Очерки военной историографии России - Бескровный Л.

Бескровный Л.Г. Очерки военной историографии России - 1962

Глава I. Летописи и военно-исторические повести

Глава II. Военно-историческая мысль в XVIII в.

Глава III. Складывание военно-йсторйческой науки в первой четверти XIX в.

Глава IV. Военно-историческая наука во второй четверти XIX в.

Глава V. Военно-историческая наука во второй половине XIX — начале XX в.

Автор: Бескровный Л.

Теги: история россии военно-историческая литература

Год: 1962

Похожие

Очерки по источниковедению военной истории России

Хрестоматия по русской военной истории

Освободительная война 1813 года против наполеоновского господства

Текст

АКАДЕМИЯ НАУК СССР
в институт истории &
ЛГ.БЕСКрОВНЫЙ
ИЗДАТЕЛЬСТВО
АКАДЕМИИ НАУК СССР
МОСКВА • 1дб2

ВВЕДЕНИЕ
Военная история, включающая в себя историю войн и
историю военного искусства, есть часть общей истории.
Как самостоятельная отрасль исторической науки
военная история сложилась в XIX в. До 'этого времени вопросы
истории войн и военного искусства, как (правило,
освещались в общеисторических трудах. Происходил процесс
.накопления военно^исторических фактов, не приведенных
еще, однако, в определенную систему знаний. Эти факты
находили свое отражение в отдельных исторических
источниках, дошедших до нас в форме сказаний и повестей о
войнах прошлого. В XVII—XVIII ©в. делаются попытки
дать описания, в -которых намечается известная связь меж-
.ду отдельными фактами и явлениями. Наконец, в XIX в.
были созданы последовательные описания ряда войн,
включающие некоторые обобщения, предприняты попытки
глубокого анализа процесса развития военного дела.
Военная история выделилась в самостоятельную отрасль
знаний, а затем, в середине XIX в., разделилась на две
дисциплины: историю войн и историю военного искусства.
Характеризуя этот этап развития военной истории,
Энгельс писал: «Военная история как наука, в которой
беспристрастная оценка фактов является единственньим
руководящим принципом,— очень молода и не может
похвастаться богатством своей литературы. Тем не менее, она —
область науки, завоевавшая уже право на свое
существование; все более и более рассеивает она, как мякину,
бесстыдное и глупое хвастовство, так долго
характеризовавшее произведения, называвшие себя историческими только
на том основании, что они без зазрения совести
извращали все факты, которые им приходилось излагать» !.
1 Ф. Энгельс. Избранные военные ороиэведенаш, т. 1. М.,
1940, стр. 345.
3

В России (в конце XIX в. военная история превратилась
в одну из наиболее развитых отраслей исторической
науки. Она была представлена многочисленными военно-
историческими описаниями, существенно дополнявшими
общеисторические труды по вопросам внешней политики и
войн, а также специальными работами, посвященными
истории родов войск, истории флота и истории военного
искусства.
В ходе развития военной истории расширялся круг
изучаемых ею вопросов. До XVIII в. мы имеем дело лишь с
отдельными сказаниями и повестями, посвященными
главным образом походам князей или царей. В XVIII в.
появляются первые описания войн и развития военного дела.
А в первой половине XIX в. эти описания приобретают
характер систематического исследования эволюции
вооруженных сил и способов ведения войны. Наконец, со второй
половины XIX в. наряду с описаниями войн и развития
военного дела 'появляются работы специального характера,
освещающие развитие отдельных родов оружия, а также
флота, анализирующие общий ход ра1звития военного дела
и военного искусства. При этом таким крупным событиям
в истории России, как Северная война, Отечественная
война 1812 года и Крымская война, было уделено особое
внимание.
Таким образом, развитие проблематики военной
истории показывает постепенный переход от частных проблем
к общим, от описания отдельных войн к систематическому
анализу военного искусства и всего военного дела.
Разумеется, 'направление этого анализа целиком
подчинялось интересам господствующих классов России.
Классовый характер военно-исторической науки проявляется
прежде всего в методологии и методике исследования. Как
и общая история, военная история прошла путь от
провиденциализма к рационализму, а затем в ней нашла
отражение борьба идеалистического и материалистического
направлений. В соответствии с развитием методологии
менялась и методика военно-исторического анализа. До XIX в.
историки рассматривали отдельные факты и явления
только как результат деятельности царей и полководцев. Затем
было осознано, что объяснение причин исторических
событий надо искать не в действиях отдельных лиц. Делались
попытки показать в военном искусстве
причинно-следственные связи. В связи с этим сформулировались положения
4

о связи войны и политики, стратегии и тактики и т. д. Но
дворянская и буржуазная историография оказалась не в
состоянии раскрыть действительные закономерности
развития военного дела и показать истинное соотношение
роли масс и отдельных исторических личностей.
Будучи беспомощными в объяснении сущности
процесса развития военного дела, русские военные историки
XIX в. в то же время сделали много полезного для
создания методики военно-исторического исследования.
Такие крупные военные историки, как Д. Ф.
Масловский, А. 3. Мышлаевский, Ф. Ф. Веселаго и другие,
разработали метод анализа военно-исторических источников.
Они немало потрудились над публикацией источников,
составивших научную базу для систематического освещения
военно-исторических явлений. Конечно, в вопросах
источниковедения и вообще в области методики исследования
большинство военных историков стояло целиком на
идеалистических позициях. Их положения и выводы не могут
быть полностью использованы в наше время, но некоторые
из них не потеряли своего значения и теперь.
Наряду с идеалистическим направлением в военной
истории развивалось и материалистическое. В условиях
царизма оно не могло проявляться в официальной
историографии. Новое понимание явлений войны и армии
складывалось постепенно. Носителями прогрессивных взглядов
в области военной истории были революционные
общественные деятели — декабристы, а затем революционеры-
демократы 40—60-х годов XIX в. Их взгляды оказывали
влияние на развитие военно-исторической науки. Но
последовательно материалистическая система взглядов на
войну и армию пришла в Россию только с марксизмом.
Она была впоследствии развита В. И. Лениным.
Между идеализмом и материализмом шла упорная
борьба, которая находила свое отражение в
военно-исторических теориях. В результате этой борьбы складывались
школы и направления, выражавшие интересы различных
классов или отдельных социальных групп.
Таким образом, в различных исторических условиях
менялись способы исторического познания, формы и
методы исследования, а соответственно этому и содержание
военной истории как науки. Изучением процесса развития
военной истории и занимается военная историография,
которая стала складываться лишь в наше время.
5

Военных историков прошлого, как правило, не
интересовали вопросы изменения методов и форм освещения
военной истории в целом. Лишь иногда делались попытки
затронуть такие (проблемы. Так, например, Н. С. Голицын
пытался в общих чертах проследить развитие военной
истории 2. Более сложную .задачу взял на себя А. К. Баиов,
стремясь объяснить, как история военного искусства стала
наукой3. Но эти попытки, сделанные с идеалистических
позиций, были бесплодны.
Подлинно научное решение этой задачи сделалось
возможным лишь после того, как историческая наука стала
на основу марксистско-ленинского понимания
общественных процессов, когда были раскрыты основные законы
развития человеческого общества и научно определены
пути развития общей историографии. Опираясь на эти
выводы и положения, начала развиваться и военная
историография, являющаяся частью общей историографии.
Задача военной историографии состоит в следующем:
1) охарактеризовать процесс накопления знаний о
вооруженных силах, войнах и военном искусстве;
2) установить круг изучаемых вопросов на различных
этапах развития военнонисторичвской науки;
3) определить методы военно-исторического
исследования;
4) показать процесс оформления отдельных теорий,
выявить ведущие тенденции этого процесса и
охарактеризовать сущность борьбы сложившихся школ и направлений.
Эти вопросы должны рассматриваться в связи со всем
развитием общества и общественной идеологии, которая
складывалась в ходе классовой борьбы, отражаясь в общей
истории.
При этом нужно учитывать, что на ра!звитие военно-
исторических идей в России определенное влияние
оказывало развитие этой же отрасли науки за рубежом.
Русские военные историки воспринимали зародившиеся за
рубежом идеи и перерабатывали их в соответствии с
условиями своей общественной жизни. В свою очередь выводы
русской военнонисторической науки оказывали влияние на
военно-историческую науку в других странах.
2 Н. С. Голицын. Всеобщая военная история древнейших
времен, ч. 1. СПб., 1872, стр. 27—71.
3 А. Баиов. История военного искусства, как наука. СПб.,
1912.
6

В настоящей работе «делана попытка осветить основные
этапы развития военно-исторической науки в России.
Каждая глава содержит общую характеристику эпохи и
состояния военного дела, краткий обзор состояния
общественной мысли вообще и историографии в частности и,
наконец, анализ развития военной истории как отрасли
общеисторической науки.
Поскольку в XIX в. наряду с трудами общего характера
появляются специальные работы, посвященные истории
флота и отдельных родов сухопутных войск, в последних
двух главах они рассмотрены в особых параграфах.
Работа не претендует на полноту изложения всех
вопросов военной историографии. Из многочисленных
сочинений по военной истории здесь затронуты лишь наиболее
существенные, оказавшие серьезное влияние на ход
развития военно-исторической науки.
Автор надеется, что дальнейшее изучение проблемы
позволит военным историкам создать монументальный
труд как по дореволюционной, так и по современной
военной историографии.
Автор выражает признательность работникам
Центрального государственного военно-исторического архива,
Центрального государственного архива военно-морского
флота, архива Артиллерийского исторического музея,
отделов рукописей Библиотеки им. Ленина и Библиотеки
им. Салтыкова-Щедрина за содействие при розысках
рукописных материалов, а также всем лицам,
принимавшим участие в обсуждении данной работы.

Глава 1
ЛЕТОПИСИ И ВОЕННО-ИСТОРИЧЕСКИЕ ПОВЕСТИ
Изучение развития исторической мысли в России
дворянская и буржуазная историография обычно начинала
с XVIII в., с момента появления труда В. Н. Татищева
по истории России. Весь предшествующий период
развития исторической мысли не рассматривался, ибо считалось,
что исторические памятники до конца XVIII в. можно
изучать скорее в источниковедческом, чем в
историографическом плане. Советская историография, опираясь на
марксистско-ленинскую методологию, по-другому решает этот
вопрос. Она считает, что развитие исторической мысли,
которая включала также и военно-исторические вопросы,
нужно начинать со времени образования Киевского
государства.
В период становления и развития древнерусского
Киевского государства встала задача исторически обосновать
появление русской государственности. Исторические
памятники более ранних времен (сказания, легенды)
освещали отдельные вопросы истории народа. Сведенные в
систему эти памятники — летописи — явились первоначальной
формой исторического повествования. Самый термин
«летопись» говорит о том, что в основу этой системы положен
временной признак. Временная, погодная связь
рассматривалась летописцами как закономерность, которой
подчинено все повествование.
Отбор, и систематизация фактов и событий предполагает
наличие каких-то критериев, которыми руководствовался
летописец. Эти критерии определялись состоянием
общественных отношений и политической идеологией
господствующего класса. Взгляды летописца отражали уровень
общественного сознания, политическую и военную идеологию
господствующего класса — систему воззрений на разви-
8

тие военной организации, на вопросы, связанные с
войной и т. п.
В рассматриваемый период шел процесс складывания
феодального общества, основой которого была
собственность феодала на землю и частичная собственность на
крепостного крестьянина. Эти общественные отношения
породили феодальную идеологию. Ей соответствовала идея
провиденциализма в области философии, согласно которой все
явления общественной жизни обусловлены волею бога.
Летописец был выразителем этой идеологии.
Летописание велось при (монастырях или при дворах
князей, служивших центрами шолитической жизни.
Поэтому в летописях и находят отражение главным образом
события политической и церковной жизни княжества.
Летописание имеет несколько этапов развития.
Классическим памятником первого этапа, когда происходило
формирование летописаний, является «Повесть временных
лет» (начало XII .в.). Этот замечательный памятник
основывается на повременной связи явлений, но автора уже не
вполне удовлетворяет такое осмысление хода исторических
событий. Он стремится определить, «откуду есть пошла
руская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуду
руская земля стала есть» \ Таким образом, «Повесть
временных лет» ставила целью обосновать необходимость
единства земли русской, показать независимость русской
государственности и самостоятельность русской культуры.
«Повесть» показывает исторические судьбы народов и
утверждает, что славяне (русский народ) — новый народ,
призванный унаследовать мировую культуру. Все
остальные народы, пытавшиеся навязать славянам свою
власть, «гюгибоша аки обре» 2. Славяне же не только
остались, но и сами вершат судьбы своик соседей. В сохранении
народных традиций и единства славянского (русского)
народа под единой властью князя летописец видел крепость
страны. Летописец стремился <как можно шире осветить
историю русской земли от древнейших времен и до конца
XI в. В круг исторических источников первого
летописного свода включены сведения о памятниках материальной
культуры (названия урочищ, рвов, могил, крепостных
сооружений и т. п.), данные о славянском языке («бе един
1 «Повесть временных лет», ч. 1. М.— Л., 1950, стр. 9.
2 Там же, стр. 14.
9

язык словенеск... а словеньскый язык и рускый одно
есть...» 3), письменные документы, народные предания,
пословицы, поговор'ки, рассказы очевидцев и т. д.
Особенно необходимо было показать независимость
русской государственности. Дело в том, что Византия
непрестанно (посягала на независимость Киевского государства.
Выдвигалась теория связи всех христианских народов с
властью византийских императоров. Основываясь на этом,
Византия настаивала на зависимости русской
государственности от Византийской империи. Она охотно пошла
на утверждение Киевской митрополии, возглавляемой
греком, брала к себе на военную службу славян и раздавала
придворные чины русским князьям. Однако Киевские
князья отнюдь не были склонны считать себя вассалами
Византии. Они стремились показать, что славяне всегда
были независимы, что они имели свою государственность
задолго до принятия христианства. Источником
государственности, по мнению печерских летописцев, была не
Византия, а самостоятельное появление славянских
княжеств, во главе которых стали приглашенные князья.
Таким образом, теория образования государственности у пе-
чероких летописцев носила антивизантийский характер,
что для того времени имело большое значение.
Чтобы подчеркнуть независимость русской культуры,
летописец использовал для написания своей хроники не
греческий, а славянский язык. В основу повествования
были положены не византийские, а славянские сказания
о происхождении русского народа, его быте, нравах,
культуре.
Летописец пытался показать складывание русской
государственности как широкий исторический процесс, дать
наглядное описание русской земли, указав на пути,
связывающие Русь с другими народами, и охарактеризовав
эти народы.
Общеполитической задаче подчинены также описания
военных действий. Сосредоточение внимания на войнах,
утверждающих сильную княжескую вотсть, осуждение
сепаратных выступлений отдельных князей, результатом
которых были поражения, стремление показать источник силы
князя в поддержке народа,— вот те характерные черты,
которые следует отметить в «Повести временных лет».
«Повесть .временных лет», ч. 1, стр. 21, 23.
10

В летописи приводится цикл военно-исторических
повестей, которые связаны между собой идеей .единства
стратегии первых русских князей. Политическая щель походов
Олега, Игоря и Святослава против хазар, печенегов и
византийцев, по утверждению летописи, была одна —
обеспечить политическую и экономическую независимость
молодого русского государства.
Олег после удачного похода на Царьград возвратился
назад и «живяше Олег мир имеа ко всем странам, княжа
в Киеве» 4. Так же поступил Игорь: «...взем у грек злато и
паволоки и на вся воя, и възратися въслять, и цриде к
Киеву в свояси» 5. Как в первом, так и во втором случае
между Русью и Византией были заключены договоры,
обеспечивавшие свободу экономических и политических связей
между славянами и византийцами.
Более сложную политическую задачу решал Святослав,
который заявил: «Не любо ми есть в Киеве быти, хочю
жиги в Переяславци на Дунай, яко то есть середа земли
моей, яко ту всю благая сходятся...» 6. Политическая
задача, как видим, целиком обусловлена экономическими
интересами. Утверждение Святослава на Дунае обеспечивало
связь между центральной и восточной Европой.
Летописец обращал внимание не только на
наступательные действия князей. Большое место занимают
вопросы обороны страны, которые рассматриваются в плане
необходимости сохранения единства Русского государства.
Уже в этом памятнике мы находим призывы к объедане-
нию сил для защиты страны. «Почто вы распря имата
межи собою? А погании губять землю Русьскую» 7,—
спрашивал князей летописец.
Летописца интересовали также вопросы военной
тактики. Он описывает способы военных действий. Особенно
интересны в этом отношении описания походов Олега и
Святослава, в которых летописец показывает организацию
маршей, способы наступательных действий, методы осады
крепостей, построение боевых порядков и т. л. Таким образом,
вопросы военной истории заняли в '«Повести временных
лет» весьма важное место.
4 Там же, стр. 29.
5 Там же, стр. 34.
6 Там же, стр. 48.
7 Там же, ст.р. 143.
И

Второй этап летописания падает па период с середины
XII по XIV в. В это время усиливается феодальная
раздробленность. С падением единого политического центра
в Киеве обрывается единство летописания и взамен
общерусской летописи появляются местные летописи:
новгородская, владимирская, тверская, ростовская, московская
и т. д. Сама Киевская летопись становится такой же
местной летописью, как и другие. Летописи этого времени
освещали главным образом местные события и вследствие
этого слабо отражали общерусские вопросы 8.
Но есть две темы, которые нашли отражение во всех
летописях этого времени. Это тема погибели и разорения
русской земли в результате феодальных междоусобиц, а
татарского нашествия, а также тема борьбы за
независимость русского государства. В освещении этих тем
летописцы поднимались до осознания необходимости
объединить все силы русского народа для достижения
государственной независимости. Конечно, при этом они исходили
из представлений господствующего класса.
Кроме того, новгородские, псковские, галицко-волын-
ские и другие летописи содержат важнейшие
военно-исторические повести, посвященные борьбе новгородцев и
галичан с немцами и поляками. Среди этих повестей
выделяются описания действий Александра Невского, Даниила
Галицкого и некоторых других русских полководцев.
Развитие исторической мысли этого времени ярче и
полнее начинает проявляться в тех повестях и сказаниях,
которые, наследуя традиций «Повести временных лет»,
ставят общерусские проблемы. Повести XII—XIV вв., конечно,
еще не историческое повествование в полном смысле этого
слова. Но в них уже поднимается вопрос о причинной связи
явлений. Они рассматривают события в плане
общерусского исторического процесса, и именно в этом заключается их
историографическое значение. К исторической повести
XII—XIV вв. принадлежат такие жемчужины народного
творчества, как («Слово о полку Игореве», «Житие
Александра Невского» и «Задонщина».
«Слово о полку Игореве» 9 появилось в конце XII в.,
вскоре после описанных в нем событий. Автор «Слова»
8 См. Д. С. Лихачев. Русские летописи и их культурно-
историч-есмое значение. М.— Л., 1947, гл. 12—(15.
9 «Слово о полку Игореве». М.—Л., 1950.
12

стремился дать объяснение причин военного поражения
Игоря и находил их в феодальных княжеских усобицах.
Для доказательства этого положения он привлекал события
за столетний период. Он говорил, что в результате усобиц
ослабела земля русская. Автор «Слова» пытался найти
выход из глубокого политического кризиса. Он призывал к
объединению отдельных княжеств. Мысль о необходимости
единения русского народа перед лицом внешней опасности
сочеталась с идеей укрепления власти великого князя,
вокруг которого начался бы процесс собирания русских
земель.
Столь же широко поставлена задача объединения
русской земли в «Житии Александра Невского» и в «Слове
о погибели земли русской». Она решается
(противопоставлением «татарского разорения» и военных успехов
Александра Невского. В этих и других повестях показана
картина трудной борьбы русских против татаро-монгольских
и шведско-немецких захватчиков и подчеркнута мысль о
том, что победа русских неизбежна.
Особенно сильно проявилась идея общерусского
объединения после Куликовской битвы. Победа на Куликовом
поле получила общерусское значение. Она была
использована для укрепления идеи единства русского народа, что и
нашло отражение в «'Задонщине» 10.
Между «Словом» и «З'адонпгиной» мы устанавливаем
прямую связь. Автор «Задонщины» усмотрел в «Слове»
призыв к развертыванию борьбы с татаро-монгольскими
захватчиками и в ответ указал на способы успешного
завершения этой борьбы. Куликовская битва рассматривалась
при этом как реванш за поражение Ищря на Каяле,
отождествленное автором «Задонщины» с поражением на Калке
(1224 г.). Таким образом, здесь следует видеть не простое
подражание, а единство тематики. Современники
восприняли «Задонщину» как призыв к объединению русских
княжеств вокруг Москвы. Повесть широко
распространилась по всей русской земле и, несомненно, сыграла
большую роль в формировании национального сознания
русского народа. Что касается идеологической
направленности «Задонщины», то нужно указать, что она выражала
интересы правящего класа и основывалась на идее
провиденциализма.
См. «Повесть о Куликовской битве». М., 1959.
13

Значение обеих этих повестей очень велико. Они,
бесспорно, повлияли на характер летописания в этот период.
В указанных повестях военная тема не является
самоцелью. Она подчинена общеполитической тематике.
Описание военных походов служит не только прославлению
деяний того или иного 'князя, но и содействует решению
политической задачи — объединить усилия всего народа,
представить князя выразителем чаяний и интересов
народа. Именно этим объясняется то большое внимание,
которое уделяют авторы повестей вопросу о собирании войск
и их организации. В первом случае, когда выступили
отдельные князья со своими дружинами, результатом
похода было поражение, во втором же случае, когда поднялся
весь народ во главе с великим князем,— победа.
Довольно отчетливо очерчены в этих повестях способы ведения
боевых действий, которые сложились к тому времени.
Однако в данном отношении более важны краткие военно-
исторические повествования, помещаемые в летописях.
К этому времени (XIV—XV пвв.) относится создание
цикла киевских былин. Еще в XII—XIII вв. былины были
местным эпосом: каждое княжество создавало свои былины,
в которых 'прославлялись -местные богатыри. Таковы
центральные образы новгородских, ростовских, московских и
других былин. Эта традиция соответствовала идеологии
периода феодальной раздробленности. Когда же начался
процесс объединения русских земель, былины стали служить
этой политической цели. Именно в это время появляются
мотивы служения богатырей земли русской Киеву, матери
городов русских, и киевскому князю Владимиру, который
рассматривался как главный защитник всей русской земли.
Подчеркивалась мысль, что Владимир опирался на весь
народ и на его представителей—богатырей. И Киев, и
великий князь Владимир, и богатыри — защитники земли
русской становились символом государственной независимости.
Третий этап русского летописания обнимает период от
конца XIV до XVII в., т. е. период образования и
укрепления централизованного государства п. К этому времени
относится зарождение и укрепление в стране единого войска,
призванного защищать интересы правящего класса 12.
11 Д. С. Лихачев. Русские летописи и их культдоночисто-
рическое зеачение, гл. 16—&0.
12 Ом. А. В. Чернов. Вооруженные силы русского
(государства в XV—XVII вв. М., 1954.
14

В этот период появляются летописные своды,
отражающие новые политические задачи. С одной стороны,
требовалось осмыслить историю государства, а с другой —
показать связь ее с мировым историческим процессом.
Главное .внимание в это время уделялось вопросам,
связанным с ростом, укреплением и развитием русского
государства, с (положением в нем различных классов. Как
известно, Иван III принял титул «великого князя всея Руси».
Так был юридически оформлен процесс складывания
единодержавной власти. Теперь Иван III был «самодержа-
вец», не нуждавшийся в утверждении его в этом ранге; он
открыто взял курс на окончательное объединение всех
русских земель. Спустя полвека Иван IV принял титул царя,
сделав еще один шаг по [пути к абсолютной монархии.
Утверждение идей единодержавия нашло свое отражение в
«Сказании о князьях Владимирских» и в «Степенной
книге». Основной задачей «Степенной книги» было доказать,
что история русского государства связана с историей дома
Рюриковичей и русской державы. Поэтому она и
начинается от Ольги и Владимира, а не от Ноя, как было принято
раньше. Правда, нужно отметить, что генеалогическая схе-
ма повести сузила задачу, ибо получился не единый
процесс, а лишь серия житий, слабо связанных между собою.
Однако это был уже новый тип исторического
повествования, который порывал с летописной формой.
Такая же судьба постигла хронографы (всемирную
летопись) , в которых была сделана попытка показать связь
истории России с мировой историей. Генеалогическая
повесть оказалась прокрустовым ложем, в которое с трудом
укладывались новые идеи.
Наряду с официальными летописями в этот период
появляются исторические повести и сказания, в которых
делается попытка по-новому осветить исторический процесс.
В них исторические события воспринимаются уже как
результат человеческих деяний. Авторы повестей пытались
найти связь между явлениями, причины и следствия в
действиях людей. Таким образом, трактовка исторического
процесса получала прагматический характер.
В исторических повестях начиная с XVI в. выдвигается
идея «естественного права» человека и необходимости
«равенства». В работах Пересветова этот мотив
проявляется особенно ярко. Бог не велел друг друга порабощать.
Бог сотворил человека «самовластным и повелел ему быть
15

самому себе владыкой...» Только свободные люди способны
«против недруга ■крепко стоять», а «в котором царстве
люди порабощены, и в том царстве люди не храбры и к бою
не смелы против недруга. Они бо есть порабощены, и тот
человек срама не боится, а чести себе не добывает...» 13.
Пересветов выдвинул идею создания постоянного
войска, ибо «царю без воинства не мочно быти» н. Это
«воинство» должно быть специально обучено, ибо «наука
воинская» — обязательное условие высокой боеспособности.
При этом главное место в войске должны занять
«стрельцы» — «20 тысящ юнаков храбрых со огненою стрелбою
гораздо ученою...» 15. Эти идеи Пересветова Иван IV
частично претворил в жизнь при формировании опричного
войска.
Борьба царя с боярством также нашла свое отражение
в исторической литературе. Полемика Ивана Грозного и
А. М. Курбского способствовала рождению новой формы
исторической повести, которая явилась высшей ступенью
исторической мысли летописного периода историографии.
Цель Грозного состояла в обосновании идеи укрепления
самодержавия. Царь — это «самодержавец», власть
которого «богом установлена», поэтому никто не может ее
ограничить. «...Самодержавство божиим изволением почен от
великого царя Владимера...». Мы «родихомся во царьствии,
тако и воспитахомся и возрастохом и воцарихомся божиим
повелением, и родителей своих благословением все взяхом,
а не чюжее восхитихом» 16. Главная задача царской власти
состоит в прекращении «междуусобных браней и в
усилении русской державы». Политический идеал Курбского,
напротив, двоевластие: царь и его («избранная рада». Царь
у него — только первый среди рашных. Отсюда стремление
Курбского отстоять «право отъезда» 17. В то же время он
нередко обращается к мистическим объяснениям фактов
через «божью благодать», «чародейство».
Военно-историческая повесть Курбского отличается от
всех предыдущих исторических работ тем, что посвящена
не отдельному моменту или событию, а целому периоду.
13 «'Соижнения И. Щресветош». М.— Л., 11966, стр. 457.
14 Там же, стр. 17в.
15 Там же, стр. 175.
16 «Послания Ивана Грозного». М.— Л., 1951, стр. 9, 10.
17 См. А. М. Курбский. История о великом, князе
Московском. СПб., 1913.
16

В ней /показана преемственность событий и их внутренняя
связь. Именно так, например, показана Курбским борьба
царской власти с боярством со времен Ивана III (кстати,
так же поступает и Иван IV в ответных посланиях).
Прагматизм 'исторической повести Курбского сочетается еще с
провиденциализмом, а не с рационализмом, что станет
характерным для исторических работ лишь начиная с
XVIII в.
Значительный интерес представляют воинские повести,
составленные во второй половине XVI в. «История о
Казанском царстве», или («Казанский летописец», освещает
ход борьбы молодого (русского государства с Казанским
ханством, борьбы, которая завершилась полной победой
Московского княжества. Автор «Казанской истории»
подчеркивал, что эта победа имеет всемирное значение. Свою
задачу он видел в том, чтобы показать «...всемирную
победу и славное одоление на презлое царство срацынское
на предивную Казань...» 18. Описывая казанские походы,
автор в главе «Казанское взятие» особенно подробно
осветил способы осады и штурма крепостей. Работа написана
не только с целью прославления Ивана IV, который
приобрел «себе славу велию, превыше отец своих, и память
вечную в роды руския во веки» 19, но и для утверждения
идеи, что поход на Казань есть лишь возвращение исконно
русской земли.
Военная повесть конца XVI в.— («Повесть о лрихоже-
нии Стефана Батория на град Псков» — освещает
последний этап Ливонской войны. В ней с восхищением описан
ход героической обороны Пскова. «Всех же тех вылазок из
града (было.— Л, Б,) сорок шесть; приступов же бяше
литовских ко граду .Пскову тридцать один» 20. Даже
противники признавали мужество и стойкость русских войск:
«Зело бо и до горла и (крепце горязди и*з замка Пскова би-
тися руские люди...» 21. Следствием упорной обороны было
снятие литовской осады. Рассматриваемая повесть также
отличается от описаний, включенных -в летописные своды.
Для нее характерно выделение одной темы и оригинальный
способ ее освещения.
18 «Кааашжая история». М.— Л., 1954, стр. 43.
19 Там же, стр. 1*74.
20 «Повесть о прихожении Стефана Батория на град Псков».
М.— Л., 1962, стр. 95.
21 Там же, отр. 89.
2 Л. Г. Бескровный.
17

Из этих примеров видно, что в течение XV—XVI вв. мы
наблюдаем умирание летописи как формы исторического
повествования и зарождение новой формы — исторической
повести. Историческая повесть получает широкое развитие
и становится основной формой отображения жизни
общества. В ней историк стремился 1не просто отображать
факты, по давать им объяснение. Это объяснение хода истории
перешло от примитивной констатации фактов к
установлению причинных связей, для чего необходимо было перейти
к проверке фактов, т. е. к критике источников.
Однако это были лишь первые шаги. Нужны были более
значительные изменения в общественной жизни, чтобы
история стала на новые рельсы и сделалась наукой.
Слияние русских земель в одно целое «...вызывалось
усиливающимся обменом между областями, постепенно
растущим товарным обращением, концентрированием
небольших местных рынков в один всероссийский рынок» 22.
Централизованное русское государство становилось
многонациональным и превращалось в абсолютную монархию.
Усиление процесса закрепощения крестьянства обостряло
классовую борьбу, следствием чего было стремление
создать постоянную регулярную армию, способную защищать
интересы дворянско-феодальной верхушки23. Развитие
экономических и политических связей с Западной Европой
поставило ряд крупных внешнеполитических задач,
которые также требовали наличия достаточно сильной армии.
Ленин говорит о новом этапе русской истории
(«примерно с 17 века») 24. В этот период начинают
складываться буржуазные отношения, которые, развиваясь в недрах
феодализма, привели к формированию новой идеологии —
рационализма, пышным цветом расцветшего в XVIII в.
На развитие военно-исторической мысли этого времени
особенно большое влияние оказали события начала
XVII в.— крестьянская война под руководством Ивана
Болотникова и (героическая 'борьба русского народа с
польско-литовскими и шведскими захватчиками.
Среди военнописторических повестей, сложившихся как
в ходе этих событий, так и после них, выделяются
«Сказание Авраамия Лалицына», «Повесть... Князя Ивана Ми-
22 В. И. Л ен ин. Сочинения, т. 1, стр. 137.
23 А. В. Чернов. Вооруженные силы русского государства
в XV—XVII вв., стр. 4'33—164.
24 В. И. Лен и н. Сочинения, т. <!, стр. 13*7.
13

хайловича Катырева-РЬстовского» и воинские повести о
взятии Азова.
«Сказание Палицына» в основном было написано в
период бурных событий в Москве во время польско-литовской
интервенции и закончено в 1620 г. Центральное место в
нем занимает оборона Троице-Сергиевского монастыря и
борьба с интервентами в Москве 25. Эти же события
освещены в «Повести... Князя Ивана Михайловича Катырева-
Ростовского», написанной в 1626 г. 26 Оба автора
использовали военную тематику для того, чтобы доказать
историческую необходимость утверждения новой династии, которая
принесла России «твердый порядок», т. е. утвердила
феодальные отношения.
Авторы повестей начала XVII в. порывают с
традиционной летописной манерой и становятся на путь
прагматического описания. Каждая повесть посвящена одной
теме. Тематическое единство отражается и в характере
изложения материала. Авторы повестей не всегда
придерживаются хронологической последовательности в
изложении событий и допускают отступления для доказательства
выдвинутых положений 27.
Вслед за рассмотренными сочинениями появилось три
повести о борьбе за Азов в 1637—1642 гг.: «Поэтическая
повесть об Азовском осадном сидении», «Сказочная
повесть об. азовском взятии и осадном сидении>> и
«Историческая повесть о взятии Азова. Преднаписание о граде
Азова и о прихожении атаманов и казаков великого
Донского войска и о взятии его». В этих повестях
раскрываются сложные исторические условия, в которых находилось
казачество в первой половине XVII в. Свою историческую
роль оно видело в службе Московскому государству для
охраны его «окраин» от турок и татар. В то же время
казачество хотело сохранить свою свободу «от холопства не-
волнаго от бояр и от дворян государевых» 28.
Повести имели целью доказать важность взятия Азова,
что обеспечивало владение ключевыми позициями на
одной из окраин Русского государства. Таким образом, воен-
25 «Сказание Авраамия П-алицыиа». М.—Л., 1955.
26 «Русская историческая библиотека», т. 16. СПб., 1891,
стр. 561—711,
27 См. Л. В. Ч е р е п н и н. Русская историография до XIX века
(курс лекций). М., 1957.
28 «Воинские повести древней Руси». М.— Л., 1949, стр. 68.
2*
19

но-историческая повесть используется для решения
политических задач современности.
Важным событием в развитии военно-исторической
мысли было появление «Нового Летописца», созданного
во второй четверти XVII в. В этой работе была еще раз
сделана попытка доказать, что «смутное время» начала
XVII в. было проявлением кризиса династии, а отнюдь не
всего общественного строя, что весь ход событий показал
необходимость и целесообразность самодержавной власти
в Русском государстве. Протест же крестьян рассматри
вался как мятеж против законной власти.
В середине XVII в. правительство царя Алексея
Михайловича учредило Записной приказ в целях составления
исторической хроники и подготовки исторического труда,
выражающего официальную историческую концепцию29.
Дьяк Кудрявцев стал собирать материал для пополнения
и расширения «Степенной книги», которая должна была
лечь в основу задуманной работы. Записной приказ
просуществовал с 1657 по 1659 г., а затем был закрыт по
неизвестным причинам. Однако к этой мысли возвратились
вновь. Работа была поручена дьяку Ф. А. Грибоедову,
который составил труд «История, сииречь повесть или
сказание вкратце, о благочестивно' державствующих и
свято поживших боговенчанных царей и великих князей, иже
в Рустей земли богоугодно державствующих...» 30.
Политическое назначение этого сочинения состояло в том, чтобы
доказать не только законность династии Романовых, но
и наличие преемственности этой династии с династией
Рюриковичей, а через нее с династиями Византийскими и
Римскими.
Наконец, нужно упомянуть о работе Григория Кото-
шихина «Россия в царствование Алексея Михайловича»,
которая, правда, не увидела свет при жизни автора и была
опубликована лишь в XIX в. В ней впервые было дано
описание вооруженных сил и характеристика военного
искусства русской армии середины XVII в. Как известно,
сделано это было по заданию шведского правительства в
Стокгольме, куда бежал Котошихин. Интерес шведского
правительства и был причиной того, что Котошихин так
29 См. Л. В. Ч е р е п н и н. Русская историография до XIX века.
30 См. «Федора Грибоедова История о царях и великих^
князьях русских». Сообщение С. Ф. Платонова и В. В. Майкова.
СПб., 1896.
20

подробно осветил вопросы, касающиеся состояния русских
вооруженных сил в середине XVII в.
Подводя итоги развития военно-исторической мысли
в XVII в., нужно сказать, что само состояние военного
дела еще не выдвигало задачи составления работ по
истории вооруженных сил, развитию стратегии и тактики.
Новый способ ведения войны, основанный на стратегии
маневра и линейной тактике еще только складывался как на
Западе, так и в России. Русские военные деятели
стремились использовать опыт Западной Европы и с учетом
национального опыта приспособить его к русским условиям.
Результатом такой работы и явились военные уставы
XVII в.: «Устав ратных и пушечных дел»; «Учение и
хитрость ратного строения пехотных людей»; «34 статья ар-
тикульные». Проблемы же военной истории находят свое
отражение частично в летописных сводах и главным
образом в исторических повестях.

Глава 11
ВОЕННО-ИСТОРИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ В XVIII В.
ВОЕННАЯ ТЕОРИЯ
К началу XVIII в. завершился процесс складывания
феодально-абсолютистской монархии. XVIII век
знаменуется серьезными изменениями в социально-экономическом
и культурном положении страны.
В развитии промышленности России наблюдаются
серьезные сдвиги. Растет число железоделательных
заводов. Развитие металлургической промышленности
позволяет расширить производство оружия, боеприпасов и
построить военно-морской флот.
Развитие сельского хозяйства и особенно
товарно-денежных отношений в стране позволяет, наряду с
натуральными поставками, производить денежные закупки
хлеба и фуража для армии, создавая тем самым более
совершенную систему материального обеспечения войск.
Уничтожение внутренних таможен способствовало
расширению и укреплению капиталистических отношений
в стране. Значительно увеличился объем торговли. Стал
укрепляться и расширяться всероссийский рынок.
Вовлечение помещичьих хозяйств в товарно-денежное
обращение привело к резкому усилению эксплуатации
крестьян. В промышленном производстве использовался
главным образом труд крепостных, хотя применение
вольнонаемной рабочей силы все время возрастало. Следствием
этого было все большее обострение классовой борьбы.
Участились побеги крестьян, начались местные волнения, а
затем крупные восстания на Дону, па Урале, в Астрахани.
Во второй половине XVIII в. крепостническую Россию
потрясло грандиозное восстание крестьян 1773—1775 гг.
Эти народные движения расшатывали крепостническую
систему.
]22

Стремясь укрепить свои позиции, правящий класс
совершенствует государственный аппарат, создает
регулярную армию и флот, отвечающие требованиям времени.
В течение первой четверти XVIII в. процесс создания
регулярной армии и флота был завершен. Русская армия
и флот комплектовались по рекрутской системе, в основе
которой лежал классовый принцип. Солдатская масса
состояла из крестьян, офицерский корпус из дворян. Эта
система отвечала господствующим общественным
отношениям. Русская армия и флот получили от
промышленности типовое, калиброванное оружие, ставшее материальной
основой передовых способов ведения военных действий.
В первой половине XVIII в. господствуют стратегия
маневра и линейная тактика. Армия получила единую
тактическую организацию, отвечающую требованиям этого
способа войны. На парусном флоте тоже господствовала
линейная тактика. В соответствии с ее требованиями флот
делился на эскадры, состоящие из трех частей
(авангарда, кордебаталии и арьергарда).
Военная теория была призвана осмыслить и обобщить
способы ведения войны и боя. В решении задач стратегии
и тактики в XVIII в. сложилось даа направления, две
школы. Одно из них, позднее получившее название русской
военной школы, выступало за активную стратегию,
стремилось к дальнейшему развитию тактики. В ходе Северной
войны русская армия действовала не по шаблону, а
каждый раз находила новые решения, обеспечивавшие
использование всех родов оружия. Во время этой войны были
созданы инструкции и уставы, свидетельствовавшие о
правильном понимании тактических свойств оружия и
способов борьбы («Учреждение к бою по настоящему
времени», «Для военной битвы правила» или «Правила
сражения», «Устав воинский», «Книга устав морской... в
бытности флота на море» и др.). Военная теория в это время
имела еще чисто прикладной характер.
Другое направление трактовало способы ведения
войны и боя в духе шаблонного воспроизведения положений
западноевропейской теории. Его возглавлял Миних, затем
Петр III и, наконец, Павел I. Главную задачу они
усматривали в том, чтобы перестроить русскую армию на
западноевропейский лад и заставить ее сражаться на основе
упрочившихся шаблонов кордонной стратегии и линейной
тактики. Новые уставы 30-х годов («Экзерциция пеша
.23

с показанием ясного толкования», «Конная экзерциция»
и др.) знаменовали отказ от активного рукопашного боя и
перенос центра тяжести на огневой бой. В русской армии
и на флоте стали господствовать формализм и муштра.
Более чем десятилетний период деятельности Миниха не
смог, однако, повернуть вспять развитие военного дела.
В 40-е годы были восстановлены петровские принципы
стратегии и тактики, но полностью искоренить минихов-
щину не удалось.
Развитие буржуазных отношений в стране во второй
половине XVIII в. неизбежно повлекло за собой изменения
и в области военного дела. Оснащение армии более
совершенным оружием и единый национальный состав ее
позволил сделать шаг вперед в области как стратегии, так и
тактики. Были разработаны принципы стратегии
генерального сражения и тактики колонн и рассыпного строя.
Стратегия генерального сражения была более активной
формой, чем стратегия маневра. Она, по существу,
включала в себя маневр, но требовала при этом решительных
действий. Более широкие возможности по восстановлению
армии (увеличение численности войска, наличие типового
вооружения и т. п.) позволяли полководцам переходить
к такому способу ведения войны.
Этой стратегии сответствовала тактика колонн и
рассыпного строя. Введение расчлененных боевых порядков
основывалось на разделении пехоты на легкую (егерскую)
и тяжелую (линейную). Первая вела огонь, вторая
наносила удар. Расчленение функций пехоты позволяло лучше
использовать огневые средства и гибко маневрировать на
поле боя. От фронтального удара, типичного способа
ведения боя при линейной тактике, можно было перейти к
более маневренному ведению боя. Теперь стал возможен
встречный бой. Рымник, Измаил, Треббия и Нови
показали возможности модификации боевых порядков и
использования их с учетом сил и средств противника и условий
борьбы.
Новый способ ведения военных действий, в основе
которого лежала тактика колонн и рассыпного строя, повлек
за собой рождение легкой егерской пехоты. Эта же
тактика потребовала усиления маневренности кавалерии,
следствием чего было появление карабинерной, затем
егерской конницы и более широкое развитие гусарской и
казачьей конниц. Артиллерия стала превращаться в само-
24

стоятельный род войск. Изменились, наконец, формы и
методы управления войсками. Появился полевой
генеральный штаб 1. Войска стали получать диспозиции, ставящие
общую задачу, которую все элементы боевого порядка
должны были решать самостоятельно. Появилось новое и
на флоте: наряду с линейной стала разрабатываться новая
тактика маневра, требовавшая более активных действий.
Новая стратегия и тактика привели к изменению
системы боевой подготовки войск. Теперь требовалась
инициатива не только от офицера, но и от солдата. Особое
значение получила тактическая подготовка каждого
солдата, ибо только этом условии он мог «понимать свой
маневр». Новые идеи в области организации и боевой под-
товки войск выдвинули Румянцев и Суворов.
Субъективно оба полководца действовали во имя
укрепления русской монархии. Однако объективно тезис
Суворова о том, что главное место в армии принадлежит
солдату, от правильного обучения и воспитания которого в
конечном итоге зависит успех боя, шел в разрез с
феодально-крепостнической военной идеологией. Вся система
Суворова находилась в противоречии с крепостническим
строем. Вот почему она встретила столь решительное
противодействие со стороны реакционных кругов,
группировавшихся вокруг Павла I.
Павел I противопоставлял суворовской системе
систему Фридриха П. И это не случайно. В России Павел I
не находил опыта, на который он мог бы опереться. Такой
опыт сложился в определенную систему в прусской армии.
Для спасения феодально-крепостнического строя в России
наряду с другими методами Павел поставил своей целью
внедрить прусскую систему организации и боевой
подготовки войск. Это было выражением определенной
политики реакционных кругов. Смысл борьбы павловской и
суворовской систем хорошо понимали современники. Вот
почему вокруг А. В. Суворова группировались все
прогрессивные элементы армии. Быть суворовцем означало не
только служить под его началом, но и разделять его
передовые взгляды.
Таким образом, утверждение нового способа ведения
войны и боя не проходило безболезненно. Борьба прогрес-
1 Полевой штаб три Петре I был временно действующим
консультативным органом при главнокомандующем.
25

сивного и реакционного направления в армии и флоте
нашла свое отражение в военно-теоретической мысли того
времени.
В военной, теории второй половины XVIII в. был
поднят вопрос о связи войны с политикой. Уже П. А.
Румянцев утверждал, что дела политические дают правила
военным 2. Это же утверждал А. В. Суворов 3. Правда, оба они
понимали эту связь как подчинение стратегии внешней
политике государства.
Лучшим средством решения задач политики, по их
мнению, являлась активная наступательная стратегия.
Стратегия сокрушения противника в генеральном сражении
была венцом военной теории того времени. Нужно
сказать, что эта теория, безусловно, была выше устаревшей
теории кордонной стратегии. Ее превосходство было
доказано в русско-турецких войнах второй половины XVIII в.
рядом блестящих побед при Ларге, Кагуле, Рымнике,
Измаиле и Козлудже.
О преимуществах наступления перед обороной
Румянцев писал так: «Полководец, ведущий свои действия по
правилам первой (т. е. наступательной стратегии.—Л, Б.)у
в предмете имеет один главный пункт и к оному течет со
всем устремлением, поелику одолением оного опровергает
все другие, от него зависящие» 4. В развитие этого
положения Румянцев выдвинул принцип: ходить врозь, а
драться вместе.
Вначале Суворов также развивал принципы стратегии
генерального сражения. Он стремился сосредоточить все
силы в одном пункте для решения судьбы войны одним
генеральным сражением. Полководец, писал Суворов,
«никогда не увлекается стечением обстоятельств, но
подчиняет их себе, действуя всегда по правилам своей
неусыпной прозорливости» 5. Но уже в итальянском походе
Суворов выдвинул новую концепцию — системы
сражений, которую затем развил М. И. Кутузов.
Действия войск в расчлененных боевых порядках
также требовали теоретического обоснования. В своих
приказах и инструкциях Суворов давал подробные указания о
2 П. А. Румянцев». Документы, т. II. /М., 1953, стр. 64, 226.
3 Л. .В. С у в о р о в. Документы, т. IV. М., 1953, стр. 453.
4 Центральный государственный вошио-иеторичесжий архив
(ЦГВИА), ф. ВУА, д. 18887, л. 101 об.
5 К. П и г а р е (в (^лдатнполководац. М., 494)3, стр. 66.
26

новых боевых порядках и способах действий. «Полковое
учреждение», «Наука побеждать» и другие наставления
Суворова были конкретным выражением новой доктрины.
Суворов дал обоснование новому, по своей сути
буржуазному, способу ведения военных действий. То
обстоятельство, что передовые военные идеи облекались в
форму инструкций и наставлений, свидетельствует о том, что
эти документы имели не только теоретическое, но и
практическое значение. Им противостояли переводы
«Инструкции или воинского наставления короля прусского его
генералитету» и прусские уставы, изданные по приказанию
Павла I.
Павел I превосходно понимал дух суворовских
положений, вот почему, став императором, он не только уволил
из армии Суворова и почти всех его сподвижников, но и
приказал изъять все написанные Суворовым уставы и
инструкции. Вслед за этим началась расправа над
суворовцами, большинство которых составляли оппозиционно
настроенные элементы, живо интересовавшиеся
общественной жизнью России.
ОБЩЕСТВЕННАЯ МЫСЛЬ
В начале XVIII в. перед русской общественной мыслью
встал ряд задач, связанных с необходимостью укрепления
русского государства, преодоления
технико-экономической отсталости, развития науки и просвещения.
Интересы дальнейшего развития производительных сил
требовали отказа от провиденциализма и перехода к новым
взглядам на развитие и устройство общественной жизни.
Сложилось рационалистическое направление, наиболее
крупными представителями которого были Феофан Про-
копович, В. Н. Татищев и И. Т. Посошков. Представители
этого направления стремились обосновать, оправдать
абсолютизм в России. В их взглядах отражалась
внутренняя противоречивость идеологии господствующего класса.
Переход к «разумному» объяснению устройства общества
свидетельствовал об утверждении буржуазных отношений
в недрах феодального общества. Рационализму еще чужда
идея прогресса, и он довольствуется проповедью
«всесильного разума».
Однако в первой половине XVIII в. общественная
мысль России искала лишь объяснения существующего
21

порядка вещей. Она не подвергала сомнению
справедливость феодально-крепостнического порядка и
отвечающего ему абсолютизма и свою цель видела в идеологическом
обосновании существующего строя.
Центральным в жизни русского общества второй
половины XVIII в. был вопрос о судьбах крепостничества в
России. Что крепостное право изжило себя, понимали уже
многие представители правящего класса. Они примыкали
к тем кругам общества, которые требовали изменения
существующего порядка. Началась идейная борьба, которая
особенно обострилась к концу века.
С середины XVIII в. в русской общественной мысли
зарождается и начинает развиваться материалистическое
направление, начало которому было положено М. В.
Ломоносовым. Во второй половине XVIII в. передовая
общественная мысль была представлена работами Д. С.
Аничкова, Я. П. Козельского, С. Е. Десницкого, Н. И. Новикова
и других, которые остро ставили проблемы устройства
общества и общественных отношений 6.
Так, Аничков поставил вопрос о земном
происхождении религии и власти на земле. Подрыв идеи
божественного происхождения власти всполошил не только синод,
но и правительство. Козельский критиковал систему
крепостничества и призывал к утверждению порядка,
основанного на общественном договоре. С критикой
крепостничества выступил и Десницкий.
Вслед за Аничковым, Козельским и Десницким
выступила целая группа просветителей, которые прямо или
косвенно высказывались против крепостничества.
Объективно они создавали буржуазную идеологию, которая стала
знаменем в борьбе за буржуазные преобразования в само-
6 См. «Рассуждение из натуральной богословии о начале и
происшествии натурального богопочитания, которое по
приказанию Императорского Московского Университета господина
Куратора таа тэасамотрение предлагает философии и свободных н-аук
магистр Дмитрий Аничков 769 года, августа дня»;
«Философические предложения, сочиненные надворным советником и
Правительствующего Сената секретарем Яковом Козельским
в Санкт-Петербурге 1708 года»; «Юридическое рассуждение о
пользе знания отечественного законоискусства и о надобном
возобновлении оного в государственных высокопокровительствуе-
мых училищах... говоренное... апреля 22 дня 1778 года
юриспруденции доктором и публичным ординарным профессором Семеном
Десницким».
-28

Державно-крепостнической России. Наиболее
выдающимся из них был Н. И. Новиков 7.
Другим видным просветителем 70—80-х годов XVIII в.
был Ф. В. Кречетов, который в 1785 г. организовал
общество, имевшее просветительные цели и
пропагандировавшее создание такого строя, при котором каждый
«разумом своим свободно в пользу государственную умствовать
мог» 8.
Позднее на общественной арене появился А. Н.
Радищев— самый крупный русский философ-материалист
второй половины XVIII в. Радищев мечтал видеть Россию
свободной от Крепостничества и тирании. Его собственным
идеалом была республика, основанная на общественном
договоре, народовластии и разумном законодательстве.
Добиться этого, по его мнению, можно было только путем
народного восстания против самодержавия.
Радищев выступил в то время, когда в России было
подавлено восстание Пугачева, а во Франции развивалась
революция. Эти события имели огромное влияние на
русскую общественную мысль. После опубликования в
России первых сведений о взятии Бастилии одни из
иностранных наблюдателей писал: «Хотя Бастилия не угрожала ни
одному из жителей Петербурга, трудно выразить тот
энтузиазм, который вызвало падение этой государственной
тюрьмы и эта первая победа бурной свободы среди
торговцев, купцов, мещан и некоторых молодых людей более
высокого социального уровня» 9. Особенно же широкий
отклик вызвали дошедшие до России сведения о
Декларации прав человека и гражданина. Правительство было
испугано событиями во Франции и особенно тем, какой
отклик они получили в России. Именно в это время
Екатерина II отдала приказ об аресте Новикова и о закрытии
всех книжных лавок в Москве и Петербурге. Затем
последовала расправа с Радищевым и его единомышленниками.
Преследованиям подверглись секретарь
вице-президента Адмиралтейств-коллегий М. Антоновский, чиновник
штаба флота П. А. Озеров и ряд морских офицеров,
которые встречались с Радищевым.
7 См. Н. И. Новиков. Избранные сочинегаи'Я. М.— Л., (1951.
8 Центральный государственный архив древних актов
(ЦГАДА). Госархив, разр. VII, д. 2046, ч. IV, л. б/№.
9 М, М. III т р а н г е. Русское общество и (^ф&тацузока'Я
революция 1789—1704 гг. М., 1956, стр. 47.
29

С делом Радищева были связаны такие Политические
процессы, как дело Г. И. Попова, который в личном
письме Екатерине.II потребовал освободить крестьян (1792 г.),
или дело И. К. Стрелевского и И. Н. Буйди, которые не
только вели «недозволенные разговоры» о «французских
революциях», но и требовали свободы для народа в
составленном ими письме, озаглавленном «За отечеств'о умереть
приятно». Такого же характера было дело майора
В. В. Пассека, писавшего стихи, в которых он звал «смело
злобы цепи разорвать», сокрушить «горды стены
самодержавия» и истребить «царский род кичливый». Пассек
считал, что в России революция неизбежна, а после нее
власть должна перейти к народу 10.
Подобные политические процессы происходили и при
Павле I. Так, в 1798 г. в Смоленске был раскрыт кружок
«якобинцев», как называл их председатель следственной
комиссии Ф. Линденер. Организатором кружка был
А. М. Каховский, один из сподвижников Суворова,
отставленный из армии по приказу Павла I. В кружок
Каховского входрши (или сочувствовали его деятельности)
генералы Белуха и Тараканов, полковники Киндяков, Бухаров,
Стерлингов, Репнинский, Тучков и много других
офицеров. Видную роль в нем играл брат Каховского
подполковник А. П. Ермолов. Члены кружка разрабатывали планы
свержения Павла I п.
К Смоленскому делу примыкает также дело Евграфа
и Петра Грузиновых, трагически погибших в 1800 г.
Полковник Евграф Грузинов за «возмутительные» речи был
казнен публично на площади в Черкасске. Точно такая
участь постигла и его брата. Кроме того, были казнены
еще несколько офицеров, знавших о «крамольных» речах
Грузиновых, но не донесших об этом. Следует сказать,
что оба брата Грузиновы были сподвижниками
Суворова 12.
Таким образом, среди прогрессивно настроенной
части дворянства зрела идея необходимости борьбы с
абсолютизмом и крепостничеством. Передовые дворянские
10 «Огарки по истории философской и общвствелнонполитиче-
ской мысли (народов СООР», т. I. М., 1955, стр. 294.
11 «Вопросы истории», 1952, № 9, стр. М2.
12 См. О. Г в и н ч и д з е. Из истории общественного движения
в России конца XVIII века. Тбилиси, 1958 (автореферат канд.
дисс).
30

круги понимали неизбежность крушения феодальной
монархии и выступали против царизма в одиночку или
отдельными группами. Им сочувствовали довольно широкие
круги русского общества. Ленин указывал, что исходной
позицией этих людей была «типичная точка зрения
экономистов и „просветителей" XVIII века, веривших, что
отмена крепостного права и всех его остатков создает на
земле царство всеобщего благополучия» 13.
ОБЩАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ
Развитие общественной мысли создало более
основательную базу для развития истории как науки. Первые
попытки составить систематическую историю России
отмечаются уже в самом начале XVIII в. В 1708 г. Федор
Поликарпов получил приказание Петра I написать историю
России. Поликарпов должен был решить следующие
задачи: «Понеже его царское величество желает ведать
российского государства историю, и о сем первее трудиться
надобно, а не о начале света и других государствах, понеже
о сем много писано... И того ради надобно тебе из русских
летописцев выбирать и в согласие приводить
прилежно» и. Однако вышедшая из-под пера Поликарпова работа
мало чем отличалась от летописи и не удовлетворила царя.
Позднее Петр I поручил написать историю России Г. Скор-
някову-Писареву, но тот тоже не справился с
поставленной задачей.
Спустя несколько лет А. И. Манкиев завершил работу
под названием «Ядро российской истории» 15. Он излагал
события «по степеням и граням», т. е. по генеалогическому
принципу, но в отличие от работ XVI и XVII вв.
(«Степенной книги» и др.) пытался рассматривать их с позиций
прагматизма. Манкиев стремился показать историю России
как историю самодержавия. В то же время он старался
увязать события в России с мировой историей, привлекая
для этой цели многочисленные источники.
13 В. И. Ленин. Сочинения, т. 2, стр. «471.
14 П. Пекарский. 'Введение в историю просвещения в
России XVIII столетня. СШ., 11862, стр. 317.
15 А. Я. Хилкож Ядро (российской истории. М., 1770 (Г. Ф.
Миллер., издавая работу секретаря русского посла в Швеции Ман-
киева, ошибочно указал, что она принадлежит послу Хилкову).
31

Написанные в XVII и в начале XVIII в. работы
показали, что старые метода составления истории оказались
непригодными. Стала очевидной необходимость широкого
привлечения источников. В 1720 г. появляется указ Петра
о сборе и присылке в Петербург письменных источников.
«Во всех епархиях и монастырях и соборах прежние
жалованные грамоты и другие куриозные письма оригинальные,
также и исторические рукописные и печатные книги
пересмотреть и переписать губернатором, вицегубернатором и
воеводам и те переписанные книги прислать в Сенат» 16.
Такие же указы появляются в 1721 и 1722 гг.17
Смысл указаний Петра I состоял в том, чтобы дать
историческое обоснование абсолютной монархии. В тех
же целях многим указам и даже уставам Петр I
предпосылает исторические введения, в которых находит
выражение эта идея. Исторические работы, по убеждению
Петра, тоже должны были использоваться для
теоретического обоснования абсолютизма.
Составителем такой истории России был Василий
Никитич Татищев (1686—1750 гг.), один из крупнейших
деятелей петровского времени, убежденный сторонник
проводимых Петром преобразований. В с;воих трудах он
отражал воззрения передовой части дворянства.
Татищев стремился исторически обосновать необходиг
мость самодержавия, которое, по его мнению, было
необходимым условием укрепления русского государства18.
Этой же задаче была подчинена основная работа
Татищева— «История российская». В 1738 г. Татищев писал
в Коллегию иностранных дел: «...Древняя Российская
гистория во многих знатных делах и обстоятельствах
темна и неисправна... которую я с 1727 г. начав, колико
возможно с еуропскими, а паче с польскими и немецкими
гисториками согласовал и несколько с латинского велел
перевести... да с татарского те гистории переведены и в
Академию посланы; да Академии просил, чтоб персидкой
гистории, находящейся тамо, манускрыпты велели
перевести...» 19.
15 Полное собрание законов Российской империи (ПСЗ), т. VI,
№ 3693.
17 ПСЗ, т. VI, № 3784 и 3908.
18 «Произвольное и согласное рассуждение т мление
собравшегося шляхетства русского о правлении государственном».
Сб. «Утро», М., 1859, стр. 369—379.
19 Н. П о п о в. В. Н. Татищев и его время. М., 1861, стр. 657.
32

Философской базой Татищева был рационализм. По
Татищеву, сама история есть проявление заложенного в
ней разумного начала. Ход исторического развития
обусловливается причинными связями. Татищев поставил перед
собой задачу осветить историю России, чтобы доказать
преимущества абсолютизма перед всеми другими видами
общественного устройства. История монархии у Татищева
начинается правлением Рюрика и доводится до XVII в.
Со времен Рюрика русская история показывается как
пример положительного значения твердой абсолютной
власти. Утверждая целесообразность принципа абсолютизма,
Татищев одновременно оправдывает существование
крепостного нрава, которое юн трактует как форму
общественного договора между крестьянами и дворянами.
Для разрешения своей задачи Татищев привлек
огромный материал по истории, географии, этнографии,
хронологии и генеалогии. Практически оказалось, что он
обобщил все, что давали летописи. Татищев утверждал,
что изучение истории невозможно без критического
подхода к источникам. Историк должен обладать «здравым
смыслом» и решительно отбрасывать всякого рода
«баснословие». Привлечение источников, по его мнению,
должно было поднять научный уровень истории и «через
иея неприятелей наших, яко польских и других, басни
и сущия лжи, к поношению наших предков
вымышленные, обличатся и опровергнутся» 20. «История» Татищева
как бы подвела итог предшествующему периоду и
положила начало новой историографии.
В период так называемых дворцовых переворотов,
когда за господство боролись отдельные группировки
дворян-крепостников, русская историческая наука была
отдана на откуп немецким ученым, которые заполонили
русскую академию. Большинство этих ученых было
чуждо России, стремилось изобразить историю страны как
историю варварского народа, который лишь с их
помощью начал приобщаться к европейской культуре.
Одним из первых с работами по истории России
выступил Готлиб-Зйгфрид Байер21 (1694—1738). Байер
20 В. Н. Т а т и щ е в. История Российская, кн. 1, ч. 1, М., 1768,
стр. VI.
21 Работы Г.-З. Байера «О местоположении Скифии во время
Геродота», «О варягах», «География Руси по данным северных
писателей» и другие опубликованы в «Записках Акадомии наук».
3 Л. Г. Бескровный 33

не знал русского языка и не желал изучать его, он Писал
по-латыни. Байер провел ряд историко-географических
исследований, сыгравших определенную положительную
роль в разработке русской исторической науки22. Он
положил начало так называемой норманской теории,
согласно которой государственность на Руси основали
варяги.
В отличие от Байера Герард-Фридрих Миллер (1705—
1783 гг.) хорошо знал русский язык и немало сделал для
собирания и публикации русских первоисточников.
Крупная заслуга Миллера — создание «Истории Сибири»213.
Взгляды Миллера на происхождение русского государства
отразились в проекте речи «Происхождение имени и
народа российского...», с которой он собирался выступить
в 1749 г. М. В. Ломоносов оценил этот труд как пасквиль
на историю России. Он указывал, что рассуждения
Миллера «темной ночи подобные» и несостоятельны в
научном отношении. «Сие так чудно,— указывает
Ломоносов,— что ежели бы господин Миллер умел изобразить
живым штилем, то он бы Россию сделал толь бедным
народом, каким еще ни один и самый подлый народ ни от
какого писателя не представлен» 24. Свой рапорт
канцелярии Академии наук Ломоносов заключил
знаменательным выводом, что предназначенная для прочтения
Миллером речь не только оскорбительна «для чести России и
Академии... но и всей России перед другими государствами [его
выводы.— Л. Б.] предосудительны, а российским
слушателям досадны и весьма несносны быть должны» 25. Таким
образом, Ломоносов положил начало антинорманскому
направлению в русской исторической науке.
Труды Михаила Васильевича Ломоносова (1711—
1765) по истории России составили целый этап в
развитии русской исторической науки. Ломоносов горячо
любил Россию и верил в ее великое будущее. Всю свою
жизнь он боролся за развитие в стране пауки и
культуры. «...Я к сему себя посвятил,— говорил он,— чтобы
до гроба моего с неприятельми наук российских бороться,
22 Г.-З. Байер. О происхождении Руси.
23 Г.-Ф. Миллер. История Сибири, т. I—П. М.— Л., 1937—
1941.
24 М. В. Ломоносов. Поля. собр. соч., т. 6. М.— Л., 1952,
сир. 21.
25 Там же, сир. «о.
34

Как уже борюсь двадцать лет; стоял за них смолода, не
старость не покину» 26. Веря в великую судьбу России,
Ломоносов писал: «Народ российский от времен,
глубокою древностью сокровенных, до нынешнего веку толь
многие видел в счастии своем перемены, что ежели кто
междоусобные и отвне нанесенные войны рассудит,
в великое удивление придет, что по толь многих
разделениях, утеснениях и нестроениях не токмо не расточился,
но и на высочайший степень величества, могущества
и славы достигнул» 27. История России, по мнению
Ломоносова, достойна глубокого изучения и правильного
освещения. «Немало имеем свидетельств,— писал он,— что
в России толь великой тьмы невежества не было, какую
представляют многие внешние писатели. Инако
рассуждать принуждены будут, снесши своих и наших предков
и сличив происхождение, поступки, обычаи и склонности
народов между собою» 28.
Ломоносов поставил вопрос об этногенезе славян
и поэтому выделил главу «О России прежде Рурика». Он
категорически отрицает происхождение Руси от
варяжского племени Рось и доказывает существование
славянские племен, которые искони населяли русскую равнину.
Ломоносов не признавал этнического характера
названия «варяг» и утверждал, что под варягом прежде
подразумевали всякого наемного дружинника: «Неправедно
рассуждает, кто варяжское имя приписывает одному
народу» 29. Выступление Ломоносова было серьезным ударом
по теориям Байера и Миллера. «...Всяк, кто увидит в
российских преданиях равные дела и героев, греческим
и римским подобных,— писал он,— унижать нас пред
оными причины иметь не будет, но только вину полагать
должен на бывший наш недостаток в искусстве, каковым
греческие и латинские писатели своих героев в полной
славе предали вечности» 30.
Большое значение имеет характеристика
Ломоносовым времени Петра I. Он положительно оценивает всю
деятельность Петра и подчеркивает его заслуги в созда-
26 М. В. Ломоносов. Избранные философские
произведения. М., 1950, сир. 697.
27 М. В. Л о моносов, Поли. собр. соч., т. 6, стр. 169.
28 Там же, стр. 170.
29 Там же, стр. 203.
30 Там же, стр. 170.
3*
35

нйй регулярной армии и флота. Ломоносова привлекает
внешний демократизм Петра, ого участие в строительстве
армии и флота и руководство военными действиями. Он
подчеркивает, что армия видела «лицо его пылью и потом
покрытое», что Петр «служил, как рядовой солдат».
Идеализация Ломоносовым Петра I, по существу, приводила к
оправданию абсолютизма.
Ломоносов уделял много внимания проблемам
общественного развития. Он задумывался над источником
«благополучия, славы и цветущего состояния государства»,
который видел в развитии производительных сил страны.
Ломоносов считал необходимым развивать
промышленность, в которой «первое место... имеет металлургия» 31
Особое значение он придавал науке, которая должна
содействовать развитию страны. Н. Г. Чернышевский
писал: «Ломоносов страстно любил науку, но думал и
заботился исключительно о том, что нужно было для блага его
родины. Он хотел служить не чистой науке, а только
отечеству» 32.
После смерти Петра за рубежом появилось множество
мемуаров и других сочинений, которые рисовали Россию
варварской страной и характеризовали Петра как слепого
последователя Запада. Эти работы имели одну цель —
показать, что Россия не может развиваться
самостоятельно, без влияния Европы. Публикация этих работ
послужила основанием для решения русского правительства
создать «истинную» историю царствования Петра
Великого. Как известно, по заказу правительства, Вольтер
написал «Историю Российской империи при Петре
Великом» 33. Рукопись Вольтера в 1757 г. просматривал
М. В. Ломоносов, который оценил ее следующим образом:
«Просмотрев описание России, вижу, что мои
примечания много пространнее быть должны, нежели сочинение
само. Для того советую, чтобы г. В[ольтер] описание
России совсем оставил или бы обождал здесь сочиненного,
которое под моим смотрением скоро быть может готово.
31 М. В. Ломоносов. Избранные философские
произведения, стр. 173.
32 Н. Г. Ч е р е ы ш е в с к та й. Избранные философские
сочинения, т. I. М., 1960, стр. 576.
33 На русском шъгке издана под .заглавием: Вольтер.
История Российской империи в царствование императора Петра
Великого. М., 18(Ю. '
36

Таким образом, как оное есть, не может России быть
славным, но больше бесчестным и поносительным» 34.
Книга Вольтера сначала вышла в Женеве. В России
она была встречена довольно сдержанно. Автора упрекали
в том, что он не использовал присылавшихся ему
материалов и исказил отдельные факты. Следует отметить,
однако, что «История» Вольтера сыграла известную
положительную роль. Она дала возможность
западноевропейскому читателю познакомиться с историей России в
несколько более объективном изложении, чем в трудах,
написанных со специальными политическими целями,
враждебными России.
Обострение политической борьбы во второй половине
XVIII в. неизбежно находило отражение не только в
общественной мысли, но и в исторической науке. Назревал
конфликт между дворянским и новым, по своей сущности
буржуазным, пониманием исторического процесса. Резко
это различие в понимании истории общества обозначилось
в работах Щербатова и Радищева.
Михаил Михайлович Щербатов (1733—1790) выступил
в период назревания кризиса феодально-крепостнической
системы, обострения социальных противоречий, в период
напряженной борьбы дворянства за сохранение власти над
крестьянами. Как идеолог реакционных кругов дворянства
Щербатов выступал за укрепление дворянских прав и
привилегий. Опираясь на рационалистическую систему
взглядов, он пытался создать единую прагматическую историю
Россци 35. В основу причинных связей он положил
действия исторических личностей. Излагая события, Щербатов
итцет ответа, вследствие каких побудительных причин тот
.или иной исторический деятель действовал так, а не иначе.
Периодизацию истории Щербатов установил по
княжениям; в основу ее он положил принцип «Степенной книги»,
т. е. следовал концепциям XVII в., нашедшим отражение в
«Новом летописце» и других работах. Щербатов
безоговорочно принимал нарманскую теорию происхождения
русского государства. Он стремился доказать, что Россия была
сильна в периоды союза самодержавия й- дворянства. Это
единство он прослеживал па примере роста московского
34 М. В. Лолойосов. Полл. собр. соч., т. 6, стр. 92.
35 См. М. М. Щ е 1р 6 а т о в. История Российская от доревней-
пигх -времен. СПб., т. I—VII, 1770—1791.
37

государства. Щербатов стремился теоретически обосновать
крепостничество. Основной вывод из истории России, по
его мнению, состоял в том, чтобы сохранить и укрепить
власть дворян. Крестьянские войны для него — всего лишь
проявление духа «возмущения и буйства» 36.
Полной противоположностью реакционным взглядам
Щербатова было мировоззрение Александра Николаевича
Радищева (1749—1802). Радищев явился выразителем
взглядов тех передовых кругов дворян, которые понимали
необходимость уничтожения феодально-крепостнической
системы в России.
Правда, история как наука не была предметом
специальных занятий Радищева. За исключением
«Сокращенного повествования о приобретении Сибири» и заметок «К
Российской истории», которые так и остались
незавершенными, Радищев ничего по истории не писал. Однако в
поисках общественной формы, которая, по его мнению, дол-
жна сменить существующий общественный порядок, он
неоднократно высказывался по вопросам истории.
Радищев полагал, что процесс развития общества
происходит как бдрьба противоположностей, в которой
главную силу представляет народ, совершающий революцию.
«...Рабы, тяжкими узами отягченные, яряся в отчаянии
своем, разбили железом, вольности их препятствующим,
главы наши, главы бесчеловечных своих господ» 37.
Радищев распространяет на историю человечества
законы природы и ищет в последней ключ к пониманию
процесса развития вообще. «Животное, прозябаемое, родится,
ростет, дабы произвести себе подобных, потом умереть и
уступить им свое место. Бродящие народы собираются во
грады, основывают царства, мужают, славятся, слабеют,
изнемогают, разрушаются» 38. Царства создаются людьми,
а не в результате веления богов. Это утверждение
приводит Радищева к выводу, что «в мире сем все приходит на
прежнюю степень», т. е. что все повторяется.
Радищев указывал, что в древности русский народ
обладал политической свободой и имел свое «народное
правление». По его лнению, борьба общественных сил основы-
36 М. М. Щербато в. История Российская от древнейших
времен, т. VII, ч. 3, стр. 148.
37 А. Н. Р а л и щ е в. Избранные философе/кие и обществевно-
лолитияеекие произведени-я. М., 1952, стр. 191.
38 А. Н. Р ад и щ е в. Поли. собр. срч., т. I, М.— Л., 1938, стр. 260.
38

вается на противоположных по характеру стремлениях:
отдельных лиц к самовластию и народа — к вольности.
«Таков есть закон природы,— утверждал он. — Из
мучительства рождается вольность, из вольности рабство»39.
Порабощение людей, по Радищеву, есть отступление от
естественных щрав человека, а потому «порабощение есть
преступление» 40.
В «Песни исторической» на примере истории древнего
мира Радищев раскрывает свою историческую систему. Вся
история Греции и Рима есть борьба «древнего духа»
вольности с узурпаторами. В понятие «вольность» Радищев
в конечном счете вкладывал буржуазное понимание
свободы. Это понимание приводит Радищева к сомнениям
такого рода: «Мог бы Петр славнея быть, возносяся сам и
вознося отечество свое, утверждая вольность частную...»,
но вслед за тем он восклицает: «...Нет, и до скончания
мира примера, может быть, не будет, чтобы Царь упустил
добровольно что-ли из своея власти, седяй на
престоле» 41.
Радищев верит в светлое будущее России и полагает,
что «прийдет вожделенное время», когда «явится избра-
нейшая всех дней», т. е. революция, и народ русский
пойдет по пути свободы и разума.
Таким образом, Радищев считал народ творцом
истории, а в крестьянстве видел движущую силу революции.
Он указывал, что историческое развитие есть процесс
борьбы двух противоположностей, что в мире существуют
две силы — угнетенные и угнетатели.
Вот почему В. И. Ленин назвал Радищева среди тех,
кем гордится русский народ. «Мы гордимся тем, что эти
насилия вызвали отпор из нашей среды, из среды велико-
руссов, что эта среда выдвинула Радищева, декабристов,
революционеров-разночинцев 70-х годов, что
великорусский рабочий класс создал в 1905 году могучую
революционную партию масс...» 42.
Последней работой Радищева был проект
«Всемилостивейшей -грамоты, российскому народу жалуемой»,
написанной им по заданию Александра I, который намечал
39 А. И. Р а д и щ е в. Поли. собр. соч., т. I, стр. 361.
40 Там же, стр. 314.
41 Там же, стр. 151.
42 В. И. Ленин. О шищояальной гордости великоруссов.
Сочинения, т. 21, стр. 85.
39

опубликовать ее в день коронации. Грамота должна была
декларировать реформаторские замыслы нового царя.
Радищев принял предложение Александра и написал
документ, предусматривавший введение буржуазных свобод:
свободы печати, свободы совести и т. д. Этот проект
дважды обсуждался в Негласном комитете и затем был
положен под сукно.
Видную роль в развитии русской исторической науки
сыграл также Иван Никитич Болтин (1735—1792),
который высказал новый для того времени взгляд на
исторический процесс. Болтин считал, что дело истории состоит
не в том, чтобы только регистрировать факты, ибо история
«не имеет... нужды в таких мелочах, кои в летописях были
помещены» 43, а в том, чтобы «делать разбор веществам и
дабы не отметать и не пропущать нужных и не вводить в
состав исторической ненужных, посторонних,
непотребных» 44.
Болтин пытался найти какую-то общую закономерность,
показать «союз деяний и происшествий, причины и их
следствия...»45. Он подошел к мысли, что все народы
[развиваются по одинаковым законам. Общество подчиняет
себе развитие государства и определяет его законы, ибо
«удобнее законы сообразить нравам, нежели нравы
законам» 46. Но осмыслить действительно движущие силы
истории Болтин не мог. Политическим идеалом его был
абсолютизм. История, по мнению исследователя, должна была
доказать, что «власть единого несравненно есть лучшая,
выгоднейшая и полезнейшая как для общества, так и для
каждого особенно, нежели власть многих» 47.
Современником перечисленных русских историков был
Август-Людвиг Шлецер (1735—1809), который жил в
России с 1761 по 1767 г. Основные труды по истории России
он написал в конце XVIII —начале XIX в. За границей
Шлецер проделал большую работу но изучению русских
летописей. В своем главном труде «Нестор» Шлецер, но
существу, продолжал насаждать норманскую теорию в ис-
43 И. Болтин. Критические примечания на второй том
«Истории» князя Щврбатов'а. СПб., 1794, ©пр. 296.
44 Там же, стр. 36.
45 И. Болтин. Примечания на историю древней и нынешней
России господина Легслерка, т. II, СПб., 1788, стр. 375.
46 Там же, стр. 316.
47 Там же,' стр. 474.
40

торической пауке. Останавливаясь на начальном периоде
истории России, он писал: «Русская история начинается
от пришествия Рурика и основания русского царства...
Перед сею эпохою все покрыто мраком как в России, так
и в смежных с нею местах» 48. Публикация работ Шлецера
за границей в значительной степени способствовала
утверждению за рубежом ложтгых взглядов на историческое
развитие России.
ВОЕННАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ
Таким образом, в XVIII в. сложились предпосылки для
выделения военной истории в самостоятельную отрасль
исторической науки.
На смену провиденциализму пришел рационализм.
«Всесильный» разум был объявлен единственным
руководящим началом. Этот взгляд нашел свое отражение как в
общественных теориях, так и в области истории.
Правящие круги стремились оправдать свою внутреннюю и
внешнюю политику. История должна была подкрепить
притязания России на Прибалтику и Черное море. Возникла
необходимость в обобщении военного опыта для дальней-
лнего. совершенствования сложившейся военной системы.
Такая попытка впервые была сделана в 1711—1712 гг.
По заданию Петра I кабинет-секретарем А. В. Макаровым
и директором Петербургской типографии М. П. Аврамювым
была подготовлена так называемая «Марсова книга», в
которую вошли опубликованные ранее в «Ведомостях» и
«Реляциях» донесения и журналы военных действий.
Вышедшая в 1713 г. «Марсова книга» была снабжена
восемнадцатью гравюрами планов и рядом рисунков. В этой
работе пропагандировалось превосходство русской армии
над шведской. Петр I, придавая этой пропаганде большое
значение, лично следил за изданием «Марсовой книги» и
частично редактировал ее 49.
Вышедшая книга не удовлетворила Петра. Работа над
ней продолжалась до 1722 г. «Марсова книга»
рассматривалась как документальный сборник, который должен был
облегчить работу над историей Северной войны.
48 «Нестор. Русские летописи на дрсвнесла-вянском языке,
сочиненные и объясненные А.-Л. Шлецером», ч. 1. СПб., 1809,
стр. 418—419.
49 «Описание изданий гражданокой печати. 1708 — январь
172)5 г.» М.—Л., 1055, стр. 515—523.
41

Задача написания истории Северной войны была
поставлена Петром I сразу по ее окончании. В составлении
истории принимали участие Меншиков, Шереметев,
Репнин, Юрьев и-другие лица. Однако основную роль играл
Петр I. Он давал направление работе, много писал сам и
главным образам редактировал написанное, для чего отвел
каждое субботнее утро 50. В итоге с 1721 ш> 1725 г. было
составлено восемь «чернений» (редакций) истории.
При Петре I эта работа не была издана, так как он не
считал ее законченной. В 1727 г. Екатерина I приказала
подготовить и опубликовать «Историю Свейской войны»,
но издание не было осуществлено. «История Свейской вой-
вы» была опубликована в 1770—1772 гг. М. Щербатовым
в двух томах под названием «Журнал, или поденная
записка блаженные и вечнодостойные памяти государя
императора Петра Великого с 1698 г. даже до заключения
Нейштатского мира». Щербатов пользовался для издания
последними редакциями «Истории».
«Поденная записка» не является, собственно, только
журналом военных действий. При работе над ней
ставилась задача показать основы внешней политики России
накануне и во время войны, охарактеризовать вооруженные
силы страны, осветить весь ход Северной войны военные
действия не только на русском театре, но и на всех других,
вскрыть их взаимовлияние, показать, наконец, какие
внутренние изменения претерпевала Россия в течение
Северной войны. С такого рода постановкой вопроса мы, по
существу, встречаемся здесь впервые.
Для решения этих задач был привлечен богатый
фактической материал. Петр I считал необходимым
использовать договоры, трактаты, походные журналы,
донесения и другие документы. В 1722 г. Петр I записал:
«вписать в гисторию, что в сию войну сделано, каких когда
распорядков земских и воинских, обоих путей региментов
(т. е. сухопутных и морских.— Л. Б.) и духовных; та-
кож — строение фортец, гаванов, флотов корабельного
и галерного, и мануфактур всяких, и строения в Пи-
тербурхе и на Котлине и в прочих местах» 51. Таким
образом, Петр пытался охарактеризовать экономическую
г,° Н. А. В о с к р е с е н с к и й. Законодательные акты Петра I.
М.— Л., 1945, ст»р. 94.
51 П. Пекарский. Наука и литература в России при Петре
Великом, т. I. СПб., 1862, сттр. 321—322,
42

подготовку и причины войны, способы ее ведения, а
также показать, что принесла России эта победоносная
война. В 1725 г. он снова записал: «вписать в гисторию, в
которое время какие вещи для войны и прочих художеств
и по какой причине или принуждению зачаты, например:
ружье...» 52.
«Поденная записка» отражает факты и устанавливает
причинную связь между ними. Характеристика внешней
политики России находит отражение в договорах,
заключенных с Саксонией и Данией о совместных действиях
против Швеции. Оба договора названы «Трактатами
дружбы оборонительной противу всех неприятелей», под
которыми подразумевались Швеция и Англия.
Неоднократно подчеркивается связь колебаний в политических
отношениях, особенно между Россией и Турцией,
Россией и Англией, с ходом войны.
Согласно «Поденной записке» главной причиной
петровских военных реформ было то, что стрелецкие полки
оказали неповиновение власти. Вместо них «почали
прямое регулярное войско, которого велено [было] набрать
осмьнадцать полков пехотных и два драгунских; в две
дивизии генералов Автонома Головина и Адама Вей-
да...» 53. В книге ни разу не указано, что новая армия
создавалась по западноевропейскому образцу и была
укомплектована иностранными офицерами. Наоборот,
Петр I подчеркивал, что «офицеры во всех тех дивизиях
в то же время из дворян набираны и учены; и тако
удивительно сей корпус был, понеже как офицеры, так и
солдаты — все двоелетние суть были рекруты» 54.
«Поденная записка» подробно освещает все изменения
в организации армии и флота, осуществленные во время
Северной войны. Ход войны показан с большой
точностью. В «Поденной записке» отсутствует «бесстыдное
бахвальство», присущее, как отмечал Энгельс,
западноевропейским военно-историческим работам XVII—XVIII вв.
Описание хода военных действий дается с первых дней
войны, при этом показаны как победы, так и неудачи с
объяснением причин тех и других. Так, после Нарвского
поражения Петр писал: «И тако шведы над нашим вой-
52 П. Пекарский. Наука и литература в России при Петре
Великом, т. I, стр. 322.
53 «Журнал, или поденная записка...», ч. 1. СПб., 1770, стр. 3.
54 Та(м же, стр. 5.
43

ском викторию получили, что есть бесспорно: но
надлежит разуметь, над каким войском оную учинили? ибо
только один старый полк Лефортовский был (который
пред тем назывался Шепелева); два полка гвардии
только были на двух атаках у Азова, а полевых боев, а
наипаче с регулярными войски, никогда не видали. Прочиеж
полки, кроме некоторых полковников, как офицеры, так
и рядовые, самые были рекруты... словом сказать, все то
дело, яко младенческое играние было: а искусства ниже
вида; то какое удивление такому старому, обученному и
практикованному войску над такими неискусными
сыскать викторию? Правда, сия победа в то время зело была
печально чувственная, и яко отчаянная всякия впредь
надежды, и за великий гнев божий почитаемая. Но ныне,
когда о том подумать, во истинну не гнев, но милость бо-
жию исповедати долженствуем; ибо, ежелибы нам тогда
над- шведами виктория досталась, будучи е таком
неискусстве во всех делах как воинских, так и политических,
то в какую бы беду после нас оное щастие вринуть
могло...»55. Отмечалась и другая причина поражения —
измена иностранных генералов и офицеров, командовавших
большей частью полкоаз. Они, сдавшись шведам, «все
состояние нашего войска неприятелю выдали».
Поражение заставило Петра вновь приняться за
реформы: «неволя леность отогнала, и ко трудолюбию и
искуству день и ночь принудила...» 56. Он стал энергично
перестраивать армию, а главное, укреплять тыл. Именно
в это время проводятся активные мероприятия по
устройству заводов и фабрик в целях обеспечения армии для
ведения длительной войны.
Большое внимание уделено первым победам русских
войск. Включив в «Поденную записку» реляцию о взятии
Нотебурга, Петр I по этому поводу записал: «сие имя
(Шлиссельбург.— Л. Б.) потом действительно осталось;
ибо сим ключем отворились ворота в неприятельскую
землю». Не менее интересна оценка Петром I сражения
под Лесной. «Сия у нас победа может первая назваться,
понеже над регулярным войском никогда такой не
бывало, к томуж еще гораздо меньшим числом будучи пред
неприятелем, и по истине оная виною всех благополуч-
«Журнал, или поде-Н'ная записка...», ч. 1, стр. 25—26.
Там же, стр. 26.
44

