РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
»Литературные Памятники


WILLIAM
WORDSWORTH
THE PRELUDE
1805


УИЛЬЯМ
ВОРДСВОРТ
ПРЕЛЮДИЯ
1805
Издание подготовили
А.Н. ГОРБУНОВ, Е.В. ХАЛТРИН-ХАЛТУРИНА, ТАТВЯНА СТАМОВА
Научно-издательский центр «ЛАДОМИР» «Наука»
Москва


РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ СЕРИИ «ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ»
Серия основана академиком С.И. Вавиловым
МЛ. Андреев, В.Е. Багно (заместитель председателя),
В.И. Васильев, А.Н. Горбунов, Р.Ю. Данилевский, 2>.Ф. Егоров (заместитель председателя), Н.Н. Казанский, i/jB. Корниенко (заместитель председателя), Я.i>. Куделин (председатель),
Я.В. Лавров, Я.М Молдован, С.И. Николаев, iö.C. Осипов, AL4. Островский, Рыжов, И.М. Стеблин-Каменский,
£.5. Халтрин-Халтурина (ученый секретарь),
7СЯ. Чекалов
Ответственный редактор Я.//. Горбунов
Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям
В РАМКАХ РЕАЛИЗАЦИИ ФЕДЕРАЛЬНОЙ ЦЕЛЕВОЙ ПРОГРАММЫ
«Культура России (2012—2018 годы)»
© Татьяна Сгамова. Перевод, 2017.
© Переводы см. Содержание, 2017.
© А.Н. Горбунов. Статьи, 2017.
© Е.В. Халтрин-Халтурина. Состав, статьи, примечания 2017.
© Научно-издательский центр «Ладомир», 2017.
© Российская академия наук и издательство «Наука», серия «Литературные памятники» (разработка, ISBN 978-5-86218-549-2 оформление), 1948 (год основания), 2017.
Репродуцирование [воспроизведение) данного издания любым способом без договора с издательством запрещается


Уильям Вордсворт Май 1806 г.


И/1И
Становление
сознании
поэта
1005


М1ИГД ГICPDAJl
Вступление - Детстео
и йлярльные годы
этот ветер, веющий с полей Зеленых1, с облачных равнин небесных: Глаза слезит и сам как будто знает, Что сердце веселит мне. Весели,
Посланник добрый, долгожданный друг!
Се узник, вырвавшийся на свободу,
От мрачных стен бежавший городских2, Приветствует тебя. Теперь, не скован Ничем и предоставлен сам себе, ю Я волен поселиться, где хочу.
Что станет мне пристанищем? Какая Долина приютит? Под сенью рощ Каких обрящу кров? Какой певучий Ручей под вечер мне навеет сон?
Весь мир передо мной — с открытым сердцем И радостным, свободы не боясь,
Смотрю вокруг. Пусть даже провожатым Мне будет только облако одно,
Не заблужусь3. Пока же лишь дышу —
Мысль погружается и дух парит,
20


10
Уильям Вордсворт
И сброшен, сброшен, как каким-то чудом, Ненужный груз неистинного «я», Томительных, несообразных дней,
Что не моими оказались вдруг.
Дни, месяцы покоя (если только Дерзну я это слово произнесть),
Да, воли, чистой радости, покоя Мне предстоят: куда-то приведет Тропинка — луговая ли, лесная? — зо Иль, может, ветка легкая, теченьем Реки влекома, мне укажет путь?
Довольно, что свободен и могу Трудиться для души, оставить море,
Что стало в тягость мне4, жить на земле, Пусть не селянином, пить воду диких Источников, рвать травы луговые И прямо с ветки плод снимать тугой.
И может, я не ошибусь, сказав,
Что эта радость новая моя 40 Благословенна — когда ветер с неба Мне тело овевал, я ощутил Внутри себя похожее движенье:5 Ток мягкий, животворный, что касался Вещей, им созданных, — вначале тихий, Он рос и креп и вихрем стал, творенье На прочность испытуя. Силы той Ни с чем не спутать. То стихия духа, Ломая толстую коросту льда,
Весной врывается, неся надежды,
50 	Обетования трудов счастливых,
Свободной мысли, доблести, познанья, Чувств чистых, радости незамутненной, Священной жизни лада и стиха.


ПРЕЛЮДИЯ. Книга I. Вступление — Детство и школьные годы
11
Доселе не имев обыкновенья Восторги сразу поверять стиху,
В тот час, мой друг6, я душу до конца Излил в стихах свободных (ныне здесь Их повторил я) — долам и лугам Я возвестил. Стих лился сам собой, go И дух, как будто призванный к служенью, Облекшись в ризы светлые, внимал.
Я полон был надежд, и голос мой В меня вселял уверенность, и глас Чистейший отзывался в глубине.
Я вслушивался в оба, доверяя Грядущему и радуясь ему.
Потом, еще во власти этой силы, Отдавшись ей, я продолжал мой путь,
И, сень зеленую найдя, присел 70 Под деревом, смиряя мыслей вихрь И погружаясь в радостный покой.
То был осенний безмятежный день,
И солнце только два часа назад Склонилось к западу, позолотив Траву в моей уединенной роще.
И облака серебряные плыли В глубокой тишине, и я лежал,
В мечтанья погруженный, представляя Долину ту, в которой поселюсь;7 во Смиренный кров мой и поля вокруг,
И предвкушал тот миг, когда начну Свой Труд, который, если Бог позволит, Здесь и окончу. Руки заложив За голову, лежал я, наслаждаясь Теплом земли, что, нежа, не давало Мне уноситься слишком далеко,


12
Уильям Вордсворт
И ничего не видел и не слышал Вокруг себя, лишь вздрагивал порою,
Когда то здесь, то там, сорвавшись с ветки,
90 Со стуком падал желудь налитой.
Я в этом созерцанье пребывал Довольно долго (солнце уж почти Коснулось горизонта) и, послав Привет последний городу, что мирно Спал где-то в отдаленье, устремился К долине той, которую избрал.
Был дивный вечер, и душа, воспрянув,
Вновь пробовала крылья, сам Эол Ей был не нужен со своею арфой
loo И вскорости смущенно замолчал8.
Я оскорбил бы этот день, помыслив О чем-то, кроме радости его, —
Так я сказал себе и продолжал Путь под вечерним солнцем и ничем — Заботой, словом, суетною мыслью — Нарушить ту субботу не хотел.
Что долго говорить? — Два дня пути Приятного, без спешки, и на третий Я места назначения достиг.
но Что дальше, друг, ты догадался б сам, — Восторг и радость тихая, любовь И растворение в простых вещах И драгоценных, — сколько их вокруг!
Лишь успевай смотреть... И каждый день Несет с собой покой, отдохновенье От суеты и счастья полноту.
Но вскоре беспокойство завелось


ПРЕЛЮДИЯ. Книга I. Вступление — Детство и школьные годы
13
В моей душе; читая, размышляя,
Я устремился к вожделенной цели:
120 Воздвигнуть зданье новое иль, может, Поднять былую роскошь из руин,
Чтоб в этих стенах поселить потом Те образы, фантазии фантомы,
Что столь давно слонялись не у дел,
И сим жильцам насколько можно вверить Всё, что на сердце было у меня.
Но я разочарован был: лучи,
Пробившись на востоке, исчезают В какой-то мгле, не становясь зарей.
130 Лишь только ум мой ищет подступиться К достойной теме, что зовет и манит,
Из прошлого мне подавая знак,
Как отступает в страхе, замечая Кругом препятствия, которых больше И больше возникает с каждым днем.
И вот уже я склонен отказаться От этих замыслов высоких в пользу Труда скромнейшего. Но, милый мой, Поэт — созданье нежное — подобен 140 Влюбленному и так же временами
Непредсказуем — ни здоров, ни болен, — Но мыслями преследуем своими Неуправляемыми. Вольный ум,
Ум созерцательный его, тогда Вполне бывает, кажется, доволен,
Когда притихнет птицей на гнезде И ждет9. Однако не всегда дождаться Дано ему: сорвется и летит Чрез рощи и куда не знает сам.


14
Уильям Вордсворт
150 И я, недугом схожим одержим,
И не роптал бы, да уж слишком долго Он отпускать не хочет в этот раз.
Когда — как тот, кто к главному труду Намерен подступиться, начинаю Себя испытывать, то нахожу,
Что недостатка нет ни в чем мне: дар Наипервейший — животворный дух —
Со мной всегда, и истины, от века 160 Нам данные, — подспорье для ума
Живого; внешний мир, со всем богатством Форм, образов; и множество иных Вещей, без коих нет поэта, пусть Дающихся ему не без труда.
Сюжеты, время, обстановку, фон В избытке предлагает ум — но выбрать Мне не под силу. Множество имен Я мог бы из забвения извлечь Для современников и тех, кто вслед 170 Придет. Но часто паводок простой За море принимаю, ухватившись То за старинный Англии мотив,
Что облюбован Милтоном самим Когда-то был10, — тогда, уединясь В прохладных рощах, в век иной готов Я погрузиться с головой, играть На дудочке пастушьей или слушать Рассказы рыцарей, что отдохнуть Сошлись у звонкого ручья;11 а то, iso На лад иной настроясь, вспоминаю,
Как побежденный Мигридат12 на север Стопы направил, чтоб во мгле времен


ПРЕЛЮДИЯ. Книга 1. Вступление — Детство и школьные годы
15
Стать Одином самим13, отцом народа, Пред коим Рим не устоял; иль как Сподвижники Сертория, покинув Испанию, нашли себе приют На островах Счастливых14, где, однако, Искусства их, обычаи, ремесла —
Все, в тесных заперты границах, чахли 190 И вымерли почти что, но не Дух
Вольнолюбивый — и спустя пятнадцать Столетий (в пору ту иное племя, Превосходя островитян и силой,
И опытом, их мнило полонить)
Сей дух, чуме подобно, истребил Героев род, что несвободе смерть Лихую предпочли; как в темный век Тиранства, не известный никому, Француз, о коем хроники молчат,
200 Об истине радея и прознав
О 	страшном произволе, что творим Испанцами в Вест-Индии, один Отправился за океан, не чтобы Ободрить земляков, но чтоб, как вихрь, Пронесшись, тех злодеев покарать;15 Еще — как Густав принят был как свой На шахтах Далекарлии16, как Уоллес Сражался за Шотландию17, как имя Его, подобно дикому цветку,
210 На милой родине его взошло,
Деяния же Уоллеса, как духи Гор, и озер, и рек, как Дух Свободы, Там поселились, кажется, навек.
Порой, однако, более сподручным Мне видится сюжет совсем иной,


16
Уильям Вордсворт
Из сердца собственного взятый, — чувств Моих, и опыта, и мыслей сгусток — Пространная история души,
В возвышенном поведанная стиле,
220 Но с множеством вполне равнинных мест. Однако дух сомнения и тут Сплетенную не без труда канву До основанья распустить готов.
Тогда в надежде, может быть последней, Я к философской песни обращаю Погасший было взор, мечтая в ней Извечным светом правды озарить Обыденную жизнь; раздумья сердца В бессмертный стих облечь и, как Орфей, 230 Доверить лире. Но и это бремя Меня пугает; утешаюсь тем,
Что, может быть, незрелый ныне ум С годами станет прозорливей, сердце Мудрее. Так текут за днями дни.
Теперь уж не могу определить,
Где истина, где ложь, что мне во благо,
А что во вред; где смутное стремленье,
С тщеславием граничащее, где Порыв высокий, истинный; где робость,
240 Безволие, где трезвость и расчет. Смирение, благоговейный страх,
И те врагами стали мне — нередко За ними себялюбие и лень Стоят незримо. И в немом экстазе Гляжу на мир, застыв перед лицом Творца; бессилья полон своего18.
Чем так, уж лучше без конца бродить
Среди полей и рощ, не замечая
Часов, забывшись, праздным созерцаньем


ПРЕЛЮДИЯ. Книга I. Вступление — Детство и школьные годы
17
250 Довольствуясь и радуясь ему.
И может, лучше было бы не знать Сей тяги творческой, чем жить вот так — Чтоб ум с готовностью кидался встречь Заветным замыслам и всякий раз Отброшен был унылой пустотой.
Но, видно, мой удел таков — то вдруг Несовершенство темы вижу, то,
Свое пред ней бессилье обнаружив, Обескураженный, ищу забвенья 260 И праздности, бесцельно продвигаясь К концу, как тот, кто, много получив,
Не отдал ничего19.
О, 	для того ль
Река прекрасная свой глас сливала С утешным пеньем нянюшки моей, Излучиною каждой повторяя Извивы снов и грез?20 Затем ли ты,
О 	Дёрвент, протекая по долинам Зеленым милой родины моей21,
270 И день и ночь рождая беспрестанно Созвучья чудные, меня, ребенка,
Баюкал тихой музыкой своей И нежностью недетской одарил;
И, усмиряя медленным теченьем Страстей порывы, вихри суеты,
Залогом был и смутным предвкушением Той тишины заветной, что природа Среди холмов и рощ своих таит?
Когда с холмов своих ты устремлялся 280 К старинным башням Кокермаута и, Словно нарочно, подходил вплотную К террасе той, что местом наших игр Служила, сколь желанным ты для нас


18
Уильям Вордсворт
Был другом! И как часто я, малец (Мне пять едва исполнилось тогда),
В ручье твоем близ мельницы весь день Плескался, иль носился по лугам И зарослям крестовника, иль в час,
Когда утес и холм, поросший лесом22,
290 Внезапным светом озарялись, ждал Один под поздним небом, представляя Себя индейцем маленьким, вигвам Покинувшим без спроса, чтоб на воле Нагим под ливнем бегать грозовым.
В то время восхищение и страх Наставниками были мне. — С пеленок Я пестуем был красотой23, и после,
Когда с иной долиной мне пришлось, Девятилетнему, свести знакомство24, зоо Я полюбил ее всем сердцем. Помню,
Когда ветров морозное дыханье Последним крокусам на горных склонах Сжигало венчики, я находил Себе отраду в том, чтоб до утра Бродить средь скал и тех лощин укромных, Где всюду водятся вальдшнепы. Там,
С силком через плечо, охотник жадный,
Я обегал свои угодья, вечно Не находя покоя, и один зю Под звездами, казалось, был помехой Покою, что царил средь них; порой,
Почти рассудок потеряв и жаждой Добычи обуян, чужой улов Себе присваивал и после слышал Среди холмов безлюдных странный шорох,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга I. Вступление — Детство и школьные годы
19
Дыханье близкое, шаги, почти Неуловимые, средь сонных трав.
Когда ж апрельский своевольный луч У первоцветов стрелки вынимал 320 Из новеньких колчанов, я опять
Вверх устремлялся, в горы, к одинокой Вершине, где среди ветров и туч Орел-разбойник кров нашел. Увы,
И тут достойной цель мою назвать Я не могу. Но сколько дивных чувств Я испытал, когда, почти достигнув Гнезда, висел над пропастью — зацепкой Мне были лишь пучки сухой травы Да трещины в скале, я сам былинкой ззо Трепещущею был; с налету ветер,
Сухой и резкий, дерзостное что-то Кричал мне в уши, и чужим, нездешним, Каким-то неземным казалось небо И заговорщиками облака!25
Как в музыке гармония и лад Всем правят, так и человека ум Устроен. Некою незримой силой Все элементы, чуждые друг другу,
В нем сведены в поток единый. Так 340 И страхи ранние мои, и беды,
Сомнения, метания, тревоги,
Неразбериха чувств моих и мыслей Становятся покоем, равновесьем,
И я тогда достоин сам себя.
Что ж остается мне? — Благодарить За всё, за всё до самого конца.


20
Уильям Вордсворт
Однако же Природа, с юных лет Своих питомцев закаляя, часто Завесу облаков над ними рвет,
350 Как бы при вспышке молнии — так первым Их удостаивая испытаньем,
Наимягчайшим, впрочем; но порой Угодно ей, с той же благою целью, Устраивать им встряску посильней.
Однажды вечером, ведомый ею,
Я лодку пастуха нашел, что к иве Всегда привязана была у входа В укромный грот. В долине Паттердейл Я на каникулах гостил тогда 360 И, ялик тот едва лишь заприметив,
Находку счел неслыханной удачей,
Залез в него и, отвязав, отплыл.
Луна взошла, и озеро сияло
Средь древних гор. Под мерный весел плеск
Шла лодочка моя — вперед, вперед,
Как человек, что ускоряет шаг26.
Поступок сей, конечно, воровство Напоминал, и всё же ликованья Была полна душа. И, горным эхом 370 Сопровождаем, ялик мой скользил По водной глади, оставляя след Из маленьких кругов, что расходились От каждого весла и исчезали В одном потоке света27. Горный кряж, Тянувшийся вдоль озера и бывший Мне горизонтом, темный небосвод И звезды яркие — я, глаз от них Не в силах оторвать, всё греб и греб,
Собою горд, и весла погрузил


ПРЕЛЮДИЯ. Книга I. Вступление — Детство и школьные годы
21
380 В молчанье вод озерных. Мой челнок,
Как лебедь, приподнялся на волне,
И в тот же миг из-за прибрежных скал
Огромного утеса голова
Вдруг показалась28 и росла, росла,
Пока, воздвигнувшись во весь свой рост,
Сей исполин меж звездами и мной Не встал и семимильными шагами Пошел ко мне. Дрожащею рукой Я челн мой развернул и, поспешив 390 Назад, по тихим водам, словно тать, Вернулся в Грот Плакучей ивы. Там На прежнем месте лодку привязав,
Через луга я шел домой и в мысли Тяжелые был погружен. С тех пор Прошло немало дней, а я никак Забыть то зрелище не мог. Неясных И смутных образов был полон ум. Неведомые формы бытия Из темноты вставали. Как назвать 400 Тот мрак, я сам не знал. Я был один, Покинут всеми; даже то, что прежде Мой составляло мир: деревья, небо,
Поля зеленые, морская ширь, —
Всё, всё исчезло, кроме тех огромных Существ, не походящих на людей,
Что среди дня мой посещали ум И в снах ночных тревожили меня29.
Премудрость, Дух вселенной!30 Ты, душа, Бессмертье мысли, — ты даешь дыханье,
410 Движенье нескончаемое формам И образам. И мню, что не случайно Ты с первого рассвета моего


22
Уильям Вордсворт
При свете дня и ночью занимала Мой ум не суетой, что человекам Столь свойственна, но тем высоким, прочным, Что недоступно ей, — природой, жизнью Непреходящей, и мечты, и мысли,
И чувства все преображала так,
Что освящались даже боль и страх. —
420 Так нам порой случается расслышать В биенье сердца мирозданья пульс.
Сей дар причастности, хоть не заслужен Нисколько, но отпущен был сполна.
Когда в ноябрьские дни долины,
Волнистым, тонким выстланы туманом, Казались бесприютными вдвойне,
И в ночи летние, когда по краю Озерных вод, что стыли средь холмов Печальных, возвращался я домой,
430 Их бесприютности и дрожи полн,
Та благодать сопутствовала мне.
Когда ж морозы ударяли, день Сжимался и в окошках теплый свет Горел зазывно в сумерках, на зов Я не спешил. Восторг и упоенье Владели мной. То был счастливый час Для нас для всех. Как на свободе конь, Счастливый, гордый, в новое железо Обутый, и о доме позабыв,
440 По льду озерному под звон коньков И ветра свист носился я. Стремясь Забаве взрослой подражать, в охоту Играли мы тогда. Всё как взаправду:
Рога трубят, веселых гончих стая


ПРЕЛЮДИЯ. Книга I. Вступление — Детство и школьные годы
23
И заяц быстроногий впереди.
Холодный сумрак полон голосов Звенящих был. Вокруг отлоги гор Им вторили. И каждый голый куст,
И деревце безлистное, и льдистый 450 Утес в ответ звенели, словно медь.
А отдаленные холмы в пространство Унылый отзвук посылали. Звезды Сияли на востоке, и полоской Оранжевой на западе светился И постепенно догорал закат.
Порой, когда от шума отдохнуть Хотелось мне, в уединенной бухте Узоры я выписывал, любуясь Звездой какой-нибудь на льду. Когда же 460 Ватагой шумной, разогнавшись, с ветром Неслись мы вдаль и берега во тьме Вытягивались в линию и тоже Навстречу нам свой ускоряли бег,
Мне нравилось, отстав, на всём ходу Остановиться — редкие утесы Еще неслись навстречу, будто вместе С землей, что свой заканчивала круг,
И застывали где-то позади,
И я стоял, застигнут тишиной 470 И скован ею, словно спал без снов31.
О 	вы, явленья чудные на небе И на земле, видения холмов И духи мест пустынных! Не напрасна Была забота ваша обо мне,
Когда, преследуя меня средь детских Забав — в лесах, пещерах, средь холмов,


24
Уильям Вордсворт
На всём вы оставляли отпечаток Желания и страха, в океан Земную твердь вседневно обращая 480 Кипящий, где, как волны, набегают Восторг и страх, надежда и тоска.
В любых занятьях наших, в круговерти Чудесной зим и весен я всегда Следы волнений этих находил.
Мы жили словно птицы. Солнце в небе Не видело долин, подобных нашим,
И радости, столь шумной, и веселья Таких не знают, верно, небеса.
И ныне радуюсь, когда припомню 490 Леса осенние, молочно-белых Орехов грозди, удочку и леску —
Сей символ упованья и тщеты, —
Что звали нас к источникам средь скал,
От звезд и солнца, лето напролет Укрытых, к водопадам на изломах Речушек горных. — Сладко вспоминать!
И сердцем прежним чувствую опять Тот дивный трепет, напряженье то,
Когда с холмов в июльский полдень ввысь 500 Взвивался змей воздушный, натянув Свои поводья, словно резвый конь,
Или, с лугов подхваченный внезапно Ноябрьским ветром, застывал на миг Средь облаков, чтобы потом рвануться Куда-то и, отвергнутым, на землю Вдруг рухнуть всею тяжестью своей.
Вы, домики смиренные, нам кров Дарившие тогда, забуду ль ваши


ПРЕЛЮДИЯ. Книга I. Вступление — Детство и школьные годы
25
Тепло и радость, святость и любовь, sio Среди приветливых полей какими Уютными казались ваши кровли!
Каких только не знали вы забот И не чурались их! — Однако ж были У вас и праздники, и торжества,
И радости простые: вечерами Собравшись у каминного огня,
Как часто мы над грифельной доской Склонялись низко, друг напротив друга, И крестики чертили и нули 520 В баталиях упорных32 — впрочем, вряд ли Их удостою описанья здесь.
А то еще вкруг белого, как снег,
Стола из ели, вишни или клена,
Сойдясь за вистом, посылали в бой Войска бумажные — от настоящих Их отличало то, что после всех Побед и поражений не разбиты И не забыты были, но в поход В составе прежнем выступали вновь.
530 Компания престранная! Иные,
К сословью низкому принадлежа,
По прихоти судьбы вдруг возвышались Едва ли не до трона, замещая Правителей усопших. Как тогда Гордыня распирала их — всех этих Бубён и пик, треф и червей! А нам Как сладко было всеми помыкать! Издевкам, шуткам не было конца,
Когда потом, словно Гефест с небес,
540 Ниц падали — великолепный туз,
Сей месяц на ущербе, короли Опальные и дамы, коих роскошь


26
Уильям Вордсворт
Сквозь тлен еще светилась33. — За окном Меж тем шел дождь или мороз жестокий Всё пробовал на зуб, и лед, ломаясь На озере близ Иствейта, порой К воде сползая, долы и холмы Протяжным звуком оглашал, похожим На вой изголодавшихся волков.
55о И, тщательно припоминая здесь,
Как дивною наружностью природа Меня пленяла с детства, занимая Мой ум величием и красотой Своих созданий, и пристрастье к ним Старалась пробудить, — всё ж не забуду О радостях иных — происхождение Их мне не ведомо: как временами Средь шума и тревог я ощущал Вдруг чувства новые — святой покой
560 И тишину, и словно сознавал
Свое родство со всем, что на земле Живет и дышит, и внезапно вещи По-новому мне открывались, будто Спешили донести простую весть О том, что жизнь и радость суть одно.
Да, отроком еще, когда земля При мне раз десять свой свершила круг,
К чудесным сменам приучая ум,
Я Вечной красоты уж замечал
570 Присутствие и часто по утрам Вдыхал ее, как вьющийся туман Долины, и в недвижной глади вод, Берущих цвет у тихих облаков,
Ее, казалось, созерцал лицо.


ПРЕЛЮДИЯ. Книга I. Вступление — Детство и школьные годы
27
Расскажут вестморлендские пески И кряжи Камбрии, как, когда море,
Тень сумерек отринув, посылало Пастушьим хижинам благую весть О восхождении луны, — как долго 580 Стоял я, перед зрелищем таким,
Как странник, онемев, и, никаких Подобий оному не находя В короткой памяти своей34, и мира И тишины в смятенном сердце, всё ж Уйти не мог и, взглядом обводя Сияющий простор, словно сбирал С дрожащих лепестков в том поле света Блаженство новое, как юный шмель.
Бывало, средь ребяческих забав,
590 Средь радостей внезапных, словно вихрь, Захватывавших нас, да, столь же бурных, Сколь мимолетных, вдруг, словно щита Блистаньем поражен, я застывал На месте: то природа говорила Со мной своим бессмертным языком.
И преткновенья наши, и невзгоды — Проделки, верно, озорливых фей — Небесполезны были, сохраняя В себе сей драгоценный отпечаток 600 Картин и форм, что много лет спустя Умели оживать и повзрослевший И приземленный окрыляли ум.
И даже если радости самой Стирался след, то сцены те, что были Свидетелями ей, перед глазами Вставали вновь и вновь и с ними чувства Забытые: и воспитатель-страх,


28
Уильям Вордсворт
И удовольствие, и всё, что ей,
Той радости, сопутствовало, — так, ею Исполнены великой красоты,
Сии картины, времени барьер Преодолев, уже не покидали Ума, родными становясь, и каждый Цвет, и оттенок, каждая черта Хранили с прошлым радостную связь.
Я начал мой рассказ издалека,
Питая слабость к тем далеким дням,
Что в памяти затеряны. Боюсь,
Мне не собрать их, первоцветы те, его Что заносило снегом столько раз.
Но ты, мой благосклонный друг35, я льщу Себя надеждой, скучным не сочтешь Мое повествованье — слаб, пристрастен Язык рассказчика, но я хотел,
Пойми, найти источники свои,
Чтоб в ранних взлетах и паденьях ныне Ум равновесье обретал, созрев Для главного труда36. Но коли впрямь Надежда тщетна, и себя постичь 630 Мне не дано, и ты в сиих строках Никоих откровений не найдешь,
Чтоб лучше сердце понимать того,
Кто, мню, тобой любим, — друг, не суди Меня за то, что долго не могу Расстаться с волшебством картин, вещей Оживших, чувств сладчайших, — тех, что жизнь К началу возвращают, так что детство Становится само пейзажем — лугом,
Залитым солнцем.


ПРЕЛЮДИЯ. Книга 1. Вступление — Детство и школьные годы
29
Цель одна пока 640 Достигнута — мой ожил ум, и дух Свершения со мной, и уповаю,
Что в лета предстоящие смогу В стихе поведать жизнь мою. Покуда Я этой темой ограничусь. Путь Открыт и ясен, и хотя не столь Широким кажется, но полагаю,
Что избран правильно. Итак, вперед!


1\пигд втогдл
Lüf\0/lbt1t>IC годы
Ргододтсрис
так, мой друг, мы вздумали с тобой, Пусть краем глаза, заглянуть туда, Где начинался путь мой, и отмерить Его до той поры, когда любовь К лугам и рощам только родилась Во мне и возрастала втихомолку От раза к разу, между тем, как дни И месяцы летели, замыкался Веселый круг, и летний день опять ю Был полон игр, что длились дотемна.
Когда пустели стулья у порогов,
Ступени и скамейки, засыпал,
Умаясь за день, труженик и, позже,
В раздумье засидевшийся старик, —
Веселье наше длилось. Наконец,
Когда темнело всё и облака Огромные светились по краям Пыльцою звездной, — с неохотой спать Мы отправлялись, телом утомясь 20 И воспарив умом. — Кто молод был


ПРЕЛЮДИЯ. Книга II. Школьные годы. Продолжение
31
И, окрылен мечтою, высоко Не заносился? Есть ли хоть один, Мудрейший, лучший, может, из людей, Кто хоть когда-нибудь не помышлял О невозможном, кто б не пожелал, Чтоб истина и долг познали крылья Порывов детских? Обленилась плоть, Скучает; успокоенности дух Гнетет ее1 — так ныне далеки зо Благословенья дни, и всё же столь Отчетливы, что иногда, подумав О них, раздваиваюсь, находя В себе иное существо.
Оплотом
Тех детских радостей был монолит,
Скалы седой осколок, посреди Торговой площади лежавший; много Лет миновало; вновь я посетил Места родные: камень тот исчез,
Дав место стройной ратуше2, что гордо 40 Возвысилась над местом наших игр.
Что ж, так тому и быть! И всё ж, друзья,
Я чаю, не один из вас припомнит Те ночи звездные и ту, в чью честь Был камень прозван наш, что восседала За ним, как за столом, и, разложив Товар свой, торговала им исправно,
Как говорили, шесть десятков лет.
Стремительным был бег наш; словно день, Год пролетал. Но время подошло, so И развлеченья бурные сменились Иными — тише и спокойней. В них


32
Уильям Вордсворт
Особая предназначалась роль Природы образам, что придавали Занятьям нашим вкус и остроту.
Когда на лодках мы вперегонки Пускались через озеро, избрав Прекрасной целью остров3, что звенел Многоголосьем птичьим, или тот,
Где под роскошным пологом дубрав go Ковер фиалковый прилежно цвел,
А может быть, и третий, где воздвигся Крест каменный, где некогда жила Затворница младая4, — до обид ли Тогда нам было и до торжества ль? Гордыня, ревность отступали. В тень Блаженную спешили мы, забыв,
Кто победил, кто побежден. Так сила И дух соперничества побеждались Той красотой и ладом, что царили 70 Повсюду, потихоньку проникая В сердца и умиротворяя их.
Тебе же, друг мой, знающий меня Насквозь, не побоюсь сказать, что робость Моя и нелюдимый нрав с тех пор Берут начало, с тех далеких дней,
Когда я научился ощущать Дух одиночества и полюбил его5.
Неизбалованны в еде, мы знали,
И даже слишком, что такое голод, во Но он не мучил нас, а лишь бодрил. Обычный наш паек напоминал Спартанский. Что поделать — исключая, Недельное пособие, мы жили Три четверти размеренного года


ПРЕЛЮДИЯ. Книга IL Школьные годы. Продолжение
33
Почти что в нищете. Но, возвращаясь После больших каникул, всякий раз Набитым радовались кошелькам6 И предвкушали лакомства послаще И подороже тех, что по знакомству 9о Старуха, о которой только что
Я вспоминал, могла нам предложить.
Тогда в долинах или средь холмов Мы пировали дружно — зелень трав Была нам скатертью, — когда в сени Дубрав, когда на берегу реки Иль у ручья в горах, где ветерок Порхал, как птица, и, почти незрим, Следил за нами солнца быстрый луч.
И кстати будет здесь упомянуть, loo Как дважды в год, сиречь в полгода раз,
На трату мы отваживались, дабы Пусть хоть на день купить себе блаженство Скакать верхом и легкий бег коня Своим почувствовать. Тогда к уловкам Мы прибегали, чтоб уговорить Хозяина гостиницы, конюшней Владевшего (на целый день пути Кто б дал коней нам!), и в конце концов, Ворча, он соглашался. Нас ждало по Аббатство древнее, что в честь Марии Построено7 и до сих пор стоит Полуразрушенное, — темный свод,
И звонница, и статуи святых,
Деревья вековые... На дворе Паслись неспешно кони. Дивный мир Царил вокруг, и даже ветер с моря,
Что налетал порывами, не мог


34
Уильям Вордсворт
Его нарушить. Башни и дубы,
Равно невозмутимы и тихи,
120 Стояли (сколько уж веков!). Таким Незыблемым был мощный их покой И нескончаемою тишина!
И вновь коней седлали мы и с гиком, Пришпорив их, неслись во весь опор — Мимо часовни старой — две фигуры, Застывши в камне, рыцарь и аббат8,
Нас провожали взглядом, и вьюрок В церковном нефе пел, не посмотрев, Что свод провален, плесень на вратах 130 И плющ, обвивший стены, весь дрожит От ветра и, припомнив дождь, слезу Роняет; в полумраке сам себе Он пел, невидимый, да так, что я Там поселился бы, чтоб песне сей Внимать всегда. И вот уж позади Аббатство; сделав триумфальный круг, Вниз по долине скачем мы, домой Стремясь поспеть, — то гладкою тропой, То напролом; и в сумерках ручьи 140 Поют и воздух так прохладно тих!
И как бы ни захватывало дух,
Когда на горной крутизне коней Мы сдерживали и когда потом При лунном свете берегом морским Неслись вперед9, привстав на стременах, Я безмятежность вечера порой Разгоряченным сердцем ощущал10.
На берегу восточном Уиндермира, На горной круче, глядя на залив,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга II. Школьные годы. Продолжение
35
150 Стоял трактир11 — не серенький домишко, Как все в округе, но роскошный дом: Кареты у дверей, лакеи, слуги;
Зайдешь — графины, красное вино, Бокалов звон... В былые времена,
Когда на острове еще другой Не выстроился, каждый был бы рад Восславить в виршах свет его, огонь Гостеприимный и платанов сень.
И хоть давно уж стерлись строки те,
160 Что украшали вход, и место льва Облупленного ныне занимают Каракули, что золотою краской Художник без сомненья малевал,
Но по сей день мне это место мило Со всей нелепой роскошью своей.
На склоне сад был с чудною лужайкой Для игр, чуть ниже роща, и поверх Дерев и сквозь листву вода ручья Блестела весело. Ни угощенье,
170 Ни отдых нас не привлекали. Весь Остаток дня мы на площадке той Резвились как могли, и шум такой Стоял вокруг, что ближние холмы Звенели, кажется. Когда же тьма Спускалась, в тесной лодочке своей По озеру притихшему назад Мы плыли, направляясь к островку Знакомому; потом, оставив там Того, кто менестрелем нашим был, iso Гребли опять, а он стоял один На камне там и долго нам вослед Играл на флейте. И тогда покой И тяжесть вод озерных мне на ум


36
Уильям Вордсворт
Ложились сладким бременем, и небо, Прекрасное, как никогда, на сердце Сходило и жило в нем, словно сон12.
Итак, моих привязанностей круг Всё расширялся, множество вещей Мне становились дороги. Вот солнце —
190 Я мальчиком уже любил его
Не как залог существованья, свет,
Тепло, без коих прекратится жизнь,
Но потому, что видел, и не раз,
Как, озаренные его красой,
Холмы вставали утром, как потом На западе счастливая гора Касалась диска алого. То были Часы, когда без мыслей я стоял Пред этой красотой, и радость в жилах
200 Текла и воздухом была моим.
И то же чувство робкое и всё же Неистребимое, с каким любить Лишь родину возможно, я питал К луне: про все дела свои забыв,
Стоял, подолгу глядя на нее,
Она ж висела меж холмов так, будто Иных не знала мест, принадлежа Тебе, моя долина, да, тебе Одной и старым домикам твоим!
210 Со временем всё то, что привлекало Мой ум к деталям нашей сельской жизни, Всё меньше значило, зато, признаюсь, Сама природа, бывшая доселе Лишь фоном, дополнением, теперь Влекла меня всё более. Однако ж,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга II. Школьные годы. Продолжение
37
Кто может разум свой постичь, измерить, Подобно геометру, указать Мгновенье, точку ту, в которой чувство,
Как семя, начинает прорастать?
220 Кто, словно жезлом прикоснувшись, скажет: Вот эта часть реки проистекла Из этого источника? Но ты,
Мой друг, способен глубже проникать В теченье мыслей; для тебя наука —
Не самоцель, не слава, но лишь то,
Что есть на самом деле, — лишь подпорка Незнанью нашему. Ты не пошел В рабы к сей силе, подчиненной, ложной,
К которой в слабости своей привыкли 230 Мы прибегать, дабы искать во всём Различия, искать и находить,
Не ведая, что нами же самими Они придуманы. Тебе же, друг,
Не ослепленному сей дробной явью, Единство целого открылось. Ты,
Боюсь, не понял бы меня, когда б Я стал, к тому и дара не имея,
Как многие, раскладывать все чувства По полочкам и после многословно 240 Описывать, как если бы они Существовали сами по себе,
Как вещь отдельная. И я б за труд Такой не взялся — душу по частям Рассматривать, когда б не знал, что в ней Не только те движения, что всем Равно присущи, но любая мысль,
Вполне конкретная, — я говорю Не о туманной мистике, о нет,
Но, рассуждая истинно, — имеет


38
Уильям Вордсворт
250 Начало общее. Благословен
Младенец (всё ж попробовать дерзну Начать от колыбели бытия),
Благословен младенец, когда спит На лоне материнском и когда,
Желая ощутить свое родство С душой земною, пьет, как молоко,
Любовь из ясных материнских глаз.
И это чувство входит в жизнь его,
Как животворный ветер, дабы ум 260 Его младенческий восстал, очнулся И возжелал сбирать, соединяя В одно, разрозненные элементы И свойства каждой вещи, а иначе Они не собирались бы никак.
Так, день за днем под чутким руководством Любви все пять его дремавших чувств, Разбуженных теперь, острей, пытливей Становятся, и вместе с ними ум Растет, и расширяется, и жаждет 270 Вещь каждую постичь и удержать.
И этим-то присутствием любви,
Ее дыханием и от нее
Воспринятой привычкой к постижению,
И чувствами, что ею рождены,
Предметы все освещены, согреты И смыслом глубочайшим наконец Исполнены13. И он здесь не чужой,
Хоть поначалу потрясен, испуган,
Ведь в жилах у него уже течет 280 Могучая, как сила притяженья,
Любовь сыновняя, что с этим миром Его соединила навсегда14.


ПРЕЛЮДИЯ. Книга II. Школьные годы. Продолжение
39
И, окрылен, он начинает жить Единой жизнью с дышащей вселенной; Природой щедро одарен, стремится И сам с такой же щедростью дарить,
И, возрастая в силе, примеряет
Все чувства на себя — любовь, надежду,
Отчаянье, и ужас, и восторг.
290 И ум его, часть разума вселенной, Творенье и творец, уже творит,
Но не один, а в радостном союзе С созданьями другими. Да, таков Счастливый дух поэзии, что дан С рожденья нам. Позднее он у многих Рутиной лет задавлен и забыт,
Но у других ни годы, ни распад Над ним не властны до конца.
Начав
С тех ранних дней, что так недалеки зоо От времени, когда на языке
Прикосновений я младенцем вел Беседы с сердцем матери моей,
Я показать пытался, как, какими Путями восприимчивости дар,
Нам данный от рожденья, возрастал И укреплялся. Но теперь тропа Мне предстоит сложнее. И боюсь,
Что следовать крутым ее изломам Куда как трудно будет: здесь нужны зю Оленя резвость и крыло орла.
Итак, без видимых на то причин,
Мой ум пришел в смятенье. Я остался Совсем один и внешних впечатлений Искал по-прежнему. Меж тем любовь


40
Уильям Вордсворт
Уже в подпорках не нуждалась — их Убрали незаметно: дом стоял,
Но как — не ведомо, как будто духом Держался собственным. И оттого, что Теперь всё, что я видел, было мной 320 Любимо, ум расширился, открывшись Для постижения тончайших свойств Уже знакомых сердцу и любимых Вещей. Как много в юности дано нам Разнообразных радостей, и всё ж Какое это счастье — жить, когда Час каждый дарит ощутимый вкус Познанья, и оно всё в радость — скорби В нем нет еще!
Сменялись зимы, весны, И время каждое с собой несло ззо И преходящие черты, что ране Бывали незамеченными, и То вечное, что ныне открывалось Мне через ясновиденье любви: Разнообразье жизни, красоту И одиночество, что представало Живей любого общества, пусть даже Изысканного самого;15 напротив, Общенье одиночеству сродни Всё больше становилось, не боясь 340 Молчания, разлук и редких встреч.
И ум живой всё больше постигал Различий тонких, находя их там,
Где взгляд иной не видит ничего,
И радовался им. Я уходил
Один в грозу иль звездными ночами
Под небесами тихими бродил,
И в звуках мне приоткрывалось то,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга IL Школьные годы. Продолжение
41
Что возвышает душу, — звук еще Не отягчен был образом. Тогда 350 Подолгу под какой-нибудь скалой Я мог стоять, усердно постигая Недр призрачный язык или ветров Далеких речь и, вслушиваясь в них,
Дар внутреннего зренья обретал.
И мимолетных ощущений тех,
Восторгов безотчетных никогда Ненужными не назову. Они И зрелому сознанью, и уму Трезвейшему не чужды. И душа,
360 Припоминая их — не что стояло
За ними, — только их самих, призванье Высокое свое уже забыть Не может и, пусть смутно, ощущая Величие свое, из силы в силу Восходит, и чего бы ни достигла,
Всё ж ведает: путь главный впереди.
И в бурю, и в минуты тишины И безмятежности я ощущал Ту мощь вселенскую и лад, что скрыты 370 Во всех вещах, всему присущий дух Любви и добродетели16.
С рассветом Я отправлялся к озеру17 — бродить;
Пять миль прогулки сладостной, пока Занятья в школе не начнутся18. С другом Я эту радость разделял19 — сколь полной Она казалась оттого! Лишь он Сумеет в строчках этих отыскать,
Что недоступно прочим. Столько лет Нас разделяет ныне, и сердца 380 Закрылись друг для друга, словно тех


42
Уильям Вордсворт
Дней и часов и не было совсем. Случалось, что задолго до зари Я открывал калитку. Дрозд и тот Еще дремал на ветке. Средь холмов Один встречал я утро, примостившись Повыше где-нибудь, и вся долина В глубоком сне лежала подо мной. Как опишу и где найду исток Того, что я испытывал тогда?
390 Нередко в те мгновения столь полный Покой на душу снисходил, что я Как будто забывал о том, что очи Плотские мне даны. Что видел я, Являлось изнутри — внезапной грезой, Видением души20.
Я мог бы долго Рассказывать, как осень и весна,
И летом тень, и снег зимой, и день,
И ночь, рассвет и сумерки, и грезы И мысли на прогулках одиноких 400 Во мне подпитывали этот дух Любви благоговейной, что связал Меня с Природой. Лишь напомню тут, Что детская отзывчивость и дар Причастности со мной остались. Мир Рутинным повторением своим Их подавить не смог. Во мне жила Та сила, что не может не творить И иногда открыто восстает Противу правил, но всегда верна 410 Незыблемой гармонии вещей
И ей причастна. Свет, что исходил Из глубины сознанья, добавлял Сиянья зорям; птицам, ветеркам,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга II. Школьные годы. Продолжение
43
Ручьям, что сами по себе так нежно Поют, — особой музыки; и буря Ночная делалась еще мрачней В присутствии моих пытливых глаз21. Отсюда мой восторг и преклоненье Пред этим миром.
И еще одно
420 Отмечу здесь — я прелесть находил Не в том, скорее, чтобы разлагать Единое на части, но в ином,
Гораздо более, как полагаю, Возвышенном и дерзком ремесле —
В том именно, чтоб вечно возводить Чертог единый, коего основа —
Родство, на взгляд иной, совсем далеких, Несовместимых, кажется, вещей.
И, в свой семнадцатый вступая год,
430 Возможно, по привычке сей, что крепко Во мне укоренилась, или просто В силу отзывчивости всех вещей Я радости свои переносил На все предметы — неодушевленный Одушевлялся мир, и, постигая Те истины, что открывались мне Со всем, что истинно, я пребывал В общении, и мир благословений,
Как море, был вокруг меня разлит.
440 Так дни мои текли, и наконец Я от Природы, чья душа везде И всюду разлита, столь много взять Успел, что мысли все мои теперь Водились чувством; я тогда лишь мог Быть счастливым вполне, когда во всём То радостное чувство Бытия


44
Уильям Вордсворт
Искал и находил; о да, во всём,
Что движется, что глазу предстает Недвижимым; во всём, что недоступно 450 Для разума, незримо для очей,
Но живо для души; во всём, что скачет, Бежит, кричит, поет, крылами бьет Упругий воздух, под волной скользит Иль ходит в непроглядной глубине.
Быть может, мой восторг тебе, мой друг, Чрезмерным кажется, но я тогда Зрел жизнь единую и знал, что ей Названье — радость. Правда, песнь одну Все пели, и она была слышна 460 Особенно тогда, когда плотской Слух, побежден, сдавался и, забыв Свое предназначенье, отдыхал.
Быть может, для иной души, в ее Стремленье к высшему, есть путь другой — Прямей и проще. Знаю лишь, что я Здесь на земле блаженства б не постиг Без вас, мои озера, и ручьи Гремящие, и горы; как мне вас Не славословить, не благодарить,
470 Ветра, туманы зыбкие холмов,
Среди которых я рожден и рос?
Если я в юности был сердцем чист,
Если позднее с Богом и Природой Связь сохранил и радость нахожу В простых занятиях своих и счастлив,
Что мир с его страстями и враждой Не властен надо мной, в том вижу я Заслугу вашу; если в этот век Крушения надежд22, когда тоска,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга II. Школьные годы. Продолжение
45
480 Смятение и страх овладевают Сердцами, зло ликует, а добро, Произнося красивые слова О мире, и спокойствии, и счастье Семейном, в себялюбии своем Коснеет23, над провидческим умом Глумясь; если в бездушный этот век Я в человека веру сохранил Незыблемую — вы моя опора Во всякой скорби, вы — мой лучший дар, 490 Благословение мое, вы, Горы,
Природа, ты! Все помыслы мои Тобою возвышались, и в тебе Для сердца бедного я отыскал Любви и чистой радости родник Неиссякаемый.
А ты, мой друг,
Ты вырос в городе, среди иного Пейзажа24, и дороги нас вели С тобою разные, и всё ж к одной Мы вышли мете. Посему к тебе 500 Я обращаюсь, не боясь презренья, Насмешки, что язвит исподтишка,
И неприязни скрытой, что бывает Красноречивей самых резких слов.
Ты истину искал и обретал В уединенье. Ты к Природе шел,
Как к божеству, и в этом, как во многом Другом, ты брат мне. Будь благословен! В здоровом теле пусть здоровый дух Всегда пребудет! И, живя с людьми, sio Собою оставайся. — Дней твоих
Пусть будет много и на радость всем.


1\ригд ТГСТЬЛ
Ргсбывдпис Б 1\е/ЛБГИДИБ
помню утро пасмурное то,
Когда наш экипаж катил по гладким Равнинам Хантингдона1 и в окно Впервые мне открылся силуэт Часовни Кингз2 — на сумеречном фоне Аллей два шпиля, устремленных ввысь.
Потом студента обогнали мы —
И мантия, и шапочка на нем С кистями, — и пока он не исчез ю В ста ярдах позади, я пожирал Его глазами. Между тем мы были Почти у цели. Место обладало Какой-то силой странной и, казалось,
Затягивало, как водоворот.
Вот Касл позади, по Магдалины Мосту переезжаем через Кэм,
И вскоре «Обод» привечает нас,
Известнейший в те времена трактир3.


ПРЕЛЮДИЯ. Книга III. Пребывание в Кембридже
47
Я полон был надежд и свежих сил.
20 	Знакомые мои здесь все друзьями
Вдруг стали; прежних школяров теперь Уж было не узнать: все с важным видом Ходили, как профессора4. Приветствий, Вопросов, указаний, наставлений Поток пролился на меня, и я Был счастлив, горд и сразу с головой Ушел в заботы, траты, всё успеть Хотел, бежал к наставнику, к портному; Всех обойдя, по улицам потом зо Носился, ошалелый, целый день.
Я был мечтатель, всё вокруг — мечтой, Я словно плыл сквозь этот пестрый мир Одежд — нарядных, строгих; новых лиц, Студентов, докторов; дворов и улиц, Преизобилья башен, врат, церквей.
Для юноши из дальнего села,
Для горца дикого куда как странной Казалась перемена. Словно чудом,
Фей прихотью, я был почти богат,
40 	Одет, обут и в шелковых чулках,
И волосы, приглажены, блестят —
Так иней серебрит траву в мороз5. Упомяну ли царский мой шлафрок,
Иные мелочи, что самолюбью Мужскому льстят, отчасти восполняя Отсутствие усов и бороды.
И вот уже недели понеслись Стремительно: знакомства, приглашены!, Пиры по вечерам — вино и снедь,
50 Веселья дух, и юный джентльмен,
Я признаюсь, доволен был вполне.


48
Уильям Вордсворт
У Иоанна Богослова я Обрел свой кров. Три сумрачных двора Ему принадлежали: мой закут Был в первом6. Ниже, прямо подо мной, Шумела кухня наша, словно рой Усердных пчел, и всё же монотонным Тот шум не назову — то резкий окрик,
То указанья слышались, то брань, бо И с башни Тринити курантов бой Я слышал там7 — и день и ночь они Вызванивали четверти; часы же Мужской и женский голос, чередуясь, Исправно объявляли. И орган Могучий тож моим соседом был.
И лунной ночью из окошка спальни, Напротив прямо, ярдах в двадцати,
Я созерцал часовню, где стоял Недвижный Ньютон со своею призмой 7о И молчаливо-каменным лицом8 —
Знак неизменный, мраморная память О гении, что вечно бороздит Необозримый мысли океан.
О 	наших бдениях, о тесной зале, Набитой до отказа школярами, Привыкшими к зубрежке, вольнодумством Страдавшими едва ль и звезд с небес Хватать не помышлявшими; о днях Экзаменов, когда, как на весах, во Нас взвешивали;9 о честолюбивых
Надеждах наших, страхах и сомненьях,
О 	мелкой ревности и о триумфах Больших и малых, в добром и в дурном, Распространяться не хочу:10 всё это


ПРЕЛЮДИЯ. Книга III. Пребывание в Кембридже
49
Меня не волновало ни тогда,
Ни нынче. Этой славы слишком мало Я добивался, и она меня Особо не искала. Но скажу,
Что с самых первых дней, когда я только 90 Здесь обживаться начинал, иных Меланхолических раздумий часто Был полон ум мой — о родных местах,
О 	доме и о том, что ждет меня Впоследствии, но, более всего,
Каким-то странным чувством, ощущеньем, Что в этом месте, в этот день и час Я оказался по ошибке. Всё же Я унывать не собирался, помня,
Что я был Сыном, избранным, что много loo Дано мне было, и не просто так,
Но чтоб творить и чувствовать — познать Оттенки чувств, что временем и местом,
И сменой лет и зим привнесены В мир видимый, и схожие творить Метаморфозы силою ума.
Я был свободен, в самом полном смысле, Свободен и свободою силен.
Учения, понятия, устои,
Все истины расхожие — о них по Не говорю. Я был доволен тем,
Что создан для иного. Первый блеск,
Что ослепил меня, теперь померк,
И я, словно очнувшись, возвратился В своем сознанье к прежнему себе.
В то время часто доводилось мне, Товарищей покинув, их толпу Шумливую, аллеи и дома,
Бродить среди лугов, среди полей,


50
Уильям Вордсворт
Где только неба синь над головой.
120 И в силу полной перемены мест,
Ведь ныне я впервые отлучен Был от холмов, с которыми привык Всегда беседовать и поверять Им душу, ум мой более в себя Теперь был обращен; по крайней мере Ясней, чем прежде, сознавал свои Возможности, и здесь, рискуя впасть В патетику, скажу, что утешенье И силу я нашел в себе самом.
130 И, словно бы восстав от сна и с духом Собравшись, вдохновленный, устремился К вещам непреходящим, созерцая Земли и неба совокупный лик.
И, возвращая ум в себя, вовнутрь,
Вновь созерцал и слушал11, выжидал И мыслей горизонты раздвигал Всё шире, ощущая бремена Великие, но также посещенья Держителя незыблемой Души,
140 Что под поверхностью страстей живет Своей нетленной жизнью. Но довольно Здесь сказано уже, чтобы понять,
Что к высшей истине теперь держал Я путь и жаждал приобщиться к ней.
И, следуя нехоженым путем,
Я из глубин сознанья и из тех Почти не сознаваемых глубин Брал то, что щедро отдавал потом Всему вокруг, будь то цветок, иль плод, iso Иль камень придорожный, иль скала.
Я видел то, что чувствуют они,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга III. Пребывание в Кембридже
51
Иль наделял их чувством, и душа В себе хранила множество вещей,
Ей оживленных; всё, что видел я,
Несло в себе свой потаенный смысл. Присутствием одним был полон мир;
Вся гамма чувств — и ужас, и любовь,
И красота, и жалость — на лице Природы отражалась без конца12, ню Как воды чутки к веянью небес,
Как лютня ждет касаний ветра, так Я эти перемены ощущал И в одиночестве моем, и часто Средь множества людей. Не замечаем Никем, не нужен никому, я был Богаче всех — со мною был весь мир,
Мой мир, мной сотворенный для себя.
И для меня дышал он — и для Бога,
Что в душу мне смотрел. Подобных чувств по Избыток неизбежно прорывался
Наружу — то движением, то взглядом Себя я выдавал и у иных Прослыл безумцем. Что ж, если безумьем Зовется дар изменчивую радость В себе хранить, не изменяя ей,
В счастливом созерцанье пребывать,
Для вдохновенья созревая; если Прозреньям всем дается это имя И если то, что стихотворцам встарь ibo И первым жителям Земли дано Зреть было, нынче созерцать нельзя Неповрежденным взглядом, — я готов Безумцем быть. Но зрением своим Доволен я вполне — оно всегда Во всех вещах, далеких или близких,


52
Уильям Вордсворт
Больших иль малых, находило уйму Своеобычных черт и, что б ему Ни представало: камень, древо, лист Увядший иль безбрежный океан 190 И небо в звездных россыпях, — нигде Не ослабляло бдений и душе О логике творенья возвещать Не уставало и обрывки чувств В единую выстраивало цепь.
Ты видишь, друг, я проследил мой путь До некоей черты, я говорил О тех вещах, что мог бы без стыда Назвать усладой юности моей;
О даре и о творчестве я вел 200 Тут речь, и о Творенье, о Творце,
Но не о внешнем чем-то, не о том,
Что видимо другим, не о словах,
И жестах, и делах, — нет, о другом,
О том, что исподволь внутри меня Происходило, о душе, о юном Моем уме. О, сколько всё же силы В незрелых душах, сколько торжества В порывах их, когда земное бремя Еще им внове, и сама земля 210 Для них лишь поле дикое, куда Их занесло, подобно семенам!
Что этого сюжета может быть Смелей и дерзновенней?13 Я хотел Его коснуться только, ибо в главном Слова бессильны тут. В душе любой Есть глубина, в которую не вхож Никто; я, зная это, оставляю Места для несказанного. Однако


ПРЕЛЮДИЯ. Книга III. Пребывание в Кембридже
53
Любой из нас есть память о себе,
220 И потому теперь, когда пора мне От этой темы перейти к другой,
Я унывать не склонен, ибо нет Среди людей того, кто б не изведал Своих мгновений звездных, кто б не знал, Какой мы силой чудною владеем,
Пока с природой сохраняем связь.
Итак, довольно! В людную долину Спуститься мы должны. Туда мой путь Лежит, и те, что сердца чистоту 230 Хранят, быть может, захотят за мной Последовать, и ты, мой верный друг,
Кого я в этих странствиях своих Всё время рядом ощущал, надеюсь, Пребудешь мне поддержкой и теперь.
Я говорил уже, как ослеплен Был зрелищем представшим мне и как Потом вернулся к прежнему себе.
Так мне казалось. Впрочем, так оно И было. Только вскоре наблюденье 240 Я сделал новое: как нов теперь
Был самый климат, так и внешний строй Моей души переменился, пусть И неприметно — тихим и глубоким Раздумьям одиночества на смену Пришли унылый шум и развлечения Поверхностные; труд по принуждению, Мечты бескрылые и, что еще Того печальней, множество идей,
Что целостность и простоту ума 250 Расшатывали исподволь. — И всё же


54
Уильям Вордсворт
То было время радости. Как мог я (И кто бы мог, не будучи еще Бесчувственней, чем галька на брегу Морском в часы прилива?) созерцать Без трепета счастливую толпу Юнцов в расцвете сил и красоты, Мечтаний и надежд — так много сразу Образчиков пустившегося в рост Ликующего мира? Кто б из вас 260 Не восхитился дикими цветами, Гирляндами их на седых висках Сей цитадели славы?14 И меня Их вид манил: хоть с детских лет привык я Довольствоваться обществом своим И мысли одинокие меня,
Как чары, окружали в тишине,
Но то в уединенье, — если ж рядом Кипела жизнь, меня тянуло к ней С такой же силой, ибо от природы 270 Я был общителен, веселье, праздность Любил не меньше сверстников моих.
Я не искал того, кто б разделил Со мной пристрастья тайные мои. Привыкший в одиночестве бродить И что-то напевать себе под нос,
Я даже эту маленькую радость Успел забыть; тем более б не стал Былые мысли облекать в слова,
Привычки лучших дней легко сменив 280 На суетливой юности уклад —
Без дум, без откровений, без тревог.
Иные уголки моей души
Свет солнечный не посещал совсем,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга III. Пребывание в Кембридже
55
Но были в ней тенистые беседки,
Куда лучи умели проникать.
Знакомства, дружбы, встречи и собранья — В них недостатка я не знал. Пирам,
И праздникам, и разным развлечениям Мы потеряли счет; начав с утра,
290 Бесцельные водили разговоры;
По улицам скитались и дворам;
Над книжками ленивыми лениво Склонялись, чтоб потом в слепом восторге Верхом скакать через поля иль в лодках Кэм бороздить; и первых звезд восход Едва ли замечали, не приветив И пары тихих дум за целый день.
Так шел он без натуги — первый акт Сей новой жизни. Да, воображенье зоо Спало, но не вполне15. И я не мог Без трепета ступать по той траве,
Что столько раз клонилась под стопами Великих англичан;16 спать там, где спали Они, бродить по тем же мостовым,
В обители великих столовать.
И, ко всему еще, я сознавал,
Что гении сии, и Ньютон сам,
Здесь были несвободны (и не меньше,
Но более любил их оттого), зю В заботы мелкие облачены,
Как в робу некую — цари за плугом17,
Что не мешало чтить их, как царей.  УУ старых мельниц Трампингтона я Смеялся с Чосером18, в густой тени Боярышника с птицами внимал


56
Уильям Вордсворт
Его рассказам страстным. И другой Бард, Спенсер сладкогласный, тот, что был Взят в услуженье музами, с небес Своих, с красавицей луной, привет 320 Мне посылал. Я знал его в лицо И называл: земляк, товарищ, брат.
Слепой титан, что на закате дней Стоял один и правду изрекал Суровую — кромешный мрак пред ним,
Глас смерти за спиной19 (какой душе Такое выпадало на земле!) —
Здесь мне, однако, виделся другим,
Своим; одет, как все мы, впереди Мелькал юнцом, мальчишкою почти, ззо С румянцем ангельским, но — смелый взгляд И проницательный; и чистотой, Достоинством исполнен каждый шаг.
Среди товарищей моих один,
Мой школьный одноклассник20, занимал То помещенье, что во время оно Приютом было Милтону. Прости,
О трезвый бард: в тот самый первый раз, Когда я только преступил порог Обители твоей и пировал 340 В кругу друзей, я в память о тебе,
Хоть и негласно, столько осушил Бокалов, что шумело в голове.
Так никогда ни прежде, ни потом Я не был пьян. А после я бежал По улицам, как страус21, чтоб ворваться В часовню нашу, хоть и не к концу Обычной службы, но намного позже,
Чем колокол докучный перестал


ПРЕЛЮДИЯ. Книга III. Пребывание в Кембридже
57
Кассандры монотонным причитаньем22 350 Тревожить утра сон. Припомни, друг, Часовню ту и службы чинный ход. «Стихарь» свой залихватски на плечо Закинув, будто плащ, средь восхищенных И строгих взглядов, рассекая строй Унылых бюргеров, что возле входа Теснились23, под органа трубный глас Явился я собранию сему.
Пустые мысли и тщета! Теперь И вспомнить стыдно. Ты, великий Бард24, 360 И ты, о Друг, что в сердце отыскал Мне место и вниманием почтил,
Простите мне того мгновенья слабость, Что, признаюсь, была родной сестрой Другим, во многом схожим.
Так, сменяясь,
Шли месяцы ленивой чередой.
Не то чтоб я нарочно отклонялся От правого пути или искал Попреков, но какое-то безволье И безразличие владели мной,
370 Пристрастья легкие, пустые цели;
Долг и раденье были не в чести,
Природа же и плавный ход вещей Заполнить той лакуны не могли.
И память не спешила, и душа Не просыпалась; внутреннее око Уже ослепло, кажется, совсем.
И жизнь моя как будто превратилась В плавучий остров25, илистый и затхлый, Поросший мхом, не знающий ни стебля 380 Травы, ни свежего цветка. —
А слава?


58
Уильям Вордсворт
А поклонение великим мертвым?
Вид этой бесконечной перспективы Гробниц, ведущей в глубину веков,
Уж столько раз, бывало, бередил Умы юнцов, рождая в них порывы Высокие! — Увы, мой ум молчал,
И никому здесь было не под силу Его расшевелить и, обличив В безвольном легкомыслии, подвигнуть 390 К усилью плодотворному. Винить В том я, конечно, должен был себя И заблуждался бы, ища причину Расслабленности не в себе самом,
А где-нибудь вовне. Взращен на лоне Природы дикой, я напоминал Капризное дитя. Привыкнув вечно Витать средь рек блистательных и гор Суровых, беззаботен, словно ветер,
Как птица быстр, я был едва ль готов 400 Той воли рай сменить на заточенье, Чтоб, словно на насесте, проводить Неделю за неделей, никуда Не двигаясь, как будто в забытьи.
Те образы почти не оставляли В моем сознанье места для иных.
В них, мною избранных, ум находил Усладу, свежесть, силу, что превыше Всех остальных. И не скажу, чтоб я Чурался книг — то было бы смешно, — 410 И всё ж другие страсти — посильней — Владели мной, и потому к ученью,
К сиденью в четырех стенах и впрямь Я не был склонен, вопреки годам,
Уже немаленьким; однако мог


ПРЕЛЮДИЯ. Книга III. Пребывание в Кембридже
59
Вообразить то место, где — как ни был Я избалован, будучи взращен Средь райских кущ и звуков неземных, Привыкнув в одиночестве бродить С природой заодно, — то место, где 420 Я был бы самым духом, самым видом Его подвигнут к страстному служенью Наукам, и искусствам, и стихам И, как Природе прежде, так Творцу Всевышнему, любя, нелицемерно, Воздал бы почести. Там, в месте том, Мной представляемом, все постиженья Передавались от души к душе;
И парки, рощи, зданья — всё дышало Величием спокойным, и не только 430 По видимости, но и изнутри.
И чувство, что нас в юности толкает Сбираться в стаи, не было простым Инстинктом, но служило созиданью,
И каждый увлеченно и с любовью Творил для всех. Там юность одержима Была особенным волненьем, схожим С молитвенным восторгом, что дается Познаньем, если только бескорыстно Оно и завоевано трудом,
440 И долговечно, и устремлено
К добру и славе. Каждый новый день Здесь научался преклонять главу Перед прошедшими веками, сбросив Всю мишуру свою, благоговея Пред истиной и разумом, ее Взыскующим; здоровой простоте Всё подчинялось — той, что лишь на вид Проста, хоть простодушием зови


60
Уильям Вордсворт
Ее, хоть святостью. Быть может, всё,
450 Изложенное здесь, — одни мечтанья, Смешные в этот ренегатский век,
Однако ж пожелаю, чтобы Глупость И Самомненье, что пасутся возле Наук, дабы возвыситься в своих Глазах, и в стенах колледжей нашли Прибежище, — оставили б в покое Хоть Божий Дом. Ну, слыхано ли, чтобы Пастух своих овец из раза в раз Гнал к той реке, из коей никогда 460 Не пьют они? Чего достоин день,
Что начат был и завершен во лжи?
Вы, ректоры, и вы, деканы, будьте Благоразумны: и колоколам Каникулы положены — тем боле Что звук их здесь впустую бередит Спокойный воздух. Скромным колокольням Английской церкви вовсе не во благо Раденье ваше ложное, — и служба Теряет оттого, да и к ученью 470 Уже доверия былого нет,
Поскольку, ежедневно наблюдая Постыдный фарс, искусственностью сей Поражено невольно и оно.
Я не заметить этого не мог,
Как ни был легкомыслен. Признаюсь,
Те замки, что я в отроческих грезах,
Еще блуждая средь своих холмов,
Себе воздвиг, теперь почти совсем Растаяли, став горькою насмешкой 480 Над архитектором. Я представлял Приют и храм наш, девственную рощу,
Что чистотой и глубиной своей


ПРЕЛЮДИЯ. Книга III. Пребывание в Кембридже
61
Нас, сельских мальчуганов, берегла бы От всякой порчи. И хотя бы сень Ее всегда была полна веселой Разноголосицы, но дух величья И святости присутствовал во всём.
И для любых существ, больших и малых, Поющих, и пасущихся, и спящих,
490 Там место находилось; в тихой пойме Бродила цапля в поисках еды;
И пеликан лесной на кипарисе,
Пригретый солнцем26, в думу погружен, Дремал. Увы, торжественности той Здесь мы напрасно стали бы искать:
В глазах от бабочек рябит, в ушах Треск соек, дятлов стук; и сердца ритм Стал суетней, как будто кутерьма Наружная проникла и в него.
500 Совсем не то тут созерцали встарь Ученые мужи, что в сих стенах,
Почти что монастырских, сбившись вместе, Смиренно обитали, проводя Дни за томами тяжкими, — ходы В них проедали, гусеницам жадным Подобно, — с хрустом, слышимым едва. Здесь принцы на заутренях дрожали От холода, а спать ложились сразу,
Как колокол велел тушить огни, sio И приучались чтить с младых ногтей Простой уклад и терпеливый труд.
О Цитадель Науки, в те века Непритязательные и твои Питомцы с детства знали, что почем.
Тогда Ученость, из далеких стран Забредши к нам, трубила, словно в рог


62
Уильям Вордсворт
Призывный, отклик находя в душе И пастуха, и принца; и юнцы Из бедных сел и хижин покидали 520 Свои дома и, смело устремляясь На поиски патрона, лучшей школы Иль скромного приюта, чтоб давал Им хлеб и знания, из града в град Бродили с неизменным фолиантом Под мышкой и порою, выходя Из своего укрытия к прохожим, Просили со смирением: «Подайте Обол студенту бедному»27 — тогда И славные мужи: Эразм28, и Буцер29,
530 И Меланхтон30, ревнуя к благочестью И истине, у двери темной кельи Могли сидеть над книгой при луне, Затем что роскошью была свеча.
Но хватит сожалений! Глядя вдаль На прошлое, мы видим как в тумане, А лучшие надежды сплошь и рядом Обманывают нас. Знай мореход,
Что ждет его на острове, который, Лишь поманив, остался в стороне,
540 Тогда б, наверно, возблагодарил И буруны, и резкие теченья,
И ветер, что препятствовал ему Достигнуть вожделенной той земли. Что до меня, я не ропщу; удачлив,
Кто упустил не больше моего И пал не ниже.
Я не одобрял,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга III. Пребывание в Кембридже
63
О чем уж сказано доселе, скучных Занятий наших, мог бы пожелать И руслу быть пошире, и реке 550 Вольнее течь; однако же прискорбней Всего мне было наблюдать средь тех, Кто рвался в бой и жаждал побеждать, Такие чувства, что — себя не видя И нетерпим, как все юнцы, — я счел Постыдно-низкими. Но и теперь О нравах тех мне горько вспоминать.
Я раздружился с ними и пошел С толпой нерассуждающих, чей ум Был прост, податлив; время пролетало, 560 Душа витала в облаках, а мудрость И те обеты, что самим себе Мы в юности даем, почти совсем Забыты были.
Чтенье по указке Меня не привлекало, но когда Я пищи начинал искать своей,
То, за оленем быстроногим гнаться Не помышляя, скромно пировал, Довольствуясь то ягодой случайной,
То диким медом. А живые страсти,
570 Что вкруг меня кипели, будь то ревность И честолюбье, страх, или надежда,
Иль стыд, иль удовольствия пустые,
Не трогали меня, я пропускал Их мимо, как простую неизбежность, Как нечто внешнее. Меж тем та глубь, Подсердье то, что мы зовем душой,
В оцепенении была таком,


64
Уильям Вордсворт
Что ни один во всём ее великом Пейзаже не шелохнулся листок.
580 Однако время это до конца Упущенным не назову. Доселе Я был в моем сознании далек От повседневной жизни. Так пастух, Почти что праздный, с берега глядит На море бесконечное и зрит,
Что зримо лишь ему31. Сей переход От безмятежных радостей и вольных Прогулок юности моей к тому,
Что хоть в какой-то мере приближало
590 К реальности, сей пестрый бивуак,
Мир внутри мира, был необходим Для моего ума, что к созерцанью Привык. Насколько хуже бы ему Пришлось, когда б я сразу брошен был На произвол фортуны, в океан Страстей и битв. А так я поднимался Неспешно, понемногу дозревая До обладанья вечными плодами Добра и истины.
Мы не могли —
600 Расцвечивая их воображеньем —
Не замечать капризов и причуд Тех, кто был призван нами управлять И кто всегда был облачен в ливреи Дурной иль доброй славы; чей пример «Высокий» нам покоя не давал. Увеселений было без числа,
Куда ни глянь, — особенно в кругу Сих «старших», что, не зная ни границ, Ни удержу, ни меры, походили


ПРЕЛЮДИЯ. Книга III. Пребывание в Кембридже
65
610 На дерева, которые не прочь Порой приветить на своем стволе Любой на них привившийся дичок.
Здесь мне, едва ль успевшему отвыкнуть От общества степенных пастухов,
Открылся образ старости иной,
Во всём отличный (а меж тем и тот,
И этот мне лубочные картинки По временам напоминали). Так Природа юность исподволь ведет 620 К тому, что постигается не сразу,
Не на бегу, и восхищенный взгляд Под пестрой гладью учит находить Во мраке глубины сокрытый свет.
Тогда еще искусная канва Сей новой жизни, тонкий гобелен,
Где все цвета сквозь золото и шелк Текут, переливаясь, и в змеиный Обманчивый сплетаются узор32,
Мой взгляд увлечь, конечно, не могли.
630 И даже если бы я каждый день Их зрел перед собой, то и тогда бы Не оценил, наверно. — Так отшельник К рассказам о заморских чудесах Глух остается. Мало понимая В изысках сих, я услаждался тем,
Что было под рукой, — и грубый холст Меня устраивал. В уединенье Моем теперешнем припоминаю С улыбкой балаган наш — тот раек 640 С фигурками из дерева — и старых Причудников, которые давно


бб
Уильям Вордсворт
Лежат в могилах; многих имена Уже истерлись в памяти моей;
Но тени их кривляются еще В пространстве между вымыслом и явью И уходить оттуда не спешат.
И я смотрю во все глаза — здесь можно Увидеть мир в миниатюре, весь Набор его повадок и гримас.
650 В шутливом поединке так удары Хотя и не опасны, но точны Бывают и чувствительны вполне. —
Сколь многое в том зрелище могло Мое воображенье поразить,
Тогда неискушенное совсем!
И всё ж спектаклем это называть,
Простою имитацией, игрой,
Я думаю, неправильно, — но частью Живого целого, ручьем, отводком
660 Морским. Пустая похвала и слава Дешевая, во всей своей красе,
Царили здесь и щедрым подаяньем Слуг привлекали, отбирая их У добродетели. Тут были труд —
Раб собственный, бескрылая надежда,
И праздность с гирей на ногах, и стыд,
Себя стыдящийся, и глупый страх,
И наслаждение, пожива смерти,
И бедная низложенная честь;
670 Вражда, раздоры, распри, вероломство, Власть наглая и оторопь толпы,
И варварство, что идолов плодит, Затравленная правда и слепое Тщеславие, что тростью бьет того,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга III. Пребывание в Кембридже
67
Кто мог бы быть ему поводырем,
И пустота, раздутая без меры,
И робкий гений, что стоит один,
Не видим и не нужен никому33.
Из этих и других, подобных им,
680 Замет, уж не скажу, какая часть — Воспоминанье чистое, а что Домыслил я потом. Но восхищаться Здесь, право ж, было чем, а восхищенье Невинное — само себе награда,
И тем ценней, что часто спит оно.
И я разглядывать не уставал Музей огромный сей, где вперемешку Моллюски, насекомые, растенья,
И птицы, и рептилии, и камни 690 Пылятся без числа; где мало что Способно в душу глубоко запасть,
Однако ж каждый преподносит шаг Диковины всё новые, в природе Друг с другом несовместные подчас,
И каждая цепляет, не дает Опомниться; ум развлекаться рад,
Хотя и чувствует подвох: тщета Здесь правит бал; и кругом голова Уже идет, но что-нибудь в конце 700 Всё ж оседает в памяти — глядишь,
Еще когда и пригодится вдруг.
Так в послушанье праздном протекла Пора трудов от осени до лета,
Все девять месяцев, и вот десятый Вернул меня к моим родным холмам.


1\Г1ИГД ЧСТВЕГТДЛ
/1СТПИС
Г\ДПИ[\У/1Ь1
от перевал близ Кендала1 опять Мной покорён, вот место, где когда-то Охотился, и Уиндермир внизу Блистает неизменной красотой.
С холма сбегая, не переведя Дух, старику на дальнем берегу Кричу изо всех сил и, как родного,
Потом приветствуя его, сажусь В челнок, столь хорошо знакомый мне. ю От переправы прямиком домой
Мой путь лежал, в ту дивную долину,
Где рос я и взрослел. Лишь час пути —
И на вершине старого холма
Мне церковь белоснежная предстала,
Как королева на высоком троне2,
И благосклонным взглядом обводила Прекрасные владения свои.
И вот старушка добрая моя Меня встречает шумно3, не сдержав 20 Слез радости, и с гордостью, как мать,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга IV. Летние каникулы
69
Меня оглядывает. — Бог с тобой!
Пусть мысли благодарные мои Росою лягут на твою плиту,
Моя родная! Пока сердце бьется,
Я буду имя повторять твое.
И пухом будет пусть тебе земля Там, где лежишь ты после стольких лет Трудов и радостей невинных, после Восьмидесяти с лишним лет спокойной зо И тихой жизни, протекавшей рядом С детьми, пусть не своими, но, однако ж,
Всегда любившими тебя, как мать.
Как радостно мне было видеть вновь Тебя, твой дом и множество вещей Вокруг него, любимых мной настолько,
Что я давно их числил средь своих!
Что долго говорить об этих чувствах, Простых и вечных? Кто не ведал их?
Я обежал все комнаты, и двор,
40 И сад с сосной раскидистой, под коей По-прежнему стоял широкий стол Из камня, за которым мы любили Сидеть все вместе теплым летним днем;
Ручей упрямый, вольное дитя,
Что, с гор сбежав, замешкавшись в саду,
По чьей-то воле, жесткой и неправой,
Был голоса лишен и обречен Отныне течь безропотно, безвольно По каменному руслу. — Я смотрел 50 С улыбкой на него и оторваться Не мог, во власти целой стаи мыслей.
«Ну, — говорил я, — здравствуй, милый пленник!» И ныне, трезво вспоминая ту


70
Уильям Вордсворт
Минуту, удивляюсь, как тогда,
При виде символа сего, столь ярко Явившего мне гладкое теченье Недавних дней моей неволи, как Я, тотчас же схватившись за перо,
Не настрочил сатиру на себя, бо Что няня верная моя везде Меня сопровождала — я тому Был только рад. Я знал здесь всех в лицо, И лица эти были точно книги,
А я читатель жадный. По дороге Иль в поле, где работали они,
Едва заметив земляков моих,
Я им кричал издалека, в ответ Их радостные слыша голоса.
С товарищами прежними по школе 7о Я был посдержаннее, сознавая Себя чуть выше их, но и стесняясь Той перемены видимой во мне,
Что им казалась, верно, фатовством.
Я снова занял место за столом Домашним нашим. И смогу ли, друг,
Коль скоро взялся изложить подробно Историю поэта, не сказать О радости моей (только теперь Я понял, как соскучился по этим во Не до конца забытым мелочам),
О радости моей, когда опять В своей кровати ночью я лежал Совсем как прежде, когда ветра вой Иль шум дождя мешали мне уснуть,
Иль в темной кроне ясеня, что рос У дома нашего, луна сияла


ПРЕЛЮДИЯ. Книга IV. Летние каникулы
71
Так ослепительно, и я смотрел Во все глаза, как ветер, налетая,
Ее качал, как в люльке, до зари.
90 Средь тех, кого мне так хотелось вновь Увидеть, был — давнишний наш жилец — Прекрасный пес охотничьих кровей,
Кому природою предназначалось Гнать барсука и вырывать из нор Лисиц в глухих местах среди холмов.
Но, с юных дней своих живя у нас,
Он новые повадки приобрел.
С тех пор, как я впервые ощутил В своей крови брожение и пыл loo Поэзии и, прежние забавы
Забыв, словно влюбленный безнадежно, Искал уединенья, этот пес Везде ходил со мной, в любое время Дня или ночи, — верный мой товарищ И друг, хотя и скучными казались Ему, должно быть, частые задержки Мои и остановки на пути.
И сколько раз во время этих длинных Прогулок наших, пробуя себя по В стихосложении, когда прелестный Какой-нибудь мне образ представал,
Как Афродита из морских глубин4,
Я в радости неистовой кидался К любимцу своему и, обхватив Его за шею, гладил без конца.
И когда в сумерках я выходил На торную тропу и, погруженный В себя, подобно сонному ручью,
Бубнил и бормотал себе под нос, —


72
Уильям Вордсворт
120 Он, друг четвероногий мой, трусил Обычно впереди, и если кто-то Навстречу шел, спешил назад, чтоб тут же Меня предупредить. Я замолкал И, выправив походку, был готов К нежданной встрече. Так мой пес спасал Меня от сплетен и наветов, дабы Мне не прослыть безумцем невзначай.
Прогулки эти, коих так давно Мне не хватало, — сколько было в них 130 Чудесного! — и ныне, вспоминая,
Я совершенной жизни познаю Мгновенья. А тогда они ко мне Вернулись, как забытая весна.
Когда впервые после долгих дней Разлуки я неспешно обходил Всё маленькое наше озерцо, —
Если добра и счастья полноту Дано нам испытать, она была Со мной, не победимая ничем,
140 Безбрежная и тихая. Когда
Я только выходил из дому, солнце Садилось или село. Воздух был Сырым, прохладным и молчал, но как Любимый лик в слезах еще прекрасней Нам кажется, и чем яснее в нем Видны движенья сердца, тем милей Для сердца нашего, — так этот вечер Мне на душу ложился, и душа Покров откинула и, как пред Богом,
150 Теперь стояла в полной наготе, Преображенная5. Я продолжал Идти, и утешение сошло


ПРЕЛЮДИЯ. Книга IV. Летние каникулы
73
На душу, что еще не испытала Отчаянья, и сила обрелась Там, где не знали слабости иль просто Ее не сознавали, и усталость,
Что исподволь копилась, отворила Окно дыханью новому. Я взял Весы и взвесил сам себя:6 я видел 160 Вокруг так мало (хоть доволен был Всем виденным) и мало помнил, хоть Был рад воспоминанью. — Но со мной Мир, упованье были, и порывы Незрелых чувств, и с будущим я вел Беседы, постепенно постигая Бессмертие души, что — дивной мощью Наделена — всегда растет, творит И, словно лед, растапливает сон,
В который время может заковать 170 Ее надолго, — тот, кто на земле Привык ходить по свету, подчинив Свершенью жизнь, тот каждый день пределы Свои всё больше раздвигает — с рвеньем Неиссякающим. Я размышлял И о любви возвышенной, о жизни Благочестивой и о том покое,
Что держит нас среди житейских бурь,
И о кончине мирной или славной,
Стяжаемой терпеньем. Погружен iso В раздумья эти, в роще я опять Сидел один, а между тем вершины Окрестных гор всё больше одевались В ночную тень, и озеро тянулось Неровною полоской, серебрясь Под ветром, и в укрытии моем Я в зарослях лещины различал


74
Уильям Вордсворт
То тут, то там какой-то слабый звук,
Как бы короткий быстрый вздох, приняв Его, причем уже в который раз,
190 За частое дыхание своей
Собаки, что обычно вкруг меня Вилась неподалеку, — повернувшись В ту сторону, я начинал искать Ее глазами, но не находил.
И в жизни тех, чьи мне занятья видеть Всегда бывало в радость, я теперь Усматривал немало перемен,
Вид коих заставал меня врасплох:
Так сад весенний стоит на неделю 200 Оставить — и уже его узнать
Не можешь, столько всяческих сюрпризов Он преподносит. Я не говорю О тех вещах, что мне в уединенье Моем, в долине маленькой моей Теперь казались новыми, хоть вовсе Не изменились. Но когда я видел Укромный уголок — тот, где всегда Старик знакомый отдыхал в тени, — Пустующим; а вместо малокровных 210 Младенцев на руках у матерей
Румяных крепышей, что здесь и там Скакали бойко; девичью красу,
Что начинала расцветать, привядшей И украшающей убогий быт Кого-то из товарищей моих, —
Как мог к сему остаться безучастным Мой юный ум?
Да, я теперь смотрел На всё иначе и, признаюсь, часто


ПРЕЛЮДИЯ. Книга IV. Летние каникулы
75
Не без улыбки дружеской; любя 220 Всем сердцем скромных земляков моих, Ловил себя на том, что мысли их Я знаю как свои. Совсем другим Мне виделся задумчивый лесник В своем лесу, пастух среди холмов,
И с новым умиленьем я взирал,
Как няня ненаглядная моя7,
Сбираясь в церковь иль еще куда На люди, надевает свой убор — Нарядный самый — бархатный салоп,
230 Такой же капор и накидку в стиле Испанских кавалеров. Весь уклад Ее спокойной жизни для меня Дышал очарованьем: разговор,
Учтивый без натуги, мерный ход Домашних дел и набожность ее,
Столь радостно являвшая себя В воскресные и праздничные дни.
И мне приятно было видеть, как В воскресный вечер, возвратясь домой, 240 Сидит она над Библией своей И, голову на книгу уронив,
Тихонько засыпает под конец.
И помню, та любовь, что до сих пор Была чистейшим воздухом моим,
Моя любовь ко всем вещам — так ангел, Когда б он поселился на земле,
Любить бы мог счастливо и легко —
В то время делалась всё приземленней, Очеловечившись вполне. И мысли 250 О быстротечности всего нередко Мой посещали ум, и всё вокруг,


76
Уильям Вордсворт
Казалось, разделяло этот новый Настрой моей души: деревья, горы,
И реки, и ручьи, и в небе звезды,
Что обретались там же, где всегда: Огромный Сириус, что над хребтами Сияет южными, и Орион,
И семь сестер прекрасных8, что знакомы Ребенку каждому, и мой Юпитер9,
260 Любимейшая с детских лет звезда.
Но в детстве тени те, что говорили О смерти, все напластованья тьмы Другими были — резче и страшней —
И позже в отрочестве отступили Пред бесконечной жаждою любви И упованьем счастья и добра.
Как тот, кто, перегнувшись через край Челна, скользящего по глади вод, — Открытьям рад своим, — не устает 270 Разглядывать кувшинки, стайки рыб,
И корни ив, и водоросли — часто Не в состоянье различить предмет От тени, отраженья облаков И гор от них самих и от того,
Что обитает в глубине; то луч Встречает солнечный, а то наткнется На образ собственный, то вдруг теченье Всё сдвинет в сторону; и тем азартней И сладостней занятие его, — гео Так, прошлое пытаясь разглядеть, Скользим мы по поверхности, где всё Сливается: как мало попадалось Досель нам образов объемных, цельных!10 И всё ж продолжим. Как ни занят был


ПРЕЛЮДИЯ. Книга IV. Летние каникулы
77
Теперь мой ум, как ни новы его Занятия, но внутренний в себе Я находил разлад. Хоть я любил Всё то же, что и прежде, — даже глубже, Однако беспокойных мыслей рой,
290 Пирушки, танцы, игры, состязания —
В последних не было уже задора И радостной свободы прежних дней, —
Всё это не могло не отвлекать Ум от питающих и плодотворных Занятий, увлечений и надежд,
Которыми был полон каждый день,
Когда, чураясь светской суеты,
Я время проводил среди природы Или за чтеньем книг иль иногда, зоо Инстинктом юности ведом, искал Общения со сверстниками — столь же Простыми и несветскими, как я.
Теперь я был другим, хоть затруднился б Здесь описать, как сей водоворот День ото дня затягивал меня,
Но самый воздух вкруг меня был полон Сих веяний, неведомых досель.
И даже облачение мое Меня лишало сил и прерывало зю Спокойный ход моих привычных дум.
И что-то, кажется, во мне самом Восстало на меня же, посягая На вещее достоинство ума,
Стремящегося к истине, — меж тем,
Без оного оставшись иль лишен Его с рожденья, человек, созданье Великое и доброе, порой


78
Уильям Вордсворт
Страшнее зверя кажется; живой — Бесчувственнее идола.
Природа
320 И книги были позабыты. В новых Забавах я нашел замену прежним Занятиям своим, но сколь убогой Была она! Сказать, что познавал Жизнь и людей, — так нет. И не к тому Меня тянуло — прежде ум искал Услады в одиночестве, и чувства Порывы усмирялись в тишине.
Не то теперь! — Но среди всех одно Воспоминание особняком ззо Стоит. — Однажды в обществе веселом И пестром, среди юношей, и дев,
И дам, и кавалеров, я провел
Всю ночь в веселье бурном — шум оркестра,
Пылание свечей, мельканье пар,
Смех, шарканье, бесцельный разговор И в воздухе рассыпанные искры Влюбленности мгновенной, что, как пунш, Мутила ум и горячила кровь.
Мы стали расходиться, лишь когда 340 Петух пропел, провозглашая день.
Весь небосклон сиял. Прекрасней утра И царственней припомнить не могу.
Вдали смеялось море11, горы были Как облака, что светом налились Небесным, алым. И в лугах, в низинах Вся прелесть утра раннего предстала Моим глазам: туманы, росы, птицы И пахари, спешащие в поля.
И ты поймешь, мой друг, что до краев 350 Моя душа была полна. Обетов


ПРЕЛЮДИЯ. Книга IV. Летние каникулы
79
Я не давал, но призван был тогда:
Как будто нарекли мне — иль великим Быть грешником, иль посвященным быть.
Я шел домой, боясь не донести Благословенье это, что со мной Осталось и пребудет до конца12.
В то время ум мой представлял собой Смесь пеструю: суровость и веселье; Поверхностность и глубина; и тяжесть
360 И невесомость; хаос и покой Так идеально уживались в нем.
Я цену знал богатству своему,
Хоть часто им пренебрегал. И сколько б В то лето ни мелькало в голове Бесплодных, праздных мыслей, но случалось, Я, как и прежде, обретал в себе Душевный лад и полное согласье С Господней волей, явленной повсюду В Природе и сообществе людей.
370 Из всех прогулок, что еще и ныне Мне живо вспоминаются, хочу Здесь описать всего одну, чтоб после,
Не медля, к темам перейти иным.
Я с юных дней моих любил бродить Один дорогой хоженой, где ночью Еще полней и глубже тишина Бывает, чем в какой-нибудь глуши.
Однажды, когда лето уж к концу Приблизилось, в такой вот поздний час
380 Я путь избрал себе крутой13, любуясь,
Как он внизу сверкает под луной,
Словно поток, что молча устремился


80
Уильям Вордсворт
К долине, где другой его собрат Лепечет что-то вслух. Я поднимался Всё выше, наслаждаясь тем, что видел Вблизи себя, что попадало в круг Вниманья моего, притихшим чувствам Открывшись ненароком. Ум же спал, Лишив себя той более глубокой 390 И полной радости, что нам дается Далекой перспективой — созерцаньем Морского горизонта, гор, небес — Бездонно-голубых иль полных звезд.
Так по дороге этой молчаливой Я продолжал мой путь и черпал силы Из тишины, что словно сон была,
Но слаще сна. Везде — вокруг меня И надо мной — был безмятежный мир.
Я не смотрел вокруг, и сей покой 400 Не зреньем был воспринят — я сказал бы, Что ощущал его всем существом.
О, счастье! Что за дивные картины Предстали мне теперь — они являлись Из дальней области моей души И плыли словно сны, но, проплывая И тая, оставляли по себе Сознанье радости почти животной,
Что вновь и вновь овладевала мной При каждой остановке и при каждом 410 Движенье плавном.
Так я продвигался
Вперед — спокойно, не спеша, — как вдруг Тропа свернула вбок, и я увидел Фигуру странную и близко так,
Что, отступив назад, в густую тень Боярышника, скрытый сам от глаз,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга IV. Летние каникулы
81
Я мог прекрасно разглядеть ее.
То был высокий человек, на фут Повыше роста среднего14, худой И неподвижный — словно неживой.
420 Подобной худобы я не видал,
Казалось мне, еще ни у кого.
Как плети руки; жилы как узлы Набухли на ладонях, рот кривился И призрачным казался в полутьме.
Ни посоха при нем, ни вещевого Мешка я не заметил. В старый китель Он был одет, заношенный до дыр15,
И, прислонясь к дорожному столбу, Полустоял-полусидел. И рядом 430 Не видно никого — ни человека,
Ни хоть собаки. В облике его Покинутость была и простота,
Что одиночеству сродни. Я долго Разглядывал его со смутным чувством Тоски и страха. С губ его меж тем Срывались звуки странные — так боль Или страданье выдают себя;
Но сам он оставался недвижим,
И тень лежала возле ног его,
440 Не шевелясь. Поблизости в долине Селенье было, на полет стрелы Едва ли от дороги отстоя —
Среди разрозненных дерев виднелись То тут, то там крутые скаты крыш.
Я ждал, чтоб он пошевелился. Он же Был как прикован к месту своему И обнаруживал себя лишь только Невнятным бормотаньем и порой Чуть слышным стоном. Я не без смущенья


82
Уильям Вордсворт
450 Следил за ним. И наконец, решив Покончить с малодушием своим,
Шагнул к нему из тени и негромко Окликнул. — Медленно он поднялся И, слабою рукою сделав жест,
Как будто отдал честь, опять вернулся В то положение, в котором я Застал его. Потом, чуть погодя,
В ответ на мой вопрос, он, оставаясь,
Как прежде, неподвижен, без заминки,
460 Но и без спешки, голосом, совсем Лишенным выраженья, рассказал В простых словах историю свою:
Как он служил на дальних островах И списан был недели две назад И путь теперь держал к себе домой.
Я обернулся: все огни в деревне Погашены, и окна возвращают Луне ее сиянье. «Там никто, —
Сказал я, — не откроет нам. Вернемся
470 Назад дорогой этой же. За лесом
Живет крестьянин — он, могу ручаться,
Не осерчает, если мы нарушим Покой его, и с дорогой душой Предложит вам и ужин, и ночлег».
Он сделал шаг вперед, подняв с земли Дорожный посох, по всему, дубовый,
Что, мною не замеченный, лежал Поодаль, средь травы, должно быть, выпав Из ослабевших рук его.
Итак,
480 Мы двинулись обратно, направляясь К знакомой хижине. Мне показалось,
Что при движенье он не ощущал


ПРЕЛЮДИЯ. Книга IV. Летние каникулы
83
Особых неудобств — почти что вровень Со мной шел призраком, чему немало Я удивлен был и, боюсь, с трудом Скрывал недоуменье. По дороге Я всё ж не мог не расспросить его О битве, о лишеньях, о болезни,
Косившей всех. Он краток был и сух,
490 Спокойно-строг и мог бы показаться Надменным, если бы не отрешенный И вялый тон его, как будто он,
При всей серьезности воспоминаний,
Был равнодушен к ним. Мы продвигались Довольно медленно, и, прежде чем Дошли до леса, разговор иссяк,
И мы в молчанье продолжали путь Сквозь темноту, потом опять свернув,
Вдоль поля шли открытого и вскоре 500 Достигли хижины. Я постучал,
Позвав: «Мой друг, здесь бедный человек Нуждается в ночлеге и еде.
Он слаб и изможден, не откажите Его приветить хоть бы до утра». Уверившись, что спутник мой теперь Пристроен на ночь, я с него взял слово,
Что впредь он будет загодя искать Себе ночлег и пропитанье. Он же В ответ на мой упрек всё с тем же странным sio Отсутствующим видом отвечал:
«Я верю в Господа Небес и в тех,
Кого Он посылает на пути».
Дверь домика тотчас же отворилась,
И мой солдат опять под козырек Взял, как при нашей встрече, и потом Слегка ожившим голосом, досель


84
Уильям Вордсворт
Мне не знакомым, поблагодарил Меня за помощь. Я вернул ему Его благословенье, и на том 520 Расстались мы. Я посмотрел назад, Еще немного постоял вблизи Порога и в обратный, дальний путь Пустился со спокойною душой16.


г\пигд РЛТДЛ
Г\пиги
в час, когда все сумрачные мысли О преходящих горестях твоих Отходят от меня, о Человек, Венец Творенья, — и тогда мне грустно Бывает думать о твоей судьбе Здесь, на планете сей, не из-за бед,
Положенных тебе, — о них сейчас Не вспоминаю, но как раз о том Великом, что за долгие века ю Твоею мыслью создано, о лаврах,
Что ты стяжал себе. До сей поры Я говорил о том, как юный ум Мой обращен был к небу и земле,
В лице природы видя отраженье Души бессмертной1, коей причаститься,
По Замыслу Всевышнему, должны Все люди, дабы сохранить общенье С Создателем своим. И человек,
Чтоб поколений связь не прервалась,
2о 	После себя потомкам оставлял


86
Уильям Вордсворт
Творения великие — такие,
Что жить достойны вечно. Между тем, Как нам ни горько это сознавать,
Им суждено погибнуть. Не могу Без содроганья думать, что они В бессмертье нашем будут не нужны.
А здесь, покуда род наш не прейдет, Мы будем вечно горевать о том,
Что так легко отнять у нас;2 тем горше, зо Когда мы сами не погибнем, но, Презренны, жалки, будем доживать Века — не помня, кто мы и зачем.
И я порою говорю себе:
Пусть содрогнутся недра и земля Расколется на части или пламя, Невесть откуда налетев, пожжет Что есть прекрасного на ней и ложе Земного океана иссушит, —
Жизнь и тогда не кончится на ней,
40 Сквозь пепел прорастет, и возвратится Покой, и снова будет пламенеть Рассвет как предзнаменованье дня.
Но мысли человечества — о да,
Все цитадели истины, что разум Или горенье духа возводили Себе в веках, великие труды Ученого и барда, что единым Порывом движимы, сих близнецов По духу, — где окажутся тогда?
50 О, почему стихии нет такой,
Чтоб разум в ней навек оставить мог Свой отпечаток? Почему зажженный Бессмертным Духом, веющим везде, Хранится он в столь ветхих алтарях?


ПРЕЛЮДИЯ. Книга V. Книги
87
Однажды мне случилось поделиться Похожей мыслью с другом3, — он в ответ Лишь улыбнулся, мол, не стоит так Заране беспокоиться, — однако Потом признался, что и сам порой eo Подобным наваждениям давал Себя увлечь, и к слову рассказал,
Как летним днем, уединясь в пещере,
У моря он сидел и на досуге О странствующем рыцаре читал Творение Сервантеса;4 потом В рассеянности книгу отложил И к дали устремил бесцельный взор — Тогда все эти мысли подступили И безраздельно завладели им.
70 О стихотворчестве и о науке Наук — о геометрии — об их Высокой привилегии на жизнь,
Не иссякающую никогда, —
Он размышлял и, утомленный зноем Полдневным, незаметно для себя Стал засыпать и погрузился в сон5.
Пред ним была пустыня — он сидел Один среди песков, не обозримых Очами, и унынье постепенно во Овладевало им, — как вдруг увидел,
К великой радости своей, — почти Перед собой верхом на дромадере Наездника, по виду бедуина,
Возникшего неведомо отколь.
Он был с копьем и к боку прижимал Какой-то камень, а в другой руке Держал сияющую дивным светом


88
Уильям Вордсворт
Невиданную раковину. — «Вот,
Проводника послал Господь, — воспрянув,
90 Во сне подумал друг мой. — Только ноша Его уж больно странная». И тут Араб, словно прочтя его вопрос,
Сам пояснил, на диалекте сна,
Что камень сей — «Евклидовы начала»6,
А раковина — книга, что еще Того ценней. «И с этими словами, —
Так продолжал мой друг, — он протянул Мне раковину, предложив прижать Ее вплотную к уху. Подчинившись, loo Я в тот же миг услышал на наречье, Неведомом и всё ж понятном мне,
Одическую песнь — как будто голос Пророческий и страстный возвещал О скорой гибели сынов Земли От страшного потопа. И как только Сей голос смолк, араб невозмутимо Мне подтвердил, что предсказанье то Вот-вот начнет сбываться, и добавил,
Что ныне должен книги схоронить: по Одну, что ведала расположенье Звезд и планет и узами природы,
Пред коими и время, и пространство Бессильны, человека с человеком Связала навсегда; и ту, другую,
Что Бог была иль целый сонм богов,
И голосов поболее, чем все Ветра земли, таила и несла Надежду, утешенье и любовь.
И я, — продолжил друг мой, — как ни странно, 120 Не сомневался в том, что это книги, —
Хоть ясно видел пред собою камень


ПРЕЛЮДИЯ. Книга V. Книги
89
И раковину, — веря совершенно Всему, что предлагалось в этом сне.
Тогда я пожелал — как ни был страх Велик во мне — быть с незнакомцем рядом В опасном предприятии его И разрешенья попросил тотчас Последовать за ним. Он промолчал И продолжал свой путь. Я поспешил 130 За ним. — Всё так же прижимая к боку Бесценное сокровище свое,
Он то и дело обращал назад Безумный взгляд. — И дальше всё, верхом, С копьем, как бы ненужным... Я старался Не отставать, и вдруг, как по наитью, Признал в нем рыцаря, что был в романе Сервантесом описан, но при том Он бедуином быть не перестал,
Да был ни тем и ни другим, а сразу 140 Обоими. Меж тем его лицо Всё более мрачнело, и однажды,
С ним вместе обернувшись, я узрел Свеченье позади. На мой вопрос,
Что это значило, он отвечал:
“Се воды собираются на нас”, —
И с тем, коня пришпорив, ускакал Вперед, а я, оставшись, звал вослед,
Но он не обернулся и с двойною Своею ношей впереди меня 150 Скакал через пески, меж тем как воды Потопа шли за ним. Тут я проснулся От ужаса и прямо пред собой Увидел моря синь, а под рукой Ту книгу, что до этого читал»7.


90
Уильям Вордсворт
Как часто, выводя из мира снов Тот образ полубедуина, полу- Кихота, я ему спешил придать Черты реальные, воображал Его смиренным жителем пустыни,
160 Чьи помыслы любовные простерты На всю вселенную, почти безумцем,
Что, одержимый сокровенной думой, Спешит исполнить миссию свою.
Он жалости во мне не вызывал,
Скорее, преклонение, ибо в этой Великой одержимости его Я разума провидел вещий сон.
Достаточно в сем мире тех, кто должен Заботиться о доме, о семье 170 Иль трепетных возлюбленных своих.
Да, их достаточно — я ж, мне казалось, Когда бы трезвым оком созерцал Конец Земли и признаки его Неоспоримые, — того Кихота Страх и заботу разделив, решился б На что-нибудь подобное. Сколь часто Я этой мыслью был заворожен,
Когда в руках держал раскрытый том — Земной ковчежец для бессмертных строк — iso Шекспира или Милтона — сиих Божественных подвижников стиха.
И впрямь чудесной сила быть должна Живой природы, что меня столь долго Удерживала ото всех других Раздумий. И теперь, когда блуждаю В прошедших днях по тропам и тропинкам Лепечущего детства, — как могу


ПРЕЛЮДИЯ. Книга V. Книги
91
Неблагодарным быть? Я мог бы вновь Заставить струны прежние звучать,
190 Чтоб ноты благодарности добавить
К несложным их мелодиям, — да, мог бы Припомнить и переложить в стихи Напевные одну из тех историй Бесхитростных, что мой пленяли слух.
Мой друг, поэт и брат моей души,
Не думай, что к воспоминаньям сим Я охладел, нет, просто был теченьем Влеком, остановиться не умел.
И для чего, скажи мне, говорить 200 И слабым доверять словам всё то,
Что испокон записано в сердцах И что из уст младенцев каждый день Повсюду слышим мы. И та слеза,
Что невзначай скатилась по щеке Внимающего детства, говорит Об этом, и завороженный взгляд,
Что пьет, не в силах жажду утолить.
Пусть эта часть поэмы пребывает,
Где навсегда записана. И сколько б 210 Там ни было от радости и силы
(Посеянных, взлелеянных и странных Мне самому), пусть остается там,
В своем извечном доме, в глубине Своей. И всё же думаю, что здесь — Припомнив книги все, что в каждом сердце Хранятся, словно драгоценный клад (Хоть проза вольная, хоть стройный стих), Все души вдохновенные, начав От богоравного Гомера, от 220 Пророков, возвещающих векам,
И нашего титана, что гремел


92
Уильям Вордсворт
Над Альбионом; и от сих громов К знакомым звонким трелям обратясь,
Что для прядильщиц скромных, для усталых И бедных путников звучали (к тем Балладам, песням, греющим сердца Детей и старцев, переживших жизнь), Припомнив и творенья, и творцов (Известных или спящих в безымянных 230 Своих могилах), — здесь за них за всех Замолвлю слово, должное воздам И раз и навсегда провозглашу: «Благословенны!» Пусть зачтется им За то, чем стали мы и можем стать!
Кто больше дал нам? Разве что Природа — Она ж дыханье Бога самого.
Я не хотел бы часто отвлекаться На темы преходящие и всё ж,
Сей мыслью укоряем, отвлекусь:
240 Благодарю судьбу за то, что был Воспитан по-иному, чем теперь Заведено у нас8, — иначе, точно,
Я высох бы, как древо на корню.
Здесь говорить желаю о Природе И о вещах, подобных ей, что учат Тому же, что она. — Что было б с нами,
Где были б все поэты, мы с тобой,
Мой друг, когда бы не бродили вдоволь Среди долин, и гор, и пышных пастбищ 250 Воображенья, коих нам с лихвой Предоставляют книги, но всегда,
В любой прогулке ощущали б чей-то Взгляд надзирающий, аркан и бич?9 Так на веревке тощая овца


ПРЕЛЮДИЯ. Книга V. Книги
93
Хозяином влекома через луг,
Так вол в хлеву уже не помышляет О шелковистых травах, позабыв Вкус полевых цветов, когда они Еще не скошены серпом жнеца.
2бо Вот куропатка с выводком своим. — Пусть оперились и уже глядят Куда-то в сторону ее птенцы,
И всё ж птенцы покуда, а она Покуда мать. Что делает она?
Да просто ходит с ними, просто — центр Их тесного кружка; любовь и нежность Им отдает, а надо, так начнет В земле копаться и для них отроет Вкуснейшего на свете червячка.
270 А матушка почтенная моя,
Столь рано нас покинувшая10, — смерть Ее опустошила нас и всё же Объединила как-то. Ведь она Была опорой нашею во всём —
В заботах и забавах. Я не стану Ее покой тревожить рассужденьем О чьей-нибудь вине иль до небес Ее превозносить, нет, но скажу,
Ей в благодарность и не покривив
гео Душой (не слышим ею), что она, Воспитана без фальши, в старине Благое черпая и не заботясь О будущем, по простоте своей В нас видела одно добро и знала: Господь, что млеком радости поит Младенцев всех, поможет и потом, Заботясь неослабно о душе,


94
Уильям Вордсворт
Ее невинный голод утолить.
Так веруя, она была свободна 290 От страхов всех и, не боясь того,
Что злом зовется, никогда не тщилась Надеждами пустыми и напрасной Заботой и до срока не просила Плодов у времени, и каждый час Ценила, не задумываясь праздно,
Что он сулит впоследствии. Такой Была она: не то чтоб дар особый Имела, но в такие времена Жила в краю таком, сама душой зоо Скромна была, проста и добрым сердцем Добро умела находить во всём.
Боюсь, не буду понят до конца,
Пока хотя бы в нескольких словах Не опишу тот тип, что порожден Образованием нынешним11. Итак,
Начну: дитя или, скорее, гном, —
Он в знаниях, в умениях, во всём,
Что есть он сам и что не он — лишь тень Любого человека; все устои зю Им чтимы, спорить он бы никогда
Не стал ни с чем; даров разнообразных
Без счета у него, и в эгоизме
Его не обвинишь, не скуп, не горд.
И нищий рад его благодарить,
И твари бессловесные никак Им не обижены. Но не сочти,
Что он из добродетелей одних Скучнейших состоит, — и на язык Остер, и шутку может оценить;
320 Обман, и фальшь, и подлость не пропустит,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга V. Книги
95
Не высмеяв изящно, и не слеп К безумствам мира грешного; притом Невинен сам и мог бы при желанье О благочестье лекции читать.
Он как в броню железную одет,
И страх любой, естественный иль сверхъ- Естественный, к нему не подойдет,
Ну разве что когда-нибудь во сне12, ззо Итак, с моралью ясно всё, а что Касается ученья, книг, здесь просто Он вне сравненья. Речь его тверда,
Размеренна, точна — так дверь тюрьмы Исправно ходит — и к тому ж полна Тяжеловесных терминов и длинных Периодов, грамматике любой На зависть. И подушечке атласной Под Книгой Книг, наверное, не снилось,
Что снится думке шелковой его.
340 В руках его не скипетр, не держава,
Но — символы его имперской власти —
Линейка, циркуль, карта, телескоп.
Он открывает новые моря И знает тайны их, и вглубь Земли Способен заглянуть, и звезд расклад Ему известен, и царей земных Затеи. Имена краев, и стран,
И городов он нижет, как росу На нитку паутины. Измерять 350 И взвешивать, ничто не принимать На веру — вот девиз его. Дивятся Наставники, простой же люд крестится,
Дрожа при самом имени его.
Он должен знать, что с каждым днем всё больше Познания его, иначе жить


96
Уильям Вордсворт
Не стоило б, и жадно созерцает Любую каплю, что упасть готова В сосуд его премудрости. Меж тем 3емле-старушке горько сознавать,
360 Что все безделки, собранные вместе С такой любовью для него, забыты; Цветы в подлеске плачут, и река Течет уныло в сонных берегах.
Что жизнь его, как не самообман С начала и до самого конца?
На свежий воздух истины его Попробуй выведи — и блеск, и свежесть В мгновенье ока обратятся в прах. Тщеславие — душа его, и всё,
370 Что ищет он, тщеславию вполне Потворствует, а прочее ему Не нужно даром. Ну а если всё же Благая мысль нежданно поведет Его к иной вершине, — то наставник Всегда найдется, что тотчас назад Его вернет в загон своих идей,
Где он как дома чувствует себя.
О, где ты, Джек — обидчик великанов, И Фортунат, и Робин Гуд? И Сабра,
380 Святой Георгий где, что спас Тебя?13 Кто 6 нам вернул вас? Счастливо дитя, Что сердцем к вам стремится, забывая Себя и себялюбие свое.
А деятели наши, через хаос Веков грядущих строящие мост14 И время подчинившие себе,
Следящие, чтоб книги и реальность


ПРЕЛЮДИЯ. Книга V. Книги
97
Питали души детские, как солнце Лелеет ранние цветы; плоды 390 Сбирающие в срок, — все эти наши Наставники — водители в ученье И надзиратели в труде — мужи Ученые, в предвиденье своем Событья направляющие ловко И бдящие, чтоб кто-то ненароком С пути нахоженного не свернул, —
Когда поймут они, что на стезях Мирских иной нас направляет дух, Мудрее их; иное око бдит 400 Над нами, зная, что потребно нам,
Ко благу обращая даже самый Бесплодный наш и бесполезный час.
Был мальчик — вы, холмы и острова Уинандера, — вы помните его:
По вечерам не раз, когда все звезды Вдоль склонов гор свой начинали путь,
У озера сияющего или В тени дерев стоял он, приложив К губам ладони сжатые, и в них 410 Дул, как в гармошку, издавая звуки, Похожие на уханье совы.
И совы, что молчали до сих пор,
Через равнину водную тотчас В ответ ему аукали, кричали И хохотали, словно эхо, — так,
Как будто бы соревновались в диком Своем веселье. А когда порой Глубокой тишине угодно было Испытывать его, он с удивленьем 420 Мог в сердце, где-то очень далеко,


98
Уильям Вордсворт
Потоков горных голос различить Иль вдруг найти там целую картину С торжественными скалами, лесами И зыбким небом, что озерной гладью Всё с наслажденьем выпито до дна.
Тот мальчик был у сверстников своих Внезапно отнят, не достигнув полных Одиннадцати лет. Прекрасен лес,
Долина та, где он рожден. И церковь 430 Над сельской школой на холме стоит,
И вечером по берегу тому Прогуливаясь, я по полчаса Стоял, бывало, молча, над могилой,
Где упокоен он15. И до сих пор Та церковь пред глазами у меня.
Я говорил уже о ней — царицей Сидит она на изумрудном троне,
Забыв о том, кто задремал у ног Ее, забыв о сонме молчаливых 440 Могил вокруг и вслушиваясь в звуки Веселой школьной кутерьмы. И пусть Дано ей будет долго созерцать Ватаги этих сорванцов — я рос С такими же — бог с ним, с ученьем, — дети Всегда есть дети — и добра, и зла Хватает в них, и старые качели Любви и ненависти вверх и вниз Бросают их. Мечтательны и резки, Отважны и застенчивы, в забавах 450 Своих стремительны, легки, как листья, Носимы ветром, и пускай нередко Заносит их, и бремя нашей жизни Таинственное — боль ее и страх —


ПРЕЛЮДИЯ. Книга V. Книги
99
Гнетет их тоже, — всё ж свободней их, Счастливее нет в мире никого.
Пусть в простоте и искренности ум Их крепнет, в книгах и Природе пусть Находят радость, в знании таком,
Что умножает силы, а не скорбь.
460 Забуду ли ту первую неделю,
Когда я отдан был на попеченье Долине чудной сей16, — ее тропинки,
Ручьи и берега нежданной грезой Мой полудетский озарили ум.
В те дни, скитаясь по холмам один И в поисках чего не знаю сам,
Я шел чрез луг, один из тех лугов,
Что в озеро Иствейга, словно ушки, Вдаются полуостровами. Вдруг
470 На противоположном берегу Я в сумерках отчетливо увидел Одежды ворох, брошенный, должно быть, Каким-нибудь купальщиком. Я ждал,
Что он появится, — но никого Там не заметил. Озеро меж тем Совсем погасло, тени все собрав,
И будто не дышало. И наутро Тот ворох не исчез. И люди в лодке Вдоль берега искали, прихватив
480 С собой шесты и крючья. Наконец Мертвец из вод озерных поднялся17,
Как призрак, — среди этой красоты, Холмов, деревьев, — но при этом страха Я не почувствовал, как ни был мал,
Лет меньше девяти, — среди ручьев И рек лучистых сказочной страны,


100
Уильям Вордсворт
В лесах легенд подобное не раз Уж представало взору моему.
И дух сей неизменно освящал 490 Всё видимое мною, придавая
Картинам тем изящество и строгость Античную и наполняя их Поэзией чистейшей до краев18.
В ту пору я сокровищем одним Владел — то был в холщовом переплете Арабских сказок томик19, и когда Я от товарищей потом узнал,
Что дар бесценный сей всего лишь часть От целого, которое включает 500 Четыре толстых тома, — это стало Венцом моих желаний. В тот же год Мы с другом, сверстником моим, решили Откладывать все наши сбереженья,
Чтоб, вместе сумму нужную собрав, Сокровище купить. И, отказавшись От всех соблазнов, шли к заветной цели Почти полгода, каждый пенс в копилку Откладывая честно, но потом,
Не выдержав, сдались, так и не став sio Владельцами той книги никогда.
И позже, на каникулы вернувшись В отцовский дом20 к преизобилью книг, Меня притягивавших, как магнит,
Как ликовал я! Часто этим летом,
Уйдя из дома рано поутру,
Мы проводили с удочкой весь день,
Но в перерывах, Дёрвент, возле вод Лепечущих твоих, на теплом камне


ПРЕЛЮДИЯ. Книга V. Книги
101
Лежал я с книжкой и читал, читал,
520 Забью о славе дня, пока упрек Заслуженный не отрывал меня От моего занятья, и к друзьям Заждавшимся я возвращался, чтобы Отлучку поскорее оправдать.
Дух благодатный правит на земле И в сердце человека и незримо Приводит к творчеству тех, кто не ведал И никогда не помышлял о нем.
И сказки те арабские, что ночь 530 Бессонную помогут скоротать,
И притчи, и легенды, что монах Записывал прилежно при свече,
Романы те, что рыцари младые Записывали для прекрасных дам Своих, и приключения, что старый Вояка извлекал из арсеналов Удалой юности своей, — всё это Распространялось по Земле, как день,
И не прейдет, покуда человек 540 Живет на ней. В них жажда наших душ Находит утоленье. Наше детство, Простое наше детство обладает Таким зарядом, что сильнее всех Природы сил. Не знаю, что о прошлом И предстоящем ведомо ему,
Но таково оно21, — и в первый час,
Когда мы только смутно начинаем Мир узнавать в лицо, и в пору ту Нелегкую, когда привыкнуть надо 550 Обуздывать желания свои,
И силы, и порывы, в этом рабстве,


102
Уильям Вордсворт
Где всем обычай правит и, однако,
Наш пыл не в силах погасить. — Не сдавшись И не смирившись и нигде покоя Не находя себе, — мы знаем, знаем,
Что есть друзья у нас. О вы, провидцы, Мечтатели, предвестники, — как вас Боготворим мы — тех, кого глупцами И самозванцами спешит назвать
560 Ворчунья-философия! Та сила,
Что вас ведет, знакома нам, вы мысль В плоть претворяете и на престол Возводите, желаньям нашим жизнь Даете. Вам и время, и земля Подвластны, и стихии все — что глина У вас в руках, пространство ваше небо Напоминает, что полно зарниц —
И здесь, и там, и всюду, и нигде.
Теперь, с высот спустившись, отдохнув,
570 Попробуем еще раз навестить Тот перешеек, что соединяет Заоблачный наш мир с землей людей:
Здесь я сказать хочу о той поре Взросления, когда с чудесным связь Ослабевает22, а любовь к вещам Земным, сочувствие и трезвый опыт Всё больше заявляют о себе.
Тогда и удовольствие от слов Осознанней становится.
Печально
580 Сейчас признать, что детские восторги Уж не вернутся никогда. До слез Обидно перечитывать страницы (Средь них и знаменитые стихи),


ПРЕЛЮДИЯ. Книга V. Книги
103
Что прежде волновали нас, а ныне Мертвы для взора — так театр пуст После спектакля. Помню, что в тринадцать Лет слух мой стал открыт для красоты Созвучий мерных, сладость находя В самом теченье их. В них было всё:
590 Восторг, и блеск величья, и любовь.
Порой, когда заря липть начинала Холмов вершины золотить, мы с другом (Я поминал его уже)23 бродили Безлюдными тропами вдоль границ Туманных озера и вместе вслух Стихи читали нараспев, а то Заучивали новые, и так Часа по два, — счастливые, как птицы,
Что распевали радостно вокруг.
goo Заоблачные грезы поднимали Нас над землей и ярче, чем безумье, Бывали и пьянее, чем вино.
И пусть иные из любимых строк Излишнею красивостью порой Грешили24, нам то было невдомек.
Та сила, что влекла нас, далека Была от всякой фальши, и порыв Извечный к красоте еще стихией Был необузданной, живою тягой
610 К чему-то, что возвышеннее, лучше И праздничней обыденности. Что Тогда и удивляться, если звуки Восторженные оглашали дол:
Ведь образы, и чувства, и слова,
И всё, что мы встречали в этом дивном Краю поэзии — всё было праздник,


104
Уильям Вордсворт
Да, праздник нескончаемый из звуков И ароматов, света и цветов!
Здесь я остановлюсь: одно лишь только 620 Добавлю, не из чванства, но сверяясь С сердечным опытом, — кто с юных лет, Бродя среди лесов, полей и гор,
С живой природой был накоротке, —
Не только в ранней юности пленен Стихом блестящим — это ведь дано И прочим, — но и позже глубину И радость будет находить в бессмертной Природе, существующей в стихах Великих гениев. Какая сила 630 Провидческая правит ход ветров,
Что воплощаются в загадку слов!
Там мгла живет и целый сонм теней Вершат свою работу, словно в доме,
Где безраздельно царствуют они.
Но свет божественный сквозь эту мглу Прозрачную проходит, прикасаясь Ко всем вещам и формам, и тогда, Подхвачены течением стиха,
Они пред нами предстают как будто 640 В мгновенной вспышке молнии и в славе Такой, что им не снилась никогда.
Пока я вкратце рассказал о том,
Чем был обязан книгам на заре Существованья своего. Как дальше Они влияли на меня, — еще Поведать предстоит, — коль этот труд Продолжен будет. Но в момент, когда Писались главы эти, я, признаюсь,
Еще не расположен был к сему.


1\пигд Шсстдл
1\Е/ЛБГИД^
И
Л/1ЬрЬ1
вот одетым в желтое холмам1 — Приюту пастухов, всей деревенской Идиллии махнув рукой, я снова, Один из стаи птиц, что в это время К кормушке жмутся, в Гранту, в свой затвор, Хотя и без особого желанья,
Вернулся2, но всё так же бодр и весел,
Как три коротких месяца назад,
Когда оттуда отбыл. Не ропща, ю Я отвернул лицо от торжества Осеннего — великолепья гор,
Ручьев, что громче стали, и озер,
Что стали тише, — и от вас, простые И добрые подружки Камберленда,
От ваших дней веселых и ночей Бессонных, и в монашескую келью Свою вернулся в самом что ни есть Прекрасном настроении — так юность Устроена: приятных впечатлений 20 Хватает ей надолго.


106
Уильям Вордсворт
Здесь не буду
Я много говорить. Но только сразу Замечу, что пустые развлеченья Уже не так влекли меня. Я начал Жить больше для себя — читал, и думал, И чувствовал, а прежние привычки Ушли куда-то. Две зимы сочтем Мы за одно; немало было книг Прочитано — проглочено иль просто Пролистано, изучено всерьез — зо Но как-то беспорядочно3. В душе Я от ученья, правда, был далек И не искал ни чести, ни наград.
Я в сем дворце науки быть хотел Жильцом, не более — и был бы, верно, Когда б не постоянная опека Со стороны4, не то чтобы обузой Мне бывшая, но все-таки досадной Помехой. Мысль о том, чтобы составить План собственный и следовать ему,
40 Казалась мне восстаньем против тех,
Кто мне желал добра. Так побуждения Благие (лучше будет малодушием Назвать их) только пуще укрепляли Меня в свободомыслии моем И праздности — от всяких регулярных Занятий, хоть бы собственных, в итоге Я отвращался, словно от вериг.
А между тем, кто знает, что они Могли бы дать мне или, сохранив,
50 Умножить — что из первозданной силы Любви и созерцанья, что из знаний Первоначальных, коих глубже нет,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VI. Кембридж и Альпы
107
И пггудий беспристрастных, дерзновенных, Упрямых, не смущаемых ничем.
В то время дух поэзии со мной Был неразлучен — сладкие мечты, Приливы счастья тихого и радость Познания. И тысячи надежд Сопутствовали мне, из коих лишь go Немногие сбылись пока — иные И до сих пор еще со мной. На этой Неделе тридцать и четыре года Исполнилось с тех пор, как на Земле Я поселился5 — утренняя свежесть,
Однако, не прошла. То были дни,
Когда я начал укрепляться в мысли,
До той поры лишь робкой, что могу После себя оставить то, что будет Для чистых душ потребно. Имена 70 Великих, книги их переставали
Держать меня в плену. Благоговейный Страх начал отступать. Я осознал,
Что можно приближаться к ним и быть Союзником и другом. — Фамильярность Была здесь ни при чем. Я лишь любил И упивался красотой и силой Слов, образов и мыслей — это стало Тогда занятьем главным для меня.
Всю зиму напролет по вечерам — во Когда был предоставлен сам себе, —
Я навещал аллеи и тропинки,
К ним прилегавшие, бродя часами В блаженной тишине и уходя


108
Уильям Вордсворт
Последним, когда ровно по часам,
Как помню, в девять, колокол Сэнт-Джона6 В нее врывался грубо. Этих вязов Приветливые сени всей округе Дарили мир и тишину, которых Недоставало ей. Там ясень был 90 Один (и до сих пор, наверно, есть)
С извилистым стволом и прихотливо Сплетенными ветвями. — От земли И чуть не до вершины плющ зеленый Его оплел, а семена висели Кистями и фестонами — зима,
Гордясь своим любимцем, одарила Его гирляндой сей. Под ним стоял Я долго, глядя на прозрачный свод, Застывший под морозною луной7, loo В чудесного заоблачные дали
Мой стих едва ль заглянет8, но и Спенсер,
Я полагаю, в юности своей
Не знал таких видений безмятежных,
Таких явлений ярких — будь они
Из мира человеческого или
Из сфер иных9, — как те, что созерцал
Я зимними ночами под волшебным
Прекрасным сим созданием Земли.
Напрасно было б здесь перечислять по Все книги, что без плана, без разбора Листал юнец ленивый. А в дальнейшем Ты, друг мой, сам составишь представленье О чтении моем. Оно, однако,
Почти никак не сопрягалось с тем,
Что открывалось мне, помимо книг,
С той высотой и глубиной, как будто


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VI. Кембридж и Альпы
109
Иному приоткрытыми уму.
Но книги те, что я любил тогда,
Сегодня мне дороже всех, ведь в них 120 Я, средь природы выросший, имел Наставников, водителей, способных Открыть глаза на то, что до сих пор Мне было невдомек, и в основном Ценил в них мысли, цену же словам Еще не знал — тому виной отчасти Тот самый стиль, исполненный красот Классических, что был тогда в чести И фразы брал из мертвых языков, Нуждающихся в голосе живом,
130 Чтоб внятными стать сердцу и уму И донести до нас, что есть любовь,
И истина, и простота, и смысл.
И всё же здесь не вспомнить не могу О радости, с какой я приступил К началам геометрии. Хоть вскользь Я прикоснулся к ним (и сожалею О том), но много для себя нашел Такого, что могло, одновременно И восхищая, и волнуя ум,
140 Уравновешивать его. С каким-то Благоговеньем дикаря, блаженство Найдя в самом невежестве своем,
Я размышлял о связи этих ясных Простых пропорций, бывших для ума Подспорьем и указкой, с непостижным Законом мирозданья и нередко Терялся в домыслах своих. Но чаще Занятья эти мне дарили мир Глубокий и сознание той вечной


по
Уильям Вордсворт
150 Вселенской власти и бессмертной жизни Вне времени и вне пространства, коей Неведомы волнения страстей И коей имя — Бог. И мысли те,
Исполнены надмирной тишины И дивного покоя, были счастьем И утешеньем юности моей.
Мне довелось читать воспоминанья Того, кто вместе с остальными был Заброшен штормом на пустынный остров leo Средь океана10. — Всё, что прихватил Он с корабля, был чудом уцелевший Трактат по геометрии, и вот —
Без пиши, без одежды, жив едва И удручен до крайности — он, бросив Товарищей своих, уединялся С той книгой (только лишь теперь начав Азы науки постигать) и в дальней Укромной бухте палкой на песке Чертил фигуры, линии, — часов 170 Не замечая и почти забыв
О бедствии своем, — так (лишь с поправкой На обстоятельства), так ощущал Тогда себя и я, и так, наверно,
Поэты все во все века. Огромна Абстракций чистых власть над тем умом, Что сам в себе не властен и влеком Толпою образов. Я находил Восторг в их высшем синтезе, что полон Изящной строгости, — даже тогда, iso Когда он представлялся пустяком, Игрушкою ума, а не великим


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VI. Кембридж и Альпы
111
Твореньем Разума, тем чистым миром, Что не зависит ни от чьих причуд.
В таком расположение я тогда Счастливо пребывал, врожденным даром Напутствуем. И, мню, неполон будет Моих пристрастий ряд, коль не скажу О меланхолии — той, что отчасти В крови у нас и коей так угодны 190 Дни хмурые, задумчивое небо,
Ветров волынки; сумерки милей Рассвета ей, осенняя пора Милей весны; о, чудный и роскошный Дар, выбор юности самой, избытком Иных даров пресыщенной! — Добавь Сюда всё множество часов, бездельем Украденных иль той, что бард назвал Царицей Праздностью11, — и вот тебе Вся жизнь моя тогдашняя, — конечно,
200 Она была полна долгов, о коих Предпочитала забывать, и в общем Примерно так могла бы протекать (В неблагодарности рискую быть Здесь уличенным) где-нибудь еще.
А летом я, как прежде, обходил Долины Йоркшира, Довдейл12, родные Места, и средь блужданий сих великой Был радости сподоблен, словно в полдень Заря опять взошла13, — друг, ты поймешь: 210 Я о сестре здесь говорю, о той,
Кто и твоею радостью была И после долгих лет разлуки вновь


112
Уильям Вордсворт
Ко мне вернулась и казалась даром,
Что обретен впервые14. Берега Имонта15 плавные, что не воспеты Еще в стихах, уединенный замок16,
Что у реки на низком основанье Стоит века, — когда-то Сидни17 сам Почтил его вниманьем, здесь создав,
220 Любовью братской вдохновленный, строфы Аркадии своей, — да, та река И старый замок тот нередко нас С сестрою лицезрели: не без риска Пробравшись внутрь сквозь узкое окно,
Мы там любили проводить часы,
Любуясь долом, или наверху,
На башенной площадке, отдыхали,
Внимая шепоту цветов и трав,
Что ветру тайны вверили свои.
230 Еще другая дева там была18 И, тоже украшая эти дни,
Весельем юности и тишиною,
Сквозившей в облике ее, впервые Тогда мне на сердце легла — она И нынче с нами, Колридж, — та душа Отзывчивая, кроткая, что так Ценима и тобой.
Поля, тропинки И заросли шиповника, леса Тенистые и старый наш маяк,
240 И озерца открытые, и камни
На голом берегу — на всём был свет Любви проснувшейся и золотое Сиянье юности19. Мой добрый друг,
Тебя там с нами не было тогда20,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VI. Кембридж и Альпы
113
Но, не смирившись с этим, я, владея Какой-то силой нужной, водворяю Тебя туда. Пусть ты теперь далек От нас — в краю приветливых и теплых Ветров здоровье поправляешь21, — там,
250 В том нашем прошлом, с нами ты, и в дне Сегодняшнем, и в тех, что впереди.
Для любящих нет ни тоски, ни горя,
Ни скорби, ни унынья. И разлуки Не может быть для тех, кто так, как мы, Любить умеет. Что же, добрый путь!
И помни, что твое выздоровленье Есть наша радость — черпай из нее,
Пусть мысли наши любящие будут Тебе подмогой — чтоб, окрепнув духом,
260 Ты с нами силу разделил свою.
Я тоже странствовать всегда любил, Но сколь порой различной может быть Судьба людей — хоть близнецов почти По духу и уму. Еще не зная Совсем друг друга, словно бы на разных Живя планетах, мы в конце концов Пришли к одной стихии и к одной Извечной радости и стали будто Одна душа. И здесь до сей поры 270 Я сознавал всё время, для кого
Веду рассказ о том, как зарождались Любовь к добру и истине, и мир,
И радость та, что освящают дни, Исполненные строгой простоты.
О реках, рощах и полях тебе Я здесь пою, тебе, кто, в пыльных дебрях Большого города живя и в форму


114
Уильям Вордсворт
Затянут школьную, любил лежать На крыше зданья, бывшего и домом 280 Тебе, и школой, и глядел, глядел На стаи облаков или, устав От этого занятья, закрывал Глаза, чтоб в свете внутреннего зренья Увидеть луг, деревья и родной Ручей22 вдали, — ты их хранил в себе Все годы ссылки23. И, конечно, я Забыть не мог, что сразу вслед за мной (Мы разминулись лишь немного) ты Из Лондона, из монастырских стен 290 Твоих явился в эту цитадель Науки24 и, прилежный ученик,
Засел в тиши за книги. Что за буря Тебя потом настигла!25 И подумать,
Что, если бы немного по-другому Всё повернулось, ты б избавлен был От сих несчастий, и надежды все,
Что высохли, как листья в ноябре, Созрели бы обилием плодов.
И, предаваясь здесь воспоминаньям зоо О жизни кембриджской, я словно видел Тебя средь этих стен; события, сроки Переставлял в уме — так дети любят Играть с колодой карт; так тот, кто дом Построил только что, никак не может Остановиться и опять в уме,
Под вечер сидя у камина, строит Его на новый лад. Так о тебе Я думал здесь всё время, о твоих Познаниях и несравненном слоге, зю О юности твоей, чьи блеск и сила


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VI. Кембридж и Альпы
115
Слепили многих; щедрую отдав Схоластам дань, ты платонизм возвел Почти в религию, великолепьем Форм идеальных увлечен, и слово Боготворил. В отсутствие живых Природы образов твой юный ум, Обуреваем жаждой красоты,
Любви и славы, жизнь в себе самом Был принужден искать и находил.
320 О, если бы мы встретиться могли Уже в ту пору, — верно, не один Смотрел бы я, как свет вечерний гаснет, Касаясь Кэма26 молчаливых вод.
Я чувствую и знаю, что тогда —
И старше будучи, и от природы Уравновешенней — я мог бы, мог Тебя увлечь прогулками своими И доброю беседой, — отвратив Злосчастие, что вечно за тобой
ззо Ходило по пятам. Но ты прошел,
В спокойном созерцании прошел Свой славы путь, и бесконечно жалки Все наши причитанья. Если б только Не силы истощенные твои И слабое здоровье, эти вздохи И сетованья были бы полнейшей Тщетой.
До сей поры лишь мимоходом Моих касаясь странствий, ныне я К ним возвращаюсь с легкою душой.
340 Трех зим студенческих перипетии Я худо-бедно изложил. Когда же Свободой лета третьего на нас Повеяло, мы с закадычным другом27


116
Уильям Вордсворт
(Любителем, как я, бродить в горах) Пустились в путь, чтоб с посохом в руках Дойти до самых Альп. Труды, заботы И всё, чего так ждали от меня Доброжелатели мои, в мгновенье Забыты были ради безымянных 350 Надежд. Природа вновь теперь была Царицей сердца моего и, юным Воображеньем овладев, дарила Ему картины дивные. В любом Другом столетии живя, любых Событий полном, я бы испытал Стремленье то же, а тем боле в этом Мятежном веке, когда вся Европа Возликовала Франции вослед,
Когда сама природа человека збо Стремилась к обновлению28.
Итак,
Имея целью Альпы, мы в Калё Как раз в канун великой годовщины,
По счастью, оказались29, увидав В убогом городке, каких немало,
Как лица светятся у всех, кто общей Проникся радостью. Потом на юг Мы двинулись почти что напрямик, Повсюду, в селах, городах, встречая Приметы праздника — венки, гирлянды 370 На триумфальных арках и домах.
На всех дорогах и на всех тропинках (Три дня подряд мы, сокращая путь,
Шли мимо сел и редких хуторов) Встречал нас дух радушья и веселья,
Как благодатный аромат весны,
Разлитый всюду. Старых вязов кроны


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VI. Кембридж и Альпы
117
На протяженье многих миль пути По королевству этому, где всё Торжественной исполнено красы,
380 Над нами шелестели. Как же сладко
Под их чуть слышный шелест было нам — Средь изобилия красот и в полном Расцвете юношеских сил — лелеять В себе ту нежную печаль, без коей Поэт себя не мыслит. Не однажды При первых звездах и глубокой ночью Нам видеть доводилось искрометный Свободы танец.
Между виноградных Холмов Бургундии по ясным водам 390 Притихшей Соны плыли мы, и Рона Нас, как на крыльях, понесла потом Средь гордых гор. Сады, леса, и фермы,
И городки, что прятались от глаз,
И хижины, мелькавшие вдали, Очарованием дышали. Вместе С компанией веселой — из Парижа,
Где пред лицом Небес великий был Скреплен союз30, назад в свои края Под вечер возвращавшейся, — мы плыли, 400 Заезжих двое англичан. Одни Гудели, словно рой блестящих ос.
Иные, меры в радости не зная, Размахивали шпагами, как будто Сражались с воздухом. Когда корабль Причалил к берегу, мы с ними ужин Охотно разделили. (Так, как нас,
И ангелов, являвшихся пророкам, Наверно, не встречали.)30 Подкрепившись, Все встали, дружно осушив бокалы


118
Уильям Вордсворт
410 Во славу Франции, и, в круг сойдясь И взявшись за руки, пустились в пляс.
Дух дружества и радости витал Вокруг. И тосты в нашу честь не раз Провозглашались. — Франция в те дни Как раз благоволила к англичанам, Первопроходцев почитая в них32.
Веселье длилось, пир стоял горой,
И палуба ходила ходуном.
А поутру с компанией всё той же 420 Мы путь продолжили. И нежный звон Колоколов всё чаще долетал До слуха нашего, и силуэты Церквей и колоколен, возникая Средь гор, особой тишиной и миром,
Столь странными средь шумной кутерьмы, Нам радовали сердце. Распрощавшись С попутчиками нашими, в Шартрёз Два дня спустя мы прибыли33 и здесь Благоговейной тишиной вполне 430 Сумели насладиться, прежде чем В Швейцарию отправились пешком.
Я здесь не ставлю целью проследить Наш многодневный путь за шагом шаг.
Мы шли в походном темпе, и земля Всё время образы и очертанья Свои меняла — в небе облака Так перевоплощаются. Долина Долиною сменялась и гора —
Горою. Так с рассвета до заката 440 Шагали мы; четырнадцать недель Пред нами, как перед ловцами дичь,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VI. Кембридж и Альпы
119
Бежали резво, и азарт погони Не покидал нас — ветер молодой Так пробует пространство, и орел Парит, и парус уплывает вдаль.
Картины жизни пасторальной всюду Нас окружали — дивные долины,
Лишь впереди мелькнув, уже назад Куда-то отступали, оставляя 450 Воспоминания ярчайший след.
Несчастен тот, кто в юности своей Не испытал благоговейных чувств И не возвысился до простоты Прозрачных дум при виде сих укромных Обителей смиренного труда.
Как сердце замерло, когда впервые Я с высоты увидел эти долы Уютные, зеленые луга И хижины убогие, повсюду 460 Разбросанные, словно бы вигвамы По берегам реки, что искони Здесь пролагала путь!
В тот день вершину Монблана мы увидели, оставшись В недоумении. Бездушный образ Нам предстоял теперь, живую мысль Навеки в камень обратив. Наутро Чудесная долина Шамонй,
С потоками немыми, с ледяными Каскадами, с недвижным сонмом волн 470 Могучих — пятиречием своим,
С действительностью примирила нас. Там маленькие птички средь листвы Щебечут, и орел меж облаков Парит один, и юные пастушки


120
Уильям Вордсворт
На солнце сено сушат, а зима,
Как прирученный лев, спустившись с гор, Почти у самого порога хижин Резвится посреди цветочных клумб.
Всё, что вокруг мы созерцать могли, 480 Что свежей жизнью веяло на нас,
В незрелых наших душах находило Мгновенный отклик. С этакою книгой Перед собой как было не постичь В себе уроки нежности глубокой И высшей правды, что, одна на всех, Объединяет старцев и детей.
И так, бок о бок продолжая путь,
Два пилигрима, расходясь порою,
Дабы предаться собственным мечтам,
490 Как мы могли порой не погружаться В ту меланхолию, о коей выше Я говорил уже, и пафос скорби,
И пресловутый ивовый венок34 Когда-то не примерить? — Так цветы, Произраставшие в Садах Печали,
Нам скрашивали многие часы35.
При всём при том я ощущал в себе Решимость и подъем и в глубине Ту жажду вечную, что никогда 500 Не утолима. И совсем иное Уныние (глубокая печаль)
Мной овладело в час, когда... но, впрочем, Всё по порядку: от Валё дорогой,
В Италию ведущей, вместе с группой Погонщиков мы поднимались — словно В проводники их взяв, и наконец,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VI. Кембридж и Альпы
121
По истеченье нескольких часов,
Найдя гостиницу в горах, обедать С попутчиками сели, но, пока 510 Мы утоляли голод, те снялись И путь продолжили, в недоуменье Оставив нас. Пустившись вскоре вслед, Мы по протоптанной тропе к потоку Бурлящему спустились — здесь она Оборвалась, чтоб снова на другом Возникнуть берегу, и резко в гору Там поднималась. Мы, пути не видя Иного, ей доверились и с рвеньем Полезли вверх, смущенные слегка 520 Тем, что знакомый караван никак Догнать не удавалось. И чем дальше, Тем больше сомневались мы, как вдруг, На счастье нам, — крестьянин. От него Узнали мы, что та тропа, которой Спустились мы к реке, возобновлялась Чуть далее и шла вдоль берегов Всё вниз и вниз; что так и надлежало Идти нам. Мы, ушам своим не веря, Взялись расспрашивать его опять,
530 Но смысл его ответов был таков —
И нашим подтверждаем был чутьем, — Что Альпы мы успели перейти.
Воображение — предвечный пар, Что зримо на пути моей поэмы Восходит, — эта сила облекла Меня, подобно облаку. Я был Потерян, вырваться не мог и даже Не помышлял, и ныне, приходя В себя, я говорю своей душе:


122
Уильям Вордсворт
540 «Твое величье признаю». В той силе, Берущей в плен, в предвестиях ее,
Когда свет разума как будто гаснет,
Но в ярких вспышках вдруг приоткрывает Незримый мир, — в сей силе обрелась Величия обитель, что и в детстве,
И в старости равно доступна нам.
Наш путь и наша пристань только там,
Где вечность, где бессмертная надежда, Усилие, и воля, и стремленье 550 К тому, что неизменно впереди.
Под этими знаменами душа Не ищет ни трофеев, ни наград —
Сих доказательств доблести, — блаженна Лишь в помыслах своих, что сами слава Своя, своя награда, — и сильна Собой самой и радостью своей,
Ее захлестывающей, как Нил Могучий, пойму затопивший в срок36.
Когда оцепененье после слов 560 Крестьянина прошло, мы поскорей Вернулись вниз и по тропе, что нами Была потеряна, вошли в теснину Глубокую. Дорога и река Вились бок о бок. Несколько часов Мы были спутниками их. Вокруг Был полумрак. В заоблачные выси Тянулись древние леса, что тлели,
Но без истленья; стены водопадов Шумели, и на каждом повороте 570 Ветра, столкнувшись, воевали, выли; Потоки низвергались с высоты,
И скалы черные по сторонам


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VI. Кембридж и Альпы
123
Чревовещали, и река неслась Неудержимо, облачные цепи Вдруг разбивались светом: этот свет И мрак, смятенье это и покой —
Всё было проявленьем одного Ума, чертами одного лица,
Цветеньем древа одного, везде 580 Здесь были Апокалипсиса знаки И Вечности сияли письмена —
Начала, и средины, и конца,
И бесконечной полноты времен37.
Ту ночь в гостинице альпийской вместе Мы провели, стоящей на отшибе В долине той же у слиянья двух Потоков. Сей странноприимный дом, Большой не в меру, с анфиладой слишком Просторных комнат, сумрачный, был шумом 590 Окрестных вод навеки оглушен,
Даривших постояльцам безмятежный И крепкий сон.
Поднявшись поутру,
Мы в путь пустились снова вдоль ручья,
Что к полдню сделался большой рекой,
В величии безмолвном устремленной Туда, где пики снежные видны,
Где озеро Локарнское готово Принять ее как дорогую гостью,
Маджоре, необъятное, как небо; боо И Комо, ты, жемчужина, землей Приберегаемая для себя, —
Так Абиссиния хранит ревниво Сокровища свои38, — я поминал Тебя в стихах и прежде — эти рощи


124
Уильям Вордсворт
Твои ореховые и сады,
Где девы кареглазые в трудах Проводят день, твои крутые склоны И своды виноградные над сонмом Дорожек, что бегут от дома к дому, ею От городка к другому городку (Единственная между ними связь)
За милей милю; тропки и аллеи,
Где с музыкою схожа тишина:
Тогда юнцом, не искушенным в песни,
Я сердцем возносил тебе хвалы,
И как мне не приветствовать теперь Тебя иною песнью, в коей слово,
С природой породнившись, стало звонче И полновеснее. Как вольный ветер,
620 Как солнца луч, у края вод твоих Я проходил, и всё же ничего Из красоты твоей не ускользнуло От взора моего: сих форм и красок Очарование всегда со мной.
В них нахожу невинность, и любовь,
И память дней благословенных, и Чистейшей мысли веянье — так Бога, Подателя всех радостей, душа Величит в тишине, и таково 630 Ты, Комо, в чистой прелести своей.
Два дня мы шли, почти не удаляясь От живописных этих берегов,
Что линией извилистой вдоль Альп Тянулись; озера приветный лик Стал строже; на вторую ночь — виною Тут нетерпенье наше и, конечно, Колокола, что здесь звонят иначе,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VI. Кембридж и Альпы
125
Чем принято у нас39, — мы поднялись При лунном свете, думая, что солнце 640 Вот-вот взойдет. Нам подойти хотелось Опять к воде, чтоб озера покой Еще раз оглядеть в лучах зари.
Оставив Граве дону, мы пошли,
Как нам казалось, к озеру, но вскоре Средь нескончаемых лесов совсем Дорогу потеряли и решили,
Что лучше переночевать в горах.
Вдруг озеро открылось с высоты: Неяркий красноватый след луны 650 Лежал на темных водах, извиваясь Порою наподобие змеи.
Мы долго не смыкали глаз (от ночи Прошел лишь час, когда из Граведоны Мы вышли под сияющей луной)40. Улегшись наконец, мы были б рады Уснуть, но не могли: кругом вились Рои каких-то насекомых, гулом,
Как в полдень, наполняя сень лесов.
660 И крики птиц неведомых, и горы — Отчетливей, внушительней в ночи,
Чем в освещении дневном, — и ширь Уснувших облаков, и бой далеких Часов, дробивших время, шум потоков И шорохи поблизости, от коих Мы то и дело вздрагивали, и Луна почти напротив нас, которой Уйти, как видно, было недосуг, —
Вот чем запомнилась нам эта ночь,
670 Что вслед за парой лучезарных дней Была нам послана — почти как сон Без сна на берегах пустынных Комо,


126
Уильям Вордсворт
Прекраснейшего озера41.
Но тут
Прервать я должен (хоть и с неохотой) Рассказ о странствиях сиих — иначе Он может слишком затянуться. Стоит Сказать, однако, что совсем не в праздном Восторге мы стояли пред лицом Всей этой красоты, не для того,
680 Чтоб полный миг враз осушить до дна,
Не для того, чтоб разум был повержен В бессилии при виде внешних форм,
Как слабый ученик перед твореньем Великим мастера. Я, предваряя Поэму эту, говорил, что сердце В сем храме призвано нести служенье Иное. Всё, что видел, ощущал И слышал я, в конечном счете было Струей, втекавшей в реку, — та река 690 Несла меня вперед — душа величье И нежность познавала, в одночасье Проникшись первым, но к последней часто Кружным, окольным приходя путем.
О друг мой, славное то было время, Счастливая пора! И торжество Во всех светилось взорах — словно враз Восставши ото сна, заре навстречу Народы выходили. Рога звук Призывный души бередил тогда,
700 Как свист дрозда в весенней роще. Так, Швейцарию оставив, где соседей Все чествовали радостно, мы, путь Решив подсократить, пересеклись С брабантской армией42, горевшей тем же


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VI. Кембридж и Альпы
127
Вольнолюбивым духом. Впрочем, я По молодости лет еще смотрел На всё со стороны, и глубоко Меня ничто не трогало — я был Как птица, свой вершащая полет,
710 Иль рыба, что не знает ничего,
Кроме стихии собственной своей.
Я не нуждался в общем торжестве,
В поддержке сей — со мной был вольный дух Чистейшей юности и всей вселенной Дыханье вечное, и всюду, где Ступал я, радость новая всходила,
Как луговые травы по весне.


1\ПИГД СЕДЬ/АДЛ
Пребывание
Б
/10ПДОПС
ять лет прошло с тех пор, как, побратавшись С тем ветром, что у городских ворот1 Встречал меня, я радостною песнью Поэму эту предварил. Я пел Вслух — то был гимн свободе, резкий выдох,
Как будто ливень, облако прорвав,
Небесною рекою устремился По склонам Скафелла или Бленкатры2,
Камней не замечая. Вдруг иссякнув, ю Он вновь забил ключом, потом на годы Заглох, но незадолго до весны Прошедшей возродился. Милый друг,
Я книгу эту завершить хотел До твоего отъезда3, но, увы,
Труд продвигался медленно. Всё лето Я отдыхал, отчасти потому,
Что передышка вышла, а отчасти,
Поскольку занят был другим4. И вот Вчера я, засмотревшись на закат,
20 	Стоял потом меж тьмой и светом — и


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VII. Пребывание в Лондоне
129
Заслышал чудный звук. То был оркестрик Малиновок, что где-то близ порога Собрались моего; Король зимы5 Прислал их, видно, из далеких рощ — Мелодией нежнейшей возвестить О том, что мрачный север он уже Оставил, в путь пустившись.
И нежданным
Приветствием сим окрылен и вспомнив О радостях зимы, я прошептал: зо «Певцы мои, мы с вами будем братья И будем вместе зимним петь ветрам». Потом, гуляя средь ночных холмов,
Я крохотный завидел огонек В подсохшем папоротнике. Он был Свече отшельника подобен, в чаще Сиявшей ярко. Этот светлячок Среди холмов уснувших тишиной Меня не меньше поразил, чем птицы — Мелодией6. Устроившись в ночи,
40 Он тихий свет струил и, мне казалось,
Со стайкой птиц был послан заодно,
Чтоб год был полон счастья и любви.
И ощущенье это нынче утром Ко мне вернулось: лес любимый мой7 На солнце, на ветру качал ветвями,
И я движеньем тем же был захвачен И, встрепенувшись, к своему труду Вернулся с упованьем, не смущаем Рутинностью сюжета, что изложен so Всё ж должен быть читателю.
Итак,
Вернувшись с Альп, я вскоре распрощался


130
Уильям Вордсворт
С коттеджами (где жили без печали Студенты в мантиях), дабы разбить Шатер мой там, где от большого мира Меня не отделяло б ничего.
Еще не до конца определившись По части планов, времени ж имея Достаточно, я порешил сперва Остановиться в Лондоне8. Особых во Иллюзий не питая и свободен От всяческих амбиций и страстей,
К тому же в средствах, признаюсь, стеснен, Я был спокоен. Года два назад Я это место чудное впервые Проездом увидал. Теперь же рад был Пожить здесь в одиночестве. О доме Я не мечтал, но лишь о постоянном Ночлеге, чтобы где-нибудь на воле Дни проводить, воображенью дав 70 Бродить теперь где хочется и чувства Уж не держать, как прежде, взаперти.
Когда-то всё, что время сохранило Нам в описаньях статуй и дворцов,
В развалинах, оставшихся от Рима, Персеполя, Мемфиса, Вавилона,
В рассказах пилигримов, побывавших В златых столицах, за монгольской степью Лежащих в долгих месяцах пути9, —
Всё это и сравниться не могло во С тем, что я сам себе напредставлял О Лондоне, который, как магнитом, Таинственно притягивал меня.
Я помню хорошо (тогда, должно быть,
Я с детством распрощался навсегда),


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VIL Пребывание в Лондоне
131
Как одному из нас (он от рожденья Был инвалидом) повезло однажды Среди учебы съездить в Лондон. Как Весь класс завидовал ему! Когда же Он возвратился вскоре и я снова 90 Смог оглядеть его, то поражен
Был тем, что он ни в чем не изменился, Как будто ни единый славы луч Не отразился в нем. И сколько 6 я Потом ни спрашивал его, в ответ Он только что-то мямлил. Попугай,
Что отвечает невпопад, и тот Не так бы раздражал мой слух. В мечтах Мне представлялись чудеса чудес: Дворцы, процессии, кареты, лорды loo И в резиденции король, и славный Лорд-мэр, благослови его Господь.
Так, может, грезил юный Виттингтон, Когда, на камне сидя и прикрыв Глаза, внимал речам колоколов, Расслышав в них призыв10. И до сих пор Мне непонятным кажется, как люди, Живя, как нынче говорят, дверь в дверь, Не знают друг о друге ничего.
О, сила слов чудесная! Как много по Несет в себе созвучие одно!
Воксхолл и Рэнэле11 — тогда впервые Я слышал о зеленых ваших рощах, Нарядных дамах, праздничных фонтанах, Огнях и фейерверках. Не забуду И про иные чудеса — совсем Другого сорта, но ничуть вам в славе Не уступавшие: мосты, что гордо


132
Уильям Вордсворт
Вставали над рекой, еще под сводом Сент-Пола галерею, что кружила 120 Нам голову и занимала дух12,
Вестминстера гробницы13, великанов Гилдхолла14, также тех, что охраняли Врата Бедлама;15 улицы без счета И церкви без числа, и сонмы статуй На площадях просторных, среди пестрых Садов, и Монумент16, и грозный Тауэр...17 Но эти образы уже давно Все отошли на задний план, оставив Вместо себя другие, и теперь 130 Передо мной был тот реальный мир, Который день за днем я наблюдал С живейшим интересом даже там,
Где он разочаровывал меня.
Я благодарен был судьбе, доволен Смиренным положением своим,
Которое воспринимал как плату За зрелище.
Как здесь восстановить Напечатленья памяти, ведь то,
Что праздно вспоминается, похоже 140 На призраки? И как по настроенью,
Из прихоти здесь опишу, хотя бы Отчасти, ту причудливую смесь Картин и образов, что составляли Отраду юности и ныне часто В уединенье ум созревший мой,
Как грезы, посещают?
Что ж, сперва —
Сам город. Всяк приезжий поражен Простором улиц, площадей, мельканьем Форм, красок и огней и вавилонским


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VII. Пребывание в Лондоне
133
iso Столпотвореньем: здесь людской поток,
Не иссякая, час за часом длится,
Как в небе вереницы облаков.
Шум, грохот, суета, блеск экипажей, Носильщики, телеги; у дороги Понурый нищий с шапкою в руке; Кабриолеты, уносимы вдаль,
Как вихрем, под пиликанье рожков;
От Темзы, поднимаясь переулком,
Обоз чуть не врезается в толпу loo На людном Стрэнде18, вовремя свернув.
Куда ни глянь, везде людской поток Устало движется — то чередой,
То встык, лицо к лицу; за рядом ряд Роскошные витрины зазывают Обильем вывесок и ярлыков;
Вот имена торговцев и поверх Все их регалии; тут весь фасад,
Как титул книги, буквами большими Исписан сверху донизу19, а то 170 Над входом, словно ангелы, застынут Фигуры-аллегории — мужские Иль женские — иль благородный профиль То короля, то адмирала флота;
Вот Бойль20, Шекспир, иль Ньютон, или некий Шотландский врач, что славен был давно21.
И шум сей продолжается, покуда, Спасаясь от него, как от врага,
В какой-нибудь укромный уголок Мы не сворачиваем резко —
так
iso От ветра сильного бегут под кров, —


134
Уильям Вордсворт
И не спеша потом идем дворами И переулками. Здесь жизнь своя Встречает нас: вот дети собрались Вокруг райка;22 в соседнем переулке Собачки водят хоровод, а рядом Верблюд катает пару обезьян;
Там савояры23 пляшут и поют,
И бард английский, сидя в стороне, Балладу вспоминает. Закоулки —
190 Порою мрачные, словно гробы, —
Нас завлекают криками торговок (Пронзительнее в Лондоне нигде Мы не услышим крика), приближая Нас к тем местам, где из раскрытых окон Своих жилищ задумчивые клерки Глядят на воды, на дорожки парков И на ухоженных газонов гладь.
Потом назад к толпе, пока поток, Уже слабеющий, не приведет 200 Туда, где улицы чуть-чуть просторней И где предместья веют ветерки. Старинными балладами повсюду Пестрят тут стены24, вывески в глаза Бросаются наперебой, то шрифтом Особенным пытаясь заманить,
То бьющим в цель без промаха словцом. Вдруг нам навстречу движется лицо С чертами жесткими и от натуги Всё покрасневшее — его увидишь 210 Везде: калека бесприютный — торс Шагает на руках25. А чуть подальше Другой, одетый в форму моряка,
Разлегся на брусчатке — рядом мелом


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VII. Пребывание в Лондоне
135
Он что-то нацарапал на камнях. Здесь нянька с малышом, и холостяк По солнышку рад прогуляться; вот Военный на побывке, вот крестьянка Идет неспешно к полю.
А теперь
Домой, сквозь гул растущий и галдеж.
220 Здесь средь почти неразличимых форм — С вертепом26 итальянец, и с корзиной У пояса еврей, и чинный турок С горой домашних туфель под рукой.
И, продвигаясь дальше, при желанье, Внимательней вглядевшись, мы найдем В толпе любых характеров и типов Живые образцы: тут швед и русский, Гасконец и испанец; из далекой Америки старик-индеец в полном 230 Охотничьем наряде; марокканцы, Китайцы и малайцы, и матрос- Индиец, негритянки в белоснежных Кисейных тогах, длинных до земли.
А на досуге целый день ходить По разным выставкам, где столько сразу Всего увидеть можно: и зверей,
И птиц многообразье, отовсюду Свезенных, тут же чудные ландшафты Тех мест: и море, и земля, и всё,
240 Что удивительного есть на ней.
Я здесь не говорю о том искусстве,
Что цели ставит высшие себе,
Но о подобьях, сделанных с любовью Для потаканья слабостям людским.


136
Уильям Вордсворт
Художник ли, стараясь жадной кистью Объять и в круг замкнуть весь горизонт, Как будто ангел или дух, что властью Особой облечен, поставит нас Иль на гору, иль в море на корабль,
250 Живою жизнью окружив со всех
Сторон, куда ни глянь; иль чудо-мастер Из дерева иль глины сотворит,
Слегка подкрасив краской, соблюдя Пропорции, точнейший образец Какого-нибудь места или зданья27, Прославленных у нас или в краях Чужих. Вот Фёрт-оф-Форт28 и Эдинбург,
На скалы восходящий, как на трон,
Вот Рим в миниатюре и собор 260 Петра29, и Тивольские водометы30,
И высоко на горном склоне храм Сивиллы31. Весь пейзаж как на ладони:
И каждый домик маленький средь скал,
И деревце, и камень, до мельчайших Деталей — всё, что любопытный путник Увидеть может, оказавшись там.
Добавим к неподвижным и немым Сим зрелищам другие, где актерство,
И музыка, и пантомима вместе 270 Соединились, чтоб соблазном быть Неотразимым. И не побоюсь Назвать средь прочих место, хоть не столь Солидное, а может быть, и вовсе Скромнейшее, однако ж для своих — Предел любых мечтаний — Сэдлерс-Уэллз32. Нетерпелив тогда, как все юнцы,
Я здесь, однако, сиживал не раз,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VII. Пребывание в Лондоне
137
Порой зевал, но часто с наслажденьем Глядел, как клоуны, канатоходцы,
280 Пьеро и арлекины, великаны И карлики, жонглеры, акробаты Под рев и свист ликующей толпы Свои проделывали номера.
Мне было любопытно наблюдать,
Как грубый ум всегда идти готов Вслед за инстинктом и как постепенно Он вымыслом упрямым побежден:
Тот путь был легким и желанным — этот Тернист и труден. Джек, чтоб одолеть 290 Безмозглых великанов33, вновь идет Чрез сцену, в тьму одет, и чудеса Ему покорны, скрыт от глаз, подобно Луне, что в гроте мрачном и пустом Ждет часа своего. Вот он, обман, —
Красив и дерзок (вера же робка)!
В плащ черный облачен, и только слово «Invisible» сияет на груди34.
Равно забавно было видеть здесь Комедии античной образцы зоо И драмы наших дней, и отзвук близких Событий, будь то кораблекрушенье,
Морская битва или просто случай Из частной жизни, слух о коем быстро Разнесся по округе. Так, недавно Здесь ставили (столь деликатной темы Коснувшись хоть и без благоговенья,
Но всё ж с отменным мастерством), ты знаешь, Далекий друг, легенду наших мест О деве баттемирской35. Вот приходит зю Злой обольститель, демон сам — ничто


138
Уильям Вордсворт
Не свято для него: ни Бог, ни узы Семейные, ни дружба, ни любовь;
И, дочь холмов коварно соблазнив, Поспешно женится. Ты помнишь время (Я вспоминаю с радостью о нем),
Когда впервые с девой той прекрасной Мы повстречались;36 как хозяйкой доброй В гостинице нас приняла она И скромным обращением своим,
320 И беспримерной грацией обоих Вмиг покорила. С той поры не раз Мы видели ее и восхищались Терпением ее, и кротким нравом,
И верностью суждений, и чудесной, Жеманства чуждой, простотой ума.
Сей стих есть память сердца моего И дань ей — мы ведь выросли в одном Краю почти что, дети этих гор,
И, может быть, не зная друг о друге, ззо Сбежав в один и тот же летний день Из дому, потихоньку от родных, Нарциссы рвали у одной реки37.
Здесь снова к теме моего рассказа Хотел вернуться я, гляжу — и что же? Средь образов, стоящих на пути Повествованья моего, ты, Мэри Из Баттермира, вновь стоишь.
Сейчас
Она живет спокойно, где всегда Жила, где родилась; всё так же чисто,
340 Без суеты, без спешки. У часовни В земле младенец спит — сынок ее, Бесстрашный, словно агнец, что сюда


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VII. Пребывание в Лондоне
139
Пришел с лугов под каменную насыпь От бурь укрыться. И блаженны оба,
Дитя и мать! Не думай, что случайна Здесь эта мысль. Когда я вспоминаю О юности простосердечной нашей,
Пока еще ни зло, ни горе мира Нас не касались, среди сцен и лиц,
350 Что памятью хранимы, две фигуры Я вижу ясно: розовый младенец,
Наверно, уж полгода как премило Лопочущий, — подобной красоты Ребенка редко видишь на руках У матери; и мать — с густым румянцем, Искусно намалеванным.
В театре
Я встретил эту пару. Мальчик был Любимцем публики и всё ж казался Пришельцем, к ним спустившимся с небес, збо Он живостью и грацией недетской Всех поражал, лицом же был как роза,
Что только распустилась. Никогда Не видел я, чтоб столькими дарами Ребенок был с рожденья наделен.
Когда потом застолье началось,
В кругу разгульной публики он тоже Сидел, ел, пил, играя то с бокалом,
То с фруктами под тосты, смех и шутки Похабные — весь этот шум и гам 370 Был для него привычней пенья птиц, Хлопочущих весной. И мать была Здесь тоже, хоть о ней я ничего Сказать не мог бы и едва ли вспомню Ее теперь. Но ярко, как тогда,
Я вижу средь пирующего сброда


140
Уильям Вордсворт
Ребенка нежного, как одного Из тех, кто и в печном огне остался Живым и невредимым38. И с тех пор Он для меня, как будто мановеньем 380 Волшебной палочки, оставлен был
Таким, как в тот момент, — словно бы жизнь Ему до самого конца прожить Ребенком суждено — без всяких бед,
Ни боли, ни утраты, ни вины Не испытав. Столь велика была,
Должно быть, сила этой красоты.
Так думал я о нем всегда, однако Он мог бы, Мэри, жить как все и ныне Смотрел бы с завистью на твоего 390 Младенца безымянного, тихонько Здесь у часовни спящего без снов.
А года, почитай, за три до этой Поры, о коей нынче мой рассказ,
Впервые с идиллических холмов Своих спустившись, я на юг отъехал За пару сотен миль и, в первый раз Из женских уст услышав непристойность, Вдруг осознал, как низко может пасть В сем мире женщина, и содрогнулся 400 До глубины души. Скажу, что боль Моя была недолгой, но открытье,
Которое я сделал, потрясло Меня огромностью своей: барьер,
Что отделял фигуру от толпы,
Был сокрушен, и мир людей на две Расколот половины, внешне, впрочем, Оставшись прежним. Когда боль прошла,
Я начал размышлять. Потом при встречах


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VIL Пребывание в Лондоне
141
Подобных я испытывал примерно 410 Всё те же чувства: состраданье, боль (Лишь мягче) оттого, что красота Души так грубо попрана. В то время Я дальше в мыслях редко шел, поскольку Сии раздумья в тягость были мне39.
Однако же довольно. Уж немало Здесь сказано о мыслях, занимавших Меня в тот год, когда театр был Моим первейшим увлеченьем. Даже Препятствия (мой кошелек, ты помнишь, 420 Бывал частенько пуст) могли лишь только Подогревать его. И жизнь, и чувства —
Всё было новым. Блеск и мишура,
Резьба и позолота, яркий грим —
Вся обстановка этого мирка Казалась мне живою, точно так же,
Как персонажи, будь они серьезны, Смешны иль страшны:
дева ли, явившись Из темной чащи, выходила к нам,
Словно луна, раздвинув облака;
430 Или под звуки труб король, при всех Своих регалиях, как воплощенье Величия земного, а за ним Хоругви, свита, стража; или пленник В лохмотьях жалких, в тяжких кандалах; Иль резвая танцовщица порхала,
Как бабочка; иль дряхлый старикан, Собранье всех болезней, ковылял,
На палку опершись и так порою Ей колотя о доски, что за милю 440 О приближении его узнать


142
Уильям Вордсворт
Нетрудно было бы.
Но что с того?
Смех, шутки, клоунада, старь и новь — Всё на «ура» почти что без разбору Мной принималось. И с каким волненьем Меж сценой и многоголовой массой Зевак, средь шума, мелких ссор и драк Мой юный ум, внимательный и цепкий, — Словно котенок шустрый, средь травы Играющий с опавшею листвой40, —
450 Вертясь туда-сюда, хватал подряд Все впечатленья. Быстро как года Прошли! То зачарованное время Я помню, как сейчас. Хотя потом Я в созерцании святом немало Продвинулся вперед, но всё ж театр Еще поныне для меня хранит Тот детский глянец новизны и счастье Тех дней, когда у сельского театра В потемках стоя и сквозь щель в стене 460 Узрев сиянье дня, я ликовал
Так, будто бы мне наяву открылась Волшебная пещера41. Так порой,
В постели теплой лежа, среди ночи Мы просыпаемся под шум грозы.
Для многих эта тема слишком бедной Покажется, ненужной и пустой,
Но не для тех, кто знает, на каких Причудливых опорах наша жизнь И мысль сама стоит. Есть темы выше,
470 Заносчивей, но, думая о них,
Я ощущаю, что воображенье Во мне слабеет42. И когда страданья


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VII. Пребывание в Лондоне
143
Переполняли сердце мне и слезы Лились из глаз в дни юности моей,
Та сила, что у нас воображеньем Зовут обычно, попросту спала.
И пусть событья, что происходили На сцене, неизменно волновали И трогали меня, но эти чувства 480 Все оставались где-то на задворках Сознания43. А если там и было Величие, то, кажется, тогда,
Когда Поэта мир и те фантомы,
Что обитали в нем, чрез лицедейство Вдруг открывались мне такою гранью, Что я невольно различал в них нечто, Подмеченное прежде мной самим,
О чем я в одиночестве моем Усердно думал, только не успел 490 Или не смог додумать до конца44.
Но перейдем теперь от развлечений Как таковых к другим, повыше рангом, Хоть в представлении юнца они Почти не различимы. Речь пойдет О стычках адвокатов и истцов Перед судьею в горностаях45 или О сцене и того повыше, где Сенаторы в искусстве красноречия Веками соревнуются, восторг 500 И зависть вызывая у людей.
Как сердце бьется! Вот один из них46, Чье имя мы едва ли не с пеленок На каждом слышали углу, — как тех Бедфордов, Глостеров, Солсбери, коих Нам Генрих Пятый поминает47. Тс-с!


144
Уильям Вордсворт
Встает он — сразу видно: это птица Не низкого полета. Вот свободно Речь полилась. Минутою уж точно Не обойдется здесь — под стать Авроре
510 Он Ор запряг в свой экипаж48. Неужто Столь славный путь проехать до конца Терпения не хватит нам? Ведь чары Вокруг разлиты — все восхищены, Восхйщены; словно герой романа,
Он с рогом не расстанется своим49.
Слова текут рекой, и мысль как будто Сменяет мысль. И память всем на зависть50, И логика!
Но ровное журчанье Лишь убаюкивает юный слух.
520 Какие же еще нам представленья Припас великий город? Вот одно —
И где же, как не в церкви? Посмотри! Ухоженный, приятный холостяк На кафедру восходит... Вот возвел Взгляд серафический ropé и тоном Предельно низким начал нараспев Свои рулады громко выводить —
То губы бантиком сложил, и рот Его стал меньше зернышка, то снова
530 Раскрыл уста, чтоб паству озарить Улыбкой лучезарнейшей51. Меж тем Евангелисты, Иов, и Исайя,
И Моисей, и тот, кто сочинил «Смерть Авеля»52, Шекспир, и доктор Янг53, И Оссиан, что призван был сюда Из Морвена54, — все вместе и поврозь — Гирлянды красноречия своего


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VIL Пребывание в Лондоне
145
Ему дарят55, дабы украсить посох,
Которым сей милейший пастырь должен 540 Указывать путь стаду своему.
Я выбрал здесь лишь несколько моментов Из тысячи других. Любой из них —
Будь то в суде, в молельном доме, в парке,
На улице иль в доме, — возвышаясь На пьедестале собственном, вниманья Особенного требует к себе.
Порок и глупость, все их воплощенья, Гримасы, выходки, одежды, маски —
Конца не видно им. Но где б они 550 Мне ни встречались, я не ставил цели Их разглядеть получше, не искал И новой встречи с ними56, лишь как данность Их принимая — то, что есть сегодня,
И завтра будет. Так примерно путник, Стремясь к заветной цели, только вскользь Средь множества других вещей заметит Ракушек россыпи на берегу Иль в поле маргаритки средь травы.
Но глупость и безумие, которых 560 Кичливей и напыщеннее нет,
Здесь правят бал, как, впрочем, и везде. Студент, недавно принятый, и тот Заразой сей бывает поражен.
О, друг любезный мой! Одно из чувств,
Мной здесь испытанных, принадлежит По праву городу сему. Как часто,
С людским потоком слившись, я шагал По шумным улицам и говорил Себе: «Здесь тайна — каждое лицо»57.


146
Уильям Вордсворт
570 И я глядел, глядел не отрываясь,
Вникая, что, и где, и как, пока Все образы не делались подобны В горах туману или зыбким снам,
И повседневности докучной бремя — Надежд и страхов, прошлых, настоящих, Законов, правил всех, что человек Себе установил, — не узнавая Меня, не узнанное мною, прочь Куда-то отходило. И однажды,
580 В подобном настроении пройдя Дальше обычного и затерявшись В сем карнавале, я был поражен Внезапно видом нищего, — подняв Глаза слепые, прислонясь к стене,
Стоял он неподвижно. На листке, Приколотом к лохмотьям, я прочел Историю его. И в тот момент Мой ум, как жернов под струей воды, Вдруг повернулся58. «Всё, что о себе 590 И о вселенной знаем мы, — не больше Записки этой жалкой на груди У нищего», — подумал я. И образ Сей недвижимый, с каменным лицом И мертвым взглядом, показался мне Посланьем из иного бытия59.
Беря из внешних впечатлений то,
Что нужно для нее, душа возводит Мир собственный. Однако есть явленья, Что сами, и без ведома ее, боо Овладевают чувствами: ночной Покой, к примеру, те часы, когда Природа отдыхает, и труды


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VIL Пребывание в Лондоне
147
Дня нового еще не родились,
А дня прошедшего уже мертвы; Торжественность и красота во всём60,
Тишь, лунный свет и редкие шаги Среди пустынных улиц; или зимний Холодный вечер, дождь сечет, и люди Спешат под кров укрыться поскорей, ею И странным кажется короткий оклик Какой-нибудь несчастной на углу,
Когда никто не оглянется даже,
Ничто не внемлет ничему. Боюсь,
Что список этот далеко не всем Покажется оправданным, ведь вещи Не таковы, какими видят их Наш ум и сердце. Но бывает так,
Что чуть ли не полгорода в едином Порыве (будь то ярость, радость, страх)
620 На улицы выходят: то ль на казни
Смотреть61, то ль на пожарище; иль праздник Зовет на площадь всех. Из этих сцен Припомним ярмарку, что каждый год Проходит там, где мученики встарь Казнь принимали62, — именем Святого Варфоломея названа она63.
Здесь все изделья в руки к нам идут Готовыми, а творческие силы Спокойно спят. Коль так, попросим музу,
630 Чтоб на своих нас крыльях вознесла Над буйною толпой и на помост Какой-нибудь поставила.
Для глаз
И слуха — сущий ад, столпотворенье, Кошмарный сон: шум, давка, пестрота,
Внизу толпа шевелится, как гидра


148
Уильям Вордсворт
Многоголовая64, а посреди И чуть повыше — вывески и свитки, Афиши с обещаньями чудес;
С шестов мартышки верещат, и дети 640 Кругами носятся; а рядом с теми,
Кто тянет шею, и глаза таращит,
И голос надрывает, зазывая Наперебой толпу, и средь шутов, Визжащих и кривляющихся всласть, — Скрипач, шарманщик и еще трещотки, Литавры, трубы, негр в воротнике Серебряном колотит в свой тамтам, Наездники, гимнасты в голубом, Гимнастки в розовом и непременно 650 С пером на голове. Все чудеса, Свезенные со всех концов земли, Увидим здесь: раскрашенный индеец,
И гном, и великан, и альбиносы, Осел-мудрец, ученая свинья65, Чревовещатели и невидимки,
Факиры — пожиратели огня,
Игрушки заводные и фигуры Из воска66, — всё, чем Мерлины67 сегодня Способны удивлять, звериный цирк,
660 И фокусы, и кукольный раёк,
Всё неестественное, что вразрез Идет с природой, пьяный сей угар, Безумье Прометеево68, с которым Уж не расстаться людям никогда, —
Всё вместе здесь сошлось, дабы явить Собранье монстров. Между тем палатки И балаганы, словно части некой Огромной фабрики69, вбирая толпы


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VIL Пребывание в Лондоне
149
Мужчин и женщин, стариков, детей,
670 Наружу вновь выплевывают их.
О, кутерьма пустая — воплощенье Того, что город есть (коль не считать Мечтателей, отставших от толпы)
Для роя обитателей своих,
Привыкших жить в сем бесконечном вихре Вещей пустячных, чьи приметы стерты И смысла не имеют70, — этот гнет,
От коего и высочайший ум Свободен быть не может до конца!
680 Однако тот, кто смотрит со вниманьем На зрелище сие (хоть утомлен Уже изрядно), и за пустяками Великое способен различить И из частиц разрозненных собрать Сумеет целое. Не это ль цель Учебы всякой, как бы ни разнились Пути ее? И в детстве эта радость Была знакома мне. К тому, кто рано Творенье Божье созерцать привык,
690 Приходят пониманье, чуткость, память О тех местах особенно, где мощь Являлась в простоте. И очертанья Гор строгие способны до сих пор Ум направлять к величию и быть Ему точнейшим ориентиром, старым Как мир. Язык изменчивый холмов Дает движенье мыслям и в порядок Приводит их. И если, как досель,
Свободно и открыто говорить 700 Moiy я, и при том не погрешая


150
Уильям Вордсворт
Особо против скромности, скажу,
Что это всё я чувствовал и тут,
Средь скопища людей, — и дух природы, Дух красоты и бесконечной жизни По старой памяти сопровождал Меня средь этой пестроты и гнета Пустых вещей, даря покой и радость, Гармонию, не знающую бед.


1\РИГД DOCb/AAJI
ГеТГОСПСГ\14ИЯ:
ОТ ДОБВИ t\ П^ИГОДС -
i\ /1[овви r\ Человечеству
то это там за звуки, Хелвеллин1, Ступенями воздушными к вершине Твоей восходят, словно расстоянье Усиливает их? Что за толпа Там на лугу зеленом собралась?
Да, для тебя, уединенный холм, —
Толпа, хотя не так и много их,
Мужчин, и женщин, и детей (не боле,
Наверно, сорока) — одна семья ю Почти что (чужаков же сосчитать По пальцам можно). Ярмарку сию2 Здесь лето каждое в своем покое Ты созерцаешь — то в одной долине,
А то в соседних, — если только бури Не разгуляются иль пелена Густая твой не затуманит взор.
Для жителей долины сей укромной То — славный день, и радостно они Его встречают всякий раз. Еще 20 Задолго до полуденной жары


152
Уильям Вордсворт
Коров сгоняют вниз; и овцы тут,
Заранее отобраны, в загонах Ждут часа своего; торг начался.
Хозяйки новой голос не узнав,
Корова замычала; и бараны В загоне блеют громко; два лотка —
Вся ярмарка, палаток вовсе нет;
Хромого со слепым увидим тут (Один стоит с протянутой рукой, зо Другой пиликает на скрипке); тут же (Издалека который год подряд Она сюда приходит) — пожилая Торговка — книги, гребешки, булавки, Лубки в корзине у нее, а вот И поважнее птица — чудеса В фургончике его и сам он чудо —
Циркач заезжий, — раз за много лет Здесь показавшийся; но лучше всех Та, лилия долин, что лишь сегодня 40 Обходит всех с корзинкою своей3.
(Там из отцова сада все плоды:
Хоть яблоки, хоть груши — и она,
Горда собой и всё же смущена Немало, вспыхивая то и дело,
Свой продолжает ход: и братьям будут Обновки, да и ей от старика Награда выйдет.) В воздухе веселье Царит. Довольны стар и млад. — Огромен, Величествен пейзаж вокруг. Малы 50 Они (что движутся, не замечая Его, по лугу вечному), малы И их дела, стада, отары, всё,
Что любо, что не любо им — всё это И дорого, и хрупко, как дитя, —


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VIII. Ретроспекция...
153
И как же велико! — подчинено Издревле им: их любит свет зари На тихих склонах, горы, свысока На них глядящие, и облака На отдыхе, и звонкие ручьи,
бо Сбежавшие с невидимых высот,
И старый Хелвеллин, к сей суете Привычный, и воздвигнутый над сим Укромным местом чистый, синий свод4.
В огромном городе живя, я всё же Смог сохранить то, что, природа, ты Дала мне: мысль о Боге и любовь К тебе и к людям, несмотря на все Несчастья и пороки их, и взгляд,
Что внешним не довольствуясь, желает
70 Проникнуть в суть. Я с малолетства был Научен ближнего любить — тогда К вершинам и лесам ты уводила Меня от дома, от семьи, от первых Друзей, чтоб ненароком пробудить Сочувствие, живейший интерес К чужому человеку, на тропе Моей возникшему, — он братом был В моих глазах. Ты первая дарила Мне эту радость чистую.
Я помню,
во Совсем ребенком далеко от дома Зайдя однажды, зрелищем каким Я был вознагражден! В тот день туманы Стелились всюду по горам, не плотной, Но тонкой и прозрачной пеленой Их покрывая, тихие лучи Ее пронизывали там и тут;


154
Уильям Вордсворт
Холмы, лишь на минуту показавшись, Скрывались в дымке. Узкой и глубокой Лощиной шел я — вижу: надо мною 90 Средь этих серебристых облаков —
Пастух с собакой среди бела дня! —
Стоят, окутаны туманом, глядя Вокруг себя, а их воздушный остров, Повисший среди серых скал, плывет — Плывет вперед, как будто стронут с места Дыханьем ветра. И тогда же, в детстве,
И с радостью не меньшей, я смотрел Однажды вечером (впервые в жизни Увидев то, что зрелищем обычным loo Считалось здесь), как в глубине долины Пастух, крича и в сторону рукой Показывая, пса учил гонять По лабиринту скал овец отару,
Не видимую им. И этот пес,
Являя ум почти что человечий,
То забежав вперед, то приотстав,
Любой проход используя и словно Не ведая преград, бежал по следу;
Отара же, напуганная лаем, по Вверх устремлялась по камням и кочкам, Вечерним светом залитым, сияньем, Последним и глубоким, коим солнце В любви к горам спешит признаться5.
Чуден
Сей край, где чувству красоты впервые Открылось сердце, — меркнут перед ним Сады Жэхэ6 — те, что зовутся также Древесным раем, некогда разбиты За мощною стеной для услажденья Династии китайской, — нет, не миф,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VIII. Ретроспекция...
155
120 А плод усердия и мастерства Умельцев, коим всюду помогала Природа щедрая: здесь круглый год — Цветенье; и величие с весельем Соседствуют; беседки, и дворцы,
И пагоды на солнечных пригорках7, Мосты и джонки, камни и лощины,
И в рощах краски, что перетекают Одна в другую, так что уследить За этой сменой невозможно, или, во Наоборот, роскошные оттенки,
Как перья птиц тропических, все вместе И порознь услаждают взгляд; и горы — Повсюду, надо всем, и весь пейзаж Бегущей, ниспадающей и спящей Водою драгоценной до краев Заполнен.
Но чудесней во сто крат Тот рай, где вырос я8, — ничуть не меньше Издревле одарен и чувствам всем Еще милее, — здесь земля и небо,
140 Стихии все и года времена
С их вечной круговертью — в человеке Нашли сработника — здесь всюду веет Его дыханье — сам себе хозяин,
Он для себя работает; и сроки,
И место, и предмет своих трудов Сам выбрал, потому и все занятья,
И нужды, и заботы к нужной цели Его выводят, личной или общей,
За ним же, им самим не замечаем, iso След остается — дивной простоты И неизбывной грации.
Конечно,


156
Уильям Вордсворт
В том возрасте, когда и краем глаза Увидеть блеск садов и их величье Имперское с геральдикой узоров Есть радость, не сравнимая ни с чем, Когда и краткой лодочной прогулки Достаточно, чтоб образов толпа На протяженье нескольких недель Врывалась в сны твои, — тогда и эти 160 Зеленые угодья, и труды
Земные на земле, проникнув в сердце, Живут бок о бок в нем, тогда мы любим, Не понимая до конца, откуда Взялось в нас чувство.
Красота и труд,
Дарящие нам радость, неразлучны Между собой9. Я здесь припомнил только Немногие, одни из самых ранних, Мгновения, когда из сих ручьев,
Довольно робких, слившихся незримо,
170 Поток рождался бурный. Поначалу Из всех людей я больше полюбил Тех, чьи заботы и труды природой Освящены, украшены; то были Простые пастухи, не те, в усладах Век коротавшие златой и в песнях Воспетые аркадских10, и не те,
Хоть и сродни им, коими Шекспир Лес населил Арденнский (где пленилась Лже-Г аниме дом Фиба), область ту, iso Где Флоризель и Пёрдита плясали11, Король и королева на пиру;
Не те, о коих Спенсер12 пел, — я только Слыхал о том, а он видал и сам,
Как девушки, подъемля майский шест13,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VIII. Ретроспекция...
157
Идут издалека и на рассвете По улицам проходят, разбудив Ленивцев, спящих по своим домам, Задорной песней; и о майском танце От тех, кто помнит до сих пор, слыхал я, — loo Когда все церкви убраны цветами,
А юноши и девы спозаранку,
По древнему обычаю, идут Пить воду из счастливого колодца,
Увив его гирляндами14.
Увы,
Тот сон развеян временем. Грубее Намного было то, что в детстве сам Я наблюдал: обычаи, привычки И праздники, простые, без прикрас;
Но и средь многих тягот и забот 200 Жизнь сельская неброской красоты Была полна — я это знал всегда.
Всё ж горе, и невзгоды, и страданья Влекли меня сильнее — человек Жил среди зла и от него страдал15.
Я слышал и видал немало, чтобы Воображенье всколыхнулось, — сам Знал страх и риск. А уж рассказов было Невпроворот — преданья старины,
С концом всегда счастливым, — их с собою 210 В моих скитаньях по горам и долам Носил я, — здесь же расскажу одно,
От няни слышанное мной не раз16.
Однажды, лишь осенний выпал снег, Пастух и мальчик, сын его, пошли (Так начинался тот рассказ) искать Отставшего ягненка. Накануне


158
Уильям Вордсворт
Они на пастбищах своих и дальше Его искали, и теперь чуть свет На поиски пустились вновь, начав 220 С Голубкиной скалы (для нежной птицы Приют едва ль пригодный); осмотрели Оттуда Дипдейл весь и Бразерз Уотер,
Что в память братьев, утонувших здесь, Когда-то назван; взяли путь на север К вершине Фэрфилда, оставив справа Пик Воскресенья, вверх — на Грисдэйл Тарн, Потом через Сит Сэндел, холм прекрасный, Любимец облаков, на Хелвеллин,
Что, выше всех, на Страйдинг Эдж глядит 230 И на долину Гриздэйла, оттуда —
По краю Рассет Коув и двух других Хребтов огромных17, что, как две руки Гиганта Хелвеллина, распростерты И гавань бурную дарят ветрам, —
Так далеко зашли в своих скитаньях Пастух с подпаском и со всех вершин Оглядывали каждый дол, и вот Мальчонка попросил: «Отец, позволь Спуститься и еще раз посмотреть,
240 Где проходили мы». И словно ветер Помчался вниз по склону в направленье На юг и крикнул на бегу: «Я знаю,
Я знаю, где искать его!» —
«Заметь, —
Сказала няня, — как бы далеко Гроза ни загнала одну из этих Несчастных тварей, всё ж, коль доползти Достанет сил, она всегда вернется К родным холмам, где маленьким ягненком Паслась бок о бок с матерью»18. И вот,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VIII. Ретроспекция...
159
250 Припомнив это, мальчуган тотчас Пустился к горному ручью, что тек С той стороны, где ферма их была Не огорожена, — там с давних пор Овечки их ягнились — и пошел По-над обрывом, сверху озирая Все уголки. А между тем гроза Уж началась — дождь зашумел, с вершин Лиясь потоками, и три часа Не прекращался, и всё это время
260 Он продолжал искать, пока внезапно Не увидал ягненка посреди Ручья, на маленьком клочке земли, Покрытом дерном. Место было диким, Затерянным средь гор, где никогда Живой души не встретишь. Но теперь, Когда трава везде пожухла, глупый, Гонимый голодом малец, оставив Товарищей своих, забрел один На островок зеленый средь ручья.
270 И мальчик, до конца не осознав,
Что делает, гордясь, что предсказанье Его сбылось, одним прыжком на остров Перелетел. Ягненок в тот же миг Метнулся к берегу другому — и Ревущим был потоком унесен. Мальчишка поглядел вокруг и вздрогнул От страха. Трижды обращал он взгляд На берег, но не мог себя заставить Вновь прыгнуть через бешеный поток.
280 Так пленником на острове стоял он,
Ни жив ни мертв, и мысль о неизбежном Конце не раз его смущала ум.


160
Уильям Вордсворт
А между тем отец его вернулся Домой один и к вечеру пошел Встречать сынишку, размышляя, что Могло так сильно задержать его;
Дорогою знакомой через горы Отправился и, проходя обрывом Над пенистым ручьем, вдруг слышит звук — 290 Как змея запускаемого свист.
Звук повторился вновь. Не понимая,
Зачем (как сам рассказывал потом)
К ручью спустился он, вверх по теченью Продолжил путь между нависших скал И вскоре мальчика увидел там,
Где на едва заметном островке Стоял он средь ревущего ручья,
Что с каждым мигом бушевал всё злей. Ужасней ничего вообразить зоо Не мог бы он. И вот, услышав снова Зов мальчика, он кинулся туда;
Вперед подавшись, посох протянул И крикнул: «Прыгай!»
В следующий миг Мальчишка был в объятьях у него.
Как безмятежно жили в старину Пастух и стадо — длинная весна И теплая зима, и берега Галеза — мир и миртовые рощи Прекрасной Адрии19. Как безмятежно зю Жилось им — пастуху и белоснежной Его отаре, для даров священных Приготовляемой, у тихих вод Клшумна;20 и стада паслись по склонам Прохладным Лукретила21, — Пана пел


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VIII. Ретроспекция...
161
Рожок, и, охраняя их, плыла Божественная музыка. Я сам (В годах уже солидных) видел место Похожее, где грезы так легко Рождаются, — там небеса не столь 320 Безоблачны и щедры, но природа,
Как будто для себя, здесь создала Обитель грез, раскинув широко Аута и рощи, мягкие холмы,
Равнину бесконечную — здесь малых Озер чреда, там речка, там залив Извилистый, и средь сего раздолья Пастух кочует вечно, дом ему — Кибитка старая. Сюда с весной Приходит он, живет всё лето — ранней ззо Зарей далёко слышен флажолет22 Его певучий. Нет ни одного Средь этого великого простора Укрытия, иль брода через реку,
Иль перешейка между двух озер,
Где не ступала бы его нога,
Пришельца скромного, что коротает Часы почти что праздно, разве только Из бука чашу вырежет, наткнувшись На бьющий из земли родник, и снова 340 Свой бесконечный продолжает путь.
Я к этой жизни тихой прикоснулся, Когда от Гослара23 печальных стен —
С былым величьем их — пустился в путь По радостной долине, от ворот Его раскинувшейся на восток И запад и — на север от подножья Герцинских гор24. Привет и вам, утесы,


162
Уильям Вордсворт
Обрывы, пропасти (какою хваткой Вы сердце держите!), снега, ручьи 350 Строптивые, суровые ветра,
Что трепет наводили на меня В моих скитаньях одиноких. Там Пастух на протяжении зимы Следит за бурями: их приближенье Заране зная, гонит вниз отару В спасительные рощи и туда С овчарен вверх по каменистым тропам Приносит сено, щедро расстилая Его по насту. А когда весна 360 Проглянет, горы снова все в барашках И будто бы танцуют, и, тепла Дождавшись и помолодев, отара Всё выше забирается, за ней, Рассыпанной в горах, идет он следом, Внимательно следя, какой тропою Последовала каждая овца.
И так всё лето напролет. С зарей Выходит он из дому и, дождавшись, Чтоб солнце припекало горячей,
370 И место выбрав посветлей, ложится И завтракает вместе со своей Собакой неразлучной. А заметив,
Что задержался, вскакивает резко,
И вновь, на посох длинный опершись, Карабкается вверх, и плащ его Мелькает средь утесов25. Как поспеть За ним в пути его дневном? Свобода Ему дана26 — он свой средь этих диких Просторов, здесь вся жизнь его, полна 380 Надежды и опасности, и труд Тяжелый чередуется счастливо


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VIII. Ретроспекция...
163
С волшебной праздностью, столь дорогой Для человека гор. Так я, мальчишкой,
Не зная, почему, боготворил Его — да, здесь повсюду он казался Хозяином и духом этих мест.
Творец, природа — дальше правил он,
И одиночество еще сильней Я ощущал при нем, когда искал 390 Гнездо орла почти что в облаках27,
Иль в дождь, вдоль дальних проходя ручьев, Случалось, близко, в нескольких шагах, Встречал его: как некий исполин,
Он двигался вперед через туман,
С ним овцы, наподобие медведей Гренландских28. И порою где-нибудь На перевале силуэт его Вдруг вспыхивал передо мной в глубоком Сиянье угасающего дня 400 Или в далеком небе, одинокий
И неподвижный, представлялся мне Крестом воздушным, словно тот, в Шартрёзе, Превыше всех высот для поклоненья Воздвигнутый29. Так «внешний» человек Возвышен был в моих глазах, так в сердце Рождались преклоненье и любовь К природе внутренней его. Отсюда И образ человеческий был знаком Достоинства и силы, красоты 410 И чести30. И простой пастух не меньше Героев книг притягивал меня И был возвышеннее их — не Корин,
С красавицей Филлис в зеленых рощах Танцующий все дни31, но — человек,
Один из равных, живший для других;


164
Уильям Вордсворт
Муж и отец, учась и постигая,
Он малых вразумлял, но сам, как все, Страдал от зла и от греха, познав Несчастье, боль и страх. — Хоть это меньше 420 Заметно было мне, но что-то всё же Я чувствовал.
Явленья пастухов,
Хранимые мной с юности, вольны вы Иллюзией назвать — вы, мертвой буквой Дух подменившие вещей; движенье,
Живую жизнь — бездушным истуканом, Которого из воска изваяли И чтите. Но благословен Господь,
Творец природы и людей, за то, что Моим глазам неискушенным так 430 Явился человек — на расстоянье
Почтительном, ничем не замутненным И чистым образом. Так все мы к знанью Приходим — если было бы иначе,
И в детстве зло скорее, чем добро,
Нам открывалось, — как душе невинной Возможно было б дальше жить? А здесь Не только жизнь была живей и лучше,
Но тем я счастлив был еще, что мог Смотреть на человека через призму 440 Природы вечной, и она сама Вела меня к нему, заслоном став Против корысти, низменных страстей, Развязности и пошлости, обычно Нас обступающих со всех сторон.
И к правде обратился я, имея Все те дары, без коих трудно так Душе идти вперед, — я шел с природой, Познав не сразу жизни городской


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VIII. Ретроспекция...
165
Уродство — ту надменную усмешку,
450 Которая, когда б хотели мы
О человеке думать с восхищеньем,
Была б помехой нам, — вслед за умом,
Что к поклоненью склонен, проникая В храм, в сердце храма.
Но не думай, друг,
Что помыслы мои в ту пору были Все человеку отданы — не так:
Сама природа, помнится, казалась Тогда лишь фоном для моих ребячьих Забав, пустячных увлечений; позже 460 Намного, когда все они почти
Сошли на нет, когда природа стала Сама великой радостью моей (И лет, наверное, до двадцати И трех)32, тогда и то в моих пристрастьях Она главенствовала — человек Был лишь вторым. И я благоговел Пред силою ее и возносился К ее вершинам — радостью всечасной Она была всегда со мной, а он —
470 Случайным даром, мимолетной мыслью;
Его пора пока что не пришла.
Меньшим созданьям, будь то зверь иль птица, И вовсе редко доставались крохи Той нежности, которую теперь Я сознаю как первый дар любви,
Ее благословенье. И однако,
И в них не мог не отражаться свет Величия и чудной красоты.
Но как здесь не скажу о тех, кто землю 480 Любил, на ней трудился: вот он, пахарь,


166
Уильям Вордсворт
С командою своей; вот в праздник жатвы Мужчины и подростки, старики,
И девушки, и малыши — на поле,
С краев ольхой поросшем, вместе все Сбирают сено; вот каменотес Долбит гранит в карьере; рыбаки, Разбившись по двое, как подобает, —
Один гребет, другой бросает сеть, —
Свой ежедневный труд свершают вместе 490 Под плеск волны озерной и под свист Ветров; и вот унылый рудокоп,
Что с фонарем корпит, меж тем как горы Все залиты сияньем чистым дня.
Когда ж суровое воображенье Нашло в себе поэзии ростки (Немые впечатления души Искали выхода) и потянулось К искусству, к образам картин и книг (Воспламеняясь ими и гордясь 500 Занятьем новым), — все явленья жизни Фантазия в причудливые формы Облечь спешила, и в ответ природа Отзывчивая щедро раздавала Ей образы свои33. Всё пищей было Для этой новой силы: бузина,
Что возле склепа древнего росла, Склонялась в скорби; под столетним тисом Частенько призрак обретался; смерть Тогда лишь привлекала, если в ней 510 Я находил трагедию иль тайну,
Иначе — нет. Коль бедную вдову Однажды поздно ночью замечали У мужниной могилы, — а тем боле,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VIII. Ретроспекция...
167
Коль не однажды, — с этих пор она Легендой становилась и весь год Над хладною плитой потоки слез Ночами проливала под стенанья Жестоких бурь, носившихся над ней.
Среди полей и рощ гуляя праздно, 520 Я образами многими не раз
Был вдохновляем: если наперстянка Склонялась у дороги, растеряв,
От середины стебля и почти До верха, колокольчики свои,
Кроме последнего, и вся трава Под ней росой светилась, то сейчас же Мечтанье живо рисовало мне Мать бедную с детьми, что отдохнуть Присела рядом, и цветок, как будто 530 Сочувствуя, касался хохолком Ее плеча, а дети, беззаботно Играя, не заметив слез ее,
Из венчиков пурпурных составляли Узоры на траве.
Из окон дома,
Где жили мы тогда, лесистый берег Мне открывался и на нем скала, Омытая ручьями, — там нередко, Обычно летом на закате дня,
Я видел блеск алмазный. У камина 540 Сидел я, двери настежь растворив,
И, видя пред собою этот свет,
Гадал всегда, что значит он; и то Он был щитом из вороненой стали, Повешенным над рыцарской могилой, Что затерялась в сумрачном лесу;


168
Уильям Вордсворт
То входом во дворец или в пещеру,
Где жили феи. День за днем и месяц За месяцем смотрел я восхищенно В ту сторону, и всё ж ни за какие 550 Сокровища туда бы не пошел
Проверить — опасаясь, чтоб случайно Вдруг не разрушить это волшебство.
И так фантазия, с воображеньем Объединившись, образы рождали Всё совершенней. Цель моя теперь — Восстановить тот путь, которым шел Я от природы к человеку, — путь Моей любви. Фантазией влекомый,
Я к человеческим страстям, тогда 560 Мне непонятным вовсе, обратил
Смущенный взгляд. Но среди сих туманов Мое воображение, с которым Я вырос средь великой красоты,
Давало мне опору в непреложных Воспоминаниях, не позволявших Ветрам опасным увлекать меня.
Откуда бы ни веяли они,
Какой бы вид ни принимали, всё же Вокруг меня был нерушимый мир —
570 Твердыня образов, — и я не мог,
Как тот, кто вырос в городе (как ты,
Мой друг34, по собственным твоим словам, Как ни велик был духом), изнывать В болезненных мечтах, в калейдоскоп Бессмысленный играя без конца —
Без света знания. И что с того,
Что, видя лесника поникшим, бледным (Давно хворающим от постоянных


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VIII. Ретроспекция...
169
Ночевок на сырой земле), я мнил 580 Его изнемогающим от чар
Любви неразделенной35, что свести Должна его в могилу? — Ведь, по правде, Он, если не оставил лес, чтоб дома Спокойно умереть, то, несомненно,
Век доживал средь тихих ветерков,
Птиц, плещущих ручьев, холмов, златых В лучах заката, и костер его,
Став горсткой углей, выдыхал порой Последний дым — подобием души,
590 Что скоро тоже пустится в полет.
И вот пришло то время36, постепенно Приготовляемое, — ворвалось Как бы на крыльях, — та пора, когда Пульс бытия я ощущал на всём,
Когда все очертания вещей,
Как звезды, видимые отовсюду,
В сиянии едином представали Одной вселенной жизни и любви.
Тогда и человек, уже не «внешний», eoo Во мне самом мне явленный, дорос До новой высоты, венцом творенья Себя осознавая потому,
Что истину живую ощущать Способен был и ближе всех созданий Был к божеству; любовь святая в нем Свершала таинство свое, и разум Благоговел пред ней.
Но вот, покинув Родные горы, я, без перехода,
Вдруг оказался окружен пороком,


170
Уильям Вордсворт
610 Словно безумьем;37 этот мир был полон Шутов, насмешек, зависти, презренья И низменных страстей, что искажали Природу человеческую.
Здесь,
В сени академической, я был (Как сказано до этого) всего лишь Зевакой праздным, но сквозь лессировки Иных времен и старомодных нравов38, Вот этой жизни, внешней и пустой, Слепящий свет казался мне смягченным, 620 Почти что праздничным, не раздражая И не смущая глаз. Когда ж порок,
Вина и горе стали открываться Передо мной, я трепетал и думал О жизни человеческой со смутной Тревогою и ужасом, что прежде Овладевал мной в бурю, но теперь Сам сделался опасностью и мраком, Растущим гулом, хаосом, войной.
И надо ль говорить, что, наблюдая 630 Всё это, я пытался быть арбитром
Между добром и злом — не для забавы — Из самосохранения скорей И в меру слабых сил своих не раз Стремился действовать из состраданья К другой душе. Всегда переживая Несправедливость, к истине всё больше Я обращался, веруя — и веру Ту не предав и после, — что однажды Через дела благие научусь 640 Любить и понимать сей мир и смысл Существованья.


