Автор: Кун Т.  

Теги: наука и знание в целом   науковедение   организация умственного труда   философия как наука   философия как мировоззрение, философия как методология науки, ценностный аспект философии   история науки   философия науки  

ISBN: 5-17-010707-2

Год: 2003

Похожие

Научная революция как событие

Научная революция XVII века

Объект исследования - наука

Щит научной веры

Текст
                    НВ*£
Томас
КУН
СТРУКТУРА
НАУЧНЫХ
РЕВОЛЮЦИЙ


PHILOSOPHY
Томас
КУН
СТРУКТУРА
НАУЧНЫХ
РЕВОЛЮЦИЙ
АС1
ЮДМЕЛЬОВО
Москва
2003


УДК 001
ББК 87в
К91
Серийное оформление и компьютерный дизайн А.А . Кудрявцева
Составитель В.Ю. Кузнецов
Перевод с английского: ИЗ. Налетов («Структура научных революций»);
В.Н . Порус («Фальсификация и методология научно-исследовательских
программ»); А.Л. Никифоров («История науки и ее рациональные реконструкции»,
«Замечания на статью И. Лакатоса», «Ответ на критику»);
О.А. Балла («Нормальная наука и опасности, связанные с ней».
«Логика открытия или психология исследования'.'»).
Подписано в печать 02.04.2003. Формат 84х 108
,7
,2
Усл. печ. л. 31,92. Тираж 5 000 экз. Заказ No5514
Кун Т.
К91 Структура научных революций: Пер. с англ. / Т. Кун; Сост.
В.Ю . Кузнецов. — М .: ООО «Издательство ACT», 2003. — 605,
[31 с. — (Philosophy).
В кн. также: Фальсификация и методология научно-исследова­
тельских программ. История науки и ее рациональные реконструкции /
И. Лакатос.
ISBN 5-17 -010707-2
«Структура научных революций» Томаса Самюэля Куна, американского
физика и философа, впервые опубликованная в 1962 году, вызвала широкий
резонанс в научных кругах В этой работе Томас Кун впервые сформулировал
новую концепцию развития науки и научного знания, которая произвела
настоящий переворот во всей философии науки. Сейчас, сорок лег спустя, эта
концепция, некогда давшая повод для широкой полемики и множества
философских дискуссий, является общепризнанной во всем научном мире и
по праву считается основополагающей..
В состав данного сборника, помимо «Структуры научных революций»
Томаса Куна, вошли две известные работы Имре Лакатоса: «Фальсификация и
методология научно-исследовательских программ» и «История науки и ее
рациональные реконструкции», посвященные той же проблематике, а также
несколько полемических выступлений, которые позволят читателю составить
представление о тех дискуссиях, которые развернулись в свое время вокруг
их идей.


Понять науку в контексте культуры
К началу XX века наука, прочно занимающая господству­
ющее положение, по крайней мере в европейской цивилиза­
ции и культуре, претерпевает радикальные изменения — тео ­
рия относительности и квантовая механика требуют отвергнуть
прежние представления, казавшиеся ранее столь незыблемы­
ми. Поэтому неудивительно, что внимание философов науки
и методологов обращается на поиск нового обоснования и на
переосмысление статуса научного знания и познания — ведь
человеческое познание по сути сводилось к научному. В 20-
30-е годы господствующей концепцией становится логиче­
ский позитивизм или неопозитивизм, стремящийся построить
для эмпирической науки нейтральный (т.е . не навязывающий
предвзятых интерпретаций) язык описания фактических «по­
ложений дел», так чтобы теоретические положения можно
было бы выводить по самым строгим логическим законам
из протокольных предложений опыта, а предсказания тео­
рии подтверждать (верифицировать) обращением к наблю­
дению и эксперименту. Постепенно, когда к 60-м годам все
более очевидной становилась невозможность полной, окон­
чательной верификации и абсолютно чистого языка наблю­
дения, наступает эпоха постпозитивизма, родоначальником
которого выступает Карл Раймунд Поппер (1902-1994).
Главным критерием научности Поппер считает фальсифика­
цию: принципиальную возможность опровергнуть (фальси-
3


фицировать) любое научное утверждение или совокупность
научных предложений (теорию) в том случае, если будет вы­
явлено расхождение их предсказаний с опытом, с эмпириче­
скими данными. Всякое научное знание носит, согласно Поп-
перу, гипотетический характер, подвержено неизбежным
ошибкам (фаллибилизм) и хотя не может быть полностью и
окончательно подтверждено, но зато вполне может быть из­
бавлено от заведомо ложных (фальсифицированных) положе­
ний. В полемике с Поппером формируются взгляды Куна и
Лакатоса, концептуальное творчество которых олицетворяет
собой вершину критического рационализма, постпозитивист­
ской мысли вообще.
Незабвенные шестидесятые! Полет Гагарина и возведе­
ние Берлинской стены, разоблачение культа личности и пер­
вая конференция неприсоединившихся стран, Новая волна
в фантастике и хрущевская «оттепель», убийство Кеннеди
и вьетнамская война, Битлз и китайская «культурная рево­
люция», студенческие волнения во Франции и конец «праж­
ской весны», Вудсток и первые люди на Луне... «Андрей
Рублев» Тарковского, «Космическая одиссея» Кубрика, «Те­
орема» Пазолини... Постструктурализм и психоделические
эксперименты, теология мертвого бога и системный под­
ход, битники и контркультура, Кастанеда и теорема Белла
о нелокальности... Но в этом бурлящем контексте вполне
достойное место занимают парадигмы Куна и исследова­
тельские программы Лакатоса.
Биография Куна совсем не богата внешними события­
ми. Томас Сэмюэл Кун родился 18 июля 1922 года в Цин­
циннати (США). После окончания физического факульте­
та Гарварда, в 1943 году он получает степень бакалавра по
теоретической физике, в 1946 году — степень магистра, а в
1949-м — доктора. Позднее Кун переключается на историю
науки и 1958 году становится профессором. В 1962 году
выходит его центральная и самая знаменитая книга «Струк­
тура научных революций», вызвавшая широкий резонанс.
В последние годы жизни он работает в Массачусетском тех­
нологическом институте на отделении философии и линг­
вистики. Умер Кун в 1995 году.
4


Жизненный путь Лакатоса сложился более замысловато.
Имре Лакатос (правильнее — Лакатош, но английская транс­
крипция его фамилии уже необратимо вошла в обиход) ро­
дился 9 ноября 1922 года в столице Венгрии Будапеште. Во
время войны участвовал в антифашистском сопротивлении,
тогда же и сменил свою родную фамилию Липшиц на Моль-
нар (по-венгерски — «мельник»), которую позднее, уже под
властью коммунистического режима, поменяет на более про­
летарскую, Лакатош («столяр»). После войны Лакатос зани­
мается философией математики в Московском университете.
Крупный пост в министерстве образования, занятый им в 1947
году, не спасает от обвинений в ревизионизме, ареста и лаге­
ря. В 1956 году Лакатос эмигрирует, спасаясь от повторного
ареста, в Австрию, откуда двумя годами позднее переезжает в
Англию. Там он сначала преподает в Кембридже, а с 1960
года — в Лондонской школе политических и экономических
наук, где работал и Поппер. Много лет Лакатос был также
главным редактором «Британского журнала философии на­
уки». Умер он в Лондоне в 1974 году.
Основные положения Куна и Лакатоса можно сформули­
ровать весьма кратко. Кун предлагает в качестве концепту­
ального модуля науки взять не отдельную теорию (как у Поп-
пера), а совокупность теорий, составляющих некоторое
метатеоретическое единство — парадигму, которая базирует­
ся на особых онтологических и гносеологических идеализа-
циях и установках, распространенных в определенном науч­
ном сообществе. Период господства какой-либо парадигмы,
называемый Куном периодом «нормальной науки», отлича­
ется накоплением научных результатов, найденных при ре­
шении очередных задач по стандартным образцам и методи­
кам («решение головоломок»), тогда как смена парадигм
воплощает период научной революции, коренной ломки,
трансформации, переинтерпретации основных научных ре­
зультатов и достижений, этап принципиального видоизмене­
ния всех главных стратегий научного исследования и заме­
щения их новыми. При этом предполагается, что разные
парадигмы и соответствующие теории несоизмеримы, не мо­
гут быть подвергнуты какому бы то ни было сравнению, так
как сама по себе операция сопоставления возможна только в
5


рамках одной определенной парадигмы. В модели Лакатоса
метатеоретические функции выполняет исследовательская
программа, состоящая из «жесткого ядра», объединяющего
совокупность взаимосвязанных предпосылок и допущений
относительно реальности и путей ее познания, и «предохра­
нительного пояса», который включает в свою очередь «поло­
жительную эвристику», предписывающую пути достижения
новых результатов, и «отрицательную эвристику», демпфиру­
ющую возможные негативные последствия столкновения с
опытом, предлагая средства адаптации вспомогательных ги­
потез «предохранительного пояса» с целью сохранения «жест­
кого ядра». Лишение какой-либо исследовательской програм­
мы ее господствующего статуса возможно, по Лакатосу, только
при наличии другой, конкурирующей и более эффективной
исследовательской программы.
Значение концепций обоих мыслителей определяется не
только тем, что применяемые ими принципы стали факти­
чески общепринятым фундаментом практически всей совре­
менной философии науки, но и тем, каким образом характер
аргументации и стратегия развертывания рассуждений полу­
чили дальнейшее развитие. Сходство позиций Куна и Лака­
тоса определяется рядом их общих черт, среди которых: ут­
верждение принципиальной теоретической нагруженности
эмпирических фактов; стремление опереться на историю на­
уки как на эмпирическую основу методологии, смещение цен­
тра внимания со структуры научного знания к его развитию,
понимаемому вовсе не как простое накопление фактов и тео­
рий, но как последовательность кардинальных изменений
облика науки, а также самих стандартов и идеалов научной
рациональности; отказ устанавливать жесткие демаркацион­
ные, разграничительные линии между наукой и ненаукой;
признание существенной роли метатеоретических социокуль­
турных факторов в процессе смены тех или иных господству­
ющих научных представлений новыми.
Постпозитивизм идейно завершается концепцией мето­
дологического анархизма Пола Фейерабенда, который в сво­
ей посвященной Лакатосу книге «Против метода» (1975), от­
талкиваясь от принципа несоизмеримости парадигм Куна,
провозгласил эпатирующий тезис «все пойдет», «все дозволе-
6


но», «все сгодится»: поскольку рост знания происходит в ре­
зультате полиферации, размножения теорий и подходов, то
необходимо отстаивать позицию последовательного плюра­
лизма как в самой науке, так и за ее пределами, приветствуя
появление и распространение, а также взаимовлияние и вза­
имодействие самых различных, самых безумных и экзотиче­
ских идей. Наука, понимаемая как по сути дела анархическое
предприятие, ничем принципиально не отличается от других
социокультурных традиций и практик, а следовательно, и не
имеет перед ними никаких преимуществ. Поэтому наука дол­
жна быть отделена от государства, подобно тому как ранее от
государства была отделена церковь; государство не должно
выделять науку и не должно оказывать ей исключительную
поддержку, но должно предоставить равные возможности так­
же религии, мифу, магии и т. п . Следование методу несовме­
стимо с творческим мышлением, подчеркивает Фейерабенд и
приводит в подтверждение своей позиции весьма изящные и
подробные, основанные на лучших традициях постпозитиви­
стской философии науки аргументы и теоретического, и ис­
торического плана, демонстрируя методологическую эффек­
тивность отказа от использования метода...
Конечно, тексты и Куна, и Лакатоса намного богаче лю­
бых схематичных интерпретаций — тем интереснее их читать.
В состав данного сборника, кроме главной книги Куна
«Структура научных революций», центральной работы Лака­
тоса «Фальсификация и методология научно-исследователь­
ских программ» и его же программной статьи «История на­
уки и ее рациональные реконструкции», входят также
несколько полемических выступлений, позволяющих соста­
вить представление о тех дискуссиях, которые развернулись
вокруг их идей.
Василий Кузнецов


Томас КУН
СТРУКТУРА
НАУЧНЫХ РЕВОЛЮЦИЙ


© Перевод .
И .З.
На лето в, 1974 г.


Содержание
ПРЕДИСЛОВИЕ
13
I. Введение. Роль истории
23
II. На пути к нормальной науке
34
III. Природа нормальной науки
49
IV. Нормальная наука как решение головоломок
63
V. Приоритет парадигм
73
VI. Аномалия и возникновение научных открытий
83
VII. Кризис и возникновение научных теорий
99
VIII. Реакция на кризис
112
IX. Природа и необходимость научных революций .... 129
X. Революции как изменение взгляда на мир
151
XI. Неразличимость революций
179
XII. Разрешение революций
188
XIII. Прогресс, который несут революции
207
ДОПОЛНЕНИЕ 1969 ГОДА
224
1. Парадигмы и структура научного сообщества
226
2. Парадигмы как наборы предписаний
для научной группы
233
3. Парадигмы как общепризнанные образцы
241
4. Неявное знание и интуиция
246
5. Образцы, несоизмеримость и революции
254
6. Революции и релятивизм
262
7. Природа науки
265


ПРЕДИСЛОВИЕ
Предлагаемая работа является первым полностью публи­
куемым исследованием, написанным в соответствии с пла­
ном, который начал вырисовываться передо мной почти 15
лет назад. В то время я был аспирантом, специализировав­
шимся по теоретической физике, и моя диссертация была
близка к завершению. То счастливое обстоятельство, что я с
увлечением прослушал пробный университетский курс по
физике, читавшийся для неспециалистов, позволило мне впер­
вые получить некоторое представление об истории науки. К
моему полному удивлению, это знакомство со старыми науч­
ными теориями и самой практикой научного исследования в
корне подорвало некоторые из моих основных представлений
о природе науки и причинах ее достижений.
Я имею в виду те представления, которые ранее сложи­
лись у меня как в процессе научного образования, так и в
силу давнего непрофессионального интереса к философии
науки. Как бы то ни было, несмотря на их возможную пользу
с педагогической точки зрения и их общую достоверность,
эти представления ничуть не были похожи на картину науки,
вырисовывающуюся в свете исторических исследований. Од­
нако они были и остаются основой для многих дискуссий о
науке, и, следовательно, тот факт, что в ряде случаев они не
являются правдоподобными, заслуживает, по-видимому, при­
стального внимания. Результатом всего этого был решитель­
ный поворот в моих планах, касающихся научной карьеры,
поворот от физики к истории науки, а затем, постепенно, от
собственно историко-научных проблем обратно к вопросам
13


более философского плана, которые первоначально и приве­
ли меня к истории науки. Если не считать нескольких статей,
настоящий очерк является первой из моих опубликованных
работ, в которых доминируют именно эти вопросы, занимав­
шие меня на ранних этапах работы. До некоторой степени он
представляет собой попытку объяснить самому себе и колле­
гам, как случилось, что мои интересы сместились от науки
как таковой к ее истории в первую очередь.
Первая возможность углубиться в разработку некоторых
из тех идей, которые изложены ниже, представилась мне, когда
я в течение трех лет проходил стажировку при Гарвардском
университете. Без этого периода свободы переход в новую об­
ласть научной деятельности был бы для меня куда более труд­
ным, а может быть, даже и невозможным. Часть своего вре­
мени в эти годы я посвящал именно изучению истории науки.
С особым интересом я продолжал изучать работы А. Койре и
впервые обнаружил работы Э. Мейерсона, Е. Мецгер и А. Майер*.
Эти авторы более отчетливо, чем большинство других со­
временных ученых, показали, что значило мыслить научно в
тот период времени, когда каноны научного мышления весь­
ма отличались от современных. Хотя я все больше и больше
ставлю под сомнение некоторые из их частных исторических
интерпретаций, их работы вместе с книгой А. Лавджоя «Ве­
ликая цепь бытия» были одним из главных стимулов для фор­
мирования моего представления о том, какой может быть ис­
тория научных идей. В этом отношении более важную роль
сыграли только сами тексты первоисточников.
В те годы я потратил, однако, много времени на разработ­
ку областей, не имеющих явного отношения к истории на­
уки, но тем не менее, как сейчас выясняется, содержащих ряд
проблем, сходных с проблемами истории науки, которые
* Особое влияние на меня оказали работы: А. Коугё. Etudes
Galileenncs, 3 vols. Paris, 1939; E. Meyerson. Identity and Reality.
New York, 1930; H. Mctzger. Les doctrines chimiques en France du
debut du XV11 a la fin du XVIII siecle. Paris, 1923; H. Metzger. Newton,
Stahl, Bocrhaave ct la doctrine chimique. Paris, 1930; A. Maier. Die
Vorlaufer Galileis im 14. Jahrhundcrt («Studien zur Naturphilosophie
der Spatscholastik». Rome, 1949).
14


привлекли мое внимание. Сноска, на которую я натолк­
нулся по чистой случайности, привела меня к эксперимен­
там Ж. Пиаже, с помощью которых он разъяснил как различ­
ные типы восприятия на разных стадиях развития ребенка,
так и процесс перехода от одного типа к другому*. Один из
моих коллег предложил мне почитать статьи по психологии
восприятия, в особенности по гештальтпсихологии; другой
познакомил меня с соображениями Б.Л . Уорфа относительно
воздействия языка на представление о мире; У. Куайн открыл
для меня философские загадки различия между аналитичес­
кими и синтетическими предложениями**. В ходе этих слу­
чайных занятий, на которые у меня оставалось время от стажи­
ровки, мне удалось натолкнуться на почти неизвестную
монографию Л. Флека «Возникновение и развитие научного фак­
та» (Entstehung und Entwicklung einer wissenschaftlichen Tatsache.
Basel, 1935), которая предвосхитила многие мои собственные
идеи. Работа Л. Флека вместе с замечаниями другого стажера,
Фрэнсиса X. Саттона, заставила меня осознать, что эти идеи,
возможно, следует рассматривать в рамках социологии научно­
го сообщества. Читатели найдут дальше мало ссылок на эти ра­
боты и беседы. Но я обязан им очень многим, хотя сейчас не­
редко уже не могу полностью осознать их влияние.
На последнем году своей стажировки я получил предло­
жение прочитать курс лекций для Института Лоуэлла в Бос­
тоне. Таким образом мне впервые представился случай испы­
тать в студенческой аудитории мои еще не до конца
сформировавшиеся представления о науке. Результатом была
серия из восьми публичных лекций, прочитанных в марте 1951
года под общим названием «В поисках физической теории»
* Особую важность для меня имели два сборника исследова­
ний Ж. Пиаже, поскольку они описывали понятия и процессы,
которые также непосредственно формируются в истории науки:
«The Child's Conception of Causality». London, 1930; «Les notions de
mouvement et de vitesse chez l'enfant». Paris, 1946.
** Уже потом статьи Б. Л. Уорфа были собраны Дж. Кэрролом
в книге: «Language, Thought, and Reality—Selected Writings of
Benjamin Lee Whorf». New York, 1956. У . Куайн выразил свои идеи
в статье «Two Dogmas of Empiricism», перепечатанной в его книге:
«From a Logical Point of View». Cambridge, Mass., 1953, p. 20-46.
15


(The Quest for Physical Theory). В следующем году я начал пре­
подавать уже собственно историю науки. Почти 10 лет препо­
давания дисциплины, которой я ранее никогда систематиче­
ски не занимался, оставляли мне мало времени для более
точного оформления идей, которые и подвели меня когда-то
к истории науки. К счастью, однако, эти идеи подспудно слу­
жили для меня источником ориентации и своего рода про­
блемной структурой большей части моего курса. Поэтому я
должен благодарить своих студентов за неоценимые уроки как
в отношении развития моих собственных взглядов, так и в
отношении умения доступно излагать их другим. Те же самые
проблемы и та же ориентация придали единство большей ча­
сти по преимуществу исторических и на первый взгляд очень
различных исследований, которые я опубликовал после окон­
чания моей гарвардской стажировки. Несколько из этих ра­
бот было посвящено важной роли, которую играют те или
иные метафизические идеи в творческом научном исследова­
нии. В других работах исследуется способ, посредством кото­
рого экспериментальный базис новой теории воспринимает­
ся и ассимилируется приверженцами старой теории,
несовместимой с новой. Одновременно во всех исследовани­
ях описывается тот этап развития науки, который ниже я на­
зываю «возникновением» новой теории или открытия. Поми­
мо этого, рассматриваются и другие подобного же рода
вопросы.
Заключительная стадия настоящего исследования началась
с приглашения провести один год (1958/59) в Центре совре­
менных исследований в области наук о поведении. Здесь сно­
ва я получил возможность сосредоточить все свое внимание
на проблемах, обсуждаемых ниже. Но, пожалуй, более важно
то, что, проведя один год в обществе, состоявшем главным
образом из специалистов в области социальных наук, я не­
ожиданно столкнулся с проблемой различия между их сооб­
ществом и сообществом ученых-естественников, среди кото­
рых обучался я сам. В особенности я был поражен количеством
и степенью открытых разногласий между социологами по по­
воду правомерности постановки тех или иных научных про­
блем и методов их решения. Как история науки, так и личные
16


знакомства заставили меня усомниться в том, что естествоис­
пытатели могут ответить на подобные вопросы более уверен­
но и более последовательно, чем их коллеги-социологи. Од­
нако, как бы то ни было, практика научных исследований в
области астрономии, физики, химии или биологии обычно
не дает никакого повода для того, чтобы оспаривать самые
основы этих наук, тогда как среди психологов или социоло­
гов это встречается сплошь и рядом. Попытки найти источ­
ник этого различия привели меня к осознанию роли в науч­
ном исследовании того, что я впоследствии стал называть
«парадигмами». Под парадигмами я подразумеваю признан­
ные всеми научные достижения, которые в течение опреде­
ленного времени дают научному сообществу модель поста­
новки проблем и их решений. Как только эта часть моих
трудностей нашла свое решение, быстро возник первоначаль­
ный набросок этой книги.
Нет необходимости рассказывать здесь всю последующую
историю работы над этим первоначальным наброском. Не­
сколько слов следует лишь сказать о его форме, которую он
сохранил после всех переработок. Еще до того, как первый
вариант был закончен и в значительной степени исправлен, я
предполагал, что рукопись выйдет в свет как том в серии «Уни­
фицированная энциклопедия наук». Редакторы этой первой
работы сначала стимулировали мои исследования, затем сле­
дили за их выполнением согласно программе и, наконец, с
необычайным тактом и терпением ждали результата. Я мно­
гим обязан им, особенно Ч. Моррису за то, что он постоянно
побуждал меня к работе над рукописью, и за полезные сове­
ты. Однако рамки «Энциклопедии» вынуждали излагать мои
взгляды в весьма сжатой и схематичной форме. Хотя последу­
ющий ход событий в известной степени смягчил эти ограни­
чения и представилась возможность одновременной публи­
кации самостоятельного издания, эта работа остается все же
скорее очерком, чем полноценной книгой, которую в конеч­
ном счете требует данная тема.
Поскольку основная цель для меня заключается в том,
чтобы добиться изменения в восприятии и оценке хорошо
известных всем фактов, постольку схематический характер


этого первого труда не должен вызывать порицания. Напро­
тив, читатели, подготовленные собственными исследования­
ми к такого рода изменению ориентации, необходимость ко­
торой я отстаиваю в своей работе, возможно, найдут ее форму
и в большей мере наводящей на размышления, и более лег­
кой для восприятия. Но форма краткого очерка имеет также
и недостатки, и они могут оправдать то, что я в самом начале
показываю некоторые возможные пути к расширению гра­
ниц и углублению исследования, которые я надеюсь исполь­
зовать в дальнейшем. Можно было бы привести гораздо боль­
ше исторических фактов, чем те, которые я упоминаю в книге.
Кроме того, из истории биологии можно подобрать не мень­
ше фактических данных, чем из истории физических наук.
Мое решение ограничиться здесь исключительно последни­
ми продиктовано частично желанием достигнуть наибольшей
связности текста, частично стремлением не выходить за рам­
ки своей компетенции. Кроме того, представление о науке,
которое должно быть здесь развито, предполагает потенци­
альную плодотворность множества новых видов как истори­
ческих, так и социологических исследований. Например, воп­
рос о том, каким образом аномалии в науке и отклонения от
ожидаемых результатов все более привлекают внимание на­
учного сообщества, требует детального изучения, так же, как
и возникновение кризисов, которые могут быть вызваны не­
однократными неудачными попытками преодолеть аномалию.
Если я прав в том, что каждая научная революция меняет
историческую перспективу для сообщества, которое пережи­
вает эту революцию, то такое изменение перспективы дол­
жно влиять на структуру учебников и исследовательских пуб­
ликаций после этой научной революции. Одно такое
следствие — а именно изменение в цитировании специаль­
ной литературы в научно-исследовательских публикациях, —
вероятно, необходимо рассматривать как возможный симп­
том научных революций.
Необходимость крайне сжатого изложения вынуждала меня
также отказаться от обсуждения ряда важных проблем. На­
пример, мое различение допарадигмальных и постпарадиг-
мальных периодов в развитии науки слишком схематично.
18


Каждая из школ, конкуренция между которыми характерна
для более раннего периода, руководствуется чем-то весьма на ­
поминающим парадигму; бывают обстоятельства (хотя, как я
думаю, довольно редко), при которых две парадигмы могут
мирно сосуществовать в более поздний период. Одно лишь
обладание парадигмой нельзя считать вполне достаточным
критерием того переходного периода в развитии, который рас­
сматривается во II разделе. Более важно то, что я ничего не
сказал, если не считать коротких и немногочисленных отступ­
лений, о роли технического прогресса или внешних соци­
альных, экономических и интеллектуальных условий в разви­
тии наук. Достаточно, однако, обратиться к Копернику и к
способам составления календарей, чтобы убедиться в том, что
внешние условия могут способствовать превращению простой
аномалии в источник острого кризиса. На том же самом при­
мере можно было бы показать, каким образом условия, вне­
шние по отношению к науке, могут оказать влияние на ряд
альтернатив, которые имеются в распоряжении ученого, стре­
мящегося преодолеть кризис путем предложения той или иной
революционной реконструкции знания*. Подробное рассмот­
рение такого рода следствий научной революции не измени­
ло бы, я думаю, главных положений, развитых в данной рабо­
те, но оно наверняка добавило бы аналитический аспект,
имеющий первостепенное значение для понимания прогрес­
са науки.
* Эти факторы рассматриваются в книге: T.S.Kuhn. The
Copernican Revolution: Planetary Astronomy in the Development of
Western Thought. Cambridge, Mass., 1957, p. 122-132, 270-271.
Другие воздействия внешних интеллектуальных и экономических
условий на собственно научное развитие иллюстрируются в моих
статьях: «Conservation of Energy as an Example of Simultaneous
Discovery». — «Critical Problems in the History of Science», ed.
M. Clagett. Madison, Wis., 1959, p. 321-356; «Engineering Precedent
for the Work of Sadi Carnot». — «Archives internationales d'histoire
des sciences», XIII (1960), p. 247-251; «Sadi Carnot and the Cagnard
Engine». — - «Isis», LI I (1961), p. 567—574. Следовательно, я считаю
роль внешних факторов минимальной лишь в отношении про­
блем, обсуждаемых в этом очерке.
2*
19


Наконец (и возможно, что это самое важное), ограниче­
ния, связанные с недостатком места, помешали вскрыть фи­
лософское значение того исторически ориентированного об­
раза науки, который вырисовывается в настоящем очерке.
Несомненно, что этот образ имеет скрытый философский
смысл, и я постарался по возможности указать на него и вы­
членить его основные аспекты. Правда, поступая таким обра­
зом, я обычно воздерживался от подробного рассмотрения
различных позиций, на которых стоят современные филосо­
фы при обсуждении соответствующих проблем. Мой скепти­
цизм, там, где он проявляется, относится скорее к философ­
ской позиции вообще, чем к какому-либо из четко развитых
направлений в философии. Поэтому у некоторых из тех, кто
хорошо знает одно из этих направлений и работает в его рам­
ках, может сложиться впечатление, что я упустил из виду их
точку зрения. Думаю, что они будут не правы, но эта работа
не рассчитана на то, чтобы переубедить их. Чтобы попытать­
ся это сделать, нужно было бы написать книгу более внуши­
тельного объема и вообще совсем иную.
Я начал это предисловие с некоторых автобиографиче­
ских сведений с целью показать, чем я более всего обязан как
работам ученых, так и организациям, которые способствова­
ли формированию моего мышления. Остальные пункты, по
которым я тоже считаю себя должником, я постараюсь отра­
зить в настоящей работе путем цитирования. Но все это мо­
жет дать только слабое представление о той глубокой личной
признательности множеству людей, которые когда-либо со­
ветом или критикой поддерживали или направляли мое ин­
теллектуальное развитие. Прошло слишком много времени с
тех пор, как идеи данной книги начали приобретать более
или менее отчетливую форму. Список всех тех, кто мог бы
обнаружить в этой работе печать своего влияния, почти со­
впадал бы с кругом моих друзей и знакомых. Учитывая эти
обстоятельства, я вынужден упомянуть лишь о тех, чье влия­
ние столь значительно, что его нельзя упустить из виду даже
при плохой памяти.
Я должен назвать Джеймса В. Конанта, бывшего в то вре­
мя ректором Гарвардского университета, который первый ввел
20


меня в историю науки и таким образом положил начало пе­
рестройке моих представлений о природе научного прогрес­
са. Уже с самого начала он щедро делился идеями, критиче­
скими замечаниями и не жалел времени, чтобы прочитать
первоначальный вариант моей рукописи и предложить важ­
ные изменения. Еще более активным собеседником и крити­
ком в продолжение тех лет, когда мои идеи начали вырисо­
вываться, был Леонард К. Неш, с которым я в течение 5 лет
совместно вел основанный д-ром Конантом курс по истории
науки. На более поздних стадиях развития моих идей мне очень
не хватало поддержки Л.К. Неша. К счастью, однако, после
моего ухода из Кембриджа его роль стимулятора творческих
поисков взял на себя мой коллега из Беркли Стэнли Кейвелл.
Кейвелл, философ, который интересовался главным образом
этикой и эстетикой и пришел к выводам, во многом совпада­
ющим с моими собственными, был для меня постоянным
источником стимулирования и поощрения. Более того, он был
единственным человеком, который понимал меня с полусло­
ва. Подобный способ общения свидетельствует о таком по­
нимании, которое давало Кейвеллу возможность указать мне
путь, на котором я мог бы миновать или обойти многие пре­
пятствия, встретившиеся в процессе подготовки первого ва­
рианта моей рукописи.
После того как первоначальный текст работы был напи­
сан, многие другие мои друзья помогли мне в его доработке.
Они, я думаю, простят меня, если я назову из них только
четверых, чье участие было наиболее значительным и ре­
шающим: П. Фейерабенд из Калифорнийского универси­
тета, Э. Нагель из Колумбийского университета, Г.Р. Нойес
из Радиационной лаборатории Лоуренса и мой студент Дж.
Л. Хейльброн, который часто работал непосредственно со мной
в процессе подготовки окончательного варианта для печати.
Я нахожу, что все их замечания и советы чрезвычайно полез­
ны, но у меня нет основания думать (скорее есть некоторые
причины сомневаться), что все, кого я упомянул выше, пол­
ностью одобряли рукопись в ее окончательном виде.
Наконец, моя признательность моим родителям, жене и
детям существенно иного рода. Разными путями каждый из
них также вложил частицу своего интеллекта в мою работу
21


(причем так, что как раз мне труднее всего это оценить). Од­
нако они также в различной степени сделали нечто еще более
важное. Они не только одобряли меня, когда я начал работу,
но и постоянно поощряли мое увлечение ею. Все, кто борол­
ся за осуществление замысла подобных масштабов, сознают,
каких усилий это стоит. Я не нахожу слов, чтобы выразить им
свою благодарность.
Беркли, Калифорния
февраль, 1962
Т.С.К.


I
Введение
РОЛЬ ИСТОРИИ
История, если ее рассматривать не просто как хранилище
анекдотов и фактов, расположенных в хронологическом по­
рядке, могла бы стать основой для решительной перестройки
тех представлений о науке, которые сложились у нас к насто­
ящему времени. Представления эти возникли (даже у самих
ученых) главным образом на основе изучения готовых науч­
ных достижений, содержащихся в классических трудах или
позднее в учебниках, по которым каждое новое поколение
научных работников обучается практике своего дела. Но це­
лью подобных книг по самому их назначению является убе­
дительное и доступное изложение материала. Понятие науки,
выведенное из них, вероятно, соответствует действительной
практике научного исследования не более, чем сведения, по­
черпнутые из рекламных проспектов для туристов или из язы­
ковых учебников, соответствуют реальному образу националь­
ной культуры. В предлагаемом очерке делается попытка
показать, что подобные представления о науке уводят в сто­
рону от ее магистральных путей. Его цель состоит в том, что­
бы обрисовать хотя бы схематически совершенно иную кон­
цепцию науки, которая вырисовывается из исторического
подхода к исследованию самой научной деятельности.
Однако даже из изучения истории новая концепция не
возникнет, если продолжать поиск и анализ исторических дан­
ных главным образом для того, чтобы ответить на вопросы,
поставленные в рамках антиисторического стереотипа, сфор­
мировавшегося на основе классических трудов и учебников.
Например, из этих трудов часто напрашивается вывод, что
содержание науки представлено только описываемыми на их
страницах наблюдениями, законами и теориями. Как прави-
23


ло, вышеупомянутые книги понимаются таким образом, как
будто научные методы просто совпадают с методикой подбо­
ра данных для учебника и с логическими операциями, ис­
пользуемыми для связывания этих данных с теоретическими
обобщениями учебника. В результате возникает такая кон­
цепция науки, в которой содержится значительная доля до­
мыслов и предвзятых представлений относительно ее приро­
ды и развития.
Если науку рассматривать как совокупность фактов, тео­
рий и методов, собранных в находящихся в обращении учеб­
никах, то в таком случае ученые — это люди, которые более
или менее успешно вносят свою лепту в создание этой сово­
купности. Развитие науки при таком подходе — это посте ­
пенный процесс, в котором факты, теории и методы слагают­
ся во все возрастающий запас достижений, представляющий
собой научную методологию и знание. История науки стано­
вится при этом такой дисциплиной, которая фиксирует как
этот последовательный прирост, так и трудности, которые пре­
пятствовали накоплению знания. Отсюда следует, что исто­
рик, интересующийся развитием науки, ставит перед собой
две главные задачи. С одной стороны, он должен определить,
кто и когда открыл или изобрел каждый научный факт, закон
и теорию. С другой стороны, он должен описать и объяснить
наличие массы ошибок, мифов и предрассудков, которые пре­
пятствовали скорейшему накоплению составных частей со­
временного научного знания. Многие исследования так и осу­
ществлялись, а некоторые и до сих пор преследуют эти цели.
Однако в последние годы некоторым историкам науки ста­
новится все более и более трудным выполнять те функции,
которые им предписывает концепция развития науки через
накопление. Взяв на себя роль регистраторов накопления на­
учного знания, они обнаруживают, что чем дальше продвига­
ется исследование, тем труднее, а отнюдь не легче бывает от­
ветить на некоторые вопросы, например о том, когда был
открыт кислород или кто первый обнаружил сохранение энер­
гии. Постепенно у некоторых из них усиливается подозре­
ние, что такие вопросы просто неверно сформулированы и
развитие науки — это, возможно, вовсе не простое накопле­
ние отдельных открытий и изобретений. В то же время этим
24


историкам все труднее становится отличать «научное» со­
держание прошлых наблюдений и убеждений от того, что
их предшественники с готовностью называли «ошибкой» и
«предрассудком». Чем более глубоко они изучают, скажем,
аристотелевскую динамику или химию и термодинамику эпохи
флогистонной теории, тем более отчетливо чувствуют, что эти
некогда общепринятые концепции природы не были в целом
ни менее научными, ни более субъективистскими, чем сло­
жившиеся в настоящее время. Если эти устаревшие концеп­
ции следует назвать мифами, то оказывается, что источником
последних могут быть те же самые методы, а причины их су­
ществования оказываются такими же, как и те, с помощью
которых в наши дни достигается научное знание. Если, с дру­
гой стороны, их следует называть научными, тогда оказыва­
ется, что наука включала в себя элементы концепций, совер­
шенно несовместимых с теми, которые она содержит в
настоящее время. Если эти альтернативы неизбежны, то ис­
торик должен выбрать последнюю из них. Устаревшие теории
нельзя в принципе считать ненаучными только на том осно­
вании, что они были отброшены. Но в таком случае едва ли
можно рассматривать научное развитие как простой прирост
знания. То же историческое исследование, которое вскрывает
трудности в определении авторства открытий и изобретений,
одновременно дает почву глубоким сомнениям относительно
того процесса накопления знаний, посредством которого, как
думали раньше, синтезируются все индивидуальные вклады в
науку.
Результатом всех этих сомнений и трудностей является
начинающаяся сейчас революция в историографии науки.
Постепенно, и часто до конца не осознавая этого, историки
науки начали ставить вопросы иного плана и прослеживать
другие направления в развитии науки, причем эти направле­
ния часто отклоняются от кумулятивной модели развития. Они
не столько стремятся отыскать в прежней науке непреходя­
щие элементы, которые сохранились до современности, сколь­
ко пытаются вскрыть историческую целостность этой науки в
тот период, когда она существовала. Их интересует, напри­
мер, не вопрос об отношении воззрений Галилея к современ­
ным научным положениям, а скорее отношение между его
25


идеями и идеями его научного сообщества, то есть идеями
его учителей, современников и непосредственных преем­
ников в истории науки. Более того, они настаивают на изу­
чении мнений этого и других подобных сообществ с точки
зрения (обычно весьма отличающейся от точки зрения со­
временной науки), признающей за этими воззрениями мак­
симальную внутреннюю согласованность и максимальную
возможность соответствия природе. Наука в свете работ, по­
рождаемых этой новой точкой зрения (их лучшим примером
могут послужить сочинения Александра Койре), предстает как
нечто совершенно иное, нежели та схема, которая рассматри­
валась учеными с позиций старой историографической тра­
диции. Во всяком случае, эти исторические исследования на­
водят на мысль о возможности нового образа науки. Данный
очерк преследует цель охарактеризовать хотя бы схематично
этот образ, выявляя некоторые предпосылки новой историо­
графии.
Какие аспекты науки выдвинутся на первый план в ре­
зультате этих усилий? Во-первых, хотя бы в предварительном
порядке, следует указать на то, что для многих разновиднос­
тей научных проблем недостаточно одних методологических
директив самих по себе, чтобы прийти к однозначному и до­
казательному выводу. Если заставить исследовать электриче­
ские или химические явления человека, не знающего этих об­
ластей, но знающего, что такое «научный метод» вообще, то
он может, рассуждая вполне логически, прийти к любому из
множества несовместимых между собой выводов. К какому
именно из этих логичных выводов он придет, по всей вероят­
ности, будет определено его прежним опытом в других обла­
стях, которые ему приходилось исследовать ранее, а также
его собственным индивидуальным складом ума. Например,
какие представления о звездах он использует для изучения
химии или электрических явлений? Какие именно из много­
численных экспериментов, возможных в новой для него об­
ласти, он предпочтет выполнить в первую очередь? И какие
именно аспекты сложной картины, которая выявится в ре­
зультате этих экспериментов, будут производить на него впе­
чатление особенно перспективных для выяснения природы
химических превращений или сил электрических взаимодей-
26


ствий? Для отдельного ученого по крайней мере, а иногда
точно так же и для научного сообщества, ответы на подобные
вопросы часто весьма существенно определяют развитие на­
уки. Например, во II разделе мы обратим внимание на то, что
ранние стадии развития большинства наук характеризуются
постоянным соперничеством между множеством различных
представлений о природе. При этом каждое представление в
той или иной мере выводится из данных научного наблюде­
ния и предписаний научного метода, и все представления хотя
бы в общих чертах не противоречат этим данным. Различают­
ся же между собой школы не отдельными частными недо­
статками используемых методов (все они были вполне «науч­
ными»), а тем, что мы будем называть несоизмеримостью
способов видения мира и практики научного исследования в
JTOM мире. Наблюдение и опыт могут и должны резко огра­
ничить контуры той области, в которой научное рассуждение
имеет силу, иначе науки как таковой не будет. Но сами по
себе наблюдения и опыт еще не могут определить специфи­
ческого содержания науки. Формообразующим ингредиентом
убеждений, которых придерживается данное научное сооб­
щество в данное время, всегда являются личные и историче­
ские факторы — элемент по видимости случайный и произ­
вольный.
Наличие этого элемента произвольности не указывает, од­
нако, на то, что любое научное сообщество могло бы зани­
маться своей деятельностью без некоторой системы общепри­
нятых представлений. Не умаляет он и роли той совокупности
фактического материала, на которой основана деятельность
сообщества. Едва ли любое эффективное исследование может
быть начато прежде, чем научное сообщество решит, что рас­
полагает обоснованными ответами на вопросы, подобные сле­
дующим: каковы фундаментальные сущности, из которых со­
стоит универсум? Как они взаимодействуют друг с другом и с
органами чувств? Какие вопросы ученый имеет право ставить
в отношении таких сущностей и какие методы могут быть
использованы для их решения? По крайней мере в развитых
науках ответы (или то, что полностью заменяет их) на вопро­
сы, подобные этим, прочно закладываются в процессе обуче­
ния, которое готовит студентов к профессиональной деятель-
27


ности и дает право участвовать в ней. Рамки этого обучения
строги и жестки, и поэтому ответы на указанные вопросы
оставляют глубокий отпечаток на научном мышлении инди­
видуума. Это обстоятельство необходимо серьезно учитывать
при рассмотрении особой эффективности нормальной науч­
ной деятельности и при определении направления, по кото­
рому она следует в данное время. Рассматривая в III, IV, V
разделах нормальную науку, мы поставим перед собой цель в
конечном счете описать исследование как упорную и настой­
чивую попытку навязать природе те концептуальные рамки,
которые дало профессиональное образование. В то же время
нас будет интересовать вопрос, может ли научное исследова­
ние обойтись без таких рамок, независимо от того, какой эле­
мент произвольности присутствует в их исторических источ­
никах, а иногда и в их последующем развитии.
Однако этот элемент произвольности имеет место и ока­
зывает существенное воздействие на развитие науки, которое
будет детально рассмотрено в VI, VII и VIII разделах. Нор­
мальная наука, на развитие которой вынуждено тратить по­
чти все свое время большинство ученых, основывается на до­
пущении, что научное сообщество знает, каков окружающий
нас мир. Многие успехи науки рождаются из стремления со­
общества защитить это допущение, и если это необходимо —
то и весьма дорогой ценой. Нормальная наука, например, часто
подавляет фундаментальные новшества, потому что они не­
избежно разрушают ее основные установки. Тем не менее до
тех пор, пока эти установки сохраняют в себе элемент произ­
вольности, сама природа нормального исследования дает га­
рантию, что эти новшества не будут подавляться слишком
долго. Иногда проблема нормальной науки, проблема, кото­
рая должна быть решена с помощью известных правил и про­
цедур, не поддается неоднократным натискам даже самых та­
лантливых членов группы, к компетенции которой она
относится. В других случаях инструмент, предназначенный и
сконструированный для целей нормального исследования,
оказывается неспособным функционировать так, как это пре­
дусматривалось, что свидетельствует об аномалии, которую,
несмотря на все усилия, не удается согласовать с нормами
профессионального образования. Таким образом (и не толь-
28


ко ,vnviiM) нормальная наука сбивается с дороги все время. И
когда это происходит — то есть когда специалист не может
больше избежать аномалий, разрушающих существующую
традицию научной практики, — начинаются нетрадиционные
исследования, которые в конце концов приводят всю данную
отрасль науки к новой системе предписаний (commitments), к
новому базису для практики научных исследований. Исклю­
чительные ситуации, в которых возникает эта смена профес­
сиональных предписаний, будут рассматриваться в данной
работе как научные революции. Они являются дополнениями
к связанной традициями деятельности в период нормальной
науки, которые разрушают традиции.
Наиболее очевидные примеры научных революций пред­
ставляют собой те знаменитые эпизоды в развитии науки, за
которыми уже давно закрепилось название революций. По­
этому в IX и X разделах, где предпринимается непосредствен­
ный анализ природы научных революций, мы не раз встре­
тимся с великими поворотными пунктами в развитии науки,
связанными с именами Коперника, Ньютона, Лавуазье и Эйн­
штейна. Лучше всех других достижений, по крайней мере в
истории физики, эти поворотные моменты служат образцами
научных революций. Каждое из этих открытий необходимо
обусловливало отказ научного сообщества от той или иной
освященной веками научной теории в пользу другой теории,
несовместимой с прежней. Каждое из них вызывало последу­
ющий сдвиг в проблемах, подлежащих тщательному научно­
му исследованию, и в тех стандартах, с помощью которых
профессиональный ученый определял, можно ли считать пра­
вомерной ту или иную проблему или закономерным то или
иное ее решение. И каждое из этих открытий преобразовыва­
ло научное воображение таким образом, что мы в конечном
счете должны признать это трансформацией мира, в котором
проводится научная работа. Такие изменения вместе с дис­
куссиями, неизменно сопровождающими их, и определяют
основные характерные черты научных революций.
Эти характерные черты с особой четкостью вырисовыва­
ются из изучения, скажем, революции, совершенной Ньюто­
ном, или революции в химии. Однако те же черты можно
найти (и в этом состоит одно из основных положений данной
29


работы) при изучении других эпизодов в развитии науки, ко­
торые не имеют столь явно выраженного революционного зна­
чения. Для гораздо более узких профессиональных групп, на­
учные интересы которых затронуло, скажем, создание
электромагнитной теории, уравнения Максвелла были не ме­
нее революционны, чем теория Эйнштейна, и сопротивление
их принятию было ничуть не слабее. Создание других новых
теорий по понятным причинам вызывает такую же реакцию
со стороны тех специалистов, чью область компетенции они
затрагивают. Для этих специалистов новая теория предпола­
гает изменение в правилах, которыми руководствовались уче­
ные в практике нормальной науки до этого времени. Следо­
вательно, новая теория неизбежно отражается на широком
фронте научной работы, которую эти специалисты уже ус­
пешно завершили. Вот почему она, какой бы специальной ни
была область ее приложения, никогда не представляет собой
(или, во всяком случае, очень редко представляет) просто
приращение к тому, что уже было известно. Усвоение новой
теории требует перестройки прежней и переоценки прежних
фактов, внутреннего революционного процесса, который редко
оказывается под силу одному ученому и никогда не соверша­
ется в один день. Нет поэтому ничего удивительного в том,
что историкам науки бывает весьма затруднительно опреде­
лить точно дату этого длительного процесса, хотя сама их тер­
минология принуждает видеть в нем некоторое изолирован­
ное событие.
Кроме того, создание новых теорий не является единствен­
ной категорией событий в науке, вдохновляющих специалис­
тов на революционные преобразования в областях, в которых
эти теории возникают. Предписания, управляющие нормаль­
ной наукой, определяют не только те виды сущностей, кото­
рые включает в себя универсум, но, неявным образом, и то,
чего в нем нет. Отсюда следует (хотя эта точка зрения требует
более широкого обсуждения), что открытия, подобные откры­
тию кислорода или рентгеновских лучей, не просто добавля­
ют еще какое-то количество знания в мир ученых. В конеч­
ном счете это действительно происходит, но не раньше, чем
сообщество ученых-профессионалов сделает переоценку зна­
чения традиционных экспериментальных процедур, изменит
30


свое понятие о сущностях, с которым оно давно сроднилось,
и в процессе этой перестройки внесет видоизменения и в те­
оретическую схему, сквозь которую оно воспринимает мир.
Научный факт и теория в действительности не разделяются
друг от друга непроницаемой стеной, хотя подобное разделе­
ние и можно встретить в традиционной практике нормаль­
ной науки. Вот почему непредвиденные открытия не пред­
ставляют собой просто введения новых фактов. По этой же
причине фундаментально новые факты или теории качественно
преобразуют мир ученого в той же мере, в какой количественно
обогащают его.
В дальнейшем мы подробнее остановимся на этом расши­
ренном понятии природы научных революций. Известно, что
всякое расширение понятия делает неточным его обычное
употребление. Тем не менее я и дальше буду говорить даже об
отдельных открытиях как о революционных, поскольку толь­
ко таким образом можно сравнить их структуру с характером,
скажем, коперниканскои революции, что и делает, по моему
мнению, это расширенное понятие важным. Предыдущее об­
суждение показывает, каким образом будут рассмотрены до­
полняющие друг друга понятия нормальной науки и научных
революций в девяти разделах, непосредственно следующих за
данным. В остальных частях работы предпринимаются по­
пытки осветить еще три кардинальных вопроса. В XI разделе
путем обсуждения традиций учебников выясняется, почему
раньше так трудно бывало констатировать наступление науч­
ной революции. XII раздел описывает соперничество между
сторонниками старых традиций нормальной науки и привер­
женцами новых, которое характерно для периода научных ре­
волюций. Таким образом, рассматривается процесс, который
мог бы в какой-то мере заменить в теории научного исследо­
вания процедуры подтверждения или фальсификации, тесно
связанные с нашим обычным образом науки. Конкуренция
между различными группами научного сообщества является
единственным историческим процессом, который эффектив­
но приводит к отрицанию некоторой ранее общепринятой
теории или к признанию другой. Наконец, в XIII разделе бу­
дет рассмотрен вопрос, каким образом развитие науки по­
средством революций может сочетаться с явно уникальным
31


характером научного прогресса. Однако данный очерк пред­
лагает не более чем основные контуры ответа на поставлен­
ный вопрос. Этот ответ зависит от описания основных свойств
научного сообщества, для изучения которых потребуется еще
много дополнительных усилий.
Нет никакого сомнения, что некоторых читателей уже ин­
тересовал вопрос, могут ли конкретные исторические иссле­
дования способствовать концептуальному преобразованию,
которое является целью данной работы. Рассуждая формаль­
но, можно прийти к выводу, что историческими методами
эта цель не может быть достигнута. История, как мы слиш­
ком часто говорим, является чисто описательной дисципли­
ной. А тезисы, предложенные выше, больше напоминают ин­
терпретацию, а иногда имеют и нормативный характер. Кроме
того, многие из моих обобщений касаются области социоло­
гии науки или социальной психологии ученых, хотя по край­
ней мере несколько из моих выводов выдержаны в традициях
логики или эпистемологии. Может даже показаться, что в пре­
дыдущем изложении я нарушил широко признанное в насто­
ящее время разделение между «контекстом открытия» и «кон­
текстом обоснования». Может ли это смешение различных
областей науки и научных интересов породить что-либо, кро­
ме путаницы?
Отвлекшись в своей работе от этого и других подобных
им различений, я тем не менее вполне сознавал их важность
и ценность. В течение многих лет я полагал, что они связаны
с природой познания. Даже сейчас я полагаю, что при соот­
ветствующем уточнении они могут еще принести нам нема­
лую пользу. Несмотря на это, результаты моих попыток при­
менить их, даже grosso modo*, к реальным ситуациям, в
которых вырабатывается, одобряется и воспринимается зна­
ние, оказались в высшей степени проблематичными. Эти раз­
личения теперь представляются мне скорее составными час­
тями традиционной системы ответов как раз на те вопросы,
которые были поставлены специально для получения этих
ответов. Прежнее представление о них как об элементарных
логических или методологических различениях, которые дол-
* в широком плане (шпал.) .
32


жны таким образом предвосхитить анализ научного знания,
оказывается менее правдоподобным. Получающийся при этом
логический круг совсем не обесценивает эти различения. Но
они становятся частями некоторой теории и поэтому должны
быть подвергнуты такому же тщательному анализу, какой при­
меняется к теориям в других областях науки. Если по своему
содержанию они не просто чистые абстракции, тогда это со­
держание должно быть обнаружено рассмотрением их приме­
нительно к данным, которые они призваны освещать. И тог­
да разве история науки не может предоставить нам обильный
материал, к которому будут адекватно применимы наши тео­
рии познания?
^ Структура научных революций


II
НА ПУТИ К НОРМАЛЬНОЙ НАУКЕ
В данном очерке термин «нормальная наука» означает ис­
следование, прочно опирающееся на одно или несколько про­
шлых научных достижений — достижений, которые в течение
некоторого времени признаются определенным научным со­
обществом как основа для его дальнейшей практической дея­
тельности. В наши дни такие достижения излагаются, хотя и
редко в их первоначальной форме, учебниками — элемен­
тарными или повышенного типа. Эти учебники разъясня­
ют сущность принятой теории, иллюстрируют многие или
все ее удачные применения и сравнивают эти применения
с типичными наблюдениями и экспериментами. До того как
подобные учебники стали общераспространенными, что
произошло в начале XIX столетия (а для вновь формирую­
щихся наук даже позднее), аналогичную функцию выпол­
няли знаменитые классические труды ученых: «Физика»
Аристотеля, «Альмагест» Птолемея, «Начала» и «Оптика»
Ньютона, «Электричество» Франклина, «Химия» Лавуазье,
«Геология» Лайеля и многие другие. Долгое время они неявно
определяли правомерность проблем и методов исследования
каждой области науки для последующих поколений ученых. Это
было возможно благодаря двум существенным особеннос­
тям этих трудов. Их создание было в достаточной мере бес­
прецедентным, чтобы привлечь на длительное время груп­
пу сторонников из конкурирующих направлений научных
исследований. В то же время они были достаточно откры­
тыми, чтобы новые поколения ученых могли в их рамках
найти для себя нерешенные проблемы любого вида.
Достижения, обладающие двумя этими характеристика­
ми, я буду называть Далее «парадигмами», термином, тесно
связанным с понятием «нормальной науки». Вводя этот тер-
34


мин, я имел в виду, что некоторые общепринятые примеры
фактической практики научных исследований — примеры,
которые включают закон, теорию, их практическое примене­
ние и необходимое оборудование, — все в совокупности дают
нам модели, из которых возникают конкретные традиции на­
учного исследования. Таковы традиции, которые историки
науки описывают под рубриками «астрономия Птолемея (или
Коперника)», «аристотелевская (или ньютонианская) дина­
мика», «корпускулярная (или волновая) оптика» и так далее.
Изучение парадигм, в том числе парадигм гораздо более спе­
циализированных, чем названные мною здесь в целях иллюс­
трации, является тем, что главным образом и подготавливает
студента к членству в том или ином научном сообществе.
Поскольку он присоединяется таким образом к людям, кото­
рые изучали основы их научной области на тех же самых кон­
кретных моделях, его последующая практика в научном ис­
следовании не часто будет обнаруживать резкое расхождение
с фундаментальными принципами. Ученые, научная деятель­
ность которых строится на основе одинаковых парадигм, опи­
раются на одни и те же правила и стандарты научной практи­
ки. Эта общность установок и видимая согласованность,
которую они обеспечивают, представляют собой предпосыл­
ки для нормальной науки, то есть для генезиса и преемствен­
ности в традиции того или иного направления исследования.
Поскольку в данном очерке понятие парадигмы будет ча­
сто заменять собой целый ряд знакомых терминов, необходи­
мо особо остановиться на причинах введения этого понятия.
Почему то или иное конкретное научное достижение как
объект профессиональной приверженности первично по от­
ношению к различным понятиям, законам, теориям и точкам
зрения, которые могут быть абстрагированы из него? В каком
смысле общепризнанная парадигма является основной еди­
ницей измерения для всех изучающих процесс развития на­
уки? Причем эта единица как некоторое целое не может быть
полностью сведена к логически атомарным компонентам,
которые могли бы функционировать вместо данной парадиг­
мы. Когда мы столкнемся с такими проблемами в V разделе,
ответы на эти и подобные им вопросы окажутся основными
для понимания как нормальной науки, так и связанного с
}•
35


ней понятия парадигмы. Однако это более абстрактное об­
суждение будет зависеть от предварительного рассмотрения
примеров нормальной деятельности в науке или функциони­
рования парадигм. В частности, оба эти связанные друг с дру­
гом понятия могут быть прояснены с учетом того, что возмо­
жен вид научного исследования без парадигм или по крайней
мере без столь определенных и обязательных парадигм, как
те, которые были названы выше. Формирование парадигмы и
появление на ее основе более эзотерического типа исследова­
ния является признаком зрелости развития любой научной
дисциплины.
Если историк проследит развитие научного знания о лю­
бой группе родственных явлений назад, в глубь времен, то
он, вероятно, столкнется с повторением в миниатюре той
модели, которая иллюстрируется в настоящем очерке приме­
рами из истории физической оптики. Современные учебники
физики рассказывают студентам, что свет представляет собой
поток фотонов, то есть квантово-механических сущностей,
которые обнаруживают некоторые волновые свойства и в то
же время некоторые свойства частиц. Исследование протека­
ет соответственно этим представлениям или скорее в соответ­
ствии с более разработанным и математизированным описа­
нием, из которого выводится это обычное словесное описание.
Данное понимание света имеет, однако, не более чем полуве­
ковую историю. До того как оно было развито Планком,
Эйнштейном и другими в начале нашего века, в учебниках по
физике говорилось, что свет представляет собой распростране­
ние поперечных волн. Это понятие являлось выводом из пара­
дигмы, которая восходит в конечном счете к работам Юнга и
Френеля по оптике, относящимся к началу XIX столетия. В то
же время и волновая теория была не первой, которую приняли
почти все исследователи оптики. В течение XVIII века парадиг­
ма в этой области основывалась на «Оптике» Ньютона, который
утверждал, что свет представляет собой поток материальных ча­
стиц. В то время физики искали доказательство давления свето­
вых частиц, ударяющихся о твердые тела; ранние же привер­
женцы волновой теории вовсе не стремились к этому*.
* J. Priestley. The History and Present State of Discoveries Relating
to Vision, Light and Colours, London, 1772, p. 385-390 .
36


Эти преобразования парадигм физической оптики явля­
ются научными революциями, и последовательный переход
от одной парадигмы к другой через революцию является обыч­
ной моделью развития зрелой науки. Однако эта модель не
характерна для периода, предшествующего работам Ньютона,
и мы должны здесь попытаться выяснить, в чем заключается
причина этого различия. От глубокой древности до конца XVII
века не было такого периода, для которого была бы характер­
на какая-либо единственная, общепринятая точка зрения на
природу света. Вместо этого было множество противоборству­
ющих школ и школок, большинство из которых придержива­
лись той или другой разновидности эпикурейской, аристоте­
левской или платоновской теории. Одна группа рассматривала
свет как частицы, испускаемые материальными телами; для
другой свет был модификацией среды, которая находилась
между телом и глазом; еще одна группа объясняла свет в тер­
минах взаимодействия среды с излучением самих глаз. Поми­
мо этих были другие варианты и комбинации этих объясне­
ний. Каждая из соответствующих школ черпала силу в
некоторых частных метафизических положениях, и каждая
подчеркивала в качестве парадигмальных наблюдений имен­
но тот набор свойств оптических явлений, который ее теория
могла объяснить наилучшим образом. Другие наблюдения
имели дело с разработками ad hoc* или откладывали нере­
шенные проблемы для дальнейшего исследования**.
В различное время все эти школы внесли значительный
вклад в совокупность понятий, явлений и технических средств,
из которых Ньютон составил первую более или менее обще­
принятую парадигму физической оптики. Любое определе­
ние образа ученого, под которое не подходят по крайней мере
наиболее творчески мыслящие члены этих различных школ,
точно так же исключает и их современных преемников. Пред­
ставители этих школ были учеными. И все же из любого кри­
тического обзора физической оптики до Ньютона можно впол-
* Гипотетические построения, специально создаваемые для
данного конкретного случая. — Примеч. пер.
** V. Ronchi. Histoire de la lumiere. Paris, 1956, chaps. I —IV.
37


не сделать вывод, что, хотя исследователи данной области были
учеными, чистый результат их деятельности не в полной мере
можно было бы назвать научным. Не имея возможности при­
нять без доказательства какую-либо общую основу для своих
научных убеждений, каждый автор ощущал необходимость
строить физическую оптику заново, начиная с самых основ.
В силу этого он выбирал эксперименты и наблюдения в под­
держку своих взглядов относительно свободно, ибо не было
никакой стандартной системы методов или явлений, которую
каждый пишущий работу по оптике должен был применять и
объяснять. В таких условиях авторы трудов по оптике апел­
лировали к представителям других школ ничуть не меньше,
чем к самой природе. Такое положение нередко встречается
во многих областях научного творчества и по сей день; в нем
нет ничего такого, что делало бы его несовместимым с важ­
ными открытиями и изобретениями. Однако это не та модель
развития науки, которой физическая оптика стала следовать
после Ньютона и которая вошла в наши дни в обиход и дру­
гих естественных наук.
История исследования электрических явлений в первой
половине XVIII века дает более конкретный и более извест­
ный пример того, каким образом развивается наука, прежде
чем выработает свою первую всеми признанную парадигму. В
течение этого периода было почти столько же мнений отно­
сительно природы электричества, сколько и выдающихся эк­
спериментаторов в этой области, включая таких, как Хаукс-
би, Грей, Дезагюлье, Дюфе, Ноллет, Уотсон, Франклин и
другие. Все их многочисленные концепции электричества
имели нечто общее — в известной степени они вытекали из
того или иного варианта корпускулярно-механической фило­
софии, которой руководствовались все научные исследова­
ния того времени. Кроме того, они были компонентами дей­
ствительно научных теорий — теорий, которые частично были
рождены экспериментом и наблюдением и которые отчасти
сами детерминировали выбор и интерпретацию дальнейших
проблем, подлежащих исследованию. Несмотря на то что все
эксперименты были направлены на изучение электрических
явлений и большинство экспериментаторов были знакомы с
38


работами своих коллег, их теории имели друг с другом лишь
весьма общее сходство*.
Одна ранняя группа теорий, следуя практике XVII-XVIH
веков, рассматривала притяжение и электризацию трением
как основные электрические явления. Эта группа была склонна
истолковывать отталкивание как вторичный эффект, обуслов­
ленный некоторым видом механического взаимодействия, и,
кроме того, откладывать насколько возможно как обсужде­
ние, так и систематическое исследование открытого Греем
эффекта электрической проводимости. Другие «электрики»
(как они сами себя называли) рассматривали притяжение и
отталкивание как в равной мере элементарные проявления
электричества и соответственно модифицировали свои тео­
рии и исследования. (Фактически эта группа была удивитель­
но немногочисленна; даже теория Франклина никогда пол­
ностью не учитывала взаимное отталкивание двух отрицательно
заряженных тел.) Но и эти исследователи, как и члены первой
группы, сталкивались со многими трудностями при анализе и
сопоставлении всех (кроме самых простейших) явлений, свя­
занных с электропроводностью. Однако электропроводность
стала исходной точкой еще для одной, третьей группы иссле­
дователей, склонной говорить об электричестве как о «флюи­
де», который мог протекать через проводники. Эту точку зре­
ния они противопоставляли представлению об «истекании»,
источником которого служат тела, не проводящие электриче­
ства. Но в то же время этой группе также трудно было согла­
совать свою теорию с рядом эффектов отталкивания и притя-
* D. Roller and D.H.D . Roller. The Development of the Concept
of Electric Charge: Electricity from the Greeks to Coulomb («Harvard
Case Histories in Experimental Science», Case 8, Cambridge, Mass.,
1954); I.B. Cohen. Franklin and Newton: An Inquiry into Speculative
Newtonian Experimental Science and Franklin's Work in Electricity as
an Example Thereof. Philadelphia, 1956, chaps. VII—XII . Некоторы­
ми деталями анализа в данном разделе я обязан еще не опублико­
ванной статье моего студента Джона Л. Хейлброна. Пока эта ра­
бота не напечатана, более подробное и строгое, чем здесь,
изложение того, как возникла парадигма Франклина, можно найти
в: T.S. Kuhn. The Function of Dogma in Scientific Research, in:
A.C . Crombic (cd.), «Symposium on the History of Science». University
of Oxford, July 9—15, 1961. Heinemann Educational Books, Ltd.
39


жения. Только благодаря работам Франклина и его ближай­
ших последователей была создана теория, которая смогла,
можно сказать, с одинаковой легкостью учесть почти все без
исключения эффекты и, следовательно, могла обеспечить и
действительно обеспечила последующее поколение «электри­
ков» общей парадигмой для их исследований.
Если не считать дисциплин, подобных математике и аст­
рономии, в которых первые прочные парадигмы относятся к
периоду их предыстории, а также тех дисциплин, которые,
подобно биохимии, возникают в результате разделения и пе­
рестройки уже сформировавшихся отраслей знания, ситуации,
описанные выше, типичны в историческом плане. Поэтому и
в дальнейшем я буду использовать это, может быть, не очень
удачное упрощение, то есть символизировать значительное
историческое событие из истории науки единственным и в
известной мере произвольно выбранным именем (например,
Ньютон или Франклин). При этом я полагаю, что фундамен­
тальные разногласия, подобные рассмотренным, характери­
зовали, например, учение о движении до Аристотеля и стати­
ку до Архимеда, учение о теплоте до Блэка, химию до Бойля и
Бургаве или историческую геологию до Геттона. В таких раз­
делах биологии, как, например, учение о наследственности,
первые парадигмы появились в самое последнее время; и ос­
тается полностью открытым вопрос, имеются ли такие пара­
дигмы в каких-либо разделах социологии. История наводит
на мысль, что путь к прочному согласию в исследовательской
работе необычайно труден.
Тем не менее история указывает и на некоторые причины
трудностей, встречающихся на этом пути. За неимением па­
радигмы или того, что предположительно может выполнить
ее роль, все факты, которые могли бы, по всей вероятности,
иметь какое-то отношение к развитию данной науки, выгля­
дят одинаково уместными. В результате первоначальное на­
копление фактов является деятельностью, гораздо в большей
мере подверженной случайностям, чем деятельность, которая
становится привычной в ходе последующего развития науки.
Более того, если нет причины для поисков какой-то особой
формы более специальной информации, то накопление фак­
тов в этот ранний период обычно ограничивается данными,
40


всегда находящимися на поверхности. В результате этого про­
цесса образуется некоторый фонд фактов, часть из которых
доступна простому наблюдению и эксперименту, а другие яв­
ляются более эзотерическими и заимствуются из таких уже
ранее существовавших областей практической деятельности,
как медицина, составление календарей или металлургия. По­
скольку эти практические области являются легко доступным
источником фактов, которые не могут быть обнаружены по­
верхностным наблюдением, техника часто играла жизненно
важную роль в возникновении новых наук.
Но хотя этот способ накопления фактов был существен­
ным для возникновения многих важных наук, каждый, кто
ознакомится, например, с энциклопедическими работами Пли­
ния или с естественными «историями» Бэкона, написанными
в XVII веке, обнаружит, что данный способ давал весьма пу­
таную картину. Даже сомнительно называть подобного рода
литературу научной. Бэконовские «истории» теплоты, цвета,
ветра, горного дела и так далее наполнены информацией, часть
которой малопонятна. Но главное, что здесь факты, которые
позднее оказались объясненными (например, нагревание с
помощью смешивания), поставлены в один ряд с другими (на­
пример, нагревание кучи навоза), которые в течение опреде­
ленного времени оставались слишком сложными, чтобы их
можно было включить в какую бы то ни было целостную тео­
рию*. Кроме того, поскольку любое описание неизбежно не­
полно, древняя естественная история обычно упускает в сво­
их неимоверно обстоятельных описаниях как раз те детали, в
которых позднее учеными будет найден ключ к объяснению.
Например, едва ли хотя бы одна из ранних «историй» элект­
ричества упоминает о том, что мелкие частички, притянутые
натертой стеклянной палочкой, затем опадают. Этот эффект
казался поначалу механическим, а не электрическим**. Более
того, поскольку само собирание случайных наблюдений не
* Ср. набросок естественной истории теплоты в «Новом Орга­
ноне» Бэкона: Ф. Бэкон. Соч. в 2-х томах . «Мысль», М., 1972, т. 2 .
** D. Roller and D.H. Roller. Op. cit., p. 14, 22, 28, 43. Только
после работы, указанной у Роллеров на стр. 43, стал общеприз­
нанным тот факт, что эффекты отталкивания имеют, без сомне­
ния, электрическую природу.
41


оставляло времени и не давало метода для критики, естествен­
ные истории часто совмещали описания вроде тех, которые
приведены выше, с другими, скажем, описаниями нагрева­
ния посредством антиперистасиса (или охлаждения), кото­
рые сейчас ни в какой мере не подтверждаются*. Лишь очень
редко, как, например, в случае античной статики, динамики
и геометрической оптики, факты, собранные при столь не­
значительном руководстве со стороны ранее созданной тео­
рии, достаточно определенно дают основу для возникнове­
ния начальной парадигмы.
Такова обстановка, которая создает характерные для ран­
них стадий развития науки черты школ. Никакую естествен­
ную историю нельзя интерпретировать, если отсутствует хотя
бы в неявном виде переплетение теоретических и методоло­
гических предпосылок, принципов, которые допускают от­
бор, оценку и критику фактов. Если такая основа присутству­
ет уже в явной форме в собрании фактов (в этом случае мы
располагаем уже чем-то большим, нежели просто факты), она
должна быть подкреплена извне, может быть с помощью обы­
денной философии, или посредством другой науки, или по­
средством установок личного или общественно-историческо­
го плана. Неудивительно поэтому, что на ранних стадиях
развития любой науки различные исследователи, сталкиваясь
с одними и теми же категориями явлений, далеко не всегда
одни и те же специфические явления описывают и интерпре­
тируют одинаково. Можно признать удивительным и даже в
какой-то степени уникальным именно для науки как особой
области, что такие первоначальные расхождения впоследствии
исчезают.
Ибо они действительно исчезают, сначала в весьма зна­
чительной степени, а затем и окончательно. Более того, их
исчезновение обычно вызвано триумфом одной из допара-
дигмальных школ, которая в силу ее собственных характер­
ных убеждений и предубеждений делает упор только на неко-
* Ф. Бэкон говорит: «Так, слегка теплая вода легче замерзнет,
чем совершенно холодная...» (Ф. Бэкон. Соч., т. 2, стр. 212 .) Ча­
стичное рассмотрение ранней истории этого странного наблюде­
ния см. в: М. Clagett. Giovanni Marliani and Late Medieval Physics,
N. Y ., 1941, chap. IV.
42


горой особой стороне весьма обширной по объему и бедной
по содержанию информации. Те исследователи электрических
явлений, которые считали электричество флюидом и, следо­
вательно, делали особое ударение на проводимости, дают этому
великолепный пример. Руководствуясь этой концепцией, ко­
торая едва ли могла охватить известное к этому времени мно­
гообразие эффектов притяжения и отталкивания, некоторые
из них выдвигали идею заключения «электрической жидко­
сти» в сосуд. Непосредственным результатом их усилий стало
создание лейденской банки, прибора, которого никогда не
сделал бы человек, исследующий природу вслепую или на­
угад, и который был создан по крайней мере двумя исследо­
вателями в начале 40-х годов XVIII века фактически незави­
симо друг от друга*. Почти с самого начала исследований в
области электричества Франклин особенно заинтересовался
объяснением этого странного и многообещающего вида спе­
циальной аппаратуры. Его успех в этом объяснении дал ему
самые эффективные аргументы, которые сделали его теорию
парадигмой, хотя и такой, которая все еще была неспособна
полностью охватить все известные случаи электрического от­
талкивания**. Принимаемая в качестве парадигмы теория
должна казаться лучшей, чем конкурирующие с ней другие
теории, но она вовсе не обязана (и фактически этого никогда
не бывает) объяснять все факты, которые могут встретиться
на ее пути.
Ту же роль, которую сыграла флюидная теория электри­
чества в судьбе подгруппы ученых, придерживающихся этой
теории, сыграла позднее и парадигма Франклина в судьбе всей
группы ученых, исследовавших электрические явления. Бла­
годаря этой теории можно было заранее предположить, какие
эксперименты стоит проводить и какие эксперименты не могли
иметь существенного значения, поскольку были направлены
на вторичные или слишком сложные проявления электриче­
ства. Только парадигма могла сделать такую работу по отбору
экспериментов более эффективной. Частично это объясняет­
ся тем, что прекращение бесплодных споров между различ-
* D. Roller and D.H .Roller. Op. cit., p. 51-54.
** О трудных случаях взаимного отталкивания отрицательно
заряженных тел см.: Cohen. Op. cit., p. 491-494, 531-543.
43


ными школами пресекало и бесконечные дискуссии по пово­
ду основных принципов. Кроме того, уверенность в том, что
они на правильном пути, побуждала ученых к более тонкой,
эзотерической работе, к исследованию, которое требовало
много сил и времени*. Не отвлекаясь на изучение каждого
электрического явления, сплотившаяся группа исследовате­
лей смогла затем сосредоточить внимание на более детальном
изучении избранных явлений. Кроме того, она получила воз­
можность для создания многих специальных приборов и бо­
лее систематического, целенаправленного их использования,
чем кто-либо из ученых, делавших это ранее. Соответственно
возрастала эффективность и продуктивность исследований по
электричеству, подтверждая тем самым возможность распро­
странить на общество проницательное методологическое из­
речение Фрэнсиса Бэкона: «Истина все же скорее возникает
из заблуждения, чем из неясности...»**.
Природу этих в высшей степени направленных, основан­
ных на парадигме исследований мы рассмотрим в следующем
разделе. Однако, забегая вперед, необходимо хотя бы кратко
отметить, каким образом возникновение парадигмы воздей­
ствует на структуру группы, разрабатывающей ту или иную
область науки. Когда в развитии естественной науки отдель­
ный ученый или группа исследователей впервые создают син­
тетическую теорию, способную привлечь большинство пред­
ставителей следующего поколения исследователей, прежние
* Следует отметить, что принятие теории Франклина не по­
ложило конец дискуссиям. В 1759 году Роберт Саймер предложил
двуфлюидный вариант этой теории, и много лет спустя исследо­
ватели электрических явлений расходились во взглядах по вопро­
су, является ли электричество одно- или двуфлюидным. Но об­
суждение этого вопроса лишь подтверждает то, что говорилось
выше относительно того, каким образом универсально признан­
ные достижения науки приводят к объединению ученых. Иссле­
дователи электричества, расходясь по-прежнему во мнениях по
данному вопросу, быстро пришли к выводу, что не может быть
такого эксперимента, который мог бы различить два варианта
теории, и следовательно, они эквивалентны. После этого обе шко­
лы получили и реализовали возможность пользоваться всеми пре­
имуществами теории Франклина (ibid., p. 543-546, 548-554).
** Ф. Бэкон. Соч., т. 2, стр. 117.
44


школы постепенно исчезают. Исчезновение этих школ час­
тично обусловлено обращением их членов к новой парадиг­
ме. Но всегда остаются ученые, верные той или иной устарев­
шей точке зрения. Они просто выпадают из дальнейших
совокупных действий представителей их профессии, которые
с этого времени игнорируют все их усилия. Новая парадигма
предполагает и новое, более четкое определение области ис­
следования. И те, кто не расположен или не может приспосо­
бить свою работу к новой парадигме, должны перейти в дру­
гую группу, в противном случае они обречены на изоляцию*.
Исторически они так и оставались зачастую в лабиринтах
философии, которая в свое время дала жизнь стольким спе­
циальным наукам. Эти соображения наводят на мысль, что
именно благодаря принятию парадигмы группа, интересовав­
шаяся ранее изучением природы из простого любопытства,
становится профессиональной, а предмет ее интереса превра­
щается в научную дисциплину. В науке (правда, не в таких
областях, как медицина, технические науки, юриспруденция,
принципиальное raison d'etre** которых обеспечено социаль­
ной необходимостью) с первым принятием парадигмы связа­
ны создание специальных журналов, организация научных
* История электричества даст превосходные примеры, кото­
рых можно привести и в два раза больше, если исследовать дея­
тельность Пристли, Кельвина и др. Франклин сообщает, что Нол-
лст, наиболее влиятельный из континентальных исследователей
электричества середины века, «жил, считая себя последним в своей
«секте», за исключением мистера Б., его лучшего и ближайшего
ученика» (М. Farrand (ed.), Benjamin Franklin's Memoirs. Berkeley,
Calif., 1949, p. 384-386). Еще интереснее наблюдать стойкость
целых школ, все более и более изолирующихся от профессио­
нальной науки. Примером тому служит астрология, бывшая в свое
время частью астрономии. Можно обратить внимание также на
продолжение в конце XVIII — начале XIX веков бывшей прежде
респектабельной традиции «романтической химии». Эта тради­
ция рассматривается в: Ch. С. Gillispie. The Encyclopedic and the
Jacobin Philosophy of Science: A Study in Ideas and Consequences. —
«Critical Problems in the History of Science», ed. M. Clagctt, Madison,
Wis., 1959, p. 255-289; The Formation of Lamarck's Evolutionary
Theory. — «Archives international d'histoire des sciences», XXXVII,
1956, p. 323-338.
** Основание для существования (фр.).
45


обществ, требования о выделении специального курса в ака­
демическом образовании. По крайней мере так обстоит дело
в течение последних полутора веков, с тех пор как научная
специализация впервые начала приобретать институциональ­
ную форму, и до настоящего времени, когда степень специа­
лизации стала вопросом престижа ученых.
Более четкое определение научной группы имеет и другие
последствия. Когда отдельный ученый может принять пара­
дигму без доказательства, ему не приходится в своей работе
перестраивать всю область заново, начиная с исходных прин­
ципов, и оправдывать введение каждого нового понятия. Это
можно предоставить авторам учебников. Однако при нали­
чии учебника творчески мыслящий ученый может начать свое
исследование там, где оно остановилось, и, таким образом,
сосредоточиться исключительно на самых тонких и эзотери­
ческих явлениях природы, которые интересуют его группу.
Поступая так, ученый участвует прежде всего в изменении
методов, эволюция которых слишком мало изучена, но со­
временные результаты их использования очевидны для всех и
сковывают инициативу многих. Результаты его исследования
не будут больше излагаться в книгах, адресованных, подобно
«Экспериментам... по электричеству» Франклина или «Про­
исхождению видов» Дарвина, всякому, кто заинтересуется
предметом их исследования. Вместо этого они, как правило,
выходят в свет в виде коротких статей, предназначенных только
для коллег-профессионалов, только для тех, кто предположи­
тельно знает парадигму и оказывается в состоянии читать ад­
ресованные ему статьи.
В современных естественных науках книги представляют
собой либо учебники, либо ретроспективные размышления о
том или ином аспекте научной жизни. Профессиональная ре­
путация ученого, который пишет книгу, может не повысить­
ся, а упасть вопреки его ожиданиям. Лишь на ранних, допа-
радигмальных стадиях развития наук книга обычно выражала
то же самое отношение к профессиональным достижениям,
которое она все еще сохраняет в некоторых областях творче­
ства. И только в тех областях, где книга наряду со статьями
или без них остается по-прежнему средством коммуникации
между исследователями, пути профессионализации обрисо-
46


вываются столь расплывчато, что любитель может льстить себя
надеждой, будто он следит за прогрессом, читая подлинные
сообщения ученых-исследователей. В математике и астроно­
мии исследовательские сообщения перестали быть понятны­
ми для широкой аудитории уже в античности. В динамике
исследование приблизилось к эзотерическому типу в конце
средних веков и вновь обрело более или менее понятную для
всех форму, правда, на короткий период, в начале XVII века,
когда новая парадигма заменила ту парадигму, которой дина­
мика руководствовалась в эпоху средневековья. Исследова­
ния электрических явлений потребовали их истолкования для
непрофессионалов к концу XVIII века, а большинство других
областей физической науки перестали быть понятными для
широкого читателя в XIX веке. В течение тех же двух столе­
тий подобные преобразования можно было наблюдать и в
различных разделах биологических наук. В социальных нау­
ках с ними можно встретиться и сегодня. Хотя становятся
привычными и вполне уместными сожаления по поводу уг­
лубления пропасти, все больше разделяющей профессиональ­
ного ученого и его коллег в других областях, слишком мало
внимания уделяется взаимосвязи между этим процессом уг­
лубления пропасти и внутренними механизмами развития
науки.
'
С доисторических времен одна наука вслед за другой пе­
реходили границу между тем, что историк может назвать преды­
сторией данной науки как науки, и собственно ее историей.
Эти переходы в стадии зрелости редко бывают такими вне­
запными и такими явными, как я представил их в своем
вынужденно схематическом изложении. Но с исторической
точки зрения они не были и постепенными и не могут рас­
сматриваться как соизмеримые по длительности с общим раз­
витием тех областей науки, в пределах которых они соверша­
ются. Те ученые, которые писали об электричестве в течение
первых четырех десятилетий XVIII века, располагали значи­
тельно большей информацией об электрических явлениях, чем
их предшественники в XVI-XVII веках. В течение полувека
после 1740 года к спискам этих явлений было добавлено лишь
немного данных. Тем не менее в ряде важных моментов рабо­
ты Кавендиша, Кулона, Вольты по электричеству в послед-
47


ней трети XVIII века выглядят более ушедшими вперед по
сравнению с работами Грея, Дюфе и даже Франклина, чем
работы этих первооткрывателей в области электричества на­
чала XVIII века по сравнению с подобными исследованиями
в XVI веке*. Где-то между 1740 и 1780 годами исследователи
электрических явлений впервые оказались в состоянии при­
нять основания своей области без доказательств. С этого мо­
мента они охотнее обращались к более конкретным и специ­
альным проблемам и все чаще стали публиковать результаты
своих исследований в статьях, предназначенных для других
исследователей в области электричества, предпочитая такой
способ коммуникации книгам, адресованным широкому кру­
гу читателей. Образовав особую научную группу, они достиг­
ли того, чего добились астрономы античного мира, специа­
листы в области кинематики в средние века, физической
оптики в конце XVII века и исторической геологии в начале
XIX столетия. Иными словами, они пришли к парадигме,
которая оказалась способной направлять исследование всей
группы в целом. Трудно найти другой критерий (если не счи­
тать преимуществ ретроспективного взгляда), который бы так
ясно и непосредственно подтверждал, что данная отрасль зна­
ний стала наукой.
* Разработка проблем электричества после Франклина отме­
чена значительным возрастанием чувствительности приборов для
измерения величины электрических зарядов, появлением и по­
всеместным распространением надежных методов измерения за­
рядов, развитием понятия емкости и его соотношением с заново
уточненным понятием электрического напряжения, а также ко­
личественным выражением электрической силы. Обо всем этом
см.: D. Roller and D.H.D . Roller. Op. cit., p. 66-81; W.C . Walker.
The Detection and Estimation of Electric Charges in the Eighteenth
Century. — «Annals of Science», I, 1936, p. 66-100; E. Hoppe.
Geschichte der Elektrizitat Leipzig, 1884, Part. I, chaps. HI—IV.


ПР ИРОД А
Н ОРМАЛ ЬНОЙ
НАУКИ
Какова же тогда природа более профессионального и эзоте­
рического исследования, которое становится возможным после
принятия группой ученых единой парадигмы? Если парадигма
представляет собой работу, которая сделана однажды и для всех,
то спрашивается, какие проблемы она оставляет для последую­
щего решения данной группе? Эти вопросы будут представлять­
ся тем более безотлагательными, если мы укажем, в каком отно­
шении использованные нами до сих пор термины могут привести
к недоразумению. В своем установившемся употреблении поня­
тие парадигмы означает принятую модель или образец; именно
этот аспект значения слова «парадигма» за неимением лучшего
позволяет мне использовать его здесь. Но, как вскоре будет вы­
яснено, смысл слов «модель» и «образец», подразумевающих
соответствие объекту, не полностью покрывает определение па­
радигмы. В грамматике, например, «amo, amas, amat»* есть па­
радигма, поскольку эту модель можно использовать как обра­
зец, по которому спрягается большое число латинских глаголов:
например, таким же образом можно образовать формы «laudo,
laudas, laudat»** и т. д. В этом стандартном применении пара­
дигма функционирует в качестве разрешения на копирование
примеров, каждый из которых может в принципе ее заме­
нить. В науке, с другой стороны, парадигма редко является
объектом копирования. Вместо этого, подобно принятому
судом решению в рамках общего закона, она представляет
собой объект для дальнейшей разработки и конкретизации в
новых или более трудных условиях.
Чтобы увидеть, как это оказывается возможным, нам сле­
дует представить, насколько ограниченной и по охвату, и по
* люблю, любишь, любит (лат.) .
** хвалю, хвалишь, хвалит (лат.).
1
Структура научных революций
*'


точности может быть иногда парадигма в момент своего по­
явления. Парадигмы приобретают свой статус потому, что их
использование приводит к успеху скорее, чем применение кон­
курирующих с ними способов решения некоторых проблем,
которые исследовательская группа признает в качестве наи­
более остро стоящих. Однако успех измеряется не полной уда­
чей в решении одной проблемы и не значительной продук­
тивностью в решении большого числа проблем. Успех
парадигмы, будь то аристотелевский анализ движения, расче­
ты положения планет у Птолемея, применение весов Лавуа­
зье или математическое описание электромагнитного поля
Максвеллом, вначале представляет собой в основном откры­
вающуюся перспективу успеха в решении ряда проблем осо­
бого рода. Заранее неизвестно исчерпывающе, каковы будут
эти проблемы. Нормальная наука состоит в реализации этой
перспективы по мере расширения частично намеченного в
рамках парадигмы знания о фактах. Реализация указанной
перспективы достигается также благодаря все более широко­
му сопоставлению этих фактов с предсказаниями на основе
парадигмы и благодаря дальнейшей разработке самой пара­
дигмы.
Немногие из тех, кто фактически не принадлежит к числу
исследователей в русле зрелой науки, осознают, как много
будничной работы такого рода осуществляется в рамках па­
радигмы или какой привлекательной может оказаться такая
работа. А это следовало бы понимать. Именно наведением
порядка занято большинство ученых в ходе их научной дея­
тельности. Вот это и составляет то, что я называю здесь
нормальной наукой. При ближайшем рассмотрении этой
деятельности (в историческом контексте или в современной
лаборатории) создается впечатление, будто бы природу пыта­
ются «втиснуть» в парадигму, как в заранее сколоченную и
довольно тесную коробку. Цель нормальной науки ни в коей
мере не требует предсказания новых видов явлений: явления,
которые не вмещаются в эту коробку, часто, в сущности, во­
обще упускаются из виду. Ученые в русле нормальной науки
не ставят себе цели создания новых теорий, обычно к тому же
50


они нетерпимы и к созданию таких теорий другими*. Напро­
тив, исследование в нормальной науке направлено на разра­
ботку тех явлений и теорий, существование которых парадиг­
ма заведомо предполагает.
Возможно, что это следует отнести к числу недостатков.
Конечно, области, исследуемые нормальной наукой, невели­
ки, и все предприятие нормального исследования, которое
мы сейчас обсуждаем, весьма ограниченно. Но эти ограниче­
ния, рождающиеся из уверенности в парадигме, оказываются
существенными для развития науки. Концентрируя внима­
ние на небольшой области относительно эзотерических про­
блем, парадигма заставляет ученых исследовать некоторый
фрагмент природы так детально и глубоко, как это было бы
немыслимо при других обстоятельствах. И нормальная наука
располагает собственным механизмом, позволяющим ослабить
эти ограничения, которые дают о себе знать в процессе ис­
следования всякий раз, когда парадигма, из которой они вы­
текают, перестает служить эффективно. С этого момента уче­
ные начинают менять свою тактику. Изменяется и природа
исследуемых ими проблем. Однако до этого момента, пока
парадигма успешно функционирует, профессиональное сооб­
щество будет решать проблемы, которые его члены едва ли
могли вообразить и, во всяком случае, никогда не могли бы
решить, если бы не имели парадигмы' И по крайней мере
часть этих достижений всегда остается в силе.
Чтобы показать более ясно, что представляет собой нор­
мальное, или основанное на парадигме, исследование, я по­
пытаюсь классифицировать и иллюстрировать проблемы, ко­
торые в принципе подразумевает нормальная наука. Для
удобства я оставлю в стороне теоретическую деятельность и
начну со стадии накопления фактов, то есть с экспериментов
и наблюдений, описываемых в специальных журналах, по­
средством которых ученые информируют коллег о результа­
тах своих постоянных исследований. О каких аспектах при­
роды ученые обычно сообщают? Что определяет их выбор? И,
поскольку большая часть научных наблюдений поглощает
* В. Barber. Resistance by Scientists to Scientific Discovery. —
«Science», CXXXIV, 1961, p. 596-602.
-»•
51


много времени, денег и требует специального оснащения, ес­
тественно поставить вопрос: какие цели преследует ученый,
доводя этот выбор до практического завершения?
Я думаю, что обычно бывает только три центральных мо­
мента в научном исследовании некоторой области фактов; их
невозможно резко отделить друг от друга, а иногда они вооб­
ще неразрывны. Прежде всего имеется класс фактов, кото­
рые, как об этом свидетельствует парадигма, особенно пока­
зательны для вскрытия сути вещей. Используя эти факты для
решения проблем, парадигма порождает тенденцию к их уточ­
нению и к их распознаванию во все более широком круге
ситуаций. В различные периоды такого рода значительные
фактические уточнения заключались в следующем: в астро­
номии — в определении положения звезд и звездных вели­
чин, периодов затмения двойных звезд и планет; в физике —
в вычислении удельных весов и сжимаемостей материалов,
длин волн и спектральных интенсивностей, электропровод-
ностей и контактных потенциалов; в химии — в определении
состава веществ и атомных весов, в установлении точек кипе­
ния и кислотностей растворов, в построении структурных
формул и измерении оптической активности. Попытки уве­
личить точность и расширить круг известных фактов, подоб­
ных тем, которые были названы, занимают значительную часть
литературы, посвященной экспериментам и наблюдениям в
науке. Неоднократно для этих целей создавалась сложная спе­
циальная аппаратура, а изобретение, конструирование и со­
оружение этой аппаратуры требовали выдающихся талантов,
много времени и значительных финансовых затрат. Синхро­
троны и радиотелескопы представляют собой лишь самые но­
вые примеры размаха, с которым продвигается вперед работа
исследователей, если парадигма гарантирует им значительность
фактов, поисками которых они заняты. От Тихо Браге до
Э.О. Лоренца некоторые ученые завоевали себе репутацию
великих не за новизну своих открытий, а за точность, надеж­
ность и широту методов, разработанных ими для уточнения
ранее известных категорий фактов.
Второй, обычный, но более ограниченный класс факти­
ческих определений относится к тем фактам, которые часто,
хотя и не представляют большого интереса сами по себе, мо-
52


гут непосредственно сопоставляться с предсказаниями пара-
дигмальной теории. Как мы вскоре увидим, когда перейдем
от экспериментальных к теоретическим проблемам нормаль­
ной науки, существует немного областей, в которых научная
теория, особенно если она имеет преимущественно матема­
тическую форму, может быть непосредственно соотнесена с
природой. Так, общая теория относительности Эйнштейна
имеет не более чем три такие области*. Более того, даже в тех
областях, где применение теории возможно, часто требуется
теоретическая аппроксимация, которая сильно ограничивает
ожидаемое соответствие. Улучшение этого соответствия или
поиски новых областей, в которых можно продемонстриро­
вать полное соответствие, требует постоянного совершенство­
вания мастерства и возбуждает фантазию экспериментатора и
наблюдателя. Специальные телескопы для демонстрации пред­
сказания Коперником годичного параллакса, машина Атву-
да, изобретенная почти столетие спустя после выхода в свет
«Начал» Ньютона и дающая впервые ясную демонстрацию
второго закона Ньютона; прибор Фуко для доказательства того,
что скорость света в воздухе больше, чем в воде; гигантский
сцинтилляционный счетчик, созданный для доказательства
существования нейтрино, — все эти примеры специальной
аппаратуры и множество других подобных им иллюстрируют
огромные усилия и изобретательность, направленные на то,
чтобы ставить теорию и природу во все более тесное соответ-
* Прецессия перигелия Меркурия является, по общему при­
знанию, единственной давнишней точкой преткновения, успеш­
но объясненной теорией относительности. Красное смещение в
спектре излучения далекой звезды может быть установлено на
основании более простых соображений, чем принципы теории
относительности. То же самое возможно при истолковании от­
клонения лучей света вблизи Солнца. Вопрос этот в настоящее
время несколько спорный. Во всяком случае, данные измерений
последнего явления остаются сомнительными. Еще одно допол­
нительное затруднение было установлено совсем недавно: грави­
тационное смещение излучения Мёссбауэра. Возможно, вскоре
появятся и другие проблемы в этой области, теперь динамичной,
по ранее долго находившейся в состоянии застоя. Современный
широкий обзор рассматриваемых проблем см.: L.I . Schiff. A Report
on the NASA Conference on Experimental Tests of Theories of
Relativity. — «Physics Today», XIV, 1961, p. 42-48.
53


ствие друг с другом*. Эти попытки доказать такое соответ­
ствие составляют второй тип нормальной экспериментальной
деятельности, и этот тип зависит от парадигмы даже более
явно, чем первый. Существование парадигмы заведомо пред­
полагает, что проблема разрешима. Часто парадигмальная те­
ория прямо подразумевается в создании аппаратуры, позво­
ляющей решить проблему. Например, без «Начал» измерения,
которые позволяет произвести машина Атвуда, не значили
бы ровно ничего.
Для исчерпывающего представления о деятельности по
накоплению фактов в нормальной науке следует указать, как
я думаю, еще на третий класс экспериментов и наблюдений.
Он представляет эмпирическую работу, которая предпри­
нимается для разработки парадигмальной теории в целях
разрешения некоторых оставшихся неясностей и улучше­
ния решения проблем, которые ранее были затронуты лишь
поверхностно. Этот класс является наиболее важным из всех
других, и описание его требует аналитического подхода. В более
математизированных науках некоторые эксперименты, целью
которых является разработка парадигмы, направлены на оп­
ределение физических констант. Например, труд Ньютона
указывал, что сила притяжения между двумя единичными
массами при расстоянии между ними, равном единице, дол­
жна быть одинаковой для всех видов материи в любом месте
пространства. Но собственные проблемы, поставленные в
книге Ньютона, могли быть разрешены даже без подсчета ве­
личины этого притяжения, то есть универсальной гравитаци­
онной постоянной, и никто в течение целого столетия после
выхода в свет «Начал» не изобрел прибора, с помощью кото­
рого можно было бы определить эту величину.
* О двух телескопах для определения параллаксов см.: A. Wolf.
A History of Science, Technology and Philosophy in the Eighteenth
Century. 2d ed. London, 1952, p. 103—105. О машине Атвуда см.:
N.R . Hanson. Patterns of Discovery. Cambridge, 1958, p. 100-102, 207-
208.0 последних двух видах специальной аппаратуры см.: М. L . Foucault.
Methode generate pour mesurer la vitesse de la lumiere dans 1 'air et les
milieux transparants. Vitesses relatives de la lumiere dans 1 'air et dans
Геаи... — «Comptes rendus... de l'Acad&mie des sciences», XXX, 1850,
p. 551-560; С L. Cowan Jr., et al. Detection of the Free Neutrino:
A. Confirmation. -
«Science», CXXIV, 1956, p. 103-104.
54


Знаменитый метод определения, предложенный в конце
90-х годов XVIII века Кавендишем, также не был совершен­
ным. Поскольку гравитационная постоянная занимала цент­
ральное место в физической теории, многие выдающиеся эк­
спериментаторы неоднократно направляли свои усилия на
уточнение ее значения*. В качестве других примеров работы в
этом направлении можно упомянуть определения астрономи­
ческих постоянных, числа Авогадро, коэффициента Джоуля,
заряда электрона и т. д . Очень немногие из этих тщательно
подготовленных попыток могли бы быть предприняты, и ни
одна из них не принесла бы плодов без парадигм ал ьной тео­
рии, которая сформулировала проблему и гарантировала су­
ществование определенного решения.
Усилия, направленные на разработку парадигмы, не огра­
ничиваются, однако, определением универсальных констант.
Они могут быть нацелены, например, на открытие количе­
ственных законов: закон Бойля, связывающий давление газа
с его объемом, закон электрического притяжения Кулона и
формула Джоуля, связывающая теплоту, излучаемую провод­
ником, по которому течет ток, с силой тока и сопротивлени­
ем, — все они охватываются этой категорией. Может быть,
тот факт, что парадигма является предпосылкой открытия по­
добного типа законов, не достаточно очевиден. Часто прихо­
дится слышать, что эти законы открываются посредством од­
них лишь измерений, предпринятых ради самих этих законов
без всяких теоретических предписаний. Однако история ни­
как не подтверждает применение такого чисто бэконовского
метода. Эксперименты Бойля были бы немыслимы, пока воз­
дух рассматривался как упругий флюид, к которому можно
применять понятие гидростатики (а если бы их и можно было
бы поставить, то они получили бы другую интерпретацию или
не имели бы никакой интерпретации вообще)**. Успех Куло-
* Д. Пойнтинг рассматривает около двух дюжин попыток из­
мерения гравитационной постоянной в период с 1741 по 1901 год
в: «Gravitation Constant and Mean Density of the Earth». —
«Encyclopaedia Britannica», Uth ed. Cambridge, 1910-1911, XII,
p. 385-389.
** О полном перенесении понятий гидростатики в пневматику
см.: «The Physical Treatises of Pascal». New York, 1937, с введением
55


на зависел от создания им специального прибора для измере­
ния силы, действующей на точечные заряды. (Те, кто до него
измерял электрические силы, используя для этого обычные
весы и т. д ., не могли обнаружить постоянной зависимости
или даже простой регулярности.) Но конструкция его прибо­
ра в свою очередь зависела от предварительного признания
того, что каждая частичка электрического флюида воздействует
на другую на расстоянии. Кулон искал именно такую силу
взаимодействия между частицами, которую можно было бы
легко представить как простую функцию от расстояния*. Эк­
сперименты Джоуля также можно использовать для иллюст­
рации того, как количественные законы возникают благодаря
разработке парадигмы. Фактически между качественной па­
радигмой и количественным законом существует столь общая
и тесная связь, что после Галилея такие законы часто верно
угадывались с помощью парадигмы за много лет до того, как
были созданы приборы для их экспериментального обнару­
жения**.
Наконец, имеется третий вид эксперимента, который на­
целен на разработку парадигмы. Этот вид эксперимента бо­
лее всех других похож на исследование. Особенно он преоб­
ладает в те периоды, когда в большей степени рассматриваются
качественные, нежели количественные аспекты природных за­
кономерностей, притом в тех науках, которые интересуются в
первую очередь качественными законами. Часто парадигма,
развитая для одной категории явлений, ставится под сомне­
ние при рассмотрении другой категории явлений, тесно свя­
занной с первой. Тогда возникает необходимость в экспери­
ментах для того, чтобы среди альтернативных способов
применения парадигмы выбрать путь к новой области науч-
и примечаниями Ф. Барри. Введение аналогии Торричелли («мы
живем на дне океана воздушной стихии») встречается первона­
чально на стр. 164. Ее быстрое развитие показано в двух основ­
ных трактатах.
* D. Roller and D.H .D. Roller. The Development of the Concept of
Electric Charge: Electricity from the Greeks to Coulomb. («Harward
Case Histories in Experimental Science», Case 8, Cambridge, Mass.,
1954), p. 66-80.
** T. S . Kuhn. The Function of Measurement in Modern Physical
Science. -
«Isis», Lll, 1961, p. 161-193.
56


иых интересов. Например, тепловая теория использовалась в
качестве парадигмы в изучении процессов нагревания и ох­
лаждения при смешивании и при изменении состояния. Но
теплота может излучаться и поглощаться и во многих других
случаях — например, при химическом соединении, при тре­
нии, благодаря сжатию или поглощению газа, — и к каждому
из этих явлений тепловую теорию можно приложить по-раз­
ному. Если бы вакуум, например, имел теплоемкость, то на­
гревание при сжатии можно было бы объяснить как результат
смешивания газа с пустотой или изменением удельной тепло­
емкости газов при изменении давления. Кроме того, есть и
многие другие возможности объяснения. Для тщательного ис­
следования этих возможных способов и их дифференциации
предпринималось множество экспериментов, причем все они
исходили из парадигмального характера тепловой теории и
использовали ее при разработке экспериментов и для интер­
претации их результатов*. Как только был установлен факт
нагревания при увеличении давления, все последующие экс­
перименты в этой области были подчинены тем самым пара­
дигме. Если само явление установлено, то как еще можно было
объяснить выбор данного эксперимента?
Обратимся теперь к теоретическим проблемам нормаль­
ной науки, которые оказываются весьма близкими к тому кругу
проблем, которые возникают в связи с наблюдением и экспе­
риментом. Часть нормальной теоретической работы, хотя и
довольно небольшая, состоит лишь в использовании суще­
ствующей теории для предсказания фактов, имеющих значе­
ние сами по себе. Создание астрономических эфемерид, рас­
чет характеристики линз, вычисление траектории радиоволн
представляют собой примеры проблем подобного рода. Од­
нако ученые, вообще говоря, смотрят на решение этих про­
блем как на поденную работу, предоставляя заниматься ею
инженерам и техникам. Солидные научные журналы весьма
редко помещают результаты подобных исследований. Зато те
же журналы уделяют большое место обсуждению проблем,
которые обычный читатель должен был бы, вероятно, расце­
нить как простые тавтологии. Такие чисто теоретические раз-
* T.S.Kuhn. The Caloric. Theory of Adiabatic Compression.
—
«Isis», XLIX, 1958, p. 132-140.
57


работки предпринимаются не потому, что информация, ко­
торую они дают, имеет собственную ценность, а потому, что
они непосредственно смыкаются с экспериментом. Их цель
заключается в том, чтобы найти новое применение парадиг­
мы или сделать уже найденное применение более точным.
Необходимость такого рода работы обусловлена огромны­
ми трудностями в применении теории к природе. Эти труд­
ности можно кратко проиллюстрировать, обозревая путь, прой­
денный динамикой после Ньютона. В первые годы XVIII века
те ученые, которые нашли парадигму в «Началах», приняли
общность ее выводов без доказательства, и они имели все ос­
нования так сделать. Ни одна другая работа в истории науки
не испытала столь быстрого расширения области примене­
ния и такого резкого возрастания точности. Для изучения не­
бесных явлений Ньютон использовал кеплеровские законы
движения планет, а также точно объяснил наблюдаемые от­
клонения от этих законов в движении Луны. Для изучения
движения нашей планеты он использовал результаты некото­
рых разрозненных наблюдений над колебаниями маятника,
наблюдений приливов и отливов. С помощью дополнитель­
ных, но в известном смысле произвольных (ad hoc) допуще­
ний он сумел также вывести закон Бойля и важную формулу
для скорости звука в воздухе. При тогдашнем уровне разви­
тия науки успех его демонстраций был в высшей степени впе­
чатляющим, хотя, учитывая предполагаемую общность зако­
нов Ньютона, следует признать, что число этих приложений
было сравнительно невелико и что Ньютон не смог добавить
к ним почти никаких других. Более того, если сравнивать все
это с тем, чего может достигнуть в наше время любой аспи­
рант-физик с помощью тех же самых законов, то окажется,
что даже указанные Ньютоном несколько конкретных приме­
нений его законов не были разработаны с должной точнос­
тью. Наконец, «Начала» были предназначены главным обра­
зом для решения проблем небесной механики. Было
совершенно неясно, как приспособить их для изучения зем­
ных процессов, в особенности для движения с учетом трения.
Тем более что весьма успешные попытки решения «земных»
проблем были уже предприняты с использованием совершен­
но других технических средств, созданных впервые Галилеем
58


и Гюйгенсом и использованных еще шире европейскими
учеными в течение XVIII века, такими, как Бернулли, Д'Алам-
бер и многие друше. Вполне вероятно, что их технические сред­
ства и некоторые приемы, использованные в «Началах», можно
было бы представить как специальные применения более об­
щих формул, но до некоторых пор никто не представлял себе
полностью, как это может быть реализовано конкретно*.
Обратимся к рассмотрению проблемы точности. Мы уже
иллюстрировали ее эмпирический аспект. Для того чтобы обес­
печить точные данные, которые требовались для конкретных
применений парадигмы Ньютона, нужно было особое обору­
дование вроде прибора Кавендиша, машины Атвуда или усо­
вершенствованного телескопа. С подобными же трудностями
встречается и теория при установлении ее соответствия с при­
родой. Применяя свои законы к маятникам, Ньютон был вы­
нужден принять гирю маятника за точку, обладающую мас­
сой гири, чтобы иметь точное определение длины маятника.
Большинство из его теорем (за немногими исключениями,
которые носили гипотетический или предварительный харак­
тер) игнорировали также влияние сопротивления воздуха. Все
это были законные физические упрощения. Тем не менее,
будучи упрощениями, они так или иначе ограничивали ожи­
даемое соответствие между предсказаниями Ньютона и фак­
тическими экспериментами. Те же трудности, даже в более
явном виде, обнаруживаются и в применении теории Ньюто­
на к небесным явлениям. Простые наблюдения с помощью
телескопа показывают, что планеты не вполне подчиняются
законам Кеплера, а теория Ньютона указывает, что этого и
следовало ожидать. Чтобы вывести эти законы, Ньютон вы­
нужден был пренебречь всеми явлениями гравитации, кроме
притяжения между каждой в отдельности планетой и Солн­
цем. Поскольку планеты также притягиваются одна к другой,
* С. Truesdcll. A. Program toward Rediscovering the Rational
Mechanics of the Age of Reason. — «Archive for History of the Exact
Sciences», I, 1960, p. 3 —36; Reactions of Late Baroque Mechanics to
Success, Conjecture, Error and Failure in Newton's «Principia». —
«Texas Quarterly», X, 1967, p. 281-297; T.L . Hankins. The Reception
of Newton's Second Law of Motion in the Eighteenth Century. —
«Archives internationales d'histoire des sciences», XX, 1967, p. 42 -65.
59


можно было ожидать лишь относительного соответствия между
применяемой теорией и телескопическими наблюдениями*.
Достигнутое соответствие, разумеется, представлялось бо­
лее чем удовлетворительным для тех, кто его достиг. За ис­
ключением некоторых проблем движения Земли, ни одна дру­
гая теория не могла достигнуть подобного согласия с
экспериментами. Ни один из тех, кто сомневался в обосно­
ванности труда Ньютона, не делал этого в силу того, что этот
труд был недостаточно согласован с экспериментом и наблю­
дением. Тем не менее ограниченность данного соответствия
оставляла множество заманчивых теоретических проблем для
последователей Ньютона. Например, требовались особые те­
оретические методы для истолкования движения более чем
двух одновременно притягивающихся тел и исследования ста­
бильности орбит при возмущениях. Проблемами, подобными
этим, были заняты многие лучшие европейские мыслители
на протяжении XVIII и начала XIX веков. Эйлер, Лагранж,
Лаплас и Гаусс посвятили свои самые блестящие работы со­
вершенствованию соответствия между парадигмой и наблю­
дением небесных явлений. Многие из этих мыслителей в то
же время работали над прикладными проблемами примене­
ния математики в областях, о которых не могли думать ни
сам Ньютон, ни его современники из континентальной шко­
лы механиков. Они написали множество работ и развили весь­
ма мощный математический аппарат для гидродинамики и
для решения проблемы колебания струны. В процессе реше­
ния этих прикладных проблем была осуществлена, вероятнее
всего, наиболее блестящая и трудоемкая из научных работ
XVIII столетия. Другие примеры можно почерпнуть из обзо­
ра постпарадигмального периода в развитии термодинамики,
волновой теории света, электромагнитной теории или других
отраслей науки, в которых фундаментальные законы получи­
ли законченное количественное выражение. По крайней мере
в наиболее математизированных науках основная часть тео­
ретической работы состояла именно в этом.
Но это не значит, что вся работа имела подобный харак­
тер. Даже в математических науках существуют теоретичес-
* Wolf. Op. cit., p. 75-81, 96-101; W. Whewell. History of the
Inductive Sciences, rev. ed. London, 1847, II, p. 213-271.
60


кие проблемы, связанные с более глубокой разработкой па­
радигмы. В те периоды, когда в науке преобладает качествен­
ное развитие, подобные проблемы выдвигаются на первый
план. Некоторые из этих проблем, как в науках, использую­
щих более широко количественные методы, так и в науках,
пользующихся преимущественно качественными методами,
нацелены просто на уяснение сути дела посредством введе­
ния новых формулировок. Например, практическое приме­
нение «Начал» не всегда оказывалось легкой работой. С од­
ной стороны, это объясняется определенной тяжеловесностью,
неизбежной в любом научном начинании, а с другой — тем,
что в отношении применения слишком многое из содержа­
ния этого труда лишь подразумевалось. Во всяком случае, для
многих приложений «Начал» к «земным» проблемам методы,
развитые, по-видимому, для другой области континенталь­
ными исследователями, выглядели намного более эффектив­
ными. Поэтому, начиная с Эйлера и Лагранжа в XVIII веке
до Гамильтона, Якоби, Герца в XIX веке, многие из блестя­
щих европейских специалистов по математической физике
неоднократно пытались переформулировать теоретическую
механику так, чтобы придать ей форму, более удовлетвори­
тельную с логической и эстетической точки зрения, не изме­
няя ее основного содержания. Иными словами, они хотели
представить явные и скрытые идеи «Начал» и всей континен­
тальной механики в логически более связном варианте, в та­
ком, который был бы одновременно и более унифицирован­
ным, и менее двусмысленным в его применениях к вновь
разработанным проблемам механики*.
Подобные переформулировки парадигм неоднократно
предпринимались во всех науках, но большей частью они при­
водили к более существенным изменениям в парадигме, чем
приведенные выше переформулировки «Начал». Такие изме­
нения происходят в результате эмпирического исследования,
описанного выше как стремление к разработке парадигмы. В
действительности же классифицировать такой тип работы, как
эмпирический, было бы слишком произвольно. Более чем
любой другой вид нормального научного исследования,
* R. Dugas. Histoire dc la mccanique. Neuchatel, 1950, Books IV-V.
61


проблемы разработки парадигмы оказываются одновременно
и теоретическими, и эмпирическими. Примерч, приведен­
ные выше, будут также хорошо служить и здесь. До того как
Кулон смог сконструировать свой прибор и с помощью этого
прибора произвести измерения, он использовал теорию элек­
тричества для того, чтобы определить, каким образом его при­
бор может быть построен. Результат его измерений был пред­
восхищен в теории. Или другой пример: те же самые
исследователи, которые, чтобы обозначить границу между
различными теориями нагревания, ставили эксперименты
посредством увеличения давления, были, как правило, и теми,
кто предлагал различные варианты для сравнения. Они рабо­
тали и с фактами, и с теориями, и их работа давала не просто
новую информацию, но и более точную парадигму, благодаря
удалению двусмысленностей, таившихся в первоначальной
форме парадигмы, с которой они работали. Во многих дис­
циплинах большая часть работы, относящейся к сфере нор­
мальной науки, состоит именно в этом.
Эти три класса проблем — установление значительных фак­
тов, сопоставление фактов и теории, разработка теории — ис ­
черпывают, как я думаю, поле нормальной науки, как эмпири­
ческой, так и теоретической. Они, разумеется, не исчерпывают
всю научную проблематику без остатка. Существуют также эк­
страординарные проблемы, и, вероятно, именно их правильное
разрешение делает научные исследования в целом особенно цен­
ными. Но экстраординарные проблемы не должны нас здесь
особенно волновать. Они возникают лишь в особых случаях, к
которым приводит развитие нормального научного исследова­
ния. Поэтому подавляющее большинство проблем, поднятых
даже самыми выдающимися учеными, обычно охватывается тре­
мя категориями, указанными выше. Работа в рамках парадигмы
не может протекать иначе, а отказаться от парадигмы значило
бы прекратить те научные исследования, которые она определя­
ет. Вскоре мы покажем, что заставляет ученых отказаться от
парадигмы. Подобные отказы от парадигмы представляют со­
бой такие моменты, когда возникают научные революции. Но
прежде чем перейти к изучению этих революций, нам необхо­
дим более широкий взгляд на ход нормального исследования,
которое готовит почву для революции.
62


IV
НОРМАЛЬНАЯ НАУКА КАК РЕШЕНИЕ
ГОЛОВОЛОМОК
Возможно, что самая удивительная особенность проблем
нормальной науки, с которой мы только что столкнулись, со­
стоит в том, что они в очень малой степени ориентированы
на крупные открытия, будь то открытие новых фактов или
создание новой теории. Иногда, как в случае измерения дли­
ны волны, все детали результата, за исключением разве что
наиболее тонких, известны заранее, так что спектр ожиданий
оказывается лишь немного шире известной картины. Изме­
рения Кулона, вероятно, и не требовали обязательного точ­
ного соответствия закону обратной зависимости от квадрата
расстояния; тот, кто изучал нагревание при увеличении дав­
ления, часто заведомо предполагал один из многих возмож­
ных результатов. К тому же даже в подобных случаях область
ожидаемых и, следовательно, усваиваемых результатов всегда
мала по сравнению с тем, что может охватить воображение. И
если результат проекта не попадает в эту более узкую область,
то это рассматривается обычно как неудача исследования,
которая отражает не отклонение природы от закона, но лишь
ошибку ученого.
Например, в XVIII веке мало внимания обращалось на
эксперименты по измерению электрического притяжения с
помощью таких приборов, как крутильные весы. Поскольку
подобные эксперименты не приносили ни устойчивых, ни до­
статочно простых результатов, их нельзя было использовать
Для разработки парадигмы, от которой они произошли. Сле­
довательно, они оставались просто фактами, которые не были
и не могли быть связанными с непрерывным прогрессом ис­
следований по электричеству. Только ретроспективно, дос­
тигнув следующей парадигмы, мы можем понять, на какие
63


свойства электрических явлений они указывали. Конечно,
Кулон и его современники также работали на основе этой
более поздней парадигмы или же парадигмы, которая обеща­
ла те же самые результаты в области проблемы притяжения.
Вот почему Кулону удалось сконструировать прибор, кото­
рый привел к результату, пригодному для дальнейшей разра­
ботки парадигмы. Но по этой же причине подобный резуль­
тат никого не удивил, и несколько современников Кулона
смогли в принципе предсказать этот результат. Даже тс про­
екты, целью которых является разработка парадигмы, не стре­
мятся к неожиданным новшествам.
Но если цель нормальной науки не в том, чтобы внести
какие-либо крупные, значительные новшества, если тщетная
попытка достигнуть ожидаемых результатов или приблизить­
ся к ним является обычно неудачей ученого, то почему все-
таки нормальная наука рассматривает и решает свои пробле­
мы? Частично мы уже ответили на этот вопрос. Для ученого
результаты научного исследования значительны уже по край­
ней мере потому, что они расширяют область и повышают
точность применения парадигмы. Однако этот ответ не мо­
жет объяснить те энтузиазм и увлеченность, которые свой­
ственны ученым, работающим над проблемами нормального
исследования. Никто не затрачивает годы, скажем, на созда­
ние усовершенствованного спектрометра или на более точное
решение проблемы колебания струны в силу одной лишь важ­
ности информации, которая при этом приобретается. Дан­
ные, получаемые при подсчете эфемерид или при дополни­
тельных измерениях с помощью имеющихся инструментов,
часто столь же значительны, но подобная деятельность по­
стоянно отвергается учеными с презрением, потому что пред­
ставляет собой в основном просто повторение процедуры,
разработанной уже ранее. Этот отказ дает разгадку всей при­
влекательности проблем нормальной науки. Хотя ее резуль­
таты могут быть предсказаны — причем настолько детально,
что все оставшееся неизвестным само по себе уже теряет ин­
терес, — сам способ получения результата остается в значи­
тельной мере сомнительным. Завершение проблемы нормаль­
ного исследования — разработка нового способа предсказания,
а она требует решения всевозможных сложных инструмен-
64


тальных, концептуальных и математических задач-головоло ­
мок. Тот, кто преуспевает в этом, становится специалистом
такого рода деятельности, и стимулом его дальнейшей актив­
ности служит жажда решения новых задач-головоломок .
Термины «задача-головоломка» и «специалист по реше­
нию задач-головоломок» имеют первостепенное значение для
многих вопросов, которые будут в центре нашего внимания
на следующих страницах. Задачи-головоломки
—
в самом
обычном смысле, подразумеваемом в данном случае, — пред­
ставляют собой особую категорию проблем, решение кото­
рых может служить пробным камнем для проверки таланта и
мастерства исследователя. Словарными иллюстрациями к слову
могут служить «составная фигура-головоломка» и «головолом­
ка-кроссворд». У этих головоломок есть характерные черты,
общие с нормальной наукой, черты, которые мы должны те­
перь выделить. Одна из них только что упоминалась. Но она
не является критерием доброкачественной головоломки, по­
казателем того, что ее решение может быть само по себе ин­
тересным или важным. Напротив, действительно неотложные
проблемы, например поиски средства против рака или созда­
ние прочного мира на земле, часто вообще не являются голо­
воломками главным образом потому, что их решение может
полностью отсутствовать. Рассмотрим «составную фигуру-го­
ловоломку», элементы которой взяты наугад из двух разных
коробок с головоломками. Поскольку эта проблема, вероят­
но, должна таить в себе непреодолимые трудности (хотя их
может и не быть) даже для самых изобретательных людей,
она не может служить проверкой мастерства в решении голо­
воломок. В любом обычном смысле ее вообще нельзя назвать
головоломкой. Хотя собственная ценность не является крите­
рием головоломки, существование решения является таким
критерием.
Мы уже видели, однако, что, овладевая парадигмой, на­
учное сообщество получает по крайней мере критерий для
выбора проблем, которые могут считаться в принципе разре­
шимыми, пока эта парадигма принимается без доказатель­
ства. В значительной степени это только те проблемы, кото­
рые сообщество признает научными или заслуживающими
внимания членов данного сообщества. Другие проблемы,
Структура научных революций
65


включая многие считавшиеся ранее стандартными, отбрасы­
ваются как метафизические, как относящиеся к компетенции
другой дисциплины или иногда только потому, что они слиш­
ком сомнительны, чтобы тратить на них время. Парадигма в
этом случае может даже изолировать сообщество от тех соци­
ально важных проблем, которые нельзя свести к типу голово­
ломок, поскольку их нельзя представить в терминах концеп­
туального и инструментального аппарата, предполагаемого
парадигмой. Такие проблемы рассматриваются лишь как от­
влекающие внимание исследователя от подлинных проблем,
что очень наглядно иллюстрируется различными аспектами
бэконовского подхода XVII века и некоторыми современны­
ми социальными науками. Одна из причин, в силу которой
нормальная наука кажется прогрессирующей такими быст­
рыми темпами, заключается в том, что ученые концентриру­
ют внимание на проблемах, решению которых им может по­
мешать только недостаток собственной изобретательности.
Однако если проблемы нормальной науки являются в этом
смысле головоломками, то отпадает необходимость объяснять
подробнее, почему ученые штурмуют их с такой страстью и
увлечением. Наука может быть привлекательной для человека
с самых разных точек зрения. Среди главных мотивов, по­
буждающих человека к научному исследованию, можно на­
звать желание добиться успеха, вдохновение от открытия но­
вой области, надежда найти закономерность и стремление к
критической проверке установленного знания. Эти и другие
мотивы также помогают ученому определить и частные про­
блемы, которыми он планирует заняться в будущем. Более
того, хотя результатом исследования является иногда круше­
ние надежд, этих мотивов вполне достаточно для того, чтобы
вначале привлечь человека, а потом и увлечь его навсегда*.
Научное предприятие в целом время от времени доказывает
свою плодотворность, открывает новые области, обнаружи­
вает закономерности и проверяет давние убеждения. Тем не
* Разочарование, вызванное конфликтом между ролью личнос­
ти и всеобщей моделью развития науки, иногда может быть тем не
менее довольно серьезным. По этому вопросу см.: L.S. Kubie. Some
Unsolved Problems of the Scientific Career. — «American Scientist»,
XLI, 1953, p. 596-613; XLII, 1954, p. 104-112 .
6c


менее индивидуальное исследование проблем нормальной на­
уки почти никогда не дает подобного эффекта ни в одном из
этих аспектов. Ученого увлекает уверенность в том, что если
он будет достаточно изобретателен, то ему удастся решить го­
ловоломку, которую до него не решал никто или в решении
которой никто не добился убедительного успеха. Многие из
величайших умов отдавали все свое внимание заманчивым
головоломкам такого рода. В большинстве случаев любая ча­
стная область специализации, кроме этих головоломок, не
предлагает ничего такого, на чем можно было бы попробо­
вать свои силы, но именно этот факт таит в себе тоже своеоб­
разное искушение.
Вернемся теперь к другому, более трудному и более со­
держательному аспекту параллелизма между головоломками
и проблемами нормальной науки. Проблема, классифициру­
емая как головоломка, должна быть охарактеризована не толь­
ко тем, что она имеет гарантированное решение. Должны су­
ществовать также правила, которые ограничивают как природу
приемлемых решений, так и те шаги, посредством которых
достигаются эти решения. Например, решить составную кар­
тинку-загадку не значит «составить картинку». Ребенок или
современный художник мог бы сделать это, складывая раз­
бросанные, произвольно выбранные элементы, как абст­
рактные формы, на некотором нейтральном фоне. Картин­
ка, созданная таким образом, может оказаться намного
лучше и быть более оригинальной, чем та, из которой голово­
ломка была сделана. Тем не менее такая картинка не могла бы
быть ее решением. Чтобы получить настоящее решение, долж­
ны быть использованы все фрагменты, их плоская сторона дол­
жна быть обращена вниз и они должны быть собраны без уси­
лий и использованы без остатка. Таковы некоторые правила
решения картинки-головоломки . Подобные ограничения, на­
кладываемые на приемлемые решения кроссвордов, зага­
док, шахматных задач и т. д ., вскрываются без труда.
Если мы придадим значительно более широкий смысл тер­
мину «правило» (который иногда эквивалентен «утвердившейся
точке зрения» или «предпосылке»), тогда проблемы, допусти­
мые в данной исследовательской традиции, имеют большое
сходство с множеством характеристик головоломки. Ученый,


создающий инструмент для определения длины световых волн,
не должен удовлетворяться такой аппаратурой, которая просто
сопоставляет особые спектральные линии и особые числа. Он
не просто исследует или измеряет. Наоборот, он должен по­
казать, анализируя свою аппаратуру на основе созданной ос­
новы оптической теории, что числа, которые дает его прибор,
входят в теорию как длины волн. Если неясности в теории
или какой-то неисследованный компонент в его аппаратуре
остаются и мешают завершить демонстрацию, его коллеги
могут легко заключить, что ему не удалось измерить ничего
вообще. Например, максимумы в разбросе электронов, кото­
рые позднее были представлены как указание на длины волн
электрона, не имели явного значения, когда впервые были
открыты и зафиксированы. Прежде чем они стали показате­
лями чего-либо вообще, их необходимо было соотнести с те­
орией, подсказавшей волнообразное поведение движущихся
частиц. И даже после того, как эта связь была установлена, ап­
паратура должна быть сконструирована заново таким образом,
чтобы экспериментальные результаты могли недвусмысленно со­
гласовываться с теорией*. До тех пор пока эти условия не удов­
летворены, ни одна проблема не может считаться решенной.
Подобные виды ограничений связывали приемлемые ре­
шения с теоретическими проблемами. На протяжении всего
XVIII века те ученые, которые пытались вывести наблюдае­
мое движение Луны из ньютоновских законов движения и
тяготения, постоянно терпели в этом неудачи. В конце кон­
цов некоторые из них предложили заменить закон обратной
зависимости от квадрата расстояния другим законом, кото­
рый отличался от первого тем, что действовал на малых рас­
стояниях. Однако для этого следовало бы изменить парадиг­
му, определить условия новой головоломки и отказаться от
решения старой. В данном случае ученые сохраняли правила
до тех пор, пока в 1750 году один из них не открыл, каким
образом эти правила могли быть использованы с успехом**.
* Краткое рассмотрение эволюции этих экспериментов см. в
лекции К.Дж. Дэвиссона в: «Les prix Nobel en 1937», Stockholm,
1938, p. 4.
** W. Whcwell. History of the Inductive Sciences rev. ed. London,
1847, II, p. 101-105; 220-222.
68


Другое решение вопроса могло дать лишь изменение в прави­
лах игры.
Изучение традиций нормальной науки раскрывает мно­
жество дополнительных правил, а они в свою очередь дают
массу информации о тех предписаниях, которые выводят уче­
ные из своих парадигм. Что же можно сказать об основных
категориях, которые охватывают эти правила?* Наиболее оче­
видные и, вероятно, наиболее обязывающие правила показа­
ны на примере тех видов обобщений, которые мы только что
отметили. Это эксплицитные утверждения о научном законе,
о научных понятиях и теориях. До тех пор, пока они остают­
ся признанными, они помогают выдвигать головоломки и
ограничивать приемлемые решения. Законы Ньютона, напри­
мер, выполняли подобные функции в течение XVIII и XIX
веков. Пока они выполняли эти функции, количество мате­
рии было фундаментальной онтологической категорией для
ученых-физиков, а силы, возникающие между частицами ма­
терии, были основным предметом исследования**. В химии
законы постоянных и определенных пропорций имели дол­
гое время точно такую же силу: с их помощью была поставле­
на проблема атомных весов, ограничены приемлемые резуль­
таты химического анализа и химики были информированы о
том, что представляют собой атомы и молекулы, соединения
и смеси***. Уравнения Максвелла и законы статистической
термодинамики имеют то же самое значение и функции в
наше время.
Однако правила, подобные этим, не являются исключи­
тельным и даже наиболее интересным видом правил, откры­
тых при изучении истории. Например, на более низком или
более конкретном уровне, чем законы и теории, есть множе­
ство предписаний по поводу предпочтительных типов инст­
рументария и способов, которыми принятые инструменты
* На этот вопрос меня навел У.О. Хегстром, чья работа в об­
ласти социологии науки кое-где перекликается с моей.
** Об этих аспектах теории Ньютона см.: LB. Cohen. Franklin
and Newton: An Inquiry into Speculative Newtonian Experimental
Scicnte and Franklin's Work in Electricity as an Example Thereof,
Philadelphia. 1956, chap. VII, особенно на стр. 255-257, 275-277.
*** Этот пример подробно обсуждается в конце X раздела.
69


могут быть правомерно использованы. Изменение взглядов
на роль огня в химическом анализе сыграло жизненно важ­
ную роль в развитии химии XVII века*. Гельмгольц в XIX
веке натолкнулся на сильное противодействие со стороны
физиологов, полагавших, что физическое экспериментирова­
ние не может помочь исследованиям в их области**. В том же
веке весьма любопытная история создания химической хро­
матографии еще раз иллюстрировала стойкость предписаний
относительно инструментов, которые в той же мере, как за­
коны и теории, снабжают ученых правилами игры***. Анали­
зируя открытие рентгеновских лучей, мы обнаружим основа­
ния для возникновения предписаний подобного рода.
Менее локальными и преходящими, хотя все же не аб­
солютными, характеристиками науки являются предписа­
ния более высокого уровня; я имею в виду квазиметафизи­
ческие предписания, которые историческое исследование
постоянно обнаруживает в науке. Например, приблизитель­
но после 1630 года и в особенности после появления науч­
ных работ Декарта, имевших необычайно большое влияние,
большинство ученых-физиков допускало, что универсум со­
стоит из микроскопических частиц, корпускул, и что все яв­
ления природы могут быть объяснены в терминах корпуску­
лярных форм, корпускулярных размеров, движения и
взаимодействия. Этот набор предписаний оказался и метафи­
зическим, и методологическим. В качестве метафизического
он указывал физикам, какие виды сущностей действительно
имеют место во Вселенной, а какие нет: существует лишь ма­
терия, имеющая форму и находящаяся в движении. В каче­
стве методологического набора предписаний он указывал
физикам, какими должны быть окончательные объяснения и
фундаментальные законы: законы должны определять харак­
тер корпускулярного движения и взаимодействия, а объясне-
* Н. Metzger. Les doctrines chimiques en France du debut du
XVII1
" siccle a la fin du XVIIIе
siecle. Paris, 1923, p. 359-361; Marie
Boas. Robert Boyle and Seventeenth. Century Chemistry. Cambridge,
1958, p. 112 -115.
** L. Konigsberger. Hermann von Helmholtz. Oxford, 1906, p. 65-66.
*** J.E. Mcinhard. Chromatography: A Perspective. — «Science»,
CX, 1949, p. 387-392.
70


ния должны сводить всякое данное природное явление к кор­
пускулярному механизму, подчиняющемуся этим законам. Еще
более важно то, что корпускулярное понятие универсума ука­
зывало ученым множество проблем, подлежащих исследова­
нию. Например, химик, принявший, подобно Бойлю, новую
философию, обращал особое внимание на реакции, которые
можно было бы рассматривать как превращения вещества. Они
показывали более ясно, чем другие, процесс корпускулярно­
го перераспределения, который должен лежать в основании
всех химических превращений*. Подобные признаки влия­
ния корпускуляризма можно наблюдать при изучении меха­
ники, оптики и теплоты.
Наконец, на еще более высоком уровне есть другая систе­
ма предписаний, без которых человек не может быть ученым.
Ученый должен, например, стремиться понять мир, расши­
рять пределы области познания и повышать точность, с кото­
рой она должна быть упорядочена. Это предписание должно
в свою очередь привести ученого к тщательному исследова­
нию — как им самим, так и его коллегами — некоторых ас­
пектов природы с учетом множества эмпирических деталей.
И если данное исследование выявляет моменты явного нару­
шения порядка, то это должно быть для него призывом к но­
вому усовершенствованию приборов наблюдения или к даль­
нейшей разработке его теорий. Нет никакого сомнения, что
есть и другие правила, подобные этим, которыми пользуются
ученые во все времена.
Существование такой жестко определенной сети предпи­
саний — концептуальных, инструментальных и методологи­
ческих — предстаааяет основание для метафоры, уподобляю­
щей нормальную науку решению головоломок. Поскольку эта
сеть дает правила, которые указывают исследователю в обла­
сти зрелой науки, что представляют собой мир и наука, изу­
чающая его, постольку он может спокойно сосредоточить свои
усилия на эзотерических проблемах, определяемых для него
этими правилами и существующим знанием. От отдельного
* О корпускуляризме см.: М. Boas. Establishment of the Mechanical
Philosophy. — «Osiris», X, 1952, p. 412 -541. О его влиянии на химию
Бойля см.: T.S. Kuhn. Robert Boyle and Structural Chemistry in the
Seventeenth Century. — «lsis», XLIII, 1952, p. 12 -36 .
71


ученого требуется затем лишь решение оставшихся нерешен­
ными головоломок. В этих и других отношениях обсуждение
головоломок и правил проливает свет на природу нормаль­
ной научной практики, хотя, с другой стороны, такой подход
может ввести в заблуждение. Очевидно, что существуют пра­
вила, которых придерживаются все ученые-профессионалы в
данное время, тем не менее эти правила сами по себе не мо­
гут охватить все то общее, что имеется в различных видах
нормального исследования. Нормальная наука — это в высо ­
кой степени детерминированная деятельность, но вовсе нет
необходимости в том, чтобы она была полностью детермини­
рована определенными правилами. Вот почему в начале на­
стоящего очерка я предпочел ввести в качестве источника со­
гласованности в традициях нормального исследования
принцип общепринятой парадигмы, а не общепринятых пра­
вил, допущений и точек зрения. Правила, как я полагаю, вы­
текают из парадигм, но парадигмы сами могут управлять ис­
следованием даже в отсутствие правил.