ных доследований России, понеже тут первая проба
солдатская была, и людей, конечно, ободрила и мать Полтавской
баталии, как ободрением людей, так и временем; ибо по
девятимесячном времени оное младенца щастие
произнесла...» 57. Петр справедливо отмечал, что это была первая
серьезная победа, достигнутая не численным перевесом
сил, а воинским искусством. Он указал, что под Лесной
было изменено соотношение сил, поднялся моральный
дух русской армии.
Остановимся еще на характеристике Петром I битвы
под Полтавой. «И тако,— пишет он,— милостию всевыш-
няго совершенная виктория (которой подобной мало
слыхано) с легким трудом и малою кровию против гордаго
неприятеля, чрез самого государя персональной,
храброй и мудрой привод и храбрость начальных и солдат,
одержана...»58. Любопытно отметить, что о себе Петр
упоминает только один раз, при описании Полтавского
сражения. В первоначальной редакции было: «И тако
милостью всевышнего совершенная виктория [которой
подобной мало слыхано] с легким трудом и малою кровью
против гордого неприятеля через его императорское
величество [славное оружие] персональной храброй и
мудрой привод и храбрость начальных и солдат,— одержана
ибо его величество в том [случае свою храбрость,
великодушие и воинское искусство, не опасаясь никакого
страха своей особе в вышнем градусе показал]». Петр
вычеркнул восхваление личных качеств и вместо зачеркнутого
вставил: в «нужном случае за людей и отечество не щадя
своей особы, поступал как доброму приводцу надлежит,
где на оном шляпа пулею прострелена...» 59.
«Поденная записка» дает яркую картину всего хода
Северной войны и характеризует как стратегию, так и
тактику Петра и его полководцев. Стратегическая
концепция Петра — уничтожение противника путем
разгрома его в генеральном сражении. Венцом его стратегии
было контрнаступление у Полтавы, окончившееся полным
разгромом армии Карла XII. Через всю книгу проходит
мысль, что Северная война, способствовавшая
военно-техническому росту России,— это школа не только для
армии, но и для всего государства.
57 Там же, стр. 184.
58 Там же, стр. 215.
59 Там же.
45

«История Свейской войны» выражала идеологии)
господствующего класса. Авторы ее, подчеркивая заслуги
Петра, умалчивали о главном герое Северной войны —
русском народе; ни слова не говорится в ней о героической
партизанской борьбе белорусского, украинского и русского
крестьянства против иноземных захватчиков.
Но в целом «История Свейской войны» — это
замечательный памятник русской военно-исторической мысли,
удивляющий широтой своей проблематики.
Для понимания военно-исторических взглядов Петра 1
необходимо учесть и те положения, которые были
сформулированы в предисловии к Морскому уставу 1720 г.
В этом документе подчеркивалось, что попытки
строительства флота предпринимались в середине XVII в.
Строительство военного флота рассматривается здесь как
важная часть создания «воюруженных сил, ибо «всякой
Потентат, который едино войско сухопутное имеет, одну
руку имеет, а который и флот имеет, обе руки имеет» 60.
Попытка осмыслить военно-исторические события
первых 15-ти лет ©ойны была сделана вице-канцлером
П. П. Шафировым в его сочинении «Рассуждение, какие
законные причины его царское величество Петр Первый,
царь и повелитель всероссийский и протчая, и протчая,
и протчая: к начатию войны против короля Карола 12
Шведского в 1700 году имел, и кто из сих обоих
потентатов во время сей пребывающей войны более умеренности
и склонности к примлренцю показывал, и кто в
продолжении оной, с толь великим разлитием крови Християнскои
и разорением многих земель виновен, и с которой
воюющей страны та война по правилам Християнских ш
политичных народов более ведена...» Сочинение это
впервые вышло в 1717 г.; в 1719 и 1722 гг. появились еще два
издания. Очевидно, правительство придавало большое
значение данной работе, так как «Рассуждение»
издавалось большими тиражами (3-е издание — 20 тыс.
экземпляров) и продавалось по дешевой цене. «Рассуждение»
[Пафирова редактировалось лично Петром I, который
написал к нему послесловие.
В этой работе как бы подводится итог проведенным
реформам. Шафиров дает перечень «чудесных и славных
цел», осуществленных Петром I. Он описывает развитие
60 ПСЗ, т. VI, № 3485.
46

торговли и промышленности, учреждение коллегий,
строительство каналов, портов, крепостей и т. п. Отмечая
воинские победы Петра I, Шафиров подчеркивает, что
именно новая армия и флот обеспечили «метаморфозис, или
превращение» России в европейское государство. Петр,
пишет Шафиров, «подданных своих, которые в
регулярном воинстве никакого искусства, пи знания не имели, в
такое состояние и порядок привел, что ныне между
лучших войск в Европе почитаются... И где прежде сего,
токмо о имени Российского народа без всякого известия
слышали, тамо ныне оружием его войск победоносных,
и венцы победы одержаны... На воде же кто слыхал быти
Российского Государства единому караблю, ныне же пре-
изрядной флот, равняющейся или еще и превосходящей
неприятельской» 61.
«Рассуждение» разделено на три части. В первой
указываются причины Северной войны. Автор подчеркивает,
что война России со Швецией является следствием
шведской агрессии. Россия поставила перед собой задачу
вернуть «неправедно от Российской короны... отторгнутые
свои наследные провинции...» 62. Справедливые цели
делают эту войну законной, ибо каждый «потентат должен
право свое и государство... силою и оружием оборонять,
и насилие насилием, усмотря к тому удобное время
отвращать...» 63. Во второй части доказывается, что
причиной затягивания войны служило упорство Карла XII.
В третьей части приводятся доказательства, что Россия
вела эту войну по всем правилам существующей военной
науки, «по обычаю всех политичных христианских
народов» 64.
К «Рассуждению» приложено пять документов,
относящихся к дипломатическим сношениям России и
Швеции; в книгу включен ответ на вопрос «Не лучше ли
было вместо продолжительной и тягостной войны
заключить мир, хотя бы с уступкою?» Как предполагают, этот
ответ написан самим Петром: «Но хотяб славу, честь, и
прибыток уничтожа учинить мир... и допустить паки так
близко сего соседа, как пред тем было, то какой покой
61 П. Шафиров. Раооуркдение... СПб., 1717, сир. 4 —5.
62 Там же, стр. 1.
63 Там же, стр-. 22.
64 Там же, стр. 57.
47

обрящем? Воистину не покой, но бедство... Оставят ли они
(шведы.— Л. Б.) нас в покое, дабы всегда могли нас бо-
ятца? Воистиину никако, но будут искать того, чтобы так
нас разорить, чтоб век впредь не в состоянии были какие
знатные дела чинить, и не толко чтоб им нас боятца, но
всегда б так над нами быть, да бы [мы] никогда не смели
ничего против их учинить, и тако бы мы сами себе враги
и разорители были» 65. Таким образом, автор
«Рассуждения» считал, что продолжения войны требовали
насущные нужды России.
В известной степени к военно-историческим работам
нужно отнести также труд Феофана Прокоповича (1681 —
1736) «История императора Петра Великого от рождения
его до Полтавской баталии и до взятия в плен остальных
шведских войск при Переволочне включительно».
Военные вопросы нашли свое отражение во второй,
третьей и четвертой частях работы. Вторая книга
освещает события от начала войны до основания Петербурга
в 1703 г., которое рассматривается автором как «плод...
описанных доселе викторий» 66. Прокопович придает
этому факту очень большое значение, так как через
Петербург Россия получила выход к Балтийскому морю и стала
европейской державой. Третья книга посвящена
событиям, относящимся к дополтавскому периоду. Главное
внимание уделяется здесь гродненскому маневру Петра I,
который рассматривается как важный этап войны.
Центральное место занимает четвертая книга, посвященная
Полтавской битве. Прокопович утверждает, что победа
под Полтавой является результатом всей деятельности
Петра 1 после поражения под Нарвой. Даже сама Нарва
есть «великие Петра I военного щастия начатки», ибо
после этого была создана регулярная армия, оказавшаяся
способной добиться решительной победы над сильной
шведской армией, после чего шведы уже не могли
оправиться. Полтава — это «славная виктория... которая и
иных многих скоро по ней бывших викторий, матерь на-
рещися может» 67, это поворотный пункт в ходе Северной
войны. Источником этих побед, по мнению Ф.
Прокоповича, был гений Петра I.
65 П. Ш а ф и р о в. «Рассуждение...», стр. 77.
56 «История императора Петра Великого..., сочиненная
Феофаном Броконоеичем». Изд. 2, М., 1788, стр. 82.
67 Там же, €Т|р. ,252—253.
48

Прокопович видит в лице Петра I избранника божьего,
ответственного за свое государство. Он приводит речь
Петра I перед Полтавским сражением, в которой тот
призывает русскую армию выступить «...за государство, Пет
ру врученное, за род свой, за народ Всероссийский...» 68.
Таким образом, работа Ф. Прокоповича, как и
«Рассуждение...» Шафирова, прославляла Петра I >в целях
укрепления абсолютизма. Особенно ярко эта тенденция
видна в ряде других сочинений Ф. Прокоповича. Так, в
«Слове похвальном о баталии Полтавской» (1717), а
также в «Памятном слове» на смерть Петра I автор
раскрывает дипломатическую и военную деятельность царя.
Прокопович говорит, что «Петр сделал Россию, ранее и
на земле зыблющиюся, ныне и на море крепкую и
постоянную».
Выступая против поборников умирающей старины, он
писал, что они «лучше радуются ведомостями скорбными,
нежели добрыми... Таковых еллины древних нарицали
мисантроп, сие есть человеконенавидцы». По словам
автора, Петр I — это «царь-работник», не похожий ни на
прежних русских государей, ни на западных королей.
Особенно ярко такие мысли выражены в предисловии к
«Морскому уставу», где не только показан процесс
строительства флота, но и подчеркнуто, что «сам российский
монарх стал корабельным архитектором».
В основе общественно-политических взглядов Ф.
Прокоповича лежала идея «общественного договора».
Государство создано по «воле народа», народ отдал власть
монарху и, таким образом, государственная власть
возникла «от первого в сем или оном народе согласия» 69.
Развитие военного искусства русской армии и флота
в войнах первой половины XVIII в. пробудило интерес
к состоянию военного дела и его развитию не только в
России, но и за рубежом, а также к изучению опыта войн
прошлого. Вследствие этого в первой половине XVIII в.
переводится ряд зарубежных работ по военной истории,
в частности «Краткое описание о войнах, из книг Цеза-
риевых...» (М., 1711), «Книга Квинта Курциа о делах
содеянных Александра Великого, царя Македонского»
(М., 1711) и др.
68 Там же, стр. 250.
69 «Очергсш по истории философской и общественно^олитячс-
ской имысли народов ССОР», т. I. М., 1955, стр. 105.
4 Л. Г. Бескровный
49

В середине XVIII в. внимание военных теоретиков и
историков было приковано к общим проблемам теории и
истории военного дела. Им была посвящена, в частности,
записка П. И. Шувалова «О военной науке». Она
включала истерическую часть, в которой излагались взгляды
Шувалова на войну, армию и военное дело в их
историческом развитии. Шувалов полагал, что война присуща
человеческой природе и существует с тех пор, как
существуют люди. «Когда люди в шалашах и по ле>сам жили...,
то они не имели никаких других неприятелей как диких
зверей; сии люди совокуплялись вместе, ходили кучами на
охоту, когдаж других себе подобных находили, то за
добычу и убитых зверей дралися. При умножении рода
человеческого избирали предводителей, под приводом их начали
нападать на других; и тех приводить к себе в покорность,
потом делать укрепления, чтобы самим от таковых быть
безопасными» 70. В это время люди были вооружены
только камнями и палками — «военное искусство тут своего
участия не имело»71. С изобретением луков и копий
«находили новый порядок войны, которым многие
государства свое происхождение, а другие истребление
получили» 72. Войну вели сообща, «собираясь кучами, [а] за
оными ставили людей с пращами, те могли неприятеля
издали бить». Уже на этой ступени «изобретали
неприятелю неизвестные движения и стратегемы...»
Война по мнению Шувалова, была источником
укрепления могущества народов. «Народы, употребляющия
новой образ войны, стали в короткое время так силны,
что им было уже весьма лехко» с численно небольшими
армиями покорять целые государства. Так образовалась
«первая и силная Ассирийская монархия». В это время
возникло «познание укрепления городов ужасными
каменными стенами и башнями» и были «созданы армии,
которые были на содержании общества». В это время стали
обучать военному искусству: как становиться в
определенные боевые порядки и т. д. «Познание военного
искусства было сему причиною, что (вавилонская.— Л. Б.)
монархия до такова совершенства достигла и оную 221 год
в ее славе и величестве содержало» 73.
70 ЦГАДА, ф. ХД, д. 194, лл. 1-2.
71 Там же.
72 Там же, лл. 4—5.
73 Там же, л. 6.
•50

Изучение военного искусства дало жизнь и силу также
персидской монархии. «История сей монархии ясно
показывает, что упражнения в военном искусстве и храбрость
народа силныя державы себе покорили, и до тех пор
пребыла, пока военное искусство не пришло в
пренебрежение» 74. Греки увидели, что персы «погордившись
победами, ослабевать стали в военном деле, вдались в роскошь,
чрез что последовал покой [и] оттого родилась ленность...
[ы они] стали сие искусство позабывать». «Леонид с 400
шпартанов целую армию Ксерксову при пасаже,
называемом Термопил, удержать мог, и лутчих людей из его
армии побил. Темистокл освободил свое отечество с
10 000 греков, оные были в состоянии более нежели
100 000 лерсиан разбить и разогнать» 75. Однако греческая
монархия Александра Македонского «недолго пребыла в
своей славе и величестве» ибо по его смерти она «была
разделена на многия правления, из чего последовало
бедственное ее падение» 76.
Высшим этапом было римское военное искусство. «Рим
был училище победителей, и сия держава пребывала до
тех пор в своем состоянии, пока правители оной считали
военную науку за основание их монархии и славы, зэ
защиту целости государства и волности народа...» 77.
Россия, как и другие державы, в состояние великой
державы была «приведена победоносным оружием», а
посему нужно помнить завет Петра: «надеясь на мир, не
надлежит ослабевать в военном деле». Таким образом,
говорит Шувалов, движущей силой общественного
развития, «возвеличивания государства», является война:
«война того строитель». Это главное положение военного
идеолога дворянства середины XVIII в. Шувалов —
сторонник создания сильной регулярной армии, которая
постоянно совершенствовалась бы «в экзерцициях». Его
исторический экскурс направлен на то, чтобы обосновать
необходимость существования армии, способной защищать
интересы дворянской России.
Шувалов первым в русской военной истории высказал
мысль о важности военной теории. «За весьма нужное в
военном деле просвещение подать, чего нам недостает, то
74 ЦГАДА, ф. XX, д. 194, л. 6.
75 Там же, л. 7.
76 Там же, л. 8.
77 Там же, л. 9.
4*
51

есть теории, й для того учредить училище, для военных
наук, которому пристойнее в шляхетском кадетском
корпусе быть», а вместо профессоров «искуснейших и
довольно знающих военное дело военнослужащих
определить, которые лекции давать, дезертации делать, екза-
меновать и протчее к тому потребное чинить имеют».
Военная теория должна поднять военное искусство.
«Материи для сего столь богаты, что никто по разным
причинам, обстоятельствам и случаям подробно описать не в
состоянии...» 78.
Записка Шувалова — первая попытка показать
эволюцию военного искусства. Он объясняет развитие
военного искусства деятельностью великих полководцев,
указывает на постоянное изменение отдельных сторон
военного дела, ставит вопрос о необходимости создания
военной науки.
В 60—70-е годы XVIII в. с работами по военному
праву выступил Я. П. Козельский. В ряде работ Козельский
показывает неизбежность дальнейшего развития России
по буржуазному пути. В 1770 г. он выпустил двухтомный
сборник статей о «нравоучительной философии» 79, где дал
характеристику работ французских энциклопедистов. Он
отбирал те статьи, которые позволяли читателю делать
выводы о необходимости изменения креностнического
порядка и утверждения новых общественных отношений.
Это был удар по официальным взглядам, насаждаемым
Екатериной II. Такова же его трактовка военного права.
Козельский различал несколько видов права.
Во-первых, право натуральное, «установленное в рассуждении
человеческой натуры», во-вторых, право гражданское,
«установленное в гражданах для способного их сожития и
постоянного благополучия», в-третьих, право
международное. Право военное, не согласованное с последним, не
может существовать. Козельский считал, что с точки
зрения международного права только один вид войн может
быть правомочным — это война народа против
захватчиков. «...Мне думается, что никто на свете не имеет права
к войне, кроме таких людей, которые так обижены, что
78 ЦГАДА, ф. XX, д. 194, л. 10-11, 12.
79 «Статьи о щравоучительиой философии и частях ее из э.1>
циклопедии, перевел коллежский советник Яков Козельский»
ч. I и И. СПб.', 1770.
52

обида их стоит по справедливости войны...» 80. Для
защиты государства, пишет Козельский, нужно
«содержать столько войска, которое б пропорционально было
пространству земли и количеству народа» 81. При этом
«для наружной безопасности во всех, а наипаче в
пограничных местах надобно приучивать всякого звания людей
без изъятия уметь обходиться с оружием» 82.
Таким образом, Козельский выдвинул новый,
буржуазный взгляд на сущность армии и способ ее
комплектования. Он первым в России предложил перейти ко
всеобщей воинской повинности. Вообще же, по мнению
Козельского, войны суть результат проявления самолюбия,
которое порождает властолюбие, роскошь и вражду. Только
разум может обуздать эти человеческие страсти. Он
высоко ставит Петра I, который вел войну оборонительную,
«по причине властолюбия своих соседей, а не по охоте».
Этот царь укрепил Россию «наружною крепостью, то
есть искусством военным», и «утвердил в ней правосудие,
спабдил ее полезными законами, завел науки и разные
искусства и художества, заставлял подданных своих к
трудам и научил их пользоваться плодами своей
земли...» 83. Козельский идеализировал не только Петра I, но
и Екатерину II, при которой, по его мнению, русское
военное искусство шагнуло далеко вперед.
По военно-историческим вопросам в 70—80-е годы
XVIII в. выступали также Н. И. Новиков и И. И. Голиков.
Николай Иванович Новиков (1744—1810) касался
военных вопросов, пропагандируя передовые
военно-политические идеи в издаваемых им журналах. Описывая
отдельные военные события во время русско-турецкой
войны 1768—1774 гг. на страницах «Живописца», Новиков
подробно останавливался на подвигах русских солдат,
подчеркивая роль солдата в армии.
80 Я. П. Козе л ь с к и й. Философические предложения.
«Избранные ирош веде шин русских мыслителей второй подовшш
XVIII века», т. Т. М., 1962, стр. 466.
81 Там *ко, -стр. 549.
82 Там же.
83 «История славных государей и великих гетаралов с
(рассуждениями о их поступках и делах собранная господином Шо-
финым из сочинений, Роллепа, Кревнера и других, а с французского
языка переведенная артиллерии капитаном Яковым Козельским».
СПб., 1765, 'Предисловие, стр. 3.
53

В журналах «Утренний свет», а затем в «Московском
ежемесячном издании» и «Прибавлениях к Московским
ведомостям» Новиков уделял большое внимание борьбе
американских штатов за независимость. Он знакомил
русских читателей с ходом военных действий и давал
подробные характеристики военных деятелей. В публикуемых
статьях встречались такие, например, мысли: «Такой
человек, каков генерал Васгинтон (Вашингтон), весьма
нужен был для воспоследовавшей в Америке перемены...
Когда народ и его предводители ведомы суть тем же
духом и воспламенены теми же страстями, то первое
волнение соделывает совершенную перемену; в таком случае
целая нация составляет одну глыбу, которая подавляет
все своею тяжестью и величиной, которым ничто соггро-
тивостоять не может». По поводу американских событий
в журнале были высказаны взгляды на характер войны.
В статье «Рассуждение о войне» автор резко
высказывался против пацифизма вообще. Он полагал, что существуют
войны справедливые и несправедливые. «...Добро
происходящее от справедливой войны и основанной на истине,
покроет зло, происходящее от оной» 84. «Самая война не
есть кровопролитие, и предмет, приводящий в страх: но
она есть справедливое защищение утесненных против
неправедного утеснителя, и мстительница нарушенной
верности, и время такое, в которое часть подданных
отваживаются потерять свою жизнь за спокойствие своих
сограждан, состояние общества, и за пользу своего
государя» 85.
Таким войнам противопоставлялись войны
несправедливые, захватнические. «Нет порока гнуснейшего, и
противнейшего природе человеческой. О небо! какое
бесчеловечие столько погубить почтенных членов государства и
отечества, дабы собрать через то богатство!» 86 Только
справедливые войны пробуждают «любовь к отечеству,
любовь к благу общественному» 87. И тогда сама смерть —
это подвиг. В статье «Письмо от сына, умирающего на
сражении, к отцу» Н. Новиков пишет: «Я воскресну
между числом героев, умерших со мною... Ах! какая приятная
84 «Московское -ежемесячное издание», ч. II, 1781, июль,
стр. 193.
85 Там же, стр. 190.
86 Там же, стр. 187.
87 Там же, стр. 18(8.
54

мысль умирающим, что мы приобрели кровью нашу
победу потрясенному отечеству» 88.
В «Ведомостях» Новиков помещал также
военно-исторические документы. В частности, он опубликовал
«Грамоту о строении первого в России корабля, именуемого
«Орел», и ряд других материалов. Широкой
популярностью пользовались изданные Новиковым «Наставление
офицерам», «Правила военные», «Сказание о
мореплавании, как оное началось и возрастало», «Регламент
Адмиралтейства» и другие военные документы и материалы.
Если Новиков выступал но военным вопросам для
пропаганды своих политических воззрений, то И. И.
Голиков (1735—1801), выступил как собиратель и
интерпретатор материалов о Петре I и Северной войне. Правда,
он не ставил перед собой задачу дать исчерпывающую
подборку документов, однако и то, что было сделано им,
достойно внимания. В 30-ти томах «Деяний Петра
Великого...» Голиков собрал огромное число документов и
попытался их прокомментировать. Стремление Голикова
собрать и опубликовать как можно больше источников
привело к тому, что многие из них были приведены без
критических оценок автора. Голиков лишь как бы
протоколировал этот богатейший материал. Вот почему он так
скромно оценивал свой 30-томный труд: «...Я совсем не
историк... но только собиратель воедино дел Петровых и
благодарный повествователь оных» 89. Иного мнения об этой
работе был В. Г. Белинский, считавший ее отрадным
явлением в русской истории. «Явись Голиков у англичан,
французов, немцев,— писал он,— не было бы конца толкам
о нем, не было бы счета его биографиям...» 90
Интересной военно-исторической работой по истории
русского военного искусства является «Известие о начале,
учреждении и состоянии легулярного войска в России с
показанием перемен, какие по временам и
обстоятельствам в оном производимы были» 91. Этот труд был
составлен около 1792 г. генерал-майором И. И. Русановым по
заданию Платона Зубова. Русанов начинает свой обзор с
88 «Московское ежемесячное издание», ч. II, 1781, июль,
стр. 279—280.
89 «Деяния Петра Великого, мудрого преобразителя России»,
ч. I. М., 1788, дредиоломе, стр. IX.
90 В. Г. Белинский. Поля. собр. -соч., т. VI. СПб., 1903
•стр. 120.
91 ЦГАДА, ф. XX, д. 60, листы не нумерованы.
55

утверждения, что каждому государству нужно «дабы
войско было в готовности или защищать область от
врагов внешних, нарушающих доброе согласие соседствен-
ыой дружбы, или укротить врагов внутренних,
восстающих на разрушение спокойствия и безопасности
граждан». «История,— писал Русанов,— показывает, что
время, опыты и самое важное уважение на нужду сего
учреждения не только в России, но и во всех государствах,
образовали постепенно как состояние, так исправность и
вооружение войск». Обзор развития вооруженных сил
России Русанов начинает с учреждения Иваном IV
постоянного войска. «При нем, во время осады Казани,
составлены из людей боярских некоторые порядочные
сотни, названные потом стрельцами, и содержаны оные
были как в военное, так и в мирное время». Преемники
Ивана «содержали во всей целости сие учреждение».
Русанов указывает дальше, что «царь Алексей Михайлович
положил основание и тому, чтобы ле только иметь
всегдашнее войско, но и содержать его по правилам военной
науки». После смерти царя Федора, в «смутное прави-
тельствование», постоянное войско «предано было
совершенному забвению». Ко времени воцарения Петра I
русская армия состояла из дворянской конницы, стрелецкого
войска и солдатских полков. «Образ ополчения
составляли шесть полков, из которых и состояла вся армия».
Новая армия родилась лишь во времена Петра I.
«Неудачные во времена малолетства его походы в Крым;
безнадежность в твердости мира со стороны соседей и дух
мятежа, укоренившийся в стрельцах, поселили в великого
монарха еще большую охоту к учреждению войск по
правилам военной науки».
Затем Русанов подробно излагает ход строительства
армии, останавливаясь на ее составе, устройстве и
способах комплектоъания. В качестве приложения он помещает
роспись всей армии по состоянию на ноябрь 1792 г.
Заканчивается исторический обзор «Примечаниями на
устройство войска», в которых автор пытается выяснить как
«главнейшие основания силы и крепости войск, так и
способы, коими их в желаемой исправности держать можно».
К этим «основаниям» Русанов причисляет:
1) разработку военных сочинений, из которых
командиры могли бы уяснить правила военной науки, «каким
образом строить батальон-каре, колонны и другие виды,
56

сходно с постоянной в том надобностью и с надеждой
лучших успехов в действиях противу неприятеля... одним
словом сказать, в состоянии будет заимствовать из них
все то, что собственно экзерцициею и эволюциею
называется, и, наконец, в них найдет он, что главная сила и
основание войск наипаче состоит в дисциплине или
порядке, в котором содержится войско и который есть душа
всех воинских установлений и распоряжений»;
2) правильную систему комплектования, организации
и снабжения армии, для чего необходимо: «Собираемым
с государства рекрутам назначить время службы не далее
пятнадцати лет, как то было назначено для однодворцев».
«Полки расписать по непременным квартирам, как было
прежде, так чтобы оные наполнялись и рекрутами с тех
провинций, где будут их квартиры»; «По пространству
империи Российской нужно... поселять целые полки»
по границам. «Прослуживших в военной службе солдат
пятнадцать лет беспорочно отставлять вовсе от службы
и отпускать их на жительство туда, куда они захотят
сами», освобождая их от крепостной зависимости;
соблюдение законности, «чтобы после сделанных единожды об
устройстве войск распоряжений никто не имел смелости
уничтожать старые и учреждать вместо их новые...»
Наконец, «наставление офицеров в их должности... чтобы
ведали они, что достоинство их не в том состоит, что
могут бить солдата палкою, но что поведение солдата, его
исправность и проворство в своей должности зависит от
поведения и исправности самого офицера: его
развращенные качества делают и солдат развращенными, его
невежество учиняет и солдат незнающими своего дела,
его трусость делает и солдат робкими... Итак, да знают
начальствующие над солдатами, что не палка составляет
дисциплину...»
Таким образом, Русанов обобщил мысли Румянцева,
Потемкина и Суворова п выступил с трудом, в котором
но существу проявляются передовьш взгляды последнего.
Крупных работ но истории флота в XVIII веке не
появлялось. Лишь в середине XVIII в. И. Л. Голенищев-
Кутузов издал «Собрание списков морских чинов» (1764),
да А. И. Ногаев приступил к публикации писем Петра I
и др. материалов, относящихся к созданию русского флота.
Однако в целом во второй половине XVIII в. военная
история развивалась сравнительно слабо. Краткий обзор
57

военно-исторических работ, вышедших в XVIII в.,
свидетельствует о том, что военная история не сложилась еще
в самостоятельную отрасль исторической науки, ибо для
этого не было необходимых условий.
Правительство Екатерины II ничего не сделало для
создания описания Семилетней войны. Не получили
должного освещения и обе русско-турецкие войны второй
половины XVIII в. В то же время публиковались работы
И. Архенгольца, Фридриха II и других, в которых
прославлялся военный гений Фридриха II.
Появившиеся описания, «рассуждения», записки и
другие материалы по истории войн и военного искусства
служат чисто практическим целям. Они являются как бы
историческим обоснованием предполагаемых мероприятий
по усовершенствованию военной системы. Однако и в
этих работах, как и в трудах по общей истории, в
известной степени отражаются общественно-политические
идеи, господствовавшие в XVIII в., философские
воззрения, отвечавшие общественным идеалам того времени.

Глава III
СКЛАДЫВАНИЕ ВОЕННО-ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ
В ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ XIX В.
ВОЕННАЯ ТЕОРИЯ
В России первой четверти XIX в. все более
обострялись противоречия между развивающимися
капиталистическими отношениями и господствующим феодальным
строем. Крепостничество задерживало экономическое
развитие страны. Наиболее ярко это проявлялось в
промышленности. Внутри промышленных предприятий
происходили серьезные качественные сдвиги. Вотчинную и
посессионную мануфактуры вытесняет капиталистическая,
использующая наемный труд. Но по сравнению с
Западной Европой число промышленных предприятий росло
медленно.
Особенно медленно развивалась металлургия, что
неизбежно отражалось на производстве оружия и
боеприпасов. Отставание в этой области стало особенно
заметным после наполеоновских войн. Состояние русских
предприятий, в отличие от передовых капиталистических, не
позволяло организовать массовое производство нарезного
оружия, для изготовления которого требовались новые
марки железа и стали, а также более высокая точность
обработки. Нужны были станки, а их русская
промышленность почти не производила.
В области сельского хозяйства наблюдается все
большее внедрение товарно-денежных отношений. Помещики
ищут способов увеличения запашки и получения
большего количества товарного хлеба, главным образом путем
резкого усиления эксплуатации крестьян.
Медленный процесс разложения крепостнической
системы хозяйства сопровождался обострением классовой
59

борьбы. Волнения крестьян вспыхивали то в одной, то в
другой губернии, причем число их неуклонно возрастало.
В начале века правительство Александра I сделало вид,
что готово пойти на реформы, возникла даже идея
конституционной монархии, но дальше разговоров дело не
пошло.
Отечественная война 1812 года еще более обострила
классовые противоречия в стране. Передовая часть
дворянства понимала неизбежность крушения феодально-
крепостнической системы и видела в отмене крепостного
права, в переходе к буржуазному общественному порядку
выход из положения.
Усиление европейской реакции после Венского
конгресса, проведение в жизнь принципов «Священного
союза», аракчеевщина были проявлением реакции
феодально-крепостнических кругов на развитие буржуазной
идеологии в России.
Усиление реакции привело к консолидации тех
революционных элементов, которые сосредоточивались
главным образом в армии. «В 1825 году Россия впервые
видела,— указывает В. И. Ленин,— революционное
движение против царизма, и это движение было
представлено почти исключительно дворянами» !. Движение
декабристов было разгромлено царизмом. Главной причиной
поражения декабристов было, как указывает В. И. Ленин,
то, что декабристы, борясь против самодержавия и
крепостного права, боялись опереться на народ, были
«страшно далеки от народа». Кроме того, декабристы не владели
искусством восстания как формой военного искусства.
Но их выступление имело огромное значение. Несмотря
на всю свою дворянскую ограниченность, декабристы
положили начало революционной борьбе в XIX в.
Утверждение капиталистического способа
производства в Европе нашло свое отражение и в военном деле.
Стратегия системы сражений, ударная тактика колонн и
рассыпного строя были буржуазным способом ведения
пойны. Русская армия закрепила этот способ в
многочисленных войнах начала XIX в. Был сделан существенный
шаг в организации войск. Низшей тактической единицей
оставался батальон; высшей — стал корпус из одного
рода войск. В связи с этим высшим стратегическим зве-
1 В. И. Лени и. Соч1Инед?И'Я, т. 23, стр. 234.
60

ном стала армейская организация, объединявшая все
рода войск. Увеличилась роль штаба, постепенно
превращавшегося в высший орган управления армией. Место
Военной коллегии заняло Военное министерство.
Принимая все эти буржуазные формы организации
войск и военного управления, правительство Александра 1
продолжало сохранять те стороны комплектования и
организации войск, которые не позволяли русской армии
сделаться армией массовой, буржуазной. Рекрутская
система комплектования рядового состава, кастовый подход
к комплектованию офицерского корпуса, издание уставов
и инструкций, в которых глубокие боевые порядки
укладывались в прокрустово ложе линейности,— все это
приводило к тому, что армия в основных своих чертах
продолжала оставаться феодальной.
Аналогичным было положение и на флоте. Парусный
флот почти не обновлялся и пришел в упадок. Уровень
боевой подготовки личного состава снижался.
В первой четверти XIX в. России пришлось вести
войны с Турцией, Персией, Швецией и наполеоновской
Францией. Для решения как внутриполитических, так и
внешнеполитических задач нужно было резко увеличить
армию и усилить флот. Однако
феодально-крепостническая система сковывала возможности России. Вот почему
русское правительство должно было прибегать не только
к усиленным рекрутским наборам, по и к созданию
народных ополчений.
Крепостническая система исключала всеобщую
воинскую повинность, к которой перешла буржуазная
Франция. В результате русская армия не имела обученных
резервов, что не могло не сказаться в ходе Отечественной
войны 1812 года и последующих войн.
Становилось ясно, что успешно разрешить вопросы
строительства вооруженных сил можно было только
путем полной перестройки армии и флота на буржуазной
основе. Но при сохранении крепостнического строя
сделать это было невозможно.
Военная теория XIX в. отражала эти противоречия.
Собственно говоря только в это время она превращается
в особую отрасль науки как в России, так и на Западе.
Наполеону и Кутузову пришлось решать одни и те же
задачи и в области стратегии и в области тактики. Оба
великих полководца решали их по существу с буржуазных
61

позиций. Именно это обстоятельство было причиной того,
что на буржуазном Западе военная деятельность
Наполеона оценивалась чрезвычайно высоко, а в
крепостнической России правящие круги постарались исказить и
замолчать идеи Кутузова.
Кутузов глубоко понимал связь войны с политикой.
«Обстоятельства политические,— писал он,— укажут род
войны...» 2 В отличие от феодальных теоретиков,
считавших, что войну ведут только армии без участия народа,
Кутузов показал, что армия и народ тесно связаны друг
с другом. Опираясь на силы русского народа, он добился
победы над огромной армией интервентов.
Кутузов отказался от несостоятельной в данных
исторических условиях стратегии генерального сражения,
противопоставив ей идею системы сражений. Конкретное
выражение эта система получила в Отечественной войне
1812 г. и заграничном походе 1813 г. Победы в кампании
1812 г. были достигнуты Кутузовым в результате
глубокого изучения противника, всесторонней оценки условий
борьбы. Всеми своими действиями Кутузов создавал
такую обстановку, которая благоприятствовала успехам
русской армии. Тарутинский маневр, борьба за инициативу
у Малоярославца, бросок к Вязьме, а затем к Красному
и, наконец, превосходное решение концентрического
удара на Березине служит яркой иллюстрацией
способностей Кутузова как стратега.
Кутузов по-новому решал вопросы соотношения
стратегии и тактики. Он никогда не переоценивал роли
тактической победы, подчиняя ее общим целям войны.
Новаторски подходил Кутузов и к решению вопроса
о соотношении обороны и наступления. У него оборона
всегда имела активный характер, служила средством для
перехода в наступление.
Кутузов развил тактику колонн и рассыпного строя,
основы которой заложили Румянцев и Суворов. Борясь
против реакционных стремлений Александра I утвердить
в русской армии отжившую свой век линейную тактику,
Кутузов повернул русскую армию на путь освоения
тактики колонн и рассыпного строя и достиг в этом крупных
успехов. Будучи врагом шаблона, Кутузов каждый раз
находил новые решения боя, исходя из учета .обстановки,
2 М. И. Кутузов. Документы, т. III. М., 1952, стр. 754.
62

сил и средств как своей армии, так и армии противника.
Для боевых действий им избирались глубокие позиции,
позволявшие использовать расчлененные боевые порядки
и обеспечить такой тактический маневр, как обход и охват
(Бородино, Вязьма, Красное). Бой велся активными
методами. Это достигалось путем умелого использования
родов войск на поле боя и своевременного введения в
дело резервов, которым Кутузов придавал большое значение
(Бородино, Малоярославец).
Новые формы военных действий рождали новые
формы управления боем. Давая общую диспозицию, Кутузов
предоставлял командирам отдельных частей широкую
инициативу. В то же время он обеспечивал общее
руководство действиями частей, поддерживая с ними
постоянную связь.
Организаторские способности Кутузова особенно ярко
проявились в тарутинский период, когда в необычно
короткие сроки он обеспечил условия для перехода войск
в контрнаступление и провел это наступление очень
быстрыми темпами.
Кутузов придавал огромное значение моральному
фактору. Отмечая храбрость и героизм русских войск,
проявленные в войне, Кутузов писал: «...Не пройдут и не
умолкнут содеянные ...громкие дела и подвиги ваши;
потомство сохранит их в памяти своей. Вы кровию своею
спасли Отечество...» 3.
Таким образом Кутузов наиболее полно и ярко
выразил новый этап русского военного искусства.
После Отечественной войны 1812 года и заграничных
походов 1813—1814 гг, в России обостряется борьба
между реакционным и прогрессивным направлениями в
области военной теории. Реакционные круги во главе с
Александром I насаждали в армии аракчеевщину,
боролись против проникновения в нее передовых теорий.
Взгляды Суворова и Кутузова, противоречащие
феодально-крепостнической системе, стали преследоваться. Им
противопоставлялись теории Фридриха II, Г. Бюлова,
эрцгерцога Карла и К. Клаузевица. При этом царизм брал
у последних только те идеи, которые можно было
использовать для укрепления феодальной организации, отметая
новое, рациональное.
3 М. И. Кутузов. Документы, т. IV, ч. И. М., 1955, стр. 656.
63

Противниками официальных кругов в области военной
теории выступили декабристы. Их труды составили
важный этап в развитии военно-теоретической мысли4.
Декабристы поставили ряд крупных вопросов военной теории.
Они решительно возражали против механического
перенесения концепций Бюлова, Клаузевица и Жомини в
условия России, считали необходимым пропагандировать и
развивать военное искусство Суворова и Кутузова.
Разработка важнейших проблем военной теории подвела
декабристов к пониманию того, что в области военного дела
существуют определенные закономерности, а военные
знания, сведенные в систему, являются военной наукой.
Эти первые, несовершенные еще попытки научно решать
вопросы военного дела имели большое значение, потому
что многие западные теоретики в это время вообще
отрицали существовани»е военной науки.
Смело и правильно решая крупные вопросы военной
теории, декабристы наиболее полно выражали изменения,
происходившие в военном деле. Выступления декабристов
по вопросам военной теории, критика ими аракчеевской
системы, пропаганда теоретического наследия Суворова
и Кутузова воспринимались правящими реакционными
кругами как выступление против господствующей
системы.
ОБЩЕСТВЕННАЯ МЫСЛЬ
Изменения в области экономики и политики находили
отражение в общественной мысли. Как и во второй
половине XVIII в., вопрос об освобождении крестьян
продолжал привлекать внимание передовых людей России.
И. П. Пнин в работе «Опыт о просвещении относительно
к России» (1804 г.), А. С. Кайсаров в диссертации «Об
освобождении крепостных в России» (1806 г.), К. И. Ар-
сеньев в двухтомном «Начертании статистики
Российского государства» (1818—1819 гг.), Н. И. Тургенев в
«Опыте теории налогов» (1818 г.) осуждали крепостное право
и доказывали его экономическую нецелесообразность.
В частности К. И. Арсеньёв, выражая новые
буржуазные взгляды на общественные отношения, писал: «Кре-
4 См. Е. А. Прокофьев. Борьба декабристов за передовое
русское восшгое искусство. М., 1953.,
64

постность... великая преграда для улучшения состояния
земледелия. Человек, не уверенный в полном возмездии
за труд свой, в половину не произведет того, что в
состоянии сделать человек свободный от всяких уз
принуждения. Доказано... что земля, возделанная вольными
крестьянами, дает обильнейшие плоды, нежели земля
одинакового качества, отработанная крепостными» 5.
Правительство противопоставляло всем этим
выступлениям идею превращения помещичьих хозяйств в
«образцовые хозяйства». Эти идеи проводились в
«Статистическом журнале» и особенно в Вольном экономическом
обществе, которое сетовало на проникновение в среду
дворянства буржуазных идей: «...Многие помещики по
пристрастию к одному только денежному богатству,— читаем
мы в трудах этого общества,— перестали уже
существовать помещиками... попечение о стяжании множества
денег стало быть общим...» 6
Центрами общественно-политической мысли начала
XIX в. стали университеты (Московский, Казанский,
Харьковский и Петербургский). С университетских
кафедр в Петербурге, Москве, Харькове и Казани
излагались теории Канта, Фихте и Шеллинга. Широкие круги
русского общества пытались в этих теориях найти ответ
на волнующие вопросы общественной жизни и, конечно,
не находили их. В результате появился ряд сочинений,
где теории Канта, Фихте и Шеллинга подверглись
критике.
В 1807—1813 гг. вышли работы Т. Ф. Осиповского
«О пространстве и времени» и «Рассуждение о
динамической системе Канта». Крупную роль сыграли также
труды И. Е. Дядьковского, И. Т. Глебова и Н. И.
Лобачевского, в которых критиковались идеалистические воззрения
на природу и общество.
Большое значение в формировании новых
представлений об обществе имели лекции А. П. Куницына в
Петербургском университете, Царскосельском лицее и других
учебных заведениях. Взгляды Куницына оказали влияние
.на многих декабристов. Куницын выдвинул мысль, что
«в естественном праве люди рассматриваются или как
существа независимые и равные между собою по правам
5 К. И. Арсеньев. Начертание статистики Российского
государства, ч. I. СПб., .1618, стр. 106.
6 «Труды БЭС». СПб., 1810, ч. ЬХИ, стр. 121, 135.
б Л. Г. Бескровный 65

и обязанностям, или как Зависимые от единой верховной
власти» 7. Из этого он делал вывод, что люди в обществе
должны иметь свободу, и «никто не может лишить
другого права личности, даже с его собственного на то
согласия» 8. Куницын требовал ограничения произвола и
самовластия. «Никто,— писал он,— не имеет права быть
тираном, ибо никто не может быть без законных пределов
в употреблении власти» 9. В обществе должна
господствовать законность, ограждающая свободу слова, печати и
вероисповедания. В понятие «законная свобода» Куницын
вкладывал буржуазное понимание.
Эти идеи настолько испугали правительственные круги,
что «Право естественное» было изъято и объявлено книгой
«ложной» и «богохульной». А. П. Куницын, К. И. Ар-
сеньев, К. Ф. Герман и другие профессора были
отстранены от чтения лекций.
Правительственные круги были серьезно озабочены
интересом к материализму. В то же время правительство
подозрительно относилось даже к пропаганде
идеалистических учений с университетских кафедр. Ревизия
М. Л. Магницкого в Казани окончилась, как известно,
настоящим разгромом Казанского университета. В
Петербургском университете такой же аракчеевский режим
насаждал Д. П. Рунич. Профессорам университетов было
предъявлено требование доказывать «превосходство
священного писания над наукой».
В 20-е годы оформляется целое течение, которое вновь
со всей остротой поставило вопрос о необходимости
уничтожения крепостного права и утверждения новых, более
передовых буржуазных отношений. Это течение было
представлено декабристами.
ОБЩАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ
Идейная борьба отражалась на развитии
общеисторической науки, которая использовалась в качестве идейного
оружия. Историческая наука в Московском и
Петербургском университетах делала лишь первые шаги. В
Петербурге читал лекции Э. Раупах, который занимался больше
7 Ом. «Избранные сохралынонполсйтические и фшгософакие
произведения декабристов», т. I. М., 1951, стр. 591.
8 Там же, стр. 594.
9 Там же.
66

историей религии и церкви, чем историей общества.
Однако даже он был уволен по обвинению в стремлении
«потрясти достоверность книг священного писания» На
место высланного за границу Раупаха был назначен
реакционный историк Дегуров, известный расправой с
либеральными профессорами Харькова.
В этот период выступил Николай Михайлович
Карамзин (1766—1826), взгляды которого наиболее ярко
выражали политические идеи реакционного дворянства. Его
концепция была изложена в «Записке о древней и новой
России» и в «Истории Государства Российского» 10.
«Записка» Карамзина была направлена против нараставшего
в стране революционного движения. Он прославлял
самодержавие, видя в нем «палладиум России». Рассмотрев
исторический процесс с реакционных позиций, Карамзин
сделал вывод, что «Россия основалась победами и
единоначалием, гибла от разновластия, а спаслась мудрым
самодержавием» и. При этом он подчеркивал, что
«самодержавие сильно дворянством», которое есть «братство
знаменитых слуг великокняжеских, или царских» 12.
Крепостничество — опора самодержавия, а поэтому
«безопаснее поработить людей, нежели дать им не вовремя
свободу» 13. Карамзин был противником даже самых
умеренных реформ. Объявив революцию «бедствием рода
человечества», Карамзин считал ее «пятном восьмагона-
десять века». Девятнадцатый же век должен уверить
народы «в необходимости законного повиновения, а
государей в необходимости благодетельного, твердого, но
отеческого правления» 14.
«История Государства Российского» Карамзина — по
существу история русских царей, история самодержавия.
Не случайно Карамзин называет Рюрика «первым само-
державцем «всероссийским». Не случайно он поднимает
на щит «сильных» государственных деятелей. Ярослав
10 Карамзин приступил к написанию своей многотомной
истории в 1804 г., к 4816 г. >было готово девять томов, первый том
вышел в 1818 г., а последний, двенадцатый,— в 1829 г.
11 Н. М. Карамзин. Записка о деревней и новой России.
СПб., 1914, гспр. .10.
12 Там же, стр. 126.
13 Там же, стр. 83.
14 М. Погодин. Н. М. Карамзин по ето сочинениям,
письмам л отзывам современников, ч. 1. М., 1866, стр. 360.
5*
67

Владимирович у него — могуществен, потому что
самодержавен. Иван Ш — «разгадав тайну самодержавия,
сделался как бы земным богом для россиян, которые с сего
времени начали удивлять все иные народы своею
беспредельной покорностью воле монарха» 15. Основная мысль
сводилась к тому, что для защиты от революции необходимо
укреплять консервативные начала, охраняемые
дворянством и «законными государями».
Но даже такая трактовка истории не удовлетворяла
иравящие круги. Достаточно привести мнение цесаревича
Константина Павловича о Карамзине: «Я был недавно в
Эмсе, где мне было так скучно, что я прочитал всю
историю Карамзина от первой части до последней, и
удивился, как покойный брат позволил ее напечатать и отличил
сочинителя, потому что книга его наполнена якобински-
ми поучениями, прикрытыми витиеватыми фразами. По
моему мнению, в истории надобно помещать одни числа,
годы, имена и происшествия без дальних об них
рассуждений» 16.
Дальнейшее развитие исторической науки было
немыслимо без введения в научный оборот более широкого
круга источников. В течение первой четверти XIX в. была
проведена значительная работа по публикации
источников. Особенно плодотворной была деятельность Н. Н. Бан-
тыш-Каменского, К. Ф. Калайдовича и П. М. Строева.
Центрами публикации источников стали учрежденное в
1804 г. «Общество истории и древностей Российских» при
Московском университете и «Комиссия печатания
государственных грамот и договоров» при Московском архиве
Министерства иностранных дел (1811) 17.
Новые буржуазные взгляды на историю нашли свое
выражение не только на Западе, но и в России. На Западе,
где завершалось утверждение капиталистического строя,
буржуазная историческая наука получила значительно
более широкие возможности для своего развития. Она
взяла на себя задачу осмыслить исторический процесс и
даже сформулировала идею классовой борьбы в истории.
Однако сделано это было с позиций идеализма или
механического материализма. Борьба классов изображалась
15 См. «Исторические 'заптсюки», 19317, въш. I, стр. 34.
16 «Русская-старина», 1893, июль, стр. 203.
17 П. Г. Софян.ов. Из -истории русской дор-еволюдиолной
археографии. М., 1957, стр. 69, 79.
68

просто как борьба идей. В России выразителями новых
взглядов на историю явились декабристы. Они выступили
с резкой критикой работ Карамзина. Декабристы стояли
на антикрепостнических, а значительная часть их — на
республиканских позициях.
ВОЕННАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ
Декабристы
В военно-исторической науке в начале XIX в.
наметилось два направления: официальное, имевшее целью
укрепление реакционной военной идеологии, и
прогрессивное, поставившее задачей исторически обосновать новые
явления в военном деле. Борьба между этими
направлениями началась еще до Отечественной войны 1812 г., но
особенно обострилась после нее.
Еще накануне Отечественной войны, по инициативе
группы офицеров, в начале 1810 г. был создан «Военный
журнал», издателем которого стал отставной майор Рох-
манов. Вокруг журнала сгруппировались офицеры,
стремившиеся пропагандировать «изобретения» Румянцева
и Суворова в области военного дела. Они начали
выпускать «Журнал военных действий русских войск в 1799
году», опубликовали ряд статей, в которых развивали
взгляды Суворова и Румянцева. Направление журнала
обеспокоило правительство, и с 1811 г. он прекратил
существование 18.
Другим важным центром, где объединялись
прогрессивно мыслящие молодые офицеры, было Московское
учебное заведение колонновожатых, созданное по
инициативе генерала Николая Муравьева в 1810 г. 19 Школа эта
закрылась во время войны 1812 г., но в 1816 г. была
восстановлена. С 1816 по 1823 г. школа выпустила 180
образованных штабных офицеров 20. В ней зародилась одна
из преддекабристских организаций — «Юношеское
собратство»,—созданная Н. Муравьевым-младшим. «Собрат-
'18 «Русская военная периодическая печать. 1702—1916». М.,
1969, стр. 13.
19 Л. Г. Бескровный. Из истории .высшей военной школы
в России. «Воешгая мысль», 1946, № 10—11.
20 «Столетие воеганоопо мигаистефств'а. 1602—1902», т. X, ч. I.
СПб., 1902, сттр. 90.
69

ство» существовало недолго, но впоследствии все его
члены, за исключением самого Николая Муравьева, оказалась
в рядах декабристов 21.
После войны 1812 года в Семеновском полку возникла
офицерская артель, куда входили М. и С.
Муравьевы-Апостолы, С. Трубецкой, И. Якушкин и другие будущие
декабристы. В 1815 г. Александр I приказал командиру
полка Потемкину, покровительствовавшему этой артели,
ликвидировать ее, ибо «такого рода сборища офицеров ему
очень не нравятся» 22.
Не меньший интерес представляет «Священная
артель», образовавшаяся среди офицеров Гвардейского
штаба в 1814—1815 гг. Основателями этого кружка были
И. Г. Бурцов и Н. Н. Муравьев-Карский, в состав его
вошло 15 офицеров, из которых многие впоследствии
приняли участие в восстании декабристов 23. Одной из
прогрессивных офицерских организаций стало также
«Общество военных людей», образовавшееся при Военной
библиотеке в ноябре 1816 г. Организовано оно было
начальником Гвардейского штаба Сипягиным с целью
издания «Военного журнала»24. Редактором журнала стал
Ф. Глинка. В 1817—1819 гг. «Военный журнал»
превратился в трибуну будущих декабристов. На его страницах
Ф. Глинка, И. Бурцов и другие декабристы
пропагандировали прогрессивные идеи в русском военном искусстве.
В 1816 г. был создан «Союз спасения», который позже
принял название «Общества истинных и верных сынов
Отечества». Организаторы этого тайного общества
приняли решение, используя существовавшие общественные
организации, вовлекать молодежь в ряды тайного
общества. Было решено развернуть пропаганду в обществе
«Арзамас», в «Обществе любителей российской
словесности», а также создано «Военное общество» в Москве25.
«Союз спасения» просуществовал до 1817 г. Его сменил
«Союз благоденствия», который действовал до 1821 г.
21 М. В. Н е ч к и н 1а. Движение декабристов, т. I. М., 1955,
стр. 102, 103; Н. П. Глиноецкий. История русского
Генерального штаба, т. I. СПб., 18ЭЗ, приложение к тл. X (Описок офице-
»ров, выпущенных из Московского -.учебного (заведения для
колонновожатых) .
22 М. /В. Нечкина. Движение декабристов», т. I, стр. 1211.
23 Там же, стр. 124—180.
24 ЦГВИА, ф. ВУА, д. 605, л. 129 об.
25 М. В. Нечкина. Движение декабристов, т. I, стр. 179.
70

Об организации тайных обществ правительство
получило несколько доносов. В 1822 г. была создана тайная
военная полиция, на которую возлагалась задача вести
наблюдение за состоянием дисциплины в полках, за
отношениями между офицерами и солдатами, а также
выявлять тайные общества, существовавшие под видом
клубов, масонских лож, ланкастерских школ .и т. п.26
Наблюдение возлагалось на лиц «испытанной скромности и
благонамеренности... которые бы отлично прикрыв себя
рассуждениями и беспечностью — умели вкрадываться в
других» 27.
«Военный журнал» был закрыт еще в 1819 г. по
личному распоряжению Александра I. Однако декабристы
использовали для пропаганды своих идей такие журналы,
как «Сын отечества», «Соревнователь просвещения и
благотворения» 28, «Северный архив», где печатались статьи
А. А. Бестужева, Ф. Н. Глинки, А. О. Корниловича,
Н. М. Муравьева и других.
Декабристы затронули ряд важных вопросов военной
теории. Они отвергли тезис, что военное искусство вечно
и неизменно, выдвинули идею его постоянного развития
и даже подошли к обоснованию закономерностей этого
развития. Декабристы оспаривали положение, что
движущей силой истории вообще и военной истории в
частности, является деятельность царей. Они видели эту силу
в народе, а ее источники — в состоянии развития
народного хозяйства.
Декабристов очень занимал вопрос о происхождении и
развитии русского военного искусства. Этот вопрос
приобрел особенно большое значение после Отечественной
войны 1812 года, когда во всем русском обществе и в
частности в армейских кругах делались попытки осмыслить
грандиозные военные события начала XIX в., найти им
объяснение. Декабристы выдвинули тезис о самостоятельности
развития военного искусства у различных народов. Они
поставили вопрос о связи военной организации с
общественным устройством, о необходимости заменить
устаревшую феодальную военную организацию более высокой
26 ЦГВИА, ф. ВУА, д. 781, лл. 1—15.
27 Там же, л. 4 об.
28 В 1819—1825 гг. этот журнал выходил под названием «Труды
высочайше утвержденного Волывхнго общества роосий<жой
словесности».
71

буржуазной. Не менее важно и то, что декабристы
сформулировали тезис о связи войны с политикой.
Все эти проблемы были не только поставлены, но и
как-то разрешались. При этом следует подчеркнуть, что
военной историей декабристы занимались прежде всего в
целях политической борьбы. Они не имели возможности
создать капитальные труды, но и то, что было ими сделано,
позволяет говорить о целой военно-исторической школе.
Павел Иванович Пестель29. Взгляды П. И. Пестеля
на историю сложились под влиянием работ Радищева и
Куницына. У Радищева он воспринял основные
положения естественного права, а у Куницына — юридические
нормы буржуазного государственного права.
Пестель был убежденным сторонником
республиканской формы правления. Обращение к истории имело для
него практическое значение. В истории он искал
подтверждения своей мысли, что «главное стремление нынешнего
века состоит в борьбе между массами народными и ари-
стокрациями разного рода...» 30. По мнению Пестеля,
история дала немало примеров тому, что для народа лучшей
формой государственного строя является республика.
«История Великого Новгорода меня также утверждала в
республиканском образе мыслей» 31,— писал он. Пестель
доказывал необходимость перенесения столицы обнов-
29 П. И. Пестель, один из руководителей движения
декабристов, родился -в 1-793 г. Получил образование за страницей, затем
в Пажеском корпусе. Начал, службу в лейб-гвардии Литовском
полку. Участвовал в Отечественной войне 1812 года. В 1813—
1819 гг. состоял адъютантом фельдмаршала П. X. Витгенштейна.
В 1819 г. получил назначение в Мариупольский гусарский полк.
В 1921 г. был переведен в Смоленский драгунский полк. В том
же году назначен командиром Вятского пехотного полка. Пестель
был казнен в 1826 г.
Основные работы П. И. Пестеля: «Русская правда»
(«Восстание декабристов. Материалы», т. VII. М., 1958); «Записка о
военных реформах» (там же); «Краткое рассуждение о -составе войск»
(ЦГИАМ, ф. 48, д. 437); «Записка о штабах» (ЦГИАМ, ф. 48,
д. 10); «Записка о военно-судной части» (ЦГИАМ, ф. 48, д. 473);
«Записка об артиллерии и друтие, принадлежащие П. И.
Пестелю» (ЦГИАМ, ф. 48, д. 473); «Записка о маневрах» (ЦГИАМ,
ф. 48, д. .10); «Замечания на лагерную службу» (ЦГИАМ, ф. 48,
д. 473); «Рассуждения о во'спитании солдатских детей в гвардии»
(ЦГИАМ, ф. 48, д. 473); «Замечания на существующие о
мундирных веща'х положения» (ЦГИАМ, ф. 48, д. 473); «Докладная
записка на проект о новой табели» (ЦГИАМ, ф. 48, д.- 473).
30 «Восстание декабристов. Материалы», т. IV. М.— Л., 1927,
стр. 91.
31 Там же.
72

ленного Российского государства в Нижний Новгород —
«Все воспоминания о древности Нижегородской,— писал
он,— дышут свободою и прямою любовью к отечеству,
а не к тиранам его» 32.
В основе государственного республиканского
правления, по мнению Пестеля, должно лежать
«народоправство». Переход власти в руки народа может быть
осуществлен путем переворота, после чего управлять страной
должно Временное правление.
Пестель был решительным сторонником установления
равенства всех граждан. «...Все люди в государстве,—
писал он,— должны составлять только одно сословие,
могущее называться гражданским... все граждане в
государстве должны иметь одни и те же права и быть перед
законом все равны» 33. Вследствие того должно быть
уничтожено и крепостное право, как несовместимое с
«естественным правом» человека. «Обладать другими людьми, как
собственностью своею, продавать, закладывать, дарить и
наследовать людей на подобие вещей, употреблять их по
своему произволу... есть дело постыдное, противное
человечеству...» 34. При этом Пестель требовал освобождения
крестьян с землей, которая перейдет в общее пользование35.
Уничтожение сословного строя и крепостного права,
по мнению Пестеля, должно было произойти постепенно.
Его произведет Верховное правление. Пестель не
предполагает участия народа в уничтожении крепостного права
из боязни народной революции — боязни, столь
характерной для дворянских революционеров.
Взгляды Пестеля для того времени были весьма
радикальными. Об их широком распространении среди
офицерского корпуса шеф жандармов А. X. Бенкендорф с
беспокойством доносил Николаю I даже в 1827 г.36 Пестель
не создал крупных военно-исторических трудов, но с
увлечением занимался «историей войн, столь интересной и
столь близко относящейся к военному искусству» 37.
Вместе с Бурцовым он собирал материалы для жстории войн
России с Турцией
32 «Восстание декабристов. Материалы», т. VII, М., 1958, стр. 129.
33 Там же, стр. 153.
34 Там же, стр. 156.
35 Там же, стр. 187.
36 «Красный а)рхи(в», 1929, т. 6(37), стр. 151.
37 А. П. Заблоцкий-Десятовокий. Граф П. Д.
Киселев и его время, т. I, СПб., 1882, стр. 208.
73

Зато вклад Пестеля в развитие военной теории был
очень велик. Он установил зависимость организации
вооруженных сил от господствующего строя, справедливо
полагая, что буржуазная Россия будет иметь другие
принципы комплектования и устройства армии и флота. Он
считал, что в основе комплектования войск должпа
лежать всеобщая воинская повинность, которую несут все
сословия государства. Каждый, сдавший «положенные
экзамены», может стать офицером. Армия и флот должны
быть постоянными и регулярными. Пестель разработал
четкую структуру сухопутных сил (армия, корпус,
дивизия, полк) и морских сил (флоты и эскадры).
Особенно интересны мысли Пестеля в области
стратегии и тактики. По его мнению, стратегия как наука о
войне в целом должна определять главную цель войны.
Тактика же есть наука о бое. К ней принадлежит выбор
позиций, расположение лагерей, установление боевых порядков,
партизанские действия и, наконец, маневр всякого рода.
По-новому трактовал Пестель вопросы обороны и
наступления. Он отмечал, что эти обе формы военных
действий как бы дополняют друг друга: «при каждом
наступательном действии нужны .меры и оборонительные, при
каждом оборонительном — меры наступательные» 38.
Таким образом, Пестель утверждал, что новая армия
должна быть массовой, национальной, а ее организация и
устройство должны отвечать новому, буржуазному
способу ведения войны.
Никита Михайлович Муравьев39. Воззрения Н. М.
Муравьева по сравнению со взглядами Пестеля менее
радикальны. На его политической программе значительно
больше отражалась классовая дворянская ограниченность.
38 ЦГИАМ, ф. 48, д. 10, от. 16.
39 Н. М. Муравьев родился в 1796 г. Образование получил в
Московском университете. Участник Отечествеиной войны 1812 г.
В 1813 г. зачиолеи в квартирмейстершую часть. В 1814 г. получил
назначение в Гвардейский штаб. В '1820 г. вышел в отставку, но
в 1821 г. сйова возвратился на военную службу. Один из
основателей тайного общества, а затем член Верховной думы
«Северного общества». Во время следствия по делу декабристов был
арестован и приговорен к смерти, но казнь была заменена
20-летней каторгой. В 1Ш2 г. -арок каторжных работ был сокращен на
10 лет. В 1835 г. вышел на поселение. Умер в 1843 г.
Работы Н. М. Муравьева: «Рассуждения о жизнеописаниях
Суворова» («Сын Отечества», 1816, ч. 27, № 6; ч. 29, № 16; ч. 34,
№ 46); «Опыт военного обозрения похода '1799 г.» («Военный жур-
74

Он исходил из доктрины «естественного права». Опираясь
на нее, Муравьев требовал уничтожения самодержавия,
ибо «власть самодержавная равно гибельна для
правителей и для общества» 40. Самодержавие, по его мнению,
должно быть заменено конституционной монархией,
позволяющей народу держать под контролем правителей
государства: «Руской народ, свободный и независимый,
не есть и не может быть принадлежностию никакого лица
и никакого семейства» 41,— говорил Муравьев.
Муравьев резко критиковал тезис Карамзина, что
«благотворная власть» правителей России способствовала
установлению порядка. Он указывал, что именно
«азиатский деспотизм», утвердившийся в России с
установлением абсолютизма,— источник насилия над народом, что
основная форма этого насилия — крепостное право,
которое должно быть уничтожено в новом государстве. «Раб,
прикоснувшийся земли Руской, становится
свободным» 42,— писал он.
Это новое государство будет создано после идейной
революции, ибо двигателем истории являются «новые
понятия, новые мысли», становящиеся силой, когда они
«распространяются и производят долговременные
волнения, за которыми следует новый порядок вещей, новая
нравственная система» 43.
Муравьев полагал, что главная движущая сила
исторического процесса — народ. Возражая Карамзину,
утверждавшему, что история есть продукт деятельности
царей, Муравьев писал: «История принадлежит народам...» 44
Муравьев поднялся до понимания закономерности
исторических явлений. «Тогда даже, когда мы воображаем,
нал», 1817, кн. VI); «Мемориал по истории русско-французской
войны» (ЦШАМ, ф. 48, д. 473); «Материалы по истории русоко-
швед'ской войны» (ЦГИАМ, ф. 48, д. 473). «Мысли об «Истории
государства российского» Н. М. Карамзина» («Литературное
наследство», т. 59. М., 1954, стр. 582—595); «Черновые выписки но
истории войны. Записная книжка 1811—1819 тт.» ,(ЦГИАМ, ф. 1153,
д. 85—162); «Военные записки Н. М. Муравьева. Курс высшей
тактики и стратегии» (ЦГИАМ, ф. 48, д. 473).
40 Н. Дружинин. Декабрист Никита Муравьев. М., 1933,
стр. 303.
41 Там же, стр. 804.
42 Там же, стр. 322.
43 Там же, стр. 100.
44 Н. М. Муравьев. Об «Истории» Карамзина. Избранные
социально-политические и философские произведения
декабристов, т. I, М., 1951, стр. 333.
75

что действуем по произволу,— писал он,— и тогда мы
повинуемся прошедшему — дополняем то, что сделано,
делаем то, чего требует от нас общее мнение..., идем, куда
влекут нас происшествия» 45.
Эти общие социологические воззрения Муравьев
перенес и в область военной истории. Он тесно связывал
вопросы войны и политики, показывал, что стратегия
зависит от политических изменений. Освещая ход военных
действий в Северной Италии, он указывал, что Франция
побеждала не только оружием, но и тем, что вводила
новые формы общественных отношений, учреждала на
месте монархий республики. Введение нового, общественного
строя, подчеркивал Муравьев, неизбежно влекло за собой
рождение новой организации вооруженных сил.
В проект конституции Муравьева было включено
требование всеобщей воинской повинности, в результате
ведения которой, утверждал он, армия станет массовой и
государство получит вооруженные силы, способные более
эффективно вести войну.
^ Муравьев хорошо понимал новые формы ведения
войны, сложившиеся в ходе боевой практики. В «Курсе
высшей тактики и стратегии», который он читал для
офицеров Гвардейского генерального штаба, Муравьев
утверждал, что наиболее выгодная форма ведения войны —
наступление, а потому считал необходимым переносить войну
на территорию противника, вести наступление на широком
фронте и наносить удары сосредоточенными силами,
стремясь разбить силы противника по частям. В этом же курсе
он обосновал основные положения тактики колонн и
рассыпного строя46. Муравьев доказывал, что эта новая
форма военных действий сложилась в России, проявившись в
боевой практике Суворова.
Суворов, по мнению Муравьева, показал
образцы боевых действий. «Надлежит иметь тот битвенный
порядок, который был бы надежнее, сильнее и удобнее к
движению деплоированных линий — тут нужны
батальонные колонны, подкрепленные большими отрядами
конницы и многочисленной артиллерией. Сии соображения
принадлежат к новейшей тактике, употребленной
Суворовым,— писал он.-г- Суворов основал искусство на быст-
45 «Очерки истории исторической науки», т. I. М., 1955, стр. 291.
*б ЦГИАМ, ф.48, д. 473.
76

роте и тактике сосредоточения сил, пренебрегая
теоретическими усовершенствованиями, на опыте мало пользы
приносящими и часто вовсе изменяющими» 47.
Большое значение Муравьев придавал военному опыту
Кутузова. В нем он видел продолжателя лучших военных
традиций русской армии. «...Россия,— писал Муравьев,—
имела Румянцевых, Суворовых, Каменских и
Кутузовых», но деятельность их не описана — «они как бы
достояние другого народа» 48.
Муравьев стремился доказать, что России
принадлежит первое слово во многих областях военного дела и что
боевой опыт русской армии имел серьезное влияние на
развитие военного искусства Западной Европы.
Иван Григорьевич Бурцов 49. И. Г. Бурцов выступал с
теоретическими и военно-историческими работами,
сыгравшими большую роль в становлении военной истории как
науки.
Важнейшая работа Бурцова — трактат «Мысли о
теории военных знаний», где им были поставлены основные
теоретические вопросы военного искусства.
Исходное положение Бурцова — тезис о том, что
«опытность предшествовала рассуждениям человека». Бурцов
попытался распространить этот принцип на военное дело
47 «Сын отечества», 1816, ч. 34, № XVI, стр. 12—«13.
48 «Избранные социально-политические и философские
произведения декабристов», т. I, стр. 338.
49 И. Г. Бурцов родился в 17(94 г. Учился в Московской школе
КОЛ01ННОвожатых. В ,1812 г. начал службу в действующей армии.
В 1813—1814 гг. 1&остоял в свите царя. В 1814—1824 гг. служил в
Гвардейском генеральном штабе. Был одним из организаторов
«Священной артели». В 1814 г. ©ступил в «Союз благодеястгачгя».
В 1819 г. был назначен адъютантом начальника штаба 2-й армии
П. Д. Киселева. Был тесно связан с Пестелем. С 1822 г. отошел от
декабристокого движения и гае принимал «участия в восстания.
С 1824 г. командовал пехотным полком. Был арестован и после
следствия направлен на Кавказ, где командовал Мингрельским,
а затем Колыванским и Тифлисским пехотными полками, затем
командовал Херсонским гренадерским полком. За боевые заслуги
в 1829 г. произведен в- генерал-майоры. Был смертельно ранен в
бою при Харте в 1820 г. (ЦГИАМ, ф. Ш, д. 243; ф. 1025, д. 99—
«Журнал боевых действий отряда И. Г. Бурцова»).
Работы И. Г. Бурцова: «Мысли о теории военных знаний»
(«Военный журнал», 1819, кн. 2. См. в сб. «Русская
военно-теоретическая мысль XIX и начала XX веков». М., 1960); «Войны России с
Турцией» (ЦГВИА, ф. ВУА, д. 652); «Бой полковника Тиховского с
закубанскими черкесами в 1810 г.» («Отечественные записки»,
1820, ч. II).
77

и близко подошел к материалистическому пониманию
явлений. В целом он оставался на позициях дуализма: «с одной
стороны качества вещей, в природе существующих, а с
другой — врожденные свойства души суть материя и форма
всех человеческих знаний» 51.
Человек идет от незнания к знанию через опыт. Наука
служит великим двигателем жизни, а не только
хранилищем «несомненных и точно доказанных законов
природы» 52.
На основе этой философии возникли политическая и
военная теория Бурцова. Рассматривая развитие военно-
теоретической мысли XVIII в., Бурцов пишет: «Но
совершенна ли сия теория и все ли заключает в себе предмету
войны свойственное? Конечно, нет. Относясь до весьма
малой токмо части военных наук, она в сравнении с
другими человеческими знаниями ни той полноты, ни того
порядка не содержит и столь еще недостаточна, что не имеет
даже ни точного определения, ни верного раздробления
на части» 53.
Отметив, что военная теория находится в
младенческом состоянии, Бурцов намечает пути ее разработки. Он
видит большое сходство «между политическими и
военными науками», которые должны развиваться по одинаковым
законам. «...Явились люди, внимание углубившие в
историю человечества, наблюдения представившие в общем
виде для разума и пределы ясной теории распространившие
на все составные части великой машины гражданского
общества. То же самое предстоит и в военных науках» 54.
Второй вопрос, который поднял Бурцов,— это вопрос о
сущности военного искусства. Бурцов так определяет
содержание военного искусства: «В общем пространном
смысле военные знания должны содержать в себе правила,
научающие образовывать, приводить в действие и
устремлять к цели силу, охраняющую безопасность народную» 55.
Однако Бурцов подразумевает под «правилами» не какие-
то вечные и неизменные принципы, а «точно доказанные
50 И. Б у ,р щ о в. Мялсли о теории (военных знаний. «Русская
военно-теоретическая мысль XIX и начала1 XX веков», стр. 42.
61 Там оке.
52 Там же, стр. 46.
53 Там же.
54 Там же,
55 Там же, стр. 47.
78

законы...» «Пока причина будет находиться в прежнем
состоянии, дотоле и действие ее, а следственно, и
правило, связь между оными выражающее, будет верно» й6,—
писал он. С изменением же условий войны (причина)
должно изменяться и военное искусство (правила).
Бурцов попытался дать научную классификацию
военных наук, подразделяя их, во-первых, на «знания,
относящиеся до войска» (организация армии, ее движение
и действия), и, во-вторых, «знания, относящиеся до
крепостей» (фортификация и минное дело) 57.
В связи с этим Бурцов поставил вопрос и о природе
войны; рассматривал он его с идеалистических позиций.
«Война,— говорит Бурцов,— временное состояние
некоторого числа людей, живой страстью возбужденных...» Война
неизбежное зло, она вечна, и дело гражданских обществ
«на время только отдалить сие зло» 58.
Следует отметить, что Бурцов резко отрицательно
относился к работам многих западноевропейских военных
писателей. Он отмечает маловажность мыслей, тщетность
и пустоту рассуждений59 в опубликованных
военно-теоретических работах (за исключением работ Жомини и
эрцгерцога Карла) и полагает, что России нужны свои
теоретики, способные исследовать законы развития
военного дела на основе отечественного опыта. «Суждение
людей, утверждающих, что после творений Жомини ничего
более не осталось нерешенного в военных науках, есть
совершенно ложное...» 60,—писал он. Таким образом,
Бурцов положил начало разработке новых проблем в области
военной теории и военной истории.
Начальник штаба 2-й армии (Генерал Киселев в 1819 г.
поручил Бурцову >и Пестелю собрать и обработать
материалы о русско-турецких войнах XVIII в. для создания
военно-исторической работы, которая служила бы обобщением
накопленного боевого опыта. Этот труд должен был
освещать следующие вопросы:
«1) Статистическое описание края, в которое должны
были входить также и военно-топографические сведения
б нем;
6 Там же, стр. 45.
7 Там же, стр. 47.
8 Там же, стр. 46.
9 Там же, стр. 44.
°- Там же. стр. 48.
79

2) способы продовольствия при начале каждого похода
и в продолжение его;
3) сборные места на границах;
4) движение колонн с описанием как препятствий,
встречающихся им, так и средств к их преодолению;
5) встречи с неприятелями, сражения и последствия
оных;
6) осады крепостей;
7) планы кампаний, представленные
главнокомандующим и наставления,, данные правительством» 61.
Утверждая этот план, Киселев требовал от
составителей «из прошедших опытов извлечь самое общее
поучение для будущих действий» 62.
Киселев обратился к начальнику Генерального штаба
П. М. Волконскому с просьбой предоставить в
распоряжение Бурцова все необходимые архивные материалы. Как
Волконский, так и сменивший его на посту начальника
Генерального штаба И. И. Дибич, отнеслись к идее
создания «Полного исторического начертания всех с турецкою
державою военных действий от времен Петра Великого
до последнего (Бухарестского) мира» положительно.
Бурцов собрал и систематизировал большое количество
материалов, но не завершил работы. Он хотел дать
подробное военно-историческое описание, что противоречило
господствовавшему в то время стремлению создавать
стратегические очерки в духе работ Жомини. В 1827 г.
материалы, собранные Бурцовым, были переданы
поручику Петрову, но и тот не выполнил поставленной задачи63.
Немалую роль в остановке работы Бурцова сыграли
К. Ф. Толь и другие офицеры, состоявшие в
Военно-топографическом депо, где также производилось изучение
русско-турецких войн. Толь сообщил Киселеву в декабре
1822 г., что в депо уже окончено составление карт
данного театра, завершены военно-топографические описания
дорог и «Краткое описание всех походов, бывших против
Порты Оттоманской с 1769 по 1812 год, составленное
флигель-адъютантом полковником Бутурлиным». «К тому
же,— добавил Толь,— ...сии последние походы, как по тог-
61 Н. П. Г л и н о ё ц к и й. История русского Генерального
штаба, т. I. СПб., 1883, стр. 359-360.
62 А. П. Заблоцкий-Десятовский. Граф П. Д.
Киселев и его время, т. I, стр. 207.
63 ЦГВИА, ф. ВУА, д. 65-2, ч. 1.
80

дашнему театру войны, образованию и тактике наших
войск, так и по недостаточным понятиям самих полководцев
о военном искусстве, не могут быть поучительны» б4.
В итоге Киселев приостановил все работы по данной теме.
Федор Николаевич Глинка65. Ф. Н. Глинка занимался
64 Н. П. Г л и н о е ц к и й. Указ. соч., т. I, стр. 362—383.
65 Ф. Н. Глинка родился в 1786 г. Образовапие получил в 1-м
кадетском корпусе. Начал военную службу в 1802 г. в чине
прапорщика в Апшеронском пехотном полку. Участник походов 1805 и
1806 гг. Вышел в отставку в 1806 г. Вернулся в армию в 1812 г.
Во время Отечественной войны 1812 года и походов 1813—1814 гг.
состоял адъютантом генерала Милорадовича. По возвращении в
Россию был направлен в 1816 г. в лейб-гвардии Измайловский
полк, одновременно состоял при Гвардейском генеральном штабе,
а затем с 1819 г. при Петербургском генерал-губернаторе Мило-
радовиче. Один из основателей «Общества военных людей». С 1816
по 1819 г. редактировал «Военный журнал». Член «Союза
спасения» и «Союза благоденствия». После подавления восстания был
арестован и по окончании следствия переведен на гражданскую
службу в Петрозаводск, затем служил в Твери, Орле, Москве и
Петербурге. Умер в 1880 г.
Основные работы Ф. Н. Глинки: «Подвиги графа Михаила
Андреевича Милорадовича в Отечественную войну 1812 г.». М.,
1814; «Письма русского офицера...», ч. 1—8. СПб., 1815—1816 (изд. 2.
М., Г870); «Письма к другу...», ч. 1—3. СПб., 1816—1817; «Краткое
начертание военного журнала». СПб., 1816; «Подарок русскому
солдату». СПб., 1817; «Подвиги генерала Котляревского в походе 1812 г.
на Кавказе» («Военный журнал», 1817, кн. X); «Обстоятельства,
предшествовавшие сражению Борорднсжому» («Военный журнал»,
1818, кн. VII); «Ободрение разных обстоятельств Отечественной
войны [1812 года] и эашраничнъхх [1813 и 1814 гг.] походов»
(«Военный журнал», 1818, кн. III—VI); «Сражение при Тарутине»
(«Военный журнал», 1818, кн. X, XI); «Рассуждение о необходимости
зяметь историю Отечественной войны 1812 г.» («Сын Отечества»,
1816, ч. 27, № IV); «Описание военных действий отряда,
находившегося под начальством генерала Винценгероде в 1812 г.»
(«Военный журнал», 1817, кн. III); «Рассуждение о необходимости
деятельной жизни, ученых упражнений и чтения книг». СПб., 1818;
«Описание похода генерала Б... в Закубанские горы против чер-
кессов и турецкой крепости Анапы» («Военный журнал», 1818,
кн. VIII и IX); «Письмо к генералу КМ.» («Сын Отечества», 1816,
ч. 28, № VIII); «Очерки Бородинского сражения» (воспоминания
о 1812 годе), ч. 1—2. М., 1839; «Краткое обозрение военной жизни
и подвигов графа Милорадовича». СПб., 1818; «Взгляд на историю
политических на(у1К» («Сын Отечества», -Ш18, ч. 44, № IX);
«Подробный отчет другу о приятном вечере в обществе просвещенных
людей» («Сын Отечества», 1818; ч. 45, № XIII); «Зиновий Богдан
Хмельницкий, или освобождение Малороссии», ч. I. СПб., 1819;
«Отличительные черты из происшествий Отечественной войны от
Малоярославского до трехдневного Красненского боя»
(«Соревнователь просвещения», 1820, ч. XI).
6 Л. Г. Бескровный
81

вопросами теории и истории военного искусства. Он
выдвинул положение о том, что война — явление,
подчиняющееся определенным закономерностям. «...Война есть
наука,— писал Глинка — ...Не слепой случай, но правила
науки сей суть единственные указатели пути, ведущего к
победам и славе» 66.
Глинка попытался дать общую схему развития
русского военного искусства. Он писал: «Начиная от
Святослава, гремевшего победами в X веке, искусство в войне
не переставало прославлять оружия руского». Далее
Глинка указывал, что в развитии русского военного
искусства был период, когда оно вынуждено было
«уступить превосходной силе татар», но вековой враг русского
народа был разгромлен на Куликовском поле, а затем
под Казанью, где русские погребли навсегда власть и
силу татар. В 1612 г. Пожарский «защитил отечество от
врагов и спас честь и самостоятельность России»67.
Оценивая военное искусство Петра I, Глинка писал,
что сражение при Лесной было ударом по стратегическим
замыслам Карла, а знаменитое сражение под Полтавой
«спасло Россию». Военная наука вручила «венец победы
фельдмаршалу Румянцеву на полях Кагула». Она ввела
в «храм бессмертия никогда и никем не побежденного
Суворова». Суворов обогатил русское искусство
«изобретенными им самим правилами и новыми средствами
воевать всегда с успехом», которые оказали большое
влияние на Наполеона 68. «Теперь уже ясно и открыто, что
многие правила военного искусства занял Наполеон
у великого нашего Суворова. Это не отрицают сами
французы; в этом сознается и сам Наполеон; в письмах
из Египта, перехваченных англичанами, он ясно говорит
Директории, что Суворова до тех пор не остановят на
пути побед, пока не постигнут особенного искусства его
воевать и не противопоставят ему его собственных
правил» 69. «Наполеон,— говорит Глинка,— заняв часть
воинских правил у Суворова, особливо его быстроту и
внезапность в нападениях, искусно применил оные к великим
движениям многочисленных армий» 70.
66 Ф. Глинка. Краткое начертание военного журнала, стр. 4.
67 Там же, стр. 9 (примечание).
68 Там же, стр. 10.
69 Там же, стр. 10 (примечание).
70 Там же.
82

Особенно интересны взгляды Ф. Глинки на роль
военной истории, па назначение военных историков. Оп
выдвинул ряд требований к будущему историографу 1812 г.
«Сочинитель истории [1812 года],— писал он,— должен
быть: воин, самовидец и, всего более, должен быть он
руской» 71. Особенное значение Глинка придавал
последнему требованию. Военный историк должен быть русский
«по рождению, поступкам, воспитанию, волей я душой»,
потому что «чужеземец со всею доброю волею не может
так хорошо знать историю русскую, так упоиться духом
великих предков россиян, так дорого ценить знаменитые
деяния времен протекших и так живо чувствовать обиды
и восхищаться славою времен настоящих!» 72.
Как военный историк, Ф. Глинка интересовался
Отечественной войной 1812 года, во время которой во всем
величии проявились силы русского народа, вставшего на
защиту отчизны. Он высоко ценил Кутузова: «Кто из
русских не согласится, что в Отечественной войне нашей одно
искусство, в лице знаменитого полководца нашего'
Кутузова, победило силу?» 73 Глинка положительно оценивал те
формы военного искусства, которые применял Кутузов.
Считая выгодной активную оборону, он указывал: «Вот
выгоды оборонительного отступления: уступаем
пространство, сохраняем людей» 74. Столь же высоко он оценивал
Тарутинский маневр Кутузова: «полководец, не столь
искусный, вероятно, устремился бы защищать и оспоривать
у неприятеля дорогу Петербургскую, открыв чрез то
набегам все прочие области России, из которых армия
пользовалась всеми жизненными средствами и получала
подкрепления; но Кутузов, как вождь, летами и опытом
умудренный, сделал движение, совершенно тогдашним
обстоятельствам приличное...» 75. Наконец, Глинка большое
внимание уделил партизанской войне. Он подчеркивал,
что именно вследствие широкого размаха партизанских
действий «гордый завоеватель Москвы увидел себя вдруг
осажденным в развалинах ее» 76.
71 Ф. Глинка. Рассуждение о необходимости иметь историю
Отечественной войны 1812 г., стр. 146.
72 Там же, стр. 448.
73 Ф. Глинка. Краткое начертание военного журнала, стр. И.
74 Ф. Глинка. Письма русского офицера, ч. о. М., 1815, стр. 51.
75 Там же, стр. 201.
76 Там же, стр. 2110.
6*
83

К истории Бородино Ф. Глинка вновь возвратился
в 1839 г. Вышедшие в 1839 г. «Очерки Бородинского
сражения» 77 представляют собой мемуары; в них на
редкость точно передан ход событий, очень много внимания
уделено русскому солдату я ополченцу. Эта работа
Ф. Глинки вышла после 25-летнего юбилея Отечественной
войны, которому правительство придавало большое
значение, стремясь напомнить России и Европе о роли
Александра 1 и окончательно утвердить его культ как
«царя-освободителя». Но Глинка лишь вскользь упоминает об
Александре I в связи с «высочайшим назначением» Кутузова
главнокомандующим78. Главное действующее лицо в
«Очерках» — армия и ее главнокомандующий Кутузов,
который опирался на полное доверие солдат. «Можете
вообразить,— писал Глинка,— какую народность, какую
огромную нравственную силу давало все это в то время
новому Главнокомандующему» 79.
Именно этим «Очерки» привлекли внимание В. Г.
Белинского. Вот почему он так высоко отозвался о них.
«Это книга народная в полном значении этого слова,—
писал он,— потому что при великой важности и
содержании, она всем равно доступна. Теперь, когда русские
уже не стыдятся, но гордятся быть русскими, теперь,
когда знакомство с родною славою и родным духом
сделалось общею потребностью и общею страстью, стыдно
русскому не иметь книги Ф. Н. Глинки, единственной
книги на русском языке, в которой один из величайших
фактов Отечественной славы рассказан так живо,
увлекательно и так доступно!» 80.
Освещая роль русских генералов в Отечественной
войне, Глинка не забывал о действительном герое войны —
солдате. Начиная с первого номера «Военного журнала»,
Глинка помещал короткие статьи, которые он называл
«Известия о военных добродетелях россиян». В них он
давал описания героизма солдат. Особенно интересна статья
о солдате лейб-гвардии Семеновского полка Чернове,
который ушел из лазарета, чтобы принять участие в
Бородинском сражении. Еще более примечательна статья о
77 Ф. Глинка. Очерки Бородинского сражения
(воспоминания о 1812 годе), ч. 1—&.
78 Там же, стр. 6.
79 Там же, стпр. 7.
80 В. Г. Белинский. Полы. собр. соч., т. IV, <зтр. 429.
84

действиях партизанского отряда, возглавляемого Федором
Потаповым (Самусем).
Помещая из номера -в номер подобные статьи, Глинка
стремился доказать, что в современной войне все более
возрастает роль солдата, а поэтому нужно учитывать
состояние духа каждого воина, определяющее моральный
уровень армии. Глинка постоянно подчеркивал важность
освещения в истории «свойств народа и духа времени»,
необходимость писать так, чтобы она была понятна «для
людей всякого состояния» 81.
Значительный интерес представляет статья Ф. Глинки
«Письмо к генералу 1Ч.1Ч.», в которой затрагивается вопрос
о переводе воинских выражений на русский язык.
Глинка доказывал: «...Время уже присоеданитъся и воинам к
мирным защитникам отечественного слова, дабы общими
силами освободить язык наш, столь же сильный и
величественный, как и сам народ русский, от нашествия
иноплеменных наречий» 82. Он писал: «Мы русские, а говорим не
по-русски», потому что очень многие военные, писатели
«ободряются теми иностранными речениями, которые,
пользуясь военной суетою, закрались, засели и
укрепились в большей половине писаний о славе и победах
россиян» 83. Он высмеивал тех военных писателей, которые
модернизировали военную терминологию. Глинка
приводит следующий пример этой модернизации: «Димитрий,
князь Московский, делая специальные смотры каждому
корпусу и генеральный всей под командой его состоящей
армии, рекомендует служащим под ним князьям и
воеводам организовать массы свои накануне великой Задонской
баталии» и Он предлагал выбросить из военного языка
иноземную терминологию: «Щастливы будем мы все, есть
ли, вместе с словами, успеем изгнать и дух того народа,
который, неся меч и цепи, опламенил и окровавил
священную землю Отечества нашего» 85.
В военно-исторических описаниях Ф. Глинка с
максимальной точностью воспроизводил действительный ход
81 Ф. Глинка. Рассуждение о необходимости иметь историю
Отечественной войны 1812 г., стр. 151, 162.
82 '«Сын Отечества», .1616, ч. 28, № VIII, стр. 41.
83 Там же, стр. 44.
84 Там же, стр. 45.
85 Там же, стр. 51.
85

