ISSN 0130-1640
„Knowledge is power" (F.Bacon)
ЗНАНИЕ- СИЛА

Постановка А. Обр- сковой, Щ ,о В. Ьреля.

ВРЕМЯ И МЫ
В минувшем году мексиканская актриса Вероника Юдит
Сайно Кастро по своей популярности в России уступила
только трем самым высокопоставленным лидерам —
президенту, премьер-министру и вице-президенту т
(именно в такой последовательности). Это показали
все наиболее масштабные и достоверные опросы
населения. За всю историю изучения общественного
мнения это беспрецедентный случай. Малоизвестная,
-«овсе не звезда, из далекой страны «третьего мира»,
чужеродной нам по историческому опыту, складу
мышления, языку, стала национальным кумиром
народов, населяющих бывшую великую империю.
Что нам марианна?
...Я живу только этой картиной, от нее мир стал
красивее и интереснее, как правильно там говорится
о людях разных, каких у нас очень много — и
жестоких и хороших. Самую суть показывают, самое сердце
затрагивает эта картина, почему у нас не ставят такие
фильмы — или не умеют, или не хотят? А жаль. Сейчас
жизнь очень тяжелая, и этот фильм — как солнце
среди тьмы, все забываешь, когда его смотришь. Спасибо
вам за такое наслаждение.
...Я болею и боюсь умереть в такое чудесное время
и не увидеть больше этой картины.
В. ТРИНЧЕНКО, пенсионерка, г. Волхов
Здравствуйте, Вероника Кастро!
Желаю, чтобы Вам когда-нибудь сказал настоящий
мужчина: — Вероника, хватит. Ты уже поработала.
Отныне я беру все на себя: твои дорогие наряды,
путешествие, оплату твоей раскошной жизни.
НАДЯ, 12 лет, г. Воронеж
На телевидение Останкино.
Я уже писала от мнения народа, многого народа.
Слышала во всех видах транспорта... Что вы делаете
с людьми, с народом, издеваетесь просто. Люди и так
все взволнованы, сделались больные... Идет фильм, все
сидят спокойно, смотрят, расслабились, особенно фильм
«Богатые тоже плачут». Прекратите прерывать фильмы
биржами. Как все люди ждут фильма! С удовольствием
смотрят. Пятого июля (у меня) умер отец, тридцатого
августа умирает мама. Не дожили они до конца этого
фильма, а так жаль. Но действовали на них эти биржи...
ПОТОКИНА
РАИСА ЯКОВЛЕВНА,
_ 62 года, г. Тамбов
Этот номер имеет сквозную тему:
самопознание.
Мы пытаемся заглянуть
хотя бы в некоторые из зеркал,
отражающих сложную совокупность
под названием «российское общество».
со
(У
X
X
03
X
СО
У
©
ЗНАНИЕ —
СИЛА 9/93
Ежемесячный
научно-популярный
и научно-художественный
журнал для молодежи
Зарегистрирован 28.12.1990 года
Регистрационный № 1319
№ 9(795)
Издается с 1926 года
Главный редактор
Г. А. Зеленко
Редколлегия;
Л. И. Абалкин
И. Г. Вирко
(зам. главного
редактора)
A. П. Владиславлев
Б. В. Гнеденко
Г. А. Заварзин
B. С. Зуев
Р. С. Карпинская
П. Н. Кропоткин
A. А. Леонович
(зам. главного
редактора)
Н. Н. Моисеев
B. П. Смилга
Н. С. Филиппова
К. В. Фролов
В. А. Царев
Т. П. Чеховская
(ответственный
секретарь)
Н. В. Шебалин
В. Л. Янин
Обложка А. Обросковой и А. Грицкевича.
Фото В. Бреля.

Здравствуйте, уважаемая Вероника!
...Поверьте, еще ни один фильм так не смотрела, так он в душу проникает,
так как ваш фильм затрагивает и мои проблемы...
Я чувствую, как все будто бы происходит со мной. Только я осталась
одна с ребенком, а у вас все же Луис Альберто к вам вернулся.
...Я очень хочу вам исповедоваться, как родной матери. Хотя бы вы
помогите мне советом, что мне делать... в моей жизни все перевернулось.
Помогите мне хотя бы чем-нибудь.
(На конверте:
г. Москва. Киноактрисе Веронике Кастро. Лично в руки 1
Дорогая передача телевидения!
...Мы уже старенькие, малограмотные, но передачи все смотрим по
телевизору, ждем с нетерпением время в 10 часов вечера. Нам интересно, и
печально, что творится в стране нашей, а уж встречу-то с Марьянпй Кастро
«Богатые тоже плачут» не опишу вам без любви. Спасибо тебе, Марианочка,
ты наше солнышко, звездочка... Здоровья тебе, деточка. Я даже целую
телевизор, когда вижу тебя. Мы все дела бросаем и идем к тебе на встречу,
но так длится мало это удовольствие. Мы стараемся все убрать по двору,
чтобы порядок был, вроде бы ждем тебя в гости. Помою полы, наготовлю
повкусней еды. Придумываю. И такая счастливая у меня минуточка... А
другой раз ругаю тебя — злюсь; «ну что же ты так сделала»... Кричим с
дедом: «Ну говори, ну говори, что твое дитятко!». Если бы ты могла,
моя розочка, это слышать...
Семья ЧЕБОТАРЕВЫХ,
село Жариково
Здравствуйте, Вероника (Марианна)/
Вероника милая, сообщите мне этого фильма оконцовку, а то я не выживу.
Я соображаю головой, что это — кино, а сердцем — нет, не могу... 40
Прошу вас, приезжайте к нам в Амурзет, я вас встречу, угощу, приму
вас. Я не имею родных, я из детского дома, мою маму убили в Войну,
мне было семь лет.
...Я вполне здорова, просто я всем сердцем потянулась к вам, к вашему
фильму... Я просто хочу быть по возрасту вам, может мамой, может, сестрой
или просто знакомой...
Валентина Ивановна КАМБОРЯНЦ, 57 лет. пос. Амурзет
Хабаровской обл.
Здравствуйте, очень милая и дорогая Вероника!
Очень и очень хочу, чтобы вы приехали в г. Качканар Свердловской
области. Билет с Москвы до Качканара — через ж. д. станцию «Гора Благо-
датская». Здесь вы сойдете с поеэда и сразу же сядете в электричку
Тагил — Качканар, и здесь я живу.
...До скорой встречи. Только дайте телеграмму, я вас встречу с цветоч-
ком-колокольчиком в руке...
Нина Ивановна ПЕСТОВА, пенсионерка
т
Здравствуйте Вероника Кастро (Марианна) f
Наконец-то в своей жизни мы почувствовали счастливые минуты, увидя
такой фильм, такую удивительную любовь, ласку, скромный, красивый,
необыкновенный фильм...
Мой муж — участник войны и инвалид второй группы, в данное время
|з четвертый месяц лежит в больнице... Приходя в больницу, он ждет, как господа
"t бога, моего рассказа о Вас, о фильме, а сам еле дышит.
Я точно похожа на Людмилу Зыкину... люди с Москвы спрашивали —
вы не сестра Людмилы Зыкиной? Я рада, что похожа на таких людей.
Анна Даниловна МИРОШНИЧЕНКО, Краснодар
•J.

Сотрудники телекомпании Останкино! . •
...Вы, наверное, смеетесь — еще одна чекнутая. Да это всего лишь
грезы, но если люди, соприкасаясь с ними, становятся другими? Если после
фильма по-другому смотришь на мужа и совсем не хочется кричать на
детей, а хочется быть ласковее, накраситься и надеть хорошее платье — кто
может осудить за это?
Марина Владимировна НИКИФОРОВА, 34 года,
г. Орехово-Зуево Московской области
Смотрю фильм «Богатые тоже плачут» и все больше прихожу к убеждению,
что демонстрируют этот фильм с одной целью — чтобы на фоне этого фильма
сгладить посредственность своих фильмов.
...В фильме нет ни одного положительного персонажа — ни одного.
И прежде всего Марианна...
Исходя из отношения автора к Марианне, с полным основанием можно
оправдать любую женщину в России^ бросившую ребенка, а ведь наши
женщины бросают своих детей, будучи в худшем положении, чем Марианна.
Марианну бросил муж, но она богата. А наши бедные женщины, когда их
бросают мужья, остаются вообще нищими. И никто их не оправдывает, а
справедливо осуждают и правильно делают. Мать должна быть прежде всего
матерью...
Марианна не могла найти своего сына. Какая она мать! А когда нашла,
больше всего беспокоилась не о судьбе сына, а о своем благополучии.
А таких красавиц, как Марианна, в Краснодаре можно встретить из
десяти не меньше двух или трех! Ни вида, ни игры!
ШАГАЕВА, г. Краснодар
В. Дубицкая,
социолог
Мифологический трикстер
культурных маргиналов
Четыре гипотезы о «Марианне»
Несомненно одно: фильм популярен,
хотя — по оценкам профессиональных
кинокритиков —- плох. Фильм
фантастически плох и столь же фантастически
популярен.
Однако он живет в нашем обществе
самостоятельной, не только экранной, но
и социальной жизнью, и не удается от
него отмахнуться. Кинокритикам еще
1*
придется поломать голову над тем, как
он сделан, а социологам — над тем,
почему именно в нашей стране, именно
в наше время мексиканский сериал
«Богатые тоже плачут» так пришелся по
душе 65 процентам всей потенциальной
телеаудитории СНГ. Это — больше, чем
население любой европейской страны.
Это — целый народ, целый «культур-
• а.
X \О
х к
■В г-
I X
п •
-и

■-1 ■
э
* ?
J*
nl]
Г) •
» U
ный этнос», отразивший свои ожидания,
оценки, свое понимание искусства и
жизни в письмах, присланных в
«Останкино» в минувшем году. К июлю 1992
года «Останкино» и Марианна получили
двадцать одну тысячу писем. Накануне
приезда Вероники Кастро в Москву
почта доставляла по десять тысяч писем
ежемесячно!
Гипотеза первая.
А если это и не искусство вовсе?
В самом деле:
образы, персонажи фильма —
схематичны, просты и однозначны, как маски:
богатые легко отличимы от бедных,
добрые от злых, любящие от ненавидящих,
бесхитростные от коварных;
абсолютно нет фона или контекста
(культурного, социального,
изобразительного или музыкального), на котором
взаимодействуют герои. Основная
семантическая единица — «событие»,
основной способ организации смысловых
единиц в тексте простая
последовательность;
цели и мотивы героев не допускают
различных толкований, оценки их
поступков однозначны, должное и запрещенное,
норма и санкция находят свое
абсолютное воплощение;
информация явно избыточна,
рассчитана на суггестивный эффект;
содержание фильма передается через
последовательность знаков-терминов, без
труда считываемых зрителем. Смысл
такого «текста» не воссоздается в акте
восприятия, а прочитывается; он
исчерпывающим образом представлен в самом
фильме, нужно лишь уметь смотреть
(читать). Фильм воспринимается не как
художественный, а как естественный
язык. Как сама жизнь («Все, что
показано в фильме,— правда»,
«Преклоняюсь перед авторами, которые так
досконально знают все тонкости жизни»,
«Такой честный жизненный фильм», «Я
соображаю головой, что это — кино, а
сердцем — нет, не могу»,— так пишут
о фильме его зрители).
Это — не художественное
произведение. Это вообще не искусство.
А что же?
Гипотеза вторая.
Не фильм, а миф
Нет сомнения, что содержание
фильма «Богатые...» — это манифестация
ценностей семьи, причем патриархальной
семьи — с детьми, внуками,
приживалками, преданной, уже ставшей родной
прислугой. Но важно другое — фильму
удалось сыграть роль мифа, разрешаю
щего — хотя бы иллюзорно —
ликт между патриархальной
нормативной системой и какой-то иной
культурой в сознании некоего «культурного
этноса».
Подлинное содержание мифа — вовсе
не конкретные приключения героя, а
столкновение культур, нормативных
систем — история восстановления
равновесия. Миф не только
отражение реальных социальных, культурных,
психологических конфликтов, но
одновременно — обозначенный в идеальной
форме акт созидания порядка из хаоса.
Это своеобразный логический инструмент
для разрешения противоречий (бинарны "
оппозиций).
Механизм «переживания» мифа
действует так, чтобы сделать невидим ым,
неощутимым противоречие между
культурным предписанием и отклоняющимся
от него поведением мифологического
героя, то есть снять конфликт между
старой и новой нормативной системой.
Цель мифа, по Леви-Стросу, в том,
чтобы примирить исходное
противоречие, чтобы преобразованиями более
«сильные» оппозиции свести к более
«слабым». Мера «слабости» противостояния
связана с включенностью в иерархию
привычных культурных кодов в
понятные контексты.
Нетрудно показать, что фильм
построен по принципу снятия
противоречий методом медиации, то есть замены
более «сильных» оппозиций на бол**^
«слабые». При этом «сила» оппозиций
определяется как степень
неопределенности выбора или решения и зависит,
конечно, от контекста. Скажем, тема
супружеской верности начинается с
противопоставления жены (Эстер) и
возлюбленной (Марианна) — ситуация выбора
с высокой степенью неопределенности

(хаос); эта оппозиция сменяется более
«слабой»: жена (теперь это уже
Марианна) — искусительница (злодейка Сара).
«Слабость» этой оппозиции объясняется
большей определенностью выбора. И
наконец, на сцене появляется медиатор
(трикстер) — Марианна, преданная
супруга и одновременно неверная жеиа,
"**>товая ради сына (предполагаемого лю-
ТЬвника) оставить мужа. Подозрения
рассеиваются, и порядок
восстанавливается вместе с определяющей его нормой.
Отметим, что все системы оппозиций,
представленные в структуре фильма, в
конечном счете «снимаются» в образе
Марианны, универсального трикстера.
Так, одна из основных ценностей
патриархального сознания — образ
женщины-матери. Для Мариаины эта
линия ее судьбы начинается с «сильной»
оппозиции нормы и поступка
(брошенный сын), далее эта оппозиция
сменяется более «слабой»: нормы (Мариан-
иа любит свою приемную дочь) и
реального поведения (Марианна, увлеченная
^ботами о найденном сыне, забывает
о чувствах Марисабель, ие
догадывается о ее переживаниях), и наконец, опять
на экране трикстер: Марианна —
счастливая мать и, видимо, будущая
свекровь приемной дочери — в окружении
своих детей.
По отношению к любой линии
фильма — богатство и бедность, сиротство
и любовь детей к родителям, идеал
полной семьи и разрушение семейного
очага — Марианна выступает как
«культурный маргинал». Она всегда нарушает
норму и вместе с тем восстанавливает
ее, соединяя в себе и своей судьбе
черты одновременно отклоняющегося и
нормативного поведения.
Феноменальный успех Марианны
объясняется тем, что фильм сыграл роль
^1ифа, снявшего напряжение в
культуре, внутри которой происходит
столкновение двух нормативных систем или, по
крайней мере, размывание границ
старой нормативной системы. Новые,
изменившиеся условия жизни не позволяют
больше традиционной культуре быть
основанием для выбора поступка и его
оценки. Все больше «культурных
аборигенов» в реальной своей жизни и
судьбе отклоняются от предписания
традиционной культуры, становятся
невольными «нарушителями» (не будучи ими по
натуре). А следовательно, все больше
носителей культуры испытывают
психологический дискомфорт, оказываясь в
своего рода культурной пустыне.
Миф призван снять это накопленное
массовое напряжение, придать
проблемным ситуациям вид повседневности. В
случае «Богатых...» миф не приводит к
замене традиционной нормативной
системы новой, но заметно расширяет
границы одобряемого поведения.
Эффект Марианны — это результат
массового переживания иллюзорного
способа разрешения накопленных в
культуре напряжений, акта восстановления
ценностного порядка, сеанса народной
психотерапии.
Гипотеза третья.
Марианна — мифологическая
героиня культурных и социальных
маргиналов нашего общества
Кто же они, те зрители, на которых
так точно «настроен» фильм? Прежде
всего — женщины (75 процентов);
мужчин — всего 11 процентов; остальные
письма — семейные или коллективные.
Эти люди — в основном пожилые —
живут в средних городах России,
далеко от центра (69 процентов писем),
но есть письма из Москвы и
Петербурга (14 процентов).
По письмам трудно определить
социальную принадлежность авторов. Но
можно рассмотреть специфический и
очень выразительный показатель --
грамотность. Читая письма, мы
встречаемся с полуграмотными, неграмотными и
абсолютно неграмотными текстами.
Скорее всего, поклонники Марианны —
представители городских (и сельских)
маргинальных слоев, то есть тех, кто уже
не принадлежит к старой
патриархальной культуре, но еще связан с ней
генетически, социальной памятью.
Компьютерная статистическая
обработка результатов контентанализа
двухсот пятидесяти писем позволила
выделить такие типы восприятия фильма.
ч го
X &■
и о-
V О.

2
Li
s
* ?
Mi
'II
■> a
Первый назовем
аффективно-исповедальным.
Вот его характерные черты.
Отождествление себя с героиней по
сходству судьбы, которое
устанавливается на основе случайных, чисто
внешних признаков; существенно то, что это —
судьба несчастливая, трудная, горькая:
«Ничто в нашей тяжелой жизни нас
так не радовало, как ваш прекрасный
фильм. Все болезни, горе за горем» (в
этом месте над строкой приписка: «мне
63 года, а дают 40—45»), «то сама
инвалид 2-й группы труда, то сын окончил
политехнический институт на красный
диплом с отличием, а затем на 2 года
офицером в армию, там облучился, у
него рак, болен, работал в институте,
группу сняли, а ои все слаб, двое
деток, когда сняли группу он огорчен и
потянуло ему глазик и дергается до сих
пор, муж участник войны...»
В этой скороговорке все сразу: и
страдание, и гордость («дают 40 лет»), и
желание рассказать о себе, поделиться
«выпавшими на долю» горестями;
аффективный стиль изложения,
близкий к ритуальному плачу;
психологическое состояние передается,
как правило, через перечисление
событий и действий;
мощная эмоциональная вовлеченность
в процессе переживания увиденного на
экране. «Когда Вам было трудно,
когда Вы попали в беду и потеряли
ребенка, вообще я была с Вами рядом.
Я сидела и часто от всего сердца
своего христианского молила Бога и
говорила такие слова: «О Господи, помилуй
Марианну. Сохрани ее дева Мария,
Пресвятая Богородица, пошли ей счастья»,
и когда Рамона к вам подходила в
трудную минуту, я ей говорила:
«Спасибо тебе, милая Рамона», а когда вы
перед Луисом Альбертом встали на
колени, чтоб он забрал заявление, чтоб
Бетито оправдали, я зарыдала на всю
комнату и, выпив от сердца лекарство,
все равно продолжала фильм смотреть».
Или: «Когда Марианна получила
письмо от Луиса Альберто, где о
разводе написано, и убежала, я день целый
стонала: Боже наш. Боже... А потом дня
три были слезы без удержу».
Таких писем — около 15 процентов,
и всегда они — личные, чаше — от
женщин.
Второй тип восприятия —
концептуально-оценочный. И письма, отнесенные к
этому типу (их 47 процентов),— чаще
коллективные. Оии полны
морально-этических рассуждений и однозначных
оценок героев и их поступков со ссыл
кой на мнение большинства (соседей
сослуживцев, пассажиров в транспорте,
женщин в очередях, «всех пенсионеров,
где я живу», или даже «всего
русского народа»).
Третий тип —
ритуально-символический, просмотр очередной серии
связывается с определенными символическими
действиями: «Когда вижу тебя, мы все
дела бросаем и идем к тебе
навстречу. Мы стараемся все убрать по
двору, чтобы порядок был, вроде бы ждем
тебя в гости. Помою полы,
наготовлю повкусней еды. Придумываю. И
такая счастливая у меня минуточка...»
Актрисе посылают или предлагают
подарки, как бы объективирующие отн<
шение автора письма к героине, прося**
у актрисы какую-либо вещицу или
фотографию: «Я так бы хотела подарить Вам
свое вязание из фольги импортной под
золото — сумки с вышивкой горящие,
косметички тоже с вышивкой, детские
сумочки, сувенирчики, вязанье макроме,
собачки и другое. С просьбой к Вам:
напишите мне хоть маленькое письмо,
а в нем бы я хотела б фото
получить на память». Часто Марианне
посылают свои фотографии или стихи.
Веронику (то есть героиню)
приглашают в гости с трогательной
убежденностью, что встреча состоится.
Обсуждают варианты «увековечивания
памяти» актрисы: «Мы, поклонники
таланта В. Кастро, предлагаем вместе
с мексиканцами достойно отметить ее
юбилей... На юбилейное торжество nd(P
слать делегацию СНГ... Следовало бы
также организовать у нас массовое
производство фотокарточек Марианны или
получить их из Мексики для продажи.
Ее неповторимый образ всегда будет
храниться в наших сердцах». (Писем,
попавших в эту группу, немного, всего
6 процентов.)

При всей (и, разумеется, весьма
условной) разнице типов восприятия
фильма их объединяет одно: очень сильное,
личностное переживание событий — у
экрана плачут, рыдают, ссорятся,
принимают лекарства; любовь, ненависть
переносятся с персонажа на актрису
(«Дорогая Вероника! Как трудно тебе бы-
-ч ло играть эту роль, особенно, когда
^ебя выгнал из дома муж»). То есть речь
идет об особом эмоциональном
состоянии, когда ослаблено рациональное
восприятие и возникает новая, пусть
иллюзорная, реальность, в которой
разрешаются жизненные и культурные
противоречия, снимается психологическое
напряжение, исчезает ощущение сиротства
в непонятном и опасном мире,
восстанавливается смысл собственной судьбы,
утверждается правильность собственного
поведения через безусловное приятие
жизни героини, ее поступков как
социально одобренного образца.
Возможно, нам удалось обнаружить
довольно эффективный способ
разрешения того, что психологи называют ког-
тштивным диссонансом.
Известно, что люди склонны к
упорядоченному, связному взгляду на
социальный мир. Любое несоответствие,
противоречие внутри личностной картины
мира вызывает у иих психологический
дискомфорт, побуждает к реорганизации
структуры своих представлений таким
образом, чтобы избежать конфликта,
заставляет человека активно искать любые
возможные пути его уменьшения.
Если не удается изменить собственное
поведение или объективные условия,
послужившие причиной возникновения «по-
нимательного», «объяснительного»
конфликта, то человек начинает избегать
информации или ситуаций, усиливающих
диссонанс. Затем включаются н другие
защитные механизмы психики. Так
структура нашего понимания реальности
реорганизуется посредством
«рационализации» (этот психоаналитический термин
ввел в теорию когнитивного
диссонанса Л. Фестингер), включения в нее
иллюзорного знания. При этом эмо-
циальиое состояние людей при сильных
диссонансах обычно таково, что сами
они не замечают несоответствия новой
картины мира реальным условиям. То же
самое происходит и иа уровне
социальной группы, которая также стремится
избегать конфликтов в межличностных
отношениях. Поэтому чуть ли не
единственный способ убедиться в
соответствии своей картины окружающей
действительности — добиться социального
и психологического согласия.
«Богатые...» блистательно выполняют
роль тормоза, стабилизатора
психологических драм и противостояний.
Авторы писем как бы от имени Марианны
выписывают себе санкцию на
правильность собственного поведения: «Я так
живу, так можно и нужно жить, потому
что так живет Марианна». А
коллективное приятие Марианны, одобрение ее
действий и поступков подтверждает эту
уверенность и расширяет границы
одобряемого культурой поведения.
Точно попав в эпицентр скрытого внут-
рикультурного конфликта, Марианна
обеспечила миллионам бывших советских
людей то, чего они были лишены так
долго, все перестроечные и
постперестроечные годы,— социального согласия,
способствующего консолидации
культурного «этноса». События фильма и вокруг
него обсуждались всеми и везде — дома,
в гостях, на работе. Спонтанно
возникали различные ритуальные действия —
от коллективной панихиды по Эстер до
официальной встречи госсекретаря
Геннадия Бурбулиса с Вероникой Кастро.
К слову сказать, самые красочные
ритуальные танцы вокруг Марианны —
Вероники были исполнены именно нашей
политической и культурной элитой,
чему — с помощью того же
телевидения — все мы были свидетелями...
Гипотеза четвертая
Успех детища Валентина Пимштейна и
его коллег — не только в отгаданной
социально-психологической потребности,
точном попадании в идеологическую
пустоту, но и в блестящем соединении
разнообразных профессиональных
возможностей телевидения с вечно живым
«архаическим стилем» и откровенно
выполненной мифологической структурой
мексиканского фильма.
« а
IV)

Д. Дондурей
Культура-ноль, или
Mi secunda patria
Ч
х о*
o
Ф D.
Конечно, «человеком года» в экс-СССР
стала не сама Вероника Кастро, а ее
героиня Марианна — невеста, жена,
мать, помогавшая психологической
реабилитации десятков миллионов так
называемых простых людей, утерявших вместе
с социализмом и плановым хозяйством
смысл своего личного существования.
Не коротать вечера у телевизора, не
забыться в сопереживании
мелодраматическому сюжету,— Марианна учила
искусству выживания, индивидуального
противостояния любым невзгодам и
ударам судьбы.
Потребность в такой миссии была весь
прошлый год столь настоятельна, что
сериал буквально месяцами определял
повседневную жизнь людей. Многие
отказывали себе вечером «пройтись по
магазинам», пропускали утром школу или
институт, брали на работе отгулы.
Именно из-за мексиканского сериала жителям
Молдовы и Литвы удалось отменить
решение своих правительств о бойкоте
телеканала «Останкино».
Национальная болезнь? Наркотик?
Наваждение? Какая-то колоссальная сила
заставляла притягивала страну
(простите, страны) многие месяцы
замирать у телевизора, следя за перипетиями
этой в сущности сверхзамедленной
пьесы, снятой четырнадцать лет назад в
дешевых выгородках одного из
павильонов компании «Телевиса». Эта всем
очевидная сила остается в то же самое
время загадочной. Она не поддается
привычной в цеховых критических кругах
системе профессиональных критериев,
что, видимо, выводит этот феномен из
ряда беспомощной телепродукции.
Наблюдавшие за массовым психозом
не замедлили представить разные
версии случившегося конфуза. Говорили,
что сериал это градусник
психологического состояния больного
общества и одновременно обезболивающее
средство, двести сорок сеансов
психотерапии;
что шум вокруг «Богатых...» —
свидетельство тотального убожества
общества. Люди так устали, их жизнь столь
беспросветна, что они способны
реагировать лишь на адекватные их
ущербности типы зрелища, лишенные мастерства,
подтекста, стилистических и прочих
«излишеств»;
что приверженцы «Богатых...» как бы
осуществили победу над временем в
прямом и переносном смыслах: утром и
вечером по новому физиологическому
рефлексу они справляли свои глубинные
потребности, в результате чего в
ребенка превращался и уличный торговец^
и доктор наук.
что рожденный в Южной Америке
способ мышления и эмоционального
реагирования точнее всего соответствует
ожиданиям загадочной русской души.
«Судя по триумфу «Богатых...», «Никто,
кроме тебя»,— пишет Ю. Богомолов,—
нам как раз ближе
латиноамериканский способ бытия, сидение у моря в
ожидании погоды и золотой рыбки. Ла-
тиноамериканизация нашей культуры —
вот действительно реальная угроза,
перед лицом которой мы сегодня
находимся». А В. Вильчек уверен: «Мы
сегодня окапались на задворках
мирового сообщества — этакой
маргинальной группой... Поэтому с такой
жадностью воспринимаем продукцию,
рассчитанную именно на третий мир».
Вероятно, эти объяснения
справедливы. Но уверен, что причины
умопомрачительного успеха «Богатых...» не только
в этом. Здесь предъявлен идеальный
образец низовой (массовой) культуры,
по-своему выдающийся пример особого
миростросния, вроде бы выполняющего
многие функции народного искусства
или, по крайней мере, обладающего
его приметами.

■fe
Q
в О.
I К
в I-
X I
Существуя подспудно во всех щелях
постиндустриального общества, эта
наивная культура, опирающаяся на
архаическую систему мировосприятия,
постепенно вытеснила, заменила
традиционный фольклор (гармошку в эпоху
компьютера). А может быть, именно таким
образом самосохраняясь, базовая праси-
стема восприятия транслируется сквозь
время. Эту систему, эту изначальную
культуру я бы условно обозначил
«культура-ноль».
Именно ее мы не знаем, не понимаем,
третируем. И за все это
расплачиваемся колоссальными просчетами в
общественной психологии, а следовательно —
в политике, экономике, да и вообще
во всех сферах жизни.
Конечно, довольно дико в эпоху
лазерных принтеров, компьютерной
графики, потрясающих своими возможностями
спецэффектов осознавать, что способ
ориентации в мире подавляющего
большинства людей, похоже, не поддается
кардинальной модернизации. Есть нечто
в сознании миллиардов — прапрапо-
требности, которые никаким техническим
остроумием и социальным совершенством
не поколебать. «Я неизлечимо болею и
боюсь умереть в такое чудесное время
и не увидеть больше этой чудесной
картины». И такое чистосердечное
признание отнюдь не частное!
Феномен Марианны явился
грандиозным и неожиданным экспериментом.
Именно от нее мы получили
социальный заказ на исследование природы
мышления и поведения так называемого
простого человека. И — что закономерно —
оказались к нему абсолютно не готовы.
Наш неприспособленный научный
аппарат, наши профессиональные и личные
предубеждения путают все карты. Но
Марианна — слишком яркий повод, чтобы
сделать вид, будто ничего не
произошло. Она своим фантастическим
рейтингом в буквальном смысле вопиет: не
забывайте, не издевайтесь, я и ваш
народ — близнецы-сестры.
Кто спорит? Жена дона Сальватьеро,
конечно, венец народного признания. Но
ведь и в конце пятидесятых у нас
умирали по Лолите Торрес (с ней
сравниться мог только Радж Капур). А на
анкетный вопрос о крупнейшем
писателе XX века ответ российской
интеллигенции неизменен — Гарсиа Маркес.
Значит, существует некая
предрасположенность к латиноамериканской
культуре в целом, причем в самых
экзотичных и неистовых проявлениях.
Занимая не менее девяти десятых
мирового культурного производства (по
любым измерениям, кроме общественного
статуса), массовая культура-ноль почти
всегда в России ущемлялась «высокой»,
«настоящей», «авторской», то есть
главной культурой, культурой-1. И вырвать*'
за пределы этого отношения очень
трудно. Понимаю, что нужно избавиться от
оценочной коросты, выбрать
отстраненную исследовательскую позицию и,
желательно без иронии, начать серьезно со
всем этим работать. Но понимание мое,
увы, чисто методологическое, а вовсе не
личное, не вкусовое. Тут, конечно,
ловушка: с одной стороны, как пропагандист
изучения этого феномена уговариваю
себя и других, что мы имеем дело с
особым типом миросозерцания, с системой
взглядов, сложнейшей самодостаточной
структурой; что заблуждения,
предпочтения «простых» людей вовсе не
элементарны. Но с другой — мой профес
сиональный и житейский опыт
провоцирует отнестись к такой установке,
если не цинично, то, по крайней мере,
поверхностно-описательно... И уйти в
частности. Неужели я должен разбираться
в этом обыденном вздоре, в этих
шлаках культуры, истинное предназначение
которой, согласно просвещенному
мнению, состоит в том, чтобы
поддерживать, способствовать рождению
истинного искусства? Не может быть и речи
о равном статусе, тем более — о праве
на общественное признание. Сенсации,
звезды попкультуры, гигантские
тиражи — неизбежные издержки
современной цивилизации, развития
коммуникаций, структур развлечения и сферы
услуг.
К колоссальной теоретической
запутанности этой проблемы добавляется еик
одно обстоятельство: интеллигенция ™
России боролась с массовой культурой-
ноль еще и потому, что власть,
спекулируя идеей «должно быть понятно и
доступно народу», использовала эту идео-
логему (и не только в эпохи господ-
товарищей Уварова —
Победоносцева — Жданова — Суслова) для
притеснения эстетических поисков.
Наверное, проблема своего-чужого —

главный комплекс интеллигента. Чужого
как опасного, а значит — ненужного,
третьесортного, низкого. Поэтому так
важно удержать себя в позиции, пусть
сверхрационалистической. Мир
Марианны не занятный курьез, а целостный
культурный айсберг. Наша
долговременная миссия — понять его
генетические коды, те смысловые матрицы, в
соответствии с которыми он возник,
*~*йствует и побеждает.
Бессмысленно предъявлять низовой
культуре, репрессированной в нашем
самом образованном и читающем
обществе, претензии в непрофессионализме
и простодушии. Во-первых, критерии
вкуса здесь не работают, поскольку мы
имеем дело не с плохим, а с иным
вкусом. Во-вторых, ни для авторов эпоса
о Марианне, ни тем более для самих
зрителей все эти категории
решительно никакой роли не играют. Их
вообще абсурдно квалифицировать как
произведения безобразного художественного
качества, ибо они скроены по другим
образцам. Никто не ищет тут
неповторимого авторского взгляда на
действительность, не занимается поисками
нового художественного языка. Здесь
действует золотое правило культуры-ноль —
еще раз пережить встречу с вечными
и простыми истинами. Не дай Бог
разрушить стереотипные представления о
любви и дружбе, предательстве и
надежде. Наоборот, надо дать возможность
зрителю утвердиться в его изначальной,
целостной, давно знакомой и, главное,
внятной картине мира.
Десяткам миллионов
дезориентированных, идеологически заброшенных
говорящих по-русски людей мексиканский
продюсер протянул руку помощи.
Освободил от комплексов перед высокой
культурой, от стыда перед непониманием
модернистской, от страха перед
надвигающейся англоговорящей жизнью и
неопределенным будущим.
Любовь, семья, материнство, ложь,
благодеяния, смерть изъяты в
«Богатых...» из политического, социального и
даже, несмотря на название,
экономического контекста. Типичные сентенции
из диалогов фильма: «Нужно быть
искренним с Богом, а значит, с самим
собой», «Правда — лучшее оружие»,
«Брак — это священный союз на всю
жизнь», «В своем предназначении
следует идти до конца, пока тебя не
покинут последние силы».
Наивно? Нисколько. Так работают
обучающие и психотерапевтические
программы, так действует скорая помощь
социально-психологического
обезболивания. Человека уверяют, что, невзирая
на все жизненные невзгоды,
враждебные и часто роковые случайности,
первоначальные — инстинктивные —
нормы отменить невозможно. Все то, о чем
пишут в книгах, учат в школах,
церкви и семье, оказывается, на самом деле
существует! Реальность ведет в одну
сторону, а фильм — в другую. Но
публика доверяется именно фильму.
Невероятно, но «Богатые...», «Никто, кроме
тебя», «Моя вторая мама», «Рабыня
Изаура» убедили «простого» человека в
том, что зло наказуемо, а преданность
будет вознаграждена. Что жизнь, если
суметь прорваться сквозь все ее
заморочки, мнимые и настоящие трудности,
подмены и путаницу, в сущности ясна,
что люди делятся всего на две
категории — ангелов и злодеев. Важно
только научиться не принимать одних за
других!
Оказалось, что наша аудитория
нуждается в предельно замедленной,
прочувствованной идентификации с героями-
неудачниками, которых непременно
настигнет заслуженная удача. Любой
элемент каждодневного телеповествования
дышит предупредительностью к
психологическим и интеллектуальным ресурсам
каждого зрителя. Участвует в системе
защиты его заблуждений и комплексов.
Если такой зритель нуждается в
повторе, что-то не понял или не
расслышал, то — убеждают авторы — этого
совсем не следует стесняться. Можно
при необходимости приостановить сюжет,
сколь угодно потоптаться на месте...
Культура-ноль стабилизирует
основные социальные и психологические устои,
крепит связь поколений, сообщает
этическую опору как системе, так и
каждому человеку, вселяет фатальный
оптимизм. Эта культура никогда ничего не
разрушает, не иронизирует, наоборот,
она терпима и заботлива по
отношению к своим клиентам. Зрительские
представления здесь сохраняются в
неприкосновенности. Культура-ноль всегда
откровенно и программно консервативна!
с о.
X К
л
X X
■25
11

£
• о.
*3и
Оказалось, что именно благодаря Ма-
рианне чуть ли не впервые после ше-
девра Лиозновой «Семнадцать мгновений
весны» множество наших сограждан по-
лучили возможность заявить о своих фун-
даментальных приоритетах. О том, что им
не нравится культура видеоклипов, йена-
вистна порнуха на каждом углу, как,
впрочем, и телевизионное рекламное на-
силие — та незнакомая цивилизация.
что спрятала до поры до времени за ело-
вами «брокерские конторы», «бизнес-
мен», «банковские депозиты*. Больший-
ство из них не отличает «ваучер» от
«импичмента». В одних случаях востор-
гаются, в других — критичны или рав-
нодушны к обаянию попкультуры, ска-
жем, допингу Олега Газманова «Я мо-
рячка, ты рыбак, нам не встретиться
никак» или перлам Алены Апиной «Ксю-
ша, Ксюша, юбочка из плюша».
Люди с обыденным типом восприятия
уклоняются от мобилизации их интел-
лектуальных ресурсов. Они заболевают
от любой многозначности, вариантности
способов объяснений и контекстов.
Идеальный герой или суперзлодей —
предмет, единственно стоящий внимания,
Все остальное — от лукавого. Из небы-
валого, выдуманного борхесовско-ман-
дельштамовского мира.
Когда человека спрашивают на улице
о том, как пройти к магазину в его
микрорайоне, он с удовольствием, неред-
ко подробно рассказывает о пути-дорож-
ке. В этот момент он как бы удовлет-
воряет собственное чувство компетентно-
сти, а то и гордости. Он может не знать,
чем фермер отличается от крестьянина,
не помнить, кто такой Бурбулис, но что-
то—как пройти к магизину, например,—
знает точно. И это чувство не зря прожи-
той жизни дает ему успокоение. Похо-
жие чувства испытывают и поклонники
Марианны.
При этом никому из них совершенно
не важно, что исполнительница главной
роли, любимица славянских наций,—
вовсе не голливудская звезда. Видимо,
именно ее маленький рост, короткая шея,
огромный рот, косметическое расширение
глаз обаяние лимитчицы — роднят
публику с этим самым благородным су-
ществом на свете. А следовательно —
и самым красивым.
В «Сайта Барбаре» сам воздух филь-
ма предельно эротизирован. Герои могут
часами обсуждать, кто с кем переспал,
рядом с отцом живут разные его же-
ны — идет подробнейшая сага о раз-
новозрастной семейной аморалке. В «Бо-
гатых...» же при всей интенсивности лю-
бовных страстей, бесконечных разгово-
pax на эту тему эротические мотивы
в сущности отсутствуют, здесь нет и на-
мека на сексуальное поведение.
Моя одиннадцатилетняя дочь обожает
и «Богатых...», и «Санта-Барбару».
заметил, когда она смотрит про Мариа^
ну, то садится у телевизора основа-
тельно, берет любимые вещи, тряпочки
какие-то, хомяка поиграть одновременно
в удовольствие, располагается надолго.
Когда же смотрит про семейство аме-
риканских миллионеров, всегда приот-
крывает дверь, готовясь в любой момент
выйти из комнаты на время тамошних
разговоров об абортах, выкидышах, лю-
бовниках. Не хочет меня поставить и са-
ма оказаться в неловком положении.
В теле присутствии Марианны мои педа-
гогические способности снять неделикат-
н°сть ситуации не нужны.
(Моя коллега, социолог В. Дубицкая,
поделилась со мной следующим наблиу
Дением. Тут проблема нормы. В амер^
канских школах в связи с борьбой
с0 СПИДом детей обучают надевать
презервативы чуть ли не в восемь-де-
вять лет- Этот урок, кстати, коллек-
тивныи. поэтому «санта-bapoapa» там
вполне годится для семейного просмот-
Ра- Общество в Штатах вообще ориен-
тировано на знание технологии дости-
жения цели. Какой угодно. Сам зри-
тель выступает против волшебного пре-
вращения Золушки в принцессу, посколь-
КУ он Д°-"жен точно знать, как это де-
лается.)
Любовь родительская, сексуальная, су-
дружеская «заквашены» в латиноамери-
канских сериалах на чрезвычайных об-
стоятельствах! Пассия мужа или возлюб-
ленного неизменно оказывается сводной
сестрой героини, собственный ребенок т
подкидышем, будущий муж — дядей
и т. п. Момент скрытого или явного
инцеста подспудно и почти обязатель-
но должен быть вплетен в интригу. Хо-
чется не только спросить, но и получить
ответ: разве эта ситуация для миллио-
иов людей столь неотвратима, разве
массовый синдром такого рода угрожает
ежесекундно нашим соотечественникам.
12

