/
Теги: наука и знание в целом науковедение организация умственного труда история науки
ISBN: 978-5-4448-0144-4
Год: 2015
Текст
ИСТОРИЯ /НАУКИ
Peter Dear REVOLUTIONIZING THE SCIENCES. EUROPEAN KNOWLEDGE AND ITS AMBITIONS, 1500-1700 2001 Steven Shapin THE SCIENTIFIC REVOLUTION 1998
Питер Деар, Стивен Шейпин НАУЧНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ КАК СОБЫТИЕ Новое Литературное Обозрение 2015
УДК 001(091) ББК 72.3 Д32 Редактор серии К. Иванов Деар, П., Шейпин, С. Д32 Научная революция как событие / Питер Деар, Стивен Шейпин; пер. с англ. А. Маркова. — М.: Новое литератур- ное обозрение, 2015. — 576 с: ил. (Серия «История науки») ISBN 978-5-4448-0144-4 В предлагаемом издании представлены две книги, авторы которых стояли у истоков формирования новой истории науки, основанной не столько на по- следовательном изложении научных идей, сколько на тщательном изучении исторических обстоятельств, способствовавших появлению тех или иных научных концептов. С точки зрения Питера Деара и Стивена Шейпина исто- рия знания всегда локальна, а убежденность в абсолютной справедливости и универсальной значимости того или иного научного утверждения являет- ся результатом социально детерминированных процессов, направленных на унификацию стандартов, налагаемых на приемлемое знание. Обе книги сфо- кусированы на обстоятельном изучении события, получившего в современной историографии название «научная революция». Деар и Шейпин предлагают свое видение того, как к началу XVII века сложились исторические условия, приведшие к появлению науки в ее современном понимании. Обе работы входят в число хрестоматийных источников по социальной истории науки и могут быть использованы не только как яркая иллюстрация взглядов сторон- ников локализма в научной историографии (обычно противопоставляемого глобализму или универсализму), но и как учебное пособие для университет- ских курсов по истории науки. Каждая из книг снабжена обширным библио- графическим очерком. УДК 001(091) ББК 72.3 © Peter Dear 2001, 2009 First published in English by Palgrave Macmillan, a division of Macmillan Publishers Limited under the title Revolutionizing the Sciences, 2nd edition by Peter Dear. This edition has been translated and published under licence from Palgrave Macmillan. The author has asserted his right to be identified as the author of this Work. © Steven Shapin. 1996 by The University of Chicago. All rights reserved. Licensed by The University of Chicago Press, Chicago, Illinois, U.S.A. © А. Марков, пер. с англ., 2015 © ООО «Новое литературное обозрение». 2015
ОГЛАВЛЕНИЕ Питер Деар. Событие революции в науке. Европей- ское знание и его притязания (1500-1700) От автора 11 Введение: Философия и операционализм 13 1. Знание и его история 13 2. Каким образом средневековый философ мыслил естественный мир 17 3. Ренессанс и революция 25 Глава I. Что было уже известно в 1500 г. 28 1. Универсум университета 28 2. Естественное знание и естественная философия 34 3. Астрономия и космология 40 4. За стенами университета 49 5. Ученая культура и повседневность 57 Глава II. Гуманизм и античная мудрость: как в XVI в. изучали предметную реальность 59 1. Язык и мудрость 59 2. Научный Ренессанс 64 3. Исследование: как это делали древние 71 4. Возобновление, новизна, рецепция 78 5. Восстановление наук и новая философская программа: Возрожденный Архимед 84 Глава III. Ученость и ремесло: Парацельс, Гильберт, Бэкон 90 1. Тайна как предмет ремесла 90 2. Ремесленное знание и его глашатаи 95 3. Фрэнсис Бэкон: философия, практическое знание и заслуги Античности 103 4. Знание и государственное могущество 110
Глава IV. Математики бросают вызов философии: Галилей, Кеплер и все-все-все 117 1. Естественная философия: можно играть только в нее? 117 2. Галилей — математик-философ ...'. 121 3. Возникновение и когнитивные амбиции математических наук: Галилей и Кеплер 128 4. Знание, дело и математика 138 Глава V. Механицизм: Декарт конструирует Вселенную 141 1. Мир, соразмерный познающему 141 2. Если проникнуть в ум Бога 148 3. Материя в движении 153 4. Универсум Декарта — убедительность через аналогии из практики 159 5. Космос Декарта 166 6. Успех физики Декарта 171 Глава VI. Научная деятельность вне университетского куррикулума: новые обители естественных наук ..175 1. Перемена мест 175 2. Галилей: из университета ко двору 180 3. Патроны и клиенты 187 4. Покровители и институты 193 5. Институты для покорения пространства: естественная история и глобальное распространение европейского влияния 212 Глава VII. Эксперимент: как в XVII в. узнавали, что таит в себе природа 223 1. Переустройство опыта 223 2. Математический эксперимент 230 3. Эксперимент в стиле Бэкона 236 4. Физиологические эксперименты 248 Глава VIII. Картезианцы и ньютонианцы 253 1. Картезианская естественная философия во Франции 253 2. Альтернативы Ньютона 268 3. Ньютонианство 278
Заключение. Чего еще не знали в начале XVIII в.? 285 Избранная библиография 289 Стивен Шейпин. Научная революция Введение 315 1. Научная революция: история термина 315 2. Почему мы пишем о научной революции? 319 3. Некоторые историографические положения 324 Глава I. Что было известно? 333 1. Цель знания и природа природы 333 2. Как был поколеблен антропоцентрический универсум 340 3. Машина природы 350 4. Математизация качеств 369 5. Математическая структура естественной реальности 384 Глава II. Каким образом достигалось это знание? 393 1. Чтение книги природы 393 2. Состав опыта 412 3. Контроль над опытом 419 4. Механика изготовления фактов 422 5. Как получить экспериментальный факт 431 6. Рамки естественно-научного знания 437 7. Когда знание становится публичным 444 8. В чем суть эксперимента? 447 Глава III. Чему служило новое знание? 459 1. Естественная философия заботится о самой себе 459 2. Естественно-научное знание и государственная власть 465 3. Наука как служанка религии 480 4. Природа и Бог — премудрость и воля 488 5. Природа и цель: место тайны в мире науки 503 6. Незаинтересованность и смысл естественно-научного знания 511
Библиография 516 1. «Большая традиция» истории науки 516 2. Историографические споры и обсуждения 519 3. Контексты и отрасли науки 525 A. Механистическая философия и развитие физики 525 B. Общие подходы к природе и к окружающему миру 527 C. Астрономия и астрономы 528 D. Математика и «математизация» 531 E. Химия, алхимия и теория материи 533 Е Медицина, анатомия и физиология 536 G. Естественная история и связанные с ней практики 540 Н. Изучение человеческого ума, человеческой природы и культуры 544 4. Вопросы и темы 547 A. Эксперимент, опыт и строение знания 547 B. Наука, религия, магия и оккультизм 552 C. Социальные формы, связи и применения науки 558 D. Научные инструменты 564 5. Исследователи и их проекты 566 A. Галилео Галилей 567 B. Фрэнсис Бэкон 567 C. Томас Гоббс 568 D. Рене Декарт 568 E. Роберт Бойль 569 Е Роберт Гук 569 G. Христиан Гюйгенс 569 Н. Исаак Ньютон 570
ПИТЕР ДЕАР СОБЫТИЕ РЕВОЛЮЦИИ В НАУКЕ. ЕВРОПЕЙСКОЕ ЗНАНИЕ И ЕГО ПРИТЯЗАНИЯ (1500-1700)
© 2001 Peter Dear. Revolutionizing the Sciences. European Knowledge and its Ambitions, 1500-1700
От автора Перед вами книга, предназначенная для студентов колледжей и университетов, а также и для всех, кто стре- мится составить серьезное представление о «научной революции». Главная цель книги— очертить главные контуры этого явления, облегчая последующую интен- сивную проработку сложных вопросов, неизбежно воз- никающих при изучении развития науки в этот период. В конце книги вы найдете аннотированную библиогра- фию, в которую мы постарались включить важнейшие монографии и статьи, посвященные ключевым момен- там «научной революции». Конечно, одна-единственная книга не может осве- тить все вопросы (или даже один историко-научный во- прос) во всех подробностях. Ноя надеюсь, что книга, по крайней мере, заставит читателей внимательнее от- носиться к развитию науки в последние четыре столе- тия, убедившись в перспективности соответствующих исторических вопросов. В главах книги рассматривается период, хорошо знакомый университетским преподава- телям, читающим курсы по истории науки: на базовые знания о происхождении научных идей, которые узна- ют в ходе таких курсов все учащиеся, и опирается изло- жение. Как раз в силу современной организации школь- ных и университетских программ нам пришлось уделить истории математики и физики больше внимания, чем истории биологии и медицины. Конечно, об изучении живой природы мы тоже говорим немало, но при этом всякий раз отмечаем (как бы ни пытались оспорить это положение), что самые значительные интеллектуальные научные прорывы в этот период произошли в области методологии, теории материи и специфики математических
12 Питер Деар. Событие революции в науке наук. Поэтому, когда я говорю об изменениях в изучении естественной истории, то в русле общей аргументации ограничиваюсь сменой техники обработки и представле- ния материала (эта сторона естественно-научной работы ближе всего к правилам математики). Также мне пришлось затронуть важные вопросы со- циальной истории этого периода, в первую очередь на- прямую связанные с институциональными и концепту- альными основаниями изучения природы образованной элитой. Коснуться более тонких вопросов социальной организации науки, таких как роль тендерного момента в становлении современного типа познания в этот пе- риод или классового момента (который, при всей своей решающей роли, исследован недостаточно), оказалось возможно лишь кратко: наша книга— скорее введение в вопрос, а не специальная монография. Но всякий раз по ходу изложения я указывал на необходимость в даль- нейшем подробнее рассмотреть социальный аспект. Любознательный читатель, обратившись к аннотирован- ной библиографии, сможет лучше узнать, как действуют в науке социальные факторы. Мне остается поблагодарить анонимных рецензен- тов книги, и особенно — Паулу Финдлер за исключитель- но ценные замечания по всему тексту работы, которые позволили значительно улучшить книгу перед сдачей в печать. Но за все возможные неточности и упущения, которые могут встретиться читателю, я несу ответствен- ность только лично. Книга писалась в расчете на то, что читатель может параллельно заглядывать в первоисточники в англий- ском переводе. Поэтому в сносках к каждой главе мы ука- зываем в первую очередь первоисточники, чтобы чита- тель мог без труда отыскать цитируемое место. Питер Деар
ВВЕДЕНИЕ: ФИЛОСОФИЯ И ОПЕРАЦИОНАЛИЗМ 1. Знание и его история Что такое «знание»? Мы говорим, что птица «знает», как нужно летать, но никогда не скажем, что она «знает» аэронавтику и может сравниться с братьями Райт. Слово «знание» овеяно множеством смыслов и вызывает целый диапазон ассоциаций — это говорит о том, что сама исто- рия этого слова длительная и непростая. Чтобы понять, какой смысл в это слово вкладывается сейчас, нужно по- грузиться в прошлое и найти, когда известные нам значе- ния и были созданы в общедоступной форме. Поворот- ным был рубеж XVT-XVIIbb. в Европе: произошедшее тогда событие и принято называть научной революцией. Всемирная деятельность, которую мы именуем на- укой, в XXI в. по-прежнему окликает целые века опытов и исследований, вошедших в плоть и кровь европейской традиции. Новая наука была в свое время воспринята в Соединенных Штатах, прежде всего благодаря содей- ствию европейской академической традиции в лице ев- ропейских эмигрантов; но только в XX в. была осознана как нормативное занятие во всем мире. Нобелевские пре- мии по математике, химии, медицине и физике достают- ся прежде всего ученым из Европы и Северной Америки, хотя лауреаты могут быть откуда угодно, подавляющее их большинство получило высшее образование и реализо- вало программу исследований в названном регионе. Если мы хотим понять исторические причины такого положе- ния дел, нам придется обратиться к тому моменту, когда в Европе и начала «развиваться наука».
14 Питер Деар. Событие революции в науке Сама идея о том, что ключевое событие произошло в европейской науке на рубеже XVT-XVII вв., была заявле- на европейскими образованными людьми уже в XVIII в. Период, начиная с трудов Коперника начала XVI в., за- явившего, что Земля движется вокруг Солнца, и кончая утверждением ньютоновского мировидения в начале XVII в., уже на основе закона всемирного тяготения, стал считаться удивительной «революцией» знания, не име- ющей аналогов в истории1. Разумеется, такая перспек- тива подразумевала надлежащую переоценку всего сде- ланного прежде. Европейская ученость Средних веков с этих позиций казалась регрессивной и бессодержатель- ной: тогдашние философы рабски следовали древним писаниям Аристотеля и размышляли только о словах и о доводах, а не о вещах и их применении. Миф о бессмыс- ленной учености в период до Нового времени продолжа- ет жить в массовом сознании, несмотря на то что наука за последнее столетие произвела радикальную переоценку Средних веков и показала недопустимость такой пло- ской карикатуры средневековой интеллектуальной жиз- ни. Тем не менее триумф XVIII в. над «предрассудками прошлого» и над всеми линиями предшествующего на- учного развития знаменателен и сам по себе. Если вы- честь из такого торжественного настроения нарочитое восхваление самих себя, само представление о фунда- ментальном различии между средневековой ученостью и новой наукой, возникшей «революционным» образом, характерно как перелом мировидения. С этой точки зре- ния, средневековая ученость отстаивала способность че- ловека находить истину в вещах, тогда как теперь знание направлено на мир: оно вскрывает его устройство и ищет пути для новых практических решений. В предлагаемой книге мы будем исследовать, насколь- ко справедлив такой подход. Понятно, что триумфализм XVIII в. слишком прямолинеен и в чем-то наивен. В наши 1 См., например, введение д'Аламбера к «Энциклопедии наук и искусств» Дидро (1751).
Введение: Философия и операционализм 15 дни уже нельзя безусловно смыкаться с ораторами Про- свещения, поздравлять себя с торжеством рациональ- ности над суеверием и говорить, что наша современная наука — это универсальный и неизбежный продукт про- гресса. Наука — это часть культуры, которая и питает ее, что подтверждается во многих случаях «контекстуаль- ным» историко-социологическим изучением различных примеров: наука, как много раз доказано, создается исто- рией. Поэтому главная цель истории науки — понять, по- чему (конкретные) люди прошлого именно так думали о вещах, с которыми им пришлось столкнуться, и изо- брели именно такой подход к миру проблемных вещей. Историк не должен останавливаться на том, чтобы объ- являть некоторые утверждения людей прошлого истин- ными: мы должны изучать убеждение Коперника в том, что Земля движется вокруг Солнца, независимо от того, истинно его убеждение или ложно. Ведь Коперник мог руководствоваться другими доводами, чем мы; и пря- мой задачей историка становится раскрыть предпосылки Коперника, которые и привели его к данному выводу. Истина и ложь в науке видны только тогда, когда высказа- ны все аргументы или хотя бы их часть; и эти аргументы и нужно изучать с исторической точки зрения. Когда мы вскрываем исторические причины перемен в науке, мы непременно видим, что в науке никогда не действует только один фактор. Напротив, факторы мо- гут быть различными и иногда непредсказуемыми. Слож- ность исследования «научной революции» состоит в том, что мы имеем дело с еще не вполне проясненными собы- тиями, причем единичными и беспрецедентными. Это все равно, как если бы геолога попросили объяснить, по- чему известная гора именно такой высоты, а не больше и не меньше. Знание общих геологических процессов позволяет объяснить, почему горы высокие, но частные детали формирования гор зависят от множества неиз- вестных и случайных эпизодов геологической истории. Точно так же и историки не могут вскрыть все возмож- ные причины какого-то частного события, например
16 Питер Деар. Событие революции в науке гражданской войны в Англии; но историки могут делать обобщения, исходя из того, что именно эти факторы оказались наиболее влиятельными. Поэтому, чем искать похожие результаты в разных науках, лучше попытаться понять, почему вообще сдвиги в науке оказались резуль- тативными. Настоящий историк хочет понять аспекты прошлого тем же самым образом, каким мы стремимся понять, как можно выиграть в лотерею, хотя мы никогда не можем предсказать, кто выиграет. В эпоху научной революции такой когнитивный сдвиг произошел в умах самих исследователей приро- ды. Их средневековые предшественники, заклейменные в XVIII в. как невежды, пытались понять естественный мир как он есть; тогда как новые философы, напротив, стали ценить успешное предвидение и контроль над при- родой. Поэтому нельзя сказать, что они «делали то же самое, только лучше», — они стали делать что-то совсем другое. Литературная культура Высокого Средневековья (XII-XTVbb.) разрасталась вокруг средневековых уни- верситетов, где она так и именовалась «схоластикой» (школьной наукой). Университеты были в большей или меньшей степени связаны с Церковью и ее культурными программами. В результате в университетах, Парижском или Оксфордском, теология была главной наукой, препо- дававшейся на высших факультетах (на которых готови- лись к получению степени доктора), и она именовалась «царицей наук». Такое положение теологии связано с наращиванием возможностей отвлеченного философ- ствования, которое было поставлено на службу искомой истине; теология стала рациональной поддержкой вере и представляла собой вовсе не набор практических реше- ний, но искусство теоретического убеждения. Главной средневековой дисциплиной, изучавшей природу, была естественная философия (philosophia naturalis, или часто «естественная наука», scientia natu- ralis). Природные факты изучали и другие дисципли- ны, медицина (она тоже была «высшим факультетом») и математические науки. В средневековом понимании
Введение: Философия и операционализм 17 в математические науки входили не только арифметика и геометрия, но и изучение тех сторон природы, где тре- буется сравнение количеств: это такие науки, как астро- номия, музыкальная теория и геометрическая оптика. Среди этих наук естественная философия занимала осо- бое место— ведь ее главной целью было философское объяснение всех аспектов естественного мира. Она ор- ганизовывалась с опорой на соответствующие трактаты Аристотеля; и так как Аристотель употреблял греческое слово physis по отношению ко всему естественному миру, живому и неживому, то слово «физика» (physica) стало в латинском Средневековье синонимом «естественной философии». 2. Каким образом средневековый философ мыслил естественный мир Всякая революция — это революция против чего- то. Какой-то порядок вещей опровергается, заменяясь иным, прежде непредставимым. Если мы действительно говорим о научной «революции», нужно сказать и о тех научных убеждениях, которые она низвергла, рассмо- трев, как прежде полагалось решать научные вопросы. Конечно, нам еще предстоит выяснить, действительно ли можно говорить о многовековой неизменности и не- колебимости средневековой науки и можно ли считать, что идеи, ее заменившие, во всем были новыми, осмыс- ленными в едином ключе и ни с какой стороны не подго- товленными предыдущим ходом развития науки. Но вся- кую историю приходится с чего-то начинать, и пока нам нужно как-то соотнести те воззрения, которые принима- лись большинством естественных философов в средне- вековых университетах как само собой разумеющееся, с нашими собственными. А значит, нам предстоит изу- чить общие места схоластически-аристотелианского по- нимания естественного знания и понять, что от этого со- хранилось в современном знании.
18 Питер Деар. Событие революции в науке Целью аристотелевской философии было объяснение. Аристотеля факты сами по себе не интересовали, ему был важен смысл факта. Иначе говоря, познавать вещи означало для него познавать причины, почему вещи именно таковы. Простое описание наглядных свойств объекта или процесса (например, размеров) было недо- статочным, нужно было еще и объяснить наличие у вещи данных свойств. Это вовсе не означало, что чувственное описание как-то принижалось в сравнении с интеллекту- альной реконструкцией. Напротив, Аристотель подчер- кивал, что любое знание возникает у нас посредством чувств. Без участия чувств мы не можем ничего познать, даже истины математики; последние, как и все прочие познаваемые моменты вещей, выводятся путем отвлече- ния от чувственно воспринимаемых частностей. Явно отвлеченный характер средневековой аристотелевской философии, на который так нападали в XVIII в., пред- ставлял собой организацию научных процедур на основании полученных чувственных данных. В работе Аристотеля не было ничего напоминающего о нашей идее экспери- мента, но только обращенное ко всем людям требование чувственного познания. Для Аристотеля чувственное постижение окружа- ющего мира представляло собой отправную точку в соз- дании действительно философского знания. Рассмотрим пример из средневековой логики: силлогизм, выполняв- ший функцию довода: Все люди смертны. Сократ — человек. Следовательно, Сократ смертен. Как мы видим, отсылка к чувственным данным со- держится и в выводе (заключении силлогизма): «Сократ смертен». Такое специфическое утверждение о Сократе могло быть произведено только на основании чувствен- ного опыта, свидетельствующего о жизни и смерти данного лица. Но первая часть силлогизма, называемая
Введение: Философия и операционализм 19 большей посылкой, «все люди смертны», представляет собой универсальное утверждение, применимое ко всем людям, в каком бы времени и в каком месте они ни жили. Данное утверждение никак не может быть произведено на основе любого ограниченного количества индиви- дуальных чувственных наблюдений. Но как быть, если Аристотель говорил, что научное доказательство должно основываться на чувственном опыте? В XVII в. критики философской традиции, прежде всего Фрэнсис Бэкон, порицали аристотелевскую логику, основанную на сил- логизме, за порочный круг доказательств. Универсальное утверждение, составляющее большую посылку, говорил Бэкон, может быть подтверждено только бесконечным числом частностей, тогда как заключение в аристотелев- ском силлогизме — это только одна из многих этих част- ностей. Получается, что заключение, которое вроде бы обосновывается универсальным философским знанием, в конечном счете восходит к самому себе как к частному примеру2. Критика Бэкона вскрывает в аристотелевских фило- софских процедурах нечто для нас непривычное. Бэкон целился в силлогизм, желая подорвать чрезвычайно раз- росшийся громоздкий логический аппарат схоластиче- ских философов. Но схоласты просто не придавали зна- чение тому, что Бэкон ощущал как изъян. Они просто не видели проблемы в том, как двигаться от частного опыта в мире к универсально значимым (и потому философским) обобщениям. «Опыт» для аристотелианца-схоластика оз- начал вовсе не чувственное восприятие отдельных собы- тий, как это бывает при фиксации результата экспери- мента. Напротив, согласно Аристотелю, «из восприятия возникает память, а из памяти (когда она часто сталкива- ется с одной и той же вещью) — то, что многократные вос- поминания формируют единый опыт»3. И в самом деле, трудность, которую испытал Бэкон, — психологического 2 См. ниже, гл. III, раздел 4. 3 Аристотель. Позднейшие Аналитики II, 19.
20 Питер Деар. Событие революции в науке плана; но он понял свою психологическую установку как единственно возможную для законных познавательных операций. Обычные способы, каковыми люди добывают знание (как выраженное в словах, так и внутреннее), тра- диционно под вопрос не ставились: Аристотелю важнее было создать естественную историю знания, а не крити- ческую эпистемологию. Позиция Аристотеля достигла высшей точки в его изречении: «То, что мы делаем, о том и наше знание». Опыт в понимании Аристотеля на практике означал не что иное, как восприятие в качестве действительно- сти «той же самой» вещи, которую человек уже много раз встречал и встретит еще без счета. Так, Солнце встает каждый день (хотя иногда только пробивается из-за об- лаков) — это лучший пример опытного знания в понима- нии Аристотеля. Так же точно из повседневного опыта всем было известно, что тяжелые тела падают вниз, и на основе опыта Аристотель дал философское объяснение природы тяжелых тел в своей «Физике»4. Когда фило- соф-аристотелик утверждал, что знание основывается на чувственном опыте, он имел в виду, что знаком с поведе- нием и свойствами обсуждаемых им вещей. В идеальном смысле со всем этим была знакома и аудитория. Но как раз здесь мы сталкиваемся с самой большой трудностью. Несмотря на то что эксперимент усиленно отметался в традиции, философия природы Аристотеля заявляла о себе как о «науке» (по-гречески episteme, что было пере- дано в схоластике латинским словом scientia). Настоящая наука делает выводы только из тех предпосылок, которые считаются достоверными. Доказательные выводы на- дежны тогда, когда они корректным образом выводятся из начальных посылок, достоверность которых уже все- ми признана: одной только «похожести» недостаточно. 4 Аристотель говорил, что падать вниз — в природе тяжелых тел. Утверждение Аристотеля следует понимать в терминах «конечных причин» — естественное место тяжелых тел (оно же, их «предназна- чение») быть в центре универсума, и туда они каждый миг стремятся. См. об этом гл. I, раздел 1.
Введение: Философия и операционализм 21 Порядка придерживались строго: Аристотель явным образом скопировал свое понимание идеальной науки с греческой математической практики — более поздний образчик такой практики — трактат Евклида по геоме- трии «Элементы» (ок. 300 г. до н.э.). В «Элементах» всем построениям предшествуют самоочевидные начальные утверждения: это могут быть либо конвенциональные очевидности (таковы определения), либо очевидности общечеловеческого опыта (постулаты/аксиомы). Из оче- видных предпосылок Евклид выводил все более сложные и все менее очевидные утверждения о свойствах геоме- трических фигур — при этом он никогда не отступал от строжайших правил дедукции. Аристотель в своем труде «Позднейшие Аналитики» требовал применять сходную схему для всех претендовавших на научность формаль- ных разделов знания, независимо от их специфического предметного содержания. Неудивительно, что аристоте- левский идеал научности не нашел себе никаких других образцов, кроме математики греческого типа. Невозмож- но представить, чтобы Аристотель применил открытый им дедуктивный метод, например, в зоологии, которой он занимался с особой заинтересованностью. Тем не менее блеск наглядной доказательности со- блазнял схоластических натурфилософов возможностью думать, что они могут создать знание, целостное в своей аналитичности: термины внутри этого знания должны определяться настолько бесспорно, чтобы все логиче- ские дедукции стали вечными и неоспоримыми. Так, элемент «земля» надлежало определять как субстанцию, имеющую свое естественное место в центре универсу- ма (аристотелевский универсум был геоцентрическим). Из этого легко молено было обосновать, хотя бы в пер- вом приближении, центральное место нашего обита- лища — земной сферы (оно понималось как средоточие всех тяжелых, иначе говоря, «земляных» тел), а также и стремление тяжелых тел падать вниз (они просто стре- мятся к своему естественному месту). Перед нами та стратегия объяснения, которая впоследствии переживет
22 Питер Деар. Событие революции в науке тяжелейший кризис, с каковых пор ее будут восприни- мать как просто игру словами. Упор Аристотеля на опыт, доведенный до универса- лизма (то, что мы и называем «общее знание»), означал поощрение той естественной философии, для которой важно только объяснять, а прочие цели побоку. Философ стремился понять уже известные явления — и ни один из схоластических философов природы не думал, что он обязан по ходу работы делать новые открытия. Все пе- ременилось в XVII в.: новое понимание задач философа встраивалось в целый ряд изменений культурного плана. Само понятие «открытие» наглядно отсылает к геогра- фическим открытиям. Так, в 1663 г. Роберт Гук, выступая с речью в только что созданном Лондонском королев- ском обществе, говорил о микроскопе как о средстве от- крытия новых земель — целого мира, пусть очень малого, но заслуживающего своего интереса. Расширение евро- пейского влияния после путешествий и открытий ново- го мира и постоянный рост всемирной торговли сделали метафору «научного открытия» понятной и удобной для всех. В начале XVII в. Фрэнсис Бэкон употреблял тот же самый образ «открытий» и даже цитировал пророчество из библейской Книги Даниила, выражая собственные фундаментальные притязания: «Многие пройдут через это, и знание возрастет»5. И действительно, мир теперь заключал в себе гораздо больше вещей, чем о том могла грезить схоластическая философия. Важно понимать тем не менее, что новообразован- ный тип естественной философии, преодолевший ари- стотелизм в XVII в., не просто обладал большей эффек- тивностью. Помимо того, что новая наука облегчала открытие «новых вещей», она (о чем схоласты-аристо- телики не смогли сразу догадаться) позволяла лучше уяс- нить себе уже известные явления. Одна из серьезнейших 5 Бэкон Ф. Новый органон. Кн. I, аф. 93. Бэкон употребляет образ открытия Нового Света после прохода «через Гибралтарские Стол- бы» в открытый океан.
Введение: Философия и операционализм 23 интеллектуальных и культурных полемик того времени была связана с аристотелевским идеалом интеллигибель- ности (понятности окружающего мира для естествен- ного разума человека. — Пер.): новая наука отказалась от этой идеи. Не менее яростно спорили и о том, почему физические объяснения Аристотеля в новой науке за- менялись механическими объяснениями естественных процессов. Скажем, через допущение того, что все при- родные вещи сложены из мельчайших частиц — атомов, можно было произвести математическую формализа- цию всех природных процессов, которую никогда бы не одобрил Аристотель, хотя к математизму был близок (но на других идейных основаниях) учитель Аристотеля Платон. Приверженность старым моделям объяснения в естественной философии и тем категориям, которые для этого вводятся, долгое время оставалась открытой перед интеллектуалами возможностью — пока она нако- нец окончательно не вышла из моды. Менялись объяснительные схемы, но точно так же менялись и практики исследования. Когда с аристоте- левской привязанностью к известному было покончено и фокус научного внимания был перенесен на «новизну», то сразу же изменилось и понятие опыта, которое всег- да было ключевым в построении естественно-научного знания. Аристотель понимал опыт как знание порядка вещей, как понимание того, что происходит в мире изо дня в день. Тогда как в XVII в. опытом все чаще называли эксперимент, произведенный в специально подготовлен- ных для этого условиях, который раскрывал те свойства вещей, которых раньше не просто не видели — о них даже не догадывались. Экспериментальное исследование исхо- дит из того, что природа заключает в себе способности, которые повседневно не проявляются, но которые могут быть раскрыты с помощью специальных средств. Фрэнсис Бэкон говорил об эксперименте как о «разоблачении» природы, и замечательно, что правительственный дея- тель позднего периода правления Елизаветы сравнивал эксперимент с пыткой, которая выуживает информацию
24 Питер Деар. Событие революции в науке из прежде молчаливых подозреваемых6. Аристотелиан- цы, напротив, не хотели вмешиваться в природу: они просто «созерцали», то есть наблюдали обычный ход со- бытий, считая, что любое вмешательство только портит действительность. Говоря совсем кратко, аристотелизм отказывался ставить природу под контроль. В этом и заключается большая, и весьма существен- ная, разница между старой академической философией природы и предприятием, возникшим в ходе научной революции. Но нам нужно в точности понять, что имен- но понималось под новизной, а потом уже объяснять от- дельные начинания. Тема операционализма весьма эффек- тивна для того, чтобы подвести под общий знаменатель большое количество изменений того времени. Мы тогда сможем понять, почему аристотелевские воззрения на природу были оставлены позади: новые ученые не согла- шались не с аристотелевским пониманием причин, а, как отмечал Бэкон, с его пониманием целей. Знают ли птицы, как летать? И знает ли пекарь, что такое хлеб? Бэкон отвечал отрицательно на первый во- прос и гадательно — на второй. Пекарь скорее всего не может сказать, что он знает, что такое хлеб в философ- ском смысле, потому что он не занимался философией, тогда как птица просто способна летать и ей не нужно ничего знать. Бэкон был убежден, что возможен пекарь- философ, который приобрел истинное знание о хлебе и потому по определению способен хорошо делать хлеб, ведь для Бэкона критерий правильного знания природы какой-либо вещи — это способность искусственно ее вос- произвести. Тот хорошо знает, что такое пирог, кто хоро- шо его готовит. Отсюда и пренебрежение со стороны Бэ- кона естественной философией Аристотеля: Аристотель дает объяснения, которые никак не связаны с практиче- ским действием и не могут быть пущены в оборот. 6 Недавнюю содержательную дискуссию по этому вопросу см.: Pesic P. Wrestling with Proteus: Francis Bacon and the «Torture» of Nature //Isis 90 (1999). P. 81-94.
Введение: Философия и операционализм 25 Итак, предмет настоящей книги — процесс корен- ного и глубинного преобразования идей о природе, из- менение в понимании целей знания о природе и путей приобретения этого знания. Те высочайшего уровня культурные сдвиги, в результате которых на сцену вы- шли новые интеллектуальные и социальные ценности и возникли новые способы обозначать и понимать вещи, образуют раму нашего повествования о возникновении новой науки. Нас интересует только то, чем стала совре- менная наука: чему она посвящена и что означают все ее процедуры. 3. Ренессанс и революция Наше повествование может быть разделено на две части. Хотя термин «научная революция» долгое вре- мя употреблялся к большому периоду, охватывающему два века (XVI и XVII), в настоящее время так принято называть только XVII в. Первый этап называют теперь иначе — «научный Ренессанс»7. Ренессанс как период ев- ропейской истории в разных областях Европы длился по-разному, поэтому условно его границы — конец XIV — начало XVII в. Важность проблемы Ренессанса для наших целей проистекает из основополагающей роли ренес- сансных идей для многих областей интеллектуального поиска, включая научный поиск, где влияние ренессанс- ного понимания знания сказалось в полной мере только во второй период. Ренессанс— это прежде всего куль- турное движение, начатое людьми, которые рассматри- вали классическую Античность, мир древних греков и римлян, как модель для подражания в дни их жизни. Дух Ренессанса благотворнее всего распространялся посред- ством реформы образования в школах и университетах, 7 Начало такому рассмотрению положила книга под характер- ным названием: Hall М.В. The Scientific Renaissance, 1450-1630 (New York: Harper & Row, 1962).
26 Питер Деар. Событие революции в науке которые готовили социальную элиту; а это означает, что ценности Ренессанса получили самое искреннее при- знание среди самых могущественных и образованных людей. Из Италии влияние новой культуры двинулось на север, через Альпы, преобразуя культурную жизнь не только образованного меньшинства, но и, через ряд сложных опосредовании, жизнь общества в целом. Для судьбы наук это означало прежде всего фокусировку на философских, включая математические, текстах и тра- дициях античной древности. Само слово «Ренессанс» означает «Возрождение», и возрождавшийся античный мир включал в себя не только архитектуру Афин и поэмы Овидия, но и физику Аристотеля, математику Архимеда и астрономию Птолемея. Конечно, к этим наукам внима- ние было не первостепенное, но они тоже вошли в сферу интересов образованных людей: ведь предстояло возро- дить достижения всех классических авторов. Поэтому сначала мы займемся «научным Ренессансом», просле- див судьбу наследия античных ученых в Европе с конца XV в. до начала XVII в. Второй этап уже является «научной революцией» в полном смысле этого слова: ведь только в XVII в. меч- та об улучшении знания о природе путем восстановления античного отношения к науке была вытеснена охватив- шим образованных людей чувством, что только по новым правилам разработанное знание может превзойти достиже- ния прошлого, а не просто воспроизвести их в безысход- ном круге подражаний. Ученые XVII в. уже не ставили целью археологически обнаружить то, что якобы знали древние, но было потом забыто8. Важный момент наше- го рассказа — изменение самого отношения к новизне и новым веяниям. Даже в конце XVII в. в некоторых обла- стях культуры «новаторы» критиковались за нежелание 8 Конечно, из этого были и важные исключения, в том числе сюда следует отнести и некоторые особенности трудов Исаака Нью- тона. Об этом см.: McGuireJ.E., Rattansi P.M. Newton and the «Pipes of Pan» // Notes and Records of the Royal Society of London 21 (1966). P. 108-143.
Введение: Философия и операционализм 27 идти по стопам античных авторитетов: это, по мнению критиков, свидетельствовало о плохом воспитании и отсутствии вкуса. Большая часть великих ученых, пре- образивших науку, работала в XVII, а не в XVI в. Един- ственный бесспорно великий исследователь природы в XVI в. — это Николай Коперник, и с ним может встать рядом только другой астроном — Тихо Браге. Другие ве- ликие исследователи Вселенной, такие как Кеплер и Га- лилей, создали свои самые значительные труды уже по- сле 1600 г., работая в том же обновленном времени, что и Рене Декарт, Христиан Гюйгенс, Исаак Ньютон и многие другие. Именно в XVII в. философия оспорила прежнюю аристотелианскую схоластику и набрала достаточно сил, чтобы вытеснить ее даже из преподавания, где она со- биралась пребывать вечно. Конечно, аристотелевскую философию преподавали во всех университетах и кол- леджах Европы как и прежде, но другое дело, что к 1700 г. ее обступили другие специализации и сравнимые по глу- бине подходы к знанию. Институциональная инерция, велевшая сохранять труды Аристотеля в официальных учебных программах, сохранила остатки прежнего мыш- ления даже в XVIII в., но мир уже был совсем другим: знать природу теперь значило понимать, как работают естественные вещи и как они могут быть употреблены во благо людей.
Глава I ЧТО БЫЛО УЖЕ ИЗВЕСТНО В 1500 Г. 1. Универсум университета В 1500 г. в европейской интеллектуальной жизни го- сподствовали университеты. Их организационная струк- тура была в точности смоделирована по прототипу XIII в., к которому они и восходят, а содержание философского образования в целом отвечало уже описанным во Вве- дении началам схоластического аристотелизма. Эти принципы представляли собой нечто большее, чем фор- мальные критерии объяснения: они были весьма тесно переплетены с видением структуры мира, воспроизводя в отвлеченных понятиях облик физического универсума. Аристотелевская философия говорила о сфериче- ском мире, в центре которого располагается столь же круглая Земля. Мир Аристотеля, глубоко устроившийся в чувственном опыте, всегда имел в виду угол зрения на- блюдающего человека, а не трансцендентный божествен- ный взгляд, который мог бы увидеть целое извне. Чело- веческий взгляд обнаруживал, что небеса над нами повинуются иным регулятивам, чем наблюдаемые в дей- ствительности земной поверхности. Небеса вращались вокруг Земли как своего центра, циклично воспроизводя периоды времени, и таким образом учреждая и календарь, и смену времен суток. Небеса не могли ни упасть, ни ис- чезнуть из вида. Напротив, на Земле мы окружены тяже- лыми телами, которые падают, и легкими взлетающими телами. Таким образом, характерные движения в земной
Глава I. Что было уже известно в 1500 г. 29 области — это движения к центру или от центра, тогда как движение небес, напротив, — движение вокруг центра. Такое восприятие вещей находилось в полной зави- симости от теории материи. Откуда мы можем знать, из чего сделаны вещи? Аристотель дает на это простой от- вет: мы можем пронаблюдать за их поведением. На по- верхности Земли тела падают. Собственное свойство этих тел — тяжесть. Но не все падающие тела одинаковы, по- этому приходится сказать, что в твердых телах, которые сразу падают, преобладает такой элемент, как «земля», тогда как в текущих телах, тоже стремящихся вниз, пре- обладает «вода». И те и другие движутся потому, что они были в свое время подняты над их привычным местом во Вселенной. Естественное место Земли— быть в центре универсума, тогда как естественное место воды— окру- жать это естественное место Земли: вот почему океаны омывают всю Землю. Двум тяжелым элементам, земле и воде, соответствуют два легких элемента, воздух и огонь, которые обладают уже не качеством тяжести, а качеством легкости. Поэтому мы видим, что пузырики воздуха и пламя огня рвутся вверх. Воздуху положено веять над во- дами, тогда как огонь бушует выше, надо всем воздухом. Все четыре элемента в их слияниях и образуют материю. Эта «земная луковица», с землей в качестве сердцеви- ны, а водой, воздухом и огнем в качестве шелухи — толь- ко небольшая часть универсума. Огромное пространство над сферой огня — небеса, циклически вращающиеся во- круг центра. Их движение, неизбежное и непременное, принципиально отличается от движения любых земных элементов. Поэтому небеса состоят из особого элемен- та, эфира, естественное движение которого — круговое. Итак, мы видим, что доказательством существования эфира является постоянно наблюдаемое движение, отли- чающееся от движений земных элементов. Видимые небесные тела, включающие Луну, Солнце и пять видимых невооруженным глазом планет, неслись во- круг Земли на прозрачных невидимых сферах. Эти сфе- ры— продолжение мотива «луковицы»: они насажены
30 Питер Деар. Событие революции в науке одна над другой вокруг центра, и всякое небесное тело закреплено на соответствующей отдельной сфере. Сфе- ры обращаются, пронося по кругу видимые тела. Все звезды находятся за самой дальней сферой, сферой Са- турна, и сами размещены по поверхности огромной сфе- ры. Такая модель размещения тел опять же учитывает то, что мы видим, находясь на земной поверхности. Невиди- мые небесные сферы должны существовать, чтобы объ- яснять характер движения видимых небесных тел. Для аристотеликов опытное знание — это не только то, что мы непосредственно ощущаем, но и то, что мы можем непосредственно вывести из этих ощущений. Но такое рассмотрение мира позволяет вскрыть и бо- лее непосредственные свойства небес. Элементы, как мы уже видели, отличаются естественным свойством дви- гаться: вверх, вниз или вокруг. Но также они могут пере- ходить один в другой, потому что наш опыт сообщает об их особом поведении: жидкости застывают и становятся твердыми, твердые тела вспыхивают и порождают огонь и т.п. Таким образом, понятие «элемента» заключает в себе и возможность перехода одного элемента в другой, во всяком случае, пока мы рассматриваем земные элемен- ты. Небеса не подвержены такой трансмутации: ведь они сделаны из единого элемента, эфира, и эта единичность исключает перемену субстанции. Вещи, складывающие- ся из эфира, могут быть густыми или разряженными — но нет другого небесного элемента, который мог бы произ- вести в них перемену. На небесах ничего не возникает и не уничтожается: поэтому и само телесное движение циклично, и ничего нового мы никогда не углядим в пределах небесной области. Такие эфемерные небесные явления, как кометы, считались тогда не небесными, а земными вещами. Аристотель считал, что кометы — ме- теорологические явления, зарождающиеся в верхних слоях атмосферы, под лунной сферой — низшей из сфер, обращающихся вокруг Земли. Земное и небесное— отдель- ные области, управляемые различными физическими конструкциями и выявляющие различное поведение
Глава I. Что было уже известно в 1500 г. 31 физических тел. И земная физика, и небесная физика со- ставляли разделы естественной философии, но это были различные области знания, каждая со своими законами. Именно такую картину мира изучали на универси- тетской скамье в курсе «искусств» (artes): этот мир рас- сматривался, изучался и объяснялся по выводам есте- ственной философии. Такой мир был сложным, но он был ограниченным по меньшей мере в двух смыслах. Его пространственные размеры были невелики — это был огромный, но имеющий некоторый предельный радиус шар, в котором находится все творение; но также важно, что ограничены были и качества вещей, в нем содержа- щиеся, и способы поведения этих вещей также уже все стояли на учете. Аристотелевская естественная филосо- фия специфицировала категории вещей, находящихся в мире, и давала исчерпывающий каталог способов, ко- торыми они могут быть поняты. Отсутствие каких-либо новаций и открытий в мире обосновывалось рациональ- но и составляло важную часть такого мировоззрения. Тогда совершенно отсутствовало ощущение окружающе- го мира как поля, свободного для исследования, — ведь в мире не могло быть ничего по-настоящему и фундамен- тально нового, чтобы это исследовать. Важно указать, что в 1500 г. Америка еще не была из- вестна по имени: первое путешествие Колумба состо- ялось за восемь лет до этой даты, и никто еще не знал, что был открыт новый континент. Появление метафоры «открытия», напрямую связанной с географическими от- крытиями, относится к XVI и XVII вв. Содержание этой метафоры закономерно: европейцы в эту эпоху вышли к рубежам мира, который уже не соответствовал классиче- ской географии, изложенной в стандартном античном пособии, «1еографии» Птолемея, читавшемся и изучав- шемся из поколения в поколение. Новое чувство, что мир велик и по большей части неведом, таким образом, происходит не только из одной философии. Обсуждаемое нами качество Аристотелевой физи- ки, назначать для естественной философии заранее
32 Питер Деар. Событие революции в науке известное место, становится окончательно ясно из уче- ния о «четырех причинах», в рамках которого и анали- зировались вопросы (или, как бы мы сказали, категории) человеческого объективного опыта. Самый большой во- прос, которым непременно задавался любой ученый чело- век, — это: «Каким способом мы понимаем вещи?» Ответ Аристотеля состоял в том, что мы понимаем и объясняем вещи по четырем моделям, которые называются «причи- нами». Четыре причины исчерпывают всевозможные спо- собы объяснения и понимания вещей. «Конечная причи- на» позволяет понять поведение или свойства вещи путем указания на ее предназначение: так, я иду, потому что мне нужно достичь конечной точки, а молодое деревце рас- тет, чтобы стать наконец большим деревом. «Конечная причина» — это та, ввиду которой и случается что-либо в порядке событий или процессов. Но можно говорить не о событиях и процессах, но о способе действия, скажем, объяснять расположение зубов во рту со ссылкой на их же- вательную способность, — этот второй способ объяснения называется «имманентной теологией». «Материальная причина» указывает на то, из чего сделана вещь: скажем, если поджечь табуретку, она вспыхнет, потому что сделана из горючего материала — дерева. «Действующая причина» (иногда называемая «движущей причиной») ближе всего к современному пониманию слова «причина»: это дей- ствие, благодаря которому что-то происходит, становясь производным этого действия. Так, действующая причи- на выстрела — нажатие курка, или действующая причина того, что шар попал в лунку, — столкновение его с битой. Самая хитрая и, однако же, самая характерная из че- тырех причин Аристотеля — это формальная причина. Речь идет о таком способе объяснения, который имеет в виду природу рассматриваемой вещи. Взглянем еще раз на классический средневековый силлогизм: Все люди смертны. Сократ человек. Сократ смертен.
Глава I. Что было уже известно в 1500 г. 33 Формальная причина смертности Сократа — принад- лежность его к понятию «человек». Он человек по свое- му виду, а человеческая природа, как мы знаем, смертна. Такое обоснование и названо «формальной причиной»: аристотелики ссылаются на родовую принадлежность вещи, которая и оказывается ее «формой». Понятие формы занимает центральное место в ари- стотелевском мышлении. Оно возникло благодаря реин- терпретации главного философского вопроса, который занимал учителя Аристотеля, Платона. Каким образом мы опознаем отдельную (индивидуальную) вещь? Каким образом, например, смотря на конкретное дерево, мы опознаем его как дерево и не путаем его с кустом, и тем более с вертолетом? Ответ Платона, который и был вос- принят Аристотелем, состоит в том, что нужно заранее знать, что такое дерево, чтобы узнать его в этом самом дереве. Получается, что каждый из нас знает, что такое дерево вообще, то есть что такое дерево в смысле родо- вого понятия — и Платон описывает это знание как зна- ние формы (idea) дерева. И для Платона, и для Аристо- теля формы — это в действительности категории, под которые нужно подвести все индивидуальные объекты. Категория, под которую подпадает данная вещь (дере- во, куст, вертолет...), показывает, какого рода вещью является этот предмет: например, в приведенном слу- чае Сократ — это человек. Итак, мир выглядит как склад категорий, как совокупность коробок с наклейками, по которым можно разложить все, что существует или что может существовать. Аристотель смотрит на мир как на таксономическую систему, в которой найдется место все- му. Настоящее философское знание мира должно уметь отвести каждой вещи свое место. Следовательно, опозна- ние причин — важнейший момент категоризации вещей. Целью философской схемы было, таким образом, по- нимание как можно более фундаментальным способом, чем являются данные вещи и почему они ведут себя имен- но таким образом. Аристотелевская таксономия причин определяет, как и все прочие хорошие таксономии, что
34 Питер Деар. Событие революции в науке может, а что не может быть сказано о естественных явле- ниях и о чем вообще стоит говорить. Вместе с тем нужно помнить, что в большей или меньшей мере такое пере- определение всех вещей вокруг нас свойственно любой системе классификации: она превращается в сетку, ко- торая стремится вместить в себя все знания о природе. Не случайно философия Аристотеля ограничила науки о природе тем, что в них упорядочиваются готовые зна- ния. В любой единичной системе мы найдем те же самые структурные характеристики, некоторые из которых бу- дут рассмотрены в следующих главах. Но отказ от схола- стического аристотелианства, особенно в XVII в., сопро- вождался поспешным распространением альтернатив, которые, взаимодействуя, значительно расширили воз- можности познания — даже если большая часть этих воз- можностей, всякий раз различных, будет потом отверг- нута любой даже самой частной философской схемой. Все те системы, которые были представлены в XVII в. как нечто новое, требовали раскрывать их импликации и следовать их предписаниям — это, несомненно, озна- чало, что исчез тот беспроблемный обзор предметного мира, который был реален в аристотелизме. 2. Естественное знание и естественная философия Схоластический аристотелизм, в начале XVI в. го- сподствовавший в Европе, в ряде существенных черт от- личался от философии, представленной в сочинениях Аристотеля. Аристотелизм, особенно его естественно-на- учные компоненты, был воспринят ученым миром римо- католической (латинской) Европы в XII-XIII вв. Ассими- ляция мысли неизбежно изменила ее, потому что учение Аристотеля встраивалось в прежде не существовавшую структуру интересов. Ученые почти поголовно были кли- риками: ведь образованность существовала только в цер- ковной среде. Церковь, как институция, главенствующая
Глава I. Что было уже известно в 1500 г. 35 во всей Западной и Центральной Европе, определяла основные интеллектуальные приоритеты: Аристотель понадобился затем, чтобы лучше осветить богословские вопросы. После многих жарких споров XIII в., особенно в Парижском университете, труды Аристотеля по целому ряду предметных областей, от логики и риторики до ме- теорологии, были благополучно включены в программы новых университетов, хотя официальная церковная дог- матика в ряде случаев предписывала особым образом их интерпретировать. Богословская ценность естественной философии напрямую следовала из ее сосредоточенно- сти на вещах: в христианской интерпретации это означа- ло изучение Божьего творения. Естественная философия учила о Боге на примерах сотворенного Им и позволяла понять пространственные и причинные особенности сотворенного мира, что многим ученым людям казалось исключительно благочестивым занятием. Естественная философия превратилась в религиозное подвижниче- ство, и таковой она пребыла многие века. Даже в начале XVIII в. Исаак Ньютон писал: «Толкование Бога из явле- ний — это несомненная часть естественной философии». Не нужно и говорить, что естественная философия в Европе Средних веков и раннего Нового времени всегда понималась как изучение в полном согласии с От- кровением естественного мира как Божьего творения. Это требование было нормой, но, как доказывает возра- жение Ньютона, не было необходимым. Так, в Падуе (ко- торая тогда была ведущим университетским центром) в XVI в., как и несколькими веками раньше в Париже в XIII в., огромную смуту вызвал так называемый «аверро- изм», требовавший обсуждать вопросы аристотелевской естественной философии в полной изолированности от контекста христианского богословия. Сам Аверро- эс, арабский философ XII в., написал подробный ком- ментарий на сочинения Аристотеля по естественной философии, где попытался объяснить их содержание без обращения к внешним для них религиозным учени- ям (в случае Аверроэса это, конечно, ислам). В XIII в.
36 Питер Деар. Событие революции в науке некоторые христианские схоласты в Париже последо- вали за Аверроэсом и стали разрабатывать начатое им толкование Аристотеля, бросая явный вызов тогдашним богословам. Хотя они пытались заявлять, что все их по- пытки служат только изучению природы и не затрагива- ют богословских материй, они не избежали осуждения. Это означает, что естественная философия прямо и без- условно рассматривалась как изучение божественной реальности. Позиции аверроистов противостал Фома Аквинский, который сделал все, чтобы опровергнуть основные предпосылки аверроизма: Фома Аквинский смотрел на естественную философию как на служанку богословия, и его воззрение вскоре получило всеобщее признание, предопределив самосознание богословов на многие века. Если не в своих основаниях, то на практике естественная философия и богословие оказались нераз- делимо связаны. Мир университетов к 1500 г. значительно расширил- ся, в сравнении с временем начала университетов, ру- бежом XII и XIII вв. Само слово университет в современ- ных языках — это латинское universitas, и этот термин обычно в Средние века прилагался к корпорациям как объекту права. Понадобилось несколько веков, чтобы «университетом» стали называть только те корпорации учащих и учащихся, которые создавались для целей об- учения и присуждали «степени», через которые должен был пройти учащийся, чтобы стать ученым. В XV в. на- блюдался буйный рост числа университетов по всей Европе, во многом благодаря основанию новых таких учебных заведений в восточных областях католиче- ской Европы, например, в Польше (так, Николай Ко- перник учился в Кракове, в Ягеллонском университете, в 1490-х гг.). Новые институты воспроизводили в целом ту же самую организационную структуру, что и их средне- вековые предшественники. Ядром такого университета был факультет искусств, то есть подразделение, на кото- ром изучались «свободные искусства», важной частью ко- торых была философия — естественная, метафизическая
Глава I. Что было уже известно в 1500 г. 37 и моральная. Учащийся, успешно сдавший экзамены и по- лучивший степени сначала бакалавра, а потом магистра искусств, дальше мог уже учиться профессионально — он поступал, с целью получения доктората, на один из трех «высших» факультетов: медицинский, юридический или богословский. В университетах вне Италии, к северу от Альп, богословие было самой важной из этих трех дис- циплин. Такая организация обучения только подтверж- дала приниженное положение естественной философии в сравнении с богословием и даже усиливала его. Характерной особенностью всех трех высших факуль- тетов, а не только богословского, было то, что женщины на них не допускались, а значит, не могли получить про- фессионального образования. Нас не должно удивлять то, что в университетах не отводилось места женщинам: главным предназначением университетов было подгото- вить неутомимых профессионалов. Самым выдающимся и важным призванием в Средние века было служение в церкви, клириком, а этот важнейший социальный ин- ститут клира был чисто мужским. Клирики могли проис- ходить из любого социального слоя, и открытость клира в большей или меньшей степени отличала все Средние века, но они не могли быть женщинами. Такое положение дел было очень глубоко укоренено в сознании; и мы не ошибемся, если скажем, что длительное господство муж- чин в западной науке во многом вызвано клерикальными истоками школьного и университетского образования. Какое воздействие все это оказывало на концептуальную и идеологическую структуру наук — судить уже труднее: чтобы надежно связать одно с другим, нужны изыскания и размышления. Тем не менее важно не забывать этот основной факт социологии средневекового знания при изучении как науки Средних веков, так и науки раннего Нового времени. Помимо естественной философии в университетах существовали и другие предметы преподавания, связан- ные со знанием естественного мира. На медицинском факультете, другом высшем факультете, изучались такие
38 Питер Деар. Событие революции в науке разделы, как анатомия и фармакология (materia medica). Анатомия человеческого тела постепенно, к 1500 г., ста- ла преподаваться студентам медицины во всех универси- тетах Италии и в некоторых университетах Централь- ной Европы путем демонстрационных вскрытий: тело рассекалось в присутствии зрителей, обнаруживались органы, и расчленялось на составляющие — часто такое представление шло с перерывами несколько дней, как курс лекций. Рассечения сопровождались комментари- ем, который был склеен из анатомических утвержде- ний античного физиолога Галена (конец II в. н.э.) и из положений учебника начала XIV в. итальянца Мондино де Луцци. Цель вскрытий была не исследовательской, но чисто педагогической: студентов нужно было позна- комить с внутренним строением человеческого тела, что- бы они лучше запомнили учение Галена. В фармакологии рассматривались такие вопросы, как состав таблеток и мазей, давались рецепты, как изготовить их из минераль- ных и особенно растительных компонентов. Таким обра- зом, эта наука включала в себя знания из естественной истории в том, что касалось растений и их медицинских свойств. Следует заметить, что ни анатомия, ни фармако- логия никогда не разрабатывались систематически в рам- ках философских построений. Хотя человеческое тело и его части и понимались согласно теоретическим (а на са- мом деле естественно-научно-философским) воззрениям Галена, изучение анатомии представляло собой скорее детальное морфологическое описание, чем общее скон- центрированное исследование. Фармакология состояла из практических рецептов и предписаний и не включала в себя теоретического понимания. Физиолог, имея дело, скажем, с растениями, вовсе не стремился к познанию их причин в аристотелевском смысле, но довольствовался эмпирическими знаниями о свойствах растений. И язык естественной философии часто употреблялся для того, чтобы охарактеризовать медицинские свойства лекар- ства, а значит, занимал вспомогательное место по отно- шению к медицинскому знанию.
Глава I. Что было уже известно в 1500 г. 39 Другой фундаментальной областью естественного знания, отдельной от естественной философии как по принципам, так и на практике, была математика. Главны- ми математическими науками, изучавшимися в средневе- ковом университете, являлись астрономия и в меньшей степени музыка. Обе эти науки входили в средневеко- вый квадривий, охватывавший четыре математические науки: арифметику, геометрию, астрономию и музыку Теоретическое обоснование такой группировки наук мы находим опять в размышлениях Аристотеля. Первые две науки представляли собой ветви «чистой» математики, которая имеет дело в качестве собственного предмета с абстрактной величиной. Арифметика занималась дис- кретными величинами, числами, тогда как геометрия — континуальными, в виде пространственной протяжен- ности. Третья и четвертая науки квадривия — ветви «смешанной» математики. Термин «смешанной» обозна- чал, что предметом их внимания делается величина в соче- тании с какой-то специфической предметной областью. Астрономия была развитием геометрии в применении к движению небес, а музыка— развитием арифметики, но уже отнесенной к звукам. Две последние науки представляли собой знание естественного мира, но при этом им было откровенно отказано в статусе естественной философии. Сам Ари- стотель называл объекты таких наук «математическими» и отличие их от объектов естественной философии усма- тривал в неприменимости к ним каузальных объяснений. Астроном-математик, по его мнению, просто описывает и моделирует движение небесных тел, тогда как задача естественного философа— объяснить, почему они так движутся. Музыкант-математик кодифицировал число- вые пропорции, отвечающие определенным звуковым (музыкальным) интервалам, — мы бы сказали, что речь шла о физическом натягивании струны, которое описы- вается только с помощью математических пропорций. Но естественный философ должен был затем объяснить природу звука, стоящую за этими явлениями.
40 Питер Деар. Событие революции в науке Итак, в программах европейских университетов го- сподствовало аристотелевское подразделение матема- тических наук. Естественная философия преподавалась как важный компонент обучения «искусствам», и, когда математическим наукам отводилось значительное место, их сразу начинали представлять как независимые дисци- плины специализации, имеющие в виду только практиче- ские цели разного вида подсчетов. Самой важной из этих университетских дисциплин оказывалась астрономия, причем по ряду причин. Прежде всего очень ценили ее практическое употребление: составление календаря, включая подсчет даты передвижного цикла церковных праздников (правда, эта сторона астрономических заня- тий ко времени основания первых университетов стала уже рутинной и беспроблемной) и создание гороскопов. Астрология никогда специально напрямую не отделялась от астрономии: астроном был также астрологом, и астро- лог был вынужден постигать все принципы астрономии, учившей о движении небес. Высокая практическая важ- ность астрологии проистекала из ее употребления в ака- демической медицине, где составление гороскопа было неизбежной рутиной для предсказания возможного бу- дущего течения болезни. Именно поэтому астрономия так подробно и успешно изучалась в Падуанском универ- ситете на протяжении всего Средневековья: в Падуе ме- дицинский факультет держал верх среди всех трех выс- ших факультетов, и этот перевес медицины сказывался и в программах подготовительного факультета. 3. Астрономия и космология Связь астрономии и космологии в средневековой уни- верситетской традиции не была до конца прояснена — по- ложение стало меняться коренным образом только в поко- лении, предшествующем Копернику. Слово «космология» в современном смысле стало употребляться в XVIII в., но его вполне можно отнести и к ранним теориям физики
Глава I. Что было уже известно в 1500 г. 41 небес и к соответствующим идеям естественной фило- софии касательно всеобщей структуры и функциониро- вания универсума. Космология, которая была принята в университетах до Коперника, была в своем строении аристотелевской и сводила все небесные явления к совер- шенным, однообразным и круговым движениям — имен- но такое естественное движение подобало сферам, состо- ящим из эфира. Самый авторитетный ученый-астроном в Античности Клавдий Птолемей (II в. н.э.) был известен на протяжении всего Средневековья: его труд «Компи- ляция» (Syntaxis) или в арабском переводе «Альмагест» стал настольной книгой многих поколений греческих, арабских и, наконец, латинских астрономов. Птолемей начал свой труд кратким обзором принятых физических положений: он утверждал, что небесные движения подчи- няются законам, которые вполне описаны естественной философией Аристотеля. Птолемей следовал традиции предшествующих греческих астрономов, когда противо- поставлял движения стихий, которые мы актуально на- блюдаем, и синтетическое круговое движение. Такое раз- граничение, как мы уже говорили, восходит к Платону и составляет сердцевину аристотелевской «небесной физики». Но хотя Птолемей и следовал физике Аристо- теля, в описании космических явлений он подчинил себя автономной математической традиции греческой астро- номии. Птолемеева астрономия, вошедшая в употребле- ние в латинском мире, после этого уже легко вливалась в состав университетской естественной философии. Построения Птолемея были сложны, тем более если учитывать все уточнения и дополнения, внесенные араб- скими переводчиками, и потому вряд ли могли быть восприняты в латинском мире сразу же после перевода «Альмагеста» с арабского на латынь в XII столетии. Пто- лемеевская астрономия, канонизировавшая шарообраз- ную Землю и ее центральное место во Вселенной, с помо- щью доводов Аристотеля расположила все небесные тела на орбитах, а детализацию их траектории производила благодаря допущению дополнительных орбит помимо
42 Питер Деар. Событие революции в науке eWk §%Ä^Ä Рис. 1. Универсум Аристотеля, как его представляли в XVI в. Иллюстрация взята из книги Петра Апиана «Космография» (1539). Последовательность планет по отношению к Земле дана по Птолемею, а не по Аристотелю основной сферической. Упрощенный до предела вари- ант движения планет по Птолемею представлен на рис. 2. На этой диаграмме раскрывается ежесуточное движение небес, и, говоря строго, вся эта диаграмма тоже должна вращаться вокруг Земли как центра в течение суток. Про- стой круговой путь вокруг Земли как центра не нуждал- ся бы в наблюдениях; но астрономы видели, что небеса кружатся вокруг Земли по круговым траекториям (и это характерное свойство эфира как элемента, по Аристо- телю), тогда как планеты движутся аномально. Напри- мер, Марс, Юпитер и Сатурн периодически замедляются
Глава I. Что было уже известно в 1500 г. 43 Рис. 2. Упрощенная модель движения планеты, по Птолемею. Эпицикл, вокруг центра которого движется планета, сам в свою очередь движется по своей собственной круговой орбите вокруг Земли как центра в своем всеобщем движении с запада на восток через звез- ды и дают двойной отход, прежде чем продолжить свое исконное направление. Такой двойной отход был назван «ретроградным движением», а все явление — «ретрогрес- сией». Малый круг на рис. 2 позволяет разглядеть такое движение. Планета движется закономерно по этому «малому циклу», который так и был назван «эпициклом», тогда как центр такого круга движется столь же законо- мерно по большему кругу, который зовется «деферен- том» (соотносимым). Когда меньшее круговое движение совершает несколько оборотов (revolutiones) во время единого оборота по большому кругу, из центра начинает казаться, что планета описывает обратную петлю в своем движении, как раз приближаясь при этом к центру всей системы {рис. 3). Такое понимание было основано на объ- яснении Птолемеем движения планет вокруг Земли. Что- бы достичь максимально возможной точности, и было введено огромное множество поправок, включая допол- нительные вспомогательные циклы, без которых модель уже никак бы не обошлась.