военных действий. Завершая одно из описаний кампании
1813 г., он отмечал: «Представляя оное военным
читателям, желал бы я иметь более способностей и лучше
изложить подвиги наших воинов; но дела их говорят сами за
себя красноречивее всех описаний, и я, предоставляя
будущему историку изобразить знаменитую картину
достопамятной борьбы народов, буду доволен, когда за точность
и верность в описании заслужу благословенное внимание
современников» 86.
Глинка придавал огромное значение исторической
науке вообще и военной истории в частности. Он утверждал,
что история народов есть «разум человечества,
облагораживающий душу каждого». История особенно нужна
военным людям, ибо «горе тому, кото война обесчеловечит!
И только тот, кто, ставши воином, не перестал быть
человеком, может умереть, смеясь над смертию» 87. История,
по мнению Глинки, нравственно возвышает и учит любить
свое отечество.
Таким образом, в работах Ф. Глинки нашли отражение
основные идеи, которые волновали декабристскую
молодежь. Они сыграли свою роль в формировании новых
взглядов на строительство вооруженных сил и развитие
военного искусства.
Александр Осипович Корнилович88. В начале своей
научной деятельности А. О. Корнилович сосредоточил
86 Ф. Глинка. Обозрение разных обстоятельств
Отечественной войны [181'2 года] и заграничных [1813 и 1814 гг.] походов,
стр. 32—33.
87 Ф. Глинка. Рассуждение о необходимости деятельной
жизни, ученых упражнений и чтения книг, стр. 37—38.
88 А. О. Корнилович родился в 1795 г. (по другим данным,
в 1800 г.). Воспитывался в Ришельевском лицее в Одессе, а затем
в училище (колонновожатых. По окончании училища произведем
в офицеры и направлен для службы в квартирмейстерскую часть.
Здесь он был прикомандирован к Д. П. Бутурлину для сбора
документов и материалов о военной истории XVIII в. и
Отечественной войне 1\812 года. Часть этих материалов Корнилович печатал в
«Северном Архиве». В 1824 г. переведен на службу в Гвардейский
генеральный штаб. Член Южного общества декабристов. После
разгрома движения был осужден на каторгу. До 1Ш2 г. находился
в Петропавловской крепости, затем был направлен рядовым на
Кавказ в Ширванский пехотный полк. Умер в 1833 г.
Основные работы Л. О. Корниловиича: «Известия об успехах
промышленности ,в России и в особенности при царе Алексее
Михайловиче» (А. О. Корнилович. «Сочинения и письма».
М.— Л., 1957); «Известия о первых маневрах при Петре I и осо-
86

внимание яа экономической истории России. Первое
исследование он посвятил истории русской промышленности,
ставя целью показать, что главным содержанием истории
должны быть не военные успехи монархов, а
хозяйственная деятельность людей, торговля и промышленность, от
развития которых зависит и военная мощь государства.
Исследование промышленного развития Корнилович
начал со времен древнерусского государства. Он писал, что
«начало промыслов и художеств в России теряется в
глубокой древности». Многие «летописи упоминают о кованых
мечах, деланных в России». Большой ущерб
хозяйственному развитию России нанесло владычество монголов, но
даже в это время, писал Корнилович, мы «находим следы
торговли и прежде введенных художеств». Широкое
развитие промышленность получила в XVII в. Россия в это
время имела свои шелковые, полотняные и суконные
мануфактуры, кожевенные, стеклянные, мыльные и другие
заводы 89.
Значительное место в русской промышленности
занимали железные и оружейные заводы. «Оружейное
искусство распространилось тогда в России, к чему немало
способствовали отыскание и разработка руд» 90. Автор
подчеркивал, что пушки в России научились делать еще при
Иване III. В XVII же веке в Москве на пушечном дворе
«лили пушки, мортиры необыкновенной величины» 91.
Публикуя эту статью, Корнилович стремился доказать,
что «царствование Алексея Михайловича, самое блестящее
в нашей истории XVII столетия, к сожалению, менее
других нам известно», хотя это было время, «приготовившее
Россию >к тому величию, на которое воздвигнул ее Петр» 92.
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что
Корнилович не говорит об определяющем влиянии на
развитие России ни норманов, ни монголов. Он подчеркивает
самостоятельность развития русской экономики, а на ее
основе и русского государства.
бенно о Кожуховском походе» («Северный архив», 1824, т. IX,
№ 5). Подробный список сочинений А. О. Корнидовича приведен
в об. «А. О. Корнилович. Сочинения и письма», М.— Л., 1957,
стр. 514—516.
"89 А. О. Корнилович. Сочинения и письма, стр. 131—133.
90 Там же, стр. 1(41.
91 Там же, стр. 142.
92 Там же, стр. 131.
87

Наиболее интересная военно-историческая работа Кор-
ниловича — статья «Известия о первых маневрах при
Петре I и осюбенно о Кожуховском походе». Подбирая
материалы для Бутурлина по военной истории XVIII в.,
Корнилович не мог пройти мимо тех вопросов, от правильного
освещения которых зависела трактовка важных проблем
военно-исторической науки. Таким вопросом, по его
мнению, было образование русской регулярной армии. «До
сих пор,— писал Корнилович,— мы не имеем еще ничего
полного о заведении регулярных войск в России при
Петре I» 93. А между тем известно, что регулярные
русские войска явились «под Азовом, под Нарвою, и
потом в блистательных походах Петра против шведов уже
возмужалыми, не уступающими в совершенстве
чужеземным войскам, которые образовались веками славы и
побед...» 94 Для написания статьи Корнилович привлек ряд
важных источников, в частности рукопись участника
описываемых событий — «Известное описание о бывшей
брани между изящными господами генералиссимусом князем
Федором Юрьевичем и Иваном Ивановичем...» — из
собрания Ф. Н. Глинки и «Дневник Гордона», или, как его
называет сам Корнилович, «Любопытный журнал Гордона».
Книга Корниловича начинается с описания
формирования потешных полков, в частности, он указывает, что «сам
Петр начал здесь службу простым барабанщиком, ходил
в караул и делил с прочими все трудности солдатской
жизни» 95. Главное внимание Корнилович уделил описанию
Кожуховских маневров. Он перечислил все участвовавшие
в маневрах полки и осветил организацию маршей,
переправ, устройства крепости Прешбург и т. д.
На примере двусторонних Кожуховских маневров
Корнилович показал один из наиболее рациональных способов
тактической подготовки войск. Нужно сказать, что такая
форма боевой подготовки несомненно была передовой для
своего времени. Главное в ней — не бесплодное
маневрирование на плацу, а решение конкретной тактической
задачи. Можно согласиться с Е. А. Прокофьевым, который
указывает: «В то время описание маневров, в основу
которых была положена идея максимального приближения
обучения войск к условиям боевой обстановки, звучало как
93 «Северный архив», 1824, ч. IX, № 5, ютр. 237.
94 Там же.
95 Там же, стр. 241.
88

осуждение аракчеевщины, превратившей маневры в
парады...» 96
Таким образом, Корнилович решал, собственно, две
задачи. С одной стороны, он выступал против
аракчеевщины и, опираясь на опыт Петра I, ратовал за
рациональные формы боевой подготовки, с другой — выступал за
историческую правду. «Вольтер, Левек и многие
иностранные писатели после них, упоминая о военных забавах
Петра, называют их кровопролитными,— писал он.— Не знаю,
чему приписать это прилагательное, невежеству ли одних,
или неблагорасположению других к памяти великого
нашего преобразователя; но утверждаю смело, что слово
кровопролитные употреблено здесь без всякого основания» 97.
Наконец, нужно упомянуть и о том, что, также как
Пестель и Глинка, Корнилович настойчиво добивался
очищения русского языка от иностранных слов и утверждения
отечественной военной терминологии.
В одном письме из Петропавловской крепости
Корнилович указывал на необходимость точного перевода
древних авторов. «Затруднение, принадлежащее нам, русским,
что у нас не образовался еще язык для перевода древних
писателей,— писал он.— Тебе покажется странным сие
выражение, но оно не менее справедливо. Объясню тебе
примером. Переводя Жомини, я могу поместить слова
авангард, арьергард, траншея и т. д., но Тита Ливия — нет.
Одно из главных достоинств — чистота языка; должно же
будет употреблять: передовой полк, сторожевой полк,
ертоул и пр.»98
Василий Дмитриевич Сухорукое99. В. Д. Сухоруков
начинал свою научную деятельность в так называемом
Донском комитете, возглавлявшемся генералом А. И.
Чернышевым. Организуя этот комитет, правительство хотело
96 Е. А. Прокофьев. Борьба декабристов ва передовое
русское военное искусство. М., 1953, стр. 269.
97 «Северный архив», 18(24, ч. IX, № 5, стр. 266—267.
98 ЦГИАМ, ф. 1109, он. 1, д. 36, л. 39 об.
99 В. Д. Сухор(уков родился в 1795 г. Офа'зошеие получил в
Новочеркасской шмнашш,, а затем в Харьковском университете.
В 1816 г. начал службу в Войсковой канцелярии Донской области,
в том же году произведен в офицеры. С 1821 г. состоял при
А. И. Чернышеве, возглавлявшем Комитет об устройстве Войска
Донского, собирая материалы для истории донского войска.
О 1822 г. служил оа Петербурге в лейб-гвардии Казачьем полку.
В 1824 г. вместе с Корниловичем издавал альманах «Русская
старина». Некоторые декабристы пытались привлечь его к своей ор-
89

ослабить влияние донской казачьей старшины,
выступавшей за восстановление «казачьей вольности». Чернышев
докладывал Александру I, что среди верхушки казачества
есть люди, «кои' с некоторого времени подстрекаются
суждениями обучавшихся в университетах», поэтому среди
них «замечались мечтатели мысли насчет
самостоятельности их отчизны». Чернышев имел в «виду Сухорукова,
который по официальному поручению писал тогда историю
Донского казачества, а именно его статью в «Соревнователе
просвещения», где прославлялась «казачья вольность» и
в осторожной форме была высказана мысль о
целесообразности автономии казачьих земель. Содержание этой статьи
и ее тон имели характер явно антиправительственного
выступления. Подобные же идеи Сухоруков проведал и во
всех других своих работах.
Сухоруков писал, что казачество появилось вследствие
усиления притеснений крестьян помещиками. Укрываясь
от помещиков, крестьяне бежали в степи и там
образовали общество «отдельное, живущее и действующее совсем
не так, как живут и действуют в России». В казачьей
общине Сухоруков видел «вольных новгородцев». Не
замечая классового расслоения у казаков, Сухоруков считал
общественный порядок у казаков «народным в полном
смысле этого слова и самым простым», потому что «все
ганизапии, но он отклонил эти предложения. Пути «улучшения
общества» он видел в просвещении народа и поэтому просил
«содействия общества, чтобы на Дону распространять просвещение,
стараясь завести училища». В 1825 т. Сухоруко© выегсал из
Петербурга на Дон, где служил в Донском казачьем полку. К следствию
ле привлекался, но за ним было предложено «иметь бдительный
тайный надзор и ежемесячно доносить о его поведении».
В 1827 г. Сухоруков был причислен к штабу Кавказского
отдельного корпуса и позднее собирал материалы по истории войны
1828—1829 гг. Был арестован в 1880 г.,, но 'затем освобожден и
назначен в 1831 г. на службу в Финляндию. Снова служил на
Кавказе с 1834 по 1830 г. Вышел в отставку в чине еоаула. Умер
в 1841 г. (См. «Восстание декабристов», т. VIII, стр. 182;
«Русская старина», 1876, № 4, стр. 71>1).
Основные работы В. Д. Сухорукова: «Общежитие донских
казаков в XVII—XVIII столетиях» (альманах «Русская старина». СПб.,
1824); «О внутреннем состоянии донских казаков в конце XVI
столетия» («Соревнователь просвещения», 1824, ч. XXVI);
«Записка о достопримечательностях в Донской области» («Северный
архив», 1825, ч. XVII, № 17); «Историческое описание земли
войска Донского», т. 1—2. Новочеркаоак, 1867—1872 (изд. 2. Новочвр-
касск, 1903).
90

были равны» и «всякий из казаков считал себя
участником дела общего». Правда, характеризуя период XVII
века, он был вынужден отметить, что в это время
старшины захватили в свои руки богатство и власть 10°.
Сухоруков обратил особое внимание на народные
движения. Он описал восстание Степана Разина, подчеркнул
его популярность в народе и даже привел слова из его
прокламации об истреблении господ. Именно поэтому его
работа увидела свет лишь в 1867 г., и то после
дополнительного редактирования.
Во время русско-турецкой войны 1828—1829 гг.
Сухорукову было поручено подготовить к изданию «Историю
военных действий в азиатской Турции в 1828—1829 гг.» Он
собрал и сделал первичную обработку документов о
военных действиях отдельного Кавказского корпуса.
В этой работе Сухоруков подверг критике деятельность
командования. Критической тон исследования не понравился
Наскевичу, и он отдал приказ арестовать автора 101.
При аресте у Сухорукова были отобраны архивные
материалы, собранные в ходе работы. Во время путешествия
на Кавказ Пушкин встретился с Сухоруковым и обещал
ему написать просьбу начальнику III отделения
Бенкендорфу о возвращении материалов. Возвратившись в
Петербург, Пушкин действительно написал докладную
записку, в которой просил дать Сухорукову «дозволение хотя
взять копию с приобретенных им исторических
материалов». Бенкендорф ответил Пушкину, что «он находит со
стороны сотника Сухорукова не только неосновательным,
но даже дерзким обременять правительство требованием
того, что ему не принадлежало и принадлежать не
может» 102.
Доработка книги Сухорукова была поручена офицеру
Ушакову, который придал ей верноподданический
характер. Работа вышла в 1836 г. с одобрения Николая I.
Сухоруков пытался опротестовать действия Паскевича, но дело
было оставлено без последствий, а сам Сухоруков попал
100 В. Д. Сухоруков. Записка о достопримечательностях в
Донской области, стр. 189; его же. Историческое описание земли
Войска Донского, т. 1, стр. 102; т. 2, стр. 589—590.
101 ЦГВИА, ф. 36, он. 4/847, д. 117, л. 382.
102 Б. Лунин. А. С. Пушкин на Дону. Ростовпна-Дону, 1941,
стр. 145. А. В. Фадее яз. Декабристы на Доиу и на Кавказе.
Ростов-на-Дону, 1950, стр. 32.
,91

в ссылку в Финляндию 103 и больше к научной
деятельности не возвращался.
Таким образом Сухоруков, как и другие декабристы,
стремился решить проблему народности в военной истории.
Николай Александрович Бестужев 104. Работы Н. А.
Бестужева имеют крупнейшее значение в решении важной
задачи — показать процесс развития русской
военно-морской истории. «Я,— писал в показаниях Н. Бестужев,—
посвятил себя для сочинений Российской морской истории,
и потому главнейший предмет моего усовершенствования
состоял в истории и наиболее в истории морских
держав» 105. Бестужев написал ряд работ, из которых особое
внимание обращает на себя «Опыт истории российского
флота». Над историей русского флата Бестужев работал с
1822 по 1825 г. В процессе сбора материалов он
внимательно просматривал архивы Адмиралтейского департамента,
изучал летописи и другие источники. Поскольку архивы
Адмиралтейства находились в хаотическом состоянии, ему
пришлось сначала заняться разбором и систематизацией
103 ЦГИАМ, ф. 48, д. 342.
104 Н. А. Бестужев родился в 1791 г. в Петербурге.
Образование получил в Морском корпусе. Был оставлен в нем
преподавателем морского искусства. Затем служил на кораблях Балтийского
флота и совершил |ряд дальних плаваний. В 1820—1822 гг. состоял
помощником директора Балтийских маяков и начальником
Морского музея. В 1822 г. был переведен в Адмиралтейский
департамент и назначен «для собирания и приведения в порядок
надлежащих исторических сведений, (Касающихся до Российского флота».
В 18124 г. произведен в капитан-лейтенанты. Принимал участие
в «Вольном обществе любителей русской словесности», где
сблизился с Рылеевым и Гречем. В 1824 г. вступил в «Северное
общество». Был активным участником восстания 14 декабря. После
поражения восстания пытался бежать за границу, но был
арестован и приговорен к каторжным работам. Выйдя на поселение
в 1839 г., посвятил себя просветительской деятельности в Сибири.
Умер в 1855 т.
Основные работы Н. А. Бестужева: «Записки о Голландии
1815 года». СПб., 1821; «Опыт истории российского флота». Л.,
1961; «Сражение при Ганго-Удде, 1714 г.» («Соревнователь
просвещения», 1822, т. XX, ч. II, III; 1823, т. XXIV); «Крушение
российского военного брига Фалька» («Записки Адмиралтейского
департамента», 1823, т. V, XXXI); «Рассказы и повести старого моряка».
М., 1860; «О свободе торговли и вообще промышленности».
Институт литературы (Пушкинский дом) Архив бр. Бестужевых, опись
собрания «Русской старины», д. 17 (5586); «Заметки о войне
1812 г.» (ИРЛИ, ф. 604, д. 17).
105 ЦГИАМ, ф: 48, д. 342, л. 11-11 об.
92

материалов. Многие документы были испорчены капитан-
лейтенантом В. Н. Верхом, автором нескольких работ по
истории географических открытий, который не заботясь о
сохранности источников, просто вырезал нужные ему
части документов.
В июне 1822 г. Бестужев выступил с чтением 1-й главы
своей работы в ученом собрании Адмиралтейства. Он
остановился главным образом на экономических предпосылках
строительства флота, в частности, охарактеризовал заводы,
которые работали на флот под Тулой и под Москвой.
Когда глава была опубликована в журнале
«Соревнователь просвещения», Бестужев был прикомандирован
к Адмиралтейскому департаменту специально для работ по
военно-морской истории и избран почетным членом
Адмиралтейского департамента 106. В ходе этой работы он тесно
сблизился с Корниловичем, занимавшимся вопросами
экономического развития России.
Следуя за Ломоносовым, Бестужев решительно отверг
теорию норманского происхождения русской
государственности и указал на то, что славяне издавна жили «около
восточных и южных краев нынешней России» и стояли на
высокой ступени развития культуры. У них можно найти
«ту же ступень образования и даже больше познания прав
человечества, нежели у других народов». Они деятельно
вели морскую торговлю с соседними странами. В период
монгольского нашествия военно-морское дело на Руси
пришло в упадок. В это время русские князья «вместо
того, чтобы общими силами поставить оплот своим
поработителям, разделенные враждами, спокойно смотрели на
постепенное завоевание отечества». Один лишь Новгород
поддерживал судоходство на Балтике. Как и многие
другие декабристы, Н. Бестужев идеализировал общественный
порядок Новгорода. Он видел в нем символ свободы —
«особенное государство», в котором якобы не было борьбы
классов. В то же время Н. Бестужев высоко оценивал роль
Москвы в освобождении России от «татарского плена». Он
указывал на заботу Ивана IV о возрождении флота,
служащего «пользам своего государства». Особенно много
внимания Бестужев уделял допетровскому периоду, когда
106 Институт литературы (Пушкинский дом). Архив бр.
Бестужевых, опись собрания «Русской старины», д. 4 (5573),
93

в России складывались предпосылки для реформ начала
XVIII в. В это время русские мореплаватели Дежнев,
Поярков и другие совершили замечательные походы,
продолжая давние русские морские традиции. В это время
Россия стремилась также к возобновлению мореплавания
и на Черном море 107. Таким образом, указывал Бестужев,
в XVII в. были заложены основы для создания
регулярного флота. В ходе Северной войны Россия получила
удобные гавани. Вот почему правительству Петра удалось в
столь короткое время создать большой военно-морской
флот, а России — стать крупнейшей морской державой.
Бестужев высмеял утверждения историков,
стремившихся объяснить развитие флота в России лишь одним
западным влиянием. Впервые в исторической науке он
указал на то, что флот при Петре вырос не на пустом
месте, что Россия имела богатую морскую историю.
Бестужев сформулировал ряд очень важных и
интересных положений и выводов по истории Северной войны.
Прослеживая ход Северной войны, Бестужев внимательно
изучил причины поражения под Нарвой в 1700 г. и
пришел к выводу, что оно явилось следствием того, что Петр I
поручил командование войсками не русскому генералу,
а иностранцу. Любопытно, что Бестужев отметил
активизацию Турции в связи с поражением русских войск под
Нарвой, в результате чего «в Воронеже деятельность
приготовления флота удвоилась», чтобы ответить на
возможное выступление Турции. Бестужев подробно осветил ход
строительства русского флота в 1700—1702 гг. Он
подчеркнул, что именно русские гребные суда обеспечили
возможность овладеть в 1702 г. крепостью Нотебург.
«Приобретение Нотебурга было весьма важно для действий противу
шведов, открывая дорогу в Неву и Балтийское море и
служа центром операционных коммуникаций по правую и
левую сторону Финского залива, сообщение которых
морем неверно, посему Петр назвал его Шлиссельбургом,
или ключем моря, и, велев окружить его новыми
земляными укреплениями, уехал в Москву» 108. Овладение же
Ниеншанцем позволило Петру Г соорудить крепость Крон-
107 «Рассказы и повести старого моряка Н. Бестужева». М.,
1860, еттр. 168. См. также «Сореяшователь просвещения и
благотворения», 1822, т. XX, № И, 12.
108 «Опыт истории российского флота». Л., 1961, стр. 93.
94

Юлот, превратившуюся в мощную военно-морскую базу
нового корабельного флота.
Особенно большое значение, писал Бестужев, имела
Полтавская победа. «Победа под Полтавою, решив участь
шведской армии и удалив опасного соперника Петра с поля
действий», изменила стратегическое положение. Она
«расположила все дела в отношении к шведам иначе» 109. Эта
победа позволила сосредоточить все внимание Петра I на
Балтийском театре, где решающей силой становился
молодой русский флот. «Доселе движения русских флотов были
только приготовительные, с сих пор увидим совсем другое
их направление» по. Победа русского флота при Гангуте
поставила Швецию в критическое положение. В действиях
Петра 1 Бестужев отмечал стремление сочетать действия
парусного и галерного флотов с действиями на суше. Он
подчеркнул передовой характер русской военно-морской
тактики, свободной от шаблонов линейной тактики,
установившихся на многих флотах Европы. Бестужев с
гордостью утверждал, что в технических достижениях русские
зачастую опережали другие европейские державы.
Бестужев впервые последовательно осветил историю
русского морского флота111. Он видел в ней не только
военно-технические, но и экономические процессы,
которые влияли на общественную и политическую жизнь
страны, что позволило связать развитие русского флота с
общим развитием России. Все это привело Бестужева к
выводу, что главное место в истории занимает народ.
В трактате «О свободе торговли и вообще
промышленности», отмечая важность изучения жизни народа,
Бестужев писал: «До сих пор история писала только о царях
и героях; политика принимала в рассуждение выгоды
одних кабинетов; науки государственные относились только
к управлению и умножению финансов, но о народе, его
нуждах, о его счастии или бедствиях мы ничего не ведали,
и потому наружный блеск дворов мы принимали за
109 Там же, сир. 137 и 122.
110 Там же, стр. 126.
111 Бестужев не был удовлетворен результатами своей
работы. Его стесняло официальное положение, которое не позволяло
ему полностью и открыто изложить свою концепцию. В
одном из писем он писал: «...эта история была мною почти противу
моей воли [начертана] в этом виде» (подчеркнуто мною.— Л. Б.),
ибо далеко не все можно было сказать так, как ему хотелось
(«Воспоминания Бестужевых». М.—Л., 1951, стр. 509).
95

истинное щастьо государства, обширность торговли,
богатство купечества и банков за благосостояние целого
народа; но ныне-требуют иных сведений: нынешний только
век понял, что государство составляется из народа, что его
благоденствие есть богатство государственное и что без
его благоденствия богатство и пышность других сословий
есть только язва, влекущая за собой общественное
расстройство» 112.
* * *
Декабристы создали целое направление в области
военной истории. Они не только дали критику
феодально-монархической официальной историографии,
представителем которой был Карамзин, но выступили с новой
исторической концепцией, видя ;в ней одно из средств
политической борьбы.
Крупной заслугой декабристов была разработка новых
идей в области военной истории. Особый интерес вызывает
их попытка проследить развитие русского военного
искусства, установить самостоятельность этого процесса и
связать его с экономическим развитием страны. Их воззрения
положили начало новому, буржуазному направлению
военно-исторической науки.
Официальное направление
Прогрессивному направлению военно-исторической
мысли правительство противопоставляло официальную
школу, которая была призвана бороться за существующую
систему общественных отношений, за сохранение
крепостнических порядков в армии и на флоте. Наиболее видными
представителями этой школы были Бутурлин и Хатов.
Дмитрий Петрович Бутурлин пз. Д. П. Бутурлин был
первым крупным историком, возглавившим официальное,
направление военной историографии 1-й четверти XIX в.
Монархист-реакционер, убежденный противник
декабристов, он выступал душителем прогрессивных идей не толь-
112 Институт литературы (Пушкинский дом). Архив
Бестужевых, опись собрания «Русской старины», д. 17 (5586), л. 30.
113 Д. П. Бутурлин родился в 1790 г. в Петербурге. Военную
службу начал в 1808 г. Участник Отечественной войны и
заграничных походов в 1813—1814 гг. По возвращении из Европы
служил адъютантом начальника Главного штаба. В 1823 г. участвовал
в походе французской армии на Мадрид для подавления
Испанской .революции; с 1824 г.— генерал-квартирмейстер 1-й армии,
96

Ко в области 'военной историоа. Деятельность Бутурлина в
качестве председателя комитета для надзора за печатью
оценивается как период цензурного террора. Ему
принадлежат слова: «Если бы евангелие не была такая известная
книга, конечно, надобно бы цензуре исправить ее».
Бутурлин выступил с историческими работами в
начале 20-х годов. Свою задачу в области военной истории он
видел в том, чтобы утвердить в военно-исторической науке
историческую концепцию Карамзина, хотя и не разделял
некоторые его положения.
Первой крупной исторической работой Бутурлина была
«Военная история походов россиян в XVIII столетии».
Идея создания такой книги возникла в 1815—1816 гг.,
когда в правительственных кругах, обеспокоенных росто^г
оппозиционных настроений в войсках после возвращения их
в Россию в 1815 г., было решено создать книгу о русских
победах начала XVIII в., чтобы отвлечь внимание
офицеров от современности. В 1819 г. Бутурлин завершил работу
над первым томом, в котором он ставил себе целью
описать «деяния» Петра I в «великой войне на Севере».
Считая, что лишь деятельность полководцев служит
источником развития военного искусства, он видел в Петре I
главную .историческую силу в России той эпохи. «Гению
великого мужа», писал он, воешюс искусство России
обязано своим расцветом.
Бутурлин подробно описал военные действия в войнах
цервой четверти XVIII в. Это описание основано на
с 1829 г.—генерал-квартирмейстер 2-й армии. В 1830 г. переведен
на гражданскую службу с чином тайного советника. С 1835 г.—
сенатор. В 1840 г. назначен членом Государственного совета,
с 1842 г.— директор императорской Публичной библиотеки.
С 1848 г. Бутурлин занимал пост председателя Особого секретного
комитета для высшего надзора за печатью. Умер в 1849 г.
Основные работы Д. П. Бутурлина: «КеГаНоп ЫзЪопдие е1 сп-
Идие ае 1а ^иегге Аизхто-Киззе еп ИаНе еп 1799». Р1Ь., 1812;
«Военная история походов россиян в XVIII столетии», т. I—VI. СПб.,
1819—1823 (перевод с французского); «Описание всех походов
против Порты Оттоманской с 1769 по 1812 гг.». СПб., 1822; «История
нашествия императора Наполеона на Россию в 1812 г.», ч. 1—2, СПб.,
1823—1824; 1837—1838; «Ргёаз пез еуепетеп1з тШШгез ае 1а <1ег-
тоге ^иегге йез Езра^погз соп1ге 1ез Ргапса1з». Р1Ъ., 1829; «Картина
войн России с Турциею в царствование императрицы Екатерины II
и императора Александра I», ч. 1—2. СПб., 1829; «Картина осеннего
похода 1813 г. в Германию». СПб., 1830; «История смутного
времени в России в начале XVII ст.», ч. I—III. СПб., 1839—1846.
7 Л. Г. Бескровный
97

довольно обширном круге источников, часть которых была
им опубликована впервые. Автор попытался
проанализировать действия Карла XII и Петра I. Характеризуя планы
вторжения Карла в Россию, Бутурлин указывал:
«вторжение даже с превосходными силами есть предприятие
безрассудное, когда производится в государство столь
обширное, какова Россия» 114.
Бутурлин доказывал, что именно Карл XII своими
действиями в 1707—1708 гг. подготовил поражение войск
Левенгаупта под Лесной. Карл «учинил ошибки, много
способствовавшие неучастиям его. Важнейшая из сих
ошибок была та, что из пагубной опрометчивости
подвергнул он опасности соединение свое с Левенгауптом, в то
время, как от него зависело обеспечить оное» 115. Столь же
опрометчивы, указывал Бутурлин, были действия
Карла XII и в кампании 1709 г. Главной его ошибкой было
решение уйти из-под Киева и взять Полтаву, следствием
чего были потеря времени и истощение сил. Слишком
большое число ошибок, по мнению Бутурлина,
'Свидетельствует о том, что Карл XII отнюдь не был великим
полководцем. «Предрассудок о мнимых великих дарованиях Карла
был слишком продолжителен» 116 «и давно нужно внести
ясность в этот вопрос, писал Бутурлин.
Карлу XII — этому искателю приключений,
безрассудно ставящему на карту судьбу своей армии, стратегу,
строящему свои замыслы на песке,— Бутурлин
противопоставляет замыслы Петра I, которому «в течение сего похода
оставалось только собирать плоды искусных соображений
своих, приготовивших погибель неприятеля» П7.
Бутурлин подчеркивал активность действий русских и
указывал, что «таковая деятельность Петра I тем более
достойна удивления, что оная была весьма редка между
полководцами его времени, которые обыкновенно
слишком любили отдыхать на лаврах своих» 118.
Бутурлин совсем не остановился на проблемах
строительства армии и флота и не пытался выяснить действи-
114 Д. П. Б у тур л и л. Военная история походов роосдош в
XVIII столетии, т. II. СПб., 1820, стр. 265.
115 Там же, стр. 267.
116 Там же, стр. 726.
1,7 Там же, стр. 381.
118 Там же, стр: 382—383.
98

тельные причины рождения новых способов ведения
военных действий в ходе Северной войны.
Дальнейшая работа Бутурлина над этой книгой была
приостановлена 119, ибо на очередь встала задача создать
книгу о десятилетней годовщине Отечественной войны
1812 года. Идея подготовки такой работы возникла еще
в 1816 г. Начальник гвардейского штаба генерал-адъютант
Сипягин сообщал великому князю Константину, что
правительство, «желая передать потомству подвиги,
незабвенные для России 1812 и последующих за оным годов»,
поручило Жомини написать такую работу и
прикомандировало к нему для подбора материалов Бутурлина и
Муравьева 120. Однако Жомини не справился с поставленной
задачей, хотя и получил необходимые материалы и
документы. Бутурлину пришлось оставить «Военную историю
походов россиян...» и срочно приниматься за новый труд.
Правительство придавало данной работе большое значение,
поскольку в обстановке 20-х годов было особенно важно
укрепить престиж самодержавия как в Западной Европе,
так и внутри страны. Перед Бутурлиным стояла задача
подчеркнуть роль дворянства в России и необходимость его
объединения вокруг царя.
Считая личность движущей силой исторических
событий, Бутурлин главную роль в войне 1812 года отводит
Александру I.
Причины войны Бутурлин характеризует субъективно-
идеалистически. По его мнению, основной причиной
войны 1812 года были честолюбивые стремления
французского императора. В противовес Наполеону Александр Т
показан дальновидным политиком, который в минуту
опасности якобы «рассудил за благо» собрать большую часть
своих сил на западных границах и этим обеспечил
эффективную оборону государства.
Бутурлин не дал глубокого разбора стратегических
планов, принятых сторонами в начале войны. Он явно
одобрял порочный план Фуля — Александра I, когда
писал, что Дрисская позиция «представляла бы
превосходней стратегический пункт в таком случае, если бы
119 Толь в иере'ШИ'Оке с 'Киселевым указывал, что Бутурлин
завершил описание Миниховских походов, однако они не были
напечатаны (Н. П. Г л и н о е ц к и й. Истории русского Генерального
штаба, т. I, стр. 363).
120 ЦГВИА, ф. ВУА, д. 605, лл. 122-123.
17*
99

Наполеон в самом деле вознамерился итти на Псков или
в Лифляндию» 121. Он обошел сложный узел противоречий,
которые имели место в первоначальный период войны, и
главное внимание уделил действиям французских войск,
начиная со взятия ими Смоленска.
Кутузова Бутурлин представил как (исполнителя
планов Александра I. Назначение Кутузова на пост
главнокомандующего изображалось им как мудрое решение царя,
которого якобы побудили к этому «признанная польза,
происходящая от соединения всех способов в руках одного
вождя... К тому же для соделания войны народною весьма
выгодно было поставить природного россиянина
начальником всех вооружений» 122. Бутурлин умолчал о том, что
царь назначил Кутузова лишь в результате требований
определенных общественных кругов. Он отрицал наличие у
Кутузова каких-либо самостоятельных стратегических
планов. По его мнению, Кутузов был лишь способным
проводником чужих идей. Такой характер якобы имели его
действия иод Бородином, под Москвою и т. д.
Характеризуя Бородинское сражение, Бутурлин
исказил историческую правду: он утверждал, что идею
генерального сражения Кутузов заимствовал у Барклая-де-
Толли. «...Важные причины побудили Кутузова привести
в действие намерение генерала Барклая-де-Толли,
состоявшее в том, чтобы без отлагательства вступить в
генеральное сражение...» 123. Само Бородинское сражение не приво-
ло, по мнению автора работы, русскую армию к победе и
было ошибкой Кутузова.
Оставление Москвы Бутурлин изобразил как
правительственный акт, направленный на то, чтобы показать
«твердость российского правительства (автор имел в виду
Александра I.— Л. />.), решившегося всем пожертвовать,
нежели преклониться под постыдное иго» 124. Далеко от
исторической правды и описание Бутурлиным
Тарутинского маневра. Он не отметил того, что этот маневр был
частью грандиозного кутузовского плана
контрнаступления. Бутурлин не увидел той огромной работы, которая
была проделана Кутузовым, чтобы создать условия для
121 Д. П. Б у т у р л и -н. История шашестшья императора
Наполеона иа Россию в 1812 г., т. I. СПб., 1823, стр. 165:
122 Там же, стр. 248.
123 Там же, стр. 255.
124 Там же, стр. 316.
100

перехода в контрнаступление, не показал во всей
полноте этого наступления. Он обвинил Кутузова в излишней
осторожности и медлительности и даже увидел в его
действиях следствие целой «системы медления, принятой
фельдмаршалом для вернейшего освобождения России» 125.
Бутурлин приписал Александру I идею окружения и
уничтожения армии Наполеона. «Александру наиболее
принадлежит слава сего блистательного похода» 126,— заключал он.
В стремлении умалить роль Кутузова Бутурлин зашел
так далеко, что приписал все распоряжения Кутузова
относительно действий войск в ходе контрнаступления
генерал-квартирмейстеру Толю. Такое освещение событий
было настолько далеко от истины, что вызвало возмущение
участников войны. Сам Толь вынужден был написать
Бутурлину письмо, в котором указывал, что душой а|рмии в
1812 г. был, конечно, Кутузов, он же (Толь.— Л. Б.) «был
его главным сотрудником и первым орудием во всем том,
что он обдумывал для погубления неприятеля... Итак, я
должен объявить, что действия князя Кутузова и мои в
эту... войну разнились существенно. Он с твердостью и
постоянством... при свете обширного и опытного ума своего,
придумывал общие планы действий, долженствовавших
неминуемо привести неприятеля к погибели, и назначал
время и место для исполнения сих планов. Я же
ограничивался кругом, мне принадлежавшим, довольствовался
разработкой его мыслей и составлял подробные
распределения, необходимые для всякого военного действия.
Соединяя в себе все пружины нашей воинской силы, он
руководил ею так, чтобы она наносила неприятелю наиболее
губительные удары, а я только направлял эту силу к тем
местам, которые были указаны его мудростью. Будучи
первым двигателем всего в армии, он поддерживал во всех
чинах терпение, самоотвержение, неустрашимость и веру в
успех...» 12'.
Это письмо Толя было написано после того, как во
Франции появилась рецензия на книгу Бутурлина
известного военного историка генерала Водонкура, который,
следуя за Бутурлиным, писал: «Все, что было сделано при
князе Кутузове, принадлежит начальнику его штаба
Толю». Такое восхваление деятельности Толя шло вразрез
125 Там же, т. II, стр. 120.
126 Там же, стр. 344.
127 «Русский архив», 1873, кн. 1, стр. 413—414.
101

с установившейся апологетической концепцией, умаляло
роль самого Александра I. В письме Бутурлину Толь хотел
сказать, что он был исполнителем указаний Кутузова, а
сам фельдмаршал был орудием «гениальных замыслов»
Александра I.
Бутурлин не напечатал письмо Толя, полагая, что
может этим вызвать недовольство Николая I. Главное было
сделано: в двух изданных работах показана роль Петра I
как представителя сильной власти и Александра I как
«освободителя» России. Целью этих работ было укрепить
позиции царизма. Выход их накануне восстания
декабристов получил особый политический смысл.
В основе работы Бутурлина о войне 1812 г. лежала
теоретическая концепция Жомини. Это вызвало возражение
Богдановича, который писал, что у Бутурлина «всякое
действие обсуживается... на основании мыслей генерала
Жомини», и вследствие предвзятого подхода автор, «имея
возможность пользоваться всеми сокровищами наших
государственных архивов, оставил без внимания весьма
важные материалы» 128.
Таким образом, Богданович указывал на
фальсификацию Бутурлиным военной истории уже самой системой
подбора фактов, а не только их освещением. Историческая
концепция Бутурлина встретила резкое осуждение
декабристов. М. Ф. Орлов указывал Бутурлину на его «ложные
рассуждения», имевшие целью прославлять самодержавие,
и требовал от него войти «в хижину бедного россиянина,
истощенного от рабства и несчастья», и извлечь оттуда
«предвозвещение будущего нашего величия» 129. Орлов
писал Бутурлину: «Мы живем в таком веке, что историк не
может быть историком, ежели он не имеет хороших
сведений по политической экономии» 13°. Он требовал также
внести «мысли о тогдашней тактике и стратегии»,
показать связь войны с внутренней и внешней политикой ш.
Кроме чисто военных сюжетов, Бутурлина интересовали
также такие острые вопросы, как движения народных масс
в начале XVII в. Бутурлин понимал, что «смутное вре-
128 М. Богданович. История Отечественной войны 1812
года, т. III. СПб., 1860, стр. 534.
129 .«Избранные оотральнонпо-литические и философские -
сочинения декабристов», т. И. М., 1951, стр. 305.
130 Там же/ спр. 304.
131 Там же, стр. 303—304.
402

мя» — это не только борьба за власть среди бояр, готовых
ради нее способствовать польско-шведской интервенции.
Он указывал, что одна из причин волнений заключается в
стремлении господствующего класса закрепостить
крестьян. Но этот протест народных масс воспринимался им как
бунт, как нарушение законного порядка вещей. «Русский
народ,— пишет Бутурлин,— вдруг сам разрывает все узы
законной подчиненности и с неимоверным остервенением
вдается в ужасы самовольства и безначалия» 132.
Крепостник Бутурлин считал, что «история предшествующего
полувека нисколько не приготовляет» к этим
«чрезвычайным событиям» 133. Выход -он видел в укреплении
самодержавия: «одна самодержавная власть, сосредоточенная в
руках мощного государя, подкрепляемая единодушною
преданностью первейших сословий, могла обуздать
порождающуюся крамолу и обезопасить несчастное отечество» 134.
«Историю смутного времени» Бутурлин писал после
польского восстания 1831 г., революционных выступлений
на Западе, восстания военных поселян в России. Поэтому
его работа имела определенное политическое звучание.
Это был голос реакции, стремившейся во что бы то ни
стало сохранить крепостнический порядок в России.
Александр Ильич Хатов135. А. И. Хатов вначале
занимался проблемами военной истории попутно, в связи с
изучением вопросов тактики. Он понимал, что современная
тактика есть результат изменения форм боевых действий.
К обоснованию сложившихся форм он подошел, применив
132 Д. П. Бутурлин. История смутного времени в России в
начале XVII Бека, ч. I. СПб., 1в39, стр. 1—2.
133 Там же, стр. 1.
ш Там же, ч. II. СПб., 1841, стр. 4.
135 А. И. Хатов родился в 1780 г. Образогаиие получил в 1-м
кадетском 'корпусе. Службу в армии начал в 1797 г. Участвовал в
кампаниях 1805 н 1808—1809 гг. С 18М г. заведовал Петербург
ским училищем колонновожатых. С 1814 г.— начальник
топографического отделения Главного штаба, с 1824 г.— генерал-тшартирмей-
стер Главного штаба. В 1829 г. был назначен начальником
отделения Военно-ученого комитета. Хатов был одним из инициаторов
открытия Военной академии. Умер в 1846 г. в чине генерала-от-
инфантерии.
Основные работы А. И. Хатова: «Общий опыт тактики», ч. I—
II. СПб., 11807—1810 гг.; «Описание зимнего похода на Аландские,
острова». СПб., 1818; «Поход российских императорских вожж в
Пруссии 1806 г.». СПб., 1839: «Турецкий поход русских под
предводительством генералачгг-инфантерии Голенищева-Кутузова в
1811 г.», СПб., 1840.
-103

метод исторического анализа. В предисловии к своей
первой работе «Общий опыт тактики» Хатов пытался
следующим образом, объяснить причины возникновения войн:
«Сожаления достойно, что первое искусство,
изобретенное людьми, было вредить друг другу, и что искони веков
они старались найти более способов истреблять |род
человеческой... С началом мира начались и страсти. Они
родили войну...» 136
Хатов дал обзор развития военного искусства с
древних времен и до конца XVIII в. «В конце прошедшего
столетия,— пишет он,— военная наука сделала еще новые
успехи. Французы и россияне показали пример, что не
всегда надо слепо следовать методе, но можно иногда, не
останавливаясь для осады крепостей, оставлять за собою
сии мнимые преграды и внести войну в недро государств,
к самим столицам» 137.
Эта мысль была новой в военной науке; она возникла
в результате обобщения опыта Суворова и Наполеона:
«Они (т. е. русские и французы.— Л. Б.) показали, что не
надобно упускать случая пользоваться своими успехами;
а напротив того, должно неутомимо преследовать
разбитого неприятеля и не давать ему опомниться. Следуя сим
правилам, Пишегрю в одну кампанию покорил
Голландию, усаженную крепостями; а Суворов в четыре месяца
исторгнул у французов Верхнюю Италию» 138.
Хатов решительно возражал против перенесения в
стратегию математических .формул Ллойда. Он
рассматривал войну как явление, зависящее от многих факторов,
которые для военной науки составляют то же, «что
фундамент для строения». Это, во-первых, «способы,
употребляемые правлениями для образования граждан, воинов и
генералов»; во-вторых, «связь военных учреждений с
политическими», ибо «военные учреждения делаются людьми
приказными; от того случается, что министры, не будучи
генералами, всегда противоречат требованиям и действиям
оных, а генералы, не будучи министрами, не знают
влияния, которое военные действия имеют на политику, и
иждивения, которое государству, для поддержания войны,
употребить должно» 139.
136 А. И. Хатов. Общий опыт тактики, ч. I. СПб., 1807, стр. 1.
137 Там же, стр. 19.
138 Там же.
139 Там же, стр. 2-1.
104

Наиболее крупная военно-историческая работа Хато-
ва — очерк «Поход российских императорских войск в
Пруссии, 1806 г.». Описание похода, как подчеркивается в
предисловии, «основано большей частью на официальных
документах» 140 (к последним отнесены бюллетени
французской армии, мемуары майора Бот и «Журнал военных
действий императорской Российской армии»).
Даже перечень источников свидетельствует о том, что
Хатов строил свою работу на узкой, а главное, на весьма
шаткой основе, так как известно, что журнал Беннигсена
во многом фальсифицирует события, равно как и
французские бюллетени. Сама работа представляет собой весьма
неполное описание событий по системе «кто куда ходил»,
без какой-либо попытки сделать выводы относительно
военного искусства.
Еще более слабой была последняя работа Хатова
«Турецкий поход русских под предводительством генерала от
инфантерии Голенищева-Кутузова в 1811 г.» 141 Если бы
Хатов ограничился изложением хода военных действий,
а не решил представить русского полководца
последователем идей Фридриха II, столь приятного сердцу
Николая^, его книга не имела бы многих присущих ей пороков.
Разбирая основы стратегии Кутузова, Хатов приписал ему
следование правилам Фридриха, согласно которым
противника лучше побеждать измором, нежели сражениями, «в
коих нередко счастье более уступает, нежели искусство и
храбрость». Приписав Кутузову стратегические взгляды
Фридриха, Хатов стал «подгонять» факты к своей
концепции. В результате получилась книга, искажающая
историческую правду. Нужно сказать, что впоследствии на
опровержение этой концепции было затрачено немало труда.
Хатов известен также как переводчик работ Бутурлина по
войне 1812 г., который писал их на французском языке.
Хатов полностью разделяет взгляды Бутурлина на роль
Александра I в этой войне. Более того, он снабдил текст
Бутурлина примечаниями, в которых подчеркивается, что
Кутузов был лишь усердным исполнителем планов царя.
В предисловии к книге Бутурлина Хатов написал: «Я
140 Л. И. Хатов. Поход российских .императороких войск в
Пруссии, 1806 г. СПб., 1Ш9, предисловие.
141 А. Хатов. Турецкий поход русских под
предводительством генерала-от-инфантерии Голенищева-Кутузова в 1811 г. СПб.,
105

приемлю смелость повергнуть труд сей к стопам вашего
императорского величества как первого виновника
блистательных успехов» 142.
Таким образом, Хатов был довольно посредственным
военным историком. О нем следует упомянуть только
потому, что он сделал первую попытку привлечь факты
русской военной истории для решения задач современной
тактики и увидел в полководческом творчестве Румянцева
и Суворова черты нового передового военного искусства.
Разработка истории военно-морского флота
осуществлялась слабо. В начале XIX в. появился ряд
работ официального историографа военно-морского флота
А. С. Шишкова 143, а также В. Н. Верха 144, К. Германа 145.
Однако их труды могли служить лишь материалом для
дальнейших исследований.
* * *
Военно-историческая мысль России в первой четверти
XIX века отразила размежевание общественных сил
страны на два лагеря — прогрессивный и
реакционный. Прогрессивное направление, представленное
декабристами, выдвинуло ряд новых важных проблем б
военной истории, в процессе (разработки которых
сложилось буржуазное понимание военно-исторических явлений.
Официальное направление имело охранительный
характер, утверждало в военной истории культ личности царей,
развивая тем самым карамзинскую концепцию
определяющей роли самодержавия в развитии русского государства.
142 Д. Бутурлин. Истории нашествия императора
Наполеона на Россию в 1812 г., ч. I, стр. V.
ш А. С. Шишков. Список кораблям и прочим судам
всего российского флота от начала (заведения одного до нынешнего
времени, с историческими вообще о действиям: флотов и о каждом
судне 'примечанишш... СПб., 1799; е т о ж е. Собрание мореходных
журналов или ежедневные 'записки... СПб., 1800; его же.
Военные действия российского флота против шведского в 1788, 89 и
90 годах... СПб., 1826. Должность историографа была введена в
1797 г. согласно уставу военного флота. А. С. Шишков был
назначен на эту должность в 1799 г.
144 В. Н. Верх. Жизнеописание, генерал-адмирала графа*
Федора Матвеевича Апраксина. СПб., 1825; его же. Жизнеописание
российского адмирала К. И. Крюйса. СПб., 1825, его же.
Жизнеописание первых российских адмиралов, или опыт истории
российского флота, ч. I—II. СПб., 1831—1836 и др.
145 К. Герман. История и статистическое описание
российского флота. СПб., 1808.

Г лава IV
РУССКАЯ ВОЕННО-ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА
ВО ВТОРОЙ ЧЕТВЕРТИ XIX В.
ВОЕННАЯ ТЕОРИЯ
Во второй четверти XIX в. отставание России в
экономическом и политическом отношениях от
капиталистических стран Западной Европы стало еще более
значительным.
Феодально-крепостнический строй тормозил развитие
производительных сил страны. По-прежнему особенно
резко это проявлялось в промышленном производстве,
прежде всего в области машиностроения, следствием чего было
отставание в строительстве железных дорог, а также
парового флота. Низкий уровень металлургического
производства и машиностроения был также причиной отставания
в производстве вооружения и боеприпасов. На оружейных
заводах производилось главным образом гладкоствольное
оружие. Выпуск стальных орудий и нарезного стрелкового
оружия задерживался из-за слабой технической
оснащенности предприятий.
Вместе с тем продолжался процесс внедрения
капиталистических отношений в сельское хозяйство. Рос экспорт
хлеба. Ежегодно из России вывозились десятки
миллионов пудов пшеницы, ржи, ячменя и овса. «Производство
хлеба помещиками на продажу,— писал В. И. Ленин,—
особенно развившееся в последнее время существования
крепостного права, было уже предвестником распадения
старого режима» 1. Помещики стремились увеличить
товарность своих хозяйств путем усиления эксплуатации
крепостных. С 1826 по 1854 г. произошло более семисот
1 В. И. Ленин. Сочинения, т. 3, сир. 158.
107

крестьянских волнений. В стране складывалась
революционная ситуация. Прогрессивные круги требовали
уничтожения крепостного права. «Все общественные
вопросы,— указывал 6. И. Ленин,— сводились к борьбе с
крепостным правом...» 2.
Пороки крепостнического строя отражались и на
положении в армии и флоте. Развитие военного дела тормозила
рекрутская система комплектования войск; вся
организация военного дела нуждалась в реформах. Царизм
упорно держался за отсталые формы устройства вооруженных
сил. В армии царила жестокая муштра, стремление
превратить не только солдат, но и офицеров в бездумных
исполнителей воли начальства; собственно боевая
подготовка отодвигалась на второй план. Военное министерство
издавало один за другим уставы, наставления и
инструкции, в которых все было расписано до мелочей. В то же
время на показательных стрельбах 1845 и 1852 гг.
результаты были настолько низкие, что было решено послать в
каждый полк по два «отличных» стрелка для
практического обучения солдат. Только легкая, егерская пехота
более или менее удовлетворительно обучалась ведению огня.
Штуцерами было вооружено не более 4—5% состава
полков. Не лучше обстояло дело в артиллерии и кавалерии.
К середине XIX в. военно-морской флот Англии и
Франции почти целиком состоял уже из паровых
кораблей, а русский флот в основном оставался парусным.
С 30-х годов XIX в. снова стал подниматься протест
против николаевского режима в армии. За участие в
волнениях, за «дерзости против начальства» и тому подобные
провинности в период с 1825 по 1850 г. были отданы под
суд десятки тысяч солдат 3. Правительству с трудом
удалось подавить восстание военных поселян в Новгороде и
волнения в Севастополе.
Среди офицерства также продолжалось брожение.
В различных формах проявлялись отголоски восстания
декабристов. «Тайное общество военных друзей», в котором
состояло свыше пятидесяти человек, сделало попытку
поднять восстание в войсках Литовского корпуса.
Руководители общества поручик Вегелин, капитан Игельстром и
2 В. И. Л е н н н. Сочинения, т. 2, стр. 473.
3 Историческое ободрение военяо-сухопутного управления с
1825 по 1850 гг.». СПб., 1850, стр. 107—109; А. В. Федотов.
Русская армия в 50—70 гг. XIX в. Л., 1959, стр. 109.
108

подпоручик Гофман вели среди солдат революционную
пропаганду. Однако восстание не удалось организовать, и
общество было разгромлено4. В полках, которыми до
1825 г. командовали декабристы (Вятском, Алексопольском
и др.), солдаты выражали сочувствие сосланным офицерам.
Особенно сильны были антиправительственные настроения
в Кавказских войсках, где отбывали наказание 2800
солдат — участников восстания декабристов5. В связи с этим
Ермолов, подозреваемый в сочувствии сосланным
декабристам, был удален с поста главнокомандующего русскими
войсками на Кавказе и на его место назначен Паскевич.
Генералы, сочувствовавшие декабристам (Раевский и
другие), были уволены из войск.
Однако искоренить оппозиционные настроения среди
офицеров не удавалось. Шеф жандармов А. X. Бенкендорф
в обзоре состояния общественного мнения в 1827—1830 гг.
писал: «Экзальтированная молодежь... мечтает о
возможности русской конституции... и о свободе...» 6 «Среди этих
сумасбродов мы видим зародыши якобинства,
революционный и реформаторский дух, выливающиеся в различные
формы, и чаще всего прикрывающиеся маской русского
патриотизма» 7.
Атмосфера особенно накалилась в 1848 г. Страх перед
революцией толкал царское правительство на усиление
политических репрессий. Особенно свирепо царизм
расправлялся с «вольномыслием» среди офицеров. Это
отчасти сказалось на деле петрашевцев, в числе которых были
офицеры гвардейских полков у А. И. Пальм, Д. Д. Ахшару-
мов, И. Дебу, Н. ГТ. Григорьев, Н. А. Момбелли и другие8.
Николай I с большой тревогой отнесся к делу
петрашевцев, увидев в их деятельности угрозу повторения
1825 года. Так, А. С. Ментиков в своем дневнике писал
о большом волнении во дворце в связи с арестами в
1849 г. пятидесяти «профессоров, чиновников и офицеров,
составивших заговор против правительства»9.
4 «Дела и дни». Исторический журнал, 1920, кн. 1, стр. 239—259.
5 А. Фадеев. Декабристы в Отдельном Кавказском корпусе.
«Вопросы истории», 1951, № 1, стр. 100.
6 «Красный Архив», 1029, т. 6 (37), спр. 150.
7 Там же, стр. 149—150.
8 ЦГИАМ, ф. 109, он. 1, д. 66.
9 Л. Г. Бескровный. Очерки по источниковедению
военной истории России. М., 1957, стр. 319.
109

Политическая реакция сказывалась на всех областях
военной жизни, в том числе и на состоянии военной
теории. Официальная военно-теоретическая мысль была
представлена главным образом уставами 1831 —1848 гг.,
в которых до мелочей был расписан весь порядок
службы. Уставы этого времени представляли собой пеструю
смесь положений линейной тактики и тактики колонн и
рассыпного строя. В официальных курсах тактики
(И. Ф. Веймарна 2-го, А. П. Карпова и др.)
разрабатывалась «смотровая тактика», которую Д. Давыдо,в
называл основами «ремешковой науки».
Официальные взгляды на военное искусство
развивали А. П. Карцов и М. И. Богданович. Богданович
видел свою главную задачу в добросовестном изложении
концепций западноевропейских теоретиков. Позже он
занялся военной историей. Карцов же с неменьшим
усердием производил «аналитический разбор главных,
основных статей устава».
Однако для развития военного дела требовалась
разработка коренных вопросов военной теории. На очередь
дня встала также задача осмыслить исторический путь
развития военного искусства. Это понимали передовые
военные теоретики. Так, Ф. И. Горемыкин -отмечал, что
«исторический способ изучения, без пособия хорошей
теории, как обратно, теория без исторического развития,
равно недостаточны» 10. Аналогичные мысли высказывал
А. И. Астафьев, который писал: «История должна стоять
в голове каждой науки потому, что ома представляет нам
опыт прошедших веков...» п.
К середине XIX в. уже произошла дифференциация
военной науки, появились специальные труды по
стратегии и тактике.
В частности, Н. В. Медем подчеркивал, что
«изобретение какого-либо нового оружия, употребление каких-
либо средств, доселе неизвестных, может внезапно
изменить все...», и в связи с этим требовал расчленения боевых
порядков 12.
10 Ф. Горемыкин. Руководство к изучению тактики в
начальных ее основаниях .и практическом применении, ч. I. СПб.,
1849, стр 7.
11 А. Астафьев. О современном военном искусстве, ч. I.
СПб., 1856, стр. 80.
12 Н. Медем. Обозрение известнейщих правил и систем в
стратегии. СПб., 1836, стр. 5.
110

Ф. И. Горемыкин разрабатывал вопросы тактики в
сражении, ведущемся на основе расчлененного боевого
порядка. Он придавал большое значение рассыпному строю, так
как последний дает возможность действовать на такой
местности, на каторой «другие роды строя вовсе не могут быть
употреблены... Убыль от неприятельских выстрелов,
особенно артиллерийских, в рассыпном строе меньше нежели
во всяком другом» 13. Горемыкин считал, что с изменением
характера боя должен измениться и состав пехоты:
существующее деление пехоты на линейную и легкую уже не
оправдывало себя. Он утверждал, что настало время
унифицировать пехоту. Он решительно выступал против
шаблона в военном деле и подчеркивал, что на правила
тактики «надобно смотреть не как на законы, всюду и
неизменно исполняемые, а только как на общие мысли, как на
указания, в духе которых должны быть на самой практике
делаемы соображения; исполнение же этих соображений,
смотря по различию случаев, может и должно изменяться
до бесконечности» 14.
В области стратегии выдвинул передовые идеи другой
замечательный военный теоретик — П. А. Языков. Он
утверждал, что стратегия «даже в неполном развитии
своем, как она существует ныне, заслуживает особенного
внимания людей просвещенных: ибо, по важности
практических действий, к которым эта теория прилагается, она
должна занимать важное место в области познаний
человеческих...» 15. По мнению Языкова, «стратегия есть
искусство наивыгоднейшего употребления вооруженных сил на
театре войны для достижения определенной политической
цели» 16.
Раскрыв сущность стратегии и факторы, ее
определяющие, Языков анализирует связь стратегии с политикой и
создает «свод стратегических истин, предшествующих
рассмотрению вопроса об употреблении вооруженных сил на
театре войны», а также «свод стратегических истин,
относящихся к рассмотрению вопросов об употреблении
вооруженных сил на театре войны». В заключение Языков
13 Ф. Горемыкин. Руководство к изучению тактики в
начальных ее основаниях и практическом применении, ч. 1. СПб..
1849, стр. 15—16.
14 Там же, стр. V—VI.
15 П. Языков. Опыт теории стратегии, ч. 1, СПб., 18112, стр. 1.
16 Там же, стр. 27—28.
111

писал: «Свод всех стратегических понятий, если он
изложен систематически и отчетливо, должен верно
изображать положение теории стратегии в настоящем ее
развитии, предоставляя времени дальнейшее развитие науки: ибо
теория стратегии должна усовершенствоваться и
(развиваться подобно всем отраслям познаний человеческих» 17.
Языков подробно рассмотрел вопрос о роли сражения
в ходе военной кампании, а также о стратегическом
значении партизанских действий. Он отмечал, что судьба войны
«большею частию зависит от сражений, происходящих
между главными силами двух враждующих сторон, ибо
сражение составляет одно из важнейших средств для
сокрушения действующей силы противника» 18.
С критикой официальной военной науки выступил в
50-е годы XIX .в. А. И. Астафьев, который указывал на
отставание военной теории от уровня развития воепного
дела. «Прежнее военное искусство,— писал он,— по
малому объему, не может вмещать современные войны; оттого
все бывшее сделалось несообразным с нынешним
порядком вещей и вынуждает произвести преобразования в его
правилах, касающихся войск и ведения войны» 19.
А. Астафьев требовал отказа от подражания
«действиям Наполеона, несообразным с условиями нашего
времени» 20, и настаивал на необходимости разработки
вопросов стратегии и тактики в соответствии с новыми
средствами ведения войны. Вооружение армии более совершенным
оружием (штуцерами), писал он, требует изменения
способов ведения боя. По его мнению, рассыпной строй
может быть «единственным противодействием современному
огнестрельному действию» 21. В связи с этим должны быть
изменены формы управления войсками, в частности
неизмеримо должна возрасти роль штабов. Но реорганизация
армии, писал Астафьев, невозможна без
общегосударственных реформ, ибо «недостатки общественного устройства
и управления будут неминуемо отражаться на войска и на
армию, а следовательно и на военное искусство» 22.
17 П.Языков. Опыт теории стратегии, ч. 3. СПб., 1842, стр. 70.
18 Там же, стр. 67.
19 А. Астафьев. О современном военном -искусстве, ч. I.
СПб., 1856, стр. XVII—XVIII.
20 Там же, стр. 39.
21 Там же, стр. 104.
22 Там же, ч. И СПб., 1861, стр. 4.
112

Наряду с работами по стратегии и тактике появляются
также сочинения по другим вопросам военного дела.
В 40-е годы XIX в. вышел труд Д. А. Милютина
«Критическое исследование значения военной географии и
военной статистики», в котором подчеркивалась необходимость
«принять новые системы для образования, приготовления,
снабжения и содержания вооруженных сил», поскольку
«самый образ ведения войны принял такое направление,
что все государства вынуждены были значительно усилить
постоянные армии и флоты» 23. Милютин выдвинул тезис,
что «не одно число войск и кораблей определяет военную
силу государства», а все средства, которыми оно
располагает. Вот почему для правильного решения вопросов
военного дела нужню учитывать «почти весь состав
государства, рассматривая в нем все элементы с точки зрения
военной» 24. Это была совершенно новая трактовка военной
теории.
Большое значение для военной теории имели работы
А. 3. Теляковского, в которых он впервые в военной
теории рассматривал полевую и долговременную
фортификацию с точки зрения стратегии и тактики25.
ОБЩЕСТВЕННАЯ МЫСЛЬ
Во второй четверти XIX в., несмотря на жесточайшую
реакцию, начался новый подъем
общественно-политической мысли в России. Правительство Николая I,
напуганное восстанием декабристов, боролось с революционным
движением не только в России, но и на Западе. «Жандарм
Европы» зорко следил за «благонамеренностью мыслей»
своих подданных и беспощадно расправлялся со всяким
проявлением протеста против существующего строя. И все
же общественный протест неуклонно нарастал.
В 40-е годы XIX в. в русском общественном движении
определились два течения: революционно-демократическое
и дворянско-либеральное. Характеризуя этот этап
развития общественно-политической мысли, Ленин писал:
«Самыми выдающимися деятелями дворянского периода
23 Д. М и л ю т и н. Критическое доследование значения
военной географин и военной статистики. «Военный журнал», 1846,
№ 1, стр. 1»2(5.
24 Там же, стр. 174, 177.
25 А. 3. Т е л и (к о в с к и и. Полевая фортафикашрш. СПб.,
1846; его же. Долговременная фортификация СПб., 1846.
8 Л. Г. Бескровный
ИЗ

были декабристы и Герцен. В ту пору, при крепостном
праве, о выделении рабочего класса из общей массы
крепостного, бесправного, ,,низшего" „черного44 сословия
не могло быть и речи. Предшественницей рабочей
(пролетарски-демократической или социал-демократической)
печати была тогда общедемократическая бесцензурная печать
с ,,Колоколом" Герцена во главе ее.
Как декабристы разбудили Герцена, так Герцен и его
,,Колокол44 помогли пробуждению разночинцев,
образованных представителей либеральной и демократической
буржуазии, принадлежавших не к дворянству, а к
чиновничеству, мещанству, купечеству, крестьянству.
Предшественником полного* вытеснения дворян разночинцами в
нашем освободительном движении был еще при крепостном
праве В. Г. Белинский» 26.
ОБЩАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ
Острая идейная борьба нашла отражение и в
исторической науке. После учиненного правительством разгрома
университетов в официальной исторической науке
задавали тон Н. Г. Устрялов и М. П. Погодин. О политической
платформе Устрялова можно судить по его отправному
тезису: Россия возросла «без вредных плевел,
одушевляемая отличительным свойством народного характера,
беспредельною преданностию вере и престолу», а во время
Николая I в ней «живее, чем когда-либо, пробудилась
мысль о необходимости органического устройства державы,
основанной на истинных началах народности и
образования» 27.
В Московском университете до середины 40-х годов
подвизался Погодин, выдвинувший положение, что
«Российская история может сделаться охранительницею и
блюстительницею общественного спокойствия»28. Погодин
стал проводником теории «официальной народности»;
всеми силами он пытался доказать, что в России
революция невозможна, а самодержавие незыблемо, так как оно
является «естественной нормой государственной власти»
26 В. И. Ленин. Сочинения, т. <20, стр. 223.
27 Н. Устрялов. Русская история, ч. I. Изд. 5-е. СПб., 1855,
стр. 12—13.
28 М. П. Погоди н. Историко-критические отрывки, кн. 1. М.,
1846, стр. 16.
114

в стране. Будучи, как и Карамзин, сторонником норман-
ской теории, он утверждал, что варяги создали Киевское
государство. Это положение Погодина было подхвачено
Зотовым, Веймарном и Голицыным. Петровские
преобразования, по мнению Погодина, были революцией сверху.
«Во всей истории,— писал он,— не было революции
обширнее, продолжительнее и радикальнее» 29. Нужно сказать,
что и этот вывод Погодина разделяли русские военные
историки первой половины и середины XIX в.
Новые буржуазные взгляды на исторический процесс
проявились в работах Н. А. Полевого (1796—1846),
который сначала выступил с критикой «Истории» Карамзина,
а затем выпустил собственную «Историю русского народа».
Полевой считал, что исторический процесс в России надо
рассматривать в связи с мировой историей. Он требовал от
историка полной научной объективности и отказа от всяких
нравоучительных задач. Историк, по его мнению, должен
быть беспристрастным повествователем 30. Впрочем, вскоре
в «Обозрении русской истории до единодержавия Петра
Великого» Полевой по существу повторил выводы
Карамзина о божественной предопределенности исторической
судьбы России.
К теории официальной народности довольно близко
стояла концепция славянофилов (К. С. Аксаков, И. В.
Киреевский, И. Д. Беляев и др). Славянофилы утверждали,
что Россия имеет особый, отличный от Западной Европы
путь общественного развития, исключающий борьбу
классов. От революции ее спасет крестьянская община и
церковь. Путь развития русского народа будет проходить
через реформы, даруемые сверху. Этим воззрениям
противостояла концепция западников, исходившая из положения,
что Россия будет проходить те же этапы развития, что
и страны Европы. Западники (Т. Н. Грановский, К. Д.
Кавелин, Б. Н. Чичерин и др.) утверждали в русской
историографии буржуазное толкование исторического
процесса.
В 40-е годы Москва стала центром буржуазной
оппозиции, «всего умственного движения в России» 31. Лекции
29 Там же, стр. 32.
30 Н. Полевой. История русского народа, т. I. Изд. 2-е. М.,
1830, стр. XXI.
31 «Воспоминания Бориса Николаевича Чичерина. Москва
сороковых годов». М., 1929, стр. 34.
8*
115

Грановского в Московском университете показывали связь
исторической науки с запросами общества. В
исторических трудах Грановский выступает как дуалист. «У
истории,— писал он,— две стороны: в одной является нам
свобода творческого духа человеческого, в другой —
независимые от него, данные природою условия его
деятельности. Новый метод должен возникнуть из внимательного
изучения фактов мира духовного и природы в их
взаимодействии» 32. Только при этом условии, по его мнению,
можно понять законы, определяющие движение
исторических событий. Грановский рассматривал историческое
развитие как единый процесс непрерывной борьбы нового со
старым.
Подчеркивая особое значение выводов Грановского о
закономерностях исторического процесса, Чернышевский
писал: «При той чрезвычайной важности, какую играет в
жизни и должна приобрести в истории натуральная
сторона человеческого быта, понятно, что влияние естественных
наук на историю должно со временем сделаться
неизмеримо сильным. В настоящее время еще очень немногие
историки предчувствуют это. Грановский принадлежал к
числу их» 33.
Грановский переоценивал роль личности. Он полагал,
что «собирательная мысль, собирательная воля» народа
должны претвориться в мысль и волю одного лица,
«одаренного особенно чутким нравственным слухом, особенно
зорким умственным взглядом» 34. «В истории человечества
есть... эпохи... в которые между требованиями нового
времени и между требованиями и притязаниями уцелевших
исторических остатков существует противоречие, которое
может быть уничтожено только насилием. Такое насилие
совершено было в древнем мире через германцев, в XIX
веке — через французскую революцию» 35.
Чернышевский видел в Грановском не только крупного
ученого, но и борца против крепостничества и деспотизма.
Этот «человек, по природе и образованию призванный
быть великим ученым и шедший всю жизнь неуклонно и
неутомимо по ученой дороге, не оставил, однако, по себе
32 «Сочинения Т. Н. Грановского», т. I. М., '1892, стр. 22—28.
33 Н. Г. Чернышевский. Поли. собр. соч., т. III, стр. 358.
34 «Сочинения Т. Н. Грановского», т. I, стр. 338.
35 П. Милюков. Из истории русской интеллигенции. СПб.,
1902, стр. 221-2212.
116

сочинений, которыми наука двигалась бы вперед
(единственное средство к приобретению имени великого ученого
на Западе),— и, между тем', каждый из нас говорит, что
он несомненно был великим ученым и исполнил все, к
чему призывал его долг ученого... Положение было таково,
что все лежавшие на нем требования общества и науки
существенно исполнялись живым словом...»36. Читанный
Грановским курс лекций был средством воспитания
молодежи в духе борьбы с произволом и хотя сам Грановский
не был революционером и видел путь улучшения общества
в реформах сверху,— его деятельность сыграла крупную
роль в развитии общественного сознания 37.
Почти одновременно с Полевым и Грановским
выступил М. Т. Каченовский (1775—1842), создавший так
называемую «скептическую школу», задача которой сводилась
к тому, чтобы расчистить путь для новой буржуазной
исторической науки. Каченовский выступил против
Карамзина, он требовал отказа от надуманных исторических
схем и перехода к научному анализу исторического
процесса.
Характеризуя этот период русской истории,
Чернышевский писал: «Около 1835 года мы, после безусловного
поклонения Карамзину, встречаем, с одной стороны,
скептическую школу, заслуживающую великого уважения за
то, что первая стала хлопотать о разрешении вопросов
внутреннего быта, но разрешавшую их без надлежащей
основательности; с другой — «высшие взгляды» Полевого
на русскую историю,— через десять лет, ни о высших
взглядах, ни о скептицизме нет уже и речи: вместо этих
слабых и поверхностных попыток, мы встречаем строго
ученый взгляд новой исторической школы, главными
представителями которой были тт. Соловьев и Кавелин: тут в
первый раз нам объясняется смысл событий и развитие
нашей государственной жизни» 38.
Большой вклад в развитие русской исторической науки
внесли А. И. Герцен и В. Г. Белинский. Ими были
сформулированы основанные на передовых социальных идеях по-
36 Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. III, стр. 353—
354.
37 См. «Очерки по истории философской и
общественно-политической мысли народов СССР», т. I. М., 1955, стр. 395—399.
38 Н. Г. Чернышевский. Очерки гоголевского периода
русской литературы. СПб., 1893, стр. 224—225.
117

ложения о природе войн, о классовом характере
вооруженных сил, о роли личности и масс в военном деле.
Материалистические воззрения А. И. Герцена (1812—
1870) сложились в борьбе с идеалистической философией.
«Герцен,— писал Ленин,— вплотную подошел к
диалектическому материализму и остановился перед —
историческим материализмом» 39.
Через вольную прессу Герцен пропагандировал идеи
утопического крестьянского социализма и революционной
демократии, вел борьбу против крепостничества и царизма.
«Господствующая ось, около которой шла наша жизнь,—
это наше отношение к русскому народу, вера в него,
любовь к нему... и желание деятельно участвовать в его
судьбах» 40,— писал он.
Герцен верил в народ как в основную движущую силу
истории. Он утверждал, что результатом исторического
развития будет социализм, что русскому народу будет
принадлежать ведущая роль в развитии мировой
цивилизации. Именно поэтому Герцен считал, что «пора
действительно знакомить Европу с Русью. Европа нас не
знает; она знает наше правительство, наш фасад и
больше ничего...» 41
Исторический процесс представлялся Герцену как
результат борьбы двух враждебных начал в обществе. «Во
все времена долгой жизни человечества,— писал он,—
заметны два противоположных движения: развитие одного
обусловливает «возникновение другого... В "какую обитель
исторической жизни мы ни всмотримся,— увидим этот
процесс...» 42
Историческое развитие, по Герцену,— не плавная
эволюция, а скачкообразный процесс. «Отрицание,—
пишет он,— берет все свои силы из того, что отрицает, из
прошедшего; оно не может ни пощадить его из
благодарности, ни уничтожить из ненависти: оно, как огонь, со-
жигает твердыни существующего, но само обусловлено
именно существованием сожигаемого...»43 Пример
тому — история Европы: «Доселе развитие Европы бы-
39 В. И. Л е н и н.. Сочинения, т. 18, стр. 10.
40 А. И. Г е р ц е н. Поли. собр. соч. и писем, т. XVII. Под ред.
М. К. Лемке, стр. 371—372.
41 Там же, т. V, стр. 390.
42 Там же, т.* III, стр. Ш.
43 Там же, т. V, стр. 230.
118

ла беспрерывная борьба варваров с Римом, пап с
императорами, победителей с побежденными, феодалов с
народом, царей с феодалами, с коммунами, с народом» 44.
Проблему свободы и необходимости в истории Герцен
решал следующим образом: «События столько же
создаются людьми, сколько люди событиями; тут не
фатализм, а взаимодействие элементов продолжающегося
процесса, бессознательную сторону которого может
изменять сознание. Историческое дело — только дело живого
понимания существующего» 45.
Герцен резко критиковал буржуазное общество. Это
была критика с позиции мелкобуржуазного
революционного демократа, мечтавшего о переходе к социализму
через крестьянскую общину.
Герцен придавал большое значение вопросам
военной истории. Особенное внимание он уделял
Отечественной войне 1812 года, которую считал рубежом двух эпох
в истории России. «С 1812 года начинается наша новая
история, и кончается старая история Запада»46.
Отечественная война, по его мнению,— справедливая борьба
всего русского народа против порабощения. «Народ
русский, мрачно молчавший столетия в своей невзгоде..., в
1812 году, испугавшись за целость земли русской...,
превратился в ополчение» 47. Герцен подчеркивал, что в
войне 1812 года ведущая роль принадлежала народу.
Герцен справедливо усматривал в Отечественной
войне крупное событие не только в истории России. Он
указывал, что русский народ освободил Европу.
В Отечественной войне 1812 года Герцен видел
начало освободительного движения. «Мы освободили мир,
а сами остались рабами, управляемыми какой-то
кордегардией в грановитой палате, какой-то немецкой
канцелярией с татарским кнутом в руках! Внизу, вверху, вое
неволя, рабство, грубая, дерзкая сила, бесправие, ни
суда, ни голоса...»48
Война 1812 года, по мнению Герцена,
непосредственно связана с движением декабристов. Он видел ошибки
44 Там же, т. I, стр. 87.
45 Там же, т. XIX, стр. 111.
46 Там же, т. XVII, стр. 414.
47 Там же, т. XV, стр. 518.
48 Там же, т. IX, стр. 28.
119

декабристов, но в то же время высоко оценивал их
подвиг, его историческое значение: «14 декабря,— указывал
он,— действительно открыло новую фазу нашему
политическому воспитанию... Безмолвие, немая пассивность
были нарушены; с высоты этих виселиц эти люди
разбудили душу у нового поколения — повязка спала с его глаз» 49.
Крымская война, героическая оборона Севастополя
нашли широкий отклик в исторической литературе.
Декларации правительства о якобы освободительном
характере войны не вызывали доверия в обществе. Под
влиянием поражений даже славянофилы перестали разделять
официальную точку зрения. С. М. Соловьев писал:
«С одной стороны, наше патриотическое чувство было
страшно оскорблено унижением России, с другой — мы
были убеждены, что только бедствия, и именно
несчастная война, могла произвести спасительный переворот,
остановить дальнейшее гниение... Мы терзались
известиями о неудачах, зная, что 'известия противоположные
приводили бы на<с в трепет» 50.
Оценивая военные действия в Крыму, Герцен писал:
Царь «не имел веры в свой народ. Он знал Альму и
Евпаторию, но крымской Сарагоссы, но богатырской защиты
Севастополя не предвидел. Воздух 1612 и 1812 годов
повеял в России при вести о неприятельском
нашествии...» 51~52.
Интерес Герцена к военно-историческим вопросам не
случаен. Он полагал, что армия должна сыграть важную
роль при переходе к новому общественному строю. На
страницах «Колокола» Герцен неоднократно обращался
к солдатам и офицерам с призывом выступить вместе с
крестьянством против царизма. И Герцен и Огарев
призывали революционную молодежь идти в армию:
«Новый, свежий воздух повеет в войска с вашим приходом.
Вы примкнете себя к солдату, вы примкнете войско к
крестьянству — а в этом одна из главных задач»53.
В статье «Что нужно народу?» Герцен писал: «Пуще
всего надо народу сближаться с войском. И отец ли, мать
49 А. И. Г е р ц е н. Поли, собр. соч. и писем, т. VI, стр. 352—353.
50 С. М. Соловьев. Записки. Изд-во «Прометей» [б. г.],
стр. 150.
51-52 «Полярная звезда». Лондон, 1856, кн. 2, стр. VI.
53 Н. Огарев. Народное слово. «Колокол», № 162, стр. 13#Г>,
120

ли снаряжает сына в рекруты... бери с сына клятву, что
но народу стрелять не будет...» 54
В статье Огарева и Обручева «Что надо делать
войску», как и во многих других материалах,
опубликованных Герценом в «Колоколе», говорилось, что присяга не
связывает солдат, что они не должны выступать против
народа: «Присяга, согласно которой солдата заставляют
стрелять по своему народу,— это не присяга, а обман,
клятвопреступление. Настоящая, природная присяга
заключается в том, чтобы ограждать народ... от всякого
врага и насилия. Солдат должен быть защитником, а не
палачом своего народа... Дело солдатское — не мешать,
а помочь народу получить землю и волю» 55. Эта статья
была затем отпечатана листовкой и распространена в
войсках.
Эффективность революционной пропаганды Герцена
отметил в своих воспоминаниях Д. А. Милютин:
«Военное ведомство не избежало влияния тогдашнего
революционного духа. Между молодыми офицерами было
немало... собиравшихся около пропагандистов революции.
Обнаружен целый ряд преступных действий офицеров
разных родов оружия, не исключая гвардейских и
генерального штаба» 56. С Герценом были связаны многие
офицеры, в том числе Н. Н. Обручев, П. Л. Лавров,
С. Сераковский, А. А. Потебня, М. С. Бейдеман, Я. Домб-
ровский, Н. А. Шевелов, Н. Я. Ростовцев и М. Я.
Ростовцев. Третье отделение установило, что с Герценом были
связаны генерал Охотников, полковник Нарышкин,
капитан Тизенгаузен, капитан Плоутин и другие. Через
них Герцен получал важные материалы для публикации
в «Колоколе» (например секретный циркуляр Милютина
о мерах борьбы с революционным движением в войсках
и т. п.). Н. В. Шелгунов писал: «Чем секретнее была мера
или распоряжение, тем больше вероятия, что о ней уже
будет напечатано в «Колоколе» 57.
О результатах этой пропаганды можно судить по
ряду политических процессов до и после Крымской вой-
54 А. И. Герцен. Поли. собр. сочинений и писем, т. XI,
стр. 145.
55 «Колокол», 1861, № 111, стр. 314—320.
56 Библиотека «им. Ленина. Отдел рукописей. Фонд Милютина,
д. 7842, л. 103.
57 Н, В. Шелгунов. Воспоминания. М.— Пг., 1923, стр. 157.
121

ны. В частности можно указать на дело штабс-капитана
Н. Иваницкого, которого судили за «подстрекательство»
солдат к восстанию в поддержку крестьян»58; на дело
М. Бейдемана, который был наборщиком в типографии
Герцена во время пребывания в Лондоне59; на дело
подполковника А. А. Красовского, распространившего в
своей части десять прокламаций.
О влиянии идей Герцена в армии свидетельствуют
также приказы военного министра Милютина,
направленные на искоренение революционных настроений в
войсках 60.
В. Г. Белинский (1811 — 1848) пришел к философскому
материализму сложным путем, преодолев влияние
идеалистической философии. Процесс формирования
мировоззрения Белинского показывает, как русская передовая
мысль «под гнетом невиданно дикого и реакционного
царизма, жадно искала правильной революционной
теории» 61.
Перейдя на позиции материализма, Белинский
рассматривал исторический процесс как диалектическое
развитие, как борьбу внутренних противоречий. Белинский
подошел к идее исторической закономерности. Смена
общественных отношений, утверждает он, есть
результат исторической необходимости. «Каждое важное
событие в человечестве совершается в свое время, а не
прежде и не после. Каждый великий человек совершает дело
своего времени, решает современные ему вопросы,
выражает своею деятельностью дух того времени, в которое
он родился и развился» 62.
Всю свою жизнь Белинский искал теорию, которая
правильно осветила бы путь исторического развития
России. Белинский пришел к выводу, что история есть
борьба народа за свою свободу. Крепостной строй — это «зло-
58 См. «Бездненское восстание-4861 г.» Сборник документов.
Казань, 1948.
59 А. И. Герцен. Поли. собр. сочинений и писем, т. XI,
стр. 4219 и ел.
60 Библиотека им. Ленина. Отдел рукописей. Фонд Милютина,
д. 1969, л. 453 и ел.
61 В. И. Л е н и н. Сочинения, т. 31, стр. 9.
62 В. Г. Белинский. Поли. собр. соч. в 12 томах, том VI,
стр. 505.
422

качественный нарыв» на теле народа. Идеал
Белинского — социализм. «...Я теперь в новой крайности,— писал
он Боткину в 1841 г.,— это идея социализма,
которая стала для меня идеею идей, бытием бытия... Все из
нее, для нее и к ней. Она вопрос и решение вопроса» 63.
Он горячо верил в то, что «настанет время, когда никого
не будут жечь, никому не будут рубить головы... Не
будет богатых, не будет бедных, ни царей, ни подданных,
но будут братья, будут люди»64.
По мнению Белинского, главная движущая сила
истории — народ. История есть проявление народной жизни.
Ход исторического развития определяется потребностями
общества. «Историк должен показать, что исходный пункт
нравственного совершенства есть прежде всего
материальная потребность, и что материальная нужда есть великий
рычаг нравственной деятельности» 65. В исторических
событиях существует живая внутренняя связь, а потому
историческая иаука должна «предыдущим объяснять
последующее, ибо иначе она будет летописью или
перечнем фактов, а не историей»66. Исторический процесс
есть процесс прогрессивный, ибо «нет предела развитию
человечества, и никогда человечество не скажет себе:
стой, довольно, больше итти некуда... Жизнь только в
движении; в покое — смерть» 67.
Белинский понимал, что историческая наука —
могучее средство борьбы за новый общественный строй, но
видел, что в то же время правящие классы широко
используют ее для утверждения господствующих отношений. Вот
почему Белинский так резко отзывался об официальной
историографии и ее представителях. Намекая на
пресловутую формулу о «православии, самодержавии и
народности», ставшую знаменем реакции, он писал, что
историческая литература «делается до того православною, что
пахнет могилами и отзывает пономарским звоном, до того
самодержавною, что состоит из одних доносов, до того
народною, что не выражается иначе, как по матерну.»68
63 В. Г. Белинский. Письма, т. II, СПб., 1Ш4, стр. 262.
64 Там же, стр. 267—268.
65 В. Г. Белинский. Поли. собр. соч., т. XII, стр. 463.
66 Там же, т. VII, стр. 435.
67 Там же, т. XII, стр. 460.
68 В. Г. Белинский. Письма, т. II, стр. 256—257.
123