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VIII. Ретроспекция...
171
А теперь к тебе,
О Лондон, строгий мой наставник39, мыслью Охотно возвращаюсь я опять!
Ведь до поры мой стих играл цветами,
Что вышиты на мантии твоей40, Довольствуясь забавой сей, и только Мгновеньями с внезапным любопытством, Разглядывал твой лик, чтоб уловить В нем смыслы скрытые. Но как я мог
650 Тот взгляд, высокого не замечавший, Надолго сохранить? И как забуду Тот миг, когда, оставив позади Чреду предместий, я впервые въехал В огромный город. С крыши дилижанса, Среди простолюдинов сидя, я Мог видеть улицы и тротуары,
Обычные дома и силуэты
Простых людей, простых вещей, но в миг,
Когда мне словно бы сказали: вот,
660 Ты преступил сейчас порог! — как странно, Что нечто постороннее уму Могло так всколыхнуть его — я в сердце Мгновенно ощутил весь груз веков,
Не образы, не мысли воплощенья,
Но вес и силу — силу, что растет И тяжестью становится. Увы,
То был лишь миг, а в следующий всё Прошло, как не бывало, и теперь Я помню лишь божественность его.
670 Так путешественник из бела дня Вступает с факелом под некий свод Земли — в грот Антипароса иль Иордас,
Что затерялся в Крэйвенских горах;41


172
Уильям Вордсворт
Глядит он — и пещера, расширяясь Во все концы, растет, растет; он видит Иль мнит, что видит:42 свод над головой Распался, вновь соединился; тени, Материя, и темнота, и свет,
Сливаясь, образуют некий полог 680 Из форм и силуэтов, что, рождаясь И исчезая вновь, перетекают Друг в друга, будто призраки; потом Броженье это затихает — вот Всё улеглось, всё зримо и мертво,
Как книга завершенная! Но стоит Ему взглянуть опять, и словно дрожь, Вначале легкая, потом сильней, Проходит через всё, что предстает Его глазам. И мертвая поверхность 690 Вдруг начинает заново дробиться, Рябить, перетекать из цвета в цвет И, как в волшебном фонаре43, рождает То образ, виденный уже, то новый,
То небольшой фрагмент, то целиком Пейзаж какой-нибудь. — Леса и горы, Озера, реки, корабли и башни;
В кольчуге воин, мчащийся скакун, Бродяга с посохом, епископ в митре, Король на троне — череда видений,
700 Которым нет конца.
И так впервые
Я чувством был захвачен; ощущенье Величия прошло и пустоту Оставило взамен, но и потом Я продолжал переживать его,
Исследуя огромный этот город,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VIII. Ретроспекция...
173
Без коего судьба моей страны Немыслима, судьба земли самой;
Всю ярмарку амбиций и страстей —
И их некрополь; их имперский дом 710 И резиденцию их по сей день.
Здесь настоящее с прошедшим так Переплелись, что я не мог, конечно,
Тем духом не проникнуться. Тогда Я знаний не искал, но жаждал силы —
И силу находил во всём. Ничто В отдельности не трогало меня,
Но лишь простор, присущий всем вещам,
И ум мой откликался на него,
Найдя в себе размах и широту.
720 Вот сила нашей юности и слава!
Природа человечества, к которой Я сам принадлежал, любя ее И почитая, в сущности, была Не временным присутствием, но духом,
В пространстве и во времени живущим И растворенным в них, — и в этом честь Моя была и радость. Внешний мир, Пересекаясь с внутренним, доселе Давал мне это знанье через книги 730 И через опыт, заключенный в них.
История моей родной страны (Сравнить ее хоть с Грецией, хоть с Римом), Жестокая, без их великодушья И благородной красоты, и в наших Высокопарных пересказах напрочь Лишенная деталей и примет,
А значит человечности, признаюсь,


174
Уильям Вордсворт
Меня не восхищала никогда. Очарованье места или вещи 740 Я связывал не с тем, что говорит О них преданье, но с живою жизнью, Что протекала здесь из века в век И что течет сейчас, — дела людей И их страданья пищей для ума Тотчас же становились и в величье Своем немеркнущем с самой природой, Казалось, были заодно. Порой Воспоминанья добавляли силы Тому, что видел я перед собой,
750 Став внутренней потребностью души.
И я тогда повсюду находил Вкрапленья прошлого, как семена Могучей новизны, как в том краю,
Где зрели чувства первые мои,
Где в гротах и пещерах я всегда Укрыться мог, где всё полно озер И водопадов, где резвится эхо,
Где горные хребты — что гребешки, Для тех ветров, что, пролетая мимо,
760 На них играют музыку свою.
И здесь воображение нашло Свой интерес и пробовало силы Средь новой обстановки, приспособив К ней опыт мой и оживив его, —
А результат — возвышенные мысли О человечестве. И ни порок,
Ни униженье тела и ума,
Ни все несчастья — как я мог пройти И не заметить их! — тут не могли 770 Поколебать той веры в человека,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга VIII. Ретроспекция...
175
С которой вырос я, внушить мне мысль, Что я учился не тому — один Попался в плен к иллюзии пустой И заблудился в собственных мечтах. Когда от неприглядных сих картин Я отвернулся наконец, — о, чудо,
Всё, что божественного было в мире, Осталось в чистоте, незамутненным, Сияло даже ярче по сравненью 780 С глубокой этой пропастью — контраст, Подобный коему очам Адама Был явлен (падшему уже — еще Не изгнанному), — среди бела дня Он вдруг увидел на востоке мрак,
А облако на западе светилось Зарею утренней, слепя глаза Своею белизной44, и опускалось,
Как некая божественная весть.
И здесь, средь многолюдия столицы, 790 Я часто замечал — пожалуй, больше, Чем где-нибудь еще — и очень зримо — Единство человеческого духа,
Над тьмой невежества и над пороком Парящего; ведь нравственное чувство — Одно у добрых и у злых — так глаз Воспринимает свет; и, ощущая Единство и причастность, этот дух Ликует, и возносится, и знает,
Откуда он, и, через все сердца eoo Пройдя, вернется к Богу своему.
В сем обиталище людей — куда бы Ни обратились мы — нет-нет да встретим Примеры цельности, отваги, чести


176
Уильям Вордсворт
И нежности, что ныне так редка И оттого еще дороже нам.
В сих сценах умиления была Отрада главная моя; одну же Я не забуду никогда. То был Ремесленник, присевший у садовой ею Ограды, за которой зеленел
Газон просторный; на открытом месте На камне угловом сидел он молча С ребенком хворым на руках, на воздух Им вынесенным только что. Прохожих, Меня не замечая, он держал Его на жилистых руках (до локтя Открытых, видно, только от работы Час улучил) и, наклонясь над ним Так, словно бы и воздуха, и солнца 820 Боялся, хоть и уповал на них, —
С неизъяснимой нежностью отцовской Смотрел на бледное свое дитя45.
Так постепенно мысль моя всё боле Стремилась к человечеству, к добру И злу равно влекома. До сих пор Меня вела природа, а теперь,
Казалось, я без помощи ее Иду вперед, забыв о ней — но нет!
И ближние мои ни в коей мере 830 Ее мне заменить бы не могли.
И на весах любви моя любовь,
Растущая стремительно, была Былинкой по сравненью с мощным миром Ее необозримой красоты46.


М1ИГЛ ЛСБЛТДЛ
Ргебывднис
во
фрдпиии
ывает, что река, словно поддавшись Воспоминаньям старым иль из страха Пред бурным морем, ждущим впереди, Чтоб поглотить ее, вдруг, извернувшись,
Течет туда, где только начинался Ее проворный бег. Так мы пока Довольно долго двигались лишь вспять,
В пути подзадержавшись, но теперь Мой стих стремится дальше — я ж ему ю Покорен. И благословен порыв,
Пусть не оформленный еще, откуда б Ни брался он, — и впредь нам без него Нельзя тем боле: новый горизонт Нас ждет, и, как ни ярок, но пока Мы не продвинемся хоть вполовину,
Путь будет и невесел, и тернист,
И страшен даже, может быть, порой.
Как жеребенок среди горных пастбищ Резвится, так огромный город сей


178
Уильям Вордсворт
20 Я месяцами постигал1, но как-то Бесцельно. Высший свет меня совсем Не привлекал; казалось, я смотрел Со стороны на бурный мир вокруг.
Но незаметно все предубеждения И домыслы мои (к чему б они Ни относились — к людям иль вещам) Реальность поправляла, и тогда Я, за кварталом обходя квартал,
В них находил и новь, и глубину, зо Так год прошел, и пышный этот луг (С его подножным кормом и плодами Запретными, что путника манят Отвеюду), не жалея ни о чем,
О книжных лавках разве что, я вдруг Решил покинуть. Франция звала Меня: я вознамерился язык Там выучить получше2 и теперь Спешил к брегам Луары, в Орлеан.
В Париже задержавшись на неделю, 40 Почти что на бегу там оглядел Места давнишней и недавней славы:
От поля Марсова и до предместий Святого Антуана; от Монмартра —
До Женевьевина собора3. В оба Собранья шумных заглянув, увидел,
Как революции мятежный дух4,
Словно корабль на якоре, стремится На волю вырваться. В Пале-Рояле5 Огромный двор его не раз, не два 50 По кругу обошел — все галереи,
Таверну, лавку, казино, бордель; Прогулку эту здесь свершает всяк,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга IX. Пребывание во Франции
179
Кто с целью, кто без цели. И смотрел Во все глаза, и вслушивался жадно В галдеж торговцев, зазывал (бедлам!) И в то, как шепчутся по сторонам, Роясь, как муравьи, блестя глазами, Идейные противники — устоев Ниспровергатели и стражи; лики go Надежды, гнева, радости, тревоги Встречал везде средь пошлого веселья И безразличной праздности.
И, сидя
Однажды там, где тихие зефиры Колеблют прах Бастилии6, я поднял Из пыли камень, чтобы сохранить На память, и почти с благоговеньем (Как быть могло иначе?) положил Его в карман, но не солгу, сказав,
Что не обрел того, чего искал,
70 Не испытал того, что испытать Стремился. Всё, что здесь увидел я,
На самом деле меньше возмещало Мне трудности пути и волновало,
И радовало меньше, чем один Портрет Марии Магдалины кисти Лебрёна:7 тонко выписанный лик, Прекрасный и исполненный печали,
И слезы, слезы вечные ее.
Теперь — туда, где поселиться я во На время должен8. Сразу поглощен Всей обстановкой, жизненным укладом, Обычаями, говором, обильем Лиц, новых впечатлений, я там зажил


180
Уильям Вордсворт
Спокойно, радостно, не замечая,
Что мир вокруг кипит; я был цветком Тепличным или комнатным, не знавшим,
Что каждый куст и дерево окрест Трепещет до корней; пусть это странным Покажется, но я, ни сном ни духом 90 Не ведая о том, попал в театр,
Где сцена уж готова, и полно Народу, и вовсю идет спектакль.
Как все, я прежде (не без интереса)
Читал памфлеты новые9, приняв На веру то, что знал иль понаслышке,
Иль из газет, а настоящих хроник (Если они и были) не встречал Ни разу, чтоб из них понятно было,
Откуда тот или другой кружок loo Взялся, во что он вылился потом;
Чтоб в них событья обретали плоть И кровь. Пока всё представлялось мне Туманным, настоящий интерес Еще не пробудился, и к тому же В ту пору первая волна насилья Прошла, сменившись грозной тишиной10.
Что до меня (и как на этом фоне Здесь о персоне собственной моей Рассказывать?), я попросту слонялся, по Бывал на вечеринках, в казино —
Везде, где полагается бывать
Всем вхожим в «высший» свет11, а там любой
Серьезный разговор (о зле и благе,
О времени) считался моветоном И сразу пресекался. Этот мир Мне скоро в тягость стал, и постепенно Мир революции, с его страстями,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга IX. Пребывание во Франции
181
Увлек меня — теперь я весь был там, Народу предан сердцем и душой.
120 Тогда я с офицерами полка, Расквартированного здесь, водил Знакомство близкое; у многих сабли В боях закалены, все, как один,
Рожденья знатного иль претендуют На оное, что и понятно, — им Быть воинством французским вышла честь. Хотя и отличаясь друг от друга И возрастом, и нравом, все они (За исключеньем одного, чье имя 130 Я назову)12 имели упованье Единое: что сделано, вернуть Обратно на круги своя13. Горя Надеждой сей, они не опасались Исхода худшего, ибо считали,
Что худшее уже настало. Если И выступать, то только ради этой Великой цели — более ничто Их к действию подвигнуть не могло.
Из них один по возрасту был в самом но Расцвете мужества и покорил
Досель немало нежных душ, теперь же Стал равнодушным ко всему, другим И с виду, и характером — так время Сумело сокрушить его, отняв И красоту, и стать. Когда-то рослый,
С открытым взглядом, он теперь казался Поникшим, словно сжавшимся. Лицо, Приятное когда-то, потемнело,
Словно от старости, и выражало 150 Раздумья тяжкие, и каждый день


182
Уильям Вордсворт
Во время чтенья новостей он вдруг Краснел, бледнел, как будто в лихорадке, И голос пресекался, и рука Хваталась судорожно за эфес,
Как за больное место.
В этот час
Всеобщего броженья даже те,
Что были нрава тихого, впадали В какой-то раж, и яростные споры —
160 Едва ли не до драки — разгорались
Почти что в каждом доме. Мне казалось: Сама земля горит. И я нередко,
Тогда и после, думал: смехотворна История — и прошлая, и та,
Что будет. И теперь я понимаю,
Как был наивен, с верою читая (В тщету поверив страстно) о народах И их свершеньях. Как жалка страница, Дерзающая для иных времен 170 Дня нынешнего лик отобразить!
А мир кипел страстями, точно поле, Сжираемое жадной саранчой.
Карра, Горзас и множество других Имен теперь забыты14, чтобы впредь Не вспоминаться; а тогда звучали,
Словно раскаты грома, повторялись Изо дня в день, и город, и предместья Далекие их знали наизусть.
Приятели мои, о коих выше iso Я говорил, готовились бежать,
Чтобы примкнуть к отряду эмигрантов На Рейне, где последние слились С войсками иностранными, для быстрой


ПРЕЛЮДИЯ. Книга IX. Пребывание во Франции
183
Войны лишь набранными15. Не скрывая Почти своих намерений, они Момента ждали только, чтоб отбыть.
Я ж, англичанин и еще юнец,
Что в их глазах отчасти извиняло Порывистость мою, к тому ж едва 190 Умевший по-французски пару слов
Связать, средь них, защитников Короны, Свободно жил, и говорил, и слушал Сужденья их: они не отказались Ввести меня в курс дела своего.
Но я хоть не читал и знать не мог О власти, о законах и о праве — Гражданском и естественном (что было Тогда у всех на языке), и к нуждам Народным (по сравнению с другими)
200 Почти был равнодушен и рассказ Историка ценил лишь наравне С балладой, ведь и там, и там встречал Героев, подвиги, страданья — то,
Что волновало сердце, пробуждая Легко фантазию мою16, однако Ни королевский скипетр, ни чины,
Ни званья ни теперь, ни даже в пору Мальчишества не трогали меня;
Одно лишь не давало мне покоя —
210 Что лучшим править было не дано,
А я желал, чтоб правили они.
Родившись там, где и теперь находим Мы больше искренности, простоты, Естественности, чем в любом другом Краю17, я в годы школьные мои


184
Уильям Вордсворт
Не видел никого, будь то ребенок Иль взрослый, кто бы честь себе снискал Богатством или знатностью. И Кембридж, Не в меньшей степени, мне дорог тем,
220 Что жизнь его всегда напоминала Республику с едиными для всех Законами:18 мы братья были там И члены общности одной — студенты, Профессора; и каждому любые Возможности открыты были здесь,
А прилежанье и талант ценились Поболе, чем богатство и чины.
Еще припомню, как с младых ногтей Я трепетал пред мощью и величьем 230 Природы, Бога прозревая в ней,
И приобщался к чтенью мудрых книг —
И обретал ту горскую свободу,
Что ввысь влечет. Воспитан с детства так И двигаясь к Познанью и добру,
Я верил в назначенье человека,
В возможности его и, рассуждая Об уваженье к личности, о равных Правах для всех, мог только от души Приветствовать всё это. Если ж, друг19,
240 Теперь, когда не в шутку закипал Народный гнев, я радовался меньше,
Чем можно было б ожидать, — причина Здесь в том отчасти, что такой расклад Событий мне казался абсолютно Естественным; по мненью моему,
Мог наступить и раньше. И не странно, Что те защитники устоев, коих Я выше вспоминал, как ни старались, Бессильны были чаянья мои


ПРЕЛЮДИЯ. Книга IX. Пребывание во Франции
185
250 Чужими подменить. Я при своем Остался. Пыл, что до сих пор таился Под спудом, — как полярное сиянье,
Наружу вырвался. И бумерангом Их слово каждое обратно к ним Тотчас же возвращалось. Мне казалось:
Их разум помутился, силой некой Как будто опрокинут, их язык Был бездуховен и ущербен20 — я же,
В самой их слабости обретши силу,
260 Торжествовал.
Меж тем, пока я жил Средь этих роялистов, молодые И доблестные Франции сыны,
Объединяясь в воинство, к границе Стекались отовсюду, чтоб принять Участие в войне. И до сих пор Мне слезы взгляд туманят — только вспомню Разлуки и прощанья той поры,
И стойкость женщин, и святой порыв За родину сражаться до конца,
270 Спокойно жертвуя собой, — за веру Так мученики рады умирать.
И если мне хоть мельком удавалось Увидеть те отряды, через город Идущие под марши, при знаменах Развернутых (то тут, то там лицо Какое-нибудь бросится в глаза —
Как всё здесь, незнакомое, чужое,
Но только лишь дороже оттого),
От этих зрелищ мимолетных сердце 280 Торжествовало, в них увидя весть Почти божественную: дело свято,


186
Уильям Вордсворт
И тот лишь мог идти против него,
Кто был эгоистичен, горд, никчемен И низок — душу погубил свою И ненавидел истину и честь.
Средь офицеров был один (я мельком О нем упоминал)21, совсем иной Закваски, патриот; он ими всеми Отвергнут был, как будто к низшей касте 290 Принадлежал. Я мягче человека И безобиднее не знал, но мягкость С восторженностью сочеталась в нем. Обиды только красили его:
Казалось, существо его тогда Особый источало аромат,
Как те цветы альпийские, что грубо Мы топчем, проходя. Все перемены Он принимал с великой верой, словно Читал роман иль сказку или видел зоо Заоблачный какой-то сон. Сам роду Знатнейшего, он с бедными был связан Невидимыми нитями, как будто Им присягнул на верность; в человеке Чтил человека — темноту и низость Не замечая, и к простолюдинам,
С простыми их трудами, относился Без снисхождения, а скорее с тем Вниманьем и любезностью, какими Встречал обычно дам. Порой он мог зю Самодовольным быть или казался Таким — на самом деле то была Лишь радость, озарявшая его,
Когда он для свободы и добра Готов был потрудиться, и тем боле,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга IX. Пребывание во Франции
187
Коль труд вознаграждался, — но при том Его ничто не портило: спокойным И скромным оставался он всегда.
Как часто на досуге я пред ним Пускался в рассуждения о цели 320 Правления, о наилучших формах Его, о предрассудках, о правах,
О верности и вере, о назревших Законах, об устоях, и привычках,
И новшествах, о том, как иногда О собственной мы забываем чести В угоду чести родовой, о том,
Как темен и невежествен народ.
Он отличался честностью ума,
Терпимостью и зрелостью суждений, ззо А я, тогда лишь погрузившись в эту Неразбериху, правильней судил О мире, чем потом; носил в себе —
Пока что целостный, незамутненный — Былых столетий опыт, что чрез книги И жизнь обычную находит путь К младым умам, еще не отягченным Рутиной дней, не призванным толпой Идти бороться за ее права.
Да, мы судили, и довольно строго,
340 Противников своих, но, признаюсь,
Еще охотней обсуждали жизнь И нравы королевского двора,
Роскошную, бесчувственную жизнь,
Где лишь подлец преуспевал, где чести Не сыщешь днем с огнем, тот странный мир, Пустой, жестокий, что отверг с порога Всё искреннее, правду, чистоту


188
Уильям Вордсворт
И состраданье, где добро и зло Их именем никто не назовет,
350 Где кривда торжествует и порок —
Как дома у себя. Мы говорили Еще о человеке, о благой Его природе (дивном Божьем даре, Ему же и подвластном); о его Слепых желаньях, что крушат оковы, И вечной тяге к правде, чтобы строить На твердом основании свободу,
Дабы общественная жизнь потом (Через познанье вечное) предстала збо Такой же справедливой и безгрешной, Как частная — у мудрых и благих.
Мы вспоминали прошлого дела Великие, всё яркое, что было За все века изжитых заблуждений И сохраненной истины; еще Об одиноких душах, похищавших Огонь с небес, о множестве людей, Согревшихся у этого огня;
О сектах говорили — как искусно 370 Под правду маскируются они И как умеют обходить любые Препятствия, будь то язык, обычай, Любовь иль ненависть, всегда готовы За кредо пострадать; как далеко Они заходят и как долго могут Существовать; как быстро из племен, Разрозненных когда-то, а потом Сознаньем новым связанных в одно, Рождаются великие народы,
380 Расширившись, как в небе облака22.


ПРЕЛЮДИЯ. Книга IX. Пребывание во Франции
189
И, словно этих мыслей подтверждение, Пред взором нашим мысленным вставал Народ, взошедший только что, сиявший На небосклоне утренней звездой23.
И, вглядываясь в лица тех людей,
Мы в самых грубых с радостью встречали И жертвенность, и щедрую любовь,
И собранность ума, и чувство правды, Несокрушимое в любой борьбе.
390 Как хорошо под сенью академий Или в горах, где отдыхали мы Близ Роты, Греты, Дёрвента, другого ль Безвестного ручья, мой верный друг24, Бывало думать сразу обо всём:
О мире, справедливости, разумной Свободе и надежде, без которых Нет человека. Но еще дороже Тот мысли труд, когда душа стоит Пред испытанием, и посвященный
400 Свое познанье в дело воплотить
Всей жизнью призван, и благословенья Ждет мир — и вот мы слышим вещий глас. Тогда сомнение уходит, правда Становится надеждой, страстью, верой И делом (с Божьего соизволенья),
И в ней — дерзанье, риск, опасность, смерть. Так некогда Дион с самим Платоном Держал совет и так, уже созрев Для миссии своей и в окруженье
410 Вооруженных воинов, с Эвдемом И Тимонидом говорил, когда Два корабля, с их дерзновенным грузом, Отплыли из Закинфа, чтобы свергнуть


190
Уильям Вордсворт
Тирана сицилийского, начав Войну философов25. Так тот, о ком Я говорю, — Бопюи26 (пусть это имя С достойнейшими рядом из античных Стоит теперь и навсегда) хотел Служить идее, но трудней судьба 420 Ему досталась. Убеждать других Умел он, сам готов был ко всему,
Стал командиром и погиб, сражаясь На берегах Луары за свободу Против отступников — и слава богу,
Что до позднейших не дожил времен И не увидел то, что с сокрушенной Душой сегодня наблюдаем мы27.
По тем же самым берегам Луары28 (Пока здесь кровь еще не пролилась),
430 Веселыми звенящим голосами,
Гуляли часто мы или в соседних Лесах — высоких, сводчатых, где только Мох, гладкий, словно море, под ногами Да корни перевитые — и всюду Торжественная тишина. Не раз Я от серьезных наших разговоров Там мыслью уходил в другое время, Когда отшельник, свой покинув скит, Здесь предавался созерцанью. Если ж 440 Откуда-то вдруг доносился топот Копыт, подхваченный и разнесенный Далеким эхом в разные концы, —
То Анжелика на своем коне Стремительном неслась во весь опор Или Эрминия — беглянка тоже29,
Хоть не такая бойкая, зато


ПРЕЛЮДИЯ. Книга IX. Пребывание во Франции
191
Ей равная по красоте. Порой,
Казалось мне, я видел пред собой Двух рыцарей, сражавшихся под сенью 450 Дерев, качавшихся над их главами Как будто в бурю; или слышал шум Веселья буйного: и звон кифар,
И выкрики сатиров, что танцуют Поодаль на невидимой поляне,
Резвясь вокруг красавицы младой30. Ширь тех лесов огромных поражала Мое воображение31. И вправду Здесь всё дышало новью для меня.
Но иногда, придя к монастырю,
460 Что на лугу зеленом близ ручья Стоял, полуразрушен32, обезглавлен Не временем, но варварством людским, Я вопреки всем нашим разговорам,
Дух поднимающим, и вопреки Живым фантазиям моим мог только Вздыхать о чуде попранном, о звоне, Что утром в храм уже не позовет,
О всех свечах погасших, о кресте, Сиявшем прежде высоко на шпиле 470 Над лесом, словно путеводный знак33.
Когда же по пути приятель мой Показывал мне то Роморантен34, Обителью служивший королям,
То резиденцию в Блуа35, то замок (Названье не припомню), где жила Франциска Первого любовь и, как Преданье местное гласит, ему С высокой башни подавала знаки Огнями факелов, а он в Шамборе36


192
Уильям Вордсворт
480 Своем, внизу в долине, принимал
Их с сердцем пламенным, — и здесь, хоть меньше, Чем возле мирного монастыря,
Здесь, где всё живо так напоминало О жизни королей, об их паденьях И славных днях, мое воображенье Горячее нередко забывало Об осужденье общем и о гневе,
Что до сих пор горел в моей груди,
И я, на замки те взирая, мог 490 И восхищаться, и великодушно
Прощать грехи37. И всё же неприязнь К монархии, где одного желанье —
Закон для всех, и к жалкому тщеславью Тех, кто, неправедным доволен правом,
Стоит между одним и большинством (Его, не их помощники), всё боле Росла во мне, а с ней любовь и жалость (Где жалость и надежда — там любовь)
К униженным и бедным.
И когда
500 Однажды девочку мы повстречали В пути, от голода едва живую,
Что еле поспевала за теленком (Идущим впереди и бечевой Привязанным к ее руке) и что-то Вязала на ходу, склонясь к вязанью, Как будто в забытьи, — мой друг тогда Сказал, волнуясь: «Вот против чего Сражаемся!» Я верил вместе с ним, Что это зло преодолимо, — скоро sio Его не будет и земля с лихвой Вознаградит уставшее дитя


ПРЕЛЮДИЯ. Книга IX. Пребывание во Франции
193
За непомерные ее труды;
И всё, что радости мешало, будет Упразднено навек: пустая спесь, Жестокость, алчность власти — одного Иль меньшинства ничтожного; и вот, Как бы венец, апофеоз всего,
Народ, взяв в руки власть, свои законы Немедля установит — к торжеству 520 И счастью человечества.
Одной
Уверенности этой доставало,
Чтоб душу окрылять. Тогда всё рабство, Что было узаконено (Закону Наперекор), исчезнет; будет суд Открытый, приговор и наказанье,
И человек вздохнет легко и страхи Свои забудет навсегда. Но здесь Я более не буду (как хотел)
Вдаваться в то, что было, и нередко,
530 Предметом наших мыслей и бесед: Событья, имена, вихрь новостей, Захлестывавший нас изо дня в день И поднимавший бурю чувств. Иначе Я поступлю, из сумрака времен Достав историю одну; не то чтоб Подобных ей не знал я, но, услышав Ее от друга моего и после В иных переложеньях, счел уместным Здесь привести печальный сей рассказ38.
540 О, счастья дивная пора! (так мог бы Начать я) — время светлое, когда Любовный узел на челе у милой39


194
Уильям Вордсворт
Дороже лучшей из небесных звезд!
Так Водракур40, еще вчера лишь отрок,
К благословению любви пришел,
И сам почти не понимая как.
Родившись в сердце Франции, в одном Из неприметных городков, он здесь же В любви поклялся Джулии прекрасной,
550 Воспитанной в семье совсем не знатной, Хоть не сказать, что бедной; потому Отец его — сам дворянин — и мысли Не допускал об их союзе. Рядом Живя, через порог почти, они Меж тем росли бок о бок и дружили, Играли вместе; маленькие ссоры,
Кончаясь быстро, лишь сближали их. Привыкнув друг за друга заступаться При всяком случае, они и на день 560 Боялись разлучиться, а в разлуке
Считали дни до встречи. Вот, ты скажешь, Исток любви глубокой, постоянной, Длиною в жизнь. Но чем бы ни чревата Была их дружба — радостью ль, бедой, — Сейчас он очарован был и видел Перед собой лишь Джулию одну.
В арабских сказках мир и вполовину Таким прекрасным не был. Вся земля Жила одним присутствием весны.
570 Всё, связанное с милой, им ценилось Превыше золота. И дом ее Подобен был святилищу — окно, Распахнутая дверь могли открыть Всё счастье рая; рощи и тропинки Вокруг, казалось, тоже источали


ПРЕЛЮДИЯ. Книга IX. Пребывание во Франции
195
Благоуханье чудное, в котором Он рад был раствориться до конца.
Так время шло, до той поры, пока —
Что тут виной — безумный миг иль то, что, 580 Не видя способа соединиться
Законным браком с милою своей, —
Он внутренне готов был преступить Черту запретную, дабы природа Свое сказала слово, и нарушил Обет, что в сердце трепетном давал Перед божественной, святой и чистой Избранницей своей? — о том не буду Судить я, только нехотя скажу,
Что Джулия, не будучи супругой,
590 Печаль глубоко в сердце затая,
Стать матерью готовилась.
Чтоб скрыть
Ее позор, родители нашли Возможность незаметно среди ночи Перевезти ее в другое место,
С тем чтоб она жила там до тех пор,
Когда дитя появится на свет.
А утром Водракур, убит потерей,
Мечась, как зверь в ловушке, и не зная, Что делать, обнаружил под конец eoo Следы их — и, пустившись сразу в путь, Нашел и городок, и самый дом,
Что стал теперь прибежищем ее. Дальнейшее понятно: днем и ночью Свершал он вылазки свои, она же,
Снуя как ласточка в своем гнезде,
Лишь только удавалось на минуту Одной остаться, поскорей к окну


196
Уильям Вордсворт
Садилась и, конечно, очень скоро Заметила любимого — и ночью,
610 К окну приставив лестницу, они Увиделись украдкой.
Пропускаю
Я здесь восторги все; не раз поэты Описывали их в стихах прекрасных (Куда до них мне?) — лучше всех один, Историю Джульетты и Ромео Поведавший, — как жаворонок пел Не вовремя и как восток пылал Безжалостной зарей41. Я ж буду просто Повествованье продолжать, припомнив, 620 Что слышал от других. Итак, они Решили вместе (с этим и расстались, Довольные и полные надежд),
Что Водракур вернется в дом отца И раздобудет денег, чтоб потом,
Вновь встретившись, они могли бежать И где-нибудь в уединенном месте,
Вдали от посторонних глаз, начать Жизнь новую в согласье и любви. Надеждой окрылен, он в тот же день 630 Домой вернулся и сперва ничем Не выдавал намерений своих,
Однако, если разговор касался Возлюбленной его, он пред отцом По-прежнему открыто заявлял,
Что только смерть лишит его надежды Стать мужем той, которую любил.
Взбешен упрямством сына и устав Увещевать и укорять его,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга IX. Пребывание во Франции
197
Отец пустился на угрозы, дескать,
640 Добьется, чтоб указом высочайшим Афера та была пресечена.
Что ж Водракур? С тех пор он затаился И никуда не выходил иначе,
Как при оружье. Вскоре под каким-то Предлогом родичи его в поместье Свое уехали, а он остался Один с прислугой. В ту же ночь, когда Он направлялся в спальню, чтобы лечь,
В дверях к нему вдруг приступили трое 650 Вооруженных до зубов людей.
Он размышлять не стал и, в гневе насмерть Обидчика сразив, другому рану Нанес глубокую, после чего,
Увидев мертвого у ног своих,
Покорно сдался в руки правосудья И вскоре был препровожден в тюрьму.
Недели через три (то, верно, был Какой-то промысел) о нем известья Дошли до Джулии. А дальше снова —
660 Без новостей. Полмесяца прошло,
Потом и месяц — та же тишина.
Надежды, и сомнения, и страхи,
Нахлынув, не давали ей покоя Ни днем, ни ночью. И порою мысль О том, чтобы покончить счеты с жизнью, Спасением казалась. Так в смятенье И неизвестности тянулись дни.
Но вот, благодаря поддержке друга, Имевшего влияние в суде,
670 Несчастный Водракур обрел свободу,


198
Уильям Вордсворт
С одним условьем: оставаться в доме Отцовском и не помышлять о той,
Союз с которой невозможен. Трудно Далось ему согласье, но иначе Путь на свободу вовсе был закрыт. Домой вернувшись, восемь долгих дней Он оставался там, потом бежал И, к Джулии придя, с такою речью К ней обратился: «Больше на тебя
680 Я не имею права. Я не твой,
Ты — не моя. Убийца разве может Любить невинную? Теперь, когда Тебя я вижу пред собой, несчастье Мое еще сильней». Она ответить Хотела, но не находила слов.
Когда же наконец с негодованьем Сказала что-то о его отце,
Он перебил ее — нелестно думать О нем он не позволит никому.
690 Все дни, что вместе пробыли они, Отчаянье и скорбь не покидали Любовника младого. Как он мог Простить себе безумный свой поступок? Как мог не ужасаться злой судьбе, Толкнувшей к преступлению его?
Отец меж тем остался при своем.
До Водракура долетели слухи,
Что поступил приказ арестовать Его у Джулии. О, миг разлуки!
700 Он всё оттягивал его, потом
Средь ночи по заснеженной дороге Ушел из города, чтобы с неделю Скрываться в отдаленных деревнях.
И всадник, посланный за ним, принес


ПРЕЛЮДИЯ. Книга IX. Пребывание во Франции
199
Отцу известие, что сын пропал. Несчастный юноша вернулся в дом, Где Джулия жила, — сюда теперь Наведывался не таясь, снискав Симпатии семьи, что принимала 710 Его почти как своего; и вот Однажды ночью, уходя оттуда,
Был схвачен.
Здесь кусок повествованья Я пропускаю, хоть поведать мог бы О том, как вскоре Водракур опять Стал узником, о том, что претерпел В неволе он, о будущем с бессильем И страхом думая, о прошлом — с тяжким Раскаяньем. Одна лишь только мысль Ему сейчас служила утешеньем, —
720 Что, может быть, намеренно иль просто По недосмотру в городе одном С любимою оставлен он. Так жили Они поврозь (уже весь город знал Об их несчастье) до тех пор, пока, Проникшись к ним сочувствием, судья,
К министру обратившись, не добился Освобожденья юноши — опять же С тем, чтобы жил он в доме у отца.
Он вышел на свободу незадолго 730 До родов Джулии. Она сама
(Еще с тех дней, когда ее пришлось Тайком сюда перевезти) была Как пленница. Хоть в доме хорошо К ней относились, но она считала Себя отверженной, тоска и страх


200
Уильям Вордсворт
Ее не покидали, и, когда Хозяйка перед сном в последний раз К ней заходила, Джулия, вздыхая Чуть слышно, отзывалась: «Это вы?
740 Чтоб запереть меня?» И та, уж зная Слова ее, всегда одни и те же,
Без слез давно их слышать не могла.
За пару дней до родов Водракур Был снова у нее и, лишь услышав Младенца крик, вернулся в спальню к ней И кликнул домочадцев, чтобы с ним Порадовались вместе, свято веря,
Что радость им доступна. Он держал (Так слышал я потом от очевидца)
750 Ребенка на руках, благословлял,
Целуя со слезами, и молился,
Чтоб тот счастливым рос, не повторив Судьбу отца. Потом переложил Его на руки матери; она Молитву повторила; снова взял Дитя и, что-то тихо прошептав,
Отдал собравшимся, а сам беззвучно Рыдал, прильнув к возлюбленной своей.
Два месяца провел он в этом доме,
760 Мечтая часто, что когда-нибудь
Судьба им улыбнется. «Ты вернешься,
Я верю, Джулия, — он говорил, —
С ребенком к твоему отцу. Несчастьем Тебя никто не попрекнет, ведь это Тот город, где росли мы, и о нашей Любви здесь знают все. Ты будешь сына, Как встанет он на ножки, одевать


ПРЕЛЮДИЯ. Книга IX. Пребывание во Франции
201
Во всё красивое, и как-нибудь Отец мой, увидав его случайно 770 Из своего окна, смягчится сердцем —
Мы будем снова вместе». Но мгновенья Такие были коротки. А чаще Сидел он рядом с Джулией своей, Печальный, бледный, голову склонив К одной ее груди, а из другой Младенец засыпающий тянул Свою дневную пищу. Водракур Подолгу вглядывался в молодое Ее лицо и восклицал потом:
780 «Как дорого пришлось мне заплатить За взгляд твой, Джулия!» Пока младенец Спокойно в колыбели спал, он рядом Сидел, не отлучаясь ни на миг.
Весь город близко к сердцу принимал Теперь его беду. Когда у двери Иль у окна с ребенком на руках Он появлялся, множество народу Тотчас сбиралось там. А были те,
Что много раз на дню ходили мимо,
790 Чтоб краем глаза увидать его.
В то время, зная, что ее родня На тайный брак не согласится, он Писал прошенья своему отцу,
Чтобы, лишив его наследства, тот Им разрешил венчаться, но ответа Ни разу не дождался. Наконец Мать Джулии, приехав, сообщила Им о своем решении: теперь,
Когда на брак надежд не стало вовсе, eoo Для Джулии есть путь один — простившись


202
Уильям Вордсворт
С любимым, удалиться в монастырь.
Как громом пораженная, она Просила мать, чтобы дитя с собой Ей разрешили взять, но поняла,
Что это невозможно. Лишь узнав О том, что предстоит ей, все, кто был В то время в доме, обратились в скорбь. Никто не знал, как горестную весть Воспримет Водракур, и удивленье ею Всех было велико, когда он принял Известие с унылым равнодушьем,
Ничем не выдав чувств своих, и, даже Услышав Джулии упрек, ответа Ее не удостоил, только, взяв В ладони руку матери ее (Его любившей, как родного), быстро Поцеловал, как будто позабыв,
Что та приехала, чтоб разлучить Навеки их.
Он в городе прожил 820 Еще три месяца после того,
Как Джулия уехала. Младенец Доверен был кормилице. Теперь С ним под одною крышей проводил Он время всё, к отцу лишь иногда Наведывался и потом опять Спешил к ребенку, чтобы посмотреть, Окреп ли тот и может ли уже Осилить переезд. Тогда он город Покинул вместе с сыном — рядом шел его С переносным шезлонгом;42 те, кто с ним Делил доселе кров, препроводили Его к холму, что был всего лишь в лье Пути43, там попрощались с ним, а он


ПРЕЛЮДИЯ. Книга IX. Пребывание во Франции
203
Поднялся на вершину, провожаем Их взглядами. В пути он неотрывно Смотрел на креслице, где спал малыш, И где б остановиться ни пришлось,
В гостинице или в тени дерев,
Клал на колени бережно его,
840 Менял одежду, помощи ничьей Ни разу не приняв. Один из тех,
Кто нес ребенка, плакал, вспоминая Потом об их пути.
Так Водракур
Вернулся в дом отцовский, где дитя Принять не пожелали. Он ни слова В упрек не произнес, лишь попросил, Чтобы ему с ребенком поселиться Дозволили в укромном уголке Среди природы и на пропитанье eso Давали денег. И, соизволенье На это получив, он, двадцати И четырех лет от роду, с малюткой И старою служанкой, что помочь Им согласилась, удалился в лес,
В жилище скромное. Там был он рад Растить ребенка, заменив ему Мать и прислугу. Но довольно скоро — Тому виной ошибка молодого Отца иль опрометчивость его —
860 Младенец умер. Всё ж рассказ продолжить Я должен до конца; что впереди:
Покой иль горя глубина, бог весть;
Но виноват — кто виноват, моей же,
Ты согласишься, друг, в том нет вины.


204
Уильям Вордсворт
С тех пор он ни с одной живой душой Не перемолвился и словом. Житель Знакомого нам города, где память О юной паре и несчастье их Жива и до сих пор, по делу как-то 870 Был рядом с обиталищем его
И захотел зайти; но лишь служанку Застал, и та сказала, что напрасно Он шел сюда: ее хозяин больше Не говорит ни с кем — и даже с ней.
Во время их беседы Водракур Пришел домой, но, гостя увидав Через калитку, быстро повернулся И, словно тень, исчез. Тот, потрясен, Поспешно удалился.
Так он жил,
880 Отрезан от общения с людьми,
Чураясь даже света дня. Ни голос Свободы, что по Франции тогда,
Как эхо, прокатился, ни надежды Всеобщие, ни память о своей Беде его не трогали — безумцем В безлюдном том лесу, вдали от всех,
Он доживал свой одинокий век.


1\ригд дсс/илл
РГЕБЫВАПИС во ФгднЦии и ФрднЦузсддп гсводоЦид
о был прекрасный тихий день, и лик Земли, почти увядшей, был исполнен Чудесного молчания. Луару Я покидал и путь теперь держал Чрез виноградники, сады, луга И пашни, воды ясные и рощи,
Дыханье затаившие, к столице Суровой, дальше — в Англию, домой1.
Король был свергнут. Вражеская рать, ю Как туча страшная, что диким ветром Принесена, — грозя и обещая Прощенье за уступки — на поля Свободы безобидно пролилась2.
Тот рой веселый, налетев внезапно (Так хан, со свитою своей охотясь,
Мечтает хищника зажать скорей В кольцо железное и, напирая,
Вмиг раздавить), вдруг дрогнул и назад Пустился без оглядки. Вместо славы Смятение ждало их; а триумф —
20


206
Уильям Вордсворт
Тех, что за правду бились. И тогда,
Как будто для того, чтобы скрепить Свою победу, миру показав,
Что есть она, — в бесстрашии своем Или в порыве благодарном к тем,
Кто слабость в силу обратить помог, — Республикою Франция решила Именоваться впредь. Все преступленья Прискорбные уже свершились3 — в дни зо Ужасные, когда один лишь меч Был судией; теперь земля свободна Была от них (так верилось) — от тех Химер, что возникают лишь однажды,
Чтоб в Лету после кануть навсегда.
И в это время, окрылен надеждой,
В Париж вернулся я4. Опять бродил —
Лишь с большим интересом, чем когда-то, — По улицам знакомым, проходил Мимо тюрьмы, где доживал свой век 40 Монарх несчастный5, разделив судьбу С супругой и детьми, и тот дворец,
Что штурмом был недавно взят под залпы Артиллерийские и рев толпы.
И площадь Карусель (совсем пустую)
Я пересек — недели три назад Там груды мертвых и полуживых Тел громоздились — и теперь, взирая На все эти места, я был как тот,
Кто силится прочесть страницы книги 50 Незабываемой, но, языка
Не зная, лишь глядит на них с тоской, Молчание поставив им в вину.


ПРЕЛЮДИЯ. Книга X. Пребывание во Франции...
207
В ту ночь мне не спалось... Я ощутил,
В каком безумном мире нахожусь.
В чердачной комнате под самой крышей Большого дома предстояло мне Ночь провести — в иное время я Такому месту был бы рад, и даже Теперь мне нравилось здесь. Я не спал, бо Читая при полуоплывшей свечке,
Но с перерывами. Недавний страх Я ощущал как подступавший вновь.
Все мысли были о сентябрьской бойне, От коей месяц только отделял Меня — я словно кожей ощущал Тот матерьяльный страх (всё остальное Из вымыслов достраивалось мной,
Из скорбных хроник тех жестоких дней, Воспоминаний чьих-то и туманных 70 Предчувствий). Лошадь учится на корде6, Небесный ветер на круги своя Всегда стремится, год идет за годом, Отлив становится приливом, день Сменяет день, всё сущее должно Родиться снова. И землетрясенье Насытиться не может никогда!
Так говорил я сам с собой, покуда Не услыхал, как будто некий голос,
Над городом вознесшись, прогремел: во «Не спи! Не спи!»7 Всё стихло, но потом, Немного успокоившись, едва ли Я мир обрел, и мой чердак теперь,
При гробовой почти что тишине,
Не приспособлен вовсе был для сна,
Как чаща, диких полная зверей.


208
Уильям Вордсворт
Пораньше встав, на следующий день В Пале-Рояль8 вернулся я, где снова Меня приветствовали голоса Разносчиков, выкрикивавших громко:
90 «Читайте, люди, вот! О преступленьях Максимильяна Робеспьера!» Тут Я сразу вспомнил эту речь, недавно Произнесенную, — в тот самый день,
Как Робеспьер, прекрасно понимая,
Что камушек противником не зря Был брошен в огород его, поднялся И, дерзко обратясь к нему, призвал Открыто высказаться. И тогда Средь наступившей мертвой тишины loo Луве прошел к трибуне и сказал:
«Я обвиняю, Робеспьер, тебя!»9 Что было в речи той, нам хорошо Известно; знаем, как не поддержали Луве трусливые его друзья.
Здесь говорю об этом лишь затем,
Что бурей или солнцем после бури Те дни остались в памяти моей.
«Но что же дальше?» — спросишь ты. Теперь Я, видя, что свобода, жизнь и смерть но До самых крайних уголков страны От тех зависят, кто в столице взял Бразды правленья; зная цель и зная,
Кто должен победить, но и при том Их нерешительность и наглость тех,
Кто в нападенье, так же, как в защите,
Не разбирал путей, — я был тогда Взволнован крайне — чуть ли не молился,
Чтоб души все, достойные свободы,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга X. Пребывание во Франции...
209
Дозревшие до жизни в правоте 120 И истине, во всех концах земли Дар языков внезапно обрели И отовсюду к Франции восставшей Стеклись, дабы помочь ей совершить Сей подвиг — к чести для себя самих.
И к безопасности своей? О нет!
От помыслов таких и опасений За судьбы человечества тогда Я так же был далек, как ангел божий — От всякого греха.
Но я страдал,
130 Не зная, что тут можно предпринять И чем помочь. Кто был я здесь? Чужой И, даже говоря на языке Родном, признаюсь, даром красноречья Не отличался. Мятежи, интриги Меня не привлекали. Но и всё ж Я был бы рад хоть чем-то послужить Великой цели, сколь бы ни опасен Был этот путь. Я думал, как подчас Судьба всеобщая зависеть может 140 От личностей отдельных и о том,
Что, как едино солнце в небе, так Природа человеческая выше Различий местных; что простым умом Возможно цель великую постичь,
И слабость человека только в том,
Что веры мало в нем, хотя Господь Явил уже свидетельство Свое.
Дух, полный упования и веры,
Себе не изменяющий, живой, iso Неистощимый, радостный нам дан


210
Уильям Вордсворт
С рожденья, как инстинкт, и схож с рекой, Все ручейки вобравшей, в послушанье Своем непобедимой и вперед Текущей весело и смело; ум,
Что пребывает в простоте, смиренье,
Не забываясь, не превозносясь,
Не потеряется и не смутится,
Не сокрушится никаким врагом.
Я вспоминал те истины простые,
160 Что повторяются из века в век,
Доступны даже детям, но для древних Мыслителей живейшим откровеньем Когда-то бывшие. Гармодий знал И с ним Аристогитон; знал и Брут,
Что власть тирана мимолетна:10 веры, Любви и благодарности лишен,
Он доверять не может никому —
Ни злым, ни праведным; что божий свет В нас никогда не меркнет до конца,
170 И если что-то в мире и должно
Нас пережить, так это справедливость И разум светлый — остальное гибнет, Подвержено недугам и страстям Иль от нападок множества врагов.
Мой разум колобродил, полон дум Тревожных, всё же я уверен был (Позорных десять лет11 не отменили Ту веру), что один могучий ум Способен нечестивых сокрушить, iso Остановить насилье и потом,
Невежеству народа вопреки


ПРЕЛЮДИЯ. Книга X. Пребывание во Франции...
211
И посягательствам со стороны,
Для нового правления простор Открыть и государство перестроить По образцу античному12. Однако,
Гоним нуждой и здраво рассудив,
Что, как чужак, я вряд ли здесь смогу Полезен быть, я в Англию вернулся, Хоть с неохотой; а иначе, верно,
190 Как многие, погиб бы, жертвой став Ненужной, упования свои Все в землю унеся, — поэт лишь только Для самого себя, а для людей —
Никто;13 и ты, мой добрый друг14, боюсь, Моей души не знал бы никогда.
После отсутствия, что длилось год, Я в край родной вернулся и нашел,
Что там кипят нешуточные страсти Вокруг торговцев неграми15, — закон,
200 Хоть и отвергнут был, но всколыхнул Волну забытых чувств и возродил Самосознанье англичан. Надежды Тогда не оправдались, но порыв К свободе не угас — все ждали только Другого случая. Я никогда В тех спорах не участвовал и ныне Особо не расстроился, в душе Надеясь: если мир и процветанье Придут на землю Франции, добро 210 И здесь заявит о себе, а рабство,
Гнилая ветвь на дереве больном Людских страданий и грехов, засохнет, Погибнув вместе с деревом самим.


212
Уильям Вордсворт
Так верил я, что в мире есть одна — Одна на всех — забота. А меж тем Британия, со всей своею мощью,
Вступила против Франции в войну16.
Тогда во мне (и сверстниках моих) Перевернулось всё. И как иначе,
220 Чем революцией, смогу назвать
Тот поворот в сознании? Ведь прежде Я шел одной тропой, не уклоняясь,
Быстрее, медленней, но эта весть Вдруг в сторону отбросила меня.
Да, власти наши с самого начала На Францию восставшую смотрели С неодобрением, и я предвидеть Мог оборот такой, но ведь одно —
Об 	общих судьбах рассуждать, другое —
230 Быть самому застигнутым врасплох. Неразрешимым сим противоречьем Терзаем, я в то время ощущал Раздор в душе и тягостное бремя,
Что веснам всем моим прекрасным шли Вразрез17. Досель я был листом зеленым На древе милой Англии, играл С ветрами вольными и лишь мечтал Когда-нибудь на нем увянуть в срок — Теперь же сорван был и ураганом 240 Гоним нещадно. Да, я ликовал
Потом (хоть странно это вспоминать)
И праздновал в душе моей, когда Войска английские, сокрушены,
Позорно в бегство кинулись18. Не горько ль? Нет, горечью не назову смешенье Непримиримых и неясных чувств.
И тот лишь мог бы их понять, кто сам


ПРЕЛЮДИЯ. Книга X. Пребывание во Франции...
213
Любил звон нашей сельской колокольни, Стоял на службе, где лишь о победах 250 Английской армии молились все,
И, среди многих прихожан, один,
Как гость незваный, сидя в стороне19,
Мечтал о дне возмездия.
Ведь кто-то
Ответить должен был за то, что гордость
За Англию у юных англичан
Вдруг грубо отняли, причем в то время,
Когда потери лучше обретений Казались, когда к Родине любовь,
Как бы Предтеча перед Божеством,
260 Посторонилась скромно20 и когда Все отступления от прежней веры Считались обращением к другой,
Ценимой выше, — в пору ту лихую И Опыт рад был с дикого куста Рвать цвет, сплетая для своих седин Так мало подходящий к ним венок21.
Ты помнишь: флот британский собирался В бесславный рейд22 (на гибель обречен Советом нескольких безумцев)? Я,
270 Тогда гостивший месяц на прекрасном И тихом острове, мог созерцать Те корабли на якоре — они Казались просто выводком большим.
И каждый раз, вдоль полосы морской Гуляя вечером, я слышал там Последней пушки залп; средь тишины Закатной он как реквием звучал,
И душу бередил, и отзывался


214
Уильям Вордсворт
Предчувствиями тяжкими, тревогой 280 И болью сердца23.
Этому врагу
Во Франции те, кто для «высших» целей Забыл о чести, были рады24. Те,
Кто в дьявольских процессах без сомненья Участвовал, теперь во много раз Сильнее стали. И, окружена Врагами, вся страна словно опять Сошла с ума — немногих преступленья Безумьем общим стали. Адский вихрь Вновь представлялся веяньем с Небес.
290 И твердость справедливых, вера тех,
Кто уповал на Божье Провиденье И Божий гнев, и тех, кто объявлял Познанье главным божеством; надежды Тех, кто был рад страдания земные На вечное блаженство обменять;
Мужланов ярость, легкое тщеславье Всегдашних выскочек, неосторожность Злых языков и жизни круговерть —
Всё нынче спрессовалось, злою волей зоо В один процесс вовлечено. Сенат Был потрясен и промолчал — никто Не поднял голос, чтобы отменить Или смягчить жестокий приговор25.
Теперь весь год был жертвоприношеньем Сплошным: седой старик от камелька, Девица только-только со свиданья И мать от колыбели, и солдат,
Едва лишь с поля боя, — гибли все:
Друзья, враги, всех партий, возрастов,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга X. Пребывание во Франции...
215
зю Чинов — все поголовно, — и голов Всё было мало тем, кто их сносить Велел. Они ведь были как в угаре — Ребенок так (коль детские желанья И аппетит гиены могут быть Сравнимы), с детскою своей вертушкой Играя, не довольствуется тем,
Что ветер завертел ее, но должен Ему навстречу мчаться со всех ног,
Чтоб закрутить ее еще сильней.
320 В разгар огромных этих перемен Случалось, что и лучшие умы Не помнили, отколь взялись они,
Не помнили, что есть такое слово — «Свобода»; а меж тем и жизнь сама Без имени сего святого вряд ли Существовать могла. Жена Ролана Сумела это осознать в последний Свой час и в горьких высказать словах26. Мой добрый друг, то было время скорби
ззо Для тех, кто верил и не верил; кто,
Удар снеся, надеялся еще;
Для тех, кто человека продолжал Упрямо восхвалять (таких, однако, Осталось мало). Все-таки врагам Пришлось несладко. Силы подсобрав, Республика, восстав из колыбели,
Словно Геракл, душила страшных змей27. Но в душах многих жили опасенья:
Чем всё закончится? Что будет дальше?
340 Какие человечество еще Ждут испытанья?
В это время, друг,


216
Уильям Вордсворт
Я в думы мрачные был погружен, Предчувствуя недоброе. Когда же Все грозы отшумели, то еще На протяженье месяцев и лет (Верь, это говорю тебе, как если б Никто не слышал нас) я по ночам Совсем не знал покоя: если спал, Страдания и пытки снились мне,
350 И, стоя пред неправым трибуналом,
Я речи длинные произносил Срывающимся голосом, в смятенье Всех чувств — и находил алтарь души Пустым и словно выжженным дотла.
Когда в начале юности моей Природе поклонялся я, когда Впервые был захвачен сей великой И чистой страстью, то и днем, и ночью,
И вечером, и утром находился збо Под этим гнетом. Но, великий Боже,
Ты, духом проникающий святым В мир, дышащий многообразьем жизни! Ты человека выше всех других Существ поставил и ведешь его К таким высотам, где с Тобою рядом Он мог бы стать, — какая перемена!
Я вновь люблю и вновь боготворю,
И Ты любовью отвечаешь мне.
Тогда я поклонялся лишь тому,
370 Что Твой глубокий замысел таил. Служенье это было благодатью,
Волненье — радостью и самый страх — Священным трепетом; сон был надежным


ПРЕЛЮДИЯ. Книга X. Пребывание во Франции...
217
Прибежищем, и мысли поутру —
Богаче и щедрее многих снов.
Но, как пророки, предрекая гибель В грехе погрязшим городам иль видя, Как видят люди, зрением плотским,
Что где-то на другом конце земли 380 Вершится праведный Господень гнев, Невозмутимость духа и ума Хранить умели, — может, я в то время Лихое так же духом был храним И в песьем пекле тех свирепых дней Всё ж разглядеть сумел то, что казалось Порядку высочайшему сродни.
И даже если хаос наступал,
Я с силой был как будто заодно,
И тайные движения души 390 Куда-то ввысь влекли меня опять; Порывом ветра музыка врывалась В круговорот событий, и тогда Я слушать бурю мог бы без конца.
Тогда впервые в сердце я постиг,
Что в горе открывает нам земля:
Коль в испытаньях честь не даст ростков (Иначе б вовсе не было ее),
Коль вера не родится в них, коль новой Не обретется силы или старой 400 Не возродится, — наша в том вина,
А не природы. И когда в гордыне Своей иные стали повторять:
«Смотрите, вот свободы с равноправьем Плоды», я понимал уже: причина


218
Уильям Вордсворт
Не в том, не в дикой вере и не в ложном Ученье — просто сточная канава,
Из века в век копившая вину И мрак невежества, все нечистоты Внезапно выплеснула, и потоп 410 Ужасный разом охватил страну.
В пустыне есть оазисы, и в море — Средь бурь спасительные острова...28 И в мрачную ту пору человеку Случалось возвышаться над собой На радость многим. Может быть, как раз Благодаря сияющим во тьме Примерам силы, стойкости, любви И верности себе среди любых Тягчайших испытаний я был склонен 420 То время вспоминать, когда впервые Беспечным пилигримом проходил По Франции29 — особенно тот день,
Когда чрез арку, радужной дугой Над улицей повисшую, как знак Свободы обретенной, мы прошли,
Два путника усталых, — и Аррас Открылся перед нами: Робеспьер Отсюда родом был — тот, кто позднее Орду безбожную возглавил сам.
430 Когда волненье охватило всю
Страну, и город этот, потрясенный Сильней, чем многие, стонал под игом Безжалостного сына своего,
Я, словно Лир, что попрекал ветра30, Никак не мог с воспоминаньем тем Невинным примириться, ведь оно Теперь лишь насмехалось надо мной.


ПРЕЛЮДИЯ. Книга X. Пребывание во Франции...
219
Счастливей мига не было, чем тот,
Мой друг, когда впервые я узнал,
440 Что племя жадное Молоха31 разом
Побеждено, их вождь повергнут в прах.
Тот день заслуживает, чтоб отдельно Я рассказал о нем.
Я возвращался
В деревню, где в то время жил. Мой путь Чрез эстуарий левенский лежал32,
Сверкавший в теплых солнечных лучах.
А в отдаленье в блеске облаков И горных пиков и в сиянье славы Немеркнущей я видел целый сонм 450 Существ воздушных, словно серафимов В пылающих венцах33. Внизу, под этим Великолепьем, были, как я знал,
Долины и поля, среди которых Я вырос. На блистающий сей мир,
Что был незыблем, словно бы застыл На месте, я глядел, всё боле им Захвачен. А пред тем, гуляя утром По кладбищу церковному в Картмёле34,
Я неожиданно нашел то место,
460 Где мой учитель школьный35 спал в земле (Он был давно сюда перенесен,
Чтоб лечь с родными вместе). Плоский камень, На нем под именем и датой смерти (Как я узнал потом, то было волей Его последней) — маленький фрагмент Из Грэя — из элегии его36.
Дней приблизительно за пять до смерти Он проронил: «Мне мало остается Быть с вами». И, когда чрез восемь лет 470 Я здесь нашел его, слова те снова,


220
Уильям Вордсворт
И тихий голос, и весь лик его Ко мне вернулись, так что я украдкой Утер слезу. И вот теперь, ступая По гладкому песку, я вспоминал Те строки с радостью и думал так: «Любя поэтов, он сейчас, наверно, Порадоваться мог бы обо мне, Ступившем на нелегкий этот путь, Поскольку сам давно меня отметил,
480 Когда я только начинал слагать,
Хоть робко, песни первые свои».
Я шел и шел; вокруг меня, во мне Самом всё, что я видел, ощущал, —
Всё было мир, покой и тишина.
И вот на каменистом островке,
Словно утес, романская часовня, Полуразрушенна, стоит;37 здесь прежде Служились мессы утренние точно В отлива час для тех, кто проходил 490 По этой отмели. Неподалеку
От сих руин равнина вся пестрела Толпою разномастной: экипажи И путники (кто пеший, кто верхом)
По эстуарию шли вброд, сверяясь С проводником, а море впереди,
Уже на безопасном расстоянье, Дремало. Я слегка замедлил шаг Пред этим зрелищем веселым — и, Когда один из путников со мной 500 Почти что поравнялся, между прочим Спросил его, не слышно ли вестей,
И он тотчас же, глазом не моргнув,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга X. Пребывание во Франции...
221
Ответил мне, что Робеспьер казнен38.
Задав ему еще один вопрос,
Я убедился в том, что так и есть:
Казнен, и с ним — сообщники его.
Я ликовал — так, значит, справедливость Есть на земле! И, озирая ширь Песчаную, я выдохнул: «Приди,
510 Приди же, долгожданная пора,
Родись, как утро, из утробы ночи!»
Так, значит, наша вера не напрасна Была! Смотрите: те, кто реки крови Пролил и громко клялся, что иначе Конюшни Авгиевы никому Расчистить не удастся, сами вмиг Своей стихией сметены. Безумье Их стало очевидно; и теперь Немедля к благоденствию и миру 520 Все обратятся на земле. Потом,
Чуть успокоившись, я попытался Представить, как крутые волны гнева Улягутся, и — пусть не сразу, пусть Чрез множество тяжелых испытаний —
Мир к обновленью своему придет.
И так, то остывая, то опять Безудержно ликуя, я все дальше Шел тем же берегом, каким когда-то,
Начав от Найтшеда и от руин 530 Святой Марии с каменным аббатом,
Круг триумфальный сделав там, с ватагой Подростков, возвращавшихся домой,
При лунном свете по морским пескам Мы мчались, лошадей пустив в галоп39.


222
Уильям Вордсворт
С тех пор во Франции, как всем известно, Власть стала выглядеть добрей. И всё ж Тем, кто стремился к благу в духе прежних Идей и взял рациональный опыт В помощники, почти не оставалось 540 Надежд. Но я ту веру не забыл,
И ни Сената выкрики, ни меры Правительства, как ни были суровы,
Меня уж не смущали. Я в народ,
Как прежде, верил, ибо сам не раз Мог силу оценить его и ныне Смотрел вперед уверенно. Я знал:
Всем нападеньям внешним не сломить Младой Республики, — и новый враг, Предшественникам вслед, себя покроет 550 Позором неминуемым, — она ж Прославится, и эта слава будет Великою, всеобщей и святой.
Всё так же веруя в сию победу,
Я в мыслях совмещал ее с другой,
Что выше и трудней, — с триумфом тихим, Но нерушимым родины моей.
И, видя Францию в сопротивленье Такой же сильной, как досель, я мнил,
Что и сама она осталась прежней,
560 Что если в столкновенье двух начал Неутомимей злое, то другому,
Благому то есть, должно сохранять Дух прежний до конца — ведь разве мог Тот, кто осилил сей подъем, внезапно Переродиться полностью?
Я знал,
Что юность при условиях любых


ПРЕЛЮДИЯ. Книга X. Пребывание во Франции...
223
Теснее, ближе связана с природой,
А значит — с Разумом, нежели старость И даже зрелый возраст. В тот момент 570 Вся сила будто перешла к природе:
Обычай и закон сошли со сцены,
Ей предоставив царствовать. И мысль Горячая, кипя, любым событиям,
Которыми был полон каждый день, Стремилась оправдание найти И, потрясая основанья, выбить Всю пыль веков. Я убеждался сам,
Сколь хрупки планы тех, кто, ошарашен Недавним сим потопом, из вестей 580 Любых, пусть самых мелких, думал башню Спасения воздвигнуть;40 как смешны,
Кто, ненавидя Францию и гибель Пророча ей, ловил в потоке сплетен Одну лишь щепку и решал, что лес Весь вырублен. И как я мог поверить Иллюзиям безумным их? Когда же Реальность подтвердила, что во многом Я не ошибся, — это придало Уверенности мне, и всякий раз,
590 Как кто-то из глупцов спешил оспорить Иную мысль мою, я начинал Неоспоримою считать ее.
О юности ошибках речь ведя,
Я мог бы оживить свой стих, поведав,
Что делалось в Британии в те дни,
Когда устои все пошли на слом.
Но слишком много разных искушений Таится здесь. Боюсь, я мог бы сбиться На осужденье, чистоту сих строк


224
Уильям Вордсворт
600 Нарушив грубо. Потому скажу
Лишь то, что наши пастыри решили Пастуший крюк закона превратить В орудие убийства41. Управляя Страной, они (перед глазами был Пример того, как, сея смерть, ее же И пожинают), словно малолетки,
Тянулись к подражанью; лишь в бесчинстве Гиганты, а в войне — ничтожней крыс Подвальных, все они объединились,
610 Чтоб, подточив основы правосудья,
Свободе также положить конец.
От этих горьких истин вновь вернусь К истории моей. Я говорил Уже, что слишком рано, слишком резко Был вовлечен в дискуссии о том,
Каким правлению потребно быть42.
По молодости лет я подошел К природе человеческой с одной — Злаченой — стороны и был готов 620 Металл сей сразу в битве испытать.
Что лучшего есть в каждом человеке,
Как чувство может мудрым быть и сила Спокойной, сколько радостей в любви К родному очагу, столь щедрой в малых Сообществах, великой и в больших,
Когда подходит срок, — всё это было Прочувствовано мной, и глубоко,
Но не осознано еще вполне.
И, как потом я понял, эти чувства 630 Открыты были вихрям, бушевавшим Снаружи, ибо жались у порога Святилища, не проникая внутрь.


ПРЕЛЮДИЯ. Книга X. Пребывание во Франции...
225
Имея представления о зле И о границах меж добром и злом,
Лишь те, что можно почерпнуть из книг И из обычной жизни (если б мир Шел торною дорогой, этих знаний Хватало бы для юного ума),
Я начал размышлять над тем, какое 640 Правление лучше и какое есть,
И как оно зависит в разных странах От их законодательства и прежде Всего от конституции самой.
О, радость и надежда — эти два Помощника великих! А любовью,
А юностью как были мы сильны!
Блажен, кто жил в подобный миг рассвета!43 Всё затхлое, отжившее, тупое В устоях и законах слишком диким 650 Казалось в очарованной стране.
И разум, утверждаясь, стать стремился Властителем сердец, дабы возглавить То, что свершалось именем его.
А вся земля и красота ее Была как обещанье — так в Эдеме Еще не распустившийся бутон Расцветшего цветка ценней стократ.
И кто бы не откликнулся на зов Неслыханного счастья? Самый вялый 660 Проснулся бы, а тот, кто поживей,
Уж, верно бы, на крыльях воспарил.
Кто с детства жил мечтами — верный друг Фантазии — и почитал во всём Стремительность, возвышенность и мощь, Теперь ходил, как лорд, среди великих


226
Уильям Вордсворт
Владений чувства, думая, что всё Ему подвластно здесь. А кто всегда Привержен был тишайшим проявленьям Подспудных чувств, и мыслил, и мечтал
670 В пределах скромной собственной души, Внезапно тоже выход отыскал Желаньям потаенным, глину ту,
Из коей лепится легко. Теперь Трудиться можно было не в туманной Утопии, не среди недр земных,
Не на далеких тайных островах,
Но в этом самом мире, где живем мы,
Мы все; здесь только, мню я, и возможно Построить счастье — здесь или нигде.
680 И для меня земля тогда была
Как бы наследство, что свалилось вдруг. Когда впервые ты приходишь в дом, Который должен стать твоим; волнуясь,
Его обходишь весь и представляешь,
Каким он станет вскоре; даже то,
Что кажется ненужным, созерцаешь С приятным чувством, предвкушая, как Избавишься от хлама навсегда.
Так, действовать спеша, от всех вещей
690 Я взять стремился то, что совпадало С моими целями; о людях думал По большей части благосклонно, если ж Когда и ошибался, то обычно В их только пользу, и смотрел сквозь пальцы На заблужденья их (уже поняв,
Что люди видят мир, как их учили,
Что нынче право на ошибку есть У всех; с другой же стороны — что рабство


ПРЕЛЮДИЯ. Книга X. Пребывание во Франции...
227
Так иль иначе сбросить суждено).
700 Но, главное, меня не волновало,
Что высота, с которой открывался Широкий вид на будущность людей, Открыта всем ветрам. Сказать по правде,
Я был дитя природы, как и прежде,
И круг моих привязанностей, с детства Меня не покидавших, просто шире С годами становился, ну а если Терялось что-нибудь, то лишь как луч В других лучах теряется, иль слабость —
710 В том, что заведомо ее сильней.
Так думал я и чувствовал, пока Британия войну не объявила Свободам Франции. Теперь любовь Была в опале, чувства до истока Отравлены (всё то, что растворялось В великом, ныне в противоположность Стремилось обратиться), и ошибкам И ложным заключеньям путь открыт —
Еще опасней прежних. Гордость стала 720 Позором. Все привязанности вдруг Вошли в иные русла, пересохнуть Дав старым. То, что в зрелые года Лишь к размышленью подтолкнуло б, ныне Глубокой болью в сердце отдалось.
А дикие теории опять
Носились в воздухе — еще недавно
Я, к ним прислушиваясь, был уверен,
Что время всё расставит по местам И большинство, стонавшее под гнетом,
730 Освободится. Но когда событья Пошли иным путем и стало ясно,


228
Уильям Вордсворт
Что цели в одночасье не достичь (Мой ум, не находя ни новизны,
Ни славы в них, уже успел остыть,
И чувства, повзрослев за этот срок, Отныне не довольствовались верой И хилою надеждой, что цеплялась За каждую соломинку), — тогда Совсем другие карты в ход пошли,
740 Универсальней прежних и сильней.
Теперь уже французы сами стали Захватчиками и от обороны К экспансии открыто перешли44,
Забыв, за что сражались лишь недавно,
И на весы свободы, пред лицом Земли и неба, бросив эту гирю Тяжелую. То был, как понял я,
Свободе приговор, и, признаюсь,
Я был сражен, но всё ж, не устыдясь 750 Своих пророчеств прежних, только крепче Стал старых принципов держаться, дабы Их снова испытать. Так каждый день Идеи, соревнуясь, принимали Реальности черты, и ум кипел,
Стараясь это всё переварить.
Тогда всё подвергалось пересмотру И искаженью. И ученье то,
Что обещало чаянья людей От чувств очистить45, ограничив их 760 Лишь сферой разума, встречало всюду Радушнейший прием. А пыл младой Порой не прочь зайти туда, где веет Прохлада и где чувства ходят тихо, —


ПРЕЛЮДИЯ. Книга X. Пребывание во Франции...
229
Никто по имени не окликает их46.
Да, следует признать: идеи эти Изрядно привлекали юный ум,
Что любит крайности, и перспектива Разъять на части разум вдохновляла И тешила его. Какой восторг
770 И слава, вместе с тем — познать себя И, научившись управлять собой,
Презрев всё бренное и отмахнувшись От всех условностей природы, места И времени, что тянут нас назад,
Свободу общую стремиться строить На основанье личной, что — превыше Слепых ограничений всех законов —
Одним лишь руководствуется — ходом Вещей и независимым умом.
780 Всё ж, как бы разум ни был мой незрел, Но я ни разу не подумал плохо О человечестве, всегда мечтал О благе для него. И, сделав ставку На ум, освободившийся от чувств,
Я к высшей был природе обращен,
Хотел, чтоб человек, покинув кокон, Свободы крылья развернул — души Своей хозяин, устремленной ввысь.
Желанье благородное — поныне
790 Я не забыл его и всё же мыслю Иначе, радостней. Тогда я был Подавлен и пути освобожденья Искал в обход природы, променяв Ума широкого размах и точность На скрупулезность и расчет, почти Микроскопические, что готовят


230
Уильям Вордсворт
Лишь материал для лжевоображенья47, Не сообразного ни с правдой жизни,
Ни с опытом ее.
Не сомневаюсь,
eoo Что адвокаты старых институтов48 Немало сделали, чтоб обесславить Себя, а также — институтов тех Оплот и порождение — устои Моральные и письменный закон.
Завеса пала. И зачем теперь Обманывать себя? Всё было так.
И горе тем, кто либо не имел Очей, чтоб видеть, либо всё забыл. Когда же сокрушительный удар ею Был старым взглядам нанесен — его Почувствовали многие; мой ум, Отпущенный на волю, бушевал.
Но о патриотической любви Я говорил уже, добавлю только,
Что, два начала чувствуя в себе — Восторг и меланхолию, притом,
Как человек счастливый, не боясь Смотреть на то, что причиняет боль,
И сдержан от природы, — я решился его Вооружиться скальпелем и вскрыть Живое тело общества — до сердца,
До самой глубины, не побоявшись К святыням прикоснуться49.
Может быть,
Настанет срок, и я живее в драме Какой-нибудь сумею рассказать Тебе, мой друг, о том, что сам познал50


ПРЕЛЮДИЯ. Книга X. Пребывание во Франции...
231
Тогда — иль думал, что познал, — о правде И заблужденьях (с самого начала Я предпосылкой ложной был ведом 830 И от природы отошел, теченьем Событий увлекаем и всё больше Запутываясь в них). Так я и жил,
Начатки чувств, понятий, юной веры Призвав к ответу и судьею ум Назначив, что был горд явить воочью Все титулы и звания свои;
То верил, то не верил, потерявшись Средь импульсов, мотивов, зла, добра, Моральных обязательств, исключений 840 И правил; наконец, ища во всём
Бесспорных доказательств, я утратил Уверенность былую и, ослабнув В противоречиях, решил оставить Духовные вопросы, обратясь В своих исканиях к науке точной,
Где твердо всё и ясно51.
И тогда же
Ты, мой бесценный друг, — совсем недавно Впервые встречен мной, — живым участьем Помог душе моей собрать себя52, eso И женщина любимая53 тогда,
Свидетельница тех мятежных дней (Порою, словно предостерегая,
Сей тихий ручеек пересекал Дорогу одинокую; порой Его я видел, слышал, ощущал,
Встречал на каждом повороте, милю За милей), сберегала, как могла,
Во мне то истинное «я», с которым


232
Уильям Вордсворт
Я враждовал теперь. И пусть казалось —
8бо Оно утрачено или во многом
Подверглось измененью (так луна,
Зайдя за облака, ущербной может Нам представляться), но средь всех препон Она всегда стремилась сохранить Во мне поэта, осознав одно:
Под этим только именем я должен Искать свое призванье на земле,
И наконец великая Природа Сама, но с человеческой любовью 870 В союзе, вывела меня на свет Из лабиринта темного, вернула Мне чувства родом чуть ли не из детства: Ту силу, знанье то, с которым сердцу Спокойно так. Оно росло и крепло И в этот деградирующий век Всегда меня держало на плаву И ныне держит, когда верх всего,
Казалось бы, достигнут, когда — вот:
Чтоб все свободы сразу запереть 880 В сундук, его покрепче заклепав,
Сам Папа призван возложить корону На императора — позор последний!54 Собака на блевотину вернулась55,
И солнце то, что восходило в славе,
Живое, радовалось облакам Живым, сияющим — вдруг, в одночасье Свою отвергнув миссию и славу,
Со сцены сходит — оперы фантом.
Так, друг, чрез годы славы и позора 890 Я вновь прошел, чтоб юного ума


ПРЕЛЮДИЯ. Книга X. Пребывание во Франции...
233
Движенья проследить в эпоху бурь И потрясений; чаянья его Вселенские, безбрежную любовь.
История сия предназначалась Для слуха твоего56, но ты теперь Живешь среди народа, глубину Падения познавшего, в краю,
Где Этна вниз глядит на Сиракузы, Тимолеонта град57. Великий Бог,
900 Как пали сильные! Не им ли первым Проснуться бы, когда героев глас Из древних доносился к нам гробниц?
О Франции мне думать тяжело
(Она, по мненью многих, лишь на взлете
Сподобилась быть баловнем судьбы):
Как много обещала — и к чему Пришла теперь! А что твоим глазам Предстало в обесславленной стране, Усеянной обломками времен от Великих и лишенной всех надежд,
Что прошлое могли бы воскресить,
И будущее дать, и приподнять Отягощенный сим распадом дух?
Но гнев полезен там, где нет надежды; Я верю, друг, развеешься и ты.
Союз один лишь свят на сей земле: Великих духом — мертвых и живых.
Ты утешение найдешь, и время С природой вкупе пред тобой раскроет 920 Бессмертных мыслей тайники, сама Сицилия тебя заметит; зной Сирокко, разложением грозящий,


234
Уильям Вордсворт
Да обратится на твоем пути
Прекрасным ветром58 — свежим и бодрящим —
И оживит и обновит твой дух.
С тобой да будет новый сей порыв (По этой лестнице твой дух взойдет К здоровью, и довольству, и покою)59,
Со мной — печаль, что ты покинул нас.
930 Отсюда, из единственного места,
Где ныне веет дух свободы, в пору Суровых перемен для всех людей60,
Ушел ты — так страданье и болезнь Распорядились. Что же тут сказать?
Излиться снова просится душа.
Все радости мои сегодня стали Как не мои. И даже сами Альпы (С их розовыми пиками, откуда Заря глядит на столько стран окрест),
940 С тех пор как удалился ты, мой друг,
Почти померкли в памяти моей.
А было время (как же непохоже На день сегодняшний!), когда и ты К горам спешил, для высших наслаждений Созрев душой, поэтам от рожденья Природой данной; мыслью возмужав —
В расцвете силы собственной. О вы,
Гигантские леса на склоне Этны!
Укутайте его своею сенью!
950 А ты, цветущая долина Энны,
Неужто не отыщешь уголка,
Что с самого младенчества Земли Святым остался, чтоб в усталом сердце Проснулся вдруг живительный восторг?


ПРЕЛЮДИЯ. Книга X. Пребывание во Франции...
235
Рожден в горах, всё детство проведя Средь пастухов, я сызмальства мечтой К Сицилии тянулся61 и теперь Вновь в сердце ощутил ее призыв.
Все имена, которыми прославлен 960 Сей остров, — Эмпедокл — философ, бард — Иль Архимед тишайший — и сегодня Меня в печали могут утешать.
О Феокрит, ты повествуешь, как Когда-то силы неба и земли,
Дарами изобилуя, творили Здесь чудеса62. И, думая о друге,
Я слушаю с волненьем твой рассказ О том, как пчелы медом подкрепляли Комата в жесточайшем заточенье;63 970 С полей к нему слетаясь, месяцами Питали щедро, поелику муза Нектаром полила его уста.
Так дома у спокойного огня Я размышленьям предаюсь64, и грезы Чудесные мой развлекают ум.
Услышаны молитвы наши — ты Днесь не изгнанником, но гостем будешь На Этне; у блаженной Аретузы65 (Иль, если сей ручей иссяк давно,
980 То у другого, хоть зовем его,
Обман скрывая от самих себя,
Всё тем же славным именем) покоем Сумеешь насладиться — созерцатель Счастливый, а не пленник истомленный, Душою всей стремящийся домой.


М1ИГД одиппЛДилтлл
Способность
1\ Б00БГД}Т1СНИ[0:
ОБ ЕЕ УТГДТЕ
И БОССТД10Б/1ЕНИИ
ак долго отвлекали нас, мои друг, Людское горе и вина1, глазам Навязывая зрелища, которых Мрачнее не было, вселяя в душу Унынье, скорбь, растерянность; и юный Энтузиазм бессильем становился,
И все надежды рушились! Не так Песнь наша начиналась и не может Заканчиваться так. Вы, дуновенья ю Чистейшей радости, вы, ветерки И бризы вольные, — для вас открыты Все уголки души2. И вы, ручьи,
Лепечущие средь камней так бойко Средь бела дня и тихо так в ночи!
Вы, рощи, что стоите, словно сны Меж сердцем нашим и мятежным миром,
А иногда меж тем, что есть мы сами,
И сердцем, полным суетных страстей!
О, кабы музыка была дана мне,
20 И лад, и голос, вашему сродни,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга XI. Способность к воображению...
237
Чтобы сказать, сколь многим в этой жизни Я вам обязан! Вот рассвет сияет,
Затмений наших не заметив, вот Весна вернулась... Я встречал весну,
Когда надежды умерли, я был Ей рад, приветствовал ее со всеми,
Кто ликовал в лучах ее любви:
Цветами, насекомыми, зверьками В полях и птицами в саду. Итак, зо И в самые глухие времена
Со мною были мир, довольство, нежность, Природой мне даруемые, — в ней Я находил противоядье, счастья Таинственный секрет; она была Моим прибежищем, и я любил Ее не меньше, чем дотоль; однако,
Хоть не остыв, любовь моя совсем Остаться неизменной не могла.
Так годы шли, неся с собой потери 40 И обретенья.
До сих пор, мой друг,
Я здесь, по большей части, говорил О силе духа, что за шагом шаг Вперед стремился; спутницы его —
Любовь и радость. О воображенье,
Что к истине вело, покуда время Лихое эту благодать, с рожденья Нам данную, лавиною своей Не оттеснило вмиг! Что было толку В благоуханье дивном, с берегов 50 Манившем странника (любви бесстрашной В нем был призыв), коль чары не давали Суденышку пристать?3 Что проку было


238
Уильям Вордсворт
В воспоминаньях сладких (в них подвох Тогда мне чудился)? К морям запретным И к берегам иным лежал мой путь.
Моим желаньем было лицезреть,
Или чтоб век грядущий лицезрел,
Как человек, словно теченьем бурным Отрезан от себя, каким он был во Когда-то. Восхождение мое
(Я мнил себя причастным к той великой Семье, что не дает векам пройти Бесследно: был с философом, героем И с пламенно влюбленным заодно)
Теперь меня не вдохновляло, ибо В их добродетелях мне фальшь и слабость Всё чаще виделись. И я сказал Себе: «Иди к поэтам, пусть они Поведают тебе о том, кто чище 70 Душой. Но если разум — это доблесть В нас главная, не жалок ли, кто ими Воспет, кого из состраданья только (И то не всякий) мог бы полюбить?»
Так странно враждовал я сам с собой; Служенью новому отдавшись весь,
Словно монах, отрекшийся от мира, Старался сердце отлучить от всех Источников, его питавших силой;
И, как колдун, что жезлом лишь взмахнет — во А уж дворца и рощи нет как нет4,
Прибегнув к силлогизмам, был готов Разоблачить все чувства, что творят (И будут продолжать творить всегда)
Из человечества союз сердец —
И братство вечное. Теперь пустыми


ПРЕЛЮДИЯ. Книга XI. Способность к воображению...
239
Казались мне и летописца труд,
И исповедь поэта, универсум Таившая в себе, — померкли вдруг В моих глазах, почти изжив себя;
90 Империя их рухнула. Но что же Осталось при затмении таком?
И что могло бы путеводным светом Служить теперь? Законы, что лежат Вне власти человека, жизнь природы, Что Богом вдохновляема — небесным Присутствием любви, всегда святой (В любых утратах юности богатство Всегда при ней), — вот что осталось мне; Не эхо мертвое воспоминаний, loo Но звук живой. Однако, сохранив Живое чувство (как бы ни ослабло, Совсем оно исчезнуть не могло),
Я эту землю, красоту ее,
Стихии, голоса, сиянья, бури И формы чистые, и чистый цвет, Величье облаков, и рек, и гор,
Среди которых грех, вина и слабость Немыслимы, — всё, что открыто взору, Рассматривал спокойно, словно вовсе по Забыв про озаренья, что когда-то Даны мне были, и не посягая На их глубины и вершины их.
Приходит время (стоит ли о нем, Коли ошибки все уже подробно Изложены?), когда душа, взрослея,
Себе в кумиры выбирает разум —
Не тот, великий и простой, но тот,
Что поскромней: анализ скрупулезный


240
Уильям Вордсворт
И логика — предмет его, и труд 120 Сей бесполезным не назвать. Оценки, Сужденья точные его достойны Поэмы философской. Ограничусь Покуда замечанием одним —
Что легче быть врагами лицемерья, Чем с истиной дружить, гораздо легче Судить других, чем чувствовать самим.
Душа природы, добрая, святая,
Как в детстве радовалась ты со мной,
И я с тобой в краю ветров и рек 130 Могучих, среди света и теней,
Что проходили строем по холмам В величье славы! Я смотрел и слушал И сердцем был с тобою и умом.
Душа природы, ты даруешь жизнь И чувство слабым жителям земли — Как слаб я был в то время, когда ты Была сильна! Чем объяснить ту вялость Ума? Нет, не страданья, как бывает, Явились тут причиной — полагаю,
140 Скорей, высокоумие мое.
Я выставлял оценки, я судил,
В пристрастиях своих не отдавая Себе отчета, и театром был Как будто околдован; и, болея Болезнью века своего, любил Красивые сравнения, обычно Страдавшие поверхностностью. Цвет, Пропорции дарили ощущенья Сильнейшие, манили новизной, iso А настроение природы, то,
Что духом места называем мы,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга XI. Способность к воображению...
241
Я замечал едва ль5. И, становясь В позицию судьи почти не помнил О настоящих чувствах, глубине Предпочитая внешнее. Так все Мы созданы, что чувственность и разум В нас сплав единый составляют; дух И тело нераздельны, но тогда,
В ту пору, о которой речь веду,
160 Глаз стал хозяином души, и зренье,
Что с детства и до старости почти В нас деспотичнее всех прочих чувств,
Мой разум подчинило до конца.
Я был бы рад, здесь углубившись в тему, Порассуждать над тем, как удается Природе сладить с этой тиранией,
Как чувства все она заставить может Друг с другом состязаться и с самими Собой, чтоб и они, и их предметы 170 Служили вместе величайшим целям Свободы. Но о том — другая песнь.
А здесь хочу еще добавить только,
Что радости мои происходили Не из души — извне и были ярки,
Хотя не глубоки; что я искал Их жадно, исходил холмы и горы,
Ища всё новых сочетаний форм,
И новой радости, и широчайших Просторов зрению, — оно ж, гордясь iso Владеньями своими, ликовало,
Все внутренние силы усыпив6.
В калейдоскопе дней, когда растем мы И, вглядываясь в жизнь, находим в ней


242
Уильям Вордсворт
Контрастов множество, как избежать Нам тирании этой? Всё же помню,
Одна девица юная7 (ей было
Лет, сколько мне тогда) общалась с миром,
Помех не ведая. Она была
Как ангел, залетевший в нашу жизнь.
190 И аппетиты зренья, и оценки
Пристрастные его как будто вовсе Ей были чужды. С мудростию женской, Окружена заботой и теплом,
Она всегда приветствовала то,
Что ей дано, иного не ища.
Какой бы вид ни открывался ей,
Он самым лучшим был, и на него Она тотчас же откликалась кроткой, Счастливою своей душой и каждым 200 Из чувств ее, объединенных вместе Одною радостью. Она жила В природе: птицы все, любой цветок,
Узнав ее, конечно, не могли бы Ее не полюбить. Такое в ней Очарованье было, что деревья,
И тихие холмы, и облака,
Встречая взор ее, как будто знали:
Она открыта им, всему, что есть Живого на земле. К таким Господь 210 Благоволит, их жизнь пред Ним чиста.
И как девица та, пока меня С моим любимым краем и холмами Родными не успели разлучить8,
Я всё любил, что видел, и любил Не мимолетно, горячо — не мыслил Величья большего и красоты,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга XL Способность к воображению...
243
Чем заключалось в этих уголках,
Где только и бродил я. На земле Прожив немного, я еще не знал 220 Влиянья света — как впервые он Является глазам, но посреди Природы первозданной поклонялся Ей по велению души и, кроме Любви и поклоненья, ничего Знать не хотел. Я чувствовал — и только,
Не рассуждая вовсе, — этим даром И этой славой полон. И потом,
Когда чрез Альпы, с их великолепьем,
Я проходил9, — дух тот же был со мной.
230 По правде говоря, упадок мой10 —
Чем ни был вызван он — рутиной, может, Когда за мелочами забываем Великое; причинами ль, которых Уже касался я; эпохи ль глас Идиллий сельских песни заглушил — Упадок сей не мог продлиться долго:
Я слишком рано в жизни испытал И слишком живо чувствовал всегда Той силы посещенья, что зовется 240 Воображеньем; наконец, стряхнув Всё то, что ей мешало, и теперь Уж окончательно, я вновь предстал Перед лицом природы тем, чем был, — Душою чуткой, жаждущей творить.
Есть времени места11, и в каждой жизни Они — живительных источник сил.
Туда от суесловия и лжи
Иль от гнетущих нас еще сильней
(Порой невыносимо) бесполезных


244
Уильям Вордсворт
250 Занятий и рутины мы спешим,
Чтобы незримо возродиться, чтобы Дух радости, входя в нас, помогал Достигшим высоты подняться выше, Упавшим — встать. Сей животворный дух Там веет, где почувствовать смогли мы, Что всем обязаны своей душе:
Она — царица; всё, что к нам приходит Извне, подчинено и служит ей.
Мгновения такие мы находим 260 Повсюду — с детства самого они Знакомы нам, и там, я полагаю,
Всего видней. Насколько я могу Судить, влияньем этим благотворным Полна вся жизнь моя.
В ту пору, как
(Тогда мне не было еще шести)12 Уздечку я едва лишь научился Держать в руках, с наставником моим (Его, припоминаю, звали Д жеймс)
Мы сели на коней и поскакали 270 К холмам, но не успели одолеть Часть малую пути, как я отстал И, испугавшись, спешился. Потом По склону каменистому повел Коня и с ним спустился в низ долины,
В торфяник, где когда-то в старину Разбойник был повешен на цепях.
От виселицы ныне только столб Остался; перекладина, прогнив,
Валялась на земле; цепей, скелета 280 Уж было не видать, зато поодаль,
Еще в то время, как произошла


ПРЕЛЮДИЯ. Книга XI. Способность к воображению...
245
Сия история, убийцы имя На дерне было вырезано. Много Лет с той поры прошло, но эта надпись (Из суеверия здесь каждый год Траву снимали)13 и теперь была Видна отчетливо. Не понимая,
Где оказался, и дрожа от страха,
Я вдруг заметил на зеленом дерне 290 Те буквы странные. Скорей оставив Зловещий дол, я снова поднялся Наверх и тут увидел под холмами Большое озеро, маяк над ним И впереди, чуть ближе, молодую Селянку, что с кувшином на плече Шла, чуть ли не сбиваемая с ног Сильнейшим ветром14, дувшим ей в лицо. Я думаю, картина та была Вполне обычной, но ни слов, ни красок, зоо Наверно, не хватило б описать
То, что предстало мне, покуда в страхе Метался я, ища проводника Пропавшего: то озеро, и темный Заброшенный маяк, девица та,
Как тень, мятущаяся на ветру, —
Всё было ужаса полно.
Когда же,
Поздней намного, в радостную пору Моей любви, с подругой и сестрой, Столь дорогими сердцу моему, зю Я каждый день прогуливался здесь15, То озеро пустынное, утесы Зловещие и сумрачный маяк Преображались в золотом сиянье


246
Уильям Вордсворт
Любви и юности — и этот свет Был только глубже от воспоминаний,
Что силу сохраняли до сих пор.
Так чувство помогает чувству; если Однажды были мы сильны, то силы Прибудет нам. Как сложен человек!
320 Из глубины какой порой восходят Достоинства его! Не заблудиться 6;
Но в детской простоте я вижу то,
На чем величье зиждется. Одно Я знаю: лишь тогда нам воздается,
Коль от себя даем16. Порою дни Прошедшие из самого начала Вдруг возвращаются ко мне — как будто Открылись силы тайники, но только Приблизишься — они сокрыты вновь, ззо Теперь лишь мельком вижу их. С годами И вовсе перестану? А хотел бы (Насколько то позволено в словах)
Дать чувствам жизнь и плоть и сохранить Дух прошлого, чтобы потом однажды Смочь воскресить его. Еще один Из случаев, мне памятных, на том И завершим, пожалуй.
Как-то раз,
На Рождество (каникулы вот-вот Должны были начаться)17, я к лугам 340 Помчался, где, не в силах больше ждать, Мечтал еще издалека увидеть Двух лошадей, с которыми нам скоро (Нам — это мне и братьям) предстояло Отправиться домой. Там был утес


ПРЕЛЮДИЯ. Книга XI. Способность к воображению...
247
На перекрестке двух дорог, откуда
Я на полмили каждую из них
Мог видеть; и, забравшись на вершину,
Я ждал. День был дождливый, бурный, злой. Под каменной стеною на траве 350 Сидел я — справа от меня овца Паслась уныло, слева старый куст Боярышника гнулся до земли.
И я смотрел, смотрел во все глаза Сквозь пелену дождя попеременно На лес и луг внизу. Я не успел Вернуться в школу, не успел отбыть Те две недели в доме у отца,
Как умер он — и я, и двое братьев Моих, осиротев, за гробом шли18,
360 Его сопровождая. Наказаньем Событье это стало для меня.
Я вспоминал тот день, совсем недавний,
Тот холм и нетерпение мое И, укоряя сам себя, склонялся Пред Господом, что волею Своей Мою исправил волю. И потом Тот дождь и ветер, весь разгул стихий,
И эта одинокая овца,
И стонущий боярышник, и гул 370 Деревьев, музыка воды, туман,
Порою принимавший очертанья Коней, несущихся во весь опор,
Что видел, слышал я тогда, слилось В один поток, к которому нередко Я шел, чтоб жажду утолить. И ныне,
Когда средь ночи ливень и гроза Ко мне в окно стучатся, или днем


248
Уильям Вордсворт
Блуждаю по лесу, где никогда Доселе не был, то не сомневаюсь —
380 Так иль иначе выйду я к Нему.
Мы не задержимся здесь, друг. Довольно В тумане я бродил! Теперь тропа К высотам истины лежит. Пойдем!
Увидишь ты: природа вновь поможет Мне возродиться, и, не забывая О том, чего избегнуть удалось,
Я поклонюсь ей на путях любви.


М1игд ДБЕПЛДилтАЛ
БоОБГД]Т1СГ1ИС
Ргодол/пприс
олненья чувств, равно как безмятежность, Природой нам дарованы самой.
Два рога изобилия хранят Всё, чем сильна она. В них дождь и солнце Ее щедрот, благой исток и цель Благая. Гений, привыкая к смене Бурь и затиший1, для себя находит В ней друга лучшего и силу, чтобы К Познанью истины идти (стремясь, ю Ища, борясь, отчаиваясь, мучась),
И тишину ума, чтобы в покое Счастливом, не ища, найти ее.
Но души поскромнее тоже могут Сей славы причаститься. Я скажу О том, что сам познал и испытал.
Приятный труд! И вот уже слова По изволенью истины вперед Летят. Давно к познанию стремясь Умом и сердцем, я, словно в ночи,


250
Уильям Вордсворт
20 Блуждал, отчаявшись. Теперь рассвет Со всех сторон забрезжил, доказав,
Что я не зря учился почитать Ту Силу, что есть образ, воплощенье Благого Разума2. И вот она Созрела в срок. Ей бесконечно чужды Надежды наши тщетные, страстей Избыток, и слепые увлеченья,
И пируэты быстрого ума,
Что рукоплещет только сам себе, зо Она пришла — и к новой высоте Возводит душу, открывая ей, Привыкшей к суетливым хороводам Вещей пустых и бренных, то, чему Бессмертие дано, и подвигает Ее (свободную от прежних пут)
Искать пытливо в бытии людей (Общественном и личном) всё, что в нем Есть радостного, светлого и столь же Непреходящего: даров святых,
40 Для всех единых, благодати той,
Что есть, была и будет. И тогда Природа мне вернула прежний взгляд (Теперь он глубже стал), что, находя Не много примечательного в том,
Что действием и силою помпезно Зовем мы, приучал меня любить Любовью братскою всё то простое,
Чье в этом мире тихо, молчаливо И скромно бытие.
Так, изменившись 50 И возродясь, я в человеке вновь
Нашел объект для восхищенья, чистой


ПРЕЛЮДИЯ. Книга XII. Воображение. Продолжение
251
Любви, воображенья. И по мере Того как расширялись горизонты Ума, я снова зрением духовным Стал дорожить, стараясь в самом малом Большое разглядеть. И просветленье Дано мне было: лучше различая Добро и зло, я чувства проверять Учился и смотрел уже спокойней go На обещанья века своего,
На распри, войны, яростные споры И истину искал уже не в них,
Но в жизни той, которой жил всегда, —
В ней полагая чаянья свои.
Начав судить о том, что преходяще,
И том, что вечно, я не удивлялся Тщеславью и безумью тех, кто хочет В пассивном этом мире править всем (Кто, и о благе общем помышляя,
7о Возводит зданье на песке — на ложном Ученье). Поверяя жизнью книги Сих новых деятелей, я узрел Тщету того, что названо «богатством Народов»3 (кто и где видал его?).
И, постигая, что есть человек,
Что есть достоинство его — не схемы,
Не тени, не абстракции ума —
Живого, о котором пишут книги,
Который среди нас, я мог лишь только во Спросить (и даже с большим интересом, Чем прежде): почему всегда из тысяч Велик — один? Что всем мешает быть Такими же? Какие нам преграды Природой здесь поставлены? Быть может,


252
Уильям Вордсворт
Инстинкты низкие и всё, что им Подчинено? А если нет — то что?
И тут же мне подумалось: а сколько Достоинства, и истинного знанья,
И силы духа в тех, кто жил всегда 90 Своим трудом — тяжелым, превышавшим Нередко меру всякую (так мир Несправедлив, и кто, как не мы сами Повинны в том?). Что далеко ходить?
Я стал смотреть там, где всегда, — в полях, Где вечно шла работа, вспоминая,
Что видел в детстве, сравнивая с тем,
Что наблюдал позднее и теперь.
Скажу, что не было такой поры,
Когда народов жизнь, ее кипенье, loo Перевороты, страсти, мятежи Давали мне всю жизни полноту.
Мне нужен был сей близкий взгляд и чувство Любви и сопричастности. И Лондон Порой давал мне это, — а иначе Он мог бы просто раздавить меня4.
Всё ж многого мне не хватало там,
И вот я возвратился к вам опять,
Дороги одинокие, тропинки,
Искал вас, прихватив с собою то, по Что так ценил, — людскую доброту,
Природы радость тихую.
Увы,
В несчастном этом мире лишь немногим Дано блаженство — каждый день бродить В лесах, в полях с любимою вдвоем,
Пока мы молоды и дышим счастьем,
Живя неподалеку друг от друга


ПРЕЛЮДИЯ. Книга XII. Воображение. Продолжение
253
В одной долине райской. А другим Блаженством были, как сужу теперь, Прогулки в одиночестве, когда 120 Я думать мог спокойно обо всём,
И музыке стихов учить поля И рощи, и беседовать с любым,
Кто встретится, как с другом, — средь угодий Заброшенных иль по дороге к ним,
На лавочке у хижины лесной Иль у колодца, где усталый путник Присел, чтобы немного отдохнуть.
Люблю дорогу — мало что на свете Приятнее для взгляда моего, во И с детства раннего воображенье Она влекла. Когда я каждый день На горной круче видел эту ленту,
Вдали терявшуюся, где ни разу Я не ходил досель, она была Как будто стрелкой в вечность, указуя На нечто беспредельное5 и нам Неведомое. Слава мореходов,
В ревущем море пролагавших путь Сквозь мрак и бурю, так же осеняла, но В моем сознанье, путников земли.
И я любил их даже больше. Если ж Порою, странных личностей встречая,
В испуге ускорял шаги, то что Об этом вспоминать? Когда я начал Приглядываться к встречным, в разговоры Вступая с ними, школой самой лучшей Дороги эти стали для меня:
Здесь страсти человечества впервые Открылись мне, здесь в глубину сердец


254
Уильям Вордсворт
150 Я заглянул — тех, что другим казались Пустыми и лишенными глубин.
Познав, как мало то, что мы зовем Образованьем, к истинному чувству И правильным суждениям обо всём Имеет отношенье, как для многих Общенье с нашим многословным миром Не значит ничего, я захотел Понять, всегда ли человек, судьбою Поставленный трудиться на земле, leo Отягощен невежеством; откуда
Берется в нас достоинство; и правда ль, Что сила духа — столь уж редкий дар.
И те прогулки стали для меня Еще дороже. В них я находил Надежду для своей надежды, мир И постоянство радости и всех Страстей успокоенье. Здесь я слышал Из уст наивных и простых людей Их повесть чести, что была созвучна 170 Всем высочайшим принципам добра.
Есть те, кто полагает, что любовь Ошибочно именовать лишь даром Природы — мол, чтоб возросла она, Нужны уединение, досуг,
Изысканность манер и языка;
Что любящим потребно жить при свете Искусств и куртуазносш. Быть может,
И так. Где новорожденных встречает Гнет хуже смерти, где благословенье iso Культуры не известно никому,
Где тяжелейший труд и нищета Все чувства вытесняют, дух природы


ПРЕЛЮДИЯ. Книга XII. Воображение. Продолжение
255
Ее изнанкой грубой подменив,
Там вряд ли есть любовь. И в городах Ей тоже нелегко, где человек Лишь себялюбием богат, но беден Душой. А впрочем, как сказать?
В скитаниях
Моих я понял, как друг друга мы Обманываем, как нередко книги 190 Нас вводят в заблужденье, отражая Сужденья кучки богачей, что видят В искусственном всё свете; как они,
Тем самым принижая большинство, Низводят правду до каких-то общих Понятий6 (лишь бы понятыми быть Мгновенно), руководствуясь всё тем же Ущербным знаньем; как, чтобы польстить Чьему-то самолюбью, выставляют Других в заведомо превратном свете —
200 Так общество нас делит, забывая О нераздельной мировой душе.
И, думая о том, что повидал В дни юности, что вижу и теперь Среди холмов моих, я должен здесь Склониться пред природой и пред силой Душ человеческих, пред тем, что есть Сам человек. Порою замечаешь,
Что таинство свершается внутри,
А с виду человек невзрачен, груб —
210 Не стройный храм с убранством золотым,
А горная часовенка, где можно Укрыться от жары или дождя.
«О них, — сказал я, — будет песнь моя.


256
Уильям Вордсворт
Когда-нибудь дозрею до того,
Чтоб им воздать хвалу, чтоб стих мой смело Поведал главное: правдиво, страстно Сказал о них, чтоб сразу справедливость Восстановить и все долги вернуть.
И счастлив буду, коль смогу внушить
220 Тем, кто душою чист, восторг и нежность, Любовь и упованье, говоря О лучших из живых, что средь природы Живут, об их сердцах, в которых есть И вера, есть и знанье (из немногих Прочитанных, зато хороших книг).
Тогда поведать, верно, захочу О горе-счастье и о безответной Любви, в которой слава, и урок,
И утешение для нас самих».
230 Неробким шагом поспешу вослед За знанием моим и буду горд Тем, что дерзнул ступить на эту почву И рассказать не грезу — вещий сон,
Не на потребу и для развлечения Тех, кто по видимости только судит Невидимую душу, не для тех,
Кто блещет остроумием и для света Как будто создан, — не для тех умов,
Что в красноречие более всего
240 Себя являют и довольны только,
Когда их превозносят до небес.
Но есть другие, из другого теста:
Самим себе опора, утешенье,
Они и силу черпают в себе,
И помыслы живые выражают В живых словах, как чувство их велит.


ПРЕЛЮДИЯ. Книга XII. Воображение. Продолжение
257
А есть и те, с тишайшею и кроткой Задумчивой душой, что неспособны К баталиям словесным: их язык —
250 Почти что ангельский: и грез, и мыслей,
И молчаливой радости. Слова —
Лишь подмастерья в их сердцах. В минуты Великих постижений несказанность — Обитель их. И это говорю Я с благодарностью к Творцу, который Приготовляет души для Себя,
И знает нас, и любит нас тогда,
Когда Земля не жалует совсем.
Тогда же мне случилось осознать 260 Еще ясней, чем прежде, что не только Душа прекрасной создана, но также Что у природы сила есть — всегда,
Коль мы не слепы, освящать и внешне Свои созданья, придавать величье И скромным ликам жизни7. Я познал,
Что видимое оком потому Приятно нам, что через призму чувства Пропущено; но чувство есть в самой Природе и находит продолженье 270 В деяниях людей, ей вдохновленных (Как приземленны ни были б они);
И что поэт, идя вслед за природой,
Свой путь отыскивает средь людей —
С ней заодно был в прежние века И будет присно. И, дражайший друг, Прости меня, коль я скажу (давно Лелея мысль, что все поэты так же,
Как и пророки, связаны одним Великим промыслом, но каждый — даром


258
Уильям Вордсворт
280 Особым наделен — постигнуть может, Что не дано другим), прости, мой друг, Коль я, нижайший среди прочих, мнил, Что, в некотором роде, избран тоже И стих мой, прорастая из глубин Непознанного, может силой стать С природною стихией наравне.
Так чувствовал я и в долине Сарум8, Куда меня скитанья привели.
Там в меловых холмах, бродя без троп 290 Средь пастбищ диких или по дорогам, Что белой линией однообразно Тянулись вдаль; встречая по пути Приметы древности, среди безмолвья И одиночества я был виденьем Застигнут, видел прошлое: сперва Людской поток, потом то тут, то там Фигуры воинов, одетых в шкуры,
С щитами, с топорами из кремня...
Я слышал копий звон и созерцал, зоо Как, мощной дланью с варварскою силой Запущено, летит, свистя, копье.
Я темноту призвал, и сразу мрак Ночной пришел и словно захватил Предметы все; мгновенье — зрю опять: Зловещими огнями всё зажглось!
Вот жертвенный алтарь, что пожирает Живых людей — гигантская корзина Почти охвачена огнем, и крики Слышны кругом, и кажется: холмы зю Перекликаются, и это действо На оба мира — мертвых и живых.


ПРЕЛЮДИЯ. Книга XII. Воображение. Продолжение
259
В другие же мгновения (я здесь Бродил три летних дня), когда случалось Мне ясно видеть на известняке Крути и линии, иные знаки Таинственные, что до наших дней Во множестве здесь сохранились (так Наука начиналась, так, считают, Познания о звездах и созвездьях 320 Друиды поверяли сей земле),
Я очарован был иным виденьем:
Зрел старцев бородатых, что в молчанье Указывали жезлами на небо С горящими созвездьями, потом —
На спящую равнину. Их движенья Сопровождались музыкой, и всё Вокруг как будто оживлялось чудной Мелодией, рождавшейся в тиши.
Вот я сказал о прошлом и о том, ззо Что можно разглядеть во тьме времен. Когда-то, друг, порадовавшись сам,
Ты, мне на радость, написал9 (прочтя Несовершенные стихи, в скитаньях Рожденные), что я сумел тогда Из грубой повседневности извлечь Такие ноты, образы такие,
Каких доселе не было в стихах. Положим, этим отзывом обязан Я нашей дружбе. И, однако, ум —
340 Свидетель свой и свой судья. Я помню, Как в повседневности уже тогда, Казалось, находил тот новый мир,
Что должен был явиться и предстать


260
Уильям Вордсворт
Другим глазам, поскольку в основанье Его лежало то, что сообщает Нам высшее достоинство, дает Всему и плоть, и кровь, и равновесье Сил внутренних и внешних:10 совершенство, Чистейший дух и радостная сила,
350 Что свойственны и зримому очами,
И взгляду, обнимающему мир.


М1игл тгинлдЦлтлЛ
<Зд[\;1[оЧсг1НС
огда же, путешествуя пешком1 Через Уэльс с товарищем моим, Я, домики Бетгилера2 оставив, Отправился на запад, чтоб с вершины Сноудона посмотреть рассвет3. Достигнув Хибарки у подножья, разбудив Там пастуха, что путникам всегда Рад быть проводником, мы чем пришлось Перекусили и, не отдохнув, ю Отправились, собаку взяв с собой.
Ночь выдалась безветренной, и душной,
И теплою, и влажною — туман Сгущался быстро, небо опустилось И предвещало ливень и грозу.
Но, не смутившись, с бодрою душой,
Доверясь гиду нашему, вперед Мы устремились, ничего не видя За плотной пеленой. Лишь парой слов С ним перекинулись, а дальше молча


262
Уильям Вордсворт
20 Шли, погрузившись в мысли. Так подъем Мы начали. Ничто не отвлекало Меня от размышлений; лишь однажды Наш лерчер4, к вящей радости своей, Отрыл ежа и вкруг него носился С веселым лаем. Это приключенье (В ночной тиши и в диких тех местах Любой пустяк казался таковым)
Нас ненадолго развлекло, потом Мы снова поднимались в тишине.
зо Я шел пригнувшись, словно на врага, Всё вверх и вверх карабкаясь, и мысли Неслись вперед. Так полночь миновала; Вразброд теперь мы поднимались, каждый Тропинкою своей. Я был уже Порядком впереди, когда земля У ног моих вдруг начала светлеть;
Чрез шаг-другой гляжу — еще светлей,
И не успел опомниться, как дерн Весь озарился. Я взглянул — луна
40 Сияла в одинокой вышине Над головой моей, а возле ног Дремало море необъятной мглы.
Вокруг повсюду высились холмы,
Согнув сто смуглых спин, а вдалеке Туман, вытягиваясь языками,
Береговыми косами вдавался В заправдашнее море — и оно Повсюду, где хватало глаз, как будто Сжимаясь, пядь за пядью уступало
50 Захватчику владения свои.
Луна меж тем в своей далекой славе


ПРЕЛЮДИЯ. Книга XIII. Заключение
263
Всё созерцала сверху, а туман Касался осторожно наших ног.
От берега почти что в трети мили Разверзлась пропасть синяя — то был Разрыв в тумане5, и из этой бездны Всё время поднимался рев воды, Бесчисленных потоков, рек и струй, Сливавшихся в один могучий гул. сю Огромный сей простор, сам по себе,
Не мог не вызывать в душе восторг,
Но в этой бреши темной и глубокой, Из коей глас бездомных, диких вод Наружу рвался, верно, был сокрыт И самый дух, и тайный смысл всего6.
Видение почти исчезло, но В ту ночь, на одинокой той горе Оно мне словно бы явило образ Могучего ума, что окормляем 7о Бывает вечностью, возвышен скрытым Присутствием в нем Бога или чем-то Безбрежным, тайным в бытии своем. Одну его черту природа мне Довольно ясно показала в том Видении возвышенном и страшном: Его способность так преображать Вещей наружность, так переплавлять, И остранять, и сочетать иль, дерзко Акценты поменяв, так подчинять 80 Одно другому7, что и грубый ум Не может не узреть, и не услышать,
И чувством не проникнуться.


264
Уильям Вордсворт
Тогда
Он вынужден признать ту власть и силу, Что, в высшем проявлении своем,
Выходит на поверхность — как двойник, Сестра, сообщница другой, славнейшей, Что высочайшим свойственна умам.
И это именно тот дух, в котором Они общаются со всем, что есть 9о На свете: изнутри себя рождая Преображения, для себя творя Такую же реальность, и когда Она готова, восприяв ее Всем существом своим. И то, что бренно, И то, что вечно, восхищает их;
Они из поводов малейших могут Создать великое — настороже Всегда, — желая и творить, и быть Послушной глиною в руках Творца, loo И зова им особого не надо,
Чтобы восстать: живя среди живых, Рабами чувств они не могут стать,
Но чувства им нужны, чтоб встрепенуться, И воспарить, и чутче стать к тому,
Что недоступно зренью. Эти души И впрямь причастны божеству, они Суть духи; высочайшее блаженство Им ведомо: сознанием того,
Кто есть они, проникнуты все мысли, по И образы, и впечатленья их8.
Отсюда и религия, и вера,
Занятье бесконечное души —
Не важно, что в основе — созерцанье Иль логика;9 отсюда и свобода,
И внутренний покой, и чувство то,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга XIII. Заключение
265
Что не опасно им и тем достойней,
Чем ярче; жизнерадостность в любые Моменты жизни; нравственное чувство, Восторг пред внешним миром, наконец.
120 О, кто на протяженье жизни всей Хранил, растил в себе свободу эту?
Ведь истинная воля только в ней.
И будьте в том свидетелями вы,
Холмы мои, где первые виденья Являлись мне, когда еще цены Я им не знал, где и теперь брожу Порой в раздумьях, а порой в тоске,
Но сил не растеряв, — что никогда, Каких бы мне в коловращениях жизни
130 Ни выпало падений, никогда,
Стремясь постигнуть и добро, и зло, Себе не изменял я и от цели Не отклонялся, и в своих исканьях Страстям эгоистичным не давал Себя опутать, и не поддавался Заботам мелочным и увлеченьям,
Но с недоверьем обходил всё то,
Что помогало бы рутине (властной И без того) закабалять мой ум
140 И грубым чувствам угнетать его
И подменять вселенной смерти (самым Фальшивым из миров) другую, ту,
Что истинна, божественна, чиста.
Страх и любовь сопутствовали мне10, Всем лучшим я обязан им — любви Прежде всего: с ней исчезает страх;
Еще тому, что рано причастился


266
Уильям Вордсворт
В присутствии божественной природы Страданию и радости — хоть злом 150 Одно из них зовут те, кто не знают,
Что говорят. Величие земли,
И красота, и истина — в любви Берут начало: нет ее — и мы Вернулись в прах.
Взгляните на поля Весной сияющей, когда цветы Выходят из земли и существа Счастливые рождаются на свет!
А вот ягненок с матерью, смотрите —
Что пары этой может быть нежней?
160 И ты в беседке не один, а с той,
Единственной на свете, — в растворенье Всех чувств твоих — и счастлив как никто! Любовь? О да, любовь! Но есть другая, Что выше, — в ней благоговенье, свет; Твоя любовь — лишь человечья; эта — Пронизывает всё, рождаясь в недрах Внимающей Создателю души.
Духовной сей любви всегда идти С воображеньем рядом, ведь оно 170 Есть сила абсолютная и дар
Пророческий, размах души и разум, Способный возноситься над землей.
Об 	этой-то способности так долго Я здесь веду рассказ11. Путь сей реки Мы проследили от ее рожденья В слепой пещере12, где едва лишь слышно Журчание воды; мы вышли с ней На свет, в просторы дня, где на приволье


ПРЕЛЮДИЯ. Книга XIII. Заключение
267
Текла она, пока не потерялась iso В потоке жизни, но потом опять Нашлась, когда, вдруг силу обретя,
В торжественном теченье отразила Деяния людей и жизни лик;
И, наконец, в ее разливе вечность Открылась нам и мысль, в которой мы Находим всё, которой имя — Бог.
Еще раз скажем: где воображенье, Там и любовь духовная — они Друг в друге, нераздельны. Вот где ты 190 Сам — своя сила, человек! Никто
Тебе здесь не помощник, здесь стоишь Особняком; никто не разделит С тобой работы сей, ничья рука Вмешаться тут не может. Это только Твое; и в глубине твоей природы Источник этот животворный жив И не доступен никаким из внешних Привязанностей13 — ведь иначе он Уже не твой. Но счастлив тот, кто здесь 200 Был сеятелем, будущего зёрна
Здесь заронил — тогда и то, что дружба И что любовь способны дать, что лик Любимой может сообщить и голос Ее, чтоб человек (несовершенный)
Стал лучше, совершенней, — всё в итоге Достанется ему. Тот, чья душа За чувствующим разумом14 смогла Взмыть в высоту, не знает недостатка Ни в кротости, ни в нежности: как мать 210 Кормящая, он будет нежен; мягок Порой, как женщина, и много малых


268
Уильям Вордсворт
Любовей в сердце сможет уместить, Сочувствуя и радуясь всему.
Дитя моих родителей, сестра Моей души!15 В других стихах не раз Тебя благодарил я, вспоминая,
Как в детстве ты была ко мне нежна,
Как много я воспринял от тебя Тогда и позже. С самого начала 220 Твоя забота, доброта родных
Любовь открыли мне во мне самом.
Но вопреки всему, что видел я Очаровательного и в природе,
И в нашей жизни, всё же до конца,
До выхода из юности (момент,
К которому мы подошли теперь),
Я более ценил ту красоту И ту любовь, которую сам Милтон Зовет ужасной16. Ты же сей избыток 230 Суровости смягчала; и не будь Тебя — моя душа б, наверно, долго Еще свой строгий сохраняла лик,
Ей данный от природы, и была б Утесом средь бушующих потоков (Приятелем небес, любимцем звезд).
Но ты расщелины все засадила Цветами и повесила на кручах Кусты, трепещущие на ветру,
И малых птиц учила гнезда вить 240 И щебетать счастливо. В пору ту,
Когда природа, бывшая столь долго Властительницей дум моих, внезапно Второй лишь стала — скромною служанкой При той, что представлялась благородней


ПРЕЛЮДИЯ. Книга XIII. Заключение
269
Ее; когда я с каждым днем всё больше Вниманья уделял простым вещам,
И мир людей раскрыл передо мной Всё множество изысканных даров, — Твое дыханье, милая сестра,
250 Казалось дуновением весны,
Что шла всё время впереди меня.
И ты, мой Колридж, неужели здесь Не вспомню о тебе? На землю ты Пришел любить и понимать, даря Присутствие свое как свет любви.
Твой дух всегда отыскивал пути В глубины сердца моего — тогда Вся жизнь вещей, могучее единство Всего, что видим, чувствуем, что есть 260 Мы сами, находило выраженье
В раздумьях близких и вполне земных О человеке и о тех заботах,
Что человеком делают его,
Какое бы он имя ни носил —
Поэта иль скромней. Тогда и радость, Ликующее это «аллилуйя»
Всего, что дьппит и живет, смирялась И обретала смысл и равновесье В том, что зовется разумом и точно 270 Есть разум, долг и истина. Есть Бог —
И человек; меж ними — мирозданье Великое, и человек живет,
Как будто вписан в этот вечный круг, Где Бог во всём и всё животворит.
И вот, мой друг, история сия Подходит к завершенью. В основном


270
Уильям Вордсворт
И главном собирание себя И становление ума поэта Мы очертили здесь и подошли 280 К поре той важной (с самого начала Мы были к ней устремлены), когда Мне сил и опыта должно хватить На труд, что может пережить меня17.
И всё ж о многом здесь не удалось Поговорить — о книгах, уж конечно!
И еще более о том богатстве,
Что собрано в лесах и средь полей.
Я до сих пор ни разу не касался Способности природы отражать 290 Мир нравственный — пусть дар вторичен сей, Но всё же удивителен. Гляди:
Она как бы протягивает нам Чудесный слепок, зеркало, в котором Свой опыт видим как со стороны.
Исследуя пути воображенья,
Сей главной силы, не забудем здесь Сказать, что и фантазия успела Пройти немалый путь — путь очшценья —
И научилась умерять свой пыл зоо Спокойным рассужденьем18. Чуть назад Вернемся, чтобы в рощах и ручьях Увидеть лик иной; они зовут (Тут просветленный нужен ум, вниманье Особое), чтоб в них мы разглядели Лик, схожий с человеческим, проникшись Сочувствием невольным, полюбив Жизнь-радование, к которой мысль Уж не могла б добавить ничего.


ПРЕЛЮДИЯ. Книга XIII. Заключение
271
Вернемся к нам самим — как всё же мало зю Мы знаем о себе, о чудном мире,
Что открывается нам прежде в сердце,
Потом в людских страстях и в бесконечном Разнообразии оттенков, черт Характеров отдельных. Тут, конечно (Как справедливость требует признать),
На пользу мне пошла моя учеба В публичной школе19, где я должен был Отстаивать достоинство свое В конфликтах постоянных, столкновеньях 320 Характеров несхожих, и терпеть,
И подмечать то, что понять не мог.
Любовь и ненависть, позор и честь Мне открывались исподволь, и я Лишь успевал смотреть по сторонам,
Не скован ни моралью слишком строгой,
Ни предрассудками. Когда ж пора Настала жить среди людей, я был К тому готов, и этот переход Прошел благополучно, ибо ум, ззо Пройдя такую школу, начинает Довольно четко различать в себе Две части — ту, что чувствует, и ту,
Что наблюдает жизнь.
Еще одно
Уместно добавление тут. С тех пор Как Францию покинуть мне пришлось, Рассказ мой не содержит указаний (Я попросту не видел в том нужды)
На то, когда и где я жил потом.
Пока с сестрой души моей (я много


272
Уильям Вордсворт
340 Здесь вспоминал ее — сия звезда Надолго не скрывалась никогда)
Мы не нашли пристанище одно,
Я года три жил где придется. Лондон Мне дал приют; оттуда, по веленью Души, по зову дружбы, я, случалось, Наведывался в разные края Моей любимой Англии, а также Уэльса. Юный Келверт20 (это имя Жить будет, коль словам моим под силу 350 Дать жизнь ему), обычай, предрассудки Презрев и полагая, что мой дар Послужит людям и добру, оставил Мне долю от наследства своего, Достаточную для того, чтоб я Мог путешествовать, коль захочу, Освобождаясь от мирских забот.
Не будучи поэтом и, однако,
Сам миру не вполне принадлежа,
Он рассудил, что цели и труды 360 Мои не приближают ни к богатству,
Ни попросту к достатку; уходя,
Он мне оставил место, и река Пошла своим путем.
Ну вот, теперь
Я должное, кому хотел, отдал И продолжать могу. Припомни, как Поэма эта начиналась. Ныне,
О друг, конец пути гораздо ближе, Но и тогда, как и теперь, — растерян, Но устремлен вперед — я говорил 370 Той жизни, что осталась позади:


ПРЕЛЮДИЯ. Книга XIII. Заключение
273
«О, где ты? Отзовись! Не твой ли голос, Упрека полный, слышен вдалеке?»
Тогда, как бы на крыльях, я парил,
А подо мной лежал тот мир огромный,
Что лишь недавно был моим. И песнь,
Вот эту песнь бессмертным небесам Я кинул, жаворонком прозвенев,
И впредь, когда земным скорбям я вторил, Она была полна любви, и, если 380 Меня поймут, награда будет ей.
Уж сколько жизни мне дано и сил,
Чтоб чем-нибудь достойным оправдаться Перед людьми за длинный сей рассказ О собственной душе — бог весть. Но, друг, Теперь, назад оглядываясь, ты Яснее всех других картин увидишь То лето, когда в Квэнтока холмах21 Зеленых, средь лощин, поросших лесом, Бродили мы, и ты в словах чудесных 390 И с радостной душой поведал мне Видение о ясноглазом старце —
О дерзком Мореходе, о печалях Прекрасной Кристабели; я ж бубнил Себе под нос о том, кто, под луной Пустившись в путь опасный, отыскался У водопада громкого; о той,
Что возле терна грустного скорбит.
Когда ты, в то вернувшись лето, вспомнишь О нашем счастье — может быть, поймешь, 400 Почувствуешь, что повесть о душе Поэта — не напрасный труд, и, чаю,
Хоть пред тобой оправдан будет он.


274
Уильям Вордсворт
Последнюю же часть сего труда,
Что предназначен в дар тебе, пишу Совсем в другое время. Как не схоже Оно с порой, когда впервые вихрь Поэзии нас закружил! Утрата И горе безутешное постигло22 Меня, но тот настрой ума, который
410 В сей книге-рассужденье я довольно Подробно описал, позволит мне Быть тем сильней, чем глубже ощущаю Потерю эту, — и теперь надежда И утешение опять со мной —
Что ты уж близко и вернешься скоро К нам, укрепившись в здравии. Тогда Мы (обменявшись первыми слезами)
Средь многих прочих радостей найдем И эту — дар моей к тебе любви.
420 Ряд мимолетных лет полезной жизни — И всё свершится, бег придет к концу,
И славы столп воздвигнется; и вот —
Хоть этот век придет к вчерашней вере (Не в силах боле следовать крутыми Путями истины) и люди к рабству Постыдному вернутся, и народы В бесчестие впадут23, — мы вновь найдем Отраду в знании своем; и счастье,
Коль вместе нам дано будет приблизить
430 День твердой веры, их освобожденья, Которое не может не настать.
И мы, природы новые пророки,
Им возвестим о вечном вдохновенье,


ПРЕЛЮДИЯ. Книга XIII. Заключение
275
Что разумом и истиной всегда Освящено;24 и, что любили мы,
Они полюбят — мы научим, как;
Покажем, как наш дух способен стать Во много раз прекрасней, чем земля,
Где обитает он, и как над всем 440 Вещей устройством (что средь революций, Страстей и пут не знает перемен)
Ликует в красоте, поскольку сам Сей высшей красоте принадлежит.


У. вогдсвогт
Из сборника
«/1игиЧесг\ис баллады»
1Ö02
ПРЕДИСЛОВИЕ
ервый том этих Стихотворений уже предстал на суд публики. Он был напечатан как эксперимент, который, я надеялся, поможет установить, в какой мере, подвергнув метрической аранжировке подлинную речь людей, испытавших яркие ощущения, можно передать характер их радости и ее степень, которые Поэт сознательно постарается воспроизвести.
Я не переоценивал возможное воздействие этих Стихотворений: я льстил себя надеждой, что те, кому они должны понравиться, прочтут их с необычайным удовольствием; и вместе с тем я прекрасно понимал, что те, кто не примет их, прочтут их с необычайною неприязнью. Результат разошелся с моими ожиданиями только в одном — Стихотворения понравились большему числу читателей, чем, я смел надеяться, я смогу угодить.
Чтобы придать книге разнообразие и потому, что я понимал свои недостатки, мне пришлось обратиться за помощью к Другу, который предоставил в мое распоряжение «Старого морехода», «Историю приемной матери», «Соловья» и стихотворение под названием «Любовь». Я бы не обратился за этой помощью, если бы не был уверен, что стихотворения моего Друга имеют в значительной мере ту же цель, что и мои, и что, несмотря на различия в колорите нашего стиля, у нас нет противоречий, поскольку наши мнения в отношении поэзии почти полностью совпадают.


280
Уильям Вордсворт
Кое-кто из моих друзей мечтает об успехе этих Стихотворений, веря, что если реализовать принципы, в соответствии с которыми они создавались, то возник бы новый род Поэзии, способной возбудить непреходящий интерес всего человечества и весьма важной и по характеру и многообразию своего нравственного воздействия. Поэтому они посоветовали мне предварить книгу развернутым обоснованием теории, лежащей в основе Стихотворений. Но мне не хотелось браться за работу, зная, что Читатель с холодностью воспримет мои доводы, ибо он может заподозрить, что мною главным образом руководило эгоистическое и глупое желание убедить его в достоинстве этих Стихотворений. Кттте большие сомнения я испытывал, понимая, что едва ли возможно развернуть мысли и полностью развить доводы, ограничив себя размерами предисловия. Ибо, для того чтобы изложить суть предмета ясно и последовательно, что само по себе возможно, пришлось бы дать полный отчет о вкусах современных читателей в нашей стране и определить, в какой мере эти вкусы являются здоровыми или испорченными, а это, в свою очередь, невозможно без установления степени взаимодействия языка и человеческого разума и воссоздания этапов развития не только литературы, но и самого общества. Поэтому я намеренно отказался от последовательного обоснования своей теории. Но всё же я чувствовал бы себя весьма неловко, если бы внезапно представил на суд читателей безо всякого предисловия Стихотворения, столь разительно несхожие с теми, что в настоящее время вызывают всеобщие похвалы.
Считается, что, сочиняя поэзию, Автор берет на себя обязательство следовать неким принятым нормам; что он таким образом уведомляет Читателя, что определенный круг идей и выражений будет представлен в его книге, а другие будут тщательным образом исключены из нее. Такого рода заверение, или знак, который содержит в себе поэтическая речь, в разные эпохи развития литературы должен был вызывать абсолютно разные ожидания. Например, в эпоху Катулла, Теренция и Лукреция и во времена Стация и Клавдиана; или в нашей стране, в эпоху Шекспира, Бомонта и Флетчера и во времена Донна и Каули, или Драйдена, или Поупа. Я не берусь с точностью определить характер обещания, какое Автор, сочиняющий поэзию, дает Читателю на¬


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1802) 281
ших дней: но многим, несомненно, покажется, что я не выполнил обязательств, которые добровольно взял на себя. Те, кто привык к безвкусице и пустоте стиля многих современных писателей, если всё же и дочитают эту книгу до конца, без сомнения, часто будут испытывать странное и неловкое чувство: они будут искать поэзию и неизбежно зададутся вопросом: по какому правилу этикета эти строки могут претендовать на такое звание? Поэтому я надеюсь, что Читатель не осудит меня за попытку изложить суть моих намерений, а также (насколько это возможно в рамках предисловия) объяснить некоторые главные причины, определившие выбор моей задачи. Таким образом, у него, по крайней мере, не возникнет неприятное чувство разочарования, а я смогу защитить себя от одного из самых позорных обвинений, которые могут быть выдвинуты против Автора, а именно обвинения в лености, мешающей ему установить, в чем заключается его долг, или, когда долг ясен, мешающей его выполнить.
Итак, главная задача этих Стихотворений состояла в том, чтобы отобрать случаи и ситуации из повседневной жизни и рассказать о них или описать их, постоянно пользуясь, насколько это возможно, обыденным языком, и в то же время расцветить их красками воображения, благодаря чему обычные вещи предстали бы в непривычном виде; а затем, и прежде всего, сделать эти случаи и ситуации интересными, выявив в них с правдивостью, но не нарочито, основополагающие законы нашей природы; главным образом это касается способа, при помощи которого мы связываем мысли, находясь в состоянии душевного волнения. Мы выбрали преимущественно сцены из простой сельской жизни, потому что в этих условиях важнейшие чувства души обретают более благодатную почву для созревания, подвергаясь меньшим ограничениям и говоря более простым и выразительным языком; потому что в этих условиях наши основные чувства проявляют себя с большей определенностью и соответственно могут быть точнее поняты и более ярко воспроизведены; потому что сельские нравы порождены этими простейшими чувствами, а неизбежный характер сельских занятий делает эти чувства понятнее и долговечнее; и наконец, потому что в этих условиях человеческие страсти приобщаются прекрасным и вечным формам природы. Мы также использовали и язык этих людей (очи¬


282
Уильям Вордсворт
щенный от того, что кажется его очевидными недостатками, от того, что постоянно и справедливо вызывает неприязнь или отвращение), потому что люди эти ежечасно вступают в общение с окружением, от которого произошла лучшая часть языка; и потому что благодаря своему социальному положению и схожести и узости круга общения они менее подвержены тщеславию и выражают свои чувства и мысли простым и незамысловатым языком. Соответственно такой язык, рожденный долгим опытом и постоянными чувствами, более вечен и гораздо более философичен, чем язык, которым Поэты часто подменяют его, думая, что они оказывают себе и своему искусству тем большую честь, чем больше они отделяют себя от человеческих чувств и отдают предпочтение произвольным и прихотливым формам выражения, поставляя пищу для переменчивых вкусов и переменчивых аппетитов, ими же самими созданных*.
Я не могу, однако, остаться глухим к раздающемуся сейчас протесту против тривиальности и убожества как мысли, так и языка, которыми некоторые из моих современников иногда грешат в своих стихах; я признаю, что, когда этот недостаток имеет место, он более губителен для репутации Писателя, чем фальшивая изысканность и сомнительное новаторство, хотя в то же время все-таки следует признать, что он менее вреден по своим последствиям. От таких произведений Стихотворения этой книги отличаются, по крайней мере, одним свойством — каждое из них имеет достойную цель. Я не хочу сказать, что я всегда начинал писать, поставив перед собой ясную, четко продуманную цель, но характер моих размышлений, я полагаю, так влиял на мои чувства, что описание предметов, сильно возбуждающих эти чувства, как вы увидите, всегда оказывается подчиненным какой-либо задаче. Если я заблуждаюсь, то у меня мало прав называть себя Поэтом. Ибо вся истинная поэзия представляет собой стихийное излияние сильных чувств; но, хотя это верно, все хоть сколько-нибудь стоящие Стихотворения на любую возможную тему писали только люди, наделенные более чем обычной природной чувствительностью, которые
Здесь стоит заметить, что лучшие места у Чосера почти всегда написаны на чистом и всякому понятном и по сей день языке.


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1802) 283
при этом долго и глубоко размышляли. Ведь постоянный поток наших чувств модифицируется и направляется нашими мыслями, которые, по сути дела, воплощают все испытанные нами ранее чувства; размышляя над их взаимосвязью, мы открываем то, что является истинно значительным для человека. Благодаря постоянному повторению этого процесса наши чувства начнут ассоциироваться с важными явлениями, пока наконец, если мы от рождения наделены повышенной чувствительностью, в нашем сознании не возникнут определенные ассоциации, слепо и механически повинуясь которым мы опишем предметы и выразим эмоции такого рода и в таком отношении друг к другу, что разум читателя, если только он в здоровом состоянии, должен будет обязательно просветиться, а его чувства возвыситься.
Я сказал, что каждое из этих стихотворений преследует определенную цель. Я также сообщил Читателям, какова эта цель — а именно проиллюстрировать, как наши чувства и мысли взаимодействуют в момент душевного волнения. Или, выражаясь несколько более подобающим языком, — проследить поток сменяющихся мыслей, пробужденных сильными и истинными чувствами нашей природы. Я попытался добиться этой цели в стихотворениях разными средствами. Изобразив чувства матери с их множеством тонких нюансов в стихотворениях под названием «Слабоумный мальчик» и «Безумная мать»; описав последние попытки одинокого и разобщенного с людьми человека побороть смерть в стихотворении «Жалоба покинутой индианки»; показав в строфах «Нас семеро», с каким трудом и недоумением, вплоть до полной неспособности поверить в них, дети воспринимают наши представления о смерти; раскрыв силу братской или, выражаясь более философски, нравственной привязанности, с детства связанной с великими и прекрасными объектами природы, в «Братьях»; или, как в случае с «Саймоном Ли», заставив Читателя почувствовать иное, более благотворное воздействие обычных в нравственном отношении переживаний, чем он испытывал ранее. В мои намерения также входило попытаться нарисовать характеры, находящиеся во власти менее сильных чувств, как в «Двух апрельских утрах», «Роднике», «Странствующем старике», «Двух ворах» и т. д. Это характеры, основные черты которых просты и сформированы скорее природой, чем обществом; они есть сейчас и, возмож¬


284
Уильям Вордсворт
но, будут всегда, и их нрав может быть ясно воспроизведен и с пользой изучен. Я не стану злоупотреблять снисходительностью Читателя, развивая эту тему. Но нужно упомянуть еще одну особенность, отличающую эти Стихотворения от основного потока поэзии наших дней; она заключается в том, что выраженное здесь чувство придает значительность действию и обстоятельствам, а не действие и обстоятельства чувству. То, что я имею в виду, станет абсолютно ясно Читателю таких стихотворений, как «Бедная Сюзанна» и «Бездетный отец», особенно при чтении заключительной строфы последнего стихотворения.
Чувство ложной скромности не помешает мне заявить, что я обращаю внимание Читателя на эту особенность не столько даже ради самих стихотворений, сколько ввиду общей значимости этого предмета. Предмет поистине очень важен! Человеческий ум способен испытывать волнение без вмешательства грубых и сильных раздражителей; и человек должен обладать очень смутным представлением о красоте и благородстве ума, если не знает этого, равно как и того, что степень этих способностей возвышает одних людей над другими. Поэтому мне кажется, что попытаться пробудить и развить эти способности — одна из лучших целей, которую Писатель может поставить перед собой в любую эпоху; но эта цель, прекрасная во всякое время, особенно важна в наши дни. Ибо множество неизвестных доселе сил, объединившись, действуют сейчас, стараясь притупить проницательность человеческого ума и, сделав его непригодным ко всякому самостоятельному усилию, довести его до состояния почти дикарского отупения. Наиболее действенными из этих сил являются важные политические события, которые происходят ежедневно, и возрастающее скопление людей в городах, где единообразие занятий порождает страсть к необычным происшествиям, которую быстро действующие средства связи ежечасно удовлетворяют. Литература и театральное искусство нашей страны подладились к этой тенденции быта и нравов. Бесценные творения писателей нашего прошлого — я чуть было не сказал, творения Шекспира и Милтона — вытесняются романами ужасов, болезненными и пустыми немецкими трагедиями и лавиной пустых и нелепых рифмованных историй. Когда я размышляю об этой недостойной жажде сильных


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1802) 285
ощущений, мне делается почти стыдно тех слабых усилий, которые я предпринял, чтобы противостоять ей; а при виде огромных размеров этого повсеместного зла меня бы охватила не столь уж позорная меланхолия, если бы не мое глубокое убеждение, что существуют некоторые извечные и неистребимые качества человеческого ума, равно как и великие и неизменные цели, воздействующие на него, которые тоже извечны и неистребимы; и если бы это убеждение не сочеталось в моей душе с верой в то, что приближается время, когда против этого зла совместно выступят люди, наделенные большей силой, которые и добьются более ощутимого успеха.
Столь подробно задержавшись на темах и цели этих стихотворений, я прошу у Читателя разрешения изложить ряд соображений, касающихся их стиля, чтобы меня, по крайней мере, не обвинили в том, что я не сделал того, чего никогда не собирался делать. Читатель почти не встретит в книге персонификации абстрактных идей, она полностью отвергнута как прием, обычно используемый, чтобы придать стилю возвышенность и поднять его над стилем прозы. Я старался подражать и, насколько возможно, воспроизвести прежде всего обычный разговорный язык; персонификации же вовсе не являются естественной и составной частью этого языка. На самом деле, они фигуры речи, в некоторых случаях подсказанные чувством, и в этом качестве я пользовался ими; но я постарался полностью отказаться от них как от шаблонного стилистического приема или как от особого языка, на котором будто бы должны изъясняться Поэты. Я хотел, чтобы Читатель соприкоснулся с подлинной жизнью, посчитав, что именно так я сумею увлечь его. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что другие, идущие иными путями, тоже могут увлечь его; я не имею ничего против этого, но предпочитаю собственный путь. В этом томе вы также почти не найдете того, что принято называть поэтическим слогом; я столь же усиленно старался избежать его, как другие обычно стараются его воспроизвести; делал я это по уже названной мною причине — дабы приблизить мой язык к языку обыденной речи, а также потому, что удовольствие, которое я хочу доставить читателю, совершенно иного рода, чем то, которое, по мнению многих, является истинной целью поэзии.


286
Уильям Вордсворт
Не входя в излишние подробности, я могу дать Читателю более точное представление о стиле, в котором намеревался писать эти стихотворения, лишь сообщив ему, что я всегда стремился ясно держать в голове их тему. Поэтому я надеюсь, что мои описания не особенно грешат против истины, а идеи выражены языком, соответствующим их важности. Этим методом я должен был достичь кое-каких результатов, ибо он благоприятствует одному свойству всякой хорошей поэзии, а именно: здравому смыслу; но это лишило меня возможности использовать большое количество фраз и стилистических приемов, которые из поколения в поколение были общим достоянием Поэтов. Я также счел необходимым наложить на себя еще одно ограничение, воздержавшись от употребления многих выражений, достойных и прекрасных самих по себе, но столь часто и неуместно использовавшихся плохими Поэтами, что с ними связаны такие неприятные чувства, побороть которые вряд ли сможет какое-либо искусство.
Если в стихотворении окажется несколько строк или даже одна строка, язык которой звучит естественно и находится в строгом согласии с законами метрики, но не отличается от языка прозы, то многие критики, наткнувшись на эти, как они их называют, прозаизмы, воображают, будто они сделали важное открытие, и с ликованием осуждают Поэта как человека, не сведущего в своей профессии. Эти люди хотели бы установить свод правил, который Читатель должен решительно отвергнуть, если он хочет получить удовольствие от данной книги. Ведь можно с легкостью доказать, что не только язык большей части любого хорошего стихотворения, даже если оно самого возвышенного характера, ни в чем, кроме размера, не должен отличаться от языка хорошей прозы, но и то, что наиболее содержательные места лучших стихотворений как раз написаны языком прозы, причем хорошей прозы. Доказательством правильности этой мысли могут служить бесчисленные отрывки из произведений почти любого поэта, в том числе даже самого Милтона. Чтобы в общей форме проиллюстрировать это положение, приведу здесь небольшое сочинение Грея, стоявшего во главе тех, кто теоретическими рассуждениями стремился увеличить дистанцию между прозой и стихами, и на удивление тщательно в сравнении с любым другим поэтом оттачивавшего свой поэтический слог.


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1802) 287
In vain to me the smiling mornings shine, And reddening Phoebus lifts his
golden fire:
The birds in vain their amorous
descant join,
Or cheerful fields resume their
green attire.
These ears, alas\ for other notes repine;
A different object do these eyes require;
My lonely anguish melts no heart but mine\ And in my breast the imperfect
joys expire;
Yet morning smiles the busy
race to cheer,
And new-born pleasure brings
to happier men; The fields to all their wonted tribute bear; To warm their little loves the birds
complain.
I fruitless mourn to him that cannot hear, And weep the more because I weep in vain.
Бессильно утро, что улыбку шлет, И алый Феб, прогнавший мрак
угрюмый,
И щебет птиц, не знающих забот,
И зелень нив: им не рассеять думы.
Глаза не видят явленных щедрот, Не внелыет слух
нежолкнущежу шуму. Осиротевший дух тоска гнетет,
И красота не занимает ум мой.
А утро вновь улыбкой будит люд,
И взор ответный радостно умилен;
Писк раздается в гнездах там и тут; Быть обещает урожай обилен.
Умерших к жизни слезы не вернут, И плач жой столь же горек,
сколь бессилен*.
Легко убедиться в том, что единственное место данного сонета, имеющее хоть какую-нибудь ценность, — это выделенные строки; очевидно также, что за исключением рифмы и употребления слова fruitless вместо fruitlessly, что является дефектом, язык этих строк совершенно не отличается от языка прозы.
Эта цитата показывает, что язык прозы может быть с успехом использован в поэзии; к этому мы и вели, говоря, что язык любого хорошего стихотворения в целом ничем не отличается от языка прозы. Скажу больше. Я не сомневаюсь, что можно с уверенностью утверждать,
* Пер. С.Э. Таска.


288
Уильям Вордсворт
что между языком прозы и языком поэзии нет и не может быть существенного различия. Нам нравится находить сходство между поэзией и живописью и соответственно называть их сестрами; но как нам с достаточной точностью обозначить степень родства, передающую близость поэзии и прозы? Обе они говорят и воспринимаются одними и теми же органами чувств; плоть, в которую они обе облечены, создана из одного и того же вещества, их чувства родственны и почти тождественны, необязательно отличаясь друг от друга даже степенью. Поэзия* «проливает не слезы, какими плачут ангелы», но естественные человеческие слезы; она не может похвастаться какой-то особой божественной кровью, которая отличала бы ее от прозы; человеческая кровь, и никакая другая, струится в венах обеих.
Если мне возразят, что рифма и размер сами по себе являются различием, устраняющим всё, что я сказал о близком родстве языка поэзии и прозы, и открывающим путь для других искусственных разграничений, которые с легкостью приходят на ум, я отвечу, что язык поэзии, представленной здесь, воспроизводит, насколько это возможно, живую разговорную речь, что речь эта там, где она передана с должным вкусом и тактом, сама по себе будет отличием гораздо большим, чем можно поначалу предположить, и полностью отделит поэзию от вульгарности и убожества обыденной жизни; и если добавить сюда еще размер, то возникнет несходство, вполне достаточное, чтобы убедить разумно мыслящего оппонента. Какое еще отличие нам нужно? Откуда ему возникнуть? И где может оно существовать? Конечно же не там, где Поэт говорит устами своих героев. Тут оно не нужно ни для повышения стиля, ни для каких-либо мнимых украшений; ибо, если поэт правильно
* Я употребляю здесь слово «поэзия» (хотя и против собственной воли) как антоним «прозы» и синоним «сочинительства» с помощью размера. Однако в критике возникло много путаницы из-за такого противопоставления поэзии и прозы вместо более научного противопоставления поэзии и сухих фактов, или науки. В строгом смысле единственным отличием поэзии от прозы является размер, хотя на самом деле это уж не такое строгое отличие, ибо строки и целые отрывки, содержащие размер, настолько естественно возникают в прозе, что едва ли возможно их избежать, даже если этого и хочется.


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1802) 289
выбрал тему, она естественным образом и в надлежащем месте вызовет в нем чувства, слог которых, будучи продуман верно и тщательно, обязательно окажется величавым и разнообразным, насыщенным метафорами и образами. Я не стану говорить о несоответствии, которое неприятно поразило бы искушенного Читателя, если бы Поэт добавил какие-либо неуместные изыски красноречия к словам, внушенным естественным чувством: достаточно сказать, что такие добавления излишни. И вполне вероятно, что те отрывки, которые изобилуют метафорами и риторическими фигурами, окажут большее воздействие, если в других случаях, когда чувства не столь сильны, стиль будет сдержанным и умеренным.
Но поскольку удовольствие, которое, как я надеюсь, стихотворения, представленные здесь, доставят Читателю, целиком зависит от правильного понимания предмета нашего разговора, и поскольку он и сам очень важен для воспитания нашего вкуса и нравственности, я не могу ограничиться этими отдельными замечаниями. И если то, что я собираюсь сказать, кому-то покажется напрасным трудом, а я сам — человеком, ведущим бой при отсутствии противника, то ему можно напомнить, что, кто бы что ни говорил, на самом деле никакой веры в убеждения, которые я пытаюсь обосновать, почти ни у кого нет. Если принять мои выводы и руководствоваться ими, насколько возможно, наши суждения о произведениях крупнейших Поэтов древности и Нового времени, как в хвалебной, так и в критической части, сильно разойдутся с принятыми ныне. А наши моральные критерии, влияющие на эти суждения и находящиеся под их влиянием, будут, мне кажется, исправлены и очищены.
Рассматривая предмет нашего обсуждения в самом общем виде, зададимся вопросом: что значит слово «Поэт»? Что такое Поэт? К кому он обращается? И какого языка нужно ждать от него? Это человек, обращающийся к людям; человек, правда, наделенный более глубокими чувствами, большей способностью к восторгу и нежности, обладающий большими знаниями человеческой природы и более широкой душой, чем мы предполагаем у простых смертных; человек, живущий в согласии со своими чувствами и желаниями и радующийся более других


290
Уильям Вордсворт
людей обитающему в нем духу жизни, с радостью взирающий на подобные чувства и желания, которые проявляют себя в деяниях мира, и обычно вынужденный воссоздавать их там, где их нет. Помимо этих качеств, он более других людей наделен склонностью ощущать далекое, словно оно рядом, способностью возбуждать в своей душе чувства, которые весьма далеки от чувств, вызываемых реальными событиями, но которые (особенно когда они связаны с радостью и удовольствием) гораздо больше напоминают чувства, вызванные реальными событиями, чем те, что обычно испытывают другие люди, целиком полагающиеся на разум. Благодаря этому, а также благодаря своему труду Поэт обретает большую быстроту и силу выражения мыслей и чувств, особенно таких, которые по его желанию или по складу его ума рождаются в нем без непосредственного внешнего воздействия.
Но какой бы мерой этого дара ни обладал даже самый великий Поэт, нет сомнения в том, что его язык, порожденный этим даром, по живости и естественности не может не уступать языку, которым изъясняются в реальной жизни люди, на самом деле переживающие те же чувства, лишь бледную тень которых Поэт способен воспроизвести или посчитать, что воспроизвел. Каким бы возвышенным ни было наше представление о Поэте, ясно, что, когда он описывает чувства или подражает им, его работа носит совершенно рабский или механический характер в сравнении со свободой и силой подлинных, невыдуманных действий и страданий. Так что Поэту захочется приблизить свои чувства к чувствам людей, которых он описывает; более того, на короткое время полностью поддаться иллюзии и даже смешать и отождествить с их чувствами свои собственные, изменив лишь язык, который при этом рождается в его сознании, поскольку он пишет с определенной целью — доставить удовольствие. Здесь-то он и применит принцип, на котором я так настаивал, — принцип отбора. Благодаря ему он устранит всё неприятное или отталкивающее в переживаниях; ему не понадобится приукрашивать или возвышать природу, и чем усерднее он будет придерживаться этого принципа, тем полнее ощутит, что никакие слова, подсказанные его фантазией или воображением, не могут сравниться со словами, порожденными действительностью и истиной.


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1802) 291
Однако те, кто не отвергает основной тенденции этих рассуждений, могут сказать, что раз Поэт не может во всех случаях найти язык, точно соответствующий чувству, как это бывает в реальной жизни, то он должен смотреть на себя как на переводчика, который вправе заменять красоты, недоступные для его пера, красотами иного рода и который пытается порой превзойти оригинал, чтобы как-то компенсировать потери общего порядка, с коими он вынужден мириться. Но это означало бы поощрять леность и трусливое отчаяние. Более того, так мыслят люди, рассуждающие о том, чего они не понимают, воспринимающие поэзию как развлечение и пустое времяпрепровождение; с такой же серьезностью рассуждающие о поэтическом вкусе, как если бы речь шла о чем-то незначительном, вроде любви к танцу на проволоке, или коньяку, или шерри. Как мне известно, Аристотель сказал, что поэзия — самый философский вид литературного творчества; так оно и есть: ее предмет — истина, не индивидуальная, не частная, но всеобщая и действенная; не зависящая от стороннего подтверждения, но прямо проникающая в сердце вместе с чувством; истина, сама свидетельствующая о себе, придающая силу и божественную полноту суду, к которому она обращается и которую этот суд наделяет теми же свойствами. Поэзия являет образ человека и природы. Препятствия, мешающие Биографу и Историку быть точным и тем самым приносить пользу, несравнимо больше препятствий, с которыми сталкивается Поэт, должным образом понимающий величие своего искусства. Поэт подчиняется лишь одному требованию, а именно: необходимости доставить непосредственное удовольствие людям, не обладающим специальными познаниями адвоката, врача, мореплавателя, астронома или натурфилософа, но живущим общечеловеческими интересами. Кроме этого ограничения, ничто не стоит между Поэтом и представлением сущего; тогда как для биографа и историка существуют тысячи препятствий.
И пусть эта необходимость доставлять непосредственное удовольствие не считается унизительной для искусства Поэта. Совсем наоборот. Она является признанием красоты вселенной, признанием тем более искренним, что оно не формально, но идет изнутри; задача легкая и простая для того, кто с любовью смотрит на мир; более того, это дань


292
Уильям Вордсворт
уважения врожденному и исконному достоинству человека, великому первейшему принципу — удовольствию, посредством которого он познаёт, чувствует, живет и движется. Даже наше сочувствие, как правило, порождено удовольствием: я не хотел бы, чтобы меня неправильно поняли, но всякий раз, когда мы сочувствуем боли, можно обнаружить, что сочувствие наше возникает и проявляет себя в едва уловимом соединении с удовольствием. Все наши познания, то есть общие принципы, выводимые из рассмотрения определенных фактов, порождены удовольствием и существуют только благодаря ему. Ученый, например, химик и математик, какие бы трудности и препятствия ему ни пришлось выдержать, знает и чувствует это. Каким бы неприятным ни был объект исследований анатома, его знания доставляют ему радость, а если нет радости, нет и знаний. А что же Поэт? Он рассматривает человека и предметы, окружающие его, в их тесном взаимодействии, из которого рождается бесконечно сложное переплетение боли и удовольствия; он рассматривает человека в его сущности и в его обыденной жизни, размышляя обо всём на основании собственного непосредственного опыта, исходя из сложившихся убеждений, готовых умозаключений, которые в силу привычки приобрели свойство интуиции; он рассматривает человека, наблюдая это сложное взаимодействие идей и ощущений и повсюду обнаруживая явления, сразу же возбуждающие его сочувствие, которое благодаря свойствам его дара вызывает волну удовольствия.
На этом знании, которым наделен всякий человек, и на этих симпатиях, из которых мы, учась лишь в школе повседневной жизни, черпаем радость, поэт главным образом и сосредоточивает свое внимание. Он считает, что человек и природа, по существу, согласны между собой, а человеческий ум — естественное зеркало самых прекрасных и интересных свойств природы. Таким образом, Поэт, побуждаемый этим чувством удовольствия, которое сопутствует ему на протяжении всех его занятий, вступает в общение с природой, проникаясь любовью сродни той, которую ученый благодаря долгому труду выработал в себе, имея дело с теми областями природы, которые служат объектом его изучения. Знание и поэта и ученого основано на удовольствии; но зна¬


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1802) 293
ние первого является необходимой частью нашего существования, нашим врожденным и неотъемлемым достоянием; знание второго — частное и индивидуальное приобретение, трудно завоевываемое и не связывающее нас с другими людьми узами привычной и непосредственной симпатии. Ученый ищет истину, подобно далекому и неизвестному благодетелю, он любит и лелеет ее в одиночестве; поэт, поющий песнь, которую подхватывает всё человечество, радуется истине, подобно близкому другу и постоянному собеседнику. Поэзия является духом и квинтэссенцией познания. Она выражает страсть, вдохновляющую ученого. Образно говоря, о Поэте можно сказать, как Шекспир сказал о человеке, что он «смотрит в будущее и прошлое». Поэт — оплот человеческой природы, защитник и хранитель, приносящий с собой повсюду взаимопонимание и любовь. Вопреки различию почвы и климата, языка и нравов, законов и обычаев, вопреки всему, что постепенно ушло или было насильно выброшено из памяти, поэт связует с помощью чувства и знания огромную человеческую империю, охватывающую всю землю и все времена. Мысли поэта направлены на всё окружающее; хотя человеческие глаза и чувства поистине его лучшие поводыри, однако он устремляется в любой конец, где есть атмосфера чувств, в которой он может расправить свои крылья. Поэзия — начало и венец всякого знания; она так же бессмертна, как человеческое сердце. Если труды ученых когда-либо и произведут в прямой или косвенной форме материальную революцию в условиях нашего существования и наших привычных представлениях, Поэт и тогда, как и сейчас, будет продолжать свой поиск. Он не только с готовностью пойдет вслед за ученым, откликаясь на происходящие перемены общего порядка, но и встанет рядом с ним, одухотворяя чувством объекты самого исследования. Сложнейшие открытия химиков, ботаников, минералогов станут такими же неотъемлемыми темами поэзии, как и любые другие, если наступит время, когда эти открытия сделаются общим достоянием, а чувства, которые ученые соответствующих профессий переживали, обдумывая их, станут для нас ясными и наглядными как для существ, способных испытывать радость и страдание. Если когда-либо настанет время, когда то, что мы сейчас зовем наукой, став общим достоянием,


294
Уильям Вордсворт
как бы облечется в плоть и кровь, Поэт использует свое божественное вдохновение, чтобы помочь этому преображению, и будет приветствовать родившееся таким образом существо как дорогого ему и полноправного жителя в доме человека. Это не значит, что художник, разделяющий возвышенное представление о поэзии, которое я постарался нарисовать, нарушит святость и подлинность созданных его воображением образов скороспелыми и случайными украшениями и попытается внушить восхищение к себе уловками, явно порожденными откровенным ничтожеством его темы.
Всё, что мы сказали, относится к поэзии в целом, но особенно к тем разделам сочинения, где поэт говорит устами своих героев; и тут это имеет такую силу, что, как я полагаю, есть мало людей с хорошим вкусом, которые бы не считали, что драматические отрывки тем хуже, чем больше их язык отличается от обыденного и чем больше они носят на себе отпечаток слога Поэта, присущего ему лично или являющегося общим достоянием всех поэтов как людей, от которых ждут особого языка, потому что они пользуются метрикой.
Таким образом этот особый язык не следует искать в драматических отрывках, но, быть может, он уместен и необходим там, где Поэт говорит с нами от себя и от своего лица. На это я отвечу, отослав Читателя к вышеприведенному определению поэта. Среди перечисленных там качеств, которые прежде всего формируют Поэта, нет ни одного, отличающего его от других людей иначе, как по степени. Сказанное можно вкратце свести к следующему: от других людей Поэт отличается главным образом большей быстротой мыслей и чувств, возникающих без непосредственного внешнего стимула, и большей силой выражения этих мыслей и чувств, рождающихся в нем. Но эти страсти, и мысли, и чувства суть страсти, и мысли, и чувства, присущие всем людям. С чем же они связаны? Конечно, с нашими нравственными переживаниями и физическими ощущениями, а также с причинами, их побуждающими; с действием стихий и явлениями внешнего мира, с бурей и солнечным светом, с круговоротом времен года, с холодом и жарой, с потерей друзей и близких, с огорчениями и обидами, благодарностью и надеждой, со страхом и печалью. Поэт описывает эти и подобные им


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1802) 295
чувства и явления, ибо они являются чувствами других людей и явлениями, вызывающими их интерес. Поэт мыслит и чувствует, воодушевляясь чувствами других людей. Должен ли тогда его язык существенно отличаться от языка всех остальных людей, наделенных тонкой чувствительностью и ясным зрением? Можно было бы доказать, что не должен. Но если предположить, что мы заблуждаемся, то вправе был бы тогда Поэт пользоваться особым языком, выражая свои чувства ради собственного удовольствия или удовольствия людей, подобных ему? Ведь Поэты не пишут только для самих себя, но для всех людей. Следовательно, если только мы не являемся сторонниками восхищения, питаемого невежеством, и удовольствия, испытываемого при знакомстве с непонятным, Поэту нужно спуститься с этих воображаемых высот; и, чтобы вызвать разумный отклик, он должен выражаться так же, как другие люди. К этому можно добавить, что, только отбирая слова из подлинного разговорного языка или, что то же самое, творя сугубо в духе такого выбора, Поэт будет твердо стоять на ногах, а мы будем знать, чего ожидать от него. То же самое касается и размера, ибо напомним Читателю, что характерная особенность размера в его постоянстве и единообразии, а не — в отличие от так называемого поэтического слога — в произвольности и зависимости от бесконечных капризов, которые никак нельзя предусмотреть. В одном случае Читатель находится в полной власти Поэта, выбирающего образы и слог для выражения чувств, в то время как в другом — размер следует определенным законам, которым и Поэт, и Читатель с готовностью подчиняются, потому что они четки и влияют на чувства лишь там, где, согласно вековой традиции, они возвышают и увеличивают удовольствие, с которым эти чувства сопряжены.
Теперь будет уместно ответить на очевидный вопрос, а именно: почему, исповедуя подобные убеждения, я пишу стихи? Вдобавок к соображениям, высказанным мною ранее, я заявляю: прежде всего потому, что, как бы я ни ограничивал себя, для меня всё же остается открытым самый ценный, по общему признанию, объект всякой литературной деятельности, будь то проза или стихи, — важнейшие и присущие каждому чувства людей, их наиболее распространенные и интересные заня¬


296
Уильям Вордсворт
тия и весь мир природы, откуда я могу заимствовать бесконечные сочетания форм и образов. Допустив на мгновение, что всё интересное в этих объектах можно столь же ярко описать в прозе, следует ли осуждать меня за стремление придать этим описаниям дополнительное очарование, которое, по мнению всех народов, заключено в поэтическом размере? На это те, кого я не сумел убедить, могут возразить, что лишь очень малая доля удовольствия, доставляемого поэзией, зависит от размера и что неразумно пользоваться размером, если ты отказываешься от других стилистических приемов, обычно при этом употребляемых; и что если пойти таким путем, то можно больше потерять от потрясения, которое испытает Читатель, чем приобрести благодаря удовольствию, извлекаемому от воздействия поэтического размера. Тем же, кто всё еще убежден в том, что для достижения нужного эффекта следует сочетать размер с надлежащими украшениями стиля, и кто, по-моему, сильно преуменьшает самостоятельную роль размера, будет, наверное, достаточно напомнить в связи с поэзией, включенной в данную книгу, что до сих пор живут стихотворения, написанные на совсем обыденные темы и в гораздо более простом и безыскусном стиле, из поколения в поколение доставляющие нам радость. Ну а если простота и безыскусность — недостаток, то приведенное выше соображение дает мне полное основание предположить, что и несколько менее простые и безыскусные стихотворения всё же способны доставить радость в наши дни; моя главная задача и состояла в том, чтобы пояснить, что я сочинял, придерживаясь этого убеждения.
Можно было бы, конечно, привести множество причин, объясняющих, почему при мужественности стиля и значительности темы метрически организованные слова всегда будут доставлять людям радость в той мере, в какой поэт, познавший полноту этой радости, стремится ее передать. Цель поэзии — вызвать эмоциональное возбуждение, сопровождающееся повышенным удовольствием. Но считается, что возбуждение — непривычное и хаотичное состояние ума; мысли и чувства в этом состоянии не следуют друг за другом в обычном порядке. Однако, если слова, вызывающие это возбуждение, достаточно сильны сами по себе или если образы и чувства порождают слишком болезненные


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1802) 297
ассоциации, возникает некоторая опасность, что возбуждение может перейти надлежащие границы. Поэтому наличие чего-то постоянного, к чему ум привык при разных настроениях и в менее возбужденном состоянии, обязательно должно умерить и сдержать страсти, перемежая их с обычным чувством, не тесно и необязательно связанным со страстью. Это, безусловно, верно; а потому, хотя такое мнение на первый взгляд может показаться парадоксальным, в силу способности размера уменьшать степень реалистичности языка и тем придавать всему произведению некую полуосознанную зыбкость, не приходится сомневаться, что ситуации и чувства, вызывающие в нас наибольшую жалость, то есть те, которые связаны с чрезмерным страданием, лучше воспринимаются в стихах, особенно рифмованных, чем в прозе. Размер старинных баллад предельно безыскусен, но в них есть множество мест, которые подтверждают мою мысль, и, я надеюсь, внимательно изучивший нижеследующие произведения найдет в них подобные примеры. Эта мысль подтверждается также и собственным опытом читателя, который с неохотой возвращается к печальным местам «Клариссы Гарлоу» или «Игрока», тогда как творения Шекспира в самых трогательных сценах никогда не вызывают у нас жалости, переходящей границы удовольствия, — эффект, который в гораздо большей мере, чем кажется на первый взгляд, следует приписать слабым, но постоянным и повторяющимся порывам радостного удивления, порожденным размером. С другой стороны (это случается гораздо чаще), если слова Поэта несоизмеримы со страстью и неспособны вызвать у Читателя должную степень возбуждения, то (если выбор размера не был сделан крайне неразумно) чувство удовольствия, которое по привычке ассоциируется у читателя с размером как таковым, и чувство, веселое или меланхоличное, которое он по привычке ассоциирует с данным размером, будет нести в себе нечто, сильно увеличивающее выразительность слов и способствующее сложной задаче, которую поэт поставил перед собой.
Если бы я предпринял систематическую защиту теории, в согласии с которой написаны эти стихотворения, я должен был бы раскрыть разнообразные причины, обусловливающие удовольствие, которое мы испытываем от размера стихотворения. Одним из главных тут является


298
Уильям Вордсворт
принцип, хорошо известный всякому внимательному исследователю предмета искусства, а именно: удовольствие, которое мы получаем, обнаруживая сходное в несходном. Этот принцип — важнейшая пружина нашей умственной деятельности и ее основной двигатель. Этот принцип движет нашими любовными увлечениями и всеми страстями, с ними связанными, он оживляет наши повседневные беседы; от точности, с которой мы воспринимаем сходное в несходном и несходное в сходном, зависит наш вкус и нравственные убеждения. Было бы полезно применить этот принцип при изучении размера и показать, что благодаря ему размер способен доставить большое удовольствие, и посмотреть, каким образом оно достигается. Но рамки предисловия не позволяют мне развить эти мысли, и я должен ограничиться лишь общими замечаниями.
Я сказал, что поэзия представляет собой стихийное излияние сильных чувств. Ее порождает чувство, к которому мы в спокойствии мысленно возвращаемся; мы размышляем над этим чувством до тех пор, пока благодаря некой реакции спокойствие постепенно не исчезнет и чувство, родственное тому, над которым мы только что размышляли, понемно1у не возникнет и не закрепится в нашем сознании. В этом состоянии обычно начинается процесс творчества, и в подобном состоянии он протекает; однако чувство любой силы и степени связано с зависящим от него удовольствием, поэтому, когда Поэт, делая это намеренно, описывает любую страсть, разум, как правило, тоже испытывает удовольствие. Поскольку природа в данном случае столь предусмотрительно поддерживает в человеке чувство удовольствия, Поэт должен воспользоваться предложенным ему уроком и с особым вниманием проследить, чтобы все те чувства, какие он внушает Читателю, при наличии у читателя здравого и острого ума всегда несли с собой избыток удовольствия. Тогда музыка гармоничного размера, сознание преодоленной трудности и смутное воспоминание об удовольствии, ранее испытанном от таких же или подобных произведений, имеющих рифму и размер, неясное, но постоянно возникающее ощущение языка, столь похожего на язык реальной жизни и всё же, с точки зрения метрики, так сильно отличающегося от него, — всё это незаметно породит слож¬


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1802) 299
ное чувство удовольствия, совершенно необходимого, чтобы умерить боль, всегда присутствующую в описаниях сильных страстей. Чувствительная и страстная поэзия всегда производит такое впечатление, тогда как в сочинениях более легкого характера непринужденность и изящество, с которыми написаны стихи, служат, по общему признанию, главным источником удовольствия, испытываемого Читателем. Однако всё, что необходимо сказать по этому поводу, можно выразить, заявив — и мало кто будет это отрицать, — что из двух отрывков, посвященных чувствам, нравам и характерам, одинаково хорошо написанным в прозе и в стихах, поэтический отрывок будут читать в сто раз чаще, чем прозаический. Очевидно, что Поуп сумел исключительно с помощью силы стиха придать интерес самым обыденным вещам и даже часто наделял их подобием страсти. В силу этих причин я изложил в стихах историю Гуди Блейк и Гарри Гилла, одну из самых жестких в этом сборнике. Мне хотелось обратить внимание на то, что с помощью силы воображения можно произвести такие изменения в нашем организме, которые кажутся чудом. Эта истина очень важна; и приведенный мной факт (если его можно назвать фактом) прекрасно ее подтверждает. И я рад, что сообщил о ней многим сотням людей, которые бы не заинтересовались ею, если бы я не рассказал ее в форме баллады, и более выразительным размером, чем в обычных балладах.
Быть может, при объяснении причин, побудивших меня писать стихи и при этом выбирать сюжеты из повседневной жизни и пытаться приблизить язык к разговорной речи, я слишком скрупулезно защищал свои принципы, но вместе с тем я также коснулся предмета, представляющего широкий интерес; и поэтому я прошу у Читателя разрешения сказать еще несколько слов о самих стихотворениях и о некоторых недостатках, которые, возможно, найдут в них. Я отдаю себе отчет в том, что возникавшие у меня ассоциации порой имели частный, а не общий характер, и поэтому, движимый иногда неверными побуждениями и придавая фактам мнимое значение, я тем самым касался недостойных предметов. Но это беспокоит меня меньше, чем то, что мой язык, наверное, нередко страдал от произвольного соединения чувств и идей с определенными словами и фразами, от чего никто не гарантирован.


300
Уильям Вордсворт
Поэтому я не сомневаюсь, что в некоторых случаях выражения, казавшиеся мне нежными и сентиментальными, могут вызвать у Читателя даже смех. Если бы я был убежден, что эти выражения неправильны и что таковыми они будут казаться и в будущем, я бы приложил все силы, чтобы исправить их. Однако рискованно вносить исправления, основываясь лишь на мнении отдельных личностей или даже групп людей, ибо, если сам Автор не убежден или его чувства не изменились, это, несомненно, причинит большой вред. Ведь чувства — его главная опора, и если он поступится ими в одном случае, ему, вероятно, придется повторять это до тех пор, пока он не потеряет веру в себя и не придет к полному краху. К этому можно добавить, что Читателю не нужно забывать, что он подвержен тем же ошибкам, что и Поэт, и, возможно, даже в большей мере. Не сочтите за самонадеянность, если я скажу, что вполне вероятно, что Читатель не столь хорошо знаком с разнообразными оттенками значений слов, равно как и с непостоянством или прочностью взаимоотношений определенных идей; более того, поскольку предмет интересует его гораздо меньше, его суждения могут быть легковесными и непродуманными.
Хоть я и надолго задержал внимание читателя, я надеюсь, он разрешит мне предостеречь его против ошибочного подхода критиков к поэзии, язык которой сродни языку жизни и природы. Подобные стихи являются успешным объектом пародий, великолепным примером которых может служить следующая пародия на строфу доктора Джонсона:
Когда намедни в котелке Я вышел на проспект,
С таким же котелком в руке Мне встретился субъект.
Приведем здесь же строфу из «Детей в лесу», вызывающую справедливое восхищение:
Так, взявшись за руки, гуляли Детишки взад-вперед.


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1802) 301
Но тот, кого они так ждали,
Не вышел из ворот.
В обеих этих строфах слова и их порядок ничем не отличаются от обыденной речи. Здесь есть слова, например, «проспект» и «ворота», связанные с хорошо знакомыми нам представлениями; однако одну строфу мы находим превосходной, другую же — наглядным образцом пошлости. В чем разница? Не в размере, не в языке, не в порядке слов; просто содержание строфы доктора Джонсона пошло. Разбирая тривиальные и простенькие стишки, хорошее представление о которых дает строфа доктора Джонсона, не следует говорить: «Это плохая поэзия» или: «Это не поэзия», но: «Тут мало смысла; это неинтересно само по себе и не может возбудить никакого интереса»; образы здесь не продиктованы осмысленными чувствами, порожденными мыслью, и не могут взволновать ум или чувства Читателя. Это единственно разумный способ критики таких стихов. Зачем беспокоиться о видах, если вы еще не распознали рода? Зачем стараться доказать, что обезьяна не Ньютон, когда и так ясно, что она не человек?
Я должен попросить Читателя, чтобы он судил эти стихотворения, основываясь лишь на собственных чувствах и не думая о том, что могут сказать другие. Как часто слышишь: я не имею ничего против этого стиля или того или иного выражения, но таким-то или таким-то людям они покажутся вульгарными или смешными. С подобным родом критики, столь враждебным всякому разумному непредвзятому суждению, сталкиваешься на каждом шагу. Поэтому я прошу Читателя судить самостоятельно, основываясь на собственных чувствах, и, если стихи его тронут, пусть подобные соображения не испортят ему удовольствия.
Если Автор внушил нам уважение к своему таланту каким-либо одним произведением, то следует помнить, что, возможно, и в тех случаях, когда мы остались недовольны, он всё же не написал плохой или нелепой вещи. Более того, помня об этом одном произведении, нужно отнестись к тому, что нас разочаровало, с большим, нежели обычно, вниманием. Это не только вопрос справедливости, но в наших суждениях о поэзии это может способствовать скорейшему развитию нашего


302
Уильям Вордсворт
вкуса; ибо правильный вкус в поэзии, как и в других видах искусства, по мнению сэра Джошуа Рейнольдса, — это талант благоприобретенный, порожденный размышлением и долгим и постоянным изучением лучших образцов искусства. Я упомянул это вовсе не потому, что задавался смехотворной целью помешать неискушенному Читателю выработать собственное суждение (я уже сказал, что хотел бы, чтобы он судил сам), но для того лишь, чтобы оградить его от поспешных выводов и внушить, что, когда на поэзию не тратят много времени, суждения о ней могут оказаться ошибочными; и во многих случаях так оно обычно и бывает.
Мне кажется, что лучше всего для достижения моей цели было бы показать, в чем состоит и как возникает удовольствие, которое, по общему признанию, доставляют стихотворения, совершенно отличные от тех, которые я здесь старался предложить, ибо Читатель скажет, что такие стихи нравятся ему, — и что тут поделаешь? Возможности любого искусства ограничены, и Читатель заподозрит, что, предлагая ему обрести новых друзей, я требую, чтобы он отказался от старых. Кроме того, как я уже сказал, Читатель сам ощущает удовольствие, доставляемое ему такими произведениями, которые он с любовью именует поэзией. Все люди привыкли испытывать благодарность и нечто вроде благородной приверженности к тому, что с давних пор доставляет им удовольствие; нам хочется не просто испытать удовольствие, но испытать такое удовольствие, которое стало для нас уже привычным. Эти чувства могут разбить многие доводы, и мне трудно вести борьбу с ними; я всего-навсего полагаю, что читателю, желающему в полной мере оценить предлагаемую мною поэзию, придется отказаться от многих обычных пристрастий. Если бы размеры предисловия позволили мне показать, как возникают эти пристрастия, многие трудности оказались бы преодолены, и Читателю было бы легче понять, что возможности языка не столь ограничены, как ему может показаться, а поэзия способна доставлять иные удовольствия, более чистые, постоянные и утонченные. Я отчасти коснулся этого предмета, но моя задача состояла не в том, чтобы доказать, что поэзия другого рода менее выразительна и менее достойна затраты умственной энергии; я лишь хотел привести


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1802) 303
доводы в пользу того, что, осуществив поставленную мною цель, можно создать новый вид поэзии, которая будет поэзией истинной, способной вызвать непреходящий интерес всего человечества и в равной степени важной во всём многообразии и значительности затронутых в ней нравственных проблем.
Прочитав вышесказанное и проанализировав наши стихотворения, Читатель без труда сможет уяснить смысл поставленной мною цели. Он сможет решить, в какой мере удалось ее осуществить и, что гораздо более важно, стоило ли вообще к ней стремиться; от решения этих двух вопросов и будет зависеть, оправдается ли моя надежда на успех стихотворений у широкого читателя.
ДОПОЛНЕНИЕ К «ПРЕДИСЛОВИЮ»
Поскольку, наверное, у меня нет права ожидать, что Читатель Предисловия к книге Стихотворений внимательно прочтет его, а без этого смысл того, что я сказал в «Предисловии» в столь несовершенной форме, не будет полностью понят, мне хочется внятно объяснить значение, в котором я употребляю выражение поэтический слог; и с этой целью я здесь добавлю несколько слов о происхождении понятия, которое я осудил, воспользовавшись этой фразой. В глубокой древности Поэты всех народов обычно писали, вдохновляясь страстью, внушенной реальными событиями; они писали просто и мужественно: благодаря сильным чувствам их язык был смелым и метафоричным. В более поздние времена Поэты и люди, стремящиеся к поэтической славе, находясь под влиянием такого языка и стараясь достичь тех же результатов, но не имея столь же сильных чувств, стали механически заимствовать такие фигуры речи и употреблять их иногда к месту, но гораздо чаще по отношению к чувствам и мыслям, с которыми у них не было никакой непосредственной связи. Так незаметно возник язык, который существенно отличался от реального языка людей в любой ситуации. Чита¬


304
Уильям Вордсворт
тель или Слушатель этого искаженного языка оказался в необычном, выведенном из привычной колеи душевном состоянии; когда его поражал истинный язык чувств, он тоже ощущал себя в необычном, выведенном из привычной колеи душевном состоянии. В обоих случаях он стремился усыпить свои обычные суждения и разум, и у него не было твердого и безошибочного ощущения истинного, чтобы он мог отвергнуть ложное; одно служило охранной грамотой для другого. Возбуждение и запутанность мысли в обоих случаях доставляли удовольствие, и неудивительно, что читатели смешивали их и думали, что и то и другое порождены одними и теми же или сходными причинами. Кроме того, Поэт говорил с ними от лица человека, стоящего выше них, наделенного гением и авторитетом. Поэтому и по множеству других причин такой искаженный язык принимали с восхищением; и вполне вероятно, что Поэты, ранее по большей части довольствовавшиеся тем, что не к месту употребляли выражения, которые когда-то были продиктованы подлинной страстью, еще больше усилили злоупотребление слов и воспользовались фразами, сочиненными как будто бы в духе истинного языка страсти, но на самом деле придуманными ими самими и отличающимися разной степенью произвольных отклонений от здравого смысла и природы.
Не подлежит сомнению, что язык древних Поэтов существенно отличался от обычного языка, потому что являлся языком, порожденным чрезвычайными обстоятельствами; но на нем действительно говорили, он был языком, который Поэт сам употреблял, когда находился под воздействием описываемых им событий, или языком, на котором изъяснялись окружавшие его люди. Вероятно, этот язык на ранней стадии стал сочетаться с тем или иным размером. Это еще больше отделило язык истинной Поэзии от обычной жизни, так что все, кто читал или слышал стихи древних Поэтов, были тронуты совсем не так, как в обычной жизни, и по совершенно иным причинам, чем в обычной жизни. Это стало великим искушением, которое повлекло за собой все возникшие позже искажения. Поддавшись этому чувству, Поэты более позднего времени придумали слог, который имел только одно общее свойство с языком истинной поэзии, — им не пользовались в повседнев¬


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1802) 305
ном общении, он был непривычен. Но древние Поэты, как я сказал, говорили на языке, который хотя и был непривычным, но всё же являлся языком обычных людей. Их последователи пренебрегли этим обстоятельством; они обнаружили, что могут доставить удовольствие более легким способом. Они возгордились языком, который изобрели сами и на котором сами изъяснялись и в духе братских отношений присвоили его себе как свою собственность. С течением времени размер стал символом и обещанием этого необычного языка, и всякий, кто брал на себя обязательство сочинять с помощью поэтического размера и был наделен той или иной степенью таланта, вводил в свои сочинения то или иное количество этого фальсифицированного слога; а истинное и ложное оказались настолько неразрывно переплетены, что вкус читателей постепенно исказился; и этот язык стал восприниматься как естественный; и в конце концов благодаря влиянию книг до известной степени стал таковым. Подобные злоупотребления передавались от одного народа другому, и по мере внедрения утонченного вкуса этот слог с каждым днем всё больше искажался, скрывая от глаз естественную простоту природы с помощью пестрого маскарада трюков, причудливостей, иероглифов и загадок.
Было бы очень интересно разобраться в причинах удовольствия, которое доставляет этот нелепый и абсурдный слог, но здесь для этого нет места; удовольствие зависит от великого множества причин, но, пожалуй, больше всего от создаваемого им впечатления оригинальности и величия фигуры Поэта и от потакания себялюбию Читателя путем приближения его к лучшему пониманию этой фигуры; результат, который достигается с помощью нарушения привычного образа мысли, что помогает Читателю приблизиться к тому возбужденному и смутному душевному состоянию, не достигнув которого он почтет себя лишенным особого удовольствия, которое поэзия может и должна доставить ему.
Сонет Грея, который я процитировал в «Предисловии», за исключением выделенных строк, в основном представляет собой образец такого слога, хотя и не в худшем его варианте; и, на самом деле, с моей точки зрения, слог этот слишком часто присущ самым лучшим писателям, как старым, так и новым. Возможно, лучшим примером для Чи-


306
Уильям Вордсворт
тателя того, что я называю поэтическим слогом, будет сравнение между стихотворными переложениями отрывков из Ветхого и Нового Заветов и этими же отрывками в существующих переводах Библии. Смотрите «Мессию» Поупа целиком, «Украшали ли сладчайшие звуки мой плавно льющийся язык?» Прайора в сравнении с «Если я говорю языками человеческими и ангельскими...» (1 Кор. 13). В качестве наглядного примера прочтите следующее стихотворение Доктора Джонсона:
Бездельник, посмотри, как Муравей Разумный трудится, и будь мудрей;
Ведь ни увещевание, ни приказ Его не заставляют всякий раз Спешить, чтоб своевременно поймать Июльских дней приход и благодать,
Когда он собирает урожай,
Молотит и зерно везет в сарай.
Как долго будешь ленью ты влеком,
И силою слабея, и умом?
В то время как, прохладой окружен,
Ты на кушетке мягкой видишь сон,
Что чары притупленные несет,
Без паузы летит за годом год,
И вот непроходимая Нужда Тебя, как враг, захватит навсегда*.
От этого хаоса слов перейдем к оригиналу: «Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его и будь мудрым. Нет у него ни начальника, ни приставника, ни повелителя; но он заготовляет летом хлеб свой, собирает во время жатвы пищу свою. Доколе ты, ленивец, будешь спать? когда встанешь от сна твоего? Немного поспишь, немного подремлешь, сложив руки, полежишь: и придет, как прохожий, бедность твоя, и нужда твоя, как разбойник» (Притч, б: 6—11).
Пер. А.В. Лукьянова.


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1802) 307
Еще один пример, и я закончу. Стихи Купера, якобы написанные Александром Селкирком:
Religion! what treasure untold Resides in that heavenly word!
More precious than silver and gold,
Or all that this earth can afford.
But the sound of the church-going bell These valleys and rocks never heard, Ne’er sighed at the sound of a knell,
Or smiled when a sabbath appeared.
Ye winds, that have made me your sport Convey to this desolate shore Some cordial endearing report Of a land I must visit no more.
My Friends, do they now and then send A wish or a thought after me?
О tell me I yet have a friend,
Though a friend I am never to see.
Религия! Редкостный клад Се горнее слово хранит! Ценнее он злата стократ, Всего, что земля нам родит. Увы, богомольный наш звон Не слышали скалы и дол,
Не плача на звук похорон,
Не рады, что Отдых пришел. Вы, ветры, играли со мной, Теперь передайте привет Пустынному брегу с волной, Земле, где меня больше нет. Друзья (может, вам недосуг) За мной подадите ль сигнал? Ведь есть у меня всё же друг, Хотя я его не видал*.
Я процитировал этот отрывок в качестве примера трех разных стилей письма. Первые четыре строки мало удались; некоторые критики назвали бы такой слог языком прозы; но на самом деле это была бы плохая проза, настолько плохая, что она едва ли не хуже стиха. Определение «регулярно ходящий в церковь» (church-going), примененное к колоколу, и у такого строгого к себе писателя, как Купер, служит примером тех странных злоупотреблений, которые Поэты настолько внедрили в свой слог, что они сами и их Читатели воспринимают их как нечто само собой разумеющееся, если даже не выделяют их как предмет восхищения. Две строки «Не плача на звук похорон...», на мой взгляд, являются примером языка чувств, вне надлежащего контекста, и только потому, что это стихи (метрическое произведение), употребленные применительно к ситуации, которую обычно описывают проще.
Пер. А.В. Лукьянова.


308
Уильям Вордсворт
У меня много нареканий к этому отрывку, хотя, возможно, лишь немногие Читатели согласятся со мной. Последняя строфа целиком прекрасно написана; она была бы одинаково хороша как в прозе, так и в стихах, но Читатель получает особое удовольствие от такого простого языка, непринужденно сочетающегося с поэтическим размером. Красота этой строфы склонила меня добавить здесь суждение, которое должно служить основанием системы, отдельные части которой были столь несовершенно изложены в «Предисловии» — а именно: чем важнее мысли и чувства, будь то проза или поэзия, тем важнее их выразить одним общим языком.


У. вогдсвогт
Из СБОРРИГСД
« Сти/ОТБОГЕПИЛ »
1Ö15
ЭССЕ,
ПРИЛАГАЕМОЕ К «ПРЕДИСЛОВИЮ»
надеюсь, что к сему времени рассудительный читатель, уже ознакомившийся с этими стихотворениями, вполне убежден, что шум, поднятый против них и против их Автора, не имеет совершенно никакого смысла. Очень редко я читаю периодическую прессу, да и то только ежедневные газеты; но мне отчасти известен дух, в котором мои самые активные и настойчивые Противники упорствовали в своей враждебности; а также дерзкие измышления и низкие уловки, к которым они прибегали. А поскольку они тем самым выдавали, что сознают, сколь бесплодны были бы их нападки, будь они честными и справедливыми, я не мог не испытывать торжества; и хоть бы им сопутствовали таланты и познания, придающие вес благосклонному или неблагосклонному мнению Писателей. Но невежество тех, кто занял враждебную мне позицию, увы, прискорбнее даже, чем их неискренность, а их некомпетентность еще заметнее, чем их злоба. Людям понимающим они кажутся воистину нелепыми; но сколь бы ни были презренны такие особы, в ответ на вынужденный комплимент, каковой преподносится мне в виде их непрестанного внимания (а поскольку я крайне редко появляюсь перед публикой, то никто не сможет сказать, что я на него напрашивался), я умоляю их пожалеть себя. Удары бича, которые они обрушивают на мои творения, падают


310
Уильям Вордсворт
лишь на призрачные создания их собственного воображения; хотя я и признаю, что был их невинной причиной. Из-за какой роковой случайности светило моего гения (в гениальности же никто из них, кажется, мне не отказывает) действует на этих людей подобно тому, как луна воздействует на некоторых больных, доискиваться было бы утомительно; и не сообразовалось бы с моим самоуважением и далее обращать внимание на противников, которых я в душе презираю.
И для юношей, и для девиц поэзия, как и любовь, есть страсть; но для большей части тех, кто гордится ее воздействием на свой дух, вскоре возникает необходимость разорвать сладкие оковы — или же оковы эти сами слабеют: мысли обращаются к домашним хлопотам или же к деловым предприятиям. Поэзия становится всего лишь случайным отдыхом; для тех же, чья жизнь проходит в череде модных удовольствий, поэзия есть вид роскошного развлечения. В среднем и преклонном возрасте некоторые серьезные особы обращаются к поэзии как к религии, ища там защиту от наплыва каждодневных забот и утешение от горестей жизни. И наконец, есть много таких людей, которые, будучи в юности поклонниками поэтического искусства, обратились, выйдя из юного возраста, к литературе в целом, где в поэзии всё еще видят некое упражнение.
Читателей поэзии можно подразделить на вышеперечисленные классы; в каждом — множество критиков; но только у последнего класса можно найти мнения, имеющие абсолютную ценность, достойные того, чтобы на них положиться в предсказании будущей судьбы произведения. Юное поколение, которое ни в чем не может избежать заблуждений, особенно подвержено им в своем общении с поэзией. Причина, которая не столь очевидна, сколь непреложен сам факт, та же, которая главным образом и порождает ошибочные суждения о поэзии в сознании людей всех времен и возрастов; но на юное поколение она воздействует с особой силой. Поэзии (которая тем не менее, ежели только она подлинная, столь же постоянна, сколь и наука) подобает собственное занятие, собственные привилегии и собственный долг, состоящие в том, чтобы видеть вещи не такими, какие они есть, но какими они представляются; не такими, как они существуют сами по себе,


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «СТИХОТВОРЕНИЯ» (1815)
311
но какими их существование представляется чувствам и страстям. Какой мир заблуждений готовит для неопытных столь привычный подход к поэзии! Какие искушения сбиться с пути истинного поджидают тех, чьи мысли мало повинуются пониманию и чьи чувства бунтуют против власти разума! Юный Читатель, вознесенный на высоты восторга каким-нибудь вредоносным поэтическим фрагментом, должен испытывать муки сомнения, или же здравый смысл должен наводить его на подозрения, вызывать смутное сознание того, что «действительность Музы» есть лишь нечто показное и что самое живейшее возбуждение вызывается преходящим потрясением противоречивых чувств и последовательных сочетаний несовместимых мыслей, но все-таки сей подход всегда готов оправдывать экстравагантность и потакать нелепостям. Но можно спросить, ежели иллюзии эти неизбежны и, без сомнения, весьма полезны разуму в качестве процесса, что хорошего в том, чтобы делать наблюдения, склоняющие юность менее доверять собственным чувствам и таким образом уменьшать ее невинность и даже полезные наслаждения? На упрек, заключающийся в этом вопросе, невозможно было бы дать ответа, будь Юность неспособна наслаждаться истинно превосходным; или если бы эти ошибки в должное время всегда сами по себе прекращали свое существование. Но даже ежели сила их уменьшается, для большинства они являются спутниками всей жизни. Более того, пламя юности есть стихия слишком жизнерадостная, чтобы его можно было бы погасить или притушить философским замечанием; и хотя нет опасности, что сказанное повредит или причинит боль пылким и уверенным, оно может оказаться благотворным для того, кто, будучи исполнен энтузиазма, в то же время скромен и чистосердечен. Этот намек может соединиться с их собственными подозрениями и руководить их восприимчивостью и дать им ранее, чем это произошло бы в противном случае, способность более тактичного и здравого суждения.
Должно вызывать удивление то, что и в зрелости люди способные, наделенные пониманием, изостренным практикой в делах, столь легко и столь глубоко поддаются влиянию тогда, когда берут в руки новое поэтическое произведение, и причину мы видим в том, что, перестав


312
Уильям Вордсворт
уделять внимание поэзии, какой бы прогресс ни был ими достигнут в других ветвях познания, в поэтическом искусстве они в своих вкусах не продвигаются далее вкусов юношеских. И если им попадается новое стихотворение, чьи чары такого рода, какой очаровал бы их в пору юношеского пыла, то, поскольку суждение их не улучшилось до такой степени, чтобы стихотворение это вызвало у них отвращение, они ослеплены восторгом; они особо ценят и дорожат недостатками, потому что недостатки эти заставили настоящее исчезнуть и, словно по волшебству, вернули их душу в счастливейшую пору их жизни. При чтении силы словно бы возрождаются, страсти вспыхивают снова, наслаждения возвращаются. Возможно, они взялись за книгу, чтобы укрыться от бремени дел, желая забыть весь мир со всеми его досадами и тревогами. И когда их желание сбылось, да еще и с лихвой, вполне естественно, что они говорят о том, что перечувствовали.
Если людей зрелого возраста из-за недостатка опыта столь легко заманить и заставить восхищаться нелепостями, чрезмерностями и неуместными завитушками, полагая вполне справедливым, что их пониманию требуется отдых, пока они успокаиваются душевно за чтением стихов, то вполне ожидаемо, что такие читатели будут похожи на себя в юности также и силой своих предубеждений, и неспособностью поддаться очарованию скромных красот чистого стиля. В высшей поэзии просвещенный критик прежде всего ищет отражения мудрости сердца и величия воображения. Везде, где они есть, их сопровождает простота; само Великолепие, когда у него есть законные основания, опирается на собственную простоту, выбирая свои украшения. Но всем хорошо известно одно свойство человеческой природы: в своих оценках мы всегда руководствуемся сравнениями, сознаваемыми с разной степенью отчетливости. Поэтому не является ли неизбежностью (ограничивая эти наблюдения исключительно эффектами стиля), что глаз, привыкший к кричащим краскам речи, каковая захватывает и возбуждает подобных читателей, по большей части отвернется от оригинального произведения, чьи краски положены по чистому и утонченному плану гармонии? В изящных искусствах, как и в жизни, никто не может служить (то есть ревностно и верно повиноваться) двум господам.