44 Питер Деар. Событие революции в науке Рис. 3. Эпицикл планеты по Птолемею: планета описывает в своем движении вокруг Земли траекторию, которая при наблюдении с Земли показывает периодические движения назад — как раз когда планета оказывается ближе всего к Земле С точки зрения естественного философа, тем не ме- нее такой подход оказался бы проблематичен, если бы он представил себя «объяснением» движений планет. Но в том-то и дело, что здесь не было даже намека на то, что- бы объяснять, почему описываются именно такие круги и из каких импульсов они слагаются; сами по себе эти ци- клы (в рассматриваемом случае — эпициклы) имеют по- стоянный центр обращения, хотя бы этот центр и был смещен относительно центра Земли, то есть, в тогдаш- них представлениях, центра всего мира. Аристотелев- ское понятие кругового движения, напротив, подразуме- вало понимание любого такого движения как движения вокруг Земли. И тогда, какой же был физический статус моделей Птолемея в Средние века? Проще всего будет сказать, что все эти модели употреб- лялись исключительно для подсчетов. Раз выведенные
Глава I. Что было уже известно в 1500 г. 45 числа могут адекватно описывать положения светил на небе, то математику-астроному все равно, действительно ли его детализованные модели представляют реальное движение на небе или это фикция. Являются ли эпици- клы и деферентные циклы реальными объектами или по- рождениями воображения астронома? С практической точки зрения это не должно волновать астронома: точ- ность его подсчетов от ответа на этот вопрос не возрас- тет. Но для естественного философа дело обстоит уже не так просто. Если астроном может не затрагивать вопрос о физической причинности, то при изучении естествен- ной философии задаваться таким вопросом — необходи- мое условие вообще любого рассказа о таких вещах. Тем не менее обычно средневековая философия зани- малась общими вопросами природы небес и причинами движения небес, оставляя детализацию этого движения астрономам, которые вносили свои уточнения, уже не- философского плана. Только крайне редко средневе- ковые естественные философы рассматривали вопро- сы, связанные с физическим статусом сложных систем (или циклов), — эти вопросы было легко игнорировать, просто сославшись на иерархию университетских дис- циплин: естественная философия, имевшая дело с при- чинами и природой вещей, ценилась более всякого прак- тического навыка астрономических подсчетов. Таким образом, физики вполне могли пренебрегать выводами, полученными астрономами, точно так же, как специалист по ботанике игнорирует теперь опыт са- довода. Астрономы в свою очередь вообще не обращали внимания на совпадения между физикой и математикой небесных движений, причем были в этом пренебреже- нии еще последовательнее, чем физики: астрономиче- ские трактаты Средних веков даже не упоминали об этой проблеме. Описанная ситуация продержалась со времени по- явления «Альмагеста» в латинском переводе с арабского языка и до изысканий второй половины XV в., то есть почти до выхода в свет трактата Коперника. Начиная
ТНЕОШСА The orica tri vm orbiom Solls* Рис. 4. Пеурбах понимал астрономические модели Птолемея как физическую реальность. Рисунок из «Новой теории планет» Пеурбаха: каждый цикл в геометрической модели здесь понят как трехмерное твердое тело вокруг Земли. В — Земля как центр, А — центр вращения внешней сферы D, частью которой является Солнце. Планеты тоже кружатся вокруг центра, хотя их движение гораздо сложнее
Глава I. Что было уже известно в 1500 г. 47 с XIII в. одним из важнейших дидактических текстов по астрономии было анонимное сочинение «Теория пла- нет» (Theorica Planetarum). Первое слово в названии, которое нам пришлось перевести как «теория», напря- мую отсылает к геометрическим моделям движения не- бесных сфер — «теоретичным» было моделирование, из- ложение на бумаге того, что мы представляем в уме путем концептуализации. В книге были представлены модели движения Солнца, Луны и пяти планет, сопровождавши- еся пояснением, как эти модели применять в расчетах. Важно заметить, что, хотя эти модели и основываются на «Альмагесте» Птолемея, они гораздо проще, хотя при этом приходится жертвовать той сложностью расчетов, которая была необходима Птолемею для достаточно точного согласования моделей с данными наблюдений. В этой связи будет полезно заметить, что «Альфонсовы таблицы», составленные после 1252 г. и ставшие стан- дартом расчетов в Средние века для определения поло- жения светил на небе, были рассчитаны для каждого из небесных тел на основе геометрических моделей, чрез- вычайно упрощенных в сравнении с их птолемеевскими прототипами. Пока все мирились с таким положением дел, никто не требовал никаких уточнений — это еще раз доказывает, что средневековая астрономия была замкну- та на практику1. В середине XV в. немецкий астроном из Вены Георг фон Пеурбах написал новый учебник, который он так и назвал «Новая теория планет», из печати он вышел в 1475 г. Само заглавие говорит о том, что книге назна- чалось заменить старую «Теорию планет». В этом труде излагался тот же самый материал и уточнялись только отдельные моменты каждой индивидуальной модели — и при этом не заметно было ни одной попытки создать модели того же уровня сложности, что и в «Альмагесте». 1 Скорее наибольшим стремлением было разместить планеты в отношении к правильному зодиакальному знаку, учитывая все пят- надцать «степеней», что имело в виду астрологические цели.
48 Питер Деар. Событие революции в науке Радикальная новация этой книги состояла только в спо- собе представления моделей. Вместо диаграмм с геоме- трически проведенными линиями, которые схематизи- руют для нас отдельные движения (как иг. рис. 2), Пеурбах решил нарисовать цельные сферы, плотные и имеющие собственную толщину (см. рис. 4). Солнце, движущееся по деференту, превратилось в тело, встроенное между стенками деферентной сферы, которая сама встроена в большую пустую сферу, опоясы- вающую Землю. Такая бесспорно физическая картина гораздо лучше совпадала с физическими сферами, о кото- рых говорил Аристотель и схоластические естественные философы, чем абстрактные геометрические модели, подвластные лишь расчетам. Первоначально именно астрономы, а не естественные философы на латинском христианском Западе сопротивлялись признанию физи- ческого статуса своих моделей: а Пеурбах хотел понимать свои математические разработки как имеющие физиче- ский референт. Уточнения при наблюдении заставили астрономов-математиков надстраивать круговое движе- ние над круговым движением, все дальше уходя от Ари- стотелевой картины небес. Теперь же Пеурбах настаивал на том, чтобы на все эти круги надо смотреть как на физи- ческие объекты, реально открытые астрономией: потому что такие круги непременно должны существовать, чтобы не- беса были такими, какие они есть. Он был склонен к тому, чтобы видеть математическую астрономию как чисто ин- струментальную практику, наподобие навигационных вы- числений наших дней, которые осуществляются исходя из мнимого представления о неподвижности Земли и при этом позволяют верно рассчитать траекторию. Астрономия Птолемея воспринималась во времена Коперника и в связи с опытами наподобие труда Пеур- баха, хотя все расчеты брались из «Альмагеста». Самым важным сводом астрономических данных в то время был труд, составленный Пеурбахом и его коллегой Региомон- таном под названием «Сокращенное изложение Альма- геста». Этот труд, завершенный в начале 60-х гг. XV в.,
Глава I. Что было уже известно в 1500 г. 49 был издан в 1496 г. в Венеции, как раз когда Коперник приступил к изучению астрономии в университете. Это «Сокращенное изложение» (Epitome) представляло со- бой сводку важнейших данных, объяснявших читателям тонкости геометрических моделей небесного движения у Птолемея. «Сокращенное изложение» было гораздо бо- лее щепетильным, чем «Теория планет» или даже «Новая теория планет» Пеурбаха, и его поэтому можно назвать вершиной развития средневековой астрономической мысли докоперникова периода. Но астрономическая на- ука уже к тому времени грозила вторгнуться в область причинностных объяснений естественной философии, стремясь заставить ее с высоты своей компетенции гово- рить о действительном движении небес. 4. За стенами университета Научная жизнь в 1500 г. была полна скорее материаль- ными, чем интеллектуальными достижениями. В конце XV в. европейская ученая культура встретилась с послед- ствиями новых технологий, скажем, печати литерами наборной кассы. Книгопечатание, возникшее в середи- не XV в. в германском городе Майнц, благодаря деятель- ности изобретателя Иоанна Гуттенберга стало распро- страняться по всей Германии и сразу же захватило север Италии, прежде всего Венецию. Появление во второй половине XV в. типографских услуг отвечает двум суще- ственным особенностям жизни европейского, а точнее западноевропейского общества. Первая особенность — большое число грамотных людей, которыми были вос- требованы и объемные книги, и небольшие брошюры. Вторая особенность— широкая доступность множества философских и вообще интеллектуальных источников. Вместе эти две особенности создали ситуацию, когда зна- ние для большого множества людей уже не было привяза- но к текстам из университетской программы. Это была со- всем новая ситуация, не имеющая параллелей в истории.
50 Питер Деар. Событие революции в науке Все разнообразие интеллектуальных возможностей, расцветшее в новом литературном окружении ок. 1500 г., охватывало с нашей современной точки зрения только несколько сегментов теоретизирования. Самым влия- тельным из философских построений в это время счита- ется флорентийский неоплатонизм, созданный Марси- лио Фичино. В 60-х гг. XV в. Фичино предпринял перевод на латинский язык трудов Платона, которые, как извест- но, не пользовались в Средние века особым почтением2. Незадолго до этого он перевел некоторое количество текстов, которые в наши дни принято датировать I—II вв. н.э., но в то время они принимались за древнейшие тек- сты Античности, появившиеся за несколько веков до тру- дов Аристотеля, Платона и других светочей классической культуры. Это были тексты так называемого герметиче- ского корпуса, приписанного египетскому мудрецу Герме- су Трисмегисту, то есть Триждывеличайшему. Основная особенность этих текстов (кроме отсылок к древнееги- петской жреческой магии в «Пимандре», первом тракта- те сборника, который был известен и раньше) была в не- обычной метафизике универсума. Такая метафизическая концепция, как нетрудно догадаться, была схожа с неопла- тоническими учениями поздней Античности: ведь по духу и по происхождению корпус на самом деле им родствен. Позднеантичные неоплатоники, прежде всего Плотин, смотрели на свое учение как на раскрытие самых скры- тых и таинственных аспектов трудов Платона. Фичино был убежден, что все три наследия — Платон, герметиче- ский корпус и писания неоплатоников — представляли чи- тателю всю античную мистическую традицию глубинного знания, восходящую ко времени ветхозаветного Моисея. Основным моментом всех этих доктрин была карти- на универсума как духовного единства, различные части 2 Конечно, при желании можно найти немало платонических мотивов в богословии и философии Средних веков, но другое дело, что оригинальных трудов Платона тогда почти не знали. Платонизм воспринимался из вторых рук, прежде всего из трудов отца Церкви Аврелия Августина.
Глава I. Что было уже известно в 1500 г. 51 которого соединены силами симпатий и антипатий. Астрология была необходимой составляющей такого мировоззрения, причем понималась она весьма широ- ко. В предшествующие века астрология была стандарт- ной частью научного знания. Но новое измерение, ко- торое она получила в неоплатонически-герметическом синтезе Фичино, состояло в том, что теперь уже не про- сто документировались предсказания звезд и пассивно прослеживалось предсказанное будущее, но предпри- нималась попытка влиять на человеческие дела через астрологические воздействия. Иными словами, астро- логия была преобразована в инструмент магического господства над природой. Маг-астролог — отличным примером которого в конце XV в. стал флорентийский граф Джованни Пико делла Мирандола— стремился упорядочить физическое взаимодействие звездных сил с земными вещами. При этом нужно заметить, что эта неоплатоническая магическая тенденция в возрожденческой философии, хотя и отличалась от стандартных наук в университетах, не должна считаться простой альтернативой аристоте- левской естественной философии. Амбиции новой ма- гии простирались дальше — она стремилась установить операциональный контроль над природой: это была своеобразная технология, которая проверяется только практикой, а не философское исследование, в котором нужно только достичь понимания. Магия, неспособная породить альтернативных аристотелевским философ- ских идей о функционировании универсума, оказалась только одним путем среди многих, на которых не при- нимавшие Аристотеля натуральные философы могли вступить в борьбу с тогдашней нормативной наукой. Магию знали и в Средние века, но ее представляли как, во всяком случае, не противоречащую в корне аристоте- левской философии. Аристотелевский мир был миром регулятивов, но вовсе не миром жесткого детерминизма. В этом мире могли случаться и необычные вещи, и адеп- ты магии пытались оперировать ими, считая, что все
52 Питер Деар. Событие революции в науке законы Аристотеля относятся только к обычным случа- ям, а не к необычным явлениям. Само понятие магии может нас сбить с толку. На самом существенном уровне этот термин означает искусство ма- нипулирования вещами, иначе говоря, такое обращение с ними, которое в конце концов вызывает чудесное собы- тие: последовательность явлений, выходящую за рамки ординарного. Исходя из этого, ярлык магии могли нести на себе самые разные практики. Существовала духовная магия, которая призывала на помощь духов, ангелов или демонов (последняя была известна как демоническая магия, отождествлявшаяся с колдовством), и существо- вала естественная магия. Естественная магия пыталась употребить не духовных агентов, а сокровенные силы самой природы. Так, воздействие магнита на железо счи- талось одним из примеров скрытой силы. Магия была ис- кусством действий над вещами, технологией, а маг был знатоком ее применения. Нельзя не согласиться, что это совсем другое восприятие знания, чем аристотелевский созерцательный идеал. Такое практическое знание проложило себе широ- кую дорогу. Появившееся книгопечатание позволило выпустить в свет не только трактаты по магии на латин- ском языке, которые читались образованными людьми, но и магические тексты на народных языках — итальян- ских и немецких диалектах. Эти народные тексты имели потенциально гораздо большую читательскую аудито- рию, чем латинские книги. Ведь для того, чтобы читать непростые тексты по-латыни, требовалась не просто школьная подготовка, но фундаментальная образован- ность. Народные «книги тайн» давали практические, хотя и сумбурно изложенные, сведения для людей с не- высоким уровнем образования. Жанр народных магиче- ских книг, достигший своего апогея в XVI в., есть впол- не законный отпрыск книгопечатания — запрос на эти книги никогда не ослабевал, к тому же он поддерживал- ся книгопечатниками, которые обещали покупателям передать все практические навыки, которые до этого
Глава I. Что было уже известно в 1500 г. 53 содержались (во всяком случае, декларативно) только замкнутыми гильдиями практиков. Так, особенно по- пулярны были книги медицинских советов: в книгах давался широкий набор предписаний, как лечить едва ли не все заболевания. В первой половине XVI в. один из самых известных авторов таких народных медицин- ских книг, Вальтер Герман Рифф, был аптекарем, вряд ли достигшим больших высот в медицине. Рифф издал множество книг на немецком языке, по большей части заимствуя из сочинений других авторов по тем же во- просам, а также переводя отрывки из латинских посо- бий университетских медицинских факультетов. В 1531 и 1532 гг. вышло несколько тонких книг под общим на- званием «Книжки по искусствам» (Kunstbüchlein). Они были посвящены самым разным видам деятельности и ремеслам, выходили анонимно и печатались в разных типографиях немецких городов. Явно, запрос на эти знания был велик не только среди профессиональных ремесленников, но и среди грамотных людей среднего слоя. Эти книги разрушили былую монополию профес- сиональных гильдий, которые держали в своих руках все практическое знание: ремесло жестянщика, кра- сильщика или гончара стало доступно любому хозяину, которому нужно было произвести соответствующие работы в своем доме. Историк Уильям Эмон, подробно изучивший такую литературу, признал важнейшую роль этих «книг тех- нических рецептов»: их авторы сорвали покров тай- ны, облекавший все ремесленные умения, и простые люди увидели, что мастера не владеют никакой тайной мудростью, а просто знают набор приемов, которыми в принципе может воспользоваться всякий человек3. Конечно, из этого не следовало, что знания и умения даются даром. Исследования последних десятилетий 3 Еатоп W. Science and the Secrets of Nature: Books of Secrets in Medieval and Early Modern Culture (Princeton: Princeton University Press, 1994). P. 113.
54 Питер Деар. Событие революции в науке по строению и трансляции экспертного знания показа- ли, что любые практики располагают такими умениями, которые не могут быть просто смоделированы, но пере- даются ученикам в течение долгого срока и не без проб- лем. Невозможно усвоить какое-либо практическое занятие из того беспощадного разбора, которому оно подвергается на страницах отчетов об экспериментах (как это происходит в естественных науках) или в тех- нических пособиях (как в ремесленной деятельности)4. Если Эмон прав, то распространившееся благодаря печати книг в XVI в. мнение, что практическое ремес- ленное знание (рецепты, ноу-хау) может быть сведено к тривиальным процедурным правилам, в готовом виде взятым из книги, было в большой степени иллюзией. Но это иллюзия, наследниками которой нам приходит- ся быть до сих пор. Внимания заслуживают и еще два важных пункта возникающей научной культуры. Алхимия приобрела себе наибольшее число приверженцев как раз в эпо- ху подъема знания (конец XVII в.), ярчайшим пред- ставителем которой мы считаем Исаака Ньютона— во всяком случае, если судить о распространении наук по количеству сохранившихся рукописных пособий и за- меток. Алхимия, как мы видим по форме самого этого слова (Аль-Кеми), пришла в Европу от арабов. В начале XVI в. алхимию иногда упоминали в печатных обсужде- ниях, хотя чаще всего весьма курьезно. Ведь одним из неотъемлемых свойств алхимии была засекреченность: писания по алхимии были переполнены смутными сим- волами, которые не могут быть понятны никому, кроме посвященных. Таким образом, только человек, прошед- ший курс обучения алхимии, мог пользоваться алхи- мическими пособиями. Но тем не менее алхимические книги тайн получили вполне широкий тираж, а значит, 4 О важности «молчаливого знания» в науке см.: Collins H.M., Changing Order: Replication and Induction in Scientific Practice. 2nd ed. (Chicago: University of Chicago Press, 1992).
Глава I. Что было уже известно в 1500 г. 55 и сам принцип алхимической науки изменился — из та- инственной науки, подобной магии, она превратилась в расхожее знание вровень с астрологией5. Первая из «книжек по искусствам», посвященных алхимии, вышла в 1531 г. и была так и озаглавлена «Пра- вильное употребление алхимии» (Rechter Gebrauch dAlchimie). Эта книга, хотя и представляла собой ком- пиляцию серьезного алхимического трактата, посвящен- ного таким вопросам, как трансмутация, говорила почти исключительно о практических вопросах химии и метал- лургии— это было нечто вроде карманной книжки ре- месленника. Получалось, что правильное употребление алхимии — это совлечение с нее всех ее созерцательных и мистических аспектов6. Но, несмотря на это, до само- го времени Ньютона алхимия предельно сближалась с духовно-мистическими занятиями. Ведь одним из фак- торов, гарантирующих успех алхимического действа, считалось духовное состояние алхимика: неудачи алхи- мической практики часто связывали не с недоработками соответствующей техники, но с тем, что душа алхимика еще не очистилась в совершенной мере. Трансмутация может произойти только в том случае, если духовное отно- шение алхимика к веществам, подлежащим манипуляции, настроено во всей точности. Алхимия была засекречен- ной практикой по своей природе, и принять общедоступ- ный вид она могла, только если свести ее к некоторому набору техник, то есть изменив саму ее суть, что и пока- зала история издания 1531 г. Другой не менее засекреченной, к тому же и маги- ческой областью знания в то время была каббалистика. Каббала изначально возникла среди иудеев эллинисти- чески-римской эпохи как типичное, наравне с неоплато- низмом, тайное знание поздней Античности. Ренессанс воспринял каббалу в христианизированной версии. Соб- ственно, все это учение сводится к наделению обычных 5 Астроном Тихо Браге также был известен как крупный алхимик. 6 Еатоп. Op. cit. P. 114-115.
56 Питер Деар. Событие революции в науке слов, прежде всего имен, оккультными значениями и установление взаимосвязей между вещами с помощью букв, составляющих их названия, — конечно, эти назва- ния требовалось записывать на древнееврейском, кото- рый адептами каббалы считался языком Адама. Слову можно было сопоставить целое число, сложив числовые значения составляющих его букв; следующий шаг был предсказуем — если у двух слов числовое значение ока- зывалось равным, за ними признавалась сокровенная, но сильная взаимосвязь. Христианская версия каббалы доказывала, например, что Иисус — истинный Мессия, поскольку в обоих словах сумма букв равная: так адепты каббалы того времени попытались обратить иудейскую мистику в средство убеждения самих иудеев принять ис- тину христианства. В 90-х гг. XV в. самым знаменитым христианским каббалистом был германский толкователь мистики Иоганн Рейхлин. Такой разброс открывшихся вдруг интеллектуальных возможностей, тесно связанных с появлением техноло- гии книгопечатания, означал, что Европа около 1500 г. готовилась к битве за интеллектуальные авторитеты, битве, которая должна была принять поистине эпиче- ский размах. XVI век стал переломным для всей европей- ской цивилизации: когда протестанты выступили против Католической церкви, это означало отвержение не толь- ко отдельных идей, но всей системы авторитета, которая главенствовала на континенте веками. Конечно, в срав- нении с критикой папской власти критика аристотелев- ской философии выглядит довольно мирно. Но и то и другое — грани единого процесса: Мартин Лютер и Жан Кальвин, самые знаменитые церковные реформаторы, делали упор на тексте Библии, который должен был сделаться доступен всем христианам на родных языках и встать во главу утла христианской религии. Изделия печатного станка потрясли тщательно разработанную структуру Католической церкви и, более того, вознес- ли верующих к непосредственному общению со словом Божиим.
Глава I. Что было уже известно в 1500 г. 57 5. Ученая культура и повседневность Важно не забывать, что в этой книге мы рассматри- ваем судьбу идей, связанных с познанием природы. Если говорить о религиозной жизни XVI в., то прежде всего нужно заметить, что Реформация и Контррефор- мация затронули на латинском Западе в той или иной мере всех. Контрреформация проводилась, в отличие от Реформации, церковными иерархами, а они стреми- лись повысить уровень народной религиозности, что- бы укротить волнения, спровоцированные Лютером. Новые возможности изучения природы явно шли на руку больше представителям Контрреформации: интел- лектуальная элита либо организовывала, либо подавля- ла борьбу в этот период, совершенно не задумываясь о стремлениях простого народа. До сих пор неясно, какой отзвук нашла научная революция XVT-XVII вв. в умах простого народа. Повседневная жизнь не восприняла почти никаких научных инноваций, а те изменения по- вседневности, которые в это время наблюдались, следу- ет связывать с совершенно другими идейными течения- ми, прежде всего переменами в составе и подробностях религиозных убеждений. Долгое время на научную революцию смотрели как на выход из того интеллектуального тупика, в который вверг европейцев кризис магических верований7. Со- гласно этой теории, вера в колдовство и прочие ирра- циональные и бездоказательные убеждения, входившие в картину мира европейцев, отступили перед лицом по- бедно шествующей научной рациональности. Но такая оценка исторических событий не выдерживает критики, если учесть результаты научных исследований послед- них лет. Народ продолжал верить и в ведьм, и в горо- скопы и в XVIII в. не меньше, чем в XVII, и, более того, 7 Монография, образцово отстаивающая такое воззрение: Tho- mas К., Religion and the Decline of Magic: Studies in Popular Beliefs in Six- teenth- and Seventeenth-Century England (London: Penguin Books, 1978).
58 Питер Деар. Событие революции в науке многие ученые, создававшие новую науку, даже в конце XVII в. верили в те же вещи, что и простолюдины. По- этому усвоенное многими из нас со школьной скамьи мнение, что распространение научной картины мира вытеснило суеверные пережитки, представляется боль- шой натяжкой. Вероятно, такое мнение восходит к заяв- лениям просветителей XVIII в., которые, набирая себе союзников, стали говорить о революции в философии во времена Бэкона и Галилея. Понятно, что просветите- лям нужно было доказать, что настоящее знание возник- ло не вчера и что с опорой на него можно критиковать институции, утверждающие свою власть ссылкой на ир- рациональное. Главным и самым могущественным рас- пространителем убеждений о «сверхъестественном» эти философы XVIII в. считали Церковь. Чудеса, вера в анге- лов и весов стали основными мишенями атак «рациона- листов» XVIII в., но ясно, что, если бы многочисленные поверья не были в то время распространены в широких массах, философы не стали бы клеймить так яростно все «пережитки». Обо всех этих обстоятельствах не следует забывать: слишком живуча в наших умах картина суеверной и фана- тичной Европы 1500 г. и холодной, рационалистической научной Европы 1700 г. Астрология, демонология и фи- лософско-духовные синтезы, осуществлявшиеся такими деятелями XV в., как Марсилио Фичино, составили замес интеллектуальной жизни на века вперед: мы не видим никакой однозначной новой рациональности, которая избавила бы сознание людей от всех этих планов и ком- бинаций. История редко бывает черно-белой картиной, гораздо чаще она — пестрая амальгама, причем в неясной перспективе.
Глава II ГУМАНИЗМ И АНТИЧНАЯ МУДРОСТЬ: КАК В XVI В. ИЗУЧАЛИ ПРЕДМЕТНУЮ РЕАЛЬНОСТЬ 1. Язык и мудрость Новые вызовы канонической философской схоласти- ке, правившей в университетах, пришли оттуда, откуда их не ждали. Одним из важнейших аспектов обучения искусствам в средневековом университете, которому историки науки тем не менее уделяют мало внимания, был восходящий к раннему Средневековью тривиум. Эти три науки, грамматика, логика и риторика, должны были помочь любому человеку разобраться с предметным ми- ром. Изучение тривиума сопровождалось изучением квадривиума — математических предметов, включавших геометрию, арифметику, астрономию и музыку; а вместе тривиум и квадривиум и составляли венец «семи свобод- ных искусств». Все эти науки уже в поздней Античности легли в основу высшего образования, и их реплики (по- лучившие неизвестные Античности названия «тривиум» и «квадривиум», то есть «трехпутье» и «четырехпутье») и породили образовательную норму начавшейся средне- вековой культуры на Западе. Семь свободных искусств только приблизительно задавали очертания программ учебных заведений но- вого типа — университетов XIII в. Как только тексты Аристотеля, переведенные с арабского, заменили ранне- средневековые компиляции, логика перехлестнула по
60 Питер Деар. Событие революции в науке важности естественную философию и метафизику, во вся- ком случае при разработке программ изучения «искусств». Квадривиум знал в разные периоды и в разных институци- ях и подъем, и упадок, но никогда (за исключением астро- номии, да и то применительно к отдельным задачам) не превозносился как важнейший источник знания. Грамма- тика и риторика, две другие науки тривиума, измельчали: латинская грамматика превратилась в преддверие универ- ситетского образования (это были подготовительные кур- сы, так как все преподавание шло на латыни), а риторика, искусство убеждения, сдала свои позиции, потому что изу- чение аргументации было тогда полностью передано в ве- дение логики. При этом академический статус риторики в XV в. радикально изменился, но совсем на другом поле. Ученая культура, заявившая о себе на рубеже XIII и XIV вв., в эпоху Возрождения, обозначается нами тер- мином «гуманизм». Но само это слово— изобретение позднейших историков: оно представляет собой сокра- щенный вариант действительно аутентичного возрож- денческого выражения «studia humanitatis», то, что мы называем гуманитарными науками, или науками, изуча- ющими человеческий мир. В итальянских университетах XV в. «гуманитарными науками» называли те науки, кото- рые регулировали языковой узус: грамматику, риторику и поэтику. Целенаправленностью этих наук было создание правильной латинской речи (со временем неотъемлемой частью решения этой задачи стало изучение греческого языка и сопоставление греческого и латыни) и написание латинских сочинений изящным литературным стилем. Распространение такого подхода во всех университетах Северной Италии сопровождалось растущим сознанием собственного достоинства в среде тех, кто эти дисци- плины преподавал. Эти учителя, которые и назывались «гуманистами» во вполне техническом смысле слова, провозглашали с небывалым упорством важность своих предметов в программе факультетов искусств, в противо- положность доминировавшей прежде схоластической философии Аристотеля.
Глава П. Гуманизм и античная мудрость 61 Местные условия Северной Италии сыграли важней- шую роль в том, чтобы «гуманисты» преуспели в своих ам- бициях, и гуманистическая ученость действительно вы- теснила схоластическую. Весь итальянский полуостров был «лоскутным», он делился на небольшие государства. Типичной политической моделью на севере стал город- государство, вроде Милана, Венеции или Флоренции. Всякий город, с прилегающими к нему землями (часто эти земельные владения, как в случае Флоренции, были значительными, и на них размещались города меньше- го размера, но и не совсем мелкие) пользовался высо- кой степенью политической автономии, и гражданская жизнь в городе чаще всего подразумевала активность самых влиятельных граждан, которые никогда не подчи- нятся власти внешнего государя. Ранние гуманисты сразу же оценили преимущества такой ситуации и стали гово- рить о важности гуманитарного образования для воспи- тания деятельного и политически ответственного граж- данина. Обучение в области «гуманитарных наук», по их заявлениям, представляет собой много лучшую подготов- ку к гражданской деятельности, чем голые логические построения университетских аристотеликов. Гуманисты учили, что пропагандируемое ими образование непре- менно оправдает себя: отточив свои риторические уме- ния, человек станет влиятельным политическим орато- ром, а овладев историческими знаниями, он приобретет мудрость и ту взвешенность суждений, которая подобает государственному мужу1. Великим примером такого госу- дарственного деятеля стал для приверженцев гуманизма Цицерон, образцовый оратор, которого все признавали и примером мудрого сенатора-законодателя. С точки зрения гуманистических педагогов, Цице- рон воплощал в себе все добродетели хорошего респу- бликанского государственного деятеля. В роковые дни заката Римской республики Цицерон стал политическим 1 Существовали и раздельные гуманистические школы, имевшие (правда, редко) классы для девочек.
62 Питер Деар. Событие революции в науке лидером, выступления которого в сенате, волновав- шие умы современников, столь же страстно звучали и в годы Возрождения. Более того, Цицерон написал посо- бие по риторике, дав молодым ораторам все необходи- мые советы и объяснив правила, как нужно составлять и публично зачитывать речь, чтобы она повлияла на всех слушателей без остатка. Таким образом, в наследии Цицерона содержалась и теория риторики, и практика риторики, и, с точки зрения гуманистов, грех было не воспользоваться таким богатством. Говоря совсем про- сто, Цицерон должен был показать современным лю- дям, каким образом нужно организовывать социальную жизнь. Главное, что помогал сделать Цицерон, — это замостить разрыв между эффективным красноречием и правильными политическими решениями, которых и должен добиться политический оратор. Цицерон был отличным примером и в этом: он не просто хорошо го- ворил и хорошо писал — его речи вызывали восхищение мудростью содержания. Новая гуманистическая идео- логия подразумевала, что одно неотделимо от другого: только тот станет красноречив, как Цицерон, кто обре- тет его политическую мудрость, потому что только под- линный политический опыт мог породить красноречие, преобразующее государство. Таким образом, цицеро- новскому красноречию приписывались почти мисти- ческие черты: отождествив «медиум» и «сообщение», гуманистические педагоги приписали предлагаемому ими курсу обучения способность воспитывать хороших граждан. На практике это означало, что ученики, осво- ившие цицероновский латинский стиль и научившиеся его воспроизводить, считали себя по-настоящему обра- зованными. Образование было впервые отождествлено с простым воспроизведением хороших классических ав- торов. Красноречивый глупец при этом вообще не рас- сматривался, гуманистические педагоги считали суще- ствование такого персонажа невозможным. XV век был отмечен постепенным распространением гуманистических педагогических начинаний. В середине
Глава П. Гуманизм и античная мудрость 63 века гуманизм пересек черту Альп и в самом конце века оказал сильнейшее влияние на стилистику и содержа- ние университетских программ во многих европейских странах, вплоть до Польши. В течение всего XVI в. гума- нистическое образование пестовало общий культурный стиль социальной элиты повсюду, оно утвердило себя и в университетах, и во всех прочих видах высшего обра- зования. Впрочем, уже в XV в. гуманисты-реформаторы, прежде всего Лоренцо Балла, атаковали схоластическую философию и богословие как из научных, так и из мо- ральных соображений. Они изобличали язык схоласти- ки в отходе от классических норм — ведь в средневеко- вой научной латыни трудно было узнать язык Цицерона, посмотрим ли мы на словарь или на грамматику — и дока- зывали, что главными виновниками варваризации явля- ются крупнейшие богословы, прежде всего Фома Аквин- ский, создавший, по их мнению, особый «томистский» жаргон. Оказалось, что на службе аристотелевских ло- гических тонкостей стоит плохой латинский язык, взра- щивающий из себя столь же извращенное богословие, далекое от простой веры, переданной в Новом Завете. Но если мы смотрим на положение дел в XVI в., то, напротив, видим уже не конфликт, а сосуществование схоластики и гуманизма. Вся суть в том, что гуманисты выиграли бой за признание, но вовсе не стремились рас- топтать своих изначальных врагов — схоластических философов. Напротив, ценности гуманизма пронизали все образование и позволили заново оценить, казалось бы, «тривиальность» риторики и классической литерату- ры — этих вновь оживших остатков бывшего тривиума. Философы теперь в общем порядке проходили гумани- стическую подготовку, исходя из новых образовательных обязательств. Поэтому мы не должны удивляться тому, что находим в XVI в. схоластические комментарии на труды Аристотеля, написанные на гуманистической клас- сической латыни, а не на варварском наречии средневе- ковой схоластики. Эти новые схоласты уже разбирают тонкости смыслов в оригинальных греческих текстах,
64 Питер Деар. Событие революции в науке а не ограничивают себя, как прежде, грубыми средневе- ковыми латинскими переводами. Конечно, в этом было больше гуманистического ака- демического этоса университетов XVI в., чем действи- тельно отборной классической латыни. Цицерон стал ролевой моделью для гуманистической риторики толь- ко потому, что он совместил в осуществлении граждан- ских задач красноречие с действительной мудростью. Исключительное положение Цицерона обязано тому общепринятому мнению, что в классической Антично- сти удались наивысшие достижения во всех областях культуры, с которыми мы сейчас не можем даже рав- няться, не то что их превзойти. Так величайший оратор и государственный деятель Античности стал, в силу на- званного понимания истории, величайшим оратором и государственным деятелем всех времен. Тем же самым образом крупнейшие авторитеты и ученые-практики своего времени в разных областях знания начинали восприниматься как универсальные модели, требу- ющие подражания. Таким образом, оптимизация совре- менных тогда культурных и образовательных проектов стала постепенно рассматриваться как восстановление величайших завоеваний древних. Гуманистическим ло- зунгом стал не прогресс, но восстановление, возрож- дение, обновление. Мудрость древних — вот цель всех достижений, и она нужна, чтобы повернуть вспять то движение упадка, которое разразилось при обвале и крушении Римской империи. 2. Научный Ренессанс Слово «ренессанс» означает «возрождение». Гума- нисты любили обозначать этим термином свое время, потому что они притязали на то, чтобы дать новое рож- дение классической культуре. Гуманисты отвергали вар- варство того периода, который простирался между клас- сической Античностью и ее возрождением в настоящее
Глава П. Гуманизм и античная мудрость 65 время, — именно они придумали для этого периода уни- чижительное прозвище «Средние века». Идеал обновления культуры путем возвращения Ан- тичности впервые появляется со всей отчетливостью в науках в середине XV в. Главной фигурой здесь был Региомонтан, он же Иоанн Мюллер, прозвище которо- го представляет собой перевод на латинский язык его родного немецкого города Кенигсберг. Региомонтан был математиком и астрономом, а также гуманистом, специалистом по латинской литературе и особенно по творчеству Вергилия. Пристальное внимание к Антич- ности окрасило все его научные работы и проявилось с максимальной ясностью в его «Сокращенном изложении Альмагеста», труде, который он написал в соавторстве со своим старшим современником Георгом Пеурбахом, венским гуманистом и астрономом2. Предисловие к этой работе, написанное в начале 1460-х гг., представляет со- бой гуманистический гимн всем завоеваниям Антично- сти, в противоположность современному культурному оскудению. Региомонтан сетует на горестное положение математических наук в его времени и говорит, что есть только один путь вперед — возрождение наук. Он форму- лировал свою программу много раз — особенно известна его лекция по истории математики, дошедшая до наших дней: она была произнесена в Падуе в 1464 г. В лекции, которая называлась «Вводная речь ко всем математи- ческим наукам», Региомонтан попытался очертить всю историю математики, найдя в ней место и для себя. Он вел линию развития математики от египетских истоков геометрии через древнегреческих математиков к перево- ду всех их трудов на арабский язык, а после с арабского на латинский, что привело к развитию математических занятий в латинском мире уже в дни жизни автора. Имен- но последний период успешной выработки и передачи 2 Региомонтан завершил «Краткое изложение» Пеурбаха после смерти последнего в 1461 г. О Пеурбахе подробнее говорилось выше (гл. I, раздел 3).
66 Питер Деар. Событие революции в науке знания особо тесно связан с Античностью как временем начала обработки этого знания. Вершиной математиче- ских наук Региомонтан считал астрономию. Таким образом, Региомонтан перенес рассуждения гуманистов об упадке и обновлении языка уже на матема- тические науки. Его математические труды— стандарт- ные декларации гуманистической идеологии, отзвуки которой мы встречаем и в значительных научных рабо- тах XVI в., трактующих вопросы сходным образом. «Со- кращенное изложение» серьезно повлияло на астроно- мическое образование сразу же после его типографской публикации в 1496 г.: так гуманистическая риторика «вос- становления наук» нашла благодарных слушателей. Са- мым успешным астрономом-практиком, который пошел по стопам Региомонтана, был, конечно, всем известный польский каноник Николай Коперник. В начале 1490-х гг. Коперник учился в Краковском Ягеллонском университе- те, одном из новых университетов, возникших на окра- ине Европы в XV в., в этом учебном заведении интерес к астрономии был очень живым. Кроме центра астро- номических исследований Краков стал к концу века и средоточием новой гуманистической образованности: профессора признавали важность классических языков и ценили начитанность в античной литературе. Как раз когда «Сокращенное изложение» вышло в Венеции, Ко- перник учился в Италии. Затем он вернулся в Польшу, получив диплом медика-практика, но отказавшись про- должать образование по докторской программе. Через несколько лет после возвращения, в 1509 г., он издал первое свое произведение: латинский перевод греческих стихов византийца VII в. Феофилакта Симокаты. Около 1512 г. он представил первую версию новой астрономиче- ской системы, которая должна была заменить миросисте- му Птолемея. Этот трактат, названный «Малый коммен- тарий» (Commentariolus), открывается размышлениями о птолемеевской астрономии и некоторых упрощениях, в ней допущенных. Очевидно, что Коперник пользовался не самим «Альмагестом», а «Сокращенным изложением»
Глава II. Гуманизм и античная мудрость 67 Рис. 5. Миросистема Коперника в упрощенном виде (без дополнительных циклов, необходимых для точной передачи движения планет). Из книги Коперника «Об обращениях» и строил на этом все выводы. Известно, что «Альмагест» в средневековом латинском переводе с арабского вышел из печати только в 1515 г., а греческий оригинал — в 1538 г. «Малый комментарий» сразу же получил известность в астрономических кругах, хотя и не печатался и распро- странялся только в рукописях. Первое печатное изложе- ние новой системы Коперника появилось только в 1543 г. Его позднейший труд «Об обращении небесных кру- гов», в котором Земля превратилась в планету, враща- ющуюся вокруг Солнца, был назван современниками об- новлением древнегреческой астрономической традиции.
68 Питер Деар. Событие революции в науке В предисловии к этой книге, с посвящением папе Пав- лу III, Коперник говорит, каким путем он пришел к новым идеям. Он, как и в начале «Малого комментария», говорит о найденных упрощениях и неточностях, мешающих нор- мальному функционированию астрономической практи- ки. Целью его, говорит Коперник, было улучшить науку в ее нынешнем состоянии. Коперник совершил вполне гуманистический ход: для решения задачи следует пере- читать всех выдающихся античных авторов. Я стал перечитывать труды всех философов, пытаясь узнать, не предположил ли кто из них другого движения сфер универсума, чем то, которое преподают математики (они же— преподаватели астрономии.— П.Д.) в школах. И действительно, в трудах Цицерона я нашел, что Гикет предполагал движение Земли. Затем я прочел у Плутарха, что и некоторые другие древние ученые держались того же мнения. Я решил привести слова Плутарха, дабы сделать их известными всем читателям [далее следует цитата из латинского перевода труда «Мнения философов», припи- сывавшегося тогда Плутарху]3. Коперник распорядился полученными знаниями вполне практично. По его собственным словам: «Полу- чив волю, с опорой на эти источники, я тоже начал раз- мышлять о движении Земли. И хотя сама эта мысль каза- лась мне нелепой, я уже знал, что и до меня были люди, свободные вообразить любые круги, лишь бы это служи- ло объяснению небесных явлений»4. Было исключитель- но важно найти античный прецедент предположению о том, что Земля движется, — только так можно было оправ- дать собственные соображения по этому вопросу. Если древние могли вообразить новые орбиты, значит, к этой возможности мог бы прибегнуть и Коперник. В те време- на автора, который заявил о создании совершенно новой 3 Коперник Н. Об обращениях... Введение. 4 Там же.
Глава II. Гуманизм и античная мудрость 69 концепции, не восприняли бы всерьез— все новации должны были носить уточняющий характер, чуждый ка- кого бы то ни было радикализма. Следует подчеркнуть, что не нужно считать, что Ко- перник решил «замаскироваться», спрятавшись за авто- ритет древних. Нет оснований полагать, что Коперник не считал свою новую астрономическую систему просто законным продолжением античных разработок Птоле- мея. Ведь всю проделанную работу он считал восстанов- лением, возрождением, а вовсе не опровержением антич- ной астрономии. Более того, у нас есть свидетельства, подтверждающие, что действительно думал Коперник о собственных астрономических построениях. Первое печатное обсуждение гелиоцентрической астрономии — это вышедшая в 1540 г. книга Георгия Ретика, профессо- ра математики в Виттенбергском университете. Ретик, лютеранин по вероисповеданию, отправился в 1539 г. в г. Торунь на западе Польши, чтобы встретиться с Копер- ником, который служил тогда каноником в соборе. Ретик был явно привлечен той высочайшей репутацией, кото- рую приобрел Коперник за все эти годы как математик и астроном (сам Ретик в науках не преуспел), и слухами о новой астрономической системе. Ретик решил узнать все подробности и в 1540 г. выпустил книгу «Первое изложе- ние», в которой содержалось изложение идей Коперни- ка с указанием на их преимущество — Ретик нисколько не сомневался, что все высказанное Коперником истин- но. В «Первом изложении» Ретик постоянно ссылается на не опубликованный на тот момент труд «Об обраще- нии...». Ретик убеждал Коперника издать этот труд как книгу, и в письме он упоминал, что великий труд Копер- ника написан «в подражание Птолемею»5. Слово «подра- жание» должно было вызвать у читателей одобрительное отношение к труду, и оно еще раз подтверждает, как сам Коперник и его коллеги-астрономы смотрели на новую 5 Цит. по: Koyré A. The Astronomical Revolution: Copernicus — Kepler - Borelli (London: Methuen, 1973). P. 29.
70 Питер Деар. Событие революции в науке систему. Коперник подражал Птолемею точно так же, как юные риторы гуманистической эпохи подражали Ци- церону: только так можно было приобрести надлежащие умения. Величайшим достижением Коперника в глазах его ученых современников была его способность единым махом разработать геометрические модели небесных движений, употребив те же техники, которые применя- ли греческие астрономы, включая последовательное са- моограничение, при котором циклические движения вы- страиваются как компоненты изобразимой модели. Все это вроде бы противоречит тому факту, что Ко- перник радикально отступил от Птолемея, поместив Землю на орбиту и сделав Солнце статичным центром. Это было нечто большее, чем изменение астрономиче- ской формулы и создание новой модели для подсчета движения светил на небе: если принимать модель Ко- перника серьезно, то она меняла физику и космологию. Движение Земли, переставшей быть в центре универсу- ма, никак не вписывалось в систему аристотелевской фи- зики. Как мы увидим далее, единственным выходом для последователя Коперника не подрывать существующую аристотелевскую физику было заявить о себе как о чи- стом астрономе, оставляя вопросы естественной фило- софии на рассмотрение других специалистов6. Пытаясь представить свое предприятие как возвра- щение к практике древних, Коперник повел себя как участник великого культурного движения своего време- ни — ренессансного гуманизма. Поэтому не следует ду- мать, что Коперник был одинок в своем проекте. Нор- мы и конвенции гуманистической речи определяли не только форму представления результатов в различных областях знания, но также и природу самих результатов, что мы и видим в случае Коперника. Стремление возро- дить современное общество путем возвращения к куль- турным практикам Античности невозможно отделить от пересмотра процедур самих наук. «Научный Ренессанс», См. выше, гл. I, раздел 3.
Глава II. Гуманизм и античная мудрость 71 как мы это называем, охватывает весь XVI в., как раз то время, когда гуманистическое образование стало опре- делять сферу практических суждений всех образован- ных людей, овладевших новым стандартом организации и изложения знания. 3. Исследование: как это делали древние Андрей Везалий, анатом и физиолог из Брюсселя, — это другая поразительная фигура в истории науки: нарав- не с Коперником он должен рассматриваться как участ- ник единого культурного движения. Везалий прогремел на всю Европу своими книгами — как мы видим, и здесь книгопечатание сыграло решающую роль. Его важней- ший труд, «О строении человеческого тела» (De humani corporis fabrica), вышел в том же 1543 г., что и «Об обра- щениях» Коперника. Везалий получил базовую подготов- ку по физиологии в Парижском университете, а после преподавал в университетах Лувена, Парижа и Падуи. Его ранняя стремительная карьера определяется его соб- ственными заслугами, а еще больше — спецификой его интересов, которые захватили тогда многих. К счастью, мы знаем много о жизни университетов, которые вовре- мя предоставили ему возможности для работы. В чем мы можем быть точно уверены, — это в том, что Везалий хо- рошо разбирался в тогдашних технологиях, а душа влек- ла его к идеалу гуманистической учености. Андрей Везалий родился в 1514 г., в 1530-х гг. он при- нял участие в подготовке научного издания трудов вели- чайшего врача Античности Галена, это комментирован- ное собрание сочинений вышло в 1541 г. и включало в себя существенно отредактированные латинские пере- воды всех его греческих трудов, с надлежащими поясне- ниями, в которых раскрывались тонкости языка и терми- нологии Галена. Подготовка научных изданий была тогда средоточием гуманистической учености: невозможно было оживить классическую культуру, если не понять,
72 Питер Деар. Событие революции в науке что говорится в источниках, и если не проникнуть в них всей душой. Во Введении к своему трактату «О строе- нии...» (De... fabrica) Везалий стремится продемонстри- ровать свою тонкость в постижении источников. Книгу свою Везалий посвятил императору Священной Римской империи Карлу V как часть всеобщего восстановления учености. Точно так же как Коперник в разговоре об астрономии, Везалий начинает с оплакивания тепереш- него упадочного состояния медицины, которая после конца Античности только разрушалась и вырождалась. Затем он заводит речь о том, что в нынешнем веке «ана- томия стала подниматься из того непроницаемого мра- ка, и даже уже никто не будет спорить с тем, что в неко- торых университетах она обрела свой прежний блеск». Своей книгой Везалий стремится поспособствовать это- му возрождению7 и говорит об этом со всей прямотой: Я решил, что эта ветвь естественной философии долж- на быть вызвана на свет из прежней области смертной. Если она и не получит полного развития среди нас, каковое получала прежде в среде былых профессоров диссекции, то по крайней мере достигнет положения, при котором можно будет без стыда говорить, что теперешняя наука анатомии сравнялась с ее античным состоянием и что в на- шем веке ничто так не было целиком восстановлено после столь глубокого упадка, как анатомия8. Пробным камнем подхода Везалия к возрождению ан- тичной медицины стали труды Галена. Гален был главным авторитетом в медицине в Средние века, точно также, как Птолемей был главным авторитетом в астрономии; и как возрождавшие античную астрономию гуманисты пыта- лись перейти от простого практического использова- ния результатов, полученных Птолемеем, к воссозданию 7 Цит. по: O'Malley CD. Andreas Vesalius of Brussels 1514-1564 (Berkeley, etc.: University of California Press, 1964). P. 320. 8 Ibid.
Глава П. Гуманизм и античная мудрость 13 аналогичного исследовательского предприятия, точно так же и гуманисты-медики хотели возродить тот род ме- дицины, о котором писал Гален, а не просто повторять за ним слова, как будто это последнее, что можно сказать и о фактах, и об их возможном истолковании. Как показы- вает приведенная цитата, Везалий стремился возродить тот метод диссекции, который позволил бы современ- ной медицине встать вровень с античной. Будучи анато- мом, Везалий хотел досконально изучить труды Галена по вопросу и подвергнуть их хирургической экспертной оценке. Следует обратить внимание на то, что Везалий рассуждает об анатомии как об ответвлении естествен- ной философии — в его изложении анатомия предстает скорее теоретической наукой, чем обобщением практи- ческой деятельности, о чем Везалий в предисловии гово- рит не раз. Он, конечно, ориентируется в этом на Галена, чьи воззрения на анатомию были на глубинном уровне сформированы философской концепцией Аристотеля; и целью анатомии была, по Галену, не практика, но пони- мание устройства вещей9. Отметив ошибки, допущенные в трудах Галена по анатомии, Везалий все равно называл Галена примером для подражания. Даже последователь- ность глав в трактате Везалия подчинялась принципам философии Галена, а не общепринятой практике его времени. Гален считал, что изучение «строения чело- веческого тела» должно начинаться с частей, лежащих ближе к поверхности тела (вен, артерий, мускулов и не- рвов), а затем продвигаться к внутренностям. Везалий в этом последовал за Галеном, заявив, что таким образом лучше можно показать структуру тела, образованную ске- летом10. Тогда как современная Везалию практика дис- секций и демонстрации, напротив, начинала с внутрен- ностей, из практических соображений — труп начинает гнить изнутри, поэтому нужно было скорее произвести 9 Гален стремился объяснить анатомические особенности в тер- минах конечных причин. 10 Цит. по.: O'Malley. Op. cit. P. 322.
2.2 2.4 2.5 Рис. 6-9. Идеализированные мужское и женское тело в классическом греческом стиле (из «Краткого изложения» Везалием его же трактата «О фабрике человеческого тела») и трупы мужчины и женщины с хирургическими разрезами (из трактата Везалия «О фабрике человеческого тела»). Первые два изображения — пример физического и культурного совершенства в понимании гуманистов, а последние два — полностью материализованная анатомия страдания
Глава П. Гуманизм и античная мудрость 75 сечения. Везалия это не занимало: ему нужно было пред- ставить анатомию как «ветвь естественной философии», «последовав мнениям Галена»11. В отличие от Коперника Везалий не собирался ниче- го существенно менять в теоретических положениях сво- ей науки из нужд ее «восстановления». Он просто отме- чает, что его современники более способны исследовать анатомию человека, чем Гален, потому что Гален не за- нимался рассечением человеческих трупов, довольству- ясь вивисекцией обезьян. Везалий торжествовал: он смог объяснить, почему Гален был неточен в некоторых поло- жениях. Но Везалий был далек от того, чтобы преумень- шать значение созданного Галеном обширного синтеза медицинских знаний, особенно в том, что касается при- чин болезни и физиологии телесных функций. Анатомия изначально была описательной наукой, изъяснявшей строение тела, и функции тела составляли побочный интерес в связи с действиями других причин. Коперник работал внутри астрономического направления, кото- рое традиционно было обособлено от законов небесной физики, но его астрономические инновации не могли при этом не бросить серьезный вызов аристотелевско- птолемеевской космологии. Везалий представлял свой труд как часть анатомической традиции, но при этом не притязал поколебать основы галеновской физиологии, разве что только описывал ее как ответвление естествен- ной философии с явным прицелом свести ее с прежнего незыблемого пьедестала (см. рис. 6-9). Гуманистический подход Везалия к своей науке не только нормален, если учитывать все его культурные установки, но и последователен. Как и Коперник, Веза- лий представлял свою работу восстановлением античной практики; как Коперник, он отмечал изъяны той боль- шой модели, которая была создана в Античности и мно- гие века не ставилась под сомнение; как Коперник, он вы- водил свою деятельность напрямую из гуманистических 11 Цит. по.: O'Malley. Op cit. P. 322.
76 Питер Деар. Событие революции в науке ценностей и притязаний. Многих веков ученого анато- мического знания казалось недостаточно, чтобы обес- печить возрождение галеновского предприятия, а Веза- лию это удалось, и печатный станок распространит его удачу. Мы должны отметить еще одну черту его работы: на практике он защищал хирургические анатомические исследования и не считал, что Гален уже обо всем сказал. Хотя его речь о себе и может ввести нас в заблуждение (например, Везалий вовсе не был первым профессором, который лично стал производить демонстрационное рассечение в присутствии студентов, как нам может по- казаться при чтении его трактата), он, несомненно, был участником новоожившей традиции исследований в об- ласти анатомии. Все эти исследования черпали вдохно- вение из примера Галена и продолжались в Падуанском университете и после смерти Везалия, вплоть до XVII в. Было бы излишне перечислять все случаи, когда цен- ности ренессансного гуманизма повлияли на научную практику XVI в. Коперник и Везалий вспоминаются нам в первую очередь лишь потому, что на их примере мы мо- жем рельефно разглядеть характерные черты этого пе- риода; ими невозможно пренебречь словно бы неким ку- рьезом. Чтобы не быть голословными, мы приведем еще один пример. Одним из создателей современной симво- лической [элементарной] алгебры был французский ма- тематик Франсуа Виет (1540-1603). Его достижения, опу- бликованные в конце XVI в., вовсе не были представлены как порождение его оригинального математического ума, напротив, его главный трактат, вышедший в 1600 г., на- зывался «Аполлоний Галльский» (т.е. французский Апол- лоний), знаменуя для читателей подражание опытам гре- ческого математика и астронома III в. до н.э. Аполлония Пергского. Виет, как и многие математики его эпохи, был убежден, что древнегреческие математики владели некоей формой «анализа» в геометрии, что и позволяло им открывать теоремы, которым они после уже подби- рали дедуцируемые из «первых принципов» доказатель- ства. Математики не могли поверить, что древние греки
Глава П. Гуманизм и античная мудрость 77 получили бы такое количество результатов, которые не объяснишь одной интуицией, если бы у них не было «ме- тода», «искусства анализа», с помощью которого они все это осуществили, ведь всем известно, что гораздо легче подвести доказательство под уже известное математиче- ское утверждение. Некоторые античные тексты смутно намекали на существование такого «метода», особенно позднеантичный трактат (точная датировка неизвестна) «Основания арифметики» Диофанта Александрийского. Труд Диофанта представляет собой изложение техники решения уравнений с неизвестными, то есть тех опе- раций, которые мы бы без сомнения назвали алгебраи- ческими. Но все эти операции представлены не в виде теоретических обобщений и формул, а только в виде рабочих примеров с реальными числовыми значениями (или, в современной терминологии, действительными числами), в форме огромного множества практических методов подсчета, без всяких попыток теоретически обосновать эту отрасль математики. Вьет, создавая свое «искусство анализа», попытался развить в отдельную область математики и подход Диофанта, и техники под- счета, принятые у торговцев и известные как «искусство счетоводства»12. Виет представлял свою деятельность как реконструкцию «искусства», с помощью которого древнегреческие математики нормативно получали свои результаты. В первые десятилетия XVII в. другие мате- матики тоже считали, что занимаются реконструкцией утраченной древнегреческой методики анализа. Даже Рене Декарт, изобретатель современной символической алгебры, которой мы все пользуемся по сей день, считал первоначально (в 1620-х гг.), что древние непременно владели этим искусством, но «они поскупились открыть его потомкам»13. 12 The art of the coss. Само слово coss представляет собой искажен- ное итальянское cosa (вещь), то есть аналог «неизвестного» в алгебра- ических уравнениях. 13 Декарт Р. Соч.: В 2 т. М.: Мысль, 1989. Т. 1. С. 574-580.
78 Питер Деар. Событие революции в науке 4. Возобновление, новизна, рецепция Реформированные лютеранством университеты в Гер- мании XVI в. показывают, сколь неоднозначной была ре- цепция новой науки. Последователь Коперника Ретик на момент их первого знакомства был профессором ма- тематики в Виттенбергском университете, вскоре после этого он перешел на кафедру в Лейпцигский универси- тет. Оба университета были лютеранскими, Виттенберг лидировал в создании лютеранского богословия, и в обо- их университетах профессора-астрономы с восторгом отнеслись к труду Коперника «Об обращении...». Виттен- бергские астрономы имели множество учеников, и это было очень важно для распространения нового подхода к астрономической науке. Хотя Ретик сыграл решающую роль в издании трак- тата Коперника, он не был редактором печатавшейся в Нюрнберге книги. По неизвестным нам причинам под- готовка издания была передана лютеранскому богослову Андреасу Осиандеру, который добавил к книге неболь- шое неподписанное предисловие, которое многие чита- тели приняли за слова самого Коперника; интересно, что посвящение труда римскому папе было сохранено. Люте- ранское прибавление было связано не с тем, что воззре- ния Коперника казались в чем-то несовместимыми с про- тестантской теологией, напротив, Осиандер пытался разрешить проблему, связанную со словами Коперника и в посвятительном письме, и в тексте трактата. Это была действительно способная вызвать бурю (и потрясти ос- нования, как мы говорили в предыдущей главе) проблема физического статуса астрономических моделей. Невозможно сомневаться в том, что Коперник рас- сматривал созданную им астрономическую миросистему, с движущейся Землей и неподвижным Солнцем, как ото- бражение действительного строения космоса. В первой книге своего трактата, в подражание первой книге «Аль- магеста» Птолемея, Коперник излагает строй Вселен- ной. Но если Птолемей опирался на физические доводы
Глава П. Гуманизм и античная мудрость 79 Аристотеля, когда писал о центральном положении не- подвижной сферической Земли, вокруг которой обраща- ются вложенные друг в друга небеса, то Коперник обхо- дится небольшим набором физических принципов для представления воссозданной им структуры как хотя бы допустимой. Коперник полностью следовал Птолемею, который тоже полагал физические законы внешними для астрономии. Ясно, что изучение физических вопро- сов никак не может затронуть математико-астрономиче- ских принципов системы: физика может только стать интерпретацией модели, подтвердив ее реальность. Но, несмотря на отсутствие астрономической ценности физических выкладок, Коперник отнесся к ним со всей серьезностью, потому что иначе бы у него не было ника- ких оснований утверждать, что его система истинна. В настоящее время историки признают, что Коперник считал свою гелиостатическую14 миросистему верной с точки зрения физики, причем не только в основных чер- тах, но и во всех конкретных описываемых операциях. Коперник был явно убежден, что именно так кружатся небесные тела благодаря обращению физически реаль- ных сфер в небесах, на которых они закреплены. В этом смысле Коперник прямо следовал по стопам Пеурбаха, его «Новой теории планет»15. Пеурбах представил кру- ги птолемеевской модели движения планет как физиче- ски реальные тела, плотные и утолщенные, несущие на себе видимые светила, и Коперник скорее всего пред- положил нечто подобное и для своих круговращений в новой нептолемеевской системе. Кроме того, необходи- мо было учитывать движение и траекторию телесных тел в пространстве — но только если рассматриваемые 14 Систему, согласно которой Солнце неподвижно. Система Ко- перника, как позднее заметил Кеплер, не была в строгом смысле гелиоцентричной, потому что Солнце было смещено относитель- но центра, образуемого земной орбитой, а значит, фиксированной точкой, по которой координируются все движения планет, было не Солнце, но воображаемая точка. 15 См. выше, гл. I, раздел 3.