чтобы они с такой самоотдачей и
единодушием это переживали?! Парадокс,
однако, состоит в том, что именно это
редкостное стечение абсурдных
случайностей воспринимается нашими
зрителями как кровная актуальная личная
проблема! Кажется, что такой заведомый бред
не может вызывать столь
непосредственную реакцию. Между тем стоит,
наверное, подумать: а не зов ли это
дремлющего подсознания, услышанный и
записавшийся в нашу память много тысячеле
тий назад? В память всех, почти без
исключений. Неужели придется признать,
что в нашей психике живет этот голос
неотрефлектированного инстинкта? Не
потому ли каждый зритель Марианны
испытывает навязчивую тягу откликнуться
на роковые переплеты судьбы героев?
И они становятся для него важнее его
собственных реальных драм.
Значит, есть какая-то точка, некое
место в нашем сознании (вернее,
подсознании) , где происходит эта рискованная
встреча двух культур — первой и
главной, нулевой. Неужели возможно такое:
как бы мы ни баловались
завоеваниями культуры на протяжении столетий,
^•о, что вошло в подкорку десятки
тысяч лет назад, может быть, до или
одновременно с наскальными росписями,
по-прежнему живо и никуда не исчезает?
Интеллигенция запрещает этот тип
сознания (или пренебрегает им), как бы
мстя ему за выживаемость
доисторического, трансисторического состояния
человека. Стремясь забвением откреститься
от него. Оно и понятно: нет
объяснения тому, что сто миллионов
человек (женщин прежде всего), забыв обо
всем на свете, так страдали за
героиню, выясняющую, где же ее настоящий
ребенок! Да вот ребенок сидит у
телевизора рядом с тобой, моя милая.
Накорми-ка лучше его!
Зрители благодарны авторам
«Богатых...» за то, что они обошли темы
^любого противостояния —
национального, возрастного, политического,
имущественного. Любые конфликты, кроме
домашних. Иначе рухнула бы поистине
ритуальная сопричастность к жизни не
семьи Ивановых, а именно Сальватьеров.
Не от того ли экзотические имена всех
этих донов и сеньоров стали роднее
опостылевших родственников, соседей,
сослуживцев, тем более телевизионных
героев нашего времени. Так уж
получилось, что мексиканским сеньорам
-доверяются самые сокровенные переживания.
В общении с ними изживается
одиночество. «Богатые...» в этом смысле
сродни нашему национальному феномену
«Лотто-миллион»: осуществить
правильный выбор, надеяться, ничего не
делать и — «пора выигрывать».
Получится само собой!
Не по прихоти же психологических
компенсаций в культуре-ноль
проповедуется отказ от внимания к драмам
социальной жизни. Это отнюдь не
связано ни с усталостью нынешних
свидетелей закатной эпохи, ни с
переживаниями неопределенности исторического
момента. Ведь когда вышла на наши
экраны незабываемая «Есения» — самый
кассовый фильм в послевоенной
истории СССР (102 миллиона билетов
только в первый год демонстрации),—
умонастроение, самочувствие народа было
совсем иным. Упорядоченное, гниющее
брежневское время породило все тот же
эффект! Вкусы и потребности внучек и
бабушек оказались вне борьбы
поколений. А это что-нибудь да значит!
Все заметили, что в «Богатых...» мало
говорится о богатстве, почти нет
роскошных туалетов, шика диковинных вещей
и развлечений, свидетельств другого
образа жизни. Никаких атрибутов так
называемой фабрики грез. Здесь вообще
многого нет; практически отсутствует
внешний мир, в котором живут герои,
нет быта, повседневных мелочей, явно
выраженных возрастных примет,
классовых и сословных различий, нет
политических мнений, каких-либо
профессиональных знаний. Человек посредством
такого очищения-освобождения
возвращается к себе изначальному — внесо-
циальному, вневременному.
Но самое поразительное — здесь нет
и тени активного действия.
Мексиканские персонажи, пойди они сами в кино,
без сомнения, получили бы инфаркт от
темпа американских фильмов.
Увеличение скорости поколебало бы сам тип
такого развития сюжета, по-своему логич
ного, отменившего любые мотивиров
ки и всякий намек на причинно-
следственную связь. В сущности мы
имеем здесь дело с другим временем.
И с другой частотой «ударов судьбы» -
«подарков судьбы», то есть с иной ме-
13

■ss
« n.
no
X К
IX
14
рой их интенсивности. Я чувствую, что
там действуют свои законы, но не могу
отделаться от мысли: они либо табуиро-
ваны, либо пока закрыты для меня.
Не знаю, кого должны благодарить
российские власти — своего заклятого
оппонента Кравченко или кого-то из его
заместителей, задолго до путча
договорившихся о приобретении сериала. То
был выдающийся по своим следствиям
шаг. Бывший руководитель Останкино
преподнес царский подарок своим
политическим противникам, заранее
компенсировав идеологическое бессилие новой
власти. Хорошо, что ответственные за
духовное здоровье общества политики
трезво осознавали это. В то время
госсекретарь Бурбулис и вице-премьер
Полторанин встретились и поблагодарили за
проделанную работу «народную артистку
СНГ» Веронику Кастро.
Теперь понятно, почему во время
посещения Марианной балета в Большом
театре никто не обратил внимания на
присутствовавшего там же Генерального
секретаря ООН. Да что там Бутрос
Гали! Та же участь, будь она на
спектакле, постигла бы и великую княгиню
Марию Владимировну, главу
Российского императорского дома, находившуюся
в это время в Москве вместе с
сыном, наследником престола.
Очень трудно было расстаться с
Марианной. Но психоделические сеансы
закончились еще в ноябре прошлого
года. Следующая «гуманитарная помощь»
Валентина Пимштейна — сериал
«Дикая Роза»,— хотя и объявлена была
заранее, еще не поступила. В страшный
промежуток между встречами с
Вероникой Кастро и ее героинями люди
получили двухтомник с романом по
мотивам «Богатых...», всевозможные
календари, литературные мистификации,
связанные с продолжением сериала.
Я не знаю, смогли бы авторы
«Богатых...» сделать сериал таким, каким он
получился, если бы через свое рацио они
прокрутили бы все ходы, которые могут
тут вычитать социологи. Можно ли
раскопать эту систему до такой
детализации, чтобы начать обучать
режиссеров трюкам «Богатых...»? Тому, скажем,
что отрицательный герой должен
обязательно спускаться по лестнице, а
положительный — идти по ней вверх, что'
за спиной Марианны на стене
непременно оказывается распятие. Для меня
остается непраздным вопрос: можно ли,
усвоив все необходимые рецепты, создать
свою Марианну? Это ведь не
вычисленная голливудская конструкция.
Марианна органична, а бессознательное, как мы
знаем, невоспроизводимо. Пройдя этап
рационализации, человек уже не может
жить на инстинктивном уровне. Значит,
остается имитировать органику?
Хотя возникает еще один смущающий
меня вопрос — о безнаказанности таког!?
рода «скинирования» культуры. Ведь
каждая культура, если она органична,
защищается от познания или предлагает
себя познанию. Второе возможно
только тогда, когда она нуждается в
костылях и искусственных поддержках. Как,
например, американская, целиком
пропущенная через компьютер. А тип русской
культуры справедливо сопротивляется
рационализации, ведь иначе она потеряет
способность жить! В том уродливом и
удивительном виде, в каком она, как ни
крути, единственная в мире.
Так или иначе, наивная органичная
культура не поддается давлению
«высокой». «Высоколобая» не замечает «Бо
гатых...». Видимо, именно во взаимном"
отталкивании каждая из них находит
силы для выживания. Есть, конечно,
великое искушение: пусть эта закрытая
система умирает — в народе, в
ненаписанных книгах, в непроведенных
исследованиях. Потому-то столь яростно
схлестнулись оппоненты сБогатых...» с
культурным выбором своего народа. Это
поважнее, чем те 43 миллиарда долларов
помощи, которые мир обещал русским в
Токио. Все равно большую часть этих
миллиардов кто-нибудь сворует, а
общение с мексиканцами и есть Пища —
утоление голода.
Наши кинематографисты слишком
высокомерны, чтобы обратить внимание на
счастливый случай выходца из
Белоруссии Валентина Пимштейна, продюсера*
сериала «-Богатые тоже плачут». Дело не
в том, что ни один из показанных в
последние годы трехсот американских
боевиков (тысячи отечественных кино- и
телефильмов в расчет тем более не идут)
не смогли отдаленно приблизиться к
популярности «Богатых...*.
Массовая культура
латиноамериканцев нерационалистична и хотя бы этим

невероятно нам близка. Американская же
слишком технологична, что, конечно»
действует на нас возбуждающе, но родству
душ не способствует. Жена
Фейхтвангера когда-то, очень давно, сказала мне:
«У вас некрасивые яблоки, но какие же
они вкусные! Американские, с виду
рекламные, все равно мертвые. А ваша
кислятина чудесна». Не здесь ли скрыта
тайна органичности? И фруктов, и героев,
ч зрителей.
т Разве не обидно, что этот сериал в
социально-психологическом, да и в
собственно культурном планах буквально
свел на нет достижения отечественного
кинематографа и телевидения.
Гигантский материк невостребованных
ожиданий подавляющего большинства
населения страны успешно приватизируется
практичными добряками из Мексики.
У нас вряд ли получится снять что-то
подобное. И даже не потому, что
непременно окажемся талантливее своих
латиноамериканских коллег. А по привычке
презирать эту культуру, делать вид, что
ее не существует.
Наша интеллигенция безумно боится
впасть в «марианнизм». Поэтому и
впадает в грубую мистификацию: сколько
народу у нас полегло за любовь к
народу, сколько написано, выпито, съедено
в защиту народа, сколько душ
загублено за него! И возражать нелепо, и
смириться с таким «взглядом из
Лондона» трудно. А может быть, наши
прогрессисты негодуют по поводу «гуманитарной
помощи» из Мексики из-за уверенности,
что поклонники Марианны сидят в
правительстве, в музее Ленина, в трудовом
союзе Виктора Ампилова? Может быть,
ими движет страх, что эти маргиналы,
неукорененные, промежуточные люди —
неподходящий материал для
строительства гражданского общества? Но не
собственную ли беспомощность мы
списываем за счет народа и его
культурных пристрастий?
Но величайшая — не знаю,
разрешимая ли — драма как раз и состоит
в том, возможно ли снимать «Богатых...»,
будучи интеллигентным человеком,
срывающим «цветы удовольствия» на
выставках, скажем, Пиганова или Звездо-
четова? Не прекраснодушная ли это
утопия?
с о.
ПОНЕМНОГУ О МНОГОМ
Квазар-
рекордсмен
Сотрудник
Массачусетсского технологического
института Рональд Ремиллард
обнаружил, что известный
ранее квазар PKS 0558-504
изменяет свою светимость с
невиданной доселе
скоростью — он стал на 67
процентов ярче своей
первоначально наблюдавшейся светимости
всего за три минуты. Этот
объект находится на
расстоянии около двух миллиардов
световых лет от нас. До сих
пор он считался сравнительно
спокойным: его светимость
изменялась очень
незначительно.
Можно предположить, что
огромная «добавочная»
энергия выделялась из узкого
реактивного потока материи,
выброшенного квазаром со
скоростью, близкой к световой.
Отсюда вывод, что даже
выглядящие «спокойными»
квазары могут быть на самом
деле весьма активными,
просто мы до поры до времени не
наблюдаем их мощные
выбросы, так как поток материи
извергается не в сторону
Земли.
Яростную вспышку удалось
зафиксировать при помощи
работающих в рентгеновской
части спектра приборов,
установленных на борту
американо-японского
искусственного спутника «Галактика».
Вспышка была
зарегистрирована еще 13 ноября 1990
года, но астрономы считали
необходимым тщательно
проверить этот факт, чтобы
исключить возможную ошибку.
Считается, что энергию
квазарам придают газы,
опадающие на сверхмассивную
«черную дыру», занимающую их
центр. При этом гигантское
трение разогревает газ до
такой степени, что материя,
расположенная близко к
границе «черной дыры», начинает
интенсивно излучать в
рентгеновском диапазоне.
Однако теперь, с
открытием сверхскоростного
изменения в квазаре PKS 0558-504,
подобная модель попадает под
сомнение. «Черная дыра»,
которая могла бы дать
энергию такому квазару, должна
иметь диаметр не менее 20
световых минут. А столь
большой объект стать ярче всего
за три минуты никак не
может: так как скорость света
конечна, отдельные регионы
начнут светиться сильнее, чем
другие, не ранее, чем через
10 минут после вспышки.
Рональд Ремиллард
сомневается в том, что источником
вспышки служила небольшая
область. Скорее, полагает он,
вспышка может быть
объяснена тем, что «черная дыра»
выбросила раскаленную
материю в направлении Земли со
скоростью,близкой к световой.
Радиоастрономам удавалось и
ранее наблюдать подобные
выбросы квазаров.
Принципиально говоря,
потоки материи несут
рентгеновское излучение во всех
направлениях. Но так как их
скорость почти равна скорости
света, для нас эта эмиссия
выглядит как происходящая
только в направлении самого
движения, а
продолжительность во времени также
укорачивается. Подобный эффект
был предсказан еще теорией
относительности Эйнштейна.
15

НАУКА, КОТОРУЮ МЫ НЕ ПОТЕРЯЛИ
М. Курячая
Теория оказывается тем более
впечатляющей, чем проще ее предпосылки,
чем значительнее разнообразие
охватываемых ею явлений н чем шире
область ее применимости. Именно
поэтому классическая термодинамика
производит на меня очень глубокое
впечатление. Это — единственная общая
физическая теория, и я убежден, чтг
б рамках применимости своих основн
положении она никогда не будет
опровергнута.
А. Эйнштейн
У НАС В РОССИИ

Уже более двадцати лет прошло, а до
сих пор Георгию Павловичу Гладышеву
жалко ту коллекцию реактивов.
Собранная со знанием дела и любовью, она
стала п редметом его особой гордости.
Все пришлось выбросить или вылить в
раковины. Георгий Павлович как
заведующий лабораторией сам отдал приказ
об уничтожении. Другого выхода просто
не существовало — их лишили
помещения.
t Co свободной площадью в Москве
чисегда было плохо, и лаборатория
термостойких полимеров Института
химической физики АН СССР, которой
руководил профессор Г. П. Гладышев,
размещалась в здании городской больницы.
Формальный повод для выселения был
безупречен: «Посторонняя организация».
Между тем их исследования имели
непосредственное отношение к медицине.
Георгий Павлович организовал группу,
которая занималась изучением
иммунологических процессов, генетикой. Они
синтезировали иммуносорбенты, пытаясь
внедрить эти методы в самой больнице,
исследоваля нуклеиновые кислоты,
вводили в практику методы ядерного
магнитного резонанса, да мало ли что еще.
Короче, в лаборатории была хорошая
"Медицинская химия. Но кого интересует
"♦истина, когда в дело вмешивается
райком партии? То ли раздражали чужие
успехи, то ли независимый характер
молодого профессора, но райкомовское
руководство проявило немалые
настойчивость и изобретательность; в итоге у
лаборатории вообще не оказалось никакой
площади. Ходатайства, подписанные
академиком Н. М. Эмануэлем, у которого
работал Г. П. Гладышев, разумеется, не
подействовали. Да они и не могли
подействовать в такой ситуации.
«Что меня выручило,— вспоминает
Георгий Павлович,— так это хорошая
школа — у меня были замечательные
учителя, и я сразу понял, что в подобных
условиях продолжать
экспериментальную работу просто нельзя. Я
полностью ее прекратил в лаборатории,перенес
проведение экспериментов в
дружественные промышленные предприятия. А сам
^стал заниматься чисто общими
проблемами естествознания».
Мы беседуем в здании Московской
мэрии на Новом Арбате. Здесь, на
восьмом этаже бывшего СЭВа, разместилась
Академия творчества. Существует она
уже четыре года, в чем-то напоминая
Академию искусств и наук США. В ее
составе ученые, художники, артисты,
спортсмены — люди с мировыми
именами. Каждый успел оставить заметный
след в человеческой культуре, будь то
выдающийся бас двадцатого столетия
Евгений Нестеренко или крупный ученый-
экономист Станислав Шаталин.
Более пятидесяти человек в Академии
творчества — граждане других стран.
Среди них члены Английского
королевского общества и Американской
национальной академии, нобелевские
лауреаты. От отечественной науки сюда вошли
академики Российской Академии наук
Виктор Амбарцумян, Николай
Боголюбов, Анатолий Логунов, Виктор
Садовничий, вице президент Российской
Академии медицинских наук Федор Комаров
и другие крупные ученые. Искусство
представляют здесь имена Ирины
Архиповой, Святослава Рихтера, Георгия
Свиридова, Зураба Церетели и еще целый
ряд громких фамилий: каждый
человек — явление. Спорт — это олимпий
ские чемпионы, в числе которых
Аркадий Воробьев, знаменитый штангист,
ныне профессор.
Столь разных представителей
человеческого творчества объединяет высокий
профессионализм и постоянное
стремление к совершенству. Создана академия,
«чтобы прославлять Господа Бога, род
человеческий, самые светлые
достижения во всех сферах общечеловеческой
культуры. Прославлять — значит
творить во славу. Миром правит
идеальное, а не материальное». Так говорит
президент Академии творчества Георгий
Павлович Гладышев.
К сожалению, профессор Г. П.
Гладышев мало известен у себя на родине,
хотя за рубежом его имя очень
популярно. Пожалуй, самое показательное, что
студенты западных университетов уже
давно читают глады шевские работы по
космологии и макротермодинамике.
Титулы и громкие звания, впрочем,
мало способствуют популярности в
России, но похоже, что Георгий Павлович
относится к такому положению вещей
довольно спокойно. «Мне повезло. Я имею
честь принадлежность к прекрасным на-
• О.
X К
* I-
I I
17

jl учным школам»,— говорит он. А его учи-
gl теля всегда сдержанно воспринимали
ш) внешние атрибуты успеха.
*| — Кого же вы считаете своими
учителями? — спрашиваю я.
— Прежде всего отца и мать. Отец
был из дворян, но об этом я узнал только
после его смерти. Благодаря отцу я
получил общее представление о
человеческой культуре, что сыграло
колоссальную роль в моей жизни.
Потом, уже в Казанском университете,
моим учителем стал профессор Михаил
Ильич Усанович. Ученик самого
Владимира Ивановича Вернадского, он
принадлежал к той научной школе,
традиции которой заложил еще Александр
Абрамович Воскресенский.
Воскресенский, Менделеев, Докучаев, Вернадский,
Усанович вот такая тянулась
цепочка.
перимент мой внешне был довольно
простой, но по-своему уникальный:
результаты отличались прецезионной
точностью. В этом смысле нас тоже учили
очень правильно: никогда никакое
вещество мы не использовали без
специальной очистки. Чистили, определяли его
константы (обязательно температуру
плавления — это лучший критерий
чистоты вещества); если они соответствовали
нужным величинам, то есть если сам
убедился, что вещество чистое, только тог
да начинал работать. Короче, эксперт
ментальная школа у нас была
«абсолютная».
Такая культура труда досталась
Михаилу Ильичу Усановичу от Владимира
Ивановича Вернадского и других
учителей — добросовестное отношение к
эксперименту, полное отсутствие
конъюнктурных соображений, желания сделать
на науке какую-то карьеру. Как-то само
• a
X VD
Химфак нашего университета был в
послевоенные годы одним из лучших в
стране.
Учился я так: занимался
экспериментом на кафедре физической химии, шел
в библиотеку, какие-то лекции посещал,
какие-то нет. Но отчасти это
компенсировалось тем, что я обычно каждый
день час-два беседовал с Михаилом Иль-
ичем Усановичем. По книгам и
учебникам изучал предложенные им проблемы,
а потом уже обсуждал прочитанное
с профессором. Четыре года, пока учился,
я проработал на кафедре физической
химии (и параллельно на других) просто
как научный сотрудник. Приходил в
университет в восемь утра, уходил, как
правило, в двенадцать — час ночи.
Меня заинтересовал механизм
электропроводности, и профессор Усанович (он
был завкафедрой физической химии)
предложил нечто близкое по теме. Экс-
собой подразумевалось, что к успеху в
науке может привести Только
абсолютная честность. Видимо, в таком подходе
и сказывалась роль школы. Во всяком
случае, подобное отношение к делу
потом меня не раз спасало.
Всю физическую химию я «прошел»
руками. Всю. Фазовые равновесия,
фазовые диаграммы, диаграммы упругости
пара-
Михаил Ильич предложил мне
защищать кандидатскую сразу после
университета. Но я был молод, ершист и от-4*
казался. Активно читая зарубежную
научную литературу, труды классиков
(здесь сказалось влияние самого
профессора Усановича), я увидел некоторые
противоречия в концепции моего
учителя. Наверно, я слишком настойчиво
высказывал несогласие с его теорией.
Думаю, Михаила Ильича это обижало
чисто по-человечески. И все-таки моим
18

оппонентом в научном споре был
большой человек, а это очень важно для
становления личности.
Короче, получилось так, что я поступил
в аспирантуру к профессору Сагиду Рау-
фовнчу Рафнкову. Это была другая
замечательная школа: Бутлеров, Зайцев,
Арбузов-отец, Арбузов-сын, Рафиков.
Сагид Рауфович занимался
нефтехимией, прикладным органическим синтезом,
химией полимеров. Сын муллы, человек
*'*1ень большой внутренней культуры, он
Чфивил мне много доброго. Я исследовал
проблемы, связанные с физхимией,—
химическую кинетику, механизмы
реакций. Сагид Рауфовнч не был
специалистом в этой области, но он давал мне
советы, о которых и мечтать нельзя:
как работать, с кем, стиль работы, кто
есть кто в научном мире, каким
авторитетам можно доверять, каким — нет.
Это огромное везение — встретить че-
Георгий Павлович Тладышев
ловека, который понимал, что успех
ученика — его успех.
С. Р. Рафиков предложил написать
книгу по полимеризации. «Удивительный
человек,— восхищается Георгий
Павлович,— он поддержал меня, по сути еще
мальчишку, и даже речи не было о каком-
то соавторстве».
Монография «Полимеризация виниль-
ных мономеров» объемом тридцать
печатных листов вышла в свет в начале
шестидесятых годов. Но и сегодня ее
гможно увидеть в любой лаборатории,
имеющей отношение к полимерной
химии.
В двадцать четыре года Гладышев уже
защитил кандидатскую, и мудрый
Рафиков послал его на завод в Челябинск:
«Поезжай, посмотри, какие там
технологические задачи». Главный инженер
Григорий Зискин, бывший лаборант
академика А. Ф. Иоффе, своих забот
не скрывал: завод лихорадило,
производство крупных блоков органического
стекла «не шло». Блоки получали из
акриловых полимеров, но реакция
полимеризации, протекающая с выделением
тепла, становилась неуправляемой. Она
очень напоминала процессы с
самовозгоранием: вся масса вскипала, и ровный
толстый блок не получался. Гладышев
довольно быстро разобрался, как можно
регулировать ход реакции.
Потом они работали вдвоем с
аспиранткой Лялей Валиевой, создавая
технологию производства. Внедрили ее с
помощью директора завода моментально,
и до сих пор эта технология широко
используется в оборонной
промышленности. Та работа очень быстро стала
известна производственникам. Г. П. Гла-
дышева стали приглашать научным
консультантом на крупнейшие химические
предприятия Дзержинска и
Челябинска.
Потом была защита докторской,
переезд из Алма-Аты в Уфу, где Г. П.
Гладышев — заместитель директора
Института органической химии — активно
помогал профессору С. Р. Рафикову в
создании Башкирского филиала АН
СССР, и наконец — работа в Москве
по приглашению академиков Н. Н.
Семенова и Н. М. Эмануэля. Так молодой
профессор, доктор химических наук
очутился в Институте химической физики
АН СССР, где организовал и по сей
день возглавляет скромную
лабораторию.
Конечно, он очень много работал;
конечно, жизнь его вовсе не была
безоблачной. И все же можно сказать, что
судьба шла навстречу Глады шеву с
улыбкой. Ему был всего тридцать одни год,
когда он беззаботно отверг предложение
об избрании в Академию наук
Казахстана. Так же легко Гладышев отказался
в Уфе от выдвижения в АН СССР.
«Потом наступил период, когда я стал
понимать, что звания очень помогают в
работе»,— заметит Георгий Павлович.
Но это будет позже. А пока идут
семидесятые годы, Г. П. Гладышев
безупречно выполняет все работы в рамках
официальной тематики н совсем
отказывается от каких-либо «посторонних»
экспериментов. Ему платили зарплату как
руководителю лаборатории,
добросовестно исследовавшему проблемы
стабилизации. Но в свободное время он
занимался, чем хотел. Теперь это уже была
не медицинская химия.
Так закончились «его университеты»
и началось что-то совсем иное.
I-
v а.
X Я

ll
о."
* О.
xvo
«Мне повезло,— упрямо повторяет
Г. П. Гладышев.— Я рано понял, что
нельзя всю жизнь работать на одну
тематику. Мир так не живет.
Настоящего исследователя интересует все.
Человеческая любознательность не имеет
границ. Разве можно запретить себе
думать? (Вот занимайся
полимеризацией, а дальше не смей.) Нет, конечно.
Задача лишь в том, чтобы выбрать что-то
конкретное, решить в рамках
возможного, а потом взяться за другое.
И я стал выбирать: интересные
проблемы — вот они, все как на ладони.
Мироздание... Как мир устроен... Вечные
вопросы, стоящие перед человечеством...
Я — физико-химик, а потому
прикоснулся к этим задачам по-своему, в
рамках моей квалификации.
Космология — интерес к ней у меня
был всегда. Когда-то в молодости меня
удивили периодические структуры в
агатах. Потом в университете я узнал о
существовании
пространственно-периодической конденсации: два вещества
взаимодействуют на границе раздела фаз,
идет встречная диффузия, образуется
продукт взаимодействия, и в итоге
возникают периодические структуры. По
форме они очень похожи на агатовые.
Подобные образования наблюдаются и
в атмосфере — в облачной системе.
Более того, оказывается, планетная
система устроена так, что можно
обнаружить определенный порядок в
расположении планет вокруг Солнца. Меркурий,
Венера, Земля, Марс...— расстояние от
них до Солнца описывается некой
геометрической прогрессией, известной как
закон Тициуса — Боде.
Поначалу меня поразило такое
сходство. Потом я стал понимать, что все
эти явления, видимо, имеют в основе один
и тот же физико-химический механизм —
конденсацию из пересыщенного
состояния. Конечно, тут я замахнулся. Обычно
масштабы у нас какие — реакционный
сосуд, промышленный реактор, ну пусть
даже часть атмосферы. А я взял и
перенес все на большие шкалы пространства
и времени, на космос. Разумеется, там
свои особенности: другие температуры,
другие упругости пара веществ, может
быть, несколько другие механизмы мае-
сопереноса. Но это уже детали. Стал я
размышлять, смотреть классические
работы по космологии и в общем не нашел
никаких противоречий.
Во времена Лапласа считалось, что
наша планетная система формировалась
в основном под действием сил
гравитации, и ее возникновение объясняли,
используя законы небесной механики.
Уже в наши дни шведский физик и
астрофизик Ханнес Альфвеи, создатель
магнитной гидродинамики, выдвинул
новую концепцию. Он показал, что на
неких этапах эволюции Солнечной
системы ее формирование было связано с
магнитогидродинамическими явлениями.
Ханнес Альфвен занимался плазмой н
понял, что рядом с Солнцем,
по-видимому, было вещество в состоянии
плазмы. Как творец магнитной
гидродинамики он. естественно, догадался, какн*
механизмы там моглн работать. И оказгВР
лось, что действительно концы с концами
сходятся. Так удалось объединить две
концепции, хотя и оставались неясности.
Я же обратил внимание на то, что
наряду с этим существовали достаточно
продолжительные периоды, когда
основную роль играли чисто
физико-химические механизмы. Совершенно очевидно:
чтобы превратить газовую материю в
твердое вещество, нужна конденсация.
В области Солнечной системы
конденсация шла из пересыщенного газа, о
чем говорят структура вещества
метеоритов и многие другие данные, то есть
факты известные. По моей модели
получалось, что вещество протосолнца
диффундировало в прототуманность — шли
химические реакции, и возникало новс-^,
вещество, которое конденсировалось из
^ересыщенного состояния.
В химии хорошо известно явление
пространственно-периодической
конденсации (мне и самому в конце
пятидесятых годов довелось изучать процессы
периодической полимеризации). Это
явление позволяет объяснить зарождение в
прототуманности первичных кольцевых
структур. Потом возникали планеты н
точно так же — их спутники».
По Гладышеву получалось, что
Природа использует удачный механизм
неоднократно — для разных целей и на
разных объектах, от Земли до космоса.
Идея столь очевидная, что даже странно,
почему никто не додумался до этого
раньше. Впрочем, уже решенная задача
нередко кажется легкой. Наверно, таков
один из признаков правильности
гипотезы: Природа не любит сложностей там.
где все можно сделать просто.
Н. М. Эмануэль,— которому Г. П.
Гладышев показал свою работу,— будучи
большим ученым, не постеснялся
признаться в своем незнании. Он
откровенно сказал об этом и порекомендовал
обратиться к академику Якову
Борисовичу Зельдовичу. То было «прямое
попадание»: много лет занимаясь
встречной диффузией, Я. Б. Зельдович пре-
20

красно разбирался в проблеме и вместе
с тем глубоко интересовался
космологией
Он мгновенно понял суть гладышев-
ской идеи, потом что-то искал в
справочниках, считал, прикидывал и наконец
сказал: «Возможно, что так». Правда,
некоторые вопросы оставались, но через
несколько дней Г. П. Гладышев нашел
ответ.
Теперь встал вопрос о публикации.
• "Яков Борисович посоветовал
«Астрономический вестник», н Георгий Павлович
отвез работу туда. Однако статью там
печатать не спешили, хотя, кроме
Я- Б. Зельдовича, рекомендацию дал и
другой член редколлегии — Р. А. Сю-
няев.
Академик Н. Н. Семенов, профессор
М. И. Усанович не только оценили
работу Г. П. Гладышева, но как физико-
химики сразу поняли ее неординарность
и не скупились на похвалы. И все же
на научные публикации влияют, видимо,
иные законы.
Прошла неделя, другая, потом месяц
и два. Георгий Павлович даже успел
подружиться с главным редактором
«Вестника», а потому спросил однажды
«в лоб»; «Будете печатать? Только
честно'» И получил откровенный ответ:
«Н ет». Жалея о потерянном времени,
Г. П. Гладышев поехал в отделение
своего института в Черноголовке, где в
течение двух месяцев ему сделали
препринт работы.
— Неужели вот так просто, без
проблем? — спрашиваю я.
— Не забывайте, я работал в-инсти-
туте Николая Николаевича Семенова,
нобелевского лауреата, и традиции его
школы там были очень сильны.
Ограничивать кого-то в публикациях,
подписываться под чужими трудами было не
принято. Могли не помочь, не отправить
за границу сданные в канцелярию
статьи, но в целом такие вещи считались
неприличными. Если даже кто-то
внутри института не разделял, допустим,
моего стремления публиковаться на
Западе, то дирекция — академики
Семенов, Эмануэль,— наоборот, старались
^«приветствовать это.
— Я так понимаю, следующим шагом
стала публикация на Западе?
— Да. Я перевел все на английский
язык и, когда приехали коллеги из
Голландии, попросил показать это их космо-
гонистам. Они взяли мой текст,
распечатали у себя на хорошем компьютере
с лазерным принтером и разослали
крупным ученым Голландии. Короче,
сделали все, что могли.
Ответы были примерно одинаковы:
«Очень интересно, но мы в данном
вопросе не являемся специалистами». И
пошел текст гулять по миру: кто его только
не читал... Потом Г. П. Гладышев послал
статью в «Science», «Nature»... Восемь
журналов мира прошла работа, и вновь
однотипные ответы: «Очень интересно, но
сначала надо напечатать в специальном
издании». Четыре раза пересылал
Георгий Павлович работу от рецензента к
рецензенту. Наконец «Science» дал
согласие на публикацию. Но... тогда отказался
Гладышев. «В этом уже не было
необходимости,— объясняет он.— Статья
вышла в «The Moon and planets».
У журнала было три главных
редактора, двое из них — нобелевские
лауреаты. Ханнес Альфвен, Зденек Копал,
Гарольд Юри и приняли решение о
публикации. Этому предшествовала встреча
Гладышева с Густавом Аррениусом и
Гарольдом Юри. А получилось все
довольно обыкновенно.
В 1977 году Георгию Павловичу как
специалисту по стабилизации полимеров
выпала командировка в Штаты.
Администратор, ответственный за его прием,
при встрече не скрывал изумления: «Не
могу понять, в чем дело? Обычно наши
лаборатории отказываются от приезжих
из Советского Союза, а тут — кому мы
ни заявили, все хотят вас видеть и
принять». В официальную заявку не попали
многие из тех, кто желал встретиться с
Г. П. Гладышевым. А потому
представитель американской Академии наук
предложил ему изменить программу
поездки, как хочется. В итоге за месяц
Георгий Павлович побывал с лекциями
в двадцати городах Америки.
Тогда и состоялась его встреча с
Гарольдом Юри и известным
океанографом и космогонистом Густавом
Аррениусом, внуком знаменитого ученого.
Казалось, работа Гладышева
противоречила теории Альфвена — Аррениуса.
Но исследователь понял самую суть идеи
и сказал, что, похоже,
физико-химический механизм образования Солнечной
системы мог иметь место. «Конечно,
когда Альфвен увидит эту работу, то будет
вне себя от ярости, но, думаю, он
согласится с вашими доводами»,— заметил
Густав Аррениус.
Он хорошо изучил характер своего
эмоционального соавтора (они вместе
выпустили книгу «Эволюция Солнечной
системы») и, конечно, оказался прав.
Ознакомившись со статьей, Альфвен
поддержал идею о публикации.
Буквально через месяц работа увидела свет.
I -
ф а
х к
«35
21

Статью напечатали «один к одному»,
не соблюдая порядок ссылок и другие
правила публикации,— Г. Гладышев
тогда их попросту не знал. Зато работа
успела в юбилейный номер журнала,
посвященный семидесятилетию
нобелевского лауреата Ханнеса Альфвена.
На родине успех советского
исследователя прошел незамеченным. Впрочем,
трудно было ожидать другого.
«Знаменитые люди исчезают у нас, не
оставляя по себе следов. Мы ленивы и
нелюбопытны...» — строкам этим уже более
полутора веков.
Спустя полгода после публикации
препринта, Г. П. Гладышев, читая «Nature»,
узнал, что летающая американская
обсерватория обнаружила кольца Урана.
Его предсказания о существовании
подобных структур — препринт вышел в
свет за десять дней до обнаружения
колец Урана — получили подтверждение.
И главное — так быстро. Это была
радость. Но вскоре ее затмило событие
посерьезнее: другая статья Г. Гладыше-
ва увидела свет в «Journal of Theoretical
Biology» («Журнал теоретической
биологии») . Одновременно с исследованием
эволюции Солнечной системы Георгий
Павлович занимался проблемой еще
более грандиозной — эволюцией
биологических систем. Как возник интерес
к этим вопросам, теперь уже и не
скажешь. Видимо, опять сказалось влияние
хорошей научной школы.
«Я всегда предпочитал опираться на
твердый фундамент классики,— говорит
Г. П. Гладышев.— Большинство теорий,
даже фу)зических,— все
приближенные. Есть одна надежная и точная
теория — термодинамическая теория Гибб-
са. Термодинамика основана на точных
законах природы (потому их и называют
общими), в которых человечество не
сомневается. Дорог, тропинок в науке
очень много — миллионы. Но достичь
успеха можно, наверняка выбрав
столбовую дорогу термодинамики — только
через нее, как ни парадоксально это
звучит, попадаешь в огромный мир новых
представлений. Термодинамика — это
все: и физика, и химия...
Правило фаз Гиббса я душой
чувствую. На все явления природы смотрю,
понимая, что это правило существует.
Вот такие детские вопросы: почему, пока
вода в кипящем чайнике не испарилась,
там сто градусов? Почему, когда идет
снег,— тепло? Термодинамика
элементарно отвечает: потому что это фазовый
переход первого рода. Здесь плотность
вещества, термодинамические
потенциалы, энтропия меняются скачком, и
выделяется (или поглощается) теплота
вследствие фазового перехода.
В то же время я как физико-химик
понимаю, что химия — везде, она
пронизывает естествознание. Медицину,
биологию, сельское хозяйство... В условиях
Земли, в той области температур, в
которой возможна жизнь, все «делает»
химия. В космосе она тоже играет
огромную роль. И если с позиций
классической науки взглянуть на химические
аспекты явления, можно увидеть многий
замечательного. Именно так было у меня
с проблемой эволюции Солнечной
системы.
И вдруг встречаешь явление, которое
невозможно объяснить с помощью
термодинамики. В чем тут дело? Почему так?
Начинается работа мысли»...
Конечно, при таком восприятии мира
Г. П. Гладышев не мог смириться с
бессилием классики. Пусть даже
вопросы, перед которыми она отступала, и
относились к категории вечных.
По каким законам живет и
развивается живое? Что заставляет эволюцию
идти в определенном направлении? Что
есть движущая сила эволюции? В том,
что такая сила существует, он не
сомневался. Кроме интуиции и веры в клас^
сику, были еще и работы других ученых.
В свое время, например, академик
Л. С. Берг и А. А. Любищев находили
факты, доказывающие фатальность
эволюции. Считая, что на определенном
этапе эволюция заканчивается, они
критиковали теорию Дарвина. Г. П.
Гладышев же убежден в обратном: «Теория
Дарвина — Уоллеса, несомненно, верна.
Но она рассматривает только отдельные
аспекты эволюции. А на вопрос о
движущей силе она не отвечает, просто потому,
что не ставит перед собой такой цели».
Вот так, глядя на мир сквозь призму
термодинамических н химических
представлений, Г. П. Гладышев постепенно
подошел к главному труду своей жизни.
«Я постепенно понял,— говорит
Георгий Павлович,— что при описании
биологических систем и их эволюции надо
делать упор, если можно так сказать, н
межмолекулярную химию. Химия — само
собой: биохимия, химия живого
организма. Но есть еще химия надмолекулярных
структур. И практически все решают
межмолекулярные взаимодействия,
термодинамика этих взаимодействий
определяет появление живых объектов.
Макромолекулы агрегируют, потом
образуются органеллы, затем клетки, то
есть существует некая иерархия в орга-

низации биологической материи.
Молекулы в биоткани в свободном состоянии
живут минуты, макромолекулы —
многие часы, органеллы — месяцы; еще
дольше — клетки, потом — организмы,
популяции, сообщества.
И на каждом иерархическом уровне
можно выделить термостат (его
параметры на большом временном интервале
практически не меняются) и собственно
систему (с переменными параметрами).
Например, термостатом для органелл
Ч^ужит клетка, а для клетки —
биоткань. Итак, с одной стороны, иерархия
пространственная, с другой —
временная. Выделив термостат, можно с
известной степенью приближения использовать
принципы классической термодинамики,
описывая эволюцию живых систем».
И до Гладышева предпринимались
попытки применить теорию Гиббса к
открытым системам (так в термодинамике
называют живые организмы). Успеха не
добился никто. В итоге многие великие
исследователи приходили к выводу, что
живое, возможно, развивается вопреки
термодинамическим канонам, не
подчиняясь общеизвестным законам физики.
В чем заключалось главное
препятствие? Законы классической
термодинамики легко приложимы к закрытым
системам. Живые же организмы к
таковым не относятся. Поглощая и
перерабатывая продукты питания, подпиты-
ваясь энергией Солнца, они постоянно
обмениваются с окружающей средой
веществом, энергией, за что и получили
название «открытые системы».
Используя представление об
иерархических уровнях, Г. Гладышев
«превратил» открытые системы в квазизакрытые,
находящиеся в своих термостатах,
разумеется, в рамках принятой модели.
Например, живая клетка живет несравнимо
меньше, чем организм,— биоткань. А
потому параметры биоткани за время
существования клетки практически не
меняются. Значит, можно считать, что
клетка заключена в своеобразный
термостат. К ней в такой ситуации уже легко
применимы законы классической
термодинамики.
— И теперь можно сказать, что
является движущей силой эволюции? —
спрашиваю я у Георгия Павловича.
— Полагаю, это термодинамическая
сила. Существует такое понятие —
«термодинамические потенциалы». Они
характеризуют состояние системы. К их
числу относится и функция Гиббса. Так
вот, мне удалось обосновать, что
эволюция любой живой системы связана со
стремлением к минимуму удельного
значения функции Гиббса. Разумеется, это
утверждение справедливо в рамках
принятой модели, но оно позволяет
предсказать и объяснить многие факты.
По Гладышеву, вся наша жизнь
фантастически точно взвешена на весах
термодинамики. Этим, например,
объясняется неизбежность старения и смерти
любого организма. Фатальность
эволюции — а наша жизнь тоже, конечно,
эволюция, от рождения к смерти,— в том
и состоит, что процесс развития
протекает строго в направлении,
предписанном вторым началом термодинамики:
открытые природные системы стремятся
к состоянию равновесия.
Человек — тоже открытая природная
система, а потому его жизнь
подчиняется общим законам. И шутка, что нам
столько лет, на сколько мы выглядим,
оказывается, имеет вполне реальное
обоснование. Старея, человек
накапливает в своих клетках энергоемкие вещества
(жиры, белки, полисахариды), и все
меньше становится там воды. Жизнь как
бы вытекает из нас.
Если зародыш почти на девяносто
девять процентов состоит из воды, то
новорожденный — уже процентов на
восемьдесят. К глубокой старости клетки
нашего организма содержат всего
шестьдесят пять процентов влаги, остальное —
энергоемкие химические соединения
Брутто химический состав биоткани и
дает представление об истинном, то есть
физиологическом возрасте, который
порой весьма отличается от паспортных
данных. В принципе, зная брутто
химический состав биоткани, можно
предсказать, сколько еще суждено прожить
человеку (разумеется, если не произойдет
несчастный случай).
— А если пойти дальше? —
спрашиваю я.— Что говорит
макротермодинамика для отдельного вида?
« о.
ХЧО
X т
*
23