Большой интерес Белинского к вопросам военной
истории был обусловлен многими причинами, среди которых
немалую роль играла военная среда, в которой он вырос,
среда, где свято хранились передовые военные традиции,
где чтили имена Суворова и Кутузова.
Белинский был довольно тесно связан с военными
кругами Петербурга, знаком с М. А. Языковым, А. С.
Комаровым, И. В. Анненковым и другими офицерами. В 1846 г.
Булгарин доносил Дубельту, что один из его агентов
собрал семь корзин с выписками из сочинений Белинского
и других «противу бога, противу христианства, противу
государя, противу самодержавия, противу нравственности
и т. п.» 69 и требовал высылки Белинского из Петербурга.
Белинский неоднократно обращался к
военно-историческим проблемам прошлого. Он писал: «Дух народный
всегда был велик и могущ; это доказывает и быстрая
централизация Московского царства, и мамаевское побоище,
и свержение татарского ига, и завоевание темного
Казанского царства и возрождение России...» 70
Удивительно глубоко оценивал В. Г. Белинский
значение воссоединения Украины с Россией: «Слившись
навеки с единокровною ей Россиею, Малороссия отворила
к себе дверь цивилизации, просвещению, искусству,
науке... Вместе с Россиею ей предстоит теперь великая
будущность...» 71
Наиболее ярким периодом военной истории России
XVIII в. Белинский считал время Петра I. Петровские
реформы, по его мнению, явились результатом историче-
СК0.ГО развития. Еще в XVII в. назрела нео1бходимость в
преобразованиях. «Петр Великий,— -писал В. Г.
Белинский,— только угадал современную потребность реформ,
а не выдумал ее по своей прихоти».
Белинский высоко ценил Петра I как полководца.
Однако, писал он, «природа творит великих полководцев,
когда ей угодно, а не только на случай войны; но без войны
и великий полководец проживет весь свой век, даже и не
подозревая, что он — великий полководец: только во
времена сильных движений, общественных, люди, одаренные
69 В. Г. Белинский. Поли. собр. соч., т. XIII
(дополнительный), примечание, стр. 285.
70 Там же, т. XII, стр. 274.
71 Там же, стр. 413.
124

от природы большими военными способностями, делаются
великими полководцами» 72. Суворову Белинский дал
еще более высокую оценку: «...Суворов, этот
чудо-богатырь, выигравший столько же побед, сколько дал
сражений, опора и рушитель царств...» 73
Наибольшее внимание Белинский уделял
Отечественной войне 1812 года. «12-й год, потрясши всю Россию из
конца в конец, пробудил ее спящие силы и открыл в ней
новые, дотоле неизвестные источники сил... возбудил
народное сознание и народную гордость, и всем этим
способствовал зарождению публичности, как началу
общественного мнения; кроме того, 12-й год нанес сильный удар
коснеющей старине» 74,— писал он. Судьба русского
государства, по мнению Белинского, решилась в Бородинском
сражении.
Останавливаясь на роли Наполеона в войне, Белинский
писал: «Дух времени воспользовался им, сколько было ему
надобно, и потом бросил его, как уже ненужное орудие».
В отличие от Наполеона «спаситель России, муж
доблестный п великий» Кутузов, по мнению Белинского, был
выразителем духа народа. Вот почему, писал Белинский, так
по-разному вели себя эти полководцы в сражении при
Бородино: «Спокойно орлиным взором следил за судьбою
битвы тот престарелый вождь, на священной седине
которого лежало спасение России», и в первый раз «могучий
баловень побед» (Наполеон.— Л, Б.) оказал
несвойственную ему нерешительность и упустил несколько
драгоценных (Мгновений 75.
В Отечественной войне 1812 года проявился дух
русского народа: «Дух народа, как и дух частного человека,
выказывается вполне только в критические минуты...
Бородинская битва, самим Наполеоном названная битвою
гигантов, была самым торжественным и самым
трагическим актом великой драмы ХП-го года»,— продолжал ом.
Эта война, писал В. Г. Белинский, была войной
народной, войной справедливой: «Дело шло сперва о
собственном спасении, а потом о спасении всей Европы,
следовательно, всего мира» 76.
72 Там же, т. XI, стр. 332.
73 Там же, т. V, стр. 100.
74 Там же, т. XII, стр. 89.
75 Там же, т. IV, стр. 427—428.
76 Там же, стр. 422.
125

Высказываясь по военным вопросам, Белинский
продолжает традиции декабристов. Народ, по его мнению,—
источник величия полководцев, движущая сила истории.
Наполеон и Петр I, писал он, «стоят не всегда на одной
ступени величия, отличаются не всегда равною силою.
Но это часто зависит от обстоятельств, среди которых они
являются в мир. Александры, Цезари, Карлы, Лютеры,
Наполеоны действуют прямо на все человечество, дают
другое направление делам всего мира; Генрихи, Кольберты,
Петры действуют на человечество и его будущую судьбу
не прямо, а через свой народ, подготовляя в нем нового
действователя на сцене мира» 77.
Герцен и Белинский не были историками, однако их
положения по проблемам общей и военной истории
представляют собой ценную страницу в исторической науке.
В их работах отразились передовые взгляды на
общественный процесс, на сущность войн.
Во второй четверти ХТХ в. продолжалась значительная
работа и в области археографии. Центр ее переместился
в Петербург, где в 1828 г. начала свою Деятельность
Археографическая экспедиция Академии наук. Главную роль
в публикации источников играл П. М. Строев.
ВОЕННАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ
Общевойсковая историография
В первой четверти XIX в. в области военной истории
доминирующее положение занимала военно-историческая
школа декабристов. После разгрома декабристов в
петербургских правящих кругах наблюдается стремление
вообще прекратить изучение русской военной истории,
особенно полководческой деятельности Румянцева, Суворова
и Кутузова.
Правительство не желало, чтобы в общественных кру-.
гах вновь обсуждались вопросы о характере войны 1812
года, о роли в ней народа, о значении полководческой
деятельности Кутузова. В начале 1827 г. на страницах
«Военного журнала» появилось объявление редакции
о том, что впредь военно-исторические статьи будут
помещаться «без критических рассуждений» 78.
77 В. Г. Белинский. Поли. собр. соч., т. III, стр. 8.
78 «Военный журнал», 1827, № 1, стр. VI.
126

В развитии русской военно-исторической мысли
наступает почти десятилетняя пауза. В это время
пропагандируются сочинения западноевропейских теоретиков — Жо-
мини, эрцгерцога Карла, Бюлова и Клаузевица. «Мы так
страстно прилепилися к сочинениям Жомини, — пишет
в своих воспоминаниях Михайловский-Данилевский, — что
пренебрегли изучением походов Румянцева и Суворова» 79.
Политическая реакция резко затормозила процесс
развития военно-исторической науки. Вскоре закрылся
«Военный журнал», а специальные военные издания стали
заниматься узко техническими вопросами. Вся
военно-теоретическая мысль свелась к разработке строевых уставов,
венцом которых явилось «Положение о нормальных
боевых порядках» 80.
Однако развитие военного дела требовало
теоретической разработки принципов стратегии и тактики. В
начале 30-х годов встал вопрос о создании в России высшего
научного центра, в котором велась бы подготовка кадров
для Генерального штаба и разрабатывались важные
вопросы военной теории. В 1832 г. была открыта Военная
Академия 81.
Центральными в военной теории вновь стали проблемы
сёязи войны с политикой и значения морального фактора.
В связи с этим возникал вопрос об отрицательном влиянии
крепостного права на развитие военного дела. В работах
Языкова, Горемыкина, Милютина и других 82 об этом
говорилось, хотя и в осторожной форме, но достаточно
определенно. Передовые русские военные историки этого
времени — и прежде всего Д. А. Милютин — выступали против
догм и шаблонов, стремились использовать (военную
историю для решения современных военно^теоретических
проблем.
Вопрос о введении военной истории в качестве
научной дисциплины в академии разрешался медленно.
В 1842 г. было решено начать чтение лекций по военной
истории и включить обзор истории военного искусства в
курс общей тактики. Л. Зеделлер, которому было поручено
79 «Русская старина», 1893, июль, стр. 199.
80 «Правила для построения пехотных дивизий в боевые
порядки и общие колонны». СПб., 1839.
81 Инициатива в этом деле принадлежала Хатову; доклад Жо-
миня в 1826 г. об открытии высшей военной школы был оставлен
без последствий.
82 См. стр. 111—113 настоящего издания.
127

создать такой обзор, писал: нельзя «усовершенствовать
военное звание, не требуя от начальствующих над войском
образования... и не распространяя между ними военных
наук и познаний», среди которых одно из важных мест
занимает история военного искусства, ибо она «служит
практическим введением в прочие военные науки, показывает
преимущества и недостатки правил их у различных
народов... и объясняет, каким образом эти науки достигли,
наконец, настоящего совершенства. При том без
основательного знания истории военного искусства нет возможности
понимать историю военную, а без знания сей последней
нельзя быть ни образованным военным, ни хорошим
полководцем» 83.
Однако в своем обзоре Зеделлер не дал анализа ни
стратегического, ни тактического искусства,
ограничившись рассмотрением «военных, учреждений», т. е. состава
войск, их вооружения, организации, боевой подготовки, а
также боевых порядков.
Аналогичным было и «Введение к курсу тактики»,
составленное И. Ф. Веймарном 2-м 84.
Только в 1838 г. было решено создать кафедру военной
истории и поручить ей составление программы и
учебников по этой -дисциплине. Эта работа была закончена
к 1848 г. Военную историю в это время читали М. И.
Богданович и Н. С. Голицын; их курсы мало чем отличались
от работ Зеделлера и Веймарна 2-го. Практически еще
только создавались предпосылки для научной разработки
проблем военной истории.
Новый взгляд на историю войн и военного искусства
высказал Н. Неелов. В работе «Очерк современного
состояния стратегии» он писал, что «...польза изучения
военной истории для развития стратегических соображений
не подлежит никакому сомнению, и остается только
исследовать самый лучший способ для ее изучения» 85.
По мнению Неелова, военная история должна,
во-первых, «излагать военные события в возможной
последовательности, в которой была бы видна нить постепенного
83 И. Зеделлер. Обозрение истории военного искусства, ч. I.
СПб., 1836, стр. 10—11.
84 Веймарн 2-й. Высшая тактика. Краткое историческое
обозрение военного искусства в России. СПб., 1840.
85 Н. Неелов. Очерк современного состояния стратегии.
Отдел III. СПб., 1849, стр. 2—3.
128

усовершенствования различных отраслей военного
искусства» 86; во-вторых, каждая война «должна быть
представляема только в главном своем характере, чтобы можно
было вполне понимать соображения, руководившие
действиями участвовавших в ней полководцев»; наконец, в-третьих,
«главное искусство, на которое должно быть обращено
внимание... будет искуоство стратегическое» 87, т. е.
военная история по существу должна быть заменена историей
военного искусства. По Неелову, историю военного
искусства следует подразделять на древнюю, среднюю и
новую. При этом, исходя из важности каждой части для
разработки стратегических положений, им должно быть
отведено в курсе различное место. Древняя история
военного искусства должна быть изложена кратко, средняя —
тоже в общих чертах, новая история военного искусства —
наиболее подробно. В основу более детальной
периодизации должен быть положен «образ ведения войны».
Официальная военная историография в это время была
представлена работами А. И.
Михайловского-Данилевского, Д. А. Милютина и А. И. Висковатова. Они
разрабатывали вопросы военной истории с открыто апологетнче-
сщх позиций.
Александр Иванович Михайловский-Данилевский *8
полностью разделял историческую концепцию Карамзина
и по существу выполнял ту же задачу, что и Бутурлин.
86 Там же, стр. 20.
87 Там же.
88 А. И. Михайловский-Данилевский родился в 1790 г. Среднее
образование получил в Петропавловской школе, высшее — в Геттин-
генском университете. По возвращении из-за границы в 1811 г.
начал службу в должности помощника секретаря канцелярии
министра финансов. В 1812 г. вступил в ополчение и был назначен
адъютантом Кутузова. Ему было поручено ведение журнала военных
действий. Был ранен под Тарутиным и вернулся в армию лишь в
1813 г. В 1816 г. был назначен флигель-адъютантом Александра I
и секретарем начальника Главного штаба. С 1823 г. переходит на
строевую службу. Участвовал в кампании 1828—1829 гг. в качестве
командира бригады и дежурного генерала при Дибиче. Участвовал
также в польском походе 1831 г. В 1835 г. был назначен сенатором,
с 1839 г. состоял членом Военного совета. Был избран членом
Академии наук. Умер в 1848 г. в чине генерал-лейтенанта.
Основные работы А. И. Михайловского-Данилевского: «Записки
о походе 4,814 и 1815 гг.» СПб., 1832; «Записки о походе 1813 г.»
СПб., 1834; «Описание похода во Францию в 1814 г.», ч. 1—2. СПб.,
1836; «Описание Отечественной войны в 1812 году», ч. 1—4. СПб.,
1839; «Описание Финляндской войны на 'сухом пути и на море
в 1808 и 1809 годах». СПб., 1841; «Описание турецкой войны в цар-
9 Л. Г. Бескровный
129

Он стремился показать решающую роль дворянства и
монархии в войне с Наполеоном, объединение всех
социальных слоев России вокруг Александра I.
Во второй четверти XIX в. уже было общепризнано,
что война есть продолжение политики. Поэтому
Михайловский-Данилевский подробно рассмотрел
внешнеполитические связи России в 1807—1812 гг. и пришел к
выводу, что война 1812 г. была следствием противоречий между
Россией и Францией. Основную свою задачу он видел в
оправдании внешней политики Александра I, в частности
заключения им Тильзитского мира.
Михайловский-Данилевский понимал всю сложность поставленной задачи, но
он решил показать связь всех политических событий,
и этим подвести к выводу, что «Отечественная война была
борьбою всей империи Российской с Европой» 89.
Решая вопрос о движущих силах войны,
Михайловский-Данилевский исходил из того, что история вообще и
военная история в частности представляют собой
результат действий лиц, стоящих во главе государств, и
пытался «изобразить в главных широких очерках свойства
исполинской войны Александра с Наполеоном» 90. Народ
ствование императора Александра с 1806 до 1812 года», ч. 1—2.
СПб., 1843; «Описание первой войны императора Александра с
Наполеоном в 1805 году». СПб., 1844; «Описание второй войны
императора Александра с Наполеоном в 1806 и 1807 гг.». СПб., 1846.
Кроме того, сохранились рукописи неопубликованных
сочинений Михайловского-Данилевского:
«Участие России в Австро-французской войне 1809 г.»,
«История войны России с Франциею в царствование императора Павла I
в 1799 г.» в двух частях (первая вошла в многотомную монографию
Д. А. Милютина — см. ниже).
Под редакцией Михайловского-Данилевского выходили
биографические очерки «Военная галерея Зимнего дворца» (т. 1—6, СПб.,
1845—1849) Большую часть их Михайловский-Данилевский писал
сам. Он опубликовал также ряд журнальных статей: «Некролог о
Дохтурове» («Сын отечества», 1817, № 2), «Второй поход
Российских войск в Париж в 1815 г.» («Сын отечества», 1817, № 4),
«Записки о походе 1813 г.» («Северная пчела», 1834, № 278) и др.
89 А. И. Михайловский-Данилевский. Описание
Отечественной войны в 1812 году, ч. I. СПб., 1839, стр. XI.'
90 Государственный исторический музей. Отдел письменных
источников. Фонд «Война 1812 года. Бумаги П. И. Щукина», фонд 471,
св. 25, д. 8(98, л. 1.
В докладе Чернышову от 28.1 1838 г.
Михайловский-Данилевский писал, что история «получала направление и душу от одного
источника, от одного верховного двигателя — императора
Александра. Он мысленно носился по всем театрам войны, от Немана до
130

для Михайловского-Данилевского — это лишь орудие в
руках «великих государей».
Гром восстания декабристов, польского восстания и
французской революции 1830 года всполошил
легитимистские круги в Европе и усилил реакцию в России. Перед
военной историографией была доставлена задача напомнить
России, а заодно и Европе, о роли русского дворянства.
Вот почему на поверхность снова выплыл тезис о том, что
во время войны 1812 года произошло «общее
воспламенение душ, повсеместные усилия против грозившего нам
иноплеменного ига», объединение всех социальных слоев
вокруг Александра I, следствием чего была его победа над
Наполеоном.
Михайловский-Данилевский отказался от
критического метода исторического исследования, господствовавшего
в то время на Западе (работы Жомини, Клаузевица и
других). «Критическая военная история,— писал
Михайловский-Данилевский,— не была моею целью. Оставим ее
военным схоластикам, преподавателям стратегии и тактики.
Другая цель была у меня: представить по возможности
правдивое изображение событий...» 91 Для решения этой
задачи необходимо было тщательно изучить источники.
Михайловский-Данилевский проанализировал все
вышедшие труды об Отечественной войне 1812 года. В
частности, он очень высоко оценил «Описание войны 1812
года», сделанное Д. И. Ахшарумовым по заданию Кутузова,
отметив, что «сие описание войны есть лучшее из
вышедших по сие время на нашем языке» 92.
Михайловский-Данилевский обратился к оставшимся в живых участникам
войны с просьбой прислать ему свои записки и
воспоминания. Для него были собраны многочисленные материалы.
Труд его основан на подлинных документах и
свидетельствах участников войны, ход событий освещается в
основном правильно, но верноподданническое стремление
историка доказать недоказуемое, его выводы о том, что
Кутузов был лишь усердным исполнителем предначертаний
Александра I, значительно снижают ценность работы.
Тарутино, от Двины до Стыря, по всей неисходной дали своей
империи. Его деяния, речи носят на себе одинаковую печать
крепости неодолимой... Вся Отечественная война есть хвалебный гимн
императору Александру ...» ЦГВИА, фонд 1396, д. 3379, л. 86.
9Г А. И. М и х а й л о в с к и й - Д а н и л е в с к и й. Описание
Отечественной войны в 1812 году, ч. I, стр. XV.
92 ЦГВИА, ф. ВУА, д. 3465, ч. 1, л. 59.
9*
131

Михайловский-Данилевский не вдавался в
теоретический анализ вопросов стратегии и тактики в
Отечественной войне 1812 года. Он обошел вопрос о том, что
предложенный Кутузовым план ведения войны решительно
отличался от догм Бюлова и Ллойда, положенных в основу
плана императора Александра 193.
Михайловский-Данилевский не останавливается
также на новых способах ведения военных действий в
Отечественной войне (тактика колоны и рассыпного строя,
партизанская война и т. д.). Историк лишь описывает
марши, выбор позиций, построение войск к бою и способы
ведения сражений, не делая теоретических выводов.
Главное для него — факты, причем освещает он их в
соответствии с требованиями царя и правящих кругов. Такая
тенденциозность отражается на самом подборе фактов:
некоторые события Михайловский-Данилевский опускает, в
результате чего ряд положений не получает подтверждения.
Больше того, историк принимает на веру отдельные мысли
немецких и французских исследователей, в частности
о том, что гибель французской армии прежде всего
была обусловлена стихийными факторами — голодом и
холодом.
Рукопись Михайловского-Данилевского была
просмотрена Николаем I, который взялся редактировать этот труд.
В соответствии с замечаниями царя, которые сводились
к тому, чтобы еще более подчеркнуть верноподданнический
характер народного движения, принизить значение
Кутузова, книга была исправлена автором. Затем труд
Михайловского-Данилевского был передан на редакцию военному
министру А. И. Чернышеву.
В результате редакции Николая I и Чернышева из
книги были исключены все разделы, в которых говорилось
о русской политике, о настроениях русских войск,
например об отражении в народном сознании Бородинского
сражения, а также страницы, показывающие Кутузова в
благоприятном свете 94.
Приступая к разбору похода 1814 г.,
Михайловский-Данилевский ставил перед собой две задачи: осветить
«влияние нашего монарха на военные и политические события»
93 См. П. А. Ч у й к е в и ч. Рассуждения о войне 1812 года. СПб.,
1813.
94 ЦГВИА, ф.ВУА, д. 3470, ч. I, ^ 814, 1644-1647, 1690-
1693 и др.
132

ж показать действия русских войск95. Кроме того, он
стремился опровергнуть выводы западноевропейской военно-
исторической литературы о значении войны 1814—1815 гг.
«Французы,— писал он,— представили поход 1814-го
гч>да в превратном виде... Они успели уверить
современников, что (поход 1814-го (года был непрерывною цепью
ошибок со стороны союзников, торжеством военного
искусства Наполеона, венцом храбрости французов и что только
слепому случаю обязаны мы счастливым окончанием
войны. Побежденным не /противоречили, и мнение их
сделалось общим. Немцы также не забыли себя... Русские до
сих нор молчали» 96.
Кампанию 1814 г. Михайловский-Данилевский
рассматривал как продолжение освободительного оюхода 1813 г.:
«...Наше отечество ожило новою, свежею, мощною жиз-
нию; император Александр,, единодушно признанный
современниками освободителем Европы, был со своими
победоносными войсками на берегах Рейна... Для прочного
утверждения всемирного спокойствия оставалось только
положить на будущее время непреоборимые препоны
властолюбию Наполеона, и для того надлежало вступить
в пределы Франции» 97. Автор не желал видеть
реакционных устремлений Александра I |и утверждал, что в этой
кампании дело шло лишь об установлении политического
равновесия в Европе.
Михайловский-Данилевский отмечает отсутствие
единства политических целей |среди союзников в этой
кампании. Результат этого — ошибки, допущенные в ходе войны.
Лишь твердость и непоколебимость Александра
^доказывает Михайловский-Данилевский, привели русскую армию к
победе98. Эти же мысли цроводятся в «Записках 1814 и 1815
годов», освещающих главным образом кампанию 1815 г.
В 40-е годы Михайловский-Данилевский начал изучать
материалы по истории войн России с Персией и Турцией
на Кавказе в первой трети XIX в., но не успел довести
эту работу до конца, так как ему было поручено создание
истории войны России с Францией в 1798—1799 гг. Смерть
помешала ему завершить и этот труд, который довел до
конца Д. А. Милютин.
95 А. И. Михайловский-Данилевский. Полн. собр.
соч., т. VII, СПб., 1850, стр. 1.
96 Там же, стр. 2.
97 Там же, стр. 5.
98 Там же, стр. 97—99.
133

Дмитрий Алексеевич Милютин". В середине XIX в.
николаевская военная система переживала глубокий
кризис. Развитие капитализма властно требовало
уничтожения феодально-крепостнического строя.
Либеральные круги русского общества, к которым
принадлежал Милютин, стремились к проведению
буржуазных реформ путем сговора с царизмом. «Либералы,—
писал Ленин,— были и остаются идеологами буржуазии,
которая не может мириться с крепостничеством, но
которая боится революции, боится движения масс, способного
свергнуть монархию и уничтожить власть помещиков.
Либералы ограничиваются поэтому «борьбой за реформы»,
«борьбой за права», т. е. дележом власти между
крепостниками и буржуазией» 10°.
Либеральная идеология определяла воззрения
Милютина на ход истории. Он считал историю важной отраслью
знаний, дающей материалы для всех наук, особенно
социальных, которым «подлежит разрабатывать этот мате-
99 Д. А. Милютин родился в 1816 г. По окончании
университетского пансиона в Москве начал военную службу. В 1835 г. поступил
в Николаевскую академию, которую закончил с серебряной
медалью в 1836 г. Затем служил в Гвардейском генеральном штабе.
В 1839 г. получил назначение на Кавказ. С 1840 г. был за границей.
По возвращении служил в Генеральном штабе и на Кавказе.
С 1845 г. профессор кафедры военной географии в Военной
академии. С 1849 г., по поручению военного министра Чернышева,
работал над начатой Михаил овским-Данилевским «Историей войны
России с Франциею в царствование императора Павла I в 1799 г.»,
которую завершил в 1852 г. Во время Крымской войны Милютин
состоял при военном министерстве; в 1855 г. участвовал в комиссии
«для улучшений по военной части». В 1856—1859 гг. начальник
Главного штаба кавказских войск. В 1860 г.— товарищ военного
министра. С 1861 по 1881 г. занимал пост военного министра. С его
именем связано проведение буржуазных военных реформ. В 1881 г.
вышел в отставку. Умер в 1912 г. в чине генерал-фельдмаршала.
Основные труды Д. А. Милютина: «Суворов как полководец»-
(«Отечественные записки», 1839, т. III, № 3, кн. 4 и 5);
«Критическое исследование значения военной географии и статистики»
(«Военный журнал», 1846, № 1); «Первые опыты военной статистики»,
кн. 1—2. СПб., 1847—1848; «Описание военных действий 1839 г. в
Северном Дагестане» («Военный журнал», 1850, № 1). «История
войны России с Франциею в царствование императора Павла Г
в 1799 г.», т. I—V СПб., 1852—1853. Ему принадлежит также ряд
военно-исторических саатей в лексиконе А. Плюшара и
«Военно-энциклопедическом лексиконе» Зеделлера. Большое значение имеют
его «Воспоминания» (Пг., 1919) и «Дневник» (т. 1—4. М., 1947—
1950).
100 В. И. Лени н. Сочинения, т. 17; стр. 96—97.
134

риал для вывода законов теоретических» 101. Однако
Милютин не пытался вскрыть законы исторического
развития. Он отрицал закономерность л неизбежность
революции. «Я,— писал Милютин,— понимаю один род
полезных революций, те которые совершены
спокойно, обдуманно в головах людей, способных понимать
истинные пользы народа, но всякая революция, которая дышит
фанатизмом, революция насильственная, народная не
ведет к улучшению общества потому, что она только
разрушает, ничего вновь не создавая» 102.
Милютин понимал, что исторический процесс имеет
национальный характер, что он обусловлен всем
предыдущим ходом истории страны. В то же время Милютин
возражал против славянофильских теорий об особой
исторической судьбе русского народа. Он утверждал, что
Россия развивается тем же путем, что и страны Западной
Европы. Милютин считал, что в основе строительства
русских вооруженных сил, организации военных
учреждений и боевой подготовки должен лежать национальный
опыт. Он говорил: «Сами русские историки не совсем
правы, проводя ту мысль, что русский народ с первых
времен своего исторического развития шел какими-то
новыми путями, чем народы остальной Европы; что
в судьбе русского народа, лежат какие-то особые,
соответственно ему только присущие основные начала,
давшие всей его истории особый характер, особое
направление» 103.
Борясь против революции, Милютин критиковал
социалистические теории и утверждал, что реформы в
интересах господствующего класса — единственно возможный
путь развития.
Милютин выступал идейным противником
революционеров-демократов. Он изучал настроения революционных
кружков, бывал у Панаевых. «Особенно М[илютин]
ухаживал за Чернышевским],— пишет в своих воспоминаниях
Панаева,— всегда усаживался за ужином около него
и допытывался его мнений о реформах». Милютин стре-
101 Библиотека им. Ленина, Отдел рукописей, ф. 169, д. 82/14,
л. 14.
102 Библиотека им. Ленина, Отдел рукописей, ф. Милютина,
д. 7918, л. 73.
103 Библиотека им. Ленина, Отдел рукописей, ф. 109, д. 82/14.
л. 14-
135

милея привлечь на свою сторону всех, кто «приобрел
авторитетный голос в печати» 104, ибо, по его словам,
«пренебрегать таким могущественным оружием, какова
печать в наше время, при тогдашних обстоятельствах было
даже опасно» 105. Он рекомендовал включить
Чернышевского в состав редакции «Военного сборника», чтобы
привлечь его на свою сторону. Однако Чернышевский
попытался использовать этот журнал для критики
существующих порядков п был удален с поста редактора. Во время
следствия над Чернышевским «М[илютин] сильно повредил
Ч[ернышевскому], которому так услуживал прежде,
высказав о нем мнение, как о самом вредном человеке по своему
образу мысли» 106.
Свои воззрения на природу войны и армии Милютин
высказал в работе «Первые опыты военной статистики»,
вышедшей в конце 40-х годов XIX в. Он считал, что
характер и исход войны зависят от политических,
нравственных и экономических факторов. В отчете,
представленном Конференции (Ученому совету) Николаевской
академии , он писал: «Я задался целью составить для нее
(Военной Академии.—Л. Б.) курс военной статистики
России, в котором имел в виду, во 1-х, свести в одно
целое главнейшие современные данные о нашем
отечестве, во 2-х, показать влияние на военные соображения и
в 3-х, разобрать источники статистических сведений
указать на способы разработки последних» 107. Милютин
высмеивал теоретиков, по мнению которых военная мощь
определяется лишь числом войск. «Под именем военных
сил, конечно, разумеется не одно войско, даже не одна
вооруженная часть народа, но разумеются в совокупности
все вообще средства и способы, необходимые в
государстве для ведения войны, оборонительной или
наступательной» 108,— писал он.
Главной работой Милютина была «История войны
России с Франциею в царствование императора Павла Т
в 1799 г.», вышедшая накануне Крымской войны. В ней
104 А. Панаева. Воспоминания, 1824—1870. Л., 1927, стр. 309.
105 «Дневник Д. А. Милютина, 1873—1875 гг.», т. I, М., 1947,
стр. 34,
106 А. Панаева. Воспоминания, стр. 309.
107 ЦГВИА, ф. ВУА, колл. 492, д. 153; л. 15:
108, Д. Милютин. Первые опыты военной статистики. СПб.,
1847, кн. I, стр. 42.
136

наиболее полно выражены буржуазно-либеральные
взгляды Милютина.
В правительственных кругах одобряли основную мысль
работы — восхваление политики Павла I, но были
недовольны высокой оценкой деятельности Суворова. В дво-
рянско-либералыгых и буржуазных кругах подчеркивали
положительное значение именно этой стороны «Истории».
Работа была удостоена Демидовской премии Академии
наук; Петербургский университет присвоил автору
звание доктора русской истории. Сочинение Милютина
сыграло важную роль, показав необходимость более
серьезного изучения русской военной истории, выделения ее
в самостоятельную дисциплину.
Свой метод исследования Милютин определял
следующим образом: «...Во всем этом сочинении принято было
за правило строго ограничиваться повествованием о
событиях устраняя всякие суждения о них. Пусть факты сами
говорят за себя: дело историка представить их таким
образом, чтобы читатель имел как бы полную картину, в
которой видел бы живые пред собою лица и события, и не
предубежденный заранее никакими готовыми мнениями,
мог сам быть судьею беспристрастным» 109. Таким
образом, Милютин придерживался в данном случае метода,
предложенного Михайловским-Данилевским.
Однако в «Первых опытах военной статистики» он
писал: «Необходимо, без сомнения, подробно и основательно
разобрать самые эти события и критически объяснить все
обстоятельства и данные, которые могли иметь влияние на
результаты; без этого легко приписать эти результаты
совсем не тем причинам и действиям, от которых они
действительно зависели, а следственно можно вывести
заключения совершенно ложные» по.
В высказанных Милютиным положениях мы видим
явное противоречие. С одной стороны военная история
есть точное воспроизведение (фотография) фактов и
явлений, а с другой — самые факты должны быть
определённым образом объяснены, т. е. их освещение должно
основываться на какой-то концепции.
109 Д. Милютин. История войны России с Франциею в
царствование императора Павла I в 1799 г., т. I. СПб., 1852, стр. XIV.
110 Д. Милютин. Первые опыты военной статистики, кн. I,
стр. 66—67.
137

Милютин пришел к выводу, что в военной историй
главное — деятельность исторических личностей. Конечно,
писал Милютин, нужно при этом учитывать степень
благосостояния народа, материальное положение и моральное
состояние, которые «определяют не только численность
вооруженных сил, но и существенные их свойства,
а также указывают в какой степени, в случае войны,
правительство может полагаться на содействие народа и на
благонадежность самих войск» 1П.
Милютин указывал на два фактора, определяющие ход
войны. «В военном искусстве,—писал он,— есть две
стороны: материальная и моральная. Войска не есть только
физическая сила, масса, составляющая орудие военных
действий, но вместе с тем соединение людей, одаренных
умом и сердцем. Нравственная сила играет важную роль
во всех соображениях и расчетах полководца и,
следовательно, для последнего недостаточно только владеть
армией, как машиной, он должен уметь владеть
человеком, привязать к себе войско и своею нравственною
властью над ним укротить власть условную» 112.
Переходя к описанию войны 1799 г., Милютин
указывал: «...до сих пор ни в одном [сочинении.— Л. Б.] еще
не было выставлено в надлежащей мере то -влияние,
которое имел российский император 1на весь ход войны;
действия русских войск не были изображены во всем их
блеске, а некоторые представлены даже в ложном
свете» пз. Главное место в труде «занимают политика
российского императора и действия русских войск... все
остальное описано... для общей связи повествования» 114.
Милютин полностью одобрял реакционную внешнюю
политику Павла I, который «в каждом слове своем, в
каждом действии показывал со всею искренностью и
бескорыстием одно лишь желание успокоить Европу,
восстановить низверженные престолы, утвердить мир на
прочных основаниях справедливости» 115. Он оправдывал
стремление Павла I с помощью Австрии утвердиться в
Центральной Европе. Когда венский кабинет предложил
111 Д. Милютин. Первые опыты военной статистики, кн. I,
стр. 60.
112 Д. А. Милютин. История войны России с Франциею...,
т. I, стр. 11.
113 Там же, стр. 2.
114 Там же, стр. XIII.
115 Там же, т. III, стр. 224.
138

Павлу I занять Баварию, обезоружить войска курфюрста,—
«российский монарх, стремясь постоянно к одной цели —
к восстановлению мира в Европе, готов был искренне
содействовать всякой мере, которая казалась нужною для
пользы общего дела... Государь изъявил согласие на меру,
предложенную Венским двором...» П6. Таким образом,
Павел I выступал как миротворец, стремящийся лишь
восстановить нарушенный порядок в Европе. Буржуазную
Францию Милютин рассматривал как нарушительницу
«священных принципов легитимизма».
Суворова Милютин изображает как исполнителя воли
Павла I в области стратегии. Эта мысль проходит через
всю работу. По мнению Милютина, Суворов внес вклад
лишь в развитие тактики. Однако Милютин признает, что
в основе замыслов Суворова лежали «те мысли, которые
в новейшем военном искусстве обыкновенно называются
наполеонскими» 117, Милютин понимал, что Суворов —
явление, выходящее за пределы эпохи, но отказывал ему
в оригинальности, представляя его последователем то
Фридриха II, то Наполеона.
Милютин изучил много источников, и это позволило
ему дать довольно верную картину событий на
итальянском и швейцарском театрах войны. В предисловии он
писал: «Старался я сохранить по возможности все, что
только мог извлечь из обильных источников,— мне
открытых. Быть может, это будет даже существеннейшим
результатом всего четырехлетнего труда моего, и если я не
успел достойным образом передать потомству
незабвенные подвиги русских в 1799 году, то по крайней мере смею
думать, что подготовил тщательно и добросовестно
материал для будущего историка» 118.
Главное значение работы Милютина заключается в
том, что он опроверг утверждения австрийских и
французских историков об отсутствии у Суворова
определенной системы военного искусства. Он показал, что не
счастье приносило успех Суворову, а его полководческий
талант. Книга Милютина сыграла крупную роль в
развитии русской военно-эдсторической науки и долгое время
была единственным русским историческим трудом об
итальянском и швейцарском походах Суворова.
116 Там же, т. II, стр. 155.
117 Там же, т. V, стр. 115.
118 Там же, т. I, стр. XVIII—XIX в.
.139

В 1840—1841 гг. Милютин составил доклад о
необходимости создать историю войн России с Персией в 1804—
1813 гг. и историю завоевания Кавказского края 119. В
своем плане будущей истории Кавказского края он указывал
на необходимость доказать, «что настоящая борьба наша
на Кавказе есть не что иное, как продолжение борьбы
христианства с исламизмом, варварства с
просвещением» 120. Только такая точка зрения, писал он, «может
остановить все нелепые и кривые суждения насчет мнимого
желания России делать в Азии новые завоевания» 121.
В программе, приложенной к проспекту «История
русского владычества на Кавказе», Милютин выразил эту
мысль еще яснее. Задача работы, указывал он, состоит в
том, чтобы «изобразить судьбу этого края под владычеством
России, изобразить так сказать возрождение его,
представить, какими путями провидение вывело его из этого
хаоса, который, казалось, угрожал этой несчастной стране
совершенным бедствием и гибелью; представить, каким
образом первые шаги русских в ее пределы сделались
залогом новой жизни, эрою, в которой должно считать все
успехи кавказского и закавказского края на пути к
благосостоянию, спокойствию и миру» 122. Хотя Россия, как
пишет Милютин, «искала новых приобретений на
Кавказе для обеспечения своих пределов, для усиления своего
веса на Востоке»,— она «может гордиться не только славою
своих побед над соседями, громкими подвигами своего
оружия в ущельях гор; но, что еще славнее,— может
гордиться материнскою своею заботливостью о благе такой
страны, которую она вправе была считать своею добычей,
кровью приобретенною. Россия не хотела быть в
отношении Кавказа тем, чем была Испания, Португалия и самая
Англия для своих колоний в Африке и в Америке» 123. Он
считал необходимым объединить «историю военную и
историю политическую вместе», показать состояние Кавказа
до прихода русских, описать походы Петра I на Кавказ,
установление политических и хозяйственных связей
народов Кавказа с Россией в XVIII в., а уже затем дать
119 ЦГВИА, ф. ВУА, д. 6164, ч. 96, л. 10—12.
120 Библиотека им. Ленина, Отдел рукописей, ф. Милютина,
д. 96/94, л. 2,
121 Там же.
122 Там же, д. 81/2, л. 72.
123 Там же, л. 73.
140

историю овладения Кавказом и его современное
состояние.
Останавливаясь на средствах «утверждения» русских
на Кавказе, Милютин писал, что «политика
экономического приобщения страны важнее политики силы, ибо,
е-сли война делается народною, никакие усилия
материальные, никакие армии и победы не могут одолеть великой
силы нравственной и материальной целого народа» 124.
Для задуманной работы Милютин предполагал
использовать все имеющиеся военные, дипломатические и
другие архивы. В период с 1849 по 1865 гг. Милютин и его
помощник Бушен собрали значительный материал, на
основе которого Милютин сделал первоначальные наброски.
В 1850 г. он поместил в «Военном журнале» статью
«Описание военных действий в 1839 г. в Северном Дагестане»,
но затем оставил эту работу совсем, поручив дальнейшую
разработку темы Н. Дубровину.
Александр Петрович Карцов125 принадлежал к той
группе военных историков, которые наиболее полно
выражали николаевский дух в армии. Курс тактики, изданный
Карцевым, состоял из комментариев к положениям
официальных уставов. Стремясь оживить текст, Карцов
вводит военно-исторические примеры, главным образом
относящиеся к началу XIX в. В нескольких
военно-исторических обзорах он пытается раскрыть основные принципы
линейной тактики и тактики колонн и рассыпного строя.
124 Там же.
125 А. П. Карцев родился в 1817 г. В 1836 г. по окончании
Павловского кадетского корпуса начал службу в гвардии. В 1841 г.
окончил Николаевскую военную академию, после чего служил в
Гвардейском генеральном штабе. В 1849 г. был назначен адъюнкт-
профессором по кафедре тактики в Военной академии. С 1850 г.
состоял профессором этой кафедры, с 1851 г.— членом «Комиссии
по улучшению военной части» и «Комитета по выработке мер
защиты Балтийского побережья». В 1856 г. был назначен генерал-
квартирмейстером штаба главнокомандующего гвардейского и
гренадерского корпусов, а затем обер-квартирмейстером гвардейского
корпуса. С 1860 г. служил в войсках на Кавказе. С 1865 г.—
помощник главнокомандующего Кавказской армии, с 1869 г.—
командующий Харьковским военным округом. Умер в 1875 г. в чине генерала-
от-инфантерии.
Основные работы А. П. Карцова: «Руководство по тактике и
военной истории». СПб., 1850—1852; «Военно-исторический обзор
Северной войны». СПб., 1851; «Военно-исторический обзор войны
1812 года». СПб., 1852; «Военно-исторический обзор войны 1813—
1814 гг.». СПб., 1853.
141

Эта была первая попытка такого рода в учебной практике
Военной академии. Она был весьма сочувственно
встречена слушателями, академии, считавшими автора
выдающимся педагогом.
«Обзоры» были для своего времени весьма
интересными учебными курсами. Карцов стремился показать связь
между реформами Петра I и строительством вооруженных
сил страны до XVIII в., которое он рассматривал
исключительно как результат деятельности царей. Так, Карцов
считал, что военные преобразования стали успешными
лишь после того, как сам Петр «изучил военное дело во
всех... воинских подробностях... и сделался учителем
русских» 126. Таким образом, в основу анализа Карцов
положил субъективно-идеалистический метод.
Войну Карцов рассматривал как следствие политики
государств. Причиной Северной войны, по его мнению,
было стремление Петра I «отнять у шведов захваченные
ими прибалтийские области наши и через Балтийское
море открыть путь в Европу» 127. Карцов дал обстоятельный
разбор стратегических планов обеих сторон. Основные
выводы Ка|рцова в дальнейшем обычно повторяли военные
историки второй половины XIX в.
Вопросы тактики Карцов рассматривал в тесной связи
с изменениями в вооружении и составе русских войск,
происшедшими на первом этапе Северной войны. По его
мнению, победы под Лесной и Полтавой были
результатом этих преобразований. «На полтавском поле, в час
знаменитой битвы,— указывает он,— окончательно
решилось то, к чему готовил Петр Россию. Здесь впервые
проявила и сознала она силу свою, в течение многих
веков скованную невежеством; народ русский, увидев на
деле плоды (Преобразований государя, постиг великие его
цели и приобрел доверие к своей будущности» 128.
При освещении войны 1812 года отчетливо
проявились реакционные взгляды Карцова. Характерно, что он
не называет эту войну Отечественной, народной. Его
интересуют только внешнеполитические и военные
аспекты. Вслед за Бутурлиным и Михайловским-Данилевским
126 А. П. К а р ц о в. Военно-исторический обзор Северной
войны. СПб., 1851, стр. 19.
127 Там же, стр. 27.
128 Там же, стр.* 119.
142

Карпов утверждает, что в основе стратегических планов
русских полководцев лежали замыслы Александра I,
которые <не были полностью реализованы вследствие
неспособности русских генералов.
Таким образом, роль Карпова в русской
военно-исторической науке ограничивается интерпретацией трудов
Бутурлина и Михайловского-Данилевского. В то же время
его следует отметить как создателя первых учебных
пособий по истории военного искусства.
Рафаил Михайлович Зотов 129. Единств евшую попытку
создать обобщающий труд по военной истории России во
второй четверти XIX в. сделал Р. М. Зотов. Игнорируя
достижения современной исторической науки, он в своей
«Военной истории Российского государства» повторял
взгляды Карамзина иа развитие исторического 'процесса.
«...Первый наш историограф Карамзин основал первую
историю Российского государства,— писал он,— и если
время, опытность и критика нашли в ней недостатки и
ошибки, то любопытно знать: какое же творение рук
человеческих безошибочно?»130 Он упрекал Полевого в
том, ч?то тот отошел от карамзинской концепгри и
«написал историю русского народа, а не государства» 131.
Зотов ставил .перед собой задачу «собрать в одну книгу
все военные события России, не входя в политические
исследования и прочие подробности, до полной истории
государства касающиеся...» 132. При этом он считал
достаточным «заимствовать наши извлечения из творений,
принятых и одобренных всеобщим мнением» 133.
Останавливаясь таа характеристике истоков русского
военного искусства, Зотов исходил из основных
положений норманской теории. В IX в., пишет он, «мы уже
видим быстрые успехи славян в военном искусстве,
приобретенном ими под управлением варяго-руссов» 134.
Таким образом, Зотов впервые в военной историографии
129 Работы Р. М. Зотова: «Рассказы о походах 1812 и 1813 годов
прапорщика Санктпетербургского ополчения Р. Зотова». СПб., 1836.
«Военная история Российского государства», ч. 1—5. СПб., 1839.
130 р до з о т ов. Военная история Российского государства,
ч. I, стр. 2.
131 Там же, стр. 3.
132 Там же, стр. 5.
133 Там же.
134 Там же, стр. 27.
143

выступил € реакционной норманской теорией. Однако он
не распространял теорию заимствования на другие этапы
развития русского военного искусства, так как, по его
мнению, в XIV—XVII вв. «у иноземных народов было
оно тогда не на высшей против нас степени» 135.
Освещая военную историю .первой четверти XVIII в.,
Зотов почти дословно пересказывает Бутурлина,
повторяет его выводы относительно значения деятельности
Петра I. Зотов весьма сдержанно оценивает
полководческое искусство Румянцева и Суворова. Характеризуя
полководческую деятельность Кутузова, 25-летие со дня
смерти которого отмечала русская печать в 1838 г., он
повторяет утверждение Бутурлина о руководящей роли
Александра I и дворянства в Отечественной войне 1812
года, считает, что русская армия победила потому, что
«Александр составил один из 'Превосходнейших военных
планов» 136, а русский народ показал примеры
«бесчисленных опытов преданности подданных к обожаемому ими
государю» 137. Однако, явно противореча самому себе, он
отмечал, что «Кутузов был один, который мог исполнить
надежды и ожидания народа» 138.
Зотов отрицательно относился 'к народным движениям.
В лице Ва1зина и Пугачева он видел лишь «бунтовщиков».
Он ни одним словом не обмолвился о восстании
декабристов. Зотов восхищен настоящим, которое «так высоко, так
великолепно, что лроцпедднее должно быть нами
принимаемо, как приуготовительные труды великих действий,
как слабые опыты детей, которые теперь сделались
мужами» 139. Как похожа эта формула на афоризм шефа
жандармов Бенкендорфа, который утверждал, что
«прошедшее России было удивительно, ее настоящее более чем
великолепно, что же касается до будущего, то оно выше
всего, что может нарисовать себе самое смелое
воображение».
Таким образом, труд Зотова утверждал официальный
взгляд на военную историю, доказывал незыблемость
крепостнических «порядков в России.
135 Р. М. Зотов. Военная история Российского государства,
ч. 1, стр. 56.
136 Там же, ч. 4, стр. 126.
137 Там же, ч. 1, стр. 162.
,38 Там же, стр. 100.
139 Там же, стр. 2.
144

Военно-морская историография
Наряду с общими трудами по военной истории во
второй четверти XIX в. появляется несколько специальных
работ по истории русского флота. Военно-морская
историография этого времени представлена главным образом
трудами А. В. Висковатова и А. II. Соколова.
Александр Васильевич Висковатов 140. Первая же
работа А. В. Висковатова — «Краткая история первого
кадетского корпуса», вышедшая в 1832 г., обратила на себя
внимание читателей. Автор был включен в комитет для
составления хроники войск России, в котором работал с
140 А. В. Висковатов родился в 1804 г. Образование получил в
Первом кадетском корпусе. Служил в ведомстве путей сообщения,
гидрографическом депо Морского министерства, а затем в
управлении военно-учебных заведений. Умер в Лббв г.
Основные работы А. В. Висковатова: «Краткая история
первого кадетского корпуса». СПб., 1882; «Хроника Российской
императорской армии», ч. I—VII. СПб., 1в'5|2; «Историческое описание
одежды и вооружения российских войск», т. I—XXX. СПб.,
1841—1862. Продолжением труда является работа «Перемены в
обмундировании и вооружении войск Российской императорской
армия». СПб., 1860—11881; «Краткие- сведения о русских .морских
сражениях с 1656 по 1856 г.». СПб., 1871; «Краткий исторический
обзор морских походов русских и мореходства их вообще до
исхода XVII столетия». СПб., 1864; «Военные действия Российского
гребного флота под начальством вице-адмирала Бредаля на
Азовском море в 1736, 1737 и 1738 годах». СПб., 1830; «История
Кавалергардов и Кавалергардского полка». СПб., 1851;
«Историческое обозрение лейб-гвардии Измайловского полка». СПб., 1851;
«Очерк истории Тобольского пехотного полка». СПб., 18614.
Висковатов публиковал также статьи в журналах «Славянин», «Сын
отечества», «Северная пчела», в «Военно-энциклопедическом
лексиконе» Зеделлера, в «Энциклопедическом лексиконе» Плюшара.
Неопубликованные рукописи Висковатова: «Военные действия
соединенных русско-турецких войск под Анконою в 1799 году»
(ЦГА ВМФ, ф. 315 [сб.], д. 600); «Записки о Сухаревой башне»
(там же, д. 135); «Сооружение флота в Воронеже Петром
Великим в 1696—1698 гг.» (там же, д. 61); «Взгляд на военные походы
Россиян на Черном море с учреждения в России корабельного
флота» |(там же, д. 67); «Записка о военных шюходах Россиян на
Азовском и Черном морях» (там же, д. 287); «История русского
флота с момента создания его Петром Великим» (там же, д. 255);
«Описание адмиралтейства» (там же, д. 419). «Алфавитный
указатель материалов для истории флота» (там же, д. 10); «Военные
действия генерал-адмирала графа Апраксина в Финляндии в
1708 г.» (там же, д. '569); «Сооружение флота на Воронеже»,
«Описание сражения при Сени-Зунде» и другие мелкие статьи (там
же, д. 623).
10 Л. Г. Бескровный
145

1834 г. Подготовленный этим комитетом и изданный в
1837 г. труд не удовлетворил правительство. Тогда Виско-
ватову было поручено написать более основательную
работу. Его «Хроника Российской императорской армии»
была опубликована в 1852 г.
Одновременно Висковатов приступил к подготовке
обширного труда «Историческое описание одежды и
вооружения Российских войск». С 1835 по 1862 г. было
подготовлено и издано 30 томов работы, имеющей большое
значение как исторический источник и для нашего времени.
Работа Висковатова основана на многочисленных
источниках и отличается большой точностью.
Современники приняли ее с удовлетворением. Отмечалось только,
что в описании одежды и вооружения древнерусских
воинов (т. I) (были допущены серьезные ошибки 141. В целом
сочинение Висковатова оценивалось как серьезное
исследование.
В процессе работы над «Историческим описанием»
Висковатов писал также истории отдельных полков, в
частности «Историю Кавалергардов и .Кавалергардского
полка», «Историческое обозрение лейб-гвардии
Измайловского полка», представляющие значительный интерес.
Работы эти, как, впрочем, и другие истории полков,
приобрели значение первоисточника, так как материалы,
приведенные в них, не сохранились до нашего времени.
Висковатов занимался также историей русского
флота. Его не удовлетворяли работы А. С. Шишкова 142 и
В. И. Берха из, представлявшие собой переложение
поденных морских журналов. Висковатов мечтал нарисовать
широкую картину развития русского военно-морского
флота. Уже в 1855 г. он докладывал, что на основе
собранных им материалов можно составить четыре книги:
1) «Начало русского флота и состояние его на
Азовском и Черном морях до середины XVIII в.»;
2) «Русский черноморский флот в царствование
императрицы Екатерины II»;
3) «Русский черноморский флот в царствование
императоров Павла I и Александра I»;
141 См. «Русский инвалид», 1901, № 182, 109, 219.
142 А. С. Шишков. Военные действия российского флота
против шведского в 1708—1790 годах. СПб., И826.
143 В. И. Б е р х. Жизнеописания первых российских адмиралов
или опыт истории российского флота, ч. ,1—4. СПб., 1831—1836.
146

4) «Черноморский флот в настоящее царствование» 144.
Из этих книг была чючти готова 'первая.
Собирая материалы, Висковатов написал несколько
очерков, часть их была издана после 'его смерти
(«Краткие сведения о русских морских сражениях с 1656 по
1856 гг.», «Краткий истаричеюкий обзор морских походов
русских и мореходства их вообще до исхода XVII
столетия», «Военные действия Российского гребного флота
под (начальством вице-адмирала Бредаля гаа Азовском
море в 1736, 1737 и 1738 годах»). Наконец, в журнале
«Славянин» Висковатов опубликовал статью: «'Взгляд на
военные действия россиян на Черном море и Дунае с 1787
по 1791 г.».
Все эти очерки основаны на обширных документальных
материалах и отличаются добросовестным изложением
фактов. Однако выводы и оценки в них не лишены
серьезных недостатков. Так, действия флота автор
рассматривает в отрыве от действий войск, переоценивает роль
Нассау-Зигена и де-Рибаса в создании Черноморского
флота, умаляет значение Ушакова и т. д.
Во всех работах Висковатова обнаруживается
глубокое* знание истории русской армии. Внимательное
изучение им материальных источников принесло большую
пользу исторической науке.
Александр Петрович Соколов145. А. П. Соколов был
одним из выдающихся историков флота. Пожалуй, как
никто другой в его время, он понимал сложность и труд-
144 «Морской сборник», 1855, № 1, ч. 1. Отдел библиографии,
стр. 1—2.
145 А. П. Соколов родился в 1816 г. С 18(29 г. обучался в
Морском кадетском корпусе; с 1831 г. служил на флоте. В 1844 г. был
прикомандирован к Гидрографическому департаменту. В течение
ряда лет был редактором «Записок гидрографического
департамента». В 1850 г. возглавил второй отдел департамента и начал
работу по морской истории. В 1856 г. был командирован для
собирания материалов по истории флота в Черноморских архивах.
В 1854 г. оставил службу в департаменте, но по-прежнему
продолжал сбор материалов. В 1866 г. просил отправить его в
Севастополь. «Мне всегда казалось,— писал Соколов,— что
историографу флота необходимо понюхать пороху, чтобы не писать
каррикатуры вместо настоящих битв». Умер в чине капитана
2-го ранга в 1868 г.
Основные работы А. П. Соколова: «Русские моряки и поэты»
(«Морской сборник», 1848, № 6); «Несколько слов о морском
словаре» («Морской сборник», 1848, № 9); «Самовозгорание напитан-
10*
147

ность создания истории русского морского флота. Он
отдавал себе отчет, что выполнить эту задачу можно было,
лишь тщательно изучив имеющиеся архивные материалы.
Однако трудность заключалась не только в отсутствии
опубликованных документов. Не были разработаны
теоретические основы военно-морской истории. Первым в русской
военно-морской историографии Соколов попытался
определить цели военно-морской истории и связь ее с общей
историографией. «Всякая частная история,— писал Соко-
ной маслом сажи» («Морской сборник», 1648, № 11); «Суд над
вице-адмиралом Крюйсом 1713 года». (Эпизод из истории русского
флота) («Морской сборник», 184/9, № 1); «Начало Астраханского
порта» («Морокой сборник», 1649, № 2); «Голландская морская
битва 17188» («Морской сборник», 1649, № 5); «Первый яхт-клуб
в России» («Морской сборник», 164/9, № 6); «Астраханский порт
с 17(215 по 1761 гг.» («Морской сборник», 1849, № 7); «Адмирал
Ноульс» («Морской сборник», 1849, № 8); «Архипелагские
кампании. 1769—1774 гг.» («Записки гидрографического
департамента», т. VII. СПб., 18419); «Начало Охотска» («Морской сборник»,
1650, № 6); «Морские кампании 17Ш и 17'99 гг. в СредиземнохМ
море Ушакова, в Немецком — 'Макарова», («Записии
гидрографического департамента», т. VIII. СПб., 1850); «Экспедиция
гр. Войновича к восточному берегу Касдия (1781—178Й)»
(«Морской сборник», 1660, № 9); «Гангэуддская битва» («Морской
сборник», 1850, № 12); «Морские кампании в* 1715—1721 гг.»
(«Морской сборник», 1851, № 4); «Северная экспедиция
17133—1743 гг.». СПб., 1851; «Очерк истории путешествий по
Каспийскому морю до начала на нем гидрографических работ»
(«Морской сборник», 1854, № 2); «Документы о Чесменской битве»
(«Морской сборник», 1853, № 7); «Церемониал вывода ботика из
крепости к Невскому монастырю 30 августа 1724, 1744 и 1745 гг.»
(«Морской сборник», 1853, № 7); «Русские морские песни»
(«Морской сборник», 1854, № 6); «Археологические морские
изыскания» («Морской сборник», 1853, № 8); «Адмирал Павел
Степанович Нахимов» («Морской сборник», 1855, № 7); «Летопись
крушений и пожаров судов русского флота от начала его по 1854 год
(1713—1853)». СПб., 1855; «Отчет капитан-лейтенанта Соколова
о занятиях его в Черноморских архивах» («Морской сборник»,
1855, № 10 и 12; см. также ЦГА ВМФ, ф. 315 [сб.], д. 460).
В рукописях остался ряд важных работ Соколова, в частности:
«История и историки морского флота» (ЦГА ВМФ, ф. 315 [сб.],
д. 621); «Крушения и пожары судов Русского флота с 1711 по 1836
годы» (ЦГА. ВМФ, /ф. Й1'5 [сб.], д. 9; «Об управлении флотом»
(ЦГА ВМФ, д. 315 [сб.], № 101); «Подвиг Казарского» (ЦГА ВМФ,
ф. 315 [сб.], № 101); «Описание дел морского архива» (ЦГА ВМФ,
ф. 315 [сб.], № 791); Материалы для составления морского
словаря» (ЦГА ВМФ, ф. 315 [сб.], д. 791); «О крейсерах русского
флота» (ЦГА ВМФ, ф. 315 [сб.], д. 915). Подробная библиография
трудов Соколова дана в книге «Русская морская библиотека,
1701—^1851».
148

лов,— как одна из сторон истории общей, необходимо
совпадает с этою последнею, поясняется и взаимно
объясняется ею; всякое событие состоит из большей или
меньшей зависимости от других событий, имеет свои причины
и следствия; история, раскрывая события, должна
объяснять их значение, т. е. показывать их начало и их влияние
на общий ход дела, иначе она будет собранием фактов
совершенно произвольных, только нанизанных на
хронологическую веревочку, будет альманахом анекдотов,
летописью, словом, наконец, частная история должна иметь
целость и характер общей истории и разрабатываться по
тем же идеям, по каким разрабатывается эта последняя,
т. е. по господствующим идеям века» 146.
Эта точка зрения противоречила официальной
историографии, в которой установилась традиция видеть в истории
не связанные между собой факты, а объяснять их волей
верховной власти, не вдаваясь в рассуждения о причинах и
следствиях. Особенно раздражало правящие круги
утверждение Соколова, что военно-морская история — не просто
цепь событий, а процесс, подчиняющийся тем же
закономерностям, что и общая история. «Флот — тело
организованное,— писал Соколов,— рука правительства, по
выражению Петра; его содержание предполагает определенную
цель, его действия совершаются в видах нации, его
развитие и упадок соответствуют развитию или упадку нации.
Поэтому его история имеет всю полноту и самобытность
частной истории и представляет собою или отражает в
себе историю самой нации» 147.
«История флота,— продолжает Соколов,— ...есть одна
из сто|рон истории нации, ею поясняется и взаимно
поясняет ее, потому, не изменяя своему характеру истории,
[она] не может ограничиваться одним перечнем событий,
случившихся на море, а должна объяснять их значение,
т. е. пачало и их влияние на общий ход дел» 148.
Эти требования Соколова в условиях Крымской войны,
воспринимались как критика деятельности правительства,
не придававшего должного значения созданию парового
флота. Соколов доказывал, что «история флота должна
объяснять потребности наций в его содержании, в боль-
146 ЦГА ВМФ, ф. ЫЬ [сб.], д. 621, л. 1.
147 Там же, л. 3.
148 Там же, л. 4.
149

шем или меньшем числе, и средствах для
содержания...» 14Э.
Руководствуясь приведенными принципами, Соколов
создал капитальный труд «Крушения и пожары судов
русского флота с 1711 по 1836 годы». Может быть не желая
этого, он показал все недостатки в строительстве и
эксплуатации кораблей. Он установил, что большая часть
крушений была следствием того, что корабли строились из
сырого леса, не получали медной обшивки, что нередко во
главе флота стояли невежественные люди. «Я имел в
виду,— писал Соколов,— полным и верным изображением
таких событий представить ряд примеров, поучительных
морякам и в техническом и в нравственном
отношениях» 150. Соколов не только привлек архивные данные, но и
собрал записки оставшихся в живых участников крушений
и пожаров. Были собраны описания более 200 случаев,
каждый из которых был обвинительным актом против
существовавших на флоте порядков. Вот почему Соколов
долго не мог напечатать свою работу. Генерал-адмирал
флота великий князь Константин, «находя это сочинение
занимательным как исторический материал и полезным
для хранения в архиве, изволил оставить оное у себя, но
с тем вместе полагает напечатание этой рукописи
неудобным» 151. Несмотря на это, Соколов продолжал работу и
довел обзор до 1854 г. В 1855 г. работа была
опубликована. Не получил официального одобрения и другой труд
Соколова — «Описание подвига Казарского». Соколов был
освобожден от обязанностей начальника 2-го отделения
Гидрографического департамента. Вскоре он был объявлен
психически больным и помещен в госпиталь. Из
госпиталя Соколов писал: «Позвольте мне просить увольнения
от службы... я не в силах переносить страдания, которым
подвергаюсь здесь» 152. Два месяца в госпитале
«проверяли» состояние здоровья Соколова. Оказалось, что он был
совершенно здоров.
Соколов вновь приступил к составлению истории
русского флота и к 1856 г. написал первые десять глав.
Однако при первоначальном просмотре его рукописи в Морском
ученом комитете было признано, что она написана в преж-
149 ЦГА ВМФ, ф. 315 [сб.], д. 6В1, л. 8.
150 Там же, д. 640, л. 81.
151 Там же, л, Ш.
152 Там же, л. 110.
450

нем духе, и работу отвергли, как не соответствующую
взглядам Морского ведомства. Спустя полтора года
Соколов умер. Ф. Ф. Веселаго писал о нем: «Соколов был
честный труженик, посвятивший -себя вполне одной высокой
идее — истории флота. Без всякой поддержки, встречая на
каждом шагу леденящее обидное равнодушие,— он
страдал, но все смело шел впе/ред. Жутко было близко видеть
эту борьбу, понимая всю страшную драму, разыгравшуюся
в благородной душе непризнаваемого деятеля» 153.
Труды Соколова, как изданные, так и рукописные, сыг-
грали большую роль в создании истории русского флота.
Собранные им документы вошли в I—III томы
«Материалов для истории флота», изданных Елагиным и Веселаго.
и в немалой степени способствовали успешной работе
последнего.
Поражение декабристов и торжество реакции во всех
областях общественной жизни нашло свое отражение и в
военной истории.
Официальная военная историография заняла ключевые
позиции. Она замкнулась в узком кругу, ставя перед собой
чисто утилитарные цели (подготовку офицеров
Генерального штаба), и свелась к описанию отдельных войн.
Попытки перейти к аналитическим трудам потерпели
неудачу.
Критика пропаганды культа личности монархов и
полководцев в военной истории и развитие идей декабристов
об определяющем влиянии народных масс в общественной
жизни, в том числе и в военном деле, шли из лагеря
революционеров-демократов. Лишь они поднялись до понима-
лия классового характера войны и армии.
153 ЦГА ВМФ, ф. 315 [сб.], оп. 1, д. 795, л. 1-1 об.

Глава V
ВОЕННО-ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА
ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX — НАЧАЛЕ XX В.
Общий кризис крепостнической системы резко
проявился в 50-е годы. К этому времени в недрах феодализма
уже юложился капиталистический способ производства. Со
второй половины XIX в. начался капиталистический
период развития России. В стране завершался
промышленный переворот. Более интенсивное развитие получила
черная и цветная металлургия. Машинная техника стала
бурно внедряться во все отрасли производства. Широко
развилась железнодорожная сеть. Значительно возросло
число рабочих.
Развитие крупной промышленности позволило создать
новые материально-технические средства ведения войны.
На вооружение войск в 70—80-е годы поступила стальная
нарезная артиллерия и дальнобойное стрелковое оружие.
В начале XX в. стало осуществляться перевооружение
войск скорострельными винтовками и орудиями.
Появление автомобиля и самолета, развитие железнодорожного
транспорта и новых средств связи (телефон и радио) также
оказало серьезное влияние на военное дело.
Бурное развитие капитализма происходило и в
сельском хозяйстве. Сохранение крепостничества стало
невозможным. Крестьянские волнения приобрели массовый
характер. Перспектива крестьянского восстания вынудила
правительство Александра II, ослабленное поражением в
Крымской войне, пойти на отмену крепостного права.
Таким образом, и в сельском хозяйстве, несмотря на
сохранение пережитков крепостничества, утвердились
капиталистические отношения.
Развитие капитализма сопровождалось усилением
классовой борьбы в стране, Реформа 1861 г. обманула ожида-
152

ния крестьянства. Следствием этого были волнения во
многих губерниях Великороссии, Украины, Белоруссии и
Литвы. Для их подавления все чаще приходилось применять
войска. С выходом на историческую арену пролетариата
начались выступления рабочих, постепенно
перераставшие в массовое революционное движение.
В шестидесятые годы сложились
революционно-демократические кружки, объединившиеся в тайную
организацию («Земля и воля»), целью которой было поднять
восстание крестьян. В конце XIX в. возникают рабочие
кружки, объединившиеся затем в социал-демократическую
партию. Большевики, руководимые В. И. Лениным,
возглавляют революционное движение пролетариата и
крестьянства. Россия вступает в эпоху империализма, в эпоху
пролетарской социалистической революции.
По мере утверждения капитализма в России
феодальная русская армия превращалась в массовую буржуазную.
Правящие круги стремились приспособить весь
государственный аппарат, а вместе с ним армию и флот, к новым
историческим условиям. В течение третьей четверти XIX в.
в России был проведен ряд военных реформ, прежде всего
в области комплектования и организации армии.
Вместо рекрутской системы в 1874 г. была введена
всесословная воинская повинность (правда, со значительными
ограничениями, сохранявшими феодальные привилегии).
Она позволила резко поднять возможности развертывания
армии в военное время, имея относительно ограниченный
контингент в мирное время.. Армия была перевооружена
дальнобойными казнозарядными ружьями, а затем
винтовками и стальной нарезной артиллерией.
Новые средства вооружения дали возможность перейти
к более совершенному способу ведения войны и боя.
Внедрение тактики стрелковых цепей базировалось на
дальнобойном нарезном казнозарядном стрелковом оружии и
стальной нарезной дальнобойной артиллерии. Применение
телеграфа, телефона и железных дорог позволило
перестроить систему развертывания войск, их снабжения и
управления ими.
Произошла также перестройка организации войск:
низшим тактическим звеном стала рота, высшим — корпус.
Окружная система позволяла с началом войны корпус
мирного времени развертывать в армию. На смену легкой и
линейной пехоте пришла унифицированная пехота, способная
153

одновременно вести огонь и наносить удар в стрелковой
цепи. Роль пехоты в бою возросла, а кавалерия, напротив,
стала вспомогательным родом войск. Резко возросло
также значение артиллерии и инженерных войск.
Новый способ ведения войны и боя потребовал
решительной перестройки всей системы боевой подготовки
войск. Во второй половине XIX в. генералом М. И. Драго-
мировым была разработана система обучения и воспитания
войск, основанная на взглядах Суворова, приспособленных
к новым историческим условиям.
Одновременно с перестройкой армии создавался
паровой броненосный флот, что было весьма сложной задачей
для русской промышленности. Однако к концу ХТХ в. она
была в основном решена.
Быстрое развитие техники в XX в. (создание
скорострельного автоматического оружия, появление 'самолетов,
новых средств связи) вызвало необходимость в
дальнейшем перевооружении войск. Для русской промышленности
это была непосильная задача. Техническая отсталость
страны сказалась уже в русско-японской войне 1904—
1905 гг., а затем в первой мировой войне 1914—1918 гг.
Особенно сильно эта отсталость проявлялась в
строительстве подводного флота и линейных кораблей нового типа.
Появление автоматического оружия привело к
рождению нового способа ведения военных действий — тактики
общевойскового боя. Появилась операция как новая форма
военного искусства. Перед стратегией встали новые
сложные задачи. Сделалось невозможным строить планы войны
на основе стратегических запасов — нужно было
перестраивать все народное хозяйство. В войне стал
фактически участвовать весь народ.
Появление более сложного способа ведения войны и
военных действий потребовало дальнейшей
организационной перестройки войск. Низшей тактической единицей стал
взвод, боевые возможности которого возросли после
принятия на вооружение ручных и станковых пулеметов.
Высшей единицей остался корпус. Армия превратилась в
оперативное соединение, а группа армий (фронт) — в
стратегическое. Изменилась организация флота. Наряду с
эскадрами появились отряды и другие оперативные флотские
соединения. Резко возросла роль Генерального штаба,
превратившегося в орган руководства всеми вооруженными
силами страны.
154

Борьба классов неизбежно находила отражение в армии
и на флоте. Характерно при этом, что в 60—80-е годы
XIX в. в революционных кружках участвуют еще
преимущественно офицеры, а с начала XX в.— все большее число
солдат и матросов. Так, еще в 60-х годах в Пажеском
корпусе был образован революционный кружок. Одним из его
членов был П. Кропоткрш. Более активно действовал
варшавский кружок П. Сливицкого, И. Арнгюльда и Ф. Рост-
ковского. Члены его вели революционную агитацию среди
солдат. За «распространение между нижними чинами
крайне зловредных идей, имевших целью поколебать в них дух
верности и повиновения законным властям» организаторы
кружка были расстреляны. Перед казнью осужденные
офицеры в обращении к солдатам писали: «...Соединитесь
дружно и злодеев не станет. Не бойтесь истребить их: их
кровь облагородит, а не опозорит вас. Соединяйтесь с
верою — с вашими офицерами. Они поведут вас на утесни-
телей, они доставят вам свободу и благоденствие. Пусть
кровь наша, готовая пролиться, скрепит ваш союз с нами —
тогда мученичество наше не пропадет даром» *. В частях
пограничных округов (например, Варшавского)
действовала организация, называвшая себя «Комитетом русских
офицеров». Ею руководил революционный демократ
Андрей Потебня. Организация поддерживала связь с «Землей
и волей», польской революционной организацией, с
А. И. Герценом. В Петербурге существовал кружок
революционно настроенных польских офицеров во главе с
Я. Домбровским и С. Сераковским.
Даже в Академии Генерального штаба существовало в
1858—1859 гг. два революционных кружка: один из
слушателей, другой из профессоров. Такой же кружок
существовал и в Артиллерийской академии. Многие офицеры (Н. и
В. Обручевы, П. Лавров, Добровольский, Новицкий,
Станкевич, Степанов, Сераковский, Аничков и др.) были
связаны с Чернышевским и Добролюбовым. Революционные
кружки существовали и в других военных учебных
заведениях2. Офицеры участвовали также в такой рево-
1 М. Лемке. Револющюнный кружок офицеров и солдат
(16 июня 1862 г.). «Красный командир», 1921, № 20—21, стр. 34.
2 А. В. Федоров. Русская армия в 50—70-е годы XIX в. Л.,
1959, стр. 94—96. См. также М. П. Сажин (Арман Роос).
Воспоминания 1860—1880-х гг. М., 1925, стр. 25; ЦГИАМ, ф. 109, оп. 1,
д. 223 и 1696.
155

люционной организации, ка»к «Великорусе» (в состав ее
входили полковник Н. Обручев, поручик В. Лугинин,
штабс-капитан Н. Трубецкой и другие).
В донесениях Третьего отделения сообщалось о
распространении революционных настроений среди учащихся
военных учебных заведений. Военное министерство
указывало, что «кадетские корпуса, стрелковая школа, а равно
три академии в течение последних лет выпустили в войска
молодых офицеров с таким ложным и вредным
направлением, что дурное влияние их обнаруживается, по отзывам
всех высших начальников, в войсках повсеместно, и в
специальных родах оружия, кроме кавалерии, в
особенности» 3. Министерство требовало усиления надзора за
молодыми офицерами. Шеф жандармов Долгоруков в отчете
Третьего отделения писан: «Крайне необходимо не только
продолжать, но и усилить еще неустанное наблюдение за
происками революционеров, дабы отвратить пагубное их
влияние на общее положение государства и на главный
оплот его силы — на войско, в рядах которого также стали
проявляться признаки сего влияния» 4. Прогрессивно
настроенных офицеров стали подвергать репрессиям. «За
политические преступления,— отмечал Милютин,—
подверглись формальному следствию и суду до 130 офицеров» 5.
Милютин разослал командирам частей следующий
секретный циркуляр: «В некоторых частях войск обнаружены
преступные покушения молодых офицеров к сближению с
нижними чинами, к внушению им противозаконных и
ложных понятий, совращению их с пути долга и верности...
Тайная революционная партия истощает все способы,
чтобы распространить свою пагубную пропаганду во всех
частях России и ныне обратила особенно напряженное
внимание на военное сословие... Закрытие воскресных школ
было первою мерою, принятою мною с высочайшего
соизволения для предохранения войск от угрожавшей опасности.
Но за этой мерою должны следовать многие другие,
зависящие уже от ближайших начальников» 6.
3 Библиотека им. Салтыкова-Щедрина. Отдел рукописей, фонд
Репнинского, л. 22 об.
4 ЦГИАМ, ф. 109, оп. 86, д. 217, л. 807—608.
5 Библиотека им. Ленина, Отдел рукописей, ф. Милютина,
д. 7342, л. 108.
6 Библиотека им. Ленина, Отдел рукописей, ф. Милютина,
д. 796, лл. 63—64. Этот приказ А. И. Герцен опубликовал в
«Колоколе» (1862, № 152).
156

Военные реформы 60—70-х годов XIX в. привели к
усовершенствованию аппарата управления войсками.
Введение в армии буржуазных порядков (сокращение сроков
службы, гласный суд и т. п.) несколько ослабило
напряженное положение в а1рмии. В. И. Ленин указывал, что
существует «коренная разница между революционностью
офицеров в эпоху Народной воли при полном почти
равнодушии солдатской массы и теперешней реакционностью
офицерства при мощном движении именно серой военной
массы» 7. Офицерство, боровшееся за буржуазные порядки
в армии, было успокоено, поскольку в подавляющем
большинстве оно не собиралось становиться на сторону
поднимавшегося рабочего класса. Однако правящие круги были
серьезно озабочены тем, что в войсках росло число
представителей пролетариата, что знаменовало собой новый
этап революционного движения в войсках в начале XX в.
Уже во время русско-японской войны главной силой
революционного движения в армии были солдаты. В период
первой мировой войны революционное движение в армии
стало еще более массовым.
ВОЕННАЯ ТЕОРИЯ
Изменения в организации и вооружении армии, в ее
социальном составе, происшедшие во второй половине
XIX и начале XX в., а также появление новых способов
ведения войны и боя поставили перед военной теорией
сложные задачи. Однако военная наука значительно
отставала от боевой практики. В области стратегии ведущее
место долгое время занимал Г. А. Леер, который стоял на
идеалистических позициях в понимании сущности
процесса строительства вооруженных сил и военного искусства.
Он не уставал повторять, что «новое — это хорошо забытое
старое», и в современных войнах усматривал те же
образцы военного искусства, что и полвека назад.
Стратегическая школа «академистов», возглавляемая Г. Леером,
господствовала в военной теории до руоско-японской войны.
Она принесла немало вреда русской армии. От лееровской
схемы русская военная теория стала освобождаться только
накануне первой мировой войны. Комитет по образованию
и устройству войск 1906 г. еще стоял на позициях этой
школы.
7 В. И.Ленин. Соч., т. II, стр. 13»3—«1(34.
157

Правда, перед русско-японской войной появилось
несколько трудов по стратегии, в которых критиковались
принципы Леера и выдвигался более широкий взгляд на
проблемы войны и политики. Новый «властитель
стратегических дум» Н. П. Михневич выдвинул тезис, что военное
дело нужно рассматривать в развитии. «Исследование
войны и военных явлений,— писал он,— тоже указывает на
существование эволюции не только в самом применении
войны, но даже и в способах ее ведения, т. е. чисто
технической, специально касающейся употребления сил и средств
для одержапия победы» 8. Однако Михневич, как и Леер,
считал, что в основе стратегии лежат «вечные принципы»,
которые могут лишь по-разному применяться. «Задача
теории военного искусства,— писал он,— состоит в том,
чтобы установить прочно основные его принципы, изучить
важнейшие элементы обстановки и указать, как под
влиянием обстановки применяются принципы на войне» 9.
Михневич считал, что между стратегией и политикой
существует тесная связь. Он указывал, что «успех на войне
настолько же зависит от внутренней политики, как и от
полного согласия между внешней политикой и военным
управлением, которые тоже находятся в зависимости от
внутренней организации государства» 10.
Накануне первой мировой войны разрабатывались
планы операций, способы мобилизации, развертывания войск
и организации тыла. При этом рассматривалась только
военно-техническая сторона' дела, а социальная оставалась
вне поля зрения исследователей. Военные теоретики
считали, что русского рабочего и крестьянина, как и прежде,
можно будет заставить умирать за интересы помещиков н
капиталистов.
Не менее серьезным был и другой органический порок
стратегической мысли. Русские военные теоретики
исходили в своих расчетах из накопленных стратегических
запасов, не думая о приспособлении народного хозяйства к
нуждам войны. Первая мировая война показала, что без
учета морального и экономического факторов нельзя
разрабатывать и тем более осуществлять стратегические
планы.
8 Н. П. Михневич. Стратегия, кп. 1. СПб., 1911, стр. 10.
9 Там же, стр. 43.
10 Там же, стр. 106.
158

Однако в области военной теории выдвигались и новые
мысли. Так, крупнейший русский теоретик адмирал
С. О. Макаров справедливо указывал, что нельзя
игнорировать морские силы при разработке стратегических
планов. Перед русско-японской войной он писал, что
«цельность действий могла бы выиграть от полного слияния
армии и флота...» и. А. Незнамов и другие военные
специалисты сосредоточили внимание на разработке операции,
которая уже сложилась в русско-японской войне 1904—
1905 гг.12 Русская военная мысль обобщила накопленный
опыт в первой мировой войне, и войска были в состоянии
решать оперативные задачи. Операция стала обычной
формой решения задач стратегии.
Значительные шаги были сделаны и в разработке
проблем тактики. После Крымской войны стало ясно, что
тактика колонн и рассыпного строя отжила свой век и на
смену ей должна прийти тактика стрел ежовых цепей. Этот
переход совершался довольно долго. Опыт Крымской войны
оказался недостаточным, потребовались новые жертвы в
русско-турецкой войне 1877—1878 гг., чтобы была,
наконец, осознана необходимость отказа от гладкоствольного
оружия и потребность в перевооружении войск нарезным
казнозарядным оружием, а также в переходе к тактике
стрелковых цепей.
В области теоретической разработки принципов новой
тактики и создания буржуазной военно-воспитательной
системы 13 немало сделал М. И. Драгомиров. Взгляды Драго-
мирова господствовали в военной теории до конца XIX в.
Во время русско-японской войны, породившей новые
способы ведения военных действий, они уже устарели; на
смену тактике стрелковой цепи должна была прийти новая,
более сложная тактика. Однако теоретическая мысль не
смогла уловить эти новые черты.
Следует, однако, отметить, что в уставах, изданных
в период с 1907 по 1912 г., утверждался приоритет
наступательного боя и пропагандировалась активность
боевых действий. Была пересмотрена система боевой под-
11 С. О. Макаров. Рассуждения по вопросам морской
тактики. М., 1943, стр. 123.
12 См. А. Незнамов. Современная война. Действия полевой
армии. СПб., 1912.
13 См. М. И. Драгомиров. Избранные труды. М., 1956.
159

готовки с целью приблизить ее к боевой практике, но
ничего не было сделано для обоснования тактики-
общевойскового боя, которая окончательно сложилась лишь в
первую мировую войну 1914—1918 гг.
Таким образом, военная теория в начале XX в. сделала
определенный шаг вперед, но общий ее уровень оставался
недостаточным. Значительно больше было сделано в
оперативно-тактической области. В целом, однако, военная
теория отставала от новых явлений военного дела. Тем не
менее обращает на себя внимание несколько работ, где с
буржуазных позиций рассматривались вопросы о
социальной сущности войны, о значении в ней состояния
народного хозяйства и т. д.
Так, профессор Николаевский академии А. А. Гулевич
исследовал влияние экономического строя государства на
его способность вести продолжительную войпу. Он
сформулировал положение, что в ьойнах новейшего времени
примут участие «целые народы и в бой пойдет цвет всего
населения» 14. Нельзя думать, писал он, что исход будущей
войны может определиться сравнительно быстро, нужно
предвидеть упорную, продолжительную борьбу, в которой
подвергнутся испытанию все силы государства:
«Государство, в котором общая совокупность всех условий,
определяющих военное его могущество, окажется более
приспособленным к чрезвычайному напряжению сил и средств,
вызываемому размерами борьбы, должно в конце концов
одержать верх над противником» 15. Поэтому пишет далее
Гулевич, в военных расчетах прежде всего необходимо
исходить из экономических возможностей страны, не
забывая, что «народнохозяйственный строй... чувствителен ко
всякого рода потрясениям» 16, следствием которых могут
быть социальные катаклизмы. Россия, по мнению автора,
имеет над странами Европы известное преимущество:
«...Особенности народнохозяйственного быта России
уменьшают в значительной степени значение для
общественного ее строя экономических потрясений военного
времени и дают уверенность в том, что хозяйственный
организм России не может быть поколеблен в своих
устоях бедствиями будущей войны, как бы надолго она ни
затянулась и каких бы жертв ни потребовала от стра-
14 А. Гулевич. Война и народное хозяйство. СПб., 1898,
стр. 5.
15 Там же, стр. 10.
16 Там же, стр. 15.
160

ны» 17. Главные преимущества России — территория,
численность населения и относительная узость
потребностей народа в условиях натурального хозяйства, что
позволяет вести войну так долго, как этого потребует
обстановка. Такого рода преимущества получат с течением
времени еще большее значение, а следовательно, по Гулевичу,
«из всех европейских государств именно Россия имеет в
условиях своей народнохозяйственной жизни все
необходимые данные для победы не только в экономической
борьбе... но и в открытой вооруженной борьбе будущего» 18.
С аналогичными идеями выступил И. С. Блиох. Однако
больше, чем вопросы экономики, его занимало то, что
«классы имущественные» не обращают «достаточного
внимания на опасное брожение умов, вызываемое тягостями
милитаризма», которое используют социалисты всех стран,
в том числе и социалисты России 19. Война будущего
потребует создания миллионных армий, которые нужно
вооружить и обеспечить всем необходимым для военных
действий. Но как затем, беспокоится Блиох, отобрать это
оружие у возвращающихся с поля брани войск,
укомплектованных не только крестьянами, но и рабочими,
большинство которых 'Состоит «из приверженцев социализма»?20.
Блиох указывал, что русские военные теоретики «не
отдают себе полного отчета в совокупности тех явлений,
какие будут вызваны борьбою... Разные стороны той
эволюции, которая происходит в экономических и социальных
условиях, ускользают от их взора» 21. Эти положения не
были учтены руоским Генеральным штабом. Россия ока-
лась экономически неподготовленной к русско-японской
войне. Причиной ее поражения в этой войне была
хозяйственная и политическая отсталость. А первая мировая
война привела к тем самым социальным потрясениям,
которых так боялись Гулевич, Блиох и другие
буржуазные военные теоретики.
Развитие военного дела во второй половине XIX и
начале XX в., перестройка армии на буржуазных началах,
новые способы ведения войны и боя ставили перед военной
17 Там же, стр. 179.
18 Там же, стр. 180.
19 И. С. Блиох. Будущая война в техническом,
экономическом и политическом отношениях, т. 1. СПб., 1898, стр. 14.
20 Там же, стр. 9.
21 Там же, стр. 19.
11 Л. Г. Бескровный
161

теорией и военной историей сложные проблемы, для
решения которых были необходимы твердые методологические
основы, познание закономерностей общественного
развития. Решение этих вопросов базировалось на достижениях
общественной мысли и общей историографии.
ОБЩЕСТВЕННАЯ МЫСЛЬ
В связи с обострением классовой борьбы в стране в
общественной мысли второй половины XIX в. еще более
резко определились два направления. Лагерь демократический
опирался на материалистическую философию. Лагерь
реакционно-крепостнический и либерально-буржуазный стоял
на позициях философского идеализма. Царское
правительство, напуганное революционным движением в России и
на Западе, стремясь задушить все проявления
прогрессивной мысли, особенно ополчилось против
материалистической философии. Правящие круги покровительствовали
распространению идеалистических теорий. Особенной
поддержкой консервативных кругов пользовались позитивизм,
неокантианство и некоторые другие разновидности
идеализма. Позитивисты утверждали, что наука должна
опираться не на «абстрактные умозаключения» о
закономерностях развития общества, а на «позитивные
положительные факты». Сама наука рассматривалась ими как
описание фактов. Лозунг позитивизма «философию за борт»
служил реакционным целям. Знаменем ретроградных
элементов в России в конце XIX в. стали также
неокантианство и махизм, направленные против материалистической
философии, прежде всего против марксизма. На такой
философской почве стояла русская буржуазия, все более
становившаяся контрреволюционной силой. Ее вполне
устраивали позитивизм, неокантианство и другие
идеалистические течения, на которые делало ставку и дворянство.
Прогрессивная мысль в России во второй половине
XIX в. была представлена революционерами-демократами
и позднее марксистами. «...Мы видим ясно,— писал
В. И. Ленин,— три поколения, три класса, действовавшие
в русской революции. Сначала — дворяне и помещики,
декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров.
Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало.
Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул реио-
люционную агитацию. Ее подхватили, расширили, укрепи-
162

ли, закалили революционеры-разночинцы, начиная с
Чернышевского и кончая героями «Народной воли». Шире
стал круг борцов, ближе их связь с народом. «Молодые
штурманы будущей бури» — звал их Герцен. Но это не
была еще сама буря.
Буря, это — движение самих масс. Пролетариат,
единственный до конца революционный класс, поднялся во
главе их и впервые поднял к открытой революционной борьбе
миллионы крестьян» 22.
Русские революционеры-демократы не ограничивались
изложением философских принципов, а стремились
связать их с борьбой за революционное преобразование
страны. Властителями дум передовых кругов русского
общества в 60—70-е годы были Н. Г. Чернышевский и Н. А.
Добролюбов. Они выступили с требованием ликвидации
крепостного права и установления демократического
общественного строя. Н. Г. Чернышевский (1828—1889 гг.),
идейный вдохновитель и вождь
революционно-демократического движения 60-х годов, проводил «идею крестьянской
революции, идею борьбы масс за свержение всех старых
властей» 23. На работах Н. Г. Чернышевского, от которых,
по.словам Ленина, «веет духом классовой борьбы» 24,
училось целое поколение русских революционеров.
Этот «великий ученый и критик» был единственным
русским писателем, который сумел с 50-х годов и вплоть
до конца 80-х годов «остаться на уровне цельного
философского материализма и отбросить жалкий вздор
неокантианцев, позитивистов, махистов и прочих
путаников...» 25,— писал Ленин.
Вместе с Чернышевским за революционное
преобразование России боролся Н. А. Добролюбов. Он выступил как
непримиримый враг либералов. И хотя Добролюбов не
поднялся до материалистического понимания истории,
значение его в развитии революционной общественной мысли
было очень велико. Характеризуя роль шестидесятников,
В. И. Ленин писал, что они были одушевлены «горячей
враждой к крепостному праву и всем его порождениям в
экономической, социальной и юридической области» 26.
22 В. И. Ленин. Сочинения, т. 18, стр. 14—15.
23 Там же, т. 17, стр. 97.
24 Там же, т. 20, стр. 224.
25 Там же, т. 14, стр. 346.
26 Там же, т. 2, стр. 472.
11*
163

В 80-е годы активную роль в общественной жизни
страны играли народники. Ошибочно считая, что главной
революционной силой в России является (крестьянство,
отрицая неизбежность капиталистического развития страны,
народники делали ставку на крестьянское восстание. Они
не видели и не понимали, что в России уже сложился
пролетариат — самый передовой революционный класс.
Попытка народников поднять крестьянство на восстание
не удалась, и они встали на ошибочный и вредный для
дела революции путь террора.
Политическая практика народников нашла отражение
в их философских концепциях. Ими была выдвинута
теория общественного развития, согласно которой главная
роль в истории принадлежит «героям», а массы
представляют собой «пассивную толпу».
Первый удар народническим взглядам нанес Плеханов.
Он вскрыл ошибочность их положений об особом,
некапиталистическом пути развития России. Ленин указывал, что
на работах Плеханова воспитывалось целое поколение
русских марксистов, что его работы расчистили почву для
утверждения марксистской теории в России.
Марксизм как философское течение вырос и окреп в
борьбе с народничеством. В первых работах Ленина «Что
такое ,,друзья народа" и как они воюют против социал-
демократов», «Что делать?» и других были заложены
идеологические и организационные основы марксистской
партии, а в книге «Материализм и эмпириокритицизм» — ее
теоретические основы. Объединившись с легальными
марксистами, народники повели ожесточенную борьбу с
марксизмом, которая, как известно, окончилась полной победой
марксистской теории.
ОБЩАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ
В период крестьянской реформы произошло
размежевание общественных сил и в исторической науке.
В. И. Ленин писал: «Либералы 1860-х годов и
Чернышевский суть представители двух исторических
тенденций, двух исторических сил, которые с тех пор и вплоть
до нашего времени одределяют исход борьбы за новую
Россию» 27.
В. И. Ленин. Сочинения, т. 17, отр. 96.
164

Поворот русской либеральной буржуазии к защите
реакции явился следствием ее столкновения с
революционно-демократическим движением. В официальной
исторической науке оформилась так называемая
«государственная школа» Б. Н. Чичерина и К. Д. Кавелина,
выдвинувшая тезис, что «государствю есть высшая форма
общежития, высшее проявление народности в
общественной сфере. В яем неопределенная народность, которая
выражается 'преимущественно в единстве языка,
собирается в единое тело, получает единое отечество, становится
народом» 28, т. е. что государственная власть якобы имеет
надклассовый характер.
Чичерин прямо указывал, что «государство призвано
к осуществлению верховных начал человеческой жи'зни;
оно, как самостоятельное лицо, играет
всемирно-историческую роль, участвует в решении судеб
человечества» 29. Он стремился доказать, что общественная жизнь
определяется государством, которое в свое время в
«интересах общества» ввело крепостное право и отменило его
сверху тоже в «интересах общества». Введение
крепостного права, по мнению Чичерина, породило порядок и
уничтожило «рассеянность народных сил». Такая точка
зрения отражала идейную позицию помещиков в вопросе
об отмене крепостного права.
Чичерин противопоставлял Россию Западу, считая, что
па Западе господствуют начала права, а в России начала
власти. Следовательно, указывал Чичерин, самое
общественное устройство в России «получило бытие от
государства; монархия сделалась исходною точкою и вожатым
всего исторического развития народной жизни» ™.
Чичерин отвергал идею закономерности исторического
процесса и проповедовал теорию цикличности, согласно
которой «эпохи либеральные» чередуются «с «периодами
единовластия».
Чичерин придерживался взгляда, что варяги создали
Киевскую Русь, а монголы — Московское государство. Эти
выводы нашли отражение в работах Гейсмана и других
военных историков.
28 Б. Чичерин. Опыты по истории русского права. М.,
1858, стр. Э69.
29 Б. Чичерин. О народном представительстве. М., 1899,
стр. '588.
30 Там же, стр. '525.
165.