80 Питер Деар. Событие революции в науке астрономические модели признать настоящей репре- зентацией, способной не только показать, но и объяснить движения в небе. Астрономы из Виттенбергского университета не хо- тели обсуждать этот шаг Коперника: они строго придер- живались дисциплинарного разделения математической астрономии и физики неба: последняя совершенно их не занимала. Поэтому виттенбергские профессора, воспри- няв книгу Коперника в своей исследовательской и препо- давательской практике, совершенно пренебрегали всеми ее физико-космологическими амбициями. Следуя стан- дартной птолемеевской модели, они обычно открывали свои учебники по астрономии кратким обсуждением во- проса, почему следует считать, что Земля неподвижна и находится в центре Вселенной, и смежных вопросов, по- ставленных в «Альмагесте» (включая доводы Птолемея против движения Земли). После этого они могли сво- бодно применять те геометрические модели Коперника, которые считали подходящими в конкретный момент, вполне в духе неподписанного предисловия Осиандера, озаглавленного «Читателю, готовящемуся рассмотреть гипотезы этого труда». Осиандер потратил немало усилий на то, чтобы уве- рить читателей, что астрономическая система Коперни- ка, детально изложенная в трактате «Об обращениях...», не должна пониматься как отображение действительной физической реальности. Напротив, говорит автор Пре- дисловия, настоящей задачей астронома является сбор данных наблюдений и создание тех гипотез, которые «позволяют как можно точнее, исходя из принципов геоме- трии, подсчитать движения, как прошлые, так и будущие»: Эти гипотезы не обязаны быть верными и даже вероят- ными. Напротив, достаточно лишь простого соответствия вычисления наблюдениям. ...В этом смысле, очевидно, не нужно даже спрашивать о причинах явной неунифициро- ванности движений. Если даже наше воображение пред- ставит причины этого, а таких причин найдется сколько
Глава П. Гуманизм и античная мудрость 81 угодно, то все равно мы никогда не убедим никого в том, что они верны, разве только в том, что они являются хоро- шим основанием для произведения подсчетов16. Астрономия, пишет Осиандер, совершенно не инте- ресуется законами, обусловившими видимую нерегуляр- ность движений. Иными словами, законы астрономии порождают только описание небесных движений, но ни- как не вскрывают причины и не позволяют поэтому соз- дать причинные объяснения. Таким образом, мы видим, сколь строго разделялись такие дисциплины, как астро- номия и космология, о чем мы подробнее писали в пре- дыдущей главе; Осиандер выдерживает это противопо- ставление от начала и до конца, в противоположность, например, Пеурбаху или даже самому Копернику, кото- рые стремились размыть это различие. Исходя из это- го, Осиандер советует читателю не принимать слишком серьезно поразительную гипотезу Коперника о движе- нии Земли, а иначе он «после чтения этой книги окажет- ся большим глупцом, чем до чтения книги»17. Намерением Осиандера, как принято считать, было защитить Коперника от критики богословов, которые сразу же привели бы цитаты из Писания, говорящие в пользу неподвижности Земли. Тогда это означает пикант- ную ситуацию — лютеранский богослов берет на себя за- щиту католического каноника. Но, как говорит ведущий историк коперниканства Роберт Уэстман, замечания Осиандера полностью вписываются в практику люте- ранских виттенбергских астрономов. Такие деятели, как Эразм Рейнхольд и Каспар Пейцер, в середине XVI в. восхваляли астрономические заслуги Коперника и при этом никогда не брали в расчет его основополагающий космологический тезис. Математику Коперника легко можно было употребить для предсказания движений видимых небесных тел, при этом не обязательно было 16 Коперник Н. Об обращениях... Предисловие. 17 Там же.
82 Питер Деар. Событие революции в науке думать, что Земля действительно движется. Нам прихо- дится признать, что ученые того времени легко переклю- чались от одного фрейма к другому: при одних расчетах Земля двигалась, а Солнце стояло на месте, а при других расчетах все становилось наоборот — при этом соотно- шение движений оставалось точно таким же18. Важность виттенбергской науки в истории коперни- канства связана еще с тем, что, в частности, Пейцер руко- водил множеством студентов, которые потом стали рас- пространять названный подход к астрономии в других немецких университетах. В середине XVI в. Виттенберг- ский университет был флагманом новооснованных люте- ранских университетов и до некоторой степени служил образцом всем остальным. Главным автором реформы программ Виттенбергского университета, направленной на согласование преподаваемых предметов с воззрения- ми Лютера, был один из главных сподвижников великого реформатора Филипп Меланхтон. Уже его прозвание го- ворит, что гуманизм был основным вектором его культур- ной деятельности: имя Меланхтон представляет собой перевод на древнегреческий язык его родового имени «Шварцерд» (Чернозем). Точно так же Иоанн Мюллер из Кенигсберга предпочел именовать себя по-латыни Региомонтаном; но Меланхтон, не остановившись на ла- тыни, добрался до древнегреческого языка, чтобы под- черкнуть свою приверженность идеалам классической культуры. Впрочем, во времена Меланхтона знание гре- ческого языка было более распространено среди универ- ситетских преподавателей, чем несколько десятилетий назад, когда работал Мюллер. Реформа программ Виттенбергского университета, произведенная Меланхтоном в 20-х гг. XVI в., поставила во главу угла классическое образование в гуманистиче- ской манере, значительно уменьшив количество часов на изучение старой схоластики. В частности, Меланхтон 18 Просто потому, что расстояние до звезд считалось несравнен- но большим, чем расстояние от Земли до Солнца.
Глава П. Гуманизм и античная мудрость 83 настоял на том, что естественную философию нужно изучать не по Аристотелю, а по «Естественной исто- рии» Плиния Старшего. Меланхтон так полюбил этот труд римского писателя I в. н.э. по нескольким причи- нам, главная из которых проста: Плиний Старший не работал в аристотелевской традиции. Это не значит, что Меланхтон презирал Аристотеля; он считал его ученым древним автором, философские и логические труды которого должны быть серьезно проработаны любым начинающим гуманистом. Но Меланхтона злил схоластически переработанный Аристотель, который и господствовал в старых университетских програм- мах: покончить с этим косным наследием можно было только одним способом — вбрасыванием многих других античных текстов. Другой причиной предпочтения пли- ниевской, а не аристотелевской версии естественной философии была склонность Плиния обсуждать практи- ческие аспекты своей науки, раскрывать ее со стороны операций. Если Аристотель заботился почти исключи- тельно о теоретическом понимании, специально изо- лированном от практического применения, Плиний, напротив, описывал технологию изготовления расти- тельных или минеральных красок или, скажем, добычи руд. Дрейф в сторону Плиния, таким образом, означал принятие новой на тот момент операционистской кон- цепции естественной философии. Но в Античности не было создано трудов, которые могли бы заменить трактаты Аристотеля по физике и психологии. Труд Аристотеля «О душе» и другие подоб- ные труды пользовались в Античности безраздельным признанием и вызвали к жизни целый вал комментариев и исследований. Слишком большая часть академических исследований была связана с текстами Аристотеля, чтобы их отбросить, тем более что маловажных сведений в них не было. Меланхтону оставалось одно — заставить изучать эти труды Аристотеля в греческом оригинале, а не в ла- тинском переводе, останавливаясь в основном на фило- логических вопросах сохранности текста и значения
84 Питер Деар. Событие революции в науке отдельных слов и выражений. Открытие подлинного Аристотеля было столь же важно, сколь и открытие под- линного Птолемея или подлинного, не замутненного ошибками средневековых переписчиков текста Библии. 5. Восстановление наук и новая философская программа: Возрожденный Архимед В эпоху Возрождения не осталось ни одной области знания, не затронутой культурным движением гуманиз- ма. Математики, такие как Виет, пытались обнаружить аналитические построения Античности. Специалисты по ботанике вели масштабные исследования по отож- дествлению с современными растениями тех, что были описаны учеником Аристотеля Теофрастом. Путь к куль- турному признанию лежал через приписывание совре- менного материала античному авторитету, и этому прин- ципу охотно следовало множество людей. Но если только что мы говорили об ученых, ссылавшихся на античные тексты, подлинность которых не подлежит сомнению и в наши дни, то сейчас следует вспомнить и о тех, кто ссылался на труды, авторитет которых не был оправдан исторически. Так, мы уже упоминали в предыдущей гла- ве о герметическом корпусе, собрании позднеантичных текстов, которые Фичино перевел с греческого языка на латинский язык. Герметические писания были признаны памятником позднеантичной религиозности, а вовсе не исконной мудростью греков только в начале XVII в. бла- годаря филологическим изысканиям Исаака Казобона. Ренессансное доверие ко многим формам магических практик во многом обязано авторитету этих текстов, и даже опровержение Казобоном их аутентичности толь- ко постепенно привело к спаду интереса к ним. В XVI в. труды древнегреческого математика Архи- меда составили источник вдохновения, легитимации и подражания для небольшой, но весьма значимой группы
Глава П. Гуманизм и античная мудрость 85 ученых. В то время если труд представляли как раскрытие античных достижений, продолжение их или воспроизве- дение (как мы видели, Коперник находил в Античности прецеденты учения о движении Земли), он сразу получал большее уважение и пользовался большим вниманием. Конечно, нет никаких оснований подозревать тогдаш- них ученых в цинизме: что они выдавали собственные разработки за раскрытие античных принципов, чтобы продать новые идеи ничего не подозревающим совре- менникам. Ведь Коперник наверняка был сам рад тому, что нашел античный прецедент учению о движении Зем- ли, так же как и Везалий чтил Галена и ссылался на него как на образцового диссектора, и если поправлял его, то указывая в этом на его же пример. Просто рассмотрение трудов авторитетных древних ученых было общеприня- той формой вводить новые вопросы в круг обсуждения тогдашних ученых, а кроме того, способствовало утверж- дению высоких интеллектуальных норм — в число при- меров для подражания могли попасть только те древние, которые писали на хорошем греческом или хорошем латинском языке. Типографии в то время были медиа, посредством которых осуществлялись новые исследовательские про- граммы. В середине XVI в. в латинском переводе вышли трактаты Архимеда, которые были известны в Средние века, но почти не входили в научный оборот. Труды Ар- химеда были напечатаны в Италии под редакцией Феде- рико Коммандино: все старые переводы были пересмо- трены и дополнены. Сочинения античного математика сразу же были приняты как вполне классические образ- цы для тех, кто обсуждает практические вопросы механи- ки. Два труда Архимеда, «О равновесии плоских фигур» и «О плавающих телах», представляют собой формализа- цию математической науки применительно к механиче- ским устройствам, способным облегчить работу, то есть к машинам в античном значении этого слова. В первом трактате рассматривается система рычагов и противо- весов, и сам этот трактат служит введением к теоремам,
86 Питер Деар. Событие революции в науке определяющим центр тяжести у различных плоских фи- гур. Во втором трактате исследуются условия, при кото- рых твердые тела плавают или тонут в жидкости, в связи с удельным весом тела и жидкости. В сочинениях Архи- меда с исчерпывающей математической точностью тол- куются инструментальные техники решения практиче- ских проблем механики; и еще больше авторитета этим трудам добавил образ Архимеда, который был создан не- сколько веков спустя Плутархом, писателем уже Римской эпохи. Плутарх рассказал о том, как Архимед помогал царю Сиракуз (греческая колония на Сицилии, где Архи- мед прожил всю свою жизнь) выдерживать осаду и ока- зывать сопротивление римскому флоту, блокировавшему греческие колонии Сицилии. Архимед проявил талант инженера и создал немало устройств, успешно отбивав- ших атаки с моря. Поэтому Архимед мог считаться среди сонма античных мудрецов образцом ученого-практика, инженера; и рецепция Архимедовых математических по- строений в механике стала отличительной чертой севе- роитальянских инженеров второй половины XVI в. Коммандино, решивший издать в латинском перево- де все сохранившиеся математические труды Архимеда, исправив ошибки в средневековых латинских перево- дах и пояснив все непонятное с помощью простого об- ращения к греческому тексту, стал зачинателем «архи- медовского возрождения», эпицентром которого стал г. Урбино. Примеру Коммандино последовали два замеча- тельных ученых, аристократ Гвидобальдо даль Монте и Бернардино Бальди. Бальди написал историю математи- ки, в которой, среди прочего, реконструировал историю механики, сделав Архимеда центральной фигурой. Таким образом, Бальди решил создать традицию, в которую мо- гут вписаться и современные итальянские механики. Гви- добальдо даль Монте оказался более крупной фигурой в истории науки — этот очень одаренный интеллектуально человек был первым покровителем Галилея. Именно под его влиянием Галилей воспринял идеал философа-инже- нера, который с такой отчетливостью проступает в его
Глава II. Гуманизм и античная мудрость 87 Рис. 10. Направление векторов тяжести (потенциально бесконечных) на противоположных чашах весов: эти лучи не могут быть параллельными, но непременно пересекутся ранних трудах 90-х гг. XVI в. Галилей смог усомниться в авторитете Аристотеля как физика в вопросах о движе- нии тел благодаря знакомству с математическими доказа- тельствами движения, предложенными Архимедом. Ина- че говоря, чтобы подорвать авторитет испорченного схоластами Аристотеля, практические математики долж- ны были превознести Архимеда как одного из самых дея- тельных умов Античности. Тем самым они одновременно отвергали поверье, согласно которому интеллектуальное знание далеко отстоит от практических умений. В ренессансном деле Архимеда мы узнаем знакомые черты: античный автор стал моделью для многих совре- менных авторов, но это вовсе не означало рабской при- верженности всему, что этот автор сказал или сделал. Гвидобальдо даль Монте критиковал некоторые утверж- дения Аристотеля не менее страстно, чем Коперник критиковал Птолемея, а Везалий — Галена19. На этот раз острие критики было направлено на учение Архимеда о равновесии. В трактате, посвященном этому вопросу, Ар- химед утверждал, что вес на противоположных концах простых весов тянет вниз по векторам, параллельным друг другу (см. рис. 10). Гвидобальдо возразил, что на са- мом деле (и Архимед наверняка должен был это знать) тяжелые тела стремятся к центру сферической Земли, 19 Важнейший труд Гвидобальдо— его «Книга механики» (Liber mechanicorum) (1577).
88 Питер Деар. Событие революции в науке он же во времена Архимеда— центр всего универсума. А значит, края весов должны устремляться вниз вовсе не по параллельным линиям, а по тем, которые, будучи про- должены, пересекутся в центре Земли! Открытый Архи- медом закон рычага, сводящийся к тому, что равновесие достигается, только если вес на двух концах рычага про- порционален расстоянию от точки равновесия, исходил из мнимого предположения о параллельных векторах. Гвидобальдо усматривал в таком допущении Архимеда нетвердость воззрений и требовал уточнять все допуска- ющее уточнения. Сразу следует заметить, что только что представлен- ный вопрос не имел никакого практического смысла. В любой реальной ситуации равновесия отклонение будет столь незначительным, что его невозможно будет зафик- сировать, но Гвидобальдо все равно обратил на это вни- мание. Древнегреческая математика, образцовым пред- ставителем которой был Евклид и одним из выдающихся деятелей — Архимед, делала ставку (как и Аристотель во- обще при исследовании окружающего мира) на точное и неопровержимое доказательство, и как раз явная неточ- ность в приведенном случае раздражала Гвидобальдо, хотя сам Архимед ее и не заметил. Итальянские филосо- фы-инженеры прельщались формализованной научной механикой и потому поднимали Архимеда на щит, но они вовсе не были антикварами, лелеющими свою находку, но подражателями, соревнующимися со своими образца- ми. Гвидобальдо, как сказал про него Бальди, предпринял «восстановление механики в ее древнем блеске»20. Как и поиск Виетом античного «искусства анализа», так и возрождение наследия Архимеда, предпринятое Коммандино, Гвидобальдо и Бальди, — это один из послед- них важнейших примеров «научного Ренессанса». Строй- ная убежденность в превосходстве античной мудрости 20 Цит. по: Rose P.L. The Italian Renaissance of Mathematics: Studies on Humanists and Mathematicians from Petrarch to Galileo (Geneva: Droz, 1975). P. 230.
Глава П. Гуманизм и античная мудрость 89 в новом веке уступила место попыткам создания «новой науки». Виет стремился сравняться с древними и даже превзойти их, изучив правила их игры и сыграв в нее луч- ше. Точно так же и Коперник просто хотел улучшить Пто- лемея, обыграв его на его же поле, а Везалий разыгрывал анатомическое учение Галена, просто улучшив поле своей работы. Но уже в начале XVII в. ученые все чаще заявля- ют о том, что к прошлому нет возврата: именно на пол- ной отделенности настоящего от прошлого настаивают и Бэкон, и Декарт. Конечно, как мы уже заметили выше, в 1620-х гг. Декарт еще верил в существование утраченно- го античного математического аналитического метода. Но, разработав собственное искусство анализа, он заявил в своем знаменитейшем труде «Геометрия» (1637), что он изобрел нечто новое, что не было известно ни одно- му из древних. В конце XVII в. знаменитая «война книг» в Англии ознаменовала новую ситуацию: хотя формально речь шла просто о сравнении литературных достоинств древней и новой поэзии, все участники спора уже вынуж- дены были признать, что современные науки уже не нуж- даются в легитимации античными авторитетами. Почему перспектива так резко переменилась — одно- значного ответа нет: возможно, это произошло просто в результате накопления научных достижений в ходе ре- ставраторских предприятий XVI в., а может быть, сами ученые поняли, что далеко не всегда Античность может служить последним основанием экспертной оценки. Ведь различные древние авторы говорили разное по тем же самым проблемам, и поток печатных изданий сделал оче- видным то, о чем раньше можно было только догадывать- ся. Стало все труднее требовать восстановления антич- ных правил; античные труды продолжали быть важными источниками научной мысли, но все уже разуверились в том, что Античность была золотым веком науки.
Глава III УЧЕНОСТЬ И РЕМЕСЛО: ПАРАЦЕЛЬС, ГИЛЬБЕРТ, БЭКОН 1. Тайна как предмет ремесла Восстановление античной культуры стало областью самых оживленных дискуссий XVI в. о знании природы. И в то время как получившие университетское образо- вание люди все чаще отстаивали новообретенные гума- нистические убеждения, раздавались и другие голоса, направленные против господства схоластики в образо- вании. В частности, суровому моральному порицанию иногда подвергалось превознесение Аристотелем созер- цательной жизни в сравнении с деятельной. В греческом языке теоретическое знание обозначалось словом «эпи- стеме», тогда как практическое знание было «техне», и в латинском этому соответствуют понятия «scientia» и «ars», знакомые всем нам из новых европейских языков. Школа, которая учила только теоретическому знанию и пренебрегала практикой, подвергалась критике за тен- денциозность — отмечалось, что такая постановка обу- чения наносит вред особенно развитию медицины, где практические выводы совершенно необходимы для пра- вильного выполнения профессиональных обязанностей. Одним из самых жестких критиков схоластики с точ- ки зрения практики в первой половине XVI в. стал Пара- цельс. Настоящее имя этого немецкого врача и мистиче- ского философа — Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон
Глава III. Ученость и ремесло: Парацельс, Гильберт, Бэкон 91 Гогенгейм, а его выразительный псевдоним, вероятнее всего, говорит о желании следовать не античным теоре- тикам, а античным практикам медицины, прежде всего знаменитому римскому врачу I в. н.э. Цельсу. Парацельс провел большую часть жизни в путешествии по немецким землям Центральной Европы, подолгу он жил в Швейца- рии, и везде он пропагандировал свои космологические учения и выводимые из них положения медицины. Центральным пунктом учения Парацельса было то, что подлинное знание естественного мира, на котором и должно основываться всякое лечение, может быть при- обретено только через глубинное погружение в свой- ства вещей. В этом он выступает продолжателем много- вековой, хотя и далеко не общепризнанной, традиции, которую в XIII в. отстаивал британский францисканец Роджер Бэкон, утверждавший существование «экспери- ментального знания» (scientia experimentalis). Главным в этом «знании» было, как бы мы сказали, романтическое стремление установить соответствие между познающим и познаваемым; и в случае Парацельса эта связь была духовной и алхимической. Важность Парацельса в исто- рии фармакологии происходит из того, что он и его по- следователи обосновали употребление неорганических химических веществ (минералов) для лечения болез- ней. Парацельс защищал введение в оборот этих новых лекарств, обличая неэффективность в этом отношении стандартного университетского подхода, восходящего к Галену; в отличие от Везалия он вовсе не собирался воз- вращаться к подлинной древней медицине, замутненной позднейшими интерпретациями, а, напротив, настаивал на совершенной новизне всего, что он делал в области фармакологии. Он говорил, что теперь появились но- вые и весьма тяжелые заболевания, которых древность не знала, — одним из самых наглядных примеров было распространение в Европе XVI в. сифилиса, как тогда по- дозревали, завезенного из недавно открытой Америки. А если появились новые болезни, то должны быть соз- даны и новые лекарства. Парацельс откровенно заявил
92 Питер Деар. Событие революции в науке о своем разрыве с прошлым: появился новый фронт бо- лезней, и ему должен противостоять новый и прежде невиданный фронт медицины. На медицинских факультетах университетов, с само- го их основания в XIII в., преподавание было построе- но на изучении трудов Галена и арабских философов Авиценны и Разеса1. Арабские последователи античной медицины в целом воспроизводили теоретический под- ход Галена, и поэтому вся эта медицинская традиция на средневековом Западе справедливо именовалась «Гале- новой». Главный терапевтический принцип— это был баланс четырех «соков», составляющих человеческое тело: крови, флегмы, желчи и черной желчи (последняя не имеет прямого соответствия в современных физио- логических классификациях). Преобладание одного из этих соков определяло человеческий характер: в ком было больше крови, был сангвиником, флегмы — флег- матиком, черной желчи — меланхоликом и желчи — хо- лериком. Но если какого-то сока становилось мало, это приводило к патологическому состоянию — болезни, которую и должен был вылечить физиолог, прежде все- го обследовав человека и выяснив, недостатком или из- бытком какого из соков вызваны болезненные симпто- мы. Скажем, крови полагалось быть горячей, и поэтому лихорадку объясняли избытком крови в сравнении с остальными соками, и нужно было произвести кровопу- скание и дать жидкости, которые поддержат долю в ор- ганизме других соков2. Парацельс указывал на неосновательность этих идей и предпочитал говорить о «симпатиях» между различ- ными разделами природы — скажем, об алхимической 1 Это латинизированные варианты имен араба Ибн-Сины и перса Ар-ази, под которыми они и были известны в европейских универси- тетах. 2 Кровь считалась горячей и влажной, флегма — холодной и влаж- ной, черная желчь— холодной и сухой, а желчь— горячей и сухой. С этими парными качествами ассоциировались и четыре элемента в учении Аристотеля.
Глава III. Ученость и ремесло: Парацельс, Гильберт, Бэкон 93 корреляции отдельных планет и отдельных минералов. Эти корреляции, по его утверждению, и осуществляют- ся в человеческом теле. Если знать, какие тайные «сим- патии» существуют между отдельными частями тела и «силами» вещей в мире, например отдельными травами или металлами, можно без особого труда вылечить раз- личные болезни. В качестве теоретического обоснова- ния такого подхода Парацельс выдвинул восходящую к Античности аналогию между человеком как микрокос- мом и окружающим миром как макрокосмом. Человече- ское тело считалось малым зеркалом всего универсума, в котором можно найти соответствия, в уменьшенном виде, любым явлениям внешнего мира. Каждый уровень небес в геоцентрическом универсуме Парацельса (его небеса включали Солнце, Луну и пять планет) имел со- ответствие в человеческом теле. Парацельс говорил о «светилах» — так он называл силы природы в их образ- цовом виде на небесах (где каждая сила привязана к сво- ей планете или своему созвездию), при этом имеющие соответствие в человеческом теле. Поэтому «рана ниже пояса, полученная в новолуние, злокачественнее, чем рана, полученная в полнолуние», а «раны, полученные под созвездиями Близнецов, Девы и Козерога, самые злокачественные»3. Такое широкое использование астро- логических представлений и категорий соединялось у Парацельса с неприятием астрологии как таковой: он говорил, что астрология пытается усмотреть причинно- следственную связь между небесами и Землей, показав влияние небесных явлений на земные дела, тогда как его «астрософия» добросовестно устанавливает корреляты между различными сферами природы: небесными и зем- ными. «Светила» могли явить себя не только на небесах и в человеке, но и в живой и неживой природе (в расте- ниях, в минералах) — и именно это делало возможным 3 Цит. по: Pagel W. Paracelsus: An Introduction to Philosophical Medicine in the Era of the Renaissance (2nd ed. Basel & New York: Karger, 1982). P 71.
94 Питер Деар. Событие революции в науке лечение с помощью лекарств. Изобретенные алхимика- ми ассоциации между небесными телами и металлами, скажем медью и Венерой, железом и Марсом, облегчали вскрытие этих взаимосвязей. Но точно так же, как Парацельс заимствовал астроло- гический язык, изменив самую его суть, так же точно он в корне изменил понимание алхимии. Алхимия пришла на латинский Запад из арабских книг. Алхимики учили о сочетании четырех элементов, о которых говорили еще ранние греческие философы (и Аристотель здесь насле- довал готовой традиции): земля, воздух, огонь и вода. Парацельс, несмотря на всю критику современного ему схоластического аристотелизма, не отрицал существо- вания этих элементов, но он понимал их весьма необыч- ным образом. Он предпочитал говорить о первоосновах алхимических сочетаний, о «трех первых "веществах"»: соли, сере и ртути, которые он называет «началами», а не «элементами». Главный смысл этих «начал» — опре- делять собственные свойства возникающих их тел, то есть они несут в себе основную характеристику конкрет- ной субстанции. Воспламеняющееся тело, например, должно тогда считаться «серным»: пламя, выделяюще- еся во время горения, показывает действительный со- став этого вещества. Четыре элемента Аристотеля для Парацельса — это вовсе не элементы как первоначала, но, напротив, материальная скорлупа, которая скрыва- ет под собой истинную и действительную духовную сущ- ность тела. Учение Парацельса и его многочисленных последо- вателей, хотя и невнятно во многих частностях, в основ- ных принципах вполне прозрачно. Парацельс отвергал официально признанную университетскую науку (хотя неизбежно и невольно он заимствовал некоторые ее по- строения) и настаивал на непосредственном исследова- нии природы как на единственном пути знания: знание природы должно было стать, по его мнению, одновремен- но практическим и функциональным. Распространение смертельных болезней отметило жизнь Европы раннего
Глава III. Ученость и ремесло: Парацельс, Гильберт, Бэкон 95 Нового времени, и медицина стала лучшим примером утилитарного знания. Согласно Парацельсу, природу могут познать не университетские ученые, а только про- стые люди, непосредственно соприкасающиеся с есте- ственным миром. Труды Парацельса вышли по большей части после его смерти в 1541 г., они были написаны на немецком, а не на латыни — Парацельс сознательно пре- небрегал языком общеевропейской учености. Другое дело, что латинские переводы не заставили себя долго ждать. Позднейшие последователи Парацельса, такие как Освальд Кролль в конце XVI в. и Иоанн-Баттиста ван Хельмонт в XVII в., действовали в основном в германских землях, но сторонники Парацельса существовали едва ли не во всех странах Европы. Усилия Парацельса были под- держаны теми, кто внял призыву основывать медицину на практическом знании природы и при этом разделял магико-алхимический подход к природе, согласно кото- рому физиолог — это своеобычный маг, удерживающий в своих руках «симпатии» и «соответствия», связующие мир в единое целое4. 2. Ремесленное знание и его глашатаи Учение Парацельса в XVI в. показало, что внимание к отдельным природным явлениям растет, но при этом в практическом направлении: понимание процессов сопровождается попыткой их сконструировать по той простой причине, что знание начинает отождествлять- ся с управлением. Другое дело, что те образованные люди, которые начали высказывать подобные мысли, оказались в весьма странной социальной позиции. Как и Парацельс, они настаивали на том, что практические ремесленные умения должны пользоваться большим престижем, чем традиционное образование, но ремес- ленники явно стояли на социальной лестнице невысоко 4 См. выше, гл. I, раздел 4.
Рис. 11. Металлическое производство с использованием водяной мельницы в XVI в. Из книги Агриколы «О металлическом деле»
Глава III. Ученость и ремесло: Парацельс, Гильберт, Бэкон 97 и особым престижем не пользовались. Поэтому, чтобы слушатели вняли их призывам, им нужно было доказать историческое значение ремесленников для жизни все- го общества. В предыдущей главе мы видели один такой пример: философы-инженеры итальянского Ренессанса, возносящие на щит Архимеда, признанного образцовым инженером, механиком и спасителем своего отечества. Другие защитники ремесленного знания поставили во- прос ребром: они говорили, что относительная «мало- важность» каждого отдельного ремесленника вовсе не отменяет исключительной важности активного знания, которое способно преобразовывать окружающую ре- альность. Итак, глашатаи практического знания могли считать себя пророками новых ценностей и предвестни- ками нового мира, в котором косноязычный художник получит воспитание под надзором благородного утон- ченного ментора. В XVI в. было предпринято несколько попыток тако- го рафинированного облагораживания ремесла. Прежде всего следует упомянуть «Пиротехнику» (Pirotechnia) Ваноччио Бирингуччо (1540)— этот трактат, написан- ный на простонародном языке, был посвящен добыче полезных ископаемых и выплавке металла. В 1556 г., год смерти Бирингуччо, вышел другой трактат, посвящен- ный тем же вопросам, «О горном деле» (De re metallica) Георгия Агриколы (Георга Бауэра), саксонского горного инженера. Труд Агриколы представлял собой детальное изложение вопросов на правильной латыни, и читатели увидели, что можно написать ученый трактат по практи- ческим вопросам: как рыть шахту или как очищать руду от примесей. Агрикола ориентировался на гуманистиче- скую модель, он писал книгу, адресованную образован- ной элите, пытаясь внушить, что горное дело не чуждо благородным и воспитанным людям и что такие рафи- нированные представители древнеримской культуры, как Плиний Старший, не чуждались шахтерского дела. Плиний не просто упомянул его в своей «Естественной истории», ной наделил его надлежащим классическим
98 Питер Деар. Событие революции в науке словарем5. Во второй половине XVI в. уверения в важ- ности и ценности всех этих практических занятий ста- ли уже общим местом, хотя и представлены были чаще в текстах на народных языках: адресованных не самым уче- ным людям и объяснявшим секреты ремесла, и реже — в латинских текстах, написанных специально для образо- ванной элиты с целью поднять социальный статус прак- тического знания. Что касается последнего случая, то существовала кон- венциональная классическая категория, с помощью ко- торой можно было представить относительно благопри- личным практическое знание о природе. Как античные, так и христианские моралисты писали о добродетелях и об опасностях только созерцательной жизни или только деятельной жизни. Созерцательной жизнью называлось существование человека, посвященное исключительно работе над своей душой посредством уединенных раз- мышлений и самоанализа; тогда как деятельная жизнь требовала социального участия, вовлеченности в граж- данские дела. Эта категория, созерцательная жизнь/ деятельная жизнь, легко могла быть применена в раз- мышлениях о пользе и цели знаний о природе, показав меру понимания природы и практического употребле- ния природных возможностей. Андрей Либавий, вид- ный автор химических трактатов начала XVII в., писал о гражданском значении химика, о том, что химику непре- менно нужно участвовать в делах своей государственной общины. Ясно, что Либавий хотел противопоставить со- временного химика былым алхимикам, которые прята- лись от людей и втайне вершили свое ремесло. Одна из замечательнейших черт пространного пособия Либавия 5 См. выше, гл. II, раздел 4 (о Плинии и лютеранской педагоги- ке). Книга Агриколы является и важным литературным памятником, в ней рассказывается и о традиционных представлениях шахтеров, которые предстают сказочными существами, наподобие гномов, ко- торые, как тогда считалось, и находят себе приют в шахтах. Об этом см.: Agricola G. De re metallica / Trans. Herbert Clark Hoover & Lou Henry Hoover (New York: Dover, 1950). P. 217, n. 26.
Глава III. Ученость и ремесло: Парацельс, Гильберт, Бэкон 99 по химии, «Алхимии» (1597), — это подробный рассказ о сосудах, которые употребляют химики, это своеобраз- ная отсылка к подробным инструкциям по изготовлению астрономических инструментов в «Альмагесте» Птоле- мея. Так стеклодувное ремесло тоже вошло в число ува- жаемых занятий. Искусство кораблевождения потребовало особого внимания в период всемирной экспансии европейской торговли. К концу XVI в. практики навигации накопили значительный объем знаний о том, как правильно вести корабль на длительных дистанциях без особых потерь времени и усилий. Эта практическая математическая техника служила моделью «полезного знания», которое легко можно было отнести и ко множеству вполне су- хопутных ремесел. Знаменательной датой в изменении отношения к практическим навыкам стало основание в 1597 г. в Лондоне Грешам-Колледжа, который должен был готовить мореходов и организаторов купеческого дела, которые владеют всеми необходимыми практиче- скими умениями из области математики. В конце XVI в. Англия, конечно, изобиловала подобными замыслами: многие задумывались о том, что могущество государства напрямую зависит от уровня компетентности купцов и всех граждан, которые участвуют в морской торговле. Тем более что в это время появилось множество книг, в которых излагалась система математических подсче- тов, потребных в навигации и общей картографии, и это только подстегивало мечту об образованном всемирном купечестве как основе процветания Англии. Конечно, связь этой практической математики со спекулятивными построениями философов касательно естественного мира была обычно случайной и необяза- тельной, но все же она была. Томас Дигг был сыном Лео- нарда Дигга, практика в области математики и автора нескольких книг по практическому применению вычис- лений. Томас пошел по стопам отца: в 1576 г. он переиз- дал сборник работ по математике, подготовленный от- цом, дополнив его «совершенным описанием небесных
100 Питер Деар. Событие революции в науке В Рис. 12. «Искусственная Земля»: рисунок Уильяма Гильберта, изображающий поведение стрелки компаса на магнитном глобусе кругов», то есть отдельной научной статьей. Так знаток календарей и навигации впервые вмешался в дискуссию о системе Коперника, преимущественно опираясь на первую книгу трактата великого польского астронома. Конечно, Дигг хотел прежде всего обсудить практиче- ские моменты построения календаря и заверил чита- теля, что система Коперника ни в чем не препятствует корректным календарным расчетам. Таким образом, прикладная математика смогла сказать свое слово в дис- куссиях о естественной философии. Другой, более поздний пример смешения математи- ческой практики и естественной философии — труд дру- гого англичанина, Уильяма Гильберта. Это знаменитый трактат «О магните», впервые опубликованный в 1600 г. Гильберт был физиологом (одно время он входил в число придворных медиков королевы Елизаветы), и его книга
Глава III. Ученость и ремесло: Парацельс, Гильберт, Бэкон 101 замечательна сразу в нескольких отношениях. Прежде всего, Гильберт всегда стремился защищать выводы, по- лученные на практике, хотя бы для этого приходилось жертвовать фундаментальными положениями аристо- телевского учения. Напрямую отвергая всю традицию, он требовал изучать природу путем исследования самих вещей, «из первых рук». Затем та часть содержания трак- тата «О магните», которая связана с вопросами есте- ственной философии, во многом наследует магическим и алхимическим традициям, которые достигли такого большого размаха в XVI в. (имеем в виду прежде всего тру- ды Джироламо Кардано). Гильберт рассматривал Землю не просто как гигантский магнит, но как обладательницу великих сил, живую и самоподвижную, поэтому, даже не утверждая напрямую движение Земли вокруг Солнца, он признавал движение ее вокруг собственной оси. Фило- софия Кардано, сформулированная под влиянием антич- ного стоицизма, стала для Гильберта главным подручным средством утверждения таких воззрений. Наконец, когда Гильберт обосновывает свойства и особенности поведе- ния магнитов, он ссылается на результаты собственных экспериментов. Он говорит, сколько усилий пришлось предпринять, чтобы установить точные свойства магни- тов, и как много он узнал от моряков, которые всю жизнь наблюдают поведение магнитной стрелки. Опыт моря- ков стал бесценным источником сведений о том, как луч- ше сделать компас, как производить замеры и как ведет себя компас в различных ситуациях, и часть этих сведе- ний можно было проверить экспериментами с магнитом. Сам Гильберт признает, что его труд вряд ли бы со- стоялся, если бы не разработка такого технического устройства, как компас. Он выражает признательность тем, кто «изобрели и передали в общее пользование маг- нитные инструменты и готовые методы наблюдений, необходимые для матросов и всех совершающих долгие путешествия, как то Уильяму Бороу за его небольшой труд "Записка о компасе", Уильяму Бэрлоу за его "До- полнение" и Роберту Норману за его "Новое сочинение
102 Питер Деар. Событие революции в науке о притяжении" — это тот самый Роберт Норман, опыт- нейший специалист по навигации и одареннейший ма- стер, который впервые обнаружил постоянство магнит- ной иглы»6. Энтузиазм Гильберта вполне оправдан, он сам признается: «Я обращался ко многим ради этой цели, к французам, немцам и испанцам недавнего времени, го- ворившим об этом в своих сочинениях, по большей ча- сти написанных на народных языках. ...Труды эти ходили по рукам, содержа весьма неточные сведения по всем на- укам, идо сих пор они, не будучи исправлены, порожда- ют заблуждения то здесь, то там»7. Иностранные авторы некритически ссылаются на чужой авторитет, тогда как английские авторы, по утверждению Гильберта, действу- ют уже правильно: они фиксируют новые способы произ- водства отдельных вещей или отдельных инструментов с целью помочь мастерам в их дальнейших изысканиях. В число своих предшественников Гильберт вклю- чает и Парацельса. Гильберт замечает: «Люди, к несча- стью, плохо понимают, что значит обращаться с вещами окружающего мира, и потому современные философы, вместо того чтобы грезить в потемках, лучше бы об- ратились и учили правилам употребления вещей и ра- боты с вещами. Давно пора покончить с тем знанием, которое берется только из книг и состоит в пустых до- водах, основанных на вероятности и <неосновательных> предположениях»8. Но ирония в том, что Гильберт в сво- ем трактате «О магните» постоянно цитирует воззрения почтенных авторов, прежде всего античных, хотя при этом часто повторяет, что все они ошибались. И сама книга Гильберта писалась вовсе не для простоватой аудитории, во всяком случае, она стоит в этом отношении ближе к труду Агриколы по металлургии. Трактат Гиль- берта написан по-латыни, и в одном месте автор даже 6 Gilbert W. De Magnete / Trans. P. Fleury Mottelay (New York: Dover, 1958). P. 14-15. 7 Ibid. P. 15. 8 Ibid. P. 47.
Глава III. Ученость и ремесло: Парацельс, Гильберт, Бэкон 103 цитирует Аристотеля в оригинале по-гречески9. В книге приводятся геометрические чертежи, а также подроб- нейшее описание математических инструментов и самих экспериментов с магнитами, но, кроме того, книга при- тязает стать частью ученой культуры. Хотя Гильберт и со- бирает свидетельства штурманов, сам он признается, что он не мореход и в морском деле понимает мало, и вообще к разряду математиков-практиков его относить не следу- ет. Напротив, заявляет он, его задача — исследовать при- чины природных явлений и стать поэтому настоящим философом10. 3. Фрэнсис Бэкон: философия, практическое знание и заслуги Античности Тяга к практическому знанию, как мы видели, в конце XVI в. особенно рельефна была в Англии. Самым знаме- нитым и самым влиятельным автором в этом отношении стал Фрэнсис Бэкон, труды которого с начала XVII в. оказывали влияние на текущие эмпирические и практи- ческие исследования, итогом которых стало основание в 1660-1662 гг. Лондонского королевского общества. Фрэнсис Бэкон родился в 1561 г. в семье сэра Нико- ласа Бэкона, видного придворного, дослужившегося до звания хранителя большой печати (одна из ключевых политических должностей того времени). Молодой Фрэнсис Бэкон получил юридическое образование и первоначально хотел в своей карьере следовать по пути отца. Во второй половине длительного правления Елиза- веты I делать карьеру было уже не так просто: слишком много было соперников в лице не менее энергичных молодых аристократов. В 1584 г. Бэкон добился места в палате общин, а в 90-х гг. стал участвовать в работе 9 Ibid. P. 22. 10 Гильберт писал о себе и своих задачах в Предисловии к рассмо- ( liil) р тренному нами труду (P. xlvii-li).
104 Питер Деар. Событие революции в науке правительства— но он убедился, что исполнительные полномочия его очень ограниченны, а высокие должно- сти в ближайшие годы не предвидятся. Под гнетом обстоятельств Бэкон решил пересмотреть свои первоначальные планы и обратиться к практически ориентированной естественной философии, которую можно обновить и поставить на службу государству. Как и другие сторонники практического знания в Елизаветин- скую эпоху, он настаивал на создании государственных учреждений, деятельность которых полностью посвя- щена развитию искусств и ремесел. Но Бэкон не просто ждал, пока государство уделит особое внимание научной практике, но начал разрабатывать теоретические идеи, способные задать новую когнитивную структуру есте- ственной философии, сделав ее практической и потому продуктивной. Будучи знаком с механикой власти, Бэкон надеялся, что его планы будут реализованы прямыми пра- вительственными решениями. Поэтому в конце XVI в. он лоббировал, хотя и безуспешно, все свои проекты, включавшие устройство зверинца, ботанического сада, научной библиотеки и химической лаборатории. Несмо- тря на то что Бэкон нашел союзника, могущественного графа Эссекского, Елизавета не утвердила ни один из его планов. Когда в 1601 г. на престол взошел Иаков I, Бэкон обратился с прошениями к нему, но король также отка- зался их рассматривать. Именно тогда Бэкон, не теряв- ший надежду на реформу науки, и решил написать про- граммные трактаты, представив свои идеи доступным для любого читателя образом. Первым его таким трудом, вышедшим из печати, был написанный по-английски трактат «О значении и успе- хе знания» (1605). Уже в этой книге Бэкон высказал все аргументы, которые воспроизводил в позднейших трак- татах, применив те же самые риторические стратегии. Но наиболее полное выражение его воззрений мы на- ходим в книге «Новый органон» (1620), напечатанной с преисполненным надежды посвящением королю Иако- ву. Уже по заглавию мы можем догадаться о содержании.
Глава III. Ученость и ремесло: Парацельс, Гильберт, Бэкон 105 Этот труд, написанный полатыни и поэтому доступный только образованным людям, должен был полностью за- менить сложнейший аппарат аристотелевской логики. Совокупность логических трудов Аристотеля традици- онно называется словом «органон», что по-гречески оз- начает просто «инструмент»: логика рассматривалась как инструмент, который одинаково применим во всех предметных областях, невзирая на их различия. Заявив о создании нового органона, Бэкон внушал читателям, что преподаваемая в школах аристотелевская логика мало пригодна к производству знания в области естественной философии. Тогда как новая логика наилучшим образом будет отвечать заявляемым целям. Аргументация Бэкона была радикальной: атакуя тра- диционную естественную философию, он не просто критиковал обычные способы ее изложения и препода- вания, но требовал изменения самого ее концептуально- го аппарата. Он порицал Аристотеля и других творцов естественной философии за то, что они неправильно выстроили эту науку: созерцательный идеал, по его мне- нию, оказался роковым фактором. Бэкон настаивал на том, что естественная философия в собственном смысле этого слова должна быть направлена на улучшение судеб всего человечества, которое он связывал с технологи- ческими прорывами. От залатывания пробелов в схола- стической естественной философии проку мало — нуж- но по-новому отнестись к самому явлению философии. Именно целостный взгляд на философское предприятие как таковое — центральная тема первой книги «Нового органона». Бэкон был при этом достаточно осторожен и не изображал себя безудержным сокрушителем всех при- знанных древних авторитетов. Напротив, один из про- граммных текстов Бэкона— это труд 1609г. «О мудро- сти древних», в котором он восхвалял философские интуиции ранних греческих философов, сейчас обычно именуемых «досократиками», противопоставляя их натурфилософию последующему социальному пафосу
106 Питер Деар. Событие революции в науке Сократа, Платона и Аристотеля. Эти философы V-FV вв. до н.э. известны в основном в цитатах у позднейших авторов — их цитировал, с целью критики, уже Аристо- тель: и цитаты по их краткости называют «фрагмента- ми». Отсутствие контекстов «фрагментов» открывает широкий простор для интерпретаций: ранним филосо- фам приписывают самые различные идеи и интеллекту- альные достижения, во всяком случае, материал здесь не может сдержать широкий размах интерпретаций11. Итак, критика Бэконом учений Платона и Аристотеля оттенялась прямым восхищением достижениями более древних античных авторов. Уже в первой книге «Нового органона» Бэкон пред- усмотрительно заявляет, что «достоинства античных авторов никем не могут быть поставлены под сомнение, и они все пользуются заслуженным признанием; и если мы с чем-то спорим, то не с их умом и талантом, но толь- ко со способом достижения знания»12. Трактат «О мудро- сти древних» показывает, что эта фраза — не просто пред- упреждение упреков в том, что Бэкон не воздает древним должного и изобретает самодельную философию. Бэкон, как и другие критики древней традиции в XVII в., посто- янно подчеркивает различие между Аристотелем и его позднейшими произвольными интерпретаторами. Бэкон разрабатывал бюрократическое администрирование на- укой: прогресс, по его мнению, осуществим не благодаря случайному появлению необычайно одаренных людей, но путем правильной организации коллективных уси- лий. Поэтому, признавая великий ум Аристотеля, Бэкон не считал его попутчиком в организации современной науки: организовывать чужие усилия — это явно было не в духе основателя Академии. Как писал Бэкон: «Мы бе- рем на себя не роль судьи, но роль руководителя»13. 11 См. характерное сравнение Аристотеля и досократических фи- лософов: Бэкон Ф. Новый органон. Кн. I, аф. 63. 12 Там же, аф. 32. 13 Там же.
Глава III. Ученость и ремесло: Парацельс, Гильберт, Бэкон 107 Конечно, Бэкон всегда настаивал на необходимости новаторства: ведь и сам он был свидетелем новых откры- тий. Отсюда и двусмысленность его отношения к оправ- данию своих идей ссылками на Античность и вообще ко всей гуманистической университетской культуре (кото- рой он, как и любой образованный человек, был более чем обязан). Должны ли новые идеи быть представлены как во всех отношениях новые? В «Новом органоне» Бэ- кон напрямую отвергает ссылки на древние авторитеты для подкрепления своей позиции. Он замечает: «Это не так трудно — приписать наши догадки не то древнейшим векам до эпохи греков [вероятно, имеются в виду или досократики, или восточные мудрецы], не то... самим древним грекам». Но, продолжает философ, «мы все же думаем, что решающим обстоятельством в этом вопросе служит то, что наши открытия уже были известны древ- ним. ...Мы не можем не учитывать, что Новый Свет — это знаменитый остров Атлантида, известный древне- му миру. ...Но именно поэтому нужно открывать вещи при свете самой природы, а не угадывать их по смутным теням, дошедшим от Атичности»14. Вопреки такой убежденной приверженности совре- менному опыту, а не словам древних (что прямо проти- воположно воззрениям гуманистов), Бэкон не мог со- вершенно отбросить риторическую технику и порядок изложения, принятый его интеллектуальными предше- ственниками. Такие ученые, как Коперник или Везалий, признавались в своем недовольстве нынешним положе- нием в науке и сразу же мечтательно ссылались на поло- жение дел в античном мире, когда наука функционирова- ла как надо. Таким образом, они воспроизводили общее место риторики — рассказ о постепенном упадке цивили- зации, который и привел к бедственному состоянию ны- нешних дней, когда спасение знания требует уже реши- тельных действий. Бэкон также берет на вооружение эту риторику рассказа об упадке: но только для того, чтобы 14 Там же, аф. 122.
108 Питер Деар. Событие революции в науке подорвать авторитет современной ему университетской философии. Но и сам его рассказ существенно отличает- ся от того, что говорили ученые-гуманисты. Бэкон счи- тает, что во времена досократиков «естественная фило- софия достигла среди греков наибольшего расцвета», но этот расцвет был недолгим. «Когда Сократ свел фило- софию с небес на землю, то моральная философия значи- тельно усилилась, и к ней обратились человеческие умы от естественной философии»15. В другом месте Бэкон говорит, что труды досократиков были вытеснены бо- лее легкими для усвоения трактатами, которые тешили вкус толпы, и что «время, подобно реке, донесло до нас более легковесные и пустые труды, утопив все серьезное и полновесное»16. Римляне, по Бэкону, тем более были сосредоточены на моральной философии, связанной с публичной гражданской деятельностью, тогда как после победы христианства лучшие умы обратили все свои уси- лия на решение богословских вопросов. Поэтому не сто- ит удивляться, что естественная философия все это вре- мя не развивалась. Она просто не находила себе нужного применения, тогда как Бэкон уже представлял в своем уме грандиозную реальность естественной философии, при условии правильного ее построения и социальной поддержки17. Ведь, говорил он, о возможностях есте- ственной философии нужно судить по текущим достиже- ниям тех, кто ею занимается, а вся история показывает, что давно уже можно было распорядиться естественной философией гораздо лучше. Как и всякий революционер, Бэкон не принимает в расчет аксиологические критерии, которые применя- ют его оппоненты. Вновь повторяя, что он не посягает на славу и почет древних, Бэкон говорит: «Ни одно сужде- ние (и об этом надо заявить открыто!) ни о пути, по кото- рому мы идем, ни об открытиях, на этом пути сделанных, 15 Бэкон Ф. Новый органон. Кн. I, аф. 79. 16 Там же, аф. 71. 17 Там же, аф. 79.
Глава III. Ученость и ремесло: Парацельс, Гильберт, Бэкон 109 не может основываться на предвосхищениях, ведь нельзя выносить суждение на основании положения, которое само нуждается в вынесении о нем суждения»18. В отличие от Аристотеля Бэкон смотрит на есте- ственную философию как на предприятие, которое мо- жет оправдать только практика, применение в реальной жизни всех описанных законов. Поэтому Бэкон говорит о продуктивности науки не просто как о следствии пра- вильного знания в области естественной философии, но как о критерии истины. Согласно его знаменитому (хотя в латинском оригинале несколько двусмысленно звучащему) выражению, «истина и полезность— можно сказать, то же самое», Бэкон поясняет это так: «Практи- ка много более ценна доказательством (букв.: ручатель- ством) истины, чем теми благами, которые она привно- сит в человеческую жизнь»19. Это вовсе не означает, что Бэкон смотрел на практическую деятельность только как на окончательный способ нахождения философской ис- тины. Так, критикуя в «Новом органоне» изыскания дру- гих философов, он отмечает, что «эти люди не переста- ют абстрагировать природу до тех пор, пока не дойдут до материи, которая лишена формы и представляет собой чистую потенцию20, и не. перестают рассекать материю, пока не дойдут до неделимой частицы— атома. Но если природа действительно - материя и атомы, то как философия природы может помочь улучшению человеческих судеб»21. Философия, согласно Бэкону, не имеет целью саму себя. Значительная часть первой книги «Нового орга- нона» посвящена критике притязаний заменить фило- софскими схемами исследование вещей, считая, что схемы заведомо превышают отдельные вещи. Но основ- ная стратегия Бэкона — это не аналитическая критика, 18 Там же, аф. 33. 19 Там же, аф. 124. 20 О бесформенности и чистой потенциальности материи гово- рил Аристотель. 21 Бэкон Ф. Новый органон. Кн. I, аф. 66. Курсив мой.
110 Питер Деар. Событие революции в науке вскрывающая неэффективность или неосновательность доводов его противников; Бэкон, напротив, останавли- вался только на критике их целей как бессмысленных. Он считает, что ошибка аристотеликов — это неправиль- ное целеполагание: они выдумали и сконструировали совершенно мнимую цель естественной философии. Презрев практическое знание, они не смогли вырабо- тать правильного критерия морального поступка. Бэкон ссылается при этом на христианское понимание морали и говорит, что аристотелевская «непродуктивная» фило- софия и привела к оставлению его последователями обя- занностей по отношению к ближним. Но естественная философия тоже должна помогать людям, поэтому вся она должна быть обращена к этой цели. «Истинная и за- конная цель наук — снабдить человеческую жизнь новы- ми ресурсами и новыми открытиями»22. Поэтому «пусть каждый человек воспользуется своими правами над при- родой, которые даны ему от Бога, и пусть делает это це- ленаправленно: правильное соображение и проверенная религия укажут ему, что нужно делать»23. Права, о которых заявляет Бэкон, должны быть чем- то подтверждены. Если доказано, что человек— власте- лин природы, то его стремления должны направляться теперь «правильным соображением и проверенной ре- лигией»: целью такого знания будут правильные поступ- ки христианина, а рассудительность отольется в форму новой логики — нового органона. 4. Знание и государственное могущество Фрэнсис Бэкон изобразил свой метод как «путь и рациональную процедуру» (via et ratio) создания зна- ния, в противоположность принятому в университет- ском мире аристотелизму. Острие своей критики Бэкон 22 Бэкон Ф. Новый органон. Кн. I, аф. 81. 23 Там же, аф. 129.
Глава III. Ученость и ремесло: Парацельс, Гильберт, Бэкон 111 направил на силлогизм как демонстративное умозаклю- чение24. Он осуждает логическую сторону дела: если вывод исходит из посылок, то вывод получается всегда частным, а большая посылка — универсальным утвержде- нием. Рассмотрим еще раз классический силлогизм: Большая посылка Все люди смертны Меньшая посылка Сократ — человек Вывод Сократ смертен Бэкон обращает внимание на то, что мы только в том случае можем признать большую посылку истинной, если признаем истинность всех соответствующих ей частных случаев. Тогда смертность Сократа — это только одно из огромного множества частных ее подтверждений. Полу- чается, что наше знание сообщающегося в большей по- сылке проистекает из нашего знания об огромном коли- честве индивидуальных случаев, скажем, случае Сократа. Тогда аристотелевский силлогизм представляет собой немотивированное переворачивание обычного порядка рассуждения и насилие над действительным умением че- ловека рассуждать. Бэкон говорит, что любое нормальное рассуждение движется от индивидуальных случаев ко все- общему утверждению, которое и становится всеобщим знанием. Всеобщее утверждение оказывается итогом про- цесса познания и поэтому никак не может стоять в начале познания, как это получается в аристотелевском силло- гизме. Бэкон заявляет со всей решительностью: «Как на- уки в их нынешнем состоянии бесполезны для открытия практических дел, так и логика в ее нынешнем состоянии бесполезна для открытия наук»25. Тем более что «науки в настоящее время — это не больше, чем элегантные компо- зиции из уже открытых вещей, а не методы открытия и не указатели направлений к получению новых результатов»26. 24 О том, что такое силлогизм, см. выше: Предисловие, раздел 2. 25 Бэкон Ф. Новый органон. Кн. I, аф. 11. 26 Там же, аф. 8.
112 Питер Деар. Событие революции в науке Бэкон сделал ставку на определенный вид индукции. Этим латинским словом Бэкон обозначал создание са- мых общих истин («аксиом»), раскрывающих аспекты природы, полностью соответствующие большим посыл- кам старых силлогизмов. Такая индукция была полной противоположностью силлогистической дедукции: в ре- зультате создавались и самым надежным образом обосно- вывались истины, много превышавшие общепринятые на тот момент представления. Ведь «нынешняя логика хороша для установления и вскрытия ошибок (так как все ошибки происходят от неправильного употребления об- щих понятий), а не для поиска истины». Таким образом, индукция — это не просто собирание отдельных случаев, которые потом нужно абстрактно обобщить: Бэкон пря- мо отвергает «индукцию путем перечисления» (которая была нормативна в классической риторике) как «ребя- чество». Нужно не нанизывать примеры, пренебрегая почему-то исключениями, но, напротив, учитывать все ис- ключения и противоречия, чтобы путем отклонения всех прочих возможностей установить единственную в своем роде истину. В результате мы получим общее утверждение («аксиому»), построенное на опытном постижении част- ностей, — и само это общее будет выше тех частностей, из которых оно выведено. Таким образом, можно будет открыть и новые, прежде неведомые частности27. Обсуждая источники опыта естественного философа и их рабочий потенциал, Бэкон отдает преимущество знанию ремесленника. Он восхваляет недавние евро- пейские изобретения: порох, изготовление одежды из шелка, магнитный морской компас, печатный станок с наборными литерами — и говорит, что эти изумитель- ные новшества были созданы людьми неучеными, но при этом практичными. И если можно было путем случай- ного подбора изобрести такие замечательные вещи, то сколько изобретений возникнет в результате планомер- ных методических изысканий! Бэкон выступает за опыт, Бэкон Ф. Новый органон. Кн. I, аф. 8.
Глава III. Ученость и ремесло: Парацельс, Гильберт, Бэкон 113 который в конце концов примет свою «литературную» форму. Это слово означало, что необходимо описывать индивидуальные факты, установленные из опыта, а по- том употреблять эти описания при сортировке законо- мерностей и отборе высочайших «аксиом», как уже было сказано, методом исключения. Такие списки, «таблицы» и правила их использования объясняются и обсуждают- ся во второй книге «Нового органона», где приводятся и убедительные иллюстрации. Историк Джулиан Мартин сравнил активизаторский подход Бэкона к естественной истории с подходом юри- ста и чиновника, каковым Бэкон был по роду занятий. В се- редине XVII в. Уильям Харвей (чья теория кровообраще- ния оказала важнейшее влияние на развитие физиологии и медицины) отчеканил известную фразу о Бэконе, что его философия— «это философия лорд-канцлера». Это замечание не следует понимать как принижение филосо- фии Бэкона, как это обычно трактуют, Мартин доказал, сколь правдивы и точны слова Харвея. Бэкон участвовал в начале XVII в. в плане кодификации и систематизации британского права. Эта работа требовала прежде всего определения всех прецедентных решений, принятых су- дьями при рассмотрении конкретных дел, только таким образом можно было реформировать общее право, введя его в рамки непреложного свода эксплицитно изложен- ного права решений (statute law). Этот проект подразуме- вал подведение всех дел под таксономические категории, чтобы можно было выделить правовые принципы, стоя- щие за конкретными решениями. Это бюрократическое предприятие весьма сходно с позднейшей программой Бэкона по реформе естественной философии— и ту и другую реформу Бэкон считал наиболее отвечающей ин- тересам государства, осуществляющего централизован- ный контроль над положением дел. Бэкон подробно расписал свое видение политической организации производства знания в труде «Новая Атлан- тида», написанном по-английски и вышедшем из печа- ти в год смерти философа— 1626-м. «Новая Атлантида»
114 Питер Деар. Событие революции в науке представляет собой мифологизированную «историю» таинственного острова в Тихом океане, неизвестно- го европейцам. Новый миф включает в себя не только античные, но и библейские коннотации — так, столица острова называется Бенсалим. Перед нами рациональ- но организованное государство, в котором центральное положение занимают люди, способные порождать по- лезное знание. Такие утопические картины не были чем- то беспрецедентным, до Бэкона было создано два опи- сания идеальных государств, управляемых философами посредством политики создания и передачи знания об окружающем мире, — это «Христианополь» (1619) Иоан- на Валентина Андреа и «Город Солнца» (1623) Томмазо Кампанеллы. Эпицентром интеллектуализма в описан- ном Бэконом обществе было учреждение, называемое «Дом Соломона». Бэкон создает подробное штатное рас- писание этого учреждения: одни сотрудники (сотрудниц там не было) ездили по миру и собирали факты, другие проводили эксперименты и получали новые факты, тре- тьи выписывали из книг все факты, требующие экспери- ментальной проверки, а выше по иерархии шли те, кто осмыслял полученные в ходе экспериментов выводы и утверждал планы проведения дальнейших исследований. Во главе учреждения стояли Толкователи Природы, три человека, которые принимали к рассмотрению уже несо- мненные в своей достоверности факты, прошедшие все этапы проверки, и на их основе создавали «аксиомы», составлявшие золотой венец индуктивной философии Бэкона. Кроме того, штатное расписание предусматрива- ло и сотрудников, единственной задачей которых было делать как можно больше выводов из этих аксиом и смо- треть, какую практическую пользу они при этом прино- сят. Уставной задачей «Дома Соломона» было «познавать причины и скрытые движения вещей и расширять грани- цы человеческого опыта, чтобы включить в него по воз- можности все отдельные вещи». Бэкон хотел вскрыть естественные причины вещей, чтобы объяснить их качества, и поэтому математика,
Глава III. Ученость и ремесло: Парацельс, Гильберт, Бэкон 115 имеющая дело с количествами, интересовала его мало, тем более что математику как теоретическую дисципли- ну превозносили схоласты-аристотелики. Бэкон говорит о математике в «Новом органоне» исключительно как о средстве «установить границы естественной фило- софии, а не произвести или породить ее». Бэкону важ- но было знать, как работают вещи, чтобы установить контроль над ними: поэтому вещи должны были быть материально ощутимыми, хотя и содержащими в себе «скрытые движения». Поэтому теория материи, вкрат- це изложенная в «Новом органоне», и определила отно- шение Бэкона к естественной философии. Он говорит о микроскопических частицах, их движении, симпатии и антипатии — и сразу видно, что, хотя на словах он от- вергал деятельность алхимиков и магов по причине за- секреченности и пренебрежения общим благом, он мно- гим был им обязан: прежде всего учением о симпатии и антипатии мельчайших частиц субстанции. Идеал мага, привлекающего на свою сторону космические силы, был в чем-то очень близок Бэкону как натурфилософу: ведь это было знание, которое непременно дает практиче- ский результат. А если мы учтем и устойчивый интерес Бэкона к ремесленному знанию, то окажется, что идеи Бэкона в области естественной философии очень близ- ко напоминают «естественную магию», которая состоит в употреблении скрытых свойств естественных вещей. Непреходящее значение трудов Бэкона связано с его методологией, а не с его конкретными взглядами на при- роду и на ее устройство. Когда Бэкон описывал такие не- вероятные вещи, как «скрытые процессы» и «скрытую структуру» различных видов материи, то ясно, что та- кая физикализация его метода вряд ли могла быть особо влиятельной, хотя и происходила из принятого филосо- фом отождествления вопросов «Что это такое?» и «Как это произвести?». Создание золота, скажем, путем вве- дения в грубый кусок материи должных качеств золота: желтизны, плотности, ковкости... — это процесс, кото- рый Бэкон понимал как вполне механическую практику.