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «СТИХОТВОРЕНИЯ» (1815)
313
Поелику поэзия наиболее справедлива к своему собственному божественному происхождению, подавая религиозное утешение и будучи наполнена религиозным духом, то тех, кто научился воспринимать истину и кто читает стихи для священных целей, подобает охранить от многочисленных иллюзий, которым подвержены два рассмотренных нами класса читателей. Но по мере того как дух обретает серьезность под грузом лет, соответственно уменьшается спектр его страстей; и интересы его становятся столь узкими, что многие образчики высокого совершенства целиком от него ускользают или же лишь слегка привлекают его внимание. Кроме того, даже когда предмет таков, что заслуживает одобрения тех, кто читает по склонности религиозной или нравственной, люди эти исполнены ложных представлений и заблуждений, свойственных только им. Придавая особую важность истинам, которые интересуют их, они склонны переоценивать авторов, которые эти истины выражают и подкрепляют. Они готовы наделить язык Поэта таким пылом, что не сознают, сколь мало на самом деле от него получают. Вместе с тем для людей религиозных вера есть предмет столь важный, а заблуждения, как им представляется, сопровождаются такими колоссальными последствиями, что, если такому Читателю встречаются мнения о религии, которые он осуждает, он не только не может им сочувствовать, сколь бы одухотворенно они ни были выражены, но, по большей части, тут и приходит конец удовлетворению и удовольствию. Любовь, если ранее она и была, обращается в неприязнь; и сердце Читателя уже настроено против Автора и его книги. Таким крайностям наиболее подвержены те, кто по роду своих занятий обязан наиболее их избегать; я имею в виду те секты, чья религия, происходя из расчетливого понимания, является холодной и формальной. Ибо когда христианство, религия смирения, основывается на самой горделивой способности нашей природы, чего можно ожидать, кроме противоречий? И верующие такого сорта иногда полны презрения; иногда, будучи, как то и подобает, обеспокоены дурными предчувствиями, полны зависти и подозрений; и во всякое время они испытывают соблазн тем пылом, с каким они защищают свои убеждения, добавить своей вере того одушевления, которого по самому складу ее их религии не хватает.


314
Уильям Вордсворт
Вера дана была человеку с тем, чтобы его склонности, оторвавшись от сокровищ преходящих, обратились к сокровищам вечным; возвышение природы, которое эта привычка порождает на земле, есть для человека доказательство будущего существования и дает ему право быть причастником будущей святости. Человек верующий ценит то, что видит, прежде всего как «несовершенное провозвестие» того, что он увидеть не может. Религия обращается прежде всего к предметам неопределенным, и рассудок не может выдержать такого бремени, не переложив большую его часть на слова и символы. Общение между Человеком и его Творцом может совершаться лишь путем процесса, где многое представлено в малом и где бесконечное Бытие проявляется в некотором конечном качестве. Во всём этом можно увидеть некую близость между религией и поэзией; между религией, которая возмещает недостатки рассудка верой, и поэзией, которая страстно жаждет наставлений рассудка; между религией, чья стихия — бесконечность, религией, возлагающей свои упования на Высшее существо, религией, подчиняющейся ограничениям и примиряющейся с заменами, и поэзией, эфемерной и трансцендентной, но всё же неспособной поддерживать собственное существование без чувственного воплощения. В этой общности природы можно также увидеть зачатки родственного заблуждения — и мы обнаруживаем, что никакая поэзия не подвергалась такому искажению, как та, чей предмет и рамки составляет религия; и никакие любители искусства не заблуждались так глубоко, как набожные и верующие.
Куда же нам обратиться, чтобы найти все те качества, которые необходимо должны быть у критика, чтобы суждение его имело абсолютную ценность? Где найдем мы разум одновременно поэтический и философский? Критика, свободного в своих склонностях и благодушного, как дух общества, и разумеющего всё строго, как бесстрастное правительство? Где искать нам то спокойствие духа посвященных, которое не потревожит никакой эгоизм? Природную восприимчивость, получившую нужное воспитание и не утерявшую ни на йоту своей проницательности? Способности, соответствующие требованиям, которые Автор с оригинальным воображением к ним предъявит, и неотрывные от способности к суждению, которое ничто, недостойное восхищения, не мо¬


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «СТИХОТВОРЕНИЯ» (1815)
315
жет обмануть и заставить собой восхищаться? Среди тех, и только среди тех, кто никогда не испытал угасания своей юношеской любви к поэзии и приложил к рассмотрению законов этого искусства наилучшие способности к их пониманию. Одновременно следует заметать, что поскольку этот класс заключает в себе единственные суждения, достойные доверия, то он включает в себя и самые ошибочные и извращенные. Быть неверно обученным хуже, чем быть вовсе неученым; и никакая извращенность не сравняется с той, которая опирается на некую систему; и нет ошибок, которые труднее искоренить, чем ошибки, за которые поручился разум. К этому классу принадлежат цензоры, которым если и нравится нечто хорошее, то нравится лишь несовершенными проблесками, на основании ложных принципов; которые, до определенной точки и приходя к верным обобщениям, в конце концов непременно за это пострадают; которые если и наткнутся на здравое правило, то или оказываются скованными неверным его применением, или распространяют его слишком широко, будучи неспособны понять, когда оно должно уступить место правилу высшего порядка. К этому классу принадлежат критики слишком капризные, чтобы пассивно отнестись к истинному Поэту, и слишком слабые, чтобы справиться с ним; люди, берущиеся сообщать о пути, по которому идет тот, кого они совершенно не в силах сопровождать; они теряются, когда он воспаряет, печалятся, когда он взмывает в «выси»; люди с расслабленным воображением и очерствевшим сердцем; в рассудке их не совершается никакое здоровое действие; и которые потому питаются тем, на что указывают им другие, или, как и другие, жаждут порочных возбуждений; судьи, чье порицание есть провозвестие успеха, а похвала — предвестник несчастья! В этом классе сходятся две крайности хорошего и дурного.
Наблюдения, изложенные выше, слишком неизящны по природе своей, чтобы сделать их с охотой; и если бы не было иного повода, я бы пригласил Читателя поверить их опытом. Если количество судей, на мнение которых можно положиться, столь невелико, то отсюда должно следовать, что уделом большинства произведений в высшем разделе поэзии является лишь поверхностное внимание или долговременное пренебрежение, или же внимание, совершенно не соответствующее их достоинствам; в то же время многие сочинения завоевали популяр¬


316
Уильям Вордсворт
ность, а потом ушли в небытие, не оставив за собой почти никакого следа; а далее также обнаружится, что когда автор наконец-то возвысится до всеобщего восхищения и сохранит его, кругом будут господствовать заблуждения и предубеждения касательно его гения и его творений, и лишь немногие, сознающие эти заблуждения и предубеждения, будут их порицать; и вознаграждает автора лишь сознание того, что есть избранные души, кому предназначена на этой земле та слава, что сродни добродетели, существующей только в борьбе, которую она ведет, и обязанной своей мощью врагам, которые бросают ей вызов; радостное свойство, навеки обреченное встречать на своем пути противодействие и неизменно над ним торжествующее; а по природе своего господства неспособное прийти к печальному концу Александра, сетовавшего, что не осталось больше миров, которые он мог бы завоевать.
Давайте быстро оглядим поэзию Англии за последние два столетия и посмотрим, соответствуют ли факты нашим выводам.
Кто сегодня сможет одолеть «Сотворение мира» Дюбарта? Но когда-то хвалы ему гремели по всей Европе; его осыпали почестями короли; а когда его поэму перевели на язык нашей страны, «Королева фей» поблекла перед нею. Имя Спенсера, гений которого выше гения Ариосто, сегодня практически неизвестно за пределами Британских островов. А если произведения его оценивать по тому вниманию, которое уделяют им ныне соотечественники в сравнении с тем вниманием, которое они изливают на произведения других поэтов, то гений его придется провозгласить воистину невеликим.
Лавр, мед завоевателей могучих
И вещих стихотворцев... —
это его собственные слова; но в этом мудрость его стала его заклятым врагом; а противоположность ее, будь то глупость или безумие, стала его лучшим другом. Но он был могуч, и имя его гремело: ему были дарованы лавры.
Драматический поэт, если он пишет для сцены, должен приспосабливаться к вкусам зрителей, или они не станут его терпеть; поэтому и слушали мощный гений Шекспира. Люди были в восхищении; но я


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «СТИХОТВОРЕНИЯ» (1815)
317
недостаточно знаю о сценических древностях, чтобы определить, не сбегался ли народ с тем же пылом на представления многих пьес других авторов, совершенно недостойных являться на тех же подмостках. Если бы было проведено формальное состязание на пальму первенства среди поэтов-драматургов, то, когда мы подумаем о том, что впоследствии поклонники Сеттла или Шедвелла были столь же многочисленны и столь же уважаемы, как и поклонники Драйдена, становится слишком вероятным, что Шекспир, как и его предшественники Софокл и Еврипид, неоднократно испытал бы унижение от того, что награда была бы присуждена жалким соперникам. В любом случае достаточно очевидно, что Шекспир снисходил до публики; и одно из наиболее поразительных доказательств его почти всемогущего гения состоит в том, что он мог поставить на службу столь славной цели тот материал, которым его вынудили пользоваться предрассудки его времени. Но даже столь чудного умения не хватило, чтобы не дать его соперникам преимущества в оценках публики; а как иначе мы можем объяснить некоторые отрывки и сцены в его произведениях, если не предположением, что самые отвратительные из них (в чем я нисколько не сомневаюсь) протащили в пьесы актеры ради удовлетворения публики?
Но то, что его произведения, как бы ни были они приняты на сцене, почти не произвели впечатления на господствующие умы эпохи, можно понять из того, что лорд Бэкон в своих произведениях нигде не цитирует и не упоминает его*. Драматическое совершенство его творений позволило Шекспиру снова воцариться на сцене после Реставрации; но Драйден сообщает нам, что в его время на одну пьесу Шекспира играли две пьесы Бомонта и Флетчера. И столь хрупким и ограниченным было понимание поэтических красот его пьес во времена Поупа, что последний, издавая его пьесы, с тем чтобы сослужить читающей публи-
Ученый г-н Хэйквилл (третье издание его книги вышло в 1635 г.), который писал, с тем чтобы опровергнуть ошибку, «касающуюся постоянного и всеобщего разложения Природы», торжествующе называет имена Ариосто, Тассо, Барта и Спенсера в качестве примеров того, что поэтический гений не вырождается; но он не упоминает Шекспира.


318
Уильям Вордсворт
ке добрую службу, заключил в кавычки те отрывки, которые, по его мнению, были наиболее достойны внимания.
Ныне французские критики не умерили своего отвращения к любимцу англичан: «англичане со своим клоуном Шекспиром» есть выражение столь же знакомое им сегодня, как и во времена Вольтера. Барон Гримм — единственный французский писатель, который постиг бесконечное превосходство Шекспира над первыми именами французского театра; преимущество, которым парижский критик обязан своему немецкому происхождению и немецкому образованию. Самые просвещенные итальянцы, хотя и хорошо знающие английский язык, совершенно неспособны осознать величие Шекспира. Из всех иных наций только немцы способны приблизиться к познанию и ощущению того, что представляет собой Шекспир. В некоторых отношениях они превзошли соотечественников Поэта; ибо среди нас бытует укоренившееся, я бы сказал, мнение, что Шекспира справедливо восхваляют, называя его «буйным, непокорным гением, в котором великие недостатки возмещаются великими красотами». Сколько времени пройдет, пока развеются эти ложные представления и будет повсеместно признано, что суждения Шекспира в выборе материала и в манере, в какой он соединил их, какими бы разнородными они ни были, в собственное целое и заставил работать на одну великую цель, не менее достойны восхищения, чем его воображение, его творческий гений и его интуитивное знание человеческой природы!
До нас дошел томик стихотворений, в которых Шекспир говорит о своих чувствах от собственного лица. Нетрудно представить себе, что издатель, Джордж Стивенс, не понимал красоты сонетов, хотя у Шекспира нет других произведений, где столь же удачно было бы выражено такое множество несравненных чувств. Но из уважения к самому критику скажем, что он не отважился бы сказать, что даже парламентским биллем* нельзя было бы заставить читать эти сонеты или любые
Эту вопиющую бесчувственность публично осудил г-н Колридж в своих лекциях о поэзии, прочитанных в Королевском институте. Различные достоинства мысли и языка Шекспира см. в сонетах 27, 29, 30, 32, 33, 54, 64, 66, 68, 73, 76, 86, 91, 92, 93, 97, 98,105, 107, 108, 109, 111, 113, 114, 116, 117, 129 и многих других.


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «СТИХОТВОРЕНИЯ» (1815) 319
другие творения Шекспира, если бы только он не знал, что англичанам неизвестны сокровища, сокрытые в этих небольших произведениях; и более того, если бы он не разделял общую склонность человеческой природы радоваться предполагаемому падению гения, которым его заставляли восхищаться как обитателем небесных сфер, «куда он сам не смеет воспарить».
За девять лет до смерти Шекспира родился Милтон; юношей он опубликовал несколько небольших стихотворений, и хотя, впервые увидев свет, они удостоились похвалы немногих знатоков, впоследствии они впали в такое забвение, что молодой Поуп мог смело красть у Милтона, не боясь разоблачения. Я не стану отвечать на вопрос о том, пользуются ли сегодня эти стихотворения заслуженной славой; и не следует видеть суровый упрек читателям в том, чтобы утверждать, что такой славой они не пользуются, видя, что даже такой общепризнанный гений, как немецкий поэт Фосс, допустил, чтобы дух их исчез; и изменил их природу в своих переводах наиболее популярных из этих стихотворений. В любом случае несомненно, что сейчас эти стихотворения Милтона читают и во всеуслышание восхваляют; но заговорили о них только через сто пятьдесят лет после того, как они увидели свет; а доктор Джонсон, как следует из Босуэлловой «Жизни», имел привычку думать и отзываться о сонетах столь же презрительно, сколь и Стивенс о сонетах Шекспира.
Почти в то же самое время, когда пиндарические оды Каули и его подражателей, а также творения того разряда причудливых мыслителей, которым доктор Джонсон дал странное именование поэтов-мета- физиков, перестали вызывать прежний чрезмерный восторг, появился «Потерянный Рай». «Сыщи | Достойных слушателей, пусть немногих»* — вот с какой просьбой обращался поэт к вдохновлявшей его Музе. Я уже говорил, что ему дано было больше, нежели он просил; я твердо в этом убежден; но доктор Джонсон совершил грубейшую ошибку, попытавшись доказать на основании продаж книги, что соотечественники Милтона «справедливо оценили» его творение, когда оно впервые увидело свет. За два года были проданы тысяча триста экземп¬
* Пер. АЛ. Штейнберга.


320
Уильям Вордсворт
ляров; вот, утверждает доктор Джонсон, необычный пример торжества гения над враждой, которую вызывала общественная позиция Милтона. Но нельзя забывать, что, если политические и религиозные взгляды Милтона и его манера их высказывать и нажили ему немало врагов, они же завоевали ему множество друзей, которые, поскольку ко времени выхода книги в свет им лично уже ничего не грозило, рады были поддержать шедевр человека, которому они поклонялись и которому горды были бы вознести хвалу. Спрос не вырос мгновенно; «ибо, — пишет доктор Джонсон, — более читателей (он имеет в виду людей, имеющих привычку читать стихи), чем появилось вначале, Нация не породила». Сколь же беспечен автор, пишущий такие строки, глядя на множество опровергающих его томов! На собственных своих полках я вижу Каули ин-фолио, седьмое издание, 1681 года. Рядом стоят «Сгаховоре- ния» Флэтмена, четвертое издание, 1686 года; Уоллер, пятое издание, тот же год. Изданные вскорости стихотворения Норриса из Бемертона выходили, если я не ошибаюсь, девятью изданиями. Был ли дальнейший спрос на эти книги, я не знаю, но хорошо помню, что двадцать пять лет назад полки книгопродавцев в Лондоне ломились от книг Каули. Я пишу это не с тем, чтобы принизить способного поэта и достойного человека, но лишь с тем, чтобы показать, что если творение Милтона не пользовалось более широким спросом, то не потому, что в то время не было достаточного числа читателей. За одиннадцать лет было продано всего три тысячи экземпляров «Потерянного Рая»; а Англия, пишет доктор Джонсон, с 1623 по 1641-й, то есть 41 [яс!] год, довольствовалась всего двумя изданиями произведений Шекспира, которых, возможно, не было продано и тысячи экземпляров; доктор Джонсон использует этот факт, чтобы доказать «скудость аудитории» — но читателей было множество; деньги же их, однако, тратились на другие цели, а их восторг был устремлен на другие творения. Поэтому мы имеем полное право утверждать, что прием, оказанный публикой «Потерянному Раю», и медленный рост его славы — суть самые убедительные доказательства того, что мои собственные утверждения — чистая правда*.
Хьюз весьма прямо высказывается по этому поводу; посвящая издание произведений Спенсера лорду Сомерсу, он пишет: «Ваша светлость поощрили явление на


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «СТИХОТВОРЕНИЯ» (1815)
321
Сколь забавно примерять к себе ту критику, которую мог бы высказать остряк эпохи Карла или профессиональный журналист, Повелитель Раздела Смеси, времен короля Вильгельма, если бы такой критик направил свои таланты на эту поэму, повсеместно исполненную оригинального совершенства!
Столь странны иногда причуды восторгов, что те, чье мнение находится под сильным влиянием авторитетов, часто поддаются искушению думать, что в природе человека нет твердых принципов, на которых могло бы основываться это искусство*. Мне оказали честь, дав возможность прочитать рукопись трактата, созданного между Революцией и концом того бурного века. Это произведение английского пэра высочайших достоинств, цель его — сформировать характер и руководить обучением своего сына. Возможно, это прекраснейший в своем роде трактат. Здравый смысл и мудрость, деликатность чувств, очарование стиля отличают рукопись на всём ее протяжении. Но всё же автор, выбирая из поэтов своего отечества тех, кого он считает наиболее достойными, выделяет только лорда Рочестера, сэра Джона Дэнема и Каули. Творивший в то же самое время Шефтсбери, ныне несправедливо пренебрегаемый, пишет, что английские музы еще только лепечут что-то невнятное в своих колыбельках.
Людям рассудительным известны те уловки, какими Поуп вскорости попытался составить себе репутацию более высокую и более обширную, нежели любому другому английскому поэту удавалось составить себе при жизни. И как хорошо известно, безрассудное злоупотребление подобными уловками послужило причиной того, что некоторое время Поуп занимал в литературе такое положение, до какого он бы никогда не опустился, если бы только его не соблазнила чрезмерная любовь к мгновенной известности и если бы только он более полагался на свой природный гений. Он очаровал Англию своей мелодией, оше¬
свет прекрасного издания “Потерянного Рая”, и именно так эту несравненную поэму впервые узнала и оценила широкая публика».
Видимо, этого мнения придерживался Адам Смит, худший критик, не исключая Дэвида Юма, из тех, кого породила Шотландия, на почве которой подобные сорняки растут лучше всего.


322
Уильям Вордсворт
ломил ее своим блестящим стилем, а его самого ослепил собственный успех. Уйдя с мальчишеской неопытностью в своих эклогах от людей, наслушавшись похвал этим сочинениям, он поддался искушению и поверил, что природе доверять не следует, по крайней мере в пасторалях. А чтобы доказать это примером, он уговорил своего друга Гея написать эклоги, которые должны были быть бурлескными. Подстрекатель и его поклонники видели в них только нелепое. И хотя в этих стихотворениях есть строки одиозные и даже омерзительные, тем не менее, как справедливо замечает доктор Джонсон, впечатление «реальности и истинности заметно даже тогда, когда в намерение автора входило изобразить их пресмыкающимися и падшими». Эти пасторали, столь смешные для тех, кто гордится собственной утонченностью, «стали популярными, и их читали с восторгом как истинные изображения сельских обычаев и занятий», даже несмотря на некоторые отвратительные фрагменты.
Менее чем через шестьдесят лет после публикации «Потерянного Рая» появилась «Зима» Томсона, а за нею быстро последовали и остальные «Времена года». Это произведение, рожденное подлинным вдохновением, большая его часть написана от лица поэта, и написана весьма благородно. Как ее приняли? «Едва ее прочитали, — пишет один биограф — современник Томсона, — как она снискала всеобщее восхищение; исключение составляли лишь те, кто не привык чувствовать или искать в поэзии чего-то иного, кроме укола сатирического или эпиграмматического остроумия, ловкой антитезы, богато обрамленной рифмами, или мягкости элегической жалобы. Таким читателям не мог понравиться мужественный классический дух, пока, по более внимательном прочтении, они не подавляли свои предубеждения и не приобретали или не притворялись, что приобрели, истинный вкус. Некоторые другие отчужденно стояли в стороне просто потому, что уже давно сложили свое собственное поэтическое кредо и уже окончательно отчаялись увидеть что-то новое и оригинальное. Они были несколько пристыжены, обнаружив, что их представления поколебались перед лицом поэта, который всем был обязан природе и собственному гению. Но вскорости восхваления стали единогласными; каждый удивлялся, как такое множество картин, и картин столь знакомых, смогли тронуть их и вызвать


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «СТИХОТВОРЕНИЯ» (1815)
323
в них те чувства, которые они испытывали при чтении. Даже отступления, бурные излияния нежного и благодушного сердца, чаровали читателей, заставляя их думать, должны ли они более восхищаться Поэтом или любить Человека».
Представляется, что история эта — веский аргумент против наших утверждений; но мы должны различать изумление и справедливое восхищение. Предмет произведения — изменения, производимые в природе круговращением времен года; и, решив описать их в поэтической форме, Томсон взялся сделать это, как и подобает Поэту. Примечательно, что, за исключением одного или двух фрагментов из «Виндзорского леса» Поупа и нескольких очаровательных фрагментов из стихотворений леди Уинчелси, в поэзии эпохи между «Потерянным Раем» и «Временами года» нет ни одного нового образа природы; и в ней вряд ли можно найти знакомый образ, позволяющий заключить, что взгляд Поэта пристально устремлен на свой предмет, и еще менее того позволяющий заключить, что чувства побудили его творить в духе подлинного воображения. До какого низкого уровня опустилось знание самых очевидных и самых важных явлений, ясно из того стиля, в котором Драйден описал ночь в одной из своих трагедий, а также из того, как Поуп перевел знаменитую сцену в лунном свете в «Илиаде». Слепец, имеющий привычку внимательно вслушиваться в описания, случайно слетающие с губ окружающих его людей, может с легкостью и с большей истинностью описать то же самое. Строки Драйдена туманны, напыщенны и бессмысленны;* строки Поупа, пусть даже им руководил
Кортес
(Один, в ночном платье.)
Природа спит. Все существа мертвы. Склонили горы сонные главы,
Во сне щебечут птичьи голоса,
Цветы томит вечерняя роса,
И Страсть, и Зависть спят, но застает Любовь врасплох и спать мне не дает.
Драйден. Император индейцев Пер. А.П. Беляева


324
Уильям Вордсворт
сам Гомер, насквозь фальшивы и противоречивы. Строки Драйдена, когда-то бурно восхваляемые, уже совершенно позабыты; строки Поупа всё еще высоко стоят во мнении публики; нет таких описательных стихов, у которых было бы сегодня столь много пылких поклонников. Странно представлять себе тысячи энтузиастов, декламирующих эти стихи под покровом лунной ночи, при том, что восторг их ни в коей мере не был бы потревожен подозрением касательно их нелепости. Если два этих выдающихся автора могли постоянно думать, что видимая вселенная имеет для Поэта столь малое значение, что ему нет нужды смотреть на нее, мы можем быть уверены, что эти отрывки из старшего поэта, в которых верно и поэтически описываются явления природы, не пользовались в свое время большим почетом и что им уделялось мало внимания.
Удивление есть естественное порождение Невежества; а поскольку ко времени выхода «Времен года» почва была прекраснейшим образом подготовлена, то и урожай был поистине небывалым. Ни народы, ни люди не становятся растленными во мгновение ока и не становятся во мгновение ока просвещенными. Томсон был поэт, исполненный вдохновения, но он не умел творить чудеса; если ученик до некоторой степени овладел искусством видеть, наставник разовьет способности своего подопечного, но более он почти ничего не может сделать, хотя тщеславие с такой готовностью приходит людям на помощь в их самообмане, что многие часто воображают, будто узнали изображение, хотя не имеют понятия об оригинале. Мы показали, что многое из того, что его биограф считает подлинным восхищением, на самом деле было всего лишь слепым изумлением, — и как же тогда объяснить остальное? — но Томсону посчастливилось дать своему стихотворению удачное название, которое соединилось с заранее подготовленными симпатиями всех и каждого; затем, несмотря на его немалые способности, он пишет чудовищным стилем; и его фальшивые украшения как раз такого рода, чтобы наиболее сильно поразить неискушенных. У него множество сентиментальных банальностей, которые благодаря тому, как они преподносятся, производят впечатление новизны. Любой зачитанный экземпляр «Времен года» обычно открывается на рапсодии любви или на


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «СТИХОТВОРЕНИЯ» (1815)
325
какой-нибудь балладе (например, о Дамоне и Музидоре); они также занимают видное место в нашем собрании фрагментов; и это те части его произведений, которые прежде всего заставили публику заметить Автора. Поуп, платя той же монетой за похвалы, которых удостоился он сам, и желая превознести Томсона как можно выше, называет его всего лишь «изящным и философическим Поэтом»; и у нас также нет неопровержимых доказательств тому, что подлинные черты гения Томсона как поэта воображения были поняты прежде, чем Уортон, почти сорок лет спустя после выхода из печати «Времен года», упомянул их в эссе о жизни и творчестве Поупа. В «Замке Праздности» (о котором столь холодно пишет Грей) эти черты почти столь же очевидны, при том, что стих здесь более гармоничен, а речь более прозрачна. И всё же этим прекрасным стихотворением пренебрегли, когда оно только вышло из печати, а сегодня оно радует лишь немногих!
Когда Томсон умер, печаль Коллинза вылилась в элегическое стихотворение, где он обрушивает поэтическое проклятие на того, кто с бесчувственностью воззрит на место последнего упокоения Поэта. Стихотворения самого Коллинза были изданы бессчетное количество раз, они всем известны; но если бы, после смерти самого Коллинза, какой- нибудь восторженный поклонник провозгласил бы подобное проклятие, сколь мало было бы число тех, на кого оно бы не пало! Признание, которое стихи Коллинза получили при его жизни, было столь малым, а книги его расходились столь плохо, что незадолго до смерти он счел справедливым возместить книгопродавцу полученные за них деньги, а сами книги предал огню.
Следующими по своей важности после «Времен года», хотя их и отделяет от Томсона немало лет, являются «Памятники старинной английской поэзии», собранные, отредактированные и во многих случаях (если можно воспользоваться таким противоречивым описанием) сочиненные редактором, д-ром Перси. Эта книга вовсе не вошла в мир тайком и тишком, и это подтверждается множеством баллад, появившихся вскоре после ее публикации и созданных, как убеждали себя сами авторы, по образцу баллад старинных. Однако этот сборник мало отвечал тогдашним вкусам лондонской публики; доктор Джонсон,


326
Уильям Вордсворт
председательствуя в небольшом сенате, где он также был и законодателем, не пожалел усилий на то, чтобы на «Памятники» смотрели с презрением. Критик торжествовал, подражателей-балладисгов справедливо не замечали, и в равной же степени несправедливо образцы, которым они столь скверно подражали, погрузились в Англии во временное пренебрежение, тогда как Бюргер и другие талантливые немецкие поэты переводили или подражали этим старинам, и, черпая из них вдохновение, сочиняли стихотворения, доставлявшие наслаждение Германии. Д-р Перси был так пристыжен насмешками, которыми встретили его труд несведущие и бесчувственные люди, бок о бок с которыми он жил, что, хотя он и писал под маской, он не хотел, чтобы мнение публики следовало за его гением в сферы истинной простоты и подлинного пафоса (что доказывается восхитительной балладой о сэре Колине и многими другими произведениями); и когда он сам представал перед публикой в качестве поэта, он писал, как в стихотворении об отшельнике из Уоркворта, языком, мало отличимым от невразумительного, отполированного, бесчувственного языка своего времени. Я с прискорбием отмечаю этот примечательный факт, поскольку полагаю, что в произведениях подобного рода гений д-ра Перси превосходит гений любого другого поэта, пишущего в подобном стиле ныне. То, что даже у Бюргера (которому Клоппггок в моем присутствии воздал хвалу, коей не удостаивались от него ни Гёте, ни Шиллер, заявив, что Бюргер — истинный поэт, один из немногих немецких поэтов, чьи произведения останутся в веках) не было тонкой восприимчивости Перси, можно показать на многих фрагментах, где Бюргер отклоняется от своего оригинала.
Например,
День миновал, настала ночь,
Всё погрузилось в сон,
Лишь в спальне леди Эммелин Рыданья слышен стон.
Вдруг слышит, в спальне от стены Шептанья донеслись:


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «СТИХОТВОРЕНИЯ» (1815) 327
Я — голос истинной любви,
Прошу тебя, проснись!*
Вот так вот разукрашено и распространено:
Укрыты врановым крылом Все горы, долы спят.
И только огоньки кругом Над городом горят.
Как есть, всё погрузилось в сон,
Но слышен девы тяжкий стон Горячечный, болезный:
«Где рыцарь мой любезный?
О, песнь любви, ты так сладка,
Ласкай же слух мой в тишине.
Эй, Труди, вот моя рука!
Проснись! Скорей ко мне!»**
Но от скромной баллады мы должны воспарить к героике.
Будь здрав, Макферсон! будь здрав, родитель Оссиана! Призрак родился от крепких объятий дерзкого горца и облака традиции — и призрак двинулся на юг, где его встретили восторженно, и прозрачная субстанция направилась в Европу, несомая духом всеобщего восхищения. Издатель «Памятников» косвенным образом предпочел притязать на похвалу оригинальности, не скрывая, что и его собственного труда вложено немало; сколь своекорыстно его поведение в сравнении с поведением бескорыстного шотландца, который, подобно Лиру, отдает свое королевство и довольствуется тем, что живет на жалкие гроши, подаваемые ему собственными отпрысками! Откройте эту повсеместно прославленную книгу! Я открыл ее наугад и попал на начало эпической поэмы «Темора» в восьми книгах: «Катятся синие волны Уллина, за-
Пер. с нем. А.П. Беляева. Пер. с нем. А.П. Беляева.


328
Уильям Вордсворт
литые светом. День озаряет холмы зеленые. Ветер колышет тенистые кроны дерев. Седые потоки стремят свои шумные воды. Два зеленых холма, поросших дубами дряхлыми, узкий стеснили дол. Река там струит синие воды свои. На бреге стоял Карбар из Аты. Король на копье опирался, красные очи его печали и страха полны. Его душе является Кормак, покрытый ужасными ранами»*. Драгоценные заметки из записной книжки слепого Оссиана!
И пусть не подобает — а я признаю, что так по большей части и есть, — неуважительно отзываться о произведениях, которые уже много лет широко пользуются доброй славой, не давая одновременно неопровержимых доказательств тому, что они недостойны своей репутации, я прошу простить меня по этому случаю. Поскольку мне посчастливилось родиться и вырасти в гористой местности, с раннего детства ощущал я фальшь произведений, навязанных миру от имени Оссиана. Собственными своими глазами видел я то, что убеждало меня, что образы Макферсона насквозь фальшивы. В природе каждое явление, каждая вещь своеобычны, но ничто не обладает абсолютно независимой единичностью. В произведении Макферсона же всё обстоит ровно наоборот; каждое явление, каждая вещь (если только они не украдены) единичны, отъединены, разъединены, омертвлены, — но в них нет ничего своеобычного. Так всегда происходит, когда вещи заменяют словами. Сказать, что такие персонажи никогда не могли существовать, что манеры их невозможны и что у сна более материальности, нежели у целого общества, там изображенного, — значит всего лишь высказать порицание, которому Макферсон бросил вызов, когда, озирая кручи Морве- на, он так легко говорил о героях, мчащихся на колесницах по Морвену, где трудно найти хотя бы акр земли, пригодной для колесного экипажа. Г-н Малколм Лэнг убедительно показал, что язык этого якобы перевода представляет собой пестрое собрание, надерганное отовсюду; но он так любит находить параллельные места, что призывал бедного Макферсона к ответу даже за употребление «и» и «но» и ослабил силу собственных доводов, видя в каждом примере поразительного сходства
Пер. Ю.Д. Левина.


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «СТИХОТВОРЕНИЯ» (1815)
329
сознательный плагиат. Достаточно уже того, что совпадения слишком примечательны, чтобы было вероятно или возможно, чтобы они могли совершенно независимо возникнуть у разных людей. Поскольку переводчики Библии, Шекспир, Милтон и Поуп вряд ли чем-то обязаны Макферсону, значит, Макферсон обязан им; и мы не готовы со всей серьезностью утверждать вместе с мадам де Сталь, что многие из типических красот наших знаменитых английских поэтов происходят от древнего Фингаллиана, в каковом случае современный переводчик просто возвращал бы Оссиану то, что принадлежит ему по праву. Вполне закономерно, что Люсьен Бонапарт, порицавший Милтона за то, что он окружил сатану в адских сферах придворным и королевским великолепием, объявил современного Оссиана славой Шотландии — страны, которая породила Данбара, Бьюкенена и Бёрнса! Подобные мнения — дурные провозвестники для эпических притязаний того, кто выпустил их в мир.
Но сколь бы ни восхищались этими якобы сокровищами старины, они никак не повлияли на литературу Англии. Ни один последующий писатель не уловил в них луч вдохновения; ни один сколько-нибудь достойный автор не отважился формально им подражать — не считая мальчика Чаттертона, сразу после их выхода в свет. Из своих успешных попыток литературных подделок он понял, как немного критиков способны отличить подлинную древнюю монету от современной подделки; и он занялся заполнением журналов древнеанглийскими поэмами — близнецами Оссиана, так же похожими на него, как одна туманная звезда похожа на другую. Эта неспособность слиться с литературой Англии есть, по моей оценке, решающее доказательство того, что книга Макферсона по сути своей противоестественна; и мне не надо других доводов, чтобы показать, что она есть подделка, столь же дерзкая, сколь и никчемная. Сравните в этом отношении книгу Макферсона с «Памятниками» Перси, столь простыми, столь скромными в своих притязаниях! Я уже говорил, сколь многим Германия обязана его творению; что же до самой Англии, произведение Перси оправдывает само существование английской поэзии. Я не думаю, что есть ныне хотя бы один талантливый поэт, который не признавал бы, сколь многим он


330
Уильям Вордсворт
обязан «Памятникам»; это верно относительно моих друзей; что же до меня самого, я с радостью пользуюсь возможностью признаться в этом публично.
Доктора Джонсона, чье презрение к трудам Макферсона было более оправдано, нежели его презрение к трудам его скромного друга, вскоре попросили написать биографические и критические предисловия к произведениям некоторых наиболее прославленных английских поэтов. Книгопродавцы решили издать подобное собрание; исходили они, возможно, из того, какие стихотворения наиболее знакомы публике и, несомненно, из собственных своих гроссбухов; и когда авторы просили включить их в число наиболее прославленных, решение принималось на основании того, насколько публика того времени была знакома с именем автора, а также из доходов, которые продажа книг автора приносила и продолжала приносить книготорговле. Издателю дали ограниченную свободу, и имена рекомендованных им авторов вряд ли можно перечислить без улыбки. Мы открываем сборник жизнеописаний, и, к нашему изумлению, первое имя — Каули! А что стало с Утренней звездой английской поэзии? Где блестящее созвездие елиза- ветинцев? Или, если имена более приемлемы, нежели образы, где вечночтимый Чосер? где Спенсер? где Сидни? и наконец, где тот, чьи права поэта и драматурга мы отстаивали, — где Шекспир? Их и множества других, достойных стоять рядом с ними, их современников и наследников, здесь нет. Но вместо них есть (а чего еще следовало ожидать, когда предпочтение отдается на основании абстрактной славы в определенный период времени, расчисленной вышеуказанным образом?) Роскоммон, Степни, Филлипс, Уолш, Смит, Дьюк, Кинг, Спрэтг-Галифакс, Грэнвилль, Шеффилд, Конгрив, Брум и другие славные вельможи; стихоплеты ничтожные и никчемные, годные лишь на то, чтобы, как в нашем случае, показать, сколь мало мозгов нужно для того, чтобы вызвать немалое восхищение, если только жаждущий славы поэт приспособится ко вкусам и модам своего времени.
Поскольку я не намереваюсь доводить эту ретроспективу до дня нынешнего, ее можно подобающим образом завершить этим выдающимся событием. Из литературы других эпох и стран можно доба¬


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «СТИХОТВОРЕНИЯ» (1815)
331
вить столь же убедительные доказательства того, что мнения, высказанные в начале нашего эссе, основываются на истине. Высказать их значило взять на себя обязанность малоприятную, дело неосмотрительное, но важность этих мнений заставила нас счесть высказывание их своим долгом. Можно задаться вопросом: какое отношение всё вышесказанное имеет к настоящему изданию? На этот вопрос легко ответит искушенный читатель, достаточно зрелый, чтобы помнить, какие вкусы господствовали семнадцать лет назад, когда впервые были напечатаны некоторые из этих стихотворений; читатель, который также заметил, до какой степени поэзия Англии с того времени восприняла их влияние; читатель, который также сознаёт неослабную вражду, с которой, на основании того или иного принципа, восставали против всех и каждого из этих стихотворений. Очерк собственных моих представлений о том, как слагается Слава, дан выше; и что касается меня, то у меня есть причины испытывать удовлетворение. Любовь, восхищение, безразличие, порицание, отвращение, даже презрение, с которыми встречали эти стихотворения, зная, как я, источник в собственном моем духе, из которого они родились, и труды и скорбь, которые, когда труды и скорбь были необходимы, в них вкладывались, должны были, если только в мысли моей есть последовательность, восприниматься как залог того самого общего впечатления, хотя и совершенно отличного по ценности; это всё доказательства того, что я трудился не напрасно; и они подают более или менее подлинные уверения в том, что плоды моего труда не пропадут.
Если обзор судеб поэтических произведений, данный нами, и подталкивает нас к какому-нибудь неизбежному заключению, то заключение это таково: перед каждым автором, в меру его величия и оригинальности, стоит задача создать вкус, на основании которого его будут читать; так было и так будет. Это замечание уже давно высказал мне философический Друг мой, тот самый, об отделении стихотворений которого от моих я уже сожалел. Предшественники оригинального Гения высшего порядка приуготовляют путь всему тому, что у них есть с ним общего; а общего будет много; но что касается того, что принадлежит только ему, тут он будет призван проложить


332
Уильям Вордсворт
собственный путь: он будет в положении Ганнибала, переходящего через Альпы.
В чем же состоит подлинная трудность создания вкуса, с помощью которого следует наслаждаться истинно оригинальным Поэтом? Состоит ли она в разрушении оков обычая, в преодолении предрассудков ложной утонченности, в том, чтобы найти другой предмет, на который обратится отвращение читателей неопытных? Или же, если поэт трудится над тем предметом, который я неоднократно полагал для собственных поэтических усилий, состоит ли эта трудность в том, чтобы совлечь с читателя одеяния гордыни, заставляющей его останавливаться на том, в чем люди отличаются друг от друга, и отворачиваться от всего, в чем все люди похожи друг на друга или одинаковы; или в том, чтобы заставить читателя стыдиться тщеславия, делающего его нечувствительным к подобающему совершенству, которое гражданские установления, менее несправедливые, чем может показаться, и Природа, которой нельзя положить границы в ее щедрости, дали людям, стоящим ниже читателей на общественной лестнице? Наконец, кроется ли эта трудность в том, чтобы утвердить то господство над душой читателей, которое их смиряет и очеловечивает, чтобы их можно было очистить и превознести?
Если этих целей следует достигать простым сообщением знания, то трудность состоит не в этом. Я напоминаю читателю, что вкус, как и воображение, — это слово, которое распространили на явления, к которым философия, несомненно, не стала бы его относить. Это метафора, заимствованная из пассивного ощущения человеческого тела и распространенная на явления, которые по сути своей не пассивны, — на интеллектуальные деяния и действия. Пусть и из побуждений, делающих честь человечеству, но словом «воображение» также злоупотребляли, дабы соответствовать требованиям способности, которая, возможно, является самым благородным свойством нашей природы. В отношении вкуса процесс шел в обратном направлении, от господства настроений, и вредных и позорных — ни от чего иного, как от своекорыстия, которое есть дитя апатии, — которые, по мере того, как творческая сила народов уменьшается, заставляют народы гордиться собой на основании предполагаемой утонченности суждений. Бедность языка — основ¬


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «СТИХОТВОРЕНИЯ» (1815)
333
ная причина такого использования слова «воображение»; но слово «вкус» получило то значение, в котором оно используется сегодня в Европе, из-за привычки к самодовольству, порождающей то извращение природы вещей, из-за которого пассивная способность становится первичной среди способностей, связанных с изящными искусствами. Пропорции и соразмерность, предполагая необходимые в них познания, суть предметы, в которых на вкус можно полагаться; они соответствуют этому искусству, ибо в своем сообщении с ними дух пассивен, и как будто некий инстинкт оказывает на него болезненное или же приятное влияние. Но глубокое и утонченное в чувстве, возвеличенное и всеобщее в мысли и воображении, или, говоря обычным языком, патетическое или возвышенное сами в себе не являются, строго говоря, предметами способности, которая никогда не могла, без упадка в духе Народа, получить именование «вкус». А почему? Потому что без напряжения соработничающей силы в духе читателя не может возникнуть соответствующей симпатии с любой из этих эмоций; без этого вспомогательного побуждения возвышенная или глубокая страсть не может существовать.
Следует заметить, что «страсть» происходит от слова, обозначающего страдание; но связь страдания с усилием, с напряжением и действием непосредственна и нерасторжима. Сколь поразительно это свойство человеческой природы, проявляющееся в том, что в общеупотребительном языке пребывать в состоянии страсти значит пребывать в гневе! Но
Гнев ударов резких или слов Сам обрушивается на врагов*.
Поэтому испытывать страсть — значит испытывать возбуждение, иногда из-за внешних, но всегда из-за внутренних усилий для продолжения ли и усиления страсти или для ее подавления, согласно ее течению, которое может быть как болезненным, так и приятным. Если речь идет о последнем, душа должна способствовать продлению страсти, или же
* Пер. А.П. Беляева.


334
Уильям Вордсворт
страсть никогда не обретет яркости и вскоре увянет и умрет. И это приводит нас к определенному заключению. Если всякий великий Поэт, чьи творения известны человечеству, в наивысшем осуществлении своего гения, прежде чем его произведениями можно будет в полной мере насладиться, должен призвать и передать другим мощь и силу, это служение в еще большей степени выпадает на долю оригинального творца, впервые являющегося миру. Единственным доказательством гения является то, что он хорошо делает то, что нужно сделать и что никогда не делалось ранее; единственным безошибочным признаком гения в изящных искусствах является расширение сферы человеческой восприимчивости для наслаждения, чести и благосостояния человечества. Гений есть введение нового элемента в интеллектуальную вселенную; или же, если это будет недозволенным, гений есть приложение сил к предметам, на которых их ранее не практиковали, или использование их для произведения ранее неизвестных эффектов. Что это есть, как не продвижение или завоевание, произведенное душой Поэта? Следует ли полагать, что читатель сможет достичь такого прогресса подобно индийскому радже или военачальнику — растянувшись в паланкине, несомом его рабами? Нет, его предводитель воодушевляет и вдохновляет его, чтобы он напряг собственные силы, потому что прогресса невозможно достичь в состоянии покоя, человека нельзя носить как балласт. Поэтому создать вкус — значит вызвать к жизни силу и наделить ею, и следствие этого есть знание; и в этом кроется подлинная трудность.
Когда патетическое приобщается к животным ощущениям, может показаться, что если пружины этого чувства подлинны, то все люди, обладающие нужными познаниями в сфере фактов и обстоятельств, немедленно испытают его воздействие. И без сомнения, в произведениях каждого истинного Поэта найдутся фрагменты, обладающие подобного рода совершенством, что доказывается их непосредственным и немедленным воздействием. Но эмоции патетические могут быть простыми и непосредственными, а могут быть и иными — сложными и революционными; некоторым сердце покоряется кротко, другим оно горделиво сопротивляется; разнообразие их столь же бесконечно, сколь бесконечны сочетания обстоятельств и свойства характера. Также не


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «СТИХОТВОРЕНИЯ» (1815)
335
будем забывать, что средство, путем которого поэзия воздействует на сердца, — это язык, подверженный бесконечным переменам и произвольным ассоциациям. Гений Поэта расплавляет их для своих целей, но они сохраняют свою форму и качество для того, кто неспособен в собственной душе произвести соответствующую энергию. Есть пафос созерцательный, есть пафос человечности, есть пафос энтузиастический, а также пафос обыкновенной печали; грусть, которая коренится в глубинах рассудка, к которой душа не может кротко проникнуть своими силами, но к которым она должна снизойти по ступеням размышления. Что же до возвышенного, — если мы задумаемся о том, какими заботами заполнена наша повседневная жизнь и как далек от возвышенного в душе человека ее ход, стоит ли удивляться, что столь мало уготован путь поэту, задача которого — расширить свое королевство, приумножить и распространить его наслаждения?
Так долой бессмысленные повторения слова «популярный» применительно к новым поэтическим произведениям, как будто единственное испытание совершенства в первенствующем среди всех изящных искусств состоит в том, что люди должны гнаться за его произведениями, словно бы их подгоняла неутолимая жажда или понуждало к этому некое колдовство! Качества произведений, наиболее приспособленных к пылкому приему, таковы, что они либо приковывают внимание мира, поражая его своей дерзостью и экстравагантностью, либо они относятся к произведениям поверхностным, покоящимся на внешней манерности, или же они возникают из отбора и расположения случайностей, в силу чего дух заворожен любопытством, а воображение развлекается, не утруждая себя мыслью. Но все произведения, которые погружают душу в себя самое, которые предупреждают ее о собственных слабостях или заставляют осознать свою силу; все, где жизнь и природа описываются так, как если бы на них воздействовала творческая или абстрагирующая сила воображения; все, где инстинктивная мудрость древних и ее героические страсти соединяются в сердце Поэта с созерцательной мудростью последующих веков, создавая ту гармонию возвышенной человечности, которая одновременно есть история далекого прошлого и пророческое возвещение отдаленнейшего будущего, там Поэт дол¬


336
Уильям Вордсворт
жен примириться на некоторое время с немногими слушателями, рассеянными по всему миру. Великие мысли (и Шекспир, наверно, часто вздыхал над этой истиной), самым естественным и наиболее подобающим образом рождающиеся в одиночестве, нельзя вывести на авансцену без того, чтобы не нарушить их святость. Отправляйтесь на безмолвную выставку произведений родственного искусства и убедитесь в том, что качества, которые вначале ослепляют и разжигают восторги толпы, по сути своей отличны от тех, которые производят непреходящее воздействие. Не будем изменять этим принципам и последуем за ними, куда бы они нас ни вели, и заключим следующим наблюдением: никогда не было и, возможно, никогда не будет такой эпохи, в которую разноличная низменная поэзия не вызывала бы более бурного восхищения и не имела большего числа читателей, чем поэзия хорошая; но у хорошей поэзии есть то преимущество, что отдельное, а также целый вид, переживает эпоху за эпохой; что же касается поэзии порочной, то пусть как вид она бессмертна, отдельные ее представители быстро гибнут; предмет восхищения исчезает, его заменяет другой, созданный столь же легко; и хотя он ничем не лучше своего предшественника, он приносит с собой хотя бы возбуждение новизны, — приспосабливаясь, более или менее искусно, к меняющимся настроениям большинства тех, кто располагает досугом для чтения поэтических произведений, когда они впервые привлекут к себе его внимание.
Состоит ли итог в том, что, по мнению поэта, суждение людей не заслуживает уважения? Мысль самая оскорбительная; и если бы против поэта выдвинули подобное обвинение, он отверг бы его с негодованием. Люди уже были оправданы, а похвала им была произнесена подспудно, когда выше было сказано, что в хорошей поэзии сохраняется как целый вид, так и отдельные образчики. Как же они сохраняются, если не благодаря людям? что их сохраняет, как не людской разум и людская мудрость?
Былое, будущее — вот два крыла,
Что в гармоничном единенье
Несут великий Дух людского знанья...


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «СТИХОТВОРЕНИЯ» (1815)
337
Глас этого Духа — это боговдохновенный vox populi*. Глупцом будет тот, кто услышит в нем лишь одиночное восхваление или мимолетную хвалу — пусть даже она будет мимолетна годами и одиночна в том, что исходит от одной Нации. Еще более прискорбно заблуждение того, кто полагает, будто бы в шуме, производимом небольшой, но громкой частью общества, той частью, которой правит искусственное влияние и каковая, под именем публики, выдает себя немыслящим за народ, есть некая божественная непогрешимость. Писатель надеется, что к публике он испытывает ровно столько уважения, сколько она заслуживает; но к философски понимаемому народу и к воплощенному духу его познания, в той степени, в какой он существует в настоящем и пребывает в движении, неизменно поддерживаемый двумя крылами, былым и будущим, он обязан испытывать набожное почтение и почитание. Он возлагает их на алтарь народа свободно и с готовностью; и, сделав это, оставляет своих Читателей, уверив их, что не будь он убежден в том, что содержание этих томов и произведение, к которому они прилагаются, вызывают нечто от «виденья и способности богов», а также в том, что и словами, и образами они будут воздействовать в меру своих сил, чтобы распространить царство восприимчивости для радости, чести и благополучия человеческой природы, то, невзирая на множество счастливых часов, которые он провел за их сочинением, невзирая на различные радости и удовольствия, которые они ему доставили, он не стал бы, если бы его желание могло произвести такой эффект, спасать их от неминуемой гибели, от того, чтобы в один миг они не растворились для всего мира в небытии.
глас народа [лат).


У. ВОРДСВОРТ
Г гдс/лиг,
/АОЙ ДО/Л
днажды я стоял на том Холме1.
Я школьник был тогда. Но сколько лет Мне минуло, я не припомню. Час Прекрасно помню, год же позабыл.
5 	Узрев уединенный сей приют,
Я в одночасье перестал спешить (Мой шаг тогда поспешен был, мечты Ребячливы) и произнес, вздохнув:
«Какое счастье — жить в таких местах! ю А если умирать — да, если мысль О смерти посетит меня в раю,
Где я стою — то здесь и умереть!»
Пророком не был я и не питал Надежд2. Лишь замечтался. Но в утешной 15 Фантазии открылся мне удел,
Что выпасть мог другому, но не мне.
Зеленый край я видел с высоты,
Что не дурманит, но возносит. Вниз Долина уходила, ввысь — холмы.
20 Я долго там стоял. И, право, мог бы Всю жизнь на этом месте простоять.
Да лучшего и не сыскать: щедроты Природы дарят отдых бренной плоти,
А дух взволнован: разве можно здесь


Дополнения. ГРАСМИР, МОЙ ДОМ
339
25 Остаться равнодушным? Я стоял И думал о летящих облаках,
О ветерках, что рябью по воде3 Расходятся и наперегонки,
В хлебах, в росистых травах вновь и вновь, зо Играя, гонят за волной волну,
О солнце, птицах, бабочках, тенях,
Об 	ангелах, крылатых существах,
Царящих надо всем, что взору их Открыто. Так глядел я, и во мне 35 Дух взволновался. Я в тот миг обрел
Свободу, радость, мощь, но — лишь в одном: С лугов на горы мчаться, с гор — в луга,
На остров с брега, с острова — на брег,
То на простор, то в угол, то в поля 40 Цветов душистых, то в лесную глушь,
То ввысь, то вниз. И это всё вместил Сей свод огромный. Я подумал: вот Мой милый дом; долина — вот мой мир.
С тех пор она являлась мне в мечтах 45 Такой же дивной, как в тот день, когда Я на нее глядел во все глаза.
О ты, моя отрада, в дни утех —
Утеха слаще прочих, в дни невзгод (Которых, правда, я почти не знал),
50 В унынии, в тоске, когда меня Веселье оставляло — света луч.
Долина, ты теперь всегда со мной:
Тот уголок — он домом стал моим.
Но Жизнь сама, во всей своей красе —
55 Труслива, вероломна, холодна,
Скупа на милосердье — так подчас Несправедливо мы ее клеймим —
Она была со мной щедрей надежд,


340
Уильям Вордсворт
Пугливей страсти. И была дерзка, бо Да-да, дерзка, но и щедра со мной,
Кто тоже дерзок был и знать не знал Доверия, решимости, надежды.
Надежда, к слову, мудрости сродни.
А разве кто-то требовал затрат,
65 Железной дисциплины? Как ты смел Назвать отвагой это? А итог —
Победою? Стыдись, коль думал так.
Ты, зрелый муж, не отрок, не юнец,
Ты, чья звезда в зените — о, стыдись!
7о Ты, царь природы и венец творенья,
В расцвете сил. Стыдись же, зрелый муж! Твой ум, предусмотрительность, мечты И опыт — только повод покраснеть.
И всё же я спасен. Да, я спасен:
75 То, что казалось трудным мне, течет Теперь легко и вольно, без преград.
А то, что мне, наивному слепцу,
Казалось жертвой, — ныне выбор мой.
Я думал: лишь фантазия больная во Меня заставит этот дар принять,
К ней снизойдя. Теперь же сей удел Я разума считаю торжеством4. Уединенность эта мне дана Как отголосок памяти небесной.
85 Блаженство бесприютное нашло Хозяина себе. И это — я.
О, радости господь — он в дольнем мире И здесь, в моей груди. Так отчего ж Не трепетать, не петь с восторгом мне 90 Об истинном богатстве тут и там,
Коль скоро я обрел его? Оно Взросло, взрастет, должно взрасти, когда


95
100
105
ПО
115
120
125
Дополнения. ГРАСМИР, МОЙ ДОМ
341
Крепка та вера, что была и есть Во мне, что я ребенком был не столь Природе сопричастен, как теперь5,
Чего бы я с тех пор ни потерял.
Сему залог — долина. И еще Дом, где живу я с Эммою6 моей.
Задумайся же, сердце, и уймись. Подумай, и дыханье в бренном теле Утихнет, но со мной пребудет радость.
О, если не Господь нам ниспослал Такую тишь, кто даровал ее И как, скажите, как тогда сдержать Мне благодарность? Пусть любимый образ Ни разума, ни взора не ласкал,
Но всё же та, кого обрел я ныне,
С кем кров делю, всегда была со мной, Вокруг меня. Куда бы я ни шел,
Как птичьи трели, голос пел ее.
А мысль о ней — как проблеск света, как Незримый спутник, дивный аромат,
Что сам собой, в безветрие, возник7 —
И так на каждом из моих путей И в каждой мысли, даже в той, что я Другим предпочитал. О, даже в ней.
С тех пор как в мир явился человек,
Кто, как не он, назначен возносить Хвалы, а если песенный ему Достался дар, на радость всем вокруг,
То как же эту радость не воспеть?
Вот совершенный дар. Вот благодать, Которой и в раю благословенном Я никогда бы не был наделен,
Но здесь ниспослано мне это счастье, Исполнилась заветная мечта


342
Уильям Вордсворт
И дар воображенья воплощен
Здесь в полной мере. О, и даже больше.
Примите же меня, мои Холмы,
130 В сей ясный день я чувствую сполна Защиту вашу, вы всегда со мной,
Сродни надежной пристани в ночи.
О, как тебя прекрасной не наречь?
Да, ты нежна, нарядна и прекрасна,
135 Долина. И исполнена покоя Твоя улыбка. Всем довольна ты. Довольна: вот скала, лесистый склон,
Вот озеро с зеленым островком Среди бессчетных склонов каменистых, но Вот церковь и дома — порой бок о бок, Но чаще порознь, словно россыпь звезд, Глядят из палисадников своих, Подбадривая трепетно друг друга,
Как звезды сквозь прорывы в облаках.
145 Что нужно нам? Ведь нам даны ручьи, Лугов и гор зеленый окоем,
И рощи, и холмы под щедрым солнцем, В лугах — стада, а в кущах голоса Небесных птах — внезапный этот звук, iso То тут, то там, с рассвета до заката Поющий тем, кто ходит по земле; Пустынность и безмолвие небес —
Всё это есть у нас. И в сотне мест Иных, но больше не сыскать нигде,
155 Нигде (да не фантазия ли это?)
То чувство, что приходит здесь. О, здесь, Где в душу мне оно вселилось в детстве, Здесь, где царит оно и днем, и ночью. Здесь и в умах избранников, что с ним Не расстаются, где б ни оказались.
160


Дополнения. ГРАСМИР, МОЙ ДОМ
343
То чувство (как назвать его?), то чувство Величия, покоя, красоты,
Той связной святости земли и неба,
Что это место времени творят.
165 Убежище для многих, милый дом,
Предел, приют последний, средоточье Всего и перекресток всех дорог,
Та цельность, что без страха и упрека Сама себя вершит себе на радость, по Довольство и единство во плоти.
Немало дней прошло с тех пор, как мы С моею Эммой встретились, чтоб больше Не разлучаться, спутниками стали,
Заслышав зов друг друга, как птенцы8,
175 Охотником подбитые; те двое Из выводка, что так и не смогли Жить в одиночестве; немало дней,
Как мы, лелея память и надежду,
Бок о бок самой узкою тропою iso Шагать учились. Дом любили свой.
А изменяясь, все равно любили.
Но юность, в сущности, слаба, сколь сильной И дерзкой бы ни мнилась. Жизни цель Была нам неясна, а потому...
...Свободны будем мы. Раз жить хотим Мы в царстве истины и божества,
То выберем прекраснейший из храмов.
195 Неведенье и недоверье прочь
Отринем, чтобы высвободить душу И тем облагородить тварный мир,
Не подчинясь минутному порыву Фантазии бездумной и пустой;
200 Но ведь разумней помощи искать


344
Уильям Вордсворт
Поблизости; и где же, как не здесь,
Где правит дух согласия, единства И мира, нам на помощь уповать. Самодостаточна и величава 205 Природа в полноте своей — мы знали,
На свете <...> лучше не найти:9 Прозрачность цели и любви напор,
Стремление достичь не благ земных — Духовного богатства, средь стремлений 210 Верховное. Так пусть в дневных трудах Гармония царит и благодать —
Утеха для ума. А для Души (Я многое сказать бы мог, но всё ж Не стану), для души — воображенье,
215 Что сопричастно вечности и Богу.
Не обольщались мы, и вот итог —
Превыше самых смелых ожиданий.
Серо и неспокойно было в мире,
Когда мы вышли в путь. Пешком, под солнцем, 220 Под снегом, меряя длину долин Шагами — были длинными долины,
Но быстро оставались позади Долина Венсли, Седберга вершины10.
Морозный ветер, словно искупая 225 Свой резкий нрав, указывал нам путь И помогал, как в море двум судам.
Суров был лик природы, но по нраву Пришелся нам, поскольку нашим душам Помог окрепнуть. Голые деревья 230 И ледяные ручейки как будто Хотели знать: «Откуда вы? Куда Идете?» «Что вам нужно, — дождь твердил, —
В моих чертогах темных?» «Счастья вам!» — Кричало солнце. Да, неравнодушно


235
240
245
250
255
260
265
Дополнения. ГРАСМИР, МОЙ ДОМ
345
К нам было всё окрест — всё, что в пути Нас окружало. И у Родника Оленьего нам было откровенье:
Узрели мы грядущий лучший день И мир прекрасней этого — тогда Мы воспарили над своим уныньем,
В том скорбном месте, средь его примет, Где загнанного зверя вдох последний Навек повис. И было нам Виденье:
Всё человечество и Бог скорбящий, Бог-страстотерпец, зрящий, как сердца Его созданий попусту страдают,
И мы, скорбя и радуясь, снискали Зарок, залог того, что мы вдвоем, Ушедшая от мира пара, сможем В благословенном месте том, куда Нас путь привел, в укромном уголке,
Да, сможем обрести уже теперь — Теперь, в лихие эти времена — Блаженство то, которое любовь И знание когда-нибудь даруют Всем людям и долинам на земле.
Сменилась трижды зимняя луна11 С тех пор, когда Грасмир, долина наша, Нас приняла. Был ясен небосвод,
Он нас тепло приветствовал и вел К nopoiy дома в нашем новом доме, Того, что вскоре стал любовью нашей В другой, большой любови. Тьма легла, Рождая тьму с ее тишайшей ношей Покоя и довольства, но в домишке Ей было неуютно, к чужеземцам Она приглядывалась. Но теперь Нас любят здесь. Прекрасная Долина


346
Уильям Вордсворт
Нас полюбила. Пусть жестокой бурей, 270 Два месяца не затихавшей бурей,
Она испытывала наши души,
Но души были ей верны во мраке.
Поэт не оставлял своих напевов,
Пел непривычно бодро и светло 275 Среди лесов безмолвных, и холмов,
И пастухов, которым чужда радость Звучания.
Но вот врата Весны Раскрылись. И суровая Зима Гостей своих весне передала,
280 Чтоб та потешила их в этот день
И день за днем. О, что была за радость Слетевшимся на половодье птицам С их гомоном. Пусть, узники Зимы, Они привыкли к ней. Но в этот день 285 Ликуют, позабыв свое унынье,
И как же с ними мне не ликовать?
Я счастлив — пусть, в отличие от них, Мне не дано подняться в небеса, Беспечно воспарить и там кружить 290 Средь множества других таких же, чьи Движенья суть гармония, а танец — Само великолепие. Гляди,
Они кружат, парят — за кругом круг Над озером — своим родимым домом, 295 Круги всё уже, всё тесней, полет Приволен и беспечен. А теперь Круг шириною с озеро, и снова Круги и петли — в самой вышине И над землей, вперед и вновь назад, зоо Как если бы единый правил дух12 Полетом безустанным. И когда


305
310
315
320
325
330
335
Дополнения. ГРАСМИР, МОЙ ДОМ
347
Они в десятый раз летели, я Решил, что кончен их полет. Но чу! — Летят опять. Я слышу крыльев шум: Едва-едва, потом сильней, потом Над головой — и вновь едва-едва!
Играй же, солнце, в пестром оперенье. Вода и лед сверкающий, явите Летуньям светлый облик их. Пускай Себя они увидят в водной глади,
Чуть ярче и отчетливей, когда К ней спустятся — и снова к небесам, Подобно молнии, взметнутся, отдых Презрев и притягательность воды. Возрадуйся, весна! Сей день — он твой. Дарованы не мне лишь одному —
Мне, с радостью глядящему вперед,
И нежный ветерок, и солнца свет.
Они милей мне, чем счастливый хор Любви, твое семейство, о весна,
В густой листве резвящийся беспечно.
И только пары белых лебедей Не вижу я. О, почему их нет?
Да, их двоих — о, почему их нет В чудесный этот день? Как мы с сестрой, Они из дальних прибыли краев,
Чтоб поселиться здесь в тиши и мире, Избрав Долину, хоть могли избрать Любой из уголков земли. Пока Два месяца не утихала буря,
Мы видели их каждый день вдали От берега, где тише. Нам они Старинными знакомцами казались И всей Долине. Но сильнее прочих Их полюбили мы: за красоту,


348
Уильям Вордсворт
За тихий нрав, за верность, а еще Мы видели в них родственные души: Они, как мы, сей выбрали приют,
Пока чужие здесь — и мы пока 340 Чужие здесь; они вдвоем — и мы Вдвоем, и точно так же одиноки.
Куда ж они исчезли? День за днем Я их искал, но тщетно. Ни в полете Не видел их, ни в синей полынье,
345 Что стала новым домом их, в котором Жила бок о бок мирно эта пара —
Союз, священной дружбой осененный. Увидим ли мы их в году грядущем И уцелел ли их союз, как наш?
350 Сдается мне, теперь уже не время
Питать надежды. Может быть, Пастух, Владелец смертоносного ружья13,
Их разлучил, погнавшись за добычей, — А лучше бы не тронул, ради ближних 355 Своих и ради агнцев на горах.
Я думать предпочту, что смерть нашла Обоих сразу, милость им явив.
Я не хотел бы добрую Долину Обидеть, эту мысль в своей душе 360 Тая как недостойную награду За столь чистосердечное доверье.
О, если пожелаю устремиться За тем, что взор мой полнит, если глас Заслышав, что ведет подобно духу,
365 Пойду за ним, сказать себе я должен: Те, icto живет от века в сих святых Местах, и сами святы. Им не нужно Благословенье пришлеца. Они И так благословенны. Им никто


370
375
380
385
390
395
400
Дополнения. ГРАСМИР, МОЙ ДОМ
349
Не скажет: «Мира вам!», поскольку мир И без того вовек пребудет с ними.
А жалость и терпимость и подавно Им не нужны: довольно им любви —
Любви и милосердья, что превыше Любого милосердья. Океан Любви: не только к ближнему — ко всем И ко всему, что окружает их,
Что полнит нашу милую Долину!
Вот утешенье нам. А мысль уйдет —
Ее мы не виним, что приходила.
Когда река несет меня вперед,
И вот на месте я, и нет движенья,
Корить ли мне себя? О нет, река Течет и течь вовек не перестанет,
И вновь по той реке я поплыву,
Не помня прежнего — сколь несказанно Прекрасной душу делает забвенье14.
Привет тебе, о бытие! Привет,
Чудесная Долина — милый дом,
И всё, что есть вовне, но может нас Очистить и возвысить изнутри,
Гармонией наполнить и утешить,
И за собой позвать, и обмануть,
Объять покоем дивным, погрузить Помимо воли в умиротворенность,
Чтоб тешить разум высшим совершенством И безмятежностью, как в тихом сне.
Но нас не обманула эта нежность,
Что истину боится замечать,
Когда пришли мы, полные надежд,
Найти в краю, что столь любезен взгляду, Любовь саму, величие которой Сродни величью разума людей,


350
Уильям Вордсворт
Что здесь живут и этих мест достойны.
405 Но не надежды эти и не вера
Мне даровали радость, в этот день Звеневшую во мне. Ужасный глас15, Прогуливаясь, часто я слыхал.
То с гор он несся, то с лугов укромных.
410 За криком крик, и вновь за криком крик, Подобно птице, что сама себе С восторгом вторит, или псу подобно,
Что одиноко рыскает в лесах.
Глас человечий, страшный звук во мраке 415 Грядущей ночи. Небеса темны,
А над землей ни тьма, ни свет покуда Не властны. Взору явлен только снег Среди ветров и блеянья овец:
Тот зов сулит им пищу день за днем.
420 Тот глас, тот самый глас, дыханье то, Страшней ветров, страшней любого звука Из тех, что нашим ведомы горам.
Глас Пастуха, моих ушей достигший, Быть может, оскверненным, был рожден 425 Тем органом, что годен для проклятий, Для непристойностей и богохульств В пылу баталий пьяных и бесцельных. Нет, я не ждал ни безмятежной жизни, Ни утонченности: рожден в холмах,
430 Воспитан ими, был готов я встретить Всё что угодно. Радуясь добру,
От зла не отвернусь я с отвращеньем Или с безмерной болью. Человек,
Любой из нашего людского братства,
435 Обычный человек, везде таков:
Завистлив, мстителен, себялюбив,
С соседями — вот истинная глупость! —


Дополнения. ГРАСМИР, МОЙ ДОМ
351
Двуличен, льстив, несправедлив и вздорен.
Но вот что выгодно нас отличает 440 От многих мест: здесь труд розовощек И нужен лишь у очага да в поле —
Вот потому-то вольный человек Здесь крепок телом и свободен духом. Неведомы здесь крайняя нужда,
445 Бездомности и холода убогость,
Что гибельны для тела и души Небесной. Страждущие — не обуза Для тех, кто может им помочь. Сердец Страданье ближнего здесь не страшит,
450 Лишь овевает, словно легкий бриз,
Что сообразен их природе. Здесь Рука дающего не оскудеет,
Сколь часто 6 ни давала, не устанет, Чураясь равнодушья и бессилья.
455 Как стены гор оберегают нас От ветра, как долина укрывает От бурь и гроз, так здесь бытует сила,
Что душу защищает; здесь она Растворена средь множества пристанищ — 460 Пристанищ, появившихся в краях,
Где тут и там поместья родовые Разбросаны. Где тот, кто пашет землю, — Счастливец! — сам Хозяин той земли,
И топчет горы, что его отец 465 Топтал16. И оттого в Долине нашей,
Где всё вокруг способствует тому,
Свод наших добродетелей старинных Заведомо прочнее, чем внизу.
Сей дом готов поведать нам свою 470 Историю. Пусть тысячи услышат,
И покраснеет всяк. В былые дни


352
Уильям Вордсворт
В родной долине жил-был человек.
Владел клочком земли, был мягок нравом И рассудителен. К тому же был,
475 Как говорится, человек ученый,
Любил за книгой время проводить,
Пусть книг имел немного. И за это Особенно его соседи чтили.
Пастух и земледелец, был весьма 480 Усерден он. В его здоровом теле Жил праведный и незлобивый дух,
Житья его детей и домочадцев Почти не омрачали ссоры, склоки.
Годами он не ведал неудач 485 И вел такую жизнь, что и мудрейший Из мудрых был бы рад его одобрить.
Но в нем самом, да и вокруг него Нашлось чему точить за годом год Его блаженство. Бойкой и проворной 490 Была его Хозяйка. Вся Долина Не видела трудолюбивей, но То было трудолюбие, что в дом Несло скорее чистоту, порядок, Преувеличенную простоту,
495 Чем радость процветанья. Сам же он Был щедр и легкомыслен, не лишен Беспечности. И тихо, постепенно Их слабости, соединясь с иной,
Неведомой причиной, привнесли 500 Разлад в их жизнь и разума томленье,
Что человеку мыслящему было Невмочь преодолеть. Служила им Одна девица, жившая при доме.
Увы! Кто мирных радостей лишен,
505 Тот радостям минутным уступает:


Дополнения. ГРАСМИР, МОЙ ДОМ
353
Он стал за ней приударять, она же Преступно отдалась ему. Бедняга,
Он оказался слаб, но мысль о том,
Что сделал он, его же и убила.
510 Он ужаснулся помыслам своим,
Не мог смотреть в глаза жене и детям.
Но был он не из тех, кто утешенья Средь пьяниц ищет или в одиночку В вине свой топит стыд. Он, человек 515 Разумный, страстный, был по сути миром, Где сам не мог укрыться от себя.
Страдая дома, мучился вне дома,
Блуждал в горах, спал под открытым небом, Пытался в странствиях забыться, но 520 Во тьме ночной не находил покоя,
И белый день не радовал его.
Стада пустил под нож. Земля отцов Как будто путалась в ногах. Бежать Он рвался всей душою, но куда?
525 Ведь даже церковь, полная покоя,
Надежды и любви — Долине мать Родная, что возносится светло Над паствою домов, — была ему Живым укором. Больше ничего 530 История о нем не сохранила.
Но я уверен: умер он от горя,
Не вынес груза собственной вины.
За горным Кряжем, что, подобно локтю Из леса и из камня, врос в долину,
535 Стоит избушка, где живет отец.
Он овдовел давно. Его Подруга,
Почив, оставила ему в наследство Лишь выводок беспомощных детей.
Такое бы начало подошло


354
Уильям Вордсворт
540 Для грустной сказки. Но, пожалуй, я — Пусть и звучит печаль в моих словах —
Не чувствую печали, размышляя Про это расчудесное семейство.
Венцу подобны на челе отца 545 Шесть юных дочерей, пусть ни одна Пока не знает полного цветенья.
Зайдем в их дом, чтоб убедиться: тот,
Кто отнимает, забирает меньше,
Чем мнится нам, а может, воздает 550 Не по молитвам — много сверх того,
Даруя плодородие земле,
Какой надежда ввек не орошала.
Мы дом увидим; с расстоянья он Покажется таким же, как другие 555 Окрестные дома, что вырастают Как будто из скалы; но подойдем Поближе — и окажется, что он Не так суров и мрачен, как соседи —
Те горные жилища, что природе 5бо На откуп отданы, — нет, здесь трудились Фантазия и стайка ловких рук,
Играя и гордясь, особый дух В сем малом месте времени творя Средь неизбывной пустоты зимы.
565 У них жасмин душистый льнет к крыльцу, Побеги роз взбираются по стенам До крыши, а садовая ограда Приметным камушком то тут, то там Украшена: вот круглый, словно шар,
570 Ручьем отполированный соседним,
Где и нашли его, а вот зернистый, Искрящийся — из россыпей в холмах.
Всей этой красотой обязан дом


Дополнения. ГРАСМИР, МОЙ ДОМ
3 55
Одной из дочерей, что остальных 575 Выносливей и ветра не боится:
Когда отец пасет свои стада,
Она всегда при нем и, словно сын, Всегда к его услугам, дерзновенна И ревностна. Но есть и у нее,
580 Как и у прочих, уголок заветный В саду — она любимые цветы И травы там растит. И не ее ли Рукой возделан тот чудесный садик, Который я случайно заприметил 585 На горном склоне, что за домом их Уходит ввысь? Там на клочке земли Крыжовник высажен, и вдруг я вижу — Из одного куста, из самой гущи Поделка, птичье гнездышко, глядит,
590 Рукою ловкой свитое из сена,
И высится над чудом этим ель.
Но более всего меня чарует
Их дом в ночи, когда, сокрытый тьмой,
Я напрочь забываю про приличья,
595 И подхожу украдкою поближе,
И (что поделать) внутрь гляжу на них Сквозь залитые светом окна. Там Я вижу старшую сестру за прялкой:
Как будто с кем-то наперегонки goo Она вращает колесо иль учит
Одну из младших девочек искусству Прядильному или иной работе По дому, коей сам отец ее Учил, когда она была малышкой.
605 Пусть он не весел — веселы они,
И полнится весельем весь их дом.
Где серый камень замер одиноко


356
Уильям Вордсворт
У пенного ручья, взгляни наверх —
На полпути к вершине ты увидишь ею Тенистый уголок, лесок еловый —
Но больше он, чем мнится. Госпожа, Живущая внизу, мне рассказала,
Что ели эти лишь на шесть недель Моложе первенца ее и что 615 Они сажали эти ели с мужем,
Чтоб овцам было где укрыться в бурю. «И овцы сами шли туда, — сказала, — Ведь мы их там кормили в снегопад».
И вдруг, теченью мыслей повинуясь,
620 Заговорила о покойном муже.
О, вот искусство, песня, слов поток — Вот жизни воплощенье, жизни глас.
О том ли речь, что было здесь, в полях, О чувствах ли, деяньях, о добре 625 Или о зле, но всё же сладко пенье, Приятней, мелодичней, чем дыханье, Свободное дыхание сладчайшей Пастушьей дудочки. Где ж тот поток Кристальный, что в душе берет начало, 630 Достоинство несет и красоту —
Неужто нет их больше в человеке? Пожалуй, я в стихах поймать сумею Тот ветерок нежнейший, что поет В еловой роще — сохранив тем самым 635 Ее людской истории частицы, Сорвавшиеся с губ матроны той.
И слезы скорбные, и отголоски Волнительных бесед жены и мужа,
Что на заре супружества вдвоем 640 Сажали деревца, а те взросли До неба. Но давно на небе муж,


Дополнения. ГРАСМИР, МОЙ ДОМ
357
И чахнет в одиночестве жена.
Тут я умолкну, ибо несказанны Сокровища души, и я с любовью 645 Гляжу на них и человека чту.
Мы не одни здесь, Эмма. Мы не будем Здесь неуместны или одиноки,
Лелея то, что дорого лишь нам.
К чему рассеивать нам средь равнин 650 И скал долины, над ее холмами Бесплодное радушие, купая В нем вещи, не привыкшие к тому,
Чтоб их любили; что совсем недавно Стояли одиноки и унылы 655 И вновь такими стали бы без нас.
Нам нет нужды поддерживать огонь В светильнике, лишь нам принадлежащем, Что вспыхнет коротко — и гаснет, гаснет. Куда б мы ни пришли — до нас другой 660 С дарами побывал. Нам корчевать Не нужно лес на пастбищах, и так же Придумывать не нужно ничего:
Любую мысль хоть кто-нибудь, да думал. И радость, и печаль одна на всех.
665 В Долине — доме пастуха простого —
Не меньше чувств, чем солнечного света, Чем ветра, звуков, запахов, теней.
Те чувства наших не тусклей, лишь ближе Лежат к заботам о насущном хлебе 670 И самый дух свой черпают и форму Из личных интересов, но не мнятся Постыдными и грешными. Напротив,
Они бодрят и милостью природы,
Не оставляющей нас ни на миг,
675 Облагораживают себялюбье,


358
Уильям Вордсворт
В котором коренятся, и любовью Тревогу гасят, с коей нераздельны.
Они чисты — о, лучшие средь них Чисты, и несть числа им — вот они-то 680 Сопровождают истинную радость,
Да, радость лучших и чистейших душ,
Они едины с ней и осеняют Меж тем нетленным бытием своим,
Таким непритязательным, смиренным,
685 Приют наш горный (да пребудет он,
Вовек пребудет в мире и покое!),
Даря нам бодрость духа и здоровье,
И огоньками мыслей вдохновенных Мгновенья нашей жизни озаряя17,
690 Чтоб сладок был нам труд, чтоб становился Не тяжкой ношей — радостным занятьем, Природе человеческой под стать.
Хотя я здесь и новый человек,
Но убедиться смог сполна: завеса 695 Пусть медленно, но всё же, что ни день, Приподнимается — то тут, то там:
Так радуется странник, чья дорога Лежит в края, где он доселе не был (В Долину нашу, например), и вдруг 700 Густой туман, что всё вокруг окутал,
Редеет, отступает. И как сладко Прислушиваться к пению ручья И к голосам, неведомо откуда Летящим. И куда бы он ни шел,
705 Не всё открыто взору, но повсюду Хоть что-нибудь становится видней,
То скроется из виду, то найдется,
То больше видно, то как будто меньше,
Но в целом всё отчетливей пейзаж.


710
715
720
725
730
735
740
Дополнения. ГРАСМИР, МОЙ ДОМ
359
О, что за счастье выпало мне здесь!
В одном лишь счастью странника оно Уступит, ведь нет-нет — да и мелькнет Перед глазами то, что ранит взор.
И всё же я не чувствую унынья,
Смотрю вперед без страха, и мое Доверие всё крепнет. Чем я больше Увижу, тем сильнее мой восторг:
Вот истина сама, и с ней надежда —
И я за ними следовать готов.
И не забуду тех, кого с любовью, Лишенной страха, вижу здесь. Чья кротость Неотделима от покоя нашей Возвышенной юдоли. Все они Живут во мне: лошадка серой масти,
Что возит паралитика, и ослик —
На нем верхом калека ездит, жертва Каменоломни. Да, я знаю их И их привычки. Лучшая овчарка Долины нашей — мне она когда-то Была чужой, но больше не чужая,
И поводырь слепца, забытый миром, — Безвестное и кроткое созданье.
Кто, зиму проведя в одном жилище, Малиновку при этом не завел Или крапивника? И у меня Есть оба, а весною будет дрозд,
И мириады певчих птиц, а если В извечные владения свои Вернется пара изгнанных орлов,
Паривших в небесах над Гельвеллином18, Тогда и с ними я сведу знакомство.
А как-то у Совиного утеса19 Слыхал я уханье совы — и вскоре


360
Уильям Вордсворт
Надеюсь выследить ее. А рядом 745 Есть маленькое пастбище, где телка Пасется. О, как холит и лелеет Ее хозяйка. Помню, о своей Питомице она заговорила Так по-домашнему, по-матерински —
750 Она ведь тоже мать. О, что за счастье Для зверя — слышать этот нежный голос И чувствовать тепло хозяйских рук.
И вам здесь счастье — вам, Природы детям, Чужим не только мне, но и всему 755 Людскому роду, чуждым всякой дружбе,
Тем связям, что Познанью и любви Сопутствуют и делают любого Отдельной личностью: большой ли стаей Живете вы вблизи жилья людского 7бо Из года в год, или из дальних стран,
Бездомные и вольные созданья,
Летите, словно ветер вас приносит И вновь уносит — вам на радость. Право, Нисколько вы занять не рветесь место,
765 Пусть не из самых важных, средь моих Приязней. Так смотрите же, с каким Восторгом я взирал, как мириады,
Кружившие по небу, отдыхают,
Не зная отдыха, на водной глади.
770 К чему им отдых? Резвы, как щенки,
И полнятся весельем, словно агнцы;
Шалят, взлететь пытаются, ныряют И бьют крылами по воде покорной.
Так далеко — не разглядеть. Но чу!
775 Фонтанчики на солнце заискрились,
Нам раскрывая, где они теперь:
Один, другой — серебряные струи


Дополнения. ГРАСМИР, МОЙ ДОМ
361
Бьют, возгласам ликующим подобно — Фонтаны, струи — чем не фейерверки,
780 Что в праздничные дни по вечерам
Шипят, шипят у ног мальчишек праздных. О, сколь безбрежен сей театр, и всё же Не видно ничего, лишь блеск, что полон Безмолвного величья. На березах 785 Подтаял иней, россыпью алмазной Украсив ветви голые: на каждом Сучке, на каждой почке нераскрытой Сверкает пара капель. Их без счету На всяком дереве — и эта роща,
790 Взмывающая ввысь по склону, мнится Горою из серебряного света.
И там, и тут сей вид чудесный — зри же,
Се всеохватное воображенье,
Глубь озера его глубинам вторит.
795 В предвестье дней любви закаркал ворон И странною гармонией наполнил Прогретый солнцем воздух. Но и в этой Игривой стае, и вокруг нее,
Такой неугомонной, воплотившей eoo Бунтарский дух, бывает, воцарится Покой, и кажется, что тихий праздник Вершится в их жилище тихом. Радость Пребудет с ними пусть. А мне пора.
Пора задуматься о жизни в новом 805 Году, где будут горные цветы И танец лилий на озерной глади.
А значит, одиночества здесь нет,
И тот лишь одинок, лишь тот из многих, Чей затуманен взор, кто не снисходит sio До хода дней — а потому и жизни Не может ни познать, ни полюбить —


362
Уильям Вордсворт
Пред ним лишь сонмы мертвых, трижды мертвых Вещей, страшнее даже — рой людской,
Где все соседи на одно лицо,
815 Как листья для отшельника лесного,
Как мириады листьев в вышине —
И радости, покоя, утешенья,
Защиты не найти. А здесь у нас Есть общество, что истинным родством 820 Связует лучших воедино. Вот
Чего мы ищем здесь — Господней длани,
Что жить велит и знатным, и незнатным Одной семьей и общим домом. Сами Себе хозяева, отделены 825 От мира, словно стенами пещеры,
И человек, и зверь, — а уголок Укромный сей — для них чертог законный,
И храм, и самый лучший в мире дом.
Гоня мечты аркадские, златые 830 Фантазии о веке золотом,
Слепящий рой неясных дум из тех Времен, что были до любых времен И будут после их конца, всю пышность,
Что мельтешит и будет мельтешить 835 Пред взором любящим; стремясь отринуть Воспоминанья суетного мира,
Открой врата для истины, признай,
Что в нашем месте времени природа Не милует и не снисходит, всех 840 Без исключенья требует к ответу,
Взимая дань неотвратимой боли.
А чтоб еще больнее было, мы От века сами мучаем себя.
Но если мы добавим упованья 845 (Чего же больше?), что минуют нас


Дополнения. ГРАСМИР, МОЙ ДОМ
363
Унынье, гнет желаний непомерных,
И хватит нам духовной пищи, чтоб Насытить свой неутолимый разум,
Что и познаний, и любви в избытке 850 Нам выпадет, то с нами возликует
Прекрасный сей, чистейший, безупречный Эфирный свод, и вместе с ним Долина Глубокая — сестра его земная,
Что окружает нас и ограждает 855 От всех напастей. А еще отыщем
(Внимательным и непредвзятым взором, Ведь нам самим такими быть пристало) Соседей, дома своего достойных,
Жильцов в своем жилище.
Если ж нет,
eoo То нам довольно будет и себя,
Чтоб радостью наполнить этот день И чтоб надежда нас не оставляла И впредь в прекрасном, тихом нашем доме, Где ныне гость, любимый нами нежно,
865 Да, гость из дома отчего, просторов Морских неутомимый покоритель20, Проводит с нами краткий свой досуг На радость нам. И те, кого мы любим,
Нас навещают. Милые Сестрицы21 870 И наш любезный, милый сердцу брат, Философ и поэт22. Его завидев,
И горы возликуют. Вот богатство, Ниспосланное нам. И впредь, Долина,
Мы будем счастливы Господней волей!
875 Но этого не хватит, чтобы жизнь Свою нам оправдать. Нас дело ждет,
И жизнь без дела, ради удовольствий,
Без долга перед будущим, без мыслей


364
Уильям Вордсворт
О нем скучна, зашоренна, пуста.
880 У каждого созданья есть свой долг, Пусть скромный и простой, но если он С усердием выполняется, тогда Достоин будет урожай посевов. Отринув честолюбие больное 885 И гордость, я почувствую, что свыше Сияньем внутренним вознагражден — Так пусть же не угаснет, не умрет.
Но почему же внутренний мой свет Себе вовне отыскивает братство:
890 Кого люблю я — светятся любовью,
А наставляют те, кого я чту?
Чудной вопрос. И не найти ответа. Непрочный кров среди деревьев, тихий Очаг — о, сколь бы ни были они 895 Благословенны, не под силу им Раскрыть мне окончательный ответ.
И то, что мне дано, то, что внутри Меня живет и больше никому Не явлено покуда — даже тем,
900 Кто мне дороже прочих, — я сумею Открыть другим, всему поведать миру, Бессмертие в грядущем обрести.
О, даже в нем не сгину я дотла,
Не лягу в землю прахом безымянным 905 Средь скромных современников своих, В небытие безмолвно погрузившись. Такому не бывать, коль высшей силой Я призван человеку возвестить,
Что в нем от человека, что — от Бога, от Невинное дитя с душою нежной, Которая отнюдь не нежных чувств Желала, жил я (помню как сейчас)


Дополнения. ГРАСМИР, МОЙ ДОМ
365
Средь вожделений и слепых страстей, Животными инстинктами влеком,
915 Восторженно желал лишь одного,
Одним лишь искушеньем дорожил —
Тем, что влекло на подвиг дерзновенный. Утесы, бездны, омуты, вершины Деревьев — я любил на них глядеть,
920 Читать запрет — и презирать запрет,
Когда не делом — мыслью непременно.
И с той же страстью слухам я внимал Об испытаньях, встреченных достойно Героем, что свое предназначенье 925 Исполнил до конца бесстрашно. Или О горстке сильных духом, что сумели Во имя славы войско одолеть.
Да, и сейчас я той же движим страстью. Встречая, скажем, повесть об отважных 930 Двух кораблях, что в смертный бой вступили И смерть в бою нашли, сильней ликую,
Чем человеку мудрому пристало:
Горю, стремлюсь — и в мыслях с ними я.
Но укротить меня смогла природа,
935 Наставила искать иных утех,
Искать покоя — так поток бурливый,
В горах рожденный, тихими лугами Она ведет, когда познает он И мощь свою, и радость, и победы,
940 И безнадежность буйства и веселья.
И что свершила исподволь природа,
Одобрил разум. Здравый Глас ее Твердил: «Будь кроток, нежность возлюби — В ней обретешь и счастье ты, и славу.
945 Но всё ж не бойся (если веришь мне) Стремлений прежних: одолеть врага,


366
Уильям Вордсворт
Победу одержать, запрет нарушить И тьму кромешную познать — стремлений, Что в детском сердце разожгли любовь,
950 Тоску, презренье, жажду приключений. Они с тобой останутся, но сменят Предназначенье — вот он, их удел». Прощайте же, о подвиги! Прощай,
Моя надежда давняя, что муза 955 Мне протрубит в походную трубу23.
Но всё же наша жизнь в долине тихой И наша к ней любовь не канут в Лету. Дарован голос мне. О чем же петь? Природа, Человек и Жизнь сама —
960 Когда о них я думаю, порой В душе истома сладкая родится,
Как музыка; да будет мне дано Не раз в стихах воспеть их: красоту, Любовь и доблесть, истину, надежду —
965 Надежду в этом мире и за гробом —
И силу разума, и добродетель,
Блаженное в невзгодах утешенье И радость без преград, и ум людской,
Что верен своему уединенью 970 И, словно жизнь единая, безбрежен.
Вот что спою я. «Так сыщи же мне Достойных слушателей, пусть немногих. Сыщи достойных слушателей!» — Бард Молил, святейший из людей. Взываю 975 К тебе, Урания24, иль к высшей музе, Когда такая на земле иль в небе Найдется. Ибо путь мой вглубь лежит, Землей теней, а после ввысь, к мирам, Каким седьмое небо — лишь преддверье. Всю силу, трепет весь, что воплощались
980


985
990
995
1000
1005
1010
Дополнения. ГРАСМИР, МОЙ ДОМ
367
То вместе, то поврозь в виденьях грозных — Иегову в громовых раскатах, хор Кричащих ангелов, престол небесный — Миную, не встревожив. Темень Бездны, Пучина ада, хаос, ночь, зиянье Той пустоты, что грезой рождена,
Такого страха и благоговенья Нам не внушат, как взгляд в свою же душу, Да, в душу человека, о которой Я только и пою. А красота,
Здесь, на земле, живущая, в зеленых Ее пределах, что затмят шутя Рожденных духом идеальных форм Изысканность, ведет меня вперед И ставит скинии на всём пути Мне, своему соседу. Рай и рощи Элизия, счастливых островов Гряда, глубины океана — грезой,
Историей ли их назвать, коль разум, Влюбленный в мирозданье, их сочтет Обычной нашей жизни продолженьем? Пускай далек благословенный час,
В уединении венчальным гимном Я освящу великий сей союз,
Провозглашу, до самой нашей сути Добравшись. Как же тонко разум наш (И целый сонм способностей, которых От века удостоен род людской)
Прилажен к мирозданью. И как тонко —
О чем, увы, нечасто слышим мы —
Сей мир прилажен к разуму. Творенье (Зовись же этим, лучшим из имен!),
То, что они с удвоенною мощью Свершают — вот он, главный мой предмет.


368
Уильям Вордсворт
1015 Так я сказал. И если, дивный край Оставив, я миную племена И общины, увижу их вражду,
Питаемую гневом обоюдным,
Услышу, как в полях и рощах люди 1020 Тоскуют в одиночестве; поникну
В раздумьях про жестокий вихрь скорбей, Что навсегда сокрыты городскими Валами — пусть же звуки эти смыслом Исполнятся, чтоб я, заслышав их,
1025 Не потерял надежд и состраданья.
Приди, о вещий дух, душа людская25, Душа, что полнит нашу землю! Главный Твой храм в сердцах поэтов всемогущих Воздвигнут. Стань советчиком моим, юзо Наставь, как отделить зерно от плевел, Понять, что вечно, что пройдет, что важно, А что случайно. Чтобы голос мой В веках остался, словно свет небесный, Неся грядущим поколеньям весть.
1035 Но если я спущусь на землю, чтоб Помыслить о душе и человеке,
Что тоже мыслит, кто он есть таков — Гость в этом мире, наделенный даром Прозренья, — где, когда и как он жил,
1040 С чредой забот своих, — пускай мой труд Не канет втуне. Если сей сюжет С возвышенным сольется, Боже правый, Ты, жизнь и дух, ты, путь и проводник,
Ты, мощь и разум, сделай мой уклад 1045 Прообразом для лучших дней. Пускай Мудры желанья будут, жизнь проста,
Душа свободна, помыслы чисты —
О том взываю, тем и буду жив.


ИЗ СБОГ|1И1\Л
« /1игиЧесг\ие
баллады»
I7OÖ
СТРОКИ,
ОСТАВЛЕННЫЕ НА КАМНЕ В РАЗВЕТВЛЕНИИ ТИСОВОГО ДЕРЕВА, СТОЯЩЕГО НЕПОДАЛЕКУ ОТ ОЗЕРА ИСТВЕЙТ В УЕДИНЕННОЙ, НО ЖИВОПИСНОЙ ЧАСТИ ПОБЕРЕЖЬЯ
омедли, путник! Одинокий тис Здесь от жилья людского отдален, Не льнет пчела к нагим его ветвям, В зеленых травах не блестят ручьи. Но легкий ветр подует — и прибой Сознанье убаюкает твое Одним движеньем, нежным и живым.
Ты знаешь, кто
Сложил здесь камни, дерном их покрыл,
Кто скрыт был, как в объятии, в тени Густого древа, голого теперь?
Душою необычной наделен,
Он был взращен величьем этих мест,
И в юности, высоких мыслей полн И сердцем чист, он устремился в мир И был готов, как собственных врагов, Злоречье, зависть, ненависть разить.
Мир пренебрег им. Духом он упал,


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 371
С презреньем отвернувшись ото всех. Гордыней в одиночестве свою Питая душу, он любил сидеть Под этим мрачным тисом, где его Лишь птицы посещали да овца, Отставшая от стада своего.
По этим диким скалам, где росли Лишь чахлый вереск и чертополох, Блуждая взором, долгие часы Он скорбное лелеял торжество, Вообразив их символом своей Бесплодной жизни. Голову подняв, Пейзаж прекрасный видел он вдали,
Так расцветавший на его глазах,
Что от избытка этой красоты Изнемогало сердце. И тогда Он вспоминал о тех, чей ум согрет Теплом великодушья, для кого Соединялись мир и человек Как бы в чудесном действе, — и вздыхал, И радовался горько, что другим Так чувствовать дано, как он не мог.
И грезил он, покуда взор его Не застилали слезы. Умер он В долине этой. Памятник ему —
Лишь камень, на котором он сидел.
И если, путник, чистоту души Ты с юных лет сберег, — имей в виду: Ничтожна гордость, как ни наряди Ее в величье. Лучшие дары Погибнут зря, коль обладатель их Презренье к ближним чувствует. И тот,


372
Уильям Вордсворт
Кто лишь самим собою увлечен, —
Всех меньше, худший из живых существ. У мудреца он мог бы вызвать то Презрение, что мудростью самой Считается запретным. Будь мудрей! Лишь истинное знание ведет К любви, и тот лишь истинно велик,
Кто мучился сомнением в себе,
Себя терял и обретал себя В смиренье сердца...


СТРАННИЦА
ил близ Дервёнта бедный мой отец, Так начала рассказ она простой, — Цветущим полем, горсткою овец Он дорожил, как жилой золотой. Был легок сон и день беспечен мой:
Вдоль берега я сети волокла Иль наблюдала в бездне голубой С крутой скалы, где стадо я пасла,
Челнок отца и влажный блеск весла.
Был добр отец мой и благочестив —
Его взрастила строгая семья.
Колени пред кроваткою склонив,
Едва лишь речь прорезалась моя,
За ним молитвы повторяла я.
Он выучил читать меня потом,
И, страстной тяги к чтенью не тая,
С надеждой я стучалась в каждый дом,
Где отыскать могла бы новый том.
Забуду ль я, как лилия цвела В моем саду, тимьян душистый рос,
Как под воскресные колокола


374
Уильям Вордсворт
В нем разлилось благоуханье роз?
И как теперь мне вспомнятся без слез Пушистые цыплята по весне,
И первоцвет в сиянье ранних рос,
И лебеди, по медленной волне Издалека плывущие ко мне?
Еще я помню посох старый — в нем Отец опору в немощи нашел;
Скамью его под кленом летним днем И в знойном воздухе жужжанье пчел; Простой наряд, который так мне шел, Пса моего, умершего давно,
Что часто был на незнакомцев зол; Садившуюся на мое окно Малиновку, клевавшую зерно.
Так двадцать лет моих средь этих мест Мелькнули и растаяли как дым. Богатый замок земли все окрест Стал прибирать к владениям своим. Хозяин замка был неумолим:
Ни дом, ни луг никто не уберег.
Отец мой не склонился перед ним — Наследственный любил он уголок И ни за что расстаться с ним не мог.
Отец отверг предложенную мзду.
И стал он жертвой злобы: без труда Он загнан был в суровую нужду И должен был лишиться навсегда Земель и вод, родимого гнезда.
Всё отняли! И лишь его кровать,


376
Уильям Вордсворт
Где он лежал, не вынесли тогда.
И нам осталось слезы проливать И новое пристанище искать.
Забуду ль час, когда отец, молясь,
Глядел с холма на шпиль поверх ветвей?
Там с колокольни музыка лилась В день их венчанья с матерью моей.
Как верил он, что будет рядом с ней Покоиться в земле своей родной!
Я ж не могла молиться: средь полей,
Сквозь слезы, что из глаз текли рекой,
Я видела наш дом — уже чужой.
Я там дружила с юношей одним:
Его я полюбила с давних пор.
Еще детьми мы песни пели с ним,
Как птички в мае, средь зеленых гор.
А повзрослев, друг другу нежный взор Дарили мы в залог иных наград.
Мы завели о свадьбе разговор.
Мне грезился венчальный наш обряд,
Хотя он мною был любим как брат.
Но он уехал в дальний край от нас У городских учиться мастеров.
О, сколько было слез в прощальный час, Обетов пылких, незабвенных слов! —
С отцом мы под его явились кров.
Я плакала, упав к нему на грудь.
Он клялся, что в беде меня готов Любить, как в счастье. Долгим был наш путь. Отец мой вновь спокойно мог уснуть.


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 377
Четыре года — Господу хвала! —
Мы добывали хлеб нелегкий свой.
Я трех прелестных крошек родила. Утешенный, отец скончался мой. Счастливый! Нас, измученных нуждой,
И наших исхудавших малышей Не видел он! Скрыл камень гробовой Пустую прялку от его очей,
Очаг остывший, скорбь моих ночей.
Когда ж бороться не хватило сил И были мы надежды лишены, Надменный барабан провозгласил Изгнанье всем, кто слабы и бедны.
Меня, детей, что были голодны,
Мой муж в объятья заключил с тоской — На то и стали руки лишь годны.
Мольбы напрасны! На берег морской Мы повлеклись с несчастною толпой.
Мы провели немало тяжких дней На корабле, пока не отплыл он.
О, как ужасен вид родных полей! —
Наш край чумой был так опустошен,
Что там умолк и похоронный звон. Скорее прочь! Но горек был наш бег:
Не знали мы, что тьма со всех сторон И лучших дней не видеть нам вовек, Когда вдали растаял милый брег.
Уж миновала летняя пора,
И океан всё яростнее гнал Волну, что воздымалась как гора;


378
Уильям Вордсворт
И с ужасом глядели мы, как шквал, Крутясь и воя, волны разбивал.
О, знать бы нам, какие там, вдали,
Нас ожидают муки, в этот вал Мы броситься бы, верно, предпочли!
Так мы достигли западной земли.
О, как порою страшно платишь ты За расставанье с самым дорогим!
Уж лучше жить в пещере Нищеты,
Где ты ни для одной звезды не зрим,
Иль на глумленье франтам городским Плоть гибнущую выставлять свою,
Чем бегать в стае, где врагом твоим Стать должен каждый, в яростном бою,
В стремленье выжить пьющий кровь твою!
Нас мучили болезни, голод, страх, Страданий затянул водоворот.
В лесах, в полях, в пустынях, в городах Нам не было спасенья от невзгод.
Войной и мором были в этот год Убиты муж и дети! Вся семья!
Но слезы мои высохли — и вот,
В отчаянье, как после забытья,
Очнулась на британском судне я.
Был ранний час, и синь воды морской Рассветным отблеском озарена.
И на море царил такой покой,
Такая неземная тишина,
Какой душа в страданье лишена.
В простор, что был так чудно молчалив,


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» ( 1798) 379
Привычной безнадежности полна,
Я вглядывалась долго, ощутив Сквозь боль как будто радости прилив.
Как не вязалось это всё с былым,
Где слух терзал мне голодавших вой,
Где громоздились трупы и, как дым, Струился воздух черный и чумной;
Где оглашался воплем дальний бой И взрывы поднимали к небу прах,
И люди бледной мертвенной толпой В подвалах мрачных прятались, и страх Отчаяньем убит был в их сердцах!
Как я от горя не сошла с ума,
Когда врывалась, сердце леденя,
Война, как буря, в улицы, в дома,
И языками адского огня Нас доставала гибель, и резня Там не щадила ни дитя, ни мать!
Но отступи, безумье, от меня!
О, как легко, глядясь в морскую гладь, Целебный воздух я могла вдыхать!
Всё прежнее осталось вдалеке,
Как будто в мире я жила другом. Следила я за парусом в тоске,
Что поднят был в безветрии морском Терпенье потерявшим моряком,
И думала: не лучше ль этот бег Бесцельный длить, не зная, где мой дом? О, если б я могла уплыть навек От мест, где обитает человек!


380
Уильям Вордсворт
“Вот здесь, вот здесь, — мечта шептала мне, — Приют последний тело обретет.
Я буду мирно плакать в тишине,
Скитаясь дни и ночи напролет В пространстве беспредельных этих вод”, — Мне в них могила чудилась моя.
Но судно в порт доставил мореход,
Разбив мечты. Без пиши, без жилья Средь тысячи домов бродила я.
Казалось, я беспомощней теперь Матроса, что волною брошен был На скалы, — ни в одну стучаться дверь Не смела я, как голод ни томил.
В чужом сарае я легла без сил Средь спящих кур, когда настала ночь.
Был бой часов на башне так уныл!
Назавтра повторилось всё точь-в-точь:
Мне было попрошайничать невмочь.
Так день второй прошел, и третий вслед;
Я, не найдя ни хлеба, ни угла,
В отчаянье, смешавшем явь и бред,
В разрушенную крепость забрела.
Там боль меня пронзила, как игла,
Мой мозг был полон, как в кошмарном сне, Видений диких, взор застлала мгла —
Я чувств лишилась, и очнуться мне Случилось на больничной простыне.
Мой дух ослаб, и множество былых Событий стерлось в памяти моей.
Я вслушивалась в жалобы больных


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 381
На тысячу мне чуждых мелочей:
На шум шагов, на стоны средь ночей,
На злое выражение лица Сиделки, на бездушие врачей —
Всё это раздражало без конца Их вялые, усталые сердца.
Я им была не в силах сострадать:
Меня не беспокоил этот вздор.
Ко мне вернулась память, и опять Я вышла на сияющий простор И обратила изумленный взор На мир вокруг! А позднею порой Меня привлек пылающий костер. — Бродяг потряс рассказ печальный мой,
У них нашла я пищу и покой.
И отклик на несчастае мое Так дорог был мне в грубых их сердцах! По их словам, их вольное житье Не омрачали ни печаль, ни страх.
С поклажей не тряслись они в возах И никогда не брали в руки плуг,
Но сноп для них был собран на полях, Для них алели ягоды вокруг И теплым стогом согревал их луг.
Горшечники на вид, из края в край Они брели с навьюченным ослом.
Но до поры напоминала рай Их жизнь в воображении моем:
Волынки звук в безмолвии ночном, Веселый пир компании честной


382
Уильям Вордсворт
В конюшне, озаренной фонарем,
Иль на поляне средь глуши лесной Под полною и ясною луной.
Но в час, когда набрасывала мгла На лес и горы плотный свой покров,
К чужим дворам я красться не могла И приручать цепных угрюмых псов Или тайком отодвигать засов. Условный свист в полуночной тиши И дрожь при звуке собственных шагов Казались новой пыткой для души,
Чьи раны были всё еще свежи.
Что было делать? Чем унять печаль? Отец мой бедный! Все твои друзья Ушли из жизни, и помочь едва ль Могла мне мужа мертвого семья.
На них и не рассчитывала я.
К труду была я тоже не годна.
Часами, слезы горькие лия,
Сидела у дороги я, одна,
Безвыходной тоской угнетена.
И, небеса в жестокости виня, Кормилась я лишь милостью полей Да тем, что оставляло для меня Небрежное сочувствие людей.
Поля постелью сделались моей.
Но гордая душа средь этих бед Оскорблена была всего больней,
И чистой веры ясных юных лет В добро и правду в ней давно уж нет.


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 383
Уже три года так скитаюсь я,
Сквозь слезы наблюдая всякий раз, Как уплывает солнце в те края,
Где свет надежды для меня погас. Скажи, куда мне путь держать сейчас? Нет у меня ни близких, ни друзей» — Заплакав, прервала она рассказ.
И нечего сказать уж было ей О неизбывной горести своей.


ГУДИ БЛЕЙК И ГАРРИ ГИЛЛ
ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ
акая хворь, какая сила И дни, и месяцы подряд Так сотрясает Гарри Гилла, Что зубы у него стучат?
У Гарри недостатка нет В жилетах, шубах меховых.
И всё, во что больной одет,
Согрело 6 и девятерых.
В апреле, в декабре, в июне,
В жару ли, в дождь ли, в снегопад,
Под солнцем или в полнолунье У Гарри зубы всё стучат!
Всё то же с Гарри круглый год — Твердит о нем и стар и млад:
Днем, утром, ночи напролет У Гарри зубы всё стучат!
Он молод был и крепко слажен Для ремесла гуртовщика:
В его плечах косая сажень,
Кровь с молоком — его щека.
А Гуди Блейк стара была,
И каждый вам поведать мог,


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 385
В какой нужде она жила,
Как темный дом ее убог.
За пряжею худые плечи Не распрямляла день и ночь. Увы, случалось и на свечи Ей было накопить невмочь. Стоял на хладной стороне Холма ее промерзший дом.
И уголь был в большой цене В селенье отдаленном том.
Нет близкой у нее подруги, Делить ей не с кем кров и снедь, И ей в нетопленой лачуге Одной придется умереть.
Лишь ясной солнечной порой,
С приходом летнего тепла, Подобно птичке полевой,
Она бывает весела.
Когда ж затянет льдом потоки — Ей жизнь и вовсе невтерпеж.
Так жжет ее мороз жестокий, Что кости пробирает дрожь! Когда так пусто и мертво Ее жилище в поздний час, —
О, догадайтесь, каково От стужи не смыкать ей глаз!
Ей счастье выпадало редко, Когда, вокруг чиня разбой,
К ее избе сухие ветки И щепки ветер гнал ночной.


386
Уильям Вордсворт
Не поминала и молва,
Чтоб Гуди запасалась впрок.
И дров хватало ей едва Лишь на один-другой денек.
Когда мороз пронзает жилы И кости старые болят — Плетень садовый Гарри Гилла Ее притягивает взгляд.
И вот, очаг покинув свой,
Едва угаснет зимний день,
Она озябшею рукой Нащупывает тот плетень.
Но о прогулках Гуди старой Догадывался Гарри Гилл.
Он мысленно грозил ей карой, Он Гуди подстеречь решил.
Он шел выслеживать ее В поля ночные, в снег, в метель, Оставив теплое жилье,
Покинув жаркую постель.
И вот однажды за скирдою Таился он, мороз кляня.
Под яркой полною луною Хрустела мерзлая стерня.
Вдруг шум он слышит и тотчас С холма спускается, как тень: Да это Гуди Блейк как раз Явилась разорять плетень!
Был Гарри рад ее усердью, Улыбкой злобною расцвел


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 387
И ждал, покуда — жердь за жердью — Она наполнит свой подол.
Когда ж пошла она без сил Обратно с ношею своей —
Свирепо крикнул Гарри Гилл И преградил дорогу ей.
И он схватил ее рукою,
Рукой тяжелой, как свинец,
Рукою крепкою и злою,
Вскричав: «Попалась наконец!»
Сияла полная луна.
Поклажу наземь уронив,
Взмолилась Господу она,
В снегу колени преклонив.
Упав на снег, взмолилась Гуди И руки к небу подняла:
«Пускай он вечно мерзнуть будет! Господь, лиши его тепла!»
Такой была ее мольба.
Ее услышал Гарри Гилл —
И в тот же миг от пят до лба Озноб всего его пронзил.
Всю ночь трясло его, и утром Его пронизывала дрожь.
Лицом унылым, взором мутным Стал на себя он не похож.
Спастись от стужи не помог Ему извозчичий тулуп.
И в двух согреться он не мог,
И в трех был холоден, как труп.


388
Уильям Вордсворт
Кафтаны, одеяла, шубы —
Всё бесполезно с этих пор. Стучат, стучат у Гарри зубы, Как на ветру оконный створ. Зимой и летом, в зной и в снег Они стучат, стучат, стучат!
Он не согреется вовек! — Твердит о нем и стар, и млад.
Он говорить ни с кем не хочет. В сиянье дня, в ночную тьму Он только жалобно бормочет, Что очень холодно ему. Необычайный сей рассказ Я вам правдиво изложил.
Да будут в памяти у вас И Гуди Блейк, и Гарри Гилл!


стихи,
НАПИСАННЫЕ НЕПОДАЛЕКУ ОТ ДОМА И ПЕРЕДАННЫЕ МОИМ МАЛЬЧИКОМ ТОЙ, К КОМУ ОБРАЩЕНЫ
есенним первым теплым днем Миг новый прежнего прелестней. На дереве у входа в дом Малиновка заводит песню.
Блаженством воздух напоен И вся ожившая округа —
От голых гор и голых крон До зеленеющего луга.
Сестра, из комнаты своей,
Заботами пренебрегая,
На воздух выйди поскорей,
Почувствуй солнце, дорогая!
Простое платьице надень И не бери с собою чтенья.
Я так хочу, чтоб в этот день Мы вдоволь насладились ленью.
Условностей привычный гнет С себя мы сбросим, и сегодня Мы новых дней начнем отсчет,
Как после даты новогодней.


390
Уильям Вордсворт
Всему цветение суля,
Любовь вселяется украдкой В сердца, и влажная земля Протазана истомой сладкой.
Мгновенье может больше дать, Чем полстолетья рассуждений. Мы каждой порой благодать Впитаем в этот день весенний.
Укладу новому храня В сердцах своих повиновенье, Весь год из нынешнего дня Мы будем черпать вдохновенье.
И сила этого вокруг Распространенного блаженства Поможет нам с тобой, мой друг, Достичь любви и совершенства.
Так поскорее же надень Простое платьице и чтенья В путь не бери — ведь в этот день Мы вдоволь насладимся ленью.


САЙМОН ЛИ,
СТАРЫЙ ЕГЕРЬ,
И ОПИСАНИЕ ПРОИСШЕСТВИЯ, С НИМ ПРИКЛЮЧИВШЕГОСЯ
близи поместья Айвор жил Тщедушный маленький старик. Твердят, что прежде, полный сил, Он ростом был велик.
Но спину крепкую его В дугу согнуло время:
Ее восьмидесяти лет Отяготило бремя.
Мундир старинный голубой На нем опрятен был и цел,
Но догадаться мог любой,
Что он нужду терпел.
Беспечным егерем служил Он четверть века с лишним.
И нынче щеки у него Подобны спелым вишням.
Никто трубить, как Саймон Ли,
Во дни минувшие не мог:
Четыре замка той земли Будил веселый рог.
Давно уж Айвор пуст, увы!


392
Уильям Вордсворт
И господа в могилах,
Собаки, лошади мертвы — Лишь Саймон пережил их.
Былые подвиги его —
Вы сами видеть бы могли — Лишили глаза одного.
О, бедный Саймон Ли!
Свой век влачит он без детей, С женою старой рядом,
На деревенском пустыре В соседстве с водопадом.
Он весь осунулся, зачах, Фигура сгорблена, крива.
На тощих, высохших ногах Он держится едва.
Он смолоду не знал труда,
Он не ходил за плугом — Явилась к Саймону нужда С годами и недугом.
Средь этих пастбищ и полей Мог до упаду бегать он, Опережая лошадей,
Ведя удачный гон.
Он всё еще от лая псов Приходит в упоенье,
От их веселых голосов, Звучащих в отдаленье.
Покрепче Саймона была Старуха Руфь, его жена,


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 393
И часто на себя брала Тяжелый труд она.
Хоть от работы оторвать Едва ли что могло их, —
Не много проку было в том,
Увы, для них обоих.
Близ хижины, поросшей мхом, Принадлежал им клок земли.
Ее на пустыре глухом Возделал Саймон Ли.
Давно уж не дает земля И скудных урожаев.
Как может прокормить она Столь немощных хозяев?
О том, что доживает дни,
Он скажет сам наверняка.
В трудах распухшие ступни Болят у старика.
Читатель добрый, вижу я,
Ты крепко ждешь финала. Занятной повести, мой друг, Душа твоя б желала.
В воображении твоем Историй всевозможных клад. Прелестный вымысел во всём Ты обнаружить рад.
Историю на мой сюжет Сам сочинить попробуй, Поскольку в нем, признаюсь, нет И выдумки особой.


394
Уильям Вордсворт
Однажды ясным летним днем Я Саймона увидел — он Над полусгнившим старым пнем Склонился, утомлен.
Уже, казалось, целый век, Отчаянью покорен,
Киркой, дрожавшею в руках, Рубил он крепкий корень.
«О милый Саймон, — молвил я, — Позволь, тебе я помогу!»
И, облегченья не тая,
Он мне отдал кирку.
И узловатый корень враз С размаху сокрушил я,
Одним ударом завершив Столь долгие усилья.
Тут слез не удержал старик,
И благодарность, и восторг С внезапной силой в тот же миг Он из души исторг.
Увы, сердечностью такой Мне редко отвечали,
От благодарности людской Я чаще был в печали.


ИСТОРИЯ для отцов,
или Как можно воспитать ПРИВЫЧКУ ко лжи
расив и строен мальчик мой Ему всего лишь пять,
И нежной любящей душой Он ангелу под стать.
У дома нашего вдвоем
Мы с ним гуляли в ранний час,
Беседуя о том о сем,
Как принято у нас.
Я вспоминал прекрасный край,
Наш домик прошлою весной,
И берег Кильва, точно рай,
Возник передо мной.
И столько счастья я сберег,
Что, ощутив его опять,
Я в этот день без боли мог Былое вспоминать.
Одетый просто, без прикрас,
Мой мальчик был пригож и мил.
Я с ним, как прежде много раз, Беспечно говорил.


396
Уильям Вордсворт
Ягнят был грациозен бег В сиянье солнечного дня.
«Наш Лисвин, как и кильвский брег, Чудесен, — молвил я. —
Тебе милее здешний дом? — Спросил я малыша. —
Иль тот, на берегу морском?
Ответь, моя душа!
И где ты жить, в краю каком Хотел бы больше, дай ответ:
На кильвском берегу морском Иль в Лисвине, мой свет?»
Глаза он поднял на меня,
И взгляд был простодушья полн:
«У моря жить хотел бы я,
Вблизи зеленых волн».
«Но, милый Эдвард, отчего?
Скажи, мой мальчик, почему?»
«Не знаю, — был ответ его, —
И сам я не пойму...»
«Зачем же эту благодать Лесов и солнечных лугов Ты безрассудно променять На Кильв морской готов?»
Но, отведя смущенный взгляд,
Не отвечал он ничего.
Я повторил пять раз подряд:
«Скажи мне, отчего?»


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 397
Вдруг поднял голову малыш И, ярким блеском привлечен, Увидел на одной из крыш Сверкавший флюгер он.
И миг спустя его ответ,
Столь долгожданный, был таков: «Всё дело в том, что в Кильве нет Вот этих петухов».
Я стать мудрей бы не мечтал, Когда, мой маленький дружок, Тому, что от тебя узнал,
Сам научить бы мог.


НАС СЕМЕРО
ебенок простодушный, чей Так легок каждый вдох,
В ком жизнь струится, как ручей, Что знать о смерти мог?
Я встретил девочку, идя Дорогой полевой.
«Мне восемь», — молвило дитя С кудрявой головой.
Одежда жалкая на ней И диковатый вид.
Но милый взгляд ее очей Был кроток и открыт.
«А сколько братьев и сестер В твоей семье, мой свет?»
Бросая удивленный взор,
«Нас семь», — дала ответ.
«И где ж они?» — «Ушли от нас В далекий Конвей двое,
И двое на море сейчас.
А всех нас семь со мною.


400
Уильям Вордсворт
За нашей церковью в тени Лежат сестренка с братом.
И с мамой мы теперь одни В сторожке с ними рядом».
«Дитя мое, как может вас Быть семеро с тобою,
Коль двое на море сейчас И на чужбине двое?»
«Нас семь, — ответ ее был прост, — Сестра моя и брат,
Едва войдешь ты на погост —
Под деревом лежат».
«Ты здесь резвишься, ангел мой,
А им вовек не встать.
Коль двое спят в земле сырой,
То вас осталось пять».
«В цветах живых могилы их. Шагов двенадцать к ним От двери в дом, где мы живем И их покой храним.
Я часто там чулки вяжу,
Себе одежку шью.
И на земле близ них сижу,
И песни им пою.
А ясной летнею порой,
По светлым вечерам Беру я мисочку с собой И ужинаю там.


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 401
Сначала Джейн ушла от нас. Стонала день и ночь.
Господь ее от боли спас,
Как стало ей невмочь.
Мы там играли — я и Джон,
Где камень гробовой Над нею вырос, окружен Весеннею травой.
Когда ж засыпал снег пути И заблестел каток,
Джон тоже должен был уйти:
С сестрой он рядом лег».
«Но если брат с сестрой в раю, — Вскричал я, — сколько ж вас?»
Она в ответ на речь мою:
«Нас семеро сейчас!»
«Их нет, увы! Они мертвы!
На небесах их дом!»
Она ж по-прежнему: «Нас семь!» — Меня не слушая совсем,
Стояла на своем.


СТРОКИ,
НАПИСАННЫЕ РАННЕЮ ВЕСНОЙ
прозрачной роще в день весенний Я слушал многозвучный шум.
И радость светлых размышлений Сменялась грустью мрачных дум.
Всё, что природа сотворила,
Жило в ладу с моей душой.
«Но что, — подумал я уныло, —
Что сделал человек с собой?»
Средь примул, полных ликованья,
Барвинок нежный вил венок.
От своего благоуханья Блаженствовал любой цветок.
И, наблюдая птиц круженье, —
Хоть и не мог их мыслей знать, —
Я верил: каждое движенье Для них — восторг и благодать.
И ветки ветра дуновенье Ловили веером своим.
Я не испытывал сомненья,
Что это было в радость им.


404
Уильям Вордсворт
И коль уверенность моя Не наваждение пустое —
«Так что, — с тоскою думал я, — Что сделал человек с собою?»


ТЁРН
i
ы набредешь на старый Терн И ощутишь могильный холод: Кто, кто теперь вообразит, Что Терн был свеж и молод! Старик, он ростом невелик,
С двухгодовалого младенца.
Ни листьев, даже ни шипов —
Одни узлы кривых сучков Венчают отщепенца.
И, как стоячий камень, мхом Отживший Терн оброс кругом.  IIII
Обросший, словно камень, мхом Терновый куст неузнаваем:
С ветвей свисают космы мха Унылым урожаем,
И от корней взобрался мох К вершине бедного растенья,
И навалился на него,
И не скрывает своего Упорного стремленья —
Несчастный Терн к земле склонить И в ней навек похоронить.


406
Уильям Вордсворт
III
Тропою горной ты взойдешь Туда, где буря точит кручи, Откуда в мирный дол она Свергается сквозь тучи.
Там от тропы шагах в пяти Заметишь Терн, седой и мрачный, И в трех шагах за ним видна Ложбинка, что всегда полна Водою непрозрачной:
Ей нипочем и суховей,
И жадность солнечных лучей.
IV
Но возле дряхлого куста Ты встретишь зрелище иное: Покрытый мхом прелестный холм В полфута вышиною.
Он всеми красками цветет,
Какие есть под небесами,
И мнится, что его покров Сплетён из разноцветных мхов Девичьими руками.
Он зеленеет, как тростник,
И пышет пламенем гвоздик.  VV
О Боже, что за кружева,
Какие звезды, ветви, стрелы!
Там — изумрудный завиток,
Там — луч жемчужно-белый.
И как всё блещет и живет!


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 407
Зачем же рядом Терн унылый? Что ж, может быть, и ты найдешь, Что этот холм чертами схож С младенческой могилой.
Но, как бы ты ни рассудил,
На свете краше нет могил.
VI
Ты рвешься к Терну, к озерку,
К холму в таинственном цветенье? Спешить нельзя, остерегись,
Умерь на время рвенье:
Там часто Женщина сидит,
И алый плащ ее пылает;
Она сидит меж озерком И ярким маленьким холмом И скорбно повторяет:
«О, горе мне! О, горе мне!
О, горе, горе, горе мне!»  VIIVII
Несчастная туда бредет В любое время дня и ночи;
Там ветры дуют на нее И звезд взирают очи;
Близ Терна Женщина сидит И в час, когда лазурь блистает,
И в час, когда из льдистых стран Над ней проносится буран, — Сидит и причитает:
«О, горе мне! О, горе мне!
О, горе, горе, горе мне!»


408
Уильям Вордсворт
VIII
— Молю, скажи, зачем она При свете дня, в ночную пору, Сквозь дождь, и снег, и ураган Взбирается на гору?
Зачем близ Терна там сидит И в час, когда лазурь блистает,
И в час, когда из льдистых стран Над ней проносится буран, — Сидит и причитает?
Молю, открой мне, чем рожден Ее унылый долгий стон?
IX
— Не знаю; никому из нас Загадка эта не под силу.
Ты убедишься: холм похож На детскую могилу,
И мутен пруд, и мрачен Терн. Но прежде на краю селенья Взгляни в ее убогий дом И, ежели хозяйка в нем,
Тогда лови мгновенье:
При ней никто еще не смел Войти в печальный тот предел.
X
— Но как случилось, что она На это место год от году Приходит под любой звездой,
В любую непогоду?
— Лет двадцать минуло с поры,


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 409
Как другу Марта Рэй вручила Свои мечты и всю себя,
Вручила, страстно полюбя Лихого Стива Хилла.
Как беззаботна, весела,
Как счастлива она была!
XI
Родня благословила их И объявила день венчанья;
Но Стив другой подруге дал Другое обещанье;
С другой подругой под венец Пошел, ликуя, Стив беспечный.
А Марта — от несчастных дум В ней скоро помрачился ум И вспыхнул уголь вечный,
Что тайно пепелит сердца,
Но не сжигает до конца.
XII
Так полугода не прошло,
Еще листва не пожелтела,
А Марта в горы повлеклась,
Как будто что хотела
Там отыскать — иль, может, скрыть.
Все замечали поневоле,
Что в ней дитя, а разум дик И чуть светлеет лишь на миг От непосильной боли.
Уж лучше б умер подлый Стив,
Ее любви не оскорбив!


410
Уильям Вордсворт
XIII
О, что за грусть! Вообрази,
Как помутненный ум томится, Когда под сердцем всё сильней Младенец шевелится!
Седой Джером под Рождество Нас удивил таким рассказом: Что, в матери набравшись сил, Младенец чудо сотворил,
И к ней вернулся разум,
И очи глянули светло, —
А там и время подошло.
XIV
Что было дальше — знает Бог, А из людей никто не знает;
В селенье нашем до сих пор Толкуют и гадают,
Что было — или быть могло: Родился ли ребенок бедный,
И коль родился, то каким, Лишенным жизни иль живым, И как исчез бесследно.
Но только с тех осенних дней Уходит в горы Марта Рэй.
XV
Еще я слышал, что зимой При вьюге, любопытства ради, В ночи стекались смельчаки К кладбищенской ограде:
Туда по ветру с горных круч


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 411
Слетали горькие рыданья,
А может, это из гробов Рвались наружу мертвецов Невнятные стенанья.
Но вряд ли был полночный стон К несчастной Марте обращен.
XVI
Одно известно: каждый день Наверх бредет она упорно И там в пылающем плаще Тоскует возле Терна.
Когда я прибыл в этот край И ничего не знал, то вскоре С моей подзорною трубой Я поспешил крутой тропой Взглянуть с горы на море.
Но смерилось так, что я не мог Увидеть собственных сапог.
XVII
Пополз туман, полился дождь, Мне не было пути обратно,
Тем более что ветер вдруг Окреп десятикратно.
Я озирался, я спешил Найти убежище от шквала,
И, что-то смутно увидав,
Я бросился туда стремглав,
И предо мной предстала —
Нет, не расселина в скале,
Но Женщина в пустынной мгле.


412
Уильям Вордсворт
XVIII
Я онемел — я прочитал Такую боль в погасшем взоре,
Что прочь бежал, а вслед неслось: «О, горе мне! О, горе!»
Мне объясняли, что в горах Она сидит безгласной тенью,
Но лишь луна взойдет в зенит И воды озерка взрябит Ночное дуновенье,
Как раздается в вышине:
«О, горе, горе, горе мне!»
XIX
— И ты не знаешь до сих пор,
Как связаны с ее судьбою
И Терн, и холм, и мутный пруд,
И веянье ночное?
— Не знаю; люди говорят,
Что мать младенца удавила, Повесив на кривом сучке;
И говорят, что в озерке Под полночь утопила.
Но все сойдутся на одном:
Дитя лежит под ярким мхом.
XX
Еще я слышал, будто холм От крови пролитой багрится —
Но так с ребенком обойтись Навряд ли мать решится.
И будто — если постоять


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 413
Над той ложбинкою нагорной, На дне дитя увидишь ты,
И различишь его черты,
И встретишь взгляд упорный: Какой бы в небе ни был час, Дитя с тебя не сводит глаз.
XXI
А кто-то гневом воспылал И стал взывать о правосудье;
И вот с лопатами в руках К холму явились люди.
Но в тот же миг перед толпой Цветные мхи зашевелились,
И на полста шагов вокруг Трава затрепетала вдруг,
И люди отступились.
Но все уверены в одном:
Дитя зарыто под холмом.
XXII
Не знаю, так оно иль нет;
Но только Терн по произволу Тяжелых мрачных гроздьев мха Всё время гнется долу;
И сам я слышал с горных круч Несчастной Марты причитанья; И днем, и в тишине ночной Под ясной блещущей луной Проносятся рыданья:
«О, горе мне! О, горе мне!
О, горе, горе, горе мне!»


ПОСЛЕДНИЙ ИЗ СТАДА
i
рошла в скитаньях жизнь моя, Но очень редко видел я, Чтобы мужчина, полный сил, Так безутешно слезы лил,
Как тот, какого повстречал Я на кругах родной земли:
Он по дороге шел один,
И слезы горькие текли.
Он шел, не утирая слез,
И на плечах ягненка нес.
И
Своею слабостью смущен,
Стыдясь, отворотился он,
Не смея поглядеть в упор,
И рукавом глаза утер.
— Мой друг, — сказал я, — что с тобой?
О чем ты? Что тебя гнетет?
— Заставил плакать, добрый сэр,
Меня ягненок этот вот,
Последний, — с нынешнего дня Нет больше стада у меня...


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 415
III
Я смолоду беспечен был;
Но, образумившись, купил Овцу, не зная, есть ли прок В таких делах, но в должный срок Моя овца, на радость мне, Хороших принесла ягнят; Желания мои сбылись —
Женился я и стал богат. Плодились овцы; что ни год,
Со стадом вместе рос доход.
IV
От лета к лету время шло,
И всё росло овец число,
И вот их стало пятьдесят, Отборных маток и ягнят!
Для них был раем горный луг,
Для нас был раем наш очаг...
Один ягненок уцелел —
Его несу я на плечах,
И пусть нам сгинуть суждено От нищеты — мне всё равно.  VV
Я шестерых детей кормил,
На это не хватало сил В неурожайный, горький год —
Я попросил помочь приход.
А мне сказали: «Ты богат — Богатство на лугу твоем,
А хочешь хлеба — обходись


416
Уильям Вордсворт
Своим нетронутым добром. Приходский хлеб — для бедноты, Его просить не смеешь ты!»
VI
Овцу я продал, и моя Досыта стала есть семья, Окрепли дети — мне ж кусок И горек был, и шел не впрок. Настала страшная пора,
Смятение вошло в мой дом: Овечье стадо — мой оплот,
Моим же созданный трудом, — Как снег, растаяло, и нас Настиг беды и скорби час.
VII
Еще овца, еще одна Покинуть пастбище должна!
И каждая из них была Как капля крови. Кровь текла Из ран моих — вот так пустел Мой луг, и, сколько там в живых, Я не считал — я лишь мечтал, Чтоб не осталось вовсе их,
Чтоб волю дать судьбе слепой, Чтоб кончить горький этот бой!  VIIIVIII
Я замкнут стал, я стал угрюм, Мутился ум от черных дум,


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 417
В грехах подозревал я всех И сам способен стал на грех. Печален дом, враждебен мир,
И навсегда ушел покой,
Устало к своему концу Я шел, охваченный тоской; Порой хотелось бросить дом И жить в чащобах, со зверьем.
IX
Таких овец не видел свет,
Цены им не было и нет;
Клянусь, я поровну любил Детей — и тех, кто их кормил, — Моих овец... И вот, молясь,
Я думал, что, наверно, Бог Карал за то, что больше я Своих детей любить бы мог... Редело стадо с каждым днем, Овец всё меньше было в нем.
X
Всё горше было их считать!
Вот их пятнадцать, десять, пять, Их три, — уж близко до конца! — Ягненок, валух и овца...
Из стада в пятьдесят голов Один остался, да и тот, Оставшийся, из рук моих В чужие руки перейдет, Последний, — с нынешнего дня Нет больше стада у меня...


БЕЗУМНАЯ МАТЬ
о бездорожью наугад, — Простоволоса, дикий взгляд, — Свирепым солнцем сожжена,
В глухом краю бредет она.
И на руках ее дитя.
(Иль это — бред больной души?)
Под стогом дух переведя,
На камне средь лесной тиши Поет она, любви полна,
И речь ее вполне ясна:
«Все говорят: безумна я,
Но, мой малютка, жизнь моя,
Я счастлива, когда пою,
Я забываю боль свою,
И я молю тебя, малыш,
Не бойся, не страшись меня!
Ты словно в колыбельке спишь,
И, от беды тебя храня,
О мой родной, я помню свой Огромный долг перед тобой.
Мой мозг был пламенем объят,
И боль туманила мой взгляд,


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 419
И грудь жестоко той порой Терзал зловещих духов рой.
Но, пробудясь, в себя придя,
Как счастлива я видеть вновь И чувствовать свое дитя,
Его живую плоть и кровь!
Мной побежден кошмарный сон, Со мной мой мальчик, только он.
К моей груди, сынок, прильни Губами нежными — они Как бы из сердца моего Вытягивают скорбь его.
Покойся на груди моей,
Ее ты пальчиками тронь;
Дарует облегченье ей Твоя прохладная ладонь.
Твоя рука свежа, легка,
Как дуновенье ветерка.
Люби, люби меня, малыш!
Ты счастье матери даришь!
Не бойся злобных волн внизу, Когда я на руках несу Тебя по острым гребням скал. Мне скалы не сулят беды,
Не страшен мне ревущий вал — Ведь жизнь мою спасаешь ты. Блаженна я, дитя храня:
Ему не выжить без меня.
Не бойся, маленький! Поверь, Тебя, отважная, как зверь, Переведу сквозь реки я


420
Уильям Вордсворт
И сквозь дремучие края.
Сооружу тебе жилье:
Из листьев — мягкую кровать.
И если ты, дитя мое,
До срока не покинешь мать, — Любимый мой, в глуши лесной Ты будешь петь, как дрозд весной.
Спи на груди моей, птенец!
Ее не любит твой отец —
Она поблекла, отцвела.
Тебе ж, мой свет, она мила.
Она — твоя. И не беда,
Что красота моя ушла:
Ты будешь верен мне всегда,
А в том, что стала я смугла,
Есть некий прок: ведь бледных щек Моих не видишь ты, сынок.
Не слушай лжи, любовь моя!
С твоим отцом венчалась я. Наполним мы в лесной тени Счастливой жизнью наши дни.
Ему вовек не жить со мной,
Коль он тобою пренебрег!
Но ты не бойся: он не злой,
Он сам несчастен, видит Бог!
И каждым днем с тобой вдвоем Молиться будем мы о нем.
Тебя, родимый, пенью сов Я обучу во тьме лесов.
Недвижны губы малыша.
Ты, верно, сыт, моя душа?


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 421
Как странно помутились вмиг Твои небесные черты!
Мой милый мальчик, взор твой дик! Уж не безумен ли и ты?
Ужасный знак! Коль это так —
Во мне навек печаль и мрак.
О, улыбнись, ягненок мой,
И мать родную успокой!
Я всё сумела превозмочь:
Отца искала день и ночь,
Узнала ярость духов тьмы И вкус орехов земляных.
Но ты не бойся — сыщем мы Отца средь зарослей лесных.
Всю жизнь свою в лесном краю, Сынок, мы будем как в раю».


СЛАБОУМНЫЙ
МАЛЬЧИК
ж смерилось. Ровный свет луны Лежит на рощах и лугу.
Бог весть откуда гулкий клич Подруге шлет угрюмый сыч. Тоскливо в лунной тишине «Угу! — плывет. — Угу-у! Угу-у!»
Что так спешишь, что так дрожишь,
Что не в себе ты, Бетти Фой?
Зачем на пони водружен Бедняжка слабоумный Джон,
Сыночек горемычный твой?
Уж все в округе спят давно.
Сними, сними его с седла!
Он горд, он радостно мычит;
Но, Бетти! он ли вдруг помчит Сквозь сумрак вешний, как стрела?
Но Бетти знает лишь одно:
В беде соседка, Сьюзен Гей;
Она стара, она больна,
Совсем одна живет она,
И очень худо нынче ей.


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 423
А рядом ни души живой,
Ни дома на версту вокруг.
Кто вразумит их в эту ночь, Как старой Сьюзен им помочь, Чем облегчить ее недуг?
Они одни, темно кругом,
И мужа Бетти дома нет:
Он дровосек, в соседний дол Вчера он лес валить ушел.
Что делать им? Кто даст ответ?
И Бетти пони своего Тогда выводит со двора.
Конек тот всюду и везде —
Что на кормежке, что в узде — Являл отменно смирный нрав.
Оседлан добрый пони вмиг,
И — случай видан ли такой? —
В дорогу Бетти снаряжен Бедняжка слабоумный Джон, Ее сыночек дорогой.
Вниз по долине, через мост Пускай он в город мчит скорей. У церкви доктор там живет, Пускай его он позовет,
А то помрет ведь Сьюзен Гей.
Не нужно Джонни ни хлыста, Ни острых шпор, ни света дня. Лишь веткой остролиста он Размахивает, возбужден,
Над холкой своего коня.


424
Уильям Вордсворт
Полна тревог, полна забот, Внушала долго сыну мать,
Какой держать он должен путь, Где вправо, влево где свернуть, Как мест опасных избегать.
А самой главной из забот Была: «Сынок, потом домой! Нигде не жди, нигде не стой, Позвал врача — и враз домой.
Ты понял, Джон, разумник мой?»
И Джонни радостно в ответ Мычит, кивает, в путь готов, Уздечку дергает, спеша.
И материнская душа Ответ тот поняла без слов.
Хоть Бетти впору их вернуть,
Она сдержала свой порыв, Лошадке легкий дав шлепок.
И вот уж тронулся конек,
И Бетти вслед глядит, застыв.
Но только тронулся конек, — Бедняжка слабоумный Джон! — От счастья сам он стал не свой, Не шевельнет рукой-ногой, Уздечку еле держит он.
В руке поникшей остролист Застыл недвижен; в вышине Над лесом мартовским луна


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 425
Не так тиха, не так нема,
Как этот мальчик на коне.
Всё ликовало, пело в нем.
Так с полверсты проехал он,
Забыв и повод под рукой И что наездник он лихой, —
Он счастлив, счастлив, счастлив Джон!
А мать стояла у ворот,
Собой горда, сынком горда,
И всё ему смотрела вслед:
Уж так спокоен он в седле,
Так выправка его тверда!
Его молчанье — добрый знак:
Доедет, Бог его хранит.
Вот он свернул направо в лес,
Совсем из вида уж исчез,
А Бетти всё вослед глядит.
Вон песню замурчал свою,
В тиши ночной она слышна —
Журчит, как мельничный ручей.
И конь под ним овцы смирней —
И ночь уж Бетти не страшна.
Теперь — утешить Сьюзен Гей:
В пути гонец их удалой.
Кричат сычи, кричат в ночи,
А Джонни «тру-тру-тру» мурчит — Беспечный всадник под луной.


426
Уильям Вордсворт
И пони с Джонни заодно:
Добрей конька в округе нет.
Что б ни пришлось ему снести,
Он будет так же добр и тих,
Хоть проживи он тыщу лет.
Но он и мыслит! А уж тут Шаг замедляется вдвойне.
Он Джонни знает; но сейчас Он с толку сбит; на этот раз Всё так там странно, на спине!
Так движутся они сквозь лес,
По лунным тропам в лунный дол.
У церкви доктор там живет,
Его-то Джон и позовет,
Чтоб к хворой Сьюзен он пришел.
А Бетти, сидя при больной,
О Джонни всё заводит речь:
Что уж вот-вот вернется он,
И как он храбр, и как умен, —
Чтоб Сьюзен хоть чуть-чуть отвлечь.
И Бетти, сидя при больной,
За ней заботливо следит:
То хлеб, то ковш придвинет к ней — Как будто лишь о Сьюзен Гей Сейчас душа у ней болит.
Но глянем глубже ей в глаза:
От нас, бедняжке, ей не скрыть,
Что счастьем, гордостью она


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» ( 1798) 427
В минуту эту так полна,
Что всем готова их дарить.
И всё же отчего порой Она глядит в окно тайком?
То речь ведет — то смолкнет вдруг, Как будто ловит каждый звук В лесу безмолвном за окном.
Всё громче стонет Сьюзен Гей.
А Бетти ей: «Сейчас, сейчас.
Луна ясна, они в пути,
Они вот-вот должны прийти.
Уж на дворе десятый час».
Но стонет, стонет Сьюзен Гей.
Вон и одиннадцать уж бьет.
А Бетти всё свое твердит:
«Луна ясна, они в пути,
Они появятся вот-вот».
Приблизился полночный час.
Луна по-прежнему ясна,
Льет на округу ровный свет.
А доктора всё нет и нет,
И бедной Сьюзен не до сна.
А Бетти? Час назад она Бранилась в шутку: «Вот лентяй! Замешкался в пути, видать.
Теперь ему несдобровать — Получит знатный нагоняй!»


428
Уильям Вордсворт
Но час прошел, а Джонни нет; Теперь уж не до шуток ей.
Его всё нет. Что с ним стряслось? Он ждет там доктора небось — Забот так много у врачей.
Всё громче стонет Сьюзен Гей. Что делать Бетти? Как ей быть? Бежать ли в лес сынка искать — Иль при больной сидеть и ждать? Кто ей подскажет, как ей быть?
Уж время за полночь давно,
А доктор к Сьюзен не спешит. Плывет над лесом лунный свет,
А Джонни нет, и пони нет,
А Бетти всё с больной сидит.
Да и больной не по себе —
Не перечесть тут страхов всех. Вдруг утонул, пропал в пути, Вдруг и следов уж не найти? Какой на душу ляжет грех!
И лишь она сказала вслух — Шепнула: «Упаси, Господь!» — Как Бетти, словно враз решась, Рывком со стула поднялась,
Себя не в силах побороть.
«Ах, Сьюзен, я пойду за ним! Пойду! Уж ты не обессудь!
Ведь он еще дитя, наш Джон,


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 429
Да и головкой не силен.
Теперь блуждает где-нибудь.
Пойду! Я мигом обернусь!
Но коль совсем тебе невмочь,
То я останусь, так и быть.
Что дать тебе, чем пособить?
О Боже правый! Ну и ночь!» —
«Иди, голубушка, иди!
Я потерплю, достанет сил».
И Бетти птицей за порог,
С молитвой Богу, чтоб помог,
Чтоб Сьюзен Гей он охранил.
И вот спешит она сквозь лес,
По лунным тропам в лунный дол... Но о пути о том рассказ Не сократить ли мне сейчас?
Лишь скуку б он на всех навел.
Всё, всё, что ловит жадный взор:
И строй стволов, и вязь ветвей,
И донный мрак, и лунный блик — Всё ей являет Джонни лик, Повсюду Джонни мнится ей.
Вот шаткий мост через ручей —
И новой мукой мысль полна:
Он слез с коня, вступил в затон — Достать луну тянулся он, —
А в этом месте глубь без дна.


430
Уильям Вордсворт
Вот на холме она; застыв, Глазами обегает дол.
Но среди рощ, средь ивняка — Ни Джонни, ни его конька,
Весь лунный дол и пуст, и гол.
«Отцы святые! Может, он, Увлекшись чем, залез в дупло, Задохся там? Забрел, блажной, К цыганам, и его с собой Бродяжье племя увело?
Иль этот пони, карла злой,
Его к кикиморам завел?
Иль в тот он замок нежилой Попал, где вьется духов рой, Погибель там свою нашел?»
Увы, в сердцах она упрек Шлет и бедняжке Сьюзен Гей: Не захворай она не в срок,
Он был бы с ней, ее сынок, Утехой до скончанья дней.
Сама от горя не своя,
Она и доктора корит.
Потом конька настал черед — Хоть нравом так уж кроток тот, Что мухе зла не причинит.
Вот домик докторский; она Бежит к дверям его в слезах.
А за спиною город лег,


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 431
Он так широк, в нем сто дорог —
И тишь, как в небесах.
Стучится в докторскую дверь,
Стучит, зовет и так, и сяк.
Тот высунулся из окна,
Моргает, щурится со сна И поправляет свой колпак.
«Где Джонни, доктор, мой сынок?» —
«Ты что шумишь в столь поздний час?» — «Простите, сэр. Я Бетти Фой.
Пропал сыночек бедный мой,
Его видали вы не раз.
Он... слабоват чуток умом».
А тот сердито ей в ответ:
«Да что мне до его ума?
В своем ли ты уме сама?»
Хлоп ставней — и его уж нет.
«Ох, горе мне! Хоть помирай! — Запричитала Бетти Фой. —
Где мне его теперь искать?
Несчастней есть ли в мире мать?
Пропал, пропал сыночек мой!»
Мутится ум — куда теперь,
В тот темный дол? Безжизнен он И пуст, куда ни посмотри.
И бой часов — пробило три! —
Звучит как похоронный звон.


432
Уильям Вордсворт
И вот — назад, в обратный путь.
И диво ль, что в беде своей,
Тоскою смертной сражена,
Забыла доктора она
Послать к бедняжке Сьюзен Гей?
Вот снова поднялась на холм — Лишь дали мглистые кругом.
Куда теперь? Да и невмочь Уже бежать ей. Что за ночь!
И ни одной души кругом.
Не слышен в чуткой тишине Ни конский шаг, ни глас людской. Лишь можно слышать — но не ей! — Как меж полей бежит ручей,
Как травы всходят над землей.
Перекликаясь в синей мгле,
Всё стонут, ухают сычи.
Так души тех, что влюблены,
Но злой судьбой разлучены,
Друг другу знак дают в ночи.
Вот пруд. И Бетти перед ним Остановилась, вся дрожит:
Так тянет вниз ее вода!
О, смертный грех! И от пруда Она в смятенье прочь бежит.
И села наземь наконец,
И плачет, плачет в три ручья. Теперь уж молит и конька:


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 433
«Ты привези домой сынка,
Скотинка добрая моя!
Уж я ль не холила тебя?
Не лучший ли тебе овес В кормушку клала? Верно, ты Сам заплутал средь темноты И в дальний лес его увез?»
И птицею взметнулась вновь —
Стенать и мешкать ей не след!
Коль пруд ее на смертный грех Чуть не навел, то мыслей тех Сейчас уж и в помине нет.
Теперь, читатель, не пора ль Нам взор на Джонни обратить?
Я медлю — дар мне тот ли дан?
Какой волнующий роман Я в рифмы должен перелить!
Быть может, он с конем — как знать? — Скитается меж горных скал,
С небесной вровень синевой,
Чтоб, с тверди сняв, принесть домой Звезду, которую искал?
Или, к хвосту конька лицом Разворотясь, в себя ушел И, думой чудною пленен,
Нем и недвижен, едет он,
Как всадник-призрак, через дол?


434
Уильям Вордсворт
Иль он охотник, дик и смел,
Гроза баранов, бич овец!
Вот тот лужок — неделек пять,
И вам его уж не узнать:
Дотла опустошен, вконец!
Иль демон он, исчадье зла,
Весь пламя с головы до пят;
Как вихрь он мчит, взметая прах, Трусливым душам всем на страх, Что перед дьяволом дрожат!
О Музы! Дале вас молю —
Ваш давний верный ученик:
Как, в меру дара моего,
Мне воссоздать хоть часть того, Что испытал он, что постиг?
Но, Музы! Это ль мне ответ?
Ответ на всю мою любовь?
Вы отвернулись от меня,
Ни вдохновенья, ни огня Дарить мне не хотите вновь!
Что ж... Кто вон там, в тени ветвей, Где водопад взрывает тишь, Застыл, как праздный пилигрим? Беспечный всадник, а под ним Пасется мирно конь-малыш.
На волю своего конька Ездок, видать, отдался весь.
Что ночь ему и что луна?


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 435
Всё как в романе — суть ясна: Ведь это Джонни! Он и есть!
И пони с ним, приятель наш.
А что ж бедняжка Бетти Фой?
У ней на сердце всё мрачней: Шум водопада слышен ей,
Но Джонни — где же он, родной?
Глянь, кто у пони на спине! Прочь все тревоги, Бетти Фой! Смахни слезу, раздвинь кусты — Кого вдали там видишь ты?
То он, сыночек твой родной!
Ну что ж к нему ты не спешишь? Стоишь — застыла, Бетти Фой? Не леший он, не призрак он,
Ведь это твой бедняжка Джон, Сыночек неразумный твой!
И руки вскинула она —
Зашлась от радости — стрелой Метнулась — чуть не сбила с ног Лошадку: «Джонни, мой сынок, Голубчик ненаглядный мой!»
А Джонни радостно мычит, Потом залился смехом вдруг — Лукавым, ласковым — как знать? Но с жадностью впивает мать Из уст родных малейший звук.


436
Уильям Вордсворт
Вкруг пони мечется она,
То к морде, то к хвосту спешит;
Всё в ней поет — а на глаза Нет-нет и набежит слеза И там печально так дрожит.
Но Джонни цел! Она его Целует, гладит то и знай,
И вся сияет, и слегка Сынка стыдится и конька —
Но радость бьет в ней через край!
И пони шлепает она,
И теребит, и шутит с ним.
А пони, может, тоже рад,
Но на восторги скуповат,
И вид его невозмутим.
«А доктор — Бог с ним, мой родной! Бог с ним! Ты сделал всё, что мог!» — И за узду конька взяла И прочь от места отвела,
Где пенился поток.
А звезды уж почти сошли С небес, и над холмом луна Бледнее полотна. В кустах Уж слышно шевеленье птах,
Хоть песнь еще и не слышна.
Бредут они лесной тропой,
И каждый думой полн своей.
Но кто спешит навстречу им,


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 437
Заботой раннею гоним?
Она, старушка Сьюзен Гей!
Она о Джонни не могла Забыть средь всех жестоких мук: Куда, болезный, он пропал?
Всё ближе страх к ней подступал, И — отступал недуг.
В тревоге неотвязной ей Чего-чего не мнилось вдруг!
И билась мысль, метался ум В смятенном вихре этих дум —
И отступал недуг.
«Нет, муки этой мне не снесть!» — И вот, не тратя лишних слов,
Она все силы напрягла,
С постели встала — и пошла,
Как бы на властный зов.
И вот бежит, всё в ней дрожит — Найти б их только удалось!
И вдруг вдали своих друзей Завидела — и сердце в ней От радости зашлось!
Бредут они домой сквозь лес,
И не перестает звучать Сычей погудка под луной.
С нее рассказ я начал свой —
Уж ею и кончать.


438
Уильям Вордсворт
Спросить решилась мать гонца: «Так что ж ты не вернулся в срок? Где ночкой темной ты плутал,
Что ты видал, что ты слыхал? Скажи нам всё как есть, сынок!»
А он, конечно, в эту ночь Не раз слыхал сычиный зов И в небесах луну видал —
В подлунном мире он блуждал Не зря аж целых семь часов.
И вот доподлинный ответ,
Что Бетти дал ее посол.
Он всё сказал как на духу:
«Петух — он пел: ку-гу-у! ку-гу-у!
От солнышка — ух, холод шел!» Всё рассказал наш молодец —
И тут истории конец.


стихи,
НАПИСАННЫЕ ВЕЧЕРОМ У ТЕМЗЫ
вблизи Ричмонда
ак ярок отблеск встречных волн В час летних сумерек, пока На алый запад тихий челн Стремит вечерняя река!
А позади растаял свет —
Улыбка краткого мгновенья!
И ловит движущийся вслед Обманчивое отраженье.
Так юный думает певец,
Что красок этих вечен пир,
Пока в могиле наконец С ним не исчезнет этот мир.
Хоть и умрет в печали он —
Пусть грезой тешится дотоле!
Кто ж не лелеял сладкий сон В преддверье горечи и боли?
Струись же до скончанья лет,
О Темза, в блеске нежных волн,
Чтоб здесь мечтал другой поэт,
Как я, видений чудных полн!
Теки, прекрасная река,
Покуда тем же тихим ходом


440
Уильям Вордсворт
И души наши на века Не уплывут, подобно водам.
Нет, будь такою до конца,
Как ты сейчас явилась мне, Затем, что светлый дух певца В твоей сияет глубине!
Сей дух благословил того,
Кто, сам нуждаясь в утешенье, Оплакал брата своего Последней песней сожаленья.
О Память, помолись со мной, Челна остановивши бег,
Чтоб этой скорби ледяной Другой поэт не знал вовек! Какая тишь! Лишь капель звук, С весла упавших! Мир в объятье Вечерней тьмы, и всё вокруг Как в снизошедшей благодати.


УВЕЩЕВАНЬЕ И ОТВЕТ
кажи мне, Вильям, почему,
На сером камне сидя праздно,
Воображенью своему
Часы ты жертвуешь напрасно?
Где твои книга? Знаний свет Дарован был слепым и диким.
Учись у тех, кого уж нет,
Исполнись духом их великим.
Вокруг взираешь, как дитя,
Как будто первенец творенья,
Природой создан ты шутя,
Без цели и предназначенья».
Так у озерных вод, в краю,
Где жизнь сладка и воздух светел,
Мне говорил мой друг Метью,
И вот что я ему ответил:
«Не выбирая, видит глаз.
Слух чуток не по приказанию.
Не спрашивают чувства нас,
Являясь вопреки желанью.


442
Уильям Вордсворт
И, несомненно, духи есть,
Что дарят знанье нам благое И сердцу посылают весть В час созерцанья и покоя.
И если их несметный рой Нас наполняет голосами,
И всё дано само собой, —
Зачем должны искать мы сами?
Итак, меня отныне ты Не укоряй, зачем напрасно Я время трачу на мечты,
На сером камне сидя праздно».


ВСЁ НАОБОРОТ
Вечерняя сцена,
ПОСВЯЩЕННАЯ ТОЙ ЖЕ ТЕМЕ
стань! Оторвись от книг, мой / К чему бесплодное томленье? Взгляни внимательней вокруг, Не то тебя состарит чтенье!
Вот солнце над чредою гор Вослед полуденному зною Зеленый залило простор Вечерней нежной желтизною.
Как сладко иволга поет!
Спеши внимать ей! Пенье птицы Мне больше мудрости дает,
Чем эти скучные страницы.
Послушать проповедь дрозда Ступай в зеленую обитель!
Там просветишься без труда:
Природа — лучший твой учитель.
Богатство чудное свое Она дарует нам с любовью.
И в откровениях ее Веселье дышит и здоровье.


444
Уильям Вордсворт
Тебе о сущности добра И о твоем предназначенье Расскажут вешние ветра,
А не мудреные ученья.
Ведь наш безжизненный язык,
Наш ум, холодный и бесстрастный, Природы искажают лик,
Разъяв на части мир прекрасный.
Искусств не надо и наук —
В стремленье к подлинному знанью Ты сердце научи, мой друг, Вниманию и пониманью.


СТРАНСТВУЮЩИЙ СТАРИК
Покой И УМИРАНИЕ Зарисовка
е возбуждая любопытства птиц, Облюбовавших придорожный куст, Он всё идет — лицо его, шаги, Походка выражают лишь одно;
И в сгорбленной фигуре, и в глазах Таится не страдание, но мысль:
Он весь — само бесстрастье, он из тех,
Кто позабыл усилья, для кого Они излишни вовсе, он из тех,
Кого долготерпенье привело К столь кроткому смиренью, что ему Терпеть уже нетрудно. И покой Его так совершенен, что юнцы Завистливо взирают на него.
На мой вопрос, куда он держит путь,
С какою целью, он ответил так:
«Иду я в Фелмут к сыну своему —
Он ранен был в сражении морском.
Сейчас в больнице умирает он,
И я хочу успеть проститься с ним».


ЖАЛОБА
ПОКИНУТОЙ ИНДИАНКИ
i
жель мне видеть утро снова? Я умереть давно готова,
Нет, я не сплю и не во сне Я вижу вспышки в вышине, Сиянью северному внемлю,
Я слышу треск его огней, —
Пришла пора покинуть землю,
Пришла пора расстаться с ней.
Ужель мне видеть утро снова?
Я умереть давно готова.  IIII
Костер погас. И я погасну.
К чему же плакать понапрасну?
Зола покрылась коркой льда,
Потух огонь мой навсегда.
Я вспоминаю, как, бывало,
О крове, пище и огне И я просила, я мечтала —
Теперь к чему всё это мне?
С огнем погаснут все желанья —
Я встречу смерть без содроганья.


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 447
III
Быть может, день-другой за вами, Друзья, неверными шагами Смогла б еще тащиться я...
К чему вы слушали меня!
Я так жалею, что молила Меня оставить умирать,
Ко мне опять вернулись силы, Могла б я в путь идти опять.
Но вы дорогою далекой Уже ушли от одинокой.
IV
Мое дитя! Тебя, качая,
Несет отныне мать чужая,
Ты от родных оторван рук.
В твоих глазах сквозил испуг,
Быть может, гнев мужчины ранний, Ты не хотел покинуть мать, Рванулся ты запрячь ей сани,
Чтоб вместе путь с ней продолжать. Но так беспомощно ручонки Ты протянул на плач мой громкий.  VV
Ты моя радость, мой малютка, Здесь умирать одной так жутко, Зато ты жив — и не жалей О бедной матери твоей.
Слова когда бы улетали С порывом ветра вам вослед — Я умерла бы без печали,


448
Уильям Вордсворт
Ждала б услышать ваш ответ.
Хочу сказать еще так много,
Но вы ушли своей дорогой.
VI
Тяжел ваш путь сквозь мрак морозный, И вас нагнать еще не поздно И на шатры взглянуть хоть раз, Увидеть их в предсмертный час.
Погас костер во мгле холодной,
Вода замерзла, нет огня.
Сегодня ночью волк голодный Унес всю пищу от меня.
Одна, одна в пустыне снежной,
Одна со смертью неизбежной.  VIIVII
Кровь застывает в моих жилах,
Я шевельнуть рукой не в силах,
Жизнь прожита, и для меня Навеки скрылся отблеск дня.
Дитя мое, когда 6 могла я Прижать тебя к груди своей,
Я б умерла, благословляя Конец своих недолгих дней.
Но ты не слышишь, ты далёко,
Я умираю одиноко.


ОСУЖДЕННЫЙ
есравненный закат заливал небеса. Я стоял на вершине горы.
И звенели восторгом луга и леса В ожиданье вечерней поры.
«Для чего же прекрасные эти места Покидать нам?» — я молвил с тоской И в глубокой печали спустился туда,
Где томился несчастный изгой.
Гулким эхом шаги отдавались мои.
Тусклый луч сквозь решетку проник.
И увидел я узника: он в забытьи Головой обреченно поник.
Были частые вздохи его тяжелы.
Отрешенный почти от всего,
Он уныло глядел на свои кандалы, Приковавшие к смерти его.
Он едва сохранял человеческий вид,
Не заботясь о плоти своей.
Но, казалось мне, сердце его тяготит То, что муки телесной страшней.


450
Уильям Вордсворт
Он разрушил себя, отравил свою кровь,
И в душе его было черно.
И злодейство, как будто свершенное вновь, Проступало на нем, как пятно.
Коль в хоромы свои короля приведут, Обагрившего кровью поля,
Утешенья рассудка всегда сберегут Безмятежный покой короля.
Но страдалец не может забыть ничего, — Не ослабнет мучительный гнет,
Даже если казнящая совесть его Успокоится вдруг и уснет.
И когда нестерпимая тяжесть цепей Его хрупкие кости сожмет,
И в бреду на убогой циновке своей Он промается ночь напролет,
И когда этот склеп охраняющий пес Дико взвоет ночною порой, —
Он почувствует ужас корнями волос,
Боль пронзит его сердце иглой.
На меня устремил он исполненный слез, Помутненный отчаяньем взор.
В этом взоре прочел я безмолвный вопрос, Обращенный ко мне как укор.
«Безутешная жертва! Глядит на тебя Не докучливый гость, не судья.
Я пришел с милосердьем к тебе, и, скорбя, Разделю твои горести я.


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 451
Будь на то моя власть, для тебя бы я смог Благодатную почву найти,
И туда пересаженный мной, как цветок, Ты сумел бы опять расцвести».


СТРОКИ,
НАПИСАННЫЕ НА РАССТОЯНИИ НЕСКОЛЬКИХ МИЛЬ ОТ ТИНТЕРНСКОГО АББАТСТВА ПРИ ПОВТОРНОМ ПУТЕШЕСТВИИ НА БЕРЕГА РЕКИ У АЙ 13 ИЮЛЯ 1798 Г.
ять лет прошло; зима, сменяя лето, Пять раз являлась! И опять я слышу Негромкий рокот вод, бегущих с гор, Опять я вижу хмурые утесы —
Они в глухом, уединенном месте Внушают мысли об уединенье Другом, глубоком, и соединяют Окрестности с небесной тишиной.
Опять настала мне пора прилечь Под темной сикоморой и смотреть На хижины, сады и огороды,
Где в это время года все плоды,
Незрелые, зеленые, сокрыты Среди густой листвы. Опять я вижу Живые изгороди, что ползут Подобно ответвленьям леса; мызы,
Плющом покрытые; и дым витой,
Что тишина вздымает меж деревьев!
И смутно брезжат мысли о бродягах,
В лесу живущих, или о пещере,
Где у огня сидит отшельник.
Долго
Не видел я ландшафт прекрасный этот,
Но для меня не стал он смутной грезой.


Дополнения. ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ» (1798) 453
Нет, часто, сидя в комнате унылой Средь городского шума, был ему я Обязан в час тоски приятным чувством, Живящим кровь и в сердце ощутимым, Что проникало в ум, лишенный скверны, Спокойным обновлением; и чувства Отрад забытых, тех, что, может быть, Немалое влияние окажут На лучшее, что знает человек, —
На мелкие, невидные деянья Любви и доброты. О, верю я:
Иным я, высшим даром им обязан, Блаженным состояньем, при котором Все тяготы, все тайны и загадки,
Всё горькое, томительное бремя Всего непознаваемого мира Облегчено покоем безмятежным,
Когда благие чувства нас ведут,
Пока телесное дыханье наше И даже крови ток у нас в сосудах Едва ль не прекратится, — тело спит,
И мы становимся живой душой,
А взором, успокоенным по воле Гармонии и радости глубокой, Проникнем в суть вещей.
И если в этом
Я ошибаюсь, всё же — ах! — как часто Во тьме, средь обликов многообразных Безрадостного дня, когда всё в мире Возбуждено бесплодной суетой, —
Как часто я к тебе стремился духом, Скиталец У ай, текущий в диких чащах, Как часто я душой к тебе стремился.


454
Уильям Вордсворт
А ныне, при мерцанье зыбких мыслей, В неясной дымке полуузнаванья И с некоей растерянностью грустной,
В уме картина оживает вновь:
Я тут стою, не только ощущая Отраду в настоящем, но отрадно Мне в миге этом видеть жизнь и пищу Грядущих лет. Надеяться я смею,
Хоть я не тот, каким я был, когда, Попав сюда впервые, словно лань, Скитался по горам, по берегам Глубоких рек, ручьев уединенных, Куда вела природа; я скорее Напоминал того, кто убегает От страшного, а не того, кто ищет Отрадное. Тогда была природа (В дни низменных, мальчишеских утех, Давно прошедших бешеных восторгов) Всем для меня. Я описать не в силах Себя в ту пору. Грохот водопада Меня преследовал, вершины скал,
Гора, глубокий и угрюмый лес —
Их очертанья и цвета рождали Во мне влеченье — чувство и любовь, Которые чуждались высших чар, Рожденных мыслью, и не обольщались Ничем незримым. — Та пора прошла,
И больше нет ее утех щемящих,
Ее экстазов буйных. Но об этом Я не скорблю и не ропщу: взамен Я знал дары иные, и обильно Возмещены потери. Я теперь Не так природу вижу, как порой Бездумной юности, но часто слышу Чуть слышную мелодию людскую,


456
Уильям Вордсворт
Печальную, без грубости, но в силах Смирять и подчинять. Я ощущаю Присутствие, палящее восторгом,
Высоких мыслей, благостное чувство Чего-то, проникающего вглубь,
Чье обиталище — лучи заката,
И океан, и животворный воздух,
И небо синее, и ум людской —
Движение и дух, что направляет Всё мыслящее, все предметы мыслей,
И всё пронизывает. Потому-то Я до сих пор люблю леса, луга И горы — всё, что на земле зеленой Мы видеть можем; весь могучий мир Ушей и глаз — всё, что они приметят И полусоздадут; я рад признать В природе, в языке врожденных чувств Чистейших мыслей якорь, пристань сердца, Вожатого, наставника и душу Природы нравственной моей.
Быть может,
Не знай я этого, мой дух в упадок Прийти бы мог; со мной ты на брегах Реки прекрасной — ты, мой лучший друг, Мой милый, милый друг; в твоих речах Былой язык души моей я слышу,
Ловлю былые радости в сверканье Твоих безумных глаз. О да! Пока Еще в тебе я вижу, чем я был,
Сестра любимая! Творю молитву,
Уверен, что Природа не предаст Ее любивший дух: ее веленьем Все годы, что с тобой мы вместе, стали Чредою радостей; она способна


458
Уильям Вордсворт
Так мысль настроить нашу, так исполнить Прекрасным и покойным, так насытить Возвышенными думами, что ввек Злословие, глумленье себялюбцев,
Поспешный суд и лживые приветы,
И скука повседневной суеты Не одолеют нас и не смутят Веселой веры в то, что всё кругом Полно благословений. Пусть же месяц Тебя в часы прогулки озарит,
Пусть горный ветерок тебя обвеет,
И если ты в грядущие года Экстазы безрассудные заменишь Спокойной, трезвой радостью, и ум Все облики прекрасного вместит,
И в памяти твоей пребудут вечно Гармония и сладостные звуки, —
О, если одиночество и скорбь Познаешь ты, то как целебно будет Тебе припомнить с нежностью меня И увещания мои! Быть может,
Я буду там, где голос мой не слышен,
Где я увижу взор безумный твой,
Зажженный прошлой жизнью, — помня всё же,
Как мы на берегу прекрасных вод
Стояли вместе; как я, с давних пор
Природы обожатель, не отрекся
От моего служенья, но пылал
Всё больше — о! — всё пламеннее рвеньем
Любви святейшей. Ты не позабудешь,
Что после многих странствий, многих лет Разлуки эти чащи и утесы И весь зеленый край мне стал дороже...
Он сам тому причиной — но и ты!


У Вогдсборт
ЦигчЛ
«I\/lfOCM»
I
акие тайны знает страсть!
Но только тем из вас,
Кто сам любви изведал власть, Доверю свой рассказ.
Когда, как роза вешних дней,
Любовь моя цвела,
Я на свиданье мчался к ней,
Со мной луна плыла.
Луну я взглядом провожал По светлым небесам.
А конь мой весело бежал —
Он знал дорогу сам.
Вот наконец фруктовый сад,
Взбегающий на склон.
Знакомой крыши гладкий скат Луною озарен.
Охвачен сладкой властью сна,
Не слышал я копыт


460
Уильям Вордсворт
И только видел, что луна На хижине стоит.
Копыто за копытом, конь По склону вверх ступал.
Но вдруг луны погас огонь, За крышею пропал.
Тоска мне сердце облегла, Чуть только свет погас.
«Что, если Люси умерла?» — Сказал я в первый раз.


II
реди нехоженых дорог, Где ключ студеный бил, Ее узнать никто не мог И мало кто любил.
Фиалка пряталась в лесах,
Под камнем чуть видна.
Звезда мерцала в небесах Одна, всегда одна.
Не опечалит никого,
Что Люси больше нет,
Но Люси нет — и оттого Так изменился свет.


Ill
чужим, в далекие края Заброшенный судьбой,
Не знал я, родина моя, Как связан я с тобой.
Теперь очнулся я от сна И не покину вновь Тебя, родная сторона —
Последняя любовь.
В твоих горах ютился дом.
Там девушка жила.
Перед родимым очагом Твой лен она пряла.
Твой день ласкал, твой мрак скрывал Ее зеленый сад.
И по твоим холмам блуждал Ее прощальный взгляд.


IV
рекрасна ты, дитя полей, Других творений ты милей. Дитя и солнца, и дождя,
Самой Природы дерзновенной, Такой великой и нетленной...
Тебя, как музы, жажду я!
Ты — мой закон, ты — мой порыв,
Отваги творческой прилив.
Среди равнины и холмов,
Родня земле, небесной выси,
Во мне ты будишь чувства, мысли,
И я спешу к тебе на зов.
Ты ловко плаваешь в реке,
Чужда пронзительной тоске,
Всегда беспечна, весела,
Резвишься ты, подобно лани.
Люблю твое очарованье —
Бальзам для сердца и чела.
Тебе всё близко — тишина,
И шторм, и новая весна.
Ты проникаешь в тайники


464
Уильям Вордсворт
И, в них свободу обретая, Мгновенно достигаешь рая, Которым бредят чудаки.
И звезды светят для тебя И восторгаются, любя Твои капризные черты.
И в танце ручейки ликуют,
И робко бабочки целуют Великолепные цветы.
Себе не знаешь ты цены,
Когда исканьем целины Твой взор пространство бороздит. И наше каждое свиданье В родном краю, в плену дерзанья Меня волнует и бодрит.
Удар судьбы. Какая жуть! Окончен Люси краткий путь.
Ее на свете больше нет И никогда уже не будет.
Но снится мне во мраке буден Незабываемый портрет.


V
абывшись, думал я во сне,
Что у бегущих лет
Над той, кто всех дороже мне,
Отныне власти нет.
Ей в колыбели гробовой Вовеки суждено С горами, морем и травой Вращаться заодно.


VI
о я любовь любила птиц, зверей, Иветы любила, звезды, облака.
Я знал, что твари все знакомы ей, Но не случалось видеть светлячка.
Ненастной ночью, едучи домой,
Я вижу вдруг зеленый луч у пня.
Гляжу, светляк! Вот радость, Боже мой! Обрадованный, спрыгнул я с коня.
Я положил жучка на мокрый лист И взял с собой в ненастье, в ночь его.
Он был всё так же зелен и лучист,
Светил — и не боялся ничего.
Подъехав к дому Люси, я тайком Прошел к ней в сад, хотя был еле жив, Жучка оставил под ее окном На ветке и ушел, благословив.
Весь день я ждал, надежду затая,
И ночью в сад пустился поскорей.
Жучок светился. «Люси!» — крикнул я И так был рад, доставив радость ей!


У. Вогдсвогт
Бо/лонтовсг\ий
Unryi
ПОМЕСТЬЕ КОЛЕОРТОН
кадия, Сосна и клумба Роз Не пустят никого, кто б рядом рос,
Но только Кедр, что подрастает слева, Бомонт и Вордсворт посадили древо. Они здесь добивались Мастерства, —
Средь Рощ лились их мудрые слова,
Срослись их души этим общим рвеньем Меняться знаньем или восхищеньем.
Придаст Природа Кедру свежий вид,
Любовь его от порчи защитит!
Когда ж его ветвей широких сень Погрузит Стелу памятную в тень,
В том месте отдохнуть все будут рады,
При слабом свете, средь благой прохлады.
Здесь сможет Живописец побывать,
Поэт свои баллады сочинять,
Не хуже, чем в тот давний век чудесный,
Когда был вдохновлен поэт известный,
Что Босвортское поле воспевал,
Где англичане бились наповал;
Иль Юноша, что умер так мгновенно,
Возможно, с похвалой Шекспира ценной,
Соавтор Флетчера, любимец Бена.


В САДАХ ТОГО ЖЕ ПОМЕСТЬЯ
орой Медаль хранит все панорамы,
Когда в пыли — Колонны, Банши, Храмы; И так уж предназначено судьбою,
Что малое переживет большое.
Когда же этот Дом и дивный сад Цветущий, где аллей тенистых ряд,
И мощные деревья — всё умрет,
То этот Грот века переживет,
Не осознав крушенья. — Ведь известно, Выдалбливался он в скале чудесной Не медленным усердьем с неохотой Тех, кто живет наемною работой,
Но рвеньем, что любовью рождено;
Здесь помогали женщины равно Создать тропинок и беседок сень,
Чтоб веселиться в долгий зимний день.


СОЧИНЕНО ПО ПОЖЕЛАНИЮ СЭРА ДЖОРДЖА БОМОНТА <...>
ДЛЯ УРНЫ, ПОСТАВЛЕННОЙ ИМ В НОВОЙ АЛЛЕЕ ЕГО ПОМЕСТЬЯ
ы, липы, перед Урной сей святой Ростки пускайте мощные весной; Пусть каждая из вас быстрей встает Колонною, ветвясь из года в год, Пока Придел здесь не возникнет скоро,
Как в уголке громадного Собора, —
Средь англичан великих в этом месте Покоится и Рейндольс в благочестье.
Хоть лучший Живописец крепко спит —
Где Смерть и Слава, там покой средь плит,
Но может Дух его воспринимать Хвалу и слезы друга — благодать:
Вот почему в поместье родовом Почтил его я памятным столпом,
Я, с юных лет приверженец Искусства,
Что утверждал он; горестные чувства Я испытал, поняв, что потеряла Страна, лишь только Рейндольса не стало.


В ЧЕСТЬ РОДОВОГО ПОМЕСТЬЯ В РОЩАХ КОЛЕОРТОНА
низу Хребта восточных скальных гор,
На землях, где шумит Чэрнвудский бор, Стоит, но, Путник, от тебя сокрытый,
В развалинах grace dieu, плющом увитый. Сначала монастырь, где днем и ночью Звучали гимны, возводились очи;
Потом здесь славный Муж родился, он Талантами был сразу награжден:
Там у ручья, что бурно извивался,
Ребенком Фрэнсис Бомонт забавлялся;
И там под сенью близлежащих скал Жизнь пастухов он, юный, воспевал;
То темы героической запев:
Презренье, слезы мук, ревнивый гнев,
Печаль любви отвергнутой — на Сцене Всех потрясал его трагичный гений.
Империи в пыли, падут твердыни,
И нечестивцы осквернят святыни,
Но Разум легким словом вознесет Громаду, дав бессмертный ей оплот.


У. Богдсборт
Другие
Произведения
РАЗРУШЕННАЯ
ХИЖИНА
Часть I
юльский день, в зените солнце встало; Ландшафты юга были чуть видны Сквозь дымку; а на севере холмы Вставали в чистом воздухе, являя Нам склоны, испещренные тенями Готовых к битве темных облаков.
Лежали тени вплоть до горизонта В упрямой неподвижности своей,
С заплатками из солнечного света.
Как славно на прохладном мягком мхе Беспечно растянуться у корней Гиганта дуба, что столетней кроной Рождает сумрак, где в тени росистой Поет крапивник, и, мечтаний полон,
Ты, в забытьи от этих мирных трелей,
Косой бросаешь взгляд, и всё вокруг Покажется сквозь ветви отдаленней И мягче.
У меня иная участь.


Дополнения. ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
475
Я пересек широкий голый выгон,
Скользя на нем усталыми ногами;
Когда же на коричневой земле Я растянулся, то не смог от зноя Ни отдыха найти, ни отогнать Рукою слабой тучу насекомых,
Жужжащих у лица; им вслед утесник Потрескивал, бросая семена.
Поднявшись, я пошел вперед, к деревьям,
Что одиноко высились вдали;
И, подойдя, в тени кустистых вязов,
Растущих из одних корней, нашел там Руины дома — голых стен четверка Смотрела друг на друга. Оглянувшись,
У двери я увидел старика;
Один, он растянулся на скамейке.
С железным наконечником стоял В сторонке посох. С радостью признал Я в нем того, кто горд был скромной жизнью, Почтенный Армитедж, мой добрый друг, Столь милый мне, как солнечный закат.
Пред тем два дня Попутчиками были мы, я слышал,
Что рядом он живет, и вот с восторгом Теперь его узнал в тени прохладной.
Его сума с товаром деревенским Подушкой послужила. Он лежал Задумчиво, с закрытыми глазами,
А тени от колышущихся вязов Ему лицо пятнали. Угнетен Жарой и жаждой, я со всей душой Приветствовал его, узрев, довольный, Промокший край на шляпе старика,
Как будто б ей он черпал из ручья.


Дополнения. ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
4 77
Он встал и предложил подняться мне На стену, где подсолнечник цветистый Выглядывал на тропку.
То был сад,
Запущенный теперь, где сорняки Истоптаны ногами проходящих,
Где дал крыжовник тощие ростки,
И скудными безлистыми стеблями Смородина тянулась через верх Разрушенной стены. В том мрачном месте Я под шатром из толстых веток ивы В прохладном уголке нашел родник, Наполовину скрытый сорняками.
Но, жажду утолив, я в тень скамьи Вернулся, и, пока стоял без шляпы,
Чтобы поймать прохладу ветерка,
Старик сказал: «Я вижу вкруг себя То, что не видно вам. Ведь умираем Не мы одни, но те, кого любили Мы в нашем скромном уголке земли,
Уходят с нами иль другими станут,
И даже благо будет позабыто.
В балладах и элегиях поэты,
Оплакивая прошлое, взывают К холмам, потокам, рощам, чтоб скорбели,
К бесстрастным скалам — но не праздно, нет: В их просьбах голос слышится другой, Покорный силе творческих порывов Людских страстей.
Сочувствие друг другу У сходных душ в покое безмятежном Задумчивым умом овладевает И мыслями». За водами следил я Того ключа, и кажется, что мы


478
Уильям Вордсворт
Скорбь ощутили общую. Для них Порвались узы братства. Было время, Когда руки касанье ежедневно Покой их нарушало, и они Служили людям. А теперь к воде Свисает паутина, и на влажных И слизистых камнях лежит ненужный Осколок деревянного ковша;
Как мне он тронул сердце!
«День настанет,
Когда я не смогу прийти, ее же, Встречавшую меня средь этих стен С дочерней лаской, как свое дитя,
Любил я. Сэр! Добро ведь гибнет первым, И чьи сердца, как пыль от зноя, сухи, Сгорят, как свечи. Множество прохожих Благословляли Маргарет, когда Она им подносила с нежным взглядом Прохладу родника, и каждый принят Был с радостью, и всем тогда казалось — Они любимы ей. Она мертва.
Червь на ее щеках, ее лачуга,
Лишенная наряда нежных роз И сладкого шиповника, ветрами Пронизана, а на стене — земля С пыреем и травой. Она мертва.
Крапива чахнет, греются гадюки Там, где сидели мы, когда младенца Она кормила. Жеребенок дикий,
Бродячая телица и осел Прибежище найдут у дымохода,
Где раньше билось пламя очага,
Через окно дорогу освещая Веселым светом. Вы простите, сэр,


480
Уильям Вордсворт
Но хижину я часто представляю Совсем живой, пока мой здравый ум Слабеет, уступив безумью скорби.
У ней был муж, прилежный, работящий, Непьющий, верный. Летом поднимался И на станке своем работал ткацком Он прежде, чем росистую траву Косилкой подрезали, а весной —
Лишь звезды гасли. Те, кто проходил Здесь вечером, за изгородью сада Его лопаты слышали удары:
Он после всех трудов дневных работал, Пока цветы и листья не терялись Во тьме ограды. Так и шли их дни,
В согласье, в мире, двое малышей Надеждой были их, как Бог на небе.
Не помните ли, десять лет назад,
Два года на полях болезнь сгубила Пол-урожая. Небеса в довольстве Несли еще беду — чуму войны; Счастливая земля сразила сердце —
То было время горестей и мук.
Бродя среди домов с моим товаром — Одеждой зимней, — я увидел все Невзгоды этих лет. Как в сновиденье Богатые смешались с бедняками,
А бедные погибли, и теперь Другие здесь. А Маргарет в то время,
Не зная расслабления, привыкнув Лишь жертвовать собой, в теченье года Злосчастного бороться продолжала,
Не унывая. Но вторая осень Свалила в лихорадке мужа. Он Болел так долго, что, вернувши силы,


Дополнения. ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
481
Нашел запасы малыми — их всех Не хватит, коль наступит час невзгод:
Всё съедено. То было время бедствий,
И множество ремесленников были Своих трудов вседневных лишены,
С семьей хлеб милосердья получая В приходе, — а могли ведь быть счастливей, Чем птахи, что всегда клюют зерно Вдоль изгороди, или же чем коршун, Устроивший гнездо на скалах гор.
Беда пришла и к Роберту, кто жил В том бедном доме. Он стоял в дверях, Насвистывая множество мелодий Безрадостных, иль вырезал ножом Уродцев он на рукоятке трости,
Иль в праздности искал в углах укромных То хижины, то сада, что бы сделать Для пользы, красоты, иль балагурил С прохожими и новости от них Тревожно узнавал, где есть работа Весною, летом, осенью, зимой.
Но всё впустую; скоро добрый нрав Его стал тяжким, даже неприятным,
От нищеты он раздраженным стал, Сердитым. С каждым днём он падал духом, Не зная, то ли дом оставить свой, Подавшись в город, то ли здесь блуждать Среди пустых, невспаханных полей.
Подчас он говорил с детьми небрежно,
На них сердился; а в другие дни Игрой их развлекал в веселье диком;
О, что за жалость — видеть эти взгляды Детей невинных! “Каждая улыбка Мне раздирала сердце”, — говорила


Дополнения. ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
483
Мне Маргарет тогда». Старик замолк. Затем, на вязы грустно посмотрев, Продолжил: «Вот на небе самый полдень. В сей час отдохновенья и покоя,
Когда все спят иль радостно, как мухи, Веселым звуком воздух наполняют,
К чему все эти слезы старика?
Зачем должны мы с мыслью непослушной И слабостью, что свойственна всем людям, От мудрости природной отходить,
Питаясь беспокойством, чтоб нарушить Своей тревогой тишину Природы?»
Часть II
Он говорил торжественно отчасти,
Когда же замолчал, его лицо Чуть оживилось, взгляд был столь спокойный, Что на мгновенье потерялись в нем Воспоминанья, и простой рассказ Из памяти исчез, как звук забытый.
Затем недолго о вещах обычных Вели беседу мы, и показалась Она мне скучной. В этом недовольстве Я думал о бедняжке как о близкой Мне женщине. Старик же повторял О ней простой рассказ с такою силой,
С таким живым лицом, с горящим взором, Что всё это, казалось, наяву Происходило, — я чуть-чуть забылся И сильный холод ощутил в груди. Поднявшись, я тенистую прохладу Покинул и на солнце постоял,


484
Уильям Вордсворт
Чтобы испить тепло его лучей.
Но, быстро на спокойные руины Взглянувши, я вернулся, старика Прося рассказ продолжить.
Он ответил:
«То слабостям потворство, мой рассказ Упреком стал бы, были б мы мужами,
Кому нужны для болтовни пустой Страданья мертвых, чтобы ощутить Усладу преходящую, ее Забыв тотчас, коль в ней не много пользы.
Но мы-то знаем, что в печальных мыслях Найдем всегда мы склонность к верной дружбе, К достоинству; иначе бы я был Лишь праздным фантазером. Это повесть О бедах, что не запечатлены,
О муках молчаливых, что едва Приняли некий вид, но к сильным чувствам Подходят плохо — мало очевидны Тем, кто не мыслит. Но желанье ваше Исполню.
Я ведь мог уехать с ним,
Кому сей дом до злополучных лет Приютом был блаженным, то был шанс Отправиться в далекую страну;
Я рад был к тем воротам подойти По зелени тропинки, вновь смотря На эти вязы. Отдыхал недолго —
Приветствуя с восторгами мой путь По той земле. Потом в ту дверь стучал;
Когда ж входил с приветствием обычным,
То Маргарет смотрела на меня Недолго и, безмолвно отвернувшись,
На стул садилась и рыдала горько.


486
Уильям Вордсворт
И я не знал, что делать, как мне с ней Поговорить. Бедняжка! Наконец Она вставала, — а затем, о сэр,
Я не могу сказать, как назвала Она меня, со страстью, с тяжким горем, Беспомощно, и взгляд ее цеплялся, Казалось, за меня. Она спросила О муже, не встречал ли я его.
Мне сердце сжали страх и удивленье, Язык немел, тогда она сказала,
Что он исчез два месяца назад.
Ушел из дома — лишь два дня ужасных Прошли, на третий день она с рассветом В укрытии нашла кошель со златом.
“Как я дрожала, увидав его, —
Мне Маргарет сказала, — это муж Его оставил. В тот же самый день Пришел один из странников, сказав,
Что муж солдатом стал и что с отрядом К земле далекой двигается он.
Бедняга, ну какое бессердечье Со мной не попрощаться, он боялся,
Что я с детьми последую за ним И погружусь в нужду солдатской жизни”. Рассказывала Маргарет, рыдая,
Когда ж она закончила, не смог Ее утешить я и был бы рад Найти слова надежды — подбодрить Обоих нас. Мы долго так молчали,
Пока светлей не стали наши мысли И взгляд ее не вспыхнул, словно он Сверкал сквозь слезы радости. Затем Мы разошлись. Весной то было ранней; Ее в саду оставил я и помню,


Дополнения. ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
487
Как на меня она через забор Смотрела, лишь по тропке я пошел,
И как послала мне благословенье Столь весело, и в голосе ее Услышал я уверенность и счастье.
Бродил я средь холмов и средь долин С тяжелой ношей, в холод и в жару,
В густых лесах и в пустошах обширных,
В тени, на солнце, под дождем и снегом, Счастливый и унылый от всего.
В пути меня ветра сопровождали, Шумящие ручьи, деревьев шепот,
И музыка шагов моих печальных,
И мысли быстротечные, что вмиг Исчезли. Я прошел опять сей путь К закату лета, на полях пшеница Уже желтела, скошенные травы Вновь проросли, покрыв луга зеленым Ковром нежнейшим. Но, открыв ту дверь, Я не увидел Маргарет. В тени,
Где мы сидим, я ждал ее прихода. Смотрелся дом ее совсем как прежде,
Был радостным, однако появилась Небрежность в нем, подумал я тогда:
Там жимолость теснилась у двери,
Со стен свисая тяжкою гирляндой,
Очиток жалкий кольца завивал На край окна, и рос он как сорняк Напротив низких стекол. Повернувшись, Я в сад ее прошел. Он изменился.
Пустой вьюнок бубенчики свои Везде раскинул и большой гирляндой Раскрывшиеся розы со стены Тянул к земле. Пучками проросли


488
Уильям Вордсворт
Армерии, ромашки, маргаритки,
Тимьян, что растянулись на тропинки, Украсив их.
Я час провел впустую.
Затем назад тревожно повернул И рядом с дверью встретил незнакомца: Предположив, кого я здесь ищу,
Сказал он, что она придет нескоро.
На западе горел закат, и я Ждал с нетерпеньем скорбным. Доносился Из дома грустный плач ее младенца. Прекрасно, но пустынно было здесь,
Я долго безутешным оставался;
Смотрел вокруг на угловые камни,
Что ране не заметил я, у двери На них краснели выцветшие пятна С клочками шерсти, словно приходили С общинных пастбищ овцы и себе Искали пищу даже на пороге.
Домашние часы пробили восемь:
Тут, повернувшись, я ее увидел —
Худое, изможденное лицо.
Дверь отперев, она произнесла:
“Мне жаль, что вы так долго ожидали,
По правде, я блуждаю допоздна,
А иногда — к позору моему —
Молюсь, чтобы обратно мне вернуться”. Пока она на ужин накрывала,
Сказала мне, что старшего ребенка Она лишилась: мальчиком-прислугой Он стал в учениках. “Чувствую, у вас Есть повод так смотреть. Да, я сегодня Уж очень далеко ушла от дома,
Я много дней вот так брожу, пытаясь


Дополнения. ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
489
Найти лишь то, что не могу найти.
Вот так впустую трачу я часы,
Зло принося себе и своему Младенцу беззащитному — в рыданьях Я засыпаю, просыпаясь, плачу.
Как будто тело у меня другое,
Не как у всех, и мне не умереть.
Теперь же на душе легко, и я Полна надежды, — так она сказала, — Что Небеса терпенье мне дадут Перенести несчастья”.
Были б в горе
И вы, ее увидев. Сэр, я знаю,
Рассказ сей в душу мне запал. Боюсь, Он скучен, только сердцем я цепляюсь К бедняжке. Ведь она как будто рядом, Я чувствую и нрав ее, и взгляд, Присутствие ее и ощущаю Всё совершенство Маргарет, как часто Меня экстаз мгновенный наполняет, Что думаю я только об одном — Ложиться спать от горя или снова Нести свой груз, ведь каждый человек Для жизни человеческой рожден И должен пробудиться, наблюдая Ее страданья. Сэр, вы б огорчились, Увидев, как у ней опухли веки И как она глаза не поднимала,
Смотря всё время мимо. Низкий голос. В ее движеньях, хлопотах по дому Спокойная небрежность появилась — Так разум называет праздный вид.
И все-таки она опять вздыхала,
Хоть не дрожала грудь ее и сердце


490
Уильям Вордсворт
Не билось сильно. Молча у огня Сидели мы, но я услышал вздохи — Откуда же они тогда явились.
Я посох взял, поцеловал младенца,
Опять увидел слезы и ушел,
Ей пожелав надежду с утешеньем:
О, как она меня благодарила,
Но вряд ли за надежду.
Вновь пришел я
К ней по тропинке этой, прежде чем На солнечном пригорке первоцвет Весны начало записал в анналы.
Была печальна Маргарет — от мужа Известий никаких. Она не знала,
Он жив иль мертв. Она казалась мне Такой же, только хижина ее Неряшливо смотрелась: пол был мокрый, Но и не мытый, а ее очаг Был холоден...
И окна были в копоти, а книги,
Что ранее стояли против них, Разбросанные, здесь и там лежали С раскрытыми страницами, упав С привычных полок. А ее дитя От матери взяло привычку к горю, Вздыхая средь игрушек. Снова я Садовую калитку рассмотрел —
Всё та же бедность, то же запустенье.
Я видел, как тверда в саду земля,
С травой иссохшей, с морем сорняков,
И черная невспаханная почва Без зимних трав. Растенья и цветы, Казалось, все изгрызены и в землю Затоптаны ногами. Та солома,


Дополнения. ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
491
Что обвивала ране нежный ствол У яблони младой, лежит у корня;
Кору лениво овцы обглодали.
И Маргарет с младенцем на руках, Увидев, как на дерево смотрю я,
Сказала: “Я боюсь, оно засохнет До возвращенья Роберта”. Мы к дому Вернулись вместе; может, есть надежда, Она всё вопрошала. Для него,
Для маленького мальчика, а ей И жить уже не хочется от горя.
Но всё же я увидел ткацкий стан На том же месте, и на том гвозде Висел камзол воскресный, тот же посох Стоял за дверью скромно. Но когда Я к ней пришел в осеннее ненастье — Услышал, что малыш ее скончался,
Она теперь одна. Я помню, как Мы шли по грязной тропке, может, милю, Когда деревья голые сочились Туманной влагой; и любое сердце Хотело бы услышать, как она Меня просила, чтобы с малышом Я говорил, где б ни был. Мы расстались Тогда навечно; так как много зим И весен я бродил, пока сюда Я не вернулся.
Пять тяжелых лет
Она жила в своем вдовстве тревожном — Жена, вдова. Всё это ей терзало Больную душу. Слышал я, мой друг,
Что здесь, в беседке сломанной, она Могла сидеть, в субботу отдыхая Там, где поганка выросла лениво, —


492
Уильям Вордсворт
Когда ж собака мимо пробегала,
Она вставала тенью. На скамье Она сидела долго, и всегда Глядела вдаль, и погружалась в грезы, Что заставляли сердце часто биться.
А ныне дерн растет на той дорожке,
Где летом каждый день она ходила
Туда-сюда и, опоясав лён
Вкруг талии, нить длинную пряла,
Идя обратно. Но когда мужчина
Там проходил, в мундир одетый красный,
Иль нищий искалеченный моряк,
То сын ее, крутящий колесо,
Работу прекращал, она же снова Дрожащим голосом вопросы задавала О мужниной судьбе; когда ж они Утешить не могли ее, на сердце Ей становилось грустно. У ворот,
Что преграждали путникам дорогу,
Она могла стоять, и если б к ней Явился всадник, то, подняв задвижку,
Она бы, в нем сочувствие найдя,
Могла бы свой вопрос задать печальный В который раз.
А хижина ее
Всё время разрушалась — нет того,
Кто при морозце первом затыкал Все щели, покрывая крышу свежей Соломой. Так она жила всю зиму Беспечно до тех пор, пока весь дом,
Забот лишенный, от дождя и снега Не отсырел; и по ночам от влаги Она хладела вся, а в бурный день Ее лохмотья ветер раздувал


494
Уильям Вордсворт
У очага зажженного. И всё же Она любила свой несчастный дом И не ушла бы ради всех миров:
Ведь только эта длинная дорога И грубая скамья дают надежду,
Что мучит сердце ей. И здесь, мой друг,
Она болела, здесь и умерла».
Последний обитатель сих развалин,
Старик, замолк. Он видел, как поднялся Я с той скамьи, от слабости шатаясь И не имея сил благодарить Его за повесть, полную печали.
Я наклонился над калиткой сада И в мыслях вновь те муки проследил;
Но, успокоясь, с братскою любовью Благословил я Маргарет, скорбя,
И наконец-то к дому возвратился,
Следя за тем, как скрытый дух людей,
Среди забвений, свойственных Природе, Среди цветов, деревьев и травы Способен всё же горю сострадать.
Старик, увидев это всё, промолвил:
«Мой друг, зачем печалиться о ней,
Ведь мудрость жизни говорит — довольно:
И потому вы радуйтесь и долго Не изучайте всё недобрым взглядом —
Она в земле спокойно спит. Мир ей!
Я помню эти пышные кусты,
Те травы и шиповник на стене,
Дождем посеребренный и туманом.
Когда я здесь прошел, во мне возник Тот прежний образ тишины беззвучной, Спокойной, неподвижной и прекрасной Средь горьких мыслей, что во мне взрастали,


Дополнения. ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
495
Лишь мы отдались горю и унынью От этих страшных бед. Но наша скорбь Являет смерть нам так, как если б стала Она пустой мечтой, — но жить не сможет Там, где раздумий нет. Я возвратился И в радости по тропке шел своей».
Он смолк. Склонялось солнце всё сильнее,
И мягкое сияние на нас Упало сквозь деревья, где сидели Мы на скамье приземистой, в душе Предчувствуя сей сладкий час. Средь вязов Рулады выводила коноплянка,
И эти песни и другие трели Собою наполняли легкий воздух.
Старик поднялся, взял свой груз тяжелый; Тогда мы, бросив вместе взгляд прощальный На эти стены, вышли из тени И, прежде чем сверкнули в небе звезды,
Для отдыха нашли себе подворье.