V
ПРИОРИТЕТ ПАРАДИГМ
Чтобы раскрыть отношение между правилами, парадиг­
мами и нормальной наукой, посмотрим прежде всего, каким
образом историк науки выделяет особые совокупности пред­
писаний, которые только что были описаны как принятые
правила. Пристальное историческое исследование данной от­
расли науки в данное время открывает ряд повторяющихся и
типичных (quasi-standard) иллюстраций различных теорий в
их концептуальном, исследовательском и инструментальном
применении. Они представляют собой парадигмы того или
иного научного сообщества, раскрывающиеся в его учебни­
ках, лекциях и лабораторных работах. Изучая и практически
используя их, члены данного сообщества овладевают навыка­
ми своей профессии. Разумеется, помимо этого, историк
науки обнаружит и неясные области, охватывающие дости­
жения, статус которых пока еще сомнителен, но суть про­
блемы и технические средства для ее решения известны.
Несмотря на изредка встречающиеся неясности, парадиг­
мы зрелого научного сообщества могут быть определены срав­
нительно легко.
Однако определение парадигм, разделяемых всеми члена­
ми сообщества, еще не означает определение общих для них
правил. Это требует второго шага, причем шага несколько
иного характера. Предпринимая его, историк науки должен
сравнить парадигмы научного сообщества друг с другом и
рассмотреть их в контексте текущих исследовательских сооб­
щений сообщества. Цель, которую при этом преследует исто­
рик науки, заключается в том, чтобы раскрыть, какие именно
элементы, в явном или неявном виде, члены данного сооб­
щества могут абстрагировать из их более общих, глобальных
парадигм и использовать их в качестве правил в своих ис-
73


следованиях. Всякий, кто предпринял попытку описать или
анализировать эволюцию той или иной частной научной тра­
диции, непременно будет искать принятые принципы и пра­
вила подобного рода. И, как показано в предыдущем разделе,
почти неизменно ему сопутствует в этом по крайней мере ча­
стичный успех. Но если он приобрел опыт, примерно такой
же, как и мой собственный, он придет к выводу, что отыски­
вать правила — занятие более трудное и приносящее меньше
удовлетворения, чем обнаружение парадигмы. Некоторые
обобщения, к которым он прибегает для того, чтобы описать
убеждения, разделяемые научным сообществом, не будут вы­
зывать сомнения. Однако другие, в том числе и те, которые
использовались выше в качестве иллюстраций, будут казать­
ся неясными. Так или иначе, он может вообразить, что эти
обобщения почти во всех случаях должны были отвергаться
некоторыми членами группы, которую он изучает. Тем не
менее, если согласованность исследовательской традиции дол­
жна быть понята исходя из правил, необходимо определить
их общее основание в соответствующей области. В результате
отыскание основы правил, достаточных для того, чтобы уста­
новить данную традицию нормального исследования, стано­
вится причиной постоянного и глубокого разочарования.
Однако осознание этих неудач дает возможность устано­
вить их источник. Ученые могут согласиться с тем, что Нью­
тон, Лавуазье, Максвелл или Эйнштейн дали, очевидно, бо­
лее или менее окончательное решение ряда важнейших
проблем, но в то же время они могут не согласиться, иног­
да сами не сознавая этого, с частными абстрактными ха­
рактеристиками, которые делают непреходящим значение
этих решений. Иными словами, они могут согласиться в
своей идентификации парадигмы, не соглашаясь с ее полной
интерпретацией или рациона/шзацией или даже не предпри­
нимая никаких попыток в направлении интерпретации и ра­
ционализации парадигмы. Отсутствие стандартной интерпре­
тации или общепринятой редукции к правилам не будет
препятствовать парадигме направлять исследование. Нормаль­
ная наука может быть детерминирована хотя бы частично
непосредственным изучением парадигм. Этому процессу час­
то способствуют формулировки правил и допущений, но он
74


не зависит от них. В самом деле, существование парадигмы
даже неявно не предполагало обязательного наличия полного
набора правил*.
Первым следствием этих положений неизбежно является
постановка проблем. Что удерживает ученого в рамках той
или иной частной традиции нормального научного исследо­
вания при отсутствии прочного фундамента правил? Что мо­
жет означать фраза: «непосредственное изучение парадигм»?
Более или менее удовлетворительные ответы на подобные
вопросы, хотя и в совершенно другом контексте, дал Л. Вит­
генштейн в поздний период своих исследований. Поскольку
контекст его рассуждений более элементарный и более извест­
ный, будет легче рассмотреть прежде всего его форму аргу­
ментации. Что необходимо знать, спрашивает Л. Витгенштейн,
чтобы недвусмысленно и без излишних аргументов использо­
вать такие слова, как «стул», «лист» или «игра»?**
Этот вопрос далеко не новый. Обычно, отвечая на него,
говорят, что мы обязаны знать, сознательно или интуитивно,
что представляет собой стул, лист или игра. Иными словами,
мы должны иметь способность схватывать некоторую сово­
купность неотъемлемых свойств, которыми обладают все игры
и только игры. Однако Витгенштейн пришел к выводу, что
если задан способ употребления языка и тип универсума, к
которому мы его применяем, то нет необходимости в такой
совокупности характеристик. Хотя обсуждение некоторых из
неотъемлемых свойств, присущих ряду игр, стульев или лис­
тьев, часто помогает нам научиться использовать соответству­
ющий термин, нет такого ряда характеристик, которые одно­
временно применимы ко всем элементам класса, и только к
ним. Вместо этого, сталкиваясь с незнакомыми нам ранее дей-
* М. Полани блестяще развил очень сходную тему, доказы­
вая, что многие успехи ученых зависят от «скрытого знания», то
есть от знания, которое определяется практикой и которое не
может быть разработано эксплицитно. См. его работу: М. Polanyi.
Personal Knowledge. Chicago, 1958, особенно главы V и VI.
** L. Wittgenstein. Philosophical Investigations. N. Y., 1953, p. 31-
36. Однако Витгенштейн почти ничего не говорит о характере
деятельности, необходимой для подтверждения названной про­
цедуры, которую он описывает. Поэтому позиция, излагаемая
далее, лишь частично может быть приписана ему.
75


ствиями, мы применяем термин «игра», поскольку то, что мы
видим, обнаруживает значительное родовое сходство с рядом
действий, которые мы еще раньше научились называть этим
именем. Короче говоря, для Л. Витгенштейна игры, стулья и
листья составляют естественные группы, каждая из которых
установлена благодаря сетке частично совпадающих и пере­
секающихся сходных свойств. Существования такой сетки до­
статочно для того, чтобы объяснить наш успех в определении
соответствующего объекта или деятельности. Но если бы груп­
пы, которые мы назвали, пересекались или постепенно сли­
вались друг с другом, то есть если бы они не были естествен­
ными, то только тогда наш успех в идентификации и
наименовании обеспечил бы очевидность ряда общих харак­
теристик, соответствующих каждому из класса имен, которые
мы используем.
Нечто подобное может иметь силу и для различных ис­
следовательских проблем и технических приемов, которые свя­
заны с отдельно взятой традицией нормального научного ис­
следования. Общее между ними состоит не в том, что они
удовлетворяют некоторому эксплицитному или даже полнос­
тью выявленному ряду правил и допущений, которые опреде­
ляют характер традиции и укрепляют ее в научном мышле­
нии, а в том, что их можно отнести на основании сходства
или путем моделирования к той или иной части научного зна­
ния, которую какое-то научное сообщество признает в каче­
стве одного из установленных достижений. Ученые исходят в
своей работе из моделей, усвоенных в процессе обучения и из
последующего изложения их в литературе, часто не зная и не
испытывая никакой потребности знать, какие характеристи­
ки придали этим моделям статус парадигм научного сооб­
щества. Благодаря этому ученые не нуждаются ни в какой
полной системе правил. Согласованность, обнаруженная ис­
следовательской традицией, которой они придерживаются,
может не подразумевать даже существования исходной осно­
вы правил и допущений; только дополнительное философ­
ское или историческое исследование может их вскрыть. Тот
факт, что ученые обычно не интересуются и не обсуждают
вопрос о том, что придает правомерность частным пробле­
мам и решениям, наводит нас на мысль, что ответ на них
76


известен им по крайней мере интуитивно. Но это можно счи­
тать признаком того, что ни вопрос, ни ответ не являются
чем-то непосредственно касающимся их исследования. Па­
радигмы могут предшествовать любому набору правил иссле­
дования, который может быть из них однозначно выведен, и
быть более обязательными или полными, чем этот набор.
До сих пор эта точка зрения излагалась чисто теоретиче­
ски: парадигмы могут определять характер нормальной на­
уки без вмешательства открываемых правил. Позвольте мне
теперь попытаться лучше разъяснить эту позицию и подчерк­
нуть ее актуальность путем указания на некоторые причины,
позволяющие думать, что парадигма действительно функцио­
нирует подобным образом. Первая причина, которая уже об­
суждалась достаточно подробно, состоит в чрезвычайной труд­
ности обнаружения правил, которыми руководствуются ученые
в рамках отдельных традиций нормального исследования. Эти
трудности напоминают сложную ситуацию, с которой стал­
кивается философ, пытаясь выяснить, что общего имеют между
собой все игры. Вторая причина, в отношении которой пер­
вая в действительности является следствием, коренится в при­
роде научного образования. Ученые (это должно быть уже ясно)
никогда не заучивают понятия, законы и теории абстрактно
и не считают это самоцелью. Вместо этого все эти интеллек­
туальные средства познания с самого начала сливаются в не­
котором ранее сложившемся исторически и в процессе обу­
чения единстве, которое позволяет обнаружить их в процессе
их применения. Новую теорию всегда объявляют вместе с ее
применениями к некоторому конкретному разряду природ­
ных явлений. В противном случае она не могла бы даже пре­
тендовать на признание. После того как это признание завое­
вано, данные или другие приложения теории сопровождают
ее в учебниках, по которым новое поколение исследователей
будет осваивать свою профессию. Приложения не являются
просто украшением теории и не выполняют только докумен­
тальную роль. Напротив, процесс ознакомления с теорией
зависит от изучения приложений, включая практику реше­
ния проблем как с карандашом и бумагой, так и с приборами
в лаборатории. Например, если студент, изучающий динами­
ку Ньютона, когда-либо откроет для себя значение терминов
77


«сила», «масса», «пространство» и «время», то ему помогут в
этом не столько неполные, хотя в общем-то полезные, опре­
деления в учебниках, сколько наблюдение и применение этих
понятий при решении проблем.
Данный процесс обучения путем теоретических или прак­
тических работ сопровождает весь ход приобщения к профес­
сии ученого. По мере того как студент проходит путь от пер­
вого курса до докторской диссертации и дальше, проблемы,
предлагаемые ему, становятся все более сложными и непов­
торимыми. Но они по-прежнему в значительной степени мо­
делируются предыдущими достижениями, так же как и про­
блемы, обычно занимающие его в течение последующей
самостоятельной научной деятельности. Никому не возбра­
няется думать, что на этом пути ученый иногда пользуется
интуитивно выработанными им самим правилами игры, но
оснований для того, чтобы верить в это, слишком мало. Хотя
многие ученые говорят уверенно и легко о собственных ин­
дивидуальных гипотезах, которые лежат в основе того или
иного конкретного участка научного исследования, они ха­
рактеризуют утвердившийся базис их области исследования,
ее правомерные проблемы и методы лишь немногим лучше
любого дилетанта. О том, что они вообще усвоили этот базис,
свидетельствует главным образом их умение добиваться успе­
ха в исследовании. Однако эту способность можно понять и
не обращаясь к предполагаемым правилам игры.
Указанные последствия научного образования имеют обо­
ротную сторону, которая служит основанием для третьей при­
чины, позволяющей предположить, что парадигмы направля­
ют научное исследование как благодаря непосредственному
моделированию, так и с помощью абстрагированных из них
правил. Нормальная наука может развиваться без правил лишь
до тех пор, пока соответствующее научное сообщество при­
нимает без сомнения уже достигнутые решения некоторых
частных проблем. Правила, следовательно, должны постепенно
приобретать принципиальное значение, а характерное равно­
душие к ним должно исчезать всякий раз, когда утрачивается
уверенность в парадигмах или моделях. Любопытно, что имен­
но это и происходит. Для допарадигмального периода в осо­
бенности характерны частые и серьезные споры о правомер-
78


ности методов, проблем и стандартных решений, хотя они
служат скорее размежеванию школ, чем достижению согла­
сия. Мы уже обращали внимание на такие споры в оптике и
теории электричества. Еще более серьезную роль они играли
в развитии химии в XVII веке и геологии в начале XIX столе­
тия*. Кроме того, споры, подобные этим, не утихают навсег­
да с появлением парадигмы. Почти несущественные в тече­
ние периода нормальной науки, они регулярно вспыхивают
вновь непосредственно в процессе назревания и развертыва­
ния научных революций, то есть в такие периоды, когда па­
радигмы первыми принимают бой и становятся объектом пре­
образований. Переход от ньютоновской к квантовой механике
вызвал много споров как вокруг природы, так и вокруг стан­
дартов физики, причем некоторые из этих споров все еще
продолжаются**. Еще живы те, кто, может быть, помнит по­
добные дискуссии, порожденные электромагнитной теорией
Максвелла и статистической механикой***. А еще раньше
восприятие механики Галилея и Ньютона вызвало особенно
знаменитую серию споров с аристотелианцами, картезианца­
ми и последователями Лейбница о стандартах, правомерных
в науке****. Когда ученые спорят о том, были ли решены фун-
* О развитии этого тезиса применительно к химии см.: Н. Metzger.
Lcs doctrines chimiques en France du debut du XVIIе
alafindu
XVIIIе
siccle. Paris, 1923, p. 24 -27, 146-149; M. Boas. Robert Boyle and
Seventeenth-Century Chemistry. Cambridge, 1958, chap. II . О разви­
тии того же тезиса применительно к геологии см.: W.F. Cannon.
The Uniformitarian-Catastrophist Debate. — «Isis», LI, 1960, p. 38-
55; C.C . Gillispie. Genesis and Geology. Cambridge, Mass., 1951,
chaps. IV-V.
** О спорах в квантовой механике см.: J. Ullmo. La crise de la
physique quantique. Paris, 1950, chap. II.
*** О статистической механике см.: R. Dugas. La theorie physique
au sens de Boltzmann et ses prolongcments modernes. Neuchatcl, 1959,
p. 158-184; 206-219. Для представления о работах Максвелла см.:
М. Planck. Maxwell's Influence in Germany. — «James Clerk Maxwell:
A Commemoration Volume, 1831-1931», Cambridge, 1931, p. 45-
65, особенно стр. 58-63; S.P.Thompson. The Life of William Thomson
Baron Lckvin of Largs. London, 1910, II, p. 1021-1027.
**** Пример битвы с аристотелианцами см.: А.Коугё. A Documentary
History of the Problem of Fall from Kepler to Newton. — «Transactions
of the American Philosophical Society», XLV, 1955, p. 329-395. О
79


даментальные проблемы в их области, поиски правил приоб­
ретают такое значение, которого эти правила обычно не име­
ли. Однако пока парадигмы остаются в силе, они могут функ­
ционировать без всякой рационализации и независимо оттого,
предпринимаются ли попытки их рационализировать.
Мы можем подвести итог этому разделу, указав четвертую
причину для признания за парадигмами приоритета первич­
ности по отношению к общепринятым правилам и допуще­
ниям. Во введении к данной работе мы предположили, что
революции в науке могут быть большими и малыми, что
некоторые революции затрагивают только членов узкой про­
фессиональной подгруппы и что для таких подгрупп даже
открытие нового и неожиданного явления может быть рево­
люционным. В следующем разделе будут рассмотрены отдель­
ные революции этого типа, а пока далеко не ясно, как они
могут возникать. Если нормальная наука является столь жест­
кой и если научные сообщества сплочены так тесно, как под­
разумевалось выше, то как может изменение парадигмы ког­
да-либо затронуть только маленькую подгруппу? Сказанное
до сих пор может навести на мысль, что нормальная наука
есть единый монолит и унифицированное предприятие, ко­
торое должно устоять или рухнуть вместе с любой из ее пара­
дигм или со всеми вместе. Но в науке, по-видимому, редко
бывает что-нибудь подобное или вообще не бывает. Если рас­
сматривать все области науки вместе, то она часто кажется
скорее шатким сооружением со слабой согласованностью меж­
ду различными звеньями. Однако все, что мы говорим, не
следует рассматривать как противоречие с этим хорошо извест­
ным наблюдением. Наоборот, замена парадигм на правила
должна облегчить понимание разделения между научными об­
ластями и специальностями. Эксплицитные правила, когда
они существуют, оказываются обычно общими для весьма
большой научной группы, но для парадигм это совсем не обя­
зательно. Исследователи в весьма далеких друг от друга обла­
стях науки, скажем, в астрономии и таксономической бота-
спорах с картезианцами и последователями Лейбница см.: P. Brunet.
L'introduction des theories dc Newton en France au XVIII siccle. Paris,
1931; A. Koyre. From the Closed World to the Infinite Universe.
Baltimore, 1957, chap. XI.
80


нике, получают образование на основе совершенно разных
достижений, изложенных в самых разных книгах. И даже уче­
ные, которые работают в тех же или тесно примыкающих об­
ластях, приступив к изучению одних и тех же учебников и
достижений, вероятнее всего, приобретут различные парадиг­
мы в процессе профессиональной специализации.
В качестве одного из возможных примеров рассмотрим
довольно большое и пестрое сообщество, в которое входят
все ученые-физики. В настоящее время каждый член этой
группы изучает, скажем, законы квантовой механики и боль­
шинство из них используют эти законы в процессе исследо­
вания или преподавания. Но не все они заучивают одни и те
же приложения этих законов, и, следовательно, не все они в
своих взглядах будут одинаково подвержены воздействиям из­
менений в квантово-механических исследованиях. На пути к
профессиональной специализации некоторые из ученых-фи­
зиков встречаются только с основными принципами кванто­
вой механики. Другие детально изучают парадигмальные при­
менения этих принципов к химии, а кое-кто
—
к физике
твердого тела и т. д. То, что означает квантовая механика для
каждого из них, зависит от того, какие курсы он прослушал,
какие учебники читал и какие журналы изучал. Из этого сле­
дует, что, хотя изменение в квантово-механических законах
будет революционным для каждой из этих групп, изменение,
отражающее только одно или другое парадигмалыюе приме­
нение квантовой механики, окажется революционным толь­
ко для членов частной профессиональной подгруппы. Для ос­
тальных же представителей этой профессии и для тех, кто
занимался исследованиями в других физических науках, это
изменение вообще не обязательно должно быть революцион­
ным. Короче, хотя квантовая механика (или динамика Нью­
тона, или электромагнитная теория) является парадигмой для
многих научных групп, она не будет парадигмой в равной
мере для всех. Следовательно, она может одновременно опре­
делять различные традиции нормальной науки, которые час­
тично накладываются друг на друга, хотя и не совпадают во
времени и пространстве. Революция, происшедшая в рамках
одной из традиций, вовсе не обязательно охватывает в равной
ме
Ре и другие.
труктура научных революций
81


Одна короткая иллюстрация последствия специализации
может сделать это рассуждение более убедительным. Иссле­
дователь, который надеялся узнать кое-что о том, как ученые
представляют теорию атома, спросил у выдающегося физика
и видного химика, является ли один атом гелия молекулой
или нет. Оба отвечали без колебания, но их ответы были раз­
ными. Для химика атом гелия был молекулой, потому что он
вел себя как молекула в соответствии с кинетической теорией
газов. Наоборот, для физика атом гелия не был молекулой,
поскольку он не давал молекулярного спектра*. Очевидно, оба
они говорили о той же самой частице, но рассматривали ее
через собственные исследовательские навыки и практику. Их
опыт в решении проблемы подсказал им, что должна пред­
ставлять собой молекула. Без сомнения, опыт каждого из них
имел много общего с опытом другого, но в этом случае они
не дали специалистам одного и того же ответа. В дальнейшем
мы исследуем, насколько важные последствия могут иногда
иметь различия такого рода, относящиеся к парадигмам.
* Этим исследователем был Джеймс К. Сеньор, которому я
признателен за устное сообщение. Некоторые подобные вопросы
рассмотрены в его статье: J.К .Senior. The Vernacular of the
Laboratory. -
«Philosophy of Science», XXV, 1958, p. 163-168.
82


VI
АНОМАЛИЯ И ВОЗНИКНОВЕНИЕ
НАУЧНЫХ ОТКРЫТИЙ
Нормальная наука, деятельность по решению головоло­
мок, которую мы только что рассмотрели, представляет собой
в высшей степени кумулятивное предприятие, необычайно ус­
пешное в достижении своей цели, то есть в постоянном рас­
ширении пределов научного знания и в его уточнении. Во
всех этих аспектах она весьма точно соответствует наиболее
распространенному представлению о научной работе. Однако
один из стандартных видов продукции научного предприятия
здесь упущен. Нормальная наука не ставит своей целью на­
хождение нового факта или теории, и успех в нормальном
научном исследовании состоит вовсе не в этом. Тем не менее
новые явления, о существовании которых никто не подозре­
вал, вновь и вновь открываются научными исследованиями,
а радикально новые теории опять и опять изобретаются уче­
ными. История даже наводит на мысль, что научное пред­
приятие создало исключительно мощную технику для того,
чтобы преподносить сюрпризы подобного рода. Если эту ха­
рактеристику науки нужно согласовать с тем, что уже было
сказано, тогда исследование, использующее парадигму, дол­
жно быть особенно эффективным стимулом для изменения
той же парадигмы. Именно это и делается новыми фундамен­
тальными фактами и теориями. Они создаются непреднаме­
ренно в ходе игры по одному набору правил, но их восприя­
тие требует разработки другого набора правил. После того как
они стали элементами научного знания, наука, по крайней
мере в тех частных областях, которым принадлежат эти нов­
шества, никогда не остается той же самой.
Нам следует теперь выяснить, как возникают изменения
подобного рода, рассматривая впервые сделанные открытия
6*
83


или новые факты, а затем изобретения или новые теории.
Однако это различие между открытием и изобретением или
между фактом и теорией на первый взгляд может показаться
чрезвычайно искусственным. Тем не менее его искусствен­
ность дает важный ключ к нескольким основным тезисам дан­
ной работы. Рассматривая ниже в настоящем разделе отдель­
ные открытия, мы очень быстро придем к выводу, что они
являются не изолированными событиями, а длительными
эпизодами с регулярно повторяющейся структурой. Откры­
тие начинается с осознания аномалии, то есть с установления
того факта, что природа каким-то образом нарушила навеян­
ные парадигмой ожидания, направляющие развитие нормаль­
ной науки. Это приводит затем к более или менее расширен­
ному исследованию области аномалии. И этот процесс
завершается только тогда, когда парадигмальная теория при­
спосабливается к новым обстоятельствам таким образом, что
аномалии сами становятся ожидаемыми. Усвоение теорией
нового вида фактов требует чего-то большего, нежели просто
дополнительного приспособления теории; до тех пор пока это
приспособление не будет полностью завершено, то есть пока
ученый не научится видеть природу в ином свете, новый факт
не может считаться вообще фактом вполне научным.
Чтобы увидеть, как тесно переплетаются фактические и
теоретические новшества в научном открытии, рассмотрим
хорошо известный пример — открытие кислорода. По край­
ней мере три человека имеют законное право претендовать на
это открытие, и, кроме них, еще несколько химиков в начале
70-х годов XVIII века осуществляли обогащение воздуха в ла­
бораторных сосудах, хотя сами не знали об этой стороне сво­
их опытов*. Прогресс нормальной науки, в данном случае
химии газов, весьма основательно подготовил для этого по-
* По поводу дискуссии об открытии кислорода, которая счи­
тается классической до сих пор, см.: A.N . Mel drum. The Eighteenth-
Century Revolution in Science - the First Phase. Calcutta, 1930, chap.
V. Недавний, не вызывающий возражений обзор, включая рас­
смотрение предшествующих споров, дал М.Дома: M.Daumas.
Lavoisier, thcoricien et experimentateur. Paris, 1955, chaps. II —III .
Более полный анализ и библиографию см. также: T.S. Kuhn. The
Historical Structure of Scientific Discovery. —
«Science», CXXXVI,
June 1, 1962, p. 760-764.
84


чву. Самым первым претендентом, получившим относитель­
но чистую пробу газа, был шведский аптекарь К. В . Шееле.
Тем не менее мы можем игнорировать его работу, так как она
не была опубликована до тех пор, пока о повторном откры­
тии кислорода не было заявлено в другом месте, и, таким
образом, его работа никак не сказалась на исторической мо­
дели, которая интересует нас в данном случае прежде всего*.
Вторым по времени заявившим об открытии был английский
ученый и богослов Джозеф Пристли, который собрал газ, вы­
делившийся при нагревании красной окиси ртути, как исход­
ный материал для последующего нормального исследования
«воздухов», выделяемых большим количеством твердых ве­
ществ. В 1774 году он отождествил газ, полученный таким
образом, с закисью азота, а в 1775 году, осуществляя дальней­
шие проверки, — с воздухом вообще, имеющим меньшую,
чем обычно, дозу флогистона. Третий претендент, Лавуазье,
начал работу, которая привела его к открытию кислорода,
после эксперимента Пристли в 1774 году и, возможно, благо­
даря намеку со стороны Пристли. В начале 1775 года Лавуа­
зье сообщил, что газ, получаемый после нагревания красной
окиси ртути, представляет собой «воздух как таковой без из­
менений [за исключением того, что]... он оказывается более
чистым, более пригодным для дыхания»**. К 1777 году, веро­
ятно не без второго намека Пристли, Лавуазье пришел к вы­
воду, что это был газ особой разновидности, один из основ­
ных компонентов, составляющих атмосферу. Сам Пристли с
таким выводом никогда не смог бы согласиться.
Эта схема открытия поднимает вопрос, который следует
задать о каждом новом явлении, осознаваемом учеными. Кто
первый открыл кислород: Пристли, Лавуазье или кто-то еще?
Как бы то ни было, возникает и другой вопрос: когда был
открыт кислород? Последний вопрос был бы уместен даже в
* О другой оценке роли Шесле см.: Uno Bocklund. A Lost Letter
from Scheele to Lavoisier. — «Lychnos», 1957-1958, p. 39-62.
** J.B .Conant. The Overthrow of the Phlogiston Theory: The
Chemical Revolution of 1775-1789. — «Harward Case Histories in
Experimental Science», Case 2. Cambridge, Mass., 1950, p. 23. Эта
очень полезная брошюра воспроизводит много необходимых до­
кументов.
85


том случае, если бы существовал только один претендент. Сами
по себе вопросы приоритета и даты нас, вообще говоря, не
интересуют. Тем не менее стремление найти ответ на них ос­
вещает природу научного открытия, потому что нет очевид­
ного ответа на подобный вопрос. Открытие не относится к
числу тех процессов, по отношению к которым вопрос о при­
оритете является полностью адекватным. Тот факт, что он
поставлен (вопрос о приоритете в открытии кислорода не раз
поднимался с 80-х годов XVIII века), есть симптом какого-то
искажения образа науки, которая отводит открытию такую
фундаментальную роль. Вернемся еще раз к нашему примеру.
Претензии Пристли по поводу открытия кислорода основы­
вались на его приоритете в получении газа, который позднее
был признан особым, не известным до тех пор видом газа. Но
проба Пристли не была чистой, и если получение кислорода
с примесями считать его открытием, тогда то же в принципе
можно сказать о всех тех, кто когда-либо заключал в сосуд
атмосферный воздух. Кроме того, если Пристли был перво­
открывателем, то когда в таком случае было сделано открытие?
В 1774 году он считал, что получил закись азота, то есть разно­
видность газа, которую он уже знал. В 1775 году он полагал, что
полученный газ является дефлогистированным воздухом, но еще
не кислородом. Для химика, придерживающегося теории фло­
гистона, это был совершенно неведомый вид газа. Претензии
Лавуазье более основательны, но они поднимают те же самые
проблемы. Если мы не отдаем пальму первенства Пристли, то
мы не можем присудить ее и Лавуазье за работу 1775 года, в
которой он приходит к выводу об идентичности газа с «возду­
хом как таковым». По-видимому, больше похожи на откры­
тие работы 1776 и 1777 годов, в которых Лавуазье не просто
указывает на существование газа, но и показывает, что пред­
ставляет собой этот газ. Однако и это решение можно было
бы подвергнуть сомнению. Дело в том, что и в 1777 году, и до
конца своей жизни Лавуазье настаивал на том, что кислород
представляет собой атомарный «элемент кислотности» и что
кислород как газ образуется только тогда, когда этот «эле­
мент» соединяется с теплородом, с материей теплоты*. Мо-
* Н. Metzger. La philosophic de la matiere chez Lavoisier. Paris,
1935; Daumas. Op. cit., chap. VII.
86


жем ли мы на этом основании говорить, что кислород в
1777 году еще не был открыт? Подобный соблазн может воз­
никнуть. Но элемент кислотности был изгнан из химии толь­
ко после 1810 года, а понятие теплорода умирало еще до 60-х
годов XIX века. Кислород стал рассматриваться в качестве
обычного химического вещества еще до этих событий.
Очевидно, что требуется новый словарь и новые понятия
для того, чтобы анализировать события, подобные открытию
кислорода. Хотя предложение «Кислород был открыт», не­
сомненно, правильно, оно вводит в заблуждение, внушая
мысль, что открытие чего-либо представляет собой простой
единичный акт, сравнимый с нашим обычным (а также не
слишком удачным) понятием видения. Вот почему мы так
охотно соглашаемся с тем, что процесс открытия, подобно
зрению или осязанию, столь же определенно должен быть
приписан отдельной личности и определенному моменту
времени. Но открытие никогда невозможно приурочить к
определенному моменту; часто его нельзя и точно датиро­
вать. Игнорируя Шееле, мы можем уверенно сказать, что
кислород не был открыт до 1774 года. Мы могли бы, веро­
ятно, также сказать, что он был открыт к 1777 году или не­
многим позже. Но в этих границах или других, подобных этим,
любая попытка датировать открытие неизбежно должна быть
произвольной, поскольку открытие нового вида явлений пред­
ставляет собой по необходимости сложное событие. Оно
предполагает осознание и того, что произошло, и того, ка­
ким образом оно возникло. Заметим, например, что если
кислород является для нас воздухом с меньшей долей фло­
гистона, то мы должны утверждать без колебаний, что перво­
открывателем его был Пристли, хотя еще и не знаем, когда
было сделано открытие. Но если с открытием неразрывно
связано не только наблюдение, но и концептуализация, об­
наружение самого факта и усвоение его теорией, тогда от­
крытие есть процесс и должно быть длительным по времени.
Только если все соответствующие концептуальные категории
подготовлены заранее, открытие чего-то и определение, что
это такое, легко осуществляется совместно и одновременно
(но в таком случае нельзя было бы говорить о явлении нового
вида).
87


Допустим теперь, что открытие предполагает продолжи­
тельный, хотя и не обязательно очень длительный, процесс
концептуального усвоения. Можем ли мы также сказать, что
оно влечет за собой изменение парадигмы? На этот вопрос
нельзя дать общего ответа, но в данном случае по крайней
мере ответ должен быть утвердительным. То, о чем писал Ла­
вуазье в своих статьях начиная с 1777 года, было не столько
открытием кислорода, сколько кислородной теорией горения.
Эта теория была ключом для перестройки химии, причем та­
кой основательной, что ее обычно называют революцией в
химии. В самом деле, если бы открытие кислорода не было
непосредственной частью процесса возникновения новой па­
радигмы в химии, то вопрос о приоритете, с которого мы на­
чали, никогда не казался бы таким важным. В этом случае,
как и в других, определение того, имеет ли место новое явле­
ние, и, таким образом, установление его первооткрывателя
меняется в зависимости от нашей оценки той степени, в ко­
торой это явление нарушило ожидания, вытекающие из пара­
дигмы. Заметим, однако (так как это будет важно в дальней­
шем), чтооткрытие кислорода само по себе не было причиной
изменения химической теории. Задолго до того, как Лавуазье
сыграл свою роль в открытии нового газа, он был убежден,
что в теории флогистона было что-то неверным и что горя­
щие тела поглощают какую-то часть атмосферы. Многие со­
ображения по этому вопросу он сообщил в заметках, отдан­
ных на хранение во Французскую Академию в 1772 году*.
Работа Лавуазье над вопросом о существовании кислорода до­
полнительно способствовала укреплению его прежнего мне­
ния, что где-то был допущен просчет. Она подсказала ему то,
что он уже готов был открыть, — природу вещества, которое
при окислении поглощается из атмосферы. Это более четкое
осознание трудностей, вероятно, было главным, что застави­
ло Лавуазье увидеть в экспериментах, подобных эксперимен­
там Пристли, газ, который сам Пристли обнаружить не смог.
И наоборот, для того чтобы увидеть то, что удалось увидеть
* Наиболее авторитетное изложение причин неудовлетворен­
ности Лавуазье было предпринято в: Н. Guerlac. Lavoisier — the
Crucial Year: The Background and Origin of His First Experiments on
Combustion in 1772. Ithaca, N. Y ., 1961.
88


Лавуазье, был необходим основательный пересмотр парадигм,
что оказалось принципиальной причиной того, что Пристли
до конца своей жизни не смог увидеть кислород.
Два других и гораздо более кратких примера подтвердят
многое из сказанного. Одновременно они позволят нам пе­
рейти от выяснения природы открытий к пониманию обсто­
ятельств, при которых они возникают в науке. Стараясь пред­
ставить главные пути, которыми могут возникать открытия,
мы выбрали эти примеры так, чтобы они отличались как друг
от друга, так и от открытия кислорода. Первый, открытие
рентгеновских лучей, представляет собой классический при­
мер случайного открытия. Данный тип открытия встречается
гораздо чаще, чем это можно заключить на основании сухих
стандартных сообщений. История открытия рентгеновских
лучей начинается с того дня, когда физик Рентген прервал
нормальное исследование катодных лучей, поскольку заме­
тил, что экран, покрытый платиносинеродистым барием, на
некотором расстоянии от экранирующего устройства светил­
ся во время разряда. Дальнейшее исследование (оно заняло
семь изнурительных недель, в течение которых Рентген редко
покидал лабораторию) показало, что причиной свечения яв­
ляются прямые лучи, исходящие от катодно-лучевой трубки,
что излучение дает тень, не может быть отклонено с помо­
щью магнита и многое другое. До того как Рентген объявил о
своем открытии, он пришел к убеждению, что этот эффект
обусловлен не катодными лучами, а излучением, в некоторой
степени напоминающим свет*.
Даже такое краткое изложение сути дела показывает ра­
зительное сходство с открытием кислорода: до эксперимен­
тов с красной окисью ртути Лавуазье проводил эксперимен­
ты, которые не подтверждали предсказания с точки зрения
флогистонной парадигмы. Открытие Рентгена началось с об­
наружения свечения экрана, когда этого нельзя было ожи­
дать. В обоих случаях осознание аномалии, то есть явления, к
восприятию которого парадигма не подготовила исследовате­
ля, сыграло главную роль в подготовке почвы для понимания
новшества. Но опять-таки в обоих случаях ощущение того,
* L.W. Taylor. Physics, the Pioneer Science. Boston, 1941, p. 790-
794; T.W . Chalmers. Historic Researches. London, 1949, p. 218-219.
89


что не все идет, как задумано, было лишь прелюдией к от­
крытию. Ни открытие кислорода, ни открытие рентгеновских
лучей не совершались без дальнейшего процесса эксперимен­
тирования и усвоения. Например, в каком пункте работы Рент­
гена можно сказать, что рентгеновские лучи действительно
уже открыты? В любом случае это открытие совершилось не
на первом этапе, когда было замечено только свечение экра­
на. По крайней мере еще один исследователь наблюдал это
свечение и ничего нового не обнаружил, что впоследствии выз­
вало его досаду*. Точно так же — и это вполне очевидно —
момент открытия нельзя было приблизить и в течение послед­
ней недели исследования, когда Рентген изучал свойства но­
вого излучения, которое он уже открыл. Мы можем сказать
лишь, что рентгеновские лучи были открыты в Вюрцбурге в
период между 8 ноября и 28 декабря 1895 года.
Однако если взять третью из перечисленных выше катего­
рий фактов, то здесь наличие важных аналогий между открыти­
ем кислорода и рентгеновских лучей далеко не так очевидно. В
отличие от открытия кислорода открытие рентгеновских лу­
чей, по крайней мере в течение последующих 10 лет, не выз­
вало ни одного явного изменения в научной теории. В таком
случае возникает вопрос: в каком смысле можно говорить,
что восприятие этого открытия потребовало изменения пара­
дигмы? Повод для отрицания этого изменения весьма серье­
зен. Разумеется, парадигмы, признанные Рентгеном и его со­
временниками, нельзя было использовать для предсказания
рентгеновских лучей. Электромагнитная теория Максвелла еще
не была принята повсеместно, а партикулярная теория катод­
ных лучей** была лишь одним из многих ходячих спекуля­
тивных построений. Но ни одна из этих парадигм, по край­
ней мере в любом известном смысле, не накладывала запрет
* E.T .Whittaker. A History of the Theories of Aether and Electricity, I,
2d ed. London, 1951, p. 358, n. 1. Джордж Томсон сообщил мне о
втором досадном просчете. Если бы Вильям Крукс был бы более
внимателен к странным образом засвеченной фотопластинке, он
также встал бы на путь открытия.
** Партикулярная теория катодных лучей — теория, рассмат­
ривающая катодные лучи как поток движущихся микрочастиц. —
Примеч. пер.
90


на существование рентгеновских лучей так, как теория флогис­
тона запрещала интерпретацию полученного Пристли газа в
смысле, предложенном Лавуазье. Наоборот, в 1895 году приня­
тые научные теории и практика научных исследований допус­
кали ряд различных типов излучения видимого, инфракрасного
и ультрафиолетового света. Почему бы, спрашивается, не счи­
тать рентгеновские лучи еще одной формой хорошо извест­
ного класса явлений природы? Например, почему они не были
восприняты точно так же, как воспринимается открытие но­
вых химических элементов? Новые элементы, заполняющие
пустые клетки в периодической таблице, разыскивались и
обнаруживались во времена Рентгена. Их поиск был типич­
ным проектом для нормальной науки, а успех был лишь по­
водом для поздравлений, но не для удивления.
Тем не менее открытие рентгеновских лучей было не только
удивительным, но и потрясающим. Лорд Кельвин объявил их
вначале тщательно разработанной мистификацией*. Другие
же, хотя и не сомневались в доказательстве, были явно по­
трясены открытием. Если наличие рентгеновских лучей и не
вступало в явное противоречие с установившейся теорией,
оно все же нарушало глубоко укоренившиеся ожидания. Эти
ожидания, как я полагаю, скрыто присутствовали в проведе­
нии и интерпретации отработанных лабораторных процедур.
К 90-м годам XIX века установками для получения катод­
ных лучей было оснащено множество лабораторий в Европе.
Если установка Рентгена позволяла получать рентгеновские
лучи, то многие другие экспериментаторы, должно быть, в
течение некоторого времени получали эти лучи, но сами это­
го не знали. Возможно, что эти лучи могли иметь точно так
же и другие неизвестные источники и таким образом присут­
ствовали и в других явлениях, объясненных ранее без упоми­
нания о рентгеновских лучах. По крайней мере некоторые
виды хорошо известных приборов следовало с этого времени
снабжать свинцовыми экранами. Теперь предварительно вы­
полненную по проектам нормальной науки работу необходи­
мо было проделать заново, поскольку до сих пор ученым не
удавалось узнать и проконтролировать соответствующие пе-
* S.P .Thompson. The Life of Sir William Thomson Baron Kelvin
of Largs. London, 1910, II, p. 1125.
91


ременные величины. Рентгеновские лучи, разумеется, откры­
ли новую область и таким образом расширили потенциаль­
ную сферу нормальной науки. Но сейчас наиболее важный
момент состоял в том, что они внесли изменения в те облас­
ти, которые уже существовали. В силу этого они отняли у
прежних парадигмальных типов инструментария право на этот
титул.
Короче говоря, решение использовать особый вид аппа­
ратуры и эксплуатировать его особым образом влечет за со­
бой допущение, сознательно или нет, что будут иметь значе­
ние только определенные виды условий. Ожидания бывают
как инструментальные, так и теоретические, и они часто иг­
рали решающую роль в развитии науки. Одно из таких ожи­
даний, например, имело большое значение в истории запоз­
далого открытия кислорода. Используя стандартный способ
проверки воздуха на «доброкачественность», и Пристли, и
Лавуазье смешивали два объема обнаруженного ими газа с
одним объемом окиси азотистой кислоты, встряхивали смесь
в присутствии воды и измеряли объем оставшегося газа. Пре­
дыдущий опыт, на основе которого была установлена эта стан­
дартная процедура, гарантировал им, что для атмосферного
воздуха остаток должен быть равен одному объему и что для
любого другого газа (или для неочищенного воздуха) он дол­
жен быть больше. В эксперименте с кислородом как При­
стли, так и Лавуазье обнаружили остаток, близкий одному
объему, и в соответствии с этим идентифицировали газ. Только
значительно позже и в какой-то степени случайно Пристли
отбросил стандартную процедуру и попытался смешивать
окись азотистой кислоты с газом в другой пропорции. Тогда
он и обнаружил, что с учетверенным объемом окиси азотис­
той кислоты остатка вообще почти не наблюдается. Его пред­
писание относительно исходной процедуры контрольного эк­
сперимента — процедуры, санкционированной большим
предшествующим опытом, — было одновременно предписа­
нием отрицать существование газов, которые могли вести себя
так, как кислород*.
Иллюстрации такого рода можно было бы умножить, об­
ращаясь, например, к причинам того, почему так поздно было
* Conant. Op. cit., p. 18-20.
92


правильно понято деление урана. Одна из причин, почему
эта ядерная реакция оказалась особенно трудной для распоз­
нания, заключалась в том, что ученые, знавшие, чего можно
ожидать при бомбардировке урана, предпочитали химические
способы проверки, направленные главным образом на эле­
менты верхнего ряда периодической системы элементов*.
Должны ли мы, наблюдая за тем, как часто такие инстру­
ментальные предписания приводят к заблуждениям, сделать
вывод, что наука должна отказаться от стандартных проверок
и стандартных инструментов? Это могло бы привести к не­
разберихе в методе исследования. Процедуры парадигмы и ее
приложения необходимы науке так же, как парадигмальные
законы и теории, и служат тем же самым целям. Они неиз­
бежно сужают область явлений, доступную в данное время
для научного исследования. Осознавая это, мы в то же время
можем видеть тот существенный момент, согласно которому
открытия, подобные открытию рентгеновских лучей, делают
необходимым изменение парадигмы — и, следовательно, из­
менение как процедур, так и ожиданий — для определенной
части научного сообщества. В результате мы можем также по­
нять, каким образом открытие рентгеновских лучей могло по-
* K.K.Darrow. Nuclear Fission. — «Bell System Technical Journal»,
XIX, 1940, p. 267-289. Криптон, один из основных продуктов
деления, невозможно было обнаружить химическим способом до
тех пор, пока реакция не была правильно понята. Барий, второй
продукт, был почти обнаружен химическим путем на поздней ста­
дии исследования, потому что оказалось, что элемент, присоеди­
няемый к радиоактивному раствору, осаждает тяжелый элемент,
ради которого химики затевали эксперимент. Неудачи отделений
связанного бария от радиоактивного продукта в конце концов
привели (после того как реакция неоднократно исследовалась в
течение почти пяти лет) к следующему заключению: «Как хими­
ки, мы должны прийти через это исследование... к изменению
всех наименований в предшествующей схеме реакции и, таким
образом, писать Ва, La, Се вместо Ra, Ac, Th. Но, как «ядерные
химики» с уклоном в физику, мы не можем совершать скачок,
который был бы опровержением всего предшествующего опыта
атомной физики. Возможно, что наши результаты являются об­
манчивыми вследствие серии странных случайностей» (О. Hahn
and F. Strassman. Ubcr den Nachweis und das Verhalten der bei der
Bcstrahlung des Urans mittels Neutronen entstehended Erdalkalimctalle. —
«Die Naturwissenschaften», XXVII [1939], S. 15).
93


казаться многим ученым открытием нового странного мира и
могло так эффективно участвовать в кризисе, который при­
вел к физике XX века.
Наш последний пример научного открытия — создание
лейденской банки — относится к классу, который можно ха­
рактеризовать как открытия, «индуцированные теорией»
(theory-induced). На первый взгляд этот термин может пока­
заться парадоксальным. Многое из того, что было сказано до
сих пор, внушало мысль, что открытия, предсказанные тео­
рией заранее, являются частями нормальной науки, в результате
чего в рамках этих открытий новые виды фактов отсутствуют.
Выше я касался, например, открытий новых химических эле­
ментов во второй половине XIX века как примеров деятель­
ности нормальной науки. Но не все теории являются пара-
дигмальными. И в течение допарадигмального периода, и в
течение кризисов, которые приводят к крупномасштабно­
му изменению парадигмы, ученые обычно разрабатывают
много спекулятивных и туманных теорий, которые могут
сами по себе указать путь к открытию. Однако часто такое
открытие не является открытием, которое полностью пред­
восхищено спекулятивными пробными гипотезами. Только
когда эксперимент и пробная теория оказываются соответ­
ствующими друг другу, возникает открытие и теория стано­
вится парадигмой.
Создание лейденской банки обнаруживает все указанные
и даже дополнительные черты, которые мы рассматривали
выше. Когда оно произошло, для исследования электриче­
ства не было единой парадигмы. Вместо этого был целый ряд
теорий, выведенных из исследования сравнительно доступ­
ных явлений и конкурировавших между собой. Ни одна из
них не достигла цели в упорядочении всего многообразия элек­
трических явлений. Эта неудача становится источником не­
которых аномалий, которые стимулировали изобретение лей­
денской банки. Одна из соперничающих школ рассматривала
электричество как флюид, и эта концепция привела ряд ис­
следователей к попытке собрать флюид с помощью стакана,
наполненного водой, который держали в руках, а вода имела
контакт через проводник с действующим электрогенератором.
Отодвигая банку от машины и касаясь воды (или проводни-
94


ка, который соединялся с нею) свободной рукой, каждый ис­
следователь ощущал резкий удар током. Однако эти первые
эксперименты еще не привели исследователей электричества
к созданию лейденской банки. Ее проект созревал очень мед­
ленно. И опять невозможно точно сказать, когда ее открытие
было осуществлено. Первоначальные попытки собрать элект­
рический флюид оказались осуществимыми только потому,
что исследователи держали стакан в своих руках, в то время
как сами стояли на земле. К тому же исследователи электри­
чества должны еще были убедиться, что банка нуждается в
наружном и внутреннем проводящем покрытии и что флюид
в действительности, вообще говоря, не заполняет банку. Ког­
да это выявилось в процессе исследований (которые обнару­
жили и некоторые другие аномалии), возник прибор, назван­
ный лейденской банкой. Кроме того, эксперименты, которые
привели к ее появлению и многие из которых осуществил
Франклин, требовали решительного пересмотра флюидной
теории, и, таким образом, они обеспечивали первую полно­
ценную парадигму для изучения электричества*.
В большей или меньшей степени (соответственно силе
потрясения от непредвиденных результатов) обшие черты,
присущие трем примерам, приведенным выше, характеризу­
ют все открытия новых видов явлений. Эти характеристики
включают: предварительное осознание аномалии, постепен­
ное или мгновенное ее признание — как опытное, так и по­
нятийное, и последующее изменение парадигмальных кате­
горий и процедур, которое часто встречает сопротивление.
Можно даже утверждать, что те же самые характеристики внут­
ренне присущи самой природе процесса восприятия. В пси­
хологическом эксперименте, значение которого заслуживает
того, чтобы о нем знали и непсихологи, Дж. Брунер и Л. Пост-
мен просили испытуемых распознать за короткое и фиксиро­
ванное время серию игральных карт. Большинство карт были
стандартными, но некоторые были изменены, например крас-
* О различных этапах эволюции лейденской банки см.: I.B . Cohen.
Franklin and Newton: An Inquiry into Speculative Newtonian Experimental
Science and Franklin's Work in Electricity as an Example Theorcof.
Philadelphia, 1956, p. 385-386, 400-406, 452-467, 506-507. Послед­
няя стадия описана Уитгакером: Whittakcr. Op. cit., p. 50-52.
95


ная шестерка пик и черная четверка червей. Каждый экспе­
риментальный цикл состоял в том, что испытуемому показы­
вали одну за другой целую серию карт, причем время показа
карт постепенно возрастало. После каждого сеанса испытуе­
мый должен был сказать, что он видел, а цикл продолжался
до тех пор, пока испытуемый дважды не определял полнос­
тью правильно всю серию показываемых карт*.
Даже при наикратчайших показах большинство испытуе­
мых распознавали значительную часть карт, а после неболь­
шого увеличения времени предъявления все испытуемые рас­
познавали все карты. С нормальными картами распознавание
обычно протекало гладко, но измененные карты почти всегда
без заметного колебания или затруднения отождествлялись с
нормальными. Черная четверка червей, например, могла быть
опознана как четверка пик либо как четверка червей. Без ка­
кого-либо особого затруднения испытуемый мгновенно при­
спосабливался к одной из концептуальных категорий, подго­
товленных предшествующим опытом. Нельзя даже с
уверенностью сказать, что испытуемые видели нечто отлич­
ное от того, что они идентифицировали. При последующем
увеличении экспозиции измененных карт испытуемые начи­
нали колебаться и обнаруживали осознание аномалии. На­
пример, видя красную шестерку пик, некоторые говорили:
«Это — шестерка пик, но здесь что-то не так
—
черное имеет
красное очертание». Дальнейшее увеличение экспозиции вы­
зывало еще большее сомнение и замешательство до тех пор,
пока в конце концов, иногда совершенно внезапно, большин­
ство испытуемых начинало производить идентификацию пра­
вильно. Кроме того, после подобной процедуры с двумя или
тремя аномальными картами испытуемые в дальнейшем стал­
кивались с меньшими трудностями с другими картами. Одна­
ко оказалось, что некоторое количество испытуемых так и не
смогло произвести надлежащую корректировку своих катего­
рий. Даже после увеличения времени показа в сорок раз про­
тив средней продолжительности экспозиции, необходимой для
распознания нормальной карты, более чем 10 процентов ано­
мальных карт не было опознано ими правильно, причем ис-
* J.S. Bruner and L. Postman. On the Perception of Incongruity:
A Paradigm. — «Journal of Personality», XVIH, 1949, p. 206-223.
96


пытуемые, которым не удавалось выполнить задание, часто
испытывали горькую досаду. Один из них воскликнул: «Я не
могу определить ни одной масти. Она даже не похожа на кар­
ту. Я не знаю, какой масти она сейчас: пиковая или червовая.
Я не уверен сейчас, как выглядят пики. Боже мой!»*. В следу­
ющем разделе мы убедимся в том, что ученые ведут себя иногда
подобным же образом.
Независимо от того, считать ли сопоставление с подоб­
ными экспериментами метафорическим или отражающим при­
роду разума, эти психологические эксперименты дают удиви­
тельно простую и убедительную схему процесса научного
открытия. В науке, как и в эксперименте с игральными кар­
тами, открытие всегда сопровождается трудностями, встреча­
ет сопротивление, утверждается вопреки основным принци­
пам, на которых основано ожидание. Сначала воспринимается
только ожидаемое и обычное даже при обстоятельствах, при
которых позднее все-таки обнаруживается аномалия. Однако
дальнейшее ознакомление приводит к осознанию некоторых
погрешностей или к нахождению связи между результатом и
тем, что из предшествующего привело к ошибке. Такое осоз­
нание аномалии открывает период, когда концептуальные ка­
тегории подгоняются до тех пор, пока полученная аномалия
не становится ожидаемым результатом. В этом пункте про­
цесс открытия заканчивается. Я уже подчеркивал, что с этим
процессом или с каким-либо весьма подобным ему связано
возникновение всех научных открытий. Позвольте мне сей­
час обратить внимание на то, что, осознавая этот процесс,
мы можем в конце концов понять, почему нормальная наука,
не стремясь непосредственно к новым открытиям и намере­
ваясь вначале даже подавить их, может быть тем не менее
постоянно эффективным инструментом, порождающим эти
открытия.
В развитии любой науки первая общепринятая парадигма
обычно считается вполне приемлемой для большинства на­
блюдений и экспериментов, доступных специалистам в дан­
ной области. Поэтому дальнейшее развитие, обычно требую-
* Ibid., p. 218. Мой коллега Постмсн сказал, что, зная все
детали эксперимента заранее, он тем не менее, глядя на нелепые
карты, испытывал сильное чувство неловкости.
Структура научных революций
97


щее создания тщательно разработанной техники, есть разви­
тие эзотерического словаря и мастерства и уточнение поня­
тий, сходство которых с их прототипами, взятыми из области
здравого смысла, непрерывно уменьшается. Такая профессио­
нализация ведет, с одной стороны, к сильному ограничению
поля зрения ученого и к упорному сопротивлению всяким
изменениям в парадигме. Наука становится все более стро­
гой. С другой стороны, внутри тех областей, на которые па­
радигма направляет усилия группы, нормальная наука ведет
к накоплению подробной информации и к уточнению соот­
ветствия между наблюдением и теорией, которого невозмож­
но было бы достигнуть как-то иначе . Кроме того, такая де­
тальная разработка и уточнение соответствия имеют ценность,
которая превышает интерес (обычно незначительный) к соб­
ственно внутреннему содержанию этой работы. Без специ­
альной техники, которая создается главным образом для ожи­
даемых явлений, открытия новых фактов не происходит. И
даже когда такая техника существует, первооткрывателем ока­
зывается тот, кто, точно зная, чего он ожидает, способен рас­
познать то, что отклоняется от ожидаемого результата. Ано­
малия появляется только на фоне парадигмы. Чем более точна
и развита парадигма, тем более чувствительным индикатором
она выступает для обнаружения аномалии, что тем самым
приводит к изменению в парадигме. В нормальной модели
открытия даже сопротивление изменению приносит пользу.
Этот вопрос будет более полно разработан в следующем раз­
деле. Гарантируя, что парадигма не будет отброшена слиш­
ком легко, сопротивление в то же время гарантирует, что вни­
мание ученых не может быть легко отвлечено и что к
изменению парадигмы приведут только аномалии, пронизы­
вающие научное знание до самой сердцевины. Тот факт, что
важные научные новшества так часто предлагались в одно и
то же время несколькими лабораториями, указывает на в зна­
чительной мере традиционную природу нормальной науки и
на полноту, с которой эта традиционность последовательно
подготавливает путь к собственному изменению.


VII
КРИЗИС И ВОЗНИКНОВЕНИЕ НАУЧНЫХ ТЕОРИЙ
Все открытия, рассмотренные в VI разделе, были либо при­
чинами изменений в парадигме, либо содействовали этим из­
менениям. Кроме того, все изменения, которые привели к
этим открытиям, были настолько же деструктивными, насколь­
ко и конструктивными. После того как открытие осознано,
ученые получают возможность объяснять более широкую об­
ласть природных явлений или рассматривать более точно не­
которые из тех явлений, которые были известны ранее. Но
этот прогресс достигался только путем отбрасывания некото­
рых прежних стандартных убеждений или процедур, а также
путем замены этих компонентов предыдущей парадигмы дру­
гими. Изменения подобного рода, как я стремился показать,
связаны со всеми открытиями, достигаемыми нормальной
наукой, за исключением тех сравнительно тривиальных от­
крытий, которые можно было хотя бы в общих чертах пред­
видеть и заранее. Однако открытия не являются единствен­
ными источниками деструктивно-конструктивных изменений
в парадигме. В этом разделе мы начнем рассматривать подоб­
ные, но обычно намного более обширные изменения, кото­
рые являются результатом создания новых теорий.
Мы уже показали, что в науках факт и теория, открытие и
исследование не разделены категорически и окончательно.
Поэтому не исключено, что этот раздел будет в чем-то повто­
рять предшествующий. (Нельзя утверждать, что Пристли пер­
вый открыл кислород, а Лавуазье затем создал кислородную
теорию горения, как бы ни была привлекательна такая точка
зрения. Получение кислорода уже рассматривалось как от­
крытие. Мы вскоре вернемся к нему, рассматривая его уже
как создание кислородной теории горения.) Анализируя воз­
никновение новых теорий, мы неизбежно расширим также
7*
99


наше понимание процесса открытия. Однако частичное со­
впадение не есть идентичность. Типы открытий, представ­
ленные в предыдущем разделе, не были, по крайней мере каж­
дый в отдельности, ответственны за такие изменения
парадигмы, как коперниканская, ньютонианская, химическая
и эйнштейновская революции. Они не несут ответственности
даже за узкоспециальные и потому менее значительные изме­
нения в парадигме, вызванные волновой теорией света, ди­
намической теорией теплоты или электромагнитной теорией
Максвелла. Каким образом теории, подобные указанным,
могут являться результатом нормальной науки, деятельность
которой направлена больше на то, что следует из открытий,
чем на поиски этих теорий?
Если осознание аномалии имеет значение в возникнове­
нии нового вида явлений, то вовсе не удивительно, что по­
добное, но более глубокое осознание является предпосылкой
для всех приемлемых изменений теории. Имеющиеся исто­
рические данные на этот счет, как я думаю, совершенно оп­
ределенны. Положение астрономии Птолемея было скандаль­
ным еще до открытий Коперника*. Вклад Галилея в изучение
движения в значительной степени основывался на трудностях,
вскрытых в теории Аристотеля критикой схоластов**. Новая те­
ория света и цвета Ньютона возникла с открытием, что ни одна
из существующих парадигмальных теорий не способна учесть
длину волны в спектре. А волновая теория, заменившая теорию
Ньютона, появилась в самый разгар возрастающего интереса
к аномалиям, затрагивающим дифракционные и поляриза­
ционные эффекты теории Ньютона***. Термодинамика ро-
* A.R .Hall. The Scientific Revolution, 1500-1800. London, 1954,
p. 16.
** M.Clagett. The Science of Mechanics in the Middle Ages.
Madison, Wis., 1959, Parts 11—III. А . Койрс обнаружил ряд момен­
тов, заимствованных Галилеем у средневековых мыслителей, в
его работе «Etudes Galilccnncs». Paris, 1939; особенно том I.
*** О Ньютоне см.: Т. S . Kuhn. Newton's Optical Papers, in: «Isaac
Newton's Papers and Letters in Natural Philosophy», ed. LB . Cohen.
Cambridge, Mass., 1958, p. 27-45. О введении в волновую теорию
см.: Е.Т. Whittakcr. A History of the Theories of Aether and Electricity,
1, 2d ed. London, 1951, p. 94-109; W. Whcwcll. History-of the Inductive
Sciences, rev. ed. London, 1847, II, p. 396 -466.
100


дилась из столкновения двух существовавших в XIX веке фи­
зических теорий, а квантовая механика — из множества труд­
ностей вокруг истолкования излучения черного тела, удель­
ной теплоемкости и фотоэлектрического эффекта*. Кроме
того, во всех этих случаях, исключая пример с Ньютоном,
осознание аномалий продолжалось так долго и проникало так
глубоко, что можно с полным основанием охарактеризовать
затронутые ими области как области, находящиеся в состоя­
нии нарастающего кризиса. Поскольку это требует пересмот­
ра парадигмы в большом масштабе и значительного прогрес­
са в проблемах и технических средствах нормальной науки,
то возникновению новых теорий, как правило, предшествует
период резко выраженной профессиональной неуверенности.
Вероятно, такая неуверенность порождается постоянной не­
способностью нормальной науки решать ее головоломки в той
мере, в какой она должна это делать. Банкротство существу­
ющих правил означает прелюдию к поиску новых.
Рассмотрим прежде всего один из наиболее известных
случаев изменения парадигмы — возникновение коперникан-
ской астрономии. Ее предшественница — система Птолемея, —
которая сформировалась в течение последних двух столетий
до новой эры и первых двух новой эры, имела необычайный
успех в предсказании изменений положения звезд и планет.
Ни одна другая античная система не давала таких хороших
результатов; для изучения положения звезд астрономия Пто­
лемея все еще широко используется и сейчас как техническая
аппроксимация; для предсказания положения планет теория
Птолемея была не хуже теории Коперника. Но для научной
теории достичь блестящих успехов еще не значит быть пол­
ностью адекватной. Что касается положения планет и пре­
цессии, то их предсказания, получаемые с помощью системы
Птолемея, никогда полностью не соответствовали наиболее
удачным наблюдениям. Дальнейшее стремление избавиться
от этих незначительных расхождений поставило много прин­
ципиальных проблем нормального исследования в астроно­
мии для многих последователей Птолемея — точно так же,
* О термодинамике см.: S.P . Thompson. Life of William Thomson
Baron Kelvin of Largs. London, 1910, I, p. 266-281. О квантовой тео­
рии см.: F. Reiche. The Quantum Theory. London, 1922, chaps. I-II.
101


как попытка согласовать наблюдение небесных явлений и те­
орию Ньютона породила нормальные исследовательские про­
блемы для последователей Ньютона в XVIII веке. Но некото­
рое время астрономы имели полное основание предполагать,
что эти попытки могут быть столь же успешными, как и те,
что привели к системе Птолемея. Если и было какое-то рас­
хождение, то астрономам неизменно удавалось устранять его,
внося некоторые частные поправки в систему концентриче­
ских орбит Птолемея. Но время шло, и ученый, взглянув на
полезные результаты, достигнутые нормальным исследованием
благодаря усилиям многих астрономов, мог увидеть, что пу­
таница в астрономии возрастала намного быстрее, чем ее точ­
ность, и что корректировка расхождения в одном месте влек­
ла за собой появление расхождения в другом*.
Из-за того, что астрономическая традиция неоднократно
нарушалась извне, а также из-за того, что при отсутствии пе­
чати коммуникации между астрономами были ограничены,
эти трудности осознавались очень медленно. Но так или ина­
че они были осознаны. В XIII веке Альфонс X мог заявить,
что если бы Бог посоветовался с ним, когда создавал мир, то
он получил бы неплохой совет**. В XVI веке коллега Ко­
перника Доменико де Новара пришел к выводу, что ни одна
система, такая громоздкая и ошибочная, как система Пто­
лемея, не может претендовать на выражение истинного зна­
ния о природе. И сам Коперник писал в предисловии к «De
revelutionibus»***, что астрономическая традиция, которую он
унаследовал, в конце концов породила только псевдонауку. В
начале XVI века увеличивается число превосходных астроно­
мов в Европе, которые осознают, что парадигма астрономии
терпит неудачу в применении ее при решении собственных
традиционных проблем. Это осознание было предпосылкой
* J.L .E. Dreycr. A History of Astronomy from Thales to Kepler,
2d. ed. N. Y . 1953, chaps. XI -XII .
** Альфонс X Мудрый (1221-1284 гг.) — один из королей сред­
невековой Испании, король Кастилии и Леона. — Примеч. пер.
*** Основной труд Н. Коперника «De revolutionibus orbium
coellcstium libri VI». Norimbergce, 1543; в русском переводе — «Об
обращениях небесных сфер» в кн.: Николай Коперник. Сб. ста ­
тей к 400-летию со дня смерти. М. — Л ., 1947. — Примеч. пер.
102


отказа Коперника от парадигмы Птолемея и основой для по­
исков новой парадигмы. Его прекрасное предисловие к «De
revolutionibus» до сих пор служит образцом классического опи­
сания кризисной ситуации*.
Неспособность справиться с возникающими в развитии
нормальной науки техническими задачами по решению голо­
воломок, конечно, не была единственной составной частью
кризиса в астрономии, с которым столкнулся Коперник. При
более подробном рассмотрении следует также принять во вни­
мание социальное требование реформы календаря, которое
сделало разгадку прецессии особенно настоятельной. Кроме
того, более полное объяснение должно учесть критику Арис­
тотеля в средние века, подъем неоплатонизма в эпоху Воз­
рождения и, помимо сказанного, другие важные историче­
ские детали. Но ядром кризиса все же остается неспособность
справиться с техническими задачами. В зрелой науке — а ас­
трономия стала таковой еще в эпоху античности — внешние
факторы, подобные приведенным выше, являются принци­
пиально важными при определении стадий упадка. Они по­
зволяют также легко распознать упадок нормальной науки и
определить область, в которой этот упадок наметился впер­
вые. Данное обстоятельство заслуживает особого внимания.
Но хотя все эти факторы необычайно важны, предмет обсуж­
дения такого рода выходит за рамки данной работы.
Так как пример с коперниканской революцией достаточ­
но ясен, перейдем от него ко второму, в ряде моментов от­
личному по значению примеру кризиса, который предшество­
вал появлению кислородной теории горения Лавуазье. К 70-м
годам XVIII века целый комплекс факторов создал кризис в
химии, но не все историки согласны друг с другом относи­
тельно его природы и относительно важности тех или иных
факторов в его возникновении. Однако два фактора обычно
считаются наиболее значительными: возникновение химии
газов и постановка вопроса о весовых соотношениях. Исто­
рия химии газов начинается в XVII веке с создания воздуш­
ного насоса и его применения в химическом эксперименте. В
течение следующего столетия, применяя насос и ряд других
* T.S. Kuhn. The Copernican Revolution. Cambridge. Mass., 1957,
p. 135-143.
103


пневматических устройств, химики вскоре приходят к выво­
ду, что воздух, вероятно, является активным ингредиентом в
химических реакциях. Но за редкими исключениями — таки ­
ми сомнительными, что их можно было бы не упоминать во­
обще, — химики продолжают верить, что воздух — только вид
газа. До 1756 года, когда Джозеф Блэк показал, что «тяжелый
воздух» (С02) может быть путем четкой процедуры выделен
из обычного воздуха, считалось, что две пробы газа могут раз­
личаться только благодаря различному содержанию загрязня­
ющих примесей*.
После работы Блэка исследование газов протекало уско­
ренно, особенно благодаря Кавендишу, Пристли и Шееле,
которые разработали ряд новых приборов, позволивших от­
личить одну пробу газа от другой. Все исследователи, начи­
ная от Блэка и до Шееле, верили в теорию флогистона и час­
то использовали ее при проведении и интерпретации
эксперимента. Шееле фактически первый получил кислород
с помощью тщательно разработанной последовательности эк­
спериментов, намереваясь дефлогистировать теплоту. К тому
же общим результатом, полученным благодаря их экспери­
ментам, было множество проб газа и свойств газа, получен­
ных таким образом, что теория флогистона практически не
«вписывалась» в проведение лабораторного опыта. Хотя ни
один из названных химиков не допускал мысли, что теория
должна быть заменена, они не могли применять ее постоян­
но. Ко времени, когда Лавуазье начал свои эксперименты с
воздухом в начале 70-х годов XVIII века, было почти столько
же вариантов теории флогистона, сколько было химиков-пнев -
матиков**. Такое быстрое умножение вариантов теории есть
весьма обычный симптом ее кризиса. В предисловии к своей
работе Коперник также выражал недовольство подобным об­
стоятельством.
* J.R . Partington. A Short History of Chemistry, 2d ed. London,
1951, p. 48-51, 78-85, 90-120.
** Много нужного материала содержится в работе: J.R . Partington
and D. McKie. Historical Studies on the Phlogiston Theory. — «Annals of
Science», II, 1937, p. 361-404, III, 1938, p. 1-58, 337-371; IV, 1939,
p. 337-371, хотя в ней рассматривается главным образом более
поздний период.
104


Однако возрастание неопределенности и уменьшение при­
годности теории флогистона для пневматической химии* не
были единственным источником кризиса, с которым столк­
нулся Лавуазье. Он также сильно был озабочен проблемой
объяснения увеличения веса, которое наблюдалось у большин­
ства веществ при сжигании или прокаливании, а эта пробле­
ма тоже имеет большую предысторию. По крайней мере не­
скольким арабским химикам было известно, что некоторые
металлы увеличивают свой вес в процессе прокаливания. В
XVII веке ряд исследователей сделали из того же факта вы­
вод, что при прокаливании металла происходит поглощение
некоторого ингредиента из атмосферы. Но в то время такой
вывод для большинства химиков казался не необходимым.
Если химические реакции могли изменять объем, цвет и плот­
ность ингредиентов, то почему, спрашивается, они не могут
точно так же изменять и вес? Вес не всегда рассматривался
как мера количества материи. Кроме того, прирост веса при
прокаливании оставался изолированным явлением. Большин­
ство природных веществ (например, древесина) теряют вес
при прокаливании, как и должно было быть в согласии с бо­
лее поздним вариантом теории флогистона.
Однако в течение XVIII века ранее удовлетворявшие уче­
ных ответы на проблему изменения веса вызывают все более
серьезные трудности. Частично вследствие того, что весы все
чаще использовались как необходимое экспериментальное сред­
ство для химика, а частично вследствие того, что развитие пнев­
матической химии сделало возможным и желательным сохра­
нение газообразного продукта реакций, химики открывали все
больше случаев увеличения веса при прокаливании. Одновре­
менно постепенное внедрение теории тяготения Ньютона
привело химиков к мнению, что увеличение в весе должно
означать увеличение количества материи. Эти выводы не яв­
ляются следствием отказа от теории флогистона, ибо данная
теория могла быть согласована многими различными спосо­
бами с такими выводами. Например, можно было предполо­
жить, что флогистон имеет отрицательный вес, либо частицы
* Химия газов. Название сохранилось как исторический тер­
мин, охватывающий период развития химии от первой половины
XVII до конца XVIII века. — Примеч. пер.
105


огня или чего-то еще проникают в прокаливаемое вещество,
как только флогистон покидает его. Были и другие объясне­
ния. Но если проблема приращения веса не приводила к от­
казу от теории флогистона, то все же она привела к большому
числу специальных исследований, где эта проблема станови­
лась основной. Одно из них, озаглавленное «Флогистон как
субстанция, имеющая вес и [анализируемая] на основе изме­
нения веса, производимого флогистоном в веществах в про­
цессе его соединения с ними», было доложено на заседании
Французской Академии в начале того самого 1772 года, в конце
которого Лавуазье передал свою знаменитую запечатанную
записку в Академию. До того, как эта записка была написана,
проблема, такая острая для химиков, много лет оставалась
неразрешимой головоломкой*, и для того чтобы справиться с
ней, было разработано много различных версий теории фло­
гистона. Подобно проблемам пневматической химии, про­
блемы изменения веса все больше и больше затрудняли по­
нимание того, что собственно представляет собой теория
флогистона. Все еще признаваемая и принимаемая в качестве
средства исследования, парадигма химии XVIII века тем не
менее постепенно теряла свой статус в качестве единственно­
го способа объяснения этих явлений. Чем дальше, тем боль­
ше исследование, направляемое ею, напоминало то исследо­
вание, которое проводилось под контролем конкурирующих
школ допарадигмалыюго периода. Это являлось другим ти­
пичным следствием кризиса.
Рассмотрим теперь в качестве третьего и заключительного
примера кризис в физике конца XIX века, который подгото­
вил путь для возникновения теории относительности. Один
источник кризиса можно проследить в конце XVII века, ког­
да ряд натурфилософов, особенно Лейбниц, критиковали Нью­
тона за сохранение, хотя и в модернизированном варианте,
классического понятия абсолютного пространства**. Они до-
* Н. Guerlac. Lavoisier — the Crucial Year. Ithaca, N. Y., 1961.
Вся эта книга документирует эволюцию и первое осознание кри­
зиса; для ясного представления ситуации, касающейся Лавуазье,
см. стр. 35.
** М. Jammer. Concepts of Space: The History of Theories of Space
in Physics, Cambridge, Mass., 1954, p. 114 -124.
106


вольно точно, хотя и не всегда в полной мере, смогли пока­
зать, что абсолютное пространство и абсолютное движение
не несли какой бы то ни было нагрузки в системе Ньютона
вообще. Больше того, они высказали догадку, что полностью
релятивистское понятие пространства и движения, которое и
было открыто позднее, имело бы большую эстетическую при­
влекательность. Но их критика была чисто логической. По­
добно ранним сторонникам Коперника, которые критикова­
ли доказательства Аристотелем неподвижности Земли, они не
помышляли о том, что переход к релятивистской системе
может иметь осязаемые последствия. Ни в одном пункте они
не соотнесли свои точки зрения с теми проблемами, которые
возникали в результате применения теории Ньютона к при­
родным явлениям. В результате их точки зрения умерли с ними
вместе в течение первых десятилетий XVIII века и вновь вос­
кресли только в последние десятилетия XIX века, когда они
приобрели совершенно иное отношение к практике физиче­
ских исследований.
Технические проблемы, с которыми релятивистская фи­
лософия пространства в конечном счете должна была быть
соотнесена, начали проникать в нормальную науку с приня­
тием волновой теории света примерно после 1815 года, хотя
они не вызвали никакого кризиса вплоть до 90-х годов XIX
века. Если свет является волновым движением, распростра­
няющимся в механическом эфире, и подчиняется законам
Ньютона, тогда и наблюдение небесных явлений, и экспери­
мент в земных условиях дают потенциальные возможности
для обнаружения «эфирного ветра». Из небесных явлений
только наблюдения за аберрацией звезд обещали быть доста­
точно точными для получения надежной информации, и об­
наружение «эфирного ветра» с помощью измерения аберра­
ций становится общепризнанной проблемой нормального
исследования. Однако подобные измерения, несмотря на боль­
шое число специально сконструированных приборов, не об­
наружили никакого наблюдаемого «эфирного ветра», и по­
этому проблема перешла от экспериментаторов и наблюдателей
к теоретикам. В середине века Френель, Стоке и другие раз­
работали многочисленные варианты теории эфира, предназ­
наченные для объяснения неудачи в наблюдении «эфирного
107


ветра». Каждый из этих вариантов допускал, что движущееся
тело увлекает за собой частички эфира. И каждый из вариан­
тов достаточно успешно объяснял отрицательные результаты
не только наблюдения небесных явлений, но также экспери­
ментов на земле, включая знаменитый эксперимент Майкель-
сона и Морли*. Но конфликта все еще не было, исключая
конфликты между различными толкованиями. К тому же из-
за отсутствия соответствующей экспериментальной техники
эти конфликты никогда не были острыми.
Ситуация вновь изменилась только благодаря постепен­
ному принятию электродинамической теории Максвелла в пос­
ледние два десятилетия XIX века. Сам Максвелл был ньюто-
нианцем и верил, что свет и электромагнетизм вообще
обусловлены изменчивыми перемещениями частиц механи­
ческого эфира. Его наиболее ранние варианты теории элект­
ричества и магнетизма были направлены на использование
гипотетических свойств, которыми он наделял данную среду.
Эти свойства были опущены в окончательном варианте его
теории, но он все еще верил, что его электромагнитная тео­
рия совместима с некоторым вариантом механической точки
зрения Ньютона**. От него и его последователей требовалось
соответствующим образом четко сформулировать эту точку
зрения. Однако на практике, как это не раз случалось в раз­
витии науки, ясная формулировка теории встретилась с не­
обычайными трудностями. Точно так же, как астрономиче­
ский план Коперника, несмотря на оптимизм автора, породил
возрастающий кризис существовавших тогда теорий движе­
ния, теория Максвелла вопреки своему ньютонианскому про­
исхождению создала соответственно кризис парадигмы, из
которой она произошла***. Кроме того, пункт, в котором кри­
зис разгорелся с наибольшей силой, был связан как раз с толь-
* J. Larmor. Aether and Matter... Including a Discussion of the
Influence of the Earth's Motion on Optical Phenomena. Cambridge,
1900, p. 6 -20, 320-322.
** R.T . Glazebrook. James Clerk Maxwell and Modern Physics,
London, 1896, chap. IX. Об окончательной точке зрения Максвел­
ла см. его книгу: «A Treatise on Electricity and Magnetism», 3d. cd.
Oxford, 1892, p. 470.
*** О роли астрономии в развитии механики см.: Т. Kuhn. Op.
cit., chap. VII.
108


ко что рассмотренными проблемами — проблемами движе­
ния относительно эфира.
•"
Исследование Максвеллом электромагнитного поведения
движущихся тел не затрагивало вопроса о сопротивлении
эфирной среды, и ввести это сопротивление в его теорию ока­
залось чрезвычайно трудно. В результате получилось, что це­
лый ряд ранее осуществленных наблюдений, направленных
на то, чтобы обнаружить «эфирный ветер», указывал на ано­
малию. Поэтому период после 1890 года был отмечен долгой
серией попыток — как экспериментальных, так и теоретиче­
ских — определить движение относительно эфира и внедрить
в теорию Максвелла представление о сопротивлении эфира.
Экспериментальные исследования были сплошь безуспешны­
ми, хотя некоторые ученые сочли результаты неопределенны­
ми. Что же касается теоретических попыток, то они дали ряд
многообещающих импульсов, особенно исследования Лорен­
ца и Фицджеральда, но в то же время они вскрыли и другие
трудности; в конечном итоге произошло точно такое же ум­
ножение теорий, которое, как мы обнаружили ранее, сопут­
ствует кризису*. Все это противоречит утверждениям истори­
ков, что специальная теория относительности Эйнштейна
возникла в 1905 году.
Эти три примера почти полностью типичны. В каждом
случае новая теория возникла только после резко выражен­
ных неудач в деятельности по нормальному решению про­
блем. Более того, за исключением примера со становлением
гелиоцентрической теории Коперника, где внешние по отно­
шению к науке факторы играли особенно большую роль, ука­
занные неудачи и умножение теорий, которые являются симп­
томом близкого крушения прежней парадигмы, длились не
более чем десяток или два десятка лет до формулировки но­
вой теории. Новая теория предстает как непосредственная
реакция на кризис. Заметим также, хотя это, может быть, и
не столь типично, что проблемы, по отношению к которым
отмечается начало кризиса, бывают все именно такого типа,
который давно уже был осознан. Предшествующая практика
нормальной науки дала все основания считать их решенными
* Whittaker. Op. cit., I, p. 386 -410; II (London, 1953), p. 27-40.
109


или почти ре1А
пенными
-
И это помогает объяснить, почему
чувство неудачи»
К0Г
Да оно
наступает, бывает столь острым.
Неудача с но^
ым ви
лом проблем часто разочаровывает, но
никогда не удивляет. Ни проблемы, ни головоломки не реша­
ются как пра^
зи;ю
'
сп
<Ф
в
°й попытки. Наконец, всем этим
примерам сво^
ствеи еше
°Д
ИН
признак, который подчерки­
вает важную р<-
эль
кризисов: разрешение кризиса в каждом из
них было по крайней мере частично, предвосхищено в тече­
ние периода, к-
огда в
соответствующей науке не было никако­
го кризиса, \и?
П
РИ
отсутствии кризиса эти предвосхищения
игнорировались
Единствен*
400
полное предвосхищение, которое в то же
время и наибс-
)Лее
известно, — предвосхищение Коперника
Аристархом в "'
вске до н
-
э
-
Часто говорят, что если бы
греческая наук^
а
была менее дедуктивной и меньше придер­
живалась догм >
то
гелиоцентрическая астрономия могла на­
чать свое раз1*''
итис на
восемнадцать веков раньше, чем это
произошло на
сам
ом деле*. Но говорить так — значит игно­
рировать весь исторический контекст данного события. Ког­
да было выск^
зано
предположение Аристарха, значительно
более приемлем
13
* геоцентрическая система удовлетворяла всем
нуждам для кс/
г
°Р
Ь1Х
могла бы предположительно понадобить­
ся гелиоцентрИческая
система. В целом развитие птолемеев-
ской астроном*
1
^
иее
триумф и ее падение, происходит пос­
ле выдвижение Аристархом своей идеи. Кроме того, не было
очевидных ocif
овани
й для
принятия идеи Аристарха всерьез.
Даже более ти*
ательно
разработанный проект Коперника не
был ни более простым, ни более точным, нежели система
Птолемея. Достоверные проверки с помощью наблюдения,
как мы увидиИ более ясно далее, не обеспечивали никакой
основы для выбора между ними. При этих обстоятельствах
одним из фак'1°Р
ов
> который привел астрономов к коперни-
канской теориИ (и
который не мог в свое время привести их к
идее Аристархи)'
яви
лся осознаваемый кризис, которым в пер-
* О работе Аристарха Самосского см.: T.L . Heath. Aristarchus
of Samos* The Ai
ic
*
ent
Copernicus. Oxford, 1913, Part II. О крайнем
выражении тра/1ицио,ш
°й позиции пренебрежения достижением
Аристарха СамО
сского см
-
:А
-
Kocstler. The Sleepwalkers: A History
of Man's Changi^S Vision of the Universe. London, 1959, p. 50.
110


вую очередь было обусловлено создание новой теории. Аст­
рономия Птолемея не решила своих проблем, и настало вре­
мя предоставить шанс конкурирующей теории. Два других
наших примера не обнаруживают столь же полных предвос­
хищений, однако несомненно, что одна из причин, в силу
которых теории горения, объясняемого поглощением кисло­
рода из атмосферы (развитые в XVII веке Реем, Гуком и Май-
овом), не получили достаточного распространения, состояла
в том, что они не устанавливали никакой связи с проблемами
нормальной научной практики, представляющими трудности*.
И то, что ученые XVIII—XIX веков долго пренебрегали кри­
тикой Ньютона со стороны релятивистски настроенных авто­
ров, в значительной степени связано с подобной неспособно­
стью к сопоставлению различных точек зрения.
Философы науки неоднократно показывали, что на од­
ном и том же наборе данных всегда можно возвести более чем
один теоретический конструкт. История науки свидетельствует,
что, особенно на ранних стадиях развития новой парадигмы,
не очень трудно создавать такие альтернативы. Но подобное
изобретение альтернатив — это как раз то средство, к которо­
му ученые, исключая периоды допарадигмальной стадии их
научного развития и весьма специальных случаев в течение
их последующей эволюции, прибегают редко. До тех пор пока
средства, предоставляемые парадигмой, позволяют успешно
решать проблемы, порождаемые ею, наука продвигается наи­
более успешно и проникает на самый глубокий уровень явле­
ний, уверенно используя эти средства. Причина этого ясна.
Как и в производстве, в науке смена инструментов — край­
няя мера, к которой прибегают лишь в случае действительной
необходимости. Значение кризисов заключается именно в том,
что они говорят о своевременности смены инструментов.
* Partington. Op. cit., p. 78-85.


VIII
РЕАКЦИЯ НА КРИЗИС
Допустим теперь, что кризисы являются необходимой
предпосылкой возникновения новых теорий, и посмотрим
затем, как ученые реагируют на их существование. Частич­
ный ответ, столь же очевидный, сколь и важный, можно по­
лучить, рассмотрев сначала то, чего ученые никогда не дела­
ют, сталкиваясь даже с сильными и продолжительными
аномалиями. Хотя они могут с этого момента постепенно те­
рять доверие к прежним теориям и затем задумываться об
альтернативах для выхода из кризиса, тем не менее они ни­
когда не отказываются легко от парадигмы, которая ввергла
их в кризис. Иными словами, они не рассматривают анома­
лии как контрпримеры, хотя в словаре философии науки они
являются именно таковыми. Частично это наше обобщение
представляет собой просто констатацию исторического фак­
та, основывающуюся на примерах, подобных приведенным
выше и более пространных, изложенных ниже. В какой-то
мере это дает представление о том, что наше дальнейшее иссле­
дование отказа от парадигмы раскроет более полно: достигнув
однажды статуса парадигмы, научная теория объявляется не­
действительной только в том случае, если альтернативный
вариант пригоден к тому, чтобы занять ее место. Нет еще ни
одного процесса, раскрытого изучением истории научного
развития, который в целом напоминал бы методологический
стереотип опровержения теории посредством ее прямого со­
поставления с природой. Это утверждение не означает, что
ученые не отказываются от научных теорий или что опыт и
эксперимент не важны для такого процесса опровержения.
Но это означает (в конечном счете данный момент будет цен-
тральнам звеном), что вынесение приговора, которое приво­
дит ученого к отказу от ранее принятой теории, всегда ос-
112


новывается на чем-то большем, нежели сопоставление тео­
рии с окружающим нас миром. Решение отказаться от пара­
дигмы всегда одновременно есть решение принять другую
парадигму, а приговор, приводящий к такому решению, вклю­
чает как сопоставление обеих парадигм с природой, так и срав­
нение парадигм друг с другом.
Кроме того, есть вторая причина усомниться в том, что
ученый отказывается от парадигм вследствие столкновения с
аномалиями или контрпримерами. Развитие этого моего ар­
гумента предвосхищает здесь другой тезис, один из основных
для данной работы. Причины для сомнений, упомянутые
выше, являются чисто фактуальными, то есть они сами по
себе были контрпримерами по отношению к широко распро­
страненной эпистемологической теории. Сами по себе эти
контрпримеры, если точка зрения правильна, могут в лучшем
случае помочь возникновению кризиса или, более точно, уси­
лить кризис, который уже давно наметился. В чистом виде
они не могут опровергнуть эту философскую теорию, ибо ее
защитники будут делать то, что мы уже видели в деятельности
ученых, когда они боролись с аномалией. Они будут Изобре­
тать бесчисленные интерпретации и модификации их теорий
ad hoc, для того чтобы элиминировать явное противоречие.
Многие из соответствующих модификаций и оговорок фак­
тически уже встречаются в литературе. Поэтому, если эписте­
мологические контрпримеры должны стать чем-то большим
нежели слабым добавочным стимулом, то это может произойти
потому, что они помогают и благоприятствуют возникнове­
нию нового и совершенно иного анализа науки, в рамках ко­
торого они не внушают больше повода для беспокойства.
Кроме того, если типичная модель, которую мы позднее бу­
дем наблюдать в научной революции, применима здесь, то
эти аномалии больше не будут уже казаться простыми фак­
тами. С точки зрения новой теории научного познания они
наоборот, могут казаться очень похожими на тавтологии,
на утверждения о ситуациях, которые невозможно мыслить
иначе.
Например, часто можно было наблюдать, как второй за­
кон движения Ньютона, хотя потребовались века упорных
фактуальных и теоретических исследований, чтобы сформу-
8 Структура научных революций
113


лировать его, выступает для тех, кто использует теорию Нью­
тона, в основном, чисто логическим утверждением, которое
никакие наблюдения не могут опровергнуть*. В X разделе мы
увидим, что химический закон кратных отношений, который
до Дальтона на экспериментальном уровне имел случайное и
сомнительное подтверждение, сделался после работы Дальто­
на составной частью определения химического состава, кото­
рое ни одна экспериментальная работа сама по себе не может
опровергнуть. Нечто весьма похожее произойдет и с обобще­
нием, что ученым не удается отбросить парадигмы, когда они
сталкиваются с аномалиями или контрпримерами. Они не
смогли бы поступить таким образом и тем не менее остаться
учеными.
Некоторые ученые, хотя история едва ли сохранит их име­
на, без сомнения, были вынуждены покинуть науку, потому
что не могли справиться с кризисом. Подобно художникам,
ученые-творцы должны иногда быть способны пережить труд­
ные времена в мире, который приходит в расстройство, — в
другом месте я описал эту необходимость как «необходимое
напряжение», включенное в научное исследование**. Но та­
кой отказ от науки в пользу другой профессии, я думаю, яв­
ляется единственной формой отказа от парадигмы, к которо­
му могут привести контрпримеры сами по себе. Как только
исходная парадигма, служившая средством рассмотрения при­
роды, найдена, ни одно исследование уже невозможно в от­
сутствие парадигмы, и отказ от какой-либо парадигмы без
одновременной замены ее другой означает отказ от науки во­
обще. Но этот акт отражается не на парадигме, а на ученом.
Своими коллегами он неизбежно будет осужден как «плохой
плотник, который в своих неудачах винит инструменты».
* См., в частности: N.R .Hanson. Patterns of Discovery Cambridge,
1958, p. 99 -105.
** T.S . Kuhn. The Essential Tension: Tradition and Innovation in
Scientific Research, in: «The Third (1959) University of Utah Research
Conference on the Identification of Creative Scientific Talent», ed.
Calvin W. Taylor (Salt Lake City, 1959), p. 162-177. Для сравнения
о подобном явлении в искусстве см.: F. Barron. The Psychology of
Imagination. — «Scientific American», CXCIX, September, 1958, p.
151-166, esp. 160.
114


Ту же самую точку зрения можно сформулировать по мень­
шей мере столь же эффективно и в противоположном вари­
анте: не существует ни одного исследования без рассмотре­
ния контрпримеров. В самом деле, что отличает нормальную
науку от науки в состоянии кризиса? Конечно, не то, что нор­
мальная наука не сталкивается с контрпримерами. Напротив,
то, что мы ранее назвали головоломками, решения которых и
определяли нормальную науку, существует только потому, что
ни одна парадигма, обеспечивающая базис научного исследо­
вания, полностью никогда не разрешает все его проблемы.
Очень немногие парадигмы, относительно которых это как
будто бы имело место (например, геометрическая оптика),
вскоре прекращали порождать исследовательские проблемы
вообще и вместо этого становились средствами инженерных
дисциплин. Исключая проблемы, которые являются чисто ин­
струментальными, каждая проблема, которую нормальная
наука считает головоломкой, может быть рассмотрена с дру­
гой точки зрения как контрпример и, таким образом, быть
источником кризиса. Коперник рассматривал как контрпри­
меры то, что последователи Птолемея в большинстве своем
считали головоломками, требующими установления соответ­
ствия между теорией и наблюдением. Лавуазье считал контр­
примером то, что Пристли находил успешно решенной голо­
воломкой в разработке теории флогистона. А. Эйнштейн
рассматривал как контрпримеры то, что Лоренц, Фицджеральд
и другие оценивали как головоломки в разработке теорий Мак­
свелла и Ньютона. Кроме того, даже наличие кризиса само
по себе не преобразует головоломку в контрпример. Между
ними не существует такого резко выраженного водораздела.
Вместо этого за счет быстрого увеличения вариантов пара­
дигмы кризис ослабляет правила нормального решения голо­
воломок таким образом, что в конечном счете дает возмож­
ность возникнуть новой парадигме. Я думаю, есть только две
альтернативы: либо ни одна научная теория никогда не стал­
кивается с контрпримерами, либо все подобного рода теории
всегда наталкиваются на контрпримеры.
Может ли данная ситуация представляться иначе? Такой
вопрос необходимо приводит к историческому и критическо­
му анализу философских проблем, рассмотрение которых не
н*
115


входит в задачи настоящего исследования. Однако мы можем
отметить по крайней мере две причины того, почему наука
кажется столь убедительной иллюстрацией к общему прави­
лу, что истина и ложь обнаруживаются определенно и не­
двусмысленно тогда, когда утверждения сопоставляются с
фактом. Нормальная наука может и должна беспрестанно стре­
миться к приведению теории и факта в полное соответствие,
а такая деятельность легко может рассматриваться как про­
верка или как поиски подтверждения или опровержения.
Вместо этого ее целью является решение головоломки, для
самого существования которой должна быть допущена обо­
снованность парадигмы. Если оказывается, что достигнуть
решения невозможно, то это дискредитирует только ученого,
но не теорию. Здесь еще более справедлива упомянутая ранее
пословица: «Плох тот плотник, который в своих неудачах ви­
нит инструменты». К тому же способ, каким в процессе обу­
чения запутывается вопрос о сущности теории путем отсылок
к се применениям, помогает усилить теорию подтверждаемо-
сти, полученную в свое время совсем из других источников.
Человек, читающий учебник, может, не имея к тому ни ма­
лейших оснований, легко принять применения теории за ее
доказательство, за основание, в силу которого ей следует до­
верять. Но изучающие науку принимают теорию вследствие
авторитета учителя или учебника, а не вследствие ее доказа­
тельства. Какие альтернативы или возможности у них имеют­
ся? Приложения науки, приводимые в учебниках, привлека­
ются не для доказательства, а потому, что их изучение
составляет часть изучения парадигмы на основе постоянной
практики. Если бы приложения предлагались в качестве до­
казательства, тогда неудача учебников предложить альтерна­
тивные интерпретации или обсудить проблемы, для которых
ученым не удается создать парадигмальные решения, должна
объясняться крайними предубеждениями авторов учебников.
Однако в действительности нет ни малейшего основания для
такого обвинения.
Тогда каким образом, если вернуться к первоначальному
вопросу, реагируют ученые на осознание аномалии в соответ­
ствии между теорией и природой? То, о чем только что гово­
рилось, указывает на тот факт, что даже неизмеримо большие
116


расхождения, чем те, которые обнаруживались в других при­
ложениях теории, не требуют какого-либо глубокого измене­
ния парадигмы. Какие-то расхождения есть всегда. Даже наи­
более неподатливые расхождения в конце концов приводятся
обычно в соответствие с нормальной практикой научного ис­
следования. Очень часто ученые предпочитают подождать,
особенно если есть в других разделах данной области иссле­
дования много проблем, доступных для решения. Мы уже
отметили, например, что в течение 60 лет после исходных
расчетов Ньютона предсказываемые сдвиги в перигее Луны
составляли по величине только половину от наблюдаемых.
По мере того как превосходные специалисты по математи­
ческой физике в Европе продолжали безуспешно бороться с
хорошо известным расхождением, иногда выдвигались пред­
ложения модифицировать ньютоновский закон обратной за­
висимости от квадрата расстояния. Но ни одно из этих пред­
ложений не принималось всерьез, и на практике упорство по
отношению к этой значительной аномалии оказалось оправ­
данным. Клеро в 1750 году смог показать, что ошибочным
был только математический аппарат приложений, а сама тео­
рия Ньютона могла быть оставлена в прежнем виде*. Даже в
случаях, где не может быть ни одной явной ошибки (вероят­
но, потому, что использование математического аппарата яв­
ляется более простым, привычным и везде оправдывающим
себя приемом), устойчивая и осознанная аномалия не всегда
порождает кризис. Никто всерьез не подвергал сомнению тео­
рию Ньютона, хотя было давно известно расхождение между
предсказаниями, выведенными из этой теории, и наблюде­
ниями над скоростью звука и над движением Меркурия. Пер­
вое расхождение было в конечном счете (и совершенно не­
ожиданно) разрешено экспериментами, относящимися к
теории теплоты, предпринятыми совсем для другой цели; вто­
рое — исчезло с возникновением общей теории относитель­
ности после кризиса, в возникновении которого оно не сыг­
рало никакой роли**. По-видимому, ни первое, ни второе
* W. Whewell. History of the Inductive Sciences. London, 1847,
II, p. 220-221.
** По вопросу о скорости звука см.: T.S . Kuhn. The Caloric
Theory of Adiabatic Compression. — «Isis», XLIV. 1958, p. 136-137.
117


расхождение не оказались достаточно фундаментальными, что­
бы вызвать затруднение, которое вело бы к кризису. Они мог­
ли быть признаны в качестве контрпримеров и оставлены пока
в стороне для последующей разработки.
Следовательно, если аномалия должна вызывать кризис,
то она, как правило, должна означать нечто большее, чем про­
сто аномалию. Всегда есть какие-нибудь трудности в уста­
новлении соответствия парадигмы с природой; большинство
из них рано или поздно устраняется, часто благодаря процес­
сам, которые невозможно было предвидеть. Ученый, кото­
рый прерывает свою работу для анализа каждой замеченной
им аномалии, редко добивается значительных успехов. По­
этому мы должны спросить, что именно в возникшей анома­
лии делает ее заслуживающей сосредоточенного исследова­
ния, и на этот вопрос, вероятно, нет достаточно общего ответа.
Случаи, которые мы уже рассмотрели, характерны, но едва ли
поучительны. Иногда аномалия будет явно подвергать сомне­
нию эксплицитные и фундаментальные обобщения парадиг­
мы, как в случае с проблемой эфирного сопротивления для
тех, кто принял теорию Максвелла. Или, как в случае копер-
никанской революции, аномалия без видимого основатель­
ного повода может вызывать кризис, если приложения, кото­
рым она препятствует, обладают особенной практической
значимостью, как это было при создании календаря вопреки
положениям астрологии. Или, как это случилось с химией
XVIII века, развитие нормальной науки может превратить ано­
малию, которая сначала была только досадной неприятнос­
тью, в источник кризиса: проблема весовых отношений име­
ла совершенно иной статус после развития методов
пневматической химии. По-видимому, есть еще и другие об­
стоятельства, которые могут делать аномалию особенно ак­
тивной, когда обычно несколько обстоятельств комбиниру­
ются. Например, мы уже отмечали, что одним из источников
кризиса, с которым столкнулся Коперник, была просто про­
должительность периода, в течение которого астрономы без-
По вопросу о вековом изменении в перигелии Меркурия см.:
Е.Т. Whittaker. A History of the Theories of Aether and Electricity, II.
London, 1953, p. 151, 179.
118


успешно боролись за уменьшение оставшихся непреодолен­
ными расхождений в системе Птолемея.
Когда в силу этих оснований или других, подобных им,
аномалия оказывается чем-то большим, нежели просто еще
одной головоломкой нормальной науки, начинается переход
к кризисному состоянию, к периоду экстраординарной на­
уки. Теперь становится все более широко признанным в кру­
гу профессиональных ученых, что они имеют дело именно с
аномалией как отступлением от путей нормальной науки. Ей
уделяется теперь все больше и больше внимания со стороны
все большего числа виднейших представителей данной обла­
сти исследования. Если эту аномалию долго не удается пре­
одолеть (что обычно бывает редко), многие из них делают ее
разрешение самостоятельным предметом исследования. Для
них область исследования будет выглядеть уже иначе, чем
раньше. Часть явлений этой области, отличающихся от при­
вычных, обнаруживается просто в силу изменения реакции
научного исследования. Еще более важный источник измене­
ния состоит в различной природе множества частных реше­
ний, которые появились благодаря всеобщему вниманию к
проблеме. Сперва попытки решить эту проблему вытекают
самым непосредственным образом из правил, определяемых
парадигмой. Но если проблема не поддается решению, то
последующие атаки на нее будут содержать более или менее
значительные доработки парадигмы. Конечно, в этом натис­
ке каждая попытка не похожа на другие, каждая из них при­
носит свои плоды, но ни одна из них не оказывается сначала
настолько удовлетворительной, чтобы быть принятой науч­
ным сообществом в качестве новой парадигмы. Вследствие
этого умножения расходящихся между собой разработок па­
радигмы (которые все чаще и чаще оказываются приспособ­
лениями ad hoc) неопределенность правил нормальной науки
имеет тенденцию к возрастанию. Хотя парадигма все еще со­
храняется, мало исследователей полностью согласны друг с
другом по вопросу о том, что она собой представляет. Даже те
решения проблем, которые прежде представлялись привыч­
ными, подвергаются теперь сомнению.
Когда ситуация становится острой, она так или иначе осоз­
нается причастными к ней учеными. Коперник жаловался на
119


то, что современные ему астрономы были так «непоследова­
тельны в своих [астрономических] исследованиях... что не
могли даже объяснить или наблюдать постоянную продолжи­
тельность годового периода». «С ними, — писал далее Копер­
ник, — происходит нечто подобное тому, когда скульптор
собирает руки, ноги, голову и другие элементы для своей
скульптуры из различных моделей; каждая часть превосходно
вылеплена, но не относится к одному и тому же телу, и пото­
му они не могут быть согласованы между собой, в результате
получится скорее чудовище, чем человек»*. Эйнштейн, жив­
ший в эпоху, для которой был характерен менее красочный
язык, выразился так: «Ощущение было такое, как если бы из-
под ног ушла земля, и нигде не было видно твердой почвы,
на которой можно было бы строить»**. А Вольфганг Паули за
месяц до статьи Гейзенберга о матричной механике, указав­
шей путь к новой квантовой теории, писал своему другу: «В
данный момент физика снова ужасно запутана. Во всяком
случае, она слишком трудна для меня; я предпочел бы писать
сценарии для кинокомедий или что-нибудь в этом роде и
никогда не слышать о физике». Этот протест необычайно
выразителен, если сравнить его со словами Паули, сказанны­
ми менее пяти месяцев спустя. «Гейзенберговский тип меха­
ники снова вселяет в меня надежду и радость жизни. Безус­
ловно, он не предлагает полного решения загадки, но я уверен,
что снова можно продвигаться вперед».***
Такие откровенные признания перелома в науке необы­
чайно редки, но последствия кризиса не зависят полностью
от его сознательного восприятия. Что мы можем сказать об
этих последствиях? Из них только два представляются нам
универсальными. Любой кризис начинается с сомнения в па­
радигме и последующего расшатывания правил нормального
* См.: T.S . Kuhn. The Copernican Revolution. Cambridge, Mass.,
1957, p. 138.
** A.Einstein. Autobiographical Note, in: «Albert Einstein:
Philosopher-Scientist», ed. P. A. Schilpp, Evanston, 111., 1949, p. 45.
*** R. Kronig. The Turning Point, in: «Theoretical Physics in the
Twentieth Century: A Memorial Volume to Wolfgang Pauli», ed. M.
Fierz and V. F. Weisskopf. N . Y ., 1960, p. 25, 25-26. Многие из этих
статей описывают кризис в квантовой механике в период, непос­
редственно предшествующий 1925 году.
120


исследования. В этом отношении исследование во время кри­
зиса имеет очень много сходного с исследованием в допара-
лигмальный период, за исключением того, что в первом слу­
чае затруднительных проблем несколько меньше и они более
точно определены. Все кризисы заканчиваются одним из трех
возможных исходов. Иногда нормальная наука в конце кон­
цов доказывает свою способность разрешить проблему, по­
рождающую кризис, несмотря на отчаяние тех, кто рассмат­
ривал ее как конец существующей парадигмы. В других случаях
не исправляют положения даже явно радикально новые под­
ходы. Тогда ученые могут прийти к заключению, что при сло­
жившемся в их области исследования положении вещей ре­
шения проблемы не предвидится. Проблема снабжается
соответствующим ярлыком и оставляется в стороне в наслед­
ство будущему поколению в надежде на ее решение с помо­
щью более совершенных методов. Наконец, возможен слу­
чай, который будет нас особенно интересовать, когда кризис
разрешается с возникновением нового претендента на место
парадигмы и последующей борьбой за его принятие. Этот пос­
ледний способ завершения кризиса рассматривается подроб­
но в последующих разделах, но мы должны предвосхитить
часть из того, о чем мы будем говорить в дальнейшем, с тем,
чтобы подвести итог этим замечаниям об эволюции и анато­
мии кризисной ситуации.
Переход от парадигмы в кризисный период к новой пара­
дигме, от которой может родиться новая традиция нормаль­
ной науки, представляет собой процесс далеко не кумулятив­
ный и не такой, который мог бы быть осуществлен посредством
более четкой разработки или расширения старой парадигмы.
Этот процесс скорее напоминает реконструкцию области на
новых основаниях, реконструкцию, которая изменяет неко­
торые наиболее элементарные теоретические обобщения в дан­
ной области, а также многие методы и приложения парадиг­
мы. В течение переходного периода наблюдается большое, но
никогда не полное совпадение проблем, которые могут быть
решены и с помощью старой парадигмы, и с помощью новой.
Однако тем не менее имеется разительное отличие в способах
решения. К тому времени, когда переход заканчивается, уче­
ный-профессионал уже изменит свою точку зрения на об-
121


ласть исследования, ее методы и цели. Один наблюдательный
историк, рассмотревший классический случай переориенти­
ровки вследствие изменения парадигмы, недавно писал, что
для этого нужно «дотянуться до другого конца палки», по­
скольку это процесс, который включает «трактовку того же
самого набора данных, который был и раньше, но теперь их
нужно разместить в новой системе связей друг с другом, из­
меняя всю схему»*. Другие историки, которые отмечали этот
момент научного развития, подчеркивали его сходство с из­
менением целостного зрительного образа — гештальта: «Штри­
хи на бумаге, которые, как казалось раньше, изображают пти­
цу, увиденные во второй раз, напоминают антилопу, или
наоборот»**. Однако эта аналогия может быть обманчивой.
Ученые не видят нечто как что-то иное, напротив, они про­
сто видят это нечто. Мы уже касались некоторых проблем,
возникших из утверждения, что Пристли рассматривал кис­
лород как дефлогистированный воздух. Кроме того, ученый
не обладает свободой «переключать» по своей воле зритель­
ный образ между различными способами восприятия. Тем не
менее смена образа — особенно потому, что сегодня она так
хорошо знакома — представляет собой полезный элементар­
ный прототип того, что происходит при крупном изменении
парадигмы.
Высказанные ранее предварительные соображения могут
помочь нам осознать кризис как соответствующую прелюдию
к возникновению новых теорий, особенно после того, как мы
уже рассмотрели в малом масштабе тот же самый кризис при
обсуждении открытий. Возникновение новой теории поры­
вает с одной традицией научной практики и вводит новую,
осуществляемую посредством других правил и в другой обла­
сти рассуждения. Вероятно, это происходит только тогда, когда
первая традиция окончательно заводит в тупик. Однако это
замечание не более чем прелюдия к изучению ситуации кри­
зиса, и, к сожалению, вопросы, к которым она приводит, от­
носятся скорее к компетенции психологов, нежели истори­
ков. Что представляет собой экстраординарное исследование?
* H.Butterficld. The Origins of Modern Science, 1300-1800.
London, 1949, p. 1-7.
** Hanson. Op. cit., chap. I .
122


Как аномалия становится правомерной? Как поступают уче­
ные, когда осознают, что их теории в основе своей ошибочны
на том уровне, на котором им ничем не может помочь полу­
ченное ими образование? Эти вопросы нужно изучить более
глубоко, и здесь найдется работа не только для историка. Те
рассуждения, которые последуют далее, по необходимости бу­
дут скорее пробными и менее полными, чем это было ранее.
Часто новая парадигма возникает, по крайней мере в за­
родыше, до того, как кризис зашел слишком далеко или был
явно осознан. Работа Лавуазье представляет собой как раз этот
случай. Его запечатанные заметки хранились во Французской
Академии меньше года после досконального изучения соот­
ношения весов в теории флогистона и до того, как публика­
ции Пристли показали в полном объеме кризис в пневмати­
ческой химии. Опять-таки первые расчеты Томаса Юнга в
волновой теории света были сделаны на очень ранней стадии
развития кризиса в оптике, когда этот кризис был почти не­
заметным, если не принимать во внимание того, что — без
какой бы то ни было помощи Юнга — кризис перерос в меж­
дународный научный скандал в течение 10 лет после его пер­
вой публикации. В подобных случаях можно сказать только
то, что незначительного преобразования в парадигме и пер­
вых симптомов неопределенности в правилах нормальной
науки бывает иногда достаточно для внедрения нового спосо­
ба рассмотрения данной области исследования. То, что про­
исходит между первым ощущением беспокойства и распозна­
нием имеющейся альтернативы, должно происходить в
значительной мере бессознательно.
Однако в других случаях (например, теорий Коперника,
Эйнштейна и современной теории атома) проходит значитель­
ное время между первым осознанием крушения старой и воз­
никновением новой парадигмы. Когда это происходит, исто­
рик может уловить по крайней мере некоторые намеки на то,
что представляет собой экстраординарная наука. Сталкива­
ясь с общепризнанной фундаментальной аномалией в тео­
рии, ученый сначала пытается выделить ее более точно и по­
лучить ее структуру. Хотя он и осознает, что правила
нормальной науки не могут быть теперь совершенно верны­
ми, он будет стараться внедрить их более настойчиво, чем
123


ранее, чтобы представить себе, где именно и насколько они
могут помочь в его работе в области затруднений. В то же
время он будет искать способы усиления кризиса старой па­
радигмы, пытаясь сделать этот кризис более полным и, воз­
можно также, более продуктивным, чем он был в те времена,
когда проявлялся в экспериментах, результат которых счи­
тался известным наперед. И в этом стремлении, более чем в
любой другой период постпарадигмального развития науки,
ученый будет выглядеть в полном соответствии с преоблада­
ющим в воображении каждого из нас образом ученого. В та­
ком случае он будет, во-первых, казаться человеком, ищущим
наудачу, пытающимся посредством эксперимента увидеть то,
что произойдет; он будет искать явления, природу которых
он не может полностью разгадать. В то же время, поскольку
ни один эксперимент немыслим без некоторой теории, уче­
ный в кризисный период будет постоянно стараться создать
спекулятивные теории, которые в случае успеха могут открыть
путь к новой парадигме, а в случае неудачи могут быть отбро­
шены без глубокого сожаления.
Сообщение Кеплера о его длительной борьбе за правиль­
ное представление о движении Марса и описание Пристли
его реакции на быстрое увеличение числа новых видов газов
дают классические примеры исследований более стохастиче­
ского типа, создаваемых осознанием аномалии*. Однако, ве­
роятно, наилучшие иллюстрации можно взять из современ­
ных исследований по теории поля и изучения элементарных
частиц. Если бы не было кризиса, который заставил увидеть
пределы правомерности правил нормальной науки, разве могли
бы казаться оправданными огромные усилия, затраченные на
открытие нейтрона? Или если правила не были бы явно на­
рушены в некотором уязвимом месте, разве были бы предло­
жены и проверены радикальные гипотезы несохранения чет­
ности? Подобно многим другим исследованиям в физике в
* Об исследовании Кеплера относительно Марса см.: J. L. E. Dreyer.
A History of Astronomy from Thalcs to Kepler, 2d ed., N. Y ., 1953, p. 380-
393. Незначительные ошибки не мешают краткому изложению Дрей-
ера служить в качестве материала, необходимого в данном случае.
О Пристли см. его собственную работу: J. Priestley. Experiments
and Observations on Different Kinds of Air. London, 1774-1775.
124


течение последнего десятилетия, эти эксперименты частично
имеют целью локализовать и определить источник все еще
рассеянного множества аномалий.
Данный вид экстраординарного исследования часто, хотя
и не всегда, сопровождается другим видом. Это бывает, я ду­
маю, особенно в периоды осознания кризисов, когда ученые
обращаются к философскому анализу как средству для рас­
крытия загадок в их области. Ученые в общем не обязаны и
не хотят быть философами. В самом деле, нормальная наука
обычно держится от творческой философии на почтительном
расстоянии, и, вероятно, для этого есть основания. В той сте­
пени, в которой нормальная исследовательская работа может
быть проведена за счет использования парадигмы как моде­
ли, совсем не обязательно, чтобы правила и допущения были
выражены в эксплицитной форме. В V разделе мы отмечали,
что полного ряда правил, которого добивается философский
анализ, не существует. Но это не означает, что поиски пред­
положений (даже не существующих) не могут быть эффек­
тивным способом для ослабления власти старых традиций над
разумом и выдвижения основы для новой традиции. Далеко
не случайно, что появлению физики Ньютона в XVII веке, а
теории относительности и квантовой механики в XX веке пред­
шествовали и сопутствовали фундаментальные философские
исследования современной им научной традиции*. Не слу­
чайно и то, что в обоих этих периодах так называемый мыс­
ленный эксперимент играл решающую роль в процессе ис­
следования. Как я уже показал в другом месте, аналитический
мысленный эксперимент, который существенным образом
лежит в основе работ Галилея, Эйнштейна, Бора и других,
полностью рассчитан на то, чтобы соотнести старую парадиг­
му с существующим знанием способами, позволяющими об­
нажить самый корень кризиса с наглядностью, недосягаемой
в лаборатории**.
* О философских противоречивых тенденциях, которые сопут­
ствовали развитию механики XVII века, см.: R. Dugas. La mecanique
au XVIIе
siecle. Neuchatel, 1954, особенно гл. XI. Об эпизодах подоб­
ного рода в XIX веке см. более раннюю книгу того же автора: R.
Dugas. Histoire de la mecanique. Neuchatel, 1950, p. 419-443.
** T.S .Kuhn. A Function for Thought Experiments, in: «Melanges
Alexandre Koyre», ed. R. Taton and I. B. Cohen. Hermann, Paris, 1964.
125


С развитием этих экстраординарных процедур, каждой в
отдельности и всех вместе, может произойти слел\гощее. Вслед­
ствие того, что внимание ученых концентрируется на узкой
области затруднений, и вследствие подготовки научного мыш­
ления к осознанию экспериментальных аномалий такими, ка­
кие они есть, кризис часто способствует умножению новых
открытий. Мы уже отмечали, чем отличается работа Лавуазье
о кислороде от работы Пристли по степени осознания кризи­
са; но кислород был не единственным новым газом, о суще­
ствовании которого химики, зная об аномалии, смогли уз­
нать из работы Пристли. Другим примером могут служить
новые открытия в области оптики, которые были сделаны
незадолго до возникновения волновой теории света и в про­
цессе ее оформления. Некоторые из этих открытий, подобно
поляризации при отражении, были результатом случайностей,
которые давали возможность сосредоточить работу на облас­
ти затруднений. (Малюс, который открыл поляризацию, пред­
ставил на конкурс Академии работу о двойной рефракции, то
есть по вопросу, неудовлетворительное положение дел в ко­
тором было широко известно.) Другие, подобно открытию
светового пятна в центре тени от круглого диска, были пред­
сказаны с помощью новой гипотезы, и их осуществление спо­
собствовало преобразованию этой гипотезы в парадигму
для последующей работы. Были и такие, вроде открытия ок­
рашивания поверхностей толстых и тонких пластин, которые
имели дело с явлениями, часто наблюдавшимися и изредка
предсказывавшимися заранее, но которые, подобно откры­
тию кислорода Пристли, воспринимались как лежащие в од­
ном плане с уже хорошо известными эффектами и рассмат­
ривались в ракурсе, мешающем увидеть в них то, что следовало
бы*. Сходную оценку можно дать многочисленным открыти­
ям, которые приблизительно с 1895 года постоянно сопут­
ствовали возникновению квантовой механики.
Экстраординарное исследование к тому же должно иметь
другие проявления и последствия, но в этой области мы едва
* О новых оптических открытиях вообще см.: V.Ronchi. Histoire
de la lumiere. Paris, 1956, chap. VII. Об объяснении этих эффектов
см.: J. Priestley. The History and Present State of Discoveries Relating
to Vision, Light and Colours. London, 1772, p. 498-520.
126


начали ставить вопросы, на которые следовало бы дать ответ.
Однако, возможно, в этом нет необходимости в настоящий
момент. Предшествующие замечания должны были достаточ­
но показать, как кризис расшатывает стереотипы научного
исследования и в то же время увеличивает количество дан­
ных, необходимых для фундаментального изменения в пара­
дигме. Иногда форма новой парадигмы предвосхищается в
структуре, которую экстраординарное исследование налагает
на аномалию. Эйнштейн писал, что до того, как он получил
какую бы то ни было замену для классической механики, он
смог увидеть связь между известными аномалиями: излучением
абсолютно черного тела, фотоэлектрическим эффектом и удель­
ными теплоемкостями веществ*. Чаще, однако, ни одна такая
структура не рассматривается осознанно заранее. Наоборот, но­
вая парадигма или подходящий для нее вариант, обеспечиваю­
щий дальнейшую разработку, возникает всегда сразу, иногда сре­
ди ночи, в голове человека, глубоко втянутого в водоворот
кризиса. Какова природа этой конечной стадии — как индиви­
дуум открывает (или приходит к выводу, что он открыл) новый
способ упорядочения данных, которые теперь все оказываются
объединенными, — этот вопрос приходится оставить здесь не
рассмотренным, и, может быть, навсегда. Отметим здесь толь­
ко один момент, касающийся этого вопроса. Почти всегда
люди, которые успешно осуществляют фундаментальную раз­
работку новой парадигмы, были либо очень молодыми, либо
новичками в той области, парадигму которой они преобразо­
вали**. И, возможно, этот пункт не нуждается в разъяснении,
* A. Einstein. Loc. cit.
** Это обобщение о роли молодости в фундаментальном науч­
ном исследовании настолько общеизвестно, что превратилось в
штамп. Более того, достаточно взглянуть почти в любой список
фундаментальных достижений в научной теории, чтобы это впе­
чатление усилилось. Тем не менее это обобщение очень нуждает­
ся в систематическом исследовании. Г . Леман (Н. С. Lehman. Age
and Achievement. Princeton, 1953) приводит много любопытных
данных, но он не пытается в своей работе назвать исследовате­
лей, которые участвовали в концептуальном перевооружении на­
уки. Кроме того, в его работах не рассматриваются особые обсто­
ятельства, если они все-таки есть, которые способствуют
продуктивности ученых в более старшем возрасте.
127


поскольку, очевидно, они, будучи мало связаны предшеству­
ющей практикой с традиционными правилами нормальной
науки, могут скорее всего видеть, что правила больше не при­
годны, и начинают подбирать другую систему правил, кото­
рая может заменить предшествующую.
В результате переход к новой парадигме является научной
революцией — тема, к которой мы после долгого пути нако­
нец готовы непосредственно перейти. Однако отметим сна­
чала один последний и, по-видимому, трудноуловимый ас­
пект, для восприятия которого материал последних трех
разделов подготовил почву. Вплоть до VI раздела, где понятие
аномалии было введено впервые, термины «революция» и «эк­
страординарная наука» могли казаться тождественными. Еще
важнее то, что ни один из этих терминов не может означать
больше, чем термин «ненормальная наука». В этом имеется
своего рода порочный круг, за который меня могли бы упрек­
нуть по крайней мере некоторые читатели. Практически же
беспокоиться не о чем. Мы увидим, что подобный круг со­
ставляет характерную черту научных теорий. Как бы мы к
нему ни относились, мы не должны оставлять его без рас­
смотрения. Этот раздел и два предшествующих развивали мно­
гочисленные критерии крушения нормальной научной дея­
тельности, критерии, которые в целом не зависят от того,
последует ли за этим крушением революция в науке. Столк­
нувшись с аномалией или кризисом, ученые занимают раз­
личные позиции по отношению к существующим парадиг­
мам, а соответственно этому изменяется и природа их
исследования. Увеличение конкурирующих вариантов, готов­
ность опробовать что-либо еще, выражение явного недоволь­
ства, обращение за помощью к философии и обсуждение фун­
даментальных положений — все это симптомы перехода от
нормального исследования к экстраординарному. Именно на
существование этих симптомов в большей мере, чем на рево­
люции, опирается понятие нормальной науки.


IX
ПРИРОДА И НЕОБХОДИМОСТЬ
НАУЧНЫХ РЕВОЛЮЦИЙ
Эти замечания позволяют нам наконец рассмотреть про­
блемы, к которым нас обязывает само название этого очер­
ка. Что такое научные революции и какова их функция в
развитии науки? Большая часть ответов на эти вопросы была
предвосхищена в предыдущих разделах. В частности, пред­
шествующее обсуждение показало, что научные революции
рассматриваются здесь как такие некумулятивные эпизоды
развития науки, во время которых старая парадигма замеща­
ется целиком или частично новой парадигмой, несовмести­
мой со старой. Однако этим сказано не все, и существенный
момент того, что еще следует сказать, содержится в следую­
щем вопросе. Почему изменение парадигмы должно быть на­
звано революцией? Если учитывать широкое, существенное
различие между политическим и научным развитием, какой
параллелизм может оправдать метафору, которая находит ре­
волюцию и в том, и в другом?
Один аспект аналогии должен быть уже очевиден. Поли­
тические революции начинаются с роста сознания (часто ог­
раничиваемого некоторой частью политического сообщества),
что существующие институты перестали адекватно реагиро­
вать на проблемы, поставленные средой, которую они же от­
части создали. Научные революции во многом точно так же
начинаются с возрастания сознания, опять-таки часто огра­
ниченного узким подразделением научного сообщества, что
существующая парадигма перестала адекватно функциониро­
вать при исследовании того аспекта природы, к которому сама
эта парадигма раньше проложила путь. И в политическом, и
в научном развитии осознание нарушения функции, которое
может привести к кризису, составляет предпосылку револю-
^ Структура научных революций
129


ции. Кроме того, хотя это, видимо, уже будет злоупотребле­
нием метафорой, аналогия существует не только для крупных
изменений парадигмы, подобных изменениям, осуществлен­
ным Лавуазье и Коперником, но также для намного менее
значительных изменений, связанных с усвоением нового вида
явления, будь то кислород или рентгеновские лучи. Научные
революции, как мы отмечали в конце V раздела, должны рас­
сматриваться как действительно революционные преобразо­
вания только по отношению к той отрасли, чью парадигму
они затрагивают. Для людей непосвященных они могут, по­
добно революциям на Балканах в начале XX века, казаться
обычными атрибутами процесса развития. Например, астро­
номы могли принять открытие рентгеновских лучей как про­
стое приращение знаний, поскольку их парадигмы не затра­
гивались существованием нового излучения. Но для ученых
типа Кельвина, Крукса и Рентгена, чьи исследования имели
дело с теорией излучения или с катодными трубками, откры­
тие рентгеновских лучей неизбежно нарушало одну парадиг­
му и порождало другую. Вот почему эти лучи могли быть от­
крыты впервые только благодаря тому, что нормальное
исследование каким-то образом зашло в тупик.
Этот генетический аспект аналогии между политическим
и научным развитием не подлежит никакому сомнению. Од­
нако аналогия имеет второй, более глубокий аспект, от кото­
рого зависит значение первого. Политические революции на­
правлены на изменение политических институтов способами,
которые эти институты сами по себе запрещают. Поэтому ус­
пех революций вынуждает частично отказаться от ряда ин­
ститутов в пользу других, а в промежутке общество вообще
управляется институтами не полностью. Первоначально имен­
но кризис ослабляет роль политических институтов, так же,
как мы уже видели, он ослабляет роль парадигмы. Возрастает
число личностей, которые во все большей степени отстраня­
ются от политической жизни, или же если не отстраняются,
то в ее рамках поведение их становится более и более стран­
ным. Затем, когда кризис усиливается, многие из этих лич­
ностей объединяются между собой для создания некоторо­
го конкретного плана преобразования общества в новую
институциональную структуру. В этом пункте общество раз-
130


деляется на враждующие лагери или партии; одна партия
пытается отстоять старые социальные институты, другие пы­
таются установить некоторые новые. Когда такая поляриза­
ция произошла, политический выход из создавшегося положе­
ния оказывается невозможным. Поскольку различные лагери
расходятся по вопросу о форме, в которой политическое из­
менение будет успешно осуществляться и развиваться, и по­
скольку они не признают никакой надынституциональной
структуры для примирения разногласий, приведших к рево­
люции, то вступающие в революционный конфликт партии
должны в конце концов обратиться к средствам массового
убеждения, часто включая и силу. Хотя революции играли
жизненно важную роль в преобразовании политических ин­
ститутов, эта роль зависит частично от внеполитических и
внеинституциональных событий.
Остальная часть настоящего очерка нацелена на то, что­
бы показать, что историческое изучение парадигмального
изменения раскрывает в эволюции наук характеристики,
весьма сходные с отмеченными. Подобно выбору между кон­
курирующими политическими институтами, выбор между кон­
курирующими парадигмами оказывается выбором между не­
совместимыми моделями жизни сообщества. Вследствие того
что выбор носит такой характер, он не детерминирован и не
может быть детерминирован просто ценностными характери­
стиками процедур нормальной науки. Последние зависят ча­
стично от отдельно взятой парадигмы, а эта парадигма и яв­
ляется как раз объектом разногласий. Когда парадигмы, как
это и должно быть, попадают в русло споров о выборе пара­
дигмы, вопрос об их значении по необходимости попадает в
замкнутый круг: каждая группа использует свою собственную
парадигму для аргументации в защиту этой же парадигмы.
Этот логический круг сам по себе, конечно, еще не делает
аргументы ошибочными или даже неэффективными. Тот ис­
следователь, который использует в качестве исходной посыл­
ки парадигму, когда выдвигает аргументы в ее защиту, может
тем не менее ясно показать, как будет выглядеть практика
научного исследования для тех, кто усвоит новую точку зре­
ния на природу. Такая демонстрация может быть необычайно
убедительной, а зачастую и просто неотразимой. Однако при-
131


рода циклического аргумента, как бы привлекателен он ни
был, такова, что он обращается не к логике, а к убеждению.
Ни с помощью логики, ни с помощью теории вероятности
невозможно переубедить тех, кто отказывается войти в круг.
Логические посылки и ценности, общие для двух лагерей при
спорах о парадигмах, недостаточно широки для этого. Как в
политических революциях, так и в выборе парадигмы нет ин­
станции более высокой, чем согласие соответствующего со­
общества. Чтобы раскрыть, как происходят научные револю­
ции, мы поэтому будем рассматривать не только влияние
природы и логики, но также эффективность техники убежде­
ния в соответствующей группе, которую образует сообщество
ученых.
Чтобы выяснить, почему вопросы выбора парадигмы ни­
когда не могут быть четко решены исключительно логикой и
экспериментом, мы должны кратко рассмотреть природу тех
различий, которые отделяют защитников традиционной па­
радигмы от их революционных преемников. Это рассмотре­
ние составляет основной предмет данного раздела и следую­
щего. Однако мы уже отмечали множество примеров такого
различия, и никто не будет сомневаться, что история может
преподнести многие другие. Скорее можно усомниться не в
их существовании, а в том, что такие примеры дают весьма
важную информацию о природе науки, и это должно быть,
следовательно, рассмотрено в первую очередь. Пусть мы при­
знаем, что отказ от парадигмы бывает историческим фактом;
но говорит ли это о чем-нибудь еще, кроме как о легковерии
человека и незрелости его знаний? Есть ли внутренние моти­
вы, в силу которых восприятие нового вида явления или но­
вой научной теории должно требовать отрицания старой па­
радигмы?
Сначала отметим, что если такие основания есть, то они
проистекают не из логической структуры научного знания. В
принципе новое явление может быть обнаружено без разру­
шения какого-либо элемента прошлой научной практики. Хотя
открытие жизни на Луне в настоящее время было бы разру­
шительным для существующих парадигм (поскольку они со­
общают нам сведения о Луне, которые кажутся несовмести­
мыми с существованием жизни на этой планете), открытие
132


жизни в некоторых менее изученных частях галактики не было
бы таким разрушительным. По тем же самым признакам но­
вая теория не должна противоречить ни одной из предше­
ствующих ей. Она может касаться исключительно тех явле­
ний, которые ранее не были известны; так, квантовая механика
(но лишь в значительной мере, а не исключительно) имеет
дело с субатомными феноменами, неизвестными до XX века.
Или новая теория может быть просто теорией более высокого
уровня, чем теории, известные ранее, — теорией, которая свя­
зывает воедино группу теорий более низкого уровня, так что
ее формирование протекает без существенного изменения лю­
бой из них. В настоящее время теория сохранения энергии
обеспечивает именно такие связи между динамикой, химией,
электричеством, оптикой, теорией теплоты и т. д. Можно пред­
ставить себе еще и другие возможные связи между старыми и
новыми теориями, не ведущие к несовместимости тех и дру­
гих. Каждая из них в отдельности и все вместе могут служить
примером исторического процесса, ведущего к развитию на­
уки. Если бы все связи между теориями были таковы, то раз­
витие науки было бы подлинно кумулятивным. Новые виды
явлений могли бы просто раскрывать упорядоченность в не­
котором аспекте природы, где до этого она никем не была
замечена. В эволюции науки новое знание приходило бы на
смену невежеству, а не знанию другого и несовместимого с
прежним вида.
Конечно, наука (или некоторое другое предприятие, воз­
можно, менее эффективное) при каких-то условиях может раз­
виваться таким полностью кумулятивным образом. Многие
люди придерживались убеждения, что дело обстоит именно
так, а большинство все еще, вероятно, допускает, что простое
накопление знания по крайней мере является идеалом, кото­
рый, несомненно, осуществился бы в историческом разви­
тии, если бы только оно так часто не искажалось челове­
ческой субъективностью. Есть важные основания верить в
это. В X разделе мы покажем, насколько тесно точка зре­
ния на науку как кумулятивный процесс переплетается с
господствующей эпистемологией, рассматривающей знание
как конструкцию, которую разум возводит непосредственно
на необработанных чувственных данных. А в XI разделе мы
133


рассмотрим сильную поддержку, оказываемую этой же исто­
риографической схеме средствами эффективной преподава­
тельской деятельности. Тем не менее, несмотря на значитель­
ное правдоподобие такого идеального представления, есть
большие основания для сомнения — может ли это представ­
ление служить образом науки. После того как допарадигмаль-
ный период закончился, ассимиляция всех новых теорий и
почти всех новых видов явлений фактически требовала раз­
рушения исходной парадигмы и вызывала последующий кон­
фликт между конкурирующими школами научного мышле­
ния. Кумулятивное накопление непредвиденных новшеств в
науке оказывается почти не существующим исключением в
закономерном ходе ее развития. Тот, кто серьезно рассматри­
вает исторические факты, должен иметь в виду, что наука не
стремится к идеалу, который подсказывается нашим представ­
лением о кумулятивноеTM развития. Возможно, что это харак­
терно не для науки, а для какого-либо другого вида деятель­
ности.
Однако если мы и дальше не будем отклоняться от упря­
мых фактов, то тогда при повторной проверке области, кото­
рую мы уже охватили, можно предположить, что кумулятив­
ное приобретение новшеств не только фактически случается
редко, но в принципе невозможно. Нормальное исследова­
ние, являющееся кумулятивным, обязано своим успехом уме­
нию ученых постоянно отбирать проблемы, которые могут
быть разрешены благодаря концептуальной и технической
связи с уже существующими проблемами. (Вот почему чрез­
мерная заинтересованность в прикладных проблемах безот­
носительно к их связи с существующим знанием и техникой
может так легко задержать научное развитие.) Если человек
стремится решать проблемы, поставленные существующим
уровнем развития науки и техники, то это значит, что он не
просто озирается по сторонам. Он знает, чего хочет достичь,
соответственно этому он создает инструменты и направляет
свое мышление. Непредсказуемые новшества, новые откры­
тия могут возникать только в той мере, в какой его предска­
зания, касающиеся как возможностей его инструментов, так
и природы, оказываются ошибочными. Часто важность сде­
ланного открытия будет пропорциональна степени и силе
134


аномалии, которая предвещала открытие. Таким образом, дол­
жен, очевидно, возникнуть конфликт между парадигмой, ко­
торая обнаруживает аномалию, и парадигмой, которая позднее
делает аномалию закономерностью. Примеры открытий, свя­
занные с разрушением парадигмы и рассмотренные в IV раз­
деле, не представляют собой простых исторических случай­
ностей. Наоборот, никакого другого эффективного пути к
научному открытию нет.
Та же самая аргументация используется даже более оче­
видно в вопросе создания новых теорий. В принципе есть
только три типа явлений, которые может охватывать вновь
созданная теория. Первый состоит из явлений, хорошо объяс­
нимых уже с точки зрения существующих парадигм; эти яв­
ления редко представляют собой причину или отправную точку
для создания теории. Когда они все же порождают теорию —
как было с тремя известными предвидениями, рассмотрен­
ными в конце VII раздела, — то результат редко оказывается
приемлемым, потому что природа не дает никакого основа­
ния для того, чтобы предпочитать новую теорию старой. Вто­
рой вид явлений представлен теми, природа которых указана
существующими парадигмами, но их детали могут быть по­
няты только при дальнейшей разработке теории. Это явле­
ния, исследованию которых ученый отдает много времени,
но его исследования в этом случае нацелены на разработку
существующей парадигмы, а не на создание новой. Только
когда эти попытки в разработке парадигмы потерпят неудачу,
ученые переходят к изучению третьего типа явлений, к осоз­
нанным аномалиям, характерной чертой которых является
упорное сопротивление объяснению их существующими па­
радигмами. Только этот тип явлений и дает основание для
возникновения новой теории. Парадигмы определяют для всех
явлений, исключая аномалии, соответствующее место в тео­
ретических построениях исследовательской области ученого.
Но если возникновение новых теорий вызывается необ­
ходимостью разрешения аномалий по отношению к существу­
ющим теориям в их связи с природой, тогда успешная новая
теория должна допускать предсказания, которые отличаются
от предсказаний, выводимых из предшествующих теорий. Та­
кого отличия могло бы и не быть, если бы обе теории были
135


логически совместимы. В процессе своей ассимиляции вто­
рая теория должна заменить первую. Даже теория, подобная
теории сохранения энергии, которая сегодня кажется логи­
ческой суперструктурой, соотносящейся с природой только
через независимо установленные теории, исторически разви­
валась через разрушение парадигмы. Более того, она возник­
ла из кризиса, существенным ингредиентом которого была
несовместимость между динамикой Ньютона и некоторыми
позднее сформулированными следствиями флогистонной те­
ории теплоты. Только после того, как флогистонная теория
была отброшена, теория сохранения энергии смогла стать
частью науки*. И только тогда, когда эта теория стала частью
науки и оставалась таковой в течение некоторого времени,
она смогла предстать как теория логически более высокого
уровня, которая не противоречит другим теориям, ей пред­
шествовавшим. Очень трудно усмотреть, как могли бы воз­
никнуть новые теории без этих деструктивных изменений в
убеждениях, касающихся природы. Хотя логическое включе­
ние одной теории в другую остается допустимым вариантом в
отношении между следующими друг за другом научными тео­
риями, с точки зрения исторического исследования это не­
правдоподобно.
Столетие назад, я думаю, можно было бы на этом и оста­
новиться в рассмотрении вопроса о необходимости револю­
ций. Но в настоящее время, к сожалению, этого делать нельзя,
потому что невозможно отстоять развитую выше точку зре­
ния на предмет, если принять наиболее распространенную
сегодня интерпретацию природы и функций научной теории.
Эта интерпретация, тесно связанная с ранним логическим по­
зитивизмом и не отброшенная полностью его последователя­
ми, обычно ограничивает уровень и значение принятой тео­
рии так, чтобы последняя не имела возможности вступать в
противоречие с предшествующей теорией, которая давала
предписания относительно тех же самых явлений природы.
Наиболее известным и ярким примером, связанным со столь
ограниченным пониманием научной теории, является анализ
* S.P.Thompson. Life of William Thomson Baron Kelvin of Largs.
London, 1910, I, p. 266-281.
136


отношения между современной динамикой Эйнштейна и ста­
рыми уравнениями динамики, которые вытекали из «Начал»
Ньютона. С точки зрения настоящей работы эти две теории
совершенно несовместимы в том же смысле, в каком была
показана несовместимость астрономии Коперника и Птоле­
мея: теория Эйнштейна может быть принята только в случае
признания того, что теория Ньютона ошибочна. Но сегодня
приверженцы этой точки зрения остаются в меньшинстве*.
Поэтому мы должны рассмотреть наиболее распространен­
ные возражения против нее.
Суть этих возражений может быть сведена к следующему.
Релятивистская динамика не может показать, что динамика
Ньютона ошибочна, ибо динамика Ньютона все еще успешно
используется большинством инженеров и, в некоторых при­
ложениях, многими физиками. Кроме того, правильность этого
использования старой теории может быть показана той са­
мой теорией, которая в других приложениях заменила ее.
Теория Эйнштейна может быть использована для того, чтобы
показать, что предсказания, получаемые с помощью урав­
нений Ньютона, должны быть настолько надежными, на­
сколько позволяют наши измерительные средства во всех
приложениях, которые удовлетворяют небольшому числу ог­
раничительных условий.
Например, если теория Ньютона обеспечивает хорошее
приближенное решение, то относительные скорости рассмат­
риваемых тел должны быть несравненно меньше, чем ско­
рость света. В соответствии с этими условиями и некоторыми
другими теория Ньютона представляется следствием из тео­
рии Эйнштейна, ее частным случаем.
Однако, продолжают рассуждать сторонники этой точки
зрения, ни одна теория никак не может противоречить ни
одному из своих частных случаев. Если эйнштейновская на­
ука показывает ошибочность динамики Ньютона, то это только
потому, что некоторые ньютонианцы были столь опрометчи­
вы, что заявляли, будто теория Ньютона дает совершенно точ­
ные результаты и применима к очень большим относитель-
* См., например, заметки П.П .Винера в: «Philosophy of Science»,
XXV, 1958, p. 298.
137


ным скоростям. Так как они не смогли представить что-либо
в защиту таких заявлений, то, делая их, они совершали изме­
ну требованиям науки. В той мере, в какой теория Ньютона
была всегда подлинно научной теорией, опирающейся на обо­
снованные данные, она все еще остается таковой. Эйнштейн
мог показать ошибочность только экстравагантных теорети­
ческих претензий — претензий, которые никогда не были соб­
ственно элементами науки. Очищенная от этих чисто челове­
ческих экстравагантностей, ньютоновская теория никогда не
могла быть оспорена и не будет оспариваться в дальнейшем.
Подобной аргументации вполне достаточно, чтобы сде­
лать любую теорию, когда-либо используемую значительной
группой компетентных ученых, невосприимчивой против
любых нападок. Например, подвергшаяся злословию теория
флогистона внесла упорядоченность в большой ряд физиче­
ских и химических явлений. Она объяснила, почему тела го­
рят (потому, что они богаты флогистоном) и почему металлы
имеют намного больше общих друг с другом свойств, нежели
их руды (металлы полностью состоят из различных элемен­
тарных земель, соединенных с флогистоном, а поскольку фло­
гистон содержится во всех металлах, постольку он создает
общность свойств). Кроме того, теория флогистона объясни­
ла ряд реакций получения кислоты при окислении веществ,
подобных углероду и сере. Она также объяснила уменьшение
объема, когда окисление происходило в ограниченном объ­
еме воздуха, — флогистон высвобождался при нагревании,
которое «портит» упругость воздуха, абсорбирующего флоги­
стон, точно так же, как огонь «портит» упругость стальной
пружины*. Если бы перечисленные факты были единствен­
ными явлениями, которыми теоретики флогистона ограни­
чивали свою теорию, то последняя никогда не могла быть
подвергнута сомнению. Подобное обоснование подойдет и для
любой другой теории, которая когда-либо успешно применя­
лась к какому-нибудь ряду явлений вообще.
* J.B . Conant. Overthrow of the Phlogiston Theory. Cambridge,
1950, p. 13-16; J.R. Partington. A Short History of Chemistry, 2d ed.
London, 1951, p. 85-88 . Наиболее полное и систематическое из­
ложение теории флогистона представлено в: Н. Metzger. Newton,
Stahl, Bocrhaave ct la doctrine chimique. Paris, 1930. Part II.
138


Но, чтобы сохранять теории таким образом, нужно огра­
ничить область их применения теми явлениями и такой точ­
ностью наблюдения, с которой уже имеющиеся эксперимен­
ты имеют дело*. Если возникает искушение сделать еще дальше
хотя бы один шаг (а его вряд ли можно избежать, коль скоро
первый шаг уже сделан), то такое ограничение запрещает уче­
ному говорить в «научном» плане о любых явлениях, еще не
наблюдавшихся. Даже в современных формах ограничение не
позволяет ученому в своем исследовании полагаться на тео­
рию, когда это исследование раскрывает новую область или
стремится достигнуть степени точности, беспрецедентной для
предшествующего применения теории. Такие запреты логиче­
ски исключить невозможно. Но в результате их принятия долж­
но быть прекращено исследование, двигающее науку дальше.
В сущности, этот вопрос до настоящего времени был тав­
тологичен. Без предписаний парадигмы не может быть ника­
кой нормальной науки. Больше того, предписание должно
простираться на такие области и уровни точности, для кото­
рых нет полного прецедента. Если это не так, то парадигма не
сможет предложить ни одной головоломки, которая до сих
пор не была решена. Кроме того, не только нормальная наука
зависит от предписаний, исходящих от парадигмы. Если тео­
рия ограничивает ученого только существующими приложе­
ниями, тогда не может быть никаких неожиданностей, ано­
малий или кризисов. Однако они являются вехами, которые
указывают путь к экстраординарной науке. Если позитивист­
ские ограничения, накладываемые на правомерные приложе­
ния теории, рассматривать буквально, то механизм, который
подсказывает научному сообществу, какие проблемы могут
привести к фундаментальным изменениям, должен прекра­
тить действие. А если это случится, сообщество неминуемо
вернется к состоянию, во многом сходному с допарадигмаль-
ным, когда все его члены будут заниматься наукой, но сово­
купный результат их усилий едва ли будет иметь сходство с
наукой вообще. Стоит ли удивляться тому, что значительные
* Сравните выводы, полученные с помощью совершенно иного
типа анализа: R.B. Braithwaite. Scientific Explanation. Cambridge,
1953, p. 50-87, особенно стр. 76.
139


научные успехи достигаются лишь ценой принятия предпи­
сания, которое отнюдь не является непогрешимым?
Еще более важно то, что в аргументации позитивистов
есть логический пробел, который немедленно возвращает нас
к вопросу о природе революционного изменения в науке. Мож­
но ли в самом деле динамику Ньютона вывести из релятивист­
ской динамики? На что похоже такое выведение? Представим
ряд предложений Еп Е2, ..., Ея, которые воплощают в себе
законы теории относительности. Эти предложения содержат
переменные и параметры, отображающие пространственные
координаты, время, массу покоя и т.д. Из них с помощью
аппарата логики и математики дедуцируется еще один ряд
предложений, включая некоторые предложения, которые мо­
гут быть проверены наблюдением. Чтобы доказать адекват­
ность ньютоновской механики как частного случая, мы дол­
жны присоединить к предложениям Е. дополнительные
предложения типа (v/c)
2
«l, ограничив тем самым область
переменных и параметров. Этот расширенный ряд предложе­
ний преобразуется затем так, чтобы получить новую серию
Nп N7, ..., Nm, которые тождественны по форме с ньютонов­
скими законами движения, законом тяготения и т. д. Очевидно,
что ньютоновская динамика выводится из динамики Эйнштейна
при соблюдении нескольких ограничивающих условий.
Тем не менее такое выведение представляет собой пере­
держку, по крайней мере в следующем. Хотя предложения N
являются специальным случаем законов релятивистской ме­
ханики, все же они не являются законами Ньютона. Или по
крайней мере они не являются таковыми, если не интерпре­
тируются заново способом, который стал возможным после
работ Эйнштейна. Переменные и параметры, которые в се­
рии предложений £., представляющей теорию Эйнштейна, обо­
значают пространственные координаты, время, массу и т. д.,
все также содержатся в N, но они все-таки представляют эйн­
штейновское пространство, массу и время. Однако физиче­
ское содержание эйнштейновских понятий никоим образом
не тождественно со значением ньютоновских понятий, хотя и
называются они одинаково. (Ньютоновская масса сохраняет­
ся, эйнштейновская может превращаться в энергию. Только
140


при низких относительных скоростях обе величины могут быть
измерены одним и тем же способом, но даже тогда они не
могут быть представлены одинаково.) Если мы не изменим
определения переменных в N., то предложения, которые мы
вывели, не являются ньютоновскими. Если мы изменим их,
то мы не сможем, строго говоря, сказать, что вывели законы
Ньютона, по крайней мере в любом общепринятом в настоя­
щее время смысле понятия выведения. Конечно, приведен­
ная выше аргументация объясняет, почему законы Ньютона
казались пригодными для работы. Она объясняет, допустим,
поведение водителя автомашины, который поступал так, как
если бы он находился в ньютоновском мире. Аргументация
аналогичного типа использовалась для того, чтобы обосно­
вать преподавание геоцентрической астрономии топографам.
Но аргументация не доказывает того, на что она была нацеле­
на. Иными словами, она не доказывает, что законы Ньютона
являются предельным случаем эйнштейновских. Ибо при пе­
реходе к пределу изменяются не только формы законов. Од­
новременно мы должны изменить фундаментальные струк­
турные элементы, из которых состоит универсум и которые к
нему применяются.
Необходимость изменить значение установленных и об­
щеизвестных понятий — основа революционного воздействия
теории Эйнштейна. Хотя это изменение более тонкое, неже­
ли переход от геоцентризма к гелиоцентризму, от флогис­
тона к кислороду или от корпускул к волнам, полученное в
результате его концептуальное преобразование имеет не ме­
нее решающее значение для разрушения ранее установлен­
ной парадигмы. Мы даже можем увидеть в концептуальном
преобразовании прототип революционной переориентации в
науках. Именно потому, что такое преобразование не вклю­
чает введения дополнительных объектов или понятий, пере­
ход от ньютоновской к эйнштейновской механике иллюстри­
рует с полной ясностью научную революцию как смену
понятийной сетки, через которую ученые рассматривали мир.
Этих замечаний будет достаточно, чтобы доказать тезис,
который в ином философском климате мог бы быть принят
без доказательств. По крайней мере для ученых большинство
очевидных различий между отбрасываемой научной теорией
141


и ее преемницей вполне реально. Хотя устаревшую теорию
всегда можно рассматривать как частный случай ее современ­
ного преемника, она должна быть преобразована дд я этой цели.
Преобразование же является тем, что может осуществляться с
использованием преимуществ ретроспективной оценки — от­
четливо выраженного применения более современной теории.
Кроме того, даже если это преобразование было задумано для
интерпретации старой теории, результатом его применения
должна быть теория, ограниченная до такой степени, что она
может только переформулировать то, что уже известно. Вслед­
ствие своей экономичности эта переформулировка теории по­
лезна, но она не может быть достаточной для того, чтобы
направлять исследование.
Примем, таким образом, теперь без доказательства, что
различия между следующими друг за другом парадигмами не­
обходимы и принципиальны. Можем ли мы затем сказать бо­
лее точно, каковы эти различия? Их наиболее очевидный тип
уже неоднократно иллюстрирован выше. Следующие друг за
другом парадигмы по-разному характеризуют элементы уни­
версума и поведение этих элементов. Иными словами, их от­
личие касается таких вопросов, как существование внутри­
атомных частиц, материальность света, сохранение теплоты
или энергии. Эти различия являются субстанциональными раз­
личиями между последовательными парадигмами, и они не
требуют дальнейшей иллюстрации. Но парадигмы отличают­
ся более чем содержанием, ибо они направлены не только на
природу, но выражают также и особенности науки, которая
создала их. Они являются источником методов, проблемных
ситуаций и стандартов решения, принятых неким развитым
научным сообществом в данное время. В результате восприя­
тие новой парадигмы часто вынуждает к переопределению ос­
нов соответствующей науки. Некоторые старые проблемы мо­
гут быть переданы в ведение другой науки или объявлены
совершенно «ненаучными». Другие проблемы, которые были
прежде несущественными или тривиальными, могут с помо­
щью новой парадигмы сами стать прототипами значительных
научных достижений. И поскольку меняются проблемы, по­
стольку обычно изменяется и стандарт, который отличает дей­
ствительное научное решение от чисто метафизических спе-
142


куляций, игры слов или математических забав. Традиция нор­
мальной науки, которая возникает после научной революции,
не только несовместима, но часто фактически и несоизмери­
ма с традицией, существовавшей до нее.
Влияние работы Ньютона на традиции нормальной науч­
ной практики XVII века служит ярким примером этих более
тонких последствий смены парадигмы. Еще до рождения Нью­
тона «новая наука» столетия достигла успеха, отбросив нако­
нец аристотелевские и схоластические объяснения, которые
сводились к сущностям материальных тел. На рассуждение о
камне, который упал потому, что его «природа» движет его по
направлению к центру Вселенной, стали смотреть лишь как
на тавтологичную игру слов. Такой критики раньше не на­
блюдалось. С этого времени весь поток сенсорных восприя­
тий, включая восприятие цвета, вкуса и даже веса, объяснял­
ся в терминах протяженности, формы, места и движения
мельчайших частиц, составляющих основу материи. Припи­
сывание других качеств элементарным атомам не обошлось
без неких таинственных понятий и поэтому лежало вне гра­
ниц науки. Мольер точно ухватил новое веяние, когда осмеял
доктора, который объяснял наркотическое действие опиума,
приписывая ему усыпляющую силу. В течение последней по­
ловины XVII века многие ученые предпочитали говорить, что
сферическая форма частиц опиума дает им возможность ус­
покаивать нервы, по которым они распространяются*.
На предыдущей стадии развития науки объяснение на ос­
нове скрытых качеств было составной частью продуктивной
научной работы. Тем не менее новые требования к механико-
корпускулярному объяснению в XVII веке оказались очень
плодотворными для ряда наук, избавив их от проблем, кото­
рые не поддавались общезначимому решению, и предложив
взамен другие. Например, в динамике три закона движения
Ньютона в меньшей степени являлись продуктом новых экс­
периментов, чем попыткой заново интерпретировать хорошо
известные наблюдения на основе движения и взаимодействия
первичных нейтральных корпускул. Рассмотрим только одну
* О корпускуляризме вообще см.: М. Boas. The Establishment of
the Mechanical Philosophy. — «Osiris», X, 1952, p. 412 -541. О воздей­
ствии формы частиц на вкусовые ощущения см.: ibid., p. 483.
143


конкретную иллюстрацию. Так как нейтральные корпускулы
могли действовать друг на друга только посредством контак­
та, механико-корпускулярная точка зрения на природу на­
правляла стремление ученых к совершенно новому предмету
исследования — к изменению скорости и направления дви­
жения частиц при столкновении. Декарт поставил проблему
и дал ее первое предположительное решение. Гюйгенс, Рен и
Уоллис расширили ее еще больше, частью посредством экс­
периментирования, сталкивая качающиеся грузы, но большей
частью посредством использования ранее хорошо известных
характеристик движения при решении новой проблемы. А
Ньютон обобщил их результаты в законах движения. Равен­
ство «действия» и «противодействия» в третьем законе явля­
ется результатом изменения количества движения, наблюда­
ющегося при столкновении двух тел. То же самое изменение
движения предполагает определение динамической силы,
скрыто входящее во второй закон. В этом случае, как и во
многих других, в XVII веке корпускулярная парадигма поро­
дила и новую проблему и в значительной мере решение ее*.
Однако, хотя работа Ньютона была большей частью на­
правлена на решение проблем и воплощала стандарты, кото­
рые вытекали из механико-корпускулярной точки зрения на
мир, воздействие парадигмы, возникшей из его работы, ска­
залось в дальнейшем в частично деструктивном изменении
проблем и стандартов, принятых в науке того времени. Тяго­
тение, интерпретируемое как внутреннее стремление к взаи­
модействию между каждой парой частиц материи, было скры­
тым качеством в том же самом смысле, как и схоластическое
понятие «побуждение к падению». Поэтому, пока стандарты
корпускуляризма оставались в силе, поиски механического
объяснения тяготения были одной из наиболее животрепе­
щущих проблем для тех, кто принимал «Начала» в качестве
парадигмы. Ньютон, а также многие из его последователей в
XVIII веке уделяли много внимания этой проблеме. Един­
ственное очевидное решение состояло в том, чтобы отверг­
нуть теорию Ньютона в силу ее неспособности объяснить тяго-
* R. Dugas. La mecanique au XVIIе
siecle, Neuchatel, 1954, p. 177—
185, 284-298, 345-356.
144


тение; эта возможность широко принималась за истину, и все
же ни та, ни другая точка зрения в конечном счете не побеж­
дала. Не будучи в состоянии ни заниматься практикой науч­
ной работы без «Начал», ни подчинить эту работу корпуску­
лярным стандартам XVII века, ученые постепенно приходили
к воззрению, что тяготение является действительно некоей
внутренней силой природы. К середине XVIII века такое ис­
толкование было распространено почти повсеместно, а ре­
зультатом явилось подлинное возрождение схоластической
концепции (что не равносильно регрессу). Внутренне прису­
щие вещам силы притяжения и отталкивания присоедини­
лись к протяженности, форме, месту и движению как к физи­
чески несводимым первичным свойствам материи*.
В результате изменение в стандартах и проблемных обла­
стях физической науки оказалось опять-таки закономерным.
Например, к 40-м годам XVIII века исследователи электри­
ческих явлений могли говорить о притягивающем «свойстве»
электрического флюида, не вызывая насмешек, которых удо­
стоился мольеровский доктор столетие назад. И постепенно
электрические явления все больше обнаруживали закономер­
ности, отличные от тех, которые в них видели исследователи,
рассматривавшие их как эффекты механического испарения
(effluvium), которое могло осуществляться только посредством
контакта. В частности, когда электрическое действие на рас­
стоянии сделалось предметом непосредственного изучения,
то феномен, который сейчас мы характеризуем как электри­
зацию через индукцию, смог быть признан в качестве одного
из его следствий. Ранее, когда явление, рассматривалось в об­
щем виде, оно приписывалось непосредственному воздействию
«электрических» атмосфер или утечке, неминуемой в любой
электрической лаборатории. Новый взгляд на индукционное
воздействие являлся в свою очередь ключом к анализу Фран­
клином эффекта лейденской банки и, таким образом, к воз­
никновению новой ньютоновской парадигмы для электриче­
ства. Динамика и электричество не были единственными
научными областями, испытавшими влияние поиска сил, внут-
* I.B .Cohen. Franklin and Newton: An Inquiry into Speculative
Newtonian Experimental Science and Franklin's Work in Electricity as
an Example Thereof. Philadelphia, 1956, chaps. VI-VII.
• О Структура научных революций
145


ренне присущих материи. Большая часть литературы по хи­
мическому сродству и рядам замещения в XIX веке также ве­
дет свое происхождение от этого супермеханического аспекта
ньютонианства. Химики, которые верили в эти дифферен­
цированные силы притяжения между различными химически­
ми веществами, ставили эксперименты, которые ранее трудно
было представить, и изыскивали новые виды реакций. Без опыт­
ных данных и химических понятий, полученных в результате
этих исследований, более поздние работы Лавуазье и в особен­
ности Дальтона были бы непонятны*. Изменения в стандартах,
которые определяют проблемы, понятия и объяснения, могут
преобразовать науку. В следующем разделе я попытаюсь даже
рассмотреть, в каком смысле они преобразуют мир.
Другие примеры таких несубстанциональных различий
между следующими друг за другом парадигмами могут быть
взяты из истории любой науки почти в любой период ее раз­
вития. В данный момент ограничимся лишь двумя другими и
достаточно краткими иллюстрациями. Прежде чем произош­
ла революция в химии, одна из широко распространенных
задач этой науки состояла в объяснении свойств химических
веществ и изменений, которые эти свойства претерпевают в
реакции.тС помощью небольшого числа элементарных «пер­
вопричин» — среди которых был и флогистон — химик дол­
жен был объяснить, почему одни вещества обладают свой­
ствами кислоты, другие — свойствами металла, третьи —
свойствами возгораемости и тому подобное. В этом направ­
лении был достигнут заметный успех. Мы уже указывали, что
флогистонная теория объясняла, почему металлы так сходны
между собой, и можно представить подобную аргументацию
для кислот. Реформа Лавуазье, однако, окончательно отбро­
сила химические «первопричины» и таким образом лишила
химию некоторой реальной и потенциальной объяснитель­
ной силы. Чтобы компенсировать эту утрату, требовались из­
менения в стандартах. В течение большей части XIX века не­
удачи в объяснении свойств соединений не могли умалить
достоинства ни одной химической теории**.
* Об электричестве см.: ibid., chaps. VIII—IX. О химии см.:
Metzgcr. Op. cit., part. I .
** E. Mcyerson. Identity and Reality. New York, 1930, chap. X.
146


Или другой пример. Дж. Максвелл разделял с другими сто­
ронниками волновой теории света XIX века убеждение, что све­
товые волны должны распространяться через материальный эфир.
Выявление механической сферы распространения волн было
обычной проблемой для многих одаренных современников Мак­
свелла. Однако его собственная электромагнитная теория света
не принимала в расчет никакую среду, необходимую для рас­
пространения световых волн, и эта теория ясно показала, что
такую среду труднее учесть, чем казалось ранее. Первоначально
теория Максвелла в силу указанных причин отвергалась многи­
ми учеными. Но, подобно учению Ньютона, оказалось, что без
теории Максвелла трудно обойтись, и, когда она достигла стату­
са парадигмы, отношение к ней со стороны научного сообще­
ства изменилось. Убеждение Максвелла в существовании меха­
нического эфира становилось в первые десятилетия XX века все
более и более похожим на чисто формальное признание (хотя
оно было вполне искренним), и поэтому попытки выявить эфир­
ную среду были преданы забвению. Ученые больше не думали,
что ненаучно говорить об электричестве как о «вытеснении», не
указывая на то, что «вытесняется». В результате опять возник
новый ряд проблем и стандартов, который в конце концов дол­
жен был привести к появлению теории относительности*.
Такие характерные изменения в представлениях научного
сообщества о его основных проблемах и стандартах меньше
значили бы для идей данной работы, если бы можно было
предположить, что они всегда возникают при переходе от бо­
лее низкого методологического типа к некоторому более вы­
сокому. В этом случае их последствия также казались бы ку­
мулятивными. Неудивительно, что некоторые историки
утверждали, что история науки отмечена непрерывным воз­
растанием зрелости и совершенствованием человеческого по­
нятия о природе науки**. Однако случаи кумулятивного разви-
* Е.Т . Whittaker. A History of the Theories of Aether and Electricity, II.
London, 1953, p. 28-30.
** В качестве блестящей и вполне современной попытки втис­
нуть развитие науки в это прокрустово ложе можно рекомендо­
вать: С.С . Gillispie. The Edge of Objectivity: An Essay in the History
of Scientific Ideas. Princeton, 1960.
10*
147


тия научных проблем и стандартов встречаются даже реже,
нежели примеры кумулятивного развития теорий. Попытки
объяснить тяготение, хотя они и были полностью прекраще­
ны большинством ученых XVIII века, не были направлены на
решение внутренне неправомерных проблем. Возражения в
отношении внутренних таинственных сил не были ни соб­
ственно антинаучными, ни метафизическими в некотором
уничижительном смысле слова. Нет никаких внешних критери­
ев, на которые могли бы опереться такие возражения. То, что
произошло, не было ни отбрасыванием, ни развитием стандар­
тов, а просто изменением, продиктованным принятием новой
парадигмы. Кроме того, это изменение в какой-то момент вре­
мени приостанавливалось, затем опять возобновлялось. В XX
веке Эйнштейн добился успеха в объяснении гравитационно­
го притяжения, и это объяснение вернуло науку к ряду кано­
нов и проблем, которые в этом частном аспекте более похожи
на проблемы и каноны предшественников Ньютона, нежели
его последователей. Или другой пример. Развитие квантовой
механики отвергло методологические запреты, которые заро­
дились в ходе революции в химии. В настоящее время хими­
ки стремятся, и с большим успехом, объяснить цвет, агрегат­
ное состояние и другие свойства веществ, используемых и
создаваемых в их лабораториях. Возможно, что в настоящее
время подобное преобразование происходит и в разработке
теории электромагнетизма. Пространство в современной фи­
зике не является инертным и однородным субстратом, ис­
пользовавшимся и в теории Ньютона, и в теории Максвелла;
некоторые из его новых свойств подобны свойствам, некогда
приписываемым эфиру; и со временем мы можем узнать, что
представляет собой перемещение электричества.
Перенося акцент с познавательной на нормативную функ­
цию парадигмы, предшествующие примеры расширяют наше
понимание способов, которыми парадигма определяет форму
научной жизни. Ранее мы главным образом рассматривали
роль парадигмы в качестве средства выражения и распростра­
нения научной теории. В этой роли ее функция состоит в
том, чтобы сообщать ученому, какие сущности есть в приро­
де, а какие отсутствуют, и указывать, в каких формах они
148


проявляются. Информация такого рода позволяет составить
план, детали которого освещаются зрелым научным исследо­
ванием. А так как природа слишком сложна и разнообразна,
чтобы можно было исследовать ее вслепую, то план для дли­
тельного развития науки так же существен, как наблюдение и
эксперимент. Через теории, которые они воплощают, пара­
дигмы выступают важнейшим моментом научной деятельно­
сти. Они определяют научное исследование также и в других
аспектах — вот в чем теперь суть дела. В частности, только
что приведенные нами примеры показывают, что парадигмы
дают ученым не только план деятельности, но также указыва­
ют и некоторые направления, существенные для реализации
плана. Осваивая парадигму, ученый овладевает сразу теори­
ей, методами и стандартами, которые обычно самым тесней­
шим образом переплетаются между собой. Поэтому, когда па­
радигма изменяется, обычно происходят значительные
изменения в критериях, определяющих правильность как вы­
бора проблем, так и предлагаемых решений.
Это наблюдение возвращает нас к пункту, с которого на­
чинался этот раздел, поскольку дает нам первое четкое указа­
ние, почему выбор между конкурирующими парадигмами по­
стоянно порождает вопросы, которые невозможно разрешить
с помощью критериев нормальной науки. В той же степени
(столь же значительной, сколько и неполной), в какой две
научные школы несогласны друг с другом относительно того,
что есть проблема и каково ее решение, они неизбежно будут
стремиться переубедить друг друга, когда станут обсуждать
относительные достоинства соответствующих парадигм. В ар­
гументациях, которые постоянно порождаются такими дис­
куссиями и которые содержат в некотором смысле логиче­
ский круг, выясняется, что каждая парадигма более или менее
удовлетворяет критериям, которые она определяет сама, но
не удовлетворяет некоторым критериям, определяемым ее про­
тивниками. Есть и другие причины неполноты логического
контакта, который постоянно характеризует обсуждение па­
радигм. Например, так как ни одна парадигма никогда не
решает всех проблем, которые она определяет, и поскольку
ни одна из двух парадигм не оставляет нерешенными одни и
те же проблемы, постольку обсуждение парадигмы всегда
149


включает вопрос: какие проблемы более важны для решения?
Наподобие сходного вопроса относительно конкурирующих
стандартов, этот вопрос о ценностях может получить ответ
только на основе критерия, который лежит всецело вне сфе­
ры нормальной науки, и именно это обращение к внешним
критериям с большой очевидностью делает обсуждение пара­
дигм революционным. Однако на карту ставится даже нечто
более фундаментальное, чем стандарты и оценки. До сих пор
я рассматривал только вопрос о существенном значении па­
радигм для науки. Сейчас я намереваюсь выявить смысл, в
котором они оказываются точно так же существенными для
самой природы.