116 Питер Деар. Событие революции в науке Именно механик, то есть ремесленник, мастер, и произ- водил операции над грубыми кусками материи: он их ко- вал, плавил, очищал от примесей... Бэкон видел структу- ру материи глазами ремесленника: материя состояла из частей, которые можно было подвергнуть переплавке, перековке и прочим переделкам. Как мы увидим в гл. VII, упор Бэкона на собственноручную экспертизу и экспери- мент вместе с превознесением пользы над созерцанием и породил тот корпускулярный механицизм, который про- пагандировали большинство членов Королевского обще- ства на раннем этапе его существования.
Глава IV МАТЕМАТИКИ БРОСАЮТ ВЫЗОВ ФИЛОСОФИИ: ГАЛИЛЕЙ, КЕПЛЕР И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ 1. Естественная философия: можно играть только в нее? Когда Бэкон провозгласил, что естественная фило- софия занимается только операциями, он противопо- ставил ее всем видам школьной естественной филосо- фии. Реформаторский пафос Бэкона несомненен, но это именно реформа, а не создание нового научного пред- приятия, ни в чем не похожего на предыдущие. Получа- ется, что Бэкон переосмыслял изучение природы, но не ставил никаких амбициозных целей. Но, как бы там ни было, естественная философия была не единственным способом изучения природы, известным ученой куль- туре. Существовали и другие области исследований, к которым и могли обратиться люди, разочарованные (или невпечатлившиеся) предприятиями физиологов. Прежде всего мы должны учитывать, что аристоте- левская физика занималась качественными, а не количе- ственными процессами. Количества занимали аристоте- ликов в последнюю очередь — ведь они ничего не могут сказать о сущности вещей, они не могут составить ро- до-видового определения вещи. Линейные измерения и всякого рода подсчеты служили только целям описания, тогда как задачей естественного философа считалось объяснять, а не просто описывать.
118 Питер Деар. Событие революции в науке В XVI в. некоторые аристотелики даже чернили со- временную им математику, преисполняясь отвращением к ее основаниям. Такие ученые-гуманисты, как Алессан- дро Пикколомини, и такие видные натурфилософы, как Бенито Перейра, выступали с критикой математики, считая ее жалкой наукой в сравнении с физикой. Мате- матики, как они говорили, делают выводы, но при этом не могут найти ни одной причины таких выводов. Таким образом, математические доказательства были отвергну- ты исходя из аристотелевского понимания науки: ведь Аристотель утверждал, что доказательство в науке может строиться только вокруг нахождения причины, которая объясняет полученный вывод. Найденная причина, ко- торая может быть либо формальной, либо целевой, либо действующей, либо материальной, и превращает обыч- ный довод в научное доказательство1. Но математика не ведает ни одного из четырех видов аристотелевских причин и потому не может быть названа наукой. Главным упреком математике было то, что она не может устано- вить формальных причин, то есть не способна объяс- нять вещи исходя из их родовой принадлежности. Ины- ми словами, математики никогда не могут обнаружить действительную природу изучаемых ими вещей, а всегда остаются на уровне обсуждения поверхностных количе- ственных свойств (или, говоря словами Аристотеля, ак- циденций, которые не имеют никакого отношения к сущ- ности, иначе — природе вещи). Нетрудно догадаться, что математики того времени не хотели мириться с такими обвинениями. Они, напро- тив, мечтали изобразить свои занятия как науку в полном смысле, более того, как высшую ступень знания, а быть на заднем дворе физики им совсем не казалось привлека- тельным. Несколько математиков в конце XVI — начале XVII в. привели контрдоводы, пытаясь внушить привер- женцам естественной философии, что математические доказательства вполне имеют в виду причину и, значит, См. гл. I, раздел 1.
Глава IV. Математики бросают вызов философии 119 законно должны быть названы научными. В основном это были математики, принадлежавшие к католическому ордену иезуитов. Орден иезуитов, Общество Иисуса, основанный в 1540 г. Игнатием Лойолой, был самым мощным ученым орденом в католическом мире. Иезуитские колледжи от- крывались во всех странах Европы, и с ними ничто не могло сравниться по качеству обучения. Образование в иезуитских колледжах строилось точно так же, как изу- чение «искусств» в университетах; другое дело, что ре- лигиозный подход к вещам пронизывал все изучаемые предметы. Иезуитское образование во многом насле- довало гуманистические педагогические идеи: упор де- лался на изучении древних языков и литератур, а также на штудировании по текстам Аристотеля традицион- ных для схоластики предметов— физики, метафизики и этики. Но также в программы, разумеется, входили и дисциплины квадривиума— в том числе математика2. Иезуитские математики с недоверием относились к на- турфилософам, и некоторые из них прямо протестовали против уничижительных характеристик их профессии, которые содержатся даже в писаниях их собратьев по философии, таких как Перейра. Первая массированная защита математики была произведена ведущим иезуит- ским математиком конца XVI в. Кристофом Клавием, профессором математики в Колледжо Романо — ведущем иезуитском колледже Рима. Клавий подробно опровер- гал нападки философов на математику и отмечал педа- гогический вред, который может быть причинен таким воззрением на вопрос. Он жаловался (1580-е гг.), что су- ществуют философы, объясняющие учащимся, что «ма- тематические дисциплины — это не дисциплины, потому что в них нет доказательств, нет понятий бытия и блага, и т.д.»3. Клавий хотел, чтобы преподаватели математики 2 См. гл. I, раздел 2. 3 См.: Dear P. Discipline and Experience: The Mathematical Way in the Scientific Revolution (Chicago: University of Chicago Press, 1995). P. 35.
120 Питер Деар. Событие революции в науке пользовались тем же уважением, что и преподаватели естественной философии и метафизики, и чтобы напад- ки на математическое знание поскорее прекратились. При этом вряд ли контраргументы Клавия можно счи- тать удачными, хотя выбранная им стратегия защиты ма- тематики потом многократно воспроизводилась другими иезуитскими авторами. Клавий решил бить противников их же оружием: он ссылался на то, что Аристотель считал математику полноправной частью философии, наравне с естественной философией, и, исходя из слов Аристоте- ля, пытался приписать математике равный когнитивный статус. Также сославшись на то, что Аристотель описы- вал смешанные математические дисциплины, астроно- мию и музыку, как науки подчиненные, Клавий провоз- гласил, что они называются подчиненными потому, что только обрабатывают результаты, добытые основными и высшими науками, арифметикой и геометрией. Нако- нец, у Аристотеля нигде не было сказано, что математика не является наукой или неполноценна как наука. Позднейшие иезуитские математики дополнили при- зыв Клавия к честной игре философским опровержением доводов своих противников. Так, ученик Клавия Джузеп- пе Бьянкани в своем трактате, вышедшем в 1615 г., писал о том, что никак нельзя считать, что математические до- казательства не имеют в виду проверку причин и что ма- тематические объекты, такие как геометрические фигу- ры или числа, не имеют подлинного существования — не являются «реальными вещами». Бьянкани возражает, что когда геометрия определяет треугольник как фигуру, об- разованную тремя пересекающимися прямыми на плоско- сти, в результате чего и образуется три внутренних угла, то это описание определяет вовсе не мнимые свойства, а саму сущность треугольника как фигуры из трех углов. Кроме того, у геометрических фигур есть материя, вну- три которой мы и можем устанавливать причины, и этой материей служит количество. Исходя из этого, Бьянкани не просто опровергал философских критиков матема- тики, но и вслед за Клавием провозглашал превосходство
Глава IV. Математики бросают вызов философии 121 математических доказательств над натурфилософскими. Это превосходство проистекало из общепризнанной точ- ности математических доказательств, превышающей точ- ность всех прочих философских аргументов. Так благодаря Клавию в среде иезуитов, а потом и во- обще в научной среде в начале XVII в. получил распро- странение особый вид аргументации. Математики того времени доказывали, что их наука не просто не уступа- ет ни в чем естественной философии, но и в некоторых отношениях лучше обеспечивает правильное познание природы. Одним из таких математиков, разделявшим с иезуитами их убеждения, был итальянский друг Клавия Галилео Галилей. 2. Галилей — математик-философ Галилей родился в 1564 г. в Пизе, втором по значи- мости <после Флоренции> городе Великого герцогства Тосканского. Его отец, музыкант Винченцо Галилей, был родом из Флоренции, столицы герцогства, как и его мать Джулия Амманнати, это был захудалый флорентийский аристократический род. Галилей изучал медицину в Пи- занском университете, но не чувствовал в себе призвания к деятельности врача: он оставил университет в 1585 г. и стал усиленно заниматься математикой, к которой давно тянулся. В 1589 г. он вернулся в университет и сразу занял кафедру математики по рекомендации прославленных тогда математиков, прежде всего Гвидобальдо даль Мон- те. Также Галилей во время поездки в Рим в 1587 г. позна- комился с Клавием и много общался с ним по научным вопросам4. Многое в биографии Галилея объясняется напори- стостью и амбициозностью характера. Но его подход и тем более те ценности, от которых он никогда не от- рекался, не имеют в себе ничего идиосинкратического. 4 О Гвидобальдо см. выше, гл. И, раздел 5.
122 Питер Деар. Событие революции в науке Галилей — человек своего времени, нормативный универ- ситетский математик, вроде тех, которых мы бы встре- тили и в других университетах Италии. Хотя все эти ма- тематики, достойно делавшие свою работу, и не стяжали Галилеевой славы, Галилей сравнялся именно с их лучши- ми достижениями — он вошел в число высокооплачива- емых и уважаемых естественных философов, что позво- лило ему держаться совершенно независимо. Первое его критическое выступление относится к началу 1590-х гг., времени его профессорства в Пизе. Галилей написал трактат, который не был издан. Загла- вие трактата, «О движении», свидетельствует о желании Галилея потягаться с физиками-аристотелианцами. Дви- жение, в широком смысле изменения, было центральной проблемой физики Аристотеля. Естественный философ говорил о движении прежде всего с целью объяснить причину этого движения, и одним из типичных объясне- ний была ссылка на целевую причину. В частности, что- бы объяснить свободное падение тяжелого тела, Аристо- тель описывал его как естественное движение и говорил, что в природе тяжелых тел, лишившись поддержки, па- дать. Но почему они падают? Аристотель счел, что такие тела стремятся к своему природному месту — в центре ми- роздания. Таким образом, падение описывается как целе- направленное перемещение: движущееся тело уходит от начальной точки и устремляется к своей конечной цели. Эта цель, центр Вселенной, совпадает в космосе Аристо- теля с центром Земли: ведь Земля — это просто конгло- мерат всех твердых тел, «свалявшихся» в естественном месте, к которому они в свое время и устремились. Одно из правил Аристотеля, описывающих падение, состоит в том, что чем тело тяжелее, тем быстрее оно па- дает. Вес для Аристотеля — выражение склонности тела к движению: поэтому если увеличить вес, то столь же уси- лится и стремительность тела. Аристотель воображал, что если вес увеличить вдвое, то тело будет падать в два раза быстрее. Галилей в трактате «О движении» доказы- вает ложность этого утверждения Аристотеля, приводя
Глава IV. Математики бросают вызов философии 123 целый ряд убедительных доводов. Один из них прост: что будет, если связать два независимо падающих тела во время движения. Плотно соединенные веревкой, тела должны образовать единое агрегатное тело, которое бу- дет падать быстрее, чем тела по отдельности. Но, гово- рит Галилей, мы не посмеем мыслить, что движение тел изменит простая перемычка между ними. Аргументация Галилея становится яснее, когда он об- ращается к примерам из трудов античного математика Архимеда5. В трактате о плавающих телах Архимед рас- сматривал связь между специфической тяжестью, или густотой, тела и той среды, в которую тело погружено. Он выстраивал пропорцию густот, чтобы определить, поплывет тело или потонет: если тело гуще среды, оно тонет, а если уступает среде по плотности, остается на плаву. Галилей выбрал тот же подход для обсуждения па- дения тел: он рассматривает падающие тела так, как если бы они все тонули в общей среде — эфире, и сравнивает их скорости падения в связи с отношением их тяжести с тяжестью воздуха. Галилей, как известно, не задавался вопросом, по- чему тяжелые тела падают, оставляя этот вопрос есте- ственным философам. Его как математика интересовала только скорость падения и пропорция густот: как и Ар- химед, Галилей не рассматривал сущность веса, но только возможные пропорции. Вопреки Аристотелю, он пришел к выводу, что два тела равного веса, скажем, чугунные ядра разного диаметра, будут падать с равной скоростью. Ско- рость — это функция тяжести в общей среде, и, так как оба ядра выполнены из одного материала, литого метал- ла, они будут падать с одинаковой скоростью. В 1591 г. Галилей оставил Пизанский университет ради профессорства на более славной кафедре в Падуан- ском университете, который является одним из древней- ших. Падуя, на северо-востоке Италии, в то время вхо- дила в состав Венецианской республики, а это означает, См. выше, гл. II, раздел 5.
124 Питер Деар. Событие революции в науке что пребывание Галилея на должности утверждалось Венецианским сенатом. Галилей пробыл в Падуе почти двадцать лет, читая лекции по математике и вступая вре- мя от времени в споры с философами-аристотеликами. Он обеспечил себе доход изготовлением и продажей ма- тематических инструментов, позволяющих производить топографические измерения, — именно в этом в то время видели пользу математики6. В 1609 г. он основательно пе- реработал свой труд о движении тяжелых тел, включив в него знаменитое учение о равном ускорении всех свобод- но падающих тел и о параболической траектории при падении. Но этот труд был опубликован только в 1638 г. в составе его «Диалогов» (Discorsi...)7. Его обращение от математики к проблемам естественной философии в споре с коллегами-аристотеликами способствовало об- ращению к альтернативным аристотелевскому учениям, и, в частности, к работам другого великого математика Николая Коперника. Интерес Галилея к разработкам Коперника впер- вые проявился в 1597 г., когда Галилей упомянул поль- ского ученого сразу в двух своих письмах. В первом письме, адресованном великому астроному Иоганну Кеплеру, Галилей благодарил за присылку труда Ко- перника «Таинственное мироописание» (Mysterium Cosmographicum), признавался, что он давно уже, «мно- го лет», является почитателем Коперника8. Но только в первое десятилетие XVII в. Галилей серьезно занялся астрономией и стал обсуждать «космографию», особен- но после того, как в 1609 г. он стал применять телескоп 6 См. ниже, раздел 4. 7 Работа доступна и в английском переводе: Galileo Galilei. Discourses and Demonstrations Concerning Two New Sciences / Trans. Stillman Drake (Madison: University of Wisconsin Press, 1974). Подробнее о науч- ной карьере Галилея см. ниже гл. VI, раздел 2; гл. VII, раздел 1. 8 Sharratt M. Galileo: Decisive Innovator (Cambridge: Cambridge University Press, 1994). P. 70. Цитата из Галилея приводится по изд.: Fantoli A. Galileo: For Copernicanism and for the Church / Trans. George V. Coyne (2nd ed. Rome: Vatican Observatory, 1996). P. 70.
Глава IV. Математики бросают вызов философии 125 для астрономических наблюдений9. Учение Коперника было Галилею на руку: он легко мог с его помощью ата- ковать физиков-аристотеликов. Прежде всего принятие гелиоцентрической системы сразу же подрывало всю картину космоса, на которой строилась физическая сис- тема Аристотеля. Например, если Земля не находится в центре мира, то падение тяжелых тел (как и подъем легких тел) уже нельзя объяснять их стремлением до- стичь конечной цели, определяемой как «центр мира», поскольку центр мира и центр Земли в новой системе не совпадают10. Далее, главные аргументы в пользу ко- перниканства были астрономические, а не космоло- гические: это были аргументы математика, который стремится свести видимые движения светил к какому-то порядку, а не рассуждения физика, занятого природой небес и объяснением их движений. Но Коперник, как и немногие ко времени Галилея последователи его уче- ния, прежде всего Кеплер, сразу же поняли, что из но- вой астрономической системы можно сделать и далеко- идущие космологические выводы11. Итак, Галилей попытался применить астрономию Коперника как эффективное математическое средство опровержения аристотелевской космологии. Он пере- махнул через привычную разграничительную линию между физикой и математикой, заявив, что естествен- ный философ должен принимать в расчет открытия математика-астронома, потому что последний действи- тельно встречается с содержанием теоретизирования натурфилософа, — только астроном может сказать фи- зику, какие явления требуют объяснения. В своих «Пись- мах о солнечных пятнах» (1613) Галилей сделал упор ис- ключительно на аргументации, касающейся того, что на 9 См. ниже, гл. VI, раздел 2. 10 Коперник попытался решить этот вопрос в первой книге трак- тата «Об обращении...», объявив тяжесть (то есть склонность к сли- янию) свойством любого индивидуального сферического небесного тела, включая Землю. 11 См. выше, гл. И, раздел 4.
126 Питер Деар. Событие революции в науке Рис. 13. Объяснение Галилеем видимого укорачивания солнечных пятен ближе к краю: пятна расположены на солнечной поверхности равномерно, но видим мы их под разным углом солнечной поверхности вообще могут случаться затем- нения. Небеса Аристотеля считались совершенными и неизменными в самой своей сути: все, что от них требо- валось, — это вечно вращаться по кругу; и никак не допу- скалось в небесах ни появление нового, ни истребление старого. Когда в 1611 г. Галилей и его товарищи разгля- дели пятна на Солнце, они поняли, что эти признаки никак не могут доказывать вечность и циклическое об- ращение небесных тел. Галилей воспользовался этой возможностью, чтобы доказать, что эти темные пятна на поверхности Солнца появляются, меняются и исче- зают без всякой связи и закономерности. Было очень важно обосновать, что пятна располагаются на самой солнечной поверхности. Иезуитский ученый Кристоф Шейнер, главный конкурент Галилея в борьбе за при- оритет этого открытия, поначалу думал, что эти пятна в действительности образуются малыми телами, «луна- ми», вращающимися вокруг Солнца неким подобием
Глава IV. Математики бросают вызов философии 127 стай, так что, хотя каждое имеет свою орбиту, их такое бессчетное число, что расписать порядок движения каж- дого практически невозможно. Галилей, в свою очередь, представил тщательно выполненные и геометрически обоснованные заметки, в которых он разумно указывал, что пятна явно сжимаются по широте, когда они движут- ся по поверхности Солнца от середины к краю (а когда движутся к центру, то все больше выигрывают в своей ширине), и, главное, объяснил этот эффект видимого укорачивания тем, что эти пятна размещаются на самой поверхности Солнца. Он говорит, что как раз видимые формы, которые перед нами, говорят, что пятна не за- слоняют Солнце, а расходятся по поверхности шара12. Довод Галилея сводится к следующему: если установ- лено, что поверхность Солнца заплатана темными пят- нами, которые из ниоткуда появляются и в никуда исче- зают, то невозможно спорить с тем, что вопреки учению Аристотеля на небесах происходит и «возникновение», и «уничтожение». Галилей при этом движется от мате- матического объяснения внешних свойств вещей (види- мый размер, форма и направление движения) ко вполне физическому заключению о материи небес. Как он говорил в другом месте своих опубликованных трудов, оспаривая некоторые воззрения близкого ему Шейнера, истинная сущность удаленных от нас вещей, таких как небесные тела, не может быть определена чув- ствами, но то же самое нужно признать и о вещах, кото- рые у нас под рукой: «Я знаю не более об истинной сущ- ности Земли или огня, чем о сущности Луны или Солнца, так как это знание скрыто от нас и не будет достигнуто ранее, чем мы обретем состояние блаженства»13. По- этому все, что остается на нашу долю пока, — это знание свойств, доступных нашим чувствам: 12 См. дискуссию по вопросу: Shea W.R. Galileo's Intellectual Revo- lution (London: Macmillan, 1972). P. 55-57. 13 Цит. по: Drake S. (ed.). Discoveries and Opinions of Galileo (Gar- den City, NY: Doubleday Anchor Books, 1957). P. 124.
128 Питер Деар. Событие революции в науке Здесь я должен прибавить, что, хотя и пустое, видимо, дело — определять истинную сущность солнечных пятен, из этого вовсе не следует, что мы не можем знать некото- рые их свойства, такие как местоположение, движение, форму, размер, тусклость, изменяемость, возникновение и рассеивание. Как раз это знание может лечь в основу уже наших более разумных философских рассуждений о дру- гих, гораздо более противоречивых качествах естествен- ных субстанций14. Итак, человек не просто способен знать видимые (и потому измеримые) свойства тел; это знание позво- ляет лучше рассуждать философски. Таким образом, работа математика может направить работу физика. 3. Возникновение и когнитивные амбиции математических наук: Галилей и Кеплер Галилей часто описывал себя как «философского астронома», чтобы объяснить, какую работу он проделы- вает, когда исследует солнечные пятна и прибегает к ми- росистеме Коперника как необходимой. «Философский астроном» — понятие иное, чем естественный философ, и Галилей подчеркивает, как он далек от этой публики. Ведя переговоры с тосканским двором в 1610 г. в связи с возможной службой у Медичи (см. ниже, гл. VI, раздел 2), Галилей настаивал на том, что при дворе ему следует име- новаться «философ и математик». При дворах принцеп- сов было принято держать математика, Тихо Браге и Ке- плер—лучшие тому примеры, но Галилею было мало быть просто математиком. Он хотел, чтобы его признавали в первую очередь философом, человеком, которому есть что сказать о природе, а не только об отношениях в мире. Аргументы иезуитского ученого Бьянкани в пользу со- вершенно причинностного характера математического 14 Drake. Op. cit.
Глава IV. Математики бросают вызов философии 129 доказательства клонили к тому же самому. Но в случае Бьянкани не было реальных попыток (восхваление Кла- вием точности математики не в счет) выставить технику математической работы как потенциально превосходя- щую альтернативу работе «физиков». Целью иезуитских математиков было просто достичь паритета с коллегами- натурфилософами, тогда как Галилей стремился реформи- ровать уже саму естественную философию, которая у него становится полем разработки математиков. Иначе говоря, такое продвижение математических наук, рекламируемых как образцовые пути изучения естественного мира, отме- чает ширящееся движение первой половины XVII в. Это движение легко опознается по постепенному принятию этого опознавательного ярлыка: «физико-математик». Смысл этого ярлыка понятен: необходимо было объ- единить методы работы физика и математика — другое дело, что природа такого наложения сомнительна. Вроде бы речь шла о некотором виде математики (можно ска- зать, в широком современном понимании этого слова), который имеет какой-то физический смысл. Существова- ли, как мы видели выше (гл. I, раздел 2), старые термины, предвещавшие такое положение дел, — наиболее распро- страненным и признанным был «смешанная математи- ка». Откуда же произошла нужда в новом термине? Обдумывая это, мы понимаем, сколь важной фигурой был Галилей. Его смелость помогает нам представить, что означало распространение «физико-математических наук» для первых их трепетных сторонников. Полеми- ка и пропаганда, ведшаяся Галилеем, рельефно и иногда нагнетенно показывает те пункты обсуждения, которые и составили сердцевину научной революции. Это были ключевые вопросы о собственном характере естествен- ной философии: чему она должна быть посвящена, ка- ким образом устроена и с какими целями? В гл. III мы рассматривали попытки таких ученых, как Фрэнсис Бэкон, реформировать понимание того, чем долж- на быть естественная философия. Бэкон, доказывая, что естественная философия должна быть направлена
130 Питер Деар. Событие революции в науке на практическую пользу, переводил ее на новые рельсы, рассказывая, как должен быть устроен и представлен сам запрос на знание (поэтому он и создал новые опре- деления аристотелевских «форм»). Усилия математиков были различными по намерениям и полю зрения, но при этом они шли в русле такого практического понимания знания: математикам тоже хотелось пересмотреть есте- ственную философию так, чтобы она стала более опера- ционистской. Они даже подошли к тому, что отвергали естественную философию в ее прежнем виде, ратуя за совершенно иное предприятие, просто прилагая к нему старое имя, отнятое у отвергнутой ими дисциплины. Случай Галилея показывает, что в действительности такой полный разрыв не получился. Он вполне исполь- зует, вместе со множеством современников, термин «физико-математический», но при этом заявляет о сво- их притязаниях на создание естественной философии. Те свойства, которые он вместе с другими математиками хотел приписать математическому знанию, свойства, которые они позаимствовали у презираемых ими фи- зиков, были взяты из мира естественной философии. Математики не просто провозглашали преимущества математических наук в их изолированности от физики; соотношение двух дисциплинарных сфер означало, что математики объявят наиболее точным и доказательным то знание, которое другие считают низшим родом зна- ния. В этом смысле математики напоминали ремесленни- ков. Такая перемена системы ценностей, заявленная Бэ- коном, означала наделение практического ремесленного знания высоким социальным статусом. Практическое знание прежде ассоциировалось, и в большой степени продолжало ассоциироваться, с трудом низкого стату- са— ручной работой. Бэкон пытался доказать высокую ценность ремесла его важностью для государства, а так- же религиозно-нравственными доводами, сближавшими «пользу» и «благодать». И в конце концов он хотел, что- бы усовершенствованное практическое знание возвыси- лось до престижа, который прежде был доступен только
Глава IV. Математики бросают вызов философии 131 естественной философии. Его способ аргументации был прост: он утверждал, что понятие «естественная филосо- фия» шире, чем то, что мыслят за ним академики, и что оно включает в себя практическое знание. Также он на- падал и на чисто созерцательное знание, критикуя его цели и тем самым высвобождая место для реализации своей программы. Точно так же и Галилей и другие математики отрица- ли дисциплинарный барьер между естественной фило- софией и математикой, доказывая, что математика со- вершенно необходима для производства легитимных физических выводов. И действительно, ярлык «физи- ко-математиков» обозначал, что собственное эксперт- ное суждение математиков независимо от экспертизы естественных философов. Кукушкино яйцо «физико-ма- тематики» должно было (во всяком случае, по версии Галилея) выкинуть из гнезда естественной философии большинство птенцов и утвердить математиков на том месте, которое прежде прочно занимали физики. В слу- чае Галилея, как и в случае Бэкона, общепринятая катего- рия «естественной философии» была ценным ресурсом для всех ученых, кто хотел возвысить над прочими свой вид знания. Другим важнейшим защитником центрального места математики в естественной философии был астроном- коперниканец Иоганн Кеплер. Подход Кеплера к астро- номии был, как и у всех астрономов его времени, в самой сути своей математическим. Но Кеплер пошел гораздо дальше в продвижении математики, чем большинство его коллег: для Кеплера математика, структурировавшая астрономическую теорию, и была той самой истинной математикой, которая и задает структуру самого универ- сума. В своих трудах по математической астрономии Ке- плер собирался создать «математическую физику». А это значит, что для Кеплера мир представляется совершенно постижимым в математических терминах: именно мате- матика, и прежде всего геометрия, позволяет заглянуть в замысел Бога-Творца и тем самым познать глубочайшие
132 Питер Деар. Событие революции в науке области естественной философии. В одном из послед- них своих трудов «Краткое изложение коперниканской астрономии» (Epitome astronomiae Copernicanae) Ке- плер описывает свое поле научной деятельности как специфическую часть физики: Итак, какова связь нашей науки [астрономии] и дру- гих? Наша наука — часть физики, потому что она исследу- ет причины вещей и их естественные сочетания, потому что движение небесных тел является преимущественной областью ее исследований и потому что одна из целей ее — исследовать форму структуры универсума и его частей. ...Именно к этой цели [астроном] направляет всякое свое мнение, подключая как геометрические, так и физические аргументы, так что поистине он видит у себя перед глазами действительную форму и действительное расположение вещей, иначе говоря, обустройство всего универсума15. Кеплер применил эти принципы на деле при перера- ботке структуры коперниканской астрономии. Еще ког- да он был студентом Тюбингенского университета, зна- менитого учебного заведения Германии, главного центра лютеранского богословия, он признал истину новой коперниканской космологии под влиянием своего учи- теля астрономии Микаэля Мэстлина. Вера в буквальный характер истины коперниканской системы, а не просто признание ценности трактата Коперника «Об обращени- ях» в практических подсчетах математической астроно- мии не так уж было распространено в это время — и пото- му такое раннее восторженное принятие Кеплером труда Коперника надо считать исключением. Метафизические и богословские предпочтения Кеплера в связи с копер- никанской астрономией нашли выражение уже в пер- вой его публикации, «Космографическая тайна» (1596), вышедшей тогда, когда Кеплер преподавал в школе 15 Цит. по: Jardine N. The Birth of History and Philosophy of Science: Kepler's «A Defence of Tycho Against Ursus» with Essays on its Provenance and Significance (Cambridge: Cambridge University Press, 1984). P. 250.
Глава IV. Математики бросают вызов философии 133 Рис. 14. Вложенные друг в друга совершенные тела, образующие структуру универсума. Из книги Кеплера «Mysterium Cosmographicum» в Австрии. Главной особенностью этого труда было из- ложение Кеплером своего открытия — связи между раз- мерами планетарных орбит (рассчитанных по коперни- канской системе) и пропорциональными отношениями между «совершенными» телами, они же «платонические» или «правильные». Совершенные тела— это объемные фигуры, откры- тые Евклидом, — их только пять. Эти объемные фигуры
134 Питер Деар. Событие революции в науке состоят из одинаковых граней, которые сами представ- ляют собой равносторонние многоугольники: равнобе- дренные треугольники, квадраты или пятиугольники. Эти пять тел, как доказал Евклид, — тетраэдр, куб, окта- эдр, додекаэдр и икосаэдр: равногранные фигуры соот- ветственно с четырьмя, шестью, восемью, двенадцатью и двадцатью гранями. Уникальность всех этих фигур подсказала Кеплеру, что они могут сказать что-то глубин- ное о природе космоса и о геометрических принципах, руководствуясь которыми Бог создал Вселенную. В сво- ем трактате Кеплер замечает, что эти мнимые сферы полезны как представляющие относительные размеры различных коперниканских планетарных орбит вокруг Солнца— дистанции соответствуют пространственным характеристикам расстояний между сферами. Употребив все доступные ему данные, Кеплер доказал, что размеры орбит планет очень близко подходят к размерам между этими вписанными друг в друга телами, с отклонением не более 5%. В 1600 г. Кеплер встретился в Праге с Тихо Браге, где последний ознакомил его со своими выдающи- мися результатами в вычислении планетных движений, и Кеплер счел, что он поможет еще больше скорректиро- вать эти данные. Модель Кеплера, отвечавшая коперни- канскому представлению об устройстве мира, включала в себя шесть планет, и пространство между ними вполне могло быть обозначено пятью трехмерными телами. Кеплер был горд этим своим достижением: он верил, что приблизился к настоящему глубинному пониманию структуры Божьего творения. Роль геометрии в его до- водах была фундаментальной: геометрия служила ему не просто как инструмент для вычисления астрономических расстояний и движений; она, как он считал, обладает способностью объяснить, почему в мире все происходит так, как оно происходит. Геометрическое соотношение пяти совершенных тел было не просто описанием числа планет и их расстояний от Солнца, они были сочтены ос- мыслением этих фактов. Кеплер был убежден в фундамен- тальном математическом устройстве универсума в том
Глава IV. Математики бросают вызов философии 135 смысле, что математическая познаваемость универсума обеспечена совершенством тел, благодаря которым от- дельные вещи и являются тем, что они есть. Речь идет не столько об употреблении математических доказательств по отношению к обычным вещам, наподобие тех доказа- тельств, которые прилагаются к геометрическим фигу- рам, сколько о том, что, по мысли Кеплера, идеальные математические соотношения существовали в уме Бога, когда Он творил различные вещи. Во многих отноше- ниях все астрономические изыскания Кеплера были на- правлены на постижение Божьего замысла, на то, чтобы приблизиться к Богу через астрономические штудии. Это и была «естественная философия» в своей наиболее радикальной теоцентрической форме. Главный труд Кеплера, «Новая астрономия» (1609), представлял собой публикацию результатов по проекту, который изначально был предпринят под научным ру- ководством Тихо Браге. Этим проектом было создание удовлетворительной астрономической модели движения Марса. Марс был той единственной планетой, движение которой казалось настолько нерегулярным, что невоз- можно было описать его гладкой моделью, а так как ве- ликий «обсерваторный» проект Тихо Браге был направ- лен на создание более точных моделей движения планет, постоянная пляска (recalcitrance) Марса стала для него предметом особого внимания. Тихо Браге возлагал на Кеплера большие надежды, что тот сможет разрешить возникшие трудности в пользу созданной самим Тихо Браге космологической системы, которая представляла собой некий компромисс между системами Птолемея и Коперника и впервые была представлена читающей пу- блике в 1588 г. В этой схеме Луна и Солнце вращались во- круг центральной неподвижной Земли, но все планеты вращались вокруг вращающегося Солнца. В результате соотношения движений остались те же, что и в системе Коперника (за исключением места неподвижных звезд), а ежегодное обращение Земли вокруг Солнца превра- тилось в столь же ежегодное обращение Солнца вокруг
136 Питер Деар. Событие революции в науке Рис. 15. Эллиптическая орбита планеты, по Кеплеру, и закон равных площадей. Планета Р проделывает путь вокруг Солнца S по орбите с центром С. Линия от планеты до Солнца за равное время покрывает равную площадь, поэтому чем ближе планета к Солнцу, тем большую дистанцию она проходит за тот же промежуток времени. Рисунок взят из издания: Boas M. The Scientific Renaissance 1450-1630. New York: Harper and Brothers, 1962 Земли. Кеплер ответил на этот вызов тем, что его модели могли быть выражены и в птолемеевских, и в коперни- ковских, и в тихонианских терминах — достаточно было изменить рамки терминологических отсылок. При этом сам Кеплер считал, что во всем прав Коперник. После семи лет интенсивной работы Кеплер полу- чил результаты замечательные во многих отношениях. Прежде всего Кеплер создал модель движения Марса, отличавшуюся на то время непревзойденной точностью. Учитывая указания Тихо Браге, Кеплер при этом значи- тельно его обогнал. Во-вторых, Кеплер впервые порвал
Глава IV. Математики бросают вызов философии 137 с нормой классических греческих астрономов, которой покорно следовали и Коперник, и даже Тихо Браге, со- стоявшей в том, что движения любого компонента астро- номической модели должны быть однотипными и кру- гообразными. В-третьих, Кеплер создал новые законы, описывавшие движение планет, на основе размышлений и о физических причинах, которые вызывают именно такую форму движения. Новые орбиты планет вокруг Солнца имели форму эллипса, и Солнце было одним из двух центров каждо- го эллипса. Кеплер знал геометрию эллипса, одного из конических сечений, из трактата о конических сечени- ях, написанного греческим астрономом и математиком Аполлонием Пергским. Желание Кеплера распознать всю математику, начертанную в мироустройстве Вселен- ной, теперь было удовлетворено, хотя ему пришлось от- казаться в пользу эллипса от совершенной формы круга. Более того, его эллиптические планетные орбиты (вклю- чая Землю) обладали таким свойством, что площадь, за- метаемая линией, прочерченной от каждой планеты до Солнца, оказывалась одинаковой для равных времен — за равные промежутки времени заметалась равная площадь. Также для Кеплера было важно, что он добился этих результатов в непрерывном обдумывании идей о причи- нах движений планет. Среди них была идея «движущей силы», исходящей от Солнца и направляющей планеты по их орбитам, а также идея некоего магнитного притя- жения-отталкивания между Солнцем и двумя полюсами каждой планеты — именно так ученый пытался объяс- нить, почему орбиты не имеют круглой формы. Напря- мую ссылаясь на Уильяма Гильберта, Кеплер говорил о Земле как об огромном магните и объяснял, что планеты не могут ни чрезмерно приблизиться к Солнцу, ни чрез- мерно от него отдалиться. Небесные сферы при этом не упоминались (от всякой мысли о них отказался уже Тихо Браге), и планеты Кеплера двигались через про- странство совершенно независимо от каких-либо других вещей.
138 Питер Деар. Событие революции в науке Воззрение Кеплера на место математики в понима- нии физического мира было напрямую соотнесено с чисто философским, в противоположность практиче- скому, пониманием естественного знания — в этом смыс- ле Кеплер опять же превзошел даже Галилея. Но сама «смешанная» природа математических наук поощряла даже в случае Кеплера принятие операциональных кри- териев знания. Инструментальная функция оптики в облегчении астрономических исследований во многом легла в основу оправдания публикации его «Дополнений к Витело, в которых излагается оптическая часть астро- номии» (1604)16. В этом труде Кеплер говорит о несовер- шенном состоянии таких наук, как астрономия и оптика, в сравнении с идеальной доказательностью в геометрии и утверждает, что оптические теоремы должны быть построены так, чтобы удовлетворять нужды астронома17. 4. Знание, дело и математика Математика исконно связывалась с практическими запросами, такими как отмеривание участков земли или строительство крепостей. Но такое практическое при- менение вполне подпадает под определение «смешанная математика» вместе с астрономией и механикой. На- званные две науки считались исключительно важными практически. Астрономия со времени Средневековья ценилась в Европе как искусство навигации и как астро- логия — последняя представляла собой практическое ис- кусство, без которого немыслима ученая средневековая медицина. Механика позволяла сконструировать маши- ны (такие как ветряные или водяные мельницы), но, что гораздо важнее, она позволяла совершенствовать 16 Витело (Vitellio), Эразм Целек (ок. 1220 - ок. 1280) - польский ученый, автор «Оптики». 17 Kepler J. Ad Vitellionem paralipomena (Frankfurt, 1604; repr. Bruxelles: Culture et Civilisation, 1968). P. 2v.-3r. (Посвящение).
Глава IV. Математики бросают вызов философии 139 возведенную в статус классики область «простых ма- шин», то есть тех простейших устройств и технологий, вроде рычагов и балок, которые облегчали работу. Прак- тические и ремесленные ассоциации многих математи- ческих наук невозможно упускать из внимания. Во второй половине XVI в. математики, особенно в Англии, стали заявлять о более значительных притяза- ниях своей науки, выводя ее из практической плоско- сти к более масштабным философским оправданиям, чего и искало возросшее число математиков-книжников. В 1570 г. вышел новый перевод на английский язык «Эле- ментов» Евклида с предисловием Джона Ди из Мортлей- ка. Ди не преминул восхвалить все ветви математики за их полезность «для общей жизни и человеческой торгов- ли», как свидетельствует практика множества различных занятий18. Сам Джон Ди посвятил себя одному из таких занятий— навигации, для него была важна теснейшая взаимосвязь навигации (которая в тот период вобра- ла в себя опыты с магнитным компасом и магнетизмом Земли) и картографии, и он говорил о картографии как о математической дисциплине вместе с другими много- численными английскими авторами конца XVI — начала XVII в., такими как Роберт Рекорд, Томас Диггес и Эд- вард Райт. Большинство из этих математиков предпочи- тали английский язык латыни и всячески подчеркивали, что они практики, а не теоретики. Типичные труды это- го жанра включали в себя предписания по топографии, тому же измерению Земли, запрос на которое возрос во второй половине XVI в. в связи с растущим межеванием (отгораживанием) прежде общей земли и секуляризаци- ей церковных земель Короной после Реформации. Математики тем самым, несмотря на все свои ссылки на классические ученые трактаты и на всю изощренность формальных доказательств, создали себе практический 18 DeeJ. The Mathematical Preface to the Elements of Geometrie of Euclide of Megara, intro. Allen G. Debus (1570; fasc. Reprint New York: Science History Publications, 1975), с. <6> [без пагин.].
140 Питер Деар. Событие революции в науке образ счетоводов, который мог только раздражать сто- ронников математики как академической философской дисциплины, создававшейся в свое время такими уче- ными, как Клавий. С другой стороны, призыв к союзу с практикой мог выглядеть как ответ на соответствующую программу Бэкона и как чуткость к новым веяниям. Тот род знания, который продвигали математики-практики, не был всего лишь утилитарным, ведь еще Галилей пока- зал философскую значимость практики, которая, полу- чив математическое подкрепление, становится исключи- тельно важной для правильного постижения природы.
Глава V МЕХАНИЦИЗМ: ДЕКАРТ КОНСТРУИРУЕТ ВСЕЛЕННУЮ 1. Мир, соразмерный познающему До сих пор мы говорили о различных идеях, операцио- налистских или математических, нацеленных на выбор «предпочтительного» знания о мире, которое всем при- сутствующим придется считать «правильным». Но пра- вилен ли сам мир? Может ли он гарантировать нам вер- ность и правильность получаемого при его изучении знания? Фрэнсис Бэкон, как мы говорили в гл. III, не был оза- бочен этой проблемой: отказавшись решать вопрос о де- лимости материи, Бэкон писал, что нечего печься о том, существуют или нет атомы как конечный предел дели- мости материи, потому что, даже если такие минималь- ные конституенты существуют, «человеческие судьбы от этого никак не изменятся»1. Понимание знания Бэконом допускало, чтобы некоторые истины о природе навсегда остались неведомыми и, значит, не затрагивали состава его естественной философии: он не смущался, что отсут- ствие ответов на некоторые вопросы подрывает доверие к тем «полезным» ответам, которые нужно дать на другие, признанные важными вопросы. Но другие ученые мыс- лили естественную философию более тактично и уме- ренно, и они вовсе не были так настойчивы в использо- вании исключительно операционалистских критериев. 1 Бэкон Ф. Новый органон. Кн. I, аф. 66.
142 Питер Деар. Событие революции в науке Для этих исследователей не важно было, годится ли при- рода для всех их расчетов или нет. Но если наши расчеты окажутся неполными, не подорвет ли это доверие ко все- му предприятию естественной философии, которое ока- жется не только незавершенным, но и с роковыми изъ- янами, раз мы знаем, что неизвестные причины могут отменить эффекты известных причин? Те, кто придерживались математического и опера- ционалистского идеала естественно-научного знания, могли следовать по одному из двух путей. Можно было повести себя как Бэкон, предельно прагматично, доволь- ствуясь эффективной работой и оставляя в стороне все бесполезные вопросы. Но можно было и двигать вперед науку о естественном мире, чтобы она вобрала в себя только те предметы, которые можно обсуждать в мате- матически-операционалистской форме, и не более того. Самый удачливый и влиятельный философ, выбравший этот второй подход и попытавшийся выстроить модель мира так, чтобы она ни разу не отклонилась от матема- тического идеала природы, был французский мыслитель Рене Декарт. Рене Декарт родился в 1596 г., получил образование в престижном иезуитском колледже в Ля Флеш на севе- ре Франции. После окончания колледжа в 1614 г. Декарт стал готовиться на юриста в Пуатье. В 1618 г. он поступил в армию принца Мориса де Нассо наемником. Это был неприглядный, но довольно расхожий карьерный выбор для всех молодых небогатых аристократов этого време- ни, и военная служба позволила Декарту, как он позд- нее признавался, посмотреть мир и завести знакомства с новыми людьми2. Одним из таких новых людей, встреченных им в Ни- дерландах, был школьный учитель Исаак Беекман. Беек- ман известен историкам мысли своим «Дневником», най- денным в его доме после смерти и поразившим первых 2 Об этом писал сам Декарт в начале своего «Рассуждения о ме- тоде».
Глава V. Механицизм: Декарт конструирует Вселенную 143 читателей множеством необычных идей. В «Дневнике» Беекман рассказывал, как познакомился с Декартом и сразу опознал в нем большие интеллектуальные способ- ности. В частности, Беекман отметил интерес молодого Декарта к механическому микроуровневому объяснению естественных явлений. Беекман сам пытался изобрести гипотетические вещественные параметры, которые сто- ят за пестротой физических феноменов, но все его догад- ки сводились к тому, что материя сложена из мельчайших частиц — корпускул. Формы, размеры и характер движе- ния корпускул могут объяснить все видимые вокруг нас в большом мире явления. Например, Беекман трактовал магнетизм таким образом, что тонкие корпускулы исхо- дят из магнита и подталкивают частицы железа в сторону магнита механическим воздействием. Такое корпускуляр- ное учение, которое сам Беекман возводил к классиче- скому пониманию атомов, вполне сочеталось и с его ак- тивным интересом к традиционным математическим наукам. В их число входила гидростатика и также вопрос об ускорении свободно падающих тяжелых тел. Беекман доказывал, что эти науки обладают привилегированным статусом — они помогают нам объяснить физический мир; более того, он оказался одним из первых пропа- гандистов «физической математики»3. Его склонность к механическим объяснениям, которые при этом происхо- дили на уровне корпускул и потому были спекулятивны- ми, во многом обязана тому, что он «стремился заглянуть за образы всех чувственных вещей»4. Другими словами, как и Фрэнсис Бэкон, он стремился к тому, чтобы все физические объяснения были представлены в терминах практического механического действия, отличающегося 3 См. выше, гл. IV, раздел 3. 4 Beeckman /.Journal tenu par Isaac Beeckman de 1604 8c 1634, 4 vols, Ed. С. de Waard (Der Haag: Martinus Nijhoff, 1939-1953). P. 206. См. так- же: Gaukroger S. Descartes: An Intellectual Biography (Oxford: Clarendon Press, 1995). Ch. 3 (см. там очень важную пространную цитату на с. 71 из Джона Шустера о введенном Беекманом «ремесленном» критерии постижимости вещи).
144 Питер Деар. Событие революции в науке повышенной активностью, когда тела ударяют друг друга и отталкиваются друг от друга — и должны быть сведены к чувственному набору причинных свойств и отношений, которые и можно конкретно изобразить у себя в уме. После знакомства с Беекманом в ноябре 1618 г. Декарт стал открытым приверженцем и энтузиастом его стиля философствования. «Дневник» Беекмана показывает, сколь быстро молодой философ освоил все основы и до- стижения физической математики. Усвоение Декартом физико-математической философии определило его научный подход на всю жизнь, одновременно поощрив его стремление систематизировать все получаемые зна- ния— знания уже не природы, но «всего». Амбиции си- стематизатора видны в его самом прославленном труде «Рассуждение о методе» (1637) в сопровождении трех ил- люстраций нового метода— «диоптрики», «геометрии» и «метеорологии». В 1620-х гг. Декарт постоянно жил в Париже, где сблизился с людьми сходных философских интересов (если говорить совсем просто, с теми, кто опровергал или хотя бы игнорировал Аристотеля), таки- ми как Марен Мерсенн, Клод Мидорж и, главное, Пьер Гассенди, хотя последний появлялся в столице не так часто, как хотелось бы. Но в 1628 г. Декарт почувствовал в себе тягу к отшельнической жизни и переехал жить в Нидерланды. Он провел там много лет и выпустил и «Рассуждение о методе», и «Опыты» в издательском доме Эльзевиров, располагавшемся в знаменитом своим уни- верситетом Лейдене5. Тот самый «метод», который и прославил Декарта, представлял собой усердное стремление основать все идеи в различных науках на незыблемом фундаменте достоверности. Декарт, в отличие от Беекмана, не мог смириться с тем, что действующие причины в мире мо- гут быть представлены только в виде догадок и гипотез; 5 Там же был впервые издан трактат Галилея о двух новых науках, вышедший уже на следующий, 1638 г. Голландское законодательство в делах печати было в тот период небывало либеральным.
Глава V. Механицизм: Декарт конструирует Вселенную 145 Декарт желал дать объяснения, которые не могут быть оспорены даже при всем желании. Другими словами, он настаивал на достоверности, в противоположность мне- ниям математической физики, и идеи он принимал толь- ко после того, как они оказывались истинными, — одного правдоподобия и тем более схожести ему было недоста- точно. Безмерные амбиции Декарта привели его к мысли поставить себя на место Аристотеля в качестве мастера всей философии. Одним из проявлений такого стремле- ния было то, что он послал в дар несколько экземпляров «Рассуждения...» в свой родной колледж в Ля Флеш, на- деясь убедить интеллектуально подкованных иезуитов ввести его труды в список преподаваемых дисциплин. Декарт показал в себе стремление заменить самых выда- ющихся авторитетов древности, которое уже не свести к соревнованию в духе гуманистов. В первые десятилетия XVII в. он не был одинок в устремлении к этой цели: по соседству Галилей вел яростную борьбу с аристоте- лианством, аГассенди, другой французский создатель картины мира этого периода, был не менее радикален в своих построениях. Как и Декарт, Гассенди отвергал фи- лософию Аристотеля, но, в отличие от Декарта, обращал свой взгляд в сторону классической Античности, ища там примеры философского поиска. Сохранив типичное для гуманистов воззрение на древние философские автори- теты, Гассенди просто заменил философию Аристотеля на древний атомизм Эпикура, при этом попытавшись вы- нести за скобки атеистические возможности атомизма (сам Гассенди был католическим священником). Подход Декарта, в котором античные авторитеты отвергались полностью, представлял собой значительное отступле- ние от обычных культурных норм. Достижение совершенной философской уверенно- сти было для Декарта не просто предметом вожделения. Нападки на школьный аристотелизм, участившиеся в начале XVII в., вооружили «новых» ученых большим на- бором полемических аргументов. Самым острым боевым
146 Питер Деар. Событие революции в науке оружием, которое к тому же было по руке каждому, ока- зался во Франции философский скептицизм. Мы вновь видим античные истоки тогдашней мысли: древнегрече- ский скептицизм создал все ключевые аргументы, с такой живостью воспринятые во второй половине XVI — на- чале XVII в. Главным античным памятником, в котором скептицизм нашел свое окончательное выражение, было собрание трудов позднеантичного ученого Секста Эм- пирика (вторая половина II в. н.э.). Его позиция, извест- ная как пирронизм (по предполагаемому основателю систематического скептицизма, Пиррону из Элиды), была совершенно деструктивной. Секст Эмпирик развил множество типичных для скептиков аргументов против достоверности какого-либо вида знания. Его аргументы направлены как против опытного, так и против отвле- ченного знания. Секст Эмпирик говорит, что опытное знание приоб- ретается через чувство, и потому с самого начала нель- зя считать такое знание достоверным, — мы знаем, что чувства часто нас обманывают, и свидетельством этому известные всем нам зрительные иллюзии. Поэтому не- возможно быть уверенным в истине чего-либо, о чем мы узнали посредством чувств, последние всегда нас могут обмануть и подвести. Заметим, что позиция Секста Эм- пирика состоит не в том, что мы, как правило, обманыва- емся в вещах и что даже в самых обычных бытовых ситу- ациях мы действуем «не так». Он нуждался в другом — ему предстояло оспорить притязания догматических фило- софов, таких как Аристотель, считавших, что они спо- собны представить читателям наглядные доказательства философских утверждений, не уступающие по точности математическим. Но также Секст Эмпирик говорит, что и знание, по- рожденное лишь человеческим умом, включая матема- тическую дедукцию, тоже недостоверно. В последнем случае Секст разрабатывал аргументы против формаль- ных дедуктивных доказательств, известных из великого труда Евклида «Элементы». Вообразим, говорит Секст,
Глава V. Механицизм: Декарт конструирует Вселенную 147 дедуктивное доказательство в геометрии, в котором осу- ществляется последовательность этапов рассуждения, так что вывод без всяких изъянов исходит из начальных предпосылок. Но ведь человеческий ум не всегда совер- шенен, поэтому на пути к искомому доказательству он мо- жет по ошибке принять ошибочный, случайно вторгший- ся промежуточный этап за правильный и закономерный. Как можно избежать такой ошибки? Необходимо про- верять доказательство несколько раз, чтобы проверить, как оно звучит, но возможно ли уследить за всяким случа- ем, в котором требуется доказательство? Следовательно, никто не может быть абсолютно убежден в правомочно- сти своих доказательств. И вновь Секст ставит своей це- лью показать, что философы, заявляющие о надежности своих доводов, поступают не вполне законно, какими бы убедительными ни казались их утверждения. Секст защи- щает «воздержание от суждения» по любым вопросам. Итак, Декарт претендовал на то, чтобы прийти на смену Аристотелю как непревзойденному философу, тру- ды которого изучаются во всех школах Европы. Скепти- цизм пирроновского типа был одним из орудий, которое при успешном применении ослабляло позиции аристо- телианской философии, особенно тем, что демонстри- ровало, что все заключения Аристотеля в большей или меньшей степени иллюзорны. Но такой радикальный скептицизм был только средством развить наступление, а Декарт хотел сделать свою собственную философию надежной. Признавая фундаментальность доводов Пир- рона, он оказался в сложной ситуации. Существует ли что-то, что устоит перед натиском Пиррона на данные чувств и ума? Ведь скептицизм атакует не только част- ные области знания, не только вопрос о том, находится ли Земля в центре Вселенной, но ополчается на любые догматические притязания на истину. Декарт был, как мы помним, приверженцем одного из видов естественной философии — физико-математи- ческого корпускуляризма Исаака Беекмана, который, как он был уверен, превышал все прочие виды той же
148 Питер Деар. Событие революции в науке философии. В то же время он стремился показать явное превосходство такой естественной философии над фи- лософией Аристотеля, доказывая, что она укоренена в той совершенной уверенности, которой не обладает ари- стотелизм. Его решение, впервые изложенное в «Рассуж- дении о методе», сводилось к убеждению читателя, что мир создан из ничего, но такие вещи, как математиче- ские величины, могут быть описаны, и причинные объ- яснения всех наблюдаемых феноменов могут быть даны через механические принципы, которые и вписываются в такое мировидение. На этом основании Декарт считал, что философия природы, находящаяся в границах только операциона- лизма, может показать себя совершенной естественной философией, в которой сойдутся все начала и концы. 2. Если проникнуть в ум Бога Без идеи Бога великий проект Декарта не состоялся бы. Декарт должен был преодолеть пирронический скеп- тицизм, чтобы обрести уверенность и в составе мира, и в возможности говорить о нем. Как мы уже видели, опровергнуть пирронизм было почти невозможно — до- воды античного скепсиса были столь необоримы, что ло- мали любые возражения еще на подступах. Декарт пошел другим путем — он стал убеждать своего читателя в том, что его отдельные утверждения являются истинными. Тактика Декарта памятна многим: он призвал своего читателя поразмышлять вместе и вместе открыть те вы- сказывания, истинность которых непреложна. Такой до- верительный разговор исключал чисто формальные кри- терии рассмотрения проблем, на которые и нападали скептики как на рискованные. Декарт не стал вступать со скептиками в прения, но употребил их подход в качестве первого источника его собственной речи: «Рассужде- ние» он начал с рассмотрения вопроса, как вообще мож- но быть уверенным в чем-либо. Он замечает, что не так
Глава V. Механицизм: Декарт конструирует Вселенную 149 трудно найти основание сомневаться в вещах, раз Пир- рон и его античные коллеги нашли это основание еще в седой древности. Значит, говорит он, к вопросам позна- ния нужно подойти с другого конца. Он говорит, что, до- пустим, мы взяли и отвергли все, что можно отвергнуть, как будто это все ложно, но есть ли что-то несомненное, что поставит границы самому нашему сомнению? Декарт, руководствуясь простыми размышления- ми, отвергает всю чувственную очевидность и, более того, истины математики. Но что при этом останется? Декарт говорит читателю, что он пришел к выводу, что одну вещь нельзя поставить под сомнение, даже когда сокрушишь все остальное. Эта вещь — собственное суще- ствование человека: «Я мыслю, следовательно, я суще- ствую» (je pense, donc je suis по-французски, или cogito ergo sum в латинском труде Декарта «Размышления о первой философии»)6. Да, эта истина последняя и несо- мненная — но что с ней мы будем делать? Как раз здесь мы вспоминаем о Боге. Будучи уверен, уже вместе со своим читателем, в собственном существовании, Декарт уверен и в собственном несовершенстве. Ведь совершенное су- щество среди прочего не может преисполниться таким числом сомнений. Понятие несовершенства— это пря- мая противоположность понятию совершенства, и пер- вое понятие подразумевает наличие второго. Но откуда происходит, собственно, это понятие совершенства? Де- карт заявляет, что понятие совершенства невозможно вывести из чего-либо недостаточно совершенного, пото- му что из ничего ничто не происходит, или, как он гово- рит более формально в «Размышлениях», причина не мо- жет быть меньше произведенного ею следствия7. Значит, причиной совершенства не может быть «он сам», потому 6 О понятии «атомы [т.е. минимальные составные части] досто- верности» см.: Grene M. Descartes (Minneapolis: University of Minnesota Press, 1985). P. 54. 7 Это было стандартное схоластическое философское утверж- дение, и Декарт закономерно считал, что читатели вспомнят о нем в первую очередь.
150 Питер Деар. Событие революции в науке что он явно меньше, чем совершенное. А из этого следу- ет, что понятие совершенства должно происходить из чего-то вне его, что совершенно. Так Декарт устанавли- вает необходимость существования совершенного Бога. Далее получается, что совершенство Бога означает, что Он не будет нас вводить в заблуждение относительно воспринимаемых нами «очень ясно и отчетливо» вещей (такая уверенность в четкости нашей оптики имеет яв- ный прототип в твердой уверенности в собственном су- ществовании, в философии Декарта) — ведь склонность Бога обмануть нас означала бы Его несовершенство. Следовательно, ясно и отчетливо воспринимаемые идеи верны. Так Декарт опроверг философский скептицизм8. Физика, главное орудие Декарта, с трудом следовала по пятам его метафизического аргумента. Найдя долж- ный критерий истины идей, Декарт немедленно приме- нил его к материи. Материя и ее свойства — это централь- ный момент того рода доказательств, которые любил Беекман и за ним Декарт; среди всего прочего, материя почиталась инертной. Это означает, что никакой участок материи не мог начать двигаться сам по себе — материя признавалась мертвой в реальном смысле. Единственный способ заставить материю совершать работу— это воз- действовать на нее любым внешним движущим агентом. Существование в теле таких чувственных качеств, как цвет или температура, и было тем роковым вопросом, который разделил Декарта и аристотеликов. Для по- следних качества были реальностями, которыми облада- ют представляющие их объекты: красное платье такого цвета потому, что обладает качеством красноты, точно так же, как богач богат потому, что обладает богатством, а огонь горяч по причине большого количества тепла в нем и т.д. Декарт отвергал такое воззрение, настаивая на другом: все эти качества — всего лишь психологиче- ские впечатления лица, их испытывающего. Он разъ- яснил эту свою мысль в небольшой книге, написанной Об этом говорится в «Рассуждении о методе» (ч. 4).