ЛЮСИ ГРЕИ
е раз я видел Люси Грей В задумчивой глуши,
Где только шорохи ветвей, И зной, и ни души.
Никто ей другом быть не мог Среди глухих болот.
Никто не знал, какой цветок В лесном краю растет.
В лесу встречаю я дрозда И зайца на лугу,
Но милой Люси никогда Я встретить не смогу.
— Эй, Люси, где-то наша мать,
Не сбилась бы с пути.
Возьми фонарь, ступай встречать, Стемнеет — посвети.
— Отец, я справлюсь дотемна,
Всего-то три часа.
Еще едва-едва луна Взошла на небеса.


498
Уильям Вордсворт
— Иди, да только не забудь, Мы к ночи бурю ждем. —
И Люси смело вышла в путь Со старым фонарем.
Стройна, проворна и легка,
Как козочка в горах,
Она ударом башмака Взметала снежный прах.
Потом спустился полог тьмы, Завыло, замело.
Взбиралась Люси на холмы,
Но не пришла в село.
Напрасно звал отец-старик.
Из темноты в ответ Не долетал ни плач, ни крик И не маячил свет.
А поутру с немой тоской Смотрели старики На мост, черневший над рекой, На ветлы у реки.
Отец промолвил: — От беды Ни ставней, ни замков. —
И вдруг заметил он следы Знакомых башмаков.
Следы ведут на косогор, Отчетливо видны,
Через проломанный забор И дальше вдоль стены.


500
Уильям Вордсворт
Отец и мать спешат вперед. До пояса в снегу.
Следы идут, идут — и вот Они на берегу.
На сваях ледяной нарост, Вода стремит свой бег. Следы пересекают мост...
А дальше чистый снег.
Но до сих пор передают, Что Люси Грей жива,
Что и теперь ее приют — Лесные острова.
Она болотом и леском Петляет наугад,
Поет печальным голоском И не глядит назад.


МАЙКЛ
Пастушеская поэма
огда, свернув с наезженного тракта В ущелье Гринхед, вы ступить решитесь Чуть дальше вглубь его, где своенравный Бурлит поток, дороги крутизна Вас отпугнет сперва: громады скал Воздвигнутся такой стеной надменной!
Но — в путь смелей! Над бурным тем ручьем Они потом расступятся и взору Откроют потаенный тихий дол.
Жилищ людских там не видать; лишь овцы Пасутся редкие на горных склонах Да в поднебесье коршуны плывут —
Воистину глубокое безлюдье.
И я б не стал вам докучать рассказом О той долине — но одно в ней место Легко б могли тогда вы миновать И не заметить: грубых камней груду,
Что высится на берегу ручья.
Своя у них история; чудес И тайн в ней нет — однако ж можно, право,
С ней не без пользы время скоротать У очага или в тени платана.
Она одна из первых тех легенд,
Каких слыхал я отроком немало,


Дополнения. ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
503
О пастухах. Уже тогда любил я Сих странников нагорий, — но, увы,
Любил не ради них самих, а ради Долин и круч, служивших им приютом.
И вот юнца, что убегал от книжек,
Но к кроткому и властному внушенью Природы не был глух, простая повесть Впервые научила сострадать Несчастию, не своему — чужому,
И размышлять, пускай еще невнятно,
О тех страстях, что правят человеком,
О сердце и о жребии его.
Я эту повесть вам перескажу —
Она, надеюсь, по сердцу придется Немногим тем, кто сердцем чист и прям, — И тем еще, другим, — с каким волненьем Я думаю о них! — поэтам юным,
Что, в свой черед поднявшись к этим долам, Меня заменят в них, когда уйду.
В долине Грасмир жил во время оно Пастух; он звался Майклом. Тверд душой, Несуетен, в кости широк и прочен,
Он до седых волос сумел сберечь Недюжинную силу, ясный ум,
Сноровку; был на труд любой горазд,
А уж в своем-то ремесле пастушьем Знал толк, как ни один овчар вокруг:
Знал, что несет с собою каждый ветер, Любой его порыв; другим, бывало,
Еще и невдомек, а он уж слышал Подъятый южным ветром гул подземный, Как плач волынки дальней за холмом.
И вспоминал он про свои отары,


504
Уильям Вордсворт
И приговаривал, сбираясь в путь:
«Вот ветер мне и задает работу!»
Досужих странников торопит буря Искать укрытья, — а его она Звала на склоны гор, и сколько раз он Один бывал там в самом сердце мглы,
И чередой неслись над ним туманы.
Так жил он добрых восемьдесят лет.
И жаль того мне, кто решит поспешно,
Что он на эти скалы и ручьи Взирал лишь с безучастием привычки: Зеленый дол, где так легко и вольно Дышалось пастуху; крутые склоны, Исхоженные вдоль и поперек Ногою твердой, — сколько в этих книгах Хранилось памяти о днях нужды И днях забот, о радостях и бедах,
О тварях бессловесных, коих он
Спасал, кормил, сгонял под кров надежный, —
И трудный, честный свой считал барыш.
Так диво ли, что горы, долы эти Свой вечный знак на нем напечатлели,
Что он их безотчетною любовью Любил, как жизнь свою, — как жизнь саму?
Не одиноко дни его текли.
Их с ним делила верная подруга,
Жена достойная, в годах почтенных,
Хоть Майкла и на двадцать младше лет. Бодра, жива, всегда в трудах по дому — Воистину душа его; две прялки Резьбы старинной были у нее:
Для шерсти — погрубей, для льна — потоньше; Коли одна смолкала, то затем лишь,


506
Уильям Вордсворт
Что наставал черед жужжать другой.
И был еще в семье, на радость им,
Сынок единственный; судьба его Послала им, когда всё чаще Майкл Стал намекать, что стареется он,
Уж, мол, стоит одной ногой в могиле.
Вот этот сын да две овчарки верных (Одной так вовсе не было цены)
И составляли весь их круг домашний.
А что до трудолюбия, семейство Давно в пословицу вошло окрест.
Когда с закатом дня отец и сын
Под кров родной с нагорий возвращались,
Они и тут не складывали рук.
Так вплоть до ужина; тогда они За чистый стол садились, где их ждали И сытный суп, и свежий сыр домашний,
И с молоком овсяные лепешки.
Кончался ужин — Люк (так звался сын)
Со стариком отцом себе искали Занятье, чтобы не сидеть без дела У очага: расчесывали шерсть Для матушкиных прялок, поправляли Косу, иль серп, иль цеп, иль что придется.
Лишь за окном смеркаться начинало — Под потолком, у кромки дымохода,
Что сложен был на грубый местный лад И затенял огромным черным клином Полкомнаты, мать зажигала лампу. Нелегкую светильник древний сей Нес службу, не в пример иным собратьям. От сумерек до ночи он горел,
Бессменный спутник всех часов несчетных,


Дополнения. ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
507
Что здесь текли и складывались в годы, На лицах этих тружеников честных Встречая и с уходом оставляя Коль и не радости беспечной блеск,
То ровный свет надежды терпеливой. Так Люку минуло осьмнадцать лет,
И так они сидели каждый вечер,
Отец и сын, под старой верной лампой, А мать всё знай свою крутила прялку,
И полнился весь дом в тиши вечерней Как бы жужжаньем летней мошкары. Свет этой лампы славен был окрест,
Как символ жизни честного семейства.
К тому же дом их, надобно сказать, Стоял отдельно на холме отлогом, Откуда взгляд свободно простирался Во все пределы: вглубь ущелья Исдейл, К нагорьям Данмейл-Рейза, к деревушке, Ютившейся близ озера. И все,
Кто жил в долине той, и стар и млад,
По этому немеркнущему свету Прозвали дом Вечернею Звездой.
Вот так проживши многие года,
Пастух конечно же любил супругу,
Как самого себя; но сердцу Майкла Еще дороже был их сын желанный,
Их позднышок. Тут не инстинкт один Был властен, не слепая нежность крови: Бесценнее всех прочих благ земных Дитя, что нам на склоне наших дней Даровано; оно с собой несет Надежду сердца и волненье мысли,


508
Уильям Вордсворт
Нежданный сил прилив — всё то, на что Скупей становится природа наша.
Не описать, как он любил его,
Души своей отраду! Как умело Малютку нянчил он, справляя с ним Заботы чисто женские, — не только Потехи ради, как мужья иные,
А терпеливо, с ласковой охотой;
И колыбель его качал так нежно,
Как лишь способна женская рука.
А в пору чуть поздней, когда малыш Лишь только-только вылез из пеленок,
Любил суровый, нелюдимый Майкл,
Чтоб был пострел всегда перед глазами, — Трудился ль сам он в поле иль склонялся Над связанной овцой, пред ним простертой, Под древним дубом, росшим одиноко У хижины, — густая тень его От солнца укрывала стригаля,
За что он и зовется по сю пору Во всей долине Сгригалевым Дубом.
И там, в тени прохладной, в окруженье Серьезных и живых ребячьих лиц,
Майкл только что и мог шутливо-строго,
С укором нежным взглядывать на сына,
Коль за ногу овцу хватал шалун Или ее, лежавшую покорно Под ножницами, возгласом пугал.
Когда же с Божьей помощью малец Стал пятилетним крепышом и щеки,
Как яблочко, румянцем налились,
Майкл срезал крепкий прут в подлеске зимнем,


Дополнения. ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
509
Железом рукоятку оковал —
По всем статьям пастуший посох вышел. С орудьем этим у ворот овчарни Иль на пути к расщелине наш страж Теперь вставал, чтоб придержать овец Иль завернуть их. Вам, конечно, ясно, Что делу сей подпасок, сам с вершок,
То ли подмогой был, то ли помехой.
И оттого ему не так уж часто Отцова доставалась похвала,
Хоть и старался он что было сил,
Пуская в дело, как овчар заправский,
И посох свой, и властный взгляд, и голос.
Но вот сравнялось Люку десять лет,
И он теперь уж грудью мог встречать Напоры горных ветров; ежедневно С отцом на равных отправлялся он На пастбища, не жалуясь, что путь Тяжел и крут. И надо ль говорить,
Что Майклу упованья лет былых Еще дороже стали? Что от сына Шли токи чувств и будто прибавляли Сиянья солнцу и музыки ветру?
Что ожил сердцем вновь седой овчар?
Так под отцовским оком мальчик рос — И к восемнадцатому году стал Родителю надеждой и опорой.
Но вот однажды в тихий мир семейства Пришла беда. Задолго до тех дней,
О коих речь теперь веду я, Майкл Дал поручительство свое за ферму


Дополнения. ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
511
Племянника; хозяин работящий Племянник был, в достатке жил надежном. Но грянула нежданная гроза:
Он разорился; предписанье вышло,
Чтоб поручителю покрыть убытки.
То тяжкий был удар для пастуха:
Доход его и так-то невелик,
А тут отдай едва ль не половину.
И показалось в первый миг ему,
Что горше не бывает испытанья,
Хоть думал прежде: уж в его-то годы Привычен к испытаньям человек.
По размышленье же, собрав все силы Души, чтоб заглянуть беде в глаза,
Решил он было, что продать придется Наделов отчих часть, но сердце в нем Вновь дрогнуло, и он на третье утро Сказал жене: «Послушай, Исабел.
Весь век на этих землях гнул я спину,
И не сказать, чтоб милостью Господь Нас обделил на них; а попади Они в чужие руки — видит Бог,
Я не найду покоя и в могиле.
Тяжел наш крест. Уж я ль не был в труде Чуть ли не солнца на небе прилежней?
А вот, выходит, прожил лишь в разор Семье своей, седой глупец. Плохой Был родственничек тот — и выбор сделал Плохой, коль нас обманывал; да хоть бы И не обманывал: ужели мало Других, кому намного был бы легче Такой урон! Простим ему. Но лучше б Язык отсох мой, чем такое молвить.


512
Уильям Вордсворт
Но не к тому я начал речь вести.
Надежда есть еще. Придется Люку Покинуть нас с тобою, Исабел.
Не быть земле в чужих руках. Свободной Останется она и впредь; свободно Владеть он будет этою землей —
Как вольный ветер, что шумит над нею.
У нас, ты знаешь, есть свояк-купец,
Он пособит нам — при его достатках.
Вот Люка мы и снарядим к нему;
С его подмогой и своей сноровкой Он заработком скорым возместит Убыток наш и снова к нам вернется.
А здесь ему что толку оставаться,
Когда кругом, куда ни обернись,
Лишь беднота одна?»
Старик умолк,
И молча рядом Исабел сидела,
А мыслью унеслась в года былые.
Вот Ричард Бейтман, думалося ей,
Был приходским сироткой; для него На паперти соседи собирали Монетки, а потом купили короб И мелочь всякую к нему — вразнос.
Тот с коробом до Лондона добрел,
А там купец сыскался сердобольный, Смышленого приметил паренька,
На службу взял и за море послал Приказчиком в делах своих торговых.
Тот нажил там несметные богатства И бедным щедро жертвовал из них,
В приходе же своем родном часовню Построил, пол в ней мрамором устлал,


Дополнения. ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
513
Что тоже прислан был из стран заморских. Прикинула всё это Исабел,
И просветлело доброе лицо.
А Майкл, довольный, так закончил речь:
«Что ж, Исабел! Три дня мне эти думы Заместо хлеба были и воды.
Не всё пропало; ведь осталось нам Намного больше. Эх, вот стать бы только Чуть помоложе! Но надеждой Бог Не обошел нас. Собирай-ка Люку Одежу лучшую; купи что надо,
И не сегодня-завтра в добрый путь!
Уж коль идти, так, чем скорей, тем лучше». Так Майкл закончил речь и с легким сердцем Пошел на поле. Принялась хозяйка Сбирать сыночка в дальнюю дорогу —
Ни днем, ни ночью не смыкала глаз.
Но всё ж была воскресной передышке И рада: ведь подряд две ночи Майкл Уж больно беспокойно, тяжко спал.
А утром встали — сердце ей шепнуло:
Грызет его тоска. И ввечеру,
Оставшись с сыном, мать к нему присела И молвила: «Не уходи, сынок.
Ведь ты один и есть у нас. Случись С тобою что — кого нам будет ждать,
Кого жалеть? Не уходи, родимый.
Коль ты отца покинешь, он умрет».
Ее утешил юноша. Она же,
Как поделилась страхами своими,
Так ровно полегчало на душе.
И славный ужин собрала под вечер,
И все втроем они за стол уселись,
Как дружная семья под Рождество.


514
Уильям Вордсворт
С утра же снова закипели сборы,
И всю неделю радостью светился Их дом, как роща в майский день, — а тут И весть от свояка к ним подоспела.
Сей добрый человек им обещал,
Как о родном, заботиться о Люке, —
Пускай-де без опаски посылают.
Раз десять было читано письмо,
Мать понесла его прочесть соседям,
И не было во всей земле английской Счастливей юноши, чем гордый Люк. Вернулась Исабел, и Майкл сказал:
«Что ж, завтра и в дорогу». Тут хозяйка Запричитала, что в такой-то спешке Они, уж верно, что-нибудь забудут,
Но, поворчав, смирилась под конец,
Да и у Майкла отлегло от сердца.
На берегу шумливого ручья В ущелье Гринхед Майкл уже давно Задумал для овец загон поставить.
Еще до вести о своей потере Он натаскал туда камней; они Сейчас лежали там нестройной грудой.
И Люка он в тот вечер к ним привел И так сказал: «Сынок, меня ты завтра Покинешь. С переполненной душою Я на тебя гляжу; ты для меня Надеждой был с рожденья твоего,
И каждый новый день твой был мне в радость. Хочу сейчас я кое-что сказать Тебе о нас двоих, о наших жизнях;
А ты об этом вспомни на чужбине,
Хоть, может, речь пойдет и о вещах,


Дополнения. ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
515
Тебе неведомых. Лишь ты родился,
Так двое суток кряду и проспал, —
С младенцами частенько так бывает, —
И твоего отца благословенья Витали неотступно над тобой.
День проходил за днем, а всё сильнее Тебя любил я. Всех гармоний слаще Мне был твой первый бессловесный лепет, Напев дремотный твой у материнской Груди. Шли месяцы; мне приходилось Их проводить на пастбищах, в долинах — Не дома; а иначе б я, наверно,
Тебя с коленей не спускал своих.
Но мы ведь и играли вместе, Люк.
На склонах этих разве не играли И молодость, и старость в нас с тобой?
И отказал ли я тебе когда
Хоть в малом удовольствии ребячьем?»
Был Люк душою мужествен и тверд,
Но тут он разрыдался. А старик Взял за руку его и мягко молвил:
«Не плачь, сынок. Не надо. Я уж вижу:
Не стоит мне об этом толковать...
Коли и впрямь во всём я был хорошим Тебе отцом, то так велел мне долг —
Мой неоплатный долг перед другими.
Я стар и сед, но всё ж о тех я помню,
Кто в юности моей меня любил.
Их нет уж, тех двоих. Почиют рядом Они в земле вот этой, где до них Почили предки их — отцы и деды.
Хотел бы я, чтоб жизнь твоя такой же Была, какую прожили они.


516
Уильям Вордсворт
Но что глядеть назад нам, сын мой? Долог Был путь, ан вот невелика удача...
Как эти перешли ко мне поля,
Был чуть не каждый сажень в них заложен. Я сорок долгих лет кропил их потом,
И Бог воздал мне: до беды последней Ты на земле свободной жил, мой Люк. Сдается мне — ей не стерпеть другого Хозяина. Прости меня, Господь,
Коль я несправедлив к тебе, но, видно, Судьба тебе идти». Умолк старик;
Потом, на груду камней указавши, Продолжил: «Вот для нас была работа; Теперь лишь для меня она, сынок.
Но первый камень положи ты сам,
Вот этот — за меня — своей рукою...
Ну, мальчик мой, — храни тебя Господь!
Да ниспошлет Он нам светлее дни,
Чем эти! Хоть девятый уж десяток Пошел мне, я пока еще здоров И крепок. Ты свою исполни долю,
А я — свою. Я завтра вновь примусь За те занятья, что твоими были;
Всходить на самые крутые склоны,
В грозу или в туман, теперь я буду Один. Но мне и не впервой такие Труды: я был задолго до того,
Как Бог тебя послал мне, к ним привычен. Храни тебя Господь, сынок! Сейчас Надежд ты полон. Так и быть должно.
Да, да... Я знаю, сам-то по себе Ты б никогда не пожелал уйти От старого отца: его ты любишь...


Дополнения. ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
517
И то сказать: коль ты покинешь нас,
Что нам останется? Но я опять Речь не о том повел. Вот этот камень —
Ты положи его; а как уйдешь, —
Коль встретятся тебе дурные люди,
Ты вспомни обо мне, к родному дому Душою обратись, и укрепит Тебя Господь; средь тягот и соблазнов Всегда ты помни, как отцы и деды В неведенье, по простоте одной Вершили добрые дела. Ну что ж —
Прощай, мой сын. Когда назад вернешься — Ты новое строенье здесь увидишь.
То уговор наш. Но какой бы жребий Тебе ни выпал — знай, что твой отец До гробовой доски тебя любил И с мыслью о тебе сошел в могилу».
Пастух умолк; и наклонился Люк,
И заложил загона первый камень, —
И тут не выдержал старик: он сына К груди прижал, и целовал, и плакал.
И вместе так домой пришли они.
С ночною тишиной на этот дом Сошел покой — иль видимый покой.
А утром Люк отправился в дорогу И, выйдя на проселок, горделиво Закинул голову, и все соседи Ему счастливого пути желали,
И так, пока не скрылся он из виду,
Молитвы их ему летели вслед.
От родственника стали приходить Известья добрые; и парень слал


Дополнения. ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
519
Почтительные, ласковые письма.
Всё было в них для стариков в новинку, Всё радостью их души наполняло,
И мать соседям часто говорила:
«Уж так душевно пишет наш сынок!»
Так месяц шел за месяцем; пастух Дни проводил в своих трудах привычных, И было на душе его легко.
А выдастся свободная минутка —
Он шел к ручью и строил помаленьку Загон. Но вот всё реже стали письма — Люк заленился; в городе беспутном И сам он сбился с честного пути,
Навлек позор на голову свою;
И под конец пришлось ему искать Себе укрытья за семью морями.
Есть утешенье в стойкости любви. Выносим с нею легче мы несчастья,
Что нам иначе бы затмили разум Или разбили сердце на куски.
Мне многих довелось встречать из тех, Кто помнил старика и знал, как жил он Еще и годы после той беды.
Он до последних дней сберег свою Недюжинную силу — и, как прежде, Шагал по кручам, зорко примечал,
Что солнце, ветр и облака сулили, —
Всё те же повседневные заботы Об овцах, о своем клочке земли.
А то, бывало, побредет в ущелье,
К ручью — загон свой строить. И тогда От жалости у всех щемило сердце —
И до сих пор молва твердит, что часто


Дополнения. ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
521
Он приходил к ручью, садился там И камней даже пальцем не касался.
Сидел он там на берегу потока Один как перст или с собакой верной, Что смирно у его лежала ног.
Семь долгих лет загон он строил свой И умер, так его и не достроив.
Лишь на три года с небольшим жена Его пережила; потом надел Был продан — перешел в чужие руки. Дом, что Вечернею Звездою звали, Исчез с лица земли, и плуг прошелся По месту, на котором он стоял.
И многое кругом переменилось.
Но дуб, что рос пред домом их, и ныне Шумит, и громоздится камней груда — Развалины овечьего загона —
В ущелье Гринхед, где бурлит поток.


ГНЕЗДО ВОРОБЬЯ
мотри, вон яйца голубеют, Они мне душу сладко греют. И этот домик, люлька в нем Во мне рождают умиленье. Природы славное творенье Мне кажется волшебным сном.
Я помню, вместе с Эммелиной В жару и в дождик озорной Мы нарушали воробьиный Очаровательный покой.
Она, сестренка дорогая,
За парой зорко наблюдая,
В меня вселяла благодать.
Она, как сказочная фея,
Пред чудом жизни цепенея,
Учила сердце понимать,
Открыла мне глаза и уши,
Учила верить и любить,
Везде отраду находить И проникать в людские души.


К МОТЫЛЬКУ
Первое стихотворение
обудь вблизи, прерви полет! Пусть взор мой на тебе замрет Тобой воссоздан каждый миг первоначальных дней моих!
И время, что давно мертво, оживлено тобой; порхающее существо: отца я вижу своего
со всей моей семьей.
О, сладость, сладость детских лет, когда за мотыльком вослед бежали мы с моей сестрой, разгоряченные игрой!
Я, как охотник, подстерег добычу, — но напрасен был мой бег, отчаянный прыжок: оберегал ревниво Бог
пыльцу прелестных крыл.


К МОТЫЛЬКУ
Второе стихотворение
ад желтым наклонясь цветком, тобой, малюткой-мотыльком, я любовался и не знал, нектар вкушал ты или спал.
И был ты неподвижней вод,
объятых льдом морей. Счастливым будет ли полет, когда внезапный ветр найдет тебя среди ветвей?
Останься с нами! Мы с сестрой тебе подарим садик свой.
Здесь отдохнут твои крыла.
Тебе не причиним мы зла!
Будь гостем нашим дорогим,
присядь на куст близ нас.
О детских днях поговорим, их летний свет неповторим, и каждый долгим был — таким,
как двадцать дней сейчас.


аймется сердце, чуть замечу Я радугу на небе, —
Так шло, когда я отрок был невинный, Так есть, когда я стал мужчиной,
Да будет так, когда я старость встречу! —
Иль прокляну свой жребий!
Кто есть Дитя? Отец Мужчины;
Желал бы я, чтобы меж днями связь Природной праведности не рвалась.


РЕШИМОСТЬ И НЕЗАВИСИМОСТЬ
i
ыл ночью ветра слышен ярый гул, Нагрянул дождь, кругом лилась вода А ныне солнца луч опять сверкнул; Звенит в лесу далеком трель дрозда; Воркует клинтух около гнезда;
Трещит сорока — сойка ей в ответ;
Веселым шумом вод наполнился рассвет.
II
Выходят все на солнце поскорей;
Рожденью утра рады небеса;
Зайчиха побежала веселей Там, где болот сверкает полоса;
Под лапами вздымается роса,
Взлетая дымкой, что, блестя в лучах, Сопутствует везде зайчихе на полях.  IIIIII
Я странствовал тогда среди болот И на зайчиху бросил быстрый взгляд;
Вдали я слышал шум лесов и вод,
Или не слышал, как мальчишка, рад —


528
Уильям Вордсворт
С Природой мое сердце билось в лад: Воспоминанья прежние ушли,
Всех дел тщета и скорбь исчезнули вдали.
IV
Но как это случается подчас,
В умах нестойких ликованья власть При восхищенье — возвышает нас,
Зато в унынье — нам дает упасть;
Я утром ощутил сию напасть;
Видений страх тогда меня облек,
Неясных мыслей грусть — я их назвать не смог.
V
Я в небе слышал жаворонка трель И о зайчихе резвой вспоминал:
Дитя земли — был счастлив я досель,
Как и они, когда везде блуждал;
От мира и забот я убегал;
Но может с днем иным прийти беда —
Боль, одиночество, несчастья и нужда.  VIVI
Так я всю жизнь в приятных думах жил,
С задором летним совершал дела;
Как если б всё легко я получил За то, что вера благостной была.
Кто может жить с надеждой, что хвала, Любовь и труд других — лишь для него,
В то время, как себя забыл он самого?


Дополнения. ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
529
VII
То были: милый мальчик Чаттертон,
С живой душой, что гордо принял яд;
И тот, кто славен, весел и влюблен,
За плугом шел по склону, жизни рад:
Наш дух обожествляет нас стократ;
Поэт — всегда восторженный юнец,
Но ждет его плохой, бессмысленный конец.
VIII
То был ли знак небес иль некий дар,
Иль на меня спустилась благодать,
Но здесь, где не пасет стада овчар (Когда я гнал печальных мыслей рать), Случилось человека увидать Мне у воды — без шляпы, в седине,
Старее всех живых он показался мне.
IX
Вот так валун огромный привлечет Нас на вершине голой, где лежит Он, удивляя всех, и мысль мелькнет,
Откуда, как попал сюда гранит;
И, кажется, в сознании он спит:
Как зверь морской, приползший на скалу Иль на сухой песок — поближе быть к теплу.
X
Казалось, был ни мертвый, ни живой,
Но и не спал глубокий тот старик: Сближались его ноги с головой.


530
Уильям Вордсворт
Когда он шел, согбенный, напрямик;
Как будто от болезни страшной сник Или от мук, испытанных давно,
Уж слишком тяжкий груз ему держать дано.
XI
На длинный посох — ивы гладкий ствол —
Всем телом опирался он сухим,
Хотя к нему я тихо подошел,
Встав на краю болота рядом с ним,
Как облака, стоял он, недвижим,
Что не внимают всем ветрам подряд,
Но если двинутся, то вместе полетят.
XII
Старательно тот грязный водоем Он посохом, качаясь, шевелил,
Смотря на воду, взболтанную в нем,
Как будто книгу редкую раскрыл:
Тогда по праву странника решил К нему я подойти и произнес:
«Сулит нам утро день прекраснейший, без гроз».
XIII
Старик на это кроткий дал ответ Учтивой речью, шедшей от души.
Тогда вопрос ему я задал вслед:
«А чем вы занимаетесь в тиши?
Таким, как вы, опасно быть в глуши».
Исторгли удивленья огоньки В его живых глазах глубокие зрачки.


Дополнения. ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
531
XIV
Как сам он слаб, слабы его слова,
Но произнес с величием он их, Торжественно тянулась их канва — Чеканный слог у этих фраз литых,
Речь гордая, не для мужей простых;
Как у шотландских пресвитериан,
Что славят Господа и свой любимый клан.
XV
Сказал он, что пришел на этот пруд Собрать пиявок нищим стариком: Опасный, изнурительнейший труд!
И было столько трудностей кругом:
С болота на болото шел он днем;
Но на ночь Бог дарил ему приют,
Где скромную еду беднягам подают.
XVI
Старик всё говорил про свой улов;
Но речь его, как воды в глубине,
Чуть слышал я, не различая слов;
И Человек сей показался мне
Тем, с кем встречался я в далеком сне,
Иль тем, кто послан был издалека,
Чтоб силы мне дала наставника рука.
XVII
Но мысли прежних дней вернулись вдруг: Смертельный страх надежды не иметь; Мученья, холод, тягостный недуг


Дополнения. ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
533
И гениев страдальческая смерть. Стремясь прогнать фантазий круговерть, Вопросы я свои возобновил:
«А чем вы живы? Хватит ли вам сил?»
XVIII
Он повторил с улыбкой свой рассказ; Сказал, что исходил тут все места,
Пиявки собирая, всякий раз Пруд замутив при помощи шеста.
«Вода от них всегда была густа,
А ныне истощаются пруды;
Но всё ж часами я хожу здесь у воды».
XIX
Пока он говорил так, эта глушь,
Вид, речь его — всё трогало меня:
Я мысленно глядел, как шел сей муж Устало средь болот день изо дня,
Всегда один, молчание храня.
Всё это видел внутренний мой взор,
Старик же, помолчав, продолжил разговор.
XX
Он скоро темы все соединил,
Охотно говоря и с добротой,
Торжественно; когда же завершил, —
В презренье я смеялся над собой,
Найдя в том старце стойкий дух живой. «Господь, — сказал я, — это мой оплот: Пиявок сборщик средь глухих болот».


СОНЕТ,
НАПИСАННЫЙ НА ВЕСТМИНСТЕРСКОМ МОСТУ 3 СЕНТЯБРЯ 1802 Г.
ет зрелища пленительней! И в ком Не дрогнет дух бесчувственно-упрямый При виде величавой панорамы,
Где утро — будто в ризы — всё кругом
Одело в Красоту. И каждый дом,
Суда в порту, театры, башни, храмы,
Река в сверканье этой мирной рамы —
Всё утопает в блеске голубом.
Нет, никогда так ярко не вставало,
Так первозданно солнце над рекой,
Так чутко тишина не колдовала,
Вода не знала ясности такой.
И город спит. Еще прохожих мало,
И в сердце мощном царствует покой.


ВЕЧЕРНЯЯ
БЕЗВЕТРЕННАЯ ТИШЬ
онахине, свершающей обряд, Подобно время. Солнечный закат Как бы в своем покое потонул.
У моря, как у райских врат, стоишь. Прислушайся: проснулся мощный Дух!
Извечным ритмом наш волнует слух
Его сплошной громоподобный гул.
Дитя мое, гуляя здесь со мной,
Пусть и чужда ты мысли неземной —
Но всё ж твое чудесно естество.
Преданью ты причастна круглый год,
И сокровенный храм твой стережет Не зримое тобою божество.


ЛОНДОН,
1802
илтон! Зачем тебя меж нами нет? Британии ты нужен в дни паденья! Везде заветов прошлого забвенье, Погибла честь, померкнул правды свет.
Родимый край под гнетом тяжких бед,
В оковах лжи, тоски, ожесточенья.
О, пробуди в нас честные стремленья,
Стряхни могильный сон, восстань, поэт!
Твоя душа была звездой блестящей,
Твой голос был, как светлый вал морской, — Могучий, и свободный, и звенящий,
Ты твердо шел житейскою тропой.
Будь вновь для нас зарею восходящей,
Будь факелом над смутною толпой!


ОДА
Отголоски БЕССМЕРТИЯ ПО ВОСПОМИНАНИЯМ РАННЕГО ДЕТСТВА
I
огда-то все ручьи, луга, леса Великим дивом представлялись мне Вода, земля и небеса Сияли, как в прекрасном сне,
И всюду мне являлись чудеса.
Теперь не то — куда ни погляжу,
Ни в ясный полдень, ни в полночной мгле,
Ни на воде, ни на земле Чудес, что видел встарь, не нахожу.  IIII
Дождь теплый прошумит —
И радуга взойдет;
Стемнеет небосвод —
И лунный свет на волнах заблестит;
И тыщи ярких глаз Зажгутся, чтоб сверкать Там, в головокружительной дали!
Но знаю я: какой-то свет погас,
Что прежде озарял лицо земли.


538
Уильям Вордсворт
III
Я слышу пение лесных пичуг,
Гляжу на скачущих ягнят,
На пестрый луг И не могу понять, какою вдруг Печалью я объят,
И сам себя виню,
Что омрачаю праздник, и гоню Тень горестную прочь;
Чтоб мне помочь,
Гремит веселым эхом водопад И дует ветерок С высоких гор;
Куда ни кину взор,
Любая тварь, любой росток —
Все славят май.
О, крикни громче, крикни и сломай Лед, что плитою мне на сердце лег, Дитя лугов, счастливый пастушок!  IVIV
Природы твари, баловни весны!
Я слышу перекличку голосов; Издалека слышны
В них страстная мольба и нежный зов.
Веселый майский шум!
Я слышу, чувствую его душой.
Зачем же я угрюм
И на всеобщем празднестве — чужой?
О, горе мне!
Все радуются утру и весне,
Срывая в долах свежие цветы,
Резвяся и шутя;


540
Уильям Вордсворт
Смеется солнце с высоты,
И на коленях прыгает дитя;
Для счастья нет помех!
Я вижу всё, я рад за всех...
Но дерево одно среди долин,
Но возле ног моих цветок один Мне с грустью прежний задают вопрос:
Где тот нездешний сон?
Куда сокрылся он?
Какой отсюда вихрь его унес?
V
Рожденье наше — только лишь забвенье; Душа, что нам дана на срок земной,
До своего на свете пробужденья Живет в обители иной;
Но не в кромешной темноте,
Не в первозданной наготе,
А в ореоле славы мы идем
Из мест святых, где был наш дом! Дитя озарено сияньем Божьим;
На мальчике растущем тень тюрьмы Сгущается с теченьем лет,
Но он умеет видеть среди тьмы Свет радости, небесный свет;
Для юноши лишь отблеск остается —
Как путеводный луч Среди закатных туч Или как свет звезды со дна колодца;
Для взрослого уже погас и он —
И мир в потемки будней погружен.


542
Уильям Вордсворт
VI
Земля несет охапками дары Приемному сыночку своему (И пленнику), чтобы его развлечь, Чтобы он радовался и резвился —
И позабыл в пылу игры
Ту, ангельскую, речь, Свет, что сиял ему,
И дивный край, откуда он явился.
VII
Взгляните на счастливое дитя,
На шестилетнего султана:
Как поданными правит он шутя — Под ласками восторженной мамаши, Перед глазами гордого отца!
У ног его листок, подобье плана Судьбы, что сам он начертал,
Вернее, намечтал В своем уме: победы, кубки, чаши;
Из боя — под венец, из-под венца — На бал, и где-то там маячит Какой-то поп, какой-то гроб, Но это ничего не значит;
Он это всё отбрасывает, чтоб Начать сначала; маленький актер,
Он заново выучивает роли И всякий фарс, и всякий вздор Играет словно поневоле —
Как будто с неких пор Всему на свете он постигнул цену И изучил «комическую сцену»,
Как будто жизнь сегодня и вчера И завтра — бесконечная игра.


Дополнения. ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
543
VIII
О ты, чей вид обманывает взор,
Тая души простор;
О зрящее среди незрячих око,
Мудрец, что свыше тайной награжден Бессмертия, — читающий глубоко
В сердцах людей, в дали времен: Пророк благословенный! Могучий ясновидец вдохновенный, Познавший всё, что так стремимся мы Познать, напрасно напрягая силы,
В потемках жизни и во тьме могилы, —
Но для тебя ни тайны нет, ни тьмы!
Тебя Бессмертье осеняет,
И Правда над тобой сияет,
Как ясный день; могила для тебя —
Лишь одинокая постель, где, лежа Во мгле, бессонницею мысли множа,
Мы ждем, когда рассвет блеснет, слепя;
О ты, дитя по сущности природной,
Но духом всемогущий и свободный,
Зачем так жаждешь ты Стать взрослым и расстаться безвозвратно С тем, что в тебе сошлось так благодатно? Ты не заметишь роковой черты —
И взвалишь сам себе ярмо на плечи, Тяжелое, как будни человечьи!  IXIX
О счастье, что в руине нежилой Хранится дух жилого крова,
Что память сохраняет под золой Живые искорки былого! Благословенна память ранних дней —


Дополнения. ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
545
Не потому, что это было время Простых отрад, бесхитростных затей —
И над душой не тяготело бремя Страстей — и вольно вдаль ее влекла Надежда, простодушна и светла, —
Нет, не затем хвалу мою Я детской памяти пою —
Но ради тех мгновений, Догадок смутных, страхов, озарений,
Осколков тайны — тех чудесных крох,
Что дарит нам высокая свобода,
Пред ней же наша смертная природа Дрожит, как вор, застигнутый врасплох;
Но ради той, полузабытой,
Той, первой, — как ни назови, — Тревоги, нежности, любви,
Что стала нашим светом и защитой От злобы мира, — девственно сокрытой Лампадой наших дней;
Храни нас, направляй, лелей,
Внушай, что нашей жизни ток бурлящий — Лишь миг пред ликом вечной тишины,
Что осеняет наши сны, —
Той истины безмолвной, но звучащей С младенчества в людских сердцах,
Что нас томит, и будит, и тревожит;
Ее не заглушат печаль и страх,
Ни скука, ни мятеж не уничтожат.
И в самый тихий час,
И даже вдалеке от океана
Мы слышим вещий глас Родной стихии, бьющей неустанно В скалистый брег,
И видим тайным оком


546
Уильям Вордсворт
Детей, играющих на берегу далеком,
И вечных волн скользящий мерный бег.
X
Так звонче щебечи, народ крылатый!
Пляшите на лугу Резвей, ягнята!
Я с вами мысленно в одном кругу —
Со всеми, кто резвится и порхает,
Кто из свистульки трели выдувает, Веселый славя май! Пусть то, что встарь сияло и слепило,
В моих зрачках померкло и остыло,
И тот лазурно-изумрудный рай Уж не воротишь никакою силой, — Прочь, дух унылый!
Мы силу обретем В том, что осталось, в том прямом Богатстве, что вовек не истощится,
В том утешенье, что таится В страдании самом,
В той вере, что и смерти не боится.
XI
О вы, Озера, Рощи и Холмы,
Пусть никогда не разлучимся мы!
Я ваш — и никогда из вашей власти Не выйду; мне дано такое счастье Любить вас вопреки ушедшим дням;
Я радуюсь бегущим вскачь ручьям Не меньше, чем когда я вскачь пускался С ручьями наравне,


548
Уильям Вордсворт
И нынешний рассвет не меньше дорог мне, Чем тот, что в детстве мне являлся.
Лик солнечный, склоняясь на закат, Окрашивает облака иначе —
Задумчивей, спокойней, мягче:
Трезвее умудренный жизнью взгляд.
Тебе спасибо, сердце человечье,
За тот цветок, что ветер вдаль унес, За всё, что в строки не могу облечь я, За то, что дальше слов и глубже слез.


онашке мил свой нищий уголок,
В пещерной тьме аскет не знает скуки, Мила студенту цитадель науки, Девица любит прялку, ткач — станок.
Пчела, трудясь, летит искать цветок На дикий Фернс, — жужжит, и в этом звуке Лишь радость, ни усталости, ни муки.
И кто в тюрьме свой дом увидеть смог,
Тот не в тюрьме. Вот почему не ода,
Но тесного сонета краткий взлет И в радостях мне люб, и средь невзгод.
И кто, как я (не шутит ли природа!),
Горюет, что стеснительна свобода,
В сонете утешение найдет.


уть суеты — с него нам не свернуть! Проходит жизнь за выгодой в погоне; Наш род Природе — как бы посторонний, Мы от нее свободны, вот в чем жуть!
Пусть лунный свет волны ласкает грудь,
Пускай ветра зайдутся в диком стоне —
Или заснут, как спит цветок в бутоне, —
Всё это нас не может всколыхнуть.
О Боже! Для чего в дали блаженной Язычником родиться я не мог!
Своей наивной верой вдохновенный,
Я в мире так бы не был одинок:
Протей вставал бы предо мной из пены,
И дул Тритон в свой перевитый рог!


ТИСОВОЕ ДРЕВО
олина Лортона гордится древом тис,
Что по сей день, как встарь, уединенно Стоит средь мрака собственных ветвей, Не мыслив сделаться основой для оружий Отрядов Перси или Умфравиля, шедших К шотландским пустошам иль через море Пустивших звонкую стрелу на Азенкур,
А может, ранее — на Пойктьерс и Креси.
Обширной кроны, глубочайшей скорби Се древо одинокое! — живое,
Рожденное нескоро увядать,
Прекрасной формы и осанки слишком статной, Исчезнуть чтоб ему с лица земли. Сказать важнее О той Четверке братьев Борроудейла,
Сплоченных в роще славной и большой.
Могучие стволы! — и каждый ствол — сплетенье,
Как змей в клубке, древесных крепких жил,
Кольцом свернувшихся и скрученных бессрочно Не без Фантазии и в облике таящих Угрозу нечестивцам. Тень-колонна,
На чьей земле бестравной, красно-бурой,
Навеки скованной ее покрывшей тьмой,
Под чьим шатром угрюмым и зловещим


554
Уильям Вордсворт
Унылой ягодой наряженных ветвей Как будто в праздник призрачные гости Сойдутся в полдень. Надежда боязливая и Страх, Предчувствие и Тишина, скелет иссохший Смерти И Время-полумрак здесь вместе, чтоб свершить В природном храме, что составлен будет Из алтарей — камней, покрытых мхом,
Единую молитву иль в немом покое Лежать и вслушиваться в горные потоки, Журчащие в ущельях Гларамара.


ЖЕЛТЫЕ НАРЦИССЫ
ечальным реял я туманом Среди долин и гор седых,
Как вдруг очнулся перед станом Толпой нарциссов золотых: Шатал и гнул их ветерок,
И каждый трепетал цветок.
Бесчисленны в своем мерцанье,
Как звезды в млечности ночной,
Они вились по очертанью Излучины береговой —
Сто сотен охватил на глаз Пустившихся в веселый пляс.
Плясала и волна; резвее,
Однако, был цветов задор,
Тоску поэта вмиг развеял Их оживленный разговор,
Но сердцу было невдогад,
Какой мне в них открылся клад.


556
Уильям Вордсворт
Ведь ныне в сладкий час покоя Иль думы одинокий час Вдруг озарят они весною,
Пред оком мысленным явясь, И сердцем я плясать готов, Ликуя радостью цветов.


ОДИНОКАЯ ЖНИЦА
ы слышишь голос там, во ржи, Шотландской девушки простой, Но, чтобы песню не спугнуть, Ты на виду не стой.
И жнет, и вяжет — всё одна,
И песня долгая грустна,
И в тишине звучит напев,
Глухой долиной завладев.
Так аравийский соловей В тени оазиса поет,
И об усталости своей Не помнит пешеход.
Так возвещает о весне Кукушки оклик, нежный зов В пустынной дальней стороне Гебридских островов.
О чем же девушка поет Всё заунывней и грустней?
О черных днях былых невзгод,
О битвах прежних дней,
Старинной песней хороня Невзгоды нынешнего дня.
А может, боль былых утрат


Дополнения. ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
559
Пришла непрошеной назад? Но песне не было конца,
И жница молодая
Всё пела, пела, над серпом
Спины не разгибая.
Я молча слушал, а потом Нашел тропинку за холмом, Всё дальше в горы я спешу И в сердце песню уношу.


ЭЛЕГИЧЕСКИЕ СТРОФЫ,
ВНУШЕННЫЕ КАРТИНОЙ СЭРА ДЖОРДЖА БОМОНТА, ИЗОБРАЖАЮЩЕЙ ПиЛСКИЙ ЗАМОК ВО ВРЕМЯ ШТОРМА
ромада грозная на гребне скал!
С тобою был когда-то я знаком И летом целый месяц наблюдал, Как ты дремала в зеркале морском.
Был воздух тих и ясен небосвод,
И дней однообразна череда;
Ты, отражаясь в сонной глади вод,
Дрожала, но видна была всегда.
И не казался штиль подобьем сна, Незыблемого в пору летних дней;
Подумать мог бы я, что Глубина Всего на свете кротче и нежней.
И если бы художником я был,
Я б написать в то время был готов Свет, что по суше и воде скользил,
Поэта грезу, таинство миров;
Тебя я написал бы не такой,
Какая ты сейчас на полотне,
Но у воды, чей нерушим покой,
Под небом в безмятежной тишине;


Дополнения. ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
561
Ты б летописью райскою была, Сокровищницей бестревожных лет,
Тебя б любовно ласка облекла Лучей, нежней которых в небе нет.
Под кистью бы моей предстал тогда Покоя элизийского чертог,
Где нет борьбы тяжелой и труда,
А лишь Природы жизнь да ветерок, —
Такую бы картину создал я,
Когда душа мечте попала в плен,
В нее вместил бы сущность бытия И тишь, которой не узнать измен.
Так раньше было бы — но не теперь:
Ведь я во власти у иных начал,
Ничто не возместит моих потерь,
И я от горя человечней стал.
Улыбку моря увидав опять,
Былого не верну, не повторю:
Утрату мне из сердца не изгнать,
Но я о ней спокойно говорю.
О друг мой Бомонт! Другом стать ты мог Тому, по ком не минет скорбь вовек! Твой труд прекрасный пылок и глубок: Во гневе море и в унынье брег.
Ему несу я похвалу мою,
Его и ум, и мастерство живят:
Седая глыба с бурею в бою,
Небес печаль, смятения парад!


562
Уильям Вордсворт
И мил мне замка сумрачный оплот:
В доспехи стариною облачен, Бестрепетно сражение ведет С грозой, со штормом и с волнами он.
Прощай, уединенная душа,
Что без людей, в мечтах проводит дни! Твоя отрада вряд ли хороша —
Она, конечно, слепоте сродни.
Но слава, слава стойкости людской И грозам, что присущи дням земным, Как эта, на холсте передо мной...
Не без надежд мы страждем и скорбим.


А.Н. Горбунов
О ПРИРОДЕ,
ЧЕЛОВЕКЕ И ОБЩЕСТВЕ.
ВОРДСВОРТ В ПЕРИОД ТВОРЧЕСКОГО РАСЦВЕТА 1797-1807 ГОДЫ
Какая сила
Провидческая правит ход ветров,
Что воплощаются в загадку слов!
Там мгла живет и целый сонм теней Вершат свою работу, словно в доме,
Где безраздельно царствуют они.
Но свет божественный сквозь эту мглу Прозрачную проходит, прикасаясь Ко всем вещам и формам, и тогда, Подхвачены течением стиха,
Они пред нами предстают как будто В мгновенной вспышке молнии и в славе Такой, что им не снилась никогда.
Прелюдия. Кн. V, стк 628—6401
Однажды, в 1800 году, тридцатилетний Уильям Вордсворт (1770—1850), тогда уже вошедший в пору творческой зрелости и овладевший секретами мастерства, прочитал своему другу, поэту, критику и философу Сэмюелу Тейлору Колриджу (1772—1834) строки только что написанного стихотворения «Был мальчик» («There Was а Boy»), которые вошли затем в автобиографическую поэму «Прелюдия». Речь в них шла о десятилетнем мальчике из Озерного края, который жил одной жизнью с природой. Он умел подражать голосу сов, и совы откликались на его «ауканье». Но он умел слушать и тишину:
1 Здесь и далее, кроме оговоренных мест, «Прелюдия» (1805) цитируется в переводе Татьяны Стамовой, опубликованном в наст. изд.


566
Приложения
А когда порой
Глубокой тишине угодно было Испытывать его, он с удивленьем Мог в сердце, где-то очень далеко,
Потоков горных голос различить Иль вдруг найти там целую картину С торжественными скалами, лесами И зыбким небом, что озерной гладью Всё с наслажденьем выпито до дна.
Прелюдия. Кн. V, стк 417—425
Услышав эти строки, Колридж воскликнул: «Я бы узнал их везде; и даже если бы я увидел их, пробегая по пескам Аравийской пустыни, я бы немедленно закричал: “Вордсворт!”» (Coleridge 1956, vol. 1, р. 452-453).
Колридж был совершенно прав. Как и всякий большой поэт, Вордсворт в ту пору уже нашел свой неповторимый голос, свою особенную поэтическую интонацию, присущую только ему одному манеру письма, которую легко отличить, даже если мы не знаем (или не помним) отдельные места его стихов.
В приведенном выше отрывке неповторима плавная, свободно льющаяся мелодия и особые ритмы белого пятистопного ямба, которому поэт научился у Милтона, но который сумел приблизить к разговорной речи, несколько приземлив, но не лишив высокой поэтичности. Неповторима и столь поразившая Колриджа образность этих строк: далекие горные потоки, звучащие в сердце мальчика, «зыбкое небо», отраженное в «озерной глади», словно принявшей его в свое лоно. Суровая и величественная красота Озерного края здесь слита с душевной жизнью персонажа, в результате чего внешнее и внутреннее становятся единым целым. Так услышать шум горных водопадов и так увидеть отраженное в озере небо мог только один Вордсворт.
Как мы не спутаем взятые наугад строки Пушкина со строками Лермонтова или Тютчева, а строки Пастернака со строками Ахматовой, Цветаевой или Мандельштама, так и англичане сразу же отличат стихи Вордсворта от стихов Шекспира, Милтона, Байрона, Китса, Т.С. Элиота или Йейтса. (В русских переводах разница между ними всеми порой бывает сглажена благодаря единому послепушкинскому стилю переложения.) Вне всякого сомнения, Вордсворт стоит как равный в одном ряду с великими стихотворцами. Именно поэтому его поэзию с детства знает каждый английский школьник. А большинство современных критиков, как в Англии, так и в США, проделав огромную текстологическую работу и опубликовав ранние варианты его про-


Озерный край


568
Приложения
изведений, которые часто существенно отличаются от более поздних версий, единодушно признают Вордсворта крупнейшим поэтом-романтиком, а «Прелюдию» — одной из лучших английских поэм XIX века.
В отличие от других английских поэтов-романтиков, Вордсворт далеко не сразу нашел себя как художник. Ему было уже двадцать семь лет, когда он окончательно поверил в свои силы. С этого момента началось так называемое «золотое десятилетие» (1797—1807 гг.) — период, когда он написал свои лучшие стихи. Вспомним, что Ките умер, не дожив до 27 лет, а Колридж, Байрон и Шелли уже успели сочинить к этому возрасту многие прославившие их произведения. Вордсворт же медленно и упорно искал себя как личность и как художника, увлекаясь, разочаровываясь, снова увлекаясь и опять разочаровываясь, но упорно продолжая поиск.
Поэт Уильям Вордсворт родился на севере Англии в графстве Камберленд, в так называемом Озерном крае. Эти места славились своей величественно-прекрасной и в XVTH веке еще дикой природой, с крутыми скалами и шумящими водопадами, высокими холмами и зелеными, заросшими цветами и деревьями ложбинами, свободно текущими горными ручьями и гордостью этих мест — огромными озерами с бескрайней водной гладью. В детстве любимым занятием будущего поэта были прогулки на лоне природы, которая на всю жизнь стала для него родной. Сюда он вернулся уже взрослым, как только позволили обстоятельства, и здесь прожил до конца дней.
Судьба не баловала юного Вордсворта. Он рано остался сиротой. Ему было восемь лет, когда умерла его мать, а в тринадцать он потерял и отца. Вместе с тремя братьями и младшей сестрой Дороти будущий поэт лишился средств к существованию. Заботу о нем, его братьях и Дороти взяли на себя родственники, отношения с которыми у юного, независимого и свободомыслящего Уильяма так и не сложились.
Окончив школу в родном Озерном крае, он несколько лет учился в Кембридже и получил диплом, но не захотел выбрать какую-либо считавшуюся респектабельной профессию, на чем настаивали родственники. Он не видел себя ни в качестве юриста, ни в роли приходского священника, хотя одно время, ввиду безвыходности материального положения, и подумывал о принятии сана. Да и в своем поэтическом призвании он поначалу еще не был до конца уверен. В любом случае, для того чтобы стать свободным художником и спокойно писать стихи, требовались деньги, которых у поэта тогда не имелось. В течение нескольких лет юный Вордсворт никак не мог наладить жизнь, что послужило поводом для крайнего неудовольствия опекунов, оплативших его учебу в университете и время от времени продолжавших


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
569
снабжать его деньгами. В эту тяжкую пору метаний и поисков складывались, а затем, трансформируясь, менялись его эстетические взгляды и политические пристрастия. Не желая идти легкими путями, поэт взрослел медленно и трудно.
Вордсворт начал писать стихи еще в школе, что всячески поощрял его учитель, Уильям Тейлор (1754—1786), который, пытаясь воспитать вкус мальчика, познакомил его с тогдашней сентиментальной и предромантической поэзией и, в частности, с произведениями Томаса Грея, Уильяма Коллинза, Томаса Чаттертона и Джеймса Бити. Знал юный Уильям и стихи Уильяма Купера и Роберта Бёрнса.
Первые опыты пера Вордсворта носили явно подражательный характер. Так «Долина Иствейта» (1787), которую он написал в семнадцать лет четырехстопным рифмованным ямбом по образцу диптиха Милтона «L’Allegro» и «П Penseroso», восходит к традиции популярных тогда так называемых ло- ко-дескриптивных стихотворений, где авторы описывали свои впечатления от тех или иных мест. На склоне лет сам Вордсворт расценивал поэму как важный этап в своем становлении художника, поскольку в ней он в первый раз попытался изобразить «бесконечное разнообразие явлений природы» (Wordsworth 1952—1954, vol. 1, р. 319). Современные исследователи обнаружили в поэме и строки, рассказывающие о реакции юного поэта на смерть отца, которые своим исповедальным тоном якобы предвосхитили аналогичное место из «Прелюдии» (см.: Wu 2003, р. 23). Возможно, так оно и есть, но строки эти как-то теряются в общей массе различных описаний долины Эствей и ее живописных окрестностей.
В течение нескольких лет после того юный поэт продолжал сочинять, но не торопился печатать написанное. Так будет и в дальнейшем. Вордсворт всегда крайне неохотно расставался с рукописями, постоянно переписывал и заново редактировал их, иногда на протяжении очень долгих лет. При этом наиболее удачные строки или даже целые отрывки он мог переносить из одного сочинения в другое, где, как ему казалось, они были уместнее. Свою роль сыграло и еще одно обстоятельство. Отношения Вордсворта с критиками катастрофически не складывались. Так, например, публикация первого тома «Лирических баллад» (1798) вызвала отрицательный отзыв поэта Роберта Саути, ставшего тем не менее в поздние годы жизни другом Вордсворта. А много позже влиятельный Фрэнсис Джеффри, редактор «Эдинбургского обозрения», начал свою рецензию на «Прогулку» (1814) следующими словами: «Это никуда не годится» («This will never do»). Вордсворт крайне болезненно реагировал на подобные оценки. Еще в 1798 году он писал другу: «Нет


570
Приложения
нужды советовать мне не печататься; этого я боюсь больше смерти» (цит. по: Companion 2003, р. XIV). Подобного мнения он придерживался всю оставшуюся жизнь.
Свои первые произведения поэт опубликовал только в 1793 году, да и то лишь потому, что испытывал крайнюю нужду в деньгах. К тому времени он уже успел закончить Кембридж и побывать за границей: во Франции, в Швейцарии и Италии. Эти путешествия сыграли очень важную роль в его жизни.
Практически все исследователи, пишущие об английском романтизме, обязательно говорят о влиянии на его формирование событий Французской революции. Это, разумеется, вовсе не дань вульгарной социологии, а неопровержимый факт, подтвержденный множеством документов. Однако, в отличие от других романтиков, только Вордсворт стал живым очевидцем тех событий, и потому они оказались для него гораздо ближе, и его отношение к ним было намного более личным, чем у многих литераторов. Вот как сам поэт вспоминал об этом на склоне лет:
Я отправился в Париж во время революции в 1792 или в 1793 году и оказался вовлечен в самую гущу событий; я встретил там приехавшего раньше меня мистера Джеймса Уотта, который был таким же горячим энтузиастом всего происходящего, как и я. Так мы оба начали жизнь как пылкие и бездумные радикалы; но впоследствии, подобно всем разумным людям, как мне кажется, стали добропорядочными трезвыми консерваторами.
Цит. по: Erdman 1987, р. 3
Как видим, Вордсворт высказывается достаточно туманно, отделываясь общими словами и даже путая даты. На самом деле он ездил во Францию в 1790-м и снова в 1791—1792 годах. Конечно, престарелого поэта могла подвести память, но вместе с тем, став «добропорядочным трезвым консерватором», он, скорее всего, намеренно обошел острые углы, сгладив меру своего юношеского радикализма и степень своей вовлеченности в ход событий. Отчасти эта тенденция видна и в «Прелюдии», особенно в ее последнем варианте (1850). В жизни всё было не так просто.
В 1790 году двадцатилетний Вордсворт во время своего первого путешествия по Франции, которое он совершил вместе с университетским товарищем Робертом Джоунсом, стал свидетелем всенародного празднества фран¬


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
571
цузов в связи с первой годовщиной падения Бастилии. Всеобщее ликование поразило и обрадовало поэта. Но целью поездки была все-таки не Франция, а Швейцарские Альпы, которые тогда считались традиционным символом свободы — как естественной, природной, так и гражданской, республиканской; туда молодые люди и отправились, чтобы преодолеть Симплонский перевал.
Окончив университет в 1791 году, Вордсворт некоторое время жил в Лондоне, где, очевидно, познакомился с английскими радикалами, которым Французская революция дала надежду на осуществление реформ у себя на родине. Трудно сейчас сказать, насколько тесными были эти контакты. Но в конце года поэт вернулся во Францию уже один и сразу попал в гущу событий. Оказавшись в Париже, он посетил Национальную ассамблею и Клуб якобинцев, где стал свидетелем жарких дебатов о судьбах Франции. А затем отправился в Орлеан и оттуда в Блуа. В этом маленьком провинциальном городке Вордсворт подружился с Мишелем Бопюи, французским офицером, твердым сторонником дела революции, который привлек Вордсворта, пока еще лишь смутно ориентировавшегося в происходящем, на свою сторону, окончательно сделав его «пылким и бездумным радикалом».
Вот как сам поэт вспоминал об этом в «Прелюдии»:
И когда
Однажды девочку мы повстречали В пути, от голода едва живую,
Что еле поспевала за теленком (Идущим впереди и бечевой Привязанным к ее руке) и что-то Вязала на ходу, склонясь к вязанью Как будто в забытьи, — мой друг тогда Сказал, волнуясь: «Вот против чего Сражаемся!» Я верил вместе с ним,
Что это зло преодолимо, — скоро Его не будет и земля с лихвой Вознаградит уставшее дитя За непомерные ее труды;
И всё, что радости мешало, будет Упразднено навек — пустая спесь,
Жестокость, алчность власти — одного


572
Приложения
Иль меньшинства ничтожного; и вот,
Как бы венец, апофеоз всего,
Народ, взяв в руки власть, свои законы Немедля установит — к торжеству И счастью человечества.
Кн. IX, сгк 498-519
С этого момента Вордсворт тоже поверил в «преодолимость зла». Идеал утопии грядущего «золотого века» человечества, когда воцарятся свобода, равенство и братство, на долгие годы остался близким поэту, хотя его отношение к Франции и к происходящим там событиям постепенно менялось. Знаменательно, что в подтексте известного сонета, посвященного Бонапарту («С печалью смутной думал я не раз...», 1802), всё еще слышится грусть о том, что Бонапарт, захватив власть и поведя военные кампании, оказался недостойным высоких идеалов 1789 года и не захотел «торжества и счастья человечества»:
Не в битвах, где начальствует приказ,
Рождается правитель справедливый —
Умом и волей твердый, как алмаз,
Душой своей, как мать, чадолюбивый.
Пер. Г.М. Кружкова
Тогда, в 1791 году, в Орлеане случилось и еще одно важное событие, накрепко привязавшее поэта к Франции. Он познакомился с Аннет Валлон, дочерью провинциального хирурга, и между молодыми людьми вспыхнула любовь. Вскоре Аннет узнала, что ждет ребенка. В конце 1792 года у Вордсворта родилась дочь Каролина. Поэт не смог присутствовать при ее рождении: у него не было средств, чтобы жениться и содержать семью. Нужно было искать выход, и незадолго до появления Каролины на свет он вернулся в Англию в надежде что-то предпринять и как-то уладить ситуацию. Однако в начале 1793 года, после казни Людовика XVI, Англия вступила в войну с Францией, и всякие контакты поэта с Аннет и дочерью стали невозможны. Вордсворт увидел их только в 1802 году, во время краткого мира, когда его жизнь переменилась и он решил жениться на Мэри Хатчинсон. Долгие годы поэт, ничего не зная о судьбе Аннет и дочери, с волнением и беспокойством следил за происходившими во Франции событиями, которые влияли не только на «торжество и счастье человечества», но и на его личную судьбу.


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
573
Вернувшись на родину, Вордсворт напечатал две ранее написанные поэмы, чтобы хоть как-то заработать деньги и помочь Аннет и дочери. Это были «Вечерняя прогулка» (1797—1799) и «Описательные зарисовки» (1791—1792). Обе они, если сравнить их с более зрелыми вещами, еще по-прежнему юношески несовершенны. «Вечерняя прогулка», написанная рифмованными двустишиями, самым популярным в восемнадцатом столетии поэтическим размером, продолжает традицию локо-дескриптивной поэзии. Вордсворт рисует живописные места вокруг озера Уиндермир, снова показывая читателю «бесконечное разнообразие явлений природы», увиденных при заходе солнца, в сумерках и при лунном свете. Но в довольно живо написанную идиллическую картину сельской природы с мирными пастухами и величественными лебедями неожиданно вторгается несчастная нищенка и ее голодающие дети, страдающие от прихотей погоды. Так тема страданий обездоленных, униженных и оскорбленных, выброшенных за борт жизни людей входит в поэзию Вордсворта, чтобы в дальнейшем стать важнейшей частью его творчества.
Вторая поэма, «Описательные зарисовки», сочиненная в той же локо-дескриптивной традиции и тем же размером, рассказывает о путешествии в Альпы. В духе времени Вордсворт восторгается живописными пейзажами. Но школа Мишеля Бопюи не прошла для поэта даром. Жизнь швейцарских крестьян, наследников былого «золотого века» республиканских свобод, которые им в прошлом удалось отстоять, вызывает у него особое восхищение. «Описательные зарисовки» он закончил молитвой о Франции, выразив надежду, что она окажется непричастной к «захватнической политике, жадности и гордыне». Неудивительно, что опубликованная уже после начала войны с Францией поэма не вызвала в Англии особых восторгов. Однако прозорливый Колридж все-таки сумел разглядеть в этих еще ученических произведениях руку большого поэта. Он был единственным из всех, кто смог это сделать. В целом же обе поэмы остались практически не замеченными широкой публикой.
Живя во Франции, юный Вордсворт надеялся, что революционный порыв охватит и Англию и вскоре наступит новый «золотой век» человечества. По возвращении на родину он убедился, что до этого весьма далеко. Правда, в Англии действовали разного рода группы активистов по защите прав человека, наиболее заметной из которых было Лондонское корреспондентское общество (London Corresponding Society). Но они вовсе не призывали к революционным преобразованиям, а лишь стремились к конституционным реформам. Исключением были разве что немногочисленные сторонники Томаса Пейна (1737—1809), написавшего трактат «Права человека» (1791—1792), где он пытался защитить дело революции, и бежавшего во Францию, чтобы из-


Путешествие Вордсворта в Европу,
1790


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
575
бежать ареста. Война с Францией вызвала усиление цензуры внутри страны, развязав преследование инакомыслящих по «акту о подстрекательстве» и приведя к судебным процессам над «друзьями свободы».
В подобной обстановке, как это часто случалось и потом, многие сторонники либерализма быстро отказались от своих взглядов. Одним из них был некто Ричард Уотсон (1737—1816), епископ Лландаффа, незадолго до того приветствовавший стремление французов «освободить себя и своих потомков от деспотической власти» (цит. по: ОШ 1989, р. 71). Теперь же в приложении к своей проповеди епископ, ничтоже сумняшеся, заявил, что французы являют собой «унизительную картину человеческой природы, страсти которой не управляются религией и не подчиняются закону» (цит. по: Ibid.). Пылкий Вордсворт ответил епископу гневным «Письмом к епископу Лландаффа» (1793), написанным, по его собственным словам, «в духе республиканизма», где он пытался защитить правомерность казни Людовика XVI и с юношеским максимализмом утверждал, что необходимо уничтожить и аристократию, без которой монархия не может существовать, как систему «вымышленного превосходства» (цит. по: Ibid., р. 72). Вордсворт, однако же, все- таки не решился напечатать «Письмо» — столь радикальные суждения наверняка привели бы к судебному преследованию и вполне могли бы стоить поэту свободы. «Письмо» было обнаружено в его бумагах и опубликовано только после его смерти. Ставший на склоне лет «добропорядочным трезвым консерватором», Вордсворт вряд ли одобрил бы эту публикацию.
Между тем события во Франции приняли трагический оборот. Там начался печально знаменитый период террора, развязанного революционным правительством во главе с твердокаменным фанатиком, «неподкупным» Робеспьером. Исполнительная власть в стране была отдана зловещему Комитету общественного спасения, разославшему по провинции своих комиссаров, а главным орудием террора стал революционный суд, который решал все дела предельно быстро и без всяких юридических формальностей, отправляя людей на гильотину по первому подозрению. Палачи не знали отдыха, залив кровью часто ни в чем не повинных «подозреваемых» всю страну. Нож гильотины закончил свой жуткий стук лишь после низложения и казни самого Робеспьера (28 июля 1794 г.).
Если Вордсворт пытался оправдать казнь короля пресловутой революционной необходимостью момента, то зверства террора такому оправданию не поддавались, и поэт отлично понимал это. Смерть Робеспьера снова дала ему некоторые надежды на «торжество и счастье человечества», но и эти надежды вскоре рухнули из-за агрессивной политики республиканского правитель¬


576
Пр иложения
ства, для которого громкая военная слава Франции, дух державного шовинизма стали важнее свободы.
Тем не менее сами утопические идеалы грядущего счастья человечества остались для Вордсворта непреложными. Он продолжил общение с радикалами у себя на родине и на этой почве в 1795 году познакомился с Колрид- жем. Но еще раньше, очевидно в 1794 году, он увлекся философией Уильяма Годвина (1765—1836), чьим «Рассуждением о политической справедливости» (1793) тогда зачитывались все английские вольнодумцы.
Тесно связанный с философией Просвещения, и прежде всего с Руссо, Годвин верил в силу разума, открывающую человеку путь к истине. Он утверждал, что для любого мыслящего существа есть только одно правило поведения — справедливость, и только один способ понять это правило — использовать свой разум. Истина, утверждал он, всемогуща, а человек обладает способностью к постоянному совершенствованию. С этих позиций Годвин критиковал неравенство и призывал к служению общественному благу.
Поэт познакомился с Годвином лично в 1795 году, заявив, что тот помог ему обратиться от доктрины эгоистических интересов к доктрине альтруизма (см.: Jacobus 1976, р. 22). Вордсворту в те годы была близка социальная программа Годвина и его нравственный пафос, но философ также помог поэту, не расставаясь с утопическими идеалами «золотого века» человечества, сформулировать свое отношение к террору во Франции. Из писем того периода ясно, что Вордсворт, лишь недавно пытавшийся защитить казнь Людовика XVI, теперь считал насилие несовместимым с истиной, которую нужно искать с помощью разума и путем воспитания людей. В свете подобных мыслей он пишет другу прямо и откровенно: «Я испытываю отвращение при одной только мысли о революции» (Letters 1967, р. 124). Как видим, пройдена дистанция огромного размера, хотя и спустя десять лет поэт всё еще считал себя республиканцем.
Развернутая Годвином критика социальной несправедливости, близкая Вордсворту, проникла в его следующую поэму — «Равнина Солсбери», написанную легко льющейся спенсеровой строфой. Произведение было начато летом 1793 года, но затем поэт вновь вернулся к рукописи, существенно переработав поэму и превратив ее в «Приключения на равнине Солсбери» (1795). Путешествуя по безлюдной равнине, лирический герой случайно встречает несчастную женщину, судьба которой сломлена войной. Ее отец, потомственный крестьянин, из-за политики огораживания лишился земли и вскоре умер. Муж, оставшись без работы, записался во флот. Вместе с ним и тремя детьми она отправилась в Америку, где тогда шла Война за независимость. Там муж


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
577
и дети умерли в один год. Вернувшись на родину, она была вынуждена стать бродячей нищенкой. Во втором варианте поэмы, «Приключения на равнине Солсбери», нищенка встречает другого изгоя общества, который тоже рассказывает свою историю. Его насильно завербовали и отправили на войну в Америку. Вернувшись обратно, он лишился денег и даже под давлением обстоятельств совершил убийство, из-за которого его по-прежнему терзают муки совести. Несчастный матрос находит умирающую от чахотки жену и после ее смерти спокойно предает себя в руки правосудия.
Сочувствие к судьбе обездоленных, проявленное Вордсвортом еще в «Вечерней прогулке», теперь сплеталось с очевидным антивоенным пафосом. Однако сама поэма вовсе не служила простым рупором идей радикально настроенного автора. Изгои общества в ней в первый раз в творчестве поэта представали как живые люди, которых читатели того времени могли встретить и с легкостью узнать (см.: Noyes 1971, р. 30). Горькая судьба обездоленных героев не только делала их изгоями, но и калечила их души (см.: Wu 2003, р. 30). Здесь во внимании к внутренней жизни героев отчетливо проступало новаторство Вордсворта как поэта, которое он вскоре полностью раскрыл в «Лирических балладах». Всю поэму скрепляло и единство довольно мрачного настроения, запечатленного в видёнии автора, которое посетило его около знаменитого памятника кельтского периода Англии — Стоунхенджа, где жрецы-друиды якобы приносили человеческие жертвы. Образ человеческих жертв, сгорающих на костре, неминуемо соотносился с войной и «ужасами сегодняшнего дня» и вместе с тем вносил в поэму модный тогда элемент готики.
Однако увлечение философией Годвина длилось у Вордсворта недолго. Вскоре он начал тяготиться сугубым рационализмом автора «Рассуждений о политической справедливости». Одного только разума и зиждущейся на нем справедливости ему было уже теперь явно недостаточно.
Отход от философии Годвина виден в следующем большом произведении Вордсворта — написанной белым стихом в подражание Шекспиру трагедии «Жители пограничья» (1796—1797). Ее действие происходит в ХШ веке на границе между Англией и Шотландией, в пустынной местности, где царит вольница и каждый человек живет по собственным законам. В трагедии два главных героя. Один из них, Освальд, отчасти напоминающий шекспировского Яго, в молодости во время морского плавания совершил тяжкое преступление. Поверив клевете матросов, он оставил капитана корабля умирать на необитаемом и не пригодном для жизни острове. Вскоре он узнал, что капитан был невиновен, и с тех пор из наивного юноши превратился в лишенного


578
Приложения
всяких моральных принципов циничного злодея, наподобие шиллеровского Франца Моора (из трагедии «Разбойники»). Ученые в подавляющем большинстве видят здесь полемику с Годвином: вот, мол, что происходит с человеком, когда разум лишен чувства. Это, безусловно, правильно, и внимание к внутренней жизни героев — важнейшая черта трагедии. Но, комментируя пьесу на склоне лет, Вордсворт связал ее также и с террором Французской революции, сказав, что во Франции он стал живым свидетелем истины, гласящей, что «грех и преступление легко рождаются из противоположных им качеств, и потому нет предела очерствению сердца и искажению разума, которому они подвергают своих рабов» (Wordsworth 1982, р. 813).
Встретив юного и благородного идеалиста Мармадюка, Освальд дьявольской хитростью заставляет его повторить свое преступление: Мармадюк обрекает на голодную смерть оклеветанного Освальдом слепого старика, отца своей возлюбленной. Освальд надеется, что это преступление навсегда свяжет его с Мармадюком, и, расставшись с никчемными иллюзиями, тот поможет ему «расширить интеллектуальную империю человечества». Но он ошибается. Узнав правду, юный герой не становится вторым Освальдом. В раскаянии Мармадюк обрекает себя, подобно Каину, занимавшему воображение большинства романтиков, на вечные скитания.
В целом в художественном отношении пьеса не очень удалась автору. Ее стих далек от совершенства и шекспировской свободы. Однако строки из реплики Освальда, говорящего, что какое-либо действие, какой-либо поступок кратковременны, а «страдание неизбывно, мрачно, и темно, и сродни бесконечности», в свое время потрясли Хэзлитга (см.: Хэзлитт 2010). Но таких строк в пьесе немного. Она малосценична (недаром же Шеридан, руководивший тогда театром Друри-Лейн, не захотел поставить ее) и представляет собой один из первых образцов так называемой «драмы для чтения», весьма популярной в XIX веке.
Разочаровавшись в философии Годвина, Вордсворт не сразу нашел новые пути. Новое вйдение мира складывалось медленно. Так начался период духовного и душевного кризиса, выйти из которого и окончательно найти себя поэту помогли два человека, сыгравшие очень важную роль в его судьбе.
Первый из них — его сестра Дороти (1771—1855). С раннего детства брат и сестра были очень привязаны друг к другу. После смерти родителей они жили в разных семьях, но всегда мечтали соединиться. В 1795 году, когда Уильям получил небольшое наследство, эта мечта наконец-то осуществилась. Больше сестра и брат уже никогда не расставались.


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
579
Дороти внесла в жизнь Вордсворта столь нужное ему чувство стабильности, помогла ему после долгих лет скитаний и неприкаянности узнать семейную любовь и заботу, ощутить теплоту домашнего очага, чего он был лишен с детских лет. Дороти казалось, что городская жизнь распыляет силы Уильяма, уводит его от истинного призвания, и она всеми силами пыталась вернуть его обратно, на лоно природы, туда, где прошло его детство (см.: Moorman 1957, р. 281). По собственным словам поэта, она научила его видеть и слышать, открыла ему глаза и уши. В стихотворении «Гнездо воробья», вспомнив, как в детстве они с сестрой следили за парой воробушков, Вордсворт прямо говорит:
Она, сестренка дорогая,
За парой зорко наблюдая,
В меня вселяла благодать.
Она, как сказочная фея,
Пред чудом жизни цепенея,
Учила сердце понимать.
Открыла мне глаза и уши,
Учила верить и любить,
Везде отраду находить И проникать в людские души.
Пер. С.Д. Дубинского
Дороти была беззаветно предана брату и во всём старалась помогать ему, практически выполняя функции его личного секретаря. Но она и сама обладала незаурядным литературным дарованием. Ее письма и особенно ее дневники, не предназначавшиеся для печати и рассчитанные лишь на узкий домашний круг читателей, содержат не только богатейший материал для биографов и исследователей поэзии ее брата. Они интересны и сами по себе как прекрасный образец прозы начала XIX века, лаконичной и упругой, спонтанной и в то же время точной и зоркой в мельчайших деталях, где в поток обыденных наблюдений вторгаются неожиданно захватывающие образы и впечатления. Недаром же ее брат, зрение которого было менее острым, пользовался этими образами и наблюдениями, сочиняя собственные стихи.
Приведем наиболее известный пример. Вот как Дороти описывает прогулку с Уильямом в апреле 1802 года:
Когда мы отправились в лес за Гоубэрроу-парком, то заметили несколько нарциссов рядом с берегом. Мы подумали, что воды озера забросили се¬


580
Приложения
мена на берег, и так родилось маленькое поселение. Но на нашем пути вперед цветов становилось всё больше и больше; и наконец уже под ветвями деревьев мы увидели, что они протянулись вдоль берега длинной полосой, подобно ограждению на сельской дороге. Я никогда не видела таких красивых нарциссов. Они росли возле заросших мхом камней и всюду вокруг них; некоторые, словно устав, положили головки на эти камни, как на подушку; а другие кивали головками и кружились и танцевали, и казалось, будто они смеются вместе с ветром, который дул на них с озера; они выглядели такими веселыми, всё время мелькая и меняясь. Ветер дул на них прямо с озера. Там и тут попадались их отдельные клубки, и мы видели немного заблудившихся цветков на несколько ярдов повыше; но их было так мало, что они не нарушали простоты, единства и жизни всей этой оживленной магистрали.
Journals 1941, vol. 1, р. 151
Спустя два года Вордсворт, опираясь на дневники Дороти, написал широко известное стихотворение «Нарциссы»:
Как тучи одинокой тень,
Бродил я, сумрачен и тих,
И встретил в тот счастливый день Толпу нарциссов золотых.
В тени ветвей у синих вод Они водили хоровод.
Подобно звездному шатру,
Цветы струили зыбкий свет И, колыхаясь на ветру,
Мне посылали свой привет.
Их было тысячи вокруг,
И каждый мне кивал, как друг.
Пер. А.Ш. Ибрагимова
Если сравнить дневники и стихотворение в оригинале, то видно полное совпадение слов и образов у Дороти и ее брата. Однако Вордсворт не упоминает Дороти — он бродит один, «как тучи одинокой тень». Почему? Думается, что нет пророка в своем отечестве. Каким бы острым ни было зрение Дороти и как бы точно и ярко ни описывала она свои впечатления, Вордсворту этого


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
581
не хватало. Нужно было еще и осмыслить полученные впечатления. И тут Дороти уже не могла помочь ему.
Стихотворение не кончается этой зарисовкой. В нем есть еще две строфы:
Была их пляска весела,
И видел я, восторга полн,
Что с ней сравниться не могла Медлительная пляска волн.
Тогда не знал я всей цены Живому золоту весны.
Но с той поры, когда впотьмах Я тщетно жду прихода сна,
Я вспоминаю о цветах,
И, радостью осенена,
На том лесистом берегу Душа танцует в их кругу.
Главное здесь — «цена живому золоту весны» (в оригинале: «богатству» — «wealth»), которая откроется лишь позже. Воспоминание о цветах, танцующих на ветру, создает поэтический образ, который в момент бессонницы вводит поэта в мир радости и гармонии, так что его душа тоже начинает танцевать в кругу нарциссов. Соответственно, важна не прогулка с сестрой, когда они увидели цветы, которую так поэтично описала Дороти, но воспоминание об этой прогулке, заставляющее душу поэта танцевать. Сами же нарциссы в стихотворении становятся символом этого переживания2.
Осмыслить увиденное Дороти подобным образом не могла, да и не пыталась. Тут нужен был другой человек, художник, равновеликий или, по крайней мере, близкий Вордсворту по масштабу дарования. И такой художник вскоре появился в его жизни. Им стал С.Т. Колридж. Он был вторым и, возможно главным, человеком, который помог Вордсворту окончательно найти себя в поэзии.
Вордсворт и Колридж уже были некоторое время знакомы, прежде чем завязалась их близкая дружба. Они встретились в Бристоле в кругу тамошних радикалов в 1795 году и произвели друг на друга большое впечатление.
2 	О связи «Нарциссов» с теорией символа, разработанной Колриджем, см.: Prickett 1970.


582
Приложения
Колридж, еще раньше прочитавший юношеские и несовершенные пока стихи Вордсворта, разгадал в нем большого поэта. Вордсворта же потрясла огромная эрудиция Колриджа и гипнотическая сила его устного слова. Он знал и поэзию Колриджа, который уже тогда много печатался. Их политические взгляды во многом совпадали: оба увлекались идеалами Французской революции, но не одобряли французскую политику эпохи Директории. Оба разочаровались в философии Годвина. Но Колридж, твердо веривший в Бога, хотя и критиковавший тогда официальную Англиканскую церковь, сумел увидеть слабость рационализма атеиста Годвина и убедительно этот рационализм опровергнуть.
Поэты начали переписку, которая постепенно еще больше сблизила их. В 1797 году Вордсворт навестил Колриджа, а вскоре (5 июня) Колридж приехал в гости к Уильяму и Дороти. Спускаясь с холма у их дома, Колридж увидел сквозь буковую рощу сад, где работала женщина. Это была Дороти. Тогда Колридж перепрыгнул через ограду и с типичной для него импульсивностью пошел к ней навстречу прямо по кукурузному полю. И Дороти, и Уильям запомнили тот его визит навсегда. Так возникла близкая дружба, которая повлияла на всю их оставшуюся жизнь.
Брат и сестра были просто очарованы Колриджем. Вот что писала Дороти своей подруге Мэри Хатчинсон, которая впоследствии стала женой Вордсворта:
Ты много потеряла, не увидев Колриджа. Он замечательный человек. Его разговор полон душевности, ума и вдохновения. И он такой благожелательный, добрый, веселый и, подобно Уильяму, интересуется каждой мелочью.
Сначала он показался мне простоватым — на протяжении каких-нибудь трех минут; он бледен и худ, у него широкий рот и толстые губы, не очень хорошие зубы, длинные, свободно спадающие, немного вьющиеся жесткие черные волосы. Но если бы ты послушала в течение хотя бы пяти минут, как он говорит, ты бы забыла обо всём этом.
У него большие и выпуклые глаза, не темные, но серые; такие глаза у малоинтересных людей могут показаться скучными; но его взгляд передает каждую эмоцию живого ума; в нем больше от взора поэта, «блуждающего в возвышенном безумье»3, чем мне когда-либо приходилось видеть. У него тонкие темные брови и выступающий лоб.
Letters 1967, р. 297
3 	Дороти цитирует здесь строки из «Сна в летнюю ночь» Шекспира (акт V, сц. 1).


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
583
Как видим, Колридж для Дороти явил собой живое воплощение вдохновенного поэта-романтика до того еще, как этот образ возник в английской литературе, во всяком случае, до того, как Колридж написал «Кубла Хан», где такой образ появился в его поэзии в первый раз. Что же касается Вордсворта, то обычно крайне сдержанный и даже холодноватый в своих оценках, он отзывался о Колридже с не меньшим энтузиазмом, чем Дороти. Спустя много лет, в 1832 году, он признался, что Колридж был «одним из двух существ, кому больше всего обязан мой интеллект» (Letters 1978—1988, vol. 2, р. 536). Посвящая ему свою лучшую поэму «Прелюдия» в 1805 году, Вордсворт назвал Колриджа «любимым другом» («beloved friend»). Услышать такое от Вордсворта стоило очень дорогого.
В книге X «Прелюдии» Вордсворт, вспоминая душевный кризис, который он преодолел с помощью сестры и друга, сказал о Колридже так:
И тогда же
Ты, мой бесценный друг, — совсем недавно Впервые встречен мной — живым участьем Помог душе моей собрать себя.
Стк 846—849
Колридж с самого начала не скрывал восхищения Вордсвортом. Рассказывая о первом визите к Уильяму и его сестре, когда поэты читали друг другу свои стихи, он писал:
Вордсворту нравится моя трагедия, что вселяет в меня большие надежды. Вордсворт и сам написал трагедию. Я говорю с полной искренностью и, как мне кажется, без всякого предубеждения, что я чувствую себя маленьким человечком рядом с ним; и, однако, не считаю, что я стал меньше, чем был ранее.
Coleridge 1956, vol. 1, р. 330
С тех пор Колридж постоянно называл Вордсворта лучшим английским поэтом своей эпохи, «гигантом», единственным человеком, который во всём превосходит его самого.
Пути обоих поэтов впоследствии разошлись, да и тогда, в пору только что начинавшейся дружбы, у каждого из них была своя ярко выраженная индивидуальность. Но в тот момент каждый из них был необходим другому. Вордсворт, мечтавший стать великим поэтом, но сомневавшийся в своих силах, об¬


584
Приложения
рел поддержку в лице равного себе художника, который щедро делился с ним идеями и бескорыстно помогал ему найти свое место в поэзии. Колридж же нашел у Уильяма и Дороти понимание и душевную теплоту, которых ему катастрофически не хватало в собственной семье. Тесное общение с Вордсвортом помогло и самому Колриджу окончательно раскрыться как поэту.
Дружеская близость и творческое сотрудничество поэтов продолжались с разного рода коллизиями и перепадами в течение почти пятнадцати лет. Каждый из них, сохранив свою индивидуальность, взаимно обогатил другого в напряженном и крайне плодотворном творческом диалоге, равного которому не было в истории английской литературы4. В результате этого диалога родились как минимум два крупных произведения, ставшие важной вехой в английской словесности XIX века — «Прелюдия» Вордсворта, в которой он постоянно ведет воображаемую беседу с Колриджем, и «Литературная биография» (1817) Колриджа, где основные идеи книги иллюстрируются на примере поэзии Вордсворта. Впрочем, отголоски их диалога слышны почти во всех лучших произведениях обоих поэтов, созданных в тот период. Без этого диалога многие из них, наверное, вообще никогда бы не появились на свет.
В конце XVin века, как и ранее в эпоху Ренессанса, самым престижным жанром поэзии по-прежнему считалась эпопея. Ее эталонами служили созданные в древности «Илиада» и «Одиссея» Гомера, «Энеида» Вергилия, а также написанная в Средние века «Божественная комедия» Данте и созданный в Новое время «Потерянный Рай» Милтона. Считалось, что, дабы войти в историю, каждый крупный поэт должен сочинить произведение, сопоставимое с этими образцами. Создать эпические поэмы пытались почти все английские поэты-романтики — Блейк, Байрон, Шелли, Ките. В юности и Колридж тоже задумал написать такое произведение, предварительно назвав его «Ручей». Позднее он вспоминал в «Литературной биографии»: «Я искал тему, которая дала бы мне пространство и свободу для описания, эпизодов и волнующих ум размышлений о людях, природе и обществе» (Coleridge 1984, vol. 1, р. 195—196).
Однако, ближе познакомившись с Вордсвортом и почувствовав себя «маленьким человечком рядом с ним», Колридж решил, что написать эпическую поэму должен не он сам, а его новый друг. Вордсворт, по-видимому, охотно принял эту идею — Колридж же стал ее вдохновителем, щедро делясь собственными мыслями. В марте 1798 года, поселившись рядом с Колриджем в Оллфоксдене (графство Сомерсет), Вордсворт сообщил в письме к приятелю:
4 	Не все исследователи согласны с такой точкой зрения. Некоторые считают, что влияние Колриджа было вредным для Вордсворта (см., например: Wu 2004).


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
585
Я написал 1300 строк поэмы, в которой попытаюсь поделиться большей частью знаний, которыми обладаю. Моя задача — нарисовать картины природы, человека и общества.
Letters 1978-1988, vol. 1, р. 212
Как видим, замысел тот же, что и у Колриджа, интеллектуальная и нравственная поддержка которого в этом начинании отныне стала для Вордсворта абсолютно необходимой.
Другому приятелю поэт писал:
Я работал довольно старательно в последние несколько недель. Я сочинил 1300 строк поэмы, которая сможет принести, как я надеюсь, значительную пользу; она будет называться «Отшельник, или Взгляд на природу, человека и общество».
Ibid, р. 214
Впоследствии, в 1814 году, в предисловии к «Прогулке» поэт так прокомментировал это название:
Нужно объяснить, почему поэма называется «Отшельник». Несколько лет назад <...> ее автор удалился в родные горы (Озерный край. —А.Г.) в надежде сочинить литературное произведение, которое будет жить <...>, философскую поэму, излагающую взгляды на человека, природу и общество под названием «Отшельник», поскольку ее главным предметом будут чувства и мнения поэта, живущего в уединении.
Wordsworth 1965, р. 589
Замысел вполне современный по тем временам, в духе эстетики романтизма. Предполагаемый герой поэмы — не ушедший в пустыню от общества, чтобы там стать ближе к Богу, раннесредневековый монах-аскет, но живущий в относительном уединении на лоне природы поэт-романтик, размышляющий о человеке, природе и обществе.
Так эпопея виделась Вордсворту в 1814 году. Но гораздо раньше, предположительно в 1800 году, он подробнее раскрыл свой замысел в заключительной части поэмы «Грасмир, мой дом», впоследствии опубликовав эти строки в слегка измененном виде в качестве «Проспекта» к «Отшельнику», чтобы дать читателям представление о «плане и масштабе всей поэмы». Вот первые строки этого «Проспекта»:


586
Приложения
Природа, Человек и Жизнь сама —
Когда о них я думаю, порой В душе истома сладкая родится,
Как музыка; да будет мне дано Не раз в стихах воспеть их. Красоту,
Любовь и доблесть, истину, надежду —
Надежду в этом мире и за гробом —
И силу разума, и добродетель,
Блаженное в невзгодах утешенье И радость без преград, и ум людской,
Что верен своему уединенью И, словно жизнь единая, безбрежен.
Вот что спою я. Так сыщи же мне Достойных слушателей, пусть немногих.
Пер. М.В. Фаликман
Грандиозные план и масштаб задуманной Вордсвортом эпопеи о человеке, природе и самой жизни (обществе) отчетливо проступают даже в этих первых строках «Проспекта». По замыслу поэта, не только картины природы, но и широкий охват жизни с ее социальными коллизиями и одновременно пристальный взгляд вглубь «ума людского» должны были стать отличительными чертами эпопеи. Без этой масштабной перспективы и пристальной интроспекции лучшие произведения Вордсворта вообще немыслимы. Природа же интересовала его по большей части не столько сама по себе, но в сопряжении с человеком и обществом, часто как особого рода метафора, как благодатный материал для размышления о глубинах человеческой души и ее сопричастности бесконечному. Вордсворта наверняка обидело бы имя певца красот Озерного края, каким поэта порой и сейчас называют критики, хотя, разумеется, нельзя не признать, что он, как никто другой, и впрямь прославил «родные горы». Сам Вордсворт постоянно настаивал: «Каждый большой поэт является Учителем; я хочу, чтобы меня считали Учителем или вообще никем» (Companion 2003, р. XVI).
В оригинале буквально бросается в глаза и постоянное обыгрывание «Потерянного Рая», своеобразная интертекстуальная перекличка со строками Милтона, в которых тот размышлял о предмете повествования, соотнося его с предшествующей эпической традицией и прося помощи свыше для осуществления поставленной задачи. Эти переклички особенно слышны в знаменитых лирических вступлениях к первой, третьей, седьмой и девятой


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
587
книгам эпопеи, которые всегда привлекали к себе внимание вдумчивых читателей.
Овладевая поэтическим мастерством, Вордсворт учился прежде всего у четырех великих предшественников — Чосера, Спенсера, Шекспира и Милтона. Но именно автор «Потерянного Рая» был ему, как, впрочем, и другим английским романтикам, особенно близок. Его Вордсворт называл «святейшим из людей», в нем видел образец поэта-пророка и гражданина, мечтал быть похожим на него; но с ним также хотел соревноваться, а если возможно, даже и превзойти.
В оригинале в конце приведенного отрывка поэт дословно повторяет милтоновскую строку: «Достойных слушателей, пусть немногих» («Fit audience find though few»). А дальше Вордсворт обращается к той же музе, что и Милтон, — к Урании, которую французский поэт-гугенот Дю Бартас в свое время назвал покровительницей христианской поэзии и которую Милтон уравнял с «горней музой», вдохновлявшей Моисея и библейских пророков, то есть со Святым Духом.
Как впоследствии Вордсворт, Милтон в свое время тоже вспупил в соревнование с древними эпическими поэтами Гомером и Вергилием, пытаясь превзойти их и намеренно выбрав более грандиозный по масштабу предмет — грехопадение человека. В «Потерянном Рае» в гигантской перспективе истории возникновение зла и «благость Провидения» сопрягались вместе, а тема потерянного рая обязательно предполагала и тему рая, возвращенного благодаря искупительной жертве Христа.
Но Вордсворт обращается к Урании, вдохновлявшей пророков, чтобы достичь совсем иной цели — цели, которая кажется ему новаторской и современной, а на свой лад, возможно, и более грандиозной, чем у Милтона (см.: Abrams 1973, р. 24). С помощью Урании автор «Потерянного Рая» спускался в ад, путешествовал вместе с Сатаной по первозданному хаосу, взлетал на небо в эмпирей к Богу и ангелам и спускался на землю, в Эдем, где обитали Адам и Ева.
Вордсворту же в его предполагаемой эпопее тоже нужна помощь «горней музы», чтобы спуститься глубоко вниз и, «взлетая ввысь, дышать в мирах, | Для которых эмпирей — лишь пелена». Поэт утверждает:
Йегову в громовых раскатах, хор Кричащих ангелов, престол небесный Миную, не встревожив. Темень Бездны,
Пучина ада, хаос, ночь, зиянье


588
Приложения
Той пустоты, что грезой рождена,
Такого страха и благоговенья
Нам не внушат, как взгляд в свою же душу,
Да, в душу человека, о которой Я только и пою.
Пер. М.В. Фаликман
Вордсворт силой слова хочет построить свою вселенную. В полете воображения он минует геоцентрический космос Милтона с его адом, хаосом, эмпиреем, где ангелы из «поющих» превратились в «кричащих», и «пленительным Эдемом» с его первыми людьми. Предметом его изображения станут потаенные глубины и непокоренные вершины человеческой души, то есть также и человеческого сознания («the mind of man»). Это для него своеобразная terra incognita, которую нужно открыть и разведать. Тут он чувствует себя пионером.
Не небо и ад, а земля влечет к себе поэта. Ее красота, «насельница зеленых сих краев», как ему представляется, превосходит красоту всех вымышленных поэтами миров. «Рай и рощи Элизия, счастливых островов гряда» — мифы о Гесперидах, Елисейские поля, разного рода легенды о «золотом веке», с помощью которых Милтон хотел дать читателям представление о райском саде; вся эта красота — не плод фантазии, она вполне реальна, существует здесь, на земле, и может стать доступной каждому смертному. Нужно только слить наши души в священном союзе с окружающим миром, и потерянный некогда рай в возникшей благодаря такому «брачному» союзу вселенной с ее возрожденными к новой жизни людьми вновь вернется к нам (см.: Abrams 1973, р. 26—27). Рассказать об этом — главная цель «Отшельника», его предполагаемых картин человека, природы и общества.
Представление о себе как о вдохновленном свыше пророке, восходящие к Книге пророка Осии и Песни Песней брачные образы и обилие библейской лексики не просто бросаются в глаза в «Проспекте», но и принципиально важны для Вордсворта.
Комментируя это и подобные им места в творчестве романтиков, Меир Абрамс, виднейший американский исследователь романтизма, указал на особую форму процесса секуляризации, начавшегося после Ренессанса и усилившегося к концу XVIII века. Светские мыслители пользовались наследием иудео-христианской культуры, как некогда Отцы Церкви — наследием античной философии. По словам Абрамса, этот процесс предполагал не уничтожение и замену религиозных представлений светскими, но скорее ассимиляцией


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
589
и новой интерпретацией их применительно к светским взглядам на мир. Романтики, по мнению ученого, каковы бы ни были их личные религиозные воззрения, пытались сохранить традиционные представления и ценности, основанные на связи Творца, твари и творения, переформулировав их в применении к бинарной системе субъекта и объекта, эго и не-эго, человеческой души и сознания и их взаимоотношений с природой (см.: Ibid., р. 13).
В целом Абрамс, вероятно, прав. К творчеству Шелли, например, его формулировки подходят как нельзя лучше. Однако в отношении Вордсворта необходимо сделать важные уточнения. Библейские образы и аллюзии в «Проспекте» не были для поэта только привычной формой, в которую он вкладывал новое содержание. Связь с традицией здесь не столько формальная, сколько сущностная. Да, Вордсворт не хочет писать о Боге и ангелах, как Милтон, а вместо этого обращается к глубинам человеческой души, ища потерянный рай на земле. Но ведь и для Милтона, при всей его связи с христианством, тоже крайне важно понятие «рая внутри себя» («paradise within»), той внутренней свободы индивидуума, что была для него целью духовного развития человека и смыслом «путей Творца», которые он пытался оправдать перед тварью. Вордсворт лишь новаторски развил в новых условиях эти воззрения своего учителя.
Известно, что Вордсворт на том этапе своей жизни не принимал христианского откровения об искупительной жертве богочеловека Христа. Но если понимать религию как непосредственное переживание Бога и как связь с высшим началом, то творчество Вордсворта, безусловно, религиозно, хотя он в момент сочинения поэмы «Грасмир, мой дом» еще не принадлежал ни к какой из известных нам христианских конфессий. Да и в дальнейшем, в более поздний период, его отношения с христианством не были простыми и однозначными. Тем не менее внеконфессиональное религиозное начало, как мы увидим, так или иначе, присутствует почти во всех его лучших произведениях, не укладываясь в жесткую бинарную схему Абрамса. Забыв об этом начале, обойдя его стороной, мы не поймем до конца или, может быть, даже исказим творчество зрелого Вордсворта.
Что же касается «Проспекта» к «Отшельнику», то он, по сути дела, представлял собой типичную романтическую утопию, написать которую Вордсворт так и не успел, а скорее, просто не смог, хотя и думал о ней всю оставшуюся жизнь (были сочинены лишь отдельные отрывки). Свою роль тут, несомненно, сыграло своеобразие поэтического дарования Вордсворта. Кол- ридж видел в друге прежде всего поэта-философа. Задуманная ими обоими эпопея, помимо всего прочего, требовала от ее автора некой хорошо проду¬


590
Пр иложения
манной системы мысли. Но Вордсворт, в отличие от Колриджа, был по призванию не философом, а художником, сила которого заключалась не в проповеди философских систем, а в поиске, в постоянных вопросах и поэтических откровениях, которые сопровождали такой поиск. Однако поставленная перед самим собой грандиозная задача и размышления над ней наложили неизгладимый отпечаток на всё творчество Вордсворта, поскольку он считал создание эпопеи главным делом жизни и все свои произведения отныне мысленно сопрягал с ней.
Сам Вордсворт в зрелые годы воспринимал всю свою поэзию как неделимое целое, скрепленное единым видением мира, уподобив свои произведения готическому собору, где «Прелюдия» служила как бы притвором (ante-chapel), другая большая поэма «Прогулка» — основным приделом, а так и не написанный «Отшельник» — алтарной частью. Более мелкие лирические произведения поэт сравнивал с «маленькими кельями, молельнями и погребальными нишами, обычно являющимися частью подобных зданий» (Wordsworth 1965, р. 589).
Здание это, однако, не было чем-то застывшим в камне и потому неподвижным, абсолютно статичным. Вордсворт всю жизнь продолжал строить его, так и не достроив, — так незаконченные средневековые готические соборы и в XIX веке оставались частью европейской архитектуры. Готовя собрание сочинений, Вордсворт разделил свое творческое наследие по темам: произведения, относящиеся к периоду детства, произведения, основанные на чувствах, произведения, посвященные отдельным географическим местам, произведения фантазии, произведения воображения и т. д. Такое деление было во многом произвольным, механистичным и никак не учитывало время создания этих вещей. Но после выхода в свет собрания сочинений поэта, основанного на хронологическом принципе (см.: Wordsworth 1984), все увидели, как сильно менялась поэзия Вордсворта не только в течение всей его долгой жизни, но даже в пределах периода творческого расцвета, «золотого десятилетия», когда были написаны все его лучшие стихи. Как поэт Вордсворт постоянно стремился вперед, хотя порой уходил в сторону или — в поздний период — даже возвращался назад. Но не статика, а присущая всем романтикам динамика — главная и отличительная черта его творчества.
В дни первого, столь памятного, визита Колриджа Вордсворт прочитал ему не только трагедию «Жители пограничья», но и первый вариант «Разрушенной хижины», небольшой поэмы, над которой тогда работал. Это было уже зрелое произведение, где поэт нашел свою манеру, хотя сам Вордсворт в тот момент был не очень доволен им и раздумывал над тем, как его завер¬


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
591
шить. Беседы с Колриджем, сразу же высоко оценившим поэму, помогли переосмыслить ее и сочинить конец. Так родился второй вариант «Разрушенной хижины», который Вордсворт впоследствии в переделанном виде включил в «Прогулку». (Отдельные строки второго варианта Вордсворт процитировал и в «Прелюдии».)
В первом варианте поэмы Вордсворт устами Коробейника (Pedlar), бродячего торговца утварью, рассказал грустную историю Маргарет, доброй и радушной хозяйки разрушенной хижины. В этой хижине она десять лет тому назад жила счастливой семейной жизнью с мужем Робертом и двумя детьми. Но настали два неурожайных года, началась война в Америке, и в довершение всех несчастий заболел Роберт. Все накопленные деньги ушли на его лечение. Поправившись, он не смог найти работу и с горя пошел на службу в армию. Маргарет осталась одна. Долгое время она жила надеждой на встречу с мужем, но от него не было никаких вестей. Не зная, кто она — «жена или вдова», Маргарет постепенно теряла надежду, на смену которой пришли апатия и безразличие. Некогда опрятный и уютный домик начал рушиться, заботливо ухоженный сад пришел в запустение, один за другим умерли дети. Под конец заболела и умерла сама Маргарет. И лишь разрушенная хижина и заросший сорняками сад напоминают теперь о ней и ее семье.
Вот как Коробейник описывает последние дни Маргарет, до самого конца вопреки всему ждавшей мужа и с волнением глядевшей на дорогу, по которой он мог бы вернуться:
А хижина ее
Всё время разрушалась — нет того, Кто при морозце первом затыкал Все щели, покрывая крышу свежей Соломой. Так она жила всю зиму Беспечно до тех пор, пока весь дом, Забот лишенный, от дождя и снега Не отсырел; и по ночам от влаги Она хладела вся, а в бурный день Ее лохмотья ветер раздувал У очага зажженного. И всё же Она любила свой несчастный дом И не ушла бы ради всех миров: Ведь только эта длинная дорога И грубая скамья дают надежду,


592
Приложения
Что мучит сердце ей. И здесь, мой друг,
Она болела, здесь и умерла.
Пер. А.В. Лукьянова
Казалось бы: знакомая по ранней поэзии Вордсворта тема униженных и оскорбленных, тема несчастий маленького человека, выброшенного за борт жизни. Но эта столь близкая сердцу поэта тема подана здесь в новом ключе. Отказавшись от обличительного пафоса, Вордсворт теперь полностью сосредоточил внимание на внутренней жизни одинокой и надломившейся в своих страданиях героини. Все стадии ее постепенного угасания символически отражены в деталях рушащегося дома и пришедшего в запустение сада. Время от времени навещая героиню, Коробейник видит перемены, происходящие с ней и ее хижиной. Кустарник, обрамлявший дорожки сада, начинает расти на самих дорожках, поганки поселились в беседке, пол в домике не подметен, книги разбросаны по полу, Маргарет согнулась, ее лицо осунулось, наряд неряшлив и т. д. Ведя рассказ, Коробейник старается быть внешне объективным, хотя он и полон сочувствия к героине, которую любит как дочь; в его тоне нет и следа осуждения или морализаторства по отношению к пассивности героини. Но именно эта внешняя «объективность» рассказа и делает судьбу Маргарет поистине глубоко трагичной. По верному наблюдению критиков, в «Разрушенной хижине» Вордсворт, окончательно отказавшись от роли социального реформатора, но не утратив при этом сочувствия к маленькому человеку, изгою общества, стал поэтом человеческой души и сердца (см.: Noyes 1971, р. 41).
По-новому звучит и стих Вордсворта — белый пятистопный ямб. Теперь уже не Шекспир с его драматическими монологами, но Милтон со свойственной ему повествовательной интонацией служит поэту образцом для подражания, хотя сама милтоновская традиция модифицирована в поэме в соответствии с новыми условиями. Стих «Разрушенной хижины» течет плавно и музыкально. Как и автор «Потерянного Рая», Вордсворт искусно обращается с паузами, стремясь достичь гибкости и свободы интонации. Однако, в отличие от Милтона, стиль Вордсворта не приподнят, а близок к разговорной речи, что было принципиально важно для него. Отныне форма стиха, найденная в «Разрушенной хижине», станет для поэта главной, ее он будет совершенствовать в прославивших его произведениях — «Лирических балладах» и «Прелюдии», хотя он прекрасно владел рифмой и такими сложными жанрами, как ода или сонет.


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
593
Вордсворт остался недоволен поэмой. Ему нужно было вписать смерть Маргарет в некий философский контекст, а после знакомства с Колриджем и решения сочинить эпопею — соотнести «Разрушенную хижину» с замыслом «Отшельника». Тут помощь Колриджа оказалась неоценимой.
Несколько лет тому назад юный Колридж, как и Вордсворт, тоже радостно приветствовал Французскую революцию, ожидая от нее наступления новой эры человечества. Однако, в отличие от большинства его радикально настроенных современников, права человека интересовали Колриджа прежде всего в религиозном, а не в политическом или экономическом аспекте. Недаром же в одной из своих первых лекций в Бристоле (1795 г.) молодой поэт назвал христианство «Другом Гражданской Свободы». Под влиянием идей просветителей Колридж быстро разочаровался в официальной Англиканской церкви, занявшей сугубо охранительную позицию и поддержавшей войну с Францией. Но это разочарование, как мы уже говорили, не лишило Колриджа веры, без которой он просто не мыслил своего существования. В своих религиозных исканиях поэт на время сблизился с модной тогда в кругах вольнодумцев сектой унитариев, которые, настаивая на свободе человека в поисках истины, отвергали догмат о Боге-Троице и божественное происхождение Христа, а верили только в единого Бога библейского Откровения. Увлечение идеями унитариев было в те годы настолько сильным, что Колридж даже всерьез подумывал о принятии сана священника в их Церкви.
Связь с оптимизмом унитариев, которые не приняли учение о грехопадении и порче человеческой природы, видна в программном стихотворении Колриджа «Эолова арфа», написанном и опубликованном еще до визита к Вордсворту (окончательно переработанный вариант — 1817). Здесь Колридж обосновал свое учение о «единой жизни» Бога, природы и человеческой души. Эоловой арфой тогда называли музыкальный инструмент, напоминавший лютню, чьи струны издавали мелодичные звуки под действием ветра. В стихотворении музыка природы ведет поэта к чувству любви ко всему сущему в мире, «вне нас и в нас»:
Вне нас и в нас едино бытие —
Душа всему, что движется навстречу,
Свет в звуке и подобье звука в свете И в каждой мысли ритм и всюду радость <...>
Сгк 26—29. Пер. В. В. Рогова


594
Приложения
Эти строки, добавленные в окончательную редакцию «Эоловой арфы», подводят к кульминации стихотворения, к размышлению о единстве Бога, природы и человеческой души:
А может быть, вся сущая природа —
Собрание живых и мертвых арф,
Что мыслями трепещут, если их Коснется ветер — беспредельный, мудрый —
И каждого Душа и Бог Всего?
Огк 44-48.
Учение о «единой жизни» помогло Вордсворту закончить «Разрушенную хижину» или, вернее, написать второй вариант поэмы (февраль—март 1798 г.). Однако, как и всякий большой художник, беря чужое, он переосмысливал его и делал своим.
Во втором варианте «Разрушенной хижины» наряду с Маргарет появился, как мы помним, второй герой — Коробейник, умудренный опытом старик, чьи взгляды на мир, по сути дела, совпадали с воззрениями Вордсворта того периода его жизни. Поэт говорил, что мог бы и сам стать таким коробейником, если бы обстоятельства его жизни сложились сходным образом. Так в поэзию Вордсворта вошло столь важное для романтиков личностное исповедальное начало, развитое впоследствии в других произведениях, и прежде всего в «Прелюдии». Год спустя поэт выделил строки, посвященные Коробейнику (всего их 355), в отдельную поэму, а потом, в 1804 году, задумав написать «Прогулку», вновь вернул их обратно. Сейчас эти строки в их первоначальном виде иногда публикуют самостоятельно в виде поэмы под названием «Коробейник».
Старый мудрец, как и автор, вырос на лоне природы в Озерном крае — правда, происходил из более бедной семьи, чем Вордсворт, и получил лишь школьное образование. С раннего детства он ощущал присутствие природы; она воспитывала его чувства и учила его любви ко всему сущему. Свою роль, конечно, сыграло и чтение. Но все-таки главным учителем стала для него природа, заставившая его увидеть в себе ее «избранного сына» («chosen son») и внушившая ему «радостное чувство Бытия». Впоследствии, взяв ключевые строки «Коробейника», Вордсворт перенес их во вторую книгу «Прелюдии», где они уже звучат от первого лица и обращены к другу (Колриджу):


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
595
Я от Природы, чья душа везде И всюду разлита, столь много взять Успел, что мысли все мои теперь Водились чувством; я тогда лишь мог Быть счастливым вполне, когда во всём То радостное чувство Бытия Искал и находил; о да, во всём,
Что движется, что глазу предстает Недвижимым; во всём, что недоступно Для разума, незримо для очей,
Но живо для души; во всём, что скачет,
Бежит, кричит, поет, крылами бьет Упругий воздух, под волной скользит Иль ходит в непроглядной глубине.
Быть может, мой восторг тебе, мой друг,
Чрезмерным кажется, но я тогда Зрел жизнь единую и знал, что ей Названье — радость. Правда, песнь одну Все пели, и она была слышна Особенно тогда, когда плотской Слух, побежден, сдавался и, забыв Свое предназначенье, отдыхал.
Кн. П, сгк 441—462
Казалось бы, раскрывая свое понимание единой жизни, Вордсворт вторит Колриджу. На самом деле это не совсем так. В «Эоловой арфе» Колридж размышляет о единстве трансцендентного Бога (пусть и понятого в свете унитарной доктрины), природы как книги божественного Откровения и души человека. Природа, проникая в душу человека, помогает ему ощутить единство с Богом.
У Вордсворта же в «Коробейнике» и других произведениях той поры природа, чья «душа везде | И всюду разлита», как бы сама играет роль Бога, давая человеку возможность испытать радостное чувство Бытия. Иными словами, в единой радостной жизни, которую славит поэт, Бог и природа предстают как нераздельное целое. Распознавая единую жизнь с помощью чувств, поэт видит


596
Пр иложения
В природе, в языке врожденных чувств Чистейших мыслей якорь, пристань сердца,
Вожатого, наставника и душу Природы нравственной моей.
Отроки, написанные на расстоянии нескольких миль от Тинтернского аббатства...
Пер В. В. Рогова
Нет ничего удивительного в том, что многие исследователи усмотрели в этих и подобных им строках черты пантеизма (см., например: WordsworthJ. 1982), своеобразного растворения Бога в природе, их отождествления, которых нет у Колриджа и которые он, в скором времени отказавшись от унитарианства и приняв триединого Бога англиканской доктрины, более не одобрял. Но понятая именно в таком ключе, обожествленная и одушевленная природа только и могла стать воспитателем чувств Вордсворта (и его Коробейника), «пристанью сердца, вожатым и наставником», кладезем и учителем мудрости.
Однако не все ученые согласны с этой точкой зрения. Действительно, однозначно определить суть религиозных взглядов поэта в тот период, да и позже, не так-то просто. За несколько лет до начала их близкой дружбы Кол- ридж в одном из писем назвал Вордсворта «полуатеисгом», не объяснив при этом, что он имеет в виду и какая у поэта вторая половина. Думается, близкое общение с Колриджем, необычайно притягательное «силовое поле» его мысли и постоянные разговоры о Боге, которые тот всё время вел, должны были непременно оказать влияние на «полуатеиста» Вордсворта, заставить его в какой-то мере пересмотреть свои воззрения. Как бы там ни было, но религиозное начало явно присутствует в его поэзии «золотого десятилетия».
Пытаясь найти объяснение, некоторые специалисты обнаружили в стихах поэта «религиозный гуманизм, таинственно укорененный в мире природы» (Ulmer 2001, р. 32). Другие назвали Вордсворта «глубоко религиозным, но дохристианским поэтом», видящим Бога в природе, как в Ветхом Завете, как бы «сквозь тусклое стекло» (см.: Barth 2003: 28). Есть также целый ряд исследователей, которые возводят это религиозное начало к традиции диссентеров ХУП века, искавших «внутренний свет», таких, например, как лидер диггеров Джерард Уинстенли (ок. 1609—1676) (см.: Abrams 1973, р. 55—56). Ведь и «святейший из людей», Милтон, которому Вордсворт столь многим обязан, тоже был связан с этой традицией.
Что же касается ХУШ века, то здесь Вордсворту, с одной стороны, были явно близки разного рода «духовные» секты, каких тогда насчитывалось ве¬


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
597
ликое множество (их основатели признавали лишь свое личное, открытое только им в момент озарения вйдение Бога и на этом строили свое учение и толкование Библии), а с другой — не менее многочисленные приверженцы теории так называемого разумного замысла, которые искали Бога-изобретате- ля в Его творении, читая природу как книгу Откровения, помогающую познать этот замысел.
Все эти влияния и некоторые другие можно обнаружить в поэзии Вордсворта. Но никакой четкой богословской системы там нет, и поэт никогда не стремился ее создать. Он лишь как бы ощупью искал свое вйдение Бога, веря, что Он есть, и пытаясь приблизиться к Нему.
Нам кажется, что в религиозных поисках периода творческого расцвета Вордсворт не стоял на месте, но неуклонно двигался вперед. Начав с близкой пантеизму позиции, он действительно постепенно пришел к вйдению Бога в природе как бы «сквозь тусклое стекло», хотя вплоть до 1805 года так и не принял христианского Откровения. Да и позже он принял его по-своему, на собственный лад. Недаром же его близкий знакомый Генри Крэб Робинсон после долгой беседы с поэтом в 1836 году записал у себя в дневнике: «Религия Вордсворта <...> не смогла бы удовлетворить ни верующего, ни скептика» (Robinson 1938, vol. 3, р. 481).
В связи с цитировавшимися выше рассуждениями Вордсворта о единой жизни, чье «названье — радость», весьма интересно сопоставление, которое Стивен Прикетт сделал с учением методистов — религиозным движением, возникшим в середине ХУШ века и впоследствии оформившимся в отдельную протестантскую конфессию (см.: Prickett 1970).
Методисты в лице основателей движения — Джона Уэсли (1703—1791) и его брата Чарлза (1707—1788), опираясь на ветхозаветную софиологию, видели в радости особый атрибут Бога, явленный в момент творения мира. Олицетворяя Премудрость в духе послепленного иудаизма, автор Книги притчей Соломоновых писал:
Господь имел меня началом пути Своего, прежде созданий Своих, искони; от века я помазана, от начала, прежде бытия земли. <...> Когда Он уготовлял небеса, я была там. Когда Он проводил круговую черту по лицу бездны, когда утверждал вверху облака, когда укреплял источники бездны, <...> тогда я была при Нем художницею, и была радостью всякий день, веселясь пред лицом Его во всё время, веселясь на земном кругу Его, и радость моя была с сынами человеческими.
Притч. 8: 22-23, 27-28, 30-31


598
Приложения
Отталкиваясь от этого и подобного ему мест Библии, методисты видели в радости божественного спутника Творения. Человеческая же радость была для них частью этого атрибута Бога. Радуясь, человек лишь вторил космосу, который «ликовал» в момент творения5.
У методистов в лице братьев Уэсли возникло и новое отношение к природе, предвосхитившее идеи романтиков, искавших природу не только вовне, в окружающем мире, но и внутри, в тайниках человеческой души, в глубинах сознания человека (вспомним строки Колриджа из «Эоловой арфы»: «Вне нас и в нас едино бытие»). Ощущая радость в общении с природой, человек приобщается божественной жизни и соприкасается с тайной Творения. Подобная радость объединяет творение и Творца. Но если для методистов эта радость была связана с воплощением Христа, обновившим и возродившим падший мир, то для Колриджа и Вордсворта главным в данный период было ощущение Бога в природе и единение с ней, которое осмыслялось одновременно в физическом и нравственном аспектах. Понятую таким образом радость можно ощутить и в стихах Колриджа, с похвалой отзывавшегося в зрелые годы о братьях Уэсли, и в поэзии Вордсворта, который мог знать о них если не самостоятельно, то от своего друга.
Как бы там ни было, трагедия Маргарет в «Разрушенной хижине» заключалась не только в утрате надежды, но и в порожденном этой утратой разобщении с природой как источником живительных сил. Но, умерев, она вернулась в лоно природы и нашла покой, став ее частью. Поэтому Коробейник и учит молодого друга, которому он рассказал историю Маргарет, не скорбеть о ней:
Мой друг, зачем печалиться о ней,
Ведь мудрость жизни говорит — довольно:
И потому вы радуйтесь, и долго Не изучайте всё недобрым взглядом —
Она в земле спокойно спит. Мир ей!
Пер. А.В. Лукьянова
Смерть освободила Маргарет от горестей жизни, и теперь, слившись с природой, она сама как бы учит Коробейника и его юного друга «единой жизни», чье «названье — радость». Этот поворот сюжета, неожиданный для раннего Ворде-
5Ср «<...> при общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости <...>» (Иов 38: 7).


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
599
ворта, автора гневного «Письма к епископу Лландаффа», но закономерный в зрелые годы, расстроив единство первоначального замысла, сгладил трагизм «Разрушенной хижины» и придал поэме элегический оттенок звучания.
Как хорошо известно, главным плодом содружества Вордсворта и Кол- риджа в первый «чудесный год» («annus mirabilis») их творческой близости стали «Лирические баллады» (1798), небольшая книга стихотворений, вышедшая без указания имен авторов, которая, по единогласному мнению всех исследователей, открыла новую страницу английской поэзии.
Вечером 13 ноября 1797 года Вордсворт, его сестра Дороти и Колридж отправились на прогулку пешком, чтобы увидеть Долину Камней рядом с Линмутом. Такие прогулки с целью знакомства с живописными пейзажами и памятниками старины стали в конце XVTH века очень популярными в Англии. Чтобы окупить небольшие расходы этого путешествия, поэты задумали сочинить балладу. Они начали импровизировать стихи «Старого Морехода», и Вордсворт предложил несколько удачных строк. Но их поэтические манеры столь сильно отличались, что он предоставил Колриджу самому закончить поэму, которая впоследствии принесла ему мировую славу. Именно тогда у них возник замысел подготовить целую книгу стихотворений, где каждый из них мог бы раскрыть свой талант. Такой книгой и стали «Лирические баллады».
Впоследствии, спустя два десятилетия, Колридж так вспоминал историю ее создания:
В первый год, когда мы стали соседями с мистером Вордсвортом, беседы наши часто касались двух кардинальных пунктов поэзии: ее способности пробуждать сочувствие читателя путем верного следования правде жизни и способности придать ей интерес новизны изменчивыми красками воображения. Внезапное очарование, которое лунный свет или закат солнца неожиданной светотенью сообщает знакомому и привычному ландшафту, казалось, доказывало возможность сочетать первое со вторым. Это и составляет поэзию природы. Так появилась мысль (не припомню, у кого из нас) сочинить серию стихотворений двух родов. В стихотворениях первого рода события и действующие лица должны были хотя бы частично быть сверхъестественными; достоинство этих произведений должно было состоять в том, чтобы вызвать симпатию читателей драматической истинностью эмоций, какие, естественно, возникали бы в подобных ситуациях, имей они место в действительности. А в известном смысле они и казались


600
Приложения
действительными каждому человеку, который по каким-либо причинам обманывался, веря, что пребывает во власти сверхъестественных сил. Предмет стихов второго рода надлежало выбрать из повседневной жизни; здесь следовало представить события и персонажи, какие можно было бы обнаружить в любой деревне и ее окрестностях, где только отыщется чувствительный и склонный к размышлениям ум, готовый их отыскать или заметить их появление.
Эта идея и породила план «Лирических баллад», в которых, как мы уговорились, я должен был направить мои усилия на лица и характеры сверхъестественные или, по крайней мере, романтические; при этом следовало наделить эти призраки воображения человекоподобием и убедительностью, чтобы вызвать у читателей ту готовность к временному отказу от недоверия, которая и составляет поэтическую веру. Мистер Вордсворт со своей стороны поставил целью придать прелесть новизны повседневному и возбудить чувства, аналогичные восприятию сверхъестественного, пробуждая сознание от летаргии обыденности и направляя его на восприятие красоты и чудес мира, лежащего перед нами, сокровища неиссякаемого, которое, однако, вследствие себялюбивых забот и пелены привычности мы, имея очи, не видим, имея уши, не слышим, а имея сердце, не чувствуем и не понимаем.
Кольридж 1987, с. 98—99 Пер. ВМ. Германа
Работа над «Лирическими балладами», однако, началась не сразу. Вордсворт приступил к ней только в марте 1798 года, когда «Старый Мореход» в его первой версии был уже практически готов к публикации, и Колридж стал сочинять «Крисгабель». Вдохновение не покидало Вордсворта — к лету книга была готова и отдана в печать. В самый последний момент, когда «Лирические баллады» были уже в наборе, поэт добавил в книгу «Тинтернское аббатство». Он же написал и краткую преамбулу (Advertisement) к книге, полное название которой звучало так: «Лирические баллады и несколько других стихотворений». Через два года книга вышла вторым изданием (1800) уже в двух томах, где автором значился только один Вордсворт, который написал для книги еще несколько стихотворений, отодвинув «Старого Морехода», открывавшего первое издание, в конец первого тома и добавив довольно длинное «Предисловие», где изложил свои взгляды на поэзию. В издании 1802 года «Предисловие» было несколько расширено и дополнено.


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
601
В преамбуле к первому изданию «Лирических баллад» Вордсворт, стремясь подчеркнуть новаторство книги, сразу же назвал помещенные там произведения «экспериментом», написанным с тем, чтобы «установить, насколько язык среднего и низшего сословий удовлетворяет цели поэтического наслаждения». Действительно, и содержание, и язык вошедшей в кншу поэзии поразили современников новизной и вызвали протест ряда критиков, зачисливших ее авторов в разряд «модернистов». На самом деле, нечто сходное по темам, характерам и даже манере изложения уже появлялось в английской поэзии (см.: Мауо 1954), но существовало там как-то разобщенно, в виде разрозненных тенденций. В «Лирических балладах» эти тенденции как бы слились вместе, и количество перешло в качество. Оригинальность книги неоспорима. Она являет собой первый вошедший в историю литературы пример английской романтической поэзии.
Новым и странным для уха было уже само название книги. Отправной точкой для эксперимента поэтов послужили «Памятники старинной английской поэзии» (1765), составленные Томасом Перси (1729—1811), епископом Дромора, куда вошли не только народные баллады, но и литературные, типа переведенной на английский язык «Леноры» немецкого поэта Бюргера. Все эти стихотворения принадлежали к эпико-повествовательной ветви поэзии. Такая поэзия, согласно бытовавшим тогда нормам, казалось бы, противостояла лирическим произведениям, которые трактовались как небольшие стихотворения, написанные по преимуществу с целью выразить чувства поэта. Но Вордсворт и Колридж отважно смешали эпическое и лирическое начала, подчинив первое второму, сделав, на романтический лад, обращение к чувству, к глубинам души человека главным в своей поэзии. Новым был и язык «Лирических баллад» (если не принимать в расчет стилизованного на средневековый манер «Старого Морехода»), далекий от привычных поэтических штампов, простой, приближенный к разговорной речи. Он резал слух не готового к такому стилю читателя, но открывал новые, неизведанные возможности поэзии. «Пелена привычности» спала, и читателям открылся незнакомый доселе мир, полный свежести и глубины, каких не знала зашедшая в тупик неоклассическая традиция конца XVTH века.
В первое издание (1798) вошли двадцать три стихотворения. Только четыре из них принадлежали перу Колриджа, все остальные написал Вордсворт. Пять из них были созданы раньше, еще до 1797 года, остальные поэт сочинил специально для новой книги. В них он попытался соединить безыскусную простоту баллады с вниманием к внутренней жизни персонажей, выбрав собы¬


602
Приложения
тия и характеры из обыденной сельской жизни и придав, по словам Колрид- жа, «прелесть новизны повседневному».
Здесь вновь громко звучит уже знакомая тема униженных и оскорбленных, повернутая, как и в «Разрушенной хижине», в новом психологическом ракурсе. По меткому выражению критиков, Вордсворт предпринял в этих стихотворениях «отважное путешествие первооткрывателя — нечто вроде экспедиции в Арктику — в край, где жизнь сведена к основным началам, все ее внешние атрибуты — к простейшим» (Darbirshire 1950, р. 61).
Одним из таких людей, жизнь которого сведена к «основным началам», является герой стихотворения «Саймон Ли», где рассказано о восьмидесятилетием егере, который после смерти хозяев в бедности и старческом бессилии доживает свои дни:
Он весь осунулся, зачах,
Фигура сгорблена, крива.
На тощих, высохших ногах Он держится едва.
Он смолоду не знал труда,
Он не ходил за плугом —
Явилась к Саймону нужда С годами и недугом.
Пер. И. С. Меламеда
Написанное в балладной традиции стихотворение внешне устроено крайне просто. Но эта обманчивая простота скрывает тонкий психологический анализ душевных движений как героя, так и автора или, вернее, лица от автора. В отличие от традиционных баллад, в «Саймоне Ли» практически нет никакого сюжета — в основном только описание отягощенного бременем лет героя, который как бы воплощает собой старость и ее горестное бессилие. Обыгрывая свое новаторство, Вордсворт даже предлагает читателю самому придумать какой-нибудь сюжет. Обращаясь к «доброму читателю», автор говорит:
В воображении твоем Историй всевозможных клад.
Чудесный вымысел во всём Ты обнаружить рад.
Историю на мой сюжет


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
603
Ты сочинить попробуй,
Поскольку в нем, признаюсь, нет И выдумки особой.
Вместо ожидаемого сюжета Вордсворт предлагает всего один инцидент, являющийся для автора своеобразным моментом прозрения, который широко раздвигает рамки повествования, придавая всему происходящему неожиданный и новый смысл. Недаром ученые сравнили этот инцидент с «местами времени» из «Прелюдии» (см.: Prickett 1975, р. 30).
Однажды «ясным летним днем» автор видит, что Саймон никак не может разрубить корень засохшего дерева, и тогда он сам, взяв топор из дрожащих рук старика, с легкостью это делает.
Тут слез не удержал старик,
И благодарность, и восторг С внезапной силой в тот же миг Он из души исторг.
Увы, сердечностью такой Мне редко отвечали.
От благодарности людской Я чаще был в печали.
Последняя строфа сразу ставит всё на свои места, превращая стихотворение в многозначный рассказ о бедности и нужде, страданиях, о лишившейся сил старости и о благодарности, которая парадоксальным образом огорчает больше, чем неблагодарность (см.: Watson 1992, р. 180—181).
В результате этого в конце «Саймона Ли» возникают новые отношения между героем и автором, между читателем, который так и не дождался привычной истории, и автором и, как заметили критики, даже между Шекспиром и Вордсвортом (см.: Ibid.), поскольку последний в подлиннике обыгрывает здесь широко известные строки из «Как вам это понравится» (акт П, сц. 7) и «Короля Лира» (акт I, сц. 4), где драматург упоминает людскую неблагодарность. Эти шекспировские аллюзии лишь усиливают остроту и многозначность прозрения автора.
По авторскому расчету, наверное, не меньшее сочувствие, чем Саймон Ли, у читателей должен был вызывать и герой стихотворения «Последний из стада», здоровый, полный сил мужчина, который не может сдержать слез даже в присутствии посторонних:


604
Пр иложения
Прошла в скитаньях жизнь моя,
Но очень редко видел я,
Чтобы мужчина, полный сил,
Так безутешно слезы лил,
Как тот, какого повстречал Я на кругах родной земли:
Он по дороге шел один,
И слезы горькие текли.
Он шел, не утирая слез,
И на плечах ягненка нес.
Пер. Ю.М. Даниэля
На этот раз история мужчины с ягненком на руках не выдумана; она воспроизводит событие, происшедшее на самом деле, что было очень важно для Вордсворта, поскольку позволило ему наглядно показать связь темы униженных и оскорбленных с реальной жизнью. Некогда преуспевающий фермер, живший неподалеку от его дома в Сомерсете, в неурожайные годы разорился и был вынужден продать всё свое стадо из пятидесяти овец, чтобы прокормить семью, где было шестеро детей. Автор встретил его, когда он нес на продажу последнего ягненка.
Однако, как указали исследователи, поэт, изобразив этот инцидент, рассчитывал не только на сочувствие читателей герою стихотворения, но и одновременно вступил в полемику сразу с двумя известными мыслителями того времени — Мальтусом, считавшим, что нищета и голод необходимы для регулирования численности населения, и Годвином, видевшим корень всех зол в собственности. Вордсворт, разумеется, не мог принять голод и нищету как путь к процветанию родной страны. А любовь к собственности, такой, как стадо несчастного фермера, являлась для поэта благородным чувством, сродни любви к родному краю, его полям и дому, доставшемуся в наследство от предков (см.: Prickett 1975, р. 37—38).
Среди отверженных героев «Лирических баллад» есть и женщины. Безумная Марта Рэй, обманутая и брошенная, новорожденный ребенок которой таинственно исчез («Тёрн»). В любое время года и при любой погоде ее можно найти в горах возле тернового куста, где ее однажды и застал словоохотливый рассказчик:
Я онемел — я прочитал Такую боль в погасшем взоре,


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
605
Что прочь бежал, а вслед неслось:
«О, горе мне! О, горе!»
Мне объяснили, что в горах Она сидит безгласной тенью,
Но лишь луна взойдет в зенит И воды озерка взрябит Ночное дуновенье,
Как раздается в вышине:
«О, горе, горе, горе мне!»
Пер. А.Я. Сергеева
Никто не знал, что на самом деле произошло. Кто-то считал, что безумная мать, задушив новорожденного ребенка, зарыла его под поросшим мхом холмиком. Другие говорили, что красный цвет мха — это цвет крови ребенка, а третьи видели его тень на дне пруда. Но сам терновый куст стал для всех символом какой-то ужасной тайны, а Марта Рэй — воплощением боли и отчаяния поруганной женщины.
Другая героиня — Гуди Блейк, нищая и одинокая старуха, которой нечем топить печь во время зимней стужи («Гуди Блейк и Гарри Гилл»). Чтобы затопить печь и согреться, она отламывает палки из плетня богатого соседа Гарри Гилла, но тот однажды, выследив, застает ее на месте преступления:
Упав на снег, взмолилась Гуди И руки к небу подняла:
«Пускай он вечно мерзнуть будет!
Господь, лиши его тепла!»
Такой была ее мольба.
Ее услышал Гарри Гилл —
И в тот же миг от пят до лба Озноб всего его пронзил.
Пер. И. С. Меламеда
С тех пор Гарри Гилл уже никогда больше не смог согреться. Хотя несчастная старуха и нарушила закон, черствость сердца ее соседа — гораздо худшее преступление, за которое он и был наказан. Призвав богатых фермеров («уе farmers all») в конце баллады задуматься над происшедшим, автор однозначно встал на сторону старой Гуди, жизнь которой полностью «сведена к основным началам, а ее внешние атрибуты — к простейшим».


606
Приложения
Баллада «Слабоумный мальчик» стилизована под миниатюрную сельскую ироикомическую эпопею, где смертельная опасность угрожает жизни одного из персонажей, спасение зависит от самого не подходящего для этой миссии человека, предпринимаются отчаянные поиски спасителя, и всё кончается благополучно, к вящей радости всех участников (см.: Noyes 1971, р. 50).
Одинокая Сьюзан Гейл тяжко захворала. Ее добросердечная соседка Бетти Фой осталась ухаживать за нею, послав за доктором своего слабоумного мальчика Джонни, поскольку никого другого в округе больше нет. Получив подробные инструкции, Джонни сел на своего пони, уехал и пропал. Женщины напрасно ждали его до полуночи. Теперь уже Бетти отправилась на поиски сына и в конце концов навила его в долине: он мирно сидел на своей лошадке. Сюда же пришла и выздоровевшая подруга. На вопрос матери о том, где он пропадал, Джонни ответил:
И вот доподлинный ответ,
Что Бетти дал ее посол.
Он всё сказал, как на духу:
«Петух — он пел: ку-гу-у! ку-гу-у!
От солнышка — ух, холод шел!»
Всё рассказал наш молодец —
И тут истории конец.
Пер. А. В. Карельского
Не все читатели сумели оценить это полное лукавой доброты стихотворение. Защищая его, Вордсворт в одном из писем сказал, что оно посвящено
человеческой природе, такой, как она была и будет. Но как мы можем наилучшим способом определить ее критерии? Я отвечу — изнутри; обнажив наши сердца и взглянув оттуда на людей, которые живут самой простой жизнью в соответствии с природой; людей, которые никогда не знали ложной утонченности, капризных и неестественных желаний, надуманного критиканства, изнеженных привычек мысли и чувства, а если и знали, то освободились от них.
Letters 1967, р. 335
Именно таковы герои баллады, живущие с открытым сердцем «простой жизнью в соответствии с природой». Вордсворт изобразил граничащую со слепо¬


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
607
той любовь Бетти к слабоумному сыну с оттенком немного снисходительного теплого юмора, но в то же время и с нескрываемым восхищением. Такое чувство, по словам поэта, являет собой образец «силы, бескорыстия и величия любви». А сам Джонни служит для Вордсворта примером тех слабоумных, жизнь которых «скрыта в Боге» (Ibid., р. 337), то есть, по русским меркам, юродивых. Таинственным образом они могут знать вещи, недоступные здравомыслящим людям. Поэтому и Джонни, у которого совы превратились в петухов, а луна — в холодное солнце, как будто бы болтает чепуху, но на самом деле способен видеть и чувствовать мир иначе, может быть, даже глубже и оригинальнее, чем обычные люди.
Та же романтическая антитеза чувства и интеллекта видна и в стихотворениях, посвященных детям, которые в своей невинной чистоте могут знать больше, чем взрослые с их сухим рационализмом. Сознание ребенка имеет свои внутренние интуитивные законы, и, пытаясь разгадать их, взрослые со своим логическим мышлением только рушат эти законы. Поэтому Вордсворт и кончает стихотворение «История для отцов, или Как можно воспитать привычку ко лжи», героем которого является пятилетний мальчик, такими слова-
Я стать мудрей бы не мечтал,
Когда, мой маленький дружок,
Тому, что от тебя узнал,
Сам научить бы мог.
Пер. И. С. Меламеда
По мнению Вордсворта, дети, обладая способностью к интуитивному прозрению, гораздо ближе к природе, чем взрослые. Но и взрослые, как видно из стихотворений, специально посвященных природе и напоминающих лирический панегирик, тоже способны впитать ее живительную возрождающую силу. Нужно только довериться природе, открыть ей свое сердце. Приглашая сестру выйти из дома и насладиться «весенним первым теплым днем», Вордсворт в «Стихах, написанных неподалеку от дома и переданных моим мальчиком той, к кому обращены» говорит:
Условностей привычный гнет С себя мы сбросим, и сегодня Мы новых дней начнем отсчет,
Как после даты новогодней.


608
Приложения
Всему цветение суля,
Любовь вселяется украдкой В сердца, и влажная земля Пронизана истомой сладкой.
Мгновенье может больше дать,
Чем полстолетья рассуждений.
Мы каждой порой благодать Впитаем в этот день весенний.
Укладу новому храня В сердцах своих повиновенье,
Весь год из нынешнего дня Мы будем черпать вдохновенье.
И сила этого вокруг Распространенного блаженства Поможет нам с тобой, мой друг,
Достичь любви и совершенства.
Пер. И. С. Меламеда
Чтобы мир преобразился и стал иным, не нужны ни апокалиптическая катастрофа библейской Книги Откровения, ни революция с ее насилием и кровью. Необходимо лишь впитать «благодать» природы, и она научит «любви и совершенству». В этих строках природа на пантеистический лад берет на себя роль Святого Духа, обновляя душу человека. Как указали исследователи, Вордсворт в тот период не отрицал существования сверхъестественного начала, но считал, что пантеистически понятой природы ему достаточно, поскольку сама природа наделена сверхъестественными силами, способными возродить человека (см.: Hartman 1964, р. 154).
Так, в стихотворении «Увещеванье и ответ» возникает проповедь «мудрой пассивности» («wise passiveness»):
Не выбирая, видит глаз,
Слух чуток не по приказанью.
Не спрашивают чувства нас,
Являясь вопреки желанью.


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
609
И, несомненно, духи есть,
Что дарят знанье нам благое И сердцу посылают весть В час созерцанья и покоя.
Пер. И. С. Меламеда
Эта мудрая пассивность не предполагает полного ухода в себя, но зовет человека воспринять энергию, разлитую в природе, и приобщиться к ней, обретя «благое знанье». Именно в этом секрет «созерцанья и покоя». Тут Вордсворт лишь иными словами излагает уже знакомую нам концепцию единой жизни, пронизанной радостным чувством бытия, которую уже сформулировал его Коробейник.
Вместе с этими стихотворениями Вордсворт написал для «Лирических баллад» и поэму «Питер Белл», которая, однако, оказалась слишком большой по объему и потому не попала в книгу. Долгое время она существовала в рукописи и увидела свет только в 1819 году. Поэт продолжил здесь никогда надолго не прекращавшийся творческий диалог с Колриджем, затронув темы, поднятые в «Сказании о Отаром Мореходе», в первом издании открывавшем «Лирические баллады».
Колридж сочинял «Старого Морехода» в период неотступно нараставших сомнений в правильности унитарианской доктрины с ее всепобеждающим оптимизмом. Как показали дневники и письма поэта, в эти месяцы он постоянно размышлял о конфликте веры и разума, Бога и природы, механистического и трансцендентного понимания мира, о тайнах жизни, происхождении зла и муках совести. Все эти размышления в иносказательной форме нашли свое место в тексте поэмы.
По ходу сюжета поэмы отправившийся в плавание Мореход убивает слетевшую с неба вещую птицу Альбатроса, который помог кораблю покинуть царство «льдистых вод». Убийство Альбатроса Старым Мореходом внешне совершенно ничем не мотивировано, но тем оно страшней и опасней. По сути дела, столь неожиданно возникшее в поэме зло — иррационально, оно не поддается разумному и логическому объяснению. Скорее всего, оно — результат первородного греха, приведшего к порче человеческой природы. Именно об этом поэт, отошедший от былого оптимизма доктрины единой жизни, и размышлял, сочиняя поэму. В марте 1798 года, когда первый вариант «Сказания» уже был закончен, Колридж писал брату:


610
Пр иложения
Я совершенно твердо верю в первородный грех; в то, что с момента рождения наш разум поврежден, и даже, когда наш разум светел, наша порода порочна и воля слаба.
Coleridge 1956, vol. 1, р. 396
Совершив убийство Альбатроса, Старый Мореход приобщился злу и остался один на один с враждебным ему теперь миром природы. Изнуряюще неподвижный штиль, неутолимая жажда и гниющая морская вода как бы воспроизводят состояние души героя, воплощая чувство его вины и одиночества. И только в кульминационный момент, когда Мореход неожиданно для себя благословляет морских змей, «божьих тварей, рожденных великим спокойствием», чарам приходит конец. Дар молитвы возвращается к нему, и мертвый Альбатрос падает с его шеи в пучину вод. Ведомый сверхъестественной силой, корабль возвращается в Англию. Старый Мореход видит родной город, церковь и монаха-отшельника, которому он исповедуется, снимая тяжесть с души. Однако его вина не прощена полностью. Он не может вернуться к прежней жизни и вынужден странствовать по миру, навсегда оставаясь одиноким скитальцем. Не до конца изжитая героем боль, острое чувство богоосгавленности, экзистенциального одиночества — вот темы, которые Кол- ридж первым открыл для английской поэзии:
Один, один, всегда один,
Один и день и ночь!
И Бог не внял моим мольбам,
Не захотел помочь!
Пер. В. В. Левина
Хотя зло, прежде всего в социальной сфере, и чувство вины привлекали к себе его внимание, колриджевские сомнения в доктрине единой жизни человека и радостного бытия были тогда еще чужды Вордсворту. Да и мир фантастки и иррационального тоже мало интересовал его. В письме к Саути по поводу «Питера Белла» (от 7 апреля 1819 г.) Вордсворт так сформулировал свою позицию. Он сочинял поэму, веря, что
для стимуляции воображения вовсе не обязательно прибегать к вмешательству потусторонних сил; но и без такого вмешательства, дар воображения может быть столь же властным и вызывать сходный эффект удовольствия благодаря изображению поэтически правдоподобных ин-


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
611
цидентов, взятых из сферы самых обыкновенных явлений повседневной
жизни.
В «Питере Белле» сюжет «Старого Морехода» комически снижен, а нравственное возрождение героя происходит без всякого вмешательства потусторонних сил. Питер Белл, бродячий гончар, долгие годы ведущий беспутную жизнь, совершенно равнодушен к природе. Его сердце полностью очерствело. Заблудившись однажды ночью, он видит на лужайке осла. Питер решает украсть животное. Он садится на осла и пытается заставить везти себя, но животное вопреки всем жестоким побоям не двигается с места. Когда осел издает долгий стон, неожиданный страх охватывает Питера. Заглянув в близлежащий водоем, он видит лицо утопленника и в ужасе падает в обморок. Придя в себя и вытащив мертвое тело на берег, Питер доверяется ослу, который приводит его к дому покойника. «Самые обыкновенные явления повседневной жизни» действуют на героя так же, как сверхъестественное повлияло на Морехода. Игра лунного света, протяжное эхо от стонов осла, крики мальчика, который искал утонувшего отца, причудливые тени на камнях в каменоломне, шуршание засохшего листа, случайно услышанное пение религиозного гимна, неожиданная жалость к избитому животному и вид плачущей женщины, вдовы утонувшего, приводят Питера к раскаянию в совершённых ошибках, а затем, как и Морехода, к духовному возрождению.
Несмотря на несколько сниженную лексику и местами шутливый тон, намерения поэта были вполне серьезны. По мнению ученых, Вордсворт проявил себя в поэме как тонкий психолог, проникший вглубь души героя и показавший, как природа в своих обыденных проявлениях может изменить человека (см.: Noyes 1971, р. 54). Возможно, это так. Но в целом в художественном отношении «Питер Белл», конечно, все-таки мало сопоставим со «Старым Мореходом», одной из самых глубоких и совершенных поэм английских романтиков. Недаром же «Питер Белл» вскоре после выхода в свет послужил материалом для нескольких пародий, наиболее известную из которых написал Шелли.
Как мы уже говорили, Вордсворт сочинил «Строки, написанные на расстоянии нескольких миль от Тинтернского аббатства при повторном путешествии на берега реки У ай 13 июля 1798 г.», когда «Лирические баллады» были уже в наборе, и добавил их в книгу в последнюю минуту. В результате стихотворение завершает собой весь сборник. Неожиданным образом это получилось вполне оправданным с художественной точки зрения, поскольку «Тин- тернское аббатство», одно из лучших лирических произведений поэта, как бы


612
Пр иложения
уравновешивает «Старого морехода». Конец книги по поэтическому уровню оказался сопоставимым с ее началом.
В «Тинтернском аббатстве» полностью восторжествовала столь близкая дарованию Вордсворта лирически-исповедальная стихия. Отказавшись от сюжетно-повествовательного элемента, от рассказа о других и сняв маску лица от автора, поэт напрямую взглянул в глубины своей души, обратился непосредственно к своим внутренним переживаниям и сокровенным размышлениям и поделился ими с читателями.
Вордсворт продолжил здесь творческий диалог с Колриджем, построив «Тинтернское аббатство» по образцу поэмы-беседы своего друга, и в первую очередь совсем недавно написанного «Полуночного мороза». Колридж первым создал этот жанр и ввел его в английскую романтическую поэзию. Он назвал такие стихотворения «conversation poems», то есть «стихотворениями- беседами», «стихотворениями-разговорами». Подобное название не совсем точно, поскольку беседа или разговор предполагают наличие хотя бы двух собеседников и, соответственно, диалогичность или полифонию мысли. У Колриджа таких собеседников нет, и его стихотворения представляют собой адресованный жене, сыну, другу или любимой монолог, где поэт от мысленного обращения к адресату переходит к размышлению, а потом вновь обращается к адресату. Причем размышления общего характера обязательно совмещаются с излияниями личных чувств автора. Открытие поэта состояло в том, что субъективное и объективное начала в таких стихотворениях на романтический лад переплетены, и одно не может существовать без другого.
Так, в «Полуночном морозе» Колридж обращается к маленькому сыну. Сидя у камина рядом со спящим в колыбели мальчиком, поэт предается «раздумью тайному». Он вспоминает свое детство и размышляет о будущей жизни сына. Весь этот поток размышлений разворачивается на фоне таинственных процессов в природе, которые совершаются независимо от воли человека. Обращаясь к сыну, поэт говорит:
Ты всякое полюбишь время года:
Когда всю землю одевает лето В зеленый цвет. Иль реполов поет,
Присев меж комьев снега на суку Замшелой яблони, а возле кровля На солнце курится; когда капель Слышна в затишье меж порывов ветра Или мороз, обряд свершая тайный,


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
613
Ее развесит цепью тихих льдинок,
Сияющих под тихою луной.
Пер. М.Л. Лозинского
Представление о природе и ее «тайных обрядах» здесь, вопреки мнению ряда исследователей, не имеет ничего общего с пантеизмом, которого Колридж всегда чуждался0. Доктрина единой жизни навсегда осталась в прошлом. Для поэта теперь важнее другое — представление о мире как об органическом процессе, где Всемогущий Дух и природа едины, хотя и внутренне противоречивы, и каждая частица, какой бы маленькой она ни была, содержит в себе свойства всей материальной вселенной. Поэтому Колридж и надеется, что его сын в будущем услышит
<...> явственные звуки Довременного языка, которым Глаголет Бог, от века научая Себе во всём и всем вещать в себе.
Учитель вышний мира! Он взлелеет Твой дух и, даруя, вспоит желанья.
Сам же поэт остается все-таки сторонним наблюдателем, чуждым этим «тайным обрядам». В своем одиночестве он разъединен с природой. Его детство прошло в городе, вне контакта с природой, а потом вмешался интеллект взрослого человека, подчинивший себе интуицию. Грустя о прошлом, Колридж, однако, надеется, что если не он сам, то его сын, живущий вдали от шума городского, сумеет в будущем приобщиться этим «тайным обрядам», услышав «довременный язык, которым глаголет Бог».
Продолжив поиски сентименталистов и прежде всего Стерна, Колридж в «Полуночном морозе» тоже обратился к памяти, но осмыслил ее, как и подобает романтику, в личном исповедальном ключе. Построенные по принципу свободной ассоциации воспоминания помогли поэту вернуться от настоящего к прошлому и заглянуть в возможное будущее, обозначив преемственную связь и принципиальное различие этих этапов своей жизни. В раскрытии подобной ассоциативной диалектики сознания заключено замечательное новаторство Колриджа как поэта-лирика.
ь Джонатан Вордсворт, например, считал, что всё поэтическое творчество раннего Колриджа проникнуто пантеизмом, а отказ от него привел поэта к творческой катастрофе (см.: WordsworthJ. 1982).


614
Приложения
Диалог с «Полуночным морозом» постоянно слышится в «Тинтернском аббатстве». Это единственное произведение Вордсворта, написанное в виде поэмы-беседы. Оба стихотворения построены в форме рондо, где нарисованный в начале пейзаж (зимняя ночь у Колриджа и летний день у Вордсворта) снова возникает в конце. Размышления общего плана в «Тинтернском аббатстве» тоже сочетаются с излиянием личных чувств; есть здесь и безмолвный собеседник — сестра Дороти; есть и обращение к собственной памяти, возвращающей поэта в прошлое и дающей возможность заглянуть в будущее. Есть, наконец, и словесные параллели.
Но все эти сходства лишь усиливают своеобразие обоих стихотворений. «Тинтернское аббатство» — совершенно самостоятельное, абсолютно оригинальное произведение, где Вордсворт высказал собственные взгляды, отличные от взглядов Колриджа и даже противостоящие им. Диалог здесь очень близок к полемике.
Комментируя «Тинтернское аббатство», Вордсворт сказал:
Я не решился назвать стихотворение одой; но я писал его, надеясь, что в его переходах и страстной музыке стиха можно будет обнаружить главные признаки этого жанра.
Wordsworth 1952-1954, vol. 2, р. 517
В поэтике Нового времени, Ренессанса и классицизма ХУП—XVTQ веков ода обычно делилась на три части, объединенные общей темой и единством поэтического стиля: строфу, антистрофу и эпод. Согласно теории Буало, который, ориентируясь на Пиндара, требовал от оды так называемого «поэтического беспорядка»7, между этими частями могла отсутствовать прямая логическая последовательность в развертывании темы, что сопровождалось порой весьма причудливой сменой разнообразных картин, помогавших раскрыть мысль. Подобное построение делало переходы, о которых писал Вордсворт, особенно броскими. Ода обычно требовала также и довольно сложной рифмовки. В написанном белым стихом «Тинтернском аббатстве» она отсутствует, но положенный по жанру эмоционально приподнятый тон («страстная музыка стиха») и порой высокая лексика здесь есть. Деление на три части, равно как и «поэтический беспорядок», сопровождающийся сменой картин, Вордсворт тоже сохранил.
7 	«Пусть в Оде пламенной причудлив мысли ход, | Но этот хаос в ней — искусства зрелый плод» [Буало. Поэтическое искусство. Песнь П. Пер. Э.Л. Липецкой).


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
615
Поэт открыл «Тинтернское аббатство», казалось бы, привычным для лирики конца ХУШ века пейзажем в стиле популярных тогда стихотворений на тему «вновь я посетил» (revisit poems), рассказывающих о вторичном посещении какого-либо места и описывающих его красоты. Как установили исследователи, Вордсворт даже заимствовал некоторые подробности своего пейзажа из модного тогда путеводителя по Уэльсу некоего Гилпина. Однако поэт не просто обыграл, но и намеренно разрушил традицию модной локо-дескрип- тивной поэзии.
На берегах реки У ай все как будто бы дышит миром и покоем. В известном смысле это некий идеальный пейзаж:
Пять лет прошло; зима, сменяя лето,
Пять раз являлась! И опять я слышу Негромкий рокот вод, бегущих с гор,
Опять я вижу хмурые утесы —
Они в глухом уединенном месте Внушают мысли об уединенье Другом, глубоком, и соединяют Окрестности с небесной тишиной.
Опять настала мне пора прилечь Под темной сикоморой и смотреть На хижины, сады и огороды,
Где в это время года все плоды Незрелые, зеленые, сокрыты Среди густой листвы. Опять я вижу Живые изгороди, что ползут,
Подобно ответвленьям леса; мызы,
Плющом покрытые; и дым витой,
Что тишина вздымает меж деревьев!
И смутно брезжат мысли о бродягах,
В лесу живущих, или о пещере,
Где у огня сидит отшельник.
Пер. А.В. Лукьянова
Но этот мир и покой обманчивы. За ними сокрыта пережитая в юности буря.
У Вордсворта, в отличие от большинства его предшественников конца ХУШ века, пейзаж напрямую связан с состоянием души лирического героя. Так, впрочем, было и у Колриджа. Так будет потом и у других романтиков.


616
Приложения
Но, в отличие от стихов Колриджа, ассоциативная память в «Тинтернском аббатстве» работает иначе. О своем прошлом Вордсворт говорит не прямо, а скорее косвенно, часто путем намеков и очень важных умолчаний, которые просматриваются в подтексте стихотворения. Здесь существенна каждая мелкая деталь, и то, что сказано, порой ничуть не менее важно, чем то, что обойдено молчанием.
Так, в частности, для точного понимания стихотворения важен полный текст его названия, который, напомним, звучит следующим образом: «Отроки, написанные на расстоянии нескольких миль от Тинтернского аббатства при повторном путешествии на берега реки У ай 13 июля 1798 г.». Поскольку прошлое и настоящее постоянно сопрягаются в стихотворении, нужно вспомнить, каким Вордсворт был пять лет тому назад, во время первого путешествия, и что же произошло или чем знаменательно для поэта 13 июля 1793 года.
Как уже сказано, 1793 год стал для Вордсворта временем душевного кризиса, вызванного как личными переживаниями (разлука с Аннет и новорожденной дочкой, невозможность воссоединения с Дороти, отсутствие дома и денег), так и политическими событиями в Англии, которая на тот момент недавно вступила в войну с Францией. Более того, ровно за пять лет до написания поэмы, 13 июля 1793 года, произошло убийство Марата, послужившее сигналом для начала революционного террора. По мнению исследователей, в памяти поэта этот день мог ассоциироваться и с другими важными для него годовщинами: падение Бастилии (14 июля 1789 г.) и первая поездка во Францию (см.: Levinson 1986, р. 22). Во всяком случае, именно тогда, пять лет назад, бунтарские, радикальные настроения Вордсворта проявили себя наиболее явно: 1793 год — время сочинения «Письма к епископу Лландаффа».
Разумеется, к 1798 году всё это уже осталось позади, хотя и не исчезло из памяти поэта. Как явствует из упоминания в тексте о «бродягах, в лесу живущих», он по-прежнему сострадает изгоям общества. Прошлое, искусно спрятанное в подтексте, но от этого не менее реальное, создает нерасторжимую связь, особое поле напряжения между Вордсвортом сегодняшним — поэтом, осознавшим свое призвание и сумевшим найти душевное равновесие, — и мятущимся юношей пятилетней давности. Без прошлого настоящее было бы невозможно.
Полное название стихотворения вызывает у внимательных читателей и еще один вопрос. Тинтернское аббатство фигурирует только в названии, а в тексте самого стихотворения его нет. Почему? Ведь Вордсворт вполне мог бы озаглавить стихотворение просто «Строки, написанные при повторном путешествии на берега реки У ай». Однако очевидно, что разрушенный монастырь


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
617
все-таки важен для него. Он тоже присутствует в подтексте стихотворения как многозначный символ и как важный ориентир, помогающий проследить движете мысли поэта.
Разумеется, некогда процветавшее Тинтернское аббатство, католический монастырь, который был насильственно закрыт при Генрихе VIII (король Англии в 1509—1547 гг.), могло вызвать у Вордсворта ассоциации с католическими святынями, поруганными и разрушенными в охваченной революционной стихией Франции. Один из таких монастырей — Гранд-Шартрёз — поэт посетил накануне его закрытия в 1790 году, рассказав об этом впоследствии в «Прелюдии». Однако более вероятно, хотя прямых указаний на это в тексте нет, что Тинтернское аббатство могло стать для Вордсворта, как и для ряда других романтиков, символом средневекового уклада жизни с его, как им казалось, органическим единством общей твердой веры и основанным на этой вере чувством братства людей всех сословий. Протестантизм, бесповоротно сломавший в Англии средневековый уклад, взамен открыл верующим возможность индивидуального общения с Богом, обращения к Нему напрямую, без посредства Церкви. На подобную форму общения с Богом, более близкую воспитанному в протестантской традиции автору, возможно, указывает фигура сидящего у огня в пещере одинокого отшельника. Такой живущий в бедности, «нищий духом» аскет как бы заменяет собой целый монастырь.
Однако аскетов-отшельников, если они вообще существовали, в Англии той поры было крайне мало. Зато с середины XVIII века в моду вошли живописные развалины, привлекавшие к себе множество туристов, среди которых выделялись художники и поэты. Для них монастыри теперь уже стали объектом не столько религиозного, сколько эстетического поклонения. Увиденные в этой перспективе развалины Тинтернского аббатства, не потеряв полностью средневековых ностальгических ассоциаций, обрели поэтический статус символа, связующего настоящее с прошлым и возможным будущим, некоего священного прибежища души, хранилища дорогих сердцу воспоминаний. Окрестности же монастыря, с их уединением и тишиной, из места молитвы монаха-аскета превратились в приют одинокого поэта-романтика, того отшельника, о котором Вордсворт мечтал написать эпопею. Как указали биографы (см.: Moorman 1957, р. 402-^03), чтобы найти подобный уголок, поэт должен был пройти несколько миль вверх по реке, где монастырь, заселенный тогда бездомными бродягами, уже и в самом деле не был виден, а воды реки У ай не были забиты баржами, везущими уголь (яркая примета промышленной революции, которая безжалостно рушила первозданную красоту при¬


618
Пр иложения
роды, о чем скорбели многие романтики). Только выше по реке пасторальный пейзаж с его миром и покоем, где «окрестности» соединены «с небесной тишиной», мог дать пищу для размышлений, на которых держится всё стихотворение.
Мысль Вордсворта в «Тинтернском аббатстве» движется не только ассоциативно, но даже как бы ощупью и вместе с тем волнообразно. От созерцания «ландшафта прекрасного»8, который в прошлом «средь городского шума» обновлял душу поэта, подвигая его «на мелкие, невидные деянья | Любви и доброты», автор переходит к кульминации первой части, к неожиданному прозрению, которое помогает ему путем созерцания «прекрасных форм» природы проникнуть «в суть вещей». Это одно из знаменитых визионерских мест в поэзии зрелого Вордсворта, где его воображение, оттолкнувшись от здешнего и конкретного и обретя своеобразную автономию, устремляется в бесконечность (см.: Hartman 1964, р. 122):
О, верю я:
Иным я, высшим даром им обязан,
Блаженным состояньем, при котором Все тяготы, все тайны и загадки,
Всё горькое, томительное бремя Всего непознаваемого мира Облегчено покоем безмятежным,
Когда благие чувства нас ведут,
Пока телесное дыханье наше И даже крови ток у нас в сосудах Едва ль не прекратится, — тело спит,
И мы становимся живой душой,
А взором, успокоенным по воле Гармонии и радости глубокой,
Проникнем в суть вещей.
По сути дела, подобное состояние, когда «тело спит», а душа устремляется ввысь, близко мистическому экстазу. Но Вордсворт — всё же не мистик в узком смысле этого слова, сознательно стремящийся постигнуть недоступную разуму сверхреальность интуитивно-мистическим путем и считающий такой путь самым верным, если не единственным, способом познания истины. Вордс¬
8 	В оригинале: «these beauteous forms» — «этих прекрасных форм [природы]».


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
619
ворт — прежде всего художник, на романтический лад пытающийся заглянуть вглубь своей души. Суть вещей, открывшаяся в «блаженном состоянье» взору поэта, была уже знакомым нам видением исполненной «радости глубокой» единой жизни, которое проповедовал Коробейник. Природа здесь как бы слилась с высшим началом, растворив в себе Бога и приобщив к этому гармоническому единству человека. Выражаясь словами пантеиста Спинозы, Deus sive Natura9. Совпадение слишком явное, чтобы его можно было обойти молчанием. Тут «Тинтернское аббатство» и его познавший гармоническое слияние с природой герой полностью противостоит разобщенному с внешним миром герою «Полуночного мороза». К тому же, в отличие от Колриджа, Вордсворт, как мы уже говорили, не был и не стремился стать профессиональным философом, а тем более религиозным мыслителем. Он всегда оставался поэтом, используя философские схемы как материал для создания поэтических образов, как точку опоры для свойственных романтикам поэтических озарений. Визионерский прорыв в бесконечность в «Тинтернском аббатстве» — именно такое озарение, не поддающееся однозначной философской или религиозной расшифровке. В этой будящей мысль неоднозначности заключена особая сила Вордсворта-художника.
Подобные визионерские прорывы в бесконечность у Вордсворта кратковременны — это мгновение, которое нельзя остановить. Движущийся как бы на ощупь поэт даже не уверен, не было ли это откровение пустой фантазией (a vain belief). Ведь потом снова возвращается обыденная жизнь с ее «бесплодной суетой», и остается лишь ускользающая память о былой радости «во тьме безрадостного дня».
К памяти поэт вновь обращается во второй части стихотворения. «В неясной дымке полуузнаванья» он видит себя в момент душевного кризиса пятилетней давности как человека, который «убегает от страшного». Выход он тогда искал в чисто физическом, сугубо чувственном общении с природой, которая с раннего детства «была всем» для него. Пора юношеских восторгов теперь безвозвратно прошла, и рефлексия, не погасив, подчинила себе чувство. Взамен юношеских восторгов поэт открыл для себя «чуть слышную мелодию людскую, | Печальную, без грубости, но в силах | Смирять и подчинять». Ученые по-разному интерпретируют этот образ. Многим кажется, что он отсылает читателя к теме отверженных и обездоленных, к «бродягам, в лесу живущим» (см.: Prickett 1975, р. 47). Но это лишь одно из возможных толкований. Нам представляется, что печаль поэта вызвана также откры¬
9 	Бог, или [в значении: то же, что и] Природа [лат).


620
Пр иложения
вшейся ему теперь хрупкостью человеческого бытия, его кратковременностью и конечностью. Вордсворт той поры не верил в загробную жизнь и личное бессмертие; он считал, что, уходя из мира и растворяясь в природе, человек навсегда завершает свое существование. В «Тинтернском аббатстве» предложенного Коробейником утешения по поводу смерти Маргарет оказалось все-таки мало, и грусть, смиряющая и подчиняющая, осталась, хотя минорные ноты и звучат приглушенно контрапунктом в этом одном из самых светлых стихотворений Вордсворта.
Тем не менее без прошлого не было бы настоящего. Взамен чувственных восторгов юности в зрелости поэт получает дар мысли и иное вйдение природы, способное противостоять горечи абсолютной смерти. В кульминации второй части стихотворения Вордсворт от созерцания природы вновь обращается вглубь своей души:
Я ощущаю
Присутствие, палящее восторгом,
Высоких мыслей, благостное чувство Чего-то, проникающего вглубь,
Чье обиталище — лучи заката,
И океан, и животворный воздух,
И небо синее, и ум людской —
Движение и дух, что направляет Всё мыслящее, все предметы мыслей,
И всё пронизывает.
В этих знаменитых строках, часто цитируемых вне контекста, вновь побеждает оптимизм доктрины единой жизни, помогающей человеку приобщиться к божественной субстанции, объединяющей творение и Творца, на пантеистический лад разлитого в окружающем мире. Стихотворение превращается в гимн, где поэт славит природу как вожатого и наставника, пристань сердца и якорь чистейших мыслей.
Однако в волнообразном движении мысли поэта не всё так просто. В третьей части в согласии с каноном стихотворения-беседы Вордсворт обращается к безмолвному собеседнику, сестре Дороти. Узнавая в ней себя в юности, он благодарит сестру и молится обожествленной Природе, чтобы она послала им радость в грядущие годы. Но грустная мысль о хрупкости бытия снова возвращается к поэту. Если он умрет, уйдя туда, откуда нет возврата, и Дороти познает одиночество и скорбь, он просит ее вспомнить этот миг:


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
621
Как мы на берегу прекрасных вод Стояли вместе; как я, с давних пор Природы обожатель, не отрекся От моего служенья, но пылал Всё больше — о! — всё пламеннее рвеньем Любви святейшей. Ты не позабудешь,
Что после многих странствий, многих лет Разлуки, эти чащи и утесы И весь зеленый край мне стал дороже...
Он сам тому причиной — но и ты!
Так внешнее и внутреннее, пейзаж и состояние души, настоящее, прошлое и будущее, радость и грусть сливаются в едином моменте созерцания, и мы видим перед собой отчетливее, чем в любом другом стихотворении сборника, зрелого Вордсворта, прошедшего трудный путь роста, потерь и обретений, но нашедшего себя и раскрывшего свой талант.
В сентябре 1798 года Вордсворт, Дороти и Колридж отправились в Германию с целью более близкого знакомства с немецкой литературой, философией и языком. Колриджу, который вскоре разъехался с Вордсвортами, удалось осуществить этот замысел. Но Вордсворт и Дороти провели необычайно холодную зиму в Госларе, небольшом провинциальном городке, практически в одиночестве, почти без всякого общения с местными жителями, без книг и друзей. Из-за сильных морозов они даже редко гуляли. Тем не менее этот период вынужденного безделья оказался для Вордсворта-поэта необычайно продуктивным. Тоскуя по родине, он обратился к воспоминаниям детства, написав первую, пока еще черновую, часть «Прелюдии». Вордсворт также сочинил тогда ряд стихотворений, которые затем включил во второе двухтомное издание «Лирических баллад» (1800), вышедших в свет с указанием его имени как единственного автора. Несколько произведений Колриджа были перепечатаны здесь из первого сборника, но главным автором был все- таки Вордсворт, написавший подавляющее большинство вошедших туда произведений. И потому именно его стихи, а вовсе не «Старый Мореход», теперь открывали книгу.
Особенно Вордсворту удались два маленьких лирических цикла. Первый, состоявший из пяти стихотворений, четыре из которых написаны балладной строфой, был посвящен некой Люси, простой крестьянской девушке, воображаемой возлюбленной лирического героя. Многие биографы безуспешно искали ее прототип в жизни поэта, строя самые разные предположе¬


622
Приложения
ния. Может быть, ближе других к истине подошел Колридж, который в одном из писем сказал, что, по его мнению, Вордсворт, сочиняя эти элегические стихотворения, «представил себе в мрачную минуту, будто его сестра могла умереть» (Coleridge 1956, vol. 1, р. 479). Однако и это тоже всего лишь догадка. Никаких точных сведений у Колриджа не было. Поэтому гипотеза о том, что Люси — собирательный образ, имеет полное право на существование.
В любом случае образ девушки, возникающий в цикле, несколько расплывчат — поэт видит ее сквозь призму воспоминаний, где она существует в особом пограничном мире между реальностью и вечностью. В сознании героя она воплощает собой не только умершую возлюбленную, но также красоту природы (скромную фиалку у поросшего мхом камня и мерцающую вдалеке звезду) и даже саму Англию:
К чужим, в далекие края Заброшенный судьбой,
Не знал я, родина моя,
Как связан я с тобой.
Теперь очнулся я от сна И не покину вновь Тебя, родная сторона —
Последняя любовь.
В твоих горах ютился дом.
Там девушка жила.
Перед родимым очагом Твой лен она пряла.
Твой день ласкал, твой мрак скрывал Ее зеленый сад.
И по твоим холмам блуждал Ее прощальный взгляд.
Пер. С.Я. Маршака
Намеченная контрапунктом в «Тинтернском аббатстве» тема хрупкости бытия, конечности человеческого существования здесь звучит гораздо громче. Вордсворт не отказывается от доктрины единой жизни человека с природой,


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
623
с которой человек после смерти сливается, выходя из-под власти времени. Его умершей возлюбленной
В колыбели гробовой Вовеки суждено С горами, морем и травой Вращаться заодно.
Но былой радости и утешения эта доктрина больше не доставляет. Ей противостоит горечь невосполнимой утраты. Щемящая грусть одиночества — главный мотив цикла:
Не опечалит никого,
Что Люси больше нет.
Но Люси нет — и оттого Так изменился свет.
В оригинале в последней строке момент личного переживания, столь важный для романтиков, особо подчеркнут и выдвинут на первый план: «The difference to me!» («Как это всё изменило для меня!»). Круговращение природы, в которой растворилась героиня, необратимо и вечно — солнце всегда будет освещать землю, а зима сменяться летом, но той Люси, которую любил герой, больше нет и никогда не будет, потому и он сам никогда не станет прежним.
Та же тема звучит и во втором маленьком цикле, посвященном школьному учителю Мэтью. В известной мере Мэтью похож на Коробейника — он тоже стар (ему 72 года) и мудр. Его юному собеседнику, гуляющему с ним на вольной природе, есть чему поучиться. Но мудрость Мэтью иная, чем у Коробейника. Радостной доктрины единой природы, роднящей всех и вся, ему уже мало. Он видит не только единство природы и человека, но и их различие. Мэтью не меньше Коробейника любит и ценит природу, но человека он любит и ценит все-таки больше (см.: Hodgson 1980, р. 58). Потому утрата близких для него невосполнима. В стихотворении «Два апрельских утра» Мэтью рассказывает о дне, когда, посетив могилу умершей в детстве дочери, он неожиданно увидел возле кладбища девочку, очень похожую на нее. Его пронзила боль воспоминаний, но в то же время он понял, что никто не сможет заменить его умершее дитя. А в другом стихотворении, «Фонтан», на предложение своего юного друга считать его сыном, он с грустью отвечает: «Увы,


624
Приложения
это невозможно». Родственная близость к природе и любовь к ней бессильны утешить старика.
Знаменательно, что и сам поэт, придя на могилу Мэтью, думает примерно то же:
О, душа в божественном сосуде,
Золотые буквы на доске...
Неужели к этой жалкой сути Ты бредешь с надеждою в руке?
Пер. С.Д. Дубинского
Как видим, пантеизм «Разрушенной хижины» если и не исчез вовсе, то дал глубокую трещину. Знакомый с античности топос «ubi sunt?»10 еще раз поставил под сомнение концепцию единой жизни.
Во второй том «Лирических баллад» (1800) вошли также две пасторали, сочиненные Вордсвортом уже по возвращении из Германии, когда он наконец- то поселился с сестрой в родном Озерном крае, в деревушке под названием Грасмир. Это «Братья» и «Майкл», написанные уже не балладной строфой, а белым стихом и несколько приподнятым, но всё же близким разговорному языком. Здесь Вордсворт намеренно взорвал идиллическую традицию английской пасторали, «заземлив» этот жанр и приблизив его к реальной жизни мелких землевладельцев конца XVIII века, какими он знал их по личным наблюдениям.
Комментируя эти стихотворения в письме к лидеру вигов Чарлзу Джеймсу Фоксу (14 января 1801 г.), поэт пишет:
Самая священная собственность — это собственность бедняков. Два стихотворения, которые я упомянул, были написаны с намерением показать, что люди, которые не носят богатые одежды, могут иметь глубокие чувства. <...> Их маленький клочок земли служит некой связующей скрепой для их семейных чувств, как бы скрижалью, где они записаны.
Letters 1967, р. 261
В письме к Томасу Пулу (апрель 1801 г.) Вордсворт повторил, что под собственностью он имел в виду земельный надел, который для крестьянина связан с чувством «наследия предков, дома и личной и семейной независимости»
где [они] сейчас? (лат.)
10


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
625
(Ibid., р. 266). Обе пасторали тяготеют к этому чувству и представляют собой, по сути, маленькие трагедии, герои которых не выплескивают эмоции наружу, а держат их строго под контролем, отчего их трагическое положение вызывает тем большее сопереживание читателей.
В «Братьях» и «Майкле» поэт продолжил знакомую уже тему пасынков судьбы, повернув ее в ином ключе. «Братья» написаны в основном в форме диалога между пожилым приходским священником маленькой деревушки, затерянной в Озерном крае, и бывшем ее жителем Леонардом, который вырос в этой деревне вместе с младшим братом, но потом был вынужден пойти служить матросом и долгие годы скитался, ничего не зная о любимом брате. Священник всю жизнь провел в деревне рядом с «отеческими могилами», и его связь с «наследием предков» как никогда сильна, а Леонард оторвался от родных мест, хотя и не утратил любви к ним. Теперь Леонард, накопив денег, вернулся с надеждой начать новую жизнь рядом с братом. Священник не узнал Леонарда, а тот не решился назвать свое имя. Но из слов священника он узнал, что брат погиб, сорвавшись в пропасть. Не выказывая своих чувств, Леонард прощается со священником и быстро уходит.
До ближней рощи было недалёко,
И там в тени развесистых деревьев Присел несчастный путник. Перед ним Рассказ недавний ожил вдруг невольно,
Он детство вспомнил, долгие скитанья.
Он вспомнил всё. Теснились перед ним Надежд и мыслей прежних вереницы,
Которые он так лелеял нежно В душе всего лишь час назад.
И в этот миг ему так ясно стало,
Что для него теперь уж невозможно Вернуться снова в мирную долину,
Где протекли все лучшие года.
В душе созрело новое решенье,
И он, дойдя до Эннердела,
Священнику отправил в ту же ночь Письмо, где он просил его прощенья,
Что вечером во время их беседы По слабости душевной не назвался И имя скрыл свое. Потом он снова


626
Приложения
На свой корабль вернулся и теперь,
Седой моряк, навек сроднился с морем.
Пер. М.Н. Фроловского
Обрисованная скупыми красками трагедия Леонарда заключается в том, что, оторвавшись от родного уголка земли, он поневоле утратил связь со всем, что ему было дорого в жизни. Не найдя в себе сил после смерти брата восстановить эту связь, он, навек «сроднившись с морем», превратился в бездомного и одинокого изгнанника без семьи и родины.
Старый пастух Майкл, герой второй пасторали, — возможно, самый яркий и величественный из всех трагических характеров, созданных Вордсвортом. Рассказьюая о нем в цитированном выше письме к Томасу Пулу, поэт пишет, что хотел
изобразить человека с крепким умом и глубокими чувствами, которым движут две самые мощные эмоции человеческого сердца — отцовская привязанность и любовь к собственности, земельному наделу, подразумевающая связь с предками, домом и личную и семейную ответственность.
Letters 1967, р. 266
Майкл настолько сроднился с унаследованной от предков землей, что стал как бы ее неотъемлемой частью, посвятив ей всю жизнь:
Зеленый дол, где так легко и вольно Дышалось пастуху; крутые склоны,
Исхоженные вдоль и поперек Ногою твердой, — сколько в этих книгах Хранилось памяти о днях нужды И днях забот, о радостях и бедах,
О тварях бессловесных, коих он
Спасал, кормил, сгонял под кров надежный, —
И трудный, честный свой считал барыш.
Так диво ли, что горы, долы эти Свой вечный знак на нем напечатлели,
Что их он безотчетною любовью Любил, как жизнь свою, — как жизнь саму?
Пер. А. В. Карельского


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
627
Так возникли особые отношения Майкла с природой. Он с заботой и любовью следил за своим наделом, и природа отвечала ему взаимностью, помогая ему жить общей с ней жизнью, понимать ее различные проявления, как их не мог понять никто посторонний.
По сути дела, это всё та же, знакомая нам единая жизнь. Она изображена здесь как здоровая и счастливая, но вместе с тем и как хрупкая, ненадежная форма существования, поскольку ей постоянно угрожает новое промышленное общество с его хищническими аппетитами, готовыми в любой момент разрушить веками существовавший патриархальный уклад жизни.
Не меньше, чем землю, Майкл любил и данного ему в старости сына Люка, воспитывал его в семейных пастушеских традициях, надеясь, что сын со временем продолжит его дело. У первых читателей, воспитанных на Библии, родительская любовь Майкла неминуемо вызывала искусно вплетенные Вордсвортом в подтекст стихотворения ассоциации с библейской историей Авраама и его долгожданного сына Исаака, которую поэт намеренно обыграл по мере развития сюжета.
Неожиданно пришла беда: по вине племянника любимый участок земли оказывается заложенным, и, чтобы спасти его, Майкл отправляет Люка на заработки в город. Перед отъездом юноши отец показывает ему место, где решил построить загон для скота, и просит Люка заложить первый камень. Этот загон становится для старого пастуха единым символом любви к родной земле и сыну, своего рода заветом, который он заключил с сыном и самой природой.
Но здесь есть и важное отличие от Библии. Авраам намеревался принести Исаака в жертву по повелению Бога, полностью доверившись Его воле, и Богом за это неосуществленное намерение был щедро награжден. Майкл расстался с сыном из-за любви к своему наделу, уголку природы, которая как бы заменила ему Бога. Вопрос веры, которая «вменилась в праведность» Аврааму (см.: Рим. 4: 5), у Вордсворта не возникает, поскольку Майкл не заключал завета с Богом. Но события идут своим чередом, и сюжет вскоре достигает трагической кульминации. В отличие от библейской жертвы Авраама, жертва Майкла не принесла плодов. В городе, оторвавшись от семьи и родных корней, Люк вскоре пошел по дурному пути и был вынужден бежать за океан. Навсегда разлученный с сыном, Майкл стойко воспринял несчастье:
Есть утешенье в стойкости любви.
Выносим с нею легче мы несчастья,
Что нам иначе бы затмили разум


628
Пр иложения
Или разбили сердце на куски.
Мне многих довелось встречать из тех,
Кто помнил старика и знал, как жил он Еще и годы после той беды.
Он до последних дней сберег свою Недюжинную силу — и, как прежде,
Шагал по кручам, зорко примечал,
Что солнце, ветр и облака сулили, —
Всё те же повседневные заботы Об овцах, о своем клочке земли.
А то, бывало, побредет в ущелье,
К ручью — загон свой строить. И тогда От жалости у всех щемило сердце —
И до сих пор молва твердит, что часто Он приходил к ручью, садился там И камней даже пальцем не касался.
Сидел он там на берегу потока Один как перст или с собакой верной,
Что смирно у его лежала ног.
Семь долгих лет загон он строил свой И умер, так его и не достроив.
Последние строки стихотворения являются своеобразным катарсисом трагической истории Майкла. Недостроенный загон для овец и одинокий старик, неподвижно сидящий рядом с грудой камней, казалось бы, наводят на мысль о навсегда разбитых надеждах и попранном завете с сыном и самой природой. Но вместе с тем эти камни знаменуют собой и победу старика над временем, которую славит поэт. Сохранившиеся и после смерти Майкла, когда его хижину уже сровняли с землей, а по его пастбищам прошел плуг, они вопреки всему служат напоминанием о силе и верности его любви, стойкости и мужестве его сердца, которые он сохранил до конца своих дней. А кроме того, камни являются символом уходящего в прошлое патриархального уклада жизни, неотъемлемой частью которого и был герой. От родного уголка Майкла ничего не осталось, но недостроенный загон стал навеки достоянием местных легенд, увековечив имя старого пастуха и вписав его в память грядущих поколений.


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
629
Вордсворт предпослал второму изданию «Лирических баллад» специальное «Предисловие», доработанное и расширенное в третьем издании (1802). В этом «Предисловии» поэт, как бы оглядываясь назад на уже написанные стихи, которые он в кратком «Предуведомлении» к первому изданию (1798) назвал «экспериментом», попытался объяснить, в чем же состоял эксперимент. «Предисловие», соответственно, преследовало две цели. Оно предоставило Вордсворту возможность высказать свои представления о роли поэта и задачах поэзии и одновременно дало шанс защитить «Лирические баллады» от нападок враждебно настроенных критиков. В историю же словесности «Предисловие» вошло как первый литературный манифест английских романтиков.
Творческий диалог с Колриджем продолжился и здесь. Колридж уговорил Вордсворта написать «Предисловие», как всегда, щедро делясь своими идеями, но Вордсворт на этот раз пошел своим путем, сформулировав собственное понимание природы поэзии, которое далеко не во всём совпадало с представлениями его друга. Колридж, разумеется, сразу же понял это, сказав в письме к Саути (1802 г.) следующее:
Хотя «Предисловие» Вордсворта наполовину является порождением моих мыслей, [я] всё же подозреваю, что в некоторых местах мы кардинальным образом расходимся в нашей теории поэзии; и я собираюсь докопаться до сути наших разногласий.
Coleridge 1956, vol. 1, р. 386—387
Он сделал это только пятнадцать лет спустя в «Литературной биографии».
Как и всех других романтиков, для которых личность автора имела первостепенное значение, Вордсворта прежде всего интересовал сам поэт как творец стихов, вошедших в «Лирические баллады». Главные вопросы, которые Вордсворт поставил в «Предисловии», звучали так: «Что значит слово “поэт”? Что такое поэт? К кому он обращается? И какого языка нужно ждать от него?»
На вопрос, что такое поэт, Вордсворт ответил:
Это человек, обращающийся к людям; человек, правда, наделенный более глубокими чувствами, большей способностью к восторгу и нежности, обладающий большими знаниями человеческой природы и более широкой душой, чем мы предполагаем у простых смертных <...>.
С. 289 наст. изд.


630
Приложения
Несколько страниц спустя Вордсворт добавил, пояснив свою мысль:
<...> от других людей Поэт отличается главным образом большей быстротой мыслей и чувств, возникающих без непосредственного внешнего стимула, и большей силой выражения мыслей и чувств, рождающихся в нем. Но эти страсти, и мысли, и чувства суть страсти, и мысли, и чувства, присущие всем людям.
С. 294 наст. изд.
При чтении этих строк может возникнуть впечатление, что поэт в представлении Вордсворта — всего лишь обыкновенный человек, хотя и наделенный талантом, с обычными мыслями и чувствами, присущими всем и каждому. Действительно, у Вордсворта наличие таланта не отделяет поэта от других людей и не ставит между ними непроходимой стены, превращая его в бунтаря или даже изгоя общества. Тут Вордсворт отличается от некоторых других романтиков, в частности, от Байрона. Поэт у Вордсворта выражает страсти, мысли и чувства всех людей, как бы являясь их полноправным представителем.
Но равенство поэта с другими людьми — всё же равенство особого рода. Хотя его корни восходят к просветительской идеологии, знакомой Вордсворту с юности, оно вместе с тем, как верно подметил С. Прикетт, не столько политическое или даже эстетическое, сколько в основе своей религиозное. За ним стоит воспринятая с раннего детства и оставшаяся в глубине сознания, возможно даже вопреки интеллекту, вера в то, что Бог — отец всех людей, а потому все люди — братья (см.: Prickett 1975, р. 53). Только Бог этот, на наш взгляд, для Вордсворта не являлся пока еще тринитарным Богом христианской догматики. Не был Он и сверхсущим Единым неоплатоников, понимаемым как непознаваемое, сверхразумное, сверхмировое начало. Ближе всего Он был скорее единому Богу ветхозаветного Откровения, увиденному «как бы сквозь тусклое стекло». Космическая мировая душа, «великая движущая сила вещей», разлитая в природе, в этот период уже начинала обретать для Вордсворта некое личностное измерение, сходное с библейским сознанием дохристианской эпохи. Нельзя быть сыном безликой субстанции. Только отошедшее от безликого пантеизма, но еще до конца не порвавшее с ним восприятие высшего начала и могло заставить Вордсворта ощутить себя, по его собственным словам, сказанным примерно в то же время в «Прелюдии», « избранным сыном» («chosen son»), почувствовать, что он призван для особой миссии.


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
631
Такое избранничество для поэта — сродни призванию ветхозаветных пророков. Тут Вордсворт полностью совпадает как с Блейком, которого он не знал и не читал, так и с Колриджем, с которым неоднократно обсуждал эту тему. А в «Прелюдии» он даже назвал себя и Колриджа «пророками природы». Представление о поэте как о пророке, вдохновленном свыше и способном видеть недоступную простым смертным реальность, хотя и восходило к платонической концепции творчества, трактовавшей поэзию как особого рода божественное исступление («Ион» и «Федр» Платона), но обрело особую актуальность именно в эпоху Вордсворта, став важной частью новой романтической эстетики.
Изображая такого поэта-пророка в поэме «Кубла Хан», Колридж писал:
Сюда, скорей сюда, глядите,
О, как горят его глаза!
Пред песнопевцем взор склоните И, этой грезы слыша звон,
Сомкнитесь тесным хороводом,
Затем, что он воскормлен медом И млеком рая напоен!
Пер. К.Д. Бальмонта
Перед нами находящийся в состоянии творческого экстаза поэт-пророк, «вос- кормленный медом»11 и напоенный «млеком рая». Как и ветхозаветным пророкам, ему являются видения, и он рассказывает о них другим людям. Эти визионерские способности поэта-пророка Колридж, как и другие романтики, связывал с созидательной силой воображения, которое было для него основой творчества.
В «Литературной биографии» Колридж писал об этом так:
Первичное воображение, в моем представлении, — это живая сила, главный фактор всей человеческой способности восприятия; она отражается в конечном разуме, как копия вечного акта творения в бесконечном «я».
Кольридж 1987, с. 30
Особенно важны последние слова. В оригинале они звучат так: «<...> in the infinite “I am”» — букв, «в бесконечном “Я есмь”». Но именно «Я есмь» на ив¬
11 Реминисценция из Книги пророка Иезекииля (см.: Иез. 3: 3).


632
Пр иложения
рите — это страшное и священное для иудеев имя Бога — Яхве (Иегова), которое даже нельзя было произносить вслух. Четыре священные буквы, образующие имя Бога, расшифровываются современными учеными не только как «Бог Сущий», но и как «Бог Творящий». Это удивительным образом проясняет аналогию Колриджа. Понятое так воображение делает поэта богоподобным существом. С помощью воображения он создает собственный мир, подобно тому как Бог некогда создал Своим творческим актом вселенную. Но он может с помощью той же силы также преобразить существующую реальность, изменить или «исправить» ее.
Эти взгляды Колриджа были очень близки Вордсворту. Недаром же в «Предисловии» он, как бы вторя своему другу, назвал вдохновение поэта «божественным». А в одном из писем по поводу «Лирических баллад» (1802) он, развив эти мысли, высказался о роли поэта так:
Вы похвалили меня за то, что я правдиво раскрыл в моих стихах чувства людей. Надеюсь, что так оно и есть. Но великий Поэт должен сделать нечто большее — он должен в известной мере исправить человеческие чувства, дать им новые ориентиры, сделать их более здравыми, чистыми и постоянными, короче, более близкими природе, то есть вечной природе и великой движущей силе вещей. Он должен идти впереди людей так же, как и рядом с ними.
Letters 1967, р. 355
Подобное представление о наделенном «божественным вдохновением» поэте определило и самые возвышенные задачи поэзии, которая являлась для Вордсворта «духом и квинтэссенцией познания». Но это познание особого, романтического толка. Если ученый делает открытия, оперируя одним лишь разумом, то поэт на романтический лад познаёт истину с помощью сердца, пропустив ее через собственную душу, сделав частью самого себя. Сравнив в «Предисловии» поэзию с наукой, Вордсворт заявляет:
Ученый ищет истину, подобно далекому и неизвестному благодетелю, он любит и лелеет ее в одиночестве; поэт, поющий песнь, которую подхватывает всё человечество, радуется истине, подобно близкому другу и собеседнику. Поэзия является духом и квинтэссенцией познания. Она выражает страсть, вдохновляющую ученого. Образно говоря, о Поэте можно сказать, как Шекспир сказал о человеке, что он «смотрит в будущее и прошлое» [Гамлет. Акт IV, сц. 4]. Поэт — оплот человеческой природы,


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
633
защитник и хранитель, приносящий с собой повсюду взаимопонимание и любовь. Вопреки различию почвы и климата, языка и нравов, законов и обычаев, вопреки всему, что постепенно ушло или было насильно выброшено из памяти, поэт связует с помощью чувства и знания огромную человеческую империю, охватывающую всю землю и все времена. Мысли поэта направлены на всё окружающее; хотя человеческие глаза и чувства поистине его лучшие поводыри, однако он устремляется в любой конец, где есть атмосфера чувств, в которой он может расправить свои крылья. Поэзия — начало и венец всякого знания; она так же бессмертна, как человеческое сердце.
С. 293 наст. изд.
Эти слова, по сути дела, представляют собой первый опубликованный на английском языке гимн романтической поэзии, предвосхитивший не только Шелли и Китса, но и Колриджа с его прочитанными позже лекциями и «Литературной биографией».
Вместе с тем отношение разума и чувства для Вордсворта вовсе не столь однозначно, как может показаться из этих строк. Объясняя процесс творчества, он писал:
<...> истинная поэзия представляет собой стихийное излияние сильных чувств; но, хотя это верно, все хоть сколько-нибудь стоящие Стихотворения на любую возможную тему писали только люди, наделенные более чем обычной природной чувствительностью, которые при этом долго и глубоко размышляли.
С. 282—283 наст. изд.
Несколькими абзацами ниже Вордсворт вновь возвращается к этому столь важному для него тезису, замечая:
Я сказал, что поэзия представляет собой стихийное излияние сильных чувств. Ее порождает чувство, к которому мы в спокойствии мысленно возвращаемся <...>.
С. 298 наст. изд.
Таким образом, свободно выплескивающееся чувство вовсе не упраздняет строгого контроля разума, но между ними существует неразрывная связь и одно невозможно без другого. Порывы вдохновения поверяются взыскатель¬


634
Пр иложения
ным суждением автора, шлифующим плоды этих порывов. Именно так Вордсворт и работал всю свою жизнь. «Тинтернское аббатство» было, пожалуй, единственным стихотворением, которое он сразу отдал в печать и больше к нему не возвращался. Практически все остальные свои знаменитые произведения Вордсворт многократно редактировал, постоянно что-нибудь в них меняя. Порой этот процесс тянулся долгие десятилетия, как, например, в случае с «Прелюдией».
Однако в этой диалектике чувства и разума чувство все-таки изначально стояло на первом месте. Именно оно, по словам поэта, придавало значительность действию и обстоятельствам его стихотворений, а не наоборот. Литературовед Меир Абрамс полагал, что Вордсворт стал первым английским романтиком, сделавшим чувства поэта основанием своих теоретических построений, и это ознаменовало кардинальный поворот в истории английской эстетики (см.: Abrams 1953, р. 102).
Настаивая на свободе творческого эксперимента, Вордсворт выдвинул только одно ограничение:
Поэт подчиняется лишь одному требованию, а именно: необходимости доставить непосредственное удовольствие людям, не обладающим специальными познаниями адвоката, врача, мореплавателя, астронома или натурфилософа, но живущим общечеловеческими интересами.
С. 291 наст. изд.
Тут Вордсворт совершенно явно примкнул к уже веками существовавшей традиции, принципы которой когда-то сформулировал еще Гораций в «Науке поэзии», а за ним в Англии повторили Филип Сидни, Джон Драйден и Сэмюэл Джонсон: учить, «услаждая людей и на истинный путь наставляя». Вспомним, что Вордсворт всегда хотел быть учителем, «идущим впереди людей», и никем другим.
Сам же принцип «учить, “услаждая людей и на истинный путь наставляя”», помог поэту раздвинуть границы творчества. По мысли Вордсворта, удовольствие от чтения стихов должно возникать не только при размышлении о добром и прекрасном, но и благодаря изображению болезненных и трагических явлений жизни:
[Поэт] рассматривает человека и предметы, окружающие его, в их тесном взаимодействии, из которого рождается бесконечно сложное переплетение боли и удовольствия <...>.
С. 292 наст. изд.