По существу аналогичные взгляды проводил и другой
представитель государственной школы, К. Д. Кавелин. Он
разработал формально-логическую схему, согласно которой
в развитии России не было ни одной черты, «сходной» с
Западом 31. Особенность русского исторического процесса,
по Кавелину, состояла в том, что «государство принимало
у нас очень деятельное участие в образовании сословий» 32,
а также определяло другие стороны жизни общества.
Кавелин, как и Чичерин, говорил о родовом, вотчинном и
государственном периодах (стадиях) развития России.
Наиболее видным представителем буржуазной
историографии был С. М. Соловьев (1820—1879). По его словам,
«народы живут, развиваются по известным законам,
проходят известные возрасты, как отдельные лица, как все
живое, все органическое» 33. Процесс развития Соловьев
рассматривал как закономерную взаимосвязь исторических
явлепий, как единый поток. Исторический процесс, по его
убеждению, одинаков для всех народов. «Пора,— писал
он,— бросить старые толки о различии наших и западных
общественных отношений...» 34.
Согласно теории Соловьева, развитие того или иного
народа определяют следующие факторы: «природа страны,
где он живет, природа племени, к которому, он
принадлежит; ход внешних событий; влияния, идущие от народов,
которые его окружают» 35. Основным фактором является
природа страны. В частности ею обусловлен начальный
этап развития Руси. Организующее начало в жизни
народов — государственная власть: без нее все бы распалось
и разбрелось36. По мнению Соловьева, «государство есть
необходимая форма для народа, который немыслим без
государства», а само правительство есть произведение
исторической жизни известного народа, есть лучшая
проверка этой жизни37
31 К. Д. Кавелин. Собрание сочинений, т. I. СПб., 1897, стб.
5-7.
32 Там же, стб. 552.
33 С. М. Соловьев. Публичные чтения о Петре Великом.
Собр. соч. СПб., 1900, стб. 970.
34 С. М. Соловьев. Исторические письма. Собр. соч., СПб.,
1900, стб. 870.
35 С. М. Со лов ьо в. Начала русской земли. Собр. соч., стб. 761.
36 Там же, стб. 645.
37 С. М. Соловьев. Наблюдения над исторической жизнью
народов. Собр. соч., стб. 1126.
166

На петровские преобразования Соловьев сначала
смотрел как на революцию, в которой «один человек,
одаренный небывалою силою, взял в свои руки направление
революционного движения, и этот человек был
прирожденный глава государства» 38. Позже Соловьев отказался от
этого взгляда. Он указывал, что петровские
преобразования были исторически подготовлены. «...Народ поднялся
и >сабрался в дорогу», но кого-то ждали; ждали вождя; —
вождь явился39. Он явился потому, что все было уже
подготовлено историей.
В этом свете трактует С. М. Соловьев и войну.
«Война,— пишет он,— входила в общий план преобразований...
как школа, дававшая известное приготовление народу,
приготовление, необходимое в его новой жизни, новых
отношениях к другим народам» 40.
Воззрения историков государственной школы и
особенно Соловьева оказали серьезное влияние на военных
историков русской школы (см. ниже), которые исходили из
выводов «государственников» в своих трудах по истории
вооруженных сил и военного искусства.
В 60—90-е годы оформилась так называемая
народническая историческая школа П. Л. Лаврова, В. И. Семевского
и Н. К. Михайловского.
В «Исторических письмах» П. Л. Лавров
сформулировал социологические основы учения народников, с
позиций так называемого субъективного метода. По Лаврову,
развитие исторического познания есть лишь смена
субъективных оценок фактов истории. «...Факты истории,
—писал он,— остаются, а понимание изменяет их смысл, и
каждый период, приступая к истолкованию прошлого,
вносит в него свои современные заботы, свое современное
развитие» 41. И далее: «...Волей-неволей, приходится
прилагать к процессу истории субъективную оценку,
расположить все факты истории в перспективе, по которой они
содействовали или противодействовали идеалу»
историка 42. Субъективный фактор определяет и развитие общест-
38 С. М. Соловьев. История России с древнейших времен,
кн. III, стб. 1055.
39 С. М. Соловьев. Публичные чтения о Петре Великом.
Собр. соч., стб. 1002.
40 Там же, стб. 1060.
41 П. Л. Лавров (П. Миртов). Исторические письма. Изд.
4-е. СПб., 1906, стр. 17.
*2 Там же, стр. 37.
167

ва: «Как ни мал прогресс человечества, но и то, что есть,
лежит исключительно на критически-мыслящих
личностях: без них он безусловно невозможен» 43.
Следовательно, личность — главная движущая сила истории.
Эти положения Лаврова развивал Н. К. Михайловский.
У него теория «героев» и «толпы» получила наиболее
яркое выражение. Именно ей, а также анализу понятия
прогресса Михайловский посвятил свои главные работы
(«Что такое прогресс» и др.) 44.
История, утверждал Михайловский, есть процесс
порабощения личности, задача же прогресса состоит в том,
чтобы освободить личность.
Среди историков народнического направления
значительную роль играл В. И. Семевский,
специализировавшийся на экономической истории, прежде всего на истории
крестьянства. Выступая против увлечения военной и
дипломатической историей, Семевский писал: «...Чем
неразвитее общество, тем более элементарные требования оно
предъявляет своему историку, тем более оно интересуется
военными событиями, тем более места отводит историк
для описания войн и биографии полководцев»45. По его
мнению, этими вопросами стоит заниматься исключительно
для того, чтобы рассказать народу, каких жертв стоят ему
войны.
На позициях буржуазного экономизма в исторической
науке стоял В. О. Ключевский (1841 —1911), пытавшийся
совместить схемы представителей государственной школы
с основными положениями экономического материализма.
Философской базой Ключевского был позитивизм. Он
считал себя историком-социологом, усматривая
закономерности исторического процесса не в конкретной
действительности, а в некоем «едином начале», представляющем собой
«тайну исторического процесса».
Исходя из этого, в «Курсе русской истории» он дал
историю государства и политических идей. Для народа в
ней места не осталось. По существу Ключевский вернулся
к государственной теории Чичерина. «...Народ,— утвер-
43 П. Л. Л а в р о в. И сторожче ские письма, стр. 95.
44 См. Н. К. Михайловский. СО'Чтшемия, т. I и т. V.
СПб., 1908.
45 В. И. Семевский. Не пора ли написать историю
крестьян в России?, «Русская мысль», 1881, кн. 2, стр. 215.
168

ждал он,— становится государством, когда чувство
национального единства получает выражение в связях
политических, в единстве верховной власти и закона. В
государстве народ становится не только политической но и
исторической личностью с более или менее ясно
выраженным национальным характером и сознанием своего
мирового значения» 46. Движущей силой при этом являются
идеи; их народ стремится осуществить в своей
деятельности. «Идеи становятся историческими факторами
подобно тому, как делаются ими силы природы» 47.
Как и другие буржуазные историки, Ключевский и в
войне видел одну из движущих сил истории. Так,
Московское государство устраивалось по-военному: «в основании
его социального строя лежало деление общества на
служилых и неслужилых людей» 48. Военные нужды привели
к преобразованиям XVII в. и особенно к реформам
начала XVIII в. «Война,— писал Ключевский,— указала
порядок реформы, сообщила ей темп и самые приемы»49.
Придавая изучению войн большое значение, Ключевский
в своих сочинениях останавливался на многих вопросах
военного быта, внешнеполитической истории и т. п.
, Построения Ключевского оказали влияние на
Д. Ф. Масловского, А. 3. Мышлаевского и особенно на
А. К. Баиова, который считал Ключевского учителем «всех
военных историков».
Таким образом, ни дворянская, ни буржуазная
историография второй половины XIX в. не пошла дальше теории
«государственников». Буржуазные историки стремились
уйти от общеисторических проблем. В исторической науке
утверждается субъективно-идеалистический взгляд на
историю, отказ от познания объективных закономерностей.
Кризис буржуазной исторической науки на рубеже
XIX и XX вв. ярко проявился в работах А. С. Лаппо-Дани-
левского, С. Ф. Платонова и П. Н. Милюкова. Буржуазия
была напугана активными выступлениями на
политической арене новой силы — русского пролетариата, взявшего
46 В. О. Ключевский. Сочинения в 8 томах. М., 1956,
т. 1, стр. 23.
47 Там же, стр. 36.
48 В. О. Ключевский. Боярская дума в древней Руси. Изд.
5-е. М., 1949, стр. 522.
49 В. О. Ключевский. Сочинения в 8 томах, т. 4, стр. 6(2.
163

на вооружение марксистскую теорию, и, объединившись
со всеми силами реакции, повела наступление на марксизм,
особенно после революции 1905 года. В. И. Ленин писал,
что «до 1905-го года буржуазия не видела другого врага
кроме крепостников и «бюрократов»; поэтому и к теории
европейского пролетариата она старалась относиться
сочувственно, старалась не видеть «врагов слева». После
1905-го года нарождается в России контрреволюционная
либеральная буржуазия, и профессорская либеральная
наука, нисколько не теряя престижа в «обществе»,
принимается всерьез уничтожать Маркса» 50.
А. С. Лаппо-Данилевский (1863—1919) выступил в
исторической науке как ярый противник марксистской
теории. В это время вышли первые крупные работы Ленина:
«Что такое «друзья народа» и как они воюют против
социал-демократов?» (1894) и «Развитие капитализма в
России» (1899), где было выражено марксистское [понимание
законов исторического развития России. В противовес этим
работам Лаппо-Данилевский публикует труды, в которых
повторяет положения государственной теории Чичерина и
Кавелина, отрицает объективные закономерности
общественного развития, считая их продуктом человеческого
сознания. Движущую силу истории Лаппо-Данилевский
видел в государстве, а основу государства — в
«монархическом принципе». Поскольку идея «национального
независимого государства» выражает дух «народного
самосознания», монархический принцип, по Лаппо-Данилевскому,
тоже есть выражение общественного сознания. Он
утверждал космополитическую идею развития человечества как
«единой индивидуальности». По его мнению, история
человечества — это движение к осуществлению некоей общей
для всего человечества цели, а следовательно, в
историческом развитии нет места для борьбы классов,
революционного и контрреволюционного начал. Таким образом,
государственная теория приобрела у Лаппо-Данилевского
наиболее реакционную форму. Выводы его нашли
отражение в работах Н. Михневича и А. Баиова.
Одновременно с Лаппо-Данилевским выступал
С. Ф. Платонов (1860—1938), взгляды которого сложились
в период реакции 70-х — начала 90-х годов. Главное
внимание Платонов уделял проблемам политической борьбы в
50 В. И. Лени н. Сочинения, т. 20, стр. 170.
170

XVII в., которые он рассматривал с монархических
позиций. Он считал народные движения, «смуты», проявлением
анархизма, расшатывающего и разрушающего основы
правопорядка 51. В сосредоточении внимания на этих
проблемах выразилось отношение Платонова к революции
1905-1907 гг.
В своем курсе лекций Платонов доказывал, что Россия
процветала во время абсолютизма и переживала упадок в
периоды подъема народных движений 52.
Идейный кризис буржуазной исторической мысли
особенно ярко проявился в работах П. Н. Милюкова (1859—
1943): «Государственное хозяйство России в первой
четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого»;
«Очерки по истории русской культуры»; «Главные течения
русской исторической мысли».
В основе философской концепции Милюкова лежал
позитивизм: «Мы принимаем закономерность исторических
явлений совершенно независимо от того, может ли
история открыть нам эти искомые -законы» 53. Сами факты, по
мнению Милюкова, суть результат психической
деятельности людей. «Материальный характер экономического
фактора есть только кажущийся, на самом деле,— утверждал
он,— явления человеческой экономики происходят в той
же психической среде, как и все другие явления
общественности» 54.
Такая философская основа привела Милюкова к
выводу, что история человеческого общества есть история идей,
которые выдвигаются отдельными личностями, что
развитие общества не подчиняется закономерностям. Каждый
народ развивается по пути, который определяют лица,
возглавляющие государство. Народ существует «через
государство», а следовательно через личность. Русский народ
идет по особому пути, в котором нет ничего общего с
развитием стран Западной Европы.
Милюков выдвинул тезис, что внутренняя политика
государства всегда подчиняется задачам внешней политики
51 См. С. Ф. Платонов. Очерки по истории смуты в
Московском государстве XVI—XVII вв. М., 1937.
52 См. С. Ф. Платонов. Лекции по русской истории. Изд.
10-е. СПб.-М., 1917.
53 П. Милюков. Очерки по истории русской культуры, т. I.
Изд. 3-е. СПб., 1913, стр. в.
54 Там же, т. II, стр. 3.
171

и войны. Характеризуя преобразования Петра I, он заявил,
что они были результатом механического заимствования,
не имели необходимой почвы для развития, а потому
бесплодны. Эти взгляды Милюкова не нашли, однако,
поддержки у ведущих русских военных историков его времени.
Кроме этих буржуазных историков, в эпоху
империализма подвизались и другие (А. А. Кизеветтер, А. А.
Корнилов, А. В. Пошехонов), работы которых тоже оказали
влияние на развитие русской военной историографии.
Прогрессивные взгляды на исторический процесс в
середине XIX в. выражали Н. Г. Чернышевский и
Н. А. Добролюбов.
Чернышевский указывал, что в процессе
исторического развития все народы проходят одинаковые формы
общественного строя, в частности родовой строй и
феодализм («прогресс — просто закон нарастания»). При
этом Чернышевский считал возможным переход России
от феодализма к социализму, минуя капитализм (через
крестьянскую общину). Он утверждал, что процесс
общественного развития протекает не в форме мирной
эволюции, а путем бурных скачков. История движется
медленно, но все-таки почти все свое движение производит
скачок за скачком,— писал он. «Мирное, тихое развитие —
невозможно... без конвульсии нет никогда ни одного
шага вперед в истории» 55. Революционные эпохи — это
«святейшие эпохи одушевленной исторической
работы» 56.
Чернышевский считал, что «война есть дело жестокое
и дурное в нравственном отношении», однако пока
существуют классы, она явление неизбежное. Оценка
отдельных войн, по его мнению, должна определяться
конкретными обстоятельствами. Так, «война 1812 года была
спасительна для русского народа; марафонская битва была
благодетельнейшим событием в истории человечества» 57.
В этом вопросе Чернышевский исходил из тезиса
«отвлеченной истины нет; истина конкретна» 58.
55 Н. Г. Чедон ыш ев с'кий. Поли. собр. соч. в 12 томах,
т. I. М., 1Ш9, стр. 357.
56 «Очерки по истории философской и
общественно-политической мысли народов СССР», т. И. М., 1956, стр. 119.
57 Н. Г. Чернышевский. Поли. собр. соч. в 12 томах, т. X.
М., 1947, стр. 208,
58 Там же.
172

Чернышевский считал справедливыми войны, в
которых народы отстаивали свою свободу и независимость.
Он резко выступал против захватнических войн. «Всякая
война,— писал он,— имеющая целью завоевание или
перевес над другими нациями, не только безнравственна и
бесчеловечна, но также положительно невыгодна и вредна
для народа, какими бы громкими успехами не
сопровождалась, к каким бы выгодным, по-видимому, результатам
ни приводила» 59. Так, по его мнению, германцы мало
выиграли от завоевания Римской империи, а «французы,
опустошив Европу при Наполеоне I, сами подверглись
завоеванию и разорению в 1814 и 1815 годах» 60.
Война как явление классовое, говорил Чернышевский,
исчезнет, «когда трудящийся класс приобретет
решительное влияние... и образуется опытностью в них (делах
государства. — Л, Б,) настолько, что будет судить
сообразно интересам труда, а не внушением людей, чуждых
этим интересам... Но до того времени войны неизбежны,
хотя совершенно противны прямым интересам каждой
из воюющих наций» 61.
Чернышевский понимал классовую природу армии.
Господствующие классы, писал он, используют войска
для своих целей как во внешней, так и во ввнутренней
политике. Реакционную сущность политики правящих
классов Чернышевский показывал, в частности, на
примере Крымской войны. Уже находясь в Алексеевском
равелине Петропавловской крепости, оп начал переводить
посвященную Крымской войне книгу английского
историка Кинглека, сопровождая перевод примечаниями, в
которых подчеркивалось стремление правительства Франции
к захватам и наживе вопреки интересам французского
народа.
Чернышевский уделял большое внимание пропаганде
революционных идей в войсках. На страницах «Военного
сборника» Чернышевский поднимал вопрос о
необходимости военных реформ, резко критиковал пороки
николаевской системы в армии. Д. Милютин отмечал: «Выбор
59 Н. Г. Чернышевский. Собр. соч. в 10 томах, т. III.СПб.,
1906, стр. 152.
60 Н. Г. Чернышевский. Антропологический принцип в
философии. М., 1948, стр. 96—97.
61 Н. Г. Чернышевский. Собр. соч. в 10 томах, т. III,
стр. 521.
173

Чернышевского в состав редакции специального военного
журнала был крайне неудачен и, как оказалось
впоследствии, сильно повредил изданию» 62.
Весьма интересны взгляды Чернышевского на роль
личности и народных масс в войне. Он справедливо
указывал, что каждая личность выражает интересы своего
класса. «Оно — (лицо — Л, Б.) представитель того класса,
к которому принадлежит в политическом или — как вам
угодно, назовем это — в социальном, в общественном
отношении...», а поэтому не может противостоять этому классу,
служит ему, в том числе и в области военной 63.
При этом деятельность личности — лишь выражение
исторической необходимости. Наиболее ярко это видно на
примере Наполеона: «...простолюдины давали силу людям,
низвергнувшим старинное французское устройство в
конце прошлого века. Они же давали силу Наполеону, пока
считали его своим защитником от возвращения старого
порядка дел. Когда они убедились, что Наполеон
действует в свою, а не в их пользу, они покинули его, и только
это охлаждение массы к Наполеону дало возможность
низвергнуть его в 1814 г.» 64. И в отношении русской
военной истории нужно сказать, писал Чернышевский, «что
с начала XVII века почти все драматические эпизоды в
истории русского народа были совершены энергиею
земледельческого населения» 65.
Такие же взгляды на историю высказывал Н. А.
Добролюбов. Он видел неизбежность освобождения народных
масс от эксплуатации. «Уничтожение дармоедов и
возвеличение труда — вот постоянная тенденция истории» 66,—
писал он. По мнению Добролюбова, главная движущая
сила истории — народ. Как и Чернышевский, он полагал,
что историческая наука должна изучать жизнь народа.
«История — говорил он,— занимается людьми, даже и
великими, только потому, что они имели важное значение
для народа или для человечества»67.
Добролюбов указывал, что выдающиеся деятели нахо-
62 «Литературное наследство», т. 25/26. М., Изд-во АН СССР,
1936, стр. 235.
63 Н. Г. Чернышевский. Поли. собр. соч. в 12 томах,
т. XI, стр. 672.
64 Там же, т. VII, стр. 153.
65 Там же, т. IV, стр. 313.
66 Н. Л. Добролюбов. Поли. собр. соч., т. III, стр. 267.
67 Там же, стр. 120.
174

дятся «под влиянием понятий и нравов того времени и
того общества, на которые потом начинают они действовать
силою своего гения» 68. «Не хотят понять,— писал он,—
что ведь историческая личность, даже и великая,
составляет не более как искру, которая может взорвать порох,
но не воспламенит камней, и сама тотчас потухнет, если
не встретит материала, скоро загорающегося. Не хотят
понять, что этот материал всегда подготовляется
обстоятельствами исторического развития народа, и что,
вследствие исторических-то обстоятельств, и являются
личности, выражающие в себе потребности общества и
времени» 69. Поэтому в Петре I, например, следует видеть
выразителя нужд народа. Необходимо отметить, что в данном
случае Добролюбов идеализирует Петра, который прежде
всего выражал интересы класса.
Разумеется, экономическая отсталость России не
могла не сказаться на взглядах Чернышевского и
Добролюбова. Однако Энгельс, внимательно следивший за
работами Добролюбова и Чернышевского, весьма высоко
оценивал их. В письмах к Е. Паприц в 1884 г. он говорит
о русской критической мысли, достойной «народа, давшего»
Добролюбова и Чернышевского». Историческая и
критическая школа России этого времени, писал Энгельс, «стоит
бесконечно выше всего того, что создано в Германии и
Франции официальной исторической наукой» 70.
Решающее влияние на развитие исторической науки
в России оказал марксизм. Основоположники марксизма
сформулировали общие законы развития общества,
разработали подлинно научную методологию исторического
исследования.
Первым пропагандистом марксистского учения в
России был Г. В. Плеханов (1856—1918). Вначале он
стоял на позициях народнической историографии, но уже
в 80-е годы начал пропаганду идей марксизма, в
частности разъяснял, что марксистские законы
исторического развития применимы к условиям пореформенной
России.
Плеханов решительно выступил против положений
народников о некапиталистическом пути развития России
и об особом историческом значении крестьянских общин.
68 Там же.
69 Там же, стр. 335.
70 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XXVII, стр. 389,
175

Он доказывал, что Россия идет по тому же пути, что и
другие государства Европы, что общине «предстоит не
активная, а пассивная роль» 71, что «революционное
движение в России может восторжествовать только как
революционное движение рабочих» 72.
Плеханов подчеркивал, что диалектический метод
дал правильное понимание исторического процесса.
«Можно без преувеличения сказать,— пишет Плеханов,—
что мы обязаны ему пониманием истории человечества,
как закономерного процесса» 73.
Плеханов указывал, что материалистическое
объяснение исторического процесса основывается на исходном
положении марксизма о том, что основой жизни
общества является его экономическая структура, что законы
истории объективны и вся деятельность людей подчинена
им. Пролетариат, овладев диалектико-материалистиче-
ским' методом, призван сознательно бороться за новый
общественный строй. Таким образом, по словам, Ленина,
Плеханов «указал русским революционерам их задачу:
образование революционной рабочей партии» 74.
Пропаганда Плехановым марксистского учения об обществе
сыграла важную роль в развитии материалистического
направления в русской исторической науке.
Дальнейшее развитие марксистское учение об
обществе получило в трудах В. И. Ленина, который создал
марксистскую концепцию исторического развития России,
не только определив этапы этого развития, но и раскрыв
конкретное содержание каждого из них. Большое место
в работах В. И. Ленина занял анализ русского
феодализма. Ленин указал, что сущность феодализма заключается
в господстве натурального хозяйства, в наличии у
крестьян средств производства и прикреплении их к земле,
наконец, в личной зависимости крестьян
(внеэкономическом принуждении). Ленин раскрыл также этапы развития
феодальных отношений и показал, как в недрах
феодального общества начал складываться новый,
капиталистический строй75.
71 Г. В. Плеханов. Избранные философские произведения,
т. I. М., 1956, стр. 347.
72 Там же, стр. 419.
73 Г. В. Плеханов. Сочинения, т. VIII, стр. 129.
74 В. И. Ленин. Сочинения, т. 4, стр. 242.
75 Там же, т. 3, стр. 170, 3128—931.-
176

В работах «Что такое «друзья народа» и как они
воюют против социал-демократов?», «Развитие капитализма
в России», «Что делать?» и других Ленин проследил путь
развития России и показал, что она не составляет
исключения в общемировом историческом процессе и
развивается по единым историческим законам, в соответствии
с учением Маркса об общественно-экономических
формациях. Ленин писал: «Если можно было говорить о
родовом быте в древней Руси, то несомненно, что уже в
средние века, в эпоху московского царства, этих родовых
связей уже не существовало, т. е. государство
основывалось на союзах совсем не родовых, а местных:
помещики и монастыри принимали к себе крестьян из различных
мест, и общины, составлявшиеся таким образом, были
чисто территориальными союзами. Однако о
национальных связях в собственном смысле слова едва ли можно
было говорить в то время: государство распадалось на
отдельные «земли», частью даже княжества, сохранявшие
живые следы прежней автономии, особенности в
управлении, иногда свои особые войска (местные бояре ходили на
войну со своими полками), особые таможенные границы
и т. д. Только новый период русской истории (примерно
с 17 века) характеризуется действительно фактическим
слиянием всем таких областей, земель и княжеств в одно
целое. Слияние это вызвано было не родовыми связями... и
даже не их продолжением и обобщением: оно
вызывалось усиливающимся обменом между областями,
постепенно растущим товарным обращением,
концентрированием небольпшх местных рынков в один всероссийский
рынок» 76.
Раскрыв генезис капитализма и определив его
сущность, Ленин обратил особое внимание на утверждение
капиталистических отношений в России во второй
половине XIX в., когда «развитие капитализма в России
пошло с такой быстротой, что в несколько десятилетий
совершались превращения, занявшие в некоторых старых
странах Европы целые века» 77. К началу XX в. капитализм
в России достиг своей высшей, империалистической
стадии. «Империализм,— писал Ленин,—есть капитализм
зга той стадии развития, когда сложилось господство моно-
76 Там же, т. 1, стр. 137.
77 Там же, т. 17, стр. 95—96.
12 л- Г. Бескровный
177

полий и финансового капитала, приобрел выдающееся
значение вывоз капитала, начался раздел мира
международными трестами и закончился раздел всей территории
земли крупнейшими капиталистическими странами» 78.
Главный вывод Ленина состоял в том, что
империализм — это стадия загнивания капитализма, канун
пролетарской революции. Основываясь на этом выводе, Ленин
создал теорию социалистической революции, доказал
возможность победы социализма в одной стране.
Анализируя ход исторического процесса, Ленин
разработал проблему роли народных масс и личности в истории.
Его положения нанесли сокрушающий удар субъективно-
идеалистическим концепциям дворянско-буржуазной
историографии. Ленин показал, что история общества есть
прежде всего история способов производства, а
следовательно, история производителей материальных благ,
история трудящихся масс. Народ — главная движущая сила
в производстве, а значит и в политике.
В работе «Что такое «друзья народа» и как они воюют
против социал-демократов?» Ленин доказал, что история
развития общества есть история борьбы классов. В этой
борьбе роль личности чрезвычайно велика, но
исторически обусловлена:
«...Идея исторической необходимости,— писал Ленин,—
ничуть не подрывает роли личности в истории: история
вся слагается именно из действий личностей,
представляющих из себя несомненно деятелей. Действительный
вопрос, возникающий при оценке общественной деятельности
личности, состоит в том, при каких условиях этой
деятельности обеспечен успех? в чем состоят гарантии того, что
деятельность эта не останется одиночным актом, тонущим
в море актов противоположных? В этом же состоит и тот
вопрос, который различно решают социал-демократы и
остальные русские социалисты: каким образом
деятельность, направленная к осуществлению социалистического
строя, должна втянуть массы, чтобы принести серьезные
плоды?» *9.
В феодально-крепостническую эпоху главную
движущую силу истории Ленин видел в крестьянстве. Он писал:
«Крестьяне не могли объединиться, крестьяне были тогда
78 В. И. Ленин. Сочинения, т. 212, стр. 268.
79 Там же, т. 1, стр. 142.
178

совсем задавлены темнотой, у крестьян не было
помощников и братьев среди городских рабочих, но крестьяне все
же боролись, как умели и как могли. Крестьяне не боялись
зверских преследований правительства, не боялись
экзекуций и пуль... крестьяне поднимались то здесь, то там,
и правительство наконец уступило, боясь общего
восстания всех крестьян» 80.
Историю революционного движения Ленин делил на
три периода; дворянский, буржуазно-демократический и
пролетарский81. Возникновение и развитие буржуазных
отношений вызвало к жизни новые революционные силы.
Главной движущей силой истории стал пролетариат.
Ленин показал необходимость создания
революционной партии пролетариата и разработал в своих основных
трудах «Что делать?», «Что такое «друзья народа» и как
они воюют против социал-демократов?», «Материализм и
эмпириокритицизм» — идеологические, организационные
и теоретические основы такой партии.
Касаясь вопроса о роли государства, Ленин указывал,
что «политические учреждения являются надстройкой над
экономическим основанием. Мы видим, например, как
разные политические формы современных европейских
государств служат укреплению господства буржуазии над
пролетариатом» 82. Таким образом, писал Ленин, государство
есть аппарат насилия господствующих классов в
эксплуататорском обществе.
Эти положения раскрывали несостоятельность теорий
«государственников», рассматривавших государство как
внеклассовую или бесклассовую категорию, в которой
проявляется «народный дух» или «народное самосознание».
Большое место в трудах Ленина было уделено военно-
историческим проблемам. Развивая положения Маркса
и Энгельса, Ленин показал социальную сущность войн
в классовом обществе. Ленин указал на неразрывную
связь каждой войны с политикой господствующих
классов. «В применении к войнам,— писал он,— основное
положение диалектики... состоит в том, что «война есть
просто продолжение политики другими» (именно
насильственными) «средствами»... И именно такова всегда была
80 Там же, т. 6, стр. 384.
81 Там же, т. 20, стр. 223.
82 Там же, т. 19, стр. 5.
12*
179

точка зрения Маркса и Энгельса, каждую войну
рассматривавших как продолжение политики данных,
заинтересованных держав — и разных классов внутри них — в
данное время» 83.
Чтобы понять содержание, сущность и направленность
войны, вскрыть причины, ее породившие, необходимо
изучить политику господствующих классов данных стран:
«Война есть продолжение политики иными средствами.
Всякая война нераздельно связана с тем политическим
строем, из которого она вытекает. Ту самую политику,
которую известная держава, известный класс внутри этой
державы вел в течение долгого времени перед войной,
неизбежно и неминуемо этот самый класс продолжает во
время войны, переменив только форму действия» 84.
Говоря о сущности войн, Ленин отмечал, что характер
их находится в прямой зависимости от целей, которые
ставят перед собой воюющие стороны: «...Основное
положение марксистской диалектики состоит в том, что все
грани в природе и обществе условны и подвижны, что нет
ни одного явления, которое бы не могло, при известных
условиях, превратиться в свою противоположность.
Национальная война может превратиться в империалистскую
и обратно. Пример: войны великой французской
революции начались как национальные и были 'таковыми. Эти
войны были революционны: защита великой революции
против коалиции контрреволюционных монархий. А когда
Наполеон создал французскую империю с порабощением
целого ряда давно сложившихся, крупных,
жизнеспособных, национальных государств Европы, тогда из
национальных французских войн получились империалистские,
породившие в свою очередь национально-освободительные
войны против империализма Наполеона» 85. Ленин
определил также критерий для характеристики войн. Он писал:
«С точки зрения марксизма, т. е. современного научного
социализма, основной вопрос при обсуждении
социалистами того, как следует оценивать войну и как следует
относиться к ней, состоит в том, из-за чего эта война ведется,
какими классами она подготовлялась и направлялась. Мы,
марксисты, не принадлежим к числу безусловных
противников всякой войны. Мы говорим: наша цель — достиже-
83 В. И. Ленин. Сочинения, т. 21, стр. 194—196.
84 Там же, т. 24, стр. 364.
85 Там же, т. 22, стр. 295.
180

ние социалистического общественного устройства,
которое, устранив деление человечества на классы, устранив
всякую эксплуатацию человека человеком и одной нации
другими нациями, неминуемо устранит всякую
возможность войн вообще... Бывают войны и войны. Надо
разобраться, из каких исторических условий данная война
вытекла, какие классы ее ведут, во имя чего» 86. Ленин
считал справедливыми все войны, которые ведут угнетенные
классы против своих угнетателей, и несправедливыми —
войны, направленные на утверждение эксплуатации и
насилия.
Большое внимание Ленин уделял раскрытию
социальной роли армии на различных ступенях развития
общества. Вообще в классовом обществе армия — это самый
закостенелый инструмент поддержки старого строя,
наиболее прочный оплот господства правящих классов.
«Постоянное войско,— писал Ленин,— везде и во всех странах
служит не столько против внешнего, сколько против
внутреннего врага. Постоянное войско повсюду стало орудием
реакции, слугой капитала в борьбе против труда, палачом
народной свободы» 87. Ленин показал глубокую
справедливость этих положений на примерах Крымской, русско-
японской и мировой войны 1914—1918 гг.
Характеризуя войны эпохи империализма, Ленин
указал, что они ведутся уже не кастовыми или
полукастовыми армиями, а народами. «Безвозвратно канули в
вечность те времена, когда войны велись наемниками или
представителями полуоторванной от народа касты.
Войны ведутся теперь народами...»88,— писал он. Теперь
нужно по-другому ставить вопрос о роли масс в войне.
Вооруженный народ может повернуть оружие против
своих угнетателей, создать революционную армию.
«Революционная армия необходима потому, что только силой
могут быть решены великие исторические вопросы...»89.
Ленин развил положения Маркса и Энгельса о роли
экономического и морального факторов в войне. Он
отмечал, что в эпоху империализма возросла связь между
военной организацией и всем экономическим строем
государств, что эта связь «никогда еще не была столь тес-
86 В. И. Ленин. Сочинения, т. 24, стр. 362—363.
87 Там же, т. 10, стр. 38.
88 Там же, т. 8, стр. 34.
89 Там же, стр. 527.
181

ной, как в настоящее время»90. Ленин неоднократно
указывал на зависимость способа ведения войны от способа
производства, от уровня развития производительных сил,
определяющих военную технику. «Военная тактика,—
писал Ленин,— зависит от уровня военной техники...» 91.
С изменением военной техники изменяются также приемы
и способы борьбы, а поэтому необходимо подходить к
формам борьбы исторически и брать их в развитии.
«...Марксизм требует безусловно исторического рассмотрения
вопроса о формах борьбы. Ставить этот вопрос вне
исторически-конкретной обстановки значит не понимать
азбуки диалектического материализма» 92.
Все эти положения были конкретизированы и
развиты Лениным после Октябрьской революции. Они составили
стройную систему взглядов на войну и армию, систему,
которая легла в основу советской военно-исторической
науки.
ВОЕННАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ
В первую половину XIX в. не были удовлетворительно
решены важнейшие проблемы военно-исторической науки.
Выдвинутые декабристами вопросы о происхождении
и путях развития русского военного искусства не
получили разрешения. Внимание военных историков в основном
было направлено на детальную разработку отдельных
войн. Книги А. И. Михайлойского-Данилевского, Д. А.
Милютина и других исследователей сыграли свою роль в
накоплении военно-исторических знаний. Стало возможным
приступить к обобщениям, к анализу процесса развития
военного искусства.
Такая задача была поставлена Совещательным
комитетом Военного министерства (преобразованным затем в
Военно-ученый комитет Главного штаба) в программе
военно-исторических исследований, составленной в 1863—
1864 гг. В составлении программы принимали участие
Д. А. Милютин, М. И. Богданович и Н. Н. Обручев. Было
также принято решение изменить преподавание военной
истории в Николаевской академии. На специальном
заседании Конференции Академии Д. А. Милютин поставил
90 В. И. Ленин. Сочинения, т. 8, стр. 36.
91 Там же, т. 11, стр. 150.
92 Там же, стр. 187.
182

вопрос о дальнейших путях развития военно-исторической
науки. Конференция была выпуждена констатировать,
что «за 25 лет полного пренебрежения русской военной
историей» эта наука пришла в упадок, и «историю
военного искусства нужно создавать вновь» 93. После острой
дискуссии было принято решение, определившее
направление военно-исторической науки почти на четверть века.
Конференция постановила «бывший курс военной истории
разделить на совершенно отдельные две части: историю
военного искусства и изучение кампаний. Первая должна
состоять в изложении последовательных изменений в
образе ведения войны, начиная с древних времен и до
новейших (т. е. включая и период паполеоновских войн),
причем главной целью должно быть указание того влияния,
которое современные условия имели на состояние
военного искусства в каждую эпоху» 94. Вторая часть должна
была давать описание отдельных войн.
Аналогичным было положение в разработке проблем
истории военно-морского флота. Морской ученый комитет
в 1865 г. также вынужден был признать, что «до
настоящего времени характер исследований по истории русского
флота был чисто эпизодический» 95 и что для успешного
развития военно-морской истории прежде всего
необходимо обратиться к архивам, на основе которых можно будет
написать труды, «освещающие процесс создания и
развития морского флота и показывающие развитие
военно-морского искусства» 96.
Таким образом, в задачи военной истории входило
проведение огромной работы по изучению источников,
создание монографических исследований по отдельным
вопросам, а затем уже обобщающих трудов. Выполнение
задач, поставленных Конференцией и Комитетом оказалось
делом весьма сложным. За последующие десять лет было
издано лишь несколько монографий97.
93 ЦГВКА, ф. 544(2), д. 42, лл. 1-2.
94 Там же, л. 4—5.
95 Отчет Председателя Морского ученого комитета
контр-адмирала Зеленого за 1864 г. «Морской сборник», 1866, № 7, стр. 10.
96 Там же, стр. 11—14.
97 Н. Н. Сухотин. Фридрих Великий. СПб., 18172;
Шеншин. Военное искусство Наполеона I в параллель с современным
его состоянием. СПб., 1875; П. К. Гудим-Левкович.
Историческое развитие вооруженных сил в России до 1708 г. СПб.,
1875 и др.
183

В связи с этим в 1875 г. в редакционной статье
«Военного сборника» вновь был поставлен ряд кардинальных
вопросов, касающихся предмета и метода
военно-исторической науки.
Автор статьи писал: «Как наука самостоятельная,
история имеет свои законы, свои обширные задачи и
различные методы исследования; приведенные в стройную
систему, основанные на логических выводах, они составляют
историческую науку, или историографию, которая только
очень недавно получила настоящее научное развитие;
военная же отрасль ее, можно сказать, и в данную минуту
находится еще в младенческом состоянии» 98. Далее
говорилось, что «война есть одно из естественных проявлений
человеческой деятельности», а потому отделить историю
войн от общей истории нельзя. Военная история, как и
история общества в целом, имеет целью дать наиболее
ясную и точную картину войн и военных действий на основе
широкого круга первоисточников. «История должна быть
наукою жизни, а не учебником ее,— говорилось в статье. —
Учебник учит тому, что в нем сказано, а наука должна
доставлять всеобъемлющий, неисчерпаемый материал для
знания» ".
В статье отмечалось, что историческая наука
призвана «проследить в хаосе фактов известную идею,
постепенный ее рост, колебания и конечные результаты,
чтобы понять характер и направление последующего
развития» 10°.
Далее автор поставил вопрос о необходимости
исследования объективных закомерностей в развитии военного
искусства: «Военная история в общем должна представить
нам законы развития военного искусства, чтобы мы могли
правильно понять современное его положение и
направление дальнейшего движения вперед» 101. История должна
раскрыть факторы, определяющие движение вперед в во-
98 «Военный сборник», 1875, № 1, стр. 6—7. Статья без
подписи. Можно предположить, что ее автором был военный историк
А. П. Скугаревский. Составитель «Систематического указателя
статей, помещенных в периодических изданиях, имеющихся в
библиотеке лейб-гвардии Семеновского полка с 1810 по 1884 гг.»
(СПб., 1885) ошибочно приписал эту статью М. И. Богдановичу.
99 «Военный .обореиж», 1075, № 1, стр. 67.
100 Там же, стр. 30.
101 Там же, стр. 36.
184

енном деле. «Она должна нам представить как внешнюю
сторону каждого факта, так и внутреннее его содержание:
под влиянием каких причин событие проявилось, что
влияло на его рост, какие общие выводы можно подметить в
развитии вопроса, к каким окончательным заключениям
можно прийти о современном значении факта» 102.
Рассмотренная статья сыграла важную роль, поставив
перед военными историками определенные задачи.
В 80—90-х годах в военно-исторической науке
наметились два направления, между которыми началась острая
борьба: так называемая академическая и русская школы.
Обе эти школы принадлежали к официальной
историографии и при всех различиях в конечном счете ставили себе
целью упрочить позиции правящих классов в условиях
капиталистического развития России.
Представители русской школы (Д. Ф. Масловский,
А. 3. Мышлаевский и другие) стремились утвердить
«русские начала в русской военной истории». Они тщательно
изучали архивные материалы, занимались публикацией
первоисточников, стараясь ввести в научный оборот новые
данные о строительстве армии и флота и подвести
научную базу под исторические исследования.
Работа представителей русской школы в значительной
степени содействовала созданию обобщающих прудов,
раскрывающих процесс развития русского военного
искусства.
Представители академического направления, напротив,
стремились доказать отсутствие самостоятельных путей
развития русского военного искусства, его зависимость от
военного искусства варягов, византийцев, монголов,
немцев, французов, Академисты тесно связывали русское
военное искусство с западноевропейским, основываясь на
теории «единой столбовой дороги» в военном искусстве.
В результате для русского народа не находилось места
среди «избранных народов» Европы.
Борьба между двумя направлениями в официальной
историографии была перенесена на страницы
периодической печати. Д. Ф. Масловский и А. 3. Мышлаевский
выступили с серией статей, в которых доказывали
самостоятельность развития русского военного искусства,
передовой характер последнего, подчеркивали заслуги (русских
102 Там же.
185

полководцев шз. Их поддержали Гершельман, Марченко и
многие другие историки 104.
Представители академического направления: Г. А.
Леер, П. О. Бобровский и др.— обвиняли своих противников
в ограниченности, в стремлении оторвать русскую военную
историю от мирового процесса развития военного
искусства. И в известной мере они были правы 105.
Однако представители обоих направлений исходили из
порочных методологических предпосылок, не понимали
подлинных причин исторических событий, а
следовательно, и путей развития военного искусства, его
закономерностей.
Полемика между академистами и русской школой
везлась также на страницах «Артиллерийского журнала».
Позиции русской школы отстаивали Ратч, Бранденбург.
Струков и другие историки, стремившиеся показать
самостоятельность исторического развития русской
артиллерии 106. В «Морском сборнике» выступали Головачев,
Ароне, Головизнин, Кротков и другие военно-морские ис-
103 Д. Масловский. Поместные войска русской армии в
XVII столетии. «Военный сборник», 1890, № 9; его же. Первая
боевая деятельность Петра Великого (1699—1704 гг.). «Военный
сборник», 1890, № 11; его же. Русская армия 'Екатерины И.
«Военный сборник», 1892, № 5—6, и др.; А. 3. Мышлаевский.
Россия и Турция 'Перед Прутским походом. «Военный сборник»,
1901, № 1—2; его же. Северная война. Летняя кампания 1708
года. «Военный сборник», 1901, № 10—12 и др.
104 С. К. Гершельман. Нравственный элемент в руках
Суворова. Гродно, 1900; Марченко. Нравственный элемент в
руках Петра Великого. «Военный сборник», 1897, № 12; 1898, № 1.
105 Г. Леер. Две отправные точки по отношению к задачам
теории военного искусства. «Военный сборник», 1883, № 11; его
ж е. Петр Великий как полководец. «Военный сборник», 1865,
№ 3—4; П. Бобровский. Беседы о военных законах Петра I
Великого. «Военный сборник», 1890, № 1 и 2; его же. К
характеристике военного искусства и дисциплины в войнах XVII и в
начале XVIII столетия. «Военный сборник», 1891, № 9—10 и др.
юб «Публичные лекции, читанные при Гвардейской
артиллерии полковником Ратчем в 1860 г.». «Артиллерийский журнал»,
1861, № 1; М. Д. X мы ров. Артиллерия и артиллеристы в
допетровской Руси (там же, 1865, № 9); его.ж е. Артиллерия и
артиллеристы на Руси в единодержавие Петра I (там же, 1865,
№ 10 и И); Н. Бранденбург. Артиллерия в Прутском походе
1711 г. (тгм же, 1897, № 1); его же. Артиллерийские детали
Семилетней войны (там же, 1898, № 4 и 9; 1899, № 2); Д. П.
Струков. Прошлое уставов русской артиллерии (там же, 1891, № 10);
Н. Потоцкий. 100 лет русской конной .артиллерии к 29
сентября 1894 г. (там же, 1893, № 3; 1894, № 3) и др.
186

юрики, ратовавшие за «русские начала» на флоте.
Следует отметить, что «Морской сборник» в это время много
сделал для освещения основных вопросов военно-морского
искусства XVIII в.107. Оживленная дискуссия велась также
на страницах «Инженерного журнала», поместившего ряд
военно-исторических статей 108.
К началу XX в. определилось, что академисты
представляют консервативно-дворянскую военную
историографию, а русская школа — либерально-буржуазную. Однако
в дальнейшем между этими двумя школами произошло
известное сближение, отражавшее общность классовых
интересов дворянства и буржуазии перед лицом
надвигавшейся революции.
Военные историки активно поддерживали выводы
буржуазной историографии о том, что исторический процесс
обусловлен деятельностью правителей, что государство, а
значит, и армия, развиваются в результате
преобразований, проводимых государями и полководцами, что войны
возникают вследствие противоречий между лицами,
стоящими во главе государств, и т. п.
В начале XX в. правящие круги поставили перед
военно-исторической наукой задачу оправдать агрессивную
внешнюю политику царизма и доказать прочность
позиций самодержавия перед лицом «врагов внешних и
внутренних».
Именно в этой связи и были предприняты такие
обширные военно-исторические /издания, как «Столетие воен-
107 В эти годы в «Морском сборнике» были папечатаны
следующие статьи: В. Головачев. Действия русского флота в
войне со шведами в 1788—1790 годах (1871, № 7—10; 1872, № 9; 1873,
№ 8—12); 3. А. Арене. Начало учреждения российского флота
на Черном море и действия Черноморского флота с 1788 по 1860
годы; К. Г о л о в и з н и н. Русский флот на Черпом море
(1885, № 9—12; 1886, № 1—4; 1890, № 3—7); А. Крот ко в.
Русский флот в царствование императрицы Екатерины II, с 1772
но 1783 год (1889, № 1—7, И, 12); В. Стеценко. Старое и новое.
Исторические выписки и заметки о флоте (1896, № 3) и др.
108 В. А. Р а к и н т. Краткий исторический очерк столетней
службы и деятельности гренадерских сапер (1797—1897).
Приложения к «Инженерному журналу» (1898, № 2—10); Т. Тимчен-
ко-Рубан. Осада, капитуляция и разрушение Ниеншанца в
1703 г. («Инженерный журнал», 1898, № 10); Дмитриев.
Историческое развитие понтонного дела в России и краткий очерк его
в других государствах Европы («Инженерный журнал», 1901,
№ 5—7) и др.
187

ного министерства 1802—1902» (опубликовано в 1902—
1914 гг.) 109 и «История русской армии и флота» в 15 томах
(опубликована накануне первой мировой войны) и0.
В предисловии к «Истории русской армии и флота»
говорилось, что это издание «имеет целью нарисовать
верную картину постепенного развития русского военного
дела от начала государства до нашего времени» 1П. При этом
подчеркивалось, что данное издание, «давая цельную
картину состояния русского военного искусства во все
периоды, будет с особенным вниманием останавливаться на
наиболее выдающихся боевых эпизодах, интересуясь в то
же время организацией, бытом, вооружением и боевой
подготовкой наших войск в связи с политической жизнью
государства и с другими обстоятельствами, имевшими
иногда большое влияние на правильное развитие
вооруженных сил» 112.
Авторы «Истории» понимали развитие военного
искусства как результат «стремления народов к осуществлению
политических и культурно-исторических идеалов» пз.
Войны, по их мнению, являются «неизбежной судьбой
народов» 114 и будут существовать, пока существует
человечество. Отсюда вытекал вывод о необходимости
всемерного укрепления вооруженных сил.
Процесс развития вооруженных сил России
рассматривался в этой работе в зависимости от истории
государства, которая, согласно концепции авторов, представляла
собой историю царствований. На этой основе давалась
периодизация исторического процесса — по
царствованиям. Появление такого труда накануне первой мировой
войны 1914—1918 гг. было вызвано стремлением
исторически обосновать претензии русского империализма.
* * *
Военно-историческая наука во второй половине XIX —
начале XX в. расчленяется на ряд отраслей, наиболее
важными из которых были: общая военная
историография, историография родов войск и историография флота.
109 В состав редакции входили: А. 3. Мышлаевский, Н. П. Мих-
невич, П. А. Гейсман; главный редактор — Д. А. Скалой.
110 В состав редакции входили: А. С. Гришинский, В. П.
Никольский и Н. Л. Кладо.
111 «История русской армии и флота», вып. 1. М., 1911, стр. 3
112 Там же.
113 Там же, стр. 5.
114 Там же.
188

Общевойсковая историография
Модест Иванович Богданович 115 выступил в военно-
исторической науке в 50—60-е годы XIX в. Его
военно-теоретические и исторические сочинения основывались на
господствующих в то время взглядах на стратегию и тактику.
115 М. И. Богданович родился в 1805 г. Воспитывался в
Дворянском полку. Военную службу начал 6 1823 г. Участник похода
в Польшу 1831 г. В 1833 г. поступил в Военную академию. По
окончании ее служил при 3-м отделе канцелярии
генерал-квартирмейстера Главного штаба. В 1838 г. избран
адъюнкт-профессором кафедры стратегии и военной истории Военной академии.
Одновременно принимал участие в редактировании «Военного
журнала» и «Военно-энциклопедического лексикона». В 1843 г.
утвержден в звании профессора кафедры стратегии. С 1863 г.
состоял в распоряжении генерал-квартирмейстера и военного
министра. Был почетным членом Конференции Военной академии.
В 1863—1868 гг. провел большую работу по упорядочению
Военно-ученого архива. С 1881 г. член Военного совета. Умер в 1882 г.
в чине генерал-лейтенанта (ЦГВИА, ф. 1340, д. 492, л. 96).
Основные работы М. И. Богдановича: «Поход 1)796 года
Бонапарта в Италии». СПб., 1845 (2-е изд. 1860); «Походы Суворова
в Италии и Швейцарии». СПб., 1846; «Замечательнейшие походы
Петра Великого и Суворова». СПб., 1'846 (вначале были
опубликованы в «Военном журнале», 1846, № 6); «Записки стратегии.
Правила ведения войны, извлеченные из сочинений Наполеона,
эрцгерцога Карла, генерала Жомини и других военных
писателей», ч. I—II. СПб., 1847; «История военного искусства и
замечательнейших походов от начала войн до настоящего времени»,
ч. 1—2. СПб., 1849, 1854 (первоначально опубликована в
«Военном журнале» за 1848 и 18513 гг.); «Описание походов графа Ра-
деогкого в Италию в 1848 и 184)9 тт.». СПб., 1840; «Походы
Румянцева, Потемкина и Суворова в Турции». СПб., 185(2; «Описание
экспедиции англо-французов в Крым 1854—1856 годы». СПб.,
1856; «История Отечественной войны 18112 года», т. I—III. СПб.,
1859—1860 (удостоена Демидовской премии); «История войны
18113 г. за независимость Германии», т. I—П. СПб., 18612—1863;
«О преобразовании кадетских корпусов». СПб., 186Й; «История
войны 1814 г. во Франции и низложение Наполеона 1-го», т. I—II.
СПб., 1865 (удостоена Демидовской премии); «История
царствования императора Александра 1-го и России в его время», т. I—
VI. СПб., 1860—1871 (удостоена Уваровской премии); «Русская
армия в век императрицы Екатерины II». СПб., 18713; «Восточная
война 18513—1856 гг.», т. I—IV. СПб., 1876; «Исторический очерк
деятельности военного управления в России в первое 26-летие
благополучного царствования государя императора Александра
Николаевича» (1856—1880 гг.), т. I—VI. СПб., 1879—1881' (под
ред. М. И. Богдановича).
Ему принадлежат также статьи: «Очерки стратегии»
(«Отечественные записки», 1839, кн. 9); «Правила, мысли и отзывы
Наполеона относительно военного искусства, военной истории и воен-
189

Богданович тесно свйзывал стратегию с военной историей.
«Стратегия, как искусство и как наука, рассматривается
одновременно с. военного историею, которой события
служат примерами и подтверждением теории» п6. Таким
образом, в его трактовке военная история приобретала
прикладной характер, служила лишь иллюстрацией
принятой стратегической системы. В этом вопросе Богданович
развивал идеи Медема и Зеделлера.
ного дела» («Военный журнал», 11846, № 6); «Эрцгерцог Карл как
полководец и как военный писатель» («Военный журнал», 1847,
№ 2); «Очерк Венгерской войны 1848—1840 гг.» («Военный
журнал», 1860, № 4); «Оборона Пскова 15в>1—15812 гг. («Военный
журнал», 1854, № 3); «Описание Наполеонова похода 1806 г. в
Пруссию» («Военный журнал», 1854, № 1 и 2); «О новейших
усовершенствованиях ручного огнестрельного оружия» («Военный
журнал», 1854, № 3); «Оборона Азова донскими казаками в 1640
году» («Северная пчела», 1854, № 9); «О влиянии на тактику
технических частей военного дела» («Военный журнал», 1854, № 6);
«Об изучении военной истории» («Военный журнал», 1855, № 3);
«Следует ли называть укрепление, находившееся в центре
Бородинского поля, батареею Раевского» («Военный сборник»,
1858, № 1); «Сражение при Лубине» («Русский вестник», 1857,
кн. 24); «Народная война 1812 г.» («Библиотека для чтения»,
1858, кн. 2); «Последнее время перед войною 1812 года»»
(«Библиотека для чтения», 1858, кн. 3); «Народное вооружение в
Пруссии в 1813 г.» («Русский вестник», 1860, № 11);ш «Дело при Рей-
хенбахе» («Русский инвалид», 1861, № 1); «Воспоминания об
А. П. Ермолове» («Русский инвалид», 1861, № 92); «Смотр при
Вертю (в августе 1816 г.)» («Военный сборник», 18>6М, № 8);
«Союзные полководцы во 2-ю кампанию 1813 г.» («Русский вестник»,
1861, № 9); «По поводу развития и направления
военно-исторических занятий в России» («Русский инвалид»», 1863, № 29);
«О средствах к распространению просвещения в армии»
(«Военный сборник», 1863, № 1); «Граф Петр Петрович фон дер-Пален и
его время» («Военный сборник», 1864, № 8); «Положение дел в
политическом отношении при открытии похода во Францию, 1814»
(«Военный сборник», 1864, № 1); «Годовщина 19-го марта 1814 г.»
(«Русский инвалид», 1864, № 68); «Падение Сперанского»
(«Вестник Европы», 1868, № .12); «Тильзитский мир» («Вестник Европы»,
1868, № 12); «Беспорядки в Семеновском полку в 1820 г.»
(«Вестник Европы», 1870, № 11); «Журнал графа Аракчеева» («Русский
инвалид», 1870, № 29); «Крепость Силистрия в 1854 г.» («Военный
сборник», 1875, № 12); «Первое бомбардирование Севастополя 5—13
октября 1854 г.» («Русская старина», 1875, кн. 6); «Венские
совещания и Парижский трактат 1854—1856 гг.» («Русская старина»,
1876, № 10); «Дневник осады Карса в 1866 г. доктора Сандвита»
(«Военный сборник», 1878, № 2); «Военная политика и военные
учреждения в современном их состоянии» («Русская старина»,
1878, т. I); «Император Александр II в эпоху 1855 г.» («Русская
старина», 1883, т. 37, 30).
116 М. И. Богданович. Записки 'стратегии..., ч. I, стр. IX.
190

Под стратегией Богданович понимал «во 1-х,
искусство полководца действовать в различных обстоятельствах
средствами, состоящими в его распоряжении, для
достижения цели войны и, во 2-х, науку ведения войны — или,
говоря другими словами — собрание правил, относящихся
к искусству ведения войны» 117.
Он полагал, что стратегия как искусство ведения
войны существует с момента появления войн, а как наука
стала складываться с конца XVIII в., с появлением работ
Ллойда. В начале XIX в. стратегия как наука сделалась
«более определительной». Этому способствовало
открытие военными теоретиками (Ллойдом, Бюловым, Жомини
и другими) принципов военного искусства. С этого
времени стратегические теории исследуют «важнейшие
начала», оказывающие влияние на успех военных действий.
По Богдановичу, это вечные и неизменные принципы.
Дело полководцев применить их на практике. Чем глубже
понимал эти принципы полководец, тем богаче и
многообразнее становилась его боевая деятельность.
Богданович утверждал далее, что «великие
полководцы изучали образ ведения войны своих
предшественников, но действовали каждый по-своему; пользовались
примерами для приобретения навыка в военном деле, но не
подражали никому, а пролагали новые пути на поприще
славы» 118.
Начало XIX в., по мнению Богдановича, дало миру
двух великих полководцев: Наполеона, который не
«изобрел какой-либо особенный способ ведения войны», а лишь
умел мастерски действовать «сообразно с
обстоятельствами» 119, и Кутузова, отличавшегося хладнокровием и
осторожностью. «Знаменитый военачальник, развивший
дарования свои в борьбе Европы с Наполеоном, прославил
имя русское в трех веденных им войнах, действуя также
не на основании какой-либо односторонней методы, а по
внушению гения» 120. Каждый из этих полководцев
разработал свою особую систему, хотя оба они основывались
на одних и тех же принципах. Таким образом, делал
вывод Богданович, изучение военной истории полезно,
поскольку оно знакомит с тем, как на практике применяются
117 Там же, стр. I.
118 Там же, ч. II, стр. 349.
119 Там же, стр. 352.
120 Там же, стр. 353.
191

стратегические и тактические принципы, как практика
доказывает их вечность и незыблемость.
В военном деле, утверждал Богданович, решающую
роль играет моральный фактор. История показывает,
писал он, что «дух войск и характер полководца оказывают
на результат действий влияние важнейшее, нежели
числительная сила и материальные средства» 121. Поэтому
задача военного историка состоит в том, чтобы изучить
«духовную сторону» вопроса.
Следуя за Медемом и Языковым, Богданович выступал
против безусловных правил и систем, рекомендовал
руководствоваться единственным правилом — «действовать
сообразно со средствами и обстоятельствами» 122.
Процесс исторического исследования, по мнению
Богдановича, должен основываться на глубоком и
критическом изучении фактов: «Военная история должна
заключать в себе критические выводы из военных действий,
или лучше сказать, описание действий должно быть
составлено так, чтобы эти выводы рождались само собою
из рассмотрения событий, а не были следствием ни
умозрительных теорий, ни голословных заключений
историка» 123. Начиная работу, историк должен «сделать разбор
сочинений, могущих служить для него источниками» 124.
Первые работы Богдановича — «Поход .1796 года
Бонапарта в Италии», «Походы Суворова в Италии и
Швейцарии» и др. (см. стр. 189) не представляют собой
глубоких исследований. В них дано лишь беглое изложение
фактов. Вопреки выдвинутому им положению о связи войны
с политикой, Богданович не вскрывает политических
причин военных действий, не ищет связи между стратегией и
политикой, не дает анализа способов ведения военных
действий.
Более значительной была работа Богдановича «Очерк
венгерокой войны 1848—1849 гг.», которую он написал
вместе с Лебедевым. Верноподданнический характер
книги создал ему репутацию консервативного историка, кото-
121 М. Богданович. Об изучении военной истории», стр.
139—140.
122 М. И. Богданович. Замечательнейшие походы Петра
Великого и Суворова, стр. 86.
123 М. И. Богданович. История военного искусства й
замечательнейших походов от начал войн до настоящего времени, ч. I,
стр. III—IV.
124 М. Богданович. Об изучении военной истории, стр. 144.
192

рому правительство считало возможным доверить решение
наиболее важных задач. Так, после Крымской войны,
подорвавшей престиж николаевской системы как на Западе,
так и в России, правительство поручило Богдановичу
создать Т|руд в ознаменование пятидесятилетней годовщины
Отечественной войны 1812 г., призванный отвлечь
внимание общества от проблем современности, укрепить позиции
самодержавия.
Богданович понимал, что в условиях нарастания
революционной ситуации в стране тезис о сплочении народа
вокруг трона приобрел особое значение. Через всю
работу он провел мысль о решающей роли Александра I,
изобразил его вершителем судеб России и Европы.
Народу, по мнению Богдановича, в войне принадлежала
лишь роль исполнителя воли царя. В освещении
Богдановича народ — это просто толпа, «неизменная в вере к богу,
преданности к царям» 125. При этом, утверждает
Богданович, лишь дворянство способно в критические моменты
истории объединить все сословия вокруг трона. Оно
представляет собой силу, которой принадлежит историческая
роль организатора борьбы с врагом, превращения войны в
Отечественную, народную.
Таким образом, в решении вопроса о роли Александра I
Богданович повторил положения Бутурлина и
Михайловского-Данилевского.
Богданович ранее выдвигал тезис, что определяющую
роль в войне играет полководец, что его талант есть та
движущая сила, от которой зависит исход войны. В этом
плане он и рассматривал деятельность Наполеона. Что
касается Кутузова, то, приписав царю организационную роль
в войне, историк вынужден был говорить о великом
русском полководце лишь как об усердном исполнителе
замыслов Александра 1.
Он объявил, что в войне 1812 г. у Наполеона, который
соединял в своих руках власть императора и полководца,
были все преимущества по сравнению с Кутузовым. В
России же, где власть принадлежит царю, полководец может
быть только выразителем идей царя. При этом, утверждает
Богданович, Кутузов был довольно посредственным
исполнителем воли Александра, человеком безынициативным и
125 М. И. Богданович. История Отечественной войны,
т. III, стр. 408.
13 Л. Г. Бескровный
193

нерешительным. Таков он, по мнению историка, в
сражении при Бородино. Кутузов, пишет Богданович, в течение
боя, все время находясь в Горках, «не мог иметь
непосредственного влияния на ход сражения» 126. Он ограничивался
«распоряжениями, которые, по отдалению его от пунктов
решительной неприятельской атаки, не всегда были
своевременны. Это обстоятельство, лишив нашу армию
необходимого единства в действиях, оказало невыгодное
влияние на ход сражения» 127. Такая трактовка действий
Кутузова пдри Бородино не нова: она была сформулирована еще
Клаузевицем 128.
Не лучше проявил себя Кутузов, продолжает
Богданович, и в последующих сражениях. Так, например, в сраже>-
нии под Малоярославцем только ошибка Наполеона спасла
русскую армию от поражения. Во время боев под Красным
из боязни поражения Кутузов якобы допустил много
промахов. По этой же причине он упустил случай нанести
удар Наполеону у Смюленска.
Богданович считает, что даже нельзя сравнивать
Кутузова как полководца с гениальным его противником. Но
если Наполеон имел в лице Кутузова столь
посредственного противника, напрашивается вопрос о причинах
поражения французов. Богданович выдвигает в качестве
объяснения стихийные факторы: голод, холод и пространство.
Впервые в русской литературе такое полное признание
получила версия французских и немецких историков.
Богданович не замечает, что эта версия принижает не только
Кутузова, но и Александра I, которого ему так хотелось
возвеличить.
Богданович построил свое исследование главным
образом на иностранных источниках. Он надолго закрепил в
русской военной историографии взгляды французских и
немецких историков. Богданович безоговорочно принял
выводы Клаузевица и Бернгарди. «Сочинение знаменитого
Клаузевица,— пишет он,— отличается знанием дела,
беспристрастием и верным критическим взглядом на
описываемые события» 129. Еще более высоко оценил он извест-
126 М. И. Богданович. История Отечественной войны
1812 г., т. II, стр. 177.
127 Там же.
128 См. К. Клаузевиц. 1812 год. М., 1937.
129 М. И. Богданович. История Отечественной войны,
т. III, стр. 532.
194

ную фальшивку Бернгарди: «Источниками автору, кроме
собственных заметок Толя, служили письменные и
словесные показания участников гигантской борьбы Наполеона
с Россиею. Должно отдать справедливость Бернгарди в
том, что он воспользовался этими материалами весьма
искусно...» 130. Вот почему работа Богдановича получила
одобрение за границей.
В России работа Богдановича вызвала много
возмущенных откликов. Современники событий 1812 г. справедливо
называли его книгу кривым зеркалом Отечественной
войны ш. Д. А. Милютин и многие другие военные историки
встретили сочинение Богдановича сдержанно.
Прогрессивно настроенные общественные крути отнеслись к ней резко
отрицательно. Лучше всего их мнение выразил Л. Н.
Толстой: «...В истории, написанной недавно по высочайшему
повелению,— отмечал он в «Войне и мире»,— сказано, что
Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени
Наполеона и своими ошибками под Красным и под
Березиной лишивший русские войска славы — полной победы
над французами... Для русских историков (странно и
страшно сказать!) Наполеон,— это ничтожнейшее орудие
истории,— никогда и нигде, даже в изгнании, не
выказавший человеческого достоинства,— Наполеон есть предмет
восхищения и восторга; он — ^гапй, Кутузов же, тот
человек, который от начала и до конца своей деятельности в
1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним
действием, ни словом не изменяя себе, являет необычный
в истории пример самоотвержения и сознания в настоящем
будущего значения события,— Кутузов представляется
им чем-то неопределенным и жалким, и, гов^ря о Кутузове
и 12-м годе, им всегда как будто немножко стыдно» 132.
В Кутузове Толстой видел выразителя народных
интересов, подлинно великого полководца. Трудно, писал он,
«найти другой пример в истории, где бы цель, которую
поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно
достигнута, как та цель, к достижению которой была
направлена вся деятельность Кутузова в 12-м году» 133.
183 Там же.
!Я1 См. И. П. Липранди. Война 1812 г. Замечания на книгу
«История Отечественной войны 1812 года по достоверным
источникам. Сочинение М. Богдановича». М., 1869.
132 Л. Н. Толстой. Война и мир, т. III—IV. М., 1946, стр.513.
133 Там же, стр. 514.
195
13*

Еще более резкая оценка была дана работе
Богдановича в 1912 г., в дни столетнего юбилея Отечественной
войны. Один из исследователей этой войны, Н. П. Поликарпов,
писал, что работу Богдановича нельзя считать
исследованием, основанным на достоверных источниках, что
эпиграфом к ней смело можно поставить слова: «в писании сем
не мало, но много писано неправды, и того ради еще бы
отчасти нечто было и праведно написано, ни в чесом же
ему верити гаодобает» 134.
Спустя несколько лет царское правительство поручило
Богдановичу создать работу о Крымской войне.
Написанный им труд «Восточная война 1853—1856 гг.»
«доказывал» русскому обществу, что причиной поражения России
были не крепостнические порядки, обусловившие
экономическую и военную отсталость страны, а неискусные
действия армии и флота, которые не сумели использовать
«случай для победы» над противником, что если бы не эти
обстоятельства, то «блестящая» дипломатическая
деятельность Николая I увенчалась бы «утверждением» русского
флота в Константинополе 135. Это сочинение Богдановича
тоже получило отрицательную оценку в научных и
общественных кругах. Н. Ф. Дубровин и другие историки
упрекали автора в незнании исторических фактов,,
пренебрежении русскими источниками и преклонении перед
иностранной литературой 136.
Довольно большое место в работах Богдановича
занимают вопросы организации и устройства армии и военно-
морского флота.
Однако он не видел истинных цричин развития русских
вооруженных сил, считал все изменения следствием
«благотворной» деятельности монархов. Екатерине II,
например, по его утверждению, принадлежала заслуга создания
комиссий по устройству войск, а также всех реформ,
направленных к тому, чтобы «привести в правильный состав
множество особых частей войск. По Богдановичу, только
благодаря деятельности императрицы, ее умению
подбирать и выдвигать способных людей, русская армия заняла
134 «Тысяча восемьсот двенадцатый год», 1912, № 1, стр. 31.
135 См. М. И. Богданович. Восточная война 1858—1666 гг.,
т. I—IV. СПб., 1876.
136 См. Н. Ф. Дубровин. Восточная война 1853—1856 годов.
Обзор событий по доводу сочинения М. И. Богдановича. СПб.,
1878.
196

«высокое место в ряду других европейских стран» 137.
Славословием и раболепием пронизаны также работы,
посвященные деятельности Александра I, которому Богданович
приписывает «благотворные меры» по укреплению русской
армии в начале XIX в. Тем не менее историк понимал
изменения, которые происходили в способах ведения войны
и боя. Он справедливо указывал, что тактика колонн и
рассыпного строя сложилась в русской армии во второй
половине XVIII в., и подчеркнул, что именно Суворов
применил новые формы ведения военных действий 138. В
какой-то мере Богданович показал развитие глубокой
тактики колонн и во время Отечественной войны, но не
увидел никаких сдвигов в области тактики в ходе
Крымской войны. Правильно порой оценивая отдельные факты,
Богданович был не в силах связать их в систему и
показать процесс изменений в военном искусстве.
Богданович выразил свое отношение и к народным
движениям. Крестьянскую войну под предводительством
Пугачева он просто не замечал. Не моргнув глазом, он
утверждал, что вторая половина XVIII в. была самой блестящей
эпохой России, когда «внутри государства народ
наслаждался тишиною и довольствием» 139. Лишь в начале XIX в.
в Россию, по его утверждению, дух свободомыслия проник
через армию, в которой зародились тайные общества.
«Тайные общества,— утверждал Богданович,— полагая
освобождение крестьян краеугольным камнем всей будущей
организации государства, встречали сильную оппозицию не
только в современных понятиях огромного большинства
высших сословий, но и в людях, считавшихся передовыми
но своему образованию и направлению» 140. Для
Богдановича Пестель, Муравьев и другие руководители
декабристских организаций — только «бунтовщики против
власти» 141.
Богданович оставался крепостником и после
крестьянской реформы, он скорбел по поводу невозможности вер
нуться к «блестящему веку» Екатерины, к крепостниче-
137 М. Богданович. Русская армия в век императрицы
Екатерины II. СПб., 1876, стр. 36.
138 Там же, стр. 27—34.
139 М. И. Богданович. История царствования императора
Александра I и Россия в его время, т. I. СПб., 186'9, стр. 2.
140 Там же, т. VI. СПб., 1871, стр. 421.
141 Там же.
197

ским порядкам. Он не желал видеть, что Россия уже
пошла по капиталистическому пути развития. Естественно
поэтому, что правящие круги всячески рекламировали
«маститого военного историка».
Несколько слов нужно сказать о роли Богдановича в
области источниковедения. По его инициативе в 1863 г. было
начато описание архива Военно-ученого комитета.
Богданович намеревался создать каталог дел и приступить к
систематической публикации важнейших материалов по
русскому военному искусству. Богданович предлагал
также организовать издание специального журнала «Военный
архив», но это его предложение не было осуществлено.
Николай Сергеевич Голицын142 выступил в военно-
исторической науке в середине XIX в. Представитель
военной знати, убежденный крепостник, он противодействовал
проведению буржуазных реформ, в частности
преобразованиям в армии. Это особенно проявилось в его
деятельности в Цензурном комитете. В своих военно-исторических
работах Голицын стремился обосновать незыблемость са-
142 Князь Н. С. Голицын родился в 1809 г. Воспитывался в
Царскосельском лицее. Военную службу начал с 1826 г. Участник
войн 1828—1829 и 1831 гг. С 1834 г. адъюнкт-профессор
стратегии и военной истории в Военной академии, в 1838—1848 гг.—
руководитель кафедры стратегии и военной литературы. С 1850 г.
член Военно-цензурного комитета. В 185|2— '11865 гг. редактировал
газету «Русский инвалид». С 1857 по 1864 г. руководил
статистическими описаниями по 25 губерниям России. Член шведской
Военной академии. Умер в 1892 г. в чине генерала-ют-инфал-
терии.
Основные работы Н. С. Голицына: «Очерк истории
генерального штаба в Западной Европе и России». СПб., 1851 (ранее
опубликован в «Военном журнале», 1848, № 5; 1861, № 1, 2; 18512;
№ 5, 6); «Генеральный штаб, политически согласованный с
армией)» («Военный журнал», 1850, № 3 и 4); «О партизанских
действиях в больших размерах, приведенных в правильную
систему л примененных к действиям армий вообще и наших
русских в особенности» («Военный сборник», 1859, № 8); «Великие
полководцы истории», ч. 1-й. СПб., 1877—1878; «Всеобщая
военная история древнейших времен», ч. I—V. СПб., 1872—1876;
«Всеобщая военная история средних времен», ч. I—III. СПб., 1876—1877;
«Всеобщая военная история новых времен», ч. I—II. СПб.,
1872—1878; «Всеобщая военная история новейших времен»,
ч. I—II. СПб., 1874—1876; «Русская военная история», ч. I—III.
СПб., 1877—1878; «Замечания на рассказ Н. Д. Неелова о действиях
гвардии в царстве Польском в 1831 г*.» («Военный сборник», 1878,
№ 9); «Записки князя Н. С. Г. 1825—1855» («Русская старина»,
1880, кн. И и 12; 1881, кн. 1—4 и 9). '
198

модержавия. По философским воззрениям Голицын был
субъективным идеалистом.
Голицын попытался дать краткий исторический обзор
развития военной истории. Появление военной истории как
науки он относит к XVI—XVII вв., когда та становится
«особой самостоятельной военной наукой», происходящей
от «одного общего корня — истории». Предметом военной
истории являются «военные события, имевшие большее
или меньшее значение, важность и влияние в
политическом отношении и собственно в военном... отношении» 143.
Цель военной истории, по мнению Голицына, «состоит
в научном, критическом исследовании означенных
военных событий на основании достоверных источников,
критически же разработанных, и затем в историческом
изложении этих событий, согласно с требованиями новейшей
военно-исторической науки, в необходимой связи с
историей политической, со сведениями военно-статистическими
и военно-географическими, с современным состоянием
военного искусства и различных отраслей его, и с
надлежащим раскрытием причин, последствий и результатов
событий, взаимной связи их между собой, и видов,
намерений, распоряжений, действий с обеих воюющих сторон» 144.
В области периодизации Голицын следовал
установившейся системе. Он подразделяет военную историю,
во-первых, по пространственному признаку — на всеобщую
историю и на историю отдельных народов и, во-вторых, по
времени — на историю древних, средних, новых и новейших
времен. В своем обзоре истории войн и военного дела
Голицын показывал единство всемирно-исторического
процесса. Ему принадлежит также попытка дать определение
категорий военного дела.
Большое внимание Голицын уделил определению
сущности войны. «Война,— писал он,— есть средство
достижения вооруженною силою, управляемою искусством,
известных политических целей, указываемых политикой» 145.
Исходя из этого положения, он утверждал, что при
анализе войны прежде всего необходимо рассмотрение
«политического состояния и взаимных политических отношений,
побуждений, намерений, видов и целей, как двух воюющих
143 Н. Голицы н. Всеобщая военная история древнейших
времен, ч. 1, стр. 6—7.
144 Там же, стр. 7.
145 Там же, стр. 10.
199

государств или союзов государств, так и других, не
участвующих в войне или нейтральных, а также ближайших
политических причин, произведших войну» 146.
«Затем,— продолжал автор,— должны быть
рассмотрены и изложены вое военные средства и способы, которые
с той и другой стороны могли и имели быть употреблены
в действие для достижения вооруженною силою
политических целей» 147. В заключение Голицын указывает, что
«необходимо сделать военно-географический и
военно-топографический обзор как целого театра войны, так и различных
частей его... Затем должно быть изложено взаимное
распределение и расположение вооруженных сил и военных
средств и способов на театрах войны и военных действий,
и планы действий общие и частные, с обеих сторон, перед
самым началом войны... И, наконец, за этим уже должно
следовать самое историческое изложение хода войны и
военных действий» 148.
Голицын попытался применить в военной истории кри-
тико-исторический метод исследования. Он подчеркивал,
что В' военной истории существуют две закономерности:
первая состоит в том, что основные принципы военного
искусства вечны, а вторая — в том, что процесс развития
военного искусства сводится к развитию идей. Проявление
этих законов он и рассматривал на различных исторических
этапах. Голицын пришел к выводу, что единственной
движущей силой истории государства является личность
монарха, а в военной истории — полководца. Следовательно,
история деятельности полководцев «может составить
полное руководство к изучению истинных правил военного
искусства ведения согласной с ними методической войны» 149.
Наиболее ярко взгляды Голицына проявились в работе
«Русская военная история». Он придерживался концепции
норманского происхождения киевской государственности и
ее военного искусства, утверждал, что славяне «в 861 году
призвали к себе из-за моря (вероятно с южного
Балтийского славянского поморья, где среди славян смешанно жили
и норманы, и германцы, и датчане, и другие племена)
других варягов под предводительством трех норманских бра-
146 Н. Голицы н. Всеобщая военная история древнейших
времен, ч. I, стр. 10.
147 Там же.
148 Там же, ртр. 10—11.
149 Н, С. Голицын. Великие полководцы истории, ч. 1, стр. V.
200

тьев-княеей Рюрика, Синеуса и Трувора» 150. Первым же
варяжским князем, «положившим первые основания
государственного устройства между восточными славянами,
подвластными Рюрикову роду» 151, был Олег. Даже
Святослав «был настоящий дружинник н^рманский, но уже
ославянившийся» 152. Военное искусство славян также по
сути было варяжским, так как в русском войске до
Владимира главную силу составляли варяги и «иноплеменные
наемники», «строй и образ действий войск в бою имел тот
же характер, что и у норманов» 153. Таким образом, по
Голицыну, Киевская Русь оказалась не способной создать
самостоятельную военную организацию.
Ничего самобытного и значительного в области
военного дела, утверждает Голицын, не было создано на Руси
и в удельный период. В войнах этого времени встречаются
лишь «некоторью частные, отдельные, более или менее
искусные действия» 154, а в целом они «носят на себе
отпечаток слабости, робости, осторожности и становятся по
преимуществу оборонительными» 155. Голицын утверждает, что
«в удельном1 периоде руссы в строе и образе действий войск
в бою заимствовали уже многое от соседних народов,
особенно тюркского племени, равно и от венгров» 156.
Особенно значительным было якобы заимствование во
времена нашествия монголов, когда «строй и образ действий
русских войск приобрели уже совершенно монгольский или
азиатский характер»157. Русские старались приобрести
победу «численным превосходством сил, военными
хитростями, скрытностью действий и внезапностью нападений
более нежели искусством». В последующий период
Голицын видит заимствование «у шведов и ливонских
рыцарей...» 158. Таким образом, он полностью отрицает
самостоятельность развития военного искусства на Руси.
Голицын выдвинул теорию «миграции», согласно
которой развивать военное дело способны лишь избранные
народы, достижения которых в военном деле «заимствуют»
153 Н. С. Г о л и ц ы н. Русская военная история, ч. I, стр. 27—28.
151 Там же, стр. 29.
152 Там же.
153 Там же, стр. 37.
154 Там же, стр. 88.
155 Там же, стр. 120.
156 Там же, стр. 38.
157 Там же.
158 Там же.
201

затем другие народы. А так как русский народ всегда
«заимствовался» у других народов, следовательно, он не
принадлежит к «избранным».
На Руси Голицын не видел выдающихся полководцев.
Так, «Святослав в сущности был удалой суровый воин,
норман-варяг в душе, легендарный герой, но далеко не
полководец и в этом отношении даже не может быть
поставлен наряду с Атиллой, Теодорихами и т. п. ...» 159.
Голицын пренебрежительно отзывается об Александре
Невском и других русских полководцах. Исключение
составляет лишь Дмитрий Донской, который, по мнению
Голицына, «приготовил восточную Русь к дальнейшему
государственному развитию и устроению ее преемниками
своими. В военном же отношении он стяжал себе вечную
славу мужественною решимостью вступить в открытую
борьбу с Ордою, и великою победою, одержанною над нею
на полях Куликовских и на берегах Дона и снискавшею
ему прозвание Донского» 16°.
Поместная система, по мнению Голицына, явилась
результатом «различия в характере... князей, всего военного
сословия и их воинственного духа и деятельности прежде и
в это время» 161. В итоге «...военно-поместная служба
испортила и войско, и хозяйственное состояние государства» 162.
Основываясь в своих исследованиях на теории
«заимствования», отрицая самостоятельность развития военного
дела в России, игнорируя национальные особенности этого
развития, Голицын утверждает, что до XVIII в. в русском
военном искусстве не было создано ничего значительного.
Россия, по его мнению, должна была — и это сделал
Петр — изменить свою военную систему по образцу
Западной Европы. Самый процесс развития он по-прежнему
рассматривает лишь как следствие развития идей: «Орудия
войны — армии и оружие — могут изменяться, но
соображения, имеющие целью побеждать неприятеля, будут
постоянно и неизменно иметь тот же источник и должны
быть извлекаемы из превосходства ума полководца,
подкрепленного силою его воли» 163.
159 Н. С. Голицын. Русская военная история, ч. I, стр. 84.
163 Там же, стр. 196.
161 Там же, ч. II, стр. 674.
162 Там же, стр. 675.
163 Н. С. Голиц ы н. Всеобщая военная история
древнейших времен, ч. I, стр. 21.
202