Глава V. Механицизм: Декарт конструирует Вселенную 151 по-французски четырьмя годами позже (хотя издана она была только после его смерти)9. Во вводной главе, кото- рая так и названа «Мир» (Le monde), он описывает все эти явления как эффекты чисто конвенционального упо- требления слов: Слова, как все хорошо знают, нисколько не похожи на те вещи, которые они обозначают, хотя они и позволяют нам думать об этих вещах, притом что чаще всего мы не придаем никакого внимания звуку слов или слогов. ...Поче- му же природа не могла создать такого знака, который поз- воляет нам ощущать свет, хотя бы даже этот знак не содер- жал в себе ничего, что сходно с данными этого ощущения. Разве не для того же природа создала смех и слезы, чтобы мы могли прочитывать радость и печаль на лицах у людей10. Как мы видим, Декарт пытается доказать, что звуки слов возбуждают определенные движения в нашем сен- сорном аппарате и тем самым создают в нашем уме те идеи, которые мы научились ассоциировать с этими част- ными движениями. Подобным образом, говорит Декарт, наше чувство света может быть описано как результиру- ющее некоторых движений, создаваемых в наших глазах, которые ум ощущает сходным образом вне всякой зависи- мости от реальной природы причиняющего их агента. За- тем Декарт несколько отступает от этих физиологически оформленных доводов и дает другой, более прямой при- мер различия между нашими чувствами и стоящей за ними реальностью. Он говорит, что чувство осязания — самое 9 Книга Le monde, ou Le traité de la lumière вышла из печати в 1664 г., через четырнадцать лет после смерти Декарта. Декарт призна- вался в 1633 г. в письме, что он отложил печатание книги на неопреде- ленный срок, когда услышал об осуждении в Риме Галилея за учение о движении Земли, без которого уже не могла существовать и предлагае- мая Декартом картина мира. С английским переводом этой книги мож- но познакомиться в издании: Descartes К The World and Other Writings / Trans. Stephen Gaukroger (Cambridge: Cambridge University Press, 1998). 10 Цит. по указанному в предыдущем примечании изданию (Р. 81).
152 Питер Деар. Событие революции в науке непосредственное из всех, но даже здесь все усвоенные нами уроки природы свидетельствуют, что чувство не обя- зательно возвещает о реальном качестве вещей, существу- ющем помимо нашей воли. Так, перо щекочет нас, но мож- но ли сказать, что перо заключает в себе такое свойство, как щекотка? Декарт выдвигает приведенные доводы о сходстве или несходстве предмета и ощущения от него, чтобы произвести формальное различие между разго- вором о качестве как о том, что мы ощущаем, и качестве как о свойстве ощущаемой нами вещи. Ведь Декарт хочет говорить о качествах (прежде всего ему задали вопрос о реальности света) как о том, что на самом деле — свойство движения, или стимул к движению материальных тел. Так как настоящей целью Декарта было подвести серьезное философское основание под свой физико- математический корпускуляризм, он в указанном не- большом труде сразу переходит от «ясных и отчетливых идей» и от Бога, обеспечивающего их истину, к природе материи и показывает, что материя обладает теми свой- ствами, и только теми свойствами, которые способна по- стигать и обсуждать физика, предпочитаемая лично Де- картом. Ощутив скорое торжество своей физики, Декарт заявил, что только она являет собой сжатую естествен- ную философию, в принципе способную объяснить что угодно. Что есть материя? Это просто ясная и отчетливая идея, которую мы имеем по поводу материального тела в его пространственной протяженности, — подумай о теле, и ты можешь представить его особый цвет, особую фор- му, особую температуру или особый запах, но твоя идея этого тела не может покончить с пониманием, что это тело протяженно в пространстве. Получается, что это единственная ясная и четкая идея, которую мы имеем об этом теле, и, значит, единственное истинное суждение о природе тела — это то, что оно обладает геометрической протяженностью, которая только и позволяет нам ут- верждать, что тело реально. Или, если говорить языком Аристотеля, который сам Декарт употреблять избегал, геометрическая протяженность есть сущность материи.
Глава V. Механицизм: Декарт конструирует Вселенную 153 В своем «Рассуждении» Декарт просто обводит кон- тур той физики, которую он уже развивал в том тракта- те. Полная публикация его доводов состоялась только в 1641 г. с выходом «Размышлений», где и были раскрыты метафизические основания его позиции. В 1644 г. вышли «Принципы философии» как расширенная и системати- зированная версия того малого трактата «Мир». Чтобы понять, как Декарт конструирует мир, нам нужно обра- титься к тому описанию устройства мира, которое дано в этих двух работах разного времени. 3. Материя в движении Отождествив материальную субстанцию с геометри- ческой протяженностью, Декарт заложил в свою кон- струкцию фундаментальную нестыковку. Ведь в самом деле, философ отождествил пространство и материю: где есть одно, там необходимо должно быть и другое. Из это- го проистекает, что в мире Декарта не может быть пусто- го пространства: оно не может быть помыслимо и потому не существует. С самого начала космология Декарта исхо- дила из этого с далекоидущими последствиями. В обоих уже упомянутых трудах, «Мир» и «Принципы философии»11, Декарт рассказывает о творении и разви- тии воображаемого мира. Существовали богословские трудности с догматическим представлением данных по реальному миру, тогда как со времени Декарта нужно учитывать и постепенность возникновения данных, что- бы мир состоялся как реальный. Декарт принимает мни- мое предположение, что говорить о генезисе мира — это басня, нужно рассуждать о том, как мог возникнуть тот мир, в котором мы сейчас живем. А лучше сказать, нам нужно признать, что реальный мир был создан Богом 11 Principia philosophiae (1644) написаны на латинском языке; французский перевод, авторизованный Декартом: Principes de la philosophie (1647).
154 Питер Деар. Событие революции в науке таким, каким он известен нам12. Такая предпосылка тре- бует говорить о свойствах материи как о выводимых из ее фундаментального определения: Декарт начинает с не- дифференцированной и безграничной протяженности, с чистой пространственности, которая тождественна не- дифференцированной материи. Конечно, мир, в котором ничего не происходит, неинтересен, потому что в нем не могут возникнуть никакие индивидуальные объекты. По- этому Бог решил внести в этот континуум движение. Начальное волнение вовлекло в себя все, что было возможно. Так как не существует качественного различия между одной и другой областью пространства/материи, то Декарт доказывает, что есть только один вид различия между отдельными участками— тот, который является результатом передвижения одних вещей относительно других. Более того, Декарт говорит и о типичных видах движения, которые начали проявляться при таких об- стоятельствах. Так как материя — то же самое, что и про- странство, она не способна к сжатию. Даже если ты сжи- маешь тело, как кусок материи, давя на него, и делаешь его меньше, скажем, уменьшая в размере мяч, ты оставля- ешь вокруг него ту залежь пространства, которая как раз равна высвобожденному объему. Сжатое тело будет иметь меньше материи, потому что будет занимать меньшее про- странство, но потерянная им материя будет существовать как «шелуха» пространства, оставшегося после сжатия. Так как материю невозможно сжать, движение лю- бого материального тела всегда будет требовать, чтобы другое, прилегающее тело сбилось с пути. Такая прилега- ющая порция материи должна будет, в свою очередь, ис- пытывать давление другого сбившегося тела, и так далее. Так как мы не хотим представлять бесконечную цепочку тел, которые выстроились друг за другом, то, говорит Де- карт, лучше представить такое преемство тел как круго- вое, вроде движения воды в водовороте. 12 «Мир», гл. 6. Сходное утверждение содержится и в «Началах философии» (ч. 3, п. 45).
Глава V. Механицизм: Декарт конструирует Вселенную 155 Такое вихревое движение было главным понятием картезианской физики. Оно также сразу же непосред- ственно и эмпирически входило в ту картину мира, ко- торую Декарт создавал философскими средствами. Тихо Браге отверг небесные сферы как физическую реаль- ность и сказал, что планеты просто движутся по своим орбитам; то же самое сделал и Кеплер. Но Тихо Браге не считал, что замена понятия сферы понятием орбиты требует нового физического объяснения движения планет, тогда как Кеплер предположил особую динамику, более нигде не встречающуюся, которая и ведет планеты во- круг Солнца13. Декарт проявил в этом отношении больше интуиции и постарался изменить сами физические пред- ставления: круговращение жидкой материи вокруг Солн- ца как центра несет в себе планеты, подобно щепкам в водовороте. Прежде чем перейти к деталям физических объяс- нений Декарта, нам следует уяснить для себя когнитив- ный статус его концепции миросистемы — какого рода знание при этом производится? Будет ли это гипотети- ческое знание реального мира или знание только наших воображаемых конструкций? Будет ли это знание стоять на таких неоспоримых основаниях, что оно непременно будет отвечать способу действительного существования нашего мира просто потому, что наш мир может быть только таким и не может быть другим? Декарт отвеча- ет на этот вопрос в соответствии со своей начальной установкой: только физико-математические объяснения могут считаться объяснениями в полном смысле: Единственные начала, которые я принимаю и требую в физике, — это начала геометрии и чистой математики: они объясняют все естественные феномены и позволяют нам получить по ходу рассмотрения феноменов надежные доказательства14. 13 См. выше, гл. IV, раздел 3. 14 Начала философии. Ч. 2, п. 64.
156 Питер Деар. Событие революции в науке Далее Декарт решает объяснить, что он имеет в виду под «математическим» характером своих доказательств. И вновь оказывается, что этот характер напрямую обя- зан его пониманию материи: Я сразу признаюсь, что не допускаю никакой материи в телесных вещах, кроме той, которую геометры называ- ют количеством, и берут в качестве объекта своих дока- зательств, прилагая к ней все свои понятия разделения, формы и движения. Более того, мое видение материи не вмещает в себя ничего, кроме разделения, формы и движе- ния, и, исходя из этого, я провозглашаю истинным только то, что выводится из несомненных общих понятий15 с та- кой убедительностью, что это можно считать математиче- скими доказательствами. А так как все естественные явле- ния могут быть объяснены таким способом, который мы еще проясним в последующем, я не думаю, что в физике можно допускать или желать каких-либо еще начал16. Другими словами, Декарт говорит о физических ве- щах как о «математических», описывая их только ясны- ми и звучными математическими доказательствами и ни разу не отсылая к тому, что геометры не могли бы вклю- чить в свою систему доказательств. Так обстоит дело, потому что Декарт в качестве физических явлений при- знает только поведение математически определяемой материи — никаких других явлений не существует. Но на самом деле мир не сводится к совокупности физико-математических явлений. Как мы говорили в первом параграфе этой главы, важной предварительной ступенью его аргументации было соотнести воспринима- емые нами качества и качества как свойства, заложенные в физических телах. Декарту оставалось только, чтобы 15 «Общие понятия», согласно Евклиду, — это основные и прини- маемые всеми начальные принципы, из которых и выводятся дедук- тивно все математические доказательства, хотя бы они и были понят- ны интуитивно. 16 Начала философии. Ч. 2, п. 64.
Глава V. Механицизм: Декарт конструирует Вселенную 157 сделать свою картину мира убедительной, перебрать большое число качественных характеристик вещей, из которых по большей части и составлен наш опыт воспри- ятия мира— цвет, вкус, запах, звук и т.д., и переместить их из внешнего физического мира в наш человеческий аппарат восприятия. Теперь он мог утверждать, что кор- реляты этих качеств во внешнем мире не имеют ника- кого сходства с соответствующим нашим опытом (разве что сходство оказывается строго математическим, как в случае формы или размера тела). Тем самым Декарт от- крыл себе широкую дорогу для объяснения материально- го опыта: скажем, различие цветов он определял как раз- личие степеней вращения предполагаемых мельчайших материальных шариков, которые и передают давление, воспринимаемое нашими глазами и ощущаемое потом нашим умом как цвет17. Таким образом, цвет существует только в нашем уме, а на всех остальных уровнях — это количество. Изгоняя качества из физического мира и оставляя только количества, Декарт стал приписывать качества человеческому уму, который понимался им как всецело не-физический. Он описывал всю область существова- ния как состоящую из двух родов субстанции: один — это материя/протяженность, которая и предстает как есте- ственный мир, а другой— это по-латыни res cogitans, иначе говоря, «мыслящая вещь». Последняя характери- зуется только способностью мыслить; она дополняет фи- зическое тело человека в качестве души. Декарт подчер- кивал, что категорическое отличие мыслящей вещи от протяженной материи свидетельствует о том, что душа существует независимо от тела и, в отличие от смертного тела, всегда пребывает бессмертной. Животные, по его мнению, не обладают такими мыслящими душами и пото- му должны пониматься как искусно произведенные авто- маты, наподобие заводных игрушек. Человеческое тело 17 Этому вопросу Декарт посвятил «Диоптрику», помещенную как одно из приложений к «Рассуждению о методе».
158 Питер Деар. Событие революции в науке также должно пониматься как машина, хотя в нем и оби- тает, пока оно живо, бессмертная, безграничная и нема- териальная душа. Декарт, как и множество естественных философов этого периода, очень интересовался меди- циной и вопросом продления жизни и пытался детально рассчитать, каким образом можно понять работу тела, описав все его функции в механистических терминах. Исходя из своих знаний в области медицины, Декарт написал трактат «О страстях души». Вполне в духе свое- го времени, это была одна из типовых тем медицинских сочинений. Его книга, вышедшая в 1649 г., предварялась пространным письмом Декарта своей высокопоставлен- ной покровительнице, принцессе Элизабет Богемской, в котором Декарт дает общие медицинские советы авгу- стейшей ревнительнице новой философии18. Элизабет, при всем восхищении умом Декарта, была жестким кри- тиком его философии, и Декарт, продолжая философ- скую дискуссию, одновременно давал советы принцессе, как медицинскими средствами можно победить депрес- сию. Такое наложение тем позволило Декарту развить систематическое изучение соотношения между состо- янием тела и аффектами ума. Он говорил, что «страсти души» — это способы, каковыми душа/ум пассивно аффи- цируется внешними телесными условиями, в противопо- ложность активному контролю над телом усилием воли. Декарт подчеркивал, что все эффекты страстей можно привести к лучшему, если описать эмоции в физиоло- гических терминах и посмотреть, как можно улучшить общий физиологический статус. А человеческое тело, в котором и происходят эти вещи, вполне может быть понято в механическом ключе. Мертвая материя, приведенная в движение изна- чальным воздействием Бога, и исчерпывала все содер- жание естественной философии Декарта и того мира, 18 Существует комментированное английское издание этого тру- да: Descartes К The Passions of the Soul / Ed. and trans, by Stephen Voss (Indianapolis: Hackett, 1989).
Глава V. Механицизм: Декарт конструирует Вселенную 159 к которому она отсылала. Но эта естественная филосо- фия состоялась только благодаря отнесению всех про- чих аспектов физического мира на счет не соответству- ющих действительности впечатлений «мыслящей вещи». 4. Универсум Декарта — убедительность через аналогии из практики Для современников и последователей Декарта, вплоть до XVIII в., важность и привлекательность его на- турфилософских построений состоит не в заявленной их укорененности в «исключительно истинных положе- ниях», а в характере индивидуальных объяснений. Декарт смог развить очень влиятельный подход к объяснению любых уровней естественных явлений, который прини- мали даже исследователи, считавшие концепцию Декар- та скорее гипотезой, чем истиной. Естественная философия Декарта последовательно обращается к интуициям, которые выводятся из обще- го опыта практического участия в жизни окружающе- го мира. В своих физических трудах Декарт приводит многочисленные примеры повседневного опыта, чтобы проиллюстрировать и сделать правдоподобными те ме- ханизмы, плоды высокого воображения, которые служат для него объяснениями природных явлений, крайне да- леких, на наш взгляд, от механицизма. Так, механиче- скими в мире Декарта стали свет и цвет: в «Диоптрике» они были сведены к давлению на среду и к степени круго- вращения тончайших материальных шариков. В картине мира, изложенной в начале 1630-х гг. в трактате «Мир», Декарт отвел центральное место зримости феноменов: полное название его труда звучит как «Мир, или Трактат о свете» (Le monde, ou Le traité de la lumière). Рассуждая о природе света, Декарт обсуждает устройство самих на- ших чувств. Декарт стремился выстроить картину мира вокруг поведения света и полностью обосновать в этой картине мира свое понимание материи и движения,
160 Питер Деар. Событие революции в науке Рис. 16. Кадь с вином из «Диоптрики» Рене Декарта а значит, ему нужно было объяснить, каким образом ма- терия движется так, что производит свет. Он начинает убеждать читателя, что свет можно описать, имея в виду только вещи, которые не обладают никакими свойства- ми свечения; а потом проводит структурную параллель между поведением света, выявляемым в ходе таких опы- тов, и независимым поведением материальных тел, кото- рое только и можно концептуализировать. Чтобы подкрепить свои воззрения примерами, Де- карт проводит механические аналогии на протяжении всего трактата «Мир»; но, несомненно, пример из более поздней «Диоптрики» иллюстрирует для нас его стиль рассуждения лучше всего. Декарт пытается уверить чита- теля, что зрение происходит тем же образом, каким про- исходит ощупывание мира слепцом с помощью трости, — в обоих случаях перед нами давления, только зрячий употребляет для этого глаз — и ум воспринимает вовсе не некий мнимый свет, а реальное давление. Видение пред- мета достигается благодаря тому, что объект продуциру- ет давление вокруг себя по всем направлениям. Декарт употребляет здесь другую аналогию, бочку, заполненную до краев виноградными гроздьями. Тяжесть жидкости, заполнившей промежутки между виноградинами, оказы- вает давление на стенки бочки, и в результате можно ска- зать, что в механическом воздействии принимает участие весь объем жидкости. Общее воздействие всех частей
Глава V. Механицизм: Декарт конструирует Вселенную 161 жидкости на поверхности распределяется равно на все стенки сосуда: таким образом, все частицы жидкости объ- единяются, чтобы давить на каждый самый мелкий уча- сток стены. Нетривиальность подхода Декарта состоит в том, что он описывает воздействие света в том же стиле, что и давление вина на стенки сосуда, — свет действует по прямым линиям, исходящим из яркого тела (Солнца) по всем направлениям — и здесь нужно говорить о тенденции к движению, а не об актуальном движении. Эта тенденция становится актуальной, когда передается через матери- альный медиум, занимающий пространство между наши- ми глазами и источником света, — точно так же, как вино будет стекать благодаря передаче движения через само тело вина. Но и это движение нельзя назвать в полном смысле актуальным, потому что, как показывает тот же пример с вином, явление будет наблюдаться нами только тогда, когда начнется движение извне. Так, давление вина мы можем обнаружить, если проделаем отверстие в каком- либо месте ближе к дну бочки, — вино захлещет наружу не- зависимо от того, где именно было проделано отверстие: тем самым доказано, что тенденция к движению одновре- менно воздействует на множество мест. Итак, хотя тела и не могут одновременно актуально двигаться по множеству направлений, они могут делать это в тенденции. «Диоптрика» Декарта занимает особое место среди сочинений философа: множество аналогий проводится в этой книге несогласованно и без уточнений. Кажется, Декарт в этой книге даже не собирался представить чи- тателю непротиворечивое и бесспорное объяснение по- ведения света и причин такого поведения. Но дело всего лишь в том, что текст был адресован не широкому чита- телю, а только специалистам — мастерам, изготовлявшим высокоточные линзы. Декарт хотел дать руководство, ка- ким образом можно изготовить линзы, которые не будут давать искажений. Для этого линзы должны фокусиро- вать весь свет, который проходит через них от какого-то источника света, водной точке (фокусе), а не размазы- вать его в зависимости от того, в какой из частей линзы
762 Питер Деар. Событие революции в науке произошло преломление. Начав с общего рассуждения о поведении света при передаче, отражении и прелом- лении, Декарт снабжает данные характеристики самыми различными аналогиями, которые не столько подтверж- дают правомочность его идей, сколько подкупают своей похожестью. Декарт объясняет читателю, рассказав ему о вычислении угла преломления как синуса (это было пер- вое появление в печати математического закона прелом- ления света)19, как можно самому делать шлифовальный аппарат для линз, который сможет закруглять поверх- ность так, чтобы линзы не производили искажений изо- бражения. Читатель книги Декарта — ремесленник, кото- рому и заказывают точные линзы, а не философ, которого интересует только, истинно или неистинно то, о чем го- ворит Декарт20. Практические операционалистские тре- бования этого оптического трактата оказываются превы- ше всего, а те разделы естественной философии, которые образуют их подложку, пропускаются мимо внимания. Отчасти это объясняется тем, что труды, которые последовали за «Рассуждением о методе», скорее демон- стрировали возможности его новой философии, чем слу- жили ее дальнейшему утверждению как теории. Я решил, что мне больше подходит выбирать отдель- ные предметы, которые, не будучи слишком запутанными и не обязывая меня употреблять из моих принципов боль- ше, чем я желал, позволят мне показать с достаточной яс- ностью, что я могу достичь в науках, а чего не могу21. Тем не менее Декарт употреблял физические анало- гии по большей части в своих формальных построени- ях, а не при иллюстрации своих научных достижений. 19 Этот закон известен как закон Снелля. Речь идет о голландце Виллеброрде Снелле, который вывел этот закон в 1621 г., хотя и не опубликовал результаты. 20 См. «Рассуждение о методе», в конце ч. VI. 21 Там же.
Глава V. Механицизм: Декарт конструирует Вселенную 163 В труде «Мир» (который был сразу подготовлен автором к публикации), в «Началах философии» и других трудах с помощью аналогий из повседневного опыта объясня- лись и удостоверялись философские положения, а не их практическая проекция в науке22. Например, в трактате «Мир» Декарт, обосновывая возможность кругового движения в мире, полностью за- полненном не допускающей сжатия материей, предлага- ет читателю представить движение рыб в запруде: если они не слишком приближа- ются к водной поверхности, они ее совершенно не возму- щают, даже если проносятся под ней на большой скорости. Из этого с большой ясностью следует, что, когда они тол- кают воду перед собой, они не передают толчок всей воде в пруду без разбора, но толкают только ту воду, которая может наилучшим образом усовершить круг их движения, заняв освобожденное ими место23. В другом месте этого же трактата Декарт проводит аналогии, близкие к «Диоптрике», когда объясняет пе- редачу света от Солнца по всем направлениям. Декарт представляет небо как сложенное изначально из мель- чайших круглых частиц твердой материи, которые все соприкасаются друг с другом, наподобие гальки в тазе. Эти круглые частицы, которые Декарт называет «вто- рым элементом», сообщают то давление, которое мы и называем светом. Декарт объясняет, каким образом лучи света расходятся по прямым линиям, несмотря на то что массивы второго элемента вовсе не выстроены линейно. Он употребляет пример витой палочки. Если опереть 22 Например, схема XIII «Начал философии» употребляет тот же пример винного бочонка, что и «Диоптрика»: этот пример пока- зывает, как сила может одновременно действовать во множестве на- правлений. Но здесь Декарт не ограничивается аналогией: он пыта- ется внушить читателю, что носителями света выступают физически реальные тела. 23 О трактате «Мир» см. выше.
164 Питер Деар. Событие революции в науке Рис. 17. Изогнутая палочка и передача силы по прямой из трактата «Мир» Рене Декарта Рис. 18. Передача действия через шарики, моделирующие частицы второго элемента. Из трактата «Мир» Рене Декарта ее о землю и надавить сверху, то рука ощутит давление, передаваемое по прямому вектору, хотя в самой палочке нет ни одного прямого участка. И поэтому, хотя действие света, иначе говоря — его тенденция движения, переда- ется через косную материю второго элемента, свет всег- да движется по прямой линии, несмотря на всю нерегу- лярность размещения круглых частиц. Декарт не стеснялся точно так же обходиться и с са- мыми фундаментальными принципами своей физики. Считая их фундаментальными, он выводил их из его за- ранее уже установленной метафизики, но тем не менее он хотел убедить своего читателя иллюстрациями знако- мых ему вещей, которые могут встроить абстрактные фи- зические принципы в область повседневного опыта. Так, один из основополагающих «законов природы» в его наиболее теоретическом трактате «Начала философии» гласит: «Всякое движение само по себе прямолинейно; и поэтому любое тело, движущееся по кругу, всегда стре- мится отдалиться от центра, который оно описывает в своем круговом движении»24. Изложение этого закона О трактате «Мир» см. выше.
Глава V. Механицизм: Декарт конструирует Вселенную 165 D Рис. 19. Объяснение Декартом распределения сил при круговом движении из его «Начал философии» потребовало приложить изображение руки, размахива- ющей перевязью с камнем. «Допустим, когда камень А перекатывается в перевязи ЕА и описывает круг ABF, в тот момент, когда он находится в точке А, он стремится двигаться по касательной круга в сторону С». Так проис- ходит потому, что мы не можем ухватить умом саму ди- намику кругового движения, но, если мы зафиксируемся на любой отдельной точке (точке А), мы увидим в этой точке прямолинейное стремление к С. «Более того, как подтверждает опыт, если камень выпадет из перевязи, он продолжит движение не в сторону В, но в сторону С»25 (см. рис. 19). Законы и принципы Декарта подразумевают частое и неизбежное обращение к урокам повседневного опыта, Декарт. Начала философии.
166 Питер Деар. Событие революции в науке и их изложение поэтому не сводится к обоснованию и дедуцированию из формальных определений и форма- лизованных рассуждений. Декарт включал в свои расче- ты законы, направляющие движение материи, и другие законы, включающие, скажем, столкновение двух тел и последующее их движение. Метафизический принцип, на котором он основывал свои законы столкновения, вы- ражался в том, что Бог сохраняет общую сумму всех дви- жений, внесенных Им в мир. Тем не менее такой общий принцип не оторвал Декарта от ссылок, открытых или скрытых, на повседневные интуиции, касающиеся пове- дения материальных тел. Итак, Декарт не основывал ис- тину законов природы на чистом сознании, отрешенном от всего материального, он привлекал ресурсы знаний, извлеченных из повседневного опыта. 5. Космос Декарта Тот космос, который Декарт изобразил в своих тру- дах, прежде всего трактатах «Мир» и «Начала фило- софии», представлял собой мощнейшую альтернативу космосу Аристотеля и по всеохватности, и по целям. Из представления о формировании мира, высказанного в трактате «Мир», из догадки о начальном привнесении в мир движения извне он вывел неизбежность обширного водоворота всей материи. Затем он сразу же воспринял гелиоцентрическую (коперниканскую) систему как одно из завихрений в этом всеобщем вихре. Солнце — это явле- ние, образовавшееся в центре нашей материальной сис- темы, благодаря стечению ближе к центру вихря самых маленьких, текучих и очень быстро движущихся частиц, непрекращающееся столкновение которых и выталки- вает множество частиц наружу, которые и передаются в виде цельных мелких шариков через тяжесть материи, и мы видим это движение шариков как свет. Материю, из которой состоит само Солнце, Декарт назвал «первым элементом», а мелкие шарообразные частицы, которые
Глава V. Механицизм: Декарт конструирует Вселенную 167 проходят по небу, — это «второй элемент». Но существу- ет и «третий элемент», представленный более крупными частицами, форма которых в отличие от формы света произвольна, — из этих грубых и неотесанных частиц и сложена Земля, планеты и кометы. Декарт защищает такое сведение всех элементов мира к трем базовым ви- дам, ссылаясь на свойства света, которые и исследуются в трактате «Мир»: выявленные свойства оказались теми же, что и свойства элементов в «Началах». Существует три элемента, потому что существует три способа, кото- рыми материя соотносится с явлениями света: тела могут порождать свет, могут передавать свет и могут отражать свет. Каждое из этих трех свойств материи принадлежит какому-то из элементов26. Все планеты, включая Землю, обращаются вокруг Солнца, увлеченные солнечным вихрем. Существует и бесчисленное множество других вселенских вихрей: вся- кая звезда, которую мы видим на небе, как считает Де- карт, — это Солнце в центре своего собственного вихря. Идея о том, что звезды — это те же Солнца и что в пустом (и скорее всего, бесконечном) пространстве рассеяно множество миров, не была новой, — но она отлично со- гласовывалась с представлением Декарта о пространстве как о чистой протяженности. Если не говорить о клас- сических прецедентах, то можно вспомнить о предпо- ложениях католического кардинала Николая Кузанского (XV в.) или, если говорить о более близком к Декарту вре- мени, о знаменитом еретике Джордано Бруно, казнен- ном в Риме на костре за свои неправоверные воззрения на Святую Троицу. В самые антиклерикальные времена, 26 Мир. Гл. 5. Такой огонь также представляет собой приведен- ный в движение первый элемент. Так как шарики второго элемента на небесах имеют постоянную форму, близкую к шарообразной, а пу- стого пространства не существует, то промежутки между ними тоже должны быть заполнены материей. Такой материей Декарт считает текучий первоэлемент, частицы которого настолько мелки, что могут заполнить любой зазор. Но напрямую они обычно не передают свет, потому что не приведены в движение с достаточной силой.
i:'ii//:7:':7:J/(M^ f«»*«V»*4'4»»»«»»tit>t'Mii>tîit»Vtt«'f »Л«' Рис. 20. Небесные вихри из трактата «Мир» Рене Декарта
Глава V. Механицизм: Декарт конструирует Вселенную 169 особенно в XIX в., Бруно часто изображался, как и Га- лилей, жертвой католического антиинтеллектуализма, и ошибочно говорили, что его осудили за нетрадицион- ную космологию27. В любом случае Декарт нисколько не смущался тем, что в его идеях о протяженности Вселенной или о при- роде звезд могут быть заключены потенциально ере- тические воззрения. Единственное, что его занимало (и заставило воздержаться в 1633 г. от публикации трак- тата «Мир»), была заявленная во время суда над Галиле- ем неправоверность учения о движении Земли. Поэтому Декарт опубликовал «Начала философии», содержащие более разработанную версию той же картины мира, что представлена и в трактате «Мир», только после того, как он нашел способ не говорить о движении Земли, не идя на компромисс в своей космологии. Его трюк состоял в том, что он заявил об относительности любого движения. В аристотелевском универсуме все имело свое место. Существовало различие между разными «местами», кото- рое и отображалось в разности естественных движений вещей. Центр сферического универсума и был тем един- ственным во Вселенной местом, по отношению к кото- рому и возможно было охарактеризовать движение — на- правлено ли оно к центру, от центра или вокруг центра. Но универсум Декарта был построен как математический универсум и как таковой был построен в пространстве, определяемом геометрией Евклида. В версии Декарта гео- метрический мир определялся великой и длительной мате- матической инновацией его собственного изготовления, позднее получившей известность как аналитическая гео- метрия. Первая публикация по этому вопросу состоялась в работе «Геометрия», представлявшей собой приложение к его «Рассуждению о методе» (1637). Новация Декарта за- ключалась в том, что он представил все геометрические 27 Ср.: Draper J.W. History of the Conflict Between Religion and Science (New York, 1874); White A.D. A History of the Warfare of Science with Theology in Christendom (London, 1896).
170 Питер Деар. Событие революции в науке фигуры алгебраически: кривая или объемное тело могли быть описаны через местоположение линий или поверх- ностей относительно трех осей, идущих под прямыми углами друг к другу, эти оси Декарт обозначил буквами х, у, z. Так, круг радиусом г может быть представлен как кривая на плоскости хОу, определяемая уравнением х2+у2= г2; круг представляется как имеющий центр в исход- ной точке, той точке, в которой пересекаются оси х и у. Понимание Декартом неограниченно протяженного пространства, образующего космос, следует тому же об- разцу— это пространство, которое можно представить как пространство трех осей координат, причем началь- ная точка этих координат может оказаться где угодно. Вот почему космос Декарта, в отличие от космоса Ари- стотеля, не имеет абсолютных характеристик — мы пом- ним, что в космосе Аристотеля центр универсума и всех тех осей, вокруг которых вращаются небеса, имеет впол- не определенную и неизменную позицию. Движение в универсуме Декарта было реальным, но оно не было абсолютным, то есть тем, что может быть измерено по отношению к единственной в своем роде «рамке» соот- несения. Напротив, Декарт определял движение тела по отношению только к той материи, через которую прохо- дит это тело. Движение, как он писал в «Началах фило- софии», представляет собой «перенесение одной части материи, иначе говоря, одного тела, из близости к одним телам, которые непосредственно с ним соприкасаются и которые мы воспринимаем как неподвижные, в близость к другим телам»28. При таких исходных посылках утверж- дать неподвижность Земли можно было с такой же легко- стью, как и утверждать подвижность Земли: это утверж- дение вполне оформлено в III части «Начал»: Так как мы видим, что Земля не поддерживается колон- нами и не висит в воздухе на тросах, но окружена со всех сто- рон весьма текучим воздухом, мы можем предположить, что Начала философии. Ч. 2, п. 25.
Глава V. Механицизм: Декарт конструирует Вселенную 171 она покоится и не имеет вложенной в нее склонности к дви- жению, раз мы не можем усмотреть в ней таких устремлений. Тем не менее мы не должны в то же самое время полагать, что это удерживает ее от того, чтобы нестись вместе с небом или следовать движению неба, и что она не сдвинется — точ- но так же, как челнок, который пусть и не движим ветром или веслами, но, не будучи удерживаем якорями, окажется в конце концов посреди океана, ведь так случается, что его незаметно уносит вдаль от берегов огромная масса воды29. Тонкость теологии Декарта дополнялась тонкостью его физики. Ни то ни другое не давало повода обвинить его в том, что он учит о движении Земли30. 6. Успех физики Декарта Декарт иногда описывал свою физику как по сути своей механику, иначе говоря, науку, в которой все объ- яснения сводятся к толчкам— воздействию материи с большим весом на материю с меньшим весом. Успех та- кой «механической философии», по позднейшему вы- ражению Роберта Бойля, был необычным, и его нельзя назвать случайным. Почему же представители естествен- ной философии отдали предпочтение картине мира Декарта, а не картине мира Аристотеля? Любой ответ на этот вопрос потребует длительных выкладок, поэтому сначала попытаемся обозначить ос- новные факторы. Прежде всего Декарт определял свою 29 Там же. Ч. 3, п. 26. При интерпретации этого весьма сложного отрывка мы равнялись и на французский перевод 1647 г. 30 Другое дело, что богословский спор возник вокруг кар- тезианской теории материи в связи с Евхаристией: Watson R.A. Transsubstantiation among the Cartesians, in Thomas M. Lennon, John M. Nicholas and John W. Davis (eds), Problems of Cartesianism (Kingston and Montreal: McGill Queen's University Press, 1982). P. 127-148. См. также критику утверждений Уотсона: Anew К Descartes and the Last Scholastics (Ithaca: Cornell University Press, 1999). Особенно Р. 141-142.
172 Питер Деар. Событие революции в науке задачу как включение в рассмотрение по возможности всех объектов, включая те специфические моменты и явления, которые обсуждал Аристотель и его поздней- шие интерпретаторы. Это были вопросы, относящиеся к ведению философии и естественной философии, с ко- торыми тогдашние образованные люди знакомились еще на скамье коллегиума или университета, читая входящие в программу тексты. Декарт стремился сменить Аристо- теля в качестве высочайшего философского авторитета, при этом не разрушая той образовательной структуры, для которой Аристотель и был ориентиром в построе- нии программ. Поэтому, скажем, где Аристотель объяс- нял падение тяжелых тел со ссылкой на конечную причи- ну, указывая на наличие в этих телах земли как элемента и на стремление земли быть в центре универсума, там Декарт тоже объяснял падение действием сил. Другое дело, что объяснение Декарта включало в себя и пред- ставление о вихреобразном движении, из-за чего второй элемент и стал вращаться вокруг Земли, которую и обра- зовало средоточие третьего элемента. Он описывал, как центробежная тенденция вращения второго элемента на очередном изгибе привела к центростремительно- сти третьего элемента. «Метеорология», третье прило- жение к «Рассуждению о методе», воспроизводит по на- бору тем стандартные иезуитские комментарии конца XVI в. на одноименный трактат Аристотеля — эти посо- бия употреблялись в таких иезуитских колледжах, как Ля Флеш. Конечно, притязания Декарта заменить Ари- стотеля в школах на свои труды во многом не удались, во всяком случае в краткосрочной перспективе, но его под- ход означал, что люди, получившие образование в этих институтах, станут весьма восприимчивы к его идеям. Но кроме сходства построений Декарта с традицион- ными представлениями существовали и резкие отличия от них. Декарт представил картину мира, в которой дей- ствовала физика, отличная от физики натурфилософов- аристотеликов. Картина мира Декарта подразумевает другой способ производства объяснений, чем картина
Глава V. Механицизм: Декарт конструирует Вселенную 173 мира Аристотеля. Механические объяснения, которые выдвигает Декарт, основаны на метафизическом посто- янстве природы и определенности поведения материи. Но сам Декарт признавался, что, как бы ни были щедры объяснительные принципы, все равно остается проблема при объяснении специфических феноменов — что вооб- ражение наше ограниченно. Выбор правильного объяс- нения среди возможных объяснений становился тогда вопросом эмпирическим, и все множество объяснений признавалось неспособным превзойти гипотетическое. Простота в измышлении все новых и новых объяснений была усилена готовностью Декарта предполагать суще- ствование мельчайших частиц (составляющих третий элемент) неопределенной формы и неопределенного размера, с которыми можно делать все, что угодно. Так, он объяснял магнетизм, считая, что существуют спираль- ные частицы, вьющиеся вокруг полюсов магнита и про- ходящие через невидимые глубокие отверстия в металле, чтобы потом своим возвратным движением подтолкнуть его в сторону магнита — и различие между двумя полюса- ми магнита он объяснял различной закрученностью ча- стиц — по часовой стрелке или против часовой стрелки31. А в «Метеорологии» Декарт объясняет, почему морская соль имеет такой резкий вкус: Не стоит удивляться, что частицы соли отличаются острым и пронизывающим вкусом, который весьма отли- чает соленую воду от пресной: так как слишком тонкая ма- терия, в которой они содержатся, не может их сдержать, они резко прорываются в поры языка и таким образом про- никают достаточно глубоко, чтобы вызывать раздражение, тогда как частицы, содержащиеся в свежей воде, легко свя- занные, спокойно текут по поверхности языка и с трудом могут быть ощутимы на вкус32. 31 Декарт говорил о магните и явлении магнетизма в «Началах философии». 32 Декарт. Метеорология.
174 Питер Деар. Событие революции в науке Атомизм Пьера Гассенди исходил из очень похожего общего подхода к объяснению частных явлений, пред- полагая существование атомов с различными характери- стиками, с такими, какие нужны для этого явления. При таком широчайшем наборе возможностей неудивитель- но, что стиль объяснений оказывался всегда удачным и всегда приводил к желаемым физико-математическим результатам. Такой корпускуляризм самого общего рода, в котором естественный философ по своей прихоти говорил об им самим изобретенных частицах, появляется во множе- стве трудов начиная с середины XVII в. Одним из самых влиятельных трудов такого рода был труд Уолтера Чарль- тона, вышедший по-английски в 1654 г. и называвшийся весьма претенциозно: «Философия эпикуро-гассендо- чарльтонианская». С воодушевлением прибегать к «кор- пускулам» для объяснения любых естественных явлений, прежде всего земных, было нормой для этого прагмати- ческого подхода, который смог освоить отдельные по- ложения Декарта, но которому оказались не по плечу добросовестность и систематичность Декарта. Исключе- нием было серьезное усвоение философии Декарта Ро- бертом Бойлем, с начала 1650-х гг. Бойль изобрел термин «механическая философия» для обозначения всех кор- пускулярно-механических объяснений, независимо от метафизических предпосылок и следствий, как, скажем, расхождение между Декартом и Гассенди по вопросу о существовании действительного вакуума (Гассенди допу- скал существование совершенно пустого пространства). Бойль, как и Гассенди, говорил о гипотетическом стату- се любых объяснений и, значит, не разделял оптимизма Декарта относительно их реального статуса. Нашего внимания заслуживает другой натурфилософ- механицист этого периода, английский философ Томас Гоббс. Как мы увидим в гл. VII, Гоббсова концепция есте- ственной философии весьма схожа с аристотелевской, если не считать упора Гоббса на механическое понима- ние физических причин.
Глава VI НАУЧНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ВНЕ УНИВЕРСИТЕТСКОГО КУРРИКУЛУМА: НОВЫЕ ОБИТЕЛИ ЕСТЕСТВЕННЫХ НАУК 1. Перемена мест Как мы уже видели в гл. I, на первом этапе изучаемого нами периода истории науки и естественная философия, и математические науки разрабатывались в основном в университетах. В XVI и XVII вв. произошел важнейший сдвиг: постепенно начали появляться новые институты, в которых проводились исследования по тем же наукам. Философы, исследовавшие природу, обычно не были вольными работниками, которые ведут научный поиск в изоляции от всего остального мира. Они, как прави- ло, настаивали на своей социальной идентичности и отождествляли себя с каким-то из общепризнанных ин- ституциональных мест. Так, профессор естественной философии в университете был значим прежде всего как лицо, преподающее какую-то из специальностей: ме- дицину, физику или (позднее) астрономию и другие ма- тематические науки, как, например, Галилей. Атак как в университетских программах естественная философия преподавалась отдельно от математики, то исследовате- ли, которые стремились преодолеть разрыв между этими двумя областями знания, сталкивались с многочисленны- ми трудностями, когда пытались вписать свои разработ- ки в институциональные университетские рамки. Самые лучшие примеры этому в XVI в. мы находим в истории
176 Питер Деар. Событие революции в науке астрономии, одной из классических математических наук, именно в этой области исследований были важны как космологические разработки, так и физические. Мы говорили в начале книги (гл.1, раздел 3), что в позднем Средневековье была поставлена под сомнение связь естественной философии, изучающей небесные события, и астрономии как математической науки. Сна- чала астрономы решили ограничиться расчетом дви- жений небесных тел: они сочли это инструментальной задачей, которая никак не помешает причинностным объяснениям «физиков». Но в то же время и «физики» не могли пренебрегать тем, что астрономы, исходя из сво- их собственных задач, уточняют орбиты планет и другие гипотетические особенности поведения небесных тел, чтобы вся эта картина соответствовала полученным ими данным, и эти уточнения все больше идут вразрез с про- стыми моделями естественной философии. Как мы видели в гл. II, Коперник, с одной стороны, держался этой же модели формирования астрономи- ческого знания, а с другой стороны, принимал в ней не все, прежде всего отрешаясь от чрезмерных спекуля- ций. Коперник построил трактат «Об обращении» по образцу «Альмагеста» и даже, как Птолемей, посвятил первую книгу трактата физическим вопросам, таким как место Земли в универсуме и ее подвижность или не- подвижность. Самое важное отступление Коперника от своего образца состоит не в том, что он не соглашался со взглядом Птолемея на вращение Земли, но в том, что он одним махом перевернул обычное дисциплинарное отношение астрономии и естественной философии. В Предисловии Коперник пренебрежительно говорит о тех, кто преподавал ему астрономию («математиче- скую науку») в школе: противоречия и неувязки в их по- зиции и заставили его предпринять реформу знания. Он дерзнул обозначить новые физические конструкции для астрономического теоретизирования, иначе говоря, соз- дать настоящую космологию. Он тем самым бросил вы- зов натурфилософам, которых он и призвал разбирать
Глава VI. Научная деятельность вне университетского куррикулума 177 вопросы, оставленные в стороне слишком замкнутыми в себе астрономами. Пытаясь представить себя с лучшей стороны и подорвать доверие к другим коллегам-астро- номам, он неизбежно вторгся в область профессио- нальных интересов естественных философов и даже попытался представить астрономические выводы как до- воды в пользу превосходства выдвинутых им физических принципов. Мартин Лютер, вождь Реформации, сам никогда не занимавшийся ни астрономией, ни физикой, осуж- дал Коперника за его безудержную мечту «перевернуть вверх тормашками всю науку астрономию»1. Лютеран- ский богослов Андреас Осиандер, написавший аноним- ное предисловие к труду Коперника, высказывался не менее откровенно, когда предупреждал, что некоторые ученые будут «глубоко задеты, потому что они убежде- ны, что свободные искусства, учрежденные давным- давно на незыблемом основании, не должны попадать в смуту мнений»2. Как показал историк науки Роберт Уэстмен, замечание свидетельствует о том, что Копер- ник воспринимался уже не как астроном, занимающий подчиненное положение по отношению к естественным философам, — Коперник сам усиленно старался заявить свое превосходство над ними. Иными словами, Копер- ник нарушал своей инициативой сам порядок следова- ния научных дисциплин3. И, как заметил тот же Уэстмен, особенно важно в этом отношении, что Коперник про- водил свои астрономические исследования не в рамках университетской преподавательской практики. Таким образом, он мог пренебречь иерархией академических дисциплин, с которой вынуждены были считаться все университетские коллеги, а значит, мог вводить любые 1 См. выше, гл. I, раздел 3. 2 Цит. по: Kuhn T.S. The Copernican Revolution: Planetary Astro- nomy in the Development of Western Thought (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1957). P. 191. 3 Коперник Н. Об обращениях...
178 Питер Деар. Событие революции в науке инновации, какие считал нужным, как бы ни ломались при этом средостения между дисциплинами . Для Копер- ника астрономия как глубоко гуманистическое предпри- ятие представляла собой более широкое поле исследо- ваний, чем «математика» в университетском смысле как предмет в университетских программах этого периода. Птолемей, конечно, подчинял изложение астрономии в «Альмагесте» принципам тогдашнего физического рассуждения, но тем не менее он и сам обсуждал физи- ческие вопросы, и в этом смысле физика, как и заметил Коперник, не могла быть исключена из поля исследова- ний астронома. Следовательно, уже просто в силу своего отрица- ния институциональной организации науки, коперни- канская астрономия показала со всей очевидностью важность институциональных контекстов для фор- мирования интеллектуального содержания научных предприятий. Коперник был вполне уже способен ис- пользовать астрономию для произведения физических выводов об универсуме, потому что он не был универси- тетским астрономом, который всегда вынужден мыслить в терминах, созданных хорошо разработанной и разгра- ниченной дисциплинарной структурой университетов с их программами. Можно найти, как показал Уэстмен, сходные моменты в карьере других астрономов XVI в.: так, ученик Коперника Ретик был практически един- ственным университетским астрономом, который серьез- но относился к космологическим притязаниям новой астрономии (при этом имея хорошо артикулированные гуманистические убеждения)4. Известнейший астроном- новатор Тихо Браге, хотя и отвергавший движение Зем- ли, но вполне уже сотрясавший прежние физические ос- новы астрономии, совершил карьеру не в университете, а при дворах могущественных правителей: сначала его 4 Westman R.S. The Astronomer's Role in the Sixteenth Century: A Preliminary Study// History of Science 18 (1980). P. 105-147, особен- но p. 107.
Глава VI. Научная деятельность вне университетского куррикулума 179 поддерживал король Дании, а потом он стал имперским математиком при дворе императора Священной Рим- ской империи. Иоганн Кеплер, убежденнейший копер- никанец, стал преемником Тихо Браге на этой придвор- ной должности после смерти последнего. Королевский двор конца XVI — начала XVII в. становился собранием образованных людей и часто давал астрономам возмож- ность заниматься исследованиями независимо от уни- верситетов, а значит, вне структурных интеллектуаль- ных ограничений, продиктованных университетскими порядками. Но тем не менее нельзя видеть в происходившем только отрицание свободомыслящими учеными универ- ситетской научной жизни. Лучше говорить о том, что в новой институциональной ситуации философ природы мог положительным образом определять содержание того знания, которое ему надлежало произвести. Этот момент становился тем очевиднее, чем чаще естествен- но-научное знание выходило из-под пера людей, которые никак не были связаны с университетами. Но при этом не следует забывать, что почти все, кто внес свой вклад в ученую культуру в XVI и XVII вв., неза- висимо от того, работали они в первую очередь в уни- верситете или в каком-то другом учреждении, все равно прошли в той или иной мере университетскую подготов- ку и были хорошо знакомы с теми предметными проб- лемами, которые в университете ставились. И когда мы смотрим на лиц, которые в университете не работали (а их число в XVII в. неуклонно увеличивалось), мы ви- дим в них ученых, направление работы которых было задано их внеуниверситетской карьерой, которая по- следовала после того, как они получали первоначальную академическую подготовку. Вот почему так важно пом- нить положения и учения школьной науки, о которых мы говорили в гл. I: тогда мы лучше поймем, что действи- тельно означали самые новаторские идеи, созданные вне университетских стен, и какие ожидания с этими идеями связывались.
180 Питер Деар. Событие революции в науке 2. Галилей: из университета ко двору Карьера Галилео Галилея подтверждает наши выводы с предельной ясностью. Галилео начал свою карьеру как про- фессор математики, сначала (1589-1591) он преподавал в Пизанском университете (Пиза подчинялась тогда велико- му герцогу Тосканскому), а с 1592 по 1610 г. он работал в Па- дуанском университете, уже в юрисдикции Венецианской республики. В 1610 г. он внезапно вышел в отставку и отпра- вился служить ко двору великого герцога Тосканского во Флоренцию, чтобы быть придворным философом и мате- матиком. Такой переход от университетской деятельности к придворной службе был закономерным и символичным. Должность профессора математики, которую Галилей занимал в обоих университетах, не возвышала его в обще- стве. Жалованье профессора математики было в несколь- ко раз ниже, чем профессора естественной философии, если вспомнить о положении этих двух наук в иерархии преподаваемых дисциплин5. Галилей не хотел оставаться только математиком: в своей практике Галилей искал но- вых решений и стремился с помощью математического аппарата постичь физический мир, о чем мы уже говори- ли в гл. IV. Благодаря таким научным установкам Галилей, переехав во Флоренцию в 1619 г., и смог занять придвор- ный пост философа и математика, а не просто математи- ка. Быть математиком при дворе было обычное дело и для Италии, и для Германии, как свидетельствуют примеры Тихо Браге и Кеплера, но явно — для Галилея рамки ма- тематического служения при дворе были очень тесными. Такой полный титул, какой получил Галилей, был введен впервые по согласованию между Галилеем и секретарем ве- ликого герцога, и Галилей не преминул отметить в одном из писем секретарю, что он «изучал долгие годы филосо- фию, тогда как чистую математику — несколько месяцев»6. 5 См. выше, гл. И, раздел 2. 6 Цит. по: Shea W.R. Galileo's Intellectual Revolution (London: Macmillan, 1972). P. 14.
Глава VI. Научная деятельность вне университетского куррикулума 181 Ему было тем более важно подчеркнуть свои философские установки, так как университетские натурфилософы дони- мали его своим более высоким статусом. Галилей доказы- вал, что низкое положение математики среди универси- тетских дисциплин — это свидетельство ее подчиненной роли в создании рассуждений, а про себя говорил, что он никогда не ограничивался математикой, считая филосо- фию не только более важным в научном плане, но и более уважаемым и почтенным делом. Но нужно обратить внимание на то, что он называл несколько пренебрегаемую им как «философом» на- уку не просто «математикой», но «чистой математикой». Чистая математика, как мы уже говорили в начале книги (гл. I, раздел 2), состояла из арифметики и геометрии и занималась только непрерывными и прерывными вели- чинами. Именно этим «чистая математика» отличалась от «смешанной математики», которая в средневековых учебных программах была представлена другими на- уками квадривиума — астрономией и музыкой, но также включала и другие предметы, для которых численный аспект был самым важным. Галилей сделал ставку на есте- ственную философию, полагаясь на свою опытность в математике, тем более что он рассматривал смешанную математику как законную часть по-настоящему философ- ского, причинностного изучения природы. А вот чистую математику нельзя было назвать разделом философии, потому что она рассматривает не изменчивые природ- ные вещи, с которыми научилась справляться аристоте- левская физика, но только неизменные идеальные еди- ницы, обладающие только числовым признаком. Переехав во Флоренцию, Галилей получил больше, чем прежде, возможностей продвигать свои философские проекты. Он уже не нес на себе клейма ученого второго ряда, который должен всякий раз испрашивать у натур- философов дозволения заниматься количествами, хотя те вовсе не собираются принимать математические аргу- менты как центральные при решении важных философ- ских вопросов. Теперь уже он обосновывал свой реальный
ASTRONOMIA NOVA А1ТЮЛОГНТО2, PHYSICA COELESTIS, tradita commentanis DE MOTIBVS STELLA M A R T I S, Ex obfervationibus C. V. TTCHONIS BRAHE: JuflTu & fumptibus RVDOLPHI II ROMANORVM 1MPERATORIS &cc: Plurium annorum percinaci ftudio claborata Prag# , *A J*. С*. сЯ£> S*. tZrCathematico JOANNE KEPLER O, Qtmejusdcm СЧ %Ж1" privilégia frcciali Anno xix Dionyfiana: cId »Id с ix. Рис. 21. Титульный лист «Новой астрономии» И. Кеплера
Глава VI. Научная деятельность вне университетского куррикулума 183 статус вовсе не мнимостями университетского положе- ния, но действительной значимостью своей придворной должности — осыпанный милостью как клиент великого герцога, он мог уже, по выражению историка науки Марио Бьяджоли, перечертить по-своему карту дисциплин, на ко- торой в университетском сообществе наук-«государств» математика была совсем другой державой, чем физика. Нам нужно сразу же рассмотреть, используя конкрет- ные и соотнесенные с практикой термины, что означала для ученого того периода такая перемена социального ме- ста. Раньше, когда ученые печатали свои работы, их имена на титульном листе всегда сопровождались указанием их институциональной принадлежности. Так, ученый, рабо- тавший в университете, указывал, является ли он профес- сором философии, богословия или математики в таком- то университете. Придворный математик не оставался внакладе, он действовал, как Кеплер, который на титуле своей «Новой астрономии» назвал себя «математик его священного императорского величества»7. Галилей, после переезда, мог печатать книги уже с указанием своего ново- го титула, который тем самым подводил его под могуще- ственное покровительство великого герцога Тосканского. Это вовсе не означало, что великий герцог стал бы брать на себя ответственность за все написанное Галилеем, напо- добие того, как университет сознавал коллективную ответ- ственность за выступления каждого из своих профессоров. Просто Галилей, печатая свое звание как «философ вели- кого герцога», заявлял о своих серьезных притязаниях. Он присвоил себе право более никогда не зависеть от уни- верситетской легитимации, налагающей много негласных ограничений, но напитывать свою деятельность государ- ственной политической властью иного рода. Если прово- дить аналогию с нашими днями, можно сказать, что он стал правительственным консультантом по науке, выступления 7 Оригинальный титульный лист воспроизведен в изд.: Kepler J. New Astronomy / Trans. William H. Donahue (Cambridge: Cambridge University Press, 1992). P. 26. См. также рис. 21.
184 Питер Деар. Событие революции в науке которого признаются как сделанные в интересах государ- ства, но с той оговоркой, что в начале XVII в. те институты современного государства, которые и позволили нам угля- деть такую параллель, были еще в зачаточном состоянии. Такое новое положение Галилея требовало от него двигаться в ином направлении, чем то, которое он при- нял, когда преподавал в Падуе. Как убедительно показы- вает Бьяджоли, Галилей не просто покончил с прежними путами академизма; он подпал под новое давление — его личность должна уже была следовать новым требовани- ям. В частности, от него много ожидали, а значит, он должен делать все свои научные выступления на высшем уровне, непременно привлекая внимание своих высоко- поставленных слушателей и снискивая их похвалы. Галилео стал во Флоренции высокопоставленным придворным благодаря своему открытию, которое было впечатляющим и по-настоящему зрелищным. Он сразу же подал сведения на рассмотрение великого герцога, рас- считывая на то, что он возьмет его себе на службу, что и случилось. Галилей открыл четыре главных спутника Юпитера и в начале 1610 г. выпустил описание их орбит и движения. Эти «луны» (или, как назвал их Кеплер, «спут- ники») были самым замечательным результатом приме- нения Галилеем недавно сконструированного телескопа при наблюдении за небом зимой 1609/10 г. Галилей услы- шал об изобретении нового оптического устройства в се- редине 1609 г., во время поездки в Венецию, и поспешил собственными силами построить себе свой телескоп. Ис- пользуя телескоп для наблюдений за состоянием ночно- го неба, он совершил несколько поразительных для того времени открытий, которые и были описаны в его латин- ском труде «Звездный вестник»8— своеобразном отчете о проделанной работе. 8 Это название можно переводить и как «сообщение о звездах», но Кеплер и другие цитировали его именно со словом «вестник», слиш- ком буквально воспроизводя латинскую грамматику. Здесь и далее цити- руется по изданию: Galileo Galilei. Sidereus nuncius, or, the Siderial Messen- ger, trans. Albeit Van Helden (Chicago: University of Chicago Press, 1989).
Глава VI. Научная деятельность вне университетского куррикулума 185 В «Звездном вестнике» кроме лун Юпитера сообща- лось и о существовании на небе бесчисленного множества не видимых невооруженным глазом звезд. Слабая обры- вистая белая лента, тянущаяся по всему небу и известная со времен Античности как «млечный путь» («галактика» по-гречески, или via lactea по-латыни), оказалась при бли- жайшем рассмотрении скоплением мелких звезд, близко подходящих друг к другу: «Галактика — не что иное, как скопление бесчисленных звезд, в котором можно выде- лить свои участки. Куда бы ты ни направил увеличитель- ное стекло, ты сразу же увидишь огромное число мелких звезд». Еще более важным для космологии был рассказ Галилея о поверхности Луны. При рассмотрении в теле- скоп это небесное тело оказалось испещрено горами и впадинами — такая неровная поверхность скорее напо- минала Землю, чем тот гладкий, ровный и неизменный шар, который вообразили себе приверженцы аристоте- левских понятий о совершенстве небес. Но основная тема небольшой книги Галилея— это спутники Юпитера: даже на титульном листе эта тема значится самыми крупными буквами. Галилей сразу по- нял, что его открытия открывают ему широкую дорогу из университетского мира ко двору герцога, и поэтому эти новые планеты (так он определил эти небесные тела) должны самим своим названием льстить будущему патро- ну. Сначала он решил назвать их «козимовскими свети- лами», воспев имя великого герцога Козимо II Медичи. Но Винта, секретарь великого герцога, пожаловался на то, что не все поймут, что имеется в виду именно Кози- мо II. В последний момент Галилей переименовал эти спутники в «медичейские светила» — теперь посвящение уже ни у кого не вызывало сомнения. Эта правка была внесена, когда уже часть листов книги была напечата- на; в результате в тираже книги название «медичейские светила» для этих лун было наклеено на титульном листе поверх прежнего текста. Благополучно обосновавшись во Флоренции, Гали- лей при этом столкнулся с различными неурядицами,
186 Питер Деар. Событие революции в науке как мелкими, так и более серьезными: его врагами ока- зались местные философы, прежде всего преподаватели университетов и коллегиумов. Галилей, которому нужно было оправдывать свое новое высокое положение, при любой возможности представлял свои достижения и от- крытия как нечто совершенно новое и замечательное. Тем более как можно было добавить политического веса своему патрону? Не тем же, что ты будешь писать рядо- вые исследования, которые будут укладываться в обще- принятые воззрения. «Звездный вестник» прославил Га- лилея по всей Европе, и Козимо понял, что не ошибся, когда принял ученого под свое личное покровительство. Отношения патрона и клиента в таком роде вовсе не были односторонним покровительством, но двусторон- ним политическим действием. Как мы все помним, в конце жизни Галилей был осуж- ден Римом в 1633 г. за публикацию по-итальянски «Диало- га о двух главнейших мировых системах, Коперниковой и Птолемеевой» (1632). В этой работе он привел боль- шое количество доводов в поддержку движения Земли, но при этом по ходу диалога так, чтобы материал был представлен как вопрос для гипотетического рассмотре- ния, не подразумевающий одно решение раз и навсегда. Церковные власти быстро разобрались, что Галилей это сделал для отвода глаз, и престарелый ученый вынужден был отречься от убеждения в движении Земли и прове- сти остаток жизни (до смерти в 1642 г.) под домашним арестом. Его блистательная карьера в мире благород- ных придворных и высокопоставленных читателей (его «Диалог» был написан на тосканском диалекте итальян- ского языка, на котором читала местная культурная эли- та, а не на латыни школ и университетов) была разом оборвана: вознесшегося к звездам ученого одно судебное решение прижало к земле. Его прежний покровитель, Ко- зимо II, к тому времени уже умер, а преемник Козимо го- раздо меньше был заинтересован в благоденствии астро- нома. Даже старый флорентийский друг Галилея, Маттео Барберини, ставший в 1623 г. папой Урбаном VIII, был
Глава VI. Научная деятельность вне университетского куррикулума 187 в первую очередь обеспокоен политическими настрое- ниями и необходимостью искать компромисс с консерва- тивной церковной оппозицией, и он постарался поско- рее забыть о Галилее и его философских прозрениях. Так дерзание Галилея, вырвавшегося за пределы всех учеб- ных программ, кончилось печально — но тем не менее он навеки сохранил память о себе величайшими трудами. Его основная работа по механике и движению тел, «Рас- суждения и доказательства о двух новых науках» (1638), переданная издателю и отпечатанная, когда Галилей си- дел под домашним арестом, оказала влияние на целые научные направления, обобщив результаты, полученные Галилеем начиная с 1590-х гг.9 3. Патроны и клиенты Покровительство математикам и естественным фило- софам, как со стороны королевских особ с привлечением ученого в бурную придворную жизнь, так и со стороны местной знати, что подразумевало более тесное общение патрона и клиента, стало обычной практикой в XVTI в. Случаи патронажа в XVI в., скажем, должность «импер- ского математика», предоставленная Тихо Браге, или же увлечение принца Гессе-Касселя алхимией и поддержка алхимиков, сначала были единичными; но постепенно все больше ученых, не обязательно даже первооткрыва- телей, находили себе покровителей: они становились частными учителями их детей и одновременно публич- ными хвалителями их правления. Если мы посмотрим на тех английских философов этого периода, которые добились известности, мы увидим, что все они имели по- кровителей, предоставивших им все условия и для рабо- ты, и для распространения своих взглядов. Среди знаменитых англичан, карьера которых опреде- лялась личным покровительством, нужно назвать прежде См. выше, гл. IV, раздел 2, и ниже, гл. VII, раздел 1.