с m
V Q.
«Для филогенеза? — уточняет
Георгий Павлович,— Тут тоже идет вариация
химического состава. Более того, мы
наблюдаем очень любопытное явление:
содержание воды в мозге животных
разных видов неодинаково. У человека оно
заметно меньше, чем, например, у кошки,
а та, в свою очередь, уступает лягушке.
Можно даже выстроить такой ряд — от
древнего вида до молодого: лягушка,
черепаха, акула и чайка, крыса, мышь,
утка, кролик, кошка, собака, лошадь,
обезьяна, человек. По мере перехода от
лягушки к человеку концентрация
брутто воды в мозге заметно уменьшается.
Эта тенденция лежит в основе
филогенеза.
И вновь здесь проявляется действие
«направляющей силы» эволюции. На
определенных этапах она отбирает живые
системы, стремящиеся к минимуму
удельной межмолекулярной составляющей
функции Гиббса. В итоге меняется
химический состав организмов. Правда,
филогенез имеет по сравнению с онтогенезом
свои особенности. Здесь термодинамика
ведет отбор еще и на молекулярном
уровне ДНК (хроматин), то есть
способствует в ходе эволюции изменению
природы генов.
Конечно, природная живая система —
это нечто более сложное, чем предлагает
любая модель, в том числе и моя. И все
же получается, что теперь можно
осознать такое непростое явление, как
жизнь, получить какие-то цифры,
сделать предсказания.
Например, накопление и передача
термодинамических признаков по
наследству... Они были возможны в ходе
продолжительных этапов биологической
эволюции, когда соответствующая среда
обитания практически не менялась.
Такую возможность мне удалось обосновать
и экспериментально доказать».
Сорок раз переписывал Г. П. Глады-
шев свой первый труд по термодинамике.
Новая идея, дополнительные факты,
желание более четко изложить отдельные
положения заставляли его переделывать
работу от первой до последней буквы.
«Просто склеить какие-то куски не
получалось»,— говорит он. Когда мысль
окончательно заходила в тупик, Георгий
Павлович переключался на другое; так
появились на свет модель шаровой
молнии и новая концепция происхождения
оптической активности молекул.
Разумеется, при этом он продолжал
работать в Институте химической
физики. И мало кто из сотрудников
догадывался, чем занимается Георгий Павлович
в свободное время. Те же, кто знал,
реагировали по-разному. О том непростом
периоде своей жизни он упорно
вспоминает только хорошее. «С большими
людьми, настоящими учеными, мне
всегда было легко. Они меня
поддерживали,— говорит Георгий Павлович.— Во
всяком случае не мешали»,— добавляет
он после паузы.
Пауза понятна, как и нежелание
ворошить прошлое. Правда, препринт «О
термодинамике биологической эволюции"
удалось выпустить сразу, еще в 1977 г9
ду. Но как научная статья работа
вышла в России лишь через девять лет после
публикации в «Journal of Theoretical
Biology». Наши издания самоотверженно
блюли интересы научных кланов —
взглядам Г. П. Гладышева там места
не было. Исследователь замахнулся на
святое. Клаузиус, Томсон, Гиббс —
великие имена. После них внести что-то
принципиально новое в термодинамику
мало кому удавалось. Она давно
превратилась в аппарат, обслуживающий
естественные науки.
Что там научные журналы. Труд Г.
Гладышева ошеломил даже творцов науки!
Его статью «О термодинамике
биологической эволюции» читали лидеры
мирового естествознания. Восемь рецензек^
тов, среди которых были нобелевские
лауреаты, не смогли прийти к единому
мнению. И тогда великий ученый Джим
Даниэлли, главный редактор «Journal
of Theoretical Biology», взял
ответственность на себя. «Рецензенты столкнулись
с непреодолимыми трудностями при
оценке вашей работы,— писал он Г. Гла-
дышеву.— Сегодня я принял решение
опубликовать ее, поскольку она может
оказаться слишком выдающейся...»
Прошло пятнадцать лет. Георгий
Павлович — член редколлегий многих
научных журналов США и Европы. Вместе
с ним в Академию творчества входят
творцы мировой науки, среди которых —
нобелевские лауреаты В. Леонтьев,
И. Пригожий, А. Салам и другие. Г. Гла-
дышеву вместе с несколькими
выдающимися учеными планеты посвящается
все издание «Кто есть кто среди
интеллектуалов». Он включен в список пяти »
сот влиятельнейших людей земного шара
(за последние двадцать пять лет).
Короче, многое изменилось в жизни
исследователя. Не изменилось одно. Его
работы по-прежнему больше известны во
всем мире, чем в нашей «отдельно
взятой» стране. «Мы ленивы и
нелюбопытны...»
Неужели так будет всегда? •
24

ВО ВСЕМ МИРЕ
41 такие бывают музеи
Это было давно, в 1920 году.
Французский архитектор Тони
Гарнье < 1868—1948) задумал
создать в Лионе массив
дешевых жилых домов —
индустриальный город. И в начале
сороковых годов он был
построен. Население города
разместилось в двенадцати домах,
насчитывающих 1600 квартир.
В течение последних четырех
лет лионский отдел
Общественного бюро муниципальных
домов с умеренной
квартплатой занимается
восстановлением этого жилого массива.
В рамках программы его
восстановления был создан
Городской музей Тони Гарнье,
^^хлючающий 16 фресок,
выполненных на стенах домов,
общей площадью 4000
квадратных метров. На них
изображены рисунки и эскизы
футуристических
градостроительных проектов, созданных
Гарнье в 1904—1917 годах.
Недавно Городской музей
Тони Гарнье был отнесен
ЮНЕСКО к числу проектов
Всемирного десятилетия
развития культуры. С этой целью
шесть художников и
скульпторов сделают на шести еще
свободных стенах фрески на
тему «Идеальный город», что
согласуется с пророческими
проектами Гарнье.
На снимке — план-проект
О
О
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
индустриального города,
воспроизведенный на одной из
стен жилого дома, входящего
в Городской музей Тони
Гарнье.
Погодой тоже можно
торговать
Метеорологические службы
стран Западной Европы ведут
между собой переговоры о
создании консорциума, чтобы
совместно противостоять
иностранным конкурентам. Эти
шаги последовали вслед за
заявлением Национальной
метеослужбы США о том, что она
намерена в ближайшее время
приступить к продаже
специализированных прогнозов по
рыночной цене.
До настоящего времени
метеослужба США получает
ценные данные и прогнозы от
европейских коллег бесплатно
или по низким ценам. Теперь
поднят вопрос о том,
правомерно ли такое
«субсидирование» иностранных прибылей со
стороны европейского
налогоплательщика.
Очевидно, предстоит
коммерциализация
метеорологических служб, но это
необходимо сделать, не вредя
свободному обмену метеоданными на
территории Европы. Новый
консорциум, как полагают,
позволит европейским
метеорологам участвовать в прибылях,
получаемых от сбыта
прогнозов, основанных на общих
первичных данных наблюдений.
Вторая жизнь
стали и стекла
В последние годы в
периодической печати США часто
сообщалось об успехах при
вторичной переработке бумаги и
алюминия. Но теперь все чаще
пишут о вторичной
переработке стали и стекла. По данным
сотрудников Института
вторичной переработки
металлических емкостей, из 66
процентов всей стальной тары будет
изготовлена новая продукция,
то есть в Америке сталь —
самый перерабатываемый
материал. Во вторичную
переработку поступает четверть всех
жестяных банок. В ныне
выпускаемых банках содержится
в среднем 25 процентов уже
переработанной стали. По
сведениям Института стеклянной
О
О
О
О
тары, в каждом сосуде,
сделанном в США, содержится в
среднем 30 процентов
переработанного стекла.
Рисунок Ю. Сарафанов*.
О
о
о
о
о
о
о
э
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
Хотели как лучше,
а получилось...
Критики генной инженерии
(а таких немало) опасаются,
что созданные с ее помощью
рыбы новой формы могут
вырваться из лабораторных
бассейнов научных институтов на
волю и нарушить веками
сложившуюся экосистему. И хотя
трансгенетические рыбы,
которых появилось уже более
десятка, на волю пока что не
вырвались, некоторые
обычные «аборигены»,
переселенные человеком из
естественных мест обитания,
показывают, к чему это может привести.
Так, обыкновенный карп,
завезенный с разрешения
правительства США из Азии в
штаты Среднего Запада,
теперь соперничает с
водоплавающими птицами в
уничтожении водных растений, хотя
там это не нужно. Судак из
Дуная, привезенный в Англию
для развития спортивного
рыболовства, способствует
нежелательному изменению
популяций местных рыб.
Большеротый окунь, выпущенный в
озеро Атитлан в Гватемале как
объект спортивного
рыболовства, с успехом уничтожает
там мелкую рыбу. Речные
миноги, завезенные в свое время
в Ниагару, плывущие вверх по
течению канала вокруг
Ниагарского водопада, охотятся за
форелью и другими местными
рыбами.
А что можно ждать от рыб,
полученных с помощью
генной инженерии? Ответить на
этот вопрос пока никто не
может.
25

Иллюстрация А. Грицкешича и А. Оброскоюй.
Фото В. Бреля.
h a ^4

ПРОБЛЕМА: ИССЛЕДОВАНИЯ И РАЗДУМЬЯ
Я защищаю также космологическую гипотезу, согласно которой
космологическое развитие Вселенной повторяется в основных своих чертах бесконечное
число раз. При этом другие цивилизации, в том числе более «удачные», должны
существовать бесконечное число раз на «предыдущих» и «последующих» к
нашему миру листах книги Вселенной. Но все это не должно умалить нашего
священного стремления именно в этом мире, где мы. как вспышка во мраке,
возникли на одно мгновение из черного небытия бессознательного существования
материи осуществить требования Разума и создать жизнь, достойную нас самих
и смутно угадываемой нами Цели.
^ . А. Д. С ах ар о в.
Нобелевская лекция, 1975 год
С. Самойлов
Когда фундамент
разобрали...
Как прекрасен этот мир, посмотри!
Может ли красота окружающего нас мира стать предметом научного
исследования, прежде всего чисто физического? Ведь до сих пор о ней
привычно слагали свои произведения поэты, писатели, композиторы,
художники, наконец, политические лидеры...
Оказывается, может.
«...Почему физический мир так хорошо приспособлен для
существования жизни и единствен ли он?..» Это процитировано, увы, совсем
не удивление юноши, впервые вкусившего вина, мяса и свободы. Это глубоко
продуманный вопрос маститого физика, заданный самым серьезным тоном,
предполагающим получение когда-нибудь вполне внятного и логичного
ответа. И прозвучал он в устах известного отечественного физика Льва
Борисовича Окуня, когда в мае 1991 года на Первой Сахаровской
конференции он рассказывал о фундаментальных константах физики.
Странное, на первый взгляд, сомнение физика-теоретика и академика
в верности «генеральной линии» былой материалистической науки. Сама эта
линия, в свою очередь, могла бы быть сведена к известному
литературному афоризму: «Жизнь такова, какова, и больше никакова». То есть
материя и условия ее движения не могут быть ни «хорошими», ни «плохими».
Ибо если, не дай Бог, допустить в мир физических законов некое
нравственное начало (шкала «хорошее — плохое»), то любой физик,
сделавший это, неизбежно скатился бы, по мысли идеологических
цензоров, к натуральной ереси...
Однако если вопрос веры — дело совести каждого, то физические
^онстанты и все, что из них вытекает-выводится, касается буквально всех.
Что же там такое «неладное» с физикой произошло?
Константа — значит постоянная
Откуда они, константы, кстати говоря, берутся? Как и многое другое, lg
из опыта. Точнее, из множества физических экспериментов, поставлен- ^5
ных в разное время разными людьми. Например, «же большое» — гравита- »J.
ционную постоянную — открыл еще Ньютон, и никто пока не усомнился 1£
в ее универсальности. Другая была открыта в начале нашего столетия "и
27

=J Максом Планком и именуется как «постоянная Планка». Будучи деленной
If на «два пи», она пишется как «аш с чертой» и в таком виде также принята
$ в физике в качестве универсальной постоянной. Третья константа — скорость
£' света в вакууме («це маленькое») — измерена в знаменитых опытах
|^ Майкельсона и узаконена Эйнштейном. Все другие константы, оказы-
g| вается, сводятся опять же к ним.
,|g Эти три величины, как считает уже большинство физиков, исчер-
| «| пывают собой весь фундамент, причем не только теоретической физики,
ubi включая космологию и элементарные частицы, но и, так сказать, основы
мироздания в целом. Хорошо, конечно бы, свести всю сложность бытия
к двум-трем числам и на этом поставить точку — вот она, голубая мечт—
начинающего физика-теоретика.
Научный фольклор донес до наших дней* некую историю о шуточном
подарке, сделанном тремя друзьями-студентами одной своей однокурснице
в день ее рождения. Подарок являл собой рассуждения о системе
упомянутых трех констант и их роли в устройстве мира. Впоследствии,
в 1928 году, эти рассуждения приняли вид опубликованной научной статьи,
откуда стали известны и имена друзей-шутников: Георгий Гамов, Дмитрий
Иваненко, Лев Ландау. Первым двоим" тогда было по двадцать четыре года,
третьему — всего двадцать лет. Еще один, молодой-мечтательный, Матвей
Бронштейн в начале тридцатых годов на основе трех постоянных сделал
подробную классификацию всех физических теорий, ввел понятие «це — же
большое — аш с чертой — физика», попытался с ее помощью ввести
квантование гравитации.
(По-разному затем сложились судьбы энтузиастов от физики. Гамов
бежал из «страны победившего социализма» и вскоре стал знаменитым
американцем. Бронштейна, тридцатидвухлетнего доктора наук, расстреляли
в 1938, ввиду «обострения классовой борьбы»...)
А тройка чисел-констант не переставала волновать воображение
теоретиков. Идеи М. Бронштейна в шестидесятые годы развивал в нашей
стране А. Зельманов. Используя упомянутые константы как оси координат
в некотором гипотетическом трехмерном пространстве, ученый нарисовал
«куб физических теорий», исчерпывающий все известные и пока еще не
известные теории и ставший неотъемлемой частью современного
физического фольклора. Как и любой куб, он имеет шесть вершин, в которых
разместились шесть теорий, каждая из которых выводится, или
синтезируется, из теорий-соседей. В начале координат кладется ньютонова
механика. Тройка ее теорий-соседей следующая: нерелятивистская (ньютонова)
гравитация, квантовая механика, специальная теория относительности.
Эти три теории в какой-то мере просто выводятся из ньютоновой механики
путем введения новых постулатов. Дальше — дело техники. Синтез
специальной теории относительности и квантовой механики дает квантовую
теорию поля, синтез ньютоновой гравитации и специальной теории
относительности — общую теорию относительности, синтез квантовой механики
и. ньютоновой гравитации, возможно, когда-нибудь даст нерелятивистскую
квантовую гравитацию. Причем не ясно, есть ли в природе объекты, кото-^
рые эта теория намерена описывать. И наконец, предел развития всех тег
рий и их синтезов — это некая «теория всего», занимающая последний
шестой угол или вершину куба физических теорий.
Не надо только думать, что эта «игра в кубики» занимала лишь
советских ученых. Она получила международное признание как вполне серьез-
£« ное научное теоретизирование, а ее будущий итог — всеобъемлю-
*£ щая «теория всего» — получила акроним «Theory of Everything».
iJ. Реальные же успехи науки в деле освоения «граней» и «вершин» куба
| г теорий пока что весьма скромны — физика двадцатого столетия, несмотря
"и на все ее достижения, так и не смогла приподняться над нижней
28

гранью — плоскостью куба, очерченной всего двумя координатами,
а именно «це маленькое» и «аш с чертой», то есть скорости света и
постоянной Планка. Чего не было и нет, так это хоть какого-нибудь подъема —
продвижения вверх по третьей координате куба, по координате
гравитационной постоянной («же большое»). Ну что ж, все еще впереди...
Когда наука занимается сослагательным наклонением
Все же будет неправильно характеризовать итоги истекающего века
как совсем незначительные — мы имеем в виду итоги постижения
физической реальности. В результате усилий физиков разных стран удалось,
^частности, выяснить, что все в этом мире состоит из комбинации и
наложения четырех типов физических взаимодействий — гравитационного, слабого,
электромагнитного и сильного, о чем наш читатель уже наслышан.
Как же соотносятся эти четыре взаимодействия с тремя
константами, столь сильно волновавшими воображение физиков в довоенную пору?
Оказывается, очень сильно. Каждое из взаимодействий описывается своей
собственной безразмерной величиной — константой «альфа». Четыре
взаимодействия дают четыре разные «альфы», которые, чтобы не путать,
снабжают соответствующим значком. И эта пресловутая «альфа» (любая
из четырех) довольно просто выводится аналитическим путем как
комбинация их трех констант, ставших знаменитыми в предыдущую эпоху.
Вот тут и возникают конкретные вопросы. Почему константы
взаимодействия такие? А что было бы, если бы они были другими? Эти вопросы
вполне эквивалентны вопросам к системе величин «це — же большое —
аш с чертой», но на них легче искать и получать ответы.
Из старой системы констант легче всего, видимо, подвергнуть
«сослагательному наклонению» величину «це маленькое», что и сделал Л. Б. Окунь,
^едложив «поиграть со скоростью света». Результат игры оказался
плачевным. При увеличении скорости света на несколько порядков фотоны
совсем бы отделились от вещества. Дело в том, что фотон испускается
атомом не в любой момент, а только тогда, когда атом накопит достаточно
энергии, которой должно хватить на «изготовление» нужного по частоте
фотона. Время такого оптического высвечивания атома сильно связано
с величиной скорости света. И при таком большом ее увеличении, указанное
время высвечивания превысило бы возраст Вселенной. Это значит, что ни
один атом ни разу за все время жизни Вселенной не успел бы излучить
в пространство ни одного фотона. Мир погрузился бы в кромешную
темноту, хотя на ход химических и биохимических реакций такое
«вселенское затмение» не отразилось бы. Зато электромагнитное колебание
расщепилось бы на само по себе магнитное поле и отдельно электрический
ток, и еще надо подумать, чем такое разделение оказалось бы чревато.
Наоборот, при уменьшении «це маленького», скажем, на два
порядка скорость света совпала бы по величине со скоростью движения электрона
в атоме. И тогда все электроны оказались бы сверхпривязаны к своим
орбитам в атомах, а значит, и все элементы стали бы инертными
веществами — и любые химические реакции стали бы невозможны.
«Пример со скоростью света показывает, насколько релятивистским
Является наш мир: в галилеевом пределе он становится неузнаваемо
иным. Фотон является релятивистской частицей. Это проявляется не только
в кинематике, но, как мы видим, и в его динамических свойствах,
в его взаимодействиях. Это обстоятельство почему-то не подчеркивается
в научно-популярной литературе. А жаль. Ведь если бы читатели научно- |м
популярных книг по теории относительности сознавали это, то, возможно, «Ё
из их рядов вышло бы меньше опровергателей и улучшателей этой теории» — I й.
такой вывод последовал из «игры» со скоростью света. £ t
\ К новой системе констант (четыре разных «альфы») сослагательное Чи
29

=• наклонение последовательно применил профессор Иосиф Леонидович Розен-
$ таль. Благодаря этому мы теперь в состоянии оценить все те беды, которые
|j ждали бы нас в подлунном мире, не будь упомянутые «альфа»
о! такими, каковы они есть.
ji
I ?1 «Давайте переживать неприятности по мере их поступления»
I «I Первой в повестке дня значится устойчивость основного атома
^|| во Вселенной — водорода. Насколько он, да и все другие атомы, устойчивы?
И не случится ли в один не очень прекрасный день их коллапс? Строго
говоря, электрон все-таки может «упасть» на протон со всеми вытекающим*
отсюда последствиями. Вместо полноценного атома водорода, активной
участника множества химических реакций, мы получим тогда инертный
нейтрон плюс немедленно улетучившееся нейтрино. Такие реакции в
действительности шли когда-то, и очень интенсивно,— речь идет о начальных
стадиях нуклеосинтеза во Вселенной. Они и сейчас возможны — при
температуре в десять миллиардов градусов.
Атом, таким образом, устойчив, но с очень небольшим «запасом
прочности». Этот запас определяется условием: нейтрон должен быть тяжелее
протона на величину, чуть большую, чем масса электрона. И пока это
«чуть больше» будет больше нуля, атому водорода, молекулам, а
значит — и жизни в целом, ничего не грозит. Атом может
существовать миллиарды лет, раз у него такой легкий электрон.
А что было бы, если бы?.. Очень просто. Будь электрон тяжелее только
втрое нынешнего, атому водорода не жить бы больше месяца.
Вчетверо — не больше суток. И для Вселенной такой итог имел бы грустные
последствия. Она превратилась бы в скопище одних только нейтронных звезд.
Вот и ответ на вопрос, почему электрон такой легкий (почти в две тыся»
раз легче протона и нейтрона). Потому что «малость значения массы электр™
на — гигантская флуктуация, необходимая, однако, для существования
сложных форм вещества».
Сильное взаимодействие. Еще хуже дело обстоит с дейтерием и его
ядром — дейтоном. Дейтон образуется в термоядерной реакции «слияния»
двух протонов, в ходе которой один из них превращается в нейтрон.
Благодаря этой реакции, медленно протекающей, звезды могут существовать
миллиарды лет. Сам дейтон вполне стабилен, и благодаря ему
происходит синтез всех остальных элементов таблицы Менделеева. И устойчивость
дейтона обеспечена, но с очень небольшим запасом — она определяется
все той же разницей масс нейтрона и протона. А разница эта очень
небольшая — наименьшая из всех разниц масс аналогичных пар частиц, могущих
превращаться друг в друга. Устойчивость дейтона в этой связи
представляется почти чудом — по численным оценкам это чистая флуктуация,
которой вполне могло бы и не быть. И тогда... И тогда Вселенная обречена
была бы состоять только из водорода, термоядерные реакции нигде не шли бы,
а звезды очень быстро превратились бы в черные дыры.
С точки зрения теории, устойчивость дейтона определяется одним
из четырех фундаментальных взаимодействий, а именно — сильный
Константа «альфа» сильного взаимодействия по величине такова, что п
еще создает хрупкое «согласие» нуклонов жить в паре, в дейтоне, и тем
самым обеспечивает нам звездное небо над головой. Непрочность союза
нейтрона и протона легко проверяется расчетами. При уменьшении «альфы»
|gj всего на сорок процентов союз неминуемо распадается. Наоборот, при
У- увеличении этой же константы всего на несколько процентов союз впадает
•£ в другую крайность — он становится сверхпрочным. В первом случае
дейтон- не успел бы дать начало нуклеосинтезу любых других элементов,
"и во втором — слишком поспешил бы. За несколько минут весь водород
30 Вселенной превратился бы в гелий, и на этом бы все прекратилось.

Электромагнитное взаимодействие. Константа «альфа»
электромагнитного взаимодействия, как известно, равна единице, деленной на сто
тридцать семь. Она могла бы быть и больше, но не намного, всего на
семьдесят процентов. А будь она хоть незначительно выше этого порога,
то в мире не осталось бы ни одного протона, они все распались бы на
позитроны, нейтрино и фотоны. В обратную сторону постоянная «альфа»
не имеет права отклониться больше чем на двадцать процентов. Иначе
электростатическое отталкивание протонов по силе превзойдет их
притяжение, основанное на сильном взаимодействии, все ядра моментально
разлетятся. И в мире останутся только нуклоны, «гуляющие сами по себе».
Слабое взаимодействие. Этот тип взаимодействия очень важен в про-
Жссах формирования Вселенной. Благодаря ему происходит синтез всех
элементов таблицы Менделеева и реализуется основная «медленная»
термоядерная реакция в звездах. По этой причине очень легко проработать
версию, что было бы со Вселенной, если бы интенсивность слабого
взаимодействия была иной. И насколько иной должна быть указанная
интенсивность, чтобы в мире стали заметны какие-либо перемены. Расчеты дают
ответы на эти вопросы: в десять раз. Если бы константа «альфа» была
по величине в десять раз больше «ныне действующей», то время жизни
каждого нейтрона уменьшилось бы до нескольких секунд. Значит,
нейтроны во Вселенной практически отсутствовали бы, а она во все времена
состояла бы из чистого водорода. Наоборот, уменьшение постоянной вдесятеро
привело бы к тому, что нейтронов оказалось бы слишком много и они,
захватив все свободные протоны, заключили бы их в объятия альфа-частиц,
совершенно не склонных к какому-либо дальнейшему нуклеосинтезу.
Никаких других элементов снова бы не получилось.
Гравитационное взаимодействие. Вот которое из фундаментальных вза-
модействий могло бы быть другим, так это гравитация. Со Вселенной
ничего бы не случилось, будь ее сила раз в сто выше или ниже
нынешней. Правда, этот вывод касается лишь открытой, то есть бесконечно
расширяющейся Вселенной. Для закрытой появляются некоторые
ограничения. Они связаны с отношением масс протона и электрона, а такжес временем
жизни протона и потому выполняются на пределе, без какого-либо
«запаса прочности». При нарушении этих ограничений, разумеется, в
вариантах закрытой, сжимающейся, пульсирующей и т. д. вселенных, становятся
реальными все те беды, которые мы уже перечисляли, разбирая три других
фундаментальных взаимодействия. Но надо отметить, что сам вопрос об
открытости либо закрытости Вселенной еще не решен. Формальным
критерием здесь служит некая критическая плотность вещества, вычисляемая
теоретически из ряда констант. Если средняя плотность реального вещества
во Вселенной ниже критической, то ей, Вселенной, суждено вечно и
бесконечно расширяться. Если средняя выше критической, то после расширения
предстоит сжатие, возможно, неоднократное. Так вот, реальная средняя
плотность, определенная астрофизическими методами, как раз почему-то
равна этой самой критической. Тем самым Вселенная как бы оставляет
нас в неведении относительно своих планов на будущее.
Почему?
Столь же обоснованно расчеты дают ответы и на другие вопросы.
Например, почему размерность нашего мира равна именно трем? Потому
что при меньшем числе размерностей будет невозможно построить
достаточно сложные структуры, а при большем — уже отсутствует движение
по замкнутым орбитам. Невозможным станет вращение электронов вокруг
ядер; значит, и атомов не получится; планеты не смогут кружиться
вокруг своих солнц; звезды — вокруг центров своих галактик и так далее
Одним словом, получается, что Некто, весьма мудрый и предусмотритель-
31

vOl
ный, провел предварительно все эти расчеты и, после долгих раздумий
и мучительных взвешиваний, выбрал именно трехмерный вариант
устройства нашего пространства, дабы и объекты (и субъекты) в нем были бы
^1 сложны, и планеты летали бы вокруг своих звезд.
Или еще. Почему средняя плотность вещества во Вселенной такая,
5 3| какая она есть? (Десять протонов на кубометр вакуума.) Если бы она была
||j меньше, то силы инерции были бы больше сил тяготения, и галактики
J 5| не смогли бы сформироваться. Если же, наоборот, она была бы больше, то
olj галактики были бы не хуже, чем сегодня. Но цикл сжатия-расширения
Вселенной стал бы намного короче. И в ней не успели бы возникнуть
«любопытствующие почемучки». Одним словом, создается впечатление, ЧШ
все в этом мире было «задумано» так, чтобы в нем смог появиться человек
Эта догадка, крамольная для всякого воинствующего атеиста, тем
не менее однажды возникла, получила распространение в кругах ученых-
физиков и широко известна теперь под названием «антропный принцип».
В разное время к нему постепенно пришли отечественные физики,
такие, как А. Д. Сахаров, Я. Б. Зельдович, И. Д. Новиков, И. Л. Розенталь,
Л. Б. Окунь, равно как и зарубежные исследователи — Р. Дикке, Б. Картер,
С. Хокинг и многие другие. Но первым был, пожалуй, молодой советский
астрофизик Григорий Михайлович Идлис. Его первая работа на эту тему*,
опубликованная в 1958 году в малоизвестном сборнике трудов
Астрофизического института АН Казахстана, прошла тогда практически
незамеченной. Да и кто из больших ученых в Москве, Ленинграде,
Новосибирске и тем более за рубежом станет читать малодоступные труды
провинциальных НИИ со статьями совсем не известных авторов? Но зато
когда спустя три года в английском журнале «Нейчур» появилась статья
Р. Дикке, где формулировался тот же самый антропный принцип, научный
мир отреагировал должным образом. У ставшего знаменитым Дикке появ
лись последователи — в Кембридже образовалась целая школа, где активист
работали лучшие английские физики и астрофизики — С. Хокинг, Б. Картер,
М. Рис и другие. Сильное влияние, похоже, оказал на эти работы и Поль
Дирак, также пребывавший в стенах Кембриджского университета.
Когда за рубежом разразилась научная сенсация, так и у нас стал
постепенно появляться к ней интерес. Признанные авторитеты в физике,
астрофизике, астрономии, философии начали разрабатывать те или иные аспекты
принципа. Его теперь называют «антропный», «антропоцентристский»,
«антропологический» — по-разному, но суть от этого не меняется.
А первооткрыватель, скромный московский профессор Г. М. Идлис,
рядовой сотрудник Института истории естествознания и техники, все эти годы
оставался как бы в стороне от столбовой дороги развития своей идеи.
Идея «овладела массами» и теперь живет независимо от воли ее автора.
Вот и гадай теперь о какой-то высшей справедливости...
Но антропная идея набирает обороты. Важно —- не кто ее породил.
Важно — кто ее поддерживает!..
Появились варианты — «слабый» и «сильный» принципы.
Слабый принцип говорит, что да, наши условия во Вселенной
уникальны, они не могли возникнуть иначе, чем как обычная флуктуация. Но д,д"
появления такой редкой флуктуации нужно множество вариантов. И ойР
есть — в виде бесконечно большого числа вселенных или многолистной
одной Вселенной, где в основной массе случаев этих условий все-таки нет.
Зато там, по-видимому, есть все варианты самых разных значений
Im фундаментальных констант, как из состава «тройки», так и из «четверки».
1 • ——
* Г. М. Идлис. Основные черты наблюдаемой астрономической Вселенной как характер-
ное свойство обитаемой космической системы. «Известия Астрофизического института
АН Казахской ССР», 1958 год, № 7, с. 39—54.
32

Эти вселенные, состоящие одни из нейтронов, другие из атомов водорода,
третьи из гелия, четвертые из нейтрино и так далее, должны иметь
каждая по своей собственной физике. То, что их, этих безжизненных миров,
там абсолютное большинство, следует из теории вероятности —
перечисленные четыре варианта вселенных как раз наиболее вероятны.
А наш уникальный — по сочетанию констант — мир вероятен
в наименьшей степени. Откуда же тогда он взялся? Теория вероятности
допускает его «случайное» появление при переборе огромного числа
вариантов прочих вселенных. Закон больших чисел, примененный ко множеству
разных вселенных (разных листов толстой книги одной Вселенной), и
порождает однажды редкую случайность — одну Вселенную, где все так сложилось,
^то смогли появиться на свет мы. Слабый принцип очень хорош для
материалистически мыслящего разума, поскольку он позволяет обойтись без
«божественного начала». Вот только неизвесто, верен ли он?..
Сильный принцип, наоборот, утверждает, что «Вселенная
обязательно должна быть устроена так, чтобы обеспечить возможность
самопознания». Одним словом, единая воля — единая Вселенная — единственный
человеческий разум. Так сказать, «все во имя человека»...
Излишне говорить, что отечественная наука в связи с этим
оказалась более склонной к тому, чтобы признать антропный принцип в его
слабой форме. Отсюда и интерес к различным идеям о множественности
параллельных миров — они согласовывали, делали вероятным
одновременное сосуществование нашего уникального по своим физическим условиям
мира и нашего уникального разума.
Антропный принцип в действии
Итак, фундаментальные постоянные физики очень болезненно -
нас — реагируют на все попытки их как-то изменить. Как это
сформулировал Л. Б. Окунь, «небольшое шевеление «свободных» параметров
привело бы к тому, что в тартарары провалились бы не только физики, не только
все живые существа, какими мы их знаем, но и отдельные главы физических
учебников». А крах учения хуже, чем крах целой Вселенной...
Тогда для познании мира вопросы природе следует задавать совсем
не так, как мы это делали до сих пор. Мы рассуждали: дана Вселенная
с такими-то условиями. Каким тогда должен быть в ней человек? Какие
другие живые и разумные существа в ней возможны?
Англичанин Дж. Уилер, вооружившись антропным принципом,
предлагает рассуждать по-другому: вот есть человек, он такой. А какова должна
быть «удобная» для него Вселенная? И тут уже сравнительно легко
искать и находить некие вразумительные ответы. Философ Акбар Турсу-
нов так формулирует их обратную последовательность.
Для появления человека нужна эволюция жизни. Для появления жизни
нужны химические реакции и элементы, в них участвующие. Для появления
разных элементов нужен термоядерный синтез. Для синтеза нужны долго-
живущие звезды. Чтобы звезды существовали нужные миллиарды лет,
Вселенная должна быть их постарше. Вселенная может быть старше звезд
^олько при тех размерах, которые она сейчас имеет, и не меньше.
™ Значит, на вопрос, почему это наша Вселенная так велика, вполне
разумен и естествен ответ: потому что только в ней возможен человек.
Тогда и жизнь, и разум — совсем не случайное явление, а
закономерное. Закономерное, подчеркнем, в уникальных условиях нашей данной
Вселенной. Других или нет совсем, или они есть, но условия для возникнове- |т
ния жизни и разума там маловероятны. у-
Вот, оказывается, какие «бездны» скрываются под данными нам, «J-
в нашей Вселенной, фундаментальными константами физики «це малень- |£
кое — же большое — аш с чертой». ^ "и
2 Знание — сила № 9 33

РОССИЙСКИЙ УМОСТРОЙ
Й. Царев, профессор
Россияне в Океане,
или Спасение в пучине.
cm ft к»
ршыюазыв
всякой rti>r
м клзныя пнлы
ТГНСШ( СТРАНЫ X
ТАИ т.
Титы Амгрпкл! п

Великие географические открытия начались, когда европейские суда
стали выходить в открытый океан, в точки, лишенные всяких
зримых примет. Здесь в определенное время года при благоприятном
стечении обстоятельств соединялись ветры и течения, подхватывая
парусники и доставляя их к новым землям. Это называлось «предаваться».
Линии движения первопроходческих караванов причудливо
изламывались, потому что капитаны «иглой на разорванной карте» лишь
«отмечали свой дерзостный путь»; вела же людей к цели сама стихия
в ее упорядоченном сумбуре. Человек привыкал соразмеряться не только
^: линией берега и законами геометрии, но и с незримо могущественным
вихреобразием природы. С изменением значения прибрежного —
каботажного— плавания отступало всевластие каботажного мышления,
мышления в виду обжитых истин и привычных ценностей. На
излете переломной эпохи Рене Декарт создает свое таинственное учение
о мировых вихрях. С этого времени и по сию пору западный европеец
доверяет соотношениям неопределенностей, как птица доверяет
подъемным воздушным токам.
Исконно русское хождение по морям (исключая плавания поморов)
веками было каботажным, а наш умострой остается каботажным поныне.
Нам тяжело, страшно уходить из мелководья на свободную
глубокую воду. Мы боимся потерять из виду береговые приметы, даже если
эти приметы — развалины и лагерные вышки. Но надо плыть к горизонту,
прибой отравлен. Китайцы, чьи джонки (иногда громады
водоизмещением в тысячи тонн) с древности выбирали только прибрежные пути,
нашли образ для сегодняшних перемен. Для них включиться в
современную жизнь значит «броситься в открытое море».
Плыть по звездам психологически труднее, чем плыть по маякам,
но это не все наши трудности. Нужно научиться существованию
не только во внешних стихиях (рынка, технологии, политики). Нужно
довериться и стихии национального характера, природе нашей души.
Нехорошо кичиться своими добродетелями, однако скверно и презирать
свои пороки. Наши слабости не только оборотная сторона наших
достоинств, одно — неотменное условие другого.
Да, мы верим в «ложь во спасение». Да, по нашим солнечным
просторам вольно гуляют шапкозакидательство и самозванство. Мы
боимся природы и мстим ей за это. Плохой город нам дороже хорошей
деревни. Изнурительный труд для нас желательнее труда длительного. И так
далее. Мы такие-сякие, немазаные. Все так. И тем не менее есть в наших
слабостях таинственная сила. Перетолковывать плохое в хорошее —
глуповато будет, но не умнее рывками избавляться от несовершенств или
излишеств. Вспомним притчу о человеке, который отделался от
неудобного предмета, возникшего на одной полезной части тела, и при этом
лишился другой.
Так что будем бережнее со своими пороками, они могут нам
Ьще пригодиться. Не попробовать ли отнестись к ним
повнимательнее, даже, может быть, по-своему, со злобной нежностью, полюбить их?
Это ведь разные дела — любить и наслаждаться, не так ли?
В новелле Э. А. По «Низвержение в Мальстрем» герой повествования
спасается в гигантском водовороте, страшное жерло которого внезапно
возникло где-то у исландских берегов, благодаря тому, что не боролся с
потоком, а доверился ему. Мы должны найти в себе силы отдаться стихиям,
нас объемлющим и нас наполняющим. Все равно, уверен, дальше Исландии
никого не выбросит. Только погружаться надо смело, в самое сгущение
обстоятельств, в самые глубины души. Спасение — в пучине.
и о-
X X
П «
* U
35

Луна для России
По-моему, мы, отдельные
российские граждане (господа), уже
вошли в поток, в который, как
оказалось, можно дважды входить, но
из которого, как я надеюсь, нельзя
дважды выйти. И нас таких немало.
Страна, подобно Офелии,
подхваченная течением, в венках и с
песнями плывет навстречу своему
капиталистическому завтра. Это
величественное и влекущее зрелище,
поэтому даже те, кто остался пока
на берегу, безотрывно следят за
ними, провожая в дальний путь
шутками, смехом и поножовщиной.
Народ в движении, а то, что
преобразовательные шевеления
начальства утыкаются в тугую пустоту,
только подтверждает мудрость
культуры, ее благородное отвращение
к суррогатным действиям и плацеб-
ным средствам. Пассы, названные
реформой, уже многих заставили
разинуть рот, кого — от удивления,
кого — от озверения; однако
фокуса-то все нет, кролик по-прежнему
в шляпе. Чтобы это ясно
представить, нужно отойти от разговоров в
исчислительном ключе, когда хозяй-
стьо рассматривают как нечто
доступное расчетам и планированию.
Воображение сейчас нужнее
исчислений. Конкуренция исчислительных
моделей рождает странное чувство
присутствия при споре слепых о
красках лета. Понять жизнь
совокупного хозяйственного тела,
которому мы сопричастны, можно только
через усилие открытия, когда взгляд
не отвращен ни от чего, что затаено
в промежутке между неприятным и
непривычным.
Правительственные же
прозорливцы планируют не глядя,
рассчитывают не представляя. Не
начинают своих дел без готовых образцов,
которым следуют почему-то кое-как
хотя выбирают для подражания не
самое лучшее, а то, что им вроде бы
ближе.
Есть сказ про великого
российского хирурга, который для
испытания учеников, облизав палец после
погружения куда-то там в
бездыханное тело на анатомическом столе,
попросил повторить сии действия.
Решился только один. Но и он полной
похвалы не получил, поскольку
оказался специалистом достаточной
небрезгливости, но недостаточной
наблюдательности: мэтр-то вводил
один палец, а облизывал совсем
другой.
Вспоминая постоянное выражение^
тихой загнанности на открытых
личиках наших премьеров, невольно
подумаешь, а сумели ли они, сгоряча
окунувшись в дело, разобраться со
своими пальцами?
Заметим, я не против образцов
и подсказок — я за верный их
выбор и доскональное им
следование. Тем более, что реформа,
которую ждет страна, уже была
успешно проведена, и опыт этого
проведения нужно воспроизвести —
последовательно, неискаженно — здесь
и сейчас.
Луна для России, как известно,
была в свое время изготовлена
в Гамбурге. В ночь на 21 июня
1948 года Людвиг Эрхард начал
именно то дело, какое должны
сделать и мы. Уверен, иных воз-^
можностей нет. Сказано: нет царских
путей в математику. Точно так же
нет и своего пути осовременивания
и оздоровления хозяйственного тела.
Только тот, что доктор Эрхард
прописал. А что же, собственно,
он сделал?
Любопытно истолкование эрхар-