Работы Голицына подвергались критике современников
за преклонение перед иностранпщной, за игнорирование
или тенденциозное толкование общеизвестных фактов.
Школа академистов
Генрих Антонович Леер164 был основателем
академической школы, которая господствовала в русской
военно-исторической науке в 80—90-е годы XIX в. Леер
принадлежал к тем военным кругам, которые стремились
укрепить царизм, перестроив армию на буржуазной основе.
164 Г. А. Леер родился в 1829 г. По окончании Главного
инженерного училища служил в войсках на Кавказе. В 1852—1854 гг.
был слушателем Николаевской академии. С 1854 г. служил в
штабе командующего войсками в Эстляндии. В 1857 г. перешел на
службу в Генеральный штаб и начал готовиться к научной
деятельности. В 1858 г. получил назначение адъюнкт-профессором на
кафедру тактики Николаевской академии, с 1865 г.— профессор
кафедры стратегии. Одновременно вел курс военной истории и
стратегии в Инженерной академии, член-корреспондент
Петербургской Академии наук; почетный член Шведской военной
академии. С т889 по 1®98 г.— начальник Николаевской военной
академии. Умер в 1)904 г. в чине генералают^иифантерии (ЦГВИА,
ф. 544—2, д. 70—98).
Основные работы Г. А. Леера: «О позициях» («Военный
сборник», 1866, № 6 и 7); «Значение критической военной истории в
изучении стратегии и тактики» («Военный сборник», 1863, № 5);
«Кто обходит, тот сам обойден» («Военный сборник», 1863, № 11);
«Всякому маневру отвечает свой контрманевр, если только
минута не упущена» («Военный сборник», 1864, 1№ 7); «О боевых
порядках» («Военный сборник», 1865, № 9); «Тактика и уставы,
формы и дух линейной и перпендикулярной тактики,
противопоставленные друг другу» («Военный сборник», 1867, № 2);
«Современное состояние стратегии» («Военный сборник», 1867, № 1—5,9—10;
аз том же году вышла отдельной книгой под заглавием «Записки
стратегии»); «Опыт критико-исторического исследования законов
искусства ведения войны. Положительная стратегия», ч. 1. СПб.,
1869; «Действия в сфере крепостей», СПб., 18Ш; «Публичные
лекции о войне 1870 г. между Франциею и Германиею до Седана
включительно». СПб., 1871 (в 1872 г. эти лекции были напечатаны
также в «Русском инвалиде», № 45, 49, 55, 63, 69, 75, 80, 87, 90, 96,
102 и 109); «Стратегия — наука и стратегия — искусство»
(«Военный сборник», 1874, № 1; 1875, № 1 и 2); «Основные начала
организации в применении к высшим тактическим единицам»
(«Военный сборник», 1874, № 2; 1875, № 2 и 3); «Значение подготовки к
войне вообще и подготовки стратегических операций в
особенности». СПб., 1875*; «Стратегическое значение железных дорог».
СПб., 1880; «Синтез тактики. Бой и бойня. Искусство и
ура» («Военный сборник», 1882, № 4); «Значение принципа
деятельности на войне» («Военный сборник», 1883, № 1); «Две
отправные точки по отношению к задачам теории военного искусства»
(«Военный сборник», 1883, № И); «Основные истины, дающие
1203

По своим философским взглядам он был позитивистом.
Леер, исходил из положения, что наука призвана открыть
и растолковать «вечные и неизменные истины». Главная
задача военных историков, утверждал Леер,— изучение
сущности войны, как формы борьбы. По мнению Леера,
борьба—это закон природы, и «человечество, составляя
часть ее, в своей деятельности подчиняется тому же
закону... Пока человечество существует — войны
неизбежны» 165. Более того, война необходима, ибо она является
«неизбежным фактором развития человеческой
культуры» 166.
Первоначально Леер считал, что «в строгом смысле
слова» военной науки не существует, а есть только
«теория военного искусства» 167. Позднее он, однако, признал,
что военная наука есть «систематический свод законов,
лежащих в основании искусства ведения войны и
искусства ведения боя» 168.
Леер призывал избегать догматизма в военной науке,
широко использовать для доказательства теоретических
положений примеры военной истории. Он подверг критике
военно-теоретические и военно-исторические сочинения
Клаузевица и Жомини в связи с «неправильным методом
жизнь искусствам» («Военный сборник», 1884, *№ 5);
«Стратегические этюды. I. Иенская операция 1806 г.» («Военный сборник»,
1885, № 1); «Сражение при |Верте 6 августа 1870 г.» СПб., 1686;
«Стратегические этюды. II. Сущность горной войны» («Военный
сборник», 1886, № 12); «Обзор войн России от Петра Великого до
наших дней». Пособие для изучения военной истории в военных
училищах, ч. I—IV. СПб., 1885—1898 (Леером написаны
отдельные главы, книга вышла под его редакцией); «Война 1805 г.
Ульмская операция». Подробный конспект. СПб., 1887; «Война
1805 г. Аустерлицкая операция». Подробный конспект. СПб., 1888;
«Выяснение некоторых данных, относящихся до сложных
операций массовых армий, на основании опыта осеннего похода 1813 г.»
(«Военный сборник», 1888, № 3); «Сложные операции». СПб., 1892;
«Метод военных наук (стратегии, тактики и военной истории)».
СПб., 1894; «Условия театра войны на Балканском полуострове
для русской арми». СПб., 1889; «Коренные вопросы». Военные
этюды. СПб., 1897; «Стратегия (тактика театра военных действий)»,
ч. I—III. СПб., 1896; «Сражения». СПб., 1899; «Энциклопедия
военных и морских наук» (редактор).
165 «Энциклопедия военных и морских наук», т. II. СПб., 1885,
стр. 269.
166 Там же.
167 См. Г. А. Л е е р. О боевых порядках, стр. 60.
168 Г. А. Леер. Опыт критико-исторического исследования
законов искусства ведения войны, стр. Т1-.
204

исследования», «догматической формой», сведением
военной истории к развитию «отвлеченных идей».
Леер отстаивает критико-исторический метод,
основанный на обобщении опыта военной истории: «...Военная
история, воплощая идеи в образы и тем облегчая усвоение
их, спасает от безусловных выводов и систем,
предостерегает от односторонних заключений и заставляет с полным
уважением относиться к обстановке, главной
повелительнице на войне» 169.
Главная задача «критической истории», по Лееру,
состоит в том, чтобы заставить читателя «дойти до сознания
той идеи, которая вылилась в факте» 170. Историк должен
отобрать и систематизировать факты, умело используя их
для доказательства своих положений. С этой целью
необходимо сосредоточить внимание прежде всего на таких
сюжетах, как выбор предмета действий, операционных линий,
базы, сосредоточение, сил, комбинация маршей, маневры,
бой. Лучшая форма такого рода анализа — критический
разбор одной или нескольких «наиболее замечательных
кампаний» или эпизодов из них.
Метод, предложенный Леером, приводил к
произвольному подбору и освещению фактов, к фальсификации
истории. При этом Леер не считал нужным выяснять причины,
породившие то или иное явление. «Главная задача
истории,— писал он,— сводится лишь к объяснению
отдельных «мертвых фактов». Раскрыть причинную,
естественную связь между фактами путем сопоставления их и
подвести частные явления под общие законы призвана
военная теория (стратегия). История, по Лееру, имеет дело
только с частными, индивидуальными явлениями; теория
смотрит на те же явления с общей точки зрения,
«отыскивая в беспрерывно изменяющемся вечно неизменное,
тождественное в частном» 171.
Вечными и неизменными принципами военного
искусства Леер считал следующие:
1) принцип сосредоточения сил на решительном
пункте, в решительную минуту;
2) принцип взаимной поддержки;
3) принцип внезапности.
169 Там же, стр. 48.
173 Там же, стр. 50.
171 Г. А. Леер. Метод военных наук (стратегии, тактики и
военной истории), стр. 65—66.
205

Сами по себе, писал он, эти принципы безусловны, но
они «условны в их применении к бесконечно
изменяющейся обстановке, • с которой принципы находятся в вечной
коллизии» 172. В связи с этим Леер рассматривал военную
историю как прикладную науку по отношению к
стратегии. В стратегии же Леер видел философию военной
истории. В основе стратегии, утверждал он, лежат «вечные
принципы», законы военного искусства. Военная наука,
как и всякая другая, есть систематический свод «вечных
и неизменных» законов, которые Леер рассматривает не
как закономерности, присущие явлениям природы и
общества, а как выражение постоянных принципов военного
искусства.
Г. Леер проводил в военно-исторической науке
«государственную теорию» Чичерина и Кавелина. Он
придерживался формулы, что народ существует через
государство, управляемое выдающимися личностями, которые
являются движущей силой истории. Отсюда — переоценка
Леером роли личности в военной истории, утверждение,
что в основе исторического процесса лежат идеи
правителей и полководцев, которыми определяются, в частности,
все факты военной истории.
Леер — апологет военного искусства Наполеона. В
русском военном искусстве он не видел ничего, достойного
внимания. Эта позиция Леера резко критиковалась
современниками. В частности, указывалось, что Леер не отметил
ошибок Наполеона в войнах 1812—1815 гг. и недооценил
русских полководцев, давших миру высокие образцы
военного искусства 173.
В «Обзоре войн России», который мыслился только
«как пособие для изучения военной истории в военных
училищах, а не как курс в тесном значении этого слова» 174,
Лееру принадлежат главы, освещающие развитие военного
искусства в первой четверти XIX в. Рассматривая войны
этого периода, Леер продолжал превозносить военное
искусство Наполеона. В войнах 1805, 1806—1807 и 1812
годов,— писал он,— «поведение Наполеона представляет
высокий образец в положительном смысле, как со стороны
172 Г. А. Леер. Метод военных наук, стр. 19—20, 24, 26.
173 См., например, В. Е. Борисов. Стратегические вопросы.
Варшава, 1897; «Русский вестник», 1894, № 5 и др.
174 «Обзор войн России от Петра Великого до наших дней»,
ч. I. СПб., 1885, стр. VII.
206

стратегической..., так и со сторонь! тактической» 175. Ё
Отечественной войне 1812 г. Наполеон допускал «промахи»,
но, несмотря на это, по утверждению Леера, оставался
на голову выше своих противников, а в кампаниях 1813—
1814 гг. вновь в полной мере проявился гений Наполеона.
Наиболее полно взгляды Леера на войну и армию
выражены в публичных лекциях о войне 1870 г. В этой работе
Леер дал подробную характеристику военной системы
Пруссии .и Франции, проанализировал ход военных
действий от пограничных боев у Саарбркжена и Верта до Се-
данской катастрофы включительно.
Военные действия Леер рассматривал в этой работе «с
точки приложения к ним основных принципов стратегии
и тактики» 176. Этот разбор показал, писал он, что в данной
войне «стратегическое и тактическое искусство — это тоже
наполеоновское, но только возведенное в строго логически
последовательную систему...» 177. Таким образом,
утверждал Леер, на стратегию, начала которой «останутся всегда
неизменными», не повлияло появление телеграфа,
железных дорог и изменения оружия 178.
Железные дороги, по его мнению, могут приносить
существенную пользу лишь в подготовительных, а не в
главных действиях, они «не могут служить операционными
линиями» 179. Телеграф лишь ускоряет получение сведений
и передачу приказаний, но не изменяет способа
управления войсками 180. Огнестрельное оружие «все-таки
останется лишь оружием подготовительным, а холодное
решительным» 181. Основной вывод, к которому пришел Леер,
заключался в том, что «каждая новая война служит только
новым подтверждением старых, но всем давно и хорошо
известных истин. В каждой новой войне стратегия и
тактика принимают только, так сказать, новую физиономию,
сущность же дела остается неизменною» 182.
Леер не понял новых явлений, которые сложились во
франко-прусской войне 1870—1871 гг.: более быстрое раз-
175 Там же, стр. 341.
176 Г. А. Леер. Публичные лекции о войне 1870 г. между
Франциею и Германией) до Седана включительно, стр. 252.
177 Там же, стр. 251.
178 Там же.
179 Там же, стр. 259.
180 Там же, стр. 260.
181 Там же.
182 Там же, стр. 237.
207

вертывание войок благодаря наличию железных дорог,
потенциальные возможности электрического телеграфа,
новые формы боевых действий — тактику стрелковых
цепей.
Исторические исследования Леера сыграли
отрицательную роль. Предложенный им метод исследования,
основанный на теории «вечных и неизменных принципов»,
превращал историю военного искусства в условную схему,
препятствовал подлинно научному решению вопросов
военной истории.
Платон Александрович Гейсман 183 принадлежал к
академической школе. Им создано довольно много работ, сре-
183 П. А. Гейсман родился в 1853 г. По окончании Кигли-
певской гимназии поступил во 2-е Константиновское военное
училище, которое закончил в 1872 г. Затем служил в войсках.
В 1876 г. поступил добровольцем в Сербскую армию. Участник
русско-турецкой войны 1877—1878 гг. В '1878—1881 гг. слушатель
Николаевской академии генерального штаба. С 1881 г. служил в
Генеральном штабе и готовился к профессорской деятельности.
В 1892 г. был избран экстраординарным, а с 1894 г. ординарным
профессором Николаевской академии по кафедре истории военного
искусства. Работал в Академии до 1907 г. С 1907 г. начальник 44-й
пехотной дивизии, а с 1911 г. командир XVI пехотного корпуса.
Умер в 1914 г. в чине геяерала-от-инфантерии (ЦШИА, ф. ВУА,
д. 163992).
Основные работы П. А. Гейсмана: «Краткий курс истории
военного искусства в средние и новые века», ч. I—III. СПб.,
1893—1896; «Главный штаб. Исторический очерк возникновения
и развития в России Генерального штаба до конца царствования
императора Александра I включительно» («Столетие Военного
министерства», т. IV, ч. 1, кн. 2, отдел 1. СПб., 1902; отдельное
издание: «Генеральный штаб. Краткий исторический очерк его
возникновения и развития», ч. I. СПб., 1903); «Славяно-турецкая
борьба 1876—1877 гг. и ее значение в истории развития Восточного
вопроса» (ч. I и II). СПб., 1Ш—1689; «Сражение при Желтых
водах 8-го мая 1648 г.» Саратов, 1890; «Опыт исследования тактики
массовых армий». СПб., 1894; «Несколько мыслей по вопросу об
•отношении стратегии к политике». СПб., 18196; «Начальник «Дета-
шамента» армии императрицы Екатерины Великой подполковник
Гейсман». СПб., 1895; «Война, ее значение в жизни народа и
государства». СПб., 1896; «Граф Л. Н. Толстой и М. И. Драгомиров».
СПб., 1897; «Начало конца Польши». СПб., 1898; «Конец Польши
и Суворов» («Суворов в сообщениях профессоров Академии
Генерального штаба», кн. I. СПб., 1900); «Славянский крестовый
поход». СПб., 1902; «Записки по военной администрации для
интендантского курса. История», вып. 1—2. СПб., 19012—1905;
«Русско-турецкая война 1877—1876 гг. в Европейской Турции»
вып. 1—2. СПб., 1906; Ряд статей в военных журналах и газетах
(«Военный сборник», «Русский инвалид» и др.).
208

ди которых важнейшая — «Краткий курс истории
военного искусства в средние и новые века».
Гейсман считал, что задача истории военного
искусства «заключается в исследовании хода развития военного
искусства, понимаемого в обширном смысле, и тех
причин, которыми обусловлено это развитие» 184. Он полагал,
что «задача специальной истории военного искусства
сходна с задачею общей истории, занимающейся исследованием
хода развития народов и обществ или всего человечества».
Поэтому «необходимо изучать параллельно историю
военного искусства с историею развития народов и обществ;
в противном случае неполнота изучения и освещения будет
иметь следствием узкость взглядов и односторонность или
недостаточную многосторонность заключительных выво-
водов» 185. По Гейсману, «военная история представляет
отдел теории военного искусства, способствующий
практическому его изучению и даже приобретению уменья
воспользоваться в известный момент всеми имеющимися
средствами для достижения целей войны, т. е. до
некоторой степени восполняет недостаток личного опыта. В то
же время она является богатейшею и неистощимою
сокровищницею для всех остальных отделов теории военного
искусства» 186.
Гейсман поставил историю военного искусства в
подчиненное положение по отношению к военной теории.
Исходя из этого, он дал следующее определение военного
искусства: «Главная задача военного искусства,— писал
он,— сводится к искусному употреблению войск и вообще
всех средств, имеющихся для ведения войны, как на
театре военных действий, так и на поле сражения, в видах
достижения цели войны в кратчайшее время и с
наименьшими пожертвованиями» 187.
В отношении объема и содержания курса Гейсман не
внес чего-либо нового по сравнению с
предшественниками. Он также считал нецелесообразным чтение
самостоятельного курса по истории русского военного
искусства и утверждал, что вполне достаточно включить его
в общую историю военного искусства. В собственных
184 П. А. Г е й с м а н. Краткий курс истории военного искусства
в средние и новые века, ч. I, стр. 3.
185 Там же, стр. 3.
186 Там же, стр. 2.
187 Там же, стр. 1.
14 Л. Г. Бескровный
1209

лекциях он уделял русскому военному искусству весьма
скромное место, исходя из того, что наибольшее влияние
на процесс развития военного искусства оказывают
«народы сильные», способные претворять в жизнь «вечные и
неизменные принципы» военного дела. Русский же народ,
по мнению Гейсмана, всегда испытывал чужеземное
влияние. Особенно сильным, по его мнению, было воздействие
немецкого военного искусства в XVII и XVIII вв. Так,
в XVII в. «полки иноземного строя организовывались по
западноевропейским, главным образом, немецким
образцам». При Петре I Россия только «приобщается в
культурном отношении к Западной Европе. Россия учится у
Западной Европы и заимствует у нее много» 188.
«Курс» Гейсмана подвергся критике со стороны Баи-
ова и Пузыревского, которые обратили внимание на
неоправданное сокращение курса истории русского
военного искусства, на тенденциозное возвеличение немецкого
и принижение русского военного искусства 189.
Возражая Баиову и Пузыревскому, Гейсман писал:
«К вопросу о существовании отдельной и
самостоятельной науки истории русского военного искусства я
действительно отношусь отрицательно, но это потому, что я
опасаюсь, как бы при существовании двух „наук истории
военного искусства", русского и всеобщего,'не была
потеряна между ними необходимая связь». Он даже выражал
готовность пойти на то, «чтобы „наука истории военного
искусства всеобщего" была поставлена в служебное
положение по отношению к науке истории русского военного
искусства, лишь бы только связь между ними была
сохранена...» 190. Но это были только слова, так как связь
между Россией и Западом Гейсман понимал лишь как
заимствование русскими западноевропейских образцов.
Военно-историческая концепция Гейсмана не менее
полно отражена в его специальной работе «Исторический
очерк возникновения и развития в России Генерального
штаба». В ней Гейсман показал изменение органов
управления войсками в связи с развитием всей военной органи-
188 П. А. Г е й с м а н. Краткий курс истории военного искусства
в средние и новые века. Изд. 2. СПб., 1907, стр. 265, 285.
189 См. «Разведчик», 1893, № 163; 1896, № 321.
190 П. А. Гейсман. Дополнение к статье А. К. Баиова
«История военного искусства как наука».— «Известия
Императорской военной академии», 1911, № 15.
210

зации. Он рассмотрел состояние русских вооруженных сил
в «удельно-вечевой период истории», когда орган высшего
военного управления «мог существовать лишь в виде
бесформенного зачатка», так как сам князь обычно управлял
своей дружиной и теми войсками, которые набирались
в случае больших походов 191. Более сложная форма
управления сложилась в период усиления Московского
княжества. Великий князь и в это время объединял в
своем лице высшее военное управление, но уже назначал
руководителей отдельных частей войска на время
походов 192. Переход к поместной системе в Московском
государстве, в «царский период истории нашего отечества»,
усложнил формы управления и вызвал к жизни
постоянные органы управления войсками. Однако в XIV—XVI вв.
в области военного управления сделано было мало.
Сложившаяся «система удовлетворяла потребностям времени
в гораздо меньшей степени, чем в предшествующий
период (особенно в эпоху Дмитрия Донского); с течением
же времени она могла им удовлетворять все менее и
менее» 193. Особенно резко выявились недостатки этой
системы в XVII в. «К этому времени недостатки этой
системы давали себя чувствовать настолько сильно, что мысль
о необходимости реформ начала получать преобладание
в сознании московского общества...» 194.
Создание регулярной армии в первой четверти
XVIII в. потребовало учреждения новых органов
управления как в мирное, так и в военное время. Сложилась
новая организация в форме Военной коллегии и
Полевого штаба при главнокомандующем. «...В отношении
военного искусства Россия именно при Петре I
опередила Западную Европу. Однако вследствие культурного
превосходства той же Западной Европы, эти последние
успехи были непрочными» 195. Во второй четверти XVIII в.
произошло ухудшение военной организации, что сказалось
и на управлении войсками. Только при Екатерине II
«русское военное дело... достигло небывалой высоты раз-
191 П. А. Г е й с м а н. Главный штаб. Исторический очерк
возникновения и развития в России Генерального штаба до конца
царствования императора Александра I включительно, стр. 7.
192 Там же, стр. 10—11.
193 Там же, стр. 39.
194 Там же, стр. 71.
195 Там же, стр. 100.
14*
211

вития, идя дорогою, указанною Петром I... Однако
культурная отсталость России давала себя чувствовать все
более и более сильно и в конце XVIII века задержала
дальнейшее развитие даже военного дела; мало того, и
достигнутые уже результаты не могли быть прочными» 196.
Создание в это время Генерального штаба в соответствии с
лучшими западноевропейскими образцами не исправило
положения. В конце века «Генеральный штаб все более
и более расстраивался, и это его расстройство являлось
показателем известного расстройства всей военной
системы государства, которая нуждалась в реформе» 197. При
Павле I Генеральный штаб вообще был ликвидирован, а
заменившая его форма организации управления армией
еще более не соответствовала требованиям времени.
В заключение Гейсман утверждает, что военное дело
России развивалось под влиянием Запада: «устранив
препятствия к общению € Западом и к дальнейшему
развитию и оставшись единственным, достойным своего имени
представителем греко-славянского типа, русский вид
(народ.— Л. Б.) преобразовал свою военную систему по
западноевропейским образцам, но не лишился способности
к самостоятельному развитию и даже, по временам, в том
или другом отношении, в большей или меньшей мере,
опережал Западную Европу» 198.
Новый этап в организации управления войсками, писал
Гейсман, в России наступил в начале XIX в.
Предпринятая реорганизация была следствием «добросовестного
изучения французской военной системы вообще, французской
военно-административной системы, в частности, и
французских вспомогательных органов высшего военного
управ лени и командования в особенности...» 199.
Таким образом, по Гейсману, Россия создавала свою
военную организацию и соответствующие органы
управления только путем непрерывного заимствования: сначала
у варягов, потом у монголов, затем у немцев и, наконец, у
французов. Этот взгляд Гейсмана вытекал из его
отправного положения о том, что военная организация есть
продукт деятельности отдельных лиц, таланты и способности
которых определяют уровень развития этой организации.
196 П. А. Гейсман. Главный штаб, стр. 128.
197 Там же, стр. 145.
198 Там же, стр. 163—164.
199 Там же, стр. 410—411.
212

Гейсману и в голову не приходила мысль о том, что
организация управления войсками прежде всего зависит от
способа ведения войны и военных действий, что изменение
последнего неизбежно вызывает изменения первой. Вот
почему Гейсмап оказался способным только собрать факты,
но был бессилен дать анализ процесса развития военного
искусства.
Павел Осипович Бобровский 200 отстаивал позиции
академической школы в области истории военного права,
исследование которого стало особенно актуальным в связи
с проведением буржуазных реформ в армии.
200 П. О. Бобровский родился в 1832 г. Военное образование
получил в Полоцком кадетском корпусе и в Дворянском полку, а
затем в академии. Участник Крымской войны. Позднее служил в
Генеральном штабе. С 1875 по 1897 г. был начальником Военно-
юридической академии. С 1897 г. сенатор. Умер в 1905 г. в чине
гснерала-от-инфантерии.
Основные работы П. О. Бобровского: «Гродненская губерния»
(«Материалы для географии и статистики России, собранные
офицерами генерального штаба», т. V, ч. 1—2'. СПб., 1803);
«Юнкерские училища», т. I—III. СПб., 18712—1876; «Происхождение
Артикула воинского и изображение процессов Петра Великого по
Уставу воинскому 1716 г.», ч. 1—2. СПб., 1881; «Старошведское
военное право». М., 1881; «Зачатки реформ в военно-уголовном
законодательстве в России». СПб., 18812; «Постоянные войска и
состояние военного права в России в XVII веке». СПб., 1882;
«Военное право в России при Петре Великом, ч. II. Артикул
воинский», вып. 1—3. СПб., 18812—'1898; «Состояние военного
права б Западной Евроате в шюху учреждения постоянных войск»,
вып. 1— 8. СПб., 188|2!—1890; «Характеристика военного процесса
и главнейшие системы военного права в Западной Европе
в XVII в.». СПб., 1882; «Местничество и преступления против
родовой чести в русском войске до Петра I» («Военный
сборник», 1888, № 12); «Переход России к регулярной армии». СПб.,
1885; «Военные законы Петра Великого в рукописях и
первопечатных изданиях». СПб., 1887; «К истории военно-учебных реформ
императора Александра II» («Русская старина», 1887, № 6); «Петр
Великий как военный законодатель» («Военный сборник», 1887,
№ 5—7). «Двадцатипятилетие юнкерских училищ». СПб., 1889;
«Беседы о военных законах Петра I Великого» («Военный сборник»,
1890, № 1 и 2); «К характеристике военного искусства и
дисциплины в войнах XVII и в начале XVIII столетия» («Военный
сборник», 1891, № 9 и 10); «Завоевание Ингрии Петром Великим.
1701—1703 гг.» («Воепный сборпик», 1891, № 2); «Царь Петр
Алексеевич и военная школа четырех первых регулярных полков в
России. 1690—1699 гг.» («Военный сборник», 1892, № 6);
«Кубанский Егерский корпус. 1786—1796» («Военный сборник», 1893,
№ 1 и 2); «Эриванский полк в сражении при Батп-Кадыкляре»
(Военный сборник», 1894, № 7); «Успехи в борьбе с мюридами на восточном
Кавказе при князе М. С. Воронцове» («Воепный сборник», 1896, № 9);
«Император Александр II и его первые шаги к покорению Кав-
213

Изучение этой отрасли военно-исторической науки было
сосредоточено в Военно-юридической академии.
Основные положения Бобровского сводились к тому,
что Россия не отгорожена китайской стеной от Западной
Европы, что она имеет тождественный с Западом путь
развития. «Неуклонное стремление русского народа к своему
возрождению посредством сближения его с шедшими
впереди цивилизации племенами германского и романского
народов Европы,— отмечал он,— было господствующим
мотивом в русской истории со времени свержения татарского
ига...» 201. Это сближение, писал далее Бобровский, было
особенно явным в XVI и XVII вв., когда происходили
процессы, подготовившие военные реформы XVIII в. Россия
в то время была отсталой страной, а потому неизбежно
должна была идти по пути заимствования. «Заимствования
от иностранцев,— пишет Бобровский,— есть вечно
повторяющееся явление во всемирной истории: это факт
всеобщий и неотвратимый. Подражание есть неизбежное
условие для народа, стоящего на менее высокой ступени
цивилизации...» 202. Такое заимствование, по мнению
Бобровского, присуще не только России, оно было общим
явлением в Европе при учреждении постоянных армий в XVI
и XVII столетиях 203.
каза» («Военный сборник», 1897, № 4); «Ахал-Текинская операция
1879 г.» («Военный сборник», 1898, № 10); «Авлиар, 3-го октября
1877 года» («Военный сборник», 1808, № 7); «Потешные и
начало Преображенского полка» («Военный сборник», 1809, № 7 и 8);
«Суворов на Кубани в 1778 г. и за Кубанью в 1783 г.» («Военный
сборник», 1900, № 1); «История лейб-гвардии Преображенского
полка», т. 1—2. СПб., 1900—1904; «История лейб-гвардии уланского
имп. Александры Федоровны полка», т. 1—2. СПб., 190(3; «История
1&-го лейб-гренадерского Эриванского его величества полка за
260 лет», ч. 1—5. СПб., 1802—«1898; «Лейб-гвардии уланский ее
величества государыни императрицы Александры Федоровны полк
в сражении под Телиптем 16-ч28 октября 1877 года («Военный
сборник», 1902, № 10); «Аттестация капитанов для производства в
майоры» («Военный сборник», 1903, № 10); «Женатая рота в 7-м
карабинерном полку» («Военный сборник», 1903, № 5); «Петр
Великий в устье Невы. К 200-летию основания Санкт-Петербурга»
(«Военный сборник», 1903, № 4); Бобровскому принадлежит
также ряд мелких статей в «Военном сборнике» и «Русском инвалиде».
201 П. О. Бобровский. Петр Великий как военный
законодатель, стр. 8—9.
202 П. О. Бобровский. Происхождение Артикула воинского
и изображения процессов Петра Великого но Уставу воинскому.
1716 г.», ч. 1, стр. 9.
203 Там же, ч. 2, стр. 2.
1214

Бобровский доказывал, что потребность в военных
преобразованиях в Московском государстве ощущалась
задолго до воцарения Петра: «попытки привития к
России иноземных военных законов вместе с иноземными
военными учреждениями... начавшись в конце XVI
столетия, шли прогрессивно в XVII столетии, невзирая на
недоверие и нелюбовь русских к немцам, т. е. к
западноевропейцам» 204. Таким образом была подготовлена почва для
реформ начала XVIII в.: «В России давно были иноземные
полки, иноземный строй, иноземные законы для служилых
людей, но не было войска как прочно организованной
силы. Петр I, осознав неизбежность реформы, умел
привести в исполнение именно то, что в его время требовалось
прежде всего для России, и история назвала его Вели-
КИМ» ^иа.
Ознакомление с «началами военного и государственного
устройства в Западной Европе» 206 убедило Петра I в
целесообразности новых форм организации государственного
аппарата и армии. Однако переход к новому устройству
регулярной армии, по мнению Бобровского, был
невозможен без предварительного проведения экономических и
политических реформ. Последние обеспечили возможность
«отделить войско от народонаселения» и превратить его в
орган государства. «Введение постоянных войск на
регулярном содержании государственной казны,— писал он,—
везде сопровождалось экономическим переворотом,
развитием в народе промышленности и торговли; Петру I
необходимо было увеличить денежные средства, развить
источники производства, обеспечить регулярное поступление
податей и других налогов в центральную государственную
казну, установить правильность и быстроту в снабжении
войск всем необходимым для ведения войны, урегулировать
порядок довольствия солдата жалованием и кормом,
следовательно, ввести более деятельный административный
механизм... и увенчать все это великое дело преподани-
ем законов» 207.
204 П. О. Бобровский. Переход России к регулярной армии,
стр. 189.
205 П. О. Б о б р о в с к и Гг. Военгтое право в России при Петре
Великом, ч. Т1, стр. 03.
206 П. О. Бобровский. Петр Великий как военный
законодатель, стр. 22.
207 Там же, стр. 8.
215

Бобровский обнаруживает буржуазное понимание
закона и права. В этом находят выражение процессы,
происходившие в пореформенной армии во второй половине
ХТХ в. Факты истории он использовал для обоснования
новых буржуазных норм военного права.
Положения о неизбежности и необходимости
использования западного опыта Бобровский проводил в серии
статей, характеризующих становление русского военного
права в конце XVII и в начале XVIII вв. Он считал, что
Петр I, «учреждая постоянную армию на образец
иностранной и вводя для этой армии законы, естественно,
должен был принять вместе с формами и те юридические
нормы, которые выработаны были на западе Европы» 208.
Создать в столь короткие сроки свои нормы было, по мнению
Бобровского, невозможно, а потому «Петр Великий брал
лучшие формы и, тщательно собирая материалы, ввел
начала, общепринятые в современной ему Западной
Европе» 209.
Анализ «Артикула воинского», указывал Бобровский,
подтверждает перенесение на русскую почву иностранного
законодательства: русские военные артикулы составлены
по образцу шведских и дополнены из других источников,
система наказаний заимствована из датского
военно-уголовного законодательства.
Свои положения Бобровский доказывал, привлекая
многочисленные источники. С его выводами согласились
Леер, Гейсман и Пузыревский. Масловский и Мышлаев-
ский, напротив, выдвинули серьезные возражения.
Так, Масловский писал, что «Устав воинский» не
представляет собой дословной копии зарубежных уставов, что
творчество Петра I в уставе 1716 г. не ограничивалось
«талантливою компиляциею лучших положений о строе,
бывших в Западной Европе» 210. Он утверждал, что в
уставах начала XVIII в. отразился прежде всего русский опыт.
Тот факт, что Петр I использовал многочисленные
подлинные и переводные иностранные сочинения, свидетельству-
208 П. О. Бобровский. Происхождение Артикула воинского
и игзображеигия процессов Петра Великого по Уставу воинскому,
стр. 8.
209 Том же, стр. 31.
210 Д. Масловский. Строевая и полевая служба русских
войск времен императора Петра Великого и императрицы
Елизаветы. М., 18в8, стр. 5—6.
216

от, по мнению Масловского, лишь о том, что он стремился
«поставить вновь устроенную армию выше
иностранных» 2И и использовал зарубежный опыт только в том
случае, если он соответствовал русскому. Масловский
справедливо указывал на то, что Бобровский игнорирует
русское военно-уголовное право.
С тех же позиций критиковал Бобровского и Мышлаев-
ский212. Он утверждал, что работы Бобровского имеют
односторонний характер, что преобразования Петра касались
не только внешних форм, но «имели целью пересоздать
внутренние качества, моральный склад вооруженных сил
России» 213, что процесс этот происходил до 1716 г. на
основе национального опыта. Петр I, указывал дальше Мыптла-
евский, «преследуя строго утилитарные цели, при выборе
той или другой законодательной меры... руководился
исключительно практическими соображениями» 214,
используя прежде всего собственный боевой опыт, а также опыт
прошлого, русский и западный. При этом в отличие от
Запада в основание законодательства о дисциплине он
положил «признание в солдате человеческого
достоинства» 215.
Учитывая эту критику, Бобровский позднее признал,
что Петр I принимал западные военные законы только
«после опытов в войпе и критической их оценки» 216. Он
был вынужден также отметить, что Петр постоянно
изменял военные законы в соответствии с обстоятельствами,
всегда исходя при этом из соображений практической
целесообразности. Например, артикул 44 обязывал часового
стрелять во всякого после вторичного оклика. Позднее
Петр приписал к этому параграфу: «Однако ж часовой во
осмотрении иметь должен сие чинить в опасных местах»
Историческим работам Бобровского присущи все
основные недостатки академической школы.
Школу академистов в целом характеризуют следующие
основные черты.
211 Там же, стр. 7.
212 «Разведчик», 1898, № 427, стр. 1112—1114.
213 А. 3. М ы шл а е в с к и й. Петр Великий. Военные законы и
инструкции (изданные до 1715 года). «Сборник
военно-исторических материалов», вып. 9. СПб., 1894, стр. VII.
214 Там же, стр. VIII.
2,5 Там же, стр. IX.
216 П. О. Бобровский. Военные законы Петра Великого в
рукописях и первопечатных изданиях. СПб., 1887 (Предисловие).
217

Все ее представители стояли на позициях
субъективного идеализма, они считали, что движущим началом в
военном деле является духовный фактор, что принципы
военного искусства вечны и неизменны, а развивается
только материальная сторона военного дела (оружие,
организация войска и т. д.).
Совершенствование военного дела рассматривалось ими
как всемирно-исторический процесс, в котором
доминирующую роль играют «сильные» государства.
Академисты исключали возможность национального
развития военного искусства: проповедуемая ими теория
взаимовлияния предполагала обязательное заимствование
большинством народов военного искусства избранных
«сильных» народов.
Русская школа
Дмитрий Федорович Масловский217 сложился как
историк во второй половине XIX в. Он воспитывался на трудах
Милютина, Астафьева и других военных теоретиков
пореформенного периода. Философской основой его военно-
исторических трудов был позитивизм.
217 Д. Ф. Масловский родился в 1848 г. Среднее образование
получил в Первом кадетском корпусе и Павловском училище.
С 1866 по 1870 г. служил в войсках. В 1870 г. поступил в
Николаевскую академию Генерального штаба, по окончании которой в
1873 г. был назначен старшим адъютантом штаба 1-й гренадерской
дивизии Московского военного округа. В 1876—1877 гг.
штаб-офицер 10-го армейского корпуса Одесского военного округа. В 1878 г.
переведен на ту же должность в штаб Московского военного
округа. В 1884 г. назначен начальником штаба 1-й пехотной дивизии,
а в 1885 г. начальником штаба 13-го армейского корпуса. В том
же году избран адъюнкт-профессором Николаевской академии
Генерального штаба. В 1889 г. утвержден в звании ординарного
профессора по кафедре истории военного искусства; с 1890 г.
начальник кафедры истории русского военного искусства. Умер в 1894 г.
в чине генерал-майора (ЦГВИА, ф. 549/1191, ф. 544/2, д. 43 и д. 44,
д. 1137. См. также «Разведчик», 1Ш4, № 220, стр. 1080—1083).
Основные работы Д. Ф. Масловского: «Из истории военного
искусства в России. Опыт критического разбора похода Дмитрия
Донокото 1600 г. до Куликовской битвы включительно» («Военный
сборник», 1881, № 8 и 9); «Строевая и полевая служба русских
войск времен императора Петра Великого и императрицы
Елизаветы». СПб., И883; «Русская армия в Семилетнюю войну»,
вып. I—ПТ. М., 1886—1891; «Русско-австрийский союз- 1756 г.».
М., 1887; «Атака Гданска фельдмаршалом графом Минихом 1734
года» («Сборник реляций графа Миниха»,(М., 1888); «Реляции вре-
218

Под военным искусством Масловский подразумевал
искусство ведения войны и боя. История военного
искусства, по его мнению, должна показывать процесс развития
военного дела.
Начиная монографию о русской армии в Семилетней
войне, Масловский писал: «При современных научных
требованиях законченный военно-исторический труд, кроме
стратегического очерка хода кампании и описания
сражений,— обязательно должен заключать в себе
характеристику всех отделов военного искусства, прямо или
косвенно влиявших на общие результаты боевых действий.
При подобном способе исследования всецело воссоздается
бывшая обстановка, получаются все данные для оценки
событий и подготовляется по разным отделам военного
искусства масса однородных фактов, важных для вывода
менно главнокомандовавшего русскою армиего генерал-поручика
Фролова-Багреева 1759 года» (предисловие Д. Ф. Масловского.
М., 1888); «Роль графа Тотлебена при взятии русскими Берлина
в 1760 г.» («Военный сборник», 1888, № И); «Исчисление
причиненного неприятелю урона во время предприятия на Берлин»
(«Русский архив», 1889, кн. VII); «Поместные войска русской
армии в XVII столетии» («Военный сборник», 1890, № 9);
«Документы Ставучанской операции Миниха» («Материалы к истории
военного искусства в России», вып. 2. М., 1890); «Русское военное
дело при фельдмаршале графе Мипихе» («Военный сборник», 1891,
Л° 7 и 8); «Первая боевая деятельность Петра Великого»
(«Военный сборник», 1890, № 11); «Записки по истории военного
искусства в России», вып. I—II. СПб.ч 1891—1894; «Оборона
берегов Суворовым. Кинбурнская операция 1787 г.» СПб., 1891; «Голь-
цын-Пальцигский марш-маневр гр. П. С. Салтыкова. Сражение при
Пальциге 12 июля 1759 г. по неизданным источникам» («Военный
сборник», 1891, № 1); «Главнейшие источники по русской военной
администрации XVIII столетия» («Военный сборник», 1892, № 4);
«Русская армия Екатерины Великой» («Военный сборник», 1892,
№ 5 и 6); «Каталог Московского отделения Общего архива
Главного штаба» (СПб., 1891—1893; под редакцией Д. Ф. Масловского);
«Ставучапский поход. Документы 1739 года» (СПб., 1892; редактор
и составитель Д. Ф. Масловский); «Северная война. Документы
1705—1708 гг.» (СПб., 1892; редактор и составитель Д. Ф.
Масловский); «Письма и бумаги А. В. Суворова, Г. А. Потемкина и
П. А. Румянцева. Кинбурн-Очаковская операция». («Сборник
военно-исторических материалов», вып. 4. СПб., 1893); «Ларго-Ка-
гульская операция гр. П. А. Румянцева. 1769—1770 гг.» («Военный
сборник», 1893, № 8 и 9); «Сражение при Мациовицах и штурм
Праги. 1794» («Военный сборник», 1893, № 10 и И); «Гродненская
операция до сосредоточения союзников на Немане» («Военный
сборник», 1894, № 12; посмертная публикация). Кроме того,
Масловскому принадлежат мелкие статьи и рецензии в «Военном
сборнике» и других журналах.
219

общих научных основ, разъясняющих свойства крайне
сложных элементов военного дела и указывающих на их
взаимное влияние» 218. Таким образом, Масловский
включил в понятие военного искусства стратегию, тактику,
организацию, устройство и боевую подготовку войск.
Масловский полагал, что все эти явления военного
искусства складываются и развиваются у каждого народа в
соответствии с конкретными историческими условиями.
Исторические причины обусловливают также появление
великих полководцев, деятельность которых имеет глубоко
национальный характер. Творчество полководцев
обогащает «неизменные принципы военного искусства» 219. По
Масловскому, главная задача истории военного
искусства — изучение образцов деятельности полководцев.
В третьей четверти XIX в. самым важным все еще
оставался вопрос о самостоятельности развития русского
военного искусства. Веймарн 2-й, Богданович, Голицын и
другие много сделали для пропаганды теории
заимствования. Признавалось аксиомой, что русское военное
искусство развивалось путем заимствований — сначала у
варягов, затем у византийцев, монголов и, наконец, у немцев.
При этом считалось «доказанным», что подражание
характерно для всех периодов русской военной истории.
Масловский выступил против теории заимствования во
всех ее проявлениях. Останавливаясь на вопросе о
происхождении русского военного искусства, он писал:
«Традиции русской армии... вырабатывались своим
самобытным путем, и начала их вполне видны еще в войнах
дружинного периода» 220. И далее: «Критическая оценка
главных событий до Петра I отвергнет и то мнение, будто бы
с первого начала русское военное искусство было лишь
подражанием иностранцам: сначала норманам, затем
народам тюркского племени, венграм, татарам и т. д.» 221.
2,8 Д. Ф. М а с л о в с к и й. Русская армия в Семилетнюю
войну, вып. I, стр. 1.
219 Д. Ф. Масловский. Строевая и полевая служба русских
войск времени императора Петра Великого и императрицы
Елизаветы, стр. 2.
220 д ф Масловский. Записки по истории военного
искусства в России, вып. 1, стр. 2.
221 Д. Ф. Масловский. Из истории военного искусства в
России. Опыт критического разбора похода Дмитрия Донского
1380 г, до Куликовской битвы включительно, стр. 208.
220

Масловский категорически отвергал теорию
заимствования и при рассмотрении развития русского военного
искусства более позднего времени.
Для доказательства тезиса о самостоятельном
развитии русского военного искусства Масловский предпринял
ряд исследований. Он собрал и опубликовал большое
число источников. Масловский доказывал преемственность в
развитии военного дела в России в XVII и XVIII вв.
Останавливаясь на особенностях русского военного искусства
в допетровское время, Масловский писал: «русская армия
искони была вполне национальною», обладала высокими
боевыми качествами и «изумительной выносливостью в
походе» 222. Весь последующий ход развития в XVIII в.,
утверждал он, основан на процессах, начавшихся еще в
XVII в.: «Еще до Петра I вооруженные силы России
начали видоизменяться в своем составе, а боевая их
деятельность получила новое направление. Почва для реформы
была таким образом подготовлена...»223. Эту
преемственность превосходно понимали Петр I и его сподвижники:
«Реорганизуя военное дело Московского государства,
поднимая его до уровня военного искусства
западноевропейских армий,— писал Масловский,— великий полководец
вводил новые порядки постепенно, после строгой оценки
соответственности их с историческими условиями русской
жизни, сообразуясь всегда с указанием собственного
боевого опыта и стремясь во всех случаях осуществить свои
предначертания русскими людьми...» 224.
Масловский решительно отбросил версию о
заимствовании Петром I военного искусства у иностранцев и
указал, что «на изучение Петром строевых положений соседей
нужно смотреть, между прочим, как на личный пример,
поданный великим полководцем к исполнению принципа,
установленного им же, а именно: знание „обыкновения"
противника вести бой, знание военного искусства
неприятеля есть залог успеха в бою в ряду храбрости, таланта и
умения искусно пользоваться местностью» 225.
222 Д. Ф. Масловский. Записки по истории военного
искусства в России, вып. 1, стр. 55—56.
223 Там же, стр. 57.
224 Там же, стр. 1.
225 Д. Ф. Масловский. Строевая и полевая служба русских
войск времени императора Петра Великого и императрицы
Елизаветы, стр. 7.
221

Масловский доказывал также, что русское военное
искусство не отставало от западноевропейских образцов.
Сравнивая русское и западноевропейское военное
искусство XVIII в., когда они развивались приблизительно в
равных исторических условиях, он пришел к выводу, что
Россия в области военного искусства не уступает
Западной Европе. Так, характеризуя русскую армию середины
XVIII в., Масловский писал: «Что касается до вывода о
какой-то «чудовищной» отсталости строя и образа
действий наших войск, то подобное заключение, несомненно, ни
на чем не основано...» 226. Исследуя шаг за шагом
действия русской армии в Семилетней войне, Масловский
показал, в чем конкретно состояло превосходство русского
военного искусства над военным искусством Пруссии.
Особенно интересны и убедительны те разделы монографии
Масловского, в которых раскрывается передовой характер
русского военного искусства в кампаниях 1759, 1760 и
1761 гг. Строгий отбор фактов, глубокое подтверждение их
источниками, приведение этих источников в приложениях
придавали исследованию особую научную ценность. Труд
Масловского был очень высоко оценен современниками.
Автору была присуждена Макарьевская премия Академии
наук.
Нужно сказать, однако, что в своей работе Масловский
не показал роли экономического и морального факторов
в военном деле, не раскрыл процесса развития военного
искусства. Под «процессом развития» Масловский понимал
развитие «общих начал», составляющих национальную
особенность данного народа. При этом движущей силой
развития, по его мнению, было не изменение средств
борьбы, а деятельность великих полководцев. Опираясь на это
идеалистическое положение, Масловский пришел к выводу,
что только изучение деятельности великих полководцев
раскрывает «национальные особенности ведения войны и
боя» 227.
Этим объясняется, в частности, переоценка Масловским
роли Петра I: «Венценосный полководец и основатель
нашей регулярной армии был вместе с тем и отцом русской
^ ив д ф Масловский. Строевая и полевая служба русских
войск времени императора Петра Великого и императрицы
Елизаветы, стр. 199.
227 Д. Ф. Масловский. Записки по истории военного
искусства в России, вып. 1, стр. 4.
222

воевоночисторической науки» 228,— писал он. Только
благодаря деятельности Петра «военное искусство в России...
приняло определенное, устойчивое и вполне национальное
направление» 229.
По Масловскому, развитие военного дела определяется
исключительно субъективным фактором. Отсюда вытекает
и преувеличение Масловским отрицательной роли Мини-
ха, который якобы смог на время остановить
поступательное развитие русского военного искусства и даже
отбросить его вспять: «При Минихе,— говорит он,— военное
дело приняло направление... столь отличное от петровских
начал, что только резко выдающийся талант мог бы сразу
направить это дело по прежнему пути» 230.
При этом незаметно для себя Масловский впал в
противоречие. В работе «Строевая и полевая служба» он
утверждал, что в 40-е годы XVIII в. было покончено с
миниховщиной и достигнут достаточно высокий уровень
военного искусства (что сказалось в ходе Семилетней
войны), хотя в то время в русской армии не было особо
выдающихся военных талантов.
Ставя вопрос о путях развития военного искусства,
Масловский пытался вскрыть причины явлений военной
истории.
Он усматривал их в духовной деятельности людей.
Исторический процесс, по его мнению, обусловлен
исключительно деятельностью лиц, стоящих во главе
государства. В то же время Масловский пытается показать
зависимость исторического развития от национальных
особенностей народа, географических особенностей страны, т. е.
становится в этом вопросе на позиции органической
теории Соловьева. Однако в отличие от последнего
Масловский не понимал значения экономического фактора, не
замечал влияния на военное дело таких факторов, как
промышленное развитие, рост товарности сельского
хозяйства и т. д.
Переоценка роли личности в истории привела к тому,
что объективные процессы развития военного искусства
оказались вне поля зрения Масловского. Он не
рассматривал складывания новой для середины XVIII в. тактики
колонн и рассыпного строя, не заметил изменений в
228 Там же, стр. 3.
229 Там же, стр. 145.
233 Там же, стр. 220.
Й23

Способах ведения военных действий, которые привели под
Козлуджей к рождению встречного сражения, наконец,
не показал зависимость боевой подготовки войск от
способов ведения военных действий. Все эти недочеты,
вытекающие из порочных методологических установок, не
позволили Масловскому создать военно-историческое
исследование, отвечающее требованиям времени.
Масловский подчеркивал огромную важность
изучения истории русского военного искусства. «Сообразное
направление и правильная разработка
военно-исторических трудов... всецело зависят от успеха научной
разработки отечественных войн»,— утверждал он. Освоение
наследия всех великих полководцев, по мнению
Масловского, должно быть связано «с изучением образцов
деятельности выдающихся представителей русской армии.
Только при соблюдении этого условия выясняются
национальные особенности ведения войны и боя, что
чрезвычайно важно при применении общих научных выводов.
Только изучение русских войн по русским данным может
выяснить значение участия народа в деле самозащиты
и тем облегчить разумное пользование средствами земли,
искони готовой отдать нужное своей национальной армии.
Отечественные войны ближе ознакомят с важными
особенностями территории России — свойствами разных
театров военных действий в пределах своего государства.
История развития вооруженных сил России всецело
воспособляет более правильному разрешению многих
современных военно-административных вопросов, давая в
виде первых исторических справок общие выводы о
последствиях известных военно-законодательных
мероприятий прежнего времени» 231. Решить эту задачу
Масловский не смог прежде всего вследствие
идеалистического подхода к истории военного искусства.
Масловский проделал огромную работу по сбору
и систематизации первоисточников, которым он придавал
огромное значение. При этом он справедливо указывал,
что «успех и достоинство исследования, конечно, зависят
не столько от количества, сколько от качества собранного
материала и от критического к нему отношения» 232. Мас-
231 Д. Ф. Масловский. Записки по истории военного
искусства в России, вып. 1, стр. 3—4.
Я32 Там же, вып. 2, стр. X.
224

ловскии с горечью отмечал, что русские архивы находятся
в весьма плачевном состоянии: «у нас нет ни одного
человека, обязанного заботиться о действительном
наблюдении за целостью военно-исторического богатства... и
нередко документы... находят в мелочных лавках, вместо
простой бумаги» 233. А между тем, доказывал Масловский,
строгая научная точность и объективность
военно-исторических работ будет возможна только при широком
использовании первоисточников, которые позволяют воссоздать
процесс развития военного искусства. Масловский
добился от Военно-ученого комитета Главного штаба
разрешения начать работу над выпуском «Сборников военно-
исторических материалов» и к 1892 г. подготовил первый
том этого издания, которое затем было продолжено Мыш-
лаевским и Баиовым.
Масловский много сделал для разработки методики
военно-исторического исследования. Он утверждал, что
историк обязан изучить состояние военного искусства,
условия, в которых велись военные действия, территорию,
состав населения, возможности воюющих держав. Он
должен принять в соображение политические и
дипломатические факторы и показать их влияние на стратегические
комбинации 234. Для такого исследования требовался
тщательный анализ соответствующих документов и
материалов.
Ставя вопрос о публикации документов, Масловский
считал наиболее целесообразным печатать целые
коллекции, целые переписки. Но поскольку зачастую это
невозможно, он предлагал «стремиться к напечатанию
главнейшего, дабы иметь данные, в зависимости от
сделанного прежде, установить первую общую, так сказать,
сводку...» 235, которая послужит достоверной основой для
исторического исследования.
Сборники документов, изданные Масловским,
отличаются богатством содержания, строгим отбором
материала (ничего лишнего и случайного), подчинены
определенной системе. Работа Масловского по изучению и
233 Библиотека им. Ленина, Отдел рукописей, ф. Петровского,
Д. 2/6.
234 См. Д. Ф. Масловский. Атака Гданска
фельдмаршалом графом Минихом 1734 года, стр. V.
235 Д. Ф. М а с л о в с к и й. Дополнение 1-е к Запискам по
истории военного искусства в России, стр. IV.
15 Л. Г. Бескровный
225

публикации источников представляет крупный вклад в
военно-историческую науку. В процессе подготовки
сборников документов Масловский разрабатывал
археографические приемы публикаций. Если первый выпуск еще не
совершенен, то уровень последующих выпусков сборников
значительно выше (даны заголовки документов,
указываются недостатки текста, приведены комментарии,
даются указатели и т. п.).
Кроме «Сборников военно-исторических материалов»,
Масловский издал семь описей наиболее важных фондов
военно-исторического (Лефортовского) архива,
относящихся к XVIII в. Все эти описи были включены в
«Каталог Московского отделения Общего архива Главного
штаба», изданный в 1891—1893 гг. Принципы, которыми
руководствовался Масловский при составлении описей
(хронологический порядок, полнота, преемственность),
свидетельствуют о том, что его методика работы над
источниками стояла на высоком уровне. Масловский был
основоположником археографического направления в
русской военно-исторической науке.
Значительный интерес представляет оценка
Масловским ряда трудов по военной истории. К сожалению, он
не привел в систему свои замечания. Масловский
довольно высоко оценивает работу Голицына «Русская военная
история», как первую сводку фактов по истории военного
искусства допетровского времени. Однако он отмечает
недостоверность приведенных сведений, недостаточный
их анализ, отсутствие связи между отдельными
разделами сочинения и преклонение перед иностранщиной.
Масловский указывает на большую теоретическую
важность статьи Леера «Значение критической военной
истории в изучении стратегии и тактики», хотя и отмечает
в ней ряд недостатков, присущих академической школе.
Масловский указал также на труды Милютина,
Михайловского-Данилевского, Богдановича и Дубровина, как
на образцы анализа отдельных войн. Особое внимание
Масловский обращает на источниковедческие работы
(Обручева, Бобровского и других), отмечая, что, кроме
ссылок на источники, в них показаны приемы критики
рукописей и способы использования документов 236.
236 См. Д. Ф. Масловский. Записки по истории военного
искусства в России, вып. 1. Примечания, стр. 1—'5.
226

Масловский умер в самый разгар творческой
деятельности. Пузыревский писал о нем: «Масловский был не
более как единичным явлением, которое почти внезапно
блеснуло на нашем ученом горизонте, а затем бесследно
исчезло в сумерках нашей умственной лени» 237. С этим
выводом Пузыревского нельзя согласиться. Масловский
вовсе не был «единичным явлением», а напротив,
положил начало целому направлению в военно-исторической
науке — «русской школе», которая выступила против
концепции академистов. В спорах с академистами
Масловский намечал новые пути развития военно-исторической
науки. Однако нельзя забывать, что и та и другая школы
рассматривали исторический процесс в
субъективно-идеалистическом плане, что помешало им дать подлинно
научный анализ процесса развития военного искусства.
Александр Казимирович Пузыревский 238 как военный
237 А. Пузыревский. К истории русского военного
искусства. «Разведчик», 1896, № 273, стр. 2.
238 А. К. Пузыревский родился в 1845 г. Военное образование
получил в Первом кадетском корпусе и в Николаевской академии
Генерального штаба, по окончании которой в 1873 г. служил в
войсках. Участник Русско-турецкой войны 1877—1878 гг. С 1881 г.
адъюнкт-профессор кафедры истории военного искусства
Николаевской академии. В 1882—1889 гг. начальник штаба 2-й
гвардейской кавалерийской дивизии. В 1890 г. назначен па должность
начальника штаба Варшавского округа, с 1901 по 1904 г.
помощник командующего войсками этого округа, с 1904 г. член
Государственного совета. Умер в 1904 г. в чине огеыералачзт-инфантерии
(ЦГВИА, ф. 544, д. 47; «Русский инвалид», 1904, № 103 и 130).
Основные работы А. К. Пузыревского: «Очерки из истории
пехоты» («Военный сборник», 1876, № 7—12); «Письма с театра
войны» («Русский инвалид», 1877, № 196, 212, 215, 242, 243, 247, 269,
287; 1878, № 20, 38,.39, 53, 54, 157); «Отрывочные заметки из опыта
минувшей кампании» («Военный сборник», 1878, № 7);
«Воспоминания офицера Генерального штаба о войне 1877—1878 гг. в
Европейской Турции». СПб., 1879; «Переход через Балканы отряда
генерал-адъютанта Гурко зимой 1877 г.» СПб., 1881; «К вопросу об
операциях в горах» («Военный сборник», 1883, № 5); «История
военного искусства в средние века. V—XVI столетия», ч. 1—2.
СПб., 1884; «Польско-русская война 18811 г.» СПб., 1886; «Десять
лет назад. Война^ШП—1878 гг.» СПб., 188)7; «Развитие постоянных
регулярных армий и состояние военного искусства в век
Людовика XIV и Петра Великого». СПб., 1889; «К истории русского
военного искусства» («Разведчик», 1896, № 273); Рецензия па книгу
Ф. Вылежинского «Император Николай I и Польша в 1830 г.»
(«Русский инвалид», 1903, № 243).
Кроме того, Пузыревскому принадлежит ряд мелких статей и
рецензий в «Разведчике», «Русском инвалиде» и других изданиях.
15*
227

историк сложился в 70—80-е годы XIX в. Его первая
книга «Записки по истории военного искусства в эпоху
Тридцатилетней войны» по существу почти дословно
повторяла основные положения соответствующей работы проф.
Станкевича. Следующая крупная работа Пузыревского —
«История военного искусства в средние века. (V—XVI
столетия)» — вполне самостоятельное сочинение.
В начале своей деятельности Пузыревский примыкал
к школе академистов, принимал на веру положения Леера,
Гейсмана, Бобровского и других военных историков,
стремившихся к рассмотрению «общих процессов» и
игнорировавших русское военное искусство. Затем он перешел
на позиции русской военно-исторической школы.
Война как социальное явление, по мнению
Пузыревского, будет существовать, пока существуют государства,
имеющие необходимые средства для ведения войны.
Пузыревский полагал, что военное дело по своей природе
консервативно, эволюционирует медленно, изменяется
лишь под влиянием развития социального строя общества.
Возражая Бляоху, он писал: «Мы имеем дело ныне с
таким же огнестрельным оружием, как и было, но только
усовершенствованным»239. Пузыревский считал, что
усовершенствование оружия нисколько не изменило способа
ведения войны и боя. Практика русско-японской войны
опрокинула этот тезис Пузыревского.
Пузыревский пытался опровергнуть тезис Блиоха о
том, что война будущего будет вестись миллионными
армиями. «Ни одно государство,— указывал он,— как бы
оно милитарно организовано ни было, никогда не в
состоянии будет выставить тех многомиллионных армий, о
которых ныне так часто говорят». Пузыревский продолжал
видеть в армии полукастовую организацию,, которую она
представляла собой в феодальном обществе. Он не
учитывал огромных социальных изменений, которые
позволяли создавать и вооружать огромные армии.
Эти выводы Пузыревского показывают, что
дворянская военная историография жила эпохой Людовиков и
Наполеонов, не видела нового в военном деле, мешала
прокладывать ему дорогу.
С этих позиций Пузыревский рассматривал вопросы
военной истории. Ему принадлежит следующее определе-
239 А. Пузыревский. Будущая война в тенденциозном
изображении. «Разведчик», 1898, № 410, стр. 738.
(228

ние сущности предмета военного искусства: «Военное
искусство, слагаясь из многоразличных данных, состоит
не только в стратегических и тактических операциях, но
находится также в теснейшей связи с другими
элементами военного дела и определяется ими; сюда относятся:
комплектование, формирование, организация,
вооружение, продовольствие, воспитание, образование и пр.» 240.
При этом он полагал, что состав войск определяет
характер стратегического и тактического искусства. Таким
образом, Пузыревский выдвинул положение, что наряду
с субъективным фактором, находящим выражение в воле
полководца, большое значение имеют объективные
материальные факторы (состав, организация, вооружение
войск и т. д.). Однако «'в военном деле главнейшим,
господствующим боевым фактором является человек с его
бесконечно изменчивой психической природой» 241.
Задача истории военного искусства, по мнению Пузы-
ревского, состоит в том, чтобы показать все эти явления
в развитии. «При этом «нет никакой надобности описывать
всех войн, всех военных учреждений; бесполезно изучать
последовательное развитие военного искусства у каждого
народа или государства. Масса фактов и мелочей не
только не уяснила бы дела, а напротив — затемнила бы его.
Достаточно и вполне целесообразно исследовать лишь
те события, те учреждения и идеи, которые указывают
общий путь развития военного искусства» 242. Поэтому,
делает вывод Пузыревский, нужно отказаться от
изучения национальной истории и перейти к исследованию
всеобщей истории военного искусства, что позволит
уяснить единый процесс развития военного дела.
Следуя за Соловьевым, Пузыревский писал:
«Специальная задача истории военного искусства заключается
в исследовании тех путей, по которым шло развитие
военного искусства, понимаемого в обширном смысле, и тех
причин, которыми обусловливалось это развитие. Таким
образом... задача истории военного искусства вполне
аналогична с задачей общей истории, исследующей пути
240 А. К. Пузыревский. История военного искусства в
средние века (V—XVI столетия), ч. 1, стр. III.
241 А. К. Пузыревский. Будущая война в тенденциозном
изображении, стр. 738.
242 А. К. Пузыревский. История военного искусства в
средние века, ч. 1, стр. IV.
229

развития человечества или какого-либо народа. При
бесконечной видоизменяемости исторической обстановки, а
следовательно, и отсутствии повторяемости
тождественных явлений пр/.' тождественных условиях, ни общая
история, ни история военного искусства не могут дать
кодекса законов, подобных тем, которые установлены
точными науками: они могут указать лишь закон развития,
каждая в области своего ведения» 243. Отсюда Пузырев-
ский делает вывод, что «в истории военного искусства нет
эпохи, которая бы не имела научного значения; времена
наибольшего упадка военного искусства так же
поучительны, как и времена широкого развития всех его
элементов, только изучая те и другие, можно уяснить
причины, способствовавшие развитию военного искусства или
его падению» 244.
Пузыревский подразделял военную историю на
историю войн и историю военного искусства. Первая, по его
мнению, при исследовании любой войны должна
заниматься изучением состава армий, их организации и боевой
подготовки, системы снабжения и т. п.; вторая —
раскрывать важные стратегические комбинации, т. е.
исследовать военное искусство полководцев.
Такое разделение, утверждает Пузыревский,
необходимо, так как история войн призвана показывать процесс
совершенствования различных сторон военного дела, в то
время как военное искусство, основанное на вечных
принципах, остается неизменным.
Развитие военного искусства, по Пузыревскому,
определяется деятельностью великих полководцев. Обобщая
боевой опыт, они формируют идеи, определяющие
дальнейшее развитие военного дела.
Сведение процесса развития военного дела и военного
искусства к развитию идей — главное методологическое
положение Пузыревского. Пузыревский пытался
проследить появление новых идей в военном деле, объяснить их
значение для своего времени и для последующего развития
военного искусства.
Пузыревский отказался от изучения национальных
форм военного искусства. Он считал, что предметом
исследования должен быть «тот народ, то государство, кото-
243 А. К. Пузыревский. История военного искусства в
средние века, ч. 1, стр. П.
244 Там же, стр. III.
230

рые являются наиболее полными выразителями военного
искусства данной эпохи» 245. Таким образом, Пузыревский
развил выдвинутую Голицыным теорию «столбовой
дороги» в развитии мирового военного искусства, его
положения о необходимости исследовать лишь военное искусство
избранных народов. Эту точку зрения Пузыревский
провел в своей основной работе «Развитие постоянных
регулярных армий и состояние военного искусства в век
Людовика XIV и Петра Великого». Исследуя историю
русского военного искусства в соответствии с этой
концепцией, Пузыревский пошел по пути «...параллельного и
систематического сопоставления русского и
западноевропейского военного искусства». Он считал это лучшим
способом «установить» передовой характер русского военного
искусства в начале XVIII в. Пузыревский указывал на ряд
преимуществ России в комплектовании войск,
организации армии и способах ведения военных действий. Так, он
писал: «Реформа Петра Великого, со всеми свойствами
общеобязательной воинской повинности, разрешает вопрос
о комплектовании армии на таких широких началах, как
нигде на Западе...»246. В области стратегии на Западе
наблюдается стремление к методизму. «Действия на
сообщения» вследствие магазинной системы снабжения
приобретают преобладающее значение. Бой отходит на второй
план, уступая место маневру. «В действиях Петра
Великого мы не видим увлечения ложным методизмом.
Операции ведутся строго сообразно обстановке и
завершаются решительным столкновением, превосходно
подготовленным во всех отношениях» 247.
В своих работах Пузыревский опирался на труды как
русских, так и зарубежных историков, но не обращался
к архивным материалам. Однако это не мешало Пузырев-
скому упрекать Гейсмана в отсутствии в его трудах
необходимой документальной базы, порицать его за
недопустимые исторические параллели. Разбирая работу Михне-
вича, Пузыревский подчеркивал, что «русские военные
историки излагали иногда события почти исключительно по
245 А. К. Пузыревский. История военного искусства в
средние века, ч. 1, стр. IV.
246 А. Пузыревский. Развитие постоянных регулярных
армий и состояние военного искусства в век Людовика XIV и
Петра Великого, стр. 314.
247 Там же, стр. 317.
231

иностранным источникам... Но это печальное время
безвозвратно прошло и быльем поросло» 248.
Пузыревский, как мы видим, занимал промежуточное
положение мея*ду русской и академической школами.
Высказанные им положения по вопросам военной истории
не отличаются особой оригинальностью, однако с ними
считались в военных кругах того времени.
Александр Захарьевич Мышлаевский249. А. 3. Мыш-
лаевский развивал идеи Масловского. Пожалуй, он был
еще более последовательным противником академистов.
Мышлаевский писал, что существует еще «целая школа
(по счастью ряды ее в настоящее время редеют под
напором показаний беспристрастных свидетелей — архивных
документов), утверждающая, что петровское время было
почти исключительно временем заимствования
западноевропейских образцов...» 250. Он подчеркивал, что эта школа
248 «Разведчик», 1898, № 426, стр. 1088.
249 А. 3. Мышлаевский родился в 1866 г. Военное образование
получил в Михайловском артиллерийском училище. В 1884 г.
окончил Николаевскую академию, служил в войсках. С 1890 г.
начальник Военно-ученого архива Главного штаба. В 1898 г.
получил назначение в Николаевскую академию на кафедру истории
русского военного искусства. С 1904 г. начальник 1-го отдела
управления дежурного генерала Главного штаба, с 1008 г.
начальник Главного, а затем Генерального штаба русской, армии, с 19019 г.
командир 2нго Кавказского армейского корпуса. Организатор Во-
онно-тгсторического общества. Участник первой мировой -войны.
Умер в 1920 г. (ЦГОИА, ф. '5144—2, д. 71; ф. 708, от. 1, Д. 4340).
Основные работы Л. 3. Мышлаевского: «Северная война на
Инге рманлан деком и Финляндском театрах в 1708—1714 гг.»
(«Сборник военно-исторических материалов», вып. V, СПб., 1893); «Петр
Великий. Военные законы и инструкции (изданные до 1715 г.)»
(«Сборник военно-исторических материалов», вып. IX, СПб., 1894);
«Петр Великий. Война в Финляндии в 1712—1714 гг.» СПб., 1896;
«Война с Турцией 1711 г. Прутская операция» («Сборник военно-
исторических материалов», вып. XII, СПб., 1896); «Офицерский
вопрос в XVII в. Очерк из истории военного дела в России». СПб.,
1899; «Отечественная война 1812 г.» СПб.. 1900; «Две катастрофы.
Суворов в Швейцарии. Петр на Пруте» («Суворов в сообщениях
профессоров Николаевской академии Генерального штаба», т. 1,
СПб., 1900; отдельное издание, СПб., 1901); «Суворов и военная
наука» (в том же сборнике); «Северная война 1708 г. От р. Уллы
до Березины и за р. Днепр» («Материалы для истории военного
искусства в России», СПб., 1901); «Россия и Турция перед
прутским походом» («Военный сборник», 1901, № 1 и 2);
«Северная война. Летняя кампания 1708 г.» («Военный сборник»,
1901, № 9).
250 А. 3. Мышлаевский. Петр Великий. Война в
Финляндии в 1712—1714 гг., стр. 269.
232

вообще отрицает самостоятельность развития русского
военного искусства.
Как и Масловский, Мышлаевский требовал глубокого
изучения первоисточников, считая, что только на их
основе можно решать спорные вопросы военной истории. Он
писал: «Со времени Карамзина наша общеисторическая
наука, впрочем, ушла значительно вперед. Миллер, Шле-
цер и блестящая плеяда, окружавшая Румянцева
(Калайдович, Строев, Малиновский, Востоков и др.)> выдвинули
в виде исходной данной, определяющей достоинство
исторического исследования, критическое изучение
памятников, без которого историческая постройка будет
возвышаться на песке... Наша военная история, как кажется, до
этого фазиса своего развития не дошла; она переживает
период неустойчивости» 251. Мышлаевский утверждал, что
пока критическое изучение источников будет в таком
положении, «мы не выйдем из фазиса неточностей» 252.
Мышлаевский много сделал для изучения
первоисточников и пропаганды в-оенно-исторических знаний. По его
инициативе офицеры Петербургского военного округа
создали Общество ревнителей военных знаний. По его же
инициативе в 1907 г. было разослано обращение ко всем
лицам, занимающимся военной историей, о необходимости
создания Военно-исторического общества для «изучения
военно-исторического прошлого русского народа во всех
его проявлениях».
Мышлаевский вслед за Масловским проделал большую
работу по сбору и публикации русских первоисточников.
Эти издания служили базой для военно-исторических
исследований, способствовавших успешной борьбе со школой
академистов.
В отличие от Масловского, Мышлаевский
сосредоточил внимание на изучении отдельных вопросов военного
искусства. Он указывал, что для глубокого анализа
явлений нужно, во-первых, располагать достоверными
фактами; во-вторых, знать среду, к которой принадлежит
полководец; в-третьих, знать историю этой среды, т. е.
историю народа.
Мышлаевский не рассматривал развитие военного
искусства как следствие воздействия исключительно субъектив-
251 «Разведчик», 1898, № 427, стр. 1113.
252 Там же, стр. 1114.
233

ного фактора, выступал против переоценки личности
полководца. Даже такой крупный историк, как Масловский,
писал Мышлаевский, повторяет традиционное
утверждение, что «русская регулярная армия своим
существованием, устройством и тактикою почти всецело обязана гению
царя. Элемент случайности в ходе военной жизни России
(появление на исторической сцене великого царя), таким
образом, остается не только не устраненным, но получает
как бы новое научное подтверждение. Такая коренная
погрешность, скажу более, такое преувеличение значения
Петра Великого как реорганизатора русских вооруженных
сил будет повторяться до тех пор, пока русский военный
исследователь... не займется аналитической работой над
допетровской эпохой непосредственно по
первоисточникам...» 253.
В основе развития военного искусства, утверждал
Мышлаевский, лежат общие условия жизни народа. Чем
выше культура народа, тем выше его военное искусство.
По его мнению, история военного искусства есть «один из
осколков истории нашей культуры, но только в
специальной среде» 254. Мышлаевский исходил из положения, что
у каждого народа военное искусство «имеет свою
историю» 255, а следовательно, имеет право на существование
и история русского военного искусства.
В докладной записке, представленной комиссии
Сухомлинова, работавшей в 1905 г. в Николаевской академии,
Мышлаевский ратовал за введение общего курса истории
военного искусства. В дополнение к нему он полагал
необходимым читать «сжатый курс истории русской армии»,
включающий вопросы устройства вооруженных сил,
тактической подготовки войск, характеристики военных
деятелей, состояния военной науки и т. д. «Предлагаемый
план преподаваемого нашего предмета,—писал
Мышлаевский,— ни в чем не нарушает курсов истории военного
искусства и военной истории, как имеющий особое
значение. История военного искусства по-прежнему будет
излагать обозрение движения военного дела на Западе, с
частными сопоставлениями, что делалось в соответствую-
253 А. 3. Мышлаевский. Петр Великий. Война в
Финляндии в 1712—1714 гг., стр. XVI.
254 А. 3. Мышлаевский. Две катастрофы.,,, стр. 82.
255 Там же.
234

щее время у нас, и в курсе военной истории слушатели,
как и ныне, будут изучать одну или несколько кампаний,
хотя бы и русских» 256. Обращает на себя внимание, что
Мышлаевский говорит о военном искусстве не государства,
а народа.
Мышлаевский резко выступал против тех, кто отрицал
национальный характер военного искусства. В работе «Две
катастрофы» он пишет: «Изучая Петра и Суворова, мы
сами забывали, что они плоть от плоти и кость от кости
нашей истории и нашего народа... Мы отрицали, а отчасти
и в настоящее время отрицаем русское военное искусство..,
как отражение в военном деле нашей этики, нашего
народного склада»... 257. Критикуя тех, кто не желал видеть
национальных черт в военном искусстве великих русских
полководцев, он указывал: «Они, эти судьи (Петра и
Суворова.— Л. Б.), хотели взять полководцев во всей,
доступной им, специально-военной обстановке: в условиях
пространства, времени, театров, сил, средств, качеств и т. п.,
и тем не менее они изучали их в безвоздушном
пространстве, потому что они оторвали их от русской земли. Они
оторвали Петра от нашей истории, они оторвали Суворова
от наших нравственных идеалов; этим они вырвали из них
весь внутренний смысл и, взяв критический скальпель
в руки, стали анализировать их по всем правилам
научной анатомии, но они трудились не над живыми людьми;
перед ними были какие-то стратегические и тактические
мумии» 258.
Мышлаевский подчеркивал, что состояние военного
искусства зависит от условий жизни народа и является ее
выражением. «Каждый народ,— писал он,— располагает
тем высшим командным элементом в своей армии,
которого заслуживает. Чем выше культура данного народа, чем
значительнее подъем мысли образованного его класса, чем
самостоятельнее развивается общественная мысль, тем
более чутка интеллигенция к запросам духа, тем
совершеннее те сливки, которые составляют высший слой
армии. Ибо слой этот — эссенция народа, прилагающая свою
волю, ум и талант в специальной сфере человеческой
256 ЦГВИА, ф. 544, д. 960.
257 А. 3. М ы ш л а е в с к и й. Две катастрофы..., стр. 82,
258 Там же, стр. 78.
235

деятельности» 259. Мысль о том, что уровень развития
военного дела зависит от уровня культуры, Мышлаевский
неоднократно высказывал ж в частной переписке260.
Отрицая решающее влияние субъективного фактора на
развитие военного искусства и требуя рассматривать
деятельность полководцев в связи с определенной
исторической обстановкой, Мышлаевский в то же время сам
нередко отступал от этого требования и сводил объяснение
движущих сил военного творчества полководцев к их
«психологии», «честолюбию» и тому подобным мотивам261.
Мышлаевский выступил против лееровского критико-
исторического метода, который, по его мнению, «мы
позаимствовали с Запада», но не переработали «сообразно
нашим потребностям» 262. Он требовал точного установления
исторических фактов, учета всех условий, определивших
ход событий. Военный историк, утверждал Мышлаевский,
должен оперировать достоверными фактами, а не
произвольными обобщениями. Вот почему он всецело
присоединялся к Масловскому, ратовавшему прежде всего за
разработку архивных материалов. Масловский, писал он,
«указал на единственно правильный путь для дальнейшего
восстановления забытых фактов из истории военного
искусства — путь архивных розысков» 263.
Мышлаевский возмущался пренебрежением историков
академической школы к русским архивам. «Мы,— писал
он,— имеем славное историческое прошлое, мы пролили
потоки крови, чтобы по мановению наших верховных
вождей лечь костьми за достоинство и честь нашей родины,
но мы делаем очень мало, чтобы сохранить,
систематизировать, привести в порядок исторические памятники,
облегчить задачу историка, дать ему возможность овладеть
всем доступным материалом, а /не клочками его,
достающимися случайно и с большими трудами» 264.
259 А. 3. Мышлаевский. Северная война 1708 г. От р. Уллы
и Березины и за р. Днепр», стр. VI.
260 В. Дьяков. О развитии русской военно-исторической
мысли». «Военно-исторический журнал», 1959, № 5, стр. 70.
261 А. 3. М ы ш л а е в с к и й. Две катастрофы, стр. 73; его же.
Суворов-человек. Сб. «Суворов в сообщениях...», т. II. СПб., 1901,
стр. 290—291.
262 А. 3. М ы ш л а е в с к и й. Две катастрофы, стр. 82.
263 А. 3. М ы ш л а е в с к и й. Петр Великий. Война в
Финляндии в 1712—1714 гг., стр. VI.
264 «Разведчик», 1898, № 427, стр. 1114.
т

Только основываясь на конкретных фактах,
приведенных в систему, доказывал Мышлаевский, можно дать
истинную картину войны в целом и каждого боя в
отдельности. «При описании событий,— подчеркивал он,—
считаю себя обязанным быть вполне объективным, соблюдать
историческую правду, не уклоняясь ни в сторону
излишнего порицания, ни в сторону нетерпимой в науке
тенденциозности на ложнопатриотической подкладке» 265. Отсюда
стремление Мышлаевского объективно оценивать действия
обеих воюющих сторон, но при этом, конечно, основное
внимание уделить освещению действий русской армии.
«Действия шведов в Финляндии излагаются лишь в той
мере, насколько это необходимо для выяснения влияния
воли противника на наши оперативные расчеты...» 266—
указывал он, например, в предисловии к «Войне в
Финляндии». Изучение этих вопросов «...раскрыло такие
обстоятельства, не зная которых было бы трудно понять
некоторые из принятых решений».
Опираясь на эти исходные положения, Мышлаевский
детально проанализировал один из важных этапов
Северной войны — кампании в Финляндии в 1712—1714 гг. Он
подробно охарактеризовал военно-политическую
обстановку накануне кампании 1712 г., подчеркнув, что
«могущество Швеции Полтавским боем не было и не могло быть
сломлено» 267, так как Швеция еще располагала сильными
•средствами для дальнейшей борьбы. Мышлаевский указал,
что перед русской армией к 1712 г. стояла задача
возможно более полно использовать разгром шведов под
Полтавой. «Эксплуатация победы,— по его словам,— должна
была выразиться: 1) в овладении Выборгским перешейком
и Ливонией, 2) во вторжении в наиболее ценную часть
неприятельской территории, в уничтожении там сил
противника и в угрозе атаки столицы государства, и, наконец,
3) в выставлении наблюдательной, более или менее
сильной, армии на юге на случай открытия враждебных
действий со стороны Турции» 268.
Тщательно рассмотрев все этапы кампаний 1712—
1714 гг., Мышлаевский пришел к ряду важных выводов,
265 А. 3. Мышлаевский. Петр Великий. Война в
Финляндии в 1712—1714 гг., стр. XVII.
266 Там же, стр. XVI—XVII.
267 Там же, стр. 3.
268 Там же, стр. 5.
1237

Которые значительно расходились с мнением Масловского.
Так, Мышлаевский опроверг утверждение Масловского
о том, что шведская армия всегда была главным объектом
действий русский войск.
Он доказывал, что в это время основная цель стратегии
Петра I заключалась в овладении Финляндией и в
наступлении на Стокгольм, а действия против войск противника
были полностью подчинены этой цели, так что русское
командование выбирало «каждый раз ближайшим
объектам действий ту группу неприятельских сил, устранение
которой признавалось им наиболее необходимым по
времени и конъюнктурам» 269.
Особенностью русской стратегии в то время, отмечал
Мышлаевский, было осуществление «совместных действий
вооруженных сил трех категорий: сухопутной армии,
галерного и корабельного флотов» 270. Русское командование
во главе с Петром I тщательно изучало театр военных
действий, внимательно учитывало каждый сдвиг в
соотношении сил. Не «вдохновение», не «высший дар
глазомера», подчеркивал автор, а тяжелая, упорная и сложная
работа гениального ума привела в конечном итоге к
постепенному развитию «идеи совместной операции, которая
назревала и постепенно исправлялась в те.сной
зависимости от накопления боевого, иногда даже неудачного
опыта» 271.
Важное значение имело указание Мышлаевского на
зависимость форм организации войск от условий борьбы.
«Оперативные расчеты царя в течение рассматриваемых
действий,— писал он,— были самым тесным образом
связаны с административными: по пополнению личного
состава и материальной части, организации продовольствия и
устройству тыла» 272. Управление войсками и флотом
было объединено в руках одного главнокомандующего.
Сухопутные войска в высших организационных единицах были
подчинены начальникам флота, а в низших — сохранили
свою самостоятельность. Характерным для петровской
стратегии было отсутствие сложных марш-маневров,
полное использование всех имеющихся сил и средств, высокая
269 А. 3. Мышлаевский. Петр Великий. Война в
Финляндии в 1712—1714 гг., стр. 445.
270 Там же.
271 Там же, стр: 446—447.
272 Там же, стр. 452.
238

подвижность войсковых и флотских частей, отсутствие
шаблона в их действиях, предоставление значительной
инициативы их начальникам.
Мышлаевский выдвинул ряд важных положений
относительно тактики вооруженных сил России того времени.
Так, он отметил, что «вопрос о бое ставится каждый раз
и тесную зависимость от стратегической обстановки»273;
в основе маневра лежало стремление достичь успеха
активными действиями; в выборе боевого порядка видно
было стремление избегать фронтального столкновения,
а действовать путем удара во фланг или в тыл
противника. При этом «заимствованный с запада двухлинейный
боевой порядок служит только общей схемой построения
в бою, от которой делаются самые решительные
отступления в тесной зависимости от плана атаки и от
местности» 274.
Русское военное искусство в Северной войне, писал
Мышлаевский, имело национальный характер,
проявлявшийся буквально во всех отношениях. Так, по его словам
«Пелкинский бой тем именно и важен, что... в нем, в этом
бою, все русское, начиная от генералов и солдат и кончая
тактикой... Незначительный по числу участников
Пелкинский бой, нам думается, может служить классическим
образцом творения русского ума, не стесненного
заграничным гелертерством, но сбросившего с себя и иго
дореформенных военных порядков» 275. Таким же русским по духу
был и бой при Гангуте, в котором флот действовал, идя
«против воинских рассуждений», т. е. против шаблона.
Эти выводы Мышлаевского свидетельствуют о его
незаурядном таланте историка. Им были поставлены важные
проблемы. Однако в большинстве случаев он так и не смог
найти правильный путь их решения.
Мышлаевский много сделал и в области военной
археографии, начало научной разработки которой было
положено Масловским. Мышлаевский немало потрудился над
методикой публикации источников. Как и Масловский,
он придавал огромное значение документальной основе
исследования. Его стремление опереться на первоисточни-
273 А. 3. Мышлаевский. Петр. Великий. Война в
Финляндии в 1712—1714 гг., стр. 456.
274 Там же, стр. 459.
275 Там же, стр. 269—270.
239

ки приводило порой даже к некоторой фетишизации
источников, в явный ущерб обобщению, анализу материала.
Пожалуй, наиболее ярким примером в этом отношении
может служить тематический сборник Мышлаевского
«Петр Великий. Военные законы и инструкции
(изданные до 1715 года)», опубликованный Военно-ученым
комитетом Главного штаба в 1894 г. В этом сборнике в
хронологическом порядке подобраны материалы по военному
праву Петровской эпохи. Исследователь опубликовал все
известные в то время военные законы, вплоть до
«Артикула воинского» 1715 г. В обширном предисловии к
сборнику Мышлаевский проводил мысль о том, что петровское
военное право отвечало задачам времени. Оно имело целью
«побороть пассивное сопротивление народной массы,
воспитать армию в духе дисциплины, сообщить войскам
начала истинного регулярства» 276. Все это возможно было
только широким развитием мер воспитательного
характера, а для этого прежде всего были необходимы суровые,
более или менее точные, военно-уголовные законы.
Основы военного права России начала XVIII в.
излагались в таких указах и инструкциях, как «Воинский
наказ», «Статьи воинские, как надлежит солдату в житии
себя держать и в строю, и во учении как обходиться»,
Артикул краткий» и другие. Этими законами, писал
Мышлаевский, Петр I «армию воспитывал, а не
дрессировал», так как в основе их лежало «признание в солдате
человеческого достоинства,- а главное, укрепление в нем
лучших сторон человеческой души»277. Издавая военные
законы, Петр руководствовался практическими целями и
опирался на собственный боевой опыт. В итоге была
создана определенная система, которая «позволила из армии
сделать в короткое время твердый воинский организм».
«Следует признать,— указывал Мышлаевский,— что
результатом воспитательных мероприятий царя был
прекрасный качественный состав войск, даже в ближайшее
время после их переформирования» 278.
О социальной сущности военно-уголовного права
Петра I Мышлаевский не говорит. Его интересует лишь
чисто военная сторона дела: укрепление боеспособности рус-
276 А. 3. Мышлаевский. Петр Великий. Военные законы и
инструкции (изданные до 1715 года), стр. III.
277 Там же, стр. ЫХ.
278 Там же, стр. ЬХ1.
240