188 Питер Деар. Событие революции в науке всего Томаса Гарриота, Уильяма Гарвея и Томаса Гоббса. Гарриот и Гоббс изыскивали средства для существования и для научной деятельности, общаясь с представителями знати, и гораздо реже — с королевским двором: они согла- шались становиться интеллектуальными работниками в доме любого богатого и знатного человека. Они станови- лись воспитателями подрастающего поколения в этих се- мьях и за это получали и кров и пишу. Становясь клиента- ми, они посвящали свои труды покровителям, как и было принято, и когда выступали на публике, то старались не забывать и о клиентских обязанностях продвижения сво- его патрона на интеллектуальном поле. Гарриот ассоции- ровал себя с графом Нортумберлендом в начале XVII в., тогда как Гоббс был любимцем (хотя и не вполне покор- ным) семейства Кавендиш в середине века. Конечно, свободе их творчества способствовало отсутствие уни- верситетских обязательств и дружба с покровительство- вавшим им семейством. В случае Гоббса его знаменитая склонность впутываться в ожесточенные публичные дис- куссии по философским вопросам, как и в случае Галилея, проистекала из его институциональной независимости, для него принципиальной. Но вот Гарриот отличается от Галилея по поведению, и это говорит о том важном кон- трасте, который существовал между теми, кто вращался в высочайших придворных кругах, и теми, кто пользовал- ся личной любезностью менее высокопоставленного по- кровителя10. Гарриот знаменит не своими публикациями 10 Бьяджоли замечает в своей работе (Biagioli. Scientific Revo- lution, Social Bricolage, and Etiquette, in Roy Porter and Mikulâs Teich, The Scientific Revolution in National Context (Cambridge: Cambridge University Press, 1992). P. 11-54, здесь р. 51, n. 105), что Гарриот, в отличие от Галилея, не смог представить себя придворным иссле- дователем в силу того, что в Англии философу отводилось вполне конкретное место в социальной иерархии. Но можно говорить и о том, что, в отличие от Галилея, которому всякий раз нужно было подтверждать свои таланты при дворе, Гарриот пользовался посто- янным дружественным покровительством, имея от него несомнен- ную выгоду: пожизненную независимость от университетов с их ус- ловностями.
Глава VI. Научная деятельность вне университетского куррикулума 189 (он излагал свои идеи только в письмах), а своей напря- женной работой, о которой современники догадывались по его рукописным отчетам и по упоминаниям в перепи- ске. Самое знаменитое из сделанного им — это наблюдение Луны через телескоп, всего лишь за год до того, как Гали- лей стал систематически исследовать небесные явления с помощью телескопа. Но если Галилей сразу же пустил свои открытия в ход, посвятил их Медичи и обеспечил себе ими карьеру при флорентийском дворе, то Гарриот не стремился к политической славе и считал все свои на- блюдения предметом чистого философского интереса11. Много более интересный пример, во многом схожий с карьерой и судьбой Галилея и предвещающий дальней- шие пути институционализации науки, — это жизнь Уилья- ма Гарвея. Гарвей совершил стремительный взлет: начи- нал он как студент медицины в Падуе, самым знаменитом центре европейской медицины, и уже во время обучения стал заниматься исследованиями: он всю жизнь аккурат- но делал записи и располагал их по темам. Его архив был утрачен в 1642 г. — Гарвея ограбили, завидуя его близости к королю Карлу I (казнен в 1649 г.), Гарвей был его лич- ным врачом. Гарвей прежде всего знаменит открытием кровообращения — и это открытие было не просто амби- циозным для того времени, но и революционным — оно радикально расходилось с общепринятыми воззрениями медицины того времени, которые обязаны были разделять все члены профессионального врачебного сообщества. Судьба Гарвея как медика весьма показательна как путь из профессионалов в придворные. Закончив обучение в Падуе, Гарвей вскоре в 1602 г. выдержал магистерские эк- замены в Кембридже, где он учился на младших курсах до того, как его отправили в Падую. Гарвей подал про- шение о принятии его в Коллегиум физиологов (College of Physicians), без членства в котором невозможно было заниматься врачебной практикой в столице. В 1604 г. Гар- вей стал кандидатом в члены Коллегиума и в том же году См. обо всем этом подробнее гл. VII, раздел 4.
1 90 Питер Деар. Событие революции в науке женился на Элизабет Браун, которая была выгодной пар- тией — Элизабет была дочерью сэра Лэнселота Брауна, личного врача королевы Елизаветы до самой ее смерти в 1603 г., а в это время одного из врачей ее преемника короля Иакова. Сэр Лэнселот Браун попытался добыть своему зятю место придворного врача, но не успел — он умер в 1605 г. В 1607 г. Гарвей наконец стал действитель- ным членом Коллегиума физиологов. В Коллегиуме Гарвей быстро выдвинулся на передо- вые позиции и в 1615 г. стал ламлианским лектором. Чте- ние этих знаменитых лекций, кроме того, что было хо- рошим источником доходов, создало отличную площадку для распространения анатомических и физиологических идей. Первый цикл лекций Гарвей прочел в 1616 г. и по- вторял его каждый год с дополнениями и уточнениями — именно в этих лекциях он впервые высказал свои идеи о деятельности сердца. Но полное и систематическое из- ложение своих воззрений он представил только в 1628 г. в небольшом латинском трактате, озаглавленном «Анато- мическое изыскание о движении сердца и крови у живот- ных» (Exercitatio anatomica de motu cordis et sanguinis in animalibus). В этом труде Гарвей доказывал, что вопреки утверждениям Галена, который был для тогдашних вра- чей непререкаемым авторитетом, сердце распространя- ет кровь непрерывно по всему телу. «Анатомическое изыскание» подтвердило высокий профессионализм автора, достойного стать действитель- ным членом Коллегиума, и дало ему кредит в дальнейшем утверждении своего положения. Он стремился к тем же ресурсам статуса и признания, которыми пользовался его тесть, поэтому он предварил книгу двумя предислови- ями: второе представляло собой посвящение президен- ту Коллегиума д-ру Ардженту, а первое — королю Карлу. Посвящать научный труд государю было в XVI и XVII вв. в порядке вещей: достаточно упомянуть предисловие Ве- залия к его трактату «О строении человеческого тела» с посвящением императору Священной Римской империи (после чего Везалий без труда получил место при дворе)
Глава VI. Научная деятельность вне университетского куррикулума 1 91 или же предисловие самого Галилея к «Звездному вест- нику», какой успех принесло Галилею это решение, мы только что говорили. Гарвей восхвалял короля Карла с помощью изысканной метафоры: он сравнивал короля в государстве с Солнцем во Вселенной и с сердцем в орга- низме: все они являются источником тепла и жизни для всего вокруг них. Гарвей, сознавая свои научные заслуги, говорил: Принося Вашему Величию, как и требуется от поддан- ного, это изыскание о движении сердца, я ободрялся тем, что почти все наши представления о человечестве выстро- ены по нашему знанию самого человека, и в частности — наше понимание королевской власти выстроено по зна- нию сердца12. Гарвей воспользовался ситуацией очень ловко: он по- нял, сколь счастлив момент, когда он может принести в дар королю как раз труд, который посвящен пониманию сердца. Тем самым он оказывает неповторимую символи- ческую услугу новому государю Англии (восшедшему на трон в 1625 г.), ставя ему мысленно на службу символизи- рующий его источник всякого блага в нашем теле. В 1629 г. Гарвей был вознагражден за свою предан- ность престолу (и, как мы понимаем, за умение пород- ниться с видным семейством) — он был назначен лич- ным врачом короля и королевского семейства. Такое возвышение, безусловно, не вредило успеху его идей, которые, конечно, поначалу многими воспринимались с подозрением. Даже после того, как Гарвей перестал за- нимать официальную должность королевского медика, он все равно подписывался «архиатр [главный врач] ти- шайшего королевского величия» (serenissimae Maiestatis Regiae Archiatro)13. О том, какие преимущества давал 12 Цит. по: Harvey W. The Circulation of the Blood and Other Writings, trans. Kenneth J. Franklin (London: Dent, 1963). P. 3. 13 В 1649 г. См.: Op cit. P. 3.
192 Питер Деар. Событие революции в науке августейший патронат Гарвею в его научных изысканиях, свидетельствует замечание в рассуждении о том, что ве- нозная кровь всегда направляется в сторону сердца: «При такой перетяжке внутренней югулярной вены газели (что было произведено в присутствии многих знатных людей и тишайшего Короля, моего властителя) только несколь- ко капель крови вытекло при рассечении, так как кровь двигалась от ключицы»14. Гарвей здесь подчеркивает важ- ность присутствия самых высокопоставленных свидете- лей; и конечно же читатель уже догадался, что газель для опыта была выделена из собственного его величества зве- ринца — так можно было одним мощным ударом отбить у критиков охоту выступать против его решений. Те же самые цели, защиты своих открытий от выступлений кол- лег, преследует и посвящение Коллегиуму физиологов. В этом втором посвящении Гарвей говорит, что он мог бы напечатать эту книгу и раньше, если бы не страх быть обвиненным в предвзятости суждений. Поэтому, пи- шет Гарвей, «я решил сначала представить свои утверж- дения вам и подтвердить их наглядными иллюстрациями (visual demonstration), дабы ответить на все ваши сомне- ния и возражения, стяжав в свою пользу голос вашего отменного Президента»15. Точно так же, как он ссылался на «многих знатных» лиц, когда ему нужно было подтвер- дить успешность своих опытов с королевской газелью, он и нашел возможность употребить всю власть «ученых докторов» из Коллегиума, оградившись частоколом их мнений от критики. Могущественные союзники полезны в споре тем, что оппонентам придется искать союзников не менее могущественных; вот одна из причин (помимо материальной заинтересованности), почему естествен- ные философы того времени стремились обзавестись покровителем из высшей аристократии. 14 Цит. по: Pagel W. William Harvey's Biological Ideas: Selected Aspects and Historical Background (New York: Hafner, 1967). P. 19 (пись- мо Риолану 1649 г.) 15 Цит. по изданию Франклина (Р. 161).
Глава VI. Научная деятельность вне университетского куррикулума 193 4. Покровители и институты Благородные патроны распространяли свои милости не только на отдельных исследователей. Неуклонный рост в XVII в. значения различных философских групп, разного рода «обществ», «академий» и «колледжей» во многом обязан аристократическому покровительству таким неформальным организациям. Так, указывая свой пост философа и математика великого герцога Тосканско- го, Галилей во всех своих публикациях после «Звездного вестника» присоединял к своему имени эпитет Линкей- ский (Linceo). Это прозвание означало членство в осо- бой группе знатных людей, занимавшихся философией, эта группа была создана в 1603 г. под покровительством сначала маркизы Монгтичелли и позднее князя папской области Федерико Чези. Это натурфилософско-матема- тическое общество называло себя «Академиа деи Лин- чей» (Академия Рысей). Такое несколько странное для нас именование должно было подчеркнуть, что все его члены собираются самым пристальным образом рассма- тривать природу (про рысей уже говорили нарицательно как о млекопитающих с самым острым зрением). Галилей был принят в это общество в 1611 г. после своей триум- фальной поездки в Рим для сообщения о своих новейших астрономических открытиях: Академия даже дала банкет в его честь. Он так ценил это свое избрание, что упоми- нал об этой своей принадлежности во всех своих публи- кациях, равно как и ссылался на других членов Академии Рысей с упоминанием их звания. Академия Рысей была небольшой группой, закрытой для посторонних, и Чези выступал как высокопоставленный покровитель всего коллектива и придающий его деятельности законность, а его выступлениям — респектабельность. Академия выполняла две очень важные функции. Пер- вая была особенно важна для судьбы Галилея: она зани- малась книгоиздательской деятельностью — в ней были подготовлены к печати и выпущены в свет полемиче- ский труд Галилея «Пробирных дел мастер» (II saggiatore,
194 Питер Деар. Событие революции в науке 1623) и огромный «Диалог» (1632). Но кроме институци- онального патронажа над изданиями на средства князя Чези была создана обширная научная библиотека. Важно помнить о важности библиотек для естественной фило- софии и для философов, которые хотя прежде всего наблюдали природу, но всегда равнялись на книжные нормы обсуждения вопросов. Так, Фрэнсис Бэкон в Ан- глии тоже настаивал на том, что необходимо вести са- мостоятельное наблюдение, но при этом оговаривался, что книги незаменимы при формулировке результатов, а письменное выражение мыслей, постоянно уточняясь, и образует здание естественно-научного знания. Конеч- но, Бэкон среди книжных сообщений считал наиболее важными письменные фиксации опытов (он прямо так и говорил об «ученом [букв.: письменном, писательском] экспериментаторстве» (experiential literata)16. Этим вы- ражением Бэкон обозначал представление данных в ор- ганизованной системе классификаций и ссылок. Бэкон весьма свободно обращался с книжным материалом и на основе прочитанного составлял собственные компен- диумы «фактов природы», такие как «Лес лесов» (Sylva sylvarum, 1626); такая привычка позволила ему много- кратно по случаю ссылаться на эти факты в таких своих работах, как «Новый Органон». Итак, Бэкон, хотя и на- стаивал на том, что знание нужно добывать своими рука- ми, не исключал того, что свои руки могут быть и у любо- го другого, все равно знание будет из первых рук. Линчейская библиотека, созданная на средства Чези, сразу вызывает в памяти желание Бэкона, высказывав- шееся не раз в 1590-х гг., создать в Англии несколько ключевых исследовательских подразделений, одним из которых должна стать библиотека. Упрямые попыт- ки Бэкона создать систему королевских стипендий для своих натурфилософских проектов свидетельствуют 16 См.: Rossi P. Francis Bacon: From Magic to Science, trans. Sacha Rabinovitch (Chicago: University of Chicago Press, 1968). P. 153 (речь идет о трактате Бэкона «Преуспеяние учения»). И выше гл. ГУ, раздел 3.
Глава VI. Научная деятельность вне университетского куррикулума 195 о проницательности философа, который предугадал, сколь перспективен будет для развития науки патронаж со стороны властей. Именно расцвет наук под могуще- ственной милостью власти и составляет сердцевину его фантазии — «Новой Атлантиды». Различие между покро- вительством отдельному натурфилософу со стороны вли- ятельного аристократа и государственной поддержкой организованного исследовательского проекта в тот пе- риод состояло только в степени, а не в качестве. Библио- тека Чези помимо трудов по математическим наукам за- ключала в себе много книг по вопросам естествознания и медицины, что очень бы порадовало Бэкона. Такая биб- лиотека должна была составить основу реформирования всей системы знания17. Публикация Галилеем своих трудов под маркой Лин- чей стала залогом задуманной им реформы знания о природе. Для наших целей особенно важно подчеркнуть решающую роль самого Чези и академии, ставшей ин- струментом реформы. Покровительство князя Чези ос- вящало всю работу Академии ореолом общественного по- читания — а такое социальное признание в Риме, точно так же как и при Тосканском дворе, значило для Галилея слишком много. Благодаря членству в таком собрании философов любая работа, которая производилась под его непосредственным надзором, сразу же приобретала статус серьезности — с этими разработками уже нельзя было не считаться. Академия Рысей стала показательным примером того, как покровительство могущественного лица может для пущей эффективности научных иссле- дований опосредоваться так или иначе организованной структурой научного сотрудничества. 17 Кроме Бэкона были и другие ученые, замышлявшие энци- клопедическое собирание всего существующего знания, такие как Жан Боден. О нем см.: Blair A. The Theater of Nature: Jean Bodin and Renaissance Science (Princeton: Princeton University Press, 1997). О естественной истории в Академии Рысей см.: Findlen P. Possessing Nature: Museums, Collecting, and Scientific Culture in Early Modern Italy (Berkeley, etc.: University of California Press, 1994). P. 31-33.
196 Питер Деар. Событие революции в науке Более поздний пример из научной жизни той же Италии позволяет сделать сходные выводы. В 1657 г. группа экспериментаторов была создана во Флорен- ции при активном направляющем участии принца Лео- польда Тосканского, брата Фердинанда, тогдашнего великого герцога Тосканского. Эта группа придумала себе название «Академиа дель Чименто» (Академия экс- перимента) , и вся ее деятельность сразу же освещалась специально созданным для этого печатным изданием. В 1667 г. вышла первая итоговая книга этого научно- го общества: «Записки об экспериментах над приро- дой, произведенных в Академии дель Чименто» (Saggi di naturali esperienze fatte nell' Accademia del Cimento). На титульном листе обозначен и покровитель этого из- дания и всей деятельности общества: «Под покровитель- ством светлейшего принца Леопольда Тосканского». Эта книга, не предназначенная для продажи, но только для распространения среди флорентийских придворных и коллег, лучшим образом доказывала реальность новооб- разованной Академии. При этом как раз к моменту изда- ния этой книги члены Академии перестали встречаться для совместных обсуждений. Академия никогда не рас- полагала никаким формальным уставом и никогда не была официально распущена— просто после того, как Леопольд стал кардиналом и переехал в Рим, от Акаде- мии осталось одно название. В эту научную группу входи- ло девять человек, которые называли себя «саджиато», то есть экспериментаторами, испытателями. Итак, мы видим, что основным признаком, который позволял научной группе именоваться Академией, была тесная связь с патроном. Не нужно было ни формаль- ного устава, ни даже регулярных встреч — так, для су- ществования Академии дель Чименто достаточно было прихотливого желания принца Леопольда, которому приятно было чувствовать себя среди ученых. Как и его брат, великий герцог Фердинанд, Леопольд интересо- вался вопросами естественной философии и участвовал в работе группы экспериментаторов не как отрешенный
Глава VI. Научная деятельность вне университетского куррикулума 197 покровитель, но как полноправный экспериментатор. Само название трудов, «Записки», говорит о том, на ка- ких условиях принимали в группу и какое отношение к патрону следовало выказывать: члены общества должны были представлять отчеты по экспериментам, по кото- рым любой из членов группы мог бы судить о проделан- ной работе. Такие отчеты поэтому сразу приобретали статус коллективной публикации, независимо от того, кто их готовил. В то же самое время, как мы уже гово- рили, на титульном листе обязательно отмечалась осно- вополагающая роль Леопольда, который и сделал Акаде- мию важным и признанным институтом. Таким образом, можно сказать, что деятельность Академии в обществе представлял Леопольд, хотя его заслуги перед наукой не были бы возможны без участия его клиентов — рядовых членов Академии. Марио Бьяджоли подчеркивает, что отношение Лео- польда к членам Общества полностью отвечало его ари- стократическому статусу: на экспериментальные труды чаще всего смотрели как на дело «механиков» (см. выше о Бэконе, гл. III), и, значит, если бы принц стал не покро- вителем, а исполнителем, это резко разошлось бы с его положением. Конечно, любивший науку принц мог бы ставить эксперименты в частном порядке, ради интере- са и для собственного удовольствия, но в любой публика- ции результатов (тем более явно такой придворной пу- бликации, как «Записки», которые раздавались знатным лицам) он должен был выступать в своем величествен- ном статусе. Представляя всех философов, с кем он вме- сте работал и с кем переписывался, как некую Академию, находящуюся под его покровительством, Леопольд уже мог не заботиться о том, чтобы делать грязную работу, зато все лучи славы за научный успех падали на него. Ра- бота этой группы, в которую входили такие крупные умы своего времени, как Джованни Борелли и Франческо Реди, требовала множественных опытов над естествен- ными феноменами, для установления гидростатических и барометрических законов, для наблюдения за нагревом
198 Питер Деар. Событие революции в науке и теплом — а это было невозможно без дорогостоящего оборудования, как, например, сделанных на заказ сте- клянных сосудов. Леопольд заявлял, что философские положения, добытые в ходе экспериментальной работы, никак не могут быть названы догматическими: ведь тогда внимание ученого падает только на сам феномен, он не предлагает своих причинностных объяснений и тем са- мым хранит себя от противоречий. Самыми важными организованными объединениями естественных философов в XVII в., существующими с 1660-х гг. и до наших дней, были Королевская академия наук в Париже и Лондонское Королевское общество. Обе организации, как свидетельствует само название, были созданы под королевским покровительством, но особен- ности их деятельности показывают рыхлость границ, отделявших индивидуальное покровительство от коллек- тивного, институционально опосредованного покрови- тельства над естественной философией. Создание новых подходов в изучении природы требовало тщательной адаптации к существующим нормам социального стату- са и ответственности — только тогда новообразованные общества могли соперничать с университетами. Академия наук была основана в Париже 22 декабря 1666 г. Замысел Академии принадлежал Кольберу, глав- ному министру короля Людовика XIV. Основная полити- ческая линия Людовика XIV и его министров состояла в том, чтобы монархия стала неоспоримым центром власти во всем государстве: король стремился к установ- лению абсолютистской монархии, где все бы (хотя бы в принципе) зависело от централизованного государ- ственного контроля. Проект абсолютистской монархии можно сопоставить с тоталитарными режимами XX сто- летия, которые преследовали те же самые цели, причем добивались при этом гораздо большего успеха. Людо- вик XIV был прозван «король-солнце», чем подчеркива- лась идея, что он — источник всего, что возникает в его королевстве. Когда Уильям Гарвей посвятил свой трак- тат о кровообращении английскому королю Карлу, он
Глава VI. Научная деятельность вне университетского куррикулума 199 употребил тот же образ, хотя власть короля и была в Ан- глии ограничена парламентом: Гарвей писал, что король «есть основание всех своих владений, солнце своего ма- лого мира, сердце всего государства: от него всякая сила возникает и всякая милость исходит»18. Кольбер, несо- мненно, стремился употребить тот же самый образ и по отношению к Людовику XIV. В реальности это означало, что все потенциально независимые источники власти и славы будут поставлены в зависимость от верховной власти короля. А это означало, что нужно собрать вме- сте и все науки, естественные и математические, при- гласив всех лидирующих ученых, показавших отменные практические результаты, в формально организован- ную академию, которая является органом государства и с точки зрения внутренней организации, и с точки зре- ния решаемых задач. Именно этот план был вскорости осуществлен, и в декабре 1666 г. Королевская академия наук открыла свои двери. Будучи важным государственным органом, Фран- цузская академия, в отличие от итальянских академий, имела штатное расписание: между действительными членами были распределены обязанности и назначено жалованье из казны. Членами Академии становились не только французы — были и иностранные члены Ака- демии, такие как нидерландец Христиан Гюйгенс, чьи достижения в точных науках и развития картезианской философии возвели его в число первых европейских «физико-математиков». Также в состав первых членов Академии вошел знаменитый итальянский астроном Джованни Доменико Кассини, начинатель династии Кассини, представители которой и определяли раз- витие астрономии в Париже в течение всего XVIII в. В первый состав Академии входило пятнадцать членов, двенадцать из которых были французами (третьим ис- ключением был датчанин Оле Ремер). Высокое жалова- нье влекло в Париж в члены Академии самых известных 18 По изданию Франклина (Р. 3).
200 Питер Деар. Событие революции в науке ученых, так, Гюйгенс не просто стал получать оклад академика, но и поселился в квартире в самом Лувре. Король (а в его лице — и государство) не жалел денег на поддержку естественных философов. При этом собрания Академии были строго регламен- тированы, и были введены строгие правила поведения членов. Академия заседала регулярно, дважды в неделю, по средам и субботам. Такой порядок полностью отвечал структуре Академии, разделенной на два отделения, со- гласно общему пониманию строения естественного зна- ния, которое было в те времена общепринятым. Одно отделение было «математическим», а другое— «физиче- ским», в неожиданном соответствии с тем дисциплинар- ным разделением, которое было принято в университе- тах и в свою очередь отражало восходящее к Аристотелю понимание различия между этими двумя сферами знания о природе. В математическом отделении занимались математическими науками в уже известном нам смыс- ле — это была не столько чистая математика, сколько в большинстве случаев смешанная математика: а эта об- ласть исследования была в XVII в. прозвана многими практиками «физико-математикой». Тогда как механика, астрономия, оптика и все обычные классические матема- тические исследования о природе (которые любил, на- пример, Гюйгенс) теперь находились под наблюдением специальной секции, «физической»; к физике относи- лось любое изучение природы, или, в аристотелевском понимании, любое изучение естественного мира, кото- рое имеет дело с качествами — от естественной истории и химии до анатомии. Хотя Гюйгенс предпочитал постулировать объясне- ния через механические причины для широчайшего круга физических феноменов, ломая своей механисти- ческой теорией многие догматы физики, его пригла- сили в математическое, а не в физическое отделение. При этом такая явная зыбкость границ на раннем эта- пе существования Академии не делала сами эти грани- цы сомнительными. Главной задачей Гюйгенса было
Глава VI. Научная деятельность вне университетского куррикулума 201 тогда установление математических отношений между эмпирически определимыми в природе количествами, и уже решение этой «физико-математической» задачи требовало в свою очередь поиска причин каждого фи- зического явления19. Как мы уже говорили в гл. IV, в этом выразился призыв к физическому объяснению всего наблюдаемого, который и требовал всестороннего ус- воения физико-математических принципов, которое в Академии подавалось просто как «математика». Гюйгенс писал в 1666 г. о будущей Академии: «Главным занятием и наиболее полезным сего Собрания должно быть, по мо- ему мнению, исследование естественной истории, в ма- нере, предложенной лордом Веруламским» Фрэнсисом Бэконом20. Естественная история, в бэконовском смыс- ле, представляла собой повсеместное собирание фактов о природе, и тем самым она не подлежала дальнейшему подразделению, уже на смысловых основаниях. Структура Академии, включавшая два отделения, ма- тематическое и физическое, вовсе не должна была по- ставить непроходимую границу между двумя группами академиков. Ожидалось, что члены одного отделения будут посещать заседания другого отделения, а не толь- ко своего собственного. Другим примером политики интеграции усилий Академии было распоряжение пер- вым ценным подарком от короля — речь идет о лучшим образом оснащенной Парижской обсерватории, кото- рая начала работу с 1672 г. и действует по сей день. Было оговорено, что обсерваторией должны пользоваться все академические ученые (savants). Другое дело, что на практике в этой обсерватории засел Кассини со своими помощниками-астрономами. Другие ученые проводили опыты в Королевской библиотеке, где находились ана- томические, ботанические и другие коллекции, — таким 19 См. ниже, гл. VIII, раздел 1. 20 цит. по: Hahn R The Anatomy of a Scientific Institution: The Paris Academy of Sciences, 1666-1803 (Berkeley, etc.: University of California Press, 1971). P. 25.
202 Питер Деар. Событие революции в науке образом, в обсерваторию в конце XVII в. приходили только «математики». Искомая сплоченность Академии выражалась также в установленной практике публиковать все труды, как и в Академии дель Чимено, под грифом и редакцией Акаде- мии, без упоминания, кто именно из авторов что сделал и кто какой текст написал. Конечно, мало кто хотел пе- чатать свою работу без своего имени, и поэтому эта прак- тика постепенно сошла на нет. Но вначале нужно было показать, что математические и прочие гипотезы нуж- даются в проверке коллег, и поэтому нужно публиковать научные работы без указания имени автора, дабы все члены Академии могли беспристрастно высказываться по содержанию. Такая практика, сопоставимая с совре- менными рецензируемыми изданиями, позволяла Акаде- мии избегать чрезмерного роста чьего-либо влияния и проверять каждую гипотезу на истинность совместными усилиями. Очевидно, что отношения между Академией наук и величественным покровителем всех наук королем весь- ма отличались от отношений между Академией дель Чименто и принцем Леопольдом. Принц Леопольд принимал непосредственное участие в эксперимен- тах неформальной Академии, и из этой перспективы вся группа действовала как опосредующее звено между его интересами и всем научным миром. Тогда как Лю- довик XIV научными делами Академии почти не инте- ресовался. Академия была для него просто одним из государственных учреждений со своими официально определенными функциями (так, начиная с 1685 г. Ака- демии было поручено выдавать патенты на изобрете- ния, и эта практика была формализована регламентом 1699 г.). Людовик XIV только один раз за пятнадцать лет с момента основания посетил Академию, да и то во время торжественной закладки новой обсерватории, что было чисто символическим шагом. Академия была для Людовика XIV просто еще одним способом предста- вить свою власть и славу. Как все помнят, он говорил:
Глава VI. Научная деятельность вне университетского куррикулума 203 «Государство — это я!» Академия наук была частью этого государства, и все ее достижения записывались на счет короля. В этом смысле Академия наук стала в конце XVII в. местом образования той государственной науки, о которой мечтал Бэкон. Но, по иронии судьбы, самые преданно бэкониан- ские научные общества XVII в. боролись за государствен- ную науку не столь яростно, как это делала Французская академия. Таковым было Королевское общество в Лон- доне, созданное для разработки естественного знания: неформально оно приступило к работе с 1660 г., тог- да как королевские хартии получило в 1662 и 1663 гг. По последней хартии (уставу) Общество работает и се- годня. Отличие Общества от тех организаций, которые были учреждены сверху, мы видим просто по истории образования: Академиа дель Чименто была результатом активного интереса самого принца Леопольда к работе помогавших ему философов, пробивавшихся на тоскан- ский двор, Королевская академия наук была создана как официальная государственная организация, тогда как Королевское общество было учреждено самими учены- ми как союз единомышленников, желавших организо- ванно вести изыскания в области естественной истории и экспериментальной физики — при этом они подчер- кивали (во всяком случае, на этом держалась их рито- рика) потенциальную пользу всей их деятельности. Уже сложившаяся исследовательская группа, определившая свои цели и задачи, снискала королевское одобрение, благодаря которому группа стала Королевским обще- ством. При этом покровительство короля не шло дальше дарования титула: Общество не финансировалось из го- сударственного бюджета и вообще не получало никакой материальной помощи от Короны21. 21 Правда, у этой научной организации было немаловажное пра- во рекомендовать книги к печати в обход государственной цензуры. См.: Hunter M. Science and Society in Restoration England (Cambridge: Cambridge University Press, 1981). P. 36. Там же говорится об осторож- ности, с которой ученые употребляли эту привилегию.
204 Питер Деар. Событие революции в науке Рис. 22. Фронтиспис «Истории Королевского общества» Томаса Спрата Образованию Лондонского королевского общества непосредственно предшествовали регулярные собрания ученых в Лондоне уже в 1645 г. и также Клуб эксперимен- тальной философии, созданный в Оксфорде в 1651 г.: многие члены этого клуба и вошли в Лондонское обще- ство. Год образования Королевского общества, 1660, был и годом Реставрации монархии в Англии, после граж- данских войн 1640-х гг. и правления Оливера Кромвеля
Глава VI. Научная деятельность вне университетского куррикулума 205 в 1650-х гг. Один из главных участников работы Обще- ства, Джон Уилкинс, был зятем свергнутого Кромвеля, но такое родство не помешало ему стать епископом Ан- гликанской церкви в 1668 г. Уилкинс, назначенный рек- тором (warden) Уодхемского колледжа в Оксфорде по решению торжествующего политическую победу парла- мента, принимал активное участие в работе Оксфорд- ского клуба экспериментальной философии в 1650-х гг., и стал одним из научных руководителей Королевского общества, хотя он не оставил Оксфорд ради Лондона. Поразительной чертой новооснованного Королевского общества было отсутствие политической партийности: бывшие роялисты работали бок о бок с парламентариста- ми, англикане сидели за одним столом с католиками. Это была необычная для того времени солидарность: ученые явно хотели уйти от средостений, воздвигнутых полити- кой и религией. Как писал Томас Спрат в своей офици- альной «Истории Королевского общества» (1667), одной из задач Общества было отринуть в сторону «все страсти и безумия нашего несчастного века» — так скорбно его члены переживали период, предшествующий Реставра- ции Карла II22. Королевское общество было так далеко от интере- сов своего августейшего покровителя, что король пре- зрительно назвал его членов «мои глупцы», поставив им на вид то, что они попытались определить вес воздуха. В тогдашней политической атмосфере Англии, после провала попыток установить абсолютистскую монар- хию, отношения между государством и финансируемым Короной научным обществом отличались свободным распределением власти и сохранением автономии дея- тельности — это была полная противоположность ситуа- ции в абсолютистской Франции. Сообразовываться с новой политической ситуацией Реставрации было лозунгом Королевского общества: 22 Sprat T. History of the Royal Society (London, 1667; repr. Saint Louis: Washington University Press, 1958). P. 53.
206 Питер Деар. Событие революции в науке оно было учреждено королевской хартией, всячески декларировало верность королевскому политическому курсу и одновременно показывало немалую терпимость, с одной-единственной целью, чтобы его не отождест- вляли с какой-то политической позицией, ведь поляри- зация и накал страстей в тогдашней политике достигли предела. Но, несмотря на такое культивирование лояль- ности, двери Общества были открыты для талантов не- зависимо от их происхождения: во многих отношениях Общество действовало как клуб джентльменов: в него могли вступать мужчины, обладавшие определенным прочным социальным положением. Оба этих требова- ния иллюстрирует одно событие времен начала суще- ствования Общества: это визит Маргарет Кавендиш, графини Ньюкасла. Маргарет Кавендиш не просто при- надлежала к семейству, которое внесло значительный вклад в развитие английской естественной философии в XVII в., она и сама была автором трактатов по естествен- ной философии, правда с антиэкспериментаторским уклоном, в духе Томаса Гоббса, который, как мы скажем ниже (гл. VII), спорил с экспериментальными принципа- ми Королевского общества. Тем не менее, хотя она была женщина, ей было разрешено принимать участие в со- браниях Общества, и об этом было принято постановле- ние в 1667 г. Такую встречу ей оказали благодаря ее ари- стократическому происхождению: ее социальный статус был выше, чем у мужчин, входивших в Общество. Сход- ными привилегиями воспользовались королева Кристи- на Шведская и принцесса Елизабет Богемская: они стали сотрудничать с Декартом (а Елизабет даже пользовалась интеллектуальной щедростью великого философа). Но все-таки социальный фактор был важнее интеллекту- ального; так, в то же время философские работы выпу- скала леди Энн Конуэй, которая была даже именита, но, в отличие от своих братьев, не могла попасть ни в один университет. Но и аристократка Маргарет Кавендиш, хотя и выпускала труды по естественной философии, осталась только кандидатом в члены Общества и так
Глава VI. Научная деятельность вне университетского куррикулума 207 и не стала действительным членом23. В своей институ- циональной форме Королевское общество следовало мужской корпоративной модели колледжей Оксфорда и Кембриджа, Коллегиума физиологов, Англиканской церкви и парламента — таким образом, в принципах на- бора новых членов Королевское общество не создало ничего революционного. Но тем не менее, что прозвучит иронично, Королев- ское общество стремилось легитимировать свою роль в тогдашней Англии тем, что разнообразило свое член- ство в социальном отношении — конечно, сохраняя при этом принятые тогда традиции. Отсутствие явных пар- тийных и групповых интересов позволяло представить Общество политически благонадежным как с точки зре- ния правительства, так (что не менее важно) и с точки зрения организованных социальных групп, готовых от- стаивать свои корпоративные права. К таким группам следует отнести все университеты (а в тогдашней Англии было только два университета — Оксфорд и Кембридж) и Коллегиум физиологов — именно из этих «углов» зву- чала критика по адресу Общества в первые десятилетия его существования. Общество сразу же при этом озабо- тилось пропагандистским ресурсом: им стала «История Королевского общества» Томаса Спрата (1667), в кото- рой подчеркивалось важное заявленное свойство Обще- ства— его потенциальная полезность как института, 23 Труды Конуэй и Кавендиш в последнее время были изданы или переизданы: Conway A. The Principles of the Most Ancient and Modern Philosophy / Ed. Allison Coudert and Taylor Corse (Cambridge: Cambridge University Press, 1996) — в этой работе автор говорит о важ- ности естественной философии для богословия; Cavendish M. Grounds of Natural Philosophy / Intro, by Colette V. Michael (West Cornwall, Conn.: Locust Hill Press, 1996); Idem. Paper Bodies: A Margaret Cavendish Reader / Ed. Sylvia Bowerbank and Sara Mendelson (Peterborough, Onta- rio: Broadview Press, 2000); Idem. The Description of a New World Called the Blazing World and Other Writings / Ed. Kate Lilley (London: Picke- ring, 1992) — в эту книгу включены фантастические и моральные про- изведения Кавендиш. См. об участии женщин в разработке проблем естественной философии также гл. VIII, раздел 1.
208 Питер Деар. Событие революции в науке изучающего деятельностные аспекты природы. Для самосознания Общества, которое конструировало соб- ственный образ для других, была важна его связь с про- ектом лорда Веруламского Фрэнсиса Бэкона. Бэкон говорил, что та естественная философия мо- жет быть названа настоящей, которая полезна всему человечеству, и в частности — британской нации. Ко- ролевское общество взяло это на заметку и стало де- лать все, чтобы при разговоре о Королевском обществе вспоминалось имя Бэкона. Риторика Бэкона пользова- лась немалым успехом в культуре 1640-1650-х гг. и ассо- циировалась уже с проектами реформы, предлагавши- мися людьми времен Великой английской революции, которых объединяли только монархические симпатии. Но Бэкон остался паролем научных «заговорщиков» и после Реставрации, и такая тесная ассоциация бэкониан- ства с монархическим типом правления, без сомнения, способствовала тому, чтобы философия Бэкона увенчала научную деятельность 1660-х гг. Об этом с очевидностью говорит даже титульный лист «Истории» Спрата: на нем изображены две сидящие по обе стороны от бюста на пьедестале фигуры. Бюст изображает Карла II, короля- покровителя Общества, в посвятительной надписи на пьедестале он именуется «автором и патроном», иначе говоря, начинателем и побудителем всей деятельности Общества, — мы видим смутное отражение мотива «ко- роля-солнца». Одно из сидящих лиц— это президент Общества лорд Брункер, политически очень подходя- щая фигура, он сопровождал Карла в изгнании в Нидер- ландах, до его возвращения в Англию в начале Реставра- ции. Другое лицо — Фрэнсис Бэкон, лорд Веруламский, обозначенный подписью как «возобновитель искусств» (atrium instaurator) — речь идет явно как о свободных ис- кусствах, так и об искусствах механических, в согласии с побуждением Бэкона объять все существовавшие на его момент знания. Книга Спрата должна была оправдать такой титани- ческий образ, а значит, назвать все достижения членов
Глава VI. Научная деятельность вне университетского куррикулума 209 Общества за небольшой тогда срок его существования. Но главным средством связи с общественностью для Об- щества был журнал. «Философские труды» начинались как частное доходное предприятие секретаря Королев- ского общества Генри Ольденбурга, который оставался редактором журнала до своей смерти. Ольденбург был немцем по происхождению, в Англию он переехал в 1653 г. и с тех пор переписывался со всеми крупными фи- лософами того времени. Журнал «Философские труды», основанный в 1665 г., подчеркивал и его роль как «дея- теля мысли» (intelligencer— трудно переводимое слово XVII в.), но при этом он сразу же приобрел репутацию органа Королевского общества. Просто Ольденбург вел переписку теперь уже в качестве секретаря Общества, и те письма, которые он публиковал в журнале, он уже получал как официальное должностное лицо. При этом «Философские труды» были признаны органом Королев- ского общества только в середине XVIII в., когда на ти- тульном листе так и стали печатать «Философские труды Королевского общества». В предисловиях Ольденбурга к каждому выпуску этого ежегодника мы встречаем щедрые горсти бэконовской риторики: Ольденбург подчеркивает и важность всех работ, публикуемых в журнале, и причины того, почему главным стало собирание эмпирических фактов, начало которому в естественной философии положил Верулам- ский мудрец. Одним из признаков такого практического бэконианства была скудость в журнале статей, которые могли бы показаться слишком теоретическими, гипоте- тическими или спекулятивными. Ниже (гл. VII) мы отме- тим, что такая политика была вовсе не безупречна, как показала научная судьба Исаака Ньютона. Но то же самое можно сказать и о научной деятельности самого Обще- ства: публикаторские предпочтения Ольденбурга вполне встраивались в поставленные лидерами Общества за- дачи. На собраниях Общества мы встречаем те же пре- имущественные интересы, на которые отвечают «Фило- софские труды»: на этих собраниях часто зачитывались
210 Питер Деар. Событие революции в науке Рис. 23. Вид препарированной блохи из «Микрографии» Р. Гука и обсуждались полученные Обществом письма, которые и печатал в своем журнале Ольденбург. Литературная продукция Общества включала все кни- ги членов Общества, напечатанные по его решению. Так, скажем, книги Роберта Бойля широко читались по всей Ев- ропе и считались наиболее представительными примера- ми деятельности Общества. Следует заметить, что 1енри Ольденбург нес на себе большую часть работы, и именно он готовил к печати книги Бойля в 1660-1670-х гг. По боль- шей части эти книги выходили у других издателей, а не в самом Обществе — среди тех немногих книг, которые считаются изданиями Общества, есть две такие важные книги, как «Микрография» (1665) Роберта Гука и «Нача- ла» (1687) Ньютона. «Микрография» представляла собой первую иллюстрированную книгу, посвященную наблю- дениям под микроскопом (правда, «Экспериментальная философия» Герни Пауэра, другого члена Королевского
Глава VI. Научная деятельность вне университетского куррикулума 211 общества, тоже рассказывающая о микроскопических на- блюдениях, вышла годом раньше, но в ней были только схемы, а не иллюстрации). Тщательно выполненные гра- вюры, часть из которых была изготовлена Кристофером Вреном, другим членом Общества, известным как архи- тектор собора Святого Павла в Лондоне, показывают всю странность мира, увиденного под микроскопом. Хук показывает, сколь неровными оказываются и вещи, соз- данные искусством (нитки, дыры от иглы, буквы в книге), и природные вещи (так, он открыл клетки, разглядев их в пробке, и детально описал анатомию мелких насекомых). Оказалось, что те предметы, которые мы привыкли вос- принимать как тонкие, мелкие и потому безупречные по форме, оказались крайне нелепыми, только в природных объектах, в отличие от человеческих изделий, наблюда- лась скрытая гармония. Конечно, для издания такой объемистой книги, как «Начала» Ньютона, средств Королевского общества не хватило бы. Бюджет Общества был крайне скуден, по- тому что, в отличие от коллег из Французской академии наук, члены Общества не получали никаких субсидий, а, напротив, платили взносы, на которые и организовы- вались научные мероприятия. Конечно, такое положение дел трудно признать нормальным: любой финансовый кризис сразу же блокировал научно-исследовательскую работу. В середине 1680-х гг. Общество как раз оказалось в финансовой яме, и Эдмунд Галлей (ученый, именем которого позднее будет названа комета) был вынужден оплатить публикацию «Начал» из своего собственного кармана. Расходы частично удалось возместить прода- жей тиража дорогой, но при этом пользовавшейся спро- сом книги: это «История рыб» Фрэнсиса Уиллоби (слово «история» здесь означает естественно-научный компен- диум, в этом же смысле употреблял слово и Бэкон). Но стремление обществ организовывать научные публикации отражало характернейшую тенденцию в но- вых формах организации научного обсуждения в этот период. Поскольку научные общества были независимы
212 Питер Деар. Событие революции в науке от университетов (и до некоторой степени — и от своих высокопоставленных покровителей), то они должны были подтверждать свою научную идентичность выпу- ском книг под собственным грифом. Но часто случалось, что, поскольку научные общества пользовались государ- ственным покровительством (в лице августейшего па- трона) , в этих книгах нужно было авторитетно высказать не просто правоверные научные суждения, но и правиль- ные политические взгляды, отвечающие нынешнему курсу власти. Наконец, следует упомянуть еще одно «место», на ко- тором можно было проводить исследование природы: это свой собственный дом. Некоторые ученые приспосаб- ливали собственное жилище для этих целей и требова- ли от женщин и слуг помогать им в проведении опытов (таким образом, люди, не обладавшие никаким социаль- ным статусом, тоже помогали формированию научного знания в период раннего Нового времени). Нельзя не за- метить, что в доме, с принятым в нем разделением функ- ций, создавался очаг возникновения знаний, что косвен- ным образом содействовало повышению социального статуса естественного философа. Теперь материальные и социальные ресурсы могли сделать это знание автори- тетным для окружающих. 5. Институты для покорения пространства: естественная история и глобальное распространение европейского влияния Открытие Америки испанцами и путешествия жите- лей разных стран в неведомые дотоле края, как на запад, так и на восток от Европы, положило начали экспансии европейской цивилизации не только в географиче- ском, но и в интеллектуальном и экономическом смыс- ле. В XVI в. на карте мира все время появлялись новые познанные «местности», куда теперь можно было от- правиться на корабле, но также появилось и множество
Глава VI. Научная деятельность вне университетского куррикулума 213 прежде неведомых вещей и явлений, к которым еще над- лежало приспосабливаться и приноравливаться. Что чувствовал тогдашний европеец, когда видел, как мир трансформируется у него на глазах? В книгах древних авторов содержались сведения обо всем, что, как пред- полагалось, существует на земном шаре: так, астроном Птолемей в своей колоссальной «Географии» предви- дел открытие новых земель — но все его видение было ограничено Средиземноморьем, даже Европа не была ему хорошо известна. В трудах Аристотеля и его преем- ника Феофраста описывалась вся известная тогда фло- ра и фауна, но после открытия Нового Света эти све- дения оказались совершенно устаревшими. При этом встал важнейший вопрос: можно ли руководствоваться в науке теми старыми принципами, которые положены в основу известных со студенческой скамьи сочинений? Можно ли сохранить все старые интерпретативные схемы, просто расширив список номенклатуры и введя в него обнаруженные в Новом Свете растения и живот- ных. Но была и другая проблема, связанная с освоени- ем нового знания: на какой авторитет нужно опираться при расширении географических рамок естественной истории и благодаря каким ухищрениям описание но- вых организмов будет интегрировано в состав общепри- нятого знания? Европейская наука, чтобы объять открывшийся людям мир, должна была этот мир одомашнить. Пока знание таких мест, как Южная Америка, не было под- чинено европейским нормам, оно не могло пополнить число общепринятых истин, на которых и строилось законное научное знание в Европе. Вообще говоря, это было знание местных частностей, а не универсаль- ных истин, которые могли бы прояснить их смысл, это было знание отдельных видов растений и животных или тех скальных типов, которые впервые встретились только за океаном. В конце XVI — начале XVII в. Иезу- итский орден создал изощренную и хорошо организо- ванную международную сеть, с которой ничто не могло
Рис. 24. Ботаническое изображение клевера из «Методического обзора британских растений» Джона Рея (Synopsis Methodica Stirpium Britannicarum, 1690, 3-е изд. 1724). Наравне с натуралистическим воспроизведением растения отмечены важные для таксономии характерные черты данного растения
Глава VI. Научная деятельность вне университетского куррикулума 215 сравниться в мире. Иезуитские миссии, организованные в таких дальних странах, как Китай и Канада (которые, иногда скрыто, должны были облегчить и организацию торговли), обязаны были отчитываться перед европей- ским начальством регулярно об увиденном и узнанном: этот ресурс познания много десятилетий служил для по- полнения знаний о природе с философскими целями. В XVII в. самым крупным ученым, который пользовал- ся всеми возможностями иезуитской научной сети, был Афанасий Кирхер (1601-1680), член иезуитского Колле- гио Романо. Научные интересы Кирхера не знали гра- ниц: он вел огромную переписку с коллегами-иезуитами по всему миру, и в них он обсуждал помимо естественно- научных и географических сведений строение языков в мире, культурные практики разных народов и племен и прошлое недавно открытых земель. Кирхер стал глав- ным узлом всей этой сети обширной иезуитской корре- спонденции, а если учесть и множество написанных и выпущенных им книг, его можно считать главной фигу- рой в облегчении организации всех этих репортажей смешанного содержания из-за границы. Он, например, на основе предоставленных ему сведений составил пер- вую карту течений в Мировом океане. Конечно, все эти титанические усилия Кирхера определялись в первую очередь его личным желанием создать долгосрочное институциональное сотрудничество внутри ордена, и во многом то же самое можно сказать и о позднейших уче- ных-иезуитах, которые пользовались преимуществом своего положения для интенсивной научной работы. А то, что иезуиты могли заниматься научной работой вдоволь, было обусловлено в первую очередь тесной свя- зью в ордене административной организации и системы обмена научными сведениями: все политические воз- можности ордена и породили приобретение и потреб- ление знания уже в планетарном масштабе. Иезуитский миссионер Маттео Риччи в начале XVII в. смог употре- бить свои математические способности (а мы уже гово- рили в гл. IV, как высоко иезуиты ставили математику
216 Питер Деар. Событие революции в науке в системе наук) для того, чтобы, показав себя полезным в экономике и планировании, проникнуть ко двору ки- тайского императора и там предпринять важные ди- пломатические шаги, и даже пытаться распространять христианскую веру. В это же время создавались столь же обширные торговые и военные сети: их организаторами могли быть правительства, а могли быть частные орга- низации, деятельность которых проходила под контро- лем правительства, такова, например, голландская Ост- Индская компания (основана в 1602г.), ив чем-то эти масштабные имперские организации продолжили дело смиренных монахов. Нужды торговли, конечно, более всего стимулирова- ли институционализацию этого рода знания, благодаря которому присутствие Европы стало чувствоваться во всем мире. Нидерланды, ставшие в конце XVI в. могуще- ственной купеческой державой, а также Франция показа- ли со всей отчетливостью, что географическая экспансия была только началом более общей экспансии — распо- ряжения техническими и естественно-научными сведе- ниями этого времени. Но прежде чем мы изучим этот вопрос, мы должны взглянуть хотя бы мимоходом на си- туацию, сложившуюся в некоторых регионах Италии в XVI в. Тогда мы лучше поймем те возможности, которые обрели в это время другие европейские державы. Музеи естественной истории и ботанические сады стали во множестве возникать в Италии с середины XVI в. Смысл этих коллекций не так прост, как это ка- жется на первый взгляд. Так, скажем, Улисс Альдрован- ди основал частный музей в своих владениях и одно- временно — ботанический сад в Болонье. Гораздо легче объяснить его последнее начинание: ведь ботанические сады существовали уже много веков, обычно они заво- дились при монастырях, и их целью были фармацевти- ческие поставки — траволечение было важной отраслью тогдашней медицины. Первый ботанический сад нового типа был создан при Пизанском университете в 1543 г., и в последующие два десятилетия все прочие крупные
Глава VI. Научная деятельность вне университетского куррикулума 217 итальянские университеты обзавелись ботаническими садами — по тем же принципам был создан и сад Альдро- ванди. Устройство ботанических садов нового типа во второй половине XVI в. было частично ответом на на- плыв огромного количества новых видов растений, ко- торые привозились в Европу из Нового Света. Но ввоз новинок сразу подорвал старый авторитетный принцип организации ботанического сада: в нем демонстрирова- лись экзотические растения, которым невозможно было найти никакого медицинского применения. Организа- торы ботанических садов столкнулись с простой дилем- мой: вся естественная история их времени укоренена в античных тестах, но границы естественно-научного зна- ния были раздвинуты географическими открытиями и дальнейшим освоением новых земель. И тогда чем долж- ны руководствоваться коллекционеры? Разве они смогут классифицировать растения с античными пособиями в руке? И как должен выглядеть ботанический сад, в кото- ром высажено так много новинок? Есть немалая ирония (разрешающаяся не меньшим удивлением) в том, что создатели музеев и садов не нашли ничего лучшего, кроме как приспособить ново- обретенные знания к старым когнитивным моделям. Библейские повествования по истории природы и че- ловечества, считавшиеся образцовыми, были приложе- ны к новооткрытым народам. Встречаясь с жителями Нового Света, европейцы сразу задавались вопросом, кто эти люди и когда в библейские времена они рассея- лись по лицу земли. Можно ли думать, что американские аборигены — это потерянные колена Израиля? Не те ли они потомки Ноя, которые заселяли всю землю после библейского потопа? Или (редкое и, безусловно, ерети- ческое мнение) это потомки людей, живших до Адама и потому не входящих в библейскую генеалогию? Но в лю- бом случае исследователи природы того времени не счи- тали, что новые объекты ломают классические нормы изложения: новые растения и животных можно было описать по античным моделям. Наиболее подходящим
го H I S Т О R LANTARUM. ÇPerfeÛtt/t qui pctalis, ftylo & ftaminibus confiât; eftqucvel ÇSimfltx, qui in flofculos non dividitur, ifquô vel enoptaUs, qui unico petalo five lamina continua confiât, ut in CatvohuU Campanula, &u éftquc vel * 'Uniformis, qui dextram partem fîniftrae, & anteriorcm pofteriori fîmilcin, inferiorem iûpcriori ûifHmilem obonct, ut in Cmwivulo. Ejftquc mar- ginc rd , ut in ConvolvuU, hijffi, différentes N*mero, înnonnullisfci. très, in aliis quatuor, velquinque, vcl-foc: iacinix fùnt. ,Ftiur4, vel angulofa, vel rotunda. Diformù, cujus nontantùm fûperiora ab inferioribui^ fed &anteriora à po- fticis différant, éftque vel Bos eft vel tris, utin Arißolochla. ÎLabiatut, Iabio rUfiieo, eoque vel fufericrt, ut in Aeantbo faiivo ; vel infame, ut T < in Scordio, &c J LDuobus, fiiperiorevel IrReflexo fùrfum, üt in Cbamacißo. JCorrucxù five déorfîim reflexo, five galeato, ut in Lomio & plc- • с rifque Verticilbös. I CorvkulatKs corniculo feu cajcaneo conavo &C impcrvio retroriura cx- l tenfb, ut in DilfbiniO) Linaria, 6cc !oj f\vt multifolius eft qui pluribus pctalû in unica feric aut dreuio di/po-' Wyjttahs five multifolus eft qu ims componitur î éftque vd ifUnifirmis, inqi I interdum v figurf & fitu conveniunt, quamvis magnitudine L— vel w Tblafri, &C. ^\Vtntàftt*Ut, Ut in LjchnîJe, Carjôfbjîlo, Atßnt, Sec. f {Hcxapetehf, ut in BulboGs. foijfitalos in aliis. {Difvrmis, ut in И»Ь, Tapihonaceii, &C Compofîtui, qui ex pluribus flolculis, quorum finguli fingulis infident fcminibus, in unum toralem fiorem cocunobus conftat; éftque vel fDiftoiits, in quo flofculi breves, arâè compreffi unam quafi planam ftperficiem componunr, ut in Calmiultt, &c. eft vcf uj, limbo vcl margine foboram planorum difoim cingente; fbUis NatmA flenut, ut in Pappofis la&efcentibus. {jFtjtularit,, ut in CapitAQ5 diftb, Jaeea, Ceriuo, &C. îmferftBus, qui harum partium aliqua ciret. Рис. 25. Таблица таксономических «различений», необходимых для классификации растений независимо от места их произрастания. Из «Истории растений» (1686) Джона Рея
Глава VI. Научная деятельность вне университетского куррикулума 219 примером описания были труды древнеримского уче- ного Плиния Старшего. Описательный метод его «Есте- ственной истории» чуждался всякой систематизации, и те немногие обобщения, которые в нем содержались, вряд ли серьезно пострадали бы от новых открытий. Плиний Старший учил современников географических открытий, как можно говорить о новых видах: как их описывать, обсуждая в том числе их культурно-эмблема- тический смысл и практическое применение. Во Франции главным институтом, который занимался естественной историей, стал «Королевский сад» (Jardin de Roi, или «Ботанический сад», Jardin des Plantes) в Париже. Он был основан в первой половине XVII в. по образцу итальянских ботанических садов — иначе гово- ря, изначально произрастаемое в нем должно было слу- жить медицинским целям. Первый случай подражания французов итальянцам в этом отношении, причем с не- пременным прикреплением к университету, был сад в Монпелье, разбитый в 1593 г. по приказу французского короля Генриха IV. Парижский сад был создан, вопреки острой критике со стороны медицинского факультета, по почину Гюи де Ла Бросса, личного врача Людови- ка XIII. (Королевский указ о его основании был подписан в 1626 г.) Как и итальянские прообразы, «Королевский сад» должен был стать хранилищем и питомником боль- шого списка растений, используемых в медицине, и если говорить об университетском понимании задач такого сада — его хранители должны были вести учет большо- го количества медицинских трав, которых нет в описа- нии древнегреческого ботаника Диоскорида, потому что эти травы произрастают только в Северной Европе или в краях Нового Света. Как и в случае Плиния, наследие Диоскорида не было дискредитировано объемом ново- открытого материала: то, что, с нашей точки зрения, ка- жется аргументом против старой системы, тогда обычно толковалось просто как взывающее к дальнейшему совер- шенствованию. А так как Гюи де Л а Бросс был также глав- ным французским адептом новых, прежде неслыханных
220 Питер Деар. Событие революции в науке химических лекарств, которые были изобретены в XVI в. Парацельсом, «Королевский сад» был также дополнен хорошо оборудованной химической лабораторией. В первом каталоге «Королевского сада», вышедшем в 1636 г., перечисляется более 1800 различных растений. Такие количественные показатели свидетельствуют о трудностях таксономической классификации, которые начали уже сбивать с толку всю европейскую ботанику и привели в конце XVII в. к разработке разветвленных сис- тем классификации, примеры которой дали Джон Рей в Англии и Джозеф Питтон де Турнефор во Франции, пока в 1730 г. шведский ученый Карл Линней не решил проб- лему созданием классификации, не допускающей нало- жений и путаницы. Но гораздо важнее было то влияние географических открытий на ботаническую практику, которое только косвенно связано с увеличением числа подлежащих описанию объектов. Прежде всего следу- ет заметить, что сам смысл коллекции поменялся: уже в Италии XVI в. Альдрованди и другие ботаники стали собирать действительные образцы растений, а не про- сто описывать их под открытым небом. Это существен- но для понимания самого состава естественно-научного знания: оно стало ориентироваться не на наблюдение, а на разбор большой коллекции образцов, привезенных из разных концов мира. Также потребовалась и новая классификация растений: нужно было создать универ- сальные имена растений, применимые везде и позволя- ющие без труда разместить все образцы в таксономиче- ской системе. Но было и другое влияние географических открытий, которое следует назвать психологическим. Сопоставле- ние двух ключевых фактов, распространения естествен- но-научного знания и роста географического знания, ко- торое уже не раз проводилось в трудах Фрэнсиса Бэкона, изменило сам способ восприятия естественного мира. В 1630-х гг. голландский дипломат Константин Гюйгенс, отец физико-математика Кристиана Гюйгенса, написал следующие слова о пользе увеличительных линз:
Глава VI. Научная деятельность вне университетского куррикулума 221 И тогда, различая собственными глазами все так, как будто мы трогали это руками, мы бредем через целый мир тончайших созданий, доселе неведомый, словно это толь- ко что открытый на земном шаре континент24. Итак, мы видим, что окружающий человека есте- ственный мир стал пониматься как широкое поле ис- следований: чем дальше мы идем, тем больше расширя- ются наши горизонты. Институциональные результаты такого нового мироощущения можно разглядеть во мно- гих европейских странах. Бэкон, который первый стал смотреть на естественную философию как на процесс открытий, как мы помним, начал с того, что предложил в 1590-х гг. королеве Елизавете основать ботанический сад, который должен входить в состав национального ис- следовательского института25. В Италии само название Академии Рысей (Accademia dei Lincei) задерживало вни- мание своей образностью: в нем отразилось то же самое понимание научного опыта, которое более художествен- но описал Константин Гюйгенс. Итак, открытие новых континентов и расширение границ обитаемого мира в результате великих географи- ческих открытий стимулировало развитие институтов, которые усиленно культивировали кумулятивное зна- ние естественного мира. Говоря одним словом, появи- лось само понятие научного поиска (research). Научный поиск подразумевает существование вещей, которые только предстоит открыть; и все эти вещи, как уверял нас еще Фрэнсис Бэкон, могут иметь большое практи- ческое значение. Практическое значение открытых вещей, говорил Бэкон, — это не просто важный фактор жизни людей: практическая польза раскрывает перед нами истину, доселе сокрытую в неведомых вещах. Зако- ны о торговле, технологические улучшения в индустрии 24 Цит. по: Alpers S. The Art of Describing: Dutch Art in the Seventeenth Century (Chicago: University of Chicago Press, 1983). P. 17. 25 См. выше, гл. Ill, раздел 3.