X
РЕВОЛЮЦИИ КАК ИЗМЕНЕНИЕ ВЗГЛЯДА НА МИР
Рассматривая результаты прошлых исследований с пози­
ций современной историографии, историк науки может под­
даться искушению и сказать, что, когда парадигмы меняют­
ся, вместе с ними меняется сам мир. Увлекаемые новой
парадигмой ученые получают новые средства исследования и
изучают новые области. Но важнее всего то, что в период
революций ученые видят новое и получают иные результаты
даже в тех случаях, когда используют обычные инструменты в
областях, которые они исследовали до этого. Это выглядит
так, как если бы профессиональное сообщество было пере­
несено в один момент на другую планету, где многие объекты
им незнакомы, да и знакомые объекты видны в ином свете.
Конечно, в действительности все не так: нет никакого пе­
реселения в географическом смысле; вне стен лаборатории
повседневная жизнь идет своим чередом. Тем не менее из­
менение в парадигме вынуждает ученых видеть мир их иссле­
довательских проблем в ином свете. Поскольку они видят этот
мир не иначе, как через призму своих воззрений и дел, по­
стольку у нас может возникнуть желание сказать, что после
революции ученые имеют дело с иным миром.
Элементарные прототипы для этих преобразований мира
ученых убедительно представляют известные демонстрации с
переключением зрительного гештальта. То, что казалось уче­
ному уткой до революции, после революции оказывалось кро­
ликом. Тот, кто сперва видел наружную стенку коробки, гля­
дя на нее сверху, позднее видел ее внутреннюю сторону, если
смотрел снизу. Трансформации, подобные этим, хотя обычно
и более постепенные и почти необратимые, всегда сопровож­
дают научное образование. Взглянув на контурную карту, сту­
дент видит линии на бумаге, картограф — картину местности.
151


Посмотрев на фотографию, сделанную в пузырьковой каме­
ре, студент видит перепутанные и ломаные линии, физик —
снимок известных внутриядерных процессов. Только после
ряда таких трансформаций видения студент становится «жи­
телем» научного мира, видит то, что видит ученый, и реаги­
рует на это так, как реагирует ученый. Однако мир, в кото­
рый студент затем входит, не представляет собой мира,
застывшего раз и навсегда. Этому препятствует сама природа
окружающей среды, с одной стороны, и науки — с другой.
Скорее он детерминирован одновременно и окружающей сре­
дой, и соответствующей традицией нормальной науки, сле­
довать которой студент научился в процессе образования. По­
этому во время революции, когда начинает изменяться
нормальная научная традиция, ученый должен научиться за­
ново воспринимать окружающий мир — в некоторых хорошо
известных ситуациях он должен научиться видеть новый геш-
тальт. Только после этого мир его исследования будет казать­
ся в отдельных случаях несовместимым с миром, в котором
он «жил» до сих пор. Это составляет вторую причину, в силу
которой школы, исповедующие различные парадигмы, всегда
действуют как бы наперекор друг другу.
Конечно, в своих наиболее обычных формах гештальт-
эксперименты иллюстрируют только природу перцептивных
преобразований. Они ничего не говорят нам о роли парадигм
или роли ранее приобретенного опыта в процессе восприя­
тия. По этому вопросу есть обширная психологическая лите­
ратура, большая часть которой берет начало с первых иссле­
дований Ганноверского института. Испытуемый, которому
надевают очки, снабженные линзами, переворачивающими
изображение, первоначально видит внешний мир переверну­
тым «вверх дном». Сначала его аппарат восприятия функцио­
нирует так, как он был приспособлен функционировать без
очков, и в результате происходит полная дезориентация, ост­
рый кризис личности. Но после того как субъект начинает
привыкать рассматривать свой новый мир, вся его визуаль­
ная сфера преобразуется заново, обычно после промежуточ­
ного периода, когда она пребывает просто в состоянии бес­
порядка. С этого времени объекты снова видятся такими,
какими они были до того, как были надеты очки. Ассимиля-
152


ция поля зрения, бывшего ранее аномальным, воздействова­
ла на поле зрения и изменила его*. Как в прямом, так и в
переносном смысле слова можно сказать, что человек, при­
выкший к перевернутому изображению, испытывает револю­
ционное преобразование видения.
Испытуемые в опыте с аномальными игральными карта­
ми, рассмотренном в VI разделе, переживают совершенно ана­
логичную трансформацию. Пока испытуемые не поймут бла­
годаря более длительной экспозиции, что существуют и
аномальные карты, они воспринимают только те типы карт,
которые позволяет им распознавать ранее полученный опыт.
Однако как только опыт давал им необходимые дополнитель­
ные категории, они приобретали способность замечать все
аномальные карты при первой же проверке, достаточно про­
должительной, чтобы идентификация оказалась возможной.
Другие эксперименты показывают, что восприятие размера,
цвета и тому подобных свойств объектов, обнаруживаемых в
эксперименте, также изменяется под влиянием предшеству­
ющего опыта и обучения испытуемого**. Обзор богатой экс­
периментальной литературы, из которой взяты эти примеры,
наводит на мысль, что предпосылкой самого восприятия яв­
ляется некоторый стереотип, напоминающий парадигму. То,
что человек видит, зависит от того, на что он смотрит, и от
того, что его научил видеть предварительный визуально-кон ­
цептуальный опыт. При отсутствии такого навыка может быть,
говоря словами Уильяма Джемса, только «форменная меша­
нина».
В последние годы те, кто интересовался историей науки,
считали эксперименты, вроде описанных нами выше, исклю­
чительно важными. В частности, Н. Хансон использовал геш-
* Оригинальные эксперименты были осуществлены Дж.М .
Стрэттоном: G.M . Stratton. Vision without Inversion of the Retinal
Image. -
«Psychological Review», IV, 1897, p. 341-360, 463-481.
Более современное рассмотрение дано X. А . Карром: Н. А. Сагг.
An Introduction to Space Perception. New York, 1935, p. 18-57.
** См., например: А.Н. Hastorf. The Influence of Suggestion on
the Relationship between Stimulus Size and Perceived Distance. —
«Journal of Psychology», XXIX, 1950, p. 195-217; J. S. Burner, L. Postman,
and J. Rodrigues. Expectations and the Perception of Color. —«American
Journal of Psychology», LXIV, 1951, p. 216-227.
153


тальт-эксперименты для исследования некоторых следствий,
к которым приводят научные убеждения, подобные тем, ко­
торые я здесь затронул*. Другие авторы неоднократно отме­
чали, что история науки могла быть изложена лучше и быть
более осмысленной, если бы можно было допустить, что уче­
ные время от времени испытывали сдвиги в восприятии, по­
добные описанным выше. Однако, хотя психологические эк­
сперименты и заставляют задуматься, они не могут быть по
своей природе более чем экспериментами. Они действитель­
но раскрывают характеристики восприятия, которые могли
быть центральными в развитии науки, но они не показыва­
ют, что точное и контролируемое наблюдение, выполняемое
ученым-исследователем, вообще включает в себя эти характе­
ристики. Кроме того, сама природа таких экспериментов де­
лает любую непосредственную демонстрацию этой проблемы
невозможной. Если исторический пример призван показать,
что психологические эксперименты вносят свой вклад в объяс­
нение развития науки, то мы должны сначала отметить те
виды доказательств, которые мы можем и которые не можем
ожидать от истории.
Человек, участвующий в гештальт-экспериментах, знает,
что его восприятие деформировано, потому что он может не­
однократно производить сдвиги восприятия в ту или другую
сторону, пока он держит в руках одну и ту же книгу или газет­
ный лист. Понимая, что ничто в окружающей обстановке не
изменяется, он направляет свое внимание в основном не на
изображение (утки или кролика), а на линии на бумаге, кото­
рую он разглядывает. В конце концов он может даже научиться
видеть эти линии, не видя ни той, ни другой фигуры, и затем
он может сказать (чего он не мог с полным основанием сде­
лать раньше), что он видит именно линии, но видит их при
этом то как утку, то как кролика. Точно так же испытуемый в
опыте с аномальными картами знает (или, более точно, мо­
жет быть убежден), что его восприятие должно быть дефор­
мировано, потому что внешний авторитет экспериментатора
убеждает его, что независимо от того, что он увидел, он все
время смотрел на черную пятерку червей. В обоих этих случа-
* N.R . Hanson. Patterns of Discovery. Cambridge, 1958, chap. I .
154


ях, как и во всех подобных психологических экспериментах,
эффективность демонстрации зависит от возможностей ана­
лиза таким способом. Если бы не было внешнего стандарта,
по отношению к которому регистрируется переключение ви­
дения, то нельзя было бы и сделать вывода об альтернатив­
ных возможностях восприятия.
Однако в научном исследовании складывается прямо
противоположная ситуация. Ученый может полагаться толь­
ко на то, что он видит своими глазами или обнаруживает по­
средством инструментов. Если бы был более высокий автори­
тет, обращаясь к которому можно было бы показать наличие
сдвига в видении мира ученым, тогда этот авторитет сам по
себе должен был бы стать источником его данных, а характер
его видения стал бы источником проблем (как характер виде­
ния испытуемого в процессе эксперимента становится источ­
ником проблемы для психолога). Проблемы такого же рода
могли бы возникнуть, если бы ученый мог переключать в ту
или другую сторону свое восприятие, подобно испытуемому в
гештальт-экспериментах. Период, когда свет считался «то вол­
ной, то потоком частиц», был периодом кризиса — перио­
дом, когда в атмосфере научных исследований витало пред­
чувствие какой-то ошибки, и он закончился только с развитием
волновой механики и осознанием того, что свет есть самостоя­
тельная сущность, отличная как от волны, так и от частицы.
Поэтому в науках, когда происходит переключение восприя­
тия, которое сопутствует изменениям парадигм, мы не можем
рассчитывать, что ученые сразу же улавливают эти измене­
ния. Глядя на Луну, ученый, признавший коперниканскую
теорию, не скажет: «Раньше я обычно видел планету, а сейчас
я вижу спутник». Такой оборот речи имел бы смысл, если бы
система Птолемея была бы правильной. Вместо этого уче­
ный, признавший новую астрономию, скажет: «Раньше я счи­
тал Луну (или видел Луну) планетой, но я ошибался». Такой
вид утверждения возвращает нас к последствиям научной ре­
волюции. Если такое высказывание скрывает сдвиг научного
видения или какую-либо другую трансформацию мышления,
имеющую тот же результат, то мы не можем рассчитывать на
непосредственное свидетельство о сдвиге. Скорее мы должны
рассмотреть косвенные данные, изучить деятельность учено-
155


го с новой парадигмой, которая отличается от его прежней
деятельности.
Обратимся к фактам и посмотрим, какие виды трансфор­
мации мира ученого может раскрыть историк, верящий в та­
кие изменения. Открытие Уильямом Гершелем Урана пред­
ставляет собой первый пример, причем такой, который в
значительной степени аналогичен эксперименту с аномаль­
ными картами. По крайней мере в семнадцати случаях между
1690 и 1781 годами ряд астрономов, в том числе несколько
лучших наблюдателей Европы, видели звезду в точках, кото­
рые, как мы теперь полагаем, должен был проходить в соот­
ветствующее время Уран. Один из лучших наблюдателей сре­
ди этой группы астрономов действительно видел звезду четыре
ночи подряд в 1769 году, но не заметил движения, которое
могло бы навести на мысль о другой идентификации. Гер­
шель, когда впервые наблюдал тот же самый объект двенад­
цать лет спустя, использовал улучшенный телескоп своей соб­
ственной конструкции. В результате ему удалось заметить
видимый диаметр диска, по меньшей мере необычный для
звезд. Ввиду этого явного несоответствия он отложил иденти­
фикацию до получения результатов дальнейшего наблюдения.
Это наблюдение обнаружило движение Урана относительно
других звезд, и Гершель поэтому объявил, что он наблюдал
новую комету! Только несколько месяцев спустя, после без­
успешных попыток «втиснуть» наблюдаемое движение в ко-
метную орбиту, Ликселл предположил, что орбита, вероятно,
является планетарной*. Когда это предположение было при­
нято, то в мире профессиональных астрономов стало несколько
меньше звезд, а планет на одну больше. Небесное тело, кото­
рое наблюдалось время от времени на протяжении почти сто­
летия, стало рассматриваться иначе после 1781 года потому,
что, подобно аномальной игральной карте, оно больше не
соответствовало категориям восприятия (звезды или кометы),
которые могла предложить парадигма, доминировавшая ранее.
Однако сдвиг восприятия, который дал астрономам воз­
можность увидеть Уран как планету, вероятно, воздействовал
не только на восприятие этого ранее наблюдавшегося объек-
* P.Doig. A Concise History of Astronomy. London, 1950, p. 115-
116.
156


та. Его последствия были более значительными. Возможно,
хотя это не вполне ясно, небольшое изменение парадигмы,
вызванное Гершелем, помогло подготовить астрономов к бы­
строму открытию после 1801 года множества малых планет,
или астероидов. Из-за того, что астероиды весьма малы, их
изображения в телескопе не дают видимого диска — анома ­
лии, которая ранее насторожила Гершеля. Тем не менее аст­
рономы, подготовленные теперь к обнаружению дополнитель­
ных планет, смогли с помощью обычных инструментов
обнаружить 20 планет в первые 50 лет XIX столетия*. Исто­
рия астрономии располагает многими другими примерами
изменений в научном восприятии, вызванных влиянием на
него парадигмы; некоторые из этих примеров не подлежат
сомнению. Разве можно считать, например, случайностью, что
астрономы на Западе впервые увидели изменение в ранее не­
изменных небесных явлениях в течение полустолетия после
того, как Коперник предложил новую парадигму? Китайцы,
чьи космологические представления не исключали подобных
изменений на небе, зафиксировали появление множества но­
вых звезд на небе в значительно более ранний период. Кроме
того, даже без помощи телескопа китайцы систематически
отмечали появление солнечных пятен за несколько столетий
до того, как их наблюдали Галилей и его современники**.
Обнаружение солнечных пятен и открытие новой звезды не
были единственными примерами изменений в небесных яв­
лениях, которые были признаны в западной астрономии сра­
зу же после создания теории Коперником. Используя тради­
ционные инструменты, иногда такие примитивные, как кусок
нити, астрономы конца XVI века неоднократно открывали,
что кометы странствуют в космическом пространстве, кото­
рое считалось раньше безраздельным владением неизменных
звезд и планет***. Сама легкость и быстрота, с которыми аст­
рономы открывали новые явления, когда наблюдали за ста-
* R. Wolf. Geschichte der Astronomic Manchen, 1877, S. 513-
515, 683-693 . Отметим, в частности, сложность вольфовского
объяснения этих открытий как следствий из закона Боде.
** J. Needham. Science and Civilization in China, HI. Cambridge,
1959, p. 423-429, 434-436.
*** T.S.Kuhn. The Copernican Revolution. Cambridge, Mass., 1957,
p. 206-209.
157


рыми объектами с помощью старых инструментов, вызывают
желание сказать, что после Коперника астрономы стали жить
в ином мире. Во всяком случае, изменения, происшедшие в
их исследованиях, были таковы, как если бы дело обстояло
таким образом.
Предыдущие примеры взяты из астрономии, потому что
сообщения о наблюдениях небесных явлений часто излага­
ются с помощью терминов, относящихся к относительно чи­
стому наблюдению. Только в таких сообщениях мы можем
надеяться найти полный параллелизм между наблюдениями
ученых и наблюдениями над испытуемыми в психологиче­
ских экспериментах. Но мы не обязаны настаивать на такой
полной аналогии; мы многое должны выиграть от ослабления
нашего требования. Если удовлетвориться обычным употреб­
лением слова «видеть», то мы легко сможем осознать, что уже
встречались со многими другими примерами сдвигов в науч­
ном восприятии, которые сопутствуют изменению парадиг­
мы. Такое расширенное употребление терминов «восприятие»
и «видение» вскоре потребует специального обоснования; но
для начала позвольте мне проиллюстрировать их применение
на практике.
Обратим внимание снова на два наших ранее приведен­
ных примера из истории электричества. В течение XVII века,
когда исследование ученых, интересующихся электриче­
скими явлениями, руководствовалось той или иной теори­
ей «истечения», они неоднократно видели, как мелкие час­
тички отскакивали или спадали с наэлектризованных тел,
притягивающих их. По крайней мере в XVII веке наблюдате­
ли утверждали, что они видели это явление; и у нас нет ника­
ких оснований сомневаться в правильности их сообщений о
восприятии больше, чем наших собственных. Используя та­
кую же аппаратуру, что и раньше, современный наблюдатель
мог бы видеть электростатическое отталкивание (а не меха­
ническое или гравитационное воздействие), но исторически
(не считая одного всеми игнорируемого исключения) никто
не видел в этом явлении электростатического отталкивания
как такового до тех пор, пока мощная аппаратура Хауксби не
позволила значительно усилить этот эффект. Отталкивание
после контактной электризации было, однако, лишь одним
158


из многих эффектов отталкивания, которые увидел Хауксби.
Благодаря его исследованиям (до некоторой степени подобно
тому, что имело место при переключении гештальта) оттал­
кивание сразу стало фундаментальным проявлением элект­
ризации, и затем оставалось только объяснить притяжение*.
Электрические явления, наблюдаемые в начале XVIII века,
были и более тонкими и более разнообразными, нежели яв­
ления, которые видел наблюдатель в XVII веке. Или другой
пример. После усвоения парадигмы Франклина исследователи
электрических явлений, наблюдая опыты с лейденской банкой,
увидели нечто отличное от того, что они видели прежде. При­
бор стал конденсатором, для которого не требовшгась ни форма
банки, ни форма стакана. Вместо этого были применены две
проводящие обкладки, одна из которых не была первоначально
частью прибора. Как дискуссии в книгах, так и иллюстрации в
них свидетельствуют, что две металлические пластинки с изоля­
тором между ними послужили прототипом для класса этих при­
боров**. В то же время получили новые описания другие индук­
ционные эффекты, а некоторые вообще наблюдались впервые.
Сдвиги такого рода не ограничиваются областью астро­
номии и электричества. Мы уже отметили некоторые подоб­
ные трансформации восприятия, которые могут быть выведе­
ны из истории химии. Мы говорили, что Лавуазье увидел
кислород там, где Пристли видел дефлогистированный воз­
дух и где другие не видели ничего вообще. Однако, научив­
шись видеть кислород, Лавуазье также должен был изменить
свою точку зрения на многие другие, более известные веще­
ства. Он, например, должен был увидеть руду сложного со­
става там, где Пристли и его современники видели обычную
землю, кроме этих, должны были быть и другие подобные
изменения. Как бы там ни было, в результате открытия кис­
лорода Лавуазье по-иному видел природу. И так как нет дру­
гого выражения для этой гипотетически установленной при­
роды, которую Лавуазье «видел по-иному», мы скажем,
руководствуясь принципом экономии, что после открытия кис­
лорода Лавуазье работал в ином мире.
* D. Roller and D.H .D . Roller. The Development of the Concept
of Electric Charge. Cambridge, Mass., 1954, p. 21 -29.
** См. обсуждение в VII разделе.
159


Я попытаюсь в дальнейшем избежать этого странного обо­
рота речи, но сначала мы рассмотрим дополнительный при­
мер его употребления. Этот пример взят из наиболее извест­
ной части исследования Галилея. Со времени глубокой
древности многие видели, как то или иное тяжелое тело рас­
качивается на веревке или цепочке до тех пор, пока в конце
концов не достигнет состояния покоя. Для последователей
Аристотеля, которые считали, что тяжелое тело движется в
силу своей собственной природы из более высокой точки к
состоянию естественного покоя в более низкую точку, кача­
ющееся тело было просто телом, которое падает, испытывая
сопротивление. Сдерживаемое цепочкой, оно могло достиг­
нуть покоя в своей низкой точке только после колебательно­
го движения в течение значительного интервала времени. С
другой стороны, Галилей, наблюдая за качающимся телом,
увидел маятник как тело, которое почти периодически осу­
ществляет движение снова и снова, и так без конца. Сумев
увидеть это (а этого уже было немало), Галилей наблюдал также
другие свойства маятника и выдвинул многие из наиболее
значительных идей новой динамики, касающейся этих свойств.
Например, наблюдая свойства маятника, Галилей получил свой
единственный важный и серьезный аргумент в пользу неза­
висимости веса и скорости падения, а также аргумент, указы­
вающий на связь между высотой и конечной скоростью дви­
жения по наклонной плоскости*. Все эти явления природы
Галилей видел иначе, чем они представлялись до него.
Почему произошел этот сдвиг восприятия? Конечно, в из­
вестной мере благодаря гениальности самого Галилея. Но за­
метим, что гений не проявился здесь в большей точности или
объективности наблюдения над качающимся телом. С описа­
тельной стороны восприятие Аристотеля было столь же точ­
ным. Когда Галилей сообщил, что период колебания маятни­
ка не зависит от амплитуды, если она не превышает 90°, его
точка зрения на колебания маятника позволила ему заметить
намного больше закономерностей, чем мы можем увидеть в
этой области.** В процессе такого открытия включается ско-
* G. Galilei. Dialogues concerning Two New Sciences. Evanston,
III., 1946, p. 80 -81, 162-166.
** Ibid., p. 91-94, 244.
160


рее использование гением возможностей своего восприятия,
которые помогли осуществить изменение в парадигме сред­
невекового мышления. Галилей получил не такое образова­
ние, как Аристотель. Наоборот, для него было привычным
анализировать движение на основе теории побуждения, бо­
лее поздней средневековой парадигмы, которая полагала, что
непрерывное движение тяжелого тела обусловлено внутрен­
ней силой, вложенной в него творцом, положившим начало
его движению. Жан Буридан и Николай Орезм — схоласты
XIV века, которые дали теории побуждения ее наиболее за­
конченную формулировку, — были первыми, кто разглядел в
колебательных движениях некоторую часть того, что впос­
ледствии увидел в них Галилей. Буридан описывал движение
вибрирующей струны как движение, в котором побудитель­
ная сила возникает в тот момент, когда ударяют по струне;
побудительная сила в дальнейшем расходуется при колеба­
нии струны, преодолевая ее натяжение; натяжение затем вле­
чет струну назад, вызывая возрастание побудительной силы
до тех пор, пока не достигается средняя линия колебаний;
после этого побудительная сила тянет струну в противопо­
ложном направлении; снова и снова возникает натяжение
струны и так далее в симметричном процессе, который может
продолжаться до бесконечности. Позже в том же XIV столе­
тии Орезм схематически представил подобный анализ движе­
ния подвешенного камня, который сейчас можно считать пер­
вым обсуждением проблемы маятника*. Его точка зрения,
очевидно, была очень близка к точке зрения Галилея, кото­
рой последний придерживался, когда впервые начал рассмат­
ривать колебания маятника. По крайней мере у Орезма и точно
так же, почти несомненно, у Галилея это была точка зрения,
которая обеспечила возможность перехода от исходной арис­
тотелевской к схоластической парадигме побуждения к дви­
жению. До тех пор пока парадигма схоластов не была созда­
на, ученые не могли видеть никаких маятников, а только
качающиеся грузы. Маятники появились благодаря измене­
нию парадигмы, очень напоминающему переключение геш-
тальта.
* M.Clagett. The Science of Mechanics in the Middle Ages. Madison,
Wis., 1959, p. 537-538, 570.
11 Структура научных революций
161


Однако есть ли необходимость описывать то, что отлича­
ет Галилея от Аристотеля или Лавуазье от Пристли, как не­
кую трансформацию видения? Действительно ли эти иссле­
дователи видели различные вещи, когда рассматривали объекты
одного и того же типа? Правомерно ли вообще говорить, что
ученые проводили свои исследования в различных мирах? Эти
вопросы нельзя откладывать, ибо, очевидно, есть другой и
намного более обычный способ описания всех исторических
примеров, приведенных выше. Многие читатели, конечно, за­
хотят сказать: то, что мы называем изменением с помощью
парадигмы, есть только интерпретация ученым наблюдений,
которые сами по себе предопределены раз и навсегда приро­
дой окружающей среды и механизмом восприятия. С этой
точки зрения Пристли и Лавуазье оба видели кислород, но
они интерпретировали свои наблюдения различным образом;
Аристотель и Пшилей оба видели колебания маятника, но
они по-разному интерпретировали то, что видели.
Скажем сразу, что это очень распространенное мнение
относительно того, что происходит, когда ученые меняют свои
взгляды на фундаментальные вопросы, не может быть ни заб­
луждением, ни просто ошибкой. Скорее это существенная
часть философской парадигмы, предложенной Декартом и
развитой в то же время, что и ньютоновская динамика. Эта
парадигма хорошо послужила как науке, так и философии.
Ее использование, подобно использованию самой динамики,
было плодотворно для основательного уяснения того, что не­
возможно было достичь другим путем. Однако, о чем свиде­
тельствует та же динамика Ньютона, даже самый необычай­
ный успех не дает впоследствии никакой гарантии, что кризис
можно отсрочить на неопределенное время. Сегодня исследо­
ватели в различных областях философии, психологии, линг­
вистики и даже истории искусства полностью сходятся в том,
что традиционная парадигма так или иначе деформирована.
Эта недостаточная пригодность парадигмы также во все боль­
шей степени обнаруживается историческим изучением науки,
на которое главным образом направлено здесь все наше вни­
мание.
Ни один из указанных факторов, содействующих разви­
тию кризиса, не создал до сих пор жизнеспособной альтерна-
162


тивы к традиционной эпистемологической парадигме, но они
постепенно наводят на мысль, какими должны быть некото­
рые из характеристик будущей парадигмы. Например, я ост­
ро осознаю трудности, порождаемые утверждением, что когда
Аристотель и Галилей рассматривали колебания камней, то
первый видел сдерживаемое цепочкой падение, а второй —
маятник. Те же самые трудности представлены, даже в более
фундаментальной форме, во вступительной части этого раз­
дела: хотя мир не изменяется с изменением парадигмы, уче­
ный после этого изменения работает в ином мире. Тем не
менее я убежден, что мы должны учиться осмысливать выс­
казывания, которые по крайней мере сходны с этими. То, что
случается в период научной революции, не может быть сведе­
но полностью к новой интерпретации отдельных и неизмен­
ных фактов. Во-первых, эти факты нельзя без всяких огово­
рок считать неизменными. Маятник не является падающим
камнем, а кислород не есть дефлогистированный воздух. Сле­
довательно, данные, которые ученый собирает из разнооб­
разных объектов, сами по себе, как мы увидим вскоре, раз­
личны. Еще более важно, что процесс, посредством которого
или индивид, или сообщество совершает в своем образе мыс­
лей переход от сдерживаемого цепочкой падения к колеба­
нию маятника или от дефлогистированного воздуха к кисло­
роду, ничем не напоминает интерпретацию. Как можно было
бы ее осуществить, если ученый не имеет твердо установлен­
ных данных для того, чтобы интерпретировать? Ученый, при­
нимающий новую парадигму, выступает скорее не в роли ин­
терпретатора, а как человек, смотрящий через линзу,
переворачивающую изображение. Сопоставляя, как и преж­
де, одни и те же совокупности объектов и зная, что он посту­
пает именно так, ученый тем не менее обнаруживает, что они
оказались преобразованными во многих своих деталях.
Ни одно из этих замечаний не нацелено на то, чтобы по­
казать, что ученые не интерпретируют данные каждый по-
своему. Наоборот, Галилей интерпретировал наблюдения над
маятником, Аристотель — над падающими камнями, Мушен-
брук — над полем заряженной банки, а Франклин — над кон­
денсатором. Но каждая из этих интерпретаций предполагала
наличие парадигмы. Эти интерпретации составляли элемен-
II*
163


ты нормальной науки, то есть предприятия, которое, как мы
уже видели, нацелено на усовершенствование, расширение и
разработку уже существующей парадигмы. В III разделе при­
водилось много примеров, в которых интерпретация играла
центральную роль. Эти примеры типичны для подавляющей
части исследований. И в каждом из них ученый благодаря
принятой парадигме знал, какие имелись данные, какие ин­
струменты могли быть использованы для их обработки и ка­
кие понятия соответствуют их интерпретации. Если дана па­
радигма, то интерпретация данных является основным
элементом научной дисциплины, которая занимается их ис­
следованием.
Но интерпретация — это и было основной темой предше­
ствующего раздела — может только разработать парадигму,
но не исправить ее. Парадигмы вообще не могут быть ис­
правлены в рамках нормальной науки. Вместо этого, как мы
уже видели, нормальная наука в конце концов приводит только
к осознанию аномалий и к кризисам. А последние разреша­
ются не в результате размышления и интерпретации, а благо­
даря в какой-то степени неожиданному и неструктурному со­
бытию, подобному переключению гештальта. После этого
события ученые часто говорят о «пелене, спавшей с глаз»,
или об «озарении», которое освещает ранее запутанную голо­
воломку, тем самым приспосабливая ее компоненты к тому,
чтобы увидеть их в новом ракурсе, впервые позволяющем до­
стигнуть ее решения. Бывает и так, что соответствующее оза­
рение приходит во время сна*. Нив одном обычном смысле
термин «интерпретация» не пригоден для того, чтобы выра­
зить такие проблески интуиции, благодаря которым рождает­
ся новая парадигма. Хотя эти интуитивные догадки зависят
от опыта (как аномального, так и согласующегося с суще­
ствующими теориями), достигнутого с помощью старой па­
радигмы, они не являются логически или даже фрагментарно
* J. Hadamard. Subconscient intuition et logique dans la recherche
scicntifiquc (Conference faitc au Palais de la Decouverte le 8 Decembre
1945 [Alenpon, n. d .], p. 7 -8). Гораздо более полное рассмотрение,
хотя исключительно ограниченное математическими нововведе­
ниями, см. у того же автора: «The Psychology of Invention in the
Mathematical Field». Princeton, 1949.
164


связанными с каждым отдельно взятым элементом этого опыта,
что должно было бы иметь место при интерпретации, а вмес­
то этого они суммируют большие части опыта и преобразуют
их в другой, весьма отличный опыт, который с этого времени
будет соединен в своих деталях уже не со старой, а с новой
парадигмой.
Чтобы больше узнать о том, какими могут быть эти раз­
личия в опыте, нужно вернуться к Аристотелю, Галилею и
вопросу о маятнике. Какие данные делали взаимодействие их
различных парадигм и их общей среды доступным каждому
из них? Рассматривая сдерживаемое цепочкой падение, арис-
тотелианцы должны были измерять (или по крайней мере об­
суждать — аристотелианцы редко измеряли) вес камня, высо­
ту его вертикального падения и время, требующееся ему, чтобы
достичь состояния равновесия. Эти понятия вместе с пред­
ставлением о сопротивлении среды были концептуальными
категориями, рассмотренными аристотелевской наукой при
анализе падающего тела*. Нормальное исследование, направ­
ляемое ими, не могло создать законы, которые открыл Гали­
лей. Оно могло лишь привести и привело, хотя и другим пу­
тем, к серии кризисов, из которых возникло представление
Галилея о колебании камня. В результате этих кризисов и
других интеллектуальных изменений, помимо этого, Галилей
увидел качание камня совершенно иным образом. Работы Ар­
химеда о плавании тел позволили считать среду несуществен­
ным фактором; теория побуждения представила движение сим­
метричным и непрерывным. А неоплатонизм направил
внимание Галилея на фактор движения по окружности**.
Поэтому он измерял только вес, радиус, угловое смещение и
период колебаний, которые были заданы точно, так что их
можно было истолковать таким образом, что в результате по­
лучились законы Галилея для маятника. В данном случае ин­
терпретация оказалась почти излишней. Если принимались
парадигмы Галилея, то закономерности, подобные закономер­
ностям колебания маятника, были почти доступны для про-
* T.S. Kuhn. A Function for Thought Experiments, in: «Melanges
Alexandre Koyre», ed. R . Taton and I. B. Cohen. Hermann, Paris, 1964.
** A. Koyre. Etudes Galileennes. Paris, 1939.1, p. 46-51; и «Galileo
and Plato». — «Journal of the History of Ideas», IV, 1943, p. 400-428.
165


верки. В самом деле, как иначе мы объясним открытие Гали­
лея, что период колебания гири маятника совершенно неза­
висим от амплитуды, — открытие, которое нормальная на­
ука, начиная с Галилея, вынуждена была вырвать с корнем и
которое сейчас мы совершенно не можем документально
подтвердить. Закономерности, которые не могли существо­
вать для аристотелианцев (и которые фактически никогда точ­
но не подкреплялись наблюдением), были для человека, на­
блюдающего за качанием камня, как это делал Галилей,
выводами из непосредственного опыта.
Возможно, этот пример слишком фантастичен, так как
аристотелианцы не записывали никаких обсуждений о коле­
баниях грузов. Для их парадигмы это было чрезвычайно слож­
ное явление. Но аристотелианцы действительно обсуждали
более простой случай свободного падения груза, и при этом
явно обнаруживаются те же самые отличия в видении. Раз­
мышляя над падением камня, Аристотель видел изменение
его состояния, а не процесс. Он измерял движение поэтому
общим пройденным расстоянием и общим временем движе­
ния, параметрами, которые определяют то, что мы сегодня
могли бы назвать не скоростью, а средней скоростью*. По­
добным же образом, в силу того что камень направлялся сво­
ей природой к достижению конечного пункта покоя, Аристо­
тель считал главным параметром для любого момента движения
расстояние до конечной точки, а не расстояние от начала
движения**. Эти концептуальные параметры лежат в основа­
нии и определяют смысл большинства его хорошо известных
«законов движения». Однако частично с помощью парадиг­
мы побуждающей силы, частично посредством концепции,
известной как доктрина множественности форм, схоластичес­
кая критика отошла от подобного способа рассмотрения дви­
жения. Камень, который движется под действием побуждаю­
щей силы, накапливает ее все больше и больше по мере того,
как он отдаляется от исходного пункта; следовательно, соот­
ветствующим параметром становится расстояние от начала, а
не расстояние до конца движения. Кроме того, аристотелев-
* T.S. Kuhn. A Function for Thought Experiments, in: «Melanges
Alexandre Koyre».
** Koyre. Etudes... II, p. 7-11.
166


ское понятие скорости было расщеплено схоластами на по­
нятия, которые вскоре после Галилея стали соответствовать
нашим понятиям средней скорости и мгновенной скорости.
Но когда мы смотрим через призму парадигмы, элементами
которой являлись эти понятия, то в падении камня, подобно
колебанию маятника, непосредственным образом обнаружи­
ваются законы, им управляющие. Галилей не был одним из
первых, кто предположил, что камни падают с постоянным
ускорением*. Кроме того, он доказал свою теорему, относя­
щуюся к этому вопросу вместе со многими ее следствиями до
своих экспериментов на наклонной плоскости. Эта теорема
была еще одной теоремой в структуре новых закономернос­
тей, доступных гению в мире, который определялся совмест­
но природой и парадигмами и в котором Галилей и его пос­
ледователи были воспитаны. Живя в этом мире, Галилей мог
бы тем не менее в случае необходимости объяснить, почему
Аристотель видел мир именно так, как он его видел. Однако
непосредственное содержание опытов Галилея с падающими
камнями было совсем не таким, как у Аристотеля.
Конечно, из этого ни в коем случае не следует, что мы
заинтересованы в «непосредственном опыте», то есть в харак­
терных чертах восприятия, которые парадигма так явно вы­
двигает на первый план, что они непосредственным образом
обнаруживают свои закономерности. Характерные черты вос­
приятия должны, очевидно, изменяться с принятием ученым
определенных обязательств по отношению к парадигме, но
эти черты далеко не такие, какие мы обычно имеем в виду,
когда говорим о необработанных данных или о непосредствен­
ном чувственном опыте, с которых полагается начинать на­
учное исследование. Возможно, непосредственный опыт сле­
довало бы оставить в стороне как таинственный флюид и
вместо этого обсуждать конкретные операции и измерения,
которые ученый выполняет в своей лаборатории. Или, может
быть, анализ следует распространить на область, еще более
далекую от непосредственных данных. Например, он может
быть осуществлен в терминах некоторого нейтрального языка
наблюдения, языка, вероятно предназначенного привести в
соответствие с изображением на сетчатке глаза ту среду, ко-
* Clagctt. Op. cit. chaps. IV, VI and IX.
167


торую видит ученый. Только на одном из этих путей мы мо­
жем надеяться восстановить область, где опыт вновь приоб­
ретает устойчивость раз и навсегда — где колебания маятника
и сдерживаемое падение будут не различными восприятиями,
а скорее различными интерпретациями несомненных данных,
полученных на основе наблюдения качающегося камня.
Но является ли чувственный опыт постоянным и нейт­
ральным? Являются ли теории просто результатом интерпре­
тации человеком полученных данных? Эпистемологическая
точка зрения, которой чаще всего руководствовалась запад­
ная философия в течение трех столетий, утверждает сразу же
и недвусмысленно — да! За неимением сколько-нибудь раз­
витой альтернативы я считаю невозможным полностью отка­
заться от этой точки зрения. Но она больше не функциониру­
ет эффективно, а попытки улучшить ее путем введения
нейтрального языка наблюдения в настоящее время кажутся
мне безнадежными.
Операции и измерения, которые ученый предпринимает
в лаборатории, не являются «готовыми данными» опыта, но
скорее данными, «собранными с большим трудом». Они не
являются тем, что ученый видит, по крайней мере до того,
как его исследование даст первые плоды и его внимание со­
средоточится на них. Скорее они являются конкретными ука­
заниями на содержание более элементарных восприятий, и
как таковые они отобраны для тщательного анализа в русле
нормального исследования только потому, что обещают бога­
тые возможности для успешной разработки принятой пара­
дигмы. Операции и измерения детерминированы парадигмой
намного более явно, нежели непосредственный опыт, из ко­
торого они частично происходят. Наука не имеет дела со все­
ми возможными лабораторными операциями. Вместо этого
она отбирает операции, уместные с точки зрения сопоставле­
ния парадигмы с непосредственным опытом, который эта
парадигма частично определяет. В результате с помощью раз­
личных парадигм ученые занимаются конкретными лабора­
торными операциями. Измерения, которые должны быть вы­
полнены в эксперименте с маятником, не соответствуют
измерениям в случае сдерживаемого падения. Таким же обра­
зом операции, пригодные для выявления свойств кислорода,
168


не одинаковы с операциями, использовавшимися при иссле­
довании характеристик дефлогистированного воздуха.
Что касается языка чистого наблюдения, то, возможно,
он будет еще создан. Но спустя три столетия после Декарта
наши упования на такую возможность все еще зависят ис­
ключительно от теории восприятия и разума. А современная
психологическая экспериментальная деятельность быстро
умножает явления, с которыми такая теория едва ли может
справиться. Эксперименты с уткой и кроликом показывают,
что два человека при одном и том же изображении на сетчат­
ке глаза могут видеть различные вещи; линзы, переворачива­
ющие изображение, свидетельствуют, что два человека при
различном изображении на сетчатке глаза могут видеть одну
и ту же вещь. Психология дает множество других очевидных
фактов подобного эффекта, и сомнения, которые следуют из
этого, легко усиливаются историей попыток представить фак­
тический язык наблюдения. Ни одна современная попытка
достичь такого финала до сих пор не подвела даже близко к
всеобщему языку чистых восприятий. Те же попытки, ко­
торые подвели ближе всех других к этой цели, имеют одну
общую характеристику, которая значительно подкрепляет
основные тезисы нашего очерка. Они с самого начала пред­
полагают наличие парадигмы, взятой либо из данной науч­
ной теории, либо из фрагментарных рассуждений с позиций
здравого смысла, а затем пытаются элиминировать из пара­
дигмы все нелогические и неперцептуальные термины. В не­
которых областях обсуждения эти усилия привели к далеко
идущим и многообещающим результатам. Не может быть ни­
какого сомнения, что усилия такого рода заслуживают про­
должения. Но их результатом оказывается язык, который,
подобно языкам, используемым в науках, включает множе­
ство предположений относительно природы и отказывается
функционировать в тот момент, когда эти предположения не
оправдываются. Нельсон Гудмен точно указывает этот момент,
когда описывает задачи своей работы «Структура явления»:
«Это счастье, что нечего [кроме явлений, существование ко­
торых известно] больше выяснять, ибо понятие «возможных»
случаев, которые еще не существуют, но могут существовать,
169


далеко не ясно»*. Ни один язык, ограничивающийся подоб­
ным описанием мира, известного исчерпывающе и заранее,
не может дать нейтрального и объективного описания «дан­
ного». Философские исследования к тому же не дают даже
намека на то, каким должен быть язык, способный на что-
либо подобное.
В такой ситуации мы по крайней мере можем предполо­
жить, что ученые правы в принципе, как и на практике, когда
истолковывают кислород и маятники (а, возможно, также ато­
мы и электроны) как фундаментальные ингредиенты их не­
посредственного опыта. В результате мир ученого, представ­
ляющий собой воплощенный в парадигме опыт расы,
культурной группы и, наконец, профессии, должен быть за­
полнен планетами и маятниками, конденсаторами, сложны­
ми рудами и другими подобными объектами. В сравнении с
этими объектами восприятия чтение показаний стрелки из­
мерительного прибора и изображения на сетчатке паза явля­
ются тщательно разработанными конструкциями, к которым
опыт имеет непосредственное отношение только тогда, когда
ученый для специальных целей своего исследования приспо­
сабливает что-то так, как оно должно быть в том или другом
случае. Не следует полагать, что когда ученый наблюдает за
качающимся камнем, то единственное, что он видит, так это
маятник. (Мы уже отмечали, что члены иного научного сооб­
щества могли видеть сдерживаемое падение.) Однако следует
полагать, что ученый, смотрящий на качающийся камень, мо­
жет не иметь опыта, который в принципе более элементарен,
* N. Goodman. The Structure of Appearance. Cambridge, Mass.,
1951, p. 4 -5 . Это место стоит привести более полно: «Если все те
и только те постоянные жители Уилмингтона в 1947 году, кото­
рые весили от 175 до 180 фунтов, имели рыжие волосы, тогда
«рыжеволосые постоянные жители Уилмингтона в 1947 году» и
«постоянные жители Уилмингтона, весящие от 175 до 180 фунтов
в 1947 году», могут быть объединены в конструктивном определе­
нии... Вопрос о том, «может ли быть» такой субъект, которому
можно приписать один, а не другой предикат, не имеет никакого
значения... раз мы определили, что не может быть таких людей...
Это счастье, что нечего больше выяснять, ибо понятие «возмож­
ных» случаев, которые еще не существуют, но могут существо­
вать, далеко не ясно».
170


чем восприятие колебания маятника. Другая возможность со­
стоит не в некотором гипотетически «закрепленном» воспри­
ятии, а в восприятии с помощью другой парадигмы, которяч
что-то дополняет к восприятию качающегося камня.
Все это может выглядеть более обоснованным, если мы
снова вспомним, что ни ученый, ни дилетант не приучены
видеть мир по частям или пункт за пунктом. Исключая слу­
чаи, когда все концептуальные и операциональные категории
подготовлены заранее (например, для открытия еще одного
трансуранового элемента или для того, чтобы увидеть новый
дом), и ученый и дилетант выделяют целые области из потока
опыта. Ребенок, который переносит слово «мама» со всех лю­
дей на всех женщин, а затем на свою мать, также не просто
узнает, что означает слово «мама» или кем является его мать.
В это же самое время он усваивает и некоторые различия между
мужчинами и женщинами, а также манеру поведения по от­
ношению к нему, характерную только для одной женщины из
всех. Его реакции, ожидания и убеждения (большая часть его
восприятия мира) изменяются соответственно. По той же
причине коперниканцы, которые отказались от традицион­
ного обозначения солнца «планетой», не только получили зна­
ние того, что охватывается словом «планета» или чем являет­
ся солнце. Взамен они изменили значение слова «планета»
так, что оно смогло по-прежнему содействовать полезным раз­
личениям в мире, где все небесные тела, не только Солнце,
воспринимались по-иному, нежели они казались до этого. Та­
кой взгляд можно было бы отстаивать относительно любого
ранее приведенного нами примера. Видеть кислород вместо
дефлогистированного воздуха, конденсатор вместо лейденской
банки или маятник вместо сдерживаемого падения — это толь­
ко одна часть в общем сдвиге научного видения великого мно­
жества рассмотренных химических, электрических или дина­
мических явлений. Парадигмы определяют большие области
опыта одновременно.
Однако этот поиск операционального определения или
чистого языка наблюдений можно начать лишь после того,
как опыт будет таким образом детерминирован. Ученый или
философ, который спрашивает, какие измерения или изобра­
жения на сетчатке глаза делают маятник тем, что он есть,
171


должен уже уметь распознать маятник, когда увидит его. Если
он увидел вместо этого сдерживаемое цепочкой падение, то
такой вопрос даже не может быть им поставлен. А если он
увидел маятник в том же самом виде, в каком он видел ка­
мертон или колеблющиеся весы, то на его вопрос нельзя от­
ветить. По крайней мере на него нельзя ответить тем же са­
мым способом, потому что в таком случае это не будет ответом
именно на поставленный вопрос. Следовательно, вопросы об
изображении на сетчатке или о последовательности специ­
альных лабораторных операций, хотя они всегда правильны,
а иногда и чрезвычайно плодотворны, предполагают мир уже
определенным способом расчлененным перцептуально и кон­
цептуально. В некотором смысле такие вопросы являются
элементами нормальной науки, ибо они зависят от существо­
вания парадигмы и предполагают различные ответы в резуль­
тате изменения парадигмы.
Чтобы закончить этот раздел, оставим в стороне рассмот­
рение изображения на сетчатке глаза и снова ограничим вни­
мание лабораторными операциями, которые обеспечивают
ученого хотя и фрагментарными, но зато конкретными указа­
ниями на то, что он уже видел. Один из способов, которым
лабораторные операции изменяются с помощью парадигм, уже
рассматривался неоднократно. После научной революции мно­
жество старых измерений и операций становятся нецелесооб­
разными и заменяются соответственно другими. Нельзя при­
менять одни и те же проверочные операции как к кислороду,
так и к дефлогистированному воздуху. Но изменения подоб­
ного рода никогда не бывают всеобщими. Что бы ученый после
революции ни увидел, он все еще смотрит на тот же самый
мир. Более того, значительная часть языкового аппарата, как
и большая часть лабораторных инструментов, все еще оста­
ются такими же, какими они были до научной революции,
хотя ученый может начать использовать их по-новому. В ре­
зультате наука после периода революции всегда включает мно­
жество тех же самых операций, осуществляемых теми же са­
мыми инструментами, и описывает объекты в тех же самых
терминах, как и в дореволюционный период. Если все эти
устойчивые манипуляции вообще подвергаются изменению,
то оно должно касаться либо их отношения к парадигме, либо
172


конкретных результатов. Теперь я считаю на основе послед­
него примера, который я привожу ниже, что имеют место оба
вида изменений. Рассматривая работу Дальтона и его совре­
менников, мы увидим, что одна и та же операция, когда она
применяется к природе через другую парадигму, может сви­
детельствовать совершенно о другой стороне закономерности
природы. Кроме того, мы увидим, что изредка старая мани­
пуляция, выступая в новой роли, даст другие конкретные ре­
зультаты.
В течение большей части XVIII века и в XIX веке евро­
пейские химики почти все верили, что элементарные атомы,
из которых состоят все химические вещества, удерживаются
вместе силами взаимного сродства. Так, кусок серебра состав­
ляет единство в силу сродства между частицами серебра (до
периода после Лавуазье эти частицы мыслились как состав­
ленные из еще более элементарных частиц). По этой же тео­
рии серебро растворяется в кислоте (или соль — в воде) потому,
что частицы кислоты притягивают частицы серебра (или части­
цы воды притягивают частицы соли) более сильно, нежели час­
тицы этих растворяемых веществ притягиваются друг к другу.
Или другой пример. Медь должна растворяться в растворе се­
ребра с выпадением серебра в осадок, потому что сродство меж­
ду кислотой и медью более сильное, чем сродство кислоты и
серебра. Множество других явлений было истолковано тем
же самым способом. В XVIII веке теория избирательного срод­
ства была превосходной химической парадигмой, широко и
иногда успешно используемой при постановке химических
экспериментов и анализе их результатов*.
Однако теория сродства резко отличала физические сме­
си от химических соединений, причем производила это спо­
собом, который сделался необычным после признания работ
Дальтона. Химики XVIII века признавали два вида процес­
сов. Когда смешивание вызывало выделение тепла, света, пу­
зырьков газа или какие-либо подобные эффекты, то в этом
случае считалось, что происходит химическое соединение.
Если, с другой стороны, частицы в смеси можно было разли­
чить визуально или отделить механически, то это было лишь
* Н. Metzger. Newton, Stahl, Boerhaave et la doctrine chimique.
Paris, 1930, p. 34-68.
173


физическое смешивание. Но в огромном числе промежуточ­
ных случаев (растворение соли в воде, сплавы, стекло, кисло­
род в атмосфере и так далее) столь грубые критерии приноси­
ли мало пользы. Руководимые своей парадигмой, большинство
химиков рассматривали весь этот промежуточный ряд как хи­
мический, потому что процессы, свойственные ему, целиком
управлялись силами одного и того же типа. Растворение соли
в воде, кислорода в азоте как раз давали такой же пример
химического соединения, как и соединение, образованное в
результате окисления меди. Аргументация в пользу того, что­
бы рассматривать растворы как химические соединения, была
очень веской. Теория сродства в свою очередь хорошо под­
тверждалась. Кроме того, образование соединений объясня­
лось наблюдаемой гомогенностью раствора. Например, если
кислород и азот были только смесью, а не соединены в ат­
мосфере, тогда более тяжелый газ, кислород, должен был опус­
каться на дно. Дальтон, который считал атмосферу смесью,
никогда не мог удовлетворительно объяснить тот факт, что
кислород ведет себя иначе. Восприятие его атомистической
теории в конце концов породило аномалию там, где ее до
того не было*.
Невольно хочется сказать, что отличие взглядов химиков,
которые рассматривали растворы как соединения, от взгля­
дов их преемников касалось только определений. В одном от­
ношении дело могло обстоять именно таким образом. Но это
справедливо не в том смысле, что делает определения просто
конвенционально удобными. В XVIII веке химики не могли в
полной мере отличить с помощью операциональных прове­
рок смеси от соединений, возможно, их и нельзя было отли­
чить на тогдашнем уровне развития науки. Даже если химики
прибегали к таким проверкам, они должны были искать кри­
терий, который позволил бы рассматривать такой раствор как
соединение. Различение смеси и раствора составляло элемент
их парадигмы — элемент того способа, которым химики рас­
сматривали всю область исследования, — и в этом качестве
он обладал приоритетом по отношению к любому отдельно
* Ibid., p. 124 -129, 139-148. О Дальтоне см.: L.K . Nash. The
Atomic-Molecular Theory («Harvard Case Histories in Experimental
Science», Case 4). Cambridge, Mass., 1950, p. 14 —21 .
174


взятому лабораторному эксперименту, хотя и не по отноше­
нию к накопленному опыту химии в целом.
Но поскольку химия рассматривалась под таким углом зре­
ния, химические явления стали примерами законов, отлич­
ных от тех, которые возникли с принятием новой парадигмы
Дальтона. В частности, пока растворы рассматривались как
соединения, никакие химические эксперименты, сколько бы
их ни ставили, не могли сами по себе привести к закону крат­
ных отношений. В конце XVIII века было широко известно,
что некоторые соединения, как правило, характеризовались
кратными весовыми отношениями своих компонентов. Для
некоторых категорий реакций немецкий химик Рихтер полу­
чил даже дополнительные закономерности, в настоящее вре­
мя включаемые в закон химических эквивалентов*. Но ни один
химик не использовал эти закономерности, если не считать
рецепты, и ни один из них почти до конца века не подумал о
том, чтобы обобщить их. Если и наблюдались очевидные
контрпримеры, подобно стеклу или растворению соли в воде,
то все же ни одно обобщение не было возможно без отказа от
теории сродства и без перестройки концептуальных границ
области химических явлений. Такое заключение стало неизбеж­
ным к самому концу столетия после знаменитой дискуссии между
французскими химиками Прустом и Бертолле. Первый заявлял,
что все химические реакции совершались в постоянных про­
порциях, а второй отрицал это. Каждый подобрал внушитель­
ное экспериментальное подтверждение для своей точки зрения.
Тем не менее два ученых спорили друг с другом, хотя результаты
их дискуссии были совершенно неубедительны. Там, где Бер­
толле видел соединение, которое могло менять пропорции вхо­
дящих в него компонентов, Пруст видел только физическую
смесь**. Этот вопрос невозможно было удовлетворительно ре­
шить ни экспериментом, ни изменением конвенционального
определения. Два исследователя столь же фундаментально рас­
ходились друг с другом, как Галилей и Аристотель.
* J.R. Partington. A Short History of Chemistry. 2d cd. London,
1951, p. 161-163.
** A.N. Meldrum. The Development of the Atomic Theory: (1)
Berthollet's Doctrine of Variable Proportions. — «Manchester Memoirs»,
LIV, 1910, p. 1-16.
175


Такова была ситуация в те годы, когда Дальтон предпри­
нял исследование, которое в конце концов привело его к зна­
менитой атомистической теории в химии. Но до самых пос­
ледних стадий этих исследований Дальтон не был химиком и
не интересовался химией. Он был метеорологом, интересую­
щимся (для себя) физическими проблемами абсорбции газов
в воде и воды в атмосфере. Частью потому, что его навыки
были приобретены для другой специальности, а частично бла­
годаря работе по своей специальности он подходил к этим
проблемам с точки зрения парадигмы, отличающейся от па­
радигмы современных ему химиков. В частности, он рассмат­
ривал смесь газов или поглощение газов в воде как физиче­
ский процесс, в котором виды сродства не играли никакой
роли. Поэтому для Дальтона наблюдаемая гомогенность раст­
воров была проблемой, но проблемой, которую, как он пола­
гал, можно решить, если будет возможность определить отно­
сительные объемы и веса различных атомных частиц в его
экспериментальной смеси. Требовалось определить эти раз­
меры и веса. Но данная задача заставила Дальтона в конце
концов обратиться к химии, подсказав ему с самого начала
предположение, что в некотором ограниченном ряде реакций,
рассматриваемых как химические, атомы могут комбиниро­
ваться только в отношении один к одному или в некоторой
другой простой, целочисленной пропорции*. Это естествен­
ное предположение помогло ему определить размеры и веса
элементарных частиц, но зато превратило закон постоянства
отношений в тавтологию. Для Дальтона любая реакция, ком­
поненты которой не подчинялись кратным отношениям, не
была еще ipso facto** чисто химическим процессом. Закон,
который нельзя было установить экспериментально до рабо­
ты Дальтона, с признанием этой работы становится консти­
тутивным принципом, в силу которого ни один ряд химиче­
ских измерений не может быть нарушен. Посл^ работ Дальтона
те же, что и раньше, химические эксперименты стали осно­
вой для совершенно иных обобщений. Это событие может
* L.K . Nash. The Origin of DaltorTs Chemical Atomic Theory. —
«Isis», XLVII, 1956, p. 101-116.
** Тем самым (лат.).
176


служить для нас едва ли не лучшим из типичных примеров
научной революции.
Излишне говорить, что выводы Дальтона повсеместно под­
верглись нападкам, когда были впервые представлены на об­
суждение. В частности, Бертолле так никогда и не удалось в
этом убедить. Причем если смотреть в корень данного вопро­
са, то следует признать, что Бертолле и не нуждался в этом.
Но для большинства химиков новая парадигма Дальтона ока­
залась убедительной там, где парадигма Пруста была уязви­
мой, ибо она давала выводы, намного более емкие и более
значительные, чем если бы она была просто новым критери­
ем для различения смеси и соединения. Например, если ато­
мы могли соединяться химически только в простых целочис­
ленных пропорциях, то пересмотр существующих химических
данных должен был выявить примеры как кратных, так и по­
стоянных соотношений. Химики перестали писать, что дву­
окись, скажем, углерода содержит 56% и 72% веса кислорода.
Вместо этого они стали писать, что одна весовая часть угле­
рода соединяется или с 1,3, или с 2,6 весовой части кислоро­
да. Когда результаты старых лабораторных операций были
записаны таким способом, отношение 2:1 стало самоочевид­
ным; то же самое наблюдалось при анализе многих хорошо
известных реакций и, кроме того, многих новых. Добавим к
этому, что парадигма Дальтона сделала возможным уяснение
работы Рихтера и признание общего характера ее выводов. К
тому же она навела на мысль поставить новые эксперименты,
в частности эксперименты Гей-Люссака, касающиеся объема
соединяющихся газов, а они в свою очередь обнаружили дру­
гие закономерности, о которых химики ранее и не помышля­
ли. Химики взяли у Дальтона не новые экспериментальные
законы, а новый способ проведения химических исследова­
ний (сам Дальтон называл это «новой системой философии
химии»), и способ этот оказался настолько плодотворным,
что только небольшое число химиков старшего поколения во
Франции и Англии были способны сопротивляться ему*. В
* A.N. Meldrum. The Development of the Atomic Theory: (6) The
Reception Accorded to the Theory Advocated by Dalton. — «Manchester
Memoirs», LV, 1911, p. 1 -10.
12 Структура научных революций
177


результате химики стали работать в новом мире, где реакции
происходили совершенно иначе, нежели раньше.
Так как этот процесс продолжался, возникли и другие ха­
рактерные и очень важные изменения. Здесь и там стали об­
новляться сами количественные данные. Когда Дальтон впер­
вые анализировал литературу по химии в поисках данных для
обоснования своей физической теории, он обнаружил несколь­
ко пригодных записей реакций, однако едва ли вероятно, что
он не встретился с другими записями, которые были для него
непригодны. Собственные измерения Пруста, касающиеся ре­
акций с двуокисью меди, например, показали, что весовое
отношение кислорода в них составляет 1,47:1, а не 2:1, как
требовала атомистическая теория; Пруст был как раз тем ис­
следователем, от которого можно было ожидать нахождения
тех пропорций, которые открыл Дальтон*. Другими словами,
он был прекрасным экспериментатором, и его точка зрения
на отношение между смесями и соединениями близка к точке
зрения Дальтона. Но не так легко заставить природу удовлет­
ворять требования соответствующей парадигмы. Вот почему
головоломки нормальной науки столь завлекательны, а изме­
рения, предпринимаемые без парадигмы, так редко приводят
к каким-либо результатам вообще. Поэтому химики не могли
просто принять теорию Дальтона как очевидную, ибо много
фактов в то время говорило отнюдь не в ее пользу. Больше
того, даже после принятия теории они должны были биться с
природой, стремясь согласовать ее с теорией, и это движение
по инерции в известной степени захватило даже следующее
поколение химиков. Когда это случилось, даже процентный
состав хорошо известных соединений оказался иным. Дан­
ные сами изменились. Это последнее, что мы имеем в виду,
когда говорим, что после революции ученые работают в дру­
гом мире.
* О Прусте см.: A.N . Meldrum. Bcrthollct's Doctrine of Variable
Proportions. — «Manchester Memoirs», LIV, 1910, p. 8. Подробное
освещение истории постепенных изменений в измерениях хими­
ческого состава и атомных весов еще предстоит осуществить, но
Партипгтон в цитируемом выше сочинении выдвигает много идей,
наводящих на правильное решение вопроса.


XI
НЕРАЗЛИЧИМОСТЬ РЕВОЛЮЦИЙ
Мы должны рассмотреть еще вопрос о том, как заканчи­
ваются научные революции. Однако, прежде чем перейти к
этому, необходимо укрепить уверенность в их существовании
и понимании их природы. Я старался подробно раскрыть сущ­
ность революций в науке на иллюстрациях, и примеры мож­
но было бы умножить ad nauseam*. Но, очевидно, многие из
них, которые были сознательно отобраны в силу их общеиз­
вестности, обычно рассматривались не как революции, а как
дополнения к существующему уже научному знанию. Таким
же образом могут рассматриваться и любые другие иллюстра­
ции, которые поэтому были бы неэффективными. Я предпо­
лагаю, что есть в высшей степени веские основания, в силу
которых революции оказываются почти невидимыми. И уче­
ный, и дилетант заимствуют множество своих представлений
о творческой научной деятельности из авторитетного источ­
ника, который систематически маскирует (отчасти в силу важ­
ных функциональных оснований) существование и значение
научных революций. Только когда природа этого авторитета
осознана и подвергнута анализу, можно надеяться сделать ис­
торический пример в полной мере эффективным. Кроме того,
хотя эта точка зрения может быть полностью развита только в
заключительном разделе моего очерка, необходимо указать на
один из аспектов научной работы, который наиболее четко от­
личает ее от любых других творческих изысканий, за исключе­
нием, возможно, теологии. С этого и начнем свой анализ.
Говоря об источнике авторитета, я имею в виду главным
образом учебники по различным областям знания, а также
популярные и философские работы, основывающиеся на них.
До недавнего времени ни один другой значительный источ-
* до отвращения (лат.) .


ник информации о достижениях науки не был доступен, ис­
ключая саму практику научного исследования. Все эти три
категории информации имеют нечто общее. Они обращены к
уже разработанной структуре проблем, данных и теории. Чаще
всего они обращены к частной системе парадигм, с которыми
научное сообщество связывает себя к тому времени, когда пара­
дигмы уже изложены. Цель учебников заключается в обучении
словарю и синтаксису современного научного языка. Популяр­
ная литература стремится описать те же самые приложения
посредством языка, более близкого к языку повседневной
жизни. А философия науки, в особенности в мире, говоря­
щем на английском языке, анализирует логическую структу­
ру того же самого законченного знания. Хотя более всесто­
ронний подход затронул бы весьма реальные различия между
тремя указанными источниками информации, для нас значи­
тельно интереснее рассмотреть здесь их сходство. Все три вида
информации описывают установившиеся достижения про­
шлых революций и таким образом раскрывают основу совре­
менной традиции нормальной науки. Для выполнения своей
функции они не нуждаются в достоверных сведениях о том
способе, которым эти основания были впервые найдены и
затем приняты учеными-профессионалами. Поэтому по край­
ней мере учебники отличаются особенностями, которые бу­
дут постоянно дезориентировать читателей.
Мы отмечали во II разделе, что возрастание доверия к
учебникам или к тем книгам, которые их заменяют, было по­
стоянным фактором, сопутствующим появлению первой па­
радигмы в любой сфере науки. В последнем разделе настоя­
щего очерка будет утверждаться, что преимущество зрелой
науки, которое она получает благодаря таким учебникам, зна­
чительно отличает модель ее развития от модели развития
других областей культуры. Предположим как само собой ра­
зумеющееся, что знания о науке и любителя, и специалиста
основываются — как ни в одной другой области — на учебни­
ках и некоторых других видах литературы, примыкающих к
ним. Однако учебники, будучи педагогическим средством для
увековечения нормальной науки, должны переписываться
целиком или частично всякий раз, когда язык, структура про­
блем или стандарты нормальной науки изменяются после каж-
180


дой научной революции. И как только эта процедура пере­
краивания учебников завершается, она неизбежно маскирует
не только роль, но даже существование революций, благода­
ря которым они увидели свет. Если человек сам не испытал в
своей жизни революционного изменения научного знания,
то его историческое понимание, будь он ученым или непро­
фессиональным читателем учебной литературы, распростра­
няется только на итог самой последней революции, разразив­
шейся в данной научной дисциплине.
Таким образом, учебники начинают с того, что сужают
ощущение ученым истории данной дисциплины, а затем под­
совывают суррогаты вместо образовавшихся пустот. Харак­
терно, что научные учебники включают лишь небольшую часть
истории — или в предисловии, или, что более часто, в раз­
бросанных сносках о великих личностях прежних веков. С
помощью таких ссылок и студенты, и ученые-профессиона­
лы чувствуют себя причастными к истории. Однако та исто­
рическая традиция, которая извлекается из учебников и к
которой таким образом приобщаются ученые, фактически
никогда не существовала. По причинам, которые и очевид­
ны, и в значительной степени определяются самим назначе­
нием учебников, последние (а также большое число старых
работ по исТории науки) отсылают только к той части работ
ученых прошлого, которую можно легко воспринять как вклад
в постановку и решение проблем, соответствующих принятой
в данном учебнике парадигме. Частью вследствие отбора ма­
териала, а частью вследствие его искажения ученые прошлого
безоговорочно изображаются как ученые, работавшие над тем
же самым кругом постоянных проблем и с тем же самым набо­
ром канонов, за которыми последняя революция в научной тео­
рии и методе закрепила прерогативы научности. Неудивитель­
но, что учебники и историческая традиция, которую они
содержат, должны переписываться заново после каждой науч­
ной революции. И неудивительно, что, как только они перепи­
сываются, наука в новом изложении каждый раз приобретает в
значительной степени внешние признаки кумулятивноеTM.
Конечно, ученые не составляют единственной группы,
которая стремится рассматривать предшествующее развитие
своей дисциплины как линейно направленное к ее нынеш-
181


ним высотам. Искушение переписать историю ретроспектив­
но всегда было повсеместным и непреодолимым. Но ученые
более подвержены искушению переиначивать историю, час­
тично потому, что результаты научного исследования не об­
наруживают никакой очевидной зависимости от историчес­
кого контекста рассматриваемого вопроса, а частью потому,
что, исключая период кризиса и революции, позиция ученого
кажется незыблемой. Большая детализация исторических фак­
тов (независимо от того, берется ли наука настоящего перио­
да или прошлого) и тем самым большая ответственность пе­
ред историческими подробностями, излагаемыми в литературе,
могут придать только искусственный статус индивидуально­
му стилю в работе, заблуждениям и путанице. Спрашивается,
зачем возводить в достоинство то, что превосходным и самым
настойчивым усилием науки отброшено? Недооценка исто­
рического факта глубоко и, вероятно, функционально проч­
но укоренилась в идеологии науки как профессии, такой про­
фессии, которая ставит выше всего ценность фактических
подробностей другого (неисторического) вида. Уайтхед хоро­
шо уловил неисторический дух научного сообщества, когда
писал: «Наука, которая не решается забыть своих основате­
лей, погибла». Тем не менее он был не совсем прав, ибо на­
ука, подобно другим предприятиям, нуждается ясвоих героях
и хранит их имена. К счастью, вместо того чтобы забывать
своих героев, ученые всегда имеют возможность забыть (или
пересмотреть) их работы.
В результате появляется настойчивая тенденция предста­
вить историю науки в линейном и кумулятивном виде — тен ­
денция, которая оказывает влияние на взгляды ученых даже и
в тех случаях, когда они оглядываются назад на свои соб­
ственные исследования. Например, все три несовместимых
сообщения Дальтона относительно развития им атомистичес­
кой химической теории создают впечатление, будто бы он ин­
тересовался из своих ранее полученных данных лишь теми
химическими проблемами пропорций соединения, которые
позднее были им прекрасно решены и сделали его знамени­
тым. В действительности же, по-видимому, он формулировал
эти проблемы лишь тогда, когда находил их решения, иными
словами, тогда, когда его творческая работа была почти полно-
182


стью завершена*. То, что все дальтоновские описания упус­
тили из виду, было революционное по своему значению воз­
действие приложения к химии ряда проблем и понятий, ко­
торые использовались ранее в физике и метеорологии. Именно
это и сделал Дальтон, а результатом явилась переориентация
области; переориентация, которая научила химиков ставить
новые вопросы и получать новые выводы из старых данных.
Или другой пример. Ньютон писал, что Галилей открыл
закон, в соответствии с которым постоянная сила тяготения
вызывает движение, скорость которого пропорциональна квад­
рату времени. Фактически кинематическая теорема Галилея
принимает такую форму, когда попадает в матрицу динами­
ческих понятий Ньютона. Но Галилей ничего подобного не
говорил. Его рассмотрение падения тел редко касается сил и
тем более постоянной гравитационной силы, которая являет­
ся причиной падения тел**. Приписав Галилею ответ на воп­
рос, который парадигма Галилея не позволяла даже поста­
вить, ньютоновское описание скрыло воздействие небольшой,
но революционной переформулировки в вопросах, которые
ученые ставили относительно движения, так же как и в отве­
тах, которые они считали возможным принять. Но это как
раз составляет тот тип изменения в формулировании вопро­
сов и ответов, который объясняет (намного лучше, чем новые
эмпирические открытия) переход от Аристотеля к Галилею и
от Галилея к динамике Ньютона. Замалчивая такие измене­
ния и стремясь представить развитие науки линейно, учеб­
ник скрывает процесс, который лежит у истоков большин­
ства значительных событий в развитии науки.
Предшествующие примеры выявляют, каждый в контек­
сте отдельной революции, источники реконструкции истории,
которая постоянно завершается написанием учебников, от­
ражающих послереволюционное состояние науки. Но такое
* L.K. Nash. The Origins of Dalton's Chemical Atomic Theory. —
«Isis», XLVII, 1956, p. 101-116.
** О замечании Ньютона см.: F. Cajori (ed.) . Sir Isaac Newton's
Mathematical Principles of Natural Philosophy and His System of the
World. Berkeley, Calif., 1946, p. 21 . Этот отрывок следует сравнить
с рассуждениями Галилея в его: Dialogues concerning Two New
Sciences, Evanston, 111., 1946, p. 154-176.
183


«завершение» ведет к еще более тяжелым последствиям, чем
упомянутые выше лжетолкования. Лжетолкования делают ре­
волюцию невидимой: учебники же, в которых дается пере­
группировка видимого материала, рисуют развитие науки в
виде такого процесса, который, если бы он существовал, сде­
лал бы все революции бессмысленными. Поскольку они рас­
считаны на быстрое ознакомление студента с тем, что совре­
менное научное сообщество считает знанием, учебники
истолковывают различные эксперименты, понятия, законы и
теории существующей нормальной науки как раздельные и
следующие друг за другом настолько непрерывно, насколько
возможно. С точки зрения педагогики подобная техника из­
ложения безупречна. Но такое изложение в соединении с ду­
хом полной неисторичности, пронизывающим науку, и с си­
стематически повторяющимися ошибками в истолковании
исторических фактов, обсуждавшихся выше, неотвратимо
приводит к формированию сильного впечатления, будто на­
ука достигает своего нынешнего уровня благодаря ряду от­
дельных открытий и изобретений, которые — когда они со­
браны вместе — образуют систему современного конкретного
знания. В самом начале становления науки, как представля­
ют учебники, ученые стремятся к тем целям, которые вопло­
щены в нынешних парадигмах. Один за другим в процессе,
часто сравниваемом с возведением здания из кирпича, уче­
ные присоединяют новые факты, понятия, законы или тео­
рии к массиву информации, содержащейся в современных
учебниках.
Однако научное знание развивается не по этому пути.
Многие головоломки современной нормальной науки не су­
ществовали до тех пор, пока не произошла последняя науч­
ная революция. Очень немногие из них могут быть прослеже­
ны назад к историческим истокам науки, внутри которой они
существуют в настоящее время. Более ранние поколения ис­
следовали свои собственные проблемы своими собственны­
ми средствами и в соответствии со своими канонами реше­
ний. Но изменились не просто проблемы. Скорее можно
сказать, что вся сеть фактов и теорий, которые парадигма учеб­
ника приводит в соответствие с природой, претерпевает заме­
ну. Является ли постоянство химического состава, например,
184


просто фактом опыта, который химики могли открыть и рань­
ше посредством эксперимента в какой-либо области исследо­
вания? Или это скорее один элемент — и к тому же несом­
ненный элемент — в новой ткани связанных между собой
факта и теории, которую Дальтон соотнес с предшествующим
химическим опытом в целом, изменяя в то же время этот опыт?
Точно так же является ли постоянное ускорение, вызванное
постоянной силой, просто фактом, который исследователи,
изучающие динамику, всегда искали; или этот факт является
скорее ответом на вопрос, который впервые возник только в
ньютоновской теории и на который эта теория смогла отве­
тить, исходя из совокупности информации, имеющейся в на­
личии до того, как вопрос был поставлен?
Вопросы, сформулированные здесь, относятся к области
фактов, открытых постепенно и представленных в учебниках.
Но очевидно, что эти вопросы подразумевают точно так же и
интерес к тому, что именно преподносят тексты этих учебни­
ков как теории. Конечно, эти теории «соответствуют фактам»,
но только посредством преобразования предварительно полу­
ченной информации в факты, которые для предшествующей
парадигмы не существовали вообще. А это значит, что теории
также не развиваются частями соответственно существующим
фактам. Наоборот, они возникают совместно с фактами,
которые они вычленили при революционной переформу­
лировке предшествующей научной традиции, традиции,
внутри которой познавательно-опосредствующие связи меж­
ду учеными и природой не оставались полностью идентич­
ными.
Заключительный пример может прояснить это описание
влияния учебных разработок на наше представление о разви­
тии науки. Каждый начальный учебник по химии должен рас­
смотреть понятие химического элемента. Почти всегда, когда
это понятие вводится, его происхождение приписывается хи­
мику XVII века Роберту Бойлю, в книге которого «Химик-
скептик» внимательный читатель найдет определение «эле­
мента», вполне соответствующее определению, используемому
в настоящее время. Обращение к вкладу Бойля помогает но­
вичку осознать, что химия не началась с сульфопрепаратов.
Вдобавок это указание сообщает ему, что одна из традицион-
185


ных задач ученого — выдвигать понятия такого рода. В каче­
стве части педагогического арсенала, который делает из чело­
века ученого, такой возврат к прошлому оказывается чрезвы­
чайно успешным. Тем не менее все это иллюстрирует еще раз
образец исторических ошибок, который вводит в заблужде­
ние как студентов, так и непрофессионалов относительно
природы научного предприятия.
Согласно Бойлю, который был в этом совершенно прав,
его «определение» элемента не более чем парафраза традици­
онного химического понятия; Бойль предложил его только
для того, чтобы доказать, что никаких химических элементов
не существует. С точки зрения истории версия вклада Бойля,
представленная в учебниках, полностью ошибочна*. Конеч­
но, такая ошибка тривиальна, хотя не более чем любое другое
ошибочное истолкование фактов. Однако нетривиальным ока­
зывается впечатление о науке, складывающееся в этом слу­
чае, когда с такого рода ошибкой сначала примиряются и за­
тем внедряют ее в рабочую структуру учебного текста. Подобно
понятиям «время», «энергия», «сила» или «частица», понятие
элемента, составляет ингредиент учебника, который часто не
придумывается и не открывается вообще. В частности, опре­
деление Бойля может быть прослежено в глубь веков по край­
ней мере до Аристотеля, а вперед — через Лавуазье к совре­
менным учебникам. Но это не значит, что наука овладела
современным понятием элемента еще во времена антично­
сти. Вербальные определения, подобные определению Бой­
ля, обладают малым научным содержанием, когда рассматри­
ваются сами по себе. Они не являются полными логическими
определениями (specifications) значения (если таковые есть
вообще), но преследуют в большей степени педагогические
цели. Научные понятия, на которые указывают определения,
получают полное значение только тогда, когда они соотнесе­
ны в учебниках или в другой систематической форме с други­
ми научными понятиями, с процедурами исследования и при­
ложениями парадигмы. Из этого следует, что понятия,
подобные понятию элемента, едва ли могут мыслиться неза­
висимо от контекста. Кроме того, если дан соответствующий
* T.S.Kuhn. Robert Boyle and Structural Chemistry in the
Seventeenth Century. -
«Isis», XLIII, 1952, p. 26-29.
186


контекст, то они редко нуждаются в раскрытии, потому что
они уже используются фактически. И Бойль, и Лавуазье в
значительной степени изменили смысл понятия «элемент» в
химии. Но они не придумывали понятия и даже не изменяли
вербальную формулировку, которая служила его определени­
ем. Эйнштейну, как мы видели, тоже не пришлось придумы­
вать или даже эксплицитно переопределять понятия «прост­
ранство» и «время», для того чтобы дать им новое значение в
контексте его работы.
Какую историческую функцию несла та часть работы Бой-
ля, которая включала знаменитое «определение»? Бойль был
лидером научной революции, которая благодаря изменению
отношения «элемента» к химическим экспериментам и хими­
ческой теории преобразовала понятие элемента в орудие, со­
вершенно отличное от того, чем оно было до этого, и преоб­
разовала тем самым как химию, так и мир химика*. Другие
революции, включая революцию, которая связана с Лавуазье,
требовали придать понятию его современную форму и функ­
цию. Но Бойль предоставляет нам типичный пример как про­
цесса, включающего каждую из указанных стадий, так и того,
что происходит в этом процессе, когда существующее знание
находит воплощение в учебниках. Более чем любой другой
отдельно взятый аспект науки, такая педагогическая форма
определила наш образ науки и роль открытия и изобретения
в ее движении вперед.
* Позитивный вклад Р. Бойля в развитие понятия химическо­
го элемента освещается в: М. Boas. Robert Boyle and Scventeenth-
Centure Chemistry, Cambridge, 1958.


XII
РАЗРЕШЕНИЕ РЕВОЛЮЦИЙ
Учебники, которые рассматривались нами, создаются толь­
ко в итоге научной революции. Они являются основой для
новой традиции нормальной науки. Поднимая вопрос об их
структуре, мы явно упустили один момент. Что представляет
собой процесс, посредством которого новый претендент на
статус парадигмы заменяет своего предшественника? Любое
новое истолкование природы, будь то открытие или теория,
возникает сначала в голове одного или нескольких индиви­
дов. Это как раз те, которые первыми учатся видеть науку и
мир по-другому, и их способность осуществить переход к но­
вому видению облегчается двумя обстоятельствами, которые
не разделяются большинством других членов профессиональ­
ной группы. Постоянно их внимание усиленно сосредоточи­
вается на проблемах, вызывающих кризис; кроме того, обыч­
но они являются учеными настолько молодыми или новичками
в области, охваченной кризисом, что сложившаяся практика
исследований связывает их с воззрениями на мир и правила­
ми, которые определены старой парадигмой, менее сильно,
чем большинство современников. Что они должны делать (и
как это им удается), чтобы целиком преобразовать профес­
сию или соответствующую профессиональную подгруппу, за­
ставляя видеть науку и окружающий мир в новом свете? Что
заставляет группу отказаться от одной традиции нормального
исследования в пользу другой?
Чтобы видеть актуальность этих вопросов, вспомним, что
они являются единственными реконструкциями, которые ис­
торик может предложить как материал для философского ре­
шения вопросов проверки, верификации или опровержения
установленных научных теорий. В той мере, в какой исследо­
ватель занят нормальной наукой, он решает головоломки, а
188


не занимается проверкой парадигм. Хотя в процессе поиска
какого-либо частного решения головоломки исследователь мо­
жет опробовать множество альтернативных подходов, отбра­
сывая те, которые не дают желаемого результата, он в подоб­
ном случае не проверяет парадигму. Скорее он похож на
шахматиста, который, когда задача поставлена, а доска (фак­
тически или мысленно) перед ним, пытается подобрать раз­
личные альтернативные ходы в поисках решения. Эти проб­
ные попытки, предпринимаются ли они шахматистом или
ученым, являются сами по себе испытаниями различных воз­
можностей решения, но отнюдь не правилами игры. Они бы­
вают возможны только до тех пор, пока сама парадигма при­
нимается без доказательства. Поэтому проверка парадигмы,
которая предпринимается лишь после настойчивых попыток
решить заслуживающую внимания головоломку, означает, что
налицо начало кризиса. И даже после этого проверка осуще­
ствляется только тогда, когда предчувствие кризиса порожда­
ет альтернативу, претендующую на замену парадигмы. В на­
уках операция проверки никогда не заключается, как это бывает
при решении головоломок, просто в сравнении отдельной пара­
дигмы с природой. Вместо этого проверка является составной
частью конкурентной борьбы между двумя соперничающими
парадигмами за то, чтобы завоевать расположение научного
сообщества.
При ближайшем рассмотрении эта формулировка обна­
руживает неожиданные и, вероятно, значительные параллели
с двумя наиболее популярными современными философски­
ми теориями верификации. Очень немногие философы на­
уки все еще ищут абсолютный критерий для верификации
научных теорий. Отмечая, что ни одна теория не может быть
подвергнута всем возможным соответствующим проверкам,
они спрашивают не о том, была ли теория верифицирована, а
скорее о ее вероятности в свете очевидных данных, которые
существуют в действительности, и, чтобы ответить на этот
вопрос, одна из влиятельных философских школ вынуждена
сравнивать возможности различных теорий в объяснении на­
копленных данных. Это требование сравнения теорий также
характеризует историческую ситуацию, в которой принима­
ются новые теории. Очень вероятно, что оно указывает одно
189


из направлений, по которому должно идти будущее обсужде­
ние проблемы верификации.
Однако в своих наиболее обычных формах теории вероят­
ностной верификации всегда возвращают нас к тому или иному
варианту чистого или нейтрального языка наблюдения, о ко­
тором говорилось в X разделе. Одна из вероятностных теорий
требует, чтобы мы сравнивали данную научную теорию со
всеми другими, которые можно считать соответствующими
одному и тому же набору наблюдаемых данных. Другая тре­
бует мысленного построения всех возможных проверок, ко­
торые данная научная теория может хотя бы предположительно
пройти*. Очевидно, какое-то подобное построение необходи­
мо для исчисления специфических вероятностей (абсолют­
ных или относительных), и трудно представить себе, как можно
было бы осуществить такое построение. Если, как я уже по­
казал, не может быть никакой научно или эмпирически ней­
тральной системы языка или понятий, тогда предполагаемое
построение альтернативных проверок и теорий должно исхо­
дить из той или иной основанной на парадигме традиции.
Ограниченная таким образом проверка не имела бы доступа
ко всем возможным разновидностям опыта или ко всем воз­
можным теориям. В итоге вероятностные теории настолько
же затемняют верификационную ситуацию, насколько и ос­
вещают ее. Хотя эта ситуация, как утверждается, зависит от
сравнения теорий и от общеизвестных очевидных фактов, те­
ории и наблюдения, которые являются предметом обсужде­
ния, всегда тесно связаны с уже имеющимися теориями и
данными. Верификация подобна естественному отбору: она
сохраняет наиболее жизнеспособную среди имеющихся аль­
тернатив в конкурентной исторической ситуации. Является
ли этот выбор наилучшим из тех, которые могли бы быть осу­
ществлены, если бы были в наличии еще и другие возможно­
сти или если бы были данные другого рода, — такой вопрос
ставить, пожалуй, бесполезно. Нет никаких средств, которые
можно было бы привлечь для поиска ответа на него.
* Краткую характеристику основных путей вероятностных
теорий верификации см.: Е. Nagel. Principles of the Theory of
Probability, Vol. I, No 6, of «International Encyclopedia of Unified
Science», p. 60 -75.
190


Радикально другой подход ко всему этому комплексу про­
блем был разработан К.Р. Поппером, который отрицает суще­
ствование каких-либо верификационных процедур вообще*.
Вместо этого он делает упор на необходимость фальсифи­
кации, то есть проверки, которая требует опровержения уста­
новленной теории, поскольку ее результат является отрица­
тельным. Ясно, что роль", приписываемая таким образом
фальсификации, во многом подобна роли, которая в данной
работе предназначается аномальному опыту, то есть опыту,
который, вызывая кризис, подготавливает дорогу для новой
теории. Тем не менее аномальный опыт не может быть отож­
дествлен с фальсифицирующим опытом. На самом деле, я даже
сомневаюсь, существует ли последний в действительности. Как
неоднократно подчеркивалось прежде, ни одна теория никог­
да не решает всех головоломок, с которыми она сталкивается
в данное время, а также нет ни одного уже достигнутого ре­
шения, которое было бы совершенно безупречно. Наоборот,
именно неполнота и несовершенство существующих теорети­
ческих данных дают возможность в любой момент опреде­
лить множество головоломок, которые характеризуют нормаль­
ную науку. Если бы каждая неудачная попытка установить
соответствие теории природе была бы основанием для ее оп­
ровержения, то все теории в любой момент можно было бы
опровергнуть. С другой стороны, если только серьезная не­
удача достаточна для опровержения теории, тогда последова­
телям Поппера потребуется некоторый критерий «невероят­
ности» или «степени фальсифицируемости». В разработке
такого критерия они почти наверняка столкнутся с тем же
самым рядом трудностей, который возникает у защитников
различных теорий вероятностной верификации.
Многих из указанных выше трудностей можно избежать,
признав, что обе эти преобладающие и противоположные друг
другу точки зрения на логику обоснования научного исследо­
вания пытаются свести два совершенно различных процесса
в один. Попперовский аномальный опыт важен для науки по­
тому, что он выявляет конкурирующие модели парадигм по
отношению к существующей парадигме. Но фальсификация,
* K.R. Popper. The Logic of Scientific Discovery. N . Y ., 1959,
esp. chaps. I —IV.
191


хотя она, безусловно, и имеет место, не происходит вместе с
возникновением или просто по причине возникновения ано­
мального или фальсифицирующего примера. Напротив, вслед
за этим развертывается самостоятельный процесс, который
может быть в равной степени назван верификацией, поскольку
он состоит в триумфальном шествии новой парадигмы по раз­
валинам старой. Мало того, что суть этого процесса состоит в
соединении верификационных и фальсификационных тенден­
ций, в котором вероятностное сравнение теорий играет цент­
ральную роль. Такая двухсталийная формулировка, я пола­
гаю, обладает достоинством большого правдоподобия, и она
может также позволить нам попытаться объяснить роль со­
гласованности (или несогласованности) между теорией и фак­
том в процессе верификации. Для историка по крайней мере
мало смысла полагать, будто верификация устанавливает со­
гласованность фактов с теорией. Все исторически значимые
теории согласуются с фактами, но только в большей или мень­
шей степени. Нет ни одного точного ответа на вопрос, соот­
ветствует ли и насколько хорошо отдельная теория фактам.
Но вопросы, во многом подобные этим, могут возникнуть и
тогда, когда теории рассматриваются в совокупности или даже
попарно. Приобретает большой смысл вопрос, какая из двух
существующих и конкурирующих теорий соответствует фак­
там лучше. Хотя ни теория Лавуазье, ни теория Пристли, на­
пример, не согласовывались точно с существующими наблю­
дениями, лишь весьма немногие из современников колебались
более чем десятилетие, прежде чем заключить, что теория
Лавуазье лучше соответствует природе.
Однако такая формулировка делает задачу выбора между
парадигмами по видимости более легкой и привычной, чем
она есть на самом деле. Если бы существовал только один ряд
научных проблем, только один мир, внутри которого необхо­
димо их решение, и только один ряд стандартов для их реше­
ния, то конкуренция парадигм могла бы регулироваться бо­
лее или менее установленным порядком с помощью некоторого
процесса, подобного подсчету числа проблем, решаемых каж­
дой. Но фактически эти условия никогда не встречаются пол­
ностью. Сторонники конкурирующих парадигм всегда пре­
следуют, по крайней мере отчасти, разные цели. Ни одна
192


спорящая сторона не будет соглашаться со всеми неэмпири­
ческими допущениями, которые другая сторона считает не­
обходимыми для того, чтобы доказать свою правоту. Подобно
Прусту и Бертолле, спорившим о составе химических соеди­
нений, эти стороны частично связаны друг с другом необхо­
димостью дискуссии. Хотя каждая может надеяться приоб­
щить другую к своему способу видения науки и ее проблем,
ни одна не может рассчитывать на доказательство своей пра­
воты. Конкуренция между парадигмами не является видом
борьбы, которая может быть разрешена с помощью доводов.
Мы уже рассмотрели несколько различных причин, в силу
которых защитникам конкурирующих парадигм не удается
осуществить полный контакт с противоборствующей точкой
зрения. Вместе взятые эти причины следовало бы описать как
несоизмеримость предреволюционных и послереволюционных
нормальных научных традиций, и нам следует здесь только
кратко резюмировать уже сказанное. Прежде всего защитни­
ки конкурирующих парадигм часто не соглашаются с переч­
нем проблем, которые должны быть разрешены с помощью
каждого кандидата в парадигмы. Их стандарты или их опре­
деления науки не одинаковы. Должна ли теория движения
объяснить причину возникновения сил притяжения между ча­
стицами материи или она может просто констатировать су­
ществование таких сил? Ньютоновская динамика встречала
широкое сопротивление, поскольку в отличие и от аристоте­
левской, и от декартовской теорий она подразумевала послед­
ний ответ по данному вопросу. Когда теория Ньютона была
принята, вопрос о причине притяжения был снят с повестки
дня. Однако на решение этого вопроса может с гордостью
претендовать общая теория относительности. Или, наконец,
можно обратить внимание на то, как распространенная в XIX
веке химическая теория Лавуазье удержала химиков от вопро­
са, почему металлы так сильно похожи в своих свойствах, —
вопроса, который ставила и разрешала химия флогистона.
Переход к парадигме Лавуазье, подобно переходу к парадиг­
ме Ньютона, означал исчезновение не только допустимого
вопроса, но и достигнутого решения. Однако это исчезнове­
ние также не было долговременным. В XX веке вопросы, ка­
сающиеся качественной стороны химических веществ, были
13 Структура научных революций
193


возвращены в сферу науки, а вместе с этим и некоторые отве­
ты на них.
Однако речь идет о чем-то большем, нежели несоизмери­
мость стандартов. Поскольку новые парадигмы рождаются из
старых, они обычно вбирают в себя большую часть словаря и
приемов, как концептуальных, так и экспериментальных, ко­
торыми традиционная парадигма ранее пользовалась. Но они
редко используют эти заимствованные элементы полностью
традиционным способом. В рамках новой парадигмы старые
термины, понятия и эксперименты оказываются в новых от­
ношениях друг с другом. Неизбежным результатом является
то, что мы должны назвать (хотя термин не вполне правилен)
недопониманием между двумя конкурирующими школами. Ди­
летанты, которые насмехались над общей теорией относитель­
ности Эйнштейна, потому что пространство якобы не может
быть «искривленным» (но дело было не в этом), не просто оши­
бались или заблуждались. Не были простым заблуждением и
попытки математиков, физиков и философов, которые пыта­
лись развить евклидову версию теории Эйнштейна*. Простран­
ство, которое подразумевалось ранее, обязательно должно было
быть плоским, гомогенным, изотропным и не зависящим от
наличия материи. Чтобы осуществить переход к эйнштейнов­
скому универсуму, весь концептуальный арсенал, характер­
ными компонентами которого были пространство, время,
материя, сила и т. д., должен был быть сменен и вновь создан
в соответствии с природой. Только те, кто испытал (или кому
не удалось испытать) это преобразование на себе, могли бы
точно показать, с чем они согласны или с чем не согласны.
Коммуникация, осуществляющаяся через фронт революци­
онного процесса, неминуемо ограниченна. Рассмотрим в ка­
честве другого примера тех, кто называл Коперника сумас­
шедшим, потому что тот утверждал, что Земля вращается.
Такие люди не просто ошибались или заблуждались. Неотъсм-
* О реакции обычного человека на понятие искривленного
пространства см.: P. Frank. Einstein, His Life and Times. N. Y .,
1947, p. 142-146. О некоторых попытках совместить преимущества
общей теории относительности с понятием евклидова пространства
см.: С. Nordmann. Einstein and the Universe. N. Y ., 1922, chap. IX .
194


лемым атрибутом объекта, который мыслится ими как «Зем­
ля», оставалось неизменное положение. По крайней мере их
«Земля» не могла бы двигаться. Соответственно нововведе­
ние Коперника не было просто указанием на движение Зем­
ли. Скорее оно составляло целиком новый способ видения
проблем физики и астрономии — способ, который необходи­
мо изменил смысл как понятия «Земля», так и понятия «дви­
жение»*. Без этих изменений понятие движения Земли было
бы просто самостийным. С другой стороны, эти изменения,
однажды сделанные и понятые в своем полном значении, по­
зволили и Декарту, и Гюйгенсу представить, что вопрос о дви­
жении Земли не имеет значения для науки**.
Эти примеры указывают на третий и наиболее фундамен­
тальный аспект несовместимости конкурирующих парадигм.
В некотором смысле, который я не имею возможности далее
уточнять, защитники конкурирующих парадигм осуществля­
ют свои исследования в разных мирах. В одном мире содер­
жится сдерживаемое движение тел, которые падают с замед­
лением, в другом — маятники, которые повторяют свои
колебания снова и снова. В одном случае решение проблем
состоит в изучении смесей, в другом — соединений. Один
мир «помещается» в плоской, другой — в искривленной мат­
рице пространства. Работая в различных мирах, две группы
ученых видят вещи по-разному, хотя и наблюдают за ними с
одной позиции и смотрят в одном и том же направлении. В
то же время нельзя сказать, что они могут видеть то, что им
хочется. Обе группы смотрят на мир, и то, на что они смот­
рят, не изменяется. Но в некоторых областях они видят раз­
личные вещи, и видят их в различных отношениях друг к дру­
гу. Вот почему закон, который одной группой ученых даже не
может быть обнаружен, оказывается иногда интуитивно яс­
ным для другой. По этой же причине, прежде чем они смогут
надеяться на полную коммуникацию между собой, та или дру-
* T.S . Kuhn. The Copernican Revolution. Cambridge, Mass., 1957,
chaps. Ill, IV, VII. Вопрос о том, в какой степени гелиоцентризм
был более чем астрономической проблемой, большая тема для
отдельной книги.
** М. Jammer. Concepts of Space. Cambridge, Mass., 1954, p. 118-
124.
13*
195


гая группа должна испытать метаморфозу, которую мы выше
называли сменой парадигмы. Именно потому, что это есть
переход между несовместимыми структурами, переход между
конкурирующими парадигмами не может быть осуществлен
постепенно, шаг за шагом посредством логики и нейтрально­
го опыта. Подобно переключению гештальта, он должен про­
изойти сразу (хотя не обязательно в один прием) или не про­
изойти вообще.
Дальше возникает вопрос, как ученые убеждаются в необ­
ходимости осуществить такую переориентацию. Частично от­
вет состоит в том, что очень часто они вовсе не убеждаются в
этом. Коперниканское учение приобрело лишь немногих сто­
ронников в течение почти целого столетия после смерти Ко­
перника. Работа Ньютона не получила всеобщего признания,
в особенности в странах континентальной Европы, в продол­
жение более чем 50 лет после появления «Начал»*. Пристли
никогда не принимал кислородной теории горения, так же
как лорд Кельвин не принял электромагнитной теории и т. д.
Трудности новообращения часто отмечались самими учены­
ми. Дарвин особенно прочувствованно писал в конце книги
«Происхождение видов»: «Хотя я вполне убежден в истине
тех воззрений, которые изложены в этой книге в форме крат­
кого обзора, я никоим образом не надеюсь убедить опытных
натуралистов, умы которых переполнены массой фактов, рас­
сматриваемых ими в течение долгих лет с точки зрения, пря­
мо противоположной моей... Но я смотрю с доверием на бу­
дущее, на молодое возникающее поколение натуралистов,
которое будет в состоянии беспристрастно взвесить обе сто­
роны вопроса»**. А Макс Планк, описывая свою собствен­
ную карьеру в «Научной автобиографии», с грустью замечал,
что «новая научная истина прокладывает дорогу к триумфу
не посредством убеждения оппонентов и принуждения их
видеть мир в новом свете, но скорее потому, что ее оппонен-
* I.B . Cohen. Franklin and Newton: An Inquiry into Speculative
Newtonian Experimental Science and Franklin's Work in Electricity as
an Example Thereof. Philadelphia, 1956, p. 93-94.
** Ч. Дарвин. Происхождение видов. Перевод и вводная статья
К.А . Тимирязева. Государственное изд-во сельскохозяйственной
литературы, 1952, стр. 444 .
196


ты рано или поздно умирают и вырастает новое поколение,
которое привыкло к ней»*.
Эти и другие подобные факты слишком широко извест­
ны, чтобы была необходимость останавливаться на них и даль­
ше. Но они нуждаются в переоценке. В прошлом они очень
часто использовались, чтобы показать, что ученые, которым
не чуждо ничто человеческое, не всегда могут признавать свои
заблуждения, даже когда сталкиваются с сильными доводами.
Я скорее сказал бы, что дело здесь не в доводах и ошибках.
Переход от признания одной парадигмы к признанию другой
есть акт «обращения», в котором не может быть места при­
нуждению. Пожизненное сопротивление, особенно тех, чьи
творческие биографии связаны с долгом перед старой тради­
цией нормальной науки, не составляет нарушения научных
стандартов, но является характерной чертой природы науч­
ного исследования самого по себе. Источник сопротивления
лежит в убежденности, что старая парадигма в конце концов
решит все проблемы, что природу можно втиснуть в те рам­
ки, которые обеспечиваются этой парадигмой. Неизбежно,
что в моменты революции такая убежденность кажется тупой
и никчемной, как в действительности иногда и оказывается.
Но сказать это было бы недостаточно. Та же самая убежден­
ность делает возможной нормальную науку или разрешение
головоломок. И только по пути нормальной науки следует
профессиональное сообщество ученых, сначала в разработке
потенциальных возможностей старой парадигмы, а затем в
выявлении трудностей, в процессе изучения которых может
возникать новая парадигма.
И все же сказать, что сопротивление является неминуе­
мым и закономерным, что изменение парадигмы не может
быть оправдано тем или иным доводом, не значит говорить,
что ни один аргумент не приемлем и что ученых невозможно
убедить в необходимости изменения их образа мышления. Хотя
требуется иногда время жизни целого поколения, чтобы осу­
ществить какое-либо изменение, снова и снова повторяются
факты обращения научных сообществ к новым парадигмам.
Кроме того, эти обращения к новым парадигмам и отказ от
* М. Planck. Scientific Autobiography and Other Papers. N. Y.,
1949, p. 33-34.
197


старых происходят не вопреки тому, что ученым свойственно
все человеческое, а именно по этой причине. Хотя некоторые
ученые, особенно немолодые и более опытные, могут сопротив­
ляться сколь угодно долго, большинство ученых так или иначе
переходит к новой парадигме. Обращения в новую веру будут
продолжаться до тех пор, пока не останется в живых ни одного
защитника старой парадигмы и пока вся профессиональная груп­
па не будет руководствоваться единой, но теперь уже иной па­
радигмой. Мы должны поэтому выяснить, каким образом осу­
ществляется переход и как преодолевается сопротивление.
Какого ответа на этот вопрос мы можем ожидать? Только
потому, что он относится к технике убеждения или к аргу­
ментам или контраргументам в ситуации, где не может быть
доказательства, наш вопрос является новым по своему значе­
нию и требует такого изучения, которое ранее не предприни­
малось. Мы предпримем лишь очень частичный и поверхно­
стный обзор. Кроме того, то, что уже было сказано, вместе с
результатами этого обзора наводит на мысль, что когда гово­
рят об убеждении, а не о доказательстве, то вопрос о природе
научной аргументации не имеет никакого единого и унифи­
цированного ответа. Отдельные ученые принимают новую
парадигму по самым разным соображениям и обычно сразу
по нескольким различным мотивам. Некоторые из этих мо­
тивов — например, культ солнца, который помогал Кеплеру
стать коперниканцем, — лежат полностью вне сферы науки*.
Другие основания должны зависеть от особенностей личнос­
ти и ее биографии. Даже национальность или прежняя репу­
тация новатора и его учителей иногда может играть значи­
тельную роль**. Следовательно, в конце концов, мы должны
* О роли культа солнца в формировании идей Кеплера см.:
Е.А. Burtt. The Metaphysical Foundations of Modern Physical Science,
rev. ed. N. Y., 1932, p. 44-49.
** Что касается роли репутации, рассмотрим следующий факт:
лорд Релей к тому времени, когда его репутация прочно утверди­
лась, представил на рассмотрение в Британскую Ассоциацию ста­
тью о некоторых парадоксах электродинамики. Его имя было слу­
чайно опущено, когда статья была послана впервые, и сама статья
была отвергнута как работа какого-то «любителя парадоксов».
Вскоре после этого, когда его имя было указано, статья была приня­
та с многочисленными извинениями. (R. Strutt, 4th Baron Rayleigh.
John William Strutt, Third Baron Rayleigh [New York, 1924], p. 23.)
198


научиться отвечать на этот вопрос дифференцированно. Для
нас будут представлять интерес не те аргументы, которые убеж­
дают или переубеждают того или иного индивидуума, а тот
тип сообщества, который всегда рано или поздно переориен­
тируется как единая группа. Эту проблему, однако, мы отло­
жим до последнего раздела, рассмотрев пока некоторые виды
аргументов, которые оказываются особенно эффективными в
борьбе за изменение парадигмы.
Вероятно, единственная наиболее распространенная пре­
тензия, выдвигаемая защитниками новой парадигмы, состо­
ит в убеждении, что они могут решить проблемы, которые
привели старую парадигму к кризису. Когда это может быть
сделано достаточно убедительно, такая претензия является наи­
более эффективной в аргументации сторонников новой пара­
дигмы. В той области, в которой данное требование успешно
осуществляется, старая парадигма заведомо попадает в зат­
руднительное положение. Эти затруднения неоднократно изу­
чались, и попытки преодолеть их вновь и вновь оказывались
тщетными. «Решающие эксперименты» — эксперименты, спо­
собные особенно четко проводить различие между двумя па­
радигмами, — должны быть признаны и закреплены до того,
как создается новая парадигма. Так, например, Коперник ут­
верждал, что он разрешил давно раздражающую проблему
продолжительности календарного года, Ньютон — что при­
мирил земную и небесную механику, Лавуазье — что разре­
шил проблемы тождества газов и весовых соотношений, а
Эйнштейн — что сделал электродинамику совместимой с пре­
образованной наукой о движении.
Утверждения такого вида являются особенно подходящи­
ми для достижения цели, если новая парадигма обнаруживает
количественную точность значительно лучшую, нежели ста­
рый конкурент. Количественное превосходство Рудольфовых
таблиц Кеплера* над всеми таблицами, рассчитанными с по­
мощью теории Птолемея, было важным фактором в приоб-
* Таблицы движения Солнца, Луны и планет, вычисленные и
опубликованные в 1627 году Кеплером; названы по имени Ру­
дольфа И, императора «Священной Римской империи» в 1576-
1612 гг., при котором Кеплер носил звание имперского матема­
тика. — Примеч. пер.
199


щении астрономов к коперниканству. Успех Ньютона в пред­
сказании количественных результатов в астрономических на­
блюдениях явился, вероятно, наиболее важной из отдельных
причин триумфа его теории над более рационализированны­
ми, но исключительно качественными теориями его конку­
рентов. А в нашем веке замечательный количественный успех
закона излучения Планка и модели атома Бора убедили мно­
гих физиков принять их; хотя, рассматривая физическую на­
уку в целом, нельзя не признать, что оба эти вклада породили
намного больше проблем, чем разрешили*.
Однако самой по себе претензии на решение проблем,
вызывающих кризисы, редко бывает достаточно. Она также
не может быть всегда безошибочной. Фактически теория Ко­
перника не была более точной, чем теория Птолемея, и не
вела непосредственно к какому бы то ни было улучшению
календаря. Или другой пример. Волновая теория света в тече­
ние нескольких лет после того, как она была выдвинута, не
имела даже такого успеха, как ее корпускулярный конкурент
в объяснении поляризационных эффектов, которые и послу­
жили принципиальным основанием кризиса в оптике. Иног­
да более свободное исследование, которое характеризует эк­
страординарный этап развития науки, создает кандидата в
парадигмы, который первоначально нисколько не помогает
решению проблем, вызвавших кризис. Когда такое случается,
данные в поддержку новой парадигмы должны быть получе­
ны из других областей исследования, что очень часто так или
иначе и делается. В этих областях могут быть развиты осо­
бенно убедительные аргументы, если новая парадигма допус­
кает предсказание явлений, о существовании которых совер­
шенно не подозревали, пока господствовала старая парадигма.
Например, теория Коперника навела на мысль, что пла­
неты должны быть подобны Земле, что Венера должна иметь
фазы и что Вселенная должна быть гораздо больше, чем ра­
нее предполагалось. В результате, когда спустя 60 лет после
его смерти с помощью телескопа неожиданно были обнару­
жены горы на Луне, фазы Венеры и огромное количество звезд,
* О проблемах, созданных квантовой теорией, см.: F. Reiche.
The Quantum Theory. London. 1922, chaps. II, VI—IX . О других
примерах в этом параграфе см. прежние сноски данного раздела.
200


о существовании которых ранее не подозревали, то эти на­
блюдения убедили в справедливости новой теории великое
множество ученых, особенно среди неастрономов*. В исто­
рии волновой теории был еще более драматический эпизод,
приведший к переосмыслению сущности световых явлений
физиками. Сопротивление французских ученых прекратилось
сразу же и почти полностью, когда Френелю удалось проде­
монстрировать существование белого пятна в центре тени от
круглого диска.
Это был эффект, которого не ожидал даже Френель; а
Пуассон, бывший первоначально одним из его оппонентов,
представил эффект как неизбежное, хотя на первый взгляд и
абсурдное следствие из френелевской теории**. Благодаря их
поразительной ценности и в силу того, что они не были столь
очевидно «встроены» в новую теорию с самого начала, аргу­
менты, подобные указанным, оказывались особенно убеди­
тельными. А иногда эта сверхубедительность могла быть ис­
пользована даже тогда, когда исследуемое явление наблюдалось
задолго до того, как была введена теория, объясняющая его.
Например, Эйнштейн, по-видимому, не предполагал, что об­
щая теория относительности с такой точностью даст оценку
хорошо известной аномалии в движении перигелия Мерку­
рия; можно себе представить, какой триумф пережил Эйн­
штейн, когда это ему удалось***.
До сих пор мы обсуждали аргументы, касающиеся новой
парадигмы, которые основывались на сравнении возможно­
стей конкурирующих теорий в решении проблем. Для ученых
эти аргументы обычно являются в высшей степени значитель­
ными и убедительными. Предшествующие примеры не долж­
ны оставлять никакого сомнения относительно причин их ог­
ромной привлекательности. Но в силу причин, к которым мы
вскоре вернемся, нельзя считать эти аргументы неотразимы-
*Т. Kuhn. Op. cit., p. 219-225.
** E.T . Whittaker. A History of the Theories of Aether and Electricity. 1,
2d ed. London, 1951, p. 108.
*** Ibid., II, 1953, p. 151-180. (О развитии общей теории отно­
сительности.) О реакции Эйнштейна на соответствие теории с
наблюдаемым движением перигелия Меркурия см. письмо, ци­
тируемое в: P. A. Schilpp (ed.), Albert Einstein, Philosopher-Scientist.
Evanston, 111, 1949, p. 101.
201


ми ни по отдельности, ни в совокупности. К счастью, есть
также соображения другого рода, которые могут привести уче­
ных к отказу от старой парадигмы в пользу новой. Таковы
аргументы, которые редко излагаются ясно, определенно, но
апеллируют к индивидуальному ощущению удобства, к эсте­
тическому чувству. Считается, что новая теория должна быть
«более ясной», «более удобной» или «более простой», чем ста­
рая. Вероятно, такие аргументы более эффективны в матема­
тике, чем в других естественных науках. Первые варианты
большинства новых парадигм являются незрелыми. Когда со
временем получает развитие полный эстетический образ па­
радигмы, оказывается, что большинство членов сообщества
уже убеждены другими средствами. Тем не менее значение
эстетических оценок может иногда оказаться решающим. Хотя
эти оценки часто привлекают к новой теории только немно­
гих ученых, бывает так, что это именно те ученые, от которых
зависит ее окончательный триумф. Если бы они не приняли
ее быстро в силу чисто индивидуальных причин, то могло бы
случиться, что новый кандидат в парадигмы никогда не раз­
вился бы достаточно для того, чтобы привлечь благосклон­
ность научного сообщества в целом.
Чтобы понять причину важности этих в большей мере
субъективных и эстетических оценок, вспомним, в чем суть
обсуждения парадигмы. Когда впервые предлагается новый
кандидат в парадигму, то с его помощью редко разрешают
более чем несколько проблем, с которыми он столкнулся, и
большинство этих решений все еще далеко от совершенства.
До Кеплера теория Коперника едва ли улучшила предсказа­
ния положения планет, сделанные Птолемеем. Когда Лавуа­
зье рассматривал кислород как «чистый воздух сам по себе»,
его новая теория не могла в целом решить всех проблем, воз­
никших с открытием новых газов, — обстоятельство, которое
Пристли использовал весьма эффективно для контратаки на
теорию Лавуазье. Случаи, подобные белому пятну, получен­
ному Френелем, чрезвычайно редки. Лишь значительно позд­
нее, после того как новая парадигма уже укрепилась, была
воспринята и получила широкое распространение, обычно
возникает решающая аргументация. Например, маятник Фуко
демонстрирует вращение Земли, а опыт Физо показывает, что
202


свет распространяется быстрее в воздухе, чем в воде. Обосно­
вание этих аргументов составляет элемент нормальной науки,
и они важны не для обсуждения парадигмы, а для составле­
ния новых учебных пособий после научной революции.
До того, как эти учебники написаны, то есть пока споры
продолжаются, ситуация бывает совсем другой. Обычно про­
тивники новой парадигмы могут на законных основаниях ут­
верждать, что даже в кризисной области она мало превосхо­
дит соперничающую с ней традиционную парадигму. Конечно,
она трактует некоторые проблемы лучше, она раскрыла неко­
торые новые закономерности. Но, по-видимому, старая пара­
дигма может быть перестроена так, что сможет преодолеть
возникшие трудности, как она преодолевала другие препят­
ствия до сих пор. И геоцентрическая астрономия Тихо Браге,
и более поздние варианты теории флогистона были ответами
(и вполне успешными) на трудности, вскрытые новым кан­
дидатом в парадигму*. К тому же защитники традиционной
теории и традиционных процедур могут почти всегда указать
проблемы, которые не решены новой конкурирующей теори­
ей, но которые, с их точки зрения, не являются проблемами
вообще. До открытия состава воды горение водорода было
сильным аргументом в поддержку теории флогистона и про­
тив теории Лавуазье. А кислородная теория горения уже пос­
ле своего триумфа все еще не могла объяснить получение го­
рючего газа из углерода — явление, на которое сторонники
теории флогистона указывали как на сильную поддержку их
точки зрения**. Даже в кризисной области равновесие аргу­
мента и контраргумента может иногда быть действительно
очень устойчивым. А вне этой области равновесие часто ре­
шительно клонится к традиции. Коперник разрушил освя-
* О системе Тихо Браге, которая с геометрической точки зре­
ния была полностью эквивалентна коперниканской, см.: J.L.E.
Dreyer. A History of Astronomy from Thales to Kepler, 2d ed. N . Y .,
1953. О последних вариантах теории флогистона и их успехе см.:
J.R . Partington and D. McKie. Historical Studies of the Phlogiston
Theory. — «Annals of Science», IV, 1939, p. 113-149.
** О проблемах, выдвинутых горением водорода, см.: J. R.
Partington. A Short History of Chemistry, 2d ed. London, 1951, p.
134. Об окиси углерода см.: Н. Корр. Geschichtc dcr Chcmic. III .
Braunschweig. 1845, p. 294-296.
203


щенное веками объяснение движения Земли, не заменив его
другим, Ньютон сделал то же самое со старым объяснением
тяготения, Лавуазье — с объяснением общих свойств метал­
лов и т. д . Коротко говоря, если бы новая теория, претендую­
щая на роль парадигмы, выносилась бы в самом начале на
суд практичного человека, который оценивал бы ее только по
способности решать проблемы, то науки переживали бы очень
мало крупных революций. Если к этому добавить контраргу­
менты, порожденные тем, что мы ранее называли несоизме­
римостью парадигм, то окажется, что в науке вообще не было
бы места революциям.
Но споры вокруг парадигм в действительности не касают­
ся способности к решению проблем, хотя есть достаточные
основания для того, чтобы они обычно облекались в такую
терминологию. Вместо этого вопрос состоит в том, какая па­
радигма должна в дальнейшем направлять исследование по
проблемам, на полное решение которых ни один из конкури­
рующих вариантов не может претендовать. Требуется выбор
между альтернативными способами научного исследования,
причем в таких обстоятельствах, когда решение должно опи­
раться больше на перспективы в будущем, чем на прошлые
достижения. Тот, кто принимает парадигму на ранней ста­
дии, должен часто решаться на такой шаг, пренебрегая дока­
зательством, которое обеспечивается решением проблемы.
Другими словами, он должен верить, что новая парадигма
достигнет успеха в решении большого круга проблем, с кото­
рыми она встретится, зная при этом, что старая парадигма
потерпела неудачу при решении некоторых из них. Принятие
решения такого типа может быть основано только на вере.
Это одна из причин, в силу которых предшествующий кри­
зис оказывается столь важным. Ученые, которые не пережи­
ли кризиса, редко будут отвергать неопровержимую очевид­
ность в решении проблем в пользу того, что может легко
оказаться и будет легко рассматриваться как нечто неулови­
мое. Но самого по себе кризиса недостаточно. Должна быть
основа (хотя она может не быть ни рациональной, ни до кон­
ца правильной) для веры в ту теорию, которая избрана в ка­
честве кандидата на статус парадигмы. Что-то должно заста­
вить по крайней мере нескольких ученых почувствовать, что
204


новый путь избран правильно, и иногда это могут сделать
только личные и нечеткие эстетические соображения. С их
помощью ученые должны вернуться к тем временам, когда
большинство из четких методологических аргументов указы­
вали другой путь. Ни астрономическая теория Коперника, ни
теория материи де Бройля не имели других сколько-нибудь
значительных факторов привлекательности, когда впервые
появились. Даже сегодня общая теория относительности Эйн­
штейна действует притягательно главным образом благодаря
своим эстетическим данным. Привлекательность подобного
рода способны чувствовать лишь немногие из тех, кто не имеет
отношения к математике.
Но это не предполагает, что триумф новой парадигмы при­
ходит в конце концов благодаря некоему мистическому влия­
нию эстетики. Наоборот, очень немногие исследователи по­
рывают с традицией исключительно из этих соображений.
Часто те, кто вступил на этот путь, оказывались в тупике. Но
если парадигма все-таки приводит к успеху, то она неизбеж­
но приобретает своих первых защитников, которые развива­
ют ее до того момента, когда могут быть созданы и умножены
более трезвые аргументы. И даже эти аргументы, когда они
находятся, не являются решающими каждый в отдельности.
Поскольку ученые — - люди благоразумные, тот или другой
аргумент в конце концов убеждает многих из них. Но нет
такого единственного аргумента, который может или должен
убедить их всех. То, что происходит, есть скорее значитель­
ный сдвиг в распределении профессиональных склонностей,
чем переубеждение сразу всего научного сообщества.
В самом начале новый претендент на статус парадигмы
может иметь очень небольшое число сторонников, и в от­
дельных случаях их мотивы могут быть сомнительными. Тем
не менее если они достаточно компетентны, то они будут улуч­
шать парадигму, изучать ее возможности и показывать, во что
превратится принцип принадлежности к данному научному
сообществу в случае, если оно начнет руководствоваться но­
вой парадигмой. По мере развития этого процесса, если па­
радигме суждено добиться победы в сражении, число и сила
убеждающих аргументов в ее пользу будет возрастать. Многие
ученые тогда будут приобщаться к новой вере, а дальнейшее
205


исследование новой парадигмы будет продолжаться. Посте­
пенно число экспериментов, приборов, статей и книг, опира­
ющихся на новую парадигму, будет становиться все больше и
больше. Все большее число ученых, убедившись в плодотвор­
ности новой точки зрения, будут усваивать новый стиль ис­
следования в нормальной науке, до тех пор пока наконец ос­
танется лишь незначительное число приверженцев старого
стиля. Но даже о них мы не можем сказать, что они ошиба­
ются. Хотя историк всегда может найти последователей того
или иного первооткрывателя, например Пристли, которые вели
себя неразумно, ибо противились новому слишком долго, он
не сможет указать тот рубеж, с которого сопротивление ста­
новится нелогичным или ненаучным. Самое большее, что он,
возможно, скажет, — это то, что человек, который продолжа­
ет сопротивляться после того, как вся его профессиональная
группа перешла к новой парадигме, ipso facto перестал быть
ученым.


XIII
ПРОГРЕСС, КОТОРЫЙ НЕСУТ РЕВОЛЮЦИИ
Предшествующие страницы завели мое схематическое опи­
сание научного развития так далеко, насколько это возможно
в данном очерке. Тем не менее я не имел пока возможности
полностью сформулировать выводы. Если это описание в це­
лом отразило существенную структуру непрерывной эволю­
ции научного знания, то оно одновременно поставило еще
одну специальную проблему: почему наука, эта область куль­
туры, которую мы пытались обрисовать выше, должна неук­
лонно двигаться вперед такими путями, которыми не разви­
ваются, скажем, политические или философские учения?
Почему прогресс остается постоянно и почти исключительно
атрибутом того рода деятельности, которую мы называем на­
учной? Наиболее обычные ответы на этот вопрос были отвер­
гнуты в ходе изложения материала данного очерка. Мы долж­
ны подвести под этим черту, рассмотрев вопрос о том, можно
ли найти какую-либо замену всем этим толкованиям.
Сразу же отметим, что в некотором смысле это вопрос
чисто семантический. В значительной степени термин «на­
ука» как раз предназначен для тех отраслей деятельности че­
ловека, пути прогресса которых легко прослеживаются. Ниг­
де это не проявляется более явно, чем в повторяющихся время
от времени спорах о том, является ли та или иная современ­
ная социальная дисциплина действительно научной. Эти спо­
ры имеют параллели в допарадигмальных периодах тех обла­
стей, которые сегодня без колебаний наделяются титулом
«наука». Их очевидный во всех отношениях источник — оп ­
ределение этого ускользающего от точной характеристики тер­
мина. Ученые утверждают, что психология, например, явля­
ется наукой, потому что она обладает такими-то и такими-то
характеристиками. Другие считают, что эти характеристики
207


не имеют либо признака необходимости, либо признака дос­
таточности для того, чтобы считать данную область научной.
Часто при обсуждении затрачивается много энергии, разго­
раются великие страсти; и посторонний наблюдатель оказы­
вается в растерянности, не зная, чем объяснить все это. Мо­
жет, многое зависит от определения самого термина «наука»?
Дает ли определение возможность сделать вывод: является
человек ученым или нет? Если дает, то почему у ученых в
сфере естественных наук или у деятелей искусства не вызы­
вает никакого беспокойства определение этого термина? Не­
избежно возникает подозрение, что этот вопрос более фунда­
ментальный. Вероятно, его суть заключается в более
конкретных вопросах, наподобие следующих: почему моя дис­
циплина не продвигается вперед таким путем, которым раз­
вивается, скажем, физика? Какие изменения в технике, мето­
де или идеологии должны способствовать этому? Однако это
не те вопросы, которым могло бы соответствовать в качестве
ответа простое соглашение по поводу определения науки.
Кроме того, если прецедент, взятый из естественных наук,
может сослужить здесь службу, то позднее интерес к нему все
же пропадает, но не тогда, когда найдено определение, а ког­
да группы, сомневающиеся теперь в своем собственном ста­
тусе, достигают согласия в оценке своих прошлых и нынеш­
них достижений. Например, можно считать знаменательным,
что экономисты меньше задумываются над вопросом, являет­
ся ли их область наукой, чем это делают исследователи в не­
которых других областях социальной науки. Происходит ли
это потому, что экономисты знают, что такое наука? Или ско­
рее потому, что у них мало сомнения относительно статуса
экономики?
Этот аспект имеет и обратную сторону, которая, хотя уже
и не является просто семантической, может помочь раскрыть
запутанные связи между нашими представлениями о науке и
прогрессе. В течение ряда столетий, как во времена антично­
сти, так и в ранней истории современной Европы, живопись
рассматривалась как явно кумулятивная область. В течение
этого времени целью художника было принято считать изоб­
ражение. Критики и историки, подобно Плинию и Вазари,
записывали в то время с благоговением результаты открытий
208


в живописи, от сокращения в ракурсе до контрастов, которые
делали возможным все более совершенные изображения при­
роды*. Но это были именно те эпохи, особенно период Воз­
рождения, когда расхождение между наукой и искусством едва
осознавалось. Леонардо да Винчи был только одним из мно­
гих, кто свободно переходил от науки к искусству и наоборот,
и только значительно позднее они стали категорически раз­
личаться**. Более того, даже после того как постоянный пе­
реход из одной области в другую прекратился, термин «ис­
кусство» продолжал применяться к технологии и ремеслам
(которые также рассматривались как прогрессирующие) так
же, как к скульптуре и живописи. Только когда позднее отка­
зались от изображения как цели скульптуры и живописи и
начали снова учиться на примитивных моделях, произошло
расщепление, которое в настоящее время мы считаем само
собой разумеющимся, предполагая более или менее правиль­
но его действительную глубину. И даже сегодня часть наших
затруднений при рассмотрении глубоких различий между на­
укой и техникой должна быть связана с тем фактом, что про­
гресс, очевидно, приписывается обеим областям.
Однако можно только прояснить, но не разрешить зат­
руднения, с которыми мы столкнулись, рассматривая любую
область, в которой отмечается прогресс, как науку. Так или
иначе остается проблема, почему прогресс заслуживает тако­
го внимания при характеристике науки как предприятия, на­
правляемого теми средствами и целями, которые описаны в
данном очерке. Этот вопрос распадается на несколько дру­
гих, и нам придется рассмотреть каждый из них в отдельнос­
ти. Во всех случаях, однако, за исключением последнего, их
решение будет зависеть частично от изменения нашей нор­
мальной точки зрения на отношение между научной деятель­
ностью и сообществом, которое практически ее осуществля­
ет. Мы должны научиться осознавать, каким образом то, что
рассматривалось как следствие, оказывается причиной. Если
* Е.Н. Gombrich. Art and Illusion: A Study in the Psychology of
Pictorial Representation. N. Y ., 1960, p. 11 -12 .
** Ibid. p . 97; Giorgio de Santillana. The Role of Art in the Scientific
Renaissance, in: «Critical Problems in the History of Science», ed.
M. Clagett, Madison, Wis., 1959, p. 33-65.
14 Структура научных революций
209


нам это удастся, то фразы «научный прогресс» или даже «на­
учная объективность» могут стать, как представляется, до не­
которой степени излишними. Фактически один аспект такой
избыточности только что иллюстрировался. Прогрессирует ли
область потому, что она научна, или она научна потому, что
прогрессирует?
Выясним теперь, почему предприятие, подобное нормаль­
ной науке, должно прогрессировать; начнем с того, что при­
помним некоторые из ее наиболее рельефных характеристик.
Обычно члены зрелого научного сообщества работают, исхо­
дя из единой парадигмы или из ряда тесно связанных между
собой парадигм. Очень редко различным научным сообще­
ствам приходится исследовать одни и те же проблемы. В тех
исключительных случаях, когда это все же случается, группы
исследователей придерживаются нескольких основных общих
парадигм. Рассматривая изнутри любое единичное сообще­
ство, будь то сообщество ученых или неученых, можно ви­
деть, что результатом успешной творческой работы является
прогресс. Да и как может быть иначе? Например, мы отмеча­
ли, что, когда художники видели свою цель в изображении
мира, критика и история регистрировали прогресс, свойствен­
ный этой внешне объединенной группе. Другие творческие
области обнаруживают прогресс такого же рода. Теолог, ко­
торый разрабатывает догмы, или философ, который совер­
шенствует кантовские императивы, вносят свой вклад в про­
грессивное развитие, по крайней мере в прогрессивное
развитие той группы, которая разделяет их предпосылки. Ни
одна творческая школа не признает такого рода работы, ко­
торая, с одной стороны, приносит творческий успех, а с дру­
гой — не является дополнением к совместному результату груп­
пы. Если мы сомневаемся, как делают многие, что ненаучные
области осуществляют прогресс, то это происходит не по той
причине, что индивидуальные школы ничего не создают в
этих областях. Скорее это должно быть вследствие того, что
всегда есть конкурирующие школы, каждая из которых по­
стоянно ставит под сомнение сами основания другой.
Тот, кто утверждает, что, например, философия не имеет
никакой тенденции к прогрессу, будет делать упор на то, что
210


все еще есть аристотелианцы, а не на то, что учение Аристо­
теля не имело шансов на прогресс.
Однако эти сомнения относительно прогресса возникают
также и в науке. В течение всего допарадигмального периода,
когда имеется разнообразие конкурирующих школ, наличие
прогресса (исключая прогресс внутри самих школ) очень труд­
но обнаружить. Этот этап, описанный во II разделе, пред­
ставляет собой период, в течение которого отдельные иссле­
дователи работают как ученые, но результаты их деятельности
ничего не добавляют к научному знанию, как мы его себе
представляем. Более того, в течение периодов революции,
когда фундаментальные принципы области исследования еще
раз становятся предметом обсуждения, неоднократно выска­
зываются сомнения относительно какой-либо возможности
непрерывного прогресса, если только будет признана та или
иная из противоборствующих парадигм. Те, кто отвергал тео­
рию Ньютона, объявляли, что его опора на внутренние силы
возвращает науку в средневековье. Те, кто противостоял хи­
мии Лавуазье, полагали, что отказ от химических «элементов»
в пользу лабораторных процедур был отказом от химического
объяснения и что сторонники такого отказа заставляют науку
довольствоваться пустыми разглагольствованиями. Подобное,
хотя и более умеренно выраженное, ощущение, по-видимо­
му, лежит в основании неприятия Эйнштейном, Бомом и дру­
гими вероятностной интерпретации квантовой механики в
качестве доминирующей трактовки. Короче, только в течение
периодов нормальной науки прогресс представляется очевид­
ной и гарантированной тенденцией. Однако в течение этих
периодов научное сообщество и не может рассматривать пло­
ды своей работы под каким-либо иным углом зрения.
Что касается нормальной науки, то частичный ответ на
вопрос о проблеме прогресса просто очевиден. Научный про­
гресс не отличается по типу от прогресса в других областях,
но очень долгое отсутствие конкурирующих школ, которые
обсуждают цели и стандарты друг друга, позволяет более лег­
ко заметить прогресс нормального научного сообщества. Од­
нако это только часть ответа на вопрос, и ни в коем случае не
наиболее важная его часть. Например, мы уже отмечали, что
принятие однажды общей парадигмы освобождает научное
14*
211


сообщество от необходимости постоянно пересматривать свои
основные принципы; члены такого сообщества могут концен­
трировать внимание исключительно на тончайших и наибо­
лее эзотерических явлениях, которые его интересуют. Это не­
минуемо увеличивает как эффективность, так и действенность,
с которыми вся группа решает новые проблемы. Другие ас­
пекты профессиональной деятельности в науках усиливают
эту особую эффективность еще больше.
Некоторые из этих аспектов являются следствиями бес­
примерной изоляции зрелого научного сообщества от запро­
сов непрофессионалов и повседневной жизни. Если коснуть­
ся вопроса о степени изоляции, эта изоляция никогда не
бывает полной. Тем не менее нет ни одного другого профес­
сионального сообщества, где индивидуальная творческая ра­
бота столь непосредственно была бы адресована к другим чле­
нам профессиональной группы и оценивалась бы ими. Даже
наиболее мыслящие поэты и наиболее абстрактно рассужда­
ющие теологи гораздо больше интересуются оценкой своей
творческой работы непрофессионалами, хотя в общем оценка
для них, может быть, менее важна, чем для ученого. Эта ха­
рактерная черта вполне закономерна. Именно потому, что он
работает только для аудитории коллег, — аудитории, которая
разделяет его собственные оценки и убеждения, ученый мо­
жет принимать без доказательства единую систему стандар­
тов. Ему не нужно заботиться о том, что будут думать какие-
нибудь другие группы или школы, и поэтому он может
откладывать одну проблему и продвигаться к следующей бы­
стрее, нежели те, кто работает для более разнородной группы.
Но, что особенно важно, изоляция научного сообщества от
общества в целом позволяет каждому ученому концентриро­
вать свое внимание на проблемах, относительно которых он
имеет все основания верить, что способен их решить. В отли­
чие от инженеров, большинства врачей и большинства теоло­
гов ученый не нуждается в выборе проблем, так как послед­
ние сами настоятельно требуют своего решения, даже
независимо от того, какими средствами будет получено это
решение. В этом аспекте размышления о различии между уче­
ными-естественниками и многими учеными в области соци­
альных наук оказываются весьма поучительными. Последние
212


часто прибегают (в то время как первые почти никогда этого
не делают) к оправданию своего выбора исследовательской
проблемы, будь то последствия расовой дискриминации или
причины экономических циклов — главным образом исходя
из социальной значимости решения этих проблем. Нетрудно
понять, когда — в первом или во втором случае — можно
надеяться на скорейшее решение проблем.
Последствия изоляции от общества в значительной сте­
пени усиливаются другой характеристикой профессиональ­
ного научного сообщества — природой его научного образо­
вания с целью подготовки к участию в самостоятельных
исследованиях. В музыке, изобразительном искусстве и лите­
ратуре человек получает образование, знакомясь с работами
других художников, особенно более ранних. Учебники, ис­
ключая руководства и справочники по оригинальным произ­
ведениям, играют здесь лишь второстепенную роль. В исто­
рии, философии и социальных науках учебная литература
имеет более важное значение. Но даже в этих областях эле­
ментарный университетский курс предполагает параллельное
чтение оригинальных источников, некоторые из которых яв­
ляются классическими для данной области, другие — совре­
менными исследовательскими сообщениями, которые ученые
пишут друг для друга. В результате студент, изучающий лю­
бую из этих дисциплин, постоянно осознает огромное разно­
образие проблем, которые члены его будущей группы с тече­
нием времени намерены решить. Еще более важно, что студент
постоянно находится в кругу многочисленных конкурирую­
щих и несоизмеримых решений этих проблем, решений, ко­
торым он должен в конечном счете сам вынести оценку.
Сопоставим эту ситуацию с той, которая сложилась по
крайней мере в современных естественных науках. В этих об­
ластях студент полагается главным образом на учебники до
тех пор, пока — на третьем или четвертом году прохождения
академического курса — он не начинает собственное иссле­
дование. На многих курсах научных дисциплин даже от сту­
дентов старших курсов не требуют читать работы, не напи­
санные специально для них. Очень немногие из этих курсов
предписывают дополнительное чтение исследовательских ста­
тей и монографий, ограничивая такие предписания старши-
213


ми курсами и материалами, которые более или менее прием­
лемы тогда, когда отсутствуют подходящие учебники. До са­
мых последних стадий формирования ученого учебники сис­
тематически замещают творческую научную литературу,
которая делает возможными сами учебники. Если есть дове­
рие к парадигмам, положенным в основу метода образова­
ния, немногие ученые жаждут его изменения. Зачем, в конце
концов, студент-физик, например, должен читать работы
Ньютона, Фарадея, Эйнштейна или Шрёдингера, когда все,
что ему нужно знать об этих работах, изложено значительно
короче, в более точной и более систематической форме во
множестве современных учебников?
Я не собираюсь защищать чрезмерно большие сроки, ко­
торые порой занимает такой тип обучения. Тем не менее при­
ходится отметить, что в общем такое обучение необычайно
эффективно. Конечно, это — узкое и суровое воспитание, даже,
вероятно, более суровое, чем любое другое, исключая, воз­
можно, обучение ортодоксальной теологии. Однако для нор­
мальной научной работы по решению головоломок в рамках
традиции, которую определяет учебная литература, ученые в
результате такого воспитания получают почти полное осна­
щение. Кроме того, ученый хорошо оснащен также для дру­
гой работы — создания в русле нормальной науки значитель­
ных кризисов. Когда же такие кризисы возникают, ученый,
конечно, оказывается не столь хорошо подготовленным. Даже
в условиях, когда затянувшийся кризис, вероятно, делает ме­
нее узкой практику образования, научное обучение бывает
недостаточно приспособлено для формирования ученого, ко­
торый легко открыл бы новый подход. Но как только появля­
ется ученый, предлагающий нового кандидата в парадигму —
обычно молодой человек или человек новый в данной облас­
ти, — ущерб, нанесенный узостью образования, испытывает
только индивид. В пределах жизни одного поколения, на ко­
тором сказывается изменение, индивидуальная узость обра­
зования совместима с широтой взглядов сообщества в целом,
которое может переключаться от одной парадигмы к другой,
когда это требуется. В особенности эта совместимость прояв­
ляется в случаях, когда излишняя узость образования обес­
печивает сообщество чувствительным индикатором, который
предупреждает об ошибке.
214


Поэтому в нормальном состоянии научное сообщество
обладает необычайно эффективным инструментом для реше­
ния проблем или головоломок, которые определены парадиг­
мами. Кроме того, результат решения этих проблем неминуе­
мо должен быть прогрессивным. В этом нет никакого
сомнения. Однако понимание этого аспекта лишь частично
освещает вторую основную часть проблемы прогресса в на­
уках. Поэтому обратимся теперь именно к ней и выясним
вопрос о прогрессе в экстраординарной науке. Почему про­
гресс также должен быть явно универсальной характеристи­
кой научных революций? Опять-таки мы многое должны ус­
воить, выясняя вопрос о том, каков еще может быть результат
революции. Революции оканчиваются полной победой одно­
го из двух противоборствующих лагерей. Будет ли эта группа
утверждать, что результат ее победы не есть прогресс? Это
было бы равносильно признанию, что она ошибается и что ее
оппоненты правы. По крайней мере для членов победившей
группы исход революции должен быть шагом вперед, и они
имеют все основания определенно рассчитывать на то, что
будущие члены их сообщества будут рассматривать прошлую
историю в том же свете, что и они. В XI разделе детально
описаны способы, с помощью которых это достигается, и мы
только что рассмотрели тесно связанные с этими способами
аспекты профессиональной научной жизни. Когда научное
сообщество отказывается от прошлой парадигмы, оно одно­
временно отрекается от большинства книг и статей, вопло­
щающих эту парадигму, как непригодных для профессиональ­
ного анализа. Научное образование не использует ничего, что
было бы похоже на искусство или библиотеку классиков, а
результатом является иногда сильное искажение в представ­
лении ученого о прошлом его дисциплины. В большей степе­
ни, чем это делается в других творческих областях, ученый
приходит к выводу, что наука развивается по прямой линии к
современным высотам. Короче, он рассматривает историю
своей науки как прогребс. У него и нет никакой альтернати­
вы, пока он остается в рамках своей области.
Неминуемо эти замечания будут наводить на мысль, что
член зрелого научного сообщества напоминает персонаж из
книги Оруэлла «1984 год», ставший жертвой истории, пере-
215


писанной властями. Более того, подобное предположение не
является таким уж нелепым. В научных революциях есть по­
тери, так же как и приобретения; а ученые склонны не заме­
чать первых*. С другой стороны, ни одно объяснение про­
гресса через революции не может останавливаться в этом
пункте. Сделать это — значит считать, что в науках сила обес­
печивает правоту. Эта формулировка опять-таки не была бы
полностью ошибочной, если бы она не скрывала природу этого
процесса и авторитета, благодаря которому осуществляется
выбор между парадигмами. Если бы только авторитет, и осо­
бенно авторитет непрофессиональный, был арбитром в спо­
рах о парадигме, то результат этих споров мог бы быть, если
угодно, революционным, но все же не был бы научной рево­
люцией. Само существование науки зависит от того, кто об­
лечен правом делать выбор между парадигмами среди членов
особого вида сообщества. Насколько особую природу должно
иметь это сообщество, если наука должна выживать и расти,
может быть показано уже самим упорством, с каким челове­
чество поддерживает науку как предприятие. Каждая циви­
лизация, о которой сохранились документальные сведения,
обладала техникой, искусством, религией, политической сис­
темой, законами и так далее. Во многих случаях эти аспекты
цивилизаций были развиты так же, как и в нашей цивилиза­
ции. Но только цивилизация, которая берет свое начало в
культуре древних эллинов, обладает наукой, действительно
вышедшей из зачаточного состояния. Ведь основной объем
научного знания является результатом работы европейских
ученых в последние четыре века. Ни в одном другом месте,
ни в одно другое время не были основаны специальные сооб­
щества, которые были бы так продуктивны в научном отно­
шении.
Каковы существенные характеристики этих сообществ?
Очевидно, что они нуждаются в гораздо более широком изу-
* Историки науки часто сталкиваются с подобной слепотой в
особенно ярко выраженной форме. Студенты, которые приходят к
ним из сферы конкретных наук, очень часто оказываются наиболее
благодарными их учениками. Но также верно, что эти студенты обыч­
но бывают разочарованы с самого начала. Поскольку студеиты-сс-
тественники знают «все правильные ответы», особенно трудно за­
ставить их анализировать старую пауку в ее собственных понятиях.
216


чении. В этой области возможны только самые предваритель­
ные попытки обобщения. Тем не менее ряд необходимых при­
знаков принадлежности к профессиональной научной группе
уже совершенно ясен. Ученый должен, например, интересо­
ваться решением проблем, касающихся природных процес­
сов. Кроме того, хотя его интерес к природе может быть гло­
бальным по своей направленности, проблемы, над которыми
ученый работает, должны быть более или менее частными про­
блемами. Более важно, что решения, которые удовлетворяют
его, не могут быть просто индивидуальными решениями, они
должны быть приемлемы в качестве решения для многих. Од­
нако группа, которая разделяет эти решения, не может быть
выделена произвольно из общества как целого, но скорее пред­
ставляет собой правильное, четко определенное сообщество
профессиональных ученых-коллег. Одно из наиболее строгих,
хотя и неписаных, правил научной жизни состоит в запрете
на обращение к главам государств или к широким массам
народа по вопросам науки. Признание существования един­
ственно компетентной профессиональной группы и призна­
ние ее роли как единственного арбитра профессиональных
достижений влекут за собой дальнейшие выводы. Члены груп­
пы как индивиды благодаря общим для них навыкам и опыту
должны рассматриваться как единственные знатоки правил
игры или некоторого эквивалентного основания для точных
решений. Сомневаться в том, что их объединяет подобная
основа для оценок, значило бы признать существование не­
совместимых стандартов научного достижения. Такое допу­
щение неизбежно должно было бы породить вопрос, может
ли быть истина в науках единой.
Этот небольшой список характеристик, общий для науч­
ных сообществ, получен полностью из практики нормальной
науки. Впрочем, так и должно быть. Данная практика пред­
ставляет собой деятельность, которой ученый, как правило,
обучен. Однако отметим, что, хотя этот список и невелик, его
уже достаточно, чтобы выделить такое сообщество среди всех
других профессиональных групп. К тому же отметим, что, имея
своим источником нормальную науку, список объясняет мно­
жество специфических черт общей реакции группы в период
революции и особенно в период обсуждения парадигмы. Мы
217


уже убедились, что группа такого типа должна рассматривать
изменения парадигмы как прогресс в научном познании. Сей­
час мы можем признать, что это восприятие в своих суще­
ственных аспектах является самодовлеющим. Научное сооб­
щество представляет собой необычайно эффективный
инструмент для максимального возрастания количества про­
блем, решаемых благодаря изменению парадигмы, и увеличе­
ния точности их решения.
Поскольку масштабной единицей научных достижений
служит решенная проблема и поскольку группа хорошо зна­
ет, какие проблемы уже были решены, очень немногие уче­
ные будут склонны легко принимать точку зрения, которая
снова ставит под вопрос многие ранее решенные проблемы.
Природа должна сама первая подрывать профессиональную
уверенность, указывая на уязвимые стороны прежних дости­
жений. Кроме того, даже тогда, когда это случается и появля­
ется на свет новый кандидат в парадигму, ученые будут со­
противляться его принятию, пока не будут убеждены, что
удовлетворены два наиболее важных условия. Во-первых, но­
вый кандидат должен, по-видимому, решать какую-то спор­
ную и в целом осознанную проблему, которая не может быть
решена никаким другим способом. Во-вторых, новая пара­
дигма должна обещать сохранение в значительной мере ре­
альной способности решения проблем, которая накопилась в
науке благодаря предшествующим парадигмам. Новизна ради
новизны не является целью науки, как это бывает во многих
других творческих областях. В результате, хотя новые пара­
дигмы редко обладают или никогда не обладают всеми воз­
можностями своих предшественниц, они обычно сохраняют
огромное количество наиболее конкретных элементов про­
шлых достижений и, кроме того, всегда допускают дополни­
тельные конкретные решения проблем.
Сказать все это — еще не значит предположить, что спо­
собность решать проблемы является либо уникальной, либо
бесспорной основой для выбора парадигмы. Мы уже отмеча­
ли многие причины, в силу которых не может быть критерия
подобного рода. Но это наводит на мысль, что сообщество
научных специалистов будет делать все возможное для того,
чтобы обеспечить непрерывный рост получаемых данных,
218


которые оно может обрабатывать точно и детально. В ходе
этого роста сообщество будет испытывать и некоторые поте­
ри. Часто некоторые из старых проблем изгоняются. К тому
же революция нередко сужает сферу интересов профессио­
нального сообщества, увеличивает степень специализации и
ослабляет свои коммуникации с другими, как научными, так
и ненаучными, группами. Хотя наука уверенно развивается
вглубь, она может не разрастаться соответствующим образом
вширь. Если это так, то широта главным образом обнаружи­
вается в распространении научных специальностей, а не в
сфере любой отдельно взятой специальности. К тому же, не­
смотря на эти и другие потери отдельных сообществ, природа
подобного рода сообществ обеспечивает потенциальную га­
рантию, что и список проблем, решаемых наукой, и точность
отдельных решений проблем будут все более возрастать. По
крайней мере природа сообщества обеспечивает такую гаран­
тию, если есть вообще какой-либо способ, которым она мо­
жет быть обеспечена. Какой критерий может быть вернее, чем
решение научной группы?
Эти последние абзацы указывают направления, в кото­
рых, я уверен, следует искать более совершенное решение про­
блемы прогресса в науках. Возможно, они указывают, что на­
учный прогресс не совсем таков, каким он должен быть, по
нашему разумению. Но они в то же время показывают, что
некоторый вид прогресса будет неизбежно характеризовать
науку как предприятие, пока она существует. Науки не нуж­
даются в прогрессе иного рода. Мы можем для большей точно­
сти отказаться здесь от дополнительного предположения, явно­
го или неявного, что изменения парадигм ведут за собой ученых
и студентов и подводят их все ближе и ближе к истине.
Следует отметить, что до самых последних страниц тер­
мин «истина» фигурировал в данной работе только в цитате
из Фрэнсиса Бэкона. И даже здесь он использовался только
как источник убеждения ученого, что несовместимые прави­
ла научной деятельности не могут сосуществовать, за исклю­
чением периода революции, когда главная задача ученых-про­
фессионалов как раз и состоит в упразднении всех наборов
правил, кроме одного. Процесс развития, описанный в дан­
ном очерке, представляет собой процесс эволюции от прими-
219


тивных начал, процесс, последовательные стадии которого ха­
рактеризуются всевозрастающей детализацией и более совер­
шенным пониманием природы. Но ничто из того, что было
или будет сказано, не делает этот процесс эволюции направ­
ленным к чему-либо. Несомненно, этот пробел обеспокоит
многих читателей. Мы слишком привыкли рассматривать на­
уку как предприятие, которое постоянно приближается все
ближе и ближе к некоторой цели, заранее установленной при­
родой.
Но необходима ли подобная цель? Можем ли мы не объяс­
нять существование науки, ее успех, исходя из эволюции от
какого-либо данного момента в состоянии знаний сообще­
ства? Действительно ли мы должны считать, что существует
некоторое полное, объективное, истинное представление о
природе и что надлежащей мерой научного достижения явля­
ется степень, с какой оно приближает нас к этой цели? Если
мы научимся замещать «эволюцию к тому, что мы надеемся
узнать», «эволюцией от того, что мы знаем», тогда множество
раздражающих нас проблем могут исчезнуть. Возможно, к
таким проблемам относится и проблема индукции.
Я не могу еще определить достаточно детально выводы из
этой альтернативной точки зрения на научное развитие. Но
она помогает осознать, что концептуальное преобразование,
предлагаемое здесь, очень близко к тому, которое предпри­
нял Запад столетие назад. Это особенно полезно, потому что
в обоих случаях главное препятствие для этого преобразова­
ния одно и то же. Когда Дарвин впервые опубликовал в 1859
году свою книгу с изложением теории эволюции, объясняе­
мой естественным отбором, большинство профессионалов
скорее всего беспокоило не понятие изменения видов и не
возможное происхождение человека от обезьяны. Доказатель­
ства, указывающие на эволюцию, включая эволюцию челове­
ка, собирались десятилетиями, а идея эволюции уже была
выдвинута и широко распространена прежде. Хотя идея эво­
люции как таковая встретила сопротивление, особенно со сто­
роны некоторых религиозных групп, величайшие трудности,
с которыми столкнулись дарвинисты, были связаны не с этим.
Эти трудности проистекали от идеи, которая была ближе к
собственным взглядам Дарвина. Все хорошо известные до-
220


да, Яновские эволюционные теории Ламарка, Чемберса,
Спенсера и немецких натурфилософов представляли эволю­
цию как целенаправленный процесс. «Идея» о человеке и о
современной флоре и фауне должна была присутствовать с
первого творения жизни, возможно, в мыслях Бога. Эта идея
(или план) обеспечивала направление и руководящую силу
всему эволюционному процессу. Каждая новая стадия эволю­
ционного развития была более совершенной реализацией пла­
на, который существовал с самого начала*.
Для многих людей опровержение эволюции такого телео­
логического типа было наиболее значительным и наименее
приятым из предложений Дарвина**. «Происхождение видов»
не признавало никакой цели, установленной Богом или при­
родой. Вместо этого естественный отбор, имеющий дело с
взаимодействием данной среды и реальных организмов, на­
селяющих ее, был ответествен за постепенное, но неуклонное
становление более организованных, более развитых и намно­
го более специализированных организмов. Даже такие изу­
мительно приспособленные органы, как глаза и руки челове­
ка — органы, создание которых в первую очередь давало
мощные аргументы в защиту идеи о существовании верхов­
ного творца и изначального плана, — оказались продуктами
процесса, который неуклонно развивался от примитивных на­
чал, но не по направлению к какой-то цели. Убеждение, что
естественный отбор, проистекающий от простой конкурент­
ной борьбы между организмами за выживание, смог создать
человека вместе с высокоразвитыми животными и растения­
ми, было наиболее трудным и беспокойным аспектом теории
Дарвина. Что могли означать понятия «эволюция», «разви­
тие» и «прогресс» при отсутствии определенной цели? Для
многих такие термины казались самопротиворечивыми.
Аналогия, которая связывает эволюцию организмов с эво­
люцией научных идей, может легко завести слишком далеко.
* L.Eiseley. Darwin's Century: Evolution and the Men Who
Discovered It. N . Y., 1958, chaps. II, IV-V.
** Об особенно точном описании того, как один из выдаю­
щихся дарвинистов пытался справиться с этим вопросом, см.:
А.Н . Duprce. Asa Gray, 1810-1888. Cambridge, Mass., 1959, p. 295-
306, 355-383.
221


Но для рассмотрения вопросов этого заключительного разде­
ла она вполне подходит. Процесс, описанный в XII разделе
как разрешение революций, представляет собой отбор посред­
ством конфликта внутри научного сообщества наиболее при­
годного способа будущей научной деятельности. Чистым ре­
зультатом осуществления такого революционного отбора,
определенным периодами нормального исследования, явля­
ется удивительно приспособленный набор инструментов, ко­
торый мы называем современным научным знанием. После­
довательные стадии в этом процессе развития знаменуются
возрастанием конкретности и специализации.
И весь этот процесс может совершаться, как мы сейчас
представляем биологическую эволюцию, без помощи какой-
либо общей цели, постоянно фиксируемой истины, каждая
стадия которой в развитии научного знания дает улучшенный
образец.
Каждый, кто проследил за нашей аргументацией, тем не
менее почувствует необходимость спросить, почему эволю­
ционный процесс должен осуществляться? Какова должна быть
природа, включая и человека, чтобы наука была возможна
вообще? Почему научные сообщества должны достигнуть
прочной согласованности, недостижимой в иных сферах?
Почему согласованность должна сопутствовать переходу от
одного изменения парадигмы к другому? И почему измене­
ние парадигмы должно постоянно создавать инструменты,
более совершенные в любом смысле, чем те, что были из­
вестны до этого? С одной точки зрения эти вопросы, ис­
ключая первый, уже получили ответ. Но с другой точки зре­
ния они остаются такими же открытыми, какими были в
самом начале этого очерка. Не только научное сообщество
должно быть специфическим. Мир, частью которого явля­
ется это сообщество, должен также обладать полностью спе­
цифическими характеристиками; и мы ничуть не стали бли­
же, чем были вначале, к ответу на вопрос о том, каким он
должен быть. Однако эта проблема — каким должен быть
мир для того, чтобы человек мог познать его? — не порож­
дена данной работой. Напротив, она столь же стара, как и
сама наука, и столько же времени остается без ответа. Но
222


она и не подлежит здесь разрешению. Любая концепция
природы, которая не противоречит при тех или иных дово­
дах росту науки, совместима в то же время и с развитой здесь
эволюционной точкой зрения на науку. Так как эта точка зре­
ния также совместима с тщательными наблюдениями за на­
учной жизнью, имеются сильные аргументы, убеждающие в
том, что эта точка зрения вполне применима и для решения
множества еще остающихся проблем.