довских рецептов здешними
журналистами и политэкономистами.
Объективно Эрхард работал в двух
направлениях: по линии распределения
(денежная и ценовая политика) и по
линии производства (кредитно-бан-
ковские преобразования и антик р-
тельный контроль). Большинство
13ШИХ ТОЛКОВНИКОВ ВИДЯТ СМЫСЛ ЭТИХ
^силий в фискальных намерениях,
в желании собрать средства и
рычаги хозяйственного нажима в руках
государства. На самом деле
побуждения были прямо противоположными.
Л. Эрхард уловил общее
устремление европейской хозяйственной
традиции (которая сложилась,
кстати, отнюдь не за четыре века
«протестантской этики», а за последние
150—170 лет) и оставался ей верен
до конца. Он хотел и добился,
чтобы основные средства, должные
вдохнуть новую жизнь в экономику,
прокачивались через массив
потребления. Изюминка реформы состояла
^ передаче денег производителям
не напрямую, а через потребителя.
Для- этого и заменили рейхсмарки
дойчемарками.
Говорят, что утром несчастные
немцы проснулись без сбережений.
Это, конечно, неправда, Но
половина вкладов, действительно,
уменьшилась в десять раз, вторая
половина — в двадцать. Об этом все
знают. Однако знают ли все, что
заработная плата и другие пособия
с 21 июня 1948 года выдавались
один к одному в новых марках,
то есть что вместе с реформой
денег, реформой цен, антикартельной
и банковской реформами, началась
и реформа занятости, построенная
ча резком удорожании труда и соц-
ЧВ6ее печения?
Реформа занятости и
прокачивание денежных средств через
потребление не были личными
придумками профессора Эрхарда, новизна
подхода которого заключалась в
сугубой последовательности и
государственном масштабе исполнения идей,
рожденных великими
хозяйственными открытиями первой трети XIX
века.
У нас в стране, где поезда
страшнее революций, на революции не
сесть, как в поезда. Опаздываем
на постиндустриальную революцию,
выпали из революции политэкономи-
ческой, начатой теориями двух
больших мыслителей, которые в
советское время не были по-настоящему
известны и не считались особыми
авторитетами. Один из них — француз
Жан-Батист Сэ (Сей) (1767—1832),
другой — швейцарец Жан-Шарль
Леонар Симонд де Сисмонди (1773—
1842). Оба были впечатлены
интереснейшим явлением европейской
хозяйственной жизни — кризисом
текстильного перепроизводства конца
XVIII — начала XIX веков и его
последствиями. Оба независимо друг
от друга и каждый по-своему
поняли: события такого рода означают
возникновение нового, зеркально
противоположного прежнему,
экономического пространства, где былые
данности перерождаются, получая
новый смысл и звучание.
В это время впервые громко
заявили о себе та к назы ваем ые
«бедные деньги». До той поры
считалось, что богачи и богатства
создают благосостояние наций, но когда,
резко подешевев, оказались
доступными для
нового-бедного-покупателя текстильные и некоторые иные
товары, лучшие экономические умы
начали догадываться: хозяйственная
власть переходит от производства
и предложения к потреблению и
спросу.
Sapienti Sat: кто смог, тот открыл,
что не единовременная прибыль за
счет предельного превышения
продажной стоимости над
себестоимостью, но небольшие профиты при
увеличенном производстве и
многократном выходе товара в торговлю
дают надежную прямую выгоду
и косвенные — часто
неожиданные — преимущества.
«Бедные», «зарплатные» деньги,
«деньги из рук в рот», как называл
их французский историк Жюль Миш-
о о.
X VD
X рс
« I
37

« Q.
« i-
X X
ле, благодетельность оборота,
возможность снижать себестоимость при
искусственном занижении цены,
наконец, поднятие порога
потребностей по мере их удовлетворения —
все эти знамения приучали видеть
в общественных нуждах не
демоническое (из-за страха нехватки),
но демиургическое начало
хозяйствования. Оказалось, потребности
могут поощрять в большей
степени, чем отягощать. Парадоксы
пророчествуют, и Франсуа Рабле
был прав: аппетит действительно
приходит во время еды.
Прошло время, пока взгляды
культурных потомков Рабле — Сэ и
Сисмонди — преодолели путь от
брутальности к банальности и
утвердились в хозяйственном
мышлении. Решающим на этом пути
оказалось влияние Джона Мейнарда
Кейнса, который, что важно, не был
профессиональным экономистом-ис-
числителем. Он не занимался
глупостями наподобие Системы
Оптимального Планирования Экономики
(СОПЭ), поглощавшей вплоть до
середины семидесятых годов
трудовой порыв множества советских
экономистов, от Арбатова до
Шаталина. Странно, протекли десятилетия
после смерти Кейнса (в 1946 году),
а почти весь экономический цех
СССР, не обинуясь, еще СОПЭл
над умозрительными фигурами,
подчиняя алгебре непостижную для него
гармонию, планируя над бездной.
Между тем пример Кейнса явно
показывает, насколько плодотворнее
видеть хозяйство как живой
организм, нежели высчитывать
(«программировать») как подопытный
механизм («систему»).
Кейнсу, которого у нас излагают
по-всякому, но только, естественно,
не в приближении к подлиннику,
удалось увидеть и оценить нечто
судьбоносное: таинство
самовозрастания хозяйственного тела,
иррациональные возможности и
проявления его самоподдержания, не
объяснимые классическими (и
маргинальными) теориями. Он осознал,
что хозяйственный организм,
превысив непредсказуемый порог
сложности, начинает вести новую жизнь,
проявляет способность к
устойчивому развитию при показателях,
которые традиционно считаются
неблагоприятными (увеличение
внутреннего долга, отрицательный
платежный баланс, сокращение
«ключевых» производств).
Вот откуда растут ноги
пресловутого кейнсовского государственни-
чества. Логически завершая линию
Сэ — Сисмонди, он настаивал на том,
что наличный уровень потребностей
достижим для удовлетворения,
только если перешагивать через него
вверх, к более высокому, чем
существующий, стандарту потребления.
Постоянно и масштабно раздвигать
потребительские горизонты должно
именно государство. В его
распоряжении — мощный хозяйственный
резерв (налоги); по фискальным,
правовым и иным причинам у нег9-
самый широкий экономический кру^
гозор. Наконец, самое главное, ему*
не надо опасаться банкротства,
находясь под защитой законов
самоподдержания совокупного
национального хозяйства. Государство
берет на себя социальное
обеспечение, поддерживает
здравоохранение, образование, науку.
Благополучные старики, разъезжающие по
всему миру, это современный
отголосок кейнсианства. Там, за
бугром, пенсия не приближает
человека к помойке, наоборот, как лифт,
поднимает на более высокий этаж
потребления. Пособия по бедности
сохраняют потребительское лицо
париям общества. Увеличение
продолжительности жизни означает и
продление потребительской активности
Образованность и научные запросьг
повышают потребительский
стандарт. Ограничение одно:
государственная щедрость не должна
искажать товарооборот. Поэтому можно
поддерживать общественные работы,
которые не создают
оборачиваемого продукта (например,
строительство дорог), но следует обуздывать
38

рост заработной платы, раздачу
кредитов и запросы монополий. Словом,
государство, по Кейнсу, поощряет
хозяйство непосредственно через
потребление и опосредованно через
производство поддерживая слабых
и сдерживая сильных.
Д. М. Кейнс был ясновидцем
^ провидцем, советы давал хорошие
в том смысле, что они
соответствовали хозяйственной формуле
современного европеизма. Что же это
за формула? Та, что выражает
соотнесение макро- и микроуровней
общественного воспроизводства. Не
ввязываясь в бои за определения,
назову макроуровнем тот, на каком
действуют хозяйственные субъекты
(производители и потребители),
способные поодиночке оказать
регулирующее воздействие на хозяйство;
напротив, микроуровень — это
уровень производителей и потребителей,
которые влияют на хозяйственную
жизнь только сообща.
^ Еще Аристотель именовал
хозяйство, подчиненное потребительским
нуждам, экономикой, а
хозяйствование, побуждаемое внутренними
силами, логикой производства, но не
запросами потребления, хрематоно-
микой. Современный Запад создал
несколько хозяйственных типов,
каждый из которых вписывается в
формулу: макроэкономика + микрохре-
матономика. На макроуровне
масштабы действующих субъектов
таковы, что им выйти за рамки
потребительских нужд так же опасно, как
«Боингу-747» — не вписаться при
приземлении во взлетно-посадочную
полосу, поэтому здесь царит
экономика. Когда экономические гиганты
пытаются подстроить рынок под себя, а
jie себя под рынок, их ждет окорот
хо стороны государства. В
макроэкономике государство ведет себя ог-
лядчиво и жестко. Причины две.
Во-первых, экономические монстры
нуждаются в устрожении, оно
помогает им держать форму, не
расползаясь "и не перегреваясь под
действием собственной тяжести.
Во-вторых, крупные хозяйственные
субъекты влиятельны и соперничают с
правительством при распределении
власти, они его естественные
политические противники.
На микроуровне хозяйства
подвизаются сотни тысяч производителей
и миллионы неспециализированных
потребителей. Здесь ни у кого не
достанет сил исчерпать ресурсы
рынка или перейти его пределы. Здесь
потребитель удовлетворяет все свои
запросы, они не раздражают его,
как камешек в ботинке, не
возникают, так сказать, и потому
настолько перестают бросаться в глаза,
что вроде бы исчезают. Здесь
производителю не нужно ломать голову
над проблемой поставщиков и не
нужно себя треножить — рынок все
примет. Как тапер в
калифорнийском салуне, производитель
играет как может и только просит,
чтобы в него не стреляли. А за тем,
чтобы стрельбы не было, следит
государство. Для него субъекты
микрохрематономики —
естественные союзники, поэтому
современные буржуазные правительства —
правительства лавочников, чем и
гордятся по праву.
Взлелеивание
микрохрематономики превращает ее в ростовую
область хозяйства, где витает дух
предельных достижений,
претворенный в хозяйственный артистизм
и хозяйственный спортизм.
Вспомним, как учат делать «солнце»
на турнике: для резких и красивых
оборотов нужно все время идти в
отрыв вверх. Конечно, крепко
держась за перекладину и
подстраховываясь.
В России все иначе, хотя мы и не
плачем. Формула российского (про
другие составляющие бывшего СССР
не стоит рассуждать, каждая —
отрезанный ломоть) хозяйствования:
макрохрематономика +
микроэкономика. Над нашей величавой
индустрией незримо горит
рубиновым светом приветливое обращение
ко всем и каждому: «Лопайте,
что дают». Оно и понятно.
Монополии (их по данным антимоно-
•за
39

21
a «I
I"
с «-
X X
го.»
польного комитета более 7 тысяч)
не тоскуют по потребителям и уж,
во всяком случае, не озабочены
их существованием и нуждами.
Договариваясь между собой
напрямую, монополисты не нуждаются
во внешнем арбитраже, поэтому
держат себя с правительством
свысока и так легко сдали КПСС.
В такой хрематономике спортиз-
мом не пахнет, наоборот, царит
принцип наименьшей траты сил.
Чем делать десять миллионов
скороварок, лучше сделать их сто тысяч,
но очень больших, с пушками,
гусеницами, лобовой броней — и
производство концентрированней, и
никакой возни с потребителями.
Бритва Оккама перерезает горло
хозяйственной песне восточных славян.
Приблизительное представление о
российской микроэкономике дают
весенние телевизионные репортажи
про жизнь палестинцев, выселенных
из Израиля на нейтральную
полосу. В этой микроэкономике все
вертится вокруг потребностей, но
ничто им не служит. Никогда не
знаешь сегодня, чего тебе не хватит
завтра. Потребности оскорбляют
своей неудовлетворенностью, вопиют
о ненасыщении, потому их не
уважают, а если случай
представится, просто затыкают им рот.
Потребности — скелет в шкафу
советского человека, они напоминают
о тлеющей в нем способности
к сомнительным поступкам, а то и к
чему похуже. Где тут быть
артистизму и спортизму! Мы связаны
с потребностями связью бессилия.
Помянем же добрым словом
пьяного, который ходил вокруг столба
и плакал-заливался, что его
замуровали.
Западноевропейское и российское
хозяйство дважды обратны по
отношению друг к другу: там, где у
них усмиренная экономика, у нас —
всевластная хрематономика; их хре-
матономическое плейбойство
красиво оттеняет наш хрушобный
экономизм. То есть мы
противоположны и по соотношению
хозяйственных уровней и по
содержанию хозяйственных форм.
В родимом Зазеркалье и
реформаторство зазеркально. Как Людвиг
Эрхард начинал дело? Дал
каждому немцу новые деньги только
для удовлетворения насущных нужд,
а не для торговли и предприни
мательства. Деньги, которые долж^
ны были сразу потратиться,
оказались единственными деньгами в
стране. Продавцы, как пчелы,
взметнулись собирать эти деньги с
покупателей, производители — с продавцов.
В этих условиях ни о каком
утаивании товаров и вздувании цен
не могло быть речи: товары
гонялись за людьми, а не люди за
товарами.
У нас приняли требования
Международного валютного фонда и
восславили пример Людвига Эр-
харда, но к делу приступили, как
и следовало ожидать, специфично.
Для начала по-отечески отняли
населения, как у неразумного дитя^
ти, его копилку и карманные деньги.
Затем, поупрямившись для виду,
стали прямиком отдавать почти всю
наличку и всю безналичку
промышленным баронам, аграрным
латифундистам, торговой мафии и новым
деловикам (последние вышли не
столько из народа, сколько из
гэбистских шинелей и арестантских
бушлатов). Народное же население
шумно безмолвствовало, слушая
правительственные утишения-утеше-
ния, что живется ему не так
плохо, как кажется, и что далее этот
разрыв еще больше увеличится.
Обычная история:
благодетели-преобразователи, немного пометавшись,
нашли путь наименьшего
сопротивления и всей командой двинула
по нему, отступая перед
сильными и наезжая на слабых.
Результат — никаких результатов, все
ухудшилось в пределах
неизменности формулы отечественного
хозяйства, о которой с теплотою
говорилось выше.
Печальная, конечно, картина, но
воспринимать ее нужно с надеждой.

Существуют пределы, за которыми ведена денежная реформа? Держа-
различия, как и сходства, не могут лись за рубль» как за кольцо
быть случайными. Российская хо- в носу прежних собратьев по СССР?
зяйственность попунктно, подетально Конечно. Прогибались под нажимом
противоположна западноевропей- владельцев капиталов в старой ва-
ской — это лучшее доказатель- люте, тех миллиардов, которые
ство их одноосновности, единокуль- нельзя было легализовать при об-
турности. Они соосны, и на оси мене денег? Очень вероятно. Но
^-.озяйственного развития Россия ока- главное — не могли, не сумели бы
менела в точке, пройденной пере- этого сделать. Соблюдение секрет-
довыми европейскими странами в ности подготовки и сохранение гер-
начале их теперешнего жиз денно- метичности каналов одновременной
го цикла. По закону культурно- доставки новых платежных средств
го маятника мы двинемся с тем во все концы по-прежнему огром-
большей силой и пойдем тем быст- ной страны — это задача чрез-
рее, чем сильнее и дольше нас мерна для нынешних мужей силы,
что-то сдерживало. Поскольку на- Слабость не в ладах с историей,
ша страна — в начале цикла пере- поэтому не надо быть Нострада-
мен, у нее огромный потенциал мусом, чтобы предсказать короткую
невостребованности, безбрежный за- судьбу всего, что рождено под знаком
пас изменчивости. Почему же нет Авена. И слава Богу.
действительных изменений? Из-за Известный советолог Н. В. Гоголь
бдительности культуры, ее самоох- приводил свидетельство, что русскую
ранительной способности не расходо- луну изготовил хромой немецкий
вать себя в ответ на действия, бочар, и якобы изготовил пре-
^.чуждые глубинным культурным скверно. На самом деле, думаю,
кодам. вещь вышла добротной, а вот пере-
Хозяйственная культура оказы- возить ее нужно было поаккурат-
вается непримиримой к неспособ- ней. И подвешивать не кое-как,
ности исполнять дело в точности
по науке, по технологии. Для того Отчего так получается? Почему
чтобы работать по правилам и стро- руководящая Россией экономическая
го в предписанной последователь- мысль так безобразна, напоминает
ности, нужно иметь воображение, скорее о пчелке, чем об архитек-
достаточно сильное, чтобы ясно торе? И зачем, обещая сделать
представить, что зачем делается, всем красиво, преобразователи хо-
и организационные способности, до- зяйства напирают на то, что можно,
статочные для претворения в жизнь а не на то, что нужно, ищут моне-
этих представлений. Правитель- ту не там, где она лежит, а под
ственным командам, которые вводит фонарем?
в игру российский президент, не Относительно хозяйственных тео-
хватает ни того, ни другого. рий приходится предположить, что
Забавны уличения Е. Гайдара, они оказались связаны с таким аб-
П. Авена и других в том, что они страктным, не требующим воображе-
лодходили к практическим делам ния политэкономизмом, как марк-
как кабинетные ученые, меж тем совский, помимо ритуальной, глу-
наука, мол, это одно, а жизнь — бинною кровною связью. Карл Хайн-
другое. Как ученый и «по науке» рих Маркс (кстати, это он сравни-
действовал доктор Эрхард, а докто- вал плохого зодчего с хорошей
ра Гайдар и Авен действовали строительницей сот, отдавая — на
как политики и «по жизни», покор- словах — предпочтение первому),
ствуя обстоятельствам и лавируя создав свою схематику хозяйства,
между струйками. поместил ее за пределы вообра-
Почему, например, не была про- жения, в пространство молений,
41

а не видений: «деньги — штрих», прикосновенны для игроков и незави-
«товар — штрих» — из всего этого симы от игрового действа. Руко-
ясно представим разве что «штрих», суйство из любых побуждений по
Не будучи особенным знатоком отношению к правилам недопусти-
марксизма и отслеживая его разме- мо. Конечно, правила создают не-
ренные чешуйчатые извивы в теоре- удобства, но в общем раскладе
тических хвощах и плаунах с воз- препятствия так же нужны, как под-
можно большего расстояния, рискну спорья. Сдвинь правило — и утра-
заметитъ, что Марксу с Энгельсом тишь связь времен, равенство в
принадлежит по авторскому праву можностей. Ценность правил в их
всего один образ, да и тот невыве- устойчивости, а не в услужливости,
ренный, неустроенный. Я, конечно, Кажется, ясно. Тем удивительнее уп-
имею в виду призрак, который рямство, с которым каждый раз
выклубился из «Манифеста Ком- мы внушаем себе, что закон для нас
мунистической партии»: сначала бро- пока не писан и его еще только
дит послежизненная ипостась чего-то надо написать, подверстав под на-
там такого, и лишь потом должно личные интересы,
наступить (то есть начать жить) Мы не просто вынужденно, а с
это самое нечто. Мировой надклас- удовольствием нарушаем уговоры,
совый опыт наблюдения над при- берем назад ходы, прячем в рукав
видениями говорит, что последова- фигуры. Знаем, что делаем. И можем
тельность должна быть обратной, даже себя осудить. Что нам достав-
Теперь насчет монеты под фона- ляет больше удовольствия — нару-
рем. Наша властвующая разновоз- шение или самоосуждение из-за не-
растная молодежь предпочитает ло- го? Покаяние — еще не раскат
гику обстоятельств логике цели ние, мы многое извлекаем из эт
не только из-за немастеровитости различия. Такой излом, или извив
и неистребимой детскости. Есть души указывает на двойственность
еще одна причина. В российских нашей культурной основы. В отличие
традициях не укоренен институт от какого-нибудь египетского фелла-
честной игры. Когда-то герцог Вел- ха русский человек понимает, что
лингтон, победитель при Ватерлоо, хорошо, что плохо почти так же,
сказал, что его победа начиналась как англичанин, француз или немец,
на крикетных площадках Итона. Мы принадлежим к европейской
Итон — одна из нескольких приви- ценностной среде, в этом мы евро-
легированных частных школ, воспи- пейцы. В противоположность куль-
тавших всю британскую элиту. Игры туре оценок, культура поступков,
учат людей буржуазной культуры общераспространенная привычка по-
честному партнерству и самоотвер- ступков, у нас скорее феллахская,
женному следованию правилам. чем европейская. Сила, которая
Соприкасаясь с идеей честной иг- вырабатывает в каждом эту при-
ры, фибры русской души начинают, вычку своим постоянным давлени-
подобно проводам в народной песне, ем — государство. У нас неевро-
гудеть перегудом-перезвоном. Мы с пейская государственность. Основное
трудом постигаем, в чем же соль напряжение нашей истории зада
«фэйр плэй», а когда кое-что улав- противостоянием нравственного ев-
ливаем, эта соль оказывает стран- ропеизма и общественно-государ-
ное действие (видимо, потому, что ственной неевропейскости.
она все-таки английская). Правила Сейчас в России основная от-
начинают литься из нее потоком: стаивательница и хранительница
для каждой игры, даже для каждого европейского чувства чести — изо-
ее случая — свои. Меж тем смысл бразительная культура. Художест-
именно в том, чтобы правила, хоро- во и словесность — главные рев-
шие или плохие, оставались не- нители европеизма, а значит —
42

и главные противостоятели
государству. Российское государство
должно переродиться, чтобы перестать
чувствовать в высокой культуре
врага. Пока же оно
попечительствует над нею двояко: с одной
стороны, повально прореживает, с
другой очень избирательно
окучивает. Даже тогда, когда патронаж
государства не сводится к команде
«Патронов не жалеть!», его
культурная политика влеклась
птицей-тройкой: скупостью, дурновкусием, руко-
суйством. Так что деятелям
культуры лучше оставить государственни-
ческие упования.
А на что уповать на шему
хозяйству? У него, как кажется,
вообще нет выбора, государство его
не патронирует, оно на нем
паразитирует, поэтому держит мертвой
хваткой. В хозяйстве то немногое,
что сберегло в себе европейские
черты, остается под подозрением у
власти и под ее гнетом. При этих
раскладах есть ли свет в конце
тоннеля? Да, в конце тоннеля свет
есть.
За все надо платить, поэтому,
когда к концу шестидесятых —
началу семидесятых годов кейнсов-
ский проект государственного
попечения над спросом и
потреблением подтвердил свою действенность,
определилась и цена
достигнутого — непомерное разрастание
стоимости государства для общества.
Государства стали слишком тянуть
на себя плотно уставленные
скатерти национальных богатств,
усилились предчувствия надлома, но
совершилось чудо: опекаемая
государствами хозяйственная культура
взяла под свою опеку европей-
кую государственность, передавая
^последней свои ключевые
особенности и устремления, описать
которые тем более трудно, что в
русском языке нет для этого готовых
слов.
Ключевое устремление
западноевропейской производительности —
к предельному трудовложению, эла-
борацин. Элаборативность проявляет
себя не только в выхоливании
изделий, но и в намеренном
затруднении производства, в удовольствии
и удовлетворении от такого
затруднения. Для этого есть два резерва.
Во-первых, та же игра по
правилам, строгое, даже истовое
следование производственным ритуалам
и технологиям. Во-вторых, ноеатив-
ность, нацеленность на создание и
потребление нового продукта.
Пилить на одной скорости,
штамповать десятилетиями одну и ту же
вещь западному человеку просто
противно. Думаю, президента марки
«Буш» поменяли на президента
марки «Клинтон» не потому, что
второй явно лучше, а просто первая
из этих двух моделей морально
устарела (попросту надоела).
Элаборативность открыла путь в
XXI век, стала подоплекой
важнейшего порыва культуры — к эфи-
ризации. Эфиризацией А. Тойнби
называл универсальный процесс
относительного сокращения
вещественных и энергетических затрат
на производство условной единицы
продукции. В конце XX столетия
эфиризация выражена прежде всего
сдвигом от «хардверной» к
«софтверной» продуктивности, когда все
большая доля общественного достояния
приобретает так называемую
«мягкую» форму (идеи, технологии,
алгоритмы, ноу-хау и т. п.). При этом
«хардверные» продукты прецизиру-
ются (их выделка
совершенствуется, растет точность подгонки частей
и надежность в работе). Наконец,
«хардверизация» ведет к софистика-
ции, то есть к настоящей
одержимости отделкой изделий,
бесконечному улучшению их «внешнего
вида». Хозяйственное чудо
современного европеизма в том и состоит,
что обновление вещественных
стандартов и относительная экономия
невосполнимых ресурсов достигается
ценой все большего расходования
запаса, который от трат только
увеличивается,— запаса труда.
Эфиризация инфраструктур
европейской административной системы,
1С
X X
Г) »
43

IS
so-
■2.3
«софтверное» перерождение
государственной машинерии преображают
евроцентристскую цивилизацию и
спасают ее.
В привязке к сказанному многое
в России способно пробудить
надежду. Правда, что у нас замер
технологический прогресс, что при
появлении здесь мелкоскопических
новаций их топчут, как слон топчет
мышь. Вместе с тем российская
культура, смею утверждать, новатив-
на. Посмотрите, с какою детскою
заинтересованностью люди
рассматривают новые для них фенечки
и прибамбасики, выставляемые в
коммерческих киосках. Ладно,
киоски. Убежден, что большевики
победили благодаря посулам перемен
(«мы свой, мы новый мир
построим»). Это сейчас понятно, что их
новое было хорошо забитым
старым, а тогда новинки (в том числе
и очень неаппетитные) были
именно новинками и находили
миллионы ценителей. Когда большевизм
начал повторяться, он потерял
свое гибельное обаяние.
Неудивительны результаты апрельского
референдума. Дело не в Ельцине.
Зюгановым и прочим в принципе
ничего не светит, потому что они
слишком меднолобы, чтобы
исхитриться заманивать людей не назад,
а вперед.
А уклон в элаборацию? Русские,
вопреки предрассудку, вовсе не
враги труда. Разве в России
распространено азиатское любование
ничегонеделанием? Наоборот, в
каждом живет мистический ужас перед
безработицей. Мы готовы работать,
даже любим надрываться. Готовы
приналечь на бечеву до ломоты в
суставах, только бы на какое-то
время дело «само пошло, само
пошло». Чтобы можно было
перекурить и покуролесить.
И усложнять дела хлебом не
корми. Возьмем для примера
ваучеры. Чужую, иностранную придумку
оснастили неподъемным множеством
своих доводок. Ни дать ни взять
Левша с аглицкою блохою.
Переизобрели велосипед, да еще и
подковали его. Конечно дело,
подкованный чубайсикал ни для быстрой
езды, ни для медленной не годится.
Зато стоит как вкопанный.
Эфиризация. Это, можно сказать,
наша мать родная. При бедности
российского вещестроя (прототип*^
чуть ли не всех наших вещей
рождены на Западе) софтверность —
наш конек. Русская словесность,
русское идеетворчество стоят на
уровне лучших мировых образцов.
И нынче: компьютеров не делаем,
а программное обеспечение —
пожалуйста.
Определенно, русские — те же
европейцы, вот только европейскость
наша не совсем та же. Почему?
По той же причине. Мрачное
попечительство российских
государственности и общежительности, это они
не дают двинуться маятнику.
Пойдет маятник — пойдет процесс
российская хозяйственная культур,!^
вернется в родительское лоно
европеизма. Гарант такой
возможности — русский частный человек,
защитить которого от сегодняшнего
государственного и общественного
одичания могут только законы
самоподдержания высокой культуры и
высокого хозяйствования.
Пока, однако, государство
продолжает шутить свою старую шутку:
«Кто сослужит мне службу верную,
тому ничего не сделаю». Оно
вымогает у граждан подвигов «с точки
зрения вечности», ни на мгновение
не наделяя их прерогативами и
правами.
Колумбу, чтобы он открыл
Америку, дали власть судить и мило
вать, наградили титулами вице-кс^
роля и великого адмирала. У нас
попросят человека порулить, повести
страну к новым берегам и
поздравят с «исполнением обязанностей».
Хорошо, Гайдары очень даже не
колумбы. Но ведь и на осликах
Ио в Историю не въедешь. Или
и. о., или Клио. •
44

ВО ВСЕМ МИРЕ
Не мост,
а праздник цвета
В начале XX века у
железнодорожной станции Вьерзо-
не, в Центральной Франции,
был построен над путями мост,
вызвавший у людей смешанное
чувство ужаса и восхищения.
Длина моста 97 метров,
ширина — 11,7 и высота
центральной фермы — 9,5. По мосту
проходит автомобильная
дорога.
Но главное — это
великолепный образец
металлоконструкций начала XX века, и по
инициативе культурного
центра, что надалеко от города
Бурже, мост отнесен к
архитектурному наследию этого
района. Правда, со временем
он покрылся слоем копоти,
грязи, и его оригинальности
уже никто не замечал.
Недавно по проекту
французской художницы Кристиан
Гру мост был раскрашен в
четыре цвета — красный, жел-
ж тый, зеленый и синий. И
гигантское сооружение
предстало в новом виде. Художнице
пришлось сделать много
эскизов и проб, но в конце концов
ей удалось создать проект, в
котором прекрасно
гармонируют цвета и металлические
конструкции.
Любопытно, что от ветра
мост постоянно слегка
раскачивается, и это создает
дополнительный эффект. Благодаря
многоцветию мост четко
выделяется на фоне других
строений Вьерзоне, оживляя
пейзаж и бросая дерзкий вызов
серости повседневной жизни.
Открыли ядовитую птицу
В 1991 году студент-эколог
из Чикагского университета
Джон Думбахер, работая в
экспедиции на острове Новая
О
О
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
с
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
Гвинея, изучал образ жизни
тамошних райских птиц, когда
в поставленную им сеть попала
среди других особь певчей
птички — хохлатая питогуи.
При попытках высвободить
ее птица оцарапала молодого
человека. Он инстинктивно
высосал кровь из ранки, после
чего почувствовал во рту
жжение и онемение. Студент
предположил, что птица где-то
потерлась об ядовитое растение,
каких немало в лесах Папуа —
Новой Гвинеи. Однако вскоре
и другой участник экспедиции
испытал то же.
Лишь в конце 1992 года им
удалось поймать еще одного
питогуи. Выдернув из хвоста
перо, Джон Думбахер лизнул
его. Ощущение повторилось.
Химический анализ показал,
что состав яда,
собирающегося в коже и перьях птицы,
почти идентичен тому,
который ранее уже находили в теле
ядовитых лягушек, обитающих
по берегам Амазонки.
Экстракт этого яда, полученный
всего из десяти миллиграммов
птичьей кожи и введенный в
тело мыши, приводил к ее
гибели всего за 20 минут.
Это — первый случай
обнаружения ядовитости у
пернатых. Впрочем, местные жители
знали об этом задолго до
ученых. Недаром они называют
хохлатого питогуи «мусорной
птицей». Папуасам известно,
что в пищу эту птицу можно
употреблять лишь после
длительного кипячения.
Очевидно, яд служит
хохлатой питогуи для защиты от
змей и хищных птиц.
Подводно-подземный
«Эрмитаж»
древнего человека
Французский
профессиональный аквалангист Анри
Коскер открыл на побережье
Средиземного моря около
Марселя неизвестную до сих
пор пещеру, названную теперь
его именем. Она
труднодоступна — лежит на глубине 33
метров ниже уровня моря, с
которым соединяется длинным
опасным подводным тоннелем.
На стенах пещеры
обнаружены прекрасно
сохранившиеся рисунки и гравюры,
исполненные древним человеком.
Ознакомившиеся с ними
археологи считают эту коллекцию
уникальной. Относится она к
эпохе палеолита (древнека-
Q
О
О
О
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
о
менный век): датирование
радиоуглеродным методом
позволяет утверждать, что
сменявшие друг друга
художники творили здесь в течение
восьми тысяч лет, начиная со
времени, отстоящего от нас на
25 тысяч лет. В то время,
очевидно, пешера не была
залита водой.
Здесь можно видеть тысячи
следов отдельных пальцев, 45
раскрашенных отпечатков
кисти человеческой руки, 80
красочных и выдолбленных в
камне изображений животных» в
том числе лошадей и козлов,
и трех птиц, напоминающих
кайру.
Рисунок В. Сарафановв.
Опять
озоновая дыра виновата
Ученые из
Калифорнийского университета располагают
неопровержимыми
доказательствами того, что ультра
фиолетовые лучи,
проникающие на Землю через
озоновую дыру над Антарктидой,
наносят сильный ущерб всей
живой природе этого региона.
Исследователи документально
подтвердили факт сокращения
на 6—12 процентов
фитопланктона —
микроскопических морских растений,
находящихся в самом начале
пищевой цепочки океана, за тот
период, когда озоновая дыра
была особенно большой. В связи
с тем, что обычно озоновая
дыра увеличивается весной,
когда многие птицы, в том
числе и пингвины, выводят
птенцов, фитопланктон может
иметь очень большое значение
для всей экосистемы.
45

«Животных прокуривали в течение сорока секунд»
Биологическая защита от радиации * Астральное биополе
Саморегуляция через землетрясение » Запасайте теппо впрок!
Упругая относительность или относительная упругость!
Курение вредно, кто ж этого
не знает! «Минздрав
предупреждает» — и многие бросают
курить, причем легко и
многократно. Табачная наука тем
временем придумывает все
новые фильтры, призванные
сделать сигарету вполне
безопасной, а медицина изучает
вредные последствия курения. Так,
известно, что в дыме сигарет
содержатся химические
вещества-токсиканты, которые
оседают в организме, прежде
всего в печени и легких,
действуя на них губительно. Это
проявляется в резком
усилении переписного окисления
липидов, в борьбе с которым
организм вынужден
дополнительно синтезировать
аскорбиновую кислоту.
В московском Институте
химической физики имени
Н. Н Семенова РАН
заинтересовались, насколько
сигаретные фильтры обезвреживают
табачный дым, и начали опыты
на крысах. Поскольку
заставить животных держать в
зубах сигаретку, видимо, не
удалось, по пять — десять
особей помещали в «газовые
камеры», куда насосом
подавался дым. В течение сорока
секунд крысы дышали дымом
от сигарет без фильтра, с
обычным фильтром, а также
с новым фильтром,
включающим полимер с высокими
сорбционными свойствами.
И так много дней подряд.
Результаты получены
неутешительные. Табачный дым,
почти вне зависимости от
наличия или модификации
фильтра, плохо влияет на
организм. В какой-то мере новая
конструкция фильтра
уменьшает влияние токсикантов,
но ненамного. В целом же дым
почему-то резко усиливал
процесс синтеза аскорбиновой
кислоты в печени и, наоборот,
ослаблял его в легких
животных, а это делает вероятным
предположение, что у
курильщиков именно печень
поражается в первую очередь.
Радиация вредна, особенно
для потомства. А собственно
говоря, почему? Исследования
радиобиологов показывают,
что особый вред
радиоактивное излучение небольших доз
наносит эмбриону в период
внутриутробного развития.
В это время у плода человека
формируется нервная
система. Она-то и поражается в
первую очередь. Выношенное
и рожденное из таких
эмбрионов потомство
нежизнеспособно и болезненно. Особенно
заметны уродства в развитии
глаз — прямое свидетельство
дородового радиационного
поражения. Эти же аномалии
органов зрения служат и
удобным тест-показателем для
ученых, причем как при оценке
степени поражающего
воздействия, так и для определения
эффективности применения
различных радиозащитных
средств. В этой связи
несомненный интерес
представляют опыты московских
ученых из Института биологии
развития имени Н, К.
Кольцова РАН. Они изучали
действие дополнительных инъекций
серотонина — природной
аминокислоты, вырабатываемой
самим организмом,— на
состояние радиооблученных
лабораторных мышей. В
зависимости от дозы и времени
облучения это вещество
показало четкие радиозащитные
свойства — лечение серотони-
ном в отдельных случаях
сводило до нуля все
неблагоприятные последствия
радиационного поражения эмбрионов.
Наш организм непрерывно
выделяет тепло. Собственно, в
этом нетрудно убедиться,
сунув градусник подмышку.
Прямые измерения дают
некоторый средний уровень, на
котором человек постоянно обог
гревает окружающее
пространство. Согласно теории
производство тепла внутри
организма подсчитывается по
одной формуле, а его излучение
с поверхности тела — по
другой. Поскольку результат
обоих процессов один и тот же —
сколько тепла порождается,
столько же и излучается, то
логично приравнять друг другу
обе формулы в их частях,
описывающих процессы
внутри и вне организма, дабы
получить уравнение теплового
баланса. По-видимому, первым
догадался это сделать физик
из подмосковного города Ра
менское Л. Шипицин.
Результат этой операции таков:
удалось вычислить
температуру самой излучающей тепло
поверхности — кожи. Она
равна 31 градусу Цельсия,
что вполне близко к данным
измерений.
Но ученый составил еще
одно такое же уравнение —
энтропийного баланса, а их
совмещение позволило ему
получить уже некую новую
формулу, куда температура тела
входит в пятой степени. Такое
алгебраическое построение
имеет в принципе пять
решений, и исследователь разобрал
каждое из них. Три решения
не имели физического смысла,
поскольку одно оказалось с
отрицательной температурой, а
два других еще хуже — с
мнимой. Четвертое решение дало
уже известный результат —31
градус по Цельсию, а пятое —
около 4000 градусов! Что же
это могло быть? Ответ только
один: газообразная,
квазинейтральная и слабоионизиро-
ванная плазма. Оценка
размеров показывает, что она
должна быть шаром или тороидом
диаметром около трех
метров.
Значит ли это, что каждого
из нас в пространстве
окружает низкоплотное
плазменное образование, своего рода
«астральное» тело? Ученый
ничего не берется утверждать.
Такое странное «нечто»
размером в несколько Метров
вполне можно было бы далее
рассматривать как
материальный носитель гипотетического
пока биополя.
Г
46

Работа в шахтах, рудниках,
месторождениях сопряжена с
известным риском — время от
времени в них происходят
сейсмические события.
Толчки, удары, обрушение пород
случаются как сами по себе,
так и порождаются
деятельностью человека. Именно
поэтому внимание
ученых-геологов приковано к потокам
сейсмических сигналов,
регистрируемых вокруг зон
промышленной разработки недр.
Сигналов много, несут они самую
разнообразную информацию.
Но вот как ее прочесть?
Этой цели служит
математическая модель, построенная
в НИИ горной геомеханики
и маркшейдерского дела в
Санкт- Петербурге. Модель
увязывает в единое целое
параметры энергетики
сейсмического толчка, масштабы
вызываемых им в горных
выработках разрушительных
последствий, а также
характеристики самих сейсмических
сигналов. Работоспособность
модели уже была
подтверждена данными наблюдений за
извержением вулкана
Большой Толбачик и глубоко-
фокусными землетрясениями
в районе Памира и
Гиндукуша. Причем расхождение
данных, прогнозируемых моделью,
и реальных событий не
превышало десяти — двадцати
процентов. Но самое интересное
заключается в том, что
учеными в модель была заложена
гипотеза о возможности
межблочной саморегуляции в
иерархии структур земной
коры. А способность модели
прогнозировать реальные
сейсмические явления только
подтверждает гипотезу. Значит,
действительно блок и плиты
земной коры могут как-то
саморегулироваться?
Энергии вокруг много. Но в
то же время энергии нам
катастрофически не хватает. Как
получается этот парадокс? Все
дело в том, что энергия в
изобилии рассеяна вокруг в виде
тепла. Вот если бы собрать
его воедино, да еще и
сохранить подольше, проблем бы не
было. Лучше всего
справляются с такой задачей некоторые
автотрофные
микроорганизмы — они используют простые
вещества и с помощью тепла
превращают их в сложные.
Получающаяся при этом
органика — прекрасный способ
утилизировать рассеянную энергию
в компактную и долго
хранящуюся форму. Собственно, это
уже делается, когда мы
пользуемся углем, торфом,
возможно, нефтью, которые
являют собой надежные
хранилища некогда запасенной впрок
солнечной энергии.
Другой путь к тому же
результату обещает химическая
наука. В недрах земли сегодня
имеются большие запасы
таких веществ, как карбонаты,
сероводород, углекислый газ и,
разумеется, вода. Нельзя ли
их как-то использовать для той
же цели? Московские
исследователи из Института
горючих ископаемых вот уже ряд
лет проводят
целенаправленные эксперименты,
комбинируя перечисленные исходные
вещества и условия опыта,
чтобы на выходе из него
получить настоящую органику —
прообраз будущего
синтетического топлива. И вот что у
них получается.
Бели залить карбонаты
горячей водой, а наиболее
известный нам карбонат — сода,
то никакой химической
реакции не происходит. Другое
дело, если туда же добавлять
катализатор, порошок одного
из металлов — железа, меди,
кобальта или никеля. В таком
случае за время от полусуток
до двух суток » кипящем
растворе образовывались смеси
сложных веществ, молекулы
которых содержали, по
данным хроматографии, от
двадцати до сорока атомов
углерода. Химический анализ
показал, что в смеси
преобладали парафины, непредельные
и ароматические соединения, а
также вещества типа спиртов
и углеводов. Ученые
предполагают, что именно так,
вероятно, происходит и синтез нефти
в недрах Земли, где исходной
неорганики и природного
тепла во все геологические эпохи
было достаточно.
В знаменитом в среде
физиков в шестидесятые годы
«Курсе теоретической физики»
Ландау и Лифшица седьмой
том посвящен теории
упругости. Что это такое, объяснять не
стоит — как и весь курс, она
являет собой сплошные
уравнения. Скажем только, что
сама упругость представляет
собой основное понятие в
гораздо более знакомом сопромате,
курсе сопротивления
материалов, читаемом и явно с
трудом сдаваемом во всех
инженерных вузах.
Упругость материала
состоит, в частности, в его
способности переносить продольные
и поперечные упругие волны,
например механические
колебания. Скорость их разная и
подсчитывается по формулам,
куда входят как
характеристики самого материала, так и
параметры «запускаемой» волны.
Но вот что интересно. Если
взять некий идеальный
материал сразу с малой плотностью
или большим коэффициентом
упругости, то проходящая по
нему волна, например обычная
звуковая, согласно принятой
теории, вполне может
превысить скорость света в вакууме!
Возможно ли подобное? Быть
такого не может — решили в
московском Институте
проблем управления и взялись
слегка «подправить
классиков», то есть попытаться
построить релятивистскую теорию
упругости. Опять же пошли
новые уравнения, в которых от
примитивных брусков, балок и
стержней добивались «лоренц-
ннвариантности». В результате
в классические формулы
скоростей звука, проходящего
через тело, удалось внести
поправки, зависящие от скорости
света, как это и должно быть
с учетом теории
относительности.
Теперь можно и
экспериментально проверить новую
теорию. Например, если хоро
шая сталь переносит
механическое колебание со скоростью
около семи километров в
секунду, то получившиеся
поправки в уравнениях уже
совпадают с релятивистскими
эффектами на спутниках,
ныне непосредственно
наблюдаемыми.
X
а
а

ЗАЯВКА НА ИССЛЕДОВАНИЕ
-

И. Прусс
ОБЩЕСТВО
ТРУДОВЫХ КОЛЛЕКТИВОВ?
Я — не социолог, я — журналистка. Правда, через мои руки
грошло много социологических материалов;
многие мои друзья — профессиональные социологи,
я умею разговаривать на их языке. Но все это
еще не делает меня социологом.
В моих отношениях с социологией всегда была
некоторая напряженность. Я спрашивала,
это моя работа — спрашивать. Естественно, я всегда
спрашивала о том, что мне казалось самым главным.
А социологи отвечали не всегда. Как настоящие
профессионалы, они уклонялись от общих рассуждений
и отказывались давать интервью или писать статью на тему,
за которой не стоит серьезное исследование.
Я уважала и уважаю эту строгую жесткость
настоящего ученого. Но как журналиста она меня
не устраивала. Нет, мне тоже не нужны общие размышления —
их и так много, хлестких или ложно многозначительных,
банальных или слишком рискованных, мнений эксперта,
который не проводил никакой экспертизы.
Меня не устраивает другое. Почему наука социология
не знает и не ищет ответы на самые главные и для себя
и для общества вопросы? Почему нет исследований,
которые нам так необходимы?
Мне надоело отлавливать, уговаривать, разливаться соловьем
и сотрясать воздух грозными инвективами
на тесном пространстве нашего личного общения,
одновременно и дружеского, и рабочего. Прошу рассматривать
эту статью как заявку на исследование — заявку,
обращенную ко всем профессионалам в социологии.
А вдруг кто-нибудь отзовется.
Преподавателей исторического материализма
просим не беспокоиться.