ской армии в ходе Северной войны. Главная цель его
работы — опровержение боздоказательных утверждений
ряда военных историков о том, что до 1715 г. Россия не
имела собственного военного законодательства, что ее
военное право было целиком заимствовано с Запада.
Большое значение имеет также публикация
документов, осуществленная под руководством Мышлаевского
к столетию Отечественной войны 1812 года. За
сравнительно короткий срок в Лефортовском архиве было отобрано
и систематизировано огромное число документов и
материалов, вошедших в публикацию279. Однако это издание
страдает существенными недостатками в отношении
археографической обработки материалов: отсутствие четких
и ясных заголовков, повторение одних и тех же
документов, отсутствие комментариев и др. Документы
публиковались без глубокого анализа и критики.
Подводя итоги деятельности Мышлаевского как
историка, нельзя не прийти к заключению, что он сделал
определенный шаг вперед в трактовке исторического
процесса. Его требование произвести пересмотр
установившихся канонов истории военного искусства, его отказ от
переоценки роли полководцев, его стремление (правда,
очень туманное) искать корни развития военного дела
в народе, а не в государстве,— все это свидетельствует
о поисках им объективных закономерностей в военной
истории. Но Мышлаевскому не удалось проследить
закономерности развития военного искусства на конкретном
примере Северной войны. Идеалистическое толкование
процесса социальной эволюции не позволило ему найти
правильные пути решения этой задачи.
Николай Федорович Дубровин280 занимает особое
место среди военных историков второй половины XIX в.
По существу он не примыкает ни к одному из течений,
279 «Отечественная война 1812 года. Материалы
Военно-ученого архива Генерального штаба», т. I—XXI. СПб., 1907—1914.
283 Н. Ф. Дубровин родился в 1837 г. Образование получил в
Полоцком кадетском корпусе и Дворянском полку. После службы
в войсках поступил в Михайловскую артиллерийскую академию.
Затем снова служил в войсках. В 1869 г. был прикомандирован к
Главному штабу специальпо для работы в области военной
истории. В 1882 г. был назначен членом Военно-ученого комитета, в
1-887 г. избран адъюнкт-профессором, а затем ординарным
профессором Николаевской военной академии. С 1876 г.
член-корреспондент Академии наук. В 1890 г. избран экстраординарным акаде-
16 Л. Г. Бескровный
241

Определившихся в военно-исторической науке того
времени. Круг интересов Дубровина довольно обширен. Он
занимается не только вопросами военной истории, но также
миком, а в 1900 г. ординарным академиком. С 18913 г.
непременный секретарь Академии наук. Умер в 1904 г. в чине генерала.
Основные работы Н. Ф. Дубровина: «Москва и граф Ростопчин
в 1812 году» («Военный сборник», 1863, № 7, 8); «Материалы для
истории царствования Александра I. Турецкая войпа 1806—1812 гг.»
(«Военный сборник», 1864, № 4—9); «Граф Н. М. Каменский-2-й.
Турецкая война 1806—1812 года» («Военный сборник», 1865,
№ '5 и 8); «Материалы для истории Крымской войны и обороны
Севастополя», вып. I—V. СПб., 1871—1874; «Три года из истории
войны и владычества русских на Кавказе (1806, 1807 и 1808 гг.)»
(«Военный сборник», 1875, № 9—12; 1876, № 1, 2); «Деятельность
Тормасова на Кавказе» («Военный сборник», 1877, № 9 и 12; 1878,
№ 1 и 3); «Восточная война 11853—1856 гг. Сочинение М. И.
Богдановича» («Военный сборник», 1877, № 1—4; отдельное издание —
СПб., 1878); «Маркиз Паулуччи в Закавказье» («Военный сборник»,
1879, № 4 и 5); «Пять лет из истории войны и владычества
русских на Кавказе (1812—1816 гг.)» («Военный сборник», 1880,
№ 6—8); «Доклады и приговоры, состоявшиеся в
Правительствующем Сенате в царствование Петра Великого», т. I—VI. СПб., 1880—
1901; III—VI тома под редакцией Н. Ф. Дубровина; «Алексей
Петрович Ермолов на Кавказе» («Военный сборник», 1882, № 2—10;
1884, № 1 и 2; 1886, № 3 и 4); «Отечественная война в письмах
соврем енншшв (1812—1815 гг.)» (СПб., 18812; Приложение к ХЫИ
тому «Записок императорской Академии наук»); Рецензия на
книгу А. Н. Петрова «Вторая Турецкая война в царствование
императрицы Екатерины II ('1787—1701 стг.)»; «Записки императорской
Академии наук», т. 41, кн. 2. СПб., 1882); «Пугачев и его
сообщники», т. I—III (СПб., 1884); «Присоединение Крыма к России.
Рескрипты, письма, реляции и донесения», т. I—IV (СПб., 1885—
1889); «А. В. Суворов среди преобразователей екатерининской
армии» (СПб., 1886); «Последние дни пребывания Ермолова на
Кавказе» («Военный сборник», 1888, № 1—3, 7, 8); «История
войны и владычества русских на Кавказе» (т. I—IV, СПб., 1871—
1887); «Очерки военных действий на Кавказе» («Военный
сборник», 1886, № 6—12; 1887, № 6 и 8; 1889, № 7—9; 1«890, № 8 и 10);
Рецензия на сочинение Генерального штаба генерал-майора
Масловского «Русская армия в Семилетнюю войну» (СПб., 1801);
«Сборник военно-исторических материалов», вып. III (СПб., 1893);
«Георгий XII, последний царь Грузии, и присоединение ее к
России» (СПб., 1896; изд. 2-е — СПб., 1807); «Поход графа В. А.
Зубова в Персию в 1796 году» (СПб., 1874); «История Крымской
войны и обороны Севастополя», т. 1—5 (СПб., 1900); «Русская жизнь
в начале XIX в.» («Русская старина», .1899—1902); «После
Отечественной войны» («Русская старина», 1903—1904); «Сборник
исторических материалов, извлеченных из Архива его императорского
величества Собственной канцелярии», вып. 2, 12 (СПб., 1889—
1903), а также мелкие статьи в «Русском вестнике» и «Русском
инвалиде».
242

истории дипломатии и внутренней политики России.
Дубровин принадлежал к числу тех историков, которые, не
удовлетворяясь субъективно-идеалистическими
представлениями об обществе, о роли личности и народных масс
в истории, в ряде отношений переходили на позиции
стихийного материализма.
В работах о Крымской войне, о состоянии русской
армии во второй половине XVIII в., о крестьянской войне
в России во второй половине XVIII в. Дубровин довольно
четко определил свое отношение к таким вопросам, как
процесс развития общества, роль государства, роль
личности и народных масс и т. д. Он пришел к выводу, что
процесс развития военного дела подчиняется определенным
закономерностям. В основе этого процесса, по его мнению,
лежат изменения условий, рождающих новые явления.
«Для изменения, например, строя военного,— писал он,—
необходимо, чтобы среди войск были готовые элементы,
из которых можно бы было создавать новые формы. Эти
элементы подготовляются временем и совокупными
усилиями нескольких лиц, но остаются, так сказать, под
спудом, пока не явится человек, способный соединить их в
одцо целое и сделать видимыми всем и каждому». Этот
человек «является не создателем, а выразителем новых форм
и общих стремлений» 281.
Совершенно очевидно, что в данном случае речь идет
не только о духовных, но и о материальных
предпосылках, какими являются оружие и другие средства борьбы.
Однако самое изменение материальных средств
Дубровин понимает как результат развития идей, выдвигаемых
людьми. Вместе с тем роль отдельных лиц в общественном
процессе невелика. «В жизни общественной и военной
деятельности роль одного человека почти ничтожна,—
утверждал он.— Как бы велик ни был гений, он не в
состоянии переменить общее движение в ту или другую
сторону, если в самом обществе нет стремлений к этому.
Личности, выдающиеся своими дарованиями и влиянием,
могут задержать на некоторое время или ускорить ход
исторического движения, -но остановить его или переменить
направление по своему произволу они не в состоянии» 282.
281 Н. Дубровин. А. В. Суворов среди преобразователей
екатерининской армии. СПб., 1&86, стр. V.
2Й Там же.
16*
243

Такая точка зрения резко отличалась от
установившегося тогда в военно-исторической науке взгляда на
историю как на результат деятельности царей или
полководцев.
Дубровин поднялся до понимания того, что главная
роль в войне принадлежит народным массам. «История,—
подчеркивал он,— слагается из совокупности
обстоятельств, и никто не станет отрицать, чтобы характеры лиц
и даже целых масс, не имели влияния на защиту
крепости или исход сражения» 283. Он указывал, что война есть
«полное напряжение всех сил... народа, как нравственных,
так физических и экономических» 284. А стало быть,
исследуя войны, необходимо освещать «те элементы,
которые составляют силу государства и от которых зависит
успешное или неуспешное ведение военных действий. Мы
говорим о высоком патриотизме наших предков, о
народных подвигах, пожертвованиях и проч.» 285.
Подчеркивая роль морального фактора, Дубровин
писал, что именно народ спас Россию в 1812 г. «Каждый
изучающий историю Крымской войны,— отмечал он в
другой своей работе,— будет удивлен не обилием
стратегических соображений, но обилием героев, проявивших
удивительную стойкость и энергию» 286. Приступая к работе
над историей Крымской войны, Дубровин считал
необходимым вскрыть причины противоречий между Россией и
союзниками. Он ясно видел связь войны с политикой,
определяющее влияние политики на стратегию.
Дубровин получил доступ к архивам Министерства
иностранных дел, но оглашать дипломатическую
переписку ему было запрещено. Поэтому он принужден был
ограничиться в основном описанием военных действий,
лишь вскользь останавливаясь на дипломатических
вопросах.
Анализ Дубровиным способов ведения военных
действий не лишен недостатков. Так, он не показал зарождения
элементов тактики стрелковых цепей в ходе Кавказских
283 Н. Дубровин. Восточная война 1853—1856 годов. Обзор
событий по поводу сочинения М. И. Богдановича. СПб., 1678, стр. 2.
284 Н. Дубровин. Отечественная война в письмах
современников (1812—1815 гг.). СПб., 1882, стр. III.
285 Там же.
28<? Н. Дубровин. История Крымской войны и обороны Се*
вастопояя, т. I. СПб., 1900, стр. XV.
244

войн, хотя эта новая форма ведения боя наметилась уже
к 50-м годам XIX в. на данном театре военных действий.
Освещая военные действия в ходе Крымской войны,
Дубровин, правильно усматривал причины неудач русских
войск в низком уровне управления боем, в отсутствии
взаимосвязи между действиями родов войск и, наконец, в
превосходстве противника по части вооружения. Он
подчеркивал, что русские полки сражались в плотных боевых
порядках и несли огромные потери; привыкнув
действовать «не рассуждая», солдаты часто терялись, лишаясь
своих командиров. Однако постепенно они все чаще и
чаще начинали стихийно применяться к условиям местности
«и отступали в своих действиях от уставных шаблонов.
И все же, констатируя это, Дубровин не увидел здесь
главного — рождения элементов новой тактики, тактики
стрелковых цепей 287.
Недостаточно четко раскрыта Дубровиным и система
обороны Севастополя. Он не указал, что Э. И. Тотлебен,
следуя за своим учителем А. 3. Теляковским, придал
Севастопольской обороне позиционный характер и превратил
позиционные формы борьбы в средство, обеспечивающее
активные действия войск и флота. Дубровин
добросовестно изложил ход событий героической обороны Севастополя,
но не раскрыл принципиально новых черт в ее
организации. Показав выдающуюся самоотверженность
защитников Севастополя, он даже не попытался вскрыть ее
причины. Наконец, явный пробел его работ о Крымской
войне — недостаточное освещение действий флота.
Наряду с этим, следует отметить стремление
Дубровина показать пороки николаевской военной системы
и подчеркнуть выдающуюся роль в Крымской войне
рядовых русских солдат и матросов. Кстати, именно это
обстоятельство и послужило причиной того, что «История
Крымской войны», написанная в 1875 г., была издана
только через 25 лет, и то в частном издательстве.
Другой важной работой Дубровина является «История
войны и владычества русских на Кавказе», выполненная
им по заданию Милютина. В ней дан обстоятельный обзор
хода военных действий (главным образом, по официальным
^287 См. Н. Ф. Дубровин. Восточная война 1855—1856 годов.
СПб., 1878; его же. «История Крымской войны и обороны
Севастополя, т. I—III. СПб., 19О0.
845

источникам), но колониальная политика царизма явно
идеализируется.
Дубровин известен также как публикатор архивных
документов по военной истории. Справедливо полагая,
что введение в научный оборот наиболее новых важных
источников способствует успешному развитию
исторической науки, он отдал много сил публикации материалов
по истории войн и внешней политики России второй
половины XVIII—первой половины XIX в. Такие сборники,
как «Присоединение Крыма к России», «Сборники военно-
исторических материалов» о иолководческой деятельности
Румянцева, Суворова и Потемкина, материалы об
Отечественной войне 1812 г. и Крымской войне 1853—56 гг.,
представляют собой серьезные, систематизированные
публикации, не потерявшие значения и в наше время.
Правда, в некоторых его сборниках нет ни предисловий, ни
комментариев, и о взглядах автора можно судить лишь
по системе отбора материалов. Это, конечно, снизило
научный уровень этих сборников, но в целом они
представляют большую ценность для разработки проблем военной
истории России.
Андрей Николаевич Петров288 выступил с трудами по
военной истории в последней трети XIX в. Не работая
288 А. Н. Петров родился в 1837 г. Образование получил в
Павловском кадетском корпусе. С 1854 г. служил в войсках.
Участвовал (в Крымской войне. В 1859 г. окончил Николаевскую
академию Генерального штаба. Был' прикомандирован к Генеральному
штабу для работы. С 1867 г. помощник начальника Главного
архива штаба. В 1872 г. назначен главным библиотекарем Главного
штаба. Умор в 1900 г. в чине генерал-лейтенанта.
Основные работы А. Н. Петрова: «Война России с Турцией
и польскими конфедератами с 1769 по 1774 гг.», т. I—V (СПб.,
1866—1874); «Вторая Турецкая война в царствование
императрицы Екатерины II. 1787—1791 гг.», т. 1—2 (СПб., 1880; удостоена
Уваровской премии); «Война России с Турцией 1806—1812 гг.»,
т. 1—3 (СПб., 1881о>—1887); «Россия в борьбе Сербии за
независимость с 1806 по 1812 г.» («Военный сборник», 1886, № 1 и 2);
«Война России с Турцией. Дунайская кампания 1858» и 1854 гг.», т. 1
и 2 (СПб., 1890); «По поводу Нарвской операции 1700 г.» («Военный
сборник», 1892', № 12); «Влияние турецких войн с половины
прошлого столетия на развитие русского военного искусства», т. 1—2
(СПб., 1893—1894); «Ларго-Кагульская операция 1770 года»
(«Военный сборник», 1893, № 12); «К вопросам стратегии. Критический
очерк» (СПб., 1898); «Русские в Румынии и на Дунае в 185&—
1854 гг.» (СПб., 1888); «К биографии светлейшего князя Голени-
щева-Кутугова Смоленского» («Военный сборник», 1900, № 3—5)
И мелкие статьи в «Военном сборнике» и «Русском инвалиде»
,246

в военных учебных заведениях, он мог свободнее, чем
другие военные историки, высказывать свои взгляды по
вопросам военной теории и военной истории. Работы
Петрова более глубоки и оригинальны, чем труды многих
общепризнанных тогда корифеев военной теории.
Отрицательное отношение к нему с их стороны, возможно, было одной
из причин того, что отдельные его сочинения долгие годы
не издавались.
Петров подверг критике господствовавшие в военной
науке положения о «вечных и неизменных принципах»
развития военного искусства и указал на необходимость
исследовать закономерности этого процесса.
«Разнообразие взглядов на значение стратегии, как
философии войны,— писал Петров,— указывает на то, что
самый предмет стратегии, ее сущность, не получили еще
надлежащего выяснения, в смысле теоретического ее
определения» 289. Между тем от правильного определения
этой отрасли военной науки зависит не только
дальнейшее развитие стратегии, но и соответствующее
направление изучения вопросов военной истории.
«Цель стратегии», указывал Петров, состоит в том,
чтобы «выяснить те основные начала, которые
обусловливают одержание победы над врагом» 290. На первый взгляд
кажется, что под «началами» Петров подразумевает те
же пресловутые «вечные принципы». Однако это не так.
«Начала,— пишет он,— это естественные основы: сила
(физическая и нравственная), место (точка, местность,
расстояние) и время (момент или своевременность)»291.
Сущность стратегии и «состоит в правильном сочетании
естественных основ всякой борьбы, т. е. в сочетании
условий силы (физической, нравственной и умственной);
места и времени (обстановка)» 292. «Эти основные
начала,— указывает дальше Петров,— получили название
принципов». Ошибка военных теоретиков состояла в том,
что они рассматривали каждый этот принцип отдельно,
вне связи друг с другом, вне времени и пространства, а
между тем «только совокупное применение принципов,
в должной их друг к другу соразмерности и в зависимо-
289 А. Н. Петров. К вопросам стратегии. Критический очерк.
СПб., 1898, стр. 3.
290 Там же.
291 Там же, стр. 4.
29* Там же.
247

сти от условий обстановки (сила, время, место), дает, по
нашему мнению, этим принципам силу естественного
закона борьбы»'293.
Задача стратегии, по мнению Петрова, состоит в том,
чтобы исследовать влияние обстановки и фактора
времени на ход военных действий. Эти элементы, утверждал
он, постоянны, изменяется лишь характер их
использования. Таким образом, делает вывод Петров, «принцип есть
не закон неизменный, а условное правило, имеющее
значение лишь закона временного, соответствующего данному
положению, т. е. обстановке на войне» 294. Исходя из этого
положения, он заключал: «Если меняется применение
принципов, то значит изменяется и самый принцип; а
иногда он и вовсе отменяется или применяется даже в обрат-
пом смысле» 295. Таким образом, впервые в русской
военной теории была высказана мысль о необходимости
применения гегелевской диалектики к явлениям военного дела.
Выдвинутые Петровым положения вызвали протест
со стороны академической школы и прежде всего со
стороны Леера. Тем не менее новая точка зрения нашла
поддержку среди молодых военных теоретиков.
Свои теоретические выводы Петров применял и к
военной истории. Прежде всего это проявилось в
определении сущности военно-исторической науки. В понятие
«Русская военная история», по мнению Петрова, входит
«развитие организации, вооружения, одежды и образа
действий русских войск» 296. Главное же содержание
военно-исторической науки состоит в изучении развития
способа военных действий. Петров писал: «Определение
тех или других способов действия с целью применяться
к ним или избегать их и составляет результат
всестороннего изучения военного дела вообще и военной истории
в частности» 297. Он подчеркивал, что только путем
глубокого изучения способов борьбы можно уяснить причины
изменений в организации войск и их военном искусстве:
«без такого изучения не будет, например, понятно, поче-
му оказалось необходимым перейти от древних дружин
293 А. Н. Петров. К вопросам стратегии, стр. 5.
294 Там же, стр. 161—162.
295 Там же, стр. 162—163.
295 «Русская военная сила», т. I. Изд. 2-е, М., 1892, .стр. II.
297 А. Н. Петров. Влияние русско-турецких войн с
половины прошлого столетия на развитие русского военного искусства.
«Военный сборник», 1893, № 5, стр. 34."
248

и ополчений к так называемой поместной системе... и
почему признана была затем необходимость отказаться
от поместной системы и перейти к учреждению
постоянных армий в России» 298.
В основе изменения форм борьбы, утверждал Петров,
лежит развитие техники. В России эти процессы имели
характерные особенности: «оказывается, например, что
еще в конце XVI и начале XVII столетия у нас были уже
попытки выделки ружей и пушек, заряжающихся с
казенной части и имевших даже значение нынешней
револьверной системы, чисто русского изобретения.
Следовательно, в этом отношении мы задолго обогнали
европейскую военную технику... Равным образом мы с
Иоанна III опередили Западную Европу введением в
войсках легкой полевой артиллерии; а с Петра Великого —
учреждением конной артиллерии»2". Совершенствование
средств борьбы, подчеркивал Петров, всегда вело к
изменению способов ведения военных действий. Поняв это, можно
прийти к выводу, что «настоящее устройство русской
армии имеет самую тесную связь с прошедшим» 30°. Более
того, изучение прошлого необходимо «для надлежащего
понимания настоящего и выводов для будущего» 301.
Эти положения Петрова решительно расходились с
утверждениями академистов о том, что определяющим
фактором в развитии военного дела является роль
исторической личности.
Слабость методологической позиции Петрова
заключалась в отсутствии материалистического понимания
развития общества. Он ощупью подходил к идее
закономерности развития военного дела, но так и не сумел
последовательно развить ее в своих работах. Касаясь развития
военного искусства, он, например, противореча самому
себе, доказывал, что в этой области решающую роль
играет личность полководца. «Не государственный строй и
не цивилизация народа порождают военное искусство,—
писал он,— а его создает гений одного лица,
поставленного в возможность его проявления» 302.
298 «Русская военная сила», т. 1, стр. XIV.
299 Там же, стр. XIV.
300 Там же.
301 Там же.
302 А. Н. Петров. Задачи современной стратегии. «Военный
сборник», 1894, № 5, стр. 43.
249

Военно-исторические работы Петрова были посвящены
в основном русско-турецким войнам. Главную свою
задачу Петров видел в том, чтобы дать правдивую
картину событий. При этом особенностью его метода было
стремление дать изложение событий в том виде, в каком
они представлялись их участникам. Стремление прежде
всего восстановить по возможности полную картину
событий, какой она представлялась современникам,
привело к тому, что труды Петрова явили собою своды
выдержек из документов, расположенных в хронологическом
порядке и связанных между собою тонкой канвой
собственно авторского текста. Подобная фетишизация
документов была следствием влияния исследовательского
метода Бутурлина и Михайловского-Данилевского. При
таком подходе к освещению событий военной истории не
оставалось места для анализа и оценки источников.
Следует сказать, что выдержки из документов в работах
Петрова, -как правило, приведены без ссылок на архивы.
Для Петрова характерно стремление показать, как в
стратегических планах отражались основные
политические задачи, как они решались армией и флотом. Не
менее интересно и то, что Петров тесно связывает военные
действия на Балканах с обстановкой на других театрах
войны, пытается осветить ход военных действий на
широком историческом фоне, не ограничиваясь только
вопросами развития военного искусства.
Следует отметить, что в своих первых работах Петров
не показал, как именно происходил процесс изменения
форм и способов ведения войны и боя. Этим вопросам
посвящена его специальная работа —«Влияние турецких
войн с половины прошлого столетия на развитие русского
военного искусства». Если раньше Петров называл
войну 1768—1774 гг. Румянцевской, а войну 1787—1791 гг.—
Суворовской, то в этом исследовании таланты
полководцев его не интересуют. Все внимание он сосредоточивает
на изменении форм и способов ведения войны и военных
действий, стремясь выяснить в первую очередь
конкретные причины этих изменений. Верный своим принципам,
изложенным в работах по стратегии, он писал: «...Образ
действий наших войск установился на известных началах
не сразу, не вдруг, а путем ряда последовательных опытов
и приспособлений к условиям обстановки. Являясь
сперва как отдельный, частный факт, давший хорошие ре-
250

зультаты, факт этот служит основанием для его
повторения в других случаях и, наконец, из частного
становится общим...» 303.
Рассмотрев условия, в которых развертывались
военные действия, Петров сосредоточил внимание на
выяснении сущности изменений стратегии и тактики. Так, при
описании войны 1768—1774 гг. он подчеркнул, что при
существовавших средствах связи главнокомандующему
по необходимости должна была предоставляться полная
власть принимать решения, а военные советы при нем
могли играть роль лишь совещательных органов.
Игнорирование этого обстоятельства привело в начале войны к
ряду серьезных неудач, горький опыт которых был учтен
впоследствии304. Имевшиеся средства и силы вызвали
также к жизни стратегию генерального сражения,
которая требовала маневра на театре войны, маскировки
намерений и осуществления активных действий. Это было
осознано постепенно, в ходе самой войны. В области
тактики Петров отметил появление расчлененного боевого
порядка и как следствие этого — появление инициативы,
подвижности и взаимной поддержки частей305.
Таким образом, Петров, как и Дубровин, занимал
особое место в русской военно-исторической науке. От
Масловского и Мышлаевского его отличал метод
исследования и в какой-то мере проблематика; от Леера и
других академистов — методологическая позиция, характер-
Бая отступлением (правда, не всегда последовательным)
от принципов субъективного идеализма.
Николай Петрович Михневич306 выступил как
военный историк на рубеже XIX и XX вв.
К тому времени в официальной историографии уже
окончательно определились два направления,
представители которых по-разному решали вопросы истории раз-
303 А. Н. Петров. Влияние турецких войн с половины
прошлого столетия на развитие русского военного искусства, т. I. СПб.,
1893, стр. 380 (подчеркнуто нами.— Л. Б.).
304 Там же, стр. 333—841.
ш Там же, стр. 350—380.
зоз ц д Михневич родился в 1849 г. После окончания Первой
московской гимназии поступил в Константиновский межевой
институт, а затем в Александровское военное училище. Несколько
лет служил в войсках. В 1882 г. окончил Николаевскую академию
Генерального штаба и получил назначение в штаб Петербургского
военного округа для подготовки к должности преподавателя
военных учебных заведений. После защиты диссертации в 1892 г. за-
351

вития военного искусства. Михневич стремился
примирить противоречия между обеими школами, создать
единую концепцию официальной русской военной
историографии, что представлялось ему особенно важным в
связи с быстрым распространением материалистического
понимания явлений военного дела — следствием все
большего распространения в России марксистских
взглядов на историю общества.
Михневич, как и другие его коллеги в области
официальной военной историографии, подходил к решению
вопросов военной истории с идеалистических позиций.
Его философской базой был позитивизм. «Изучение
войны, как явления в жизни человеческих обществ,— писал
он,— составляет один ив отделов динамической социоло-
нял должность экстраординарного, а в 1893 г.— ординарного
профессора кафедры истории русского военного искусства
Николаевской академии. С 1901 по 1904 г. снова служил в войсках. В 1904—
1907 гг. начальник Николаевской академии. С 1907 г. занимал
должность командира дивизии, корпуса и, наконец, с 1911 по
1917 г.— начальника Главного штаба русской армии. С 1919 г.
преподает в Академии Генерального штаба Красной Армии и читает
лекции на 1-х Петроградских Советских артиллерийских курсах и
на 3-х Советских Финских курсах. Умер в 1922 .г. (см. ЦГВИА,
фонд П. С. № 321—318; Отдел рукописей Библиотеки им.
Салтыкова-Щедрина, ф. Михневича).
Основные работы Н. П. Михневича: «Военно-исторические
примеры». Приложение ко 2-й части «Учебника тактики» К. Ду-
ропа (СПб., 1887); «Партизанские действия кавалерии в
1812 и 18113 гг.» (СПб., 1888); «Значение Германо-французской
войны 1870—1871 гг. в истории военного искусства», ч. 1 (СПб.,
1892); «Влияние новейших технических изобретений на
тактику войск» (СПб., 1893); «История военного искусства с
древнейших времен до начала XIX столетия» (СПб., 1895);
«Франко-германская война 1670—1871 гг.» (СПб., 1896); «Война
между Германией и Францией 1870—1871 гг. Критико-
историческое исследование», ч. 1 (СПб., 1897); «Основы русского
военного искусства. Сравнительный очерк состояния военного
искусства в России и Западной Европе в важнейшие исторические
эпохи» (СПб., 1898); «Военная наука и степень точности ее
выводов» (СПб., 1899); «Вооруженные силы России до царствования
императора Александра I («Столетие военного министерства», т. IV,
кн. 1, отд. 1, Введение. СПб., 1902); «Петр Великий и Полтава»
(СПб., 1909); «Отечественная война 1812 г.» («История русской
армии и флота», т. 3. М., 1911); «Стратегия», т. 1—2. СПб., 1911;
«Основные идеи военного искусства и их применение в области
стратегии и тактики» («Вестник общества ревнителей военных
знаний», 1905, № 17) ;• «Эволюция военного дела в связи с
эволюцией форм строения общества». Библиотека им.
Салтыкова-Щедрина, Отдел рукописей. Фонд Михневича, д. 7.
252

гии, и степень научности ее выводов в Этой области
находится в полной зависимости от развития
общественных наук», но поскольку общественные науки еЩ°
Несовершенны и не могут дать точных данных о жизни
общества, единственным критерием должен служить
исторический опыт 307.
Целиком принимая теорию Конта, Михневич утвер_
ждал, что война есть проявление в жизни человеческого
общества всемирного закона борьбы за существование,
определяющего развитие всего органического мира.
Оправдав существование войны, он пытается найти
объяснение ее социальной сущности. «Успех на войне,
пишет он, следуя Милютину,— настолько же зависит 0т
внутренней политики, как и от полного согласия между
внешней политикой и военным управлением, которое
тоже находятся в зависимости от внутренней
организации государства»308. По его мнению, «сильная
монархия — лучшая форма правления в интересах войны» зоэ^
Даже «зрелые республики прибегали к диктатуре» Во
время войны. Только при наличии сильной власти, пихцет
Михневич, возможно достичь «полной гармонии» ме^ду
стратегией и политикой, от чего, по его словам,
«положительно зависит успех на войне» 310. Таким образом, по
Михневичу, установление военной диктатуры и полная
милитаризация страны суть главные условия успешного
ведения войны.
Останавливаясь на роли морального и экономического
факторов, Михневич указывает, что «духовное начало
имеет преобладающее значение», что «победа тогда
возможна, когда она в голове и сердце начальников и
солдат». Михневич оправдывает агрессивную политику,
считая ее проявлением «воинского духа» народа. «У
Молодых исторических народов, необходимо сложившихся
на почве завоеваний,— утверждает он,— впечатления
свежие, и потому дух воинственности сильнее»311-
«Воинский дух», помноженный на талант полководца, по мне-
307 См. Н. П. Михневич. Военная наука и степень
точности ее выводов. СПб., 1899.
308 Н. П. Михневич. Стратегия, т. I. Изд. 3-е. СПб., 1дц
стр. 93, 100.
309 Там же, стр. 106.
310 Там же, стр. 101.
311 Там же, стр. 57.
253

нию Михневича, неизменно будет приносить победу.
Вместе с тем следует отметить, что Михневич был
одним из немногих буржуазных военных специалистов,
которые задумывались над вопросами связи экономики с
войной. Он подробно останавливался на проблеме
укрепления тыла действующей армии, рассматривая эту
проблему не только в узковоенном, но и в общесоциальном
плане. Михневич первым в официальной русской
военной мысли выдвинул идею планирования
государственной экономики во время войны. «Необходимо,— писал
он,— заготовить план экономических мероприятий по
снабжению всем необходимым населения страны» 312.
Михневич утверждал, что экономически развитым
государствам Европы в случае затяжной войны грозят
разруха и голод, так как им придется призвать в армию
по меньшей мере «треть рабочего населения», а это
неминуемо вызовет экономическую катастрофу.
Земледельческая Россия, по его мнению, обладает в этом
отношении преимуществом, так как «имеет в условиях своей
народнохозяйственной жизни все необходимые данные
для победы не только в экономической борьбе, но и в
открытой борьбе будущего». Необходимо лишь составить
такой план войны, в котором будут учтены «характер
предстоящей войны, определены силы и средства и
намечено исходное положение для войск» 313. Кроме того,
продолжал Михневич, нужно поставить на должный уровень
изучение истории военного искусства, чтобы использовать
опыт истории для решения проблем современности.
«История военного искусства,— писал Михневич,—
имеет целью выяснить состояние его в различные
исторические эпохи, последовательность в его развитии, а также
по возможности указать и те исторические причины,
которые повлияли на его развитие или падение в данную
эпоху» 314. Это определение свидетельствует о том, что
Михневич рассматривал развитие военного искусства,
основываясь на контовской теории прогресса. Он стремился
установить зависимость состояния военного искусства от
уровня развития культуры и цивилизации,
312 Н. П. Михневич. Стратегия, т. I, стр. 101.
313 Там же.
314 Н. П. Михневич. История военного искусства с
древнейших времен до начала девятнадцатого столетия. Изд. 2-е. СПб.,
1896, стр. XI.
254

История человечества, по Михневичу, делится на три
периода: «жизнь древнейших народов (ассирияне,
вавилоняне, египтяне, китайцы, индусы и др.); жизнь
народов классической древности (греки, римляне и до.)
и жизнь нам современная,— жизнь новых народов».
На аналогичные периоды распадается и история военного
искусства. При этом, утверждает Михневич, «начала
военного искусства классической древности одинаковы
с началами военного искусства современных народов»
и, следовательно, «историк наблюдает в прошлом
периодические повторения» одних и тех же явлений315.
Военное искусство, по Михневичу, есть результат
творчества великих полководцев. Это они развивают
военную теорию и практику, обобщают накопившийся
опыт и дают толчок дальнейшему направлению прогресса
в военном деле. Идеи, лежащие в основе развития
военного искусства, по Михневичу, «вечны и неизменны».
Изменяются лишь формы и способы их применения.
Таким образом, делает вывод Михневич, «в прошлом
человечества (происходило.— Л. Б.) периодическое
повторение идей и форм в известной логической
последовательности, что и определяет законы развития военной
культуры, а также существование некоторых вечных
истин, основных принципов военного искусства, имеющих
смысл и практическое значение во все времена» 316.
Военная история представлялась Михневичу осмысленным
опытом деятельности отдельных лиц, а история военного
искусства — результат творчества полководцев, развития
ими «вечных и неизменных идей».
По мнению Михневича, три важнейших элемента
определяют состояние военного искусства каждой эпохи: 1)
человек как элемент комплектования войск и их командного
состава; 2) оружие как средство поражения противника и
3) известные взгляды (идеи), «иногда порожденные уже
отжившим прошлым, 'но еще всеми признаваемые» 317.
Михневич стремился показать приоритет русского
военного искусства, для чего требовал сопоставлять
315 Н. П. Михневич. История военного искусства с
древнейших времен до начала девятнадцатого столетия, стр. XII.
316 Н. П. Михневич. Основы русского военного искусства,
Сравнительный очерк состояния военного искусства в России и
Западной Европе в важнейшие исторические эпохи. СПб., 1998, стр. 2.
317 Там же.
255

«образцы европейские с современными образцами
русскими» 318. «Наше военное искусство,— писал он,— почти
никогда не уступало западноевропейскому, а весьма
часто шло впереди, давало направление, новые идеи
в области тактики и стратегии, которые от нас
воспринимались в Европе» 319.
Для доказательсхва этого положения Михневич
исследовал несколько важных, с его точки зрения, этапов
в развитии военного искусства: средние века («до
всеобщего огаестрельного оружия»); «эпоху Людовика XIV
и Петра Великого»; «эпоху Фридриха Великого и
Екатерины II»; «эпоху Наполеона» и «современную эпоху».
Михневич считал, что единственным периодом, когда
русские испытали сильное влияние Запада, был начальный
этап развития русского военного искусства. В это время
военное искусство «имело чисто норманский характер» 320.
Сопоставляя далее Куликовскую битву (1380 г.) и битву
при Креси (1346 г.), Михневич делает вывод, что
русское военное искусство в средние века было гораздо выше
западноевропейского. Сравнение Евгения Савойского с
Петром I позволяет ему прийти к такому заключению:
«Европа, не зная жизни Петра Великого, не причислила
его к плеяде великих полководцев, но мы в настоящее
время, ознакомившись с гениальным творчеством
великого основателя русской регулярной армии, взываем
к справедливости и требуем признания военного гения
Петра Великого» 321. Еще разительнее, по мнению Михне-
вича, было превосходство русского военного искусства во
второй половине XVIII в. На Западе Фридрих II с его
муштрой и шаблонной тактикой, в России — исполинские
фигуры Румянцева и Суворова. «Легко видеть,— пишет
Михневич,— что тактическое искусство русских
превосходило западноевропейское...» 322. В конце XVIII и в
начале XIX в. на Западе появился Наполеон, в России —
гениальные полководцы — Суворов и позднее Кутузов.
«По справедливости следует признать,— отмечает Михне-
318 Н. П. М и х н е в и ч. Основы русского военного искусства,
стр. 7.
319 Там же, стр. 6.
320 Там же, стр. 9.
321 Там же, стр. 42.
322 Там же, стр. 85.
256

Ёк*1,— что русское военное искусство не стояло ниже
западноевропейского в эту эпоху, и даже гений
Наполеона оказался недостаточным дополнением к силам всей
Западной Европы, чтобы сломить сопротивление России
в 1812 году» 323. Наконец, сравнение военного искусства
пруссаков и французов во время франко-прусской войны
1870—1871 гг., с одной стороны, и русских в русско-
турецкой войне 1877—1878 гг.— с другой, показало
но его мнению, что русская армия не уступала по своему
военному искусству западноевропейским; «даже во
время Восточной войны (1853—1856 тт.—Л.
Б.),—утверждает он,— наше элементарное тактическое искусство
стояло на правильных основаниях, в войне же 1877—
1878 гг. оно заявило себя блестяще» 324.
Причины постоянного превосходства русского
военного искусства заключались, по мнению Михневича,
в следующем: «1) в большей выносливости русских
войск на войне, в большей способности умирать за други
своя; 2) в своеобразности способов вести бой; 3) в
особенности тех нравственных двигателей, которые
выказывают в нем высокое моральное настроение». Кроме того,
Михневич отмечает такие причины, как «климат,
физические условия страны... и прежде всего исторический
возраст народа» 325.
Периодизацию военной истории Михневич
по-прежнему производил по царствованиям отдельных монархов,
так как считал личность царя определяющей характер
развития военного дела государства в данную эпоху.
Однако в отличие от ряда своих предшественников он
связывал развитие военного дела с общим развитием
государства, с его внутренней и внешней политикой326.
При этом он старался доказать, что политика дворянства
отвечала интересам всего русского народа. Вместе с тем,
в какой-то степени Михневич пытался уяснить связь
между организацией войск и способом ведения военных
действий.
353 Н. Михневич. Основы русского военного искусства,
стр! 135.
324 Там же, стр. 170.
325 Там же, стр. 172.
326 Н. П. Михневич. Вооруженные силы России до
царствования императора Александра I. «Столетие Военного
министерства», т. IV. СПб., 1902, Введение.
17 Л. Г. Бескровный
257

Октябрьская революция произвела перелом в
сознании Михневича. В статье «Эволюция военного дела
в связи с эволюцией форм строения общества»,
написанной в феврале 1921 г., он попытался по-новому подойти
к решению кардинальных проблем военной истории.
Эпиграфом к статье послужило известное положение
Энгельса о зависимости способа ведения войны от способа
производства. Отправляясь от этого положения, Михне-
вич сделал попытку показать изменения в военном
искусстве в зависимости от развития общества. «За
последнее десятитысячелетие,— писал он,— намечаются три
периода, связанные с исторической жизнью целой серии
культурных и цивилизованных народов, оставивших
после себя памятники во всех областях человеческого
творчества. Такими тремя периодами обрисовывается
жизнь древних народов (шумеров, хеттов, египтян,
вавилонян, ассирийцев, китайцев, индусов и др.), жизнь
народов классической древности (греков, римлян и др.)
и жизнь нам современная — жизнь новых народов»327.
«Экономические условия жизни народов,— продолжает
Михневич,— определяют характер их культуры... их
инстинкты, подталкивающие их на войну, определяют
цели войны, главнейшие средства для ее ведения и основы
победы, что в общей совокупности выражается в
соответствующем военном искусстве» 328.
Михневич даже поднялся до понимания того, что
каждый класс создает свое военное искусство. Сейчас,
писал он, «выдвигается на историческую арену четвертое
сословие, ожидающее такого же мирового переворота,
который произвела первая французская революция по
отношению к третьему сословию — буржуазии» 329. И это
«сословие» также развивает свое военное искусство.
Выводы рассматриваемой статьи Михневича сводились
к следующим:
«1) войны всегда велись из-за экономических
интересов, преимущественно господствующего класса, а не
народных масс; 2) они велись массами войск, в
зависимости от сил и средств государства; 3) военное дело было
327 Библиотека им. Салтыкова-Щедрина, Отдел рукописей,
ф. Михневича, д. 7, л. 1.
328 Там же, л.. 4.
329 Там же.
258

в полной зависимости от экономических средств
общественного строя народов и государств».
Приведенные положения свидетельствуют о том, что
Михневич к концу своей жизни встал на правильный
путь в разработке проблем развития военного
искусства — путь, основанный на материалистическом
понимании явлений военного дела.
Алексей Константинович Баиов 33°, наиболее крупный
русский военный историк эпохи империализма, выступил
со своими трудами в период, когда царизм, с трудом
подавивший революцию 1905 года, был очень обеспокоен
проникновением революционных идей в армию, тем, что
она переставала быть надежной опорой в борьбе с
народом. Это заставляло обратить особое внимание на
систему воспитания солдат в духе верности престолу,
330 А. К. Баиов (Боев) родился в 1871 г. Окончил Владимирско-
Киевский кадетский корпус, а затем 2-е Константиновское военное
училище. С 1890 г. служил в войсках. В 1893 г. поступил в
Николаевскую академию Генерального штаба. В 1896 г., по окончании
Академии, снова служил в войсках, затем был переведен в
Генеральный штаб. В 1904 г. назначен штаб-офицером в Николаевскую
академию, где в 1906 г. подготовил докторскую диссертацию
«Русская армия в царствование императрицы Анны Иоанновны».
После защиты диссертации был назначен ординарным профессором
по кафедре истории военного искусства Николаевской академии;
занимал эту должность до 1914 г. В первую мировую войну
служил в войсках (начальник штаба 24-го армейского корпуса,
начальник штаба 8-й армии). Во время февральской революции
возвратился в Академию. После Октябрьской революции, в числе
других реакционных профессоров Академии, бежал в Томск, а
затем во Владивосток, где вскоре умер.
Основные работы А. К. Баиова: «Лейб-гвардии Егерский полк.
Историческая памятка для нижних чинов». «Приказы Миниха за
1736—1738 гг.» («Сборник военно-исторических материалов, выи.
XIV, СПб., 1904); «Русская армия в царствование императрицы
Анны Иоанновны. Война России с Турцией в 1736—4789 гг.», т. I—
II (СПб., 1906); «Курс истории русского военного искусства»,
вып. 1—7 (СПб., 1909—1913 гг.); «Военное дело в эпоху
императора Павла I («История русской армии и флота», т. '3. М., 1911);
«История русской армии». Курс военных училищ, вып. 1 (СПб.,
1912); «История военного искусства, как наука» (ОПб., 1912);
«Значение В. О. Ключевского для русской
военно-исторической науки» («Известия императорской Николаевской военной
академии», 1911, № 21); «Национальные черты русского военного
искусства в романовский период нашей истории» (СПб., 1913);
«Конспект по истории военного искусства в России» (СПб.,
1914); Отзыв о сочинении Н. П. Волынского «Постепенное
развитие русской регулярной кавалерии в эпоху Петра Великого».
Пг., 1917.
17*
259

а для этого требовалось соответствующее идейное
вооружение офицерского корпуса. Таким образом, военная
история как наука открыто ставилась на службу
самодержавию. Борьба между академистами и представителями
русской школы в военной истории приобрела к тому
времени новую остроту. Академисты определились как
консервативно-дворянское, а русская школа — как
либерально-буржуазное направление военной историографии.
Стремление примирить оба эти направления, выработать
единую военно-историческую концепцию, отвечающую
интересам господствующих классов Госсии, красной нитью
проходит через все работы Баиова.
В области философии Баиов был убежденным
противником материализма. Он разделял взгляды
Ключевского, которого считал своим «учителем в области
истории» 331. В отношении общей концепции исторического
развития Баиов стоял на позициях буржуазной
историографии. Он указывал, что военная история находится в
прямой связи с историей человеческого общества.
«Исследования по истории военного искусства,
рассматривающей состояние и развитие военного искусства в данную
эпоху и причины того или иного направления этого
развития в определенный период,— писал он,— требуют
знакомства с общей историей... так как состояние военного
искусства в обширном смысле этого слова и его развитие,
несомненно, зависят от общих условий жизни народа
и государства, от состояния'его культуры и цивилизации;
даже политическое устройство государства и его
административный механизм оказывают влияние на тот или
другой элемент военного искусства» 332.
Одним из главных трудов Баиова была его книга
«История военного искусства, как наука». Под историей
военного искусства он подразумевал «изучение состояния
военного искусства в различные исторические эпохи,
постепенного его развития и выяснение по возможности
тех исторических причин, которые повлияли на его
развитие в ту или другую сторону...» 333. Таким образом, он
331 А. К. Баиов. Значение В. О. Ключевского для русской
военной исторической науки. «Известия императорской
Николаевской военной академии», 19 М, № 21, стр. 915.
332 Там же, стр. 908—909.
333 А. К. Б а и о-в. История военного искусства, как наука. СПб.,
1912, стр. 103.
260

требовал сосредоточения внимания исследователя на
анализе процесса развития военного искусства; что касается
метода исследования, то, пытаясь совместить взгляды
на этот счет академистов и (представителей русской
школы, Баиов утверждал, что «в истории военного
искусства должен быть применен метод критико-истори-
ческий при точном восстановлении фактической стороны
событий и при тщательном учете всех условий, среди
которых совершались эти события» 334.
Но что же такое процесс развития? Из каких
элементов он складывается? Что лежит в его основе? На эти
вопросы Баиов пытался найти ответ в ряде других своих
работ. По мнению Баиова, основные факторы развития
военного дела — люди и техника. «Природа вещей и
деятельность человека во всех ее проявлениях (духовном и
физическом) определяют сущность военного искусства
и его характер» 335,— писал он. Однако сама техника
(«природа вещей») есть продукт работы военной мысли.
Следовательно, делает вывод Баиов, изучение
военного искусства по необходимости сводится к
исследованию развития идей, ибо само военное искусство
«является продуктом работы военной мысли, ее результатом,
проявляющимся в виде идей» 336. Поэтому необходимо
«исследовать лишь те события, те учреждения и идеи,
которые указывают общий путь развития военного
искусства» 337. Военное искусство, заключает Баиов, у всех
народов едино, однако «это единство касается, главным
образом, идейной стороны, национальность же военного
искусства главным образом сказывается в формальной его
стороне, в способах применения в жизни общих основ» 338.
Следуя за Соловьевым и Ключевским, Баиов
указывает, что военное искусство «национально в том смысле,
что оно содержит в себе черты народного характера,
народной души, народных стремлений и идеалов, и что они
проявляются в определенной среде, особенной обстанов-
334 А. К. Б а и о в. История военного искусства, как наука. СПб.,
1912, стр. 114.
335 А. К. Баиов. Национальные черты русского военного
искусства в романовский период нашей истории. СПб., 1913, стр. 3.
336 А. К. Баиов. История военного искусства, как наука,
стр. 102.
337 Там же, стр. 112.
338 Там же, стр. 118.
261

ке» 339. Следовательно, «наряду с историей военного
искусства всеобщей, у каждого народа с самостоятельной
духовной органиаацией, с особой культурой и
цивилизацией должна и может быть своя история военного
искусства» 340.
В речи, посвященной 300-летию дома Романовых,
Баиов так определил основные национальные черты
русского военного искусства:
1. «Через все эпохи нашего военного искусства
красной нитью проходит общее убеждение, являющееся
безусловной нашей национальной особенностью и
заключающееся в признании, что главным орудием войны был и
навсегда останется человек» 341.
2. «Несомненной национальной чертой нашей армии
нужно считать то единение между массой армии и ее
вождями, которое является результатом взаимного
доверия и зиждется на отношениях между начальствующими
лицами и их подчиненными и особенно между
офицерами и нижними чинами» 342.
В этих положениях обнаруживается стремление Баио-
ва скрыть классовые цротиворечия между «массой» и ее
«вождями», столь ярко проявившиеся во время
революции 1905—1907 гг., представить идиллическую
картину «народного единения» вокруг династии Романовых,
будто бы избранной русским народом 300 лет тому назад
«во имя русской государственности и русской
самобытности». Баиов подчеркивал, что царствующая фамилия
«с особым вниманием относилась ко всему, что составляет
область военного искусства» 343. При этом Баиов
полностью игнорирует опыт русско-японской войны, которая,
по словам Ленина, наглядно продемонстрировала, что
«военное могущество самодержавной России оказалось
мишурным», что «царизм оказался помехой современной,
на высоте новейших требований стоящей, организации
военного дела,— того самого дела, которому царизм
отдавался всей душой, которым он всего более гордился,
339 А. >К. Баиов. История военного искусства, как наука,
стр. 118.
340 Там же, стр. 119.
341 А. К. Баиов. Национальные черты русского военного
искусства в романовский период нашей истории, стр. 21,
342 Там же, стр. 10.
343 Там же, стр. 31.
262

которому он приносил безмерные жертвы, не стесняясь
никакой народной оппозицией» 344.
Баиов считал особенно необходимой детальную
разработку истории русского военного искусства, так как до
недавних пор, по его словам, «почти все» считали
достойным изучения только военное искусство западных
народов, ввиду господствовавшего убеждения, что только в
образцах Запада можно найти «ключ к уразумению
военного искусства» 345. «Работой русских людей,— писал
Баиов,— была пробита брешь в этом преклонении перед
Западом, было поколеблено убеждение в том, что свет
идет с Запада. Трудами своими они доказали, что то, что
до сих пор искалось в западной науке, в западном
искусстве, мы можем найти у себя, добросовестно изучая
работу русской военной мысли» 346.
Баиов подчеркивал, что попытки механически
насаждать в России выработанные на Западе теории
бессмысленны, так как «жизнь не терпит насилия, и немецкие
взгляды не входят в нашу плоть и кровь, являются чем-то
наносным, мы ими не проникаемся, так сказать, насквозь,
они не проходят в толщу армии и остаются там
чужими» 347. «Если бы мы,—писал он,— сыздавна изучали
наше военное искусство и хорошо знали историю его, то
мы на старом, прочном основании возводили бы все
новые и новые этажи усовершенствований» 348.
Баиов решительно отстаивал тезис о том, что процесс
развития во всех областях науки, а следовательно, и в
военной науке, идет не революционным, а эволюционным
путем. «Военное искусство,— писал он,— революций не
знает. Оно лишь эволюционизирует, и лишь иногда эта
эволюция протекает несколько ускоренно, быть может,
даже бурно, но при этом никогда не нарушается связь с
прошлым, преемственность, а потому и в изменении
приемов пользования различными элементами военного
искусства не должно быть порывистости, скачков» 349. Такое
утверждение естественно для Баиова, так как он считал,
344 В. Р1. Ленин. Сочинения, т. 8, стр. 35.
845 А. К. Баиов. История военного искусства, как наука,
стр. 120-121.
346 Там же, стр. 121.
я47 Там же, стр. 133.
948 Там же, стр. 134.
349 Там же, стр. 135.
263

что принципы военного искусства вечны и неизменны,
а задача полководцев состоит лишь в том, чтобы находить
способы их применения в конкретных условиях.
Таковы выводы, к которым пришел Баиов в работе
«История военного искусства, как наука». В «Курсе
истории русского военного искусства» им высказаны
несколько иные взгляды. Этот курс Баиов предполагал разделить
на девять выпусков. Каждый выпуск должен был быть
посвящен определенному монарху, деятельность
которого в развитии национального военного искусства
представлялась историку наиболее выдающейся. Такой подход
определялся тем, что Баиов считал исторические
личности, прежде всего монархов и полководцев, главной
движущей силой истории.
Баиов отказался от ставшего традиционным
рассмотрения русского военного искусства только со
времени Петра I и начал свое исследование с периода
установления русской государственности. Он весьма
осторожен в определении истоков русского военного искусства:
не поддерживая норманскую теорию, он в то же время
прямо не выступает против нее.
Следуя и здесь за Соловьевым и Ключевским, Баиов
говорит о существовании у славян военного искусства и
до прихода на Русь Рюрика. «Для вторжения в пределы
Восточной Империи,— пишет он,— карпатские славяне
образовывали вооруженные ватаги, или дружины, в
состав которых входили представители различных племен.
В VI веке некоторые из этих дружин соединяются в
больший военный союз... Образование военного союза
некоторыми племенами восточных славян для ведения
наступательной борьбы предшествовало образованию нашего
государства, послужив его началом» 350. Варяги же, по
мнению Баиова, вначале появились на Руси как
вооруженные купцы, а затем как наемники, и, захватив власть,
распространили ее на главные районы. При этом они
сами ославянились. Вот почему войска киевских князей
«в первое время набирались исключительно из народа,
к которому принадлежали сами князья, т. е. из варягов,
и только потом из среды собственно славян» 351. Таким
образом, Баиов не отрицает влияния норманов на разви-
350 А. К. Баиов. Курс истории русского военного искусства,
вып. 1. СПб., 1909, стр. 1.
451 Там же, стр. 4.
264

тие славянского военного искусства, но в то же время
признает его известную самобытность.
В вопросе о монгольском влиянии Баиов следует за
Голицыным, в явном противоречии с исторической
правдой утверждая, что русские заимствовали у монголов
«строй и образ действий» 352.
В вопросе о причинах создания поместного войска
Баиов разделяет взгляды Ключевского. Появление
поместного войска, по его мнению, было результатом упадка
власти киевских князей. «Междуусобицы,— утверждал
он,— повлекли за собою прежде всего упадок авторитета
князя, а отсюда невозможность для него собирать
земское городское войско, когда то для него желательно».
Поэтому удельные князья стали собирать собственные
войска, и таким образом уже в XIII в. «появляется новая
идея, идея поместной службы». Главным родом войск
стала конница, созданная по образцу татарской, в чем
проявлялось «стремление к изменению боевого порядка
в духе монгольского» 353. Итак, в основу создания
поместной системы Баиов положил процесс дробления русского
государства на удельные княжества.
Характеризуя образование постоянной армии, Баиов
указал, что сложившееся «национальное великое русское
государство» создало условия для того, чтобы иметь
«армию, однообразную по составу, вполне национальную,
проникнутую высокими чувствами патриотизма,
основанного на сознании принадлежности к великой нации,
составляющей единое могущественное государство, на
любви к этому государству, на преданности своим государям
и приверженности к своей религии» 354. Классовые
позиции Баиова видны и в его утверждении о том, что
«сознание необходимости иметь постоянно наготове хотя бы
небольшую часть войск для отражения внезапных
вторжений противника и для усмирения внутренних
мятежей... привело Иоанна IV к созданию постоянной пехоты,
которая, вследствие своего вооружения, стала
называться стрельцами» 355. Подводя итоги, Баиов указал, что
в это время происходит «развитие поместных войск, ко-
352 А. К. Баиов. Курс истории русского военного искусства,
вып. 1, стр. 29.
353 Там же, стр. 30.
354 Там же, стр. '59.
355 Там же, стр. 68—6Я.
265

торые становятся основной и главной массой наших
вооруженных сил». Кроме тото, «появляются на Руси
постоянные войска», и, наконец, закладываются
рациональные «основания военного дела» 356. В этих
положениях Бажова проявились идеи школы государственников,
выводы которой, как известно, повторил Ключевский.
Переходя к раскрытию смысла военных
преобразований в России XVII в., Баиов переходит на позиции
академистов. В это время, пишет он, «у нас впервые был
широко поставлен вопрос о необходимости более тесного
сближения с западными государствами на почве
культуры и цивилизации, когда стало укореняться сознание
невозможности усиленной борьбы с Западом без идейных
заимствований у него же, когда, наконец, решено было в
организации вооруженной силы применять хотя бы
отчасти те начала, которыми в этом вопросе
руководствовались государства, много раньше нас выступившие на
арену широкой политической жизни...» 357.
Это положение Баиов развивает в том плане, что для
борьбы с невзгодами Смутного времени... «прежде всего
нужна была значительная вооруженная сила, достаточно
хорошо организованная и устроенная» 358. Между тем
«наши вооруженные силы того времени были лишены
какой бы то ни было организации и не были поэтому в
состоянии выполнять свое назначение как по подавлению
встречающихся еще проявлений смуты, так и по охране
государства от внешних посягательств» 359.
Попытка «восстановления прежней военной
системы», по утверждению Баиова, потерпела неудачу, ибо эта
система имела весьма крупные недостатки: отсутствие
единой организации, невозможность постоянного
обучения войск, пассивно-оборонительная тактика,
медленность мобилизации, громоздкая система снабжения и т. д.
Нужно было найти новый путь. «Но у себя дома нового
найти не могли. Приходилось за ним обращаться к не-
356 А. К. Баиов. Курс истории русского военного искусства,
вып. 1, стр. 818.
357 А. К. Баиов. Значение В. О. Ключевского для русской
военно-исторической науки. «Известия Николаевской академии»,
1011, № 21, стр. 911.
358 А. К. Баиов. Курс истории русского военного искусства,
вып. 1, стр. 125.
350 Там же, стр. 124,
266

любимым иноземцам», и таким образом совершался
«переход к новой военной системе и притом к системе,
заимствованной у иноземцев» 36°. Эти высказывания Баио-
иа зачеркивали его же собственные утверждения о
национальной основе военного дела в России. Не дав себе
труда изучить опыт создания стрелецких полков и его
влияние на формирование солдатских полков, Баиов
вслед за Гейсманом и Бобровским голословно
утверждал, что «войска иноземного строя организовывались
только по западноевропейским, главным образом
немецким образцам» Зб1.
То же самое доказывал Баиов и в отношении
петровских реформ. По его мнению, петровские реформы также
были лишь следствием стремления царя перестроить
русскую армию по образцу западноевропейских, стремления,
появившегося у него только после поездки за границу,
которая якобы имела определяющее влияние на всю его
последующую деятельность. «Петр вернулся в Россию
с твердым намерением устроить свои войска так, как
были устроены западные регулярные армии,— писал
Баиов.—... Пребывание Петра за границей в течение более
года заставило его сжиться с обычаями европейских стран,
убедиться в их культурном и материальном
превосходстве, поселило в нем желание приобщить и свое
государство к европейской цивилизации и внушило ему
решимость в деле проведения реформ вообще и военных —
в частности» 362.
Приняв «теорию заимствования», Баиов фактически
пришел к отрицанию связи петровских реформ с
русскими военными реформами XVII в. Мало того, во второй
четверти XVIII в. Баиов усмотрел более высокую ступень
развития русского военного искусства, по сравнению с
петровской эпохой. Явно противореча историческим
фактам, он писал: «эпоха Миниха не разрывает с петровской
эпохой... Напротив, необходимо признать, что военная
деятельность Миниха не только не шла в разрез с идеями
Петра I, но что она сохранила для будущего петровские
начала» 363.
369 А. К. Баиов. Курс истории русского военного искусства,
нып. 1, стр. 126—127.
361 Там же, стр. 132.
362 Там же, вып. 2, стр. 39.
363 Там же, вып. 3, стр. 90—91.
267

Особенно большое внимание уделил Баиов второй
половине XVIII в. Царствование Екатерины II было, по
его мнению, «золотым веком» русского военного
искусства. Баиов утверждает, что «Суворов — это отзвук
блестящего царствования великой Екатерины; его боевая
деятельность и такая же деятельность армии, ему
подчиненной, независимо от его гения, есть результат системы
предшествующего царствования, системы,
положительные результаты которой проявились, несмотря на крайне
неблагоприятные для этого условия. В деяниях Суворова
сказались... живучесть и жизненность системы
Екатерины» 364.
Баиов не хотел видеть того, что система Суворова по
существу приближалась к буржуазной и входила в
противоречие с феодально-крепостническим строем. Он
недоумевал, почему Суворов «не мог произве-сти впечатление
на Павла», который уволил великого полководца и
отправил его в ссылку. Баиов не понимал, что причиной этого
была не столько личная антипатия Павла, сколько то,
что Павел видел в суворовской системе опаоность для
феодального строя. В деятельности Павла Баиов
усматривал только «неразумное своеволие, стремление к
оригинальности», хотя и признавал, что «начала павловской
системы, логически развиваясь, привели в конце концов
Россию к Севастополю в 1854—1855 гг. и жестоко
откликнулись в нашей последней войне с Японией в 1904—
1905 гг.» 365. Баиов критиковал павловскую военную
систему с буржуазных позиций. Он искал лишь путей
укрепления монархии, основанной на «разумных началах»,
резко осуждая все, что могло нарушить «естественный ход
истории», т. е. в первую очередь попытки свергнуть
самодержавие революционным путем.
Ход Отечественной войны 1812 года Баиов
рассматривал с позиций французской историографии. Вопреки
исторической правде, он писал: «Наши военачальники не
решались вести против гениального полководца
наступательные операции» 366.
В интерпретации Баиова Кутузов — безынициативный
полководец, послушный исполнитель воли Александра I.
364 А. К. Баиов. Курс истории русского военного искусства,
вып. 6, стр. 172—1|73.
365 Там же, стр. 175.
366 Там же, выл. 7, стр. 467.
'268

Баиов рассматривал Бородинское сражение как
стратегически нецелесообразное. Тарутинский маневр, по его
мнению, был пассивно-оборонительным актом Кутузова.
Баиов придавал большое значение воспитанию солдат
и офицеров в духе преданности царизму. «Как бы ни
была армия хорошо снабжена для ведения войны всеми
материальными средствами, предоставляемыми во всех
областях широко развитой современной техникой,—
писал он,— как бы ни была армия хорошо обучена в целях
наилучшего использования всех этих средств в
соответствии с требованиями современного военного искусства,
всего этого будет мало для достижения тех целей, ради
которых армия существует — победы над врагом. Чтобы
достигнуть этой победы, необходимо, чтобы, кроме
материального во всех отношениях оборудования, армия была
богата и духовным элементом; необходимо, чтобы она
была надлежащим образом воспитана. Никакое
усовершенствованное оружие, никакое богатство снабжения
различного рода боевыми припасами, никакое умение
пользоваться этим оружием и другими средствами борьбы не
дадут в борьбе с врагом желаемых результатов, если
части войск не будут проникнуты сознанием долга,
преданностью царю, любовью к Родине, ревностью к ее славе,
достоинству и чести, пониманием интересов своего
отечества, как материальных, так и духовных. Все же это
может быть привито войскам лишь соответствующим
воспитанием, начатым еще до поступления каждого воина на
службу и вполне заканчивающимся уже в рядах
армии» 367.
Военная история, по мнению Баиова, могла явиться
одним из эффективных средств, которые позволили бы
осуществить воспитание войск в желательном
направлении. Он сетовал на невнимание к военной истории:
«В настоящее время,— писал он,— мы переживаем
странное отношение к военной истории. С одной стороны,
наряду с общим подъемом интереса к нашему прошлому, как
будто возбудился интерес к нашей военной истории, к
нашему боевому прошлому, а с другой стороны, в то же
время считаться с этим прошлым, утилизировать его
опыт, его указания не хотят и даже, напротив, к нашей
367 А. К. Б а и о в. Отзыв о сочинении Н. П. Волынского
«Постепенное развитие русской регулярной кавалерии в эпоху Петра
Великого». Пг., 1917, стр. 1—2.
269

военной истории относятся если не с полным
пренебрежением, то во всяком случае со снисходительной
небрежностью. Так и кажется, что только чувство приличия не
позволяет нашим ученым и литературным военным
работникам махнуть окончательно рукой на наше славное и
полное искусства боевое прошлое» 368. Свои сетования он
заключает следующими словами: «Нет надобности
распространяться относительно морального значения в деле
воспитания знания и понимания подлинного нашего
боевого прошлого, нет надобности также доказывать
справедливость слов А. Герцена, который сказал, что
,недостоин будущего тот народ, который не ценит своего
прошлого44, но нельзя не подчеркнуть ту мысль, что изучение
нашей военной старины даже в эпоху допетровскую
имеет громадное практическое значение» 369.
Баиов был последним крупным представителем
русской дворянско-буржуазной военно-исторической науки,
пытавшимся разрешить стоявшие перед ней общие
принципиальные вопросы. Однаоко его попытки были
безуспешны, так как он основывался в своих исследованиях на
идеалистическом представлении о развитии общества и о
таких социальных категориях, как война, армия, военное
искусство.
* * *
«Русская» и академическая школы были составными
частями официальной военной историографии. Для них
обеих было характерно стремление объяснять факты
военной истории, процесса развития военного искусства
с идеалистических позиций. Как и академисты,
представители русской школы видели в духовном факторе
основную движущую силу развития военного искусства.
Но, в отличие от академистов, они уделяли большое
внимание исследованию развития таких объективных
явлений, как организация, вооружение, снабжение и боевая
подготовка войск. Правда, и здесь их работа сводилась к
накоплению фактов и изображению отдельных сторон
исторического процесса, раскрыть объективные
закономерности которого они были не в силах.
368 А. К. Баиов. Рецензия на книгу Н. И. Косиненко.
Первая русско-турецкая семилетняя война. Чигиринские походы
1677—1678 гг. («Известия императорской Николаевской военной
академии», 1910, *№ 12, стр. 1066—1067).
369 Там же, стр. 1068.
270

Рассматривая развитие военного дела в определенной
исторической обстановке, представители русской школы
преувеличивали значение национального элемента,
противопоставляя его всемирному историческому процессу.
Отрицая существование объективных законов военного
искусства, они недооценивали роль военной науки.
Следует отметить огромную источниковедческую
работу представителей русской школы, сыгравшую
важную роль в дальнейшем развитии русской
военно-исторической науки.
Историография родов войск
Историография кавалерии
Наряду с общими проблемами развития военного
искусства со второй половины XIX в. начали
разрабатываться и вопросы истории отдельных родов войск.
Появились труды по истории кавалерии, артиллерии и
инженерных войск.
По истории кавалерии наибольшее значение имеют
работы П. А. Иванова, М. И. Маркова, Н. П. Волынского
и А. Г. Елчанинова.
Интерес к истории конницы во второй половине XIX в.
был связан с изменениями функций в боевых действиях
отдельных родов войск в результате использования
нарезного казнозарядного оружия. С появлением нового
оружия и новых средств связи (жешезные дороги, а
впоследствии также телеграф и телефон) кавалерия начала
утрачивать прежнее значение. Стали раздаваться голоса о
необходимости сокращения численности конницы,
превращения ее в чисто вспомогательный род войск.
Защитники сохранения кавалерии в прежнем ее значении для
обоснования своих взглядов обратились к опыту истории.
Первую попытку в этом направлении сделал
полковник П. А. Иванов, в 1864 г. выпустивший работу под
названием «Обозрение состава и устройства регулярной
русской кавалерии от Петра Великого до наших дней».
Книга представляет собой свод фактических данных о
кавалерийских частях в русской армии. В предисловии
Иванов дал краткий очерк развития русской конницы до
Петра I и указал, что задача его исследования —
систематизировать сведения «о составе кавалерии, устройстве
271

резервов, ее вооружений, снаряжении и обучении» ^°.
Очень кратко Иванов остановился и на способах ведения
конницей боевых действий. В основу его сочинения легла
изданная в 1852 г. «Хроника российской императорской
армии» и текущее военное законодательство; архивными
данными он пользовался в очень малой степени. Книга
Иванова представляет интерес как один из первых шагов
в специальной разработке истории кавалерии.
Несколько иной характер имеет работа полковника
М. И. Маркова «История конницы». Марков выступил с
этой работой в 90-е годы XIX в., т. е. в разгар борьбы
между представителями русской школы и
академистами371. Он стремился проследить изменения,
происходившие в организации, устройстве и способах ведения
боевых действий европейской и русской конницы, а
главное, показать зависимость организации и способов
ведения боевых действий от вооружения. В частности, он
показал, что во времена господства холодного оружия
преобладающее значение конницы на полях сражений
определялось именно существующими средствами борьбы.
Интересны выводы Маркова об изменении функций
кавалерии в период господства линейной тактики. В это время
кавалерия была вооружена как холодным, так и
огнестрельным оружием. Это определило характер
использования конницы в бою. Так, в России при Петре I главное
внимание было обращено на драгунскую конницу,
способную вести бой как в конном, так и в пешем строю. При
этом Петр I подчеркивал необходимость действовать в
конном строю главным образом холодным оружием. На
Западе же в это время господствовало мнение, что
конница должна прежде всего.развивать умение вести огонь не
спешиваясь. Правда, указывает Марков, в боевой
практике Карла XII и Морица Саксонского не было этого
недостатка, а Фридрих II, следуя за Петром I, запретил
своей коннице вести стрельбу с места и требовал от нее
решительной атаки, чтобы предупредить атаку
противника. Фридрих ввел деление на легкую (гусарскую) и
тяжелую (кирасирскую) конницу. Стремясь сделать коныи-
370 П. А. И в а н о в..Обозрение состава и устройства регулярной
русской кавалерии от Петра Великого до наших дней. СПб., 1864,
стр. 14—15.
371 См. М. И. Марков. История конницы, ч. 1—5. Тверь,
1886-1696.
272

цу «более благонадежной», Фридрих комплектовал
конные полки только из среды прусских земельных
собственников.
Ко второй половине XVIII в. в России сложилось два
направления в развитии кавалерии. Одно из них
стремилось насадить в русской армии тяжелую конницу,
скопировав прусскую систему. Другое, возглавляемое
Потемкиным и Суворовым, выступало против перенесения на
русскую почву прусской системы; их усилиями было
сделано много ценного для дальнейшего развития русской
кавалерии 372.
Марков указал на то, что способ ведения боя зависит
не только от вооружения войск, но и от социальных
условий. «Первая французская революция... — писал он,—
составляет замечательную эпоху в истории военного
искусства. Произведя совершенный переворот в военном
устройстве Франции, в устройстве и образе действий ее
войск и армии и в образе ведения ими войны, она
послужила причиною многих важных и полезных
преобразований, усовершенствований и нововведений во всех
отраслях военного искусства и положила начало
быстрому развитию последнего в новейших современных нам
формах» 373. Эта революция позволила ввести всеобщую
воинскую повинность, «явила первый пример
правильного участия целого народа в войне и раскрыла
правительствам новый обильный источник сил и средств для
обороны собственного края и даже для войн нашествен-
ных» 374. В результате революции было обеспечено
создание «в огромных размерах всей вообще материальной
части армии» 375. Таким образом, возникли новые
средства борьбы, которые и использовал Наполеон,
разработавший систему «массирования конницы», изменивший
систему снабжения войск путем перехода к реквизициям
и отказа от отягощающих армию обозов. Все это сделало
конницу Наполеона весьма подвижной. В России таких
же результатов добился Суворов. Мы «смело можем
сказать,— писал Марков,— что, если французы гордятся
Наполеоном, то мы равномерно можем гордиться
современником и даже во многом предшественником его Суворо-
372 М. И. Марков. История конницы, ч. 4, отд. 1, стр. 176—176.
373 Там же, стр. 2ЯЭ.
374 Там же. (Подчеркнуто нами.— Л. Б.).
375 Там же, стр. 254
18 Л. Г. Бескровный
273

вым, которого военные принципы, как великого же
полководца, с ним тождественны» 376.
После выхода- книги Маркова крупных работ по
истории конницы долгое время не появлялось. Тогдашние
учебные курсы для кавалерийских училищ лишь
повторяли положения, сформулированные в общих работах по
военной истории. Такой характер имеют лекции
подполковника К. И. Дружинина «Очерки по истории
кавалерии» (литографированный курс Офицерской
кавалерийской школы; СПб., 1899) и полковника П. А. Плеве
«Очерки по истории кавалерии» (курс, читанный в
Николаевском кавалерийском училище; СПб., 1899).
В начале XX в. с исследованием по истории русской
конницы выступил Н. П. Волынский. Волынского не
удовлетворяли труды его предшественников. Работы Иванова
и Маркова, по его мнению, были очень слабо
аргументированы. Волынский поставил целью создать научную
историю русской регулярной конницы, и в первую очередь дать
«документальную картину ее возникновения и
постепенного развития в связи с ее деятельностью на первом
боевом поприще в Великую Северную войну» 377.
Монография Волынского вышла в свет в 1908 г. Это
была первая работа по истории кавалерии, основанная на
архивных источниках. Следует отметить, однако, что
Волынскому удалось завершить только первую часть своего
труда, рассмотрев процесс комплектования, организации,
вооружения и боевой деятельности русской конницы
лишь до 1708 г. включительно. Работа Волынского не
лишена недостатков, но значительные документальные
материалы, приведенные в ней, делают ее и до нашего
времени интересной для исследователей истории
Северной войны.
Последним крупным представителем истории
конницы был Андрей Георгиевич Блчанинов 378. Он принадле-
376 М. И. Марков. История конницы, ч. 4, отд. 1, стр. 315.
377 Н. П. Волынский. Постепенное развитие русской
регулярной конницы в эпоху Петра Великого с самым подробным
описанием участия ее в Великой Северной войне. СПб., 1908.
378 А. Г. Елчанинов родился в 1868 г. В 1888 г. окончил Михай-
ловское артиллерийское училище, а в 1в94 г.— Николаевскую
академию Генерального штаба. Служил в войсках, затем в Главном
штабе. С 1908 г.—экстраординарный, а с 1909 г. ординарный
профессор Николаевской академии. Одновременно вел работу в Опе-
274

жал к числу немногих военных историков, которые
глубоко изучали также проблемы военной теории. Его
интересовали в равной степени и стратегия, и тактика, и
военная техника. Основная цель его научной работы
сводилась к тому, чтобы сформулировать единую военную
доктрину для русской армии, под которой он
подразумевал определенную систему взглядов на военную науку и
формы приложения ее к различным областям военного дела.
В основной теоретической работе Елчанинова
«Ведение современной войны и боя», вышедшей накануне
мировой войны 1914—1918 гг., сделана попытка наметить
пути дальнейшего развития русского военного искусства.
Однако, признавая «вечность и неизменность» принципов
военного искусства, он не мог вскрыть закономерности
процесса развития последнего.
Изучая опыт истории, Елчанинов пришел к выводу,
что нельзя останавливаться на отживших формах и
методах военного искусства, что тактика не самоцель, а
средство разрешения задач стратегии, что в зависимости
от развития средств борьбы изменяется и роль отдельных
родов оружия. Но развитию этих правильных положений
препятствовало то, что он придерживался ненаучной,
идеалистической методологии.
Елчанинов создавал свои труды по теории и истории
военного искусства после революции 1905 г. Это
сказалось на их содержании: он выступал в защиту
существующего порядка, был сторонником усовершенствования
вооруженных сил помещичье-буржуазного государства
для более успешной борьбы с революцией.
ративном отделе Генерального штаба. В период мировой войны
командовал отдельными частями войск, работал в штабе Юго-
Западного, затем Румынского фронта. Умер в чине
генерал-лейтенанта в 1018 г. (ЦГВИА, фонд Послужных списков, д. 48688).
Основные работы А. Г. Елчанинова: «О самостоятельной
коннице» (СПб., 1907); «История военного искусства с древних времен
до Бонапарта» (СПб., 1908; литографированное издание); «Краткий
конспект общего развития военного искусства, с выделением в нем
развития конницы» (СПб., 1908); «Ведение современной войны и
боя» (СПб., 1909); «Суворов. Краткий очерк боевой деятельности»
(СПб., 1908); «Тактика в действиях под крепостями. Очерк
исторического исследования ('СПб., 1910; до этотч> опубликовано в
сокращенном виде в «Военном сборнике» за 1909); «История
военного искусства до Петра Великого» («История русской армии и
флота», т. 1, СПб., 1911); «Современные взгляды на боевую подготовку
и деятельность конницы» (СПб., 1912).
18*
275

По сравнению с Марковым, Елчанинов сделал шаг
назад в объяснении процесса развития конницы. Он
рассматривал этот процесс лишь как результат деятельности
полководцев: «История конницы — история ее
начальников»,— утверждал он379.
Процесс развития конницы, по Елчавдшову, носит
циклический характер. В каждую историческую эпоху
наблюдается ее постепенное совершенствование, затем
расцвет и, наконец, упадок. Объясняется это лишь
недостаточным вниманием к опыту истории: полководцы как бы
вновь открывают те принципы военного искусства,
которые существовали и до них, во все предшествующие
эпохи.
Елчанинов не признавал факта уменьшения значения
конницы в условиях современной войны. Задача
военного искусства, по его мнению, состояла в том, чтобы
сохранить конницу и, опираясь на современные средства
борьбы (артиллерия, пулеметы), сделать ее подвижной,
тактически самостоятельной и «хорошо предводимой» 380.
Этого, по мнению Елчанинова, можно было достигнуть
путем улучшения вооружения и подготовки
кавалеристов. Вообще, утверждал он, «конь и человек остались
теми же, что они и были»381, изменилась только
обстановка.
Доказательством этих тезисов и занимался Елчанинов
в своих исторических трудах, стремясь показать
целесообразность существования кавалерии как
самостоятельного рода войск. Елчанинов обращается к истории именно
в поисках аргументов для обоснования настоящего и
будущего кавалерии. При этом главным источником
передового опыта он считал опыт Румянцева, Суворова и
особенно Петра I. «Петр Великий,— писал он,— искусно,
с необычайным пониманием, взял все то лучшее, что
давала ему история на благо его родины» 382. Опираясь на
национальный опыт, Петр I создал драгунскую конницу,
«которая стояла выше конниц других государств не толь-
379 А. Г. Елчанинов. Краткий конспект общего развития
военного искусства, с выделением в нем развития конницы. СПб.,
1908, стр. 1.
380 А. Г. Елчанинов. Современные взгляды на боевую
подготовку и деятельность конницы. СПб., 1912, стр. 3—4.
381 А. Г. Е л ч а н и н о в. О самостоятельной коннице. СПб., 1907,
стр. 1—2.
382 Там же, стр. 16.
276

ко XVIII, но и XIX столетия»383. Огромны также, по
мнению Елчанинова, достижения в этом отношении
Румянцева, Потемкина и Суворова, сумевших приспособить
конницу к новым условиям борьбы во время перехода к
тактике колонн и рассыпного строя. Их опыт,
подчеркивает Елчанинов, нужно учесть при современной
перестройке армии.
Историография артиллерии
Во второй половине XIX — начале XX в. появилось
несколько крупных работ по истории артиллерии. В это
время вместо гладкоствольной бронзовой и чугунной
артиллерии вводилась нарезная стальная дальнобойная
артиллерия. Введение новых артиллерийских систем меняло
положение артиллерии как самостоятельного рода войск.
Стала более энергично разрабатываться тактика
артиллерии. Для обоснования новых способов боевых действий
потребовалось проанализировать исторический опыт.
Наиболее значительные работы то истории артиллерии
создали в этот период М. Д. Хмыров Н. Е. Бранденбург,
Д. П. Струков, А. А. Нилус и Н. П. Потоцкий.
Михаил Дмитриевич Хмыров384 выступил со своими
работами в 60-е годы XIX в. Своей главной задачей он
считал привлечение внимания к истории русской
артиллерии в момент, когда встал вопрос о ее реорганизации на
383 Там же, стр. 17.
384 М. Д. Хмыров родился в 1830 г. Образование получил в
Первом московском кадетском корпусе. С 1848 г. служил в лейб-гвардии
Измайловском полку, в 18152 г. был назначен
преподавателем-репетитором в бывший свой кадетский корпус. Начал работать в
области военной истории в 185в г. Составил довольно большую
военно-историческую библиотеку. Тяжелая болезнь вынудила Хмы-
рова оставить военную службу. Умер в 1872 г.
Основные работы М. Д. Хмырова: «Графиня Екатерина
Ивановна Головкина и ее время» («Рассвет», 1860, № 1, 2, 8, 9);
«Густав Бирон. Брат регента» («Русский мир», 1862, № 2, 3);
«Артиллерия и артиллеристы в допетровской Руси. Историко-характери-
стический очерк» («Артиллерийский журнал», 1865, № 9);
«Артиллерия и артиллеристы на Руси в единодержавие Петра Первого
(1696—1725). Историко-характеристический очерк»
(«Артиллерийский журнал», 1865, № 10); «Главные начальники русской
артиллерии...» («Артиллерийский журнал», 11866, № 1—4, 9; 1067, № 2);
«Русская военно-медиггинская старина (1616—1702)»
(«'Военно-медицинский журнал», 1869, № 1, 4); «Последние четыре года жизни
Суворова» («Русский архив», 1871, кн. 9); «Генерал-аншеф Авраам
277

новых началах. Хмыров показал в своих работах процесс
перехода от одного типа артиллерии к другому. На основе
довольно обширного материала он осветил борьбу за
передовую артиллерийскую технику в XVII—XVIII вв. и
стремился доказать необходимость дальнейшего прогресса.
Его исследования по истории допетровской и петровской
артиллерии основаны на довольно широком круге
источников, часть которых не сохранилась до нашего времени.
Николай Ефимович Бранденбург 385 известен как один
из крупных историков русской артиллерии. Он проделал
болыпую работу по сбору и систематизации материальных
источников. Участие в археологических экспедициях дало
Петрович Ганнибал. Арап Петра Великого» («Всемирный труд»,
1872, № 1); «История горного дела в России». Архив
Артиллерийского исторического музея (ААИМ).
385 Н. Е. Бранденбург родился в 1839 г. Образование получил
в классической гимназии в Петербурге, а затем в Константинов-
ском кадетском корпусе. Военную службу начал с 1858 г. в
артиллерийских частях. Находясь на службе, окончил в 1870 г.
факультет восточных языков Петербургского университета. С 1872 г.
состоял офицером для особых поручений при Главном
артиллерийском департаменте. В том же году получил задание организовать
артиллерийский отдел на Политехнической выставке в Москве.
Принимал участие в ряде археологических экспедиций. В конце
1872! г. был назначен заведующим Артиллерийским историческим
музеем. В 1878 г. направлен в действующую армию для проверки
результатов преобразований в артиллерии. С конца 1878 по 1902 г.
вел археологические раскопки курганов на территории
Европейской России. Умер в 1903 г. в чине генерал-лейтенанта (ААИМ,
ф. 30, оп. 1, д. 140).
Основные работы Н. Е. Бранденбурга: «Материалы для истории
артиллерии в России; описная книга пушек и пищалей, рукопись
XVII века» («Артиллерийский журнал», 1867, № 3); «Кубанский
поход 1711 года» («Военный сборник», 1867, № 3); «Боевые
снаряды древней Руси. Материалы для истории военного искусства в
России» («Военный сборник», 1868, № 1); «Азовский поход Шеина
в 1697 году. Материалы для истории военного искусства в России»
(«Военный сборник», 1868, № 10); «Очерк пороходелия древней
Руси» («Оружейный сборник», 1870, № 1, 2); «О влиянии
монгольского владычества на древнерусское вооружение» («Оруж.
сборник», 1871, № 1—4); «Практическая стрельба в Москве триста лет
назад» («Оружейный сборник», 1873, № 2); «Артиллерийское
искусство на Руси в период допетровский» («Военный сборник»,
1874, № 7, 8); «Письма артиллериста с театра войны» («Русский
инвалид», 1877, № 283); «Материалы для истории артиллерийского
управления в России. Приказ артиллерии, 1701—17120 гг.» СПб.,
1876; «Исторический каталог Санкт-Петербургского
артиллерийского музея», т. I—III. СПб., 1877—1889; «Материалы для истории
тульского оружейного производства» («Оружейный сборник», ^1881^,
№ 1); «Об артиллерийском знамени в XVIII ст.» («Артиллерийский
278

ему возможность собрать замечательную коллекцию
вооружения, которая легла (в основу созданного в 1872 г.
Артиллерийского музея. Музей стал крупным научным
центром, проводившим самостоятельные научные
экспедиции при участии специалистов, занимавшихся историей
русской армии и историей артиллерии в особенности.
Этому способствовало также создание в музее
Артиллерийского архива, изучением и систематизацией которого долгое
время занимался Бранденбург.
Самое крупное исследование Бранденбурга — работа
«Материалы для истории артиллерийского управления в
России. Приказ артиллерии 1701—1720 гг.».
Бранденбург поставил целью исследовать организацию и
деятельность Приказа артиллерии в части создания
артиллерийского вооружения, производства орудий, боеприпасов к
ним и подготовки артиллерийских кадров. Особенностью
журнал», 1885, № 4); «500-летие русской артиллерии. 1389—1889 гг.»
СПб., 1889; см. также «Артиллерийский журнал», 1889, № 5, 12;
«О судебной юрисдикции Пушкарского приказа в XVII ст.»
(«Артиллерийский журнал», 1891, № 4); «Журнал раскопок Н. Е.
Бранденбурга, 1882—1902 гг.» СПб., 1908; «Русская артиллерия в Прут-
ском походе 1711 г.» СПб., 1899; «Артиллерийские детали
Семилетней войны» («Артиллерийский журнал», 1(898, № 4 и 9; 1899,
№Г2); 1Ючерк администрации и техники казенного пороходелия в
России в XVIII в.» («Оружейный сборник», 1893, № 1);
«Несколько слов о нашем артиллерийском музее» («Артиллерийский
журнал», 1870, № 3); «Артиллерийский музей, его прошедшее и
настоящее» («Артиллерийский журнал», 1876, № 12); «500-летие
русской артиллерии с немецкой точки зрения» («Артиллерийский
журнал», 1890, № 5); «Очерк о состоянии военного дела на Руси в
половине XVII столетия» («Военный сборник», 1869, № 9);
«Железные заводы в Тульском, Каширском и Алексинском уездах в
XVII в.» («Оружейный сборник», 1875, № 1, 2, 4); «Дневник
артиллериста» («Артиллерийский журнал» за 1879—1880 гг.); «Курганы
Южного Приладожья» («Материалы по археологии России», вып.
18, СПб., 1805); «О признаках курганных могил языческих славян
в северной полосе России» («Труды VII Архелогического съезда
в Ярославле, 1887», т. 1, М., 1690); «О следах каменного века в
Южном Приладожье» («Вестник археологии и истории», 1888,
т. VII); «Раскопки предполагаемой Олеговой могилы» (Вестник
археологии и -истории», 1889, т. VIII); «Случайная находка в
Старой Ладоге» («Записки Отделения русской и славянской
археологии» Имп. русского археологического общества, т. II, СПб., 1890);
«К'вопросу о каменных бабах» («Труды VIII Археологического
съезда в Москве, 1890», т. III. М.} 1897); Незавершенные статьи
(ААИМ, ф. 30, оп. 1, дд. 20, 215, 96 и 97): «Эскизы донского
казачества, XVII в.», «Последние эпизоды борьбы России с Польшей в
первой половине XVII ст.».
279