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
635
Соответственно, сочувствие к обездоленным — одна из важнейших тем «Лирических баллад», да и всей поэзии Вордсворта раннего и зрелого периодов.
С этим связана и другая принципиально важная для Вордсворта сторона «Лирических баллад» — выбор характеров и ситуаций из обыденной жизни простых людей. Сам поэт писал об этом так:
Мы выбрали преимущественно сцены из простой сельской жизни, потому что в этих условиях важнейшие чувства души обретают более благодатную почву для созревания, подвергаясь меньшим ограничениям и говоря более простым и выразительным языком; потому что в этих условиях наши основные чувства проявляют себя с большей определенностью и соответственно могут быть точнее поняты и более ярко воспроизведены; потому что сельские нравы порождены этими простейшими чувствами, а неизбежный характер сельских занятий делает эти чувства понятнее и долговечнее; и наконец, потому что в этих условиях человеческие страсти приобщаются прекрасным и вечным формам природы.
С. 281—282 наст. изд.
Вслед за просветителями, и прежде всего Руссо, Вордсворт видел в простых поселянах тот главный тип людей, из которого выросли все остальные, более развитые и цивилизованные, но утратившие с ним всякие связи. Его задачей как учителя, «идущего впереди», было вернуть человека к его корням, сделав его жизнь более целостной и полной.
Во всех вышеприведенных высказываниях Вордсворта о роли поэта и сути поэзии его мысль двигалась если не в унисон, то, по крайней мере, параллельно мысли Колриджа. Кардинальные разногласия поэтов, как стало ясно впоследствии из «Литературной биографии», касались прежде всего языка поэзии.
Колридж, разумеется, не возражал против главного тезиса Вордсворта о сближении языка поэзии с языком разговорной речи, хотя «Старый Мореход» в первой редакции и был стилизован в духе архаизированной лексики средневековой баллады. В этом упрощении языка, в отказе от высокого стиля и набившей оскомину поэтической манеры конца ХУШ века или, выражаясь словами «Предисловия», от «безвкусицы и пустоты стиля многих современных писателей» (с. 281 наст, изд.), и состояло замечательное новаторство Вордсворта.
Колридж не принял другое. Его не устроило затемненное благодаря примитивизму Вордсворта противоречие между частным и всеобщим, неизбеж¬


636
Пр иложения
но вытекавшее из его рассуждений. Самым важным в сельских персонажах Вордсворта, по мнению его друга, было не то, что они сельские, но то, что они наглядно выражают свойственные всем людям чувства. А если так, то их сельское происхождение не играет первостепенной роли.
То же самое касалось и их языка. Вордсворт считал, что язык этот «более вечен и гораздо более философичен», чем тот, «которым Поэты часто подменяют его» (с. 282 наст. изд.). Колридж по этому поводу писал:
Язык простонародья, очищенный от провинциализмов и грубости и таким образом приведенный в соответствие с правилами грамматики (которые, по существу, не что иное как правила универсальной логики, примененные к явлениям психического порядка), ничем не будет отличаться от языка любого другого человека, наделенного здравым смыслом, как бы ни был он учен и рафинирован, но это не относится к понятиям тех, кто живет в условиях простой сельской жизни, — эти понятия более ограничены и бессвязны.
Кольридж 1987, с. 119
Главное же возражение Колриджа вызвала мысль Вордсворта о том, что «между языком прозы и языком поэзии нет и не может быть существенного различия» (с. 288 наст. изд.). На это Колридж в «Литературной биографии» ответил так:
По-настоящему вопрос надо поставить иначе: есть ли такие средства выражения, конструкции фраз, порядок слов в предложении, занимающие надлежащее им место в серьезном прозаическом сочинении, которые были бы неуместны и чужеродны в метрической поэзии; и наоборот: обнаруживаются ли в языке серьезной поэзии такая аранжировка слов и предложений, такие метафоры, сравнения, гиперболы и другие образные средства языка, такие их формы или правила частоты употребления, причины употребления которых для смелой и точной прозы окажутся инородными и пагубными. Я считаю, что должны быть и есть такие фразеологические средства прозы, которые не пригодны для поэзии, и такие приемы поэзии, которые не пригодны для прозы.
Кольридж 1987, с. 128
С помощью множества примеров, приведенных в «Литературной биографии», Колридж с присущей ему эрудицией вполне убедительно подтвердил свою правоту.


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
637
Эта полемика, как не раз отмечали исследователи, вовсе не была результатом ссоры двух друзей, которые на долгие годы практически порвали всякие отношения. Несмотря на конфликт, Колридж сохранил бескорыстное восхищение поэтическим талантом Вордсворта. Уникальность «Литературной биографии» Колриджа состоит в том, что она достаточно мало связана с его личной жизнью, но представляет собой попытку понять и оценить творчество его друга Вордсворта (см.: Prickett 1975, р. 58).
Колридж критикует Вордсворта, чтобы, показав частные недостатки его теоретических высказываний, тем полнее и точнее высветить общий масштаб его личности как поэта. Для автора «Литературной биографии» видимая простота слога Вордсворта — сродни простоте стиха зрелого Шекспира, где мысль перевешивает слово. Это плод замечательного мастерства, скрывающего сложное под видимостью обманчивой легкости. Так могут писать лишь немногие избранные.
Любой человек, обладающий вкусом и хорошо знающий три-четыре пьесы Шекспира из числа его главных, едва ли не узнает несколько строк из любой другой его пьесы, пусть даже процитированных без упоминания автора. Той же особенностью, хотя и в меньшей степени, обладает и стиль мистера Вордсворта, говорит ли он от своего лица или от вымышленного, например, от лица разных dramatis personae12 в «Отшельнике»: всегда ясно, что это говорит он сам.
Кольридж 1987, с. 145
По мнению Колриджа, поэтический язык Вордсворта, вопреки его ссылкам в «Предисловии» на обыденную речь поселян, — «самый характерный и индивидуализированный после Шекспира и Милтона» (Там же). Такой похвалы от взыскательного Колриджа не удостоился ни один поэт-романтик, да и вообще никакой другой английский поэт.
Собственно говоря, постепенное охлаждение в отношениях между Вордсвортом и Колриджем, которое с годами всё больше нарастало, началось уже во время их поездки в Германию, где они вскоре разъехались по разным городам. Пока Колридж успешно осваивал «учености плоды» и завел множество знакомств в Рацбурге, городе, где находился университет и было подходящее для него общество, Вордсворт вместе с Дороти страдал от одиночества и тоски по родине в Госларе. В этой вынужденной изоляции Вордсворт стал писать
12 действующих лиц [лат).


638
Приложения
стихи, обратившись к воспоминаниям детства (начальные фрагменты первого варианта «Прелюдии»), и лирику, в том числе цикл, посвященный Люси. По мнению Колриджа, всё это, равно как и стихи, вошедшие во второе издание «Лирических баллад», уводило Вордсворта в сторону от главного дела его жизни — сочинения эпопеи «Отшельник». Видимо, Вордсворт и сам понимал это, но не мог и не хотел, почувствовав свою силу как поэт, подавить порывы вдохновения и прекратить писать лирику. Ведь и в лирике он тоже говорил о «человеке, природе и обществе». Хотя творческий диалог с Колриджем продолжался и дальше в течение ближайших десяти лет (да в известной мере и после ссоры), роли друзей поменялись. Если раньше главным в этом диалоге был Колридж, сам писавший замечательные стихи и без конца фонтанировавший идеями, то теперь он начал отходить от поэзии, вступив в полосу творческого кризиса и занявшись философией. Соответственно, главным в их дружеском союзе теперь стал Вордсворт, вступивший в период творческой зрелости и нашедший собственный путь в поэзии. Вордсворт, очевидно, хорошо понимал перемену ролей. Недаром же в обращенных к другу стихах тех лет он называет его «философом и поэтом» — именно в таком порядке. Тем не менее без советов и поддержки Колриджа он пока не мыслил своей жизни.
Как говорилось выше, в самом конце 1799 года Вордсворт вместе с Дороти переселился в родной Озерный край, сняв небольшой дом в долине Грасмир, рядом с озерами Грасмир и Райд ал. Возвышенная красота пейзажа этих мест, его уединенность и величавое спокойствие, открывшиеся взору поэта, поразили и воспитанного в городе Колриджа, который полностью разделял восхищение своего друга. Дом Вордсворта стоял рядом с проезжей дорогой и когда-то был питейным заведением под вывеской «Голубь и ветка маслины» — отсюда его вошедшее в историю название «Голубиный коттедж» (Dove Cottage), которое, однако, ни сам поэт, ни его окружение не употребляли. Дороти и Уильям потратили много сил, чтобы обставить дом и возделать окружавший его сад. Здесь Вордсворт провел восемь лет.
Мысль об «Отшельнике» всё это время не оставляла Вордсворта. В 1800 году он вернулся к эпопее, написав небольшую поэму, которая должна была туда войти, возможно, как первая часть. При жизни Вордсворта она не была опубликована и сохранилась лишь в рукописи, относящейся к 1806 году, когда поэт окончательно доработал ее. Сейчас мы знаем ее под именем «Грасмир, мой дом». Проспект к поэме «Отшельник», о котором речь шла выше, был, скорее всего, сочинен отдельно и добавлен к поэме позже как ее заключение. Взгляд на мир здесь тот же, что и в «Проспекте», а Милтон и Библия по- прежнему остаются для Вордсворта главными поэтическими ориентирами.


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
639
Идеал романтической утопии, намеченный в «Проспекте», в тексте поэмы обретает конкретные географические очертания. Это конечно же сам Грасмир. Вордсворт уже видел долину в школьном детстве и пришел тогда в восхищение:
Однажды я стоял на том Холме.
Я школьник был тогда. Но сколько лет Мне минуло, я не припомню. Час Прекрасно помню, год же позабыл.
Узрев уединенный сей приют,
Я в одночасье перестал спешить (Мой шаг тогда поспешен был, мечты Ребячливы) и произнес, вздохнув:
«Какое счастье — жить в таких местах!
А если умирать — да, если мысль О смерти посетит меня в раю,
Где я стою, — то здесь и умереть!»
Пер. М.В. Фаликман
И вот теперь мечта «жить в таких местах» стала явью. Если в детстве поэт видел Грасмир лишь издали, с холма, подобно библейскому пророку Моисею13, сподобившемуся перед смертью только с горы узреть Землю Обетованную, но не вошедшему в нее, то взрослый Вордсворт попал в «уединенный сей приют», поселился там, и Земля Обетованная превратилась для него в аналог земного рая. Ему кажется, что ставшая теперь доступной красота Грасмира на самом деле превосходит красоту вымышленных поэтами миров и, в частности, Эдема, воспетого Милтоном. Счастье общения с окружающей природой переполняет поэта, как бы приобщая его той единой жизни, чье «названье — радость», о которой размышлял Коробейник в «Разрушенной хижине», хотя между Вордсвортом как автором «Грасмира» и Коробейником уже нет былого тождества:
Уединенность эта мне дана Как отголосок памяти небесной. Блаженство бесприютное нашло Хозяина себе. И это — я.
13 Эта параллель обыграна в тексте.


640
Приложения
О, радости господь — он в дольнем мире И здесь, в моей груди. Так отчего ж Не трепетать, не петь с восторгом мне Об истинном богатстве тут и там,
Коль скоро я обрел его?
В этом земном раю поэт чувствует себя как милтоновский Адам до грехопадения: легко, свободно и счастливо. Тем более что рядом с ним есть и Ева — Дороти, всегда готовая разделить его радость. Поэт от всей души благодарит сестру за бескорыстную преданность и верную любовь. Строки, посвященные Дороти, — одни из самых теплых и нежных, когда-либо написанных поэтом:
И как, скажите, как тогда сдержать Мне благодарность? Пусть любимый образ Ни разума, ни взора не ласкал,
Но всё же та, кого обрел я ныне,
С кем кров делю, всегда была со мной,
Вокруг меня. Куда бы я ни шел,
Как птичьи трели, голос пел ее.
А мысль о ней — как проблеск света, как Незримый спутник, дивный аромат,
Что сам собой, в безветрие, возник —
И так на каждом из моих путей И в каждой мысли, даже в той, что я Другим предпочитал.
Эмоции здесь настолько сильны, что некоторые ученые даже увидели в этих и им подобных строках поэзии Вордсворта сексуальный подтекст (см.: Bateson 1956) — тайна, которая волнует биографов поэта, ищущих разного рода сенсации. Всё это, однако, только зыбкие подозрения, не подтвержденные абсолютно никакими достоверными данными. Нам думается, что это поиск в неверном ключе. Ведь Вордсворт — все-таки не Байрон, а совершенно другой тип личности романтического поэта, да и Дороти — совсем не Августа Ли. В любом случае, для правильного понимания поэмы «Грасмир, мой дом» данный вопрос не имеет решающего значения.
Сама же звучащая в поэме похвала Грасмиру как приюту «величия, покоя, красоты» и «связной святости земли и неба» обретает под пером Вордсворта черты религиозного гимна, славящего радостное чувство Бытия:


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
641
Что нужно нам? Ведь нам даны ручьи,
Лугов и гор зеленый окоем,
И рощи, и холмы под щедрым солнцем,
В лугах — стада, а в кущах голоса Небесных птах — внезапный этот звук,
То тут, то там, с рассвета до заката Поющий тем, кто ходит по земле,
Пустынность и безмолвие небес.
Всё это есть у нас. И в сотне мест Иных. Но больше не сыскать нигде,
Нигде (да не фантазия ли это?)
То чувство, что приходит здесь. О, здесь,
Где в душу мне оно вселилось в детстве,
Здесь, где царит оно и днем, и ночью.
Здесь, и в умах избранников, что с ним Не расстаются, где б ни оказались.
То чувство (как назвать его?), то чувство Величия, покоя, красоты,
Той связной святости земли и неба,
Что это место времени творят.
Убежище для многих, милый дом,
Предел, приют последний, средоточье Всего и перекресток всех дорог,
Та цельность, что без страха и упрека Сама себя вершит себе на радость.
Довольство и единство во плоти.
Радостная «полнота единства» («unity entire»), которую в своей душе ощущает поэт, распространяется и на окружающую природу, где царит «связная святость неба и земли» — гармоническое единство всех звеньев Великой Цепи Бытия: скал и водной глади озер, лугов и ручьев, растений и животных, небесных птах, поющих в кущах. Подобная гармония и определяет собой ту цельность, «что без страха и упрека | Сама себя вершит себе на радость». Всё это, казалось бы, повторяет уже знакомые нам мысли «Разрушенной хижины», которые высказал Коробейник.
Однако такое впечатление обманчиво. За истекшие годы Вордсворт в значительной мере пересмотрел свои взгляды, отказавшись от крайностей пантеизма. В «Грасмире» поэт иначе трактует единую жизнь, чье «названье —


642
Приложения
радость». Природа в поэме — больше не безличная субстанция, где разлит безликий Бог.
Новое отношение Вордсворта к миру проясняют строки, посвященные Оленьему роднику, который поэт вместе с сестрой посетил по дороге в Грасмир в декабре 1799 года. Здесь он узнал местную легенду о роднике, где, как выяснилось, давным-давно умер олень, загнанный азартным охотником, который долгое время преследовал несчастную жертву. В честь победы над зверем охотник построил на этом месте домик для увеселения, теперь уже почти полностью разрушенный. Всё бренно, и победа охотника над оленем оказалась призрачной. От домика, построенного охотником, остались лишь развалины. Они-то и напоминают сейчас об олене, вернувшемся умереть в родные места.
Эта легенда, очевидно, произвела на Вордсворта сильное впечатление. Уже в январе 1800 года поэт сочинил балладу на эту тему «Родник “Прыжок оленя”». В нем олицетворенная в виде всепроникающего Духа Природа скорбит о несчастном звере:
Когда Олень особенный здесь пал,
Он был оплакан горним состраданьем.
Ведь Дух, что устремился к облакам,
Что проникает рощи и низовья,
Относится к безвинным существам С благоговейной отческой любовью.
Пер. А.В. Лукьянова
Природа в этом стихотворении совершенно явно обрела личностные свойства — она любит и сострадает. Такое понимание природы выводит ее за рамки безликого пантеизма и противопоставляет философии Коробейника.
В поэме «Грасмир, мой дом», написанной несколько позже, Вордсворт пошел еще дальше. Рассказывая о моменте откровения, которое он пережил у родника, поэт писал:
И у Родника
Оленьего нам было откровенье: Узрели мы грядущий лучший день И мир прекрасней этого — тогда Мы воспарили над своим уныньем,


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
643
В том скорбном месте, средь его примет,
Где загнанного зверя вздох последний Навек повис. И было нам Виденье:
Всё человечество и Бог скорбящий,
Бог-страстотерпец, зрящий, как сердца Его созданий попусту страдают.
И мы, скорбя и радуясь, снискали Зарок, залог того, что мы вдвоем,
Ушедшая от мира пара, сможем В благословенном месте том, куда Нас путь привел, в укромном уголке,
Да, сможем обрести уже теперь —
Теперь, в лихие эти времена —
Блаженство то, которое любовь И знание когда-нибудь даруют Всем людям и долинам на земле.
Теперь поэту открылась уже не обретшая личностное измерение природа, но Бог, скорбящий и страждущий вместе со своими тварями. Разумеется, это еще не Иисус Христос, добровольно приносящий Себя в искупительную жертву за людские грехи. Скорее, такой Бог близок, хотя, разумеется, и не тождествен, ветхозаветной Отчей Ипостаси (Бог как ревнитель и грозный Судия совершенно чужд Вордсворту). Но Он тоже одновременно над мирен и находится рядом; Он тоже Бог, объемлющий своей любовью «всё человечество» и всякую тварь. Он и является залогом блаженства, которое поэт и его сестра уже теперь обрели в земном раю — в Грасмире. Без Него сам такой рай был бы невозможен. Как точно подметили исследователи, откровение, посетившее Вордсворта у родника, — не откровение о бессмертии души или о грандиозной драме конца мира, но откровение о том, что Бог есть и что Он небезразличен к человеку, но любит его и заботится о всякой твари (см.: Wordsworth J. 1982, р. 122). Именно такой Бог, не вписывающийся в привычные теологические схемы, но, может быть, как казалось поэту, вопреки этим схемам более близкий человеку, теперь и определяет Собой гармонию единой жизни.
Земной рай Грасмира, где оказались Уильям и Дороти, — это во многом рай для двоих, кто уже сейчас «в лихие времена» обрел «в укромном уголке» блаженство, которое дарует любовь и знание. А как же другие люди? Ведь согласно плану эпопеи Вордсворт должен был рассказать о человеке, приро¬


644
Приложения
де и обществе, но он коснулся лишь человека и возрождающей его природы. Как бы ему ни хотелось видеть других жителей Грасмира возрожденными к новой жизни, он всё же испытывал сомнения по этому поводу. Супружеская пара лебедей, которые, подобно поэту и его сестре, поселились в Грасмире, выбрав уединение и тишину, внезапно исчезли. Кто знает, какова их судьба — ведь их могли застрелить крестьяне. Поэт гонит от себя такую мысль, но сомнения всё же остаются. Как бы ни был прекрасен Грасмир, какое бы блаженство ни испытывал поселившийся в нем поэт и как бы ему ни хотелось верить, что жители Грасмира достойны окружающей их красоты, «золотой век» там еще не наступил и всеобщее знание и любовь пока что туда не пришли. Но остается надежда на «грядущий лучший день». А тем временем поэт славит благословенный край, который дал ему власть пророка поведать о божественном и людском началах в человеке:
И то, что мне дано, то, что внутри Меня живет и больше никому Не явлено покуда — даже тем,
Кто мне дороже прочих, — я сумею Открыть другим, всему поведать миру,
Бессмертие в грядущем обрести.
О, даже в нем не сгину я дотла,
Не лягу в землю прахом безымянным Средь скромных современников своих,
В небытие безмолвно погрузившись.
Такому не бывать, коль высшей силой Я призван человеку возвестить,
Что в нем от человека, что от Бога.
Собственно говоря, этими словами, на свой лад варьирующими Горациево «exegi monumentum», и заканчивался первый вариант поэмы. Лишь позже Вордсворт дописал строки, соединившие поэму с «Проспектом», где объяснил, что именно он предполагал «возвестить» читателям в так и не написанном «Отшельнике».
В 1801 году Вордсворт писал довольно мало. Поэт словно накапливал силы на следующий, 1802-й, год, когда у него опять начался творческий подъем и он сочинил прославившие его впоследствии произведения малой формы. Все они, как и лирика, написанная позже, были напечатаны спустя несколько лет в книге «Стихотворения в двух томах» (1807).


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
645
Поэзия, вошедшая в этот двухтомник, существенно отличалась от «Лирических баллад» как по форме, так и по темам и настроению. Пытаясь расширить творческий диапазон, Вордсворт обратился к таким жанрам, как сонет и ода, использовал королевскую, а также спенсерову строфу, опирался на строфику и метры Бена Джонсона и Майкла Дрейтона. Многие из этих экспериментов блестяще удались поэту. Вместе с тем по сравнению с «Лирическими балладами» поэзия двухтомника имеет гораздо более личный характер. Духовные и нравственные вопросы по-прежнему волновали поэта, но пасторальная тема, переосмысленная в «Братьях» и «Майкле», теперь ушла в прошлое. Зато на авансцену, особенно в сонетах, выдвинулась политическая проблематика. В целом же это поэзия зрелого мастера, писавшего в тот период одновременно с лирикой и свое лучшее творение — «Прелюдию» (1805), поэзия художника, который достиг творческого пика, хотя мысли о надвигающемся спаде, как мы увидим, и начали уже посещать его в эти годы.
В течение жизни Вордсворт написал около 500 сонетов и полностью «реабилитировал» в глазах своих современников вышедший из моды жанр. Именно Вордсворту английский сонет обязан своим вторым рождением в XIX веке. Однако до 1802 года поэт мало интересовался этим жанром. Четырнадцатистрочная форма довольно долго казалась ему «вопиющей бессмыслицей», пока Дороти не прочла ему вслух сонеты Милтона, которые поразили его «гармонией, степенностью и республиканской суровостью стиля». Они навсегда остались для Вордсворта непререкаемым образцом совершенства, дав мощный импульс для его собственных поисков.
Поэт неожиданно понял, что
<...> не ода,
Но тесного сонета краткий взлет И в радости мне люб, и средь невзгод.
И кто, как я (не шутит ли природа!),
Горюет, что стеснительна свобода,
В сонете утешение найдет.
«Монашке мил свой нищий уголок...»
Пер. В. В. Левина
Вслед за Милтоном и Колриджем, на несколько лет раньше обратившимся к «стесненному размеру», Вордсворт сразу же ввел в сонет гражданские мотивы, откликнувшись на волновавшие его события политической жизни. Утверждая важность гражданской темы, поэт даже назвал эту часть своей лирики «Ста-


646
Приложения
хами, посвященными национальной независимости и свободе». В этих стихотворениях Вордсворт интерпретировал политические события в духе присущего романтикам «двойного зрения», основанного на противопоставлении идеала и реальности, прошлого и настоящего, утопии и факта.
Французская революция и теперь осталась для него своеобразным отправным пунктом для размышления. Посетив Калё после заключения Амьенского мира в 1802 году, Вордсворт стал свидетелем провозглашения Бонапарта пожизненным консулом. Воспоминания юности о торжествах по случаю первой годовщины падения Бастилии нахлынули на него. Какой контраст между восторженным энтузиазмом французов тех лет и холодным безразличием сегодняшнего дня! Вордсворт писал:
Каких торжеств свидетелем я стал:
Отныне Бонапарт приемлет званье Пожизненного консула. Признанье —
Кумиру, и почет, и пьедестал!
Бог весть, об этом ли француз мечтал? —
В Кале особенного ликованья Я не приметил — или упованья:
В сяк о своем хлопочет. Я видал Иные празднества в иное время:
Какой восторг тогда в сердцах царил,
Какой нелепый юношеский пыл!
«С печалью смутной думал я не раз...»
Пер. Г.М. Кружкова
Теперь же Франция предала идеалы свободы, превратив само это слово в пустой звук.
Вордсворт уже давно разгадал честолюбивые амбиции Наполеона и ту угрозу свободе, которую таила в себе быстро растущая мощь его державы. Бонапарт, полагавшийся лишь на воинскую доблесть и не знакомый с высшей мудростью и благом, представлялся поэту типичным порождением современной бездуховной жизни. Процитированный выше сонет «С печалью смутной думал я не раз...» был написан именно тогда, в 1802 году. Скорбя о ликвидации Венецианской республики, которую завоевал Наполеон, Вордсворт писал:
Она Свободы первенцем была,
Рожденью своему не изменила,


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
647
Весь мир девичьей красотой пленила И с морем вечным под венец пошла.
Но час настал роскошного заката —
Ни прежней славы, ни былых вождей!
И что ж осталось? Горечь и расплата.
Мы — люди! Пожалеем вместе с ней,
Что всё ушло, блиставшее когда-то,
Что стер наш век и тень великих дней.
На ликвидацию Венецианской республики, 1802 г.
Пер. В. А. Топорова
Хотя в годы войны с Наполеоном в сонетах Вордсворта достаточно громко зазвучали патриотические ноты и из Франции Англия виделась поэту оплотом свободы, вернувшись на родину, он ясно осознал, что и тут тоже царит упадок: чистота и правда изгнаны из жизни, люди чтут «стяжательство, грабеж и мотовство»:
В цене — богач, пролаза.
Величье — не сюжет и для рассказа.
Оно не тронет нынешних людей.
Стяжательство, грабеж и мотовство —
Кумиры наши, то, что ныне в силе.
Высокий образ мыслей мы забыли.
Ни чистоты, ни правды — всё мертво!
Лондон. Сентябрь 1802 г.
Пер. В. В. Левша
Современности с ее духом корысти и себялюбия Вордсворт противопоставил республиканскую Англию XVII века — как «золотой век» торжества гражданской добродетели (республиканские идеалы и теперь оставались близки ему). Поэт славил выдающихся деятелей эпохи Кромвеля: Алджернона Сидни, Эндрю Марвела, Джеймса Харрингтона и Генри Вейна. Но главным для него конечно же оставался Милтон, чей пример и сейчас мог вернуть людей к попранным идеалам свободы и былой доблести:
Милтон! Зачем тебя меж нами нет?
Британии ты нужен в дни паденья!


648
Приложения
Везде заветов прошлого забвенье,
Погибла честь, померкнул правды свет.
Родимый край под гнетом тяжких бед,
В оковах лжи, тоски, ожесточенья.
О, пробуди в нас честные стремленья,
Стряхни могильный сон, восстань, поэт!
Лондон, 1802 Пер. К.Д. Бальмонта
Как и в более ранней лирике, Вордсворт противопоставил духовному рабству ложной цивилизации сегодняшнего дня, вульгарной суете и шумному беспорядку окружающего мира спокойную и величественную гармонию природы, простоту и искренность естественных чувств, ту единую жизнь, понимание которой с годами менялось, но которая по-прежнему оставалась его идеалом. Такое противопоставление ясно видно в знаменитом сонете «Господень мир, его мы всюду зрим...», ставшем неотъемлемой частью всех антологий английской поэзии:
Господень мир, его мы всюду зрим,
И смерть придет, копи или расходуй.
А в нас так мало общего с природой,
В наш подлый век мы заняты иным.
Пер. В. В. Левина
Ранние сонеты Вордсворта, созданные преимущественно в первом десятилетии XIX века, очень богаты яркими удачами. С течением времени, однако, таких удач становилось всё меньше и меньше. Поздний Вордсворт увлекся созданием сонетных циклов, уделяя основное внимание их тематическому единству и подчиняя ему отдельные стихотворения. Так появился цикл «Сонеты к реке Даддон», в котором поэт уподобил ход жизни человека течению реки, впадающей в океан, и «Церковные сонеты», где он попытался осмыслить главные моменты истории английской Церкви. В обоих циклах уже ясно чувствуется творческий спад, характерный для всей поздней поэзии Вордсворта, усиление дидактизма, навязчивый ригоризм мысли, всё дальше отходящей от жизни к абстрактным схемам. Но и в поздние годы вдохновение не навсегда покинуло поэта — пусть изредка, но ему удавалось сочинять сонеты, не уступающие его ранней лирике.


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
649
Некоторые из своих многочисленных сонетов Вордсворт специально посвятил вопросам поэзии и поэтического мастерства. Среди них были и сонеты о сонетах, где он делился мыслями о природе жанра и его истории. Эти мысли легко вписывались в контекст «Предисловия» к «Лирическим балладам». Сформулированное там романтическое субъективно-личностное вйдение мира подчинило себе мерки, с которыми Вордсворт подходил к лирике своих предшественников, утверждая, например, что Шекспир «отпирал свое сердце» в сонетах, а Петрарка был недостаточно искренним. Парадоксальным образом, однако, строго фиксированная форма сонета уравновешивала крайности эмоций, придавая стиху Вордсворта размеренную гармонию, уберегая его от крайностей патетики и чувствительности. По примеру Милтона он в основном пользовался не национальным, шекспировским, а итальянским образцом сонета, хотя достаточно часто менял схему рифм (октава, например, во многих его сонетах рифмуется по схеме abba асса). Саму же форму сонета Вордсворт рассматривал не как «произведение архитектуры», но как «образ шарообразного тела, сферу или каплю росы» (Johnson 1973, р. 63), подчеркивая тем самым музыкальную взаимосвязь повторяющихся рифм и образов, из которых рождалось текучее, «сферическое» равновесие целого.
В двухтомник 1807 года вошли многие знаменитые стихотворения Вордсворта; посвященные цветам, деревьям, бабочкам, птицам, они непременно печатаются во всех антологиях и прославили его как певца природы. Как признавал сам поэт, увидеть и оценить их ему помогла Дороти. Выше цитированное стихотворение «Гнездо воробья» он написал именно тогда. Тогда же он сочинил «Нарциссы», где использовал дневники сестры. В эти же годы он создал «Зеленого реполова», славящего приход весны и общее ликование природы:
Всё в хоре гимн любви поет:
Зверь, птица, мотылек и плод.
Но в одиночестве плывет С ветвей твоя рулада.
Ты — воздух, жизнь и благодать,
Ты в мир пришел, чтоб радость дать, И друга нет тебе под стать —
Ты сам себе услада.
Пер. А. В. Шараповой


650
Пр иложения
Тогда же написал и «Мотылька», где радость перемежается с грустью по ушедшим дням детства:
Останься с нами! Мы с сестрой тебе подарим садик свой.
Здесь отдохнут твои крыла.
Тебе не причиним мы зла!
Будь гостем нашим дорогим,
присядь на куст близ нас.
О детских днях поговорим, их летний свет неповторим, и каждый долгим был — таким,
как двадцать дней сейчас.
Пер. И. С. Меламеда
Дневники Дороти помогают понять и одно из лучших стихотворений этого периода — «Решимость и независимость». 3 октября 1800 года Дороти описала происшествие, от которого Вордсворт впоследствии оттолкнулся, когда спустя примерно два года он начал сочинять это произведение. В дневнике Дороти рассказала о встрече с одним из просящих милостыню нищих, которые часто бродили по проезжей дороге рядом с их домом:
Мы встретили согбенного до земли старика. У него в прошлом была жена, и «она была хорошей женщиной, и Бог наградил нас десятью детьми». Все они умерли, кроме одного, о котором он не слышал уже много лет. Его ранило, когда его телега попала в аварию; ему сломали ногу, а самого его переехали, повредив череп. Его занятием был сбор пиявок, но сейчас их стало мало, а силы покинули его.
Wordsworth 1984, р. 705
История одинокого старика-попрошайки, у которого нет сил добыть себе кусок хлеба, вполне могла бы стать сюжетом для разговора еще об одном пасынке судьбы — в духе «Лирических баллад». Но Вордсворт пошел по другому пути, радикально переосмыслив образ старого сборщика пиявок. По сути дела, поэт написал стихотворение не столько о старике, сколько о себе самом, о возникших у него в тот момент сомнениях о своей поэтической судьбе.


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
651
Начало стихотворения, написанного труднейшей «королевской» строфой, отточить которую Вордсворту помогли его переводы Чосера14, напоминает сельскую идиллию. Однажды, когда после ночной бури наступил солнечный погожий день, Вордсворт отправился на прогулку по местным болотам. Всё вокруг было исполнено радостной гармонии, и сам поэт ощущал себя частью этой радостной жизни:
Я странствовал тогда среди болот И на зайчиху бросил быстрый взгляд;
Вдали я слышал шум лесов и вод;
Или не слышал, как мальчишка, рад —
С Природой мое сердце билось в лад:
Воспоминанья прежние ушли,
Всех дел тщета и скорбь исчезнули вдали.
Пер. А. В. Лукьянова
Но неожиданно настроение поэта резко изменилось. Его посетили мысли о грядущей боли, одиночестве, невзгодах и нужде. Может ли он жить в радости, забыв о завтрашнем дне, подобно евангельским «птицам небесным» из Нагорной проповеди, которые «ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы» (Мф. 6: 26)? Тонко обыграв эту библейскую аллюзию, Вордсворт наложил на нее другую — знаменитую басню Эзопа о стрекозе и муравье. Может ли он как поэт жить радостной «летней» жизнью и не погибнет ли с приходом зимних холодов? Иными словами, не покинет ли его с наступлением зрелых лет и старости дарованная в юности радость творчества? Ведь его предшественники, поэты-предромантики Томас Чаттертон и Роберт Бёрнс, ушли из жизни молодыми. Может ли он удержать вдохновение под натиском лет?
Поэт — всегда восторженный юнец,
Но ждет его плохой, бессмысленный конец.
И туг, как бы по воле Провидения («знак небес»), поэт увидел сборщика пиявок, «без шляпы, в седине, старее всех живых». Своим внешним видом он как будто бы подтвердил страхи поэта — таким немощным и сам он может стать в будущем. В этом смысле седой старик — как бы его потенциальный двойник.
14 Упомянутый в стихотворении Томас Чаттертон также пользовался «королевской» строфой.


652
Пр иложения
Но это пустые опасения. Образ старика символичен, он неожиданным образом совмещает черты реального человека и одновременно некоего таинственного существа, воплощающего первозданную силу жизни и природы, постоянство среди неизбежных перемен:
Вот так валун огромный привлечет Нас на вершине голой, где лежит Он, удивляя всех, и мысль мелькнет,
Откуда, как попал сюда гранит;
И, кажется, в сознании он спит:
Как зверь морской, приползший на скалу Иль на сухой песок — поближе быть к теплу.
Казалось, был ни мертвый, ни живой,
Но и не спал глубокий тот старик...
<...>
Как облака, стоял он, недвижим,
Что не внимают всем ветрам подряд,
Но если двинутся, то вместе полетят.
Сборщик пиявок в стихотворении — вовсе не попрошайка; он всё еще трудится, сам зарабатывая себе на хлеб. Из разговора с ним поэт узнаёт, что старик независим и исполнен внутреннего достоинства. Он не поддается жизненным невзгодам, полагаясь не на природу или людей, но твердо веря в помощь Бога (см.: Hodgson 1980, р. 88). И тут Вордсворта посещает одно из его визионерских откровений. Слушая речь старика, поэт на мгновение перестает понимать слова и погружается в своеобразный транс, оттолкнувшись от здешнего и конкретного и устремляясь в бесконечность. Это откровение вновь возвращает читателей к мудрости Нагорной проповеди, которой живет сборщик пиявок: «<...> не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы» (Мф. 6: 34). В результате старик становится для поэта образцом стойкости духа, способной победить любые несчастья. Одолевавшие поэта сомнения улетучиваются сами собой, и стихотворение кончается следующими словами:
В презренье я смеялся над собой,
Найдя в том старце стойкий дух живой.
«Господь, — сказал я, — это мой оплот:
Пиявок сборщик средь глухих болот».


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
653
И всё же сомнения продолжали беспокоить Вордсворта. Тем более что перед ним был наглядный пример Колриджа, который в те годы уже почти перестал сочинять стихи. Сам Колридж объяснял причину творческого кризиса несложившейся семейной жизнью (жена абсолютно не понимала его и не разделяла его интересов) и безнадежной любовью к Саре Хатчинсон, будущей свояченице Вордсворта. Дороти и Уильям были посвящены в эта перипетии и очень сочувствовали Колриджу. Всё это дало толчок к продолжению творческого диалога поэтов, плодом которого стали две оды: «Уныние» Колриджа и «Отголоски бессмертия по воспоминаниям раннего детства» Вордсворта.
Нужно сказать, что Вордсворт дал оде такое длинное и немного неуклюжее название много лет спустя, в 1815 году. Изначально поэт, как и его сестра, называл ее просто «Ода». Критики же часто именуют ее «Одой о бессмертии» или великой одой. Вордсворт очень дорожил ею, выделив ее особо как в двухтомнике 1807 года, где она была впервые напечатана, так и в издании 1815 года. В обоих случаях она завершала собрание его стихов.
«Ода о бессмертии» написана в так называемой «пиндарической» манере. От других од Вордсворта, с их строго фиксированной строфической формой, она отличается свободой строфики и намеренно разной длиной строк, как бы расковывающих движение мысли. Важности темы соответствует приподнятая музыка торжественно льющегося стиха, изысканные, порой даже изощренные, ритмы и местами высокая лексика, совсем не похожая на декларированный в «Предисловии» к «Лирическим балладам» повседневный язык обычных людей. Стихотворение хорошо вписывается и совершенно явно продолжает книжную традицию таких произведений, как «Эпиталама» Спенсера и «Люсидас» Милтона.
Уже в первой строфе оды Вордсворт сетует на происшедшую в нем перемену:
Когда-то все ручьи, луга, леса Великим дивом представлялись мне;
Вода, земля и небеса Сияли, как в прекрасном сне,
И всюду мне являлись чудеса.
Теперь не то — куда ни погляжу,
Ни в ясный полдень, ни в полночной мгле, Ни на воде, ни на земле Чудес, что видел встарь, не нахожу.
Пер. Г.М. Кружкова


654
Пр иложения
Поэт и природа, дотоле питавшая его поэтические силы, теперь разобщены. И дело не только в сомнениях в радостном пантеизме гармоничной единой жизни, которые с течением времени становились всё сильнее. Вордсворта беспокоит и другой не менее важный для него вопрос: не иссякло ли его вдохновение, без которого вообще невозможен творческий акт? Поэт скорбит об утрате поэтических откровений («чудес»), которые раньше столь часто посещали его и питали его музу. Но теперь между прошлым и настоящим возник разлад. Сможет ли он преодолеть его?
Комментируя оду в старости, Вордсворт сказал:
Самым трудным для меня в детстве было признать, что идея смерти имеет отношение ко мне лично. <...> Эта трудность объяснялась не столько чувством врожденной живости, сколько неукротимостью живущего во мне духа. Размышляя над историями Еноха и Илии, я почти внушил себе, что, какая бы судьба ни постигла других, я подобным образом вознесусь на небо. Движимый чувством сродни этому, я часто не мог представить себе внешний мир как нечто постороннее и вступал в общение с тем, что видел, не как с чем-то внешним, но как с присущим моей нематериальной сущности. Много раз по дороге в школу я хватался за стену или за дерево, чтобы вернуться из плена таких идей к реальности. В то время я боялся подобных состояний. Позднее в жизни я стал жалеть, как и все мы, что впал в противоположную крайность, и радовался, вспоминая о былом <...>.
Wordsworth 1952—1954, vol. 4, р. 463
В другом высказывании поэт выразился еще более определенно:
В моей жизни было время, когда мне приходилось хвататься за что-то твердое, чтобы убедиться, что мир существовал вне меня. Я был уверен лишь в собственном сознании; всё остальное исчезало, растворяясь в мысли.
Ibid., р. 467
Вордсворт уже не раз обращался к подобным визионерским состояниям в своих стихах — вспомним хотя бы «Тинтернское аббатство» или «Решимость и независимость». По сути дела, они были не чем иным, как эпифаниями, которые Вордсворт открыл для литературы задолго до Джойса.


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
655
Но вот теперь их становится всё меньше и меньше. Весенняя природа по- прежнему исполнена майской радости. Но сам поэт больше не ощущает ее. Небесный свет, лучезарное сияние, которое раньше наполняло землю, исчезли. На веселом празднике жизни он теперь чужой. Поэт спрашивает себя:
Где тот нездешний сон?
Куда сокрылся он?
Какой отсюда вихрь его унес?
Этим вопросом и кончаются первые четыре строфы оды, которые Вордсворт написал в 1802 году.
На следующий день после сочинения этих строф Вордсворт прочитал их Колриджу. А несколько дней спустя Колридж написал первый вариант «Уныния» в форме послания к Саре Хатчинсон, которую он называл Азрой. Впоследствии он отредактировал стихотворение для печати, убрав оттуда ссылки на домашние трудности и сведя всё личное к минимуму. Если в первой редакции Колридж, поняв после долгой внутренней борьбы, что взаимное счастье с Сарой Хатчинсон невозможно, прощается с любимой, то во второй в стихотворении вперед выступила горькая трезвость самоанализа и трагически- отрешенная ясность выводов. Помимо отречения от любви, это еще и прощание с поэзией.
Но в обеих редакциях «Уныние» имеет двойной адрес: кроме Сары, оно обращено к Вордсворту и является ответом на строфы его оды. Здесь обыгрываются те же мотивы, и есть даже ряд слов и фраз, намеренно повторяющих оду Вордсворта. Да и сам Колридж в письмах назвал свою оду «стихотворением, написанным в момент уныния для Вордсворта» (Coleridge 1956, vol. 2, р. 814).
Грусть томит Колриджа еще больше, чем его друга:
Без боли горе, сердца сон тупой,
Души унынье, пустота и мрак —
Наружу не прорваться им никак Словами, вздохом иль слезой...
Пер. В. В. Рогова
Словно вспоминая стихи прошлых лет, Колридж вновь обращается к знакомым образам эоловой арфы, луны, природных стихий, музыки, но связь их с


656
Пр иложения
его поэзией нарушена. Былой гармонии природы и человеческого духа, единого бытия «вне нас и в нас» давно уже нет. Однако в своем одиночестве он, в отличие от Вордсворта, и не ищет их, поняв, что
<...> безнадежный труд — искать вовне Ту жизнь и ту любовь, чьи корни в глубине.
«В глубине» же его сердце пусто, и прежнее чувство радости исчезло, а с ним исчез и источник вдохновения. Сам поэт прекрасно отдает себе в этом отчет и, не щадя себя, открывает правду:
В былые дни, хотя мой путь был крут,
Я часто скорбь веселостью борол И знал, что сны Фантазии соткут Мне счастье из одолевавших зол.
Я был увит надеждой, как лозой,
И мне моим казался плод любой.
А ныне я придавлен грузом бед,
Мне безразлично, что веселья нет И отнимает каждый час То, что всегда внимал я с детских лет:
Воображения узывный глас.
В английской поэзии мало столь горько-откровенных строк.
Отвечая другу, Колридж прямо дал понять, что радость бытия — не в единении с природой, но для поэта она — неотъемлемая часть творческого акта, уподобляющего художника Богу, творящего свой поэтический мир. Сочиняя, художник как бы вторит космосу, который «ликовал» в момент Божественного акта творения. Без вдохновения для поэта нет радости, ибо нет творчества и нет цели жизни.
Однако, взятое в целом, стихотворение парадоксальным образом говорит нам о том, что и уныние может быть продуктивным, что Колридж, вопреки всему, и теперь по-прежнему слышит «воображения узывный глас». Это и делает его «отречение от поэзии» одним из самых лучших и глубоких его стихотворений. Недаром же ода, преодолев трагическое чувство горечи, кончается финальным обращением к Азре, полным искренней нежности и бескорыстной любви:


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
657
Полночный час — но сон ко мне нейдет,
Пусть милая не ведает забот!
О нежный Сон! Ее овей крылом,
Ты, ливень, жажду почвы утоли!
Пусть звезды озарят подруги дом,
Храня покой почиющей Земли!
Восстанет пусть она Веселою от сна,
И голоса ее да будет весел звук;
Пусть всё живет, чем полон мир большой,
Оживлено ее живой душой!
Дух безыскусный, свыше вдохновлен,
Будь радостна, живи, не зная мук,
Любовь моя, мой добрый, верный друг.
Прошло два года, прежде чем Вордсворт вновь обратился к оде, закончив ее и дав ответ Колриджу. Первый фрагмент, написанный в 1802 году, теперь стал строфой, за которой последовали антистрофа и эпод.
Вопросы, заданные в конце первого фрагмента, остались. Пытаясь ответить на них, Вордсворт в антистрофе от частного и личного («почему для меня исчез небесный свет и лучезарное сияние, некогда наполнявшее землю?») обратился к общему и всечеловеческому. Если Колридж все-таки прав и не стоит больше искать «вовне», в природе, единой жизни и былой радости поэтического откровения, то в чем тогда дело? Какова сущность этого небесного света и что же, на самом деле, произошло — ведь в детстве всё было совсем иначе?
Тут на помощь Вордсворту пришли неоплатонические идеи о переселении извечно существующих душ, идеи, которыми одно время увлекался Колридж, посвятивший этому сонет по поводу рождения своего сына Хартли, где он говорил, что настоящее подобно яркому сну о неких обстоятельствах из прошлого.
Вордсворт писал:
Рожденье наше — только лишь забвенье;
Душа, что нам дана на срок земной,
До своего на свете пробужденья Живет в обители иной;


658
Приложения
Но не в кромешной темноте,
Не в первозданной наготе,
А в ореоле славы мы идем
Из мест святых, где был наш дом!
Много лет спустя поэт так объяснил эти образы:
Идея предсуществования (pre-existence) душ проникла в массовые верования многих народов, и среди людей, знакомых с классической литературой, она известна как часть платоновской философии. <...> Я обратился к идее предсуществования, поскольку она настолько широко распространена, что я мог воспользоваться ею наилучшим образом для своих целей как поэт.
Wordsworth 1984, р. 714
Иными словами, для него это был всего лишь подходящий поэтический образ и не больше.
Но это уже слова старого Вордсворта, давно укоренившегося в ортодоксальном англиканстве, где подобные идеи считались ересью, от которой нужно было защищаться. Однако в 1804 году поэт еще не принял христианства, и миф о переселении душ дал ему замечательную возможность решить мучившие его вопросы, связав ответ с трансцендентным планом бытия, с тем близким ветхозаветной Отчей Ипостаси Богом, о Котором он писал в поэме «Грасмир, мой дом», Богом, сосграждущим всякой твари, но и радующимся вместе с ней. Только так Вордсворт мог объяснить, что же произошло с ним, и дать ответ Колриджу.
Для Вордсворта в «Оде о бессмертии», как и для Милтона в «Потерянном Рае», Бог — это прежде всего свет, то лучезарное сияние, которое поэтичнейшим образом описали пророки Исайя и Иезекииль, рассказавшие о своем видении Божия престола на небе:
И видел я как бы пылающий металл, как вид огня внутри его вокруг; от вида чресл его и выше и от вида чресл его и ниже я видел как бы некий огонь, и сияние было вокруг него. В каком виде бывает радуга на облаках во время дождя, такой вид имело это сияние кругом.
Иез. 1: 27-28


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
659
Согласно мифу о предсуществовании, которым воспользовался Вордсворт, души видят этот небесный свет и лучезарное сияние в трансцендентном мире до своего воплощения. Попав на землю и воплотившись, душа ребенка еще некоторое время ощущает отблески этого сияния здесь, на земле, но с течением времени, взрослея, человек теряет связь с ними и забывает о былой радости и «ореоле славы»:
Дитя озарено сияньем Божьим;
На Мальчике растущем тень тюрьмы Сгущается с теченьем лет,
Но он умеет видеть среди тьмы Свет радости, небесный свет;
Для Юноши лишь отблеск остается —
Как путеводный луч Среди закатных туч Или как свет звезды со дна колодца;
Для Взрослого уже погас и он —
И мир в потемки будней погружен.
Истинный дом человека на небе, среди лучезарного ореола славы Бога, а природа — только приемная мать и воспитательница, которая помогает своему приемному сыну (Foster-child) забыть тот царский дворец, откуда он пришел на землю. Так происходит со всеми, но особенно горько это для поэта, воображение которого питается небесным светом. В подтексте стихотворения как бы звучит вопрос: что же тогда делать, или, может быть, стоит, по примеру Колриджа, проститься с поэзией? Ответ Вордсворт пытается найти в эподе, завершающем оду.
Да, с течением дней человек теряет ту детскую радость восприятия бытия, которую поэт восславил в антистрофе, но взамен этой потери он обретает житейскую мудрость, опыт боли и страдания, без которого нет сочувствия и нет истинной любви. Ребенок для поэта — «лучший философ», ибо он еще хранит в себе отблеск небесной славы, помогающий ему инстинктивно проникать в глубины вечности (the eternal deep). В отличие от мальчика, взрослый, пройдя длинный путь жизни, обретает зрелую мудрость философа (the philosophic mind), которая тоже, хотя и на свой лад, питает воображение поэта и может принести радость вдохновения. Эта прошедшая через страдания


660
Приложения
и нашедшая любовь мудрость способна поддержать художника в зрелые годы. А потому рано прощаться с поэзией:
Прочь, дух унылый!
Мы силу обретем В том, что осталось, в том прямом Богатстве, что вовек не истощится,
В том утешенье, что таится В страдании самом,
В той вере, что и смерти не боится.
Вордсворт теперь в зрелые годы видит жизнь иначе, чем в детстве. Его взгляд, потеряв былую восторженность, стал более трезвым и спокойным, но поэт благодарен за обретенную мудрость сердца и по-прежнему готов славить мир:
Задумчивей, спокойней, мягче:
Трезвее умудренный жизнью взгляд.
Тебе спасибо, сердце человечье,
За тот цветок, что ветер вдаль унес,
За всё, что в строки не могу облечь я,
За то, что дальше слов и глубже слез.
Что же касается столь важных для романтиков откровений небесного света, помогающих художнику проникнуть в запредельный мир, то, хоть они и исчезли, о них на всю жизнь осталась память. Не они сами, но память о них отныне призвана питать творчество поэта, помогая ему слышать «вещий глас родной стихии» и видеть «тайным оком» «вечных волн скользящий мерный бег»:
И в самый тихий час,
И даже вдалеке от океана
Мы слышим вещий глас Родной стихии, бьющей неустанно В скалистый брег,
И видим тайным оком Детей, играющих на берегу далеком,
И вечных волн скользящий мерный бег.


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
661
Критики называли «Оду о бессмертии» стихотворением о взрослении человека (см.: Trilling 1950, р. 131). Они совершенно правы. Но это еще и стихотворение о становлении поэта и о секретах поэтического мастерства. И тут ода не только стала достойным ответом Колриджу, но и предвосхитила «Прелюдию», поэму, над которой Вордсворт уже трудился несколько лет и которую он закончил год спустя.
В феврале 1805 года внезапно погиб любимый младший брат поэта Джон. Он утонул вместе с кораблем, на котором служил капитаном неподалеку от Портсмута. Весть о его кончине потрясла Вордсворта. Мысли об отношениях человека с Богом, о личном бессмертии и загробном воздаянии неотвратимо встали перед поэтом. Прежних ответов, даже найденных в поэме «Грасмир, мой дом», теперь уже было недостаточно; нужно было искать и находить новые, чтобы смириться с потерей.
В письме к покровителю и другу, художнику сэру Джорджу Бомонту, написанном через месяц после гибели брата, Вордсворт со всей откровенностью рассказал о своих горьких сомнениях:
Зачем нам даны выбор и воля, представление о справедливости и несправедливости, позволяющие совершать нравственные действия? Зачем нам дано сочувствие, заставляющее лучших из нас бояться причинить боль и горе, которые в таком изобилии посылает Верховный Правитель? Почему наши представления о справедливости по отношению друг к другу и ко всем живым тварям вокруг нас так сильно отличаются от того, что кажется нам Его представлениями и правилами, если всё должно кончиться здесь? Не будет ли богохульством сказать, что, предположив, что каждое мыслящее существо уничтожается смертью, в нашей природе, какими бы ничтожными мы ни казались рядом с Великой Причиной и Правителем вселенной, окажется больше любви, чем у Него? Эта мысль чудовищна; и, однако, для меня нет иного способа прогнать ее, как только приняв другой и лучший мир.
Letters 1967, р. 556
А в письме к брату Ричарду в апреле 1805 года Вордсворт прямо заявил: «<...> [Джон], смелая и чистая душа, ушел к тому Богу, где, я верю, он получит свое воздаяние» (Ibid., р. 583).
На некоторое время после смерти брата Вордсворт вообще перестал писать стихи, но спустя два месяца после трагедии всё же нашел в себе силы закончить «Прелюдию». На смерть Джона, однако, он откликнулся лишь год


662
Приложения
спустя в «Элегических строфах, внушенных картиной сэра Джорджа Бомонта, изображающей Пилский замок во время шторма». В этом стихотворении мысли, высказанные ранее в переписке, воплотились в поэзии. Вордсворт, приняв неизбежность невосполнимой утраты и смирившись с ней, почувствовал, что сам он уже не сможет больше жить и творить по-прежнему. Рубеж между юностью и зрелостью, о котором поэт размышлял в «Оде о бессмертии», теперь казался навсегда пройденным. Символом этой перемены стал Пилский замок.
Стихотворение открывается воспоминаниями десятилетней давности о летней поре, проведенной рядом с замком, когда морская гладь была спокойна, а отражение замка дремало «в зеркале морском»:
И не казался штиль подобьем сна,
Незыблемого в пору летних дней;
Подумать мог бы я, что Глубина Всего на свете кротче и нежней.
И если бы художником я был,
Я б написать в то время был готов Свет, что по суше и воде скользил,
Поэта грезу, таинство миров...
<...>
Под кистью бы моей предстал тогда Покоя элизийского чертог,
Где нет борьбы тяжелой и труда,
А лишь Природы жизнь да ветерок, —
Такую бы картину создал я,
Когда душа мечте попала в плен,
В нее вместил бы сущность бытия И тишь, которой не узнать измен.
Пер. В. В. Рогова
Но всё это уже в прошлом, и грезы поэта и «покоя элизийского чертог» кажутся теперь перед лицом постигшей его трагедии лишь иллюзией, юношеским обманом зрения:


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
663
Так раньше было бы — но не теперь:
Ведь я во власти у иных начал,
Ничто не возместит моих потерь,
И я от горя человечней стал.
Картина Бомонта, на которой Пилский замок изображен в штормовую погоду, точнее отражает жизнь, чем юношеские грезы прошлого. Свет, скользящий во время штиля по воде и суше, навсегда исчез для поэта, и сам он стал другим, более стойким и мудрым:
Прощай, уединенная душа,
Что без людей в мечтах проводит дни!
Твоя отрада вряд ли хороша —
Она, конечно, слепоте сродни.
Но слава, слава стойкости людской И грозам, что присущи дням земным,
Как эта, на холсте передо мной...
Не без надежд мы страждем и скорбим.
Взамен былой радости юных лет поэту теперь даны твердость духа и мужество, помогающие перенести невзгоды судьбы. Но не только они. Как явствует из последней строки, ему даны еще надежда и утешение. По сути дела, это те же мысли, что и в выше цитированных письмах о Боге и загробном воздаянии. Некоторые исследователи даже увидели здесь обращение Вордсворта к христианскому идеалу жизни после жизни, который и помог обрести поэту душевное равновесие (см.: Noyes 1971, р. 150). Вряд ли это полностью справедливо. В любом случае стихотворение свидетельствует о начавшемся повороте в творчестве Вордсворта, о принятии им освященных вековой традицией ценностей, которые громко заявили о себе в его поздней поэзии.
Где-то около 1807 года «золотое десятилетие», ознаменовавшее период высшего подъема сил Вордсворта как поэта, подошло к концу, и случилось то, чего он так опасался в «Оде о бессмертии»: в его творчестве начался постепенный спад. Из поэзии Вордсворта стала уходить не только юношеская радость бытия, непосредственность и спонтанность восприятия мира, но и интенсивный поиск нового вне и внутри себя. Освященные временем, дающие покой и мир душе ценности постепенно всё больше и больше привлекали по¬


664
Приложения
эта к себе. Среди этих ценностей оказалась и Англиканская церковь, которая, как ему стало теперь казаться, цементировала строй жизни и близкие тори консервативные устои общества. В своих стихах Вордсворт начал повторяться. В ущерб столь важной для романтиков непосредственности восприятия в них усилились дидактизм и морализаторство. Теперь уже нередко, по справедливому замечанию Н.Я. Дьяконовой, «избыточное поучение прорывает ткань стиха» (Дьяконова 1978, с. 52). Это, конечно, вовсе не означало, что Вордсворт сразу же превратился в «скучного старого зануду» («dreary old bore»), каким его впоследствии, спустя более ста лет, увидел знаменитый английский поэт XX века У.Х. Оден. Вордсворт и в поздний период порой писал прекрасные стихи: некоторые сонеты, части поэмы «Прогулка», понравившиеся Китсу, и т. д. Но время расцвета его творчества осталось позади. И чем дальше Вордсворт жил и писал, тем очевиднее это становилось.
Подробный анализ позднего творчества Вордсворта выходит за рамки данной работы. Тем более что «Прелюдия» (1805), являющаяся основным объектом нашего внимания, была написана в течение «золотого десятилетия», и следов какого-либо творческого спада в этой поэме нет. Как раз наоборот. Недаром же ученые XX века единодушно признали «Прелюдию» лучшим творением Вордсворта.
Однако при жизни поэта она не была опубликована и даже не имела определенного названия. Родные и близкие друзья поэта, которым он читал ее текст, знали ее просто как «поэму для Колриджа». «Прелюдией» же ее назвала вдова Вордсворта, подготовившая произведение к публикации вскоре после смерти поэта (1850).
Сам Вордсворт не хотел печатать поэму при жизни, поскольку, как он думал, она имеет слишком личный характер и может быть правильно понята читателями только после публикации «Отшельника», к готическому зданию которого она служит лишь притвором, или, согласно другой версии, портиком (отсюда и название, которое придумала вдова поэта). Но «Отшельника» Вордсворт, как уже говорилось, так и не сумел написать, хотя и размышлял над ним почти всю жизнь. «Прелюдия» же, хотя и с запозданием, все-таки дошла до читателей, которые долгое время слышали о ее существовании и терпеливо ждали ее выхода в свет.
Хотя Вордсворт работал над «Прелюдией» многие годы и создал несколько ее редакций, каждая из которых имеет свои достоинства и недостатки, окончательной, одобренной автором версии поэмы не существует. Ученые на основании сохранившихся рукописей реконструировали три варианта поэмы, которые в наиболее авторитетных научных изданиях печатаются вместе (см.:


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
665
Wordsworth, Abrams, Gill 1979). Это самый ранний вариант, так называемая «Прелюдия в двух частях» (1799), версия в тринадцати книгах (1805) и изданная вскоре после смерти поэта с ошибками и плохо отредактированная версия в четырнадцати книгах (1850). Вариант 1805 года увидел свет только в 1926 году, а «Прелюдия в двух частях» — спустя еще пятьдесят лет.
Вордсворт начал сочинять первый вариант «Прелюдии» в 1798 году в Госларе, а затем завершил его уже в Англии (1799). Оторванность от родины и вынужденное уединение помогли поэту заглянуть внутрь себя и попытаться осмыслить, как формировался его талант. Вордсворт старался понять, в чем природа его дарования и способен ли он написать задуманную вместе с Кол- риджем грандиозную эпопею «Отшельник».
Этот ранний вариант «Прелюдии» открывается знаменитыми строками, которые впоследствии вошли в первую книгу двух следующих редакций:
О, для того ль
Река прекрасная свой глас сливала С утешным пеньем нянюшки моей,
Излучиною каждой повторяя Извивы снов и грез? Затем ли ты,
О Дёрвент, протекая по долинам Зеленым милой родины моей,
И, день и ночь рождая беспрестанно Созвучья чудные, меня, ребенка,
Баюкал тихой музыкой своей И нежностью недетской одарил;
И, усмиряя медленным теченьем Страстей порывы, вихри суеты,
Залогом был и смутным предвкушеньем Той тишины заветной, что природа Среди холмов и рощ своих таит?
Размышляя об истоках своей поэзии, Вордсворт обратился к воспоминаниям детства и школьных лет. Первая часть данного варианта поэмы рассказывает о ранних годах жизни поэта, а вторая — о его школьной юности вплоть до семнадцатилетнего рубежа жизни. В грубом приближении эти две части соответствуют первой и второй книгам версии 1805 года. Однако «Прелюдия в двух частях» вовсе не была лишь наброском к последующим более полным версиям, но представляет собой вполне законченное художественное целое,


666
Пр иложения
скрепленное сквозной темой становления поэтического воображения автора. В этом виде поэма гораздо более компактна и художественно цельна, чем последующие ее варианты.
Но для самого Вордсворта этого было мало. Вскоре он решил продолжить «путешествие внутрь себя», рассказав о студенческих годах в Кембридже, а затем и о поездках во Францию, о жизни в Англии вплоть до воссоединения с Дороти и знакомства с Колриджем. Так родилась версия 1805 года. Сначала Вордсворт вернулся к поэме в 1801 году, заново отредактировав «Прелюдию в двух частях» и увеличив ее объем. Затем, в 1804 году, он перестроил композицию поэмы, решив, что она будет состоять из пяти книг и кончаться уже написанными для первого варианта «местами времени», речь о которых пойдет ниже. И наконец, в 1805 году работа над этим вариантом, который теперь кончался восхождением на гору Сноудон в Уэльсе, была завершена. Таким образом, в «Прелюдию» (1805) вошли многие фрагменты, сочиненные поэтом раньше, которые он теперь в свете постепенно менявшихся взглядов переосмыслил, дав им новую жизнь в тексте поэмы.
Однако и этот вариант тоже не устроил Вордсворта. На протяжении многих лет он вновь и вновь возвращался к «Прелюдии», редактируя и перестраивая ее. Так в конце концов возник вариант 1850 года, состоящий из четырнадцати книг, но по объему меньший, чем версия 1805 года.
Мнения исследователей по поводу достоинств каждого из трех вариантов «Прелюдии» расходятся. Так, например, дальний потомок поэта, известный английский литературовед Джонатан Вордсворт, считал, что его пращур был плохим редактором, а исправления, которые он делал, якобы почти всегда (за крайне редкими исключениями) ухудшали первоначальный текст (см.: Wordsworth, Abrams, Gill 1979, р. 567). Если следовать логике этого утверждения, окажется, что «Прелюдия в двух частях» — лучшая версия поэмы, рядом с которой меркнут все остальные. Но это, разумеется, крайняя точка зрения, которую вряд ли можно принять, хотя порой авторские исправления в тексте «Прелюдии» и могут вызвать сомнения. Споры же, идущие сейчас в критике, касаются в основном двух последующих редакций.
Большинство исследователей, особенно в Англии, отдают предпочтение версии 1805 года как наиболее аутентичному тексту, созданному в период творческого расцвета Вордсворта. Сторонники этой точки зрения полагают, что в поздние годы поэт забыл многое из того, что он пытался сделать в «Прелюдии». Подчищая и исправляя там и тут отдельные фразы, он якобы упустил из виду, что успех поэмы — особенно в «мистических отрывках» и там, где автор касается внутренних конфликтов своей души, — во многом зависит


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
667
от разговорной манеры речи, от импровизации, от попытки как бы ощупью найти нужное слово и определение (см.: lindenberger 1963, р. 297—298).
Действительно, вариант 1850 года кажется, если говорить о форме, гораздо более «правильным» и гладким; слог здесь в ряде мест более возвышен и даже иногда помпезен (см.: Wordsworth, Abrams, Gill 1979, р. 523). В этом варианте меньше непосредственности и авторской раскованности восприятия. Часть религиозно-философских рассуждений, столь важных для правильного понимания поэмы, подчас отредактированы в свете англиканской доктрины (см.: Ibid., р. 524).
Сторонники версии 1850 года (их больше всего в США) не принимают подобные аргументы. Эти ученые утверждают, что редактура Вордсворта устранила проявившуюся местами вялость слога поэмы, которая хотя кое-где утратила непосредственность и свежесть авторского восприятия мира, но зато выиграла благодаря большей ясности и точности мысли. Кроме того, как считают эти исследователи, Вордсворт усилил суггестивность образов, придав им в позднем варианте «Прелюдии» большую символичность. Что же касается внедрения англиканской доктрины в текст поэмы, то такие изменения не были слишком существенны, поскольку обе версии глубоко религиозны и изменения, внесенные в «Прелюдию» (1850), не противоречат первоначальному тексту, но лишь развивают уже высказанные там мысли. Иными словами, речь идет не о разрыве или отказе от прошлого, но о переосмыслении и углублении прежних размышлений (см.: Barth 2003, р. 23).
Автору этих строк все-таки ближе первая точка зрения, отдающая предпочтение версии 1805 года. Однако аргументы защитников более позднего варианта поэмы никак нельзя сбрасывать со счетов, особенно в том, что касается религиозной проблематики «Прелюдии». Да и без варианта 1805 года, специально с любовью переписанного Дороти для Колриджа, сама версия 1850 года была бы невозможна.
Первого мая 1805 года Вордсворт в письме к другу и покровителю художнику Джорджу Бомонту так рассказал о замысле «Прелюдии»:
Не найдя в себе сил написать эту вещь (траурную элегию на смерть любимого брата Джона), я мысленно обратился к Поэме о моей жизни и, как Вам будет приятно узнать, добавил к ней 300 строк за истекшую неделю. Еще две книги завершат ее. Ее объем составит более 9000 строк... пугающая длина! В истории литературы не было случая, чтобы автор так много говорил о себе. Вовсе не самодовольство, как Вы знаете, но истинная скромность вынудила меня сделать это: я начал сочинять поэму по¬


668
Приложения
тому, что был не готов коснуться какой-либо более трудной темы и сомневался в своих силах. Здесь я, по крайней мере, надеялся, что смогу в какой-то мере добиться успеха, поскольку мне нужно было только описать, что я чувствовал и думал, и меня было трудно сбить с толку.
Letters 1967, р. 586—587
Итак, главная тема «Прелюдии» — размышление о собственной жизни, столь важная для романтиков рефлексия. Тут у Вордсворта в английской поэзии действительно не было предшественников. Байрон вошел в литературу позже, хотя широкий круг читателей и познакомился с его поэмами раньше, чем с «Прелюдией», которую долгие годы знал лишь узкий круг друзей Вордсворта.
Иное дело проза. Здесь поэта уже опередили другие художники, от опыта которых он мог оттолкнуться.
Так, например, Жан-Жак Руссо начал «Исповедь» (1781—1782) словами, которые перекликаются с только что процитированным письмом Вордсворта:
Я предпринимаю дело беспримерное, которое не найдет подражателя. Я хочу показать своим собратьям одного человека во всей правде его природы, и этим человеком буду я.
Я один. Я знаю свое сердце и знаю людей. Я создан иначе, чем кто- либо из виденных мною; осмеливаюсь думать, что я не похож ни на кого на свете. Если я не лучше других, то, по крайней мере, не такой, как они. Хорошо или дурно сделала меня природа, разбив форму, в которую она меня отлила, об этом можно судить, только прочитав мою исповедь.
Руссо 1961, т. 3, с. 9—10
Вордсворт вполне мог бы согласиться и с другим признанием Руссо, которое тот сделал в середине своей книги:
Непосредственная задача моей исповеди — дать точное представление о моем внутреннем мире во всех обстоятельствах моей жизни. Дать историю своей души обещал я, и, чтобы верно написать ее, мне не нужно документов, — мне достаточно, как я делал это до сих пор, заглянуть поглубже в самого себя15.
Там же, с. 243
15 Заметим также, что Руссо и Вордсворта сближает и сюжетный ход, которым оба писателя пользовались в своих исповедальных книгах. Французы определяют этот ход емким выражением «mentir par silence» (фр. — «лгать с помощью молчания»). Так, Рус¬


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
669
В «Прелюдии» же, размышляя над возможным сюжетом начатой им поэмы и отвергнув несколько эпических тем, Вордсворт сформулировал свою задачу так:
Порой, однако, более сподручным Мне видится сюжет совсем иной,
Из сердца собственного взятый, — чувств Моих, и опыта, и мыслей сгусток —
Пространная история души...
Кн. I, стк 213—217
Сочиняя «Прелюдию», поэт, как и Руссо до него, тоже стремился создать «пространную историю души», поглубже заглянув в самого себя.
Однако «Исповедь» Руссо — произведение все-таки наполовину документальное. Что же касается собственно художественной прозы, то и здесь у Вордсворта тоже были достаточно крупные предшественники. Речь не идет о складывавшемся в Германии так называемом Künsüerroman, то есть романе о становлении художника, — жанре, представленном книгами Тика и Вакен- родера. Вордсворт не читал этих писателей. Зато он хорошо знал возникший в XVIII веке роман воспитания (Bildungsroman) — по крайней мере в его английском варианте, где авторы прослеживали жизнь героя и его разнообразные приключения с рождения и, как правило, вплоть до успешной женитьбы. Такие романы писали, например, Филдинг и Смоллетт.
Но особенно близок Вордсворту был Лоренс Стерн, автор «Жизни и мнений Тристрама Шенди, джентльмена» (1759—1767). Стерн первым сочинил роман о писателе, создающем роман, обсуждающем с читателями тонкости творческого процесса и опирающемся на воспоминания детства. Хотя личноисповедальная стихия, столь важная для романтиков в целом и для Вордсворта, в частности, в книге представлена мало. Стерн предвосхитил автора «Прелюдии» в другом. В «Тристраме Шенди» впервые в английской литературе ХЛТП века намечена диалектика воспоминаний, сопрягающая «сейчас» и «тогда». Взрослый Тристрам, одинокий, смертельно больной человек, за кото¬
со, посвятивший новаторской теории воспитания ребенка целую книгу («Эмиль, или О воспитании»), ни словом не обмолвился о том, что собственных детей он велел отдавать в приют. Аналогичным образом и Вордсворт обошел полным молчанием свой роман с Аннет Валлон и рождение дочери, хотя ясно, что эта история сыграла очень важную роль в его жизни. Всю правду о себе ни Руссо, ни Вордсворт говорить не стали.


670
Пр иложения
рым по всей Франции гонится смерть, то почти догоняя его, то отступая на задний план, вспоминает причудливо странный мир своего детства с милыми его сердцу чудаками, каждый из которых «скачет на своем коньке». И это сопряжение двух пластов сюжета придает книге особую горьковатую ностальгию, которая завораживает читателей.
Для Вордсворта эта диалектика прошлого и настоящего, фактов и впечатлений, сохранившихся в памяти, и их осмысления впоследствии в процессе творчества, была, пожалуй, даже еще более существенна, чем для Стерна. Рассказ о детстве в первой книге поэт начал с воспоминаний о себе в пятилетием возрасте:
И как часто я, малец,
(Мне пять едва исполнилось тогда)
В ручье твоем близ мельницы весь день Плескался иль носился по лугам И зарослям крестовника, иль в час,
Когда утес и холм, поросший лесом,
Внезапным светом озарялись, ждал Один под поздним небом, представляя Себя индейцем маленьким, вигвам Покинувшим без спроса, чтоб на воле Нагим под ливнем бегать грозовым.
Кн. I, стк 282-292
Для Вордсворта пятилетний «малец», бегающий под грозовым ливнем и невольно впитывающий в себя благодатную силу природы, важен как своеобразное alter ego взрослого поэта, которое отличается от его теперешнего «я» и вместе с тем сосуществует с ним в сложном симбиозе поэтического сознания. Сам Вордсворт говорит об этом следующим образом:
<...> так ныне далеки Благословенья дни, и всё же столь Отчетлив след их, что порой, подумав О них, раздваиваюсь, находя В себе иное существо.
Кн. П, стк 29—33


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
671
Еще один пример. Попав в Париж в октябре 1792 года, через месяц после так называемой Сентябрьской бойни, когда были жестоко убиты 400 республиканцев и 800 швейцарских гвардейцев, охранявших короля, Вордсворт не мог заснуть:
Недавний страх
Я ощущал как подступавший вновь.
Все мысли были о сентябрьской бойне,
От коей месяц только отделял Меня, и я словно ощущал Тот матерьяльный страх (всё остальное Из вымыслов достраивалось мной,
Из скорбных хроник тех жестоких дней,
Воспоминаний чьих-то и туманных Предчувствий). <...>
Так говорил я сам с собой, покуда Не услыхал, как будто некий голос,
Над городом вознесшись, прогремел:
«Не спи! Не спи!..»
Кн. X, стк 61-70, 77-80
Английские читатели поэмы явно чувствовали в последней строке реминисценцию из «Макбета» Шекспира:
Я словно слышал крик: «Не спите больше!
Макбет зарезал сон!»
Акт П, сц. 2.
Пер. МЛ. Лозинского
По верному наблюдению ученых, Вордсворт задним числом как бы отождествил себя с Макбетом, чувствуя свою причастность к случившемуся (см.: Newlyn 2003, р. 65). Но так мог думать только взрослый Вордсворт, писавший эти строки спустя много лет, а не пылкий юноша-радикал, автор «Письма к епископу Лландаффа». Сегодняшний день здесь явно наложился на день вчерашний.
Пытаясь восстановить по памяти прошлое, вновь ощутить его незабываемый аромат, поэт с помощью реконструкции «утраченного времени» стремил¬


672
Приложения
ся найти связь между «тогда» и «теперь», преодолев упомянутое им раздвоение себя на два существа, вычленить в потоке меняющегося времени постоянное и непреходящее. Здесь он выступил как смелый новатор-первооткрыватель, предвосхитивший не только повествовательные эксперименты с памятью, характерные для Диккенса, автора «Дэвида Копперфилда», но и грандиозную эпопею Пруста.
«Прелюдия» крайне ненадежна как документ потому, что ее автор хотел рассказать о формировании себя как поэта, а не написать свою биографию. Рождающиеся благодаря памяти ощущения прошлого для Вордсворта часто важнее реальных фактов, с которыми он мог обращаться достаточно вольно, меняя по своему усмотрению порядок событий, смещая их или вообще умалчивая о том, что в свое время было для него главным. Так, поэт ни словом не обмолвился о связи с Аннет Валлон, но постарался передать владевшие им тогда чувства в вымышленной истории о несчастной любви Водракура и Юлии, разлученных родными. А восхождение на гору Сноудон (1791 г.) поместил в конце поэмы, хотя оно произошло задолго до воссоединения с Дороти и встречи с Колриджем. Повествование «Прелюдии» развивается не столько хронологически прямолинейно, сколько скорее волнообразно, а иногда даже скачкообразно, как бы передавая прихотливую романтически субъективную динамику движения сюжета, подчиненного путешествию лирического героя внутрь себя, его медленному созреванию как поэта.
Пожалуй, даже ближе, чем «Исповедь» Руссо, была Вордсворту родная протестантская традиция духовных автобиографий, которые появились в Англии в большом количестве в XVII—XVTTI веках. Авторы таких автобиографий, подавляющее большинство которых не были писателями и даже не всегда обладали литературным дарованием, отталкивались от принятой английскими пуританами идеологии, восходящей к учению Жана Кальвина. Этот женевский мыслитель и религиозный деятель полагал, что непостижимый, всемогущий и справедливый Бог наделен абсолютной властью, перед которой поврежденный первородным грехом и лишенный свободного выбора человек полностью бессилен. Отсюда вытекала и доктрина безусловного предопределения, воспринятая пуританами. Согласно ей, большая часть людей, независимо от их воли и поступков, еще до рождения были осуждены на вечные муки, и лишь немногие избранные могут спастись, попав на небо.
Люди, принявшие эту доктрину, чувствуя свою беспомощность, были вынуждены пристально вглядываться в себя, чтобы понять, являются ли они избранными, достойными «спасительной благодати». Авторы духовных автобиографий, порвав с господствующей в стране Англиканской церковью, ис-


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
673
кали Бога самостоятельно, внутри себя, опираясь на свой личный опыт, который они противопоставляли принятым Церковью догматам. Так рождались их размышления о собственной жизни, в событиях которой они искали ответ на мучившие их вопросы. Ответ, как правило, давался им в виде «знаков» или откровений свыше. Колебания и сомнения, одолевавшие таких людей, лишь усиливали интроспекцию их автобиографий, в которых они хотели поделиться опытом с другими людьми, также искавшими свое предназначение.
Наиболее известный образец такой автобиографии — книга Джона Бенья- на «Благодать, излиянная на грешнейшего из грешных» (1666), которую Вордсворт хорошо знал с юности. Но помимо этой книги существовало множество других, подобных ей, по крайней мере часть из которых была ему доступна. В них, как и в поэме Вордсворта, внутренний мир героя, разнообразные движения его души, духовный рост личности часто были важнее реальных фактов жизни.
Во многих из этих автобиографий момент откровения свыше, благодаря которому автор понимал, что достоин «спасительной благодати», играет главную роль в его духовном становлении. Так, например, Ричард Норвуд, написавший одну из самых ранних книг этого жанра (1639—1640), рассказывает, что из глубокого уныния его неожиданно вывело ниспосланное ему свыше ясное понимание того, что Спаситель Иисус Христос «отпустил мои грехи и примирил меня с Богом во Христе» (цит. по: Bunyan 1998, р. 146). А квакер Джон Крук описал свое обращение так:
Я продолжал жить с этой безысходной болью, тая ее от других и горюя наедине с собой, пока однажды утром, когда я сидел в одиночестве, сокрушаясь по поводу моего положения, я неожиданно услышал внутренний голос, сказавший: «Не бойся, ты, швыряемый бурей и неутешенный, Я помогу тебе; и, хотя Я пока прячу лицо от тебя, Я с бесконечной любовью посещу тебя, и ты будешь Моим; не бойся, Я примирился с тобой и никогда не покину и не предам тебя, говорю Я, Господь, всемогущий Бог».
Цит. по: Ibid., р. 163
Подобные религиозные откровения, казалось бы, весьма далеки от как будто бы чисто светской поэмы Вордсворта. И, однако, вот что он рассказывает о случившемся с ним, когда он, приехав в родной Озерный край на первые каникулы из Кембриджа, однажды ранним утром возвращался домой после веселых танцев в соседней деревне:


674
Пр иложения
Весь небосклон сиял. Прекрасней утра И царственней припомнить не могу. Вдали смеялось море, горы были Как облака, что светом налились Небесным, алым. И в лугах, в низинах Вся прелесть утра раннего предстала Моим глазам: туманы, росы, птицы И пахари, спешащие в поля.
И ты поймешь, мой друг, что до краев Моя душа была полна. Обетов Я не давал, но призван был тогда:
Как будто нарекли мне — иль великим Быть грешником, иль посвященным быть. Я шел домой, боясь не донести Благословенье это, что со мной Осталось и пребудет до конца.
Кн. IV, сгк 341—356
Вордсворт тоже, как и герои духовных автобиографий, неожиданно почувствовал себя «призванным» и «посвященным». Речь в «Прелюдии», разумеется, идет о поэтическом призвании, но это призвание сам Вордсворт, как уже говорилось, понимал как служение поэта-пророка, хотя в этот момент его жизни цель призвания и смысл избранничества были ему еще не ясны. Возможно, однако, что в тексте поэмы день сочинения этих строк и день описанного события совместились.
Во всяком случае, еще раньше поэт выразил свои мысли на сей счет совершенно недвусмысленно и определенно. Он избран, чтобы сыграть особую роль в замысле Провидения (см.: Wordsworth, Abrams, ОШ 1979, р. 588). Приведем эти строки в дословном переводе:
То the open fields I told A prophecy; poetic numbers came Spontaneously, and cloth’d in priestly robe
My spirit, thus singled out, as it might seem, For holy services.
Лугам открытым я возвестил Пророчество; стихи текли Легко, облекши в священнические
одежды
Мой дух, избранный, как казалось, Для священного служения.
Bk I, Is 59-63


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
675
Здесь Вордсворт, по сути дела, уточняет и развивает мысли о религиозном предназначении поэта как «избранного сына» (это выражение он употребляет в оригинале в процитированном выше отрывке из книги IV «Прелюдии»), высказанные им в «Предисловии» к «Лирическим балладам» и перекликающиеся с рассуждениями Колриджа на эту тему в «Литературной биографии».
Задача такого поэта-пророка, как мы говорили, — возвестить о «божественном и людском началах в человеке», но также еще и открыть то, что не видно другим, преобразить мир обыденных явлений и простых людей с их радостями и горестями, наделив его красотой и величием:
И, думая о том, что повидал В дни юности, что вижу и теперь Среди холмов моих, я должен здесь Склониться пред природой и пред силой Душ человеческих, пред тем, что есть Сам человек. Порою замечаешь,
Что таинство свершается внутри,
А с виду человек невзрачен, груб —
Не стройный храм с убранством золотым,
А горная часовенка, где можно Укрыться от жары или дождя.
«О них, — сказал я, — будет песнь моя.
Когда-нибудь дозрею до того,
Чтоб им воздать хвалу, чтоб стих мой смело Поведал главное; правдиво, страстно Сказал о них, чтоб сразу справедливость Восстановить и все долги вернуть.
<...>
Тогда поведать, верно, захочу О горе-счастье и о безответной Любви, в которой слава, и урок,
И утешенье для нас самих».
Кн. ХП, стк 202-218, 226-229
На первой странице чистового варианта рукописи «Прелюдии» (1805) аккуратным почерком написано: «Поэма Уильяма Вордсворта, название которой еще не найдено, обращенная к С.Т. Колриджу». Это больше, чем простая дань традиции посвящений, издавна принятых в литературе. На самом деле


676
Приложения
Колридж — одно из действующих лиц поэмы. Он постоянно присутствует в тексте «Прелюдии» как мысленный собеседник автора. Он не просто «дорогой друг» (это выражение много раз звучит в тексте), но и своего рода «идеальный читатель», всегда способный оценить любой замысел Вордсворта (см.: Gill 1991, р. 17). Ему автор поэмы может открыть сердце и спокойно доверить свои мысли, зная, что будет услышан и понят. Творческий диалог поэтов, начатый еще в 1797 году и продолженный в последующие годы, здесь достиг своего апогея.
В книге П поэмы Вордсворт пишет:
А ты, мой друг,
Ты вырос в городе, среди иного Пейзажа16, и дороги нас вели С тобою разные, и всё ж к одной Мы вышли мете. Посему к тебе Я обращаюсь, не боясь презренья,
Насмешки, что язвит исподтишка,
И неприязни скрытой, что бывает Красноречивей самых резких слов.
Ты истину искал и обретал В уединенье. Ты к Природе шел,
Как к божеству, и в этом, как во многом Другом, ты брат мне.
Стк 495-507
Рассказывая о жизни в Кембридже и путешествии в Альпы, событиях, произошедших задолго до их знакомства, Вордсворт, обращаясь к Колриджу, уехавшему на Мальту в надежде поправить здоровье, говорит:
Мой добрый друг,
Тебя там с нами не было тогда,
Но, не смирившись с этим, я, владея Какой-то силой нужной, водворяю Тебя туда. Пусть ты теперь далек От нас — в краю приветливых и теплых Ветров здоровье поправляешь, — там,
16 Явная реминисценция из «Полуночного мороза» Колриджа.


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
677
В том нашем прошлом, с нами ты, и в дне Сегодняшнем, и в тех, что впереди.
Для любящих нет ни тоски, ни горя,
Ни скорби, ни унынья. И разлуки Не может быть для тех, кто так, как мы,
Любить умеет.
Кн. IV, сгк 243-255
Подобные мысленные обращения к безмолвному другу, которыми пестрит «Прелюдия», всегда дают толчок размышлениям автора, подчас весьма пространным. Это сближает поэму с созданным Колриджем и разработанным на свой манер Вордсвортом жанром стихотворения-беседы. Вполне можно сказать, что, по сути дела, вся «Прелюдия» представляет собой развернутое до масштабов поэмы стихотворение-беседу, где лирическая стихия интроспекции служит жанрообразующим стержнем.
Но это только одна сторона «Прелюдии». Сочиняя поэму, Вордсворт мысленно обращался и к другому поэту, чье имя скорее угадывается, чем прямо называется в тексте. Речь конечно же идет о Милтоне, чья эпопея «Потерянный Рай» также послужила отправным толчком и стала как бы вторым жанрообразующим стержнем при создании «Прелюдии». В поэме Вордсворта отчетливо виден широкий охват событий недавнего прошлого, предполагающий эпический взгляд на мир. Касаясь частного и сугубо личного, Вордсворт в то же время воссоздает картину жизни своего поколения, молодых людей, чье сознание было во многом сформировано событиями Французской революции и наполеоновских войн.
Приведем только один пример. Поэт утверждает, что душевный кризис, который он испытал, узнав о начале войны с республиканской Францией, был уделом и многих его сверстников:
А меж тем
Британия, со всей своею мощью,
Вступила против Франции в войну.
Тогда во мне (и сверстниках моих)
Перевернулось всё.
Кн. X, сгк 215-219
Обе эти стихии — лирическая и эпическая — совершенно органично сочетаются в едином художественном целом поэмы, делая Вордсворта первооткрыва¬


678
Приложения
телем-новатором, предвосхитившим Байрона и других английских романтиков, обратившихся к лиро-эпическому жанру.
Знаменитый афоризм Спинозы «Бог, ши Природа», просматривавшийся в пантеистическом контексте «Разрушенной хижины», к «Прелюдии» больше не применим. Бог в той или иной форме постоянно присутствует на страницах поэмы, хотя поэт довольно редко обращается к Нему напрямую и сознательно избегает каких-либо богословских дефиниций. Тем не менее, вспоминая свое юношеское увлечение математикой, Вордсворт пишет:
Но чаще
Занятья эти мне дарили мир Глубокий и сознание той вечной Вселенской власти и бессмертной жизни Вне времени и вне пространства, коей Неведомы волнения страстей И коей имя — Бог. И мысли те,
Исполнены над мирной тишины И дивного покоя, были счастьем И утешеньем юности моей.
Кн. VI, стк 147-156
В версии 1805 года конечно же присутствует тот же самый Бог, что и в поэме «Грасмир, мой дом», — Бог, не укладывающийся ни в какие жесткие теологические схемы, но любящий и страждущий со своими тварями.
Однако хотя пантеистический афоризм Спинозы не применим к «Прелюдии», взаимоотношения Бога и природы очень важны для Вордсворта. Но и они тоже имеют свою специфику.
В поэме множество замечательных зарисовок природы, которые часто включаются в антологии английской поэзии и потому известны вне контекста «Прелюдии». Но для Вордсворта такие зарисовки не столь уж важны сами по себе. Как верно заметили исследователи, в «Прелюдии» природа не служит специальным «объектом» для наблюдения, но является силой, исполненной динамики и духа. Она не предмет поклонения, но своеобразный ориентир, ведущий вовне, за ее пределы (см.: Hartman 1986, р. 60). Согласно такой интерпретации, природа у Вордсворта играет примерно ту же роль, что Беатриче у Данте, — она ведет поэта в трансцендентный мир или, по крайней мере, подводит к его границам.


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
679
Здесь особенно ярко проявилось различие между Вордсвортом и другим крупнейшим английским романтиком Уильямом Блейком (1757—1827). После прочтения «Проспекта» к «Отшельнику» Блейк жаловался, что у него случилось «несварение желудка, которое чуть не убило его». Так в образной форме он дал понять, что его способ осмысления мира зеркально противоположен Вордсворту. В заметках на полях тома поэзии Вордсворта (1815) Блейк написал:
<...> объекты природы всегда и сейчас тоже ослабляли, убивали и уничтожали мое Воображение. Вордсворт должен знать, что то, что он считает ценным, нельзя найти в природе. <...> Воображение не имеет ничего общего с памятью.
Blake W. 1968, р. 655
Всё дело в том, что природа для Блейка была на платонический манер лишь несовершенной копией трансцендентных идей. Из заоблачных эмпирей он спускался вниз, в реальный «иллюзорный» мир, пораженный первородным грехом. Вордсворт же, наоборот, отталкивался от явлений реального мира вокруг себя, от «этой прекрасной вселенной» («this goodly universe»), чтобы подняться вверх и затем опять вернуться обратно, заново поняв увиденное.
Подобный способ осмысления мира очень хорошо виден в ряде отрывков, разбросанных по всему тексту поэмы, которые поэт называл «местами времени» (spots of time). Вот как сам Вордсворт объяснил их:
Есть времени места, и в каждой жизни Они — живительных источник сил.
Туда от суесловья и лукавства Иль от гнетущих нас еще сильней (Порой невыносимо) бесполезных Занятий и рутины мы спешим,
Чтобы незримо возродиться, чтобы Дух радости, входя в нас, помогал Достигшим высоты подняться выше,
Упавшим — встать. Сей животворный дух Там веет, где почувствовать смогли мы,
Что всем обязаны своей душе:


680
Пр иложения
Она — царица; всё, что к нам приходит Извне, подчинено и служит ей.
Кн. XI, стк 245-258
В отличие от Блейка, у Вордсворта память самым тесным образом связана с воображением. «Места времени» обычно воспроизводят какой-то конкретный инцидент из прошлого поэта, к которому он обращается в памяти. Но прошлое как «живительных источник сил» тесно связано с настоящим, и эта связь помогает поэту «незримо возродиться», заново осмыслив оба момента времени.
В качестве примера можно сослаться на вышеупомянутую сцену призвания юного Вордсворта, возвращавшегося домой после танцев и неожиданно ощутившего себя посвященным, «избранным сыном». Летний пейзаж раннего утра с его сияющим небосклоном, смеющимся вдали морем, горами, которые подобно облакам налиты «небесным, алым» светом, важен не столько сам по себе — он готовит читателя к написанному приподнятым религиозным языком откровению об избранничестве и «благословению», которое осталось с поэтом навсегда.
Или еще один пример. Путешествуя по Швейцарии вместе с другом, Вордсворт очень ждал перехода через Альпы в Италию. Он думал, что вид, коему предстоит открыться его взору на одной из альпийских вершин, поразит его воображение и приобщит к возвышенному, которое упорно искали туристы конца XVIII века. Но ничего подобного не произошло. Отстав от своих спутников и пытаясь догнать их, молодые люди заблудились и, сами того не заметив, пересекли Альпы и оказались в Италии. О случившемся они узнали от встреченного ими крестьянина. Разочарованные и уставшие, они стали спускаться вниз.
Когда оцепененье после слов Крестьянина прошло, мы поскорей Вернулись вниз и по тропе, что нами Была потеряна, вошли в теснину Глубокую. Дорога и река Вились бок о бок. Несколько часов Мы были спутниками их. Вокруг Был полумрак. В заоблачные выси Тянулись древние леса, что тлели, Но без истленья; стены водопадов


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
681
Шумели, и на каждом повороте Венгра, столкнувшись, воевали, выли;
Потоки низвергались с высоты,
И скалы черные по сторонам Чревовещали, и река неслась Неудержимо, облачные цепи Вдруг разбивались светом: этот свет И мрак, смятенье это и покой —
Всё было проявленьем одного Ума, чертами одного лица,
Цветеньем древа одного, везде Здесь были Апокалипсиса знаки И Вечности сияли письмена —
Начала, и средины, и конца,
И бесконечной полноты времен.
Кн. VI, сгк 559-583
То, что молодые люди надеялись увидеть на вершинах Альп, неожиданно открылось им во время спуска в ущелье Гондо. Но и здесь возвышенный пейзаж важен не только сам по себе. Древние леса, тлеющие, но не истлевающие, стены водопадов и скалы, «свет | И мрак, смятенье <...> и покой» возвещают незримое присутствие Бога. В письме к Дороти, написанном во время этого путешествия, Вордсворт сообщает (б сентября 1790 г.):
Когда я увидел самые грандиозные альпийские пейзажи, моя душа устремилась к Тому, Кто сотворил это величие, открывшееся моим глазам.
Цит. по: Gill 1991, р. 70
Последние строки вышеприведенного фрагмента со ссылкой на Откровение Иоанна Богослова — «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний» (Опер. 22: 13) — наглядно подтвердили это ощущение поэта спустя много лет.
Разумеется, далеко не все «места времени» в «Прелюдии» столь откровенно религиозны. Многие из них, опираясь на испытанное в прошлом интенсивное переживание, которое неожиданно взорвало привычные границы времени и пространства, имеют пограничный характер, остаются как бы на рубеже обыденного и таинственного, естественного и мистического (об этом см.: Hartman 1964). Вордсворт лишь как бы намекает на некий тайный смысл важного


682
Приложения
события, но не хочет однозначно расшифровывать случившееся. От этого и само такое событие в перспективе времени обретает столь важный для романтиков символический контекст.
Вспоминая детство, Вордсворт рассказывает, как он однажды в пятилетнем возрасте заблудился и неожиданно попал в торфяник, где «когда-то в старину I Разбойник был повешен». Повешенного давно сняли с виселицы, да и от нее остался только столб, но имя убийцы всё еще можно прочесть на дерне. В ужасе маленький Вордсворт побежал из дола вверх и увидел, казалось бы, совершенно обычную картину. Большое озеро, маяк над ним и несущую кувшин девушку, которую сильный ветер чуть не сбил с ног. Однако эта обычная картина природы наполнилась для мальчика некой таинственной «призрачной тусклостью» («visionary dreariness»), внушив ему неизъяснимое чувство ужаса. Как считают исследователи, увиденный юным поэтом суровый пейзаж и девушка с кувшином, борющаяся с порывами сильного ветра, как бы символизировали в то мгновенье времени тщету попытки человека побороть неуправляемые силы вселенной (см.: Lindenberger 1986, р. 84).
Но когда взрослый поэт вернулся на это место вместе с сестрой и будущей женой, им овладело совсем иное чувство:
Я каждый день прогуливался здесь, —
То озеро пустынное, утесы Зловещие и сумрачный маяк Преображались в золотом сиянье Любви и юности — и этот свет Был только глубже от воспоминаний,
Что силу сохраняли до сих пор.
Кн. XI, сгк 310—316
Теперь в момент сочинения поэмы мрачное видёние детства с его таинственной «призрачной тусклостью» преобразилось благодаря сиянию любви и юности. Призрачную тусклость заменил свет, золотое сияние. В сложной символике текста поэмы этот свет был бы невозможен без испытанного в детстве мистического ужаса.
Таким образом, «места времени» являются своеобразными поэтическими озарениями, или эпифаниями, которые с помощью конкретных сохранившихся в памяти поэта явлений символическим образом открывают стоящую за ними иную поэтическую реальность. Все «места времени» в поэме, при всём их разнообразии, всегда изображают неожиданную встречу героя, его


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
683
сокровенного «я» с таинственным, неизведанным, принципиально другим (см.: Stelzig 1975, р. 157). С подобными эпифаниями мы уже встречались в других произведениях Вордсворта. Разбросанные по всему тексту в «Прелюдии», они, по верному наблюдению исследователей, служат здесь неким скрепляющим, структурообразующим началом, помогающим восстановить основные моменты становления Вордсворта как поэта (см.: Iindenberger 1986, р. 88).
Отважно вступив в соревнование с Милтоном, Вордсворт начал «Прелюдию» с того, чем Милтон закончил свою эпопею. Изгнанные из рая Адам и Ева в последний раз взглянули «на свой недавний радостный приют»:
Они невольно
Всплакнули — не надолго. Целый мир Лежал пред ними, где жилье избрать Им предстояло. Промыслом Творца Ведомые, шагая тяжело,
Как странники, они рука в руке,
Эдем пересекая, побрели Пустынною дорогою своей.
Милтон 2006, с. 370.
Пер. А.А. Штейнберга
В первых строках «Прелюдии» мы читаем:
Теперь, не скован Ничем и предоставлен сам себе,
Я волен поселиться, где хочу.
<...>
Весь мир передо мной — с открытым сердцем И радостным, свободы не боясь,
Смотрю вокруг. Пусть даже провожатым Мне будет только облако одно,
Не заблужусь.
Кн. I, сгк 8—10, 15—19
Целый огромный и неведомый мир лежит перед изгнанными из рая Адамом и Евой. Их грусть легка; они полны надежды, ибо их, странников, ведет в пути Промысел Творца. Весь мир лежит и перед героем «Прелюдии», и он с


684
Приложения
радостью и открытым сердцем тоже устремляется в путь. Правда, вперед его ведет уже не Божий Промысел, но «только облако одно». Казалось бы, огромная разница. Однако облако, гонимое ветром, плывет по небу, и путь героя как «избранного сына» хотя и свободен, но всё же предугадан — он не боится заблудиться, свернув в сторону.
Лишь упомянутая Милтоном в конце эпопеи тема странствия, предстоящего первым людям, стала для Вордсворта главной. Поэт осмыслил ее, оттолкнувшись от привычного христианского понимания этой темы как странствия души. Здесь вновь возникла неминуемая в данном контексте ассоциация с протестантской традицией, наиболее ярко представленной в Англии книгой Джона Беньяна «Путь паломника» (1678), где в аллегорической форме прослеживаются вехи странствия души главного героя Христиана в поисках небесного града Иерусалима. Вордсворт, как и каждый англичанин той эпохи, знал «Путь паломника» со школьной скамьи. В «Прелюдии» Вордсворт тоже рассказал о главных вехах странствия души героя-автора, который ищет, однако, уже не небесный град Иерусалим, но свое «я» поэта-пророка. Соответственно, сюжет поэмы, рассказывающей о становлении Вордсворта как художника, изображает его путешествие внутрь себя в поисках своего истинного «я». Таким образом, сама жизнь автора стала объектом его творчества. Тут Вордсворт совершенно явно предвосхитил написанную независимо от «Прелюдии» знаменитую автобиографическую книгу Гёте «Поэзия и правда из моей жизни» (1811—1833).
«Прелюдия» имеет кольцеобразную структуру, где начало совпадает с концом. В «радостном прологе» («the glad preamble») Вордсворт мысленно возвращается к событиям, описанным в поэме «Грасмир, мой дом», к тому моменту жизни, когда он наконец достиг творческой зрелости, почувствовав в себе силы поэта-пророка. Этим же «Прелюдия» и завершается.
В первых строках поэмы Вордсворт сразу же обращается к ветру, «доброму посланнику» и «долгожданному другу», который веет с «облачных равнин небесных». Ветер — важнейший образ «Прелюдии». Размышляя о нем, поэт пишет:
<...> когда ветер с неба Мне тело овевал, я ощутил Внутри себя похожее движенье:
Ток мягкий, животворный, что касался Вещей, им созданных, — вначале тихий, Он рос и креп и вихрем стал, творенье


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
685
На прочность испытуя. Силы той Ни с чем не спутать. То стихия духа,
Ломая толстую коросту льда,
Весной врывается, неся надежды,
Обетования трудов счастливых,
Свободной мысли, доблести, познанья,
Чувств чистых, радости незамутненной,
Священной жизни лада и стиха.
Кн. I, стк 40—53
Очевидно, что воспринятый таким образом ветер знаменует собой порыв поэтического вдохновения, «священной жизни лада и стиха». Но какова природа этого вдохновения? Косвенный ответ на этот столь важный для Вордсворта вопрос дает образный строй отрывка, где говорится о «ветре с неба», на прочность испытующем творенье. Каждому англичанину той поры, с детства воспитанному на чтении Священного Писания, были ясны библейские коннотации образа ветра. Как в еврейском, так и в греческом языках понятия «ветер» и «дух» передавались одним и тем же словом, что обыграно в беседе Христа с Никодимом в Евангелии от Иоанна: «Дух [ветер] дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа» (Ин. 3: 8). Вордсворт в «Прелюдии», разумеется, вовсе не отождествляет ветер со Святым Духом. Но, пользуясь библейскими коннотациями, поэт как бы косвенно указывает на небесную, трансцендентную природу поэтического вдохновения — тема, которой он в той или иной форме будет касаться и дальше на протяжении всей поэмы, подведя итог своим размышлениям в видении на горе Сноудон в последней книге «Прелюдии».
В первой же книге, ощутив прилив вдохновения, но пока еще не выбрав темы для своего рассказа, поэт вспоминает раннее детство в надежде понять себя. Обращаясь к Колриджу, Вордсворт говорит:
Но ты, мой благосклонный друг, я льщу Себя надеждой, скучным не сочтешь Мое повествованье — слаб, пристрастен Язык рассказчика, но я хотел,
Пойми, найти источники свои,
Чтоб в ранних взлетах и паденьях ныне Ум равновесье обретал, созрев


686
Приложения
Для главного труда. Но коли впрямь Надежда тщетна и себя постичь Мне не дано, и ты в сиих строках Никоих откровений не найдешь,
Чтоб лучше сердце понимать того,
Кто, мню, тобой любим, — друг, не суди Меня за то, что долго не могу Расстаться с волшебством картин, вещей Оживших, чувств сладчайших — тех, что жизнь К началу возвращают, так что детство Становится само пейзажем — лугом,
Залитым солнцем.
Цель одна пока Достигнута — мой ожил ум, и дух Свершения со мной, и уповаю,
Что в лета предстоящие смогу В стихе поведать жизнь мою.
Кн. I, стк 619—641
В грубом приближении можно сказать, что с помощью рассказа о «ранних взлетах и паденьях» Вордсворту хотелось показать, как постепенно, по мере взросления, его внимание, интерес и любовь смещались от рано умершей матери к природе-воспитательнице, а от нее — к обществу. Но это лишь самая общая схема, от которой поэт постоянно отходит и к которой вновь возвращается, соотнося прошлое с настоящим в попытке раскрыть сложную и неоднозначную полифонию становления себя как поэта.
Строки, посвященные матери, — одни из самых теплых в поэме:
Благословен
Младенец (всё ж попробовать дерзну Начать от колыбели бытия),
Благословен младенец, когда спит На лоне материнском и когда,
Желая ощутить свое родство С душой земною, пьет, как молоко,
Любовь из ясных материнских глаз.
И это чувство входит в жизнь его


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
687
Как животворный ветер, дабы ум Его младенческий восстал, очнулся И возжелал сбирать, соединяя,
В одно разрозненные элементы И свойства каждой вещи, а иначе Они не собирались бы никак.
Так, день за днем под чутким руководством Любви все пять его дремавших чувств,
Разбуженных теперь, острей, пытливей Становятся, и вместе с ними ум Растет, и расширяется, и жаждет Вещь каждую постичь и удержать.
Кн. П, стк 250-270
После смерти так рано ушедшей матери воспитателем будущего поэта стала природа. Такое воспитание как будто бы вполне соответствовало просветительским теориям Руссо, который призывал вернуться к природе, уйдя от зла современной цивилизации, душившей всё непосредственное, доброе и свободное в человеке. Руссо поведал о том, как надо воспитывать юное поколение, в нашумевшем романе-трактате «Эмиль, или О воспитании» (1762), которым в конце XVTH века зачитывалась вся Европа. В этой сугубо просветительской утопии, которая произвела переворот в педагогике, Руссо пытался проверить, как будет жить и развиваться ребенок, воспитываемый в согласии с добрым духом самой природы, ребенок, который ничего не знает о стеснительных и ложных законах цивилизации. Женевский мыслитель считал, что именно под воздействием такого воспитания изначально доброе сердце ребенка и сможет раскрыться во всей полноте.
Вордсворт в целом разделял идею Руссо о благотворной силе природы, которая помогает раскрыть всё доброе, непосредственное и свободное в человеке. Напомним, однако, еще раз, что Вордсворт не был ни профессиональным философом, ни богословом и, в отличие от Колриджа, не стремился им стать. Поэтому не стоит искать точности и однозначности в его высказываниях о природе, которая на первых порах руководила воспитанием героя «Прелюдии». Тем более что вошедшие в текст отрывки были написаны в разное время и отражают разные этапы становления автора. Для нас интересны не следы первобытного анимизма, язычества или даже пантеизма, которые некоторые исследователи находят в тексте поэмы. Такие высказывания Вордсворт мог использовать лишь как нужные ему в том или ином месте поэтиче¬


688
Пр иложения
ские образы, и не больше. Важно другое. Все эти разрозненные и порой противоречащие друг другу отрывки подчинены общему контексту поэмы в целом, где природа, как мы уже сказали, служит проводником, воспитывающим ум и чувства поэта, но часто ведущим его за ее пределы. Она, безусловно, питает воображение, но и помогает там, где нужно, оттолкнувшись от себя, подняться ввысь.
В свете этого цитированные ранее рассуждения Коробейника о единой жизни, чье «названье — радость», взятые из варианта «Разрушенной хижины», в тексте «Прелюдии» потеряли свой однозначно пантеистический оттенок. Они теперь подчинены концепции Бога, сформулированной Вордсвортом позже в поэме «Грасмир, мой дом», и читаются именно в этом контексте как гимн радости, приобщающий человека через единение с природой к божественной жизни и делающий его, как в библейских псалмах, прозе некоторых мистиков и стихах методистов братьев Уэсли, сопричастником радостной тайны творения. («И увидел Бог всё, что Он создал, и вот, хорошо весьма», — читаем мы в библейской Книге Бытия (Быт. 1: 31).)
Радостное чувство сопричастности тайнам творения, открывшееся поэту в детстве благодаря единению с природой и во многом сформировавшее его личность как художника, осталось с ним навсегда. Вспоминая эту пору жизни, Вордсворт писал:
Я мог бы долго Рассказывать, как осень и весна,
И летом тень, и снег зимой, и день,
И ночь, рассвет и сумерки, и грезы И мысли на прогулках одиноких Во мне подпитывали этот дух Любви благоговейной, что связал Меня с Природой. Лишь напомню тут, Что детская отзывчивость и дар Причастности со мной остались. Мир Рутинным повторением своим Их подавить не смог. Во мне жила Та сила, что не может не творить И иногда открыто восстает Противу правил, но всегда верна Незыблемой гармонии вещей И ей причастна. Свет, что исходил


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
689
Из глубины сознанья, добавлял Сиянье зорям; птицам, ветеркам,
Ручьям, что сами по себе так нежно Поют, — особой музыки; и буря Ночная делалась еще мрачней В присутствии моих пытливых глаз.
Отсюда мой восторг и преклоненье Пред этим миром.
Кн. П, стк 395-419
Этот «дух любви благоговейной», связавший юного Вордсворта с природой, ощущение причастности «незыблемой гармонии вещей» переданы в «Прелюдии» (как в данном отрывке, так и во многих, ему подобных) с силой и выразительностью, какие редко встретишь в строках других английских поэтов.
Однако понятая так природа не только питала ум и чувства юного героя, формируя в нем внутренний взор художника, тот самый свет, исходящий «из глубины сознанья», но и воспитывала его в нравственном отношении. Тут Вордсворт отчасти опирался на теорию ассоциативного мышления, разработанную Дэвидом Хартли (1705—1757), который настолько понравился молодому Колриджу, что он даже назвал в честь этого философа своего первого сына. Увлечение Колриджа передалось и его другу. Однако после возвращения из Германии Колридж изменил свое мнение о Хартли. Теперь уже учение философа казалось ему слишком просветительски-механистическим, идущим вразрез с интуитивным методом познания и теорией органического роста, которым он отдавал в ту пору предпочтение. Однако Колридж все-таки сохранил интерес к ассоциативному мышлению на долгие годы17.
Когда Вордсворт писал первые книги «Прелюдии», оба поэта еще были увлечены идеями Хартли. Да и в дальнейшем Вордсворт, по мнению ряда ученых (см., например: Beatty 1922), не порывал с идеями философа столь резко, как Колридж, хотя использовал их скорее как точку отсчета в попытке рассказать о своем детском опыте, и не больше. Тем не менее некоторые параллели бросаются в глаза. Так, Хартли учил, что «нравственное чувство» тесно связано с ассоциацией понятий. Философ считал, что удовольствие и боль по ассоциации с определенными действиями служат средством воспитания человека, где низшие удовольствия путем эволюции ведут к чистой любви к Богу как высшему и абсолютному совершенству.
17 Подробнее о сложном отношении Колриджа к Хартли см.: Prickett 1970.


690
Пр иложения
Вспоминая детство, Вордсворт писал, словно вторя Хартли:
В то время восхищение и страх Наставниками были мне.
Кн. I, стк 293—294
О радостном восхищении Вордсворта окружающим миром мы только что сказали. Что же касается «страха», то наиболее ярким и самым известным примером такого наставничества является, пожалуй, эпизод с украденной лодкой, к которому обычно обращаются все исследователи, пишущие о «местах времени».
Однажды юный герой потихоньку взял чью-то лодку, привязанную у входа в грот, и решил покататься на ней по озеру. Он понимал, что совершил воровство, но в радостном возбуждении не очень-то заботился об этом, пока в нем вдруг не проснулось чувство вины. Достигнув середины озера, мальчик неожиданно увидел голову огромного утеса, которая росла и росла,
Пока, воздвигнувшись во весь свой рост,
Сей исполин меж звездами и мной Не встал и семимильными шагами Пошел ко мне. Дрожащею рукой Я челн мой развернул и, поспешив Назад, по тихим водам, словно тать,
Вернулся в Грот Плакучей ивы. Там На прежнем месте лодку привязав,
Через луга я шел домой и в мысли Тяжелые был погружен. С тех пор Прошло немало дней, а я никак Забыть то зрелище не мог. Неясных И смутных образов был полон ум.
Неведомые формы бытия Из темноты вставали. Как назвать Тот мрак, я сам не знал. Я был один,
Покинут всеми; даже то, что прежде Мой составляло мир: деревья, небо,
Поля зеленые, морская ширь, —
Всё, всё исчезло, кроме тех огромных Существ, не походящих на людей,


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
691
Что среди дня мой посещали ум И в снах ночных тревожили меня.
Кн. I, стк 383—405
Так в этой знаменитой эпифании и в других, подобных ей, благая природа, поставив мальчика в пограничную ситуацию встречи с таинственным и неизведанным, формировала его нравственное чувство. В общем и целом, вопреки, казалось бы, разительному сходству, в подобном воспитании было все- таки больше от личного опыта поэта и его романтического видения мира, чем от абстрактных просветительских теорий Хартли, явно не совместимых с поэтикой «мест времени».
Но вот школьное детство позади, и наступает пора студенческой юности. Становление Вордсворта теперь продолжается уже в новых условиях, которые, по его мнению, были далеко не всегда благоприятны. Господствовавшая тогда в Кембридже система образования с упором на утомительную зубрежку («чтенье по указке») мало что могла дать для формирования будущего поэта. В новом для него мире, с непривычным укладом жизни, условностями, обычаями и требованиями, поначалу поразившими и даже увлекшими его, он в скором времени почувствовал себя чужим. Им овладело «странное чувство»,
Что в этом месте, в этот день и час Я оказался по ошибке.
Кн. Ш, стк 97—98
Однако юный Вордсворт не впал в уныние. Словно очнувшись, он «возвратился I В своем сознанье к прежнему себе».
И, словно бы восстав от сна и с духом Собравшись, вдохновленный, устремился К вещам непреходящим, созерцая Земли и неба совокупный лик,
И, возвращая ум к себе, вовнутрь,
Вновь созерцал и слушал, выжидал И мыслей горизонты раздвигал Всё шире, ощущая бремена Великие, но также посещенья Держателя незыблемой Души...
<...>


692
Пр иложения
Не замечаем
Никем, не нужен никому, я был Богаче всех — со мною был весь мир,
Мой мир, мной сотворенный для себя.
И для меня дышал он — и для Бога,
Что в душу мне смотрел.
Кн. Ш, стк 130-139, 164—169
Основы, заложенные в детстве, помогли Вордсворту-сгуденту раздвинуть горизонты вселенной и глубже проникнуть внутрь себя, в сотворенный им с помощью созерцания «вещей непреходящих» романтически-субъективный мир, где в его душу вглядывается Бог. В такой форме становление поэта продолжалось и в Кембридже. А когда Вордсворт вернулся на свои первые каникулы в родной Озерный край, по которому он скучал в университете, его посетило откровение, перевернувшее его жизнь, — он почувствовал себя «избранным сыном».
И всё же Вордсворт, воспитанный на лоне природы Озерного края и с детства с ее помощью приобщившийся к «незыблемой гармонии вещей», был не склонен, подобно Руссо, отрицать великие достижения культуры. Известно, что Вольтер в ответ на присланный ему женевским мыслителем трактат, содержавший страстный призыв вернуться к природе, уйдя от зла цивилизации, со свойственной ему едкой иронией заявил, что уже давно утратил способность ходить на четвереньках и не хотел бы на старости лет возвращаться вспять. Ответ же Вордсворта принял форму романтического сновидения, помещенного в пятой книге «Прелюдии».
Однажды некий друг поэта (его alter ego) увидел во сне всадника-бедуина (который в то же время был и Дон Кихотом), державшего в одной руке камень, а в другой раковину. Этот «Араб Кихот» объяснил, что спасается бегством от вод Всемирного потопа, надеясь сохранить для будущих поколений камень, который символизирует математику (геометрию) как достижение точных наук, и раковину — символ великой поэзии прошлого. Вордсворт пишет:
И человек,
Чтоб поколений связь не прервалась,
После себя потомкам оставлял Творения великие — такие,
Что жить достойны вечно.
Кн. V, стк 18-22


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
693
Вордсворт не принял ложного воспитания, калечащего сознание человека сохранившейся со времен схоластики зубрежкой, отдаляющего его от природы и превращающего его жизнь в самообман. Иное дело — истинная поэзия, в которой живет бессмертная природа. Возвышенным гимном такой «провидческой» поэзии, преображающей вещи божественным светом и придающей им ореол небесной славы, которую некогда созерцали библейские пророки, Вордсворт и закончил пятую книгу:
Какая сила
Провидческая правит ход ветров,
Что воплощается в загадку слов!
Там мгла живет и целый сонм теней Вершат свою работу, словно в доме,
Где безраздельно царствуют они.
Но свет божественный сквозь эту мглу Прозрачную проходит, прикасаясь Ко всем вещам и формам, и тогда,
Подхвачены течением стиха,
Они пред нами предстают, как будто В мгновенной вспышке молнии и в славе Такой, что им не снилась никогда.
Кн. V, сгк 628-640
В шестой книге Вордсворт рассказывает, как расширился его опыт и понимание мира, когда, отучившись еще несколько лет в Кембридже, он с приятелем отправился за границу (1790 г.): посетил Францию, охваченную всеобщим ликованием в годовщину падения Бастилии, а затем Швейцарию и Италию. Сочиняя эту книгу в 1804 году, Вордсворт с нескрываемой ностальгией вспоминает то радостное для него «мятежное время»,
<...> когда вся Европа Возликовала Франции вослед,
Когда сама природа человека Стремилась к обновлению.
Кн. VI, стк 357—360
Но сам он, по его воспоминаниям, был пока что еще лишь сторонним наблюдателем, а не участником тех радостных событий. Царицей его сердца тогда


694
Приложения
по-прежнему оставалась природа, дарившая ему не виданные ранее «дивные картины», питавшая воображение.
Шестая книга содержит уже упомянутый выше рассказ о переходе через Альпы и апокалиптический пейзаж, увиденный поэтом в ущелье Гондо. Перед этой эпифанией Вордсворт, размышляя о природе своего поэтического творчества, напрямую обращается к его движущей силе — воображению:
Воображение — предвечный пар,
Что зримо на пути моей поэмы Восходит, — эта сила облекла Меня, подобно облаку. Я был Потерян, вырваться не мог и даже Не помышлял, и ныне, приходя В себя, я говорю своей душе:
«Твое величье признаю». В той силе,
Берущей в плен, в предвестиях ее,
Когда свет разума как будто гаснет,
Но в ярких вспышках вдруг приоткрывает Незримый мир, — в сей силе обрелась Величия обитель, что и в детстве,
И в старости равно доступна нам.
Наш путь и наша пристань только там,
Где вечность, где бессмертная надежда,
Усилие, и воля, и стремленье К тому, что неизменно впереди.
Кн. VI, сгк 533—550
Эти знаменитые строки с их откровенно библейской лексикой, отсылающей к ветхозаветному облаку славы Господней, осенявшей Моисея во время беседы с Богом, и уподоблением творческого акта религиозному экстазу, когда свет разума гаснет, открывая сквозь темноту незримый обычному взору трансцендентный мир, были написаны позже, чем рассказ о восхождении на гору Сноудон. Однако в архитектонике «Прелюдии» они заранее готовят читателя к кульминации всей поэмы в последней, тринадцатой, книге.
Седьмая книга «Прелюдии» посвящена Лондону, где поэт на время поселился после возвращения на родину. Отношение Вордсворта к городу двойственно. Конечно, Лондон привлекал его многообразием бурлящей жизни, воплощением которой стала знаменитая Варфоломеевская ярмарка. Однако


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
695
в этом «шуме, давке, пестроте» он чувствовал себя совершенно одиноким, полностью разобщенным с другими людьми.
Эти чувства Вордсворт выразил в очередном поэтическом откровении, эпифании о слепом, случайно встреченном им в карнавале лондонских улиц, где «тайна — каждое лицо»:
<...> подняв Глаза слепые, прислонясь к стене,
Стоял он неподвижно. На листке,
Приколотом к лохмотьям, я прочел Историю его. И в тот момент Мой ум, как жернов под струей воды,
Вдруг повернулся. «Всё, что о себе И о вселенной знаем мы, — не больше Записки этой жалкой на груди У нищего», — подумал я. И образ Сей недвижимый, с каменным лицом И мертвым взглядом, показался мне Посланьем из иного бытия.
Кн. VU, стк 584—596
Прорыв в инобытие роднит физическую слепоту с духовной и делает ее знаком холодного отчуждения, царящего в английской столице. Разгадать тайну лиц людей, встреченных на улицах Лондона, невозможно; каждый из них проходит мимо, неузнанный и непознанный, как слепой нищий, о котором ничего не известно, кроме «записки <...> жалкой на груди».
И, однако, как верно заметили критики, вопреки такой разобщенности, да и заверениям самого Вордсворта, будто в столице его воображение спало, его стихи свидетельствуют об обратном (см.: Gill 1991, р. 74). Становление его таланта продолжалось и там, Лондон с его шумной пестротой по-прежнему питал его мысль.
Восьмая книга поэмы, согласно замыслу автора, рассказывает о том, как Вордсворт от любви к природе перешел к любви к человечеству. Однако здесь, по мнению исследователей (см.: Ibid., р. 75), скорее уместно говорить не столько о природе, но о том, как любовь к книгам привела поэта к любви к ближнему. И ближние эти — конечно же обитатели Озерного края, те самые простые поселяне, о которых Вордсворт много писал и раньше. Разительным контрастом с Варфоломеевской ярмаркой в Лондоне выступает маленькая


696
Пр иложения
сельская ярмарка в долине рядом с Грасмиром, ярмарка, где очень немного продавцов и покупателей, но зато все знают друг друга и живут общей жизнью. В этой книге читатели видят то же сострадание и любовь к маленькому человеку, что и в «Лирических балладах». Именно такая любовь и движет воображением автора, формирует его поэтическое сознание.
Две следующие книги «Прелюдии», девятая и десятая, посвящены второй поездке Вордсворта во Францию и его переживаниям после возвращения оттуда. Соответственно, политические события выходят здесь на передний план. Поэт вспоминает о своей встрече с Бопюи и юношеском увлечении идеями Французской революции. В ретроспективе времени, спустя более десяти лет, эти идеи казались Вордсворту по-прежнему достойными всяческого уважения. На родину же из второй поездки он, как уже говорилось, вернулся убежденным сторонником дела революции, что привело его к острому внутреннему конфликту, когда вспыхнула война с республиканской Францией и началось жесткое подавление всякого инакомыслия в Англии. Вордсворт совершенно откровенно высказывается об этом на страницах своей поэмы:
Да, я ликовал
Потом (хоть странно это вспоминать)
И праздновал в душе моей, когда Войска английские, сокрушены,
Позорно в бегство кинулись. Не горько ль?
Нет, горечью не назову смешенье Непримиримых и неясных чувств;
И тот лишь мог бы их понять, кто сам Любил звон нашей сельской колокольни,
Стоял на службе, где лишь о победах Английской армии молились все,
И, среди многих прихожан, один,
Как гость незваный, сидя в стороне,
Мечтал о дне возмездия.
Кн. X, сгк 240—253
Думается, если бы английские поэты-романтики младшего поколения (Байрон и Шелли) в свое время прочли эти и им подобные строки «Прелюдии», то противостояние между ними и Вордсвортом было бы отчасти сглажено, хотя переход поэта в зрелые годы в стан тори никак нельзя обойти молчани¬


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
697
ем. Однако ни о каком предательстве идеалов юности в период сочинения версии поэмы 1805 года говорить не приходится. Они по-прежнему служили ориентиром для размышления и поиска, хотя их осуществление больше не казалось поэту делом ближайшего будущего.
В десятой книге Вордсворт откровенно рассказывает о своих метаниях, недолгом увлечении философией Годвина, об утрате веры в политическую деятельность как средство для внедрения идеалов юности в жизнь и о последовавшем за этим душевном кризисе, выйти из которого ему помогло общение с благой природой, а также с Дороти и Колриджем. Однако всё это время те самые политические ориентиры, вопреки любым перипетиям личной судьбы, продолжали питать его воображение, заложив важнейшую часть фундамента для окончательного формирования его таланта, который без них не смог бы раскрыться полностью.
В одиннадцатой книге «Прелюдии» Вордсворт возвращается к периоду увлечения рационализмом, мешавшим ему видеть природу в ее истинном свете. И тут ему в конечном счете помогла Дороти, ставшая для него образцом чуткости, спонтанности восприятия и свободы духа. Именно она вернула поэта на правильный путь, знакомый ему еще с детства. Книга кончается знаменитыми рассуждениями о «местах времени», на которые мы уже ссылались ранее. В качестве примера поэт приводит две эпифании детских лет. В одной из них он рассказывает о страхе от увиденного им в раннем детстве остова виселицы и «призрачной тусклости», которую он тогда испытал. В другой — о странном и таинственном эпизоде школьной жизни. Накануне Рождества он с нетерпением ждал возвращения на каникулы домой к отцу. Повозка, которая должна была забрать его вместе с братьями из школы, не появлялась. И тогда юный поэт, мечтая заметать ее издалека, забрался на утес, откуда было лучше видно дорогу.
Я ждал. День был дождливый, бурный, злой. Под каменной стеною на траве Сидел я — справа от меня овца Паслась уныло, слева старый куст Боярышника гнулся до земли.
И я смотрел, смотрел во все глаза Сквозь пелену дождя попеременно На лес и луг внизу.
Кн. XI, сгк 348—355


698
Пр иложения
Он не знал, что в тот момент его отец уже был смертельно болен и что через две недели он с братьями пойдет за его гробом на кладбище. В момент горя недавнее нетерпение стало для него карой, наказанием. Осиротевший мальчик укорял себя, пытаясь принять волю Бога.
И потом
Тот дождь и ветер, весь разгул стихий,
И эта одинокая овца,
И стонущий боярышник, и гул Деревьев, музыка воды, туман,
Порою принимавший очертанья Коней, несущихся во весь опор,
Что видел, слышал я тогда, слилось В один поток, к которому нередко Я шел, чтоб жажду утолить. И ныне,
Когда средь ночи ливень и гроза Ко мне в окно стучатся, или днем Блуждаю по лесу, где никогда Доселе не был, то не сомневаюсь —
Так иль иначе выйду я к нему.
Кн. XI, стк 366—380
Так, таинственным образом сама смерть стала пищей для воображения поэта, живительным источником, где он мог утолить жажду, обретя силу и найдя утешение (см.: Gill 1991, р. 84).
В двенадцатой книге преодолевший духовный кризис Вордсворт вновь обратился к человеку как к «объекту восхищения» («ап object of delight»). Как и в «Лирических балладах», поэт снова пишет о простых сельских жителях Озерного края, воплощавших для него лучшее, что есть в людях. Он был по- прежнему уверен, что природа с детства формирует душу человека. Но теперь он также понял, что поэты наделены особой способностью, позволяющей им постигать то, что не замечено другими, создавая произведения, которые обладают воздействием, схожим с силами природы. Обращаясь к Колриджу, Вордсворт говорит:
Прости меня, коль я скажу (давно Лелея мысль, что все поэты так же,
Как и пророки, связаны одним


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
699
Великим промыслом, но каждый — даром Особым наделен — постигнуть может,
Что не дано другим), прости, мой друг,
Коль я, нижайший среди прочих, мнил,
Что, в некотором роде, избран тоже,
И стих мой, прорастая из глубин Непознанного, может силой стать С природною стихией наравне.
Кн. ХП, стк 276—286
Эти строки готовят читателей не только к видениям из далекого прошлого, которые посетили Вордсворта в долине Сарум, — они воплощают способность поэта, подобно древним друидам, вещать о небесном и земном, преображая силой слова любое явление жизни18. Эти строки предвосхищают и кульминацию всей поэмы — эпифанию на горе Сноудон в заключительной, тринадцатой, книге «Прелюдии».
Еще в самом начале 1804 года, сочиняя вариант «Прелюдии» в пяти книгах, Вордсворт намеревался закончить поэму эпизодом восхождения на Сноудон. Однако в марте 1804 года он решительно изменил замысел, начав работу над более полным вариантом 1805 года, куда вошло теперь уже тринадцать книг. Впрочем, и в этом варианте восхождение на Сноудон по-прежнему открывало последнюю книгу, являясь кульминацией всей поэмы. Таким образом, восхождение на Сноудон было описано раньше, чем большая часть текста последних семи книг. По мнению исследователей, эти книги, сочиненные впоследствии, как бы задним числом, готовили и объясняли эпифанию на Сноудоне, которая в образной форме подводит итог размышлениям поэта о становлении его таланта (см.: Hodgson 1980, р. 112).
Тринадцатая книга начинается с непритязательного, казалось бы, рассказа о том, как Вордсворт и его друг решили встретить восход солнца на Сноудоне. В дорогу друзья отправились еще до полуночи. К востоку от их пути вздымались горы и холмы Уэльса, к западу простирались воды Ирландского моря. Поэт шел вверх своей тропинкой, когда земля у его ног внезапно стала светлеть:
18 Друиды, приносящие человеческие жертвы, в ранней поэме «Равнина Солсбери», откуда Вордсворт взял текст, отредактировав его, явно ассоциировались с политическими репрессиями в Англии 1790-х годов. Подобные политические коннотации в «Прелюдии» отсутствуют.


700
Пр иложения
Чрез шаг-другой гляжу — еще светлей,
И не успел опомниться, как дерн Весь озарился. Я взглянул — луна Сияла в одинокой вышине Над головой моей, а возле ног Дремало море необъятной мглы.
Вокруг повсюду высились холмы,
Согнув сто смуглых спин, а вдалеке Туман, вытягиваясь языками,
Береговыми косами вдавался В заправдашнее море — и оно Повсюду, где хватало глаз, как будто Сжимаясь, пядь за пядью уступало Захватчику владения свои.
Луна меж тем в своей далекой славе Всё созерцала сверху, а туман Касался осторожно наших ног.
От берега почти что в трети мили Разверзлась пропасть синяя — то был Разрыв в тумане, и из этой бездны Всё время поднимался рев воды,
Бесчисленных потоков, рек и струй,
Сливавшихся в один могучий гул.
Огромный сей простор, сам по себе,
Не мог не вызывать в душе восторг,
Но в этой бреши темной и глубокой,
Из коей глас бездомных, диких вод Наружу рвался, верно, был сокрыт И самый дух, и тайный смысл всего.
Кн. ХШ, стк 37-65
По замыслу Вордсворта, в структуре «Прелюдии» эта величественная картина природы является наивысшей точкой его странствия как художника, кульминацией, которая связывает весь пройденный им путь, разнообразные отрезки времени прожитой им жизни, с реальностью вне времени и пространства. Сама открывшаяся взору поэта картина полна точных и ярких деталей: луна «в одинокой вышине», безоблачное небо, туман в форме «необъятного моря» у ног поэта, «пропасть синяя» — разрыв в тумане и доносящийся из


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
701
этой бездны «рев воды». Всё это Вордсворт видит здесь и сейчас. Но описанные явления природы в то же время выводят поэта за пределы конкретной реальности в таинственный мир сверхчувственного бытия.
Весь этот «возвышенный и страшный» пейзаж пронизан особой двойственностью, как бы скрывающей одну реальность за другой. С одной стороны, с участка земли, на которой стоит поэт, густой туман, стелющийся у его ног, кажется подобным «морю необъятной мглы». С другой — по отношению к реальному Ирландскому морю, видимому издали благодаря «синей пропасти», разрыву в тумане, туман кажется подобным суше, «береговым косам», вдающимся в «заправдашнее» море. Так, с помощью возникшей благодаря туману оптической иллюзии Вордсворт образно показал, как внешняя реальность, представленная лунным пейзажем, может скрывать за собой другую, трансцендентную, особый, невидимый глазу, мир, лишь на миг приоткрывшийся благодаря «синей пропасти» потусторонний мир, который оживляет и возвышает мир природы.
Ученые разглядели в этих строках явное эхо седьмой книги «Потерянного Рая» Милтона, где рассказывается о сотворении мира из первозданного хаоса. Это, безусловно, верно. Однако не менее важно и другое. Образ «синей пропасти» («а blue chasm») неминуемо отсылает читателя, знакомого с творчеством английских романтиков, к строкам знаменитого стихотворения Кол- риджа «Кубла Хан, или Видение во сне»:
А пропасть, жуткою полна красою,
Где кедры высились вокруг провала!
Пер. В. В. Рогова
Но «Кубла Хан» — это образец «поэзии о поэзии», стихотворение о природе творческого акта, в центре которого стоит фигура слышащего «райские напевы» поэта-пророка. Такой напоенный «млеком рая» поэт творит свой мир с помощью волшебной силы воображения, которая, по мнению Колриджа, является основой творчества.
Как мы уже говорили, Вордсворту были очень близки эти идеи. В «Прелюдии» он посвятил воображению обширное лирическое отступление, следующее сразу же после видения на горе Сноудон. Вордсворт, в частности, пишет:
Видение почти исчезло, но В ту ночь, на одинокой той горе


702
Пр иложения
Оно мне словно бы явило образ Могучего ума, что окормляем Бывает вечностью, возвышен скрытым Присутствием в нем Бога или чем-то Безбрежным, тайным в бытии своем.
Кн. ХШ, стк 66—72
Представшая взору Вордсворта на Сноудоне величественная картина не только дала толчок к размышлению о природе творчества, но и в образной форме выразила мысли поэта о сущности воображения. Переплетение и взаимное проникновение двух планов бытия, реального и идеального, символизируемое туманом, постоянно движущимся и меняющим форму, крайне важно для Вордсворта. Согласно его мысли, воображение, подобно туману, увиденному на вершине Сноудона, наделено способностью «преображать | Вещей наружность», «переплавлять, | и остранять, и сочетать». Благодаря этой способности истинные поэты получают особую «власть и силу», особый дух, свойственный высочайшим умам, который позволяет проникать в инобытие и творить новые миры, воспевая и что бренно, и что вечно.
Продолжая речь о «могучем уме», открывшемся ему в «синей пропасти», Вордсворт писал:
Одну его черту природа мне Довольно ясно показала в том Видении возвышенном и страшном — Его способность так преображать Вещей наружность, так переплавлять,
И остранять, и сочетать иль, дерзко Акценты поменяв, так подчинять Одно другому, что и грубый ум Не может не узреть, и не услышать,
И чувством не проникнуться.
Тогда
Он вынужден признать ту власть и силу, Что, в высшем проявлении своем, Выходит на поверхность — как двойник, Сестра, сообщница другой, славнейшей, Что высочайшим свойственна умам.


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
703
И это именно тот дух, в котором Они общаются со всем, что есть В сем мире: изнутри себя рождая Преображения, для себя творя Такую же реальность, и когда Она готова, восприяв ее Всем существом своим. И то, что бренно,
И то, что вечно, восхищает их;
Они из поводов малейших могут Создать великое — настороже Всегда — желая и творить, и быть Послушной глиною в руках Творца.
Кн. ХШ, сгк 73-99
Эти мысли, по сути дела, очень близки рассуждениям Колриджа о воображении. Вспомним, что в «Литературной биографии» он писал:
Первичное воображение, в моем представлении, — это живая сила, главный фактор всей человеческой способности восприятия; она отражается в конечном разуме как копия вечного акта творения в бесконечном «я [есмь]».
Кольридж 1987, с. 30
Как следует из вышеприведенных строк «Прелюдии», подобной живой силой, отражающейся в конечном разуме поэта как копия вечного акта творения, воображение является и для Вордсворта. И вместе с тем воображение для Вордсворта — это не только данный Богом талант преображать в поэзию окружающий мир или творить новый, которого нет в действительности. Это еще и сила, связующая поэта с инобытием, открывающая для него неизведанные горизонты и позволяющая ему быть «послушной глиною в руках Творца». По верному наблюдению ученых, материальное и духовное, имманентное и трансцендентное, хотя и отличаются друг от друга, в то же время неразрывно слиты для Вордсворта силой воображения и невозможны друг без друга (см.: Barth 2003, р. 70).
Это лирическое отступление Вордсворта как бы подводит закономерный итог всем его размышлениям о природе творчества. Он начал их еще в «радостном прологе», где ветер символизирует вдохновение. Затем продолжил в разбросанных по всей поэме «местах времени», где поэт в той или


704
Приложения
иной форме становился причастным инобытию. И, наконец, предварительно раскрыл их в ранее приведенном обращении к воображению в шестой книге, где оно уподоблялось силе, «берущей в плен», как в религиозном экстазе ослепляющей художника и открывающей ему «в ярких вспышках <...> | Незримый мир». Соответственно, видение на Сноудоне — это итог прослеженного на протяжении всей поэмы становления Вордсворта как поэта и знак того, что он в конечном итоге нашел себя как художник, обретя творческую зрелость.
Продолжив творческий диалог с Колриджем и взяв у него из «Кубла Хана» образ священной реки («the sacred river»), символизирующей воображение19, Вордсворт так сформулировал свои мысли:
Путь сей реки
Мы проследили от ее рожденья В слепой пещере, где едва лишь слышно Журчание воды; мы вышли с ней На свет, в просторы дня, где на приволье Текла она, пока не потерялась В потоке жизни, но потом опять Нашлась, когда, вдруг силу обретя,
В торжественном теченье отразила Деяния людей и жизни лик;
И, наконец, в ее разливе вечность Открылась нам, и мысль, в которой мы Находим всё, которой имя — Бог.
Кн. ХШ, сгк 174-186
Эти строки, подводящие итог поэмы, в то же время, как указали ученые, открывают и новые горизонты творческого поиска автора (см.: Wordsworth J. 1982, р. 332). Они были написаны в мае 1805 года, два месяца спустя после гибели любимого брата Джона, когда у Вордсворта возникла жажда найти более твердую точку опоры в вере и принять доктрину личного бессмертия человека и загробного воздаяния. Однако полностью христианство он тогда не принял, поскольку и спустя несколько лет всё же продолжал утверждать,
19 Ср.: «Построил в Занаду Кубла | Чертог, земных соблазнов храм, | Где Альф, река богов, текла | По темным гротам без числа | К бессолнечным морям» [пер. В. В. Рогова).


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
705
что ему не нужен Искупитель, то есть Иисус Христос. Но сдвиги в мировоззрении поэта, давшие всходы в его поздней поэзии, уже начались.
Развивая свои мысли о воображении в последней книге «Прелюдии», Вордсворт обратился к теме духовной любви как основному принципу жизни, которая «пронизывает всё, рождаясь в недрах | Внимающей Создателю души».
Духовной сей любви всегда идти С воображеньем рядом, ведь оно Есть сила абсолютная и дар Пророческий, размах души и разум,
Способный возноситься над землей.
Кн. ХШ, стк 168-172
Такая духовная любовь «освящает» все прочие виды любви, в том числе и семейную, возвышая и преображая их. И вместе с тем духовная любовь, в представлении поэта, — это не только любовь к Богу, пусть и осмысленному на свой лад вне церковной догматики, но и любовь ко всему земному, увиденному в свете этой высшей реальности. Воображение же, «идущее рядом» с такой любовью, сплавляет воедино два этих плана бытия, являясь абсолютной силой и пророческим даром.
Вордсворт закончил поэму обращением к тем, чья любовь помогла ему найти себя как художника, — к Дороти и Колриджу. Поэт выразил надежду, что хотя сегодня, в «этот век», идеалы их юности больше не актуальны, они оба, два поэта, «природы новые пророки», сумеют возвестить людям об их грядущем «освобождении» (в оригинале: «redemption» — «искуплении») на путях духовного возрождения. От своего имени и от имени друга Вордсворт заключил «Прелюдию» следующими словами:
И мы, природы новые пророки,
Им возвестим о вечном вдохновенье,
Что разумом и истиной всегда Освящено; и, что любили мы,
Они полюбят — мы научим, как;
Покажем, как наш дух способен стать Во много раз прекрасней, чем земля,
Где обитает он, и как над всем
Вещей устройством (что средь революций,


706
Пр иложения
Порывов, пут не знает перемен)
Ликует в красоте, поскольку сам Сей высшей красоте принадлежит.
Кн. ХШ, стк 432—443
Как видим, утопические идеалы Вордсворта — те же, что и ранее в поэме «Грасмир, мой дом». Человеку только нужно заключить священный союз, соединив душу, наделенную божественной красотой, и потерянный некогда рай в возникшей благодаря такому «брачному» союзу вселенной с ее возрожденными к новой жизни людьми вернется на землю, а высокие идеалы юности поэта найдут воплощение в жизни. Сочиняя заключительные строки поэмы, совершивший новаторское «путешествие внутрь себя» Вордсворт надеялся и верил, что наконец-то обрел силы и уменье рассказать об этом в «Отшельнике».
Белый стих, которым написана «Прелюдия», хотя и развивает милтоновские традиции, однако звучит совершенно самостоятельно и неповторимо. Именно об этом стихе Колридж сказал, что сразу же узнал бы его, услышав даже в песках Аравийской пустыни. Интонация Вордсворта, быть может, не столь мощна и величественна, как у Милтона, но чрезвычайно гибка, свободна и разнообразна. Ей доступна вся гамма эмоций, которые определяют две главные нарративные стихии поэмы: эпическая и лирическая. Автор «Прелюдии» способен искусно передать и всплеск радости, и грусть, и глубокое раздумье, и нужную в некоторых местах отрешенность, а порой и неожиданный, казалось бы, сарказм, и любое другое настроение, необходимое в соответствующем контексте поэмы.
Сам Вордсворт считал, что в белом стихе важны не столько строки, взятые сами по себе, сколько скрепленные единой интонацией более крупные отрывки типа строф. Соответственно, он придавал огромное значение свободному движению стиха и паузам, что особенно заметно в оригинале, где легче ощутить пульсирующую широту дыхания отдельных фраз. Как справедливо заметили исследователи, Вордсворт творил поэзию, где чрезвычайно важен синтаксис, который определяет почти всё (см.: Davie 1955, р. 111).
Лексика «Прелюдии» не столь высока, как у Милтона в «Потерянном Рае», но всё же по современным меркам ее трудно назвать обыденной и разговорной. «Путешествие внутрь себя», в глубины своего сознания порой требовало от автора определенной абстракции мысли, которую нельзя было уложить в разговорный язык. Да и постоянное соревнование с Милтоном, и пря¬


А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе...
707
мые и скрытые отсылки к библейскому контексту тоже сыграли здесь свою роль.
Главные образы «Прелюдии» взяты в основном из мира природы Озерного края. Это ветра, реки, озера, горы, пещеры, острова и т. д. По точному наблюдению ученых, все они имеют двойственный характер (см.: Wordsworth, Abrams, Gill 1979: 643). С одной стороны, они воспроизводят реальные ветра, реки, озера и холмы, знакомые поэту с детства. С другой — являются метафорами, выводящими стихи за рамки конкретного и здешнего. И тогда ветер становится метафорой вдохновения, а ручей — символом потока времени, движущего жизнь лирического героя вперед. При этом грань между буквальным и метафорическим значениями образов часто стирается, и они воспринимаются читателем как некое единое художественное целое, которое позволяет, оттолкнувшись от конкретного и здешнего, прикоснуться к трансцендентному, а затем опять вернуться к земному. Ярким примером тому служит и «радостный пролог» к поэме, и разбросанные в ее тексте «места времени», речь о которых шла выше. Подобные образы, не только сочетающие буквальное и метафорическое значения, но и позволяющие от наглядного и обыденного подняться к интеллектуальному и абстрактному, подчас даже невыразимому, стали замечательным открытием Вордсворта, широко раздвинули границы английского романтического стиха.
В целом же чтение «Прелюдии» — не столь легкая задача, как может показаться на первый взгляд. Текст поэмы требует от читателя не только сосредоточенного углубления, но и неоднократного возвращения к себе. В «Прелюдию» нужно вчитываться, ее нужно перечитывать. Только так можно по достоинству понять и оценить высочайший уровень ее поэзии.
«Прелюдия» началась с сомнений в том, способен ли ее автор приступить к созданию главного дела своей жизни — сочинению философской эпопеи «Отшельник». В конце «Прелюдии» Вордсворт, проследив историю становления своего таланта, наконец-то поверил в свои силы. «Отшельник» так и не был создан. Однако, сочиняя «Прелюдию», которая должна была предварять эту эпопею, Вордсворт, по всей видимости неожиданно для себя, написал свое самое значительное произведение, где его силы как поэта раскрылись полностью. В историю мировой литературы он вошел прежде всего именно как автор «Прелюдии».


Е.В. Халшрин-Халтурипа
«ВООБРАЖЕНЬЕ, ЧТО К ИСТИНЕ ВЕЛО...»:
ТРАДИЦИИ БРИТАНСКОЙ ЭСТЕТИКИ И «ПРЕЛЮДИЯ» ВОРДСВОРТА
Известно, что английский романтизм был подготовлен всем ходом развития эстетической мысли XVTH века. Причем небывалый расцвет интереса к эстетике в то время наблюдался именно в Великобритании. Историки расценивают это как одно из следствий великого индустриального подъема и рождения Британской колониальной империи после завершения войн за испанское наследство, увенчавшихся Утрехтским миром (1713—1715 гг.).
Демократический характер, присущий английской эстетике, которую отличает отказ от элитарных мотивов, ориентация на простоту и естественность, стремление к объединению эстетического и этического, обусловил «стремление [британцев] выработать новые <...> правила поведения, уклад быта, критерии оценок», что и отличало, по мнению ученых, английскую философию от континентальной (Нарский 1982, с. 14). Тяготение к изучению проблемы вкуса (XVTH в.), а затем (к началу XIX в.) — к проблеме гения и психологии творчества охватило не только интеллектуальную элиту, но чуть ли не всё образованное английское общество. Как пишет И.С. Нарский,
В Англии, по крайней мере на полстолетие раньше, чем во Франции, началось просветительское движение, а весь ХЛТП век стал золотым веком британской эстетической мысли: никогда прежде не обсуждали в Лондоне и Эдинбурге категории эстетики так рьяно и никогда потом не писали на эту тему так плодотворно, хотя в XIX веке англичане обсуждали проблемы искусства еще больше.
Там же, с. 8
Британцы проявляли самый живой интерес к уточнению смысла целого ряда эстетических понятий: «гений» (genius) и «вдохновение» (inspiration), «прекрас¬


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
709
ное» (the beautiful), «возвышенное» (the sublime) и «живописное» (the picturesque)1, а также к дихотомии «воображение — фантазия» (imagination — fancy). Все названные понятия присутствуют в творчестве Вордсворта. Но преимущественное внимание поэт уделял способности к воображению, которую и вынес в заглавие кн. XI и ХП «Прелюдии» (1805).
Изучение воображения, стремление к осознанному развитию этой творческой силы является лейтмотивом поэмы, описывающей «становление сознания поэта». В последней, тринадцатой, книге «Прелюдии» поэт восславил воображение и еще раз подчеркнул, что оно-то и делает художника художником, а личность личностью:
Духовной сей любви всегда идти С воображеньем рядом, ведь оно Есть сила абсолютная и дар Пророческий, размах души и разум,
Способный возноситься над землей.
Об этой-то способности так долго Я здесь веду рассказ. Путь сей реки Мы проследили от ее рожденья <...>
...мы вышли с ней
На свет, в просторы дня, где на приволье Текла она, пока не потерялась В потоке жизни, но потом опять Нашлась, когда, вдруг силу обретя,
1 	«Прекрасное», «живописное» и «возвышенное» — это три эстетические категории, ключевые для философии и искусства доромантической и романтической эпох. О том, как различать эти категории, в Англии полемизировали Э. Бёрк, У. Хогарт, У. Гилпин, Ю. Прайс, У. Тёрнер и др. К началу XIX в. сложились следующие представления. Считалось, что «прекрасное» женственно и вызывает любовь, «возвышенное» мужественно и внушает благоговейный ужас, помещаемое между ними «живописное» вызывает удивление и дразнит любопытство. Визуально «прекрасное» ассоциировалось с уютными долинами, округлыми формами, плавностью, «возвышенное» — с бескрайними просторами, ужасающей стихией, неприступными скалами, с одинокими горделивыми фигурами. «Живописное» связывалось с руинами, пересеченной местностью, перепадами тени и света, расщепленными и кряжистыми деревьями, со всякого рода «непри- глаженностью» и неправильностью. Об английских понятиях «воображение», «фантазия», «вдохновение», «гений» речь пойдет далее.


710
Приложения
В торжественном теченье отразила Деяния людей и жизни лик;
И, наконец, в ее разливе вечность Открылась нам, и мысль, в которой мы Находим всё, которой имя — Бог.
Еще раз скажем: где воображенье,
Там и любовь духовная — они Друг в друге, нераздельны. Вот где ты Сам — своя сила, человек! Никто Тебе здесь не помощник, здесь стоишь Особняком; никто не разделит С тобой работы сей, ничья рука Вмешаться тут не может. Это только Твое; и в глубине твоей природы Источник этот животворный жив И не доступен никаким из внешних Привязанностей — ведь иначе он Уже не твой.
Сгк 168-175, 177-186
Читая «Прелюдию», мы будем следить за тем, как Вордсворт переиначивает, «романтизирует» эстетические понятия предшествующего ему века и создает своего рода метапоэзию, то есть поэзию, описывающую законы своего возникновения.
Чтобы по достоинству оценить раскрывшийся перед нами литературный памятник, обратимся прежде к мировоззрению вордсвортовской эпохи, в котором эстетика играла немаловажную роль.
1. 	Фантазия как «лже-воображенье»
В Великобритании на рубеже XVIII—XIX веков «смысловым центром, sine qua non романтизма, ключом, раскрывающим смысл романтического искусства, литературы, философии», явилось понятие «воображение» (imagination) (Engeil 1999, р. 4). В попытках дать определение воображению выявлялись и оттачивались эстетические позиции литераторов как философского, так и лирического склада. Рассуждения о фантазии и воображении рассматривались как обязательный элемент любой теоретико-литературной доктрины.


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
711
Трактуя смысл «воображения» и «фантазии», романтики опирались в своем новаторстве на предшественников, которые пользовались указанной парой терминов, происходящих соответственно от латинского и греческого корней (imaginatio, phantasia). В трудах многих мыслителей предшествующих столетий эти термины встречаются неоднократно2, но их содержание и значимость варьируются от автора к автору, от одного культурного ареала к другому. За многовековую историю развития западноевропейской мысли акценты в понимании «imaginatio» и «phantasia» смещались, менялось соотношение этих категорий. Временами «phantasia» ставилась выше, чем «imaginatio», а иногда эти понятия приравнивались друг к другу.
2 	В разных значениях их использовали Фома Аквинский, Гуго Сен-Викторский, а много позже — Дидро. На Востоке «воображение» фигурировало, в частости, среди категорий индийской поэтики (см.: Гринцер 1987, с. 11—12). В России четкой градации терминов не было, хотя среди русских эстетиков начала ХГХ в. находились те, кто считал воображение «силой, которая правит нравственным миром» (Перевощиков 1974, с. 283). В частости, в «Опыте о средствах пленять воображение» (1815) В.М. Перевощиков писал:
Ум увидит всё сие в воображении, как в некоем волшебном, но верном зеркале. Ум без воображения не может даже проникать в отвлеченные понятия: необходимо нужно представить воображению многие частные истины, чтобы из них извлек ум общую. <...> Воображение служит не токмо к приобретению познаний, но и к возбуждению страстей <...>.
Там же, с. 260
И далее: «Воображение требует, чтобы в картинах не было ничего излишнего, чтобы все част оной, ничем посторонним не разделяемые, составляли одно целое» (Там же, с. 267).
Вместе с тем воображению временами противопоставляли фантазию как силу ограниченную и связанную с областью мечтаний и призраков. Так, С.П. Шевырёв отмечал в предисловии к своей «Истории поэзии» (1835):
Целью моего преподавания было действовать на вкус юных слушателей <...> и наконец, показать им, что мир поэзии, этот идеальный мир человека, не есть пустая, бесцветная область мечтаний и воздушных призраков, одно произвольное создание фантазии, а напротив, что мир поэзии творится из материалов человеческой же действительности, что история поэзии есть та же история жизни человечества, но только взятая в лучшие ее мгновения. Таким образом, я старался читать историю поэзии не с тем, чтобы завлекать пылкое воображение юных слушателей в область одной фантазии, но, напротив, выводить их из этой облает <...> в мир существенной жизни, в мир истории.
Шевырёв 1974, с. 517


712
Пр иложения
Для читателей «Прелюдии» особое значение имеет непосредственный философский и культурный фон английского романтизма, и прежде всего — труды тех авторов (мыслителей, поэтов, деятелей искусства), которые привлекали интерес Колриджа и Вордсворта и обусловили их восприятие того или иного английского термина.
Смысловое размежевание «фантазии» и «воображения» на английской почве происходило постепенно. Особую роль здесь сыграла концепция «лестницы бытия», к которой английские мыслители часто обращались, говоря о разных уровнях сознания.
Известно, что на пути восхождения по «лестнице бытия» множество ступеней. Традиционно считалось, что человек не может произвольно по ней подниматься или спускаться: за ним четко закреплена определенная ступень. В английской поэзии этот взгляд отразился, в частности, в поэтической космологии Джона Милтона, созданной в традициях синтеза христианства и неоплатонизма («Потерянный Рай», 1667). У Милтона во главе «лестницы бытия» находится Божественное первоединое начало, а внизу — по уровням бытия, или ступеням, — распределяется весь тварный мир (вегетативный уровень, чувственный, рациональный)3.
Вместе с тем идея «лестницы бытия» оказалась полезной и применительно к рассуждениям о совершенствовании личности отдельного человека. Так, в представлении английских неоплатоников и их последователей человеческие способности ума и души организованы иерархично. Личное духовное совершенствование моделируется по принципу восхождения от одного уровня сознания к другому, более высокому. Каждой ступени личностного совершенствования соответствует свой уровень развития способностей сознания. Распространяется эта логика и на теорию воображения: развиваясь, человек продвигается от простейших проявлений внутреннего воображения к более сложным. Отсюда проистекает популярная в ХУШ — начале XIX века идея дробления «воображения» на простые и сложные подвиды. Одни мыслители выделяли два таких подвида («фантазия» и «собственно воображение»), а другие — три («фантазия», «первичное воображение» и «вторичное, или творческое, воображение»)4.
3 См. также примеч. 9 к кн. ХШ «Прелюдии».
4 Например, в 1730-х годах немецкий философ Хрйсгиан фон Вольф (1679—1754) написал на латыни трактаты «Psychologia Empirica» и «Psychologia Rationalis», в которых охарактеризовал две творческие способности человеческого сознания: imaginatio (понимая под этим силу скорее «механическую», нежели творческую, и позволяющую челове¬


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
713
В середине ХУЛ века, на ранней стадии размежевания понятий «fancy» и «imagination», определяющую роль сыграли дефиниции Томаса Гоббса, автора знаменитого трактата «Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского» (1651). Трактат написан на английском языке, а не на латыни, что продиктовано интересом автора к современной ему английской терминологии, которую он подвергает анализу. Прежде чем приступить к изложению своих взглядов на сущность государства как на «создание, сконструированное искусственным путем» (Лагутина 2008, с. 48) и являющееся человеческим, а не божественным установлением, Гоббс посвящает объемную часть «Левиафана» проблемам гносеологии и психологии: он задается вопросом о человеческих возможностях (ч. I: «О человеке»). Рассуждая об источнике человеческих знаний с позиций материалистического сенсуализма, Гоббс решительнее, чем кто-либо из его предшественников, постулирует внутреннее происхождении творческих сил. В связи с этим «imagination» становится ведущим понятием у Гоббса: он включает данное слово в названия нескольких разделов книги5 и посвящает его обстоятельному толкованию несколько страниц.
Гоббс толкует «воображение» в терминах материализма: не как чудесный дар, а как вид памяти — воображение проявляется как «отмирающее, тускнеющее зрительное ощущение» (decaying sense)6. Воображение способствует со¬
ку по памяти воспроизводить образы, известные из жизненного опыта) и facultas fingendi (т. е. силу творческую, позволяющую модифицировать эти образы и объединять их в новые целостности). Аналогичным образом Иоанн Георг Зульцер выделяет две разные способности сознания — к механическому воспроизведению и к творческому преобразованию (Einbildungskraft и Dichtungskraft) («Allgemeine Theorie der Schönen Künste», публ. 1771—1774, 1792—1799). Многочастная градация понятий разработана у Тетенса и Колриджа, о которых мы скажем ниже.
5 Воображению посвящены целиком две главы части I книги «Левиафан» (Р. I: «Of Man», Ch. 2: «Of Imagination»; Ch. 3: «Of the Consequence or Trayne of Imaginations» — в опубликованном русском переводе главы названы так: «О представлении» и «О последовательности или связи представлений»). Фантазия фигурирует в заглавии одного лишь параграфа, входящего в состав гл. 8. (Ch. 8: «Of the Vertues Commonly Called Intellectual», §4: Good Wit, Or Fancy).
6 В переводе А. Гутермана — «ослабленное ощущение». Для наглядности приведем цитату более полно:
Подобно тому, как мы наблюдаем в воде, что волны продолжают еще катиться долгое время, хотя ветер уже стих, то же самое бывает с тем движением, которое производится во внутренних частях человека, когда он видит наяву, когда ему


714
Пр иложения
хранению мысленного образа объекта, который перестал быть доступен чувственному восприятию. Далее Гоббс расширяет рамки этого понятия, выделяя два вида воображения: воображение «более простого порядка» (simple imagination, сходное со способностью к запоминанию) и воображение «более сложного порядка» (compound imagination)7. При помощи последнего человек способен обобщать жизненный опыт и «моделировать» будущее: предвосхищать появление новых сущностей, намечать последовательность событий будущего путем выстраивания мысленных образов в связные цепочки (trains of images8). Воображение «более сложного порядка», по Гоббсу, — это та сила, которая помогает планировать грядущее, достигать поставленных целей. Эта же сила движет искусством, — как бы между прочим сообщает он.
Что касается «фантазии» (fancy), Гоббс отделяет ее от воображения и характеризует весьма лаконично: фантазия подпитывается зрительными, слуховыми, обонятельными ощущениями и хаотически «манипулирует» полученными образами. О построении логических схем и предугадывании будущего с помощью такой «фантазии», по Гоббсу, не может быть и речи.
Несмотря на то что Гоббс не всегда последователен в отношении понятий «фантазия» и «воображение» (переключая внимание на иные темы, он нарушает им же самим предложенную дифференциацию терминов и подменяет одно слово другим), считается, что именно «Левиафан» подстегнул интерес английских и немецких мыслителей следующих поколений к дихотомии «фантазия — воображение» (см.: Engeil 1999, р. 176—183).
К концу ХУП — началу ХУШ века для британцев было очевидно, что в определенном контексте термины «phantasia=fancy» и «imaginatio=imagination» расходятся по смыслу. Однако известно множество текстов того времени, в
снится и т. д. Ибо, после того как объект удален или глаза закрыты, мы всё еще удерживаем образ виденной вещи, хотя и более смутно, чем когда мы ее видим. Именно это римляне называют воображением — от образа, полученного при зрении, применяя это слово, хотя и неправильно, ко всем другим ощущениям. Но греки называют это фантазией (fancy), что означает призрак (appearance) и что применимо как к одному, так и к другому ощущению. Воображение есть поэтому лишь ослабленное ощущение и присуще людям и многим другим живым существам как во сне, так и наяву.
Гоббс 1991, с. 11-12
7 В переводе А. Гутермана — «простое и сложное представление» (Гоббс 1991, с. 13).
8 В переводе А. Гутермана — «связи представлений», «связь мыслей» (Гоббс 1991, с. 16-17).


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
715
которых «фантазия» и «воображение» по-прежнему отождествляются. Иными словами, разноголосица мнений в отношении этих понятий продолжалась: одни теоретики являлись сторонниками их разведения, другие, напротив, акцентировали сходство.
Вот несколько примеров.
Джон Драйден развел два термина, подчинив «фантазию» «воображению». В 1660-е годы он писал, что воображение поэта складывается из трех компонентов: «изобретательности» (invention), «красноречия» (elocution) и «фантазии» (которую он также именовал «способностью к вариациям»: fancy^variation) (см.: Dryden 1926, р. 15). По Драйдену, с помощью «фантазии» человек видоизменяет то, что ему хорошо знакомо, в то время как с помощью «воображения» он создает нечто новое, прежде неизвестное.
Иначе подошел к данной проблеме Джозеф Аддисон. В 1712 году он начал одно из своих эссе (журнал «Зритель», № 411) призывом к читателю не смешивать понятия «фантазия» (phantasy, fancy) и «воображение» (imagination). Однако остальная часть эссе посвящена обратному: Дж. Аддисон нашел между этими понятиями множество точек соприкосновения.
Расхождение между теоретическим осмыслением слов и их практическим применением наблюдается в трудах британского лексикографа и писателя С. Джонсона. В его известном «Словаре» статьи, объясняющие смысл «фантазии» и — отдельно — «воображения», не вполне совпадают. Однако роман «Рэсилас, принц Абиссинский» (1759) обнаруживает, что для Д жонсона эти два слова зачастую были тождественны (особенно показательна в этом отношении гл. 44 названного романа).
Очевидно, что английские авторы рассматриваемых десятилетий были не всегда последовательны в своем желании уточнить терминологию. К строгому разграничению понятий «фантазия» и «воображение» они пришли лишь на закате ХУШ века.
Серьезная попытка конкретизации терминов «фантазия» и «воображение» принадлежит шотландскому ученому Уильяму Даффу. В «Эссе о прирожденном гении» («Essay on Original Genius», 1767) Дафф подчеркнул, что гений отличается от остальных смертных именно развитым воображением (которое открывает новые истины и порождает новые сущности). В противовес творческому «воображению» Дафф охарактеризовал «фантазию» как вид ассоциативной памяти. Философ утверждает: фантазия «экстравагантна и не признаёт законов», она непредсказуемым образом сближает совершенно разнородные идеи, и, следовательно, ее можно считать матерью острословия и юмора (wit & humour) (см.: Duff 1964, р. 6—7, 70—71, 89). Это замечание в


716
Пр иложения
дальнейшем стало в Великобритании одним из критериев выявления «фантазийной литературы», а позднее — «фантастической литературы».
Среди других научных текстов того времени, в которых подчеркивалось, что фантазия есть живая и непосредственная игра ума, сродни остроумию, а воображение связано с серьезной работой мысли, назовем труд «О философском исследовании человеческого ума» ученого-логика, представителя шотландской школы здравого смысла Дугалда Стюарта (см.: Stewart 1792, р. 284— 285, 305—309), а также эстетические трактаты его последователей Роберта Скотта (см.: Scott 1807, vol. I, р. 209, 212—213, 249) и Томаса Когана. В 1783 году, говоря об общепринятом английском словоупотреблении, поэт Джеймс Битти9 отмечал:
Мы часто употребляем слова «воображение» и «фантазия» как не вполне синонимичные. В общем-то они обозначают одну и ту же способность человеческого ума, но первое слово предполагает более серьезное, второе — более шутливое отношение к жизни. Остроумный писатель — это человек с живой фантазией, а так называемый «возвышенный пиит» обладает мощным воображением*  *.
Beattie 1783, р. 72
Влияние книги Даффа о прирожденном гении на западную литературу в целом и на романтизм в частности велико. Многие доводы С.Т. Колриджа о контрастных свойствах фантазии и воображения восходят к положениям, сформулированным Даффом. «Эссе» Даффа примечательно еще тем, что в отличие от предшественников, разграничивавших понятия «fancy — imagination» только теоретически, а на практике забывавших об этих различиях, Дафф неукоснительно соблюдал правила словоупотребления в практическом использовании языка: его формулировки никогда не противоречат установленным им же самим дефинициям.
Трудами Гоббса, Даффа и других мыслителей был подготовлен новый шаг в развитии эстетической терминологии. Показав, что существует несколько уровней функционирования «воображения» — от менее осознанного использования этого дара к более осознанному, целенаправленному, — бриган-
9 	Джеймс Битти (1735—1803) — профессор этики в университете Абердина (Шотландия), почетный доктор Оксфордского университета (Англия), автор поэмы «Менестрель, или Путь гения» (1771—1772).
* Здесь и далее, если это не оговорено особо, переводы с английского и подстрочники мои. — Е. Х.-Х.


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...;
717
ские мыслители ХУЛ—ХУШ веков вплотную подошли к проблеме соотношения «воображения» и «рассудка».
Данной проблемой успешно занимался Александр Джерард (1728—1795), соотечественник Даффа, автор «Опыта о гениальности» («Essay on Genius», 1774). Вершинной способностью сознания Джерард считал так называемое философское воображение (philosophic imagination) — понятие, в котором восторжествовало единство рационального и иррационального начал. К обязательным «спутникам» «воображения» Д жерард причислял страсть (passion) и суждение рассудка (judgment). Новаторство Джерарда рельефно выступает на фоне его предшественников Джона Драйдена и Джозефа Аддисона, полагавших, что рассудок призван контролировать и ограничивать полет воображения. Джерард, напротив, считал рассудок силой, способствующей развитию воображения. В то время как воображение создает общий, цельный план будущего произведения, рассудок помогает уточнить детали и, по мере реализации плана, откидывает всё лишнее, что в план не вписывается. Таким образом, у Д жерарда рассудок (как способность к самокорректировке и саморегулированию) выступает помощником воображения.
Благодаря тому, что британская философская мысль долгие годы уточняла значения слов «imagination» и «fancy», к концу ХУШ века у носителей английского языка появилась определенность в отношении их употребления. Сказанное в равной мере касается письменной и устной, научной и повседневной речи.
К концу ХУШ века круг синонимов, связанных с понятиями «imagination» и «fancy», устоялся. Под «воображением» понималась внутренняя творческая сила сродни разуму, способствующая осмыслению действительности и серьезному планированию, в то время как «фантазия» определялась как умение создавать из старых впечатлений курьезные комбинации, будь то шутка, остроумное замечание или некая фикция — измышленное построение, не соответствующее действительности. Устоялась и иерархия этих понятий: «воображение» стало ставиться на первое место перед «фантазией».
Коль скоро концептуальный багаж английского романтизма наряду с английской «эмпирической» эстетикой вобрал в себя и немецкую «философскую» эстетику, уделим внимание этой стороне вопроса.
Исторически так сложилось, что культурные и философские связи Великобритании и Германии были весьма тесными. Как в литературе, так и в философии эти страны связывала широкая общность интересов.
В частности, в обоих ареалах особый резонанс получила полемика вокруг фигуры Уильяма Шекспира как автора, обнаружившего необыкновенную


718
Приложения
силу природного таланта — «гения от природы». Шекспиру посвящали восторженные очерки И.-Г. Гердер и И.-В. Гёте, а Ф. Шиллер создал трагедию «Разбойники», где явно угадывается воздействие шекспировского «Короля Лира».
Кроме того, и немцы, и британцы — в совместной «перекличке» — переживали сильное увлечение балладной традицией. Многие народные баллады, собранные в одной стране, проходили через руки иностранных поэтов и только после такой литературной обработки обращали на себя внимание соотечественников, порождая множество новых подражаний. Один из ярких тому примеров — судьба баллады о Леноре. Г.-А. Бюргер сочинил «Ленору» под впечатлением от шотландской баллады «Призрак милого Уильяма» («Sweet William’s Ghost»), опубликованной в сборнике Томаса Перси «Памятники старинной английской поэзии» («Reliques of Ancient English Poetry», 1765). Затем, благодаря популярности движения «Бури и натиска», вольное переложение Бюргера привлекло интерес поэтов Великобритании и в 1790-х годах несколько раз переводилось на английский язык10.
Аналогичные переклички наблюдаются и в области философии. Если трактаты Гартли, Бёрка, Юма, Юнга, Джерарда и других британцев нашли отзвук в учениях Гердера, Зульцера, Канта, Шеллинга и проч., то следующее, колриджевское, поколение англичан многим обязано немецкой философии.
В отношении толкования «воображения» у немецких мыслителей была своя специфика. Рассуждая об уровнях проявления воображения, они не сводили свои дефиниции к дихотомии «phantasia — imaginatio», а рассматривали множество оттенков значений того, что мы называем «воображением». Как следствие, терминологического единства относительно «воображения» в немецких теориях было меньше, чем у англичан. Так, говоря о данном предмете, немецкие мыслители XVIII века использовали несколько понятий с корнем «Dicht-», и только ближе к XIX веку стали чаще опираться на термины «Phantasie» и «Einbildungskraft», которые — при соотнесении немецких текстов с английскими — соответствовали английским «fancy» и «imagination» (см.: Engell 1999).
Пожалуй, наиболее близко к английским дихотомическим теориям о воображении — фантазии стоит учение Эрнста Платнера (1744—1818), изло¬
10 	Среди переводивших «Ленору» Готфрида Августа Бюргера были английский поэт-лауреат Хенри Джеймс Пай, Джон Томас Стэнли (чьи работы иллюстрировал Уильям Блейк) и Вальтер Скотт. В России вольными переводами «Леноры» увлекались В.А. Жуковский, П.А. Катенин и др.


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...;
719
женное им в «Антропологии для врачей и философов» («Anthropologie für Arzte und Weltweise», 1772). Рассматривая понятия «Phantasie» и «Einbildungskraft», обозначающих различные способности сознания, Платнер указал несколько признаков, по которым первую способность можно отличить от второй. Во-первых, при помощи Phantasie человек не может творчески видоизменять запомнившиеся ему образы, он способен их лишь механически переставлять или собирать в различные группы. Во-вторых (и это Платнер считает абсолютно неприменимым к Einbildungskraft), Phantasie способна придать комическую окраску всему, на что она направлена. (Этот взгляд редко встречался в немецкой философии того времени, хотя был весьма распространен в Великобритании, благодаря трактату У. Даффа 1767 г.) В-третьих, по Платнеру, мысленные картины, созданные с помощью Phantasie, часто бывают неправдоподобными, чего нельзя сказать об образах, навеянных способностью Einbildungskraft. Таким образом, в терминологии Платнера, «Phantasie» соответствует английскому «fancy», a «Einbildungskraft» — английскому «imagination». Способность к воображению Платнер считал более совершенной, чем способность к фантазии: фантазией могут обладать самые обыкновенные люди, а воображением наделены лишь сильные творческие умы (см.: Platner 1793, р. 168—169). Однако философ не соглашался, что эти способности сознания абсолютно чужды друг другу. В труде «Философские афоризмы» («Philosophische Aphorismen», 1793) Платнер писал, что если совершенствовать способность к фантазированию, то она перейдет в новое качество, которое можно назвать воображением. В целом, как видно из сказанного, Платнер был сторонником стратификации понятий «воображение» и «фантазия», причем предпочтение он отдавал первому как качеству более совершенному.
Иммануил Кант использовал целый ряд синонимов для описания разных сторон воображения (Einbildungskraft, Phantasie, Grundvermögen der Seele, Per- ceptionsvermögen). В связи с проблемой творчества он, однако, заостряет внимание на проблеме гения и, ссылаясь, в частности, на британского мыслителя Александра Джерарда, соглашается, что гений раскрывает свои возможности благодаря работе продуктивного, или — как говорил Джерард — «философского воображения»11. Во втором издании «Критики чистого разума» (1787) Кант предложил свое описание «продуктивного» и «репродуктивного» во¬
11 	Кантовская отсылка к Джерарду содержится, например, в статье И. Канта «Антропология с прагматической точки зрения» (1798).


720
Пр иложения
ображения (produktive Einbildungskraft, reproduktive Einbildungskraft)12, подчеркнув, что воображение занимает срединное, промежуточное положение между спонтанной мечтательностью и рассудком. В силу этой «срединности» воображение выступает как «синтетическая» сила: с его помощью можно гармонично соединять между собой чувственное и рассудочное, субъективное и объективное, — то, что обычно воспринимается как явления противоположности. Мысль о «синтетической» стороне продуктивного воображения нашла продолжение у многих последующих авторов, включая И.-Г. Фихте и Ф. Шеллинга, а в Великобритании — у С.Т. Колриджа.
На Колриджа немалое воздействие также оказали «Философские опыты о человеческой природе и ее развитии» («Philosophische Versuche über die menschliche Natur und ihre Entwickelung», 1777) немецко-датского философа Иоганна Николаса Тетенса (1736—1807). Тетенс разработал трехступенчатую дифференциацию творческих способностей человеческого сознания: (1) Phantasie; (2) Perceptionsvermögen, или Fassungskraft; (3) Dichtungsvermögen, или
12 	Ср. следующий пассаж из главы «О применении категорий к предметам чувств вообще»:
Способность воображения есть способность представлять предмет в созерцании также и без присутствия этого предмета. Раз все наши созерцания чувственны, то способность воображения — ввиду субъективного условия, единственно при котором она может дать рассудочным понятиям соответствующее созерцание, — принадлежит к чувственности; однако поскольку ее синтез есть приведение в действие спонтанности, которая является определяющей, а не всего лишь определяемой подобно чувствам, стало быть, может a priori определять чувство по его форме сообразно с единством апперцепции, — постольку способность воображения есть способность a priori определять чувственность, и ее синтез созерцаний сообразно категориям должен быть трансцендентальным синтезом способности воображения; это есть действие рассудка на чувственность и первое применение его (а также основание всех остальных способов применения) к предметам возможного для нас созерцания. Этот синтез, как фигурный, отличается от интеллектуального синтеза, производимого одним лишь рассудком, без всякой помощи способности воображения. Поскольку способность воображения есть спонтанность, я называю ее иногда также продуктивной способностью воображения и тем самым отличаю ее от репродуктивной способности воображения, синтез которой подчинен только эмпирическим законам, а именно законам ассоциации, вследствие чего оно нисколько не способствует объяснению возможности познаний a priori и потому подлежит рассмотрению не в трансцендентальной философии, а в психологии.
Кант 2006, с. 225-227


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
721
Dichtkraft13. Исследователь английского романтизма Томас МакФарлэнд не исключает возможность того, что именно к этой градации Тетенса восходит схема развития творческого сознания, описанная Колриджем в «Литературной биографии» (опубл. 1817): (1) фантазия; (2) первичное воображение; (3) вторичное воображение (см.: McFarland 1972, р. 208).
Как следует из вышесказанного, к началу XDC века англичане следовали тщательно разработанной традиции, описывавшей творческие способности человека. В частности, идея градации «воображения» была прекрасно усвоена Колриджем и Вордсвортом, которые считаются первыми проводниками идей английского романтизма в литературе. В их творческом содружестве Кол- ридж — адресат вордсвортовской поэмы «Прелюдия» — несомненно лидирует как теоретик, сильный в вопросах эстетики. Изучая концепт воображения, Колридж, обладавший широчайшим философским кругозором, опирался на труды практически всех философов и писателей, которые уделили хоть сколько-нибудь существенное внимание предмету.
Несмотря на фрагментарность и лаконичность рассуждений Колриджа, он писал о воображении яснее и обстоятельнее других английских романтиков, у которых имеются длинные рассуждения, приводящие в конечном счете к какой-либо особенной формулировке, выражающей личное мнение о сущности «воображения» и «фантазии». У Колриджа мысль организована строже. Он учитывает историографию вопроса, сжато излагает позиции многих философов, сопоставляет «воображение» с другими понятиями эстетики.
Первые размышления Колриджа о сущности воображения и фантазии датируются 1794—1796 годами. В стихотворении «Религиозные размышления» («Religious Musings», 1794—1796) и в публичных выступлениях о работорговле (1795 г.) Колридж подчеркивал особую роль воображения в «приобщении человека к Божественному» («а sharing in the divine»), чего он никогда не говорил о фантазии. В те годы он еще не имел глубоких познаний в области немецкой философии. Близкое знакомство с немецкой традицией у него состоялось во время путешествия в Германию в 1798—1799 годах. К 1815—1817 годам (время работы над «Литературной биографией») Колридж уже был основательно начитан в немецкой философии, что он демонстрирует на страницах книги.
13 	О том, какие русские термины адекватно передают смысл терминологии Тетенса, существует полемика. Например, А.Н. Круглов полагает, что «Phantasie» правильно было бы переводить как «воображение», a «Dichtkraft» — как «фантазия» (см.: Круглов 2003, с. 173).


722
Приложения
Влияние немецкой мысли на творчество зрелого Колриджа, в том числе и на его учение о воображении, глубоко изучено. Этому посвящены специальные исследования, и нам нет необходимости здесь останавливаться на подробном сопоставительном анализе.
Безусловно, философская система Колриджа не отличается стройностью, которая была присуща системам Гартли, Спинозы, Канта, Шеллинга и других философов. Он скорее поэт-мыслигель, нежели «метафизик», как тогда говорили. Однако среди английских романтиков он был главным теоретиком, глубоко изучавшим проблемы эстетики. Эстетической доминантой во всём творчестве Колриджа, как поэтическом, так и философском, являлось воображение, которое он рассматривал шире, чем кто-либо из перечисленных нами предшественников: как категорию психологии, философии, живописи, поэзии.
Именно Колридж окончательно превратил понятия «фантазия» и «воображение» в термины литературной критики, хотя внедрение это подготавливалось английскими эстетиками ХУШ века, которые — с целью проиллюстрировать тот или иной психологический14 аспект своей теории (например, дать представление о способах работы воображения) — обращались за примерами к литературным произведениям. Подчеркнем: в задачу эстетиков ХУШ века входило толкование смысла эстетических категорий, а не формирование суждений о качестве поэмы, пьесы или художественного полотна. Вместе с тем привычка прибегать к иллюстрациям подобного рода привела к тому, что за одними деятелями искусства закреплялась слава «мастера фантазии», за другими — «мастера воображения». Так, знаменитый английский портретист и теоретик искусств Джошуа Рейнольдс в пятом «Рассуждении» 1772 года отмечает, что у Рафаэля больше развит вкус и фантазия, а Микеланджело — это прирожденный гений с богатым воображением («Discources», 1769—1790).
Прояснение смысла терминов эстетики на материале художественной литературы тоже имело свое продолжение: сформировалось мнение (подкрепляемое набором известных цитат), что удачные проявления дара фантазии имеются у Александра Поупа и Томаса Отуэя15, а проявления воображения — у Джона Милтона.
14 Слово «психология» (в значении «душеведение», а также в смысле «наука, изучающая процессы в сознании человека и животных») в доромантический и романтический периоды употреблялось довольно широко. В английском языке, по свидетельству Оксфордского словаря, оно имело хождение с середины XVII в.
15 Имеется в виду английский поэт и драматург эпохи Реставрации Томас Отуэй (Отвей; 1652—1685).


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
723
В качестве иллюстрации того, как британские эстетики ХУШ—XIX веков связывали отрывки из произведений английской литературы с работой «фантазии» и «воображения», приведем комментарии Э. Шефтсбери к пьесе Томаса Отуэя «Спасенная Венеция, или Раскрытый заговор» (1682).
Идея соотносить строки из пьесы с работой фантазии восходит к современникам драматурга, которые были свидетелями громкого успеха этой трагедии на английской сцене. Реплика героини, узнавшей, что в ближайшие часы ее муж будет казнен — «Молочные моря и корабли из янтаря!»16, — врезалась в память многим зрителям. В представлении обезумевшей от горя женщины хаотически смешались всевозможные образы. Нагромождение этих причудливых, почти галлюцинаторных комбинаций Шефтсбери охарактеризовал как пример проявления женской фантазии. Некоторое время спустя Шефтсбери использовал эту иллюстрацию в работе «Характеристика людей, нравов, мнений, времен» («Characteristics of Men, Manners, Opinions, Times», 1711), где соотнес «воображение» с творческими проявлениями развитого сознания, позволяющими человеку понять «свое истинное и природное “я”», а «фантазию» — с мечтательной рассеянностью, с утратой ясного мышления (mental abandon) (Шефтсбери 1974, с. 408). Шефтсбери пишет, что, поддаваясь «фантазии», человек отдаляется от своего истинного «я», обращается к некой чуждой сущности:
Фантазия — не то же самое, что я. И наши несогласия превращают меня в себя самого. А если, напротив, у меня не будет прений с нею и не будет несогласия, но я стану принимать за счастье и беду, за благо и зло всё, что представит она мне таковым, тогда мне придется в один голос закричать
lb «Seas of milk, and ships of amber» (Act V, sc. 1, verse 369; цит. no: Otway 1712, p. 346). Во многих более поздних изданиях пьесы данная реплика отсутствует. «Спасенная Венеция, или Раскрытый заговор» («Venice Preserv’d, or A Plot Discover’d») считается лучшей пьесой Отуэя. В 1680-е годы «Спасенная Венеция» была самой популярной английской трагедией, она не сходила со сцены вплоть до 1830-х годов. По некоторым данным, сюжет ее заимствован из романов аббата де Сен-Реаля. Между тем пьеса насыщена множеством политических аллюзий на английское общество. Среди них — аллюзия на Пороховой заговор 1605 г. (неудачная попытка государственного переворота, когда группа католиков пыталась взорвать здание Парламента с целью уничтожения короля Якова I, который симпатизировал протестантам и предпринял ряд репрессий в отношении католиков) и изгнание Якова П Стюарта (короля Англии, правившего в 1685—1688 гг.).


724
Приложения
с нею: «Землетрясение! Пожар! Цербер! Елисейские поля!»: Прах пустынь! Цветы полей\ \ Млечны реки\ Храм янтарный\
Шефтсбери 1974, с. 434
Так Шефтсбери связывает «фантазию» с особым психическим состоянием героини Отуэя — героини, утратившей способность здраво мыслить.
Англичанам запоминались примеры, взятые теоретиками эстетики из родной литературы и иллюстрирующие действие фантазии или воображения. К концу XVIII века таких примеров набралось достаточно, о чем в книге «Британская синонимия» (1794) писала Хестер Пьоцци17. Она сообщала:
Внимательный иностранец по приезде в Англию обнаружит, что в современном английском языке слова «фантазия» и «воображение» означают разные вещи. <...> принято говорить, что в «Потерянном Рае» Милтона воплощено безграничное воображение. А «Похищение локона» Поупа непременно охарактеризуют как плод изысканной фантазии.
Piozzi 1968, р. 133—145
Кроме того, отмечала Пьоцци, «иностранец заметит, что, персонифицируя отвлеченные понятия, мы редко наделяем их женскими или мужскими чертами. И всё же фантазию мы чаще связываем с женским, а воображение с мужским началом» (Ibid.).
Еще через два десятилетия о старых, всем известных цитатах из Отуэя, Милтона, Каули, Шефтсбери и др. вспомнил Колридж (см.: Coleridge 1983, vol. I, р. 84). Произошло это, разумеется, в связи с обсуждением понятий «фантазия» и «воображение». Однако вывод Шефтсбери о том, что фантазия ярко проявляет себя в речах почти любого обезумевшего литературного героя, Колриджу кажется не вполне удовлетворительным. Он задается вопросами: если Шефтсбери прав, то в чем — с художественной точки зрения — состоит разница между безумием героини из «Спасенной Венеции» Отуэя и сумасшествием короля Лира? Достаточно ли поэту сочинить экстравагантный монолог неуравновешенной женщины или поруганного старика, чтобы полу¬
17 	Хестер Линч Пьоцци (урожд. Солсбери, по первому мужу — Трейл; 1741— 1821) — англичанка валлийского происхождения, долгие годы жила в Италии; состояла в дружеских отношениях с Дж. Босуэллом, О. Голдсмитом, Ф. Бёрни, С. Джонсоном. Выйдя замуж за итальянского музыканта Габриэле Пьоцци, Хестер покинула Великобританию и, находясь во Флоренции, примкнула к кружку крускианцев (Della Crus cans).


Е. В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
725
чилась «поэзия фантазии»? Приведем этот достаточно объемный отрывок о фантазии и воображении из гл. 4 «Литературной биографии» Колриджа:
Длительные размышления (а позже и более тонкий анализ человеческой психологии) лишь подтвердили мою первоначальную догадку о том, что фантазия и воображение далеко не одно и то же, что это два совсем не одинаковых дара, хотя принято думать иначе, а именно что в этих словах заключено одно понятие или в лучшем случае разные степени одного и того же понятия. Признаю, что действительно не так-то легко найти адекватные термины для греческого слова phantasia и латинского imaginatio
Сначала, и это самая важная часть задачи, следует доказать, что два совершенно разных понятия обозначаются одним и тем же словом, и (после того как это сделано) отнести это слово целиком и полностью к одному значению, а синоним (если такой есть) — к другому. Но если (как это часто бывает с терминами из области искусства и науки) синонима в языке не оказывается, надо его создать или заимствовать слово из другого языка. В нашем случае такое присвоение терминов уже началось — они получили право на существование в качестве производных прилагательных — «imaginative» и «fanciful». Мильтон был одарен богатым воображением, Каули — яркой фантазией. Как только удастся установить, что человек обладает двумя способностями, тут же появятся и термины. Мильтон обладал даром, который мы называем словом воображение; фантазия — это иная способность, и называется она по-другому. Если бы мы раз и навсегда пришли к убеждению, что существуют различия не только между состоянием бреда и манией; если бы мы знали, чем отличается строка Отвея: Лютни, раки, молочные реки, янтарные корабли — от возгласа шекспировского персонажа: Что стало с человеком из-за дочек!; если бы мы четко определили, в чем суть различия между этим возгласом и простейшей азбукой, — теория изящных искусств, в особенности поэзия, получила бы, я в этом убежден, новый дополнительный и важный смысл. Он, как факел, мог бы осветить путь к истине критику-философу, а в конечном счете и самому поэту.
Кольридж 1987, с. 87—88.
Пер. В.М. Германа
В приведенном отрывке Колридж неоднократно выражает надежду на то, что охарактеризовать суть литературы «фантазии» и «воображения» можно


726
Приложения
четче, чем это делали литераторы и эстетики предыдущих десятилетий. Какой же «новый и дополнительный смысл» желает он обрести в этой связи?
Как явствует из многочисленных заявлений Колриджа в «Литературной биографии», важнейшими задачами практического литературоведения (в его терминологии — «practical criticism») он считал, во-первых, выявление текстов, несущих на себе следы работы «фантазии» и «воображения»; во-вторых, проведение анализа таких текстов, с тем чтобы составить ясное представление о том, как они устроены. Наконец, в-третьих, Колридж считал необходимым четко описать полученные знания, чтобы реализовывать их в виде новых художественных текстов, окрашенных «фантазией» и «воображением».
Подчеркнем: главным образом Колриджа и Вордсворта интересовала литература, созданная с помощью активной работы «воображения». Эту позицию разъяснил Вордсворт в предисловии ко второму изданию «Лирических баллад». Перечитаем его слова:
Итак, главная задача этих Стихотворений состояла в том, чтобы отобрать случаи и ситуации из повседневной жизни и рассказать о них или описать их, постоянно пользуясь, насколько это возможно, обыденным языком, и в то же время расцветить их красками воображения, благодаря чему обычные вещи предстали бы в непривычном виде <...>.
С. 281 наст. изд. Курсив мой. — Е. Х.-Х.
Отвечая на свой же вопрос: «Можно ли подчинить творческий процесс контролю со стороны сознания и, поставив себе целью написание поэзии воображения, успешно это выполнить», Вордсворт замечает:
Я не хочу сказать, что я всегда начинал писать, поставив перед собой ясную, четко продуманную цель, но характер моих размышлений, я полагаю, так влиял на мои чувства, что описание предметов, сильно возбуждающих эти чувства, как вы увидите, всегда оказывается подчиненным какой-либо задаче. <...> все хоть сколько-нибудь стоящие Стихотворения на любую возможную тему писали только люди, наделенные более чем обычной природной чувствительностью, которые при этом долго и глубоко размышляли. Ведь постоянный поток наших чувств модифицируется и направляется нашими мыслями <...>.
С. 282—283 наст, изд.; курсив мой. — Е. Х.-Х.
Эстетически регламентировать поэтическую мысль, направить ее в русло организованной теории, с тем чтобы в результате родилась поэзия, в которой


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
727
узнаётся действие именно «воображения», а не «фантазии», — вот та задача, решению которой Колридж и Вордсворт посвятили многие годы творческой жизни. Для этого требовалось не отыскивать случайные цитаты в старой литературе, а сочинить новые образцы «поэзии воображения» и «поэзии фантазии». Требовалось также описать принципы создания этих новых образцов.
2. 	О «равновесье сил внутренних и внешних»: Воображение, вдохновение, гениальность
Если об английской паре «воображение — фантазия» в наше время имеется обширная научная литература, то о «вдохновении», напротив, написано не так много. Концепт романтического вдохновения изучался главным образом в двух контекстах: о вдохновенном безумии (см.: Burwick 1996) и о вдохновенной импровизации (см.: Esterhammer 2008). Здесь следует остановиться — хотя бы кратко — на соотношении понятий «вдохновение» и «воображение», чтобы при чтении текстов Вордсворта избежать путаницы в терминологии18.
Понятие «вдохновение» (inspiration), как и другие термины доромантиче- ской эстетики, было весьма подвижным: на протяжении XVII — начала XIX века менялся контекст, в котором оно использовалось. Однако всегда «вдохновение» понималось как некая сила, пришедшая к поэту или художнику извне (в противовес психологизированному пониманию «фантазии» и «воображения» как внутренних творческих сил). Поэты и мыслители дороманти- ческого периода признавали «вдохновение» главной творческой силой.
Согласно Оксфордскому словарю английского языка, на протяжении нескольких столетий, с XIV по XIX век, в слово «inspiration» вкладывали два основных смысла. Во-первых, это «результат непосредственного воздействия Святого Духа (или некоего божества, сверхъестественного начала) на ум и
18 	Русская терминология отличается от английской в отношении употребления понятий «вдохновение» и «воображение». Пушкин, например, описывая в «Египетских ночах» разный подход к сочинительству импровизатора и поэта, обе творческие силы называет вдохновением. Однако вдохновение импровизатора подпитывает его как бы извне, а вдохновение поэта, по словам Пушкина, — «внутреннее», помогающее поэзии рождаться в уединении, тишине, в результате интенсивной внутренней работы (соответствует вордсвортовскому «воображению»). Подробнее об этой иллюстрации из «Египетских ночей» в контексте английской терминологии см.: Халтрин-Халтурина 20096, с. 12-13.


728
Приложения
душу человека»; во-вторых, — «состояние поглощенности какой-либо идеей, мыслью, вдруг пришедшей на ум; состояние воодушевленности, творческого беспокойства, желание создать нечто возвышающее душу».
Традиционно, еще со времен античности, считалось, что «вдохновение» передавалось человеку особым путем — словно кто-то свыше «вдунул», «вдохнул» (breathed into) в него необыкновенную силу. Это представление отражает и этимология слова: в английском, как и в некоторых других современных европейских языках, слова «вдохновение» и «вдохнуть» восходят к одному корню [англ, «inspire» происходит от лат. «msplrâre»).
При всей устойчивости указанной лексемы положение слова «inspiration» относительно других слов английского языка периодически менялось. Подтверждение этому можно найти в философских трактатах и очерках.
В XVH—ХЛТП веках слово «inspiration» («вдохновение») зачастую вступало в контраст с понятием «enthusiasm» («энтузиазм»). Дело в том, что эстетиков и моралистов того времени занимал вопрос о «благом» и «злом» источнике «душевного жара», побуждающего человека к так называемой продуктивной деятельности. Как святые божественные силы, так и силы демонические могут воодушевлять человека на творчество19. Чтобы адекватно судить о процессах и результатах творческой деятельности, надлежало отделять благой импульс от злого, что напрямую связано с вычленением в языке соответствующих антиномий. Философы того времени закрепляли положительные смыслы за словом «вдохновение», а отрицательные — за словом «энтузиазм». Комментируя «Эстетические опыты» Шефтсбери, А.В. Михайлов пояснил этот феномен следующим образом:
<...> «энтузиазм» — такое понятие, которое Шефтсбери заимствовал и прямо у кембриджских платоников. Если XVII век в целом относился с недоверием к «энтузиазму», подозрительному для ортодоксальной религиозности, то Генри Мор в своем сочинении «Enthusiasmus Triumphatus» положительно оценивает тот смысл, который позже, начиная со времен Шефтсбери, стали вкладывать в понятие «энтузиазм». Правда, сам Мор еще делает различие между «вдохновением» (inspiration) в положительном смысле и «энтузиазмом» в негативном: «Быть вдохновленным значит
19 	Иллюстрацию к этой мысли находим у Милтона. Разрушительная сила зла иногда маскируется под созидательность. Так, в «Потерянном Рае» Милтона описано, как Сатана подтолкнул человечество к созданию пороха и тяжелого огнестрельного оружия — изобретение, которое стало сеять гибель и разрушение.


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
729
быть необычайным способом взволнованным силою духа Божия, говорить или мыслить священное, истинное и верное <...>. Энтузиазм — не что иное, как неверное понимание вдохновленности». <...> В «Письме об энтузиазме» Шефтсбери различал религиозное неистовство фанатиков и подлинный энтузиазм поэтов. Этот энтузиазм он довел до необычайной широты в «Моралистах» <...>. Но безумие фанатика и энтузиазм поэта оказываются слишком уж рядом; это чувствуется в резком переходе «Письма» от неистовства к энтузиазму.
Михайлов 1974, с. 488, 504
Таким образом, слова «inspiration» и «enthusiasm» то сближались по смыслу, то снова расходились. Приведенная иллюстрация из истории противопоставления понятий «вдохновение — энтузиазм» свидетельствует не только о том, что дифференциация терминов оказалась неустойчивой и на нее опирались далеко не все мыслители и деятели искусства. Не менее важной представляется мысль, присутствующая в данной цитате как бы «между строк»: полемизируя о «благом» и «злом» начале творческих сил поэта, авторы вели речь об источниках энтузиазма и вдохновения как внеположных человеку.
Встречная философская тенденция — обращение к внутреннему миру поэта и его сознанию в поиске источника поэтических сил, — ярко проявившаяся еще в «Левиафане» Т. Гоббса, укрепилась с наступлением романтизма.
Романтизм, жаждущий правдоподобности и естественности изображения, создавал новый образ мира — соразмерный личности человека. Внимание литераторов устремилось на эмоциональный строй человеческой души. Активно развивалась эмпирическая психология, предоставившая в распоряжение эстетики и литературной критики новые наблюдения. Романтические поэты-мыслители по-новому сформулировали проблему отношений «поэт — читатель». Авторы сборника «Лирические баллады» (1798, 1802) настаивали на том, что настоящий художник слова должен находиться в непринужденной позиции «человека, говорящего с людьми». Несомненно, это положение
может послужить эпиграфом ко всему комплексу литературных явлений XIX века. Оно сразу отсекало две крайности риторической эпохи: представление о поэте как вдохновленном свыше и как о ремесленнике (в смысле techne), тем самым открывая поэзии via tertia — широкий срединный земной путь.
Вайнштейн 1994, с. 404


730
Пр иложения
Не случайно в романтической системе взглядов вдохновленный свыше поэт, наряду с «ремесленником», ассоциировался с искусственностью, был не вполне естествен или не вполне нормален. Отношение к одаренному безумцу сделалось не столь благоговейным, как прежде. Общество могло им восхищаться, но могло и осуждать. Безумие попало в фокус внимания психиатрического анализа, а литераторам стало особенно интересно само по себе, даже вне связи с вдохновением, — как отклонение от нормы, порой в худшую сторону: в сторону человеческой деградации (см.: Burwick 1996, р. 12).
Постепенный спад пафоса по отношению к идее «вдохновения», приходящего извне, а вместе с тем и спад интереса к проблеме благого/злого вдохновителя сопряжен с тем, что в Англии конца XVTH века изменились взгляды на сущность гения (genius):20 дар вдохновения перестал восприниматься как главное условие для раскрытия гениальности. Вместо этого активное развитие получила идея о «внутренних» творческих силах.
Предромантическому оживлению интереса к явлению гениальности, безусловно, предшествовал культ гения как творческой личности, получивший распространение начиная с эпохи Ренессанса (Леонардо да Винчи, Вазари, Скалигер). Античное понимание слова «гений» (в значении «неповторимый характер места, предмета, существа») постепенно утратило актуальность — и под «гением» стали понимать главным образом индивидуальное качество человека: его природный талант, недюжинные способности. «Недюжинный талант» и «гениальность» считались явлениями исключительными и почитались выше законов и правил искусства, выше рассудка и сноровки. Подчеркивалось, что талант художника — врожденная особенность, которую невозможно приобрести путем упражнений и накопления опыта: poeta nascitur non fit — «поэт рождается, а не делается».
Постигнуть умом сокровенную причину гениальности, в силу ее иррационального происхождения, всегда считалось невозможным. Однако отдельные стороны проблемы, доступные осмыслению, философы пытливо изучали. Как заметил известный эссеист английской романтической эпохи У. Хэзлитт, «разум — всего лишь толкователь и исследователь природы и гения, но не законодатель им и не судья» (Хэзлитт 2010, с. 40). Философия поднимала вопросы, восходящие к широкой гносеологической проблематике отношений между разумом и интуицией, волей и наитием. Велись дискуссии о том, как гений продвигается от замысла своих творений к их воплощению и какую роль в этом процессе выполняет сознание.
20 	Об истории понятия «гений» см., например: Грузенберг 2010; Thüme 1927; Higgins
2009.