и и
11
sol
В конце семидесятых у меня из-под носа ушла
прекрасная статья. Я наткнулась на ее тезисы,
раскапывая шкаф моих друзей-социологов, куда они
забрасывали запечатленные на бумаге следы
мелькнувших идей. Эту трудно было назвать мелькнувшей.
Общество наше все более превращается в
производственную казарму. Огромное,
многофункциональное хозяйство предприятий, включающее сады-ясли,
стадионы и дома (дворцы) культуры, поликлиники
и больницы, школы, техникумы и даже вузы (втузы)?^
а главное — собственное, данному предприятию
принадлежащее жилье со всеми его коммунальными
потрохами — это хозяйство съедает и вытесняет
муниципальное. Некоторые города (и их становится все
больше) вообще не существуют как города, но
как скопище рабочих поселков. Братск, например,
состоит из шести таких поселков.
Между тем социальная роль и позиция
горожанина заметно отличается от социальной роли и позиции
работника такого-то предприятия. В городе принцип
распределения товаров, услуг, благ принципиально
иной, чем на производстве: дефицит достается
первому в очереди, а не первому в труде. Правила
взаимодействия в городе гораздо более формальны,
чем на предприятии или в учреждении, и потому че-
ловек тут более свободен. Зависимость от городских
властей вовсе не та, что зависимость от
непосредственного начальника; тут горожанин — клиент,
посетитель, тут он требует, а не от него
требуют.
Усекновение просто горожанина в человеке,
сведение его к работнику обедняет личность и
общество, обозначает потерю целой сферы жизни,
сужает поле возможной активности.
Кроме того, качество жизни человека начинает
зависеть не столько от его труда (больше
заработал — получил больше возможностей потратить
деньги), сколько от богатства предприятия, на
котором он работает, или престижности учреждения.
Заводы тяжелой промышленности, особенно
оборонные, всегда снабжались и содержались не так, как
спичечная фабрика. В результате одних людей и их
детей лечили, учили, кормили, обували и одевали
лучше, чем других, только потому, что они
принадлежали привилегированной отрасли, а другие люди тех
же профессий жили намного хуже...
Размахивая листочками, из которых, как я уже
видела, вырастет прекрасная статья, я бросилась к
друзьям: ну, давайте!
— Зачем?--сказали они.— Чего мы хотим
добиться этой статьей? Чтобы предприятия,
отказавшись от не свойственных им функций, перестали
строить жилье, сады, ясли, больницы, перестали
содержать стадионы и дворцы культуры? А кто это
50

все будет делать? Муниципальные власти с их нищим
бюджетом? Так пусть лучше заводы строят и
содержат, все-таки людям больше достанется...
Осталась я без статьи, но мысль с тех пор так во
мне и застряла. «Производственная казарма» очень
уж хорошо сочеталась с мечтой Владимира Ильича
превратить всю страну в одну огромную фабрику,
работающую по единому государственному плану.
К тому времени, когда я извлекла эти листочки
шкафа (чтобы они вновь были туда
заброшены), уже почти все знали, что никакие планы в этой
стране никогда не выполнялись. Тем не менее и
теория, и практика подтверждали, что в основе
организации нашего общества лежит именно
производственный принцип.
Его даже описывали в терминах
производственных функций: знаменитая сталинская трехчленка
(рабочий класс — крестьянство — интеллигенция)
по сути указывает на три цеха той самой единой
фабрики, которые отличались друг от друга в конце
концов только тем, что выпускали разную продукцию.
Все это вполне соответствовало высокой цели,
которую наше государство — в отличие от прочих,
безыдейных — перед собой поставило: создание
материальной базы коммунизма. Цель-то сугубо
производственная. Да и управлять людьми легче, когда
они держатся кучно, а не расползаются в разные
стороны по своим норкам. Не имеют независимых
от государства — единственного в стране
работодателя — источников дохода. И когда резко сужено —
в идеале до производственных взводов и
батальонов— пространство общественной жизни.
Наше государство, претендуя на тотальную
власть над человеком, на сам'ом деле, я полагаю,
управляло всей его жизнью только в тот момент,
когда его расстреливало. Всегда оставалось что-то
государству неподвластное; и чем дальше от
людоедских сталинских времен классического
тоталитаризма, тем больше становилось «непростреливаемое»
пространство жизни, правда, на участке,
огороженном высоким забором. Человек все более нагло
уклонялся от того, что государство почитало
наиважнейшим, думал, что хотел, любил, дружил, творил,
преследовал собственные, или, как тогда с осужде-
^нием говорили, «личные» цели. Покупал ковры,
отправлялся в турпоходы, помаленьку таскал с
работы все, что под руку подвернется. Использовал
его же, государства, демагогию в битвах за
квартиру, доходное место, в борьбе с мелкими
чиновниками. Человек жил, и управлять этим в полном
объеме не было никакой возможности.
Но человек жил в предложенных ему условиях.
Ему предложили производственный принцип орга-
51

низации жизни — и практически никакого иного.
Тогда человек стал жить на работе.
Может быть, «первоклеточкой» нашего общества,
основной и базовой формой его социальности стал
трудовой коллектив?
Поразительно: хотя о трудовых коллективах
написаны тонны социологических статей и
монографий, но именно об этом предмете мы имеем на
сегодня представления самые смутные. Ни его вн
ренней структуры, ни особенностей созданной им
(ими) культуры со специфической системой
ценностей и стандартов поведения, ни его (как
социальной целостности) отношений с государством —
ничего этого мы не знаем.
Между тем именно принадлежность к тому или
иному трудовому коллективу все минувшие годы
определяла в нашей стране социальный статус
человека.
Впрочем, только ли у нас? Любая мать —
английская, американская, испанская, индийская —
обязательно сразу захочет узнать, чем занимается
молодой человек, провожавший вчера ее дочку.
Наверное, она спросит именно «чем занимается?», а не
«где работает?», потому что первый вопрос допускает
и собственное дело, тогда как второй скорее
предполагает наемный труд. Но в конце концов болыи
ство людей планеты в трудоспособном возрасте —
наемные работники, хотя, конечно, принципиально
важно, что ты можешь выбиться в 5—15 процентов
работодателей в собственном, пусть крошечном,
хозяйстве.
И трудовой коллектив можно рассматривать
всего лишь как «людское наполнение» организаций,
созданных для вполне определенных целей, имеющих
четкий набор функций. Люди — везде люди, везде
они умудряются между делом интриговать,
сплетничать и влюбляться. Если уж на то пошло, именно
акулы капитализма первыми научились использовать
на благо дела тот дополнительный эффект,
который странным образом создает спаянная группа на
производстве. Между прочим, американские
эксплуататоры, а не дети диктатуры пролетариата,
первыми провозгласили теорию «человеческих
отношений» на работе; скандинавские менеджеры, а не мы
изобрели бригадный подряд и даже разобрали на
кусочки конвейер для удобства отдельного групповой!^
труда; японские менеджеры давным давно
практикуют систему групповой ответственности на
производстве.
Тогда о чем мы? В чем тут наша особенность?
В том, полагаю, что у них там, в европах
и америках, структуру любого производственного
коллектива задает его дело. И вокруг дела как
эффект дополнительный возникают эти самые чело-
52

веческие отношения. Люди ходят на работу
работать. Живут они обычно в других местах.
У них множество способов удовлетворить свои
социальные потребности. В Англии, например, я
познакомилась с девушкой, которая боролась против
уничтожения лесов в Танзании. Мой
друг-американец всерьез готовился произвести переворот в
родительском совете школы, в которой училась его
чь. Дочь его в это время пребывала на
репетиции самодеятельного театра, который существовал
ни при школе, ни при чем, просто сам по себе. На
следующий день явилась в гости активистка
феминистского движения и долго выясняла, насколько
распространен среди русских мужчин пережиток
дискриминации -- манера подавать даме пальто.
В Англии хозяйка дома, меня принимавшего, была
членом городского комитета защиты прав
психических больных.
Не надо улыбаться. Общество зашиты животных
ничем не хуже и не лучше региональных комитетов
«Демократической России» — только, боюсь, ж- от-
ные в Англии защищены лучше, чем демократия в
России И это вовсе не значит, что там нет людей,
полностью поглощенных работой,— сколько угодно.
Как и феминисток, зеленых, синих, в клеточку,
в полосочку. Но не на работе.
Наш трудовой коллектив — самоценная и
самодостаточная (в той степени, в какой может бытьсамо-
достаточна клетка в организме) форма социального
бытия. Не он для работы, а работа для него.
Создатель и хозяин наших предприятий, учреждений и
организаций — государство,— конечно,
придерживается на сей счет прямо противоположного
мнения. Государству кажется, что коллектив создан и
живет ради поставленной перед ним цели: шить
одежду, варить сталь, изобретать бомбы, строить дома.
И он действительно хуже или лучше все это делает.
Для коллектива это — не цель, а условие
выживания.
Когда возможности человека удовлетворить свои
социальные потребности — в защите и в повышении
статуса, в материальном благополучии и
самореализации, в одобрении, поддержке, признании и в само-
х развитии — рассредоточены между разными источ-
1^никами, могут реализоваться в совершенно разных
социальных группах, тогда разнообразие форм
общественной жизни не позволяет одной из них
доминировать над всеми остальными, порождает основу
подлинного плюрализма (не мнений, а стилей и образов
жизни), резко увеличивает свободу выбора.
У нас почти все возможности удовлетворения
базовых, основных социальных потребностей
сфокусировались в одной точке --на работе. Изменить
или повысить социальный статус можно только че-
53

ЖГ1АИАН^;БЬМА-5Ы ТЫ
РАП0ТНОИ.ПОИОМА-БЫ МНЕ!
рез свое предприятие (учреждение, вуз, школу); без
характеристики с места работы (учебы) не
принимали даже в институт; партийная карьера неизменно
начиналась отсюда же: я не знаю партийных
лидеров, сделавших стартовый прыжок из домкома,
драмкружка или клуба любителей словесности. Съездить
за границу невозможно было без одобрения с места
работы; даже из вытрезвителя, помимо штрафа,
посылали уведомления на работу (в какой еще стране
практикуется подобный способ наказания?). Осно
ные материальные потребности тоже
удовлетворялись через место работы.
Естественно, что вокруг этого источника и
формировалась уникальная форма социальности, ставшая у
нас решительно преобладающей. Трудовой коллектив
стал способом общества выжить, защитить себя от
непомерных претензий государства и по
возможности отвоевать у него побольше благ.
Социологических исследований структуры
трудового коллектива как особо социального образования
практически нет. Но обыденный опыт — а он есть у
каждого из нас — позволяет предположить, что эта
структура весьма отдаленно связана с целевой
функциональной структурой данной
производственной единицы, предназначенной для выпуска такой-Tt*
продукции. Зато она, как можно предположить
далее, соответствует задачам сохранения коллектива
как целого, защиты его от начальства, как бы
воплощающего в себе государство, и отстаивания и
приумножения прав и благ при минимизации усилий.
Хороший работник ценится коллективом,
поскольку обеспечивает одно из главных условий его
существования — выполнение формально
определенной цели. Однако «слишком» хороший работник
непременно будет осажен, ибо из-за него могут быть
повышены требования ко всем, что противоречит
стремлению к минимизации усилий.
Существует неукоснительный запрет на
чрезмерную близость к начальству — дружба с начальством
оценивается как попытка приобрести некие
дополнительные блага в обход коллектива. Однако на
такие дружеские отношения будут смотреть гораздо
снисходительнее, если они используются во благо
всех. Тем не менее противопоставление себя
начальству ощущается всегда: это одна из форм проти-^
вопоставления общества государству.
Традиционные для рабочего движения мира
способы отстаивать свои экономические интересы в
наших условиях были неприемлемы; взамен
вырабатывались другие, весьма своеобразные и, как
выяснилось, очень эффективные. Прежде всего это
манипулирование производительностью труда. Авралы были
неистребимы по очень простой причине: они исполь-
54

зовались всеми участниками к собственной выгоде.
Начальству они помогали в последний момент
вытягивать план, покрывая свои и чужие ошибки;
коллективу — увеличить заработок за счет
сверхурочных. В расчете на это везде, где предполагалась
сдача работы за определенный срок (а где это не
предполагалось?), в начале этого срока все трудились с
прохладцей, что легко установить по множеству
заводских и министерских сводок и что не приводило
к желаемому результату, если бы это были
действия одиночек, а не коллектива в целом. Так к
неритмичности поставок (часто по тем же причинам)
прибавлялось тихое упорство коллектива, и это
торпедировало все усилия реформаторов на
министерском или заводском уровне сделать ситуацию более
рациональной. Она и была рациональной, только
относительно других, никем не объявленных целей.
Вместе с тем производительность труда была
козырной картой коллектива в его торге с начальством.
Любой мастер, директор, начальник главка, министр
знали, что при некоторых условиях коллектив может
буквально творить чудеса на немыслимом
оборудовании, в немыслимой ситуации, в которой никто в
мире не согласится работать. И они же знали,
насколько сокрушителен может быть для них
единственный хорошо освоенный вид российских
забастовок — работа строго по правилам.
Когда работников стало не хватать, у
коллектива появился еще один рычаг давления: шантаж
уходом.
Но чаще все проблемы решались
компромиссами. Как и любое общество, общество трудовых
коллективов рождалось в борьбе интересов и в
множестве взаимных компромиссов, приобретя в конце
концов характер национальной сделки. Достичь ее
было тем проще, что абсолютно все ее участники
были членами каких-то трудовых коллективов и
изнутри понимали их логику даже тогда, когда
выступали от имени государства. В конце концов
даже Политбюро было одним из трудовых
коллективов и, как и любой из них, стремилось к
самосохранению, расширению привилегий и минимизации
усилий.
Тем временем ученые-экономисты вкупе с
социологами все стремились рационализировать сложив-
%шуюся систему социально-экономических отношений,
понимая рациональность исключительно в терминах
интененфикации тяжелой, неповоротливой,
чудовищно избыточной по усилиям с ничтожными
результатами экономики. Они давно догадались, что
интенсификация невозможна без хотя бы
элементов рынка, и пытались скрестить принципиально
чуждые системы множеством способов. Имитируя
материальную заинтересованность, они чаще всего
55

апеллировали к отдельному работнику, пытаясь
добиться от него взлета производительности в обмен
на индивидуализацию заработка.
Причин провала экономических реформ
шестидесятых — семидесятых — начала восьмидесятых
годов много. Я хочу выделить роль трудовых
коллективов в этом провале.
Очень показателен, например, опыт внедрения
«коэффициента трудового участия» — попытка
переложить на трудовой коллектив оценку труда каждой**
его члена (в баллах) с соответствующим
распределением заработка. Сама идея была довольно
парадоксальной, могла родиться только в воспаленном
воображении человека, вскормленного трудовым
коллективом, но тоскующего по эффективности
производства: индивидуализировать заработок, связав его
с трудовыми усилиями, но сделать это руками
коллектива.
В начале восьмидесятых этот эксперимент «в
натуре» описала журналистка Н. Максимова («ЭКО»).
В одной из бригад, где к КТУ попробовали
отнестись серьезно, сложилась нетерпимая обстановка.
«Я ничего не могу с собой поделать,— примерно
так жаловался один из членов бригады,— все время
кошусь на соседа: когда ушел покурить, сколько
времени его не было, как часто уходит. А на душе пако
стно».
Самое смешное, что КТУ не прижился и в научной
группе социологов, которые вообще-то его
приветствовали чуть ли не как рождение нового типа
отношений на производстве. Сотрудница,
работавшая за четверых, решительно потребовала, чтобы
заработок распределяли по-старому, по чисто
формальным признакам: степень, звание, стаж работы — и
категорически отказали ь от доплаты. Так вышло,
что поводом для ее страстного монолога стала
попытка «наказать рублем» заведомую халтурщицу,
про которую все знали, что она халтурщица. Тем
не менее коллектив, естественно, поддержал
защитницу старых порядков.
Коллектив вовсе не обязательно внутренне спаян,
дружен, как вовсе не обязательно дружна семья,
оставаясь тем не менее устойчивой социальной
группой. Люди в коллективах меняются чаще, чем
разводятся семьи, но неписаные законы их жизни упорно
воспроизводятся как бы «поверх голов» и передаются^
новым поколениям. Это может означать только одно:
такой способ организации общества оказался
адекватен условиям его существования.
Культура трудовых коллективов (я говорю здесь
о культуре в социологическом смысле слова, то
есть о совокупности норм и ценностей) не плоха и
не хороша, как любая культура, к которой
применима лишь одна оценка: способность обеспечить выжи-
56

вание сообщества. Можно вспомнить множество
трогательных историй, как коллектив выводил из-под
удара слабого, наказывал за предательство, мудро
распутывал сложнейшие коллизии. Но можно
вспомнить и множество других: о трагическом
одиночестве маниакального передовика в коллективе, о
том, как, выполняя одно из условий национальной
сделки с государством, коллективы послушно
исторгали из себя политических диссидентов. Мне кажется,
щ нас принято сильно драматизировать отношения
личности и коллектива; не думаю, что они изначально
и тотально антагонисты. Во всяком случае, я знаю
много примеров, когда коллектив любил и пестовал
ярких людей, гордился ими, но при непременном
условии, что они не нарушают законов его жизни, не
покушаются на его кровные интересы.
Как и любое общество, общество трудовых
коллективов защищало человека, создавало теплую,
понятную среду обитания.
Экономические реформы пока не р зрушили ни
одного трудового коллектива. В этом смысле они еще
не начались. Но их идеология и направленность
таковы, что при успехе они непременно должны
развалить общество, которое мы создали.
Основное назначение реформы — создать
эффективную экономику. Но эффективность в принципе
не может стать целью трудового коллектива. Нельзя
жить на работе и работать эффективно.
Предъявлять нашему коллективу требование
экономической эффективности столь же бессмысленно, сколь
предъявлять его семье.
Трудовой коллектив по определению не может
выдержать испытания конкуренцией. Особенно, если
начнется конкуренция за место работы.
Ничего не утверждаю, хотя предыдущие абзацы и
написаны в весьма категорическом стиле. Я заостряю
намеренно, чтобы привлечь ваше, социологи
внимание к одной из главных проблем нашего
выживания.
Дальше я буду только спрашивать.
Верны ли мои рассуждения? Или в принципе
возможна такая трансформация трудовых коллективов,
которая ориентировала бы их на эффективность, а не
^на выживание в виде социально самодостаточной
(елостности?
Как поведет себя человек, вырванный из
привычной среды обитания и оказавшийся «голым на
ветру», один перед лицом жесткого требования
работать на работе или лишаться места?
Если нынешнее общество трудовых коллективов
окажется неадекватным новым условиям, как
появится другое общество и что будет, пока оно еще не
сложилось?
57

Q. *
С ?1
Если же мы будем трансформировать реформы
под трудовые коллективы (например, примем
четвертый вариант приватизации и подарим им титул
собственников, ничего, по сути, не изменив) — не
загубим ли мы реформы?
Вопросы попроще, но из той же серии.
Предположим, директор завода стал его собственником.
Должен ли он немедленно разогнать свой трудовой
коллектив и набрать новых людей, пусть из други^
таких же коллективов, диктуя новые условия
договора с ними? Выживет ли он иначе в
конкурентной борьбе? А выполним ли сегодня новый договор
или он вскоре будет забыт и воспроизведутся
старые отношения?
(Мне рассказывали об одном исследовании
социально-психологических проблем, возникающих в
новых коммерческих структурах: биржах, банках,
брокерских конторах. Проблемы до смешного старые.
Быстро складывающийся коллектив хочет жить и не
хочет бороться за эффективность.)
Вообще, не придумала ли я всю эту проблему
и не драматизирую ли ситуацию?
(Еще рассказывали случай: женщина-инженер,
каких у нас десятки тысяч, до пенсии лет десять, в
оборонном КБ. Надо бы сократить. Пожалели.
Дрожала за место. Понизили в должности. Терпелd?^
Снизили заработок. Терпела. Перевели в другой
отдел. Плюнула, ушла, устроилась буфетчицей в какой-
то итальянский офис. Зарабатывает вдвое больше
своего бывшего начальника. Приоделась,
помолодела, счастлива совершенно. Но итальянских офисов на
всех не хватит... А может, начнут крутиться? Шить,
торговать пирожками, основывать туристические
агентства или службы знакомств?)
Основным предметом социологии и главной ее
проблематикой во всем мире считается описание
структуры общества. Нашь социология, увы, не
двинулась в этой проблематике дальше подробной
развертки сталинской трехчленки, то есть разбиения
рабочего класса — крестьянства — интеллигенции
на дробные группы по уровню образования и
квалификации. Такой единицы, как трудовой коллектив,
в известных мне описаниях структуры нашего
общества нет вообще.
Может, ее там и быть не должно — не знаю. Но—
социальная ткань нашего бытия так или иначе
нуждается в анализе, структурировании, осмыслении.
Переход от социализма к капитализму
происходит не так часто (хотя, если понимать социализм
достаточно широко, такое в истории человечества
уже бывало, и мы не настолько уникальны, как нам
кажется) Такого материала для исследований, как
сегодня, у социологов не будет, надеюсь, долго.
Так где же эти исследования? •
58

% -
ФОТООКНО «ЗНАНИЕ — СИЛА»
Тесто господне
Фотоокно В. Брели.
Эта голова среди керамических скульптур — моя. И скульптуры делал я. Хотя я не надеялся
стать керамистом, это произошло само собой — когда-то занимался в Доме пионеров, потом шесть
лет вообще не лепил, пять лет посещал по субботам одну мастерскую в подвале на Саратовской
улице. Теперь я готов лепить все время: то сажусь за гончарный круг, то оттискиваю изразцы,
раскрашиваю обожженное, мастерю свистульки — милиционеров, ангелов, козлов, уборщиц и другие фигурки
вроде этих двух фотографов, которые из «Фотоокна» фотографируют Виктора Бреля — автора
\ом позиции.
Но другими делами тоже нужно заниматься. Часто они изнурительны и скучны, эти повседневные
будничные дела. И я решил использовать сюжеты из своей жизни, превращать их в скульптуры.
Ведь это я иду третьим в «Косьбе», это меня мучает «Бессонница», это я еду а метро, я — тот жених,
что застыл напряженно рядом с невестой... Остается только подмечать, запоминать...
И лепить. А лепить — быстро. Глина пластична и податлива. Недаром Господь некогда
слепил нас именно из этого теста. Работать удобно вечером на кухне. «Сюжеты» хорошо лепятся
там. Торопиться некуда, а утром можно взглянуть на' вчерашнюю работу и закрыть тряпоч -
кой — чтобы не пересыхала.
Когда в жизни ищешь людей, которые нравились бы тебе и полностью тебя понимали, то рано
или поздно возвращаешься к себе или к своим старым знакомым. Так и в керамике — когда
пытаешься сделать что-то «авангардное» или «...артовское», то возвращаешься к выросшим и переставшим
свистеть человечкам, среди которых — ты сам.
Д. Широков

БИОГРАФИЯ ПРОБЛЕМЫ
В. Спиридонов,
кандидат биологических наук
Это странное сходство
Ее л и одинаковое п о идее может в
опыте являться как одинаковое или
как. похожее и даже как совершенно
неодинаковое и непохожее, то в этом,
собственно, и состоит та подвижная
жизнь природы, набросок которой мы
собираемся сделать на этих страницах.
И.-В. Гёте
Близнецы на разных полюсах Земли
Естественная история, из которой
вышли современные зоология и ботаника,
зародившие в Средиземноморье, свои
первые шаги делала в холодных странах
Европы. Представление о животных и
растениях умеренных и приарктических
областей, некий образ их органического
мира естествознание впитало, можно
сказать, с отрочества. Немаловажным
здесь оказалось то обстоятельство, что
Северная Европа, особенно
Скандинавия, дала созвездие выдающихся
натуралистов, начиная с епископа Опауса
Магнуса, и среди них — Карла Линнея.
А первое представление о фауне морских
глубин ученый мир получил лишь после
работ норвежского пастора Михаэля
Сарса.
Знакомство европейской науки с
тропической природой растянулось на
несколько столетий. Несмотря на такую
затянутость, оно производило
ошеломляющее впечатление на образованную
публику. Это был иной живой мир,
для описания которого не подходили
родовые имена, найденные для северных
животных и растений. Путешественнику,
наблюдавшему тропические организмы,
приходилось, подобно герою романа
А. Карпентьера «Век просвещения»,
«соединять самые несочетаемые слова,
чтобы передать их образ»:
коралл-органчик, рыба-хирург, растение-камень —
примерам несть числа.
Экспедиции в высокие широты Южного
полушария, оказавшиеся более
холодными, чем соответствующие широты
Северного, не нашли там обширных стран,
сравнимых по климату с севером Европы
и Америки. На их месте простирался
беспредельный океан. Антарктида еще
была Terra incognita. Лишь Огненная
Земля да затерянные в Южном океане
острова в какой-то мере соответствовали
по своим условиям приарктической (бо-
реалыюй) зоне Северного полушария^
Леса Огненной Земли, сумрачные, где
не слышно ни пенья птиц, ни жужжанья
насекомых,— «в этих тихих дебрях
господствует, видимо, Смерть», писал
Ч. Дарвин, изучавший природу
крайнего юга американского континента во
время экспедиции на «Бигле»,— были
так не похожи по своему внешнему
облику на леса Северной Европы. Однако
они состояли из южных буков,
родственных видам, широко растущим в
умеренных широтах Северного полушария,
а среди трав и кустарников там были
растения, практически идентичные или
очень близкие к приарктическим,
например, хорошо известная всем водяника,
а также виды примул, горечавок и
ситников. Такой тип распространения
получил название биполярного или попросту
биполярности.
Первая половина XIX века была отме
чена морскими кругосветными
экспедициями, необыкновенно расширившими
естественнонаучные представления о
нашей планете. В одном из таких
плаваний американской экспедиции под
началом Ч. Вилкса зоолог и геолог
Джеймс Двайт Дана обратил внимание
на удивительное сходство ракообразных,
обитающих у берегов Северной Европы
и Новой Зеландии. А адмирал сэр

Джеймс К. Росс,— известный своими
экспедициями по поиску
Северо-Западного прохода (между побережьем
Канады и островами Арктического
архипелага) и открытиями в Антарктике,
наблюдательный натуралист,— был до
крайности поражен сходством донных
животных, добытых им при драгировках
в Арктике и Антарктике. К концу
прошлого — началу нынешнего столетия
понятие биполярности прочно утверди-
чось в науке, а попытки его
объяснения вызывали живые дискуссии.
Однако с середины нашего столетия
интерес к этому феномену начал
постепенно угасать, и известный американский
зоолог Д. Хеджпет писал, например,
что биполярность — этот ранний фаворит
биогеографов — медленно умирает.
Почему же научное сообщество столь
охладело к идее? Прежде всего,
многие понимали биполярность буквально,
как приуроченность обитания одних и тех
же органических форм к околополюсным
пространствам, высокоширотной Арктике
и Антарктике. Когда первые впечатления
от фауны и флоры Антарктики
уступили место детальным исследованиям,
оказалось, что различия между
организмами, живущими вблизи Северного и
*Ожного полюсов, значительнее сходства,
^дин за другим систематики
«закрывали» биполярные виды придонной
морской фауны (что не «отменяло» часто
биполярности родов, к которым они
относились) .
Большие группы морских животных
характерны только для Арктики или
только для Антарктики. Все мы хорошо
знаем, что пингвины живут
исключительно в Антарктике, а вот такие
морские птицы, как гагары и их
родственники, характерны только для
арктических и приарктических районов.
Подавляющее большинство придонных рыб
Антарктики относится к подотряду но-
тотениевых, не встречающихся нигде за
пределами приполярной области Южного
полушария.
Наземную жизнь Арктики и
Антарктики сравнивать вообще трудно, прежде
■чсего потому, что организмы, обитавшие
—а суше в прошлом, были в основном
гметены ледником, а те, что живут там
сейчас,— это вселенцы последних
нескольких тысяч лет нашего межледни-
ковья. Вообще, если обратиться к
естественной истории, то следует только
удивляться тому, что в Арктике и
Антарктике есть общие или близкие виды,
настолько по-разному формировались в
них фауна и флора. Около двадцати
пяти миллионов лет назад с
образованием пролива Дрейка Антарктическое
циркумполярное течение опоясало
шестой континент, и оледенение Антарктиды
необыкновенно ускорилось.
Климатические условия с тех пор там были
достаточно суровы, хотя, случалось, климат
теплел на некоторое время. И такие
условия должны были гораздо сильнее
изолировать Антарктику, чем Арктику,
оледенение которой началось позднее и
ворота в которую с тех пор плотно
не закрывались благодаря более
отчетливому чередованию похолоданий и
потеплений. И тем не менее, если взять
такие организмы, как лишайники, то их
виды, растущие на Антарктическом
полуострове (это самая выдающаяся к
северу часть континента), ближе к
лишайникам Арктики, чем соседней
Огненной Земли.
Но наибольшее количество биполярных
видов или близких пар обнаруживается
в субполярных и умеренных областях.
То, что биполярные вилы — не самые
высокоширотные, впервые отметил Чарлз
Дарвин, а позднее это обстоятельство
особенно подчеркивал выдающийся наш
географ и биолог Л. С. Берг. И
наибольшее разнообразие форм, чьи места
обитания прерываются в тропиках и
субтропиках, наблюдается среди водных
организмов. Тут и гигантская водоросль
макроцистис, широко известная
съедобная мидия, травяной краб, сардины и
анчоусы, морские львы, полярная и
сельдевая акулы. Существуют биполярные,
точнее, бисубполярные семейства и
отряды. Таковы, например, лососеобразные
рыбы и миноги. Последние идут на
нерест в реки Северной Европы и
Америки, а на другом краю Земли они
поднимаются из моря по ручейкам
далеких субантарктических островов —
Южной Георгии и Окленда, будучи
единственными сколь-нибудь
напоминающими рыб организмами в этих пресных
водах.
Все возможные гипотезы
Современная биогеография гордится
тем, что она от простого описания
распространения животных и растений по
земной поверхности перешла к
объяснениям причин этого распространения.
Выделилось даже особое направление
в географии живого покрова Земли
викариантная биогеография,
исключительно претендующая на научность
своих объяснений. Идея приверженцев
этого подхода состоит в том, что в
истории Земли некогда единые места
жительства предков нынешних организ-
ш о.
X VO
X R
61

Ч I
х <е,
ао.
X I-
и °
a D
п *
X X
23
мов разделили разного рода преграды —
океаны, расползающиеся при дрейфе
материков, или, наоборот,
поднимающаяся суша - - и в пределах этих бывших
единых ареалов образовался веер
родственных таксонов. Викаристы считают,
что их построения могут быть
сфальсифицированы, как то предписывает
популярная ныне методология Поппера, а
гипотезы представителей других
направлений — далеко не всегда. Викариант-
ная биогеография существует уже более
двух десятилетий, но за это время она
почти не замечала явлений биполярно-
сти. И это, я думаю, не случайно.
В традиционной же биогеографии
попытки объяснить биполярное
распространение организмов шли рука об руку
с изучением самого явления. Капитан,
а впоследствии адмирал, сэр Джеймс К.
Росс, размышляя на борту «Эребуса»
в антарктическом море (названном
впоследствии его именем) над сходством
морских полярных животных обоих
полушарий, записывал в свой журнал:
«Натуралистам и философам трудно
поверить, что эти хрупкие организмы
могли бы существовать на глубине
около двух тысяч морских сажен
(примерно 3600 м) под поверхностью,
однако, как мы знаем, они переносят
давление в одну тысячу сажен, почему
же они не могут перенести и две
тысячи. По этой глубине они могли
пройти от Арктики до Антарктического
океана при колебаниях температуры
не более пяти градусов» (по
Фаренгейту, или 2,8 градуса по Цельсию).
Тут надобно отметить, что в середине
прошлого века среди ученых
господствовало убеждение в отсутствии жизни
в океане на глубине более трехсот
сажен. Но сэр Джеймс знал, что писал.
Еще в 1829—1831 годах, находясь в
арктической экспедиции по отысканию
Северо-Западного прохода под началом
своего дяди сэра Джона Росса, он провел
драгировки в море Баффина на глубине
более полутора километров (представьте
себе тогдашние технические средства, да
еще полярный холод!) и добыл там
множество донных животных.
Идея Росса была развита в так
называемую теорию экваториального
погружения. Действительно, если даже на
экваторе температура воды на глубине
двух-трех тысяч метров всего лишь на
несколько градусов выше нуля, почему бы
не допустить, что какие-то виды
осваивают и высокие широты, и большие
глубины под тропиками, и биполярность
их на самом деле кажущаяся, просто
их трудно добывать с большой
глубины. Или, в другом варианте, такие
организмы, даже не образуя на больших
глубинах под тропиками постоянно
существующих популяций, легко могут
расселиться из приполярных районов одного
полушария в приполярные районы
другого. Действительно, некоторые веслоногие
рачки и своеобразные планктонные
животные — морские стрелки,
многочисленные в Арктике и Антарктике,
встречаются иногда на большой глубине в
низких широтах. Донные виды с такичЯР
распространением практически
неизвестны, разве что одна морская анемона
(актиния), однако нередки роды,
имеющие как приполярных, так и
глубоководных представителей. Не следы ли это
расселения холодноводных животных через
большие глубины?
Однако такое расселение — задача
непростая. Дело в том, что хотя по
температуре глубинные и
высокоширотные воды сходны, прочие экологические
условия там сильно отличаются.
Прежде всего это касается снабжения
продовольствием. У полюсов условия хоть
суровы большую часть года, но весной
все расцветает, за короткий
вегетационный период планктонные водоросли на
рабатывают огромную массу органики
которой с избытком хватает всем и г
толще воды, и на дне, даже гости
приходят подкормиться, киты например.
Иное положение на больших глубинах
под тропиками, где живые существа
весь год сидят на скудном пайке
органического вещества, поступающего
сверху. Не случайно почти все
планктонные животные, встречающиеся от
Арктики до Антарктики и погружающиеся на
несколько тысяч метров в тропиках,—
ярко выраженные хищники. Для тех же
организмов полярных морей, прокорм
которых всерьез зависит от весеннего
пика развития фитопланктона, переход
тропиков через большие глубины, скорее
всего, совершенно невозможен. А между
тем таких животных в высоких широтах
большинство, и неудивительно, что для
встречающихся среди них биполярных
форм неизвестны экваториальные погру-
женцы. Выходит, теория экваториально-fl
го погружения объясняет лишь немногие
частные случаи биполярности. В общем
виде она даже для морской фауны
непригодна, а к наземным организмам и
вовсе не имеет отношения.
Но, как известно, в истории Земли
бывали оледенения, сопровождавшиеся
снижением температуры в тропиках. Не
могли ли тогда растения и животные,
62