222 Питер Деар. Событие революции в науке и агрикультуре— вот сердцевина реформ, предприня- тых в Англии середины XVII в. республиканскими бэко- нианцами. Эти реформы не были подавлены во время Реставрации, все рациональные предложения подхвати- ло новообразованное Королевское общество. Исследование было в эту пору самым тесным образом связано с идеей открытия, и здесь проглядывает очень важное и специфическое значение этого слова. «Откры- тие» — это не просто находка того, что ранее было неиз- вестно, как, скажем, новый остров или новая форма ма- тематического анализа (слово «открытие» прилагалось и к тому, и к другому). Открытие — это получение нового знания и интеграция его в систему, словно в общее хра- нилище европейского знания, ради его дальнейшего эффективного использования. Это хранилище не явля- ется общедоступным— ведь, чтобы им распоряжаться, нужно иметь хорошую подготовку. Поэтому и создава- лись формальные организации, которые и должны были быть хозяевами знания под руководством национальных правительств и их деятелей. Хотя первыми официально устроенными институтами, назначенными направлять науку, были Королевское общество в Лондоне и особен- но Академия наук в Париже, уже в конце XV в. экспансия европейской цивилизации поднимает новые пласты зна- ния и все больше связывает свою судьбу с наукой. Конеч- но, о науке говорили не так много, и поэтому казалось, что она бедная родственница торговли, дипломатии и колониальной активности. Но на самом деле наука на- равне с этими практиками входила в единую глобальную сеть европейского влияния.
Глава VII ЭКСПЕРИМЕНТ: КАК В XVII В. УЗНАВАЛИ, ЧТО ТАИТ В СЕБЕ ПРИРОДА 1. Переустройство опыта Аристотель недвусмысленно заявлял, что всякое зна- ние имеет свои основания в опыте. Его позицию под- хватили схоласты-аристотелики, заявившие, что «нет ничего в уме, чего бы прежде не было в чувствах». Это высказывание существовало как общепризнанная фило- софская максима на протяжении всех Средних веков1. Но тем не менее многие философы XVII в., отрицавшие традиционный аристотелизм, стали критиковать притя- зания философии прошлого, которая, хотя и заявляла о первичности чувственного опыта, обычно пренебрегала всеми теми уроками, которые дают нам чувства. Фрэнсис Бэкон был только одним из многих, кто настаивал, что Аристотель «в большинстве случаев не спрашивал со- вета опыта. ...он принимал решения произвольно и вы- ставлял опыт своим пленным рабом, которого он пытал, приспосабливая к своим изначальным мнениям»2. Бэ- кона поддержали многие, и стало хорошим тоном гово- рить, что аристотелевская философия в течение многих 1 См.: CraneßeldP. On the Origins of the Phrase Nihil est in intellectu quod non prius fuerit in sensu //Journal of the History of Medicine 25 (1970). P. 77-80. 2 Бэкон Ф. Новый органон. Кн. I, аф. 63.
224 Питер Деар. Событие революции в науке веков была погружена в логические вопросы, в разборы тонких различий между словами и поэтому была не спо- собна ухватить те вещи, о которых говорят нам чувства. Риторика основанного Бэконом Королевского общества служила пропаганде именно такой картины аристотелиз- ма, и защитники нового понимания опыта непрерывно нападали на схоластическую увлеченность словами, ме- шающую правильно воспринимать вещи. Галилей, как и многие другие, решил выразить в драматической форме пустоту официальной школьной философии. В «Диалоге» Галилея (1632) один из его ге- роев, Симпличио (имя, соответствующее имени знаме- нитого комментатора Аристотеля, а также означающее «простак», указывает на адептов Аристотеля), пытается объяснить, почему тела падают, простой ссылкой на их тяжесть. Сальвиати, который выражает позицию само- го Галилея, высмеивает его за то, что простое называ- ние одного слова («тяжесть») он выдает за объяснения. Что заставляет тяжелые «земляные» вещи стремиться книзу? «Причина такого действия, — говорит Симпли- чио, — хорошо всем известна; всякий вам скажет, что это тяжесть». — «Ты не прав, Симпличио, — отвечает ему Сальвиати, — в чем твоя заслуга, если каждый знает, что такая вещь зовется тяжестью. Я спрашиваю тебя не об именовании этой вещи, но о ее сущности, а об этой сущ- ности ты знаешь не больше, чем о сущности того, что движет звезды по кругу»3. Почему же критики отождествили естественную философию Аристотеля с пренебрежением уроками опыта и почтением к одним только словам? Чтобы от- ветить на этот вопрос, мы должны разобраться, что в XVTI в. с таким упорством стали понимать под опытным знанием. Как мы говорили в самом начале книги (гл. I, раздел 1 ), философия Аристотеля делала ставку на пони- мание, а не на открытие. Хотя на практике Аристотель интересовался эмпирическими фактами любого рода Галилео Галилей. Диалог...
Глава VII. Эксперимент: как в XVII в. узнавали, что таит в себе природа 225 (что доказывают его труды по зоологии), прежде всего он стремился решить проблему, каким образом мы пони- маем себя и мир вокруг нас. В более отвлеченных фило- софских трудах, таких как «Метафизика», и в логических трудах он отодвигал уроки, данные чувствами, на второй план, предпочитая им разбор вопросов аргументации, понимания и терминологического оснащения нашего опыта. Во «Второй Аналитике» Аристотель попытался показать, каким образом должна быть устроена идеаль- ная наука, чтобы она смогла вобрать в себя все правиль- ное знание об эмпирическом мире, при этом вопрос о путях приобретения этого знания не был центральным и, более того, не приводилось ни одного примера ве- рификации эмпирического знания. Поэтому, когда по- следователи Аристотеля начинали работать в области естественных наук, они считали, что все эмпирически добываемые истины нужно употреблять в готовом виде и единственная задача ученого — объяснить происходящее в эмпирическом мире с высоты своего знания. Мир Ари- стотеля не был для них миром, в котором можно открыть несчетное множество новых вещей: как бы много вещей в этом мире ни было, многие из них уже признавались из- вестными, и нужно было только объяснить, почему они таковы, а не другое4. Конечно, сам Аристотель вряд ли думал, что дело ученого ограничивается объяснением: но именно такие уроки извлекли из его сочинений его схоластические последователи — объяснение они счита- ли и самой интересной, и легче всего передаваемой при обучении практикой. Типичным способом выразить эмпирический факт для такого аристотелика было обозначить, каким об- разом эта вещь работает. Для этого достаточно было назвать какой-нибудь аспект, сказать «Тяжелые тела па- дают» — такое утверждение становилось неоспоримой точкой отсылок в сложном переплетении объяснений, которые вовлекали в себя и элементы, и их естественные 4 См. гл. VI, раздел 5, о смысле слова «открытие» в XVII в.
226 Питер Деар. Событие революции в науке движения, и конечные причины, и саму структуру космо- са5. Все эти утверждения обычно выступали в предельно обобщенной форме, а вовсе не в виде единичных при- меров опыта, относящихся к каким-то локализованным во времени событиям. Никто не имел права сказать «это конкретное тяжелое тело упало, когда я его отпустил»; обязательно нужно было сказать, что все тяжелые тела всегда падают и так всегда и везде ведет себя природа. Итак, если сами частности были поглощены общностью научных утверждений, не оставалось никакого зазора для отрицания или утверждения каких-то частностей этого общего закона. Предположение, что тяжелые тела падают, было всеобщим, было почерпнуто из повседнев- ного опыта, и все заведомо знали, что оно истинно. Дело философа, согласно Аристотелю, состояло в объясне- нии, почему это происходит так, а не иначе. Объяснение должно было быть произведено с точки зрения причин, и в идеальном случае нужно было сказать, что такое пове- дение тела в таких-то определенных обстоятельствах не- обходимо. Не нужно даже уточнять, что в большинстве случаев трудно было обосновать необходимость, прихо- дилось довольствоваться простым указанием на то, что так оно обстоит на самом деле. Когда в раннее Новое время ученые поняли, что такой способ объяснения чаще всего работает вхолостую, то самые антисхоластически настроенные философы стали критиковать сам этот способ слишком легких и поспеш- ных обобщений. Так, например, аристотелиански-схола- стический способ концептуализации опыта и дальнейше- го обращения с ним и стал мишенью атаки в знаменитом труде Галилея о падении тяжелых тел — окончательная редакция этого труда составила часть «Рассуждений» 1638 г., хотя все эти идеи были сформулированы еще в 1609 г.6 Галилей попытался одним рассуждением обо- сновать обнаруженную им в ходе эксперимента (опыта) 5 См. выше, гл. I, раздел 1. 6 См. гл. IV, раздел 2.
Глава VII. Эксперимент: как в XVII в. узнавали, что таит в себе природа 22 7 Рис. 26. Употребление Галилеем наклонной плоскости для демонстрации ускорения при свободном падении. Наклонная плоскость облегчает произведение замеров истину, что тело испытывает ускорение при падении и что это ускорение находится в прямой пропорции от пройденного времени. Весь этот опыт был представлен в диалоге вполне в духе нормативного аристотелевского обобщения: Галилей рассуждал о том, как именно вещи ведут себя в природе. Галилей вовсе не ставил экспери- мента или ряда экспериментов в нашем смысле, когда производятся временные замеры и делаются детальные количественные записи всех полученных результатов. Напротив, он просто-напросто говорит, что если исполь- зовать тщательно выверенный аппарат наблюдения, то можно обнаружить, что падение шаров, сброшенных вниз, при точном замере времени покажет результаты, согласующиеся с его наблюдением, даже если повторять, по его словам, одно и то же действие «много сотен раз». Последнее выражение (которое в различных форму- лировках мы повсюду находим в современных Галилею схоластических трактатах) означает в действительности «бессчетное количество раз». Галилей хотел убедить сво- их читателей, что полученные им результаты и входят в состав общего опыта. Но он испытывал обычную труд- ность — тот опыт, который он пытался выдать за действи- тельный опыт всех его читателей, не был на самом деле им знаком и даже понятен. Со сходными трудностями столкнулись и последу- ющие попытки положить в основу научной аргументации текущие опытные наблюдения. Ведь если естественное
228 Питер Деар. Событие революции в науке явление было хорошо известно, то опыт и так без всяких трудностей становился основанием натурфилософских рассуждений — ведь никому бы не пришло в голову его оспаривать. Но если явление было плохо известно и мог- ло бы быть оглашено перед публикой только после тща- тельных и небывалых проб, то разве мог натурфилософ требовать от читателя принятия его как эпизода в фи- лософских объяснениях? Галилей мечтал о том, что его читатели поверят, что в природе дело обстоит ровно та- ким образом, как он это излагает в своих трудах. Но как он мог опираться на читателей и ждать, что они заранее примут как истинные те рассуждения о природе, кото- рые он еще только собирался обсуждать? Вроде, напри- мер, равномерного ускорения при падении. Но вместе с тем он не мог позволить себе воздержаться от утверж- дений и ждать, пока читатели сами соизволят повто- рить все его эксперименты. Конечно, некоторые люди примут его утверждения, полагаясь на его личный и на- учный авторитет, но это не сделает его доводы непре- менно научными. Галилей всегда заявлял о своей привер- женности той модели научного доказательства, которая напрямую восходит к Аристотелю: настоящее научное объяснение должно быть доказательным, как математи- ческие теоремы, как и все теоремы, скажем, знакомые из пособия Евклида, должны доказываться из простых утверждений, которые мы принимаем как истинные и потому признаем истинность и сделанных на их основа- нии выводов. Евклид в качестве отправной точки брал звучащие совсем просто аксиомы, вроде «при пересе- чении параллельных прямых образуются равные углы». Эти утверждения очевидны уже на интуитивном уровне, и поэтому ни один человек, находящийся в твердом со- знании, не будет их отрицать. Но когда натурфилософы- аристотелики создавали доводы на основе эмпирических принципов, вроде «солнце встает на востоке» или «тяже- лые тела падают», они тоже апеллировали к практиче- ской неопровержимости таких истин: все были соглас- ны с этими утверждениями, и аристотелики могли сразу
Глава VII. Эксперимент: как в XVII в. узнавали, что таит в себе природа 229 торжествовать победу7. Но экспериментальные выводы не отличались той строгостью, которой требовал от них Галилей, желавший, чтобы любое утверждение было как можно более обыкновенным и как можно прямее произ- веденным. Заявляя о том, что результат требует повтора «много сотен раз» (это означало простую убежденность в том, что вещи будут всегда вести себя именно этим об- разом и не посмеют себя вести как-либо иначе), Галилей просто высказывал робкую надежду на то, что читатель будет верить ему определенно и безоговорочно. Рене Декарт, надо сказать, столкнулся с похожими проблемами. Как и Галилей, Декарт истончил проблему доверия к ученому, просто отказавшись принимать то, что еще не было проверено при его участии. В своем «Рассуждении о методе» (1637) Декарт призывал всех по- мочь ему в работе, «приложив труд дать ему наблюдения (expériences), в которых он нуждается»8. Плодотворность его принципов объяснения в том и заключалась, что они требовали экспериментов, потому что, как говорил сам Декарт, для любого наблюдаемого явления можно представить более одного объяснения. Таким образом, эксперименты требовались, чтобы определить, какое из объяснений будет истинным. Сам Декарт хотел про- делать всю насущно требуемую работу самостоятельно, потому что, как он говорил, если получать сведения о яв- лениях от других людей, то будешь иметь на руках только предвзятые или путаные выкладки. Декарт хотел всегда производить опыты самостоятельно или хотя бы платить знатокам дела за их проведение (потому что денежное поощрение, как мы знаем, непременно понуждает ремес- ленников делать именно то, что им было велено). Только одно нужно было Декарту — быть убедительным в отно- шении к самому себе. Он отставлял в сторону проблему 7 Ведь все эти утверждения, как естественно-научные, так и ма- тематические, всегда могли подвергнуться критике со стороны фило- софов-скептиков. См. гл. V, раздел 1. 8 Декарт Р. Рассуждение о методе...
230 Питер Деар. Событие революции в науке доверия, усваивая наивысшую уверенность в себе: то, что способно убедить его, то непременно будет хорошим для кого угодно и где угодно. 2. Математический эксперимент Существовали в те времена вопросы, которые вызы- вали особо острые споры среди математиков. В XVII в. появлялось немало различных «физико-математиков», весь методологический порыв которых состоял в том, что они усиливали остроту противостояния между теорией и экспериментальными процедурами9. Смешанные матема- тические науки часто, начиная с Античности, требовали использования специально изготовленного аппарата, который позволит наблюдать естественное поведение вещей, неочевидное из повседневного опыта. Так, астро- номия употребляла специальные измерительные инстру- менты, позволявшие рассчитать точное положение не- бесного тела на небосводе (так было до самого появления в XVII в. телескопа, настоящего вооружения для глаза). Оптика (в тогдашнем понимании содержания этой на- уки) использовала специальные приспособления для из- мерения углов при отражении и преломлении. Птолемей написал важные трактаты по обеим наукам — «Альмагест» и «Оптику», — где детализировал весь аппарат, необходи- мый для правильного разбора каждой из этих предметных дисциплин. Исламский философ XI в., известный в Евро- пе как Аль-Газен, написал важнейший в докеплеровское время трактат по оптике, который знала вся Европа, где он подробно прописал и рецепты изготовления оптических устройств, и правила их употребления для наблюдений10. В итоге традиция математических наук, к которой обра- щались европейские ученые XVII в., по самой природе 9 См. гл. IV, раздел 3. 10 Аль-Газен был известен в арабских источниках под именем Ибн-ал ь-Хайсам.
Глава VII. Эксперимент: как в XVII в. узнавали, что таит в себе природа 231 своих вопросов не могла пройти мимо искусственно соз- данного эксперимента. Отличие искусственного экспери- мента от обычного состояло только в том, что он не поль- зовался таким повсеместным признанием. Следовательно, идеал аристотелевской науки, согласно которому объяснения явлений должны входить в какой-то готовый набор, уже не отвечал всем ситуациям научного поиска. Ситуация особенно обострилась в начале XVII в., когда такие ученые, как, например, математики-иезуиты, стремились показать, что математические дисциплины — это тоже настоящие науки по критериям Аристотеля. Как и Галилей, иезуиты хотели утвердить свой статус ученых перед натурфилософами. Эксперимент вселял в них тре- вогу — ведь заранее неизвестны его результаты, и потому не прояснен его ход. Галилей смог найти решение всем этим трудностям, во всяком случае в рамках математического языка. Иезу- итские ученые-математики, такие как астроном Джам- баттиста Риччиоли, заявляли о своих экспериментах, как они скидывали предметы разной тяжести с церков- ной кровли, чтобы подсчитать их ускорение. Но, в от- личие от Галилея, Риччиоли всегда указывал, где прохо- дил эксперимент, какого числа и в чьем присутствии, он явно считал свое свидетельство недостаточным и хотел превратить свой рассказ в подтверждение обычного и нормативного положения дел. Другой, и гораздо более известный, пример такого подхода к эксперименту при- ходится на 1648 г. Математик Блез Паскаль, которого мы все помним за его «треугольник Паскаля», писал из Па- рижа своему свояку Флорену Перье, который жил тогда в Овернье, отдаленном уголке Франции, и просил его провести эксперимент. Паскаль попросил его взять ртут- ный барометр с собой на ближайшую гору Пюи-де-Дом и посмотреть, будет ли меняться уровень ртутного столба в склянке при подъеме на большую высоту. Паскаль ожи- дал с большой степенью уверенности, что так и будет, потому что он был убежден уже в том, что именно давле- ние воздуха удерживает высоту ртутного столба в колбе
232 Питер Деар. Событие революции в науке и, следовательно, с ослаблением давления воздуха пока- затели будут выше11. Сам по себе ртутный барометр был на то время новаторским устройством: он был разрабо- тан в 1640-х гг. во Флоренции физиком Еванджелистой Торричелли, учеником Галилея, которому последний по- кровительствовал в последние годы своей жизни. Как и Паскаль, Торричелли описывал феномен тяжести возду- ха, иначе говоря, атмосферного давления (конечно, еще долго обсуждалось, следует ли по отношению к воздуху говорить о «тяжести» или о «давлении»). Паскаль опубликовал подробный отчет о проведен- ном эксперименте, а вскоре вышел исчерпывающий от- чет Перье с предисловием и комментариями Паскаля. Перье подробно рассказал и о своем восхождении на гору, и о спуске с горы, перечел по именам всех своих спутников и всякий раз отмечал высоту ртутного столба, засеченную на каждом привале долгого и утомительно- го пути. В конце своего повествования, уже без всяких сомнений заявив, что ртутный столб в колбе поднимал- ся тем выше, чем дальше они ушли в сторону вершины, Перье передал слово Паскалю, который и превратил его речевое свидетельство в обоснование универсальной философской истины. Прежде всего Паскаль указал на то, что полученные Перье результаты позволяют числен- но соотнести изменение высоты ртутного столба с высо- той подъема над начальным уровнем — при том условии, что Перье проявил добросовестность и ставил риски на колбе аккуратно. Далее Паскаль предсказал изменение, хотя и требующее более тщательного наблюдения по причине его незаметности, в высоте ртути при подъеме этого же аппарата на небольшую высоту — на самую высо- кую колокольню из тех, что найдутся в Париже. Носить ртутную колбу на колокольню тем важнее, что это можно 11 Называя это устройство «барометром», мы не задумываемся, какая проблема решалась с помощью его. А весь эксперимент с ртут- ным столбом был направлен на то, чтобы доказать, что перед нами «барометр»— «измеритель тяжести», иначе говоря, веса или давле- ния атмосферного воздуха.
Глава VII. Эксперимент: как в XVII в. узнавали, что таит в себе природа 233 делать каждый день, тогда как вряд ли бы кто второй раз загнал Перье на гору. В конце своей статьи Паскаль, уточнив и выразив в числах ожидаемые изменения, заяв- ляет, что практика сразу же подтвердит его правоту. Как и Галилей, с его опытами по свободному падению тел раз- ной тяжести, Паскаль не описывает частности своих экс- периментов, необходимым оборудованием для которых тоже была высокая колокольня, он просто говорит, что эксперименты открывают ту регулярность в природе, с которой уже невозможно не согласиться. Но процедура эксперимента заключает в себе две главные трудности: нужно, чтобы описание эксперимен- та вызывало доверие, а характер его был универсальный. Это — требования репрезентативности, обязательные для любых экспериментальных результатов. Математи- кам просто — они имеют дело с явлениями, которых пре- жде не существовало в природе и очевидность которых доказывается только вычислениями. Ученые различно полагали, что будет происходить с ртутным столбом в стеклянной трубке, если подниматься все выше, пока свояк Паскаля не поднялся на Пюи-де-Дом, чтобы дать ответ на этот вопрос — вопрос, на который тогда осо- бо и не искали общего ответа. Математические науки (в которых и были восприняты достижения Паскаля и других, связанные с наблюдением над ртутным бароме- тром) подразумевали, что практики, вооруженные спе- циальным знанием, вряд ли будут претендовать на все- мирное признание, ведь все, что они делают, вовсе не укоренено в универсальном и непременном среди всех людей опыте. Мы видим, что некое специальное знание необходимо было переосмыслить так, чтобы считать его общим знанием! Астрономы и другие математики чаще всего совершали возвратный ход — они ссылались на свою личную репутацию как на доказательство прав- ды их слов. Во многих случаях (как в показательном слу- чае математиков-иезуитов) репутация корпорации тоже имела вес — профессорство в университете или коллед- же или, как в случае Галилея, связь с могущественными
234 Питер Деар. Событие революции в науке в Рис. 27. Опыт Торричелли, доработанный Паскалем. Наличие отверстия и изгиба трубки позволяет дополнительно подтвердить, что ртуть в трубке удерживается на высоте благодаря давлению воздуха покровителями придавали некоторую добавочную убе- дительность эмпирическим заявлениям: попробуй по- кусись на результат, и ты натолкнешься на острый угол той институции, которая без лишних разговоров этот результат заверила. Астрономы могли с гораздо большей степенью кон- кретности подтвердить свои притязания. Прежде всего это обязано тому обстоятельству, что астрономы по тра- диции, как правило, не печатали предварительных дан- ных, ими полученных. Они не выдавали таблицы резуль- татов наблюдений, не записывали в столбик измеренные положения планет — а это значит, что рецепция их дея- тельности держалась только на их личном авторитете как специалистов (другое дело, что сходные данные могли
Глава VII. Эксперимент: как в XVII в. узнавали, что таит в себе природа 235 выдавать разные астрономы в один и тот же период)12. Полученный в результате наблюдений сырой материал астрономы помещали в таблицы предсказания позиций планет, Солнца и Луны, они употребляли геометриче- ские модели, довольно точно воспроизводившие движе- ния на небе. Они представляли свои труды таким обра- зом, чтобы избежать любого формального различения между обсерваторской (наблюдательной) астрономией, которая представляла собой выписывание чисел, полу- ченных при инструментализированном наблюдении за небом, и калькуляцией таблиц будущих положений све- тил — то занятие, которое ориентировалось на геометри- ческие модели, опять же изначально оправданные толь- ко тем, что в них используются математические данные. Только их конечные результаты, а вовсе не начальные годились к публикации. Предсказательные таблицы, а не изначальный сырой материал гарантировали и добро- качественность моделей, по которым было произведено вычисление: каждый мог в любой момент проверить, на- сколько аккуратными оказались предсказания. В XVI в. репутация Николая Коперника как астронома держалась на его математических способностях, а не его умении на- блюдать за небесными явлениями: астрономы считались в первую очередь математиками. Позднее Тихо Браге, прославившийся как неустанный наблюдатель за небом, не публиковал всех своих сводок полученных результа- тов; напротив, он издавал свои математические тракта- ты, в которых и приводил некоторые из своих обсер- ваторских данных по таким вопросам, как траектория комет или центральное положение Земли. Тихо Браге поручил Кеплеру точнее высчитать модель движения Марса на основании полученных им данных, при этом не предоставив Кеплеру свободного доступа ко всем сво- им тетрадям. Да и те записи, которые делал Тихо Браге, 12 См. об этом важные соображения в кн.: Shapin S. A Social History of Truth: Civility and Science in Seventeenth-Century England (Chicago: University of Chicago Press, 1994). P. 266-291.
236 Питер Деар. Событие революции в науке вообще не предназначались для публики, и Кеплер с тру- дом добился после смерти Тихо Браге от вдовы права оз- накомиться с его астрономическим архивом. «Эксперимент» в математических науках, как мы ви- дим, связан и с доверием к результатам, и с истолковани- ем этих результатов в конкретное время и в конкретном месте. Астрономы-практики давно осознавали эти труд- ности, также как и потенциальные проблемы, связанные с использованием инструментов при сборе данных. Что касается последнего, то инструменты и аппарат, которые обычны в математических науках, выглядели уже проб- лематично, когда применялись при подсчетах другого рода. Отказ Фрэнсиса Бэкона признать законность раз- личия между естественными и искусственными (т.е. про- изведенными с помощью искусно сделанных устройств) процессами сыграл важнейшую роль в риторике, логике и практике экспериментальной науки XVII в.13 3. Эксперимент в стиле Бэкона Как мы уже видели в предыдущей главе, труды Бэкона стали важным ресурсом оправдания экспериментальных исследований, особенно проводимых Лондонским коро- левским обществом. Но отношение самого Бэкона к экс- перименту как инструменту научных поисков было гораз- до более сложным, чем это кажется на первый взгляд. Бэкон, как и Аристотель, подчеркивал важность экс- перимента для исследования происходящего в природе. Примеры, которые использовал Бэкон для иллюстрации охотно проводившихся им экспериментов в ходе соз- дания натурфилософского знания, являют те же черты обобщенности и универсальности, что мы встречаем в писаниях схоластических философов. Во второй книге «Нового органона» (1620) Бэкон приводит два рабочих примера своей новой логики исследований (обычно 13 См. выше, гл. III, раздел 3.
Глава VII. Эксперимент: как в XVII в. узнавали, что таит в себе природа 237 называемых его «методом», хотя сам Бэкон этого слова в своем труде не употреблял). Один из этих примеров касается природы тепла. Среди примеров «случаев про- явления данной природы» мы находим «солнечные лучи, особливо же летом и в час полудня», «твердые вещи в огне», «негашеная известь в соприкосновении с водой» и «лошадиный навоз и прочие экскременты в состоя- нии свежести»14. Заметим, что каждый из этих пестрых примеров подтверждает общую истину, относящуюся к каждому «случаю», и Бэкон вовсе не испытывает нужды в том, чтобы ввести специальный режим наблюдения. Ту же самую привычку к примерам вместо формулы мы видим и когда Бэкон говорит о различной степени тепла в различных частных случаях. Приводя примеры, Бэкон предлагает вот так проверить результаты, о которых он уже заранее знает: Проведем эксперимент с зажигательными стеклами, входе которого (насколько я помню) происходит следу- ющее: если зажигательное стекло помещается (например) на расстоянии спана [9 дюймов, ок. 23 см] от способного воспламениться предмета, эффект получается не таким, как при помещении на расстоянии (например) полуспана, и при постепенном удалении на спан эффект медленно и посте- пенно изменяется, притом что фокус и конус остаются теми же — просто при сдвиге эффект нагревания усиливается15. Когда эксперимент описывается как универсальный, это уже часть его эффективности. Описывая процесс по- лучения результата и отвечая за его правильность, Бэкон ручается своим собственным опытом («насколько я пом- ню»): он говорит читателю о том, что действительно происходит в природе, он не низводит это к специфиче- скому случаю, к примеру, когда он смог получить именно такой результат. Представив опыт как универсальный, 14 Бэкон Ф. Новый органон. Кн. II, аф. 11. 15 Там же. Аф. 13; ср. аф. 28.
238 Питер Деар. Событие революции в науке Бэкон смог преодолеть хотя бы риторически, на словах, те трудности, которые непременно возникли бы, если бы Бэкон говорил об историческом событии, не имев- шем достоверных свидетелей (вспомним, что Бэкон был выдающимся юристом). Рассказывая, что «происходит», а не что «произошло», и давая описание в форме ин- струкций, каким образом можно самому произвести тре- буемый эффект, Бэкон создавал у читателя впечатление, что теперь он узнал не ход эксперимента, а фактическое строение естественного мира и теперь есть чем подкре- пить философские доводы о природе тепла. Такая версия «бэконианства» была поддержана и за- явлена сотрудниками Королевского общества в первые десятилетия его существования: они все ставили в центр науки пользу, а не эксперимент. Хотя Королевское обще- ство на раннем своем этапе обычно рассматривается как бастион эксперимента, те эксперименты, которые ставились в нем, отличались от принципов Бэкона не менее, чем от принципов Аристотеля. Главной целью на- учного опыта и Аристотель и Бэкон считали обобщение до универсализации, превращение в общий опыт любо- го наблюдения; тогда как Королевское общество требо- вало наблюдать за частными случаями. Когда сотрудник Королевского общества рассказывал аудитории о прове- денном эксперименте, он никогда не излагал рецепта, ко- торый мог бы показать, что открытый принцип универ- сален во всем мире, на чем настаивал Бэкон. Напротив, он просто рассказывал в свободной форме о событии, ко- торое произошло в прошлом, в его только присутствии, и в определенное время в определенном месте. Он вовсе не собирался совершать скачок от отдельного личного опыта к заявлениям о том, как действует на практике какой-то аспект природы везде и всегда. Приведем типичный пример из трудов Роберта Бойля: Берем стеклянный сосуд, с отверстием сверху, иногда именуемый «банкой», каковой леди часто употребляют для хранения леденцов, в ширину три с половиной дюйма
Глава VII. Эксперимент: как в XVII в. узнавали, что таит в себе природа 239 или более и чуть меньшей высоты — главное, чтобы он был по форме цилиндрическим изнутри. Налив в него немного воды, чтобы исключить неровности, обычно неизбежные на дне таких сосудов, мы затем берем надлежащее количе- ство пчелиного воска и, растопив его, вливаем его осто- рожно в сосуд, рукой контролируя температуру, чтобы со- суд не раскололся, пока столб воска не достигнет нужной Такое тщательное и детальное описание всех обсто- ятельств эксперимента понадобилось, чтобы опроверг- нуть критику ранних опытов Бойля со стороны Генри Мора. Все изложение Бойля выдержано в одном стиле и заканчивается так: «И наконец мы постепенно выни- маем те меры зерна, которые мы положили, пока мы не увидим, что воск, застывая, постепенно достиг верхушки воды и даже отчасти над ней выдается»17. В таком духе описывались все опыты, производимые Королевским обществом, именно так оформлялись ста- тьи в неофициальном журнале Общества «Философские труды». Такой стиль изложения соответствовал реши- мости части сотрудников воздерживаться от спекуля- ций и гипотез и представлять только отдельные факты. Суть этой этики — вовсе не запрет на предположения о естественных явлениях и их причинах, но стремле- ние предотвратить догматическую приверженность какой-то отдельной гипотезе, что неизбежно припишут всему Обществу. Поэтому Роберт Гук, отвечавший в Об- ществе за проведение экспериментов, писал в начале своей «Микрографии» (1665), обращаясь ко всем членам Общества: 16 Boyle R An Hydrostatical Discourse, in Robert Boyle, The Works of the Honourable Robert Boyle / Ed. Thomas Birch, 6 vols (London, 1772; repr. Hildesheim: Georg Olms, 1965-1966). Vol. 3. P. 611. 17 Ibid. P. 612. Входе эксперимента использовался восковой ци- линдр, который тонул или всплывал в зависимости от добавления или изъятия мелких зерен, — смысл эксперимента состоял в том, что плот- ность воска только чуть меньше плотности воды.
240 Питер Деар. Событие революции в науке В этой книге могут встретиться выражения, каковые будут сочтены более утвердительными, чем дозволяют ВАШИ предписания: но мне хотелось бы, чтобы они были поняты просто как предположения и догадки (что ВАШ метод вовсе не исключает), даже если я и перешел грань, то заявляю, что я никогда при этом не действовал вопреки ВАШИМ указаниям18. Бойль и другие сотрудники, точно так же как и Хук, не скупились на такие осторожные оговорки всякий раз, когда им приходилось говорить о корпускулах и их пове- дении. Королевское общество подхватило отказ Бэкона от гипотез (которые Бэкон обозвал «предвосхищениями Природы»), дабы соблюсти последовательность своих предприятий: вся работа Общества держалась на про- стом собирании и расположении фактов. Для этой цели частности экспериментов, проведенных в прошлом и оставивших по себе подробные отчеты, в которых при этом не было определенной гарантии, что повторение эксперимента будет удачным, оказались самым про- стым и надежным предметом обсуждений. При этом не запрещалось выстраивать теории, вбиравшие в себя и объяснявшие собранные факты, однако Бойль и другие говорили о создании теорий как о следующем шаге их работы, отодвинутом в неопределенное будущее, ког- да будет собрано достаточное количество отдельных фактов. Подход Королевского общества не разделялся без обиняков всеми натурфилософами этого периода, даже в пределах Англии. Одним из самых яростных критиков деятельности Общества стал философ Томас Гоббс, более известный как один из создателей политической филосо- фии. Гоббс был последним секретарем Фрэнсиса Бэкона, 18 Hooke R Micrographia, or Some Physiological Descriptions of Minute Bodies Made by Magnifying Glasses (London, 1665), «To the Royal Society».
Глава VII. Эксперимент: как в XVII в. узнавали, что таит в себе природа 241 верно служившим ему до самой смерти последнего, но, несмотря на такую личную близость, он с раздражени- ем и пренебрежением относился к «экспериментальной философии», которую защищал и практиковал Роберт Бойль и другие ученые того же направления. Гоббс на- правил острие своей критики на эксперименты Бойля с воздушным насосом, когда Бойль описывал поведение и свойства ослабленной атмосферы — он наблюдал за ша- ром, из которого был откачан воздух. Гоббс упрекал Бой- ля за уверенность в том, что ему удалось откачать весь воз- дух из этого шара, и попутно оспаривал ценность такого рода экспериментальных исследований вообще. Главное возражение Гоббса его оппонентам состоя- ло в том, что проведение экспериментов — это занятие не для философа. А природу познавать предназначается только тем, кто преуспел в естественной философии. Кроме того, тот тип знания, который пропагандируют Бойль со товарищи, не может быть назван ни универ- сальным, ни обладающим принудительностью выводов («необходимым»), а значит, все их рассуждения нельзя считать научными. Как мы видим, Гоббс оставался пре- дан аристотелевскому пониманию того, что составляет настоящую науку. Бойль говорил об экспериментах как о событиях в истории, как о единичных фактах прошлого, тогда как Гоббс требовал доказательств, все выводы в ко- торых будут так же необходимы, как при доказательстве математических теорем. Бойль, экспериментируя с воз- душным насосом, возлагал все бремя доказательства на сложную аппаратуру: каким же образом, хочется знать, спрашивал Гоббс, можно зафиксировать поведение слож- ного прибора, если мы еще не умеем разобраться в про- стых и повседневных явлениях? Бойль подчеркивал, что эксперимент — лучший путь наделить знание о природе весом всеобщности. Ему нужно было, чтобы каждый человек, где бы он ни жил, мог посмотреть и убедиться, что правда, а что неправ- да. Бойль при этом говорил, что опыт позволяет нам вскрыть происходящее в природе так, чтобы каждый
242 Питер Деар. Событие революции в науке согласился, что это так, но эксперимент все равно не может обнаружить причины такого поведения вещей. Гоббс подчеркивал, что, какую бы интерпретацию Бойль ни изобрел для объяснения увиденного им, Гоббс всегда выдвинет встречную, не менее убедительную интерпре- тацию. Изготавливать гипотетические объяснения, го- ворит Гоббс, проще всего, другое дело, что ни одного из них не хватит на настоящую естественную философию. Исходя из этого, Гоббс обвинял Бойля в том, что он ут- верждает существование вакуума без всяких на то осно- ваний (сам Гоббс считал, что пустоты в природе быть не может): Знание любого предмета производится из разузнава- ния причин, их перемножения и сопоставления; и только там, где причины известны, возможны доказательства, а не там, где эти причины еще только предстоит найти. Геометрия поэтому доказательная наука, потому что мы сами чертим и описываем те линии и фигуры, о которых после рассуждаем; равно доказательна и гражданская философия, потому что мы собственными усилиями соз- даем Республику (commonwealth). Номы не знаем, как действительно устроены тела в природе, мы можем толь- ко проследить эффекты, и, значит, любое доказательство будет не доказательством искомых нами причин, но толь- ко изображением одного из возможных положений дел в природе19. Следовательно, для Гоббса самое большое, что мы мо- жем сделать в области естественной философии, — это постулировать возможные причины (сам он предпочи- тал механические), пригодные к объяснению естествен- ных феноменов; но при этом мы никогда не докажем истинность этих объяснений. 19 Hobbes T. The English Works of Thomas Hobbes / Ed. Sir William Molesworth, 11 vols (London: 1839-1845). Vol. 7. P. 184 (Из трактата «Шестьуроков математикам»).
Глава VII. Эксперимент: как в XVII в. узнавали, что таит в себе природа 243 Бойль, как и большинство ведущих сотрудников Ко- ролевского общества, весьма осторожно относился к ги- потезам. Его заботой было избегать догматических рас- суждений и надуманных причинных объяснений, и это привело к тому, что он отказывался говорить опреде- ленно, можно ли, откачивая воздух из сферы насосом, получить настоящий вакуум. Он отрицал то, что у нас будет пустое место: он говорил только, что мы избавили сферу от наличия в ней «обычного воздуха», но это не значит, что в ней не может быть невесомой, необнару- жимой и эфирной среды (medium). Бойль называл про- странство в шаре «вакуумом», то есть «пустотой», исхо- дя из того, что воздуха в шаре больше нет, но при этом все же оговаривался, что этот функциональный вакуум не следует смешивать с «метафизическим» истинным вакуумом. Бойль признавал, что вопрос о существова- нии действительной пустоты в природе пока еще не решен, а Гоббс настаивал на том, что этот вопрос и не может быть решен. Увлеченность ГЪббса математически-доказательной моделью науки не была радикально чужда Гоббсу, другое дело, что он размышлял, везде ли может найти примене- ние этот несомненный для всех идеал. Как он писал в свя- зи с плавучестью и водоизмещением, «гидростатиками, начиная с Архимеда, доказано, что в воде те части, ко- торые испытывают большее давление, вытесняют части, испытывающие меньшее давление, — все это согласуется с общим опытом (apprehension) людей и может быть, если необходимо, подтверждено экспериментами»20. Таким образом, утверждая из практических соображе- ний истину такого гидростатического принципа, Бойль вполне был готов слушаться общего опыта людей не меньше, чем Аристотеля или Евклида. Эксперименталь- ное подтверждение могло быть, но только в тех случа- ях, «если оно необходимо». В тех материях, которые новы и неочевидны, специальные экспериментальные Boyle. Works. Vol.3. P. 610.
244 Питер Деар. Событие революции в науке предприятия и дисциплинарное распоряжение данными признавались Бойлем как центральный момент изучения конкретных подробностей природы21. В 1667 г. Академиа дель Чименто опубликовала «Уче- ные записки» (Saggi), они были переведены на англий- ский язык членом Королевского общества Ричардом Уоллером (Waller) и опубликованы в 1684 г. под назва- нием «Заметки о естественных экспериментах» (Essays of Natural Experiments). Анонимность и обобщенность большинства представленных в этой книге эксперимен- тов, поданных как рецепты, которые каждый может воспроизвести по своему усмотрению, знаменательна. Именно такое описание инструментов и правил их упо- требления было обычным в математических трактатах по астрономии и оптике. Но другое дело, что Королев- ское общество брало на себя ответственность и за ход эксперимента, и за создание самой совершенной его модели. Приведем только один пример: Чтобы пролить свет на вопрос, происходит ли ох- лаждение тела в результате поступления какого-то рода специальных атомов холода, как, например, признано, что тела согреваются атомами огня, мы решили взять две одинаковые склянки с предельно тонким горлышком. Мы запечатали их, заплавив горлышки на огне, и поместили одну на льду, а другую в горячей воде и дали постоять не- которое время. Затем мы сломали шейку каждой склянки под водой и заметили, что в горячей склянке был преиз- быток материи и она живо исторгалась из сосуда. ...Не- которые из нас думали, что то же самое произойдет и с холодной склянкой, если холод поступает в нее точно та- ким же образом, каким поступает тепло... именно через 21 Важно, что Гоббс никогда не оспаривал истинность экспери- ментально полученных выводов Бойля, он только не был согласен с каузальным объяснением феноменов у Бойля. Выпады Гоббса против «экспериментальной философии» связаны не с тем, что она получа- ет ложные результаты, но с тем, что она вообще, по его мнению, не философия.
Глава VII. Эксперимент: как в XVII в. узнавали, что таит в себе природа 245 вторжение или запаковку в нее холодных атомов, навеян- ных льдом через невидимые поры стекла. Но все вышло совсем иначе22. Центральное место экспериментов и отчетов по ним в деятельности Королевского общества на раннем этапе необходимо вспоминать всякий раз, когда мы говорим о трудах одного из самых знаменитых членов Обще- ства— Исаака Ньютона. Ньютон преподавал математи- ку в университете, в 1669 г. занял луказианскую кафедру профессора математики в Кембридже, сменив на этом посту Исаака Бэрроу, и впервые выступил на заседании Королевского общества в 1671 г. Он, конечно, и до этого хорошо знал работу Королевского общества и штудиро- вал в 1660-х гг. тома его «Философских трудов». Ньютон хотел вписаться в эту группу и даже отправил сотрудни- кам небольшой зеркальный телескоп своей собственной конструкции и производства. Сотрудники Общества об- ратили внимание на молодого кембриджского математи- ка и провели его избрание в члены Общества. Ньютон, ободренный таким успехом, вскоре отправил Генри Оль- денбаргу, тогда занимавшему пост секретаря Общества, письмо с подробным описанием некоторых своих опти- ческих исследований, которые он и производил с помо- щью посланного в Общество телескопа. Вскоре письмо появилось в номере «Философских тру- дов» под названием «Письмо мистера Исаака Ньютона, профессора математики в Кембриджском университете, 22 Отчет цитируется в пер.: KnowlesMiddleton W.E. The Experiments: A Study of the Accademia del Cimento (Baltimore: The Johns Hopkins University Press, 1971). P. 246-247. Физические предпосылки, лежащие в основе эксперимента, автоматически сочтены проявлениями мель- чайших частиц. В этом проявилось еще одно сходство между Академи- ей эксперимента и Королевским обществом. Несмотря на множество частных различий, и другие естественные философы того времени вводили воображаемые частицы для большей понятности объясне- ний. Идея частиц тепла и частиц холода скорее всего позаимствована из трудов Гассенди, хотя уже Галилей считал, что нагревание проис- ходит благодаря поступлению частиц огня в конкретное тело.
246 Питер Деар. Событие революции в науке содержащее его новую теорию света и цветов»23. Одна из замечательнейших особенностей этой знаменитой публи- кации — это умение держаться в рамках изложения экспе- римента, с фокусировкой на частностях, при изложении материала, который в нормальном случае был бы признан частью оптики, чисто математической науки. Ньютон начал письмо с событий, которые уводят далеко назад, к 1666 г. Ньютон рассказал, как он случайно взял стеклян- ную призму и стал смотреть на тот спектр, который полу- чался, когда лучи солнца пробивались через дыру в шторах затемненной комнаты. Ньютон не был первым, кто упо- требил призмы для оптического исследования — Декарт в своей «Диоптрике» уже указывал на некоторые свойства призм. Математик признается, что он был удивлен вытя- нутой формой пятна цветового спектра, «хотя я ожидал, что, по известным мне законам преломления, оно будет круглым». Такая вытянутость спектрального пятна, пяти- кратно против его ширины, «была столь выходящей из ряда вон диспропорцией, что это удивило меня более, чем простое любопытство, отчего бы это могло бы так быть»24. Исторический рассказ Ньютона о том, что произошло и что он сделал, вел читателя к общему заключению, что солнечный свет разлагается на вытянутый спектр после преломления в призме, потому что он «состоит из лу- чей разной формы, одни из которых более преломимы [т.е. с большей легкостью допускают преломление], чем другие; именно поэтому, когда они все вместе попадают в одну среду, одни из них более преломляются, чем дру- гие, и это происходит не по какому-либо свойству стекла и не по какой-то другой внешней причине, но по пред- расположенности самого света — каждый отдельный луч допускает свою, и только свою, степень преломления»25. 23 Это письмо воспроизведено в изд.: Hall M. В. Nature and Nature's Laws: Documents of the Scientific Revolution (New York: Walker and Company, 1970). P. 250. 24 Ibid. 25 Ibid. P. 251.
Глава VII. Эксперимент: как в XVII в. узнавали, что таит в себе природа 24 7 Далее Ньютон утверждает, что эти различные сте- пени преломления и отвечают различным цветам, ко- торые и производит свет. Те лучи, которые более всего преломляются, показывают цветовые характеристики фиолетового и синего, составляя один из концов спек- тра, тогда как менее всех преломляемые лучи создают красный цвет, видимый на другом конце спектра. Пре- ломляемость луча каждого рода — это его неотчуждаемое свойство, которое хранит свое постоянство после какого угодно числа последовательных преломлений и отраже- ний; более того, не меняется и цвет, связанный с данной степенью преломимости данного луча. Таким образом, цветам можно было теперь сопоставить числа и охарак- теризовать любой цвет как выражаемую определенным количеством степень преломимости его луча. Работа Ньютона по оптике, направленная в Коро- левское общество, кажется на первый взгляд совершен- но нематематической. Ньютон не приводит никаких геометрических диаграмм, которые бы позволили лучше понять ход его экспериментов; напротив, он в полном со- ответствии со вкусами Общества ведет речь как рассказ об истории, о случае, который произошел в отдаленном уже прошлом. Сдвиг к более стандартной форме матема- тического изложения появляется, только когда начина- ются общие заключения и все подробности эксперимен- та уже представлены в виде рассказа. Конечно, Ньютон вставляет в свое письмо замечания, связанные с отноше- нием преломляемости лучей, относящиеся к строитель- ству телескопов: как сделать, чтобы в телескопе звезды выглядели четко и их изображение не размывалось. Нью- тон говорит, что весь его опыт свидетельствует в поль- зу того, что телескоп должен быть отражательным, а не преломляющим. Мы теперь понимаем, что требование Бэкона к новой экспериментальной философии быть практичной и содействовать реальным операциям стало важной частью предприятия Ньютона. Ньютон представил в своей работе то понимание на- учного опыта, которое уже существенно отличалось от
248 Питер Деар. Событие революции в науке старой схоластической модели. Для философа-аристо- телика «опыт» — это действительный источник знания об обычном положении дел в мире. Для Ньютона и его позднейших последователей (см. ниже, гл. VIII) экспе- риментальная философия стала способом исследования тайн природы, в ходе которого не столько познается сущ- ность природы, сколько набираются те операции, кото- рые с ней можно проделывать. Нового философа инте- ресует не истинность слов о мире сама по себе, а только те вещи, которые мы можем проделать, исходя из извест- ного нам опыта. Эксперимент, как его понимало Коро- левское общество и как уточнил Ньютон, стал особым подходом в области знания: он позволил аккумулировать данные по естественным явлениям, а их достоверность подтверждалась статусом авторитетной институции или, как в случае Бойля, словом уважаемых свидетелей. 4. Физиологические эксперименты Исследования Уильяма Гарвея еще раз подтвердили важность общепринятых (аристотелианских в широком смысле) рамок экспериментальных исследований в этот временной период и показали определенные трудности постановки экспериментов в физиологии. Труды Гарвея также показывают тот практический смысл, который не- сло в себе решение проблемы достоверности. Труд Гарвея «О сердцебиении» (De motu cordis, 1628) открывался, как мы уже говорили в предыдущей главе, двумя посвятительными предисловиями — одно было об- ращено к королю, а другое — к колледжу физиологов. По- следнее предисловие было особенно важно для Гарвея, потому что в нем он предложил новый взгляд на серд- цебиение и кровообращение, отличавшийся от обще- принятого учения Галена. Гален, вслед за Аристотелем, учил, что сердце — это своеобразное хранилище крови, сообщающееся с остальным телом через сеть кровенос- ных сосудов. Гален внес только одно уточнение в выводы
Глава VII. Эксперимент: как в XVII в. узнавали, что таит в себе природа 249 Рис. 28. «Наглядная демонстрация» функции венозных клапанов из трактата Гарвея «О сердцебиении» Аристотеля — он стал различать артерии, которые выхо- дят из левой половины сердца, и вены, которые связаны с правой половиной сердца, но, по мнению Галена, име- ют свое начало в печени. Артериальная кровь переносит тепло и пневму (некую жизненную силу, которую легкие извлекают из воздуха) из сердца ко всем частям тела. У вен другое предназначение — разносить по всему телу питательные вещества. Венозная кровь формируется в печени из съеденной пищи — именно поэтому следовало думать, что вены идут не из сердца, а из печени. Тогда как кровь в артериальной системе ведет себя иначе, она полу- чается из венозной, после того как проходит через поры в стенке сердца. Эта стенка, называемая септ, разделяет правую и левую сторону сердца, и поры в этой стенке — это единственный путь сообщения между правой и левой частями, который нашел Гален. Сердце бьется для того, чтобы гнать кровь ко всем членам, но никакой циркуля- ции крови нет. Гарвей первым стал рассматривать артериальную и венозную системы как неразрывные части одной
250 Питер Деар. Событие революции в науке большой системы кровообращения. Кровь бежит по ар- териям из левой части сердца, и артерии, все выходящие из сердца, ветвятся и становятся все более многочислен- ными, маленькими и тонкими. Гарвей считал, что в кон- це концов эти артерии превращаются в уже невидимые кровеносные сосуды, которые, вливаясь друг в друга и соединяясь, образуют уже венозную систему, которая возвращает кровь на правую сторону сердца. Итак, кровь выталкивается из сердца через артерии и возвращается в сердце через вены. Более того, в стенке нет никаких пор. Венозная кровь возвращается в левую часть сердца через легкие, для чего служат специальные кровеносные сосуды, которые гонят ее через мягкую пористую ткань легких, где кровеносные сосуды опять же сначала подраз- деляются на невидимые трубки, а потом объединяются и по сосудам возвращают кровь в сердце, уже на левую сто- рону. Теперь, наконец, осуществлен полный круг крово- обращения: кровь может вновь пойти по организму через артерии и далее. «Легочный переход» не был изобретением Гарвея — эту идею выдвинули врачи Падуанского университета, где Гарвей учился, еще в конце XVI в., и Гарвей подробно излагал эту идею в прочитанных в 1616 г. ламлианских лекциях26. Но открытие полного, «общего» кровообра- щения было важнейшим и самым показательным дости- жением Гарвея. Кровообращение нельзя было продемонстрировать простым разрезанием живого тела какого-нибудь живот- ного. Необходимо было провести большое количество экспериментов на не поддающемся учету числе различ- ных животных, от моллюсков до человека, и подтвер- дить данные наблюдений достаточными доказатель- ствами. Одной из главных трудностей при работе было доказать другим, что он действительно видел то, о чем го- ворит, и что его вмешательство в организм не нарушило 26 Лекции, учрежденные в Лондоне в 1581 г. лордом Ламли для по- вышения квалификации врачей.
Глава VII. Эксперимент: как в XVII в. узнавали, что таит в себе природа 251 действительную картину работы организма. Вот почему ему и нужно было обратиться к колледжу физиологов — нужно было подтверждение специалистов, что можно исследовать организм таким образом: Этот небольшой трактат, выходящий в свет под вашей эгидой, блистательные доктора, вселяет в меня надежду, что он не причинит ни смущения, ни вреда. Перед вами всеми я могу перечислить множество относящихся к делу доказательств по всем проведенным наблюдениям, кото- рые имели целью уточнить истину и избежать ошибок. Вы сами присутствовали, когда я производил рассечения, и уделяли очень пристальное внимание всем подробно- стям этого дела, так что теперь я могу рассчитывать на при- знание всего того, что я показал наглядно и теперь излагаю со всеми уточнениями27. Как мы видим, Гарвей извещал возможных критиков, что, если они усомнятся в его утверждениях или станут их отрицать, они тем самым покусятся на «полное согласие» членов самого знаменитого медицинского сообщества Англии. Все такие социальные взаимоотношения, осо- бенно наличие августейшего покровителя, признание социально значимого профессионального сообщества или хотя бы уважаемых лиц, сразу же делали притязания индивида на истину приемлемыми для аудитории. А все экспериментальные утверждения, для того чтобы быть признанными в качестве философских утверждений, особенно нуждались в таком подтверждении, и любое одобрение шло в дело. Гарвей, позднее обсуждавший с критиками свою кон- цепцию кровообращения, сразу же отметил этот ключе- вой момент: «Кто действительно хочет знать, видимо или невидимо то, о чем я сейчас говорю, сначала пусть подумает, может ли он не верить такому числу экспертов 27 Harvey W. The Circulation of the Blood and Other Writings / Trans. Kenneth J. Franklin (London: Dent, 1963). P. 5.
252 Питер Деар. Событие революции в науке и может ли он не признавать и не заучивать того, что многие другие признали с большой уверенностью»28. Гар- вей прибегал к ресурсу экспертизы как к наилучшему спо- собу превратить себя из экспериментатора в легитимно- го натурфилософа. Чтобы еще больше подкрепить свою позицию, он прибег к критериям, принятым в математи- ке, — точном знании: «Если нет полной веры чувствам и доверять можно только разуму (как это делают геометры, когда выстраивают свои конструкции), то и науки ника- кой не будет: ведь геометры тоже, хотя и исходят не из предметов чувств, демонстрируют все на основании рас- суждений так, что это доступно чувству. По этому при- меру можно понять, что вещи, не находящиеся в сфере чувств, узнаются и становятся очевидными, когда пред- лагаются чувствам»29. Таким образом, если математика, как надежная наука, взывает к чувствам, то же самое де- лает и экспериментальная наука, такая как физиология, в которой тоже из общих идей следуют варианты чув- ственного опыта. Итак, новое философское течение в XVII в. отдало приоритет чувствам, которые были поняты не как нача- ло, но как итог научной деятельности,— и главным средст- вом возбудить чувственность был признан эксперимент. Эксперимент, понятый как специальный процесс по делу феноменов, в заранее известных обстоятельствах и с употреблением заранее заготовленного аппарата, стал считаться одним из видов чувственного опыта, превы- шающим простую инвентаризацию того, что большин- ство людей уже знает о мире. В этом смысле эксперимент был родом открытия, поиска новых вещей. И, конечно, потребовались меры для того, чтобы защитить перво- открывателей от недоверия публики. 28 Harvey W. The Circulation of the Blood and Other Writings. C. 166. 29 Op. cit. P. 167.
Глава VIII КАРТЕЗИАНЦЫ И НЬЮТОН И АН ЦЫ 1. Картезианская естественная философия во Франции Картезианская естественная философия, признанная и введенная в употребление в последние десятилетия XVII в., часто выбивалась из той колеи, которую проло- жил ее прародитель. Два самых известных приверженца картезианского подхода к «физическому объяснению», Христиан Гюйгенс и Жак Рого, во всем пытались дер- жаться аутентичной версии естественной философии своего учителя, изложенной в таких его трудах, как «Рас- суждение о методе» и «Начала философии». А это озна- чает, что им всякий раз приходилось оговаривать гипоте- тический характер механизмов объяснения. Гюйгенс, о котором мы уже говорили в гл. VI, был од- ним из руководителей Королевской академии наук в Пари- же в 1660-х гг. Он восторженно увлекся физикой Декарта в конце 1640-х гг., будучи еще совсем юным: его пленил ма- тематический, или, лучше сказать, квазиматематический, подход Декарта к вопросам естественной философии. Декарт был лично знаком с отцом Христиана Гюйген- са, выдающимся дипломатом Константином Гюйгенсом, и их беседы, несомненно, придали особую глубину юно- шеским увлечениям Христиана. Так возникло картезиан- ство в Нидерландах, но для нас важно то, что Христиан Гюйгенс отдавал преимущество физико-математическим вопросам перед метафизическими. Декарт думал прежде
254 Питер Деар. Событие революции в науке всего о том, что необходимо найти надежное основание всех наших размышлений о физическом мире: следует опираться на математические доказательства, не про- пуская ни одного из этапов рассуждения (см. выше, гл. V, раздел 3). Но Гюйгенс помышлял в первую очередь, как может быть использован математический и механический подход и какие практические результаты мы получим от его употребления. Впервые он попытался взять физиче- скую математику приступом в 1646 г., когда ему было всего семнадцать лет; и отец, гордый успехами сына, отправил сочинение Христиана парижскому единомышленнику Де- карта Марену Мерсенну на оценку. В своем первом труде Гюйгенс пытался смоделировать действие силы тяжести: его интересовало, представляет ли собой ускорение пада- ющих тел результат сложения последовательной чреды дискретных импульсов. Молодой автор пришел к выво- ду, что следует говорить о постепенном и единообразном ускорении падающего тела, к такому же заключению подошли и Галилей, и многие другие ученые, хотя неиз- вестно, был ли Христиан Гюйгенс в то время знаком с ка- кими-либо работами современников по этому вопросу30. В 1650-х гг. Христиан Гюйгенс много работал над трактатом (опубликованным только после его смерти, в 1703 г.) о механике и движении, в котором попытался применить формальный принцип относительности дви- жения для описания результата столкновения несколь- ких идеально гибких тел («О движении тел при столк- новении», 1656). В этот же период он написал и другой трактат, также оставшийся неизданным, под названием «О центробежной силе», в котором он рассмотрел на- пряжение при движении по кругу и заметил, что враща- ющееся тело стремится от центра и сохраняет это стрем- ление в каждой точке траектории. Круговое движение, или, точнее, «вихревое», интересовало всех картезиан- цев, свято веривших в теорию вихрей своего учителя. 30 См.: Dear P. Mersenne and the Learning of the Schools (Ithaca: Cornell University Press, 1988). P. 210-211.
Глава VIII. Картезианцы и ньютонианцы 255 Позднейшее обсуждение Гюйгенсом вопроса о тяже- сти и тяготении, представленное на рассмотрение Ака- демии наук в 1668 и 1669 гг., несло в себе больше гипотез и догадок, чем его прежние работы. В поздних работах Гюйгенс попытался вывести теорию тяготения из основ- ной физической идеи Декарта, пытавшегося объяснить притяжение Земли участием мельчайших частиц, кото- рые вращаются вокруг Земли с высочайшей скоростью и в своем вращении влекут все к центру. Гюйгенс решил вычислить скорость, необходимую частицам для того, чтобы тела в свободном падении испытывали именно то ускорение, которое мы замеряем. Исходя из того, что ускорение не меняется, Гюйгенс предположил, что оно должно быть равно центробежному ускорению этих мельчайших частиц. В опубликованной версии своей ра- боты, под названием «Рассуждение о причине тяжести» (1690), Гюйгенс пишет: Я не считаю, что данная гипотеза не может вызвать никаких сомнений и что по отношению к ней невозможно выдвинуть никаких возражений. В исследованиях такого рода вряд ли возможно сделать все безупречно. Но все же я думаю, что, если даже начальная моя гипотеза, на которой я основываюсь, будет сочтена недостоверной, все равно вряд ли кто-то найдет более правильную гипотезу, если хо- чет оставаться в границах здравой и прямой философии31. При обмене мнениями по вопросу о тяжести между членами Академии в 1669 г. Гюйгенс весьма определенно настаивал на гипотетическом характере своей теории, а также на ее связи с изысканиями Декарта о причине притяжения — как раз построения Декарта Гюйгенс про- возглашал «здравыми и прямыми». Мы видим, что если Декарт стремился к достоверности, то Гюйгенс говорил 31 Huygens С. Œuvres completes de Christiaan Huygens, 22 vols (Der Haag: Nijhoff, 1888-1950). Vol. 21. P. 446. Впервые опубликовано в 1690 г., как один из ответов на «Математические начала» Ньютона.