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
731
Английские мыслители, разумеется, обращались к обширному мировому философскому наследию. В этой связи следует упомянуть фрагменты из Псевдо-Лонгина (особенно гл. 33—36), впервые переведенные на английский язык в 1554 году, учения Платона и неоплатоников, а также европейские трактаты начала ХУШ века — в частности, «Критические размышления о поэзии и живописи» («Réflexions critiques sur la poésie et sur la peinture», 1719) Ж.-Б. Дю- бо. Далее мы упомянем лишь те труды, которыми полемика о сущности гения в Великобритании ХУШ—ХГХ веков подпитывалась наиболее активно.
Первым из английских поэтов-мыслителей, кто привлек всеобщее внимание к проблеме «гения», был Дж. Аддисон, издававший литературно-полемический журнал «Зритель» (иногда транслитерируется как «Спектейтор»). Журнал был известен достаточно широко, поскольку был рассчитан на читателя, происходившего из среднего класса британского общества. В своем кратком и достаточно схематичном эссе No 160, датированном 3 сентября 1711 года, Аддисон превозносил тех деятелей науки и искусства, которые развивают свои таланты путем долгого и упорного труда. Аддисон полагал, что «гений великий от природы» и гений, сформировавший себя в соответствии с правилами искусства, — явления равноценные. Иными словами, Аддисон не являлся безоговорочным сторонником мнения «поэт рождается, а не делается». Кроме того, Аддисон не отделял понятие «гений в науке» от «гения в искусстве» — это начали делать британские мыслители второй половины восемнадцатого столетия, когда обнаружился небывалый всплеск интереса к проблеме художественного гения. В Великобритании 1750—1770-х годов вышло в свет несколько специальных трудов, посвященных этому вопросу (включая «Диссертацию о гении» Уильяма Шарпа; 1755).
Проблему гения серьезно изучали философы из области Абердиншир (Шотландия) Уильям Дафф, пресвитерианский пастор, и Александр Джерард, профессор философии и богословия в Абердинском университете. У обоих была своя аудитория, перед которой на протяжении нескольких лет они развивали взгляды на природу гения. Дафф подвел итоги своим размышлениям в «Эссе о прирожденном гении» (1767), а Джерард издал «Опыт о гениальности» (1774), включив туда лекции 1758—1769 годов, которые читал в Абердинском философском обществе. Обоих мыслителей особенно интересовал феномен человеческого воображения. Д жерард сравнивал воображение с подземным потоком (underground stream), который редко выходит на поверхность, заявляя о своем присутствии. Большей частью воображение развивается скрыто, в глубинах души, и развитие это редко фиксируется сознанием человека. Абердинширские философы неразрывно связывали понятие


732
Пр иложения
«воображение» с понятием «субъективный художественный вкус», «субъективное художественное суждение». Базируясь на суждениях вкуса, воображение получает импульс к созданию новых произведений искусства, — утверждают они (см.: Duff 1964, р. 6—29, 67, 70—71; Gerard 1966, р. 394). Философы также отмечали, что для полного раскрытия человеческой гениальности необходимо сочетание двух качеств — разума (рациональное) и воображения (иррациональное). Однако первое качество более востребовано в области науки, а второе — в искусстве, поэтому понятия «гений в науке» и «гений в искусстве» следует рассматривать отдельно. Таким образом, Дафф и Джерард сделали важный вклад в британскую эстетическую полемику: они переосмыслили сущность гениальности в терминах эстетики «внутреннего воображения».
За несколько лет до того как Дафф и Джерард завершили написание своих трудов, в 1759 году в Англии вышел в свет трактат Эдуарда Юнга «Размышления об оригинальном творчестве», который историки науки характеризуют как философско-эстетический манифест, предвосхитивший становление романтизма (см.: Adams 1993, р. 455). Уделим ему внимание.
В «Размышлениях об оригинальном творчестве» Э. Юнга представлено понимание гениальности как необыкновенного творческого потенциала, заложенного в том или ином человеке, — потенциала, который реализуется отнюдь не силою «вдохновения свыше». Юнг характеризует гениальность как некую «внутреннюю мудрость», присущую человеку и стоящую много ниже Божественной правды, ибо человеческая мудрость ничтожна перед Богом (см.: Young 1992, р. 333). Акцентируя эту мысль, Юнг ссылается на Первое Послание к Коринфянам святого апостола Павла: «Ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих» (1 Кор. 1: 21). Рассуждая так, Юнг отказывает гению в непосредственной связи с Божественным, священным и сверхъестественным. Философ восклицает: «Разве способен какой бы то ни было гениальнейший художник создать точный портрет серафима? <...> Способен ли кто донести до нас Божественную правду неискаженной и незавуалированной?» (Young 1992, р. 334) — и отвечает на этот вопрос отрицательно. По мнению Юнга, гений не должен уподобляться боговдохновенному пророку: гений призван проявлять свои дарования в миру, в области искусства и науки.
Вместе с тем Юнг не опровергает мысль о том, что гениальность есть наивысшее проявление человеческих талантов и способностей. В отличие от Дж. Аддисона, уравнявшего «прирожденного гения» с «гением формирующимся», Э. Юнг подчеркивает их явное неравенство. Юнг отделил понятие


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
733
«настоящий, зрелый гений» от «таланта» («гения в зародыше» — «infantine») и вывел на передний план доктрину оригинальности, снизив цену таланта исполнителя, сильного лишь практическим умением и, как говорил Юнг, «механическим разумом».
На вопрос, сознаёт ли гений свою силу, Юнг отвечал следующим образом. Гениальность — это качество, не вполне осознаваемое тем, кто им обладает. Подобно тому как раковина скрывает в себе жемчужину, а геологическое тело — алмаз, так и человек до поры таит в себе гениальные способности, даже не подозревая о них. Талант раскрывается вдруг — это неожиданное событие не только для стороннего наблюдателя, но и для самого гения. Ощущение полной неожиданности и способствовало, как считает Юнг, утверждению мифа о «поэтическом вдохновении», которое якобы посылается человеку извне. Невозможность предвидеть момент, когда реализуется гений, Юнг объясняет по-своему, выдвинув так называемую «вегетативную концепцию гения» (the vegetable concept of genius):21 зерно гениальности изначально находится в самом человеке, и со временем из него вырастает полностью сформировавшийся великий талант — подобно тому как из семени вырастает растение. Долгое время гений не замечает собственного роста и духовного восхождения. Юнг находит этому «органическое» объяснение: любой живой организм осознаёт собственное формирование далеко не на всех его этапах.
В Англии, на родине мыслителя, трактат Юнга «Размышления об оригинальном творчестве» не сразу оценили по достоинству: идеи о неосознанном становлении гения, о неосознанном развитии творческого мышления, обусловленном наличием в уме познающего субъекта неких врожденных потенций, противоречили психологии эмпиризма, в рамках которой развивалась английская эстетическая мысль того времени. В Англии по-прежнему была популярна теория познания Джона Локка, с позиций которой резкой критике подвергались идеалистические учения о врожденных идеях. Согласно Локку, до приобретения жизненного опыта сознание человека остается незаполненной «чистой доской» (tabula rasa), а всё приобретаемое знание основывается на ощущениях, вызванных воздействием внешнего мира. Локк утверждал:
21 	Э. Юнг развил метафору органического роста гения детальнее, чем кто-либо из предшественников. Как указывает Абрамс, философские концепции генезиса и развития восходят к Аристотелю. Еще Аристотель утверждал, что биологическое становление живого существа происходит по законам, заложенным в нем самом. Однако Аристотеля больше интересовал конечный результат роста, нежели процесс. Сосредоточив внимание на процессе, Э. Юнг дал толчок развитию органической эстетики (см.: Abrams 1958, р. 185, 200).


734
Приложения
Сознание неотделимо от мышления и, на мой взгляд, существенно для мышления, ибо невозможно, чтобы кто-нибудь воспринимал, не воспринимая, что он воспринимает. Когда мы видим, слышим, обоняем, пробуем, осязаем, обдумываем или хотим что-нибудь, мы знаем, что мы это делаем. Так бывает всегда с нашими настоящими ощущениями и восприятиями; благодаря этому каждый бывает для себя «самим собой», тем, что он называет Я.
Локк 1985, с. 387
Идеям Э. Юнга о неосознанном становлении мышления не было места в этой системе взглядов.
Между тем «вегетативная концепция гения» Юнга нашла понимание в Германии, воспринявшей многие положения философско-идеалистического учения Лейбница, в частности его «монадологию». По Лейбницу, реальный мир состоит из бесчисленных неделимых первоэлементов бытия — монад. Это «психические деятельные субстанции», образующие восходящую иерархию. Особое место занимают монады, которые способны не только к перцепции (восприятию), но и к апперцепции (самосознанию). К последним Лейбниц относил души людей. Монады развиваются в согласии с заложенной в них индивидуальной программой, пока, сообразно замыслу Божиему, не достигнут своего полного раскрытия. Таким образом, Э. Юнг оказался близок последователям Лейбница, утверждавшим, что развитие души определяется некой программой, не связанной напрямую с сознанием человека.
О популярности, которую снискал в Германии юнговский трактат, говорит уже тот факт, что в течение двух лет после первой публикации на английском языке «Размышления об оригинальном творчестве» дважды издавались в немецком переводе. Идеи Юнга оказали воздействие на движение «Бури и натиска», провозгласившее «культ “оригинального гения” (“Originalgenie”) — художника-творца, отрицающего правила и творящего интуитивно, путем страстного и напряженного переживания жизни во всей ее полноте» (Генин 1962, сгб 782). О воздействии идей Э. Юнга на немецкий предромантизм, на учения Иоанна Георга Зульцера, Иоганна Готфрида Гердера, юного И.-В. Гёте, Ф. Шиллера, Ф. Шеллинга и др. в литературоведении уже говорилось (см.: Abrams 1958, р. 201—213). Благодаря посредству немецкой философии англичане — уже в романтический период — наконец изменили свое отношение к Эдварду Юнгу и признали важность его эстетического трактата. (До этого Э. Юнг был прежде всего известен как автор поэмы «Жалоба, или Ночные размышления о жизни, смерти и бессмертии»; 1742—1745.)


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
735
Связь между понятиями «гений» и «внутреннее воображение» продолжала крепнуть в раннеромантический период. Среди философских очерков и фрагментов о «гении», созданных в русле английского романтизма, назовем гл. 2 и 15 из «Литературной биографии» Колриджа, два эссе Уильяма Хэзлитта «Гений и здравый смысл» (из сборника «Table Talk», 1821) и «Сознаёт ли гений свою силу?» (из сборника «The Plain Speaker», 1826), а также работу Чарльза Лэма «О душевном равновесии истинного гения» (1826). Примечательно, что в Англии 1820-х годов логика сцепления понятий «гений» и «воображение» сделалась уже столь привычной, что эссеисты даже не находят необходимым разъяснять, почему в данном контексте они останавливаются именно на «воображении», а не на «вдохновении» или какой-либо иной творческой силе.
В качестве иллюстрации к сказанному приведем следующий отрывок из эссе Хэзлитта:
Природа имеет множество сторон, и один человек может раскрыть лишь одну из них. Тот, кому это удается, — гений. Один покажет ее мощь, другой — изящество, третий — гармонию, четвертый — неожиданность контрастов, пятый — красоту форм, шестой — великолепие красок. Каждый осуществляет то, к чему предназначен своим гением, то есть особым свойством души воспринимать наиболее глубоко и радостно, охватывать и как можно полнее постигать родственное ей качество предмета, чтобы затем вновь исторгнуть его из себя, ибо оно слишком глубоко проникло в сознание ученика природы. Воображение выводит на свет божий то, что прежде поглотило в силу духовного родства, что притянуло к себе и превратило в часть самого себя — подобно тому как магнит притягивает железо и сообщает ему магнитные свойства.
Хэзлитг 2010, с. 56
Итак, в Великобритании середины ХУШ — начала XIX века учение о «гениальности» эволюционировало следующим образом: мыслители постепенно отказались от теорий, представлявших источники поэтического творчества как внеположные (например, идея божественного вдохновения и поэтического безумия), и обратились к теориям, которые определяли эти источники как существующие внутри человека (частные случаи здесь — учение о воображении и учение о подсознательном (subconscious)).


736
Пр иложения
3. 	«И внешних впечатлений искал...»:
Эолова арфа, «одухотворенный ветер» и «ответный порыв»
В изящную словесность новые представления о роли воображения проникали медленно. Образный ряд, посредством которого идея внутреннего воображения раскрывается в поэзии, сформировался не в середине 1750—1770-х годов (когда издавались трактаты У. Даффа, А. Джерарда, Э. Юнга и других теоретиков эстетики), а лишь в начале XIX века — в творчестве Вордсворта и Колриджа. Причем становление этого образного ряда растянулось на несколько лет.
Когда Колридж и Вордсворт приступали к написанию сборника «Лирические баллады» (1-е изд. — 1798, 2-е изд. — 1800), образ вдохновленного поэта в английской поэзии еще оставался очень популярен. Вот почему, объявив, что «главная задача этих Стихотворений» (то есть «Лирических баллад») состоит в том, чтобы случаи и ситуации, отобранные из повседневной жизни, «расцветить красками воображения» (в противовес аффектированной и бездарной поэзии, которая, по сути, является поэзией профанированного «вдохновения»), авторы сборника, вопреки сказанному, иногда продолжали, так сказать, «сбиваться» на метафоры вдохновения22. Более того, в те годы Колридж и Вордсворт имели склонность временами отождествлять два слова: «inspiration» и «imagination» — «вдохновение» и «воображение», — как то замечается у большинства английских поэтов XVTH века, на которых учение Даффа и Джерарда не успело оказать воздействия23. С годами «лейкисты» еще глубже заинтересовались проблемой воображения и созданием образцов «поэзии воображения» — и понятие «вдохновение» оказалось вытеснено в их творчестве на задний план. Но произошло это не сразу.
Находясь в начале творческого пути, Вордсворт и Колридж были склонны утверждать: любым своим творческим подъемом человек обязан особому внешнему «толчку». Отзываясь на зов внешних сил (в терминологии «лейки- стов» это «intellectual breeze» — «одухотворенный ветер»), душа поэта тоже совершает движение («correspondent breeze» — «ответный порыв»), которое и дает жизнь поэзии.
22 Ср. с. 281 наст. изд.
23 К примеру, в поэме «Радости воображения» («Pleasures of Imagination», 1744) Марк Экенсайд описывал воображение как приходящее к поэту извне. Воображение даруется избранным людям свыше, когда они обращаются к «небесному Гению». Подробнее о взглядах Экенсайда см.: Sherwood 1968, р. 81, 84.


Ил. 1
Уильям Вордсворт [в 28 лет]
Худ. У. Шаттер 1798 г.
Самый ранний из сохранившихся портретов поэта.


Ил. 2
С.Т. Колридж (слева), У. Вордсворт (справа) и (предположительно) Дороти Вордсворт (вверху) Худ. Р. Хэнкок, П. Вандайк Ок. 1803 г.


Ил. 3
Дороти Вордсворт [сестра поэта] Худ. неизвестен Ок. 1806 г.
Ил. 4
Мэри Хатчинсон [жена поэта] Худ. неизвестен Нач. XIX в.
Ил. 5 Джон Вордсворт, брат поэта и капитан судна «Граф Абергени»
Худ. неизвестен Нач. XIX в.
Ил. 6
«Граф Абергени»
[торговое судно Британской Ост-Индской компании]
Худ. Т. Лури. XIX в.
К стихотворению «Элегические строфы, внушенные картиной сэра Джорджа Бомонта... ».


Ил. 7
Уильям Вордсворт [в 48 лет]
Худ. Р. Каррутерс 1818 г.
Самый популярный портрет поэта до 1830-х годов.


Ил. 8
С.Т. Колридж [в 42 года] Худ. В. Оллстен 1814 г.


Ил. 9
Уильям Вордсворт [в 48 лет]
Худ. Б.Р. Хэйдон. 1818 г.
Сестра У. Вордсворта и его супруга в шутку называли этот образ «Разбойником» («The Brigand»). Под таким названием этот портрет и вошел в вордсвортоведение в XX в.


Ил. 10
Дороти Вордсворт [в 61 год]
Худ. С. Кростуэйт. 1833 г.
Сестра поэта.
Ил. И
Дора Вордсворт [в 35 лет] Худ. М. Гиллис. 1839 г.
Любимая дочь поэта.
Ил. 12
Изабелла Фенвик [в 56 лет]
Худ. М. Гиллис. 1839 г.
Автор «фенвикских комментариев» к поэзии У. Вордсворта.


Ил. 13
Уильям Вордсворт [в 61 год]
Худ. У. Уилкин. 1831 г.
Ил. 14
Уильям и Мэри Вордсворт Худ. М. Гиллис. 1839 г.


Ил. 15
Уильям Вордсворт на холме Хелвёллин Фрагмент Худ. Б.Р. Хэйдон 1842 г.


Ил. 16 К кн. I «Прелюдии
Кокермаут. Худ. Т. Эллом. Ок. 1832 г.
Городок Озерного края, в котором родился У. Вордсворт.
Ил. 17 К кн. I «Прелюдии
Дом в Кокермауте,
где прошли первые годы жизни У. Вордсворта Худ. Дж. Макрайтер XIX в.


Ил. 18 К кн. I «Прелюдии»
Озеро Грасмйр. Худ. Л. Аспланд. Ок. 1840 г.
Озерный край.
Ил. 19 К кн. I «Прелюдии»
Дом в Грасмире,
известный как Голубиный коттедж. Ок. 1920 г.
В этом доме в 1799-1808 гг. проживало семейство Вордсвортов, а в 1809-1820 гг. — Т. Де Квинси с семьей.


Ил. 20 К кн. I «Прелюдии»
Долина Борроудэйл [и рекаДёрвент]
Худ. А. Вилсон. 1811 г.
Ил. 21
Гора Скидо [Озерного края] Худ. У. Тёрнер. 1833 г.
К кн. I «Прелюдии;


Ил. 22 К кн. II и X «Прелюдии:
Фёрнёсское аббатство Худ. Т. Аллом. 1833 г.,
Ил. 23
Переправа на озере Уиндермир Худ. Дж. Смит («Уорвик»). 1792 г.
К кн. II «Прелюдии:


Ил. 24
Тинтернское аббатство Худ. У. Тёрнер. 1794 г.
К стихотворению «Строки, написанные на расстоянии нескольких миль от Тинтернского аббатства...».


Ил. 25 К кн. II, стк 126 «Прелюдии»
Надгробие рыцаря.
Ок. 1349 г.
Скрещение ног на уровне лодыжек означает, что рыцарь участвовал лишь в одном крестовом походе.
Ил. 26 К кн. II, стк 126 «Прелюдии»
Надгробие рыцаря.
Ок. 1275 г.
Скрещение ног на уровне колен означает, что рыцарь участвовал в двух крестовых походах.
Ил. 27 К кн. II, стк 126 «Прелюдии»
Надгробие рыцаря.
Ок. 1240 г.
Скрещение ног на уровне бедер означает, что рыцарь участвовал в трех крестовых походах.


Ил. 28
К кн. IV «Прелюдии»
Церковь Архангела Михаила и всех ангелов (Хоксхэд), прозванная «Белая дама». Нач. XIII в.
Ил. 29 К кн. VI «Прелюдии»
Замок Броэм [около селения Пёнрит]
Худ. У. Тёрнер. Ок. 1824 г.


Ил. 30
Озеро Аллсвотер [Озерного края] Худ. Дж. Смит (« Уорвик»)
Кон. XVIII - нач. XIX в.
К кн. VIII «Прелюдии:
Ил. 31
Поместье Лоутеров близ озера Аллсвотер. Фото нач. XX в.
К кн. VIII «Прелюдии*


Ил. 32 К кн. VIII
Водопад Ара «Прелюдии»
[у озера Аллсвотер]
Худ. Л. Аспланд. Кон. XIX в.
Ил. 33 К кн. VIII
Водопад «Прелюдии»
«Темница Гилл»
Худ. Т. Аллом. Нач. XIX в.
Ил. 34 К кн. II и X «Прелюдии»
Ланкастерские пески Худ. У. Тёрнер. 1828 г.
Местность на пути из Ланкашира в Озерный край, затопляемая во время морских приливов.


Ил. 35
Колледж Св. Иоанна, Кембридж Худ. не установлен Нач. XIX в.
К кн. III «Прелюдии»
Ил. 36
Вид на Королевский колледж, Кембридж.
К кн. III «Прелюдии:


Ил. 37 К кн. III «Прелюдии»
Исаак Ньютон [«со своею призмой»]
Скульптор Л. -Ф. Рубильяк 1755 г.
Статуя в приделе церкви Св. Троицы (входит в комплекс Тринити-колледжа, Кембридж).


К кн. VII «Прелюдии
Ил. 38
[Увеселительные] сады Воксхолла Худ. Т. Роулендсон 1785 г.
Ил. 39 К кн. VII «Прелюдии
Великаны Гилдхолла («Гог и Магог»)
Худ. У. Торнбери 1873 г.
Установлены у городской ратуши Лондона после пожаров 1666 г.


Ил. 40 К кн. VII «Прелюдии»
Мэри из Баттемира [из местечка Озерного края]
Худ. Дж. Гиллрэй 1800 г.
История ее жизни легла в основу пьес и романов XIX в.


Ил. 41 К кн. VT «Прелюдии
Мост через Симплонский перевал [Швейцарские Альпы]
Худ. К.Ф. Мюллер. Ок. 1838 г.
Ил. 42 К кн. VI «Прелюдии
Взятие Бастилии 14 июля 1789 года Худ. не установлен 1789 г.


Ил. 43 К кн. IX «Прелюдии»
Аннет Валлон
Худ. не установлен. Кон. XVIII в.
Первая (гражданская) жена У. Вордсворта.
Ил. 44 Кающаяся Мария Магдалина Худ. Ш. Лебрен 1650 г.
К кн. IX
«Прелюдии»
Ил. 45 К кн. IX
Мишель Бопюи «Прелюдии»
Худ. не установлен Кон. XVIII в.
Французский друг У. Вордсворта.


Ил. 46
Монастырь Гранд-Шартрёз Худ. не установлен 1835 г.
Ил. 47
Монастырь Гранд-Шартрёз Худ. не установлен XIX в.
к кн. vi, vm, ix
«Прелюдии»
К кн. VI, VIII, IX
«Прелюдии»


К кн. XII «Прелюдии
Ил. 48
Стоунхендж. [Солсберийская долина] Худ. Пирсон (?). XIX в.
Ил. 49
Гора Сноудон в Уэльсе Худ. не установлен. XIX в.
К кн. XIII «Прелюдии


Ил. 50
Кенотаф памяти сэра Джошуа Рейнольдса Фрагмент. Худ. Дж. Констебл 1836 г.
Установлен 23 октября 1823 г. в поместье Дж. Бомонта. На памятнике высечены строки стихотворения У. Вордсворта «Сочинено по просьбе сэра Джорджа Бомонта...» (из «Бомонтовского цикла»).


Ил. 51
Уильям Вордсворт и Вальтер Скотт в долине Ярроу, Шотландия
Худ.Дж. Каттермоул. 1831 г.
Ил. 52
Баржа на Темзе близ Айлворта: [сияет] радуга Худ. У. Тёрнер. 1805 г.
Картина вдохновлена строками Вордсворта «Займется сердце, чуть замечу | Я радугу на небе...»


Ил. 53
Вход Господень в Иерусалим Худ. Б.Р. Хэйдон 1820 г.
Впервые выставлялась 28 декабря 1817 г., во время так называемого «Бессмертного ужина» («The Immortal Dinner»).
Ил. 54
Вход Господень в Иерусалим. Фрагмент
Слева направо, в верхнем ряду: У. Бьюик (ученик художника Хей- дона), Дж. Ките; в нижнем ряду: У. Вордсворт, Вольтер и Ньютон.


Ил. 55
Дом на холме Райдал, Озерный край.
Здесь поэт провел последние десятилетия жизни.
Ил. 56
Кабинет У. Вордсворта в доме на холме Райдал Худ. У. Уэстол. 1840 г.


К кн. XI «Прелюди]
Ил. 57
Лист рукописи поэмы «Прелюдия» 1805 года.
Фрагмент с отрывком о «местах времени» («There are in our existence spots of time...»).


Ил. 58
Титульная страница первого издания «Прелюдии». Редакция 1850 г.
Ил. 59
Свидетельство о назначении У. Вордсворта поэтом-лауреатом Великобритании при королеве Виктории. 1843 г.


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
737
«Одухотворенный ветер» и «ответный порыв» составляли основную метафору творчества в английской романтической поэзии 1798—1803 годов, т. е. до того, как оформилось учение о «воображении» Вордсворта и Колриджа. Доказывая, что внешние движения переходят во внутренние психологические процессы, романтики обратились к метафорическому образу эоловой арфы24 — инструмента, издающего звуки под действием ветра. Исследователь английского романтизма М. Абрамс подтвердил закономерность сделанного романтиками выбора:
Примечательно, что в произведениях, занимающих центральное место в творчестве романтиков, ветер — это не только движение воздуха над земной поверхностью, но и знак радикальных преобразований в душе поэта. Ветер весны, сменяющей зиму, олицетворяет сложные процессы субъективной внутренней жизни человека: это и обретение чувства причастности всему миру после того, как человек пережил период изоляции; это обновление чувств, пришедших на смену апатии и сну-оцепенению; это всплеск творческих сил, ожививших потухшее было вдохновение. <...>. Своеобразным связующим звеном между явлениями природы и глубинными чувствами поэта сделался образ эоловой арфы — излюбленный романтический символ встрепенувшейся души.
Abrams 1957, р. 113-114; курсив мой. — Е. Х. Х.
Поэтическую иллюстрацию тому, как в представлении романтиков происходило образное уподобление поэта инструменту, на котором играет ветер, находим в стихотворении Колриджа «Эолова арфа» (1795, опубл. 1796). Кол- ридж описывает выходной день, который он провел со своей супругой Сарой на природе. Оживление чувств лирического героя (он же — поэт и автор стихотворения) здесь происходит исключительно благодаря внешним импульсам. Со своей стороны поэт не делает никаких творческих усилий, не намеревается заняться сочинением стихов — он подчеркнуто пассивен. Тем временем до слуха героя долетают звуки, которые под действием ветра издает арфа, прикрепленная к окну. Звуки овладевают его вниманием, рождают в нем череду дум и образов, а следом — поэтические строки. Поэт замечает, что его душа, в конечном счете, отзывается на те же внешние движения, что и бездушный инструмент, и задается вопросом — не является ли он сам живым подобием эоловой арфы:
24 Об эоловой арфе см., например: Махов 1994.


738
Пр иложения
And what if all of animated nature Be but organic Harps diversely framed,
That tremble into thought,
as o’er them sweeps, Plastic and vast, one intellectual breeze,
At once the Soul of each,
and God of all?
The Eolian Harp. Ls 4T-4825
Что, если вся одушевленная природа Является собраньем органических арф, существующих в разных формах, — Арф, по которым пробегает мысль,
как только их тронет Пластический <дух> — великий
одухотворенный ветер, Являющийся душой каждого
и Богом всех?
Приведенный отрывок на языке оригинала зримо обнаруживает, что стих Колриджа освобожден от «условных украшений», от тропов, несущих чисто декоративную функцию. Каждая строка содержит конкретные философские понятия («animated», «organic», «plastic» и проч.), расположенные в определенном порядке и требующие специального комментария.
В первой строке приведенного отрывка природа названа «одушевленной» (animated). Одушевляя природу, герой как бы провозглашает пантеистическую по своей сути идею «мировой души», которая оживотворяет вселенную, — и тем самым герой отрицает существование личностного Бога-творца.
Во второй строке происходит модуляция смыслов, поскольку здесь «одушевленное» (animated) представляет собой собрание множества «органических» (organic) объектов. Переходя от термина «animated» к термину «organic», поэт как бы перекидывает мостик от пантеизма к объективно-идеалистической диалектике. «Organic» — знаковый термин, восходящий как к «вегетативной» теории Э. Юнга, так и к натурфилософии Ф. Шеллинга. Согласно комплексу взглядов, актуализируемых словом «organic», природа представляет собой бессознательно-духовное творческое начало, единый бесконечно развивающийся организм, устроенный по принципу восходящей системы ступеней («потенций»). Подразумевается также, что в душе поэта таится зерно таланта, которое должно прорасти, когда благоприятно сложатся условия внешнего мира: имеющиеся задатки получат со стороны толчок к развитию.
В третьей строке отрывка сказано, что «органические арфы» вибрируют мыслью, переданной им извне («tremble into thought»). Происходит следу¬
25 Ср. эти же сроки в переводе В.В. Рогова: «А может быть, вся сущая природа — | Собрание живых и мертвых арф, | Что мыслями трепещут, если их | Коснется ветер — беспредельный, мудрый — | И каждого Душа и Бог всего?»


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
739
ющее смысловое движение стихотворения — к так называемой вибрационной теории ощущений, разработанной в 1749 году английским материалистом Д. Гартли. Иными словами, здесь предложено механистическое истолкование психической жизни человека.
В четвертой строке поэт вводит в текст слово «plastic»26. Благодаря введению этого термина совершается новый смысловой поворот стихотворения: материалистические тезисы уступают место религиозно-идеалистическим. Британские мыслители ХУП—ХУШ веков активно пользовались указанным термином. Уже в 1678 году вышла работа неоплатоника Ральфа Кадворта «Истинная интеллектуальная вселенной» («The True Intellectual System of the Universe»), где выражением «пластическая природа» обозначалась материя, находящаяся в постоянном ритмическом движении, за которым в конечном счете угадывается Бог (подробнее об этом см.: Flores 2008). В английский литературный обиход слово «plastic» введено М. Экенсайдом, приписавшим воображению особую «пластическую» силу — «plastic power», то есть силу творения: по Экенсайду, понятия «creative», «formative», «plastic» объединились в своеобразный синонимический ряд. Все слова этого ряда близки по значению со словом «творящий». Как резюмируют историки литературы, у поэта Джозефа Уортона («Odes on Several Subjects», 1746) и философа Уильяма Даффа слово «plastic» непосредственно связано с «воображением» и фигурирует в том же значении, что и у Экенсайда (см.: Engell 1981, р. 84—87). В теоретических трудах Колриджа (главным образом в «Литературной биографии») выражения «plastic imagination» и «esemplastic imagination» (букв.: «пластическое воображение») используются, чтобы передать на английский язык того времени оттенки немецкого слова «Einbildungskraft». В «Эоловой арфе» Колридж обращается к слову «plastic» с целью подчеркнуть: через посредство «пластической природы» мыслями и чувствами людей управляет высший разум. Отсюда родилась излюбленная метафора Колриджа : «intellectual breeze» («одухотворенный ветер»).
Наконец, в пятой строке, провозглашая наитеснейшую связь всех живых душ и признавая в ней бытие единого Бога, поэт становится выразителем унитарных воззрений на человеческую природу (человек рассматривается
2Ь Историки эстетики поясняют: термин «plastic» («пластический») «почерпнут из лексикона космогонистических теорий, противопоставивших атомизму и механицизму тезис о том, что природа развивается в согласии с определенными внутренними законами, благодаря чему из хаоса образуется космос как структурно организованное и упорядоченное целое» (Abrams 1958, р. 162).


740
Приложения
скорее как целостное существо, нежели как субъект, состоящий из тела, души, духа) и на сущность Бога (веруя в Бога как личность и отрицая Его троичную природу)27.
Таким образом, опираясь на философские термины, хорошо известные его современникам, получившим достойное школьное образование, Колридж четко прочертил ход своей мысли. Он ясно показал: размышления героя в «Эоловой арфе», приведшие его к заключению, что душа поэта подобна инструменту, на котором играет ветер, расходятся с официальной англиканской религиозно-церковной доктриной.
Однако заканчивается «Эолова арфа» жестом смирения и покаянным возвращением героя в лоно Англиканской церкви, к которой принадлежит и его супруга Сара. Поэт обращает к жене взор, словно ищет ее водительства, покорно читает в ее глазах укор своим неправедным мыслям и завершает стихотворение возданием хвалы Господу:
Любимая! Тебе такие мысли Неясно-дерзкие не по душе,
Ты требуешь смиренья перед Богом,
Дщерь кроткая в семействе Иисуса!
Был мудрым твой ответ, благочестиво Он косные догадки опроверг;
Они легко исчезнут — пузыри В потоке Философского ключа.
27 А.Н. Горбунов поясняет смысл ключевых строк стихотворения следующим образом:
<...> «Эолову арфу» (1795 г., первый вариант) <...> поэт сочинил в пору юношеского увлечения религиозной доктриной модной тогда в кругах вольнодумцев секты уни- тариев. Настаивая на свободе человека в поисках истины, унитарии отвергли догмат о Боге-Троице и божественное происхождение Иисуса Христа и верили только в единого Бога библейского откровения. Увлечение Колриджа идеями унитариев в тот период было настолько сильным, что он даже всерьез думал о принятии сана священника в их церкви. Связь с оптимизмом унитариев, которые не приняли также и учение о грехопадении и порче человеческой природы, отчетливо видна в «Эоловой арфе», где Колридж обосновал свое видение «единой жизни» Бога, природы и человеческой души».
С. 778 наст. изд.


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
741
Грех толковать мне о Непостижимом:
Лишь, трепеща, Его хвалить я должен С неодолимой внутреннею верой —
Того, кто милосердно исцелил Несчастнейшего грешника и после Мне даровал покой и кров смиренный И деву, сердцем чтимую, — тебя!28
Огк 50—64. Пер. В.В. Рогова
Согласно логике стихотворения «Эолова арфа», отвергая не подобающие честному англиканину мысли, уходящие своими глубинными корнями в пантеизм, герой должен отказаться — как от ереси — и от сравнения поэта с «живой эоловой арфой».
С годами Колридж действительно отказался от этого метафорического образа (хотя не только из религиозных соображений): он пересмотрел свои взгляды на природу творчества. Образ эоловой арфы, которая без действия ветра не способна издать ни звука, перестал казаться пригодным для адекватного описания труда поэта.
4. 	«Таинство свершается внутри»:
Отказ Колриджа и Вордсворта от аналогии «поэт — эолова арфа»
В зрелом понимании Колриджа творческая энергия рождается в глубинах души поэта и не зависит от сторонних обстоятельств. Не нуждаясь во внешней подпитке, энергия эта пробуждается даже в неблагоприятных для творчества условиях, в часы печали и подавленности — мысль, которую Колридж ярко проиллюстрировал одой «Уныние» («Dejection: An Ode»; 1802, опубл. 1817).
В начале оды пение эоловой арфы вновь, как и в былые времена, наполняет слух Колриджа. Однако здесь позиция поэта заметно отличается от той, которую он занимал, создавая стихотворение «Эолова арфа»: теперь герой-
28 Данный вариант воспроизводит колриджевскую публикацию стихотворения в «Листах Сивиллы» (1817); он традиционно помещается в антологиях и переведен на русский язык, в то время как ранняя редакция, в которой покаяние вольнодумного поэта описано многословнее, не переводилась.


742
Приложения
поэт, прислушивающийся к ветру, играющему на струнах, и желающий попасть под очарование этих звуков, каждый раз сбивается на свои думы и попадает в диссонанс с инструментом. К герою приходит понимание, что вопреки настроению, зависящему от погоды, вопреки старым обидам он способен — если сам того пожелает — искренне радоваться жизни и благословлять свою возлюбленную, так как ключ, подпитывающий его лучшие душевные порывы, находится у него в душе:
Мы то лишь получаем, что даем,
Жива Природа с нашим бытием:
Мы и фату, и саван ей дарим!
И если нечто явится для нас
Ценней того, что в хладном мире зрим
Подачкой страждущим сынам земным, —
Сама душа должна явить в тот час Сиянье, облак, пламенем палим,
Чтобы Зелыя им облеклась, —
И пусть раздастся, сладок и высок,
Самой душою порожденный глас,
Всех сладких звуков на земле исток!
Стк 57—68. Пер. В.В. Рогова; курсив мой. — Е. Х.-Х.
Таким образом, метафорическая аналогия «эолова арфа — поэт» постепенно исчезала из поэзии Колриджа.
Вордсворт, в отличие от Колриджа, не связывал метафору «эолова арфа» с переплетением разных философских концепций, а просто возвел ее к общехристианской пророческой традиции. Вордсвортовское объяснение много лаконичнее колриджевского. Кроме того, оно приводится в достаточно «зрелых» текстах поэта, когда взгляды Вордсворта на природу творчества претерпели некую эволюцию.
В 1800—1805 годах поэт работал над очередной редакцией автобиографической поэмы «Прелюдия, или Становление сознания поэта». Описывая свою творческую биографию, художественно ее перерабатывая и конструируя свой поэтический «имидж», в первой же книге поэмы Вордсворт попытался отмежеваться от пантеистических и материалистических концепций (вроде «вибрационной теории ощущений»), в свете которых развивал метафору «эоловой арфы» ранний Колридж. Желая получить вдохновение и


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
743
подпитать поэтическое воображение, герой «Прелюдии» взывает к могущественной силе, которая представлена «одухотворенным ветром», гуляющим по просторам Озерного края и способным пробудить ото сна человеческую душу. Примечательно, что Вордсворт считает такие «эоловы посещения» («Eolian visitations». — Bk I, ln 104) посланием небес, божественным даром. Именно способность изрекать пророчества («<...> I told | A prophesy <...>». — Bk I, Is 59—60) герой-поэт ощутил в себе, отдавшись налетевшему на него «одухотворенному ветру», «священность» природы которого он постоянно акцентирует:
For I, methought, while the sweet breath of heaven
Was blowing on my body, felt within A corresponding mild creative breeze,
A vital breeze which travelled gently on
O’er things which it had made,
and is become
A tempest, a redundant energy,
Vexing its own creation. Tis a power That does not come unrecognized, a storm Which, breaking up a long-continued frost, Brings with it vernal promises, the hope Of active days, of dignity and thought,
Of prowess in an honourable field,
Pure passions, virtue, knowledge,
and delight,
The holy life of music and of verse.
<...> когда ветер с неба
Мне тело овевал, я ощутил Внутри себя похожее движенье:
Ток мягкий, животворный,
что касался
Вещей, им созданных, —
вначале тихий, Он рос и креп и вихрем стал,
творенье
На прочность испыгуя. Силы той Ни с чем не спутать. То стихия духа, Ломая толстую коросту льда,
Весной врывается, неся надежды, Обетования трудов счастливых, Свободной мысли, доблести,
познанья,
Чувств чистых,
радости незамутненной, Священной жизни лада и стиха.
The Prelude. Bk I, Is 41—54; курсив мой. — E. X-X.
Прелюдия. Кн. I, сгк 40—53
В «Прелюдии» Вордсворт описывает эволюцию своих взглядов во времени: творчески совершенствуясь, автобиографический герой поэмы начинает четко различать понятия «вдохновение» (iблагодать, нисходящая на поэта во врелля так называемых эоловых посещений) и «воображение» [которое рождается из глубин души поэта, без видимой на то внешней причины, без помощи какого-либо «одухот¬


744
Пр иложения
воренного ветра»). В середине поэмы (кн. VI) приведено развернутое рассуждение о даре воображения, о его истоках и плодах. Поэт заостряет внимание читателя на том, что сила воображения рождается в глубинах сознания. Завершая «Прелюдию», в кн. ХШ поэт подводит итог своим рассуждениям о воображении, еще раз подчеркивая, что это есть внутренняя сила, которою владеет человек (см.: Прелюдия. Кн. ХШ, сгк 187—199).
Итак, суждения Колриджа и Вордсворта об участии поэта в творческом процессе за несколько лет изменились. Первоначально поэт представлялся им неким живым аналогом «эоловой арфы», все звуки которой рождаются благодаря чужому дыханию. Позже «лейкисты» пришли к совсем иному убеждению: поэт сам генерирует творческую силу. Идею включенности личности в процесс творения Вордсворт и Колридж последовательно отстаивали в зрелой поэзии и прозе. Между тем «лейкисты» никогда не отрицали, что любого настоящего поэта вдохновляют Господь, любовь ближних, Природа, великие предшественники. Старшие романтики тоже желали вдохновлять других на высокие порывы. Вот почему в завершающих строках поэмы «Прелюдия» Вордсворт выражает надежду, что он и его друг Колридж сделаются вдохновителями других:
И мы, Природы новые пророки,
Им возвестим о вечном вдохновенье,
Что разумом и истиной всегда Освящено; и что любили мы,
Они полюбят — мы научим, как;
Покажем, как наш дух способен стать Во много раз прекрасней, чем земля,
Где обитает он, и как над всем
Вещей устройством (что средь революций,
Страстей и пут не знает перемен) —
Ликует в красоте, поскольку сам Сей высшей красоте принадлежит.
Кн. ХШ, сгк 432-443
Однако, рассказывая о своем творческом становлении в «Прелюдии», Вордсворт постоянно подчеркивал, что поэма посвящена «исследованию путей воображения», а не вдохновения (Кн. ХШ, сгк 295), то есть, становление поэта Вордсворт связывает главным образом с действием воображения, а вдохновение понимается как некая помощь поэту, приходящая со стороны.


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
745
Противопоставляя понятие «воображение» понятию «фантазия», Вордсворт не выделял разные ипостаси воображения — «первичное» и «вторичное», — как то было характерно для колриджевской поэтологии. Вордсворт изучал «воображение» как категорию психологии творчества (то есть понимал «воображение» как свойство романтического поэта) и как категорию поэтики («воображение» являлось темой многих его произведений). «Воображение» как категорию эстетики Вордсворт изучал менее глубоко.
Термины «воображение» и «фантазия» как устойчивые языковые единицы были зафиксированы в сочинениях Вордсворта не сразу. С юных лет он пытался отыскать путь к новой поэзии и новой поэтической системе. Яркий пример тому — семилетняя, от редакции к редакции, история создания сборника «Лирические баллады и другие стихотворения».
В первом издании сборника «Лирические баллады» (1798) слово «воображение» возникает лишь несколько раз и не является маркированным. В те годы Вордсворт и Колридж, выступившие в роли соавторов, стояли лишь на пороге создания новой оригинальной поэтики и не спешили декларировать свои поэтические принципы.
В краткой заметке от авторов («Advertisement»), предпосланной сборнику, Вордсворт употребил по отношению к представленным там стихотворениям и поэмам слово «эксперименты» и пояснил, что он под этим подразумевает. Ему было важно показать, что объектом поэтического внимания может быть любой, самый обычный предмет, если его образ в какой-то мере способен пробудить в поэте, а затем и в читателе светлые чувства. Среди невзрачных фигур «Лирических баллад» были хворые, убогие, бродяги — обитатели ветхих лачуг и оврагов, заросших бурьяном. Современному читателю, знающему, «из какого сора | Растут стихи, не ведая стыда, | Как желтый одуванчик у забора, I Как лопухи и лебеда», трудно оценить всю новизну вордсвортовского жеста — жеста человека, оставившего гостиные, чтобы выйти на задворки к нищим как к носителям высокой нравственной идеи. В конце ХУШ века этот эксперимент, ошеломив не одного современника, расширил социальный и творческий горизонт поэтов.
Помимо того, что в «Лирических балладах» на первый план выводились не подходящие с точки зрения любителей словесности персонажи, слишком упрощенным, «сермяжным» казался и язык, которым эти люди были обрисованы, ведь часть баллад написана на камбрийском диалекте (на нем говорят жители северо-западной Англии, где родился и вырос Вордсворт). Предвидя неудовольствие некоторых читателей, в своей заметке Вордсворт подчеркнул, что живой простонародный язык поэтичен. Его можно и нужно воспроизво¬


746
Пр иложения
дить в литературных произведениях, как это делали гениальные писатели прошлого (Вордсворт имеет в виду Чосера и Шекспира). Мерилом всему должна служить достоверность, правдоподобность, касается ли это изображения человеческих судеб или зарисовок с натуры.
Хотя в конспективных предварительных замечаниях 1798 года термин «воображение» не появился, между собой Вордсворт и Колридж не раз обсуждали его значение.
Сборник вышел из печати, когда его авторы находились в Германии. Вернувшись на родину, они обнаружили, что их книга привлекла к себе значительное внимание. Известные литературные журналы откликнулись на появление сборника доброжелательными рецензиями. Вордсворт решил предпринять второе, расширенное, издание сборника — в двух томах, открыто напечатать фамилии авторов (свою — на титульном листе, а имя Колриджа — в примечаниях к его нескольким произведениям) и снабдить книгу более развернутым предисловием.
В предисловии 1800 года, которому Вордсворт придал программный характер, было дано следующее определение поэзии: «Истинная поэзия представляет собой стихийное излияние сильных чувств поэта; она возникает из ярких переживаний, припоминаемых в состоянии покоя <...>» (Пер. мой. — Е. Х.-Х). Находясь в тиши уединения («состояние покоя») и вспоминая прежние яркие впечатления, поэт не воспроизводит их с фотографической точностью, а преображает. Поэтический процесс, по Вордсворту, — это пресуществление чувств, превращение одной эмоции в другую. Но в какую именно? В предисловии 1800 года Вордсворт сказал: «в схожую» (similar), а в редакции 1802 года исправил это слово уже на «родственную» (kindred), что предполагает меньшую механистичность повтора и большую творческую свободу. Вордсворт использует воспоминания всего лишь как «сырье» для приобретения нового эмоционального опыта. Силой, которая помогает преобразить воспоминания в произведение искусства, является «воображение», говорит он; мощное же и богатое воображение, на его взгляд, отличает поэта от всех остальных людей. Так, в 1800 году Вордсворт впервые в открытой публикации дал определение термина «воображение».
На этом этапе творчества Вордсворт активно изучал оттенки смыслов данного понятия. Он чувствует, что есть различие между «воображением» и «фантазией», что оно весьма существенно. Однако свои рассуждения об этих различиях он публикует не в предисловии, а в комментариях к поэме «Тёрн»: не как устоявшуюся позицию учения, а как одно из соображений, подтверждаемое следующей иллюстрацией.


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
747
В поэме «Тёрн» суеверный человек (отставной капитан небольшого торгового судна, на старости лет поселившийся в одном из маленьких приморских городков Англии) рассказывает малоразговорчивому гостю (фигура условная и постоянно находящаяся «за кадром») о своих наблюдениях из провинциальной жизни. Старый капитан, пользуясь подзорной трубой, любит рассматривать окрестности — и от него не ускользает, что к одинокому корявому дереву, растущему на холме у озера, часто приходит плакать молодая женщина. Пытаясь найти объяснение ее странному поведению, он строит догадки, которые Вордсворт в 1800 году классифицирует как проявление воображения. В комментариях к поэме «Тёрн» сказано, что человек, обладающий «воображением», способен из простых наблюдений делать неординарные, далекоидущие выводы. О «фантазии» (которой, как полагает Вордсворт, капитан не наделен) сказано только, что с ее помощью можно варьировать декорации и составлять удивительные сочетания из попадающихся на глаза образов29. Из этого пояснения 1800 года непонятно, какому из двух мыслительных процессов — фантазированию или использованию воображения — Вордсворт отдает предпочтение.
Вордсворту, не увлекавшемуся серьезным изучением философии и пытавшемуся объяснить свой жизненный опыт при помощи интуиции, в терминологии помог разобраться Колридж. Он также помог Вордсворту глубже ознакомиться с богатой эстетической традицией, о которой мы говорили выше. Датировать этот период помогают сохранившиеся письма Колриджа: одно — Роберту Саути от 10 сентября 1802 года, другое — Ричарду Шарпу от 15 января 1804 года. В обоих Колридж определяет воображение как способность сознания трансформировать (modify) приобретенные впечатления, а фантазию — как способность манипулировать этими впечатлениями и механически их сочетать, складывать (aggregate) (см.: Gaskell 1991, р. 106). Следовательно, как полагает Колридж, предаваться фантазии проще, чем пробудить воображение. Фантазировать могут все люди, а воображение необходимо развивать: оно требует таланта и упражнений.
Для Колриджа фантазия (обычная перетасовка фактов) и воображение (творческое преображение) — вещи почти несовместимые. А в представлении Вордсворта, в целом согласившегося с колриджевской дифференциацией понятий, дистанция между фантазией и воображением не столь велика. И то, и другое он рассматривает как творческие силы, считая, что фантазия может органично перерасти в воображение (ср. примеч. 18 к кн. ХШ «Прелюдии»).
29 	Комментарии Вордсворта цит. по: Romanticism 1998, р. 344—345.


748
Пр иложения
Тем не менее в своем «Собрании поэзии в двух томах» («Poems in two volumes», 1807) Вордсворт создал несколько тематических разделов, выделив среди них два: «Поэзия фантазии» («Poems of the Fancy») и «Поэзия воображения» («Poems of the Imagination»). Примечательно, что в первый раздел не вошло ни одно из знаменитых стихотворений Вордсворта. Что касается второго раздела, то он содержит некоторые из стихотворений цикла «К Люси», «Тинтернское аббатство», «Решимость и независимость» и отрывки из еще не опубликованной «Прелюдии» («Парнишка из Уинандера» и «Сймплонский перевал») — то есть те произведения, на которых зиждется слава Вордсворта.
В «Собрании стихотворений и поэм» 1815 года Вордсворт сохранил упомянутое деление на разделы. Поэт предпослал книге новое предисловие, где привел свои собственные определения «фантазии» и «воображения». Фантазию он описывал следующим образом:
Законы, которым подчиняется Фантазия, весьма капризны. Фантазия действует путем случайных совпадений; фантазия способна приводить в изумление и недоумение, забавлять, развлекать <...>. В фантазиях одни идеи и образы с проворством сменяются другими, их богатство и счастли- вость комбинаций компенсируют ту легковесность, которая сразу бросится в глаза, будь эти идеи и образы взяты по отдельности.
Wordsworth 200130
Фантазия, как говорит Вордсворт, легко завладевает умами и легко развеивается. Воображение, напротив, связано с непреходящим:
Душа может временно потерять способность к воображению, будучи не в силах постоянно поддерживать состояние величия; но если хотя бы раз человек ощутил силу воображения и признал ее существование, никакие иные переживания не сумеют это впечатление затмить, уничтожить или умалить. Фантазия нам дана для оживления чувств при соприкосновении с чудесным и преходящим; воображение — для вдохновенного соприкосновения с вечным.
Ibid.
30 	Здесь и далее пер. мой. — Е. Х.-Х; ср. пер. Т.В. Ковалевской на с. 310—337 наст.
изд.


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
749
Воображение помогает сочетать глубину мысли с силой чувства, оно преображает в наших глазах мир и возвеличивает его, не искажая сути изображаемого, полагал Вордсворт. А то, что воспринимается как фикция, экстравагантность, эскапизм, относится к царству фантазии. В качестве яркого примера работы воображения Вордсворт приводит отрывки из «Потерянного Рая» Милтона, которые впечатляют описаниями безбрежных провалов и уходящих за горизонт горных вершин. Ярким проявлением фантазии он считает шекспировское изображение королевы Маб (см. речь Меркуцио в «Ромео и Джульетте», акт I, сц. 4). Сказочное повествование насыщено описанием курьезного и невероятного: перечислением прелестных безделиц и озорных проделок фей.
Размышления о воображении, обнародованные Вордсвортом в эстетических очерках и манифестах, к 1805 году стали основой для создания его собственной метапоэзии. Учение о воображении — силе, делающей человека поэтом, — Вордсворт изложил стихами, которые были опубликованы посмертно как часть поэмы «Прелюдия, или Становление сознания поэта» (1850). Ни Шелли, ни Ките, ни Байрон до публикации «Прелюдии» не дожили. Однако Колридж, Скотт и Де Квинси были знакомы с текстом этой поэмы, так как близко общались с Вордсвортом.
5. 	О «местах времени»
Первые черновики «Прелюдии» датируются 1797—1798 годами. Уже тогда в планы Вордсворта входило написать грандиозную философскую поэму «Отшельник» («The Recluse»), посвященную размышлениям о природе, человеке и обществе. «Прелюдия», или «Поэма для Колриджа» (как ее обыкновенно называл Вордсворт, чтивший своего вдохновителя), служила вступлением. В последующие годы Вордсворт написал еще фрагмент части I «Отшельника» (две неполные книги «Грасмйр, мой дом» и «Островок первоцветов» — «Ноте at Grasmere», «The Tuft of Primroses») и часть П (поэма «Прогулка» — «The Excursion»). К заключительной части Ш «Отшельника» поэт так никогда и не приступил31.
Основная работа над «Прелюдией» (ок. 8,5 тыс. стихотворных строк) была завершена в 1805 году. На этой редакции Вордсворт не остановился и вплоть до 1839 года продолжал работать над поэмой, хотя эту правку нельзя
31 	Подробнее о структуре и написании «Отшельника» см.: Johnston 2003.


750
Приложения
назвать значительной. Последняя редакция, известная по дате публикации как «Прелюдия 1850», насчитывает не тринадцать книг (версия 1805 года), а четырнадцать (кн. X была разделена на две: десятую и одиннадцатую; отсюда сдвиг в нумерации).
«Прелюдия, или Становление сознания поэта» — это биография души Вордсворта, написанная ямбическим пентаметром (эпический размер в английской литературе). Наука трактует ее как «исповедь», «историю философских идей рубежа XVTH—XIX веков, отразившуюся в сознании одного человека», «романтический эпос». В качестве эпического героя здесь фигурирует сознание поэта. Отметим, что, хотя Вордсворт дожил до восьмидесяти лет, «Прелюдия» охватывает лишь три первые десятилетия его жизни и заканчивается тем моментом, когда он осознал себя художником слова.
Поскольку неотъемлемым этапом формирования личности является создание жизненной философии, Вордсворт — по ходу поэмы — показывает, как он вырабатывал язык новой, романтической эстетики, центральным понятием которой и является «воображение».
Особенности вордсвортовской трактовки «воображения» отразились в следующем. Во-первых, поэт намеренно сближает две внутренние способности человека — к воображению и к чистой всеобъемлющей любви, считая их проявлениями одного и того же дара. Во-вторых, то, что Вордсворт понимает под воображением, — шире, чем прилив творческих сил, благодаря которому рождается поэзия. По Вордсворту, воображение проявляет себя прежде всего в умном созерцании, затем — в сострадании к конкретным людям и только в последнюю очередь — в порыве сочинительства. Хотя эта мысль и проскальзывает в эстетических манифестах и очерках поэта, наиболее полное развитие она получает в «Прелюдии». В-третьих, «Прелюдия» является, если можно так сказать, сценой действия нескольких Уильямов Вордсвортов. Поэт сосредоточивает внимание на различиях и преемственности своих нескольких «я», прошлых и настоящего. От книги к книге, параллельно с развитием и возмужанием героя поэмы, развивается его самосознание. Герой всё яснее понимает, что такое воображение, и, следовательно, более четко это формулирует на каждом новом витке своего развития.
В первых книгах поэт вспоминает себя в детстве и рассказывает о пережитых чувствах, сущность которых, будучи ребенком, он не мог ясно определить. По сути, это ранние проявления воображения. Но в детских главах рассказчик удерживается от употребления этого термина, заменяя его простыми описаниями. Он говорит, что попадал под действие необыкновенной силы, располагающей к созерцанию, лучшему пониманию природы и людей, а в


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
751
дальнейшем — к раскрытию поэтического таланта. Причиной такого оживления чувств и гармонизации мыслей служит не сверхъестественное внеположное начало, а нечто заложенное в его душе.
How shall I trace the history, where seek The origin of what I then have felt?
Oft in those moments such a holy calm Did overspread my soul that I forgot That I had bodily eyes, and what I saw Appeared like something in myself,
a dream,
A prospect in my mind. <...>
A plastic power Abode with me; a forming hand, at times Rebellious, acting in a devious mood,
A local spirit of his own, at war With general tendency, but for the most Subservient strictly to the external things With which it communed.
An auxiliar light
Came from my mind,
which on the setting sun Bestowed new splendour;
the melodious birds, The gentle breezes, fountains that ran on Murmuring so sweetly in themselves,
obeyed
A like dominion, and the midnight storm Grew darker in the presence of my eye: Hence my obeisance, my devotion hence, And hence my transport.
Bk. П, Is 365-371, 381-395
Как опишу и где найду исток Того, что я испытывал тогда? Нередко в те мгновения столь полный Покой на душу снисходил, что я Как будто забывал о том, что очи Плотские мне даны. Что видел я Являлось изнутри — внезапной грезой, Видением души. <...>
Во мне жила
Та сила, что не может не творить И иногда открыто восстает Противу правил, но всегда верна Незыблемой гармонии вещей И ей причастна. Свет, что исходил Из глубины сознанья, добавлял
Сиянья зорям; птицам, ветеркам,
Ручьям, что сами по себе так нежно
Поют, — особой музыки; и буря
Ночная делалась еще мрачней В присутствии моих пытливых глаз. Отсюда мой восторг и преклоненье Пред этим миром.
Кн. П, сгк 388—395, 406-419
Уже в этом раннем воспоминании присутствует характерная вордсвортовская мысль о том, что созерцание — это творческий процесс. Впечатляющие пейзажи, являющиеся его взору, — не объективная данность, а совместное творение природы и чутких человеческих глаз, способных уловить в увиденном «прекрасное», «возвышенное» и придать образу выразительность.


752
Приложения
На новом жизненном витке, будучи студентом университета (кн. VI «Прелюдии»), Вордсворт сталкивается с необходимостью сочетать оба способа восприятия природы: «объективный» и «субъективный». Иначе формирование адекватного образа внешнего мира не представляется возможным — истина, которую студент Вордсворт познает на собственном опыте. Путешествуя в Альпах, он посещает те смотровые площадки, с которых всем путешественникам рекомендовалось любоваться горными пейзажами. Такой нарочито объективный подход к действительности не оправдал себя: даже вид Монблана разочаровывает непредвзятого наблюдателя. Тогда, отказавшись от регламентированного маршрута, Вордсворт стал потакать капризам своей «фантазии», ушел в мечтания — и заблудился в горах. Таким образом, ни обращение к справочникам (сугубо рациональный подход), ни погружение в «фантазийное» (сугубо иррациональный подход, без всякой ориентации на «правдоподобное») не принесло радости герою. Он — в прямом и переносном смысле — сбился с верного пути: потерял цельное восприятие действительности и потерялся сам. Когда же путешественнику удается вернуться на верную тропу, к нему неожиданно приходит понимание, что субъективное и объективное отношение к миру можно совмещать32. Это можно сделать только с помощью «воображения». Внутренне настроившись на особый лад и пытаясь не отрываться от действительности, Вордсворт любуется всем, что попадается ему на глаза, — и Альпы открывают ему свои восхитительные стороны. Мысль путешественника кристаллизуется, и он наконец находит подходящее название силе, способной совместить объективный способ восприятия с субъективным, — воображение.
Воображение — предвечный пар, Что зримо на пути моей поэмы Восходит, — эта сила облекла Меня, подобно облаку. Я был Потерян, вырваться не мог и даже Не помышлял, и ныне, приходя В себя, я говорю своей душе:
«Твое величье признаю». В той силе, Берущей в плен, в предвестиях ее, Когда свет разума как будто гаснет, Но в ярких сполохах являет нам
32 	Подробнее об этом см.: Халтрин-Халтурина 2005.


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
753
Незримый мир, — в сей силе обрелась Величия обитель, что и в детстве,
И в старости равно доступна нам.
Наш путь и наша пристань только там,
Где вечность, где бессмертная надежда,
Усилие, и воля, и стремленье,
К тому, что неизменно впереди.
Под этими знаменами душа Не ищет ни трофеев, ни наград, —
Сих доказательств доблести, — блаженна Лишь в помыслах своих, что сами слава Своя, своя награда, — и сильна Собой самой и радостью своей,
Ее захлестывающей, как Нил Могучий, пойму затопивший в срок.
Кн. VI, спс 533-558
Ощутив мощь силы воображения и найдя для нее словесное обозначение, молодой герой поэмы становится способен пользоваться этим понятием как инструментом для психологического самоанализа. Он фиксирует те промежутки времени, когда воображение надолго его покидает либо, напротив, ярко себя обнаруживает. К примеру, при встрече поэта с сутолокой и грязью городов (в том числе Лондона) его воображение меркнет, а когда он возвращается в Озерный край, к его пастухам и природе, — оно снова набирает силу. Начиная с альпийской книги «Прелюдии» тема «воображения» выходит в поэме на первый план. Поэт сам заявляет, что организующим принципом повествования является именно «воображение», его динамика. Этот термин не только начинает периодически появляться в тексте, но и, как мы уже говорили, выносится в заглавия последних книг поэмы.
Отдельные эпизоды «Прелюдии» посвящены уточнению сути «воображения» в противовес «фантазии». Возьмем, к примеру, такой отрывок:
Из окон дома,
Где жили мы тогда, лесистый берег Мне открывался и на нем скала,
Омытая ручьями, — там нередко,
Обычно летом на закате дня,
Я видел блеск алмазный. У камина


754
Пр иложения
Сидел я, двери настежь растворив,
И, видя пред собою этот свет,
Гадал всегда, что значит он; и то Он был щитом из вороненой стали,
Повешенным над рыцарской могилой,
Что затерялась в сумрачном лесу;
То входом во дворец или в пещеру,
Где жили феи. День за днем и месяц За месяцем смотрел я восхищенно В ту сторону, и всё ж ни за какие Сокровища туда бы не пошел Проверить — опасаясь, чтоб случайно Вдруг не разрушить это волшебство.
Кн. УШ, стк 534—552
Рассказчик вспоминает, как в детстве он мог провести летний вечер, сидя на пороге дома и разгадывая, чем вызван далекий блеск, пробивающийся сквозь гущу ветвей. На самом деле это были струи водопада, низвергавшегося с вершины невысокого холма, каких немало в Озерном крае. В заходящих лучах солнца они сверкали как бриллиант. Но, как комментирует Вордсворт-рас- сказчик, в детские годы ему не нравилось такое простое объяснение — и у него разгоралась фантазия, уносившая мальчика в мир иллюзий. Он представлял себе — здесь мы перечисляем некоторые вордсвортовские образы фантазии, — что где-то в лесу спрятан серебряный щит, скрывающий могилу одного из рыцарей короля Артура, — или рисовал в мыслях чудесную пещеру и сказочный дворец. Однако ничто не могло его заставить приблизиться к склону холма из-за опасений, что чары развеются, оставив лишь горечь разочарования. В этом месте поэмы Вордсворт отметил различие между фантастическими зарисовками и картинами воображения: первые всегда иллюзорны, а последние никогда не расходятся с реальностью. Сравним: среди синонимов, которые Вордсворт подбирает к слову «воображение» в заключительной книге «Прелюдии», — «ясное вйдение», «проницательность и широта ума», «разум, в самом высоком понимании слова»33.
33 	В пер. Татьяны Стамовой: воображение есть «разум, | Способный возноситься над землей» («Imagination, which, in truth, | Is but another name for absolute strength | And clearest insight, amplitude of mind, | And Reason in her most exalted mood». — The Prelude. Bk ХШ, Is 167-170).


Е.В. Халтрип-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
755
Таким образом, описывая становление своего сознания, Вордсворт прослеживает динамику развития воображения как силы, движущей поэтическое творчество, и в «Прелюдии» моделирует процесс осознания этого понятия. Моменты, в которые воображение наиболее ярко проявляется, вспышки воображения Вордсворт назвал «местами времени» (spots of time).
В итоговой версии поэмы (1850) характеризует он их следующим образом:
There are in our existence spots of time, That with distinct pre-eminence retain
A renovating virtue, whence, depressed By false opinion and contentious thought, Or aught of heavier or more
deadly weight,
In trivial occupations, and the round Of ordinary intercourse, our minds Are nourished and invisibly repaired;
A virtue, by which pleasure is enhanced, That penetrates, enables us to mount, When high, more high,
and lifts usup when fallen. This efficacious spirit chiefly lurks
Among those passages of life that give Profoundest knowledge to what point,
and how,
The mind is lord and master —
outward sense
The obedient servant of her will.
Such moments Are scattered everywhere, taking their date
From our first childhood.
Есть в каждой жизни места времени, Где бьет, не иссякая,
родник чистейший Сил жизненных. Туда, устав От спеси и лукавства Иль от других тяжелых бед,
Из мира суеты и круговерти Мы обращаемся и черпаем Целебное питание.
Родник, весельем брызжущий, Проборист. Он дарует силы Вершины штурмовать, упадшему жена ноги подняться. Эти духовные оазисы становятся
доступны нам тогда,
Когда мы вдруг Осознаём, что
Мысль управляет всем,
Что видим мы вокруг. Такие минуты
Приходят откуда ни возьмись,
встречаясь
Уже в самом раннем детстве.
Bk ХП, Is 208-225
Эти строки мало менялись с момента их первого возникновения — с тех пор, как Вордсворт впервые занес их в черновую рукопись 1798 года.


756
Пр иложения
«Места времени» — это слившиеся в момент личного потрясения пространства внешнего и внутреннего мира, куда поэт — находясь в «состоянии покоя», в раздумьях — может мысленно возвращаться, переосмысливая былое. Живительное свойство «мест времени» — в их способности «пробуждать» героя от бесчувственной дремоты, оживлять воображение и мысль (см. при- меч. 11 к кн. XI).
Поэма «Прелюдия» начинается с воспоминаний о самых слабых проявлениях силы воображения. В такие моменты герой, благодаря сошедшему на него видению, осознает смысл какой-либо простой истины, связанной с правилами поведения, с моралью, с совестью. Это «места времени» ранних лет. В те годы Вордсворт не мог объяснить, что именно в тот или иной момент обостренного восприятия пробудило его совестливость. Взрослея, герой осмысливает видения, посещавшие его в дальние годы, и — с помощью окрепшего воображения — учится их толковать.
Духовный и личностный рост поэта не всегда был плавным. Случались неожиданные эмоциональные кризисы, творческие «провалы». В трех книгах поэмы — Ш, IX, XI (где описывается излишняя жесткость университетского режима и революционный террор) — отсутствуют полноценные «места времени». Вордсворт уверял, что в атмосфере косности и психологического давления его воображение погружается если не в сон, то в дремоту («Imagination slept I And yet not utterly». — Bk Ш, Is 260—261). Чтобы возродиться, герой вынужден восстанавливать душевные силы, воскрешать утраченный дар воображения. Силы для этого ему дает природа (кн. I—VIH) и опыт общения с людьми — с интересными личностями (кн. IX—ХШ).
В книгах поэмы, посвященных Французской революции (1789—1799 г.), немало страниц отведено последствиям революционного террора. Оставив позади увлеченность революцией и разочаровавшись в ее принудительных методах, Вордсворт решает служить человечеству путем творческого созидания: проповедуя добро, любовь, самосовершенствование. Он отказывается от абстрактных идеологий, таких как годвинизм, и учится ценить конкретных людей.
К концу поэмы герой осознаёт, что он сформировался как поэт: смог сделаться свободной творческой личностью. «Истинной свободой» зрелый поэт считает внутреннюю свободу (см.: Bk ХШ, Is 121—122), предполагающую стремление к трансцендентному. По Вордсворту, трансцендирование есть устремление за пределы ограниченного сознания путем общения со вселенским разумом, с Богом. Движение навстречу трансцендентному осуществляется благодаря творческой силе воображения — силе исцеляющей, дарующей


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
757
человеку понимание не только окружающей действительности, но и внутренней сути вещей.
Когда у поэта вспыхивает воображение, тогда и рождаются «места времени» (их также можно назвать «вспышками ясности» и «озарениями»). Каждое из них — это своего рода манифестация того, на какой ступени интеллектуального и душевного развития находится вордсвортовский герой. Становление сознания поэта прослеживается — как этап за этапом — через цепочку «мест времени». Каждое «место времени», согласно Вордсворту, является вехой в биографии души поэта или художника. Так, опыт преступного своеволия (похищение ялика — Кн. I, стк 353-Т05) и опыт осознания призвания (начавшегося с рассматривания своего отражения в воде — Кн. IV, сгк 267—283, 330—356), как правило, предшествуют прельщению утопиями (Великая французская революция — Кн. EX) и тем более опыту встречи с трансцендентным (эпизод на Сноудоне — Кн. ХШ, стк 1—119).
Вордсворт описывает «места времени» так, чтобы они получили самостоятельное, не зависящее от породившей их конкретики существование и приобрели эстетическую и этическую значимость для других людей, став устойчивым ориентиром в истории становления творческого сознания.
Ниже мы приводим таблицу, в которой показано, как эпизоды с «местами времени» распределяются по книгам поэмы.
Названия
книг
«Прелюдии»
(1805)
Названия эпизодов («места времени»)
(строки — по переводу Татьяны Стамовой)
Хронологическая последовательность событий
I. Вступление — Детство и
школьные
годы
Кража вальдшнепов (кн. I, стк 293—315) Разорение вороньих гнезд (кн. I, стк 316— 332)
Похищение ялика (кн. I, стк 353-Т05) Гонки на коньках по льду озера Иствейт (кн. I, стк 430—468)
1782-1783
П. Школьные годы.
Продолжение
Лодочные прогулки и остров Леди Холм (кн. П, стк 55—77)
Вскачь к Фёрнёсскому аббатству (кн. П, стк 99—147)
1783


758
Пр иложения
Пирушки в трактире «Белый лев» (кн. II, сгк 148—186)
Наедине со звездами (кн. П, стк 328—371) Утренние прогулки в Хоксхэде (кн. П, стк 371—395)
Ш. Пребывание
в Кембридже
Нет озарений
Зарисовка статуи Ньютона (кн. Ш, стк 67— 73)
1787
IV. Летние каникулы
В тихо плывущей лодке (кн. IV, стк 267— 283)
Благословенное чувство призвания (кн. IV, стк 330—356)
Старый служивый (кн. IV, сгк 370—523)
V. Книги
Сон об Арабе-Кихоте (кн. V, стк 55—154) Парнишка из Уинандера (кн. V, стк 402— 433)
Ворох одежды на берегу озера (кн. V, стк 459—492)
1782
1779
VI. Кембридж и Альпы
Переход через Альпы по Симплонскому перевалу (кн. VI, стк 497—583)
Озеро Комо, освещенное луной (кн. VI, сгк 630-672)
1790
VU. Пребывание
в Лондоне
Слепой нищий на улице Лондона (кн. УП, сгк 567-596)
VIE. Ретроспекция: от любви к природе — к любви к человечеству
Деревенская ярмарка у подножия холма Хелвеллин (кн. VIII, стк 1—63)
Горные пастухи Озерного края (кн. VIO, стк 389—410)
«О Лондон, строгий мой наставник...»
(кн. VHI, стк 641—669)
Лондонская сцена умиления (кн. VTH, сгк 806—822)
1786


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
759
IX. Пребывание
во Франции
Нет озарений
1791-1792
X. Пребывание во Франции
и Французская революция
Трупы на площади Карусель во Франции (кн. X, стк 35—85)
Время террора (кн. X, стк 280—355)
Весть о смерти Робеспьера (кн. X, стк 445— 535)
1792
XI. Способность к воображению: об ее утрате и восстановлении
«Есть времени места...» (кн. XI, стк 245— 264)
Виселица в Пенрите и девушка с кувшином (кн. XI, стк 264—297)
Рождественские каникулы и смерть отца (кн. XI, стк 337-380)
весна 1775 г. или 1776 г.
зима 1783 г.
XII. Воображение (Продолжение)
Видения в долине Сарум (кн. ХП, стк 287— 327)
1793
ХШ. Заключение
Восхождение на гору Сноудон в Уэльсе (кн. ХШ, стк 1—119)
1791
* * *
Особые психологические пейзажи — «места времени» (они же — эпизоды манифестации воображения) имеются и в малых поэмах и лирике Вордсворта. Касается это не только ранней поэзии («Лирические баллады», 1798), но и поздней (когда Вордсворт был назначен королевой Викторией на пост поэта- лауреата).
Из ранних образцов вордсвортовской «поэзии воображения» примечательным является «Тинтернское аббатство» — произведение, завершающее сборник «Лирические баллады и другие стихотворения» (1798). В литературоведении «Тинтернское аббатство» называют «“Прелюдией” карманного размера» (см.: Stelzig 1975, р. 82) и говорят, что поэма «Прелюдия» выросла из «Тинтернского аббатства», раздвинув границы стихотворения-беседы до размеров эпической поэмы (см.: Wordsworth, Abrams, Gill 1979, р. 518). Уже в


760
Приложения
«Тинтернском аббатстве» Вордсворт изображает развитие человеческого сознания как последовательную смену нескольких внутренних «я», каждому из которых соответствует свое видение мира, свой внутренний пейзаж.
Вордсворт посещал руины Тинтернского аббатства с интересом охотника за пейзажами, так как эти полуразрушенные стрельчатые своды, заросшие густой зеленью, считались одним из самых живописных местечек Британии.
Интерес к церковным развалинам захватил англичан в конце ХУШ века. Многие из них, отдавая дань моде, потянулись к развалинам монастырей и любовались останками готических построек. Популяризации этих мест способствовали публикации путевых заметок Томаса Грея, Ричарда Веста, Уильяма Гилпина и Анны Радклифф, каждый из которых в 1770—1790-х годах совершил путешествие по окраинам Великобритании. Эти писатели предромантической эпохи прививали соотечественникам любовь к «живописным» пейзажам (корявые деревья, руины, пещеры, шахты, карьеры, каменоломни, углевыжигательные и плавильные печи), которых было немало на территории страны. Они советовали читателю любоваться пейзажами с определенных, «наиболее выгодных» позиций (условность, которую следующее, романтическое, поколение англичан перестало принимать во внимание).
Популяризации руин помогло и то, что в 1790-е годы в связи с беспокойной обстановкой в Европе не каждый англичанин рисковал отправиться в так называемое большое турне, чтобы полюбоваться «возвышенными» видами Альп и «прекрасными» долинами Италии. Выход был найден — более скромное «домашнее турне» (domestic tour) по живописным местам Великобритании (см.: Nicolson 1959; Andrews 1989; Kennedy 2002). В его программу входило посещение английского Озерного края (на границе с Шотландией), горного района Сноудония (на севере Уэльса) и Тинтернского аббатства. Свидетельств о популярности этого турне достаточно много. Процитируем одно из них, имеющее отношение к Тинтернскому аббатству: в мае 1798 года в «Новом ежемесячном журнале» была опубликована заметка Джона Телуолла, который писал:
Очарование реки У ай в наше время хорошо известно поклонникам «живописного». Эти места прославились благодаря описаниям Гилпина (известного теоретика «живописного». — Е. Х.Х.); интерес к ним поддерживали поэзия и проза, картины, рисунки и литографии, пока наконец при-


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
761
ятносгь сих мест не стала предметом всеобщих разговоров. Слава реки У ай такова, что поездка к ней стала составлять неотъемлемую часть образования каждого, кто хочет слыть человеком элегантным, не лишенным вкуса и стиля.
Цит. по: Woof 2005, р. 46.
Живописные изображения Тинтернского аббатства, упомянутые Телуоллом, продавались путешественникам прямо на месте, как сегодня продают сувенирные открытки и календарики (см.: Spence 1984, р. 311; Rosenthal 1982, р. 50). О распространенности таких картинок — в том числе прозрачных, для наклеивания на стекла окон — можно судить, в частности, по роману Джейн Остен «Мэнсфилд-парк» (опубл. 1814). Героиня романа Фанни Прайс украсила окно своей комнаты тремя модными пейзажами, по краям разместив «пещеру в Италии» и «Озерный край в лунном свете», а в центре — вид на Тин- тернское аббатство. Среди художников, проявлявших интерес к знаменитым руинам, был У. Тёрнер (см., например, его акварели 1794 г.).
Вордсворт отправился показывать сестре окрестности реки У ай, когда рукопись сборника «Лирические баллады» уже была сдана в издательство, а до давно запланированной поездки в Германию оставалось два месяца. Графство Монмутшир находилось недалеко от Бристоля и Алфоксдена (графство Сомерсет), где Колридж и Вордсворт тогда проживали. Путешествие пешком туда и обратно заняло у двадцативосьмилетнего Уильяма и его двадцатисемилетней сестры около пяти дней. На обратном пути у Вордсворта родился экспромт об увиденном. В Бристоле он тут же отдал свежие стихи печатнику для присоединения к рукописи баллад, уже ушедшей в набор (поэтому в сборнике стихи об аббатстве оказались последними).
Для Дороти Вордсворт это была первая встреча с Тинтернским аббатством, а для Уильяма — вторая. Впервые он посетил знаменитые руины еще до знакомства с Колриджем — летом 1793 года. То был невеселый период в жизни Вордсворта. Пожив во Франции, он ненадолго приехал в Англию, чтобы раздобыть денег и снова вернуться в Орлеан к Аннет Валлон, ждавшей от него ребенка. Война между Англией и Францией не позволила ему осуществить эти планы. Теперь, летом 1798 года, Вордсворт (до сих пор не повидавшийся с Аннет и дочерью Каролиной) считал себя человеком бывалым и познавшим тяготы жизни. Дороти, хотя и была на год его младше, казалась ему совсем неопытной и юной. Глядя на знакомый пейзаж, Вордсворт решил сравнить два мироощущения: присущее молодому, восторженному созданию (ка¬


762
Приложения
ким он сам был раньше и какой остается Дороти) и характерное для пому- древшего, рассудительного человека (нынешнее «я» Вордсворта)34.
Интерес Вордсворта к внутренней жизни человека объясняет, почему поэт, хорошо знакомый с историей Тинтернского аббатства, в своем стихотворении никак не опирается на эти знания. Поэт не пытается нарисовать аббатство или поведать какое-либо предание. В связи с этим обратим внимание на полное название стихотворения: «Строки, написанные с возвышения в несколько миль над Тинтернским аббатством, при повторном посещении долины реки У ай 13 июля 1798 г.» («Lines Composed a Few Miles above Tintem Abbey, on Revisiting the Banks of the Wye during a Tour, July 13, 1798»; курсив мой. — E. X.-X). Взбираясь на близлежащие холмы, Вордсворт поднимается над всей долиной, оставляя далеко внизу едва различимые руины здания. Вместе с тем он оказывается «над» Тинтернским аббатством и в переносном смысле: поэт поднимается над эмпирическим знанием, отдаляется от окружающих его реалий — и возносится мыслями в иные сферы.
Переход от внешнего пейзажа к внутреннему осуществляется в стихотворении постепенно. Сначала поэт рассматривает холмы, круто уходящие в небо, и островки фруктовых садов, разбросанные по долине. Он знает, что во всех садах, насколько хватает глаз, ветви деревьев отягощены плодами. Но издали они не видны: зелень будущего урожая сливается с зеленью богатой июльской листвы. Поэт переводит взор на живые изгороди и следит за динамичным узором их переплетений, пока они, как говорит Вордсворт, «становятся уже не изгородями, а путающимися зелеными линиями выходящей из всяких границ зелени» («<...> I see | These hedge-rows, hardly hedge-rows, little lines I Of sportive wood run wild <...>». — Ls 15—17). Эти строки «Тинтернского аббатства», как всё лучшее в английской романтической поэзии, надо рассматривать в двух планах: буквальном (живые изгороди ведут себя необузданно, разрастаются, путаются и т. д.) и переносном (узор их тонких линий уводит мысль в иные сферы, за пределы представшего глазам пейзажа). Так, живые изгороди, теряющие форму и осязаемость, как метко заметил МакФарлэнд, являют собой границу внешнего и внутреннего пейзажей (см.: McFarland 1987, р. 254—256). Рассмотрим эти пейзажные зарисовки подробнее.
34 	Такой конгграст интересовал многих писателей Англии рубежа XVIII—XIX вв. (см.: Lau 2004). Джейн Остен, например, создала на его основе роман «Разум и чувствительность» (первые редакции датируются 1797—1798 гг.), показав, как по-разному реагируют на одни и те же события две сестры: старшая, более рассудительная Элинор и младшая, эмоциональная Марианна.


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...;
763
Первый воображаемый пейзаж подобен сказочно-пасторальной полудреме. Вордсворт видит колечки дыма, поднимающиеся над лесистыми берегами реки У ай, и придумывает для них красочное объяснение: якобы в лесу разжигают костры «бродячие обитатели» (то есть цыгане) и безвестные пустынники. Земляки Вордсворта, читатели «Лирических баллад», могли по достоинству оценить фантазию поэта: настоящее происхождение этих колец дыма было общеизвестно — долина реки У ай славилась производством древесного угля, там было много углевыжигательных печей. В свое время известный публицист Уильям Гилпин посвятил этому несколько строк в «Наблюдениях на реке Уай» («Observations on the River Wye», 1782). Вордсвортовское изображение окрестностей Тинтернского аббатства, где реалии подменены красивым вымыслом, предвосхищает эпизоды из «Прелюдии», посвященные фантазии. Среди них — пасторальные картины Грасмирской ярмарки и волшебное объяснение ослепительного блеска, исходящего от лесного водопада.
Отдав дань дивным мечтаниям, Вордсворт переходит к внутренним пейзажам другого рода. Если прибегнуть к его более поздней терминологии 1805 года, то динамику смены видений в «Тинтернском аббатстве» можно охарактеризовать как продвижение от образов фантазии к образам воображения.
«Мысленные картины», оставшиеся в памяти поэта от первого посещения Тинтернского аббатства, напоминают «места времени» «Прелюдии». Находясь в шумном городе, поэт мысленно возвращается к образу Тинтернского аббатства. Перебирая в уме запомнившиеся картины, Вордсворт забывает о будничных неурядицах и отдыхает душой (см.: Tintem Abbey. Ls 30—31). И в то же время он ощущает, что становится более восприимчивым по отношению к окружающей его городской жизни — делается милосерднее и прозорливее (см.: Ls 36-^49). Позже в предисловии ко второму изданию «Лирических баллад» Вордсворт назовет этот феномен «припоминанием ярких моментов прошлого в состоянии покоя» (ср. перевод А.Н. Горбунова на с. 298 наст. изд.).
Поэт долго грезил Тинтернским аббатством. Вновь посетив берега реки Уай — теперь вместе с сестрой, — он испытал странное чувство: казалось, что реальный пейзаж создан по образу и подобию его мыслей, а не наоборот. Поэт говорил, что «его мысленная картона оживает снова» («The picture of the mind revives again». — Ln 62). Наслоение внутреннего пейзажа на внешний позволяет Вордсворту ощутить полноту времени, мысленно соединив прошлое с настоящим и с предвидением будущего. Он узнаёт в сестре те движения души, которые были присуши его прошлому «я» и в строках 65—111 размышляет о становлении своего сознания.


764
Приложения
В «Тинтернском аббатстве» Вордсворт выделяет три этапа личностного развития. Сначала человек живо и восторженно воспринимает окружающий мир. «Щенячье ликование» (букв.: «радостные звериные движения», «glad animal movements». — Ln 75) ранней юности перерастает в чувство родства с природой. Молодой человек оказывается способен видеть в каскадах воды наивысшее выражение внутренних переживаний и угадывать в красках, формах, ароматах природы свои желания и аппетиты (см.: Ls 77—81). По Вордсворту, это второй этап развития личности, который он уже оставил позади. Вордсворт сожалеет, что с возрастом он потерял способность непосредственно откликаться на всё происходящее в природе. Но утрата возмещена иным даром (третий этап развития личности): умением любить людей, внимать «тихой, печальной музыке человечности» («The still, sad music of humanity». — Ln 91). В сознании поэта происходит переоценка ценностей. Природа оказывается потеснена: всё, что мы видим, говорит Вордсворт, только наполовину ее творение, а наполовину — творение души созерцающего (см.: Ls 102—107).
Работая над «Прелюдией», Вордсворт подробнее разобрал эти этапы становления личности, отведя первым двум начальные книги поэмы и раскрыв третий в кн. УШ. После чего он начертил путь от абстрактной любви (любовь к людям вообще) к конкретной (любовь к определенным людям) (кн. IX— XTV). В «Тинтернском аббатстве» поворот от абстрактной любви к конкретной совершается в пределах нескольких строк: поэт обращает взор к находящейся рядом Дороти, по-детски, живо, любующейся открывшейся панорамой. Брат узнаёт в сестре прекрасные порывы, которые были знакомы и ему. Он чувствует с сестрой родство душ — и предсказывает, что когда-нибудь Дороти тоже откроет для себя Тинтернское аббатство с иной стороны — как мысленную, одухотворенную картину, окрашенную более святой любовью, чем любовь к природе. Она полюбит эту местность еще за то, что здесь она общалась со своим братом. Образы природы будут тем милее ее душе, чем крепче связаны они с памятью о родных людях.
Финальное откровение Вордсворта в «Тинтернском аббатстве» едва ли можно назвать «вспышкой воображения» или «местом времени» в полном смысле этого слова: между ним и остальными думами трудно провести четкую грань. Здесь нет внезапности нового открытия, удивления или ощущения, будто у поэта «перехватило дыхание», как это нередко случается в «Прелюдии».
Однако обнаружившаяся при написании «Тинтернского аббатства» привычка Вордсворта переосмысливать старые впечатления, запускать механизм аккумуляции смыслов останется с ним практически до конца жизни. У Ворде-


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...;
765
ворта не бывает обычного перечисления образов: каждый новый образ вырастает из старого и одновременно меняет восприятие старого.
Так, по ходу поэмы «Прелюдия» появляются новые «места времени», в свете которых значение прежних «мест времени» углубляется, обогащается новыми оттенками. Став взрослым, Вордсворт заново переживает свои детские впечатления, переосмысливает их — и детские радости превращаются в радости взрослого. Делая упор на сродстве своих детского и взрослого «я», Вордсворт как бы становится обладателем двух разных сознаний. Поэт-рассказчик говорит в «Прелюдии»: «<...> Кажется, | Я совмещаю сразу два сознания: свое I И другого человека», своего прошлого «я» («<...> I seem | Two consciousnesses — conscious of myself | And of some other Being». — The Prelude. Bk П, Is 31-33).
Таким образом, Вордсворт создает «слои времени» (см.: Davis 1992, р. 83). В каждом из этих слоев дается психологический портрет поэта, увиденный в новом ракурсе, — характерный вордсвортовский прием. Поэтому каждое достаточно объемное лирическое и лиро-эпическое произведение Вордсворта начиная с «Тинтернского аббатства» являет собой некое художественное подобие пространственно-временной голограммы, отображающей развитие вордсвортовского «я».
•к к -к
Вордсворт — единственный поэт в английской литературе, у которого «вспышкам воображения» посвящено подавляющее большинство сочинений, будь то единичное видение-предчувствие или строго упорядоченные ряды «мест времени». Причем наше наблюдение касается не только ранней, но и зрелой, и поздней поэзии Вордсворта. Упомянем, например, знаменитое стихотворение Вордсворта «Нарциссы» (1804), где поэт описывает не сами золотистые цветы, заросли которых окаймляют озеро, волнуясь на ветру, а свое живое воспоминание об этом зрелище, внезапно посетившее его в минуту отдыха на кушетке и придавшее ему сил, — еще одно «место времени».
Однако не все исследователи согласятся с тем, что «местами времени» богаты поздние произведения Вордсворта, написанные в так называемый рай- дальский период (1813—1850 гг.)35. В какой-то мере это установка самого Вордс¬
35 	Данный период назван по месту проживания поэта в усадьбе на холме Райд ал Озерного края, куда он переехал в 1813 г., заняв государственную должность «распределителя гербовых марок», и где в 1843 г. получил звание поэта-лауреата.


766
Пр иложения
ворта, сделавшего проблему утраты таланта и воображения одной из тем своего творчества. Между тем Вордсворт никогда не настаивал на том, что талант непременно должен покинуть одаренного человека только потому, что тот постарел.
Действительно, сам Вордсворт отказался от написания философской поэмы «Отшельник», которую задумал в юности. Но этот отказ не мешал ему продолжать работать над «Прелюдией», оттачивая стиль и добавляя эпизоды вплоть до последней редакции 1850 года. Кроме того, Вордсворт продолжал писать сонеты и многочисленные лирические стихотворения, среди которых немало примеров поэзии, вырастающей из «мест времени», то есть «поэзии воображения» (см.: Brennan 1990). Нередко, воспевая полотна знакомых художников (Маргарет Гиллис, Фрэнка Стоуна, сэра Джорджа Бомонта), Вордсворт прибегал к излюбленной поэтике «мест времени»: он описывал не сами картины, а их мысленные образы, сливающиеся с образами любимых пейзажей или людей, позировавших для портрета. К таким стихотворениям относятся «На портрет автора» («То the Author’s Portrait», 1835) и «Строки, вдохновленные портретом, который рисовал Ф. Стоун» («lines Suggested by а Portrait From the Pencil of F. Stone», 1835). В последнем Вордсворт преподносит портрет юной девы как плод воображения — как творение, созданное одним лишь усилием мысли. А позировавшую девушку он называет «телесным первообразом» или, дословно, «архетипом»36 («<...> fair Portrait’s fleshly Archetype <...>». — Ln 83).
Современному литературоведению Уильям Вордсворт известен как создатель многочисленных образцов романтической «поэзии воображения», основным элементом которой являются особые психологические пейзажи «места времени».
Западные литературоведы всех направлений — структуралисты и деконструктивисты, психоаналитики и культурологи, компаративисты и исследователи интеллектуальной истории — внесли свою лепту в изучение вордсвортовской поэтики. К примеру, с позиций структурализма «места времени» исследуют Дж. Бишоп и X. Линденбергер (см.: Bishop 1959; Lindenberger 1986);
36 	Слово «archetype» («архетип») в Великобритании времен Вордсворта имело достаточно широкое хождение. Однако на протяжении десятилетий значение слова менялось. По данным двадцатитомного Оксфордского толкового словаря английского языка, в 1599—1875 гг. слово «архетип» использовалось в значении «прототип», в 1849— 1854 гг. — в значении «идеальная особь того или иного животного вида», и только с 1919 г. оно приобрело юнговскую окраску, став термином аналитической психологии.


Е.В. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...:
767
с позиций деконструктивизма, с опорой на Деррида, — Ю. Штелцих (см.: Stelzig 1985); с точки зрения генетической критики — С. Экин и Е. Штоддард (см.: Eakin 1973; Stoddard 1985); с опорой на интеллектуальную историю — А. Чавкин (см.: Chavkin 1983). Но какую бы новую интерпретацию ни предлагали ученые, они так или иначе отмечают то, что у Вордсворта «места времени» тяготеют к циклизации и являют собой иллюстрацию к раннеромантическому учению о внутренней творческой силе — воображении.
Вордсвортовскую модель «биографии души поэта», выстроенную вокруг последовательности особых моментов видения — «мест времени» (или «эпи- фаний» в терминологии Джеймса Джойса), — воспроизводили в своем творчестве английские поэты викторианского времени, а за ними — и модернисты37.
37 	Подробнее о влиянии вордсвортовской поэтики на авторов XIX—XX вв. см., например: Blake К. 1986; Bidney 1997; Халтрин-Халтурина 2009в; Халтрин-Халтурина 2011. См. также статью А.Н. Горбунова «Эпифании: Вордсворт и Толстой» на с. 799— 814 наст. изд.


Е.В. Халтрин-Халтурина
ЭЛЕГИЯ
«ПИЛСКИЙ ЗАМОК ВО ВРЕМЯ ШТОРМА...»:
ВОРДСВОРТ ПРОЩАЕТСЯ С «ЗОЛОТЫМ ДЕСЯТИЛЕТИЕМ»
В творчестве английского романтического поэта Уильяма Вордсворта литературоведы выделяют несколько стихотворных циклов, самый известный из которых, пожалуй, — «К Люси». Однако имеется еще одна группа стихотворений Вордсворта, столь тесно связанных между собой тематически, что исследователи его творчества иногда позиционируют их как особый элегический цикл — «На гибель брата» (см.: Hayter 2002, р. 191—196, 202—206). Адресатом этих элегических посвящений, написанных в 1805—1806 годы, является Джон Вордсворт (1772—1805), капитан торгового судна Британской Ост- Индской компании «Граф Абергени»1, затонувшего в феврале 1805 года.
0 том, как развивалось творчество английских романтиков под воздействием событий из жизни английского — и международного — флота, нам уже приходилось говорить (см.: Халтрин-Халтурина 2009а). Крушение «Графа Абергени» — это особый эпизод в череде исторических событий. Он повлиял на весь ход жизни Вордсворта: вместе с кораблем погиб родной брат поэта и были утрачены большие денежные накопления, вложенные Уильямом Вордсвортом в несостоявшееся плавание. На выручку от вложений У. Вордсворт планировал жить как человек свободной профессии, занимаясь сочинением поэзии «для души», а не «для заработка». Его планам не дано было осуществиться. Чтобы прокормить семью, У. Вордсворту пришлось сделаться государственным служащим. Кроме того, кораблекрушение стало первой бедой в долгой полосе неудач, обрушившихся на поэта. Многие исследователи творче-
1 Мы не используем побуквенную транслитерацию названия корабля «Эрл Абер- гавенни» (ср. англ. «The Earl of Abergavenny»), т. к. соотечественники Вордсворта при произношении редуцировали название, наподобие того, как принято редуцировать слово «полковник»: «colonel» произносится [‘кэ:п(э)1]. Джон Вордсворт, брат поэта и капитан корабля, в письмах домой писал название так, как произносил: Abergany (см.: Hayter 2002). Отсюда наше написание — «Граф Абергени».


Е.В. Халтрин-Халтурина. Элегия «Пилский замок во время шторма...:
769
сгва Вордсворта рассматривают крушение «Графа Абергени» как веху в его жизни, отмечающую конец счастливых лет творческого подъема.
Прежде чем представить здесь цикл «На гибель брата», дадим краткую историческую справку о судне «Граф Абергени».
Корабль этот строился на верфях города Нортфлита английского графства Кент и в 1797 году впервые был спущен на воду. Он относился к особому классу торговых судов Британской Ост-Индской компании (кратко: «ост- индийцы», англ. East Indiamen).
Корабли Ост-Индской компании видом напоминали фрегаты (то есть военные трехмачтовые суда с полным парусным вооружением, с одной или двумя орудийными палубами), которых было много именно в британском Королевском флоте. Не случайно во время наполеоновских войн эти корабли, шедшие под британским флагом, своим видом вводили в заблуждение пиратов и неприятельские суда: враг полагал, что перед ним не торговое, а военное судно. Выгода от такого обмана была налицо, о чем свидетельствует, например, морское сражение, состоявшееся 15 февраля 1804 года у входа в Малаккский пролив. В анналы истории оно вошло под названием Сражение при Пуло- Ауро (Battle of Pulo Aura), или Бой Данса, состоявшийся между кораблями Ост-Индской компании и французской боевой эскадрой во главе с линейным кораблем «Маренго». При виде французов, желавших их атаковать, «ост- индийцы», возвращавшиеся с большим грузом из Китая в Англию, выстроили линию баталии и имитировали действия военных кораблей. Обман удался, и торговым судам удалось благополучно вернуться к своим берегам. В состав этого британского каравана входил и корабль «Граф Абергени» под командованием Джона Вордсворта. После этого памятного путешествия Джон Вордсворт был удостоен награды за участие в Бою Данса (см.: Hayter 2002, р. 25—26). Другой прибыли означенное плавание капитану Джону не принесло.
Братья Вордсворт рассчитывали на следующий поход «Графа Абергени» (1805 г.), вложив в него практически все свои сбережения. Они надеялись хорошо заработать на незаконной торговле опиумом, которая — как сообщают исследователи — в то время казалась не более предосудительной, чем незаконная торговля бренди или французским кружевом. Среди видных деятелей Великобритании были употреблявшие опиум как лекарство и получившие опиумную зависимость. К ним относился, например, Уильям Уилбер форс (1759—1833), известный аболиционист, член британского Парламента2. Именно Уилберфорс помог Джону Вордсворту получить наиболее выгодный для
2 	Уилберфорс часто бывал в Озерном крае (см. примем. 4 к кн. П «Прелюдии»).


770
Приложения
опиумной торговли маршрут в Китай через Индию, с заходом в Бомбей (ныне Мумбай) или в Калькутту (ныне Колката).
Из Англии на Восток корабли Ост-Индской компании переправляли шерсть, серебро, а также пассажиров и товары, необходимые англичанам, находящимся в дальних странах. В Индии грузили хлопок, рис, ценные породы древесины и красители. В Китае брали на борт чай, шелк, фарфор. Но были и грузы, перевозившиеся неофициально: из Индии «ост-индийцы» везли в Китай опиум и получали за перевозку баснословные деньги. Официальные власти всех вовлеченных стран пытались прекратить эту торговлю, но по- настоящему действенных мер не принимали (в особенности это касается Великобритании, чьи граждане обогащались благодаря этой торговле), что позже привело к Опиумным войнам 1840—1842 и 1856—1860 годов.
В плавание «Граф Абергени» отправился тяжело нагруженным. Неподалеку от Ла-Манша у южного побережья Англии караван торговых кораблей должен был пройти залив Уймут (Weymouth Вау), изобилующий мелями. Для прохождения этого участка пути обычно приглашали местных лоцманов. Трагедия случилась 5 февраля 1805 года. Вечерело, море слегка штормило. Лоцман допустил ошибку — и корабль под командованием Вордсворта сел на мель. С каждым накатом волн нагруженный парусник всё глубже насаживался на подводные камни. Команда посылала сигнальные выстрелы другим кораблям каравана, который растянулся на несколько миль. Однако в усиливавшемся шуме бури выстрелы были не слышны. Через два с половиной часа течение сменилось и отбросило корабль с отмели на глубину. Ледяная вода хлынула через пробоины, но парусник еще держался на плаву. За час до полуночи сильная волна захлестнула его, смыв с палубы десятки людей, и «Граф Абергени» пошел ко дну. Корма вонзилась в песок, а мачты еще торчали над водой. Вымокшие люди продолжали цепляться за обледеневшие снасти. Многие срывались и падали в пучину. Когда утром следующего дня подоспела помощь, обнаружилось, что из 402 человек погибло более 250.
Не выжил и капитан корабля Джон Вордсворт. Накануне гибели его видели невозмутимым, но ничего не предпринимавшим для своего спасения. После трагедии недоброжелатели поговаривали, что, теряя корабль и все семейные вложения, капитан впал в отчаяние. Однако, по словам очевидцев, Джона едва ли охватило чувство безысходности: он до последнего не покидал своего поста, отдавал распоряжения спокойно и здраво, вселяя уверенность во всех, с кем оказывался рядом. Перед тем как его накрыла волна, потопившая корабль, он ответил одному из своих офицеров, доложившему, что корабль вот-вот пойдет ко дну: «Помочь нечем. Да будет воля Господа».


Е.В. Халтрин-Халтурина. Элегия «Пилский замок во время шторма...:
771
Британские газеты шумно освещали события, связанные с последствиями крушения «Графа Абергени», весьма несправедливо отзываясь о его капитане. Уильям Вордсворт сильно переживал потерю любимого брата и пытался защитить его честь. Прежде всего поэт пытался ответить самому себе на вопросы: что есть настоящее геройство и доблесть? что такое честь и долг капитана? Его переживания, размышления и ответы воплотились в пяти стихотворениях, которые и составили упомянутый нами цикл 1805—1806 годов:
1. «Elegiae Verses in Memory of my Brother» («Элегические строки в память моего брата»);
2. «То the Daisy (fourth poem)» («К ромашке: мое четвертое стихотворение из посвященных этому цветку»);
3. «Distressful Gift! this Book receives» («Горестный подарок! В эту кни-
4. «Character of the Happy Warrior» («Образ доблестного воина»);
5. «Elegiac Stanzas Suggested by a Picture of Peele Casde» («Элегические строфы, внушенные картиной сэра Джорджа Бомонта, изображающей Пилский замок во время шторма»).
Из этого цикла на русском языке опубликовано только последнее стихотворение.
Скажем несколько слов о первых четырех. Начинается цикл «Элегическими строками в память моего брата» — строками вполне традиционными, не отличающимися особой оригинальностью и подчиненными известной формуле «Остановись, прохожий...»
Второе и третье стихотворения цикла — «К ромашке...» и «Горестный подарок!..» — представляют собой два безутешных плача. Последний из них более оригинален, насыщен личными деталями. Он посвящен несосгоявшей- ся беседе с братом: поэт подготовил для Джона рукопись стихов, которую тот уже никогда не увидит.
Четвертое стихотворение — «Образ доблестного воина» (написано между декабрем 1805 года и январем 1806-го) — носит выраженно полемический характер, является резким ответом Вордсворта на газетные публикации того времени.
Осенью 1805 года (21 октября) произошло знаменитое Трафальгарское сражение, в котором был смертельно ранен адмирал Нельсон. Нельсона почитали в Англии как кумира, о нем еще при жизни слагали легенды. Адмирал считался образцом воинской доблести. У Уильяма Вордсворта панегири¬


772
Приложения
ческий портрет адмирала вызывал особенную неприязнь потому, что широкой публикой он был столь же незаслуженно (по мнению поэта) приукрашен, сколь незаслуженно был оклеветан образ Джона Вордсворта.
Газетные репортеры резко критиковали капитана Вордсворта за то, что он не уберег дорогостоящий груз. Вопреки послужному списку, капитана называли неопытным. Домысливая детали происшедшего, писали, что капитан был пьян — и потому погубил корабль. Джона Вордсворта укоряли за недостаточную заботу о пассажирах: он не пересадил их в шлюпки и не отправил на берег. Только уцелевшие очевидцы кораблекрушения оправдывали этот поступок: море штормило, поэтому справиться с управлением шлюпок было невозможно — могло погибнуть еще больше людей.
В таких условиях, когда со страниц газет звучала громкая хвала в адрес одного доблестного воина и не менее громкая хула в адрес другого, Вордсворт написал стихотворение-рассуждение о том, что есть — с его точки зрения — настоящий героизм и какова роль личности в истории. Публикуя «Образ доблестного воина» в своем двухтомнике 1807 года, поэт отметил в примечаниях, что, при всех неоспоримых заслугах адмирала Нельсона, он не может связать его имя с идеей образцового офицера. Образцом же доблести и чести можно считать капитана, затонувшего вместе с кораблем «Граф Абергени».
В этом стихотворении портреты адмирала Нельсона и Джона Вордсворта контрастно оттеняют друг друга — но совсем не так, как то было в прессе. Уильям Вордсворт подчеркивал, что истинный героизм скрыт от глаз публики. Противопоставление двух героев — Нельсона и Джона Вордсворта — достигает особой интенсивности в заключительных строках стихотворения. Поэт составляет два каталога (см.: Madak 2003, р. 124—125): в один включает качества, присущие адмиралу Нельсону (его слава вдохновляет других на подвиги, он процветающий человек, избалованный вниманием публики, и проч.), в другой — качества, присущие капитану Вордсворту (он предан безвестности, Небесам известно его благородство и т. д.). Затем поэт соединяет эти два перечня, и из общего списка отбирает те черты, которые соответствуют его представлению о воинской доблести. Образцовый перечень практически весь совпадает с перечнем качеств его брата.
Отметим: объяснять неприязнь У. Вордсворта к адмиралу Нельсону одной лишь обидой на газетчиков (которые, превознося Нельсона, злословили в адрес капитана «Графа Абергени») было бы неправильно. В отличие от С.Т. Колриджа, испытавшего обаяние Нельсона на себе лично, У. Вордсворт


Е.В. Халтрин-Халтурина. Элегия «Пилский замок во время шторма...:
773
никогда не встречал адмирала — и никогда не отзывался о нем восторженно. Это хорошо видно хотя бы из личных писем, адресованных близкому кругу родных и знакомых. Вордсворт не посвятил Нельсону ни одного лестного стихотворения. Но в то же время он написал малую поэму «Фургонщик» («The Waggonen»), где заглавный герой — горячий почитатель Нельсона, — захмелев, произносит пьяные речи в честь адмирала — речи, полные искреннего восторга и... пересыпанные непристойными каламбурами3.
Такое не совсем почтительное отношение У. Вордсворта к Нельсону вполне объяснимо: поэт не мог восхищаться людьми — будь то штатские или офицеры, — необузданными в страстях, фривольными. Надо сказать, что для любого моряка, служившего на британском военном или торговом судне, было нормой посещать увеселительные заведения в разных портовых городах. Существовал особый английский термин «impure» (букв.: «нечистый», «непристойный»), которым было принято характеризовать обычное поведение доблестных британцев в портах Китая и Индии (см.: Matlak 2003, р. 33, 38-^Ю, 128). «Impurity» — наряду с удалью и огрубелостью — воспринималось как непременная черта мужчины, перенесшего много тяжелых испытаний. Якобы такой «удалью» отличался и адмирал Нельсон.
На этом фоне видный и обаятельный Джон Вордсворт представал как человек «не от мира сего». Джон никогда, даже в начале карьеры, плавая обычным моряком, а после — третьим и вторым помощником капитана, не участвовал в попойках на берегу и не посещал сомнительных заведений. В портах он отдыхал, погружаясь в чтение книг, взятых из дома. В его походной библиотечке всегда имелись Шекспир и Спенсер. Джон Вордсворт брал с собой и что-нибудь из последних сочинений Уильяма, бережно переписанное рукой сестры Дороти (см.: Hayter 2002, р. 13). Он знакомился с новыми стихами брата — и письмами слал ему свои неформальные рецензии, которыми Уильям очень дорожил. Моряки дивились спокойному и вдумчивому характеру капитана, но неуважения никогда не выказывали. Между собой они добродушно называли его Философом.
Уильям Вордсворт не стал заканчивать элегический цикл, посвященный светлой памяти брата — Джона Вордсворта, резким жестом крушения кумиров. Последнее стихотворение цикла — это красивая философская экфраза «Элегические строфы, внушенные картиной сэра Джорджа Бомонта, изображающей Пилский замок во время шторма».
3 	Подробный анализ стихотворения см.: Matlak 2003, р. 126—128.


774
Приложения
Автором картины, о которой идет речь, был друг семьи У. Вордсворта, один из основателей Лондонской национальной галереи, коллекционер и покровитель искусств сэр Джордж Бомонт (1753—1827)4. Художник знал о семейной трагедии — о гибели «Графа Абергени» и его капитана. Работая над картиной для Королевской Академии художеств, Бомонт зашифровал в ней и свое личное послание поэту Вордсворту: понимание, что далеко не всегда судьбу корабля определяют действия капитана — временами гибель неминуема. На картине изображено суденышко, ставшее игрушкой штормовых волн, несущих его прямо на скалы, — и ничто не может отвратить беду. Картина Бомонта явилась поддержкой и утешением для Уильяма Вордсворта.
Лично для У. Вордсворта Пилский замок5 был жизнеутверждающим символом. Вордсворт не раз посещал его окрестности. Описал он их и в поэме «Прелюдия» (см.: Кн. X, стк 466—541). В этих строках поэт вспоминает, как однажды он шел дорогой, пролегавшей неподалеку от острова с руинами Пилского замка. День был солнечный. На проселочном пути ему встретился прохожий, радостно сообщивший важную новость: «Робеспьер мертв!», его тирания пришла к концу, правосудие свершилось. Услышав это, Вордсворт (который не понаслышке знал об ужасах Французской революции) огляделся вокруг, и его взгляд «зацепился» за доминирующий объект — руины Пилского замка. Так в сознании поэта образ Пилского замка накрепко сплавился с мыслью о том, что высшая справедливость есть и в какой-то прекрасный миг она восторжествует.
Уильям Вордсворт увидел картину Бомонта весной 1806 года (см.: Matlak 2003, р. 137) и сразу отозвался элегией-экфразой, в которой впервые после гибели Джона сумел вернуться к своей привычной манере письма: он создал утешающее душу видение. Бунт и горе, переполнявшие предыдущие стихотворения цикла, умерились, а острая обида и злость исчезли.
В стихотворении представлено несколько пейзажей — мрачные и радужные. В центре каждого из них — Пилский замок, и все они — части единого образа, озаренного новым, духовным светом.
Важно отметить, что стихотворение «Элегические строфы, внушенные картиной сэра Джорджа Бомонта, изображающей Пилский замок во время
4 У. Вордсворт также — автор «Бомонтовского» цикла стихотворений (см. с. 467— 471 наст, изд.), адресатом которых является Джордж Бомонт.
5 См. примем. 9 к кн. П; примем. 16 к кн. VTII; примем. 23, 32 к кн. X; примем. 1 к кн. XI «Прелюдии».


Е.В. Халтрин-Халтурина. Элегия «Пилский замок во время шторма...:
775
шторма» являет собой иллюстрацию к вордсвортовской теории разграничения «фантазии» и «воображения»6. «Фантазия» в понимании Вордсворта — это сила, способствующая созданию иллюзий и самозабытью; «воображение» — сила, помогающая воспринимать мир во всей его полноте и богатстве, где переживания горя и счастья соседствуют друг с другом — и окончательно отделить одно от другого невозможно.
Идиллические пейзажи начала стихотворения, в которых нет места горю, представлены поэтом как порождение разыгравшейся «фантазии». Поэт говорит, что, отринув эти обманчивые химеры, он научился иначе видеть и изображать мир. Свое перерождение как художника Вордсворт описал в знаменитой строфе 9:
So once it would have been, — Так раньше было бы — но не теперь:
’tis so no more;
I have submitted to a new control: Ведь я во власти у иных начал,
6 	См. примеч. 35 к кн. VI; примеч. 40 к кн. VU; примеч. 25, 34 к кн. VDI; примеч. 16 к кн. IX; примеч. 47 к кн. X; примеч. 11 к кн. XI; примеч. 7, 9, 14 к кн. ХШ «Прелюдии».


776
Пр иложения
A power is gone, which nothing can Ничто не возместит моих потерь,
restore;
A deep distress hath humanised my Soul. И я от горя человечней стал.
Пер. В.В. Рогова
«Иные начала» — это сила творческого «воображения», пришедшая на смену «фантазии». Грезы не увлекают поэта, но от этого он не перестал быть поэтом. Он становится мудрее и ближе людям с их вечными страданиями.
В конце стихотворения богатое «воображение» помогает Вордсворту перестать прятаться от жизни, искать утопий. Он видит жизнь такой, какая она есть на самом деле: с глубоким горем, но и с редкими, незабываемыми радостями. Поэт обретает мудрость, спокойствие и веру, или — говоря его собственными словами — у него открывается «достойный глаз» («а worthy eye»). Вот две заключительные строфы элегии:
Farewell, farewell the heart that lives alone, Housed in a dream, at distance from
the Kind!
Such happiness, wherever it be known,
Is to be pitied; for ’tis surely blind.
But welcome fortitude, and patient cheer, And frequent sights of what is
to be borne!
Such sights, or worse, as are before
me here. —
Not without hope we suffer and
we mourn.
Прощай, уединенная душа,
Что без людей, в мечтах
проводит дни!
Твоя отрада вряд ли хороша —
Она, конечно, слепоте сродни.
Но слава, слава стойкости людской И грозам, что присущи
дням земным,
Как эта, на холсте передо мной...
Не без надежд мы страждем
и скорбим.
В «историях литературы» стихотворение Вордсворта «Элегические строфы, внушенные картиной сэра Джорджа Бомонта, изображающей Пилский замок во время шторма» относят к лучшим образцам его философской лирики. Это поэзия, созданная романтическим поэтом, размышлявшим о психологии творчества, об эстетике, о безграничных особенностях творческого воображения. Завершая именно этим стихотворением цикл памяти брата—цикл, в который вошли и плачи, и обличения, — поэт словно отрешается от горечи обид, возвращается к своему привычному поэтико-медитативному стилю и отдает дань памяти Джону Вордсворту как философ философу.


А. Н. Горбунов
«...ВНОВЬ Я ПОСЕТИЛ...»
ДИАЛОГ ТРЕХ ПОЭТОВ (КОЛРИДЖ, ВОРДСВОРТ, ПУШКИН)
О связях Пушкина с поэтами, которых часто называют «лейкисгами» (Вордсвортом, Колриджем и Саути), причисляя их к так называемой Озерной школе английских романтиков старшего поколения, у нас в последние годы писали уже не раз, и писали интересно и содержательно1. Однако все названные поэты, и особенно конечно же Пушкин, — художники столь крупного масштаба, что всегда возможно найти что-то еще не сказанное или не сказанное до конца, определенный поворот темы или угол зрения, который поможет хоть немного приоткрыть новые грани их произведений в свете несколько иной перспективы. Как представляется автору данных строк, такую перспективу как отправную точку для размышлений может дать сходство жанра нескольких стихотворений этих поэтов, намеренно обыгранное в свое время Колриджем и Вордсвортом в их необычайно интенсивном и плодотворном творческом диалоге, который впоследствии, спустя уже несколько десятилетий, заочно продолжил Пушкин.
Интерес Пушкина к творчеству английских романтиков старшего поколения возник в зрелую пору, в конце 1820-х годов, и с течением времени не только не ослабевал, но становился всё сильнее. Чем можно объяснить этот интерес? Ведь согласно еще не так давно господствовавшему в нашем литературоведении представлению, Пушкин в зрелости уже навсегда порвал с романтической традицией своей юности, встав «на путь реализма». Назвать же реалистами поэтов-«лейкистов» никому не приходило в голову даже в тот период, когда реалистами у нас объявляли почти всех крупных художников, начиная от Чосера и Шекспира и кончая Гёте и Шиллером периода веймар¬
1 См., напр.: Сайганов 1979; Сайганов 1986; Сурат 1998; Дьяконова 2003; Долинин 2007; Жаткин, Рябова 2007.


778
Пр иложения
ской классики и даже, как это ни парадоксально, Вальтером Скоттом. В такой интерпретации это был поистине «реализм без берегов».
Автору данных строк кажется, что Пушкин, как те же Шекспир или Гёте, — слишком крупный и многозначный художник, чтобы его можно было уложить в прокрустово ложе каких-либо «-измов». Он совершенно явно не вписывается в привычные классификации и с легкостью ломает стереотипы, годные для других, менее значительных, писателей.
Действительно, в середине 1820-х годов, уже в Михайловском, Пушкин распрощался с тем типом романтического мировосприятия, которое можно назвать байроническим, с его одиноким и разочарованным героем, с его, выражаясь словами самого поэта, «равнодушием к жизни и ее наслаждениям» и «преждевременной старостью души» (Пушкин 1937—1959, т. 13, с. 52). Однако уважение к Байрону у Пушкина сохранялось и позже, вплоть до конца жизни, как сохранялся в более поздний период и увиденный теперь со стороны байронический герой (например, Мазепа).
Стремление зрелого Пушкина к объективности и широкому охвату действительности вовсе не противоречило совмещению в его позднем творчестве с важнейшими художественными открытиями романтиков, сделанными старшим поколением английских поэтов, Вордсвортом и Колриджем, которые потом на свой лад развивал и Байрон.
Это, прежде всего, ярко выраженное личностное, подчас исповедальное начало поэзии и ее интенсивная интроспекция, тонкий анализ движений души лирического героя, типичная для романтиков рефлексия, устремленность вглубь собственного «я», которые были присущи не только лирике этих поэтов, но и их произведениям крупной формы (например, лиро-эпической поэме Вордсворта «Прелюдия», написанной намного раньше байроновского «Дон Жуана», хотя и опубликованной только после смерти автора в 1850 году, а также отчасти и «Старому Мореходу» Колриджа). Все эти черты, осмысленные на свой лад и органически сочетавшиеся теперь с более трезвым и мудрым взглядом на жизнь, легко обнаружить и в зрелой поэзии Пушкина. Без них трагизм и исповедальная глубина его поздней лирики были бы невозможны.
Пушкину были также близки и мысли «лейкистов» о высоком предназначении наделенного «божественным вдохновением» поэта («Пророк») и о диалектике разума и чувства, где спонтанно изливаемое чувство обязательно поверяется разумом. Особенно же русского поэта заинтересовали предпринятые «лейкистами» поиски языка, соответствующего духу их новой, по сравнению с зашедшим в тупик неоклассицизмом ХУШ века, поэзии.


А.Н. Горбунов. «...Вновь я посетил...». Диалог трех поэтов...
779
Размышляя в черновых заметках о «поэтическом слоге», Пушкин в 1828 году высоко оценил стремление поэтов Озерной школы освободить поэзию «от условных украшений стихотворства» и приблизить поэтический слог «к благородной простоте» (Пушкин 1977—1979, т. 7, с. 58). Как показали исследователи, Пушкин сформулировал подобную оценку творческой установки английских поэтов, опираясь на мнение У. Хэзлитта, высказанное критиком в книге «Дух времени» (см.: Долинин 2007, с. 41). Хэзлитт же, в свою очередь, отталкивался от программного «Предисловия» Вордсворта к «Лирическим балладам» (1802), которое также могло быть знакомо Пушкину. В этом «Предисловии» Вордсворт настаивает на сближении языка поэзии с языком обыденной разговорной речи, на очищении его от «витиеватости и бессодержательности языка многих современных писателей» и даже на приближении поэтического слога к языку простых английских поселян. Вордсворт пишет:
<...> потому что люди эти ежечасно вступают в общение с окружением, от которого произошла лучшая часть языка; и потому что благодаря своему социальному положению и схожести и узости круга общения они менее подвержены тщеславию и выражают свои чувства и мысли простым и незамысловатым языком.
С. 282 наст. изд.
Подобные рассуждения Вордсворта, с одной стороны, как бы предвосхищали интерес и любовь Пушкина к фольклору, к народным корням поэзии, к народному быту и «преданьям старины глубокой», которые особенно ярко раскрылись в его сказках и «Песнях западных славян», но, разумеется, не только там. Если же говорить в более общем плане, то рассуждения Вордсворта соответствовали и постоянному интересу русского поэта к народной жизни и к роли народа в истории (вспомним хотя бы «Бориса Годунова» и «Капитанскую дочку»). С другой стороны, они проецировались и на реформу русского языка, которую Пушкин осуществил в своем творчестве, упразднив противостояние «архаистов» и «новаторов» и заложив основы современного литературного языка (подробнее об этом см.: Успенский 1994).
Эволюция политических взглядов английских романтиков старшего поколения, сначала приветствовавших Французскую революцию, но затем осудивших революционное насилие и террор и перенесших поиски идеала свободы в духовную и нравственную сферы, тоже могла заинтересовать Пушкина. Ведь и он в зрелые годы, не отказавшись от идеала свободы, во многом пере¬


780
Приложения
нес акцент в духовную сферу («покой и воля») и занял позицию «свободного консерватизма» (см.: Федотов 1990; см. также: Долинин 2007). И наконец, зрелому Пушкину могло быть близко и характерное для позднего творчества «лейкистов» обращение к религиозным ценностям.
Однако при всём таком сходстве интересов мы можем говорить не о влиянии английских поэтов, но, скорее, о литературных параллелях, которые давали Пушкину стимул для его самостоятельных художественных поисков. Эти параллели и создали богатую почву для творческого диалога с «лейкиста- ми», один из поворотов которого станет предметом данной статьи.
Речь пойдет о трех стихотворениях. Это «Полуночный мороз» Колрид- жа, «Тинтернское аббатство» Вордсворта и «...Вновь я посетил...» Пушкина. Все они написаны в жанре, который английские критики назвали conversation poems, то есть стихотворениями-беседами, стихотворениями-разговорами.
Первым в обиход романтической английской поэзии его ввел Колридж. Собственно говоря, определение жанра таких стихотворений как бесед или разговоров не совсем точно, поскольку оно предполагает наличие хотя бы двух собеседников и, соответственно, диалогичность или полифонию мысли. У Колриджа же подобных собеседников нет, и его стихотворения представляют собой адресованный жене, сыну, другу или любимой монолог, где поэт от мысленного обращения к адресату переходит к размышлению, а потом вновь обращается к адресату. При этом адресат не произносит ни единого слова, оставаясь сугубо пассивным слушателем. В таких адресных монологах медитативные размышления общего характера обязательно совмещаются с излиянием личных чувств автора. Субъективное и объективное начала здесь на романтический лад переплетены, и одно невозможно без другого.
Одним из первых стихотворений Колриджа, написанных в этом жанре, была «Эолова арфа» (первый вариант — 1795). Поэт сочинил ее в пору юношеского увлечения религиозной доктриной модной тогда в кругах вольнодумцев секты унитариев, которые, настаивая на свободе индивида в его духовных исканиях, отвергали основные догматы христианской Церкви и превыше всего ставили Бога библейского Откровения (подробнее см. с. 593—594 наст, изд.). Отказываясь от учения о грехопадении и настаивая на близости с естеством, унитарии наделяли божественной силой всё окружающее, все проявления природы — солнечные лучи, сияние звезд или внезапно поднявшийся ветер. Колриджу, очевидно, эта мысль тоже была близка. Рассматривая ее на свой лад, он, приняв точку зрения лирического героя, создает описание «простой лютни», прикрепленной к оконному створу — и посредством ассоциаций


А. Н. Горбунов. «...Вновь я посетил...». Диалог трех поэтов...
781
соотносит ее с человеческой душой, струны которой трогает животворный ветер. Это легкое касание, «ласка небрежная», несет в себе колдовские звуки, в которых воплотилась любовь к миру.
По мне бы, право, было невозможно Не возлюбить всего в обширном мире,
Где ветерок поет, а тихий воздух Есть Музыка, уснувшая на струнах.
Эолова арфа. Спс 30—33.
Пер. В.В. Рогова
Чуть далее, в знаменитых строках этого стихотворения, которые мы уже цитировали ранее («А может быть вся сущая природа — | Собрание живых и мертвых арф...»), поэт выдвигает пантеистическую идею всеобщего мирового единства. Колридж связует природу и человека, предполагая, что они суть нераздельны, неразложимы: «Вне нас и в нас едино бытие» (стк 26). К этой же мысли будет тяготеть впоследствии Вордсворт, создавая свою «Разрушенную хижину» и рисуя портреты Маргарет («Разрушенная хижина») и Люси («Забывшись, думал я во сне...») сблизившихся с природой, растворившихся в ней после смерти:
Ей в колыбели гробовой Вовеки суждено С горами, морем и травой Вращаться заодно.
«Забывшись, думал я во сне...»
Пер. С.Я. Маршака
У рассказчика в «Эоловой арфе» имеется адресат — это жена Колриджа, Сара. Поэт вступает с ней в диалог, из которого читатель понимает, что жене, убежденной ортодоксальной христианке, чужды пантеистические идеи мужа. (Впрочем, действительно ли этот диалог происходит, или же поэт ведет его мысленно, памятуя о взглядах жены, для читателя так и остается неясным.) И в какой-то момент Колридж подчиняется ее безмолвным возражениям, умолкает — словно бы в преддверии будущей переоценки собственных взглядов и отхода от идей унитариев.
Следующий такой собеседник появится у поэта в стихотворении «Полуночный мороз», написанном через три года после «Эоловой арфы». Впрочем,


782
Приложения
тема его будет уже иной. Перекличка с пантеистическими идеями в этом стихотворении уже не столь ощутима; человек и природа более не едины для Колриджа, хотя связь их по-прежнему несомненна. С нежной грустью вспоминая свое детство и, следом, годы, проведенные в Лондоне, Колридж с отеческой теплотой обращается к спящему подле него малютке-сыну, предрекая ему иную, нежели у отца, жизнь и «мир совсем другой»:
А ты, дитя, блуждать, как ветер, будешь По берегам песчаным и озерам,
Под сенью скал, под сенью облаков,
В которых тоже есть озера, скалы И берега: ты будешь видеть, слышать Красу обличий, явственные звуки Довременного языка, которым Глаголет Бог <...>.
Стк 53—60.
Пер. М.Л. Лозинского
Теперь для Колриджа важна органичность природы, постигаемая благодаря чуткости человека к ее «явственным звукам», «довременному языку». Сам он утратил эту способность — и потому с нежностью думает о том, что его сыну она еще доступна, и в будущем мальчик ее сохранит. Колридж предвидит, что спящий теперь малютка испытает те же чувства, которые ощутил когда- то и он сам, осознав, что ему «невозможно | Не возлюбить всего в обширном мире».
Поэт размышляет в духе свободных ассоциаций, и катализатором для него становится «пленочка из пепла», наросшая на каминной решетке и, как отмечает сам Колридж, «предвещающая приход отсутствующего друга». Такую же пленочку он видел еще в школе; силой воображения прошлое и настоящее для поэта увязываются воедино, а в мыслях его оживает цепочка идейй:
Лишь пленочка из пепла на решетке Всё треплется, одна не успокоясь.
Ее движенья, в этом сне природы, Как будто мне сочувствуют, живому, И облекаются в понятный образ,
Чьи зыбкие порывы праздный ум


А.Н. Горбунов. «...Вновь я посетил...». Диалог трех поэтов...
783
По-своему толкует, всюду эхо И зеркало искать себе готовый,
И делает игрушкой мысль.
Стк 53—60
Структура стихотворения циклическая; начинается оно и заканчивается темой мороза — то есть настоящим, тем, что происходит в данную минуту. Между тем возникает ряд воспоминаний, ассоциаций2, и от потрескивающих углей камина и синего огонька теплящегося пламени поэт переносится то к воскресному деревенскому благовесту, то к сумрачной лондонской ночи, «где радуют лишь небо да созвездья», то к еще не существующим — и в то же время бывшим — картинам, которые увидит когда-нибудь в будущем его пока что маленький сын. Сочетание, в духе свободных ассоциаций, ночи и утра, зимы и лета, оформленное вольно льющимся пятистопным ямбом, создает медитативную картину, располагающую к созерцанию и тишине.
«Полуночный мороз» был создан в том же году, когда увидело свет первой издание сборника «Лирические баллады» (1798). Колридж и Вордсворт в ту пору тесно общались, вели постоянную полемику, которая подчас шла на тематическом уровне и оставалась неочевидной для самих поэтов. Потому неудивительно, что в скором времени Вордсворт косвенно откликнулся на стихотворение Колриджа, создав свои «Строки, написанные на расстоянии нескольких миль от Тинтернского аббатства при повторном путешествии на берега реки У ай 13 июля 1798 г.» (или просто — «Тинтернское аббатство»). Подробнее об этом диалоге мы рассказываем в нашей статье «О природе, человеке и обществе...», здесь же остановимся лишь на основных моментах.
Как уже говорилось ранее, несмотря на очевидную перекличку и сходство некоторых элементов (таких, например, как форма стиха, его строфический размер — пятистопный ямб, кольцевая композиция и т. п.), «Тинтернское аббатство» — произведение оригинальное и самостоятельное, более того, самобытное. Оно принадлежит к особому жанру, возникшему в Англии в эпоху предромантизма — «revisit poems»; русскоязычному читателю такие стихотворения более известны в пушкинской формулировке «вновь я посетил». Даже в одном этом прослеживается различие со стихотворением «Полуноч¬
2 	Подобный же метод — когда поэт, отталкиваясь от одного, насущного, образа, силой воображения воссоздает другой, — применяли и другие английские романтики; яркий пример — сонет Дж. Китса «Кузнечик и сверчок» (подробнее см.: Халтрин- Халтурина 2008).


784
Пр иложения
ный мороз». Если для Колриджа связующим элементов двух времен, катализатором воображения, становится «пленочка из пепла на решетке», то Вордсворт, прибывая в знакомое место, повторно переживает изведанный им некогда опыт, — но созерцает ранее виденное уже изменившимся взором. Он окидывает взглядом утесы, сады, огороды и хижины, на которые смотрел когда-то давно, дымок, что в тишине вьется меж деревьев, зеленые изгороди, уходящие к самому горизонту, — а затем его мысль уходит в сторону, он обращается к воспоминаниям, и действительный пейзаж (как и в «Полуночном морозе») сменяется умозрительным:
Долго
Не видел я ландшафт прекрасный этот,
Но для меня не стал он смутной грезой.
Нет, часто сидя в комнате унылой Средь городского шума, был ему я Обязан в час тоски приятным чувством,
Живящим кровь и в сердце ощутимым,
Что проникало в ум, лишенный скверны,
Спокойным обновлением <...>.
Пер. В.В. Рогова
В отличие от Колриджа, для которого воспоминания объединены лишь одним конкретным элементом, пленочкой-«госгем», у Вордсворта в памяти живут две картины одного и того же места — и, соответственно, два разных восприятия. При этом, описывая настоящее довольно подробно, прошлое он очерчивает отдельными штрихами, воспринимает его «касательно, как бы сквозь тусклое стекло» — но при этом замечает особенно значимые детали, исключительно важные для понимания как прошлого, так и настоящего — а также и самого поэта. Многое в его жизни изменилось — недаром он открывает рассказ словами о том, что «пять раз зима сменила лето». Поэт успел побывать в революционной Франции, написать «Письмо епископу Лланда- фа», в котором выступал апологетом Французской революции и даже оправдывал казнь короля. (Письмо не было опубликовано при жизни Вордсворта, который в поздние годы, видимо, так же стыдился его, как Пушкин стыдился «Гавриилиады».) Минула уже эпоха кровавого террора, за смертью Марата последовала казнь Робеспьера, оказавшая на Вордсворта большое влияние. Во Франции осталась Аннет Валлон и маленькая дочка. Тинтернское аббат¬


А. Н. Горбунов. «...Вновь я посетил...». Диалог трех поэтов...
785
ство посетил уже другой человек, прошедший горнило жизни, обретший духовное равновесие, умудренный и «ставший человечней» от познанного им горя. Отошли в прошлое «низменные мальчишеские утехи», понимаемые в контексте сказанного гораздо многозначнее и шире. Пройдя через испытания, Вордсворт вырос духовно.
Это, кстати, очевидно не только для читателя (глядящего, как и положено, на лирического героя со стороны). Рассказчик и сам осознаёт произошедшую в нем перемену. Он прямо об этом говорит: «Хоть я не тот, каким я был, когда, I Попав сюда впервые...». В отличие от Колриджа, Вордсворт провел детство не в Лондоне (впервые он приехал туда уже в зрелом возрасте; этому периоду посвящены книга VU и, отчасти, книга УШ «Прелюдии»), а в сельском местности, в окружении природы; Тинтернское же аббатство он впервые посетил еще в юности, когда природа была для него «всем»:
Грохот водопада
Меня преследовал, вершины скал,
Гора, глубокий и угрюмый лес —
Их очертанья и цвета рождали Во мне влеченье — чувство и любовь,
Которые чуждались высших чар,
Рожденных мыслью, и не обольщались Ничем незримым.
Эта пора навсегда миновала для поэта. Он уже не может вернуть некогда доступное ему чудесное восприятие мира, однако не грустит о нем, получивши взамен «дары иные», а именно — дар воображения. Природа выступает для него «пристанью сердца», «вожатым, наставником» и «якорем»:
В уме картина оживает вновь:
Я тут стою, не только ощущая Отраду в настоящем, но отрадно Мне в миге этом видеть жизнь и пищу Грядущих лет.
Да, поэт не может вернуть утраченное, однако способен переосмыслить испытанные им некогда чувства в ином ключе. «Тинтернское аббатство», как «Эолова арфа» и «Полуночный мороз», представляет собой диалог, или, вернее сказать, мысленный монолог, косвенно обращенный к не слышащему его


786
Приложения
собеседнику. Колридж говорил с женой и маленьким сыном, Вордсворт ведет беседу с сестрой Дороти. Оба поэта выступают здесь как провидцы, предрекая своим близким глубокие внутренние перемены и душевный рост. Вордсворт, подобно Колриджу, заводит речь о гармонии и мире и пророчит, что Дороти научится глубоко и любовно воспринимать окружающий мир, обещает, что это ощущение полноты останется с нею навсегда:
Пусть же месяц Тебя в часы прогулки озарит,
Пусть горный ветерок тебя обвеет,
И если ты в грядущие года Экстазы безрассудные заменишь Спокойной, трезвой радостью, и ум Все облики прекрасного вместит,
И в памяти твоей пребудут вечно Гармония и сладостные звуки, —
О, если одиночество и скорбь Познаешь ты, то как целебно будет Тебе припомнить с нежностью меня И увещания мои!
Диалог этот также становится своеобразной «revisit роет» — только в качестве вновь посещенного места выступает уже не реально существующий локус, а невидимое пространство души — тоже изменившейся, преображенной и увиденной новым взглядом.
Нечто удивительно близкое встречаем мы в позднем стихотворении Пушкина «...Вновь я посетил...» (1835). Произведение это написано в полном соответствии с канонами «conversation poems» Колриджа и Вордсворта и кажется явным откликом, по крайней мере, на «Тинтернское аббатство». Пушкин здесь обратился к мало характерному для его лирики белому пятистопному бесцезурному ямбу. Как у Колриджа и Вордсворта, пейзаж, возникающий вначале, вновь повторяется у Пушкина в конце. Размышления общего плана соседствуют с излиянием личных чувств. Есть здесь и безмолвный собеседник — еще не родившийся внук. Есть и обращение к памяти, отсылающей к прошлому, и взгляд в будущее. Есть, наконец, и бросающиеся в глаза переклички строк обоих стихотворений. У Вордсворта: «Пять лет прошло; зима, сменяя лето, | Пять раз являлась!» У Пушкина: «Уж десять лет ушло с тех пор». Но, как и в случае с «Полуночным морозом» и «Тинтернским аббат¬


А.Н. Горбунов. «...Вновь я посетил...». Диалог трех поэтов...
787
ством», эти сходства лишь высвечивают различие мысли всех трех стихотворений и позволяют говорить о диалоге поэтов.
Колридж написал «Полуночный мороз» в возрасте 26 лет, во время так называемого annus mirabilis3 — длившегося год периода подъема и расцвета поэтического творчества, когда казалось, что так будет еще долгое время. На самом деле вскоре наступил кризис, и Колридж, попрощавшись с поэзией в оде «Уныние» (1802), почти прекратил писать стихи. Но в момент сочинения «Полуночного мороза» он об этом пока не подозревал, и подводить итоги ему было еще рано. Для Вордсворта, автора «Тинтернского аббатства», которому было тогда 28 лет, период расцвета, длившийся целое десятилетие (1797— 1807 гг.), еще только начинался, да и после, во время спада, он долгие годы продолжал писать стихи, создав много удачных произведений. И ему тоже пока было рано думать об итогах.
Иное дело Пушкин. «...Вновь я посетил...» он написал в 36 лет, за год до трагической дуэли, в период, когда мысли о близящейся смерти постоянно посещали его. Для русского поэта стихотворение стало своеобразным подведением итогов жизни и творчества, чего вовсе не было у его английских предшественников. Это придало особую глубину взгляду Пушкина в прошлое и будущее и многозначную объемность всему недосказанному, ушедшему в подтекст. Как и у Вордсворта, подтекст здесь играет важнейшую роль.
Пушкин сочинил «...Вновь я посетил...» в конце сентября 1835 года в Михайловском, куда он отправился, получив четырехмесячный отпуск и надеясь, что тут, вдали от «жизни мышьей беготни», его посетит вдохновение, как это уже было раньше в сельском уединении: в том же Михайловском и в Болдине. Но время шло, а вдохновение на сей раз не приходило, и это очень волновало поэта. 25 сентября он написал жене строки, которые имеют самое прямое отношение к рождению замысла стихотворения и на которые обычно ссылаются почти все исследователи:
В Михайловском нашел я всё по-старому, кроме того, что нет уж в нем няни моей и что около знакомых старых сосен поднялась, во время моего отсутствия, молодая сосновая семья, на которую досадно мне смотреть, как иногда досадно мне видеть молодых кавалергардов на балах, на которых уже не пляшу. Но делать нечего; все кругом меня говорят, что я старею, иногда даже чистым русским языком. Например, вчера мне встретилась знакомая баба, которой не мог я не сказать, что она переменилась.
3 	года чудес [лат).


788
Приложения
А она мне: да и ты, мой кормилец, сосгарелся да и подурнел. Хотя могу я сказать с покойной няней моей: хорош никогда не был, а молод был.
Пушкин 1937—1959, т. 16, с. 50—51
Первые строки стихотворения, неожиданно начатые с отточия, как бы in medias res4, сразу же высказывают важнейшую для данного произведения мысль о неумолимом течении времени, сопрягающем прошлое и настоящее и вместе с тем отделяющем одно от другого:
...Вновь я посетил
Меня преследовал, вершины скалл
Изгнанником два года незаметных.
Уж десять лет ушло с тех пор — и много Переменилось в жизни для меня,
И сам, покорный общему закону,
Переменился я — но здесь опять Минувшее меня объемлет живо,
И, кажется, вечор еще бродил Я в этих рощах.
Пушкин 1977—1979, т. 3, с. 313
Память возвращает поэта на десять лет назад, к тем двум годам, которые он провел в Михайловском. Пушкин так и говорит: «<...> провел | Изгнанником два года незаметных». Смысл слова «изгнанник» сразу же понятен — это значит в ссылке, куда, как хорошо известно, Пушкина отправил Александр I за перлюстрированное полицией письмо, где поэт говорил, что берет «уроки чистого афеизма». Знаменательно, что Жуковский при первой публикации стихотворения, из соображений цензурной безопасности, вместо «изгнанник» поставил другое слово — «отшельник». Эпитет «незаметных», как нам кажется, нуждается в пояснении. Незаметных — в каком смысле? Незаметных сейчас или тогда? Незаметных, скорее всего, потому, что поэт провел эти два года вдали от друзей и общества, в сельском уединении, в компании одной лишь няни, Арины Родионовны, «тяжелые шаги» и «кропотливый дозор» которой он с любовью вспоминает в стихотворении. Это сельское уединение временами его очень тяготило — недаром он в порыве тоски даже замыслив ал побег и думал проситься на поселение в Соловки. Но незаметных также, воз¬
4 	в середине дела [лат).


А.Н. Горбунов. «...Вновь я посетил...». Диалог трех поэтов...
789
можно, и потому, что они так быстро пролетели благодаря необычайно плодотворному творческому труду. Незаметных еще и потому, что сейчас, в воспоминаниях, они как бы сжались в один краткий, но очень значимый миг прошлого.
Ведь ссылка в Михайловское — это время переоценки ценностей и отхода от романтических увлечений петербургского и южного периодов. В Михайловском Пушкин закончил поэму «Цыганы», работал над главами «Евгения Онегина», сочинил целый ряд важнейших и разнообразных по темам стихотворений («К морю», «Разговор книгопродавца с поэтом», «Подражание Корану», «Андрей Шенье», любовную лирику), «Бориса Годунова». Поэт всё это время очень много читал, восполняя пробелы своего образования и интенсивно размышляя над прочитанным. На встречу с Николаем I в Москву в 1826 году приехал уже зрелый Пушкин, которого новый царь с полным основанием назвал умнейшим человеком России. В жизни и творчестве Пушкина за эти два года совершился огромный рывок. Как верно заметили исследователи, вынужденное уединение оказалось для поэта не просто благотворным, но и спасительным (см.: Сурат, Бочаров 2002, с. 49).
Всё это вновь всплыло в его сознании, когда он вернулся в Михайловское осенью 1835 года, и об этом он прямо сказал в отброшенном черновом наброске стихотворения «...Вновь я посетил...»:
Я еще
Был молод, но уже судьба и страсти Меня борьбой неравной истомили.
<...>
Но здесь меня таинственным щитом Святое Провиденье осенило,
Поэзия, как ангел-утешитель,
Спасла меня, и я воскрес душой.
Там же, с. 429
Хотя вышеприведенные строки были отвергнуты в окончательной редакции, это совсем не означает, что поэт убрал их, сосредоточившись лишь на теме поступи времени, когда воспоминания «предстают уже не как горестный рассказ о прожитой жизни, ее заблуждениях и ошибках, а как обязательное условие нравственного опыта, который может иметь всеобщее значение» (Левко- вич 1974, с. 318). Просто, как и у Вордсворта, воспоминания ушли в подтекст, создав особую стереоскопическую, глубинную объемность повествования.


790
Пр иложения
Здесь то, что подразумевается или прочитывается между строк, не менее важно, чем скупой и строгий текст окончательного варианта. Основную тему стихотворения — лирическое «я» поэта на фоне неостановимого потока времени — невозможно до конца понять без неразрывно связанной с ней темы творчества как якоря спасения, пусть и не высказанной прямо, но абсолютно необходимой при подведении жизненных итогов.
Но воспоминания ведут поэта и дальше, за пределы Михайловского, к тому, что было прежде того:
Вот холм лесистый, над которым часто Я сиживал недвижим — и глядел На озеро, воспоминая с грустью Иные берега, иные волны...
Пушкин 1977—1979, т. 3, с. 313
Последняя строка, скорее всего, отсылает нас ко времени южной ссылки поэта, к его юношеским увлечениям и иллюзиям, о которых он с грустью вспоминал в Михайловском десять лет тому назад. Отчасти эта грусть, возможно, связана с перипетиями личной жизни поэта, но все-таки не только с ними. В черновиках Пушкин более откровенен. Мы читаем здесь: «кипящий юноша», «свободы жадный», а также: «Я размышлял о грустных заблужденьях, | Об испытаньях юности моей...», другой вариант: «Я размышлял о юности моей, I Потерянной средь грустных заблуждений...» и, наконец, третий: «Я размышлял о грустных испытаньях, | Ниспосланных мне Промыслом <...>». Тут явно прочитывается и намек на юношеские «вольнолюбивые мечты», и в общем-то стихийные и, во всяком случае, непоследовательные поиски политической свободы, от крайностей которых поэт отчасти отказался уже тогда в Михайловском.
Теперь, в поздний период жизни, увиденные с позиции «свободного консерватизма», они кажутся «грустными заблужденьями»; возможно, они казались такими уже и в Михайловском десять лет назад. Однако сложная диалектика взаимоотношений «певца свободы и империи», характерная для всего творчества Пушкина, действует и здесь, также уйдя в подтекст стихотворения, где вычеркнутые из беловика «грустные размышления» соотносятся с размышлениями о «покое и воле» из близкой по времени лирики поэта.
Подобное соотнесение воспоминаний прошлого с чувствами текущего момента, напряженная связь между лирическим «я» разных эпох жизни автора придает внешне обобщенно-объективной интонации стихотворения, стремле¬


А.Н. Горбунов. «...Вновь я посетил...». Диалог трех поэтов...
791
нию поэта говорить о том, что как будто бы имеет всеобщее значение, особую неповторимую лирическую глубину. В этом, на наш взгляд, идущий собственным путем Пушкин явно близок Колриджу и Вордсворту. Разница в том, что у Колриджа и Вордсворта типичное для романтиков лирическое излияние чувств выплеснулось наружу. У Пушкина же оно спрятано глубоко внутри, придавая не только каждой строке, но и каждому слову (сколько, например, ассоциаций может вызвать слово «грусть»?) до предела сжатого и нагруженного смыслом текста особое напряжение и объемность, каких нет и какие были не нужны английским романтикам.
Как и у «лейкистов», размышления русского поэта разворачиваются на фоне сцен природы. У Пушкина это немного грустный осенний пейзаж:
Меж нив златых и пажитей зеленых Оно5 синея стелется широко;
Через его неведомые воды Плывет рыбак и тянет за собою Убогий невод. По брегам отлогим Рассеяны деревни — там за ними Скривилась мельница, насилу крылья Ворочая при ветре...
Там же, т. 3, с. 313
В этих скупых зарисовках нет и намека на радостную единую жизнь человека и природы, как нет в них и следа пусть и давшего первые трещины пантеизма Вордсворта, автора «Тинтернского аббатства». Скорее, Пушкин ближе Колриджу, герой которого разъединен с природой. У Пушкина процессы вечно обновляющейся природы развиваются независимо и как бы параллельно быстротекущей жизни человека. Эти процессы действительно имеют всеобщий характер, в то время как жизнь человека при ее общих для всех людей законах все-таки индивидуальна и неповторима. Не сам поэт, но его потомки увидят, как разрастется роща, которая сейчас открылась его взору.
Однако, как и для Вордсворта, для Пушкина природа, при всей яркой точности и неповторимом блеске ее зарисовок, никогда не служит самоцелью, и его стихотворения тоже никак нельзя назвать локо-дескриптивной поэзией. Как и у Вордсворта, картины природы у Пушкина часто помогают ему
5 	озеро


792
Пр иложения
заглянуть внутрь себя, нарисовать «внутренний пейзаж» души, передать те или иные ощущения и мысли. Так, в более ранней лирике море ассоциировалось со стихией свободы, понимаемой в самом широком смысле этого слова (см.: Фейнберг 1985). Не менее многозначен и образ осени в поздней поэзии Пушкина.
В стихотворении «...Вновь я посетил...» знаменитая зарисовка рощи на свой лад воспроизводит главную тему неостановимого потока жизни, где «каждый час уносит | Частичку бытия»:
На границе
Владений дедовских, на месте том,
Где в гору подымается дорога,
Изрытая дождями, три сосны
Стоят — одна поодаль, две другие
Друг к дружке близко, — здесь, когда их мимо
Я проезжал верхом при свете лунном,
Знакомым шумом шорох их вершин Меня приветствовал. По той дороге Теперь поехал я и пред собою Увидел их опять. Они всё те же,
Всё тот же их знакомый уху шорох —
Но около корней их устарелых (Где некогда всё было пусто, голо)
Теперь младая роща разрослась,
Зеленая семья, кусты теснятся Под сенью их как дети. А вдали Стоит один угрюмый их товарищ,
Как старый холостяк, и вкруг него По-прежнему всё пусто.
Пушкин 1977-1979, т. 3, с. 313-314
Неумолимое движение времени обновляет природу, рождая новую «зеленую семью» деревьев, на которую поэту горько и «досадно смотреть», хотя и старые сосны с их «устарелыми корнями» по-прежнему шумят своими «вершинами». «Зеленая семья» воплощает собой неостановимый процесс перемен и неизбежного старения, воплощая, в том числе, и овладевшие тогда Пушкиным предчувствия смерти. Как в сосновой роще, где выросла молодая поросль деревьев, так и в его жизни, которая, как он предугадывал, уже клонилась к


А.Н. Горбунов. «...Вновь я посетил...». Диалог трех поэтов...
793
закату, слышна поступь грядущих поколений, которые идут ему на смену. «Размышления о своей жизни, к этому моменту осознанной как прожитая, выражены не словами, не ритмами, а пейзажем» (Сайганов 1986, с. 390).
Однако, как и у Вордсворта, природа служит для Пушкина отправной точкой не только для путешествия вглубь души. Природа также помогает выйти за ее пределы, устремившись вверх и вовне, способствует, выражаясь словами Достоевского, «соприкосновению мирам иным». Конечно, у Пушкина нет экстатических озарений, свойственных Вордсворту. Визионерство совсем не характерно для гораздо более трезвого и тверже стоящего на земле русского поэта. Пушкин идет другим путем, предлагая собственные необычайно интенсивные и глубокие эсхатологические размышления о законах бытия и смысле жизни, которые в последний период постоянно занимали его. Как точно заметили исследователи, 1835 год для поэта «в постижении собственной судьбы <...> был момент<ом> полноты, когда из двух ее главных составляющих — дар и смерть — Пушкину открылась и последняя» (Сурат, Бочаров 2002, с. 191). Вопрос «Куда ж нам плыть?», поставленный в последней строке «Осени» (1833), имел теперь явно не только творческий, но и метафизический смысл.
Собственно говоря, мотив конечности земного бытия звучит весьма отчетливо во всём позднем творчестве Пушкина. Мы слышим его в сказках о рыбаке и рыбке и о золотом петушке, в «Анджело», в «Медном всаднике» (см.: Непомнящий 2001, с. 199). Этот мотив — главный в таких стихотворениях, как «Пора, мой друг, пора», «Странник» и «...Вновь я посетил...», которые В.А. Сайганов объединил в цикл о побеге6. Побеге от одиночества, от неурядиц семейной жизни, от тягот унизительной службы, от трудностей политической ситуации, то есть от «жизни мышьей суеты». Но также — добавим мы — и побеге от самого себя.
Однако убежать от себя невозможно, и потому мысль Пушкина закономерно подводит его к тайнам жизни, смерти и того, что лежит за их пределами. Уже в рукописях 1827—1828 годов поэт говорит: «Не допускать существования Бога — значит быть еще более глупым, чем те народы, которые думают, что мир покоится на носороге» (цит. по: Франк 1998, с. 13—14). Теперь же, в пору зрелой мудрости, эсхатологические размышления поэта обрели нескрываемо религиозный характер.
6 	Однако еще до В.А. Сайганова сходные мысли в отношении стихотворения «Странник» высказал в написанной в 1960-е годы, но напечатанной лишь в 1994 г. книге священник катакомбной церкви Б.А. Васильев (см.: Васильев 1994).


794
Приложения
Они явно просматриваются в обращенном к жене и очень близком по настроению к «...Вновь я посетил...» стихотворении «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит...»:
Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —
Летяг за днями дни, и каждый час уносит Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем Предполагаем жить. И глядь — как раз — умрем.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля —
Давно, усталый раб, замыслил я побег В обитель дальнюю трудов и чистых нег.
Пушкин 1977—1979, т. 3, с. 258
Здесь та же грусть по убегающему и невозвратимому времени, что и в написанном несколько позже «...Вновь я посетил...», и то же ощущение близящегося конца. В заметках по поводу так и не сочиненного продолжения этого стихотворения Пушкин достаточно недвусмысленно высказался о религиозной составляющей своего замысла:
Юность не имеет нужды в at home7, зрелый возраст ужасается своего уединения. Блажен, кто находит подругу — тогда удались он домой. О, скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню — поля, сад, крестьяне, книги; труды поэтические — семья, любовь etc. —религия, смерть.
Там же, с. 971
Как видим, размышления о покое, поэтических трудах, столь важном для поэта в последние годы жизни доме, «моих пенатах», и о неизбежной смерти напрямую сопрягаются с религией. Недаром же слова «дом», «религия» и «смерть» особо выделены самим Пушкиным.
Религиозная доминанта еще более явно видна в «Страннике». Это стихотворение представляет собой вольное переложение начала романа «Путь паломника» (1678—1684) английского писателя ХУП века Джона Беньяна (1628— 1688). В романе Беньян в аллегорической форме рассказал о земном странствии главного героя, Христиана (в оригинале: Christian — то есть, очевидно, всякого христианина), в поисках небесного града Иерусалима и тех испытани¬
7 	[пребывании] дома [англ).


А.Н. Горбунов. «...Вновь я посетил...». Диалог трех поэтов...
795
ях, которые он проходит на своем пути, пока не пересечет реку жизни. Пушкин отбросил аллегорический покров повествования Беньяна и вместо обобщенного героя (каждый христианин) ввел индивидуального, как бы примерив сюжет на самого себя и наполнив стихотворение своими личными мыслями и чувствами по поводу волновавших его тайн жизни и смерти:
Однажды, странствуя среди долины дикой,
Незапно был объят я скорбию великой И тяжким бременем подавлен и согбен.
Как тот, кто на суде в убийстве уличен.
Потупя голову, в тоске ломая руки,
Я в воплях изливал души пронзенной муки И горько повторял, метаясь как больной:
«Что буду делать я? что станется со мной?»
Там же, т. 3, с. 310
Герой стихотворения, лирическое «я» Пушкина, предстает здесь в облике давно привычного в христианской литературе странника, скитающегося в земной юдоли и внезапно осознавшего неизбежность смерти8. Его мучит чувство собственной греховности, раскаяние и страх неотвратимой смерти и Страшного суда. Выход ему открывает «юноша, читающий книгу» (так в средневековых текстах обычно обозначали Библию). Юноша предлагает герою бежать в поисках видного на горизонте света:
«Иди ж, — он продолжал, — держись сего ты света;
Пусть будет он тебе единственная мета,
Пока ты тесных врат спасенья не достиг,
Ступай!» — И я бежать пустился в тот же миг.
Там же, с. 311—312
Из Нагорной проповеди Христа хорошо известно, что тесные врата — это узкий путь в Царство Небесное: «Входите тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Мф. 7:
8 	В «Послании к евреям», например, апостол Павел пишет: «Все они умерли в вере, не получивши обетовании, а только издали видели оные, и радовались, и говорили о себе, что они странники и пришельцы на земле» (Евр. 11: 13).


796
Пр иложения
13—14). А свет — библейский образ Божественного присутствия, Славы Бога, грозный и очищающий. (Вспомним «огненные» видения пророков Исайи и Иезекииля, преображение Христа на горе Фавор и ослепившее апостола Павла призвание на службу.) С помощью этих библейских образов, «коснувшись иных миров», Пушкин в «Страннике» и пытался разгадать мучившую его тайну жизни и смерти. Побег здесь — это бегство сквозь узкие врата.
В стихотворении «...Вновь я посетил...» Пушкин опять вернулся к той же теме. Она раскрыта в последней строфе, внешне следующей образцу стихотворения-беседы с его обращением к безмолвному собеседнику. Такой собеседник здесь уже не сестра и не младенец-сын, как у «лейкистов», но внук поэта, которому еще только предстоит родиться через несколько десшилетий:
Здравствуй, племя Младое, незнакомое! не я Увижу твой могучий поздний возраст,
Когда перерастешь моих знакомцев И старую главу их заслонишь От глаз прохожего. Но пусть мой внук Услышит ваш приветный шум, когда,
С приятельской беседы возвращаясь,
Веселых и приятных мыслей полон,
Пройдет он мимо вас во мраке ночи И обо мне вспомянет.
Пушкин 1977—1979, т. 3, с. 314
Заключительные строки содержат полемический ответ Вордсворту. Автор «Тинтернского аббатства», не веривший, как говорилось, в момент его сочинения в личное бессмертие, ввел в свое стихотворение образ «чуть слышной мелодии людской | Печальной, без грубости, но в силах | Смирять и подчинять», который все-таки пробил брешь в его радостном пантеизме. Пушкин не принимал подобные меланхолические размышления о хрупкости человеческой жизни. Их ему было мало, и он ответил Вордсворту своим вйдением жизни и смерти.
Чтобы понять этот емкий и многозначный ответ, необходимо вписать стихотворение Пушкина в более широкий контекст поздней лирики поэта, добавив в цикл, намеченный В.А. Сайгановым, вещи, сочиненные несколько позже, такие как «Отцы пустынники и жены непорочны...» и «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...». Тогда, как нам кажется, этот цикл обретет


А.Н. Горбунов. «...Вновь я посетил...». Диалог трех поэтов...
797
законченность и цельность, хотя и поменяет название. Побег здесь — лишь следствие, а не главная причина. Цикл, в конечном счете, не о побеге, а о лирическом герое перед лицом смерти.
В увиденном с этой перспективы ответе Пушкина («Здравствуй племя, | Младое, незнакомое! не я | Увижу твой могучий поздний возраст...») вряд ли можно усмотреть «просветленный альтруизм» в решении «трагической темы смерти» (Левкович 1974, с. 321), на что в свое время указал В.А. Сайганов. Однако и трагизм, на котором он настаивал, здесь, как представляется, особого рода.
Пушкин надеется, что его внук, «с приятельской беседы возвращаясь», вспомнит деда. Но что это за память? Многие считали, что это память о нем как о поэте, стихи которого будут жить в веках. И тут прямая связь с «Памятником»:
Нет, весь я не умру — душа в заветной лире Мой прах переживет и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире Жив будет хоть один пиит.
Там же, т. 3, с. 340
Горацианская тема «exegi monumentum» («Я памятник воздвиг...») отчасти просматривается во «...Вновь я посетил...», но она, как нам кажется, вовсе не исчерпывает смысла пушкинских строк. Пушкина, очевидно, волнует не только посмертная судьба его творений, но и его собственная судьба. Память внука, возможно, предполагает и семейную молитвенную память — именно в таком значении большинство людей понимали тогда память об усопших родственниках. Но даже если такое предположение и произвольно и может показаться натяжкой, то духовный подтекст стихотворения всё же представляется очевидным.
Главное здесь — это личное отношение к собственной смерти самого поэта. Он видит ее неизбежность и спокойно, без всякого надрыва, принимает ее. В сущности, здесь то же отношение к смерти, что и в «Пора, мой друг, пора!..», и в «Страннике», — отношение религиозное (вспомним: «<...> религия, смерть»). И не просто религиозное, но христианское («тесные врата»). А если так, то трезвому приятию смерти должна сопутствовать и надежда. (Именно так в последние часы жизни Пушкин встретил свою кончину.) На наш взгляд, этот христианский подтекст во многом определил суть ответа, который Пушкин дал Вордсворту.


А.Н. Горбунов
ЭПИФАНИИ:
ВОРДСВОРТ И ТОЛСТОЙ
Как известно, слово «эпифания» в переводе с древнегреческого языка означает появление, явление, но также часто и богоявление. Хотя эпоха античности знала свои эпифании (например, встреча Леды и Зевса в облике лебедя и т. п.), начиная с раннего Средневековья богословы использовали это слово в значении Богоявление в применении к библейским текстам как Ветхого, так и Нового Завета.
Вот, например, в книге «Исход» рассказывается о том, как пророк Моисей, поселившийся в земле Мадиамской после бегства из Египта, удостоился Божия посещения:
Моисей пас овец у Иофора, тестя своего, священника Мадиамского. Однажды провел он стадо далеко в пустыню и пришел к горе Божией, Хо- риву. И явился ему Ангел Господень в пламени огня из среды тернового куста. И увидел он, что терновый куст горит огнем, но куст не сгорает. Моисей сказал: пойду и посмотрю на сие великое явление, отчего куст не сгорает.
Господь увидел, что он идет смотреть, и воззвал к нему Бог из среды куста, и сказал: Моисей! Моисей!
Он сказал: вот я!
Исх. 3: 1—4
В этой ветхозаветной эпифании, как и в ряде других, им подобных, невидимый надмирный и всемогущий Бог открывает Себя человеку с помощью природных явлений. В данном случае это горящий, но не сгорающий терновый куст (по-славянски — «неопалимая купина»), откуда слышится глас Божий. Согласно общепринятому толкованию, в сложной образности этих строк тер¬


А.Н. Горбунов. Эпифании: Вордсворт и Толстой
799
новый куст, растение, не отличающееся особой красотой и занимающее низкое положение среди других растений, символизирует еврейский народ, угнетаемый в египетском рабстве. Но как терновый куст не сгорает, так и избранный Богом народ не уничтожается в горниле бедствий. Само же пламя огня, как и в других местах Библии, символизирует огненную славу Бога, всепроникающую и очищающую.
Очень часто эпифании в Библии сопровождаются грозными природными явлениями — землетрясениями и громом. Так, в Книге Иова Бог говорит с бунтующим героем из бури, помогая несчастному страдальцу установить с Ним новые, полные любви и благоговения отношения («Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя <...>». — Иов. 42: 5).
Пожалуй, одна из самых интересных эпифаний содержится в Третьей Книге Царств, где Бог говорит с пророком Илией, открывая ему Свою духовную сущность:
И сказал: выйди и стань на горе пред лицом Господним, и вот, Господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь; после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого ветра.
3 Цар. 19: 11-12
Наиболее известная эпифания в Новом Завете — сцена крещения Иисуса Христа, когда все Ипостаси Троицы одновременно являют Себя. В момент погружения Иисуса в воды реки Иордан на Него нисходит Святой Дух в виде голубя, а Бог Отец с неба вещает: «<...> Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение» (Мф. 3: 17). Недаром же в церковном обиходе и сам праздник Крещения Господня называется Богоявлением.
В течение многих веков слово «эпифания» трактовалось именно в этом богословском ключе, проникнув из богословия в церковное предание, а оттуда и в литературу. (Многочисленные примеры можно найти, скажем, в средневековых житиях святых, да и в более поздние эпохи вплоть до XVTH— XIX веков.) Однако на рубеже XIX—XX веков Джеймс Джойс (1882—1941) употребил слово «эпифания» в несколько ином значении, применив его к литературе. Обращение к богословскому термину было совершенно в духе Джойса, хотя и отошедшего в зрелые годы от ортодоксального католичества своих детских лет, но полностью с ним не порвавшего. Вспомним, что в романе «Портрет художника в юности» (1914—1915) один из друзей говорит явно


800
Приложения
автобиографическому персонажу Стивену Дедалу: «Любопытно <...>, до чего ты насквозь пропитан религией, которую ты, по твоим словам, отрицаешь» (Джойс 1993, с. 431).
Известно, что Джойс сделал эпифании важной частью своей ранней эстетической теории. При этом он понимал под ними какое-либо зримое или слышимое проявление некой силы, воспринимаемой как божественной или, по крайней мере, сверхъестественной. В «Сгивене-герое», черновом варианте романа «Портрет художника в юности» (опубл. 1944), писатель так объяснил слово «эпифания»:
Под эпифанией он (Стивен. — А.Г) понимал моментальное духовное проявление, возможно, в резкой вульгарности речи или жеста, возможно, в ярко отпечатлевшемся движении самого ума. Он считал, что долг литератора — фиксировать такие эпифании со всем тщанием, поскольку они — самые ускользающие, самые тонкие моменты.
Джойс 2014, с. 272
Осмысленные таким образом эпифании представляют собой моменты интенсивного поэтического озарения, как бы напоминающие откровения свыше. Эти лирические излияния часто взрывают привычные границы времени и пространства и имеют некий пограничный характер, оставаясь на рубеже обычного и таинственного, естественного и мистического, светского и религиозного.
Долгое время считалось, что понятие эпифании, хотя и не само это слово, Джойс заимствовал у Уолтера Пейтера (1839—1894) из «Заключения» к его «Очеркам по истории Ренессанса» (1873). Однако ученые последних десятилетий обратили внимание на то, что понятые так лирические излияния возникли в литературе английского романтизма задолго до Пейтера, еще в самом начале XIX века (см., например: Nichols 1987; Bidney 1997). Первым здесь был Уильям Вордсворт, который в своей автобиографической поэме «Прелюдия» (ранний вариант — 1805 г.) назвал их «местами времени» (spots of time). Вордсворт писал:
Есть времени места, и в каждой жизни Они — живительных источник сил;
Туда от суесловия и лжи Иль от гнетущих нас еще сильней (Порой невыносимо) бесполезных Занятий и рутины мы спешим,


А. Н. Горбунов. Эпифании: Вордсворт и Толстой
801
Чтобы незримо возродиться, чтобы Дух радости, входя в нас, помогал Достигшим высоты подняться выше,
Упавшим — встать. Сей животворный дух Там веет, где почувствовать смогли мы,
Что всем обязаны своей душе:
Она — царица; всё, что к нам приходит,
Извне, подчинено и служит ей.
Кн. XI, стк 245—258
«Места времени» у Вордсворта обычно воспроизводят какой-то конкретный инцидент из прошлого поэта, к которому он обращается в памяти. Но прошлое как «живительных источник сил» тесно связано с настоящим, и эта связь помогает поэту «незримо возродиться», заново осмыслив оба момента времени.
Приведем пример. Путешествуя по Швейцарии вместе с другом, Вордсворт очень ждал перехода через Альпы в Италию. Он думал, что вид, которому предстоит открыться его взору на вершинах Альп, поразит его воображение и приобщит к возвышенному, которое так настойчиво искали туристы конца восемнадцатого столетия. Но ничего подобного не произошло. Отстав от своих спутников и пытаясь догнать их, молодые люди заблудились и, сами того не подозревая, пересекли Альпы и оказались в Италии. О случившемся они узнали от встреченного ими крестьянина. Разочарованные и уставшие, они стали спускаться вниз.
Когда оцепененье после слов Крестьянина прошло, мы поскорей Вернулись вниз и по тропе, что нами Была потеряна, вошли в теснину Глубокую. Дорога и река Вились бок о бок. Несколько часов Мы были спутниками их. Вокруг Был полумрак. В заоблачные выси Тянулись древние леса, что тлели,
Но без истленья; стены водопадов Шумели, и на каждом повороте Ветра, столкнувшись, воевали, выли;
Потоки низвергались с высоты,


802
Пр иложения
И скалы черные по сторонам Чревовещали, и река неслась Неудержимо, облачные цепи Вдруг разбивались светом: этот свет И мрак, смятенье это и покой —
Всё было проявленьем одного Ума, чертами одного лица,
Цветеньем древа одного, везде Здесь были Апокалипсиса знаки И вечности сияли письмена —
Начала, и средины, и конца,
И бесконечной полноты времен.
Кн. VI, стк 559-583
То, что молодые люди надеялись увидеть на вершинах Альп, неожиданно открылось им позднее, во время спуска в ущелье Гондо. Но пейзаж здесь важен не сам по себе. Древние леса, тлеющие, но не истлевающие, стены водопадов и скалы, «свет | И мрак, смятенье <...> и покой» возвещают незримое присутствие Бога. В письме к сестре Дороти, написанном во время этого путешествия, Вордсворт сказал: «Когда я увидел самые грандиозные альпийские пейзажи, моя душа устремилась к Тому, Кто сотворил это величие, открывшееся моим глазам» (6 сентября 1790 г.). Последние строки фрагмента с их ссылкой на «Откровение Иоанна Богослова» — «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний» (Опер. 22: 13) — наглядно подтвердили это ощущение спустя много лет, когда поэт сочинял данную книгу «Прелюдии».
Пытаясь восстановить в этой автобиографической поэме прошлое по памяти, вновь ощутить его незабываемый аромат, Вордсворт с помощью «мест времени», которые как бы реконструировали «утраченное время», стремился найти связь между «тогда» и «теперь», вычленив в потоке меняющегося времени постоянное и непреходящее. Здесь он выступил как смелый новатор- первооткрыватель, предвосхитивший не только повествовательные эксперименты с памятью, характерные для Диккенса, автора «Дэвида Копперфилда», но и грандиозную эпопею Марселя Пруста.
Приведем еще один пример, в котором для автора данных строк очевидна связь Вордсворта с близкой ему протестантской традицией духовных автобиографий, появившихся в Англии в большом количестве в ХУП—XVTH веках. Авторы (а подавляющее большинство их были писателями) таких авто¬


А.Н. Горбунов. Эпифании: Вордсворт и Толстой
803
биографий отталкивались от принятой английскими пуританами идеологии, восходящей к учению Жана Кальвина. Этот женевский мыслитель и религиозный деятель полагал, что непостижимый, всемогущий и справедливый Бог наделен абсолютной властью, перед которой поврежденный первородным грехом и лишенный свободного выбора человек полностью бессилен. Отсюда вытекала доктрина безусловного предопределения, воспринятая пуританами. Согласно ей, большая часть людей, независимо от их воли и поступков, еще до рождения осуждены на вечные муки, и лишь немногие избранные могут спастись, попав на небо.
Люди, принявшие эту доктрину, чувствуя свою беспомощность, были вынуждены пристально вглядываться в себя, чтобы понять, являются ли они избранными, достойными «спасительной благодати». Авторы духовных автобиографий, порвав с господствующей в стране Англиканской церковью, искали Бога самостоятельно, внутри себя, опираясь на личный опыт, который они противопоставляли принятым Церковью догматам. Так рождались их размышления о собственной жизни, в событиях которой они искали ответ на мучившие их вопросы. Ответ, как правило, давался им в виде «знаков» или откровений свыше. Колебания и сомнения, одолевавшие таких людей, лишь усиливали интроспекцию их автобиографий, в которых они хотели поделиться опытом с другими людьми, также искавшими ответ о своем предназначении.
Наиболее известный образец такой автобиографии — книга Джона Бенья- на (1628—1688) «Благодать, излиянная на грешнейшего из грешных» (1666), которую Вордсворт хорошо знал с детства. Но помимо этой книги существовало множество других, подобных ей, часть из которых была поэту известна. В них, как и в поэме Вордсворта, внутренний мир героя, разнообразные движения его души, духовный рост часто важнее реальных фактов жизни.
Во многих из этих автобиографий откровение свыше, благодаря которому автор осознаёт, что достоин «спасительной благодати», играет главную роль в духовном становлении. Так, например, Ричард Норвуд, автор одной из самых ранних книг этого жанра (1639—1640), рассказывает, что из глубокого уныния его неожиданно вьюело ниспосланное ему свыше ясное понимание того, что Спаситель Иисус Христос «отпустил мои грехи и примирил меня с Богом во Христе» (цит. по: Bunyan 1998, р. 146). А квакер Джон Крук описал свое обращение так:
Я продолжал жить с этой безысходной болью, тая ее от других и горюя
наедине с собой, пока однажды утром, когда я сидел в одиночестве, со-


804
Приложения
крушаясь по поводу моего положения, я неожиданно не услышал внутренний голос, сказавший: «Не бойся ты, швыряемый бурей и неутешен- ный, Я помогу тебе; и, хотя Я пока прячу лицо от тебя, Я с бесконечной любовью посещу тебя, и ты будешь моим; не бойся, Я примирился с тобой и никогда не покину и не предам тебя, говорю Я, Господь, всемогущий Бог».
Цит. по: Ibid., р. 163
Подобные религиозные откровения, казалось бы, весьма далеки от как будто чисто светской поэмы Вордсворта. И, однако, вот что он рассказывает в одном из «мест времени» о случившемся с ним, когда он, приехав в родной Озерный край на первые каникулы из Кембриджа, однажды ранним утром возвращался домой после веселых танцев в соседней деревне:
Весь небосклон сиял. Прекрасней утра И царственней припомнить не могу.
Вдали смеялось море, горы были Как облака, что светом налились Небесным, алым. И в лугах, в низинах Вся прелесть утра раннего предстала Моим глазам: туманы, росы, птицы И пахари, спешащие в поля.
И ты поймешь, мой друг, что до краев Моя душа была полна. Обетов Я не давал, но призван был тогда:
Как будто нарекли мне — иль великим Быть грешником, иль посвященным быть.
Я шел домой, боясь не донести Благословенье это, что со мной Осталось и пребудет до конца.
Кн. IV, сгк 341-356
И Вордсворт тоже, как и герои духовных автобиографий, неожиданно почувствовал себя «призванным» и «посвященным». Речь в «Прелюдии», разумеется, идет о поэтическом призвании, но это призвание сам Вордсворт понимал как служение поэта-пророка, хотя в тот момент его жизни цель призвания и смысл избранничества были ему еще не ясны. Возможно, однако, что в тексте поэмы сегодняшний день опять совместился с вчерашним.


А. Н. Горбунов. Эпифании: Вордсворт и Толстой
805
В целом, в художественной структуре «Прелюдии» «места времени» представляют собой нечто вроде контрапункта, лирических сцен-озарений, с помощью которых автор показывает постепенное становление героя как личности и как художника. Это, разумеется, тема всей поэмы. Но, в отличие от остального повествования, эпифании, заостряя внимание на важнейших моментах-откровениях в жизни героя, придают этой теме своеобразный музыкальный фундамент, лирически обостряя и углубляя ее.
Увиденная в этой перспективе сцена восхождения на гору Сноудон в Уэльсе из последней книги «Прелюдии» стала эпифанией, которая в образной форме подвела итог размышлениям поэта о становлении его таланта.
Последняя, тринадцатая, книга начинается с, казалось бы, непритязательного рассказа о том, как Вордсворт и его друг решили встретить восход солнца на горе Сноудон. В дорогу друзья отправились еще до полуночи. К востоку от их пути вздымались горы и холмы Уэльса, к западу простирались воды Ирландского моря. Поэт шел вверх своей тропинкой, когда земля у его ног внезапно стала светлеть:
Чрез шаг-другой гляжу — еще светлей,
И не успел опомниться, как дерн Весь озарился. Я взглянул — луна Сияла в одинокой вышине Над головой моей, а возле ног Дремало море необъятной мглы.
Вокруг повсюду высились холмы,
Согнув сто смутных спин, а вдалеке Туман, вытягиваясь языками,
Береговыми косами вдавался В заправдашнее море — и оно Повсюду, где хватало глаз, как будто Сжимаясь, пядь за пядью уступало Захватчику владения свои.
Луна меж тем в своей далекой славе,
Всё созерцала сверху, а туман Касался осторожно наших ног.
От берега почти что в трети мили Разверзлась пропасть синяя — то был Разрыв в тумане, и из этой бездны Всё время поднимался рев воды,


806
Приложения
Бесчисленных потоков, рек и струй,
Сливавшихся в один могучий гул.
Огромный сей простор, сам по себе,
Не мог не вызывать в душе восторг,
Но в этой бреши темной и глубокой,
Из коей глас бездомных, диких вод Наружу рвался, верно, был сокрыт И самый дух, и тайный смысл всего.
Кн. ХШ, стк 37—65
По замыслу Вордсворта, эта величественная картина природы являлась наивысшей точкой его странствия как художника, кульминацией, которая связывала весь пройденный им путь, разнообразные отрезки времени прожитой им жизни с реальностью вне времени и пространства. Сама открывшаяся взору поэта картина полна точных и ярких деталей: луна «в одинокой вышине», безоблачное небо, туман в форме «необъятного» моря у ног поэта, «пропасть синяя» — разрыв в тумане и доносящийся из этой бездны «рев воды». Всё это Вордсворт видит здесь и сейчас. Но все эти явления природы в то же время выводят поэта за пределы конкретной реальности, в таинственный мир сверхчувственного бытия.
Весь этот «возвышенный и страшный» пейзаж пронизан особой двойственностью, как бы скрывающей одну реальность за другой. С одной стороны, с участка земли, на котором стоит поэт, густой туман, стелющийся у его ног, кажется подобным «морю необъятной мглы». С другой — по отношению к реальному Ирландскому морю, видимому издали благодаря «синей пропасти», разрыву в тумане, туман кажется подобным суше, «береговым косам», вдающимся в «заправдашнее» море. Таким образом, с помощью возникшей благодаря туману оптической иллюзии Вордсворт образно показал, как внешняя реальность, представленная лунным пейзажем, может скрывать за собой другую, трансцендентную, целый особый, не видимый глазу мир, лишь на миг приоткрывшийся благодаря «синей пропасти», — трансцендентный мир, который оживляет и возвышает мир природы.
Ученые разглядели в этих строках явное эхо седьмой книги «Потерянного Рая» Милтона, рассказавшей о сотворении мира из первозданного хаоса. Это, безусловно, верно. Однако не менее важно и другое. Образ «синей пропасти» (a blue chasm) неминуемо отсылает читателя, знакомого с творчеством английских романтиков, к строкам знаменитого стихотворения С.Т. Колриджа «Кубла Хан, или Видение во сне» (1797): «А пропасть, жуткою полна красою, |


А. Н. Горбунов. Эпифании: Вордсворт и Толстой
807
Где кедры высились вокруг провала!» [Пер. В.В. Рогова). Но «Кубла Хан» — это образец «поэзии о поэзии», стихотворение о природе творческого акта, в центре которого стоит фигура слышащего «райские напевы» поэта-пророка. Такой напоенный «млеком рая» поэт творит свой мир с помощью волшебной силы воображения, которая, по мнению Колриджа, является основой творчества.
Вордсворту были очень близки эти идеи. В «Прелюдии» он посвятил воображению обширное лирическое отступление, следующее сразу же после видёния на горе Сноудон. Вордсворт писал:
Видение почти исчезло, но В ту ночь, на одинокой той горе,
Оно мне словно бы явило образ Могучего ума, что окормляем Бывает вечностью, возвышен скрытым Присутствием в нем Бога или чем-то Безбрежным, тайным в бытии своем.
Кн. ХШ, спс 66—72
Увиденная Вордсвортом на Сноудоне величественная картина не только дала толчок к размышлению о природе творчества, но и в образной форме выразила его мысли о сущности воображения. Переплетение и взаимное проникновение двух планов бытия, реального и идеального, символизируемое туманом, постоянно движущимся и меняющим форму, крайне важно для Вордсворта. Согласно его мысли, воображение, подобно туману, увиденному на вершине Сноудона, наделено способностью «преображать вещей наружность», «переплавлять, и остранять, и сочетать». Благодаря этой способности истинные поэты получают особую «власть и силу», особый дух, свойственный высочайшим умам, который позволяет им проникать в инобытие и творить новые миры, воспевая и что бренно, и что вечно.
Продолжая речь о «могучем уме», открывшемся ему в «синей пропасти», Вордсворт писал:
Одну его черту природа мне Довольно ясно показала в том Видении возвышенном и страшном — Его способность так преображать Вещей наружность, так переплавлять, И остранять, и сочетать иль, дерзко


808
Приложения
Акценты поменяв, так подчинять Одно другому, что и грубый ум Не может не узреть, и не услышать,
И чувством не проникнуться.
Тогда
Он вынужден признать ту власть и силу,
Что, в высшем проявлении своем,
Выходит на поверхность — как двойник,
Сестра, сообщница другой, славнейшей,
Что высочайшим свойственна умам.
И это именно тот дух, в котором Они общаются со всем, что есть В сем мире: изнутри себя рождая Преображенья, для себя творя Такую же реальность, и когда Она готова, восприяв ее Всем существом своим. И то, что бренно,
И то, что вечно, восхищает их;
Они из поводов малейших могут Создать великое — настороже Всегда, — желая и творить, и быть Послушной глиною в руках Творца.
Кн. ХШ, стк 73—99
Эти мысли, по сути дела, очень близки рассуждениям Колриджа о воображении. В «Литературной биографии» Колридж высказался так:
Первичное Воображение, в моем представлении, — это живая сила, главный фактор всей человеческой способности восприятия; она отражается в конечном разуме как копия вечного акта творения в бесконечном «я [есмь]».
Кольридж 1987, с. 97 Пер. ВМ. Германа
Как следует из вышеприведенных строк «Прелюдии», подобной живой силой, отражающейся в «конечном разуме» поэта как «копия вечного акта творения», воображение для Вордсворта — это не только данный Богом талант преображать в поэзии окружающий мир или творить новый, которого нет в


А.Н. Горбунов. Эпифании: Вордсворт и Толстой
809
действительности. Это еще и сила, связующая поэта с инобытием, открывающая для него неизведанные горизонты и позволяющая ему быть «послушной глиною в руках Творца». Материальное и духовное, имманентное и трансцендентное, хотя и отличаются друг от друга, в то же время, как следует из этой эпифании, неразрывно слиты для Вордсворта силой воображения и невозможны друг без друга (см.: Barth 2003, р. 70).
Одним из первых русских писателей XIX века, открывших для себя литературные эпифании, стал Лев Толстой, который сделал это совершенно самостоятельно, повинуясь собственному творческому импульсу, вне всякой связи с поэзией Вордсворта и других английских романтиков. Западные исследователи уже обратили внимание на наличие эпифаний в «Войне и мире», хотя и не прояснили их роль в романе (см.: Bidney 1997). Нам представляется, что в «Войне и мире», как и в «Прелюдии», эпифании играют роль контрапункта, высвечивающего духовную эволюцию героев — прежде всего князя Андрея Болконского. Эта тема требует особого обстоятельного анализа. Ограничимся в пределах данной статьи лишь несколькими предварительными наблюдениями.
Пожалуй, самой известной эпифанией в книге являются размышления князя Андрея, взору которого после тяжкого ранения в битве при Аустерлице неожиданно открылось неизмеримо высокое небо с тихо ползущими по нему облаками:
«Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал <...>, не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, — совсем не так ползут облака по этому высокому, бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме него. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!..»
Толстой 1928—1958, т. 9, с. 344
«Высокое, бесконечное небо», увиденное князем Андреем под Аустерлицем, ознаменовало начало его духовного перерождения. Раненый герой неожиданно осознал свою причастность мирозданию, и ему, пусть еще и смутно, открылись новые горизонты зрения. На фоне этого неба, на фоне внезапно обретенных им «тишины» и «успокоения» вся его прежняя жизнь, с ее недолжной суетой и самопоглощенностью, с ее гордыней, с ранее увлекавшими его


810
Пр иложения
мечтами о собственном Тулоне и военных подвигах, которые прославят его, оказалась пустой иллюзией, ненужной химерой.
Пережив после этого откровения душевный кризис, князь Андрей станет искать другие пути. Это будет долгий и трудный поиск. Подойти к новому пониманию жизни замкнувшемуся в себе герою поможет еще одна эпифания, заставившая его поверить в «возможность приносить пользу и в возможность счастья и любви». Возвращаясь из поездки в Отрадное, где он нечаянно услышал исполненный неподдельной радости жизни разговор Сони и Наташи, князь Андрей вновь увидел угрюмый старый дуб, с которым он ранее идентифицировал себя и который теперь вдруг ожил, «раскинувшись шатром сочной, темной зелени»:
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны, — подумал князь Андрей. — Да где он?» — подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и, сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, — ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», — подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и эта луна, — и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в тридцать один год, — вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. — Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтоб и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтобы не жили они так независимо от моей жизни, чтобы на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»
Там же, т. 10, с. 158
Но и эта эпифания — только еще один этап духовного развития героя. Окончательное прозрение, открывшееся ему в пограничном предсмертном состоянии, придет к нему в эпифании незадолго до кончины:


А.Н. Горбунов. Эпифании: Вордсворт и Толстой
811
И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой-то тихий шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: «И пити-пити-пити» и потом «и ти-ти». Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самою серединой воздвиглось какое-то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательно держать равновесие, для того чтобы воздвигшееся здание это не завалилось; но оно все-таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. «Тянется! тянется! растягивается и всё тянется», — говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушиваньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный окруженный свет свечки и слышал шуршанье тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушке и на лице его. И всякий раз, как муха прикасалась к его лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, — думал князь Андрей, — а это мои ноги, а это дверь, но отчего же всё тянется и выдвигается и пити- пити-пити и ти-ти — и пити-пити-пити... — Довольно, перестань, пожалуйста, оставь», — тяжело просил кого-то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь (думал он с совершенною ясностью), но не та любовь, которая любит за что-нибудь, для чего-нибудь или почему-нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все-таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть сама сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. — Любить ближних, любить врагов своих. Всё любить — любить Бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческою любовью; но только врага можно любить любовью божескою. И от этого-то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он... Любя человеческою любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души».
Толстой 1928—1958, т. 11, с. 387


812
Приложения
Согласно замыслу Толстого, такое понимание любви и есть единственно достойный финал поиска его героя, наконец нашедшего для себя ответ на вечные вопросы:
«Любовь? Что такое любовь? <...> Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Всё, всё, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Всё есть, всё существует только потому, что я люблю. Всё связано одною ею. Любовь есть Бог, и умереть — значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику».
Там же, т. 12, с. 63
Хочется добавить, что эпифании присутствуют не только в «Войне и мире». Их можно найти и в других произведениях Толстого, как в ранних, так и в поздних. В форме эпифании даны, например, размышления Дмитрия Оленина, героя повести «Казаки», в момент духовного кризиса, когда ему неожиданно стало ясно, «что он нисколько не русский дворянин, член московского общества, друг и родня того-то и того-то, а просто такой же комар, или такой же фазан, или олень, как те, которые живут теперь вокруг него» (Там же, т. б, с. 77). Ему как бы открылся новый свет. И он понял смысл счастья. «Счастие — вот что, — сказал он сам себе, — счастие в том, чтобы жить для других» (Там же).
А вот эпифания из поздней повести «Хозяин и работник», где хозяин, Василий Андреич, прикрыв собой на морозе работника Никиту, спасает его от смерти, жертвуя собственной жизнью:
И вдруг радость совершается: приходит тот, кого он ждал, и это уж не Иван Матвеич, становой, а кто-то другой, но тот самый, кого он ждет. Он пришел и зовет его, и этот, тот, кто зовет его, тот самый, который кликнул его и велел ему лечь на Никиту. И Василий Андреич рад, что этот кто-то пришел за ним. «Иду!» — кричит он радостно, и крик этот будит его. И он просыпается, но просыпается совсем уже не тем, каким он заснул. Он хочет встать — и не может, хочет двинуть рукой — не может, ногой — тоже не может. Хочет повернуть головой — и того не может. И он удивляется; но нисколько не огорчается этим. Он понимает, что это смерть, и нисколько не огорчается и этим. И он вспоминает, что Никита лежит под ним и что он угрелся и жив, и ему кажется, что он — Никита, а Никита — он, и что жизнь его не в нем самом, а в Никите. Он напрягает


А.Н. Горбунов. Эпифании: Вордсворт и Толстой
813
слух и слышит дыханье, даже слабый храп Никиты. «Жив Никита, значит, жив и я», — с торжеством говорит он себе.
И он вспоминает про деньги, про лавку, дом, покупки, продажи и миллионы Мироновых; ему трудно понять, зачем этот человек, которого звали Василием Брехуновым, занимался всем тем, чем он занимался. «Что ж, ведь он не знал, в чем дело, — думает он про Василья Брехуно- ва. — Не знал, как теперь знаю. Теперь уж без ошибки. Теперь знаю». И опять слышит он зов того, кто уже окликал его. «Иду, иду!» — радостно, умиленно говорит всё существо его. И он чувствует, что он свободен и ничто уж больше не держит его.
Толстой 1928—1958, т. 29, с. 43—44
Очевидно, что, как и у Вордсворта, эпифании у Толстого, сохраняя в той или иной степени религиозный контекст этого понятия, раздвигают для героев рамки «здесь» и «сейчас», на миг приобщая их инобытию, понимаемому, как правило, вне строгих догматов Церкви, чтобы снова вернуть их обратно переродившимися, обновленными и умудренными новым вйдением жизни. Тут поиски обоих писателей идут параллельно и очень плодотворно.


ПРИМЕЧАНИЯ
Уильям Вордсворт ПРЕЛЮДИЯ, или
СТАНОВЛЕНИЕ СОЗНАНИЯ ПОЭТА
Поэма Уильяма Вордсворта «Прелюдия, или Становление сознания поэта» переведена по изданию: Wordsworth 1995. За основу взят 13-книжный вариант 1805 года, вошедший в историю литературы как памятник романтической эпохи, написанный поэтом, когда он находился на пике творческого расцвета. Более поздние редакции «Прелюдии» (1832—1850)*, по мнению многих исследователей романтизма, проникнуты духом так называемого викторианского консерватизма: в них отредактирована лексика и чаще упоминаются религиозные мотивы и образы (например, включено подробное описание посещения Вордсвортом монастыря Гранд-Шартрёз в кн. VI).
Поэма написана белым нестрофическим стихом, пятистопным ямбом, который традиционно использовался в Англии для написания эпических поэм — к нему, в частности, прибегнул Милтон, создавая «Потерянный Рай». В конце ХУШ века нерифмованным пятистопным ямбом было написано множество монологов-раздумий и эпистол, а в XIX веке — если употребить термин С.Т. Колриджа — «стихотворений-бесед» (conversation poems), относящихся к медитативной лирике.
Поскольку Вордсворт имел обыкновение сочинять стихи на природе, в одиночестве, во время пеших прогулок, декламируя сочиненное, то неудиви¬
* В 1832 г. Вордсворт внес последние значительные правки в поэму «Прелюдия», однако публиковать ее не стал, думая о будущем своей семьи. Дело в том, что родные поэта зависели от его доходов и в случае смерти главного кормильца лишились бы многого. Вордсворт распорядился, чтобы «Прелюдия» (или «Поэма, посвященная Колриджу», как он называл ее в кругу семьи) была опубликована после его смерти , а все доходы от ее продажи поступали его наследникам. Так и произошло. В 1850 г., когда поэта не стало, вдова Вордсворта Мэри отдала поэму в печать. Именно поэтому последняя редакция «Прелюдии» датируется 1850 г., хотя по сути это вариант, завершенный в 1830-х годах.