как морские, так и наземные,
переселяться из одного полушария в другое?
Эту идею выдвигали Чарлз Дарвин и
его современник и единомышленник
Чарлз Хукер (кстати, также
совершивший кругосветное плавание вместе с
Джеймсом К. Россом). В двадцатые —
сороковые годы нашего столетия ту же
идею развивал Л. С. Берг, считавший,
что во времена оледенений «многие
северные формы нашли путь к экватору».
«Когда ледниковое время прошло, темпе-
Чгатура в тропиках снова поднялась, и
проникшие сюда северные формы
должны были или вымереть, или удалиться
к северу или к югу».
Действительно, исследования колонок
грунта показали, что один из видов
фораминифер распространялся по всей
Атлантике, в нынешнее же межледни-
ковье он имеет биполярное
распространение, обитая только в северной и южной
частях океана.
Здесь нужно отметить, что для
расселения в ледниковое время были
особенно благоприятны условия восточных
частей океанов — Атлантического и
Тихого. В силу особенностей глобальной
системы циркуляции воды из высоких
широт проникают там дальше к
экватору (вспомним Перуанское, Бенгельское*,
калифорнийское течения). И как
результат — у берегов Европы и Западной
Африки живет шесть видов крабов,
имеющих разрыв ареала в тропиках,
а у западного побережья Америки —
ни одного.
Что же касается наземных организмов,
живущих в умеренном климате, то в
пользу их расселения в ледниковое время
по тропикам могут говорить сегодняшние
остаточные и изолированные популяции
многих северных видов, сохранившиеся
на Эфиопском нагорье, на склонах
Килиманджаро и даже к югу от
экватора, в горах острова Ява.
Однако против теории ледниковой
миграции как общего объяснения явлений
биполярности можно выдвинуть и
существенные возражения. Исследование
соотношения изотопов кислорода в тех же
Чковинках фораминифер позволило
реконструировать изменения температуры
приповерхностных вод в ледниковые
эпохи. И оказалось, что понижение
температуры на экваторе во время
четвертичного оледенения было не очень
существенным, температура не
опускалась ниже двадцати градусов по
Цельсию. А это уже чересчур не только
* Бенгельское течение идет вдоль западного берега
Афрнкн.
для полярных, но и для многих
субполярных форм.
А как объяснить с помощью бер-
гианской миграции в недавнем
геологическом прошлом (десятки, сотни тысяч
лет) биполярность семейств и отрядов?
Таких, например, как миноги, разные
роды которых живут в нетропических
поясах обоих полушарий, по всей
вероятности, многие миллионы лет?
Л. С. Берг писал, что предки
подобных организмов могли преодолеть
тропики во времена совсем древних
оледенений, случавшихся, как известно, в
истории Земли неоднократно. Конечно, могли.
И может статься, хоть шансы и весьма
невелики, будущие палеонтологические
открытия представят нам доказательства
этого. Но на сегодня объяснение это
выглядит слабовато. Что происходило в
тропиках во время последнего-то
оледенения, мы не очень себе
представляем, а уж про древние и говорить не
приходится. И хотя гипотезу
многократного расселения через тропики в
глубокой геологической древности совсем
отбрасывать не следует,— кто знает,
может быть, палеонтология будущего
найдет способ ее подкрепить или
опровергнуть,— ясно, что теория Берга не
объясняет всего многообразия явлений
биполярности.
И тут уместно будет вспомнить еше
об одной теори и вес ьм а почтенного
возраста, теории «оттесненных
реликтов», обязанной своим появлением
знаменитой кругосветной экспедиции «Чел-
ленджера». Ее в восьмидесятые годы
прошлого века отстаивали один из
руководителей экспедиции сэр Джон Меррей
и Й. Тиль, зоолог, обрабатывавший
собранную там коллекцию голотурий. Их
объяснение было чисто логическим.
Представим себе третичное время с
климатом, близким к умеренно теплому
на большей части земного шара, и
широко распространенный,— если не от
полюса до полюса, то где-то близко,—
вид. (Надо заметить, что
предположение об отсутствии резких широтных
климатических различий было для того
времени очень смелым, далеко
выходящим за пределы фактов, которыми
располагала тогдашняя наука о Земле )
Затем с образованием тропического
пояса этот вид там вымирает, we
вынеся потепления, или вытесняется
более приспособленными, может быть, от
него самого происшедшими формами
(совсем по Дарвину!), а оставшиеся
популяции сохраняются в виде
реликтов в умеренных зонах обоих
полушарий.
63

-

На карте показаны примеры биполярного
распространения среди животных и растений:
комаров, пауков и неприметных травок
ситников.
Биогеографы в настоящее время склонны
думать, что такой тип биполярного
распространения, который показан на карте, лучше
всего объясняется теорией оттесненных
реликтов. (Карта составлена К Ю. Еськовым.)
Новозеландский подвид чомги, или большой
поганки (которая широко распространена в
умеренной зоне Северного полушария), раз
множается только на Южном острове
Новой Зеландии.
Кулика-сороку, характерного обитателя
побережий северных морей, можно встретить
и в Новой Зеландии, где его называют
устрице ловом.
Копеппды.
Веслоногие рачки оптоны, хищники или
всеядные формы, весьма многочисленные в
холодных водах обоих полушарий, скорее
всего пересекли тропики через большие
глубины. А вот рачок неокалянус
(представленный двумя близкими видами в
субполярных районах севера и юга, где они
образуют приповерхностные скопления и служат
обычной пищей китов), вероятно, обязан
своим биполярным распространением
прошлым оледенениям.
Облик этих скалистых ландшафтов, где
растут лишайники, настолько схож, что трудно
сказать, какая из фотографий сделана на
Кольском полуострове, а какая на Южных
Шетландских островах в Антарктике-
Фото В. Спиридонова.
Самый ближайший родственник
арктического глупыша живет в Антарктике.
■ I I I I I ■
В первой половине нашего столетия
большинство биогеографов — и
Л. С. Берг в их числе — были
склонны рассматривать эту идею в
большей степени как курьез. Допустить
отсутствие климатической и биогеогра-
фичоской зональности в третичное
время им было трудно, сейчас же это
просто не согласуется с
палеонтологическими данными. Однако если заглянуть
на несколько десятков миллионов лет
пораньше, в меловой период, то
окажется, что климатические зоны были и
тогда, но очень не похожие на нынешние.
Изучение тогдашней морской фауны,
губок, моллюсков, белемнитов —
короче, таких организмов, которые дают
массовый ископаемый материал,—
указывает на то, что зон было, скорее
всего, три; тетическая, в океане Тетис,
что располагался в нынешних тропиках
Старого Света, и две умеренно тепло-
водных, в нынешних полярных районах.
И связано это было с иным, чем
теперь, распределением суши и моря по
поверхности планеты.
Но неумолимое движение литосферных
плит нарушило эту ситуацию.
Развалилась Гондвана, образовался
Атлантический океан, у полюсов стало холоднее,
на экваторе — жарче. Там начала
формироваться совершенно новая, эво-
люционно молодая жизнь. Так, во всяком
случае, говорят палеоботанические
данные, проанализированные С. М.
Разумовским, и материалы по ископаемым
насекомым, тщательно собранные
В. В. Жерихиным. Выходит,
необычайное многообразие тропических животных
и растений не связано с древностью
тропических сообществ. Напротив, его
порождают интенсивно идущие
эволюционные процессы, результатом которых
в какой-то мере являемся мы сами,
поскольку тот Эдем, по которому
гуляли наши предки, находился в
тропической Африке. Многим же древним
формам при этом места в современных
тропиках просто не нашлось, и они
сохранились, подобно букам и миногам,
только в умеренных и приполярных
широтах Южного полушария.
Так, скорее всего, и возникли мно
гие биполярные роды и таксоны более
высокого ранга, представляющие на
самом деле весьма древние группы.
Сравнительно недавно американской зоолог
В. Ньюмен продемонстрировал это на
примере усоногих ракообразных, или
морских желудей. Этим, ведущим
прикрепленный образ жизни и хорошо
сохраняющимся в ископаемых остатках
сила № 9
65

А
о х|
ч II
х в
а а!
8
тем
£ е-
X ■
z х
своеобразным организмам уделил в свое
время немало внимания и Чарлз Дарвин.
Так вот, оказывается, биполярные роды
морских желудей — из наиболее
древних, и самый «молодой» из них
появился не раньше палеогена, самого
начала кайнозойской эры.
Теория оттесненных реликтов, однако,
не исчерпывает остроумных объяснений,
предложенных для явлений биполярно-
сти в прошлом веке. Уже
упоминавшийся на этих страницах Джеймс
Дана, создатель представления о цефали-
зации, то есть неуклонном
прогрессивном развитии центральной нервной
системы животных в ходе геологической
истории (очень ценимого В. И.
Вернадским), был не менее оригинален и в
трактовке биполярного распространения
организмов. Он считал, что если два
очень близких вида креветок живут
один у берегов Европы, другой — в
водах Новой Зеландии, то проще
предположить, что восточноатлантическая и
новозеландская формы образовались
независимо, в результате воздействия
сходных условий. Взгляды Даны, будучи
по сути ламаркистскими, в середине
прошлого века, когда они были
высказаны, мало кем разделялись. Ламаркизм
стал, пожалуй, более популярен в
этом столетии, и собственные
эволюционные взгляды Л. С. Берга,
автора знаменитого «Номогенеза», при всей
своей оригинальности были ближе к ла-
марковскому, нежели к дарвиновскому
взгляду на эволюцию. Однако
рассматривая объяснения Даны в своей
классической работе о биполярности, Берг
не принял их в качестве имеющих
сколько-нибудь существенное значение,
хотя и допускал, что некоторые
биполярные формы могли развиться
независимо от родственных тропических
видов.
В настоящее время, однако, мы
можем указать на целый ряд свидетельств
такого процесса, идущего, возможно, и
в наши дни.
Вот, например, полярные планктонные
крылоногие моллюски лимацины из
Арктики и Антарктики. В спокойную
погоду с судна, лежащего в дрейфе где-
нибудь в Баренцевом море, их можно
наблюдать как маленькие
черно-коричневые шарики, распускающие лопасти
своих ног и энергично работающие
ими, чтобы удержаться на плаву.
Большинство других видов лимацин — тепло-
водные, и, видимо, род в целом имеет
тропическое происхождение. Таким
образом, современные, едва отличимые по
своим морфологическим признакам
антарктическая и арктическая формы
лимацины, скорее всего, независимо
произошли от какого-то тепловодного предка:
для «оттесненных реликтов» полярные
подвиды, несомненно, слишком молоды,
живут они только в поверхностных
водах и слишком холодолюбивы для
пересечения тропиков даже в ледниковое
время.
Как же объяснить независимое
образование почти неотличимых
биполярных форм? Представим себе, что какая-?'
часть потомства вида, приспособленной
к жизни в умеренных водах,
пересекает тот естественный барьер —
фронтальную зону, которая отделяет их от
полярных вод (такие полярные фронты
есть и в Арктике, и в Антарктике).
Конечно, такие выселенцы обыкновенно
пропадают без следа главным образом
из-за того, что не способны
размножаться при низкой температуре. Расти какое-
то время в новых условиях организмы
могут, и в это-то время с ними должны
происходить определенные
физиологические и морфологические изменения,
связанные с обитанием в холодной воде.
Адаптируясь, вселенцы мобилизуют
резервы наследственной изменчивости, и
это независимо приводит к сходству
их облика в высоких широтах обои*^
полушарий. Ну а теперь допустим, чти
в результате постоянно идущих
климатических колебаний температура в обоих
приполярных областях изменилась, так
что оказалось возможным размножение
новых вселенцев, оно открывает
дорогу стабилизирующему отбору, и процесс
параллельного образования биполярных
форм пошел.
Все объяснения таксономической
биполярности, как мы видим, хороши для
частных случаев, но ни одно из них
не обнимает не то что всего круга
явлений, но даже большинства
примеров. К этому можно добавить, что
биполярность таксономическая
представляется сама по себе довольно частым
явлением на фоне симметрии
биологических феноменов в высоких широтах
Северного и Южного полушарий.
И уж вовсе похожие сообщества
Лишь в сравнительно недавнее время
биологи обратили внимание на еще один
аспект биполярности — биполярности,
выражаясь старинным
естественнонаучным языком, биономической, сходства
«жизненных законов». Это означает,
что в приполярных районах обоих
полушарий мы можем встретить организмы
неродственные или состоящие в отдален-
66

ном родстве, но сходные на взгляд,
физиономически, да еще играющие
похожие роли в сообществах, короче — одни
и те же жизненные формы. Основатель
московской школы морской биологии
академик Л. А. Зенкевич любил
говорить, что на морской литорали
(приливной полосе) одна и та же пьеса
разыгрывается разными актерами.
Справедливость этого утверждения я мог
оценить на собственном опыте, наблюдая
1рактерные для холодных морских
берегов пояса фукоидных водорослей на
побережье Кольского полуострова, с
одной стороны, а с другой — на Южных
Шетландских островах, что у побережья
Антарктиды. Скальная литораль Новой
Зеландии поразила меня в свое время
сходством своих жизненных форм с
нашей дальневосточной.
Из биполярности жизненных форм
вытекает хорошо известное сходство
типов сообществ в высоких широтах.
Оно, безусловно, гораздо сильнее
выражено в водной среде, нежели на
свободной от ледников суше, которая в
высоких широтах Южного полушария
слишком мала по площади, чтобы на
ней могло сложиться или сохраниться
ъ ходе бурных событий четверт ичной
реологической истории достаточное
количество экологических ниш, сходных с
нишами жизненных форм высоких широт
Северного полушария. Однако и здесь
внимательному наблюдению натуралиста
могут открыться поразительные
соответствия.
Вот, например, приморские луга,
прижатые горами к холодным, но
незамерзающим водам Норвежского моря или
Южного океана. Их специфический
внешний облик формируют высокие
собранные в куртины метелки трав,
жизненная форма, называемая на островах
Южного океана «туесок*. Они служат
укрытием многочисленным птицам, на
Фарерских островах в Северной
Атлантике эти высокие злаки окружают
участки пляжей, где встречаются
обыкновенные тюлени, а на Фолклендских
островах и Южной Георгии — морские
слоны и котики.
«^ Еще заметнее структурное сходство
сообществ полярных пустынь Арктики
и Антарктики. Здесь на нагреваемых
солнцем скалах развиваются лишайники
определенных жизненных форм, там, где
условия помягче, — мхи, с которыми
связаны клещики и мелкие бескрылые
насекомые, в основном ногохвостки, но
также и комары-хирономиды, почти не
летающие и даже в некоторых случаях
утратившие крылья.
3*
В морской среде сходства между
сообществами значительно больше, и это
при том, что Южный океан
значительно отличается от Северного
Ледовитого (по сути дела, арктического
Средиземноморья) , представляя собой
гигантское кольцо течений, опоясывающее
континент. Большая часть морских льдов
Арктики — льды многолетние, в Южном
же океане ледовый покров в основном
каждый год образуется заново. За счет
водорослей и бактерий, развивающихся
во льду и на его нижней
поверхности, существует целое сообщество,
сформировавшееся в Арктике и Антарктике,
очевидно, независимо, но включающее
похожие жизненные формы от фори-
минифер до китов. На их сходство
впервые обратил внимание известный
советский ихтиолог А. П. Андрияшев.
Сходство структуры сообществ
приполярных областей — это хорошо
известные вещи. Можно без преувеличения
сказать, что все типы сообществ,
имеющиеся в высоких широтах одного
полушария, могут быть отысканы в
другом, хотя бы на самом краю спектра
разнообразия.
Земля — Солярис
Многоликость явлений биполярности
таксонов и параллелизмы в структуре
сообществ могут побудить к поискам
некоторого общего объяснения всему
кругу явлений. И если мы пойдем этим
путем (что, вообще говоря, не
обязательно — можно продолжать развлекаться
выдвижением и фальсификацией тех или
иных частных гипотез), нам не избежать
обращения к натурфилософской
традиции. Натурфилософия нынче в научном
сообществе предосудительна. Однако те,
кого мы привыкли считать великими
натуралистами и естествоиспытателями
прошлого, были ей не чужды. От этой
традиции идет представление о мировом
организме. Его довольно ясно выражал
Гёте, говоривший, что все организмы,
населяющие Землю, представляют «одну
великую стихию, где один род на другом
и через другой если и не возникает,
то все же поддерживается».
На рубеже XVIII—XIX веков это
перекликалось с популярным тогда учением о
мировой душе в натурфилософии
Шеллинга. Александр фон Гумбольдт,
великий географ и путешественник,
испытавший, как и многие его современники,
сильное влияние Гёте и Шеллинга,
Продолжение на стр. 137
» а
X X
■г a
67

oi a
z к
5£
•за
ЧИТАТЕЛЬ СООБЩАЕТ,
СПРАШИВАЕТ, СПОРИТ
О некоторых
особенностях развития
Русского государства
С громадным интересом
прочитал в журнале
«Знание — сила» статью В. Криво-
ротова «Вехи» взлеты и
падения особого пути России»*.
Это интереснейшая тема, и
отрицать отличие развития
России от общеевропейского едва
ли имеет смысл, но возможно
ли выводить «особость» России
только из монголо-татарского
завоевания?
Действительно, почему в
других странах подобные
причины, например датское
завоевание Англии, не вызывали
схожих следствий? И вообще
завоевания и отношения
вассальной зависимости —
явления, настолько характерные
для средневековья, настолько
общие для всех стран и
народов, что объяснять ими отход
одной страны от общей линии
развития едва ли правомерно.
Естественнее предположить,
что причины «особости»
исторического пути России надо
искать в самой России. Если
мы взглянем на Русь начала
XIII века (до
монголо-татарского нашествия), то без труда
увидим заметные даже при
самом поверхностном
рассмотрении очень сильные отличия
от западных государств.
Например, отсутствие рыцарства
(если, конечно, под этим
термином понимать не наличие
тяжелого вооружения и не
особое состояние души, но
определенный
социально-экономический статус,— нет тех
самых «железных пилигримов»,
толпы которых в то время
слонялись по Европе,
отправлялись в крестовые походы и
разбойничали при каждом
удобном случае), совершенно иное
политическое устройство
городов и совершенно иной их
статус в государстве, отсутствие
университетов и т. д.
Развитие России ло «особъ-
му пути» началось до Баты-
ева нашествия. Почему?
В Западной Европе
приблизительно к середине XI века
завершился процесс так назы-
♦ «Знание — сила», 1990 год,
№№ 8, 9.
ваемой внутренней
колонизации. До этого момента
младший сын землевладельца,
барона, там мог еще найти
свободный, то есть не занятый
другим феодалом, участок
земли с проживающими на нем
свободными земледельцами-
общинниками и, пользуясь
покровительством государства,
эту землю захватить, а
общинников сделать своими
крепостными. Эти ресурсы свободных
земель и свободных
земледельцев в Западной Европе
иссякли приблизительно к
середине XI века, и в результате
там чрезвычайно быстро
образовался слой молодых людей,
младших детей
землевладельцев, все достояние которых
часто состояло из копья, щита
и коня. Поддержание
стабильности общества требовало дать
какое-то занятие всей этой
публике, и общество массами
отправляет их за пределы
европейской ойкумены в
крестовые походы, запирает в
казармы-общежития рыцарско-
монашеских орденов,
заставляет заниматься
самоистреблением в бесчисленных
войнах.
Видимо, именно в крестовых
походах эти люди, собранные
в фомадные массы, осененные
великой духовной идеей,
предводимые наиболее
выдающимися людьми той безыскусной
эпохи, осознали себя как
особый слой общества, как слой,
для которого на первый план
выступают не отношения
собственности на землю, но
другие признаки — личная
независимость, благородство
происхождения, преданность
идее, служение семи
искусствам (из которых в те далекие
времена пригодным для
пропитания было, пожалуй, только
фехтование) и так далее, то
есть как слой рыцарей. Мало
того, красочная идеология
этого самого обширного
привилегированного слоя того времени
очень быстро захватывает все
прочие привилегированные
слои, и мы можем говорить об
эпохе рыцарства в Западной
Европе.
На Руси внутренняя
колонизация не была завершена ни в
XI, ни в XIII веке и не могла
быть завершена в ближайшем
обозримом будущем нвиду того
вполне очевидного факта, что
на востоке, за колеблющейся
линией границы, лежало
колоссальнейшее, вплоть до
неведомого тогда Тихого океана,
пространство свободных (не
занятых еще никакими
феодалами) земель, заселенных
свободными общинниками,
словно ожидающими прихода
русских князей и тиунов.
Рыцарство на Руси так и не возникло:
младшие дети русских
землевладельцев постоянно могли
отъезжать на Восток и
находить там себе нетронутые
земли и «непуганых»
общинников.
Линия раздела между Во^
током и Западом пролегла ие
в XIII веке, по кровавой реке
Батыева нашествия, но
значительно раньше, в X—XI веках.
Тогда же началось и
формирование особой роли
Российского государства.
С окончанием внутренней
колонизации в Западной
Европе государство, основной и
едва ли не единственной
областью деятельности которого
была организация этого
процесса, утрачивает смысл, и
наступает феодализм в его
чистой форме; на всей территории
от Эбро до Вислы
устанавливается приблизительно
однородное пространство, разбито*
на множество однотипны1—
ячеек-доменов; время от
времени на этом пространстве
разыгрываются игрушечные
войны, в ходе которых несколько
сот закованных в сталь
состоятельных людей устраивают
нечто вроде олимпиад по
владению копьем и мечом, но на
жизнь народов эти состязания
имеют так же мало влияния,
как и современные олимпиады.
Совершенно иная картина
восточнее Вислы. Здесь с
каждым новым десятилетием
колонизация обретает все
большие и большие масштабы,
происходит захват земель,
ассимиляция племен. Мощное
государство нужно обществу как
проводник колониальной
политики, и в этом свете великий
князь предстает не как первый
среди равных в суде сеньоров,
но как могущественный клк* -
чарь волшебных ворот на BocJV
ток, через которые в страну
вливаются потоки пушнины,
раскрываются виды на
пространства целинных земель, как
самый богатый ввиду этой его
роли и самый авторитетный
человек в стране. Работает
усиливающая обратная связь.
грабеж создает расширенную
базу для грабежа, центр
политической власти следует за
68

фронтом колонизации из
Новгорода в Киев, откуда
организуется покорение древлян,
дреговичей и вятичей, из Киева во
Владимир, ставший центром
захвата угро-финских земель.
Так формируется
исключительный характер Русского
государства, тоталитарный
характер центральной власти.
И монголо-татарск ое
нашествие мало что изменило здесь,
ишь укрепило ее, так как
противостояние нашествию
потребовало большей
консолидации, укрепления власти.
Те же явления обусловили и
отсталый,
экстенсивно-грабительский характер экономики
и социально-экономических
отношений. На Западе факт
исчерпания ресурсов для
внутренней колонизации означал
необходимость перехода к
интенсивному ведению хозяйства
и, значит, наделения все
большими правами
производителей, сначала феодалов как
организаторов производства,
предоставляя им все больший
объем юридических прав.
Необходимость интенсификации
труда заставила заменить
трехчленную структуру —
земледелец, входящий в общину,
община, зависимая от
феодала, феодал — на двухчленную:
зависимый земледелец —
феодал. Это был жестокий
процесс, но он подготовил
последующее освобождение
европейских наций. Порвать одну,
пусть даже очень жесткую,
ненавистную связь гораздо
проще, чем избавиться от всего
многообразия уз,
привязывающих каждого общинника к
его вечно порабощенной
общине, к освященному
столетиями укладу жизни, к
«синице в руке» общинных гарантий
усредненного благополучия...
А дальнейшая
интенсификация производства требовала
усложнения орудий труда и
методов обработки земли и,
следовательно, наделения все
большей самостоятельностью
амих непосредственных
производителей — крестьян,
земледельцев. Бар щи на сме ня-
ется оброком, на смену
натуральному оброку приходит
денежный, на смену оброку —
аренда... Никакое
производство не может существовать в
условиях перманентной войны
между главными ее
движущими силами — классом
собственников и организаторов и
классом производителей.
Необходимость организации и
рентабельного ведения
хозяйства требует юридических
гарантий и не для одной, но
для обеих сторон. Так на
Западе, в недрах феодального
домена, рождалось будущее
правовое государство.
Город в Европе возникал как
сообщество свободных людей,
как гарант их возможности
заниматься свободным трудом,
как инструмент защиты их
прав. Возникновение
университетов, с этой точки зрения,
было всего лишь реализацией
права на еше одну форму
свободной человеческой
деятельности — на научное
творчество, и запрещать их было
бы так же абсурдно, как
преследовать, скажем, цех ткачей
или кожевников.
Ничего этого на Руси не
было, страна застряла на стадии
дофеодально-общинного
экспансионистского государства,
чего-то среднего между
империей Карла Великого и
тюркским каганатом. Обширнейшие
возможности экстенсивного
развития делали ненужной
интенсификацию производства,
что, в свою очередь,
законсервировало бесправие
производителей, беззаконие,
прикрываемое рассуждениями о
высших ix>cyдарственных
интересах, то есть интересах
захвата и грабежа.
Города, за исключением
Новгорода и Пскова,
рождались как центры княжеской
власти, как форпосты
колониальной экспансии, как базы
фискально-полицейской
деятельности. Ремесла и торговля
поощрялись постольку,
поскольку это выгодно князю,
поскольку это «работает на
оборону»; университеты же,
занятия наукой не
поощряются никак, так как князьям
не нужны, непонятны и,
следовательно, предстают в
вельможных очах сплошным
вольнодумством. Феодали зма как
такового на одной шестой
части земной суши не было.
Древняя Русь Святославов и
Ярославов через черную
полосу монголо-татарского
рабства вступает сразу в абсолю-
тистско-самодержавную
монархию великих и грозных
Иванов, так и не ставшую
просвещенной.
И из средневековья эта
монархия не выносит главных
приобретений феодализма: ни
развившегося на базе
рыцарства и бюргерства широкого
слоя лично независимых
людей, первого оплота
начинающей свой путь демократии, ни
вольных городов, ни
подошедшего вплотную к своему
освобождению крестьянства. Так
что когда пало
монголо-татарское иго и Русь предстала в
своем чистом виде, вдруг
выявилось, что на всем
пространстве от западных границ
Московского государства и до
Тихого океана есть всего лишь
одна реальная сила — симбиоз
военно-бюрократического
аппарата великого князя, где
помещики и все прочее
дворянство — не более чем прослойка
привилегированных холопов и
крестьянской общины; и если
на Западе государство так или
иначе было слугой классов, то
на Руси оно превращается в
самодовлеющую силу,
воспроизводящую, невзирая на все
революции, реформы и прочие
пертурбации, свой главный
опорный слой — бюрократию
и наиболее удобный объект
для эксплуатации — общину.
И что самое парадоксальное,
мы, рассуждая о вехах,
взлетах и падениях нашего
особого пути, не замечаем, не
придаем значения тому, что
элементы этого
общинно-бюрократического уклада плотно
окружают нас в, казалось бы,
столь изменившемся и
модернизированном нашем мире.
И есть ли смысл говорить
о каком-либо «особом» пути
России? Может, точнее
назвать его отличным, отличным
от пути развития стран
технологической цивилизации, но
вполне схожим с путями
развития других маргинальных
стра н, то есть
сформировавшихся на .границе
структурированной ойкумены стран
«интенсивного феодализма» и
Дикого поля, этой колоссальной
области общинно-кочевого
уклада? Таких, как Византия и
сменившая ее Турция, отчасти
Иран и даже Китай? И не
воспевать хотя бы с оттенком
трагически геройской
покорности судьбе уникальную
исключительность России, а
сознавать свое место в мире,
учиться на ошибках соседей.
А. БОРИСОВ,
г. Пенза
69

БЕСЕДЫ ОБ ЭКОНОМИКЕ
«Когда не знаешь, как поступить,— поступай благородно».
Автор книги, отрывки из которой мы публикуем, похоже, считает,
что у мировой экономики просто нет другого пути, кроме как отказаться
и от национальной самоограниченности, и от жесткого прагматизма,
направленного на сиюминутные выгоды. Его идея «позитивного национализма»,
открытого всему миру и озабоченного здоровьем и образованием, возможно,
покажется наивной. Но не казалась ли столь же наивной хотя бы идея
Организации Объединенных Наций или Европейского экономического сообщества
еще в начале уходящего века?
Американский экономист ставит в центр своих теоретических построений
человека — не менеджера, не главу корпораций, не чиновника, а обычного
наемного работника, который в экономических теориях развитого социализма
учитывался только в качестве «рабочей силы» массового
индустриального производства. Знаменательно, что именно экономист
(и именно американский) связывает будущее мировой экономики
с интеллектуальными потенциями работников всех стран и призывает
не жалеть сил, средств и идти на некоторое самоограничение ради развития
этого главного потенциала.
Р. Райх
РАБОТА НАЦИЙ:
НА ПУТИ К КАПИТАЛИЗМУ XXI ВЕКА
Кто такие «мы»
Свою собственную страну следует предпочитать всем
прочим, поскольку все мы прежде всего ее дети и
граждане и лишь позже мы можем стать путешественниками и
философами.
Дж. Сантаяна, «Жизнь разума» (1905 год)
В чем состоит роль отдельного государства в наше время, когда рождается
глобальная экономика, постепенно размывающая государственные границы? Отнюдь
не в том, чтобы увеличивать доходность размахивающих ее флагом корпораций
или приумножать разбросанные по всему миру богатства и владения его граждан.
Подлинная задача государства — повышать уровень жизни его граждан,
увеличивая ценность их вкладов в мировую экономику.
Проблема Америки в том, что при достаточно большом вкладе
некоторых американцев в мировую экономику у большинства ее жителей он слишком
мал. Поэтому и расширяется брешь между теми немногими, кто входит в
первую группу, и всеми прочими американцами. Наиболее состоятельные 20
процентов ее граждан должны поделиться своими богатствами и инвестировать
какую-то их часть таким образом, чтобы в итоге возрос потенциал
повышения благосостояния других американцев. Однако по мере того как
экономическая верхушка страны все больше втягивается в мировую экономику, падает
ее заинтересованность в качестве работы и производительных возможностях-^
ее менее благополучных соотечественников.
Лояльность по отношению к определенному месту, будь то город,
территория или страна, в прошлом более естественно сопрягалась с экономическим
личным интересом. Граждане поддерживали затраты на образование, дороги
и другие полезные улучшения, даже если каждый из них в отдельности
S« в кратковременной перспективе имел шансы воспользоваться лишь частью того,
" - на что шли его деньги, поскольку считалось, что все их жертвы в конечном
о й. счете будут щедро вознаграждены. Гражданская активность, общественные инве-
О »
* Начало — в «Знание — сила», № 6, 1ППЗ год.
70

стиции и экономическая кооперация вполне согласовывались с токвилевским
принципом «правильно понятого личного интереса». Возникающие на этой основе
структуры экономической взаимозависимости стимулировали и подкрепляли
традиции гражданственности.
Но как только границы городов, штатов и даже государств перестают
отделять друг от друга области экономической взаимозависимости,
сформулированный Токвилем принцип просвещенного личного интереса оказывает все
меньшее воздействие. Страны становятся регионами глобальной экономики, а их
граждане — работниками на мировом рынке. Национальные корпорации
модифицируются и сплетаются в сети планетарной протяженности, осуществляя
■* «-вою крупномасштабную и стандартизованную деятельность в тех уголках мира,
Ч^ре рабочая сила дешевле. Корпорации получают наивысшие доходы там, где
они находят наиболее квалифицированных и одаренных людей, — туда они
и переносят свою деятельность. В этих условиях характерные для более
замкнутой экономики самоограничение и готовность идти на взаимные жертвы
ради блага соотечественников делаются менее вероятными, во всяком случае
в прежних масштабах.
Вопрос в том, достаточно ли сильны традиции гражданского поведения,
чтобы противостоять центробежным силам новой глобальной экономики.
Насколько прочными окажутся политические и социальные связи, когда разорвутся
связи экономические?
Национализм может принять опасные формы. Ведь та же самая жизненная
установка «мы все здесь связаны друг с другом», которая поощряет
дух самопожертвования внутри нации, государства, с легкостью способна
выродиться в шовинистическое презрение ко всему иностранному. Фактически
эти эмоциональные стимулы имеют тенденцию подкреплять и усиливать друг
друга. Готовность одаренных граждан Японии к многочасовой работе за
относительно низкую плату ради чести соучастия в общем труде всей страны питается
тем же самым эмоциональным горючим, которое делает столь трудным для
«понцев открытие их границ для иммигрантов и заграничных изделий.
История многократно предупреждает нас, что национализм — это своего
рода «игра с нулевой суммой», то есть основана на предпосылке, что выиграем
либо мы, либо «они», и третьего не дано. Это может привести к такой
коррозии ценностей, что граждане страны будут поддерживать политику, несколько
улучшающую их собственное благосостояние, но наносящую вред всем прочим
жителям планеты, что, в свою очередь, вынуждает другие страны делать то
же самое в качестве самозащиты.
Ничем не ограниченный шовинизм может привести к вырождению
гражданских ценностей в своей собственной стране. Народы начинают испытывать
параноидальный страх перед якобы скрывающимися в их гуще зарубежными
агентами, и гражданские права ограничиваются из соображений национальной
безопасности. Соседи теряют доверие друг к другу. Племенная солидарность
может расколоть нации-государства на части. Те вспышки насилия, которые
периодически противопоставляют друг другу турок-киприотов и греков, армян
и азербайджанцев, албанцев и сербов, фламандцев и валлонов, вьетнамцев
и камбоджийцев, израильтян и арабов, сикхов и других жителей Индии,
тамилов и сингалов, христиан и мусульман Ливана,— печальное свидетельство
преданности своей и прежде всего своей группе.
Против «национализма с нулевой суммой» и растущее в мире неравенство.
Различия в доходах между наиболее состоятельной двадцатипроцентной
группой и остальными 80 процентами населения Соединенных Штатов выглядят
•пренебрежимо малыми в сопоставлении с аналогичными группами жителей
всей нашей планеты. Северная Америка, Западная Европа и Восточная Азия,
в совокупности представляющие «верхние» 20 процентов земного населения,
производят три четверти валового планетарного продукта и осуществляют 80
процентов (по стоимости) всей мировой торговли. Эти богатые регионы уже
отделены от остального мира, большая часть которого все сильнее
погружается в безнадежную нищету.
Между 1970 и 1980 годами число людей в развивающихся странах
(за исключением Китая), страдающих от постоянного недостатка питания,
выросло с 650 до 730 миллионов. С 1980 года темпы экономического роста \%
в большинстве этих стран замедлились, что привело к снижению реальной
заработной платы. В Африке и в Латинской Америке в 1990 году доходы
Iff
X X

I на душу населения были значительно меньше, чем в 1980. Цены на товары
I упали; многие слаборазвитые страны страдают от задолженности международ-
| ным банкам, поскольку каждый год они выплачивают богатым нациям-креди-
J торам более 50 миллиардов долларов. В большей части «третьего мира» за-
|[ метно разрушительное сведение лесов, почвенная эрозия и неумеренное сельско-
- хозяйственное производство. Тем временем темпы рождаемости у бедных наций
^1 сильно превышают аналогичные показатели для богатых стран.
*| Фокус национального благосостояния опасным образом сузился и по от-
|| ношению к ряду других проблем, для решения которых очень важно
международное сотрудничество глобального масштаба: кислотные дожди, разрушение
Si озонового слоя, загрязнение мирового океана; глобальное потепление как
* следствие сжигания органического топлива; гибель тропических лесов —
щ обитания множества видов животных и растений; распространение ядерного
; оружия; торговля наркотиками; распространение СПИДа; международный терро-
,£ ризм. Узконационалистическая ментальность чрезвычайно затрудняет решение
| этих и других межгосударственных проблем.
*1 «Национализм нулевых сумм* ставит под угрозу и глобальное экономи-
|1 ческое процветание. Неомеркантилистская предпосылка, согласно которой выигры-
*1 ваем либо мы, либо «они», попросту неверна. Когда трудящиеся какой-то
одной страны поднимаются по лестнице образования и профессиональной
компетентности, увеличиваются и их возможности участия в приумножении
мирового богатства. Например, каждый житель нашей планеты выигрывает
от появления более мощных и компактных полупроводниковых
микропроцессоров, кто бы их ни производил.
Конечно, страна, первой прорвавшаяся к каким-то новым экономическим
достижениям, по всей вероятности, получит от этого непропорционально большие
преимущества, а жители других стран могут почувствовать себя беднее ее
граждан, сколь бы значительным ни был их абсолютный выигрыш. Уже с давних
пор социологи отмечали феномен «относительной обделенности», в основе
которого лежит человеческая склонность оценивать свое благосостояние в сравнение
с богатством других. Средний житель Великобритании по абсолютным мер'
кам живет гораздо лучше, чем два десятилетия назад, но при этом ощущает
себя обедневшим, поскольку средний итальянец за эти годы выбился вперед.
Когда я спрашиваю моих студентов, в каком из двух миров они предпочли
бы жить — в таком, где каждый американец был бы на 25 процентов
богаче по сравнению с его нынешним реальным положением, но в то же время
каждый японец обладал бы куда большими средствами, нежели средний
американец; либо в таком, где американцы увеличили бы свое благосостояние
лишь на 10 процентов, но при этом в среднем оставались бы богаче
японцев, обычно большинство делает выбор в пользу второй альтернативы.
Люди вполне способны отказаться от тех или иных улучшений, лишь бы не
дать возможность тем, в ком они видят своих соперников, наслаждаться
большими преимуществами.
Любая стратегия, основанная на модели игры с нулевой суммой, имеет все
шансы бумерангом ударить по тем, кто ее применяет. Члены ОПЕК в
семидесятые годы обнаружили это на собственном опыте, когда взвинченные ими
до небес цены на нефть повергли мир в состояние экономического спада, но
это привело к уменьшению спроса на саму нефть. Сегодня ни в одной стране
ее центральный банк уже не в состоянии контролировать движение денежных
масс или курс национальной валюты без помощи со стороны центральных
банков других стран.
Все развитые нации зависят одна от другой, как поставщики или покупа^
тели товаров — друг от друга. Японии в качестве рынка для ее товаров и зоны
для инвестиций необходима сильная и процветающая Америка. Если бы в
результате каких-то действий японцев настал заметный экономический спад
в Соединенных Штатах, последствия были бы трагичными для самой Японии.
Японское лидерство в тек или иных технологиях не остановит
технологический прогресс в Соединенных Штатах или где угодно. Технологии — это
2 не потребительские товары, это — области знания, они подобны ветвям
гигантского дерева, на котором одновременно вырастает множество других ветвей.
о. Если американцы хотят сохранить свою долю в будущем мировом
экономическом развитии, им необходимо участвовать в исследованиях, конструировании
3 и производстве новейших технологий; совсем не обязательно держаться за те

отрасли, которые уже заняты и освоены рабочей силой какой-то другой страны.
Люди с космополитическим образом мышления, ощущающие себя
гражданами мира, в состоянии видеть мировые проблемы и перспективы более четко.
Возможно, лишенный сильных патриотических привязанностей символический
аналитик с таким сознанием сможет противостоять искушению альтернатив
с нулевой суммой и поэтому будет действовать более ответственно, чем не
столь широко мыслящие граждане.
Но будет ли такой космополит с глобальным кругозором действовать в духе
справедливости и сострадания к другим людям? Можно ли рассчитывать, что
наши нынешние и будущие символические аналитики, не страдающие избытком
ответственности по отношению к какой-то определенной стране и ее гражданам,
лахотят разделить свое богатство с менее благополучными жителями нашей
Планеты и посвятить свою энергию и свои ресурсы улучшению их шансов
на соучастие в приумножении мирового богатства?
Задавая эти вопросы, мы затрагиваем темную сторону космополитизма.
Не обладая сильной привязанностью и не испытывая особой лояльности по
отношению к тем, кто не входит в круг родных и друзей, символические
аналитики, возможно, никогда не смогут развить в себе чувство социальной
ответственности и привычку поступать в соответствии с ним. Они станут
гражданами мира, не принимая, однако, на себя и даже не признавая нн одного
из тех обязательств, которые обычно разделяют члены гражданских обществ.
Не исключено, что они будут сопротивляться всем решениям, требующим от
них верности и самопожертвования. Не будучи членами реального
политического сообщества, в котором они могли бы усваивать идеалы честности и
справедливости, совершенствовать их и применять на практике, они могут счесть
сами эти идеалы всего лишь бессмысленными абстракциями.
Справедливости и великодушию люди обучаются. У этого обучения много
корней, но один из важнейших — принадлежность к какому-то политическому
сообществу. Мы учимся чувствовать ответственность за других, поскольку
разделяем с ними общую историю, общую культуру и общую судьбу. Как писал
социальный философ Майкл Игнатьефф, «мы поначалу видим в себе не членов
человеческого рода, но сыновей и дочерей... единоплеменников и соседей. Именно
эта густая сеть связей вместе с порождаемыми ею чувствами удовлетворяет
нашу потребность в чем-то реально значимом».
Космополитизм способен повлечь за собой отстраненность, нежелание хоть
что-то сделать. Даже если наш символический аналитик и небезразличен к
проблемам, волнующим мир, в самой своей глобальности они могут казаться
ему столь непомерными и неразрешимыми, что он будет считать бесплодными
любые попытки исправить положение вещей- Чувство безнадежности —
злейший враг прогресса; принимая за точку отсчета бесчисленность бед и грехов
нашего мира, мы перестаем верить в осуществимость какого бы то ни было
реального движения вперед. Когда проблемы подобного рода рассматриваются
в меньшем масштабе, скажем, применительно к малым или крупным городам,
штатам или даже целым странам, они предстают вполне разрешимыми —
ведь в такой системе отсчета даже небольшое, улучшение может выглядеть
весьма значительным. В итоге там, где человек, мыслящий в национальных
или местных категориях, склонен видеть в своих личных жертвах на общий
алтарь нечто героическое и потенциально эффективное, космополит может прийти
в уныние от их очевидной бесполезности.
Неудивительно, что все великие общественные движения имели локальное
начало. Пытающиеся одним махом переделать весь мир зачастую испытывают
трудности в привлечении верных соратников. Неясно, намного ли больше выиграет
^человечество от обилия премудрых космополитов, невозмутимо взирающих на
грехи мира или ощущающих свое бессилие что-либо изменить и исправить,
нежели от появления толпы примитивных националистов, желающих возвести
свое собственное общество на высшую ступень мирового пьедестала почета.
Но следует ли выбирать между «национализмом нулевых сумм» и
бесстрастным космополитизмом? Представляют ли эти позиции единственные
альтернативные модели гражданства будущего? К сожалению, нынешние дискуссии об
американских национальных интересах в глобальной экономике обычно ведутся как
раз в терминах этой дихотомии. »J.
и о-
X т
73