256 Питер Деар. Событие революции в науке о другом — о понятности. Гюйгенс был покорен механиче- ской философией Декарта не потому, что считал, что это единственное и неизбежное объяснение мира, но потому, что думал, что из всех объяснений это наиболее удобопо- нятное и, главное, всегда порождающее осмысленные вы- воды. Поэтому Гюйгенс выдвигал свою «гипотезу» о при- чине тяготения как одно из возможных объяснений (хотя и превосходное) и говорил, что рассуждать мы должны именно в таком, а не в другом духе, если видим в мире только инертную материю, извне приведенную в движе- ние. Эту начальную картезианскую картину мира Гюйгенс считал реальностью, а не удобной для понимания моделью и именно поэтому полагал, что сложные объяснения явле- ний, ломающие рамки этой простой картины мира, ста- новятся не просто неправильными, но бессмысленными. Вот как Гюйгенс рассматривал проблему в своем тру- де 1669 г.: Чтобы найти понятную причину тяжести, необходимо рассмотреть происходящее при предположении в природе только тел, сделанных из одной и той же материи, чтобы в них не усматривалось никаких качеств и никаких наклон- ностей приблизиться к другим, но только различные раз- меры, формы и движения32. Гюйгенс замечает, что, если ограничиться только названными свойствами материальных тел, лишь само движение сможет объяснить «наклонность к движению», она же — тяжесть. Он продолжает излагать эту гипоте- зу со множеством ссылок на картезианское понимание тяжести, всякий раз при этом оговаривая, в чем он не согласен с Декартом и почему. Гюйгенс всякий раз обра- щается к эксперименту, доказывая внутренне присущую телам «склонность», порожденную круговым движением той летучей среды, в которую они погружены, — эта двух- мерная параллель к трехмерной теории самого Гюйгенса Huygens. Op. cit. Vol. 19. P. 631.
Глава VIII. Картезианцы и ньютонианцы 257 Рис. 29. Объяснение Гюйгенсом феномена тяжести через сравнение с вращающейся жидкостью. Горизонтальный диск, на котором стоит сосуд с жидкостью, быстро вращается и внезапно останавливается. Но жидкость продолжает вращаться, и лежащее в желобе тело L сразу устремляется к центру вращения служит иллюстрацией, проясняющей предпринятую Де- картом попытку создать теоретические положения на ос- нове показателей окружающего мира33 (см. рис. 29). Гюйгенс всякий раз оглядывался на пример Декарта, о чем и говорят его замечания к «Рассуждению» (1690): Месье Декарт лучше, чем его предшественники, уви- дел, что все, что мы можем понять в физике, сводится к принципам, которые не превышают границ нашего ума, каковые опираются на тела (рассматриваемые вне их ка- честв) и на их движения. Но так как величайшая трудность См. выше, гл. V, раздел 3.
258 Питер Деар. Событие революции в науке состоит в демонстрации того, каким образом столь боль- шое количество различных вещей выводится из такого ма- лого числа принципов, то и сам Декарт не преуспел долж- ным образом в отдельных частных предметных областях, которые он собирался сам исследовать: в их число входит, по моему мнению, и вопрос о тяжести34. Итак, Гюйгенс оправдывал свое вторжение в новую предметную область проектом Декарта, который надле- жало довершить и продвинуть вперед его ученикам. Но хотя Гюйгенс и считал себя последовательным картезианцем, он спокойно пренебрегал теми аспекта- ми мысли Декарта, которые мы считаем в наши дни цен- тральными. Гюйгенс представлял Декарта как мыслителя, всецело выразившего себя в проекте новой физики, осно- ванной на «принципах, не превышающих границ нашего ума», тогда как сам Декарт говорил о том, что принципы должны быть обоснованы метафизически и отличаться абсолютной достоверностью. Гюйгенс в своих физиче- ских объяснениях гнался за понятностью и приписывал императив понятности Декарту; но Декарт понимал, что объяснения отдельных явлений могут быть не вполне ясны и надежны, даже если они созданы на основе со- вершенно достоверных принципов, поэтому, и только поэтому Декарт не ограничивался дедукцией, а требовал также экспериментов. Декарт употреблял при этом ме- тафору часов: мы знаем, что часы работают благодаря зубчатым колесикам, которые и превращают (translare) действие пружины в движение стрелок; но единственное, что мы видим извне, — это движение стрелок, тогда как расположение частей механизма и их движение скрыто от нас за металлическим корпусом, и мы даже не можем сказать, на что похож этот часовой механизм. Все потому, что всегда мы можем вообразить самые различные вари- анты подбора зубчатых колес под крышкой корпуса и лю- бой из представленных нами в уме механизмов, при всем Huygens. Op. cit. Vol. 21. P. 446.
Глава VIII. Картезианцы и ньютонианцы 259 различии их устройства, будет производить один и тот же эффект — движение стрелок по кругу с наблюдаемой нами скоростью. Именно то же самое, по мысли Декарта, нужно сказать и о естественных феноменах и об их объ- яснении невидимой микромеханикой. Только тщательно произведенные эксперименты позволят выбрать одно правильное решение из множества возможных; при этом правильное решение окажется просто желательным, а не достоверным, а другие альтернативы могут отпасть просто потому, что не поддаются классификации или проверке. Итак, Декарт основывал все свои рассуждения на том предположении, что основные объяснительные принци- пы сами по себе не могут быть поставлены под вопрос, как нельзя поставить под вопрос наличие в часах зубча- тых колес, и любая интерпретация конкретных наблюда- емых явлений должна согласовываться с этими принци- пами, которые суть метафизически надежные основания любых физических феноменов. Гюйгенс думал иначе; а лучше сказать, он предпочи- тал иначе понимать слова Декарта. Он решил, что мета- физические аргументы Декарта, относящиеся к таким вещам, как природа материи, описывают только преде- лы человеческого ума. Люди не способны понять какие- либо объяснения физического мира, в которых не будет терминов «инертная (неподвижная) материя» и «дви- жение». Только так человек может уяснить себе поведе- ние вещей, но при этом мы не знаем, как такое строение способностей человека соотносится с действительным устройством реальности. Вполне возможно, что есть более верные объяснения феноменов, но вот только для нас они ничего не будут значить, потому что мы ока- жемся неспособными их понять. Нельзя из своей чело- веческой ограниченности судить о том, как именно Бог решил сотворить этот мир. Гюйгенс обозначил сходные методологические воз- зрения при объяснении тяжести в другом исследовании, также написанном как доклад в Академии. Этот труд, под названием «Трактат о свете», был зачитан в 1679 г.
260 Питер Деар. Событие революции в науке и опубликован в 1690 г. вместе с только что рассмотрен- ным нами сочинением о причинах тяжести. В начале «Трактата о свете» Гюйгенс объясняет, почему он решил изучать поведение света так, как будто это одна из форм движения: «Немыслимо усомниться в том, что свет, раз он движется, состоит из какого-то рода материи». Гюйгенс описывает эффект нагревания, приводящий к разруше- нию обычной материи при горении, и говорит, что огонь и пламя — это та форма, которую свету прилично прини- мать на земле. «А это тоже признак движения, во всяком случае если держаться истинной философии, в которой нужно понимать причины всех естественных эффектов в терминах механических движений». Но Гюйгенс вовсе не считает, что эта «истинная философия» необходимо сооб- щает нам истину о физическом мире. Напротив, он говорит, что термин «механическое движение», к которому все сво- дится, — это просто объяснительный принцип. «Именно такой принцип, по моему мнению, мы необходимо долж- ны применять — в противном же случае нужно оставить всякую надежду понять что-либо в физике». Гюйгенс гово- рит, что выбирает правильный путь философствования, и это самое большее, что он может сделать, но правиль- ность философии еще не означает, что мы узнаем все, как оно обстоит на самом деле. Мы просто-напросто при- вязаны и прикреплены к этим принципам в силу их осо- бой понятности, о которой, по Гюйгенсу, и писал Декарт. Результатом всех этих размышлений явилось истол- кование света как длинных волн в текучей эфирной сре- де, вроде звуковых волн в воздухе — существование зву- ковых волн было общепризнанным после работ Исаака Беекмана и других ученых XVII в. Любопытно, что Гюй- генс не догадался, что различная длина волны и может определять зрительное различие света, как, например, цвет, напротив, он настаивал на том, что свет — это цепь импульсов, прорывающихся через текучую среду, и зна- чима, таким образом, только скорость каждой отдельной световой волны (в отличие от Декарта, который счи- тал, что давление света распространяется мгновенно,
Глава VIII. Картезианцы и ньютонианцы 261 Гюйгенс полагал скорость света ограниченной и пере- менчивой). Он представлял, что, когда распространяю- щиеся световые волны накладываются друг на друга, они образуют волновой фронт — его мы и видим. Как мы ви- дим, Гюйгенс признал длину волны постоянной и только скорость изменчивой, исходя из того круга проблем, ко- торый ему надлежало решить. Именно в этом ключе мы должны понимать гюйгенсовскую версию картезианской механистической физики: он всегда трактовал об инди- видуальных проблемах и индивидуальных феноменах как о тех материях, которые следует разбирать постепенно, по мере необходимости — и каждую из проблем осмыс- лять в ее очередь, руководствуясь понятными до совер- шенной прозрачности картезианскими принципами «ме- ханических движений». Согласование индивидуальных моделей, созданных применительно к столь же индиви- дуальным естественным феноменам, могло мыслиться не как близкая, но только как очень отдаленная цель. Тон- чайшие частицы, вьющиеся вокруг Земли, с отсылкой к которым Гюйгенс объяснял тяжесть, никак не соотноси- лись с картиной густой среды, передающей волны света. Гюйгенс был самым влиятельным из натурфилосо- фов, сосредоточившихся вокруг Академии наук, но, вне всякого сомнения, крупнейшим картезианским натурфи- лософом в светских кругах всего Парижа был Жак Рого. Рого прославился своими публичными лекциями по есте- ственной философии в 1660-х гг., и секрет его успеха со- стоял в том, что он сопровождал пересказ идей Декарта математическими и экспериментальными демонстрация- ми физических феноменов: он демонстрировал публике и оптические приборы, и барометр, и систему магнитов. В 1671 г. он опубликовал «Трактат по физике», в котором расположил представленный в лекциях материал систе- матически. Рого подчеркивал, вполне в соответствии со вкусами его современников, важность и разума, и экспе- римента при извлечении знания о природе. В Предисло- вии к трактату он изложил историю изучения природы начиная с глубокой древности — как мы помним, точно
262 Питер Деар. Событие революции в науке так же поступил в свое время Бэкон. Как и Бэкон, Рого от- мечает рост знания в новую эпоху, появление множества новых наук и устройств. Тем самым он сразу подрывает авторитет мыслителей древности, прежде всего Аристо- теля. Вслед за Декартом Рого порицает философские определения Аристотеля за темноту и непонятность (осо- бенно определение движения, высмеянное Декартом в трактате «Мир»). И, продолжая Бэкона, Рого отвергает (опять без ссылки) споры о делимости материи, кото- рые Бэкон в «Новом органоне» назвал бесполезными и не имеющими никакого практического смысла35. Такое соединение в трудах Рого ясности картезианских объяс- нительных принципов с операционалистскими критери- ями натурфилософии Бэкона проявлялось и в той прак- тичности, лишенной и следа метафизики, с которой Рого давал механистические объяснения экспериментально воспроизводимых феноменов. Рого также подчеркивал важность математики для понимания происходящего в любых исследованиях и сожалел о распространенном обычае обособлять математику от других разделов фило- софии. Он говорил, что метод современных философов порочен тем, что «они пренебрегают математикой в та- кой степени, что даже самые элементарные ее положе- ния отказываются преподавать в своих школах»36. Основная часть трактата Рого представляет собой систематическое описание принципиальных подразде- лений в природе: составляющие физику вообще (мате- рия, качества, воспринимаемые чувствами, в их истин- ной природе и т.п.), космографию (структурауниверсума как целого, включая планеты, кометы и звезды), науку о Земле (феномены земного происхождения, включая ме- теорологические) и, наконец, науку о строении челове- ческого тела. Во всех этих областях физического знания 35 Rohault's System of Natural Philosophy, Illustrated with Dr. Samuel Clarke's Notes (London, 1723). T. 1. P. A-6r. Это английский перевод «Трак- тата по физике» (1671). О мнении Бэкона см. выше, гл. III, раздел 3. 36 Ibid.T. l.P.B-lr.
Глава VIII. Картезианцы и ньютонианцы 263 Рого стремится действовать в соответствии с картези- анскими принципами, следуя тому обсуждению вопро- сов, которое мы находим в естественно-научных трудах Декарта, прежде всего в «Началах философии» и трак- тате «Человек», написанном как продолжение трактата «Мир» и опубликованном посмертно в 1662 г. Главная тактика изложения Рого состояла в том, чтобы представить все идеи и доводы так, чтобы они сразу сни- скали одобрение читателя; Рого вовсе не стремится вся- кий раз ссылаться на Декарта как на авторитет, которым можно оправдать любые свои слова (цитирование Декар- та ограничивается Предисловием). Например, в главе, по- священной трем материальным элементам, из которых, по Декарту, состоит мир, Рого просто призывает, вслед за Декартом, вообразить, каким образом материя могла естественным образом принять свой нынешний вид, не- зависимо от возможной воли Бога, определившей форму материи. Относительные движения частей материи поз- воляют, по словам Рого, провести различия между ними: Предполагается, что все эти частицы материи должны разбиться, потому что они угловаты и наталкиваются друг на друга, и, таким образом, с самого начала будучи весьма маленькими, они будут становиться все меньше и меньше, пока не достигнут сферичности по форме. Таким обра- зом, мы имеем два определенных вида материи, которые и должны считать первыми двумя элементами. И из этих двух тот вид, который состоит из очень тонкой пыли, ис- ходящей от этих частиц, но которые при этом не так малы и обращаются, называем первым элементом. А те частицы, которые стали круглыми, мы называем вторым элементом. И может быть так, что некоторые из малых частиц мате- рии, по отдельности или объединившись, могут перерасти в нерегулярные и смешанные фигуры, менее пригодные для движения, мы признаем их за третий элемент и присо- единяем его к первым двум37. Ibid. Р. 115.
264 Питер Деар. Событие революции в науке Итак, мы видим, что Рого, в отличие от Декарта, во- все не стремится создать систематическую и последова- тельную картину мира, а, напротив, пытается дать под- ходящие, наглядные и механистические объяснения феноменов, не думая о согласовании каждого раздела объяснений, но только проводя аналоги с техническими процессами. Как и Гюйгенс, Рого признает картезиан- скую физику в том аспекте, что язык разговора о физи- ческих материях должен быть понятным, а это значит — предельно механистичным. Необходимая внутренняя согласованность и связность физической системы вовсе не требуется для объяснения природы, для Рого доста- точно просто, чтобы любое объяснение природного фе- номена имело смысл. После смерти Рого в 1672 г. ведущим французским представителем механистической натурфилософии стал считаться другой последователь Декарта— Пьер- Сил ьвэн Режи, переселившийся в Париж в 1680 г. Режи отличался от Рого тем, что стремился удержать в своей работе системосозидательский пафос Декарта, а значит, уделял больше внимания метафизическим компонентам картезианской философии. В своем обширном труде «Система философии» (1690) Режи попытался охватить такие обширные области философского знания, как ло- гика, метафизика, нравственная философия и, конечно, физика. Привлекая в качестве примеров такой материал, как, например, результаты экспериментов Роберта Бой- ля, Режи попытался заново синтезировать и продвинуть вперед философию в чисто картезианском духе, считая, что первоначальному картезианству недоставало прагма- тической непредвзятости механистической натурфило- софии, которой смогли добиться только Гюйгенс и Рого. Будучи выдающимся философом картезианского на- правления, Режи тем не менее сдался под натиском по- пулярности другого французского философа, который в глазах большинства современников и был самым выда- ющимся распространителем и творческим интерпре- татором философии Декарта в конце XVII в. Это был
Глава VIII. Картезианцы и ньютонианцы 265 Николя Мальбранш, священник, который стремился во всем согласовать картезианство с христианской тео- логией, — странное выпадение картезианства из норм теологического рассуждения смущало и Рого, и многих других. В своем знаменитом трактате «Исследование истины» (1674-1675), который сохраняет свое фило- софское значение и поныне, Мальбранш дает целост- ное описание философии Декарта, но при этом почти ничего не говорит о конкретных физических вопросах, поставленных в традиции философии Декарта, и толь- ко мельком упоминает труды таких специалистов по естественной философии, как Гюйгенс. Мальбранш про- делал все же огромную работу, его философия, полно- стью проникнутая духом картезианства, широко ввела идеи Декарта в университетские курсы: в конце XVII в. во французских университетах стали преподавать по Декарту те вопросы, которые казались уже решенными Аристотелем. Конечно, не всегда университетское из- ложение Декарта сопровождалось однозначным одобре- нием его идей, но важно то, что студенты знакомились с действительной альтернативой старомодному аристоте- лиански-схоластическому подходу. Картезианство нашло своих горячих приверженцев и в самых модных салонах Парижа. Высшее общество при- знавало свое поражение перед интеллектуалами, и их число росло из года в год. На протяжении конца XVII в. и всего XVIII в. мы видим рост социального статуса ин- теллектуалов, которые теперь и формируют мнения в светском мире, за стенами университетов и академий. Главное, что отличало салоны от других собраний, об- суждавших идеи, — это то, что во главе салонов часто были женщины, и участие в обсуждении женщины при- нимали наравне с мужчинами. Салоны представляли собой «открытые площадки» для социальной элиты: обычно они происходили еженедельно, в назначенный день после обеда, в доме знатного человека, считавшего, что привлечь к себе интеллектуалов входит в его инте- ресы. Обсуждением руководила обычно супруга хозяина
266 Питер Деар. Событие революции в науке дома, и социальный престиж собрания определялся тем, сколько знаменитых литераторов и философов удалось пригласить. В то время женщины стали писать и фило- софские работы, и литературные произведения— во Франции эти женщины-писатели составили круг Мадлен де Скюдери, сестры драматурга Жоржа де Скюдери, чле- на Французской академии, а также круг маркизы де Рам- буйе, которая, как и де Скюдери, содержала салон. Куль- тура салонной жизни дала женщинам редкостную тогда возможность обсуждать на равных правах с мужчинами вопросы, которые тогдашняя образовательная система делала исключительно уделом мужчин. Конечно, идо этого женщины читали книги приватным образом, более того, они могли посещать публичные лекции, знакомясь с новейшими философскими течениями и проблемами естественной философии, так Рого разрешил женщинам приходить на его лекции еще в середине 1660-х гг. Но ме- стом обсуждений и активного обмена мнениями могли стать только салоны. Некоторые женщины, получив пре- жде невиданную возможность заявлять самые серьезные мысли, сразу же взялись изучать философию Декарта, чтобы придать больший вес своим философским утверж- дениям и тем самым утвердить свое место в новой салон- ной культуре38. Если говорить кратко, одно из прямых следствий учения Декарта, до которого при этом дошли только участники и участницы салонов того периода, заклю- чалось вот в чем: так как ум отличен от тела — ведь он есть «мыслящая вещь» в отличие от обычной материи в наших телесных пределах, — то в самом деле не су- ществует никакого фундаментального различия между умом мужчины и умом женщины: ум всегда ум, и настоя- щий ум всегда рационален. А это значит, что женщины 38 Знаменитый труд Фонтенеля «Беседы о множественности миров» (1686) представляет собой вымышленную светскую беседу о естественной философии с участием «философа» (самого автора) и «юной сударыни». Космология в картезианском стиле вполне под- ходила к культуре салонов.
Глава VIII. Картезианцы и ньютонианцы 267 обладают теми же интеллектуальными способностями, что и мужчины, и, несмотря на некоторую телесную хрупкость, которой нельзя не заметить, женщины могут участвовать в образовательных и даже политических предприятиях, что и коллеги-мужчины. Франсуа Пулен де ла Барр, знаменитый остроумец, даже заметил по этому поводу: «Ум не имеет пола». Некоторые посети- тельницы салонов, включая племянницу Рене Декарта Катерину Декарт, подтверждали достижениями своего ума такой строгий дуализм ума и тела и в то же время сами увлекались этой новой теорией, начиная с прин- цессы Елизабет, одного из главных корреспондентов Декарта в последние годы его жизни. Такое несомнен- ное научное доказательство философского тезиса еще раз подтверждает, сколь необходимо ложится любая философская система на остро поставленные социаль- ные и политические вопросы. В тогдашнем специфическом контексте развития естественной философии труд такого ученого, как Гюй- генс, серьезно повлиял в конце XVII в. и начале XVIII в. на деятельность известной шведской династии математи- ков Бернулли, которые называли себя «физико-матема- тиками». Бернулли с 1690-х гг. и почти до конца XVIII в. лидировали в разработке механики жидкостей, которую они считали частью фундаментальной программы фи- зических исследований Декарта, — ведь Декарт понимал любое действие в физическом мире как давление одной материи на другую материю, и рассматривал движения как движения в жидкой среде. Именно таково прототи- пическое вихреобразное движение по Декарту, которое он считал принципиальным и важнейшим. Изощренные математические изыскания по механике жидкостей в се- редине XVIII в. проводились и другим шведским ученым, Леонардом Эйлером, для которого они стали частью создания «рациональной механики». Но первым побуди- телем создания новой рациональной механики, уже от- вечавшей требованиям XVIII в., стали не Декарт, не его верные последователи, но Исаак Ньютон.
268 Питер Деар. Событие революции в науке 2. Альтернативы Ньютона Прежде всего необходимо подчеркнуть, что ситу- ацию в науке конца XVII в. нельзя свести к простому противостоянию и борьбе двух школ — «картезианцев» и «ныотонианцев». Как мы уже видели, труды тех ученых, которые считали себя картезианцами, нельзя свести к какому-то общему образцу ни по кругу обсуждаемых во- просов, ни по деталям обсуждения; то же самое следует сказать и о ньютонианцах. Прежде чем мы перейдем к Ньютону и его последователям, следует уделить внима- ние другой важной фигуре конца XVII в., человеку, кото- рый во многом равнялся на образец Декарта, — это не- мецкий философ Готтфрид Вильгельм Лейбниц. Лейбниц был выдающимся ученым, выказавшим ис- ключительный талант практически во всех областях знания, от математики и логики до истории и лингвисти- ки. С 1676 г. до кончины в 1716 г. Лейбниц находился на службе у герцога Брауншвейг-Люнебургского в Ганнове- ре. Его значение как философа во многом определяется критикой Декарта и отвержением большинства основ учения Декарта. В естественной философии самые зна- чительные работы он осуществил в теоретической физи- ке и математике, прежде всего механике; и впоследствии именно он, а не Ньютон оказал решающее влияние на становление центральных понятий рациональной меха- ники XVIII в. Естественная философия Лейбница, в го- раздо большей степени, чем философия Декарта, гово- рила об определенно метафизическом складе ума своего создателя. Одно из самых сложных и внутренне противо- речивых положений философии Декарта — это абсолют- ное различение между умом («мыслящей вещью») и телом («обычной материей» или же «протяженностью»), кото- рые при этом признаются необходимым образом тесно связанными. Философская трудность такого убеждения состояла в том, каким же образом ум и тело могут взаи- модействовать, если они во всем отличаются друг от дру- га: ум не имеет никаких материальных (механических)
Глава VIII. Картезианцы и ньютонианцы 269 свойств, тогда как материальное тело не обладает ника- кими умственными свойствами. Декарт не смог удовлет- ворительно ответить на этот вопрос, на что и обратили внимание многие его последователи. Решение Лейбница отличалось весьма частым для него радикализмом. Лейб- ниц предположил существование «предустановленной гармонии» между умом и телом: Бог расположил материю так, что, чего бы ни пожелал ум или чего бы он ни испы- тал, это сразу же находит свое физическое соответствие в материальном мире — так действие происходит несмо- тря на то, что между материальным и духовным миром не может быть отношений причинности. Так, например, я решил пнуть ногой камень, я сделал, и я наблюдаю, как камень летит в сторону: здесь есть последовательность физических явлений и последовательность умственных состояний, и обе эти последовательности разворачива- ются независимо друг от друга. Таким образом, мы видим, что Лейбниц решил проблему картезианского дуализма, заменив понятие о причинности понятием черного ящи- ка, хотя он еще не употреблял этого слова. Спор Лейбница с Ньютоном был прямым и весьма ожесточенным. Во многом он был связан с отстаиванием приоритета в изобретении дифференциального исчисле- ния. Ньютон изобрел такую форму стремящегося к беско- нечности исчисления еще в 1660-х гг. и выдвинул первые идеи по этому вопросу в 1665-1666 гг., как раз параллель- но с написанием оригинального трактата о свете и цветах (о котором мы подробно говорили в гл. VII). Этот крат- кий период творчества Ньютона обыкновенно называют «удивительным годом» (лат. annus mirabilis), потому что наряду с этими двумя великими открытиями Ньютон в это же время сделал важнейшие подступы к открытию закона всемирного тяготения, его обессмертившего. В середине 1660-х гг. Ньютон внимательно изучал всю современную ему естественную философию, пы- таясь отыскать решение поставленных Декартом во- просов. Его записные книжки этого времени содержат множество идей, попутных размышлений, конспектов
270 Питер Деар. Событие революции в науке e Рис. 30. Первая теорема первой пропозиции из «Начал» Ньютона: всеобщий закон равных площадей. Следует отметить понимание центростремительной силы как импульса прочитанного и описаний экспериментов. В 1665 г. Нью- тон вынужден был покинуть Кембридж, где недавно по- лучил степень бакалавра, и из-за угрозы чумы поселился на некоторое время в фамильном имении в Грэнтеме, графстве Линкольншир. Идеи Ньютона о тяготении первоначально разрабатывались вследствие размышле- ний над проблемой, поставленной Галилеем в его «Диа- логе» 1632 г., который был незадолго до этого переведен с итальянского языка на английский. Галилей размыш- лял о том, почему, если Земля вертится вокруг своей оси, вещи с ее поверхности не соскакивают, подобно кускам глины и каплям на гончарном круге. Ньютон ре- шил проверить, какой может быть центробежная сила
Глава VIII. Картезианцы и ньютонианцы 271 на поверхности Земли (а нужно заметить, что он рабо- тал над этим вопросом совершенно независимо от тогда еще не опубликованного труда Гюйгенса о центробежной силе, созданного в 1650-х гг., и от*разработанной Гюйген- сом терминологии), и сравнить эту центробежную силу с силой тяжести, которая и движет тела по направлению к центру вращающейся Земли. В результате был произведен анализ кругового движе- ния, повторявший выводы Гюйгенса (оба ученых вывели известную теперь всем формулу F = (mv2)/r). Ньютон решил проверить свой результат, пронаблюдав за движе- нием Луны вокруг Земли: он знал и скорость движения Луны по орбите, и приблизительное расстояние Луны от центра Земли. Если Луна ведет себя точно так же, как тело рядом с поверхностью Земли, и ее центробежная тенденция уравновешивается гравитационной тенденци- ей, направленной в сторону Земли, то формула Ньютона подразумевает, что сила гравитации, воздействующая на Луну, уменьшается в сравнении с измеряемой на поверх- ности силой по формуле (1/г2 - 1/R2), где г — радиус Зем- ли, a R — радиус лунной орбиты. Ньютон впоследствии заявлял, что он забросил эти свои изыскания только по- тому, что неправильно рассчитал земной радиус и не мог понять, почему результаты, получающиеся по формуле, не совпадают с наблюдаемым поведением Луны. Но, как бы то ни было, Ньютон более не возвращался к этим во- просам и тем более не исследовал их систематически до самого конца 1670-х гг. Когда Эдмунд Галлей посетил уже прославленного к тому времени луказианского профессора математи- ки в Кембридже в 1684 г., этот визит побудил Ньютона начать работу над своим крупнейшим трудом «Матема- тические начала естественной философии», который был издан в 1687 г. Галлей действовал как представитель Королевского общества и расспрашивал у Ньютона, ка- кую именно орбиту опишет тело, движущееся вокруг покоящегося в центре другого тела, если движущееся тело притягивается к покоящемуся силой, меняющейся
272 Питер Деар. Событие революции в науке обратно пропорционально квадрату расстояний. Вопрос подразумевал, что нужно установить один фактор — то, что мы теперь, вслед за Ньютоном, называем прямоли- нейной инерцией, которая и действует в движении тела, если оно не подвергается никакому воздействию извне: единожды начав двигаться, тело будет продолжать дви- гаться по прямой линии до тех пор, пока что-либо не со- бьет его с этого курса. Этот принцип, который теперь изучают в школе, впервые был провозглашен Гассенди в 1642 г. и уже в 1644 г. стал частью «Начал философии» Декарта — так что Ньютон имел его в виду как само со- бой разумеющееся. Ньютон ответил Галл ею, что тело бу- дет двигаться по эллипсу, как и движутся планеты вокруг Солнца; и Галлей убедил Ньютона опубликовать резуль- таты. Для того чтобы подготовить публикацию, Ньюто- ну понадобилось два года тяжелой работы — ему нужно было подкрепить принципы всей системы механики и движения, и согласовать их с данными экспериментов и наблюдений, чтобы читатель сразу увидел, как они ра- ботают на Земле и в Солнечной системе. Базу исследований Ньютона образовали не только многократно критиковавшиеся правила Декарта, от- носящиеся к движению и столкновению, но и получен- ные Гюйгенсом результаты по изучению центробежной силы, впервые опубликованные в 1673 г. с опущением до- казательств. В системе Ньютона кроме прямолинейной инерции нашли свое место и выведенные Гюйгенсом правила столкновения тел. Для Ньютона важнее всего было то, что все изыскания можно представить в клас- сической геометрической форме, а значит, изложить то, что происходит с движением, со всей основательностью и математической строгостью, а без этого не построишь «системы мира», к чему воодушевленно стремился Нью- тон. Рукопись, представляющая собой один из черновых набросков «Математических начал» и относящаяся ко времени после 1685 г., так и озаглавлена «О движении». Долгое время считалось, что Ньютон вывел все свои те- оремы с помощью дифференциального и интегрального
Глава VIII. Картезианцы и ньютонианцы 243 счисления и только потом перевел их в термины клас- сической геометрии, чтобы сделать их понятными для современников. Но рукописное наследие Ньютона одно- значно доказывает, что он с самого начала и до конца ра- ботал в классическом стиле. Именно дедуктивная геоме- трия в традиции Евклида и была для него единственным языком, в котором он хотел вести свою работу, точно так же как латинский язык он признавал единственно воз- можным для написания трудов по математике. Одна из самых замечательных особенностей «Матема- тических начал», отличающая их от «Начал философии» Декарта, — это то, что Ньютон не считал, что для пере- дачи действия требуется непосредственное соприкосно- вение тел. Ньютон говорит о «силах», которые с самого начала понимаются как дискретные импульсы, воздей- ствующие на тело таким образом, что могут изменить его скорость (velocitas, это может быть быстрота движения, направление движения или и то и другое). Ньютон вовсе не считал себя обязанным объяснять механизм, с помо- щью которого передается эта сила, или даже определять источник силы. Возьмем, скажем, пример, поставленный перед ним Галлеем, — определение пути тела, обращаю- щегося вокруг второго, неподвижного тела, при условии, что сила притяжения обратно пропорциональна квадра- ту расстояний. Ньютон решил рассмотреть путь тела как состоящий из последовательности прямолинейных инерционных движений, прерываемых всякий раз пе- риодическими дискретными импульсами в сторону тела в центре. В результате получился многоугольный путь, который при все больших и больших уточнениях пре- вращается в многоугольник с бесконечным числом сто- рон, то есть в ту кривую, которая и нужна была Ньютону. Ньютон совершенно не интересовался ни источником, ни причиной импульсов в рамках этого анализа. В пер- вой теореме первой пропозиции трактата, имея в виду второй закон Кеплера о равных площадях, Ньютон про- сто отождествил каждую из этих дискретных сил с «цен- тростремительной силой, каковая действует всякий раз
274 Питер Деар. Событие революции в науке как единократный, но мощный импульс». Заметим, что, оставив в стороне вопрос о причине, Ньютон явно мог пренебрегать тем, рассматривает ли он в данный момент силу притяжения или силу отталкивания. Таким образом, «мощный импульс» в сторону центрального тела может быть родом притяжения, осуществляемого центральным телом, или же толчком извне в сторону центрального тела— Ньютон в своем разборе никогда не будет отве- чать на этот вопрос. Тем не менее действительное размышление Нью- тона середины 1660-х гг. о центробежной силе Луны и о силе тяжести состоит в том, что равновесное движе- ние соблюдается именно потому, что тяжесть Луны тож- дественна ее гравитации, иначе говоря, устремлению к Земле. Естественная философия Ньютона дает новую трактовку качествам, и можно показать на множестве примеров, особенно с предельной очевидностью в его позднейшей «Оптике», что представляемое нами в во- ображении действие гравитации взаимно, — если одно тело влечется к другому, то именно потому, что то другое тело его влечет. Это резко отличается от позиции Декар- та и Гюйгенса в понимании тяжести, которые считали, что тяжелые тела стремятся к центру Земли благодаря действию той материи, которая не тождественна Земле с ее центром, но, напротив, удалена от центра и даже от поверхности Земли. «Система мира» Ньютона, которая составила III кни- гу «Начал», со всей очевидностью показывает, с каки- ми трудностями столкнулся Ньютон, когда ему понадо- билось уточнить свою позицию. В этой книге трактата Ньютон применил свои ранние математические выклад- ки к наблюдаемому поведению тел в Солнечной системе и показал, что Кеплеровы законы движения планет впол- не могут быть выведены из изложенных самим Ньюто- ном физико-математических положений — достаточно принять, что все материальные тела притягивают одно другое обратно пропорционально квадрату расстояний между ними (а если говорить точнее, два любых тела
Глава VIII. Картезианцы и ньютонианцы 275 притягивают одно другое с силой, которая определяется как обратная квадрату расстояний между их центрами тя- жести). При этом Ньютон не считает нужным обсуждать, чем вызвана эта сила. Вот как он говорит в «Началах»: Я употребляю слово «притяжение» здесь в самом общем значении, для любого устремления одного тела прибли- зиться к другому телу ...И слово «импульс» я употребляю в столь же общем значении, рассматривая в этом трактате не виды сил с их физическими качествами, но только их ко- личественные показатели и математические пропорции39. И далее, в «Оптике», обсуждая общую проблему дей- ствия сил на расстоянии, как гравитационных, так и воз- можных прочих, Ньютон говорит: «Каким образом такие влечения приводятся в действие (performed), я здесь не рассматриваю. То, что я называю притяжением, может приводиться в действие импульсом или каким-то другим неизвестным мне способом. Я употребляю названное сло- во, только чтобы обозначить в общем смысле (in general) любую силу, благодаря которой тела устремляются одно к другому, какова бы ни была причина этого»40. Часть тех трудностей, которые испытал Ньютон, свя- заны с самой механистической философией. В той или иной форме, но всегда со скрытой отсылкой (независи- мо, с одобрением или попыткой опровержения) к влия- тельнейшей версии, изобретенной Декартом, механисти- ческий идеал объяснения довлел обширному движению противников аристотелизма; и особенно его влияние чув- ствовалось в физико-математической естественной фи- лософии. Ньютон более, чем все остальные, сделал для критики и низложения механицизма; другое дело, что ему было весьма трудно, по крайней мере в произведениях для 39 Ньютон. Математические начала... 40 Ньютон. Оптика, или Трактат об отражениях... вопрос 31. Этот отрывок появился в третьем (английском) издании (1717) как разви- тие рассуждения во втором (латинском) издании (1706). Первое из- дание трактата вышло в 1704 г.
276 Питер Деар. Событие революции в науке широкой публики, оспаривать механицистов. В 1692 г. он писал Ричарду Бентли (позднее магистру в Кем- бриджском Тринити-Колледже) частным порядком: Невозможно себе помыслить, чтобы грубая неодушев- ленная материя без посредничества чего-то нематериаль- ного стала действовать и воздействовать (operate upon and affect) на другую материю без взаимного соприкосновения. ...Тяжесть должна вызываться агентом, который постоян- но действует по определенным законам, но материален или нематериален этот агент — я оставляю поразмыслить моим читателям»41. Итак, Ньютону было необходимо, чтобы нечто по- средничало между притягивающимися телами. Этот по- средник— своего рода гений строгого механизма при- роды: ведь если не материя посредник, то что-то другое должно взять на себя эту роль. Ньютон в некоторых случаях обыгрывал идею, что Бог сам обеспечил грави- тационные эффекты и сделал так, что тела движутся по закону тяготения напрямую, без участия каких-либо по- средующих физических причин. Такая идея легко подби- рает себя к знаменитому замечанию Ньютона в «Общем поучении» (Scholium Generale), предварявшем второе издание «Начал» (1713). Там о Боге говорится: «Он пре- бывает всегда и присутствует везде, и благодаря суще- ствованию всегда и везде Он образует протяженность и пространство. Бог существует необходимым образом, и по той же необходимости Он всегда и везде. Следова- тельно, все в Нем таково, каков Он сам: Он весь око, весь ухо, весь мозг, весь рука, весь сила чувства, весь сила по- нимания и действия, но вовсе не человеческим образом, вовсе не телесным образом»42. В 31 Вопросе «Оптики» 41 Цит. по: КойреА. От замкнутого мира к бесконечной вселенной (М.: Гнозис, 2001), исправлено по ориг. изд. {Alexandre Koyré. From the Closed World to the Infinite Universe (Baltimore: The Johns Hopkins University Press, 1957). P. 178). 42 Ньютон. Начала...
Глава VIII. Картезианцы и ньютонианцы 277 Ньютон писал, что очевидно определяющие (designful) свойства животных, так же как столь же важные черты Солнечной системы, «не могли быть производным чего- то другого, чем Мудрости и Разумения (Wisdom and Skill) могущественного присноживущего Деятеля (Agent), Ка- ковой присутствует во всех местах и вполне способен по Своей всемогущей воле двигать тела, внутри Своих пре- красным образом согласованных ощущений»43. Натурфилософское учение, или же позиция, или идеология, известное как «ньютонианство», развивалось вокруг именно таких соображений, а вовсе не вокруг чи- сто технических математических вопросов. Среди пер- вых последователей Ньютона были церковные деятели, такие как филолог Ричард Бентли, который решил про- пагандировать ньютоновскую версию картины мира для продвижения своих богословских и политических про- грамм. Одной из ранних площадок, на которой возвеща- лось ньютонианство, были ежегодные лекции, учреж- денные Робертом Бойлем (ум. 1691) и известные как по сей день существующий «Лекторий Бойля». Бентли был первым бойлевским лектором, и он много переписывал- ся с Ньютоном, чтобы уточнить, как можно употребить естественную философию для поддержки христианской религии «против известных всем неверных», как назы- вал их Бойль. Ньютон, благоволя идее лекций, говорил Бентли: «Когда я писал свой трактат по этой Системе, я взирал на эти принципы как на те, что заставляют лю- дей задуматься и поверить в Божество, и ничто не удов- летворит меня больше, чем сознание того, что я оказался полезен этой цели»44. Последующие бойлевские лекторы в начале XVIII в., такие как Самуэль Кларк, Уильям Уистон и особенно по- пулярный Уильям Дерхам, выдвигали свои версии нью- тоновских воззрений на природу и на отношение Бога 43 Ньютон. Оптика... 44 Цит. по: Jacob M.С. The Newtonians and the English Revolution, 1689-1720 (Ithaca: Cornell University Press, 1976). P. 156.
278 Питер Деар. Событие революции в науке к природе. Важность всех этих циклов бойлевских лекций для распространения ньютонианства во многом связана с тем, что все эти циклы лекций потом публиковались в виде книг. Таким образом, натурфилософские идеи Нью- тона стали известны в начале XVIII в. большинству пред- ставителей образованного класса Британии и дошли до них в богословской упаковке бойлевских лекций. 3. Ньютонианство Ньютонианство как узнаваемое движение, со своим стилем философствования и со своими верными привер- женцами, оформилось после того, как в 1703 г. Ньютон стал президентом Лондонского королевского общества. (Ньютон переехал из Кембриджа в Лондон в 1696 г., где возглавил Монетный двор.) Обществом Ньютон руково- дил до самой смерти в 1727 г. и в результате смог создать своего рода правоверную философию. Такая философия была необходима для привлечения новых адептов и от- ражения критических нападок со стороны философов из Франции и других европейских стран. Среди европей- ских критиков Ньютона первое место занимал конечно же Лейбниц. Лейбниц, Гюйгенс и другие континентальные фило- софы, такие как Режи, отозвались на публикацию «На- чал» в 1687 г. весьма критически. Их основные упреки были направлены не против частностей, а против об- щего замысла: они говорили, что Ньютон, вместо того чтобы действительно работать в области естественной философии, написал книгу по математике, замаскиро- вав математические задачи под философские проблемы. Рецензент из «Журналь де Саван» (вероятно, Режи) так обобщил свою критику для читателей крупнейшего фи- лософского журнала на континенте: «Стремясь сделать свой труд насколько возможно совершенным, г-н Нью- тон при этом выдал нам только физику, сведя ее к своей механике. А философию он создаст только тогда, когда
Глава VIII. Картезианцы и ньютонианцы 279 заменит действительными движениями те движения, ко- торые им только предполагаются»45. Как мы видим, кри- тик недоволен тем, что чисто математическое описание (его он и называет «механикой») подменяет физическое объяснение. Те «действительные движения», о которых говорит рецензент, — это действительные причины про- исходящих в мире событий; а Ньютон только «предпо- ложил» (т.е. постулировал) движения, соответствующие гравитационным силам, не вдаваясь в исследование при- роды этих сил. Нечто подобное сказал и Гюйгенс после знакомства с трактатом Ньютона: мы уже знаем, что его объяснение тяжести было другим — оно при этом было уже вполне разработано на момент выхода ньютонов- ских «Начал», — и ясно, что Гюйгенс не мог найти в тру- де Ньютона то, чего так искал и чего хотел прежде все- го добиться в своей работе, — физического объяснения факта тяготения. Лейбниц выставил против Ньютона ряд вопросов о движении планет по орбитам в своем «Опыте о при- чинах небесных движений», изданном в 1689 г. в «Акта эрудиторум», недавно основанном немецком журнале рецензий по естественной философии, редакция кото- рого находилась в Лейпциге. «Опыт» Лейбница был на- писан частично как ответ на рецензию на «Начала», на- печатанную в «Акта эрудиторум», причем скорее всего еще до знакомства с самой книгой Ньютона. Признавая существование тяготения как влечения тел, доказанно- го Ньютоном, Лейбниц, как и Гюйгенс, требовал объяс- нить этот факт. Лейбниц решил, что лучшим объяснени- ем будут «линии импульсов», которые выходят наружу из притягивающего тела на манер вихревого тока, — такая направленная вовне центробежная тенденция вызывает в свою очередь обратную тенденцию — стремление зем- ных тел скорее в сторону центра, прямо по модели Гюй- генса и Декарта. 45 Цит. по: Koyré A. Newtonian Studies (Chicago: University of Chicago Press, 1965). P. 115.
280 Питер Деар. Событие революции в науке Спор Лейбница с Ньютоном шел сначала через дове- ренных лиц и достиг кульминации через два десятилетия после их первого «косвенного» столкновения. Во втором издании «Начал» (1713) ученик Ньютона Роджер Коутс, ответственный за подготовку нового издания, решил одним махом покончить с картезианской критикой до- стижений Ньютона. В своем предисловии к книге Коутс высмеивает изыскания тех, кто, как Лейбниц, провозгла- шает существование разных эфиров и атмосфер, чтобы объяснять все феномены, — Коутс обвиняет их в том, что они создают «невероятную фантастическую повесть» на основе своих (скорее всего, фальшивых) догадок. Объ- явив врагами всех, кто следует «мнениям Декарта», Коутс категорически уверяет: В области настоящей философии положено выводить природу вещей из причин, действительно существующих, и искать те законы, по которым высший Создатель устано- вил прекраснейший порядок в мире, а не те законы, по ко- торым Он якобы мог действовать46. Лейбниц не остался в долгу и весьма скоро ответил на вызов: он атаковал подспудные метафизические и богословские предпосылки философии Ньютона, пред- ставив их как ложные предпосылки — Ньютон хочет спрятаться за заявлениями о том, что он не интересу- ется причинами, и ограничивает аргументацию только явными и наглядными фактами, но Лейбниц решил про- демонстрировать, что Ньютон исходит из большого чис- ла догматических предпосылок, затрагивающих такие спорные вопросы, как природа пространства, времени, материи и ее Творца. Вся дискуссия шла не напрямую: Лейбниц перепи- сывался не с Ньютоном, а с его убежденным сторонни- ком, бывшим бойлевским лектором Сэмуэлом Кларком. Переписка началась в 1715 г. и прервалась со смертью 46 Ньютон. Начала...
Глава VIII. Картезианцы и ньютонианцы 281 Лейбница в 1716 г., и пристальному рассмотрению вновь подверглись самые фундаментальные идеи ньютонов- ской картины мира. Лейбниц назвал ньютоновскую гра- витацию «вечной загадкой», то есть внефилософским понятием, которое уводит от действительных целей философии. Идеи Ньютона об абсолютном простран- стве и абсолютном времени тоже были, по Лейбницу, глубоко порочными: Лейбниц при любой возможности утверждал относительность в материальном мире. Он обвинил Ньютона и в том, что тот считает Бога несо- вершенным часовщиком, который не смог ничего со- гласовать в мировом механизме. Последний и решаю- щий удар был направлен против убеждения Ньютона, выраженного в «Общем поучении», включенном во второе издание «Начал», что совершенство Солнеч- ной системы постоянно сбивается взаимной гравита- ционной тягой планет, что гравитация непрерывно сдвигает их постоянные орбиты и в конце концов при- ведет к тому, что Солнечная система погрузится в хаос. Ньютон не смущался никаким несовершенством, ведь он всякий раз мог сказать, что вмешательство Бога и предотвращает катастрофу. Как только система рас- страивается, Бог сразу же приводит ее в порядок, и это свидетельствует о Его постоянном присутствии в мире и действии Божественного промысла. Но для Лейбница необходимость осуществлять такой промысел означала бы несовершенство Бога, не сумевшего отладить часо- вой механизм мира. Массированная поддержка позиции Ньютона в деся- тилетия после того, как Ньютон стал президентом Ко- ролевского общества, была хорошо организована, хотя нам не всегда ясно как. Ньютон весьма умело использо- вал свое институциональное могущество, большинство членов поддерживали его, и, кроме того, все слушались его, когда он продвигал своих людей, уже лично ему обя- занных. Именно таким личным покровительством, как в стенах Общества, так и вне стен, легче всего объяснить ту необычайно бескомпромиссную лояльность, которую
282 Питер Деар. Событие революции в науке проявили Коутс и Кларк, отбивавшие всякую критику «Начал» в 1710-х гг.47 Работы Ньютона по оптике, осо- бенно «Оптика» 1704 г., также встретили живую и хоро- шо организованную поддержку — всякая критика интер- претаций Ньютоном природы света и цвета встречалась в штыки. Официальные руководители экспериментов в Королевском обществе во время президентства Нью- тона безусловно чтили начальника — это были Фрэнсис Хоксби и позднее, с 1714 г., Джон Дезагюлье (английский ученый, происходивший из французских протестантов- гугенотов). Оба правоверных ньютонианца ставили экс- перименты для того, чтобы проиллюстрировать идеи Ньютона, касающиеся таких неочевидных вещей, как глубинная природа материи и силы притяжения и оттал- кивания, — Ньютон предполагал их существование, осо- бенно в позднейших изданиях «Оптики», исходя из того, что они и производят такие феномены, как электриче- ские и химические эффекты. Дезагюлье не ограничивал свою научную деятельность Королевским обществом: он давал регулярные публичные лекции в Лондоне и пе- чатал учебники, сразу же получавшие широкое распро- странение, — таков, например, выдержавший несколько изданий «Курс экспериментальной философии». Эта пе- чатная версия экспериментальных доказательств и фи- лософских исследований позволила познакомить с нью- тоновской картиной мира весьма широкую аудиторию: многие узнали тогда и о действии сил на расстоянии меж- ду частицами, и о пустом пространстве, и об эксперимен- тальных основаниях естественной философии. Как и Ньютон, Дезагюлье противопоставлял эту картину мира картезианской, в которой все силы между телами переда- ются только контактно, универсальность мира отождест- вляется с универсальностью материи и мир понимается прежде всего рационально. 47 См. также латинское издание Кларка (1697), с обильными при- мечаниями в ньютоновском духе, и также картезианский учебник Рого (1671), переведенный на английский в 1/23 г. под названием: Rohault's System of Natural Philosophy.
Глава VIII. Картезианцы и ньютонианцы 283 В XVIII в. распространению ньютонианства в Англии и в континентальной Европе способствовал успех фило- софии Джона Локка, изложенной прежде всего в его «Опыте о человеческом разумении» (1690). Локк пре- жде всего стремился исследовать подлинные основания знания. Поработав (как он считал) подмастерьем экс- периментаторов Королевского общества, он был лично знаком в молодости с Бойлем и Ньютоном и даже помо- гал последнему готовить некоторые публикации. Фило- софия Локка так удачно совпала с естественно-научной программой Ньютона благодаря тому, что Локк подчер- кивал эмпирический характер любого знания. Ньютон и сам всегда характеризовал свои открытия как основан- ные на эксперименте и на наблюдении, а не на «врожден- ных идеях», о которых мечтал Декарт, размышлявший о своем когито. Локка в XVIII в. считали представителем той же науки, что и Ньютон, и заслугой его считали толь- ко создание более продуманных доводов об истоках чело- веческого знания. Но ньютонианство XVTII в. оставило в стороне две области мыследеятельности Ньютона: богословие, вклю- чавшее в себя исследования по библейской хронологии и пророчествам Библии, и алхимию, которая занимала его значительную часть жизни, особенно в 1670-х гг. (об ал- химии см. гл. I, раздел 4). Ньютонианцы после Ньютона ценили только рациональный эмпиризм работ Ньютона и разработки его последователей, включая те богослов- ские положения, которые были на руку новой англикан- ской доктрине после «Славной революции» 1688 г., — это политическое событие Ньютон, будучи тогда членом парламента от Кембриджского университета, поддержал со всей искренностью. История продолжительных дискуссий между карте- зианцами и ньютонианцами XVIII в. выходит за пределы вопросов, обсуждаемых в этой книге. Но нужно только заметить, что невозможно свести все эти перипетии к противостоянию Ньютоновой «истины» и Картези- евой «фантастики» (как некоторые историки науки
284 Питер Деар. Событие революции в науке и характеризуют механистический универсум Декарта). Сложность и многоплановость аргументов, подключив- ших к себе и математику, и метафизику, и эксперимент, привела к тому, что, даже когда в последние десятилетия XVIII в. Ньютон был признан победителем в споре, ныо- тонианство было уже далеко не тем, что создавал Ньютон и во что он свято верил. Ньютонианство конца XVIII в. представляло собой сочетание идей и положений Нью- тона, Декарта, Лейбница и многих других ученых.
Заключение ЧЕГО ЕЩЕ НЕ ЗНАЛИ В НАЧАЛЕ XVIII В.? Еще при жизни Ньютона взгляд на естественный мир образованных европейцев весьма сильно изменился в сравнении с 1500 г. Новая идеология естественного зна- ния теснейшим образом, если не вообще исключитель- но, сопрягалась с открывшимися тогда практическими и операционалистскими возможностями. Величайшие физико-математики конца XVII в., Гюйгенс и Ньютон, больше всего интересовались практическими, а не спе- кулятивными вопросами. Замечательно, что в 1650-х гг. Гюйгенс решил заняться проблемой определения долго- ты в открытом море — эта проблема была особенно на- сущна для новых торговых государств Западной Европы, таких как родные для Гюйгенса Соединенные провинции Нидерландов. Задумавшись об этих вопросах, Гюйгенс не просто рассмотрел теоретические проблемы, связанные с движением маятника (свойство маятника быть точным мерилом времени открыл еще Галилей), но также разра- батывал в деталях конструкцию морского хронометра, который будет всегда показывать одно и то же время во время океанских путешествий, — хронометры Гюйгенса были вскоре включены в комплектацию французских океанских кораблей. Мощная риторика бэконианской практичности, господствовавшая в Королевском обще- стве в первые десятилетия его существования, была так- же важна и для Гюйгенса, и для Парижской Королевской академии наук и стала определять ход развития науки в первые десятилетия XVTII в. после того, как Ньютон соз- дал целостную натурфилософскую идеологию.
286 Питер Деар. Событие революции в науке Магистральной линией развития науки, которую мы и старались рассмотреть в этой книге, было выдвижение на первой план «естественной философии», направлен- ной на контроль над окружающим миром. Европейское знание в 1500 г., как оно существовало в формализован- ных официальных институциях, прежде всего универ- ситетах, делало акцент на отвлеченном понимании, до- стигаемом через созерцание. Это не значит, что в такой фокусировке не было своих социальных требований, но все эти требования были опосредованы институтами, прежде всего Церковью, которые, несмотря на все свое могущество, вовсе не располагали амбициями по усиле- нию контроля над миром природы. В XVI и XVII вв. ев- ропейские нации стали распространять свое влияние в других частях света, в масштабе, прежде неизвестном в истории. Следовательно, ценность знания стала посте- пенно смещаться в сторону тех видов знания, которые могут упорядочить весь мир как стоящий вокруг Европы (география и естественная история) и позволят с мень- шими издержками достигать отдаленных частей света, устанавливая там свое материальное и культурное го- сподство (сюда входят не только навигация и механика, но и, скажем, математические алгоритмы Маттео Рич- чи, произведшие такое впечатление на китайский двор). Подъем бэконианской риторики полезности в XVII в. происходил в теснейшей связи с ростом богатства го- сударства, тем самым отражая коренные изменения в европейской жизни. Замечательно, что именно наиболее преуспевшие в международной торговле государства Западной Европы сыграли ключевую роль в научной революции. Испания была крупнейшей колониальной державой этого време- ни и получала из колоний больше всего богатств, но она совершенно не развивала коммерческую торговлю и по- тому безнадежно отстала от таких стран, как Франция, Англия и Нидерланды; никаких достижений испанских ученых, кроме изучения фауны и флоры Америки, мы не знаем. Англия и Нидерланды — блистательные примеры
Заключение. Чего еще не знали в начале XVIII в.? 287 связи коммерческой колониальной экспансии и новых амбиций европейского знания в этот период. Аналогичным образом, если в XVI в. мы свидетель- ствуем особое интеллектуальное дерзновение, изнутри направляемое идеями гуманизма, нацеленного на вос- становление цивилизации классической Античности, то в XVII в. появляется новая амбиция, примерными носи- телями которой становятся Декарт и Бэкон, — встать во главе откровенно новых интеллектуальных программ. Античность как санкция оставалась важным риториче- ским ресурсом для многих образованных людей, но при- зывы к новизне раздавались все громче, и тем самым оправдывался подход к природе посредством единого ме- тода, а не постоянных ссылок на какие-то классические прецеденты. Очевидность того, что эти методы эффек- тивны, подтверждалась практическими достижениями, которые были связаны с применением единого метода: так, индуктивный метод Бэкона позволил создать новые виды «работ» (works), а метод Декарта позволил не толь- ко, скажем, улучшить изготовление оптических линз (если последовательно руководствоваться его трактатом «Диоптрика»), но и, как надеялся сам Декарт, продлить человеческую жизнь. Но тем не менее «естественная философия» сохра- няла некоторые свои фундаментальные свойства, не- смотря на все происходившие в этот период изменения. С самого начала до самого конца естественная филосо- фия начиналась с рассуждения о Боге, был ли то сред- невековый Бог Фомы Аквинского, вполне способный действовать в аристотелевском универсуме, или Бог ньютонианцев, свободный делать все, что Он пожелает, и, следовательно, провиденциально обеспечивающий все процессы во Вселенной благодаря всеприсутствию в абсолютном пространстве, которое Ньютон назвал «все- ленским чувствилищем» (sensorium universale). Среди натурфилософов XVI-XVTI вв. мы можем найти только нескольких действительных атеистов, но все перемени- лось в XVIII в.
288 Питер Деар. Событие революции в науке Конечно, было бы слишком примитивно рассматри- вать научную революцию просто как прямое порождение территориальной экспансии европейской цивилизации. Появление в XVII в. безграничных вселенных Декарта и Ньютона, где Земля — это планета, вращающаяся вокруг звезды по имени Солнце, следует считать необычным интеллектуальным прорывом, так это было не похоже на тот мир, в котором образованные европейцы того времени считали, что обитают. В сердцевине этого ве- ликого сдвига находились все же операциональные, ма- тематические и (в случае естественной истории) катало- гизирующие предприятия того времени, эти начинания, которыми отмечено создание нового мира и новой есте- ственной философии. Европейская научная культура, стремясь понимать естественный мир, пережила пере- ориентировку от созерцательной жизни к действенной жизни, или, если употреблять латинскую терминологию, привычную для ученых-гуманистов этого периода, — от vita contemplativa к vita activa48. A «знание как» стало в это время столь же важным, как и «знание почему». Вполне в духе времени эти два подхода к знанию сближались, Европа все больше узнавала о мире и подчиняла его себе. Современный мир стал таким, каким его предвидел Фрэнсис Бэкон. См. гл. III, раздел 2.
ИЗБРАННАЯ БИБЛИОГРАФИЯ Литература по научной революции как историче- скому феномену давно уже необозрима. Приводимые библиографические единицы прежде всего выполняют роль библиографии к отдельным главам: даются главные вторичные источники по разобранным вопросам, в до- полнение к тем, которые цитируются в примечаниях. Эти ссылки также помогут читателям, желающим под- робнее изучить какой-либо вопрос из рассмотренных в книге. Почти все книги и статьи, приведенные в данном списке, написаны по-английски. Три самых последних общих очерка этого периода раз- вития европейской культуры, в которых разобраны раз- ные аспекты этой единой проблемы, следующие: James R. Jacob, The Scientific Revolution: Aspirations and Achievements, 1500-1700 (Atlantic Highlands, N.J.: Humanities Press, 1998); John Henry, The Scientific Revolution and the Origins of Modern Science (London: Macmillan, 1997), где содержатся подроб- ные примечания с указанием библиографических единиц; Стивен Шейпин, Научная революция [публикуется здесь же, с. 313-570], с подробной библиографией по историогра- фии научной революции [с. 516-570]. В качестве обще- го очерка историографии вопроса рекомендуем книгу Lisa Jardine, Ingeniaas Pursuits: Building the Scientific Revolution (London: Little, Brown, 1999). Еще более сжатый очерк исто- рии историографии научной революции, где рассматри- ваются труды по вопросу до 1990 г., см. в: Н. Floris Cohen, The Scientific Revolution: A Histariographical Inquiry (Chicago: University of Chicago Press, 1994). Весьма влиятельным, в том числе и для моей книги, следует назвать труд: Edwin Arthur Burtt. The Metaphysical Foundations of Modern Physical Science (Garden City N.Y.: Doubleday Anchor, 1954 [1932]).
•290 Питер Деар. Событие революции в науке Введение О понимании научной революции в XVIII в. см.: I. Bernard Cohen, Revolution in Science (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1985). Блестящий очерк новей- ших тенденций в изучении истории науки: Jan Golinski, Making Natural Knowledge: History of Science after Constructivism (Cambridge: Cambridge University Press, 1998). Вооб- ще об историографии науки как научной дисциплине: Beverley С. Southgate, History, What and Why?Ancient, Modern andPostmodernPerspectives (London: Routledge, 1996). О про- цессах в науке, предшествующих научной революции, см. новейший очерк: Edward Grant, The Foundations of Modern Science in the Middle Ages: Their Religious, Institutional, and Intellectual Contexts (Cambridge: Cambridge University Press, 1996). Естественная философия Аристотеля лучше всего освещается в классической монографии: G. Е. R. Lloyd, Aristotle: The Growth and Structure of His Thought (Cambridge: Cambridge University Press, 1968). Литература о Фрэнси- се Бэконе указана ниже (к гл. III). О смысле метафоры «открытия» в этот период см. новаторскую статью: Amir Alexander, «The Imperialist Space of Elizabethan mathe- matics», in Studies in History and Philosophy ofScience^ (1995), P. 559-591. Глава I Grant, The Foundations of Modern Science in the Middle Ages, лучшее общее введение в науку и философию Средних веков, желательно также иметь в виду и дополнения, вы- сказанные в статье того же автора, Edward Grant, «Aris- totelianism and the Longevity of the Medieval World View», in History of Science 16 (1978). P. 93-106. В монографии David F. Noble, A.World Without Women: The Christum Clerical Culture of Western Science (New York: Knopf, 1992) в доступ- ной форме исследуется социальная реальность универси- тетов Средневековья и раннего Нового времени.
Избранная библиография 291 В статье Barry Barnes, «On the Conventional Character of Knowledge and Cognition», in Karin Knorr-Cetina and Michael Mulkay, eds., Science Observed: Perspectives on the Social Study of Science (London: Sage, 1983). P. 19-51 исследуют- ся базовые концепты «конструктивистского» подхода к истории науки с упором на социокультурные предпосыл- ки каждой из форм организации научного знания. По во- просу о том, насколько термин «научная революция» точно передает историческую реальность, см.: Stephen Pumfrey, «No Science, Therefore No Scientific Revolution? Social Constructionist Approaches to 16th and 17th Century Studies of Nature», in Dominique Pestre, ed., Létude sociale des sciences (Paris: Centre de Recherche en Histoire des Sciences et des Techniques, 1992). P. 61-86. О понятии «естествен- ная философия» и его отличии от современного поня- тия «наука» см.: Andrew Cunningham and Roger French, Before Science: The Invention of the Friar's Natural Philosophy (