ДОПОЛНЕНИЕ 1969 ГОДА
Прошло почти семь лет с тех пор, как эта книга была
впервые опубликована*. За это время и мнения критиков, и
моя собственная дальнейшая работа улучшили мое понима­
ние поднятых в ней проблем. В своей основе моя точка зре­
ния осталась почти неизменной, но я осознаю теперь, какие
именно аспекты ее первоначальной формулировки породили
ненужные трудности и неверное толкование. Поскольку в этом
в известной степени виноват я сам, освещение этих аспектов
поможет мне продвинуться вперед, что в конечном счете мо­
жет дать основу для нового варианта данной книги**. Так или
иначе, я рад случаю наметить необходимые исправления, дать
комментарии к некоторым неоднократно высказывавшимся кри­
тическим замечаниям и наметить направления, по которым раз­
виваются в настоящее время мои собственные.взгляды***.
* Этот постскриптум был впервые подготовлен по предложению
д-ра Сигеру Накаяма из Токийского университета, бывшего недолго
моим студентом, но надолго оставшегося моим другом, к сделанно­
му им японскому переводу этой книги. Я благодарен ему за идею, за
его терпеливое ожидание се созревания и за его разрешение вклю­
чить результат этой работы в издание книги на английском языке.
** К настоящему изданию я постарался не предпринимать
никакой систематической доработки, лишь ограничившись не­
которыми исправлениями типографских ошибок. Были измене­
ны также два отрывка, которые содержали ошибки, не имеющие
значения для общего хода рассуждений. Одна из них состоит в
описании роли «Начал» Ньютона в развитии механики XVIII века,
другая касается реакции на кризис.
*** Другие наметки можно найти в двух моих последних рабо­
тах: «Reflection on My Critics», in: I. Lakatos and A. Musgrave (eds.).
Criticism and the Growth of Knowledge. Cambridge, 1970; «Second
Thoughts on Paradigms», in: F. Suppe (ed.) . The Structure of Scientific
Theories, Urbana, III., 1974. Я буду цитировать первую из этих ра­
бот ниже, сокращенно называя се «Reflections», а книгу, в кото­
рой она вышла в свет, — «Growth of Knowledge»; вторая работа
будет упоминаться под названием «Second Thoughts».
224


Некоторые наиболее существенные трудности, с которы­
ми столкнулось понимание моего первоначального текста,
концентрируются вокруг понятия парадигмы, и мое обсужде­
ние начинается именно с них*. В параграфе, который следует
дальше, я предполагаю, что для того чтобы выйти из затруд­
нительного положения, целесообразно отделить понятие па­
радигмы от понятия научного сообщества, и указываю на то,
как это можно сделать, а также обсуждаю некоторые важные
следствия, являющиеся результатом такого аналитического
разделения. Далее я рассматриваю, что происходит, когда па­
радигмы отыскиваются путем изучения поведения членов ра­
нее определившегося научного сообщества. Это быстро обна­
руживает, что термин «парадигма» часто используется в книге
в двух различных смыслах. С одной стороны, он обозначает
всю совокупность убеждений, ценностей, технических средств
и т. д ., которая характерна для членов данного сообщества. С
другой стороны, он указывает один вид элемента в этой сово­
купности — конкретные решения головоломок, которые, когда
они используются в качестве моделей или примеров, могут
заменять эксплицитные правила как основу для решения не
разгаданных еще головоломок нормальной науки. Первый
смысл термина, назовем его социологическим, рассматрива­
ется ниже, во 2-м параграфе; 3-й параграф посвящен пара­
дигмам как образцовым достижениям прошлого.
По крайней мере в философском отношении этот второй
смысл «парадигмы» является более глубоким, и требования,
которые я выдвинул, употребив этот термин, являются глав­
ными источниками споров и неверного понимания, вызван­
ных книгой, и особенно обвинения в том, что я представил
науку как субъективное и иррациональное предприятие. Эти
вопросы рассматриваются в 4-м и 5-м параграфах. В 4-м па ­
раграфе доказывается, что термины, подобные терминам
«субъективное» и «интуитивное», не могут адекватным обра­
зом применяться к компонентам знания, которые я описал
как неявно присутствующие в общепризнанных примерах.
* Особенно убедительная критика моего первоначального пред­
ставления парадигм дана в: М. Mastcrman. The Nature of a Paradigm,
in: «Growth of Knowledge»; D. Shapere. The Structure of Scientific
Revolutions. — «Philosophical Review», LXXIH, 1964, p. 383 -394.
15 Структура научных революций
225


Хотя такое знание не может быть перефразировано на основе
правил и критериев без его существенного изменения, тем не
менее оно является систематическим, выдержавшим провер­
ку временем и в некотором смысле может быть исправлено. В
5-м параграфе речь идет о проблеме выбора между двумя не­
совместимыми теориями, причем делается краткий вывод, что
людей с несоизмеримыми точками зрения можно представить
в качестве членов различных языковых сообществ и что про­
блемы коммуникации между ними могут быть анализируемы
как проблемы перевода. Три остальные проблемы обсужда­
ются в последних параграфах — в 6-м и 7-м . В 6-м параграфе
рассматривается обвинение в том, что концепция науки, разви­
ваемая в этой книге, является насквозь релятивистской, 7-й па­
раграф начинается с выяснения вопроса, действительно ли
страдает моя аргументация, как утверждают некоторые, от
путаницы между описательными и нормативными моделями,
и завершается краткими замечаниями по вопросу, заслужива­
ющему отдельного очерка, а именно, в какой степени право­
мерно применение основных тезисов данной книги вне сфе­
ры науки.
1. Парадигмы и структура
научного сообщества
Термин «парадигма» вводится на первых же страницах кни­
ги, причем способ его введения таит в себе логический круг.
Парадигма — это то, что объединяет членов научного сооб­
щества, w, наоборот, научное сообщество состоит из людей,
признающих парадигму. Хотя не всякий логический круг яв­
ляется порочным (я буду защищать подобный аргумент ниже),
однако в данном случае логический круг является источни­
ком реальных трудностей. Научные сообщества могут и дол­
жны быть выделены как объект без обращения к парадигме;
последняя может быть обнаружена затем путем тщательного
изучения поведения членов данного сообщества. Если бы эту
книгу надо было написать заново, то ее следовало бы начать с
226


рассмотрения сообщества как особой структуры в науке, с
вопроса, который с недавних пор стал важным предметом со­
циологического исследования и к которому историки науки
также начинают присматриваться с должной серьезностью.
Предварительные результаты, многие из которых еще не опуб­
ликованы, наводят на мысль, что средства эмпирического ис­
следования сообществ отнюдь не тривиальны, но все же не­
которые из них уже освоены, а другим, безусловно, еще
предстоит быть в достаточной степени разработанными*. Боль­
шинство ученых-исследователей сразу решают вопрос о сво­
ей принадлежности к научному сообществу, считая само со­
бой разумеющимся, что принадлежность к данной группе хотя
бы в общих чертах определяет ответственность за различную
специализацию внутри группы. Поэтому я допускаю здесь,
что для их идентификации можно найти более систематичес­
кие средства. Вместо того чтобы представлять предваритель­
ные результаты исследования, позвольте мне кратко пояснить
те интуитивные представления о научном сообществе, кото­
рые главным образом легли в основу предыдущих разделов
книги. Это те самые представления, которые сейчас широко
распространены среди ученых, социологов и многих истори­
ков науки.
Согласно этим представлениям, научное сообщество со­
стоит из исследователей с определенной научной специаль­
ностью. В несравнимо большей степени, чем в большинстве
других областей, они получили сходное образование и про­
фессиональные навыки; в процессе обучения они усвоили одну
и ту же учебную литературу и извлекли из нее одни и те же
уроки. Обычно границы этой литературы отмечают границы
предмета научного исследования, а каждое научное сообще­
ство, как правило, имеет свой собственный предмет исследо-
* W.O. Hagstrom. The Scientific Community. N. Y., 1965, ch. IV
and V; D.J . Price and D. de B. Beaver. Collaboration in an Invisible
College. — «American Psychologist», XXI, 1966, p. 1011-1018; D. Crane.
Social Structure in a Group of Scientists: A Test of the «Invisible College»
Hypothesis. — «American Sociological Review», XXXIV, 1969, p. 335—
352; N.C. Mullins. Social Networks among Biological Scientists, Ph. D .
diss., Harvard University, 1966, and «The Micro-Structure of an Invisible
College: The Phage Group» (Сообщение на ежегодном заседании
Американской социологической ассоциации, Бостон, 1968).
15*
227


вания. Есть научные школы, то есть сообщества, которые
подходят к одному и тому же предмету с несовместимых то­
чек зрения. Но в науке это бывает значительно реже, чем в
других областях человеческой деятельности; такие школы все­
гда конкурируют между собой, но конкуренция обычно быс­
тро заканчивается. В результате члены научного сообщества
считают себя и рассматриваются другими в качестве един­
ственных людей, ответственных за разработку той или иной
системы разделяемых ими целей, включая и обучение учени­
ков и последователей. В таких группах коммуникация бывает
обычно относительно полной, а профессиональные суждения
относительно единодушными. Поскольку, с другой стороны,
внимание различных научных сообществ концентрируется на
различных предметах исследования, то профессиональные
коммуникации между обособленными научными группами
иногда затруднительны; результатом оказывается непонима­
ние, а оно в дальнейшем может привести к значительным и
непредвиденным заранее расхождениям.
Сообщества в этом смысле существуют, конечно, на мно­
жестве уровней. Наиболее глобальным является сообщество
всех представителей естественных наук. Немного ниже в этой
системе основных научных профессиональных групп распо­
лагается уровень сообществ физиков, химиков, астрономов,
зоологов и т. п. Для этих больших группировок установить
принадлежность того или иного ученого к сообществу не со­
ставляет большого труда, за исключением тех, которые рас­
полагаются ближе к периферии сообщества. Когда речь идет
о сложившихся дисциплинах, членство в профессиональных
обществах и чтение журналов — вот более чем достаточные
признаки этой принадлежности. Подобным образом выделя­
ются также большие подгруппы: специалисты по органичес­
кой химии, а среди них, возможно, по химии белков, специ­
алисты по физике твердого тела и физике высоких энергий,
специалисты по радиоастрономии и т. д . Только на следую­
щем, более низком уровне возникают эмпирические пробле­
мы. Каким образом, если взять современный пример, должна
быть выделена группа специалистов, изучающих бактериофа­
ги, прежде чем эта группа каким-то образом публично офор­
мится? Для этой цели следует побывать на специальных кон-
228


ференциях, изучить распределение планов написания руко­
писей или прочитать гранки будущих публикаций, а главное,
прибегнуть к изучению формальных и неформальных систем
коммуникаций, включая и те, которые раскрываются в пере­
писке и способах цитирования*. Я считаю, что такая работа
может быть проделана и будет проделана по крайней мере в
сфере современной науки и недавней ее истории. Как прави­
ло, такому исследованию поддаются сообщества, состоящие,
может быть, из ста членов, иногда значительно меньшие.
Обычно отдельные ученые, особенно наиболее талантливые,
принадлежат либо одновременно, либо последовательно к не­
скольким группам такого типа.
Сообщества данного вида — это те элементарные структу­
ры, которые в настоящей книге представлены как основатели
и зодчие научного знания. Парадигмы являют собой нечто
такое, что принимается членами таких групп. Многие аспек­
ты науки, описанные на предшествующих страницах, едва ли
могут быть поняты без обращения к природе этих разделяе­
мых сообществом элементов знания. Но другие аспекты мож­
но изучить и без обращения к природе сообщества, хотя в
книге я специально не останавливался на этих аспектах. Та­
ким образом, прежде чем обращаться непосредственно к па­
радигмам, целесообразно рассмотреть ряд вопросов, которые
для своего разрешения требуют анализа структуры сообществ.
Вероятно, наиболее острый из этих вопросов состоит в
том, что я раньше называл переходом от до- к постпарадиг-
мальному периоду в развитии научной дисциплины. Этот пе­
реход обрисован выше во II разделе. Прежде чем он происхо­
дит, ряд школ претендует на то, чтобы занять господствующее
положение в данной области науки. Затем, вслед за некото­
рыми существенными научными достижениями, круг школ
значительно сужается (обычно до одной), и начинается более
эффективная форма научной деятельности. Последняя быва-
* Е. Garfield. The Use of Citation Data in Writing the History of Science,
Philadelphia. Institute of Scientific Information, 1964; M.M . Kessler.
Comparison of the Results of Bibliographic Coupling and Analytic
Subject Indexing. — «American Documentation», XVI, 1965, p. 223—
233; D.J. Price. Networks of Scientific Papers. — «Science», CIL,
1965, p. 510-515.
229


ет, как правило, эзотерической и направленной на решение
головоломок. Такая работа группы возможна только тогда,
когда ее члены считают основания их дисциплины не требу­
ющими доказательств.
Природа этого перехода к зрелости заслуживает более пол­
ного обсуждения, чем она получила в данной книге; в осо­
бенности она должна интересовать тех, кто изучает развитие
современных социальных наук. Здесь может быть полезно уяс­
нить, что такой переход не нуждается (и, как я теперь думаю,
не должен нуждаться) в том, чтобы его связывали с первым
приобретением парадигмы. Для членов всех научных сооб­
ществ, включая школы допарадигмального периода, общими
являются виды элементов, которые я в совокупности называл
«парадигмой». Переход к зрелости не затрагивает существова­
ния парадигмы, а скорее изменяет ее природу. Только после
такого изменения возможна нормальная исследовательская де­
ятельность по решению головоломок. Многие характерные
черты развития науки, которые выше были связаны с приоб­
ретением парадигмы, я мог бы, следовательно, рассматривать
теперь как последствия применения некоторой парадигмы,
которая идентифицирует трудные загадки, предлагая ключи к
их решению, и гарантирует, что действительно способный ис­
следователь непременно добьется успеха. Вероятно, только те,
кто черпает уверенность в сознании того, что их собственная
научная дисциплина (или школа) располагает парадигмами,
могут почувствовать, что переход к новой парадигме будет
сопровождаться принесением в жертву чего-то весьма суще­
ственного.
Второй вопрос, более важный, по крайней мере для истори­
ков, заключается в том, что в данной книге научные сообщества
отождествляются, хотя бы в неявном виде, с отдельными обла­
стями научного исследования. Такая идентификация встре­
чается у меня в нескольких местах, поскольку, скажем, «фи­
зическая оптика», «электричество» и «теплота» должны
обозначать также научные сообщества, ибо эти слова указы­
вают на предмет исследования. Единственная альтернатива
такому пониманию, которую, кажется, позволяет моя книга,
заключается в том, что все эти предметы принадлежат науч­
ному сообществу физиков. Идентификация этого вида обыч-
230


но не выдерживает проверки, как неоднократно указывали
мои коллеги по истории науки. Не было, например, никакого
физического сообщества до середины XIX века. Оно было об­
разовано позднее в результате слияния двух ранее отдельных
сообществ: математиков и представителей натуральной фи­
лософии (physique experimentale). To, что сегодня составляет
предмет исследования для одного широкого научного сооб­
щества, было так или иначе распределено среди различных
сообществ в прошлом. Другие, более узкие предметы иссле­
дования, например теплота и теория строения материи, су­
ществовали длительные периоды времени, не превращаясь в
особую часть какого-либо отдельного научного сообщества.
И нормальная наука, и научные революции являются тем
не менее видами деятельности, основанными на существо­
вании сообществ. Чтобы раскрыть и изучить эти деятель­
ности, следует прежде всего объяснить диахроническое из­
менение структуры сообществ в науке. В первую очередь
парадигма управляет не областью исследования, а группой
ученых-исследователей. Любой анализ исследования, направ­
ляемого парадигмой или ведущего к потрясению ее основ,
должен начинаться с определения ответственной за проведе­
ние этого исследования группы или групп.
Когда к анализу развития науки подходят таким путем,
некоторые из трудностей, которые были центром внимания
для критики, вероятно, должны исчезнуть. Целый ряд ком­
ментаторов, например, использовал теорию строения мате­
рии, чтобы внушить мысль, что я слишком уж преувеличил
единодушие ученых в их приверженности парадигме. Еще срав­
нительно недавно, указывают они, эти теории были объекта­
ми постоянных разногласий и дискуссий. Я согласен с заме­
чанием, но думаю, что оно не может служить в качестве
контрпримера. Теории строения материи не были, по край­
ней мере приблизительно до 1920 года, особой областью или
предметом исследования для некоторого научного сообщества.
Вместо этого они были инструментами для большого числа
групп различных специалистов. Члены различных сообществ
иногда выбирали различные инструменты и критиковали вы­
бор, сделанный другими. Еще более важно, что теории стро­
ения материи не являются тем видом проблемы, относитель-
231


но которой даже члены одного и того же научного сообще­
ства обязательно должны соглашаться. Необходимость в со­
глашении зависит от того, чем занимается данное сообще­
ство. Химия в первой половине XIX века может служить в
этом смысле примером. Хотя некоторые из основных инстру­
ментов научного сообщества — постоянство состава, кратные
отношения и атомные веса — стали общепринятыми благода­
ря атомистической теории Дальтона, химики после создания
этой теории вполне могли основывать свои работы на данных
инструментах и тем не менее спорить, иногда очень страстно,
по вопросу о существовании самих атомов.
Точно так же можно разрешить, я уверен, и некоторые
другие трудности и недоразумения. Частично вследствие при­
меров, которые я выбрал, а частично вследствие неясности
рассуждений о природе и размерах соответствующих научных
сообществ, некоторые читатели книги сделали вывод, что меня
прежде всего или исключительно интересуют крупные науч­
ные революции, такие революции, которые связаны с имена­
ми Коперника, Ньютона, Дарвина или Эйнштейна. Более яс­
ное изображение структуры сообществ, однако, помогло бы
усилить совершенно иное впечатление, создать которое было
моей целью. Для меня революция представляет собой вид из­
менения, включающего определенный вид реконструкции
предписаний, которыми руководствуется группа. Но оно не
обязательно должно быть большим изменением или казаться
революционным тем, кто находится вне отдельного (замкну­
того) сообщества, состоящего, быть может, не более чем из 25
человек. Именно потому, что указанный тип изменения, ме­
нее признанный или редко рассматриваемый в литературе по
философии науки, возникает так регулярно на этом уровне,
требуется понимание природы революционных изменений как
противоположных кумулятивным.
Еще одна поправка, тесно связанная со всем предшеству­
ющим, может помочь облегчить это понимание. Ряд крити­
ков сомневался, предшествует ли кризис, то есть общее со­
знание, что что-то происходит не так, революции в науке с
такой же неизбежностью, как предполагалось в моем перво­
начальном тексте. Однако ничего существенного в моих аргу­
ментах не ставится в зависимость от той предпосылки, что
232


революциям неизбежно предшествуют кризисы; надо признать
лишь, что обычно кризисы служат как бы прелюдией, то ест^
предпосылкой, питающей саморегулирующийся механизм,
который дает нам уверенность в том, что прочность нормаль­
ной науки не будет вечно непоколебимой. Революции могут
быть вызваны и иначе, хотя я думаю, что это бывает редко.
Кроме того, я хотел бы теперь указать, что вышеупомянутые
неясности вызвало отсутствие адекватного обсуждения струк­
туры сообществ: кризисы не должны обязательно порождать­
ся работой сообщества, которое испытывает их воздействие и
которое иногда подвергается революции в результате кризи­
са. Новые средства исследования, инструменты, вроде элект­
ронного микроскопа, или новые законы, подобные законам
Максвелла, могут развиваться в пределах одной области на­
уки, а их восприятие создает кризис в другой.
2. Парадигмы как наборы предписаний
для научной группы
Вернемся теперь к парадигмам и выясним, что могут они
представлять собой. Это наиболее важный и в то же время
неясный вопрос из числа оставшихся не решенными в пер­
вом издании. Один благосклонный читатель, который разде­
ляет мое убеждение относительно того, что словом «парадиг­
ма» называются главные философские элементы книги,
подготовил частичный аналитический указатель и сделал вы­
вод, что этот термин используется по крайней мере двадцатью
двумя различными способами*. Большинство из этих различий
появляется, я думаю, из-за стилистической несогласованности
(например, законы Ньютона оказываются иногда парадигмой,
иногда частями парадигмы, а иногда имеют парадигмальный
характер, то есть заменяют парадигму). Эти стилистические
расхождения могут быть сравнительно легко устранены. Но с
завершением этой редакторской работы остаются два различ-
* Masterman. Op. cit.
233


ных употребления этого термина. В данном параграфе рас­
сматривается более общее использование этого термина, в сле­
дующем — второй его смысл.
Выделяя особое сообщество специалистов способом, по­
добным тем, которые только что обсуждались, было бы по­
лезно спросить: что объединяет его членов? (Тем самым мы
выясним относительную полноту их профессиональной ком­
муникации и относительное единодушие их профессиональ­
ных суждений.) Парадигма или множество парадигм — такой
ответ на поставленный вопрос дает первоначальный текст моей
книги. Но для такого использования, отличающегося от того,
который будет обсуждаться ниже, термин «парадигма» не под­
ходит. Ученые сами обычно говорят, что они разделяют тео­
рию или множество теорий, и я буду рад, если этот термин
окажется в конечном счете все же применимым и в этом слу­
чае. Однако термин «теория» в том смысле, в каком он обыч­
но используется в философии науки, обозначает структуру,
намного более ограниченную по ее природе и объему, чем
структура, которая требуется здесь. До тех пор пока термин
может быть свободен от произвольных домыслов, следует из­
бегать введения другого во избежание недоразумений. С этой
целью я предлагаю термин «дисциплинарная матрица»: «дис­
циплинарная» потому, что она учитывает обычную принад­
лежность ученых-исследователей к определенной дисципли­
не; «матрица» — потому, что она составлена из упорядоченных
элементов различного рода, причем каждый из них требует
дальнейшей спецификации. Все или большинство предписа­
ний из той группы предписаний, которую я в первоначаль­
ном тексте называю парадигмой, частью парадигмы или как
имеющую парадигмальный характер, являются компонента­
ми дисциплинарной матрицы. В этом качестве они образуют
единое целое и функционируют как единое целое. Тем не менее
я не стану рассматривать их в дальнейшем так, как если бы
они составляли единое целое. Я не буду пытаться здесь пред­
ставить их исчерпывающий список, но не могу не заметить,
что главные виды компонентов, составляющих дисциплинар­
ную матрицу, в одно и то же время выясняют сущность моего
собственного подхода в настоящее время и подводят читателя
к следующему главному моменту.
234


Один из важных видов компонентов, составляющих мат­
рицу, я буду называть «символическими обобщениями», имея
в виду те выражения, используемые членами научной группы
без сомнений и разногласий, которые могут быть без особых
усилий облечены в логическую форму типа (х) (у) (z) Ф (х, у, z).
Они представляют собой компоненты дисциплинарной мат­
рицы, которые имеют формальный характер или легко фор­
мализуются. Иногда они получают символическую форму в
готовом виде с самого начала, с момента их открытия: F = та
или / = V/R. В других случаях они обычно выражаются слова­
ми, например: «элементы соединяются в постоянных весовых
пропорциях» или «действие равно противодействию». Только
благодаря общему признанию выражений, подобных этим,
члены научной группы могут применять мощный аппарат ло­
гических и математических формул в своих усилиях по реше­
нию головоломок нормальной науки. Хотя пример таксоно­
мии подсказывает, что нормальная наука может развиваться
па основе лишь небольшого числа подобных выражений, мощь
научной дисциплины, как представляется, должна, вообще
говоря, возрастать по мере того, как увеличивается число сим­
волических обобщений, поступающих в распоряжение уче­
ных-исследователей.
Эти обобщения внешне напоминают законы природы, но
их функция, как правило, не ограничивается этим для членов
научной группы. Но иногда они выступают как законы, на­
пример закон Джоуля-Ленца: Н = RP. Когда этот закон был
открыт, члены научного сообщества уже знали, что означают
//, R и /, и это обобщение просто сообщило им о поведении
теплоты, тока и сопротивления нечто такое, чего они не зна­
ли раньше. Однако, как показывает все обсуждение вопроса в
книге, более часто символические обобщения выполняют в
то же время вторую функцию, которая обычно резко отделя­
ется от первой исследователями в области философии науки.
Подобно законам F = та или / = V/R эти обобщения функ­
ционируют не только в роли законов, но и в роли определе­
ний некоторых символов, которые они содержат. Более того,
соотношение между нераздельно связанными способностями
установления законов и дефинирования изменяется с тече­
нием времени. Эти проблемы заслуживают более детального
235


анализа, поскольку природа предписаний, вытекающих из
закона, значительно отличается от природы предписаний, ос­
новывающихся на определении. Законы часто допускают ча­
стичные исправления в отличие от определений, которые,
будучи тавтологиями, не позволяют подобных поправок. На­
пример, одно из требований, вытекающих из закона Ома, со­
стояло в том, чтобы заново определить как понятие «ток», так
и понятие «сопротивление». Если бы эти термины употребля­
лись в своем прежнем смысле, закон Ома был бы неверен.
Именно поэтому он встретил столь сильные возражения в
отличие, скажем, от того, как был принят закон Джоуля-Лен-
ца*. По всей вероятности, это типичная ситуация. Я в насто­
ящее время даже подозреваю, что все революции, помимо всего
прочего, влекут за собой отказ от обобщений, сила которых
покоилась раньше в какой-то степени на тавтологиях. Пока­
зал ли Эйнштейн, что одновременность относительна, или он
изменил само понятие одновременности? Разве те, кому ка­
залась парадоксальной фраза «относительность одновремен­
ности», просто заблуждались?
Рассмотрим теперь второй тип компонентов, составляю­
щих дисциплинарную матрицу. Об этом типе многое было
сказано в моем основном тексте. Это такие составляющие мат­
рицы, которые я называю «Метафизическими парадигмами»
или «метафизическими частями парадигм». Я здесь имею в
виду общепризнанные предписания, такие, как: теплота пред­
ставляет собой кинетическую энергию частей, составляющих
тело; все воспринимаемые нами явления существуют благо­
даря взаимодействию в пустоте качественно однородных ато­
мов, или, наоборот, благодаря силе, действующей на мате­
рию, или благодаря действию полей. Если бы мне пришлось
переписать теперь книгу заново, я бы изобразил такие пред­
писания, как убеждения в специфических моделях, и расши­
рил бы категориальные модели настолько, чтобы они вклю­
чали также более или менее эвристические варианты:
* Описание этого эпизода в его основных моментах см.:
Т.М . Brown. Electric Current in Early Nineteenth-Century French
Physics. — «Historical Studies in the Physical Sciences», I, 1969, p. 61-103;
M. Schagrin. Resistance to Ohm's Law. — «American Journal of Physics»,
XXI, 1963, p. 536-547.
236


электрическую цепь можно было бы рассматривать как свое­
го рода гидродинамическою систему, находящуюся в устой­
чивом состоянии; поведение молекул газа можно было бы
сопоставить с хаотическим движением маленьких упругих
бильярдных шариков. Хотя сила предписаний научной груп­
пы меняется вдоль спектра концептуальных моделей, начи­
ная от эвристических и кончая онтологическими моделями —
а отсюда, между прочим, вытекает ряд нетривиальных след­
ствий, — все модели имеют тем не менее сходные функции.
Помимо всего прочего, они снабжают научную группу пред­
почтительными и допустимыми аналогиями и метафорами.
Таким образом, они помогают определить, что должно быть
принято в качестве решения головоломки и в качестве объяс­
нения. И, наоборот, они позволяют уточнить перечень нере­
шенных головоломок и способствуют оценке значимости каж­
дой из них. Заметим, однако, что члены научных сообществ
вовсе не обязаны соглашаться со своими коллегами по пово­
ду даже эвристических моделей, хотя обычно они и склонны
к этому. Я уже указывал, что для того чтобы входить в сооб­
щество химиков в течение первой половины XIX столетия, не
было необходимости верить в существование атомов.
В качестве третьего вида элементов дисциплинарной мат­
рицы я рассматриваю ценности. Обычно они оказываются
принятыми среди различных сообществ более широко, чем
символические обобщения или концептуальные модели. И
чувство единства в сообществе ученых-естественников воз ­
никает во многом именно благодаря общности ценностей. Хотя
они функционируют постоянно, их особенная важность об­
наруживается тогда, когда члены того или иного научного со­
общества должны выявить кризис или позднее выбрать один
из несовместимых путей исследования в их области науки.
Вероятно, наиболее глубоко укоренившиеся ценности каса­
ются предсказаний: они должны быть точными; количествен­
ные предсказания должны быть предпочтительнее по сравне­
нию с качественными; в любом случае следует постоянно
заботиться в пределах данной области науки о соблюдении
допустимого предела ошибки и т. д . Однако существуют и
такие ценности, которые используются для вынесения реше­
ния в отношении целых теорий: прежде всего, и это самое
237


существенное, они должны позволять формулировать и ре­
шать головоломки. Причем по возможности эти ценности
должны быть простыми, не самопротиворечивыми и правдо­
подобными, то есть совместимыми с другими, параллельно и
независимо развитыми теориями. (Я теперь думаю, что недо­
статок внимания к таким ценностям, как внутренняя и вне­
шняя последовательность в рассмотрении источников кризи­
са и факторов в выборе теории, представлял собой слабость
моего основного текста.) Существуют точно так же другие виды
ценностей, например точка зрения, что наука должна (или не
должна) быть полезной для общества, однако из предшеству­
ющего изложения уже ясно, что я имею в виду.
Об одном аспекте общепринятых ценностей следует, од­
нако, упомянуть особо. В значительно большей степени, чем
другие виды компонентов дисциплинарной матрицы, ценно­
сти могут быть общими для людей, которые в то же время
применяют их по-разному. Суждения о точности, хотя и не
полностью, но по крайней мере относительно, стабильны для
различных моментов времени и для различных членов конк­
ретной научной группы. Но суждения о простоте, логичнос­
ти, вероятности и т. п. часто значительно расходятся у раз­
личных лиц. То, что было для Эйнштейна совершенно
неуместно в старой квантовой теории, что делало невозмож­
ным развитие нормальной науки, — все это для Бора и других
физиков казалось трудностью, на разрешение которой можно
было надеяться, полагаясь на средства самой нормальной на­
уки. Что еще более важно в тех ситуациях, в которых следова­
ло бы прибегнуть к ценностям, так это то, что различные цен­
ности, использованные изолированно от других, обычно часто
предопределяли и различный выбор средств для преодоления
трудностей. Одна теория может быть более точной, но менее
последовательной или правдоподобной, чем другая. Приме­
ром этого может служить опять-таки старая квантовая тео­
рия. Короче говоря, хотя ценности бывают широко признан­
ными среди ученых и хотя обязательства по отношению к
ним определяют и глубину и конструктивность науки, тем не
менее конкретное применение ценностей иногда сильно за­
висит от особенностей личности и биографий, которые отли­
чают друг от друга членов научной группы.
238


Для многих читателей предшествующих разделов эта ха­
рактеристика воздействия общепринятых ценностей показа­
лась явным признаком слабости моей позиции. Поскольку я
настаиваю на том, что общепринятые ценности сами по себе
еще не являются достаточными для того, чтобы обеспечивать
полное согласие относительно таких вопросов, как выбор меж­
ду конкурирующими теориями или различение обычной ано­
малии и аномалии, таящей в себе начало кризиса, то неожи­
данно для самого себя я был обвинен в прославлении
субъективности и даже иррациональности*. Но эта реакция
игнорирует две характеристики, на которые указывают цен­
ностные суждения в любой области. Во-первых, общеприня­
тые ценности могут быть важными детерминантами поведе­
ния группы даже в том случае, если ее члены не все применяют
их одним и тем же способом. (Если бы это было не так, то не
могло бы быть никаких специальных философских проблем,
составляющих предмет аксиологии или эстетики.) Не все люди
рисовали одинаково в течение того периода времени, когда
точность изображения была главной ценностью, но модель
развития изобразительных искусств резко изменилась с тех
пор, как художники отказались от подобной ценности**. Во­
образите только, что произошло бы в науках, если бы согла­
сованность перестала бы считаться первичной ценностью. Во-
вторых, индивидуальная модификация в применении
общепринятых ценностей может играть весьма существенную
роль в науке. Вопросы, в которых применяются ценности,
постоянно являются вопросами, для решения которых требу­
ется пойти на риск. Большинство аномалий разрешается нор­
мальными средствами; также и большинство заявок на новые
теории оказываются беспочвенными. Если бы все члены со­
общества рассматривали каждую аномалию как источник кри­
зиса или принимали с полной готовностью каждую новую
* См. особенно: D. Shapere. Meaning and Scientific Change, in:
«Mind and Cosmos: Essays in Contemporary Science and Philosophy».
The University of Pittsburgh Scries in the Philosophy of Science, III.
Pittsburgh, 1966, p. 41 -85; I. Schcfflcr. Science and Subjectivity.
N. Y., 1967, а также статьи К. Поппера и Лакатоса в книге «Growth
of Knowledge».
** См. обсуждение в начале XIII раздела.
239


теорию, выдвинутую коллегами, наука перестала бы существо­
вать. С другой стороны, если бы никто не откликался на воз­
никновение аномалий или на новоиспеченные теории в выс­
шей степени рискованными ходами, то в науке было бы
значительно меньше революций или их не было бы вообще. В
подобных ситуациях обращение к общепринятым ценностям
скорее, чем к общепринятым правилам, регулирующим ин­
дивидуальный выбор, может быть тем приемом, с помощью
которого сообщество распределяет риск между исследовате­
лями и гарантирует таким образом на долгое время успех сво­
ему научному предприятию.
Обратимся теперь к четвертому виду элементов дисцип­
линарной матрицы, который будет последним, рассмотрен­
ным здесь, хотя, вообще говоря, существуют и другие виды.
Для этого вида элементов термин «парадигма» был бы полно­
стью уместным как лингвистически, так и автобиографиче­
ски. Именно этот компонент общепринятых групповых пред­
писаний в первую очередь привел меня к выбору данного слова.
Тем не менее, поскольку этот термин получил свою собствен­
ную жизнь, я буду заменять здесь его словом «образцы». Под
этим видом элементов я подразумеваю прежде всего конкрет­
ное решение проблемы, с которым сталкиваются студенты с
самого начала своей научной подготовки в лабораториях, на
экзаменах или в конце глав используемых ими учебных посо­
бий. Эти признанные примеры должны быть, однако, допол­
нены по крайней мере некоторыми техническими решения­
ми проблем, взятыми из периодической литературы, с
которыми сталкиваются ученые в процессе их послеунивер-
ситетской самостоятельной исследовательской работы и ко­
торые служат для них также примером того, как «делается»
наука. Различия между системами «образцов» в большей сте­
пени, чем другие виды элементов, составляющих дисципли­
нарную матрицу, определяют тонкую структуру научного зна­
ния. Все физики, например, начинают с изучения одних и
тех же образцов: задачи — наклонная плоскость, конический
маятник, кеплеровские орбиты; инструменты — верньер, ка­
лориметр, мостик Уитстона. Однако по мере того как продол­
жается их обучение, символические обобщения, на которые
они опираются, иллюстрируются все более различающимися
240


образцами. Хотя специалистам в области физики твердого тела
и специалистам по теории полей известно уравнение Шрё-
дингера, но общими для обеих групп являются лишь его бо­
лее элементарные приложения.
3. Парадигмы как общепризнанные
образцы
Парадигма как общепризнанный образец составляет цен­
тральный элемент того, что я теперь считаю самым новым и в
наименьшей степени понятым аспектом данной книги. По­
этому именно образцы требуют здесь большего внимания, чем
другие компоненты дисциплинарной матрицы. Философы на­
уки обычно не обсуждали проблемы, с которыми сталкивает­
ся студент в лабораториях или при усвоении учебного мате­
риала, все это считалось лишь практической работой в
процессе применения того, что студент уже знает. Он не мо­
жет, говорили философы науки, решить никакой проблемы
вообще, не изучив перед этим теорию и некоторые правила ее
приложения. Научное знание воплощается в теории и прави­
лах; проблемы ставятся таким образом, чтобы обеспечить лег­
кость в применении этих правил. Я попытался доказать тем
не менее, что такое ограничение познавательного содержа­
ния науки ошибочно. После того как студент уже решил мно­
жество задач, в дальнейшем он может лишь усовершенство­
ваться в своем навыке. Но с самого начала и еще некоторое
время спустя решение задач представляет собой способ изу­
чения закономерности явлений природы. В отсутствие таких
образцов законы и теории, которые он предварительно выу­
чил, имели бы бедное эмпирическое содержание.
Чтобы показать, что я имею в виду, я позволю себе кратко
вернуться к символическим обобщениям. Одним из широко­
признанных примеров является второй закон Ньютона, обычно
выражаемый формулой F = та. Социолог или, скажем, линг­
вист, которые обнаружат, что соответствующее выражение
сформулировано в аподиктической форме и принято всеми
^ Структура научных революций
241


членами данного научного сообщества, не поймут без многих
дополнительных исследований большую часть того, что озна­
чают выражения или термины в этой формуле, и то, как уче­
ные сообщества соотносят это выражение с природой. В са­
мом деле, тот факт, что они принимают его без возражений и
используют его как средство, посредством которого вводятся
логические и математические операции, еще отнюдь не озна­
чает сам по себе, что они соглашаются по таким вопросам,
как значение и применение этих понятий. Конечно, они
согласны по большей части этих вопросов; если бы это было
не так, это сразу бы сказалось на процессе научного обще­
ния. Но спрашивается, с какими целями и применением
каких средств они достигли этого согласия. Каким образом
научились они, столкнувшись с данной экспериментальной
ситуацией, подбирать соответствующие силы, массы и уско­
рения?
Хотя на этот аспект ситуации редко обращают внимание
или вообще не обращают, практически студенты должны изу­
чить даже нечто еще более сложное. Дело вовсе не в том, что
логические и математические операции применимы прямо и
непосредственно к выражению F = та. Это выражение при
ближайшем рассмотрении оказывается как бы законом-схемой.
По мере того как студент или ученый-исследователь переходят
от одной проблемной ситуации к другой, символическое обоб­
щение, к которому применяются такие операции, меняет свою
прежнюю форму. Для случая свободного падения F = ma приоб­
ретаетвид:mg=md
2
s/dt2
. Для простого маятника оно преобра­
зовывается в формулу mg sin 0 = — ml d2S/dt2
. Для пары взаи­
модействующих гармонических осцилляторов записываются два
уравнения: первое из них имеет вид
mx^ +
klSl=kl(S2-Sl+d).
dV
А для более сложных ситуаций, таких, как гироскоп, оно
принимает и другие формы, производный характер которых
по отношению к равенству F = та раскрыть бывает еще труд­
нее. Однако, научившись идентифицировать силы, массы и
ускорения в разнообразных физических ситуациях, не
242


встречавшихся прежде, студент учится также строить опреде­
ленный вариант формулы F = та, посредством которой раз­
личные ситуации соотносятся между собой; часто вариант, с
которым он сталкивается, не имел ранее никакого точного
эквивалента. Каким же образом в таком случае студент учит­
ся такому применению?
Ключ для решения этого вопроса дает явление, хорошо
известное как студентам, так и историкам науки. От первых
регулярно можно услышать, что они прочитали насквозь гла­
ву учебника, поняли досконально все, что в ней содержится,
но тем не менее затрудняются в решении ряда задач, предла­
гаемых в конце главы. Обычно эти трудности разрешаются
одним и тем же способом, как это происходило в истории
науки. Студент находит с помощью или без помощи своего ин­
структора способ уподоблять задачу тем, с которыми он уже встре­
чался. Усмотрев такое сходство, уловив аналогию между двумя и
более различающимися задачами, студент начинает интерпре­
тировать символы и сам приводить их в соответствие с приро­
дой теми способами, которые еще раньше доказали свою эф­
фективность. Скажем, формула закона F = та функционировала
как своего рода инструмент, информируя студента о том, какие
существуют аналогии для нее, обозначая своего рода гештальт,
через призму которого следует рассматривать данную ситуацию.
Формирующаяся таким образом способность видеть во всем
многообразии ситуаций нечто сходное между ними (как отправ­
ные точки для F = ma или какого-либо другого символического
обобщения) представляет собой, я думаю, главное, что приоб­
ретает студент, решая задачи-образцы с карандашом и бумагой
или в хорошо оборудованной лаборатории. После того как он
выполнил определенное число таких задач или упражнений (это
число может сильно меняться в зависимости от его индивиду­
альных особенностей), он смотрит на ситуации уже как ученый,
теми же самыми глазами, что и другие члены группы по данной
специальности. Для него эти ситуации не будут уже больше та­
кими же, как те, с которыми он имел дело, приступая к выпол­
нению учебных заданий. Теперь он владеет способом видения,
проверенным временем и разрешенным научной группой.
Роль приобретенных отношений подобия ясно видна так­
же из истории науки. Ученые решают головоломки, модели-
к>*
243


руя их на прежних решениях головоломок, причем часто с
самым минимальным запасом символических обобщений. Га­
лилей обнаружил, что шар, скатывающийся вниз по наклон­
ной плоскости, приобретает ровно такую скорость, которая
дает возможность ему подняться на ту же высоту по другой
наклонной плоскости с произвольным углом наклона. После
этого он научился находить в этой экспериментальной ситуа­
ции сходство с колебаниями маятника как груза, имеющего
точечную массу. Впоследствии Гюйгенс решил задачу нахож­
дения центра колебания физического маятника, представляя,
что протяженное тело последнего составлено из точечных ма­
ятников Галилея, связи между которыми могут мгновенно ос­
вобождаться в любой точке колебания. После того как связи
разорваны, каждый точечный маятник в отдельности совер­
шает свободные колебания, но их общий центр тяжести, ког­
да каждый из них достигал своей наивысшей точки, подни­
мался, подобно центру тяжести маятника Галилея, только на
такую высоту, с которой центр тяжести протяженного маят­
ника начал падать. Наконец, Даниэль Бернулли обнаружил,
каким образом уподобить струю воды из отверстия маятнику
Гюйгенса. Для этого нужно определить понижение центра тя­
жести воды в сосуде и траекторию струи в течение бесконеч­
но малого промежутка времени. Представьте далее, что каж­
дая частица воды, одна вслед за другой, движется отдельно
вверх до максимальной высоты, которой она достигает со ско­
ростью, приобретаемой ею в течение данного промежутка вре­
мени. Повышение центра тяжести индивидуальных частиц
должно быть в таком случае равно понижению центра тяжес­
ти воды в сосуде и в струе. Представив проблему в подобном
виде, Бернулли сразу получил искомую скорость истечения
жидкости из отверстия*.
* Например, см.: R. Dugas. A History of Mechanics. Ncuchatel,
1955, p. 135-136, 186-193; D. Bernoulli. Hydrodynamica, sivc dc
viribus et motibus fluidorum, commentarii opus academicum,
Strasbourg, 1738. Sec. III. О степени, которой достиг прогресс ме­
ханики в течение первой половины XVIII века путем моделирова­
ния одного решения проблемы с помощью другого, см.: С. Truesdell.
Reactions of Late Baroque Mechanics to Success, Conjecture, Error,
and Failure in Newton's «Principia». — «Техас Quarterly», X, 1967,
p. 238-258.
244


Этот пример поможет пояснить, что я подразумеваю, ког­
да пишу о способности использовать решение задачи в каче­
стве образца для отыскания аналогичных задач как объектов
для применения одних и тех же научных законов и формул
(law-sketch). В то же время из этого же примера видно, поче­
му я рассматриваю логическое знание о природе как приоб­
ретенное в процессе установления сходства между различны­
ми ситуациями и в силу этого воплощенное скорее в способе
видения физических ситуаций, чем в правилах или законах.
Три задачи, приведенные в качестве примера, причем каждая
из них представляет собой классический образец механики
XVIII века, раскрывают только один закон природы. Этот за­
кон, известный также как принцип vis viva, обычно формули­
ровался следующим образом: «Фактическое снижение равно
потенциальному повышению». Применение Бернулли закона
должно было показать, насколько логичным был этот прин­
цип. Однако его словесное изложение само по себе, в сущно­
сти, ничего не дает. Представьте себе современного студента-
физика, который знает необходимые формулировки и может
решить все эти задачи, но использует для этого иные сред­
ства. Затем представьте себе, что все эти формулировки, хотя
все они были бы ему хорошо известны, могут сказать челове­
ку, который даже не знаком с физическими задачами. Для
него обобщения вступают в силу только тогда, когда он на­
учился узнавать «фактические падения» и «потенциальные
подъемы». Но когда он об этом узнает, он получит опреде­
ленные сведения об ингредиентах природных процессов, о
ситуациях, имеющих место или отсутствующих в природе,
раньше, чем о законе. Этот вид знания не достигается исклю­
чительно вербальными средствами. Скорее он облекается в
слова вместе с конкретными примерами того, как они функ­
ционируют на деле; природа и слова постигаются вместе. За­
имствуя еще раз удачную фразу М. Полани, я хочу подчерк­
нуть, что результатом этого процесса является «неявное
знание», которое приобретается скорее практическим участи­
ем в научном исследовании, чем усвоением правил, регули­
рующих научную деятельность.
245


4. Неявное знание и интуиция
Это обращение к неявному знанию и к соответствующему
отбрасыванию правил позволяет нам выделить еще одну про­
блему, которая беспокоила многих критиков и, по всей веро­
ятности, послужила основой для обвинения в субъективно­
сти и иррационализме. Некоторые читатели восприняли мою
позицию так, будто я пытаюсь построить здание науки на
неанализируемых, индивидуальных интуитивных опорах, а не
на законах и логике. Но такая интерпретация неверна в двух
существенных аспектах. Во-первых, если я и говорю об инту­
итивных основах, то не об индивидуальных. Скорее это про­
веренные и находящиеся в общем владении научной группы
принципы, которые она успешно использует, а новички при­
общаются к ним благодаря тренировке, представляющей
неотъемлемую часть их подготовки к участию в работе науч­
ной группы. Во-вторых, нельзя сказать, что эти принципы
вообще не поддаются анализу. Наоборот, в настоящее время
я работаю над программой для вычислительной машины, ко­
торая позволила бы исследовать их свойства на элементар­
ном уровне.
Что касается этой программы, то ничего существенного я
здесь не могу сказать о ней*, но даже простое ее упоминание
для меня очень важно. Когда я говорю о знании, воплощен­
ном в общепризнанных примерах, я не имею в виду ту форму
знания, которая менее систематизирована или меньше под­
дается анализу, чем знание, закрепленное в правилах, зако­
нах или критериях идентификации. Напротив, я имею в виду
способ познания, который истолковывается неверно, если его
пытаются реконструировать исходя из правил, которые пер­
воначально абстрагированы из образцов и функционируют
вместо них. Или — если выразиться иначе — когда я говорю о
приобретении благодаря образцам способности находить сход­
ство данной ситуации с одними ситуациями и ее отличие от
других, встречавшихся ранее, то я не имею в виду процесс,
который нельзя было бы полностью объяснить исходя из ней-
* Некоторую информацию по этому поводу можно найти в:
«Second Thoughts».
246


роцеребрального механизма. Я утверждаю лишь, что такое
объяснение по самой его сущности не даст ответа на вопрос:
«Похожи относительно чего?» Выяснение этого вопроса тре­
бует определенного правила, в данном случае — критериев,
по которым те или иные ситуации группируются в системы
на основании сходства. Я утверждаю также, что в этом случае
не следует поддаваться искушению и заниматься поисками
критериев (или по крайней мере полного набора критериев).
Однако то, против чего я выступаю, это не система, а некото­
рый частный вид систем.
Чтобы придать этой позиции большую основательность,
я должен немного отклониться в сторону от основного изло­
жения. То, что я хочу сейчас сказать, кажется мне теперь са­
моочевидным, но постоянное обращение в моем основном
тексте к фразам, подобным «Мир изменяется», показывает,
что это не всегда было так. Если два человека находятся в
одном и том же месте и пристально смотрят в одном и том же
направлении, то, чтобы избежать опасности солипсизма, мы
должны сказать, что они подвергаются воздействию похожих
стимулов. (А если к тому же оба смотрят абсолютно в одну и
ту же точку, то стимулы должны быть идентичными.) Но люди
не видят стимулы; наше знание о них в высшей степени тео­
ретическое и абстрактное. Вместо этого они имеют ощуще­
ния, и в данном случае мы совершенно не обязаны считать,
что ощущения обоих наблюдателей должны быть одними и
теми же. (Скептики могут напомнить о том, что невоспри­
имчивость к некоторым цветам никогда не отмечалась, пока
Дж. Дальтон не описал ее в 1794 году.) Напротив, между воз­
действием на нас стимула и осознанием ощущения всегда
имеет место множество процессов, протекающих в нервной
системе. То немногое, что мы знаем об этом с уверенностью,
состоит в следующем: даже весьма различные стимулы могут
вызывать одни и те же ощущения, и один и тот же стимул
может вызвать очень разные ощущения; наконец, преобразо­
вание стимула в ощущение частично обусловлено воспитани­
ем. Люди, воспитанные в различных обществах, ведут себя в
некоторых случаях так, как будто они видят различные вещи.
Если бы у нас не было искушения идентифицировать каждый
стимул с соответствующим ощущением, то мы могли бы при-
247


знать, что люди действительно воспринимают одни и те же
вещи как различные.
Обратим внимание теперь на то, что две группы, члены
которых систематически получают различные ощущения от
одного и того же стимула, живут в некотором смысле в различ­
ных мирах. Мы говорим о существовании стимула, чтобы
объяснить наши ощущения мира, и мы говорим о неизмен­
ности этих ощущений, чтобы избежать как индивидуального,
так и социального солипсизма. Ни один из этих постулатов
не требует с моей стороны никаких оговорок. Однако наш
мир образуют прежде всего не стимулы, а объекты, являющи­
еся источниками наших ощущений, и они вовсе не обязаны
быть одинаковыми, если мы будем переходить от индивиду­
ума к индивидууму или от группы к группе. Конечно, в той
степени, в какой индивидуумы принадлежат к одной и той же
группе и таким образом имеют одинаковое образование, язык,
опыт и культуру, мы вполне можем считать, что их ощущения
одинаковы. Как иначе мы должны понять ту полноту их ком­
муникации и общность поведения, которой они отвечают на
воздействие их среды? Они должны видеть вещи и обрабаты­
вать стимулы во многом одинаково. Но там, где начинается
дифференциация и специализация группы, мы не находим
столь же очевидного подтверждения неизменности ощуще­
ния. Как я подозреваю, просто ограниченность взгляда за­
ставляет нас полагать, что переход от стимула к ощущению
одинаков для членов всех групп.
Возвращаясь теперь вновь к образцам и правилам, я хочу
предложить, хотя и в предварительном порядке, следующее.
Одно из фундаментальных вспомогательных средств, с помо­
щью которых члены группы, будь то целая цивилизация или
сообщество специалистов, включенное в нее, обучаются ви­
деть одни и те же вещи, получая одни и те же стимулы, зак­
лючается в показе примеров ситуаций, которые их предше­
ственники по группе уже научились видеть похожими одна
на другую и непохожими на ситуации иного рода. Эти сход­
ные ситуации представляют собой цепь следующих одно за
другим сенсорных представлений об одном и том же индиви­
дууме, скажем, о матери, о которой мы, безусловно, знаем,
как она выглядит и чем отличается от отца или сестры. Это
248


могут быть представления о членах естественных групп, ска­
жем, о лебедях, с одной стороны, и гусях — с другой. Для
членов более специализированных групп это могут быть при­
меры ситуаций Ньютона, то есть ситуаций, которые сходны
благодаря подчинению того или иного варианта символиче­
ской формуле F = та и которые отличаются от тех ситуаций,
в которых применяются, например, законы оптики.
Допустим, что положение именно таково. Можем ли мы
сказать, что то, что взято из образцов, представляет собой
правила и способность их применять? Такой способ описа­
ния соблазнителен потому, что наше видение ситуации как
похожей на те, с которыми мы сталкивались прежде, должно
быть результатом нервных процессов, полностью управляе­
мых физическими и химическими законами. В этом смысле,
как только мы научились производить такое отождествление
ситуаций, нахождение сходства должно стать таким же пол­
ностью автоматическим процессом, как и биение наших сер­
дец. Но сама эта аналогия наводит на мысль, что такое узна­
вание может быть также непроизвольным, то есть процессом,
который нами не контролируется. Но если это так, то мы не
можем с полной уверенностью считать, что управляем этим
процессом благодаря применению правил и критериев. Опи­
сание его в этих терминах означает, что мы имеем в своем
распоряжении следующие альтернативы: например, мы мо­
жем не повиноваться правилу, или неверно использовать кри­
терий, или экспериментировать, используя какой-то другой
способ видения*. Я считаю, что это как раз то, чего мы не
можем себе позволить.
Или, более точно, мы не можем делать этого до того, как
мы получили ощущение, восприняли что-то. А после мы час­
то вынуждены искать критерии и использовать их. Кроме того,
* Практически никогда не возникала бы необходимость при­
бегать к подобным приемам, если бы все законы были похожи на
законы Ньютона и все правила похожи на 10 заповедей. В этом
случае выражение «нарушение закона» не имело бы смысла, а
отрицание правил, по-видимому, не должно было бы подразуме­
вать процесс, не управляемый законом. К сожалению, законы
Уличного движения и другие продукты законодательства могут
,,а
РУшаться, и это легко приводит к беспорядку.
249


мы можем заняться интерпретацией, представляющей собой
сознательный процесс, в котором мы выбираем ту или иную
альтернативу, чего мы не делаем в самом процессе непосред­
ственного восприятия. Возможно, например, что-то покажется
странным в том, что мы видели (вспомните измененные иг­
ральные карты). Например, огибая угол дома, мы видим мать,
входящую в магазин в тот момент, когда мы думали, что она
дома. Размышляя над тем, что мы видели, мы вдруг воскли­
цаем: «Это была не мать, ведь у нее рыжие волосы!» Входя в
магазин, мы видим женщину снова и не можем понять, как
можно было обознаться, приняв ее за свою мать. Или, напри­
мер, мы увидели хвостовое оперение водоплавающей птицы,
ищущей корм в пруду. Кто это — лебедь или гусь? Мы разду­
мываем над тем, что увидели, мысленно сравнивая хвостовое
оперение птицы с оперением тех лебедей и гусей, которых мы
видели раньше. Или мы можем оказаться такими архиучены­
ми, что захотим узнать какие-либо общие характеристики (бе­
лизну лебедей, например) членов семейств животных, кото­
рых мы и без этого могли легко распознать по общему облику.
В этом случае также мы размышляем над тем, что восприня­
ли раньше, отыскивая то общее, что имеют между собой чле­
ны данной группы.
Все эти процессы являются мыслительными, и в них мы
отыскиваем и развертываем критерии и правила, то есть ста­
раемся интерпретировать уже имеющиеся ощущения, анали­
зировать то, что является для нас данным. Как бы мы это ни
делали, процессы, включенные в этот анализ, должны быть в
конечном счете процессами нервными и, следовательно, уп­
равляемыми теми же самыми физико-химическими законами,
которые регулируют восприятие, с одной стороны, и бие­
ние наших сердец — с другой. Но тот факт, что система
подчиняется тем же самым законам во всех трех случаях,
не дает основания полагать, что наш нервный аппарат за­
программирован таким образом, что будет действовать при
интерпретации точно так же, как в процессе восприятия
или как, скажем, при управлении работой нашего сердца.
То, против чего я выступал в этой книге, состоит, следова­
тельно, в попытке, ставшей традиционной после Декарта (но
не ранее), анализировать восприятие как процесс интерпре-
250


тации, как бессознательный вариант того, что мы делаем после
акта восприятия.
Целостность восприятия заслуживает особого внимания,
конечно, благодаря тому, что столь существенная часть про­
шлого опыта воплощена в нервной системе, которая преоб­
разует стимулы в ощущения. Механизм восприятия, запрог­
раммированный подобающим образом, имеет существенное
значение для выживания. Говорить, что члены различных
групп могут иметь различные восприятия, встречая одни и те
же стимулы, вовсе не означает, что у них вообще могут быть
любые восприятия. Во многих вариантах среды группа, кото­
рая не могла бы отличить волков от собак, перестала бы су­
ществовать. Не могла бы существовать в настоящее время груп­
па физиков-ядерщиков как самостоятельная научная группа,
если бы ее члены не умели распознать траекторию альфа-ча ­
стиц и траекторию электронов. Вот почему очень небольшое
число способов видения выдерживает проверку в процессе их
использования группой и заслуживает того, чтобы их переда­
вали из поколения в поколение. Точно так же мы должны
говорить об опыте и знании природы, воплощенном в про­
цессе преобразования стимула в ощущение, именно потому,
что они были отобраны как принесшие успех на протяжении
некоторого исторического периода.
Возможно, что слово «знание» в данном случае неумест­
но, но некоторые основания для его использования есть. То,
что «встроено» в нервные процессы, которые преобразуют сти­
мулы в ощущения, имеет следующие характеристики: оно пе­
редается в процессе обучения; благодаря многочисленным ис­
пытаниям оно признано более эффективным, нежели
конкурирующие варианты, имевшие место в процессе исто­
рического развития среды, окружающей группу; и, наконец,
оно подвержено изменениям как в процессе дальнейшего обу­
чения, так и благодаря обнаружению несоответствия со сре­
дой. Все это характеристики знания, и они оправдывают то,
что я использую именно этот термин.
Но это необычное словоупотребление, поскольку одна из
характеристик упущена. Мы не обладаем прямым доступом к
тому, что знаем, никакими правилами или обобщениями, в
которых можно выразить это знание. Правила, которые мог-
251


ли бы дать нам этот доступ, обычно относятся к стимулам, а
не к ощущениям, но стимулы мы можем узнать только с по­
мощью разработанной теории. Если такой теории нет, то зна­
ние, воплощенное в преобразовании стимула в ощущение,
остается неявным.
Хотя эти рассуждения, очевидно, имеют предварительный
характер и не обязательно должны быть строгими во всех де­
талях, тем не менее то, что только что было сказано об ощу­
щениях, следует понимать буквально. По крайней мере это —
гипотеза о видении, которую нужно было бы исследовать эк­
спериментально, хотя, вероятно, прямой проверке она не под­
дается. Но подобные рассуждения о видении и ощущениях
здесь также имеют метафорический характер, как, впрочем, и
в самой книге. Мы видим не электроны, а скорее пути их
прохождения или даже пузырьки пара в пузырьковой камере.
Мы видим, вообще говоря, не электрический ток, а скорее
колебания стрелки амперметра или гальванометра. Однако на
предшествующих страницах, в частности в X разделе, я нео­
днократно поступал таким образом, словно мы непосредствен­
но воспринимали теоретические сущности вроде токов, элек­
тронов и полей, словно мы научились их видеть, «осматривая
образцы», и словно в таких случаях также было бы неверно
говорить о критериях и интерпретации вместо того, чтобы
говорить о видении. Метафора, которая переносит «видение»
в контексты, подобные данным, едва ли может служить дос­
таточным основанием для подобных претензий. В более серь­
езной и длительной работе было бы целесообразно отказать­
ся от этой метафоры в пользу более строгого способа
рассуждений.
Программа для вычислительной машины, о которой я упо­
минал выше, уже предлагает способы, которые могут быть
использованы в этих целях, однако я не располагаю ни доста­
точным местом, ни достаточным уровнем понимания процес­
сов, чтобы исключить эту метафору уже сейчас*. Вместо это-
* Для тех, кто читал «Second Thoughts», следующие замечания
могут быть полезными. Возможность немедленного узнавания
членов семейств животных зависит от существования (после воз­
никновения нервных процессов) пустого перцептуального про­
странства между семействами, которые должны быть разграничс-
252


го я постараюсь хоть немного подкрепить ее. Видение капе­
лек воды или стрелки около какого-то деления шкалы пред­
ставляет собой примитивный опыт восприятия для человека,
не знакомого с пузырьковыми камерами или амперметрами.
Следовательно, этот опыт требует размышлений, анализа и
интерпретации (а иногда, кроме того, вмешательства внеш­
него авторитета), прежде чем могут быть достигнуты выводы
о существовании электронов или электрических токов. Но со­
вершенно иной будет позиция человека, который знаком с
соответствующими инструментами и имеет большой опыт ра­
боты с ними; в этом случае будут и другие способы интерпре­
тировать стимулы, о которых он узнает с помощью инстру­
ментов. Если этот человек рассматривает пар от своего дыхания
в морозный зимний день, то его ощущения могут быть точно
такими же, как и у всех, но, глядя в пузырьковую камеру, он
видит (в данном случае буквально) не капли пара, а треки элек­
тронов или альфа-частиц и т. д . Эти треки являются, если хоти­
те, критериями того, что он интерпретирует как указания на
наличие соответствующих частиц, но этот путь является и более
коротким и иным по характеру, нежели тот, который совершает
человек, интерпретирующий появление капель.
Далее рассмотрим наблюдения ученого за амперметром, в
процессе которых он определяет число, против которого ос­
тановилась стрелка. Ощущение ученого, видимо, идентично
ощущениям дилетанта, особенно если последний до этого имел
ны. Если бы, например, органы чувств свидетельствовали о не­
прерывном ряде водоплавающих птиц от гусей до лебедей, то мы
были бы вынуждены ввести специфический критерий для их раз­
личения. То же самое можно отнести и к ненаблюдаемым сущ­
ностям. Если физическая теория не признает существования чего-
либо подобного электрическому току, тогда для того, чтобы вполне
удовлетворительно идентифицировать токи, нужно небольшое чис­
ло критериев, которые могут значительно изменяться от случая к
случаю, даже если нет системы правил, определяющих необходи­
мые и достаточные условия для идентификации. Эта точка зрения
приводит к вполне правдоподобному выводу, который может ока­
заться еще более важным. Если дана система необходимых и доста­
точных условий для идентификации теоретической сущности, то
эта сущность может быть исключена из содержания теории путем
замены. Если же таких правил нет, то эти сущности исключить не­
возможно; теория, следовательно, требует их существования.
253


дело с другими видами измерительных приборов. Но ученый
рассматривает (также часто буквально) измерительный прибор
в контексте полной схемы и знает кое-что о его внутреннем
устройстве. Для него положение стрелки является критерием,
но критерием только оценки тока. Для такой интерпретации
он должен лишь определить цену деления шкалы, в соответ­
ствии с которой должны читаться показания прибора. С дру­
гой стороны, для дилетанта положение стрелки является кри­
терием лишь самого положения стрелки и ничем более. Чтобы
интерпретировать это, он должен проверить весь набор про­
водов, внутренних и внешних, провести эксперименты с ба­
тареями, магнитами и т. д . В переносном смысле не меньше,
чем в буквальном, при использовании термина «видение» ин­
терпретация начинается там, где кончается восприятие. Эти
два процесса не являются идентичными, и то, что восприятие
оставляет для интерпретации, решительным образом зависит
от характера и объема предшествующего опыта и тренировок.
5. Образцы, несоизмеримость
и революции
Все сказанное дает основу для выяснения еще одного ас­
пекта книги, связанного с моими замечаниями относительно
несоизмеримости и ее последствий для ученых, обсуждаю­
щих выбор между сменяющими одна другую теориями*. В X
и XII разделах я показал, что участники таких дискуссий не­
избежно по-разному воспринимают те или иные эксперимен­
тальные и наблюдаемые ситуации, к которым каждый из них
обращается. Однако, поскольку лексика, посредством кото­
рой они обсуждают такие ситуации, состоит в основном из
одних и тех же терминов, они должны по-разному ставить
некоторые из этих терминов в соответствие с самой приро­
дой, и их коммуникация неизбежно оказывается неполной. В
результате превосходство одной теории над другой не может
* Эти вопросы рассматриваются более детально в V и VI раз­
делах «Reflections».
254


быть окончательно установлено в процессе таких обсужде­
ний. Вместо этого, как я уже подчеркивал, каждый участник
пытается, руководствуясь своими убеждениями, «обращать в
свою веру» других. Только философы серьезно исказили дей­
ствительные намерения этой части моей аргументации. Не­
которые из них изложили мою точку зрения следующим об­
разом*: сторонники несоизмеримых теорий не могут общаться
друг с другом вообще; в результате при обсуждении вопроса о
выборе теории бессмысленно апеллировать к надежным основа­
ниям; вместо этого теория должна быть выбрана, исходя в ко­
нечном счете из личных и субъективных соображений; за фак­
тически достигнутое решение несет ответственность некоторый
вид мистической апперцепции. Те места в моей книге, на кото­
рых основывались эти домыслы, более, чем другие части книги,
послужили поводом для обвинений в иррациональности.
Рассмотрим в первую очередь замечания относительно до­
казательства. Этот вопрос, который я уже пытался рассмот­
реть, довольно простой и давно известен в философии науки.
Вопрос относительно выбора теории не может быть облечен в
форму, которая полностью была бы идентична логическому
или математическому доказательству. В последнем предпо­
сылки и правила вывода определены с самого начала. Если
есть расхождения в выводах, то участники обсуждения, меж­
ду которыми возникают споры, могут проследить ход мысли
шаг за шагом, сличая каждое продвижение с первоначальны­
ми условиями. В конце этого процесса один или другой из
участников спора должен признать, что он допустил ошибку,
нарушив ранее принятое правило. После такого признания
он не может уже продолжать спор, и доказательство приобре­
тает принудительную силу. Лишь тогда, когда оба участника
спора обнаруживают, что они расходятся по вопросу о значе­
нии или применении исходных правил и что их прежнее со­
гласие не дает достаточного основания для доказательства, —
лишь тогда спор продолжается в той форме, которую он не­
избежно приобретает в период научных революций. Это спор
о предпосылках, и формой его является убеждение как пре­
людия к возможности доказательства.
* См. работы, указанные в сноске на стр. 39 настоящего изда­
ния, а также очерк С. Тулмина в «Growth of Knowledge».
255


Этот относительно известный тезис вовсе не предполага­
ет ни того, что нет надежных оснований для убеждений, ни
того, что эти основания якобы не являются окончательно ре­
шающими для группы. Это даже не означает, что основания
для выбора отличаются от тех, которые обычно перечисляют­
ся философами науки: точность, простота, результативность
и тому подобное. Однако наши рассуждения предполагают,
что такие основания функционируют как ценности и что они,
таким образом, могут применяться по-разному, в индивиду­
альных и коллективных вариантах, людьми, которые (каж­
дый по-своему) отдают им должное. Если два человека расхо­
дятся, например, в оценке относительной результативности
их теорий или если они соглашаются в этом, но по-разному
оценивают эту относительную результативность и, скажем,
пределы возможного выбора теории, то ни одного из них
нельзя обвинить в ошибке. Взгляды того и другого являются
научными. Нет никакого нейтрального алгоритма для выбора
теории, нет систематической процедуры принятия решения,
правильное применение которой привело бы каждого инди­
видуума данной группы к одному и тому же решению. В этом
смысле скорее именно сообщество специалистов, а не его ин­
дивидуальные члены дает эффективное решение. Чтобы по­
нять, почему наука развивается, а в этом нет сомнения, не
нужно распутывать детали биографий и особенностей харак­
теров, которые приводят каждого индивидуума к тому или
иному частному выбору теории, хотя этот вопрос сам по себе
весьма интересен. Следует уяснить способ, посредством ко­
торого специфическая система общепринятых ценностей вза­
имодействует со специфическими опытными данными, при­
знанными сообществом специалистов с целью обеспечить
гарантии, что большинство членов группы будет в конечном
счете считать решающей какую-либо одну систему аргумен­
тов, а не любую другую.
Процесс, посредством которого это достигается, есть убеж­
дение, но он таит в себе и более глубокую проблему. Два че­
ловека, которые воспринимают одну и ту же ситуацию по-
разному, но тем не менее используют в дискуссии одну и ту
же лексику, видимо, по-разному используют слова, то есть
разговаривают, руководствуясь тем, что я назвал несоизме-
256


римыми точками зрения. Каким образом они могут надеять­
ся вести друг с другом дискуссию, тем более как могут они
надеяться друг друга убедить? Даже предварительный ответ
на этот вопрос требует дальнейшей конкретизации характера
отмеченной нами трудности. Я полагаю, что по крайней мере
частично ответ должен иметь следующий вид.
Исследования в нормальной науке зависят от почерпну­
той из образцов способности группировать объекты и ситуа­
ции в сходные между собой системы. Эти системы примитив­
ны в том смысле, что группировка объектов и ситуаций
производится без ответа на вопрос: «По отношению к чему их
можно рассматривать как сходные?» Один из важнейших ас­
пектов любой революции состоит, далее, в том, что некото­
рые из отношений сходства изменяются. Объекты, которые
до революции были сгруппированы в одну и ту же систему,
группируются после нее в различные системы, и наоборот.
Вспомните, каковы были представления о Солнце, Луне,
Марсе и Земле до и после Коперника; о свободном падении,
колебании маятника и движении планет до и после Галилея;
о составе солей, о сплавах и о характере смеси порошков серы
и железа до и после Дальтона. Поскольку большинство объек­
тов даже в измененных совокупностях остаются сгруппиро­
ванными вместе, названия последних обычно сохраняются.
Тем не менее в области взаимоотношений между ними обыч­
но часть критических изменений приходится на долю пере­
носа подсистем из одной совокупности в другую. Перемеще­
ние металлов из группы соединений в группу элементов играло
существенную роль в возникновении новой теории горения,
кислотности, физического и химического соединения, и вскоре
эти изменения отразились так или иначе на всех разделах хи­
мии. Следовательно, нет ничего удивительного в том, что после
того, как произошло подобное перераспределение, двое уче­
ных, которые прежде могли обсуждать проблемы с полным
взаимопониманием, вдруг обнаруживают, что они по-разно­
му описывают и обобщают одно и то же наблюдаемое явле­
ние. Эти трудности будут ощущаться не во всех сферах даже
их специального научного обсуждения, но они все же воз­
никнут и затем наиболее интенсивно будут концентрировать-
17 Структура научных революций
257


ся вокруг тех явлений, от которых в первую очередь зависит
выбор теории.
Такие проблемы, хотя они впервые становятся явными в
общении, нельзя считать чисто лингвистическими. Они не
могут быть разрешены простым уточнением условий при оп­
ределении беспокоящих ученого терминов. Поскольку слова,
вокруг которых группируются трудности, усваиваются частич­
но благодаря непосредственному приложению их к образцам,
постольку ученые, участвующие в преобразовании привыч­
ных схем коммуникации, не могут сказать: «Я использую слово
«элемент» (или «смесь», или «планета», или «свободное дви­
жение») в значении, определяемом следующими критериями».
Иными словами, они не могут прибегнуть к какому-то нейт­
ральному языку, который оба использовали бы одинаково и
который хорошо соответствовал бы формулировкам их тео­
рий или даже эмпирическим следствиям теорий, выдвигае­
мых каждым из них. Частично эти различия существуют до
применения языков, в которых они тем не менее находят свое
отражение.
Люди, испытывающие ломку подобных коммуникаций,
должны иметь, однако, какой-то выход из создавшегося по­
ложения. Стимулы, которые на них воздействуют, одинако­
вы. Они имеют общие механизмы нервной системы, хотя и
запрограммированной по-разному. Более того, за небольшим
(хотя и очень важным) исключением, сфера опыта даже в про­
граммировании их нервной системы, очевидно, почти совер­
шенно одинакова, поскольку они имеют общую историю, если
не считать непосредственного прошлого. В результате их обы­
денный мир, большая часть их научного мира и язык являют­
ся общими для них. Если все это для них является общим, то
ясно, что они в состоянии узнать побольше о том, чем они
различаются. Однако технические средства, необходимые для
исследований, не являются ни простыми, ни удобными и не
представляют собою часть арсенала нормальной науки. Уче­
ные редко в полной мере осознают их природу и редко ис­
пользуют их дольше, чем требуется для того, чтобы перейти к
другим техническим средствам или убедиться, что они не дают
ожидаемых результатов.
258


Короче говоря, все, чего могут достигнуть участники про­
цесса ломки коммуникации, — это осознать друг друга как
членов различных языковых сообществ и выступить затем в
роли переводчиков с одного языка на другой*. Рассматривая
различия между их подходами, имеющими место внутри груп­
пы и между группами, как самостоятельный предмет, заслу­
живающий изучения, участники этого процесса могут прежде
всего пытаться определить термины и выражения, которые,
хотя и используются с полной уверенностью в каждом науч­
ном сообществе, оказываются тем не менее средоточием всех
межгрупповых дискуссий. (Выражения, которые не несут с
собой подобных трудностей, могут быть тут же адекватно пе­
реведены.) Выделив такие сферы трудностей в научных ком­
муникациях, они могут затем обратиться к общему для них
житейскому словарю с тем, чтобы постараться далее выяс­
нить причину своих трудностей. То есть каждый может попы­
таться обнаружить, что бы другой увидел и сказал, столкнув­
шись со стимулом, на который он сам словесно реагировал
бы совсем иначе. Если они могут достаточно твердо воздер­
живаться от объяснения аномалии поведения как следствия
просто ошибки или безумия, то они могут с течением време­
ни очень хорошо предсказывать поведение друг друга. Каж­
дый будет обучен переводить теорию другого и ее следствия
на свой собственный язык и в то же время описывать на сво­
ем языке тот мир, к которому применяется данная теория.
Это и составляет постоянную работу историка науки (или то,
что ему надлежит делать), когда он обращается к исследова­
нию устаревших научных теорий.
Перевод, если он убедительный, позволяет участвующим
в ломке коммуникаций ощутить некоторые из достоинств и
* Классическим источником для наиболее удачных аспектов
подобного перевода является книга У. Куайна: W.V.O . Quinc. Word
and Object. Cambridge, Mass. — N. Y., 1960, chaps. I, II. Но Куайн,
видимо, полагает, что два человека, испытывающие одно и то же
воздействие, должны иметь и одинаковое ощущение, и поэтому
мало говорит о степени, в которой переводчик должен быть спо­
собен описать мир, к которому применяется язык, требующий
перевода. Об этом последнем моменте см.: Е. A. Nida. Linguistics
and Ethnology in Translation Problems, in: D. Hymcs (cd.). Language
and Culture in Society. N. Y., 1964, p. 90-97.
17*
259


недостатков точек зрения друг друга. Поэтому перевод пред­
ставляет собой мощное средство и для убеждения и переубеж­
дения. Однако убедить удается не всегда, и даже если удается,
то за этим не обязательно следует обращение к новой пара­
дигме. Два восприятия не одинаковы, и всю важность этого
факта я сам полностью осознал только недавно.
Я считаю, что убедить кого-либо — это значит внушить
ему, что чье-то мнение обладает превосходством и может за­
менить его собственное мнение. По многим вопросам это до­
стигается иногда без обращения за помощью к чему-либо вроде
перевода. Если нет такого перевода, то многие объяснения и
постановки проблем, одобренные членами одной научной
группы, могут быть непонятными для другой. Но каждое со­
общество, объединяемое определенным языком, обычно сна­
чала могло добиваться конкретных результатов в исследова­
нии, которые (хотя их можно описать в терминах, понятных
для другого сообщества) тем не менее не смогут быть поняты
другим сообществом в его собственных терминах. Если новая
точка зрения выдерживает испытания временем и остается
по-прежнему плодотворной, то вполне вероятно, что резуль­
таты исследования, облекаемые с ее помощью в словесную
форму, будут становиться все более обильными. Для некото­
рых ученых эти результаты будут сами по себе решающими.
Они могут сказать: «Я не знаю, как сторонники новой точки
зрения достигли успеха, но я должен учиться; что бы они ни
делали, они, очевидно, правы». Такой ответ особенно легко
дают те, кто только овладевает своей профессией, так как они
еще не освоили специального словаря и предписаний той или
другой группы.
Однако аргументы, которые могут быть сформулированы
при помощи словаря, используемого обеими группами одним
и тем же способом, обычно не являются решающими; по край­
ней мере так обстоит дело до самых последних стадий эволю­
ции противоборствующих мнений. Среди тех ученых, кто уже
допущен в профессиональное сообщество, немногие будут
поддаваться убеждению без обращения к более широким срав­
нениям, оказавшимся возможными благодаря переводу. Хотя
за это приходится часто расплачиваться чрезвычайно длин­
ными и сложными предложениями (вспомните дискуссию
260


между Прустом и Бертолле, в которой они не прибегали к
понятию «элемент»), многие дополнительные результаты ис­
следований можно перевести с языка одного сообщества на
язык другого. По мере того как осуществляется перевод, не­
которые члены того и другого сообщества могут также начать
косвенно понимать, каким образом предложение, ранее не­
понятное, могло казаться объяснением для членов противо­
стоящих групп. Наличие приемов, подобных этим, конечно,
не гарантирует убеждения. Для большинства людей перевод
представляет собой процесс, угрожающий и совершенно не
свойственный нормальной науке. В любом случае можно найти
контраргументы, и не существует правил, которые бы пред­
писывали, каким образом следует нарушать равновесие. Тем
не менее по мере того как аргументы громоздятся на аргумен­
ты и один вызов успешно опровергается вслед за другим, толь­
ко слепое упрямство может в конечном счете объяснить про­
должающееся сопротивление.
В связи с этим становится чрезвычайно важным второй
аспект перевода, давно известный историкам и лингвистам.
Перевести теорию или представление о мире на язык какого-
то научного сообщества — это не значит еще сделать ее при­
надлежностью данного сообщества, поскольку ее надлежит
перенять, раскрыть, как она мыслится и работает, а не просто
«переложить» с одного языка на другой, с языка, который
был раньше чужим. Однако это не такой переход, который
отдельный индивид по своему усмотрению может осуществить,
а может и не осуществлять, на основе размышления и выбора
(какими бы надежными ни были при этом его мотивы). Все
обстоит иначе. Пока он учится переводить теорию с одного
языка на другой, в один прекрасный день он вдруг обнаружи­
вает, что переход уже осуществлен, что он уже перешел на
новый язык, не успев принять по этому поводу никакого со­
знательного решения. В некоторых случаях, подобно многим,
кто впервые познакомился с теорией относительности или
квантовой механикой в зрелом возрасте, человек чувствует себя
совершенно убежденным в этой новой точке зрения, но тем
не менее не способен «сжиться» с ней, чувствовать себя как
дома в том мире, который эти теории помогают создать. Сво­
им разумом такой человек уже сделал свой выбор, но еще не
261


совершилось «обращение», которое необходимо, чтобы этот
выбор стал эффективным. Он может тем не менее использо­
вать новую теорию, но будет вести себя так, как человек, по­
павший в незнакомую ему страну, и альтернативный способ
рассуждений станет ему доступным только потому, что есть
местные жители, для которых этот способ — свой. Его работа
становится по отношению к ним паразитической, так как ему
недостает набора готовых мыслительных схем, которые буду­
щие члены сообщества приобретут в процессе образования.
Опыт, который переубеждает человека и который я срав­
нил с переключением гештальта, составляет, таким образом,
сердцевину революционного процесса в науке. Мотивы для
переубеждения обеспечивают достаточные основания для вы­
бора теории и создают тот климат, в котором это вероятнее
всего происходит. Перевод может, кроме того, обеспечить ус­
ловия для преобразования программы работы нервной систе­
мы, которая должна стать основой переубеждения, хотя на
настоящем уровне наших знаний мы еще не можем знать, как
это происходит. Но ни достаточные основания, ни перевод с
одного языка на другой не обеспечивают переубеждения. Это
такой процесс, который мы должны объяснить, чтобы понять
важную форму изменений в научном знании.
6. Революции и релятивизм
Одно из следствий моей только что изложенной позиции
вызвало особое беспокойство ряда моих критиков*. Они на­
ходят мою точку зрения релятивистской, в особенности в том
виде, в каком она развернута в последнем разделе книги. Мои
замечания относительно перевода выдвигают на первый план
основания для обвинения. Сторонники различных теорий по­
добны, вероятно, членам различных культурных и языковых
сообществ. Осознавая этот параллелизм, мы приходим к мыс­
ли, что в некотором смысле могут быть правы обе группы.
* Shapcrc. Structure of Scientific Revolution, и Поппср в «Growth
of Knowledge».
262


Применительно к культуре и к ее развитию эта позиция дей­
ствительно является релятивистской.
Но этого не может быть, когда речь заходит о науке, и уж
во всяком случае такая точка зрения далека от того, чтобы
быть просто релятивизмом. Это связано с тем аспектом моей
теории, который его критики оказались не в состоянии раз­
глядеть. Ученые-исследователи в развитой науке, если их рас­
сматривать как группу или в составе группы, являются, как я
показал, в основном специалистами по решению головоло­
мок. Хотя та система ценностей, которую они применяют при
каждом выборе теории, вытекает так же хорошо и из других
аспектов их работы, все же обнаруживаемая исследователями
способность формулировать и решать головоломки, которые
они находят в природе, остается в случае противоречия в цен­
ностях главным критерием для большинства членов научной
группы. Подобно любой другой ценности, способность к ре­
шению головоломок оказывается неопределенной при при­
менении. Два человека, обладающие такой способностью,
могут тем не менее приходить в процессе ее использования к
различным суждениям. Но поведение сообщества, для кото­
рого эта способность является определяющей, будет весьма
отличаться от поведения другого сообщества, которое живет
по другим нормам. Я думаю, что в науке приписывание выс­
шей ценности способности к решению головоломок имеет сле­
дующие последствия.
Вообразите разветвляющееся дерево, представляющее раз­
витие современных научных дисциплин из их общих корней,
которыми служат, скажем, примитивная натурфилософия и
ремесла. Контуры этого дерева, ветвящегося всегда в одном
направлении от ствола и до верхушки каждой ветви, будут в
таком случае символизировать последовательность теорий,
происходящих одна от другой. Рассматривая любые две такие
теории, выбранные в точках, не слишком близких от их ис­
точника, было бы легко составить список критериев, кото­
рый дал бы возможность беспристрастному наблюдателю от­
личить более раннюю теорию от более поздней в каждом
отдельном случае. Среди наиболее плодотворных критериев
будут, например, точность предсказания, особенно количе­
ственного предсказания; равновесие между эзотерическим и
263


обычным предметами исследования; число различных про­
блем, которые удалось решить данной теории. Менее плодо­
творными для этой цели факторами, хотя также важными и
определяющими научную жизнь, были бы такие критерии,
как простота, широта охвата явлений и совместимость с дру­
гими специальностями. Подобные списки еще не те, которые
нужны, но я нисколько не сомневаюсь, что они могут быть
дополнены. Если это так, то научное развитие, подобно раз­
витию биологического мира, представляет собой однонаправ­
ленный и необратимый процесс. Более поздние научные тео­
рии лучше, чем ранние, приспособлены для решения
головоломок в тех, часто совершенно иных условиях, в кото­
рых они применяются. Это не релятивистская позиция, и она
раскрывает тот смысл, который определяет мою веру в науч­
ный прогресс.
Однако по сравнению с тем понятием прогресса, которое
заметно превалирует как среди философов науки, так и среди
дилетантов, этой позиции недостает одного существенного
элемента. Новая научная теория обычно представляется луч­
шей, чем предшествующие ей, не только в том смысле, что
она оказывается более совершенным инструментом для от­
крытий и решений головоломок, но также и потому, что она
в каком-то отношении дает нам лучшее представление о том,
что же в действительности представляет собой природа. Час­
то приходится слышать, что следующие друг за другом теории
всегда все больше и больше приближаются к истине. Очевид­
но, что обобщения, подобные этим, касаются не решения го­
ловоломок и не конкретных предсказаний, вытекающих из
теории, а скорее ее онтологии, то есть соответствия между
теми сущностями, которыми теория «населяет» природу, и
теми, которые в ней «реально существуют».
Возможно, что есть какой-то путь спасения понятия «ис­
тины» для применения его к целым теориям, но, во всяком
случае, не такой, какой мы только что упомянули. Я думаю,
что нет независимого ни от какой теории способа перестро­
ить фразы, подобные выражению «реально существует»; пред­
ставления о соответствии между онтологией теории и ее «ре­
альным» подобием в самой природе кажутся мне теперь в
принципе иллюзорными. Кроме того, у меня как у историка
264


науки сложилось впечатление о невероятности этого мнения.
Я не сомневаюсь, например, что ньютоновская механика улуч­
шает механику Аристотеля и что теория Эйнштейна улучшает
теорию Ньютона в том смысле, что дает лучшие инструменты
для решения головоломок. Но в их последовательной смене я
не вижу связного и направленного онтологического разви­
тия. Наоборот, в некоторых существенных аспектах, хотя ни­
коим образом не целиком, общая теория относительности Эйн­
штейна ближе к учению Аристотеля, чем взгляды того и другого
к теории Ньютона. Хотя вполне понятно искушение охарак­
теризовать такую позицию как релятивистскую, это мнение
кажется мне ошибочным. И наоборот, если эта позиция оз­
начает релятивизм, то я не могу понять, чего не хватает реля­
тивисту для объяснения природы и развития наук.
7. Природа науки
Я завершаю книгу кратким обсуждением двух видов по­
вторяющихся время от времени реакций на ее основной текст.
Одна из них является критической, другая хвалебной, но я
думаю, что ни та, ни другая не являются полностью верными.
Хотя обе эти оценки не связаны ни с тем, о чем говорилось
до сих пор, ни друг с другом, они явно преобладают в литера­
туре, и этого достаточно для того, чтобы обе эти реакции за­
служивали хотя бы какого-то ответа.
Некоторые из тех читателей, которые ознакомились с пер­
воначальным текстом моей книги, отметили, что я неоднократ­
но перехожу от описательных форм изложения к нормативным,
и наоборот. Подобный переход, в частности, отмечается в
нескольких местах, начинающихся с фраз «Но в действитель­
ности ученые поступают иначе» и заканчивающихся заявле­
нием, что ученым не следует это делать. Некоторые критики
утверждают, что я путаю описание с предписанием, нарушая
проверенную временем философскую теорему: «есть» не мо­
жет предполагать «должно быть»*.
* Один из многих примеров см. у П. Фсйерабснда в его очер­
ке из: «Growth of Knowledge».
265


Эта теорема стала фактически избитой фразой и нигде не
пользуется больше уважением. Множество современных фи­
лософов показали, что существуют также весьма важные кон­
тексты, в которых нормативные и описательные предложе­
ния переплетаются самым теснейшим образом*. «Есть» и
«должно быть» никоим образом не бывают всегда разделены
так, как это казалось. Но для пояснения того, что показалось
запутанным в этом аспекте моей позиции, совершенно из­
лишним будет вдаваться в тонкости современной лингвисти­
ческой философии. На предшествующих страницах излагает­
ся точка зрения или теория, раскрывающая природу науки, и
так же, как другие философские концепции науки, эта тео­
рия имеет следствия, раскрывающие тот путь, по которому
должны следовать ученые для того, чтобы их предприятие было
успешным. Хотя это не означает, что моя теория обязательно
должна быть правильнее, чем любая другая, она дает закон­
ное основание для того, чтобы обосновать ряд различных «дол­
жен» и «следует». И наоборот, ряд причин для серьезного рас­
смотрения теории сводится к тому, что ученые, методы
которых были удачно выбраны и развиты, фактически строи­
ли свои исследования так, как предписывала им теория. Мои
описательные обобщения очевидны с точки зрения теории
именно потому, что они также могут быть выведены из нее,
тогда как с других точек зрения на природу науки они приво­
дят к аномалиям.
Если этот аргумент и содержит в себе логический круг, то
я не думаю, чтобы этот круг был порочным. Следствия, выте­
кающие из той или иной точки зрения после ее обсуждения,
не исчерпываются теми предположениями, которые были вы­
двинуты с самого начала. Еще до того, как эта книга была
впервые опубликована, я пришел к выводу, что некоторые
элементы теории, которые излагаются в ней, представляют
собой плодотворный инструмент для разработки приемов на­
учного исследования и развития науки. Сравнение этого до­
полнения с основным текстом книги наводит на мысль, что
она по-прежнему играет ту же роль. Не может быть, чтобы
просто порочный логический круг мог оказаться таким по­
лезным рабочим орудием.
* S. Cavcll. Must We Mean What We Say? N. Y., 1969, ch. I.
266


Что касается положительных откликов о моей книге, мой
ответ должен иметь иной характер. Ряд тех, кто получил удо­
вольствие от чтения книги, дали благоприятные отзывы не
столько потому, что она освещает науку, сколько потому, что
ее главные тезисы показались им применимыми точно так же
и ко многим другим областям. Я понимаю, что они имеют в
виду, и мне не хотелось бы разочаровывать их в попытках
расширения позиции, но тем не менее их реакция озадачила
меня. В той мере, в какой книга обрисовывает развитие на­
уки как последовательность связанных между собой узами
традиции периодов, прерываемую некумулятивными скачка­
ми, мои тезисы, без сомнения, широко применимы. Но так
оно и должно быть, поскольку они заимствованы из других
областей. Историки литературы, музыки, изобразительного
искусства, общественного развития и многих других видов
человеческой деятельности давно описали свои предметы ис­
следования таким же образом. Периодизация, проводимая на
основе революционных переломов в стиле, вкусах, организа­
ционной структуре, давно использовалась наряду с другими
стандартными приемами исследования. Если я был в чем-то
оригинальным при рассмотрении подобных понятий, то это сле­
дует отнести главным образом к применению их к наукам, то
есть к областям, которые во многом развивались иначе. По-
видимому, понятие парадигмы как конкретного достижения, как
образца является вторым моим вкладом в разработку проблем
развития науки. Я подозреваю, в частности, что некоторые всем
известные трудности, окружающие понятие стиля в искусстве,
могут исчезнуть, если картины художников рассматривать как
моделируемые одна по другой, а не как написанные в соответ­
ствии с некоторыми отвлеченными канонами стиля*.
Однако в этой книге я был намерен рассмотреть и вопро­
сы несколько иного плана, которых многие ее читатели не
смогли отчетливо увидеть. Хотя научное развитие во многом
сходно с развитием в других областях деятельности человека
в большей степени, чем часто предполагается, тем не менее
* Об этом и других более широких вопросах, касающихся осо­
бенностей науки, см.: T.S. Kuhn. Comment [on the Relations of
Science and Art|. — «Comparative Studies in Philosophy and History»,
XI, 1969, p. 403-412.
267


существуют и поразительные различия. Например, мы будем, ви­
димо, недалеки от истины, если скажем, что науки (по крайней
мере перейдя определенную точку в своем развитии) развиваются
не таким образом, как любая другая область культуры (что бы мы
ни думали о самом понятии развития). Одной из целей книги было
рассмотрение таких различий и попытка объяснить их.
Обратите внимание, например, на неоднократно подчер­
киваемое выше отсутствие, или, как следовало бы теперь ска­
зать, на относительный недостаток конкурирующих школ в
развитых науках. Или вспомните мои замечания относитель­
но того, до какой степени научное сообщество зависит от уни­
кальной в своем роде аудитории и от узкого круга их идей.
Вспомните также об особой природе научного образования, о
решении головоломок как цели нормальной науки и о систе­
ме ценностей, которую развивает научная группа в период
кризиса и его разрешения. В книге обращается внимание и
на другие особенности, присущие науке. Ни одна из них не
является характерной только для науки, но все вместе они
характеризуют ее деятельность.
Относительно всех этих черт науке предстоит еще много
узнать. Подчеркивая в самом начале этого дополнения необ­
ходимость изучения сообщества как структурной единицы в
организации научной деятельности, я закончу его, отмечая
необходимость пристального, и прежде всего сравнительно­
го, изучения соответствующих сообществ в других областях.
Каким образом человек избирает сообщество, каким образом
сообщество отбирает человека для участия в совместной ра­
боте, будь она научной или какой-то иной? Каков процесс
социализации группы и каковы отдельные его стадии? Что
считает группа в целом, как коллектив, своими целями? Ка­
кие отклонения от этих общих целей будет она считать допу­
стимыми и как она устраняет недопустимые заблуждения?
Более полное понимание науки будет зависеть также и от от­
ветов на другие вопросы. Они принадлежат к сфере, в кото­
рой требуется большая работа. Научное знание, подобно язы­
ку, по своей внутренней сути является или общим свойством
группы, или ничем вообще. Чтобы понять его, мы должны
понять специфические особенности групп, которые творят
науку и пользуются ее плодами.


Имре ЛАКАТОС
ФАЛЬСИФИКАЦИЯ
И МЕТОДОЛОГИЯ
НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИХ
ПРОГРАММ


© Перевод. В.Н. Порус, 1995 г.


Содержание
I. Наука: разум или вера?
273
II. Фаллибилизм против фальсификационизма
276
а) Догматический (натуралистический)
фальсификационизм. Эмпирический базис
276
б) Методологический фальсификационизм.
«Эмпирический базис»
289
в) Утонченный фальсификационизм против наивного
методологического фальсификационизма.
Прогрессивный и регрессивный сдвиг проблемы
303
III. Методология научных исследовательских программ 322
а) Отрицательная эвристика: «твердое ядро» программы . . 323
б) Положительная эвристика: конструкция «защитного
пояса» и относительная автономия теоретической
науки
325
в) Две иллюстрации: Проут и Бор
329
в,) Проут: исследовательская программа,
прогрессирующая в океане аномалий
330
в,) Бор: исследовательская программа, прогрессирующая
на противоречивых основаниях
332
г) Новый взгляд на решающие эксперименты: конец
скороспелой рациональности
347
г,) Эксперимент Майкельсона—Морли
353
г2) Эксперименты Луммера—Принсгейма
360
г3) р-Распад против законов сохранения
362
г4) Заключение. Требование непрерывного роста
368
IV. Исследовательская программа Поппера против
исследовательской программы Куна
373
ПРИЛОЖЕНИЕ. Поппер, фальсификационизм и «тезис
Дюгема—Куайна»
377
Примечания автора
386
Литература
426
Комментарии переводчика
442
271


I
НАУКА: РАЗУМ ИЛИ ВЕРА?
На протяжении столетий знанием считалось то, что дока­
зательно обосновано (proven) — силой интеллекта или пока­
заниями чувств. Мудрость и непорочность ума требовали воз­
держания от высказываний, не имеющих доказательного
обоснования; зазор между отвлеченными рассуждениями и
несомненным знанием, хотя бы только мыслимый, следовало
свести к нулю. Но способны ли интеллект или чувства дока­
зательно обосновывать знание? Скептики сомневались в этом
еще две с лишним тысячи лет назад. Однако скепсис был вы­
нужден отступить перед славой ньютоновской физики. Эйн­
штейн опять все перевернул вверх дном, и теперь лишь не­
многие философы или ученые все еще верят, что научное
знание является доказательно обоснованным или по крайней
мере может быть таковым. Столь же немногие осознают, что
вместе с этой верой падает и классическая шкала интеллекту­
альных ценностей; ее надо чем-то заменить — ведь нельзя же
довольствоваться вместе с некоторыми логическими эмпири-
цистами разжиженным идеалом доказательно обоснованной
истины, низведенным до «вероятной истины»,
1
или «истиной
как соглашением» (изменчивым соглашением, добавим мы),
достаточной для некоторых «социологов знания».
2
Первоначальный замысел К. Поппера возник как резуль­
тат продумывания следствий, вытекавших из крушения са­
мой подкрепленной научной теории всех времен: механики и
теории тяготения И. Ньютона. К . Поппер пришел к выводу,
что доблесть ума заключается не в том, чтобы быть осторож-
1Й Структура научных революций
273


ным и избегать ошибок, а в том, чтобы бескомпромиссно ус­
транять их. Быть смелым, выдвигая гипотезы, и беспощад­
ным, опровергая их, — вот девиз Поппера. Честь интеллекта
защищается не в окопах доказательств или «верификаций»,
окружающих чью-либо позицию, но точным определением
условий, при которых эта позиция признается непригодной
для обороны. Марксисты и фрейдисты, отказываясь опреде­
лять эти условия, тем самым расписываются в своей научной
недобросовестности. Вера — свойственная человеку по при­
роде и потому простительная слабость, ее нужно держать под
контролем критики; но предвзятость (commitment), считает
Поппер, есть тягчайшее преступление интеллекта.
Иначе рассуждает Т. Кун. Как и Поппер, он отказывается
видеть в росте научного знания кумуляцию вечных истин.
3
Он также извлек важнейший урок из того, как эйнштейнов­
ская физика свергла с престола физику Ньютона. И для него
главная проблема — «научная революция». Но если, согласно
Попперу, наука — это процесс «перманентной революции», а
ее движущей силой является рациональная критика, то, по
Куну, революция есть исключительное событие, в определен­
ном смысле выходящее за рамки науки; в периоды «нормаль­
ной науки» критика превращается в нечто вроде анафемат-
ствования. Поэтому, полагает Кун, прогресс, возможный
только в «нормальной науке», наступает тогда, когда от кри­
тики переходят к предвзятости. Требование отбрасывать, эли­
минировать «опровергнутую» теорию он называет «наивным
фальсификационизмом». Только в сравнительно редкие пе­
риоды «кризисов» позволительно критиковать господствую­
щую теорию и предлагать новую.
Взгляды Т. Куна уже подвергались критике, и я не буду здесь
их обсуждать. Замечу только, что благие намерения Куна — ра­
ционально объяснить рост научного знания, отталкиваясь от
ошибок джастификационизма и фальсификационизма — за ­
водят его на зыбкую почву иррационализма.
С точки зрения Поппера, изменение научного знания ра­
ционально или по крайней мере может быть рационально ре­
конструировано. Этим должна заниматься логика открытия.
С точки зрения Куна, изменение научного знания — от од­
ной «парадигмы» к другой — мистическое преображение, у
274


которого нет и не может быть рациональных правил. Это пред­
мет психологии (возможно, социальной психологии) открытия. Из­
менение научного знания подобно перемене религиозной веры.
Столкновение взглядов Поппера и Куна — не просто спор
о частных деталях эпистемологии. Он затрагивает главные
интеллектуальные ценности, его выводы относятся не только
к теоретической физике, но и к менее развитым в теоретиче­
ском отношении социальным наукам и даже к моральной и
политической философии. И то сказать, если даже в есте­
ствознании признание теории зависит от количественного пе­
ревеса ее сторонников, силы их веры и голосовых связок, что же
остается социальным наукам; итак, истина зиждется на силе.
Надо признать, что каковы бы ни были намерения Куна, его
позиция напоминает политические лозунги идеологов «студен­
ческой революции» или кредо религиозных фанатиков.
Моя мысль состоит в том, что попперовская логика на­
учного открытия сочетает в себе две различные концепции.
Т. Кун увидел только одну из них — «наивный фальсифика-
ционизм» (лучше сказать «наивный методологический фаль-
сификационизм»); его критика этой концепции справедлива
и ее можно даже усилить. Но он не разглядел более тонкую
концепцию рациональности, в основании которой уже не ле­
жит «наивный фальсификационизм». Я попытаюсь точнее обо­
значить эту более сильную сторону попперовской методоло­
гии, что, надеюсь, позволит ей выйти из-под обстрела
куновской критики, и рассматривать научные революции как
рационально реконструируемый прогресс знания, а не как
обращение в новую веру.
18*


II
ФАЛЛИБИЛИЗМ ПРОТИВ
ФАЛЬСИФИКАЦИОНИЗМА
(а) Догматический (натуралистический) фальсификацаонизм.
Эмпирический базис
Существо разногласий станет яснее, если мы восстано­
вим проблемную ситуацию, как она возникла в философии
науки после краха «джастификационизма».
«Джастификационисты» полагают, будто научное знание
состоит из доказательно обоснованных высказываний. Призна­
вая, что чисто логическая дедукция позволяет только выво­
дить одни высказывания из других (переносить истинность),
но не обосновывать (устанавливать) истинность, они по-раз­
ному решают вопрос о природе тех высказываний, истинность
которых устанавливается и обосновывается внелогическим
образом. Классические интеллектуалисты (в более узком смыс­
ле — «рационалисты») допускают весьма различные, но в рав­
ной мере надежные типы «внелогического» обоснования —
откровение, интеллектуальную интуицию, опыт. Любые на­
учные высказывания могут быть выведены логически из по­
добных оснований. Классические эмпирицисты считают таки­
ми основаниями только сравнительно небольшое множество
«фактуальных высказываний», выражающих «твердо установ­
ленные факты». Значения истинности таких высказываний
устанавливаются опытным путем, и все они образуют эмпири­
ческий базис науки. Если требовать, чтобы в основаниях на­
уки не было ничего, кроме узкого эмпирического базиса, то
для доказательного обоснования научных теорий нужны бо­
лее эффективные логические средства, чем дедуктивная ло­
гика, которой ограничиваются интеллектуалисты, напри­
мер «индуктивная логика». Все джастификационисты, будь то
276


интеллектуалисты или эмпирицисты, согласны в том, что еди­
ничного высказывания, выражающего твердо установленный
факт, достаточно для опровержения универсальной теории
4
"
5
;но
лишь немногие осмеливаются утверждать, что конечной конъ­
юнкции фактуальных высказываний достаточно для «индуктив­
ного» доказательного обоснования универсальной теории
6
.
Джастификационизм, считающий знанием лишь то, что
доказательно обосновано, был господствующей традицией ра­
ционального мышления на протяжении столетий. Скептицизм
не есть отрицание джастификационизма; скептики только по­
лагают, что нет (или не может быть) доказательно обоснован­
ного знания и поэтому нет знания вообще. Они видят в «зна­
нии» только разновидность веры, свойственной всем
одушевленным существам. Тем самым скептицизм, остающий­
ся джастификационистским, дискредитирует знание, откры­
вая дверь иррационализму, мистике, суевериям.
Поэтому понятны исключительные усилия, предприни­
маемые классическими рационалистами, чтобы спасти син­
тетические априорные принципы интеллектуализма, и клас­
сическими эмпирицистами, спасающими определенность
эмпирического базиса и значимость индуктивного вывода. Они
верны кодексу научной чести, требующему воздерживаться от
необоснованных высказываний. Но и те, и другие терпят пора­
жение: кантианцы — от удара, нанесенного неевклидовой гео­
метрией и неньютоновской физикой, эмпирицисты — от ло ­
гической невозможности положить в основание знания чисто
эмпирический базис (еще кантианцы заметили, что никакое
научное высказывание не может быть вполне обосновано фак­
тами) и индуктивную логику (никакая логика не может уве­
личить содержание знания, гарантируя вместе с тем его без­
ошибочность). Отсюда следовало, что все теории в равной
степени не могут иметь доказательного обоснования.
Философы неохотно признавали это по очевидным при­
чинам: классические джастификационисты страшились вы­
вода, что если теоретическая наука не имеет доказательного
обоснования, то она есть не что иное, как софистика и иллю­
зия, если не бессовестное надувательство. Философское зна­
чение пробабилизма (или «неоджастификационизма») состоя­
ло в попытке избежать такого вывода.
277


Пробабилизм возник благодаря усилиям группы кембридж­
ских философов, полагавших, что хотя научные теории равно
необоснованны, они все же обладают разными степенями ве­
роятности (в том смысле, какой придан этому термину ис­
числением вероятностей) по отношению к имеющемуся эм­
пирическому подтверждению.
7
С этой точки зрения кодекс
научной чести не так суров, как кажется: он требует только
высокой вероятности научных теорий или хотя бы того, чтобы
в каждом конкретном случае были указаны эмпирические под­
тверждения данной теории и определена вероятность этой тео­
рии по отношению к этим подтверждениям.
Конечно, замена доказательной обоснованности вероят­
ностью была серьезным отступничеством джастификационист-
ского мышления. Но и оно оказалось недостаточным. Вскоре
было показано, главным образом благодаря настойчивым уси­
лиям Поппера, что при весьма общих условиях все теории
имеют нулевую вероятность, независимо от количества под­
тверждений; все теории не только равно необоснованны, но и
равно невероятны}
Многие философы все еще полагают, будто бы, потерпев
неудачу в попытках найти хотя бы пробабилистское решение
проблемы индукции, мы тем самым вынуждены «отвергнуть
все то, что наукой и здравым смыслом рассматривалось как
знание».
9
На этом фоне особенно видна незаурядная роль фаль-
сификационизма, решившегося на радикальное изменение
способов оценки научных теорий и, шире, канонов интел­
лектуальной честности. Фальсификационизм тоже стал, так
сказать, новым и значительным отступничеством рациона­
лизма. Но это было отступлением от утопических идеалов
последнего, оно обнажило путанность и лицемерность мно­
гочисленных попыток отстоять эти утопические идеалы и,
следовательно, сыграло прогрессивную роль.
Остановимся вначале на наиболее характерном виде фаль-
сификационизма: догматическом (или «натуралистическом»)
фальсификационизме. Согласно этой концепции, все без ис­
ключения научные теории опровержимы, однако существует
некий неопровержимый эмпирический базис. Это — строгий
эмпирицизм, но без индуктивизма; неопровержимость эмпи-
278


рического базиса не переносится на теории. Поэтому догма-
тинеский фальсификационизм можно считать более слабым ва­
риантом джастификационизма.
Очень важно подчеркнуть, что само по себе признание (под­
крепленного) контрпримера решающим свидетельством против
данной теории еще не определяет методолога как догматиче­
ского фальсификациониста. С этим согласится любой кантиа­
нец или индуктивист. Но и тот, и другой, почтительно скло­
няя голову перед отрицательным результатом решающего
эксперимента, в то же время озабочены прежде всего тем, как
получше укрепить пока еще не опровергнутую теорию, отси­
деться в ее окопах под критическим обстрелом со стороны дру­
гой теории. Например, кантианцы верили в то, что евклидова
геометрия и механика Ньютона неприступны; индуктивисты ве­
рили, что вероятность этих теорий равна 1. Но догматический
фальсификационист прежде всего верит эмпирическому контр­
свидетельству, считая его единственным арбитром, вынося­
щим приговор теории.
Поэтому догматического фальсификациониста отличает то,
что для него все теории в равной степени гипотетичны. На­
ука не может доказательно обосновать ни одной теории. Но,
не будучи способной доказательно обосновывать, наука мо­
жет опровергать: «с полной логической определенностью от­
рекаться от того, что обнаружило свою ложность»,
10
а это оз­
начает, что допускается существование фундаментального
эмпирического базиса — множества фактуальных высказыва­
ний, каждое из которых может служить опровержением ка­
кой-либо теории. Фальсификационисты предлагают новый —
надо сказать, довольно умеренный — кодекс научной чести:
они склонны считать «научными» не только те высказыва­
ния, которые доказательно обоснованы фактами, но и те, ко­
торые всего лишь опровержимы, то есть противоречат неко­
торым фактуальным высказываниям, другими словами,
«научные» высказывания должны иметь непустое множество
потенциальных фальсификаторов.
11
Таким образом, научная честность требует постоянно стре­
миться к такому эксперименту, чтобы в случае противоречия
между его результатом и проверяемой теорией последняя была
279


отброшена.
п
Фальсификационист требует, чтобы опровергну­
тое высказывание безоговорочно отвергалось без всяких увер­
ток. С нефальсифицируемыми высказываниями, если это не
тавтологии, догматический фальсификационист расправляется
без проволочек: зачисляет их в «метафизические» и лишает
их права гражданства в науке.
Догматические фальсификационисты четко различают тео­
ретика и экспериментатора: теоретик предполагает, эксперит
ментатор — во имя Природы — располагает. Как сказал Вейль:
«Раз и навсегда я хочу выразить безграничное восхищение
работой экспериментатора, который старается вырвать ин­
терпретируемые факты у неподатливой природы и который
хорошо знает, как предъявить нашим теориям решительное
«нет» или тихое «да».
13
Очень ясно выразился Брейсуэйт о
догматическом фальсификационизме. Он так формулирует
вопрос, касающийся объективности научного знания: «В ка­
кой степени признанная научными экспертами дедуктивная
система может считаться свободным творением человеческо­
го ума, и до какой — объективным отображением фактов при­
роды?» И отвечает:
«Способ выдвижения научной гипотезы и то, как ею
пользуются для выражения общих суждений, — это челове ­
ческое изобретение; у Природы мы получаем только наблю­
даемые факты, которыми опровергаются или не опроверга­
ются научные гипотезы... Наука полагается на Природу в том,
являются ли какие-то высказывания, относящиеся к низше­
му уровню научных умозаключений, ложными. Такая про­
верка совершается при помощи дедуктивной системы науч­
ных гипотез, в построении каковой мы обладаем достаточно
большой свободой. Человек предлагает систему гипотез; При­
рода располагает их истинностью или ложностью. Сначала
человек придумывает научную систему, а затем проверяет,
согласуется ли она с наблюдаемым фактом».
14
По логике догматического фальсификационизма, рост на­
уки — это раз за разом повторяющееся опрокидывание теорий,
наталкивающихся на твердо установленные факты. Например,
согласно этой концепции, вихревая теория тяготения Декар­
та была опровергнута — и отброшена — тем фактом, что пла-
280


неты движутся по эллиптическим орбитам, а не по картези­
анским кругам; теория Ньютона успешно объяснила извест­
ные в ее время факты, как те, что объяснялись теорией Де­
карта, так и те, что служили опровержением последней. Точно
так же, если следовать рассуждениям фальсификационистов,
теория Ньютона, в свою очередь, была опровергнута — дока­
зана ее ложность — фактом аномальности перигелия Мерку­
рия, а теория Эйнштейна справилась с объяснением и этого
факта. Все это означает следующее: наука занимается тем,
что выдвигает смелые предположения, которые никогда не
бывают ни доказательно обоснованны, ни даже признаны ве­
роятными, зато некоторые из них впоследствии устраняются
твердо установленными, решительными опровержениями, а
на их место приходят еще более смелые, новые и покамест
неопровергнутые — по крайней мере на первых порах — ги ­
потезы.
Однако догматический фальсификационизм уязвим. Он
зиждется на двух ложных посылках и на слишком узком кри­
терии демаркации между научным и ненаучным знанием.
Первая посылка — это утверждение о существовании есте­
ственной, вытекающей из свойств человеческой психики, раз­
граничительной линии между теоретическими или умозри­
тельными высказываниями, с одной стороны, и фактуальными
(базисными) предложениями наблюдения, с другой. (Вслед
за Поппером я назову это натуралистической концепцией на­
блюдения.)
Вторая посылка — утверждение о том, что высказывание,
которое в соответствии с психологическим критерием факту-
альности может быть отнесено к эмпирическому базису (к
предложениям наблюдения), считается истинным; о нем го­
ворят, что оно доказательно обосновано фактами. (Я назову
это учением о доказательном обосновании путем наблюдения
[эксперимента].)
15
Эти две посылки предохраняют от смертельной для дог­
матического фальсификационизма возможности опроверже­
ния эмпирического базиса, ложность которого могла бы пе­
реноситься дедуктивными процедурами на проверяемую
теорию.
281


К этим посылкам добавляется критерий демаркации: «на­
учными» считаются только те теории, которые исключают не­
которые доступные наблюдению состояния дел в исследуе­
мой предметной области и потому могут быть опровергнуты
фактами. Иначе говоря, теория «научна», если у нее есть эмпи­
рический базисе
Однако обе посылки ложны. Психология опровергает пер­
вую, логика — вторую, и, наконец, методологические рассуж­
дения говорят против критерия демаркации. Рассмотрим все
это поочередно.
1) Даже беглый обзор нескольких характерных примеров
показывает несостоятельность первой посылки. Галилей утвер­
ждал, что он мог «наблюдать» горы на Луне и пятна на Солн­
це и что эти «наблюдения» опровергли прославленную в ве­
ках теорию, согласно которой небесные тела должны быть
непорочно чистыми сферами. Но его «наблюдения» не соот­
ветствуют критериям, по которым «наблюдаемым» считается
только то, что видят невооруженным глазом. Возможности
галилеевских наблюдений зависели от возможностей его те­
лескопа, а следовательно, и от оптической теории, на основа­
нии которой этот телескоп был изготовлен, что вызывало со­
мнения у многих современников Галилея.
Аристотелевской теории противостояли не галилеевские
наблюдения, чистые, без теоретической примеси, а «наблюде­
ния», проведенные Галилеем на основе принятой им опти­
ческой теории. Именно эти «наблюдения» и противоречили
«наблюдениям» Аристотеля, основанным на теории небесных
тел Стагирита.
17
Здесь перед нами prima facie* примерно равные в своей
непоследовательности теории. Кое-кто из эмпирицистов мог
бы согласиться с этим и признать, что «наблюдения» Галилея
не были настоящими наблюдениями; но все же они верят в
то, что можно провести «естественную демаркацию» между
предложениями, продиктованными пассивному и не имею­
щему собственного содержания уму чувствами — только так
якобы образуется настоящее «непосредственное знание», и
теми предложениями, которые сформированы теоретически
* на первый взгляд (лат.).
282


нагруженными, «нечистыми» ощущениями. Дело в том, что
все разновидности джастификационистских теорий познания,
считающие источником (единственным или данным) знания
чувства, оказываются в тесной зависимости от психологии на­
блюдения. Именно психология определяет, что такое «правиль­
ное», «нормальное», «здоровое», «неискаженное», «точное» или
«научно значимое» состояние чувств — или даже состояние
души как таковой, — при котором возможно истинное на­
блюдение. Например, Аристотель и стоики под правильным
сознанием понимали сознание человека, здорового с меди­
цинской точки зрения. Современные мыслители признают,
что правильное сознание есть нечто большее, чем просто «здо­
ровый дух». У Декарта — это сознание, закаленное в горниле
скептического сомнения, выжигающего все, кроме cogito, что­
бы затем возродить из него ego, способное с помощью Бога
познавать истину. Для всех школ современного джастифика-
ционизма характерна особая психотерапия, посредством ко­
торой они намерены приуготовлять сознание к восприятию
блаженства доказанной истины через мистическое соприкос­
новение. Так, для классических эмпирицистов правильное со­
знание есть tabula rasa, лишенная всякого первичного содер­
жания, свободная от любых теоретических предрассудков. Но
ошеломляющий для классического эмпиризма вывод, следу­
ющий из работ Канта и Поппера, а также психологов, испы­
тавших влияние этих мыслителей, заключается в том, что
подобная эмпирицистская психотерапия не может быть успеш­
ной. Причина в том, что нет и не может быть ощущений, не
нагруженных ожиданиями, и следовательно, нет никакой есте­
ственной (то есть психологической) демаркации между предложе­
ниями наблюдения и теоретическими предложениямиTM.
2) Но даже если бы такая естественная демаркация суще­
ствовала, вторая посылка догматического фальсификационизма
была бы ниспровергнута логикой. Дело в том, что значения
истинности предложений «наблюдения» не могут быть одно­
значно определены: никакое фактуальное предложение не мо­
жет быть доказательно обосновано экспериментом. Можно только
выводить одни предложения из других, но нельзя их вывести из
фактов; попытаться доказывать предложения, ссылаясь на по-
283


казания чувств, все равно, что доказывать свою правоту, «стуча
кулаком по столу».
19
Это элементарная логическая истина, но
даже сегодня она усвоена совсем немногими.
20
Если фактуальные предложения недоказуемы, то они мо­
гут быть ошибочными. Но если они могут быть ошибочны­
ми, то конфликт между теориями и фактуальными предложе­
ниями не обязательно означает «фальсификацию», это может
быть просто несогласованность. Быть может, воображение
играет более важную роль при формулировании теорий, чем
«фактуальных предложений»,
21
но ошибочными могут быть и
те, и другие. Следовательно, мы не можем не только доказа­
тельно обосновывать теории, но и опровергнуть их?
2
Никакой
демаркации между рыхлыми, недоказуемыми «теориями» и
жесткими, доказательно обоснованными предложениями «эм­
пирического базиса» не существует: все научные предложе­
ния являются теоретическими и, увы, погрешимыми.
23
3) Наконец, если бы даже существовала естественная де­
маркация между предложениями наблюдения и теориями, а
истинностное значение первых могло бы быть однозначно ус­
тановлено, догматический фальсификационизм все же был
бы бессилен устранить наиболее значимые теории, обычно
называемые научными. Ведь если даже эксперименты могли
бы доказательно обосновывать свои результаты, их опровер­
гающая способность была бы до смешного ничтожной: наи­
более признанные научные теории характеризуются как раз тем,
что не запрещают никаких наблюдаемых состояний.
Чтобы убедиться в этом, рассмотрим одну поучительную
историю, прежде чем перейти к общим выводам.
Это история о том, как неправильно вели себя планеты.
Некий физик до-эйнштейновской эпохи, пользуясь ньюто­
новской механикой и законом всемирного тяготения (N) при
некоторых данных условиях (I), вычисляет траекторию толь­
ко что открытой малой планеты Р. Но планета не желает дви­
гаться по вычисленному пути, ее траектория отклоняется. Что
делает наш физик? Может быть, он заключает, что поскольку
такое отклонение не предусмотрено теорией Ньютона, а с уп­
рямым фактом ничего поделать нельзя, то, стало быть, тео­
рия N опровергнута? Ничуть не бывало.
Вместо этого наш физик выдвигает предположение, что
должна существовать пока еще неизвестная планета Р', тяго-
284


тение которой возмущает траекторию Р. Он садится за расче­
ты, вычисляет массу, орбиту и прочие характеристики гипо­
тетической планеты, а затем просит астронома-наблюдателя
проверить его гипотезу.
Но планета Р' слишком мала, ее не удается разглядеть
даже в самые мощные из существующих телескопов. Тогда
астроном-наблюдатель требует построить более мощный те­
лескоп, без которого успешное наблюдение невозможно.
24
Через три года новый телескоп готов. Если бы ранее не
известная планета Р' была бы открыта, ученые на весь мир
раструбили бы о новом триумфе ньютонианской теории. Но
ничего подобного не произошло.
Что же наш физик? Отверг ли он ньютоновскую теорию
вместе со своей гипотезой о причине отклонения планеты от
вычисленной траектории? Отнюдь! Вместо этого он уверяет,
что планета Р' скрыта от нас облаком космической пыли. Он
вычисляет координаты и параметры этого облака и просит
денег на постройку искусственного спутника Земли, наблю­
дениями с которого можно было бы проверить его вычисле­
ния. Предположим, что установленные на спутнике приборы
(возможно, самые новейшие, основанные на еще мало прове­
ренной теории) зарегистрировали бы существование гипоте­
тического облака. Разумеется, это было бы величайшим дос­
тижением ньютоновской науки. Но облако не найдено.
Отбросил ли теперь наш ученый теорию Ньютона вместе
со своими гипотезами о планете-возмутительнице и облаке,
превращающем ее в планету-невидимку? Ничего подобного.
Теперь он уверяет, что существует некое магнитное поле в
этом районе Вселенной, из-за которого приборы спутника не
могут обнаружить пылевое облако. И вот построен новый спут­
ник с другими приборами. Если бы теперь магнитное поле
было обнаружено, ньютонианцы праздновали бы головокру­
жительную победу. И снова — увы!
Может быть, теперь уже можно считать ньютоновскую тео­
рию опровергнутой? Как бы не так. Тотчас выдвигается но­
вая, еще более остроумная гипотеза, объясняющая очеред­
ную неудачу, либо...
Либо вся эта история погребается в пыльных томах перио­
дики и уже больше никем не вспоминается.
25
285


Эта история ясно показывает, что даже самые респекта­
бельные научные теории вроде ньютоновской динамики и тео­
рии гравитации могут терпеть неудачу, запрещая какие-либо
наблюдаемые положения вещей.
26
В самом деле, научные теории исключают какие-либо со­
бытия в определенных (ограниченных в пространстве и времени)
уголках Вселенной («сингулярные» события) только при условии,
что эти события не зависят от каких-либо неучтенных (быть
может, скрытых в отдаленных и неизвестных пространствен­
но-временных закоулках Вселенной) факторов. Но это значит,
что такие теории никогда не могут противоречить отдельному
«базисному» предложению; они могли бы противоречить толь­
ко полной конъюнкции всех базисных предложений, описы­
вающих данное сингулярное событие в пространственно-вре­
менных параметрах, и некоторого универсального предложения
о несуществовании, то есть такого предложения, в котором
утверждалось бы, что никакая неизвестная причина, где бы
она ни располагалась во Вселенной, не имеет никакого отноше­
ния к данному событию. Но догматический фальсификацио-
нист вряд ли станет утверждать, что подобные универсальные
предложения о несуществовании могли бы относиться к эмпи­
рическому базису, то есть могли бы проверяться наблюдением и
приобретать таким образом доказательную обоснованность.
Можно по-другому сказать, что в структуру научных тео­
рий входит, как правило, ограничение ceteris paribus*
27
;вта­
ких случаях теория может быть опровергнута только вместе с
этим ограничением. Но если взять теорию без этого ограни­
чения, она уже не может быть опровергнута, так как заменяя
ceteris paribus, можно получить уже иную теорию и, следова­
тельно, никакие проверки не могут считаться решающими.
А это значит, что «безжалостная» стратегия опроверже­
ния, которой следует догматический фальсификационизм, в
этих случаях проваливается, даже если бы мы допустили су­
ществование абсолютно непоколебимого эмпирического ба­
зиса, как пусковой площадки для разрушительных залпов
modus tollens**; ведь цель, по которой велся бы огонь, ока-
* при прочих равных условиях (лат.) .
* Логическое правило вывода:
—
—
Примеч.пер.
286


зывается совершенно неуязвимой.
28
И когда такими целями
оказываются наиболее значительные, «зрелые» теории, зна­
менующие собой целые этапы в истории науки, они prima
facie приобретают репутацию «неопровержимых». Но более
того, по критериям догматического фальсификационизма под
эту категорию подпадают и все вероятностные (probabilistic)
теории, ибо никакая конечная подборка фактов не может оп­
ровергнуть универсальную вероятностную теорию;
29
такие тео­
рии, как и теории с ограничением ceteris paribus, не имеют
эмпирического базиса. Но тогда догматический фальсифика-
ционист, в соответствии со своими правилами, должен отнес­
ти даже самые значительные научные теории к метафизике,
где нет места рациональной дискуссии — если исходить из
критериев рациональности, сводящихся к доказательствам и
опровержениям, — поскольку метафизические теории не яв­
ляются ни доказуемыми, ни опровержимыми. Таким обра­
зом, критерий демаркации догматического фальсификацио-
ниста оказывается в высшей степени антитеоретическим.
(Кроме того, можно было бы легко показать, что ограниче­
ние ceteris paribus является не исключением, а правилом в науке.
В конце концов, наука — не сувенирная лавка, где выставля­
ются напоказ всяческие местные или привозные диковинки.
Возьмем высказывание «Все жители Брайтона умерли от сар­
комы легких в период между 1950 и 1960 гг*>. Оно не содер­
жит в себе ничего логически невозможного и даже может быть
истинным. Но поскольку в нем утверждается нечто, имеющее
лишь микроскопическую вероятность, то оно могло бы заин­
тересовать какого-нибудь чудака, коллекционирующего курь­
езы, или иметь ценность черного юмора, но никак не науч­
ную ценность. Можно сказать, что высказывание является
научным, если только оно выражает какую-либо причинную
зависимость; но вряд ли можно предположить, что причиной
смерти от саркомы легких является жительство в Брайтоне.
Точно так же следовало бы считать чистейшим курьезом
высказывание «Все лебеди белые», даже если бы оно было
истинным, при таком его понимании, когда «лебединость»
полагалась бы причиной «белизны». Тогда наблюдение черно­
го лебедя не могло бы опровергнуть это высказывание, по­
скольку оно указывало бы только на то, что помимо «лебе-
287


диности» существуют и другие причины, из-за которых данный
лебедь почернел. Поэтому высказывание «Все лебеди белые» —
либо курьез и легко опровержимо, либо научное высказыва­
ние с ограничением ceteris paribus, а потому — неопровержи­
мое. Так мы приходим к выводу, что чем упорнее теория со­
противляется эмпирическим фактам, тем больше оснований
считать ее «научной». «Неопровержимость» превращается в
отличительную черту науки)?0
Итак: классические джастификационисты допускают толь­
ко доказательно обоснованные теории; нео-классические джа­
стификационисты допускают вероятностно-обоснованные
(probable) теории; догматические фальсификационисты при­
ходят к тому, что никакие теории ни в коем случае не могут
считаться допустимыми. А ведь они начинали с того, что тео­
рии допустимы, если опровержимы, то есть противоречат ко­
нечному числу наблюдений. Но если бы даже такие теории
существовали, с логической точки зрения, они были бы слиш­
ком близки к эмпирическому базису.
Например, с позиции догматического фальсификациони-
ста, теория «Все планеты движутся по эллиптическим орби­
там» может быть опровергнута пятью наблюдениями, следо­
вательно, она является научной. Теория «Все планеты движутся
по круговым орбитам» может быть опровергнута четырьмя
наблюдениями, поэтому догматический фальсификационист
будет считать ее еще более научной. И уж самой научной бу­
дет теория «Все лебеди белые», опровержимая одним-един-
ственным наблюдением. Но при этом ему придется отрицать
научность всех вероятностно-обоснованных теорий, включая
теории Ньютона, Максвелла, Эйнштейна, — поскольку ника­
кое конечное число наблюдений не может их опровергнуть.
Если принять критерий демаркации догматического фаль-
сификационизма, а также ту идею, что «фактуальные выска­
зывания» доказательно обосновываются фактами, то придет­
ся признать, что самые значительные, если не все, теории,
когда-либо принятые в науке, являются метафизическими, что
большая часть, если не все, из того, что считалось научным
прогрессом, на самом деле было псевдопрогрессом, что почти
все, если не все, сделанное в науке является иррациональ­
ным. Если же мы, приняв этот критерий, вместе с нашим
288


догматическим фальсификационистом все же признаем, что
научные высказывания не могут доказательно обосновывать­
ся фактами, то нам угрожает полный скептицизм: вся наука
превращается в несомненно иррациональную метафизику и
должна быть отброшена. Тогда научные теории не только равно
недоказуемы и невероятны, но также и равно неопровержи­
мы. Если признать еще и то, что не только теоретические, но
любые высказывания в науке погрешимы, то это значит, что
приходит конец всем разновидностям догматического джас-
тификационизма как теории научной рациональности.
(б) Методологический фальсификационизм. «Эмпирический
базис»
Крушение догматического фальсификационизма под на­
пором фаллибилистских аргументов заставляет вернуться к
его предпосылкам. Если все научные предложения суть не что
иное, как опровержимые теории, их можно подвергать кри­
тике только за их логическую непоследовательность. Тогда в
каком смысле (если вообще можно найти такой смысл) наука
является эмпирической? Если научные теории не могут счи­
таться ни доказуемыми, ни вероятностно-обоснованными, ни
опровержимыми, то выходит, что скептики, в конечном сче­
те, правы: наука есть не что иное, как напыщенная спекуля­
ция и нет никакого прогресса научного знания. Можем ли
мы еще как-нибудь противостоять скептицизму? Можем ли
мы спасти научный критицизм от фаллибилизма? Возможна ли
фаллибилистекая теория научного прогресса? Ведь если даже
научная критика погрешима, то на каком основании можно
было бы признать падение научной теории?
Наиболее интригующий ответ дает методологический фаль­
сификационизм. Поскольку это разновидюсть конвенционализма,
нам придется вначале рассмотреть, что такое конвенционализм.
Имеется важное различие между «пассивной» и «актив­
ной» теориями познания. «Пассивисты» полагают, что истин­
ное знание — это тот след, который оставляет Природа на
совершенно инертном сознании; активность духа обнаружи­
вается только в искажениях и отклонениях от истины. Самой
влиятельной школой пассивистов является классический эмпи-
19 Структура научных революций
289


рицизм. Приверженцы «активной» теории познания считают,
что Книга Природы не может быть прочитана без духовной
активности; наши ожидания или теории — это то, с помощью
чего мы истолковываем ее письмена.
31
Консервативные «ак­
тивисты» полагают, что базисные ожидания врожденны, бла­
годаря им окружающий нас мир становится «нашим миром»,
в котором мы отбываем пожизненное заключение. Идея о том,
что мы живем и умираем, не покидая тюрьмы своих «концеп­
туальных каркасов», восходит к Канту; кантианцы-пессимис ­
ты полагают, что из-за этого затворничества реальный мир
навсегда остается непознаваемым для нас, а кантианцы-оп­
тимисты уверены в том, что Бог вложил в нас такой «концеп­
туальный каркас», который в точности соответствует этому
миру. -
2
«Революционные активисты» верят, что концептуаль­
ные каркасы могут развиваться и даже заменяться новыми,
лучшими; мы сами строим наши «тюрьмы», но сами же и
перестраиваем их.
33
Путь от консервативного к революционному активизму,
на который ступил Уэвелл, был затем продолжен Пуанкаре,
Мильо и Леруа. Уэвелл считал, что развитие теорий идет пу­
тем проб и ошибок, когда разыгрываются «прелюдии к ин­
дуктивным эпохам». Затем, когда наступают «индуктивные
эпохи», лучшие из теорий получают доказательное обоснова­
ние — главным образом за счет априорных соображений, на­
зываемых им «прогрессивной интуицией». Затем наступают
«последствия индуктивных эпох»; наращивание разработок
вспомогательных теорий.
34
Пуанкаре, Мильо и Леруа питали
недоверие к идее доказательства через «прогрессивную интуи­
цию» и предпочитали объяснять непрерывные успехи ньюто­
новской механики методологическим решением ученых. Это
значит, что, находясь под впечатлением длительного периода
эмпирических успехов этой теории, ученые могут решить, что
опровергать эту теорию вообще непозволительно. В соответ­
ствии с этим решением ученые стараются ликвидировать яв­
ные аномалии (либо не пытаются сделать это) с помощью
вспомогательных гипотез или иных «конвенционалистских
уловок».
35
Такой консервативный конвенционализм имеет, однако, тот
недостаток, что не позволяет освободиться из построенных
290


нами же тюрем, когда первоначальный период проб и оши­
бок уже пройден и великие решения приняты. Проблема эли­
минации теорий, торжествовавших в течение длительного вре­
мени, таким образом не решается. Согласно консервативному
конвенционализму, у экспериментов достает сил, чтобы нис­
провергнуть молодые теории, но со старыми, прочно обо­
сновавшимися, это уже не проходит: а это значит, что по
мере того, как растет наука, сила эмпирических доводов
уменьшается.TM
Критики Пуанкаре отвергли его идею, сводящуюся к тому,
что, хотя ученые сами строят свои концептуальные каркасы,
приходит время, когда эти каркасы превращаются в тюрьмы,
которые уже нельзя разрушить. Из этой критики выросли две
соперничающие школы революционного конвенционализма: сим-
плицизм Дюгема и методологический фальсификационизм
Поппера.
37
Как конвенционалист, Дюгем считает, что никакая физи­
ческая теория не может рухнуть от одной только тяжести «оп­
ровержений», но все же она обрушивается от «непрерывных
ремонтных работ и множества подпорок», когда «подточен­
ные червями колонны» больше не могут удерживать «поко­
сившиеся своды»;
38
тогда теория утрачивает свою первона­
чальную простоту и должна быть заменена. Но если так, то
фальсификация теории зависит от чьего-либо вкуса или, в
лучшем случае, от научной моды; слишком многое решается
тем, насколько сильна приверженность ее некритически мыс­
лящих сторонников.
Поппер вознамерился найти более объективный и более
точный критерий. Для него был неприемлем выхолощен­
ный эмпирицизм, от которого не был свободен подход
Дюгема, и он предложил методологию, позволяющую счи­
тать эксперимент решающим фактором даже в «зрелой»
науке. Эта методология соединяет в себе и конвенциона­
лизм, и фальсификационизм, но, пишет он, «от (консерва­
тивных) конвенционалистов меня отличает убеждение в том,
что по соглашению мы выбираем не универсальные, а сингу­
лярные высказывания (пространственно-временные)»,
39
а от дог­
матических фальсификационистов — убеждение в том, что
истинностные значения таких высказываний не могут быть
291


доказательно обоснованы фактами, но в некоторых случаях
устанавливаются по соглашению.
40
Консервативный конвенционалист (или, если угодно, ме­
тодологический джастификационист) провозглашает неопро­
вержимость некоторых (пространственно-временных) универ­
сальных теорий, исключительных по своей объяснительной
силе, простоте или красоте. Наш революционный конвенциона­
лист (или «методологический фальсификационист») провоз­
глашает неопровержимость некоторых (пространственно-вре­
менных) сингулярных предложений, замечательных тем, что
если существует «соответствующая методика», то всякий, кто
обучится ей, приобретает способность решать вопрос о «при­
емлемости» данного предложения.
41
Последнее может быть
названо «предложением наблюдения» или «базисным предло­
жением», но лишь в кавычках.
42
Действительно, отбор всех
таких предложений зависит от решений, в основе которых
лежит не одна только психология. Каждое такое решение со­
провождается еще и другим решением, связанным с выделе­
нием множества принятых базисных предложений.
Эти два типа решений соответствуют двум посылкам дог­
матического фальсификационизма. Но между ними есть важ­
ное различие. Прежде всего методологический фальсифика­
ционист не является джастификационистом, у него нет
иллюзий относительно «экспериментальных доказательств» и
он вполне осознает и возможную ошибочность своих реше­
ний, и степень риска, на который идет.
Методологический фальсификационист отдает себе отчет
в том, что в «экспериментальную технику», которой пользу­
ется ученый, вовлечены подверженные ошибкам теории,
43
«в
свете которых» интерпретируются факты. И все же, «приме­
няя» эти теории, он рассматривает их в данном контексте не
как теории, подлежащие проверке, а как непроблематичное
исходное знание (background Knowledge), «которое мы прини­
маем (условно, на риск) как бесспорное на время проверки
данной теории».
44
Он может назвать эти теории, как и пред­
ложения, истинностные значения которых определяются им
в свете тех же теорий, «наблюдательными», но это только ма­
нера речи, унаследованная от натуралистического фальсифи­
кационизма.
45
Методологический фальсификационист исполь-
292


зует наиболее успешные теории как продолжения наших чувств,
и перечень теорий, которые он готов допустить к проверке
других теорий, шире, чем список тех, наблюдательных в стро­
гом смысле, теорий, какие включил бы в него догматический
фальсификационист.
Например, представим, что открыта радиозвезда с систе­
мой спутников, вращающихся вокруг нее. Проверка теории
тяготения на этой планетарной системе, безусловно, пред­
ставляла бы большой интерес. Допустим, что обсерватория
Джодрел Бэнк получила ряд пространственно-временных ко­
ординат планет, входящих в эту систему, которые несовмес­
тимы с данной теорией. Можно рассматривать эти данные
как множество потенциальных фальсификаторов. Конечно,
эти базисные предложения не являются наблюдениями в пря­
мом смысле, но их можно считать «наблюдениями» в кавыч­
ках. Ведь этими предложениями описываются положения пла­
нет, не доступные ни человеческому глазу, ни оптическим
инструментам. Их истинностные значения зависят от оп­
ределенной «экспериментальной техники». Последняя же
основывается на применении хорошо подкрепленной ра­
диооптической теории. Назвать такие предложения «наблю­
дательными» — не более чем манера речи; в данном контек­
сте это означает только то, что при проверке теории тяготения
методологический фальсификационист относится к радиооп­
тике как к «исходному знанию», некритически. Для этого вида
методологического фальсификационизма характерна необходи­
мость принятия решений, которыми проверяемая теория от-
граничивается от непроблематичного исходного знания.
46
(Все
это очень похоже на то, как Галилей «наблюдал» спутники
Юпитера. Как было верно замечено уже современниками Га­
лилея, он опирался на оптическую теорию, которая, если и
существовала, то во всяком случае была и менее подкрепле­
на, и даже менее разработана, чем нынешняя радиооптика.
С другой стороны, когда зрительные ощущения человека
называют «наблюдениями», это означает только то, что мы
«полагаемся» на сомнительную психологическую теорию че­
ловеческого зрения.
47
)
Это говорит о том, что конвенциональный элемент, как
он понимается в данном контексте, позволяет считать тео-
293


рию «наблюдательной» (в методологическом смысле).
48
Ана­
логично конвенциональный элемент присутствует в решении
вопроса, какое значение истинности должно быть приписано
базисному предложению, принятому уже после того, как мы
решили, какую теорию использовать как «наблюдательную».
Единичное наблюдение может быть случайным результатом про­
стой ошибки. Чтобы уменьшить риск, методологический фаль-
сификационист рекомендует принять меры безопасности. Про­
стейшая из них состоит в том, чтобы повторять эксперименты
(сколько раз — это дело соглашения), другая мера — «усили­
вать» потенциальные фальсификаторы «хорошо подкреплен­
ными фальсифицирующими гипотезами».
49
Методологический фальсификационист также принимает
во внимание, что фактически такого рода соглашения приоб­
ретают институциональный характер и одобряются научным
сообществом; какие фальсификаторы «принимаются», а ка­
кие нет, зависит от вердикта ученых-экспериментаторов.
50
Именно так методологический фальсификационист уста­
навливает свой «эмпирический базис». (Кавычки ставятся спе­
циально, чтобы подчеркнуть «ироническое звучание» этого
термина.
51
) Такой «базис» вряд ли соответствует критериям
джастификационизма, в нем нет ничего доказательно обосно­
ванного — этот термин означает «сваи, забитые в болото».
52
Конечно, если теория приходит в столкновение с таким
«эмпирическим базисом», она может быть названа «фальси­
фицированной», но «фальсификация» здесь не означает оп­
ровержения. Методологическая «фальсификация» сильно от­
личается от догматической фальсификации. Если теория
фальсифицирована в смысле догматического фальсификаци-
ониста, это значит, что она ложна; но «фальсифицированная
теория» все же может быть истинной. Если мы вслед за «фаль­
сификацией» еще и «элиминируем» теорию, то вполне можем
элиминировать истинную теорию или сохранить ложную (это
как раз то, что должно вызвать праведный гнев у старомодно­
го джастификациониста).
Но тем не менее методологический фальсификационист
советует делать именно это. Он понимает, что если мы хотим
примирить фаллибилизм с рациональностью (не джастифи-
кационистской), то обязаны найти способ элиминировать не-
294


которые теории. Если это не получится, рост науки будет не
чем иным, как ростом хаоса.
Поэтому методологический фальсификационист призы­
вает: «Чтобы заставить метод отбора посредством элимина­
ции работать и обеспечить выживание только самых доброт­
ных теорий, надо создать для них условия суровой борьбы за
жизнь».
53
Раз теория фальсифицирована, она должна элими­
нироваться, несмотря на связанный с этим риск: «мы работа­
ем с теориями только до тех пор, пока они не падают под
проверками».
54
С методологической точки зрения, элимина­
ция должна быть окончательной: «в общем случае интерсубъ­
ективно проверяемую фальсификацию мы считаем оконча­
тельной... Подкрепляющая оценка, совершаемая в более
поздний период времени... может заменить позитивную сте­
пень подкрепления негативной, но не наоборот».
55
Выбраться
из ложной колеи можно лишь с помощью эксперимента, ко­
торый «помогает нам сойти с дороги, которая ведет в тупик».
56
В отличие от догматического фальсификациониста, ме­
тодологический фальсификационист различает простое отбра­
сывание и опровержение^
1
Он — фаллибилист, но его фалли-
билизм не ослабляет его критический запал: подверженные
ошибкам высказывания он превращает в «базис», чтобы про­
должать свою твердую политику. На этом основании он пред­
лагает новый критерий демаркации: только те теории, то есть
высказывания, не являющиеся «предложениями наблюдения»,
которые запрещают определенные «наблюдаемые» состояния
объектов и поэтому могут быть «фальсифицированы» и от­
брошены, являются «научными». Другими словами, теория
является «научной» (или «приемлемой»), если она имеет «эмпи­
рический базис». В этом критерии четко видна разница между
догматическим и методологическим фальсификационизмом.
58
Методологический критерий демаркации куда более ли-
берааен, чем догматический. Методологический фальсифи-
кационизм раскрывает перед критицизмом новые горизонты:
гораздо больше теорий квалифицируются как «научные». Мы
уже видели, что «наблюдательных» (в кавычках) теорий боль­
ше, чем наблюдательных (без кавычек), и, следовательно, «ба­
зисных» (в кавычках) предложений больше, чем базисных (без
кавычек).
59
295


Кроме того, вероятностные теории тоже могут теперь ква­
лифицироваться как «научные»: хотя они не фальсифицируе­
мы, они легко превращаются в «фальсифицируемые» посред­
ством принятия добавочного решения (третьего типа). Это
решение ученый может принять, уточнив некоторые правила
отбрасывания, которые могут сделать статистически интер­
претированное подтверждение «несовместимым» с вероятной
теорией.
60
Но даже эти три решения недостаточны для «фальси­
фикации» теории, которая не может объяснить что-либо
«наблюдаемое» без ограничения ceteris paribus. Никакого ко­
нечного числа «наблюдений» не достаточно, чтобы «фальси­
фицировать» такую теорию. Однако если это так, то можно
ли разумно защищать методологию, которая претендует «ин­
терпретировать законы природы и теории как... высказыва ­
ния, которые частично разрешимы, то есть они — по логиче­
ским основаниям — не верифицируемы, но асимметричным
образом только фальсифицируемы...»?
61
Как можем мы ин­
терпретировать теории, подобные теории тяготения и дина­
мике Ньютона, в терминах «частичной разрешимости»?
62
Как
в таких случаях, не кривя душой, пытаться «избавиться от
ложных теорий — найти в теории слабые места, чтобы отвер­
гнуть ее, если она в результате проверки оказывается фальси­
фицированной»?
63
Как мы можем включить их в сферу раци­
ональной дискуссии?
Методологический фальсификационист решает эту про­
блему, принимая новое решение (четвертого типа): когда мы
проверяем теорию вместе с ограничением ceteris paribus и на­
ходим, что эта конъюнкция опровергнута, мы должны решить,
считать ли это опровержение также и опровержением специ­
фической теории.
Например, можно принять «аномалию» перигелия Мер­
курия как опровержение конъюнкции из трех элементов: тео­
рии Ньютона, известных граничных условий и ограничения
ceteris paribus — N3. Затем «сурово» проверить граничные ус­
ловия
64
и, может быть, перевести их в ранг «непроблематич­
ного исходного знания». Из этого будет следовать, что опро­
вергнута иная конъюнкция, уже из двух элементов — теории
Ньютона и ограничения ceteris paribus — N2. Теперь надо
296


принимать главное решение: снести и ограничение ceteris
paribus в общий котел «непроблематического исходного зна­
ния»? Это тоже можно сделать, если ограничение ceteris paribus
хорошо подкреплено.
Что означает «суровая» проверка ограничения ceteris
paribus? Надо предположить, что существуют другие факто­
ры, воздействующие на данное событие, определить эти фак­
торы и проверить конкретные допущения о них. Если многие
из этих допущений опровергнуты, ограничение ceteris paribus
может считаться хорошо подкрепленным.
Но если принято решение о «приемлемости» ограничения
ceteris paribus, то это влечет за собой очень рискованные по­
следствия. Если это входит в «исходное знание», то предло­
жения, описывающие перигелий Меркурия, рассматривают­
ся уже не как эмпирический базис N2, а как эмпирический
базис самой теории Ньютона, и, следовательно, то, что было
простой «аномалией», становится решающим свидетельством
против N,, ее фальсификацией. (Некое событие, описывае­
мое предложением А, можно назвать «аномалией» по отно­
шению к теории Т,, если А — потенциальный фальсификатор
конъюнкции Т и ограничения ceteris paribus; но то же предло­
жение становится потенциальным фальсификатором самой
теории Т, если принято решение считать ограничение ceteris
paribus частью «непроблематического исходного знания».)
Поскольку наш суровый фальсификационист считает оп­
ровержения окончательными, он должен принять судьбонос­
ное решение: элиминировать теорию Ньютона; дальнейшая
работа в рамках этой теории объявляется нашим методологом
иррациональной. Если же ученый не пойдет на столь смелое
решение, он «не сможет извлечь из опыта какую-либо пользу»,
оставаясь при мнении, что в его задачу «входит защита столь
успешно действующей системы от критики до тех пор, пока
эта система не будет окончательно опровергнута».
65
Тогда он
рискует превратиться в апологета, который всегда готов за-
явить,что «расхождения, которые, мол, существуют между дан­
ной теорией и экспериментальными результатами, лежат на
поверхности явлений и исчезнут при дальнейшем развитии
нашего познания».
66
Но для фальсификациониста это означа-
297


ло бы поступать «вразрез с той критической установкой, ко­
торая... должна характеризовать ученого»,
67
что недопустимо.
По излюбленному выражению методологического фаль-
сификациониста, теория должна «сама лезть на рожон».
Даже в хорошо определенном контексте методологический
фальсификационист оказывается в очень затруднительном
положении, когда должен принять решение: где же проходит
граница между проблематичным и неироблематичным зна­
нием? Затруднение особенно драматично, когда это решение
касается ограничения ceteris paribus, когда одно из сотен «ано­
мальных явлений» возводится в ранг «решающего экспери­
мента» и объявляется, что именно в данном случае экспери­
мент был «управляемым».
68
Таким образом, с помощью этого решения четвертого
типа
6
'* наш методологический фальсификационист в конеч­
ном счете получает право считать любую теорию, чья судьба
похожа на теорию Ньютона, «научной».
70
В самом деле, нет никаких причин, почему бы не сделать
и следующий шаг в принятии решений. Что мешает решить,
что некая теория, которую даже все эти четыре типа решений
не могут превратить в фальсифицируемую, все же должна счи­
таться опровергнутой, если она войдет в противоречие с дру­
гой теорией, столь же научной (на тех же да к тому же предва­
рительно уточненных основаниях) и столь же хорошо
подкреплена?
71
Далее, если мы отбрасываем одну теорию из-
за того, что се потенциальные фальсификаторы кажутся ис­
тинными в свете некоторой «наблюдательной» теории, то по­
чему бы не отбросить другую теорию из-за того, что она
непосредственно входит в столкновение с тем, что может быть
отнесено к непроблематическому исходному знанию?
Это уже пятый тип решения, позволяющий элиминиро­
вать даже «формально метафизические» теории, то есть ут­
верждения с кванторами «все» и «некоторые» либо чисто эк­
зистенциальные утверждения*, поскольку они по самой своей
логической форме не могут иметь (пространственно-времен­
ных) сингулярных потенциальных фальсификаторов.
72
Подведем итоги. Методологический фальсификационизм
предлагает интересное решение проблемы — как соединить
* Утверждения о существовании некоторых объектов. — При­
меч. пер.
298


постоянный критицизм с фаллибилизмом. Он не только пред­
лагает философское основание для фальсификации после того,
как фаллибилизм выбил почву из-под ног догматического
фальсификационизма, но и значительно расширяет горизон­
ты критицизма. Представив фальсификацию в новом облике,
он спасает притягательный кодекс чести догматического фаль-
сификациониста, согласно которому научная добросовестность
в том, чтобы задумать и осуществить такой эксперимент, что,
если его результат противоречит теории, теория должна быть
отброшена.
Методологический фальсификационизм представляет со­
бой заметный шаг вперед по сравнению с догматическим фаль-
сификационизмом и консервативным конвенционализмом. Он
рекомендует принимать рискованные решения. Но риск в ка­
кой-то момент может перейти в безрассудство, и возникает
вопрос, нельзя ли как-то его уменьшить?
Рассмотрим поближе, в чем здесь заключается риск.
В этой методологии, как ни в какой другой разновидно­
сти конвенционализма, решения играют действительно кри­
тическую роль. Однако решения могут заводить в безвыход­
ные тупики. Методологический фальсификационист понимает
это лучше других. Но он полагает, что такой ценой мы пла­
тим за возможность прогресса.
Нельзя не отдать должное отваге нашего методологичес­
кого фальсификациониста. Он, видимо, чувствует себя геро­
ем, лицом к лицу столкнувшимся с двумя смертельными опас­
ностями, хладнокровно оценившим их и избравшим меньшее
зло. Одна из этих опасностей — скептический фаллибилизм с
его принципом «все проходит», с отчаянным отрицанием всех
интеллектуальных стандартов, а значит, и идей научного про­
гресса. Ничто не может быть установлено, ничто не может
быть отвергнуто, между отдельными системами знания не мо­
жет быть никакой связи. Рост наук — возрастание хаоса, строи­
тельство Вавилонской башни. Около двух тысяч лет ученые и
научно мыслящие философы предпочитали джастификацио-
нистские иллюзии, лишь бы не быть ввергнутыми в этот
кошмар. Некоторые из них думали, что есть только один-
единственный выбор между индуктивистским джастификаци-
299


онизмом и иррационализмом. В . Рассел писал: «Я не вижу ни­
какого выхода, кроме догматического признания индуктив­
ного принципа или чего-то ему равного; иначе пришлось бы
отбросить все или почти все, что наука или здравый смысл
признают знанием».
73
Но наш методологический фальсифи-
кационист гордо отвергает такой «эскапизм». Он отваживает­
ся принять удар фаллибилизма, но преодолевает скептицизм,
проводя смелую и рискованную политику, а не прячась за
догмы. Он вполне сознает степень риска, но настаивает, что
выбор только один: между методологическим фальсификацио-
низмом и иррационализмом. Он предпочитает игру с неболь­
шими шансами на победу, но говорит, что это все же лучше,
чем просто сдаться без игры.
74
И правда, те критики наивного фальсификационизма, ко­
торые не смогли предложить альтернативного метода крити­
цизма, неизбежно скатывались к иррационализму. Например,
Нейрат заявлял, что фальсификация и последующая элими­
нация гипотез могут стать «препятствием прогрессу науки»,
75
но его путаная аргументация не имеет никакой цены, если
единственной замеченной им альтернативой является хаос.
Гемпель несомненно прав, подчеркивая, что «наука дает мно­
жество примеров, когда конфликт между хорошо подтверж­
денной теорией и каким-то не поддающимся объяснению ре­
зультатом эксперимента прекрасно разрешается тем, что
последний признается как бы не имевшим места, а не прине­
сением в жертву теории»,
76
но все же он признает, что не ви­
дит иного «фундаментального стандарта», чем тот, какой выд­
винут наивным фальсификационизмом.
77
Нейрат и, кажется, Гемпель отвергают фальсификацио-
низм как «псевдорационализм»,
78
но что такое «настоящий
рационализм»? Поппер еще в 1934 г. предупреждал, что «раз­
решительная» методология Нейрата (точнее было бы сказать,
отсутствие методологии) превратила бы науку в не-эмпири-
ческую и, следовательно, иррациональную:
«Нам необходимо некоторое множество правил, ограни­
чивающих произвольность «вычеркивания» (а также и «при­
нятия») протокольных предложений. Нейрат не формулирует
никаких правил такого типа и тем самым невольно выбрасы­
вает за борт эмпиризм...
300


Любая система может быть оправданной, если кому-либо
дозволяется (а по Нейрату, это право предоставляется всем) про­
сто «вычеркнуть» мешающее ему протокольное предложение».
79
Поппер соглашается с Нейратом в том, что все высказы­
вания подвержены ошибкам, но он решительно настаивает
на том, что прогресс невозможен без твердой рациональной
стратегии или метода, которыми следует руководствоваться,
когда одни высказывания противоречат другим.
80
Но не является ли твердая стратегия методологического
фальсификационизма, рассмотренная выше, слишком твер­
дой? Не являются ли решения тех, кто придерживается этой
стратегии, слишком произвольными? Кое-кто мог бы даже ска­
зать, что методологический фальсификационизм отличается
от догматического только тем, что лицемерно уверяет в своей
преданности фаллибилизму!
Критиковать теорию критики обычно трудно. Натуралис­
тический фальсификационизм было сравнительно легко оп­
ровергнуть, так как он покоится на эмпирической психоло­
гии восприятия; можно показать, что он просто ложен. Но
как фальсифицировать методологический фальсификацио­
низм? Нет такого бедствия, какое могло бы опровергнуть не-
джастификационистскую теорию рациональности. Более того,
если бы даже эпистемологическая катастрофа разразилась, как
могли бы мы узнать об этом? Мы лишены возможности су­
дить о том, увеличивается или уменьшается правдоподобие
наших успешных теорий.
81
Пока еще нет общей теории критицизма даже в сфере на­
учного знания, не говоря уже о критике теорий рационально­
сти.
82
Следовательно, если мы хотим фальсифицировать ме­
тодологический фальсификационизм, то нам придется делать
это, не имея еще теории, с помощью которой такая критика
могла быть обоснована.
Если мы обратимся к истории науки, пытаясь понять, как
происходили самые знаменательные фальсификации, нам при­
дется признать, что некоторые из них были явно иррацио­
нальными либо покоились на таких принципах рационально­
сти, которые радикально отличались от тех, какие только что
обсуждались нами.
301


Прежде всего, к вящему сожалению фальсификациониста,
придется признать, что упрямые теоретики часто и не думали под­
чиниться экспериментальным вердиктам и действовали так, будто
последних вовсе не было. Фальсификационистский «закон и по­
рядок» не мог бы допустить таких вольностей. Следующее затруд­
нение связано с фальсификацией теорий, взятых вместе с ограни­
чением ceteris paribus.
83
По фальсификационистским критериям
фальсификация, как она имела место в реальной истории,
может выглядеть иррациональной. По этим критериям, уче­
ные часто необъяснимо медлительны. Например, понадоби­
лось целых восемьдесят пять лет, чтобы от признания ано­
мальности перигелия Меркурия перейти к признанию этого
же факта как опровержения ньютоновской теории, несмотря
на то, что ограничение ceteris paribus было очень неплохо под­
креплено. С другой стороны, ученые часто кажутся слишком
опрометчивыми. Например, Галилей и его последователи, при­
нявшие коперниковскую гелиоцентрическую небесную меха­
нику вопреки множеству свидетельств против вращения Зем­
ли; или Бор и его последователи, принявшие теорию светового
излучения вопреки тому, что она противоречила хорошо под­
крепленной теории Максвелла.
Не так уж трудно заметить две характерные черты и дог­
матического, и методологического фальсификационизма, всту­
пающие в диссонанс с действительной историей науки.
1) проверка является (или должна быть) обоюдной схват­
кой между теорией и экспериментом; в конечном итоге, только
эти противоборствующие силы остаются один на один;
2) единственным важным для ученого результатом такого
противоборства является фальсификация: «настоящие откры­
тия — это опровержения научных гипотез».
84
Однако история науки показывает нечто иное: Г) провер­
ка — это столкновение по крайней мере трех сторон: сопер­
ничающих теорий и эксперимента; 2') некоторые из наиболее
интересных экспериментов дают скорее подтверждения, чем
опровержения.
Но если это действительно так, то история науки не под­
тверждает нашу теорию научной рациональности. Значит, мы
перед выбором. Можно вообще отказаться от попыток рацио­
нального объяснения успехов науки. Значение научного ме­
тода (или «логики исследования») в его функции оценки на-
302


учных теорий и критерия прогресса научного знания в таком
случае сводится к нулю. Можно еще, конечно, пытаться объяс­
нять переходы от одних «парадигм» к другим, положив в осно­
вание социальную психологию.
85
Это путь Полани и Куна.
86
Альтернатива этому — постараться, насколько возможно,
уменьшить конвенциональный элемент фальсификациониз-
ма (устранить совсем его нам не удастся) и заменить наивный
вариант методологического фальсификационизма, характе­
ризуемый приведенными выше тезисами (1) и (2), новой, утон­
ченной версией, которая должна дать более приемлемое основание
фальсификации и, таким образом, спасти идею методологии,
идею прогресса научного знания. Это путь Поппера, и я на­
мерен следовать по этому пути.
(в) Утонченный фальсификационизм против наивного ме­
тодологического фальсификационизма. Прогрессивный и регрес­
сивный сдвиг проблемы
Утонченный фальсификационизм отличается от наивно­
го фальсификационизма как своими правилами принятия (или
«критерием демаркации»), так и правилами фальсификации или
элиминации. Наивный фальсификационист рассматривает
любую теорию, которую можно интерпретировать как экспе­
риментально фальсифицируемую, как «приемлемую» или «на­
учную». Для утонченного фальсификациониста теория «при­
емлема» или «научна» только в том случае, если она имеет
добавочное подкрепленное эмпирическое содержание по срав­
нению со своей предшественницей (или соперницей), то есть
если только она ведет к открытию новых фактов. Это условие
можно разделить на два требования: новая теория должна иметь
добавочное эмпирическое содержание («приемлемость»,); и
некоторая часть этого добавочного содержания должна быть
верифицирована («приемлемость»^. Первое требование дол­
жно проверяться непосредственно, путем априорного логи­
ческого анализа; второе может проверяться только эмпири­
чески, и сколько времени потребуется для этого, сказать сразу
нельзя.
Наивный фальсификационист считает, что теория фаль­
сифицируется «подкрепленным» предложением наблюдения,
303


которое противоречит ей (или скорее которое он решает счи­
тать противоречащим ей). Утонченный фальсификационист
признает теорию Т фальсифицированной, если и только если
предложена другая теория Т' со следующими характеристи­
ками: 1) Т' имеет добавочное эмпирическое содержание по
сравнению с Т, то есть она предсказывает факты новые, неве­
роятные с точки зрения Т или даже запрещаемые ею;
87
2) Т'
объясняет предыдущий успех Т, то есть все неопровергнутое
содержание Т (в пределах ошибки наблюдения) присутствует
в Т'; 3) какая-то часть добавочного содержания Т' под­
креплена.
88
Чтобы оценить эти определения, надо понять исходные
проблемы и их следствия. Во-первых, вспомним методологи­
ческое открытие конвенционалистов, состоящее в том, что
никакой экспериментальный результат не может убить тео­
рию; любую теорию можно спасти от контрпримеров посред­
ством некоторой вспомогательной гипотезы либо посредством
соответствующей переинтерпретации ее понятий. Наивный
фальсификационист решает эту проблему тем, что относит (в
решающих контекстах) вспомогательную гипотезу к непроб­
лематическому исходному знанию, выводя ее из дедуктивно­
го механизма проверочной ситуации, насильно помещая про­
веряемую теорию в логическую изоляцию, где она и становится
удобной мишенью под обстрелом проверяющих эксперимен­
тов. Но поскольку эта процедура не является удовлетвори­
тельным способом рациональной реконструкции истории на­
уки, мы вправе предложить иной подход.
Почему мы должны стремиться к фальсификации любой
ценой? Не лучше ли наложить определенные ограничения на
теоретические уловки, которыми пытаются спасать теорию
от опровержений? В самом деле, кое-какие ограничения дав­
но хорошо известны, о них идет речь в давних выпадах про­
тив объяснений ad hoc, против пустых и уклончивых реше­
ний, лингвистических трюков.
89
Мы уже видели, что Дюгем
приближался к формулировке таких ограничений в терминах
«простоты» и «здравого смысла». Но когда защитный пояс
теоретических уловок утрачивает «простоту» до такой степе­
ни, что данная теория должна быть отброшена?
90
Например,
в каком смысле теория Коперника «проще», чем теория Пто-
304


пемея?
91
Смутное дюгемовское понятие «простоты», как вер­
но замечают наивные фальсификационисты, приводит к слиш­
ком большой зависимости решения методолога или ученого
от чьего-либо вкуса.
Можно ли улучшить подход Дюгема? Это сделал Поппер.
Его решение — утонченный вариант методологического фаль-
сификационизма — более объективно и более строго. Поппер
согласен с конвенционалистами в том, что теория и факту-
альные предложения всегда могут быть согласованы с помо­
щью вспомогательных гипотез; он согласен и с тем, что глав­
ный вопрос в том, чтобы различать научные и не-научные
способы удержания теории, рациональные и не-рациональные
изменения теоретического знания. Согласно Попперу, удер­
жание теории с помощью вспомогательных гипотез, удовлет­
воряющих определенным, точно сформулированным требо­
ваниям, можно считать прогрессом научного знания; но
удержания теории с помощью вспомогательных гипотез, ко­
торые не удовлетворяют таким требованиям, — есть вырож­
дение науки. Он называет такие недопустимые вспомогатель­
ные гипотезы «гипотезами ad hoc», чисто лингвистическими
выдумками, «конвенционалистскими уловками».
92
Но это означает, что оценка любой научной теории долж­
на относиться не только к ней самой, но и ко всем присоеди­
няемым к ней вспомогательным гипотезам, граничным усло­
виям и т. д ., и что особенно важно, следует рассматривать эту
теорию вместе со всеми ее предшественницами так, чтобы
было видно, какие изменения были внесены именно ею. По­
этому, конечно, нашей оценке подлежит не отдельная тео­
рия, а ряд или последовательность теорий.
Теперь легко понять, почему критерии «приемлемости» и
«отвержения» утонченного методологического фальсификацио-
низма сформулированы именно так, а не иначе. Но все же
стоит сформулировать их более ясно, введя понятие «последо­
вательностей теорий».
Рассмотрим последовательности теорий — Т,, Т2, Т3, ...,
где каждая последующая теория получена из предыдущей пу­
тем добавления к ней вспомогательных условий (или путем
семантической переинтерпретации ее понятий), чтобы устра­
нить некоторую аномалию. При этом каждая теория имеет по
20 Структура научных революций
305


крайней мере не меньшее содержание, чем неопровергнутое
содержание ее предшественницы.
Будем считать, что такая последовательность теорий яв­
ляется теоретически прогрессивной (или «образует теорети­
чески прогрессивный сдвиг проблем»), если каждая новая тео­
рия имеет какое-то добавочное эмпирическое содержание по
сравнению с ее предшественницей, то есть предсказывает не­
которые новые, ранее не ожидаемые факты. Будем считать,
что теоретически прогрессивный ряд теорий является также
и эмпирически прогрессивным (или «образует эмпирически про­
грессивный сдвиг проблем»), если какая-то часть этого доба­
вочного эмпирического содержания является подкрепленной,
то есть если каждая новая теория ведет к действительному
открытию новых фактов.
93
Наконец, назовем сдвиг проблем
прогрессивным, если он и теоретически, и эмпирически про­
грессивен, и регрессивным — если нет.
94
Мы «принимаем» сдвиги проблем как «научные», если они,
по меньшей мере, теоретически прогрессивны; если нет, мы
отвергаем их как «псевдонаучные». Прогресс измеряется той
степенью, в какой ряд теорий ведет к открытию новых фак­
тов. Теория из этого ряда признается «фальсифицированной»,
если она замещается теорией с более высоко подкрепленным
содержанием.
Это различие между прогрессивным и регрессивным сдви­
гами проблем проливает новый свет на оценку научных — мо­
жет быть, лучше сказать, прогрессивных — объяснений. Если
для разрешения противоречия между предшествующей тео­
рией и контрпримером мы предлагаем такую теорию, что она
вместо увеличивающего содержание (т. е . научного) объясне­
ния дает лишь уменьшающую содержание (лингвистическую)
переинтерпретацию, то противоречие разрешается чисто сло­
весным, не-научным способом. Данный факт объяснен научно,
если вместе с ним объясняется также и новый факт.
<)5
Утонченный фальсификационизм, таким образом, сдви­
гает проблему с оценки теорий на оценку ряда (последова­
тельности) теорий. Не отдельно взятую теорию, а лишь пос­
ледовательность теорий можно называть научной или
не-научной. Применять определение «научная» к отдельной
теории — решительная ошибка.
9(
306