■ На одной стороне — мыслящие в духе моделей с нулевой суммой
националисты, как правило, представляющие взгляды шаблонных производи-
[ телей и занятых в сфере услуг. На другом полюсе — придерживающиеся
•I идеологии абсолютной предпринимательской свободы космополиты. Они полага-
ш\ ют, что стремящиеся к увеличению своих прибылей индивидуумы и фирмы куда
*1 лучше способны решать, что, как и где должно производиться; правительствен-
4 ное же вмешательство лишь создает неразбериху. Они убеждены, что свободное
|| движение всех факторов современного производства через национальные гра-
•| ницы в конечном счете благотворно скажется на судьбе каждого члена
*\ общества.
*| Во всех этих спорах из виду упускается куда более предпочтительная
х| третья возможность — позитивный экономический национализм. В этой модели
£) граждане каждой страны берут на себя основную ответственность за развити^
*\ у своих соотечественников способности вести полноценную и продуктивную
•ji жизнь, но в то же время сотрудничают с другими государствами, добиваясь,
fj чтобы эти улучшения не осуществлялись за чужой счет. Такая позиция от-
! • нюдь не совпадает с жизненной установкой космополитического сторонника
'&\ неограниченной свободы предпринимательства, поскольку покоится она на чувстве
■"*' национальной цели, на осознанных исторических и культурных коррелятах
текущего политического курса. В рамках позитивного экономического национализма
естественно поощрять просвещение соотечественников в новом духе, естественно
добиваться более плавного перетекания рабочей силы из устаревших отраслей
в более современные и способствовать ее обучению и профессиональной
подготовке, а также вырабатывать международные правила «честной игры»
для достижения этих целей.
Такая установка радикально отличается и от позиции националиста,
поскольку в данном случае главная цель состоит уже не в том, чтобы
обеспечивать процветание одной нации за счет благосостояния других стран, но в том,
чтобы добиваться всеобщего благоденствия в планетарном масштабе. В новой
модели «наши» корпорации не воюют с «чужими» за господство над мировой
экономикой. Вместо этого все мы становимся партнерами в предприятии, це
которого состоит в безграничном расширении человеческих навыков и знаний.
В отличие от физического или финансового капитала человеческий капитал
не имеет границ.
Такие националистические настроения имеют все шансы привести к куда
большему росту мирового богатства, нежели космополитические взгляды,
свободные от преданности любой отдельной нации. Подобно деревенским жителям,
благодаря старательности которых в возделывании их садов изобильные плоды
урожаев достаются всем, граждане, ощущающие потребность в культивировании
талантов и способностей их соотечественников и трудящихся на этой ниве, в
конечном счете в равной мере умножают благосостояние и своих сограждан,
и жителей других стран. Благоденствие каждой нации выигрывает от того,
что другие страны повышают производительные возможности своих граждан.
Позитивный экономический национализм не будет выстраивать торговые
барьеры против товаров, производимых рабочими других стран, и не будет
мешать свободному движению капиталов и идей через государственные границы.
Не будет противиться любому правительственному вмешательству в экономику.
Вместо этого он станет поощрять самые разнообразные общественные затраты
в рамках каждой страны, лишь бы эти средства использовались для
обеспечения ее гражданам более полной и продуктивной жизни — например, на
финансирование дородовой и послеродовой медицинской помощи женщинам, на
уход за детьми и дошкольное воспитание, на качественное образование в
начальной и средней школе, на обеспечение доступа к высшему образованию неза-^ч
висимо от финансовых возможностей, на профессиональную подготовку и
переподготовку, на улучшение инфраструктуры. Такие инвестиции составили бы ядро
национальной экономической политики.
Позитивный национализм без возражений принимал бы — и даже поощрял —
государственное субсидирование фирм, размещающих внутри национальных гра-
5 ниц новейшие производства, что приводило бы к повышению качества
рабочей силы страны. Но в то же время такой национализм не проводил
£ бы различий по национальности между акционерами этих фирм или их высшими
| i администраторами.
и Чтобы защитить свою страну от основанных на той же идеологии нуле-

вых сумм манипуляций по переманиванию друг у друга одних и тех же надгосу-
дарственных фирм и имеющихся в их распоряжении технологий, правительствам
следовало бы согласовывать приемлемые для всех уровни и цели такого
субсидирования. В итоге возникло бы международное агентство, которое
устанавливало бы правила привлечения инвестиций международных корпораций,
обещающих выпуск на территориях продукции с высокой добавленной стоимостью.
Был бы наложен запрет на угрозы закрыть внутренний рынок, если не будут
выполнены требования размещения на нем тех или иных инвестиций, поскольку
такие действия могли бы способствовать развитию нового соперничества между
странами. Составители правил попытались бы определить честные методы
привлечения инвестиций в зависимости от особенностей экономики каждой страны
^,и от типа вызывающих ее интерес инвестиций. Например, размеры допусти-
—ых субсидий могли бы быть прямо пропорциональны размеру национальной
рабочей силы, но обратно пропорциональны ее средней квалификации. Нации
с большими ресурсами и относительно неквалифицированной рабочей силой
получали бы разрешение претендовать на большие международные инвестиции,
нежели нации с меньшей и лучше подготовленной рабочей силой.
Средства для субсидий иного рода могли бы формироваться из
объединенных вкладов разных стран, направляемых туда, где они могли бы
принести наибольшую пользу, что уже делается Европейским экономическим
сообществом. Например, нации могли бы совместно финансировать фундаментальные
научные исследования, плоды которых, как правило, практически немедленно
становятся общим достоянием,— скажем, изучение космоса, исследование
генома человека, открытие ускорителей частиц высоких энергий. (Маловероятно,
что отдельные правительства будут поддерживать большое число таких проектов,
поскольку их результаты открыты для использования всеми странами.)
Позитивный экономический национализм облегчил бы и отток рабочей силы
из производств и целых отраслей с устаревшими технологиями или с чрезмерными
мощностями. Это могло бы делаться с помощью компенсационных выплат,
субсидирования транспортных расходов при смене места жительства,
дополнительного финансирования профессиональной переподготовки, увеличения пособий по
^безработице, региональной экономической помощи, выделения средств на
техническую модернизацию существующего оборудования. Поскольку от сокращения
избыточных производств в конечном счете выигрывают все страны, подобные
субсидии могли бы предоставляться объединенным фондом, совместно созданным
всеми государствами.
Наконец, позитивный экономический национализм стремился бы улучшать
качество трудовых ресурсов стран «третьего мира», чтобы способствовать развитию
этих стран и этим приумножать мировое богатство. На достижении этой цели
благотворно сказался бы перевод массовых стандартизованных производств в
страны «третьего мира», причем для них открылись бы рынки развитых
стран. Последние уменьшили бы бремя тяготеющих над «третьим миром»
долгов, открыли бы для этих стран возможность получать новые ссуды, но при
этом следили бы за использованием одалживаемых средств более внимательно,
нежели в прошлом.
Если предсказывать будущее на основе экстраполяции существующих уже
сегодня тенденций, то можно ожидать, что космополитизм неограниченного
предпринимательства станет доминирующей экономической и социальной
философией Америки. Если процесс международного разделения труда будет
развиваться в соответствии со своей внутренней логикой, то он не только усилит
имущественное неравенство между нациями, но, возможно, также уменьшит
готовность победителей в масштабах мира сделать что-нибудь, чтобы повернуть
^вспять эту тенденцию в национальном или более широком масштабе*.
Символические аналитики, которые держат козырные карты в этой игре, могут быть
уверены в своей «победе». Но как быть побежденным?
Мы переживаем сегодня один из редких в истории периодов:
глобальный конфликт, судя по всему, перестал реально угрожать человечеству, *
а экономические и технологические перемены постепенно размывают границы 15
между государствами. Уходит в прошлое национализм. Сегодня и мы сами, f-
и любое общество получили возможность заново определить, кто мы такие, «J-
почему мы связаны друг с другом и чем мы обязаны друг другу и другим | £
обитателям нашей планеты • "и
75

И. Портнова
<
и
I
I
X
го
<
и
К
X
ы
и
Лицо
зеркало души
Безусловно, наше настроение
отражается прежде всего на нашем лице.
Улыбка, спокойный взгляд или сдвинутые
брови, опущенные уголки губ... Знакомые
состояния, не правда ли?
По выражению лица мы можем судить
не только об эмоциональной, но и
интеллектуальной одаренности человека.
Выражений, отражений состояния человека
бесчисленное множество.
А у животных? Если о человеке
говорят, что его лицо — зеркало души, то у
животных «лицо» — зеркало его эмоций.
«Животные в противоположность
людям не могут скрывать своих чувств.
Этот природный язык их выразительных
движений непосредственен, прямолинеен
и правдив...» - говорит известный
зоопсихолог Надежда Николаевна Ладыги-
на-Котс.
В начале XX века только зарождался
материалистический подход к изучению
поведения животных, в частности в
эмоциональной сфере. Ч. Дарвин и Н. Н. Ла-
дыгина-Котс — вот, пожалуй, и все, кто
стоял у истоков этой науки. Но сделали
они очень много.
Чем мы, люди, отличаемся от «братьев
наших меньших», это более или менее
известно. А вот что общего у нас с ними?
Когда наблюдения ведутся над
ближайшими нашими родственниками из
животного мира, этот вопрос особенно
интересен. Для зоопсихологов здес»
открываются широчайшие возможност
А для художников-зоопсихологов —
еще и возможность показать нам, что они
увидели. Однако постичь и отобразить
«душевный мир» животного не так-то
легко. Формальные подходы здесь не
работают. Нужно не просто постоянно
общаться, а лучше — жить со своей
«натурой», но и любить ее, бесконечно
интересоваться ею и понимать. Недаром порт
рет издавна считался особым, а в
некотором смысле даже высшим родом
искусства.
Итак, важны не поверхностные, а
глубокие знания о животном, чтобы
передать реалистически точную
характеристику в портрете.
Эта сложная задача оказалась по пле
чу немногим художникам. И первым б
Василий Алексеевич Ватагин.
В. А. Ватагин родился в Москве в
1883 году. Закончил физико-математиче-
о о-.
Ф Q.
Государственный Дарвиновский музей (Малая Пироговская, I)
И нициатором Дарвиновского музея был молодой ученый, впоследствии
профессор биологии А. Ф. Коте. Несмотря на молодость это был человек широко
образованный. Посещение крупных музеев Европы, личное знакомство со многими
учеными способствовали его замыслу создать совершенно новый музей — музей
эволюции органического мира по учению Ч. Дарвина.
Но идеи, даже самые мудрые и ценные, так и остались бы идеями, если бы
ему не посчастливилось найти в Москве талантливых мастеров-таксидермистов и
художников — Д. Я- Федулова, В. А. Ватагина, К. К- Флерова, В. В. Трофимова,
А. Н. Комарова; именно эти люди стали не просто помощниками Котса, но и
создателями музея.
Первыми шагами своего существования музей был обязан открывшимся в
1872 году Московским женским курсам, которые гостеприимно предоставили ему
свое помещение — здесь А. Ф. Коте читал лекции по теории Дарвина. Позднее
это помещение было передано в дар будущему музею Он создан в конце 1905 года.
И получил название Дарвиновский. Тогда музей входил в состав Московского
государственного педагогического института, выделился из него лишь в 1922 годуг
И в том же году был впервые открыт для посещения. С этого времени началась
перестройка музея из учебно-вспомогательного в самостоятельное
научно-просветительское учреждение. Уникальные фонды музейных предметов постепенно
накапливались и разрастались, прежде всего благодаря пожертвованиям.
Как видим, судьбы двух этих музеев довольно похожи. Жизнь их, и прошлая
и особенно нынешняя, полна трудностей, бесконечных хлопот и забот. Но этим музеям
всегда удивительно везло — здесь работали и работают энтузиасты, не побоюсь
сказать — подвижники. Их бескорыстная любовь к своему делу, энергия, терпение
помогают преодолевать все препятствия.
76

ский факультет МГУ по специальности
зоология. Университет дал ему
профессиональные знания, но художественного
образования, естественно, он там не
получил, пришлось самому постигать тайны
искусства. Но профессия ученого-зоолога
сыграла свою роль: Ватагин смог подойти
к изучению, а главное — к отображению
всех поведенческих проявлений
животного профессионально, со знанием дела.
Научные познания его расширялись в
Многочисленных путешествиях по
далеким странам, где он имел возможность
наблюдать, изучать, рисовать животных
непосредственно с натуры. И нет ничего
удивительного в том, что, досконально
изучив жизнь зверей, художник
обращается к портрету. Сложный,
психологически точный портрет животного —
вот что его привлекает. Художник
пишет: «...У зверей и птиц меня всегда
привлекало выражение их
разнообразных чувств и эмоций. Богатая
выразительность физиономий зверей и птиц
даст материал для их подлинных
портретов».
Интересуясь мимикой животных,
художник выступает как
ученый-исследователь. Он одержим идеей отыскать
нюансы, оттенки проявлений той или иной
^эмоции. Скажем, где кончается робость
и начинается страх? Где кончается страх
и начинается ужас? Ведь
«выражение лица» животного зависит от едва
заметной работы двух-трех мышц.
Интересуясь той или иной эмоцией, Ватагин
следит за повторяющимися признаками
в различных мимических зонах, он
пытается раскрутить спираль науки.
Известно, что широкий спектр
эмоций проявляется у млекопитающих.
И здесь все определяется степенью
развития интеллекта. Также известно, что по
сравнению с другими животными высокой
степени развития эмоциональная жизнь
достигает у обезьян, этих
высокоорганизованных существ. Первое, что
бросается в глаза,— необыкновенная
выразительность «лица» обезьяны. Быстро
меняющиеся выражения, тонкость,
незаметность или неожиданная порывистость в
мимических переходах — все это сильно
привлекает Ватагина. Поэтому
обезьяны — его главные герои.
Живописный калейдоскоп «лиц» этих
животных оказалось возможным
отразить благодаря счастливому
сотрудничеству В. А. Ватагина с директоре*! и
основателем Государственного Дарви-
Антропологический музей (Моховая, 1!)
Антропологический музей был основан в 1879 году при Московском
университете, Дарвиновский — в 1905 году. Их рождение не явилось чем-то неожиданным и
внезапным. Конец XIX — начало XX века в России ознаменовано расцветом естественных
наук и организацией научных обществ. Интерес к науке, к изучению живого мира
и себя в нем с этого времени становится особенно заметным, и организованные
общества — дань этому интересу.
Благодаря деятельности одного из наиболее прогрессивных и активных научных
обществ — Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии —
и возник Антропологический музей. Инициатором этого был известный профессор
зоологии университета П. А. Богданов. А основанием музею послужила коллекция
по антропологии и доисторической археологии, собранная для антропологической
выставки, которая происходила летом 1879 года.
К концу двадцатых годов в музее накопилось так много ценных в научном
отношении экспонатов, они были так широко и полно представлены, что появилась
возможность начать в университете преподавание соответствующих дисциплин.
В эти времена Антропологический музей еще был музеем закрытым, учебным.
Только в 1930 году он получил статус самостоятельного учреждения, когда наряду
с учебно-воспитательной и научно-исследовательской деятельностью занялся и
научно-просветительской.
С этого времени музей ежегодно устраивает передвижные выставки и чтение
массовых лекций; в его стенах организуются курсы повышения квалификации
в области антропологии для учителей средних школ, двери музея открываются
для всех желающих — детей и взрослых.
41 Q.
KD
х к
« I-
X X
* и
11

ч
9
HO
X К
новского музея Александром
Федоровичем Котсом и его женой, основателем
отдела зоопсихологии музея
Надеждой Николаевной Ладыгиной-Коте.
Еще при зарождении музея, 1 декабря
1905 года, А. Ф. Коте,
прирожденный коллекционер, страстный
любитель всего живого, загорелся идеей
создания единственного в своем роде музея,
который бы содержал биологическую
экспонатуру наряду с художественной,
произведениями анималистического
искусства разных видов —- живопись,
графика, скульптура. Эти произведения,
по его мнению, должны были
иллюстрировать формы и явления жизни у
животных. Иными словами, он пытался
соединить науку и искусство. Замысел
удался. А воплотился он благодаря
профессиональным зоологическим знаниям,
трудолюбию и мастерству,
умноженным на талант В. А. Ватагина, который
по приглашению А. Ф. Котса в 1907 году
приступил к работе в музее.
В архиве Котса мы находим такие
строки: «...Не эта быстрота письма,
бледнеющая в век кино, другое свойство,
недоступное ему, было и есть самое
ценное в таланте нашего художника: его
способность проникать в скорбный юмор
и трагический гротеск звериной
психики...» Очень точная характеристика!
Убедимся сами на примерах
произведений Ватагина. Мотивом к созданию
первых работ явился не кто иной, как
живой годовалый шимпанзенок Иони,
который жил в музее несколько лет и был
объектом исследования Н. Н. Ладнгиной-
Котс. Она проводила опыты по изучению
способностей шимпанзе к
распознаванию, различению цвета, формы,
величины, количества предметов и его
эмоциональных реакций.
Общительный, жизнерадостный
сангвиник Иони обладал сложной
мимической мускулатурой. Ладыгина-Коте в
своей книге «Дитя шимпанзе и дитя
человека» подробно описывает мимические
выражения радости, печали,
возбудимости, злобы, страха-робости, страха-
ужаса, отвращения, удивления и их
поэтапные стадии, а также двойственные,
смешанные выражения «лица», например
сочетание внимания и страха.
Не здесь ли находились богатые
возможности для творчества? Ватагин
охотно выполнил рисунки для монографии
Ладыгиной-Коте «Дитя шимпанзе и дитя
человека», книги, которая посвящена
научному исследованию психических
особенностей шимпанзе и ребенка в
сравнительном аспекте.
Вот она, мимика внимания,
возбуждения, радости, отвращения, удивления и
прочего. Большой диапазон эмоций и
двенадцать головок шимпанзе на одном
развороте листа. Несмотря на точно
переданное внешнее, портретное сходство
обезьяны, какие разные эти контурные
рисунки, изящно исполненные пером! Не
найти лицо спокойного Иони. Вечная
динамика и видоизменения. Внимание
переходит в возбуждение, возбуждение —
в страх, и это без конца.
Но самое главное — рисунки верно от
ражают эмоциональный мир животного
Очень подробно, последовательно
характеризуют изменение каждой мимической
зоны. Следуя за подробным описанием
той или иной эмоции в книге Н. Н. Ла-
дыгиной-Котс, художник так же
тщательно старается зарисовать положение дуг
бровей, постановку глаз, фиксацию
самого взгляда, конфигурацию нижней части
лица — рта, челюстей, наиболее
подвижных у шимпанзе.
Правда, в характере самой линии
недостаточно живости, она подчеркнуто
контурна, даже жестка на всех участках
головы. Рисунок приобретает характер
схемы. Но таковы требования научной
иллюстрации. Она призвана точно
фиксировать мысли автора. Но есть у Ватагинэ
и другие иллюстрации, ближе стоящие
творчеству и не в ущерб научным целям.
По предложению А. Ф. Котса летом
1926 года Ватагин совершил поездку в
Германию. Она оказалась
знаменательной и не столько даже по количеству
выполненных работ (хотя их было
множество — свыше шестисот рисунков,
эскизов, зарисовок), а прежде всего по
важности и значимости поставленных целей и
прекрасных результатов. А цель была
такая: для оформления раздела музея
«Антропогенез» необходимо было
зарисовать обезьян различных видов, в их
разнообразных жизненных проявлениях —
во время еды, сна, движения, их
выразительные позы, мимику.
Чтобы сделать это, Ватагин часами
изучал непоседливую натуру в
Берлинском зоопарке. Он работал без устали,
день за днем. Наконец его терпение было
вознаграждено. Так появилась
оригинальная серия мимических выражений^
разных обезьян: «Голова павиана в
ярости», «Голова цепкохвостой обезьяны
с мимикой удивления», «Голова
улыбающегося гамадрила», «Голова орангутана
в возбужденном состоянии» и другие.
Как мозаика из кусочков смальты
производит впечатление цельности, так и
эти графические листы кажутся
исполненными на едином дыхании, точной
импровизацией на заданную тему. Как буд-

то со страниц самого Чарлза Дарвина
сошли все эти образы!
Посмотрим на изображение двух
обезьян в профиль и в три четверти.
Выражение их «лиц» — удивление.
Поскольку образы не созданы
воображением Ватагина, здесь не обошлось без
зоологии. Художник делает акцент на
характерной для этого состояния
конфигурации губ, вытянутых вперед и
слегка расходящихся на конце. Внимателен
он и в отношении других мимических
особенностей. Четкой линией очерчивает
рельефную выпуклость голов обезьян,
не допуская какой-либо небрежности в
штрихах. Однако мы видим, что в рамках
научной иллюстрации, в рамках
заданной темы родилось произведение
искусства. Художник схватил суть
эмоционального состояния, а не порядок
расположения мимических борозд. Лица словно
ожили, смотрят открыто, в них — сама
жизнь. Вся серия рисунков трактована
с большой находчивостью, остроумием
и художественной выразительностью.
И это неожиданно, полемично по
отношению к прежним трактовкам.
Весь этот обезьяний мир только
кажется взятым наугад ворохом жизненных
впечатлений. На самом деле этюды-
рисунки объединены авторским
отношением, авторским видением и тяготеют к
портретному жанру. Этот графический
цикл можно назвать портретной мимикой.
Здесь наука и искусство поразительно
сплелись воедино, и не сыскать
пределов различимости. Вот о чем всегда
мечтал А. Ф. Коте.
В дальнейшем в творчестве Ватагина
появилась потребность мыслить крупнее,
обобщеннее. Это и понятно: чем больше
человек знает, тем больше ему хочется
знать. Освоившись с новой идеей,
привыкнув к ней, поняв и воплотив ее в
жизнь, он жаждет сделать следующий
шаг. Он ищет полноты воплощения
характера зверя. Давняя мечта художни
ка — способность схватить и запечатлеть
жизнь звериной души во всей ее глубине.
Теперь, когда за плечами у Ватагина
двадцать лет плодотворной работы в
Дарвиновском музее, он создает
живописный портрет животного, портрет в
полном смысле этого слова. Это
характеристики, фиксирующие зверя близко,
пристально,— «Голова грифа», «Голова
верблюда», «Портрет льва», «Портрет
тигра», «Голова львицы» (уже в
скульптуре), «Голова грифа» (дерево). И все-
таки любовь Ватагина — это обезьяны,
в которых так причудливо переплелись
черты человеческого и звериного. Вот
они: «Шимпанзе», «Голова шимпанзе»,
«Голова старого орангутана»,
«Шимпанзе Петя», «Голова гориллы», «Головы
орангутанов». Интересен акварельный
этюд «Голова старого орангутана»,
исполненный с натуры в Берлинском
зоопарке,— не столько передачей
возрастных особенностей животного, сколько
отражением «более тонких ощущений».
Орангутан, похожий на какое-то
древнее ископаемое, изображен в некоей
самоуглубленности. Голова втянута в
плечи, веки опущены, рот слегка
приоткрыт. «Лицо» его выражает соннук—
задумчивость с оттенком безразличия к
жизни. Он словно блуждает в густых
джунглях своих грез. Образ
пригорюнившейся обезьяны символичен. Портрет
можно было бы назвать «Раздумье» или
«Грусть», «Печаль», «Скорбная,
печальная обезьяна».
Многие обезьяньи образы Ватагина
печальны. В них откровенное и
сокровенное. Все эти работы разные, ие
схожие во многом и тем не менее
близкие друг другу. В одном «лице»
проступает мужественность, словно
высвеченная родовая сила. А в глубине
маленьких глаз морщинистого лица другой
обезьяны, шимпанзе, таится проблеск
ума. Даже в неподвижном, угасающем
и исполненном глубокой грусти взорс
больного шимпанзе на портретном ри
сунке чувствуется незамутненная мысль,
трогательная сердечность, почти
человечность.
В выражении глаз больной обезьяны
можно обнаружить поразительное
сходство с человеком, особенно с ребенком.
И дело здесь вовсе не в
очеловечивании персонажей. Нет. Художник отнюдь
не склонен прибегать к
антропоморфической точке зрения. Иначе это привело
бы к нарушению такого дорогого для
него первозданного природного мира.
Суть в другом. Художник создает
портретный образ-тип. Но заостряет
индивидуальные черты. Поэтому образы так
выразительны. Юный шимпанзе Иони не
похож на шимпанзе Париса, а орангутан
Фрина из Московского зоопарка — на
орангутана Фрину из Берлинского
зоопарка.
И вот что еще очень важно. Образы, f$
созданные Ватагиным, наводят зрителя
на размышление о праматери-природе,
которая нуждается в нашей защите, а
мы так мало об этом помним! И. Тин-
берген писал: «...Задача сохранения
животных требует их понимания». Да,
понимание позволяет увидеть мир по-новому.
Можно прожить и без него, скажете вы.
Но насколько же богач*1 и прекраснее
мир, если это чувство есть! #

ISSN 0130-1640
knowledge is power" (EBacon)
ЗНАНИЕ-СИЛА 9/93
Программа «Лицей»
осуществляется при участии и поддержке
Международного фонда «Культурная инициатива»
КАФЕДРА
А. Асмолов,
заместитель министра образования РФ
Оптимистическая
трагедия
одаренности
i
Начну с двух цитат.
«Самые даровитые молодые люди
сильнее всего сопротивлялись той форме
умственного развития, которую пыталась
навязать им школа, хотя им легче было
бы приспособиться к ее требованиям,
чем менее одаренным ученикам»,— еще
в 1910 году писал нобелевский лауреат
В. Оствальд в книге «Великие люди»,
призванной, кстати, показать, что «школа
требует такого рода учебы, которая
противоречит потребностям
формирующегося гения».
«Ум направляют с юных лет в одну
сторону, так что он видит лишь
практическую цель и никогда не может
охватить целое,— пишет в 1914 году
философ В. Виндельбанд в сборнике
«Прелюдии»,— Вся масса знаний, которой
нужно овладеть, заучивается наизусть,
без понимания... Находясь под игом про-
81

В
В
о а
по
фессионального труда,., индивидуальный
дух как бы приобретает наглазники,
дающие ему сосредоточиться только на
ограниченном поле зрения. То универ-
салистическое образование, которым
обладал афинский гражданин, которого
удалось достигнуть великим людям эпохи
Возрождения и к которому, по крайней
мере, стремились поэты и мыслители
Германии во времена Гельдерлина, в
наши дни невозможно даже для гения».
И дальше: «Я указал здесь на эти
общеизвестные опасности лишь потому, что
судьба Гельдерлина теснейшим образом
связана с этой современной проблемой
образования (выделено мною.— А. Л.);
разрушение его высокого духа
показывает в увеличенном масштабе и в
крупных чертах то, что сказывается у
многих тысяч как путаница мыслей и
духовное одичание».
В чем, если вдуматься, суть печали
великих ученых? В том, что они еще в
начале века, увидев подобие пространств
школы и общества, попытались довести
до последнего очевидную дли них истину:
общество воспроизводит себя таковым,
каким оно конструирует школу.
Эта закономерность очевидна: как в
зерне уже запрограммировано будущее
растение, так и будущий облик
общества угадывается в той школе, которую
оно взращивает и культивирует.
И в «Знание — сила», и в других
изданиях я уже писал, что вся мозаика
исторических культур как бы тяготеет
(условно, конечно) к двум полюсам —
полюсу полезности и полюсу
достоинства. А если кратко, то «идеальные»
характеристики полярных друг другу
культур можно описать следующим
образом.
Культура, ориентированная на
полезность, всегда стремится к равновесию,
к самосохранению, всегда озабочена тем,
чтобы выжить, а не жить. Ее
единственная цель, прикрываемая тем или
иным благостным идеалом,—
воспроизводство самой себя без каких-либо
изменений. До тех пор, пока культура
ориентирована на отношения полезности,
а не достоинства, в ней урезается время,
отводимое на детство, старость не
обладает ценностью, а образованию
отводится роль социального сироты^ которого
терпят постольку, поскольку приходится
тратить время на дрессуру, подготовку
человека к исполнению полезных
служебных функций.
То есть культура полезности как-то
приспосабливает одаренность к себе,
«натаскивая» ее на исполнение внешне
заданной жизненной роли. Именно
поэтому главный, определяющий
атрибут культуры полезности — культ
всевидящего и всенаправляющего центра,
постоянно втискивающего живую жизнь
в прокрустово ложе неумолимых
предписаний и правил. И тем самым
формирующего так называемую
«выученную беспомощность» — такое
психологическое состояние (оно описано
психологом В. С. Ротенбергом), когда человек,
раз за разом убеждаясь, что от его
собственных усилий все равно ничего н*
зависит, а активность, выходящая за пр^
делы «положенного», наказуема, опасн?,
привыкает к социальной «обездвижен-
ности» и неустанному контролю за собой
настолько, что уже сам не может
обойтись без центра.
Именно поэтому культура полезности
постоянно отлаживает механизм
контроля за своими «подданными» и их оценки.
И всегда эти механизмы — «с
опережением» — отрабатывались с особой
тщательностью для школы.
Наша система образовании в точности
повторяла систему общественного
устройства, я бы сказал даже больше —
система образования являла собой
«методологически» очищенное ее отражение.
Школа представляла образцы
усредненных и обязательных для всех прави"
жизни — от образовательных програи^
до норм поведения, довела до
единообразия внешний вид своих «граждан»
(обязательная для всей страны школьная
форма, жесткая система постоянных
экзаменов — от ежеквартальных (отметки
«за четверть») до годовых и т. д.
Я не говорю о том, плох ли сам по
себе экзамен или вредна ли школьная
форма, — я о том, что доведенное до
абсолюта пространство усредненности и
единообразия, пространство постоянно
действующего внешнего контроля
враждебно родовому качеству человека —
одаренности. Иными словами, такая школа
есть зона задерживающего развития.
И человека, и общества — ведь именно
со школы общество начинает
формировать себя самое, свой
социально-психологический облик, определяй тем самым
неизбежности своей судьбы. За одним цр
«круглых столов> «Знание — сила:
посвященном проблемам детства, я у
ставил вопрос: почему ребенок,
буквально начиненный вопросами к миру,
изводящий ими своих родителей, придя
в школу, усевшись за парту, как-то
«вдруг», очень скоро «увядает»? Что,
иссякает жажда познания? Ra нет.
Просто в школе ему начали давать ответы
на вопросы, которые придумал не он...
Так начинается нисхождение одаренно-
82

сти детства в посредственность. Я
настаиваю на этом термине —
«посредственность» как явленный образ
«среднего ученика», любимое детище всех
тоталитарных педагогов.
Но что же это такое в своей
сущности — средний ученик?
С одной стороны, школьник,
делающий уроки, получающий отметки,
переходящий из класса в класс, то есть
реально существующий объект педагогических
"Чилий. Но с другой — это педаго-
ЗДческий миф. Для меня нет сомнений,
что «средний ученик» — это
спасительная маска, которую вынуждена надевать
бурно растущая личность, чтобы скрыть
себя, чтобы избежать «зон риска», зон
повышенного внимания педагогов —
одаренности, аномального развития и
асоциального поведения.
Любой ребенок, попав в школу,
достаточно быстро усваивает, что
настаивать на своей одаренности хлопотно и
сложно, притворяться «дефект ивны м»
плохо и непредсказуемо по
последствиям, становиться асоциальным
опасно. Комфортнее всего — в середине
этого «Бермудского треугольника»
педагогики. Иными словами, «средний
ученик» — это (в терминах психологии)
оптант, человек, приспособившийся к
ЛРизненным обстоятельствам. Но
приспособление это чисто внешнее, осоз нает
это сам ученик или нет, и что скрывается
за внешним «примирением с
действительностью» — всегда тайна. Мы можем лишь
догадываться — по видимым
«протуберанцам» выбросов энергии потаенных
свойств личности — о том, какая
«плазма» бушует в этом скрытом от нас мире,
лишь прикрытая непрочной корочкой
«послушания и примерности». Обильно
предлагаемые ответы на незаданные и
еще не вызревшие вопросы тотально
угнетают познавательную мотивацию
ребенка, и «угнетенная», она может
проявиться самым непредсказуемым образом.
Наш ребенок, говорил в свое время
гениальный психолог Л. С. Выготский,
и знает, и может, и умеет, но его беда
в том, что он прежде всего не хочет!
Это — начало трагедии личности.
«Детские психопатии,— писал еще в
Т924 году психолог А. Б. Залкинд,—
это раньше всего асоциальные и
антисоциальные проявления ребенка. После
хорошей расшифровки детской
индивидуальности оказывается, что у нее
имеется своя собственная этика, подчас
очень глубокая и стойкая, но давшая
«болезненные проявления» только
потому, что она не совпадает с этикой,
царящей в общественной группе,
окружающей ребенка». И продолжал: именно
во имя сохранения своих этических
принципов ребенок, втиснутый в этически
чуждые ему координаты, вынужден жить
во лжи, ибо «ложь есть проявление
невозможности согласиться с
определенными требованиями социальной среды
при недоступности методов прямого
сопротивления».
В школьном обществе действуют те
же законы, что и во «взрослом».
«Народ безмолвстует» — это и про тех
детей, которые приспособились «быть как
положено», это личности, сросшиеся со
своей маской, и их трагедии —
впереди. Но сколько тех, кто не смог, не
захотел прирасти к этой маске? И
каковы их судьбы в обязательно
стандартном пространстве усредпенности?
Исследования психолога Торранса
показывают, что в начальной школе
зачастую имеют репутацию «непослушных»,
«.странных» и даже «слабоумных» среди
учителей и сверстников те дети, которые
не умеют приспособиться к бытующей
системе обучения («быть как все»),
которые, имея по каждому вопросу свое
собственное мнение, не скрывают его.
Данные, приводимые социологами,
просто кричащи: примерно тридцать
процентов сверходаренных — как выяснилось,
увы, потом — отчисляются из школы за
неуспеваемость; среди так называемых
«слабых» учащихся — две трети
одаренных детей (обладающих или общей
одаренностью, или способностями в той или
иной области, выделяющихся над
средним уровнем). Огромна — к сожале-
нию, нет точных данных — доля
одаренных среди детей асоциального
поведения: в возрасте одиннадцати —
пятнадцати лет наши дети уже активно
вымываются из школы, пополняя собой
уже названные «группы риска». И самое
страшное: среди подростков,
отстаивающих свою одаренность, в два раза
больший процент са моубийств, нежели у
свыкшихся с ролью «среднего ученика».
Такова плата общества за систему
«среднего образования» в буквальном смысле
этого словосочетания. А если
метафорически — «плата общества за свой страх»
перед непредсказуемостью одаренности.
Неизбежно возникающий в таком
обществе механизм «селекции на
понижение» был блестяще описан и
математически доказан в одной из публикаций
«Знание — сила»*, поэтому не буду
останавливаться на доказанном. Я хочу лишь
подчеркнуть исторический тупик такого
«развития».
* А. Ефимов. Элитные группы... 1988 год, № 1.
V Q
83

Замечательный русский психолог
В. А. Вагнер, проанализировав
соотношения индивидуальных способностей у
разных биологических видов, вывел
следующую закономерность: чем выше
развито то или иное сообщество, тем больше
у составляющих его особей
индивидуальных психологических отличий;
максимальная же вариативность — в
человеческом обществе.
Много размышлявший над
проблемами культурно-исторического процесса
Ю. М. Лотман особо подчеркивает, что
каждая культура как
саморазвивающаяся система должна быть оснащена
«механизмами для выработки
неопределенности». Только благодаря такой
неопределенности культура приобретает тот
необходимый резерв избыточности,
который обеспечивает ей «запас хода» на
непредсказуемых путях истории. (Эти
наблюдения психолога и культуролога
находят, кстати, строгое объяснение в
современных теориях существования
сложных систем: необходимое условие их
развития — взаимодействие между
стремлением к устойчивому состоянию
и «индивидуальной активности»
элементов этих систем, стремящихся выйти за
пределы устойчивости.) Иными словами,
культура общества, ставшая на путь
унификации, усечения своих «способностей»,
обрекает себя на эволюционный регресс.
Это не метафора, не аналогия —
археологам и этнографам известно много
человеческих сообществ, чье развитие с
какого-то момента начинало
регрессировать, все больше и больше «отставая
от истории». Каждый раз конкретные
причины регресса были
«индивидуальны», но было и нечто общее для всех —
иссякание запаса потенциальной
готовности к изменениям.
Психологическое же состояние такого
общества социально-политический
аналог синдрома «выученной
беспомощности»: для него характерен скрытый
невротизм из-за глубинного и
неотступного страха перед внешним миром, ста-
вяшим все новые и новые проблемы,
решать которые общество уже не может.
И от страха перед миром
самостоятельного выбора и ответственности за свой
выбор этот невротизм рано или поздно
взрывается непредсказуемыми
психологическими патологиями.
...Я убежден: невротический облик
наших будней в огромной степени
порожден силами инерции выученной за
семьдесят с лишним лет беспомощности
общества. Как убежден и в том, что путь
от культуры полезности к культуре
достоинства начинается в школе.
Человек самоценен и незавершим —
эти постулаты культуры достоинства
должны стать девизом школы. Утопичен
ли сейчас этот призыв? Я думаю, нет. Уже
всем очевидно, что парадигма
информационного образования, предполагающая
единообразие программ, предметов,
учебников и процедуры оценки знаний, себя
изжила. Вопрос лишь в том, какая
«технология» учительства должна прийти #■*
смену. И здесь я вижу три ochobhiT
проблемы, стоящие перед современной
школой.
Первая связана непосредственно с тем,
что принято называть «организация
учебного процесса». Арифметическое
увеличение предметов — путь тупиковый:
каждый вновь появляющийся предмет, будь
то право, этика, экономика, история
культуры, информатика, экология и т. д.,
и т. п., всегда будет, словно кукушонок,
пытаться выпихнуть из «гнезда»
школьных знаний своих «собратьев».
Здесь выход — вступить на иной путь,
путь смысловой педагогики. Суть этого
пути можно проиллюстрировать
следующим примером. В одном из
психологических экспериментов шахматистор
просили после кратковременной
страции шахматных фигур на доске
ветить на вопрос: сколько фигур стояло
на доске? Но время демонстрации было
столь мало, что один за другим
шахматисты огорченно отвечали: «Не помню».
И лишь один гроссмейстер с
раздражением воскликнул: «Да не помню я,
сколько было фигур и как они стояли! Но
одно знаю точно: если белые начинают,
то они дают мат в два хода».
Мы постоянно разбиваем мир знаний
на десятки разных предметов,
воздвигаем китайскую стену между
естественными и гуманитарными дисциплинами,
а затем сами попадаем в нами же
созданные ловушки и мнимые оппозиции.
В итоге наши ученики в школе вряд
ли способны запомнить расфасованную
по урокам информацию по истории или
экономике, но они должны обрести
смысловую картину мира, того мира, в
котором живут, «Продолжительный опь.-_
показал,— писал В. Виндельбанд,— что
лишь та деятельность может быть
плодотворной, в которой профессиональное
образование стоит в связи с общей
культурой». Что бы мы ни преподавали —
экологию, экономику, право, историю
и т. п.,— пора избавиться от
социальной слепоты и увидеть, что функция
образования — приобщение ребенка к
общечеловеческим ценностям, что обра-
84