данного труда является подробная характеристика
артиллерийских, оружейных и пороховых заводов, составляющих
материальную базу производства оружия. В этой работе
автор раскрыл преемственность в развитии русской армии
в XVII и XVIII вв. и доказал самостоятельный характер
развития русской артиллерии:
Вслед за «Приказом артиллерии» Бранденбург издал
три тома «Исторического каталога Артиллерийского
музея». В этом исследовании автор проследил историю
создания Артиллерийского музея и наметил основные этапы
развития русской артиллерии:
«1. От введения огнестрельных орудий до
преобразований Петра Великого (XIV—XVIII вв.).
2. От реформ Петра до преобразований,
произведенных генерал-фельдцейхмейстером графом Шуваловым
(первая половина XVIII в.).
3. От графа Шувалова до вступления на престол
императора Павла I (вторая половина XVIII в.).
4. От Павла I до введения нарезных орудий (первая
половина XIX в.).
5. Нарезная артиллерия новейшего времени» 386.
Основные положения этого исследования были
впоследствии изложены Бранденбургом в работе «500-летие
русской артиллерии ».
Останавливаясь на вопросе о времени появления
артиллерии на Руси, он писал: «...500 лет тому назад, в
последний год княжения Дмитрия Иоанновича Донского,
на Руси появились впервые огнестрельные орудия...» 387,
Эту дату Бранденбург определяет на основании Голицын-
ской летописи, в которой говорилось: «Лета 6897 (1389)
вывезли из немец арматы на Русь и огненную стрельбу и
от того часу уразумели из них стреляти» 388. Бранденбург
полагал, что первая пушка была завезена купцами
Ганзейского союза, которые вели оживленную торговлю с
Новгородом еще с XI в.
Ссылка Бранденбурга на Голицынскую летопись
довольно прочно утвердилась в военно-исторической лите-
386 Н. Бранденбург. Исторический каталог
Санкт-Петербургского Артиллерийского музея, т. I, стр. IX—X.
387 Н. Бранденбург. 500-летие русской артиллерии. 1389—
1889 гг., стр. 1.
388 Библиотека им. Салтыкова-Щедрина, Отдел рукописей,
Голицынская летопись, стр. 215.
280

ратуре, а между тем имеются летописные данные о
применении русскими артиллерии против татар уже в 1380 г.
Вызывает сомнение, впрочем, и само свидетельство Голи-
цыыской летописи, так как термин «армата» явно не
русского происхождения. Очевидно, эта вставка была
включена в летопись позднее.
Далее Бранденбург указывает на быстрое
распространение орудий и пороха на Руси. Так, уже около 1400 г.
порох изготовлялся не только для орудий, имевшихся в
Москве, но и для Пскова, Галича и других городов. В одном
Новгороде было сосредоточено около сотни орудий389.
Бранденбург допускал, что часть орудий была
завезена из-за границы, но подчеркивал, что большая их часть
была произведена на Руси, где уже имелись «железное
производство» и кадры литейщиков. «Считаем
возможным поэтому высказаться вполне определенно,— писал
Бранденбург,— что русская артиллерия с первых же
шагов своих стремилась поставить себя в самостоятельное
положение, подтверждение чего можно видеть и в
последовавшем затем факте установки своего домашнего же
литейно-пушечного производства» 39°.
Организацию крупного производства артиллерийских
орудий в России Бранденбург связывал с прибытием в
Москву Альберта Фиоравенти, который положил начало
русскому литейно-пушечному делу и под руководством
которого «не замедлили образоваться в Москве и наши
пушечные литейщики из русских»391. Во времена Ивана
Грозного русская армия имела около 200 полевых и до
150 осадных орудий. В середине XVII в. в России было
2730 орудий (без артиллерии, находившейся в Москве).
Крупным недостатком русской артиллерии было большое
число калибров. Однако подобное явление было
характерно не только дая России: «на Западе [мы] встречаем
также массу различных видоизменений артиллерийских
орудий... Следовательно, в качественном отношении древняя
русская артиллерия стояла не 'ниже своего века, так как
все ее (недостатки были присущи и всем артиллериям
Западной Европы» 392.
389 Н. Бранденбург. 500-летие русской артиллерии, 1389—
1880 гг., стр. 1.
390 Там же, стр. 7.
391 Там же, стр. 8.
392 Там же, стр. 13.
281

В отношении же передовых технических идей Россия
XVII в., по мнению Бранденбурга, опережала Западную
Европу. Опережала она Европу и в части организации
артиллерии. Так, указывал он, в XVII в. в России
появилась полковая артиллерия, которой еще не было в это
время на Западе393.
Новый этап в развитии русской артиллерии, по мнению
Бранденбурга, начинается с первой четверти XVIII в.,
когда были реализованы «некоторые верные идеи,
самостоятельно бродившие среди наших артиллеристов еще в XVII
столетии» 394. В это время «наступает в организации
русской артиллерии полный переворот» 395, который
выражался в установлении единых калибров и твердого деления на
полковую, полевую, осадную и крепостную артиллерию, а
также в появлении первого артиллерийского полка.
30—40-е годы XVIII в. Бранденбург считал «низким
временем», когда в русской артиллерии подвизались
иностранцы, не умевшие даже свои фамилии писать
по-русски; при них дело ограничивалось «лишь внешностью да
неудачными и бестолковыми изменениями в
материальной части нашей артиллерии»396. Только с середины
XVIII в. начался снова «период усиленной деятельности»
по усовершенствованию русской артиллерии, начало
которому положил П. Шувалов. Его деятельность, пишет
Бранденбург, составила целую эпоху в развитии
гладкоствольной артиллерии. Начало нового переустройства
артиллерии в конце XVIII в. Бранденбург связывал с
деятельностью цесаревича Павла в гатчинских войсках и
позднее Аракчеева, «который не замедлил поставить в
образцовый порядок гатчинскую артиллерию», а затем и
всю артиллерию русской армии397.
Лишь в середине XIX в., продолжает Бранденбург,
Россия отстала от Западной Европы в части развития
нарезной артиллерии, хотя ей принадлежит «честь первых
попыток к осуществлению идеи нарезных, заряжающихся
с казенной части орудий» 398. В этот период Россию пе-
393 Н. Б р а н д е н б у р г. 500-летие русской артиллерии. 1389—
1889 гг., стр. 1(3.
394 Там же, стр. 219.
395 Там же, стр. 68—70.
396 Там же, стр. 40.
397 Там же, стр. 31.
398 Там же, стр. 106,
282

регнали Англия и Америка, которые поставили у себя на
вооружение стальные пушки и картечницы.
Анализ развития русской артиллерии, сделанный
Бранденбургом, в общем верно отражает процесс
развития материальной части артиллерии, а также ее
организации. Бранденбург правильно указал на приоритет России
в изобретении ряда артиллерийских конструкций и
организации артиллерии. К сожалению, он не полно
исследовал вопрос о состоянии металлургической базы России,
определявшей развитие артиллерии. Вне его поля зрения
остался также вопрос о развитии артиллерийской тактики.
Дмитрий Петрович Струков3" начал свои
исследования по истории артиллерии с изучения вопроса о
подготовке артиллерийских кадров. Главное место в его науч-
399 Д. П. Струков родился в 1864 г. Образование получил в
Орловской военной гимназии, а затем в 3-м Александровском
военном училище. С 1884 г. служил в артиллерийской части. В том же
году назначен на должность помощника заведующего, а в 1903 г.,
после смерти Бранденбурга, заведующим Артиллерийским музеем.
С 1914 г. одновременно исполнял обязанности председателя
Цензурного комитета. Сотрудничал во многих энциклопедических
изданиях, в частности в «Русском биографическом словаре». Являлся
членом многих губернских археографических комиссий. Был одним из
организаторов Русского военно-исторического общества и его
первые ученым секретарем. Умер в 1920 г. (ААИМ, ф. Поел, списков,
оп. 1, д. НО, ф. 31, оп. 4, д. 71).
Основные работы Д. П. Струкова: «По поводу истории конной
артиллерии» («Артиллерийский журнал», за 1891' г.); «Прошлое
уставов русской артиллерии» («Артиллерийский журнал», за
1891 г.); «М. В. Ломоносов, 1746» ('«Русская старина», '1891, № 9);
«Разжалованный капитан. 1717 г.» («Русская старина», 1891, №10);
«Архив русской артиллерии», т. 1 (1700—1718 гг.). СПб., 1899;
«Артиллерийский исторический музей в Петербурге» («Исторический
вестник», 1892, № 4); «Московская Пушкарская школа» («Военный
сборник», 1892, № 1); «Граф А. А. Аракчеев». СПб., 1894; «Хроника
батареи пешей и конной артиллерии и артиллерийских парков»,
ч. I—III. СПб., 1896; «Страницы истории гвардии XVIII в.» СПб.,
1898; «Главное артиллерийское управление. Исторический очерк»
(«Столетие военного министерства», т. VI, ч. 1, кн. 1, СПб., 1902)";
«Полевая артиллерия. Справочная книжка императорской главной
квартиры». СПб., 1902; «Исторический очерк о регалиях и знаках
отличия русской армии». СПб., 1902; «Опись знаменам, штандартам
и прочим войсковым регалиям, хранящимся в Артиллерийском
историческом музее, с указанием принадлежности таковой частям
войск». СПб., 1903; «Августейший генерал-фельдцейхмейстер
великий князь Михаил Николаевич. Очерк жизнеописания», ч. 1—2.
СПб., 1906; «Путеводитель по Артиллерийскому историческому
музею». СПб., 1912; «Русские древлехранилища и разобщенная их
деятельность» (СПб., 1914).
283

ном творчестве занимает труд «Главное артиллерийское
управление. Исторический очерк», написанный для
юбилейного издания к столетию Военного министерства.
Последнее обстоятельство в значительной мере определило
характер работы. Струков обошел все спорные вопросы и
во многом последовал за Голицыным и Бранденбургом.
Так, он принимает без всяких оговорок приведенную ими
дату появления артиллерии на Руси. В то же время у него
есть указания на наличие в Устюжне Железопольской и в
Москве производства орудий уже в 1388 г. 400 Между тем,
очевидно, что организовать столь сложное производство,
как изготовление орудий, можно было в условиях того
времени лишь за несколько лет. К тому же нужны были
опытные кадры. Следует отметить, что автор нашел
нужным сказать о развитии рудного дела в России и об
организации производства орудий и боеприпасов.
Особенностью труда Струкова является стремление
показать самостоятельность развития русской артиллерии
в XVI и XVII вв., создание основы, на которой стала
развиваться петровская артиллерия. Струков присоединился
к выводу Бранденбурга о том, что не следует
переоценивать роль Петра в деле создания русской артиллерии, так
как многие его нововведения имеют «свою историю» в
России XVII в. В то же время, указал Струков, Петр не
мог обойтись без изучения опыта Западной Европы.
Особенно важно знакомство его с артиллерийским делом в
Кенигсберге, где «Петр, обучаясь ежедневно... как в
теории, так и на практике артиллерийского дела, приобрел
весьма обширные сведения» 401. Струков весьма
скептически отнесся к деятельности Миниха во второй четверти
XVIII в. и правильно указал, что область
«артиллерийского дела... была чужда Миниху» 402.
Основное внимание в этом труде уделено развитию
русской артиллерии во второй половине XVIII в.
Николай Платонович Потоцкий403 вошел в русскую
военную историографию как автор капитального труда
«История гвардейской артиллерии». Решающим в разви-
400 Д. П. Струков. Главное артиллерийское управление.
Исторический очерк, стр. 26.
401 Там же, стр. 28.
40? Там же.
403 Н. П. Потоцкий родился в 1844 г. В 1863 г. окончил
Михайловской артиллерийское училище, в 18в8 г,— Михайловскую артил-
284

тии русской артиллерии Потоцкий считал деятельность
царей (Петра I, Павла I, Александра I). Субъективный
фактор заслонил у него анализ действительного процесса
развития артиллерии. Особенно большое внимание он
уделил бомбардирской роте Петра I и гатчинской
артиллерии. Сравнивая деятельность Петра I и Павла I, он
пришел к явно несостоятельному выводу, что гатчинский
период имел для русской артиллерии такое же значение, как
и петровский.
В «Истории материальной части артиллерии»,
написанной совместно с А. А. Нилусом, Потоцкий дал
детальный анализ тактико-технических данных
артиллерийских конструкций.
Большая часть работ Андрея Александровича Нилу-
са404 посвящена артиллерийской технике. Для военной
истории имеет значение указанное выше капитальное
исследование по истории материальной части артиллерии,
в котором Нилус, совместно с Потоцким, стремился
показать процесс развития артиллерийской техники, что очень
важно для уяснения особенностей развития
артиллерийского дела вообще.
лерийскую академию. По окончании академии был
прикомандирован к ней для подготовки к преподавательской деятельности.
В 1873 г. переведен в 1-ю Гвардейскую артиллерийскую бригаду и
назначен командиром учебной батареи Михайловского училища.
С 1881 г.— совещательный член Артиллерийского комитета. В том
же году назначен заведующим обучением в Михайловской
академии. С 1893 г.— ординарный профессор академии. В 1905 г. вышел
в отставку. Умер в 1911 г. в чине генерал-лейтенанта (ААИМ,
ф. Поел, списков, оп. 1, д. 115).
Основные работы Н. П. Потоцкого: «История гвардейской
артиллерии». СПб., 1896; «История материальной части артиллерии»,
т. 1—2. СПб., 1904 (написана совместно с А. А. Нилусом).
404 А. А. Нилус родился в 1858 г. Окончил симферопольскую
гимназию, затем 1-е Павловское училище, Михайловское
артиллерийское училище и Михайловскую артиллерийскую академию.
Служил в артиллерийских частях. С 1899 г. начал работать в
Константиновском училище, с 1905 г.— в Михайловском
училище. С 1909 года — ординарный профессор Михайловской
академии. Умер во время первой мировой войны (ААИМ, оп. 98,
д.. 8074, 8123, 8203).
Основные работы А. А. Нилуса: «Наименьший ружейный
калибр». СПб., 1894; «Краткие сведения о свойствах бездымного
пороха и действии его в орудии». СПб., 11895 (литограф, издание); «Но
вый метод определения начальных скоростей снарядов (с помощью
звуковых явлений)». СПб., 1893; «Полевое орудие будущего». СПб.,
1892; «История материальной части артиллерии», т. 1—2. СПб.,
1904.
285

Историография инженерных войск
История инженерных войск и военно-инженерного
искусства разрабатывалась менее интенсивно, чем история
других родов войск.
В области инженерного искусства в России долгое
время господствовали взгляды западно-европейских
специалистов по фортификации. В XVIII — первой половине
XIX в. в России по фортификации не было издано ни
одной оригинальной работы, основанной на
отечественном опыте. Лишь в середине XIX в. в области теории
фортификации стало складываться направление,
основывавшееся на русском боевом опыте. Оно было
представлено А. 3. Теляковским, который решительно порвал с
догматизмом в фортификации и старался теснее увязать
последнюю с общей тактикой. Теляковский сделал
попытку изменить взгляд на полевую и долговременную
фортификацию и поставить ее на службу тактике405.
На первый план Теляковский выдвинул не пассивную
оборону, а активную борьбу. В этом он опирался на опыт
Петра I, Суворова и Кутузова, которые использовали
полевую фортификацию главным образом в
наступательных целях. Теляковский изучил опыт Полтавы, Гирсова,
Слободзеи, Бородина, Тарутина, давший огромный
практический материал для теоретических обобщений. При
размещении крепостей, указывал Теляковский,
необходимо учитывать все факторы — и политический, и
моральный, и стратегический, и топографический406. Идеи Теля-
ковского были проведены в жизнь Тотлебепом при
организации обороны Севастополя.
Однако во второй половине XIX в. господствующее
положение в историографии русского
военно-инженерного дела занял Федор Федорович Ласковский407, являв-
405 См. А. 3. Теляковский. Полевая фортификация, т. I.
СПб., 1839.
406 А. 3. Теляковский. Долговременная фортификация,
т. II, СПб., 1846, стр. 1.
407 ф ф Ласковский родился в 1802 г. Военную службу начал
в 1819 г. кондуктором С.-Петербургской инженерной команды.
Затем был переведен в кондукторскую роту Главного инженерного
училища, которое окончил в 1822: г. В 18214 г. был назначен
преподавателем фортификации этого училища. В 1832 г. избран на
должность адъюнкт-профессора в Николаевскую академию.
С 185"5 г. совмещает преподавание в Николаевской академии
с педагогической деятельностью в Главном инженерном училище,
286

шийся противником Теляковского в области теории
фортификации.
Работа Ласковского по истории военно-инженерного
искусства в России появилась после Крымской войны, опыт
которой доказал, что в новых исторических условиях
в период вооружения войск дальнобойной казнозарядной
стальной артиллерией и нарезными дальнобойными
ружьями принципы полевой и долговременной фортификации,
установившиеся в боевой практике России и Западной
Европы XVIII и первой половины XIX в., уже устарели.
Опыт этой войны доказал правильность теоретическох
положений Теляковского, который решительно выступал за
приспособление военно-инженерного дела к новым
способам ведения войны и боя. Труды Теляковского
обосновывали необходимость коренной перестройки
военно-инженерного искусства. Но его идеи не получили поддержки
в основном научном центре этого профиля — в
Инженерной академии, где кафедру истории инженерногю
искусства возглавлял Ласковский. Последний немало
потрудился для того, чтобы разработку основ фортификации вернуть
в прежнее русло и доказать, что Россия всегда следовала
в этом отношении и впредь должна следовать только
западноевропейскому опыту. В изданном в 1864 г. учебном
курсе по фортификации Ласковский почти ничего не
говорит о русском инженерном искусстве. Лучшие образцы он
видел лишь в практике западноевропейских армий,
обобщенной французской и немецкой инженерными школами.
Главный недостаток этой его работы — отрыв
фортификации от стратегии и тактики.
Теоретические воззрения Ласковского нашли
отражение и в его основном военно-историческом исследовании —
«Материалах для истории инженерного искусства в
России». Ласковский стремился доказать отсутствие в России
на всем протяжении ее истории оригинальных
фортификационных идей и установить зависимость русской военно-
инженерной мысли то от византийской, то от монгольской,
то от западноевропейской. Таким образом, он пытался
добросовестно приложить к истории военно-инженерного
преобразованным позднее в Инженерную академию. С 1860 г.
заслуженный профессор. Генерал Ласковский умер в 18170 г.
Основной труд Ласковского — «Материалы для истории
инженерного искусства в России», ч. I—III. СПб., 1858—1863.
287

дела господствовавшую в истории военного искусства
того времени схему Голицына.
Для доказательства своей концепции Ласковский
привлек значительный источниковедческий материал. Правда,
этот материал освещает развитие русского
военно-инженерного дела односторонне. Этапы развития инженерного
дела Ласковский установил по царствованиям. Принятая
им периодизация свидетельствует, что в основе его труда
лежит не анализ объективного процесса, а субъективный
фактор — убеждение, что развитие военно-инженерного
дела направляется не ходом развития военного искусства,
а деятельностью царей и полководцев.
Остановившись на характеристике оборонительных
сооружений до начала XIV в., Ласковский утверждал, что
«едва ли можно предположить существование в России
до половины XV столетия какой-либо оборонительной
системы». Масса укрепленных городов росла в течение
нескольких веков «без всякой, по-видимому, связи
относительно общей обороны России, пока соединение
раздробленных частей ее в одно целое, уничтожив внутренние
домашние неприязни, позволило ей иметь в виду одних
внешних врагов...». Но эта перемена, давшая русскому
государству новую политическую жизнь, «не повлекла,
однако же, за собой коренных преобразований в
оборонительной системе» 408.
Главным недостатком оборонительных сооружений
этого времени, по мнению автора, является отсутствие
«стратегических соображений» при выборе мест для
строительства городов, хотя, добавляет он, «нельзя не заметить,
что сила и характер их вполне соответствовали военному
образованию соседних народов» 409. Не лучше было также,
по утверждению Ласковского, осадное искусство русских,
которое «сделало до половины XV столетия весьма малые
успехи, несмотря на частью осады по случаю почти
беспрерывных войн» 410. На характер осадных действий не
повлияло даже появление артиллерии, которая, по мнению
Ласковского, стала известна на Руси только с 1463 г.4П
Ничего нового в развитии военно-инженерного дела,
408 ф ф Ласковский. Материалы для истории
инженерного искусства в России, ч. I. СПб., 1868, стр. 21.
409 Там же, стр. 61.
4,0 Там же, стр. 171.
411 Там же, стр. 171—173.
288

утверждал далее Лаоковокий, не дала Россия ни в XVI,
ни в XVII столетиях. Стремление правительства «к
усовершенствованию этой части» было «весьма недостаточно,
потому что не основывалось на прочных положительных
началах, без которых ненадежно дальнейшее развитие
искусства» 412.
Эти новые «начала» появились лишь в первой четверти
XVIII в., когда Петр I, утверждает Ласковский,
заимствовал их у европейских держав. Правда, «преобразования
Петра I по инженерной части имели главною и
постоянною целью дать возможность русским усвоить инженерное
искусство в такой степени, чтобы они со временем могли
обойтись без помощи иностранцев...» 413. Русские в это
время, по словам Ласковского, были просто учениками
Западной Европы, причем далеко не всегда успевающими:
«Осада Нарвы в 1700 г.,— пишет он, например,— представляет
событие малоутешительное для истории инженерного
искусства в России» 414. Действия русских войск при ^саде
Дерпта, Риги и Выборга свидетельствуют, указывал
Ласковский, «что они только начинали изучать осадное
искусство, приближаясь к современному состоянию его у других
народов Европы...» 415. Успех действия русских войск во
всех этих осадах, по его мнению, определялся лишь
мужеством и храбростью воинов, а не искусством в
инженерном деле.
Только под Полтавой, замечает Ласковский, русские
«сказали шовое слово» в полевой фортификации. Однако
это справедливо лишь, если принять за основание, что
Петр I предполагал наступательные действия: «если же
допустить другое предположение, особенно при тех
обстоятельствах, в которых находились обе воюющие
стороны, то оно представляется уже мерою излишней
осторожности, подающей не совсем выгодное понятие
о тактическом образовании и даже нравственной силе
тогдашних русских войск» 416.
Относительно второй четверти XVIИ в. автор отмечал
произвол во взглядах на организацию пограничной
обороны, а крепостные работы, по его мнению, «не соответство-
412 Там же. 1Т. СПб., 1861. стр. 9.
413 Там же.
4.4 Там же, стр. 117.
4.5 Там же, стр. 187.
416 Там же, стр. 263.
19 л. Г. Бескровный
289

вали ни тому положению, в котором находилась в то
время пограничная оборона, ни тем оборонительным мерам,
которые следовало предпринять для прочного обеспечения
границ» 417. Недостаток знаний и опыта, заключал Ласков-
ский, сказался также и в действиях русских войск во
время Семилетней войны.
Таким образом, Ласковский вообще не усматривал в
развитии руского военно-инженерного искусства никакой
оригинальности. Этот вывод полностью отвечал
господствовавшему тогда среди правящих кругов России мнению
о духовной неполноценности русского народа.
Положения Ласковского развивал его ученик Н. В.
Болдырев в работе «Краткое обозрение военно-инженерного
искусства в России с 1819 по 1869 год» (СПб., 1870).
Болдырев пришел к выводу, что даже в середине XIX в. «мы
весьма далеки от уверенности, что оно (т. е. инженерное
искусство.— Л. Б.) достигло у нас вершины своего
развития; больше того, нужно прямо оказать, оно находится
в плачевном состоянии и не соответствует развитию
промышленной техники» 418.
Более обстоятельна работа И, Г. Фабрициуса «Главное
инженерное управление. Исторический очерк»
(«Столетие Военного министерства», т. VII, ч. I и II, СПб., 1902).
Собственно говоря, работа Фабрициуса не является
историей военно-инженерного искусства. Она посвящена
истории органов военно-инженерного управления. Однако
автор расширил свою задачу и включил в работу такие
вопросы, как развитие военно-инженерного образования,
военно-инженерной науки и военно^инженерной техники
(«опыты по искусственной части»), каок рабочий вопрос
в военно-инженерном ведомстве и т. д. Вследствие этого
работа Фабрициуса не потеряла значения и в наше время.
Такой же характер носит работа Д. П. Иванова
«Исторический очерк полевых инженерных войск» (Киев, 1912).
Автор дал обзор развития военно-инженерного дела
в XVIII в. и привел в приложении довольно большое
количество документов и материалов по этой теме.
Нужно признать, что военно-инженерная
историография во второй половине XIX в. развивалась слабо. Взгляды
417 ф ф Ласковский. Материалы для истории
инженерного искусства в России, ч. III, СПб., 18Ш, стр. 275.
418 Н. В. Болдырев. Краткое обозрение военно-инженерного
искусства в России с 1819 по 1869 г. СПб., 1870. стр. 2.
Ж)

Ласковского продержались До конца века^ так как вполне
соответствовали концепции академистов. Среди историков
военно-иншенерного дела не нашлось ни одного, кто бы
сделал попытку пересмотреть установившиеся взгляды с
позиции «русской школы».
Историография
военно-морского флота
Военно-морская историография второй половины XIX в.
представлена главным образом работами С. И. Елагина,
Ф. Ф. Веселаго, В. Ф. Головачева, Е. И. Аренса; в начале
XX в. выступили Н. Л. Кладо, А. И. Лебедев, Н. Д. Кал-
листов и Н. В. Новиков.
В середине XIX в. парусный военный флот переживав
последний период своего существования; его место
занимал паровой флот. После Крымской войны 1853—1856 гг.
стало ясно, что блестящая победа русского парусного
флота у Сижгаа явилась его лебединой песней. Однако
экономическая отсталость России не позволяла произвести
быструю замену парусных кораблей паровыми, более
энергично происходил этот процесс во второй половине XIX в.
В это время Г. Н. Бутаковым были разработаны принципы
тактики парового флота419.
По условиям Парижского мира Россия лишилась права
иметь на Черном море военный флот. Потеря
Черноморского флота сказалась на состоянии обороны южных
границ. Балтийский флот требовал модернизации, а на
Дальнем Востоке в это время вообще не имелось серьезных
морских сил. Общественное внимание к созданию сильного
морского флота еще более усилилось в последней четверти
XIX в., когда началось строительство броненосных судов.
На русскую военно-теоретическую мысль в это время
оказывали серьезное влияние теории Мэхэиа и Коломба,
которые исходили из признания за морским флотом
решающего значения в вооруженной борьбе. Этим теориям в
России противостояли взгляды адмирала С. О. Макарова,
который доказывал необходимость сочетать действия
флота, с действиями армии и разрабатывал новые принципы
морской тактики.
419 «Новые основания пароходной тактики Григория Бутако-
ва». СПб., 1865.
19*
т

Перед военно-морской историографией встала задача
осмыслить исторический путь развития русского флота,
дать обоснование тем изменениям, которые происходили в
этой области.
Сергей Иванович Елагин420 приступил к разработке
вопросов истории русского военно-морского флота после
Крымской войны. До этого в России по истории флота
не было создано ни одного крупного исследования. Работы
Н. Бестужева, А. Вйсковатова и А. Соколова только
поставили вопрос о путях развития русского военно-морского
искусства. Для создания обобщающего труда недоставало
исследований, основанных на архивных документах
и материалах. Плачевное состояние морской историогра:
фии было осознано только к началу 60-х годов. Ученый
комитет адмиралтейства принял решение приступить
к разбору Военно-морского архива и публикации наиболее
важных документов. Для этой работы был привлечен ряд
лиц, в частности Елагин, Веселаго, Коргуев и др.
Елагин начал работу со сбора материалов для издания
сборника документов по истории флота. Он изучил
состояние архивохранилищ Петербурга, Москвы, Воронежа и
Николаева, побывал в архивах Стокгольма, Вены,
Амстердама. В докладе, представленном Ученому комитету, он
указал, что дальнейшее «продвижение по истории флота
возможно при одном условии, именно предварительном
исчерпании [архивных] материалов и приведении их в
систему» 421.
420 С. И. Елагин родился в начале 20-х годов XIX в. (18212 г.?).
Образование получил в Морском корпусе. С 1&42 г. служил на
флоте. В 1850 г. был включен в Комитет по пересмотру морских
уставов. В 1858 г. Морским ученым комитетом на Елагина была
возложена задача сбора материалов по истории флота. Умер в 1868 г.
(ЦГА ВМФ, ф. 315' (сб.), дд. 125, 445, 729, 799).
Основные работы С. И. Елагина: «Появление турецкого флота
в Черном море в 1829 г. (из записи английского лейтенанта Сле-
ба)» («Морской сборник», 1850, № 10); «Наши флаги» («Морской
сборник», 1863, № 10); «История русского флота. Период Азовский».
СПб., 1864; «Список судов Балтийского флота, построенных и
взятых с царствования Петра Великого. 1702—1725». СПб., 1867;
«Материалы для истории флота», ч. I—IV. СПб., 1865—1867;
«Утверждение России на Балтийском прибрежьи» («Морской сборник»,
1866, № 1); «Замечания на историю гвардейского экипажа»
(рукопись). ЦГА ВМФ, ф. 3-15, д. 125.
421 ЦГА ВМФ, ф. 315, д. 619, л. 9; см. «Морской -сборник», 1861,
№ 1; 1862, № 1 (.отчеты Елагина об обследовании архивов).
292

В основу публикации материалов Елагин положил
принцип хронологического размещения документов по
отдельным проблемам. Для облегчения пользования
материалами он составил предметно-тематические указатели.
Документы были снабжены заголовками. При отборе
документов Елагин стремился осветить как строительство
флота, так и его комплектование, управление, снабжение
и, наконец, военно-морское искусство. На этих материалах
была построена монография Елагина, посвященная
созданию в России парусного флота 422.
Елагин подчеркивал, что этим трудом он дополняет
исследования своих предшественников (Бестужева, Вис-
коватова, Соколова и др.).
Однако «прежние разрабатыватели, ограничиваясь
изложением азовских походов и кратким указанием на
постройку Петром в это время известного числа судов, не
исследовали этого эпизода... Между тем эпизод этот, тесно
связанный с дальнейшею судьбою кашего флота, интересен
по подробностям создания этой важной отрасли
государственного строя и во многих случаях представляет
несколько данных для характеристики как государства, так и
народа того времени...» 423.
Введение этого труда посвящено истории
военно-морского искусства на Западе с X до конца XVII столетия,
а его 12 глав характеризуют зарождение и развитие
Азовского флота с 1696 по 1712 г. Смысл включения в работу
исторического очерка развития морского искусства на
Западе состоял в том, чтобы доказать, что Россия имела свой
флот «с ранних лет ее существования» 424, но затем
обстоятельства «искоренили надолго не только сочувствие, но и
сознание в потребности и пользе мореходства» 425. Только в
конце XVII в. «Россия заявила о вступлении своем в число
мореходных держав», при этом, «не опираясь ни на опыт,
ни на сознание, она должна была внезапно усвоить себе
новое дело, требовавшее особого глубокого изучения, мысль о
котором была еще совершенно чужда нашему отечеству»426.
Елагин начинает свою монографию со ставшего затем
традиционным описания увлечения Петра I морским делом
422 С. Елагин. История русского флота. Период Азовский.
423 Там же, стр. III.
424 Там же, стр. 16.
425 Там же.
**6. Там же, стр. 17.
Щ

и затем подробно освещает все этапы строительства
Азовского флота. Привлечение многочисленных источников
позволило воссоздать подробную картину создания флота.
В части подбора фактов работа Елагина не потеряла
своего значения п в наше время.
Таким образом, Елагин положил начало созданию
документально обоснованных работ по истории русского
флота. Незадолго до своей смерти он приступил к исследованию
истории Балтийского флота. Однако завершить это
исследование Елагину ,не удалось. Эту задачу взял на себя после
его смерти Ф. Ф. Веселаго.
Феодосии Федорович Веселаго 427 принадлежит к тем
историкам, которые стремились доказать
самостоятельность путей развития русского военно-морского искусства.
К разработке истории русского флота он приступил
427 ф ф Веселаго родился в 1817 г. Военное образование
получил в Морском корпусе. С 1834 г. служил на флоте, позднее вел
преподавательскую работу. В 1869 г. был избран членом Комитета
морских учебных заведений, где руководил разработкой истории
русского флота. В 1891 г. возглавил Гидрографический
департамент Мо.рского министерства и Ученый отдел Морского
технического комитета. В 1884 г. избран почетным членом Академии наук.
Умер в 1895 г.
Основные работы Ф. Ф. Веселаго: «Очерк истории Морского
кадетского корпуса». СПб., 18512; «Разбор сочинения А. П.
Соколова „Летопись крушений и пожаров русского флота от начала его
по 1854 г."» СПб., 1858; «Дедушка русского флота — ботик Петра
Великого». СПб., 1871; «Краткие сведения о русских морских
сражениях за два столетия, с 1666 по 1856 год». СПб., 1871;
«Материалы для 'истории русско1го флота», ч. V—XV. СПб., 118751—'1895;
«Очерк русской морской истории», ч. 1. СПб., 1875; «Общий
морской список», ч. I—VIII. СПб., 1885—1894 (редактор); «Описание
дел Архива Морского министерства за время с половины XVI до
начала XIX столетия», т. I—VII. СПб., 1877—1895 (редактор).
«Краткая история русского флота», вып. 1—2. СПб., 1898—1896.
Веселаго оставил также довольно много трудов в рукописях,
которые не успел или не смог напечатать: «Портовые и
адмиралтейские постройки» (ЦГА ВМФ, ф. 315); «Русский флот в
царствование Анны Иоанновны» (там же); «Первый поход русских
к Америке» (там же); «Исторический обзор русских призов с
1697 по 1774 г.» (там же); «Морские кампании 1798 и 1799 гг.»
(там же); «Историческое обозрение устройства и управления
морским ведомством в России» (там же); «О построении гаваней в
Балтийском порте и Ревеле» (там же); «Русский флот при
кончине Петра Великого» (там же); «Флот в царствование имп.
Павла I» (там же); «Флот в царствование императора Александра I»
(там же); «Материалы к биографии адм. И. Ф. Крузенштерна»
(там же); «Исторический очерк народной войны за независимость
Греции» (там же) и др. рукописи.
204

в 1869 г. Характерной особенностью деятельности Восела-
го является стремление расширить источниковедческую
базу истории военно-морского флата. Он продолжил
незавершенную Соколовым и Елагиным работу по публикацги
архивных материалов. Наряду с этим под его руководством
была осуществлена работа по описанию дел Морского
министерства.
В своих трудах Веселаго строго придерживался
источников. Осторожно и Критически обращаясь с ними, он
добился большой степени достоверности приводимых фактов.
Однако идеалистический подход к историческим
явлениям, стремление объяснять развитие военно-морского дела
лишь деятельностью отдельных лиц не позволили ему
правильно осветить приведенные им факты и раскрыть
подлинные движущие силы развития военно-морского
искусства. Следует отметить, что проделанная им работа стала
основой последующего развития русской военно-морской
историографии.
Веселаго >не оставил крупных работ по военно-морской
стратегии и тактике. Он оперирует теми понятиями,
которые сложились в его время в военной науке. В этом
отношении он следует Милютину, Драгомйрову и своим
предшественникам — Соколову и Елагину.
Историю русского флота Веселаго начинает с глубокой
древности, когда славяне пользовались речными судами,
когда огромное значение имели днепровские и волжские
пути, которые, соединяясь у Волхова, вели к Балтийскому
морю и связывали древнюю Русь с соседними народами.
Сознавая большое торговое и стратегическое Значение
этих путей, первые русские князья утвердились на них, и
«Россия в полтора столетия успела из союза нескольких
небольших племен превратиться в огромное
государство» 428.
Развитие русского государства, пишет Веселаго, имело
следствием развитие русского флота: «От частых и
грозных плаваний русских судов самое Черное море получило
тогда название Русского» 429. Русские совершали морские
походы как на Черном, так и на Каспийском морях,
пользуясь «лодьями и кораблями». Это были простейшие
конструкции, «имевшие однодревкие днища с приставными
428 Ф. Веселаго. Очерк русской морской истории, ч. 1, стр. 6.
429 Там же, стр. 10.
295

к ним набойными досками». Плавая на столь
примитивных судах, русские неоднократно побеждали
византийский флот, проявляя та море такую же изобретательность,
как и на суше. С XII в., во времена Изяслава, на Руси
были построены первые палубные суда.
Развитие флота в период правления Рюриковичей шло
медленно, ибо, указывает Веселаго, они мало -заботились
об этом: «...в трехсотлетнее управление князей не было
сделано ничего для улучшения -морского дела» 430.
Норманны не внесли ничего нового в строительство кораблей:
«Справедливее будет предположить, что князья в самой
стране нашли уже готовый материал для создания
подобных флотилий, то есть и людей, знакомых с морем, и
достаточно развитую технику постройки, и снаряжения
челнов» 431.
Из этого вывода следует, что Веселаго не стоял ка
позиции теории «заимствования. Он полагал, что древние
славяне не только строили однодревки, но и в дальнейшем
совершенствовали свой флот. При этом не было
исключено, конечно, влияние византийцев, имевших более
высокую морскую культуру.
Дальнейшее развитие русского мореходства по
Каспийскому, Черному и Азовскому морям, продолжает
Веселаго, задержалось, а с XIII в. и вовсе прекратилось.
Мореходство в это время сохранилось лишь на Белом и
Балтийском морях. Отчаянная борьба за овладение
побережьем Балтийского моря закончилась тем, что Россия
к XVII в. уже не имела там своих морских баз, но русское
правительство «постоянно сознавало необходимость этого...
Исторический ход событий вел к этому, плод созрел,
ожидался только избранник судьбы, способный снять его, и он
явился в лице гениального юноши, под царскою порфирою
которого билось сердце истинного моряка» 432.
Дальнейшее создание и развитие русского флота на
Азовском, Балтийском и Каспийском морях Веселаго
связывает только с деятельностью Петра I: «Смертию
Петра закончился один из блистательнейших периодов
истории русского флота, в продолжение которого великим
государем постепенно вырабатывались начала, необходи-
430 Ф. Веселаго. Очерк русской морской истории, ч. 1.
стр. 27.
431 Там же, стр. 28.
432 Там же, стр.- 70.
396

мые для прочного существования и дальнейшего развития
военно-морских сил России» 433.
Веселаго подробно рассмотрел процесс строительства
военно-морского флота в ходе Северной войны, тесно
связывая его с ходом военных действий. Его данные о
строительстве верфей и сооружении на этих верфях морских су~
до® 'не потеряли своего значшшя и сейчас, хотя многтсэ
факты потребовали уточнений и дополнений.
Любопытны выводы Веселаго о подготовке личного
состава флота. Он справедливо указал, что, принимая на
флот иностранцев, Петр I использовал их до тех пор, пока
не выросли свои, русские кадры: «Государь, видимо,
заботился о скорейшей замене иностранцев русскими» 434.
Анализу военно-морского искусства Веселаго уделил
сравнительно мало внимания. Он добросовестно описывал
морские бои и сражения, но мало останавливался на
характеристике (русской морской стратегии и тактики.
Недостатком работы Веселаго является одностороннее освещение
действий флота, вне связи с действиями армии на суше.
В частности, он совершенно ке упоминает об участии
сухопутных войск на галерном флоте". Поэтому, основываясь на
его работах, нельзя представить картину совместных
действий русской армии и флота на суше и на море, особенно
в период с 1712 по 1719 г.
В 1893—1895 гг. вышла новая работа Веселаго —
«Краткая история русского флота». В первом выпуске рас-
смотрено развитие мореплавания с древнейших времен и до
1800 г.; второй выпуск характеризует состояние
мореплавания в XIX в. Развитие мореплавания периодизируется в
этой книге по войнам. Вопросам строительства флота здесь
уделеню недостаточно внимания. Но деятельность лучших
флотоводцев (Петра I, Ушакова, Сенявина) получила
довольно широкое освещение. Значительное место отведено в
книге русским морякам-исследователям: братьям
Лаптевым, Челюскину и др.
Положительной стороной данного труда Веселаго
является стремление показать историческую правду. Так,
характеризуя состояние русского флота во второй четверти
XVIII в., он пишет: в период 1725—1727 гг. «флот наш по
наружному виду и численности судов, хотя казался гро&;
433 Там же, стр. 407.
№ Там же, стр. 416.
297

ньим и мог еще возбуждать опасения иностранцев, но в
действительности в нем уже начали появляться
несомненные признаки упадка и разложения»' 435. Таким же был
русский флот в середине XVIII в. В это время «ему многого
недоставало для достижения той высоты, на которой он
стоял при жизни своего великого основателя» 435. Такая
же характеристика дается флоту и первой четверти
XIX в., в период руководства маркиза де-Траверсе, в
действиях которого господствовало желание произвести эффект
и поразить царя своей «полезной служебной энергией».
Однако историю войн Веселаго дает в идеалистическом
плане, как это только и мог сделать официальный
историк царской России. Военно-морская история России
рассматривается им изолированно от русской военной
истории. Развитие русского военно-морского флота дается в
отрыве от развития морских флотов зарубежных стран.
Кроме того, в работе Веселаго допущены исторические
неточности, например инструкция Ушакова «О создании
Кайзер-флота» приписана Потемкину. Деятельность Нас-
сау-Зигена и де-Рибаса явно приукрашена в этой книге.
Неверно освещена здесь также деятельность Войновича.
Виктор Филиппович Головачев437 выступил со
своими работами спустя 15 лет после Крымской войны. Как
уже указывалось, по Парижскому трактату Россия
потеряла право иметь военный флот на Черном море.
Головачев стремился цриковать внимание русской
общественности к вопросу о необходимости восстановления
Черноморского флота. В связи с этим одну из своих первых работ
435 Ф. Веселаго. Краткая история русского флота, вып. I,
стр. 77.
436 Там же.
437 В. Ф. Головачев родился в начале 20-х годов XIX в. Обра^
зование получил в Морском корпусе. С 1838 г. служил на флоте, в
1845 г. был приглашен на преподавательскую работу в Морской
корпус, но в 1848 г. был уволен в отставку по болезни. В 1852 г.
поступил на службу в Императорскую публичную библиотеку,
затем перешел в Министерство двора и, наконец, поступил на
должность переводчика в ученое отделение Морского технического
комитета. В 1860 г. был привлечен к составлению истории русского
флота и работал совместно с Елагиным по собиранию архивных
материалов. С 1868 г. по заданию Ученого комитета Морского
министерства стал читать лекции по истории флота. Сбор материалов
продолжал и после смерти Елагина.
В 1879 г. назначен на пост заместителя редактора «Морского
рборника». На этом посту работал до 1884 г., когда по болезни сно-
2(98

он посвятил созданию Севастополя как основной базы
Черноморского флота.
Головачев отказался от ставшей традиционной формы
описания закладки крепости, или кораблей, которая
предусматривала вначале обзор «высочайших повелений», а в
конце рашорт о «благополучном завершении». Он подробно
остановился на определении исторического значения
Черного моря и Крыма для русских с древних времен, когда
«наш великий князь Владимир в исходе X столетия
овладел западной частью Таврического полуострова» 438. Это
было «время... величия Славянской Руси»439.
Впоследствии, под влиянием внешнеполитических неудач, Крым
и Черное море были надолго потеряны Россией. Но Россия
не могла долго оставаться отрезанной от морей. Значение
морей было понято в начале XVIII в.: «обширная идея
политическая, общеславянская зарождается вновь только в
голове Петра. Она [Россия — Л. Б.] достигает снова всех
славянских морей: морей Черного и Балтийского» 440.
Головачев переходит затем к анализу роли в русско-
турецкой войне 1768—1774 гг. Азовского флота,
успешные действия которого содействовали победам русской
армии на суше. Присоединение Крыма дало возможность
учредить в 1787 г. в Ахтиарской бухте базу
Черноморского флота, опираясь на которую можно было изгнать
турок с северных берегов Черного моря. Головачев
указывает, что утверждение русских войск и флота в Крыму
повлияло на стратегические планы турок: «Думать мож-
ва ушел в отставку. Умер в 1904 г. (ЦГА ВМФ, ф. 315 (сб.), д. 684;
«Морской сборник», 1905, № 3.
Основные работы В. Ф. Головачева: «Действия русского флота в
войне со шведами в 1788—1790 годах». СПб., 1870; «История
Севастополя как русского порта». СПб., 1872; «О значении флота для
России на основании истории» («Морской сборник», 1898, № 9);
«Русский флот в прошлые и настоящие времена или постепенное
развитие русских морских сил» («Морской сборник», 1899, № 1—2);
«Чесменское сражение в его политической и стратегической
обстановке и русский флот в 1769 г.» («Морской сборник», 1900,
№ 1, 2); «Воспоминания но поводу 50-летнего юбилея Синопского
сражения» («Морской сборник», 1903, № 12); «Россия на Дальнем
Востоке». СПб., 1904.
Незавершенные работы (ЦГА ВМФ, ф. 315): «Об участии
судов нашего флота в завоевании Крыма»; «О славянах».
438 В. Ф. Головачев. История Севастополя как русского,
порта, стр. 1.
439 Там же, стр. 2.
I40 Там же, стр. 6.
29.1)

но, что первые наступательные действия турок весьма
сознательно направлены были в разрез нашей
операционной, или, скорее, оборонительной сухопутно-морской
линии... Наш знаменитый Суворов, назначенный по первой
же военной тревоге начальствовать нашими сухопутными
силами в южных частях Новороссии, не замедлил это
понять» 441. Успешные действия Днепровской флотилии на
море и войск Суворова под Кинбурном позволили
овладеть Очаковом. Блестящие победы Суворова на суше и
Ушакова на море способствовали успешному завершению
войны 1787—1791 гг. Только владея Крымом и морскими
базами, Россия могла обеспечить спокойное развитие
страны. Таким образом, «История Севастополя» у Головачева
превратилась в историю развития Черноморского флота.
Головачев отказался и от обычного для его времени
стремления морских историков рассматривать военные
действия флота сами по себе, без связи с действиями
войск на суше. Это особенно ярко проявилось в другой
работе Головачева, посвященной действиям флота в русско-
шведской войне 1788—1790 гг.442 Опираясь на
документальные материалы, Головачев дал анализ действий
русского флота в тесной связи с действиями армии. Он
тщательно отобрал факты, для разыскания которых потратил
немало времени в архивах, уделил много внимания
характеристике флота как в отношении его состава и
вооружения, так и в отношении определения его удельного
веса на данном театре войны. Он подробно осветил
вопросы стратегии и тактики, увязывая ход событий на Балтике
с событиями на юге, где шла в это время война с Турцией.
Впервые в русской военно-морской историографии такого
рода вопросы были поставлены столь широко.
Переходя к методам исследования Головачева,
следует отметить, что военную историю он рассматривал как
базу военной науки. «Тактика и стратегия..,— пишет
он,— составляют не более как скелет военной науки,
тогда как полный жизненный механизм свой эта наука
снова почерпает из истории и на весьма большую долю — из
истории отечественной» 443. Значение истории, по его мне-
441 В. Ф. Головачев. История Севастополя, как рурского
порта, стр. 119.
442 В. Головачев. Действия русского флота в войне со
швецами в 1788—1790 годах.
443 Там же, стр. 1.
300

йи1б, определяется чисто практическими целями, ибо «без
твердого знания истории... своего собственного морского
дела» нельзя решать ни вопросы стратегии, ни вопросы
тактики. При этом «нам будет недостаточно безотчетного
восхваления наших подвигов в официальных выражениях,
а скорее необходимо будет обращаться к точному анализу
•наших военных промахов и ошибок» 444.
В основу исторических работ, указывал Головачёв*
должен быть положен критйко-исторический метод,
позволяющий рассмотреть то или иное явление в связи с
другими явлениями. Этот метод Головачев довольно
последовательно применил в своих работах.
Несмотря на идеалистический подход к освещению
явлений военно-морского искусства, Головачев пытался
рассматривать войну со стороны не только
военно-технической, но и Социальной. Он писал, что «война — это
наиболее хищный из паразитов народного благосостояния»,
что подготовка к войне в мирное время поглощает «самую
крупную долю из государственного бюджета», что все
это наносит серьезный ущерб русскому народу 445.
Нужно сказать еще об одной важной стороне
деятельности Головачева. Он страстно боролся против попыток
английской и немецкой историографии представить
развитие русского флота в искаженном виде. В конце XIX в.
появилась работа Д. Кларка, посвященная проблемам
развития русского флота. Головачев указал на
несостоятельность утверждений Кларка об «искусственности
насаждения» русского флота, о якобы определяющем
значении английских специалистов в строительстве русского
флота и подготовке русских офицерских кадров 446.
Головачев выступал за возможно более
эффективное развитие русского флота, используя в этих целях
сильнейшее идеологическое оружие — военную историю.
Евгений Иванович Арене 447 опубликовал свои первые
работы после русско-турецкой войны 1877—1878 п.
Его серия статей «Из воспоминаний моряка о войне
444 Там же, стр. 3.
445 в. ф. Головачев. Чесменское сражение, стр. 55.
446 См. В. Ф. Головачев. Русский флот в прошлые и
настоящие времена.
447 Е. И. Арене родился в 1856 г. В 1873 г. окончил Морское
училище. Участник русско-турецкой войны 1877—1878 гг. В 1880 г.
был причислен к Военному министерству для работы в области
военной истории. Одновременно с 1882 до 1896 г. занимал команд-
- 301

1877—1878 гг.» свидетельствовала о способности Молодого
автора не только наблюдать, но и делать обобщения. Это
послужило основанием для зачисления его в «Комиссию
по описанию действий морских команд на Дунае». По
окончании Морской академии Арене был оставлен при кафедре
истории русского флота. Ему поручили составить
программу и написать учебник по курсу военно-морской истории.
С этой задачей Арене справился в сравнительно короткий
срок. В 1910 г. Академия издала литографированные
«Записки по истории русского флота», явившиеся первым
систематизированным учебным курсом истории морского
флота в России. Однако Арене не удовлетворился
составлением учебных пособий. Он видел то тяжелое положение,
в котором находился в конце XIX в. русский флот, и
стремился использовать военно-морскую историю как средство
пропаганды необходимости уделять больше внимания
развитию отечественного флота.
Арене обращается к опыту войны 1877—1878 гг. и
пытается доказать, что Россия не достигла значительных
результатов в этой войне и не овладела Константинополем
только потому, что не обращалось должного внимания на
флот: «Это сказалось,— пишет он,— в систематическом
урезывании и без того ничтожного морского бюджета и ко
времени войны дало уже весьма печальные результа-
ные должности на флоте. В 1896 г. окончил курс Николаевской
морской академии и был оставлен для подготовки к
преподавательской деятельности при кафедре истории русского флота.
С 1905 г. член Военно-морского суда. В 1910 г. назначен
ординарным профессором Военно-морской академии. В 1913 г. был снова
переведен на флот и назначен членом Главного морского суда.
С 1914 г.— член «Алексеевского комитета о раненых». Умер в 1919 г.
в чине генерал-лейтенанта по адмиралтейству (ЦГА ВМФ, ф. 433,
оп. 1, д. 410).
Основные работы Е. И. Аренса: «Из воспоминаний моряка в
войне 1877—1878 гг.» («Военный сборник», 1879, № 8—11); «Исто-
рико-тактический очерк минных заграждений» («Морской оборник»,
1888, № 5); «История русского флота. Екатерининский период».
СПб., 1897; «Заметки о плавании на клипере „Стрела"» (Отдел
рукописей Библиотеки им. Салтыкова-Щедрина, ф. Аренса, д. № 2—4);
«Роль флота в войну 1877—1878 гг.» СПб., 1903; «Русский флот.
Исторический очерк». СПб., 1904; «Материалы для
библиографического указателя по истории России и русского флота» («Морской
сборник», 1907, №1— 4,9— И; 1908, №10; 1909, № 4); «Записки по
истории русского флота». СПб., 1910; «Морская сила и история».
СПб., 1912; «Гангутская победа» («Вестник имп. общества рев*
нителей исторических знаний», 1916, вып. IV).
/302

ты» 448. Такое отношение к флоту, по его мнению, явилось
следствием отсутствия определенной военной доктрины,
тогда как «морская сила более сухопутной нуждается в
покровительстве политики, и всякое государство,
владеющее морскими берегами и флотом, должно следовать
принципам так называемой морской политики» 449. Бездействие
русского флота в этой войне, делает вывод Арене, «не
может служить доказательством его бесполезности для
России, как стараются внушить нам это англичане и немцы,
а лишь является подтверждением справедливости русской
пословицы: ,,что посеешь, то и пожнешь44» 450.
В предстоящей схватке с Турцией, указывал Арене,
русскому Черноморскому флоту предстоит решить Задачу
утверждения на Босфоре. «...В будущем нам рано или
поздно необходимо овладеть обоими проливами. Это
совершенно изменит стратегические условия» 451. Конечно,
осуществить эту задачу не легко, это будет борьба не на
жизнь, а на смерть, и «исход ее будет в значительной сте-
цени зависеть от морской силы»452. Но еще более
важным, по мнению Аренса, является утверждение русской
морской силы на просторах Тихого океана: «Самую
большую часть своих морских сил Россия должна будет
держать на Дальнем Востоке...» 453 «...Мы не можем,— писал
Арене,— в угоду немцам и англичанам уничтожить
создание Великого Петра, доказавшее более чем
двухсотлетнею службою свою живучесть и необходимость, и
вернуться к временам Московской Руси» 454. Это необходимо
сделать, чтобы Россия оставалась в «разряде» великих
держав. Эти призывы Аренса служили как бы идеологической
подготовкой русско-японской войны 1904—1905 гг.
Арене интересен не только работами по истории
русского флота, но и своей книгой «Морская сила и история»,
изданной в 1912 г. В этой работе Арене попытался
подвести итог развитию военно-морской историографии в
XIX в. Среди русских военно-морских историков в это
448 Е. Арене. Роль флота в войну 1877—1878 гг., стр. 103.
449 Там же, стр. 104.
450 Там же.
451 Е. И. А р е н с. История русского флота, Екатерининский
период, стр. 457.
452 Там же, стр. 459.
453 Е. И. Арене. Русский флот. Исторический очерк, стр. 66.
454 Там же.
303

йремй е!це не установились твердые йзглиДы йа
содержание и характер предмета исследования. В Морской
академии, как и в Академии Генерального штаба, велась
дискуссия о том, что должно стать предметом
преподавания: история военно-морского флота вообще или история
военно-морского искусства. Арене резко выступал против
тех, кто отрицал необходимость изучения истории военно-
морского флота в целом. Он указывал, что поскольку
«история военно-морского искусства изучает сущность
военных явлений на море, не зависящую от обстановки,
а следовательно, пригодную для всех времен», то это,
собственно говоря, даже «не история, а скорее анализ
исторических фактов, и притом не всех (насколько это,
конечно, возможно), а только избранных»455. Арене
ссылался на тенденциозность отбора фактов, на отрыв их от
обстановки и главное на отсутствие исторического
подхода к объяснению процесса развития военно-морского
искусства. Полезной наукой, по мнению Аренса, является лишь
военно-морская история в целом, причем наиболее
плодотворным будет изучение освещаемых ею проблем с
политической и стратегической точек зрения, так как «только
такое изучение дает нам возможность уяснить себе задачи
нашего флота и указать средства для их осуществления»456.
Только такая наука, по его мнению, может раскрыть пути
дальнейшего развития русского флота, тогда как история
военно-морского искусства вообще «не есть продукт нашего
национального творчества, а родилась на Западе и
пересажена к нам в готовом виде» 457. Арене подчеркивал, что
история 'военно-морското искусства связана с
отечественной историей, а военно-морская история «ю целом не
только целиком базируется на истории страны, к которой
относится, но и составляет органическую часть ее» 458.
Арене довольно определенно высказался и по поводу
существовавших тогда в исторической науке течений.
Указав, что до XIX в. историческая наука прошла два
крупных этапа (провинденциализма и метафизики), он
отметил, что с середины XIX в. и до начала XX в. в русской
историографии идет борьба между славянофилами и за-
455 Е. И. Арен с. Морская сила и история, стр. 79.
456 Там же, стр. 72.
457 Там же.
458 Там ж о, стр.
304

падниками. Он полагал, что славянофильское понимание
исторического процесса имеет преимущество, так как
обеспечивает уяснение «духа и своеобразной сущности
своей истории», однако требовал «поправки на
современность», когда «настает потребность
научно-положительного исследования во всех областях человеческого знания.
Вот начало современного научного
(позитивно-реалистического) понимания истории» 459. Опираясь на выводы
социологии Конта, Арене делает вывод, что историческая
наука имеет целью «отыскать законы исторического
развития на основании изучения всех его элементов» 46°.
В основе же этого развития, по его мнению, лежат три
фактора: естественная среда, историческая среда и
человеческая личность. Человеческое общество все время
находится в постоянном всемирно-историческом движении
на пути к вечному усовершенствованию. «Это и есть так
называемый исторический прогресс, душа философии
истории» 461.
Арене придает огромное значение фактам. Однако он
решительно выступает против описательного метода и
требует «сравнения, сличения и строгой проверки всякого
рода свидетельств и документов, прежде чем ими
пользоваться как материалом для исторических выводов и
заключений. Это,— заключает Арене,— и составляет задачу
исторической критики» 462.
Таким образом, Арене дал идеалистическое понимание
сущности и роли военно-морской истории как науки.
Изучение ее, делает вывод Арене вслед за Мэхэном, имеет
целью доказать, что «морская сила — один из главных
факторов мировой истории» 463.
Плеяду русских морских историков XIX в. замыкает
лейтенант В. К. Дитерихс, составивший на основе трудов
Кладо (см. ниже) обобщающий курс — «Записки по
военно-морской истории». Об этой малоизвестной работе
следует упомянуть потому, что она представляет собой как
бы рубеж между указанными выше двумя течениями в
военно-морской историографии. После нее стали появляться
труды главным образом по истории военно-морского искус-
459 Там же, стр. 5.
460 Там же.
461 Там же, стр. 11.
462 Там же, стр. 10.
463 Там же, стр. 1.
20 Л. Г. Бескровный
305

Ства. Йо своему содержанию это типичное славословие
царям, провозглашающее «прямую зависимость между
степенью развития и успехов русской морской силы и
степенью сочувствия к ней русских государей» 464. Движущей
силой в развитии флота, по Дитерихсу, всегда была
личность. Процесса нет, есть только субъективный фактор,
играющий определяющую роль. Кроме того, Дитерихс
стремился проиллюстрировать тезис о том, что именно
мореходной силе Россия обязана своим началом и могуществом.
«Благодаря мореходству она не потеряла в трудные
времена связи с образованным миром, залечила свои раны,
возвратила утраченное, приобрела по праву принадлежащие
ей границы и покрылась славой» 465. Историческая задача
русского флота, по Дитерихсу, состоит в том, чтобы сделать
Россию могучей державой, способной утвердиться на
Тихом океане. Этот тезис был продиктован
империалистическими устремлениями царизма на рубеже XIX
и XX вв.
После русско-японской войны, когда перед русским
флотом встали новые задачи, с капитальными трудами
по истории русского флота выступили Н. Л. Кладо,
Н. Д. Каллистов, А. И. Лебедев и Н. В. Новиков. Их
работы появились после серьезных неудач России на море.
Нужно было объяснить причины неудач и показать пути
исправления недостатков, вскрытых войной. -Задача была
ие из легких, так как предстояло доказать, что виновным
в поражениях был личный состав флота, а не социально-
экономический строй России.
Николай Лаврентьевич Кладо 466 в своем «Введении в
курс истории военно-морского искусства», касаясь истории
Крымской войны, патетически восклицал: «Чего же думал
464 В. К. Дитерихс. Записки по военно-морской историй.
Составлены по курсу морской тактики Н. Л. Кладо. СПб., 1898
(литограф, издание), стр. 1.
465 В. К. Д и т е >р и х с. Записки по военйо-морокой истории,
стр. 1—2.
466 Н. Л. Кладо родился в 1862 г. Образование получил в
Мореходном училище, а затем в Николаевской морской академии.
В 1886 г. был назначен воспитателем в Мореходное училище.
Позднее направлен на Тихоокеанский флот. В 1892 г. возвратился
ь Мореходное училище на должность преподавателя морской
военной истории. В 1805 г. был приглашен читать курс военно-морской
истории в Морской академии и в Николаевской академии
Генерального штаба. Во время русско-японской войны работал в' военно-
морском отделе Главного штаба. Выступил с рядом крупных ста-
306

личный состав [флота.— Л. Б.].- не выполняя даЖе
высочайших повелений о создании парового флота, которые
последовали в 1838 г., т. е. за 15 лет до Крымской войны» 467.
Он негодовал, что «личный состав показывал на смотрах
своему императору корабли, выкрашенные с Одного лишь
борта», и тратил время «на головоломную рёйДОвую гим~
настику» вместо того, чтобы заниматься боевой подготовь
кой468. Таким же был, по мнению Кладо, русский флот
и в русско-японской войне. Замена парусных кораблей
паровыми ничего не изменила. Нерадивый «личный состав»
не хотел выполнять «высочайших предписаний», и это
якобы стало главной причиной гибели Тихоокеанского
русского флота. Кладо не хотел видеть отсталости России,
закрывал глаза на социальные вопросы и рассматривал
только «чисто военную» сторону дела.
Кладо был поклонником военно-морских теорий Мэхэна
и Коломба, поэтому он преподносил историю русского фло-
тей о недостатках русского флота. Кладо не спасло то, что он
выступал под псевдонимом, и ему предложено было в 1906 г. подать
в отставку. Однако в 1910 г. его снова вернули в Морскую
академию. Кроме того, он был приглашен редактировать статьи по
военно-морской истории в «Военной адциклопедии» и в «Исторг
русской армии и флота». Участник первой мировой войны, в годы
которой писал очерки о ходе военно-морских действий. После
Октябрьской революции Кладо продолжал исследования по военно-
морской истории, оставаясь на позициях буржуазной
историографии.
Основные работы Н. Л. Кладо: «Военные действия на море и0
время Японо-китайской войны». СПб., 1Ш6; «Морская тактика».
СПб., 1-897; «Записки по морской тактике». СПб., 1898; «Курс
военно-морского искусства, читанный на курсе военно-морских наук цри
Николаевской Морской академии в 18(96—11®97 гг.». СПб., 18;99;
«История военно-морского искусства», вып. 1—2. СПб., 1901;
«Основы организации морской силы» («Морской сборник», 1899, № 10—12,
1<9О0, № 1, 2); «Организация морской силы», ч. 1—2. СПб., 1900—1901;
«Основы современного военно-морского дела». СПб., 1901;
«Дозорная и разведочная служба». СПб., 1904; «После ухода второй
эскадры Тихого океана». СПб., 1906; «Современная морская война». СПб.,
1905; «Очерки военных действий на море во время русско-японской
войны». СПб., 1906; «Введение в курс истории военно-морского
искусства». СПб., 1910; «Значение флота в ряду военных средств
государства». СПб., 1910; «О приморских крепостях с точки
зрения флота». Кронштадт, 1910; «Очерки мировой войны» («Морской
сборник», 1914, №9—12; 1915, № 1—4).
467 Н. Л. Клад о. Введение в курс истории военно-морского
искусства, стр. 391.
468 Там же.
307
20*

Та с позиции этих авторов, освещая в пой главным образом
лишь негативные стороны.
С тех же позиций выступали в военно-морской
историографии того времени Новиков, Лебедев и Каллистов,
утверждавшие, что до полной победы буржуазного строя
Россия не сможет создать могучий флот.
Мы не рассматриваем здесь их сочинений, так как
взгляды этих историков претерпели серьезные изменения
после Октябрьской революции, а основные свои труды они
создали уже в советское время.
Полковая историография
Значительное место в военной историографии занимает
Полковая историография. Начало ей было положено в
середине XIX в. Первые работы были написаны П. Карцевым
и А. В. Висковатовым. Они представляли собой
многотомные исследования, имеющие целью укрепить николаевскую
военную машину накануне Крымской войны. Проведение
буржуазных военных реформ во второй половине XIX в.
значительно острее поставило вопрос о политической
обработке как солдатских масс, так и офицерского корпуса.
В связи с этим по окончании русско-турецкой войны
1877—1878 гг. по всем военным округам был издан приказ
о составлении во всех войсковых частях памяток для
солдат и истории полков. Интенсивная работа по выполнению
этого приказа началась с 80-х годов XIX в. и
продолжалась до начала первой мировой войны 1914—1918 гг.
Особое значение ей придавалось после революции 1905 —
1907 гг., в которой принимало участие значительное числе
солдат. Напуганное тем, что революция затронула оплот
империи — армию и флот, царское правительство еще
более энергично стало требовать от офицерского корпуса
проведения политического воспитания солдат в
монархическом духе.
За это. время вышло более 250 памяток и историй
войсковых частей. Памятки, как правило, предназначавшиеся
для солдат, являлись пропагандистской литературой, не
представлявшей никакой ценности в научном отношении.
Гораздо большее значение имеют истории полков. К их
составлению часто привлекались известные военные
историки. В основном эти работы были написаны на
первоисточниках. Поскольку полковые архивы были затем в большей
308

части уничтожены, истории полков приобрели значение
источника.
Как правило, все истории полков были написаны в духе
академической школы. Их политическое назначение
состояло в утверждении в армии принципов самодержавия,
православия и народности468а.
468а Приводим библиографию истории гвардейских полко-в.
В 1872 г. была издана «Памятная книжка 1-й гв. пех. дивизии».
Лейб-гвардии Преображенский полк имел несколько работ, в
частности, работы шт.-кап. Азанчевского «История л-гв.
Преображенского полка» (СПб., 1859); шт. кап. Вишнякова и прапорщика
Мартынова «История л.-гв. Преображенского -полка»; А. Чичерина,
С. Долгова и А. Афанасьева «История л-гв. Преображенското
полка, 1683—1883 гг. (в 4-х томах) (СПб., 1883); П. О. Бобровского
«История л-гв. Преображенского полка (Царствование имп. Петра
Великого)» (В 2-х томах, СПб., 1900); альбом к 200-летию полка
«Краткий очерк 200-летней службы л-гв. Преображенского полка»,
изданный журналом «Чтение для солдат» (СПб., 1883), такого же
типа сочинение «Преображенцы» и «Памятка преображенца»
С. Шереметева (СПб., 1908).
Лейб-гвардии Семеновский полк также имел несколько работ:
П. Карцева «История л-гв. Семеновского полка» (в 3-х томах, СПб.,
1832) и Дирина «История л-гв. Семеновского полка, 16в*3—1888 гг.
(СПб., 1883) и его же «Краткая история л-гв. Семеновского полка
(для нижних чинов)» (М. 1883); Касаткина-Ростовцева «Памятка
семёновца» (СПб., 1909); П. Брона «Памятка семеновца» (о сра>-
жении при Лесной) (СПб., 1908); альбом к истории л-гв.
Семеновского полка.
Лейб-гвардии Измайловский полк представлен работами А. Дре-
някина «Краткая история л-гв. Измайловского полка» (СПб., 1830);
Висковатова «Историческое обозрение л-гв. Измайловского полка»
(СПб., 1850); Н. Зноско-Боровского «История л-гв. Измайловского
полка, 1730—1880 гг.» (СПб., 1882); М. Поливанова «Памятка пз_
майловца» (СПб., 1907).
Лейб-гвардии Егерский полк представлен работой А. Баиова
П-го «Исторический очерк л-гв. Егерского полка» (СПб., 1893) и
коллективной «Историей л-гв. Егерского полка, 1796—1896» (СПб.,
1896).
Лейб-гвардии Московский полк имеет несколько работ: Н. Пе-
стрикова «История л-гв. Московского полка» (СПб. 1903); И.
Дмитриева «Краткая история л-гв. Московского полка 1811—1883» (СПб.,
1883); в 1903 г. Н. Пестриковым была составлена так же «Памятка
нижних чинов л-гв. Московского полка». И, наконец, известна
безымянная работа «Л-гв. Московский полк» (СПб., 1899).
Лейб-гвардии Гренадерский полк имеет работы Пузанова
«История л-гв. Гренадерского полка 1756—1(845» (СПб., 18»4'5); :В. Судрав-
ского «История л-гв. Гренадерского полка, в трех томах» (СПб.,
1906), в издании «Досуг и дело» была опубликована для солдат
«История л-гв. Гренадерского полка, 1756—1872» (СПб., 1872) и два
издания — «Памятки лейб-гренадера» (СПб., 1906 и 1908).
Лейб-гвардии Павловский полк представлен работами Гауваль-
Э09

Военно-исторические общества
Впервые вопрос о создании Военно-исторического
общества был поставлен в 50-е годы XIX в. Голицыным, однако
его предложение не было одобрено правительством. Та же
судьба постигла аналогичное предложение Дубровина,
Масловского и Шильдера, которое было сделано в 90-е* годы.
та «История л-гв. Павловского полка 1726—1850» (СПб., 1852);
П. Воронова и В. Бутовского «История л-гв. Павловского полка
1790—1890 гг.» ('СПб., 1898); П. Воронова, В. Бутовского, И. Валь-
берга и Н. Карепова «История л-гв. Павловского полка, 1790—
1890 гг.» (СПб., 1898); «Краткой исторической запиской» (СПб.,
1870) и «Павловской памяткой», составленной Д. Ломаном (СПб.,
1886).
Лейб-гвардии Финляндский полк представлен в работах
Марина «Краткий очерк истории л-гв. Финляндского полка» (СПб.,
1846); Ростовского «История л-гв. Финляндского полка» (СПб.,
1881); С. Гулевич «История л-гв. Финляндского полка, 1806—
1906 гг.» (в 4-х томах) (СПб., 1909) и Шевелева «Памятка л-гв.
Финляндского полка» (СПб., 1899).
Лейб-гвардии Литовский полк представлен в работах Бара-
ниуса «История л-гв. Литовского полк?» (1872); В. Маркграфского
«История л-гв. Литовского полка» (1877) и Б. Сорокина «Наше
прошлое. Исторический очерк для нижних чинов» (1900).
Лейб-гвардии Кексгольмский полк имеет одну работу В. Мере-
диха «165 лет Кексгольмского Гренадерского имп. Австрийского
полка» (1876).
Лейб-гвардии Санктпетербургский короля Фридриха
Вильгельма Ш-го полк представлен двумя работами Орлова «Очерк истории
Петербургского полка, 1726—1880 гг.» (СПб., 1881) и «История
С.-Петербургского гренадерского короля Фридриха Вильгельма
Ш-го полка (издание для солдат)» (СПб., 1892).
Лейб-гвардии Волынский полк имеет «Опыт истории
Гренадерского Волынского полка», составленный А. Луганиным (1884—1889)
и «Юбилейную памятку для нижних чинов» (1889).
Исторические очерки были изданы: л-гв. стрелковым е. в.
батальоном— работа П. Карцева (СПб., 1885); л-гв. 2-м стрелковым
батальоном, л-гв. 4-м стрелковым батальоном — работа
Богдановича (СПб., 1881 и 1889); л-гв. стрелковым полком — работа
Мыльникова (СПб., 1889); л-гв. саперным батальоном — работа А. Воль-
кенштейна (СПб., 1852); Кавалергардским полком — очерки Виско-
ватова и Панчулидзе (СПб., 1832 и 1851); л-гв. Конным полком —
очерк Анненкова (СПб., 1849) и очерк X. Штакельберга (1881 и
1886); л-гв. Кирасирским е. в.— две работы А. Барановского (СПб.,
1872) и Н. Волынского (СПб., 1902); л-гв. Кирасирским е. в. имп.
Марии Федоровны полком — работа Маркова (СПб., 1884) и работа
Мордвинова (СПб., 1904); л-гв. Казачьим е. в. полком — работа
Жеребкова (СПб., 1876) и без автора (СПб., 1875); л-гв. Атаманским
е. и. в. наследника цесаревича полком — без автора (1875) и работа
П. Краснова (СПб., 1900); л-гв. Уральской казачьей е. в. сотней
(л-гв. Сводный полк) — работа Н. Мартынова (СПб., 1898) и Н. Мя-
кущгпна (Уральск, 1896); л-гв. Конно-гренадерским полком — рабо-
310

Правительство не считало возможным создание
общества, в котором свободно обсуждались бы проблемы военной
истории. Между тем потребность в такого рода научном
учреждении была очевидной. Существующие журналы не
могли обеспечить глубокую разработку проблем военной
истории, а также публикацию военно-исторических
документов и материалов по определенному плану.
Археографическая работа была сосредоточена в Главном
штабе.армии и Главном морском штабе, велась она от случая к:
случаю, без общего плана. Все зависело от степени энтузиазма
отдельных военных историков, интересы которых
определили характер и тематику военно-исторических сборников.
Громадная работа, проведенная Масловским и Мышлаев-
ским, лишь в известной мере восполнила пробел в области
-военной археографии и показала, что предстоит еще
большая работа, чтобы поставить на научную основу
разработку проблем русской военной истории.
Только после настоятельных просьб правительство
разрешило наконец создать в 1898 г. «Общество ревнителей
военных знаний» 469.
На первом заседании общества было заслушано
сообщение Мышлаевского «Прутский поход 1711 г.». В дальнёй-
та Дубасова (СПб., 1892), Люстера (СПб., 1893) и Виднэс (СПб.,
1853); л-гв_Уланским е. в. г. и. Алекс. Фед. полком — работа С. Гав-
ловского (СПб., 1897), К. Александровского (СПб., -1897), П.
Бобровского (СПб., 1903) и Н. Скалона (СПб., 1897); л-гв. Драгунским
полком— работа Ковалевского (Новочеркасск 1870) и А. Ливанского
СПб., 1903); л-гв. Гусарского е. в. полком — работа К. Манзей
СПб., 1859), очерк в журнале «Досуг и дело» (СПб., 1875) и работа
Бенкендорфа (СПб., 1875); л-гв. Уланским е. в. полком — работы.
В. Крестовского (СПб., 1876) и В. Матвеева (СПб-, 1860); л-гв. Грод-.
ненским гусарским полком — работа Ю. Елец (СПб., 1898); Собств.-
е. л. в. Конвоем — работа С. Петииа (СПб., 1899).
Составили также свои истории гвардейские артиллерийские
бригады. Общая работа П. Потоцкого (СПб., 1896). По батареям:
1-й арт. бригады — работы Кавтарадзе (СПб., 1905), Пиотровского-
и Потоцкого (СПб., 1898), Якимовича и Илькевича (СПб., 1900)"/2-ий
арт. бригады — работы Т. Беляева (СПб., 1873), В. Зедерголкма
(СЩ., 1897), В. Яковлева (1903); 3-й арт. бригады — работа В.
"Мамонтова; гвардейской конно-арт. бригады — работы В. Абазы (СПб.,,'
1896), А. Карцева (СПб., 1908) и П. Чеботарева (СПб., 1905). Полную
библиографию истории полков см. Л. Г. Бескровный. «Очерки
по источниковедению военной истории России». М.? 1957,
стр.-425—430.
469 Учредителями общества были генерал-майоры Бибиков и"
Глазов, подполковник Гулевич, капитан Корф, штабс-каййтаньг
Новицкий, Болотов, Левшин.
311

шем заседания проводились несколько раз в год (и
посвящались не только вопросам военной истории, но и
военной теории.
Общество имело свои отделения в Риге, Вильне, Чугуе-
ве, Тифлисе, Воронеже и других городах. Общее число его
членов дошло в 1899 г. до 40 тыс. человек. Общество
получило право издавать «Вестник общества ревнителей
военных знаний» (один-два номера в месяц, редактор Л. В.
Евдокимов), а с 1906 г.— «Журнал общества ревнителей
военных знаний» (четыре книги в год, редактор Н. Н.
Головин). Нужно сказать, что главной целью общества была
пропаганда исторических и общих военных знаний, а не
глубокое изучение военно-исторических проблем. Это
явилось причиной того, что военные историки поставили
вопрос о создании научного общества. Еще в 1901 г.
Бобровский выступил на эту тему в «Русском инвалиде». Вслед
за тем Гейсман направил Лееру доклад о необходимости
создания такого общества. Но «Русское
военно-историческое общество» было открыто только в 1907 г. 470
Правительство пошло на это, чтобы иметь возможность
контролировать деятельность военных историков и
придавать ей соответствующее направление.
Общество поставило перед собой следующие задачи:
«1) Изучение военно-исторического прошлого русского
народа во всех его проявлениях.
2) Объединение на этой почве всех лиц, работающих
в этой области или содействующих расширению военно-
исторического кругозора» 471.
Таким образом, общество рассматривалось как
организация, стоящая «вне политики». Но это на словах. В
действительности же оно было организацией Военного
министерства, дававшего субсидии на его содержание и
существенно влиявшего на направление его деятельности.
На учредительном собрании общества выступил с
докладом Мышлаевский. Он указал на два периода в
развитии русской военной историографии: первый — до
Милютина (т. е. до буржуазных реформ), а второй — со времени
Милютина, когда военно-историческая наука стала на бур-
470 Инициаторами создания общества были Мышлаевский, Ко-
любакин, Военский, Струков, Жерве, Каменский, Скалой,
Мартынов, Григорович, Панчулидзе, Кротков, Чечулин, Симанский и
Кияновский (ААИМ, ф. ИРВИО, оп. 95/1, д. 2, лл. 1—2).
471 ААИМ, ф. ИРВИО, оп. 95/1, д. 2, л. 3.
312

жуазный путь развития. «До Д. А. Милютина,— по словам
Мьтшлаев'ското,— военно-историческая наука обслуживала
интересы'Правительства, а'нешироких кругов (Общества» 472.
В этот период авторами наиболее капитальных и
характерных трудов были Михайловский-Данилевский и
Богданович. Второй период характеризуется якобы свободным
развитием науки после буржуазных реформ. В этот период
со своими трудами выступил Милютин. «Влияние
Милютина выразилось не только в области военной
истории... При его содействии и помощи и сотрудничестве
Обручева выросли такие имена, которые в настоящее время
украшают нашу науку. Я разумею Дубровина,
Масловского, Бранденбурга, Бобровского, Шильдера и др. Они
принадлежат к первой серии крупных работников на поприще
нашей науки и создали ту научную базу, на которой
выросла плеяда других, менее заметных и известных
историков» 473.
Мышлаевский наметил программу действий общества.
На этом же собрании был принят устав, особенностью
которого являлся сравнительно широкий доступ в общество.
Однако действительными членами общества считались
только историки, имевшие печатные труды, а остальные
принимались лишь в качестве «членов-сотрудников».
Согласно уставу, общество имело четыре «разряда»:
1) полковых и корабельных историй, 2) истории войн,
3) истории военного искусства и 4) военной
археологии.
Председателем общества был избран генерал Д. А.
Скалой, редактор «Столетия Военного министерства». Его
заместителем был сначала А. 3. Мышлаевский, а с
1912 г.— Н. П. Михневич. Разряд полковых и корабельных
историй возглавлял Н. П. Потоцкий, разряд военной
археологии — проф. Н. В. Веселовский. Остальные разряды
возглавляли соответственно А. К. Баиов и Н. П. Михневич.
Общество поставило задачу иметь свои отделения в
основных военных округах и разработало для этих отделений
специальную инструкцию 474. С 1909 г. общество стало
издавать «Труды императорского русского
военно-исторического общества», а с 1910 г. постоянный «Журнал импера-
472 Там же, лл. 148—149.
473 Там же.
474 Там же, д. 439.
313

торского русского военно-исторического общества»
(редактор проф. П. Н. Симанский).
В 1910 г. было выпущено пять номеров журнала, а в
1911 г.— семь. Однако недостаток средств заставил
общество прекратить это издание. Взамен его стал выходить
информационный журнал, рассылаемый бесплатно членам
общества (редактор А. К. Баиов).
Нужно упомянуть также об органе киевского отдела
Общества, который под названием «Военно-историческдй
вестник» выходил до 1914 г.
Кроме журнала, Общество издавало свои «Труды».
С 1909 по 1914 г. их было издано семь томов. Свои
«Труды» имели также Московский, Орловский и Варшавский
отделы Общества. Наконец, Общество издавало также
«Записки разряда военной археологии и археографии
императорского русского военно-исторического общества»
(1911-1914).
Кроме периодических изданий, Общество публиковало
отдельные работы своих членов. В частности, им были
изданы работы Волынского и Баиова. Придавая большое
значение археографической работе, Общество обсудило вопрос
об упорядочении Центрального военного архива и об
устройстве архивов в военных округах 475. Таким образом, за
сравнительно короткий срок оно проделало довольно
значительную работу.
* * *
Развитие русской военно-исторической науки во
второй половине XIX — начале XX в. происходило в эпоху
капиталистического развития страны.
Социально-экономические изменения русского общества имели следствием
существенные изменения в расстановке классовых сил. На
политическую арену выступил рабочий класс, что привело
к объединению сил дворянства и буржуазии, с одной
стороны, и к складыванию союза пролетариата с
крестьянством, с другой. Этот процесс нашел свое отражение и в
идеологии. Прогрессивная русская общественная мьтсль от
утопических взглядов революционеров-демократов 60-х
годов пришла к марксистскому учению об обществе. Дворян-
475 ААИМ, ф. ИРВИО, он. 96/1, д. 22, л. 8.
314

ско-буржуазная общественная мысль по-прежнему
опиралась на идеалистические концепции.
Общественные теории оказали большое влияние на
развитие и общей и военной истории. В исторической науке
шла борьба между дворянско-буржуазными и
марксистской концепциями. В то же время происходили споры
между представителями дворянской и буржуазной
историографии.
Военно-историческая наука этого времени являлась
полем битвы прогрессивного и реакционного направлений
общественной мысли. Прогрессивное направление было
представлено высказываниями революционеров-демократов,
а затем марксистско-ленинской теорией о войне и армии.
Реакционное направление — работами дворянских и
буржуазных военных историков, между которыми
существовали серьезные противоречия. Однако и те и другие
служили одной цели — укрепить существующий
капиталистический строй, укрепить царизм, утвердить взгляд на
войну и армию как на явления постоянные, доказать
неизменный характер принципов военного искусства. Все
попытки военных историков проследить процесс развития
в субъективно-идеалистическом плане неизбежно терпели
неудачу, ибо им не удавалось выявить объективные
законы, лежащие в основе этого процесса. Вот почему
дворянская и буржуазная военно-историческая наука была
бесплодна в принципиальных вопросах военной истории.
Ничего не дали также попытки рассмотреть военное
искусство вне связи с конкретной военной историей
отдельных народов. Теория «столбовой дороги» неизбежно вела
к теории «избранных наций», а затем к пресмыкательству
перед иностранщиной. Реакционные представители
дворянской историографии культивировали взгляд о духовной
неполноценности русского народа и русской армии. Они
принижали героическое прошлое России и русское
военное искусство.
Идеологи пролетариата противопоставили дворянской
и буржуазной историографии марксистское учение об
обществе. В. И. Ленин развил учение о войне и армии,
которое вооружало рабочих в схватках с царизмом. Против
этого учения выступила и дворянская и буржуазная
историография. Способствуя сохранению существующего строя,
она старалась утвердить в военной истории теорию
эволюционного развития, доказать, что последнее касается лишь
315

конкретных способов ведения войны и военных действий
и не затрагивает «вечных и неизменных» принципов
военного искусства. Она стремилась установить определяющую
роль субъективного фактора и принизить роль народных
масс в военной истории. Охранительные тенденции
привели официальную военную историографию в тупик, к
идейному кризису.
Советская историческая наука, опираясь на
разработанное В. И. Лениным учение о войне и армии, создала новую
военно-историческую школу, рассматривающую развитие
поенного дела с подлинно научных марксистских позиций.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение 3
Глава 1. Летописи и военно-исторические повести .... 8
Глава 11. Военно-историческая мысль в XVIII в 22
Военная теория 22
Общественная мысль 27
Общая историография . . . 31
Военная историография 41
Глава 111. Складывание военно-йсторйческой науки в
первой четверти XIX в. 59
Военная теория 59
Общественная мысль 64
Общая историография 66
Военная историография 69
Декабристы 69
Официальное направление 96
Глава IV. Военно-историческая наука во второй четверти
XIX в 107
Военная теория 107
Общественная мысль 113
Общая историография 114
Военная историография 126
Общевойсковая историография 126
Военно-морская историография 145
Глава V. Военно-историческая наука во второй половине
XIX —начале XX в 152
Военная теория 157
Общественная мысль 162
Общая историография 164
Военная историография 182
Общевойсковая историография 189
Школа академистов « 203
Русская школа 218
317

Историография родов войск • . . 271
Историография кавалерии 271
Историография артиллерии 277
Историография инженерных войск .... 286
Историография военно-морского флота . . 291
Полковая историография 308
Воеппо-исторические общества . • 310

Любомир Григорьевич Бескровный
Очерки по военной историографии России
*
Утверждено к печати
Институтом истории АН СССР
*
Редактор И. В. Бестужев
Художник И. А. Литвишко
Технический редактор Я. Д. Новичкова
Корректоры В. Г. Богословский, Е. В. Мишакова
*
РИСО АН СССР № 35-81 В Сдано в набор 21/П 1962 Г
Подписано к печати 11/У 1962 г.
Формат 84X108 ум 10 печ. л. 16,40 усл. печ. л.
уч.-издат. л. 17,4 Тираж 2500 экз. Т-03198
Изд. № 246 Тип. за к. № 317
Цена 1 руб. 24 коп.
Издательство Академии наук СССР
Москва, Б-62, Подсосенский пер., 21
2-я типография Издательства
Москва, Г-99, Шубинский пер., 10

ОПЕЧАТКИ И ИСПРАВЛЕНИЯ
Стр.
21
29
53
106
109
175
177
246
255
304
Строка
4 сн.
21 св.
17 сн.
15 сн.
16 сн.
15 св.
19 сн.
20 сн.
16 сн.
14 сн.
Напечатано
статья
одни
(1744—1810)
одного
у А. И. Пальм
интересы
всем
работы.
результат
связана
Должно быть
статьи
один
(1744—1818)
оного
А. И. Пальм
интересы помещичьего
всех
работы по военной
истории.
результатом
не связана
• Г. Бескровный

:^Н*^ЦЙ|