Всегда почитаемым эмпирическим критерием удовлетво­
рительности теорий было согласие с наблюдаемыми факта­
ми. Нашим эмпирическим критерием, применимым к после­
довательности теорий, является требование производить новые
факты. Идея роста науки и ее эмпирический характер соединя­
ются в нем в одно целое.
Эта новая версия методологического фальсификациониз-
ма имеет много новых черт. Во-первых, она отрицает, что «в
случае научной теории наше решение зависит от результатов
экспериментов. Если они подтверждают теорию, мы прини­
маем ее на то время, пока не найдется более подходящая тео­
рия. Если эксперименты противоречат теории — мы отверга­
ем ее».
97
Она отрицает, что «окончательно решает судьбу теории
только результат проверки, то есть соглашение о базисных
высказываниях.
98
Вопреки наивному фальсификационизму, ни эксперимент,
ни сообщение об эксперименте, ни предложение наблюдения, ни
хорошо подкрепленная фальсифицирующая гипотеза низшего уров­
ня не могут сами по себе вести к фальсификации. Не может
быть никакой фальсификации прежде, чем появится лучшая
теория?
4
Но тогда характерный для наивного фальсификациониз-
ма негативизм исчезает; критика становится более трудной,
но зато более позитивной, конструктивной. В то же время
если фальсификация зависит от возникновения лучших тео­
рий, от изобретения таких теорий, которые предвосхищают
новые факты, то фальсификация является не просто отноше­
нием между теорией и эмпирическим базисом, но многопла­
новым отношением между соперничающими теориями, ис­
ходным «эмпирическим базисом» и эмпирическим ростом,
являющимся результатом этого соперничества. Тогда можно
сказать, что фальсификация имеет «исторический характер».
т
Надо добавить, что иногда теории, вызывающие фальси­
фикацию, предлагались уже после того, как обнаруживался
«контрпример». Это может звучать парадоксально для тех, кто
находится под гипнозом наивного фальсификационизма. Дей­
ствительно, эта эпистемологическая теория отношений меж­
ду теорией и экспериментом резко отличается от эпистемоло­
гии наивного фальсификационизма. Не годится уже сам
20*
307


термин «контрпример». Ведь никакой экспериментальный ре­
зультат нельзя рассматривать как «контрпример» сам по себе.
Если же нам хочется сохранить этот популярный термин, мы
должны переопределить его следующим образом: «Контрпри­
мер по отношению к Т,» — это подкрепленный пример Т2,
которая или несовместима с Т, или независима от нее (с ус­
ловием, что Т2 — это теория, удовлетворительно объясняю­
щая эмпирический успех Т,). Это показывает, что «решаю­
щий контрпример» или «критический эксперимент» могут быть
признаны таковыми среди множества аномалий только зад­
ним числом в свете некоторой новой, заменяющей старую, тео­
рии.
101
Таким образом, решающим моментом фальсификации яв­
ляется следующее: дает ли новая теория новую, добавочную
информацию по сравнению со своей предшественницей, и
покреплена ли какая-то часть этой добавочной информации?
Джастификационисты высоко ценили «подтверждения» тео­
рии. Наивные фальсификационисты выдвигали на первый
план «опровержения». Методологические фальсификациони­
сты полагали, что решающую роль играет подкрепленная до-
бавочная информация. Именно к этому направлено все вни­
мание. Тысячи тривиальных верифицирующих примеров или
сотни известных аномалий — это все уходит на задний план;
на авансцену выходят немногие случаи, когда добавочное со­
держание получает подкрепление.TM
1
Это заставляет вспомнить
и вновь осмыслить древнюю пословицу: Exemplum docet,
cxampla obscurant.*
«Фальсификация», как ее понимает наивный фальсифи-
кационист (подкрепленный контрпример), не достаточна для
элиминации некоторой специальной теории; несмотря на сот­
ни известных аномалий, мы не признаем ее фальсифициро­
ванной (а значит, и элиминированной), пока нет лучшей тео­
рии.
103
Больше того, «фальсификация» в этом смысле не
является и необходимым условием для фальсификации, как
ее понимает утонченный фальсификационизм; прогрессив­
ный сдвиг проблем не обязательно связан с «опровержения­
ми». Наивные фальсификационисты уверены, что рост науки
имеет линейный характер: за теориями следуют опроверже-
* Пример поясняет, множество примеров запутывает.
308


ния, которые элиминируют их, а за опровержениями следуют
новые теории.
104
Очень может быть, что «прогресс» в после­
довательности теорий происходит так: опровержение л-й тео­
рии является в то же время и подкреплением я+1-й теории.
Лихорадка проблем в науке возникает скорее из-за быстрого
размножения (пролиферации) соперничающих теорий, а не
умножения контрпримеров и аномалий.
Отсюда видно, что лозунг пролиферации теорий более ва­
жен для утонченной версии фальсификационизма, чем для
наивной. По мнению наивного фальсификациониста, наука
развивается посредством повторяющихся экспериментальных
«опровержений» теорий; новые соперничающие теории, пред­
лагаемые до таких «опровержений», могут быстро разрастаться,
но абсолютной необходимости быстрого размножения теорий
не требуется.
105
Согласно утонченному фальсификационисту,
пролиферация теорий не обязательно связана с опроверже­
нием теории или с кризисом доверия к парадигме, в смысле
Т. Куна.
106
В то время как наивный фальсификационист под­
черкивает «необходимость замены фальсифицированных гипо­
тез лучшими гипотезами»,
107
утонченный фальсификационист
подчеркивает необходимость замены любой гипотезы лучшей
гипотезой. Фальсификация не может заставить теоретика «за­
няться поисками лучшей теории»
108
просто потому, что фаль­
сификация не предшествует лучшей теории.
Сдвиг проблем от наивного к утонченному фальсифика-
ционизму связан с семантическим затруднением. Для наив­
ного фальсификациониста «опровержением» является экспе­
риментальный результат, который в силу принятого им
решения вступает в конфликт с проверяемой теорией. Но,
согласно утонченному фальсификационизму, такого решения
нельзя принимать раньше, чем пресловутый «опровергающий
пример» станет подтверждающим примером новой, лучшей
теории. Следовательно, где бы ни встретился термин типа «оп­
ровержение», «фальсификация», «контрпример», мы в каж­
дом случае должны разбираться, в каком смысле — наивного
или утонченного фальсификационизма — они употреблены.
109
Утонченный методологический фальсификационизм предла­
гает новые критерии интеллектуальной честности. Джасти-
309


фикационистская честность требовала принимать только то,
что доказательно обосновано, и отбрасывать все, что не име­
ет такого обоснования. Нео-джастификационистская честность
требовала определения вероятности любой гипотезы на осно­
вании достижимых эмпирических данных. Честность наивного
фальсификационизма требовала проверки на опровержимость,
отбрасывания нефальсифицируемого и фальсифицированного.
Наконец, честность утонченного фальсификационизма требует,
чтобы на вещи смотрели с различных точек зрения, чтобы вы­
двигались теории, предвосхищающие новые факты, и отбрасы­
вались теории, вытесняемые другими, более сильными.
В утонченном методологическом фалъсификационизме со­
единились несколько различных традиций. От эмпирицистов
он унаследовал стремление учиться прежде всего у опыта. От
кантианцев он взял активистский подход к теории познания.
У конвенционалистов он почерпнул важность решений в ме­
тодологии.
Надо подчеркнуть еще одну отличительную черту утон­
ченного методологического эмпиризма — решающую роль,
какую играет добавочное подкрепление. Для индуктивистов
новая теория характеризуется тем, каково количество подтвер­
ждающих ее данных; опровергнутая теория уже никого и ни­
чему научить не может (учиться можно только доказательно
обоснованному или вероятному знанию). Догматическому
фальсификационисту важнее всего знать, опровергнута ли
теория; что касается подтвержденных теорий, то они не выс­
тупают для него ни как доказательно обоснованные, ни как
вероятные; да и об опровергнутых теориях можно сказать толь­
ко то, что они опровергнуты.
110
Для утонченного фальсификационизма в теории важнее
всего, что она позволяет предсказывать новые факты; можно
сказать прямо, что для той версии попперовского эмпиризма,
которую я отстаиваю, соответствующим значением обладают
лишь те факты, какие способна предсказать теория. Эмпи­
ризм (то есть научность) и теоретическая прогрессивность не­
разрывно связаны.
m
Эта мысль не так уж нова. Лейбниц, например, в извест­
ном письме к Конрингу в 1678 г. писал: «Лучшей похвалой
310


гипотезе (когда ее истинность уже доказана) является то, что
с ее помощью могут быть сделаны предсказания о неизвест­
ном ранее явлении или еще небывалом эксперименте».
112
Точка
зрения Лейбница была широко поддержана учеными. Но с
тех пор, как оценка научной теории в до-попперовской мето­
дологии рассматривалась как оценка степени ее подтвержде­
ния, позиция Лейбница некоторыми логиками подвергалась
критике как неприемлемая. Например, Дж.С . Милль в 1843 г.
высказывал недовольство тем, что «существует мнение, что
гипотеза... вправе рассчитывать на более благоприятный при­
ем, если, объясняя все ранее известные факты, она, кроме
того, позволила предусмотреть и предсказать другие факты,
проверенные впоследствии на опыте».
113
Милль целит точно:
действительно, такая оценка противоречит и джастификацио-
низму, и пробабилизму. В самом деле, почему мы должны
считать, что некое событие, если оно предвосхищено теорией,
имеет для нас большую познавательную ценность, чем если бы
оно было известно до теоретического предсказания? До тех
пор, пока доказательная обоснованность считается единствен­
ным критерием научности, критерий Лейбница будет выгля­
деть непригодным.
114
Подобным же образом, если рассматри­
вать отношение между вероятностью теории и эмпирическими
данными, то, как заметил Дж. Кейнс, оно не может зависеть
от того, получены ли данные до теоретических предсказаний
или после них.
115
Но несмотря на столь убедительные аргументы джасти-
фикационистской критики, критерий Лейбница пользовался
поддержкой лучших ученых, так как в нем получили выраже­
ние их неприязнь к гипотезам ad hoc, которые «хотя и верно
выражают факты, для объяснения каковых предлагаются,
однако не находят подтверждения какими-либо иными яв­
лениями».
116
Но только Поппер заметил, что бросающееся в глаза не­
соответствие между несколькими разрозненными возражени­
ями против гипотез ad hoc, с одной стороны, и внушитель­
ным сооружением джастификационистской теории познания,
с другой, устраняется именно разрушением джастификацио-
низма, а также введением нового, не джастификационистского
311


критерия оценки научных теорий, основанного на неприятии
гипотез ad hoc.
Рассмотрим несколько примеров. Теория Эйнштейна не
потому лучше ньютоновской, что последняя была «опроверг­
нута», а первая нет: по отношению к теории Эйнштейна из­
вестно множество «аномалий». Теория Эйнштейна лучше, чем
теория Ньютона «образца 1916 года», иначе говоря, знамену­
ет собой прогресс научного знания по сравнению с ньюто­
новской теорией (то есть теорией гравитации, законами ди­
намики, известным рядом граничных условий, но также и
списком известных аномалий, таких как перигелий Мерку­
рия), потому что она объяснила все, что успешно объясняла
ньютоновская теория, но при этом в определенной степени
объяснила и эти аномалии; кроме того, она наложила запрет
на такие явления, как прямолинейное распространение света
вблизи больших масс, о чем в теории Ньютона не было ни
слова, зато другие хорошо подкрепленные теории того време­
ни такие явления допускали; и, наконец, некоторые фрагмен­
ты добавочного содержания эйнштейновской теории были
реально подкреплены ранее непредвиденными фактами (на­
пример, измерительными данными, полученными при наблю­
дении полного солнечного затмения).
В то же время, следуя тому же критерию, надо признать,
что теория Галилея, согласно которой естественное движение
земных тел является круговым, не несла с собой никаких улуч­
шений в указанном смысле, поскольку она не запрещала ни­
чего сверх того, что запрещалось соответствующими теория­
ми, которые Галилей предполагал улучшить (аристотелевская
физика и небесная кинематика Коперника). Следовательно,
то была теория ad hoc, а значит, бесполезная с эвристической
точки зрения.
П7
Прекрасный пример теории, удовлетворяющей только пер­
вой части попперовского критерия прогресса (наличие доба­
вочного содержания), но не второй части (наличие подкреп­
ленного добавочного содержания), был дан самим Поппером:
это теория Бора—Крамерса—Слэтера 1924 г. Эта теория была
опровергнута во всех ее новых предсказаниях.
118
Наконец, рассмотрим вопрос, много ли осталось конвен-
ционалистских моментов в утонченном фальсификациониз-
312


ме. Конечно, меньше, чем в наивном фальсификационизме.
Нам требуется гораздо меньше методологических решений.
«Решение четвертого типа», которое играло существенную роль
в наивном методологическом фальсификационизме, теперь со­
вершенно излишне. Чтобы показать это, достаточно уяснить,
что в том случае, когда научная теория (совокупность «зако­
нов природы») в сочетании с граничными условиями и вспо­
могательными гипотезами, но без ограничения ceteris paribus,
вступает в противоречие с некоторыми фактуальными пред­
ложениями, то нам не нужно принимать решение, какую —
явную или «скрытую» — часть этой композиции следует за­
менить. Мы можем пытаться заменить любую часть, и только
когда мы напали на объяснение аномалии с помощью како­
го-то изменения теории, приведшего к увеличению содержа­
ния, или с помощью вспомогательной гипотезы, а природа
позволила нам подкрепить это объяснение, тогда мы действи­
тельно встали на путь элиминации «опровергнутой» компо­
зиции. Таким образом, утонченная фальсификация идет мед­
леннее, но зато более надежна, чем наивная фальсификация.
Возьмем еще один пример. Пусть траектория планеты от­
клоняется от теоретически вычисленной. Кое-кто сделает вы­
вод, что это опровергает динамику и теорию тяготения, по­
скольку ограничение ceteris paribus и граничные условия
надежно подкреплены. Другие скажут, что это опровергает
граничные условия, на которых сделаны вычисления, посколь­
ку и динамика, и теория тяготения великолепно подкрепле­
ны за последние две сотни лет, а предположения о каких-то
дополнительных факторах, неучтенных в вычислениях теоре­
тического характера, оказались несостоятельными. Но третьи
заключат, что это опровергает неявное допущение о том, что
таких факторов нет; возможно, они руководствуются мета­
физическими принципами, вроде того, что любое объяснение
лишь приблизительно и не может охватить бесконечную сово­
купность причин, определяющих любое конкретное событие.
Должны ли мы похвалить первых, назвав их «критически­
ми мыслителями», побранить вторых «филистерами», а тре­
тьих осудить как «апологетов»? Ни в коем случае. Нам вооб­
ще не нужны никакие выводы относительно подобных
«опровержений». Мы никогда не отвергнем какую-то теорию
313


просто потому, что она не выполнила чьих-то указов. Если
перед нами противоречие, о каком шла речь выше, то нам нет
нужды решать, какие части нашей композиции проблематич­
ны, а какие — нет. Мы рассматриваем все эти части как про­
блематичные по отношению к принятому базисному предло­
жению, которое противоречит их конъюнкции, и пытаемся
заменить их все. Если удается заменить какую-то часть ком ­
позиции, так, чтобы это вело к «прогрессу» (то есть если в
результате замены увеличилось подкрепленное эмпирическое
содержание по сравнению с предшествующим элементом ком­
позиции), мы назовем ее «фальсифицированной».
Нам больше не нужны к решения пятого типа, столь важ­
ные для наивного фальсификациониста. Это станет очевид­
но, если по-новому посмотреть на проблему оценки (фор­
мально) метафизических теорий, а также на проблему их
удержания и элиминации. «Утонченное» решение ясно. Фор­
мальная теория удерживается до тех пор, пока проблематич­
ные примеры смогут быть объяснены путем изменения вспо­
могательных гипотез, присоединенных к этой теории, при
котором увеличивается эмпирическое содержание.
119
Возьмем, к примеру, метафизическое картезианское суж­
дение С: «Все природные процессы являются механизмами,
подобными часам, которые регулируются неким (априори)
духовным началом». Это суждение по самой своей форме не­
опровержимо, ибо не может войти в противоречие ни с каким
сингулярным «базисным предложением», сформулированным в
пространственно-временной терминологии. Конечно, оно мо­
жет противоречить некоторой опровержимой теории типа N:
«гравитация — сила, действующая на расстоянии и вычисли­
мая по формуле fm,m2/r2». Но N будет противоречить С толь­
ко в том случае, если «действие на расстоянии» понимается
буквально, да еше к тому же как окончательная истина, как
нечто несводимое к какой-либо более глубокой причине. (Поп-
пер назвал бы это «эссенциалистской» интерпретацией.)
С другой стороны, мы можем рассматривать «действие на
расстоянии» как некую опосредующую причину. В таком слу­
чае «действие на расстоянии» понимается уже не буквально, а
фигурально, это понятие превращается в стенографический
значок, сокращенную запись того, что можно было бы на-
314


звать скрытым механизмом действия через соприкосновение.
(В параллель Попперу, можно было бы назвать это «номина­
листской» интерпретацией.)
В таком случае можно попытаться объяснить N с помо­
щью С. Именно так пытались сделать сам Ньютон и некото­
рые французские физики XVIII века. Если вспомогательная
теория, при помощи которой достигается такое объяснение
(если угодно, «редукция»), обеспечивает знание новых фак­
тов (т. е. является «независимо проверяемой»), то можно рас­
сматривать картезианскую метафизику как хорошую, науч­
ную, эмпирическую метафизику, благодаря которой наступает
прогрессивный сдвиг проблем. Прогрессивная формально ме­
тафизическая теория обеспечивает устойчивый прогрессив­
ный сдвиг проблем в своем защитном поясе вспомогательных
теорий. Но если редукция этой теории к «метафизической»
основе не дает нового эмпирического содержания, не говоря
уже о новых фактах, то такая редукция представляет регрес­
сивный сдвиг проблемы и является просто языковым упраж­
нением. Усилия картезианцев, направленные на то, чтобы
подправить свою метафизику с тем, чтобы объяснить ньюто­
новскую гравитацию, как раз являются ярким примером та­
кой чисто языковой редукции.
120
Таким образом, вопреки призывам наивного фальсифи-
кационизма, мы не элиминируем формально метафизическую
теорию, если она сталкивается с хорошо подкрепленной на­
учной теорией. Но мы элиминируем ее, если она, в конечном
счете, приводит к регрессивному сдвигу проблем, и при этом
имеется лучшая, соперничающая с ней, метафизика для ее
замены. Методология исследовательских программ с «мета­
физическим» ядром не отличается от методологии исследо­
вательских программ с «опровержимым» ядром, исключая,
быть может, только логические противоречия, элиминация
которых представляет собой движущую силу программы.
(Следует подчеркнуть, однако, что сам выбор логической
формы, в которой выступает теория, в большой степени за­
висит от нашего методологического решения. Например, вме­
сто того чтобы формулировать картезианскую метафизику как
высказывание с кванторами общности и существования, мож­
но сформулировать ее как высказывание только с квантором
315


общности: «Все естественные процессы подобны часовому
механизму». Тогда «базисное предложение», противоречащее
этому, будет звучать так: «А есть естественный процесс, и А
не подобно часовому механизму». Вопрос в том, может ли
предложение «X не подобен часовому механизму» считаться
«установленным» — в соответствии с «экспериментальной тех­
никой» или, вернее, с интерпретативными теориями данного
времени — или нет. Следовательно, рациональный выбор ло­
гической формы теории зависит от состояния нашего знания.
Например, метафизическое предложение с кванторами общ­
ности и существования, сформулированное сегодня, завтра,
когда произойдут изменения уровня наблюдательных теорий,
может превратиться в научное универсальное (с квантором
общности) предложение. Я уже показал, что только последо­
вательность теорий, а не отдельные теории могут квалифици­
роваться как научные или не-научные; сейчас я показал, что
даже логическая форма теории может быть выбрана рацио­
нально только на основании критической оценки исследова­
тельской программы, в которую входит эта теория.)
Первого, второго и третьего типа решений наивного фаль-
сификационизма избежать нельзя, но, как мы покажем, кон­
венциональный элемент во втором типе решений, как и в
третьем, может быть несколько уменьшен. Мы не можем ук­
лониться от решения, какие высказывания считать «предло­
жениями наблюдения», а какие — «теоретическими» предло­
жениями. Мы не можем уклониться и от решений
относительно истинности некоторых «предложений наблю­
дения». Эти решения необходимы, чтобы установить, являет­
ся ли сдвиг проблем эмпирически прогрессивным или рег­
рессивным. Утонченный фальсификационист по крайней мере
может ослабить произвольность этого решения (второго типа),
допуская процедуру апелляции.
Наивные фальсификационисты не обращают внимания на
возможность каких-либо апелляций. Они принимают базис­
ное предложение, если оно поддержано хорошо подкреплен­
ными фальсифицирующими гипотезами,
121
и позволяют ему
опрокидывать проверяемую теорию, даже понимая связанный
с этим риск.
122
Но у нас нет оснований считать фальсифици­
рующую гипотезу и базисное предположение, поддерживае-
316


мое ею, менее проблематичными, чем проверяемая гипотеза.
Тогда уместен вопрос: как точно можем мы сформулировать
проблематичность базисного предложения? На каком осно­
вании приверженец «фальсифицируемой» теории может по­
дать апелляцию и выиграть дело?
Кто-то мог бы сказать, что следует продолжать проверку
базисного предложения (или фальсифицирующей гипотезы)
«по их дедуктивно выводимым следствиям» до тех пор, пока
не будет достигнуто соглашение. При этом так же дедуктивно
выводятся следствия из базисного предложения при помощи
проверяемой теории или какой-то иной теории, которую счи­
тают непроблематичной. Хотя эта процедура «не имеет есте­
ственного конца», всегда можно прийти к такому положе­
нию, когда разногласия утихнут.
123
Но когда теоретик подает апелляцию против приговора
экспериментатора, на суде подвергают перекрестному допро­
су не само по себе базисное предложение, а скорее интерпре-
тативную теорию, на основании которой определяется ис­
тинность этого предложения.
Типичным примером успешной апелляции является борьба
сторонников Проута против неблагоприятных эксперименталь­
ных данных с 1815 по 1911 г. В течение десятилетий теория
Проута (Т) — «все атомы состоят из атомов водорода и, таким
образом, «атомные веса» всех химических элементов должны
выражаться целыми числами» — и фальсифицирующие «на­
блюдательные» гипотезы, вроде «опровержения» Стаса (R) —
«атомный вес хлора=35,5» — противостояли друг другу. Как
известно, в конце концов Т восторжествовала над R.
124
Первая стадия любой серьезной критики научной теории
заключается в том, чтобы реконструировать, улучшать ее ло­
гическую, дедуктивную стройность. Проделаем это с теорией
Проута, сопоставляя ее с опровержением Стаса. Прежде все­
го надо понять, что в приведенной выше формулировке Т и R
не противоречат друг другу. (Вообще говоря, физики редко
проясняют свои теории до той степени, когда критику легко
поймать их на слове.) Чтобы показать противоречие между
ними, надо придать им следующую форму. Т=«атомный вес
всех чистых (однородных) химических элементов кратен атом­
ному весу водорода»; Р=«хлор есть чистый (однородный) хи-
317


мический элемент и его атомный вес равен 35,5». Последнее
утверждение имеет форму фальсифицирующей гипотезы, ко­
торая, будучи хорошо подкрепленной, позволила бы исполь­
зовать базисные предложения типа В: «Хлор X есть чистый
химический элемент и его атомный вес — 35,5», где X — имя
собственное «кусочка» хлора с определенными, например, про­
странственно-временными параметрами.
Но насколько хорошо подкреплено R? Первая часть этого
предложения (R,) говорит: «Хлор X — чистый химический
элемент». Это приговор химика-экспериментатора, строго при­
менившего «экспериментальную технику» того времени.
Теперь рассмотрим тонкую структуру Rr Она является
конъюнкцией двух более пространных предложений Т, и Т2.
Т, должно было бы звучать так: «Если некоторое количе­
ство газа было подвергнуто семнадцати процедурам химиче­
ской очистки р,, р2, ..., р17, то, что осталось от этого количе­
ства после очистки, есть чистый хлор». Т2 — «X подвергался
17 процедурам р,, р2, ..., р17». Добросовестный «эксперимен­
татор» тщательно применил все семнадцать процедур, следо­
вательно, Т2 должно быть принято. Но вывод «то, что оста­
лось после очистки, есть чистый хлор» является «твердо
установленным фактом» только благодаря Т,. Это значит, что
экспериментатор, проверяя Т, применяет Т,. То, что он на­
блюдает в эксперименте, интерпретируется на основании Т,.
R, есть результат этой интерпретации. Однако в монотеоре­
тической дедуктивной модели всей ситуации проверки эта ин-
терпретативная теория вообще не фигурирует.
А что если интерпретативная теория Т, ложна? Почему не
«применить» Т, а не Т,, и утверждать, что атомные веса долж­
ны быть целыми числами? Тогда это будет «твердо установ­
ленный факт» на основании Т, а Т, будет отвергнута. Тогда,
может быть, пришлось бы изобретать и применять какие-то
новые дополнительные процедуры очистки.
Проблема тогда не в том, когда мы должны удерживать
«теорию» перед лицом «известных фактов», а когда поступать
иначе. Проблема также не в том, что делать, когда «теории»
расходятся с «фактами». Такое «расхождение» предполагается
только «монотеоретической дедуктивной моделью». Является
ли высказывание «фактом» или «теорией» — -
в данном кон-
318


тексте проверочной ситуации это зависит от нашего методо­
логического решения. «Эмпирический базис» теории — это
понятие относительное к некоторой монотеоретической де­
дуктивной модели. Оно годится как первое приближение, но
когда речь идет об «апелляции» теоретика, нужно переходить
к плюралистической модели.
В плюралистической модели расхождение имеет место не
между «теорией» и «фактами», а между двумя теориями выс­
ших уровней: между интерпретативной теорией, с помощью
которой возникают факты, и объяснительной теорией, при по­
мощи которой эти факты получают объяснение. Интерпрета-
тивная теория может быть столь же высокого уровня, что и
объяснительная теория. Поэтому расхождение имеет место не
между более высокой по уровню теорией и более низкой по
своему логическому статусу фальсифицирующей гипотезой.
Проблема не в том, реально ли «опровержение», а в том,
как быть с противоречием между проверяемой «объяснитель­
ной теорией» и «интерпретативными» теориями (выраженны­
ми явно или неявно). Можно сказать иначе: проблема состо­
ит в том, какую теорию считать интерпретативной, то есть
обеспечивающей «твердо установленные факты», а какую —
объяснительной, «гипотетически» объясняющей их.
В монотеоретической модели мы рассматриваем теорию
более высокого уровня как объяснительную, которая должна
проверяться фактами, доставляемыми извне (авторитетными
экспериментаторами), а в случае расхождения между ними
отбрасывается объяснение.
125
В плюралистической модели можно решать иначе: рас­
сматривать теорию более высокого уровня как интерпрета-
тивную, которая судит «факты», получаемые извне: в случае
расхождения можно отбросить эти «факты» как «монстров».
В плюралистической модели несколько теорий — более или
менее дедуктивно организованных — спаяны вместе.
Уже одного этого достаточно, чтобы убедиться в том, что
сделанный ранее вывод верен: экспериментам не так просто
опрокинуть теорию, никакая теория не запрещает ничего за­
ранее. Дело обстоит не так, что мы предлагаем теорию, а При­
рода может крикнуть: «НЕТ»; скорее мы предлагаем целую
319


связку теорий, а Природа может крикнуть: «ОНИ НЕСОВ­
МЕСТИМЫ».
126
Тогда проблема замены теории, опровергнутой «фактами»,
уступает место новой проблеме — как разрешить противоре­
чия между тесно связанными теориями. Какую из несовмес­
тимых теорий следует элиминировать? Утонченный фальси-
фикационист может легко ответить на этот вопрос: надо
попытаться заменить первую, потом вторую, потом, возмож­
но, обе и выбрать такое новое их сочетание, которое обеспе­
чит наибольшее увеличение подкрепленного содержания и тем
самым поможет прогрессивному сдвигу проблем.
127
Таким образом, мы определили процедуру апелляции в
том случае, когда теоретик подвергает сомнению приговор эк­
спериментатора. Теоретик может потребовать от эксперимен­
татора уточнения его «интерпретативной теории»
128
и затем
может заменить ее — к досаде экспериментатора — лучшей
теорией, на основании которой его первоначально «опроверг­
нутая» теория может получить позитивную оценку.
129
Но даже эта процедура апелляции может только отсро­
чить конвенциональное решение. Приговор апелляционного
суда тоже ведь не является непогрешимым. Решив вопрос о
том, замена какой теории — «интерпретативной» или «объяс­
нительной» — обеспечивает новые факты, нам приходится
решать другой вопрос: принять или отвергнуть базисные выс­
казывания. А это значит, что мы только отложили — и, воз­
можно, улучшили — решение, но не избежали его.
130
Трудно­
сти с эмпирическим базисом, перед которыми стоял «наивный
фальсификационизм», не преодолеваются и «утонченным»
фальсификационизмом. Даже если рассматривать теорию как
«фактуальную», иначе говоря, если наше медлительное и ог­
раниченное воображение не может предложить другую, аль­
тернативную теорию, то нам приходится, хотя бы на время и
для данного случая, принимать решение о ее истинности. И
все же опыт продолжает оставаться «беспристрастным ар­
битром» — в некотором существенном смысле — научной поле­
мики.
131
Мы не можем отделаться от проблемы «эмпирическо­
го базиса», если хотим учиться у опыта
132
; но мы можем сделать
познание менее догматичным, хотя и менее быстрым, и ме­
нее драматичным. Полагая некоторые «наблюдательные» тео-
320


рии проблематическими, мы можем придать методологии боль­
ше гибкости; но нам не удастся окончательно выяснить и вклю­
чить в критическую дедуктивную модель все «предпосылоч-
ное знание» (может быть, «предпосылочное незнание»?). Этот
процесс должен быть постепенным, и в каждый данный мо­
мент мы должны быть готовы пойти на определенные согла­
шения.
Против утонченного методологического фальсификацио-
низма может быть одно возражение, ответить на которое
нельзя, не сделав определенной уступки «симплицизму» Дю-
гема. Возражение касается так называемого «парадокса при­
соединения». Согласно нашим определениям, присоединение
к теории совершенно не связанной с ней гипотезы низшего
уровня может создать «прогрессивный сдвиг проблем». Избе­
жать такого паллиативного сдвига трудно, если не настаивать
на том, что «дополнительные утверждения должны быть свя­
заны с противоречащим утверждением более тесно, чем толь­
ко посредством конъюнкции».*
133
Конечно, это своего рода
критерий простоты, гарантирующий непрерывность ряда тео­
рий, образующего единый сдвиг проблем.
Отсюда следуют новые проблемы. Характерным призна­
ком утонченного фальсификационизма является то, что он
вместо понятия теории вводит в логику открытия в качестве
основного понятия ряда теорий. Именно ряд или последова­
тельность теорий, а не одна изолированная теория, оценивает­
ся с тонки зрения научности или ненаучности. Но элементы
этого ряда связаны замечательной непрерывностью, позволя­
ющей называть этот ряд исследовательской программой. Такая
непрерывность — понятие, заставляющее вспомнить «нормаль­
ную науку» Т. Куна — играет жизненно важную роль в исто­
рии науки; центральные проблемы логики открытия могут
удовлетворительно обсуждаться только в рамках методологии
исследовательских программ.
* что означало бы, конечно, и более тесную связь дополни­
тельных гипотез с проверяемой теорией. — Примеч. пер.
21 Структура научных революций


Ill
МЕТОДОЛОГИЯ НАУЧНЫХ
ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИХ ПРОГРАММ
Мы рассмотрели проблему объективной оценки научного
развития, используя понятия прогрессивного и регрессивно­
го сдвигов проблем в последовательности научных теорий.
Если рассмотреть наиболее значительные последовательнос­
ти, имевшие место в истории науки, то видно, что они харак­
теризуются непрерывностью, связывающей их элементы в еди­
ное целое. Эта непрерывность есть не что иное, как развитие
некоторой исследовательской программы, начало которой
может быть положено самыми абстрактными утверждениями.
Программа складывается из методологических правил: часть из
них — это правила, указывающие, каких путей исследования
нужно избегать (отрицательная эвристика), другая часть — это
правила, указывающие, какие пути надо избирать и как по
ним идти (положительная эвристика).
134
Даже наука как таковая может рассматриваться как ги­
гантская исследовательская программа, подчиняющаяся ос­
новному эвристическому правилу Поппера: «выдвигай гипо­
тезы, имеющие большее эмпирическое содержание, чем у
предшествующих». Такие методологические правила, как за­
метил Поппер, могут формулироваться как метафизические
принципы.
135
Например, общее правило конвенционалистов,
по которому исследователь не должен допускать исключений,
может быть записано как метафизический принцип: «Приро-
322


да не терпит исключений». Вот почему Уоткинс называл та­
кие правила «влиятельной метафизикой».
136
Но прежде всего меня интересует не наука в целом, а от­
дельные исследовательские программы, такие, например, как
«картезианская метафизика». Эта метафизика или механис­
тическая картина универсума, согласно которой Вселенная
есть огромный часовой механизм (и система вихрей), в кото­
ром толчок является единственной причиной движения, функ­
ционировала как мощный эвристический принцип. Она тор­
мозила разработку научных теорий, подобных ньютоновской
теории дальнодействия (в ее «эссенциалистском» варианте),
которые были несовместимы с ней, выступая как отрицатель­
ная эвристика. Но с другой стороны, она стимулировала раз­
работку вспомогательных гипотез, спасающих ее от явных про­
тиворечий с данными (вроде эллипсов Кеплера), выступая как
положительная эвристика.
137
(а) Отрицательная эвристика: «твердое ядро» программы
У всех исследовательских программ есть «твердое ядро».
Отрицательная эвристика запрещает использовать modus
tollens, когда речь идет об утверждениях, включенных в «твер­
дое ядро». Вместо этого мы должны напрягать нашу изобре­
тательность, чтобы прояснять, развивать уже имеющиеся или
выдвигать новые «вспомогательные гипотезы», которые об­
разуют защитный пояс вокруг этого ядра; modus tollens своим
острием направляется именно на эти гипотезы. Защитный пояс
должен выдержать главный удар со стороны проверок; защи­
щая таким образом окостеневшее ядро, он должен приспо­
сабливаться, переделываться или даже полностью заменять­
ся, если того требуют интересы обороны. Если все это дает
прогрессивный сдвиг проблем, исследовательская программа
может считаться успешной. Она неуспешна, если это приво­
дит к регрессивному сдвигу проблем.
Классический пример успешной исследовательской про­
граммы — теория тяготения Ньютона. Быть может, это самая
успешная из всех когда-либо существовавших исследователь­
ских программ. Когда она возникла впервые, вокруг нее был
21*
323


океан «аномалий» (если угодно, «контрпримеров»), и она всту­
пала в противоречие с теориями, подтверждающими эти ано­
малии. Но проявив изумительную изобретательность и блес­
тящее остроумие, ньютонианцы превратили один контрпример
за другим в подкрепляющие примеры. И делали они это глав­
ным образом за счет ниспровержения тех исходных «наблю­
дательных» теорий, на основании которых устанавливались
эти «опровергающие» данные. Они «каждую новую трудность
превращали в новую победу своей программы».
138
Отрицательная эвристика ньютоновской программы зап­
рещала применять modus tollens к трем ньютоновским зако­
нам динамики и к его закону тяготения. В силу методологи­
ческого решения сторонников этой программы это «ядро»
полагалось неопровергаемым: считалось, что аномалии долж­
ны вести лишь к изменениям «защитного пояса» вспомога­
тельных гипотез и граничных условий.
139
Ранее мы рассмотрели схематизированный «микропример»
ньютоновского прогрессивного сдвига проблем.
140
Его анализ
показывает, что каждый удачный ход в этой игре позволяет
предсказать новые факты, увеличивает эмпирическое содер­
жание. Перед нами пример устойчиво прогрессивного теоре­
тического сдвига. Далее, каждое предсказание в конечном счете
подтверждается; хотя могло бы показаться, что в трех послед­
них случаях они сразу же «опровергались».
141
Если в наличии
«теоретического прогресса» (в указанном здесь смысле) мож­
но убедиться немедленно, то с «эмпирическим прогрессом»
дело сложнее. Работая в рамках исследовательской програм­
мы, мы можем впасть в отчаяние от слишком долгой серии
«опровержений», прежде чем какие-то остроумные и, глав­
нее, удачные вспомогательные гипотезы, позволяющие уве­
личить эмпирическое содержание, не превратят — задним чис­
ло^ — череду поражений в историю громких побед. Это
делается либо переоценкой некоторых ложных «фактов», либо
введением новых вспомогательных гипотез. Нужно, чтобы
каокдый следующий шаг исследовательской программы направ­
лялся к увеличению содержания, иными словами, содейство­
вал последовательно прогрессивному теоретическому сдвигу про­
блем. Кроме того, надо, чтобы по крайней мере время от
времени это увеличение содержания подкреплялось ретрос-
324


пективно; программа в целом должна рассматриваться как дис­
кретно прогрессивный эмпирический сдвиг. Это не значит, что
каждый шаг на этом пути должен непосредственно вести к на­
блюдаемому новому факту. Тот смысл, в котором здесь упот­
реблен термин «дискретно», обеспечивает достаточно разум­
ные пределы, в которых может оставаться догматическая
приверженность программе, столкнувшаяся с кажущимися
«опровержениями».
Идея «отрицательной эвристики» научной исследователь­
ской программы в значительной степени придает рациональ­
ный смысл классическому конвенционализму. Рациональное
решение состоит в том, чтобы не позволить «опровержени­
ям» переносить ложность на твердое ядро до тех пор, пока
подкрепленное эмпирическое содержание защитного пояса
вспомогательных гипотез продолжает увеличиваться. Но наш
подход отличается от джастификационистского конвенцио­
нализма Пуанкаре тем, что мы предлагаем отказаться от твер­
дого ядра в том случае, если программа больше не позволяет
предсказывать ранее неизвестные факты. Это означает, что в
отличие от конвенционализма Пуанкаре мы допускаем воз­
можность того, что при определенных условиях твердое ядро,
как мы его понимаем, может разрушиться. В этом мы ближе к
Дюгему, допускавшему такую возможность. Но если Дюгем
видел только эстетические причины такого разрушения, то
наша оценка зависит главным образом от логических и эмпи­
рических критериев.
(б) Положительная эвристика: конструкция «защитного
пояса» и относительная автономия теоретической науки
Исследовательским программам, наряду с отрицательной,
присуща и положительная эвристика.
Даже самые динамичные и последовательно прогрессив­
ные исследовательские программы могут «переварить» свои
«контрпримеры» только постепенно. Аномалии никогда пол­
ностью не исчезают. Но не надо думать, будто не получившие
объяснения аномалии — «головоломки», как их назвал бы
Т. Кун — берутся наобум, в произвольном порядке, без како­
го-либо обдуманного плана. Этот план обычно составляется в
325


кабинете теоретика, независимо от известных аномалий. Лишь
немногие теоретики, работающие в рамках исследовательской
программы, уделяют большое внимание «опровержениям».
Они ведут дальновидную исследовательскую политику, позво­
ляющую предвидеть такие «опровержения». Эта политика, или
программа исследований, в той или иной степени предпола­
гается положительной эвристикой исследовательской програм­
мы. Если отрицательная эвристика определяет «твердое ядро»
программы, которое, по решению ее сторонников, полагает­
ся «неопровержимым», то положительная эвристика склады­
вается из ряда доводов, более или менее ясных, и предполо­
жений, более или менее вероятных, направленных на то, чтобы
изменять и развивать «опровержимые варианты» исследова­
тельской программы, как модифицировать, уточнять «опро­
вержимый» защитный пояс.
Положительная эвристика выручает ученого от замеша­
тельства перед океаном аномалий. Положительной эвристи­
кой определяется программа, в которую входит система более
сложных моделей реальности; внимание ученого сосредоточе­
но на конструировании моделей, соответствующих тем ин­
струкциям, какие изложены в позитивной части его програм­
мы. На известные «контрпримеры» и наличные данные он
просто не обращает внимания.
142
Ньютон вначале разработал свою программу для плане­
тарной системы с фиксированным точечным центром — Солн­
цем и единственной точечной планетой. Именно в этой мо­
дели был выведен закон обратного квадрата для эллипса
Кеплера. Но такая модель запрещалась третьим законом ди­
намики, а потому должна была уступить место другой моде­
ли, в которой и Солнце, и планеты вращались вокруг общего
центра притяжения. Такое изменение мотивировалось вовсе
не наблюдениями (не было «данных», свидетельствующих об
аномалии), а теоретическим затруднением в развитии про­
граммы. Затем им была разработана программа для большего
числа планет так, как если бы существовали только гелиоцен­
трические и не было бы никаких межпланетных сил притя­
жения. Затем он разработал модель, в которой Солнце и пла­
неты были уже не точечными массами, а массивными сферами.
И для этого изменения ему не были нужны наблюдения каких-
326


то аномалий; ведь бесконечные значения плотности запре­
щались, хотя и в неявной форме, исходными принципами
теории, поэтому планеты и Солнце должны были обрести
объем. Это повлекло за собой серьезные математические труд­
ности, задержавшие публикацию «Начал» более чем на десять
лет. Решив эту «головоломку», он приступил к работе над
моделью с «вращающимися сферами» и их колебаниями. Затем
в модель были введены межпланетные силы и начата работа
над решением задач с возмущениями орбит.
С этого момента взгляд Ньютона на факты стал более тре­
вожным. Многие факты прекрасно объяснялись его моделя­
ми (качественным образом), но другие не укладывались в схему
объяснения. Именно тогда он начал работать с моделями де­
формированных, а не строго шарообразных планет и т. д .
Ньютон презирал тех, кто подобно Р. Гуку застревал на
первой наивной модели и не обладал ни достаточными спо­
собностями, ни упорством, чтобы развить ее в исследователь­
скую программу, полагая, что уже первый вариант и образует
«научное открытие». Сам он воздерживался от публикаций до
тех пор, пока его программа не пришла к состоянию замеча­
тельного прогрессивного сдвига.
143
Большинство (если не все) «головоломок» Ньютона, ре­
шение которых давало каждый раз новую модель, приходив­
шую на место предыдущей, можно было предвидеть еще в
рамках первой наивной модели; нет сомнения, что сам Нью­
тон и его коллеги предвидели их. Очевидная ложность первой
модели не могла быть тайной для Ньютона.
144
Именно этот
факт лучше всего говорит о существовании положительной
эвристики исследовательской программы, о «моделях», с по­
мощью которых происходит ее развитие. «Модель» — это мно ­
жество граничных условий (возможно, вместе с некоторыми
«наблюдательными» теориями), о которых известно, что они
должны быть заменены в ходе дальнейшего развития програм­
мы. Более или менее известно даже каким способом. Это еще
раз говорит о том, какую незначительную роль в исследова­
тельской программе играют «опровержения» какой-либо кон­
кретной модели; они полностью предвидимы, и положитель­
ная эвристика является стратегией этого предвидения и
дальнейшего «переваривания». Если положительная эвристи-
327


ка ясно определена, то трудности программы имеют скорее
математический, чем эмпирический характер.
145
«Положительная эвристика» исследовательской програм­
мы также может быть сформулирована как «метафизический
принцип». Например, ньютоновскую программу можно из­
ложить в такой формуле: «Планеты — это вращающиеся волчки
приблизительно сферической формы, притягивающиеся друг
к другу». Этому принципу никто и никогда в точности не
следовал: планеты обладают не одними только гравитацион­
ными свойствами, у них есть, например, электромагнитные
характеристики, влияющие на движение. Поэтому положи­
тельная эвристика является, вообще говоря, более гибкой, чем
отрицательная. Более того, время от времени случается, что,
когда исследовательская программа вступает в регрессивную
фазу, то маленькая революция или творческий толчок в ее
положительной эвристике может снова подвинуть ее в сторо­
ну прогрессивного сдвига.
146
Поэтому лучше отделить «твер­
дое ядро» от более гибких метафизических принципов, выра­
жающих положительную эвристику.
Наши рассуждения показывают, что положительная эв­
ристика играет первую скрипку в развитии исследовательской
программы при почти полном игнорировании «опроверже­
ний»; может даже возникнуть впечатление, что как раз «вери­
фикации», а не опровержения создают точки соприкоснове­
ния с реальностью.
147
Хотя надо заметить, что любая
«верификация» я+1-го варианта программы является опро­
вержением л-го варианта, но ведь нельзя отрицать, что неко­
торые неудачи последующих вариантов всегда можно предви­
деть. Именно «верификации» поддерживают продолжение
работы программы, несмотря на непокорные примеры.
Мы можем оценивать исследовательские программы даже
после их «элиминации» по их эвристической силе: сколько но­
вых фактов они дают, насколько велика их способность «объяс­
нить опровержения в процессе роста»?
148
(Мы можем также оценить их по тем стимулам, какие они
дают математике. Действительные трудности ученых-теоре­
тиков проистекают скорее нематематических трудностей про­
граммы, чем из аномалий. Величие ньютоновской програм­
мы в значительной мере определяется тем, что ньютонианцы
328


развили классическое исчисление бесконечно малых величин,
что было решающей предпосылкой ее успеха.)
Таким образом, методология научных исследовательских
программ объясняет относительную автономию теоретической
науки: исторический факт, рациональное объяснение которо­
му не смог дать ранний фальсификационизм. То, какие про­
блемы подлежат рациональному выбору ученых, работающих
в рамках мощных исследовательских программ, зависит в боль­
шей степени от положительной эвристики программы, чем от
психологически неприятных, но технически неизбежных ано­
малий. Аномалии регистрируются, но затем о них стараются
забыть, в надежде что придет время и они обратятся в под­
крепления программы. Повышенная чувствительность к ано­
малиям свойственна только тем ученым, кто занимается уп­
ражнениями в духе теории проб и ошибок или работает в
регрессивной фазе исследовательской программы, когда по­
ложительная эвристика исчерпала свои ресурсы. (Все это,
конечно, должно звучать дико для наивного фальсифика-
циониста, полагающего, что раз теория «опровергнута» экс­
периментом (т. е . высшей для него инстанцией), то было бы
нерационально, да к тому же и бессовестно, развивать ее в
дальнейшем, а надо заменить старую пока еще неопровергну-
той, новой теорией.)
(в) Две иллюстрации: Проут и Бор
Диалектику положительной и отрицательной эвристики в
исследовательской программе лучше всего показать на при­
мерах. Поэтому я обрисую некоторые аспекты двух исследо­
вательских программ, добившихся впечатляющих успехов: про­
граммы Проута, в основе которой была идея о том, что все
атомы состоят из атомов водорода, и программы Бора с ее
основной идеей о том, что световое излучение производится
электроном, перескакивающим с одной внутриатомной ор­
биты на другую.
(Приступая к написанию исторического очерка, следует, по­
лагаю, придерживаться следующей процедуры: (1) произвести
рациональную реконструкцию данного события; (2) попытаться
сопоставить эту рациональную реконструкцию с действитель-
329


ной историей, чтобы подвергнуть критике как рациональную
реконструкцию — за недостаток историчности, — так и дей­
ствительную историю — за недостаток рациональности. По­
этому всякому историческому исследованию должна предшество­
вать эвристическая проработка: история науки без философии
науки слепа. Но здесь я не могу позволить себе подробно оста­
навливаться на второй стадии этой процедуры.)
(et) Проут: исследовательская программа, прогрессирующая
в океане аномалий
В анонимной статье 1815 г. Проут выдвинул утверждение
о том, что атомные веса всех чистых химических элементов
являются целыми числами. Он очень хорошо знал об огром­
ном количестве аномалий, но говорил, что эти аномалии воз­
никают потому, что обыкновенно употребляемые химические
вещества не были достаточно чистыми. Другими словами, со­
ответствующая «экспериментальная техника» того времени
была ненадежной; в принятой нами терминологии можно было
бы сказать, что современные Проуту «наблюдательные» тео­
рии, на основании которых устанавливались значения истин­
ности базисных предложений его теории, были ложными.
149
Сторонники теории Проута поэтому были вынуждены заняться
весьма нелегким делом: показать несостоятельность теорий,
выступающих основаниями для контрпримеров. Для этого тре­
бовалось ни много ни мало — революционизировать признан­
ную в то время аналитическую химию, чтобы на новой осно­
ве изменить экспериментальную технику, с помощью которой
выделялись чистые химические элементы.
150
Теория Проута, по сути дела, опровергала одну за другой
теории, ранее применявшиеся в очистке химических веществ.
Но при этом некоторые химики, не выдерживая напряжения,
отказывались от новой исследовательской программы, пер­
вые успехи которой еще никак нельзя было назвать оконча­
тельной победой. Например, Стае, доведенный до отчаяния
некоторыми упрямыми, не поддающимися объяснению фак­
тами, в 1860 г. пришел к выводу, что теория Проута лишена
«каких-либо оснований».
151
В то же время другие химики
330


находились под большим впечатлением от успехов теории и
не слишком горевали от того, что успех не был полным.
Например, Мариньяк немедленно парировал выводы Ста-
са: «Хотя эксперименты г-на Стаса отличаются вполне удов­
летворительной точностью, все же нет доказательств против
того, что различия, имеющие место между его результатами и
следствиями из закона Проута, могут быть объяснены несо­
вершенством экспериментальных методов».
152
Как заметил
Крукс в 1886 г., «немало химиков с безупречной репутацией
верили в то, что здесь [в теории Проута] истина заслонена
некоторыми остаточными или побочными явлениями, кото­
рые пока еще не удалось элиминировать».
153
Это значило, что
в «наблюдательных» теориях, на которых основывалась «экс­
периментальная техника» химической очистки и с помощью
которых вычислялись атомные веса, должны были иметься
какие-то неявные дополнительные ложные допущения. По мне­
нию Крукса, даже в 1886 г. «некоторые атомные веса выража­
лись просто средними значениями».
154
Сам Крукс подошел к
этой идее, придав ей научную форму (обеспечивающую уве­
личение содержания): он предложил новые конкретные тео­
рии «фракционирования», нового «разделяющего Демона».
155
Но, увы, эти новые «наблюдательные» теории были столь же
ложными, сколь смелыми, и не оказавшись в состоянии пред­
сказывать какие-либо новые факты, они были элиминирова­
ны из (рационально реконструированной) истории науки.
Следующим поколениям химиков удалось обнаружить
весьма существенное скрытое допущение, вводившее в заб­
луждение исследователей; оно состояло в том, что два хими­
чески чистых элемента могут быть разделены только химиче­
скими методами. Идея о том, что два различных химически
чистых элемента могут вести себя одинаково во всех химиче­
ских реакциях, но могут быть разделены физическими метода­
ми, требовала изменения, «растяжки», понятия «чистый эле­
мент», что влекло за собой и понятийную «растяжку»,
расширение самой исследовательской программы.
156
Этот ре­
волюционный, в высшей степени творческий сдвиг был сде­
лан только школой Резерфорда;
157
лишь «после многих пре­
вратностей и самых убедительных опровержений эта гипотеза,
столь блестяще выдвинутая Проутом, эдинбургским физиком,
в 1815 г., спустя сто лет стала краеугольным камнем совре-
331


менных теорий строения атомов».
158
Однако этот творческий
прорыв фактически был только побочным результатом про­
гресса в иной, достаточно далекой, исследовательской про­
грамме; сами же сторонники Проута, не имея этого внешнего
стимула, даже не пытались, например, построить мощные
центрифуги — механизмы для разделения элементов.
(Когда «наблюдательные» или «интерпретативные» теории в
конце концов элиминируются, то «точные» измерения, прово­
дившиеся на основании невыгодных понятийных каркасов, вы­
глядят — задним числом — скорее забавными. Содди высмеи­
вал «экспериментальную точность», если она является самоцелью:
«Есть что-то трагичное, если не трагикомичное, в судьбе выда­
ющейся плеяды химиков XIX века, по праву почитавшихся со­
временниками за высшее мастерство и совершенство точных
научных измерений. Ставшие делом их жизни, с таким трудом
добытые результаты, по крайней мере на сегодня, выглядят столь
же значимыми и интересными, как, например, вычисления сред­
него веса в коллекции бутылок, одни из которых полные, а дру­
гие — более или менее пустые».
159
Подчеркнем, что в свете методологии исследовательских
программ, предложенной здесь, никогда не было рациональных
причин, по которым могла бы быть элиминирована программа
Проута. Эта программа дала превосходный прогрессивный сдвиг,
хотя и сталкивалась с серьезными препятствиями.
160
Этот эпи­
зод показывает, как исследовательская программа может бро­
сить вызов внушительному массиву признанного научного зна­
ния; она подобна растению, высаженному на неблагоприятной
почве, которую затем постепенно преобразует и подчиняет себе.
История программы Проута также очень хорошо показывает,
как прогресс науки тормозится джастификационизмом и наивным
фальсификационизмом. (Обе эти концепции были на вооружении
тех, кто выступал против атомной теории в XIX веке.) Исследова­
ние этого специфического влияния плохой методологии науки
может стать благодарной задачей историка науки.
(в2) Бор: исследовательская программа, прогрессирующая
на противоречивых основаниях
Краткий очерк исследовательской программы Бора (ран­
ней квантовой физики) послужит дальнейшей иллюстрацией
и расширением нашего тезиса.
161
332


Повествование об исследовательской программе Бора дол­
жно включать: 1) изложение исходной проблемы; 2) указание
отрицательной и положительной эвристики; 3) проблемы, ко­
торые предполагалось решить в ходе ее развития; 4) указание
момента, с какого началась ее регрессия (если угодно, «точки
насыщения»); 5) программу, пришедшую ей на смену.
Исходная проблема представляла собой загадку: каким
образом атомы Резерфорда (то есть мельчайшие планетарные
системы с электронами, вращающимися вокруг положитель­
ных ядер) могут оставаться устойчивыми; дело в том, что, со­
гласно хорошо подкрепленной теории электромагнетизма
Максвелла—Лоренца, такие системы должны коллапсировать.
Однако теория Резерфорда также была хорошо подкреплена.
Идея Бора заключалась в том, чтобы не обращать внимания
на противоречие и сознательно развить исследовательскую
программу, «опровержимые» версии которой несовместимы с
теорией Максвелла—Лоренца.
162
Он предложил пять постула­
тов, ставших твердым ядром его программы: «(1) Испускание
(или поглощение) энергии происходит не непрерывно, как
это принимается в обычной электродинамике, а только при
переходе системы из одного «стационарного» состояния в
другое. (2) Динамическое равновесие системы в стационар­
ных состояниях определяется обычными законами механики,
тогда как для перехода системы между различными стацио­
нарными состояниями эти законы недействительны. (3) Ис­
пускаемое при переходе системы из одного стационарного
состояния в другое излучение монохроматично и соотноше­
ние между его частотой v и общим количеством излученной
энергии Е дается равенством E=hv, где h — постоянная План­
ка. (4) Различные стационарные состояния простой системы,
состоящей из вращающегося вокруг положительного ядра элек­
трона, определяются из условия, что отношение между об­
щей энергией, испущенной при образовании данной конфи­
гурации, и числом оборотов электронов является целым
кратным h/2. Предположение о том, что орбита электрона
круговая, равнозначно требованию, чтобы момент импульса
вращающегося вокруг ядра электрона был бы целым кратным
h/2n (5). «Основное» состояние любой атомной системы, т. е
состояние, при котором излученная энергия максимальна,
333


определяется из условия, чтобы момент импульса каждого
электрона относительно центра его орбиты равнялся h/2rc».
163
Мы должны видеть решительное различие, имеющее важ­
ный методологический смысл, между тем конфликтом, в кото­
ром оказались программа Проута и современное ему химиче­
ское знание, и конфликтом с современной физикой, в какой
вступила программа Бора. Исследовательская программа Про­
ута объявила войну аналитической химии своего времени; ее
положительная эвристика имела назначение разгромить своего
противника и вытеснить его с занимаемых позиций. Программа
Бора не имела подобной цели. Ее положительная эвристика,
как бы ни была она успешна, все же заключала в себе противо­
речие с теорией Максвелла—Лоренца, оставляя его неразрешен­
ным.
,м
Чтобы решиться на такое, нужна была смелость даже
большая, чем у Проута; Эйнштейн мучился подобной идеей, но
посчитал ее неприемлемой и отказался от нее.
165
Мы видим, что некоторые из самых значительных исследо­
вательских программ в истории науки были привиты к предше­
ствующим программам, с которыми находились в вопиющем про­
тиворечии. Например, астрономия Коперника была «привита»
к физике Аристотеля, программа Бора — к физике Максвел­
ла. Джастификационист или наивный фальсификационист на­
зовет такие «прививки» иррациональными, поскольку не до­
пускают и мысли о росте знания на противоречивой основе.
Поэтому они обычно прибегают к уловкам ad hoc, наподобие
теории Галилея о круговой инерции или принципа соответ­
ствия, а затем и принципа дополнительности Бора, единствен­
ной целью которых является сокрытие этого «порока».
166
Когда же росток привитой программы войдет в силу, при­
ходит конец мирному сосуществованию, симбиоз сменяется
конкуренцией, и сторонники новой программы пытаются со­
вершенно вытеснить старую.
Очень возможно, что успех его «привитой программы»
позднее подтолкнул Бора к мысли, что противоречия в осно­
ваниях исследовательской программы могут и даже должны
быть возведены в принцип, что такие противоречия не долж­
ны слишком заботить исследователя, что к ним можно про­
сто привыкнуть. В 1922 г. Н. Бор пытался снизить стандарты
научного критицизма: «Самое большее, чего можно требовать
334


от теории [т. е . программы], — чтобы [устанавливаемые ею]
классификации могли быть продвинуты достаточно далеко, с
тем, что область наблюдаемого расширялась бы предсказани­
ями новых явлений».
167
(Это высказывание Бора напоминает фразу Даламбера,
обнаружившего противоречивость оснований исчисления бес­
конечно малых величин: «Allez en avant et la foi vous viendra»*.
Маргенау замечает: «Можно понять тех, кто, воодушевляясь
успехами теории, закрывает глаза на уродство ее архитекту­
ры; атомная теория Бора — это башенка в стиле барокко на
готическом основании классической электродинамики».
168
Однако в действительности эти архитектурные «уродства» ни
для кого не были «тайной», все видели их, но сознательно
игнорировали — кто в большей, кто в меньшей степени, —
пока программа развивалась прогрессивно.
169
С точки зрения
методологии исследовательских программ, такое отношение
рационально, но только до того момента, когда стадия про­
гресса заканчивается: после этого апологетика «уродства» ста­
новится иррациональной.
Надо отметить, что в 30-40-х гг. Бор отказался от требо­
вания «новизны явлений» и был готов признать «единствен­
ной возможностью согласовывать многообразный материал
из области атомных явлений, накапливавшийся день ото дня
при исследовании этой новой отрасли знаний».
170
Это озна­
чает, что Бор отступил на позицию «спасения явлений», в то
время как Эйнштейн саркастически подчеркивал, что «нет
такой теории, символы которой кто-то не смог бы подходя­
щим способом увязать с наблюдаемыми величинами».)
171
Однако непротиворечивость — в точном смысле этого тер­
мина
172
— должна оставаться важнейшим регулятивным прин­
ципом (стоящим вне и выше требования прогрессивного сдвига
проблем); обнаружение противоречий должно рассматривать­
ся как проблема. Причина проста. Если цель науки — истина,
наука должна добиваться непротиворечивости; отказываясь
от непротиворечивости, наука отказалась бы и от истины. Ут­
верждать, что «мы должны умерить нашу требовательность»,
173
то есть соглашаться с противоречиями — слабыми или силь­
ными, — значит предаваться методологическому пороку. С
* «Шагайте дальше и вы обретете веру» (фр.) .
335


другой стороны, из этого не следует, что как только противо­
речие — или аномалия
—
обнаружено, развитие программы
должно немедленно приостанавливаться; разумный выход
может быть в другом: устроить для данного противоречия вре­
менный карантин при помощи гипотез ad hoc и довериться
положительной эвристике программ. Именно так поступали
даже математики, как свидетельствуют примеры первых ва­
риантов исчисления бесконечно малых и наивной теории
множеств.
174
(С этой точки зрения, интересно отметить двойственную
роль, какую «принцип соответствия» Бора играл в его про­
грамме. С одной стороны, это был важный эвристический
принцип, способствовавший выдвижению множества новых
научных гипотез, позволявших, в свою очередь, обнаружи­
вать новые факты, особенно в области интенсивности спект­
ральных линий.
175
С другой стороны, он выступал в роли за­
щитного механизма, позволявшего «до предела использовать
понятия классических теорий — механики и электродинами­
ки, — несмотря на противоположность между этими теория­
ми и квантом действия»
176
вместо того, чтобы настаивать на
безотлагательной унификации программы. В этой второй роли
принцип соответствия уменьшал степень проблематичности
боровской программы.
177
)
Разумеется, исследовательская программа квантовой тео­
рии в целом была «привитой программой» и поэтому вызыва­
ла неприязнь у физиков с глубоко консервативными взгляда­
ми, например, у Планка. По отношению к «привитой
программе» вообще возможны две крайние и равно нерацио­
нальные позиции.
Консервативная позиция заключается в том, что развитие
новой программы должно быть приостановлено до тех пор,
пока не будет каким-то образом устранено противоречие со
старой программой, затрагивающее основания обеих программ:
работать с противоречивыми основаниями иррационально.
«Консерваторы» направляют основные усилия на устранение
противоречия, пытаясь объяснить (аппроксимативно) посту­
латы новой программы, исходя из понятий старой програм­
мы; они находят иррациональным развитие новой програм­
мы, пока попытки такой редукции не завершатся успешно.
336


Планк избрал именно такой путь. Успеха он не достиг, не­
смотря на десять лет тяжелого труда.
178
Поэтому замечание
М. Лауэ о том, что 14 декабря 1990 г., когда был прочитан
знаменитый доклад Планка, следует считать «днем рождения
квантовой теории», не совсем верно; этот день был днем рож­
дения редукционной программы Планка. Решение идти впе­
ред, допуская хотя бы временно противоречие в основаниях,
было принято Эйнштейном в 1905 г., но даже он заколебался,
когда в 1913 г. Бор снова вышел вперед.
Анархическая позиция по отношению к привитым програм­
мам заключается в том, что анархия в основаниях возводится
в ранг добродетели, а (слабое) противоречие понимается
либо как фундаментальное природное свойство, либо как
показатель конечной ограниченности человеческого позна­
ния; такая позиция была характерна для некоторых после­
дователей Бора.
Рациональная позиция лучше всего представлена Ньюто­
ном, который некогда стоял перед проблемами, в известном
смысле похожими на обсуждаемую. Картезианская механика
толчка, к которой была первоначально привита механика Нью­
тона, находилась в (слабом) противоречии с ньютоновской
теорией гравитации. Ньютон работал как над своей положи­
тельной эвристикой (и добивался успеха), так и над редукцио­
нистской программой (без успеха), за что его критиковали и
картезианцы, например Гюйгенс, считавшие неразумной тра­
той времени разработку «непостижимой» программы, и неко­
торые ученики, которые, подобно Коутсу, полагали, что это
противоречие не является столь уж серьезной проблемой.
179
Таким образом, рациональная позиция по отношению к
«привитым» программам состоит в том, чтобы использовать
их эвристический потенциал, но не смиряться с хаосом в осно­
ваниях, из которых они произрастают. «Старая» (до 1925 г.) кван­
товая теория в основном подчинялась именно такой установ­
ке. После 1925 г. «новая» квантовая теория перешла на
«анархистскую позицию», а современная квантовая физика в
ее «копенгагенской» интерпретации стала одним из главных
оплотов философского обскурантизма.
В этой новой теории пресловутый «принцип дополнитель­
ности» Бора возвел (слабое) противоречие в статус фундамен-
22 Структура научных революций
337


тальной и фактуально достоверной характеристики природы
и свел субъективистский позитивизм с аналогичной диалек­
тикой и даже философией повседневного языка в единый по­
рочный альянс. Начиная с 1925 г. Бор и его единомышленни­
ки пошли на новое и беспрецедентное снижение критических
стандартов для научных теорий. Разум в современной физике
отступил и воцарился анархистский культ невообразимого ха­
оса. Эйнштейн был против: «Философия успокоения Гейзен-
берга — Бора — или религия? — так тонко придумана, что
предоставляет верующему до поры до времени мягкую по­
душку, с которой не так легко спугнуть его».
180
Однако, с дру­
гой стороны, слишком высокие стандарты Эйнштейна, быть
может, не позволили ему создать (или опубликовать?) модель
атома, наподобие боровской, и волновую механику.
Эйнштейну и его сторонникам не удалось победить в этой
борьбе. Сегодняшние учебники физики наперебой твердят
нечто вроде следующего: «Квантовая и электромагнитно-по­
левая концепции дополнительны в смысле Бора. Эта допол­
нительность — одно из величайших достижений натуральной
философии. Копенгагенская интерпретация квантовой тео­
рии разрешила древний конфликт между корпускулярной и
волновой теориями света. Эта контроверза пронизала всю ис­
торию оптики: от Герона из Александрии, указавшего прямо­
линейность распространения света и геометрические свой­
ства процессов отражения (I в. н .э.), к Юнгу и Максвеллу,
исследовавшим интерференцию и волновые свойства (XIX в.).
Лишь в первой половине XX века квантовая теория излуче­
ния, вполне по-гегелевски, полностью разрешила этот спор».
181
Теперь вернемся к логике открытия старой квантовой тео­
рии, в частности, остановимся подробнее на ее положитель­
ной эвристике. По замыслу Бора, вначале должна была войти
в игру теория атома водорода. Его первая модель состояла из
ядра-протона и электрона на круговой орбите; во второй мо­
дели он вычислил эмпирическую орбиту электрона в фикси­
рованной плоскости; затем он отказывается от явно искусст­
венных ограничений, связанных с неподвижностью ядра и
фиксированностью плоскости вращения электрона; далее, он
хотел учесть возможность вращения (спин) электрона;
182
за­
тем он надеялся распространить свою программу на структу-
338


ру сложных атомов и молекул, учитывая воздействие на них
электромагнитных полей, и т. д. Этот замысел существовал с
самого начала: идея аналогии между строением атома и пла­
нетарной системой уже намечала в общих чертах весьма об­
надеживающую, хотя длительную и нелегкую, программу ис­
следований и даже указывала достаточно ясные принципы,
которыми эта программа должна была руководствоваться.
183
«В 1913 году казалось, что тем самым найден подходящий
ключ к проблеме спектра и нужны только время и терпение,
чтобы разрешить эту проблему окончательно».
184
Знаменитая статья Н. Бора 1913 года была первым шагом
в реализации этой исследовательской программы. В ней со­
держалась первая модель (обозначим ее М,), которая уже была
способна предсказывать факты, до этого не предсказуемые
ни одной из предшествующих теорий: длины волн спектраль­
ных линий водорода [в ультрафиолетовой и дальней инфра­
красной областях]. Хотя некоторые длины волн водородного
спектра были известны до 1913 г. [серии Бальмера (1885) и
серии Пашена (1908)], теория Бора предсказывала значитель­
но больше, чем следовало из этих известных серий. Опыты
вскоре подкрепили это новое содержание теории: дополни­
тельные боровские серии были открыты Лайманом (1914),
Брэккетом (1922) и Пфундом (1924).
Поскольку серии Бальмера и Пашена были известны до
1913 г., некоторые историки видят в этом пример бэконов-
ского «индуктивного восхождения»: 1) хаос спектральных ли­
ний, 2) «эмпирический закон» (Бальмер), 3) теоретическое
объяснение (Бор). Это сильно напоминает три «этажа» Уэвелла.
Но прогресс науки, наверняка, был бы замедлен, если пола­
гаться на набивший оскомину метод проб и ошибок остроум­
ного швейцарского школьного учителя: магистраль научной
абстрагирующей мысли, проложенная смелыми умозрениями
Планка, Резерфорда, Эйнштейна и Бора, дедуктивным обра­
зом привела бы к результатам Бальмера как к проверочным
предложениям по отношению к их теориям, обходясь без так
называемого «первопроходчества» Бальмера. Рациональная
реконструкция истории науки не обещает авторам «наивных
догадок» достойного вознаграждения за их муки.
185


На самом деле проблема Бора заключалась не в том, что­
бы объяснить серии Бальмера и Пашена, а в том, чтобы объяс­
нить парадоксальную устойчивость атома Резерфорда. Более
того, Бор даже не знал об этих формулах до того, как была
написана первая версия его статьи.
186
Не все новое содержание первой боровской модели М,
нашло подкрепление. Например, М, претендовала на пред­
сказание всех спектральных линий водорода. Однако были
получены экспериментальные свидетельства о таких водород­
ных сериях, которых не могло быть по боровской М,. Это
были аномальные ультрафиолетовые серии Пикеринга—Фау-
лера.
Пикеринг нашел эти серии в 1896 г. в спектре звезды ^
Кормы. Фаулер, после того как первый член серии был под­
твержден также наблюдениями во время солнечного затме­
ния в 1898 г., получил всю серию в экспериментах с разряд­
ной трубкой, содержащей смесь водорода и гелия. Конечно,
можно было предположить, что линии-монстры не имели
ничего общего с водородом, поскольку и Солнце, и звезда С,
Кормы содержат множество газов, а разрядная трубка содер­
жала также гелий. И в самом деле серия не могла быть получе­
на в трубке с чистым водородом. Но «экспериментальная тех­
ника» Пикеринга и Фаулера, с помощью которой была
фальсифицирована гипотеза Бальмера, имела достаточно ра­
зумное, хотя никогда специально не проверявшееся, теорети­
ческое основание: а) их серии имели то же число схождения,
что в серии Бальмера, и, следовательно, могли считаться во­
дородными сериями; б) Фаулер дал приемлемое объяснение,
почему гелий не должен приниматься в расчет при образова­
нии этих серий.
187
Однако результаты «авторитетных экспериментаторов» не
произвели на Бора особого впечатления. Он не сомневался в
«точности экспериментов» или «осуществимости их наблю­
дений»; под сомнение была поставлена «наблюдательная тео­
рия». И действительно Бор предложил альтернативу. Вначале
он разработал новую модель (М2) своей исследовательской про­
граммы: ионизованный атом гелия, ядро которого имело за­
ряд, равный удвоенному заряду протона, с единственным элек­
троном на орбите. Эта модель предсказывала ультрафиолетовые
340


серии в спектре ионизованного гелия, которые совпадали с
сериями Пикеринга—Фаулера. Это уже была соперничающая
теория. Затем он предложил «решающий эксперимент»: он
предсказал, что серии Фаулера могут быть получены — и даже
с более сильными линиями — в разрядной трубке со смесью
хлора и гелия. Более того, Бор объяснил экспериментаторам,
даже не взглянув на их приборы, каталитическую роль водо­
рода в эксперименте Фаулера и хлора в предложенном им
самим эксперименте.
188
И он был прав.
189
Таким образом пер­
вое очевидное поражение исследовательской программы Бора
было превращено в славную победу.
Однако эта победа была вскоре оспорена. Фаулер при­
знал, что его серии относились не к водороду, а к гелию. Но
он заметил, что «укрощение монстра» (monster-adjustment)190
нельзя признать действительным: длины волн в сериях Фау­
лера значительно отличались от значений, предсказанных М2
Бора. Следовательно, эти серии, хотя не противоречили Мг
опровергали М2, но так как М, и М2 тесно связаны между
собой, то это опровергает и М,!
191
Бор отверг аргументы Фаулера: ну разумеется, ведь он
никогда не относился к М2 с полной серьезностью. Предска­
занные им значения основывались на грубых подсчетах, в ос­
нову которых было положено вращение электрона вокруг не­
подвижного ядра; разумеется, на самом деле электрон
вращается вокруг общего центра тяжести; разумеется, как все­
гда, когда решается проблема двух тел, нужно заменить ре­
дуцированную массу: m6=mc/[l+(mc/mn)].
192
Это была уже мо­
дифицированная модель Бора — М2. И Фаулер должен был
признать, что Бор опять прав.
193
Явное опроверждение М2 превратилось в победу М3; ста­
ло ясно, что М2 и М3 могли быть разработаны в рамках иссле­
довательской программы Бора, как и М17 или М20, без каких
бы то ни было стимулов со стороны наблюдения или экспери­
мента. Именно в это время Эйнштейн сказал о теории Бора:
«Это одно из величайших открытий».
194
Развитие исследовательской программы Бора затем шло
как по заранее намеченному плану. Следующим шагом было
вычисление эллиптических орбит. Это было сделано Зоммер-
фельдом в 1915 г. с тем (неожиданным) результатом, что воз-
341


растание числа стационарных (возможных) орбит не вело к
увеличению числа возможных энергетических уровней, так что,
по видимости, не было возможности решающего эксперимен­
та, способного выбрать между эллиптической и круговой тео­
риями. Однако электроны вращались вокруг ядра с очень вы­
сокой скоростью, следовательно, в соответствии с механикой
Эйнштейна, их ускорение приводило к заметному изменению
массы. Действительно, вычисляя такие релятивистские по­
правки, Зоммерфельд получил новый порядок энергетических
уровней и «тонкую структуру» спектра.
Переключение на новую релятивистскую модель потребо­
вало значительно большей математической изощренности и
таланта, чем разработка нескольких первых моделей. Дости­
жение Зоммерфельда носило главным образом математиче­
ский характер.
По иронии судьбы, дублеты водородного спектра уже были
открыты Майкельсоном в 1891 г.
,95
~
196
Мозли сразу же после
первой публикации Бора заметил, что «гипотеза Бора не мо­
жет объяснить появление второй, более слабой линии, обна­
руживаемой в каждом спектре».
197
Это также не огорчило Бора,
он был убежден, что положительная эвристика его исследова­
тельской программы должна рано или поздно объяснить и
даже исправить наблюдения Майкельсона.
198
Так и произош­
ло. Конечно, теория Зоммерфельда была несовместима с пер­
выми моделями Бора; более тонкие эксперименты — с ис­
правленными старыми наблюдениями — дали решающие
доказательства в пользу боровской программы. Многие недо­
статки первых моделей Бора были превращены Зоммерфель-
дом и его мюнхенской школой в победы исследовательской
программы Бора.
Интересно, что точно так же, как Эйнштейн на фоне впе­
чатляющего прогресса квантовой физики в 1913 г. остановил­
ся в нерешительности, Бор притормозил в 1916 г.; и так же,
как ранее Бор перехватил инициативу у Эйнштейна, теперь
Зоммерфельд перехватил инициативу у самого Бора. Разли­
чие между атмосферой копенгагенской школы Бора и мюн­
хенской школы Зоммерфельда было очевидным: «В Мюнхене
использовались более конкретные и потому более понятные
формулировки; там были достигнуты большие успехи в сис-
342


тематизации спектров и в применении векторной модели. Но
в Копенгагене полагали, что адекватный язык для новых яв­
лений еще не найден, были сдержаны по отношению к слиш­
ком определенным формулировкам, выражались более осто­
рожно и более общо — поэтому их было гораздо труднее
понять».
199
Все это показывает, как наличие прогрессивного сдвига
обеспечивает доверие — и рациональность — по отношению
к исследовательской программе с противоречием в основани­
ях. М . Борн в статье, посвященной памяти М. Планка, дает
убедительное описание этого процесса: «Разумеется, само по
себе введение кванта действия еще не означало возникнове­
ния истинной квантовой теории... Трудности, вызываемые вве­
дением кванта действия в общепризнанную классическую те­
орию, были ясны с самого начала. Со временем они не
уменьшались, а возрастали; хотя по ходу исследований кое-
какие из них преодолевались, в теории все равно зияли бре­
ши, которые не могли не тревожить самокритичных теорети­
ков. В основу теории Бора легла гипотеза, которая несомненно
была бы отвергнута любым физиком предшествующего поко­
ления. С тем, что некоторые внутриатомные квантованные
(т. е. выделенные квантовым принципом) орбиты играют осо­
бую роль, еще можно было смириться; труднее было согла­
ситься с тем, что электроны, движущиеся с ускорением по
криволинейным траекториям, не излучают энергию. Но до­
пущение о том, что точно определенная частота излучаемого
кванта световой энергии должна отличаться от частоты излу­
чения электрона, в глазах теоретика, воспитанного в класси­
ческой школе, выглядело невероятным монстром. Тем не ме­
нее вычисления [а точнее сказать, прогрессивные сдвиги проблем]
решают все, и столы начинают вертеться. Если вначале это
выглядело как остроумный прием, с помощью которого но­
вый и странный элемент с наименьшим трением подгонялся
под существующую систему общепринятых представлений, то
затем захватчик, освоив чужую территорию, стал изгонять с
нее прежних обитателей', теперь уже ясно, что старая система
треснула по швам, и вопрос только в том, какие швы и в
какой мере еще можно сохранить».
200
343


Важным уроком анализа исследовательских программ яв­
ляется тот факт, что лишь немногие эксперименты имеют дей­
ствительное значение для их развития. Проверки и «опровер­
жения» обычно дают физику-теоретику столь тривиальные
эвристические подсказки, что крупномасштабные проверки
или слишком большая суета вокруг уже полученных данных
часто бывают лишь потерей времени. Чтобы понять, что тео­
рия нуждается в замене, как правило, не нужны никакие оп­
ровержения; положительная эвристика сама ведет вперед, про­
кладывая себе дорогу. К тому же прибегать к жестким
«опровергающим интерпретациям», когда речь идет о совсем
юной программе, — это опасная методологическая черствость.
Первые варианты такой программы и применяться-то могут
только к «идеальным», несуществующим объектам; нужны де­
сятилетия теоретической работы, чтобы получить первые но­
вые факты, и еще больше времени, чтобы возникли такие
варианты исследовательской программы, проверка которых
могла бы дать действительно интересные результаты, когда оп­
ровержения уже не могут быть предсказаны самой же про­
граммой.
Диалектика исследовательских программ поэтому совсем
не сводится к чередованию умозрительных догадок и эмпи­
рических опровержений. Типы отношений между процессом
развития программы и процессами эмпирических проверок
могут быть самыми разнообразными; какой из них осуществ­
ляется — вопрос конкретно-исторический. Укажем три наи­
более типичных случая.
1) Пусть каждый из следующих друг за другом вариантов
Нр Н2, Н3 успешно предсказывает одни факты и не может
предсказать другие, иначе говоря, каждый из этих вариантов
имеет как подкрепления, так и опровержения. Затем предла­
гается Н4, который предсказывает некоторые новые факты,
но при этом выдерживает самые суровые проверки. Мы име­
ем прогрессивный сдвиг проблем и к тому же благообразное
чередование догадок и опровержений в духе Поппера.
201
Можно
умиляться этим классическим примером, когда теоретичес­
кая и экспериментальная работы шествуют рядышком, рука
об руку.
344


2) Во втором случае мы имеем дело с каким-нибудь оди­
ноким Бором (может быть, даже без предшествующего ему
Бальмера), который последовательно разрабатывает Н,, Н2,
Н3, Н4, но так самокритичен, что публикует только Н4. Затем
Н4 подвергается проверке, и данные оказываются подкрепля­
ющими для Н4 — первой (и единственной) опубликованной
гипотезы. Тогда теоретик, имеющий дело только с доской и
бумагой, оказывается как бы идущим далеко впереди экспе­
риментатора — перед нами период относительной автономии
теоретического прогресса.
3) Теперь представим, что все эмпирические данные, о
которых шла речь, уже известны в то время, когда выдвига­
ются Н,, Н2, Н3 и Н4. Тогда вся эта последовательность теоре­
тических моделей не выступает как прогрессивный сдвиг про­
блем, и поэтому, хотя все данные подкрепляют его теории,
ученый должен работать над новыми гипотезами, чтобы до­
казать научную значимость своей программы.
202
Так может
получиться либо из-за того, что более ранняя исследователь­
ская программа (вызов которой брошен той программой, ко­
торая реализуется в последовательности Нр ..., Н4), уже про­
извела все эти факты, либо из-за того, что правительство
отпустило слишком много денег на эксперименты по коллек­
ционированию спектральных линий и все рабочие лошади
науки пашут именно это поле. Правда, второй случай крайне
маловероятен, ибо, как сказал бы Каллен, «число ложных
фактов, заполоняющих мир, бесконечно превышает число
ложных теорий»
203
; в большинстве случаев, когда исследова­
тельская программа вступает в конфликт с известными фак­
тами, теоретики будут видеть причину этого в «эксперимен­
тальной технике», считать несовершенными «наблюдательные
теории», которые лежат в ее основе, исправлять данные, по­
лученные экспериментаторами, получая таким образом новые
факты.
204
После этого методологического отступления вернемся сно­
ва к программе Бора. Когда была впервые сформулирована ее
положительная эвристика, не все направления развития этой
программы можно было предвидеть и планировать. Когда по­
явились некоторые неожиданные трещины в остроумных мо­
делях Зоммерфельда (не были получены некоторые предска-
345


занные спектральные линии), Паули предложил глубокую
вспомогательную гипотезу («принцип исключения»), с помо­
щью которой не только были закрыты бреши теории, но при­
дан новый вид периодической системе элементов и предска­
заны ранее не известные факты.
В мои намерения не входит развернутое изложение того,
как развивалась программа Бора. Но тщательный анализ ее
истории — поистине золотое дно для методологии: ее изу­
мительно быстрый прогресс — на противоречивых основа­
ниях! — потрясает, ее красота, оригинальность и эмпириче­
ский успех ее вспомогательных гипотез, выдвигавшихся
блестящими и даже гениальными учеными, беспрецедентны
в истории физики.
205
Иногда очередной вариант программы
требовал только незначительного усовершенствования (напри­
мер, замены массы на уменьшающуюся массу). Иногда, од­
нако, для получения очередного варианта требовалась новая
утонченная математика (например, математический аппарат,
применяемый при решении задач со многими телами) либо
новые остроумные физические вспомогательные гипотезы.
Добавочная математика или физика черпались либо из на­
личного знания (например, из теории относительности), либо
изобретались заново (например, принцип запрета Паули). В
последнем случае имел место «креативный сдвиг» в положи­
тельной эвристике.
Но даже эта великая программа подошла к точке, в которой ее
эвристическая сила иссякла. Гипотезы ad hoc множились и не сме­
нялись объяснениями, увеличивающими содержание. Например,
боровская теория молекулярного (совместного) спектра предска­
зывала следующую формулу для двухатомных молекул:
v = -Д— [(ллг +1)2
- /?г
2
1
но эта формула была опровергнута. Приверженцы теории за­
менили т
2
на т(т+1), это помогло объяснить факты, но было
явным приемом ad hoc.
Затем пришла очередь проблемы необъяснимых дублетов в
спектре щелочи. Ланде объяснил их в 1924 г., введя ad hoc «ре­
лятивистское правило расшепления», Гаудсмит и Уленбек — в
1925 г. с помощью спина электрона. Объяснение Ланде было
ad hoc, а объяснение Гаудсмита и Уленбека, кроме того, было
346


еще и несовместимо со специальной теорией относительности;
«периферическая скорость» электрона во много раз превышала
скорость света, а сам электрон заполнял весь объема атома.
205
Нужна была безумная смелость для такого предположения (Кро-
ниг пришел к этой идее раньше, но воздержался от ее публика­
ции, считая гипотезу невероятной и неприемлемой).
206
Но безрассудная смелость, проявлявшаяся в выдвижении
диких и необузданных фантазий в качестве научных гипотез,
не приносила ощутимых плодов. Программа запаздывала за
открытиями «фактов». Неукротимые аномалии заполонили
поле исследования. Накапливая бесплодные противоречия и
умножая число гипотез ad hoc, программа вступила в регрес­
сивную фазу: она начала, по любимому выражению Поппера,
«терять свой эмпирический характер».
207
Кроме того, многие
проблемы, подобные тем, какие возникали в теории возму­
щений, по-видимому, даже не могли ожидать своего решения
в ее рамках. Вскоре возникла соперничающая исследователь­
ская программа — волновая механика. Эта новая программа
не только объяснила квантовые условия Планка и Бора уже в
своем первом варианте (де Бройль, 1924 г.), она вела к будо­
ражащим открытиям новых фактов (эксперименты Дэвиссо-
на и Джермера). В последующих, более утонченных вариан­
тах она предложила решения проблем, бывших недосягаемыми
для исследовательской программы Бора, а также объяснила
все те факты, ради которых в боровской программе (в ее по­
зднейших вариантах) выдвигались гипотезы ad hoc, и сделала
это с помощью теорий, удовлетворяющих самым высоким
методологическим критериям. Волновая механика вскоре обо­
гнала, подчинила себе и затем вытеснила программу Бора.
Статья де Бройля вышла в то время, когда программа Бора
уже регрессировала. Но это было простым совпадением. За­
думаемся: что произошло бы, если бы де Бройль написал и
опубликовал свою статью в 1914 г., а не в 1924 г.?
(г) Новый взгляд на решающие эксперименты: конец
скороспелой рациональности
Мы сделали бы ошибку, предположив, что ученый обязан
оставаться сторонником некой исследовательской програм-
347


мы до тех пор, пока она не исчерпает весь запас своей эврис­
тической силы, что он не может предложить иную соперни­
чающую программу до того, как уже всем станет ясно, что
прежняя программа достигла точки, с которой начинается ре­
грессия. (Хотя, конечно, можно понять раздражение физика,
когда, работая в самом разгаре прогрессивной фазы исследо­
вательской программы, он наблюдает размножение неясных
метафизических теорий, не дающих ничего для эмпирическо­
го прогресса.)
208
Ученый не должен соглашаться с тем, что
исследовательская программа превращается в Weltanschauung,*
некое воплощение научной строгости, претендующее на роль
всезнающего арбитра, определяющего, что можно и что нельзя
считать научным объяснением, подобно тому, как, ссылаясь
на математическую строгость, пытаются решать, что можно,
а что нельзя считать математическим доказательством. К со­
жалению, именно на такой позиции стоит Т. Кун: то, что он
называет «нормальной наукой», на самом деле есть не что
иное, как исследовательская программа, захватившая моно­
полию. В действительности же исследовательские программы
пользуются полной монополией очень редко, к тому же очень
недолго, какие бы усилия ни предпринимали картезианцы ли,
ньютонианцы ли, сторонники ли Бора. История науки была и
будет историей соперничества исследовательских программ (или,
если угодно, «парадигм»), но она не была и не должна быть чере­
дованием периодов нормальной науки: чем быстрее начинается
соперничество, тем лучше для прогресса. «Теоретический плю­
рализм» лучше, чем «теоретический монизм»: здесь я согла­
сен с Поппером и Фейерабендом и не согласен с Куном.
209
От идеи соперничества научных исследовательских про­
грамм мы переходим к проблеме: как элиминируются исследо­
вательские программы
0
! Из всего хода предшествующих рас­
суждений следует, что регрессивный сдвиг проблем может
рассматриваться как причина элиминации исследовательской
программы не в большей степени, чем старомодные «опро­
вержения» или куновские «кризисы». Возможны ли какие-либо
объективные (в отличие от социо-психологических) причины,
по которым программа должна быть отвергнута, то есть эли­
минировано ее твердое ядро и программа построения защитных
* Мировоззрение (нем.).
348


поясов'} Вкратце наш ответ состоит в том, что такая объектив­
ная причина заключена в действии соперничающей програм­
мы, которой удается объяснить все предшествующие успехи
ее соперницы, которую она к тому же превосходит дальней­
шей демонстрацией эвристической силы.
210
Однако критерий «эвристической силы» сильно зависит от
того, как мы понимаем «фактуальную новизну». До сих пор мы
предполагали, что можно непосредственно установить, предска­
зывает новая теория новые факты или нет. Однако новизна фак-
туального высказывания часто становится явной только спустя
много времени. Чтобы показать это, я начну с примера.
Формула Бальмера для линий водородного спектра может
быть выведена как следствие из теории Бора. Было ли это
новым фактом? Поспешный ответ мог бы состоять в том, что
никакой новизны здесь нет, поскольку формула Бальмера была
известна ранее. Но это только половина истины. Бальмер про­
сто наблюдал В,: водородные линии подчинены бальмеровской
формуле. Бор предсказал В2: бальмеровская формула описывает
различия энергетических уровней на различных орбитах элект­
рона в атоме водорода. Можно было бы сказать, что В, уже
содержит в себе все чисто «наблюдаемое» содержание В2. Но
это значило бы, что предполагается чисто «наблюдательный»
уровень, не зараженный теорией и не восприимчивый к тео­
ретическому изменению. На самом деле В, было принято толь­
ко потому, что оптические, химические и другие теории, на
которые опиралось наблюдение Бальмера, были хорошо под­
креплены и признаны в качестве интерпретативных теорий;
но и эти теории всегда могут быть поставлены под вопрос.
Могут сказать, что В, может быть «очищено» от теоретиче­
ских предпосылок, и тогда то, что действительно наблюдал
Бальмер, выражается более скромным утверждением В0: спек­
тральные линии, полученные в некоторых разрядных трубках при
определенных точно фиксированных условиях (или в ходе «конт­
ролируемого эксперимента»), подчиняются бальмеровской фор­
муле. Однако известные аргументы Поппера показывают, что
подобным образом мы никогда не приходим к какому-либо
последнему основанию «чистого наблюдения»; как легко по­
казать, «наблюдательные» теории стоят и за спиной В0.
2,1
~
214
С другой стороны, если учесть длительное и прогрессивное
349


развитие программы Бора, можно сказать, чти, доказав свою
эвристическую силу, ее твердое ядро само получило хорошее
подкрепление
215
и поэтому она могла рассматриваться как «на­
блюдательная» или интерпретативная теория. Но тогда В2 уже
рассматривается не просто как теоретическая переинтерпре­
тация В,, но как некоторый новый факт.
Эти соображения заставляют нас по-новому оценить зна­
чение ретроспективы и несколько либерализовать наши кри­
терии. Новая исследовательская программа, вступившая в кон­
курентную борьбу, может начать с нового объяснения «старых»
фактов, но иногда требуется много времени, чтобы она пред­
сказала «действительно новые» факты. Например, кинетиче­
ская теория тепла как бы плелась в хвосте у феноменологи­
ческой теории, запаздывая с объяснениями фактов иногда на
десятилетия, прежде чем нагнала и наверстала упущенное пос­
ле объяснения теорией Эйнштейна — Смолуховского броу­
новского движения в 1905 г. С этого момента то, что ранее
рассматривалось как умозрительная переинтерпретация ста­
рых фактов (относительно тепла и т. п.), стало пониматься
как открытие новых фактов (относительно атомов).
Все это убедительно говорит о том, что не следует отка­
зываться от подающей надежды исследовательской программы
только потому, что она не смогла одолеть сильную соперницу.
Ее не следует отбрасывать, если она, при условии, что у нее
нет соперницы, осуществляет прогрессивный сдвиг проблем.
216
И
разумеется, следует рассматривать по-новому интерпретиро­
ванный факт как новый факт, не обращая внимания на претен­
зии любителей коллекционирования фактов на приоритет. До
тех пор, пока подвергнутая рациональной реконструкции иссле­
довательская программа подает надежды на прогрессивный сдвиг
проблем, ее следует оберегать от распада под ударами критики
со стороны cwibHou и получившей признание соперницы.
211
Все это вместе взятое подчеркивает важность методологи­
ческой терпимости, но оставляет открытым вопрос, как же
все-таки элиминируются исследовательские программы. У чи­
тателя может возникнуть подозрение, что столь сильная ли­
берализация могла бы в конце концов просто подорвать наши
критерии так, что это привело бы к радикальному скептициз-
350


му. Тогда и знаменитые «решающие эксперименты» уже не мог­
ли бы свалить исследовательскую программу, следовательно —
«все проходит».
218
Но это подозрение безосновательно. Внутри исследова­
тельской программы «малые решающие эксперименты», при­
званные сделать выбор между последовательными варианта­
ми, — дело вполне обычное. С помощью эксперимента
нетрудно сделать выбор между л-й и л+1-й версией, посколь­
ку л+1-я версия не только противоречит я-й, но и превосхо­
дит ее. Если л+1-я версия имеет более подкрепленное содер­
жание, определяемое в рамках одной и той же программы и
на основе одних и тех недостаточно подкрепленных «наблю­
дательных» теорий, то элиминация имеет относительно обыч­
ный характер (относительно — поскольку и здесь такое реше­
ние может быть оспорено). Апелляция иногда бывает
успешной; во многих случаях, когда под вопрос ставится «на­
блюдательная» теория, она не имеет достаточного подкрепле­
ния, в ней много неясного, наивного, ее допущения носят
«скрытый» характер, и только когда такой теории брошен
вызов, ее допущения эксплицируются, проясняются, подвер­
гаются проверке и могут быть опровергнуты. Однако «наблю­
дательные» теории сплошь и рядом сами погружены в неко­
торую исследовательскую программу, а это значит, что
апелляция приводит к конфликту между двумя исследователь­
скими программами, именно в таких случаях возникает на­
добность в «большом решающем эксперименте».
Когда соперничают две исследовательские программы, их
первые «идеальные» модели, как правило, имеют дело с раз­
личными аспектами данной области явлений (так, первая мо­
дель ньютоновской полукорпускулярной оптики описывала
рефракцию световых лучей, первая модель волновой оптики
Гюйгенса — интерференцию). С развитием соперничающих
исследовательских программ они постепенно начинают втор­
гаться на чужую территорию, и тогда возникает ситуация, при
которой л-й вариант первой программы вступает в кричащее
противоречие с т-м вариантом второй программы.
219
Ставит­
ся (неоднократно) некий эксперимент, и один из этих вари­
антов терпит поражение, а другой празднует победу. Но борь­
ба на этом не кончается: всякая исследовательская программа
351


на своем веку знает несколько таких поражений. Чтобы вер­
нуть утраченные позиции, нужно только сформулировать п+ 1-й
(или п+к-и) вариант, который смог бы увеличить эмпириче­
ское содержание, часть которого должна пройти успешную
проверку.
Если длительные усилия ни к чему не приводят и про­
грамма не может вернуть себе прежние позиции, борьба зати­
хает, а исходный эксперимент задним числом признается «ре­
шающим». Но если потерпевшая поражение программа еще
молода и способна быстро развиваться, если ее «прото-науч-
ные» достижения вызывают достаточное доверие, предпола­
гаемые «решающие эксперименты» один за другим оттесня­
ются в сторону, уступая ее рывкам вперед. Даже если
проигравшая какое-то сражение программа находится в зре­
лом возрасте, привыкнув к признанию и «утомившись» от него,
приближается к «естественной точке насыщения»,
220
она все
же может долго сопротивляться и предлагать остроумные ин­
новации, увеличивающие эмпирическое содержание, даже если
при этом они не увенчиваются эмпирическим успехом. Про­
грамму, которую поддерживают талантливые ученые, облада­
ющие живым и творческим воображением, победить чрезвы­
чайно трудно. Со своей стороны, упрямые защитники
потерпевшей поражение программы могут выдвигать объяс­
нения ad hoc экспериментов и злонамеренные «редукции» ad
hoc победившей программы с тем, чтобы разбить ее. Но та­
кие попытки следует отвергнуть как ненаучные.
Теперь понятно, почему решающие эксперименты призна­
ются таковыми лишь десятилетия спустя. Эллиптические ор­
биты Кеплера были признаны решающими доказательствами
правоты Ньютона и неправоты Декарта лишь почти через сто
лет после того, как об этом заявил Ньютон; аномальное пове­
дение перигелия Меркурия в течение десятков лет было изве­
стно как один из многих пока еще нерешенных вопросов,
стоявших перед программой Ньютона; но то, что теория Эйн­
штейна объяснила этот факт лучше, превратило заурядную
аномалию в блестящее «опровержение» исследовательской
программы Ньютона.
22,
~
222
Юнг утверждал, что его экспери­
мент с двойной щелью 1802 г. был решающим эксперимен­
том в споре корпускулярной и волновой оптическими про-
352


граммами; но это заявление было признано гораздо позже,
когда разработанная Френелем волновая программа оказалась
значительно «прогрессивней» корпускулярной и стало ясно,
что ньютонианцы не могут тягаться с ее эвристической мо­
щью. Таким образом, аномалия, известная в течение десят­
ков лет, обрела почетный статус опровержения, а экспери­
мент — титул «решающего» лишь после долгого периода
неравномерного развития обеих программ, соперничавших
между собой. Броуновское движение почти сто лет находи­
лось посредине поля сражения, прежде чем стало ясно, что
программа феноменологических исследований разрушается
этим фактом и счастье войны поворачивается лицом к ато­
мистам. «Опровержение» Майкельсоном серии Бальмера иг­
норировалось целым поколением физиков до тех пор, пока
исследовательская программа Бора своим триумфом не под­
держала его.
Наверное, стоит более подробно рассмотреть примеры эк­
спериментов, «решающий» характер которых стал очевидным
только задним числом. Сначала рассмотрим знаменитый экс­
перимент Майкельсона—Морли 1887 года, который якобы
фальсифицировал теорию эфира и «привел к теории относи­
тельности», а затем — эксперименты Луммера—Припсгейма,
которые якобы фальсифицировали классическую теорию из­
лучения и «привели к квантовой теории».
223
И, наконец, об­
судим эксперимент, который многими физиками считался оп­
ровержением законов сохранения, а на деле стал блестящим
подтверждением последних.
(г}) Эксперимент Майкельсона—Морли
Майкельсон впервые придумал свой эксперимент для про­
верки противоречивших друг другу теорий Френеля и Стокса
о влиянии движения Земли на эфир
224
во время своего посе­
щения института Гельмгольца в Берлине в 1881 г. Согласно
теории Френеля, Земля движется сквозь эфир, остающийся
неподвижным, однако частично увлекаемый движением Зем­
ли; из теории Френеля следовало, что скорость эфира по от­
ношению к Земле имеет положительное значение (другими
словами, существует «эфирный ветер»). По теории Стокса,
-• ' ( 1руктура научных революций
353


Земля полностью переносит вместе с собой содержащийся
внутри нее эфир и непосредственно на поверхности Земли
скорость эфира не отличается от скорости Земли (иначе гово­
ря, относительная скорость эфира равна нулю, и значит, нет
«эфирного ветра»). Вначале Стоке считал, что две эти теории
эквивалентны по отношению к имевшимся тогда наблюдени­
ям: например, при помощи соответствующих вспомогатель­
ных гипотез обе теории объясняли аберрацию света. Но Май-
кельсон утверждал, что его эксперимент 1881 г. был решающим
в споре между этими теориями и разрешил этот спор в пользу
Стокса.
225
Скорость Земли по отношению к эфиру могла оп­
ределяться величинами намного меньшими, чем это следова­
ло из теории Френеля. Из этого Майкельсон заключил, что
«результат, предсказываемый гипотезой неподвижного эфи­
ра, не наблюдается, откуда с необходимостью следует вывод о
том, что данная гипотеза [о неподвижном эфире] ошибоч­
на».
226
Как это часто бывает, Майкельсон был эксперимента­
тором, которому пришлось выслушивать урок теоретика. Ве­
дущий физик-теоретик того времени Г. Лоренц показал, что
Майкельсон ошибочно истолковал свои наблюдения, кото­
рые «на самом деле» не противоречили гипотезе неподвижного
эфира; позднее Майкельсон назвал анализ Лоренса «весьма
поучительным».
227
Кроме того, Лоренц показал, что вычисле­
ния Майкельсона должны быть неточными; теория Френеля
предсказывала только половину тех результатов, которые были
получены в опыте американского физика. Из этого Лоренц
заключил, что эксперимент Майкельсона не опроверг теорию
Френеля и тем более не доказал справедливость теории Сток-
са. Лоренц настаивал на том, что теория Стокса противоре­
чива: она исходит из двух исключающих друг друга требова­
ний — неподвижности эфира на поверхности Земли по
отношению к последней и, вместе с тем, потенциала относи­
тельной скорости; ясно, что эти требования несовместимы.
Однако, если бы даже Майкельсон действительно опро­
верг теорию неподвижного эфира, сама программа, включа­
ющая эту теорию, оставалась бы неприкосновенной; не так
уж трудно было бы изобрести какие-то иные варианты эфир­
ной программы, которые предсказывали бы очень малые зна­
чения величины скорости «эфирного ветра». Лоренц немед-
354


ленно предложил такую гипотезу. Она была проверяемой, и
Лоренц благородно представил ее на суд эксперимента.
228
Май-
кельсон вместе с Морли приняли вызов.
Эксперимент опять показал, что относительная скорость
Земли по отношению к эфиру, по-видимому, равна нулю,
что противоречило теории Лоренца. Но к этому времени
Майкельсон стал более осторожным в интерпретации сво­
их данных; он даже допускал вероятность того, что солнеч­
ная система в целом могла бы двигаться в направлении, про­
тивоположном движению Земли; поэтому он решил повторить
эксперимент несколько раз с интервалом в три месяца, чтобы
«избежать всякой неопределенности».
229
В другой статье Май­
кельсон уже ничего не говорит о «выводах, следующих с не­
обходимостью», и «ошибочности гипотезы». Его высказыва­
ния теперь более осмотрительны: «Из предшествующих
рассуждений, как можно с некоторой определенностью су­
дить, следует, что если бы какое-либо относительное движе­
ние между Землей и светоносным эфиром имело место, его
численное значение было бы настолько малым, чтобы отверг­
нуть френелевское объяснение аберрации».
230
Это означает, что Майкельсон все же полагал теорию Фре­
неля опровергнутой (вместе с новой теорией Лоренца); но
здесь уже нет прежнего утверждения, которое он делал в 1881 г.,
что опровергнута сама «теория неподвижного эфира». (Суще­
ствование «эфирного ветра» должно было, по его мнению,
проверяться на «высоко поднятых над земной поверхностью
установках», например на вершине горы.)
231
Если теоретики, сторонники эфира, вроде лорда Кельви­
на, выражали сомнения в «экспериментальной сноровке»
Майкельсона,
232
то Лоренц подчеркивал, что, вопреки про­
стодушным притязаниям этого эксперимента, и его новый
эксперимент «также не вносит ясность в вопрос, ради кото­
рого был предпринят».
233
Теория Френеля вполне может рас­
сматриваться как интерпретативная, то есть как теория, с
помощью которой интерпретируются факты, а не как теория,
проверяемая этими фактами; поэтому, рассуждает Лоренц,
«значение эксперимента Майкельсона—Морли скорее состо­
ит в том, что он говорит об определенном изменении в проце­
дуре измерения»TM размеры тел зависят от их движения сквозь
355


эфир. Лоренц разработал этот «креативный сдвиг» в рамках
программы Френеля с большой изобретательностью и утвер­
ждал, что ему удалось устранить «противоречие между теорией
Френеля и результатом Майкельсона».
235
Но он соглашался с
тем, что «поскольку природа молекулярных сил нам еще не
вполне известна, проверить эту гипотезу невозможно»;
236
по
крайней мере за время своего существования эта гипотеза не
смогла предсказать никаких новых фактов.
237
Тем временем (в 1897 г.) Майкельсон осуществил свой
давно задуманный эксперимент по измерению скорости «эфир­
ного ветра» на вершине горы. Он ничего не обнаружил. По­
скольку ранее он полагал, что ему удалось доказать спра­
ведливость теории Стокса, согласно которой «эфирный ветер»
мог быть обнаружен на значительной высоте, теперь он был
обескуражен. Если бы теория Стокса была верна, градиент
скорости эфира должен быть очень малым. Майкельсон был
вынужден заключить, что «влияние Земли на эфир распрос­
траняется на расстояние порядка земного диаметра».
238
Такой
результат он посчитал «невероятным» и решил, что в 1887 г.
он вывел ошибочный вывод из своего эксперимента: нужно
было отвергнуть теорию Стокса и принять теорию Френеля;
теперь он готов согласиться с любой разумной вспомогатель­
ной гипотезой, чтобы «спасти» последнюю, не исключая и
гипотезы Лоренца 1892 г.
239
Теперь, по-видимому, он предпо­
читает гипотезу Лоренца—Фицджеральда о сокращении про­
дольных размеров движущегося тела; в 1904 г. его коллеги
Миллер и Морли начинают серию экспериментов с целью
обнаружения зависимости этого сокращения от того, из ка­
кого материала состоит движущееся тело.
240
В то время как большинство физиков пыталось интерпре­
тировать эксперименты Майкельсона в рамках эфирной про­
граммы, Эйнштейн независимо от Майкельсона, Фицджераль­
да и Лоренца, но под влиянием критики Э. Маха в адрес
ньютоновской механики предложил новую прогрессивную ис­
следовательскую программу.
241
Эта новая программа не толь­
ко «предсказала» и объяснила результат эксперимента Май­
кельсона—Морли, но и предсказала целый набор фактов, о
которых ранее нельзя было и помыслить, причем эти пред­
сказания получили впечатляющие подтверждения. И только
356


потом, спустя двадцать пять лет, эксперимент Майкельсона—
Морли стал рассматриваться как «величайший негативный эк­
сперимент истории науки».
242
Но сразу это произойти не мог­
ло. Эксперимент был негативным, но по отношению к чему?
Это было не ясно. Больше того, Майкельсон в 1881 г. еще
считал свой эксперимент положительным. Тогда он полагал,
что опроверг теорию Френеля, но подтвердил теорию Стокса.
И сам Майкельсон, и впоследствии Фиццжеральд и Лоренц
истолковывали результат этого эксперимента положительным
образом в рамках программы эфира.
243
Как это бывает со вся­
ким экспериментальным результатом, его негативность по от­
ношению к старой программе была установлена только позд­
нее, после многочисленных попыток ad hoc, направленных на
то, чтобы освоить этот результат в регрессирующей старой
программе, и после постепенного упрочения новой прогрес­
сивной победоносной программы, в рамках которой он пре­
вращается в положительный пример. При этом никогда не
исключается возможность того, что какая-то часть регресси­
рующей программы будет реабилитирована.
Лишь исключительно трудный и неопределенно длитель­
ный процесс может привести исследовательскую программу к
победе над ее соперницами; поэтому нужно очень осмотри­
тельно пользоваться термином «решающий эксперимент».
Даже тогда, когда очевидно, что исследовательская програм­
ма уже вытеснила свою предшественницу, это происходит не
в результате какого-либо «решающего эксперимента»; если
наступает момент, когда решающий эксперимент ставится под
сомнение, развитие новой исследовательской программы не
приостанавливается, если это не сопровождается мощным про­
грессивным импульсом старой программы.
244
Негативность —
и значимость — эксперимента Майкельсона—Морли опреде­
ляются прежде всего прогрессивным сдвигом, обеспеченным
новой исследовательской программой, в которой он нашел
мощную поддержку, и его «величие» есть только отражение
величия двух программ, вовлеченных в этот спор.
Было бы интересно провести подробный анализ того, как
судьба эфирной теории решалась в соперничестве различных
проблемных сдвигов. Но под влиянием наивного фальсифи-
кационизма наиболее интересная регрессивная фаза эфирной
357


теории после «решающего эксперимента» Майкельсона по­
просту игнорировалась большинством эйнштейнианцев. С их
точки зрения, эксперимент Майкельсона—Морли сам по себе,
без посторонней помощи оказался сокрушителем теории эфи­
ра, после чего приверженность ей должна была рассматри­
ваться лишь как свидетельство консерватизма взглядов, гра­
ничащего с обскурантизмом. С другой стороны, этот
пост-майкельсоновский период теории эфира не был крити­
чески осмыслен и антиэйнштейнианцами, по мнению кото­
рых теория эфира, несмотря ни на что, не проиграла свой
матч: все положительное, что можно найти в теории Эйн­
штейна, по существу содержится в эфирной теории Лоренца,
а победа Эйнштейна была лишь данью позитивистской моде.
В действительности же длительная серия экспериментов Май­
кельсона с 1881 по 1935 г., проведенных, чтобы подвергнуть
последовательной проверке различные варианты теории эфи­
ра, является поучительным примером регрессивного сдвига
проблем.
245
(И все же исследовательские программы спо­
собны выбираться из регрессивных провалов. Хорошо из­
вестно, что теория эфира Лоренца легко может быть усиле­
на таким образом, что в некотором нетривиальном смысле
она будет эквивалентной не-эфирной теории Эйнштейна.
246
В контексте большого «креативного сдвига» эфир может еще
вернуться.)
247
Внимательно всматриваясь в прошлое и следя за измене­
ниями оценок знаменитого эксперимента, мы можем понять,
почему в период между 1881 и 1886 г. о нем не было даже
упоминаний в литературе. Когда французский физик Потье
указал Майкельсону на его ошибку в эксперименте 1881 г.,
Майкельсон решил не сообщать в печать об этом. Причину
он объяснил в письме Рэлею в марте 1887 г.: «Я не раз пытал­
ся заинтересовать моих ученых друзей этим экспериментом,
но без успеха; я никогда не сообщал о замеченной ошибке
(мне совестно признаться в этом), потому что я был обеску­
ражен тем, насколько мало внимания привлекла эта работа, и
мне казалось, что она не заслуживала этого равнодушия».
248
Между прочим, это письмо было написано в ответ на письмо
от Рэлея, обратившего внимание Майкельсона на статью Ло­
ренца. Это письмо стало побудительным импульсом к экспе-
358


рименту 1887 г. Но и после 1887 г., и даже после 1905 г. экс ­
перимент Майкельсона—Морли все же не считался опровер­
жением существования эфира, и к тому были достаточно вес­
кие основания. Этим объясняется, почему Нобелевская премия
была вручена Майкельсону (1907 г.) не за «опровержение тео­
рии эфира», а за «создание прецизионных оптических прибо­
ров, а также за спектроскопические и метрологические изме­
рения, выполненные с их помощью»,
249
а также почему
эксперимент Майкельсона—Морли даже не был упомянут в
речи лауреата во время вручения премии. Он также хранил
молчание о том, что, хотя вначале он изобрел свой прибор,
чтобы измерить скорость света с большой точностью, затем
он был вынужден улучшить свои оптические инструменты,
чтобы иметь возможность проверки некоторых специальных
теорий эфира, а также о том, 4to «прецизионность» его экс­
перимента 1887 г. была в основном ответом на теоретическую
критику со стороны Лоренца; современная литература, как
правило, даже не упоминает об этих обстоятельствах.
250
Забывают и о том, что, даже если бы эксперимент Май­
кельсона—Морли показал существование «эфирного ветра»,
все равно программа Эйнштейна одержала бы победу. Когда
Миллер, страстный поборник классической программы эфи­
ра, сделал сенсационное заявление о том, что эксперимент
Майкельсона—Морли был проведен с небрежностью и на са­
мом деле «эфирный ветер» все же имел место, корреспондент
журнала «Science» не удержался от восторженного восклица­
ния по поводу того, что «результаты проф. Миллера ради­
кальным образом нокаутировали теорию относительнос­
ти».
251
Однако, с точки зрения Эйнштейна, даже если бы
выводы Миллера соответствовали действительности, «сле­
довало бы отбросить [только] нынешнюю форму теории от­
носительности».
252
Действительно, Синге отметил, что ре­
зультаты Миллера, даже если принимать их за чистую
монету, не противоречат теории Эйнштейна, противоречит
ей только объяснение этих результатов Миллера. Нетрудно
заменить вспомогательную теорию твердого тела, исполь­
зовавшуюся в этих результатах, на новую теорию Гарднера-
Си нге, и тогда эти результаты полностью согласуются с про­
граммой Эйнштейна.
253
359


(г2) Эксперименты Луммера—Прингсгейма
Рассмотрим другой якобы решающий эксперимент. Планк
утверждал, что эксперименты Луммера и Прингсгейма, которые
«опровергли» законы излучения Вина, Рэлея и Джинса, на рубе­
же столетия стали истоками (квантовой теории) — и даже «выз­
вали ее к жизни».
254
Но и в этом случае роль экспериментов
была гораздо сложнее и во многом соответствовала нашему
подходу. Слишком просто было бы сказать, что эксперимен­
ты Луммера—Прингсгейма положили конец классической тео­
рии, но были адекватно объяснены квантовой физикой. Преж­
де всего надо отметить, что первые варианты квантовой теории
Эйнштейна имели своим следствием закон Вина и потому были
не в меньшей степени опровергнуты экспериментами Лумме­
ра—Прингсгейма, чем классическая теория.
255
Далее, для фор­
мул Планка предлагались некоторые вполне классические
объяснения. Так, на заседании Британской ассоциации в под­
держку научного прогресса в 1913 г. работала специальная
секция по излучению, на которой, помимо прочих, присут­
ствовали Джине, Рэлей, Дж. Дж. Томпсон, Лармор, Резер-
форд, Брэгг, Пойнтинг, Лоренц, Прингсгейм и Бор. Прингс-
гейм и Рэлей были подчеркнуто найтральны по отношению к
теоретическим спекуляциям вокруг квантов, но проф. Лав
«выступал как приверженец старых концепций и утверждал,
что явления излучения можно объяснять без теории квантов.
Он критиковал экви-партициональную теорию энергии, на
которой покоится квантовая теория. Самые важные данные в
пользу квантовой теории — это согласие с экспериментами
формулы Планка для излучения черного тела. С математи­
ческой точки зрения, могут существовать и другие формулы,
столь же хорошо согласующиеся с экспериментами. Напри­
мер, формула, предложенная А. Корном, описывающая ре­
зультаты измерений в широком диапазоне, так же хорошо со­
впадает с экспериментальными данными, как и формула
Планка. Продолжая отстаивать взгляд, по которому ресурсы
обычной теории не исчерпаны, он отметил, что вычисления
Лоренца, верные для излучений в тонком слое, могут быть
распространены и на другие случаи. Согласно такому подхо­
ду, никакое простое аналитическое выражение не может ох­
ватить собой результаты всего диапазона длин волн; вполне
360


возможно, что нет никакой общей формулы, применимой ко
всем длинам волн. Поэтому формула Планка может быть все­
го лишь эмпирической формулой».
256
Пример классического объяснения приводит Кэллендэр:
«Несовпадение с экспериментом хорошо известной формулы
Вина для распределения энергии в полном излучении вполне
объяснимо, если допустить, что она выражает только внут­
реннюю энергию. Как показано лордом Рэлеем, соответству­
ющее значение давления легко получается из принципа Кар-
но. Предложенная мною формула (Phil. Mag., October, 1913)
выражает простую сумму давления и плотности энергии и
хорошо согласуется с экспериментальными данными как для
излучаемой, так и для обычной тепловой энергии. Я бы пред­
почел ее формуле Планка, помимо прочего, потому, что пос­
ледняя не может быть согласована с классической термоди­
намикой, поскольку опирается на немыслимое понятие
«кванта» или неделимой единицы действия. Соответствую­
щая физическая величина в моей теории, которую я в дру­
гой своей работе назвал молекулой тепла, не обязана быть
неделимой и находится в очень простом отношении с внут­
ренней энергией атома; этого вполне достаточно, чтобы
объяснить, почему энергия в особых случаях излучается
неделимыми порциями, величина которых всегда кратна
некоторой постоянной».
2
-
7
Подобные цитаты, если ими злоупотреблять, могут вы­
звать скуку, однако они по крайней мере убеждают в том, что
никаких быстро признаваемых решающих экспериментов нет.
Опровержение Луммера и Прингсгейма не устранило класси­
ческий подход к проблеме излучения. Мы лучше поймем си­
туацию, если обратим внимание на то, что первоначальная
нланковская формула ad hoc, которая подгоняла (и исправля­
ла) данные Луммера и Прингсгейма,
258
могла быть объяснена
прогрессивным образом лишь в новой квантовой теоретиче­
ской программе
259
; в то же время ни эта формула, ни ее «полу-
^мпирические» соперницы не могли найти объяснения в рам­
ках классической программы иначе, чем ценой регрессивного
проблемного сдвига. «Прогрессивное» развитие, кроме того,
зависело и от «креативного сдвига»: замещения статистики
Больцмана—Максвелла статистикой Бозе—Эйнштейна (это
было сделано Эйнштейном).
260
Прогрессивность нового раз-
361


вития была более чем очевидной: в версии Планка было пра­
вильно предсказано значение постоянной Больцмана—План­
ка, в версии Эйнштейна была предсказана целая серия впе­
чатляющих новых фактов.
261
Но до выдвижения новых, к
сожалению ad hoc, вспомогательных гипотез в рамках старой
программы, до развертывания новой программы и открытия
новых фактов, свидетельствующих о прогрессивном сдвиге
проблем в последней, — до всего этого объективное значение
экспериментов Луммера—Прингсгейма было весьма ограни­
ченным.
(г3) Р -распад против законов сохранения
Наконец, рассмотрим историю эксперимента, который
чуть ли не стал еще одним «величайшим негативным экспе­
риментом истории науки». Это послужит еще одной иллюст­
рацией того, как трудно в точности решить, чему учит нас
опыт, что он «доказывает» и «опровергает». Нам предстоит
внимательно проанализировать «наблюдение» Чедвиком р-рас-
пада в 1914 г. Мы увидим, что эксперимент, который вначале
рассматривался как обычная головоломка в рамках исследо­
вательской программы, затем был возведен в ранг «решающе­
го эксперимента», но потом опять низведен до обычной голо­
воломки — и все это в зависимости от целостного изменения
теоретического и эмпирического ландшафта. Эти изменения
ввели в заблуждение многих летописцев, привыкших к опре­
деленным историческим стереотипам, что и привело к иска­
жениям действительной истории.
262
Когда Чедвик открыл непрерывный спектр радиоактив­
ного р-излучения в 1914 г., никто не мог подумать, что этот
курьезный феномен имеет какое-то отношение к законам со­
хранения. В 1922 г. были предложены два остроумных объяс­
нения, соперничавших одно с другим. Оба объяснения исхо­
дили из атомной физики того времени. Одно принадлежало
Л. Мейтнер, другое К. Эллису. Согласно Л. Мейтнер, элект­
роны частью были первичными, исходящими из ядер, частью
вторичными — из электронных оболочек. По Эллису, все элек­
троны были первичными. Обе теории опирались на утончен­
ные вспомогательные гипотезы, но обе предсказывали новые
факты. Предсказанные факты противоречили друг другу, а
экспериментальные данные поддержали теорию Эллиса.
263
362


Л. Мейтнер апеллировала, «апелляционный суд» эксперимента­
торов отклонил ее иск, но отметил, что одна из вспомогатель­
ных гипотез в теории Эллиса, имеющая принципиальное значе­
ние, должна быть отвергнута.
264
Спор закончился вничью.
И никто бы не подумал, что эксперимент Чедвика поста­
вит под сомнение закон сохранения энергии, если бы Бор и
Крамере не пришли в то же самое время, когда разгорался
спор между Мейтнер и Эллисом, к идее о том, что последова­
тельная теория может быть развита лишь при условии, что
принцип сохранения энергии в единичных процессах будет
отринут. Одна из главных особенностей захватывающей тео­
рии Бора—Крамерса—Слэтера (1924 г.) заключалась в том,
что классические законы сохранения энергии и импульса ус­
тупают место статистическим законам.
265
Эта теория (или ско­
рее «программа») была сразу же «опровергнута» и ни одно
следствие ее не нашло подкрепления; она так и не была раз­
работана настолько, чтобы объяснить р-распад.
Но несмотря на столь быстрое отвержение этой програм­
мы — дело было не только в «опровержении» Комптона и
Саймона и эксперименте Боте и Гейгера, но и в возникнове­
нии мощной соперницы: программы Гейзенберга— Шредин-
гера
266
, — Бор остался при убеждении, что нестатистические
законы сохранения в конце концов должны быть отброшены
и что бета-распадная аномалия никогда не найдет надлежа­
щего объяснения, пока эти законы не будут замещены; если
бы это произошло, р-распад стал бы пониматься как решаю­
щий эксперимент, свидетельствующий против законов сохра­
нения. Гамов рассказывает, как Бор пытался применить идею
несохранения энергии при р-распаде для остроумного объяс­
нения по-видимому вечного воспроизводства энергии в звез­
дах.
267
Только Паули со своим мефистофельским стремлени­
ем бросить вызов Господу остался консерватором
268
ив 1930г.
выдвинул свою теорию нейтрино, чтобы объяснить р-распад
и вместе с тем спасти принцип сохранения энергии. О своей
идее он сообщил в шутливом письме на конференцию в Тю­
бингене, сам же предпочел остаться в Цюрихе, чтобы побо­
леть за бейсбольную команду.
269
Впервые об этой идее он пуб­
лично заявил на лекции в Пасадене (1931 г.), но не согласился
на публикацию своей лекции, ибо ощущал «неуверенность».
363


В это время (1932 г.) Бор все еще полагал, что по крайней
мере в ядерной физике можно «отказаться от самой идеи со­
хранения энергии».
270
Наконец Паули решил опубликовать
свои размышления о нейтрино, представив их на Сольвеев-
ский конгресс в 1933 г., несмотря на то что «реакция конгрес­
са, за исключением двух молодых физиков, была скептиче­
ской».
271
Но теория Паули имела некоторые методологические
преимущества. Она спасала не только принцип сохранения
энергии, но и принцип сохранения спина и статистику; она
объяснила не только спектр р-распада, но и «азотную анома­
лию».
272
По критериям Уэвелла, это «совпадение индукций»
должно быть достаточным, чтобы упрочить репутацию тео­
рии Паули. Но по нашим критериям, для этого необходимо
еще и успешное предсказание новых фактов. Теория Паули
удовлетворяла и этому критерию. У нее имелось интересное
наблюдаемое следствие: р-спектр должен иметь ясную верх­
нюю границу. В то время проблема была открыта, но Эллис и
Могг уже занимались ею,
273
и вскоре ученик Эллиса Гендер-
сон показал, что их эксперименты говорят в пользу програм­
мы Паули.
274
На Бора это не произвело впечатления. Он знал, что если
основная программа, в основу которой легло понятие стати­
стического сохранения энергии, продолжает успешно разви­
ваться, растущий пояс вспомогательных гипотез принимает
на себя соответствующие обязанности по защите от наиболее
опасных негативных данных.
И в самом деле, в эти годы большинство ведущих физи­
ков полагало, что в ядерной физике законы сохранения энер­
гии и импульса пали.
275
Причина была ясно указана Л. Мейт-
нер, признавшей свое поражение только в 1933 г.: «Все
попытки поддержать значимость закона сохранения энергии
также и для индивидуального атомного процесса основывались
на предположении еще и другого процесса в р-распаде. Но
такой процесс не был найден...»;
276
другими словами, програм­
ма, основанная на законах сохранения для атомных ядер, об­
наружила эмпирически регрессирующий проблемный сдвиг.
Имелись отдельные остроумные попытки объяснить непре­
рывность спектра р-излучения без допущения «нелегальной
364


частицы».
277
Они вызвали большой интерес,
278
но были отвер­
гнуты, поскольку не смогли обеспечить прогрессивный сдвиг.
В этот момент на сцену вышел Ферми. В 1933-1934 гг. он
переинтерпретировал проблему р-излучения в рамках иссле­
довательской программы новой квантовой теории. Тем самым
он положил начало малой новой исследовательской програм­
ме нейтрино (которая позднее переросла в программу слабых
взаимодействий). Он вычислил несколько первых приближен­
ных моделей.
279
Хотя его теория не предсказала каких-либо
новых фактов, он дал понять, что дело только за дальнейши­
ми разработками.
Прошло два года, а обещание Ферми все еще не было
выполнено. Однако новая программа квантовой физики раз­
вивалась быстро, по крайней мере в той ее части, в какой она
касалась не-ядерных явлений. Бор стал убеждаться в том, что
некоторые исходные идеи программы Бора—Крамерса—Слэ-
тера теперь были прочно связаны с новой квантовой про­
граммой и что последняя разрешила внутренние теоретиче­
ские проблемы старой квантовой программы, не затрагивая
при этом законов сохранения. Поэтому Бор сочувственно сле­
дил за работами Ферми и в 1936 г., т. е . несколько нарушая
обычную последовательность событий, оказал им, по нашим
критериям слегка преждевременно, публичную поддержку.
В 1936 г. Шенкланд придумал новый способ проверки со­
перничающих теорий рассеяния фотона. Его результаты, ка­
залось, поддержали уже списанную за негодностью теорию
Бора— Крамерса—Слэтера и подорвали доверие к эксперимен­
там, которые более десятилетия назад опровергали ее.
280
Ста­
тья Шенкланда произвела сенсацию. Те физики, которые
питали неприязнь к новым путям исследования, сразу были
готовы приветствовать эксперименты Шенкланда. Например,
Дирак немедленно выразил удовлетворение по поводу воз­
вращения «опровергнутой» программы Бора—Крамерса—Слэ­
тера и написал очень острую статью против «так называемой
квантовой электродинамики», в которой требовал «глубоких
перемен в современных теоретических идеях, включая отказ
от законов сохранения, чтобы получить удовлетворительную
релятивистскую квантовую механику».
281
Кроме того, в этой
статье Дирак утверждал, что р-распад вполне может стать од-
365


ним из решающих доказательств, свидетельствующих против
законов сохранения, и высмеивал «новую ненаблюдаемую
частицу, нейтрино, которую некоторые исследователи посту­
лировали, чтобы формально удержать принцип сохранения
энергии, предполагая, что именно эта ненаблюдаемая части­
ца ответственна за нарушение энергетического равновесия».
282
Впоследствии в дискуссию вступил Пайерлс. Он утверждал,
что эксперимент Шенкланда может стать опровержением даже
статистического принципа сохранения энергии. И добавлял:
«Это, по-видимому, также хорошо, поскольку прежнюю кон­
цепцию сохранения приходится отвергнуть».
283
В Копенгагенском институте Бора эксперименты Шенк­
ланда были немедленно воспроизведены и признаны негод­
ными. Якобсен, коллега Бора, сообщил об этом в письме в
«Nature». Результаты Якобсена сопровождались заметкой са­
мого Бора, который твердо выступил против бунтарей и в за­
щиту новой квантовой механики Гейзенберга. В частности,
он защищал идею нейтрино от Дирака: «Нужно заметить, что
основания для серьезных сомнений в строгой справедливости
законов сохранения при испускании р-лучей атомным ядром
сейчас в основном устранены благодаря многообещающему со­
гласию между быстро увеличивающимися экспериментальны­
ми данными по явлениям р-излучения и следствиями нейт­
ринной гипотезы Паули, столь блестяще развитой в теории
Ферми».
284
Теория Ферми в ее первом варианте не имела заметного
эмпирического успеха. Более того, имевшиеся тогда данные,
особенно относящиеся к случаю RaE, вокруг которого кон­
центрировались исследования р-излучения, резко противоре­
чили теории Ферми 1933-1934 гг. Он хотел разобраться с этой
проблемой во второй части своей статьи, которая, однако, не
была опубликована. Даже если видеть в теории Ферми пер­
вый вариант способной к дальнейшему развитию программы,
до 1936 г. невозможно обнаружить какие-либо заслуживаю­
щие внимания признаки прогрессивного сдвига.
285
Но Бор
хотел своим авторитетом поддержать отважную попытку Фер­
ми применить новую большую программу Гейзенберга к атом­
ным ядрам; а поскольку эксперимент Шенкланда и атаки Ди­
рака и Пайерлса поставили р-распад в фокус критики этой
366


новой программы, он не скупился на похвалы нейтринной
программы Ферми, которая обещала заполнить ощутимую
брешь. Без сомнения, последующее развитие нейтринной про­
граммы спасло Бора от драматического унижения: програм­
мы, основывающиеся на принципах сохранения, прогресси­
ровали, тогда как в соперничающем лагере не было никакого
прогресса.
2Х6
Мораль сей истории опять-таки заключается в том, что
статус «решающего» эксперимента зависит от характера тео­
ретической конкуренции, в которую он вовлечен. Интерпре­
тация и оценка эксперимента зависят от того, терпит ли ис­
следовательская программа неудачу в соперничестве или же
Фортуна поворачивается к ней лицом.
Научный фольклор нашего времени, однако, перенасыщен тео­
риями скороспелой рациональности. Рассказанная мной исто­
рия фальсифицирована в большинстве описаний и реконст­
руирована на основании ошибочных теорий рациональности.
Такими фальсификациями полны даже лучшие популярные
изложения. Я приведу только два примера.
В одной статье мы читаем о р-распаде следующее: «Когда
эта ситуация возникла впервые, альтернативы выглядели мрач­
но. Физики были поставлены перед выбором: либо согласиться
с крахом закона сохранения энергии, либо поверить в суще­
ствование новой и невиданной частицы. Эта частица, испус­
каемая вместе с протоном и электроном при распаде нейтро­
на, могла спасти устои физики, поскольку предполагалось,
что именно она отвечает за энергетическое равновесие. Это
было в начале 30-х гг., когда введение новой частицы еще не
было столь обычным, как сегодня. Тем не менее, лишь слегка
поколебавшись, физики выбрали вторую возможность».
287
На
самом же деле и выбор был вовсе не из двух возможностей, и
«колебания» были совсем не легкими.
В хорошо известном учебнике по философии физики мы
узнаем, что (1) «закону (или принципу) сохранения энергии
был брошен серьезный вызов экспериментами по р-распаду,
результаты которых были неоспоримы»; (2) «тем не менее за­
кон не был отброшен и было допущено существование новых
частиц (нейтрино), чтобы привести этот закон в соответствие
с экспериментальными данными»; (3) «основанием для этого
367


допущения было то, что отрицание закона сохранения лиши­
ло бы значительную часть нашего физического знания его
систематической связности».
288289
Все три пункта — ошибочны. Первый ошибочен, ибо ни­
какой закон не может быть поставлен под сомнение из-за
одного только эксперимента. Второй — ибо новые научные
гипотезы нужны не для того только, чтобы заделывать тре­
щины между данными и теорией, но для того, чтобы предска­
зывать новые факты. Третий ошибочен потому, что все было
наоборот: тогда казалось, что только отрицание закона сохра­
нения спасло бы «систематическую связность» нашего физи­
ческого знания.
(г4) Заключение. Требование непрерывного роста
Нет ничего такого, что можно было бы назвать решающи­
ми экспериментами, по крайней мере если понимать под ними
такие эксперименты, которые способны немедленно опроки­
дывать исследовательскую программу. На самом деле, когда
одна исследовательская программа терпит поражение и ее вы­
тесняет другая, можно — внимательно вглядевшись в прошлое —
назвать эксперимент решающим, если удается увидеть в нем
эффектный подтверждающий пример в пользу победившей
программы и очевидное доказательство провала той програм­
мы, которая уже побеждена (придав этому тот смысл, что дан­
ный пример никогда не мог быть «прогрессивно объяснен»
или просто «объяснен» в рамках побежденной программы).
Но ученые, конечно, не всегда правильно оценивают эврис­
тические ситуации. Сгоряча ученый может утверждать, что
его эксперимент разгромил программу, а часть научного со­
общества — тоже сгоряча — может согласиться с его утверж­
дением. Но если ученый из «побежденного» лагеря несколько
лет спустя предлагает научное объяснение якобы «решающе­
го эксперимента» в рамках якобы разгромленной программы
(или в соответствии с ней), почетный титул может быть снят
и «решающий эксперимент» может превратиться из пораже­
ния программы в ее новую победу.
Примеров сколько угодно. В XVIII веке проводилось мно­
жество экспериментов, которые, как свидетельствуют данные
368


историко-социологического анализа, воспринимались очень
многими как «решающие» свидетельства против галилеевско-
го закона свободного падения и ньютоновской теории тяго­
тения. В XIX столетии было несколько «решающих» экспери­
ментов, основанных на измерениях скорости света, которые
«опровергали» корпускулярную теорию и затем оказались оши­
бочными в свете теории относительности. Эти «решающие»
эксперименты были потом вычеркнуты из джастификацио-
нистских учебников как примеры постыдной близорукости
или претенциозной зависти. (Недавно они снова появились в
некоторых новых учебниках, на этот раз с тем, чтобы иллюс­
трировать неизбежную иррациональность научных стилей.) Од­
нако в тех случаях, когда мнимые «решающие эксперименты»
производились на самом деле гораздо позднее того, как были
разгромлены программы, историки обвиняли тех, кто сопро­
тивлялся им, в глупости, подозрительности или недопусти­
мом подхалимстве по отношению к тем, кому эти программы
были обязаны своим рождением. (Вошедшие ныне в моду «со­
циологи познания» — или «психологи познания» — хотели
бы объяснить подобные положения исключительно в соци­
альных или психологических терминах, тогда как они, как
правило, объясняются принципами рациональности. Типич­
ный пример — объяснение оппозиции Эйнштейна к принци­
пу дополнительности Бора тем, что «в 1926 г. Эйнштейну было
сорок семь лет. Этот возраст может быть расцветом жизни,
но не для физика».)
290
Учитывая сказанное ранее, идея скороспелой рациональ­
ности выглядит утопической. Но эта идея является отличи­
тельным признаком большинства направлений в эпистемо­
логии. Джастификационистам хотелось бы, чтобы научные
теории были доказательно обоснованы еще прежде, чем они
публикуются; пробабилисты возлагают надежды на некий ме­
ханизм, который мог бы, основываясь на опытных данных,
немедленно определить ценность (степень подтверждения) те­
ории; наивные фальсификационисты верили, что по крайней
мере элиминация теории есть мгновенный результат выне­
сенного экспериментом приговора.
291
Я, надеюсь, показал, что
асе эти теории скороспелой рациональности — и мгновенного
обучения — ложны . В этой главе на примерах показано, что
-
4
Структура научных революций
369


рациональность работает гораздо медленнее, чем принято ду­
мать, и к тому же может заблуждаться. Сова Минервы выле­
тает лишь в полночь. Надеюсь также, что мне удалось пока­
зать следующее: непрерывность в науке, упорство в борьбе за
выживание некоторых теорий, оправданность некоторого дог­
матизма — все это можно объяснить только в том случае, если
наука понимается как поле борьбы исследовательских про­
грамм, а не отдельных теорий. Немного можно понять в раз­
витии науки, если держать за образец научного знания ка­
кую-либо изолированную теорию вроде «Все лебеди белые»,
которая живет сама по себе, не относясь к какой-либо боль­
шой исследовательской программе. Мой подход предполагает
новый критерий демаркации между «зрелой наукой», состоящей
из исследовательских программ, и «незрелой наукой», работаю­
щей по затасканному образцу проб и ошибок}
92
Например, мы
имеем гипотезу, затем получаем ее опровержение и спасаем
ее с помощью вспомогательной гипотезы, не являющейся ad
hoc, в том смысле, о котором шла речь выше. Она может пред­
сказывать новые факты, часть которых могут даже получить
подкрепление.
293
Такой «прогресс» может быть достигнут и
при помощи лоскутной, произвольной серии разрозненных
теорий. Для хорошего ученого такой суррогат прогресса не
является удовлетворительным; может быть, он даже отверг­
нет его как не являющийся научным в подлинном смысле.
Он назовет такие вспомогательные гипотезы просто «формаль­
ными», «произвольными», «эмпирическими», «полуэмпири­
ческими» или даже «ad hoc».
294
Зрелая наука состоит из исследовательских программ, ко­
торыми предсказываются не только ранее неизвестные факты,
но, что особенно важно, предвосхищаются также новые вспо­
могательные теории; зрелая наука в отличие от скучной после­
довательности проб и ошибок обладает «эвристической силой».
Вспомним, что положительная эвристика мощной програм­
мы с самого начала задает общую схему предохранительного
пояса: эта эвристическая сила порождает автономию теоре­
тической науки.
В этом требовании непрерывного роста заключена моя ра­
циональная реконструкция широко распространенного тре­
бования «единства» или «красоты» науки. Оно позволяет уви-
370


деть слабость двух — на первый взгляд весьма различных —
видов теоретической работы. Во-первых, слабость программ,
которые, подобно марксизму или фрейдизму, конечно, явля­
ются «едиными», предлагают грандиозный план, по которому
определенного типа вспомогательные теории изобретаются для
того, чтобы поглощать аномалии, но которые в действитель­
ности всегда изобретают свои вспомогательные теории во­
след одним фактам, не предвидя в то же время других. (Какие
новые факты предсказал марксизм, скажем, начиная с 1917 г.?)
Во-вторых, она бьет по приглаженным, не требующим во­
ображения скучным сериям «эмпирических» подгонок, ко­
торые так часто встречаются, например, в современной со­
циальной психологии. Такого рода подгонки способны с
помощью так называемой статистической техники сделать воз­
можными некоторые «новые» предсказания и даже наволхво-
вать несколько неожиданных крупиц истины. Но в таком тео­
ретизировании нет никакой объединяющей идеи, никакой
эвристической силы, никакой непрерывности. Из них нельзя
составить исследовательскую программу, и в целом они бес­
полезны.
295
"
296
Мое понимание научной рациональности, хотя и осно­
ванное на концепции Поппера, все же отходит от некоторых
его общих идей. До известной степени я присоединяюсь как
к конвенционалистской позиции Леруа в отношении теорий,
так и к конвенционализму Поппера по отношению к базис­
ным предложениям. С этой точки зрения, ученые (и, как я
показал, математики
297
) поступают совсем не иррационально,
когда пытаются не замечать контрпримеры, или, как они пред­
почитают их называть, «непокорные» или «необъяснимые»
примеры, и рассматривают проблемы в той последовательно­
сти, какую диктует положительная эвристика их программы,
разрабатывают и применяют свои теории, не считаясь ни с
чем.
298
Вопреки фальсификационистской морали Поппера,
ученые нередко и вполне рационально утверждают, что «экс­
периментальные результаты ненадежны или что расхождения,
которые, мол, существуют между данной теорией и экспери­
ментальными результатами, лежат на поверхности явлений и
исчезнут при дальнейшем развитии нашего познания».
299
И
поступая так, они могут вовсе не идти «вразрез с той крити-
24*
371


ческой установкой, которая... должна характеризовать учено­
го».
300
Разумеется, Поппер прав, подчеркивая, что «догмати­
ческая позиция верности однажды принятой теории до пос­
ледней возможности имеет важное значение. Без нее мы
никогда не смогли бы разобраться в содержании теории —
мы отказались бы от нее прежде, чем обнаружили всю ее силу;
и как следствие ни одна теория не могла бы сыграть свою
роль упорядочения мира, подготовки нас к будущим событи­
ям или привлечения нашего внимания к вещам, которые мы
иначе никогда не имели бы возможность наблюдать».
301
Та­
ким образом, «догматизм» «нормальной науки» не мешает ро­
сту, если он сочетается с попперианским по духу различени­
ем хорошей, прогрессивной нормальной науки, и плохой,
регрессивной нормальной науки; а также если мы принимаем
обязательство элиминировать — при определенных объектив­
ных условиях — некоторые исследовательские программы.
Догматическая установка науки, которой объясняются ее
стабильные периоды, взята Куном как главная особенность
«нормальной науки».
302
Концептуальный каркас, в рамках ко­
торого Кун пытается объяснить непрерывность научного раз­
вития, заимствован из социальной психологии; я же предпо­
читаю нормативный подход к эпистемологии. Я смотрю на
непрерывность науки сквозь «попперовские очки». Поэтому
там, где Кун видит «парадигмы», я вижу еще и рациональные
«исследовательские программы».


IV
ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ ПРОГРАММА ПОППЕРА
ПРОТИВ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОЙ ПРОГРАММЫ КУНА
Теперь кратко подведем итоги спора Куна с Поппером.
Мы показали, что Кун прав в своих возражениях против
наивного фальсификационизма, а также когда он подчерки­
вает непрерывность научного развития, упорство в борьбе за
выживание некоторых научных теорий. Но Кун неправ, по­
лагая, что, развенчивая наивный фальсификационизм, он тем
самым опрокидывает все виды фальсификационизма. Кун
выступает против всей исследовательской программы Поппе-
ра, он исключает всякую возможность рациональной рекон­
струкции роста науки. Кратко сопоставляя взгляды Юма,
Карнапа и Поппера, Уоткинс замечает, что, по Юму, рост
науки индуктивен и иррационален, по Карнапу, — индукти­
вен и рационален, по Попперу, — неиндуктивен и рациона­
лен.
303
Это сопоставление можно продолжить: по Куну, рост
науки неиндуктивен и иррационален. С точки зрения Куна, не
может быть никакой логики открытия — существует только
психология открытия.
304
Например, по Куну, наука всегда изо­
билует аномалиями, противоречиями, но в «нормальные» пе­
риоды господствующая парадигма задает образец роста, ко­
торый может быть отброшен в период «кризиса». «Кризис» —
психологическое понятие, здесь оно обозначает нечто вроде
паники, которой заражаются массы ученых. Затем появляет­
ся новая «парадигма», несоизмеримая со своей предшествен­
ницей. Для их сравнения нет рациональных критериев. Каж-
373


лая парадигма имеет свои собственные критерии. Этот кри­
зис уничтожает не только старые теории и правила, но также
и критерии, по которым мы доверяли им. Новая парадигма
приносит совершенно новое понимание рациональности. Нет
никаких сверх-парадигматических критериев. Изменение в
науке — лишь следствие того, что ученые примыкают к дви­
жению, имеющему шансы на успех. Следовательно, с пози­
ции Куна, научная революция иррациональна и ее нужно рас­
сматривать специалистам по психологии толпы.
Сведение философии науки на психологию науки — не
изобретение Куна. Еще раньше волна психологизма пошла
вслед за провалом джастификационизма. Многие видели в
джастификационизме единственно возможную форму рацио­
нализма: конец джастификационизма означал, казалось, ко­
нец рациональности вообще. Крушение тезиса о том, что на­
учные теории могут быть доказательно обоснованы, что прогресс
науки имеет кумулятивный характер, вызывало панику среди
сторонников джастификационизма. Если «открыть — значит
доказать», но доказать ничего нельзя, то и открыть ничего
нельзя, а можно только претендовать на открытие. Поэтому
разочарованные джастификационисты, точнее, экс-джастифи-
кационисты, решили, что разработка критериев рациональ­
ности — безнадежное дело и все, что остается, — это изучать
и описывать Научный Разум в том виде, как он проявляет
себя в деятельности известных ученых.
После крушения ньютоновской физики Поппер разрабо­
тал новые, не джастификационистские критерии. Кое-кто из
тех философов, на которых произвело столь сильное впечат­
ление падение джастификационистской рациональности, те­
перь стали прислушиваться, часто из третьих уст, к необыч­
ным лозунгам, выдвинутым наивным фальсификационизмом.
Найдя их несостоятельными, они приняли неудачу наивного
фальсификационизма за конец всякой рациональности. Раз­
работка рациональных критериев опять предстала как безна­
дежное предприятие; опять-таки раздались призывы ограни­
читься изучением Научного Разума.
305
Критическая философия
должна была уступить место тому, что Полани назвал «пост­
критической» философией. Но в исследовательской програм­
ме Куна была новая идея: изучать следует не мышление от-
374


дельного ученого, а мышление Научного Сообщества. Психо­
логия индивидуума сменяется социальной психологией; под­
ражание великим ученым — подчинением коллективной муд­
рости сообщества.
Но Кун просмотрел утонченный фальсификационизм Поп-
пера и ту исследовательскую программу, начало которой было
им положено. Поппер заменил центральную проблему клас­
сического рационализма, старую проблему поиска оснований,
новой проблемой погрешимо-критического развития и присту­
пил к разработке объективных критериев этого развития. Здесь
я пытался продвинуть его программу еще дальше. Я думаю, что
тот небольшой шаг вперед, который удалось сделать, достаточен
хотя бы для того, чтобы отбить критические выпады Куна.
306
Реконструкция научного прогресса как размножения со­
перничающих исследовательских программ, прогрессивных и
регрессивных сдвигов проблем, создает картину научной дея­
тельности, во многом отличную от той, какая предстает перед
нами, если развитие науки изображается как чередование сме­
лых теорий и их драматических опровержений. В главных чер­
тах эта реконструкция опирается на идеи Поппера, в особен­
ности на «запрет» конвенционалистских, т. е . уменьшающих
эмпирическое содержание, уловок. Главное отличие этой
реконструкции от первоначального замысла Поппера состоит, я
полагаю, в том, что в моей концепции критика не убивает — и
не должна убивать — так быстро, как это представлялось Поп-
перу. Чисто негативная, разрушительная критика, наподобие
«опровержения» или доказательства противоречивости, не ус­
траняет программу. Критика программы является длительным,
часто удручающе длительным процессом, а к зарождающимся
программам следует относиться снисходительноTM Конечно,
можно ограничиться указанием на вырождение исследователь­
ской программы, но только конструктивная критика с помо­
щью соперничающих программ приводит к реальному успе­
ху; что же касается поражающих воображение результатов, то
они становятся видны только после рациональной реконст­
рукции всего процесса.
Нельзя отрицать, что Куну удалось показать, как психо­
логия науки способна раскрывать важные и, прямо скажем,
грустные истины. Но психология науки не может рассчиты-
375


вать на свою автономию. Рост науки, каким он предстает в
рациональной реконструкции, имеет место, по существу, в мире
идей, в платоновском или попперовском «третьем мире», в
мире знания, ясность и чистота которого не зависят от по­
знающего субъекта.
308
Исследовательская программа Поппера направлена на опи­
сание этого объективного роста науки.
309
Исследовательская
программа Куна, по-видимому, стремится к описанию измене­
ния в («нормальном») научном мышлении (будь то мышление
индивида или целого сообщества).
310
Но зеркальное отраже­
ние третьего мира в мышлении индивидуального ученого —
пусть даже «нормального» — обычно является карикатурой
оригинала; если описывать эту карикатуру, не соотнося ее с
оригиналом из третьего мира, можно получить карикатуру на
карикатуру. Нельзя понять историю науки, не учитывая взаи­
модействия этих трех миров.