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. I
815
тельно, что его поэзии присуща та звуковая выразительность, интонацион- ность, которую легче воспринять на слух, нежели на глаз. Сюда относятся неожиданные вкрапления рифм в строку (начальные, внутренние, неточные и эхо-рифмы), фонетические эффекты, основанные на ассонансе и аллитерации, а также многочисленные повторы слов, рефрены, параллелизмы. Вордсворт нередко использовал такие риторические фигуры, как синекдоха, парадокс, сравнение, метафора, персонификация. Не исключал он и словотворчество: в «Прелюдии» имеется несколько неологизмов, которыми поэт обогатил свой словарь. Примечательно, что — в попытке передать ощущение чего-то подспудного, не вполне поддающегося осознанию, — Вордсворт изобрел несколько слов, используя английскую приставку «under-» (чаще всего соответствует русскому «под-»): «under-powers» (Bk I, ln 163), «under-countenance» (Bk VI, ln 236), «under-thirst» (Bk VI, ln 489), «under-sense» (Bk VH, ln 712), «un- der-agents» (Bk XII, ln 272). Поэт использовал эту приставку для описания подспудных сил и довербальных образов — присутствия наглядно-чувственного, интуитивного, но не подвергшегося сознательному логическому осмыслению. В публикуемом здесь русском тексте «Прелюдии» (пер. Татьяны Стамо- вой) для каждого неологизма Вордсворта предложен свой, ситуативно подобранный, аналог. К примеру: «<...> подспорье [under-powers] для ума | Живого» (Кн. I, стк 159—160); «<...> и тишиною, | Сквозившей в облике ее [under-countenance], впервые | Тогда мне на сердце легла <...>» (Кн. VI, стк 232—234); «<...> я ощущал в себе | Решимость и подъем и в глубине | Ту жажду вечную [under-thirst], что никогда | Не утолима» (Кн. VI, стк 497—500); «Слова — I Лишь подмастерья [under-agents] в их сердцах» (Кн. ХП, стк 251— 252); «Присутствием в нем Бога или чем-то | Безбрежным, тайным в бытии своем [under-presence]» (Кн. ХШ, стк 71—72). В переводе сохранены указанные особенности стиля Вордсворта. Сохранен и ритм его поэтической речи, для которой характерно использование длинных фраз и предложений.
Уцелела в переводе и очень важная для Вордсворта лестница эстетических смыслов: особое внимание поэта привлекали термины английской эстетики ХУНТ—XIX веков — «воображение» (imagination) и «фантазия» (fancy). Начиная с XVIII века британцы часто обращались к этим терминам как к инструменту литературного анализа, используя их в системе критериев для оценки достоинств различных художественных произведений (Э. Шефтсбе- ри, Дж. Аддисон и др.). Считалось, что поэзия фантазии навевает атмосферу обмана и исполнена юмора, а поэзия воображения отличается лиричностью и медитативностью. Размышления об эстетике нашли отражение и в поэме «Прелюдия, или Становление сознания поэта», где категории «фантазия» и


816
Приложения. Примечания
«воображение» получили художественное осмысление и породили целый ряд образов, о чем конкретнее сказано в примечаниях.
Примечания составлены специально для читателей книг серии «Литературные памятники» РАН. Здесь откомментированы реалии (культурные, исторические, биографические, географические), не требующие пояснения для англоязычной аудитории. Упомянуты и некоторые переводы из «Прелюдии», появлявшиеся в широкой печати на русском языке, но не всегда соотносившиеся с текстом поэмы Вордсворта. Английские топонимы и имена, написание которых в русском языке не унифицировано, при первом упоминании приводятся и в оригинальном написании. Ударения указаны в сложных случаях. Подстрочники и переводы, если это специально не оговорено, подготовлены составителем примечаний.
При составлении примечаний были использованы основные академические комментарии и издания поэмы на английском языке (Wordsworth 1940— 1949; Havens 1941; Selincourt 1959; Maxwell 1971; Wordsworth D. 1971; Hartman 1972; Wordsworth 1974; Ogden 1975; Wordsworth, Abrams, Gill 1979; Magnuson 1988; Gill 1991; Reed 1991; Fenwick 1993; Wordsworth J. 1995; Barth 2000; Haltrin Khaltnrina 2002; Lindop 2005; Wu 2007), а также труды, ссылки на которые приведены ниже.
Полный комментированный текст поэмы Вордсворта «Прелюдия» публикуется на русском языке впервые.
КНИГА ПЕРВАЯ
Вступление — Детство и школьные годы
BOOK FIRST
Introduction — Childhood and School-Time
1 О, этот ветер, веющий с полей \ Зеленых... — В начале поэмы Вордсворт взывает к ветру, словно к музе, источнику вдохновения. К концу поэмы представление поэта о происхождении его творческих сил изменится (ср. примеч. 2 к кн. XI; примеч. 13 к кн. ХШ, а также примеч. 3 к поэме «Грасмир, мой дом»). Во многих произведениях английских романтиков выражения «нежный ветерок», «одухотворенный ветер», «ответный порыв» (gentle breeze, intellectual breeze, correspondent breeze) служат метафорами вдохновения (подробнее об этом см.: Abrams 1957, а также с. 737—742 наст. изд.).
2...узник, вырвавшийся на свободу, \ От мрачных стен бежавший городских... — Вордсворт поселился в Озерном крае, удалившись от шумной городской жиз¬


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. I
817
ни. Говоря о «мрачных стенах», Вордсворт имеет в виду Лондон (Англия), Гослар (Германия), Орлеан (Франция) — города, где он жил в разное время. Кроме того, в этих стихах присутствует библейская реминисценция, ср.: «И сказал Моисей народу: помните сей день, в который вышли вы из Египта, из дома рабства, ибо рукою крепкою вывел вас Господь оттоле <...>» (Исх. 13: 3).
3 Пусть даже провожатым \ Мне будет только облако одно, | Не заблужусь. — Вордсворт начинает поэму, подхватывая мотив избрания пути, которым Милтон завершил «Потерянный Рай». Ср. заключительные строки милтоновской поэмы, описывающие прощание изгнанных Адама и Евы с Эдемом:
Целый мир
Лежал пред ними, где жилье избрать Им предстояло. Промыслом Творца Ведомые, шагая тяжело,
Как странники, они рука в руке,
Эдем пересекая, побрели Пустынною дорогою своей.
Милтон 2006, с. 370 Пер. А А. Штейнберга
4 ...оставить море, | Что стало в тягость мне... — Поэт использует метафоры возвращения домой после долгих скитаний: он словно Одиссей, возвращающийся из дальнего плавания к себе на родину.
5 ...когда ветер с неба \ Мне тело овевал, я ощутил \ Внутри себя похожее движенье... — Ср. примеч. 1.
6 ...В тот час, мой друг... — Эти слова адресованы С.Т. Колриджу, к которому Вордсворт неоднократно будет обращаться на страницах «Прелюдии».
7 ...представляя \ Долину ту, в которой поселюсь... — Имеется в виду селение Грасмйр (Grasmere), расположенное на берегу одноименного озера в Озерном крае Англии. Вордсворт поселился там с сестрой Дороти в декабре 1799 г. и жил до 1808 г. в так называемом Голубином коттедже (Dove Cottage; это имя дом получил в наследство от постоялого двора «Гнездо голубя», который когда-то в нем располагался). Вордсворты покинули коттедж, когда их семья разрослась: Уильям женился на Мэри Хатчинсон, родились дети. После Вордсвортов на протяжении почти 20 лет в том же доме жил писатель Томас Де Квинси с семьей.
8 ...сам Эол I Ей был не нужен со своею арфой | И вскорости смущенно замолчал. — Арфа Эола — инструмент, издающий звуки под действием ветра. В романтическую эпоху с эоловой арфой сравнивали поэта, который пишет


818
Приложения. Примечания
под действием вдохновения, приходящего извне. Ср. стихотворения «Эолова арфа» («The Eolian Натр», 1795/1796) и «Уныние: Ода» («Dejection: An Ode», 1802/1817) С.Т. Колриджа, «Ода западному ветру» («Ode to the West Wind», 1819) П.Б. Шелли. В них поэт, как чуткая струна, отзывается поэтическим словом на разнообразные явления природы. Подробнее об образе эоловой арфы в поэзии Колриджа и Вордсворта см. с. 737—742 наст. изд.
9 	Ум созерцательный его, тогда \ Вполне бывает, кажется, доволен, | Когда притихнет птицей на гнезде | И ждет. — Ср. начало кн. I «Потерянного Рая» Милтона:
<...> о Дух Святой! — ты храмам Предпочитаешь чистые сердца, —
Наставь меня всеведением твоим!
Ты, словно голубь, искони парил Над бездною, плодотворя ее;
Исполни светом тьму мою, возвысь Всё бренное во мне, дабы я смог Решающие доводы найти И благость Провиденья доказать,
Пути Творца пред тварью оправдав.
Милтон 2006, с. 8 Пер. АЛ. Штейнберга
Милтоновская фраза «Dove-like sits brooding» (Paradise Lost. Bk I, In 21) — «Как голубица на гнезде сидит» — позаимствована Вордсвортом почти дословно (ср.: «The meditative mind, best pleased perhaps | While she as duteous as the mother dove | Sits brooding». — The Prelude. Bk I, Is 150—152). Однако для Милтона голубь — это Святой Дух, а для Вордсворта — «ум созерцательный».
10 ...старинный Англии мотив, | Что облюбован Милтоном самим \ Когда- то был... — До написания эпической поэмы на библейский сюжет Милтон собирался сочинить эпос о короле Артуре. Об этом намерении Милтон упомянул в своем латинском стихотворении «Эпитафия Дамона» («Epitaphium Damonis»; 1639), однако в итоге замысел был им оставлен.
11 ...или слушать \ Рассказы рыцарей, что отдохнуть \ Сошлись у звонкого ручья... — Отсылка к «Королеве фей» Эдмунда Спенсера.
12 Митридат. — Имеется в виду Митридат VI Евпатор (131—63 до н. э.), царь Понта, правивший в 121—63 гг. до н. э. и одержавший победу над древнеримским полководцем Гнеем Помпеем Великим (106—48 до н. э.). Вордсворт знал о нем из «Жизнеописаний» Плутарха.


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. I
819
13 Стать Одином самим... — Согласно легенде (приводится Эдвардом Гиббоном в «Истории падения и разрушения Римской империи», 1776—1788), Один был предводителем племени, жившего на берегах Меотийского озера (ныне Азовское море). После падения Митридата (см. примеч. 12) племя вынуждено было переселиться в Швецию. Переселенцы надеялись, что вдали от разоренного отечества они окрепнут и отомстят Риму за старые обиды и поражения. Этой же коллизии посвящено стихотворение Роберта Саути «Род Одина» («Race of Odin», 1795).
14 ...Сподвижники Сертория, покинув \ Испанию, нашли севе приют \ На островах Счастливых... — Речь идет о Сертории Квинте (123—72 до н. э.), древнеримском военачальнике, юристе, ораторе, бывшем одно время союзником Митридата VI Евпатора в борьбе против Помпея (см. примеч. 12). Вопреки воле римского сената на протяжении восьми лет Серторий самостоятельно правил Испанией и в итоге был убит заговорщиками. Согласно Плутарху, после гибели Сертория его соратники бежали на Канарские острова и основали колонию, которая процветала вплоть до прибытия туда испанцев в конце XV в. Как считают исследователи, кроме Плутарха, Вордсворт мог читать книгу Джорджа Гласа «История открытия Канарских островов» («History of the Discovery of the Canary Isles», 1764). Подробнее см.: Owen 1972.
15 ...Француз, о коем хроники молчат ~ Пронесшись, тех злодеев покарать... — Имеется в виду француз Доминик де Гург, который в 1568 г. прибыл в Вест- Индию (ныне штат Флорида, США), чтобы отомстить испанцам за гибель французского форта. Речь идет о кровавом периоде в истории, когда французы и испанцы соперничали за захват территорий Нового Света. Источник Вордсворта — работы Ричарда Хэклута, собирателя отчетов о морских экспедициях (см.: Hakluyt 1589).
16 ...Густав принят был как свой \ На шахтах Далекарлии... — Имеется в виду Густав Ваза, или Густав I [швед. Gustav Vasa; 1496—1560), король Швеции с июня 1523 г. До вступления на престол известен как Густав Эрикссон [швед. Gustav Eriksson). В шведской провинции Далекарлия (ныне Даларна) он смог найти сторонников среди горняков и поднять серию восстаний, что привело к освобождению Швеции от датского господства. В последние годы своего царствования Густав начал русско-шведскую войну (1554—1557 гг.), окончившуюся для него неудачей. Выступал против Московского государства и на первом этапе Ливонской войны (1558—1583 гг.).
17 ...как Уоллес | Сражался за Шотландию... — Имеется в виду сэр Уильям Уоллес [гэльск. Uilleam Uallas, англ. Sir William Wallace; ок. 1270—1305) — предводитель шотландцев в войне за независимость от Англии. Регент Шотландии


820
Приложения. Примечания
в 1297—1298 гг. Почитается шотландцами как народный герой. В августе—сентябре 1803 г. Уильям и Дороти Вордсворт совершили небольшое путешествие по Шотландии. 21 августа 1803 г. Дороти занесла в путевой дневник следующее: «Сегодня видели две пещеры Уоллеса. В Шотландии едва ли найдется лощина, где нет укрытия, прятавшего Уоллеса или иного героя» (Wordsworth D. 1874, р. 42).
18 „.бессилья полон своего. — Имеется в виду творческий кризис, мешавший Вордсворту приступить к написанию грандиозной поэмы «Отшельник» (о ее судьбе см. с. 585—590 наст, изд.)
19 ...как тот, кто, много получив, \ Не отдал ничего. — Ср. библейскую притчу о талантах (Мф. 25: 14—30).
20 О, для того ль \ Река прекрасная свой глас сливала \ С утешным пеньем нянюшки моей, \ Излучиною каждой повторяя \ Извивы снов и грез? — Этими строками начиналась первая редакция «Прелюдии» 1798 г. Дом, где родился Вордсворт (местечко Кокермаут Озерного края), стоял на берегу реки Дервент (от кельт. — «река, текущая под сенью дубовых деревьев»), которая берет начало в холмах Камбрии и, пройдя несколько озер и рек, впадает в Ирландское море.
21 ..милой родины моей... — В оригинале: «sweet birthplace». В рукописи Вордсворта эта фраза взята в кавычки: поэт цитирует слова своего друга — а позже и соседа по Озерному краю — С.Т. Колриджа, которому посвящена поэма «Прелюдия» (ср. примеч. б). У Колриджа данная фраза появляется в стихотворении-беседе «Полуночный мороз» («Frost at Midnight», 1798), стих 28 оригинала. Ср. в пер. М.Л. Лозинского: «И часто, | С открытыми глазами, я мечтал | О милой родине <...>» (Стк 25—27).
22 ...утес и холм, поросший лесом... — Имеется в виду гора Скидо (Skiddaw), у подножия которой расположен городок Кёзик (Keswick).
23 В то врелля восхищение и страх | Наставниками были мне. — С пеленок \ Я пестуем был красотой... — Вордсворт опирается на учение англо-ирландского философа Эдмунда Бёрка (1729—1797) о том, что человек формируется под воздействием двух основных «сил» — красоты и страха (см.: Бёрк 1979).
В литературоведении следующий далее эпизод (Кн. I, стк 293—315) получил название «Кража вальдшнепов». Это первое «место времени» поэмы «Прелюдия». Подробнее о «местах времени» (spots of time), или «эпифаниях», см. кн. XI, стк 246—265, а также с. 758—760 наст. изд.
24 ...Когда с иной долиной мне пришлось, | Девятилетнему, свести знакомство... — В мае 1779 г. Вордсворта отдали в грамматическую школу в местечке Хоксхэд (Hawkshead) Озерного края, что в 60 км от отчего дома в Кокер- мауте. Школьным годам посвящена кн. П «Прелюдии».


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. I
821
25 Когда ж апрельский своевольный луч | У первоцветов стрелки вынимал ~ Каким-то неземным казалось небо | И заговорщиками о6лака\ — В литературоведении данный эпизод (Кн. I, стк 316—332) известен как «Разорение вороньих гнезд» (в оригинале — гнездо ворона, а не орла). Это второе «место времени» поэмы «Прелюдия». Уничтожая гнезда хищных птиц, школьники помогали фермерам уберечь домашнюю птицу и ягнят и получали за это вознаграждение.
26 ...вперед, вперед, | Как человек, что ускоряет шаг. — В оригинале: «Even like a man who moves with stately step | Though bent on speed» — реминисценция из «Потерянного Рая» Милтона: «As one who in his journey bates at Noon, | Though bent on speed» (Bk XII, Is 1—2). Cp. в пер. А.А. Штейнберга: «Как странник в полдень делает привал, | Хотя торопится...» (Милтон 2006, с. 348). Вордсворт описывает события, происходившие на озере Аллсвотер (Ullswa- ter).
27 Из маленьких кругов, что расходились | От каждого весла и исчезали \ В одном потоке света. — По мнению исследователей, в этих строках заключена аллюзия на «Сказание о Отаром Мореходе» Колриджа (см.: Maxwell 1971, п. 393, 394). Моряк, наказанный за убийство альбатроса, после многодневного мертвого штиля видит движение жизни за бортом корабля — предвестие его помилования:
А там, за тенью корабля,
Морских я видел змей,
Они вздымались, как цветы,
И загорались их следы Мильонами огней.
Везде, где не ложилась тень,
Их различал мой взор.
Сверкал в воде и над водой Их черный, синий, золотой И розовый узор.
Стк 300-310.
Пер. В.В. Левина
28 ...из-за прибрежных скал \ Огромного утеса голова | Вдруг показалась... — Имеется в виду Черный утес (Black Crag), который виден только издали: вблизи берега от глаз человека его заслоняют прибрежные холмы.
29 Однажды вечером, ведомый ею, | Я лодку пастуха нашел ~ Что среди дня


822
Приложения. Примечания
мой посещали ум | И в снах ночных тревожили меня. — В литературоведении данный эпизод (Кн. I, стк 353—405) получил название «Похищение ялика». Это третье «место времени» поэмы «Прелюдия». Примечательно, как поэт описывает свое состояние: его ум стали посещать полуабсграктные образы, которые он характеризует словами: «Всё, всё исчезло, кроме тех огромных | Существ, не походящих на людей, | Что среди дня мой посещали ум | И в снах ночных тревожили меня» (спс 402—405). Ср. типологически сходное описание детских таинственных снов в первых строфах стихотворения М.Ю. Лермонтова «1831-го июня 11 дня»:
1
Моя душа, я помню, с детских лет Чудесного искала. Я любил Все оболыценья света, но не свет,
В котором я минутами лишь жил;
И те мгновенья были мук полны,
И населял таинственные сны Я этими мгновеньями. Но сон,
Как мир, не мог быть ими омрачен.
2
Как часто силой мысли в краткий час Я жил века и жизнию иной И о земле позабывал. Не раз,
Встревоженный печальною мечтой,
Я плакал; но все образы мои,
Предметы мнимой злобы иль любви,
Не походили на существ земных.
О нет! всё было ад иль небо в них.
Лермонтов 1954, с. 177
30 	Премудрость, Дух вселенной\ — Первый вариант этого отрывка (Кн. I, стк 406-^68) был написан Вордсвортом в Германии в 1799 г. Приведем его в переводе М.Н. Фроловского:


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. I
823
ВЛИЯНИЕ ПРИРОДЫ НА РАЗВИТИЕ ВООБРАЖЕНИЯ В ДЕТСТВЕ И РАННЕЙ ЮНОСТИ
О ты, великий Дух предвечной мысли,
Единая душа и мудрость мира,
Ты образам даешь дыханье жизни И вечное движенье. Нет, недаром,
Когда встречал еще я утро жизни,
И днем, и в свете звезд в душе моей Все чувства, в ней живущие, сплетались Не с суетным стремлением к тому,
Что создано рукою человека,
А с вечными порывами к Природе И к жизни. Очищалась мысль моя Священной скорбью и священным страхом,
И я учился постигать величье Биенья человеческого сердца.
Мне этих откровений благодать Уделена была рукою щедрой,
Я ощущал присутствие ее И в ноябре, когда туман тяжелый Окутывал унылую долину Покровом мрачным; и в полдневный час В глуши лесов, и тихой летней ночью,
Когда один домой я возвращался Вдоль озера среди холмов угрюмых;
Я чувствовал ее и днем в полях,
И в час ночной у озера, и летом,
И в зимний день, когда садилось солнце И далеко блестели окна хижин Сквозь сумерки морозные, когда Меня домой и не дозваться было.
Счастливая для всех для нас пора!
Как наслаждался я тогда! Бывало,
На колокольне сельской ясно, звонко Бьет шесть часов, — а мне и дела нет,
И я, как дикий конь, гордясь свободой,


824
Приложения. Примечания
Бегу от дому прочь. Одев коньки,
Мы шумною толпой несемся по льду,
Изображая целую охоту —
И звук рогов, и лай собачьей своры,
И загнанного зайца. Дружным хором Звучат в морозном мраке голоса,
Вдоль по обрывам отдаются гулко,
Звенящие им вторят отголоски Оледеневших скал, деревьев голых,
И лишь с холмов далеких чуждым звуком Врывается в наш общий гам и шум Печальный отклик эха. Мы не слышим Его до той поры, пока над нами Не вспыхнут звезды и закат багряный Не скроется на западе совсем.
Но часто я из этой суматохи Вдруг ускользал в залив уединенный И, оглядевшись, долго с любопытством Следил, как вдаль по ледяной равнине Мелькает яркий отблеск звезд далеких Среди ватаги, мчащейся к нему.
Или когда наперегонки с ветром Летели мы и нам неслись навстречу Окутанные мраком берега, —
Откинувшись на каблуки, внезапно Я круто останавливал свой бег И озирался; скалы продолжали Бежать навстречу, будто для меня Вдруг видимым Земли вращенье стало,
И я глядел им вслед, как постепенно Они свое движенье замедляли И снова всё недвижным становилось,
Как в летний день безветренное море.
ПОШ 2008, с. 175-176
31 	Когда ж морозы ударяли ~ И скован ею, словно спал без снов. — В литературоведении данный эпизод (Кн. I, стк 430-^68) получил название «Гонки на


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. I
825
коньках по льду озера Иствейт». Это четвертое «место времени» поэмы «Прелюдия».
32 И крестики чертили и нули \ В баталиях упорных... — Вордсвортовское описание игры в крестики и нолики (tic-tac-toe) из «Прелюдии» процитировал Мартин Гарднер в научно-популярном журнале «Scientific American» (в России журнал одно время переводился как «В мире науки»). В 1971 г. русский перевод заметок Гарднера «Математические головоломки и развлечения» («Mathematical Puzzles and Diversions», 1959—1961) был опубликован в издательстве «Мир», где появилась и следующая отсылка к Вордсворту:
Кто из нас в детстве не играл в крестики и нолики! Об этом древнем состязании на сообразительность писал еще Уордсворт:
На глади грифельной доски,
Расчерченной в квадраты,
Ведем сраженье я и ты,
Бывалые солдаты.
Кресты с нулями испестрят Всё поле битвы густо,
Но строй их — не могильный ряд И не наводит грусти.
Не нужно нам владеть клинком,
Не ищем славы громкой.
Тот побеждает, кто знаком С искусством мыслить тонким.
Не можем мы лишь одного:
Назвать то сосгязанье,
Хоть просты правила его,
Длинно его названье.
Цит. по: Гарднер 1999, с. 37.
33 А то еще вкруг белого, как снег, \ Стола из ели, вишни или клена ~ Сей месяц на ущербе, короли | Опальные и дамы, коих роскошь | Сквозь тлен еще светилась. — Это ироикомическое описание обычно напоминает английским комментаторам описание карточной игры в «Похищении локона» Александра Поупа (начало Песни Ш):


826
Приложения. Примечания
Белинда жаждет проявить в бою Отвагу несравненную свою,
Чтобы решить за ломбером судьбу Двух рыцарей, вступающих в борьбу. Три воинства числом по девяти Готовы бой отчаянный вести.
Грех сильфам оставаться не у дел,
На каждой важной карте дух сидел; Достался Ариелю матадор, Распределил места незримый хор; Угодно бывшим дамам неспроста Предпочитать престижные места.
Четыре выступают короля,
Явить свои усы благоволя;
Четыре королевы; в чьих руках Власть, нежно воплощенная в цветках; Валеты, тоже четверо, средь карт, Носители острейших алебард;
Выходит вся сверкающая рать На бархатное поле воевать.
Белинда, взор метнув поверх стола, «Пусть будут пики — козыри», — рекла. И матадоры черные ведут Отважных мавров, коих битвы ждут. Спадильо в наступление пошел,
Два козыря пленил, очистив стол; Исполненный победоносных сил, Манильо славный многих покорил.
Для Басто, впрочем, жребий тяжелей: Ему сдаются козырь и плебей. Вооруженный самодержец пик,
В могуществе своем седом велик, Одной ногой, хоть нет ему препон, Шагнул, нарядом пышным облачен; Восстал валет, обиды не стерпев; Мятежника сразил монарший гнев.


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. I
827
Лорд Пам, который заслужил хвалу, Кося войска в сражениях при Лу,
Пал, побежденный пиками герой,
Как на войне случается порой.
Два войска рок Белинде покорил,
Барона не лишив при этом сил,
И амазонку выслал он вперед;
Корона пик воинственной идет.
Тиран трефовый перед ней поник,
Хоть был он черен, яростен и дик.
Какой монарху свергнутому прок В том, что в порфире шествовать он мог, Носил венец и, грозный нелюдим,
Один кичился скипетром своим?
Тогда барон бросает бубны в бой; Показывая нам лишь профиль свой, Король бубён с монархиней вдвоем На поле битвы учинил разгром;
И трефы, бубны, червы в час беды Смешали беспорядочно ряды;
Так африканец или азиат Бежит, спасаясь, в страхе наугад; Бросаются бежать в подобный час Солдаты разных вер и разных рас,
И друг на друга валятся тела:
Одна судьба со всеми счет свела.
Валет бубён, свершитель дерзких дел, Червовой королевой завладел.
У девы сердце замерло в груди,
Ей видится погибель впереди;
Попробуй страх отчаянный осиль!
Как не дрожать, когда грозит кодиль.
Но пусть игра проиграна почти,
Одна уловка может всё спасти.
Червовый туз чрезмерно рисковал;


828
Приложения. Примечания
Король о королеве тосковал;
Он, как неотвратимая гроза,
Обрушился и сокрушил туза.
Ликуя, нимфа радостно кричит;
Весь мир в ответ сочувственно звучит.
Поуп 1988, с. 107-110.
Пер. В.Б. Микушевича
33 ...словно сознавал \ Свое родство со всем, что на земле \ Живет и дышит... — Эта тема получила развитие в оде «Отголоски бессмертия по воспоминаниям раннего детства»» (см. с. 537—548 наст. изд.).
34 ...никаких I Подобий оному не находя \ В короткой памяти своей... — Вордсворт имеет в виду ассоциативные связи, благодаря которым из памяти можно извлечь старые переживания. Эти строки содержат отсылку к теории ассоциаций английского мыслителя Дэвида Гартли (1705—1757), которой в середине 1790-х годов увлекался С.Т. Колридж.
35 Но ты, мой благосклонный друг... — Вордсворт опять обращается к С.Т. Колриджу (ср. примеч. 6).
36 Для главного труда. — Имеется в виду проект поэмы «Отшельник». Желание обрести равновесие ума и души пронизывает всю творческую биографию Вордсворта (ср.: Кн. I, стк 333—337, а также заключительные стихи кн. ХП). Неоднократно в «Прелюдии» появляется и образ весов (ср.: Кн. Ш, стк 79—80; Кн. IV, стк 158—159; Кн. VTH, стк 831—834): поэт пытается «взвесить» себя и свои достижения.
КНИГА ВТОРАЯ
Школьные годы. Продолжение
BOOK SECOND School-Time (Continued)
1 	Обленилась плоть, | Скучает; успокоенности дух \ Гнетет ее... — Реминисценция из «Тинтернского аббатства» Вордсворта: подчеркнутая телесность плоти контрастно оттеняет особую роль души и сознания. Ср.:
<...> благие чувства нас ведут,
Пока телесное дыханье наше И даже крови ток у нас в сосудах


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. II. Продолжение
829
Едва ль не прекратится — тело спит,
И мы становимся живой душой...
Пер. В.В. Рогова
2 Дав место стройной ратуше... — Имеется в виду городская ратуша в Хокс- хэде, построенная в 1790 г. на старой рыночной площади.
3 ...избрав I Прекрасной целью остров... — Имеется в виду островок Богоматери (Lady Holme) на озере Уиндермир (Windermere) Озерного края. В четвертом издании «Руководства путешествующим по Озерному краю» Вордсворт охарактеризовал Уиндермир следующим образом:
Это озеро имеет 17 отоков. В группе островов, располагающейся рядом с Большим островом [Great Holm], хорошо заметен островок Богоматери, названный так в честь Девы Марии, чья часовня здесь некогда стояла. На дороге, ведущей от Кендала к переправе, недавно еще оставались руины храма Святого Креста — места, излюбленного паломниками, прибывавшими в эти исполненные красотой места, чтобы поклониться святыне. Два другие островка этой группы зовутся Ландышевыми [Lily of the Valley Holmes] из-за обилия произрастающих там цветов.
Цит. по: De Selincourt 1959, р. 520.
4 ...где воздвигся \ Крест каменный, где некогда жила \ Затворница младая... — В оригинале: «<...> where remained | An old stone table and a mouldered cave — I A hermit’s history» — букв.: «<...> где оставались | Старый каменный стол и замшелый грот — | Всё, что могло поведать об отшельнице» (Bk П, Is 64W56). Останки сооружения запомнились Вордсворту, когда он юношей посещал эти места. Речь идет о часовне Девы Марии, воздвигнутой для семьи Ланкастеров в середине ХШ в. Там ежедневно совершалось богослужение и возносились молитвы о спасении рода Ланкастеров. Эпидемия чумы в конце XIV в. унесла жизни многих священников и прихожан, и часовня была заброшена. Окончательно она была разорена при Генрихе VIII. Как указывает Дж. Бэйкер, в 1780-х годах, когда Вордсворт был школьником, для совершения молебнов на развалины часовни неоднократно приезжали Уильям Уил- берфорс (William Wilberforce; 1759—1833) и его последователи — члены еванге- листской «клэпемской секты» (получившей название по месту собраний в Клэпеме, на юге Лондона, где жил Уилберфорс). Удалось ли Вордсворту встретиться на этом острове с Уилберфорсом, неизвестно (см.: Baker 1980, р. 198-199).


830
Приложения. Примечания
5 Когда на лодках мы вперегонки ~ Дух одиночества и полюбил его. — В литературоведении данный эпизод (Кн. П, стк 55—77) получил название «Лодочные прогулки и остров Леди Холм». Это пятое «место времени» поэмы «Прелюдия».
6 Обычный наш паек напоминал \ Спартанский ~ Набитым радовались кошелькам... — Еженедельно школьники, квартировавшие в доме Энн Тайсон (см. о ней примеч. 3 к кн. IV), получали у нее карманные деньги: в младших классах по 3 пенса, в старших — по б пенсов (сегодня по покупательной способности это соответствует примерно 100 и 200 руб.). На каникулы отпускали два раза в году — в середине лета (с 20 июня по 4 августа) и на Рождество (с 20 декабря по 20 января), — и прилежным ученикам иногда выдавалось по целой гинее (21 шиллинг, или 5 тыс. руб.).
7 ..Аббатство древнее, что в честь Марии \ Построено... — Фёрнёсское аббатство, или аббатство Св. Марии в местечке Барроу-ин-Фёрнёс, расположено примерно в 33 км южнее Хоксхэда на берегу Ирландского моря. Построено в 1123 г. из местного песчаника для бенедиктинцев — «черных монахов» (названных так по цвету облачения). Строительство организовал будущий король Англии из династии Блуа-Шампань Стефан Блуаский (правил с 1135 по 1154 г.). Позже аббатство сделалось богатейшим католическим монастырем ордена цистерцианцев (известны также как бернардинцы, последователи Бернарда Клервоского, носившие светлое облачение). В 1537 г., в ходе английской реформации, по приказу Генриха УШ монастырь был упразднен и предан разрушению. Вордсворт, будучи уже поэтом-лауреатом, посвятил Фёрнёсскому аббатству два сонета: оба озаглавлены «У Фёрнёсского аббатства» («At Furness Abbey»), и оба посвящены теме строительства Фёрнёсской железной дороги, прокладывание которой, как и общий дух индустриализации и связанное с этим разрушение монастыря, поэта не радовало. В первом сонете («Неге, where of havoc tired and rash undoing...», 1840) поэт обличает вандализм строительной компании и описывает руины храма, в другом («Well have yon Railway Labourers to this ground...», 1845) рисует бригаду строителей, прервавших работу ради полуденной трапезы и притихших при взгляде на величественные своды аббатства.
8 ...Застывши в камне, рыцарь и аббат... — В оригинале: «cross-legged knight»— «рыцарь со скрещенными ногами». Так на надгробиях изображались воины-кресгоносцы. Если ноги воина были скрещены в лодыжках, это означало, что он участвовал в одном крестовом походе; если в коленях, то — в двух; в бедрах — в трех (см.: Ditchfield 1889, р. 67). На территории аббатства было несколько скульптурных изображений рыцарей со скрещенными ногами.


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. П. Продолжение
831
Один из них располагался рядом с изображениями аббата и дьякона с отколотыми головами. Долгое время эти фигуры, описанные Вордсвортом, можно было видеть в молельне у монастырского лазарета (см. их описание: Morris 1905, р. 36).
9 ...берегом морским \ Неслись вперед... — От Фёрнёсского аббатства в Хокс- хэд школьники возвращались кружным путем, захватывая липших 20 км и навещая так называемые Лёвенские пески — побережье с видом на Пилский замок (Peele Castle; совр. написание: Rei Casde). Замок относится к владениям графства Камберленд Озерного края. О Пилском замке у Вордсворта см. стихотворение «Элегические строфы, внушенные картиной сэра Джорджа Бомонта, изображающей Пилский замок во время шторма» (с. 560—562 наст, изд.). К Левенским пескам поэт вернется в «Прелюдии» еще раз (см.: Кн. X, стк 445—536).
10 И кстати будет здесь упомянуть ~ Разгоряченным сердцем ощущал. — В литературоведении данный эпизод (Кн. П, стк 99—147) получил название «Вскачь к Фёрнёсскому аббатству». Он относится к «эпифаниям», или «местам времени», поэмы «Прелюдия».
11 Стоял трактир... — Имеется в виду трактир «Белый лев» в местечке Боунесс, не существующий в наши дни.
12 На берегу восточном Уиндермира ~ Сходило и жило в нем, словно сон. — В литературоведении данный эпизод (Кн. П, стк 148—186) получил название «Пирушки в трактире “Белый лев”». Он относится к «эпифаниям», или «местам времени», поэмы «Прелюдия».
13 И этим-то присутствием любви ~ Предметы все освещены, согреты \ И смыслом глубочайшим наконец \ Исполнены. — Исследователи видят здесь перекличку с «Тинтернским аббатством»:
Я ощущаю
Присутствие, палящее восторгом, Высоких мыслей, благостное чувство Чего-то, проникающего вглубь,
Чье обиталище — лучи заката,
И океан, и животворный дух,
И небо синее, и ум людской — Движение и дух, что направляет Всё мыслящее, все предметы мыслей, И всё пронизывает.
Пер. В.В. Рогова


832
Приложения. Примечания
Подобно тому, как для ребенка мир наполняется смыслом в присутствии любящей матери, для взрослого мир обретает смысл в присутствии трансцендентного, благословенного духа (см. об этом: Le avis 1936, р. 160; Wordsworth, Abrams, Gill 1979, p. 78).
14 	..Могучая, как сила притяженья, \ Любовь сыновняя, что с этим миром \ Его соединила навсегда. — На основе сыновней любви формируется любовь человека к природе, утверждает Вордсворт в этих строках «Прелюдии». Совершенно иную основу для формирования чувств, иную «врожденную силу» Вордсворт описывает в оде «Отголоски бессмертия по воспоминаниям раннего детства»:
Рожденье наше — только лишь забвенье;
Душа, что нам дана на срок земной,
До своего на свете пробужденья Живет в обители иной;
Но не в кромешной темноте,
Не в первозданной наготе,
А в ореоле славы мы идем
Из мест святых, где был наш дом!
Дитя озарено сияньем Божьим...
Пер. ГМ. Кружкова
15 	...И одиночество, что представало \ Живей любого общества, пусть даже \ Изысканного самого... — В рукописи Вордсворта слова «самое изысканное общество» («best society»; ср.: Paradise Lost. Bk IX, Is 249—252) заключены в кавычки, так как являются отсылкой к словам Адама, адресованным Еве, желающей работать в саду отдельно от мужа:
Но ежели наскучили тебе Беседы, я согласие бы дал На расставанье краткое; подчас Уединенье — лучшее из обществ.
Милтон 2006, с. 245 Пер. А А. Штейнберга
Афоризм «уединенье — лучшее из обществ» возводит к Цицерону. Ср.: «<...> счастливым следует считать человека <...> который <...> никогда не бывает менее один, чем тогда, когда он один» (см.: О государстве. Кн. I, парагр. ХУЛ, сгк 27. Пер. В.О. Горенштейна).


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. П. Продолжение
833
16 Сменялись зимы, весны ~ Любви и добродетели. — В литературоведении данный эпизод (Кн. П, стк 328—371) получил название «Наедине со звездами». Он относится к «эпифаниям», или «местам времени», поэмы «Прелюдия».
17 Я отправлялся к озеру... — Речь идет об озере Иствейт (Esthwaite), на берегу которого располагается Хоксхэд.
18 ...пока I Занятья в школе не начнутся. — Когда светало рано, занятия начинались в шесть часов утра, а когда поздно — в семь или в семь тридцать.
19 С другом I Я эту радость разделял... — Имеется в виду Джон Флеминг, которому Вордсворт посвятил строки в стихотворении «Долина Иствейта» («The Vale of Esthwaite», 1785—1787).
20 С рассветом ~ Видением души. — В литературоведении этот эпизод (Кн. П, стк 371—395) получил название «Утренние прогулки в Хоксхэде». Он относится к «эпифаниям», или «местам времени», поэмы «Прелюдия».
21 Свет, что исходил \ Из глубины сознанья, добавлял \ Сиянья зорям ~ и буря I Ночная делалась еще мрачней \ В присутствии моих пытливых глаз. — Ср. со строками «Тинтернского аббатства»:
Я до сих пор люблю леса, луга И горы — всё, что на земле зеленой Мы видеть можем; весь могучий мир Ушей и глаз — всё, что они приметят И полусоздадут <...>.
Пер. В.В. Рогова
Вордсворт проводит различие между пассивным и активным восприятием мира, подобно тому, как С.Т. Колридж в гл. 5 «Литературной биографии» («Biographia Dteraria», 1817) противопоставлял пассивные и активные процессы, протекающие в сознании человека. Пассивные, по Колриджу, объясняются законами ассоциативной психологии («пассивная фантазия» и «механическая память»), а активные соответствуют колриджевскому «разумению» («understanding»).
22 ...в этот век \ Крушения надежд... — Вордсворт был разочарован исходом Французской революции — кровавыми событиями, которые она за собой повлекла.
23 ...а добро, I Произнося красивые слова \ О мире, и спокойствии, и счастье | Семейном, в себялюбии своем \ Коснеет... — Очевидно, поэт имеет в виду таких общественных деятелей, как сэр Джеймс Макинтош (1765—1832), который к 1799 г. отказался от веры в идеалы Французской революции. У. Хэз- литг хвалил его ораторское искусство в своей книге «Застольные беседы»


834
Приложения. Примечания
(см., например, беседу «О литературной аристократии»: Хэзлитт 2010, с. 228— 238).
24 	Ты вырос в городе, среди иного | Пейзажа... — Отсылка к стихотворению С.Т. Колриджа «Полуночный мороз»: «Ведь я возрос | В огромном городе, средь мрачных стен, | Где радуют лишь небо да созвездья» (Стк 50—52. Пер. М.Л. Лозинского). В оригинале Вордсворт цитирует фрагмент колриджевской фразы: «<...> was reared in the great city».
КНИГА ТРЕТЬЯ
Пребывание в Кембридже
BOOK THIRD
Residence at Cambridge
Кембридж — английский университетский городок, возникший в ХП веке на месте древнего римского поселения. Расположен в 80 км к северо-востоку от Лондона. Название его означает «мост через реку Кэм». Начиная с 1209 года здесь обосновывались студенты, прибывавшие из Оксфорда и Парижа. Поначалу они квартировали у местных жителей или примыкали к монашеским общинам (например, госпиталю Св. Иоанна, на месте которого позднее возник одноименный колледж). Однако жизненный уклад монахов оказался чужд студенчеству, поэтому со временем для учащихся был выстроен отдельный корпус, ставший первым колледжем Кембриджского университета, — Питерхаус (Peterhouse), или Дом апостола Петра (основан в 1284 г.). Во времена Вордсворта в университете было уже 16 колледжей, и каждый из них набирал студентов из выпускников определенной школы. Вордсворт поступил в колледж Иоанна Богослова, куда обычно направлялись лучшие ученики из школы Хоксхэда Озерного края. С.Т. Колридж, окончивший школу «Христов госпиталь» (Лондон), учился в колледже Иисуса; Дж.Г. Байрон, выпускник Итона, — в колледже Святой Троицы.
Кембриджская жизнь потребовала от У. Вордсворта иного ритма жизни, отличного от жизни в Озерном крае. Ниже в этой книге, посвященной Кембриджу, Вордсворт пишет: «<...> как нов теперь | Был самый климат, так и внешний строй | Моей души переменился <...>» (Кн. Ш, стк 240—242). Полностью привыкнуть к Кембриджу Вордсворт так и не смог. Вот почему многие зарисовки из студенческой жизни Вордсворт выдержал в ироикомическом тоне.


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. Ш
835
1 Я помню утро пасмурное то, | Когда наш экипаж катил по гладким \ Равнинам Хантингдона... — Долина Хантингдон находится в графстве Кембриджшир. Вордсворт ступил на территорию Кембриджского университета 30 октября 1787 г., а покинул 21 января 1791 г., с дипломом бакалавра искусств (Bachelor of Arts).
2 ...силуэт I Часовни Кингз... — Имеется в виду часовня Королевского колледжа — впечатляющее архитектурное сооружение, ставшее символом Кембриджа.
3 Вот Касл позади, по Магдалины \ Мосту переезжаем через Кэм, | И вскоре «Обод» привечает нас, | Известнейший в те времена трактир. — Перечислены достопримечательности Кембриджа, встречающиеся на пути, если въезжать в университетский городок с северо-запада по Хантингдонской дороге. Касл — впоследствии разобранный кембриджский замок, возведенный норманнами в 1068 г. и достраивавшийся в ХШ и XVH вв. Мост Магдалины назван по близлежащему колледжу Магдалины. Трактир «Обод» («The Hoop») на Бридж-стрит не сохранился.
4 ...прежних школяров теперь \ Уж было не узнать: все с важным видом | Ходили, как профессора. — Многих выпускников грамматической школы в Хокс- хэде, которую окончил и Вордсворт, традиционно направляли в Кембридж.
5 И волосы, приглажены, блестят — | Так иней серебрит траву в мороз. — В согласии с модой того времени Вордсворту надлежало пудрить волосы.
6 У Иоанна Богослова я \ Обрел свой кров. Три сумрачных двора \ Ему принадлежали: мой закут \ Был в первом. — Вордсворт поступил в колледж Св. Иоанна (см. преамбулу к наст. кн.).
7 И с башни Тринити курантов бой \ Я слышал там... — Имеются в виду башенные часы колледжа Св. Троицы, находящегося рядом с колледжем Св. Иоанна.
8 ...где стоял \ Недвижный Ньютон со своею призмой \ И молчаливо-каменным лицом... — Скульптурное изображение Ньютона работы Луи Франсуа Рубильяка было установлено в 1755 г. в приделе церкви колледжа Св. Троицы. Ученый держит в руках призму и устремляет взор в бесконечную даль. Вордсворт назвал этот образ «знаком неизменным», «указующим перстом» («index». — Bk Ш, Is 62—63), «ориентиром» для всех, посвятивших свою жизнь науке. Застывшая фигура Ньютона предвосхищает портрет, который появится в кн. УШ «Прелюдии»: это пастух, покоривший одну из труднодоступных вершин Озерного края. Он, в свою очередь, станет «ориентиром» («index of delight». — Bk УШ, ln 281) для тех, кто желает достичь душевного счастья иным путем, минуя университеты.


836
Приложения. Примечания
9 ...как на весах, | Нас взвешивали... — Каламбур Вордсворта: латинское слово «examen» означает и «взвешивание», и «испытание».
10 ...и о триумфах | Больших и малых, в добром и в дурном, | Распространяться не хочу... — О системе образования и укладе жизни в Кембридже тех лет см.: Johnston 1998, р. 111—134.
11 ...утешенье | И силу я нашел в себе самом ~ И, возвращая ум в себя, вовнутрь., I Вновь созерцал и слушал... — Находясь в Кембридже, Вордсворт осознал, что его может вдохновлять и приводить в восторг не только непосредственное соприкосновение с окружающим миром, но и мысленное созерцание отсутствующих предметов (ср. примеч. 29 к кн. I).
12 ...Вся гамма чувств — и ужас, и любовь, | И красота, и жалость — на лице I Природы отражалась без конца. — Ср. строки из «Тинтернского аббатства», в которых описано, как меняется сознание взрослеющего юноши: мир видимых предметов постепенно перестает его волновать, ему открывается новый дар — умение расцвечивать мир, видимый глазу, яркими красками воспоминаний.
Я описать не в силах Себя в ту пору. Грохот водопада Меня преследовал, вершины скал,
Гора, глубокий и угрюмый лес —
Их очертанья и цвета рождали Во мне влеченье — чувство и любовь,
Которые чуждались высших чар,
Рожденных мыслью, и не обольщались Ничем незримым. — Та пора прошла,
И больше нет ее утех щемящих,
Ее экстазов буйных. Но об этом Я не скорблю и не ропщу: взамен Я знал дары иные, и обильно Возмещены потери.
Пер. В.В. Рогова
13 	Что этого сюжета может быть | Смелей и дерзновенней? — В продолжение творческих поисков Милтона (написавшего эпическую поэму не на традиционный, героический, а на библейский сюжет) Вордсворт тоже находит новый предмет для эпического повествования: он пытается заглянуть в глубины человеческой души, описывая психологию растущего поэта.


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. Ш
837
14 Кто 6 из вас \ Не восхитился дикими цветами, | Гирляндами их на седых висках I Сей цитадели славы? — Поэт, используя аллегорический язык, сравнивает юных студентов с гирляндой из цветов, которая украшает чело пожилой женщины, «вскормившей их матери» (aima mater), — Кембриджа.
15 ...воображенье \ Спало, но не вполне. — Здесь впервые в «Прелюдии» появляется термин «воображение». Вордсворт-герой начинает угадывать в себе действие новой творческой силы, сродни «умному» созерцанию. А Вордсворт- поэт, оглядываясь назад, оказывается способен дать этой силе название. Подробнее о смысле термина «воображение» см. с. 709—736 насг. изд. Ср. также примеч. 36 к кн. VI.
16 И я не мог | Без трепета ступать по той траве, | Что столько раз клонилась под стопами \ Великих англичан... — Имеются в виду Чосер, Спенсер, Милтон. Сведений об университетском образовании Чосера практически нет, хотя Кембридж упоминается в его поэзии. Связь Спенсера и Милтона с университетом известна: первый учился в колледже Пемброук-холл, второй — в Христовом колледже.
17 ...цари за плугом... — Имеется в виду Луций Квинкций Цинциннат (ок. 519 — ок. 439 до н. э.), древнеримский патриций и правитель. Легенда гласит, что в 458 г. до н. э. весть об избрании римским диктатором застигла его за плугом.
18 У старых мельниц Трампингтона я | Смеялся с Чосером... — Рассказ мажордома в «Кентерберийских рассказах» посвящен истории любовных похождений кембриджских студентов в деревеньке Трампингтон (пригород Кембриджа).
19 Слепой титан, что на закате дней | Стоял один и правду изрекал | Суровую — кромешный мрак пред ним, | Глас смерти за спиной... — Речь идет о Милтоне; считается, что в трудные минуты жизни он сравнивал себя с одиноким Серафимом Абдиилом, изображенным им в поэме «Потерянный Рай» (см.: Bk V, Is 901—903; Bk VI, Is 29—32). Абдиил, выслушав коварные планы Люцифера, одного из многочисленного войска мятежных ангелов, опомнился и не согласился предать Творца. Абдиил смело выступил против Люцифера с пламенной речью. Вот как архангел Рафаил рассказывает об этом подвиге Адаму и Еве:
Он, единый средь лжецов Несметных, оболыценью не подпал; Отважный, непреклонный, он сберег Любовь, присягу, рвенье. Ни пример,


838
Приложения. Примечания
Ни численность повстанцев не могли Поколебать его и отлучить От истины, хоть противостоял Он, одинокий, — всем. Сквозь их ряды,
Под улюлюканье враждебных толп,
Он долго шел, насилья не страшась,
Достойно измывательства терпел,
К надменным башням, обреченным рухнуть,
С презрением оборотив хребет.
Милтон 2006, с. 157.
Пер. АЛ. Штейнберга
20 Мой школьный одноклассник... — По кембриджским регистрационным архивам установлено, что здесь имеется в виду Эдвард Джозеф Бёркет (Edward Joseph Birkett), выпускник школы в Хоксхэде, учившийся в то время в Христовом колледже Кембриджа (см.: De Selincourt 1959, р. 529, п. 295— 297).
21 ...я бежал I По улицам, как страус... — Отправляясь в храм, студенты Кембриджа должны были надевать мантию. Опаздывающие неслись бегом и, чтобы не споткнуться, высоко подбирали длинные полы одежд. Эти длинноногие фигуры с ворохом одежд около пояса напоминали бегущих страусов.
22 ...Кассандры монотонным причитаньем... — Опаздывающему на службу студенту бой колокола сулил наказание. Кассандра — в греческой мифологии прорицательница, дочь последнего царя Трои Приама, предсказавшая падение царства.
23 ...рассекая строй \ Унылых бюргеров, что возле входа \ Теснились... — Жители города, не работавшие и не жившие в университетском городке, на службе могли стоять только у входа в храм.
24 ...великий Бард... — Имеется в виду Джон Милтон.
25 ...плавучий остров... — В оригинале: «floating island». В «Руководстве путешествующим по Озерному краю» Вордсворт говорил о плавучих островах следующее:
Временами над поверхностью озера Дёрвент — причем всегда в одном и том же месте — появляются большие земляные губки, покрытые водными растениями. Их называют плавучими островами, но более точное название было бы «осгрова-на-якоре», или «острова-поплавки». На маленьких прудах около озера Иствейт встречаются мшистые островки, на ко-


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. III
839
торых растут деревья. Ветер перемещает эту своеобразную lusus naturae*
туда-сюда — явление, с которым можно столкнуться на крупных реках
Америки, да и в иных частях Земли.
Цит. по: De Selincourt 1959, р. 529—530, п. 340-341.
26 ...И пеликан лесной на кипарисе, | Пригретый солнцем... — Пеликана Вордсворт описывает, опираясь на записки Уильяма Бартрама «Путешествия по Северной и Южной Каролине» (1791) — на тот же источник, откуда Кол- ридж позаимствовал фразу «deep, romantic chasm» для стихотворения «Куб- ла Хан». Вордсворт начал читать книгу Бартрама летом 1797 г., примерно тогда же, когда Колридж выписывал из нее отрывки в свой журнал (июнь- сентябрь 1797 г.). Под впечатлением от этого чтения Вордсворт сочинил также балладу «Жалоба покинутой индианки», вошедшую в сборник «Лирические баллады» (1798). См.: Bartram 1794, р. 47-48; Wu 1993, р. 9.
27 ...«Подайте \ Обол студенту бедному»... — Обыгрывается крылатая фраза «Подайте монету Велизарию» [лат. «Date obolum Belisario»). Велизарий (Вели- сарий) Флавий (ок. 504—565) — крупнейший полководец императора Восточной Римской (Византийской) империи Юстиниана I Великого (правил в 527— 565 гг.), подвергнувшийся в 562 г. опале и лишенный земель и званий. Легенда гласит, что Велизарий был ослеплен и просил милостыню на улицах Константинополя; в действительности же он был оправдан и освобожден.
28 Дезидерий Эразм Роттердамский (1466—1536) — один из наиболее выдающихся гуманистов. Несколько раз посещал Англию. Был профессором богословия в Кембридже.
29 Буцер Мартин (1491—1551) — церковный реформатор. С 1505 по 1517 г. был католическим монахом-доминиканцем. В Гейдельберге познакомился с Мартином Лютером и примкнул к движению Реформации, став одним из его вдохновителей. Более 20 лет жил и проповедовал в Страсбурге, в 1549 г. бежал в Англию. Умер в Кембридже.
30 Меланхтон Филипп (1497—1560) — немецкий гуманист, педагог, систематизатор лютеранской теологии.
31 Так пастух, | Почти что праздный, с берега глядит | На море бесконечное и зрит, I Что зримо лишь ему. — Реминисценция из «Замка праздности» («Castle of Indolence», 1748) Джеймса Томсона: когда карета Феба едва касается воды, наблюдающему за морем пастуху является фантастическое видение «людного собрания», которое он нарисовал себе в праздных мечтаниях:
* игру природы (лат.).


840
Приложения. Примечания
As when a shepherd of the Hebrid-Isles, Plac’d far amid the melancholy main,
(Whether it be lone fancy him beguiles, Or that aerial beings sometimes deign To stand, embodied, to our senses plain), Sees on the naked hill, or valley low,
The whilst in ocean Phoebus dips his
wain,
A vast assembly moving to and fro;
Then all at once in air dissolves
the wondrous show. Canto I, stanza 30, Is. 262—270; пит. no: Thomson 1748.
Вот пастух с Гебридских островов Удаляется вглубь невеселого,
сумрачного острова И то ли фантазия его обуяла,
То ли воздушные духи предстали Вполне осязаемыми,
Вдруг видит он на пустынном
склоне холма или в низине, — Пока [за его спиной] в океан Феб
погружает свою колесницу — Собрание людей, шумное и живое,
Но в один миг чудесное виденье
растворяется в воздухе.
Песнь I, сф 30, сгк 262—270
32 	...тонкий гобелен, \ Где все цвета сквозь золото и шелк \ Текут, переливаясь, и в змеиный I Обманчивый сплетаются узор... — Сравнивая жизнь с узорчатым гобеленом, Вордсворт следует Э. Спенсеру:
For round about, the wals yclothed were With goodly arras of great majesty, Woven with gold and silke so close
and nere
That the rich metall lurked privily,
As faining to be hid from envious eye;
Yet here, and there, and every where,
unwares
It shewd itselfe and shone unwillingly; Like a discolourd Snake, whose hidden
snares
Through the greene gras his long bright bumisht backe declares.
The Faerie Queene. Bk Ш, canto 11, stanza 28
Все внутренние стены укутаны Шпалерами величественной красоты, Густо вытканными золотом
и шелком так,
Что драгоценный металл старается
мерцать потише,
Как будто сторонясь завистливых
глаз,
Но, несмотря на это, тут и там
случайно
Он выдает себя невольным блеском, Как Змея, которая, окраску изменив,
в засаде
Притаилась, но в траве зеленой
ее выдает парчовая спина.
Королева фей. Кн. Ш, песнь 11, сф 28


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. IV
841
33 	Пустая похвала и слава | Дешевая, во всей своей красе ~ И робкий гений, что стоит один, \ Не видим и не нужен никому. — Книгу, посвященную строго регламентированной — и потому искусственной в глазах поэта — жизни Кембриджа, Вордсворт завершает шествием аллегорических фигур, характерным для поэзии уходящей эпохи.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
Летние каникулы
BOOK FOURTH Summer Vacation
1 Кендал — торговый городок на востоке Озерного края, куда на экипаже из Кембриджа прибыл Вордсворт. Отсюда юноша отправился пешком через гряду холмов Клибароу (Cleabarrow), добрался до переправы на озере Уин- дермир, пересек озеро, затем возвышенность Сори (Sawrey), миновал озеро Иствейт и вышел к городку Хоксхэд. Это один из известных маршрутов для путешествующих по Озерному краю Англии.
2 ..Мне церковь белоснежная предстала, | Как королева на высоком троне...— Имеется в виду церковь Архангела Михаила и всех ангелов (St. Michael and All Angels’ Church), в которой школьники посещали воскресные службы. В народе церковь ласково называли «Белая дама» (The White Lady), поскольку она была покрыта известковым раствором и побелена. Церковь стояла на холме, откуда открывался вид на всю окрестность.
3 ...И вот старушка добрая моя \ Меня встречает шумно... — Имеется в виду Энн Тайсон (Ann Tyson; 1713—1796), жительница деревеньки Хоксхэд, супруга плотника. В старости сдавала комнаты ученикам местной школы- интерната, готовила им завтраки. Братья Вордсворт — Ричард, Уильям, Джон и Кристофер — в школьные годы квартировали у нее. Осиротевшему Уильяму миссис Тайсон была как няня и вторая мать. Строки 225—242 из кн. IV «Прелюдии» — самое яркое из поэтических воспоминаний о ней. Наиболее полные сведения об Энн Тайсон имеются в книге Т. Томпсона (см.: Thompson 1970).
4 ...когда прелестный | Какой-нибудь мне образ представал, | Как Афродита из морских глубин... — Один из примеров использования в «Прелюдии» шутливого тона. Вордсворт пересказывает строки 18—24 из своего раннего стихотворения «Мой пес: Идиллия» («The Dog: An Idyllium», 1786—1787):


842
Приложения. Примечания
If while I gazed, to Nature blind,
In the calm ocean of my mind Some new-created image rose In fiill-grown beauty at its birth, Lovely as Venus from the sea,
Then, while my glad hand sprung
to thee,
We were the happiest pair on earth.
Случалось, я вокруг смотрел,
а из незримой глубины Спокойной, словно океан,
Вдруг дивный образ восставал, — Родившись, краше расцветал —
Будто Венера из волны.
Тебя я нежно тормошил,
И других таких счастливцев на свете
не было.
5 ...и душа I Покров откинула и, как пред Богом, | Теперь стояла в полной наготе, | Преображенная. — Библейская реминисценция: Моисей, сошедши с горы Синай, был окружен сиянием — он полностью преобразился (см.: Исх. 34: 29—35). Вордсворт использует торжественную лексику, подчеркивая момент собственного духовного преображения.
6 Я взял I Весы и взвесил сам себя... — Вордсворт научился по-новому смотреть на себя, подвергать себя самоанализу. Выход на новый уровень самосознания отмечен упоминанием весов — образ, впервые возникший в кембриджской книге (см.: Кн. Ш, стк 79—80). Однако там студент Вордсворт был пассивен: он не «взвешивал» себя сам — взвешивали его.
7 ...Как няня ненаглядная моя... — Речь идет об Энн Тайсон (см. при- меч. 3).
8 ...семь сестер прекрасных... — Имеется в виду звездное скопление Плеяды. «Семь сестер» — одно из его поэтических названий.
9 ...и мой Юпитер... — Вордсворт родился 7 апреля, под знаком планеты Юпитер.
10 Как тот, кто, перегнувшись через край \ Челна, скользящего по глади вод ~ Досель нам образов объемных, цельных\ — В литературоведении данный эпизод (Кн. IV, стк 267—283) получил название «В тихо плывущей лодке». Он относится к «эпифаниям», или «местам времени», поэмы «Прелюдия».
11 Вдали смеялось море... — Комментаторы не могут с точностью определить, какой дорогой Вордсворт возвращался домой: море находится достаточно далеко от Хоксхэда, чтобы его увидеть. Принято считать, что в данном описании поэт соединил несколько картин: реальный восход, представший его глазам, и художественные зарисовки из Милтона, Чосера и Спенсера. Дело в том, что в английском тексте у Вордсворта использовано редкое слово «grain-tinctured» («налившийся алым цветом»), где «grain» употреблено в старом значении — «алый». Именно так использовали это слово Милтон (см.:


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. V
843
П Penseroso. Ln 33), Чосер (см.: Sir Thopas. Fit 1, ln 16) и Спенсер (см.: Epitha- lamion. Ls 226—228). Подробный разбор английских реминисценций см. в комментариях Эрнеста де Селинкорта: De Selincourt 1959, р. 53^-535, п. 335.
12 Однажды в обществе веселом ~ Осталось и пребудет до конца. — В литературоведении данный эпизод (Кн. IV, стк 330—356) получил название «Благословенное чувство призвания». Он относится к «эпифаниям», или «местам времени», поэмы «Прелюдия».
13 Я путь избрал себе крутой... — Здесь поэт поднимается от переправы на озере Уиндермир, направляясь к Хоксхэду через Сори. Он идет дорогой, которой прибыл из Кембриджа (ср. начальные строки кн. IV). Одинокий путник ему встречается за несколько километров до Хоксхэда.
14 ...на фут I Повыше роста среднего... — Английский фут соответствует 12 дюймам, или 1/7 русской сажени (приблизительно 30,5 см).
15 В старый китель \ Он был одет, заношенный до дыр... — Старый солдат возвращался домой после службы в колониях Вест-Индии.
16 Из всех прогулок, что еще и ныне ~ Пустился со спокойною душой. — В литературоведении данный эпизод (Кн. IV, стк 370—523) получил название «Старый служивый». Он относится к «эпифаниям», или «местам времени», поэмы «Прелюдия».
КНИГА ПЯТАЯ
Книги
BOOK FIFTH Books
1 До сей поры I Я говорил о том, как юный ум \ Мой обращен был к небу и зелие, I В лице природы видя отраженье | Души бессмертной... — Поэт имеет в виду, что он излагал историю своего становления, одушевляя объекты природы. В следующей редакции поэмы (1850) Вордсворт постарался избавиться от метафор, выдающих пантеистические взгляды.
2 Мы будем вечно горевать о том, | Что так легко отнять у нас... — В оригинале: «Might almost “weep to have” what he may lose». Комментаторы усматривают здесь парафраз заключительного двустишия шекспировского сонета 64: «This thought is as a death, which cannot choose | But weep to have that which it fears to lose» (курсив мой. — E. X.-X.; в пер. М.И. Чайковского «Мне эта мысль как смерть. И лишь печаль | Жива о том, что потерять так жаль». В рукописи «Прелюдии» (см. факсимильное издание рукописи в изд.: Reed


844
Приложения. Примечания
1991) фраза «weep to have» взята в кавычки — то есть Вордсворт сам указал на то, что здесь присутствует цитата.
3 ...с другом... — Имеется в виду С.Т. Колридж.
4 О странствующем рыцаре читал \ Творение Сервантеса... — «Дон Кихота» Вордсворт и Колридж впервые прочли еще в школьные годы. Вордсворт познакомился с книгой, когда ему было 12 лет, в 1782—1783 гг. Тогда был популярен опубликованный в 1755 г. перевод Т. Смоллетта, имевшийся и в библиотеке Джона Вордсворта, отца поэта. К началу 1813 г. Уильям приобрел для своей библиотеки перевод Т. Шелтона (1612), а к 1829 г. — экземпляр книги Сервантеса на испанском языке. Об этом см.: Wu 1993, р. 25—26.
5 Стал засыпать и погрузился в сон. — Любопытно, что в «Прелюдии» редакции 1805 г., которая переведена для настоящего издания, Вордсворт называет это видение «сном друга», а в редакции 1850 г. — своим собственным сном. Эпизод был написан под впечатлением от рассказа С.Т. Колриджа о третьем сне Декарта: в ноябре 1619 г. последнему приснились две книги — словарь (чудесным образом вобравший в себя все научные достижения) и том самой лучшей поэзии мира («Corpus Poetarum»). (Подробнее о сне Декарта см.: Smyser 1956.) Колридж серьезно увлекся чтением Декарта в феврале 1801 г., а Вордсворт знакомился в основном лишь с конспектами Колриджа. См.: Wu 1995, р. 74.
6 ...«Евклидовы начала»... — «Начала» — главный труд Евклида, написанный около 300 г. до н. э. и посвященный систематическому построению геометрии. Из тринадцати книг «Начал» ученики школы в Хоксхэде штудировали первые шесть (опуская общую теорию отношений, изложенную в кн. 5). Знание геометрии являлось одним из требований к поступающим в Кембридж, где изучение «Начал» входило в обязательную программу. Причем ученики Хоксхэда, как вспоминал Вордсворт, в школе успевали пройти программу по геометрии первого курса университета. См. об этом воспоминания Кристофера Вордсворта, младшего брата поэта: Wordsworth Chr. 1851.
7 Однажды мне случилось поделиться ~ Ту книгу, что до этого читал. — В литературоведении данный эпизод (Кн. V, стк 55—154) получил название «Сон об Арабе-Кихоте». Он относится к «эпифаниям», или «местам времени», поэмы «Прелюдия». Это единственное сновидение, описанное в поэме.
8 ...был I Воспитан по-иному, чем теперь | Заведено у нас... — После публикации книги Ж.-Ж. Руссо «Эмиль, или О воспитании» (опубл. на французском языке в 1762 г. и в том же году переведена на английский) появилось множество воспитательных методик, к которым Вордсворт выражал недоверие. Во многом соглашаясь с Руссо, поэт не мог одобрить его запрета на


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. V
845
чтение волшебных сказок. Признавая, что в воспитании ребенка встречи с природой играют немалую роль, Руссо предпочитал, чтобы эти встречи случались под наблюдением воспитателей — условие совершенно необязательное для Вордсворта. При всех разногласиях, Вордсворт выступает не против Руссо (чьи книги оказали немалое влияние на поэта), а против его рьяных английских последователей. К примеру, одной из наиболее влиятельных в английском обществе была педагогическая система Марии Эджворт (Эджуорт; 1767—1849). В 1798 г. в соавторстве с отцом, Ричардом Ловеллом Эджвортом (1744—1817), она опубликовала книгу «Практическое образование» («Practical Education»), где говорилось о необходимости пресекать развитие детского воображения — идея, с которой Вордсворт, высоко ценивший творческое воображение, согласиться никак не мог. В серии «Литературные памятники» опубликованы романы Марии Эджворт «Замок Рэкрент» и «Вдали отечества» (М., 1972).
9 ...ощущали 6 чей-то \ Взгляд надзирающий, аркан и бич? — Имеются в виду некоторые книги для детского чтения. Упрощая текст для детской аудитории, их составители перекраивали великие литературные произведения в согласии со своим пониманием «приемлемого», насаждая свою мораль. К таким изданиям относятся «Истории о Гарри Сэндфорде и Томе Мертоне: Книга, предназначенная детям» (1783—1789) Томаса Дэя и «Помощник для родителей» (1796—1801) Марии Эджворт.
10 А матушка почтенная моя, \ Столь рано нас покинувшая... — Энн Вордсворт умерла от простуды в 1778 г., когда Уильяму шел восьмой год.
11 ...тот тип, что порожден \ Образованьем нынешним. — Вордсворт создал следующий далее рассказ о вундеркинде (стк 305—376) в противовес истории о мальчике из Уинандера (см. стк 402—433 наст, кн.), который обладал необыкновенным даром понимать природу.
12 И страх любой, естественный иль сверхь- | Естественный, к нему не подойдет, I Ну разве что когда-нибудь во сне. — Неумение испытывать страх представлено как ущербность сознания. Ср. примеч. 23 к кн. I.
13 О, где ты, Джек — обидчик великанов, | И Фортунат, и Робин Гуд? И Саб- ра, I Святой Георгий где, что спас Тебя? — Перечислены герои волшебных сказок и легенд, с которыми Вордсворт знакомился в детстве. Джек — обидчик великанов — герой английских народных сказок. Он взбирается по гороховому стеблю на небо, в страну великанов, где и начинаются его приключения. Фортунат — герой средневековой легенды (отдельные мотивы которой восходят к восточным источникам), обладатель волшебных предметов: неистощимого кошеля и шляпы, которая по желанию владельца переносит его в


846
Приложения. Примечания
любую точку мира. В 1553 г. немецкий поэт и композитор Ганс Сакс (1494— 1576) создал драматическую версию истории, а в декабре 1599 г. в Великобритании была поставлена лирическая комедия «Старый Фортунат», написанная английским драматургом Т. Деккером (ок. 1572—1632). Немецкие романтики (Л. Тик, А. Уланд, В. Гауф, А. Шамиссо, братья Гримм) использовали историю Фортуната в своем творчестве (см.: Пуришев 1986). Робин Гуд — благородный разбойник, герой средневековых английских баллад. В Шервудском лесу около Ноттингема грабил богатых путешественников, а добытое отдавал жителям близлежащих селений. Святой Георгий — здесь: герой народных сказаний, змееборец. Победив дракона, которому в жертву была отдана принцесса Сабра, герой взял спасенную девушку в жены.
14 ...деятели наши, через хаос \ Веков грядущих строящие мост... — Реминисценция из Милтона: в «Потерянном Рае» (кн. X) мост через Хаос строят Грех и Смерть. У Вордсворта в качестве строителей моста выступают плохие педагоги.
15 Был мальчик — вы, холмы и острова \ Уинандера, — вы помните его ~ Стоял, бывало, молча над могилой, \ Где упокоен он. — Этот эпизод — «Парнишка из Уинандера» (Кн. V, стк 402-433) — был написан Вордсвортом в Германии в октябре—декабре 1798 г. Впервые опубликован как самостоятельное произведение во втором издании «Лирических баллад» (1800), затем — в разделе «Поэзия воображения» в «Собрании стихотворений и поэм» Вордсворта (1815). Данный отрывок относится к «эпифаниям», или «местам времени», поэмы «Прелюдия». На русский язык он переводился как самостоятельное стихотворение.
МАЛЬЧИК
Был мальчик. Вам знаком он был, утесы И острова Винандра! Сколько раз,
По вечерам, лишь только над верхами Холмов зажгутся искры ранних звезд В лазури темной, он стоял, бывало,
В тени дерев, над озером блестящим.
И там, скрестивши пальцы и ладонь Сведя с ладонью наподобье трубки,
Он подносил ее к губам и криком Тревожил мир в лесу дремучих сов.
И на призыв его, со всех сторон,


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. V
847
Над водною равниной раздавался Их дикий крик, пронзительный и резкий,
И звонкий свист, и хохот, и в горах Гул перекатный эха — чудных звуков Волшебный хор! Когда же, вслед за тем,
Вдруг наступала тишина, он часто В безмолвии природы, на скалах,
Сам ощущал невольный в сердце трепет,
Заслышав где-то далеко журчанье Ключей нагорных. Дивная картина Тогда в восторг в нем душу приводила Своей торжественной красой, своими Утесами, лесами, теплым небом,
В пучине вод неясно отраженным.
Его уж нет! Бедняжка умер рано,
Лет девяти он сверстников оставил.
О, как прекрасна тихая долина,
Где он родился! Вся плющом увита,
Висит со скал над сельской школой церковь.
И если мне случится в летний вечер Идти через кладбище, я готов Там целый час стоять с глубокой думой Над тихою могилой, где он спит.
Пер. Д.Е. Мина
16 ...ту первую неделю, | Когда я отдан был на попечете | Долине чудной сей... — Вордсворт поступил в школу Хоксхэда в 1779 г.
17 Мертвец из вод озерных поднялся... — История не вымышленная: по данным историков, 18 июня 1779 г. в озере утонул купавшийся там Джеймс Джексон — учитель из соседней деревеньки Сори.
18 Забуду ли ту первую неделю ~ Поэзией чистейшей до краев. — В литературоведении данный эпизод (Кн. V, стк 459-492) получил название «Ворох одежды на берегу озера». Он относится к «эпифаниям», или «местам времени», поэмы «Прелюдия».
19 ..Арабских сказок томик... — Имеются в виду «Сказки тысячи и одной ночи». Это были переводы на английский язык с французских изданий, подготовленных известным востоковедом Антуаном Галланом (1646—1715) и выходивших во Франции в 1704—1717 гг. Первая книжка, которой зачитывался


848
Приложения. Примечания
Вордсворт в 1779 г., была сильно сокращена. Более полное издание, о котором он мечтал, — четырехтомник «Сказок», — вышло в Манчестере в 1777 г., а затем неоднократно переиздавалось. См.: Wu 1993, р. 6.
20 ...на каникулы вернувшись \ В отцовский дом... — Имеется в виду дом в местечке Кокермаут, где родился Уильям Вордсворт. Отец поэта, Джон Вордсворт, снимал этот дом у своего работодателя сэра Джеймса Лоутера.
21 Наше детство, | Простое наше детство обладает \ Таким зарядом, что сильнее всех \ Природы сил. Не знаю, что о прошлом | И предстоящем ведомо ему, I Но таково оно... — Подробнее данную тему Вордсворт развил в оде «Отголоски бессмертия по воспоминаниям раннего детства», которая была завершена к моменту написания этих строк «Прелюдии».
22 ...Тот перешеек, что соединяет | Заоблачный наш мир с зелыей людей: | Здесь я сказать хочу о той поре \ Взросления, когда с чудесным связь | Ослабевает... — Реминисценция из «Опыта о человеке» А. Поупа (см.: Essay on Man. Ер. П, ln 3). Поуп сравнил с перешейком (isthmus) промежуточное положение человека между царствами духа и плоти, указуя на человеческую мощь и бренность.
23 ..мы с другом I [Я поминал его уже)... — Очевидно, имеется в виду Джон Флеминг (см.: Кн. П, стк 374—375).
24 И пусть иные из любимых строк \ Излишнею красивостью порой \ Грешили... — Имеются в виду «Поэмы Оссиана» Джеймса Макферсона, которыми Вордсворт увлекался и которым подражал (см. «Юношеские стихотворения и поэмы» (ок. 1787 г.), в частности, «Долина Иствейта»). В серии «Литературные памятники» «Поэмы Оссиана» Джеймса Макферсона были изданы в 1983 г.
КНИГА ШЕСТАЯ
Кембридж и Альпы
BOOK SIXTH Cambridge and the Alps
1 	...одетым в желтое холмам... — В оригинале упоминаются Фёрнёсские холмы (Furness Fells), расположенные на юго-западе Озерного края и обрамляющие озеро Конистон (Coniston Water). На протяжении 500 лет эти холмы являлись одним из центров добычи сланцев и медной руды в Великобритании. На их склонах паслись овцы. Во времена Вордсворта Фёрнесские холмы ассоциировались с нелегким трудом горняков и пастухов. Вместе с тем это


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. VI
849
одно из самых живописных мест Озерного края. О категориях живописного, возвышенного и прекрасного см. с. 708—709, 760—761 наст. изд.
2 ...Один из стаи птиц, что в это время | К кормушке жмутся, в Гранту, в свой затвор, | Хотя и без особого желанья \ Вернулся... — Речь идет о возвращении в Кембридж. Гранта — старинное название реки Кэм. Вордсворт сравнивает себя с перелетной птицей, которой известны и великолепие суровых холмов, и укромные уголки равнин.
Схожим образом контрастные изображения — скалистый Фёрнес и уютная долина — быстро чередуются в сонете Вордсворта «Монашке мил свой нищий уголок...» («Nuns fret not at their convent’s narrow room», 1802, опубл. 1807), где пчела собирает нектар повсюду — и высоко в горах, и у их подножий (см. с. 549 наст. изд.).
3 Две зимы сочтем | Мы за одно; немало было книг \ Прочитано — проглочено иль просто I Пролистано, изучено всерьез — \ Но как-то беспорядочно. — Имеются в виду зимы 1788/1789 и 1789/1790 гг. Поэт читал книги на итальянском, испанском, французском, греческом и латинском языках. В основном это были труды по истории и географии, а также художественная литература. В Кембридже требовалось углубленное знание математических наук, но ими Вордсворт не увлекался. О круге чтения Вордсворта см.: Schneider 1957; Wu 1993; Wu 1995.
4 ...Когда 6не постоянная опека \ Со стороны... — Предметом постоянных разногласий У. Вордсворта с попечителями были его планы на будущее. Попечители надеялись, что Уильям с отличием закончит Кембридж и сделает карьеру университетского профессора.
5 На этой I Неделе тридцать и четыре года \ Исполнилось с тех пор, как на Земле I Я поселился... — Эти строки датируются началом апреля 1804 г.
6 ...колокол Сэнт-Джона... — Имеется в виду колокол, удары которого напоминали студентам колледжа Иоанна Богослова о распорядке дня: колокол созывал всех на утреннюю службу, звонил к обедне и отбою.
7 ...Застывший под морозною луной. — Реминисценция из стихотворения- беседы Колриджа «Полуночный мороз». Ср.:
<...> когда капель
Слышна в затишье меж порывов ветра Или мороз, обряд свершая тайный,
Ее развесит цепью тихих льдинок,
Сияющих под тихою луной.
Стк 69-73.
Пер. МЛ. Лозинского


850
Приложения. Примечания
8 В чудесного заоблачные дали \ Мой стих едва ль заглянет... — Вордсворт здесь вспоминает о старом договоре с Колриджем. При составлении сборника «Лирические баллады» тот должен был писать о сверхъестественном, заоблачном, а Вордсворт взялся воспевать повседневное (см.: Кольридж 1987, с. 98-99).
9 ...но и Спенсер, | Я полагаю, в юности своей \ Не знал таких видений... будь они I Из жира человеческого или \ Из сфер иных... — Речь идет об Э. Спенсере, авторе поэмы «Королева фей». По мнению У. Вордсворта, никто из английских поэтов не превзошел Спенсера в искусстве создания сказочно-прекрасных видений.
10 Мне довелось читать воспоминанья \ Того, кто вместе с остальными был I Заброшен штормом на пустынный остров \ Средь океана. — Имеется в виду Джон Генри Ньютон (1725—1807), капитан работоргового судна, переживший кораблекрушение. Позже он сделался активным участником движения евангелистов, поселился в городке Олней графства Букингемшир. Был также приятелем по эта-сентименталиста Уильяма Купера, автора поэмы «Задача» и сборника «Олнейские гимны». Книга «Подлинная история: О некоторых необычайных событиях из жизни некоего Ньютона» (1764), написанная им самим, была весьма популярна. Колридж держал в памяти эту историю, создавая образ Старого Морехода. В следующем далее отрывке (стк 160—171) «Прелюдии» Вордсворт пересказывает эпизод из книги Дж. Ньютона.
11 ...что бард назвал | Царицей Праздностью... — Отсылка к поэме «Замок Праздности» Джеймса Томсона.
12 Довдейл — долина в графстве Дербишир, которое является частью так называемого Скалистого края Англии (Peak District). Это гористая местность центральной и северной Англии, примыкающая к Озерному краю.
13 ...словно в полдень | Заря опять взошла... — Реминисценция из Милтона: описано впечатление, которое произвел на Адама архангел Рафаил: «Казалось, утро новое родилось из полудня» («<...> seemed another Mom | Ris’n on mid-noon». — Paradise Lost. Bk V, Is 310—311. Пер. мой. — E. X.-X).
14 Я о сестре здесь говорю ~ Ко мне вернулась и казалась даром, | Что обретен впервые. — Речь идет о Дороти Вордсворт. После смерти матери (1778 г.) Дороти жила у родственников в Галифаксе. С братом она воссоединилась летом 1787 г. Значение ее имени — «дар Господень».
15 Имонт — река в Озерном крае; вытекает из озера Аллсвотер, впадает в реку Идэн.
16 ...уединенный замок... — Имеется в виду замок Броэм (Brougham Castle), основанный в ХШ в. и расположенный восточнее местечка Пенрит, где сливаются реки Имонт и Лоутер. В юности Дороти Вордсворт и сестры Хатчин¬


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. VI
851
сон любили изучать окрестности замка. У. Вордсворт посвятил этим местам стихотворение «Пиршественная песнь в замке Броэм» («Song at the Feast of Brougham Castle»; 1806—1807), в котором поведал следующую историю: после того как в династической войне Алой и Белой розы (1455—1487 гг.) победу одержали Йорки (их символ — белая роза), хозяин замка Хенри, лорд Клиффорд, бежал из поместья, поскольку был сторонником Ланкастеров (их символ — алая роза). Долгие годы Клиффорд, занимаясь пастушьим трудом, скитался среди холмов на севере Озерного края и смог вернуться в свои владения только в 1485 г., когда на трон взошел Генрих VU, первый монарх из династии Тюдоров.
17 Сидни Филип (1554—1586) — автор пасторального романа «Аркадия», написанного для развлечения сестры. В действительности Сидни не посещал Броэм, хотя многие (в том числе Анна Радклиф) хотели этому верить. Ошибочные сведения распространились благодаря книге Джеймса Кларка «Путеводитель по Озерному краю» («А survey of the lakes of Cumberland, Westmorland, and Lancashire»), изданной в 1789 г.
18 ...другая дева там была... — Имеется в виду Мэри Хатчинсон (1770— 1855), ставшая супругой Уильяма Вордсворта 4 октября 1802 г.
19 ...старый наш маяк \ И озерца открытые, и камни \ На голом берегу — на всём был свет \ Любви проснувшейся и золотое \ Сиянье юности. — Ср. детское воспоминание У. Вордсворта об этом маяке в Пенрите: Кн. XI, стк 265— 320. В оригинале строка «А spirit of pleasure, and youth’s golden gleam», повторяющаяся в обоих отрывках о маяке, связывает эти эпизоды.
20 Мой добрый друг, | Тебя там с нами не было тогда... — Впервые Вордсворт и Колридж были представлены друг другу в августе—сентябре 1795 г. Однако их дружба завязалась двумя годами позже. Колридж познакомился с Дороти в июне 1797 г.
21 ...в краю приветливых и теплых \ Ветров здоровье поправляешь... — В марте 1804 г. Колридж покинул Озерный край, чтобы отправиться в Средиземноморье. В Англию он вернулся в августе 1806 г. О его путешествии см., например: Халтрин-Халтурина 2009а.
22 ...родной I Ручей... — Подразумевается река Оттер в графстве Девон. Следующие строки богаты аллюзиями на произведения Колриджа: «К речке Оттер: Сонет», «Полуночный мороз», «Уныние: Ода».
23 ...Все годы ссылки. — Имеются в виду период 1782—1791 гг., когда Колридж учился в школе «Христов госпиталь», находившейся в центре Лондона.
24 ...сразу вслед за мной | [Мыразминулись лишь немного) ты... явился в эту цитадель | Науки... — Вордсворт покинул Кембридж в январе 1791 г., а в сентябре Колридж был зачислен в студенты.


852
Приложения. Примечания
25 Что за буря | Тебя потом настигла! — В Кембридже Колридж не стал посвящать себя учебе. Он вступал в прения с англиканскими властями, отстаивал идеи унитариев, замышлял создание утопического общества Панти- сократии и пробовал отправиться на фронт в Северную Америку. Наконец в 1794 г. он окончил курс университета как вольный слушатель, не получив никакой степени.
26 Кэм — река, на которой стоит Кембридж.
27 ..мы с закадычным другом... — Имеется в виду валлиец Роберт Джонс (1769—1835), однокурсник Вордсворта по Кембриджу. В зрелые годы Джонс был рукоположен в англиканские священники. В память об альпийском путешествии Вордсворт сочинил для Р. Джонса «Описательные зарисовки» («Descriptive Sketches», 1793). Восхождение на гору Сноудон в Уэльсе Вордсворт тоже совершил с Джонсом (см. начало кн. ХШ «Прелюдии»). Эти приятельские отношения сохранялись всю жизнь. Джонс нередко навещал Вордсворта в Озерном крае.
28 ...когда вся Европа | Возликовала Франции вослед, | Когда сама природа человека \ Стремилась к обновлению. — В это время король Франции еще не был низвержен. Англичане полагали, что французы следуют модели так называемой Славной революции (Glorious Revolution; 1688 г.), в ходе которой свершился государственный переворот: был свергнут король Яков П Стюарт и новым королем Англии под именем Вильгельма Ш стал Вильгельм Оранский из Нидерландов. О Славной революции см., например: Childs 1980; Том- синов 2010.
29 Имея целью Альпы, мы в Калё \ Как раз в канун великой годовщины, | По счастью, оказались... — Кале — французский порт, куда прибывали морские паромы из Дувра (Англия). Вордсворт и Джонс приплыли в Кале 13 июля 1790 г. На следующий день Франция широко праздновала годовщину падения Бастилии.
Составляя план своего европейского турне, Вордсворт воспользовался книгой Уильяма Кокса «Государство Швейцария: природа и общество» («Sketches on the Natural, Civil, and Political State of Switzerland»), которая неоднократно переиздавалась в 1776—1789 гг. Вордсворт значительно сократил маршрут, предложенный в книге, и решил двигаться по нему пешком (иногда пользуясь водным транспортом) в обратном направлении: от южной Швейцарии к северной. Ему приходилось ежедневно преодолевать расстояние длиной в 30 миль. Таким образом, путь Вордсворта и Джонса лежал от Кале до Дижона; затем через Шалон-сюр-Сон и Лион, через монастырь Гранд-Шартрёз до Гренобля; затем до Женевы. Обогнув Женевское озеро по северному берегу, путешественники взяли курс на Монблан, затем вышли к Роне, пересекли


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. VI
853
Альпы по Симплонскому перевалу; далее от местечка Гондо они двинулись к озеру Комо, а затем Люцернскому, Цюрихскому и Консганцскому (Боденскому) озерам. Далее путешественники шли на юг до Гриндельвальда; оттуда — через Берн и Базель (посетив родные края Ж.-Ж. Руссо), по Рейну до Кёльна и, наконец, через Бельгию — в Англию. Подробнее о маршруте см. в специальной работе: Hayden 1983.
30 Где пред лицом Небес великий был | Скреплен союз... — 14 июля 1789 г. в Париже вспыхнуло восстание, Бастилия была взята повстанцами. 15 июля король Людовик XVI, опасаясь гражданской войны, отправился в Национальное собрание с заявлением, что король и нация — едины и войны не будет. Власть стала переходить к учредительному собранию. Тем самым был скреплен новый союз правительства с народом Франции.
31 [Так, как нас, | И ангелов, являвшихся пророкам, | Наверно, не встречали) — Гипербола на основе библейской реминисценции: Авраам принимает трех ангелов (см.: Быт. 18: 1—16).
32 ...Франция в те дни \ Как раз благоволила к англичанам, | Первопроходцев почитая в них. — Подразумевается так называемая Славная революция (см. примеч. 28). Считалось, что англичане нашли новые пути в деле государственного «обустройства».
33 ...в Шартрез \ Два дня спустя мы прибыли... — В 1790 г. во время пешего путешествия по революционной Европе Вордсворт и Джонс посетили два старинных монастыря. Около Гренобля во Франции они остановились в картезианском монастыре Гранд-Шартрёз (4 и 5 августа) и удостоились бесед с монахами, побывали в лесах святого Бруно. В Швейцарии они посетили аббатство монахов-бенедиктинцев Айнзидельн и поклонились их главной реликвии — статуе Девы Марии, так называемой Черной Мадонне. Подробнее о знакомстве Вордсворта с Гранд-Шартрёз см.: Kishel 1981; Wu 1990.
34 ...пресловутый ивовый венок... — Плакучая ива служила символом меланхолии.
35 Так цветы, | Произраставшие в Садах Печали, | Нам скрашивали многие часы. — Поэт подчеркивает здесь театральность происходящего: он упивается сладостью напускной унылости, красивостью грусти. Не замечая окружающую его живописную дикую природу, герой уносится мечтою в искусно обустроенные парки — прекрасные Сады госпожи Печали. В последующих редакциях поэмы Вордсворт открыто назовет привидевшиеся ему здесь сады «регулярными» («<...> formal gardens of the lady Sorrow <...>». — The Prelude 1850. Bk VI, In 555) — плодом разыгравшейся фантазии.
36 Воображение — предвечный пар ~ Могучий, пойму затопивший в срок. —


854
Пр иложения. Примечания
Одно из самых памятных поэтических определений, которое Вордсворт дал «воображению». Ср. с определениями С.Т. Колриджа:
Так вот, я считаю, что Воображение может быть первичным и вторичным. Первичное Воображение, в моем представлении, — это живая сила, главный фактор всей человеческой способности восприятия, она отражается в конечном разуме как копия вечного акта творения в бесконечном «я». Полагаю, что вторичное воображение — это эхо первого, сосуществующее с сознательной волей, оно тождественно первичному в смысле его главной роли — способности восприятия — и отличается от него лишь по степени и способу действия. Оно растворяет, разлагает и расчленяет явления действительности, чтобы созидать или, в тех случаях, когда этот процесс невозможен, объединять и идеализировать. По сути своей оно жизненно, в то время как внешние материальные объекты мертвы и неподвижны.
Фантазия, напротив, имеет дело только с предметами определенными и установившимися. По сути дела, фантазия — это не что иное, как особый вид памяти, освобожденной от законов времени и пространства; она гармонично сочетается с тем эмпирическим феноменом, который мы именуем словом «выбор», и преобразуется им. Но, подобно обычной памяти, фантазия должна получать материал в готовом виде в соответствии с законом ассоциативного мышления.
Кольридж 1987, с. 97.
Пер. В.М. Германа
Ср. также:
Мистер Вордсворт стремился объяснить, как преображается поэзия под влиянием фантазии и воображения и на основе различия в их воздействии показать различия этих двух понятий. Я же исследую корни принципа и на основе выяснения качества определяю степень. Мой друг создал мастерскую картину, изображающую ветви дерева, увешанные поэтическими плодами; я же рисую ствол и даже корни, по крайней мере те, что выслупают из-под земли, ибо они, эти корни, доступны для обозрения невооруженным глазом нашего сознания.
Там же: 89—90
37 	При всём при том я ощущал в себе ~ Начала, и средины, и конца, | И бесконечной полноты времен. — Ср. молитву непорочных Адама и Евы, обращен¬


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. VI
8 55
ную к Богу Отцу в «Потерянном Рае» Милтона: «Him first, him last, him midst, and without end» (Bk V, b 165). В пер. А.А. Штейнберга: «Он первый. Он последний, Он срединный I И бесконечный» (Милтон 2006, с. 134). Ср.: «Я есмь Альфа и Омега, первый и последний» (Откр. 1: 10).
В литературоведении данный эпизод (Кн. VI, стк 497—583) получил название «Переход через Альпы по Симплонскому перевалу». Он относится к «эпифаниям», или «местам времени», поэмы «Прелюдия».
38 	Так Абиссиния хранит ревниво \ Сокровища свои... — Здесь имеется в виду Абиссиния из кн. IV «Потерянного Рая» Милтона — сказочное место, по красоте уступающее лишь Эдему:
<...> знойный край,
Где у истоков Нила, на горе Амаре абиссинские цари Своих детей лелеют <...>.
Иным казалось: настоящий Рай Здесь, у экватора <...>.
Милтон 2006, с. 102 Пер. А.А. Штейнберга
39 Колокола, что здесь звонят иначе, \ Чем принято у нас... — Куранты отбивали каждую четверть часа. Так, время 1 час 45 мин. возвещалось четырьмя ударами: один удар означал час, еще три удара — три четверти часа. Поэтому ночь — 1 час 45 мин. — Вордсворт принял за 4 часа утра.
40 Вдруг озеро открылось с высоты: \ Неяркий красноватый след луны \ Лежал на темных водах, извиваясь \ Порою наподобие змеи. \ Мы долго не смыкали глаз [от ночи | Прошел лишь час, когда из Граведоны \ Мы вышли под сияющей луной). — Ср. восхождение на гору Сноудон (начало кн. ХШ «Прелюдии»), где тоже смешались утро и ночь: путники отправились встречать восход солнца, а любовались сияющей луной.
41 Два дня мы шли, почти не удаляясь | От живописных этих берегов ~ Прекраснейшего озера. — В литературоведении данный эпизод (Кн. VI, сгк 631—672) получил название «Озеро Комо, освещенное луной». Он относится к «эпифаниям», или «местам времени», поэмы «Прелюдия».
42 ...пересеклись \ С брабантской армией... — Имеется в виду восстание в Брабанте 1789 г., приведшее к созданию Бельгийских соединенных штатов (январь—декабрь 1790 г.). Решающей была битва при Тюрнхауте (27 октября


856
Приложения. Примечания
1789 г.). Повстанцы вытеснили армию императора Священной Римской империи Иосифа П (из династии Габсбургов) с некоторых территорий, входивших в Австрийские Нидерланды. В Бельгии Вордсворт и Джонс завершили свое европейское турне. В начале октября они вернулись в Кембридж.
КНИГА СЕДЬМАЯ
Пребывание в Лондоне
BOOK SEVENTH Residence in London
1 ...у городских ворот... — Вордсворт вспоминает городок Гослар в Нижней Саксонии, где он провел зиму 1798/99 г. и сочинил первые фрагменты «Прелюдии». Как полагают текстологи, Вордсворт, датируя эти строки, допускает неточность: в действительности стихи 1—56 были написаны в начале октября 1804 г. и являлись вступлением к кн. УШ «Прелюдии». Об этом см.: Wordsworth J. 1995, р. 597, п. 1—56.
2 По склонам Скафелла или Бленкатры... — Имеются в виду холмы Озерного края (Scafell, Blencathra). Скафелл (964 м) и Скофел-Пайк (978 м) — две самые высокие вершины Англии. Бленкатра, или Сэдлбэк (англ. Saddleback — букв.: «седловина») — холм на севере Озерного края; имеет шесть вершин, самая высокая из которых, Холсфел-Топ, — 868 м. Бленкатра является частью той же гряды холмов, что и Скидо (Skiddaw), и находится близ местечка Кезик, где в 1800—1803 гг. жил Колридж.
3 До твоего отъезда... — Речь идет о путешествии Колриджа в Средиземноморье, куда он отравился, желая поправить здоровье. Накануне путешествия (в декабре 1803 г. на католическое Рождество) Колридж заехал к Вордсворту в Голубиный коттедж, заболел и вынужденно гостил до середины января 1804 г. Вордсворт читал другу вслух законченные част «Прелюдии», так называемую редакцию в пяти книгах. В марте 1804 г. Вордсворт приступил к созданию расширенной редакции поэмы, работал быстро — и к сентябрю этого же года вчерне завершил 13-книжную версию поэмы.
4 Поскольку занят был другим. — Поэт имеет в виду хлопоты, связанные с рождением ребенка: в августе 1804 г. у Мэри и Уильяма Вордсворт родилась дочь Дора.
5 ...Король зимы... — Вордсвортовское «Lord of surly Winter» (букв.: «госпо¬


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. УП
857
дин угрюмой зимы») является реминисценцией из «Времен года» Томсона, где употреблено редкое сочетание «surly Winter» (см.: Seasons. Spring. Ln 11).
6 ...Этот светлячок \ Среди холмов уснувших тишиной | Меня не меньше поразил, чем птицы — \ Мелодией. — Светлячок — один из любимых Вордсвортом образов. Ср., например: «Вечерняя прогулка» («Ап Evening Walk», 1788— 1789. Ln 278); «Средь всяческих красот любимая была...» («Among All Lovely Things My Love Had Been...», 1802).
7 ..лес любимый мой... — Подразумевается участок леса, где росли пихты, в нескольких минутах ходьбы от Голубиного коттеджа. Там любил бывать брат Вордсворта, капитан Джон Вордсворт, когда возвращался в Англию из дальних морских походов.
8 ...л порешил сперва \ Остановиться в Лондоне. — Считается, что Вордсворт впервые посетил Лондон в 1788—1789 гг. (см.: Moorman 1957, р. 124—125).
9 В развалинах, оставшихся от Рима, | Персеполя, Мемфиса, Вавилона, | В рассказах пилигримов, побывавших \ В златых столицах, за монгольской степью I Лежащих в долгих месяцах пути... — Поэт перечисляет легендарные столицы древнего мира, центры культуры, поражавшие своей роскошью, сложностью ирригационных систем и масштабами строительства. Персеполь — древнеперсидский город, столица империи Ахеменидов, завоеванная Александром Македонским в 331—330 гг. до н. э. и разграбленная его войсками. Мемфис и Алкаир в английской литературе Х\ТП—XIX вв. использовались как названия одного и того же ареала — заселенной зоны на западном берегу Нила, к югу от современного Каира. Зоне Мемфиса—Алкаир а (западный берег Нила) противопоставлялся Вавилон — город в Междуречье. Все эти богатые древние города упомянуты Милтоном в «Потерянном Рае» (см.: Bk I, Is 692—722) при описании Пандемониума, столицы царства Сатаны:
Вы, не щадя похвал,
Дивитесь вавилонским чудесам И баснословной роскоши гробниц Мемфиса, — но судите, сколь малы Огромнейшие памятники в честь Искусства, Силы, Славы — дело рук Людских, — в сравненье с тем, что создают Отверженные Духи <...>
Ни Вавилон, ни пышный Алкаир,
С величьем их и мотовством, когда


858
Приложения. Примечания
Ассирия с Египтом, соревнуясь,
Богатства расточали; ни дворцы Властителей, ни храмы их богов —
Сераписа и Бела — не могли И подступиться к роскоши такой.
Милтон 2006, с. 28—29 Пер. А А. Штейнберга
«Пилигримы», побывавшие «в златых столицах, за монгольской степью» — отсылка к серии книг «Паломничество» Сэмюела Пёрчеса (Samuel Purchas; ок. 1575—1626), под впечатлением от которой находился Колридж, когда создавал стихотворение «Кубла Хан».
10 ...грезил юный Виттингтон, | Когда, на камне сидя и прикрыв \ Глаза, внимал речам колоколов, | Расслышав в них призыв. — Ричард Виттингтон (ок. 1354—1423) — купец, благотворитель, четырежды избирался мэром Лондона, был членом Парламента и шерифом Лондона. Завещал свои деньги на создание благотворительного общества в помощь нуждающимся, которое продолжало существовать 600 лет после его смерти. При жизни о нем сочиняли истории, которые впоследствии стали часто инсценироваться в народных театрах. Среди самых популярных оказался сюжет о Дике Виттингтоне и его коте: по легенде, как-то из Глостера в Лондон на поиски счастья вместе со своим котом пришел мальчик по имени Дик Виттингтон. Пережив множество злоключений, мальчик решился покинуть Лондон, однако на пути к городским воротам он услышал звон колокола церкви Сент-Мэри-ле-Боу (сегодня это центр обитания «кокни»), заставивший его вернуться. Якобы в звучании колокола слышались слова, после ставшие детской песенкой:
Повернись-вернись, Виттингтон,
Лорд-мэр Лондона — раз,
Повернись-вернись, Виттингтон,
Лорд-мэр Лондона — два,
Повернись-вернись, Виттингтон,
Лорд-мэр Лондона — три.
Вордсворт не случайно упоминает легенду о Дике Виттингтоне. Эта история перекликается со стихотворением Колриджа «Полуночный мороз», где тот описал, как, будучи школьником, в Девоншире услышал в звоне церковного колокола важное для себя послание.
11 ...Воксхолл и Рэнэле... — Вордсворт упоминает парки отдыха и развлече¬


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. VII
859
ний, популярные у лондонцев в ХУШ в. Воксхолл — сад, расположенный на южном берегу Темзы, одно из главных мест общественного отдыха и развлечений города с середины ХУП в. до середины XIX в. Рэнэле [англ. Ranelagh, произв. от ирл. Raghnallach) — парк в районе Челси (во времена Вордсворта считался пригородом Лондона). Назван по имени ирландского политика, первого герцога Рэнэли (так он известен в русском написании) — Ричарда Джоунса, виконта Рэнэли (1641—1712), которому долгие годы принадлежала эта территория. В 1741 г. земля была куплена владельцами Королевского театра Друри-Лейн, и с 1742 г. парк открылся для посетителей, став впоследствии более модным и престижным местом для гуляний, чем Воксхолл.
12 ...под сводам | Сент-Пола галерею, что кружила \ Нам голову и занижала дух... — Имеется в виду «Галерея шепота» в лондонском соборе Св. Павла, расположенная под куполом. Там удивительная акустика: тихо произнесенный звук отражается от стен купола и, обойдя купол по периметру, возвращается к говорящему.
13 ...Вестминстера гробницы... — Вестминстерское аббатство (соборная церковь Св. Петра в Вестминстере, Лондон) — место захоронения монархов Великобритании. Здесь также покоятся великие писатели, ученые, государственные деятели.
14 ...великанов | Гилдхолла... — Имеются в виду деревянные изваяния Гога и Магога (ср.: Иез. 38: 6) у входа в Гилдхолл, ратушу лондонского Сити. По легенде, Брут Троянский (первый правитель Британии, согласно «Истории Бриттов» Гальфрида Монмутского) победил Гога и Магога и приковал их цепями к воротам своего дворца, стоявшего на месте Гилдхолла. Фигуры, известные Вордсворту (вырезанные в 1708 г.), были уничтожены во время бомбежки Лондона в 1940 г.
15 Врата Бедлама... — Речь идет об известной лондонской больнице для умалишенных, построенной напротив знаменитой крепости Тауэр и принимавшей больных с 1547 г. до разрушения в 1814 г. Бедлам — искаженное произношение слова «Вифлеем» (Bethlehem — Bedlam) из официального названия больницы — Госпиталь св. Марии Вифлеемской. Со временем это слово стало ассоциироваться с хаосом и неразберихой. У ворот больницы находились каменные изваяния, олицетворявшие безумие.
16 Монумент (The Monument). — Речь идет о дорической колонне из известняка, увенчанной позолоченной урной, из которой вырываются стилизованные языки пламени. Она была построена Кристофером Реном в 1671— 1677 гг. в память о великом лондонском пожаре 1666 г. и расположена в районе Сити у северной части Лондонского моста на том самом месте, откуда


860
Приложения. Примечания
по городу распространился пожар. Долгое время эта колонна — высотой около 62 м — была самым высоким сооружением в Лондоне. Со смотровой площадки, расположенной у вершины колонны, можно было любоваться панорамой всего города.
17 Тауэр — крепость, стоящая на северном берегу Темзы, одно из старейших сооружений Англии (возведена в 1066—1078 гг.) и один из главных символов Лондона.
18 Стрэнд (Strand) — центральная улица Лондона, которая соединяет лондонские районы Вестминстер (центр политической жизни) и Сити (деловой центр). Улица начинается на Трафальгарской площади и ведет на восток вдоль Темзы, в сторону Флит-стрит (с XVI в. — центр британской журналистики). На улицу выходят фасады многих богатых особняков. Среди зданий Стрэнда выделяются две церкви с элегантными шпилями: Сэнт- Климент-Дэйнс (1682; архитектор Кристофер Рен) и Сэнт-Мэри-ле-Стрэнд (1717; архитектор Джеймс Гиббс). Стрэнд также славится многочисленными театрами.
19 ...тут весь фасад, | Как титул книги, буквами большими \ Исписан сверху донизу... — Во времена Вордсворта торговцы балладами прикрепляли к решетчатым оградам подле ворот свой товар: листы с текстами песен.
20 Бойль. — Имеется в виду Роберт Бойль (Robert Boyle; 1627—1691), британский химик и физик, один из учредителей Лондонского королевского общества. Погребен в Лондоне, в Вестминстерском аббатстве.
21 Шотландский врач, что славен был давно. — Речь идет о Джеймсе Грэме, или Грэхэме (James Graham; 1745—1794), шотландском медике, гипнотизере, талантливом антрепренере и предпринимателе. Путешествовал по Северной Америке, Голландии, Германии, России, затем занимался врачебной практикой в городах Бат и Лондон. Изготовил музыкальную электромагнитную «небесную кровать», якобы лечившую бесплодие. Одно время в качестве ассистентки Джеймса Грэма выступала Эмма Харт (урожд. Леон; 1765—1815), которая позже стала известна как леди Гамильтон, супруга посла Великобритании в Неаполитанском королевстве, и возлюбленная адмирала Нельсона.
22 Раёк — установка для демонстрации передвижных картинок, обязательный атрибут народных ярмарок в европейских странах XIX в. Райки были достаточно разнообразны по размерам. Типичный переносной раёк описывали так:
<...> небольшой, аршинный во все стороны ящик с двумя увеличительными стеклами впереди. Внутри его перематывается с одного катка на дру¬


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. Vit
861
гой длинная полоса с доморощенными изображениями разных городов, великих людей и событий. Зрители, «по копейке с рыла», глядят в стекла, — раёшник передвигает картинки и рассказывает присказки к каждому новому нумеру, часто очень замысловатые.
Ровинский 1988, с. 374; цит. по: РФТ 1988, с. 374.
23 Савояры — менестрели из Савойи, с юга Франции, а также бродячие музыканты, игравшие на колесной лире и державшие при себе обезьянку.
24 Старинными балладами повсюду | Пестрят тут стены... — См. при- меч. 19. Возвращение героя на шумную улицу сопровождается повтором образов — и создается впечатление, что поэт бродит по городу то в одном направлении, то в другом, не один раз проходя мимо уже увиденных им зданий и оград.
25 ...калека бесприютный — торс \ Шагает на руках. — Некоторые комментаторы усматривают в этой фигуре сходство с «королем попрошаек» Сэмюелом Хореи. Присутствие Хореи также угадывается в очерке друга Вордсворта, поэта Ч. Лэма, «Жалоба на упадок нищенства в нашей столице», написанном в 1823 г. (см.: Лэм 1979, с. 119—125).
26 Вертеп — переносной домик-ящик в два-три этажа с марионетками, использовавшийся изначально для представления драмы на евангельский сюжет о рождении Христа. Название происходит от «вертепа» (т. е. пещеры), где, по библейскому мифу, путешествуя из Иордании в Египет, скрывалось от слуг Ирода Святое семейство. Вертепные представления могли быть как религиозного, так и светско-бытового содержания.
27 ...точнейший образец | Какого-нибудь места или зданья... — Имеется в виду панорама как зрелищное искусство: огромные картины (достигали высоты 3 м и длины 70 м) разворачивались перед зрителем, окружая его со всех сторон и открывая ему изображения улиц, городов, пейзажей. Известно, что в сентябре 1802 г. Уильям Вордсворт с сестрой Дороти и другом-поэтом Ч. Лэмом посещали выставку панорамных картин в Лондоне.
28 Фёрт-оф-Форт (Firth of Forth — букв.: «устье реки Форт») — залив Северного моря у восточных берегов Шотландии. С севера Фёрт-оф-Форт омывает берега области Файф, с юга — областей Восточный Лотиан, Западный Лоти- ан, Фолкерк и Эдинбург.
29 Собор Петра. — См. примеч. 13.
30 Тивольские водометы — фонтаны виллы д’Эсте, или виллы Тиволи, в итальянской провинции Лацио, на реке Тевероне (Анио), в 24 км к северо-вос¬


862
Приложения. Примечания
току от Рима, созданные в XVI в. Их стремился превзойти Пётр I при создании фонтанов Петергофа. Сегодня больше известны Тивольские водопады, созданные после наводнения 1826 г. Когда Вордсворт работал над «Прелюдией» 1805 г., Тивольских водопадов еще не существовало.
31 И высоко на горном склоне храм | Сивиллы. — Имеется в виду Тибуртин- ская Сивилла. Храм Сивиллы (возведен в I в. до н. э.) стоял на территории нынешнего города Тиволи. По архитектурному типу это был храм-«моно- гггерос», то есть его крыша поддерживалась колоннадой, расположенной по окружности. Храм изображали многие художники XVÏÏI в., в том числе и Жан Оноре Фрагонар (1732—1806).
32 Сэдлерс-Уэллз (Saddler’s Wells — букв.: [театр на] «источниках Сэдлера») — театр, находившийся в местечке Ислингтон (тогда — окраина Лондона). В ХУЛ в. и начале XVTH в. имел вид чайной террасы, к которой примыкала музыкальная сцена. Популярное место отдыха горожан, особенно славившееся выступлениями канатоходцев и акробатов. В 1765 г. на месте музыкальной сцены было воздвигнуто здание театра.
33 Джек, чтоб одолеть | Безмозглых великанов... — См. упоминание Джека — обидчика великанов в кн. V, стк 377, а также примеч. 13 к указанной книге.
34 В плащ черный облачен и только слово \ «Invisible» сияет на груди. — Вордсворт описывает фокус с исчезновением человека. Слово «invisible» («невидимый»), написанное светлой краской на одежде иллюзиониста, — единственное, что виднелось на темном фоне занавеса, когда он закутывался в темный же плащ.
35 ...легенду наших мест \ О деве баттемирской. — Дева из местечка Батте- мир Озерного края — героиня музыкальной пьесы «Эдуард и Сюзанна, или Красотка из Баттемира» (шла на сцене театра Сэдлерс-Уэллз в апреле—июне 1803 г.). Мелодрама основана на истории, взятой из жизни. В 1802 г. некая Мэри Робинсон, дочь хозяина постоялого двора в Озерном крае, стала жертвой обмана одного заезжего господина, который женился на ней по подложным документам. В действительности господин оказался многодетным многоженцем. Через месяц после бракосочетания обманщик Джеймс Хэтфилд скрылся в неизвестном направлении, затем был пойман. В сентябре 1803 г. за ряд преступных деяний он был казнен через повешение в местечке Карлайль (Камберленд, Англия). Вордсворт и Колридж интересовались судьбой Мэри Робинсон, и Колридж написал об этом происшествии три очерка для ежедневной лондонской газеты «Морнинг пост» (11 октября, 22 октября и 5 нояб¬


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. VII
863
ря 1802 г.); два из них назывались «Романтический брак», а третий — « Поддельный брак». В лондонской периодике появлялись и другие репортажи на ту же тему. Пьеса о деве из Баттемира, поставленная в Сэдлерс-Уэллз, имела счастливую концовку. Жизнь настоящей Мэри тоже в конце концов устроилась: в марте 1808 г. (когда ей исполнилось 30 лет) она вышла замуж за местного фермера. Однако история продолжала волновать публику. В 1841 г. Генри Колбёрн опубликовал роман «Джеймс Хэтфилд и Красавица из Баттемира: Современная история». Экземпляр этой книги имелся в библиотеке Вордсворта в усадьбе на холме Райдал. Кроме того, история девы из Батгеми- ра изложена в «Воспоминаниях» Томаса Де Квинси (см.: De Quincey 19706 р. 66-73).
36 Когда впервые с девой той прекрасной \ Мы повстречались... — Вордсворт и Колридж посетили постоялый двор в Баттемире (таверна «Рыба», англ. «The Fish Inn»), принадлежавший отцу Мэри Робинсон, во время пешего путешествия по Озерному краю в ноябре 1799 г.
37 Нарциссы рвали у одной реки. — Баттемир (родной городок Мэри Робинсон) и Кокермаут (где родился Вордсворт) расположены на реке Кокер.
38 ...как одного \ Из тех, кто и в печном огне остался \ Живым и невредимым. — Библейская реминисценция. Седрах, Мисах и Авденаго, не желавшие служить золотому истукану, были брошены царем Навуходоносором в печь на сожжение, но избежали смерти:
И как повеление царя было строго, и печь раскалена была чрезвычайно, то пламя огня убило тех людей, которые бросали Седраха, Мисаха и Авденаго. А сии три мужа, Седрах, Мисах и Авденаго, упали в раскаленную огнем печь связанные. И ходили посреди пламени, воспевая Бога и благословляя Господа.
Дан. 3: 22—24
39 А года, почитай, за три до этой \ Поры, о коей нынче мой рассказ ~ Я дальше в мыслях редко шел, поскольку \ Сии раздумья в тягость были мне. — В кн. УП «Прелюдии» главным образом повествуется о Лондоне 1791 г. Однако в указанном отрывке (стк 392-Т14) поэт вспоминает свою первую поездку из Озерного края на юг Англии в Кембридж (1787 г.), когда он, сидя в экипаже, услышал у дороги брань уличной девки. По своему психологическому воздействию на становление сознания художника эпизод с удручающей поэта бранью противопоставлен оживляющим «местам времени».


864
Приложения. Примечания
40 Словно котенок шустрый, средь травы \ Играющий с опавшею листвой... — В октябре 1804 г. Вордсворт сочинил также стихотворение «Котенок и опавшие листья» («Kitten and the Falling Leaves»), посвященное дочери Доре. Сравнение играющего котенка с движущейся мыслью в «Прелюдии» органично включается в ряд анималистических метафор, которые помогали адресату поэмы — Колриджу — раскрыть содержание концепта «воображение». Кол- ридж утверждал, что для развития творческой мысли необходимо чередование активного и пассивного состояний сознания. Эту мысль он иллюстрировал, используя образ движущегося насекомого — водомерки (гл. 7 «Литературной биографии») и образ передвигающейся змеи (гл. 14 «Литературной биографии»). Водомерка, скользя по поверхности воды, то движется против течения, то замирает и отдается ему. Змея, чтобы проползти вперед, отодвигает часть тела назад, создавая для себя упор, а другую часть тела выбрасывает вперед — и постепенно к ней целиком подтягивается. Аналогичным образом, пишет Колридж, организованы творческие мыслительные процессы: опираясь на старые впечатления и воспоминания, человек как бы отступает назад, в прошлое, и только после этого становится способен обратить мысли в будущее.
41 Узрев сиянье дня, я ликовал | Так, будто бы мне наяву открылась \ Волшебная пещера. — Ср. другие «волшебные» пещеры «Прелюдии»: Кн. V, стк 62; Кн. VTH, стк 546, 674, 755; Кн. ХШ, стк 176.
42 Для многих эта тема слишком бедной \ Покажется, ненужной и пустой ~ Есть темы выше, | Заносчивей, но, думая о них, \ Я ощущаю, что воображенье \ Во мне слабеет. — Эти строки (Кн. VII, стк 465—472) привлекли особенное внимание Вирджинии Вулф в процессе работы над романом «Миссис Дэлло- уэй». Работая над романом «Волны», Вулф дословно переписала указанные строки в свой дневник — запись от 22 августа 1929 г. (см.: Silver 1983, р. 228).
43 ...на задворках | Сознания. — В оригинале: «the suburbs of the mind» — строка, в которой английские комментаторы обычно угадывают реминисценцию реплики жены Брута Порции из шекспировского «Юлия Цезаря»: «Dwell I but in the suburbs | Of your good pleasure?» (Julius Caesar. Act П, sc. 1, Is 285— 286) — «В предместьях ли расположены! Брута | Влачиться я должна?» {Пер. ПА. Козлова). В рассказе о театральных представлениях Вордсворт использует отголоски шекспировских реплик, тем самым создавая особую театральную атмосферу.
44 А если там и было | Величие, то, кажется, тогда ~ Усердно думал, только не успел | Или не смог додумать до конца. — В поздней редакции «Прелюдии»


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. VII
865
1850 г. Вордсворт подчеркнет, что такие чувства им овладевали при посещении спектаклей, поставленных по пьесам Шекспира. Иначе говоря, даже неудачные постановки великих пьес пробуждают воображение зрителя, опираясь на которое он оказывается способен дорисовать все недостающее. Ср. очерки Ч. Лэма о театре в изд.: Лэм 1979.
45 ...судьею в горностаях... — Мантии судей и пэров в Англии традиционно оторочены или подбиты мехом горностая, который в прошлом свидетельствовал о высоком статусе своего владельца.
46 Вот один из них... — Имеется в виду Уильям Питт-младший (1759—1806), 16-й и 18-й премьер-министр Великобритании (декабрь 1783 г. — март 1801 г.; май 1804 г. — январь 1806 г.).
47 ...тех I Бедфордов, Глостеров, Солсбери, коих \ Нам Генрих Пятый поминает. — Реминисценция из Шекспира. Заглавный герой пьесы «Генрих V» предрекает, что имена героев битвы при Азенкуре во время Столетней войны (25 октября 1415 г.) — Бедфорды, Глостеры, Солсбери — прославятся в веках (см.: Act IV, sc. 3, Is 51—55).
48 ...под стать Авроре \ Он Ор вопряг в свой экипаж. — Согласно античной мифологии, Аврора, богиня зари, рано утром поднимается из моря на колеснице своего брата Гелиоса. Называя чудесную «колесницу» обычным «экипажем» (в оригинале вместо «chariot» используется слово «саг»), Вордсворт добивается комического эффекта. Впечатление курьезности усилено тем, что в «экипаж» Питта впряжены Оры — богини времен года. Смысл этой эксцентричной аллегории следующий: если экипаж смертного везут богини времен года, то поездка не будет краткой — она затянется на несколько месяцев. Аналогичное впечатление затянутости производят и речи премьер-министра Питта.
49 ...словно герой романа, \ Он с рогом не расстанется своим. — Рог — привычный атрибут многих героев старинных рыцарских романов (например, Роланд был обладателем волшебного рога под названием Олифант). Английские комментаторы «Прелюдии» усматривают в этой строке также «рассветную» реминисценцию из милтоновского «Люсидаса»: «Together both ere the high Lawns appear’d | Under the opening eyelids of the mom, | We drove afield, and both together heard | What time the grey-fly winds her sultry hom <...>» (Ls 25— 28) — «С тобой, когда заря откроет очи | И глянет на туманные поля, | Мы стадо по траве, росистой с ночи, | Вели в луга под трубный зов шмеля» (Милтон 2006, с. 542. Пер. Ю.Б. Корнеева). Нескончаемые речи премьер-министра Питта напоминают назойливое жужжание шмеля.


866
Пр иложения. Примечания
50 Слова текут рекой, и мысль как будто | Сменяет мысль. И память всем на зависть... — Ср. описание вундеркинда («<...> тот тип, что порожден | 06- разованьем нынешним»), приводившееся в кн. V, стк 305—376.
51 ...и рот I Его стал меньше зернышка, то снова \ Раскрыл уста, чтоб паству озарить | Улыбкой лучезарнейшей. — Реминисценция из поэмы Уильяма Купера «Задача» («The Task», 1785), где выведен портрет самодовольно красующегося проповедника (см.: Bk П, Is 430-454).
52 ...тот, кто сочинил | «Смерть Авеля»... — Имеется в виду швейцарский поэт и художник Соломон Гесснер (1730—1788), который в 1758 г. написал поэму «Смерть Авеля», неоднократно переводившуюся на английский язык (см., например, знаменитый перевод Мэри Колльер, 1761). «Смерть Авеля» послужила одним из источников колриджевской поэмы «Странствия Каина» («Wanderings of Cain», 1797).
53 ...доктор Янг... — Речь идет об Эдварде Юнге (также Янг; 1683—1765), английском поэте, авторе религиозно-дидактической поэмы в девяти книгах «Жалоба, или Ночные размышления о жизни, смерти и бессмертии» («The Complaint, or Night Thoughts on life, Death, and Immortality», 1742—1745), написанной после смерти жены. Юнговские стихотворные размышления о горестях жизни, тщете человеческих мечтаний положили начало так называемой кладбищенской поэзии (школа сентиментализма). Вордсворт цитирует Э. Юнга в «Тинтернском аббатстве»: «Of eye and ear (both what they half-crea- te I And what perceive)» (Ls 105—106) — «Ушей и глаз — всё, что они приметят I И полусоздадут» [Пер. В.В. Рогова). Ср.: «And half create the wondrous world they [the senses] see» [Young. Night Thoughts. Night VI, In 427) — букв.: «И чувства полусоздают тот дивный мир, что видят».
54 И Оссиан, что призван был сюда \ Из Морвена... — Имеется в виду галльский бард Оссиан, герой эпических поэм «Фингал» и «Темора» (1762—1763), написанных шотландским поэтом Джеймсом Макферсоном в подражание отрывочным оригиналам на гэльском. Морвен — северо-западное побережье Шотландии, которым правил Фингал. Ср. примеч. 24 к кн. V.
55 Меж тем \ Евангелисты, Иов, и Исайя ~ Гирлянды красноречья своего \ Ему дарят... — Вордсворт хочет сказать, что красноречие изображенного им проповедника опирается на цитаты и из Священного Писания, и из Шекспира, и из популярнейших авторов того времени — С. Гесснера, Э. Юнга и Дж. Макферсона.
56 Я выбрал здесь лишь несколько моментов ~ Но где 6они \ Мне ни встречались, я не ставил цели \ Их разглядеть получше, не искал \ И новой встречи с ними... — Поэт подводит итог предшествующим зарисовкам — тем, от кото¬


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. VII
867
рых воображение «впадает в дремоту» и «спит, но не вполне» (ср. примеч. 15 ккн. Ш).
57 ...«Здесь тайна — каждое лицо». — Ср. противоположные чувства, охватившие героя поэмы, когда он прибыл домой в Озерный край: «Я знал здесь всех в лицо, I И лица эти были точно книги, | А я читатель жадный» (Кн. IV, стк 62—64).
58 Мой ум, как жернов под струей воды, | Вдруг повернулся. — Мельничный жернов, вращаемый силою воды, — популярный образ, к которому прибегали британские поэты времен индустриальной революции.
59 Как часто, | С людским потоком слившись ~ Посланьем из иного бытия. — В литературоведении данный эпизод (Кн. VII, стк 567—596) получил название «Слепой нищий на улице Лондона». Он относится к «эпифаниям», или «местам времени», поэмы «Прелюдия». Это единственное «место времени» в кн. УП редакции 1805 г. (В «Лондонскую книгу» «Прелюдии» 1850 г. Вордсворт включил еще одно «место времени» — «Лондонская сцена умиления», см.: Кн. УШ, стк 806—822.) Описание слепого нищего схоже с описанием ловца пиявок из черновых рукописей поэмы «Решимость и независимость» (1802—1807), который казался «посланцем из иного мира». Любопытно сравнить вордсвортовского слепого нищего со «слепым нищим» из старой лондонской баллады, описанным Ч. Лэмом в «Очерках Элии» 1823 г.:
Слепой нищий в легенде — отец прелестной Бесси, историю которого даже дрянные вирши и вывески питейных домов не могут унизить и опошлить настолько, чтобы сквозь его рубища не сверкали искорки светлого
духа <...>.
Лэм 1979, с. 120
60 Торжественность и красота во всём... — Ср. сходное описание Лондона в стихотворении Вордсворта «Сонет, написанный на Вестминстерском мосту 3 сентября 1802 г.» (с. 534 наст. изд.).
61 ...толь на казни \ Смотреть... — Публичные казни существовали в Англии вплоть до 1868 г.
62 ...где мученики встарь | Казнь принимали... — На месте проведения Варфоломеевской ярмарки во времена правления Марии Тюдор (1553—1558 гг.) предавали сожжению протестантских мучеников.
63 ...именем Святого \ Варфоломея названа она. — С 1133 по 1895 г. Варфоломеевская ярмарка — самое большое и оживленное торжище Лондона. Бен Джонсон посвятил ему одноименную пьесу («Bartholomew Fair», 1615). Снача¬


868
Приложения. Примечания
ла первый ярмарочный день приходился на день Св. Варфоломея (24 августа), но в 1753 г., в связи с переходом Англии на новый календарь, дата сместилась на 3 сентября. В представлении Вордсворта Варфоломеевская ярмарка воплощает в себе всю сутолоку городской жизни. Разноголосицу столичного базара поэт оттенил изображением сельской идиллической картины — ярмарки у подножия холма Хелвеллин в Озерном крае (см. начало кн. VIII «Прелюдии»).
64 ...сущий ад, столпотворенъе, \ Кошмарный сон: шум, давка, пестрота, | Внизу толпа шевелится, как гидра \ Многоголовая... — Реминисценция из «Потерянного Рая» Милтона: «<...> nature breeds, | Perverse, all monstrous, all prodigious things» (Bk П, Is 624—625) — «Где чудищ отвратительных родит | Природа искаженная» (Милтон 2006, с. 56. Пер. А А. Штейнберга).
65 Осел-мудрец,ученая свинья... — Животные, умеющие читать, писать и показывать фокусы, были популярным аттракционом на Варфоломеевской ярмарке в разные годы. Например, конь, считающий деньги (ярмарка 1 сентября 1668 г.), упомянут в знаменитых дневниках Сэмюела Пипса (1633—1703), оставившего подробные описания повседневной жизни лондонцев конца XVII в. В 1817 г., по воспоминаниям современников, выставлялся ученый поросенок Тоби, знавший грамоту и умевший угадывать мысли прохожих.
66 ...фигуры I Из воска... — Собрание восковых фигур мадам Тюссо, сделанных в Париже во время Террора (изображения лидеров и жертв Французской революции), было привезено в Лондон в 1802 г.
67 Мерлины — здесь: «волшебники, кудесники». Мерлин в британском цикле легенд — мудрец и чародей, наставник и помощник короля Артура, а также его предков.
68 Безумье Прометеево... — Здесь: неуемная тяга к изобретательству. В греческой мифологии титан Прометей создал человека из глины. Человек, в свою очередь, подражая бессмертным, постоянно пытается творить или на худой конец изобретать бесполезные диковинки.
69 ...словно части некой \ Огромной фабрики... — В оригинале: «one vast mill» — «огромная мельница». Ср. «дьявольские мельницы» из «Иерусалима» У. Блейка: «And was Jerusalem builded here | Among these dark Satanic mills?» (Ls 7—8) — «Ужель Иерусалим был возведен | Средь этих сатанинских мельниц?» (Пер. мой. — Е. Х.-Х.).
70 О, кутерьма пустая — воплощены \ Того, что город есть ~ И смысла не имеют... — Эти строки, в которых представлены недостатки суетного Лондона, изначально были написаны Вордсвортом для поэмы «Майкл» (1800).


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. VIII
869
КНИГА ВОСЬМАЯ
Ретроспекция: от любви к природе — к любви к человечеству
BOOK EIGHTH
Retrospect — Love of Nature Leading to Love of Mankind
В последней редакции 1850 года данная книга называется «От любви к природе — к любви к Человеку» («Love of Nature Leading to Love of Man»). Причина смены заглавия (замена общего понятия «человечество» на персонализированное «Человек») кроется в том, что с годами изменилась творческая манера Вордсворта: он отказался от попытки запечатлеть некоторые общие образы, так же как и от идеи всенародного счастья, даруемого справедливой революцией (ср. кн. EX, X, XI «Прелюдии»). В поздних версиях поэмы Вордсворт сильнее персонифицировал изображаемое. В то же время абстрактные образы и идеи характерны именно для публикуемого здесь варианта «Прелюдии» 1805 года, отличающегося особой раннеромантической направленностью.
1 Хелвёллин (здесь: поэтично — Хелвеллйн) — холм в Озерном крае.
2 Ярмарку сию... — Ярмарка у подножия холма Хелвеллин в Озерном крае изображена в «Прелюдии» как полная противоположность Варфоломеевской ярмарке в Лондоне (ср.: Кн. УП, сгк 624—671): в противовес «кромешному аду» лондонского базара деревенский торг и гуляния преподнесены здесь в идиллическом ключе.
3 7й, лилия долин, что лишь сегодня | Обходит всех с корзинкою своей. — По стилю написания портрет девушки — его эмблематичность и чувственность — напоминает портреты фермерских семей (в рус. пер. — крестьян) из стихотворения Бена Джонсона «К Пенсхерсту» («То Penshurst», 1616), в котором поэт воспел свое родовое поместье:
Кто шлет к тебе с подарком дочерей На выданье, чтоб по пути мужей Они нашли. Плоды ж в руках у них Как бы являют спелость их самих.
Цит. по: АЛИИ XVH 1989.
Пер. В.В. Лунина


870
Приложения. Примечания
4 Что это там, за звуки, Хелвеллин ~ Укромным местом чистый, синий свод. — В литературоведении данный эпизод (Кн. УШ, стк 1—63) получил название «Деревенская ярмарка у подножия холма Хелвеллин». Он относится к «эпифаниям», или «местам времени», поэмы «Прелюдия».
Дороти Вордсворт, чей дневник Уильям Вордсворт неоднократно перечитывал в поисках дополнительных впечатлений для создания стихов, обрисовала запомнившийся ей день у подножия Хелвеллина следующим образом:
Хороший, ясный день <...>. Вместе с Симпсонами (грасмирский пастор и его семья. — Е. Х.-Х.), после чая, я отправилась на ярмарку. Совсем немного людей и лотков, но, что и говорить, пирожки и эль раскупались бойко <...>. Мои братья вернулись домой к ужину около шести вечера <...>. Мы пили чай при свечах. Наступила дивная лунная ночь. Мы мечтали вслух о домике на холме Хелвеллин. Лунный свет выхватывал деревеньку из окружающей темноты. Но и сквозь этот свет были видны яркие деревенские огни, а звуки танцев и смеха далеко разносились в тихом воздухе — мы не усидели: с Колриджем и Уильямом (Вордсвортом. — Е. Х.-Х.) прогулялись по дорожке до церкви, а вернувшись домой, я задержалась с Колриджем в саду. Джон и Уильям (братья Вордсворт. — Е. Х.-Х.) уже легли спать и погасили свет.
Дневниковая запись от 2 сентября 1800 г., вторник.
Цит. по: Wordsworth D. 2002, р. 20.
Посвящая «Прелюдию» Колриджу, Вордсворт хранил в памяти и этот совместно проведенный дивный вечер.
5 В огромном городе живя, я всё же \ Смог сохранить то, что, природа, ты | Дала мне ~ В любви к горам спешит признаться. — Позднее строки 64—113 были по неизвестным причинам изъяты Вордсвортом из поэмы. Комментируя эту ревизию, Джонатан Вордсворт (1932—2006), потомок поэта и видный исследователь его творчества, заметил, что изъятые строки содержат два примечательных «места времени» — «Воздушный остров» и «Натаска пастушеской собаки», которых, к сожалению, лишены другие редакции поэмы (см.: WordsworthJ. 1995: 609).
6 Сады Жэхэ (англ. Gehol; благодарю Бориса Львовича Рифтина за помощь в переводе этого названия на рус. яз.). — Имеются в виду возделанные долины китайской реки Жэхэ (левый приток р. Луаньхэ): поля чумизы, гаоляна, плодовые сады. Атташе первого британского посольства в Китае (1792—


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. VIII
871
1794 гг.) Джон Барроу описывал великолепие садов Жэхэ в путевых очерках (опубл. в июле 1804 г. как «Путешествия по Китаю» — «Travels in China»). Барроу отмечал, что западная часть Жэхэ — сад «тысячи деревьев» — напомнила ему поместье и замок, увиденные им в Англии на озере Аллсвотер, то есть поместье, принадлежавшее семье Лоутеров. Это сравнение запомнилось Вордсворту, читавшему книгу сразу после ее выхода — летом и осенью 1804 г. (см.: Wu 1993: 12—13): его отец состоял у Лоутеров на службе, и дом в Коккер- мауте, где У. Вордсворт родился, тоже принадлежал Лоутерам.
7...беседки, и дворцы, | И пагоды на солнечных пригорках... — В оригинале: «domes | Of pleasure». В этих строках звучит отголосок знаменитого колрид- жевского рефрена из стихотворения «Кубла Хан»: «stately pleasure-dome» (cp. в пер. В.В. Рогова: «Чертог, земных соблазнов храм»).
8 Но чудесней во сто крат \ Тот рай, где вырос я... — Вордсворт переводит взор с экзотического на обыкновенное, предлагая читателю другой вид буколических зарисовок. Как отмечают исследователи, существенная часть кн. УШ «Прелюдии» посвящена «утверждению пасторальных ценностей», так как Вордсворт представил здесь картины, которые можно отнести к трем различным видам пасторали: во-первых, «литературную пастораль» пляшущих Корина и Филлис, а также персонажей Шекспира и Спенсера, видения Барроу и Колриджа; во-вторых, чудесную и далекую «пастушескую жизнь, которую поэт наблюдал с городской стены Гослара»; в-третьих, «суровую пастораль своего родного края» — северной Англии (см.: Lindenberger 1963, р. 243—245).
9 Красота и труд, | Дарящие нам радость, неразлучны | Между собой. — Имеются в виду два начала, воспетые поэтом выше: природное и человеческое (букв.: «зеленые угодья» и «труды земные на земле»).
10 ...вусладах \ Век коротавшие златой и в песнях | Воспетые аркадских... — Здесь поэт «Прелюдии» отказывается воспевать те сказочные пастушеские образы, которыми населена литература начиная с античной эпохи. В данном случае Аркадия — это прежде всего место действия эклог Вергилия и — говоря словами М.Л. Гаспарова — «край бога-свирельника Пана» (Гаспаров 2000, с. 121).
11 ...коими Шекспир \ Лес населил Арденнский [где пленилась | Лже-Гани- медом Фиба), область ту, \ Где Флоризель и Шрдита плясали... — Упоминаются персонажи шекспировских пьес «Как вам это понравится» (Фиба и Ганимед) и «Зимняя сказка» (Флоризель и Пердита). Фиба вообразила, что влюблена в Ганимеда. Но юноши на самом деле не существует: он — переодетая Розалинда. Принц Флоризель, влюбленный в пастушку Пердиту, тоже обманывается,


872
Приложения. Примечания
не ведая, что его избранница — урожденная принцесса. Вордсворт намеренно перечисляет литературных персонажей, которые погружены в атмосферу двусмысленности и фантазий. Арденский лес — шекспировский аналог прекрасной Аркадии, таинственное место, удаленное от общества, от проблем реального мира, куда бегут многие герои пьесы «Как вам это понравится». Считается, что в названии «Арденский» (букв.: Forest of Arden) Шекспир соединил по крайней мере два топонима: лес Арден (Arden), некогда находившийся в графстве Уорвикшир (откуда родом мать Шекспира), а также Ардённский лес (в англ, переводах — the Ardennes) из «Неистового Роланда» Л. Ариосто (см., например: Песнь XXVII, сф 101; песнь XIД, сф 45).
12 Спенсер Эдмунд (ок. 1552—1599) — английский поэт, старший современник Шекспира; создатель так называемой спенсеровой строфы (девяшсгишие с особой схемой рифм), которой впоследствии писали Байрон, Шелли и Ките. Его незаконченная аллегорическая поэма «Королева фей» оказала огромное влияние на всю последующую английскую литературу. Вордсворт почитал Спенсера как замечательного поэта-визионера. Указанная строка в оригинале является реминисценцией майской эклоги (стк 11—13) «Пастушеского календаря» Спенсера, где описываются пляски вокруг майского шеста.
13 Майский шест. — Традиция устанавливать шест, украшенный цветами и лентами, и плясать вокруг него долго сохранялась в Англии как часть народных весенних празднеств. Антропологи связывают эти традиции с культом плодородия.
14 ...идут I Пить воду из счастливого колодца, | Увив его гирляндами. — Речь идет о так называемом колодце исполнения желаний (wishing well). В западноевропейском фольклоре считалось, что желание, произнесенное у такого колодца, может исполниться. Поверье, вероятно, связано с многообразными сакральными функциями воды. Чтобы задобрить обитавших поблизости духов, некоторые бросали в воду монетку; также существовал обычай украшения колодца по праздникам.
15 Всё ж горе, и невзгоды, и страданья \ Влекли меня сильнее — человек \ Жил среди зла и от него страдал. — Сходную мысль об очищающей силе переживаний за страждущих — переживаний, способствующих духовному взрослению человека, — Вордсворт выразил в стихотворении «Тинтернское аббатство», где он употребил выражение, впоследствии ставшее крылатым: «Печальная мелодия людская» («sad music of humanity» — Ln 91). Перекличка с этой мыслью присутствует и в других стихотворениях Вордсворта. Ср., например, такие строки из стихотворения «Элегические строфы, внушенные картиной сэра Джорджа Бомонта, изображающей Пилский замок во время шторма»:


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. VTH
873
Так раньше было бы — но не теперь:
Ведь я во власти у иных начал,
Ничто не возместит моих потерь,
И я от горя человечней стал.
Пер. В.В. Рогова
16 От няни слышанное мной не раз. — Имеется в виду Энн Тайсон (см. при- меч. 3 к кн. IV). Следующий далее эпизод (Кн. VTH, стк 213—304) известен в вордсвортоведении как «Нянюшкин рассказ» («The Matron’s Tale»). Вордсворт сочинил эти строки осенью 1800 г., параллельно работая над малой поэмой «Майкл», и изъял их из окончательной редакции «Прелюдии» 1850 г.
17 ...С Голубкиной скалы ~ По краю Рассет Коув и двух других \ Хребтов огромных... — Вордсворт с топографической точностью перечисляет вершины и озёра, располагающиеся к северу и востоку от Грасмира. Интерес поэта к топографии родных мест впоследствии вылился в написание «Путеводителя по Озерному краю» (впервые опубл. в 1810 г. в двенадцати выпусках).
18 ...она всегда вернется \ К родным холмам, где маленьким ягненком | Паслась бок о бок с матерью. — Считалось, что овцы, пасущиеся на холмах Озерного края, обладали особой способностью самостоятельно находить дорогу домой, даже оказавшись в десятках миль от него (Wordsworth J. 1995, р. 612, п. 255-257).
19 ...и берега \ Галеза — мир и миртовые рощи | Прекрасной Адрии.— Пор дс- ворт перечисляет топонимы, хорошо известные классической литературе, в частности той, где описаны прелести сельской жизни. Шумный поток Галеза, что в районе итальянской Калабрии, упоминался Вергилием («Георгики»), а также Горацием (например, «Оды и Эподы. Септимию»). Адрия — город в Италии, в древности был самым значительным портом на севере Адриатики.
20 Клитумн — река в итальянской Калабрии. Упоминается в «Георгиках» Вергилия.
21 Лукретил — гора около сабинской виллы Горация. Упоминается в «Одах» последнего как место обитания Пана, играющего на свирели и пасущего на склонах Лукретила овец (см.: П.17).
22 Флажолет (фр. flageolet, уменын. от старофр. flageol — «флейта») — старинная флейта высокого регистра, свирель.
23 Гослар — провинциальный городок в Германии (нынешняя земля Нижняя Саксония). В Госларе Вордсворт прожил с октября 1798 г. по февраль 1799 г. Из-за холодов поэт вынужден был много времени проводить в стенах дома, в печальном заточении. Вместе с тем это оказался творчески насыщен¬


874
Приложения. Примечания
ный период: Вордсворт написал здесь несколько стихотворений цикла «К Люси», а также набросал первый вариант «детских» книг «Прелюдии». «Былое величье» стен города навеяно историей: расцвет города пришелся на середину XI в. — эпоху правления Генриха Ш Черного (императора Священной Римской империи). Гослар был одним из престольных городов королей Франконской династии.
24 	Герцинские горы (горы Гарц) — горная группа в Германии (в области Саксонии, Тюрингии и Баварии), известная у древних римлян как Герцинский лес. Путь Вордсворта, покинувшего Гослар и двинувшегося навстречу Колриджу в университетский город Гёттинген, лежал через Герцинские горы. Вордсворт не описывает в «Прелюдии» горы Гарц, видимо, избегая реминисценций, которые могли увести нить повествования в другую сторону. Поэт пользуется приемом умолчания, которое адресату поэмы — Колриджу — не могло не броситься в глаза. Между тем обойденный молчанием контекст очень важен для понимания дальнейших образов «Прелюдии». Поясним эту мысль.
Здесь присутствует скрытая ассоциативная связь с гётевским «Фаустом» (наивысшая гора Гарца — Брокен — со времени позднего Средневековья считается самым известным «местом встречи ведьм» в Европе). Вордсворт здесь также обходит молчанием философские рассуждения Колриджа о так называемом призраке Брокен. Это важный для эстетики и поэтики Колриджа метафорический образ. О призраке Брокен Колридж размышлял, уже находясь в Германии, хотя его публикации на данную тему гораздо более поздние: «Пособие для размьппляющих» («Aids to Reflection», 1825) и «Верность идеалу» («Constancy to an Ideal Object», 1825—1826).
Призрак Брокен (известен также как «король Брокен» и «Брокенские великаны») — это эффект, наблюдаемый в горах Гарц. На протяжении веков путешественники наблюдали громадные призрачные фигуры, разгуливающие у вершины горы.
Призрак Брокен обычно появляется на закате солнца, когда вершина горы окружена слоем легких облаков. Встав спиной к закатному солнцу, человек, находящийся на вершине, видит, как на фоне колышущегося тумана вырастает гигантская тень. На самом деле это проекция фигуры самого путешественника. Когда вокруг тени образуется цветное свечение, это значит, что, пройдя через капли воды, находящиеся в воздухе, солнечный свет разложился на лучи разных цветов. Однако люди верили, что им явлено нечто сверхъестественное.
Подобное явление замечено не только на горе Брокен. В Китае нечто похожее наблюдают на горе Золотой пик и называют это «великолепием Буд¬


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. VIII
875
ды». Встречаются аналогичные призраки и в горах Шотландии. Их описал Джеймс Хогг в «Мемуарах оправданного грешника» (1824).
Колридж использовал образ призрака Брокен, чтобы наглядно разъяснить идею «со-творчества» воображения и природы. Колридж утверждал: для появления призрака необходимо, во-первых, чтобы на поверхности тумана играли лучи заходящего солнца и, во-вторых, чтобы человек, наблюдающий эту игру, использовал силу внутреннего воображения, художественно домыслил увиденное: угадал в расплывчатых очертаниях образ великана, ведьмы или короля.
Примечательно, что Де Квинси был не в восторге от этой колриджевской метафоры и говорил, что пример с брокенскими великанами не доказывает, что «со-творчество» воображения и природы действительно имеет место. По Де Квинси, между сознанием и природой, субъектом и объектом существует непреодолимая пропасть. А потому призрак Брокен — это целиком и полностью отражение мыслей, скрытых в подсознании того, кому призрак является (см. рассуждения о Брокене в работе Де Квинси «Suspira de Profundis», 1845).
У Вордсворта видения крупных, почти сверхъестественных, фигур в горах представлены в более реалистичном свете, нежели брокенские великаны. Ср. далее в этой книге «Прелюдии» образы гигантов пастухов и овец, похожих на «гренландских медведей» (см.: Кн. УШ, стк 391—396).
25 	И вновь, на посох длинный опершись, | Карабкается вверх, и плащ его \ Мелькает средь утесов. — В редакции 1850 г. Вордсворт добавит новый штрих к этому портрету, превратив его в гимн пастуху Озерного края: цветы и травы, венчавшие головы буколических пастухов и пастушек, оказались брошенными под ноги суровому английскому горцу. Английский пастух смело ступает на ковер из трав и, приминая его ногой, «выжимает дивный аромат из лепестков I Цветущего тимьяна, вплетенного искусницей-природой | В дикий дерн» («Crush out a livelier fragrance from the flowers | Of lowly thyme, by Nature’s skill enwrought | In the wild turf» — Prelude 1850. Bk УШ, Is 242—244). Так Вордсворт — символически, на уровне образов — переворачивает иерархию, заданную первыми книгами поэмы, где природа управляет человеком. Здесь сильный духом человек наконец поднимается над природой. И действительно: в начале кн. УШ над пейзажем доминировал холм Хэлвеллин, у подножия которого однообразной чередой протекала жизнь человеческого сообщества. Однако начиная с этой зарисовки самой крупной фигурой первого плана становится труженик-пастух, живой человек. У его ног отцветают травы и клубятся туманы (ср.: Кн. УШ, стк 393—394). Он продолжает свое восхождение, пока не покорит самую дальнюю вершину холма (см.: Кн. УШ, стк


876
Приложения. Примечания
400—404). Пастух поднимается не только над природой, но и над временем: «время» (time) и «тимьян» (thyme) в английском языке — омофоны. Созвучие этих слов обыгрывали в своей поэзии многие британские поэты, включая Эндрю Марвелла и Джона Донна. К примеру, Э. Марвелл (1621—1678) использовал каламбур «time | thyme» в заключительной строфе стихотворения «Сад» («The Garden»):
How well the skillful gard’ner drew Of flow’rs and herbs this dial new,
Where from above the milder sun Does through a fragrant zodiac run;
And as it works, th’ industrious bee Computes its time <thyme> as well as we. How could such sweet and wholesome
hours
Be reckon’d but with herbs and flow’rs!
Чьим промыслом от злака к злаку Скользят лучи по Зодиаку Цветов? Кто этот садовод,
Часам душистым давший ход? Какое время уловили Шмели на циферблате лилий? Цветами только измерять
Таких мгновений благодать!
Пер. ГМ. Кружкова
Подробнее о значении каламбура «time | thyme» см., например: Ray 1998, р. 79.
В «Прелюдии» Вордсворт упомянет аромат растоптанной душистой травы еще раз в следующей книге поэмы, вспоминая о друге — французском офицере Мишеле Бопюи:
<...> and his nature then Did breathe its sweetness out most
sensibly,
As aromatic flowers on alpine turf When foot has crushed them.
The Prelude 1805. Bk IX, Is 302-305
Казалось, существо его тогда Особый источало аромат,
Как те цветы альпийские, что грубо Мы топчем, проходя.
Кн. IX, стк 293-296
26 Свобода I Ему дана... — Образ пастуха, человека «натурального», свободного от многообразных социальных оков, присутствует и в других поэмах Вордсворта (ср., напр.: Грасмир, мой дом. Сгк 441—443).
27 ...когда искал \ Гнездо орла почти что в облаках... — Ср. «место времени» «Разорение вороньих гнезд» — Кн. I, стк 316—332, а также примеч. 25 к указанной книге.
28 ...Он двигался вперед через туман, | С ним овцы, наподобие медведей \ Гренландских. — Комментаторы английских изданий Вордсворта возводят эту


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. VIII
877
строку к отрывку из «Времен года» Томсона, хорошо известных Вордсворту: «Seen through the turbid air, beyond the life | Objects appear <...> o’re the waste | The shepherd stalks gigantic» (Seasons. Bk Ш, Is 725—727) — «Глядь, сквозь массы вихрящегося воздуха — крупней живых существ | Они являются <...> над пропастью — I То пастухи идут гигантскими шагами» (Пер. мой. — Е. Х.-Х.).
29 ...представлялся мне \ Крестом воздушным, словно тот, в Шартрезе, | Превыше всех высот для поклоненья \ Воздвигнутый. — Вордсворт описал крест (aerial cross), расположенный на уходящем в небо шпиле горного храма. Такой крест Вордсворт видел во время пешего турне по Европе 1790 г., и воспоминания о нем связаны у поэта с посещением Гранд-Шартрёз, где Вордсворт провел два дня (4 и 5 августа 1790 г.). Подробности его пребывания там известны плохо, так как единственное письменное свидетельство, оставленное Вордсвортом о посещении монастыря, — его письмо к сестре Дороти — сегодня считается утерянным. Известно, что монахи приняли путешественников тепло, беседовали с ними, угостили старинным ликером. В мае—октябре 1792 г. монахи были изгнаны из монастыря французскими революционерами. Тридцать лет спустя Дороти Вордсворт писала в своем дневнике, что она не знает другого места на земле — из посещенных Уильямом, — которое произвело бы на него столь же сильное впечатление. Подробнее о серии портретов пастухов и о смысле заглавия кн. VTII «Прелюдии» см.: Халтрин-Халтурина 20096, с. 67—73.
30 ...когда искал ~ И образ человеческий был зшком | Достоинства и силы, красоты \ И чести. — В литературоведении данный эпизод (Кн. УШ, стк 389— 410) получил название «Горные пастухи Озерного края». Он относится к «эпи- фаниям», или «местам времени», поэмы «Прелюдия».
31 ...не Корин, I С красавицей Филлис в зеленых рощах \ Танцующий все дни... — Корин и Филлис — традиционные пастушеские имена в буколической литературе античности, а много позже — в пасторальной литературе Англии. Ср., например, «Как вам это понравится» Шекспира и «L’Allegro» Милтона.
32 (И лет, наверное, до двадцати \ И трех)... — Вордсворт датирует время, когда он впервые смог слышать «печальную мелодию людскую», 1793 г. — своим первым посещением Тинтернского аббатства. В дальнейшем, редактируя «Прелюдию» (вариант 1850 г.), поэт перенесет этот момент обострения чувств на лето 1792 г., связав его с пробуждением политического сознания во время Французской революции.
33 ...все явленья жизни \ Фантазия в причудливые формы \ Облечь спешила, и в ответ природа | Отзывчивая щедро раздавала \ Ей образы свои. — Далее поэт перечисляет образы из своей ранней сентиментальной поэзии, вдохновленные


878
Пр иложения. Примечания
фантазией и в то же время написанные в подражание поэзии Джеймса Томсона. К примеру, в «Вечерней прогулке» Вордсворт нарисовал умирающую нищую семью — мать и детей, — несчастную участь которых он экстравагантно оттенил изображением счастливых лебединых пар. Ниже Вордсворт выстраивает целую череду образов, вдохновленных фантазией, то есть образов весьма причудливых, оторванных от жизни, не вполне правдоподобных. В противовес фантазии воображение, по словам Вордсворта, — более «сурово» (стк 494), оно имеет «опору в непреложных | Воспоминаниях», не позволяет своенравным помыслам, болезненным мечтам, «ветрам опасным увлекать» его (стк 564—566).
34 Как тот, кто вырос в городе [как ты, | Мой друг... — Обращение Вордсворта к Колриджу, своеобразное продолжение диалога с ним о пользе воспитания детей на лоне природы. Колридж вырос в лондонской школе-интернате и желал другой участи для своего сына Хартли, которому посвятил стихотворение «Полуночный мороз». Он полагал, что лучшее воспитание для ребенка, для его души — жизнь на природе. В предпоследней строфе, обращаясь к своему маленькому сыну Хартли, Колридж писал:
Мое дитя прекрасное! Как сладко Мне думать, наклоняясь над тобой,
Что ждет тебя совсем другое знанье И мир совсем другой! Ведь я возрос В огромном городе, средь мрачных стен,
Где радуют лишь небо да созвездья.
А ты, дитя, блуждать, как ветер, будешь По берегам песчаным и озерам,
Под сенью скал, под сенью облаков...
Огк 47-55.
Пер. МЛ. Лозинского
35 ...видя лесника поникшим, бледным \ [Давно хворающим от постоянных \ Ночевок на сырой земле), я мнил \ Его изнемогающим от чар \ Любви неразделенной... — Поэт иллюстрирует работу фантазии: увиденная правда жизни подменяется совершенно неправдоподобным, «красивым» объяснением происходящего.
36 И вот пришло то время... — Поэт отмечает новый этап в становлении своего сознания: он научился смотреть на человека, не набрасывая на увиденное красивую и причудливую — фантастическую — вуаль. Здесь Человек пред¬


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. УШ
879
стал пред взором поэта как он есть, но на почтенном расстоянии: возвышаясь вдали как «венец творенья» Божьего.
37 ...л, без перехода, | Вдруг оказался окружен пороком, | Словно безумьем... — В этих строках поэт возвращается мыслями к своему первому путешествию в Кембридж. Юный герой поэмы, представлявший себе человека как «венец творенья», вдруг видит гулящую женщину и слышит грубую брань из ее уст (ср. примеч. 39 к кн. VU). В Кембридже и Лондоне были и другие потрясения — встречи, обнаруживающие неприглядные стороны характеров людей. Вордсворт мысленно сталкивает образы идеального с образами низкого, чтобы показать: правду о Человеке познать не так просто, и взрослеющий поэт продолжает ее искать.
38 ...сквозь лессировки | Иных времен и старомодных нравов... — Здесь образно: словно сквозь тонкие слои прозрачной краски, нанесенные на живописное полотно. Обычный прием Вордсворта — изображение серий пейзажных зарисовок: одну и ту же картину он рисует в несколько слоев. Одни слои видны юному глазу, другие — более опытному. Слои просвечивают друг через друга и делают изображение более объемным, совмещающим разнесенные во времени события и впечатления.
39 ...О Лондон, строгий мой наставник... — Здесь Лондон из некоего аналога ада, каковым он был представлен в кн. УП «Прелюдии», превращается в «наставника»: герой поэмы получил новый опыт, им усвоен еще один жизненный урок — и в поэме появляется новая, более положительная оценка Лондона как этапа на пути становления поэтического сознания. В литературоведении следующий далее эпизод (Кн. УШ, стк 641—669) получил название «О Лондон, строгий мой наставник...». Он относится к «эпифаниям», или «местам времени», поэмы «Прелюдия».
40 Ведь до поры мой стих играл цветами, | Что вышиты на мантии твоей... — Поначалу Лондон занимал юного героя поэмы лишь своим внешним блеском, заслоняя собой другие образы столицы.
Узорчатый покров, служащий для отвлечения внимания созерцающего, вводящий в заблуждение, — распространенный литературный мотив. К примеру, Вордсворту было известно описание богатых гобеленов из «Королевы фей» Э. Спенсера (см. примеч. 32 к кн. Ш), волшебная мантия Фибы из фантастической сатиры М. Дрейтона «Человек на луне» (ок. 1605). После Вордсворта Дж. Ките, отталкиваясь от этих же источников, изобразил в кн. Ш «Эндимиона» (1818) плащ старика Главка, украшенный россыпью движущихся картинок, которые способны многократно увеличиваться и уменьшаться, словно проекции так называемого волшебного фонаря (см. также примеч. 43).


880
Приложения. Примечания
Другой устойчивый художественный мотив, использованный здесь Вордсвортом, — облачение гения места в узорчатый церемониальный плащ. Памятный пример использования этого мотива имеется у Милтона в элегии «Люси- дас»: в печальной процессии участвует одетый особым образом дух-хранигель реки Кэм (на которой расположен Кембридж): «Next Camus, reverend Sire, went footing slow, | His mantle hairy, and his bonnet sedge, | Inwraught with figures dim <...>» (Lycidas. Ls 103—105) — «А следом — Кэм, почтенный Сэр, ступал неспешно | В ворсяной мантии, в плетеном колпаке, — | Щедро украшенных узором помутневшим <...>» (Пер. мой. — Е. Х.-Х.).
41 	Вступает с факелом под некий свод \ Земли — в грот Антипароса иль Иор- дас, I Что затерялся в Крэйвенсшх горах... — Вордсворт создает собирательный образ пещеры, в котором узнаваемы как пещеры реального мира, так и подземные пространства мифопоэтической традиции. Антипарос — в древности Олиарос (родина Фидия и Праксителя) — входит в группу греческих Кикладских островов. Южная часть острова гориста; там находится известная сталактитово-сталагмитовая пещера с древними геологическими образованиями, напоминающими причудливые фигуры. Иордас, или Джордас, — пещера в горах на северо-западе графства Йоркшир (северная Англия), куда Уильям Вордсворт спускался с братом Джоном в мае 1800 г. Крэйвен — область на территории современного Северного Йоркшира.
Первоначально строки, в которых описан спуск в пещеру, Вордсворт размещал в конце кн. VI «Прелюдии», организуя образный ряд по принципу антиклимакса (резкое нисхождение, потеря значимости, смысловой упадок): побывав высоко в горах и совершив переход через Альпы, герой неожиданно уносился мыслями в противоположную область — глубоко вниз, «под свод земли». Такое использование образов отражало психологическое состояние героя: вместо душевного подъема он испытал эмоциональный спад. Однако в редакции 1805 г. Вордсворт перенес эпизод с пещерой в кн. УШ. Здесь этот эпизод не столько служит достижению психологического эффекта, сколько приближается к философской аллегории. Как перед узниками платоновской пещеры (гл. УП «Государства» Платона), перед героем «Прелюдии» проносится череда видений-теней. Однако больше никакого сходства между платоновской и вордсвортовской пещерами нет. Если для Платона все пещерные тени — иллюзия, жалкое отображение истинно существующей «утвари», которую другие люди проносят мимо входа в пещеру, то для Вордсворта истинно существующая «утварь» вообще остается «за кадром». Английского поэта интересуют пещерные видения двух видов: первые рождаются благодаря при¬


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. VIII
881
чудливой игре светотени (человек в своем сознании только «дорабатывает» увиденные тени-образы), а вторые вызваны к жизни волею самого человека. Именно второй тип видений Вордсворт считал результатом работы поэтического сознания. Ср. его программное определение поэзии из предисловия 1800 г. к «Лирическим балладам»: «Истинная поэзия представляет собой стихийное излияние сильных чувств поэта; она возникает из ярких переживаний, припоминаемых в состоянии покоя» (цит. по: Wordsworth 1992, р. 444. Пер. мой. — Е. Х.-Х.).
42 	...он видит I Иль мнит, что видит... — Реминисценция из «Энеиды» Вер-
Тут же Дидона меж них, от недавней раны страдая,
Тенью блуждала в лесу. Герой троянский поближе К ней подошел — и узнал в полумраке образ неясный:
Так на небо глядит в новолунье путник, не зная,
Виден ли месяц ему или только мнится за тучей.
VI.450—454. Пер. С А. Ошерова
«Герой троянский» — Эней, путешествующий по загробному миру, вход в который лежит через пещеру, описанную Вергилием несколькими стихами выше: «Лежа в пещере своей, в три глотки лаял огромный | Цербер, и лай громовой оглашал молчаливое царство» (Кн. VI, стк 417—418. Пер. С А. Ошерова).
43 Волшебный фонарь — проекционный аппарат; был распространен в Европе начиная с XVII в., является прототипом современных диапроекторов, кинопроекторов, фотоувеличителей. Аппарат состоял из деревянного или металлического корпуса с отверстием и линзами (объективом). В корпусе размещалась свеча или лампада — источник света. Через волшебный фонарь проецировали изображения, нанесенные на стеклянные пластины.
44 ...среди бела дня \ Он вдруг увидел на востоке мрак, | А облако на западе светилось \ Зарею утренней, слепя глаза \ Своею белизной... — Реминисценция из «Потерянного Рая» Милтона (Bk XI, Is 203—207), где описано явление Адаму и Еве ангелов — посланцев Божиих:
Зачем Восток до полдня потемнел,
А Запад — ярче утренней зари,
И облако слепящей белизны


882
Пр иложения. Примечания
С лазоревых снижается высот? —
Небесное укрыто нечто в нем!
Милтон 2006, с. 323.
Пер. АЛ. Штейнберга
Милтон, в свою очередь, опирается на текст Библии: «<...> осенй нас среди полудня, как ночью» (Ис. 16: 3).
45 В сих сценах умиления была \ Отрада главная моя ~ С неизъяснимой нежностью отцовской | Смотрел на бледное свое дитя. — В литературоведении данный эпизод (Кн. VTQ, стк 806—822) получил название «Лондонская сцена умиления». Он относится к «эпифаниям», или «местам времени», поэмы «Прелюдия». В более поздней редакции 1850 г. Вордсворт перенес эту сцену в кн. VII (сразу перед изображением слепого нищего), чтобы оттенить там карикатурные изображения толпы и создать плавный переход к рассказу о нищем. Здесь, в конце кн. УШ, «Лондонская сцена умиления» являет собой пример того, как обычный живой человек — а не его приукрашенный отвлеченный образ — вызывает у поэта добрые и прекрасные чувства.
46 И на весах любви моя любовь, | Растущая стремительно, была \ Былинкой по сравненью с мощным миром | Ее необозримой красоты. — Образ весов и взвешивания своих чувств появляется в поэме в очередной раз (ср.: Кн. Ш, стк 79-80; Кн. IV, стк 158-159).
КНИГА ДЕВЯТАЯ
Пребывание во Франции
BOOK NINTH Residence in France
1 ...так огромный город сей \ Я месяцами постигал... — Речь идет о пребывании в Лондоне в 1791 г., где Вордсворт провел четыре месяца — с января по май. Остальные месяцы поэт путешествовал по Уэльсу — факт, который он отметит в последней редакции «Прелюдии» 1850 г.
2 ...Франция звала \ Меня: я вознамерился язык \ Там выучить получше... — В начале декабря 1791 г. Дороти Вордсворт писала знакомым о том, что ее брат направился во Францию, с тем чтобы свободнее овладеть французским языком, так как в будущем он надеялся найти место гувернера, сопровождающего юных англичан в их путешествии по Европе — в так называемом «боль¬


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. IX
883
шом турне», без которого образование джентльмена считалось незаконченным. См. об этом письмо Дороти от 7 декабря 1791 г.: Wordsworth J. 1995, р. 619-620, п. 36-39.
3 Места давнишней и недавней славы: | От поля Марсова и до предместий \ Святого Антуана\ от Монмартра — | До Женевьевина собора. — Вордсворт перечисляет места, связанные с Французской революцией. Марсово поле — ныне парк в западной части Парижа, на левом берегу реки Сены. На Марсовом поле 14 июля 1790 г. Людовик XVI принес присягу первой французской конституции. Здесь же происходили события народного восстания 17 июля 1791 г. Предместья Святого Антуана — в описываемое время рабочий пригород Парижа, окрестности разрушенной Бастилии. Монмартр — высочайшая точка Парижа. На вершине холма Монмартр находится базилика Сакре-Кёр, одна из самых популярных достопримечательностей французской столицы. Монмартр был известным местом встреч революционно настроенных групп. Собор Св. Женевьевы — церковь, названная в честь св. Женевьёвы, или Гено- вёфы [фр. Geneviève; ок. 420 — ок. 500), — святой, почитаемой в Православной и Католической церквях, покровительницы Парижа. Революционные власти превратили эту церковь в некрополь для погребения великих людей Франции — Пантеон. В апреле 1791 г. здесь был похоронен Мирабо, один из самых знаменитых ораторов и политических деятелей Франции. Позже сюда перенесли останки провозвестников Французской революции Вольтера и Руссо.
4 В оба I Собранья шумных заглянув, увидел, | Как революции ллятежный дух... — Два зала собора Женевьевы занимали Национальное собрание и Клуб якобинцев. Якобинцы (^.Jacobins) — участники Якобинского клуба [фр. Club des Jacobins), французского политического клуба эпохи революции, установившие свою диктатуру во Франции в 1793—1794 гг. Клуб образовался в июне 1789 г. на базе бретонской фракции депутатов Национального собрания и получил свое название от места проведения заседаний клуба в доминиканском монастыре Св. Якова на улице Сен-Жак в Париже. Во время своего правления якобинцы провели ряд радикальных реформ и развернули массовый террор. Партия якобинцев включала: правое крыло, лидером которого был Дантон ; центр, возглавляемый Робеспьером; левое крыло во главе с Маратом (а после его смерти — с Эбером и Шометтом). Уильям Вордсворт бывал в обоих собраниях. Так, 19 декабря 1791 г. поэт сообщил своему брату Ричарду, что посетил Национальное собрание: в зал его провел член этого общества, так как вход не был свободным (см.: WordsworthJ. 1995, р. 620, п. 47). Подробности о посещении Национального собрания можно почерпнуть у других совре¬


884
Приложения. Примечания
менников Вордсворта. Вот что в июне 1790 г. писал по этому поводу Н.М. Карамзин:
Скажу вам нечто о Парижском Народном Собрании, о котором так много пишут теперь в газетах. В первый раз пришел я туда после обеда; не знал места, хотел войти в большие двери вместе с Членами, был остановлен часовым, которого никакия просьбы смягчить не могли, и готовился уже с досадою воротиться домой; но вдруг явился человек в темном кафтане, собою очень некрасивый; взял меня за руку и, сказав: allons, Mr., allons! ввел в залу. Я окинул глазами все предметы... Большая галерея, стол для Президента и еще два для Секретарей по сторонам; напротив кафедра; кругом лавки, одна другой выше; вверху ложи для зрителей. Заседание еще не открывалось. Вокруг меня было множество людей, по большой части неопрятно одетых — с растрепанными волосами, в серту- ках. Шумели, смеялись, около часа. Зрители хлопали в ладоши, изъявляя нетерпение. Наконец тот самый человек, который ввел меня [это был Рабо-Сент-Этьен], подошел к Президентскому столу, взял колокольчик, зазвонил — и все, закричав: по местам! по местам), разбежались и сели. Один я остался середи залы — подумал, что мне делать, и сел на ближней лавке; но через минуту подошел ко мне Церемониймейстер, в черном кафтане, и сказал: «Вы не можете быть здесь!» Я встал и перешел на другое место. Между тем один из Членов, Г. Андре, читал на кафедре предложение Военной Комиссии. Его слушали со вниманием; я также, но не долго, потому что проклятый черный кафтан опять подлетел ко мне и сказал: «государь мой! вы, конечно, не знаете, что в этой зале могут быть только одни Члены». — Куда же мне деваться, ГМ.? — «Подите в ложи». — А естьли там нет места? — «Подите домой, или куда вам угодно». — Я ушел; но в другой раз высидел в ложе 5 или б часов и видел одно из самых бурных заседаний.
Карамзин 1984, с. 317—318
5 	Пале-Рояль (ф р. Palais Royal — «королевский дворец») — площадь, дворец и парк, расположенные напротив северного крыла Лувра. При Людовике XIV и его преемниках дворец служил городской резиденцией герцогов Орлеанских. Герцог Орлеанский, впоследствии известный как Филипп Эгалите, открыл сады для посещения всем желающим и возвел на площади колоннады с лавками. Вскоре здесь засияли огнями самые модные клубы и кофейни


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. IX
885
города. Посетивший Париж в 1790 г. Николай Карамзин описывал Пале-Ро- яль следующим образом:
Вообразите себе великолепный квадратный замок и внизу его аркады, под которыми в бесчисленных лавках сияют все сокровища света, богатства Индии и Америки, алмазы и диаманты, серебро и золото; все произведения натуры и искусства; всё, чем когда-нибудь царская пышность украшалась; всё, изобретенное роскошью для услаждения жизни!.. И всё это для привлечения глаз разложено прекраснейшим образом и освещено яркими, разноцветными огнями, ослепляющими зрение. — Вообразите себе множество людей, которые толпятся в сих галереях и ходят взад и вперед только для того, чтобы смотреть друг на друга! — Тут видите вы и кофейные домы, первые в Париже, где также всё людьми наполнено, где читают вслух газеты и журналы, шумят, спорят, говорят речи и проч. <...> Всё казалось мне очарованием, Калипсиным островом, Армидиным замком.
Карамзин 1984, с. 216; письмо от 27 марта 1790 г.
Вордсвортовское описание Пале-Рояля перекликается с описанием лондонской Варфоломеевской ярмарки (см.: Кн. УП, стк 624—671).
6 Бастилия — крепость, построенная в 1372—1380 гг., в которой содержали заключенных и которая в представлении народа сделалась символом королевского абсолютизма. Заключение в тюрьму зачастую производилось на основании записки о заточении без суда и следствия, подписанной королем. В начале Французской революции 14 июля 1789 г. крепость была взята революционно настроенным народом и через год разрушена.
7 Портрет Марии Магдалины кисти \ Лебрена... — Вордсворт увидел это полотно в 1791 г., посещая монастырь кармелиток в Париже, до того как орден был разгромлен во время Французской революции, а предметы искусства переданы в другие руки. Картина висела в часовне Св. Марии Магдалины, где находилось еще несколько полотен, изображавших сцены из жития святой. Черновые эскизы к другим картинам тоже выполнил Лебрён. Упомянутое изображение Марии Магдалины и судьба картины — в представлении Вордсворта — сделались выражением революционных беспорядков, во время которых прекрасное подвергается насилию со стороны тех, кто, казалось бы, выступает во имя неких высоких идеалов. Подробное толкование данного образа


886
Приложения. Примечания
в поэтическом контексте «Прелюдии» дается в монографии Алана Лу «Вордсворт: Чувство истории» (см.: Liu 1989, р. 366—373). О смене картиной мест хранения см.: Jouin 1889, р. 493-^94. Мария Магдалина — последовательница Иисуса Христа, которая присутствовала при распятии и была свидетельницей его посмертного явления. Православие почитает ее как мироносицу, излеченную от семи бесов и фигурирующую в нескольких евангельских эпизодах. В традициях Католической и Англиканской церквей долгое время было принято отождествлять с нею прежде всего образ кающейся блудницы. Кающейся Марии Магдалине посвящено много известных полотен, среди которых работы Тициана, Эль Греко, Караваджо. Вордсворт упоминает «Кающуюся Магдалину» (ок. 1656—1657) Шарля Лебрёна. Ш. Лебрён (1619—1690) — французский художник и теоретик искусства, важнейшая фигура «стиля Людовика XIV», «первый живописец короля», один из основателей Королевской академии живописи и скульптуры, многое сделавший для украшения интерьеров Лувра и Версаля.
8 Теперь — туда, где поселиться я \ На время должен. — Далее Вордсворт, пользуясь свободой художественного воображения, совмещает события, происшедшие с ним в Орлеане и Блуа. Это пример художественной переработки автором своей биографии.
9 Читал памфлеты новые... — Имеются в виду памфлеты, написанные в ответ на трактат Эдмунда Бёрка «Размышления о Французской революции» («Reflections on the Revolution in France»; в других переводах — «Размышления о революции во Франции», «Размышления англичан о Французской революции»). Трактат Бёрка был написан в разгар Французской революции в 1790 г. и содержал развернутую критику программ революционного переустройства общества.
«Размышления...» вызвали широкую общественную дискуссию, которая также известна как «война памфлетов», или «спор о революции». С публикациями, оправдывавшими необходимость революционного переустройства общества, выступили Мэри Уолстонкрафт («Защита прав человека», 1790), Джеймс Макинтош («Vindiciæ Gallicæ», 1791), Томас Пейн («Права человека», 1791—1792). Это те самые «памфлеты», которые упоминает Вордсворт в приведенных строках «Прелюдии».
10 В ту пору первая волна насилья \ Прошла, сменившись грозной тишиной. — Так Вордсворт оценивает ход Французской революции между июлем 1789 г. (взятие Бастилии) и августовскими событиями 1792 г. (падение монархии).
11 Всем вхожим в «высший» свет... — В начале 1792 г. во французской ар¬


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. IX
887
мии было еще много офицеров-роялистов, представителей потомственной аристократии. Излагаемые здесь события связаны с пребыванием Вордсворта уже не в Орлеане, а в Блуа.
12 [За исключеньем одного, чье имя \ Я назову)... — Речь идет о капитане французской армии Мишеле Бопюи (1755—1796), с которым Вордсворт сдружился. См. о нем: Кн. IX, стк 285—286, 415.
13 ...имелиупованье | Единое: что сделано, вернуть | Обратно на круги своя. — То есть вернуть монархию, повернуть колесо истории вспять.
14 Карра, Горзас и множество других \ Имен теперь забыты... — Имеются в виду Жан-Луи Карра (1743—1793) и Антуан Жозеф Горзас (Торса, Горсас; 1752—1793). Карра и Горзас — журналисты, депутаты Национального собрания, члены партии жирондистов — партии, которой симпатизировали Бопюи и Вордсворт. По приговору революционного суда были казнены в октябре 1793 г. Младший современник Вордсворта историк Томас Карлайл (1795— 1881) в своих «Воспоминаниях» посвятил Вордсворту отдельную главу, в которой, между прочим, сообщил, что последнему довелось тайно посещать Францию в 1793 г. и присутствовать на казни Горзаса, о чем Вордсворт якобы поведал Карлайлу в 1840 г. (см.: Carlyle 2005, р. 303). Однако современные биографы поэта отвергают эту историю как вымысел (см.: WordsworthJ. 1995, р. 621, п. 179; Reed 1967, р. 147).
15 Приятели мои, о коих выше \ Я говорил, готовились бежать, | Чтобы примкнуть к отряду эмигрантов \ На Рейне, где последние слились \ С войсками иностранными, для быстрой \ Войны лишь набранными. — К апрелю 1792 г. более половины девятитысячной гвардии офицеров французской армии бежали в немецкий город Кобленц, чтобы заручиться поддержкой Австрии и Пруссии. По их соображению, иностранные войска должны были вторгнуться во Францию и восстановить Старый режим — порядок, существовавший до революции. К этому моменту Австрия и Пруссия уже вступили в войну. Англия последовала за ними в феврале 1793 г.
16 Героев, подвиги, страданья — то, | Что волновало сердце, пробуждая \ Легко фантазию мою... — В оригинале: «<...> it made my heart | Beat high and filled my fancy with fair forms, | Old heroes and their sufferings and their deeds» (курсив мой. — E. X.-X.). Примечательно, что в этой части поэмы Вордсворт описывает революционные речи как пробуждающие способность именно к «фантазии», а не к «воображению». Уточним еще раз: по Вордсворту, фантазия (fancy) — это тяга к иллюзорному, не существующему в действительности, а воображение (imagination) — это способность ярче воспринимать действительность.
17 Родившись там, где и теперь находим | Мы больше искренности, просто¬


888
Пр иложения. Примечания
ты, I Естественности, в любом другом \ Краю... — Имеется в виду Озер ный край Англии. Вордсворт полагал, что близость человека к природе благотворнее влияет на становление характера, нежели погруженность в городскую среду.
18 И Кембридж, I Не в меньшей степени, мне дорог тем, | Что жизнь его всегда напоминала | Республику с едиными для всех \ Законами... — Данная положительная оценка Кембриджа вступает в контраст с кн. Ш «Прелюдии», где поэт заострял внимание на элитности университетского образования, чуждого эгалитаризму, и на отсутствии в Кембридже свободного творческого выбора. В приведенных строках Вордсворт, напротив, поэтизирует Кембридж той эпохи, представляет его более демократичным, чем он был на самом деле. О несхожести Кембриджа тех лет с «республикой», о неравенстве богатых и менее обеспеченных студентов см.: Wordsworth J. 1995, р. 621—622; Johnston 1998, р. 111-134.
19 ...друг... — Вордсворт обращается к Колриджу (ср. примеч. 6 к кн. I).
20 Их разум помутился, силой некой \ Как будто опрокинут, их язык \ Был бездуховен и ущербен... — Вордсворт продолжает делиться впечатлениями от встреч с офицерами полка, роялистами (ср.: Кн. IX, стк 120—155).
21 Средь офицеров был один (я мельком \ О нем упоминал)... — Речь идет о Мишеле Бопюи (см.: Кн. IX, стк 129—130; см. также примеч. 12). Выходец из аристократической семьи, Бопюи симпатизировал Французской революции. Погиб в Германии в битве при Эммендингене, сражаясь на стороне войск Французской республики.
22 ...О сектах говорили ~ Расширившись, как в небе облака. — Предположительно речь идет о распространении кальвинизма и движения методистов (см.: Havens 1941, vol. 2, р. 503, п. 370—375). Вордсворт иронично замечает, что мастерству протестантской пропаганды и скорости распространения протестантской идеологии могли бы позавидовать пропагандисты политических свобод.
23 Народ, взошедший только что, сиявший \ На небосклоне утренней звездой. — Современные комментаторы обходят вниманием эти строки. В 1941 г. Р.Д. Хэвэнс выдвинул предположение, что речь идет об исламе (Havens 1941, vol. 2, р. 503, п. 377—379). Мне представляется вероятным, что в этих строках Вордсворт выразил надежду на появление в Европе новой свободной нации — рожденной революцией. Не исключено, что примером могло послужить возникновение молодой американской нации, когда в результате Американской революции 1775—1783 гг. тринадцать британских колоний провозгласили свою независимость от Великобритании и после подписания


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. IX
889
Парижского мира добились признания США как самостоятельного союзного государства.
24 ...где отдыхали мы \ Близ Роты, Греты, Дервента, другого ль | Безвестного ручья, мой верный друг... — Обращаясь к Колриджу, Вордсворт перечисляет реки Озерного края, которые особенно дороги его сердцу. У Роты расположен поселок Грасмир (где прошли лучшие творческие годы поэта), у Греты — Кезик (где жил Колридж), у Дёрвента — Кокермаут (где Вордсворт родился).
25 ...Дион с самим Платоном \ Держал совет ~ начав \ Войну философов. — Реминисценция из «Сравнительных жизнеописаний» Плутарха («Дион и Брут»), которые Вордсворт читал в английском переводе Томаса Норта (1579). Речь идет о Дионе Сиракузском (правитель Сиракуз в 357—354 гг. до н. э.), который возглавил оппозицию тирану Дионисию Младшему. Дион имел склонность к философским занятиям, настоял на приглашении в Сиракузы Платона, чтобы основать идеальное государство в согласии с его учением. Эвдем Кипрский — ученик Платона и друг Аристотеля, пал в борьбе против Каллиппа, убийцы Диона. Тимонид Левкадский — друг и соратник Диона. Закинф — остров у западного берега Пелопоннеса, один из Ионических островов.
26 Бопюи. — Ср.: Кн. IX, сгк 129—130, 285—286. См. также примеч. 12 и 21.
27 ...Стал командиром и погиб~ И не увидел то, что с сокрушенной \ Душой сегодня наблюдаем мы. — Вордсворт не знал точного места гибели Бопюи и полагал, что тот пал в бою в октябре 1793 г. на западе Франции, куда был послан подавлять контрреволюционный Вандейский мятеж и восстание шуа- нов (крестьян, живших близ города Лаваль на правом берегу Луары). Однако там Бопюи отделался тяжелым ранением. Он прожил еще три года и погиб 19 октября 1796 г. на реке Эльц в Германии в битве с австрийцами (один из конфликтов в серии так называемых Французских революционных войн). Вордсворт верно отметил, что Бопюи не дожил до переворота 1799 г. и установления консулата, во время которого власть фактически принадлежала Наполеону Бонапарту. Провозглашение империи в 1804 г. и коронацию Наполеона Вордсворт воспринял как попрание идей революции. Говоря о «позднейших» событиях, Вордсворт имел в виду 1804 г., когда он вносил правку в текст «Прелюдии».
28 Луара — самая длинная река во Франции. На ее берегах находятся земли, с которыми — как подчеркивает поэт — у него связаны и горестные, и светлые воспоминания: близ города Нант был тяжело ранен друг Вордсворта Мишель Бопюи (см. примеч. 27), а города Орлеан и Блуа хранят память о добрых юношеских днях, проведенных поэтом во Франции, когда он был


890
Приложения. Примечания
очарован идеалами революции. Долина реки Луары знаменита также расположенными в ней многочисленными замками, часть из которых перечислена далее (см.: Кн. IX, стк 471—478). Не случайно Вордсворт, созерцая старинные башни и стены, вспоминал рыцарские романы. Ниже он приводит реминисценции из Ариосто, Тассо, Спенсера.
29 То Анжелика на своем коне \ Стремительном неслась во весь опор \ Или Эрминия — беглянка тоже... — Анжелика — героиня «Неистового Роланда» Ариосто (1532); Эрминия — героиня «Освобожденного Иерусалима» Тассо (1580-1581).
30 ...Казалось мне, я видел пред собой | Двух рыцарей ~ на невидимой поляне, I Резвясь вокруг красавицы ллладой. — Реминисценции из «Королевы фей» Эдмунда Спенсера (см.: Bk I, canto 6). Повествуя о разлуке Красного рыцаря и его возлюбленной Уны (олицетворение целомудрия и небесного откровения), Спенсер рассказывает о злоключениях, постигших красавицу. Преследуемая коварным рыцарем Санс-Лоем (олицетворение беззакония), Уна взывает о помощи — и на ее крики сбегаются лесные сатиры (олицетворяют язычество). Заботливые козлоногие существа спасают девушку, уносят ее вглубь леса и начинают поклоняться ей как богине. Не желая превращаться в идола, Уна вынуждена спасаться бегством и от сатиров.
31 ...поражала \ Мое воображение. — В оригинале: «<...> did often in this way I Master my fancy» (курсив мой. — E. X.-X.) — букв.: «зачастую овладевала моими мечтаниями, разжигала фантазию». Ср. «живые фантазии» (Кн. IX, сгк 464). См. также примеч. 16.
32 ...к монастырю, | Что на лугу зеленом близ ручья \ Стоял, полуразрушен... — Вордсворт мысленно переносится на юго-восток Франции, где неподалеку от Гренобля расположен монастырь Гранд-Шартрёз. Во время Французской революции монастырь был закрыт. Вордсворт успел побывать в нем в 1790 г. — до того, как начались гонения на монахов (ср.: Кн. УШ, стк 403— 404). Примечательно, что свое первое описание Гранд-Шартрёз в малой поэме «Описательные зарисовки» (см.: Ls 53—79) Вордсворт создал по настоянию Мишеля Бопюи летом 1792 г.
33 ...о кресте, \ Сиявшем прежде высоко на шпиле \ Над лесом, словно путеводный знак. — Ср.: Кн. VTQ, стк 402—404 — пастух, которого поэт замечал вдалеке на вершине холма в Озерном крае, казался ему «крестом воздушным, словно тот, в Шартрёзе, | Превыше всех высот для поклоненья | Воздвигнутый».
34 Когда же по пути приятель мой \ Показывал мне то Роморантен... — В следующем далее пассаже (Кн. IX, сгк 471—478) поэт упоминает несколько


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. IX
891
замков Луары. Роморантен — небольшой замок в окрестностях Блуа, одна из резиденций Луизы Савойской (1476—1531), матери Франциска I и Маргариты Наваррской.
35 Резиденция в Блуа — королевский замок Блуа, любимая резиденция французских королей Людовика ХП и Франциска I.
36 Шамбор — замок к юго-востоку от Блуа, расширенный по приказу Франциска I. Существуют предположения, что упомянута возлюбленная Франциска I — графиня де Тури, жившая неподалеку. Однако, по мнению Де Селин- корта, предание, поведанное Вордсвортом, относится к 1526—1530 гг., когда Франциск I проживал в Шамборе. Мать короля, желая прекратить его связь с Франсуазой де Фуа, графиней Шатобриан, представила ему свою фрейлину — юную красавицу Анну де Писслё (в замужестве герцогиня д’Этамп). Вскоре Анна сделалась фавориткой Франциска I. Де Селинкорт приходит к выводу, что Анна де Писслё и являлась упомянутой возлюбленной, которая общалась с королем при помощи сигнальных факелов. Замок, название которого Вордсворт «не смог припомнить», Де Селинкорт отождествляет с шато Борегар, находящимся в нескольких милях от Блуа (см.: De Selincourt 1959, р. 590—591). Джонатан Вордсворт поставил под сомнение выводы Де Селин- корта, указав на два факта: во-первых, Анне де Писслё не было необходимости прибегать к языку сигнальных огней, так как она постоянно находилась при короле; во-вторых, шато Борегар находится слишком далеко от Шамбо- ра: факельные сигналы на таком расстоянии не видны (см.: Wordsworth J. 1995, р. 623). Примечательно также, что, тщательно дорабатывая текст «Прелюдии» на протяжении четырех с липшим десятилетий, Вордсворт не стал уточнять название замка. Вероятнее всего, история, поведанная Вордсвортом, условно-романтична и не предполагает поиска реальных прототипов.
37 ..люе воображенье \ Горячее нередко забывало | Об осужденье общем и о гневе ~ мог \ И восхищаться, и великодушно | Прощать грехи. — Подобно кембриджской жизни Вордсворта, когда его «воображенье | Спало, но не вполне» (Кн. Ш, стк 299—300), во время французских путешествий 1791—1792 гг. воображение поэта снова впало в дремоту. В кн. IX Вордсворт вспоминает об этой творческой силе лишь единожды — в связи с тем, что воображение способно врачевать душу.
38 ...счел уместным \ Здесь привести печальный сей рассказ. — В «Прелюдии» редакции 1805 г., которая переведена для нашего издания, Вордсворт приводит далее (Кн. IX, стк 539—886) печальный рассказ, известный в литературоведении как «История Водракура и Джулии». Уместность рассказа объясняется тем, что история о двух влюбленных, которые в результате были разлучены, частично напоминает судьбу поэта. Находясь в Орлеане, Ворде-


892
Приложения. Примечания
ворт полюбил Аннет Валлон (1766—1841) — француженку, принадлежавшую обществу роялистов, в котором он вращался. Аннет помогала ему изучать французский язык. Молодые люди собирались заключить законный брак. Однако, когда Вордсворт отправился в Англию за суммой денег, необходимой для дальнейшего семейного обустройства, граница между Англией и Францией внезапно закрылась из-за объявления войны. В отсутствие Вордсворта Аннет родила ему дочь Каролину (1792—1862). Увидеться с Аннет и Каролиной Вордсворту удалось лишь после окончания войны, когда дочери исполнилось 9 лет.
В редакцию «Прелюдии» 1850 г. история о Водракуре и Джулии не вошла по нескольким причинам. Во-первых, Вордсворт понимал, что в поэзии на любовные темы он не самый успешный автор. Как справедливо отметил Обри де Вир, Вордсворт «опасался испортить дело неумелостью. По его мнению, любовная поэзия так долго вульгаризировалась, что осталось очень мало поэтов, способных отдать ей должное подобающим образом» (De Vere 1876). Во-вторых, Мэри Хатчинсон, на которой Вордсворт женился в октябре 1802 г. и которая должна была издать его поэму посмертно, не была в восторге от французских любовных воспоминаний своего мужа. Наконец, в-третьих, «Прелюдию» Вордсворт посвятил истории своего творческого становления, развитию поэтической способности воображения, — а в рассказе о Водракуре и Джулии нет никаких «мест времени», или «вспышек воображения». Переиначив историю, нарисовав Водракура слабовольным и непохожим на себя, Вордсворт не подчинил этот рассказ общей задаче своей поэмы — раскрытию становления сильного творческого характера. Неудивительно, что этот фрагмент выпал из поэмы как инородный: Вордсворт опубликовал историю Водракура и Джулии отдельным изданием в мае 1820 г. Как самостоятельное произведение она заняла достойное место рядом с другими вордсвортовскими стихотворениями и поэмами о несчастной любви, о женских горестных судьбах, к которым относятся «Тёрн», «Разрушенная хижина», «Жалоба покинутой индианки» и др.
39 Любовный узел на челе у жилой... — Имеется в виду украшение прически в виде сложного банта или магического узла, который свидетельствует о том, что сердце девушки занято.
40 Водракур (в вордсвортовском начертании — Vaudracour) — условное имя героя, некоего нового Ромео, влюбленного в свою Джулию (ср.: Джульетта). В Блуа Вордсворту встречались люди с таким именем: известен некий лейтенант Водракур, из одного с Бопюи полка.
41 ...как жаворонок пел | Не воврелля и как восток пылал \ Безжалостной зарей. — Реминисценция из «Ромео и Д жульетты» Шекспира. Рано утром, пос¬


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. X
893
ле проведенной вместе ночи, молодожены расстаются: Ромео — приговоренный к изгнанию — должен отправляться в путь. Приближается роковой миг прощания. Услышав пение жаворонка (птица утра), Джульетта пытается удержать супруга и уверяет его, что за окном еще поет ночной соловей:
Джульетта
Ты хочешь уходить? Но день не скоро:
То соловей — не жаворонок был,
Что пением смутил твой слух пугливый;
Он здесь всю ночь поет в кусте гранатном.
Поверь мне, милый, то был соловей.
Ромео
То жаворонок был, предвестник утра, —
Не соловей. Смотри, любовь моя, —
Завистливым лучом уж на востоке Заря завесу облак прорезает.
Ночь тушит свечи: радостное утро На цыпочки встает на горных кручах.
Уйти — мне жить; остаться — умереть.
Акт Ш, сц. 5.
Пер. ТА. Щепкиной-Куперник
42 ...рядом шел I С переносным шезлонгом... — Имеется в виду крытое кресло на шестах — портшез, использовавшийся в западноевропейском быту в качестве транспорта для знатных людей. Переносили портшез слуги.
43 ...всего лишь в лье | Пути... — То есть примерно в 4,5 км.
КНИГА ДЕСЯТАЯ Пребывание во Франции и Французская революция BOOK TENTH
Residence in France and French Revolution
1 	...в Англию, домой. — Возвращаясь из Орлеана — через Париж — в Англию осенью 1792 г., Вордсворт временно покидал свою возлюбленную Аннет Валлон (см. примеч. 38 к кн. IX).


894
Приложения. Примечания
2 Король был свергнут. Вражеская рать ~ на поля \ Свободы безобидно пролилась. — После вторжения восставшего населения Парижа в королевский дворец Тюильри 10 августа 1792 г. конституционный монарх Людовик XVI был низвергнут. В августе—сентябре объединенная австро-прусская армия под командованием Карла Вильгельма Фердинанда, герцога Брауншвейгского, выступила против революционной Франции, но была разбита в сражении при деревушке Вальми. По приговору Национального Конвента 21 января 1793 г. тридцативосьмилетний Людовик XVI был казнен.
3 Все преступленья \ Прискорбные уже свершились... — Имеется в виду волна казней начала сентября 1792 г., получившая название «Сентябрьские убийства». Совершению казней способствовал циркуляр наблюдательного комитета Коммуны. По одним данным, он был подписан Дантоном, по другим — Маратом.
4 И в это вреллл, окрылен надеждой, | В Париж вернулся я. — На пути в Англию в октябре 1792 г. Вордсворт заехал в Париж. В литературоведении следующий далее эпизод (Кн. X, сгк 35-85) получил название «Трупы на площади Карусель во Франции». Он относится к «эпифаниям», или «местам времени», поэмы «Прелюдия».
5 Милю тюрьмы, где доживал свой век \ Монарх несчастный... — Имеется в виду Тампль, средневековая крепость в Париже, которая заменила Бастилию в качестве тюрьмы. В 1808—1810 гг., по указанию Наполеона I, крепость была разрушена.
6 Лошадь учится на корде... — Во время работы на корде (веревка в руках кордового) лошадь движется по кругу, приучается ходить под седлом и отрабатывает ритм движения. Это обязательный этап работы с молодыми лошадьми. Джонатан Вордсворт, комментируя эти строки, отметил любопытный факт: Национальный Конвент в то время собирался на территории манежа (WordsworthJ. 1995, р. 628, п. 70). Таким образом, герой поэмы пытается создать ассоциацию между тренировкой еще не объезженной лошади и действиями неопытного Конвента. В следующем далее отрывке (стк 70—77) герой поэмы перечисляет ряд вечных истин, пытаясь убедить себя в необходимости и неизбежности происшедших во Франции событий, успокоить себя. Но вскоре он отметает попытки оправдать жестокие меры нового правительства.
7 «Не спи\ Не спи\» — В оригинале: «Sleep no more!» Одновременно отсылка к Шекспиру и Уильяму Годвину. У Шекспира — это знаменитое восклицание- рефрен из монолога Макбета, которого преследуют кошмары после совершённого убийства:


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. X
895
Макбет
Казалось мне, разнесся вопль: «Не спите!
Макбет зарезал сон!» — невинный сон,
Распутывающий клубок забот,
Сон, смерть дневных тревог, купель трудов,
Бальзам больной души, на пире жизни Второе и сытнейшее из блюд...
Леди Макбет О чем ты?
Макбет
Всюду несся вопль: «Не спите!
Зарезал Гламис сон. Не будет Кавдор Отныне спать. Макбет не будет спать!»
Макбет. Акт П, сц. 2.
Пер. Ю.Б. Корнеева
В романе У. Годвина «Приключения Калеба Уильямса» (1794) вопль-рефрен из «Макбета» «Sleep no more!» связывается с утраченными иллюзиями ранней юности:
Непринужденность и жизнерадостность юности навсегда оставили меня. Неукротимый и настоятельный голос приказывал мне: «Бодрствуй» [Sleep no more!]. Меня мучила тайна, от которой мне никогда не суждено было освободиться, и в моем возрасте одно это сознание было источником постоянной горести.
Годвин 1961, с. 162
Вордсворт читал этот роман в феврале—августе 1795 г. в период своего увлечения идеями У. Годвина (см.: Reed 1967, р. 163; Wu 1993, р. 66—67).
8 Пале-Роялъ. — См. примеч. 5 к кн. IX.
9 Луве прошел к трибуне и сказал: | «Я обвиняю, Робеспьера тебя\» — Жан- Батист Луве де Кувре, член Конвента, защищал интересы жирондистов, боролся с роялистами и якобинцами. Обвинительная речь Луве де Кувре в адрес Максимилиана Робеспьера была опубликована и поступила в продажу 30 октября 1792 г. Робеспьер выступил с ответными речами, а в июле 1793 г. участвовал в создании революционного правительства. Робеспьер известен как один из лидеров эпохи Террора (5 сентября 1793 г. — 27 июля 1794 г.).


896
Приложения. Примечания
В 2014 г. в серии «Литературные памятники» опубликован роман Луве де Кувре «Любовные похождения шевалье де Фобласа» (изд. подгот. Е.П. Гречаная, Е.В. Трынкина).
10 ...Гармодий знал | И с ним Аристогитон; знал и Брут, | Что власть тирана мимолетна... — Вордсворт перечисляет знаменитых тираноубийц. Гармодий и Аристогитон — афиняне, составившие в 514 г. до н. э. заговор против тирана Гиппия и погубившие его брата Гиппарха. Оба вскоре погибли. После восстановления демократии почитались в Афинах как национальные герои. В 1786 г., как указывают английские комментаторы, Вордсворт переводил с древнегреческого песню, воспевающую подвиг Гармодия и Арисгогитона (см.: WordsworthJ. 1995, р. 629, п. 165—166). Марк Юний Брут Цепион — римский сенатор, глава заговора против Юлия Цезаря (Цезарь убит в марте 44 г. до н. э.). Если следовать Шекспиру, то
Брут лучший был, достойнейший из тех,
Что Цезаря убили. Все они Из зависти убийство совершили;
Лишь он один из честных побуждений —
Из ревности к общественному благу.
[Из заключительной речи Антония.]
Юлий Цезарь. Акт V, сц. 5.
Пер. ПЛ. Козлова
11 [Позорных десять лет... — Речь идет о годах с 1794 по 1804 — десятилетии, начавшемся эпохой Террора и завершившемся образованием Первой французской империи. Здесь Вордсворт остается приверженцем идей демократизации общества, но сожалеет о том, как в ходе истории разошлись идеалы Французской революции и реальные события.
12 ...государство перестроить \ По образцу античному. — Имеется в виду идеальное государство по Платону (см. примеч. 25 к кн. IX). Мысль о том, что для управления государством требуются специально образованные люди, Вордсворт отстаивал в «Письме к епископу Ландафскому» (февраль—март 1793 г.).
13 ...поэт лишь только \ Для самого себя, а для людей — | Никто... — К моменту возвращения в Англию в декабре 1792 г. Вордсворт был неизвестен своим современникам. Публикации сборника «Лирические баллады» и других поэтических собраний осуществятся только через несколько лет.


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. X
897
14 ..ллой добрый друг... — Вордсворт обращается к С.Т. Колриджу (ср. примем. 6 к кн. I, примем. 19 к кн. IX).
15 ...там кипят нешуточные страсти \ Вокруг торговцев неграми... — С момента основания Общества аболиционистов работорговли (1787 г.) до принятия парламентского акта об отмене работорговли (1807 г.) прошло 20 лет борьг бы и пылких дебатов. В 1807 г. Вордсворт посвятил сонет одному из лидеров аболиционистского движения Томасу Кларксону («Clarkson, it was an obstinate hill to climb...»). Адресат «Прелюдии», С.Т. Колридж, неоднократно выступал с яркими ремами в поддержку аболиционизма. Одно из его сохранившихся выступлений — «Лекция о торговле рабами» («Lecture on the Slave Trade», 1795).
16 Британия, со всей своею мощью, | Вступила против Франции в войну. — Франция объявила войну Англии 1 февраля 1793 г. Через десять дней Англия ответила Франции аналогичным вызовом. Противостояние длилось вплоть до поражения Наполеона в битве при Ватерлоо 18 июня 1815 г.
17 ...противоречьем \ Терзаем, я в то врелля ощущал \ Раздор в душе и тягостное брелля, I Что веснам всем моим прекрасным шли | Вразрез. — Герой поэмы разрывается между любовью к Англии (своей родине) и к Франции, где он оставил любимую женщину и ребенка.
18 Войска английские, сокрушены, | Позорно в бегство кинулись. — Речь идет о поражениях англичан в битвах при Ондскоте и Ваттиньи (осень 1793 г.).
19 Как гость незваный, сидя в стороне... — Косвенная отсылка к «Сказанию о Старом Мореходе» С.Т. Колриджа.
20 ...когда к Родине любовь, | Как бы Предтеча перед Божеством, | Посторонилась скромно... — Несмотря на отсылку к образам Нового Завета (Иоанн Креститель, обративший к Иисусу слова: «<...> мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне?» — Мф. 3: 14), эти строки Вордсворта исполнены горькой иронии: любовь к Родине в умах его соотечественников уступила место отнюдь не святому чувству — одержимости завоевательной политикой.
21 И Опыт рад был с дикого куста | Рвать цвет, сплетая для своих седин \ Так мало подходящий к ним венок. — Один из немногочисленных примеров использования Вордсвортом аллегорических образов. Смысл аллегории: не подобает нации с богатым историческим опытом и традициями следовать диким выходкам, характерным для незрелых существ.
22 ...флот британский собирался \ В бесславный рейд... — Летом 1793 г. Вордсворт, находясь на острове Уайт (Isle of Wight) у южного побережья Англии в проливе Ла-Манш, наблюдал, как корабли британского флота готовились к походу против Франции.