ПРИЛОЖЕНИЕ:
ПОППЕР, ФАЛЬСИФИКАЦИОНИЗМ
И «ТЕЗИС ДЮГЕМА-КУАЙНА»
Поппер начинал как догматический фальсификационист
в 20-х гг., но скоро осознал несостоятельность этой позиции
и воздерживался от публикаций, пока не придумал методоло­
гический фалъсификационизм. Это была совершенно новая идея
в философии науки, и выдвинута она была именно Поппе-
ром, который предложил ее как решение проблем, с которы­
ми не мог совладать догматический фальсификационизм. В
самом деле, центральной проблемой философии Поппера яв­
ляется противоречие между положениями о том, что наука
является критической и в то же время подверженной ошиб­
кам. Хотя Поппер предлагал и последовательную формули­
ровку, и критику догматического фальсификационизма, он
так и не сделал четкого разграничения между наивным и утон­
ченным фальсификационизмом.
В одной из своих прежних статей
311
я предложил разли­
чать три периода в деятельности Поппера: Поппер^ Поппер,
и Поппер2. Поппер0 — догматический фальсификационист,
не опубликовавший ни слова: он был выдуман и «раскрити­
кован» сначала Айером, а затем и другими.
312
В этой статье я
надеюсь окончательно прогнать этот призрак. Поппер, — наив­
ный фальсификационист, Поппер2 — утонченный фальсифи­
кационист. Реальный Поппер развивался от догматического к
наивному методологическому фальсификационизму в 20-х гг ., он
пришел к «правилам принятия» утонченного фальсификацио­
низма в 50-х гг. Этот переход был отмечен тем, что к первона­
чальному требованию проверяемости было добавлено требо-
377


вание «независимой проверяемости»,
313
а затем и третье тре­
бование о том, чтобы некоторые из независимых проверок
приводили к подкреплениям.
314
Но реальный Поппер никог­
да не отказывался от своих первоначальных (наивных) пра­
вил фальсификации. Вплоть до настоящего времени он тре­
бует, чтобы были «заранее установлены критерии опровержения:
следует договориться относительно того, какие наблюдаемые
ситуации, если не будут действительно наблюдаться, означа­
ют, что теория опровергнута».
315
Он и сейчас трактует «фаль­
сификацию» как исход дуэли между теорией и наблюдением
без необходимого участия другой, лучшей теории. Реальный
Поппер никогда не объяснял в деталях процедуру апелляции,
по результату которой могут быть устранены некоторые «при­
нятые базисные предложения». Таким образом, реальный Поп­
пер — это Поппер, с некоторыми элементами Поппера2.
Идея демаркации между прогрессивными и регрессивны­
ми сдвигами проблем, как она обсуждалась в этой статье, ос­
нована на концепции Поппера; по сути, эта демаркация по­
чти тождественна его известному критерию демаркации между
наукой и метафизикой.
316
Поппер первоначально имел в виду только теоретический
аспект проблемных сдвигов, что нашло выражение в гл. 20
[153] и дальнейшую разработку в [157].
317
Впоследствии он
добавил к этому обсуждение эмпирического аспекта ([160]).
318
Однако запрет, наложенный Поппером на «конвенционалист-
ские уловки», в одних отношениях слишком строг, в других —
слишком слаб. Он слишком строг, поскольку, согласно Поп-
перу, новый вариант прогрессивной программы никогда не
принимает уменьшающую эмпирическое содержание уловку,
специально для поглощения аномалии; в таком варианте не-
возможны констатации вроде следующей: «Все тела подчиня­
ются законам Ньютона, за исключением семнадцати аномаль­
ных случаев». Но так как необъясненных аномалий всегда
сколько угодно, я допускаю такие формулировки: объяснение
есть шаг вперед (т. е . является «научным»), если по крайней
мере оно объясняет некоторые прежние аномалии, которые
не получили «научного» объяснения ранее. Если аномалии
считаются подлинными (хотя и не обязательно неотложны­
ми) проблемами, не так уж важно, придаем ли мы им драма-
378


тическии смысл «опровержений» или снижаем его до уровня
«исключений»; в таком случае различие чисто лингвистиче­
ское. Такой уровень терпимости к ухищрениям ad hoc позво­
ляет продвигаться вперед даже на противоречивых основани­
ях. Проблемные сдвиги могут быть прогрессивными, несмотря
на противоречия.
319
Однако запрет, налагаемый Поппером на
уловки, уменьшающие эмпирическое содержание, также слиш­
ком слаб: с его помощью нельзя, например, разрешить «пара­
докс присоединения» или исключить ухищрения ad hoc3. От
них можно избавиться, только потребовав, чтобы вспомога­
тельные гипотезы формировались в соответствии с положи­
тельной эвристикой подлинной исследовательской программы.
Это новое требование подводит нас к проблеме непрерывнос­
ти в науке.
Эта проблема была поднята Поппером и его последовате­
лями. Когда я предложил свою теорию роста, основанную на
идее соревнующихся исследовательских программ, я опять-
таки следовал попперовской традиции, которую пытался улуч­
шить. Сам Поппер еще в своей «Логике открытия» 1934 г.
подчеркивал эвристическое значение «влиятельной метафи­
зики»,
320
за что некоторые члены Венского кружка называли
его защитником вредной философии.
321
Когда его интерес к
роли метафизики ожил в 50-х гг., он написал очень интерес­
ный «Метафизический эпилог» к своему послесловию «Два­
дцать лет спустя» к «Логике научного исследования» (в гран­
ках с 1957 г.).
322
Но Поппер связывал упорство в борьбе за
выживание теории не с методологической неопровержимостью,
а скорее с формальной неопровержимостью. Под «метафизи­
кой» он имел в виду формально определяемые предложения с
кванторами «все» или «некоторые» либо чисто экзистенци­
альные предложения. Ни одно базисное предложение не мог­
ло противоречить им из-за их логической формы. Например,
высказывание «Для всех металлов существует растворитель» в
этом смысле было бы «метафизическим», тогда как теория
Ньютона, взятая сама по себе, таковой не была бы.
323
В 50-х гг.
Поппер также поднял проблему, как критиковать метафизи­
ческие теории, и предложил ее решение.
324
Агасси и Уоткинс
опубликовали несколько интересных статей о роли такой «ме­
тафизики» в науке, в которых связывали ее с непрерывнос-
379


тью научного прогресса.
325
Мой анализ отличается от них тем,
что, во-первых, я иду гораздо дальше в стирании различий
между «наукой» и «метафизикой», в смысле, который придан
этим терминам Поппером; я даже воздерживаюсь от употреб­
ления термина «метафизический». Я говорю только о науч­
ных исследовательских программах, твердое ядро которых
выступает как неопровержимое, но не обязательно по фор­
мальным, а, возможно, и по методологическим причинам, не
имеющим отношения к логической форме. Во-вторых, резко
отделяя дескриптивную проблему историко-психологической
роли метафизики от нормативной проблемы различения про­
грессивных и регрессивных исследовательских программ, я
пытаюсь продвинуть решение последней гораздо дальше, чем
это сделано ими.
В заключение я хотел бы рассмотреть «тезис Дюгема—Куай-
на» и его отношение к фальсификационизму.
Согласно этому тезису, при достаточном воображении
любая теория (состоит ли она из отдельного высказывания
либо представляет собой конъюнкцию из многих) всегда мо­
жет быть спасена от «опровержения», если произвести соот­
ветствующую подгонку, манипулируя фоновым (background)
знанием, с которым связана эта теория. По словам Куайна,
«любое предложение может сохранить свою истинность, если
пойти на решительную переделку той системы, в которой это
предложение фигурирует... И наоборот, по той же причине
ни одно предложение не обладает иммунитетом от его воз­
можной переоценки».
326
Куайн идет дальше и дает понять,
что под «системой» здесь можно подразумевать всю «целост­
ность науки». «С упрямством опыта можно совладать, при­
бегнув к какой-либо из многих возможных переоценок како­
го-либо из фрагментов целостной системы, [не исключая
возможной переоценки самого упрямого опыта]».
327
Этот тезис допускает двойственную интерпретацию. Сла­
бая интерпретация выражает только ту мысль, что невозмож­
но прямое попадание эксперимента в узко определенную тео­
ретическую мишень, и, кроме того, возможно сколько угодно
большое разнообразие путей, по которым развивается наука.
Это бьет лишь по догматическому, но не по методологичес-
380


Киму фальсификационизму, отрицается только возможность
опровержения какого-либо изолированного фрагмента теоре­
тической системы.
При сильной интерпретации тезис Дюгема— Куайна исклю­
чает какое бы то ни было правило рационального выбора из
теоретических альтернатив; в этом смысле он противоречит
всем видам методологического фальсификационизма. Это раз­
личие не было ясно проведено, хотя оно имеет жизненное
значение для методологии. Дюгем, по-видимому, придержи­
вался только слабой интерпретации: в теоретическом выборе
он видел действие человеческой «проницательности»; правиль­
ный выбор всегда нужен для того, чтобы приблизиться к «ес­
тественному порядку вещей».
328
Со своей стороны, Куайн, про­
должая традиции американского прагматизма Джемса и
Льюиса, по-видимому, придерживается позиции, близкой к
сильной интерпретации.
329
Рассмотрим подробнее слабую интерпретацию тезиса Дю­
гема—Куайна. Пусть некоторое «предложение наблюдения»
О выражает «упрямый опыт», противоречащий конъюнкции
теоретических (и «наблюдательных») предложений h,, h2, ...,
hn, J,, J2..., Jn где И., — теория, a J{ — соответствующее гранич­
ное условие. Если запустить «дедуктивный механизм», можно
сказать, что из указанной конъюнкции логически следует О;
однако наблюдается О,, из чего следует не-О . Допустим к тому
же, что все посылки независимы и все равно необходимы для
вывода О.
В таком случае можно восстановить непротиворечивость,
изменяя любое из предложений, встроенных в наш «дедуктив­
ный механизм». Например, пусть h, — предложение «Всегда,
когда к нити подвешивается груз, превышающий предел рас­
тяжимости этой нити, она разрывается»; h2 —- «Вес, равный
пределу растяжимости данной нити — 1 ф.»; h3 — «Вес груза,
подвешенного к этой нити, = 2 ф.». Наконец, пусть О— пред­
ложение «Стальная гиря в 2 ф. подвешена на нити там-то и
тогда-то, и при этом нить не разорвалась». Возникающее про­
тиворечие можно разрешить разными способами.
Приведем несколько примеров. (1) Мы отвергаем h,, вы­
ражение «подвешивается груз» заменяем выражением «при­
кладывается сила»; вводим новое граничное условие: на по-
381


толке лаборатории, где производится испытание, прикреплен
скрытый от непосредственного наблюдения магнит (или ка­
кой-нибудь другой источник, возможно, даже неизвестной нам
силы). (2) Мы отвергаем h2; предполагается, что поскольку
предел растяжимости нити зависит от ее влажности, а данная
нить увлажнена, то предел ее растяжимости = 2 ф. (3) Мы
отвергаем h3; подвешенная гирька в действительности весит
только один фунт, но ее взвесили на испорченных весах. (4)
Мы отвергаем О; хотя в этом предложении зафиксирован факт,
разрыва на самом деле не было; дело в том, что данный факт
зафиксирован профессором, известным своими буржуазно-
либеральными взглядами, а его ассистенты, исповедующие
революционную идеологию, привыкли истолковывать все, что
скажет этот профессор, «с точностью до наоборот»; если факт
подтверждается, они видят, что он опровергается. (5) Мы от­
вергаем h3; данная нить — не просто нить, а «супернить», а
«супернити» вообще не рвутся.
330
Можно продолжать до бес­
конечности. Пока хватает воображения, действительно мож­
но заменить любую из посылок, встроенных в «дедуктивный
механизм», внося изменения в различно удаленные от этого
«дедуктивного механизма» части нашего знания и, таким об­
разом, восстанавливая непротиворечивость.
Можно ли из этого вполне банального наблюдения выве­
сти общую формулу «всякая проверка бросает вызов всей це­
лостности нашего знания»?К почему бы и нет? Сопротивле­
ние этой «холистской догме относительно «глобального»
характера всех проверок»
331
со стороны некоторых фальси-
фикационистов вызвано просто семантическим смешени­
ем двух различных понятий «проверки» (или «вызова») уп­
рямого экспериментального результата, имеющего место в
нашем знании.
Попперовская интерпретация «проверки» (или «вызова») со­
стоит в том, что данный результат О противоречит («бросает
вызов») конечной хорошо определенной конъюнкции посы­
лок Т: О&Т не может быть истинной. Но с этим не будет
спорить ни один сторонник тезиса Дюгема—Куайна.
Куайновская интерпретация «проверки» (или «вызова») со­
стоит в том, что замещение О&Т может быть вызвано некото­
рым изменением и вне О и Т. Следствие из О&Т может про-
382


тиворечить некоторому положению Н из какой-либо удален­
ной части нашего знания. Однако никакой попнерианец не
станет этого отрицать.
Смешение этих двух понятий проверки приводит к неко­
торым недоразумениям и логическим промахам. Кое-кто, ин­
туитивно ощущая, что рассуждения по правилу modus tollens,
исходящие из опровержения, могут относиться к весьма не­
явным посылкам из целостности нашего знания, отсюда оши­
бочно заключает, что ограничение ceteris paribus — это по­
сылка, конъюнктивно соединенная с вполне очевидными
посылками. Но «удар» может наноситься не рассуждением по
modus tollens, а быть следствием последовательного замеще­
ния исходного «дедуктивного механизма».
332
Таким образом, «слабый тезис Куайна» тривиальным рас­
суждением удерживается. Но «сильный тезис Куайна» вызывает
протест и наивного, и утонченного фальсификациониста.
Наивный фальсификационист настаивает на том, что из
противоречивого множества научных высказываний можно
вначале выделить (1) проверяемую теорию (она будет играть
роль ореха), затем (2) принятое базисное предложение (моло­
ток), все прочее будет считаться бесспорным фоновым зна­
нием (наковальня). Дело будет сделано, если будет предложен
метод «закалки» для молотка и наковальни, чтобы с их помо­
щью можно было расколоть орех, совершая тем самым «нега­
тивный решающий эксперимент». Но наивное «угадывание»
в этой системе слишком произвольно, чтобы обеспечить сколь­
ко-нибудь серьезную закалку. (Грюнбаум, со своей стороны,
прибегая к помощи теоремы Бэйеса, пытается показать, что
по крайней мере «молоток» и «наковальня» обладают высо­
кими степенями вероятности, основанными на опыте, и, сле­
довательно, «закалены» достаточно, чтобы их использовать для
колки орехов.)
333
Утонченный фальсификационист допускает, что любая
часть научного знания может быть заменена, но только при
условии, что это будет «прогрессивная» замена, чтобы в ре­
зультате этой замены могли быть предсказаны новые факты.
При такой рациональной реконструкции «негативные реша­
ющие эксперименты» не играют никакой роли. Он не видит
ничего предосудительного в том, что какая-то группа блестя-
383


щих исследователей сговаривается сделать все возможное,
чтобы сохранить свою любимую исследовательскую програм­
му («концептуальный каркас», если угодно) с ее священным
твердым ядром. Пока гений и удача позволяют им развивать
свою программу «прогрессивно», пока сохраняется ее твердое
ядро, они вправе делать это. Но если тот же гений видит не­
обходимость в замене («прогрессивной») даже самой бесспор­
ной и подкрепленной теории, к которой он охладел по фило­
софским, эстетическим или личностным основаниям, —
доброй ему удачи! Если две команды, разрабатывающие кон­
курирующие исследовательские программы, соревнуются меж­
ду собой, скорее всего победит та из них, которая обнаружит
более творческий талант, победит — если Бог не накажет ее
полным отсутствием эмпирического успеха. Путь, по которо­
му следует наука, прежде всего определяется творческим во­
ображением человека, а не универсумом фактов, окружаю­
щих его. Творческое воображение, вероятно, способно найти
новые подкрепляющие данные даже для самых «абсурдных»
программ, если поиск ведется с достаточным рвением.
334
Этот
поиск новых подтверждающих данных — вполне естественное
явление. Ученые выдвигают фантастические идеи и пускают­
ся в выборочную охоту за новыми фактами, соответствующи­
ми их фантазиям. Это можно было бы назвать процессом, в
котором «наука создает свой собственный мир» (если помнить,
что слово «создает» здесь имеет особый, побуждающий к раз­
мышлениям смысл). Блестящая плеяда ученых, получая фи­
нансовую поддержку процветающего общества для проведе­
ния хорошо продуманных экспериментальных проверок,
способна преуспеть в продвижении вперед даже самой фан­
тастической программы или, напротив, низвергнуть любую,
даже самую, казалось бы, прочную цитадель «общепризнан­
ного знания».
Здесь догматический фальсификационист в ужасе возде­
вает руки к небу. Пред ним возникает призрак инструмента­
лизма в духе кардинала Беллармино, выходящий из-под над­
гробия, под которое он был, казалось, навеки уложен
достижениями ньютоновской «доказательно обоснованной
науки». На голову утонченного фальсификациониста падают
обвинения в том, что он, дескать, создает прокрустовы мат-
384


рицы, в которые пытается втиснуть факты. Это может даже
изображаться как возрождение порочного иррационалисти-
ческого альянса между грубым прагматизмом Джемса и во­
люнтаризмом Бергсона, некогда триумфально побежденного
Расселом и Стеббингом.
335
На самом же деле утонченный фаль-
сификационизм соединяет в себе «инструментализм» (или
«конвенционализм») со строгим эмпирическим требованием,
которого не одобрили бы ни средневековые «спасатели явле­
ний», вроде Беллармино, ни прагматисты, вроде Куайна, ни
бергсонианцы, вроде Леруа: это требование Лейбница—Уэвел-
ла—Поппера, согласно которому хорошо продуманное создание
матриц должно происходить гораздо быстрее, чем регистрация
фактов, которые должны быть помещены в эти матрицы. Пока
это требование выполняется, не имеет значения, подчеркива­
ется ли «инструментальный» аспект рождаемых воображени­
ем исследовательских программ для выявления новых фактов
и надежных предсказаний или же подчеркивается предпола­
гаемый рост попперовского «правдоподобия» («verissimilitude»),
т. е . выясненного различия между истинным и ложным со­
держанием какой-либо из ряда теоретических версий».
33(> Та­
ким образом, утонченный фальсификационизм объединяет то
лучшее, что есть и в волюнтаризме, и в реалистических кон­
цепциях роста научного знания.
Утонченный фальсификационист не принимает сторону
ни Галилея, ни кардинала Беллармино. Он не с Галилеем,
ибо утверждает, что наши фундаментальные теории, каковы
бы они ни были, все же могут выглядеть абсурдом и не иметь
никакой достоверности для божественного ума; но он и не с
Беллармино, если только кардинал не согласится, что науч­
ные теории все же могут, в конечном счете, вести к увеличе­
нию истинных и уменьшению ложных следствий и, в этом
строго специальном смысле, могут увеличивать свое «правдо­
подобие».
337
-5 Структура научных революций


ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА
1
Наиболее значительным приверженцем идеала «вероятной
истины» в наше время является Р. Карнап. Критический анализ
этой концепции и ее исторических предпосылок см. в моей рабо­
те [93].
2
Основными сторонниками идеала «истины как соглашения»
являются М. Полани и Т. Куй. Критический анализ см.: [134],
[135] и [98].
3
С первых страниц своей книги [89] Т. Кун выступает против
«кумулятивной» концепции роста науки. Но своим аитикумуля-
тивизмом он обязан прежде всего А. Койре, а не К. Попперу.
А. Койре показа-т, что позитивизм — плохая методология для ис­
ториков науки; историческое развитие физики нельзя понять вне
контекста, создаваемого чередованием «метафизических» иссле­
довательских программ. Поэтому изменения научного знания свя­
заны с масштабными катаклизмами метафизических революций.
Т. Кун принял эту эстафету у Барта и Койрс; его книга получила
столь широкую известность, в частности, благодаря его меткой и
неотразимой критике в адрес джастификационистской историо­
графии, что стало сенсацией в кругу рядовых ученых и историков
науки, до которых эстафета идей Барта, Койре (или Поппера)
еще не дошла. Однако, к сожалению, идеи Куна не свободны от
авторитаристских и иррационалистских обертонов.
4
~
5
Джастификационисты не раз подчеркивали эту асиммет­
рию между единичными фактуальными высказываниями и уни­
версальными теориями. См., например, рассуждения Р. Попкина
о Б. Паскале ([152], с. 14) <. . .> Пробабилисты же полагают, что
теории могут быть не менее прочно установленными, чем факту-
альные высказывания [«Пробабилисты» — так Лакатос называет
тех методологов, которые стремятся использовать аппарат веро-
386


ятностной логики и математической теории вероятностей в ме­
тодологических исследованиях, в частности для определения степе­
ни вероятности (или подтверждения) научных утверждений» ([Ни­
кифоров А. Л. Комментарий 3 к статье И. Лакатоса «История пауки
и се рациональные реконструкции» // см. настоящее издание с. 473].
6
На самом деле кое-кто из этих немногих, вслед за Миллем,
отказавшись от явно неразрешимой проблемы индуктивного до­
казательства (выведения универсального из частных высказыва­
ний), перешел к другой проблеме, неразрешимость которой го­
раздо менее очевидна, — выведения одних частных фактуальных
высказываний из других.
7
Основоположники пробабилизма были интеллектуалистами;
поздние усилия Карнапа построить эмпирицистский вариант про­
бабилизма не увенчались успехом. См.: [93], р. 367, 361, прим. 2.
8
Более подробно см.: [93], р. 353 и далее.
9
[176], р. 683 . О джастификационизмс Б. Рассела см.: [91], р. 167.
10
[118], р. 144 .
11
Отсюда ясно, почему демаркация между доказуемыми фак-
туальными и недоказуемыми теоретическими высказываниями
имеет такое важное значение для догматического фальсификаци-
ониста.
12
«Должны быть заранее установлены критерии опровержения:
следует договориться относительно того, какие наблюдаемые си­
туации, если они будут действительно наблюдаться, означают, что
теория опровергнута» ([163], р. 38 [русск. персв.: с. 247]).
13
Цит. по [161]. К . Поппер замечает: «Я полностью согласен»
|русск. персв., с. 229].
14
[27], pp. 367-368 . О «невозможности корректирования» на­
блюдаемых фактов см. [26]. Если в приведенном выше отрывке
Брейсуэйт дает убедительный ответ на вопрос о научной объек­
тивности, то в другом месте он замечает, что «за исключением
далеко идущих обобщений наблюдаемых фактов... полное опро­
вержение не более возможно, чем полное доказательное обосно­
вание» ([27], р. 19).
15
Об этих посылках и их критику см. [161], гл. 4 и 10 [русск.
пер.: с. 54-60, 75-78]. Вот почему я, вслед за Поппсром, называю
этот вариант фальсификационизма «натуралистическим». «Базис­
ные высказывания» в смысле Поппера не следует смешивать с
базисными высказываниями, о которых идет речь в указанных
главах. Важно отметить, что эти две посылки принимают и мно­
гие джастификациописты, вовсе не являющиеся фальсификаци-
онистами: к экспериментальным доказательствам они могут до-
387


бавить «интуитивные» (вслед за Кантом) или «индуктивные» (вслед
за Миллем). Наш фальсификационист допускает только экспе­
риментальные доказательства.
16
Эмпирический базис теории — это множество ее потенци­
альных фальсификаторов, то есть множество тех предложений
наблюдения, которые могут опровергнуть эту теорию.
17
Между прочим, Галилей также показал, что, если бы луна
была идеально чистой сферой, то она была бы невидимой: это
следовало из его оптики. См.: [64].
18
На самом деле большинство психологов, отвергнувших джа-
стификационистский сенсуализм, сделали это под влиянием фи­
лософов-прагматистов вроде У. Джемса, который отрицал объек­
тивность знания. И все же влияние Канта — через О. Кюльпе и
Ф. Брентано — и Поппера — через Э. Брунсвика и Д. Кэмпбелла —
определило водораздел в современной психологии; и если даже в
психологии был повержен психологизм, то это благодаря возрос­
шему пониманию идеи объективности, центральной в филосо­
фии Канта и Поппера.
19
См. [161]. гл. 29 ([русск. персв., с. 140]).
20
По-видимому, первым философом, подчеркнувшим это, был
Фриз в 1837 г. (см. [161], гл. 29, прим. 3; [русск. перев., с. 140]).
Конечно, это частный случай более общего тезиса о том, что ло­
гические характеристики, такие как вероятность или непротиво­
речивость, относятся к высказываниям. Так, например, высказы­
вание «природа непротиворечива» ложно (или, если угодно,
бессмысленно), ибо природа не есть высказывание (или конъюнк­
ция высказываний).
21
Между прочим, даже это сомнительно.
22
Как говорит Поппер, «фактически окончательного опро­
вержения теории вообще нельзя провести», а те, кто ожидает ка­
кого-то непогрешимого опровержения, чтобы только затем эли­
минировать теорию, должны ждать вечно и никогда не смогут
«извлечь из опыта какую-либо пользу» (|161], гл. 9; [русск. пе­
рев., с. 74]).
23
Кант и его английский последователь Уэвелл понимали,
что все научные высказывания, как априорные, так и апостери­
орные, в равной степени теоретичны; но они оба полагали, что
такие высказывания равно доказуемы. Кантианцы ясно понима­
ли, что научные высказывания являются теоретическими в том
смысле, что они не пишутся ощущениями на tabula rasa пустого
сознания и не выводятся дедуктивно или индуктивно из таких же
высказываний. Фактуальное высказывание — только частный слу-
388


чай теоретического высказывания. В этом Поппер солидарен с
Кантом против эмпирицистского варианта догматизма. Но Поп­
пер сделал следующий шаг: по его мнению, высказывания науки
не только теоретичны, они все также погрешимы и предположи­
тельны.
24
Если гипотетическая планета столь мала, что недоступна
даже самым большим из возможных оптических телескопов, он
мог бы испробовать какой-нибудь совершенно новый прибор (вро­
де радиотелескопа), который мог бы позволить «наблюдать» ее,
то есть Природу о ней, даже пусть только косвенно. (Новая «на­
блюдательная» теория может сама и не быть четко сформулиро­
ванной или удостоенной строгой проверки, но это озаботило бы
его не более, чем Галилея заботили подобные ситуации.)
25
По крайней мере до тех пор, пока некая новая исследова­
тельская программа вытеснит ньютоновскую программу и смо­
жет объяснить это столь упрямое явление. В таком случае это
явление будет извлечено из забвения и провозглашено «решаю­
щим экспериментом».*
26
Поппер спрашивает: «Какого же рода клинические реакции
могли бы в глазах психоаналитика опровергнуть не только от­
дельный его диагноз, но и психоанализ в целом?» ([162], р. 38;
[русск. перев., с. 247]). А какое наблюдение могло бы опроверг­
нуть в глазах ньютониаица не только какое-нибудь частное объяс­
нение, но саму теорию Ньютона?
27
Это ограничение ceteris paribus, как правило, не должно
рассматриваться как отдельная посылка.
24
Кстати, мы могли бы убедить догматического фальсифика-
циониста в том, что его критерий демаркации был очень наив­
ным заблуждением. Отказавшись от него, но сохранив свои ос­
новные посылки, он должен был бы изгнать теории из науки и
рассматривать рост научного знания как накопление доказатель­
но обоснованных базисных предложений. Это действительно было
бы последней фазой классического эмпиризма после того, как
испарилась надежда доказывать или по крайней мере опровергать
теории фактами.
29
См. [161], разд. 8.
30
Ниже, в III разделе, будут приведены еще более убедитель­
ные примеры.
31
Это разделение и соответствующая терминология заимство­
ваны у Поппера; см. [161], гл. 19 [русск. пер., с. 105-107]; [157|,
гл. 23, прим. 3 к гл. 25 [русск. пер., т. 2, с. 247, 433].
389


32
Какой ни возьми вариант консервативного активизма, он
не может объяснить, почему теория тяготения Ньютона должна
быть неуязвимой для критики; кантианцы ограничивались объяс­
нением прочности геометрии Евклида в механики Ньютона. Что
же касается ньютоновской гравитационной теории и его оптики
(или других областей науки), то они занимали неясную и време­
нами индуктивистскую позицию.
33
Я не отношу Гегеля к «революционным активистам». Он и
его последователи рассматривали изменение концептуальных кар­
касов как предопределенный, неизбежный процесс, в котором
индивидуальное творчество или рациональная критика не играют
существенной роли. По этой «диалектике» получается, что тс, кто
устремляется вперед, поступают так же неверно, как и те, кто
плетется позади. Умно поступает не тот, кто строит лучшую «тюрь­
му» или разрушает своей критикой старую, а тот, кто всегда идет
в ногу с историей. Эта диалектика рассматривает изменение вне
связи с критикой.
34
См.: [204], |203], [205].
35
См., в частности, [149], [150] [русск. персв., с. 5-152], [127],
[106], [107]. Быть может, одной из главных философских заслуг
конвенционалистов было то, что они высветили этот факт: любая
теория может быть спасена от опровержений «конвенционалист-
скими уловками». (Последний термин введен Поппером. См. кри­
тическое обсуждение конвенционализма Пуанкаре в [161], осо­
бенно гл. 19 и 20, [русск. перев., с. 105-112].)
36
Пуанкаре вначале разработал свой конвенционализм по от­
ношению к геометрии [149]. Затем Мильо [127] и Лсруа обобщи­
ли идею Пуанкаре, распространив ее на все разветвления совре­
менной физики. Пуанкаре [ 150] с самого начала подвергает строгой
критике бергсонианца Лсруа, взглядам которого он противопос­
тавляет аргументы, защищающие эмпирический (фальсифициру­
емый или «индуктивный») характер всей физики, исключая гео­
метрию и теоретическую механику. Дюгсм, в свою очередь,
критиковал Пуанкаре: по его мнению, и ньютоновская механика
могла быть опровергнута.
J7
Loci classici (здесь: самые характерные примеры (лат.) .
—
Примеч. пер.) этих концепций — [40] и [154]. Дюгсм не был пос­
ледовательным революционным конвенционалистом. Во многом
следуя Уэвеллу, он полагал, будто концептуальные изменения суть
лишь приуготовления к заключительной, хотя, быть может, не­
близкой, «естественной классификации». «Чем совершенней тео­
рия, — писал он, — тем в большей степени мы осознаем, что
390


логический порядок, в который она выстраивает экспериментально
установленные законы, есть отражение некоторого порядка бы­
тия». В частности, он отказывался признать, что механика Нью­
тона действительно «рухнула», и называл теорию тяготения Эйн­
штейна проявлением «безумной и лихорадочной погони за новыми
идеями», которая ввергла физику в настоящий хаос, где уже ло­
гика сама блуждает в потемках, а здравый смысл в ужасе бежит
прочь». (Из предисловия ко II изданию (1914) его книги 140].)
38
[40], гл. VI, § 10.
39
[161], гл. 30, [русск. перев., с. 145].
40
В этом разделе я обсуждаю «наивный» вариант попперовского
методологического фальсификационизма. Поэтому всюду, где в этой
главе стоит термин «методологический фальсификационизм», его
можно читать как «наивный методологический фальсификационизм».
41
[161], гл. 27, [русск. перев., с. 132].
42
Там же, гл. 28, [русск. перев., с. 136-138].
43
[161], гл. 30 [русск. пер., с. 143]; [166], pp. 219-292.
44
См. [163], р. 390 [русск. перев., с. 360].
45
Обратим внимание, что Поппер весьма тщательно берет
термин «наблюдательный» в кавычки; см. [1611, гл. 28 [русск. пер.,
с. 136-137].
46
Такое разграничение играет какую-то роль ъ первом и в чет­
вертом типах решений методологического фальсификациониста.
47
Интересное обсуждение этой темы можно найти у Фейера-
бенда [57].
4S
Можно спросить: не лучше ли было бы отказаться от тер­
минологии натуралистического фальсификационизма и окрестить
«наблюдательные» теории «пробными теориями»?
49
См. [161], гл. 22 . Многие философы как-то просмотрели
важное замечание Поппера о том, что базисное предложение не
может ничего опровергнуть без помощи хорошо подкрепленной
фальсифицирующей гипотезы.
5и
См. [161], гл. 30; [русск. перев., с. 145].
51
См. [161], р. 387.
52
[161], гл. 30, 29; [русск. перев., с. 148].
53
[159], р. 134; [русск. перев. No 10, с. 44]. В других работах
Поппер подчеркивает, что его метод не может «гарантировать»
выживание сильнейшим. Естественный отбор может ошибаться:
сильнейшие могут гибнуть, а монстры — выживать .
54
См. [155].
55
[161], гл. 82; [русск. перев., с. 213].
56
Там же, с. 214.
391


57
В отличие от догматической фальсификации (опроверже­
ния) эта «фальсификация» представляет собой прагматическую,
методологическую идею. Но что же она означает? Ответ Поппе-
ра, с которым я не согласен, заключается в следующем: методо­
логическая «фальсификация» указывает на «необходимость заме­
ны фальсифицированных гипотез лучшими гипотезами» ([161],
р. 87; [русск. иерев., с. 116]). Это хорошо иллюстрирует тот про­
цесс, который описан мной в |92], когда критическая дискуссия
изменяет исходную проблему, но оставляет старую терминологию.
Побочным результатом оказывается изменение значений терминов.
58
Критерий демаркации догматического фальсификационис-
та: теория «научна», если она имеет эмпирический базис.
59
Между прочим, Поппер [161] не совсем четко фиксирует
этот момент. Он пишет: «Конечно, можно интерпретировать по­
нятие наблюдаемое событие в психологическом смысле. Однако я
использую это понятие в таком смысле, который позволяет заме­
нить его на понятие «событие, характеризующееся положением и
движением макроскопических физических тел» ([161], гл. 28;
[русск. перев., с. 137]). Например, мы можем признать позитрон,
проходящий через камеру Вильсона в момент t0, наблюдаемым
событием, хотя сам позитрон имеет отнюдь не макроскопиче­
скую природу.
60
См. [161], гл. 68 . Действительно, методологический фаль-
сификационизм является философской основой некоторых из
наиболее интересных направлений в современной статистике.
Подход Неймана — Пирсона полностью основывается на мето­
дологическом фальсификационизме. См. также [27], гл. VI. (К
сожалению, Брейсуэйт истолковывает попперовский критерий
демаркации как водораздел между осмысленными и неосмыслен­
ными, а не между научными и не-научиыми высказываниями.)
61
[153] [русск. перев., с. 237].
62
Там же, с. 238.
63
[159], р. 133; [русск. перев. No 10, с. 44].
64
Обсуждение этого важного понятия попперовской методо­
логии см. в [93], р. 397 и далее.
65
[161], гл. 9; [русск. перев., с. 74].
66
Там же.
67
Там же.
6К
О проблеме «управляемого эксперимента» можно сказать
только то, что это проблема такой организации эксперименталь­
ных условий, при которой сводится к минимуму риск очутиться в
зависимости от такого рода решений.
392


69
В некотором важном смысле этот тип решений относится к
той же категории, что и первый тип: такие решения разделяют
проблематическое и нспроблематическое знание.
70
Все это ясно показывает сложность решений, с помощью
которых определяется «эмпирическое содержание» теории, т. с .
класс ее потенциальных фальсификаторов. «Эмпирическое содер­
жание» зависит от нашего решения, какие из теорий считать «на­
блюдательными» и какие аномалии считать контрпримерами. Если
сравнивать эмпирическое содержание различных теорий, чтобы
определить, какая из них «более научная», то надо привлечь очень
сложную и, следовательно, безнадежно произвольную систему ре­
шений, касающихся соответствующих множеств «относительно
атомарных предложений» и «сфер применения» этих теорий. (О
значении этих (весьма) специфических терминов см. [161], русск.
пер., с. 167—172.) Но такое сравнение возможно только тогда,
когда одна теория вытесняет другую (см. [161], р. 401, сноска 7).
Но даже в этом случае могут встретиться трудности (которые,
однако, не приводят к неустранимой «несоизмеримости»).
71
Это было показано Дж. Уиздомом; см. [210].
72
Например, «для всех металлов существует некоторое веще­
ство, переводящее их в раствор», или «существует вещество, спо­
собное превращать все металлы в золото». Обсуждение таких тео­
рий содержится в [199] и [201].
73
[177], р. 683.
74
Я уверен, что кое-кто усмотрит в методологическом фаль-
сификациоиизме «экзистенциалистскую» философию науки.
75
[139], р. 356.
76
[74], р. 621. Агасси [4] идет вслед за Нсйратом и Гсмпелем;
см. особенно р. 16 и далее. Скорее забавно, что Агасси полагает,
будто он в этом вопросе выступает против «всей литературы по
методологии науки». В самом деле, многие ученые вполне пони­
мали трудности, связанные с «конфронтацией теории и фактов».
(Ср. [49] р. 27.) Некоторые философы, симпатизирующие фаль-
сификационизму, подчеркивали, что «процесс отвержения науч­
ной гипотезы более сложен, чем кажется на первый взгляд» ([27],
р. 20). Но только Поппер нашел конструктивное, рациональное
решение.
77
[74], р. 622. Решительный гемпелевский «тезис эмпириче­
ской определенности» только подновляет старые аргументы Ней-
рата и некоторые Поппера (против Карнапа, я полагаю); но при­
скорбно, что он даже не упоминает своих предшественников или
единомышленников.
393


78
[139].
79
[161 J, гл. 26; [русск. перев., с. 129].
811
Нсйрат, кажется, так и не понял этот простой аргумент
Поппера (см. [139]).
81
Термин «правдоподобие» взят здесь в попперовском смыс­
ле: как разница между истинным и ложным содержанием теории.
Оценка правдоподобия связана с известным риском; см. [93],
р. 395 и далее.
82
Данная статья может рассматриваться как попытка разрабо­
тать такую общую теорию. См.: [95], [96], [97].
83
Фальсификация теории зависит от высокой степени под­
крепления ограничения ceteris paribus. Однако так бывает не все­
гда. Вот почему методологический фальсификационист советует
доверять «научному инстинкту» ([161], гл. 18 [русск. перев., с.
1011) или «предчувствию» ([27], р. 20).
84
Агасси [1] называет попперовскую идею науки «scientia
negativa» (см. также [5]).
85
Здесь надо вспомнить, что скептик-кунианец стоит перед
тем, что я назвал бы «дилеммой ученого-скептика»: всякий уче­
ный-скептик, пытаясь объяснить изменчивость своих верований,
склонен видеть в собственной психологии некую теоретичность,
нечто большее, чем просто верование, — «научное» верование.
Юм, опираясь* на теорию обучения, в основе которой лежит от­
ношение «стимул—реакция», пытался изобразить науку как про­
стую систему верований, но так и не задался вопросом, не отно­
сится ли его теория обучения к самой себе. Говоря современным
языком, можно было бы спросить, свидетельствует ли популяр­
ность философии Куна о том, что признана ее истинность? В
таком случае она была бы отброшена. Может быть, она свиде­
тельствует лишь о том, что эта философия привлекательна как
новая мода? В таком случае она была бы «верифицирована». Но
пришлась ли бы Куну по вкусу такая «верификация»?
л(> Фейсрабснд, который сделал, наверное, больше кого-либо
другого в распространении идей Поппера, теперь, кажется, примк­
нул к враждебному лагерю. См. его статью «Утешение для специ­
алиста». [Частичный русск. перевод см.: Фейерабенд П. Изб. тру­
ды по методологии науки. М ., 1986. С. 109-124].
87
Термин «предсказание» здесь употреблен в широком смыс­
ле, допускающем и «поелс-сказание».
88
Более подробное обсуждение этих правил принятия и отбра­
сывания со ссылками на работы Поппера см. в [93], pp. 375—390 .
394


89
Например, Мольер смеялся над врачами («Мнимый боль­
ной»), которые на вопрос, почему опиум усыпляет, отвечали, что
он обладает усыпляющей силой. Можно даже утверждать, что
знаменитое ньютоновское высказывание «Гипотез не измышляю»
было в действительности направлено против объяснений ad hoc —
подобных его собственным объяснениям сил притяжения при
помощи эфирной модели, которые должны были отвести возра­
жения картезианцев.
90
Между прочим, Дюгем соглашался с Бсрнаром, что один
только эксперименты, без учета соображений «простоты», могут
решить судьбу физиологических теорий, но не физических ([40],
гл. VI, § 1).
91
Кестлер справедливо замечает, что миф о большей простоте
коперниковской теории был создан Галилеем ([85), р. 476); на
самом деле, «введение земного движения нисколько не упрости­
ло картину по сравнению со старыми теориями; хотя сомнитель­
ные экванты исчезли, система продолжала изобиловать вспомо­
гательными кругами» ([39], гл. XIII).
92
[161], гл. 19 и 20 [русск. перев.: с. 106, ПО]. Я детально
рассматривал такие уловки, возникавшие в неформальной, псев-
до-эмпирической математике, именуя их «монстрами» [92], [русск.
пер.: с. 24].
93
Если я уже знаю Р,: «Лебедь А — белый», то Р: «Все лебеди
белые» не представляет прогресса, потому, что оно может вести
только к открытию подобных же фактов типа Р2: «Лебедь В —
белый». Так называемые эмпирические обобщения не составля­
ют прогресса. Новый факт должен быть невероятным или даже
невозможным в свете предшествующего знания.
94
Могут спросить, уместен ли термин «сдвиг проблем», когда
речь идет о последовательности теорий, а не проблем. Отчасти я
остановился на нем потому, что не нашел лучшего («сдвиг тео­
рий» звучит скверно), отчасти же потому, что теории всегда про­
блематичны, они никогда не решают всех проблем, которые сто­
ят перед ними. Как бы то ни было, во второй части этой статьи
этот термин в соответствующем контексте будет заменен более
естественным термином «исследовательская программа».
95
В первоначальном варианте [93] я писал: «Теория без доба­
вочного подкрепления не имеет дополнительной объясняющей
силы; вот почему, согласно Попперу, она не обеспечивает рост зна­
ния и, следовательно, не является «научной»...» (р. 386). Под давле­
нием моих коллег я убрал выделенную часть этого предложения.
395


ибо они считали, что она звучит слишком эксцентрично. Теперь
я сожалею об этом.
%
То, что у Поппера понятия «теория» и «последовательность
теорий» сливаются в одно, не позволило ему более успешно раз­
вить основные идеи утонченного фальсификационизма. Эта дву­
смысленность привела его к таким, по-видимому, противореча­
щим друг другу утверждениям, как «Марксизм [как ядро
последовательности теорий или как «исследовательская програм­
ма] неопровержим» и в то же время «марксизм [как особая конъ­
юнкция этого ядра и некоторых вспомогательных гипотез, ог­
раничения ceteris paribus и исходных условий] был опровергнут»
(см. [163]).
Конечно, нет ничего ошибочного в том, что кто-то назовет
отдельную, изолированную теорию «научной», если она представ­
ляет собой шаг вперед по сравнению со своей предшественни­
цей, если при этом ясно понимать, что мы оцениваем теорию как
определенный итог — и в контексте
—
определенного историчес­
кого развития знания.
97
[157], v. 2, р. 233 [русск. перев., с. 269-270]. Более тонкое
понимание проблемы проглядывает в следующих замечаниях
Поппера: «Мы предпочитаем решать, стоит признавать ее [тео­
рию] или отвергать лишь после того, как исследуем те конкрет­
ные, практические выводы из нес, которые могут быть более не­
посредственно проверены экспериментом». (Там же, подчеркнуто
мною.
—
И. Л .)\ [перевод уточнен мною.
— Прим. пер.\ .
9S
[161], гл. 30; |русск. персв., с. 145].
99
«В большинстве случаев до фальсификации некоторой ги­
потезы мы имеем в запасе другую гипотезу ([161], р. 87; [русск.
персв., с. 116]). Но из наших рассуждений следует, что мы долж­
ны иметь другую гипотезу. Как пишет Фейерабенд, «лучшая кри­
тика проводится с помощью тех теорий, которые могут заменить
устраненных ими соперниц» ([55|, р. 227 [русск. перев., с. 425]). Он
отмечает, что в некоторых случаях «альтернативы становятся со­
вершенно необходимыми для опровержения тех или иных воззре­
ний». (Там же, р. 254; |русск. пер., с. 460].) Но согласно нашим
рассуждениям, опровержение без альтернатив указывает только
на скудость воображения, не способного к выдвижению спасающей
гипотезы.
100
См. [93], pp. 387 и далее.
101
В кривом зеркале наивного фальсификационизма новые
теории, которые заменяют старые опровергнутые теории, по рож­
дению своему считаются неопровергнутыми. Следовательно, с
396


точки зрения таких теорий нет соответствующего различия меж­
ду аномалиями и решающими контрпримерами. Аномалия, по их
мнению, это только робкий эвфемизм, за которым скрывается
контрпример. Но в реальной истории новые теории рождаются
уже опровергнутыми. Они наследуют многие аномалии старых
теорий. Больше того, часто только новая теория драматически
предсказывает тот факт, который еще лишь в будущем станет рас­
сматриваться как решающий контрпример против ее предшествен­
ницы, в то время как «старые» аномалии могут продолжать свое
существование в виде «новых» аномалий. Все это мы рассмотрим
более подробно, когда введем понятие «исследовательской про­
граммы».
102
Утонченный фальсификационизм знаменует собой новую те­
орию обучения.
103
Очевидно, что теория Т' может иметь добавочное подкреп­
ленное эмпирическое содержание по сравнению с теорией Т и в
том случае, когда Т, и Т' опровергнуты. Эмпирическое содержа­
ние не связано с истинностью или ложностью. Можно также срав­
нивать подкрепленное содержание теорий независимо от опро­
вергнутого содержания. Так, можно считать, что элиминация
теории Ньютона в пользу теории Эйнштейна вполне рациональ­
на, хотя теория Эйнштейна, точно так же как и ньютоновская,
родилась уже «опровергнутой». Надо только вспомнить, что «ка­
чественное подтверждение» — это только эвфемизм для «количе­
ственного опровержения». См. [93|, pp. 384-386.
104
См. [161|, гл. 85 [русск. персв., с. 224|.
105
Верно и то, что определенный вид пролиферации сопернича­
ющих теорий может играть ту или иную эвристическую роль при
фальсификации. Часто бывает, что с эвристической точки зре­
ния, фальсификация зависит от «выдвижения достаточно много­
численных (и оригинальных) теорий, от достаточного разнообра­
зия теорий» ([156], русск. персв., с. 29). Например, мы имеем
теорию, которая явным образом не опровергнута. Но может быть
так, что предложена новая теория Т\ несовместимая с Т, которая
столь же успешно, как Т, объясняет известные факты; различия
между объяснениями находятся в пределах ошибки наблюдения.
В таких случаях мы вынуждены улучшать «экспериментальную
технику», затем совершенствовать «эмпирический базис» таким
образом, чтобы иметь возможность фальсифицировать Т или Т'
(или обе вместе). «Новая теория нужна для того, чтобы обнару­
жить недостатки старой» ([163], р. 246). Но роль такой пролифе­
рации случайна, поскольку эмпирический базис подчищен, то спор
397


идет между ним и проверяемой теорией Т, соперничающая с ней
теория Т' работает лишь как катализатор.
106
См. также [55], р. 254-255 [русск. перев., с. 461].
107
|161], р. 87; [русск. перев., с. 116].
I0S
[161], гл. 30; [русск. перев., с. 143].
109
Возможно, было бы лучше в дальнейшем отказаться от обоих
терминов сразу, так же как мы уже отказались от таких терминов,
как «индуктивное (или экспериментальное) доказательство». Тогда
мы могли бы назвать (наивные) «опровержения» аномалиями, а
(в утонченном смысле) «фальсифицированные» теории — «вы­
тесненными». Наш «обычный» язык засорен не только «индукти-
вистской», но и фальсификационпстской догматикой. Реформа
давно назрела.
,|(' Аргументы в защиту этой теории «обучения из опыта»
см. в [6).
111
Отсюда следует, что «обучение на опыте» есть норматив­
ная идея; поэтому все теории о чисто «эмпирическом» обучении
ошибочны по самой сути.
112
См. [105]. Слова в скобках показывают, что Лейбниц ста­
вил этот критерий все же на второе место и полагал лучшими те
теории, которые доказательно обоснованы. Поэтому позиция
Лейбница, как и позиция Уэвелла, слишком далека от зрелого
утонченного фальсификационизма.
113
[128], vol. 2, р. 23 [русск. перев., с. 456].
114
К этому сводились аргументы Дж.С. Милля. Они были на­
правлены против Уэвелла, полагавшего, что «совпадение ин­
дукций» или успешное предсказание весьма неожиданных собы­
тий верифицирует (иначе говоря, доказательно обосновывает)
теорию [206], pp. 95-96. Без сомнения, главной ошибкой филосо­
фии науки как Уэвелла, так иДюгема являлось смешение предсказа­
тельной способности и доказанной истинности. Поппер разделил
две эти характеристики.
1.5
[83], р. 305. См. также [93], р. 394.
1.6
Это критическое замечание Уэвелла по поводу вспомога­
тельной гипотезы ad hoc, фигурирующей в ньютоновской теории
света ([203], vol. 2, р. 317).
1.7
Если воспользоваться терминологией моей работы [93], это
была теория «ad hoc,» (p. 389); этот пример первоначально был
подсказан мне П. Фсйерабепдом в качестве образца теории ad
hoc, обладающей определенной ценностью.
118
А это уже не «ad hoc,», a «ad hoc2» (см. [93], p. 389). Там же
см. простой, но искусственный пример ([93], р. 387).
398


1,9
Можно сформулировать это условие совершенно ясно в тер­
минах методологии исследовательских программ, которая будет
предложена в § 3: мы сохраняем формально метафизическую тео­
рию в составе «твердого ядра» исследовательской программы до тех
пор, пока связанная с ней эвристика обеспечивает прогрессивный
сдвиг проблем в «защитном поясе» вспомогательных гипотез.
120
Это явление было описано в превосходной статье Уэвелла
[20], по он не смог объяснить его методологически. Вместо того
чтобы признать победу прогрессивной ньютоновской программы
над регрессивной картезианской программой, он полагал, что это
была победа доказанной истины над ложностью. Подробнее см.:
[98], общее обсуждение проблемы демаркации между прогрес­
сивной и регрессивной редукцией см. [168].
121
[161], гл. 22 [русск. перев., с. 117].
122
[161], р. 107.
123
См. об этом [161], гл. 29 (русск. персв., с. 138].
124
Агасси утверждает, что этот пример показывает, что мы
можем «удерживать гипотезу перед лицом известных фактов, на­
деясь на то, что факты сами приладятся к теории, а не придется
искать другой путь» ([4], р. 18). Но каким образом приладятся
факты? При каких особых условиях теория выигрывает спор? Агасси
не отвечает на этот вопрос.
125
Понятно, что решение использовать некоторую монотео-
рстическую модель имеет жизненное значение для наивного фаль-
сификациониста, позволяя ему отбросить теорию единственно на
основании экспериментальных данных. Это соответствует не­
избежному для него строгому различению (по крайней мере в прове­
рочных ситуациях) двух компонентов научного знания: проблема­
тичного и непроблематичного. И когда он предлагает свою
дедуктивную модель критицизма, то в ней именно теория рассмат­
ривается как проблематичное знание.
126
Надо ответить на возможное возражение: «Природа не нужна
для того, чтобы узнать о противоречивости ряда теорий. В отли­
чие от ложности противоречивость может быть установлена и без
ее помощи». На самом деле «НЕТ», произнесенное Природой, в
рамках монотеоретической методологии принимает форму уси­
ленного «потенциального фальсификатора», то есть предложения,
которое, так сказать, приписывается Природе и которое является
отрицанием нашей теории. В рамках плюралистической методо­
логии «НЕСОВМЕСТИМО» как возглас Природы обретает ста­
тус «фактуалыюго» высказывания, сформулированного в свете
одной из участвующих в игре теорий, произнесенного, по нашс-
399


му мнению, Природой; будучи добавленным к предложенным
теориям, оно превращает их связку в противоречивую систему.
127
Например, в ранее приведенном примере можно попытаться
заменить теорию гравитации, затем — радиооптику; мы выбира­
ем такой путь, который дает более впечатляющий рост знания,
более прогрессивный сдвиг проблем.
128
Критицизм не предполагает вполне четкой дедуктивной струк­
туры: он создает ее. (Кстати, это основная идея моей работы [92].)
129
Классическим примером может служить отношение Нью­
тона к Флэмстиду, первому королевскому астроному. Так, Нью­
тон посетил Флэмстида 1 сентября 1694 г., работая в то время над
своей лунной теорией. Он предложил Флэмстиду переиитерпре-
тировать некоторые из его данных, так как они противоречили
его, Ньютона, теории, причем он точно разъяснил астроному,
как это сделать, Флэмстид согласился с Ньютоном и написал ему
7 октября: «С тех пор как Вы возвратились домой, я проверял
наблюдения, которые мною применялись в решении наиболее
важных уравнений земной орбиты; рассматривая положения Луны
в разные моменты времени.., я нашел, что Вы можете вычесть из
них примерно 20» {если, как Вы уверены, Земля наклонена в ту
сторону, на которой в это время находится Луна). Таким обра­
зом, Ньютон постоянно критиковал и корректировал «наблюда­
тельные» теории Флэмстида. Например, он предлагал ему более
стройную теорию рефракции в земной атмосфере. Флэмстид со­
глашался с этим и скорректировал свои первоначальные «дан­
ные». Можно понять постоянное унижение и постепенно нарас­
тавшую ярость этого крупного наблюдателя, чьи данные
подвергались критике и улучшались человеком, который, по соб­
ственному признанию, сам не делал никаких наблюдений. Имен­
но это чувство, как я догадываюсь, привело в конце концов к
злобным личным нападкам.
130
То же самое относится к решениям третьего типа. Если мы
отбрасываем стохастическую гипотезу, только когда имеем дру­
гую, заменяющую ее в указанном смысле, то точная форма «пра­
вил отбрасывания» становится менее важной.
131
[157], vol. 2, гл. 23, р. 218; [русск. перев., т. II, с. 252].
132
Агасси, следовательно, неправ, утверждая, что «данные
наблюдения могут считаться ложными, а потому проблема эмпи­
рического базиса устранима» ([4], р. 20).
133
[55], р. 226; [русск. перев., с. 423].
134
Можно было бы сказать, что положительная и отрицатель­
ная эвристики дают вместе примерное (неявное) определение
400


«концептуального каркаса» (и, значит, языка). Поэтому, если ис­
тория науки понимается как история исследовательских программ,
а не теорий, в этом приобретает определенный смысл утвержде­
ние о том, что история науки есть история концептуальных кар­
касов или языков науки.
135
[161], гл. 11 и 70. Здесь слово «метафизический» употреб­
ляется как технический термин наивного фальсификационизма:
высказывание является «метафизическим», если оно не имеет
«потенциальных фальсификаторов».
136
См. [200]. Уоткинс предупреждает, что «логический разрыв
между предложениями и предписаниями в метафизико-методо-
логической сфере обнаруживает себя уже в том, что тот же самый
ученый, который отвергает метафизическое учение как таковое,
может следовать ему же, если оно выражено в форме предписы­
вающих высказываний» (pp. 356-357).
137
Об этой «картезианской исследовательской программе» см.
[160] и [200], pp. 350-351.
138
[ЮО], кн. 4, гл. 11.
139
На самом деле твердое ядро программы, конечно, не воз­
никает в полном боевом снаряжении, подобно Афине из головы
Зевса. Оно вырабатывается постепенно в долгом подготовитель­
ном процессе проб и ошибок. Но здесь мы не будем обсуждать
этот процесс.
140
Реальные примеры приведены в [98].
141
Такое «опровержение» каждый раз успешно отклонялось
при помощи «скрытых лемм»; то есть таких лемм, которые воз­
никают из ограничения ceteris paribus.
142
Если ученый (или математик) обладает положительной эв­
ристикой, он отказывается быть втянутым в наблюдения. Он бу­
дет «лежать на кушетке, закрыв глаза и забыв о данных». (Ср.
|92], особенно р. 300 и далее [русск. перев., с. 98 и далее], где
приведен подробный анализ одной из таких программ.) Конечно,
он между делом задает Природе неглупые вопросы; ему нравится,
когда Природа отвечает «ДА», но ничуть не огорчает, когда она
возражает «НЕТ».
143
Г. Рейхенбах, вслед за Кэджори, дает иное объяснение за­
держки Ньютоном публикации его «Начал»: «К своему разочаро­
ванию, он нашел, что наблюдения не согласуются с его результа­
тами вычислений. Вместо того чтобы предложить теорию, сколь
бы ни была она прекрасна, не считаясь с фактами, он предпочел
положить ее в стол, где его рукопись и пролежала так долго. Лишь
приблизительно двадцать лет спустя после новых измерений ок-
-6 Структура научных революций
401


ружности Земли, сделанных французской экспедицией, Ньютон
понял, что геометрические данные, которыми он пользовался,
проверяя свою теорию, были неправильными и что новые дан­
ные согласуются с его теоретическими вычислениями. И только
после этого он опубликовал свой закон... Эта история с Ньюто­
ном — одна из самых ярких иллюстраций метода современной
науки» ([174], pp. 101-102). П . Фейерабенд подверг критике
описание Рейхенбаха, но не дал альтернативного объяснения
([55], р. 229).
144
Более подробно об исследовательской программе Ньютона
см. [98].
145
См. об этом [195].
146
Типичными примерами таких творческих толчков являют­
ся вклады Содди в программу Проута или Паули в программу
Бора (старую квантовую теорию).
147
«Верификация» есть подкрепление добавочного содержа­
ния в развивающейся программе. Но, разумеется, «верификация»
не верифицирует программу, она только показывает ее эвристи­
ческую силу.
148
См. [92], р. 324-330 [русск. перев., с. 131-137]. К сожале­
нию, в этой работе я не провел ясного методологического разли­
чения между теориями и исследовательскими программами, и это
ухудшило изображение исследовательской программы в нефор­
мальной, квази-эмпирической математике.
149
Увы, все это скорее рациональная реконструкция, чем дей­
ствительная история. Проут отвергал существование каких бы то
ни было аномалий. Например, он утверждал, что атомный вес
хлора в точности равен 36.
150
Проут отдавал себе отчет в некоторых основных методоло­
гических особенностях его программы. Вот несколько строк из
его работы 1815 г.: «Автор представляет свой труд публике с вели­
чайшей робостью. Но он верит, что значение этого труда будет
оценено должны образом, а также что найдутся те, кто попытает­
ся исследовать поднятую в нем проблему, прежде чем отвергнуть
выводы автора или согласиться с ними. Даже если будет доказана
их ошибочность, это исследование могло бы обнаружить еще не­
известные факты либо лучше установить уже знакомые; но если
выводы автора найдут подтверждение, новый и заманчивый свет
пролился бы на всю химическую науку» [171].
151
Дж.К. Максвелл принял сторону Стаса, он полагал невоз­
можным допущение двух видов водорода, «поскольку, если бы
некоторые молекулы были немного массивнее, чем другие, мы
402


имели бы возможность разделять молекулы с различными масса­
ми, ибо тогда одни молекулы были бы несколько плотнее других.
А так как этого сделать нельзя, надо признать, что все они подоб­
ны друг другу» [117].
152
[П6].
153
[33].
154
Там же.
155
[331, р. 491.
156
О «растяжке» понятий см. [92], ч. 4, [русск. перев.: с. 22-60].
157
Этот сдвиг был предвосхищен в замечательной работе Крук-
са [34], где он заметил, что решение следует искать в новом раз­
личении «физического» и «химического». Но это предвосхище­
ние осталось умозрительным; только Резсрфорду и Содди удалось
превратить его в научную теорию.
158
[184], р. 50.
159
Там же.
160
Эти препятствия побуждали многих отдельных ученых от­
ложить на неопределенный срок или даже отказаться от исследо­
ваний в рамках программы и присоединиться к другим програм­
мам, положительная эвристика которых в то время позволяла
достигать более легких успехов; нельзя понять вполне историю
науки, не обращаясь к «психологии толпы».
161
Историк науки скажет, что это скорее карикатура, чем дей­
ствительный очерк истории; но я все же надеюсь, что он послу­
жит своей цели. Кое-что в нем надо принимать не со щепоткой,
а с целой горстью соли.
162
В этом, конечно, еще один аргумент против тезиса Уиздо-
ма о том, что метафизические теории могут быть опровергнуты,
если они противоречат хорошо подкрепленным научным теори­
ям [209].
163
[13], р. 874; [русск. перев., с. 147-148].
164
Н. Бор в это время считал, что теория Максвелла—Лоренца
должна со временем быть заменена (теория протона, предложен­
ная Эйнштейном, уже показала, что это необходимо).
165
[77].
166
В нашей методологии такие защитные уловки ad hoc не
обязательны; но, с другой стороны, от них нет вреда до тех пор,
пока сохраняется ясное понимание, что они знаменуют собой
проблемы, а не их решения.
167
[16], курсив мой.
168
[115|, р. 311.
169
Зоммерфельд, например, игнорировал в большей степени,
чем Бор.
2Ь*
403


170
[21], p. 206.
171
Цит. по [180], p. 170.
172
Два высказывания образуют противоречие, если их конъ­
юнкция не имеет модели, т. е . не существует интерпретации их
дескриптивных терминов, при которой эта конъюнкция истинна.
В обычных рассуждениях термины используются более расши-
римо, чем в формальном дискурсе; некоторые дескриптивные
термины получают фиксированную интерпретацию. В этом не­
формальном смысле два высказывания могут быть (слабо) про­
тиворечивыми при стандартной интерпретации некоторых смыс-
лообразующих терминов, хотя формально, при нефиксированной
интерпретации, они могут быть совместимыми. Например, пер­
вые теории спина электрона были несовместимы со специальной
теорией относительности, если понятие «спин» получало стан­
дартную («сильную») интерпретацию и поэтому рассматривалось
как нерасширимый термин, но противоречие исчезало, если «спин»
трактовался как неинтерпретированный дескриптивный термин.
Не следует спешить со стандартными интерпретациями терми­
нов, ибо выхолащивание значений может привести к бесплодию
положительной эвристики программы (однако иногда именно
стандартизация значений может оказаться прогрессивной). О де­
маркации между расширимыми и нерасширимыми (дескриптив­
ными и логическими) терминами в неформальном рассуждении
см. [92], особенно р. 335; [русск. перев., с. 144])
173
[16], заключительный параграф.
174
Наивные фальсификационисты готовы увидеть в подоб­
ном либерализме чуть ли не преступление против разума. Их глав­
ный аргумент звучит примерно так: «Если мы станем допускать
противоречия, мы должны будем расстаться со всяким видом на­
учной деятельности; это будет равносильно полному распаду на­
уки. Сказанное легко подкрепить, доказав, что если допущены два
противоречивых высказывания, то по необходимости допустимы
какие угодно высказывания. В самом деле, логически мы вправе
выводить из пары противоречивых высказываний вообще любое
высказывание... Теория, включающая противоречие, поэтому со­
вершенно бесполезна в качестве теории» ([156], русск. перев., с.
35, 38). Справедливости ради надо отметить, что здесь Поппер
выступает против гегелевской диалектики, в которой противоре­
чие объявляется достоинством, и он совершенно прав, указывая
на опасность этого. Но Поппер никогда не анализировал приме­
ры эмпирически (или не-эмпирически) прогрессивного развития
знания, покоящегося на противоречивых основаниях; в 24-й гла-
404


ве его «Логики» прямо говорится о непротиворечивости как о
требовании к научной теории, не допускающем никаких исклю­
чений.
175
См. [87].
176
[19] [русск. перев., с. 113].
177
М. Борн в своем живом описании принципа соответствия
также указывает на двойственность его оценки: «Искусство уга­
дывания правильных формул, которые отклоняются от класси­
ческих, но переходят в них в смысле принципа соответствия, было
значительно усовершенствовано» ([25], русск. перев., с. 304).
178
Увлекательную историю этого длинного ряда обескуражи­
вающих заблуждений см. в [209], р. 103-104. Сам Планк дает дра­
матическое описание этих лет: «Мои тщетные попытки как-то
ввести квант действия в классическую теорию продолжались в
течение ряда лет и стоили мне немалых трудов. Некоторые из
моих коллег усматривали в этом своего рода трагедию» ([148];
русск. перев., с. 661).
179
См. [98]. Конечно, редукционистская программа может
считаться научной, если только она объясняет больше того, что
остается за рамками объяснения; в противном случае редукция
научной не является (ср. [168]). Если редукция не обеспечивает
прироста нового эмпирического содержания (т. е . новых фактов),
она выступает как регрессивный сдвиг проблем, как чисто линг­
вистическое упражнение. Ярким примером такой чисто лингви­
стической редукции являются усилия картезианцев укрепить свою
метафизику так, чтобы ньютоновская гравитация могла быть ис­
толкована на ее основании.
180
[47]; [русск. перев., с. 238]. В ряду критиков копенгаген­
ского «анархизма» следует назвать, кроме Эйнштейна, — Поппе-
ра, Ланде, Шрсдингсра, Маргенау, Блохинцева, Бома, Фснье и
Яноши. Аргументы в защиту копенгагенской интерпретации см.
в
[72] [русск. перев., с. 91-106]; меткая критика недавно пред­
ставлена Поппером в [163а], [168|. Фейерабенд в [56] использовал
некоторые противоречия и колебания Бора, чтобы апологетиче­
ски фальсифицировать боровскую философию. Он представил в
кривом зеркале критику Бора со стороны Поппера, Ланде, Мар­
генау, затушевал оппозицию Эйнштейна, а главное, кажется, со­
всем забыл, что в некоторых своих ранних статьях он по этому
вопросу занимал даже более попперианскую позицию, чем сам
Попиер.
m
[169], р. 31, курсив мой. Выражение «полностью» здесь надо
понимать буквально. Вот еще пример: «Предположение, что ка-
405


кой-либо элемент оснований квантовой теории может быть лож­
ным, — абсурдно... Неприемлема и аргументация, согласно кото­
рой научные результаты всегда преходящи. Это скорее относится
к философским концепциям современной физики, поскольку еще
многим не ясно, как глубоко открытия квантовой физики воз­
действуют на всю эпистемологию... Условия наблюдения в кван­
товой физике убедительно говорят о том, что обычный язык яв­
ляется необходимым источником определенности физического
описания» («Nature», 1969, vol. 222, p. 1034-1035).
т
Это рациональная реконструкция. На самом деле Бор при­
знал эту возможность только в [17].
183
Помимо этой аналогии, в положительной эвристике Бора
имелась и другая фундаментальная идея: «принцип соответствия».
Это было намечено им еще в 1913 г.; см. вторую часть 5-го посту­
лата; но развита она была позже, когда стала использоваться как
ведущий принцип при решении некоторых проблем, возникших
в последующих, более тонких моделях (таких как интенсивность
и состояния поляризации). Характерной особенностью этой вто­
рой части положительной эвристики было то, что Бор не прида­
вал ей метафизического смысла: по его мнению, это было вре­
менное правило, которым следовало пользоваться до тех пор, пока
классическая теория электромагнетизма (и, возможно, механика)
не будет заменена.
184
[35]. Подобную эйфорию испытывал Маклорен в 1748 г. по
отношению к программе Ньютона: ньютоновская философия,
писал он, «основанная на эксперименте и доказательстве, не мо­
жет пасть, покуда разум или природа вещей останутся неизмен­
ными... [Ньютон] оставил потомству сделать не так уж много:
наблюдать небесные тела и вычислять их путь по его формулам»
([114], р. 8).
185
«Наивная догадка» здесь — это специальный термин, смысл
которого разъясняется в моей работе [92]. Ситуационное иссле­
дование и подробную критику мифа об «индуктивном базисе»
науки (естествознания или математики) см. там же, гл. 7, в осо­
бенности р. 298-307 [русск. перев., с. 97—106]. Там я показал, что
«наивная догадка» Декарта и Эйлера о том, что для всех много­
гранников справедлива формула V— E+F=2, была неверна и из­
быточна в свете дальнейшего развития математики; в качестве
других примеров можно вспомнить, что попытки Бойля и его
последователей установить соотношение pV=RT оказались ирре-
левантными для дальнейших теоретических разработок (за исклю­
чением некоторых экспериментальных установок), так же как три
406


закона Кеплера могли быть излишними для ньютоновской тео­
рии тяготения.
186
См. [80], р. 77; [русск. перев., с. 86].
187
[59]. Между прочим, «наблюдательная» теория Фаулера была
основана на теоретических исследованиях Ридберга, которые «при
отсутствии строгого экспериментального доказательства он рас­
сматривал как оправдание его экспериментальных результатов»
(р. 65). Но его коллега, физик-теоретик, проф. Никольсон спустя
всего три месяца ссылался на результаты Фаулера как на «лабора­
торное подтверждение теоретических выводов Ридберга» [140]. Мне
кажется, этот небольшой эпизод хорошо иллюстрирует мою по­
говорку: большинство ученых имеют такое же представление о
том, что такое наука, как рыбы — о гидродинамике.
В докладе на 93-м ежегодном общем собрании Королевского
астрономического общества «экспериментально-лабораторные
наблюдения» новых «водородных линий, которым отдано так
много усилий физиков», характеризовались как «достижения ог­
ромной значимости» и «триумф хорошо ориентированной экспе­
риментальной работы».
188 [14].
189
[51].
190
«Укрощение монстра» — превращение контрпримера в при­
мер на основании некоторой новой теории. См. [92], р. 127; [русск.
перев., с. 33]. Но «монстр» Бора был эмпирически прогрессив­
ным: он предсказывал новый факт — появление линии 4686 в
трубке без водорода.
191
[60].
192
[15]; [русск. перев., с. 149-151]. И этот «монстр» также был
«прогрессивным». Бор предсказал, что наблюдения Фаулера дол­
жны быть слегка неточны, а «постоянная» Ридберга должна иметь
более тонкую структуру.
193
[61]; но Фаулер особо отметил, что программа Бора еще не
объяснила спектр линий не-ионизованного, обычного гелия. Вско­
ре он все же отбросил свой скепсис и присоединился к исследо­
вательской программе Бора [62].
194
См. [77]: «Когда я рассказал ему о спектре Фаулера, огром­
ные глаза Эйнштейна стали еще больше, и он сказал мне: «Тогда
это одно из величайших открытий».
195-196 [123], особенно р. 287-289. Майкельсон даже не упоми­
нает о результатах Бальмера.
197
[131].
198
[185], р. 68 .
407


199
[78]. Это подробно обсуждалось Фейерабсндом ([56], р. 83 -
87). Но разбор Фейсрабенда слишком тенденциозен. Его главная
цель — обыграть методологический анархизм Бора и доказать,
что Бор выступал против копенгагенской интерпретации новой
(после 1925 г.) квантовой программы. Поэтому, с одной стороны,
Фейерабенд преувеличивает разочарование Бора противоречием
со старой (до 1925 г.) квантовой программой, а с другой стороны,
придаст чересчур большое значение тому, что Зоммерфельд был
менее озабочен проблемой противоречия в основаниях старой
программы, чем сам Бор.
200
[24], р. 180; курсив мой. -
И. Л.
201
В этих трех примерах мы оставляем в стороне сложности,
связанные, например, с успешной апелляцией против приговора
экспериментаторов.
202
Это говорит о том, что одинаковые теории и в точности те
же данные, если их подвергнуть рациональной реконструкции в
различных временных порядках, могут образовывать либо про­
грессивный, либо регрессивный сдвиги проблем. См. также [93],
р. 387.
203
См. [113], р. 21.
204
Кстати, маниакальное увлечение сбором данных — и слиш ­
ком большой точностью — не позволяет сформулировать даже
наивные «эмпирические» гипотезы, вроде гипотезы Бальмера. Знай
Бальмер о тонкой структуре спектра по Майкельсону, пришел ли
бы он к своей формуле? Знай Тихо Браге более точные данные
астрономических наблюдений, был ли бы сформулирован эллип­
тический закон Кеплера? То же самое относится к первой наив­
ной версии универсального закона газов и т. д. Догадка Декарта-
Эйлера о многогранниках скорее всего никогда не могла бы
возникнуть, если бы не нехватка данных; см. [92], р. 298 [русск.
перев., с. 117-118].
205
«В период между публикацией великой трилогии Бора 1913 г.
и выходом па сцену волновой механики появилось множество
работ, развивающих идеи Бора до уровня грандиозной теории
атомных явлений. Это были коллективные усилия, а имена физи­
ков, внесших свой вклад в эту работу, составляют блестящую пле­
яду: Бор, Бори, Кляйн, Росссленд, Крамере, Паули, Зоммерфельд,
Планк, Эйнштейн, Эпштейн, Дебай, Шварцшильд, Уилсон...»
([191], р. 43).
205
См. [196], (а также [197], р. 264-265. -
Прим. пер.) .
206
[80], р. 146-148, 151 (русск. перев., с. 154-155).
408


297
Живое описание этой регрессивной фазы программы Бора
см.: [115], р. 311-313. Когда программа находится в прогрессив­
ной фазе, ее главные стимулы идут от положительной эвристики;
аномалии, как правило, игнорируются. В регрессивной фазе эв­
ристическая сила программы иссякает. При отсутствии соперни­
чающей программы эта ситуация преломляется в психологии уче­
ных необычайной сверхчувствительностью к аномалиям и
ощущением «кризиса» в смысле Куна.
208
Вот почему Ньютона должно было раздражать большин­
ство «скептически пролиферирующих теорий», создаваемых кар­
тезианцами.
209
Но все же в упорстве некоторых ученых, остающихся вер­
ными исследовательской программе, пока она не достигнет «точ­
ки насыщения», есть определенный резон: это заставляет новую
программу объяснять все успешные результаты старой. Против
этого нельзя возразить, что соперничающая программа может уже
с самого начала объяснить все успехи прежней программы; рост
научной программы нельзя предсказать заранее — он может выз ­
вать важные и непредвиденные вспомогательные теории благода­
ря упорству соперничающей программы. Кроме того, если некий
вариант Ап исследовательской программы Р, математически эк­
вивалентен варианту Ат соперничающей программы Р2, то следу­
ет разрабатывать оба варианта, их эвристическая сила может ока­
заться различной.
2,0
«Эвристическая сила» — здесь это специальный термин,
обозначающий способность исследовательской программы тео­
ретически предсказывать новые факты в своем росте. Можно было
бы, конечно, назвать это и «объяснительной силой».
2H-2I4 Одно из рассуждений Поппера особенно важно: «Суще­
ствует широко распространенное убеждение в том, что высказы­
вание «Я вижу, что стоящий здесь стол бел» с точки зрения эпис­
темологии обладает некоторыми важными преимуществами по
сравнению с высказыванием «Стоящий здесь стол бел». Однако,
с точки зрения оценки применимых к нему возможных объек­
тивных проверок, первое высказывание, в котором речь идет обо
мне, представляется не более надежным, чем второе, говорящее о
стоящем здесь столе» ([161], гл. 27 [русск. иерсв., с. 131-132]).
Нейрат делает исключительно глупый комментарий к этим поло­
жениям: «Для нас такие протокольные предложения обладают пре­
имуществом большей стабильности. Можно согласиться с предло­
жением «Люди в XVI веке видели огненные мечи в небесах», но
409


не с предложением «Существуют огненные мечи в небесах» ([139],
р. 362).
215
Помимо прочего, это замечание определяет «степень под­
крепления» для «неопровержимых» твердых ядер исследовательских
программ. Теория Ньютона (сама по себе) не имела эмпирического
содержания, но в указанном смысле была подкрепленной в высокой
степени.
216
В рамках методологии исследовательских программ, поми­
мо прочего, становится совершенно прозрачным прагматический
смысл «отрицания» программы: он означает принятие решения о
приостановке работы в ее рамках.
217
Кое-кто мог бы осторожно назвать этот оберегаемый пери­
од развития «прото-научным» (или «теоретическим») и лишь тог­
да, когда программа начинает предсказывать «подлинно новые»
факты, признать ее истинно научный (или «эмпирический») ха­
рактер; но такое признание было бы сделано задним числом.
2|Х Помимо прочего, можно было бы с уверенностью сказать,
что конфликт между погрешимостью и критикой составляет глав­
ную проблему — и движущую силу — исследовательской программы
Поппера в теории познания.
2,9
Особо интересный случай такой конкуренции — это конку­
рентный симбиоз, когда новая программа привита к старой и не­
совместима с ней.
220
Никакой естественной «точки насыщения» нет; в своей
работе «Доказательства и опровержения» (см. [92], р. 327—328
[русск. перев., с. 134]) я был большим гегельянцем, чем теперь,
полагая, будто она все же существует; теперь я говорю об этом с
иронией. Человеческое воображение не имеет предвидимых или
предзаданных границ, которые мешали бы изобретению новых,
увеличивающих эмпирическое содержание теорий или сдержива­
ли бы «хитрость разума» (List der Vernunft), благодаря которой
даже ложная теория может иметь эмпирический успех, не говоря
уже о теориях, обладающих меньшим, по сравнению с предше­
ственницей, правдоподобием, в смысле Поппера. (Скорее всего
все научные теории, когда-либо изобретенные людьми, рано или
поздно обнаружат свою ложность, но это не мешает им иметь
эмпирический успех и даже возрастающее правдоподобие.)
221-222 fj0 этоц причине аномалия в исследовательской программе —
это явление, которое требует объяснения на основе этой програм­
мы. Следуя Куну, можно было бы назвать их «головоломками»: «го­
ловоломка» в программе — это проблема, которую рассматривают
как вызов данной программе. «Головоломка» может быть разрешена
410


тремя способами: разрешая ее внутри исходной программы (превра­
щая аномалию в пример); нейтрализуя ее, т. е. решая в рамках иной,
независимой программы (аномалия исчезает); и, наконец, решая ее в
соперничающей программе (аномалия превращается в контрпример).
223
См. [161J, гл. 30 [русск. перев., с. 144].
224
См.: [63], [189], [188]. Яркое и точное изложение сути дела
в [109].
225
Это косвенно следует из заключительных фраз его [122].
226
[122], р. 128; курсив мой. -
И. Л,
227
[126], р. 335 .
228
См. [103]. О противоречивости теории Стокса см. также [108].
229
[126], р. 341. Однако Пирс Уильяме отметил, что Майкель-
сон этого никогда не делал ([142], р. 34).
230
Там же, р. 341; (курсив мой. — И. Л.) .
231
См. [126]. Это замечание показывает, что Майкельсон по­
нял: его эксперимент 1887 г. был вполне совместим с предполо­
жением об «эфирном ветре», который мог бы «дуть» высоко над
Землей. М. Борн спустя 33 года утверждал, что после экспери­
мента 1887 г. «мы должны заключить, что эфирный ветер не суще­
ствует (курсив мой. — И . Л.; [23] [русск. перев., с. 213]) (первое
немецкое издание книги М. Борна «Эйнштейновская теория от­
носительности» вышло в 1920 г. — Прим. перев.).
232
Кельвин в 1900 г. на Международном Физическом конг­
рессе сказал, что «единственным облачком на ясном небе теории
эфира был нулевой результат эксперимента Майкельсона—Мор-
ли» и советовал Морли и Миллеру, присутствовавшим на этом
конгрессе, еще раз повторить эксперимент (см. [129]).
233
[104].
234
Там же (курсив мой. — И. Л.).
235
[Ю9].
236
[Ю8].
237
В то же время Фипджеральд, независимо от Лоренца, пред­
ложил проверяемый вариант этого «креативного сдвига», кото­
рый был быстро опровергнут Траутоном, Рэлеем и Брэйсом; ва­
риант оказался прогрессивным теоретически, но не эмпирически
(см. [208], р. 53; [208], р. 28-30).
Принято считать, что теория Фицджеральда была ad hoc. To,
что понимали под этим современники, следовало бы назвать ad
hoc2 в том смысле, что у этой теории не было «независимых по­
ложительных доказательств» (см. [99], р. 624). Позднее под влия­
нием Поппера термин ad hoc главным образом трактовался как ad
411


hoc, (см. [161], гл. 20 [русск. перев., с. 111]). Это еще раз говорит
о том, как важно различать ad hoc, и ad hoc2.
После того как Грюнбаум [67] заметил ошибку Поппера, пос­
ледний согласился с ним, но добавил, что теория Фицджеральда
была все же ad hoc в большей степени, чем теория Эйнштейна, и
что это является «еще одной прекрасной иллюстрацией того, как
теории разнятся по «степеням подгонки» (degrees of adhocness), a
также одного из главных тезисов [его] книги, что «степени под­
гонки» находятся в обратной зависимости со степенями проверя­
емости и значимости» [162]. Однако это различие между теория­
ми не сводится к степени одноразовой подгонки, которая могла
бы измеряться проверяемостью.
238
[124], р. 478.
239
Лоренц тут же откликнулся замечанием: «В отличие от
Майкельсона, который считает столь далеко распространяющее­
ся влияние Земли невероятным, я, напротив, ожидаю именно та­
кого результата» ([110]), курсив мой. — И. Л.
240
[130].
241
Историко-эвристический фон становления теории Эйн­
штейна продолжает вызывать серьезные разногласия, поэтому не
исключено, что это утверждение может оказаться ложным.
242
[10], р. 530; [русск. перев., с. 407]. Вспомним, что для Кель­
вина в 1905 г. это выглядело только как «облачко на ясном небе».
243
В превосходном учебнике физики Хвольсона (1902 г.) [см.:
Хвольсон О. Д. Физика наших дней. М. —Л ., 1929. — Примеч. пер.]
можно прочитать, что вероятность гипотезы эфира почти грани­
чит с достоверностью (см. [45], р. 817 [русск. перев., с. 181]).
244
Полани не без юмора рассказывает, как в 1925 г. в докладе
Американскому Физическому обществу Миллер заявил, что, воп­
реки отчетам Майкельсона и Морли, наличие «эфирного ветра»
доказано им окончательно и бесповоротно, тем не менее это не
произвело особого впечатления на слушателей, среди которых
преобладали приверженцы теории Эйнштейна. Полани приходит
к выводу, что никакой «объективистский каркас» не обеспечива­
ет ни принятия, ни отвержения теорий учеными ([151], р. 12-14
[см. русск. перев., с. 37—39]). Но моя реконструкция позволяет
считать верность сторонников Эйнштейна его исследовательской
программе даже перед лицом убедительных данных, противоре­
чащих ей, вполне рациональной, и это, разумеется, подрывает «пост­
критическую», а лучше сказать, мистическую трактовку данного
вопроса Полани.
412


245
Типичный признак регрессии программы, о котором не шла
речь в данной статье, — пролиферация противоречивых «фактов».
Используя в качестве интерпретативной ложную теорию, можно
получить, не делая никаких «экспериментальных ошибок», противо­
речивые фактуальные высказывания, несовместимые эксперименталь­
ные данные. Майкельсон, будучи приверженцем эфира до конца гру­
стной истории этого понятия, главным образом переживал из-за
несовместимости «фактов», полученных в его сверхточных измере­
ниях. Его эксперимент 1887 г. «показал», что эфирного ветра нет
на поверхности Земли. Но аберрация «показывала», что эфирный
ветер должен быть. Более того, его эксперимент 1925 г. (о кото­
ром либо умалчивают, либо, как Жаффе [79], ошибочно тракту­
ют) также «показал», что эфирный ветер существует (см. [125] и
острую критику—[175]).
246
См., например, [44], р. 17-18, цит. по [39]. Однако не сле­
дует забывать, что две специальные теории, будучи математически
(и наблюдательно) эквивалентными, все же могут быть погружены
в различные, соперничающие одна с другой исследовательские про­
граммы, и ста положительных эвристик этих программ может
быть различной. Этот момент часто упускался из виду теми, кто
предлагал доказательства подобной эквивалентности (хороший
пример — доказательства эквивалентности подходов к квантовой
физике Шредингера и Гейзенберга.
247
См., например, [38]: «Если вернуться к вопросу, учитывая
современное состояние физического знания, можно увидеть, что
эфир уже не отвергается относительностью, и можно выдвинуть
неплохие основания, чтобы вновь постулировать существование
эфира». См. также заключительный параграф [173], а также [16].
248
[183], р. 29.
249
Курсив мой. — И. Л.
250
Сам Эйнштейн был склонен считать, что Майкельсон изоб­
рел свой интерферометр для проверки теории Френеля (см. [46],
[русск. перев., с. 149]). Между прочим, ранние эксперименты
Майкельсона, связанные с исследованием спектральных линий
([122], [123]), также соответствовали современным ему теориям
эфира. Майкельсон стал особенно подчеркивать «сверхточность»
своих измерений только тогда, когда оказался обескураженным
отсутствием оценки их соответствия этим теориям. Эйнштейн,
который недолюбливал точность ради нее самой, спрашивал его,
почему он затрачивает такие чудовищные усилия на точное изме­
рение именно этой мировой константы. Ответ Майкельсона был
413


таков: «Потому, что это меня забавляет» (См. [48], русск. перев.,
с. [150]).
251
[129].
252
[45].
253
[190].
254
[147], [161], гл. 30, [65], р. 37; в этих работах данные выра­
жения играют роль идиом; разумеется, предложения наблюдения
не «вызывают к жизни» какие-либо конкретные теории.
255
См. [191], р. 18; подающая надежды исследовательская про­
грамма обычно начинает с объяснения уже опровергнутых «эм­
пирических законов», и это, на основании моего подхода, может
расцениваться как успех вполне рационально.
256
[144], р. 36; курсив мой. — И. Л .
257
[28].
258
Я имею в виду формулу Планка в том виде, как она приве­
дена в его [145], где он признает, что после длительных попыток
доказать, что «закон Вина необходимо должен быть справедлив»,
этот «закон» был опровергнут. Так он перешел от доказывания
величественных вечных законов к «построению совершенно про­
извольных выражений». Однако, по джастификационистским кри­
териям, вообще любая физическая теория становится «совершен­
но произвольной». На самом же деле произвольная формула
Планка противоречила наличным эмпирическим данным и властно
исправляла их. (Планк рассказывает об этом в своей «Научной
автобиографии».) Конечно, в известном смысле первоначальная
формула Планка действительно была «произвольной», «формаль­
ной», «ad hoc» — ведь это была скорее изолированная формула,
которая еще не являлась частью исследовательской программы.
Как он сам отмечал: «Даже если формулу для излучения предпо­
лагать справедливой с абсолютной точностью, то все же она име­
ет только формальный смысл удачно угаданного закона. Поэтому
со дня установления этой формулы я был занят тем, что старался
придать ей ее истинный физический смысл» ([148], р. 41; [русск.
перев., с. 660]). Но главное значение того, что Планк называет
«приданием формуле физического смысла» — не обязательно «ис­
тинного физического смысла», — состоит в том, что это часто
ведет к формированию убедительной научной программы и рос­
ту знания.
259
Впервые это было сделано самим Планком [146], где зало­
жены основы исследовательской программы квантовой теории.
260
Это было сделано уже Планком, но лишь нечаянно, так
сказать, по ошибке. См.: [191], р. 18. Действительно, результаты
414


Прингсгейма и Луммера, помимо прочего, стимулировали крити­
ческий анализ неформальных выводов в квантовой теории излу­
чения, в которых неявно фигурировали чрезвычайно важные
«скрытые леммы», что выяснилось только в более поздних разра­
ботках. Самый важный шаг в этом «проясняющем процессе» был
сделан Эренфестом [42].
261
См., например, [81], р. 547.
262
Важное исключение — описание Паули [141]. Далее я по­
стараюсь скорректировать это описание и показать, что его рацио­
нальность легко понятна в свете моего подхода.
263
[50].
264
[121].
265
Слэтер с большой неохотой участвовал в жертвенном зак­
лании принципа сохранения. В 1964 г. он писал Ван дер Вардену;
«Как Вы могли бы предположить, идея статистического сохране­
ния энергии и импульса была заложена в теорию Бором и Кра-
мерсом, вопреки моим лучшим намерениям». Ван дер Варден
приложил немало стараний, чтобы реабилитировать Слэтера, чье
преступление заключалось в том, что он взял на себя ответствен­
ность за ложную теорию ([198], р. 13).
266
Поппер заблуждается, утверждая, что «опровержений» было
достаточно, чтобы привести эту теорию к краху ([161], р. 242;
русск. перев., с. 367, 496).
267
[65], р. 72-74. Бор никогда не публиковал эту теорию (она
была непроверяемой в тех условиях), но, как пишет Гамов, «по­
хоже, он не был бы слишком удивлен, если бы она оказалась
истинной». Гамов не приводит эту неопубликованную теорию,
но вероятно, что Бор разработал ее в 1928-1929 гг., когда Гамов
работал в Копенгагене.
268
См. пародийную постановку «Фауста», исполнявшуюся в
Институте Бора в 1932 г.; опубликована Гамовым в приложении к
его [65]. (См. Р. Мур. Нильс Бор — Человек и ученый. М ., 1969.
С. 213-214 . -
Примеч. пер.)
269
См. [141], р. 160.
270
[19]; русск. перев., с. 109. Эренфест также вначале высту­
пил вместе с Бором против нейтрино. Открытие Чедвиком нейт­
рона в 1932 г. только слегка поколебало их оппозицию: их все же
отпугивала идея частицы без заряда, возможно, даже без массы
(покоя), с одним только «бестелесным» спином.
271
[211].
272
Захватывающее обсуждение нерешенных проблем, связан­
ных с р-распадом и «азотной аномалией», см. в Фарадеевской
415


лекции Бора, прочитанной до, а опубликованной после решения
Паули ([19], р. 380 -383; [русск. перев., с. 105-110]).
273
[49].
274
[73].
275
Цит. по [132], р. 823. Гейзенберг в своей знаменитой статье
«О строении атомных ядер», в которой он ввел протон-нейтрон­
ную модель ядер, отмечает, что «поскольку при р-распаде нару­
шается сохранение энергии, невозможно дать единственное оп­
ределение энергии связи электрона в нейтроне» ([71], р. 164).
276
[121], р. 132.
277
Например, [192], [88].
278
Наиболее интересное обсуждение этого вопроса см. в [179],
р. 335-336 .
279
[52], [53].
280
[182].
281
[36].
282
[36].
283
[ИЗ].
284
[20]; [русск. перев., с. 206].
285
В период между 1933 и 1936 гг. некоторые физики предла­
гали модификации ad hoc или альтернативы теории Ферми; см.,
например, [9], [12], [86]. By и Мошковский в 1966 г. писали: «Как
теперь известно, теория Ферми [т. е . программа] р-распада с за­
мечательной точностью предсказывает как отношение между ско­
ростью р-распада и энергией разложения, так и контур р-спект-
ра». Но, подчеркивают они, «с самого начала теория Ферми, к
сожалению, подвергалась необъективным проверкам. Пока ис­
кусственные радиоактивные ядра не могли производиться в дос­
таточном количестве. RaE было единственным явлением, вполне
удовлетворявшим многочисленные экспериментальные требова­
ния в качестве р-излучения при исследованиях контура его спек­
тра. Только недавно стало понятно, что это явление было только
весьма частным случаем. Его особая энергетическая зависимость
приводила к отклонениям от того, что ожидалось от простой тео­
рии р-распада Ферми, и это сильно тормозило прогрессивное раз­
витие этой теории [т. е . программы] ([212], р. 6).
286
Вызывает сомнение даже то, была ли нейтринная програм­
ма Ферми прогрессивной или регрессивной даже в период между
1936 и 1950 гг.; даже после 1950 г. вердикт экспериментаторов все
еще не был вполне ясным. Но об этом я постараюсь рассказать,
когда представится другой случай. (Кстати, Шредингер защищал
статистическую интерпретацию принципов сохранения, несмот-
416


ря на ту решающую роль, какую он играл в разработке новой
квантовой физики; см. [181].)
287
[194]; курсив мой. -
И. Л.
288-289 [137], Р. 65-66.
290
[11], р. 129. Чтобы оценить, какие элементы соперничаю­
щих проблемных сдвигов прогрессивны и какие регрессивны,
нужно понимать те идеи, которые в них фигурируют. Но социо­
логия познания часто служит удобной ширмой, за которой скры­
вается невежество: большинство социологов познания не пони­
мают и даже не хотят понимать эти идеи; они наблюдают
социопсихологические образцы поведения. Поппер часто расска­
зывал об одном «социальном психологе», д-ре X, который изучал
поведение группы ученых. Он пришел на семинар физиков, что­
бы заниматься исследованиями по психологии науки. Он наблю­
дал «возникновение лидера», «создание кругового эффекта» в од­
них случаях и «защитную реакцию» в других, корреляции между
возрастом, полом и агрессивностью поведения и т. п. (Д-р X за­
являл, что владеет утонченной техникой современной статисти­
ки, применяемой при изучении небольших групп.) В конце его
увлеченного повествования Поппер спросил: «А какая проблема
обсуждалась в исследуемой Вами группе?» Д-р X был изумлен
таким вопросом: «О чем Вы спрашиваете? Я не прислушивался к
тому, о чем они говорили/ И какое это имеет значение для психо­
логии познания?»
291
Разумеется, наивные фальсификационисты все же отпус­
кают какое-то время на «приговор эксперимента»: ведь экс­
перимент должен повторяться и критически анализироваться. Но
как только дискуссия приходит к завершению, и эксперты нахо­
дят общий язык, и «базисные предложения» считаются приняты­
ми, и решено, какая специальная теория попадает под их удар —
наивный фальсификационист больше не испытывает сострада­
ния к тем, кто продолжает «увиливать».
292
Разработка этого критерия демаркации в двух последую­
щих параграфах была улучшена уже тогда, когда рукопись нахо­
дилась в печати, благодаря исключительно ценным замечаниям,
полученным мною в беседе с П. Милем в Миннеаполисе в 1969 г.
293
Ранее [93] я различал, следуя Попперу, два критерия «под­
гонки». Я называл ad hoc, теории, которые не имеют избыточного
содержания по сравнению со своими предшественницами (или
соперницами), т. е . не предсказывали никаких новых фактов; я
называл ad hoe2 теории, которые предсказывали новые факты, но
27 Структура научных революций
417


при этом полностью заблуждались: ни одно из таких предсказа­
ний не получало подкрепления.
294
Формула излучения Планка (как она приведена в [146])
является хорошим примером. Такие гипотезы, которые не явля­
ются ни ad hoc,, ни ad hoc2, но все же неудовлетворительны в
смысле, обозначенном здесь, можно назвать гипотезами ad hoc3.
Эти три (все с уничижительным оттенком) смысла ad hoc могут
быть с успехом помещены в «Оксфордский словарь английского
языка». Интересно отметить, что термины «эмпирическая» и
«формальная» одинаково синонимичны ad hoc3 Миль в своей
блестящей работе [119] отмечает, что в современной психоло­
гии — особенно в социальной психологии — многие якобы
«исследовательские программы» состоят из череды таких уло­
вок ad hoc3.
295-296 Прочитав работы Миля [119] и Ликкена [112], можно
было бы удивиться тому, что роль статистической техники в со­
циальных науках главным образом определяется тем, что она дает
аппарат для фальшивых подкреплений и тем самым видимость
«научного прогресса», тогда как в действительности за этим не
стоит ничего, кроме псевдо-интеллектуального мусора. Миль
пишет, что «в физических науках обычным результатом улучше­
ния экспериментальных условий, приборов или возрастания чис­
ла данных является повышение трудностей «наблюдательного ба­
рьера», который данная физическая теория должна преодолеть; в
то же время в психологии и в некоторых так называемых пове­
денческих науках обычный результат подобного улучшения экс­
периментальной точности заключается в том, что снижается ба­
рьер, через который теория должна перескочить». Или, как пишет
Ликкен, «статистическая значимость [в психологии] является,
между прочим, наименее важным атрибутом хорошего экспери­
мента; она не является достаточным условием для того, чтобы
утверждать, что теория удовлетворительно подкреплена, что име­
ющие смысл эмпирические факты прочно установлены и что эк­
спериментальный отчет должен быть опубликован». Я думаю, что
большая часть теоретизирования, о котором пишут Миль и Лик-
кер, является ad hoc3. Таким образом, методология исследова­
тельских программ могла бы помочь нам сформулировать зако­
ны, которые стали бы на пути у потоков интеллектуальной мути,
грозящей затопить нашу культурную среду еще раньше, чем ин­
дустриальные отходы и автомобильные газы испортят физиче­
скую среду нашего обитания.
297
См. [92].
418


298
Таким образом исчезает методологическая асимметрия между
универсальными и единичными предложениями. Можно было бы
принять конвенцию: в рамках «твердого ядра» мы решаем «при­
нимать» универсальные, в рамках «эмпирического базиса» — еди­
ничные предложения. Логическая асимметрия между универсаль­
ными и единичными предложениями играет фатальную роль
только для индуктивиста-догматика, который желает брать уроки
только у твердо установленного опыта и логики. Конвенциона-
лист, конечно, может «допустить» такую логическую асимметрию:
при этом он не обязан (хотя может) быть индуктивистом. Он
«допускает» некоторые универсальные предложения, но не пото­
му, что они дедуцируются (или выводятся индуктивно) из еди­
ничных.
299
[154], гл. 9 [русск. перев., с. 74].
300
Там же.
301
[156] [русск. перев., с. 28]; сходное замечание см. в [163], р.
49; [русск. перев., с. 264], Но эти замечания, по-видимому, про­
тиворечат другим его же замечаниям в [161] и поэтому их можно
понять как признаки того, что Поппер постепенно осознавал не­
устранимую аномалию в своей же исследовательской программе.
302
В самом деле, мой критерий демаркации между зрелой и
незрелой наукой можно истолковать как переработку в духе Поппе-
ра идеи Куна о «нормальности» как отличительной характеристике
(зрелой) науки; он также усиливает мою прежнюю аргументацию,
направленную против рассмотрения наиболее фальсифицируемых
предложений как наиболее научных. Помимо прочего, эта демар­
кация между зрелой и незрелой наукой уже содержится в [91] и
[92], где я называл первую «дедуктивной догадкой», а вторую —
«наивностью проб и ошибок» (см., например, [92], гл. 7, «Дедук­
тивная догадка против наивной догадки»).
303
[202], р. 231.
304
См.: [90]; эта позиция фактически представлена и в [89].
305
Между прочим, так же как некогда кое-кто из ранних экс-
джастификационистов возглавил волну скептического иррацио­
нализма, теперь некоторые экс-фальсификационисты оказались
на гребне новой волны того же скептического иррационализма и
анархизма. Лучшим примером является работа Фейерабенда [58].
306
Действительно, как я уже говорил, мое понятие «исследова­
тельской программы» может быть понято как реконструкция, в
духе объективного «третьего мира», куновского социально-психоло­
гического понятия парадигмы; поэтому куновскос «гештальт-перс-
ключение» может происходить без снятия попперовских очков.
27*
419


(Я здесь не касаюсь тезиса Куна и Фейерабенда о том, что
теории не могут элиминироваться по объективным основаниям
потому, что соперничающие теории «несоизмеримы», а следова­
тельно, не могут ни противоречить одна другой, ни сравниваться
по эмпирическому содержанию. Однако мы можем сделать их,
при помощи словаря, противоречащими друг другу, а их содер­
жание — сравнимым. Если мы желаем элиминировать програм­
му, нам нужны какие-то методологические критерии. Такая кри­
териальная детерминация является стержнем методологического
фальсификационизма; например, никакой результат статистичес­
кой выборки не будет противоречить статистической теории, пока
мы не сделаем его противоречащим ей при помощи правил отбра­
сывания Поппера.)
307
То, что экономисты и другие обществоведы с недоверием
относятся к попперовской методологии, отчасти объясняется раз­
рушительным воздействием наивного фальсификационизма на
зарождающиеся исследовательские программы.
308
Первый мир — материальных объектов, второй — мир со­
знания, третий — мир высказываний, истин, критериев: мир
объективного знания. Наиболее важные современные работы, в
которых проводится это различение: [166], [165], см. также впе ­
чатляющую программу Тулмина в его [193]. Отметим, что многие
положения Поппера из [161] и даже из [163] выглядят как описа­
ние психологического различия между Критическим Разумом и
Индуктивным Разумом. Однако психологическая терминология
Поппера в большой степени может быть переинтерпретирована в
терминах третьего мира: см. [135].
309
Фактически исследовательская программа Поппера выхо­
дит за пределы науки. Понятие «прогрессивного» и «регрессивного»
сдвига проблем, идея размножения теорий могут быть экстрапо­
лированы на любой вид рациональной дискуссии и, таким обра­
зом, стать инструментом общей теории критики; см. мои работы
[95], [96] и [98]. (Мою книгу [92] можно рассматривать как рас­
сказ о не-эмпирической прогрессивной исследовательской про­
грамме; [93] заключает в себе рассказ о не-эмпирической регрес­
сивной программе индуктивной логики.)
310
Действительное состояние мыслей, убеждений и т. п . отно­
сится ко второму миру; состояние нормального мышления нахо­
дится в чулане где-то между вторым и третьим. Исследование
того, что происходит в умах ученых, относится к компетенции
психологии; исследование того, что происходит в «нормальных»
(или «здравых») умах ученых, относится к психологической фило-
420


софии науки. Есть два вида психологической философии науки. Со­
гласно первому, никакой философии науки быть не может, кро­
ме психологии индивидуального ученого. Согласно второму, су­
ществует психология «научного», «идеального» или «нормального»
мышления: это превращает философию науки в психологию это­
го идеального мышления, вдобавок предлагает нечто вроде пси­
хотерапии, позволяющей преобразовывать чье-либо мышление в
идеальное. Я подробно рассматриваю этот второй вид психоло­
гизма в [98]. Кун, кажется, не видит этого различия.
3.1
См. [94].
3.2
Айер, кажется, был первым, кто приписал догматический
фальсификационизм Попперу. (Айеру также принадлежит миф,
по которому попперовская «определенная опровержимость» яв­
ляется критерием не только эмпирического характера высказыва­
ний, но и их осмысленности; см. [7], гл. 1, р. 38, 2-е изд.) . Даже
сегодня многие философы (см. [80] или [138]) обрушивают свою
критику на чучело Поппера0. Мидоуэр [118] назвал догматиче­
ский фальсификационизм «одной из сильнейших идей» поппе-
ровской методологии. Нагель в рецензии на книгу Мидоуэра кри­
тиковал ее автора за то, что тот чересчур полагается на утверждения
Поппера [138, р. 70]. Своей критикой Нагель пытается убедить
Мидоуэра в том, что «фальсификация не обладает иммунитетом
от человеческих ошибок» (см. [116], р. 54). Но и Нагель, и Мидо­
уэр плохо прочитали Поппера: в его «Логике открытия» дана наи­
более сильная критика догматического фальсификационизма.
Ошибка Мидоуэра простительна: на блестящих ученых, чьи
теоретические способности страдали от тирании индуктивистской
логики открытия, фальсификационизм, даже в его догматиче­
ской форме, должен был произвести потрясающее впечатление
освобождения. (Помимо Мидоуэра, другой нобелевский лауре­
ат, Экклз под влиянием Поппера изменил свое вначале скепти­
ческое отношение к смелым фальсифицируемым умозрениям; см.
[41], р. 274-275.)
3.3
[158].
314
[161], р. 242 и далее; [русск. перев., с. 365].
315
[163], р. 38; [русск. перев., с. 247].
316
Если у читателя возникнут сомнения относительно пра­
вильности моей трактовки критерия демаркации Поппера, ему
стоит перечесть соответствующие главы [161], пользуясь при этом
замечаниями Масгрсйв [133]. Последняя работа направлена про­
тив Бартли, который ([8]) ошибочно приписал Попперу критерий
демаркации наивного фальсификационизма.
421


317
В [154] Поппер главным образом выступал против уловок
ad hoc, протаскиваемых исподтишка. Поппер (вернее, Поппер,)
требует, чтобы замысел потенциально негативного эксперимента
был представлен вместе с теорией, с тем чтобы смиренно подчи­
ниться приговору экспериментаторов. Из этого следует, что кон-
венционалистские ухищрения, которые уже после такого приго­
вора позволяют исходной теории выкрутиться задним числом и
увильнуть от его исполнения, должны быть отвергнуты ео ipso (в
силу этого (лат.) . — Пер.) . Но если мы допускаем опровержение,
а затем переформулируем теорию при помощи уловок ad hoc, мы
можем допустить ее уже как «новую» теорию; и если она прове­
ряема, то Поппер, принимает ее для того, чтобы подвергнуть но­
вой критике: «Всякий раз, когда обнаруживается, что некоторая
система была спасена с помощью конвенционалистской уловки,
мы должны снова проверить ее и отвергнуть, если этого потребу­
ют обстоятельства ([161], гл. 20; русск. перев., с. ПО).
ш
Подробнее см. [91], особенно р. 388 -390 .
319
Такую терпимость редко можно встретить (если вообще
можно встретить) в учебниках по методам науки.
320
См., например, [161], конец гл. 4; [русск. перев., с 60]; см.
также [167], р. 93 . Вспомним, что такое значение метафизики от­
рицалось Контом и Дюгемом. Среди тех, кто больше других сде­
лал для того, чтобы повернуть вспять аити-метафизическое тече­
ние в философии и истории науки, надо назвать Барта, Поппера
и Койре.
321
Карнап и Гемпель в своей рецензии на эту книгу пытались
защитить Поппера от этих обвинений (см. [31] и [73]). Гемпель
писал: «Поппер слишком подчеркивает некоторые стороны своей
концепции, сближающие его с некоторыми ориентированными
на метафизику мыслителями. Будем надеяться, что эта исключи­
тельно ценная работа будет понята правильно и в ней не увидят
новую, быть может, даже логически корректную метафизику».
322
Отрывок из этого послесловия заслуживает того, чтобы его
здесь процитировать: «Атомизм — это прекрасный пример не­
проверяемой метафизической теории, чье влияние на науку пре­
восходило влияние многих проверяемых теорий... Самой послед­
ней и самой значительной до сих пор была программа Фарадея,
Максвелла, Эйнштейна, де Бройля и Шредингера, рассматривав­
шая мир... в терминах непрерывных полей... Каждая из этих ме­
тафизических теорий функционировала в качестве программы для
науки задолго до того, как стать проверяемой теорией. Она ука­
зывала направление, в котором следует искать удовлетворитель-
422


ные научно-теоретические объяснения, и создавала возможность
того, что можно назвать оценкой глубины теории. В биологии по
крайней мере в течение некоторого времени подобную роль игра­
ли теория эволюции, клеточная теория и теория бактериальной
инфекции. В психологии можно назвать в качестве метафизиче­
ских исследовательских программ сенсуализм, атомизм (т. е . такая
теория, согласно которой опыт складывается из далее не разложи­
мых элементов, например, чувственных данных) и психоанализ.
Даже чисто экзистенциальные суждения иногда наводили на мысль
и оказывались плодотворными в истории науки, даже если не
становились ее частью. В самом деле, мало какая теория оказала
такое влияние на развитие науки, как одна из чисто метафизи­
ческих теорий, согласно которой «существует вещество, способ­
ное превратить неблагородные металлы в золото (т. е. «философ­
ский камень»)»; хотя эта теория была неопровержимой, никогда
не подтвержденной, и сейчас в нее никто не верит».
323
См., в частности, [154], гл. 66, в издании 1959 г. Поппер
добавил разъясняющее примечание, чтобы подчеркнуть: в мета­
физических кванторных предложениях квантор существования
должен интерпретироваться как «неограниченность»; но это, ко­
нечно, было уже вполне разъяснено в 15-й гл. первоначального
издания; [см. русск. перев., с. 93 -96].
324
См. [163], р. 198-199; [см. русск. перев., с. 248]; первая
публикация этого фрагмента — в 1958 г.
325
См. [200], [199], [21, [3].
326
[172], гл. 11.
327
Там же; замечание в квадратных скобках мое.
328
Как полагал Дюгем, сам по себе эксперимент никогда не
может осудить отдельную теорию (такую, как твердое ядро иссле­
довательской программы); чтобы вынести «приговор», нужен еще
и «здравый смысл», «проницательность» и действительно хороший
метафизический инстинкт, помогающий отыскать путь вперед, точ­
нее сказать, путь к «некоторому в высшей степени замечательному
порядку» (см. заключительные фразы его «Приложения» ко 2-му
изданию [40]).
329
Куайн говорит о предложениях, располагающихся на «раз­
личных расстояниях от чувственной периферии» и, следователь­
но, в большей или меньшей степени подверженных изменениям.
Но что такое «сенсорная периферия» и как мерить расстояние до
нее — определить очень трудно. Согласно Куайну, «те соображе­
ния, по которым человек может отказаться от унаследованного
им научного знания в угоду сиюминутным чувственным пред-
423


ставлениям, в той мере, в какой они рациональны, являются праг­
матическими» [172]. Но прагматизм для Куайна, как и для Джем­
са или Леруа, есть лишь ощущение психологического комфорта;
мне кажется иррациональным называть это «рациональностью».
330
О «защите понятий путем их сужения» и «опровержениях
путем их расширения» см. [92].
331
[163], гл. 10 [русск. перев., с. 362].
332
Типичные примеры такого смешения — неумная критика,
которой подвергают Поппсра Кэнфилд и Лерер [29]. Штегмюллер,
последовав за ними, угодил в логическую трясину ([187], р. 7).
Коффа вносит ясность в этот вопрос [32]. К сожалению, в этой
статье я иногда выражался неточно, что позволяет увидеть в огра­
ничении ceteris paribus независимую посылку проверяемой тео­
рии. На этот легко устранимый недостаток мне указал К. Хаусон.
333
Грюнбаум вначале занимал позицию, близкую к догмати­
ческому фальсификационизму, когда, исследуя весьма поучитель­
ные примеры из истории физической геометрии, приходил к вы­
воду, что можно определить ложность некоторых научных гипотез
(см. [67] и [68]). Потом он изменил свою позицию [62] и в ответ
на критику М. Хессе [76] и других авторов определил ее так: «По
крайней мере иногда мы можем определить ложность гипотезы,
какие бы намерения и цели ни стояли за ней, хотя эта фальсифи­
кация не исключает возможности се последующей реабилитации»
([70], р. 1092). Типичным примером может служить ньютонов­
ский принцип гравитационного взаимодействия, по которому тела
на огромных расстояниях и мгновенно чувствуют влечение друг к
другу. Гюйгенс называл эту идею «абсурдной», Лейбниц — «ок­
культной», и самые выдающиеся ученые столетия «поражались
тому, как он [Ньютон] мог решиться на столь огромное число
исследований и труднейших вычислений, не имевших другого
основания, кроме самого этого принципа» (см. [82], р. 117-118).
Я уже говорил, что неверно было бы относить теоретический про­
гресс исключительно на счет достоинств теоретиков, а эмпири­
ческий — считать просто делом везения. Чем большим воображе­
нием обладает теоретик, тем с большей вероятностью его
теоретическая программа достигнет хотя бы какого-либо эмпири­
ческого успеха (см. [93], р. 387—390).
335
См. [176], [178] и [18]. Джастификационист Рассел прези­
рает конвенционализм: «Когда возвышается воля, падает знание.
В этом и состоит самое значительное изменение в характере фи­
лософии нашего века. Оно было подготовлено Руссо и Кантом...»
424


([178], p. 787). Поппер, конечно же, многое почерпнул и у Канта,
и у Бергсона (см. [154], гл. 2 и 4).
336
О понятии «правдоподобия» см. ([163], гл. 10), а также сле­
дующее примечание; о понятии «надежности» (trustworthiness) см.
[93], р. 390-405 и [95].
337
«Правдоподобие» имеет два различных смысла, которые не
следует смешивать. Во-первых, он, этот термин, может пониматься
как «сходство с истиной» (truthlikeness)\ в этом смысле, я думаю,
все научные теории, когда-либо созданные человеческим умом, в
равной степени являются «непохожими на истину» (unverissimilar)
и «оккультными». Во-вторых, он может означать квазитеорети­
ческое размерное отличие между количеством истинных и ложных
следствий теории, отличие, которое мы в точности никогда не мо­
жем определить, но о котором можем делать предположения. Поп­
пер использует термин «правдоподобие» именно в этом специаль­
ном смысле ([163], гл. 10). Но когда он угвсрждаст, что этот второй
смысл тесно связан с первым, то это ведет к ошибкам и недоразу­
мениям. В первоначальном «до-попперовском» смысле термин «прав­
доподобие» мог означать лишь интуитивно различимую «похожесть
на истину» либо наивный прототип попперовского эмпирического
понятия «правдоподобия». Интересные выдержки, приводимые
Поппером, говорят в пользу второго значения, но не первого
(см. [163], р. 399; [русск. перев., с. 351]). Беллармино, вероят­
но, мог бы согласиться с тем, что теория Коперника имела
высокую степень «правдоподобия» в попперовском специаль­
ном смысле, но не с тем, что она была «правдоподобна» в пер­
вом, интуитивном, смысле. Большинство «инструменталистов»
являются «реалистами» в том смысле, что согласны с возрастани­
ем «правдоподобия» теорий в попперовском смысле; но они же
не являются «реалистами», если под реализмом понимать уверен­
ность в том, что, например, полевая концепция Эйнштейна ин­
туитивно ближе к Замыслу Вселенной, чем концепция ньютоновс­
кого взаимодействия тел на расстоянии. Поэтому целью науки может
быть возрастание «правдоподобия» в попперовском смыаге, но без обя­
зательного возрастания классического правдоподобия. Последняя идея,
как говорил сам Поппер, в отличие от первой «опасно неопределен­
на и метафизична» ([163], р. 231 [русск. перев., с. 35]).
Попперовское «эмпирическое правдоподобие» в некотором
смысле реабилитирует идею кумулятивного роста в науке. Но дви­
жущей силой кумулятивного роста «эмпирического правдоподо­
бия» является революционизирующий конфликт с «интуитивным
правдоподобием».
425


Когда Поппер работал над своей статьей «Истина, рациональ­
ность и рост знания», у меня было нелегкое чувство по отноше­
нию к его отождествлению этих двух понятий правдоподобия. И
было так, что я спросил его: «Можем ли мы реально говорить о
том, что одна теория лучше соответствует действительности, чем
другая? Существуют ли степени истинности? Не опасное ли заб­
луждение выражаться так, как если бы истина, в смысле Тарско-
го, располагалась где-то в некоем метрическом или хотя бы в
топологическом пространстве и поэтому имело бы смысл рас­
суждать о двух теориях — скажем, о предшествующей теории t, и
последующей теории t2, — что t2 вытесняет t, или являет собой
больший прогресс, чем t,, поскольку она ближе подходит к исти­
не, чем t2?» (см. [161], р. 232; [русск. перев., с. 350-351]). Поппер
отверг мои опасения. Он чувствовал, и был прав, что предложил
очень важную новую идею. Но он ошибался, полагая, что его
новая специальная концепция «правдоподобия» полностью по­
глощает проблемы, связанные со старым интуитивным «правдо­
подобием». Кун говорит: «Если мы считаем, что, например, по­
левая теория «ближе подходит к истине», чем старая теория
вещества и силы, то это означало бы, при серьезном отношении к
словам, что последние основания природы больше похожи на поля,
чем на вещество и силы» ([88], р. 265). Кун прав, за исключением
того, что, как правою, отношение к словам не бывает «серьез­
ным». Я надеюсь, что это примечание послужит прояснению об­
суждаемой проблемы.


ЛИТЕРАТУРА
1. Agassi J. How are Facts Discovered // Impulse, 1959, vol. 3,
No 10, p. 2-4.
2. Agassi J. The Confusion between Physics and Metaphysics in
the Standard Histories of Sciences // Proceedings of the 10th Intern.
Congress of the History of Science. 1964, vol. 1, p. 231-238.
3. Agassi J. Scientific Problems and their Roots in Metaphysics //
The Critical Approach to Science and Philosophy, ed. by M. Bunge,
1964, p. 189-211.
4. Agassi J. Sensationalism // Mind, 1966, vol. 75, p. 1-24.
5. Agassi J. The Novelty of Popper's Philosophy of Science //
Intern. Phil. Quart., 1968, vol. 8, p. 442-463.
6. Agassi /. Popper on Learning from Experience // Studies in
the Philosophy of Science, ed. by N. Rescher. 1969.
7. AyerA. Language, Truth and Logic, 1936 (2 ed. — 1946).
8. Bartley W. Theories of Demacration between Science and
Metaphysics // Problems in the Philosophy of Science, ed. by
Lakatos and Musgrave. 1968, p. 40-64.
9. Becke, Sine. Zur Theorie des p-Zerfalls // Zeitschrift fur
Physik, 1933, vol. 86, p. 105-119. Schrift fur Physik, 1933, vol.
86, p. 105-119.
10. Bernal J. Science in History. 1965 (3 ed.) [русск. перев.:
Верная Дж. Наука в истории общества. М ., 1956].
11. Bernstein R. A Comprehensive World: On Modern Science
and its Origins. 1961.
12. Bethe, Peierls R. The «Neutrino» // Nature, 1934, vol. 133,
p. 532.
13. Bohr N. On the Constitution of Atoms and Molecules //
Phil. Magazine, 1913, vol. 26, p. 1-25, 476-502, 857-875 [русск.
427


перев.: Бор И. О строении атомов и молекул // Избр. научн.
труды. Т. 1. М., 1970, с. 84-148].
14. Bohr N. Letter to Rutherford, 6.3 .1913; publ. in [22],
p. XXXVIII-XXXIX .
15. Bohr N. The Spectra of Helium and Hydrogen // Nature,
1913, vol. 92, p. 231-232 [русск. перев.: Бор Н. Спектры водо­
рода и гелия // Избр. научн. труды. Т. 1, с. 149-151].
16. Bohr N. The Structure of the Atom. Nobel Lecture //
Nature, 1921, vol. 107, pp. 104-107 [русск. перев.: Бор H.
Строение атома // Бор Н. Избр. научн. труды, т. 1. М ., 1970,
с. 285-292].
17. Bohr N. Letter to «Nature» // 1926, vol. 117, p. 264.
18. Bohr N. Chemistry and the Quantum Theory of Atomic
Constitution // Journal of the Chem. Society, 1932, vol. 1, pp. 349-
384 [русск. перев.: Бор Н. Химия и квантовая теория строения
атома // Избр. научн. труды, т. II, М., 1970, с. 75 -110].
19. Bohr N. Light and Life // Nature, 1933, vol. 131, p. 421-
423, 457-459 [русск. перев.: Бор Н. Свет и жизнь // Бор Н.
Избр. научн. труды, т. II, М., 1970, с. 111 -119].
20. Bohr N. Conservation Laws in Quantum Theory // Nature,
1936, vol. 138, pp. 25-26 [русск. перев.: Бор Н. Законы сохра­
нения в квантовой физике // Избр. научн. труды, т. II, М.,
1970, с. 202-203].
21. Bohr N. Discussion with Einstein on Epistemological
Problems in Atomic Physics // Albert Einstein, Philosopher-
Scientist, ed. by Schilpp. 1949, vol. 1, pp. 201-241 [русск. перев.:
Бор Н. Дискуссии с Эйнштейном по проблемам теории по­
знания в атомной физике // Избр. научн. труды, т. II, М.,
1970, с. 399 -433].
22. Bohr N. On the Constitution of Atoms and Molecules, 1963.
23. Born M. Einstein's theory of Relativity, N. Y ., 1962 (1 ed. —
1920) [русск. перев.: Борн М. Эйнштейновская теория относи­
тельности. М ., 1972].
24. Born M. Max Karl Ernst Ludwig Planck // Obituary Notices
of Fellows of the Royal Society, 1948, vol. 6, pp. 161-180.
25.Born M. The Statistical Interpretation of Quantum Mechanics.
Nobel Lecture (1954) [русск. перев.: Борн M. Статистическая
428


интерпретация квантовой механики Ц Борн М. Физика в жизни
моего поколения. М., 1963, с. 301-315].
26. Braithwaite R. The Relewance of Psychology to Logic //
Aristotelian Society Suppl. Volumes, 1938, vol. 17, pp. 19-41.
27. Braithwaite R. Scientific Explanation. Cambr., 1953.
28. Callendare. The Pressure of Radiation and Carnot's Principle //
Nature, 1914, vol. 92, p. 553.
29. Canfield, Lehrer K. A Note on Prediction and Deduction //
Philosophy of Science, 1961, vol. 28, pp. 204-208.
30. Carnap R. Uber Protokollsatze // Erkenntnis, 1932- 1933,
vol. 3, pp. 215-228.
31. Carnap R. Review of Popper's «Logik der Forschung» //
Erkenntnis, 1935, vol. 5, pp. 290-294.
32. Coffa. Deductive Prediction// Philosophy of Science, 1968,
vol. 35, pp. 279-283.
33. Crookes W. Presidential Address to the Chemistry Section of
the British Association // Report of British Ass., 1886, pp. 558-576.
34. Crookes W. Report at the Annual general Meeting // Journ.
of the Chem. Society, 1988, vol. 53, pp. 487-504.
35. Davisson C.J. The Discovery of Electron Waves. Nobel
Lecture, 1937.
36. Dirac P. Does Conservation of Energy Hold in Atomic
Processes? // Nature, 1936, vol. 137, pp. 298-299.
37. Dirac P. Is there an Aether? // Nature, 1951, vol. 168,
pp. 906-907.
38. Dorling. Length Contraction and Clock Synchronisation:
the Empirical Equivalence of the Einsteinian and Lorentzian
Theories // The British J. for the Phil, of Science, 1968, vol. 19,
pp. 67-69.
39. Droyer. History of the Planetary Systems from Thales to
Kepler. 1906.
40. Duhem P. La Theorie Physique, Son Objet et Sa Structure,
1905 [русск. перев.: Дюгем П. Физическая теория, ее цель и
строение, СПБ, 1910].
41. Eccles L.C. The Neurophysiological Basis of Experience //
The Critical Approach to Science and Philosophy, ed. by M. Bunge,
1964.
42. Ehrenfest P. Welche Ziige der Lichtquantenhypothese spielen
in der Theorie der Warmestrahlung eine Wesentliche Rolle? //
429


Annalen der Physik, 1911, vol. 36, p. 91-118 [русск. перев.: Эрен-
фест П. Какие черты гипотезы световых квантов играют су­
щественную роль в теории теплового излучения // Эренфест П.
Относительность. Кванты. Статистика. М., Наука, 1972, с. 118-
145|.
43. Ehrenfest P. Zuz Krise der Zichtather—Hypothese. 1913.
44. Eeinstein A. Uber die Entwicklung unserer Anschauungen
uber das Wesen und die Konstitution der Strahlung // Physikalische
Zeitschrifth, 1909, vol. 10, pp. 817-826 [русск. перев. Эйнштейн А.
Собр. научн. трудов, т. Ill, M., 1966, с. 181-195].
45. Einstein A. New Experimente uber den Einfluss der
Erdbewegung auf die Lichtgeschwindigkeit relativ zuz Erde //
Forschungen und Fortschritte, 1927, vol. 3, p. 36 [русск. перев.:
Эйнштейн А. Новые опыты по влиянию движения Земли на
скорость света относительно Земли // Собр. научн. трудов,
т. II, М., 1966, с. 188-189].
46. Einstein A. Letter to Schrodinger. 31.5 .1928 [русск. пе­
рев.: Э. Шредингер. Новые пути в физике. М ., 1971, с. 237-
238].
47. Einstein A. Gedenkworte auf Albert A. Michelson //
Zeitschrift fur angewandte Chemie, 1931, vol. 44, pp. 638 [русск.
перев.: Эйнштейн А. Памяти Альберта А. Майкельсона // Собр.
научных трудов, т. IV, М., 1967, с. 149-150].
48. Einstein A. Autobiographical Notes // Albert Einstein.
Phiolosopher— Scientist, ed. by Schilpp, 1949, vol. 1, pp. 2-95
[русск. перев.: Эйнштейн А. Автобиографические заметки //
Собр. научн. трудов, т. IV, М., 1967, с. 149-150].
49. Ellis, Mott N.F. Energy Relations in the p-Ray Type of
Radioactive Disintegration // Proceed, of the Royal Society of
London, Ser. A ., 1933, vol. 96, pp. 502-511.
50. Ellis, Wooster. The average Energy of Disintegration of
Radium E // Proceedings of the Royal Society, Ser. A, 1927, vol.
117, pp. 109-123.
51. Evans E.J. The Spectra of Helium and Hudrogen // Nature,
1913, vol. 92, p. 5.
52. Fermi E. Tentativo di una teoria dell emissione dei raggi
«beta» // Recerci Scientifica, 1933, vol. 4 (2), pp. 491-495.
53. Fermi E. Versuch einer Theorie der p-Strallen. I . //
Zeitschrift fur Physik, 1934, vol. 88, pp. 161-177 [русск. перев.:
430


Ферми Э. К теории (р-лучей // Собр. научн. трудов, т. I. 1971,
с. 525-541].
54. Feyerabend P. Comments on Grunbaum's «Law and
Convention in Physical Theory // Current Issue in the Philosophy
of Science, 1961, ed. by Feigl and Maxwell, pp. 155—161.
55. Feyerabend P. Reply to Criticism // Boston Studies in the
Philosophy of Science, ed. by Cohen R. and Wartofsky M., 1965,
vol. II, pp. 223-261 [русск. перев.: Фейерабенд П. Ответ на
критику // Структура и развитие науки. М ., 1978, с. 419-470].
56. Feyerabend P. On a Recent Critique of Complementarity //
Phil, of Science, 1968-1969, vol. 35, pp. 309-331, vol. 36, pp.
82-105.
57. Feyerabend P. Problems of Empiricism II // The Nature
and Function of Scientific Theory, ed. by Colodny, 1969.
58. Feyerabend P. Against Method // Minnesota Studies for
the Phil, of Science, 1970, vol. 4 [русск. перев.: Фейерабенд П.
Избран, труды по методологии науки, М., 1986, с. 125-466].
59. Fowler A. Observation of the Principal and Other Series of
lines in the Spectrum of Hydrogen // Monthly Notices of the Royal
Astronomical Society, 1912, vol. 73, pp. 62-71.
60. Fowler A. The Spectra of Helium and Hydrogen // Nature,
1913, vol. 92, p. 95.
61. Fowler A. The Spectra of Helium and Hydrogen // Nature,
1913, vol. 92, p. 232.
62. Fowler A. Series Lines in Spark Spectra // Proceed, of the
Royal Society of London (A), 1914, vol. 20, pp. 426-430.
63. Fresnel A.J . Lettre a Franpois Arago sur l'influence du
Mouvement Terrestre dans quelques Rhenomenes Optiques //
Annates de Chimie et de Physique, 1918, vol. 9, p. 57.
64. Galileo G. Dialogo dei Massimi Sistemi, 1632 [русск. пе ­
рев.: Галилей Г. Диалог о двух главнейших системах мира. М . —
Л., 1948].
65. Gamow G Thirty Years that Shook Physics, 1966.
66. Grunbaum A. The Falsifiability of the Lorentz-Fitzgerald
Contraction Hypothesis // Brit. Journ. for the Phil, of Science,
1959, vol. 10, pp. 48-50.
67. Grunbaum A. Law and Convention in Physical Theory //
Current Issues in the Philosophy of Science, 1961, pp. 40-155.
431


68. Griinbaum A. The Duhemian Argument // Philosophy of
Science, 1960, vol. 11, pp. 75-87.
69. Griinbaum A. The Falsifiability of a Component of a
Theoretical System // Mind, Matter and Method: Essays in
Philosophy and Maxwell G., 1966, pp. 273-305.
70. Griinbaum A. Can We Ascertain the Falsity of a Scientific
Hypothesis? // Studium Generate, 1969, pp. 1061-1093.
71. Heisenberg W. Uber Aufbau der Atomkerne // Zeitschrift
fur Physik, 1932, vol. 77, pp. 1-11, vol. 78, pp. 1956-1964 [русск.
перев.: Гейзенберг В. О строении атомных ядер // Нейтрон.
Предыстория, открытие, последствия, М., 1975].
72. Heisenberg W. The Development of the Interpretation of
Quantum Theory // Niels Bohr and the Development of Physics,
1955 [русск. перев.: Гейзенберг В. Развитие интерпретации кван­
товой теории // Н. Бор и развитие физики, М., 1958, с. 23-45].
73. Hempel С. Review of Popper's «Logik der Forschung» //
Deutsche Literaturzeitung, 1937, pp. 309- 314.
74. Hempel С Some Theses on Empirical Certainty // The
Review of Metaphysics, 1952, vol. 5, pp. 620-621.
75. Henderson. The upper Limits of the Continuous p-ray Spectra
of Thorium С and CM // Proceed, of the Royal Society of London.
Ser. A, 1934, vol. 147, pp. 572-582.
76. Hesse M. Review of Grunbaum's «The Falsifiability British*
Journal for the Philosophy of Science, 1968, of a Component of a
Theoretical System» // The British J. for the Phil, of Science, vol.
18, pp. 333-335.
77. Heresy G. V. Letter to Rutherford. 14.10.1913 //quoted in:
Borh N. On the Constitution of Atoms and Molecules, p. XL1I.
78. Hund. Gottingen, Copenhagen, Leipzig im Ruckblick//Werner
Heisenberg und die Physik unserer Zeit, ed. by Bopp, Braunschweig,
1961.
79. Jaffe G Michelson and the Speed of Light. 1960.
80. Jammer M. The Conceptual Development of Quantum
Mechanics, 1966 [русск. перев.: Джеммер М. Эволюция поня­
тий квантовой механики. М., 1985].
81. Joffe A. Zur Theorie der Strahlungserscheinungen // Annalen
der Physik, 1911, vol. 36, pp. 534-552 [русск. оригинал: Иоффе А.Ф.
К теории лучистой энергии // Избранные труды в 2 томах, Л.,
т. 2, с. 12-24].
432


82. Juhos В. tiber die empirische Induktion // Studium Generale,
1966, vol. 19, pp. 259-272.
83. Keynes L.M. A Treatise on Probability, 1921.
84. Koyre A. The Significance of the Newtonian Synthesis //
Newtonian Studies. L ., 1965.
85. KoestlerA. The Sleepwalkers. 1959.
86. Konopinski, Uhlebenck G.E. On the Fermi theory of p-
radioactivity // Physical Rewiew, 1935, vol. 48, p. 7-12 .
87. Kramers. Das Korrespondenzprinzip und der Schalenbau
des Atoms // Die Naturwissenschaften, 1923, vol. 11, p. 550-559.
88. Kudar. Der wellenmechanische Charakter des p-Zerfalls,
I—II —III . // Zeitschrift fur Physik, 1929-1930, vol. 57, p. 257-
60, vol. 60, p. 168-75, 176-83 .
89. Kuhn T. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago,
1962 [русск. перев.: См. настоящее издание, с. 9—268\.
90. Kuhn Т. Logic of Discovery or Phychology of Research? //
Criticism and the Growth of Knowledge. Cabr., 1970, p. 1 -23.
91. Lakatos I. Infinite Regress and the Foundations of
Mathematics//Aristotelian Society Supplementary Volume, 1962,
vol. 36, p. 155-184.
92. Lakatos I. Proofs and Refutations // The British Journal
for the Philosophy of Science, 1963-64, vol. 14, p. 1 -25, 120-39,
221-43, 296-342 (русск. перев.: Лакатос И. Доказательства и
опровержения. М ., 1967].
93. Lakatos I. Changes in the Problem of Inductive Logic //
Lakatos I. (ed.): The Problem of Inductive Logic, 1968, p. 315-417.
94. Lakatos I. Criticism and the Methodology of Scientific
Research Programmes // Proceedings of the Aristotelian Society,
1968, vol. 69, p. 149-186.
95. Lakatos L Popper zum Abgrenzungs — und Induktionspro-
blem // Lenk H. (ed.): Neue Aspekte der Wissenschaftstheorie,
1971.
96. Lakatos I. History of Science and its Rational Reconst­
ructions// Boston Studies in the Philosophy of Science, ed. by
R. Cohen, R. Buck, vol. 8, 1972, pp. 174-182 [русск. перев.: Лака­
тос И. История науки и ее рациональные реконструкции // См.
настоящее издание, с. 455-524].
28 Структура научных революций
433


97. Lakatos I. Replies to Critics // Ibid., pp. 174-182 [русск.
перев.: Лакатос И. Ответ на критику // См. настоящее изда­
ние, с. 593- 609].
98. Lakatos I. The Changing Logic of Scientific Discovery,
1973.
99. Lakatos L Proofs and Refutations and Other Essays in the
Philosophy of Mathematics, 1974.
100. Laplace P.S . Exposition du Systeme du Monde, 1796
[русск. перев.: Латас /7. Изложение системы мира. СПБ .,
1861].
101. Larmor L. On the Ascertained Absense of Effects of Motion
through the Aether, in Relation to the Constitution of Matter, and
on the Fitzgerald — Lorentz Hypothesis // Philosophical Magazine,
ser. 6, 1904, vol. 7, pp. 621-625.
102. Laudan L. Grunbaum on «The Duhemian Argument //
Philosophy of Science, 1965, vol. 32, pp. 295-299.
103. Lorentz H A. De Tlnfluence du Mouvement de la Terre
sur les Phenomenes Lumineux // Versl. Kon. Akad. Wetensch,
Amsterdam, 1886, vol. 2, pp. 297-358.
104. Lorentz H. A. The Relative Motion of the Earth and the
Ether // Versl. Kon. Akad. Wetensch. Amsterdam, 1892, vol. 1,
pp. 74-77.
105. Leibnitz G. Letter to Coming. 19.3.1678.
106. Le Roy E. Science et Philosophic // Revue de Metaphysique
et de Morale, 1899, vol. 7, pp. 375-425, 503-562, 706-731.
107. Le Roy E. Un Positivisme Nouveau // Revue de
Metaphysique et de Morale, 1901, vol. 9, pp. 138-153.
108. Lorentz H.A . Stokes' theory of Aberration // Versl. Kon.
Akad. Wetensch. Amsterdam, 1892, vol. 1, pp. 97-103.
109. Lorentz H.A . Versuch einer Theorie des electrischen und
optischen Erscheinungen in bewegten Korpern, 1895.
110. Lorentz H.A. Concerning the Problem of the Dragging
Along of the Ether by the Earth // Versl. Kon. Akad. Wetensch.
Amsterdam, 1897, vol. 6, pp. 266-272.
111. Lorentz H.A . The Rotation of Earth and its Influence on
Optical Phenomen // Nature, 1923, vol. 112, pp. 103-104.
112. Lykken. Statistical Significance in Psychological Research //
Psychological Bulletin, 1968, vol. 70, pp. 151-159.
434


113. McCulloch L.R. The Principles of Political Economy: with
a sketch of the Rise and Progress of Science. 1825.
114. MacLaurin С Account of Sir Isaac Newton's Philosophical
Discoveries, 1748.
115. Margenau H. The Nature of Phesical Reality. 1950.
116. Marignac. Commentary on Stas'Researches on the
Mutual Relations of Atomic Weights. 1860 (preprinted in: Prout's
Hypothesis // Alembic Club Reprints, vol. 20, pp. 48-58).
117. Maxwell I.C Theory of Heat. 1871.
118. Medawar. The Art of the Soluble. 1967.
119. Meehl. Theory Testing in Psychology and Physics: a
Methodological Paradox // Philosophy of Science, 1967, vol. 34,
pp. 103-115.
120. Meitner L. Kernstruktur// Handbuch der Physik, Zweite
Auflage, 1933, vol. 22/1, pp. 118-152.
121. Meitner L., Orthmann. Uber einer absolute Bestimmung
der Energie der Energie der primaren B-Strahlen von Radium E. //
Zeitschrift fur Physik, 1930, vol. 60, pp. 143-155.
122. Michelson A. The relative Motion of the Earth and the
Luminiferous Ether // American Journal of Science. Ser. 3. 1881,
vol. 22, pp. 120-129.
123. Michelson A. On the Application of Interference Methods
to Spectroscopic Measurements, I—II // Philosophical Magazine.
Ser. 3 / 1891-1892, vol. 31, pp. 338-346, vol. 34, pp. 280-299.
124. Michelson A. On the Relative Motion of the Earth and the
Ether // American Journal of Science. Ser. 4 ., 1897, vol. 3, pp.
475-478.
125. Michelson A., Gale. The Effect of the Earth's Rotation on the
Velocity of Light // Astrophysical Journal, 1925, vol. 61, pp. 137-145.
126. Michelson A., Morley E. W . On the Relative Motion of the
Earth and the Luminiferous Ether//American Journal of Science.
Ser. 3 / 1881, vol. 34, pp. 333 -345.
127. Milhaud. La Science Rationelle // Revue de Metaphysique
et de Morale, 1896, vol. 4, pp. 280-302.
128. Mill J.St. A System of Logic, Ratiocinative and Inductive,
Being a Connected View of the Principles of Evidence, and the
Methods of Scientific Investigation, 1843 [русск. перев.: Милль
Дж.Ст. Система логики силлогистической и индуктивной.
28*
435


Изложение принципов доказательства в связи с методами на­
учного исследования. М., 1914].
129. Miller D.C. Ether-Drift Experiments at Mount Wilson //
Science, 1925, vol. 41, pp. 617-621.
130. Morley E.W ., Miller D.C. Letter to Kelvin (1904) //
Philosophical Magazine. Ser. 6, vol. 8, pp. 753-754.
131. Mosely G.G. Letter to «Nature» // Nature, 1914, vol. 92,
p. 554.
132. Mott N.F. Wellenmechanik und Kernphysik // Handbuch
der Physik, Zweite Auflage, 1933, vol. 24/1, pp. 785-841.
133. Musgrave A. On a Demarcation Dispute // Problems in
the Philosophy of Science, ed. by Lakatos I., Musgrave A., 1968,
pp. 78-88.
134. Musgrave A. Impersonal Knowledge. Ph . D. Thesis,
University of London, 1969.
135. Musgrave A. Review of Ziman's «Public Knowledge: an Essay
Concerning the Social Dimensions of Science // The Brit. Journal for
the Philosophy of Science, 1969, vol. 20, pp. 92-94.
136. Musgrave A. The Objectivism of Popper's Epistemology //
The Philosophy of Sir Karl Popper, 1973.
137. Nagel E. The Structure of Science, 1961.
138. Nagel E. What is True and False in Science: Medowar
and the Anatomy of Research // Encounter, 1967, vol. 29, No3,
pp. 68-70.
139. Neurath 0. Pseudorationalismus der Falsifikation //
Erkenntnis, 1935, vol. 5, pp. 353-365.
140. Nickolson l.W. A possible Extension of the Spectrum of
Hydrogen // Monthly Notices of the Royal Astronomical Society,
1913, vol. 73, pp. 382-385.
141. Pauli W. Zuralteren und neueren Geschichte des Neut­
rinos // Pauli W. Aufsate und Vortriiuge iiber Physik und
Erkenntnistheorie, 1961, pp. 156—180.
142. Pearce Williams. Relativity theory: Its Origins and Impact
on Modern Hhought, 1968.
143. Peierls R. Interpretation of Shanklan's Experiment //
Nature, 1936, vol. 137, p. 904.
144. Physics at the Britich Association // Nature, 1913-1914,
vol. 92, pp. 353-365.
436


145. Planck M. Uber eine Verbesserung der Wienschen
Spektralgleichung // Verhandlungen der Deutschen Physikalischen
Geselschaft, 1900, vol. 2, pp. 202-204 [русск. перев.: Планк Л/.'
Об одном улучшении закона излучения Вина // Избр. научн.
труды, М., 1975, с. 249-250].
146. Planck M. Zur Theorie des Gesetzes der Energieverteilung
im Normalspektrum // Verhandlundgen der Deutschen Physikalischen
Geselschaft, 1900, vol. 2, pp. 237-245 [русск. перев.: Планк М.
К теории распределения энергии излучения нормального спек­
тра // Избран, научн. труды, М., 1975, с. 251-267].
147. Planck M. Zwanzig Jahre Arbeit am Physikalischen Weltbild //
Physica, 1929, vol. 9, pp. 193-222 [русск. перев.: Планк М. Двад­
цать лет работы над физической картиной мира // Избран,
научн. труды, М., 1975, с. 568-589].
148. Planck Л/. Scientific Autobiography, 1950 [русск. перев.:
Планк М. Научная автобиография // Избран, научн. труды,
М., 1975, с. 649-663].
149. Poincare Я. Les geometries поп euclidiennes // Revue generate
des Sciences Pures et Appliquees, 1891, vol. 2, pp. 769—774.
150. Poincare H. La Science et l'Hypothese. 1902 [русск. пе­
рев.: Пуанкаре А. Наука и гипотеза // Пуанкаре А. О науке.
М., 1983, с. 5 -152].
151. Polanyi Л/. Personal Knowledge. Towards a postcritical
Philosophy, 1958 [русск. перев.: Полани М. Личностное зна­
ние. На пути к посткритической философии. М., 1985].
152. Popkin H.R. Scepticism, Theology and the Scientific
Revolution in the Seventeenth Century // Problems in the
Philosophy of Science, ed. by Lakatos I., Musgrave A., 1968,
pp. 1-28.
153. Popper K. Ein Kriterium des empirischen Charakters
theoretischer Systeme // Erkenntnis, 1933, vol. 3, p. 426-427
[русск. перев.: Поппер К. Критерий эмпирического характера
теоретических систем // Поппер К. Логика и рост научного
знания. М., 1983. С. 236-239].
154. Popper К. Logic der Forschung, 1934; [расширенное
английское издание: [160].
155. Popper К. Induktionslogik und Hypothesenwahrscheinlich-
keit // Erkenntnis, 1935, vol. 5, pp. 170-172.
437


156. Popper К. What in Dialectic? // Mind, 1940, vol. 49, pp. 403-
426 [русск. перев.: Поппер К. Что такое диалектика? // Вопро­
сы философии, 1995, No 1].
157. Popper К. The Open Society and its Enemies, vol. I—II,
1945 [русск. перев.: Поппер К. Открытое общество и его вра­
ги, т. I—II, М., 1992].
158. Popper К. The Aim of Science // Ratio, 1957, vol. I,
pp. 24-35.
159. Popper K. The Poverty of Historicism, 1957 [русск. пе ­
рев.: Поппер К. Нищета историцизма М., 1993].
160. Popper К. Philosophy and Physics // Atti del XII Congresso
Internazionale di Filosofia, 1960, vol. 2, pp. 363 —374.
161. Popper K. The Logic of Scientific Discovery. 1959 [русск. пе­
рев.: Поппер К. Логика научного исследования, гл. I —VII, X //
Поппер К. Логика и рост научного знания. М ., 1983, с. 33-235].
162. Popper К. Testability and «ad-Hocness» of the Contraction
Hypothesis // British Journal for the Philosophy of Science, 1959,
vol. 10, p. 50.
163. Popper K. Conjectures and Refutations, 1963 [русск. пе ­
рев.: Поппер К. Предположения и опровержения. Рост науч­
ного знания. Гл. 1, 3, 10 // Поппер К. Логика и рост научного
знания. М ., 1983, с. 240-378].
163а. Popper К. Quantum Mechanics without «The Observer» //
Quantum Theory and Reality. Berlin. 1967.
164. Popper K. Normal Science and its Dangers // Criticism
and the growth of Knowledge, 1970, pp. 51-58.
165. Popper K. Epistemology without a Knowing Subject //
Proceed, of the Third Intern. Congress for Logic, Methodology
and Philosophy of Sciense, Amsterdam, 1968, pp. 333-373 [русск.
перев.: Поппер К. Объективное знание. Эволюционный под­
ход. Гл. 3 . Эпистемология без познающего субъекта // Поппер
К. Логика и рост научного знания. М ., 1983, с 439-459].
166. Popper К. On the Theory of the Objective Mind //
Proceedings of the XIV International Congress of Philosophy, 1968,
vol. 1, pp. 25—53.
167. Popper K. Remarks on the Problems of Demarcation and
Rationality // Problems in the Philosophy of Science, ed. by Lakatos I.,
Musgrave A., 1968, pp. 88-102.
438


168. Popper К. A Realist View of Logic, Physics and History //
Physics, Logic and History, ed. by Yourgrau, Breck, 1969.
169. Power. Introductory Quantum Electrodynamics. 1964.
170. Prokhovnik. The Logic of Special Relativity, 1967.
171. Prout W. On the Relation between the Specific Gravities
of Bodies in their Gaseous State and the Weights of their Atoms //
Annals of Philosophy, 1815, vol. 6, pp. 321-330 .
172. Quine W. From a Logical Point of View. 1953.
173. RabL Atomic Structure // Recent Advances in Science,
ed. by Murphy G., Shamos M., 1956.
174. Reichenbach H. The Rise of Scientific Philosophy. 1951.
175. Runge С Ather und Relativitatstheorie // Die Naturwisse-
nschaften, 1925, vol. 13, p. 440.
176. Russell B. The philosophy of Bergson. 1914.
177. Russel B. Reply to Critics // The Philosophy of Bertrand
Russell, ed. by Schilpp, 1943, pp. 681-741.
178. Russell B. History of Western Philosophy, 1946 [русск.
перев.: Рассел Б. История западной философии. М ., 1993].
179. Rutherford E.f Chadwick I., Ellis. Radiations from
Radioactive Substances. 1930.
180. Schlick M. Ober das Fundament der Erkenntnis //
Erkenntnis, 1934, vol. 4, pp. 79~99.
181. Schrbdinger E. Might perhaps Energy be merely a Statistical
Concept? // II Nouvo Cimento, 1958, vol. 9, pp. 162-170.
182. Shankland R. An Apparent Failure of the Photon Theory
of Scattering // Physical Review, 1936, vol. 49, pp. 8 -13.
183. Shankland R. Michelson—Morley Experiment /American
Journal of Physics, 1964, vol. 32, pp. 16-35.
184. Soddy F. The Interpretation of the Atom. 1932.
185. Sommerfeld A. Zur Quantentheorie der Spektrallinien //
Annalen der Physik, 1916, vol. 51, pp. 1 -94, 126-167.
186. Stebbing. Pragmatism and French Voluntarism, 1914.
187. Stegmidler W. Explanation, Prediction, Scientific Systema-
tization and Non-Explanatory Information // Ratio, 1966, vol. 8
pp. 1-24.
188. Stokes G On the Aberration of Light // Philosophical
Magazine, 3 ser., 1845, vol. 27, pp. 9 -15.
189. Stokes G On Fresnel's Theory of the Aberration of Light //
Philosophical Magazine, 3-d ser., 1846, vol. 28, pp. 76-81.
439


190. Synge J. Effects of Acceleration in the Michelson—Morley
Experiment // the Scientific Proceedings of the Royal Dublin
Society, New Series, 1952-1954, vol. 26, pp. 45-54.
191. Ter Haar. The Old Quantum Theory, 1967.
192. Thomson J.J. On the Waves associated with B-rays, and
the Relation between Free Electrons and their Waves //
Philosophical Magazine, 17th Ser., 1929, vol. 7, pp. 405-417.
193. Toulmin S. The Evolutionary Development of Natural
Science // American Scientists, 1967, vol. 55, pp. 456-471.
194. Treiman. The Weak Interactions // Scientific American,
1959, vol. 200, pp. 72-84.
195. Truesdell С The Program toward Rediscovering the
Rational Mechanics in the Age of Reason // Archive of the History
of Exact Sciences, 1960, vol. 1, pp. 3-36 .
196. Uhlenbeck G.E ., GoudsmitS. Ersetzung der Hypothese vom
unmechanischen Zwang durch eine Forderung bezuglich des innerren
Verhaltens jedes einzelnen Electrons // Die Naturwissenschaften,
1925, vol. 13, pp. 953-954.
197. Uhlenbeck G. E ., Goudsmit S. Spinning electrons and the
structure of spectra // Nature, 1926, vol. 17, pp. 264-265.
198. Waerden van der B.L. Sources of Quantum Mechanacs,
1967.
199. WatkinsJ. Between Analytic and Empirical // Philosophy,
1957, vol. 32, pp. 112 -131.
200. Watkins J. Influential and Confirmable Metaphysics //
Mind, 1958, vol. 67, pp. 344-365.
201. Watkins J. When are Statements Empirical? // British
Journal for the Philosophy of Science, 1960, vol. 10, pp. 287-308.
202. Watkins J. Hume, Carnap and Popper // The Problem of
Inductive Logic, ed. by Lakatos I., 1968, pp. 271-282.
203. Whewell W. History of the Inductive Sciencies, from the
Earliest to the Present Time, vol. I— -I I I, 1837 [русск. перев.:
Уэвеллъ В. История индуктивных наук от древнейшего и до
настоящего времени. Т . I—III, 1867-1868, СПБ].
204. Whewell W. Philosophy of the Inductive Sciencies, Founded
upon their History, vol. I —II . 1840.
205. Whewell W. On the Transformation Hypothesis the History
of Science // Cambridge Philosophical Transactions, 1851, vol. 9,
pp. 139-147.
440


206. Whewell W. Novum Organon Renovation. Being the second
part of the philosophy of the inductive sciencies. 3-ed., 1858.
207. Whewell W. On the Philosophy of Discovery, Chapters
Historical and Critical, 1860.
208. Whittaker E. From Euclid to Eddington, 1947.
209. Whittaker E. History of the Theories of Aether and
Electricity, vol. II, 1953.
210. Wisdom Ch. The Refiitability of «Irrefutable» Laws//The British
Journal for the Philosophy of Science, 1963, vol. 13, pp. 303-306.
211. Wu. Beta Decay // Rendiconti della Scuola Internazionale
di Fisica, «Enrico Fermi», XXXII Corso, 1966.
212. Wu, Moskowski. Beta Decay, 1966.


КОММЕНТАРИИ ПЕРЕВОДЧИКА
«Фальсификация и методология научно-исследовательских
программ» — труд жизни И. Лакатоса, обобщающий его фи-
лософско-методологические идеи. Вместе со статьей «Исто­
рия науки и ее рациональные реконструкции» эта работа ста­
ла ответом «критического рационализма» на вызов, брошенный
«историческим направлением» в философии и методологии
науки, сторонники и последователи которого выступили за
радикальную реформу современного рационализма.
Первый вариант был опубликован в 1968 г. как доклад,
представленный «Аристотелевскому обществу» [94]. Настоя­
щий перевод сделан с самой известной публикации И. Лака­
тоса: обширной статьи, помещенной в сборнике «Критицизм
и рост знания», ставшем важной вехой в эволюции филосо­
фии и методологии науки нашего времени (Lakatos J. Falsification
and the Methodology of Scientific Research Programmes / Criticism
and the growth of Knowledge. Ed. by J . Lakatos and A. Musgrave.
Cambr. Univ. Press. 1970. P . 91-195).
В 1973 г. эта статья вошла в сборник избранных трудов
И. Лакатоса [98], а впоследствии неоднократно переиздава­
лась во многих сборниках и антологиях.
к стр. 273. «.. .подкрепленной научной теории...»
Следуя традиции, установившейся после переводов на
русский язык работ К.Поппера, я так перевожу термин
corroborated; «подкрепленная» теория — это теория, выдер­
жавшая ряд строгих проверок, доказавшая свою устойчивость
(см. Поппер К. [161] [русск. перев., с. 192]).
442


к стр. 274 «...на зыбкую почву иррационализма».
Обвинения в иррационализме, направленные в адрес Т. Куна,
связаны со специфическим смыслом, который термины «ра­
циональное», «рациональность» имеют у Лакатоса. «Лакатос
называет «рациональным» то, что соответствует определен­
ным методологическим принципам и нормам... Поскольку
каждая методологическая концепция формирует специфи­
ческие правила научной деятельности, постольку понятие
рациональности у Лакатоса относительно: одни и те же дей­
ствия ученого одна концепция может объявить рациональ­
ными, а другая — иррациональными. Методологическая
концепция оказывается одновременно и «теорией рациональ­
ности», так как именно она формулирует критерии рацио­
нальности и определяет, что в деятельности ученых является
«рациональным», а что — «иррациональным» {Никифоров
А.Л . Комментарий 1 к статье И. Лакатоса «История науки и
ее рациональные реконструкции». См. настоящее издание,
с. 523). Т . Кун сделал более решительные выводы из этой
относительности, в то время как И. Лакатос все же считал
собственную методологическую концепцию надежным оплотом
рациональности.
к стр. 289. « ...спасти научный критицизм от фаллибилизма»
Термин «фаллибилизм» (калька английского fallibilism)
был, по-видимому, введен в философию науки Ч. Пирсом,
который так называл тезис о принципиальной «погрешимо-
сти», то есть подверженности ошибкам и заблуждениям чело­
веческого знания. Не является исключением и научное зна­
ние, однако в отличие от иных форм познания наука,
утверждал Ч. Пирс, обладает способностью «самокоррекции»;
это значит, что свои заблуждения наука преодолевает, опира­
ясь на выработанные ею же методы и критерии. Поэтому ме­
тодология науки выступает теоретической основой теории
познания. Приближение к истине в науке возможно только
через непрерывное исправление ошибок, улучшение резуль­
татов, выдвижение все более совершенных гипотез. Фалли­
билизм является, согласно Пирсу, оправданием индукции как
метода научного исследования. К. Поппер, развивая свою кон­
цепцию методологического фальсификационизма, столкнул-
443


ся с проблемой: допустимо ли распространение фаллибилиз-
ма не только на корпус научного знания и методов науки, но
и на методологию науки? Если фальсификационизм есть на­
учная доктрина, он пофешим и может быть «исправлен». Если
принципы фальсификации непогрешимы, то они суть мета­
физические догмы, которым нечего делать в структуре «науч­
ной философии». Попытки У. Бартли и других «пан-крити-
цистов» распространить действие фальсификации на сферу
принципов рациональной критики не привели к убедитель­
ным результатам, ибо остались неясными критерии, согласно
которым можно было бы считать «опровергнутыми» такие
принципы. В то же время И. Лакатос, исправляющий недо­
статки «догматического» и «методологического» фальсифика-
ционизма, действует в духе первоначального фаллибилизма
Ч. Пирса. См.: Порус В.Н . Чарлз Пирс и современная «фило­
софия науки» // Вопросы философии. 1982, No 3.
к стр. 299. « .. .скептический фаллибилизм...»
И. Лакатос называет «скептическим фаллибилистом» П. Фей-
ерабенда с его «анархическим анти-методологизмом». Надо
сказать, что во взаимной полемике оба эти философа не ску­
пились на ярлыки друг для друга. В данном случае Лакатос
утрирует позицию своего оппонента: Фейерабенд не отрица­
ет «все интеллектуальные стандарты», а протестует против того,
чтобы какие-то из них считались мерой и критерием научного
прогресса. Но и это неприемлемо для Лакатоса — защитника
эмпирических критериев в методологии науки и рациональ­
ного подхода к проблеме развития научного знания.
к стр. 301. «. ..фальсифицировать методологический фальсифи­
кационизм...»
В другой своей работе И. Лакатос утверждает, что «мето­
дологические концепции можно анализировать, не обращаясь
непосредственно к какой-либо эпистемологической (или даже
логической) теории и не используя при этом непосредственно
никакого логико-эпистемологического способа критики. Основ­
ная идея моего подхода, — продолжает он, — состоит в том, что
всякая методологическая концепция функционирует в качестве
историографической (или метаисторической) теории (или иссле-
444


водительской программы) и может быть подвергнута критике по­
средством критического рассмотрения той рациональной истори­
ческой реконструкцииу которую она предлагает» (Лакатос И.
История науки и ее рациональные реконструкции. См. настоя­
щее издание, с. 491). Его позиция так и осталась не вполне опре­
деленной: что значит это «критическое рассмотрение рацио­
нальной реконструкции истории науки»? Если это означает,
что «история может рассматриваться как «пробный камень»
ее рациональных реконструкций» (там же, с. 491—492), то перед
нами типичный «логический круг»; некоторые высказывания Ла­
катоса дают основания полагать, что он искал выход из этого кру­
га с помощью категорий диалектики.
к стр. 304. «. . .Дюгем приближался к формулировке...»
О дюгемовском понятии «bon sens» и его влиянии на фор­
мирование попперовской концепции, развитием которой вы­
ступает концепция Лакатоса, подробно пишет К. Хюбнер
(Хюбнер К. Критика научного разума. М ., 1994, с 69—86).
к стр. 306 . «Прогресс измеряется той степенью...»
Этот ставший хрестоматийным афоризм Лакатоса вызы­
вал и вызывает серьезные возражения со стороны «истори­
чески ориентированных» философов науки. «Кеплеру, — пи ­
шет К. Хюбнер, — пришлось бы отбросить свою теорию, если
бы он следовал правилу Лакатоса. Кеплер мог, правда, благо­
даря своей теории предсказать некоторые новые, ранее неиз­
вестные факты; но, с другой стороны, еще большее количе­
ство фактов, которые вполне согласовались с астрономией
Птолемея и физикой Аристотеля, он не мог объяснить. К этим
фактам, в первую очередь, относятся явления, которые — из-
за отсутствия разработанного принципа инерции — заставля­
ли отрицать вращение Земли. Поэтому нельзя утверждать, что
теория Кеплера имела «дополнительное эмпирическое содер­
жание» по сравнению с предшествовавшими ей теориями...
Выражение «предсказание факта» не так ясно и просто, как
представляется Лакатосу. Можно ли усматривать в предска­
зании факта теоретических программ, особенно когда пред­
посылкой такого предсказания является нечто рискованное,
проблематичное или попросту глупое? Что касается открытия
445


Кеплера, то разве сама приемлемость его предсказаний не ста­
вится под вопрос тем фактом, что предпосылками их являют­
ся метафизические и теологические рассуждения?» {Хюбнер. К.
Цит. соч. С . 105-106).
к стр. 309. «. ..лозунг полиферации теорий...»
Именно под лозунгом «пролиферации» теорий объединяются
П. Фейерабенд и И. Лакатос. Однако этот лозунг одновременно
является «точкой бифуркации»: «утонченный фальсификационист»
не может согласиться с «эпистемологическим анархистом» в том,
что для «пролиферации» теорий «допустимо все»!
к стр. 316. «. . .научное универсальное... предложение».
Согласно Попперу, строго экзистенциальные высказыва­
ния не являются эмпирическими и не могут быть фальсифи­
цированы, а строго универсальные не могут быть верифици­
рованы. Отдельное, строго экзистенциальное высказывание
является метафизическим, но может быть в составе научной
теории. См. [161] [русск. перев., с. 96].
к стр. 330 . «. . .история науки без философии науки...»
Здесь И. Лакатос напоминает об афоризме, которым от­
крывается его статья «История науки и ее рациональные ре­
конструкции»: «Философия науки без истории науки пуста;
история науки без философии науки слепа». Этот парафраз
кантовского изречения многократно цитировался и стал уже
ассоциироваться с именем Лакатоса и его концепцией науч­
ной рациональности, проходящей постоянную проверку че­
рез сопоставление с историко-научными данными. Однако
фраза эта была ходячей в среде европейских философов науки и
не является каким-то изобретением Лакатоса. Одновременно с
Лакатосом этот афоризм вводил в обращение К. Хюбнер (см.:
Хюбнер К. Цит. соч. С. 115); впрочем, он перекликается с выс­
казыванием А. Эйнштейна о связи между наукой и теорией
познания: «Замечательный характер имеет взаимосвязь, су­
ществующая между наукой и теорией познания. Они зависят
друг от друга. Теория познания без соприкосновения с наукой
вырождается в пустую схему. Наука без теории познания (на­
сколько это вообще мыслимо) становится примитивной и пута­
ной» (Эйнштейн А. Собр. научн. трудов. Т. 4. М, 1967. С. 310).
446


к стр. 335 . «. ..обнаружение противоречий должно...»
Роли противоречий в структуре развивающегося научного
знания посвящена огромная литература. К сожалению, каче­
ство этой литературы значительно ниже количественного по­
казателя. Простая и четкая формула И. Лакатоса «Обнаруже­
ние противоречий должно рассматриваться как проблема»
допускает по меньшей мере три основные трактовки: обнару­
женное противоречие проблематизирует функционирование
теории в системе научного знания, стимулирует поиск разре­
шения этого противоречия, в том числе за счет выдвижения
новых, альтернативных теорий или за счет «улучшения» той
теории, которая «поражена» противоречием; обнаруженное
противоречие «локализуется» (введением специальных огра­
ничений, применением особых логических правил вывода и
др.), «помещенное в карантин» противоречие не мешает тео­
рии работать, если эта работа дает положительные результа­
ты; обнаруженное противоречие радостно приветствуется как
свидетельство того, что научная теория помогла раскрыть «глу­
бинное противоречие» той объектной области, ради исследо­
вания которой конструировалась. Последняя трактовка имеет
сторонников среди некоторых философов, упрощенно усво­
ивших уроки диалектики; однако в среде ученых редко встре­
тишь энтузиастов подобной идеи.
И. Лакатос особенно интересовался первой трактовкой;
то, что противоречивые теории не отбрасываются, а исследо­
вательские программы, включающие эти теории, продолжа­
ют использовать свой потенциал положительной эвристики,
по его мнению, свидетельствовало о принципиальной огра­
ниченности такой теории научной рациональности, которая
не желает считаться с фактами реальной научной истории и
практики, догматически настаивая на безусловном выполне­
нии требований логики — анафематствования противоречия.
Теория рациональности не сводится к логике — в этом и со­
стоит один из важнейших уроков, которые методологическая
концепция должна усвоить из обращения к истории науки,
да и ко всей реальности, в которой происходит процесс науч­
ного познания. Таков вывод И. Лакатоса.
Однако этот вывод не закрывает, а, напротив, открывает
дискуссию о научной рациональности и ее теоретическом
447


исследовании. И . Лакатос не мог бы согласиться с мнени­
ем П. Фейерабенда о том, что научная практика способна
вообще игнорировать логику, когда это идет «на пользу дела»
(см.: Feyerabend P. In Defence of Aristotle: Comments on the
Condition of Content Increase // Progress and Rationality in
Science, Dordrecht et a., 1978). Приоткрыв врата рационалис­
тической цитадели для того, что «сверх логики», философ
рискует впустить в крепость то, что ее разрушит. Как избе­
жать этой опасности? «Утонченный фальсификационизм» или
методология научно-исследовательских программ — это по­
пытка ответить на этот вопрос. Как свидетельствует развитие
современной философии науки, вопрос остался открытым,
но его дальнейшее обсуждение немыслимо без проделанной
И. Лакатосом работы.
к стр. 352. « .. .предполагаемые "решающие эксперименты"...»
Объясняя устойчивость программ перед лицом «решаю­
щих экспериментов», Лакатос ссылается только на «эксперт­
ные» заключения «научной элиты», которые и определяют,
способна ли быстро развиваться та или иная программа, за­
служивает ли она достаточного доверия и т. д. В этом также
проявляется его рационализм: судьба научных программ ре­
шается в рамках самой же науки. Однако решения экспертов
всегда находятся в сильной зависимости от культурных фак­
торов, воздействующих на научные процессы «извне». Напри­
мер, «прото-научные» заслуги теории определяются в зависи­
мости от того, удовлетворяет ли она укорененным в культуре
ожиданиям, связанным с духовно-интеллектуальной деятель­
ностью профессионалов-ученых, соответствует ли она «кар­
тине мира» — мировоззрению данной исторической эпохи.
Культурный контекст укрепляет либо ослабляет иммунитет
научных программ перед лицом «аномалий» и «контрприме­
ров». Сложные взаимовлияния научно-исследовательских
программ с культурным контекстом и картиной мира, мимо
которых проходил И. Лакатос, в последние два десятилетия
активно обсуждались в отечественной философско-методо-
логической литературе. См.: Степин B.C. Философская ан­
тропология и философия науки. М ., 1992; Мамчур Е.А. Про­
блемы социокультурной детерминации научного знания. М.,
448


1987; Косарева Л.М. Предмет науки: социально-философский
аспект проблемы. М, 1977; Наука и культура. М., 1984. На
историко-научном и историко-философском материале эта
тема разрабатывалась М.К . Петровым, П.П. Гайденко, Б.Г . Кузне­
цовым, А.П . Огурцовым, Н.И. Кузнецовой, В.В. Казютинс-
ким, И.Д . Рожанским и др. Значительное влияние на опреде­
ление направлений исследования в этой сфере оказали
фундаментальные работы А.Ф. Лосева, М.К . Мамардашвили,
B.C. Библера.
к стр. 359. « .. .с тонки зрения Эйнштейна...»
То, как Лакатос интерпретирует мысль Эйнштейна, выглядит
натяжкой. В цитируемой статье Эйнштейн прямо говорит, что с
результатом опыта Майкельсона—Морли «связано само существо­
вание или опровержение теории относительности», и поэтому «те­
оретики испытали сильное волнение, когда Дэйтон Миллер... при­
шел к иному результату» ([45], [русск. перев., с. 188]).
к стр. 369. « . ..объяснение оппозиции Эйнштейна...»
Выпады Лакатоса против социологии и психологии по­
знания (даже сами эти термины он берет в кавычки!) продик­
тованы страстным желанием во что бы то ни стало сохранить
в чистоте рационалистическую традицию в философии и ме­
тодологии науки; отклонения от этой стратегии — действи­
тельные или мнимые — рассматривались им как покушение
на святая святых, и если даже П. Фейерабенду и Т. Куну до­
ставалась немалая порция обвинений в иррационализме, то
социологи и психологи, «вторгавшиеся» в сферу объяснений
научных событий, обвинялись ни много ни мало — в невеже ­
стве, а их деятельность изображалась в окарикатуренном виде.
Столь непритязательная критика со стороны одного из круп­
нейших представителей критического рационализма могла бы,
между прочим, найти понятное психологическое и, возможно,
социологическое объяснение! Так или иначе, но, к сожалению,
И. Лакатос не смог (или не пожелал) увидеть в социологиче­
ских и социально-психологических исследованиях научно-по­
знавательных процессов нечто большее, чем очередной зигзаг
философской моды — поиски более гибкой и широкой стра­
тегии рационального исследования науки.
29 Структура научных революций
449


к стр. 386. «Основными сторонниками идеала...»
Здесь и далее, когда речь идет о социологии знания (точ­
нее, социологии научного знания), И. Лакатос не слишком
заботится о точности своих характеристик. Конечно, ни Т. Куна,
ни М. Полани нельзя без натяжки причислить к этому на­
правлению в социологии, примыкающему по своему предме­
ту к философии и методологии науки, но все же не подменя­
ющему собой последних. Другое дело, что концепция развития
науки Т. Куна или рассуждения о «неявном», «личностном»
знании М. Полани выглядят чрезмерно нагруженными социо­
логическими понятиями, что в глазах Лакатоса было несов­
местно с идеалом «доказательной обоснованности» (сконст­
руированным из принципов эмпиризма и логической
корректности). Однако «истина как соглашение» вовсе не яв­
ляется идеалом для социологии знания! Это «рабочее поня­
тие», используемое в специфическом проблемном контексте,
когда решается вопрос: каковы социологические характери­
стики ситуаций, в которых группа (в частности, научное со­
общество) приходит к соглашению относительно того, что счи­
тать «доказательно обоснованным» или «истинным» в корпусе
знания. (О концепциях Т. Куна и М. Полани см.: В поисках
теории развития науки. Очерки западноевропейских и амери­
канских концепций XX века. М, 1982; Смирнова Н.М . Теорети­
ко-познавательная концепция М. Полани // Вопросы фило­
софии, 1986, No 2).
к стр. 389. «. ..провозглашено "решающим экспериментом".»
«Решающим экспериментом» принято называть такой эк­
сперимент, результаты которого позволяют разрешить конф­
ликт между одной из двух конкурирующих гипотез, выдвигае­
мых для решения определенной научной проблемы. Например,
«решающим» называют эксперимент Фуко, измеряющий ско­
рость света в атмосфере и в водной среде. Обнаружение того,
что скорость света в атмосфере больше, чем в воде, разрешает
спор между корпускулярной и волновой теорией света в пользу
последней. Однако такое «решение» не может считаться окон­
чательным, поскольку «найти подтверждение теории» совсем
не то же самое, что «доказательно обосновать теорию». Силу
логического доказательства результат «решающего экспери-
450


мента» имел бы только в том случае, если бы было принято
следующее утверждение: «Только одна из двух соперничаю­
щих теорий является истинной». Но как раз истинность тео­
рии — это то, что всегда ставится под сомнение в науке. По­
этому «решающий эксперимент» сам по себе ничего не решает,
а только «склоняет» экспериментатора к выбору той или иной
стратегии дальнейшего исследования. См.: Мамчур Е.А . Про­
блема выбора теории. М ., \%9\Ajdukie\viczK. Logikapragmatyczna.
W-wa, 1965.
к стр. 393. « . . .не приводят к неустранимой "несоизмеримости "...»
В конце 60-х гг ., когда И. Лакатос работал над своей кон­
цепцией, дискуссии по проблеме «несоизмеримости» науч­
ных теорий, сменяющих (вытесняющих) друг друга в ходе
развития научного знания, были в самом разгаре. Коротко,
тезис о «несоизмеримости», взятый на вооружение Т. Куном,
П. Фейерабендом и другими философами и историками на­
уки, сводится к следующему: переходы к альтернативным
теориям совершаются не по логическим воображениям, по­
скольку «старая» и «новая» теории используют совершенно
различные понятия и, следовательно, не могут противоречить
одна другой. По мнению сторонников этого тезиса, данное
обстоятельство говорит против всяких попыток «рациональ­
ной реконструкции» таких переходов, особенно когда речь
идет о так называемых «научных революциях», то есть смене
фундаментальных теорий. И . Лакатос, с одной стороны, со­
глашаясь с тем, что «рациональная реконструкция» не может
осуществляться в соответствии с тем пониманием научной
рациональности, какое было свойственно «джастификацио-
нистам» и логическим позитивистам, с другой стороны, до­
вольно скептически относился к семантической аргумента­
ции в защиту этого тезиса (см.: Лакатос И. История науки
и ее рациональные реконструкции // См. настоящее изда­
ние, с. 455—524; см. также: Мамчур Е.А . Проблема соизме­
римости теорий // Физическая теория (философско-мето-
дологический анализ). М., 1980; Порус В.И . О философских
аспектах проблемы «несоизмеримости» научных теорий //
Вопросы философии, 1986, No 12).
24*
451


к стр. 394. «Фейерабенд, который сделал...»
В заключительных разделах цитируемой Лакатосом ста­
тьи (не вошедших в опубликованный русский перевод) П. Фейе­
рабенд сравнивает концепции Т. Куна, К. Поппера и самого
И. Лакатоса. Полемика была острой, и Лакатос воспринял
критику в свой адрес как измену своего бывшего союзника и
был «не совсем не прав»; конечно, никакой измены не было
просто потому, что воззрения Фейерабенда на природу рацио­
нальности всегда больше отличались от воинствующего ра­
ционализма Лакатоса, чем от стремления Т. Куна ограничить
сферу притязаний рационалистической методологии «нормаль­
ной наукой». Корневые расхождения с И. Лакатосом, которо­
го Фейерабенд «провокативно» называл своим «соратником-
анархистом», сам, впрочем, не очень веря в анархизм Лакатоса,
он осветил в статье, помещенной в сборнике очерков видных
европейских и американских философов науки в память об Имре
Лакатосе (Feyerabend P. On the Critique of Scientific reason //Essays
in Memory of Imre Lakatos. Ed. by R. Cohen e. a. Dordrecht,
1976). Почти в то же время (1978) с критикой «аисторизма»
Лакатоса выступил К. Хюбнер. (См.: Хюбнер К. Критика на­
учного разума. М., 1994. С . 101-107). Почти буквальное со­
впадение названий работ Фейерабенда и Хюбнера говорило о
поиске более широкой и адаптивной теории научной рацио­
нальности, чем попперовско-лакатосовское «умещение» ра­
циональности внутри границ «научного разума».
к стр. 420 . « .. .а их содержание — сравнимым».
Утверждение Лакатоса о том, что «несоизмеримые» тео­
рии можно привести к общему «логическому знаменателю»,
то есть установить логическое противоречие между ними «при
помощи словаря», иначе говоря, переведя обе сравниваемые
теории на некий общий для них язык, не нашло убедительно­
го подтверждения. Тезис Куайна о неполной переводимости
семантически замкнутых систем пока еще никем всерьез не
опровергнут. Тем не менее Лакатос прав в том, что в реаль­
ной практике науки ученые действительно часто работают с
«несоизмеримыми» теориями так, будто они «соизмеримы»:
устанавливают между ними логические связи, в том числе от­
ношение противоречия, полагают одну теорию «предельным»
452


или частным случаем другой и т. д . Это говорит о том, что
методологическая рефлексия и реальная научно-исследователь­
ская деятельность — далеко не одно и то же. Ориентируясь
только на мудрость методологии, наука быстро зачахла бы, не
совершив своего подвига. Но, отбросив этот ориентир, наука
была бы обречена на блуждания в потемках. Развитие науки —
это разрешение постоянно возрождающегося противоречия,
внутренне присущего рациональности.


Имре ЛАКАТОС
ИСТОРИЯ НАУКИ
И ЕЕ РАЦИОНАЛЬНЫЕ
РЕКОНСТРУКЦИИ


© Перевод. А.Л. Никифоров, 1978 г.


ВВЕДЕНИЕ
«Философия науки без истории науки пуста; история на­
уки без философии науки слепа». Руководствуясь этой пере­
фразировкой кантовского изречения, мы в данной статье по­
пытаемся объяснить, как историография науки могла бы
учиться у философии науки и наоборот. В статье будет пока­
зано, что (а) философия науки вырабатывает нормативную
методологию, на основе которой историк реконструирует
«внутреннюю историю» и тем самым дает рациональное
1
объяснение роста объективного знания; (Ь) две конкурирую­
щие методологии можно оценить с помощью нормативно ин­
терпретированной истории; (с) любая рациональная реконст­
рукция истории нуждается в дополнении эмпирической
(социально-психологической) «внешней историей».
Существенно важное различение между нормативно-внут­
ренним и эмпирически-внешним понимается по-разному в
каждой методологической концепции. Внутренняя и внешняя
историографические теории в совокупности в очень большой
степени определяют выбор проблем историком. Отметим, од­
нако, что некоторые наиболее важные проблемы внешней
истории могут быть сформулированы только на основе некото­
рой методологии; таким образом, можно сказать, что внутрен­
няя история является первичной, а внешняя история — вторич­
ной. Действительно, в силу автономии внутренней (но не
внешней) истории внешняя история не имеет существенного
значения для понимания науки*.
* «Внутренняя история» обычно определяется как духовная,
интеллектуальная история, «внешняя история» — как социальная
история (см., например, [26]). Мое неортодоксальное новое раз­
личение между «внутренней» и «внешней» историей представляет
457


I. КОНКУРИРУЮЩИЕ МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ
КОНЦЕПЦИИ. РАЦИОНАЛЬНАЯ РЕКОНСТРУКЦИЯ
КАК КЛЮЧ К ПОНИМАНИЮ РЕАЛЬНОЙ ИСТОРИИ
В современной философии науки в ходу различные мето­
дологические концепции, но все они довольно сильно отли­
чаются от того, что обычно понимали под «методологией» в
XVII веке и даже в XVIII веке. Тогда надеялись, что методо­
логия снабдит ученых сводом механических правил для реше­
ния проблем. Теперь эта надежда рухнула: современная мето­
дологическая концепция, или «логика открытия», представляет
собой просто ряд правил (может быть, даже не особенно свя­
занных друг с другом) для оценки готовых, хорошо сформули­
рованных теорий*. Такие правила или системы оценок часто
используются также в качестве «теорий научной рациональ­
ности», «демаркационных критериев» или «определений на­
уки»**. Эмпирическая психология и социология научных от­
крытий находятся, конечно, за пределами действия этих
нормативных правил.
В этом разделе статьи я дам краткий очерк четырех раз­
личных «логик открытия». Характеристикой каждой из них
служат правила, согласно которым происходит (научное) при­
нятие или отбрасывание теорий или исследовательских про­
грамм*. Эти правила имеют двойную функцию. Во-первых,
значительное изменение этой проблемы и может показаться догма­
тическим. Однако данные мной определения образуют жесткое ядро
некоторой историографической исследовательской программы, и их
оценка является неотъемлемой частью оценки плодотворности этой
программы в целом. — Здесь и далее примеч. автора.
* В этом состоит весьма важное изменение проблем норма­
тивной философии науки. Термин «нормативный» более не озна­
чает правил получения решений, а просто указывает на оценку
уже существующих решений. Таким образом, методология отде­
лилась от эвристики, подобно тому как оценочные суждения от­
делились от суждений долженствования. (Этой аналогией я обя­
зан Дж. Уоткинсу.)
** Такое обилие синонимов — свидетельство определенной
путаницы, существующей в данной области.
458


они функционируют в качестве кодекса научной честности,
нарушать который непростительно; во-вторых, они выполня­
ют функцию жесткого ядра (нормативной) историографиче­
ской исследовательской программы. Именно эта вторая функ­
ция будет в центре моего внимания.
(а) Индуктивизм
Одной из наиболее влиятельных методологий науки явля­
ется индуктивизм. Согласно индуктивизму, только те сужде­
ния могут быть приняты в качестве научных, которые либо
описывают твердо установленные факты, либо являются их
неопровержимыми индуктивными обобщениями**. Когда ин-
дуктивист принимает некоторое научное суждение, он при­
нимает его как достоверно истинное, и, если оно таковым не
является, индуктивист0/я0е/?гяе/и его. Научный кодекс его су­
ров: суждение должно быть либо доказано фактами, либо вы­
ведено — дедуктивно или индуктивно — из ранее доказанных
суждений.
Каждая методология имеет свои особые эпистемологиче­
ские и логические проблемы. Индуктивизм, например, дол­
жен надежно установить истинность «фактуальных» сужде­
ний и обоснованность индуктивных выводов. Некоторые
философы столь озабочены решением своих эпистемологи­
ческих и логических проблем, что так и не достигают того
уровня, на котором их могла бы заинтересовать реальная ис­
тория науки. Если действительная история не соответствует
их стандартам, они, возможно, с отчаянной смелостью пред­
ложат начать заново все дело науки. Другие принимают то
или иное сомнительное решение своих логических и эписте­
мологических проблем без доказательства и обращаются к
рациональной реконструкции истории, не осознавая логико-
* Эпистемологический смысл научных терминов «принятие»
и «отбрасывание» будет, как мы увидим, весьма сильно отличать­
ся в четырех рассматриваемых нами методологиях.
** «Яеоиндуктивизм» требует достижения лишь высоковероят­
ных обобщений. В дальнейшем я буду рассматривать только клас­
сический индуктивизм, но подобным образом можно рассматри­
вать и нсоиндуктивизм.
459


эпистемологической слабости (или даже несостоятельности)
своей методологии*.
Индуктивистский критицизм, по существу, скептичен: он
стремится показать, что суждение не доказано — то есть яв­
ляется псевдонаучным, — а не то, что оно ложно**. Когда
историк-индуктивист пишет предысторию некоторой научной
дисциплины, ему весьма трудно в этом случае проводить свой
критицизм. Поэтому период раннего средневековья — когда
люди находились в плену «недоказанных идей» — он часто
объясняет с помощью некоторых «внешних воздействий»,
как это делает, например, социально-психологическая тео­
рия о сдерживающем влиянии на развитие науки католиче­
ской церкви.
Историк-индуктивист признает только два вида подлинно
научных открытий: суждения о твердо установленных фактах
и индуктивные обобщения. Они, и только они, составляют, по
его мнению, спинной хребет внутренней истории науки. Ког­
да индуктивист описывает историю, он разыскивает только
их — в этом состоит для него вся проблема. Лишь после того,
как он найдет их, он начинает построение своей прекрасной
пирамиды. Научные революции, согласно представлениям ин-
дуктивиста, заключаются в разоблачении иррациональных заб­
луждений, которые следует изгнать из истории науки и пере­
вести в историю псевдонауки, в историю простых верований:
в любой данной области подлинно научный прогресс, по его
мнению, начинается с самой последней научной революции.
У каждой историографии есть свои характерные для нее
образцовые парадигмы***. Главными парадигмами индукти-
вистской историографии являются: кеплеровское обобщение
тщательных наблюдений Тихо Браге; открытие затем Ньюто­
ном закона гравитации путем индуктивного обобщения кеп-
леровских «феноменов» движения планет; открытие Ампером
закона электродинамики благодаря индуктивному обобщению
* См. раздел IE.
** Подробное обсуждение индуктивистского (и вообще джас-
тификационистского) критицизма см. в моей работе [30].
*** Я использую здесь термин «парадигма» в его докуновском
смысле.
460


его же наблюдений над свойствами электрического тока. Для
некоторых индуктивистов и современная химия реально на­
чинается только с экспериментов Лавуазье и его «истинных
объяснений» этих экспериментов.
Однако историк-индуктивист не может предложить рацио­
нального «внутреннего» объяснения того, почему именно эти
факты, а не другие были выбраны в качестве предмета иссле­
дования. Для него это нерациональная, эмпирическая, внешняя
проблема. Являясь «внутренней» теорией рациональности,
индуктивизм совместим с самыми различными дополняющи­
ми его эмпирическими, или внешними, теориями, объясня­
ющими тот или иной выбор научных проблем*. Так, некото­
рые исследователи отождествляют основные фазы истории
науки с основными фазами экономического развития**. Од­
нако выбор фактов не обязательно должен детерминировать­
ся социальными факторами; он может быть детерминирован
вненаучными интеллектуальными влияниями. Равным обра­
зом индуктивизм совместим и с такой «внешней» теорией,
согласно которой выбор проблем определен в первую очередь
врожденной или произвольно избранной (или традиционной)
теоретической (или «метафизической») структурой.
Существует радикальная ветвь индуктивизма, представи­
тели которой отказываются признавать любое внешнее влия­
ние на науку — интеллектуальное, психологическое или со­
циологическое. Признание такого влияния, считают они,
приводит к недопустимому отходу от истины. Радикальные
индуктивисты признают только тот отбор, который случай­
ным образом производит ничем не отягощенный разум. Ра­
дикальный индуктивизм является особым видом радикального
интернализма, согласно которому следует сразу же отказаться
от признания научной теории (или фактуального суждения),
как только установлено наличие некоторого внешнего влия­
ния на это признание: доказательство внешнего влияния
* Такая совместимость была отмечена Агасси на с. 23-27 его
работы [1J. Однако при этом он ни слова не сказал об аналогич­
ной совместимости, которая имеет место в его собственной фаль-
сификационистской историографии.
** См., например, [6, с. 377].
461


обесценивает теорию*. Однако поскольку внешние влияния
существуют всегда, радикальный интернализм является уто­
пией и в качестве теории рациональности разрушает сам
себя**.
Когда историк-индуктивист радикального толка сталки­
вается с проблемой объяснения того, почему некоторые ве­
ликие ученые столь высоко оценивали метафизику и почему
они считали свои открытия важными по тем причинам, кото­
рые с точки зрения индуктивизма являются весьма несуще­
ственными, то он относит эти проблемы «ложного сознания»
к психопатологии, то есть к внешней истории.
(в) Конвенционализм
Конвенционализм допускает возможность построения лю­
бой системы классификации, которая объединяет факты в не­
которое связное целое. Конвенционалист считает, что следу­
ет как можно дольше сохранять в неприкосновенности центр
такой системы классификации: когда вторжение аномалий со­
здает трудности, надо просто изменить или усложнить ее пе­
риферийные участки. Однако ни одну классифицирующую
систему конвенционалист не рассматривает как достоверно
истинную, а только как «истинную по соглашению» (или, мо­
жет быть, даже как ни истинную, ни ложную). Представители
революционных ветвей конвенционализма не считают обяза­
тельным придерживаться некоторой данной системы: любую
систему можно отбросить, если она становится чрезмерно
сложной и если открыта более простая система, заменяющая
первую***. И эпистемологически, и особенно логически этот
вариант конвенционализма несравненно проще индуктивиз­
ма: он не нуждается в обоснованных индуктивных выводах.
Подлинный прогресс науки, согласно конвенционализму, явля-
* К этой группе принадлежат некоторые логические позити­
висты: вспомните ужас Гемпеля по поводу случайно высказанно­
го К. Поппером признания определенного внешнего влияния
метафизики на науку [22].
** Когда немецкие реакционеры насмехались над «позитивиз­
мом», они при этом часто имели в виду радикальный интерна­
лизм и, в частности, радикальный индуктивизм.
*** О том, что я называю здесь революционным конвенционализ­
мом, см. мою работу [34, с. 105-106 и 187-189].
462


ется кумулятивным и осуществляется на прочном фундамен­
те «доказанных» фактов*, изменения же на теоретическом уров­
не носят только инструментальный характер. Теоретический
«прогресс» состоит лишь в достижении удобства («простоты»),
а не в росте истинного содержания**. Можно, конечно, рас­
пространить революционный конвенционализм и на уровень
«фактуальных» суждений. В таком случае «фактуальные» суж­
дения также будут приниматься на основе решения, а не на
основе экспериментальных «доказательств». Но если конвен-
ционалист не хочет отказаться от той идеи, что рост «факту­
альной» науки имеет некоторое отношение к объективной,
фактуальной истине, то в этом случае он должен выдумать
некий метафизический принцип, которому должны удовлетво­
рять его правила научной игры***. Если же он не сделает этого,
ему не удастся избежать скептицизма или по крайней мере од­
ной из радикальных форм инструментализма.
(Важно выяснить отношение между конвенционализмом и
инструментализмом. Конвенционализм опирается на убежде-
* В основном я здесь рассматриваю только один вариант ре­
волюционного конвенционализма — тот, который Агасси в своей
работе [3] назвал «безыскусственным»: в нем признается, что фак­
туальные суждения — в отличие от классифицирующих систем —
могут быть «доказаны». (Дюгем, например, не проводил ясного
различия между фактами и фактуальными суждениями.)
** Важно заметить, что большинство конвеиционалистов весьма
неохотно расстаются с идеей индуктивных обобщений. Они раз­
личают «уровень фактов», «уровень законов» (то есть индуктивных
обобщений «фактов») и «уровень теорий» (или классифицирую­
щих систем), на котором конвенционально классифицируются и
факты, и индуктивные законы. (Уэвелл — консервативный кон-
венциоиалист и Дюгем — революционный конвенционалист от­
личаются значительно меньше, чем это принято считать.)
*** Такие метафизические принципы можно назвать «индук­
тивными принципами». Об «индуктивном принципе», который,
грубо говоря, превращает попперовскую «степень подтверждения»
(то есть некоторую конвенционалистскую оценку) в предложен­
ную им меру правдоподобности (истинное содержание минус
ложное содержание), см. мои работы [32, с. 390-408] и [35, § 2].
(Другой широко распространенный «индуктивный принцип» может
быть сформулирован приблизительно так: «То, что группа квалифи­
цированных (современных или соответствующим образом избран­
ных) ученых решает считать «истинным», — «истинно».)
463


ние, что ложные допущения могут иметь истинные следствия
и поэтому ложные теории могут обладать большой предсказа­
тельной силой. Конвенционалисты столкнулись с проблемой
сравнения конкурирующих ложных теорий. Большинство из
них отождествили истину с ее признаками и примкнули к
некоторому варианту прагматистской теории истины. Таким
вариантом является попперовская теория истинного содер­
жания, правдоподобности и подтверждения, которая заложи­
ла базис философски корректного варианта конвенционализ­
ма. Вместе с тем некоторым конвенционалистам не хватило
логического образования для того, чтобы понять, что одни
суждения могут быть истинными, не будучи доказанными, а
другие — ложными, имея истинные следствия, и что суще­
ствуют также такие суждения, которые одновременно явля­
ются ложными и приблизительно истинными. Эти люди и
выдвинули концепцию «инструментализма»: они не считают
теории ни истинными, ни ложными, а рассматривают их лишь
как «инструменты», используемые для предсказания. Конвен­
ционализм — как он определен здесь — философски оправ­
данная позиция; инструментализм является его вырожденным
вариантом, в основе которого лежит простая философская не­
ряшливость, обусловленная отсутствием элементарной логи­
ческой культуры.)
Революционный конвенционализм зародился как фило­
софия науки бергсонианства, девизом которой была свобода
воли и творчества. Кодекс научной честности конвенциона-
листа менее строг, чем кодекс индуктивиста: он не налагает зап­
рещения на недоказанные спекуляции и разрешает построение
систем на основе любой фантастической идеи. Кроме того, кон­
венционализм не клеймит отброшенные системы как ненауч­
ные: конвенционалист считает гораздо большую часть реальной
истории науки рациональной («внутренней»), чем индуктивист.
Для историка-конвенционалиста главными научными от­
крытиями являются прежде всего изобретения новых и более
простых классифицирующих систем. Поэтому он постоянно
сравнивает такие системы в отношении их простоты: процесс
усложнения научных классифицирующих систем и их рево­
люционная замена более простыми системами — вот что яв ­
ляется основой внутренней истории науки в его понимании.
464


Для конвенционалиста образцовым примером научной ре­
волюции была коперниканская революция*. Были предпри­
няты усилия для того, чтобы показать, что революции Лавуа­
зье и Эйнштейна также представляют собой замену громоздких
теорий более простыми.
Конвенционалистская историография не может рациональ­
но объяснить, почему определенные факты в первую очередь
подвергаются исследованию и почему определенные класси­
фицирующие системы анализируются раньше, чем другие, в
тот период, когда их сравнительные достоинства еще неясны.
Таким образом, конвенционализм, подобно индуктивизму, со­
вместим с различными дополнительными по отношению к
нему «внешними» эмпирическими программами.
И наконец, историк-конвенционалист, как и его коллега
индуктивист, часто сталкивается с проблемой «ложного со­
знания». Например, согласно конвенционализму, великие уче­
ные приходят к своим теориям «фактически» благодаря взле­
ту своего воображения. Однако почему же они так часто
утверждают, будто вывели свои теории из фактов? Конвенци­
оналистская рациональная реконструкция истории науки ча­
сто отличается от реконструкции, производимой великими уче­
ными: проблемы ложного сознания историк-конвенционалист
просто передает «экстерналисту»**.
* Большинство исторических исследований о коперниканской
революции написано с конвенционалистской точки зрения. Лишь
немногие исследователи утверждают, что теория Коперника была
«индуктивным обобщением» некоторых «фактуальных открытий»
или что она была выдвинута как смелая теория, призванная заме­
нить теорию Птолемея, которая якобы была «опровергнута» не­
которым важным «решающим» экспериментом. Более подробное
обсуждение историографии коперниканской революции см. в моей
работе [36].
** Например, для неиндуктивистских историков ньютоновское
изречение «Гипотез не измышляю» представляет серьезную про­
блему. Дюгем, который в отличие от большинства историков не
склонен был чрезмерно восхищаться Ньютоном, отвергал ньюто­
новскую индуктивистскую методологию как логический нонсенс;
однако Койре, многие из утверждений которого сделаны без ссыл­
ки на логические аргументы, посвятил обширные разделы своих
исследований рассмотрению «скрытых основ» ньютоновских заб­
луждений.
'Р Уктура научных революций
465


(с) Методологический фальсификационизм
Современный фальсификационизм возник в результате
логико-эпистемологической критики в адрес индуктивизма и
конвенционализма дюгемовского толка. Критика позиции ин­
дуктивизма опиралась на то, что обе его фундаментальные
предпосылки, а именно то, что фактуальные суждения могут
быть «выведены» из фактов и что существуют обоснованные
индуктивные (с увеличивающимся содержанием) выводы, сами
являются недоказанными и даже явно ложными. Дюгем же
был подвергнут критике на основании того, что предлагаемое
им сравнение интуитивной простоты теорий является лишь
делом субъективного вкуса и поэтому оно настолько двусмыс­
ленно, что не может быть положено в основу серьезной кри­
тики научных теорий. Новую — фальсификационистскую —
методологию предложил Поппер в своей работе «Логика на­
учного исследования» (1935)*. Эта методология представляет
собой определенный вариант революционного конвенцио­
нализма: основная особенность фальсификационистской мето­
дологии, состоит в том, что она разрешает принимать по согла­
шению фактуальные, пространственно-временные единичные
«базисные утверждения», а не пространственно-временные
универсальные теории. Согласно фальсификационистскому
кодексу научной честности, некоторая теория является науч­
ной только в том случае, если она может быть приведена в
столкновение с каким-либо базисным утверждением, и тео­
рия должна быть устранена, если она противоречит принято­
му базисному утверждению. Поппер выдвинул также еще одно
условие, которому должна удовлетворять теория для того, что­
бы считаться научной: она должна предсказывать факты, ко­
торые являются новыми, то есть неожиданными с точки зре­
ния предыдущего знания. Таким образом, выдвижение
нефальсифицируемых теорий или ad hoc гипотез (которые не
дают новых эмпирических предсказаний) противоречит поп-
перовскому кодексу научной честности, так же как выдвиже-
* В данной статье я использую этот термин для обозначения
только одного варианта фальсификационизма, а именно «наив­
ного методологического фальсификационизма», как он опреде­
лен в моей работе [34, с. 93-116].
466


ние недоказанных теорий противоречит кодексу научности
(классического) индуктивизма.
Наиболее притягательной чертой попперовской методо­
логии является ее четкость, ясность и конструктивная сила.
Попперовская дедуктивная модель научной критики содер­
жит только эмпирически фальсифицируемые пространствен­
но-временные универсальные суждения, исходные условия и
их следствия. Оружием критики является modus tollens: ни
индуктивная логика, ни интуитивная простота не усложняют
предложенную им методологическую концепцию*.
(Хотя фальсификационизм и является логически безуп­
речным, он сталкивается со своими собственными эпистемо­
логическими трудностями. В своем первоначальном «догма­
тическом» варианте он принимает ложную предпосылку — о
доказуемости суждений из фактов и о недоказуемости тео­
рий**. В попперовском «конвенциопалистском» варианте
фальсификационизм нуждается в некотором (внеметодологи-
ческом) «индуктивном принципе» для того, чтобы придать
эпистемологический вес его решениям принимать те или иные
«базисные» утверждения, и вообще для связи своих правил
научной игры с правдоподобием***.)
Историк-попперианец ищет великих, «смелых» фальси­
фицируемых теорий и великих отрицательных решающих эк­
спериментов. Именно они образуют костяк создаваемой им
рациональной реконструкции развития научного знания. Из­
любленными образцами (парадигмами) великих фальсифици­
руемых теорий для попперианцев являются теории Ньютона
и Максвелла, формулы излучения Релея—Джинса и Вина,
революция Эйнштейна; их излюбленные примеры решающих
экспериментов — это эксперимент Майкельсона—Морли,
эксперимент Эддингтона, связанный с затмением Солнца, и
* Поскольку в методологии Поппера понятие интуитивной
простоты отсутствовало, он использовал термин «простота» для
обозначения «степени фальсифицируемости». Однако существу­
ет значение этого понятия, более тесно связанное с простотой,
чем предложенное Поппером: см. мою работу [34, с. 131].
** Обсуждение этого см. в моей работе [34, с. 99 -100].
*** Дальнейшее обсуждение этого вопроса см. в начале раз­
дела 2.
.ю*
467


эксперименты Люммера и Прингсгейма. Агасси попытался
превратить этот наивный фальсификационизм в системати­
ческую историографическую исследовательскую программу*.
В частности, он предсказал (а может быть, только констати­
ровал позднее), что за каждым серьезным эксперименталь­
ным открытием лежит теория, которой это открытие проти­
воречит; значение фактуального открытия следует измерять
значением той теории, которую оно опровергает. По-видимо­
му, Агасси согласен с той оценкой, которую научное сообще­
ство дает таким фактуальным открытиям, как открытия Галь-
вани, Эрстеда, Пристли, Рентгена и Герца; однако он отрицает
«миф» о том, что это были случайные открытия (как часто
говорят о первых четырех) или открытия, подтверждающие те
или иные теории (как вначале думал Герц о своем откры­
тии)**. В результате Агасси пришел к смелому выводу: все
пять названных экспериментов были успешными опроверже­
ниями — в некоторых случаях даже задуманными как опро­
вержения — некоторых теорий, которые он, проводя свое ис­
следование, стремился выявить и которые в большинстве
случаев действительно считает выявленными***.
Внутреннюю историю в понимании попперианцев легко
в свою очередь дополнить теориями внешней истории. Так,
сам Поппер считал, что (с позитивной стороны) (1) главные
внешние стимулы создания научных теорий исходят из нена­
учной «метафизики» и даже из мифов (позднее это было пре­
красно проиллюстрировано главным образом Койре) и что (с
негативной стороны) (2) факты сами по себе не являются та­
кими внешними стимулами: фактуальные открытия целиком
принадлежат внутренней истории, они возникают как опро-
*См. [1].
** Экспериментальное открытие является случайным откры­
тием в объективном смысле, если оно не представляет собой ни
подтверждающего, ни опровергающего примера для некоторой
теории, обладающей объективной познавательной ценностью в
данное время; оно является случайным открытием в субъектив­
ном смысле, если сделано (или признано) ученым ни в качестве
подтверждающего, ни в качестве опровергающего примера для
некоторой теории, которой этот ученый придерживается в дан­
ное время.
***См. [1, с. 64-74].
468


вержение некоторой научной теории и становятся заметными
только в том случае, когда вступают в конфликт с некоторы­
ми предварительными ожиданиями ученых. Оба эти тезиса
представляют собой краеугольные камни психологии откры­
тия Поппера*. Фейерабенд развил другой интересный психо­
логический тезис Поппера, а именно что быстрое увеличение
числа конкурирующих теорий может — внешним образом —
ускорить внутренний процесс фальсификации теорий в смыс­
ле Поппера**.
Однако теории, дополняющие фальсификационизм, не
обязаны ограничиваться рассмотрением только чисто интел­
лектуальных влияний. Следует подчеркнуть (вслед за Агасси),
что фальсификационизм в не меньшей степени, чем индук-
тивизм, совместим с воззрениями о влиянии внешних факто­
ров на научный прогресс. Единственное различие в этом от­
ношении между индуктивизмом и фальсификационизмом
состоит в том, что, в то время как для первого «внешняя»
теория призвана объяснять открытие фактов, для второго она
должна объяснять изобретение научных теорий, так как вы­
бор фактов (то есть выбор «потенциальных фальсификато­
ров») для фальсификациониста прежде всего детерминиро­
ван внутренне, то есть соответствующими теориями.
Для историка-фальсификациониста особую проблему
представляет «ложное сознание» — «ложное», конечно, с точ­
ки зрения его теории рациональности. Почему, например, не-
* Среди сторонников Поппера Агасси и Уоткинс были теми,
кто особенно подчеркивал важность нефальсифицируемых или
просто непроверенных «эмпирических» теорий в создании внешних
стимулов для последующего собственно научного развития (см.
|2, 69]). Эта идея, конечно, уже имелась в работах Поппера [48,
46) (см. также мою работу [34, с. 184]). Новая формулировка раз­
личия между их подходом и моим, который я хочу дать в этой
статье, я надеюсь, будет более ясной.
** Поппер изредка, а Фейерабенд систематически подчеркивают
стимулирующую (внешнюю) роль альтернативных теорий в изобре­
тении так называемых «решающих экспериментов». Однако альтер­
нативы — это не только катализаторы, которые позднее — при ра­
циональной реконструкции научною знания — могут быть
устранены, они представляют собой необходимые компоненты про­
цесса фальсификации (ср. [49, 15], а также [34, с. 121]).
469


которые ученые считают решающие эксперименты скорее
позитивными и верифицирующими, чем негативными и
фальсифицирующими? Для решения этих проблем именно
фальсификационист Поппер разработал — лучше, чем кто-
либо до него — концепцию о расхождении объективного
знания (в его «третьем мире») с искаженными отображения­
ми этого знания в индивидуальном сознании*. Тем самым он
открыл путь для проведения моего различения между внут­
ренней и внешней историей.
(d) Методология научно-исследовательских программ
Согласно моей методологической концепции, исследова­
тельские программы являются величайшими научными дос­
тижениями и их можно оценивать на основе прогрессивного
или регрессивного сдвига проблем; при этом научные рево­
люции состоят в том, что одна исследовательская программа
(прогрессивно) вытесняет другую**. Эта методологическая
концепция предлагает новый способ рациональной рекон­
струкции науки. Выдвигаемую мною методологическую кон­
цепцию легче всего изложить, противопоставляя ее фальси-
фикационизму и конвенционализму, у которых она заимствует
существенные элементы.
У конвенционализма эта методология заимствует раз­
решение рационально принимать по соглашению не толь­
ко пространственно-временные единичные «фактуальные ут­
верждения», но также и пространственно-временные
универсальные теории, что дает нам важнейший ключ для
понимания непрерывности роста науки***. В соответствии с
моей концепцией фундаментальной единицей оценки долж-
* См. [60,61].
** Термины «прогрессивный» и «регрессивный» сдвиг пробле­
мы, «исследовательская программа», «замещение» («вытеснение»)
получат объяснение в дальнейшем изложении; более строгое их
определение см. в моих работах [33, 34]
*** Поппер не допускал этого: «Существует громадное разли­
чие между моей точкой зрения и конвенционализмом. Я считаю,
что эмпирический метод характеризуется следующим: наши со­
глашения детерминируют принятие единичных, но не универсаль­
ных утверждений» [48, § 8].
470


на быть не изолированная теория или совокупность теорий, а
«исследовательская программа». Последняя включает в себя
конвенционально принятое (и поэтому «неопровержимое»,
согласно заранее избранному решению) «жесткое ядро» и
«позитивную эвристику», которая определяет проблемы для
исследования, выделяет защитный пояс вспомогательных ги­
потез, предвидит аномалии и победоносно превращает их в
подтверждающие примеры — все это в соответствии с заранее
разработанным планом. Ученый видит аномалии, но, посколь­
ку его исследовательская программа выдерживает их натиск,
он может свободно игнорировать их. Не аномалии, а позитив­
ная эвристика его программы — вот что в первую очередь дик­
тует ему выбор проблем*.
И лишь тогда, когда активная сила позитивной эвристики
ослабевает, аномалиям может быть уделено большее внима­
ние. В результате методология исследовательских программ
может объяснить высокую степень автономности теоретиче­
ской науки, чего не может сделать несвязанная цепь предпо­
ложений и опровержений наивного фальсификациониста. То,
что для Поппера, Уоткинса и Агасси выступает как внешнее,
метафизическое влияние на науку, здесь превращается во внут­
реннее — в «жесткое ядро» программы**.
Картина научной игры, которую предлагает методология
исследовательских программ, весьма отлична от подобной кар­
тины методологического фальсификационизма. Исходным
* Фальсификационист горячо отрицает это: «Обучение на
опыте есть обучение на опровергающем примере. Опровергаю­
щий пример затем становится проблемным примером» [2, с. 201].
В своей работе [4] Агасси приписывает Попперу утверждение,
что «мы учимся на опыте благодаря опровержениям» (с. 169), и
далее добавляет, что, согласно Попперу, учиться можно только
на опровержениях, а не на подтверждениях (с. 167). Аналогич­
ным образом Фейерабенд в своей работе [16] говорит, что «в на­
уке достаточно отрицательных примеров». Все эти высказывания,
однако, свидетельствуют о том, что их авторы принимают весьма
одностороннюю теорию, утверждающую, что обучение происхо­
дит опытным путем. (См. мою работу [34, с. 121, 123].)
** Дюгем, как правоверный позитивист в философии науки,
несомненно, объявил бы большую часть «метафизики» ненауч­
ной и не допустил бы никакого влияния метафизики на науку.
471


пунктом здесь является не установление фальсифицируемой
(и, следовательно, непротиворечивой) гипотезы, а выдвиже­
ние исследовательской программы. Простая «фальсификация»
(в попперовском смысле) не влечет отбрасывания соответ­
ствующего утверждения*. Простые «фальсификации» (то есть
аномалии) должны быть зафиксированы, но вовсе не обяза­
тельно реагировать на них. В результате исчезают великие не­
гативные решающие эксперименты Поппера: «решающий эк­
сперимент» — это лишь почетный титул, который, конечно,
может быть пожалован определенной аномалии, но только
спустя долгое время после того, как одна программа будет
вытеснена другой. Согласно Попперу, решающий экспери­
мент описывается некоторым принятым базисным утвержде­
нием, несовместимым с теорией, согласно же методологии
научно-исследовательских программ, никакое принятое ба­
зисное утверждение само по себе не дает ученому права отверг­
нуть теорию. Такой конфликт может породить проблему (бо­
лее или менее важную), но ни при каких условиях не может
привести к «победе». Природа может крикнуть: «Нет!», но
человеческая изобретательность — в противоположность мне­
нию Вейля и Поппера** — всегда способна крикнуть еще гром­
че. При достаточной находчивости и некоторой удаче можно на
протяжении длительного времени «прогрессивно» защищать
любую теорию, даже если эта теория ложна. Таким образом,
следует отказаться от попперовской модели «предположений и
опровержений», то есть модели, в которой за выдвижением проб­
ной гипотезы следует эксперимент, показывающий ее оши­
бочность: ни один эксперимент не является решающим в то
время — а тем более до времени, — когда он проводится (за
исключением, может быть, его психологического аспекта).
Необходимо указать на то, что методология научно-ис ­
следовательских программ является гораздо более зубастой,
чем конвенционализм Дюгема: вместо того чтобы отдавать
решение вопроса, когда следует отказаться от некоторой
«структуры», на суд неясного дюгемовского здравого смыс­
ла***, я ввожу некоторые жесткие попперовские элементы в
* См. мои работы [32, с. 383 -386; 33, с. 162-167; 34, с. 116, 155].
** См. [48, § 85].
***См. [11, часть И, гл. VI, § 10].
472


оценку того, прогрессирует ли некоторая программа или ре­
грессирует и вытесняет ли одна программа другую, то есть я
лаю критерии прогресса и регресса программ, а также прави­
ла устранения исследовательских программ в целом. Иссле­
довательская программа считается прогрессирующей тогда,
когда ее теоретический рост предвосхищает ее эмпириче­
ский рост, то есть когда она с некоторым успехом может
предсказывать новые факты {«прогрессивный сдвиг проблем»);
программа регрессирует, если ее теоретический рост отста­
ет от ее эмпирического роста, то есть когда она дает только
запоздалые объяснения либо случайных открытий, либо фак­
тов, предвосхищаемых и открываемых конкурирующей про­
граммой («регрессивный сдвиг проблем»)*. Если исследователь­
ская программа прогрессивно объясняет больше, нежели
конкурирующая, то она «вытесняет» ее и эта конкурирую­
щая программа может быть устранена (или, если угодно,
«отложена»)**.
* На самом деле я определяю исследовательскую программу
как регрессивную даже в том случае, если она предвосхищает новые
факты, но делает это окольным путем, а не благодаря последова­
тельной, наперед принятой позитивной эвристике. Я различаю
три типа вспомогательных гипотез ad hoc: гипотезы, не имеющие
дополнительного эмпирического содержания по сравнению со
своими предшественницами (ad hoc,), гипотезы, имеющие такое
дополнительное содержание, но это содержание не является под­
твержденным (ad hoc2), и, наконец, гипотезы, которые не явля­
ются ad hoc в двух указанных смыслах, но и не образуют суще­
ственной части позитивной эвристики (ad hoc3). Примеры гипотез
ad hoc, —лингвистические увертки псевдонаук или конвенциона-
листские ухищрения типа «устранения монстров», «устранения
исключений», «объяснения монстров» и т. п ., которые я обсуж­
дал в работе [29]. Известный пример гипотезы ad hoc2 представ­
ляет гипотеза сокращения Лоренца—Фицджеральда. Примером
гипотезы ad hoc3 является первая поправка Планка к формуле
Люммера — Принсгейма. Некоторые новообразования в совре­
менных социальных «науках», растущие подобно раковым опухо­
лям, сплошь состоят из таких гипотез ad hoc3, как это показано
Милем и Ликкеном (ссылки см. в моей работе [34, с. 175]).
** Конкуренция двух исследовательских программ — это, ко­
нечно, длительный процесс, в течение которого можно рацио­
нально работать с одной из них {или если кому-либо это удается,
то с обеими сразу). Одновременная рациональная деятельность с
473


Прогресс некоторой программы играет роковую роль в
регрессе ее конкурента. Если программа Р, постоянно произ­
водит «новые факты», то они, по определению, будут анома­
лиями для конкурирующей программы Р2. Если Р2 объясняет
эти новые факты только посредством гипотез ad hoc, то она,
по определению, регрессирует. Таким образом, чем больше
прогрессирует программа Р,, тем больше трудностей это со­
здает для прогресса программы Р2.
(В рамках исследовательской программы некоторая тео­
рия может быть устранена только лучшей теорией, то есть
такой теорией, которая обладает большим эмпирическим со­
держанием, чем ее предшественница, и часть этого содержа­
ния впоследствии подтверждается. Для такого замещения од­
ной теории лучшей первая теория не обязательно должна быть
«фальсифицирована» в попперовском смысле этого термина.
Таким образом, научный прогресс выражается скорее в осу­
ществлении верификации дополнительного содержания тео­
рии, чем в обнаружении фальсифицирующих примеров*. Эм­
пирическая «фальсификация» и реальный «отказ» от теории
становятся независимыми событиями**. До модификации тео­
рии мы никогда не знаем, как бы она могла быть «опроверг­
нута», и некоторые из наиболее интересных модификаций
обусловлены «позитивной эвристикой» исследовательской про­
граммы, а не аномалиями. Одно только это различие имеет
важные следствия и приводит к рациональной реконструк­
ции изменений в науке, совершенно отличной от рекон­
струкции, предложенной Поппером***.)
двумя программами является важной в том случае, когда, напри­
мер, одна из конкурирующих программ не вполне ясна и ее про­
тивники хотят развить ее в более четкой форме для того, чтобы
показать се слабость. Так, Ньютон разработал картезианскую те­
орию вихрей с целью показать ее несовместимость с законами
Кеплера. (Одновременная работа в рамках двух конкурирующих
программ, безусловно, подрывает тезис Куна о психологической
несоизмеримости конкурирующих парадигм.)
* Ср., в частности, мою работу [34, с. 120-121].
** Ср., в частности, мои работы [32, с. 385; 34, с. 121].
*** Так, например, конкурирующая теория, действующая как
внешний катализатор для попперовской фальсификации некото­
рой теории, в этом случае становится внутренним фактором. В ре-
474


Очень трудно решить — особенно с тех пор, как мы отка­
зались от требования прогрессивности каждого отдельного
шага науки, — в какой именно момент определенная иссле­
довательская программа безнадежно регрессировала или одна
из двух конкурирующих программ получила решающее пре­
имущество перед другой. Как и в дюгемовском конвенциона­
лизме, в нашей методологической концепции не может суще­
ствовать никакой обязательной (не говоря уже о механической)
рациональности. Ни логическое доказательство противоречивое-
ти, ни вердикт ученых об экспериментально обнаруженной анома­
лии не могут одним ударом уничтожить исследовательскую про­
грамму. «Мудрым» можно быть только задним числом*.
В предлагаемом нами кодексе научной честности скром­
ность и сдержанность играют большую роль, чем в других
кодексах. Всегда следует помнить о том, что, даже если ваш
оппонент сильно отстал, он еще может догнать вас. Никакие
преимущества одной из сторон нельзя рассматривать как аб­
солютно решающие. Не существует никакой гарантии триум­
фа той или иной программы. Не существует также и никакой
гарантии ее крушения. Таким образом, упорство, как и скром­
ность, обладает большим «рациональным» смыслом. Однако
успехи конкурирующих сторон должны фиксироваться** и все­
гда делаться достоянием общественности.
(Здесь мы должны хотя бы упомянуть основную эписте­
мологическую проблему методологии научно-исследователь­
ских программ. Подобно методологическому фальсифика-
конструкции Поппера (и Фейерабенда) после фальсификации
проверяемой теории конкурирующая теория может быть устране­
на из рациональной реконструкции; в моей реконструкции она
сохраняется во внутренней истории развития знания, какой бы
разрушительной ни была фальсификация (ср. примечание 27).
Другим важным следствием является различие между моим и
попперовским обсуждением аргумента Дюгема—Куайна; см. [48,
§ 18, 19; 54, с. 131-133; 58, с. 112, 238-239, 243; 34, с. 184-189|.
* Для фальсификациониста эта идея омерзительна: см., на­
пример, работу Агасси [1, с. 48].
** Фейерабенд теперь, по-видимому, отрицает, что это вообще
возможно; см. его работы [17; 18; 19].
475


ционизму Поппера, она представляет собой весьма радикаль­
ный вариант конвенционализма. И аналогично фальсифика-
ционизму Поппера, она нуждается в постулировании некото­
рого внеметодологического индуктивного принципа — для
того, чтобы связать (хотя бы как-нибудь) научную игру в праг­
матическое принятие и отбрасывание высказываний и тео­
рий с правдоподобием*. Только такой «индуктивный принцип»
может превратить науку из простой игры в эпистемологиче-
ски рациональную деятельность, а множество свободных скеп­
тических игр, разыгрываемых для интеллектуальной забавы,
в нечто более серьезное — в подверженное ошибкам отваж­
ное приближение к истинной картине мира**.)
Подобно любой другой методологической концепции, ме­
тодология научно-исследовательских программ выдвигает свою
историографическую исследовательскую программу. Историк,
руководствующийся этой программой, будет отыскивать в ис­
тории конкурирующие исследовательские программы, прогрес­
сивные и регрессивные сдвиги проблем. Там, где историк дю-
гемовского толка видит революцию единственно в простоте
теории (как, например, в случае революции Коперника), он
будет находить длительный процесс вытеснения прогрессив­
ной программой программы регрессирующей. Там, где фаль-
сификационист видит решающий негативный эксперимент,
он будет «предсказывать», что ничего подобного не было,
что за спиной любого якобы решающего эксперимента, за
каждым видимым столкновением между теорией и экспе­
риментом стоит скрытая война на истощение между двумя
исследовательскими программами. И только позднее — в фаль-
сификационистской реконструкции — исход этой войны мо­
жет быть связан с проведением некоторого «решающего экс­
перимента».
* Термин «правдоподобие» я использую здесь в попперов-
ском специальном смысле как обозначающий разность между ис­
тинным содержанием и ложным содержанием некоторой теории
(ср. его работу [58, гл. 10]).
** Более развернутое обсуждение этой проблемы см. в начале
раздела 2 [58, гл. 10].
476


Подобно любой другой теории научной рациональности,
методология исследовательских программ должна быть допол­
нена эмпирической внешней историей. Никакая теория ра­
циональности никогда не сможет дать ответ на вопросы о том,
почему определенные научные школы в генетике отличаются
друг от друга или вследствие каких причин зарубежная эко­
номическая помощь стала весьма непопулярной в англосак­
сонских странах в 60-х годах нашего столетия. Более того,
для объяснения различной скорости развития разных иссле­
довательских программ мы можем быть вынужденными обра­
титься к внешней истории. Рациональная реконструкция на­
уки (в том смысле, в котором я употребляю этот термин) не
может быть исчерпывающей в силу того, что люди не являют­
ся полностью рациональными существами, и даже тогда, ког­
да они действуют рационально, они могут иметь ложные тео­
рии относительно собственных рациональных действий*.
Методология исследовательских программ проводит весь­
ма отличную демаркационную линию между внутренней и
внешней историей по сравнению с той, которую принимают
другие теории рациональности. К примеру, то, что для фаль-
сификациониста выступает как феномен (к его прискорбию,
слишком часто встречающийся) иррациональной привержен­
ности ученых к «опровергнутой» или противоречивой теории,
который он, конечно, относит к внешней истории, на основе
моей методологии вполне можно объяснить, не прибегая к
внешней истории, — как рациональную защиту многообеща­
ющей исследовательской программы. Далее, успешные пред­
сказания новых фактов, представляющие собой серьезные сви­
детельства в пользу некоторой исследовательской программы
и являющиеся поэтому существенными частями внутренней
истории, не важны ни для индуктивиста, ни для фальсифика-
циониста**. Для индуктивиста и фальсификациониста фак­
тически не имеет значения, предшествовало открытие фактов
теории или последовало за ее созданием: решающим для них
является лишь их логическое отношение. «Иррациональное»
влияние такого стечения обстоятельств, благодаря которому
* Ср. также разделы 1А, В, С, Е; раздел 2В.
** Читатель должен помнить о том, что в этой статье я обсуж­
даю только наивный фальсификационизм; см. примечание 19.
477


теория предвосхитила открытие определенного факта, не имеет,
по их мнению, значения для внутренней истори,*. Такие пред­
восхищения представляют собой «не доказательство, а (лишь)
пропаганду»*. Вспомним неудовлетворенность Планка по по­
воду предложенной им в 1900 году формулы излучения, кото­
рую он рассматривал как «произвольную». Для фальсифика-
циониста эта формула была смелой, фальсифицируемой
гипотезой, а недоверие, которое испытывал к ней Планк, яв­
лялось нерациональным настроением, объяснимым только на
основе психологии. Однако, с моей точки зрения, недоволь­
ство Планка можно объяснить в рамках внутренней истории:
оно выражало рациональное осуждение теории ad hoc3**. Мож­
но упомянуть и еще один пример: для фальсификационизма
неопровержимая «метафизика» имеет лишь внешнее интел­
лектуальное влияние; согласно же моему подходу, она пред­
ставляет собой существенную часть рациональной реконст­
рукции науки.
Большинство историков до сих пор стремится рассматри­
вать решение некоторых важных проблем истории науки как
монополию экстерналистов. Одной из них является проблема
весьма частых одновременных научных открытий***. То, что
считается «открытием», и в частности великим открытием,
зависит от принятой методологии. Для индуктивиста наибо­
лее важными открытиями являются открытия фактов, и дей­
ствительно такие открытия часто совершаются одновременно
несколькими учеными. Для фальсификациониста великое от­
крытие состоит скорее в открытии некоторой теории, нежели
в открытии факта. Как только теория открыта (или скорее
* Это комментарий Куна по поводу успешного предсказания
Галилеем фаз Венеры [24, с. 224]. Кун, так же как до него Милль
и Кейнс, не может понять, почему исторический порядок появ­
ления теории и фактов имеет значение, и он не может оценить
важность того обстоятельства, что коперниканцы предсказали фазы
Венеры, в то время как последователи Тихо Браге лишь объясня­
ли их посредством ad hoc модификации задним числом. И так
как Кун не придает значения этому факту, он даже не заботится о
том, чтобы упомянуть его.
** См. примечание 36.
*** Интересное критическое обсуждение этой проблемы см. в
работе Полами [46, с. 4, 78].
478


изобретена), она становится общественным достоянием, и нет
ничего удивительного в том, что несколько людей одновре­
менно будут проверять ее и одновременно сделают (второсте­
пенные) фактуальные открытия. Таким образом, ставшая из­
вестной теория выступает как призыв к созданию независимо
проверяемых объяснений более высокого уровня. Например,
если уже известны эллипсы Кеплера и элементарная динами­
ка Галилея, то одновременное «открытие» закона обратной
квадратичной зависимости не вызовет большого удивления:
поскольку проблемная ситуация известна, одновременные ре­
шения можно объяснить исходя из чисто внутренних основа­
ний*. Однако открытие новой проблемы нельзя объяснить
столь же легко. Если историю науки понимают как историю
конкурирующих исследовательских программ, то большинство
одновременных открытий — теоретических или фактуальных —
объясняются тем, что исследовательские программы являют­
ся общим достоянием и в различных уголках мира многие
люди работают по этим программам, не подозревая о суще­
ствовании друг друга. Однако действительно новые, главные,
революционные открытия редко происходят одновременно.
Некоторые якобы одновременные открытия новых программ
лишь кажутся одновременными благодаря ложной ретроспек­
ции: в действительности, это разные открытия, только по­
зднее совмещенные в одно**.
Излюбленной областью экстерналистов была родственная
проблема — о том, почему спорам о приоритете придавали
столь большое значение и тратили на них так много энергии.
Индуктивист, наивный фальсификационист или конвенцио-
налист могли объяснить это только внешними обстоятельства­
ми, но в свете методологии исследовательских программ не­
которые споры о приоритете являются существенными
проблемами внутренней истории, так как в этой методологии
наиболее важным для рациональной оценки становится то, ка-
кая из конкурирующих программ была первой в предсказании ново-
го факта, а какая была согласована с этим теперь уже извест-
* См. [59; 43].
** Это было убедительно показано Элканой для случая так
называемого одновременного открытия закона сохранения энер­
гии; см. его работу [12].
479


ным фактом лишь позднее. Некоторые споры о приоритете
можно объяснить интеллектуальным интересом, а не просто
тщеславием и честолюбием. Тогда обнаруживается важность
того обстоятельства, что теория Тихо Браге, например, лишь
post hoc преуспела в объяснении наблюдаемых фаз Венеры и
расстояния до нее, а впервые это было точно предсказано
коперниканцами*, или что картезианцы умели объяснить все
то, что предсказывали ньютонианцы, но только post hoc. Оп­
тическая же теория ньютонианцев объясняла post hoc многие
феномены, которые были предвосхищены и впервые наблю­
дались последователями Гюйгенса**.
Все эти примеры показывают, каким образом многие про­
блемы, которые для других историографии были внешними,
методология научно-исследовательских программ превращает
в проблемы внутренней истории. Но иногда граница сдви­
гается в противоположном направлении. Например, может
существовать эксперимент, который сразу же — при отсут­
ствии лучшей теории — был признан негативным решаю­
щим экспериментом. Для фальсификациониста такое призна­
ние является частью внутренней истории, для меня же оно
* См. также примечание 47..
** Как сказал мне А. Масгрейв, для ветви функционализма,
представленной Мертоном, споры о приоритете образуют на пер­
вый взгляд нарушение функциональности и поэтому являются
аномалией, для которой Мертон пытался дать общее социально-
психологическое объяснение (см. [40; 41; 42]). Согласно Мерто-
ну, «научное знание не становится богаче или беднее от того, как
распределяются средства: лишь социальные учреждения науки и
отдельные ее представители могли бы страдать от повторяющих­
ся ошибок в распределении средств» [40, с. 648]. Но Мертон за­
ходит слишком далеко: во многих важных случаях (например, в
некоторых эпизодах борьбы Галилея за приоритет) на карту ста­
вилось нечто большее, чем интересы отдельных институтов: про­
блема заключалась в том, чтобы определить, была ли коперни-
канская исследовательская программа прогрессивной или нет.
(Конечно, не все споры о приоритете имеют научное значение.
Например, спор между Адамсом и Леверье о том, кто первый
открыл Нептун, не имел такого значения: кто бы его ни открыл,
это открытие усиливало одну и ту же (ньютоновскую) программу.
В таких случаях внешнее объяснение Мертона вполне может быть
верным.)
480


нерационально и его следует объяснить на основе внешней
истории.
(Пояснение. Методология исследовательских программ была
подвергнута критике Фейерабендом и Куном. Согласно Куну,
«[Лакатос] должен уточнить критерии, которые можно исполь­
зовать в определенный период, для того чтобы отличить про­
грессивную исследовательскую программу от регрессивной. В
противном случае его рассуждения ничего не дают нам»*. В
действительности же я даю такие критерии. Но Кун думает,
по-видимому, что «(мои) стандарты имеют практическое при­
менение только в том случае, если они соединены с опреде­
ленным временным интервалом (то, что кажется регрессивным
сдвигом проблемы, может быть началом весьма длительного
периода прогресса)»**. Поскольку я не уточняю таких вре­
менных интервалов, Фейерабенд делает вывод, что мои стан­
дарты представляют собой не более чем «красивые слова»***.
Аналогичные замечания были сделаны Масгрейвом в письме,
содержащем серьезную конструктивную критику раннего на­
броска данной статьи. В этом письме он требует, например,
чтобы я уточнил, в какой момент догматическая привержен­
ность некоторой программе должна быть объяснена «внешни­
ми», а не «внутренними» обстоятельствами.
Я попытаюсь объяснить, почему подобные возражения
бьют мимо цели. Можно рационально придерживаться ре­
грессирующей программы до тех пор, пока ее не обгонит кон­
курирующая программа и даже после этого. Однако то, чего
нельзя делать, — это способствовать ее слабой публичной глас­
ности. Фейерабенд и Кун соединяют методологическую оцен­
ку некоторой программы с жесткой эвристической рекомен­
дацией относительно того, что нужно делать****. Это означает
совершенно рационально играть в рискованную игру; ирра­
циональный же момент состоит в том, что обманываются в
отношении степени этого риска.
Это не означает очень большой свободы выбора, как мо­
жет показаться тем, кто придерживается регрессирующей про-
* См. [27, с. 239]; подчеркнуто мной.
** См. [17, с. 215].
*** Там же.
**** Ср. примечание 2.
•труктура научных революций
481


граммы, так как подобная свобода возможна для них глав­
ным образом лишь в частной жизни. Редакторы научных жур­
налов станут отказываться публиковать их статьи, которые, в
общем, будут содержать либо широковещательные перефор­
мулировки их позиции, либо изложение контрпримеров (или
даже конкурирующих программ) посредством лингвистиче­
ских ухищрений ad hoc. Организации, субсидирующие науку,
будут отказывать им в финансировании*.
Эти рассуждения дают ответ также на возражение Мас-
грейва путем разделения приверженности регрессирующей
программе на рациональную и иррациональную (или на чест­
ную и нечестную). Они проливают также новый свет на раз-
* Я не утверждаю, конечно, что такие решения обязательно
будут бесспорными. В подобных случаях следует опираться на
здравый смысл. Здравый смысл (то есть суждение о частных слу­
чаях, которое подчиняется не некоторым жестким правилам, а
лишь общим принципам, задающим определенные границы для
мышления) играет некоторую роль во всех разновидностях «не­
механических» методологий. Конвенционалист — последователь
Дюгема нуждается в здравом смысле для того, чтобы решить, когда
теоретическая структура стала слишком громоздкой и ее нужно
заменить другой «более простой» структурой. Фальсификацио-
нист — последователь Поппера — нуждается в здравом смысле
для того, чтобы решить, при каких условиях необходимо «при­
нять» некоторое базисное утверждение или на какую посылку на­
правлен modus tollcns (ср. мою работу [34, с. 106]). Но ни Дюгем,
ни Поппер не дают «здравому смыслу» полной свободы действий,
а предоставляют ему исполнение лишь вполне определенных функ­
ций. Последователь Дюгема привлекает здравый смысл для того,
чтобы договориться о сравнительной простоте; последователь Поп-
пера привлекает его для поисков и установления базисных утверж­
дений, которые он сталкивает с принятыми теориями. Я использую
здравый смысл для того, чтобы согласовать оценки прогрессирую­
щей и регрессирующей исследовательских программ. Однако могут,
например, существовать противоборствующие точки зрения отно­
сительно того, выражает ли некоторое принятое базисное утверж­
дение новый факт или нет (ср. мою работу [34, с. 156|).
Хотя важно прийти к соглашению относительно таких реше­
ний, должна все же сохраняться возможность апелляции. В этих
апелляциях неточный здравый смысл ставится под вопрос, уточ­
няется и подвергается критике. (Из критики интерпретации не­
которого закона эта критика может превратиться даже в критику
самого этого закона.)
482


личение между внутренней и внешней историей. Они пока­
зывают, что одной внутренней истории достаточно для изоб­
ражения истории науки в абстрактном виде, включая и рег­
рессивные сдвиги проблем. Внешняя же история объясняет,
почему некоторые люди имеют ложные мнения относительно
научного прогресса и каким образом эти ложные мнения мо­
гут влиять на их научную деятельность.)
(е) Внутренняя и внешняя история
Мы кратко рассмотрели четыре теории рациональности
научного прогресса, или логики научного исследования. Было
показано, каким образом каждая из них предлагает опреде­
ленную теоретическую структуру для рациональной реконст­
рукции истории науки.
Так, внутренняя история для индуктивизма состоит из при­
знанных открытий несомненных фактов и так называемых
индуктивных обобщений. Внутренняя история для конвенцио­
нализма складывается из фактуальных открытий, создания
классифицирующих систем и их замены более простыми си­
стемами*. Внутренняя история для фальсификационизма ха­
рактеризуется обилием смелых предположений, теоретических
улучшений, имеющих всегда большее содержание, чем их пред­
шественники, и прежде всего — наличием триумфальных «не­
гативных решающих экспериментов». И наконец, методо­
логия исследовательских программ говорит о длительном
теоретическом и эмпирическом соперничестве главных ис­
следовательских программ, прогрессивных и регрессивных
сдвигах проблем и о постепенно выявляющейся победе одной
программы над другой.
Каждая рациональная реконструкция создает некоторую
характерную для нее модель рационального роста научного
знания. Однако все эти нормативные реконструкции должны
дополняться эмпирическими теориями внешней истории для
того, чтобы объяснить оставшиеся нерациональные факторы.
* Большинство конвенционалистов сохраняет также проме­
жуточный индуктивный уровень «законов», находящихся между
фактами и теориями; см. примечание 15.
1|»
483


Подлинная история науки всегда богаче ее рациональных ре­
конструкций. Однако рациональная реконструкция, или внут­
ренняя история, является первичной, а внешняя история — лишь
вторичной, так как наиболее важные проблемы внешней исто-
рии определяются внутренней историей. Внешняя история либо
дает нерациональное объяснение темпов локализации, выде­
ления и т. п. исторических событий, интерпретированных на
основе внутренней истории, либо — если зафиксированная
история значительно отличается от своей рациональной ре­
конструкции — она дает эмпирическое объяснение этого от­
личия. Однако рациональный аспект роста науки целиком
объясняется некоторой логикой научного исследования.
Какую бы проблему ни хотел решить историк науки, он
прежде всего должен реконструировать интересующий его уча­
сток роста объективного научного знания, то есть важную для
него часть «внутренней истории». Как было показано ранее,
решение вопроса о том, что составляет для него внутреннюю
историю, зависит от его философских установок — не важно,
осознает он этот факт или нет. Большинство теорий роста
знания являются теориями роста безличностного знания. Яв­
ляется ли некоторый эксперимент решающим или нет, обла­
дает ли гипотеза высокой степенью вероятности в свете име­
ющихся свидетельств или нет, выступает ли сдвиг проблемы
прогрессивным или не является таковым — все это ни в ма ­
лейшей степени не зависит от мнения ученых, от личностных
факторов или от авторитета. Для любой внутренней истории
субъективные факторы не представляют интереса. «Историк-
интерналист», анализирующий, например, программу Про-
ута, должен зафиксировать ее жесткое ядро (то, что атомные
веса чистых химических элементов являются целыми числа­
ми) и ее позитивную эвристику (заключающуюся в том, что­
бы ниспровергнуть и заменить ошибочные теории того вре­
мени, используемые при измерениях атомных весов).
Исторически эта программа была осуществлена*. «Историк-
* Утверждение «Программа Проута была осуществлена» вы­
глядит как фактуальное суждение. Однако «фактуальных» сужде­
ний не существует; это выражение перешло в обычный язык ис­
ключительно из языка догматического эмпиризма. Научные
«фактуальные» суждения теоретически нагружены, ибо опирают-
484


интерналист» не будет понапрасну тратить время на обсужде­
ние мнения Проута о том, что если бы «экспериментальная
техника» его времени применялась «аккуратно» и эксперимен­
тальные результаты интерпретировались правильно, то ано­
малии тотчас бы оказались лишь простыми иллюзиями. «Ис-
торик-интерналист» будет рассматривать этот исторический
факт как факт «второго мира», являющийся только искаже­
нием своего аналога в «третьем мире»*. Почему возникают
такие искажения — это не его дело, в примечаниях он может
передать на рассмотрение экстерналиста проблему выясне­
ния того, почему некоторые ученые имеют «ложные мнения»
о том, что они делают**.
Таким образом, в построении внутренней истории исто­
рик науки в высшей степени разборчив: он будет пренебре­
гать всем, что является иррациональным в свете его теории
рациональности. Однако этот нормативный отбор еще не дает
полной рациональной реконструкции. Так, например, сам
Проут никогда не формулировал «проутианскую программу»:
ся на те или иные «теории наблюдения». Историографические
«фактуальные» суждения также теоретически нагружены: они опи­
раются на соответствующие методологические теории. Решение
об истинностном значении «фактуального» суждения «Програм­
ма Проута была осуществлена» опирается на две методологиче­
ские теории. Во-первых, на теорию, утверждающую, что едини­
цей научной оценки является исследовательская программа; и,
во-вторых, на некоторую специфическую теорию, дающую возмож­
ность судить о том, была ли «в действительности» осуществлена
некоторая программа. Проводя эти рассуждения, попперианец,
исследующий внутреннюю историю, не проявляет никакого ин­
тереса к личностям или к их мнениям относительно собственной
деятельности.
* «Первый мир» — это мир материи, «второй» — мир чувств,
мнений, индивидуального сознания, «третий» — мир объектив­
ного знания, выраженного в суждениях. Это древняя и жизненно
важная трихотомия; ее ведущим современным защитником явля­
ется Поппер. (См. [60; 61; 43; 44].)
** Конечно, то, что в данном контексте причисляется к «лож­
ным мнениям» (или «ложному сознанию»), зависит от теории
рациональности, которой руководствуется критика. Заметим, од­
нако, что никакая теория рациональности не может успешно ру­
ководить «истинным сознанием».
485


проутианская программа не есть программа Проута. Не толь­
ко «внутренний» успех или «внутреннее» поражение некоторой
программы, но часто даже ее содержание можно установить
только ретроспективно. Внутренняя история представляет
собой не только выбор методологически интерпретированных
фактов, иногда она дает их радикально улучшенный вариант.
Это можно проиллюстрировать на примере программы Бора.
В 1913 году Бор не мог даже думать о возможности существо­
вания спина электрона. Того, чем он располагал в тот период,
было более чем достаточно и без спина. Тем не менее исто­
рик, ретроспективно описывающий боровскую программу, мог
бы включить в нее спин электрона, так как это понятие есте­
ственно включается в первоначальный набросок его програм­
мы. Бор мог сослаться на него в 1913 году. Почему он не
сделал этого — интересная проблема, достойная специально­
го исследования*. (Такого рода проблемы могут быть решены
либо внутренне — посредством указания на рациональные
основания в росте объективного, внеличностного знания, либо
внешне — указанием на психологические причины в разви­
тии личных убеждений самого Бора.)
Один из способов фиксации расхождений между реаль­
ной историей и ее рациональной реконструкцией состоит в
том, чтобы изложить внутреннюю историю в основном тек­
сте, а в примечаниях указать, как «неправильно вела себя»
реальная история в свете ее рациональной реконструкции**.
* Если бы публикация программы Бора была задержана на
несколько лет, дальнейшие его рассуждения могли бы привести к
проблеме спина даже без предварительного установления аномаль­
ного эффекта Зеемана. Действительно, Комптон затронул эту
проблему в контексте боровской программы в своей работе [10].
** Этот способ изложения я впервые использовал в работе [29];
я снова применил его в детальном анализе программ Проута и
Бора в работе [34, с. 138, 140, 146]. Эта попытка была подвергнута
критике некоторыми историками на конференции, состоявшей­
ся в Миннеаполисе в 1969 году. Макмаллин, например, утверж­
дал, что такое изложение может пролить свет на методологию, но
не на действительную историю: текст говорит читателю о том, что
должно было бы произойти, а примечания — о том, что действи­
тельно произошло (см. [38]). Критика моего изложения Куном
развивалась, в сущности, в том же направлении: он считает, что
486


Многие историки, конечно, с отвращением отнесутся ко
всякой идее рациональной реконструкции истории науки. Они
будут цитировать лорда Болинброка: «История есть филосо­
фия, обучающая посредством примеров». Они будут говорить,
что, прежде чем философствовать, «нужно собрать как можно
больше примеров»*. Однако такая индуктивистская теория
историографии — утопия**. История без некоторых теорети­
ческих «установок» невозможна***. Одни историки ищут от­
крытий несомненных фактов, индуктивных обобщений, дру­
гие — смелых теорий и решающих негативных экспериментов,
третьи — значительных теоретических упрощений или про­
грессивных и регрессивных сдвигов проблем, при этом все
они имеют некоторые теоретические установки. Конечно, эти
установки могут быть скрыты за эклектическим переходом от
теории к теории или за теоретической путаницей; но ни эк­
лектизм, ни путаница не означают отказа от теоретических
воззрений. Прекрасным ключом к скрытой методологии ис-
это было специфически философским изложением: «Историк не
включил бы в свой рассказ фактуалыюго сообщения, которое, как
ему известно, является ложным. Если бы он сделал это, то был
бы настолько беззащитен против критики, что, по-видимому, не
смог бы написать примечания, привлекающего к себе внимание».
(См. [27, с. 256].)
* См. [73].
** Может быть, следует более четко подчеркнуть различие,
существующее между индуктивистской историографией науки,
согласно которой наука развивается через открытие несомнен­
ных фактов (в природе) и благодаря (возможно) индуктивным
обобщениям, и индуктивистской теорией историографии науки,
согласно которой историография науки развивается через откры­
тие несомненных фактов (в истории науки) и благодаря (возмож­
но) индуктивным обобщениям. «Смелые предположения», «ре­
шающие негативные эксперименты» и даже «прогрессирующие и
регрессирующие исследовательские программы» некоторыми ис-
ториографами-индуктивистами могут рассматриваться как «несом­
ненные исторические факты». Одна из слабостей работы Агасси
[1] состоит в том, что он забыл подчеркнуть это различие между
научным и историографическим индуктивизмом.
***См. [54, §31].
487


торика часто является то, какие именно проблемы он рас­
сматривает в качестве внешних: при этом один будет спраши­
вать, почему «несомненный факт» или «смелая теория» были
открыты именно там и тогда, где и когда это произошло,
другого интересует, почему «регрессивный сдвиг пробле­
мы» мог иметь широкую и шумную популярность в течение
чрезвычайно длительного периода времени или почему «про­
грессивный сдвиг проблемы» был «неразумно» оставлен без
внимания*.
В последнее время объемистые работы были посвящены
вопросу о том, является ли современная наука чисто евро­
пейским явлением, и если да, то почему это так. Однако та­
кие исследования обречены на блуждание в потемках до тех
пор, пока понятие «наука» не получит ясного определения в
рамках некоторой нормативной философии науки. Одна из
наиболее интересных проблем внешней истории состоит в том,
чтобы уточнить психологические и, конечно, социальные ус­
ловия, необходимые (но, конечно, всегда недостаточные) для
научного прогресса, однако в самой формулировке этой «внеш­
ней» проблемы должна принимать участие некоторая методо­
логическая теория, некоторое определение науки. История
науки есть история событий, выбранных и интерпретирован­
ных некоторым нормативным образом**. И если это так, то
проблема оценки конкурирующих логик научного исследова­
ния и, следовательно, конкурирующих реконструкций исто­
рии — проблема, на которую до сего времени не обращали
внимания, — приобретает первостепенное значение. К рас­
смотрению этой проблемы я теперь и перейду.
* Из этого тезиса следует, что работа тех «экстерналистов»
(большей частью «социологов науки»), которые претендуют на
создание социальной истории той или иной научной дисциплины,
не овладев самой этой дисциплиной и ее внутренней историей, не
стоит ломаного гроша (см. также [44]).
** К сожалению, в большинстве языков существует только одно
слово для обозначения и истории, (множества исторических со­
бытий), и истории2 (множества исторических суждений). Любая
история2 представляет собой теорию и реконструкцию истории, и
имеет оценочный характер.
488


II. КРИТИЧЕСКОЕ СРАВНЕНИЕ
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИХ КОНЦЕПЦИЙ: РЕАЛЬНАЯ
ИСТОРИЯ КАК ПРОБНЫЙ КАМЕНЬ
ЕЕ РАЦИОНАЛЬНЫХ РЕКОНСТРУКЦИЙ
Теории рациональности в науке могут быть разделены на
две основные группы:
(1) Джастификационистские методологические концепции,
которые устанавливают чрезвычайно высокие эпистемологи­
ческие стандарты: для классического джастификационизма
суждение является «научным» только в том случае, если оно
доказано, для неоджастификационизма — если это суждение
до такой степени вероятно (в смысле исчисления вероятнос­
тей) или подтверждено (в смысле третьего замечания Поппе-
ра о подтверждении
2
), что может считаться доказанным*. Не­
которые философы науки отказались от идеи доказательства
научных теорий или от приписывания им такой степени ве­
роятности, которая совпадает с доказуемостью, но тем не ме­
нее они остались догматическими эмпириками: кем бы они
ни были — индуктивистами, пробабилистами
3
, конвенциона-
листами или фальсификационистами, — все они продолжают
настаивать на доказуемости «фактуальных» суждений. В на­
стоящее время все эти различные формы джастификациониз­
ма рассыпались под ударами эпистемологической и логической
критики.
* Иначе говоря, гипотеза h является научной, если только
существует такое число qy что р (h, е) = #, где е — имеющееся
эмпирическое свидетельство, а р (h, e) = q может быть доказано.
Сели р (h, e) = q считается доказанным, то не важно, является ли
р карнаповской функцией подтверждения или попперовской функ­
цией подтверждения. (Третье замечание Поппера о подтвержде­
нии представляет собой, конечно, лишь курьезный промах и идет
вразрез с его философией, см. мою работу [33, с. 411 -417].)
Пробабилизм никогда не создал программы историографиче­
ской реконструкции; он никогда не мог выйти победителем в
борьбе за решение тех проблем, которые сам породил. В качестве
эпистемологической программы он был регрессирующим в тече­
ние длительного времени, в качестве же историографической про­
граммы он никогда так и не был выдвинут.
489


(2) Прагматистско-конвенционалистские методологические
концепции — единственная альтернатива джастификациониз-
му. Их венцом является некоторый глобальный принцип ин­
дукции. Конвенционалистские методологические концепции
отказываются от правил «принятия» и «отбрасывания» фак-
туальных и теоретических суждений, сохраняя в то же время
правила относительно доказательства и опровержения, истин­
ности и ложности научных утверждений. В результате мы по­
лучаем различные системы правил научной игры. Индуктивист-
ская игра состоит в отборе «приемлемых» (недоказанных)
данных и в выведении из них «приемлемых» (недоказанных)
индуктивных обобщений. Конвенционалистская игра состо­
ит в отборе «приемлемых» данных и в упорядочивании их
посредством наиболее простой классифицирующей системы
(или в изобретении наиболее простых классифицирующих
систем и в наполнении их приемлемыми данными). Поппер
сформулировал еще одну игру в качестве «научной»*. Даже те
методологические концепции, которые эпистемологически и ло­
гически были дискредитированы, в этих ослабленных — праг-
матистско-конвенционалистских — вариантах могут продол­
жать функционировать в качестве руководящих принципов
рациональной реконструкции истории. Однако эти научные
игры не имеют никакого эпистемологического значения до тех
пор, пока мы не подчиним их некоторому метафизическому
(или, если вам так больше нравится, «индуктивному»
4
) прин­
ципу, утверждающему, что заданная определенной методоло­
гией игра дает нам наилучшие шансы приблизиться к истине.
Только такой принцип превращает чистые соглашения отно­
сительно игры в подверженные ошибкам предположения, и
без подобного принципа научная игра ничем не отличается
от любой другой игры**.
Весьма трудно критиковать конвенционалистские мето­
дологические концепции, подобные теориям Дюгема или Поп-
* См. [34, §11, 85]. См. также комментарий в моей работе [35,
примечание 13].
Методология исследовательских программ сначала также оп­
ределяется как некоторая игра.
** Все эти проблемы я рассматривал в моей работе [32, с. 390]
и более обстоятельно в работе [35].
490


пера. Это происходит прежде всего потому, что мы не имеем
очевидного способа критики как самой научной игры, так и
метафизического принципа индукции. Для преодоления этой
трудности я собираюсь предложить новую теорию оценки та­
ких методологических концепций, которые — по крайней
мере на первой стадии, до введения индуктивного принци­
па — являются конвенционалистскими. Я попытаюсь по­
казать, что методологические концепции можно анализи­
ровать, не обращаясь непосредственно к какой-либо
эпистемологической (или даже логической) теории и не ис­
пользуя при этом непосредственно никакого логико-эпис ­
темологического способа критики. Основная идея моего
подхода состоит в том, что всякая методологическая концеп­
ция функционирует в качестве историографической (или ме-
таисторической) теории (или исследовательской программы)
и может быть подвергнута критике посредством критиче­
ского рассмотрения той рациональной исторической рекон­
струкции, которую она предлагает.
Я попытаюсь диалектически развить этот историографи­
ческий метод критики. Начну с частного случая: сначала я
«опровергну» фальсификационизм, «применив» фальсифика­
ционизм (на нормативно-историографическом метауровне) к
нему самому. Затем я применю фальсификационизм также к
индуктивизму и конвенционализму и покажу, что все эти ме­
тодологические концепции в конечном итоге «фальсифици­
руемы» с помощью этой пирроновой военной машины. И на­
конец, я «применю» — на этот раз уже не фальсификационизм,
а методологию научно-исследовательских программ (опять-
таки на нормативно-историографическом уровне) к индукти­
визму, конвенционализму, фальсификационизму и к самой
методологии научно-исследовательских программ и покажу,
что на основании этого метакритерия все названные методо­
логические концепции можно конструктивно критиковать и
сравнивать друг с другом. Таким образом, предлагаемый мною
нормативно-историографический вариант методологии науч­
но-исследовательских программ дает нам общую теорию срав­
нения конкурирующих логик научного исследования, где (в
смысле, который нам еще предстоит установить) история мо-
491


Noчщ рассматриваться как «пробный камень» ее рациональных
РеКонструкций.
(а) Фальсификационизм как метакритерий: история
«фальсифицирует» фальсификационизм (и любую другую
методологическую концепцию)
В своем чисто «методологическом» смысле оценки в на-
Ук
^ представляют собой, как уже было сказано, определен­
ие соглашения и всегда могут быть выражены в конечном
**
т
оге в виде определения науки*. Как же критиковать такое
оп
ределение? Если определение интерпретировать номина­
листически**, оно является лишь сокращением, терминоло­
гическим соглашением, тавтологией. А как можно критико­
вать тавтологию? Поппер утверждал, что его определение науки
«плодотворно» потому, что «с его помощью можно очень мно­
гое прояснить и объяснить». Он цитировал в этой связи Мен-
ге
^а: «Определения являются догмами; только выведенные из
,ш
х заключения способны дать нам какое-либо новое пони­
мание»***. Однако каким образом определение может иметь
°бьяснительную силу или давать новое понимание? Ответ
Поппера таков: «Только из следствий моего определения эм­
пирической науки и методологических решений, зависящих
01
этого определения, ученый способен увидеть, в какой сте­
пени это определение соответствуег его интуитивным пред­
ставлениям о цели его собственных стремлений»****.
Этот ответ вытекает из более общего положения Поппера
0
'ом, что соглашения могут быть подвергнуты критике по­
средством рассмотрения их «пригодности» для некоторой цели:
*В вопросе о пригодности любого соглашения мнения могут
Р^ходиться, и разумное обсуждение этих вопросов возможно
r0jibKo между сторонами, имеющими некоторую общую цель.
* См. [48, § 4 и 11]. Попперовским определением науки явля­
ли, конечно, его знаменитый «критерий демаркации».
** Превосходное рассмотрение различия в теории определе­
ний между номинализмом и реализмом (или «эссенциализмом»,
к
а
* предпочитает называть его Поппер) дано в [50, т. II, гл. 11],
15К с. 20].
ф;**См. [48, § 11].
** Там же.
492


Выбор этой цели... выходит за пределы разумной аргумента­
ции»*. Действительно, Поппер никогда не выдвигал теорию
рациональной критики непротиворечивых соглашений. Он не
только не пытался ответить, но даже и не ставил вопроса:
«При каких условиях мы можем отказаться от нашего крите­
рия демаркации?»**.
На этот вопрос, однако, можно ответить. Свой ответ я
дам в два этапа: сначала я предложу наивный ответ, а затем —
более тонкий. Начну с напоминания о том, как Поппер, со­
гласно его собственному описанию***, пришел к своему кри­
терию. Подобно лучшим ученым своего времени, он полагал,
что теория Ньютона, хотя она и оказалась опровергнутой, была
удивительным научным достижением, что теория Эйнштейна
является более совершенной теорией, а астрология и фрей­
дизм псевдонаучны. Стоящая перед ним проблема состояла в
нахождении такого определения науки, из которого бы выте­
кали эти «базисные суждения» относительно отдельных тео­
рий, и он предложил свое решение этой проблемы. Рассмот­
рим утверждение, что некоторая теория рациональности — или
критерий демаркации — должна быть отброшена, если она не­
совместима с «базисными» оценочными суждениями, приняты­
ми научной элитой. Действительно, это метаметодологическое
правило (метафальсификационизм), по-видимому, соответ­
ствует методологическому правилу Поппера (фальсификаци-
* См. [48, § 4]. Однако в своей «Логике научного исследова­
ния» (1935) Поппер нигде не уточняет цель научной игры, кото­
рая могла бы выйти за пределы того, что заложено в ее правилах.
Тезис о том, что целью науки является истина, появляется в его
сочинениях только с 1957 года. В своей «Логике научного иссле­
дования» он говорит лишь о том, что поиск истины может быть
психологическим мотивом ученого. Более подробное рассмотре­
ние этого вопроса см. в моей работе [35].
** Это упущение выглядит еще более серьезным ввиду того,
что Поппер сам указал сферу применимости своего критерия.
Например, в работе [58] он рассматривает «догматизм», истолко­
вывающий аномалии в качестве «шумового фона», как «до неко­
торой степени неизбежное явление» (с. 49). Но уже на следую­
щей странице он отождествляет этот «догматизм» с «псевдонаукой».
Не оказывается ли тогда псевдонаука «до некоторой степени не­
избежным явлением»? См. также мою работу [29, с. 177].
*** См. [52, с. 33-37].
493


онизму), согласно которому научная теория должна быть от­
брошена, если она несовместима с («эмпирическим») базис­
ным утверждением, единодушно принятым научным сообще­
ством. Вся методология Поппера опирается на убеждение, что
существуют (относительно) единичные утверждения, в оцен­
ке истинностного значения которых ученые могут достигнуть
единодушного согласия; без такого согласия настал бы новый
Вавилон, а «взметнувшееся ввысь здание науки обратилось
бы в руины»*. Однако даже если бы и существовало согласие
ученых в решении вопроса о «базисных» утверждениях, то не
обратилось ли бы тем не менее в руины взметнувшееся ввысь
здание науки и в том случае, когда отсутствует соглашение о
том, как оценивать научные достижения относительно этого
«эмпирического базиса»? Нет сомнений в том, что это про­
изошло бы. Отметим, однако, что, хотя до сих пор почти не
было согласия относительно универсального критерия научно­
сти теорий, в течение двух последних столетий существовало
значительное единство в оценке единичных научных дости­
жений. И поэтому, хотя не существовало общего согласия от­
носительно теории рациональности в науке, имелось боль­
шое единство в оценке того, был ли отдельный частный ход в
научной игре подлинно научным или уводящим в сторону,
разыграна ли отдельная игровая комбинация корректно или
нет. Поэтому общее определение науки должно квалифици­
ровать как «научные» те игровые комбинации, которые при­
знаны наилучшими научным сообществом; если же оно не
делает этого, то его следует отвергнуть**.
* См. [48, § 29].
** Из сказанного, конечно, не следует, будто мы верим в то,
что «базисные суждения» ученых всегда являются рациональны­
ми; наше утверждение означает лишь то, что мы принимаем «ба­
зисные суждения» с целью критики универсальных определений
науки. (Если бы мы могли добавить, что такого универсального
определения не было и никогда не будет найдено, то это привело
бы нас к выдвинутой Полани концепции замкнутой автократии
науки, не ограниченной никакими законами.)
Предложенный мною метакритерий можно рассматривать как
«квазиэмпирическое» применение к самому себе попперовского
фальсификационизма. Эту «квазиэмпиричность» я ранее ввел в
контекст философии математики. Мы можем абстрагироваться
494


Таким образом, мы можем в предварительном плане вы­
сказать следующее утверждение: если критерий демаркации не­
совместим с «базисными» оценками научной элиты, он должен
быть отброшен.
Если теперь мы применим этот квазиэмпирический мета-
критерий (от которого позднее я собираюсь отказаться), то
критерий демаркации Поппера (то есть попперовские прави­
ла научной игры) должен быть отброшен*.
Основное правило Поппера состоит в том, что ученый дол­
жен заранее уточнить, при каких экспериментальных услови­
ях он откажется от своих даже наиболее фундаментальных
допущений. Критикуя психоанализ, например, он пишет:
«Критерии опровержения должны быть установлены заблаго­
временно: следует условиться о том, какие наблюдаемые си­
туации — если они наблюдаются на самом деле — означают,
что теория опровергнута. Однако какого рода клинические
реакции способны с удовлетворительной для психоаналитика
точки зрения опровергнуть не только его отдельный диагноз,
но и сам психоанализ? И пытались ли психоаналитики когда-
нибудь обсудить и сформулировать такие критерии?»** Что
от того, что именно передается по логическим каналам дедуктив­
ной системы — будет ли это нечто несомненное или ошибочное,
истинное или ложное, вероятное или невероятное, желательное
или нежелательное с моральной или научной точек зрения. Но
именно способ передачи определяет, является ли данная система
негативистской, «квазиэмпирической», подчиняющейся modus
tollens, или она джастификационистская, «квазиевклидова», под­
чиняющаяся modus poncns. (См. мою работу [31].) Этот «квазиэм­
пирический» подход можно применить к нормативному знанию
любого рода: Уоткинс уже использовал его в этике в работах [70,
71]. Что же касается меня, то в настоящее время я предпочитаю
применять иной подход — см. примечание 122.
* Следует заметить, что этот метакритерий не является пси­
хологическим или «натуралистическим» в попперовском пони­
мании. (См. его работу [48, § 10].) Кроме того, вопрос об опреде­
лении «научной элиты» не представляет собой лишь
эмпирического вопроса.
** См. [58, с. 38] (подчеркнуто мною). Приведенное утвержде­
ние, конечно, эквивалентно знаменитому «критерию демаркации»
Поппера между (внутренней, рационально реконструируемой)
495


касается психоанализа, то Поппер был, безусловно, прав: от­
вет на его вопрос никогда не был дан. С точки зрения фунда­
ментального попперовского требования научной строгости
фрейдисты оказались в тупике, так как отказались уточнить
те экспериментальные условия, при которых они отвергли бы
свои базисные допущения. Для Поппера это было признаком
их интеллектуальной нечестности. Ну а если мы зададим воп­
рос Поппера последователю Ньютона: «Какого рода наблю­
дение опровергло бы удовлетворительным для ньютониан-
ца образом не только отдельное ньютонианское объяснение,
но и саму ньютоновскую динамику и теорию гравитации?
И обсуждались ли когда-нибудь ньютонианцами такие кри­
терии?» Увы, последователи Ньютона едва ли смогли бы
дать положительный ответ на этот вопрос*. Таким образом,
если психоаналитики были уличены в нечестности, соглас­
но попперовским требованиям, то тогда равным образом
следует обвинить в этом же и ньютонианцев. Однако; не­
смотря на такого рода «догматизм», присущий ньютонов­
ской науке, ее высоко оценивали величайшие ученые и сам
Поппер. Поэтому ньютоновский «догматизм» представляет со­
бой «фальсификацию» определения науки Поппером: он не
поддается рациональной реконструкции методами Поппера.
Конечно, учитывая эту ситуацию, Поппер мог бы отка­
заться от своего знаменитого критерия и требовать фальси-
фицируемости — и отбрасывания после фальсификации —
только для систем теорий, включающих соответствующие гра­
ничные условия и различного рода вспомогательные теории
и теории наблюдения**. Эта модификация разумна, так как
позволяет наделенному воображением ученому спасти свою
любимую теорию с помощью подходящих изменений в ка­
ком-нибудь пустующем дальнем уголке своего теоретическо-
наукой и нснаукой (или «метафизикой»). Последняя может (вне­
шним образом) «оказывать влияние» на развитие науки, и ее сле­
дует заклеймить как псевдонауку только в том случае, если она
сама себя объявляет наукой.
* См. мою работу [34, с. 100-101].
** См., например, его работу [48, § 18].
496


го лабиринта. Но даже ослабленное правило Поппера изоб­
личает — в самых выдающихся ученых — иррациональных
догматиков, ибо в больших исследовательских программах
всегда существуют известные аномалии: обычно ученый от­
кладывает их в сторону и следует позитивной эвристике сво­
ей программы*. В общем и целом внимание ученого прикова­
но скорее к позитивной эвристике, чем к смущающим его
аномалиям, и он надеется, что по мере развития его програм­
мы «непокорные примеры» будут постепенно превращаться в
подтверждающие случаи. Согласно Попперу, выдающиеся
ученые в таких случаях используют запрещенные приемы,
уловки ad hoc: вместо того чтобы аномальный перигелий
Меркурия рассматривать как фальсификацию ньютоновской
теории Солнечной системы и поэтому как основание для того,
чтобы отвергнуть ее, большинство физиков откладывают рас­
смотрение этого проблематичного примера на будущие вре­
мена или предлагают те или иные ad hoc решения этой про­
блемы. Такая методологическая склонность трактовать как
простые аномалии то, что Поппер счел бы драматическими
контрпримерами, вообще свойственна выдающимся ученым.
Действительно, некоторые исследовательские программы,
ныне высоко ценимые научным сообществом, развивались в
океане аномалий**. То обстоятельство, что в самом своем
выборе проблем величайшие ученые «некритически» игнори­
руют аномалии (и что они изолируют эти аномалии с помо­
щью уловок ad hoc), представляет собой — по крайней мере
согласно нашему метакритерию — дальнейшую фальсифика­
цию методологии Поппера, которая не в состоянии рацио­
нально интерпретировать некоторые весьма важные модели
роста науки.
Более того, для Поппера работа в рамках противоречивой
системы непременно должна рассматриваться как иррацио­
нальная: «внутренне противоречивая система должна быть от­
вергнута... (поскольку она) не является информативной... В
ней нельзя выделить ни одного утверждения... так как все
они выводимы в такой системе»***. Однако некоторые ве-
* См. мою работу [34, с. 135].
** См. там же, с. 138 и далее.
*** См. [48, § 24].
32 Структура научных революций
497


личайшие научно-исследовательские программы прогресси­
ровали на противоречивой основе*. В таких случаях наилуч­
шим правилом для ученого часто оказывалось: «Иди вперед, а
уверенность придет потом». Эта антипопперовская методоло­
гия обеспечивала передышку и для исчисления бесконечно
малых, и для наивной теории множеств в то время, когда они
были измучены логическими парадоксами.
Действительно, если бы научная игра велась согласно ко­
дексу научной честности Поппера, то статья Бора 1913 года
никогда не была бы опубликована, поскольку она была про­
тиворечивым образом привита к теории Максвелла, а дельта-
функцию Дирака замалчивали бы до Шварца. Все эти приме­
ры исследований, опирающихся на противоречивую основу,
образуют еще один аспект «фальсификаций» фальсификацио-
нистской методологии**.
Итак, определенные «базисные» оценки научной элиты
«фальсифицируют» попперовское определение науки и науч­
ной этики. Тогда возникает вопрос, в какой степени при этих
условиях фальсификационизм может служить руководством
для историков науки. Ответ прост: в весьма незначительной
степени. Поппер — ведущий фальсификационист — никогда
не построил никакой истории науки; возможно, это произошло
потому, что он достаточно чутко прислушивался к суждениям
выдающихся ученых и поэтому не мог извращать историю
в духе фальсификационизма. Можно вспомнить, что, хотя
в своих автобиографических заметках он упоминает ньюто­
новскую науку как образец научности, то есть фальсифи­
цируемоеTM, в своей классической работе «Логика научного
исследования» (1935) он нигде не обсуждает возможности
фальсификации теории Ньютона. В целом «Логика научного
* См. мою работу [34, с. 140].
** В целом Поппер упрямо переоценивает непосредственную
разрушительную силу чисто негативной критики: «Раз ошибка или
противоречие точно указаны, не должно быть никаких словесных
уверток: факты следует признавать» [55, с. 394]. И Поппер добав­
ляет: «Фреге не пытался уклоняться и маневрировать, когда при­
знал справедливой критику Рассела». Но в том-то и дело, что
Фреге пытался это делать. (См. послесловие Фреге ко второму
изданию его работы «Основания арифметики».)
498


исследования» носит сугубо абстрактный и в высшей степени
неисторичный характер*. В тех случаях, когда Поппер все же
отваживается сделать замечание о фальсифицируемости тех
или иных широко известных научных теорий, он либо совер­
шает некоторый логический промах**, либо искажает исто­
рию, для того чтобы привести ее в соответствие со своей тео­
рией рациональности. Если методология, используемая
историком науки, приводит его к плохой рациональной ре­
конструкции, он может либо так прочитать историю, что она
совпадет с его рациональной реконструкцией, либо прийти к
выводу, что история науки в высшей степени иррациональна.
Почтение Поппера к большой науке заставило его избрать
первый путь, в то время как непочтительный Фейерабенд
пошел по второму***. Таким образом, в своих исторических
репликах Поппер склонен превращать аномалии в «решаю­
щие эксперименты» и преувеличивать их непосредственное
воздействие на развитие науки. Если смотреть через его очки,
то кажется, будто крупные ученые охотно принимают опро­
вержения и именно в этом кроется главный источник воз­
никающих перед ними проблем. Так, например, в одном месте
Поппер утверждает, что эксперимент Майкельсона—Морли ре­
шительно ниспроверг классическую теорию эфира; в другом
месте он преувеличивает роль этого эксперимента в появлении
теории относительности Эйнштейна****. Нужно воистину на-
* Любопытно мнение Куна, который указывает, что «посто­
янный интерес к историческим проблемам и готовность заняться
оригинальным историческим исследованием отличают людей,
воспитанных этим человеком (Поппером), от членов любой дру­
гой современной школы в философии науки» [27, с. 236]. Неко­
торый намек на возможное объяснение этого явного противоре­
чия см. в примечании 129.
** Он утверждает, например, что вечный двигатель «опроверг
бы» (по его терминологии) первый закон термодинамики [48, § 15].
Но каким образом, по Попперу, можно интерпретировать утвер­
ждение «К есть вечный двигатель» как «базисное», то есть как
пространствснно-б/>ел/е/мое единичное утверждение?
*** Я имею в виду его работы [17, 19].
**** См. [48, § 30; 50, т. 2, с. 220-221]. Поппер подчеркивает, что
проблема для Эйнштейна состояла в том, чтобы объяснить экс­
перименты, «опровергающие» классическую физику, и что Эйн-
32*
499


деть все упрощающие очки наивного фальсификациониста, для
того чтобы увидеть вместе с Поппером, что классические экс­
перименты Лавуазье опровергли (или «стремились опровергнуть»)
теорию флогистона, что теория Бора—Крамерса—Слэтера раз­
летелась в пух и прах от одного дуновения исследований Ком-
птона или что принцип четности был «отброшен» благодаря
«контрпримеру»*.
штейн «не... собирался критиковать наши понятия пространства
и времени». Однако Эйнштейн занимался именно этим. Воспри­
нятое им от Маха критическое отношение к нашим традицион­
ным понятиям пространства и времени, и в частности его опера-
ционалистская критика понятия одновременности, играли важную
роль в мышлении Эйнштейна.
Значение эксперимента Майкельсона—Морли я довольно под­
робно обсудил в работе [34].
Конечно, компетентность Поппера в физике никогда не позво­
ляла ему до такой степени исказить историю теории относительно­
сти, как это сделал Беверидж, который хотел склонить экономистов
принять эмпирический подход, приводя для этого в качестве при­
мера работы Эйнштейна. Согласно фальсификационистской рекон­
струкции Бевериджа, Эйнштейн в своих работах по гравитации
исходил из фактов, опровергающих теорию Ньютона, то есть из
данных о движении планеты Меркурий и необъясненных откло­
нений Луны [7]. На деле же эйнштейновская работа по гравита­
ции выросла из некоторого «творческого сдвига» в позитивной
эвристике программы его специальной теории относительности,
а вовсе не из размышлений по поводу аномального поведения
перигелия Меркурия или необъясненной девиации Луны.
* См. [58, с. 220, 239, 242-243; 59, с. 965]. Очевидно, что Поп-
пер не справился с проблемой объяснения того, почему «контр­
примеры» (то есть аномалии) не признавались сразу же учеными
как основание для отказа от соответствующих теорий. Он указы­
вает, например, что в случае нарушения четности «имелось мно­
го наблюдений, то есть фотографий треков частиц, из которых
мы могли бы сразу же получить результат (отказ от принципа
четности), однако эти наблюдения либо игнорировались, либо
интерпретировались неверно» [59, с. 965|. Такое — внешнее —
объяснение, данное Поппером, состоит, стало быть, в том, что
ученые еще не научились быть достаточно критичными и рево­
люционными. Однако не лучшим ли является другое — внутрен­
нее — объяснение, согласно которому аномалии должны были
игнорироваться до тех пор, пока не была предложена некоторая
прогрессивная альтернативная теория, превратившая контрпри­
меры в подтверждающие примеры?
500


Обратим внимание читателя еще на одно обстоятельство.
Если бы Поппер попытался рационально (в соответствии с
предложенными им методами) реконструировать предваритель­
ное принятие учеными тех или иных теорий, то он был бы
вынужден игнорировать тот исторический факт, что большин­
ство важнейших научных теорий появилось на свет, будучи
уже опровергнутыми (в смысле Поппера), и что при этом мно­
гие научные законы — несмотря на существование хорошо
известных контрпримеров — не отбрасывались, а получали
дальнейшее объяснение. Следуя своей методологической кон­
цепции, Поппер, таким образом, стремится закрыть глаза на
все аномалии, которые известны ученым до появления такой
одной аномалии, которую Поппер впоследствии возведет в
ранг «решающего контрсвидетельства». Он ошибочно счита­
ет, например, что «ни галилеева, ни кеплерова теории до Нью­
тона не опровергались»*. Это существенный момент. Поппер
утверждает, что главной моделью научного прогресса являет­
ся ситуация, в которой решающий эксперимент оставляет нео-
провергнутой одну теорию, опровергая в то же время конку­
рирующую с ней теорию. Вместе с тем хорошо известно, что
в большинстве — если не во всех — случаев, когда мы имеем
дело с двумя конкурирующими теориями, обе они одновре­
менно поражены аномалиями. В такой ситуации Поппер под­
дается искушению упростить фактическое положение дел до
такой степени, чтобы можно было применять его методоло­
гическую концепцию**.
* См. [58, с. 246].
** Как я уже упоминал, один из попперианцев — Агасси —
написал книгу по историографии науки [1]. В ней есть несколько
острых критических разделов, бичующих индуктивистскую исто­
риографию, но заканчивается она тем, что индуктивистскую ми­
фологию предлагается заменить мифологией фальсификационист-
ской. Только те факты имеют для Агасси научное значение
(являются фактами внутренней истории), которые могут быть вы­
ражены в суждениях, противоречащих некоторой существующей
теории; открытие только таких фактов заслуживает почетного
титула «фактуалыюго открытия»; фактуальные суждения, кото­
рые следуют из известных теорий, а не противоречат им, несу­
щественны, то же самое относится к фактуальным суждениям,
независимым от теорий. Если же некоторые ценные фактуальные
501


Таким образом, мы можем сформулировать наш вывод:
фальсификационистская историография «фальсифицирована»
нами. Если же мы применим тот же самый метафальсифика-
ционистский метод к индуктивистской и конвенционалист-
ской историографиям, то мы также «фальсифицируем» и их.
Лучшее логико-эпистемологическое опровержение индук-
тивизма принадлежит, конечно, Попперу. Однако даже если
мы допустим, что с философской точки зрения (то есть эпи-
стемологически и логически) индуктивизм был безупречен,
то в этом случае его фальсифицирует историографическая кри­
тика Дюгема. Дюгем рассмотрел наиболее известные «успеш­
ные примеры» индуктивистской историографии: закон грави­
тации Ньютона и электромагнитную теорию Ампера. Они
считались примерами триумфального применения индуктив­
ного метода. Но Дюгем, а вслед за ним Поппер и Агасси,
показали, что это не так. Их анализ иллюстрирует, каким об­
разом индуктивист, не считаясь ни с чем, вынужден искажать
подлинную историю, если он хочет показать, что рост реаль­
ной науки является рациональным*. Следовательно, если ра­
циональность науки понимается индуктивистски, то реаль­
ная наука не рациональна; если же она рациональна, она не
индуктивна**.
Конвенционализм, который — в отличие от индуктивиз-
ма — не представляет собой легкой добычи для логической
или эпистемологической критики***, может, как и индукти-
открытия известны в истории науки как подтверждающие ту или
иную теорию или как случайные открытия, то при их тщательном
исследовании, как смело предсказывает Агасси, они окажутся опро­
вергающими примерами — в подтверждение этого он анализирует
пять примеров [1, с. 60 -74]. Увы, при более тщательном исследова­
нии оказывается, что Агасси дал ошибочное понимание всех пяти
примеров, которые он привел в качестве подтверждения своей исто­
риографической теории. На самом деле все пять примеров «фальси­
фицируют» (в нашем нормативном метафальсификационистском
смысле) его историографическую концепцию.
* См. [11; 51; 1].
** Конечно, индуктивист может безрассудно утверждать, что
подлинная наука еще не начиналась, и историю существующей
науки излагать как историю предубеждений, предрассудков и лож­
ных верований.
*** См. [48, § 19].
502


визм, быть фальсифицирован историографически. Легко мож­
но показать, что замена громоздких структур более простыми
отнюдь не является ключом к пониманию научных революций.
Коперниканская революция, по общему признанию, счи­
талась парадигмой (образцом) конвенционалистской историо­
графии, и многие до сих пор придерживаются этого мнения.
Полани, например, утверждает, что «более простая картина»,
нарисованная Коперником, была «удивительно красива» и
«(справедливо) обладала большой убеждающей силой»*. Од­
нако современное изучение первоисточников, предпринятое,
в частности, Куном**, развеяло этот миф и представило яс­
ное историографическое опровержение конвенционалистского
истолкования коперниканской революции. Сейчас все соглас­
ны с тем, что система Коперника была «по меньшей мере
столь же сложна, как и система Птолемея»***. И если дело
обстоит действительно так и если признание системы Копер­
ника было все-таки рациональным, то обусловлено это от­
нюдь не высокой степенью ее объективной простоты****.
Таким образом, индуктивизм, фальсификационизм и кон­
венционализм в качестве рациональных реконструкций исто­
рии науки можно фальсифицировать с помощью предложен­
ного мною метода историографической критики*****.
Историографическая фальсификация индуктивизма, как мы
* См. [46, с. 70].
** См. [24]; см. также [62].
*** См. [9, с. 61]. Бернал в работе [5] говорит, что «основания,
[на которые опирался Коперник в своем] революционном пере­
вороте, были, в сущности, философскими и эстетическими» (то
есть научными, согласно конвенционализму); однако в последу­
ющих изданиях этой книги он изменил свое мнение и утверждал:
«Основания Коперника носили скорее мистический, чем науч­
ный характер».
**** Более подробно об этом см. в моей работе [36].
***** Конечно, можно легко придумать и другие способы крити­
ки методологических концепций. Мы можем, например, стан­
дарты каждой методологии (а не только фальсификационизма)
применить к ней самой. Для большинства методологических кон­
цепций результат такой операции будет в равной степени разру­
шительным: индуктивизм нельзя обосновать индуктивно, простота
окажется безнадежно сложной (относительно последнего утвер­
ждения см. конец примечания 106).
503


видели, была начата уже Дюгемом и продолжена Поппером и
Агасси. Историографическую критику (наивного) фальсифи-
кационизма предприняли Полани, Кун, Фейерабенд и Хол-
тон*. Наиболее серьезную историографическую критику кон­
венционализма можно найти в уже цитировавшемся шедевре
Куна о коперниканской революции**. Итогом всей этой кри­
тики является доказательство того, что все названные рацио­
нальные реконструкции истории втискивают историю науки
в прокрустово ложе своей узкой морали и создают в результа­
те этого фантастические истории науки, опирающиеся на ми­
фические «индуктивные основания», «общезначимые индук­
тивные обобщения», «решающие эксперименты», «великие
революционные упрощения» и т. п. Однако критики фальси-
фикационизма и конвенционализма из фальсификации этих
методологий сделали совершенно иные выводы, нежели те, к
которым пришли Дюгем, Поппер и Агасси в результате своей
фальсификации индуктивизма. Полани (и, по-видимому, Хол-
тон) пришли к выводу, что, хотя в отдельных случаях можно
дать рациональную оценку тем или иным научным достиже­
ниям, общая теория рациональности в науке невозможна***.
* См. [47; 25; 23; 17; 18]. Я мог бы добавить также [29; 33; 34].
** См. [24]. Отметим, что резкая историографическая критика
может легко подтолкнуть некоторых рационалистов к иррацио­
нальной защите любимых ими теорий рациональности. Так, ис­
ториографическая критика, которой Кун подверг концепцию про­
стоты на примере коперниканской революции, настолько потрясла
конвенционалистского историка науки Р. Холла, что он опубли­
ковал полемическую статью, в которой рассмотрел и переинтерп­
ретировал те аспекты теории Коперника, которые и сам Кун упо­
минает как претендующие на большую простоту, однако при этом
Холл игнорировал другие, более веские аргументы Куна (см. [21]).
Нет сомнения в том, что для любой пары теорий Т, и Т, простота
всегда может быть определена таким образом, что Т, будет про­
ще, чем Т2.
Более подробное обсуждение конвенционалистской историог­
рафии см. в моей работе [36].
*** Таким образом, Поляни выступил как консервативный ра­
ционалист относительно науки и «иррационалист» относительно
философии науки. Однако этот мета-«иррационализм» является,
конечно, вполне респектабельной формой рационализма: утвер­
ждать, что понятие «научно признано» нельзя определить, а мож-
504


Они считают, что историографически можно «фальсифици­
ровать» любую методологию, всякую рациональную реконст­
рукцию: наука рациональна, но ее рациональность невозможно
подвести под общие законы какой-либо методологической
концепции*. Со своей стороны Фейерабенд утверждает, что
не только не может быть общей теории рациональности в на­
уке, но и вообще не существует такого явления, как научная
рациональность**. Таким образом, Поляни пришел к консер­
вативному авторитаризму, в то время как Фейерабенд — к
скептическому анархизму. В свою очередь Кун склонился к
весьма оригинальной концепции иррациональной смены ра­
циональных авторитетов***.
Хотя, как явствует из этого раздела настоящей статьи, я
весьма высокого мнения о критике существующих («интер-
налистских») методологических теорий — критике, данной По­
ляни, Фейерабендом и Куном, — я пришел к совершенно от-
но лишь передать по каналам «личностного знания», не значит
стать на сторону открытого иррационализма, а значит только быть
явно консервативным. Точка зрения Полани в философии есте­
ствознания тесно связана с ультраконсервативной философией
политических наук Оукшотта (прекрасную критику работ послед-
пего см. в [68]).
* Конечно, ни один из этих критиков не осознавал точного
логического характера метаметодологического фальсификациониз-
ма, как он объяснен в этом разделе нашей статьи, и никто из них
не применил его вполне последовательно. Один из таких крити­
ков пишет: «На этой стадии нам еще не удалось построить общей
теории критики даже для научных теорий, не говоря уже о теории
критики теорий рациональности: поэтому, если мы хотим фальси­
фицировать методологический фальсификационизм, мы должны
сначала создать теорию того, как это можно сделать» [34, с. 114].
** Критическую технику, развитую в этой статье, я использо­
вал против эпистемологического анархизма Фейерабенда в своей
работе [36].
*** Позицию Куна подвергли критике многие — см. [65; 66; 64] и
особенно критические комментарии Поппера, Уоткинса, Тулми-
на, Фейерабенда и Лакатоса и ответ Куна в работе [38]. Однако
пи один из названных критиков не применил к работе Куна сис­
тематическую историографическую критику. Для понимания по­
зиции Куна следует также учесть его «Дополнение» ко второму
изданию «Структуры научных революций» (1970) [25] и рецензию
Масгрейва на это издание [45].
505


личному по сравнению с ними выводу. Я решил искать луч­
шую методологию, которая способна дать более удачную ра­
циональную реконструкцию науки.
Фейерабенд и Кун сразу же попытались «фальсифициро­
вать» предложенную мной улучшенную методологию*. Вско­
ре я осознал, что мою -—
как и любую другую — методологию
также можно «фальсифицировать» (по крайней мере в том
смысле, о котором шла речь в данном разделе статьи) по той
простой причине, что никакая совокупность человеческих суж­
дений не является полностью рациональной и поэтому рацио­
нальная реконструкция никогда не может совпасть с реаль­
ной историей**.
Это открытие заставило меня предложить новый конст­
руктивный критерий, посредством которого могут оценивать­
ся методологические концепции в качестве рациональных ре­
конструкций истории науки.
(в) Методология историографических исследовательских
программ. Реальная история в различной степени подтверждает
свои рациональные реконструкции
Изложение своей концепции я хочу осуществить в два эта­
па. Сначала я немного исправлю обсуждавшийся ранее фаль-
сификационистский историографический метакритерий, а за­
тем полностью заменю его лучшим критерием.
Прежде всего необходимо внести небольшое исправление.
Если некоторое универсальное правило вступает в столкнове-
* См. [17; 18; 19; 27].
** При осуществлении такой фальсификации можно, напри­
мер, сослаться на непосредственное реальное воздействие по край­
ней мере некоторых «великих» негативных решающих экспери­
ментов, подобно тому, как это было при фальсификации принципа
четности. Или можно указать на большое значение по крайней
мере некоторых периодов длительной и скучной работы методом
проб и ошибок, которые иногда предшествовали провозглаше­
нию важных исследовательских программ и которые с точки зре­
ния моей методологии в лучшем случае относятся к «незрелой
науке» (см. мою работу [34, с. 175]; см. также ссылку Л.П. Уиль-
ямса на историю спектроскопии в период между 1870 и 1900 гг. в
его работе [73]). Таким образом, суждения научной элиты иногда
расходятся также и с моими универсальными правилами.
506


ние с отдельным «нормативным базисным суждением», сле­
дует предоставить научному сообществу время для того, что­
бы обдумать это столкновение: оно может отказаться от сво­
его частного суждения и согласиться с общим правилом.
«Второпорядковые» (историографические) фальсификации не
должны быть более поспешными, чем «первопорядковые» (на­
учные) фальсификации*.
Далее, раз уж мы отказались от наивного фальсификаци-
онизма в отношении метода, то почему мы сохраняем его в
отношении метаметода? Мы можем легко заменить его ме­
тодологией научно-исследовательских программ второго по­
рядка или, если угодно, методологией историографических
исследовательских программ.
Считая, что теория рациональности должна организовать
базисные оценочные суждения в универсальную единую струк­
туру, мы не должны отвергать такую структуру только пото­
му, что она страдает некоторыми аномалиями или иными не­
совершенствами. Мы обязаны далее требовать, чтобы
хорошая теория рациональности предвосхищала новые ба­
зисные оценочные суждения, неожиданные в свете пред­
шествовавших ей теорий, и чтобы она приводила к пере­
смотру принятых ранее базисных оценочных суждений**.
В соответствии с этим мы будем отвергать некоторую теорию
рациональности только во имя другой, лучшей теории, кото­
рая представляет — в этом «квазиэмпирическом» смысле —
прогрессивный сдвиг в последовательной смене исследователь­
ских программ рациональных реконструкций. Таким образом,
этот новый, ослабленный метакритерий позволяет нам срав­
нить конкурирующие логики исследования и зафиксировать
рост «метанаучного» — методологического — знания.
* Существует определенная аналогия между сказанным и встре­
чающимся иногда несогласием теоретика с результатом того или
иного эксперимента — см . мою работу [34, с. 127-131].
** Этот последний критерий аналогичен исключительной «глу­
бине» некоторых теорий, которые приходят в противоречие с не­
которыми базисными утверждениями, принятыми в определен­
ное время, и в конечном итоге побеждают в этом столкновении.
Пример Поппера (см. [53]) относится к несовместимости законов
Кеплера с ньютоновской теорией, которая предназначалась для
их объяснения.
507


Согласно этому критерию, теория научной рационально­
сти Поппера не обязательно должна быть отброшена только
потому, что она «фальсифицирована» некоторыми существу­
ющими «базисными суждениями» ведущих ученых. Более того,
в соответствии с нашим новым критерием, попперовский кри­
терий демаркации представляет собой очевидный прогресс по
сравнению с его джастификационистскими предшественни­
ками, и в частности по сравнению с индуктивизмом. В про­
тивоположность этим предшественникам он возвратил науч­
ный статус таким теориям, как опровергнутая теория
флогистона, опрокинув тем самым оценочное суждение, ко­
торое перевело эту теорию из истории науки в историю ирра­
циональных верований*. Он успешно реабилитировал также
теорию Бора—Крамерса—Слэтера**.
С точки зрения большинства джастификационистских тео­
рий рациональности история науки представляется в лучшем
случае как история донаучной подготовки будущей истории
науки***. Методология Поппера позволяет историку считать
рациональной большую часть реальных базисных оценочных
суждений в истории науки: именно ъэтом нормативно-исто ­
рическом смысле теория Поппера является прогрессивной. С
точки зрения лучших рациональных реконструкций науки все­
гда можно реконструировать большую часть подлинно боль­
шой науки как рациональную****.
Надеюсь, мою модификацию попперовской логики иссле­
дования, согласно установленному мной критерию, можно
рассматривать как дальнейший шаг вперед, так как она, по-
видимому, дает единое понимание известных, но ранее изо­
лированных базисных оценочных суждений. Кроме того, она
приводит к новым и неожиданным — по крайней мере для
* Конечно, конвенционализм в значительной степени имел
представление об исторической роли таких теорий еще до воз­
никновения попперовского варианта фальсификационизма.
** Ван дер Варден считал теорию Бора—Крамерса—Слэтера пло­
хой; Поппер показал, что это неверно. См. [67, с. 13; 58, с. 242];
критическое обсуждение см. в моей работе [34, с. 168, 169].
*** Типичным примером является отношение некоторых совре­
менных логиков к истории математики; см. мою работу [29, с. 3|.
**** Эту формулировку предложил мне мой друг М. Сэйкель.
508


джастификациониста или наивного фальсификациониста —
базисным оценочным суждениям. Например, согласно тео­
рии Поппера, сохранение и дальнейшая разработка гравита­
ционной теории Ньютона были иррациональны после откры­
тия аномального перигелия Меркурия; также, согласно
Попперу, иррациональным было бы развитие старой кванто­
вой теории Бора, опиравшейся на противоречивое основа­
ние. С моей же точки зрения, все эти явления совершенно
рациональны: некоторые арьергардные бои в защиту по­
терпевших поражение программ вполне рациональны даже
после так называемых решающих экспериментов. Таким об­
разом, моя методология приводит к отказу от тех историогра­
фических суждений, которые служили основой для удаления
этих научных арьергардных боев из истории науки, истолко­
ванной как индуктивистски, так и фальсификационистски*.
Действительно, эта методология уверенно предсказывает,
что там, где фальсификационизм видит мгновенное круше­
ние теории вследствие простого столкновения ее с некото­
рым фактом, историк обнаружит сложную, изнурительную
борьбу, начавшуюся задолго до признанного «решающего экс­
перимента» и продолжающуюся даже после него; там же, где
фальсификационизм видит непротиворечивые и неопроверг-
нутые теории, она предсказывает существование целого роя
признанных аномалий в исследовательских программах, раз­
вивающихся, возможно, на противоречивой основе**. Там, где
ключ к победе некоторой теории над предшественницами кон­
венционализм видит в ее интуитивной простоте, моя методо­
логия предсказывает: со временем обнаружится, что победа
была обусловлена эмпирическим вырождением старой и эм­
пирическим прогрессом новой программы***. Я предвижу, что
там, где Кун и Фейерабенд видят иррациональный переход,
историк сможет показать, что этот переход был рациональ-
* См. мою работу [34, раздел 3 (с)].
** См. мою работу [34, с. 138-173].
*** Сам Дюгем приводит только один четкий пример: победа
волновой оптики над оптикой Ньютона [11, гл. 6, § 10; гл. 4, § 4].
Однако там, где Дюгем опирается на интуитивный «здравый
смысл», я опираюсь на анализ конкурирующих сдвигов проблем
(см. мою работу [37]).
509


ным. Таким образом, методология исследовательских профамм
предсказывает (или, если угодно, «констатирует») новые ис­
торические факты, которые выглядят неожиданными в свете
существующих (внутренних и внешних) методологических кон­
цепций, и я надеюсь, что эти предсказания будут подтверж­
дены историческими исследованиями. Если это случится, то
методология научно-исследовательских программ сама ока­
жется прогрессивным сдвигом проблемы.
Таким образом, прогресс теории рациональности в науке со­
стоит в открытии новых исторических фактов и во все более
расширяющейся рациональной реконструкции истории науки, про­
низанной оценочными характеристиками*. Другими словами,
теория рациональности в науке прогрессирует, если в ней по­
является «прогрессивная» историографическая исследователь­
ская программа. Нет необходимости говорить о том, что та­
кая историографическая исследовательская программа не
может и не должна объяснить всю историю науки как рацио­
нальную: даже выдающиеся ученые совершают ложные шаги
и ошибаются в своих суждениях. Поэтому рациональные ре­
конструкции погружены в океан аномалий. В конце концов, эти
аномалии придется объяснить либо с помощью лучшей рацио­
нальной реконструкции, либо с помощью некоторой «внешней»
эмпирической теории.
Излагаемый подход никоим образом не защищает кавале­
рийских наскоков на «базисные нормативные суждения» уче­
ных. Интерналист, именно как интерналист, может справед­
ливо игнорировать «аномалии» и передавать их объяснение
* В метатеорию методологических концепций можно ввести
понятие «степени корректности», которое было бы аналогично
понятию эмпирического содержания, предложенному Поппером.
Эмпирические «базисные утверждения» Поппера следовало бы
тогда заменить квазиэмпирическими «нормативными базисными
утверждениями» (подобными, например, утверждению «Формула
излучения Планка произвольна»).
Здесь я хотел бы упомянуть о том, что методологию исследо­
вательских программ можно применить не только к историческо­
му знанию, опирающемуся на определенные нормы, но и к лю­
бому нормативному знанию, включая даже этику и эстетику. Это
вытеснит «квазиэмпирический» подход наивного фальсификаци-
оиизма, упомянутый в примечании 80.
510


внешней истории до тех пор, пока его интерналистская исто­
риографическая исследовательская программа прогрессирует
или пока дополняющая ее эмпирическая экстерналистекая
историографическая программа прогрессивно справляется с
ними. Но если в свете рациональной реконструкции истории
науки в ней становится заметным рост иррациональности, не
находящий прогрессивного экстерналистского объяснения (та­
кого, например, как объяснение упадка науки в силу полити­
ческих или религиозных притеснений, антинаучной идеоло­
гической атмосферы, возвышения новой паразитической
группы псевдоученых, наделенных властью в научных учреж­
дениях, и т. д .), то историографические новшества, рост чис­
ла историографических теорий становятся необходимыми. По­
добно тому как научный прогресс возможен даже в том случае,
если не удается отделаться от научных аномалий, точно так
же прогресс в рациональной историографии возможен даже
при наличии историографических аномалий. Историка-рацио­
налиста не должен смущать тот факт, что реальная история
гораздо шире его внутренней истории и иногда даже отли­
чается от нее и что он вынужден передавать объяснение
таких аномалий внешней истории. Однако эта нефальси-
фицируемость внутренней истории защищает ее только от
негативной, но не от конструктивной критики, так же как
нефальсифицируемость научно-исследовательской програм­
мы защищает ее лишь от негативной критики, но не от кон­
структивной.
Внутреннюю историю можно критиковать лишь тогда, ког­
да явно выявляется обычно скрытая методология историка
науки и показывается, насколько хорошо она функционирует
в качестве историографической исследовательской програм­
мы. Историографическая критика часто добивается успеха
в разгроме модного экстернализма. «Впечатляющее», «все­
охватывающее», «далеко идущее» внешнее объяснение обыч­
но оказывается признаком слабой методологической осно­
вы и, наоборот, отличительной чертой относительно слабой
внутренней истории (на основе которой большая часть реаль­
ной истории будет либо необъяснима, либо аномальна) явля­
ется то, что она слишком многое оставляет для объяснения с
511


помощью внешней истории. Когда же появляется более удач­
ная теория рациональности, внутренняя история может рас­
ширить свои владения и освоить земли, принадлежавшие ра­
нее внешней истории. Однако это соперничество не является
столь явным, как в случае состязания двух конкурирующих
научно-исследовательских программ. Экстерналистские исто­
риографические программы, дополняющие внутреннюю ис­
торию, опирающуюся на наивную методологию (независимо
от того, осознают или не осознают этот факт), должны либо
быстро выродиться, либо топтаться на месте — все это в силу
простой причины, что они пытаются дать психологические
или социологические «объяснения» фантазиям, созданным са­
мой методологией, а не рационально интерпретированным ис­
торическим фактам. Если экстерналистское истолкование
использует — сознательно или бессознательно — некоторую
наивную методологию (которая так легко проникает в ее «опи­
сательный» язык), оно превращается в выдумку, которая при
всей своей схоластической изощренности не выдерживает ис­
ториографической проверки.
Агасси уже указал на то, что скудость индуктивистски ис­
толкованной истории науки открыла путь некоторым край­
ним спекулятивным рассуждениям*. В свою очередь его фаль-
сификационистская историография широко распахивает двери
перед теми концепциями «социологии знания», которые пы­
таются объяснить последующее (может быть, безуспешное)
развитие некоторой теории, «фальсифицированной» «реша­
ющим экспериментом», как проявление иррационального, без­
нравственного, реакционного сопротивления, которое оказы­
вают революционным новшествам признанные авторитеты**.
* См. примечание 9. (Термин «крайние спекулятивные рас­
суждения» заимствован, конечно, из индуктивистской методоло­
гии. Я бы заменил его термином «регрессирующая программа».)
** Тот факт, что даже регрессирующие экстерналистские тео­
рии смогли получить некоторое признание, до некоторой степе­
ни обусловлен слабостью их интерналистских соперниц. Утопи­
ческая викторианская мораль либо создает ложные, лицемерные
буржуазные нормы поведения, либо присоединяется к мнению о
всеобщей испорченности человеческого рода; утопические науч­
ные стандарты либо дают ложное, лицемерное понимание науч­
ного достижения, либо льют воду на мельницу тех, кто считает
512


Однако в свете методологии научно-исследовательских про­
грамм такие арьергардные стычки вполне объяснимы внут­
ренне: там, где некоторые экстерналисты видят борьбу за
власть, корыстные личные столкновения, историк-рациона­
лист часто обнаружит рациональную дискуссию*.
Интересный пример того, как плохая теория рациональ­
ности может обеднять реальную историю, представляет собой
истолкование регрессивных сдвигов научных проблем исто­
риографами-позитивистами**.
Рассмотрим теперь такую ситуацию. Вообразим, что, не­
смотря на существование объективно прогрессирующих аст­
рономических исследовательских программ, все астрономы
внезапно оказались охвачены ощущением «кризиса» в понима­
нии Куна, и затем, подчиняясь непреодолимому гештальтпе-
реключению, обратились к астрологии. Я бы рассматривал эту
катастрофу как досадную проблему, нуждающуюся в некото­
ром эмпирическом экстерналистском объяснении. Последо­
ватель Куна отнесся бы к этому не так. Все, что он видит, —
это «кризис», сопровождающийся массовым изменением взгля-
iтучные теории не более чем простой верой, поддерживаемой
капиталовложениями в науку. Этим объясняется тот «революци­
онный» дух, которым преисполнены некоторые абсурдные идеи
современной социологии знания: отдельные сторонники этих идей
претендуют на то, чтобы сорвать маску мнимой рациональности с
пауки, хотя они способны самое большее на то, чтобы паразитиро­
вать на слабостях устаревших теорий научной рациональности.
* См. [8] и дискуссию между Форменом и Эвальдом [20, 13J.
** Я называю «историографическим позитивизмом» точку зре­
ния, согласно которой историю целиком можно написать как
внешнюю историю. Для историографов-позитивистов история
представляет собой чисто эмпирическую дисциплину. Они отри­
цают существование объективных норм, отличных от простых
мнений о нормах. (Конечно, у них сохраняется вера в нормы,
которые определяют выбор и формулировку возникающих у них
исторических проблем.) Это типично гегельянская позиция. Она
является особым случаем нормативного позитивизма — теории,
выдвинутой в качестве критерия права. (Критику гегелевского эти­
ческого позитивизма см. в работах [50, т. 1, с. 71-72, т. 2, с. 305-306;
57|.) Реакционный гегельянский обскурантизм отбрасывает цен­
ности назад, в мир фактов, двигаясь, таким образом, в направле­
нии, противоположном кантианской философии, которая их разъ­
единяет.
Ч Структура научных революций
513


дов в научном сообществе: обычная революция, в которой
нет ничего проблематичного и необъяснимого*. Куновские
психологические эпифеномены «кризиса» и «обращения» уче­
ных могут сопровождать как объективно прогрессивные, так
и объективно регрессивные научные изменения — как рево­
люции, так и контрреволюции. Однако этот факт не объясня­
ется теорией Куна. Такие историографические аномалии не
могут быть даже сформулированы (не говоря уже о том, что­
бы быть прогрессивно усвоенными) в его историографиче­
ской исследовательской программе, в которой нет способа раз­
личить, скажем, «кризис» и «регрессивный сдвиг проблемы».
Но аномалии подобного рода можно даже предсказывать с
помощью экстерналистской историографической теории, опи­
рающейся на методологию научно-исследовательских про­
грамм, которая смогла бы уточнить те социальные условия,
при которых регрессирующие исследовательские программы
могут добиваться социально-психологической победы.
(с) Против априористского и антитеоретического подходов
к методологии науки
Наконец, давайте сопоставим ту теорию рациональности,
которую мы здесь рассматривали, со строго априористским
(или, более точно, «евклидовым») и с антитеоретическим под­
ходами к методологии науки**.
* Кун, по-видимому, колеблется между двумя мнениями от­
носительно объективного научного прогресса. Я не сомневаюсь в
том, что, будучи настоящим ученым, преданным науке, он лично
питает отвращение к релятивизму. Однако его теорию можно
интерпретировать либо как отрицающую научный прогресс и при­
знающую только научное изменение, либо как признающую на­
учный прогресс, но «прогресс», заметный только благодаря дви­
жению реальной истории. Действительно, согласно своему
критерию, он должен был бы описать упомянутую в тексте ката­
строфу как собственно «революцию».
** Термин «евклидовый» (или скорее «квазиевклидовый») оз­
начает, что научная система начинается не с единичных, а с уни­
версальных утверждений высшего уровня («аксиом»). В своих ра­
ботах [31; 28] я высказал предположение, что различие между
«квазиевклидовым» и «квазиэмпирическим» более плодотворно,
чем различие между «априорным» и «апостериорным».
514


«Евклидовы» методологии устанавливают априорные об­
щие правила научной оценки. В наши дни этот подход наи­
более ярко представлен Поппером. С точки зрения Поппера,
должна существовать конституционная власть неизменного об-
щепринятого закона (выраженного в его критерии демарка­
ции) для того, чтобы отличить хорошую науку от плохой.
Однако некоторые выдающиеся философы поднимают на
смех саму идею общепринятого закона и возможность какой-
либо обоснованной демаркации. Согласно Оукшотту и Полани,
не должно и не может быть никакого писаного закона: суще­
ствуют лишь отдельные прецеденты. Поэтому они утверждают,
что даже если бы мы ошибочно все-таки приняли некоторый
сформулированный закон, он тем не менее потребовал бы авто­
ритетных интерпретаторов. Я думаю, что точка зрения Оукшот-
та и Полани содержит значительную долю правды. Прежде все­
го мы (вместе с Поппером) вынуждены признать, что все
«законы», предлагаемые философами-априористами, до сих пор
оказывались ошибочными с точки зрения выдающихся ученых.
До сего времени именно те научные стандарты, которыми науч­
ная элита «инстинктивно» руководствовалась в частных случа­
ях, составляли главное — хотя и не единственное — мерило уни-
версальныхзаконов, предлагаемых философами. Если это так, то
прогресс в области методологии — по крайней мере в отноше­
нии большинства современных наук — все еще плетется в хвос­
те обыденной научной мудрости. Не будет ли в таком случае
слишком дерзкой попытка навязать большинству современных
наук некоторую априорную философию науки? Не будет ли нео­
правданной дерзостью требование начать заново все дело на­
уки, если, скажем, наука Ньютона или Эйнштейна окажется
нарушительницей априорных правил научной игры, установ­
ленных Ф. Бэконом, Р. Карнапом или К. Поппером?
Я думаю, будет. Поэтому методология историографичес­
ких исследовательских программ подразумевает плюралис­
тическую систему авторитетов отчасти потому, что мудрость
научного суда и отдельные прецеденты не выражаются, да
и не могут быть точно выражены общими законами, сфор­
мулированными и зафиксированными философом, а отча­
сти потому, что в некоторых случаях закон, установленный
Некоторые «априористы» являются, конечно, эмпириками.
Эмпирики же вполне могут быть априористами (или скорее «евк-
лидианцами») на обсуждаемом здесь метауровне.
33*
515


и зафиксированный философом, может оказаться случайно вер­
ным, в то время как суждения ученых несостоятельными. Я рас­
хожусь, следовательно, и с теми философами науки, которые
считают само собой разумеющимся, что общие научные стан­
дарты неизменны и разум может распознать их априори*, и с
теми, кто полагает, будто свет разума озаряет лишь частные слу­
чаи. Методология историографических исследовательских про­
грамм указывает пути, на которых специалист по философии
науки может учиться у историка науки, и наоборот.
Но эти пути не всегда равнозначны. Подход с точки зрения
общего закона, зафиксированного философом, может стать го­
раздо более важным в тех случаях, когда некоторая научная тра­
диция приходит в упадок** или возникает новая, но плохая тра­
диция***. В этих случаях сформулированные законы могут
подрывать авторитет искаженных частных прецедентов и замед­
лить или даже повернуть вспять процесс упадка традиции****.
Когда какая-либо научная школа вырождается в псевдонауку,
имеет смысл вызвать дискуссию по проблемам методологии в
надежде на то, что активные ученые почерпнут из нее больше,
чем философы (так же как, если обычный язык вырождается,
скажем, в газетные штампы, может иметь смысл обратиться к
правилам грамматики)*****.
* Некоторые могут сказать, что Поппера нельзя отнести к
этой категории, ибо он определял «пауку» таким образом, что она
включала опровергнутую ньютоновскую теорию и не включала
неопровергнутые астрологию и фрейдизм.
** По-видимому, это имеет место в соврЬмсиной физике эле­
ментарных частиц или (согласно мнению некоторых философов
и физиков) в копенгагенской школе квантовой физики.
*** Это имеет место в главенствующих школах современной
социологии, психологии и социальной психологии.
**** Это, конечно, объясняет, почему хорошая методология, «из­
влеченная» из развитых, зрелых наук, может играть важную роль
в неразвитых и фактически еще не устоявшихся дисциплинах.
Хотя необходимо согласиться с академической автономией По-
лани для различных областей теоретической физики, ее нельзя
терпеть, скажем, в области компьютеризированной социальной
астрологии, планирования науки или социальных идеалов. (Ав­
торитетное изучение социального идеала см. в работе [63].)
***** Конечно, критическое обсуждение научных стандартов, при­
водящее, может быть, даже к их улучшению, невозможно без выра­
жения их в общих терминах, подобно тому как если требуется про­
анализировать некоторый язык, то необходимо четко сформулировать
его грамматику. Ни консерватор Полани, ни консерватор Оукшотт,
по-видимому, не поняли (или не захотели понять) критической функ­
ции языка. Поппер же это понимал. (См., в частности, [58, с. 135].)
516


ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В данной статье я предложил «исторический» метод оцен­
ки конкурирующих методологических концепций. Мои аргу­
менты прежде всего были адресованы специалистам по фило­
софии науки, и цель их состояла в том, чтобы показать, как
последние могут и должны учиться у истории науки. Однако
из тех же самых аргументов следует, что историк науки в свою
очередь должен обратить серьезное внимание на философию
науки и решить, какую методологию он положит в основу
создаваемой им внутренней истории науки. Надеюсь, что я
высказал несколько веских аргументов в пользу следующих
положений. Во-первых, каждая методология науки определя­
ет специфическое (и четкое) разделение между (первичной)
внутренней и (вторичной) внешней историями науки, и, во-
вторых, как историк науки, так и специалист по философии
науки в своих выводах должны максимально использовать кри­
тическое взаимодействие внутренних и внешних историче­
ских факторов.
В заключение позвольте мне напомнить читателю мою
любимую и теперь уже избитую шутку относительно того, что
реальная история науки часто представляет собой карикатуру
ее рациональной реконструкции, рациональные реконструк­
ции часто являются карикатурой реальной истории, а неко­
торые изложения истории науки являются карикатурами и на
ее реальную историю, и на ее рациональные реконструкции*.
Думаю, эта статья позволяет мне добавить: «Quod erat
demonstrandum».
* См., например, мои работы [28, с. 157; 32, с. 387].
517


ЛИТЕРАТУРА
1. Agassi J. Towards an Historiography of Science. The Hague
1963.
2. Agassi J. Scientific Problems and their Roots in Metaphysics. —
In: M. Bunge (ed.) . The Critical Approach to Science and
Philosophy. New York, 1964, p. 189-211 .
3. Agassi J. Sensationalism. — «Mind», 1966, vol. 75, p. 1 -24.
4. Agassi J, Popper on Learning from Experience. — In: N Rescher
(ed.). Studies in the Philosophy of Science. 1969, p. 162-171.
5. Bernal J.D . Science in History. 1st Edition. London, 1954.
6. Bernal J.D . Science in History. 3rd Edition. London, 1965.
7. Beveridge W. The Place of the Social Sciences in Human
Knowledge. — «Politica», 1937, vol. 2, p. 459-479.
8. Cantor G.A . Further Appraisal of the Young^Brougham
Controversy. — In: Studies in the History and Philosophy of Science,
1971.
9. Cohen LB. The Birth of a New Physics, 1960.
10. Compton A.H. The Size and Shape of the Electron. —
«Physical Review», 1919, vol. 14, p. 20—43.
11. Duhem P. La theorie physique son objet et sa structure.
Paris, Chevalier et Riviere, 1905. (Русский перевод: П. Дюгем.
Физическая теория. Ее цель и строение. Спб., 1910.)
12. Elkana Y. The Conversation of Energy: a Case of
Simultaneous Discovery? — «Archives Internationales d'Histoire
des Sciences», 1971, vol. 24, p. 31—60 .
13. Ewald P. The Myth of Myths. — «Archive for the History
of Exact Science», 1969, vol. 6, p. 72-81.
14. Feyerabend P.K . Realism and Instrumentalism: Comments
on the Logic of Factual Support. — In: M. Bunge(ed.) . The Critical
Approach to Science and Philosophy. New York, 1964, p. 280-308.
518


15. Feyerabend P.K. Reply to Criticism. — In: R.S . Cohen and
M. Wartofsky (eds.). Boston Studies in the Philosophy of Science
New York, vol. II, 1965, p. 223-261.
16. Feyerabend P.K . A Note on Two «Problems» of Induction. —
«British Journal for the Philosophy of Science», 1969 vol 19
p. 251-253.
17. Feyerabend P.K . Consolations for the Specialist. — In: I.
Lakatos and A. Musgrave (eds.). Criticism and the Growth of
Knowledge. Cambridge, 1970, p. 197-230.
18. Feyerabend P.К Against Method. — In: H. Feigl and G. Maxwell
(eds.) . Minnesota Studies in the Philosophy of Science, vol. 4.
Minneapolis, 1970.
19. Feyerabend P.K . Against Method. 1971. (Русский пере­
вод: П.Фейерабенд. Против методолигческого принуждения //
Избранные труды по методологии науки. М ., 1986.)
20. Forman P. The Discovery of the Diffraction of X-Rays by
Crystals: A Critique of the Critique of the Myths. — «Archive for
History of Exact Sciences», 1969, vol. 6, p. 38 -71.
21. Hall R.J . Kuhn and the Copernican Revolution. — «British
Journal for the Philosophy of Science», 1970, vol. 21, p. 196-197.
22. Hempel C.G Review of Popper (1935). — «Deutsche Litera-
turzeitung», 1937, p. 309-314.
23. Holton G. Einstein, Michelson, and the «Crucial» Experi­
ment. -
«Isis», 1969, vol. 6, p. 133-197.
24. Kuhn T.S . The Copernican Revolution. Cambridge, 1957.
25. Kuhn T.S .The Structure of Scientific Revolutions. Chicago,
1962. (Русский перевод: Т. Кун. Структура научных револю­
ций. См. настоящее издание, с. 9 —268)
26. Kuhn T.S. Science: The History of Science. — In: D.L. Sills
(ed.) . International Encyclopedia of the Social Sciences, 1968 vol
14, p. 74-83.
27. Kuhn T.S . Reflection on my Critics. — In: /. Lakatos and
A. Musgrave (eds.). Criticism and the Growth of Knowledge.
Cambridge, 1970, p. 237-278.
28. Lakatos I. Infinite Regress and the Foundations of
Mathematics. — «Aristotelian Society», Supplementary Volume 36
1962, p. 155-184.
29. Lakatos I. Proofs and Refutations. -- «The British Journal
for the Philosophy of Science», 1963-1964, vol. 14, p. 1-25, 120-
139, 221-243, 296-342.
519


30. Lakatos I. Popkin on Scepticism. — In: W. Yourgrau and
A.D. Breck (eds.). Logic, Physics and History, 1970, p. 220-223.
31. Lakatos I. A Renaissance of Empiricism in the Recent
Philosophy of Mathematics. — In: /. Lakatos (ed.). Problems in
the Philosophy of Mathematics, 1967, p. 199-202.
32. Lakatos L Changes in the Problem of Inductive Logic. —
In: I. Lakatos (ed.). The Problem of Inductive Logic. Amsterdam,
1968, p. 315-417.
33. Lakatos I. Criticism and the Methodology of Scientific
Research Programmes. — «Proceedings of the Aristotelian Society»,
1968, vol. 69, p. 149-186.
34. Lakatos L Falsification and the Methodology of Scientific
Research Programmes. — In: /. Lakatos and A. Musgrave (eds.).
Criticism and the Growth of Knowledge. Cambridge, 1970. (Рус­
ский перевод: И. Лакатос. Фальсификация и методология
научно-исследовательских программ. См. настоящее изда­
ние, с. 269-454)
35. Lakatos I. Popper on Demarcation and Induction. — In:
P. A . Schilpp (ed.). The Philosophy of Sir Karl Popper, 1971.
36. Lakatos I. A Note on the Historiography of the Copernican
Revolution, 1971.
37. Lakatos I. The Changing Logic of Scientific Discovery.
38. Lakatos I. and Musgrave A. (eds.) . Criticism and the Growth
of Knowledge. Cambridge, 1970.
39. McMullin E. The History and Philosophy of Science: a
Taxonomy. — In: H. Feigl and G Maxwell (eds.) . Minnesota Studies
in the Philosophy of Science, vol. 5. Minneapolis, 1970, p. 12 -67.
40. Merton R. Priorities in Scientific Discovery. — «American
Sociological Review», 1957, vol. 22, p. 635-659.
41. Merton R. Resistance to the Systematic Study of Multiple
Discoveries in Science. — «European Journal of Sociology», 1963,
vol. 4, p. 237-282.
42. Merton R. Behaviour Patterns of Scientists. — «American
Scholar», 1969, vol. 38, p. 197-225.
43. Musgrave A. Impersonal Knowledge: A Criticism of
Subjectivism. Ph . D. thesis, University of London, 1969.
44. Musgrave A. The Objectivism of Popper's Epistemology. —
In: P. A . Schilpp (ed.) . The Philosophy of Sir Karl Popper, 1971.
520


45. Musgrave A. Kuhn's Second Thoughts. — «The British
Journal for the Philosophy of Science», 1971, vol. 22, p. 287-297.
46. Polanyi M. The Logic of Liberty, 1951.
47. Polanyi M. Personal Knowledge, Towards a Post-Critical
Philosophy. Chicago, 1958. (Русский перевод: М.Полани. Личнос­
тное знание. На пути к посткритической философии. М., 1985.)
48. Popper K.R. Logik der Forschung. Wien, 1935.
49. Popper K.R. What is Dialectic? — «Mind», 1940, vol. 49,
p. 403-426. (Русский перевод: К. Поппер. Что такое диалек­
тика? // Вопросы философии; 1995, No 1.)
50. Popper K.R . The Open Society and Its Enemies. Vol. 1-2,
London, 1945. (Русский перевод: К Поппер. Открытое обще­
ство и его враги, т. I—II. М., 1992.)
51. Popper КR. Naturgesetze und theoretische Systeme. — In:
S. Moser (ed.) . Gesetz und Wirklichkeit, 1948, p. 65-84.
52. Popper К R.Three Views Concerning Human Knowledge. — In:
H. D. Lewis (ed.) . Contemporary British Philosophy, 1957, p.
355-388 .
53. Popper K.R . The Aim of Science. — «Ratio», 1957, vol. 1,
p. 24-35.
54. Popper K.R. The Poverty of Historicism. London, 1957.
(Русский перевод: КПоппер. Нищета историцизма. М., 1993).
55. Popper КR. The Logic of Scientific Discovery. London, 1959.
56. Popper K.R . Philosophy and Physics. — In: Atti der XII
Congresso Internazionale di Filosofia, vol. 2, 1960, p. 363 -374.
57. Popper K.R . Facts, Standards, and Truth: A Further Criticism
of Relativism. — Добавление к 4-му изданию работы «The Open
Society and Its Enemies», 1961.
58. Popper K.R . Conjectures and Refutations. London, 1963.
59. Popper K.R. Science: Problems, Aims, Responsibilities. —
In: «Federation Proceedings», 1963, vol. 22, p. 961-972.
60. Popper K.R . Epistemology Without a Knowing Subject. —
In: B. Rootselaar and J. Staal (eds.) . Proceedings of the Third
International Congress for Logic, Methodology and Philosophy of
Science. Amsterdam, 1968, p. 333 -373.
61. Popper K.R . On the Theory of the Objective Mind. — In:
Proceedings of the XIV International Congress of Philosophy, vol. 1,
1968, p. 25-33 .
521


62. Price D.J. Contra Copernicus: A Critical Re-estimation of
the Mathematical Planetary Theory of Ptolemy, Copernicus and
Kepler. — In: M. Clagett (ed.) . Critical Problems in the History of
Science. 1959, p. 197-218.
63. Priestley J.B . The Image Men, 1968.
64. Scheffler I. Science and Subjectivity. New York, 1967.
65. Shapere D. The Structure of Scientific Revolutions. —
«Philosophical Review», 1964, vol. LXXIII, p. 383 -394.
66. Shapere D. Meaning and Scientific Change. — In: R.G . Colodny
(ed.) . Mind and Cosmos. Pittsburgh, 1967, p. 41 -85.
67. Van der Waerden B. Sources of Quantum Mechanics, 1967.
68. Watkins J.W.N. Political Tradition and Political Theory:
an Examination of Professor Oakeshott's Political Philosophy. —
«Philosophical Quarterly», 1952, vol. 2, p. 323-337.
69. Watkins J.W.N. Influential and Confirmable Metaphysics. —
«Mind», 1958, vol. 67, p. 344-365.
70. Watkins J.W .N . Negative Utilitarianism. — «Aristotelian
Society», Supplementary Volume 37, 1963, p. 95-114 .
71. Watkins J. W.N . Decision and Belief. -
In: R. Hughes (ed.).
Decision Making, 1967, p. 9 -26.
72. Watkins J. W .N . Against Normal Science. — Гп: /. Lakatos
and A. Musgrave (eds.) . Criticism and the Growth of Knowledge.
Cambridge, 1970, p. 25-38 .
73. Williams L.P. Normal Science and its Dangers. — In: /. Lakatos
and A. Musgrave (eds.) . Criticism and the Growth of Knowledge.
Cambridge, 1970, p. 49-50.