898
Приложения. Примечания
23 ...и отзывался \ Предчувствиями тяжкими, тревогой \ И болью сердца. — Тяжкие предчувствия, о которых здесь пишет Вордсворт, — это не только догадка о грядущем поражении британских кораблей в военном сражении с французами, посетившая поэта в 1793 г. К старым предчувствиям примешалось и личное горе. Когда Вордсворт дорабатывал эту книгу «Прелюдии», его преследовали воспоминания о совсем недавней трагедии: в феврале 1805 г. у южного побережья Англии (в заливе Уймут, который находится примерно в 100 км от острова Уайт) затонул корабль «Граф Абергени», капитаном которого был брат Вордсворта Джон. Подробнее об этом см. с. 769—777 наст. изд.
24 Этому врагу \ Во Франции те, кто для «высших» целей \ Забыл о чести, были рады. — В литературоведении следующий далее эпизод (Кн. X, стк 280— 355) получил название «Время террора». Он относится к «эпифаниям», или «местам времени», поэмы «Прелюдия».
25 Сенат \ Был потрясен и промолчал — никто | Не поднял голос, чтобы отменить \ Или смягчить жестокий приговор. — Во Франции к власти пришли монтаньяры; Жиронда сдала свои прежние позиции в Конвенте. Члены Конвента, протестовавшие против изгнания жирондистов, были арестованы. Так оппозиция была подавлена — и якобинцы начали осуществлять массовые казни «врагов революции».
26 Жена Ролана | Сумела это осознать в последний \ Свой час и в горьких высказать словах. — Имеется в виду Манон Жанна Ролан де Ла Платьер (1754—1793), супруга экономиста и министра Ж.-М. Ролана де Ла Платьера, хозяйка литературного салона, одна из лидеров партии жирондистов. Придерживалась республиканских взглядов. Находясь в заключении, она написала «Мемуары», откровенный тон которых напоминает «Исповедь» Руссо. Была казнена в ноябре 1793 г. На эшафоте мадам Ролан воскликнула: «Какие преступления совершаются во имя свободы!»
27 Республика, восстав из колыбели, | Словно Геракл, душила страшных змей. — Первая французская республика, которая была провозглашена 21— 22 сентября 1792 г., сразу после свержения Людовика XVI, и просуществовала вплоть до образования Первой французской империи в 1804 г., в первые же годы своего существования была вынуждена оказывать сопротивление как внутренним (контрреволюция), так и внешним (соседние державы) врагам. Врагов поэт сравнил с двумя змеями, которых ревнивая Гера подослала к колыбели Геракла, родившегося у Зевса и Алкмены. Младенец удушил обеих змей.


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. X
899
28 В пустыне есть оазисы, и в жоре — \ Средь бурь спасительные острова... — Ср. образ спасительных оазисов с идеей «мест времени»: «Есть времени места, и в каждой жизни | Они — живительных источник сил» (Кн. XI, сгк 245—246).
29 ...когда впервые | Беспечным пилигримом проходил \ По Франции... — Вордсворт и его приятель Роберт Джонс побывали в Аррасе 16 июля 1790 г. во время пешего путешествия по Франции (ср.: Кн. VI, стк 360—431). Аррас — город во французском департаменте Па-де-Кале на севере Франции, недалеко от города Кале.
30 ...словно Лир, что попрекал ветра... — Реминисценция из шекспировского «Короля Лира» («сцена бури» — Акт Ш, сц. 2). Когда Лир разделил земли своего государства между несколькими наследниками (правящая верхушка) и не назначил наследника единой Короны, то трон, по сути, остался пустым — и всё в обезглавленном королевстве стало погружаться в хаос. (Подробнее о трагедии монарха, теряющего власть, см.: Халтрин-Халтурина 2014.) Образным выражением этого метафизического беспорядка явилась буря, разразившаяся к середине пьесы. Вордсворт проводит параллель между событиями в «Короле Лире» и послереволюционной Францией: обезглавленное государство, анархия, насильственный хаос и беспомощное взывание к разбушевавшимся стихиям.
31 ...племя жадное Молоха... — Реминисценция из «Потерянного Рая» Милтона (см.: Paradise Lost. Bk I, Is 392—393), продолжающая серию образов мятежа, беззакония, ненасытной жестокости, кровопролития. Молох — древнефиникийский бог солнца, которому приносились человеческие жертвы. Здесь: кровожадный языческий идол. Ср. в переводе А.А. Штейнберга:
Молох шел первым — страшный, весь в крови Невинных жертв. Родители напрасно Рыдали: гулом бубнов, ревом труб Был заглушен предсмертный вопль детей,
Влекомых на его алтарь, в огонь.
Милтон 2006: 18
32 Мой путь I Чрез эстуарий левенский лежал... — В литературоведении следующий далее эпизод (Кн. X, стк 445—535) получил название «Весть о смерти Робеспьера». Он относится к «эпифаниям», или «местам времени», поэмы «Прелюдия». Описываемые события происходили в августе—сентябре 1794 г., когда Вордсворт снова находился в родных местах в английском


900
Приложения. Примечания
графстве Камбрия на Фёрнёсском полуострове, неподалеку от Пилского замка. Во время отлива по Левенским пескам и наносам можно пересечь Мор- камбский лиман (Morecambe Вау), образованный несколькими реками Камбрии, впадающими в Ирландское море. Предыдущее упоминание Левенских песков см. в книге о школьных годах «Прелюдии»: Кн. П, стк 136—147.
33 ...я видел целый сонм \ Существ воздушных, словно серафимов \ В пылающих венцах. — Отсылка к многочисленным милтоновским описаниям светлых ангелов. В английском варианте особенно узнаваема перекличка со стихотворением Милтона «К высокой музыке» («At a solemn Musick», 1637).
34 Картмёл — поселение на территории Ланкашира, которая позже отошла Камбрии. Поселение выросло около Картмелского монастыря, основанного монахами ордена августинцев в 1190 г. Монастырь был закрыт в 1536 г. по велению Генриха УШ Тюдора вследствие разрыва королевского двора с Римско-католической церковью. Многие монахи и жители Картмела были казнены Генрихом за участие в восстании, известном как «Благодатное паломничество».
35 ..мойучитель школьный... — Речь идет об Уильяме Тэйлоре (1754—1786), заведовавшем школой Хоксхэд в Грасмире, где учился Вордсворт. Тэйлор привил Вордсворту особую любовь к литературе. Самое раннее стихотворение Вордсворта было написано по просьбе Тэйлора в 1785 г. и посвящено двухсотлетию со дня основания школы в Хоксхэде.
36 ..маленький фрагмент \ Из Грэя — из элегии его. — На могильной плите Уильяма Тэйлора начертано последнее четверостишие из элегии Томаса Грея «Сельское кладбище».
37 ...романская часовня, | Полуразрушенная стоит... — Имеется в виду одно из строений, относящихся к Фёрнёсскому аббатству (см. примеч. 7 к кн. П).
38 Ответил мне, что Робеспьер казнен. — Робеспьер был казнен 28 июля 1794 г. Как сообщают комментаторы, весть о его экзекуции достигла Лондона 16 августа 1794 г., а Вордсворт узнал об этом в начале 20-х чисел августа (WordsworthJ. 1995, р. 636, п. 535).
39 Мы мчались, лошадей пустив в галоп. — В оригинале: «We beat with thundering hoofs the level sand». Эта строка встречается в «Прелюдии» дважды: в конце эпизода «Вскачь к Фёрнёсскому аббатству» (см.: Bk П, In 147) и здесь (cp.: Bk X, ln 535). Повторив строку из ранних книг поэмы, поэт включает читателя в процесс «воспоминания своей жизни»:
И как бы ни захватывало дух,
Когда на горной крутизне коней


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. X
901
Мы сдерживали, и когда потом При лунном свете берегом морским Неслись вперед, привстав на стременах,
Я безмятежность вечера порой Разгоряченным сердцем ощущал.
Кн. П, стк 141—147
Примечательно, что в последней редакции поэмы (1850) именно этой строкой — «Мы мчались, лошадей пустив в галоп» — завершается кн. X. В редакции 1850 г. строки 536—986 кн. X «Прелюдии» 1805 г. выделены в отдельную книгу (кн. XI). Отсюда сдвиг в нумерации книг в последующих редакциях.
40 ...башню I Спасения воздвигнуть... — В оригинале — прямая отсылка к Вавилонской башне. Вордсворт делает несколько отсылок к Священному Писанию, упоминая потоп и Вавилонскую башню и выстраивая новую метафору. Смысл сказанного: спастись от потопа путем возведения Вавилонской башни невозможно.
41 ...наши пастыри решили \ Пастуший крюк закона превратить | В орудие убийства. — Поэт критикует методы английского правительства и премьер- министра Великобритании Уильяма Питта-младшего. Следуя Робеспьеру, Англия взяла курс на репрессивную политику, внедряя реакционные меры. Были запрещены публичные митинги и начат ряд преследований по обвинению в государственной измене. Одно время Вордсворт и Колридж значились в списках неблагонадежных граждан, подозреваемых в шпионаже и политических связях с Францией. В 1797 г. за Вордсвортом и Колриджем была установлена постоянная слежка.
42 ...слишком рано, слишком резко \ Был вовлечен в дискуссии о том, | Каким правлению потребно быть. — Вордсворт возвращается к воспоминаниям о лете 1792 г., которое он провел во Франции в обществе Мишеля Бопюи (ср.: Кн. ЕХ, стк 129-130, 285-286, 415).
43 Блажен, кто жил в подобный миг рассвета\ — В оригинале: «Bliss was it in that dawn to be alive, | But to be young was very heaven!» — одна из крылатых фраз «Прелюдии». Ср. пушкинское «Блажен, кто смолоду был молод...» (Евгений Онегин. Гл. 8, сф X).
44 Теперь уже французы сами стали \ Захватчиками и от обороны | К экспансии открыто перешли... — Речь идет о Французских революционных войнах 1792-1802 гг.
45 ...Иученье то, | Что обещало чаянья людей | От чувств очистить... —


902
Приложения. Примечания
Имеется в виду рационалистическое учение Уильяма Годвина, изложенное в книге «Исследование о политической справедливости» (1793). В первом издании книги Годвин призывал британцев перенять опыт революционного переустройства общества у Северных Штатов Америки и Франции. В переиздании 1796 г. он эти призывы снял.
46 ...туда, где веет, \ Прохлада и где чувства ходят тихо, — | Никто по имени не окликает их. — Вордсворт с иронией отмечает слабое место учения Годвина: абсурдно предполагать, что горячие головы будут руководствоваться лишь разумом, оставив чувства в стороне.
47 Лжевоображенье. — В оригинале: «false imagination». Здесь: синоним «фантазии», которая затуманивает ум.
48 ...адвокаты старых институтов... — Имеются в виду как отдельные лица, выступающие за консерватизм, так и определенные консервативные организации, включая британские университеты и Парламент.
49 ...я решился I Вооружиться скальпелем и вскрыть \ Живое тело общества — до сердца, | До самой глубины, не побоявшись | К святыням прикоснуться. — Ср. строки из стихотворения Вордсворта «Всё наоборот» («The Tables Turned...», 1798):
Our meddling intellect
Mis-shapes the beauteous forms of things:
We murder to dissect.
Ведь наш безжизненный язык,
Наш ум, холодный и бесстрастный,
Природы искажают лик,
Разъяв на части мир прекрасный.
Пер. И.С. Меламеда
50 ...и я живее в драме \ Какой-нибудь сумею рассказать \ Тебе, мой друг, о том, что сам познал... — В марте 1804 г. Вордсворт задумал написать драматическую поэму «Прогулка» («The Excursion»), в которой повествуется о нескольких жизненных историях — Поэта, Странника, Отшельника и Пастыря. В кн. Ш и IV «Прогулки» Отшельник (the Solitary) размышляет о надеждах и провалах Французской революции.
51 ...обратясь \ В своих исканиях к науке точной, | Где твердо всё и ясно. — Вордсворт, получивший кембриджское образование, был силен в точных науках. Однако здесь речь идет не о решении математических задач, а об особом


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. X
903
способе мышления, которое поэт неоднократно упоминал ранее в «Прелюдии», рассуждая о геометрии. Ср., к примеру, отрывок об Арабе-Кихоте из кн. V, а также отрывок об обитателе пустынного острова, находящем утешение в чтении трактата по геометрии:
Огромна
Абстракций чистых власть над тем умом,
Что сам в себе не властен и влеком Толпою образов. Я находил Восторг в их высшем синтезе, что полон Изящной строгости.
Кн. VI, стк 174-179
52 Ты, мой бесценный друг, — совсем недавно \ Впервые встречен мной, — живым участьем \ Помог душе моей собрать себя. — Вордсворт познакомился с Колриджем в сентябре 1795 г. Сначала между ними завязалась переписка, а с июня 1797 г. они тесно сблизились как друзья.
53 ...женщина любимая... — Имеется в виду родственная любовь рано осиротевших брата и сестры. Дороти Вордсворт, младшая сестра Уильяма, не имея взрослых покровителей, с сентября 1795 г. начала вести хозяйство брата, когда он арендовал дом в графстве Дорсет на юго-западе Англии. Дорога поддерживала Уильяма во всех его литературных начинаниях и верила, что он сделается великим поэтом.
54 Сам Папа призван возложить корону \ На императора — позор последний! — В мае 1804 г. постановлением французского Сената была принята новая конституция, согласно которой Наполеон провозглашался императором. Коронация императора Наполеона I была назначена на 2 декабря 1804 г. Наполеон непременно хотел, чтобы в церемонии коронации участвовал Папа Римский Пий УП, и вызвал его для этого в Париж. Во время церемонии Наполеон взял корону из рук Папы Римского и короновал себя сам.
55 Собака на блевотину вернулась... — Реминисценция из «Книги притчей Соломоновых»: «Как пес возвращается на блевотину свою, так глупый повторяет глупость свою» (Притч. 26: 11; см. также: 2 Пет. 2: 21—22). Автор «Прелюдии» считает неразумным возвращение Франции к монархическому укладу после того, как она в мучениях отстояла право провозгласить себя республикой.
56 История сия предназначалась \ Для слуха твоего... — В ночь на Рождество 1806 г. (декабрь) Вордсворт прочел Колриджу вслух три первые книги


904
Приложения. Примечания
«Прелюдии». В ответ Колридж написал стихотворение «Уильяму Вордсворту, написано в ночь после прочтения им вслух поэмы о становлении личностного сознания» («То William Wordsworth, Composed on the Night after his Recitation of a Poem on the Growth of an Individual Mind», 1807).
57 ...ты теперь | Живешь среди народа, глубину \ Падения познавшего, в краю, I Где Этна вниз глядит на Сиракузы, | Тимолеонта град. — Вордсворт обращается к Колриджу, который в то время находился на Сицилии. В начале XIX в. Сицилия была еще далека от революционного движения и находилась под властью неаполитанских Бурбонов. Славное прошлое Сицилии связано, в частности, с именем тираноборца Тимолеонта (ок. 411—337 до н. э.), чье жизнеописание составили Плутарх и Корнелий Непот. При Тимолеонте в городах Сицилии было установлено республиканское устройство.
58 ...зной I Сирокко, разложением грозящий, \ Да обратится на твоем пути I Прекрасным ветром... — Поэт вновь обращается к метафоре ветра, популярной у романтиков. Ср. «Оду западному ветру» П.Б. Шелли, «Эолову арфу» С.Т. Колриджа, а также многочисленные места в «Прелюдии». Сирокко — сильный южный ветер, зарождающийся в пустынях Северной Африки и двигающийся через Средиземное море.
59 [По этой лестнице твой дух взойдет \ К здоровью, и довольству, и покою)... — Колридж отправился в Средиземноморье, чтобы поправить здоровье. Подробнее о его путешествии см., например: Халтрин-Халтурина 2009а. На Сицилии Колридж находился с августа по ноябрь 1804 г.
60 Отсюда, из единственного места, | Где ныне веет дух свободы, в пору | Суровых перемен для всех людей... — После выхода союзников Англии из войны и краткого перемирия (Амьенский мир; март 1802 г. — май 1803 г.) она одна продолжала войну с Наполеоном, рассчитывая создать новую коалицию против Франции. Англия удерживала Малыу, Александрию, Кейптаун и французские города в Индии. Вскоре началась Война Третьей коалиции (Русско- австро-французская война 1805 г.).
61 Рожден в горах, всё детство проведя \ Средь пастухов, я сызмальства мечтой I К Сицилии тянулся... — Холмистый пейзаж Сицилии, ее пастбища и стада напоминают поэту родной Озерный край.
62 ...Эмпедокл — философ, бард — | Иль Архимед тишайший ~ О Феокрит, ты повествуешь, как | Когда-то силы неба и зелыи, | Дарами изобилуя, творили | Здесь чудеса. — Здесь перечислены имена знаменитых сицилийцев. Эмпедокл из Акраганта (ок. 490 — ок. 430 до н. э.) — древнегреческий философ, врач, государственный деятель, писавший свои трактаты стихами. По легенде, предчувствуя смерть, Эмпедокл бросился в жерло вулкана Этны. Архимед (287—


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. XI
905
212 до н. э.) — древнегреческий ученый. Сделал множество открытий в геометрии. Заложил основы механики, гидростатики, автор ряда важных изобретений. Родился в Сиракузах, греческой колонии на острове Сицилия. Феокрит (ок. 300 — ок. 260 до н. э.) — древнегреческий поэт, родившийся, согласно некоторым источникам, в Сиракузах. Известен, в частности, своими буколическими сочинениями. Продолжателями Феокрита в пасторальной литературе стали Бион, Мосх и Вергилий.
63 О том, как пчелы медом подкрепляли \ Комата в жесточайшем зато- ченъе... — Отсылка к седьмой идиллии «Праздник жатвы», в которой Феокрит вспоминает о мирном летнем дне на острове Кос. Примечательно, что Вордсворт завершает свой рассказ о Французской революции, привлекая внимание читателя к образу одаренного человека, который, несмотря на жестокие испытания, выживает и остается полон творческих сил. Это история о поэте Комате. В идиллии Феокрита некий naciyx поет о том,
<...> как однажды в сундук преогромный Был козопас замурован велением злого владыки;
Пчелы, с лугов возвращаясь и сладостный запах кедровый Чуя, к нему проникали и соком питали цветочным,
Так как в уста его Музы сладчайший свой нектар излили.
О 	всеблаженный Комат! Ты сам пережил это чудо,
Ты был в ларец замурован, питался ты медом пчелиным;
Так ты дожил до поры, когда все плоды созревают.
Сгк 78—85.
Цит. по: Феокрит, Мосх, Бион 1958, с. 41.
Пер. М.Н. Грабарь-Пассек
М.Н. Грабарь-Пассек комментирует текст Феокрита следующим образом:
Здесь передается, по-видимому, южноиталийский или сицилийский миф, больше нигде не встречающийся; в схолиях он разъяснен так: пастух Комат, рабнпевец, приносил часто в жертву Музам коз из стада своего хозяина; заключенный за это в ларь и обреченный на голодную смерть, он был спасен Музами, по велению которых его кормили медом пчелы.
Там же, с. 265
64 Так дома у спокойного огня \ Я размышленьям предаюсь... — Эти строки Вордсворт писал в Голубином коттедже в Грасмире в ноябре 1804 г.


906
Пр иложения. Примечания
65 	Аретуза — источник в Сиракузах, названный по имени нимфы-охотницы, героини древнегреческой мифологии.
КНИГА ОДИННАДЦАТАЯ Способность к воображению: об ее утрате и восстановлении
BOOK ELEVENTH
Imagination, How Impaired and Restored
В редакции 1805 года кн. XI имеет название «Способность к воображению: об ее утрате и восстановлении». В редакции 1850 года — «Способность к воображению и вкус: об их утрате и восстановлении». В публикуемом варианте «Прелюдии» вся кн. XI строится на пояснении особого вордсвортовского понятия «места времени» (spots of time). Сначала поэт подводит читателя к рассуждению об этих особых источниках духовного обновления, затем дает им определение (см.: Кн. XI, стк 245—264), а после приводит две яркие иллюстрации «мест времени»: «Виселица в Пёнрите и девушка с кувшином» (см.: Кн. XI, стк 264—297) и «Рождественские каникулы и смерть отца» (см.: Кн. XI, стк 337— 380).
1 Как долго отвлекали нас, мой друг, | Людское горе и вина... — Когда 11 февраля 1805 г. Вордсворт узнал о гибели своего брата Джона, капитана затонувшего корабля «Граф Абергени», работа над рукописью поэмы приостановилась: поэт переживал творческий кризис. Первые десять книг к тому времени были практически готовы. Остальные три были завершены к маю 1805 г., причем основаны они на старых черновиках. Подробнее о гибели Джона Вордсворта см. с. 770—771 наст. изд.
2 ...Вы, дуновенья \ Чистейшей радости, вы, ветерки \ И бризы вольные, — для вас открыты \ Все уголки души. — Вордсворт возвращается к метафоре сладостного «одухотворенного ветра» — своего прежнего источника вдохновения (ср. начало поэмы: Кн. I, стк 41—54) для того, чтобы подчеркнуть: в отличие от порывов вдохновения, приходящих извне, способность к воображению рождается в глубине человеческой души — «лишь тогда нам воздается, | Коль от себя даем» (Кн. XI, стк 324—325). Подробнее о метафоре «одухотворенного ветра» в творчестве Колриджа и Вордсворта см. с. 737—742 наст. изд.
3 В благоуханье дивном, с берегов | Манившем странника (любви бесстраш¬


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. XI
907
ной I В нем был призыв), коль чары не давали \ Суденышку пристать? — Реминисценция из «Потерянного Рая» Милтона (кн. VI): Сатана приближается к месту, где расположен Эдем — родина еще не согрешивших Адама и Евы. Милтон описывает рай следующим образом:
Чудно хороша
Была та местность! Воздух, что ни шаг,
Всё чище становился и дышал Врагу навстречу ликованьем вешним,
Способным все печали исцелить,
За исключением лишь одного Отчаянья... Игрою нежных крыл Душистые Зефиры аромат Струили бальзамический, шепча О том, где эти запахи они Похитили. Так, после мыса Доброй Надежды, миновавши Мозамбик,
В открытом океане моряки Сабейский обоняют фимиам,
От северо-востока ветерком Привеянный, с пахучих берегов Аравии Счастливой, и тогда На много лиг свой замедляют ход,
Чтоб дольше пряным воздухом дышать,
Которым даже Океан-старик С улыбкой наслаждается.
Милтон 2006, с. 98.
Пер. А.А. Штейнберга
В поисках места, способного «все печали исцелить» и подарить ощущение счастья, Вордсворт обращается сначала к образу рая как географического пространства, а затем задумывается о внутреннем мире человека.
4 	...как колдун, что жезлом лишь взмахнет — \ А уж дворца и рощи нет как нет... — Отсылка к шекспировской «Буре» — знаменитому монологу волшебника Просперо, проведшему много лет на одиноком острове посреди моря.
Забава наша кончена. Актеры,
Как уж тебе сказал я, были духи


908
Пр иложения. Примечания
И в воздухе растаяли, как пар.
Вот так, как эти легкие виденья,
Так точно пышные дворцы, и башни,
Увенчанные тучами, и храмы,
И самый шар земной когда-нибудь Исчезнут и, как облачко, растают.
Мы сами созданы из сновидений,
И эту нашу маленькую жизнь Сон окружает...
Акт ГУ, сц. 1, сгк 14&-158.
Пер. Т.Л. Щепкиной-Куперник
Слова эти обращены к молодому Фердинанду. Просперо объясняет чудеса, происходившие на дивном острове с юношей и его спутниками, опираясь на логическую цепь рассуждений. Так и Вордсворт в этой книге поэмы методом рассуждений пытается дойти до сути чудесных творческих сил — фантазии, воображения. Поэт выявляет механизм их действия и дает определение моментам ярких вспышек воображения («места времени»).
5...Цвет, I Пропорции дарили ощущенья \ Сильнейшие, манили новизной, | А настроение природы, то, | Что духом места называем мы, | Я замечал едва ль. — Вордсворт хорошо разбирался в работах теоретиков эстетики, писавших об особой категории «живописного» — Эдмунда Бёрка, Уильяма Хогарта, Уильяма Гилпина, Увдэйла Прайса, Ричарда П. Найта и др. Однако поэт не подчинялся слепо их предписаниям, согласно которым «дух» того или иного пейзажа — в согласии с объективными признаками (пропорции, мягкость или резкость линий, степень освещенности и пр.) — следовало характеризовать как живописный, либо возвышенный, либо прекрасный. Наглядным примером особого вордсвортовского подхода к толкованию категории эстетики служит его описание перехода через Альпы по Симплонскому перевалу (кн. VI).
6 	...исходил холмы и горы, | Ища всё новых сочетаний форм, | И новой радости, и широчайших I Просторов зрению, — оно ж, гордясь | Владеньями своими, ликовало, I Все внутренние силы усыпив. — Ср. «Тинтернское аббатство»:
Хоть я не тот, каким я был, когда,
Попав сюда впервые, словно лань,
Скитался по горам, по берегам Глубоких рек, ручьев уединенных,
Куда вела природа; я скорее


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. XI
909
Напоминал того, кто убегает От страшного, а не того, кто ищет Отрадное.
Пер. В.В. Рогова
Синонимом «внутренним силам» (inner faculties) этих строк «Прелюдии» (здесь эти силы усыплены) является «мысленное око» (inward eye), воспетое Вордсвортом в «Желтых нарциссах»: «Ведь ныне в сладкий час покоя | Иль думы одинокий час | Вдруг озарят они весною, | Пред оком мысленным явясь» [Пер. ИА. Лихачёва).
I Одна девица юная... — Имеется в виду Мэри Хатчинсон (см. примеч. 18 к кн. VI). Мэри и Уильям Вордсворт были ровесниками и дружили с детских лет. В сестру Мэри — Сару Хатчинсон — был тайно и безответно влюблен Колридж. Он посвятил Саре цикл стихотворений, известный ныне как «Цикл к Азре» (Asra — анаграмма имени Sara; подробнее об истории создания цикла «К Азре» см.: Holmes 1998, р. 314, 333). В цикл входят пока еще не переведенные на русский язык стихотворения «The Keepsake» (1796), «Inscription for a Fountain on a Heath» (1801), «The Blossoming of the Solitary Date-Tree» (фрагмент, 1805), «Ad Vilmum Axilogum» (1807), «The Tropic Tree» (1807), «An Angel Visitant» (1807), «You Mould my Hopes» (1807) и др. Центром цикла Колридж сделал оду «Уныние» (первоначальное название «Letter to Sara Hutchinson», позднее — «Dejection: An Ode»), с ранней версией которой перекликаются приведенные строки «Прелюдии». Мэри и Сара изображены поэтами как образцы ангельской чистоты и душевной отзывчивости.
8 ...пока женя \ С моим любимым краем и холмами | Родными не успели разлучить... — То есть до отъезда на учебу в Кембридж.
9 Когда чрез Альпы, с их великолепьем, | Я проходил... — Имеется в виду лето 1790 г., когда Вордсворту было 20 лет. Подробнее см. в кн. VI «Прелюдии».
10 ...упадок мой... — Ср. начало кн. XI (стк 2).
II Есть времени места... — В следующем далее пассаже (стк 245—264) приводится знаменитое определение «мест времени» (spots of time; терминологическая новация Вордсворта). Данные строки «Прелюдии» написаны поэтом в декабре 1798 г. — январе 1799 г.
Русский термин «места времени» введен мною (см.: Халтрин-Халтурина 20096), хотя в отечественном литературоведении встречались и другие переводы термина Вордсворта на русский язык. Упомянем среди них «пятна времени» и «фрагменты времени» (см. соответственно: Борев 2003, с. 553; Саркисова 2004, с. 54). Описанные Вордсвортом «spots of time» удивительны по сво¬


910
Приложения. Примечания
ей природе, что сказалось на необычном для английского языка сочетании слов, которым Вордсворт пользуется для их обозначения. Предлог «of», которым поэт соединил два слова — «spots» — «места» (здесь: конкретные географические пространства) и «time» — «время», выражает особое взаимопроникновение двух сущностей: пространственной и временной. «Места» выступают одновременно параметром и мерой «времени».
Переживая в воспоминаниях — вновь и вновь — встречу с «местами времени», Вордсворт ощущает в себе нечто очень похожее на те «человеческие движения», которые Н.В. Гоголь советовал забирать с собой, «выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество», не оставляя их на дороге.
«Места времени» — более узкое понятие, чем «видения» (visions). Это особые благостные моменты, способствующие укреплению духа героя вопреки любым горестям и разочарованиям. В такие минуты, как полагает Вордсворт, происходит его душевный рост и исцеление.
Читателям XX—XXI вв. вордсвортовское понятие типологически может напоминать хронотоп М.М. Бахтина. Существенная разница между ними в том, что «место времени» является подчеркнуто субъективной категорией: образование пространственно-временного единства происходит лишь в сознании лирического и лиро-эпического героя, а для стороннего наблюдателя (другой персонаж, например) его вовсе не существует.
12 В ту пору, как | (Тогда мне не было еще шести)... — В литературоведении следующий далее эпизод (Кн. XI, стк 264—297) получил название «Виселица в Пенрите и девушка с кувшином». Он относится к «эпифаниям», или «местам времени», поэмы «Прелюдия». Вордсворт находился в гостях у бабушки и дедушки Куксонов (родители матери) в Пенрите на севере Англии. Джеймс — старый слуга семьи, который сопровождал маленького Уильяма. Весенним утром они вдвоем — мальчик и старик — отправились на конную прогулку по холмам. Случайно Уильям отстал от провожатого. Не зная дороги, он решил спешиться, взял лошадь под уздцы и стал самостоятельно спускаться по крутой тропе. С трудом добравшись до подножия холма, ребенок очутился у виселицы и испугался. Его глазам предстал старый столб с обрывками проржавевших цепей.
13 [Из суеверия здесь каждый год \ Траву снимали)... — Под виселицей, словно клеймо, зияли буквы, вырезанные в дерне, — имя повешенного преступника. Местные жители следили за тем, чтобы надпись не заросла травой: они боялись, что если это произойдет, то привидение убийцы не даст им покоя. Вордсворт не называет букв надписи — но не потому, что их нельзя восстановить (современные комментаторы указывают, что надпись гласила «Томас


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. XI
911
Паркер» или «Томас Николсон», которые были приговорены к казни за несколько лет до описываемого события). В повествовании Вордсворта таинственная надпись становится символом ужасного неизвестного, от которого надо спасаться бегством.
14 ...Селянку, что с кувшином на плече \ Шла, чуть ли не сбиваемая с ног \ Сильнейшим ветром... — Незнакомка, которая, сопротивляясь ветру, несет кувшин с водой, — чужой и не знакомый ребенку человек, вот почему Уильям не пытается к ней приблизиться. Она напоминает ребенку привидение. С годами образ незнакомой девушки стал вызывать у героя светлые чувства. Вордсворту стало казаться, что девушка с кувшином чудесным образом предвосхитила появление Дороти Вордсворт и Мэри Хатчинсон, с которыми взрослый поэт посетил Пенрит много лет спустя (ср.: Кн. XI, стк 307—310).
15 ...в радостную пору \ Моей любви, с подругой и сестрой, | Столь дорогими сердцу моему, | Я каждый день прогуливался здесь... — Ср. теплые воспоминания о прогулках в тех же местах неподалеку от маяка: Кн. VI, стк 230—243. Наслоение светлых впечатлений на мрачные и нахождение вследствие этого искреннего утешения — характерный вордсвортовский прием. Строки 306— 335 кн. XI тематически перекликаются с одой «Отголоски бессмертия по воспоминаниям раннего детства» и были добавлены в поэму в марте 1804 г., сразу после написания оды.
16 ..лишь тогда нам воздается, | Коль от себя даем. — Перекличка с кол- риджевской одой «Уныние»:
Мы то лишь получаем, что даем,
Жива Природа с нашим бытием:
Мы и фату, и саван ей дарим!
И если нечто явится для нас Ценней того, что в хладном мире зрим Подачкой страждущим сынам земным —
Сама душа должна явить в тот час Сиянье, облак, пламенем палим,
Чтобы Земля им облеклась —
И пусть раздастся, сладок и высок,
Самой душою порожденный глас,
Всех сладких звуков на земле исток!
Сгк 47-58.
Пер. В.В. Рогова


912
Приложения. Примечания
17 Как-то раз, \ На Рождество [каникулы вот-вот | Должны были начаться)... — В литературоведении следующий далее эпизод (Кн. XI, стк 337—380) получил название «Рождественские каникулы и смерть отца». Он относится к «эпифаниям», или «местам времени», поэмы «Прелюдия». Отец Вордсворта по долгу службы часто ездил верхом. В декабре 1783 г., возвращаясь из деловой поездки домой, он потерял дорогу, ночевал под открытым небом — и простудился. В январе 1784 г. его не стало. Многократно вспоминая — с дистанции прожитых лет — последнее Рождество в жизни отца, свое нетерпение ехать на каникулы домой и горе, которым эти каникулы обернулись, Вордсворт остро чувствует неугасимую любовь к родителям и испытывает нечто похожее на катарсис.
18 ...и л, и двое братьев | Моих, осиротев, за гробом гили... — Родители Вордсворта — Джон Вордсворт и Энн Куксон — поженились по любви и вопреки запрету семей. Неприязнь между их двумя кланами, жившими на севере Англии, практически на границе с Шотландией, была давнишней. Если Вордсворты (предки отца) много сделали, чтобы Второе якобитское восстание 1745 г. было подавлено, то Куксоны (семья матери) были на стороне предводителя этого восстания — Красавчика принца Чарли. Брак Джона и Энн был счастливым, но недолгим. Находясь в Лондоне в гостях у старых друзей, разместивших ее в холодной и сырой комнате, Энн получила воспаление легких и скоропостижно умерла. Уильяму тогда шел восьмой год. Джон пережил ее всего на пять лет. В 1784 г. Уильям Вордсворт, его три брата и сестра остались полными сиротами.
КНИГА ДВЕНАДЦАТАЯ
Воображение. Продолжение
BOOK TWELFTH Same Subject (Continued)
В редакции 1805 года кн. ХП имеет название «О том же предмете (продолжение)». В редакции 1850 года — «Способность к воображению и вкус: об их утрате и восстановлении (окончание)».
1 	Гений, привыкая к смене \ Бурь и затиший... — Ср. рассуждение Вордсворта о сути поэзии в его программном «Предисловии к книге “Лирические


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. ХП
913
баллады”» (1802), где он говорит, что настоящая поэзия рождается от чередования ярких эмоций и размышления о них в спокойном состоянии ума:
Я сказал, что поэзия представляет собой стихийное излияние сильных чувств. Ее порождает чувство, к которому мы в спокойствии мысленно возвращаемся; мы размышляем над этим чувством до тех пор, пока благодаря некой реакции спокойствие постепенно не исчезнет и чувство, родственное тому, над которым мы только что размышляли, понемногу не возникнет и не закрепится в нашем сознании.
С. 298 наст. изд.
Мысль о чередовании «бурь и затиший» перекликается также с идеей Э. Бёрка о формировании личности под воздействием двух разнонаправленных сил: переживания благоговейного ужаса (встреча с возвышенным) и переживания спокойной радости (встреча с прекрасным). Ср.: Прелюдия. Кн. I, стк 293-295.
2 Ту Силу, что есть образ, воплощенъе \ Благого Разума. — Здесь под «силой» Вордсворт понимает крепость, которую дает человеку умное созерцание природы. Примеры воспитания природой поэт приводил в детских книгах «Прелюдии». Ср., например, эпизоды «Кража вальдшнепов» (Кн. I, стк 293—315) и «Похищение ялика» (Кн. I, стк 353-^05). Ср. также вордсвортовское определение воображения как «чувствующего разума» (Кн. ХШ, стк 207).
3 Тщету того, что названо «богатством \ Народов»... — Отсылка к труду «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776) Адама Смита.
4 И Лондон I Порой давал мне это, — а иначе | Он мог бы просто раздавить меня. — Изначально строки, написанные для отрывка о Лондоне, размещались рядом с «Лондонской сценой умиления» (см.: Кн. VTH, стк 806—822).
5 ...она была \ Как будто стрелкой в вечность,указу я | На нечто беспредельное... (букв.: «like a guide into eternity»). — Ср. кембриджское изваяние Ньютона, устремившего взор в бесконечные просторы («знак неизменный», символ пытливой научной мысли — Кн. Ш, стк 71), и фигуру пастуха, возвышающуюся над вершинами дальних холмов — как знак «достоинства и силы, красоты I И чести», букв.: «index of delight» (Кн. УШ, стк 409—410). См. также примеч. 8 к кн. Ш.
6 Низводят правду до каких-то общих \ Понятий... — Здесь, отвергая понятие «общего» как отвлеченное и ущербное, Вордсворт обнаруживает мысли, созвучные религиозному неоромантизму и экзистенциальному персонализму


914
Приложения. Примечания
Н.А. Бердяева. В труде «О рабстве и свободе человека» Бердяев писал следующее:
Сохраняется ошибочность старой проблематики в спорах реалистов и номиналистов. Остается логическое противоположение общего и единичного, универсального и индивидуального. Но это противоположение есть порождение объективирующей мысли. <...> никакого универсального, как общего, не существует. «Лошади вообще» и «человека вообще» не существует, и нет единства всех отдельных лошадей и людей как «общего», но в отдельной лошади и в отдельном человеке существует универсальность (не общность) лошадиного и человеческого существования <...> Универсальность отдельного человека мы постигаем не через отвлечение общих нам человеческих свойств, а через погружение в его единичность.
Бердяев 2003, с. 493-494
7 	...придавать величье | И скромным ликам жизни. — Ср. следующее соображение Вордсворта из «Предисловия к книге “Лирические баллады”» (1802):
Мы выбрали преимущественно сцены из простой сельской жизни, потому что в этих условиях важнейшие чувства души обретают более благодатную почву для созревания, подвергаясь меньшим ограничениям и говоря более простым и выразительным языком; потому что в этих условиях наши основные чувства проявляют себя с большей определенностью и соответственно могут быть точнее поняты и более ярко воспроизведены, потому что сельские нравы порождены этими простейшими чувствами, а неизбежный характер сельских занятий делает эти чувства понятнее и долговечнее; и наконец, потому что в этих условиях человеческие страсти приобщаются к прекрасным и вечным формам природы. Мы также использовали и язык этих людей (очищенный от того, что кажется его очевидными недостатками, от того, что постоянно и справедливо вызывает неприязнь или отвращение), потому что люди эти ежечасно вступают в общение с окружением, от которого произошла лучшая часть языка; и потому что благодаря своему социальному положению и схожести и узости круга общения они менее подвержены тщеславию и выражают свои чувства и мысли простым и незамысловатым языком. Соответственно такой язык, рожденный долгим опытом и постоянными чувствами, более вечен и гораздо более философичен, чем язык, которым Поэты часто


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. XIII. Заключение
915
подменяют его, думая, что они оказывают себе и своему искусству тем большую честь.
С. 281—282 наст. изд.
8 	Так чувствовал я и в долине Сарум... — В литературоведении следующий далее эпизод (Кн. XII, стк 287—327) получил название «Видения в долине Сарум». Он относится к «эпифаниям», или «местам времени», поэмы «Прелюдия». Долина CâpyM, или Солсберийская долина (Salisbury plain), находится на юге Англии и охватывает площадь около 780 кв. км. Одно из самых известных древних сооружений долины — Стоунхендж (комплекс каменных конструкций, который современные ученые относят к эпохе неолита и бронзового века). Назначение этого сооружения окончательно не выяснено. Стоунхендж рассматривают как культовое место, место захоронений или древнюю обсерваторию. Не исключено, что назначение Стоунхенджа менялось на протяжении тысячелетий. Вордсворт пересек Солсберийскую долину пешком и побывал у Стоунхенджа в августе 1793 г. после возвращения из Франции.
Живописуя картины прошлого, Вордсворт опирается на исторические исследования, популярные в его время. Считалось, к примеру, что друиды (жрецы древних кельтов) приносили в этих местах человеческие жертвы, сжигая людей в гигантской корзине, сплетенной в виде истукана (Wordsworth J. 1995, р. 654, п. 332—333). Здесь Вордсворт опирается на «историческое воображение», сродни тому воображению, каким обладал Вальтер Скотт.
Описание видений в долине Сарум, по всей видимости, отвечает стремлению поэта «прочувствовать» историю, пропустить ее через себя. В «Прелюдии» поэт неоднократно подчеркивает, что его интересуют конкретные люди. Он готов принять близко к сердцу чужие радости и беды. Сопоставим вордсвортовский интерес к конкретному и индивидуальному с более поздними рассуждениями религиозного неоромантика Н.А. Бердяева:
Личность как экзистенциальный центр предполагает чувствилище к страданиям и радостям. Ничто в объектном мире: ни нация, ни государство, ни общество, ни социальный институт, ни Церковь — этим чувствилищем не обладают.
Бердяев 2003, с. 445
И далее:
Объективация же всегда антиперсоналистична, враждебна личности, означает отчуждение личности <...> Реализация личности, концентрация


916
Приложения. Примечания
и актуализация ее силы принимает солнце внутрь, принимает внутрь весь космос, всю историю, всё человечество.
Там же, с. 460
9 Ты, мне на радость, написал... — В конце 1795 г. Вордсворт читал Колрид- жу свою малую поэму «Путешествия в Солсберийской долине» (ок. 600 стихов, написана спенсеровой строфой). На Колриджа это чтение, как и чтение «Описательных зарисовок» о путешествии по Альпам, произвело большое впечатление. Годы спустя Колридж писал в гл. 4 «Литературной биографии», повторяя комплимент, который он уже однажды сказал Вордсворту:
Меня поразила его (Вордсворта. — Е. Х.-Х.) способность сочетать глубокое чувство с глубиной мысли, способность верно подмечать характерные черты внешнего мира, тонко их сочетать, преобразовывать силой воображения; но более всего меня ошеломил его природный дар создавать вокруг обыденных предметов, событий и ситуаций, которые давно утратили блеск новизны, поблекли и потускнели оттого, что стали слишком будничными, создавать вокруг всего этого определенное настроение, атмосферу (выделено Колриджем. — Е. Х.-Х.) поэтической глубины и благородства, столь свойственную вообще миру идеального.
Кольридж 1987, с. 85—86.
Пер. ВМ. Германа
10 ...равновесье \ Сил внутренних и внешних... — Под внешними силами имеется в виду всё, что действует на поэта извне, вдохновляя его; под внутренними — его воображение и особое духовное «таинство», которое «свершается внутри» (Ср.: Кн. ХП, стк 208).
КНИГА ТРИНАДЦАТАЯ
Заключение
BOOK THIRTEENTH Conclusion
В редакции 1850 года эта книга значится как «четырнадцатая».
1 Тогда же, путешествуя пешком... — В литературоведении следующий далее эпизод (Кн. ХП, стк 1—119) получил название «Восхождение на гору Сно¬


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. XIII. Заключение
917
удон в Уэльсе». Он относится к «эпифаниям», или «местам времени», поэмы «Прелюдия». Восхождение на Сноудон поэт совершил летом 1791 г. после своего первого путешествия во Францию (ср. кн. VI) вместе с тем же попутчиком — однокурсником Робертом Джонсом (см. примеч. 27 к кн. VI). Переосмысливая факты биографии и намеренно нарушая хронологию событий, Вордсворт помещает эпизод со Сноудоном в конец поэмы, словно восхождение произошло после 1804 г. и является итоговым «озарением» в истории личностного становления поэта.
Сноудон — самая высокая гора Уэльса. Вершина находится на высоте 1085 м над уровнем моря. Название «Сноудон» (Snowdon) восходит к древнеанглийскому языку и означает «снежный холм». На валлийском гора называется «Эр Уитва» (Yr Wyddfa) и означает «курган», так как, по местным поверьям, под горой скрывается захоронение древнего валлийского великана, которого сразил король Артур. Сноудон окружен множеством легенд, по сути, это — валлийский Олимп, на склонах которого обитают эльфы и феи, а на вершине царствуют валлийские боги. По старым поверьям, смертный, проведший ночь на Сноудоне, либо сходит с ума, либо становится поэтом.
Согласно преданию, меч короля Артура Экскалибур был возвращен Владычице Озера в этих же краях. По велению умирающего Артура, его приближенный рыцарь Бедивер бросил меч в воды Голубого Озера (валл. Glaslyn, или Пуп у Ffynnon Glas) у восточного склона горы Сноудон.
Во время английских нашествий на Уэльс валлийские повстанцы имели обыкновение скрываться на Сноудоне. В ясный день с вершины Сноудона открывается очень широкий горизонт: просматриваются территории, удаленные более чем на 200 км. Одновременно взглядом можно охватить земли Уэльса, Шотландии, Англии, Ирландии и остров Мэн. В пределах видимости оказываются 24 графства, 29 озер и 17 островов.
2Бетггиер (валл. Beddgelert) — населенный пункт на севере Уэльса у южного склона Сноудона. Домики Бетгилера запечатлены на акварелях Джона Варлея (John Varley; 1778—1842), художника и друга Уильяма Блейка.
3 ...чтоб с вершины | Сноудона посмотреть рассвет. — На Сноудоне Вордсворт и его спутники должны были созерцать восход солнца, однако, поднявшись на вершину, они увидели еще не зашедшую сияющую луну (см.: Кн. XI, стк 39-40). Вордсворт использует в повествовании прием «обманутого ожидания». Для поэта, героя «Прелюдии», видение луны тоже явилось неожиданностью — потрясением, пробудившим чувства и подарившим момент озарения.
4 Лернер (lurcher) — порода охотничьих собак, выведена в Ирландии в XVTI в. Упоминание охотничьей собаки — возможная косвенная отсылка к известной легенде тех мест, согласно которой поселение Бетгилер названо в


918
Пр иложения. Примечания
честь верной собаки Гилер (Geleit). Гилер защищает спящего в колыбели ребенка от волка, перегрызая хищнику горло. Вернувшийся хозяин, увидев перевернутую колыбель и испачканную в крови собаку, убивает ее как опасного зверя. Вскоре обнаружив ребенка живым и невредимым, лежащим рядом с трупом волка, хозяин в раскаянии понимает, что совершил непоправимую ошибку: собака была спасительницей. (Тип сказочного сюжета 178-А по указателю Аарне—Томпсона.) Эпизод с лерчером оттеняет философствования Вордсворта, придает им живость.
5 	Разверзлась пропасть синяя — то был \ Разрыв в тумане... — «Пропасть синяя» (a blue chasm) — это перекличка со стихотворением Колриджа «Кубла Хан, или Видение во сне». У Колриджа истоком священной реки Альф (символ жизни и смерти, творящего сознания и дремлющего подсознания) служит
«бездонная романтическая пропасть»
But oh! that deep romantic chasm which
slanted
Down the green hill athwart a cedam
cover!
A savage place! as holy and enchanted
As e’er beneath a waning moon was
haunted
By woman wailing for her demon-lover! And from this chasm, with ceaseless
turmoil seething,
As if this earth in fast thick pants were
breathing,
A mighty fountain momently was forced: Amid whose swift half-intermitted burst Huge fragments vaulted like rebounding
hail,
Or chaffy grain beneath the thresher’s
flail:
And mid these dancing rocks at once
and ever,
It flung up momently the sacred river.
Kubla Khan. Ls 12—24
(букв.: «the deep romantic chasm»). Cp.: А пропасть, жуткою полна красою,
Где кедры высились вокруг провала! Не там ли женщина
с душой больною, Стеная под ущербною луною,
К возлюбленному демону взывала?
И, неумолчно в пропасти бурля,
Как будто задыхается земля,
Могучий гейзер каждый миг взлетал И в небо взметывал обломки скал — Они скакали в токе вихревом,
Как град или мякина под цепом!
Средь пляшущих камней
ежемгновенно Взмывал ropé поток реки
священной <...> Пер. В. В. Рогова


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. ХШ. Заключение
919
6 И самый дух, и тайный смысл всего. — В оригинале: «The soul, the imagination of the whole» (Bk ХШ, In 65) — букв.: «И самый дух, и мощь вселенского воображения». См. также примеч. 36 к кн. VI.
7 Его способность так преображать | Вещей наружность, так переплав- лять, I И остранять, и сочетать иль, дерзко \ Акценты поменяв, так подчинять I Одно другому... — Ср. колриджевские рассуждения о силе первичного и вторичного воображения в гл. 13 «Литературной биографии»:
Я склонен выделять два вида воображения: первичное и вторичное. Под первичным воображением я понимаю живую силу, активизирующую всё человеческое восприятие, повторение в сознании одного человека вечного акта Творения, совершаемого бесконечным «я есмь». Под вторичным воображением я понимаю нечто подобное первому, но непременно вовлекающее в работу сознание и волю. По виду и назначению вторичное воображение идентично первичному. Разница только в мощи и способе применения. Вторичное воображение разъединяет, рассеивает, разбрасывает [изначально данные ему целостности] только для того, чтобы воссоздать заново по-своему. Где же невозможно разъединить и воссоздать, вторичное воображение всегда пытается идеализировать и объединить [имеющиеся фрагменты]. Вторичное воображение по сути своей — живая сила, даже когда она оперирует мертвыми, неодушевленными, фиксированными объектами. Фантазия, напротив, переставляет — словно пешки — фиксированные и остановившиеся в своем развитии объекты. Фантазия, по сути, является видом памяти, с которой сняты ограничения времени и пространства и которую по своему желанию (или, как мы говорим, по своему «выбору») человек может модифицировать. Но, как и обычная память, фантазия получает все свои материалы готовыми, в соответствии с законом ассоциаций.
Coleridge 1983, vol. I, р. 304—305.
Пер. мой. — Е. Х.-Х.
8 ...сознанием того, | Кто есть они, проникнуты все мысли, | И образы, и впечатленья их. — В оригинале: «self-awareness» (cp. с «self-negation» В. Вулф).
9 Не важно, что в основе — созерцанье \ Иль логика... — В оригинале «Whether discursive or intuitive» — букв.: «Не важно, [что в основе:] дискурсивный или интуитивный [разум]». Отсылка к отрывку из «Потерянного Рая» Милтона, который позже, в 1817 г., Колридж будет использовать в качестве эпиграфа к гл. 13 «Литературной биографии», где предложит свои определения «фанта¬


920
Приложения. Примечания
зии» и «воображения». В разговорах с Вордсвортом Колридж высказывал подобные соображения уже в 1804 г.
В милтоновском отрывке содержится объяснение двух идей — «лестницы бытия» и «анатомии души». Объяснение это вложено в уста архангела Рафаила, беседующего с прародителями. Адам и Ева, угощая архангела яствами со своего стола, интересуются, пригодны ли те для их гостя. Рафаил отвечает утвердительно и поясняет, что обычная пища не чужда его архангельской природе: в мире, созданном Богом, всё взаимосвязано. К примеру, дерево, питающееся от корней, находящихся в земле, производит на свет нежные листья и душистые цветы, не похожие на питающую их землю. Подобным образом обычной едой может подпитываться и душа, и разум:
So from the root
Springs lighter the green stalk,
from thence the leaves More aerie, last the bright consummate
flower
Spirits odorous breathes: flowers
and their fruit
Man’s nourishment, by gradual scale
sublim’d
To vital Spirits aspire, to animal,
To intellectual; give both life and sense,
Fansie and understanding;
whence the Soul
Reason receives, and reason is her
being,
Discursive, or Intuitive; discourse Is oftest yours, the latter most is ours, Differing but in degree,
of kind the same. Paradise Lost. Bk V, Is 497—505
Так от земных корней Изящный всходит стебель,
выше — листья, Еще воздушнее, — и всё венчает цвет
Благоуханный; цветы и фрукты —
Пища человека, которая,
всё совершенствуясь и утончаясь, Ближе становится живой душе:
сначала чувственной, Затем — рациональной, питая ту
и эту, животворя
Мечтания и мысль, откуда дальше
происходит разум — То есть сущность и быте Души
разумной;
Разум бывает дискурсивный
и интуитивный; первым Обычно пользуетесь вы,
последним — мы;
Меж ними разница лишь в степени,
а род у них один.
Пер. мой. — Е. Х.-Х.


У. Вордсворт. ПРЕЛЮДИЯ... Кн. XIII. Заключение
921
Учение об анатомии души восходит к трудам Аристотеля, а в Англии оно получило особенно широкое распространение начиная с эпохи Ренессанса. Согласно этому учению, существует три вида души: вегетативная (управляет питанием, ростом, репродукцией), чувственная (управляет чувственными желаниями и эмоциями, а также сенсорным восприятием мира) и рациональная (благодаря которой возможно научиться понимать сотворенный Богом мир). Рациональное понимание может быть либо «дискурсивным», логическим (англ, discursive, лат. scientia), либо «интуитивным», граничащим с верой и божественно вдохновленной мудростью (англ, intuitive, лат. sapientia). Как подчеркивает милтоновский Рафаил, «интуитивным разумом» пользуются архангелы. До грехопадения Адам и Ева время от времени тоже способны были обращаться к «интуитивному» разуму, но чаще они опирались на разум «дискурсивный». Обычные грешные люди слабо владеют «дискурсивным» разумом, а «интуитивным» не владеют вовсе.
По образцу описанных Милтоном трех уровней сознания, — присущего ангелам, присущего совершенному человеку, присущего грешному человеку, — Колридж выделяет другие три уровня сознания, фокусируя внимание не на жителях рая и небес, а на обычных живых людях. Так вводятся в текст «Литературной биографии» «вторичное воображение», «первичное воображение», «фантазия». Согласно Колриджу, на первых порах человек, создающий мысленные картины, прибегает исключительно к «фантазии». Затем он учится пользоваться «первичным воображением». И только духовно развитым людям доступно «вторичное воображение». Вордсворт, как видно из данных строк «Прелюдии», соглашался с Колриджем в суждениях о роли воображения — и связывал эту творческую силу с «дискурсивным» и «интуитивным» разумом.
10 Страх и любовь сопутствовали мне... — Ср. примеч. 23 к кн. I.
11 Духовной сей любви всегда идти | С воображеньем рядом, ведь оно | Есть сила абсолютная и дар \ Пророческий, размах души и разум, \ Способный возноситься над зелыей. \ 06 этой-то способности так долго \ Я здесь веду рассказ. — Вордсворт еще раз подчеркивает, что воображение есть «чувствующий разум» (ср.: Кн. ХП, стк 23—29, 49—52; Кн. ХШ, стк 207).
12 ...от ее рожденья \ В слепой пещере... — Реминисценция из «Кубла Хана» Колриджа (см. примеч. 5). Ср. также мотив реки в кн. I «Прелюдии».
13 ...в глубине твоей природы | Источник этот животворный жив \ И не доступен никаким из внешних \ Привязанностей... — Ср. метафоры «одухотворенного ветра» и «эоловой арфы» в кн. I, а также примеч. 2 к кн. XI.


922
Пр иложения. Примечания
14 Чувствующий разум (feeling intellect) — крылатое вордсвортовское определение воображения.
15 Дитя моих родителей, сестра | Моей души\ — Имеется в виду Дороти Вордсворт. В конце поэмы автор воздает благодарность своим вдохновителям, благодаря которым он смог осуществить написание поэмы «Прелюдия»: сестре Дороти, другу Колриджу и меценату Келверту. Ср. аналогичные благодарности в конце поэмы «Грасмир, мой дом».
16 Я более ценил ту красоту \ И ту любовь, которую сам Милтон \ Зовет ужасной. — В оригинале: «And sought that beauty, which, as Milton says, | Hath terror in it» — букв.: «Искал той красоты, в которой, по словам Милтона, | Заключен ужас». Отсылка к кн. IX «Потерянного Рая»: Сатана, проникнув в рай и впервые увидев Еву, отмечает:
Пусть Ева хороша Необычайно и любви богов Достойна, — не страшна она, хотя Любовь и красота внушают страх...
Милтон 2006, с. 253.
Пер. А. А. Штейнберга
17 ...и подошли I К поре той важной (с самого начала \ Мы были к ней устрелллены), когда \ Мне сил и опыта должно хватить \ На труд, что может пережить меня. — Вордсворт имеет в виду философскую поэму «Отшельник», вступлением к которой явилась поэма «Прелюдия».
18 ...и фантазия успела \ Пройти немалый путь — путь очищенья — \ И научилась умерять свой пыл I Спокойным рассужденьем. — Во взглядах на природу фантазии Вордсворт и Колридж расходились. Вордсворт в своем предисловии к «Лирическим балладам» 1815 г. описал «фантазию» и «воображение» как различные этапы одного и того же — ассоциативного — способа мышления. Колридж, в противовес тому, полагал, что воображение выходит за пределы ассоциативного: оно не просто «перетасовывает» впечатления, полученные благодаря чувственному восприятию, но «переплавляет», трансформирует их.
19 ...публичная школа... — Во времена Вордсворта в так называемой публичной школе учились выходцы из всех слоев населения: дети и бедных, и зажиточных родителей. Школа в Хоксхэде, основанная в 1584 г., была публичной.


Дополнения. У. Вордсворт. ГРАСМИР, МОЙ ДОМ
923
20 Юный Келверт... — Рейсли Келверт (Raisley Calvert), брат богатого одноклассника Вордсворта, умер от туберкулеза в 1795 г. в возрасте 22 лет и оставил Уильяму Вордсворту крупную по тем временам сумму в 900 фунтов стерлингов в качестве своеобразного гранта, благодаря которому Вордсворт мог уделять время поэтическим занятиям.
21 То лето, когда в Квэнтока холмах... — Холмы Квэнток (Quantock) находятся в графстве Сомерсет на юго-западе Англии, где весной и летом 1798 г. Вордсворт и Колридж работали над сборником «Лирические баллады и другие стихотворения». Далее, в строках 391—397, Вордсворт упоминает произведения, которые планировалось включить в сборник: «Сказание о Старом Мореходе» и первую часть «Кристабели» Колриджа, а также стихотворения «Слабоумный мальчик» и «Тёрн» Вордсворта.
22 ...Утрата \ И горе безутешное постигло... — См. примеч. 1 к кн. ХП.
23 ...и люди к рабству \ Постыдному вернутся, и народы \ В бесчестие впадут... — Поэт «Прелюдии» изображен в облике пророка, вещающего о будущем. В согласии с ветхозаветной, античной и кельтской традициями, пророки зачастую предвещают не только славные победы, но и страшные бедствия.
24 ..ллы, природы новые пророки, | Им возвестим о вечном вдохновенье, | Что разумом и истиной всегда \ Освящено... — Поэт, по Вордсворту, полагается на свое внутреннее воображение («чувствующий разум» — Кн. ХШ, стк 207) как на основную творческую силу, воспетую в «Прелюдии». В то же время через обращение к ярким впечатлениям внешнего мира, к природе, к дружеской беседе, чтению книг поэт получает и заряд вдохновения. Умение сочетать внешние дары вдохновения с внутренним «чувствующим разумом» — и есть тот «срединный земной путь», который Вордсворт постулировал в программном предисловии к «Лирическим балладам».
ДОПОЛНЕНИЯ
Коль скоро настоящее издание готовилось для того, чтобы впервые представить русскому читателю полный текст поэмы Уильяма Вордсворта «Прелюдия, или Становление сознания поэта», которое он считал главным произведением своей жизни, в настоящий раздел мы поместили только те произведения, которые необходимы для более полного понимания «Прелюдии». Многие из нижеприведенных текстов неоднократно публиковались и комментировались в отечественной литературе. Места перекличек «Прелюдии» с этими


924
Приложения. Примечания
сочинениями отмечены и пояснены в примечаниях к самой поэме, а также в сопроводительных статьях. Специальные комментарии к данным текстам см. в следующих изданиях: ЛМЗР 1980; Зыкова 2001; Володарская 2008; Володарская 2011; Gill 1984.
Здесь впервые мы поместили русский вариант малой поэмы Вордсворта «Грасмир, мой дом» (пер. М.В. Фаликман), «Бомонтовский цикл» (пер. А.В. Лукьянова) и еще несколько новых переводов.
Отметим, что такие группы стихотворений, как «Бомонтовский цикл», «К Люси», «К Мэтью», «На смерть брата Джона», стали восприниматься как циклы после смерти Вордсворта — благодаря М. Арнольду и Ф. Палгрейву, редактировавшим собрания сочинений поэта. Сам Вордсворт не объединял упомянутые стихотворения в циклы, что видно из его прижизненных изданий.
Однако до сих пор многие тексты Вордсворта, широко известные у него на родине, еще ждут своих русских переводчиков. Речь идет о программном «Письме епископу Ландаффскому», об эссе «О возвышенном и прекрасном», о «Путеводителе по Озерному краю», а также о заметках, продиктованных Вордсвортом Изабелле Фенвик (содержат развернутые комментарии к стихотворениям). Из лирики не переведены полностью циклы «К Мэтью» и «На смерть брата Джона». Заслуживают внимания и непереведенные дневники сестры поэта Дороти Вордсворт, тесно переплетающиеся с произведениями поэта.
Уильям Вордсворт ГРАСМИР, МОЙ ДОМ HOME AT GRASMERE
Малая поэма Вордсворта «Грасмир, мой дом» (букв. — «Дома в Грасмире»; 1800—1806) задумана поэтом как первая часть книги «Отшельник» (предисловием к которой является поэма «Прелюдия»). Настоящий перевод, подготовленный Марией Фаликман, эквилинеарен оригиналу и осуществлен по академическому изд.: HG 1989. За основу для перевода взят наиболее полный автор ский вариант текста — манускрипт MS В (начат весной 1800 г., закончен в сентябре 1806 г.). В оригинале отсутствуют строки 185—191: это лакуна, оставленная самим Вордсвортом.
На русском языке поэма публикуется впервые.
Грасмйр — название одного из водоемов Озерного края Великобритании, а также населенного пункта, расположенного близ этого водоема.


Дополнения. У. Вордсворт. ГРАСМИР, МОЙ ДОМ
925
1 Однажды я стоял на том Холме. — Имеется в виду возвышенность Лаф- риг (Loughrigg Terrace — букв.: «Терраса Лафриг»), расположенная у южного берега озера Грасмир. «Терраса Лафриг» известна тем, что с нее открываются самые красивые виды на озеро Грасмир. Томас Грей, который побывал на знаменитой смотровой площадке Лафриг в 1769 г., вспоминал в путевых заметках об увиденном «райском местечке»: «<...> везде здесь благодать, сельская отрада и счастливая смиренность в самом что ни на есть простом и очаровательном облачении» (Gray 1935, р. 1099). Джон Вордсворт и его сестра Дороти поселились в Грасмире в 1799 г. за несколько дней до англиканского Рождества (празднуется 25 декабря). Однако в этих строках поэт вспоминает одну из своих школьных прогулок к озеру, когда он жил в местечке Хоксхэд, расположенном в нескольких десятках километров от этих мест.
2 Пророкам не был я и не питал \ Надежд. — К роли поэта-пророка Вордсворт примерился не в школьные годы, которые здесь упоминаются, а много позже: в 1805 г., обращаясь к С.Т. Колриджу в заключительных строках «Прелюдии», он писал:
И мы, природы новые пророки,
Им* возвестим о вечном вдохновенье,
Что разумом и истиной всегда Освящено. <...>
Кн. ХШ, стк 432-435
6 ..А дух взволнован ~ О ветерках, что рябью по воде... — Вордсворт опирается на характерную для его раннего творчества метафору — «одухотворенный ветер»: отзываясь на зов внешних сил, душа поэта испытывает поэтическое волнение. Ср. использование этой же метафоры в начале поэмы «Прелюдия»:
<...> когда ветер с неба Мне тело овевал, я ощутил Внутри себя похожее движенье.
Кн. I, стк 40-42
4 	..лишь фантазия больная ~ Я разума считаю торжеством. — Эти строки иллюстрируют свойственное поэзии XVIII—XIX вв. разграничение фантазии и разума. Согласно Вордсворту, фантазируя, человек обретает лишь времен-
Людям.


926
Приложения. Примечания
ное утешение в иллюзиях; утешиться по-настоящему можно лишь погрузившись в умное созерцание и глубокое размышление о своей жизни. Ср. сходные рассуждения поэта в «Прелюдии» (например, эпизод «переход через Альпы по Симплонскому перевалу» — Кн. VI, стк 497—583).
5 	...теперь... — Вордсворт оставляет воспоминания детства и возвращается мыслями к зиме 1799/1800 г.
6 Эмма (Эммелина) — поэтическое имя, под которым Вордсворт воспевал свою сестру Дороти (ср., например, стихотворение «Гнездо воробья»).
7 Что сам собой, в безветрие, возник... — Здесь сестра поэта выступает в роли музы, которая способна пробудить в поэте творческие силы без какого- либо содействия «одухотворенного ветра» (ср. примеч. 3 и 27).
8 Заслышав зов друг друга, как птенцы... — Сравнивая себя и сестру с осиротевшими птенцами, Вордсворт предваряет рассказ о паре лебедей (стк 322-357).
9 ...На свете... лучше не найти... — Лакуна в рукописи Вордсворта.
10 Но быстро оставались позади \ Долина Венсли, Седберга вершины. — Поэт описывает путь от аббатства Фаунтан к поселению Кендал. Данный маршрут, которым пользовались путешествующие из графства Йоркшир в Озерный край, описан Вордсвортом в его «Путеводителе по Озерному краю» (цит. по: Guide 1984: 34). Этим же маршрутом в декабре 1799 г. Уильям и Дороти Вордсворт шли в Грасмир.
11 Сменилась трижды зимняя луна... — В этой строке Вордсворт подхватывает шекспировские интонации, ритм шекспировского стиха. Ср. известный монолог Ипполиты из «Сна в летнюю ночь»:
Четыре дня в ночах потонут быстро;
Четыре ночи в снах так быстро канут...
И полумесяц — лук из серебра,
Натянутый на небе, — озарит Ночь нашей свадьбы!
Акт I, сц. 1.
Пер. ТА. Щепкиной-Куперник
Лейтмотив свадьбы, возникающий в этой строке благодаря шекспировской реминисценции, предвосхищает упоминание «венчального гимна» (стк 999— 1011) — гимна в честь сочетания «разума, влюбленного в мирозданье», с образами реального мира.
12 ...Как если бы единый правил дух... — Реминисценция из «Эоловой арфы»


Дополнения. У. Вордсворт. ГРАСМИР, МОЙ ДОМ
927
С.Т. Колриджа, в которой поэт провозглашал наитеснейшую связь всех живых душ и находил во всем отражение бытия единого Бога:
А может быть, вся сущая природа —
Собрание живых и мертвых арф,
Что мыслями трепещут, если их Коснется ветер — беспредельный, мудрый —
И каждого Душа и Бог всего?
Стк 44—48.
Пер. В.В. Рогова
13 ...Пастух, | Владелец смертоносного ружья... — Пастух, чуждый сельской идиллии, напоминает отдельные образы пастухов Озерного края, созданные в кн. VTH «Прелюдии».
14 А мысль уйдет ~ Прекрасной душу делает забвенье. — Вордсворту свойственно постоянно менять ракурс изображения и, говоря его словами, погружаться в «спокойный поток самозабытия» («the quiet stream of self-forgetfiilness» — The Prelude 1850. Bk IV, Is 296—297; в пер. Татьяны Стамовой: «Спокойный ход моих привычных дум» — Прелюдия. Кн. IV, стк 310). К вордсвортовскому «потоку самозабытия», или «потоку мышления» («the stream of the mind»), многие критики XX в. возводят идею, которая в более поздней терминологии известна как «поток сознания». См. об этом, например: Onorato 1986, р. 113.
15 ...Ужасный глас... — В оригинале: «Ап awful voice» — «голос ужасный, а также внушающий благоговение».
16 И топчет горы, что его отец \ Топтал. — Здесь, как и в кн. VEI «Прелюдии» (стк 393), Вордсворт, возвеличивая человека, рисует его крупным планом, метафорически превращая в великана.
17 И огоньками мыслей вдохновенных \ Мгновенья нашей жизни озаряя... — Ср. рассуждение о «местах времени» в «Прелюдии»:
Есть времени места, и в каждой жизни Они — живительных источник сил.
Туда от суесловия и лжи Иль от гнетущих нас еще сильней (Порой невыносимо) бесполезных Занятий и рутины мы спешим,
Чтобы незримо возродиться, чтобы Дух радости, входя в нас, помогал


928
Приложения. Примечания
Достигшим высоты подняться выше,
Упавшим — встать. Сей животворный дух Там веет, где почувствовать смогли мы,
Что всем обязаны своей душе:
Она — царица; всё, что к нам приходит Извне, подчинено и служит ей.
Мгновения такие мы находим Повсюду — с детства самого они Знакомы нам, и там, я полагаю,
Всего видней. Насколько я могу Судить, влияньем этим благотворным Полна вся жизнь моя.
Кн. XI, стк 245-264
18 Гельвеллин — поэтизированное название холма Хелвеллин, расположенного неподалеку от озера Грасмир. Ср. описание ярмарки у подножия Хел- веллина в начале кн. УШ «Прелюдии».
19 Совиный утес. — Исследователями Вордсворта и британскими краеведами пока не установлено, о каком именно утесе идет речь.
20 ...гость из дома отчего, просторов \ Морских неутомимый покоритель... — Имеется в виду капитан Джон Вордсворт (1772—1805), младший брат Уильяма и Дороти. Джон служил в Ост-Индской компании и погиб в 1805 г. во время последнего плавания корабля «Граф Абергени». Вордсворт посвятил памяти брата цикл стихотворений, в том числе «Элегические строфы, внушенные картиной сэра Джорджа Бомонта, изображающей Пилский замок во время шторма».
21 Милые Сестрицы. — Здесь подразумеваются сёстры Хатчинсон: Мэри (будущая жена Вордсворта) и Сара (муза Колриджа, адресат его цикла «К Азре»).
22 ..милый сердцу брат \ Философ и поэт. — В оригинале: «Brother of our hearts» — «брат [не по крови, а] по сердцу». Имеется в виду С.Т. Колридж.
23 Прощай, I Моя надежда давняя, что муза | Мне протрубит в походную трубу. — Речь идет о выборе темы для написания эпической поэмы: Вордсворт отказывается от героических сюжетов и отдает предпочтение философическим наблюдениям: «Природа, Человек и Жизнь сама».
24 «Так сыщи же мне, | Достойных слушателей, пусть немногих, | Сыщи достойных слушателей'.» — Бард \ Молил, святейший из людей. Взываю \ К тебе,


Дополнения. У. Вордсворт. ГРАСМИР, МОЙ ДОМ
929
Урания... — В кн. I и УП поэмы «Потерянный Рай» Джон Милтон взывает к музе Урании как к покровительнице религиозной поэзии.
25 	Приди, о вещий дух, душа людская... — Здесь поэт ищет вдохновения не в порывах «одухотворенного ветра», а в глубинных движениях человеческой души. Для контраста ср. начало поэмы «Грасмир, мой дом» Вордсворта и «Оду западному ветру» П.Б. Шелли.


СИНХРОНИСТИЧЕСКАЯ
ТАБЛИЦА
ОСНОВНЫЕ ДАШ
ГОДЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ, ИСТОРИИ ИСКУССТВА И НАУКИ
1770
7 	апреля в г. Кокерма- ут графства Камберленд Озерного края Англии в семье юриста Джона Вордсворта (1741—1783) и его жены Анны (1748—1778) родился второй ребенок — сын Уильям (ум. 1850).
16 августа в селении Пенрит графства Камберленд Озерного края Англии в семье Хатчинсонов родилась дочь Мэри (будущая супруга Уильяма Вордсворта) (ум. 1859).
В Англии — династия Ганноверов: Георг III (правление: 17 60—
1820 гг.).
В России — династия Романовых: Екатерина П (правление: 1762—
1796 гг.).
Во Франции — династия Бурбонов: Людовик XV Возлюбленный (правление: 1715-1774 гг.).
В Германии — династия Габсбургов: Иосиф II (правление: 1765—
1790 гг.).
В США — колониальный период. Русско-турецкая война (1768-1774 гг.)
Издана «Покинутая деревня» О. Голдсмита.
Родились: И.-Х.-Ф. Гёльдерлин, Г.-В.-Ф. Гегель, Л. ван Бетховен.
Скончались: М. Экен- сайд, Т. Чаттертон.
1771 25 сентября в г. Кокер-
маут у Джона и Анны
Б. Франклин написал «Автобиографию».


Синхронистическая таблица
931
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ
ГОДЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ
ИСТОРИИ
Вордсвортов родился третий ребенок — единственная дочь Дороти (ум. 1855).
1772 21 октября родился Первый раздел Поль-
Сэмюел Тейлор ши. Речь Посполитая
Колридж (ум. 1834).
4 декабря родидся Джон Вордсворт — четвертый ребенок Джона и Анны Вордсворт (ум. 1805).
1773 «Бостонское чаепитие»
в США.
1774
9 июня родился Кристофер Вордсворт — пятый, и последний, ребенок Джона и Анны Вордсворт (ум. 1846).
Завершилась Русско- турецкая война.
Начало реформ Тюрго и Неккера (1774—1781 гг.).
Во Франции королем становится Людовик XVI (правление: 1774— 1792 гг.).
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
Издано: «Хамфри Клинкер» Т. Смоллетта, «Человек чувства» Г. Маккензи, «Менестрель» Дж. Битти.
Родился В. Скотт.
Скончались: Т. Грей, Т. Смоллетт.
Родились: Фр. Шлегель, Ш. Фурье, Новалис.
Издано: «Ночь ошибок, или Унижение паче гордости» О. Голдсмита, «Человек мира» Г. Маккензи.
Родились: Л. Тик, В. Вак- кенродер, Х.М. Виланд.
Издано: «Страдания юного Вертера» Гёте, «Мысли о рабстве» Дж. Уэсли, «Письма к сыну» Ф. Чес- терфильда.
Родились: Р. Саути, К.Д. Фридрих.


932
Приложения
ГОДЫ
1778
1779
1783
1785
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ
ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
В начале марта от воспаления легких умирает мать Уильяма Вордсворта — Анна Вордсворт.
В июне Дороти Вордсворт уезжает к родственникам в Галифакс, где она воспитывалась несколько лет.
В мае Уильям Вордсворт переезжает в г. Хоксхэд Озерного края для учебы в грамматической школе. Он проживает в доме Хью и Анны Тайсон вместе с несколькими другими школьниками.
30 декабря от сильной простуды умирает Джон Вордсворт, отец поэта.
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ
ИСТОРИИ
В США — Война за независимость (1775—1783 гг.); борьба за создание буржуазно-демократической республики.
Версальский мирный договор, по которому Англия признала независимость США. Становление Американского государства (1783— 1841 гг.).
Вордсворт, по заданию своего учителя У. Тэйлора, сочиняет стихотворение к 200-летию школы в Хоксхэде.
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
Издано: «Прогулки одинокого мечтателя»
Ж.-Ж. Руссо.
Родились: У. Хэзлитт, Ф.Ф. Беллинсгаузен.
Скончались: К. Линней, Вольтер, Ж.-Ж. Руссо.
Родились: И.И. Козлов,
Т. Мур.
Скончались: Д. Гаррик, Дж. Кук.
Родились: Стендаль, В.А. Жуковский, В. Ирвинг, С. Боливар, Н.А. Дурова («кавалерист-девица»).
Т. Уортон становится английским поэтом-лауреа- том.
Издано: «Задача» У. Купера, сборник Крускиан- цев «Флорентийское собрание».


Синхронистическая таблица
933
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ
ГОДЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ
ИСТОРИИ
1786 В июне в возрасте 32 Англо-французский лет умирает Уильям торговый договор. Тэйлор — любимый учитель Вордсворта, выпускник Кембриджа, директор школы в Хоксхэде с 1781 г.
Вордсворт приступает к сочинению готической поэмы «Долина Иствей- та» и завершает ее через два года (сохранилась в немногочисленных отрывках).
1787
В марте в «Европейском журнале» появилась первая публикация Вордсворта: «Сонет, написанный при виде слез поэтессы Хэлен Марии Уильямс, пролитых на страницы “Печальной повести”».
Русско-турецкая война (1787-1792 гг.).
Принятие конституции США.
Образование общества аболиционистов в Великобритании.
Летом Вордсворт проводит время в обществе сестры Дороти (которую не видел 9 лет) и ее близкой подруги Мэри Хатчинсон.
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
Родились: Я. Гримм, А. Мандзони, Т. Де Квин- си.
Издано: «Стихотворения на шотландском диалекте» Р. Бёрнса, «Ватек» У. Бекфорда.
Родились: А.-О. де Мон- феран, В. Гримм, Ф.Н. Глинка.
Родились: А. Погорельский, К.Н. Батюшков, А.А. Алябьев.


934
Приложения
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ
ГОДЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ
ИСТОРИИ
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
30 октября Вордсворт, сделавшись студентом Кембриджа, поселяется в колледже Св. Иоанна (учится там до 1791 г.).
1788 Вордсворт пытается — безуспешно — через суд вернуть деньги (ок. 5 тыс. фунтов стерлингов), которые его отцу задолжал бывший работодатель сэр Джеймс Лоутер. (Эту сумму в 1803 г. поэту вернут наследники Лоутера.)
Русско-шведская война (1788-1790 гг.).
Объявление Австралии английской колонией.
Первые выпуски газеты «Таймс».
Родились: Дж.Г. Байрон, А. Шопенгауэр, М.С. Щепкин.
Скончался Т. Гейнсборо.
Лето Вордсворт проводит в Хоксхэде.
Вордсворт приступает к сочинению «Вечерней прогулки» (завершена в 1789 г., опубл. в 1793 г.).
1789
Народное восстание в Париже. Взятие Бастилии (14 июля).
Принятие конгрессом США «Билля о правах».
Дж. Вашингтон избран первым президентом США (правление: 1789— 1797 it.).
Написаны «Песни невинности» У. Блейка.
Родились: Ф.В. Булгарин, Дж.Ф. Купер.


Синхронистическая таблица
935
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ
ГОДЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ
ИСТОРИИ
1790 В июле—октябре Вордсворт вместе с однокурсником Робертом Джонсом совершает пешее путешествие по Франции, Германии и Швейцарии.
В Германии продолжают властвовать Габсбурги: Иосифа II сменяет Леопольд П (правление: 1790-1792 гг.).
1791 В январе Вордсворт по- Людовик XVI пытается лучает кембриджский бежать из Франции, диплом бакалавра искусств (без особых отличий) и переселяется в Лондон.
В мае—августе Вордсворт гостит у Роберта Джонса в Уэльсе, совершает пешее путешествие по северному Уэльсу и восхождение на вершину горы Сноудон.
В конце ноября Вордсворт уезжает во Францию. В Париже посещает Национальное собрание и Якобинский клуб.
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
Г.Дж. Пай становится английским поэтом-лауреа- том.
Издано: «Критика разума» И. Канта, «Письма из Франции» Х.М. Уильямс.
Дебаты вокруг памфлета Э. Бёрка «Размышления о революции во Франции».
Родились: А.С. Грибоедов, А. де Кюстин, А. де Ламартин.
Скончались: Б. Франклин, А. Смит.
Публикация Куперова перевода «Илиады» и «Одиссеи».
Издано: «Жизнеописание Джонсона» Дж. Босуэлла, «Письма русского путешественника» Н.М. Карамзина.
Первая постановка «Волшебной флейты» Моцарта.
Гальвани публикует результаты электрических экспериментов на лапах лягушки.
Скончались: Г.А. Потёмкин, В.А. Моцарт.


936
Пр иложения
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ
ГОДЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ
ИСТОРИИ
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
В декабре Вордсворт переезжает в Орлеан.
1792
Весной Вордсворт знакомится с француженкой Аннет Валлон, с ее помощью совершенствует свое знание французского языка. Переезжает в Блуа. Заводит дружбу с Мишелем Бо- пюи.
Летом Вордсворт пишет «Описательные зарисовки» (опубл. 1793).
В конце октября Вордсворт едет в Париж, чтобы оттуда перебраться в Англию и пополнить истощившиеся денежные запасы, дабы жениться на Аннет Валлон, которая ждет от него ребенка. В конце ноября покидает Францию.
Завершение Русско-турецкой войны.
Во Франции 10 августа низложен Людовик XVI. Французская революция продолжается (1792-1795 гг.).
В Париже, Лионе, Версале массовые расправы над заключенными — Сентябрьские убийства.
22 сентября провозглашена Французская Республика.
В Германии продолжают властвовать Габсбурги: Леопольда П сменяет Франц П (правление: 1792-1806 гг.).
Издано: «Очерки о живописной красоте» У. Гилпи- на, «В защиту женских прав» М. Уолстонкрафт.
Родились: Дж.А. Россини, П.А. Вяземский, П.Б. Шелли, И.И. Лажечников, Н.И. Лобачевский.
Скончались: Дж. Рейнольдс, Д.И. Фонвизин.
В декабре родилась дочь Уильяма Вордсворта и Аннет Валлон — Анна-Каролина Вордсворт. Крещение происходило в соборе Орлеа¬
на.


Синхронистическая таблица
937
ГОДЫ
1793
1794
ОСНОВНЫЕ ДАШ
ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
В конце января Вордсворт публикует «Вечернюю прогулку» и «Описательные зарисовки».
Вордсворт пишет, но не публикует политический памфлет «Письмо к епископу Лландафа», в котором выступает против наследственных титулов и оправдывает казнь монарха Людовика XVI.
В июле—августе Вордсворт совершает пешее путешествие по Солсбе- рийской долине на юге Англии. Посещает Стоунхендж. Направляется в сторону Уэльса и впервые посещает руины Тинтернского аббатства. Находясь в гостях у Роберта Джонса в Уэльсе, пишет фрагмент из «Солсберий- ской равнины».
В апреле—мае Вордсворт вместе с сестрой Дороти гостит в селении Кезик Озерного края.
21 января — казнь Людовика XVI.
Наполеоновские войны: Война первой коалиции (1793-1797 гг.).
Второй раздел Польши.
Восстание силезских ткачей.
1 февраля — начало войны между Англией и Францией.
Национально-освободительное восстание в Польше под руководством Т. Костюшко.
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
Издано: «Политическая справедливость» У. Годвина.
Ж.-Л. Давид пишет картину «Смерть Марата».
Родились: П. де Кок, О.М. Сомов.
Скончался К. Гольдони.
У. Блейк завершает написание цикла «Песни невинности и опыта».
Издано: «Калеб Уильямс» У. Годвина, «Удольфские


938
Пр иложения
ГОДЫ
1795
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ
ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
Завершает работу над «Солсберийской равниной» и редактирует «Описательные зарисовки».
С.Т. Колридж и Р. Саути строят планы о создании общины «Панти- сократия» в Северной Америке.
В январе Вордсворт получает состояние — своего рода грант в 900 фунтов стерлингов, завещанный ему Рейсли Келвертом (другом по Озерному краю). Р. Келверт надеялся, что Вордсворт сможет отдавать больше сил и времени поэтическому творчеству.
В феврале—августе Вордсворт находится в Лондоне. Часто встречается с У. Годвином на собраниях радикалов. Знакомится с одним из кембриджских учеников Годвина — С.Т. Кол- риджем.
10 июня — 26 июля — Великий террор во Франции. Робеспьер возглавляет Комитет общественного спасения. На гильотине погибает около 1,5 тыс. человек.
27 июля Робеспьер терпит поражение в Национальном Конвенте.
28 июля Робеспьер казнен.
Третий раздел Польши.
Голодный год на Британских островах. Карета Георга III закидана камнями в день открытия работы Парламента.
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
тайны» А. Радклифф, пьеса Колриджа и Саути «Падение Робеспьера».
У. Тёрнер выполняет серию зарисовок Тинтерн- ского аббатства.
Родился: П.А. Чаадаев.
Скончались: А. Шенье, Г. С. Сковорода.
Гайдн завершает Лондонскую симфонию.
Франция переходит на метрическую систему.
Родились: П.В. Кукольник, К.Ф. Рылеев, Дж. Ките, Т. Карлайл.


Синхронистическая таблица
939
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ
ГОДЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
В августе—сентябре по¬
сещает Бристоль и общается с С.Т. Колрид- жем и Р. Саути.
В конце сентября Вордсворт вместе с сестрой Дороти поселяется в местечке Рэйсдаун в графстве Дорсет и выполняет функции гувернера и временного попечителя маленького Бэзила Монтагью (ребенку было 2,5 года).
4 октября в Бристоле Колридж женится на Саре Фрикер.
В октябре—ноябре Вордсворт редактирует «Солсберийскую равнину» и дает поэме новое название — «Путешествие по Солсберийской равнине». Получает письмо из Франции от Аннет Валлон, в котором упоминаются ее другие — недошедшие — письма.
1796 Весной Вордсворт пере- Итальянская кампания Издано: «Монах» М. Лью- живает сильный душев- Наполеона (1796—1797 иса, первая часть «Виль- ный и творческий кри- гг.). гельма Мейстера» Гёте,


940
Пр иложения
ОСНОВНЫЕ ДАШ
ГОДЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
зис, связанный с событиями, мешающими ему поехать во Францию.
В апреле Колридж публикует сборник «Поэзия на разные темы», куда вошли «Религиозные размышления», высоко оцененные Вордсвортом.
Осенью Вордсворт работает над своей единственной пьесой «Жители границы», в которой много отголосков из «Разбойников» Шиллера.
В России скончалась императрица Екатерина П Великая. Восшествие на престол императора Павла I (правление: 1796—1801 гг.).
1797 В марте Вордсворт за- В США президентом канчивает пьесу «Жите- избран Джон Адамс ли границы». (1797—1801 гг.).
В мае—июне Вордсворт создает первую редакцию «Разрушенной хижины».
В начале июня Колридж приезжает в Рэйс- даун и приглашает Вордсворта переехать поближе к нему на юго-запад Англии. Кол-
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
первый выпуск кол- риджевского журнала «Стражник».
Скончались: Дж. Макферсон, Р. Бёрнс.
Издано: «Итальянец» А. Радклифф, первый том «Гипериона» Гёльдерлина.
Родились: Ф. Шуберт, А. де Виньи, В.К. Кюхельбекер, М. Годвин (в замуж. Шелли), Г. Доницетти, Г. Гейне.
Скончались: Э. Бёрк, Ж.-Б. Луве де Кувре, М. Уолстонкрафт.


Синхронистическая таблица
941
ОСНОВНЫЕ ДАШ
ГОДЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
ридж, Вордсворт и Дороти уезжают в графство Сомерсет.
Начинается время активного творческого сотрудничества Вордсворта и Колриджа.
В ноябре Колридж создает стихотворение «Кубла Хан, или Видение во сне» и пишет «Сказание о Старом Мореходе».
В декабре дирекция лондонского театра Ко- вент-гарден отказывает Вордсворту и Колрид- жу в постановке их пьес («Жители границы» и «Озорио»).
Египетский поход Бонапарта (1798—1801 гг.). Крестьянские восстания в Ирландии.
1798 Год, который Вордсворт в «Прелюдии» нарек «годом чудес» — «annus mirabilis».
В январе Колридж получает крупную сумму денег от братьев Веджвуд, которые решили покровительствовать его занятиям литературой.
В феврале Колридж сочиняет стихотворение-
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
Издано: первое издание «Лирических баллад» Вордсворта и Колриджа, «Пьесы о страстях» Дж. Бэйли.
Родились: Э. Делакруа, И.И. Пущин, Дж. Леопарди, А.А. Дельвиг, А. Мицкевич.
Скончался В.Г. Ваккенро- дер.


942
Приложения
ГОДЫ
ОСНОВНЫЕ ДАШ
ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
беседу «Полуночный мороз».
В марте Вордсворт оглашает в письмах к близким свой замысел написать философскую поэму «Отшельник» (вступлением к которой стала «Прелюдия»).
В марте—апреле Вордсворт и Колридж активно работают над написанием, подготовкой и публикацией сборника «Лирические баллады и другие стихотворения».
В середине июля рукопись «Лирических баллад» передана печатнику. Вордсворт вместе с сестрой Дороги отправляется к руинам Тин- тернского аббатства и по дороге сочиняет одноименное стихотворение.
В сентябре Колридж и Вордсворт едут в Гамбург. Оттуда Колридж направляется в Ратце- бург, а Уильям и Дороти — в Гослар.


Синхронистическая таблица
943
ОСНОВНЫЕ ДАШ
ГОДЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
В октябре—декабре, находясь в немецком Гос- ларе, Вордсворт пишет первые книги поэмы «Прелюдия» и три стихотворения цикла «К Люси».
1799 В январе—феврале Наполеоновские войны: Вордсворт сочиняет от- Война Второй коалиции рывок для «Прелюдии» (1799—1801 гг.), о «местах времени». Победы русских войск 23 февраля Вордсворт ПОд командованием и Дороти едут из Госла- А.В. Суворова в Север- ра к Колриджу, кото- ной Италии, рый уже находится в Гёттингене. Вордсворт также совершает путешествие по Герцинско- му лесу.
В мае Вордсворт и Дороти гостят в доме Хатчинсонов в Англии.
Вордсворт продолжает работать над «детскими» книгами «Прелюдии».
В октябре Уильям Вордсворт, его брат Джон (вернувшийся из двухгодичного плавания) и Колридж совершают пешее путешествие по Озерному краю.
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
Издано: «Пропилеи» Гёте, второй том «Гипериона» Гёльдерлина.
Родились: Е.И. Истомина, О. де Бальзак, А.С. Пушкин, К.П. Брюллов.
Скончались: П.-О.-К. де Бомарше, В.И. Баженов.


944
Пр иложения
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ
ГОДЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
В ноябре Уильям Вордсворт снимает дом в Грасмире — Голубиный котедж, — куда в декабре переезжает вместе с сестрой. (Здесь они проживут до 1808 г.)
1800 В январе—марте Вордсворт пишет прозаическое вступление к поэме «Отшельник», а также ряд поэтических произведений: «Братья», «Родник “Прыжок оленя”» и часть поэмы «Грасмир, мой дом».
В апреле—мае Колридж посещает Голубиный коттедж. Они с Вордсвортом решают подготовить второе, расширенное издание сборника «Лирические баллады».
В конце июня Колридж привозит в Грасмир свою семью — жену и маленького сына Хартли. В июле семья Кол- риджа переезжает в дом неподалеку (Грета- Холл) — в селенье Ке- зик, что в 12 милях от Грасмира.
Издано: «Система трансцендентального идеализма» Ф. Шеллинга, «Замок Рекрент» М. Эджворт, «Гимны к ночи» Новалиса.
Бетховен пишет «Симфонию No 1».
А. Вольта изобретает первую электрическую батарею.
Дж.-Ф.-У. Гершель открывает инфракрасные лучи. По Симплонскому перевалу в Альпах проложена дорога для карет.
Родились: А.П. Керн, Е.А. Боратынский, П.С. Мочалов.
Скончались: У. Купер, А.В. Суворов.
Британцы захватывают остров Мальту.
Акт об унии между Ирландией и Великобританией. Премьер-министр Великобритании У. Питт Младший объединяет парламенты Великобритании и Ирландии.


Синхронистическая таблица
945
ГОДЫ
1801
1802
ОСНОВНЫЕ ДАШ
ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
В сентябре Вордсворт работает над предисловием ко второму изданию «Лирических баллад».
В октябре Колридж завершает вторую часть поэмы «Кристабель». Вордсворт пишет пасторальную поэму «Майкл».
В декабре рукопись «Лирических баллад» (2-е изд.) уходит в типографию.
В январе Джон Вордсворт становится капитаном корабля «Граф Абергени» — самого крупного корабля из флота Ост-Индской компании.
В январе выходит новое двухтомное издание «Лирических баллад» (датировано 1800 г.; на титульном листе — имя Вордсворта).
Люневильский мир между Францией и Австрией.
В США президентом избран Т. Джефферсон (правление: 1801—1809 гг.).
В России скончался император Павел I. Восшествие на престол императора Александра I (правление: 1801—1825 гг.).
Весной и летом Ворде- Амьенский мирный до- ворт пишет ряд произ- говор Великобританиис ведений, включая оду Францией (27 марта).
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
Издано: «Талаба-разру- шитель» Р. Саути.
Родились: В.И. Даль, С.Э. Кальдерон.
Скончался Новалис.
Издано: «Песни шотландской границы» (тт. 1 и 2) В. Скотта. Основан жур-


946
Пр иложения
ОСНОВНЫЕ ДАШ
ГОДЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
«Отголоски бессмертия по воспоминаниям раннего детства».
В апреле Колридж пишет первый вариант оды «Уныние», адресованной Саре Хатчинсон.
В июле—октябре Вордсворт вместе с сестрой Дороти совершает путешествие по Англии; затем брат и сестра едут в Кале (Франция), где проводят месяц с Аннет Валлон и ее дочерью Каролиной. Вордсворт сообщает Аннет, что собирается жениться на Мэри Хатчинсон.
4 	октября Вордсворт женится на Мэри Хатчинсон.
Вордсворт пишет множество сонетов, включая «Сонет, написанный на Вестминстерском мослу 3 сентября 1802 г.» и «К Туссену Ловертю- ру».
В сентябре Чарльз Аэм сопровождает Вордсвортов в прогулке по Варфоломеевской ярмарке (Лондон).
Перемирие во время Наполеоновских войн длилось около 14 месяцев. Возобновилось движение через Ла-Манш. За эти месяцы многие англичане посетили Францию.
нал «Эдинбургское обозрение».
Родились: В.-М. Гюго, А. Дюма-отец, Летиция Лан- дон, В. Гауф.
Скончались: Э. Дарвин, А.Н. Радищев.


Синхронистическая таблица
947
ГОДЫ
1803
1804
ОСНОВНЫЕ да™
ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
В июне родился старший сын У. Вордсворта — Джон (ум. 1875).
В августе—сентябре вместе с Колриджем и Дороти поэт путешествует по Шотландии, встречается с Вальтером Скоттом. Под впечатлением от этого путешествия пишет поэтические циклы, посвященные шотландской местности Ярроу.
В конце декабря Кол- ридж гостит в Голубином котедже. Это прощальный визит перед поездкой Колриджа на лечение на Средиземное море.
В январе—марте Вордсворт работает над «Прелюдией».
Пишет лирическую поэзию, в том числе «Желтые нарциссы».
В апреле Колридж отплывает на Мальту.
16 августа у Уильяма и Мэри Вордсвортов рождается дочь Дора (ум. 1847).
Вордсворт объявляет о планах написать поэму
Договор США с Фран- Издано: «Песни шотланд- цией о покупке земель ской границы» (т. 3) Валь- Луизианы. тера Скотта.
12 мая Амьенский мир Родились: Н.М. Языков, расторгнут. Э. Бульвер-Литтон, Р.У.
Эмерсон, В.Ф. Одоевский, П. Мериме, Ф.И. Тютчев, Г. Берлиоз.
Скончались: П.И. Ковалёва-Жемчугова, Ф.Г. Клоп- пггок, Ф.Д. Туссен-Лувер- тюр, П.-А.-Ф. Шодерло де Лакло, В. Альфьери.
Во Франции введение «Кодекса Наполеона» («Гражданский кодекс»).
2 декабря — коронация Наполеона. Первая французская империя (1804-1815 гг.).
Бетховен создает «Героическую симфонию».
Родились: Жорж Санд, Н. Готорн, Б. Дизраэли, Ш.-О. де Сент-Бёв.
Скончались: Дж. Пристли, И. Кант.


948
Приложения
ГОДЫ
1805
1806
ОСНОВНЫЕ ДАШ
ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
«Прогулка», которая станет частью «Отшельника».
5 	февраля — гибель брата Джона Вордсворта вместе с кораблем «Граф Абергени».
11 	февраля эта горестная весть достигает Голубиного коттеджа.
В конце мая Вордсворт завершает 13-книжную версию «Прелюдии» (текст 1805 г.). Дороти начинает переписывать черновики брата начисто, чтобы подготовить поэму к сдаче в издательство (рукопись «MS А»).
В январе—марте супруга поэта Мэри делает копию чистового варианта «Прелюдии» (рукопись «MS В»), учитывая правку, внесенную Вордсвортом в рукопись «MS А».
В марте—мае Вордсворт посещает Лондон, гостит по очереди у брата Кристофера и у сэра Джорджа Бомонта.
Наполеоновские войны: Война Третьей коалиции (русско-австро- французская война 1805 г.).
21 	октября — Трафальгарское сражение: победа британского флота над франко-испанским.
2 декабря — битва при Аустерлице: победа Наполеона над союзной армией и ликвидация Третьей коалиции.
Наполеоновские войны: Война Четвертой коалиции (русско-прусско- французская война 1806-1807 гг.).
Русско-турецкая война (1806-1812 гг.).
Начало континентальной блокады Великобритании (1806—1814 гг.).
Рейнский союз ( 1806— 1813 гг.).
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
Издано: «Песнь последнего менестреля» В. Скотта, «Мэдок» Р. Саути.
Открытие морфина. Эксперименты с газовыми фонарями.
Родились: Г.Х. Андерсен, П.К. Клодт, Дж. Мадзи- ни, Д.В. Веневитинов.
Скончался Ф. Шиллер.
Издан «Краткий словарь английского языка <США>» Ноя Вебстера.
Родились: Э. Баррет (в замужестве Браунинг), И.В. Киреевский, П. Лакруа, С.П. Шевырёв.
Скончались: У. Питт Младший, Н. Ретиф де Ла Бретон, К. Гоцци, Ж.-О. Фрагонар.


Синхронистическая таблица
949
ОСНОВНЫЕ ДАШ
ГОДЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
ВИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
Впервые видит картину Бомонта «Пилский замок во время шторма».
15 июня у Мэри и Уильяма Вордсвортов родился сын Томас (ум. 1812)
Летом Вордсворт завершает малую поэму «Грасмир, мой дом».
В августе Колридж возвращается в Англию, но до октября задерживается в Лондоне.
В сентябре Озерный край посещает Джон Констэбл. Встречается с Вордсвортом.
В октябре Вордсворты покидают Голубиный котедж и — по приглашению семьи Бомонтов — на зиму едут в местечко Колеортон центрального графства Англии Лестершир.
В декабре к Вордсвортам в Колеортон приезжает Колридж (который развелся с женой Сарой) и его сын Харт¬
ли.


950
Пр иложения
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ
ГОДЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
1807 В начале января Вордсворт читает вслух Кол- риджу поэму «Прелюдия». Колридж пишет благодарный ответ «К Вордсворту».
Весной Вордсворт знакомится с еще не опубликованными рукописями Уильяма Блейка (циркулировали в Англии) и переписывает «Тигра» и другие стихотворения из «Песен невинности и опыта» к себе в тетрадь.
В апреле—мае Вордсворт находится в Лондоне.
В мае опубликован сборник Вордсворта «Собрание стихотворений: в 2 т.».
В ноябре Т. Де Квинси с семьей поселяется в Голубином коттедж.
1808 В мае Вордсворты поселяются в просторном доме Аллан-бэнк (Грасмир).
В начале сентября к Вордсвортам приезжа-
Англо-русская война (1807-1812 гг.). Тильзитский мир.
Англо-датская война (1807 г.).
В Англии Парламент издает акт о запрете ввоза рабов.
Русско-шведская война (1808-1809 гт.).
Война на Пиренейском полуострове, или Испанская революция (1808-1814 гг.).
Издано: «Ирландские мелодии» Т. Мура, «Часы досуга» Дж.Г. Байрона, «Феноменология духа» Гегеля, английский перевод «Коринны» Ж. де Сталь.
Родились: Г.У. Лонгфелло, Дж. Гарибальди, К.К. Павлова.
Скончался М.М. Херасков.
Издано: первая часть «Фауста» Гёте, «Песни о Сиде» Р. Саути.


Синхронистическая таблица
951
ГОДЫ
1809
ОСНОВНЫЕ ДАШ
ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
ет Колридж и остается у них на 2 года.
6 	сентября у Уильяма и Мэри Вордсвортов рождается дочь Кэтерин (ум. 1812).
В ноябре к Вордсвортам прибывает Т. Де Квин- си и проживает у них в доме до февраля 1809 г. Вордсворт пишет политический памфлет «Соглашение в Синтре».
В январе Т. Де Квинси уезжает в Лондон с текстом вордсвортовского памфлета, чтобы помочь его опубликовать.
В мае памфлет «Соглашение в Синтре» опубликован.
1 июня выходит первый номер колриджевского журнала «Друг».
В октябре—ноябре в журнале «Друг» выходят несколько отрывков из поэмы «Прелюдия».
Установление дипломатических отношений между Россией и США.
Подписание соглашения в португальском городе Синтра.
Наполеоновские войны: Война Пятой антинапо- леоновской коалиции (австро-французская война).
В США президентом избран Дж. Мэдисон (правление: 1809—1817 гг.).
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
Издано: «Английские барды и шотландские обозреватели» Дж.Г. Байрона.
В Лондоне основано «Ежеквартальное обозрение».
Родились: Э.А. По, Ф. Мендельсон Бартольди, Ч. Дарвин, А. Линкольн, Н.В. Гоголь, А. Теннисон, Н.В. Кукольник, А.В. Кольцов.
Скончался И. Гайдн.


952
Приложения
ОШОВНЫЕДАТЫ
ГОДЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
1810 В феврале в журнале Наполеоновские войны «Друг» выходят три продолжаются.
«Эссе об эпитафиях»
Вордсворта.
15 марта — последний выпуск колриджевско- го журнала «Друг».
12 	мая у Уильяма и Мэри Вордсвортов родился сын Уильям-млад- ший (ум. 1883).
В июле—сентябре Вордсворт путешествует по Англии и пишет очень поэтичные письма к жене (опубл. 1977).
Публикация первого варианта «Путеводителя по Озерному краю»
Вордсворта в качестве анонимного предисловия к книге Джозефа Уилкинсона «Некоторые виды Камберленда,
Вестморлэнда и Ланкашира».
В октябре Бэзил Монтагью проговаривается Колриджу, что Уильям Вордсворт жаловался на его сложный характер и пристрастие к опиуму. Колридж обижен.
Дружба между поэтами разрушена.
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
Ж. де Сталь пишет труд «О Германии».
Родились: Ф. Шопен, А. де Мюссе.


Синхронистическая таблица
953
годы
1811
1812
ОСНОВНЫЕ да™
ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
В июне Вордсворты переезжают в более просторный дом при грас- мирской церкви.
В апреле—мае Вордсворт находится в Лондоне, желая помириться с Колриджем. Друзья снова начинают общаться, хотя не так тепло, как прежде.
В мае Вордсворт знакомится с Байроном и Муром, встречается с Кон- стэблом, Джоанной Бэйли и много общается с Бомонтом, Лэмом, Де Квинси.
В июне в возрасте неполных четырех лет от болезни умирает дочь Вордсворта Кэтерин. (В 1813-1814 гг. Вордсворт посвящает ее памяти сонет «Смутясь от радости, я обернулся...»).
В декабре в возрасте шести лет от кори умирает сын Вордсворта Томас. Похоронен на церковном кладбище
Движение луддитов (1811-1815 гг.).
В Англии — начало эпохи Регенства (1811—1820 гг.).
Окончание Русско-турецкой войны. Бухарестский мирный договор.
Окончание Англо-русской войны (1807—1812 гг.).
Наполеоновские войны: вторжение Наполеона в Россию. Отечественная война 1812 г.
Англо-американская война (1812—1815 гг.).
«Битва народов» под Лейпцигом и поражение Наполеона.
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
Издано: «Разум и чувствительность» Дж. Остен (анонимно).
Родились: У.М. Теккерей, Т. Готье, Ф. Лист.
Издано: «Паломничество Чайльд-Гарольда» Дж.Г. Байрона (песни 1, 2).
Родились: Ч. Диккенс, А.М. Герцен, Р. Браунинг, И.А. Гончаров, Н.Н. Гончарова.


954
Пр иложения
ГОДЫ
1813
1814
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ
ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
рядом с Кэтерин, в непосредственной близости к дому при церкви.
В апреле Вордсворт вступает в должность государственного сборщика налогов графства Вестморлэнд (распределитель гербовых марок), которую занимает до 1842 г.
В мае Вордсворт вместе с семьей переселяется в дом на холме Райдал Озерного края. Это дом, в котором поэт проживет вплоть до своей кончины в 1850 г.
В июле—сентябре Вордсворт с женой путешествует по Шотландии, встречается с шотландским поэтом и писателем Джеймсом Хоггом, посещает местечко Ярроу и пишет цикл стихотворений «В Ярроу».
В августе опубликована поэма «Прогулка».
В октябре Вордсворт пишет «Лаодамию».
Наполеоновские войны: Война Шестой коалиции (1813—1814 гг.).
Вступление союзных войск в Париж.
Венский конгресс — общеевропейская конференция, в ходе которой были определены границы государств Европы после Наполеоновских войн.
Распад Рейнского союза.
Гентский мир и окончание англо-американской войны (1812—1815 гг.).
Во Франции — реставрация династии Бурбонов: Людовик XVIII (правление: 1814—1824 гг.).
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
В Англии Роберт Саути становится поэтом-лауре- атом после отказа Вальтера Скотта принять эту должность.
Издано: «Жизнеописание адмирала Нельсона» Р. Саути, восточные поэмы Байрона «Гяур» и «Аби- досекая невеста».
Издано: «Корсар» Дж.Г. Байрона, «Уэверли» В. Скотта.
Родился М.Ю. Лермонтов.


Синхронистическая таблица
955
ГОДЫ
1815
1816
1817
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ
ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
В апреле — публикация первого полного собрания стихотворений Вордсворта, с новым программным «Предисловием».
В июне Вордсворта посещает художник Б.Р. Хейдон, который желает увековечить портрет поэта на своем полотне «Вход Господень в Иерусалим».
В феврале дочь Вордсворта Кэролин (от союза с француженкой Ан- нет Валлон) выходит замуж за Жана-Б атисга- Мартена Бодуэна.
В мае—июне опубликованы произведения Кол- риджа «Кристабель», «Кубла Хан» и «Муки сна».
В июле Колридж публикует свою «Литературную биографию» и «Листы Сивиллы».
28 декабря в студии художника Хейдона встречаются Вордсворт, Ките и Лэм.
«Сто дней» Наполеона. Его поражение в битве при Ватерлоо, ссылка на остров Св. Елены.
Хлебные законы в Англии.
Создание Германской конфедерации (1815— 1866 гг.), династия Габсбургов: Франц I (правление: 1815—1835 гг.).
В США президентом избран Джеймс Монро (правление: 1817—1825 гг.).
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
Издано: «Собрание сочинений» Байрона (в 4 т.).
Издано: «Шильонский узник» Байрона, «Ундина» Гоффмана.
Родилась Ш. Бронте.
Скончались: Р.Б. Шеридан, Г.Р. Державин.
Издано: «Манфред» Байрона, «Лалла-Рук» Т. Мура, «Франкенштейн» М. Шелли.
Основано «Ежемесячное эдинбургское обозрение».
Родились: Г.Д. Торо, А.К. Толстой.
Скончалась Дж. Остен.


956
Пр иложения
ОСНОВНЫЕ ДАШ
ГОДЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
1818 Уильям Вордсворт, к неудовольствию своих друзей и членов семьи, активно выказывает поддержку партии тори.
Родились: Ф. Дуглас, М. Петипа, Т. Майн Рид, И.С. Тургенев.
1819 В ноябре Колридж публикует трехтомное издание архивов журнала «Друг».
В Англии Манчестерская бойня (бойня при Питерлоо) — столкновение гражданских лиц с полицией после митинга, на котором были выдвинуты требования предоставления всеобщего избирательного права.
Издано (анонимно) начало «Дон Жуана» Байрона.
Родились: У. Уитмен, Г. Мелвилл, Дж. Элиот.
Скончался А. фон Коце- бу.
1820
В мае Вордсворт публикует цикл сонетов «Река Дадд он».
В июле—ноябре Вордсворт с женой Мэри и сестрой Дороти путешествует по Европе, повторяя часть своего маршрута 1790 г. В Париже Вордсворты встречаются с Аннет Валлон, Каролиной и двумя дочерями Каролины — внучками Уильяма Вордсворта.
В конце июля опубликовано четырехтомное собрание сочинений Вордсворта.
В Великобритании скончался Георг III. Королем становится Георг IV, являвшийся с 1811 г. принцем-реген- том (правление: 1820— 1830 гг.).
Издано: «Гиперион» Кит- са, «Прометей освобожденный» П.Б. Шелли, «Мельмот скиталец» Ч.Р. Мэтьюрина.
Родились: Э. Фромантен, А.А. Фет.


Синхронистическая таблица
957
ОСНОВНЫЕ ДАШ
ГОДЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
1821 Вордсворт пишет воспо- Греческая война за неза- минания о континен- висимость (1821—1832 тальном турне. гг.).
Скончался Наполеон I Бонапарт.
1822 В апреле выходит отдельным изданием «Руководство для путешествующих по Озерному краю» Вордсворта.
1824 В Бостоне (США) выходит первое американское издание поэзии Вордсворта (в 4 т.).
В августе—октябре Вордсворт отправляется в путешествие по Уэльсу.
1825 В мае Колридж публи- Первый кризис пере¬
кует эссе «В помощь к производства в Англии, размышлениям». В России — вступление
на престол Николая I (правление: 1825—1855 гг.).
В США президентом избран Дж.К. Адамс (правление: 1825—1829
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
Издано: «Исповедь англичанина, любителя опиума» Т. Де Квинси.
Родились: Ф.М. Достоевский, Н.А. Некрасов, Г. Флобер.
23 февраля Джон Ките в возрасте 25 лет умирает в Риме от туберкулеза.
Родились: А.А. Григорьев, М. Арнольд.
8 июля П.Б. Шелли в возрасте 29 лет гибнет во время бури в Италии.
19 апреля Байрон в возрасте 36 лет умирает в Миссолунги, Греция.
В феврале выходит книга У. Хэзлитта «Дух времени».


958
Приложения
ОСНОВНЫЕ ДАШ
ГОДЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
1827 7 февраля умирает сэр Джордж Бомонт, один из основателей Коро левской Академии художеств, покровитель Вордсворта, Колриджа и Консгэбла.
В мае у Вордсворта выходит пятитомное собрание сочинений.
1828 В июне—августе Ворде- Русско-турецкая война ворт вместе с Колрид- (1828—1829 гг.).
жем и сестрой Дороти Создание демократиче- отправляется на конти- ской партии в СП1А. нент в память об их давнем юношеском путешествии.
В августе у Колриджа выходит трехтомное собрание сочинений.
1829 В США президентом
избран Э. Джексон (правление: 1829—1837 гг.).
1830 Национально-освободи¬
тельное восстание в Варшаве.
В Англии вступление на
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
12 августа умирает Уильям Блейк.
Родились: Л.Н. Толстой, И. Тэн, Д.Г. Россетти.
В Англии выходит пиратское издание с трудами Колриджа, Китса и Шелли под одной обложкой. Для Китса и Шелли это — первое собрание сочинений.
Скончались: Ф. Шлегель, А.С. Грибоедов.
18 сентября умирает У. Хэзлитт.


Синхронистическая таблица
959
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ
ГОДЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
престол Вильгельма IV (правление: 1830—1837 гг.).
Июльская монархия во Франции (1830—1848 гг.).
1831 	В сентябре Вордсворт с сестрой Дороти отправляется в поездку по Шотландии.
19 сентября в поместье Эбботсфорд они в последний раз видятся с Вальтером Скоттом, который собирается в поездку по Италии.
Вордсворт пишет поэтический цикл «И снова в Ярроу» в честь тридцатилетия своего знакомства с Вальтером Скот-
1832 	Осенью Дороти Ворде- Первая парламентская ворт в связи с болезнью реформа в Англии, утрачивает способность к свободному передвижению и оказывается прикована к коляске.
Уильям и Мэри Вордсворт ухаживают за ней.
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
Издано: «Красное и черное» Стендаля, «Собор Парижской Богоматери» Гюго, «Стихотворения» Э.А. По.
21 сентября, вернувшись из Италии в Шотландию, умирает Вальтер Скотт.
1834
25 	июля умирает С.Т. Кол- ридж.


960
Пр иложения
ГОДЫ
1837
1839
1841
1842
ОСНОВНЫЕ ДАШ
ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
Выходит шеститомное собрание сочинений Вордсворта, которое до 1845 г. выдержало 6 переизданий.
В марте—августе Вордсворт совершает свое последнее континентальное турне (по Франции и Италии). Его сопровождают Крэб Робинсон и издатель Моксон.
Вордсворт вносит последние исправления в «Прелюдию», создав окончательную редакцию поэмы 1839—1850 гг.
10 января умирает Ан- нет Валлон.
В мае дочь Вордсворта Дора выходит замуж за Эдварда Квиллинана.
Конец осени — зима: Изабелла Фенвик под диктовку Вордсворта записывает коммента-
В Великобритании — вступление на престол королевы Виктории (правление: 1837—1901 гг.).
Президентом США избран М. Ван Бюрен (правление: 1837—1841 гг.).
Первая англо-афганская война (1838—1842 гг.).
Первая опиумная война (1840—1842 гг.) — война Великобритании против империи Цин.
В США президентом избран Дж. Тайлер (правление: 1841—1845 гг.).
В Великобритании — второй подъем чартистского движения («голодные сороковые»).
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
27 декабря умирает Ч. Лэм.
Журнал «Бентлис миссе- лени» начинает публиковать «Оливера Твиста» Ч. Диккенса.
Скончались: А.С. Пушкин, Дж. Констэбл, Дж. Леопарди.
Издано: «Гиперион» Г.У. Лонгфелло, «Чартизм» Т. Карлайла.
Издано: «Лавка древностей» Ч. Диккенса, «Герои и героическое в истории» Т. Карлайла, «Зверолов» Дж.Ф. Купера.
Издано: «Собрание сочинений» Теннисона (в 2 т.), «Драматическая лирика» Р. Браунинга («Моя по-


Синхронистическая таблица
961
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ
ГОДЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
рии к его многочисленным произведениям.
1843 В апреле, по настоянию королевы Виктории, Вордсворт становится поэтом-лауреатом.
1845 4 мая Вордсворт ветре- Голод в Ирландии
чается с лордом Тенни- (1845—1849 гг.).
СОНОМ.
В ноябре выходит однотомное собрание сочинений Вордсворта.
1847 9 июля Дора Вордсворт Война США с Мекси-
(дочь У. Вордсворта) кой (1846—1848 гг.), умирает в возрасте 42 лет от туберкулеза.
Вордсворт тяжело переносит смерть дочери.
Перестает заниматься творчеством.
1850
23 апреля в доме на холме Райд ал Уильям Вордсворт умирает в возрасте 80 лет.
В США президентом избран М. Филлмор (правление: 1850—1853 гг.).
В июле посмертно — согласно завещанию поэ-
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ
ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И НАУКИ
следняя герцогиня», «Возлюбленный Порфирии» и
яр-)-
Скончался Стендаль.
Издано: «Рождественская песнь в прозе» Ч. Диккенса, «Современные художники» Дж. Раскина.
Скончались: Р. Саути, И.- Х.-Ф. Гёльдерлин.
Издан «Ворон» Э.А. По.
Издано: «Ярмарка тщеславия» У.М. Теккерея, «Джейн Эйр» Ш. Бронте, «Грозовой перевал» Э. Бронте, «Принцесса» А. Теннисона.
Издано: «In Memoriam А.Н.Н.» Теннисона, «Стихотворения» Э. Баррет- Браунинг, «Алая буква» Н. Готорна.


962
Пр иложения
ОСНОВНЫЕ ДАТО ГОДЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА ВИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА
СОБЫТИЯ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ ИЗ ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ, ИСКУССТВА И НАУКИ
та — впервые опубликован полный текст поэмы «Прелюдия, или Становление сознания поэта».
Члены Братства прерафаэлитов начинают издавать журнал «Росток».
В Нью-Йорке основана газета «Нью-Йорк Таймс».
Родились: Г. де Мопассан, Р.Л. Стивенсон.
Скончался О. де Бальзак.
В Англии после смерти Вордсворта поэтом-лауре- атом становится А. Тен- нисон.


Abrams 1953 Abrams 1957
Abrams 1958 Abrams 1973 Adams 1993
Andrews 1989
Baker 1980 Barth 2000
Barth 2003
Bartram 1794
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
Abrams M.H. The Mirror and the Lamp: Romantic Theory and the Critical Tradition. L.; N. Y.: Oxford University Press, 1953.
Abrams M.H. The Correspondent Breeze: A Romantic Metaphor // The Kenyon Review. Winter 1957. Vol. XIX. № 1. P. 113-130.
Abrams M.H. The Mirror and the Lamp: Romantic Theory and the Critical Tradition. N. Y., 1958.
Abrams M.H. Natural Supematuralism: Tradition and Revolution in Romantic Literature. L.; N.Y.: W.W. Norton & C°, 1973.
Adams H. Edward Young <prefatory notes> // Critical Theory Since Plato / Ed. H. Adams. L.; N. Y.: Harcourt Brace Jovano- vich, 1992.
Andrews M. The Search for the Picturesque: Landscape, Aesthetics, and Tourism in Britain, 1760—1800. Stanford (CA): Stanford University Press, 1989.
Baker J. Time and Mind in Wordsworth’s Poetry. Detroit (MI): Wayne State University Press, 1980.
Barth J.R.S.J. «The Feeding Source»: Imagination and the Transcendent in «The Prelude» //The Wordsworth Circle. Winter, 2000. Vol. 31. No 1. P. 26-31.
Barth J.R.S.J. Romanticism and Transcendence: Wordsworth, Coleridge and Religious Imagination. L.; Columbia (MO): University of Missouri Press, 2003.
Bartram W. Travels through North and South Carolina, Georgia, East and West Florida, the Cherokee Country, the Extensive Territories of the Muscolgulges or Creek Confederacy, and the


964
Пр иложения
Bateson 1956
Beattie 1783
Beatty 1922 Bidney 1997
Bishop 1959 Blake К. 1986
Blake W. 1968 Brennan 1990
Bunyan 1998
Burwick 1996
Carlyle 2005
Chavkin 1983
Country of the Chactaws. Containing an Account of the Soil and Natural Productions of those Regions; together with Observations on the Manners of the Indians. 2nd ed. L.: Reprinted for J. Johnson, 1794.
Bateson F. W. Wordsworth: A Re-Interpretation. L.; N. Y.: Longmans, Green & C°, 1956.
Beattie J. Dissertations Moral and Critical. L.: Printed for W. Strahan, and T. Cadell, and W. Creech, 1783.
Beatty A. William Wordsworth. Madison (WI), 1922.
Bidney M. Patterns of Epiphany: From Wordsworth to Tolstoy, Pater, and Barrett Browning. Carbondale (IL): Southern Illinois University Press, 1997.
Bishop J. Wordsworth and the «Spots of Time» // English literary History. 1959. № 26. P. 45-65.
Blake K. Elizabeth Barrett Browning and Wordsworth: The Romantic Poet as a Woman // Victorian Poetry. Winter 1986. Vol. 24. № 4. P. 387-398.
Blake W. The Poetry and Prose of William Blake. N.Y., 1968.
Brennan M.C. Wordsworth and «Art’s Bold Privilege»: His Iconic Poems as «Spots of Time» Ц Yearbook of Interdisciplinary Studies in the Fine Arts. Lewiston (ME): Edwin Mellen Press, 1990. Vol. 2. P. 487-199.
Bunyan J. Grace Abounding: With Other Spiritual Autobiographies / Ed., introd. and notes J. Stachniewski, A. Pacheco. N. Y.; Oxford: Oxford University Press, 1998. (Ser. «Oxford World’s Classics»).
Burwick F. Poetic Madness and the Romantic Imagination. University Park (PA): Pennsylvania State University Press, 1996.
Carlyle Th. Wordsworth // Thomas Carlyle. Reminiscences. A facsimile reprint of the book Printed by Ch.E. Norton in Cambridge, 1887. First edition edited by Froude in 1881. Whitefish (MY): Kessinger Publishing, 2005. P. 297—310.
Chavkin A. Wordsworth’s Secular Imagination and «Spots of Time» Ц College Language Association Journal. 1983. No 26.4. P. 452-464.


Список сокращений
965
Childs 1980 Coleridge 1956-1971 Coleridge 1983
Coleridge 1984 Companion 2003 Darbishire 1950 Davie 1955 Davis 1992 De Quincey 1970
De Selincourt 1959
De Vere 1876
Ditchfield 1889 Dryden 1926 Duff 1964
Childs J. The Army, James П, and the Glorious Revolution. Manchester: Manchester University Press, 1980.
Coleridge S. T. The Collected Letters of Samuel Taylor Coleridge: In 6 vol. Oxford: Clarendon Press, 1956—1971.
Coleridge S.T. Biographia Literaria, or, Biographical Sketches of My Literary Life and Opinions: In 2 vol. / Ed. J. Engell, WJ. Bate. L.: Routledge & Kegan Paul; Princeton: Princeton University Press, 1983. (Bollingen Ser., LXXTV).
Coleridge S.T. Biographia Literaria: In 2 vol. Oxford: Oxford University Press, 1984.
The Cambridge Companion to Wordsworth / Ed. S. Gill. Cambridge; N. Y.: Cambridge University Press, 2003.
Darbishire H. The Poet Wordsworth. Oxford: Clarendon Press, 1950.
Davie D. Articulate Energy: An Enquiry into the Syntax of English Poetry. L.: Roudedge & Paul, 1955.
Davis J. The «Spots of Time»: Wordsworth’s Poetic Debt to Coleridge / Colby Quarterly. June 1992. Vol. 28. № 2. P. 65—84.
De Quincey Th. Recollections of the Lakes and the Lake Poets / Ed. and introd. D. Wright. Harmondsworth (UK): Penguin Books, 1970.
De Selincourt E. Notes <to «The Prelude»> // Wordsworth W. The Prelude; or, Growth of a Poet’s Mind / Ed., introduction and notes E. de Selincourt. 2nd ed.; rev. H. Darbishire. Oxford: Clarendon Press, 1959. P. 509—632.
De Vere Au. Recollections of Wordsworth Ц Conversations and Personal Reminiscences of Wordsworth // The Prose Works of William Wordsworth: In 3 vol. / Ed. A.B. Grosart. L.: Edward Moxon, Son, and C°, 1876. Vol. 3. P. 491.
Ditchfield P.H. Our English Villages, Their Story and Antiquities. L.: Methuen & C°, 1889.
Dryden J. Essays: In 2 vol. / Ed. W.P. Ker. Oxford: Clarendon Press, 1926.
Duff W. An Essay on Original Genius and Its Various Modes of Exertion in Philosophy and the Fine Arts, Particularly in Poetry


966
Приложения
Eakin 1973 Engeil 1999
Erdman 1987
Esterhammer 2008 Fenwick 1993 Flores 2008
Gaskell 1991 Gerard 1966 Gill 1984
Gill 1989 Gill 1991 Gray 1935 Guide 1984
(1767). A Facsimile Reproduction /Ed.J.L. Mahoney. Gainesville (FL): Scholars’ Facsimiles & Reprints, 1964.
Eakin S.S. The Spots of Time in Early Versions of The Prelude // Studies in Romanticism. Winter 1973. No 12. P. 389-405.
Engeil J. The Creative Imagination: Enlightenment to Romanticism. Cambridge (MA): Harvard University Press, 1981. Rpt. 1999.
Erdman D. V. The Dawn of Universal Patriotism: William Wordsworth Among the British in Revolutionary France //The Age of William Wordsworth: Critical Essays on the Romantic Tradition /Ed. KR. Johnston, G.W. Ruoff. New Brunswick; L.: Rutgers University Press, 1987. P. 3—20.
Esterhammer A. Romanticism and Improvisation, 1750—1850. Cambridge; N. Y.: Cambridge University Press, 2008.
The Fenwick notes of William Wordsworth / Ed. J. Curtis. L: Bristol Classical Press, 1993.
Flores C. Plastic Intellectual Breeze: The Contribution of Ralph Cudworth to S.T. Coleridge’s Early Poetics of the Symbol. Bern; N. Y.: Peter Lang, 2008.
Gaskell R. Wordsworth’s Poem of the Mind: An Essay on «The Prelude». Edinburgh: Edinburgh University Press, 1991.
Gerard A. An Essay on Genius (1774) / Ed. WJ. Hippie (1963) and B. Fabian (Munich, 1966).
Gill S. Notes // Wordsworth W. The Major Works / Ed. S. Gill. Oxford: Oxford University Press, 1984. P. 682—740. (Ser. «The Oxford Authors»).
Gill S. William Wordsworth: A Life. Oxford: Clarendon Press; N. Y.: Oxford University Press, 1989.
Gill S. William Wordsworth: The Prelude. Cambridge; N. Y.: Cambridge University Press, 1991.
Correspondence of Thomas Gray: In 3 vol. / Ed. P. Toynbee, L. Whibley. Oxford: Clarendon Press, 1935.Vol. 3: 1766—1771.
The Illustrated Wordsworth’s Guide to the Lakes / Ed. P. Bick- nell. Devizes (UK): Select Editions, 1984.


Список сокращений
967
Hakluyt 1589
Haltrin Khalturina 2002
Hartman 1964 Hartman 1972
Hartman 1986
Havens 1941
Hayden 1983
Hayter 2002 HG 1989
Higgins 2009
Hodgson 1980
Holmes 1998
Hakluyt R. The Principal Navigations, Voyages, Traffiques and Discoveries: In 1 vol. 1st ed. L.: G. Bishop & R. Newberie, 1589.
Haltrin Khalturina E. V. «Uncouth Shapes» and Sublime Human
Forms of Wordsworth’s The Prelude in the Light of Berdyaev’s Personalistic Philosophy of Freedom. [PhD-dissertation facsimile]. Ann Arbor (MI, USA): UMI Dissertation Services, 2002. (UMI Number: 3049210).
Hartman G.H. Wordsworth’s Poetry, 1787—1814. New Haven: Yale University Press, 1964.
Hartman G. A Poet’s Progress: Wordsworth and the via naturaliter negativa // Wordsworth: The Prelude: A Selection of Critical Essays /Ed. W. Harvey and R Gravil. L., 1972. P. 175—194. (First publ. 1962).
Hartman G. The Romance of Nature and the Negative Way // William Wordsworth’s The Prelude (Modem Critical Interpretations) / Ed. and introd. H. Bloom. N. Y.: Chelsea House Publishers, 1986. P. 57-75.
Havens R.D. The Mind of a Poet: A Study of Wordsworth’s Thought with Particular Reference to «The Prelude». Baltimore (MD): Johns Hopkins University Press, 1941.
Hayden D.E. Wordsworth’s Walking Tour of 1790. Tulsa (OK): University of Tulsa, 1983.
Hayter A. The Wreck of the Abergavenny: The Wordsworths and Catastrophe. L.: Macmillan, 2002.
Wordsworth W. Home at Grasmere. Part First, Book First of The Recluse // Ed. B. Darlington. 2nd ed., with corrections. Ithaca (NY); L.: Cornell University Press, 1989. (Ser. «The Cornell Wordsworth»).
Higgins D. Celebrity, Politics and the Rhetoric of Genius Ц Romanticism and Celebrity Culture, 1750-1850/Ed. T. Mole. Cambridge; N. Y.: Cambridge University Press, 2009. P. 41—59.
Hodgson J.A. Wordsworth’s Philosophical Poetry, 1797—1814. Lincoln (NE): University of Nebraska Press, 1980.
Holmes R. Coleridge: Early Visions. L.: Harper Collins Publishers, 1998.


968
Приложения
Jacobus 1976 Johnson 1973 Johnston 1998 Johnston 2003
Jouin 1889
Journals 1941 Kennedy 2002 Kishel 1981 Lau 2004 Le avis 1936 Letters 1967
Letters 1978—1988
Levinson 1986 Lindenberger 1963 Lindenberger 1986
Jacobus M. Tradition and Experiment in Wordsworth’s Lyrical Ballads (1798). Oxford: Clarendon Press, 1976.
Johnson L.M. Wordsworth and the Sonnet. Copenhagen: Rosen- kilde & Bagger, 1973.
Johnston K.R. The Hidden Wordsworth: Poet, Lover, Rebel, Spy. N. Y.: W.W. Norton, 1998.
Johnston KR. Wordsworth and «The Recluse» // The Cambridge Companion to Wordsworth / Ed. S. Gill. Cambridge; N. Y.: Cambridge University Press, 2003. P. 70—89.
Jouin H. Charles Le Brun et les arts sous Louis XIV: Le premier peintre sa vie, son oeuvre, ses écrits, ses contemporains, son influence d’après le manuscrit de Nivelon et de nombreuses pièces inédites. P.: Imprimerie nationale, 1889.
Dorothy Wordsworth’s Journals: In 2 vol. / Ed. E. de Selincourt. N. Y.: Macmillan, 1941.
Kennedy D. Wordsworth, Turner and the Power of Tintem Abbey //Wordsworth Circle. 2002. № 33.2. P. 79-83.
Kishel J.F. Wordsworth and the Grande Chartreuse // The Wordsworth Circle. 1981. No 12.1. P. 82-88.
Lau В. Sense and Sensibility and Tintem Abbey: Growth and Maturation Ц Wordsworth Circle. 2004. No 35.2. P. 65—68.
Leavis F.R. Revaluation: Tradition and Development in English Poetry. L.: Chatto & Windus, 1936.
The Letters of William and Dorothy Wordsworth: The Early Years, 1787—1805 / Ed. E. de Selincourt. Oxford: The Clarendon Press, 1967.
The Letters of William and Dorothy Wordsworth: The Later Years: In 4 vol. / Ed. E. de Selincourt. Oxford: The Clarendon Press, 1978—1988.
Levinson M. Wordsworth’s Great Period Poems: Four Essays. Cambridge; N. Y.: Cambridge University Press, 1986.
Lindenberger H. On Wordsworth’s Prelude. Princeton (Nf): Princeton University Press, 1963.
Lindenberger H. The Structural Unit «Spots of Time» // William Wordsworth: The Prelude (Modem Critical Interpretations) / Ed.


Список сокращений
969
Iindop 2005 Liu 1989 Magnuson 1988 Matiak 2003
Maxwell 1971 Mayo 1954
McFarland 1981
McFarland 1987
Moorman 1957 Morris 1905
Newlyn 2003
Nichols 1987
and introd. H. Bloom. N. Y.: Chelsea House Publishers, 1986. P. 77-88.
Lindop G. A Literary Guide to the Lake District Revised ed. Cheshire, 2005.
Liu A. Wordsworth: The Sense of History. Stanford (CA): Stanford University Press, 1989.
Magnuson P. Coleridge and Wordsworth: A Lyrical Dialogue. Princeton (NJ): Princeton University Press, 1988.
Matiak R.E. Deep Distress: William Wordsworth, John Wordsworth, Sir George Beaumont (1800—1808). Newark (NJ): University of Delaware Press; L.: Associated University Presses, 2003. Maxwell J.C. Notes// Wordsworth W. The Prelude/Ed.J.C. Maxwell. L.: Penguin, 1971.
Mayo R. The Contemporaneity of the Lyrical Ballads // Publications of the Modem Language Association of America (PMLA). 1954. № 69. P. 486-522.
McFarland Th. Romanticism and the Forms of Ruin: Wordsworth, Coleridge, and Modalities of Fragmentation. Princeton (NJ): Princeton University Press, 1981.
McFarland Th. Wordsworth’s Hedgerows: The Infrastructure of the Longer Romantic Lyric //The Age of William Wordsworth: Critical Essays on the Romantic Tradition /Ed. K.R. Johnston, G.W. Roof. New Brunswick: Rutgers University Press, 1987. P. 239-258.
Moorman M. William Wordsworth: A Biography. The Early Years: 1770—1803. Oxford: Clarendon Press, 1957.
Morris J.P. A Handy Guide to the Ruins of Furness Abbey, with Illustrations and Ground Plan /Rev.J. Turner. Ulverston: Cax- ton Printing Works, [n. d., c. 1905].
Newlyn L. «The Noble Living and the Noble Dead»: Community in The Prelude // The Cambridge Companion to Wordsworth / Ed. S. Gill. Cambridge; N. Y.: Cambridge University Press, 2003. P. 55—69.
Nichols A. The Poetics of Epiphany: Nineteenth Century Origins of the Modem Literary Moment. Tuscaloosa (AL): University of Alabama Press, 1987.


970
Приложения
Nicolson 1959
Nicolson M.H. Mountain Gloom and Mountain Glory: The Development of the Aesthetics of the Infinite. N. Y.: The Norton Library, 1959.
Noyes 1971 Ogden 1975
Noyes R. William Wordsworth. N. Y.: Twayne, 1971.
Ogden J.T. The Structure of Imaginative Experience in Wordsworth’s «Prelude» // The Wordsworth Circle. 1975. N° 6.4. P. 290-298.
Onorato 1986
Onorato R.J. The Fiction of the Self [1971] // William Wordsworth: The Prelude (Modem Critical Interpretations) / Ed. and introd. H. Bloom. N. Y.: Chelsea House Publishers, 1986. P. 109-123.
Otway 1712
The Works of Mr. Thomas Otway: In 2 vol. L.: Printed for J. Tonson, 1712. Vol. 2.
Owen 1972
Owen W.I.B. Annotating Wordsworth // Editing Texts of the Romantic Period/Ed.J.D. Bard. Toronto, Published for the Committee for the Conference on Editorial Problems by A.M. Hak- kert, 1972. P. 62—64.
Piozzi 1968
Piozzi H.L. British Synonymy; or, An Attempt at Regulating the Choice of Words in Familiar Conversation: In 2 vol. L.: Printed for G.G. and J. Robinson, 1794. Rpt.: Menston: Scholar Press, 1968.
Platner 1793
Platner E. Philosophische Aphorismen nebst einigen Anleitungen zur philosophischen Geschichte. Ganz Neue Ausarbeitung: In 2 Bd. Leipzig: Schwickert, 1793. Bd. 1.
Prickett 1970
Prickett S. Coleridge and Wordsworth: The Poetry of Growth. Cambridge: Cambridge University Press, 1970.
Prickett 1975
Prickett S. Wordsworth and Coleridge: The Lyrical Ballads // Studies in English Literature. 1975. N® 56.
Ray 1998
Ray R.H. An Andrew Marvell Companion. N. Y.: Garland Publishing, 1998.
Reed 1967
Reed M.L. Wordsworth: The Chronology of the Early Years, 1770—1799. Cambridge (MA): Harvard University Press, 1967.
Reed 1991
The Thirteen-Book Prelude: In 2 vol. / Ed. M.L. Reed. Ithaca (NY); L.: Cornell University Press, 1991. (Ser. «The Cornell Wordsworth»).
Robinson 1938
Robinson H.C. On Books and Their Writers: In 3 vol. / Ed.


Список сокращений
971
Romanticism 1998
Rosenthal 1982 Schneider 1957
Scott 1805 Sherwood 1968
Silver 1983
Smyser 1956
Spence 1984 Stelzig 1975 Stelzig 1985
Stewart 1792 Stoddard 1985 Thompson 1970 Thomson 1748 Thiime 1927 Trilling 1950 Ulmer 2001
EJ. Morley. L.: J.M. Dent and Sons, 1938.
Romanticism: An Anthology. 2nd ed. /Ed. D. Wu. Oxford; Cambridge (MA): Blackwell, 1998.
Rosenthal M. British Landscape Painting. Oxford: Phaidon, 1982.
Schneider B.R. (Jr). Wordsworth’s Cambridge Education. Cambridge: Cambridge University Press, 1957.
Scott R.E. Elements of Intellectual Philosophy. Edinburgh, 1805.
Sherwood M. Undercurrents of Influence in English Romantic Poetry. Freeport (IL): Books for Libraries Press, 1968.
Silver B.R. Virginia Woolfs Reading Notebooks. Princeton (NJ): Princeton University Press, 1983.
Smyser J.W. Wordsworth’s Dream of Poetry and Science // Publications of the Modem Language Association of America (PMLA). 1956. № 71. P. 269-275.
Spence K. Blue Guide: Cathedrals and Abbeys of England and Wales. L.: Beim, 1984.
Stelzig Eu.L. All Shades of Consciousness: Wordsworth’s Poetry and the Self in Time. The Hague; P.: Mouton, 1975.
Stelzig Eu.L. Presence, Absence, and the Difference: Wordsworth’s Autobiographical Construction of the Romantic Ego Ц The Wordsworth Circle. 1985. No 16.3. P. 142—145.
Stewart D. Elements of the Philosophy of the Human Mind. L.: Printed for A. Strahan and T. Cadell, 1792.
Stoddard E. W. The Spots of Time: Wordsworth’s Semiology of the Self //Romanticism Past and Present. 1985. № 9.2. P. 1—24.
Thompson T.W. Wordsworth’s Hawkshead/Ed. R. Woof. L.; N. Y.: Oxford University Press, 1970.
Thomson J. The Castle of Indolence: An Allegorical Poem. Written in Imitation of Spencer. L.: A. Millar, 1748.
Thiime H. Beiträge zur Geschihte des Geniebegrifls in England. Halle: M. Niemeyer, 1927.
Trilling L. The Liberal Imagination: Essays on Literature and Society. N. Y.: Viking Press, 1950.
Ulmer W.A. The Christian Wordsworth, 1798—1805. Albany (NY): State University of New York Press, 2001.


972
Пр иложения
Watson 1992
Woof 2005
Wordsworth,
Gill 1973 Wordsworth 1940
Wordsworth
1952-1954
Wordsworth 1965 Wordsworth 1974
Wordsworth 1982
Wordsworth 1984
Wordsworth 1992
Wordsworth 2001
Wordsworth Chr. 1851
Wordsworth D. 1874 Wordsworth D. 1971
Wordsworth D. 2002
Watson J.R. English Poetry of the Romantic Period: 1789—1830.
L.; N.Y.: Longman, 1992.
Woof R. Treasures of the Wordsworth Trust. Grasmere (UK): The Wordsworth Trust, 2005.
Wordsworth/., Gill S. The Two-Part Prelude of 1798—1799 //Jour nal of English and German Philology. 1973. No 72. P. 505—525.
Wordsworth W. The Poetical Works: In 5 vol. / Ed. E. de Selin- court, H. Darbishire. Oxford: The Clarendon Press, 1940. Vol. 1: Poems written in youth; Poems referring to the period of childhood.
Wordsworth W. The Poetical Works: In 5 vol. The 2nd ed. Ed.
E. de Selincourt, H. Darbishire. Oxford: Oxford University Press, 1952-1954.
Wordsworth W The Poetical Works. L.; N. Y.; Toronto, 1965.
Wordsworth W The Prose Works: In 3 vol. / Ed. WJ.B. Owen, J.W. Smyser. Oxford: Oxford University Press, 1974.
Wordsworth W. The Borderers / Ed. R. Osborn. Ithaca (NY): Cornell University Press, 1982.
Wordsworth W. The Major Works / Ed. S. Gill. Oxford: Oxford University Press, 1984. (Ser. «Oxford World’s Classics» ).
Wordsworth W. Preface to the Second Edition of «Lyrical Ballads» // Critical Theory Since Plato / Ed. H. Adams. L.; N. Y.: Harcourt Brace Jovanovich, 1992. P. 436-446.
Wordsworth W. Preface to Poems (1815) //Prefaces and Prologues. Vol. 39/Ed. Ch.W. Eliot N. Y.: P.F. Collier and Son, 1909- 1914. <Bardeby.com>, 2001. http://barltleby.com/39/38.html
Wordsworth Chr. Memoirs of William Wordsworth, Poet-Laureate, D.C.L.: In 2 vol. / Ed. H. Reed. Boston: Ticknor, Reed & Fields, 1851. Vol. 1.
Wordsworth D. Recollections of a Tour Made in Scotland A. D. 1803/Ed.J.C. Sharp. N. Y.: G.P. Putnam’s Sons, 1874.
Journals of Dorothy Wordsworth: The Alfoxden Journal, 1798; The Grasmere Journals, 1800—1803 /Ed. M. Moorman; introd. H. Darbishire. L.; N. Y., Oxford University Press, 1971.
Wordsworth D. The Grasmere and Alfoxden Journals / Ed., in-


Список сокращений
973
Wordsworth J. 1982
trod, and notes P. Woof. Oxford; N. Y.: Oxford University Press, 2002.
Wordsworth J. The Borders of Vision. Oxford: Clarendon Press; N. Y.: Oxford University Press, 1982.
Wordsworth J. 1995
Wordsworth J. Notes // Wordsworth W. The Prelude: The Four Texts (1798, 1799, 1805,1850). L.: Penguin Books, 1995. P. 539- 667.
Wordsworth, Abrams, Gill 1979 Wu 1990
Wordsworth /., Abrams M.H., Gill S. Notes // Wordsworth W. The Prelude: 1799, 1805, 1850. N.Y.; L.: Norton Critical, 1979.
Wu D. The Grande Chartreuse and the Development of Wordsworth’s «Recluse»//Charles Lamb Bulletin. 1990. No 71. P. 235— 246.
Wu 1993
Wu D. Wordsworth’s Reading, 1770—1779. Cambridge; N. Y.: Cambridge University Press, 1993.
Wu 1995
Wu D. Wordsworth’s Reading, 1800—1815. Cambridge; N. Y.: Cambridge University Press, 1995.
Wu 2003
Wu D. Wordsworth’s Poetry to 1798//The Cambridge Companion to Wordsworth / Ed. S. Gill. Cambridge; N. Y.: Cambridge University Press, 2003. P. 22—37.
Wu 2004
Wu D. Wordsworth: An Inner Life. Oxford; Malden (MA): Blackwell Publishers, 2004.
Young 1992
Young E. Conjectures on Original Composition <select chap- ters> // Critical Theory since Plato / Ed. H. Adams. 2nd ed., rev. Orlando (FL): Harcourt Brace Jovanovich, 1992.
АЛПП ХУП 1989
Английская лирика первой половины ХУП века // Сост., предисл. и коммент. А.Н. Горбунова. М.: Издательство Московского университета, 1989.
Бердяев 2003
Бердяев Н.А. О рабстве и свободе человека: опыт персонали- стической философии // Н.А. Бердяев. Опыт парадоксальной этики / Сост. и в ступ. ст. В.Н. Калюжного. М.: ACT, 2003. С. 425-696. (Сер. «Philosophy»).
Бёрк 1979
Бёрк Э. Философское исследование о происхождении наших идей возвышенного и прекрасного. М.: Искусство, 1979. (Сер. «История эстетики в памятниках и документах»).
Борев 2003
Борев Ю.Б. Эстетика. Теория литературы: Энциклопедический словарь терминов. М.: ACT, 2003.


974
Пр иложения
Вайнштейн 1994
Вайнштейн О.Б. Индивидуальный стиль в романтической поэтике // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания / Отв. ред. П.А. Гринцер. М.: Наследие, 1994.
Васильев 1994
Васильев Б.А. Духовный путь Пушкина. М.: Sam & Sam, 1994.
Володарская 2008
Володарская ЛИ. Комментарии // Поэты «Озерной школы» / Сост. Л.И. Володарская. СПб.: Наука, 2008. С. 555—565. (Сер. «Библиотека зарубежного поэта»).
Володарская 2011
Володарская ЛИ. Комментарии // У. Вордсворт, С.Т. Кольридж. Лирические баллады и другие стихотворения (1798) / Пер. с англ. И. Меламеда; всгуп. стат. и коммент. Л.И. Володарской. М.: РГГУ, 2011. С. 245-264.
Гарднер 1999
Гарднер М. Математические головоломки и развлечения. 2-е изд., испр. и дополн. / Пер. с англ. Ю.А. Данилова; под ред. Я.А. Смородинского. М.: Мир, 1999.
Гаспаров 2000
Гаспаров МЛ. Вергилий, или Поэт будущего Ц Об Античной поэзии. СПб.: Азбука, 2000.
Генин 1962
Генин ЛЕ. «Буря и натиск» Ц Краткая литературная энциклопедия / Гл. ред. А.А. Сурков. М.: Советская энциклопедия, 1962. Т. 1: Аарне — Гаврилов. Сгб 782—784.
Гоббс 1991
Гоббс Т. Сочинения: В 2 т. / Сосг., ред., авт. примеч. В.В. Соколов. М.: Мысль, 1991. Т. 2. (Сер. «Философское наследие»).
Годвин 1961
Годвин У. Калеб Уильямс / Пер. А.М. Карнауховой; ред., всгуп. статья и прим. М.П. Алексеева. М.; Л.: Государственное издательство художественной литературы, 1961.
Гринцер 1987
Гринцер П.А. Основные категории классической индийской поэтики. М.: Наука: Главная редакция восточной литературы, 1987.
Грузенберг 2010
Грузенберг С.О. Гений и творчество: Основы теории и психологии творчества. 2-е изд. М.: Красанд, 2010.
Долинин 2007
Долинин А.А. Пушкин и Англия: цикл статей. М.: Новое литературное обозрение, 2007.
Дьяконова 1978
Дьяконова Н.Я. Английский романтизм: Проблемы эстетики. М.: Наука, 1978.


Список сокращений
975
Дьяконова 2003
Дьяконова Н.Я. Пушкин и Вордсворт // Филологические науки. 2003. № 2. С. 25—33.
Жаткин, Рябова 2007
Жаткин Д.Н., Рябова А. А. А.С. Пушкин и традиции «озерной школы» английских романтиков Ц Пушкин на пороге XXI века: Провинциальный контекст. Арзамас, 2007. Вып. 9. С. 116-133.
Зыкова 2001
Зыкова Е.П. Комментарии^Уильям Вордсворт. Избранная лирика / Сост. Е.П. Зыкова. М.: Радуга, 2001. С. 570—592.
Кант 2006
Кант И. Сочинения на немецком и русском языках: В 4 т. / Под ред. Б. Бушлинга, Н. Мотрошиловой. М.: Наука: Институт философии РАН, 2006. Т. 2: Критика чистого разума: В 2 ч. Ч. 2.
Карамзин 1984
Карамзин Н.М. Письма русского путешественника / Изд. подгот. Лотман Ю.М., Марченко Н.А., Успенский Б.А.; отв. ред. Лихачёв Д.С. Л.: Наука, 1984. (Сер. «Литературные памятники»).
Кольридж 1987
Кольридж С.Т. Избранные труды / Сост. В.М. Герман. М.: Искусство, 1987. (Сер. «История эстетики в памятниках и документах»).
Круглов 2003
Круглов А.Н. О философской позиции И.Н. Тетенса в его сочинении «О всеобщей спекулятивной философии» // Вопросы философии. 2003. № 7. С. 138-146.
Лагутина 2008
Лагутина И.Н. Россия и Германия на перекрестке культур: Культурный трансфер в системе русско-немецких литературных взаимодействий конца ХЛЧП— первой трети XX века. М.: Наука, 2008.
Левкович 1974
Левкович Я.Л. «...Вновь я посетил»... Ц Стихотворения Пушкина 1820—1830-х годов: История создания и идейно-художественная проблематика / Под. ред. Н.В. Измайлова. Л.: Наука, 1974. С. 306-322.
Лермонтов 1954
Лермонтов М.Ю. Сочинения: В 6 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1954. Т. 1: Стихотворения, 1828—1831.
ЛМЗР 1980
Литературные манифесты западноевропейских романтиков / Сост., вступ. стат. и ред. А.С. Дмитриева. М.: Издательство Московского университета, 1980. С. 261—278, 583— 584.


976
Приложения
Локк 1985
Лэм 1979 Махов 1994
Милтон 2006
Михайлов 1974
Нарский 1982
Непомнящий 2001 Перевощиков 1974
Поуп 1988
Локк Дж. Тождество личности (из гл. 27 «О тождестве и различии» труда «Опыт о человеческом разумении») // Джон Локк. Сочинения: В 3 т. /Ред. И.С. Нарский, АЛ. Субботин; вступ. статья и примеч. И.С. Нарского; пер. с англ. А.Н. Савина.. М.: Мысль: Институт философии АН СССР, 1985. T. 1. С. 380-402. (Сер. «Философское наследие»).
Лэм Ч. Очерки Элии / Изд. подгот. К.А. Афанасьев, А.С. Бобович, Н.Я. Дьяконова, И.А. Лихачёв, Н.Я. Рыкова.
М.: Наука, 1979. (Сер. «Литературные памятники»).
Махов А.Е. «Эолова арфа» В.А. Жуковского и романтический миф об эоловой арфе Ц Романтизм: Эстетика и творчество. Тверь: Тверской государственный университет, 1994. С. 45-54.
Милтон Дж. Потерянный рай; Возвращенный рай; Другие поэтические произведения / Изд. подгот. А.Н. Горбунов, Т.Ю. Сгамова. М.: Наука, 2006. (Сер. «Литературные памятники»).
Михайлов А.В. Комментарии // Шефгсбери А.-Э.-К. Эстетические опыты / Сост., перевод, коммент. А.В. Михайлова; под общ. ред. М.Ф. Овсянникова. М.: Искусство, 1974. С. 484-536.
Нарский И. С. Пути английской эстетики ХУШ века // Из истории английской эстетической мысли ХУШ века: Поп; Аддисон; Джерард; Рид / Сост., вступ. статья и общ. ред. И.С. Нарского; коммент. А.Ф. Грязнова, Б.В. Мееровского, А.Л. Субботина. М.: Искусство, 1982.
Непомнящий В. С. Лирика Пушкина как духовная биография. М.: Издательство Московского университета, 2001.
Перевощиков В.М. Опыт о средствах пленять воображение Ц Русские эстетические трактаты первой трети XIX века: В 2 т. / Сост., вступ. стат. и примеч. З.А. Каменского; подгот. текстов Н.В. Пашковой. М.: Искусство, 1974. T. 1. С. 260— 284, 400-401.
Поуп А. Поэмы / Пер. с англ.; сост. и коммент. А.Л. Субботина; вступит, статья И.О. Шайганова. М.: Художественная литература, 1988.


Список сокращений
977
ПОШ 2008
Поэты «Озерной школы» / Пер. с англ.; сосг. Л.И. Володарская. СПб.: Наука, 2008. (Сер. «Библиотека зарубежного поэта»).
Пуришев 1986
Пуришев Б.И. Немецкие народные книги // Прекрасная Ма- гелона. Фортунат. Тиль Уленшпигель. М.: Наука, 1986. С. 261—282. (Сер. «Литературные памятники»).
Пушкин 1937—1949
Пушкин А. С. Собрание сочинений: В 16 т. М.; Л.: Издательство АН СССР 1937-1949.
Пушкин 1959
Пушкин А.С. Собрание сочинений: В 16 т. Справочный том. М.; Л.: Издательство АН СССР, 1959.
Пушкин 1977—1979
Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т. Л.: Государственное издательство художественной литературы, 1977-1979.
Ровинский 1988
Ровинский ДА. Русские народные картинки: В 5 т. СПб.: Типография Академии наук, 1881.
Руссо 1961
Руссо Ж.-Ж. Избранные сочинения: В 3 т. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1961.
РФТ1988
Русский фольклорный театр / Сосг., вступ. статья, предисл. к текстам и коммент. А.Ф. Некрыловой, Н.И. Савушкиной. М.: Современник, 1988.
Сайганов 1979
Сайтанов В А. Пушкин и английские поэты озерной школы. М., 1979. (Дисс. ... канд. филолотч. наук).
Сайганов 1986
Сайтанов В А. Неизвестный цикл Пушкина Ц Пути в незнаемое. Писатели рассказывают о науке. Сборник очерков. М.: Советский писатель, 1986. Сб. 19. С. 361—395.
Саркисова 2004
Саркисова НМ. Уильям Вордсворт Ц История западноевропейской литературы. XIX в.: Англия / Под ред. Л.В. Сидор- ченко, И.И. Буровой. СПб.: Филологический факультет СПбГУ; М.: Академия, 2004. С. 51-70.
Сурат 1998
Сурат ИЗ. Заметки о поэзии Пушкина Ц Московский пушкинист. Вып. V. М., 1998. С. 201—217.
Сурат, Бочаров 2002
Сурат И.З., Бочаров С.Г. Пушкин: Краткий очерк жизни и творчества. М.: Языки славянской культуры, 2002.
Томсинов 2010
Томсинов В А. «Славная революция» 1688—1689 гг. в Англии и Билль о правах. М.: Зерцало-М, 2010.


978
Приложения
Успенский 1994 Федотов 1990
Фейнберг 1985
Феокрит, Мосх, Бион 1958
Франк 1998
Халтрин-Халтурина
2005
Халтрин-Халтурина
2008
Халтрин-Халтурина
2009а
Халтрин-Халтурина
20096
Халтрин-Халтурина
2009в
Успенский Б. А. Краткий очерк истории русского литературного языка (XI—XIX вв.). М.: Гнозис, 1994.
Федотов Г.П. Певец империи и свободы ^Пушкин в русской философской критике. М.: Книга, 1990. С. 356—374. (Сер. «Пушкинская библиотека»).
Фейнберг И.Л. Море в поэзии Пушкина //Фейнберг И.Л. Читая тетради Пушкина / Сост. М.И. Фейнберг. М.: Советский писатель, 1985. С. 511—574.
Феокрит. Мосх. Бион. Идиллии и эпиграммы / Пер. и ком- мент. М.Е. Грабарь-Пассек; отв. ред. Ф.А. Петровский. М.: Издательство АН СССР, 1958. (Сер. «Литературные памятники»).
Франк С.Л. Этюды о Пушкине. СПб.: Фонд русской поэзии, 1998.
Халтрин-Халтурина Е.В. Эпохальный для английского романтизма переход Уильяма Вордсворта через Альпы: От фантазии к воображению Ц Романтизм: вечное странствие / Отв. ред. Н.А. Вишневская. М.: Наука, 2005. С. 120—141.
Халтрин-Халтурина Е.В. Летние и зимние зарисовки «ко- книйской» поэзии Дж. Китса и Ли Ханта (на материале двух сонетов «Кузнечик и сверчок») Ц Материалы XXXVII международной филологической конференции «История зарубежных литератур: ималогические аспекты литературы» 11—15 марта 2008 г. СПб.: Факультет филологии и искусств СП6ГУ, 2008. С. 160—168.
Халтрин-Халтурина Е.В. Мальтийская страница жизни Кол- риджа Ц Известия РАН. Серия литературы и языка. 2009. Т. 68. № 5. С. 62-66.
Халтрин-Халтурина Е.В. Поэтика «озарений» в литературе английского романтизма: Романтические суждения о воображении и художественная практика. М.: Наука, 2009.
Халтрин-Халтурина Е.В. Поэтика композиции в «биографиях души» У. Вордсворта и В. Вулф: «моменты видения» // Английская литература от XIX века к XX, от XX к XIX: Проблема взаимодействия литературных эпох / Отв. ред. А.П. Саруханян, М.И. Свердлов; утверждено к печати Уче-


Список сокращений
979
ным советом ИМЛИ РАН. М.: ИМЛИ РАН, 2009. С. &Г- 113.
Халтрин-Халтурина
2011
Халтрин-Халтурина
2014
Халтрин-Халтурина Е.В. От романтических «вспышек воображения» к модернистским «эпифаниям»: преемственная связь Ц Вестник РГГУ. Серия «Филологические науки. Литературоведение и фольклористика». 2011. № 7 (69). С. 27—36.
Халтрин-Халтурина Е.В. Шекспировский «Король Лир»: От хроники к трагедии // Известия РАН: Серия литературы и языка. 2014. № 4. С. 24—38.
Хэзлитт 2010
Шевырёв 1974
Шефтсбери 1974
Хэзлитт У. Застольные беседы/Изд. подгот. Н.Я. Дьяконова, А.Ю. Зиновьева, А.А. Липинская. М.: Ладомир: Наука, 2010. (Сер. «Литературные памятники»).
Шевырёв С.П. История поэзии (Предисловие) // Русские эстетические трактаты первой трети XIX века: В 2 т. / Сосг., вступ. стат. и примеч. З.А. Каменского; подгот. текстов Н.В. Пашковой. М.: Искусство, 1974. Т. 2. С. 517—523.
Шефтсбери А. -Э. -К. Эстетические опыты / Сост., перевод, коммекгг. А.В. Михайлова; под общ. ред. М.Ф. Овсянникова. М.: Искусство, 1974.
Список
дополнительной литературы
Bloom Н. The Visionary Company: A Reading of English Romantic Poetry. N. Y.: Doubleday, 1961.
Butler J.A. Travel Writing //A Companion to Romanticism / Ed. D. Wu. Oxford; Malden (MA): Blackwell Publishers, 1998. P. 364—370.
Cogan Th. An Ethical Treatise on the Passions, Founded on the Principles Investigated in the Philosophical Treatise. Bath: Hazard, 1807.
Hippie W.J. The Beautiful, The Sublime, and The Picturesque in Eighteenth-Century British Aesthetic Theory. Carbondale (IL): Southern Illinois University Press, 1957.
Hunt J.D. The Figure in the Landscape: Poetry, Painting, and Gardening during the Eighteenth Century. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1976.


980
Приложения
Кос lenes Th. A. «Spots of Time» in William Wordsworth’s «The Prelude» /Dissertation Abstracts (Ann Arbor, MI). 1967. (2212A).
Langan C. Romantic Vagrancy: Wordsworth and the Simulation of Freedom. Cambridge;
N. 	Y.: Cambridge University Press, 1995.
Marshall D. The Picturesque /The Cambridge History of Literary Criticism: In 9 vol. / Ed.
H.B. Nisbet, C. Rawson. Cambridge, 1997. Vol. 4: The Eighteenth Century. P. 700—718.
McFarland Th. The Origin and Significance of Coleridge’s Theory of Secondary Imagination //New Perspectives on Coleridge and Wordsworth/ Ed. G.H. Hartman. N. Y.; L.: Columbia University Press, 1972. P. 195-246.
Monk S.H. The Sublime: A Study of Critical Theories in XVIII-century England. N. Y.: Modem Language Association of America, 1935.
The New Princeton Encyclopedia of Poetry and Poetics / Gen. ed. A. Preminger, T.V.F.
Brogan. Princeton (NJ): Princeton University Press, 1993.
Pfau Th. Description: Picturesque Aesthetics and the Production of the English Middle Class, 1730—1798 // Pfau Th. Wordsworth’s Profession: Form, Class, and the Logic of Early Romantic Cultural Production. Stanford (CA): Stanford University Press, 1997. P. 17—140. ShackfordM.H. Wordsworth’s Interest in Painters and Pictures. Wellesley (MA): Wellesley Press, 1945.
Sneath E.H. Wordsworth: Poet of Nature and Poet of Man. Port Washington (NY): Ken- nikat, 1967.
Trott N. The Picturesque, the Beautiful and the Sublime // A Companion to Romanticism / Ed. D. Wu. Oxford; Malden (MA): Blackwell Publishers, 1998. P. 72-90.
Twitchell J.B. Romantic Horizons: Aspects of the Sublime in English Poetry and Painting, 1770—1850. Columbia (MO): University of Missouri Press, 1983. Weiskel Th. The Romantic Sublime: Studies in the Structure and Psychology of Transcendence. L.; Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1976. Willey B. On Wordsworth and the Locke Tradition / Willey B. The Seventeenth Century Background: Studies in the Thought of the Age in Relation to Poetry and Religion. N. Y.; L.: Chatto & Windus, 1942. P. 296— 306.
Wimsatt W.K., Brooks C. Literary Criticism: A Short History: In 2 vol. N.Y.: Knopf, 1957. Wlecke A.O. Wordsworth and the Sublime. L.; Berkeley: University of California Press, 1973.


УКАЗАТЕЛЬ
АНГЛИЙСКИХ НАЗВАНИЙ ПРОИЗВЕДЕНИЙ УИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА, ВОШЕДШИХ В НАСТОЯЩЕЕ ИЗДАНИЕ
«А Slumber did my Spirit Seal...»
«Забывшись, думал я во сне...»
465
«Among All Lovely Things my Love Had Been...»
«Моя любовь любила птиц, зверей...»
466
«I Travelled Among Unknown Men...»
«К чужим, в далекие края...»
462
«I Wondered Lonely as a Cloud...»
Желтые нарциссы
555
«It is a Beauteous Evening, Calm and Free...»
Вечерняя безветренная тишь
535
«My Heart Leaps up When I Behold...»
«Займется сердце, чуть замечу...»
525
«Nuns Fret not at Their Convent’s Narrow Room...»
«Монашке мил свой нищий утолок...»
549
«She Dwelt among the Untrodden Ways...»
«Среди нехоженых дорог...»,
461
«Strange Fits of Passion Have I Known...»
«Какие тайны знает страсть...»
459-460
«The World is Too Much with Us...»
«Нас манит суеты избитый путь...»
460
«Three Years She Grew in Sun and Shower...»
«Прекрасна ты, дитя полей...»
463-464
Anecdote for Fathers, Shewing How the Art of Lying May be Taught
История для отцов, или как можно воспитать привычку ко лжи
395
Beaumont Poems, The
Бомонтовский цикл
Complaint of a Forsaken Indian Woman, The
Жалоба покинутой индианки
446-448


982
Приложения
Composed upon Westminster Bridge, September 3, 1802
Сонет, написанный на Вестминстерском мосту 3 сентября 1802 г.
Convict, The
Осужденный
449-451
Elegiac Stanzas, Suggested by a Picture of Peele Castle, in a Storm, Painted by Sir George Beaumont
Элегические строфы, внушенные картиной сэра Джорджа Бомонта, изображающей Пилский замок во время шторма
560-562
Expostulation and Reply
Увещевание и ответ
441—442
Female Vagrant, The
Странница
373-383
For a Seat in the Groves of Coleorton
В честь родового поместья в рощах Колеортона
470
Goody Blake and Harry Gill: A True Story
Гуди Блейк и Гарри Гилл: Правдивая история
384-388
Home at Grasmere
Грасмир, мой дом
338-368
Idiot Boy, The
Слабоумный мальчик
422-438
In a Garden of the Same
В садах того же поместья
In the Grounds of Coleorton, the Seat of Sir George Beaumont, Bart, Leicestershire
Поместье Колеортон
467
Last of the Flock, The
Последний из стада
414—417
Lines Left upon a Seat in a Yew-tree which Stands near the Lake of Esth- waite, on a Desolate Part of the Shore, yet Commanding a Beautiful Prospect
Строки, оставленные на камне в разветвлении тисового дерева, стоящего неподалеку от озера Иствейт в уединенной, но живописной части побережья
369
Lines Written a Few Miles above Tint- em Abbey, on Revisiting the Banks of the Wye during a Tour, July 13, 1798
Строки, написанные на расстоянии нескольких миль от Тинтерн- ского аббатства при повторном путешествии на берега реки У ай 13 июля 1798 г.
452-458
Lines Written at a Small Distance from my House, and Sent by my Little Boy to the Person to Whom They are Addressed
Стихи, написанные неподалеку от дома и переданные моим мальчиком той, к кому обращены
389-390


Указатель английских названий...
983
Lines Written in Early Spring
Строки, написанные раннею весной
402-404
Lines Written near Richmond, upon the Thames, at Evening
Стихи, написанные вечером у Темзы вблизи Ричмонда
439-440
London, 1802 («Milton!..»)
Лондон, 1802
Lucy Gray
Люси Грей
Lucy Poems, The
Цикл «К Люси»
459-466
Mad Mother, The
Безумная мать
418-421
Michael: A Pastoral Poem
Майкл: Пастушеская поэма
501-521
Ode; Intimations of Immortality from Recollections of Early Childhood
Ода: Отголоски бессмертия по воспоминаниям раннего детства
537-548
Old Man Travelling: Animal Tranquillity and Decay. A Sketch
Странствующий старик: Покой и умирание. Зарисовка
445
Preface to «Lyrical Ballads», 1802
Предисловие [к книге «Лирические баллады» 1802 г.]
279-308
Preface to «Poems», 1815
Эссе, прилагаемое к «Предисловию» [к «Стихотворениям» 1815 г.]
309-337
Prelude, or Growth of a Poet’s Mind, The
Прелюдия, или Становление сознания поэта
9-275
Resolution and Independence
Решимость и независимость
526-533
Ruined Cottage, The
Разрушенная хижина
472-495
Simon Lee, the Old Huntsman, with an Incident in which He was Concerned
Саймон Ли, старый егерь, и описание происшествия, с ним приключившегося
391-394
Solitary Reaper, The
Одинокая жница
557-559
Sparrow’s Nest, The
Гнездо воробья
522
Tables Turned; An Evening Scene, on the Same Subject, The
Всё наоборот. Вечерняя сцена, посвященная той же теме
443-444
Thom, The
Тёрн
405-413
To a Butterfly (first poem)
К мотыльку. Первое стихотворение
523


984
Приложения
То a Butterfly (second poem)
К мотыльку. Второе стихотворение
524
We are Seven
Нас семеро
398-401
Written at the Request of Sir George Beaumont, Bart, and in his Name, for an Urn, Placed by Him at the Termination of a Newly-Planted Avenue, in the Same Grounds
Сочинено по пожеланию сэра Джорджа Бомонта <...> для урны, поставленной им в новой аллее его поместья
469
Yew-Trees
Тисовое древо
552-554


На с. 5
Им 7
Им 2
ИмЗ
СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИИ
Фронтиспис. Уильям Вордсворт [в 36 лет]. Худ. Г. Эдридж. Акварель. Май 1806. Из собрания Вордсвортовского фонда в Грасмире Озерного края (The Wordsworth Trust). Дороти Вордсворт, сестра поэта, отмечала удивительное сходство этого изображения с оригиналом.
Уильям Вордсворт [в 28 лет]. Худ. У. Шатгпер. Холст, масло. 1798. Отдел редких рукописей, Корнеллский университет, США. Самый ранний из сохранившихся портретов поэта, написанный в год тесного творческого сотрудничества Вордсворта и Колрид- жа, когда был создан сборник «Лирические баллады». Это единственный портрет, где можно увидеть улыбку Вордсворта. У. Хэзлитт вспоминал, что схватить ее было очень непросто. Улыбка чудесно озаряла лицо Вордсворта, словно солнечный луч, на краткое мгновение пробившийся из-за облаков.
С.Т. Колридж (слева), У. Вордсворт (справа) и (предположительно) Дороги Вордсворт (вверху). Худ. Р. Хэнкок, И. Вандайк. Карандаш. Ок. 1803. Из собрания Вордсвортовского фонда в Грасмире Озерного края (The Wordsworth Trust).
Дороти Вордсворт [сестра поэта]. Худ. неизвестен. Силуэт, вырезанный из темной бумаги. Ок. 1806. Из собрания Вордсвортовского фонда в Грасмире Озерного края (The Wordsworth Trust). Обычно силуэты выполняли бродячие художники за небольшую плату.


986
Приложения
Им 4
Им 5
Им 6
Им 7
Им 8 Им 9
Им 10 Им 11
Им 12
Мэри Хатчинсон (Вордсворт) [жена поэта]. Худ. неизвестен. Силуэт, вырезанный из темной бумаги. Нач. XIX в. Из собрания Вордсвортовского фонда в Грасмире Озерного края (The Wordsworth Trust).
Джон Вордсворт, брат поэта и капитан судна «Граф Абергени». Худ. неизвестен. Силуэт, вырезанный из темной бумаги. Нач. XIX в. Из собрания Вордсвортовского фонда в Грасмире Озерного края (The Wordsworth Trust).
«Граф Абергени» [торговое судно Британской Осг-Индской компании]. Худ. Т. Лури. Холст, масло. XIX в. Из собраний Британской библиотеки. К стихотворению «Элегические строфы, внушенные картиной сэра Джорджа Бомонта».
Уильям Вордсворт [в 48 лет]. Худ. P. Каррутерс. Холст, масло. 1818. Гравюра выполнена X. Мейером и опубликована в феврале 1819 г. в «Нью Мансли Мэгэзин». Самый популярный портрет поэта до 1830-х годов.
С.Т. Колридж [в 42 года]. Худ. В. Оллстен. Холст, масло. 1814. На постоянной выставке Национальной портретной галереи в музее Вордсвортовского фонда в Грасмире Озерного края.
Уильям Вордсворт [в 48 лет]. Худ. Б.Р. Хэйдон. Гравюра с портрета, выполненного маслом. 1818. Сестра У. Вордсворта и его супруга в шутку называли этот образ «Разбойником» («The Brigand»). Под таким названием этот портрет и вошел в вордсвор- товедение в XX в.
Дороти Вордсворт [в 61 год]. Фрагмент. Худ. С. Кростуэйт. Холст, масло. 1833. Сестра поэта. Из собрания Вордсвортовского фонда в Райдале Озерного края (The Wordsworth Trust).
Дора Вордсворт [в 35 лет]. Худ. М. Гиллис. Акварель на слоновой кости. 1839. Любимая дочь У. Вордсворта. Из собрания Вордсвортовского фонда в Райдале Озерного края (The Wordsworth Trust).
Изабелла Фенвик [в 56 лет]. Худ. М. Гиллис. Акварель на слоновой кости. 1839. Автор «фенвикских комментариев» к поэзии


Список иллюстраций
987
Ил. 13 Ил. 14 Ил. 15
Ил. 16 Ил. 17 Ил. 18 Ил. 19
Ил. 20 Ил. 21 Ил. 22 Ил. 23
У. Вордсворта. Из собрания Вордсвортовского фонда в Райдале Озерного края (The Wordsworth Trust).
Уильям Вордсворт [в 61 год]. Худ. У. Уилкин. Уголь и мел. 1831. Литография с портрета. Из собрания Вордсвортовского фонда в Райдале Озерного края (The Wordsworth Trust).
Уильям и Мэри Вордсворт. Худ. М. Гиллис. Акварель на слоновой кости. 1839. Из собрания Вордсвортовского в Райдале Озерного края (The Wordsworth Trust).
Уильям Вордсворт на холме Хелвёллин. Фрагмент. Худ. Б.Р. Хэй- дон. Холст, масло. 1842. Национальная портретная галерея, Лондон. Картина выполнена в стиле исторического портрета. На ней поэт изображен в полный рост, как герой великих сражений, застигнутый в раздумье у одной из покоренных вершин.
Кокермаут. Худ. Т. Эллом. Эстамп. Ок. 1832. Городок Озерного края, в котором родился У. Вордсворт. К кн. I «Прелюдии».
Дом в Кокермауте, где прошли первые годы жизни У. Вордсворта. Худ. Дж. Макрайтер. Эстамп. XIX в. К кн. I «Прелюдии».
Озеро Грасмйр. Худ. Л. Аспланд. Гравюра. Ок. 1840. Озерный край. К кн. I «Прелюдии».
Дом в Грасмире, известный как Голубиный коттедж (со стороны двора). Фотография. Ок. 1920. В этом доме в 1799—1808 гг. проживало семейство Вордсвортов, а в 1809—1820 гг. — Т. Де Квинси с семьей. К кн. I «Прелюдии». Из собрания Вордсвортовского фонда в Райдале Озерного края (The Wordsworth Trust).
Долина Борроудэйл [и река Дёрвент]. Худ. А. Вилсон. Эстамп. 1811. К кн. I «Прелюдии».
Гора Скидо [Озерного края]. Худ. У. Тёрнер. Эстамп. 1833. К кн. I «Прелюдии».
Фёрнёсское аббатство. Худ. Т. Аллом. Эстамп. 1833. К кн. П и X «Прелюдии».
Переправа на озере Уиндермир. Худ. Дж. Смит {«Уорвик»). Эстамп. 1792. К кн. П «Прелюдии».


Пр иложения
Им 24 Им 25
Им 26
Им 27
Им 28
Им 29 Им 30
Им 31
Им 32
Тинтернское аббатство. Худ. У. Тёрнер. Эстамп. 1794. К стихотворению «Строки, написанные на расстоянии нескольких миль от Тинтернского аббатства».
Надгробие рыцаря. Современная фотография. Скрещение ног на уровне лодыжек означает, что рыцарь участвовал лишь в одном крестовом походе. Скульптурное изображение из церкви Св. Иакова в городе Спилсби графства Линкольншир. Ок. 1349. К кн. П, стк 126 «Прелюдии».
Надгробие рыцаря. Современная фотография. Скрещение ног на уровне колен означает, что рыцарь участвовал в двух крестовых походах. Скульптурное изображение из церкви Св. Вильф- рида в селении Граппенхол графства Чешир. Ок. 1275. К кн. П, стк 126 «Прелюдии».
Надгробие рыцаря. Современная фотография. Скрещение ног на уровне бедер означает, что рыцарь участвовал в трех крестовых походах. Скульптурное изображение из собора города Вустера графства Вустершир. Ок. 1240. К кн. П, стк 126 «Прелюдии».
Церковь Архангела Михаила и всех ангелов в Хоксхэде (Озерный край), прозванная «Белая дама». Современная фотография. Старейшая часть здания — башня с восемью колоколами — возведена в начале ХШ в. из камня силурского периода, залежи которого находятся в Озерном краю. К кн. IV «Прелюдии».
Замок Броэм [около селения Пёнрит]. Худ. У. Тёрнер. Эстамп. Ок. 1824. К кн. VI «Прелюдии».
Озеро Аллсвотер [Озерного края]. Худ. Дж. Смит {«Уорвик»). Акварель. Кон. ХУТП — нач. XIX в. Из собрания Вордсвортовского фонда в Райдале Озерного края (The Wordsworth Trust). К кн. VEI «Прелюдии».
Поместье Лоутеров. У озера Аллсвотер. Фотография. Нач. XX в. Из собрания Вордсвортовского фонда в Райдале Озерного края (The Wordsworth Trust). К кн. \ТП «Прелюдии».
Водопад Ара [у озера Аллсвотер]. Худ. Л. Аспланд. Эстамп. Кон. XIX в. К кн. VIE «Прелюдии».


Список иллюстраций
Ил. 33 Ил. 34
Ил. 35.
Ил. 36 Ил. 37
Ил. 38 Ил. 39
Ил. 40
Ил. 41
Ил. 42
Водопад «Темница Гилл». Худ. Т. Аллом. Эстамп. Нач. XIX в. К кн. УШ «Прелюдии».
Ланкастерские пески. Худ. У. Тёрнер. Эстамп. 1828. Местность на пути из Ланкашира в Озерный край, затопляемая во время морских приливов. Пересекая Ланкастерские пески в 1794 г., Вордсворт услышал весть о смерти Робеспьера. К кн. П и X «Прелюдии».
Колледж Св. Иоанна, Кембридж. Худ. не установлен. Эстамп. Нач. XIX в. Из собраний Британской библиотеки. К кн. Ш «Прелюдии».
Вид на Королевский колледж, Кембридж. Современная фотография. К кн. Ш «Прелюдии».
Исаак Ньютон [«со своею призмой»]. Современная фотография. Скульптор Л.-Ф. Рубильяк. 1755. Статуя в приделе церкви Св. Троицы (входит в комплекс Тринити-колледжа, Кембридж). К кн. Ш «Прелюдии».
[Увеселительные] сады Воксхолла. Худ. Т. Роулендсон. Гравюра. 1785. К кн. УП «Прелюдии».
Великаны Гилдхолла («Гог и Магог»). Худ. У. Торнбери. Гравюра. 1873. Установлены у городской ратуши Лондона после пожаров 1666 г. Публ. по изд.: Thornbury W. Old and New London: A Narrative of its History, its People, and its Places: In 2 vol. L.: Cassell Petter & Galpin, 1873. К кн. УП «Прелюдии».
Мэри из [местечка] Баттемир [Озерного края]. Худ. Дж. Ггилрэй. Карандаш, тушь, чернила. 1800. Из собрания Вордсвортовского фонда в Райдале Озерного края (The Wordsworth Trust). История ее жизни легла в основу пьес и романов XIX в. К кн. УП «Прелюдии».
Мост через Симплонский перевал [Швейцарские Альпы]. Литография. Худ. К.Ф. Мюллер. Ок. 1838. Из частной коллекции. К кн. VI «Прелюдии».
Взятие Бастилии 14 июля 1789 года. Худ. не установлен. Эстамп. 1789. К кн. VI «Прелюдии».


990
Пр иложения
Ил. 43
Им 44 Им 45
Им 46 Им 47 Им 48 Им 49 Им 50
Им 51
Им 52
Им 53
Аннет Валлон. Миниатюра. Худ. не установлен. Кон. ХУШ в. Первая (гражданская) жена У. Вордсворта. Из собрания Вордсвортовского фонда в Райдале Озерного края (The Wordsworth Trust). К кн. IX «Прелюдии».
Кающаяся Мария Магдалина. Худ. Ш. Лебрен. 1650. Из собраний Лувра. К кн. IX «Прелюдии».
Мишель Богаои. Миниатюра. Худ. не установлен. Кон. XVIII в. Французский друг У. Вордсворта. Из собрания Вордсвортовского фонда в Райдале Озерного края (The Wordsworth Trust). К кн. IX «Прелюдии».
Монастырь Гранд-Шартрёз. Худ. не установлен. Эстамп. 1835. К кн. VI, УШ, IX «Прелюдии».
Монастырь Гранд-Шартрёз. Худ. не установлен. Эстамп. XIX в. К кн. VI, УШ, IX «Прелюдии».
Стоунхендж. [Солсберийская долина]. Худ. Пирсон (?). Эстамп. XIX в. К кн. ХП «Прелюдии».
Гора Сноудон в Уэльсе. Худ. не установлен. Эстамп. XIX в. К кн. ХШ «Прелюдии».
Кенотаф памяти сэра Джошуа Рейнольдса. Фрагмент. Худ. Дж. Констебл. Холст, масло. 1836. Национальная портретная галерея, Лондон. Кенотаф установлен 23 октября 1823 г. в поместье Дж. Бомонта. На памятнике высечены строки стихотворения У. Вордсворта «Сочинено по просьбе сэра Джорджа Бомонта» (из «Бомонтовского цикла»).
Уильям Вордсворт [изображен стоя) и Вальтер Скотт [изображен сидя) в долине Ярроу. Шотландия. Худ. Дж. Каттермоул. 1831. Этот же художник был первым иллюстратором скоттовских романов «Уэверли». После этого шотландского визита Вордсворт написал поэтический цикл «И снова в Ярроу».
Баржа на Темзе близ Айлворта: [сияет] радуга. Худ. У. Тёрнер. Акварель. 1805. Картина вдохновлена строками Вордсворта «Займется сердце, чуть замечу | Я радугу на небе».
Вход Господень в Иерусалим. Худ. Б.Р. Хэйдон. Масло. 1820. Се¬


Список иллюстраций
991
Ил. 54
Ил. 55 Ил. 56
Ил. 57
Ил. 58 Ил. 59
минария Св. Марии, штат Огайо, США. Картина впервые выставлялась 28 декабря 1817 г. во время так называемого «Бессмертного ужина» (The Immortal Dinner), устроенного художником в честь Рождественских праздников и пригласившего к себе, среди прочих гостей, Вордсворта и Китса.
Вход Господень в Иерусалим. Фрагмент. Слева направо, в верхнем ряду: У. Бьюик (ученик художника Хейдона), Дж. Ките; в нижнем ряду: У. Вордсворт, Вольтер и Ньютон.
Дом на холме Райд ал, Озерный край. Современная фотография. Здесь поэт провел последние десятилетия жизни.
Кабинет У. Вордсворта в доме на холме Райдал. Худ. У. Уэстол. Эстамп. 1840. Из собрания Вордсвортовского фонда в Грасмире Озерного края (The Wordsworth Trust). На гравюре изображен Уильям Вордсворт и его супруга Мэри, пишущая под его диктовку.
Рукопись поэмы «Прелюдия» 1805 года. Фрагмент с отрывком о «местах времени» («There are in our existence spots of time»). Из собрания Вордсвортовского фонда в Грасмире Озерного края (The Wordsworth Trust). К кн. XI «Прелюдии».
Титульная страница первого издания «Прелюдии». Редакция 1850 г. Из собрания Вордсвортовского фонда в Грасмире Озерного края (The Wordsworth Trust).
Свидетельство о назначении У. Вордсворта поэтом-лауреатом Великобритании при королеве Виктории. 1843. Из собрания Вордсвортовского фонда в Грасмире Озерного края (The Wordsworth Trust).


Содержание
Уильям Вордсворт
ПРЕЛЮДИЯ,
или
СТАНОВЛЕНИЕ СОЗНАНИЯ ПОЭТА
(1805)
Перевод Татьяны Стамовой
Книга первая
Вступление — Детство и школьные годы 9
Книга вторая
Школьные годы. Продолжение 30
Книга третья
Пребывание в Кембридже 46
Книга четвертая
Летние каникулы 68
Книга пятая
Книги 85
Книга шестая
Кембридж и Альпы 105
Книга седьмая
Пребывание в Лондоне 128
Книга восьмая
Ретроспекция: от любви к природе — к любви к человечеству 151
Книга девятая
Пребывание во Франции 177


Содержание
993
Книга десятая
Пребывание во Франции и Французская революция 205
Книга одиннадцатая
Способность к воображению: об ее утрате и восстановлении 236
Книга двенадцатая
Воображение. Продолжение 249
Книга тринадцатая
Заключение 261
ДОПОЛНЕНИЯ
Уильям Вордсворт
ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ»
(1802)
Пер. А.Н. Горбунова
Предисловие 279
Дополнение к «Предисловию» 303
Уильям Вордсворт
ИЗ СБОРНИКА «СТИХОТВОРЕНИЯ»
(1815)
Пер. Т.В. Ковалевской
Эссе, прилагаемое к «Предисловию» 309
Уильям Вордсворт ГРАСМИР, МОЙ ДОМ Пер. М.В. Фаликман
«Однажды я стоял на том Холме...» 338


994
Пр иложения
Уильям Вордсворт
ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИЧЕСКИЕ БАЛЛАДЫ»
(1798)
Строки, оставленные на камне в разветвлении тисового дерева, стоящего неподалеку от озера Иствейт в уединенной, но живописной части побережья. Пер. И. С. Меламеда 369
Странница. Пер. И. С. Меламеда 372
Гуди Блейк и Гарри Гилл. Правдивая история. Пер. И. С. Меламеда 384
Стихи, написанные неподалеку от дома и переданные моим мальчиком той, к кому обращены. Пер. И. С. Меламеда 389
Саймон Ли, старый егерь, и описание происшествия, с ним приключившегося. Пер. И. С. Меламеда 391
История для отцов, или Как можно воспитать привычку ко лжи.
Пер. И. С. Меламеда 395
Нас семеро. Пер. И. С. Меламеда 398
Строки, написанные раннею весной. Пер. И. С. Меламеда 402
Тёрн. Пер. А.Я. Сергеева 405
Последний из стада. Пер. Ю.М. Даниэля 414
Безумная мать. Пер. И.С. Меламеда 418
Слабоумный мальчик. Пер. А. В. Карельского 422
Стихи, написанные вечером у Темзы вблизи Ричмонда.
Пер. И. С. Меламеда 439
Увещеванье и ответ. Пер. И.С. Меламеда 441
Всё наоборот. Вечерняя сцена, посвященная той же теме.
Пер. И. С. Меламеда 443
Странствующий старик. Покой и умирание. Зарисовка.
Пер. И. С. Меламеда 445
Жалоба покинутой индианки. Пер. М.Н. Фроловского 446
Осужденный. Пер. И. С. Меламеда 449
Строки, написанные на расстоянии нескольких миль от Тинтерн- ского аббатства при повторном путешествии на берега реки Уай 13 июля 1798 г. Пер. В.В. Рогова 452


Содержание
995
Уильям Вордсворт
ЦИКЛ «К ЛЮСИ»
I. 	«Какие тайны знает страсть...». Пер. С.Я. Маршака 459
П. «Среди нехоженых дорог...». Пер. С.Я. Маршака 461
Ш. «К чужим, в далекие края...». Пер. С.Я. Маршака 462
IV. «Прекрасна ты, дитя полей...». Пер. С.Я. Дудинского 463
V. «Забывшись, думал я во сне...». Пер. С.Я. Маршака 465
VI. «Моя любовь любила птиц, зверей...». Пер. В.В. Левика 466
Уильям Вордсворт
БОМОНТОВСКИЙ ЦИКЛ
Поместье Колеортон. Пер. А. В. Лукьянова 467
В садах того же поместья. Пер. А. В. Лукьянова 468
Сочинено по пожеланию сэра Джорджа Бомонта <...> для урны, поставленной им в новой аллее его поместья.
Пер. А. В. Лукьянова 469
В честь родового поместья в рощах Колеортона.
Пер. А.В. Лукьянова 470
Уильям Вордсворт
ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
Разрушенная хижина. Пер. А.В. Лукьянова 471
Люси Грей. Пер. Игн.М. Ивановского 496
Майкл. Пастушеская поэма. Пер. А.В. Карельского 501
Гнездо воробья. Пер. С.Д. Дудинского 522
К мотыльку. Первое стихотворение («Побудь вблизи, прерви
полет!..»). Пер. И.С. Меламеда 523
К мотыльку. Второе стихотворение («Над желтым наклонясь
цветком...»). Пер. И.С. Меламеда 524
«Займется сердце, чуть замечу...». Пер. А.В. Парина 525


996
Приложения
Решимость и независимость. Пер. А. В. Лукьянова 526
Сонет, написанный на Вестминстерском мосту 3 сентября 1802 г.
Пер. В.В. Левина 534
Вечерняя безветренная тишь. Пер. И. С. Меламеда 535
Лондон, 1802 («Милтон!..»). Пер. К.Д. Бальмонта 536
Ода. Отголоски бессмертия по воспоминаниям раннего детства.
Пер. Г.М. Кружкова 537
«Монашке мил свой нищий уголок...». Пер. В.В. Левина 549
«Нас манит суеты избитый путь...». Пер. Г.М. Кружкова 550
Тисовые деревья. Пер. ТА. Гуревич 552
Желтые нарциссы. Пер. И.А. Лихачева 554
Одинокая жница. Пер. Игн.М. Ивановского 557
Элегические строфы, внушенные картиной сэра Джорджа Бомонта, изображающей Пилский замок во время шторма.
Пер. В.В. Рогова 560
ПРИЛОЖЕНИЯ
А.Н. Горбунов. О природе, человеке и обществе. Вордсворт в период творческого расцвета, 1797—1807 565
КВ. Халтрин-Халтурина. «Воображенье, что к истине вело...»:
Традиции британской эстетики и «Прелюдия» Вордсворта 708
1. Фантазия как «лже-воображенье» 710
2. О «равновесье сил внутренних и внешних»: Воображе¬
ние, вдохновение, гениальность 727
3. «И внешних впечатлений искал...»: Эолова арфа, «одухотворенный ветер» и «ответный порыв» 736
4. «Таинство свершается внутри»: Отказ Колриджа и Вордс¬
ворта от аналогии «поэт — эолова арфа» 741
5. О «местах времени» 749


Содержание 997
Е.В. Халтрин-Халтурина. Элегия «Пилский замок во время шторма...»: Вордсворт прощается с «золотым десятилетием» 768
А.Н. Горбунов. «...Вновь я посетил...». Диалог трех поэтов (Кол-
ридж, Вордсворт, Пушкин) 777
А.Н. Горбунов. Эпифании: Вордсворт и Толстой 798
Примечания. Сост. Е.В. Халтрин-Халтурина
Прелюдия, или Становление сознания поэта 814
Книга первая 816
Книга вторая 828
Книга третья 834
Книга четвертая 841
Книга пятая 843
Книга шестая 848
Книга седьмая 856
Книга восьмая 869
Книга девятая 882
Книга десятая 893
Книга одиннадцатая 906
Книга двенадцатая 912
Книга тринадцатая 916
Грасмир, мой дом 924
Синхронистическая таблица. Сост. Е.В. Халтрин-Халтурина 930
Список сокращений 963
Указатель английских названий произведений У. Вордсворта, вошедших в настоящее издание.
Сост. Е.В. Халтрин-Халтурина 981
Список иллюстраций. Сост. Е.В. Халтрин-Халтурина 985


ВОРДСВОРТ, УИЛЬЯМ
Прелюдия, или Становление сознания поэта/Изд. подг. Горбунов А.Н., Хал- трин-Халтурина Е.В., Татьяна Стамова: Ладомир: Наука, 2017. — 1000 с., ил. (Литературные памятники)
ISBN 978-5-86218-549-2
Уильям Вордсворт (1770—1850), крупнейшая фигура английского романтизма, представитель «Озерной школы», на закате лет (1843—1850 гг.) занимал пост Поэта-лауреата при королеве Виктории. В Англии первую половину XIX в. называют «эпохой Вордсворта».
Центральное произведение его творчества, поэма «Прелюдия, или Становление сознания поэта», известно как лучшая английская «биография души» романтического художника. Вордсворт считается одним из родоначальников романтической экокритики, а его рефлексии в «Прелюдии» и «поток мышления» («the stream of the mind») предвосхищают «поток сознания» («the stream of consciousness») модернистов. Начиная со второй половины XIX в., отсылки к «Прелюдии» использовали практически все англоязычные писатели и поэты, работавшие в жанре автобиографии. Поэма разбиралась на цитаты не одним поколением читателей.
Вордсворт сочинял «Прелюдию» на протяжении пяти десятилетий, создав несколько вариантов. Для данного издания выбрана редакция 1805 г., потому что именно она венчает период творческого расцвета Вордсворта, его так называемое золотое десятилетие. Ткань повествования в «Прелюдии» имеет сложный рисунок: показано, как в Англии конца XVIII — начала XIX в. менялись дух времени и менталитет. На этом фоне происходит формирование человека художественного склада мышления, который чутко воспринимает современные ему события. Вордсворт указывает, какие философские модели доминировали на том или ином этапе его взросления.
«Воображение» для Вордсворта — особый термин. Эта творческая сила — «чувствующий разум» («feeling intellect»), который позволяет герою острее ощущать бытие — как свое, так и других людей. «Об этой-то способности так долго я здесь веду рассказ», — говорит Вордсворт и выносит термин «воображение» в заглавие двух книг поэмы. Моменты, когда случаются вспышки «воображения», поэт называет «местами времени» («spots of time» — термино¬


логическая новация Вордсворта; понятие предвосхищает «эпифании» Джеймса Джойса). Вордсворт полагал, что «места времени» могут быть разной интенсивности: одни яркие, другие побледнее. Интенсивность зависит от того, на каком этапе личностного развития находится человек. В поэме «Прелюдия» насчитывается более тридцати эпизодов с описанием «мест времени». Они составляют костяк поэмы.
Вордсворт как автор лирических баллад, «певец тиса и нарциссов», неплохо известен в России. Однако понять Вордсворта как поэта, предвидевшего развитие новых аспектов психологии творчества и искавшего к ней подходы на стыке с возрастной психологией и с историей интеллектуальной культуры, можно, только изучив «Прелюдию».
В данном издании впервые публикуется полный перевод поэмы «Прелюдия, или Становление сознания поэта» на русский язык. Его выполнила Татьяна Стамова специально для серии «Литературные памятники». Для раздела «Дополнения» переведены на русский язык «Ода предчувствия бессмертия» (Г.М. Кружков), «Грасмир, мой дом» (М.В. Фаликман), «Разрушенная хижина» (А.В. Лукьянов) и др. Издание сопровождают статьи А.Н. Горбунова и Е.В. Халтрин-Халтуриной. В оформлении книги использованы иллюстрации из изданий Вордсворта XIX в.


Научное издание Уильям Вордсворт
ПРЕЛЮДИЯ,
или
СТАНОВЛЕНИЕ СОЗНАНИЯ ПОЭТА
Утверждено к печати Редакционной коллегией серии «Литературные памятники»
Редакторы
А.Н. Торопцева, В. С. Полиловау Г.А. Велигорскийу АА. Сифурова
Корректор О. Г. Наренкова
Компьютерная верстка и препресс О. Л Кудрявцевой
ИД № 02944 от 03.10.2000 г. Подписано в печать 01.08.2017 г. Формат 70 X 90у1б. Бумага офсетная № 1. Печать офсетная. Гарнитура «Баскервиль». Печ. л. 62,5. Тираж 800 экз. Зак. NqK-1411.
Научно-издательский центр «Ладомир» 124365, Москва, ул. Заводская, д. 4 Тел. склада: 8-499-729-96-70 E-mail: ladomirbook@gmail.com
Отпечатано в соответствии с предоставленными материалами в АО «ИПК “Чувашия”» 428019, г. Чебоксары, пр. И. Яковлева, 13