КОММЕНТАРИИ ПЕРЕВОДЧИКА
1
У Лакатоса термины «рациональный», «рациональность»
имеют некоторый специфический смысл. Обычно «рациональ­
ное» — как то, что разумно или имеет логическое обоснова­
ние, — противопоставляют «иррациональному» — как тому,
что выходит за рамки разума и не может быть обосновано
никакими соображениями, опирающимися на логику и здра­
вый смысл. Лакатос называет «рациональным» то, что соот­
ветствует определенным методологическим принципам и нор­
мам. Действия ученого он считает «рациональными», если эти
действия согласуются с методологическими предписаниями;
если же ученый нарушает методологические правила (под влия­
нием эмоций, привычек, социальных воздействий), то он
действует «иррационально». Поскольку каждая методологи­
ческая концепция формирует специфические правила науч­
ной деятельности, постольку понятие рациональности у Ла­
катоса относительно: одни и те же действия ученого одна
концепция может объявить рациональными, а другая — ирра­
циональными. Методологическая концепция оказывается
одновременно и «теорией рациональности», так как именно
она формулирует критерии рациональности и определяет, что
в деятельности ученых является «рациональным», а что —
«иррациональным». Осмысливая и интерпретируя реальную
историю науки с точки зрения определенного понимания ра­
циональности, сторонники, той или иной методологической
концепции представляют развитие науки как последователь­
ность рациональных действий ученых и получают, таким об­
разом, «рациональную реконструкцию истории науки».
523


2
Поппер в § 5, гл. 10 книги «Conjectures and Refutations»,
New York, 1963, сформулировал требования, которые должны
выполняться всякой новой научной теорией для того, чтобы
ее можно было считать очередным шагом по пути прогресса
познания. Первое — требование простоты: новая теория дол­
жна исходить из некоторой простой идеи, объединяющей об­
ласти, ранее не связанные между собой; второе — требование
независимой проверяемости: новая теория должна предска­
зывать ранее неизвестные факты, наличие или отсутствие кото­
рых можно установить и, таким образом, проверить теорию;
третье — требование подтверждаемоеTM: теория должна выдер­
жать некоторые из новых проверок и благодаря этому получить
подтверждение. Последнее требование обсуждается также в ста­
тье Дж. Агасси, помещенной в настоящем сборнике.
3
«Пробабилисты» — так Лакатос называет тех методоло­
гов, которые стремятся использовать аппарат вероятностной
логики и математической теории вероятностей в методологи­
ческих исследованиях, в частности для определения степени
вероятности (или подтверждения) научных утверждений.
4
Очевидно, что в данном случае слово «индуктивный»
Лакатос понимает более широко, чем это обычно принято.
Здесь под «индуктивным принципом» Лакатос имеет в виду
некоторый философский (метафизический) принцип, согласно
которому научная система описывает мир, лежащий вне ее, и
может давать более или менее адекватное описание этого мира.


Карл ПОППЕР
НОРМАЛЬНАЯ НАУКА
И ОПАСНОСТИ,
СВЯЗАННЫЕ С НЕЙ


© Перевод. О.А . Балла, 1997 г.


Критика профессором Куном моих взглядов на науку —
самая интересная из всех, с которыми я до сих пор сталки­
вался. Вероятно, в ней есть пункты, более или менее важные,
в которых он меня либо неверно понимает, либо неверно ин­
терпретирует. Например, Кун с неодобрением цитирует от­
рывок из начала первой главы моей книги «Логика научного
исследования». Теперь я хотел бы процитировать фрагмент
из предисловия к первому изданию, на который Кун не обра­
тил внимания. (В первом издании этот отрывок следует сразу
же за тем, который цитировал Кун; позже я вставил предис­
ловие к английскому изданию между этими двумя фрагмен­
тами.) В то время как короткий отрывок, процитированный
Куном, будучи вырван из контекста, может создать впечатле­
ние, будто я совершенно ничего не знал о том, что, как под­
черкивает Кун, ученые с необходимостью развивают свои идеи
в пределах известного теоретического каркаса, — тот, что ему
непосредственно предшествует в издании 1934 года, выгля­
дит почти как предвосхищение этого центрального положе­
ния Куна.
Моя книга, после двух эпиграфов — из Шлика и Канта, —
начинается следующими словами: «Ученый, занятый исследо­
ваниями, скажем, в области физики, может прямо и непосред­
ственно приступить к разрешению стоящей перед ним про­
блемы. Он имеет возможность сразу подойти к сердцевине
всего дела, то есть проникнуть в центр сформировавшейся
концептуальной структуры, поскольку структура научных пред­
ставлений уже имеется в наличии до начала исследования, а
вместе с ней дана и та или иная общепризнанная проблемная
ситуация. Именно поэтому ученый может оставить другим дело
согласования своего вклада в решение данной проблемы с
527


общей структурой научного знания»
2
. В дальнейшем я наме­
рен показать, что философ занимает другую позицию.
Сейчас кажется совершенно ясным, что приведенный от­
рывок описывает «нормальную» ситуацию ученого почти так
же, как это делает Кун: существует система взглядов, сфор­
мировавшаяся структура науки, предоставляющая ученому об­
щепризнанную проблемную ситуацию, с которой должна быть
согласована его собственная работа. Это выглядит очень по­
хожим на одно из главных положений Куна, согласно кото­
рому «нормальная» наука, как он это называет, или «нормаль­
ная» работа ученого, предполагает сформировавшуюся систему
предпосылок, или теорию, или исследовательскую програм­
му, которая необходима коллективу ученых для рационально­
го обсуждения их работы.
Тот факт, что Кун не заметил этого положения, в котором
мы с ним сходимся, поспешив к тому, что следует непосред­
ственно за ним и что он принял за пункт нашего расхожде­
ния, кажется мне существенным. Это показывает, что чело­
век читает и понимает книги не иначе, как уже имея в голове
определенные ожидания. Это действительно может рассмат­
риваться как одно из следствий моего положения, согласно
которому мы подходим ко всему в свете заранее принятой
теории, — в том числе и к книге. Вследствие этого человек
склонен выделять то, что ему либо нравится, либо не нравит­
ся, либо по другим причинам хочется найти в книге; так по­
ступил и Кун, читая мою книгу.
Тем не менее, помимо этих незначительных моментов, Кун
понимает меня очень хорошо — лучше, я думаю, чем боль­
шинство моих известных мне критиков, и два главных на­
правления его критики очень важны.
Первое из них, коротко говоря, состоит в том, что я со­
вершенно не обращаю внимания на то, что Кун называет «нор­
мальной наукой», и что я занят описанием исключительно
того, что он называет «экстраординарным исследованием» или
«экстраординарной наукой».
Я думаю, что различие между этими двумя видами дея­
тельности не такое резкое, каким его представляет Кун; тем
не менее я охотно готов признать, что в лучшем случае лишь
528


смутно представляю себе это различие и, более того, что это
различие указывает на нечто очень важное.
Поскольку это так, не так уж важно, являются ли терми­
ны Куна «нормальная наука» и «экстраординарная наука» чем-
то «снижающим проблему» (question-begging) и, в куновском
смысле, идеологическим. Я полагаю, что всем этим они явля­
ются; но это не уменьшает моего чувства признательности
Куну за то, что он указал на это различие и, таким образом,
открыл мне глаза на множество проблем, которые я до этого
видел не вполне ясно.
«Нормальная наука», в куновском смысле, существует.
Это — деятельность не-революционного, или, точнее, не
слишком критичного профессионала: ученого, который при­
нимает господствующую догму, который не склонен ее оспа­
ривать и который принимает новую, революционную теорию
только в том случае, если почти все остальные будут готовы
се принять — если она станет модной. Противостояние новой
моде требует, возможно, не меньше мужества, чем требова­
лось для ее создания.
Вы можете, наверно, сказать, что, описывая таким обра­
зом «нормальную науку» Куна, я косвенно уже критикую его.
Поэтому я еще раз утверждаю, что описанное Куном суще­
ствует и должно быть принято во внимание историками на­
уки. То, что я не симпатизирую этому явлению (поскольку
считаю его опасностью для науки), в то время как Кун явно
не испытывает к нему неприязни (поскольку находит его «нор­
мальным») — другой вопрос; вероятно, очень важный.
На мой взгляд, «нормальный» ученый, как его описывает
Кун, — это человек, достойный сожаления. (В соответствии
со взглядами Куна на историю науки, многие великие ученые
должны были быть «нормальными», но, поскольку я не чув­
ствую к ним жалости, я не думаю, что взгляды Куна вполне
правильны.) «Нормальный ученый», по-моему, плохо обучен.
Я, как и многие другие, полагаю, что все обучение на универ­
ситетском уровне (и, если возможно, на уровнях более низ­
ких) должно было бы состоять в выработке навыков крити­
ческого мышления и поощрении его. «Нормальный ученый»,
описанный Куном, обучен плохо. Он обучен в духе догматиз­
ма, он жертва индоктринации. Он усвоил технику, которую
•*4 Структура научных революций
529


может применять, не задаваясь при этом вопросом, почему
(например, в квантовой механике). Вследствие этого он стал
тем, кто может быть назван «ученым-прикладником», в отли­
чие от того, кого я назвал бы «чистым ученым». Он, как это
определяет Кун, согласен на то, чтобы решать «головолом­
ки»
3
. Выбор этого термина, кажется, свидетельствует о жела­
нии Куна подчеркнуть, что это не представляет собой дей­
ствительно фундаментальную проблему, к решению которой
подготовлен «нормальный ученый». Это скорее рутинная про­
блема, проблема применения того, чему человека научили.
Кун описывает это как проблему, в которой применяется гос­
подствующая теория (называемая им «парадигмой»). Успех
«нормального ученого» состоит исключительно в демонстра­
ции того, что господствующая теория может быть правильно
и удовлетворительно применена в целях разрешения данной
головоломки.
Описание Куном «нормального ученого» живо напомина­
ет мне разговор с моим покойным другом Филиппом Фран­
ком в 1933 году или около этого. Франк в то время горько
сетовал на некритический подход к науке у большинства сво­
их студентов-инженеров. Они хотели всего лишь «знать фак­
ты». Теории и гипотезы, которые были не «общепринятыми»,
проблематичными, не приветствовались: они вводили студен­
тов в замешательство. Эти студенты хотели знать только те
вещи, те факты, которые они могли бы применять со спокой­
ной совестью и без самокопания.
Я допускаю, что позиция такого рода существует, и не
только среди инженеров, но и среди людей, выучившихся на
ученых. Я могу только сказать, что вижу в ней большую опас­
ность, как и в возможности того, что она станет нормальной
(так же, как и вижу большую опасность в росте специализа­
ции, который тоже представляет собой неоспоримый истори­
ческий факт): опасность для науки и, возможно, для нашей
цивилизации. И это объясняет, почему я считаю подчеркива­
ние Куном существования такого вида науки очень важным.
Я думаю, однако, что Кун ошибается, когда уверяет, что
то, что он называет «нормальной наукой», действительно нор­
мально.
530


Конечно, мне бы и в голову не пришло препираться по
поводу термина. Но я хотел бы отметить, что немногие уче­
ные, оставшиеся в истории науки, были «нормальными» —
если вообще кто-то из них был таковым. Иными словами, я
не согласен с Куном по вопросу как о некоторых историче­
ских фактах, так и о том, что является характерным для науки.
Возьмем, к примеру, Чарльза Дарвина перед публикацией
«Происхождения видов». Даже после этой публикации он был
тем, кто может быть описан как «невольный революционер»,
если воспользоваться превосходным обозначением Макса
Планка профессором Пирсом Уильямсом; до этого он вооб­
ще вряд ли был революционером. В его описании «Путеше­
ствия на корабле Бигль» нет ничего похожего на сознательную
революционную позицию. Но в нем полным-полно проблем —
подлинных, новых и фундаментальных проблем — и остроум­
ных догадок — которые часто соперничают друг с другом, —
об их возможных разрешениях.
Вряд ли возможна менее революционная наука, чем дес­
криптивная ботаника. И притом ботаник-дескриптивист посто­
янно сталкивается с подлинными и интересными проблемами:
проблемами классификации, специфического размещения
растений, проблемами дифференциации видов и подвидов,
симбиоза, характерных заболеваний, устойчивости или пло­
довитости тех или иных видов и т. п. Многие из этих описа­
тельных проблем подталкивают ботаника к эксперименталь­
ному подходу; а это, в свою очередь, ведет к физиологии
растений и таким образом к теоретической и эксперимен­
тальной (а не просто «описательной») науке. Различные ста­
дии этого подхода почти незаметно сливаются, и на каждой
стадии возникают подлинные проблемы, а не только «голо­
воломки».
Но, возможно, Кун называет «головоломкой» то, что я
назвал бы «проблемой», и, конечно, препираться по поводу
слов нам не хотелось бы. Поэтому позвольте мне сказать не­
что более общее о куновской типологии ученых. Я утверж­
даю, что между куновским «нормальным ученым» и его же
«экстраординарным ученым» существует множество градаций,
и это так и должно быть. Возьмем, к примеру, Больцмана:
мало найдется более крупных ученых. Но его величие вряд ли
34»
531


состоит в том, что он совершил радикальную революцию, по­
скольку он, в значительной степени, был последователем
Максвелла. Но он был настолько далек от «нормального уче­
ного», насколько это вообще возможно: он был храбрым бой­
цом, противостоящим господствующей моде дня — моде, ко­
торая, кстати говоря, господствовала только на континенте и
имела в то время немногих приверженцев в Англии.
Я согласен, что куновская идея типологии ученых и перио­
дов научного развития важна, но здесь требуется уточнение.
Его схема «нормальных» периодов, в которых преобладает
одна, управляющая всем, теория («парадигма», как он гово­
рит) и за которыми следуют чрезвычайные, революционные
периоды, кажется очень подходящей для астрономии. Но она
не годится, например, для эволюции теории материи; или био­
логических наук, начиная, допустим, с Дарвина и Пастера. В
частности, в связи с проблемой материи у нас есть по край­
ней мере три основные теории, соперничающие со времен
античности: теории непрерывности (континуума), атомисти­
ческие теории и теории, представляющие собой попытки со­
единения первых и вторых. Кроме того, некоторое время су­
ществовала махистская версия теории Беркли, утверждающая,
что «материя» — метафизическое, а не научное понятие, что
физической теории структуры материи не существует и что
феноменологическая теория теплоты должна стать единствен­
ной парадигмой для всех физических теорий. (Я употребляю
здесь слово «парадигма» в смысле, несколько отличающемся
от куновского: обозначая им не столько господствующую тео­
рию, сколько исследовательскую программу — способ объясне­
ния, который считается некоторыми учеными настолько удов­
летворительным, что они требуют, чтобы он был принят
всеми.)
Хотя я считаю открытие Куном того, что он называет «нор­
мальной наукой», наиболее важным, я не согласен с тем, что
история науки подтверждает его положение (существенное для
его теории рациональной коммуникации), что «в норме» в
каждой научной области существует одна преобладающая тео­
рия — «парадигма» и что история науки представляет собой
последовательную смену господствующих теорий, чередую-
532


щихся с революционными периодами «экстраординарной»
науки; периодами, которые он описывает так, как если бы
коммуникация между учеными нарушалась из-за отсутствия
господствующей теории.
Такая картина истории науки расходится с моим пред­
ставлением о фактах. Ибо, начиная с античности, существо­
вала постоянная и плодотворная дискуссия между основны­
ми теориями материи, которые соперничали друг с другом.
В представленной здесь статье Кун, похоже, выдвигает те­
зис, согласно которому, логика науки не представляет боль­
шого интереса для историка науки и не обладает объясни­
тельной силой.
Мне представляется, что этот тезис, исходящий из уст
Куна, почти так же парадоксален, как тезис «Гипотез не из­
мышляю», провозглашенный в ньютоновской «Оптике». Ибо
как Ньютон опирался на гипотезы, так и Кун использует ло­
гику — и не только в целях спора, но именно в том самом
смысле, в каком я говорю о «логике исследования». Однако
он использует логику исследования, которая в ряде пунктов
разительно отличается от моей: куновская логика — это логи ­
ка исторического релятивизма.
Позвольте мне сперва отметить некоторые пункты наше­
го согласия. Я считаю, что наука критична по своему суще­
ству, что она состоит из смелых предположений, которые кон­
тролируются критикой, и что это, следовательно, может быть
описано как революционный процесс. Но я всегда подчерки­
вал необходимость некоторого догматизма: у ученого-догма­
тика есть своя важная роль. Если мы чересчур легко уступим
критике, мы никогда не узнаем, в чем коренится подлинная
власть наших теорий.
Но Куну хочется догматизма иного рода. Он верит в пре­
обладание господствующей догмы на протяжении значитель­
ных периодов и не верит в то, что метод науки в норме — это
метод смелых предположений и критики.
Каковы его главные аргументы? Они не психологические и
не исторические: они логические. Кун уверяет, что рациональ­
ность науки предполагает принятие общего каркаса. Он счита­
ет, что рациональность зависит от чего-то вроде общего языка и
общего набора предпосылок. Он считает, что рациональная
533


философия, как и рациональная критика, возможна только в
том случае, если имеется согласие в основных принципах.
Это — широко распространенный и действительно мод­
ный тезис: тезис релятивизма. И это — логический тезис.
Я полагаю, что этот тезис ошибочен. Я, конечно, допус­
каю, что гораздо проще обсуждать головоломки в пределах
общепринятого каркаса и вовлекаться новой господствующей
модой в новый каркас, чем обсуждать основные принципы —
то есть истинный каркас наших предпосылок. Но релятивист­
ский тезис, согласно которому каркас не может подвергаться
критическому обсуждению, — это тезис, который может об­
суждаться критически и который не выдерживает критики.
Я окрестил этот тезис «мифом концептуального каркаса»
и обсуждал его по различным поводам. Я считаю его логиче­
ской и философской ошибкой. (Я помню, что Куну не нра­
вится мое употребление слова «ошибка», но эта антипатия —
только часть его релятивизма.)
Я бы хотел коротко указать на то, почему я не реляти­
вист
4
: я верю в «абсолютную» или «объективную» истину в
смысле Тарского (хотя я, конечно, не «абсолютист» в том смыс­
ле, что не считаю, что я или кто-то еще имеет истину у себя в
кармане). Я не сомневаюсь, что это — одно из положений,
по которым мы наиболее глубоко расходимся; и это поло­
жение — логическое.
Я допускаю, что в любой произвольно взятый момент мы —
пленники концептуального каркаса наших теорий, наших
ожиданий, нашего предшествующего опыта, нашего языка.
Но мы пленники не в буквальном смысле: если захотим, мы
можем вырваться из нашего каркаса когда угодно. Пусть даже
мы снова очутимся внутри некоторого каркаса, но он будет
лучше и более просторен, и мы в любое время можем выр­
ваться из него снова.
Главное здесь в том, что критическая философия и срав­
нение разных каркасов всегда возможны. То, что разные кар­
касы подобны взаимно непереводимым языкам, — это про­
сто догма и догма опасная. Известно, что даже совершенно
разные языки (например, английский и хопи или китайский)
не являются непереводимыми, и что многие хопи или китай­
цы выучились английскому очень неплохо.
534


«Миф каркаса» в наше время является главным оплотом
иррационализма. Мое возражение против него состоит в том,
что он попросту преувеличивает трудность, превращая ее в не­
возможность. Надо признать, что дискуссия между людьми, вос­
питанными в разных концептуальных каркасах, трудна. Но не
может быть ничего плодотворнее, чем такая дискуссия, чем стол­
кновение культур, которое послужило стимулом некоторых ве­
личайших интеллектуальных революций.
Я допускаю, что интеллектуальная революция часто вы­
глядит как религиозное обращение. Новое понимание может
поразить нас, подобно вспышке молнии. Но это не означает,
что мы не в состоянии критически и рационально оценить
наши прежние взгляды в свете новых.
Следовательно, было бы попросту неверно сказать, что
переход от ньютоновской теории гравитации к эйнштейнов­
ской представляет собой иррациональный скачок, и что эти
теории не сопоставимы рационально. Напротив, у них есть
много точек соприкосновения (таких, например, как уравне­
ния Пуассона) и пунктов, по которым их можно сравнивать:
из теории Эйнштейна следует, что теория Ньютона — вели ­
колепное приближение (только не для планет или комет, дви­
жущихся по эллиптическим орбитам со значительным экс­
центриситетом).
Таким образом, в науке в отличие от теологии критиче­
ское давление соперничающих каркасов всегда возможно. И
отрицание этой возможности — ошибка. В науке (и только в
науке) можно говорить о подлинном прогрессе: о том, что мы
знаем больше, чем раньше.
Следовательно, различие между Куном и мной восходит,
в своей основе, к логике. Как и вся теория Куна. На его тезис
«Психология, а не логика открытия» можно ответить: все ваши
собственные аргументы восходят к положению, согласно ко­
торому ученый логически вынужден принять концептуальный
каркас, поскольку никакая рациональная дискуссия между
каркасами невозможна. Это — логический тезис, даже если
он ошибочен.
На самом деле, как я уже объяснял ранее, научное знание
может рассматриваться как бессубъектное
5
. Оно может рас­
сматриваться как система теорий, над построением которой
535


мы работаем как каменщики, строящие собор. Цель состоит
в том, чтобы найти такие теории, которые в свете критиче­
ского обсуждения оказываются ближе к истине. Таким обра­
зом, цель состоит в росте истинностного содержания в наших
теориях (который, как я показал, может быть достигнут толь­
ко путем наращивания их [эмпирического] содержания.
Прежде чем перейти к выводам, я еще замечу, что меня удив­
ляет и разочаровывает, когда цели науки и ее возможный про­
гресс пытаются выяснить, обращаясь к социологии или к пси­
хологии (или, как рекомендовал Пирс Уильяме, к истории науки).
Фактически, по сравнению с физикой, социология и пси­
хология слишком пересыщены модой и неконтролируемыми
догмами. Предположение, что мы можем в них найти что-
либо подобное «объективному, чистому описанию», — это
ошибка. Кроме того, каким образом возвращение к этим на­
укам — которые часто оказываются лженауками — способно
помочь нам в данном конкретном затруднении? Не является
ли наукой — социологической (или психологической, или ис­
торической) — то, к чему мы желаем прибегнуть для решения
вопроса «Что такое наука?» или «Что на самом деле нормаль­
но для науки?». Ведь вы не станете искать ответа у социологи­
ческого (или психологического, или исторического) лунатиче­
ского блуждания? И у кого вы хотите получить консультацию:
у «нормального» социолога (или психолога, или историка) или
у экстраординарного?
Поэтому я нахожу идею обращения к социологии или пси­
хологии удивительной. Я нахожу ее разочаровывающей, по­
скольку она показывает, что все, что я ранее возразил против
социологизирующих и психологизирующих тенденций и пу­
тей, особенно в истории, было напрасным.
Нет, это не решение проблемы, что можно показать чисто ло­
гическими средствами; и, следовательно, ответ на вопрос «Логика
открытия или психология исследования?» состоит в том, что если
логика открытия мало чему может научиться у психологии иссле­
дования, последняя может многому научиться у логики.


ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА
1
Поппер К. Логика научного исследования // Поппер К.
Логика и рост научного знания. М ., Прогресс, 1983. С. 33-34.
2
Я не знаю, есть ли у куновского термина «головоломка»
что-либо общее с использованием его Витгенштейном. Вит­
генштейн, конечно, употреблял его в связи со своим тезисом,
согласно которому в философии нет настоящих проблем —
только головоломки, так сказать, псевдопроблемы, связанные
с неправильным использованием языка. Как бы там ни было,
употребление термина «головоломка» вместо «проблема» —
безусловно, свидетельствует о его желании показать, что про­
блемы, которые описываются таким образом, не очень серь­
езны или не очень глубоки.
3
См., например, § 10 в моих «Предположениях и опро­
вержениях» и первое приложение к 4-му (1962) и более позд­
ним изданиям 2-го тома моего «Открытого общества».
.
4
См. об этом мою лекцию «Epistemology Without a Knowing
Subject» // Proceedings of the Third International Congress for
Logic, Methodology and Philosophy of Science, Amsterdam, 1967.
5
См. МОЮ статью «A Theorem on Truth-Content» // Mind,
Matter, and Method (Feigl Festschrift), ed. by P. K . Feyerabend,
G. Maxwell, 1966.


Томас КУН
ЛОГИКА ОТКРЫТИЯ
или
ПСИХОЛОГИЯ ИССЛЕДОВАНИЯ ?


© Перевод. О .А. Балла, 1997 г.


Я хотел бы здесь сопоставить свое понимание процесса
развития науки, изложенное в моей книге «Структура науч­
ных революций», с более известными взглядами председателя
нашего симпозиума, сэра Карла Поппера
2
. О бычно я избегаю
подобных сопоставлений, поскольку в отличие от сэра Карла
не очень-то верю в полезность публичной полемики. Кроме
того, я слишком долго восхищался его работами, чтобы сей­
час легко перейти к их критике. Тем не менее я убежден, что
на этот раз надо попытаться это сделать. Еще за два с полови­
ной года до выхода в свет моей книги я стал находить особые,
часто обескураживающие аспекты отношения между нашими
концепциями. Этот анализ и различные отклики на него при­
водят меня к выводу, что тщательное сравнение наших взгля­
дов представит их в правильном свете. Позвольте объяснить,
почему я нахожу это возможным.
Почти во всех случаях, когда мы явно обращаемся к од­
ним и тем же проблемам, взгляды сэра Карла на науку почти
полностью совпадают с моими
3
. Нас обоих в большей степе­
ни занимает динамический процесс, в котором возникает на­
учное знание, нежели логическая структура результатов науч­
ного исследования. Занимаясь этим, мы оба подчеркиваем
значимость фактов как безусловных данных, а также атмос­
феру, в которой осуществляется реальная научная практика;
мы оба часто обращаемся к истории, отыскивая примеры того
и другого. Из этой общей для нас основы мы выводим мно­
жество одинаковых заключений. Мы оба отвергаем представ­
ление, согласно которому наука прогрессирует путем кумуля­
тивного прироста знаний; мы оба выдвигаем вместо этого
концепцию революционного процесса, в ходе которого ста­
рая теория отбрасывается и заменяется новой, несовмести-
541


мой с прежней
4
; и мы оба в значительной мере подчеркиваем
роль, которую играет в этом процессе неспособность старой
теории ответить на вызов логики, эксперимента или наблю­
дения. Наконец, мы оба едины в своем неприятии некоторых
наиболее характерных положений классического позитивиз­
ма. Мы, к примеру, подчеркиваем необходимо присущую на­
блюдению нагруженность научной теорией; соответственно
мы скептически относимся к попыткам сформулировать ка­
кой бы то ни было нейтральный язык наблюдения; мы оба
настаиваем на том, что действительная цель ученых состоит в
изобретении теорий, которые объясняют наблюдаемые явле­
ния, и что они, поступая таким образом, обращаются креаль-
ным объектам, что бы ни означало это последнее выражение.
Хотя этим, конечно, не исчерпывается круг вопросов, по
которым я и сэр Карл согласны друг с другом5
, сказанного
достаточно, чтобы отнести нас обоих к одному и тому же мень­
шинству среди современных философов науки. Видимо, по­
этому последователи сэра Карла —-
это моя постоянная и наи­
более внимательная философская аудитория, за что я всегда
благодарен им. Но на дне моей признательности лежит некий
осадок. То же самое согласие, которое вызывает сочувствие
этой аудитории, часто направляет ее интерес в иную сторону.
Очевидно, последователи сэра Карла многое в моей книге про­
читывают в духе поздней (а иногда и весьма радикальной)
ревизии его классической работы «Логика научного откры­
тия». Так, один из них спрашивает, не является ли концеп­
ция науки, намеченная в моей «Структуре научных револю­
ций», просто общим местом. Другой, более милосердный ко
мне, полагает, будто мне удалось показать только то, что от­
крытия фактов (discoveries-of-fact) имеют жизненный цикл,
весьма подобный тому, каким обладают теоретические инно­
вации (innovations-of-theory). В то же время другие, в целом
согласные с моей книгой, готовы дискутировать только по
двум сравнительно второстепенным вопросам, по которым мое
расхождение с сэром Карлом наиболее очевидно: это особое
значение, которое я придаю глубокой обусловленности тра­
дицией, и моя неудовлетворенность следствиями, которые
выводят из понятия «фальсификация». Короче, все они чита­
ют мою книгу сквозь весьма специфические очки, хотя она
542


может быть прочитана и по-другому. Нельзя сказать, что эти
очки полностью искажают картину — совпадение моих взгля­
дов со взглядами сэра Карла является подлинным и касается
существенных моментов. При этом те читатели, которые не
входят в круг Поппера, как правило, даже не могут заметить,
что это совпадение действительно имеет место, и как раз эти
читатели чаще всего отмечают (не всегда с сочувствием) те
проблемы, которые мне представляются наиболее важными.
Из этого я заключаю, что такое «гештальт-переключение» раз­
деляет моих читателей на две или даже несколько групп. То, в
чем одни видят поразительное сходство со своими взглядами,
для других остается практически незамеченным. Желание
понять, как это возможно, и стало стимулом настоящего со­
поставления моих взглядов со взглядами сэра Карла.
Однако это сопоставление не должно быть простым сли­
чением деталей. Основное внимание нужно обратить не на те
периферийные зоны смысла, в которых выявляются наши вто­
ростепенные разногласия, но именно на главное, в чем я и
сэр Карл, кажется, сходимся. Мы оба ссылаемся на одни и те
же данные, в значительной мере мы видим одни и те же ли­
нии на той же самой бумаге; вопрошая, что это за линии и
данные, мы часто даем фактически одни и те же ответы —
или по крайней мере такие ответы, которые неизбежно вы­
глядят как одни и те же, когда их рассматривают изолирован­
но друг от друга, по методу «вопрос-ответ». Несмотря на это,
в ряде случаев я убеждаюсь в том, что часто, когда мы гово­
рим одно и то же, наши интенции весьма различны. Хотя
линии одни и те же, фигуры, возникающие из них, вовсе не
одинаковы. Поэтому я называю то, что нас разделяет, скорее
гештальт-переключением, чем несогласием, и поэтому же я
одновременно и сбит с толку, и заинтригован тем, как лучше
объяснить эти наши расхождения. Как мне убедить сэра Кар­
ла, знающего все то, что знаю я о развитии науки, и так или
иначе уже сказавшего нечто об этом, в том, что предмет, ко­
торый он называет уткой, я называю кроликом? Как мне по­
казать ему то, что видно сквозь мои очки, когда он уже на­
учился смотреть на все, что я могу ему показать, через свои
собственные?
Приходится менять стратегию, и вот что мне приходит в
голову. Возвращаясь раз за разом к основным книгам и стать-
543


ям сэра Карла, я вновь и вновь сталкиваюсь с некоторыми
повторяющимися фразами, которые, хотя я их понимаю и
вполне с ними согласен, я никогда не употребил бы в анало­
гичных случаях. Несомненно, они чаще всего задуманы как
метафоры, риторически применяемые к ситуациям, для кото­
рых сэр Карл не раз находил превосходные описания. Тем не
менее для конкретных целей эти метафоры, которые показа­
лись мне явно неуместными, могут оказаться полезнее пря­
молинейных описаний. Они могли бы выявить те контексту­
альные различия, которые остаются скрытыми при точном,
буквальном выражении. Но если это так, то эти речевые обо­
роты можно уподобить не просто неким линиям на бумаге,
но «заячьему глазу», «платку» или «петле на шее», — то есть
фигурам, которые выделяет человек, обучая другого преобра­
зовывать свой гештальт. По крайней мере я мог бы надеяться
на них в этом смысле. Я имею в виду четыре типа таких выра­
жений и рассмотрю их по порядку.
I
К числу основных вопросов, по которым сэр Карл и я
согласны друг с другом, относится настойчивое требование,
чтобы анализ развития научного знания был направлен на
тот способ, каким наука реально осуществляется. Но если это
так, некоторые из часто повторяющихся обобщений Поппера
меня поражают. Одно из них мы встречаем в начале первой
главы «Логики научного исследования»:
«Ученый, — пишет сэр Карл, — как теоретик, так и экс­
периментатор, формулирует высказывания или системы выс­
казываний и проверяет их шаг за шагом. В области эмпири­
ческих наук, в частности, ученый выдвигает гипотезы или
системы теорий и проверяет их на опыте при помощи наблю­
дения и эксперимента»
6
.
Это утверждение, по сути, выступает как клише, однако
при его применении появляются три проблемы. Оно двусмыс­
ленно, если нет ясности, что именно: «предложения» или «тео-
544


рии» — подвергаются проверке. Эта неопределенность дей­
ствительно может быть устранена ссылкой на другие пассажи
из работ сэра Карла, но обобщение, которое следует из него,
исторически неверно. Более того, эта ошибка оказывается су­
щественной, поскольку упускается из виду именно то свой­
ство научной деятельности, которое наиболее ясно отличает
науку от других видов творческой активности.
Есть один тип «предложений» или «гипотез», которые уче­
ный подвергает систематической проверке. Я имею в виду
предложения, в которых выражена чья-либо догадка, как луч­
ше связать собственную исследовательскую проблему с кор­
пусом общепринятого научного знания. Например, можно
предположить, что данное неизвестное химическое вещество
содержит соль редкоземельного элемента, что ожирение по­
допытных крыс связано с наличием особого компонента в их
диете или что вновь открытый набор спектральных линий
следует интерпретировать как следствие ядерного спина. В
каждом из подобных случаев последующий шаг исследования
связан с тем, чтобы проверить догадку или гипотезу. Если
гипотеза выдерживает достаточно строгую проверку, ученый
сделал открытие или по крайней мере разрешил головоломку,
с которой он столкнулся. Если же нет, он должен либо оста­
вить эту головоломку вовсе, либо попытаться разрешить ее с
помощью другой гипотезы. Многие исследовательские про­
блемы, хотя далеко не все, принимают именно такую форму.
Проверки такого рода представляют собой стандартную со­
ставляющую часть того, что я ранее назвал «нормальной нау­
кой» или «нормальным исследованием», занятием, к которо­
му относится подавляющее большинство работ, выполняемых
в науке как таковой. Однако ни в коем случае таким провер­
кам не подвергается действующая теория. Напротив, будучи
занят нормальной исследовательской проблемой, ученый дол­
жен предполагать действующую теорию, задающую правила
игры. Его задача состоит в том, чтобы разрешить головолом­
ку, желательно такую, при решении которой потерпели не­
удачу другие, а действующая теория требуется, чтобы опреде­
лить эту головоломку и гарантировать, что при достаточной
изощренности ума она может быть разрешена
7
. Конечно, уче­
ный-практик часто должен проверять предположительное ре-
35 Структура научных революций
545


шение головоломки, которое подсказывает его остроумие. Но
при этом проверяется только его собственная догадка. Если
она не выдерживает проверки, под сомнение ставится только
его компетентность, а не содержание действующей теории.
Короче, хотя проверки в нормальной науке случаются доста­
точно часто, это проверки определенного типа, поскольку в
конечном счете оказывается, что проверяется не столько дей­
ствующая теория, сколько отдельный ученый.
Однако это не те проверки, которые имеет в виду сэр Карл.
Прежде всего он занимается процедурами, посредством кото­
рых растет наука, и убежден в том, что «рост» происходит в
первую очередь не путем постепенных прибавлений знания, а
через революционное ниспровержение принятой теории и за­
мену ее лучшей
к
. (Подстановка «повторяющегося ниспровер­
жения» вместо «роста» сама по себе является лингвистиче­
ским вывертом, и его raison d'etre, как мы увидим далее, может
стать более явным.) Если принять эту точку зрения, провер­
ки, на которых настаивает сэр Карл, — это такие проверки,
которые предпринимаются с целью выявить ограниченность
принятой теории или подвергнуть действующую теорию мак­
симальному напряжению. К числу его излюбленных приме­
ров, потрясающих и разрушительных по выводам, следующим
из них, относятся эксперименты Лавуазье по кальцинации
(calcination), экспедиция 1919 года, исследовавшая затмение
Солнца, и недавние опыты по сохранению способности к раз­
множению
9
.
Все это, конечно, классические проверки, но,
используя их для характеристики научной деятельности, сэр
Карл упускает в них нечто крайне важное. Эпизоды, подоб­
ные этим, в развитии науки очень редки. Когда они случают­
ся, то это обычно вызывается предшествующим кризисом в
соответствующей области (эксперименты Лавуазье или Ли и
Янга
,()
), которая конкурирует с существующими канонами ис­
следования (теория относительности Эйнштейна). Тем не ме­
нее это отдельные аспекты или случаи того, что я назвал «эк­
страординарным исследованием»: предприятие, в котором
ученые обнаруживают многие из тех характеристик, которые
подчеркнуты сэром Карлом, но которое возникает — по край­
ней мере в прошлом — только иногда и при совершенно осо­
бых обстоятельствах в любой из научных областей
11
.
546


Поэтому я полагаю, что сэр Карл характеризует научную
деятельность как таковую в терминах, применимых только к
ее отдельным революционным этапам. Его акцент на этом
так естественен и привычен: подвиги Коперника или Эйн­
штейна выглядят привлекательнее того, что делали Браге или
Лоренц; сэр Карл не первый, кто ошибочно полагает, будто
то, что я назвал нормальной наукой, неинтересно само по
себе. Однако ни наука, ни развитие знания скорее всего не
будут поняты, если рассматривать научное исследование ис­
ключительно сквозь призму революций, которые случаются
время от времени. Например, хотя проверка базисных пред­
посылок происходит только в экстраординарной науке, именно
в нормальной науке выявляются и положения, которые тре­
буют проверки, и сами способы проверки. К тому же именно
в нормальной, а не в экстраординарной научной практике
готовятся профессионалы; если они, несмотря на это, дости­
гают выдающихся успехов в замене или восстановлении тео­
рий, от чего зависит нормальная научная работа, то это —
некая странность, которая требует объяснения. Наконец — и
это сейчас самое важное, — внимательный взгляд на научную
деятельность заставляет думать, что именно нормальная на­
ука, в которой не бывает таких проверок, о которых говорит
сэр Карл, а не экстраординарная наука — это то, что лучше
всего выделяет науку среди прочих видов деятельности. Если
вообще существует критерий демаркации (я думаю, нам не
стоит искать слишком строгий или окончательный критерий
такого рода), то он может заключаться как раз в той особен­
ности науки, которую игнорирует сэр Карл.
В одной из своих наиболее памятных работ сэр Карл про­
слеживает начало традиции критической дискуссии, которая
являет собой единственно возможный путь расширения на­
шего знания, к греческим философам в период между Фале-
сом и Платоном, которые, как он их понимает, поощряли
критическую дискуссию как между школами, так и внутри
отдельных школ
12
. Сопутствующее описание досократическо-
го дискурса очень удачно, но то, что он описывает, не имеет
ничего общего с наукой. Скорее это традиция утверждений и
контрутверждений, споров вокруг основных принципов, ко­
торые, за исключением, возможно, Средних Веков, с тех пор
35*
547


и характеризовали философию, а также большинство соци­
альных наук. Уже в эпоху эллинизма математика, астроно­
мия, статика и геометрические разделы оптики отказались от
такой формы дискурса в пользу решения головоломок. В дру­
гих науках, число которых постоянно росло, произошло то
же самое. В некотором смысле, в полную противоположность
взглядам сэра Карла, как раз отказ от критического дискурса
и характеризовал переход к науке. Стоит в некоторой области
совершить этот переход, как критический дискурс возникает
вновь только в моменты кризиса, когда основы соответству­
ющей области оказываются под угрозой
13
. Только в случаях,
когда они вынуждены выбирать между соперничающими тео­
риями, ученые ведут себя подобно философам. Поэтому, я
думаю, блестящее описание сэром Карлом оснований выбора
между метафизическими системами так похоже на мое опи­
сание причин выбора между научными теориями
14
. Нивод­
ном из этих выборов, как я вскоре постараюсь показать, про­
верка не может играть решающей роли.
Тем не менее есть достаточное основание к тому, чтобы
сказать, будто проверка играет такую роль, и если выявить
его, то утка сэра Карла может в конце концов превратиться в
моего зайца. Никакая деятельность по решению головоломок
невозможна, если те, кто ею занят, не разделяют критериев,
которые — для конкретной группы и конкретного времени —
определяют, когда данная головоломка может считаться раз­
решенной. Те же самые критерии с необходимостью опреде­
ляют неудачу в достижении цели, и каждый выбирающий мо­
жет рассматривать эту неудачу как неспособность теории
выдержать проверку. Обычно, как я уже говорил, она не рас­
сматривается подобным образом. Виновником считается толь­
ко ученый, но не его инструменты. Но в особых условиях,
которые вызывают кризис в данной профессии (например,
крупная неудача или повторяющиеся неудачи у самых блес­
тящих специалистов), мнение группы может измениться. Не­
удача, вначале бывшая личной, начинает казаться неудачей
теории, которая проверяется. Соответственно, поскольку про­
верка возникла из головоломки и таким образом несет в себе
определенные критерии разрешения, она оказывается более
строгой и ее труднее избежать, чем проверки в рамках тради-
548


ции, где нормальным является скорее критический дискурс,
чем разрешение головоломок.
В известном смысле строгость критериев проверки — все ­
го лишь одна из сторон медали, другая же сторона — тради­
ция решения головоломок. Поэтому линии демаркации, про­
водимые сэром Карлом и мною, столь часто совпадают.
Совпадают они, однако, только в своих результатах; процес­
сы же их применения очень различны и выделяют разные
аспекты деятельности, относительно которых надо решить,
наука это или не-наука. Рассматривая такие неудобные слу­
чаи, как, например, психоанализ или марксистская истори­
ография, для которых, как утверждает сэр Карл, первоначально
предназначался его критерий
15
, я согласен, что сейчас они не
могут быть названы в собственном смысле «науками». Но я
прихожу к этому заключению более надежным и более пря­
мым путем, чем он. На одном небольшом примере можно
показать, что из двух критериев — проверка и решение голо­
воломок — последний одновременно и менее двусмыслен, и
более фундаментален.
Чтобы избежать споров, слишком связанных с современ­
ностью и потому неуместных, я рассмотрю астрологию — ска ­
жем, вместо психоанализа. Астрология — наиболее часто ис­
пользуемый сэром Карлом пример «псевдонауки»
16
. Он пишет:
«Делая свои интерпретации и пророчества достаточно не­
определенными, они способны объяснить все, что могло бы
оказаться опровержением их теории, если бы она и вытекаю­
щие из нее пророчества были более точными. Чтобы избе­
жать фальсификации, они разрушают проверяемость своих
теорий»
17
. Такие обобщения что-то улавливают в самом духе
деятельности астрологов. Но если к ним подойти буквально,
как и следовало бы делать, если они выступают как критерий
демаркации, с ними невозможно согласиться. История аст­
рологии на протяжении тех столетий, когда у нее еще был
интеллектуальный авторитет, знает многие предсказания, ко­
торые потерпели решительную неудачу
18
. Даже самые убеж­
денные и страстные сторонники астрологии не сомневались
в том, что такие неудачи периодически повторяются. Астро­
логия не может быть исключена из числа наук только на ос­
новании формы, в какой делаются ее предсказания.
549


Она также не может быть исключена из этого числа и по
способу, каким ее представители объясняют свои неудачи.
Астрологи обращают внимание на то, что, например, в отли­
чие от общих предсказаний относительно, скажем, индиви­
дуальных наклонностей или стихийных бедствий предсказа­
ния чьего-то индивидуального будущего — чрезвычайно
сложная задача, требующая величайшего мастерства и крайне
чувствительная к малейшим ошибкам в тех данных, которые
для этого нужны. Взаимное расположение звезд и восьми пла­
нет постоянно меняется; астрономические таблицы, которые
использовались, чтобы рассчитать ее'на момент чьего-либо
рождения, были, как известно, несовершенны; немногие зна­
ли момент своего рождения с требуемой точностью
19
. Нет ни­
чего удивительного поэтому в том, что предсказания часто не
сбывались. Только после того как астрология перестала вы­
зывать доверие, стало казаться, что эти аргументы устраняют
спорные вопросы
20
. Подобные аргументы регулярно исполь­
зуются и по сей день при объяснении, например, неудач в
медицине или метеорологии. В периоды затруднений они при­
меняются и в точных науках, в таких областях, как физика,
химия, астрономия
21
. Ничего ненаучного в том, как астроло­
ги объясняли свои неудачи, не было.
Тем не менее астрология не является наукой. Она была
ремеслом, одним из практических искусств, очень похожим
на инженерию, метеорологию и медицину в том их виде, в
каком они существовали еще менее столетия назад. Паралле­
ли с прежней медициной и с современным психоанализом
представляются мне самыми близкими. В каждой из этих об­
ластей общепринятая теория способна только на то, чтобы
создать доверие к дисциплине и дать основание различным
практическим стандартам практического действия. Эти стан­
дарты доказали свою полезность в прошлом, но никто из
тех, кто их применял, не предполагал, что они достаточны
для того, чтобы предотвратить возможные неудачи. Требо­
вались более тщательно проработанная теория и более точ­
ные правила; но было бы абсурдом отказываться от вызываю­
щей доверие и испытанной в нужде дисциплины, традиционно
приносившей определенный успех, просто потому, что она
не могла всякий раз удовлетворить все пожелания. Хотя у них
550


есть правила, которые можно применять, у них нет голово­
ломок для решения и потому нет возможности заниматься
наукой
22
.
Сравним ситуации астронома и астролога. Если прогноз
астронома не подтвердился и его расчеты натолкнулись на
препятствие, он может надеяться поправить положение. Воз­
можно, данные были ошибочны; можно перепроверить ста­
рые наблюдения и сделать новые измерения — это задачи,
создающие множество расчетных и инструментальных голо­
воломок. Или, может быть, теория нуждается в коррекции,
либо путем манипулирования с эпициклами, эксцентрисите­
тами, эквантами и пр., либо путем более фундаментальной
реформы астрономической техники. На протяжении более чем
тысячелетия астрономическая традиция складывалась вокруг
теоретических и математических головоломок вместе с их ин­
струментальными аналогами. У астролога, напротив, таких
головоломок не было. То, что неудачи случаются, он мог объяс­
нить, но отдельные неудачи не подталкивали его к исследова­
нию головоломок, поскольку никто, независимо от чьих бы
то ни было способностей, не смог бы их использовать при
попытке конструктивного пересмотра астрономической тради­
ции. Существовало слишком много возможных источников зат­
руднений, большая часть которых лежала за пределами знания,
контроля или ответственности астролога. Соответственно чьи-
либо отдельные неудачи ни о чем не говорили и не ставили
под сомнение компетенцию предсказателя в глазах его кол­
лег
23
. Хотя астрономией и астрологией занимались, как пра­
вило, одни и те же люди, в том числе Птолемей, Кеплер, Тихо
Браге, у астрономической традиции решения головоломок
никогда не было эквивалента в астрологии. А без головоло­
мок, способных, во-первых, бросить вызов, а во-вторых, под­
твердить искусность отдельных мастеров, астрология не мог­
ла стать наукой, даже если бы звезды действительно влияли
на судьбы людей.
Короче, несмотря на то что астрологи давали поддающи­
еся проверке предсказания и признавали, что некоторые из
них иногда не подтверждаются, они не занимались и не мог­
ли заниматься такой деятельностью, которая характерна для
всех признанных наук. Сэр Карл прав в том, что исключает
551


астрологию из числа наук, но его чрезмерная концентрация на
случающихся время от времени в науке революциях препятству­
ет тому, чтобы понять наиболее верную причину этого.
Этот факт, в свою очередь, может объяснить другую стран­
ность историографии сэра Карла. Хотя он неоднократно под­
черкивал роль проверок в смене научных теорий, он вынужден
также признать, что многие теории, например, птолемеевс-
кая, были заменены другими раньше, чем они фактически
были проверены
24
. По крайней мере в некоторых случаях про­
верки не являются необходимыми для революции, посред­
ством которых наука движется вперед. Но к головоломкам
это не относится. Несмотря на то, что теории, о которых го­
ворит сэр Карл, не подвергались проверке перед тем как были
заменены, ни одна из них не была заменена прежде, чем пе­
рестала адекватно поддерживать традицию решения голово­
ломок. Положение астрономии в XVI веке было скандаль­
ным. Большинству астрономов тем не менее казалось, что
нормальные корректировки базовой птолемеевской модели
исправят ситуацию. В этом случае теория не потерпела не­
удачу при проверке. Но некоторые астрономы, и в их числе
Коперник, подозревали, что трудности должны корениться
скорее в птолемеевском подходе как таковом, нежели в част­
ных версиях столь широко разработанной птолемеевской тео­
рии, и результаты этого убеждения уже известны. Такая ситу­
ация типична
25
.
С проверками или без них традиция,
опирающаяся на решение головоломок, может подготовить
замещение теории в своем собственном стиле. Полагаться на
проверку как на отличительный признак науки — значит не
замечать того, что делает большинство ученых, и вместе с этим
упускать из виду наиболее характерную черту их работы.
II
В свете предшествующих замечаний мы теперь можем легко
обнаружить причину и последствия другого излюбленного хода
мысли сэра Карла. Предисловие к «Предположениям и оп-
552


ровержениям» открывается фразой: «Очерки и лекции, из ко­
торых составлена эта книга, являются вариациями весьма про­
стой темы — утверждения о том, что мы способны учиться на
своих ошибках». Курсив сделан сэром Карлом; этот тезис по­
вторяется в его ранней работе
26
; сам по себе он не вызывает
возражений. Каждый может учиться на своих ошибках; выяв­
ление и исправление ошибок — важный прием в обучении
детей. Риторика сэра Карла уходит корнями в повседневный
опыт. Тем не менее в контексте, в котором он прибегает к
этому привычному императиву, его применение кажется ре­
шительно неверным. Я не уверен, что им была совершена
ошибка, но если это действительно так, то, во всяком случае,
это не та ошибка, на которой следует учиться.
Нет надобности сталкиваться с глубокими философски­
ми проблемами, представленными этими ошибками, чтобы
понять, о чем сейчас идет речь. Складывать три и три и полу­
чить пять или вывести из предложения «Все люди смертны»
предложение «Все смертные — люди» — это и есть ошибки.
Поэтому будет ошибкой сказать «Он — моя сестра» или кон­
статировать наличие сильного электрического поля в то вре­
мя, как пробный заряд его не чувствует. По-видимому, суще­
ствуют и другие виды ошибок, но всем нормальным ошибкам,
вероятно, присущи следующие свойства. Ошибка делается или
допускается здесь и теперь каким-то конкретным индивидом.
Этот индивид не выполнил какого-то установленного прави­
ла логики, или языка, или связи между тем или другим, с
одной стороны, и опытными данными, с другой. Или, может
быть, он не распознал последствий отдельного выбора между
альтернативами, которые допускаются правилами. Индивид
может чему-то научиться на своей ошибке, лишь поскольку
группа, практически применяющая эти правила, может купи­
ровать индивидуальную ошибку. Короче, виды ошибок, к ко­
торым императив сэра Карла относится очевидным образом,
состоят в индивидуальных неудачах в понимании или узнава­
нии в рамках деятельности, которая руководствуется этими
правилами. В науке такие ошибки встречаются наиболее час­
то и, вероятно, только в практике нормального разрешения
головоломок.
553


Это, однако, не так в той области, где сэр Карл их ищет,
поскольку его концепция науки не позволяет ему даже уви­
деть само существование нормального исследования. Вместо
этого он рассматривает чрезвычайные или революционные
эпизоды в развитии науки. Ошибки, на которые он указыва­
ет, как правило, вообще не являются чьими-то поступками, а
скорее являются устаревшими научными теориями: птолеме-
евская астрономия, теория флогистона, ньютоновская дина­
мика; и «обучение на наших ошибках» соответственно явля­
ется тем, что случается, когда научное сообщество отбрасывает
одну из этих теорий и заменяет ее другой
27
. Если такое слово­
употребление сразу же не производит странного впечатления,
то главным образом потому, что оно апеллирует к реликтам
индуктивизма в каждом из нас. Полагая, что валидные тео­
рии — продукт правильной индукции из фактов, индукти-
вист должен также полагать, что ложная теория есть резуль­
тат ошибки в индукции. В принципе по крайней мере он готов
отвечать на вопросы: какая ошибка была допущена, какое
правило было нарушено, когда и кем при построении, ска­
жем, птолемеевской системы? Человеку, для которого эти воп­
росы являются разумными, и только для него выражения сэра
Карла не выглядят проблематичными.
Но ни сэр Карл, ни я не являемся индуктивистами. Мы
не считаем, что существуют правила, по которым можно было
бы выводить правильные теории из фактов, и даже не счита­
ем, что теории, правильные или неправильные, вообще могут
быть получены индуктивным путем. Вместо этого мы рассмат­
риваем их как продукты воображения, создаваемые специ­
ально для того, чтобы с их помощью изучать природу. И хотя
мы указываем на то, что такие изобретения могут, как это
обычно и бывает, сталкиваться с головоломками, не поддаю­
щимися решению с их помощью, мы при этом указываем на
то, что такие беспокоящие исследователей столкновения ред­
ко возникают спустя некоторое время после того, как теория
изобретена и принята. С нашей точки зрения, следовательно,
не было ошибки при создании птолемеевской системы, и по­
этому мне трудно понять, что сэр Карл имеет в виду, когда
называет эту систему или любую другую устаревшую теорию
ошибкой. Самое большее, что можно сказать, — это то, что
554


теория, которая ранее не была ошибкой, стала таковой или
что ученый совершает ошибку, придерживаясь теории доль­
ше, чем следовало бы. И даже эти формулировки, из которых
по крайней мере первая чрезвычайно неуклюжа, не возвра­
щают нас к смыслу ошибки, к которому мы более привыкли.
Это — нормальные ошибки, которые совершает астроном, по­
следователь Птолемея или Коперника, в пределах своей сис­
темы, например, при наблюдении, в расчетах, в анализе дан­
ных. То есть это те виды ошибок, которые замечены и сразу
же исправлены, без того чтобы затрагивалась сама система. С
другой стороны, по мнению сэра Карла, ошибка заражает всю
систему и может быть исправлена только путем замены всей
системы в целом. Никакие обороты речи и никакие сходства
не способны скрыть этих фундаментальных различий, а так­
же замаскировать тот факт, что перед заражением строение
системы заключало в себе полноту того, что мы сейчас назы­
ваем знанием.
Вполне вероятно, что смысл, в котором сэр Карл упот­
ребляет слово «ошибка», может быть сохранен, но успех этой
операции должен избавить его от некоторых все еще распро­
страненных импликаций. Подобно термину «проверка», тер­
мин «ошибка» заимствован из нормальной науки, где его упот­
ребление вполне прозрачно, но применен к революционным
эпизодам, где его применение по крайней мере проблематич­
но. Этот перенос создает или по крайней мере усиливает ши­
роко распространенное мнение, будто целые теории могут оце­
ниваться по критериям того же самого типа, что и отдельные
исследовательские применения теории. Поэтому найти рабо­
тающие критерии становится главной задачей, которую пы­
таются разрешить многие. Странно, что и сэр Карл принад­
лежит к их числу, поскольку эти поиски идут в направлении,
как раз противоположном тому, куда ведут наиболее ориги­
нальные и плодотворные импульсы его философии науки. Но
никак иначе я не могу понять его методологические работы,
начиная с «Logik der Forschung». Я предположил бы сейчас,
что он, несмотря на то, что явно отказывается от этого, упор­
но искал процедуры оценки, которые могут быть применены
к теориям столь же безусловным, как те, посредством кото­
рых можно распознать ошибки арифметического, логическо-
555


го плана или ошибки в измерениях. Я боюсь, однако, что он
гонится за призраком, возникающим все из-за того же соеди­
нения нормальной и экстраординарной науки, когда провер­
ки выглядят столь фундаментальной характеристикой науки.
Ill
В «Logik der Forschung» сэр Карл подчеркнул асимметрию
обобщения и его отрицания по отношению к эмпирическим
данным. Нельзя показать, что научная теория может быть ус­
пешно применена ко всем своим возможным случаям, но зато
можно показать неудачу ее отдельных применений. Акцент
на этом логическом трюизме и выводах из него представляет­
ся мне шагом вперед, от которого нельзя отступать. Та же
самая асимметрия играет основную роль в моей «Структуре
научных революций», где неспособность теории предложить
правила для определения разрешимых головоломок рассмат­
ривается.как источник профессиональных кризисов, которые
часто кончаются заменой теории. Моя точка зрения очень
близка к точке зрения сэра Карла, и вполне возможно, источ­
ником ее послужило то, что я слышал о его работах.
Но сэр Карл описывает как «фальсификацию» и «опро­
вержение» то, что происходит, когда попытка изменить тео­
рию терпит неудачу, и это первый из ряда взаимосвязанных
тезисов, которые опять-таки поражают меня своей крайней
странностью. И «фальсификация», и «опровержение» — ан ­
тонимы «доказательства». Они взяты главным образом из ло­
гики и формальной математики; цепочки выводов, в которых
они применяются, заканчиваются выражением «что и требо­
валось доказать»; употребление этих терминов подразумевает
способность принудить к согласию любого члена соответству­
ющего профессионального сообщества. Никто из членов это­
го коллектива, однако, уже не нуждается в том, чтобы ему
сообщали, что там, где целая теория или часто даже один
закон науки поставлены на карту, аргументы редко бывают
такими неоспоримыми. Все эксперименты могут быть оспо-
556


рены либо с точки зрения их релевантности, либо с точки
зрения их точности. Все теории могут быть изменены с помо­
щью ухищрений ad hoc, не переставая при этом быть теми же
самыми теориями. Важно, что это так и должно быть, по­
скольку научное знание часто растет путем проблематизации
наблюдений или подгонки теорий. Проблематизация и под­
гонка — обычная составная часть нормального исследования
в эмпирической науке, и подгонки, во всяком случае, играют
доминирующую роль также и в неформальной математике.
Блестящий анализ допустимых реакций на опровержения в
математике, проведенный И. Лакатосом, дает самые убеди­
тельные аргументы против наивно-фальсификационистской
позиции
28
. Сэр Карл, конечно, не наивный фальсификацио-
нист. Он знает все только что сказанное и подчеркивает это с
самого начала своей научной карьеры. Давным-давно, в «Ло­
гике научного открытия», например, он писал: «Фактически
окончательного опровержения теории вообще нельзя провес­
ти, так как всегда возможно заявить, что экспериментальные
результаты ненадежны или что расхождения, которые, мол,
существуют между данной теорией и экспериментальными
результатами, лежат на поверхности явлений и исчезнут при
дальнейшем развитии нашего познания
29
. Подобные утверж­
дения показывают еще одну параллель между нашими взгля­
дами на науку, но каждый из нас делает из них совершенно
различные выводы. С моей точки зрения, они фундаменталь­
ны и в качестве доказательства, и в качестве источника. На­
против, для сэра Карла они представляют собой существен­
ные ограничения, угрожающие целостности его основной
концепции. Исключив окончательное опровержение теорий,
он не нашел ему подходящей замены и по-прежнему опира­
ется на отношение логической фальсификации. Не будучи
наивным фальсификационистом, тем не менее сэр Карл мо­
жет, как я полагаю, вполне рассматриваться в роли такового.
Если бы предметом его забот была исключительно демар­
кация, то проблемы, возникающие из-за недостижимости
окончательного опровержения, были бы менее трудны и, ве­
роятно, устранимы. Ведь демаркация может быть достигнута
посредством одного только синтаксического критерия
30
. Точ­
ка зрения сэра Карла, сообразно этому, состояла бы — и,
557


вероятно, состоит сейчас — в том, что теория научна тогда и
только тогда, когда предложения наблюдения, в особенности
отрицания отдельных экзистенциальных высказываний, мо­
гут быть логически выведены из нее, возможно, будучи связа­
ны с фоновым знанием, наличие которого должно иметься в
виду. Трудности (к которым я вскоре перейду), возникающие
при решении вопроса, подтверждают ли результаты опытов
какой-то отдельной лаборатории некоторые отдельные пред­
ложения наблюдения, в таком случае исчезают. Не исключе­
но (хотя основания для этого не так очевидны), что столь же
серьезные трудности при решении вопроса, может ли какое-
то предложение наблюдения, выведенное из аппроксиматив­
ного (например, математизированного) варианта теории, рас­
сматриваться как следствие теории как таковой, эти трудности
могут быть устранены тем же путем. Проблемы, подобные
этим, принадлежат скорее не к синтаксису, а к прагматике
или семантике языка, в котором сформулирована теория, сле­
довательно, они не играют роли в определении ее статуса как
науки. Чтобы быть наукой, теории необходимо быть фальси­
фицируемой только предложениями наблюдения, а не самим
реальным наблюдением. Отношение между высказываниями
в отличие от отношений между высказыванием и наблюдени­
ем может стать окончательным опровержением, известным
из логики и математики.
Я уже называл причины (см. сноску
29
), а ниже еще ос­
тановлюсь на них, по которым я сомневаюсь в том, что научные
теории могут без существенных изменений быть сформулирова­
ны таким образом, который допускает чисто синтаксические
суждения, которых требует вариант критерия, предлагаемого
сэром Карлом. Но даже если бы это было возможно, эти ре­
конструированные теории дали бы основу только для его кри­
терия демаркации, а не для логики познания, так тесно с ним
связанной. Последняя, однако, представляет собой предмет
постоянной заботы сэра Карла, и его мнение на этот счет
совершенно ясно. «Задача логики познания, — пишет он, —
...состоит исключительно в исследовании методов, использу­
емых при тех систематических проверках, которым следует
подвергнуть любую новую идею, если она, конечно, заслужи­
вает серьезного отношения к себе»
31
. Результат такого иссле-
558


дования, продолжает он, — методологические правила или
конвенции, подобные следующему: «Если некоторая гипоте­
за была выдвинута, проверена и доказала свою устойчивость,
ее нельзя устранять без достаточных оснований». «Достаточ­
ным основанием», к примеру, может быть замена данной ги­
потезы на другую, лучше проверяемую гипотезу, или фальси­
фикация одного из следствий рассматриваемой гипотезы»
32
.
Правила, подобные этим, и вместе с ними вся совокуп­
ность логических операций, описанная выше, имеют уже не
только синтаксический характер. Они требуют того, чтобы
как эпистемолог, так и ученый-исследователь, были способ­
ны соотнести предложения, выведенные из теории, не с дру­
гими предложениями, а с наблюдениями и экспериментами.
Это тот контекст, в котором должен работать термин сэра
Карла «фальсификация», но сэр Карл ни слова не говорит о
том, как это могло бы происходить. Что такое фальсифика­
ция, если не окончательное опровержение? При каких обсто­
ятельствах логика познания требует от ученого отказа от ра­
нее принятой теории, когда приходит в противоречие не с
высказываниями об экспериментах, но с самими эксперимен­
тами? Пока эти вопросы не выяснены, мне не вполне понят­
но, является ли то, что нам предлагает сэр Карл, логикой по­
знания вообще. В заключение этой статьи я выскажу мысль,
что это по сути нечто совсем другое, хотя и не менее ценное.
Сэр Карл предлагает нам не логику, а идеологию; не методо­
логические правила, а процедурные принципы.
Этот вывод, однако, должен быть отложен до тех пор, пока
мы не всмотримся наконец более пристально в источник труд­
ностей, возникающих в связи с представлением сэра Карла о
фальсификации. Он, как я уже говорил, предполагает, что
теория формулируется или по крайней мере без искажений
переформулирована таким образом, который позволяет уче­
ным классифицировать любое мыслимое событие как под­
тверждающий, или фальсифицирующий, или же индиффе­
рентный по отношению к теории случай? Если некий общий
закон фальсифицируем, то для его проверки требуется: чтобы
проверить генерализацию (x)f(x), применяя его к константе я,
мы должны иметь возможность определить, находится ли а в
области переменной х и имеет ли место Да). То же самое
559


предположение даже еще более явно в критерии verisimilitude
[правдоподобия], разработанном недавно сэром Карлом. Он
требует, чтобы мы сперва вывели всю совокупность логиче­
ских следствий из теории и затем выбирали из них при помо­
щи фонового знания все истинные и все ложные следствия
33
.
В конце концов, мы должны так поступать: если полагать,
что критерий verisimilitude должен служить как метод при вы­
боре теории. Ни одна из этих задач, однако, не будет выпол­
нена, пока теория не будет полностью логически проработа­
на и пока термины, с помощью которых она соотносится с
природой, не определены таким способом, который был бы
достаточен для того, чтобы устанавливать их применимость в
каждом отдельном случае. Однако на практике ни одна науч­
ная теория не отвечает этим строгим требованиям, и многие
доказывали, что теория перестала бы быть полезной, если бы
отвечала им
34
. Я сам некогда ввел термин «парадигма», чтобы
подчеркнуть зависимость научного исследования от конкрет­
ных примеров, благодаря которым наводятся мосты там, где в
противном случае зияли бы пропасти, разделяющие содержа­
ние теорий и их применения. Здесь я не могу останавливать­
ся на соответствующей аргументации. Но один короткий при­
мер, хотя он на время отвлечет ход наших рассуждений, может
оказаться даже более полезным.
Мой пример будет иметь вид некой совокупности элемен­
тарного научного знания. Это знание о лебедях, и чтобы вы­
делить его соответствующие данному моменту характеристи­
ки, мне придется задать три вопроса: (а) Как много человек
может знать о лебедях, чтобы не применять обобщения типа
«Все лебеди белые»? (Ь) При каких обстоятельствах и с каки­
ми последствиями такие обобщения представляют собой не­
что добавочное к тому, что уже известно без них? (с) При
каких обстоятельствах обобщение отвергается, будучи уже сде­
ланным? Постановкой таких вопросов я пытаюсь выразить
мысль, согласно которой — хотя логика есть мощное и в ко­
нечном счете существенное орудие научного исследования —
можно иметь полноценное знание в формах, к которым логи­
ка вряд ли применима. Одновременно с этим я покажу, что
логическая проработка не является ценностью сама по себе и
560


должна применяться только тогда и до той степени, когда и в
какой степени этого требуют обстоятельства.
Представьте себе, что вы видели и смогли запомнить де­
сять птиц, которые с большой вероятностью идентифициру­
ются как лебеди; кроме того, вы подобным же образом знако­
мы с утками, гусями, голубями, чайками и т. д., а также знаете
о том, что каждый из этих типов образует вид. Этот вид вам
уже знаком в качестве наблюдаемого множества сходных
объектов, достаточно значимого и достаточно дискретного,
чтобы иметь общевидовое название. Точнее, хотя я здесь уп­
рощаю больше, чем того требует идея, вид — это множество,
элементы которого более подобны друг другу, чем элементам
других видов
35
. Опыт поколений к настоящему моменту под­
твердил, что все наблюдаемые объекты относятся к тому или
иному виду. То есть он показал, что население мира разделе­
но (хотя и не раз и навсегда) на четко различаемые катего­
рии. Предполагается, что в чувственно воспринимаемых про­
межутках между этими категориями вообще нет никаких
объектов.
То, что вы узнали о лебедях путем сопоставления их с
образцами, очень подобно тому, что дети впервые узнают о
собаках и кошках, столах и стульях, мамах и папах. Точно
определить границы и содержания этого, разумеется, невоз­
можно, тем не менее это — полноправное знание. Будучи
выведенным из наблюдения, оно может быть опровергнуто
следующим наблюдением, но пока этого не произошло, оно
дает основу для рационального действия. При виде птицы,
очень похожей на лебедей, которых вы уже знаете, вы с пол­
ным основанием можете предположить, что этот экземпляр
питается той же пищей, что и другие, и может с ними скре­
щиваться. Поскольку доказано, что лебеди представляют со­
бой вид, никакая из птиц, которые очень похожи на лебедей
по своему внешнему облику, не будет иметь совершенно иных
характеристик при ближайшем рассмотрении. Конечно, вы
можете располагать неверной информацией о естественном
составе вида лебедей. Но это может быть обнаружено опыт­
ным путем, например, при открытии ряда животных (заме­
тим, что требуется более чем один экземпляр), свойства кото­
рых заполняют пробел между лебедями и, скажем, гусями с
36 Структура научных революций
561


едва заметными интервалами
36
.
Однако пока это не случи­
лось, вы будете многое знать о лебедях, хотя и не будете впол­
не уверены, что именно вы знаете или что такое лебедь.
Предположим теперь, что все лебеди, которых вы реально
наблюдали, — белые. Приняли бы вы обобщение «Все лебеди —
белые»? Это очень мало изменило бы то, что вам известно;
это изменение было бы полезным только в том маловероят­
ном случае, если бы вы встретили небелую птицу, в прочих
отношениях похожую на лебедя; внося это изменение, вы по­
вышаете риск того, что вид лебедей в конце концов не ока­
жется видом. В таких обстоятельствах вы, вероятно, воздер­
житесь от обобщения, до тех пор пока для него не будет особых
причин. Возможно, например, вы должны описать лебедя че­
ловеку, которому нельзя непосредственно предъявить экзем­
пляр этой птицы. Без сверхчеловеческой осторожности как с
вашей стороны, так и со стороны вашего слушателя, ваше
описание приобретет силу обобщения; часто это составляет
проблему для таксономиста. Или, возможно, вы обнаружили
серых птиц, которые в прочих отношениях выглядят как лебе­
ди, но едят другую пищу и обладают дурным характером. Вы
можете в этом случае прибегнуть к обобщению, чтобы избег­
нуть ошибки. Или вы можете найти более теоретическую при­
чину для того, чтобы думать, что обобщение имеет смысл.
Например, вы можете наблюдать, что представители других
видов имеют ту же окраску. Такая спецификация этого фак­
та, которая допускает применение эффективных логических
приемов к тому, что вы знаете, может дать вам возможность
больше узнать о животных вообще или об их размножении.
А теперь, после того как вы сделали обобщение, что вы
будете делать, если встретите черную птицу, которая по всем
прочим признакам выглядит точно как лебедь? Почти то же,
полагаю я, как если бы вы до сих пор вообще не отважива­
лись на обобщения. Вы тщательно исследуете птицу, как внеш­
не, так, возможно, и внутренне, чтобы найти другие призна­
ки, отличающие данный экземпляр от ваших образцов. Это
исследование будет чрезвычайно долгим и основательным, если
у вас есть теоретические основания считать, что цвет характе­
ризует естественный вид или если вы сами лично глубоко за­
интересованы в том, чтобы получить это обобщение. Весьма
562


вероятно, что исследование выявит другие различия и вы объ­
явите об открытии нового вида. Или, может быть, вам не удаст­
ся найти такие признаки, и тогда вы сможете объявить, что
обнаружен черный лебедь. Наблюдение, однако, не может за­
ставить вас сделать фальсифицируемое обобщение, и вы вре­
мя от времени терпели бы неудачу, если бы оно могло это
сделать. Теоретические соображения могут навести вас на
мысль, что цвет сам по себе достаточен для того, чтобы выде­
лить вид: птица — не лебедь, поскольку она черная. Или вы
можете просто отложить этот вопрос до того, как будут обна­
ружены и исследованы другие экземпляры. Только если вы
ранее отважились на полное определение «лебедя», которое
точно определит свою применимость по отношению к любо­
му мыслимому объекту, вы можете быть логически вынужде­
ны отменить свое обобщение37
. И зачем вам предлагать такое
определение? Оно не могло бы выполнять когнитивную функ­
цию и подвергло бы вас большому риску
38
. Риск, конечно,
часто имеет смысл, но говорить больше, чем вам известно,
только ради риска — безрассудство.
Я полагаю, что научное знание, хотя оно более прорабо­
тано логически и гораздо более сложно, относится к тому же
типу. Книги и учителя, от которых мы его получаем, пред­
ставляют нам конкретные примеры с множеством теорети­
ческих обобщений. И те, и другие — существенные носители
знания; и, следовательно, было бы пиквикианством искать
методологический критерий, который предполагал бы, что
ученый может точно определить заранее, соответствует ли каж­
дый мыслимый пример его теории или он мог бы опроверг­
нуть ее. Критерии, имеющиеся в его распоряжении, как яв­
ные, так и неявные, достаточны для ответа на этот вопрос
только применительно к случаям, которые определенно соот­
ветствуют или не соответствуют теории. Это — случаи, кото­
рых он ожидает, для которых предназначено его знание. Стол­
кнувшись с неожиданным, он всегда должен расширять
исследования, чтобы далее разработать теорию в той области,
которая стала проблематичной. Он может потом отбросить ее
ради другой или по каким-либо основательным причинам.
Но заключение, к которому он должен прийти, не может быть
продиктовано только логическими критериями.
36»
563


IV
Почти все сказанное представляет собой вариации на одну
и ту же тему. Критерии, с помощью которых ученые опреде­
ляют пригодность формулировки или применения существу­
ющей теории, сами по себе недостаточны для того, чтобы сде­
лать выбор между двумя конкурирующими теориями. Сэр Карл
сделал ошибку, когда перенес отдельные характеристики по­
вседневного исследования на происходящие время от вре­
мени революционные события, в которых научный прогресс
наиболее очевиден, и, соответственно, проигнорировал по­
вседневные исследования. В частности, он стремится решить
проблему выбора между теориями во время революции с по­
мощью логических критериев, которые применимы в полной
мере только тогда, когда теория уже принята. Это главное,
что входит в идею этой статьи, и могло бы исчерпать ее, если
бы я согласился оставить совершенно открытыми все подня­
тые вопросы. Как ученые делают выбор между двумя конку­
рирующими теориями? Как мы должны понимать тот путь,
которым развивается наука?
Позвольте мне сразу заметить, что, открыв ящик Пандор-
ры, я же его и захлопну. В этих вопросах слишком много
такого, чего я и сам не понимаю и не должен делать вид,
будто понимаю. Но я полагаю, что мне удалось увидеть на­
правления, в которых надо искать ответы на них, и в конце
своего доклада я попытаюсь коротко обозначить эти направ­
ления. Ближе к концу мы еще раз встретимся с рядом харак­
терных высказываний сэра Карла.
Вначале я должен спросить, что же в действительности
требует объяснения? Не то, что ученые открывают истину о
природе, и не то, что они все более приближаются к истине.
Если, как полагает один из моих критиков
39
, мы не просто
определяем приближение к истине как результат того, что дела­
ют ученые, мы не можем распознать прогресс в продвижении к
этой цели. Скорее мы должны объяснить, почему наука — наш
самый бесспорный пример полноценного познания — разви­
вается так, а не иначе, и прежде всего мы должны выяснить,
как это фактически происходит.
564


На удивление мало мы еще знаем о том, как отвечать на
этот вопрос. Требуется еще много вдумчивых исследований.
Со временем научные исследования в своей совокупности ста­
новятся все более и более разработанными. В этом процессе
они соотносятся с природой по все большему числу пунктов
и с возрастающей точностью. Или опять-таки со временем
явно возрастает количество предметов, относительно которых
могут решаться головоломки. Происходит последовательное
увеличение числа научных специальностей, частью путем рас­
ширения границ науки, частью путем дробления существую­
щих областей.
Эти обобщения, однако, — только начало. Мы, напри­
мер, почти ничего не знаем о том, чем готова пожертвовать
группа ученых ради достижения выгод, которые, как прави­
ло, предлагает новая теория. Мое собственное впечатление —
хотя и не более того — состоит в том, что научное сообщество
редко принимает новую теорию или не принимает ее вообще,
пока не разрешит все или почти все количественные, число­
вые головоломки, с которыми имела дело ее предшественни­
ца
40
. С другой стороны, они иногда жертвуют объяснитель­
ной силой, хотя и неохотно, иногда оставляя решенные ранее
вопросы открытыми, а иногда объявляя их вовсе ненаучны­
ми
41
. Обращаясь к другой области, мы мало знаем об истори­
ческих изменениях в целокупности наук. Несмотря на отдель­
ные впечатляющие успехи, коммуникация через границы
между научными специальностями становится все хуже и хуже.
Увеличивается ли со временем число несовместимых точек
зрения, принятых в растущем количестве профессиональных
сообществ? Единство наук явно представляет собой ценность
для ученых, но ради чего они от него отказываются? Или,
опять же, хотя объем научного знания отчетливо возрастает
со временем, что мы должны сказать о незнании? Проблемы,
разрешенные за последние тридцать лет, за столетие до этого
вообще не существовали в качестве нерешенных вопросов. В
любом столетии научное знание, уже имеющееся в наличии,
в сущности исчерпывает то, что необходимо знать, оставляя
очевидные головоломки только на горизонте существующего
знания. Не является ли возможным или даже вполне вероят­
ным, что современные ученые меньше знают из того, что надо
565


знать о своем мире, чем ученые XVIII века знали о своем?
Надо помнить, что научные теории соотносятся с природой
только здесь и теперь. Не являются ли разрывы между точка­
ми такого соотнесения теперь, может быть, более крупными
и многочисленными, чем когда-либо раньше?
Пока мы не сможем ответить на такие вопросы, мы не
знаем, что такое научный прогресс и, следовательно, не мо­
жем надеяться объяснить его. С другой стороны, ответы на
эти вопросы очень близко подведут нас к искомому объясне­
нию. И то, и другое возникает почти одновременно. Уже ясно,
что объяснение в конечном счете может быть психологиче­
ским или социологическим. То есть оно может быть описа­
нием системы ценностей, идеологии, вместе с анализом ин­
ститутов, через которые эта система передается и укореняется.
Зная, что представляет для ученых ценность, мы можем наде­
яться понять, какими проблемами они станут заниматься и
какой выбор они сделают в конкретных условиях конфликта.
Я сомневаюсь, что надо искать ответ другого типа.
Какую форму примет этот ответ, конечно, другой вопрос.
Здесь я чувствую, что теряю контроль над предметом. Но опять
же попытки некоторых обобщений подскажут типы ответов,
которые надо искать. Для ученого решение сложной концеп­
туальной или инструментальной головоломки — главная цель.
Его успех в этой попытке вознаграждается признанием со сто­
роны других членов его профессиональной группы специали­
стов и только их. Практическая выгода от его решения —
ценность в лучшем случае второстепенная, а одобрение лю­
дей, стоящих за рамками группы специалистов, — ценность
отрицательная или же вообще не ценность. Эти ценности, во
многом диктующие форму нормальной науки, значимы так­
же и тогда, когда надо сделать выбор между теориями. Опыт­
ный решатель головоломок захочет сохранить как можно боль­
ше прежних решений, достигнутых его группой, а также
сделать максимальным число головоломок, которые могли бы
быть решены. Но даже эти ценности часто приходят в конф­
ликт между собой, и существуют еще другие, все более ос­
ложняющие проблему выбора. Именно в этой связи изучение
того, чем ученые готовы пожертвовать, наиболее важно. Про­
стота, точность, согласованность с теориями, используемыми
566


в других областях, — значимые для ученых ценности, но не
все они диктуют один и тот же выбор и не все одинаково
применяются. Поскольку это так, важно также, чтобы еди­
нодушие внутри группы было первостепенной ценностью,
заставляющей группу сводить к минимуму поводы для кон­
фликтов и быстро воссоединяться вокруг простого набора
правил для решения головоломок даже ценой дробления
специальности или исключения продуктивного в прошлом
члена группы
42
.
Я не говорю, что именно эти ответы на вопрос о прогрес­
се науки являются правильными, но я думаю, что искать от­
веты нужно в этом направлении. Могу ли я надеяться, что сэр
Карл присоединится к моему взгляду на эту задачу, которую
надо выполнить? Одно время я предполагал, что нет, поскольку
казалось, что ряд фраз, повторяющихся в его работах, исклю­
чает для него эту позицию. Вновь и вновь он отвергает «пси­
хологию познания» или «субъективное» и настаивает на том,
чтобы вместо этого заниматься «объективным» и «логикой
познания»
43
. Заглавие его самого крупного вклада в нашу об­
ласть — «Логика научного открытия», и именно здесь он наи­
более категорично утверждает, что он занимается логически­
ми стимулами знания, а не психологическими побуждениями
индивида. Вплоть до совсем недавнего времени я полагал, что
его взгляд на проблему должен исключать тип решения, ко­
торый я отстаиваю.
Но теперь я менее уверен в этом, поскольку в работах
сэра Карла есть другой аспект, не вполне совместимый с пред­
шествующим. Когда сэр Карл отвергает «психологию знания»,
для него важно только отрицание методологической уместно­
сти индивидуального источника вдохновения или индивиду­
ального чувства уверенности. С этим я не могу не согласиться.
Однако это большой шаг от отвержения психологических иди­
осинкразии индивида в сторону отвержения общих элемен­
тов, вводимых воспитанием и обучением в психологическую
структуру признанного членства научной группы. Одно не дол­
жно быть отвергнуто вместе с другим. И это, кажется, сэр
Карл признает. Хотя он настаивает на том, что пишет о логи­
ке познания, существенную роль в его методологии играют
пассажи, которые я могу понять только как попытки устано-
567


вить моральные императивы в качестве условий членства в
научной группе.
«Допустим, — пишет сэр Карл, — что мы обдуманно по­
ставили перед собой задачу жить в нашем, не известном для
нас мире, приспосабливаться к нему, насколько это для нас
возможно... и объяснить его, если это возможно, с помощью
законов и объяснительных теорий. Если мы выполняем эту
задачу, то у нас нет более рациональной процедуры, чем ме­
тод проб и ошибок — предположений и опровержений: сме­
лое выдвижение теорий, стремление сделать все возможное
для того, чтобы показать ошибочность этих теорий и времен­
ное их признание, если наша критика оказывается безуспеш­
ной»
44
. Мы, я полагаю, не поймем успеха науки, если не пой­
мем всю силу таких риторически вводимых и профессионально
разделяемых императивов. Будучи институциализированны-
ми и тщательно проработанными, такие принципы и ценно­
сти могут объяснить результаты выбора, которые не могут дик­
товаться только логикой и экспериментом. Тот факт, что
пассажи, подобные этому, занимают видное место в работе
сэра Карла, следовательно, представляет собой дальнейшее
доказательство сходства наших взглядов. То же, что он, я ду­
маю, не воспринимает их как социально-психологические им ­
перативы, каковыми они являются, — еще одно доказатель­
ство переключения гештальта, которое все еще глубоко нас
разделяет.


ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА
1
Эта статья первоначально была подготовлена по просьбе
П.А. Шильпадля книги «Философия Карла Р. Поппера», ко­
торая готовилась к выпуску издательством «The Open Court
Publisching Company», La Salle, III., в серии «Библиотека ныне
здравствующих философов». Я весьма благодарен профессору
Шильпу и издателям за разрешение опубликовать ее как док­
лад на этом симпозиуме еще до ее появления в книге, для
которой она предназначалась [Kuhn T.S . Logic of Discovery or
Psychology of Research? // Criticism and the Growth of Knowledge.
Cambr., 1970, pp. 1-23].
2
В предвидении нынешнего обсуждения я еще раз про­
смотрел работы К. Поппера: [1959], [1963] и [1957], а также
заглянул в первоначальный вариант его работы [1935] и в
[1945]. Проблемы, которые обсуждаются ниже, рассмотрены
более подробно в моей работе [1962].
3
По-видимому, это широкое совпадение нельзя считать
случайным. Хотя я не читал работ сэра Карла вплоть до выхо­
да в 1959 году английского перевода его книги [1935] (в это
время моя книга была уже готова вчерне), я не раз слышал
обсуждения его основных идей. В частности, я слышал, как
он излагал некоторые из них на своих лекциях в Гарвардском
университете весной 1950 года. Поэтому мне трудно в точно­
сти определить размер моего интеллектуального долга сэру
Карлу, но я не сомневаюсь в том, что он есть.
4
В других случаях я использую термин «парадигма» вмес­
то термина «теория», чтобы обозначить то, что отбрасывается
и замещается в ходе научных революций. Некоторые причи­
ны для такого изменения терминологии будут указаны ниже.
569


5
Чтобы лучше уяснить реальные расхождения между по­
зицией сэра Карла и моей собственной, следовало бы указать
на еще одну область, в которой мы сходимся во взглядах и
вокруг которой все еще так много недоразумений. Оба мы
настаиваем на том, что приверженность традиции играет су­
щественную роль в развитии науки. Например, он писал: «Как
с количественной, так и с качественной стороны, наверное,
наиболее важным источником нашего знания — не считая врож­
денного знания — является традиция» (Popper [1963], р. 27).
Более того, еще в 1948 г. сэр Карл писал: «Не думаю, что мы
могли бы когда-либо освободиться от традиции. Так называ­
емое освобождение в действительности есть не что иное, как
переход от одной традиции к другой» ([1963], р. 122).
6
Поппер К. Логика и рост научного знания. Избранные
работы. М, Прогресс, 1983. С. 46.
7
Развернутое обсуждение нормальной науки, деятельнос­
ти, для участия в которой необходимо специальное обучение,
см. в моей книге [1962], р. 23-42, 135-142 [русский перевод:
Т. Кун. Структура научных революций, М., 1972, с. 44 -68,181-
189]. ВаЯсно отметить, что когда я описываю работу ученого
как разрешение головоломок, а сэр Карл описывает ее же как
разрешение проблем (см. его [1963], р. 67, 222), за сходством
обоих терминов кроется коренное различие. Сэр Карл пишет:
«Считается, что наши ожидания и наши теории исторически
предшествуют нашим проблемам. Однако наука начинает толь­
ко с проблем. Проблемы, в частности, возникают в тех случа­
ях, когда мы разочаровываемся в наших ожиданиях или когда
наши теории приводят нас к трудностям и противоречиям»
{курсив автора) [Поппер К. Логика и рост научного знания,
с. 335]. Я использую термин «головоломка», чтобы подчерк­
нуть, что трудности, с которыми, как правило, сталкиваются
даже самые лучшие ученые, подобно кроссвордам или шах­
матным задачам, являются лишь вызовом их изобретательно­
сти. Перед трудностями стоит ученый, а не его теория. Таким
образом, моя точка зрения почти противоположна точке зре­
ния сэра Карла.
s
См.: Popper К. [1963], р. 129, 215 и 221, где особенно ясно
выражена эта позиция.
570


9
Например, Popper |1963J, p. 220.
10
О работах по кальцинации см., например: Guerlac [ 1961 ].
Об атмосфере вокруг экспериментов по сохранению способ­
ности к размножению см.: Hafner, Presswood [1965].
11
Этот вопрос обсуждается подробно в моей книге [ 1962],
р. 52-97 [русск. перев. С. 79-136].
12
Popper [1963], ch. 5, особенно р. 148-152.
13
Именно эти вопросы подробно рассматриваются в моей
книге [1963], р. 10-22, 87-90 [русск. перев. С. 28-43], 123—
127), хотя, когда я писал ее, я не занимался поиском крите­
рия демаркации.
14
См.: Авдрег [1963], р. 192-200, Kuhn [1962], р. 143-158
[русск. перев. С. 190-205].
15
Popper [1963], р. 34.
16
В предметном указателе к книге Поппера [1963] есть
восемь пунктов под заголовком «Астрология как типичная
псевдонаука».
17
Поппер К. Логика и рост научного знания. С. 246.
18
См. примеры в: Thorndike [1923-58), 5, pp. 225fT, 6, pp. 71,
101, 114.
19
О часто повторяющихся объяснениях неудач астрологов
см.тамже, 1,pp.11и514f,4,р.368;5,р.279.
20
Проницательный анализ некоторых причин того, что
астрология утратила доверие к себе, содержится в: Stahlman
[1956]. Объяснение предшествовавшей этому притягательно­
сти астрологии см. в: Thorndike [1955].
21
См. мою книгу [1962], pp. 66-76, [русск. перев. С . 96-109).
22
Сказанное наводит на мысль, что критерий демарка­
ции, предложенный сэром Карлом, мог бы быть сохранен
путем небольшой переформулировки, вполне в соответствии
с его явными намерениями. Для того чтобы некоторая об­
ласть была наукой, ее заключения должны быть логически
выводимы из общепринятых в этой области предпосылок. С
этой точки зрения астрология должна быть исключена из числа
наук не потому, что ее прогнозы непроверяемы, а потому, что
только наиболее общие и наименее проверяемые прогнозы в
ней могут быть выведены из общепринятой теории. Посколь­
ку любая область, удовлетворяющая этому условию, могла бы
поддержать традицию решения головоломок, ясно, что это
571


полезная идея. Она близка к созданию достаточного условия
того, чтобы некоторая область была наукой. Но в такой фор­
ме это по крайней мере даже не достаточное условие, и, ко­
нечно же, оно не является необходимым. Оно позволило бы,
например, считать науками геодезию и навигацию, и исклю­
чило бы из числа наук таксономию, историческую геологию
и теорию эволюции. Выводы науки должны быть одновре­
менно точными и обязательными без того, чтобы полностью
логически выводиться из принятых предпосылок. См. мою
книгу [1962], с. 35-51 [русск. перев. С . 59—78], а также дис­
куссию в разделе III, который следует ниже.
23
Это не значит, что астрологи не критиковали друг друга.
Напротив, подобно философам и представителям некоторых
социальных наук, они принадлежали ко множеству различ­
ных школ, борьба между которыми иногда бывала ожесто­
ченной. Но эти споры обычно затрагивали недостоверность
отдельной теории, применявшейся той или иной группой.
Неудачи отдельных предсказателей играли очень небольшую
роль. См.: Thomdike [1923-58], 5, р. 233.
24
См.: Popper [1963], р. 246.
25
См. мою книгу [1962], р. 77 —87 [русск. перев. С. 110-
123].
26
Цитируемые строки взяты из книги Поппера [1963], p. vii,
предисловие к которой датируется 1962 годом. Ранее сэр Карл
приравнял «обучение на заблуждениях (mistakes)» к обучению
путем проб и ошибок (errors)» ([1963], р. 216), а формулиров­
ка метода проб и ошибок относится по крайней мере к 1937
году ([1963], р. 312), но по своей сути она еще старше. Мно­
гое из того, что сказано ниже по поводу взглядов сэра Карла
на «заблуждение», в равной мере относится и к его понятию
«ошибки» (error).
27
Popper [1963], p. 215, 220. На этих страницах сэр Карл
намечает и иллюстрирует свой тезис о том, что наука растет
посредством революций. Он ни разу не связывает понятие
«ошибки» с устаревшей теорией, по-видимому, потому, что
его здоровый исторический инстинкт противится столь гру­
бому анахронизму. Тем не менее анахронизм этот существе­
нен для риторики сэра Карла, которая снова и снова обнару­
живает более существенные различия между нами. Если
572


устаревшие теории не являются ошибками, нет возможности
согласовать, допустим, утверждения в первом параграфе пре­
дисловия сэра Карла к книге [1963] (p. vii): «учиться на на­
ших ошибках», «наши часто ошибочные попытки решить свои
проблемы», проверки, которые могут помочь нам в обнару­
жении наших ошибок» — с его концепцией, представленной
в [1963], согласно которой «рост научного знания [состоит в]
повторяющемся ниспровержении научных теорий и их заме­
не лучшими или более удовлетворительными» (р. 215).
28
Lakatos [1963-64]. [Русский перевод: И. Лакатос. Дока­
зательства и опровержения, М., «Наука», 1967].
29
Popper [1959], р. 50 [Русский перевод: Поппер К. Логика
и рост научного знания. С. 74].
30
Хотя моя точка зрения несколько отличается от это­
го, я вынужден сопоставить эту проблему со строгой крити­
кой К. Гемпеля тех, кто неверно интерпретирует сэра Карла,
приписывая ему веру в абсолютную, а не относительную фаль­
сификацию. См. его [1965], р. 45. Я признателен проф. Гем-
пелю также за строгую и внимательную критику этой моей
статьи в рукописи.
31
Popper [1959], р. 31 [русский перевод: Поппер К. Логика
и рост научного знания. С. 51].
32
Popper [1959\, p. 53f, [русский перевод. С. 79].
33
Popper [1963], р. 233-235. Обратим внимание в конце
последней из указанных страниц на то, что сравнение сэром
Карлом относительного правдоподобия двух теорий зависит
от того, что не происходит «никаких революционных измене­
ний в нашем фоновом знании», то есть от предположения,
которое он ни разу не оспаривает и которое с трудом может
быть согласовано с его концепцией изменения в науке путем
революций.
34
См.: Braithwaite [1953], р. 50-87, в особенности р. 76, а
также мою книгу [1962], р. 97—101, [русск. перев. С . 135-
141].
35
Заметим, что распознавать сходство между представите­
лями вида — это то, чему можно научиться либо не научить­
ся. Вспомним старую пословицу «Для европейца все китайцы —
на одно лицо». На этом примере хорошо видно наиболее явное
из делаемых здесь упрощений. При более детальном анализе
573


следовало бы учитывать иерархию видов с отношениями сход­
ства между видами на более высоких уровнях.
36 зтот опыт не повлек бы за собой с необходимостью
отказа от категории «лебедей» или от категории «гусей», но
он повлек бы за собой введение условной границы между ними.
Виды «лебедей» и «гусей» перестали бы быть видами, и вы не
смогли бы сделать такого умозаключения о свойствах новой
лебедеобразной птицы, которое не было бы верно также и по
отношению к гусям. Пустое пространство восприятия суще­
ственно, если принадлежность к виду должна иметь когни­
тивное содержание.
37
Дальнейшее доказательство неестественности любых под­
робных определений задается следующим вопросом. Может
ли «белизна» быть включенной в число определяющих свойств
лебедей? Если да, то обобщение «Все лебеди белые» неуязви­
мо перед опытом. Но если белизна исключена из определе­
ния, тогда должны быть включены некоторые другие характе­
ристики, которые могут заменить «белизну». Решения о том,
какие свойства должны быть частью определения и какие бу-
дуг пригодны для установления общих законов, часто произ­
вольны и практически принимаются редко. Как правило, по­
знание не идет таким путем.
38
Такое неполное определение часто называется «откры­
тым текстом» или «неопределенностью значения», но эти вы­
ражения кажутся совершенно неудачными. Возможно, опре­
деления неполны, но со значениями все в порядке. Вот как
ведут себя значения!
39
Hawkins [1963].
40
См.: Kuhn I1958].
41
См.: Kuhn [1962], р. 102-108, [русск. перев. С. 142 -149].
42
См.: Kuhn [1962], р. 161-169 [русск. перев. С . 213-223].
43
Popper [1959], р. 22, 31f, 46; [1963], р. 52.
44
Popper [1963|, р. 51 [Поппер К Логика и рост научного
знания. С . 268].


ЛИТЕРАТУРА
1. Braithwaite [1953]. Scientific Explanation, 1953.
2. Guerlac [1961 J. Lavoisier — The Critical Year, 1961.
3. Hafner, Presswood [1965J. Strong Interference and Weak
Interactions // Science, 149, p. 503-510.
4. Hawkins [1963]. Review of Kuhn's «Structure of scientific
revolutions» // American Journal of Physics, 31.
5. Hempel [1963]. Aspects of Scientific Explanation, 1965.
6. Lakatos [1963-1964]. Proofs and Refutations // The British
Journal for the Philosophy of science, 14, p. 1-25, 120-139, 221 —
243, 296-342. {Лакатос И. Доказательства и опровержения.
М., «Наука», 1967).
7. Kuhn [1958]. The Role of Measurement in the Development
of Physical Science // Isis, 49, p. 161-193.
8. Kuhn [1962]. The Structure of Scientific Revolutions. 1962
(Кун Т. Структура научных революций. // См. настоящее издание,
с. 9 -268)
9. Popper [1935]. Logik der Forschung, 1935.
10. Popper [1945]. The Open Society and its Enemies, 2 vols.,
1945 (Поппер К Открытое общество и его враги. М., «Куль­
турная инициатива», 1994).
11. Popper [1957]. The Poverty of Historicism, 1957 (Поппер К
Нищета историцизма. М ., «Путь», 1995.
12. Popper \\959\. Logic of scientific Discovery, 1959 (Поппер К.
Логика научного исследования // Поппер К. Логика и рост науч­
ного знания. М., «Прогресс», 1983. С. 33—295).
13. Popper [\963]. Conjectures and Refutations, 1963 (Поппер К.
Предположения и опровержения. Рост научного знания (гла­
вы 1, 3, 10) // Поппер К Логика и рост научного знания. М.,
«Прогресс», 1983. С . 240-378).
575


14. Stahlman [1956]. Astrology in Colonial America: An
Extended Query // William and Mary Quarterly, 13, p. 551-563.
15. Thorndike [1923-58]. A History of Magic and Experimental
Science, 8 vols., 1923-58.
16. Thomdike [1955]. The True place of Astrology in the History
of Science // Isis, 46, p. 273-278.


Томас КУН
ЗАМЕЧАНИЯ НА СТАТЬЮ
И. ЛАКАТОСА
* История пауки и ее рациональные реконструкции (См. на­
стоящее издание, с. 455—524). — Примеч. ред.
37 Структура научных революций


© Перевод. А .Л .Никифоров, 1978 г.


ВВЕДЕНИЕ
Приглашение прокомментировать статью профессора И. Ла-
катоса доставило мне большое удовлетворение, так как я уже дав­
но восхищаюсь его работами, в частности его книгой «Доказатель­
ства и опровержения». Это не значит, конечно, что я во всем с ним
согласен, но мне нравятся его рассуждения, и я надеюсь, что име­
ющиеся между нами разногласия будут уменьшаться.
Все то, что я мог сказать до знакомства с рассматривае­
мой статьей, я сказал в письмах к Лакатосу и Роджеру Баку.
Чтение его статьи лишь увеличило мое удовлетворение, хотя
несколько неожиданным образом. Как и в отношении более
ранних статей Лакатоса, я должен был заниматься переводом.
Фразы типа «методология исследовательских программ» не
входят в число близких мне оборотов речи; такие выражения,
как «внутренняя» и «внешняя история», хотя и знакомы мне,
используются Лакатосом новым и неожиданным образом. Я
думаю, однако, что их перевод мне удался, хотя языка в це­
лом я не усвоил. Когда я перевел для себя и уловил дух его
работы, то был удивлен и обрадован тем, насколько его воз­
зрения близки моим собственным. Я пришел к выводу, что не
встречал статей по вопросам научного метода, в которых были
бы выражены взгляды, так тесно смыкающиеся с моими взгля­
дами. Это открытие было для меня большой поддержкой, так
как означало, что теперь я не буду столь одинок в области
методологии, как это было раньше. Правда, сходство наших
взглядов может сделать из меня плохого комментатора. Эту
роль следовало бы предоставить одному из критиков моих
взглядов. Однако, хотя мое согласие с Лакатосом и очень ве­
лико, все-таки оно не является полным.
37*
579


I. ЧЕРТЫ СХОДСТВА
Прежде чем обратиться к обсуждению тех пунктов, в ко­
торых мы расходимся, я кратко и в общих чертах перечислю
вопросы, относительно которых наши мнения совпадают. Я
думаю, что иначе было бы непросто выделить наши разногла­
сия или (так как слово «разногласия», возможно, не подходит
в данном случае) обнаружить те места в статье Лакатоса, где
он формулирует положения, которые я никогда не включил
бы в свои воззрения.
Одной из областей, в которых мы согласны друг с другом,
является та, которую Лакатос называет метаметодологической
или метаисторической. Ни один историк — независимо от
того, является ли он историком науки или некоторой другой
области человеческой деятельности, — не может обойтись без
предварительных понятий о том, что существенно, а что не­
существенно в исследуемой им области. Если историк имеет
дело с наукой, то эти предварительные понятия оказывают
большое влияние на то, что он будет считать «внутренним», а
что — «внешним» в понимании Лакатоса. Весьма эффектив­
но эту точку зрения ранее обосновал Агасси, и я рад, что Ла­
катос придал ей еще большую общность. Я вспоминаю, что
обратное к названному отношению я рассматривал еще рань­
ше, когда утверждал, что неспособность объяснить истори­
ческие данные дает основание для критики рассматриваемой
методологической позиции. Я коротко покажу, что Лакатос
еще не вполне представляет себе, как развить философскую
основу для данного соотношения, но я и сам не уверен в том,
что сделал бы это лучше, и благодарен ему за попытку разра­
ботать этот вопрос.
В близости наших воззрений, может быть, нет ничего уди­
вительного, но то, что эта близость простирается не только
на метаметодологию, но даже и на собственно методологию,
мне кажется примечательным. Я неоднократно подчеркивал,
например, что важные научные решения, обычно описывае­
мые как выбор между теориями, более точно выразимы как
выбор между «формами научной работы», между «традиция­
ми» или между «парадигмами». Утверждение Лакатоса, что
580


единицей выбора является «научно-исследовательская про­
грамма», на мой взгляд, говорит то же самое.
Кроме того, при рассмотрении исследования, проводи­
мого в рамках некоторой традиции и направляемого тем, что
я описываю как парадигму, я неоднократно утверждал, что
такое исследование частично зависит от элементов, которые
сами не подвергаются критике в русле этой традиции и кото­
рые могут быть изменены только вследствие перехода к дру­
гой традиции, к другой парадигме. Мне кажется, Лакатос имеет
в виду то же самое, когда говорит о «жестком ядре исследова­
тельской программы», роль которого должна быть признана
для того, чтобы исследование вообще могло быть осущест­
влено, и которое может быть подвергнуто критике только после
появления другой исследовательской программы.
И наконец, хотя сфера совпадения наших мнений еще не
исчерпана, я хотел бы указать лишь на его рассуждения о
том, что он называет «регрессирующей стадией» в развитии
исследовательской программы, той стадии, на которой она
уже не способна вести к новым открытиям, когда в ней появ­
ляются гипотезы ad hoc и т. п . Я не могу уяснить различия
между тем, что он вынужден сказать относительно этого важ­
ного этапа, и тем, что говорил я о роли кризисов в научном
развитии. Лакатос, по-видимому, видит такое различие, но те
места, в которых он говорит о нем, не помогают мне его об­
наружить; например, это относится к ссылке в конце его ста­
тьи на «куновские психологические эпифеномены «кризиса».
Читатель, полагаю, поймет, почему я говорю о сходстве
наших мнений и почему я нахожу его столь обнадеживаю­
щим. Однако возникает недоумение. Если это сходство дей­
ствительно существует, то почему, спрашивается, Лакатос не
может его заметить? То, что он действительно не видит этого
сходства, иллюстрируется только что приведенной фразой; в
его статье имеется еще множество других подобного же рода
высказываний. Отчасти, конечно, это обусловлено неяснос­
тью моего собственного изложения, о чем я могу только со­
жалеть. Однако мне кажется, что имеется и более глубокая
причина, объясняющая наши реальные или мнимые расхож­
дения.
581


По всей статье Лакатоса разбросаны замечания, подоб­
ные следующему: Кун склонился — считает Лакатос — «к весь­
ма оригинальной концепции иррациональной смены рацио­
нальных авторитетов». В другом месте он говорит: «Я предвижу,
что там, где Кун и Фейерабенд видят иррациональный пере­
ход, историк сможет показать, что этот переход был рацио­
нальным». Это повторяющееся противопоставление моей ир­
рациональности и рациональности Лакатоса указывает на то
различие, которое видит Лакатос между нашими позициями.
Ему это расхождение кажется столь глубоким, что он не ви­
дит очевидной близости наших воззрений. Я попытаюсь по­
казать, что при всех наших расхождениях Лакатос забывает о
том главном, в чем близки его и моя работы.
Фактически я никогда не был согласен с тем, что моя
позиция представляет защиту иррациональности в науке, хотя
часто могу понять причины такого мнения. В данном случае,
однако, я их не понимаю. Если принять во внимание степень
сходства между нашими позициями, то использование Лака-
тосом таких терминов, как «иррациональный», не является,
по-моему, выражением его теоретической позиции. Либо мы
оба являемся защитниками иррационализма, в чем я сомне­
ваюсь, либо, как я предполагаю, мы оба пытаемся изменить
общепринятое понятие о том, в чем состоит рациональность.
Приводимые ниже аргументы пополнят мои предваритель­
ные замечания, но основной вывод будет четко выражен лишь
в заключение.
II. «ВНУТРЕННЕЕ» И «ВНЕШНЕЕ»
Начну с комментариев относительно использования Ла-
катосом терминов «внутренняя» и «внешняя» история. В од­
ном из своих первых примечаний он указывает, что среди
историков науки различие между ними вполне установлено,
но что он сам использует эти термины по-новому. Я не при­
надлежу к числу тех людей, которые способны подвергнуть
критике коллегу только за то, что он приспосабливает старый
582


термин для своих собственных целей. Однако я думаю, что
Лакатос не понимал, что в данном случае не было необходи­
мости выдумывать какое-то другое использование этих тер­
минов. Поэтому, как мне представляется, основное назначе­
ние этого изменения обычного употребления понятий свелось
к тому, чтобы облегчить автору некоторые бессознательные
подтасовки.
Согласно употреблению терминов, принятому среди ис­
ториков, внутренняя история — это история, которая прежде
всего или исключительно концентрирует свое внимание на
профессиональной деятельности членов отдельного научного
сообщества. Это касается того, каких теорий они придержи­
ваются? Какие эксперименты они осуществляют? Как взаи­
модействуют теория и эксперимент в создании нового зна­
ния? Внешняя же история рассматривает отношения между
научными сообществами и культурой в целом. Таким обра­
зом, роль, которую в развитии науки играют изменения рели­
гиозных или экономических традиций, относится к внешней
истории. В число других обычных областей исследования эк-
стерналиста включаются научные учреждения, системы обра­
зования, а также отношения между наукой и техникой. Хотя
разделение на внутреннее и внешнее не всегда является жест­
ким и точным, среди историков имеется значительное еди­
нодушие в понимании этого разделения. Мне представля­
ется, что это единодушие одновременно оказывается и
внутренне важным, и внешне несущественным для рассуж­
дений Лакатоса.
Между обычным употреблением терминов «внутренняя»
и «внешняя история» и их использованием Лакатосом суще­
ствует, очевидно, значительное совпадение. Такие факторы,
как религия, экономика и образование, как в обычном упот­
реблении, так и у Лакатоса являются внешними; законы же
Ньютона, уравнение Шредингера и эксперименты Лавуазье
будут внутренними факторами. Если бы не существовало оче­
видных расхождений, использование Лакатосом этих терми­
нов не могло бы вызвать возражений. Но Лакатос сужает обыч­
ное содержание этих терминов: его внутренняя история гораздо
уже, чем у историка. Он исключает из нее, например, всякое
583


рассмотрение личностных характеристик ученого, какую бы
роль они ни играли в выборе теории, в творческой деятельно­
сти, создающей теорию, или в форме, в которой эта теория
возникает. К тому же он исключает такие исторические дан­
ные, как неспособность человека, создающего новую теорию,
и всего его поколения вывести из этой теории следствия, ко­
торые обнаружат последующие поколения. К обсуждению это­
го момента я вернусь позднее. И наконец, он исключает из
внутренней истории рассмотрение заблуждений или того, что
более поздние поколения сочтут заблуждением и будут ста­
раться исправить.
Все исторические данные такого рода являются централь­
ными и существенными для внутренней истории науки. Час­
то они оказывают неоценимую помощь в понимании собы­
тий. Поскольку Лакатос настаивает, что такие вещи должны
быть исключены из внутренней истории, меня удивляет, за­
чем он вообще использует этот термин. Может быть, ему луч­
ше было бы говорить вместо этого о рациональной истории
или, еще лучше, об истории, построенной из рациональных
элементов развития науки? Я думаю, что это в основном как
раз то, что он имеет в виду: термин «внутренний» в понима­
нии Лакатоса эквивалентен термину «рациональный» в обыч­
ном смысле. Отметим, что термин Лакатоса «внутренний» за­
имствует у обычного использования термина «рациональный»
наиболее важную особенность последнего: в качестве крите­
рия отбора рациональность предшествует занятиям историей
и не зависит от нее.
Если это так, то ясно, почему Лакатос употребляет терми­
ны по-другому. Если бы «внутренний» был независимым тер­
мином с четким употреблением, как это имеет место у исто­
риков, то из изучения внутренней истории можно было бы
рассчитывать почерпнуть нечто и для рациональной методо­
логии. Но если «внутренняя история» представляет собой про­
сто рациональную часть истории, то относительно научного
метода философ может узнать из нее лишь столько, сколько
он сам вложил в нее. Возникает опасение, что метаметодоло-
гический метод Лакатоса сводится к тавтологии.
584


III. ЛАКАТОС КАК ИСТОРИК
До сих пор мои рассуждения относились только к первой
половине статьи Лакатоса. В этой части он излагает свой ва­
риант различия между внутренним и внешним в истории и
затем показывает, как выбор исходной методологической по­
зиции влияет на то, какие изменения считаются внутренни­
ми и внешними. Вторая часть статьи носит, несомненно, иной
характер. Здесь Лакатос обосновывает утверждение, что вы­
бор методологической концепции приводит к некоторой ме-
таисторической исследовательской программе. Попытка при­
менить такую программу к реальным историческим данным
может показать, что данная программа регрессирует. В ре­
зультате возникает и получает признание некоторая новая ме­
тодология. Я уверен, что так может происходить и именно
так и происходит в действительности. Однако не понятно,
почему Лакатос рассчитывает на это. Ведь если учесть его раз­
личие между внутренним и внешним и его представление о
деятельности историка, то становится ясно, что такого быть
не может. Поэтому я хочу показать, что и во второй половине
своей статьи Лакатос так же близок к тавтологии, как и в
первой.
Приблизительно в середине статьи он, например, делает
такое замечание: «История науки [имеется в виду внутренняя
история] есть история событий, выбранных и интерпретиро­
ванных некоторым нормативным образом». Я был бы вполне
согласен с этим пунктом, если бы он означал только то, что
всякий историк вынужден отбирать и интерпретировать свои
данные. Но когда Лакатос вводит термин «нормативный», он
подразумевает под ним нечто иное. Несколько ранее он ут­
верждал, что именно «философия науки вырабатывает нор­
мативную методологию» историка. Его мысль заключается не
только в том, что историк производит выбор и интерпретиру­
ет, но и в том, что принятая историком философия задает все
множество критериев, согласно которым он действует. Одна­
ко если бы это было так, то совершенно непонятно, каким
образом выбранные и интерпретированные данные могли бы
оказывать обратное влияние на методологическую позицию
историка и изменять ее.
585


К счастью для Лакатоса, наряду с исходными понятиями
методологии историки используют и другие принципы отбо­
ра. Например, повествование историка должно быть непре­
рывным в том смысле, что одно событие должно переходить в
другое событие или сменяться другим, нельзя перепрыгивать
через события. Кроме того, его рассказ должен быть правдо­
подобным в том смысле, что поведение людей и деятельность
учреждений должны быть понятными и для нас. Вполне спра­
ведливо критиковать повествование историка, утверждая сле­
дующее: этого не могло произойти, ибо только безумец мог
бы вести себя подобным образом, а у нас нет оснований по­
лагать, что данный король был безумен. И наконец, следует
указать еще на один момент, наиболее важный для наших
целей: история должна быть построена без насилия над дан­
ными, которые мы собираемся отбирать и интерпретировать.
Только в том случае, если используются эти и другие внут­
ренние критерии профессионального умения историка, ре­
зультаты исторического исследования могут оказывать обрат­
ное влияние на философскую позицию, с которой начинает
историк, и даже изменять ее.
В статье Лакатоса меня огорчает то, что он отбрасывает
все эти критерии, умаляя тем самым всякое философское зна­
чение истории. Например, Лакатос пишет: «Один из спосо­
бов фиксации расхождений между реальной историей и ее
рациональной реконструкцией состоит в том, чтобы изложить
внутреннюю историю в основном тексте, а в примечаниях
указать, как «неправильно вела себя» реальная история в све­
те ее рациональной реконструкции». Статья, опубликованная
в сборнике «Критицизм и рост знаний», показывает, что имен­
но он имеет в виду. В ней он излагает некоторую непрерыв­
ную последовательность событий, а затем в примечаниях до­
бавляет: конечно, на самом деле этого не произошло; скорее
это то, что могло бы произойти, если бы люди действовали
рационально, так, как им следует действовать. Несколько иной
пример, но говорящий об этом же, приводится в его настоя­
щей статье. Рациональная реконструкция, полагает Лакатос,
вполне может приписать Бору идею спина электрона в 1913
году. Вероятно, допускает он, в то время Бор еще не думал о
нем, но спин электрона был совместим с исследовательской
586


программой, вытекающей из концепции атома Бора. Однако
в действительности, о чем Лакатос, несомненно, знает, Бор
весьма скептически относился к идее спина даже в 1925 году.
И не потому, что Бор был иррационалистом. Еще раз отбро­
сив свидетельство, не соответствующее его исходному прин­
ципу рациональности, Лакатос исказил программу Бора. Если
построение программы осуществляется на основе очевидных
данных, то обнаруживается, что спин очень плохо согласует­
ся с этой программой. Из какой программы — боровской или
лакатосовской ошибочной реконструкции — должен исходить
философский анализ?
Короче говоря, я пытаюсь показать, что то, что Лакатос
понимает под историей, таковой вообще не является, а пред­
ставляет собой примеры, сфабрикованные философией. Если
действовать так, как предлагает Лакатос, то история в прин­
ципе не оказывала бы ни малейшего влияния на принятую
философскую позицию, которую она в конечном счете фор­
мирует. Я не хочу сказать, конечно, что историческая рекон­
струкция вообще несущественна при выборе и интерпрета­
ции данных или что исходная философская позиция не играет
никакой роли при этом выборе и интерпретации. Однако сле­
дует подчеркнуть, что, когда история представляет интерес
для философа, исходная философская позиция не является
единственным принципом выбора и не выступает неруши­
мой в качестве такого принципа. Когда историческое изло­
жение требует примечаний, указывающих на его искусствен­
ность, это означает, что настало время пересмотреть
философскую позицию историка.
IV, ИСТОРИЯ И ИРРАЦИОНАЛЬНОСТЬ
Почему, спрашиваю я наконец, Лакатос чувствует потреб­
ность защищать себя от реальной истории? Почему вместо
нее он предлагает нам пародию? Я думаю, он боится, что,
если историю рассматривать серьезно, как самостоятельную
дисциплину, она может привести к той точке зрения, кото-
587


рую он приписывает мне, — точке зрения, согласно которой
наука в своих основаниях является иррациональной деятель­
ностью. Это лишь гипотеза относительно причин и мотивов,
которыми он руководствовался, и, верна она или нет, — это
ничего не меняет. Однако из статьи совершенно ясна его убеж­
денность, что я пришел к защите иррационализма благодаря
рассмотрению тех аспектов истории, которые он старается
опустить или переписать.
Как я уже говорил прежде, здесь и в других работах, я
никогда не считал, что наука по своему существу является
иррациональной деятельностью. Может быть, мне не удалось
сделать достаточно ясным, что это утверждение является не
констатацией факта, а скорее принципом. Поведение учено­
го, рассматриваемое в целом, — лучший пример рациональ­
ности. Наше понимание того, что должно быть рациональ­
ным, в значительной степени, хотя, конечно, не целиком,
зависит от того, какие должны быть, с нашей точки зрения,
существенные аспекты поведения ученого. Это, конечно, не
означает, что любой ученый всегда ведет себя рационально
или что многие ученые поступают рационально в течение дли­
тельного времени. Это нужно понимать так, что если история
или какая-либо другая эмпирическая наука приводит нас к
убеждению, что развитие науки существенно зависит от пове­
дения, которое мы раньше считали иррациональным, то от­
сюда мы должны заключить не то, что наука иррациональна,
а то, что наше понятие рациональности нуждается в исправ­
лении.
По-видимому, Лакатос согласен с этой точкой зрения в
таком абстрактном изложении. Независимо оттого, насколь­
ко точно он придерживается ее, вся вторая половина его ста­
тьи показывает, что исследование, проведенное должным об­
разом, может изменить границу между внутренним и внешним.
Впоследствии, говорит он, это исследование может изменить
также и наше понятие научной рациональности. Приняв та­
кую точку зрения, он вполне может, конечно, отвергнуть мои
воззрения в силу важных причин, поскольку я вполне могу
допускать исторические, логические или философские ошиб­
ки, что, без сомнения, имеет место. Однако то, чего он не
имеет право делать, хотя и делает — это отвергать их просто
588


или только потому, что мои выводы из исследования истории
придают большое значение поведению, которое он считает
иррациональным. Аргументы такого рода противоречат сути
его методологической позиции.
До сих пор я старался показать, что предъявленное мне
Лакатосом обвинение в иррационализме несправедливо в
принципе. Теперь попробуем прийти к этому же выводу, ис­
пользуя другой ход рассуждения. Я начал этот комментарий с
утверждения, что точка зрения Лакатоса в данное время сфор­
мировалась в очень тесной близости к моим воззрениям. И я
закончу утверждением, что в основных аспектах аналогия
между нашими взглядами простирается гораздо дальше, чем я
предполагал вначале. Мне кажется, для того чтобы обвинить
меня в иррационализме, имеются три основные причины. Две
из них Лакатос признал: одну явно, другую неявно. Третью
он отверг в одном из примечаний, игнорируя тем самым одну
из наиболее волнующих проблем современной философии.
Я думаю, первой причиной, по которой меня обвиняют в
том, что я считаю науку иррациональным предприятием, яв­
ляется мое утверждение, что выбор между парадигмами (или
теориями в данном случае) не может определяться только ло­
гикой и экспериментом; в этих вопросах нет такой вещи, как
доказательство, нет такой ситуации, в которой противники
новых воззрений отказываются от правил науки и начинают
действовать ненаучно. Лакатос неоднократно заявляет то же
самое: «Можно рационально придерживаться регрессирующей
программы до тех пор, пока ее не обгонит конкурирующая
программа, и даже после этого». «Всегда следует помнить о
том, что, даже если ваш оппонент сильно отстал, он еще мо­
жет догнать вас». «Никакие преимущества одной из сторон
нельзя рассматривать как абсолютно решающие». Если это
является признанием иррациональности — как иногда допус­
кал Лакатос в прошлом, — то мы оба сторонники иррациона­
лизма.
Еще более часто упоминаемым основанием для обвине­
ния меня в иррационализме выступало мое утверждение, что
в конечном счете выбор между парадигмами опирается на ре­
шение сообщества, а то, что считается доказательством, ве­
рификацией или фальсификацией в науках, не может появить-
589


ся до тех пор, пока все сообщество не обратится к новой па­
радигме или не переформулирует старую. В этом вопросе мои
взгляды первоначально не были выражены так ясно, как мне
бы хотелось, и они, во всяком случае, должны быть изложены
более развернуто. Однако то, что я хотел бы сказать, весьма
близко высказанному в статье Лакатоса, хотя я не уверен в
том, что он понимает все последствия этого.
На протяжении всей своей статьи Лакатос говорит о боль­
шой роли, которую в научных решениях играет «кодекс науч­
ной честности», или «кодекс научной чести». Стараясь отли­
чить свою позицию от той, против которой он выступает,
Лакатос делает такого рода замечания: «Однако то, чего нельзя
делать, — это способствовать ее [исследовательской програм­
мы] слабой публичной гласности» или «Успехи конкурирую­
щих сторон должны фиксироваться и всегда делаться достоя­
нием общественности». В другом месте он отвечает на
возражения коллег «путем разделения приверженности ре­
грессирующей программе на рациональную и иррациональ­
ную (или на честную и нечестную)».
Однако этим путем взгляды Лакатоса нельзя отличить от
моих или аналогичных взглядов. Напротив, именно здесь мы
сближаемся более всего. Кому он приписывает веру в то, что
развитие науки могло продолжаться, даже если бы ученые по­
ступали нечестно? Если бы я защищал иррациональность, то не
посредством же защиты лжи! Ссылки Лакатоса на честность, на
«публичную гласность» или на успехи, которые должны «фикси­
роваться» и «делаться достоянием общественности», приводят к
мысли, что выбор теории он также представляет себе как де­
ятельность сообщества, которая оказалась бы невозможной
при отсутствии такого рода гласности. Там, где отдельный
индивид может принять решение один, ничего подобного не
требуется. Самое важное в конце концов заключается в том,
что подчеркивание роли кодекса чести заводит Лакатоса еще
дальше в том же направлении, так как кодекс состоит из цен­
ностей, а не из правил, а ценности представляют собой, в
сущности, достояние сообщества.
Моя собственная позиция (хотя, может быть, и не очень
ясно выраженная) состоит в том, что выбор между теориями
(а также обнаружение аномалий — процесс, поднимающий
590


аналогичные проблемы) должен осуществляться сообществом
особого рода, так как в противном случае наука не могла бы
существовать. Многое из того, что характеризует такие сооб­
щества, я пытался показать, обсуждая те ценности, которых
придерживаются их члены: они должны предпочитать про­
стое сложному, естественное — искусственному, плодотвор­
ное — бесплодному, точное — неопределенному и так далее,
то есть весьма обычные вещи. Без таких ценностей решения
сообществ были бы другими, и в результате возникла бы не
наука, а нечто совсем иное.
Однако я также утверждал, что эти ценности в действи­
тельности нельзя рассматривать как ряд критериев, которые
могут быть точно применены к отдельным конкретным слу­
чаям. Эти ценности получены в значительной степени на ос­
нове изучения примеров прошлых применений теорий, а не
путем изучения правил их применения. Поэтому два челове­
ка, использующие одни и те же ценности при выборе между
конкурирующими теориями, могут сильно расходиться в воп­
росе о том, какой теории следует отдать предпочтение. Лишь
только тот, кто говорит следующим образом: «Теория А про­
ще теории В, во всех других отношениях эти теории одинако­
вы, тем не менее я предпочитаю теорию Я», нарушает то, что
Лакатос называет кодексом чести ученого.
Я думаю, что осталось последнее основание для обвине­
ния меня в том, что я считаю науку иррациональной, а имен­
но мое рассмотрение несоизмеримости теорий, которое Ла­
катос упомянул лишь в примечании. Поскольку я заканчиваю
и Лакатос не рассматривал эту проблему, я скажу лишь следу­
ющее: тот, кто считает, что вопросы, которые Фейерабенд и я
стремились осветить, вводя понятие «несоизмеримости» в об­
суждение проблемы выбора теории, являются тривиальными
или явно ошибочными, должен в таком случае отбросить боль­
шую часть современной литературы, посвященной переводу
различных теорий. Я думаю, что это было бы нелегко сделать.


Имре ЛАКАТОС
ОТВЕТ НА КРИТИКУ
* К сожалению, статьи Куна и Фейгля я получил слишком
поздно и не успел подготовить на них ответы. — Примеч. автора
38 Структура научных революций


© Перевод. А.Л. Никифоров, 1978 г.


ВВЕДЕНИЕ
Аргументы моих критиков позволили мне осознать, что я
недостаточно четко выразил одну из основных идей моей ста­
тьи. Эта идея заключается в том, что моя «методология» в
отличие от прежних значений этого термина лишь оценивает
вполне сформировавшиеся теории (или исследовательские
программы) и не намеревается предлагать никаких средств
ни для выработки хороших теорий, ни даже для выбора меж­
ду двумя конкурирующими программами*. Мои «методоло­
гические правила» обосновывают рациональность принятия
эйнштейновской теории, но они не заставляют ученых рабо­
тать с исследовательской программой Эйнштейна, а не Нью­
тона.
Вообще говоря, я даю рекомендации только в двух пунк­
тах. Во-первых, широкая информация об исследовательской
программе должна содержать такие оценки, которые включа­
ют известные аномалии и противоречия. Во-вторых, чрезмерно
строгие предписания отошедших в прошлое методологиче­
ских концепций следует игнорировать. Поэтому когда я го­
ворю, например, что исследовательская программа может
прогрессировать, даже находясь в океане аномалий, я тем
самым просто утверждаю, что мои методологические кри­
терии (в отличие, скажем, от попперовских) могут оценить
две конкурирующие программы как «хорошую» и «лучшую»
* Методология Тарского, например, может оценить значи­
мость математических доказательств, но не говорит о том, как
получить эти доказательства. Об этом см. также мою работу [35],
примечание 5. (См. список литературы на с. 518 .
—
Ред.)
.^8*
595


даже в том случае, когда они обе заражены аномалиями. Та­
ким образом, я не утверждаю, что, когда исследовательская
программа прогрессирует, ученые не должны обращать вни­
мания на аномалии. Аномалии, подобно другим неожидан­
ностям, могут служить психологическим стимулом прогресса.
Точно так же, когда оказывается, что, согласно моим крите­
риям, одна исследовательская программа «прогрессирует», а
конкурирующая с ней «регрессирует», это свидетельствует
лишь о том, что данные программы обладают определенными
объективными свойствами, а вовсе не о том, что ученые обя­
заны работать только в рамках прогрессирующей программы.
(Действительно, я постоянно подчеркиваю, что регрессирую­
щая исследовательская программа всегда может наверстать упу­
щенное и внести свой вклад в дальнейший прогресс позна­
ния. Но это было бы, конечно, невозможно, если бы никто
из ученых не «работал» в рамках этой программы.) Таким
образом, различие между логикой и психологией открытия
сохраняется.
Мои критики, по-видимому, также не обратили внима­
ния на мой глубинный методологический инструментализм.
Жесткое ядро любой научной программы может быть, по мо­
ему мнению, ложным* и поэтому выступает лишь как мощ­
ное творческое средство увеличения нашего знания о мире.
Однако данная ветвь инструментализма совместима с реа­
лизмом, и я считаю, что последовательный ряд прогресси­
рующих исследовательских программ, сменяющих друг дру­
га, вероятно, порождает теории с возрастающей степенью
правдоподобия**.
Но если жесткое ядро каждой программы может быть лож­
ным, то, верят в некоторую программу или нет, имеет только
психологическое значение. Моя методология вообще не занима­
ется мнениями и убеждениями. Некоторые ученые могут чувство­
вать психологическую потребность верить в то, что жесткое ядро
их программы истинно; они могут развивать куновские «пред-
* См. «Nature», vol. 188, I960, p. 458.
** О моем «инструментализме» см., в частности, [35], с. 184-189.
Боюсь, что эти места статьи многими читателями были пропуще­
ны. Возможно, мне не следовало помещать их в приложении.
596


писания» этой программы. Но при объективной оценке тео­
рий или исследовательских программ такие слабости челове­
ческой психики игнорируются. Признавая, что высшая цель
науки состоит в постижении истины, следует отдавать себе от­
чет в том, что путь к истине ведет через ряд постепенно улучша­
ющихся ложных теорий. Поэтому наивно полагать, что некото­
рый отдельный шаг на этом пути уже дает часть истины или что
этот шаг сделан в нужном направлении*.
I. МИФ ИНТЕРТЕОРЕТИЧЕСКОЙ КРИТИКИ:
ОТВЕТ ПРОФЕССОРУ КЕРТЖ
Основной огонь своей критики Кертж направляет против
«мягкости» стандартов, предложенных мной для оценки на­
учно-исследовательских программ. Фейерабенд и Кун, конеч­
но, уже говорили, что эти стандарты дают слишком мало, что
они так «либеральны», что даже не позволяют дать никаких
оценок. Кун видит их слабость главным образом в невозмож­
ности применить эти стандарты к частным случаям. Как он
говорит: «Лакатос должен уточнить критерии, которые мож­
но использовать в определенный период времени, для того что­
бы отличить рефессирующую исследовательскую программу
от прогрессирующей... В противном случае его рассуждения
не имеют смысла»**. Фейерабенд иронизирует: «Однако на­
учный метод, смягченный Лакатосом, представляет собой лишь
украшение, заставляющее нас забыть, что фактически приня­
та позиция "все дозволено"»***.
Реакция Кертж является совсем иной. Она согласна (или
почти согласна) с Фейерабендом и Куном относительно того,
* В этих вопросах я следую Б. Больцано, Г. Фреге и К. Поп-
перу. Соответствующие ссылки на последние важные статьи Поп-
пера я дал в примечании 1 на с. 180 работы [35]. Не изучив этих
работ, читатель не поймет моей статьи (и, например, может спу­
тать мои исследовательские программы с парадигмами Куна).
** Т. Kuhn. Reflections on my Critics. — In: I. Lakatos and Musgravc
(eds.) . Criticism and the Growth of Knowledge, p. 239.
*** P. Feyerabend. Consolations for the Specialist, op. cit., p. 229.
597


что мои стандарты слишком мягки. Но, вместо того чтобы
радоваться этому, она хочет усилить объективные, «суперпа-
радигмальные» стандарты, с тем чтобы возродить силу жест­
кой критики, чтобы показать, что научная жизнь не столь
либеральна, как она выглядит в моем изображении. Мои сим­
патии на ее стороне, но мне представляется, что она не дос­
тигла своей цели.
Кертж предлагает ввести два главных улучшения в методо­
логию научно-исследовательских программ.
1. Она предлагает усилить требования, которым должна
удовлетворять прогрессирующая исследовательская програм­
ма. С этой целью она выдвигает два дополнительных требова­
ния: во-первых, позитивная эвристика должна органично со­
четаться с жестким ядром программы; во-вторых, построение
вспомогательных защитных поясов должно вести к увеличе­
нию связности и последовательности программы: «прогресси­
руя, программа должна становиться все более последователь­
ной и единой».
"Для историографического подтверждения этих новых тре­
бований она приводит пример исследовательской программы
Проута. Согласно моей оценке, эта программа в течение XIX
столетия прогрессировала. По ее мнению, этого не было, так
как отсутствовала органическая связь жесткого ядра програм­
мы Проута с ее позитивной эвристикой. Указывая на то, что
среди большинства химиков этого периода программа Про­
ута пользовалась плохой репутацией, Кертж утверждает, что
это служит оправданием введения более строгих требований.
Я не уверен в этом. Во-первых, защитный пояс вынужден
включать в себя некоторые вспомогательные гипотезы, со­
вершенно чуждые жесткому ядру: типичным примером явля­
ется ньютоновская теория атмосферной рефракции*. Во-вто­
рых, понятие возрастания связности представляется даже еще
более неопределенным, чем само понятие связности. Дюге-
мовскую «связность» я заменил понятием «позитивная эври­
стика», в котором подчеркивается не столько эстетическое
свойство простоты, сколько требование, чтобы не только эк­
сперименты, но даже теории планировались заблаговремен­
но. Цепь решаемых проблем уже предвосхищена в програм-
* См. [35], с. 130, примечание 5.
598


ме. Требование связности в любом случае будет неприемле­
мым, поскольку допускаются противоречивые основания и
«творческие изменения»: прогресс, достигнутый на противо­
речивой основе, увеличивает непоследовательность в програм­
ме, а творческие изменения (которые обнаруживаются толь­
ко при ретроспективном рассмотрении) представляют собой
нарушения, по крайней мере в первый момент, связности.
Уэвелл, которого цитирует Кертж, выглядит наивным в своей
надежде на то, что возрастание связности в теории служит
признаком приближения к истине или, может быть, даже ее
достижения*.
Однако критика Кертж привела меня к осознанию двух
вещей, которых я ранее не замечал. Во-первых, теперь я вижу,
что любой «творческий сдвиг» является изменением ad hoc в
моем смысле, однако я высоко оцениваю первое и плохо от­
ношусь ко второму**. Мне кажется, что в рамках методоло­
гии исследовательских программ эту проблему легко решить,
не привлекая объяснения ad hoc. Кроме того, я согласен, что
Кертж права в том, что при оценке исследовательских про­
грамм следует принимать во внимание различную силу (я пред­
почитаю этот термин термину «степень связности») их пози­
тивных эвристик. Конечно, с точки зрения этой априорной
основы программа Ньютона намного превосходила програм­
му Проута. Мне кажется, разработка этого аспекта проблемы
также вполне может привести к интересным следствиям.
2. Основная критика Кертж направлена на приписанный
мне «монотеоретический подход», вместо которого она пред­
лагает свое «диалектическое восхождение». С ее точки зре­
ния, моя рациональная реконструкция науки является — это
очень важно — «монотеоретической». Но так ли это?
Согласно воззрениям Куна, выраженным в его работе
«Структура научных революций», в основных областях науки
всегда господствует и должна господствовать одня-единствен-
* Уэвелл, конечно, не принял бы идею, что противоречивая
программа может быть в каком-либо смысле «связной», не гово­
ря уже о том, что она приводит к истине.
** «Творческий сдвиг» представляет собой эмпирически про­
грессивное развитие некоторой программы, которое не было за­
ложено в ней с самого начала. Но «ad hoc3» я определяю точно
таким же образом.
599


ная высшая парадигма. Моя (попперианская) точка зрения
допускает возможность одновременного развития нескольких
конкурирующих исследовательских программ. Именно в этом
смысле — и я думаю, Кертж со мной согласится — поппери-
анский подход не является «монотеоретическим». Но тогда с
чем не согласна Кертж? Поскольку она не проводит четкого
различия между логикой открытия и психологией научного
открытия или, может быть, несколько неопределенной раци­
ональной эвристикой*, текст ее статьи остается двусмыслен­
ным и я могу по-разному понимать ее обвинения в «моноте­
оретичности».
(1) Она может подразумевать, что моя оценка научной ис­
следовательской программы Rj совершенно не зависит от раз­
вития конкурирующей программы R2\ это означало бы, что
отнесение /?7 к прогрессирующим или регрессирующим про­
граммам зависит исключительно от самой программы Rr Но
это не так. Если программа R2 прогрессирует, она тем самым
будет замедлять прогресс программы Rp так как R2 будет
предвосхищать некоторые новые факты быстрее, чем Rr Дей­
ствительно, если отвлечься от программы R^, то программа R,
может выглядеть как прогрессирующая, но на фоне програм­
мы R2 она же будет регрессивной. Указателями прогресса слу­
жат предвосхищенные новые факты, но конкурирующая про­
грамма может отнять их. Если бы не было программы
Эйнштейна, ньютоновская программа могла бы все еще счи­
таться прогрессивной. Все это следует из моих определений,
поэтому мои оценки не являются монотеоретическими в этом
смысле.
(2) Но тогда что она под этим понимает? Мне бы не хоте­
лось думать, что она намеревается защищать наивный фаль-
сификационизм и считает, что по крайней мере некоторые под­
твержденные фальсифицирующие гипотезы действительно
фальсифицируют теорию, а именно гипотезы с относительно
большим эмпирическим содержанием: «крупные снаряды»,
говорит она, могут вполне разрушить исследовательскую про­
грамму, если на это не способны винтовочные пули. Но та­
кой смягченный наивный фальсификационизм столь же оши-
* См. ссылки выше.
600


бочен, как и обычный фальсификационизм, ибо моя истори­
ографическая критика в такой же мере справедлива для пер­
вого, как и для второго.
(Между прочим, для достижения своих целей Кертж не
могла бы выбрать более неподходящий пример, чем теория
валентности Льюиса. Этот «снаряд» никогда не имел большо­
го «веса» и «размера». Льюисовская теория валентности 1916
года, предполагающая покоящиеся электроны, была вытес­
нена чрезвычайно успешной боровской программой сверху и
громадным количеством аномалий (которых было значитель­
но больше, чем подтверждений) снизу. Это была убогая, с
трудом прогрессирующая программа. Правда, сам Льюис был
очень сдержан в отношении ее и заботился о том, чтобы не
представлять эту программу в качестве критики подхода Бора,
как хотелось бы Кертж. Со своей стороны, последователи Бора
также не обращали на нее никакого внимания. Новая кванто­
вая теория открыла новые пути решения вопроса, почему одни
нейтральные атомы могут образовывать устойчивые пары, а
другие — нет . Решение этой проблемы первоначально было
дано в классической статье Гайтлера и Лондона 1927 года, в
которой, между прочим, имя Льюиса вообще не упоминается.
Прогресс новой теории валентности с ее богатой позитивной
эвристикой сразу же затмил успехи старых полуэмпирических
формул. Огромная теоретическая литература по этому вопро­
су включает статьи Вигнера, Ханда, Слэтера, Полинга и дру­
гих. Схемы Льюиса могли ускорить это блестящее развитие
не более чем на несколько недель, точно так же как формула
Бальмера на несколько недель ускорила развитие старой про­
граммы Бора.)
(3) Может быть, Кертж хочет ввести некоторое эвристи­
ческое правило, согласно которому психологическая уверен­
ность ученых в программе должна ослабляться ее главными
соперницами? Так пусть они сами и заботятся об этом.
Конечно, я не могу предписывать отдельному ученому ли­
нию поведения в ситуации, где имеются две конкурирующие
прогрессивные исследовательские программы: пытаться раз­
рабатывать одну или другую или отвернуться от обеих. Как
601


бы он ни поступил, я могу судить лишь о том, содействует он
прогрессу науки или нет. Однако я не могу и не хочу давать
ученым советы относительно того, о чем им следует заботить­
ся и в каком направлении следует искать прогресса. Но если
«диалектический» подход Кертж сводится лишь к тому сове­
ту, что перед липом двух конкурирующих программ следует
отказаться от обеих и думать о поисках третьей, мои симпа­
тии целиком на стороне Куна: «Ученый, который прерывает
свою работу для анализа каждой замеченной им аномалии,
редко добивается значительных успехов»* или: «Часто бывает
так, что лучше сделать что-то хорошее имеющимися средства­
ми, чем ждать, когда появятся иные методы»**.
Когда Кертж говорит, что для роста знаний увеличение
числа различных подходов к пониманию проблемы в целом
лучше, чем уменьшение, то я, конечно, с ней согласен. В этом
вопросе мы оба попперианцы и выступаем против Куна. Но
когда она призывает посвятить все внимание критике и хочет
заставить ученых отвернуться от позитивной эвристики про­
граммы и обратиться к (большим или мелким) аномалиям, то
я против этого.
(4) Конечно, Кертж вполне может претендовать не только
на то, чтобы высказать некоторый эвристический совет. И
мне кажется, эти претензии достаточно явно выражены в на­
чале ее статьи. Она вообще не удовлетворена моей методоло­
гией, поскольку последняя «обладает серьезными недостат­
ками в качестве исчерпывающей теории развития науки», в
качестве описания динамических факторов развития науки.
На мой взгляд, эти «недостатки» моей методологии должны
рассматриваться скорее как ее достоинства. Я никогда не пре­
тендовал на то, чтобы дать исчерпывающую теорию развития
науки, и, более того, сама идея такой теории бросает меня в
дрожь.
* Т. Кун. Структура научных революций. (См. настоящее из­
дание, с. 118 .)
** Т. Kuhn. The Essential Tension: Tradition and Innovation in
Scientific Research. — In: Taylor and Barron (eds.). Scientific Creativity,
its Recognition dnd Development, 1963, p. 341.
602


II. НЕДОРАЗУМЕНИЯ: ОТВЕТ ПРОФЕССОРУ ХОЛЛУ
Я боюсь, что критика Холла основывается на неверном
понимании текста моей статьи. Он делает два основных заме­
чания.
1. «Лакатос утверждает, что при этом выборе [между кон­
курирующими методологическими концепциями] нам могла
бы помочь история науки. Он предлагает (или хотел бы пред­
ложить) следующий критерий: если имеются конкурирующие
методологические концепции, мы должны выбрать ту, согласно
которой большая часть реальной истории науки является внут­
ренней и рациональной и большее количество собственных
суждений ученых относительно науки оказывается справед­
ливым». Но это неверно: на самом деле я отвергаю такую точ­
ку зрения, ибо, оставляя понятие «ученый» неопределенным,
она позволяет любой псевдонаучной группировке объявлять
себя высшим авторитетом. Напротив, весь последний раздел
своей статьи (раздел 2С) я посвяшаю оправданию двойствен­
ности авторитетов в методологии и утверждаю, в частности,
что некоторые «базисные оценочные суждения» ученых могут
и должны быть отброшены, особенно в то время, «когда не­
которая научная традиция приходит в упадок или возникает
новая, но плохая традиция». Кроме того, с самого начала я
подчеркиваю тесную аналогию между научными и методоло­
гическими исследовательскими программами и настаиваю на
том, что как теория может отклонять эмпирические «базис­
ные утверждения», так и методология может отклонять нор­
мативные «базисные суждения». Холл вполне понял эти мыс­
ли, но он считает их несовместимыми с приписанной им мне
основной позицией, которую он извлек из двух моих предло­
жений посредством их произвольной интерпретации*.
* Он цитирует эти два предложения вырывая их из контекста.
Мимо его внимания прошли квалифицирующий нормативный
термин «большая» из первого предложения и осторожное слово
«может» из второго предложения. Значение этих квалифицирую­
щих терминов становится ясным, разумеется, лишь из контекста
и всего изложения в целом, которое он, однако, странным обра­
зом рассматривает как противостоящее этим предложениям, а не
интерпретирующее их.
603


2. Затем Холл озадачивает меня другим «тезисом Лакато-
са», который он формулирует следующим образом: «Различ­
ные методологические концепции по-разному проводят раз­
деление между внутренней (рациональной) историей науки и
ее внешней (эмпирической) историей». К счастью, такое ис­
толкование моей позиции я могу признать правильным. Од­
нако Холл пытается опровергнуть это утверждение с помо­
щью контрпримеров. Он намеревается показать, что ни моя,
ни карнаповская методологии не проводят такой разграничи­
тельной линии, то есть этого нельзя сделать ни с помощью
моей логики исследовательских программ, ни с помощью ин­
дуктивной логики Карнапа.
(1) По мнению Холла, «у нас нет способа оценить, напри­
мер, утверждение Лакатоса, что верность ученых ньютонов­
ской исследовательской программе после обнаружения ано­
малий в движении Меркурия была рациональной с точки
зрения методологии исследовательских программ». Ну и что?
Я утверждаю также, что попытка изобрести альтернативу нью­
тоновской теории тоже была рациональной — как после от­
крытия аномалий в движении Меркурия, так и до этого. Я
провожу разделение не между разными группами ученых, а
между разными исследовательскими программами. Мое под­
линное методологическое утверждение состоит в том, что ано­
мальное движение Меркурия не подрывало ньютоновской
программы и не изменяло ее прогрессивного характера. И
такая оценка является четкой и недвусмысленной. Однако,
даже поняв, что Холл не заметил моего различия между
оценкой и рекомендацией, я все-таки был удивлен, когда
прочитал, что, согласно моей точке зрения, ученый «дол­
жен от нее [исследовательской программы] отказаться, если
она работает неэффективно».
Одной из моих центральных и часто повторяемых идей, бе­
зусловно, является отрицание такого универссигьного правила.
(2) Однако Холл совершенно прав в своем утверждении,
что методология Карнапа (то есть его индуктивная логика) не
может провести разграничительной линии между внутренней
и внешней историей. Здесь я с удовольствием с ним соглаша­
юсь. Карнаповская индуктивная логика никогда не прогрес­
сировала в такой степени, чтобы вырваться из болота ею же
созданных для себя логических и эпистемологических про-
604


блем и предложить историографически полезную систему оце­
нок. Но классический индуктивизм, конвенционализм, фаль-
сификационизм, методология исследовательских программ
смогли это сделать. Их можно сравнивать историографиче­
ски. Таким образом, я прекрасно понимаю возражение Хол­
ла, но оно нисколько не затрагивает моего тезиса, оно лишь
показывает скудость индуктивной логики.
(Труднее всего мне понять, каким образом Холл пришел к
мысли, будто я верю в историографическую полезность ин­
дуктивной логики Карнапа. Я ясно говорю прямо противопо­
ложное. И его непонимание моих высказываний относитель­
но индуктивизма представляется мне весьма забавным. Холл
посвящает несколько страниц тому, чтобы объяснить мне на­
стоящую позицию Карнапа. Свое пространное изложение «ин-
дуктивистской методологии» Карнапа он начинает с утверж­
дения, что «остается неясным, кого подразумевает Лакатос,
критикуя индуктивизм, так как он почти не упоминает ника­
ких имен. Однако едва ли можно ошибиться, сказав, что ин-
дуктивистом был Р. Карнап». Увы, индуктивистскую пози­
цию я определяю как позицию, утверждающую, что «только
те суждения могут быть приняты в качестве научных, кото­
рые либо описывают твердо установленные факты, либо яв­
ляются их неопровержимыми индуктивными обобщениями».
Это, конечно, позиция Ньютона, но не Карнапа. Я не на­
столько безграмотен, чтобы приписать Карнапу столь чуж­
дую ему точку зрения*. Однако я действительно говорю, что,
в то время как ньютоновская классическая индуктивистская
методология была в историографии весьма влиятельна, нео­
классическая вероятностная методология Карнапа не имела
никакого влияния: ни один историк науки никогда не утвер­
ждал, что важная научная гипотеза А была отброшена в пользу
конкурирующей гипотезы А', так как было обнаружено — путем
применения функции меры Карнапа, — что/? (h'} e) »р (И, е),
ибо функция меры Карнапа не может быть определена для
какой-либо реальной научной теории.)
* См. мою работу об индуктивной логике Карнапа в: I. Lakatos
(cd.) . The Problem of Inductive Logic, с 315-417. Между прочим,
Холл не заметил, несмотря на ясные определения моих специ­
альных терминов, что мои «индуктивные принципы» не являют­
ся частью «индуктивизма».
605


СОДЕРЖАНИЕ
Василий Кузнецов. Понять науку в контексте культуры . . . . 3
Томас Кун. Структура научных революций
9
Имре Лакатос. Фальсификация и методология
научно-исследовательских программ
269
Имре Лакатос. История науки и ее рациональные
реконструкции
455
Карл Поппер. Нормальная наука и опасности,
связанные с ней
525
Томас Кун. Логика открытия или психология
исследования?
539
Томас Кун. Замечания на статью И. Лакатоса
577
Имре Лакатос. Ответ на критику
593


ISBN 5-17-0107D7-2