зование способ развития личности,
а не накачка ее информацией.
А здесь нет и не может быть единых
рецептов и всеобязательных методик.
С этой иллюзией школы культуры
полезности надо расстаться навсегда. Но
есть общий психологический закон, не
отменяемый никакими усилиями, закон
мотивации к поиску, такое же родовое
свойство Homo sapiens'a, как и
одаренность. Именно эта мотивация поможет
-^бенку в построении смысловой кар-
м'ны мира, позволит ему оставаться
развевающимся человеком в
развивающемся мире и без боязни вступать в среду
неопределенности и изменчивости,
принимать на свои плечи бремн свободного
выбора и нести личную ответственность
за самостоятельно принятое решение.
Психолог Роберт Бине как-то отметил,
что наши успехи и достижения зависят
не столько от нас самих, сколько от
наших представлений о своих
возможностях и о своем будущем. И здесь мы
опять убеждаемся в эвристическом
потенциале незавершенности и
неопределенности в среде культуры! Проявление
этого особенно ярко видно на переломах
культур, когда взламываются
«распорядки действий». Так, отмечает Л. М. Баткин,
^нессансный человек был озабочен, что
Щл стать неведомо кем... Границы «я»
были неизвестны, и ренессансные люди
выстраивали себя в гениев, осуществляя
вершинное жизнестроительство.
Разрушая модель завершенного человека,
навязанную официальной культурой, в
своем жизнестроительстве они воистину
не ведали пределов — они могли все!
А мы знаем, что подобное вообще
присуще творческим личностям, которые
зачастую берутся за глобальные, заведомо
неразрешимые проблемы, многократно
превосходящие, казалось бы, их
реальные силы, на что со стороны
восклицают: «Ну, вы замахнулись!.,» Так,
маленький Прокофьев, едва прознав, что
такое симфония, заявляет: ну, теперь я
напишу симфонию! И действительно ведь
ее напишет! Подобное происходило и в
век Ренессанса: едва только некоторые
из мастеров преодолели средневековый
^жои изображения человека и готику,
ъдруг оказалось, что это могут все, и за
несколько лет искусство в своем развитии
шагнуло дальше, чем за минувшее
столетие...
А вот как реализовать эту
мотивацию? В первую очередь избавиться
от механизмов формирования «среднего
ученика».
Для того чтобы взорвать систему
производства адаптантов и защитить
ребенка от механизма подавления
индивидуальности школой, в конце
восьмидесятых — начале девяностых годов в
социальную жизнь были запущены три
программы, соответствующие по смыслу
вершинам «Бермудского треугольника»:
«Творческое развитие личности»,
«Социально-психологическая поддержка,
обучение и воспитание детей с
аномалиями развития» и «Социальная
служба помощи детям и молодежи». По
замыслу первая из программ призвана
помочь «гадким утятам» не только
выжить на «птичьем дворе» взрослой
культуры, но и превратиться в прекрасных
лебедей, расправить крылья своей
индивидуальности. Разворачивание этой
программы повлекло за собой
зарождение множества гимназий, лицеев,
частных школ и т. п., где неординарные
дети могут найти себя в зонах
вариативного развития. Вторая программа
нацелена на раннюю диагностику
аномалий развития и своевременную
социальную помощь трудному детству, а третья
позволяет системе образования перейти
от комиссий по делам
несовершеннолетних с присущими им прокурорскими
функциями к центрам по социальной
защите детства с фигурами адвокатов.
Таким образом, все три эти развивающих
программы в системе образования
нацелены на раскрытие и пестование
индивидуальных особенностей личности
ребенка, на помощь его самоосуществлению
в развивающемся мире. По существу
это программы взрыва, программы,
разрушающие тоталитарную модель
безличной педагогики. Все они требуют
профилактической, диагностической работы,
коррекционной помощи, реабилитации;
иными словами — задают
необходимость школы в психологе!
Психолог не просто приходит на
должность, появление психолога в школе есть
явление психологической культуры. Здесь
заметим, что идея школьной
психологической службы не случайно
пробивается в нашем обществе с
неимоверным трудом, встречая препятствия, а то
и полнейшее непонимание со стороны
государственных структур, ибо психолог
для тоталитарной системы всегда
выступал фигурой нежеланной. Ведь психолог
вносил в нее дух изменчивости и
вариативности. Психолог, практически
выступая «мастером по неоди на ковости»,
открывал обществу глаза на ценность
индивидуальности в культуре. По
большому счету психолог — это социальный
архитектор образа жизни в обществе.
А его роль в школе сводится зачастую
к тому, чтобы превратить обыденную
« Q.
0
85

С D.
X \D
I вс
» t-
I X
О »
* (J
драму ученика в оптимистическую
трагедию развития. Ибо есть драма — и
драма.
Есть развивающие трагедии личности,
ибо наша жизнь — это вообще драма
с ненаписанным сценарием, а есть вар-
варскне постановки уничтожения
индивидуальности, которые разыгрываются не
только в тоталитарном обществе, но и в
школе. Психолог призван помочь школе
изменить духовную среду, задать вектор
ее развития как социальной
организации — от культуры полезности к
культуре достоинства.
И здесь мы с неизбежностью
подходим едва ли не к главной проблеме,
стоящей перед школой,— проблеме
Учителя.
«Мы учимся у тех, кого любим», «Мы
равны тем, кого понимаем» — это
сказано великим Гёте.
В чем суть отношений духовного
наставничества? Эти отношении запускают
некоторые развивающие механизмы
человека, самозарождающиеся в среде
достоинства. Например, механизм
дотягивания — рост в зоне диалогического
развития. Ученик, вступающий в
диалог с учителем, естественно, поначалу
не понимает всего, идущего к нему от
учителя, по осколки слов и неизреченные
смыслы западают в него незримо,
продолжаясь в незримом пути души. И чтобы
дальнейший диалог между ними
состоялся, ученик тянется в понимании и
развитии, преодолевая личностные барьеры,
полагаясь на собственную активность
поиска и ведя свой внутренний диалог.
Итогом этой духовной деятельности
выступает понимание и нередко
самораскрытие таланта. Преодолевая
границы непосредственной ситуации развития,
ученик прорывается в собственное
будущее, и диалог может продолжаться уже
в ином качестве — как сотворчество.
Другой важный развивающий момент
отношений духовного наставничества
заключается в том, что вера учителя в
ученика раскрывает в последнем зримо
еще не видимые качества. Ницше
некогда заметил, что глаза других людей
в начале пути необходимы нам так же,
как солнечный свет для растений. Причем
вера учителя в одаренность ученика не
просто раскрывает возможности, но и
творит, опережающе конструирует их.
В этом суть механизма рождения
мастера.
Не побоюсь тривиального
утверждения: проблема одаренного ученика
начинается с проблемы одаренного учителя.
Ибо одаренность, как и любовь,— это то,
что существует не иначе ка к между
людьми. И одаренностью, и любовью
надо кого-то одаривать... Иначе они просто
утрачивают свой сущностный смысл. Не
случайно О. Табаков, отвечая на вопрос
о том, как воспитать профессионала,
с обескураживающей улыбкой
признался: «Из рук в руки» и заговорил о
романе между учителем и учеником, о
«романе, который должен состояться»...
В культуре достоинства проживаются как
духовные реальности, сорадование и
сотворчество. «Иметь радость от чужой
оригинальности... будет, может быть, tw
когда признаком новой культуры»,—
пророчески писал Фр. Ницше.
А вот некоторые свидетельства опыта
таких реальностей- «Абрам Ямпольский
создал генерацию выдающихся
скрипачей в нашей стране,— пишет Ан. Ага-
миров.— Он настолько любил учеников,
что как бы растворялся в них...
Ямпольский воспитывал глубоких
музыкантов». С благодарностью вспоминает
своего учителя Ю. М. Лотман: «У меня
к нему личная привязанность... Хотя,
должен сказать, что всякий раз, когда я
у него бывал, то я всегда несколько
минут за дверью должен был постоять,
успокоиться: я волновался. Это было
каждый, каждый раз!» «Больше всего на
свете я любил музыку, больше всех **
ней — Скрябина,— рассказывает ■-
«Охранной грамоте» Б. Л. Пастернак.—
Обожание это бьет меня жесточе и
неприкрашеннее лихорадки». И уже более
философски: «Это испыта но кажды м.
Всем нам являлась традиция, всем
обещала лицо, всем по-разному свое
обещание сдержала. Все мы стали людьми
лишь в той мере, в какой людей
любили и имели случай любить».
Так между учителем и учеником
разворачивается, проживается роман
духовного диалога и творческого дотягивания.
И давайте никогда не забывать, что
все великие учителя воспитывали не
просто образованных людей, но в
первую очередь людей порядочных и
культурных.
Я уверен: в первую очередь от
учителя зависит, останется ли школа зоной
задерживающегоразвития человека и
общества или станет она их первичн^
ступенью к возрождению.
Несколько слов в заключение
Ю. М. Лотман ввел в культурологию
понятие «лаборатории жизни», под
которым разумелись возникающие, как
правило, на переломах культур малые
группы людей, сплачивающиеся в сообщества
индивидуальностей и творящие ценности
86

грядущей культуры. По своему
эволюционному смыслу эти «лаборатории
жизни» выступают интенсивными очагами
творчества и зонами дальнейшего и
вариативного развития культуры.
Встречаясь и общаясь в них, «обмениваясь
собой», люди индивидуализируются,
проращивая одаренность и неповторимость
лица... Это также зоны свободного
поиска, в которых находят пристанище
и пути культурной реализации наши
"^чадаптанты. К таким сообществам от-
• :имы и литературные салоны, и
философско-религиозные кружки, и
научные школы. Но в первую очередь ими
должны стать общеобразовательные
школы. Именно им предстоит стать
главной лабораторией свободной жизни
всего общества, лабораторией будущего
культуры, зоной свободного развития
ребенка — ближайшего, отдаленного,
разностороннего,— чтобы процесс
познания и учения сделался для ребенка
подлинным праздником! Одаренная
избыточностью культурная среда,
необходимая для полноценного развития
человека, начинается в системе
образования — вариативностью типов школ,
программ и методов обучения,
предметов свободного выбора, наряду с
общечеловеческой образовательной базой.
Одаренность личности реализуется
именно в тех школах, которые
принимают на свои плечи
культурологическую функцию быть началом культуры
достоинства. «Люди вспыхивают»,
«загораются светом», попадая в среду
свободного поиска,— глубокое убеждение
Юрия Михайловича Лотмана, который
сам создал в Тарту особую кафедру —
мировой центр духовной культуры. «Мы
не строились в шеренгу, мы были
разные... Кафедра — это оркестр, где
каждый инструмент играет свое, а вместе
получается музыка... складывается
гармония из отношения разного...» И создав
такую особую духовную среду, среду
достоинства, поиска, кафедра сделалась
и лабораторией порождения прекрасных,
талантливых людей! «Сейчас новое
поколение — блестящее,— продолжает
Ю. М. Лотман.— Очень хорошая
молодежь, очень... И это, может быть, одно
из больших дел, которым мы можем
как-то гордиться: начинали на ровном
месте, а получилось что-то из истории
науки...»
Записала М. НЫРОВА
АКТОВЫЙ ЗАЛ
М. Гефтер
Я был историком
Михаилу Яковлевичу Гефтеру, нашему автору и другу,— 75. К сердечным
поздравлениям н добрым пожеланиям от журнала н читателей мы, естественно,
решили присоединить и новую публикацию. Зная, что без счета у него статей,
размышлений, эссе, набросков и записей, что лишь малая толика после диссидентских
времен увидела свет, мы обратились к историку. Но не рвущийся в чемпионы
по публикациям Гефтер мягко отклонил просьбу подыскать нечто к юбилейному
случаю. Тогда последовали наши вопросы: «Кто же такой историк, как случается, что
некто обнаруживает в себе историка?» Ответ был, как всегда, неожиданный до
оадоксальности: «История начинается в историке, когда он впервые дотрагивается
докой до документа с особым чувством удивления, когда познает черновой труд
допытывання, дознания неведомого. Она начинается с момента, когда не только
некто начинает говорить с прошлым, но когда мертвые заводят свой разговор с ним...
Когда мертвые удостаивают его чести диалога. Редко бывает он долгим; обрывистый,
чаще всего смолкает внезапно... Да и вообще историк — не столько профессия,
не столько поиски особого способа писания о былом, сколько встреча, бесконечно
желанная, всегда внезапная...» В таких образах, в таких естественных для
Гефтера понятиях, как «ситуация Иисуса», «единственное единство — человечество»,
«связь начал и концов», «живые мертвые», «вне истории» и других, он размышляет
и пишет о «прошлом, которое еще предстоит». Пока черновиков н наметок — горы,
87

JS! более нли менее «сбитое» изложение мыслей о том, что было до истории, что есть она,
Ф что после ожидается в книге, для которой автор изобрел грустное название «Я был
Д историком». «Отчего же был?» «А потому, что не кто иной, как историк сегодня
ощущает себя у разбитого корыта...»
То, что ниже,— из записей разговоров, из диктофонных монологов и диалогов,
из отдельных заметок историка, подготовленных к публикации Еленой Высочиной.
1=5
с а
х «о
z в
Кто же, кроме самого Иисуса,
мог «сочинить», создать Иисуса?
Д. Мережковский
Историю мог «сочинить» только
человек. Но кто «сочинил» человека,
обнаружившего, что он - - в истории,
что он — история?
Известный исследователь древнего
Междуречья написал книгу
«История началась в Шумере». Я не
уверен в этом. Рано. Эмбрионам еще
долго зреть. Ибо история не только
рассказывается, не просто пишется.
Она отбор. Она превращает
происшествие в событие. Она
сооружает особые строения — эпохи.
Она возбуждает к переменам и
стремится заполнить ими, исчерпать ими
жизнь. Ее величайшее изобретение
и ее коренная тайна — время.
Особенное, то ускоряющее, то
замедляющее свой бег.
И еще: она не только другая
жизнь, но и двойник смерти. В ней
гибнут. И ею обрекают на гибель.
Ее суть мертвые пьедесталом
живым, укором и зовом памяти.
В сущности она в единственном
числе. По зачину - всемирная.
Потому сначала История, затем
истории.
На фронтоне у нее: «Ни эллина,
ни иудея». Так не вышло. Но эта
неудача в авторах утопий, в
режиссерах революций. Она, неудача
добытчица. Отнимая, возвращает от
возможности - к возможностям,
которых доселе не было. Так возник-
ло прошлое будущего.
По плечу ли человеку осмыслить
то, что он «сочинил»? Не знаю.
Большую часть жизни думал, что в
силах это сделать. Вероятно, оттого
пошел в историки. И уже в качестве
историка усомнился.
Так что же, любому не заказано
стать историком? Это просто занятие,
выпадающее на долю тех или иных
людей? Порой - - случайно, властью
обстоятельств? И если тестировать
школьников либо абитуриентов, то v
вполне понятно, какие вопросы
задавать, какие каверзы придумывать,
чтобы выявить склонность к истории
и только к ней. А поможет ли
пример корифеев? Вот два
равновеликих исторических художника
Карамзин и Ключевский. Но даже
между ними не поставишь знак
равенства. И не только потому, что
один был «последним русским
летописцем», а второй —
исследователем в современном смысле. Один шел
от писательства, а другой вовсе
ничего, кроме собственно
исторических трудов не создал. Правда,
его афоризмы, его мысли впро^
Но отличие, отличие... «История
государства Российского» воспевает и
обличает, она вся проникнута
высокой державной дидактикой- А
попробуйте в «Курсе» Ключевского
обнаружить след человека, избранного
в учителя наследнику престола.
Ключевский не просто умен, он не чужд
и щедринского сарказма. В нем
живет человек трудного выбора.
Разночинец, Отвергший путь, который
его одногодок вел от кружковых
бдений к динамиту... Разница
величиною в век и различие в
одиночной судьбе. Опустив их, поймешь
ли, где начинал Карамзин и где
снова начинал Ключевский.
Значит, историк это человек,
способный начинать то, что уже
навсегда ушло? Начинать— и начинать^
им! А мыслимо ли предъявлятТ
такие требования любому, кто избрал
эту профессию? А если не
предъявлять (каждый — себе), будет ли
он историком в буквальном смысле?
Историей увлекаются многие,
посвящая этому занятию уйму
времени (помимо или наряду с основным
своим делом). Бывает, что эти люди
88

и знают больше, нежели
титулованные историки. Но как-то
по-особому. Встречаясь с такими людьми
(даже с наиболее талантливыми,
обогащенными находками,
неожиданными поворотами мысли),
ощущаешь различие, между историком-
любителем и профессионалом. И не
только в том оно, хотя и очень
естественное, что последний выучен
j|WTb с фактом, но не в обнимку.
Всегда — дистанция. Всегда
схватка, именуемая «критикой
источника». И лишь в финале
недоверие рождает близость. Кто из нас
не испытал блаженного мига ее
появления. Мига, потому что столь
же легко и уходит...
Но главная тонкость здесь в самом
факте. У историка факт
«присутствует» (призван присутствовать?)
на всех ступенях познания. И даже
мысля абстрактно, вторгаясь в
безбрежно-неохватное, проверяешь: тут
ли он, факт, не сбежал, не предал
ли тебя — не изменил ли ему ты?..
Путешествуешь, сидя в архиве, за
Лмашним письменным столом. Ты
в движении, и также он совершает
эту одиссею в твоем сознании:
преодолевает себя, себя отторгает
и к себе возвращается —
исходному, но уже в другом виде. Что же
это — разрешение на своеволие,
индульгенция на фальсификацию?
Минное поле! Либо иначе, не так
обреченно. Подходит:
реконструкция? Зыбки мостки между «тем,
что было», таким плотским,
основательно-надежным, и таинством
прошлого, которое всегда впереди?
А факт? И там он, и здесь... Я
однажды сравнил факт с рыбой,
живой, трепыхающейся в твоих руках.
Обронил его — и уже имеешь дело
не с рыбой, а с океаном.
Попроси, познай! Охвати!
Не скрою, не раз испытывал
зависть к непрофессионалу. К его
уверенности. К тому, что не мучим
он долгим сожительством с фактом
(Made in History), который
изменник от роду... Вот уж где
позитивизм против нутра и той самой
истины, которой уязвило некогда
душу Пилата.
Нет, в самом предмете истории
есть нечто ранящее, страдательное,
ощущение неизбывного препятствия
в паре с недоверием к себе.
«Усталый раб», не пора ли тебе
в пожизненную отставку?
Задаюсь вопросом: есть ли
философия, которая не философия истории?
Даже не Маркса спрашиваю, не его
учителя с совиными веками.
Дальше, глубже. Иова, который Бога
подвигнул не утверждать, а
вопрошать. Гераклита с его «путь вверх
и путь вниз один и тот же».
Безымянного слепца, воспевшего
ахейцев, но пальму первенства
отдавшего поверженному Гектору.
Вопрошание, равенство мертвых с
живыми, надежда, растущая из
человеческого поражения,— не
синонимы ли этого обкатанного слова
«история»?
О чем же она? На исходе века XX,
задержавшись на финальной отметке
второго тысячелетия.
Что вмещает, что чуждо ей? Равно:
всё и ничего. Всё, поскольку вот
они, тут, все родословные, все эпохи,
все первоначала и все концы. И
ничего, что было бы ей чуждо.
«Добру и злу внимая...» Внимая!
Равнодушно -- от отмеренных сроков
жизни летописца, «внимая» же — обет,
таящий вето на вычерк, на
нарочитую немоту и заказные подмалевки.
Но что же на выходе,
определяемое как собственно «историческое»?
Непростой вопрос опять-таки
требующий опознания человека:
зачем занялся прошлым и что с ним,
человеком, произойдет, если
отступится, забросит это занятие,
вернется к «вечному настоящему»
язычников, к круговерти мифа?
Именно это узнать, понять — что с нами
произойдет?
Прекратится ли Человек даже при
сохранении всех других его свойств?
Или только Homo historicus
завершит земной путь и иное существо
займет его место?
«Итак, за что теперь?.. За
посрамление полиции мысли? За смерть
Ш О.
X от
I Г
Г) 0»
« U
89

77
I
>
I j
i х
Г) «
Старшего брата? За человечность?
За будущее?
— За прошлое,— сказал Уинстон.
— Прошлое важнее,— веско
подтвердил О'Брайен».
Инквизитор не просто лукавил,
завлекая в свои сети героя Оруэл-
ла. Он знал, что прошлое и впрямь
«важнее» из всего, что угрожает
всевластию «внутренней партии». По
сравнению с этой опасностью
остальные угрозы мнимые. Одна она не
может быть устранена без
тотального опустошения человека.
Деспотиям давних времен служила зако-
дированность события, иерархия
разрешенной памяти. В XX веке память
уже нельзя запретить. Ее «нужно»
обобществить, лишив человека
суверенного права на прошлое —
личное во всесветном. Процедуры
меняются, суть неизменна: история
однозначна и оттого познаваема без
остатка; результат задан и потому
путь не больше, чем маршрут;
причастность к истории абсолютна
во времени и пространстве и,
стало быть, всякая попытка обратиться
к прошлому с вопросом,
затрагивающим предназначение «конкретного»
человека, — сама по себе
преступление, которое следует лишь доосна-
стить умыслом и заговором.
Нам ли, в 1990-х, не знать,
что Человек одолел и эту напасть,
однако уплатив цену, размеры
которой мы еше не уразумели.
Распластанное прошлое возвращается
осколками неумирающей
повседневности и настигает призраками,
язык которых уже не внятен нам.
Сенсация заслоняет
достоверность. Есть ли подозрение, что
письмо Бухарина Сталину, письмо из
тюремной камеры, помеченное 10
декабря 1937 года,— подлог?
Разумеется, нет. Отчего же у меня
дрожали руки, когда я читал
недавнюю журнальную публикацию?
Падение человека либо последний
взлет его духа прочитываются в
строчках, привычно распределенных
по абзацам с характерными
подчеркиваниями слов, но каких...
Естественнее всего осознание близкой
смерти с судорожной надеждой на
жизнь, просьба о яде («Но дайте мне
провести последние секунды так, как
я хочу») рядом с предложением
себя в качестве публичного
«АнтиТроцкого», поселенного с этой целью
в Америке. Естественность безумца?
Но тут же решительный отказ от
всех признаний со столь же
решительным обязательством не чиниг'.
помех предстоящему судилищу: «Ж
о чем не хочу умолять, чтобы
сводило дело с тех рельс, по
которым оно катится». Ибо — убедил
себя — есть «какая-то большая и
смелая политическая идея (его
курсив.— М. Г.) генеральной чистки
а) в связи с предвоенным временем,
в) в связи с переходом к
демократии». Террор во имя прав
человека, дабы укрепиться в русле
всемирной истории?! Выбора нет на
Лубянке и, сдается ему, что иного
выбора нет на этой планете. Только
ему сдается, а нам? Только ли у
этого узника вынужденное согласие, а
у тех, кто пока на свободе, а
тех, кому там не грозит казнь?
ги ширятся. В комментарии просятся
катящаяся к капитуляции Европа,
изоляционистские Штаты, левые и
христиане, прозревшие, еще
бессильные одиночки, люди с
законченной биографией и те, у кого
она еще не начиналась. Тогда — и
сегодня. Документ растет в
откровение, которое переживет годы и
причислит альтернативу к числу уроков
спасения и образов Жизни.
Испытание памяти на разрыв:
судить или понимать? Понимать
отклоняя? Понимать принимая?
Либо вовсе иное. Еще не ответ.
Даже не вопрос, обретший плоть Слова.
Что же с историком? Он
в опале. Его славят обманщиком.
И он сам стыдливо прячет свою
не-при-дельность. Вприпрыжку,
подобно Бобчинскому, старается
догнать шустрых изобличителей. Ах,
если бы только они в конкурентах!
Есть оппоненты и круче. Те, кому
трагическая цельность бытия
являлась в образе и звуке. Дмитрий
Q0

Шостакович в историках, наверное,
не меньше, чем Андрей Платонов и
Осип Мандельштам...
Коллега-друг, выкрутимся ли,
учась у них? Но условие: не
скатиться к простоте аналогий. Наш
вход — ассоциации. Строгость и
простор! Сквозь два века цепь удач
и срывов — Россия в Мире и Мир
'лугри России. Их встречи, размолв-
W, близость и схватка. Это наше
проблемное поле. Это поприще, на
котором историка все же не
заменишь. Ему соединить руки мертвых
и живых, но лишь тогда удастся
это, заветное, когда его
человеческая позиция оснащена, и не
одним лишь компьютером, а раньше
всего «инструментарием»
профессионального выбора. Поступок
вровень с предметом. И сам — предмет.
Не согласиться ли с Люсьеном
Февром: истории нет, есть только
историки. Вероятно, преувеличение.
Но еще и шанс для каждого из
нас. А даже если нет его, шанса...
Признаю: я был историком.
АУДИТОРИЯ ВЕЧНЫХ ЗАДАЧ
С. Глейзер,
кандидат биологических наук
Тень царицы мира
Наш журнал неоднократно обращался к проблемам биологической
термодинамики, в частности к парадоксу «неподчинения» живых организмов второму термо-
шамическому закону. Этой темы в какой-то мере касается и статья А/1. Курячей
«у нас в России», помещенная в этом же номере. Профессор Г. П. Гладышев, о
котором там рассказывается, среди прочих своих научных интересов, активно и
плодотворно работает также и над термодинамической интерпретацией феномена жизни.
В одном из ближайших наших номеров профессор выступит с изложением основ
своей новой теории.
Предлагаемая читателю статья об энтропии может, в связи с этим, послужить
хорошим введением в эту тему. Ее автор, сотрудник нашего журнала С. Глейзер,
ранее также выступал на страницах «Знание — сила» с анализом разных аспектов
проблемы (статьи «Под знаком Мудрой Совы» в № 4 и «Как трудно быть симхионом»
в № II за 1983 год, а также ряд материалов в 1984—1985 годах.) Несмотря на
дискуссионность многих положений во всех этих работах, знакомство с ними в
лицейской аудитории, несомненно, поможет понять не только сами идеи, но и те трудные
пути познания, по которым довольно часто блуждает мысль ученых в поисках истины.
Всякое природное действие
совершается кратчайшим образом.
Леонардо да Винчи
Зачем биологу
знания по термодинамике?
Ъиология изучает живые организмы —
УТЬ знает каждый. Но даже самый
опытный биолог не может ответить на вопрос:
откуда они взялись на нашей планете?
Весь опыт биологии, а с ней и
палеонтологии, говорит о том, что живой
организм порождается только живым
организмом, эта точка зрения идет еще от
великого Луи Пастера. Значит ли это,
что организмы — объекты изучения
биологии — существовали всегда, так
сказать, от века? Но это
маловероятно, поскольку им для существования
нужны очень мягкие и комфортные
условия жизни, которых явно почти нигде
нет, да и на Земле они сложились
недавно, около четырех миллиардов лет
назад. Стало быть, организмы, точнее,
простейшие формы жизни, все-таки
должны были как-то возникнуть,
отделиться от косной, мертвой материи в те
отдаленные от нас геологические эпохи?
Вопрос о происхождении жизни очень
важен для биологии и биологов, но он
ими так и не решается, ибо по своей
методологии выходит за рамки
собственно биологических дисциплин. Куда?
Разумеется, в пределы физики. Потому
большинство работ, посвященных
абиогенезу, или тайне происхождения жизни.
01 Q.
НО
Z ВС
01

F™1
щ
МЧ
1=3
I -
О) Q.
х а
Ч •-
X I
сделано именно физиками. У большой
физики в связи с этим возник ряд
«дочерних предприятий», в том числе
ориентированных на данную проблему,—
биофизика, физика живых систем,
синергетика и другие.
И любой биолог, особенно
начинающий, не может в какой-то момент не
заинтересоваться, откуда изначально
взялись сами предметы его исследования.
А поскольку внутри родной для него
науки нет даже попыток ответить на
подобные вопросы, мы приглашаем его в
сопредельный мир мир физических
законов и понятий- И первой, и главной
областью в этом новом мире по праву
может быть названа термодинамика.
О «законопослушании» в природе
Термодинамика, строго говоря, может
быть исчерпана всего тремя ее
законами — первым, вторым и третьим, в
какой-то мере уже знакомым нам из
школьного курса физики. Первый за
кон — это сохранение энергии, он не
требует к себе особых комментариев.
Второй, чаще именуемый как «второе
начало термодинамики», тоже понятен.
Он гласит, что все нагретое остывает
и никогда не бывает наоборот, скажем,
чтобы за счет еще большего охлаждения
остывшей части тела его нагретая часть
нагрелась бы еще больше. А также еще
и то, что любые большие тела со
временем обязательно рассеятся в пыль, в
прах, что видно на примере
выветривания гор, рассеивания вещества
звездами и тому подобного.
Выравнивание тепла, равно как и
выравнивание концентраций вещества,
описывается особой физической
величиной — энтропией. И суть второго
закона сводится к тому, что везде и всегда
энтропия может только возрастать,
поскольку все в мире остывает и все в
мире рассеивается.
Есть еще и третий закон,
устанавливающий, что энтропия будет
минимальна только при абсолютном нуле
температуры, но он нам пока не
понадобится.
Проблема «законопослушания»
возникла тогда, когда обнаружилось, что
живые организмы второму закону
термодинамики, увы, не подчиняются...
Еще одного «ослушника» обнаружил
Рудольф Клаузиус, тот самый Клаузиус,
который еще в 1865 году первым
придумал это новое слово — «энтропия».
Оказывается, Вселенная, если бы она
покорно проследовала по пути,
предписанному ей вторым началом, уже давно
пришла бы к состоянию «тепловой
смерти». То есть все звезды уже должны
были бы погаснуть, остыть и рассеяться
в космическую пыль. А этого почему-то
до сих пор не произошло и, похоже, не
предвидится в будущем.
Два нарушителя закона — живой
организм и Вселенная — это уже
слишком много, и в кругах ученых появились
сомнения в правомерности самого закона,
о чем и пойдет речь ниже.
Противоборство с тенью
В 1910 году в Одессе вышла книга
немецкого ученого Ф. Ауэрбаха
«Царица мира и ее тень». Речь в ней шла не об
очередном претенденте на лавры
«властелина мира», а всего лишь о физике.
«Царицей» автор величал энергию, и тут
с ним нельзя было не согласиться: она
действительно господствует во
Вселенной, а ее тенью была названа энтропия.
Энергия и энтропия дополняют друг
друга так же хорошо, как, скажем,
деньги, которые мы отдаем за угощение в
ресторане, и счет, который мы оттуда
уносим. Счет — это точное отражение
истраченных средств: чем он больше, тем
меньше этих самых средств остается в
наличии.
Энтропия и есть тот самый счет за
пользование энергией, либо всякий раз
когда энергии становится меньше, энтро
пия неумолимо возрастает.
Новая книга произвела тогда
определенное впечатление на читающую
публику. И главным образом потому, что в ней
содержалась попытка ответить иа вопрос,
почему нашу матушку-Вселенную все
еще не постигла «тепловая смерть»?
Ауэрбах, видимо, одним из первых
предложил новое, оригинальное решение этой
проблемы. Согласно ему, жизнь возникла
(и возникает) с почетной
общекосмической миссией: она — спаситель, суть
антиэнтропийное начало в остывающей
и умирающей Вселенной, где энтропия,
согласно второму началу термодинамики,
повсеместно и безудержно возрастает.
«Одушевленная материя была создана
для обуздания деятельности энтропии
или даже преодоления ее»,— пишет о
смысле концепции Ауэрбаха современ
ный немецкий ученый из Свободного
университета Западного Берлина
И. Лампрехт.
Можно спорить о том, кем и для какой
цели создавалась живая материя, но
кое-что в этой идее не может не привлечь
внимания. Лет эдак двадцать назад автор
этих строк сам додумался до нее —
совершенно тогда не подозревая о
приоритете «какого-то» Ауэрбаха. В самом деле,
почему бы не представить себе, что во
92

Вселенной, как в некоторой обобщенной
термодинамической системе,
сосуществуют две подсистемы — два начала:
энтропийное — неживая материя, и
антиэнтропийное — живая материя. Их
противоборство и равновесие и не дают
наступить «тепловой смерти». Можно даже
предположить, что жизнь — это
неизбежная стадия развития материи, не дающая
этой последней «погибнуть», своего рода
отрицательная обратная связь, вначале
?* недляюшая, а потом и вовсе пред-
<Лращающая гибель миров. Чем не
глобальное космическое будущее для ныне
весьма скромных, нежных и тщедушных
ростков жизни?
Но оставим пока дела вселенские в
покое и подумаем о проблемах земной
науки. Итак, верно ли, что
биологические системы, так сказать, антиэнтро-
пийны? Что они не повышают своей
энтропии, а наоборот, понижают ее
вначале в себе, а потом и в
окружающем пространстве?
Размышления о том, что живая
природа может быть в своей основе столь
«прогрессивна», начались после того,
как знаменитый лорд Кельвин дал в
1853 году новую тогда формулировку
второго начала термодинамики: «Невоз-
&кно посредством неодушевленной ма-
тЧ|>иальной силы получить механический
эффект от какого-либо тела, охлаждая
его ниже температуры самого холодного
из объектов окружающей среды». А
наоборот, «одушевленность» материальной
силы, стало быть, позволяет все такое,
и даже еще не такое? И вот уже больше
ста лет предполагаемая антиэнтропий-
ность живого не дает покоя
исследователям.
Надо сказать, что и сегодня этот
вопрос не решен окончательно. Есть
много доводов «за» и, видимо, столько
же «против».
Энтропия — глазами физика
Прежде чем говорить о применимости
понятия «энтропия» к биологическим
объектам, стоит посмотреть, насколько
оно приложимо к объектам чисто
физической природы. И тут, оказывается, тоже
1 полного согласия. Вот вопрос, кото
рый дискутируют сегодня ученые:
является ли закон возрастания энтропии
статистическим или нет? То есть какова
сфера его действия, только ли большие
группы частиц или же единичные частицы
тоже?
Еще Герман Гельмгольц, полагая, что
для единичных молекул энтропия не
может возрастать, видел в этом возможное
объяснение «антиэнтропийности»
живого. Но в самом ли деле единичная
молекула в состоянии уклониться от
«всеобщего» закона возрастания
энтропии?
И. Лампрехт исследует историю
споров вокруг этой стороны второго начала
термодинамики. Одни ученые полагают,
что этот закон либо верен всегда, либо
никогда. То есть что он справедлив как
для единичных частиц, так и для их
сообществ. Другие, призывая на помощь
демона Максвелла, доказывают, что
энтропия и ее рост имеют какой-то
физический смысл только для большой
совокупности частиц. А одна-две
молекулы, следовательно, этому закону как бы
могут и не подчиняться.
Между тем еще в 1912 году Мариан
Смолуховский доказал, что все обычные
формулировки закона энтропии
нарушаются, если применять его к
достаточно малым (микроскопическим)
системам. А еще раньше, в 1872 году,
статистический характер этого закона показал
Людвиг Больцман. Для непосвященного
читателя можно добавить, что
перечисленные имена - это все классики,
авторитеты в области физики. Потому
непонятны и сегодняшние сомнения на тему
о том, является ли закон энтропии
статистическим, либо он именно таков вот
уже более ста лет.
Предписываемый им рост энтропии для
множества частиц выразится в
следующем. С течением времени все свободные
частицы будут стремиться равномерно
распределиться по объему, куда они
заключены, если он изолированный.
Максимум, к которому будет стремиться их
энтропия, это состояние полной
самоликвидации всех сгущений частиц,
размывание всех неоднородностей и
градиентов, воцарение полного хаоса в
объеме.
Именно такая энтропия исправно
растет в термодинамике изолированных
систем, и как раз она, как многие
считают, «загадочно» уменьшается в живом.
Энтропия — глазами биолога
Несмотря на несколько
противоречивый смысл этого понятия, биологи
охотно им воспользовались, настолько
«удобным» оно оказалось. В самом деле,
каким еще из физических терминов лучше
обозначить такое всеобщее в мире
живого явление, как рост и развитие? Как
прогрессивная эволюция видов? Ведь в
ходе естественной эволюции физических
систем их энергия, включая способность
производить работу, закономерно
уменьшается. А биологических, наоборот, уве-
93

го «
94
личивается. Ну чем, спрашивается, не
исконная антиэнтропийность?
Но тогда правомерен вопрос: второй
закон термодинамики, значит, не
всеобщий? Ведь живая система, организм —
это не ничтожная молекула, а вполне
так сказать, макроскопическое тело. Тем
более популяция, вид или даже биосфера.
Налицо противоречие с физикой, чьи
законы, как известно, всеобщи.
Выход из затруднения стали искать
в русле следующего рассуждения.
Организм (или популяция, вид, биосфера)
ие существует сам по себе. Его
невозможно изолировать, чтобы в «чистом
виде» посмотреть, как поведет себя его
энтропия. Вернее, можно, но, утверждают
биологи, он будет уже «не жилец», а его
энтропия послушно поползет вверх, как
и у любого другого неживого объекта.
Другими словами, организм вне
постоянного обмена со средой таковым быть
перестает, это азбучная истина в
биологии.
Организм» значит, не отделим от среды,
без нее он становится бессмысленным
понятием. И баланс энтропии следует
считать не по одному организму, а по
системе «организм плюс среда». Тогда
все встанет на свои места. Энтропия
такой природной системы будет
неуклонно возрастать. Такая логика помогла
восстановить «суверенитет» второго
начала термодинамики над миром живого.
Но любой биолог, да и небиолог тоже,
все-таки видит и понимает, что
организм — это нечто, весьма отличное от
среды. И потому необходимость его
описания на языке физической теории
сохранялась. Тогда на свет родилось понятие
«негэнтропия», или отрицательная
энтропия, обозначающее что-то хорошее и в
изобилии разлитое в среде и чем усиленно
питается живое существо. Такое
«перекладывание из кармана в карман»
энтропии не нарушало ее общего
(положительного) баланса в системе. Этим
доводом на какое-то время удавалось
«накормить волка» — сохранить
всеобщность второго закона термодинамики и
«приберечь овцу» — допустить
антиэнтропийность живого.
Интересные взгляды развивает ученый
из Канады Р. Розен. Он обращает
внимание, что организм — это
принципиально открытая система. Энтропия
же как характеристика систем
изолированных здесь теряет свое значение. Если
система достаточно открыта, то «рушится
весь подход»: возникают динамические
проблемы, а не термодинамические.
Можно измерять энтропию по-старому, она
каждый раз будет то больше, то меньше,
но ни о чем конкретном в отношении
состояния и уровня развития системы она
сказать не сможет, будут получаться
абстрактные числа, лишенные
какого-либо физического содержания.
Как получить
беспорядок из порядка?
Очень просто: любой порядок, если
его не поддерживать, с течением времени
обязательно превратится в свою
противоположность — в беспорядок. Это бы
вое наблюдение пригодится нам для iro-
нимания некоторых глубоких истин.
Главное отличие между живым и ие-
живым, во всяком случае на интуитивном
уровне, усматривается в наличии в
первом случае порядка, во втором —
беспорядка. То, что порядок может
самопроизвольно переходить в беспорядок,
вполне очевидно. Но обратный процесс
выглядит совершенно невероятным, если
ожидать его самопроизвольности. Между
тем возникновение живого из неживого
и его дальнейшее развитие есть именно
такой переход.
Физики установили совершенно четкие
критерии для определения каждого из
случаев. Мерой беспорядка служит
энтропия: чем она больше, тем больше
и беспорядка. Максимум энтропии (^
новременно означает полный хаос — прг-
дел самопроизвольной эволюции
физической системы.
Живая система, как известно,
эволюционирует в прямо противоположном
направлении — ко все большему и
всеобъемлющему порядку, а значит — и к
уменьшению энтропии, хотя
правомерность этого, последнего вывода и
подвергается сомнению.
Однако физический мир дает нам
образцы вполне неживых систем, энтропия
которых, видимо, никогда не возрастает,
так они, оказывается, организованы.
Пример такой необычной физической
системы приводит профессор Л. А.
Николаев. «Простейшей организацией,
несомненно, является атом»,— пишет он.
Энтропия такой системы ие растет во
времени, как бы мы ее ни
изолировали. Порядок в атоме,— а это
порядок,— каковому мог бы
вать любой макроскопический организм,
не перейдет в хаос, сколько бы мы
ни ждали этого события, искренне веруя
в незыблемость законов термодинамики.
Конечно, атомы — не редкость в
нашем мире. Но почему-то их
целесообразная организация, их, образно говоря,
безэнтропийность пока не привлекает
внимания исследователей, ищущих для
живого прототипы, стандарты и аналоги

для сравнения среди физических систем.
Но, может быть, еще привлечет.
Не будет преувеличением сказать, что
главная героиня этого повествования —
«тень царицы мира» — не дотягивает
до уровня единичного атома: понятие
энтропии тут уже полиостью теряет свой
смысл, поскольку, вероятно, теряют
смысл связанные с ним понятия
температуры и тепла, а может быть, и по
другим причинам. Это, видимо, нижний
предел закона энтропии.
Однако надо полагать, что второе
начало термодинамики, будучи гораздо
более широким обобщением, нежели
простая декларация необходимости
всеобщего увеличения энтропии, сохраняет свою
силу и для единичного атома. И он,
подчиняясь, ведет себя подобающим
образом. Когда только можно и где только
можно атом, будучи открытой системой
в условиях реального мира, стремится
самопроизвольно уменьшить свою
свободную энергию. Ради этого ои пускается
«во все тяжкие», включая многообразные
ядерные и химические реакции. И его
внутренняя организация, порядок при
этом только усиливается; увеличивается
и масса.
А разве не так же ведет себя разви-
вющийся живой организм, теряя все
больше энергии (на работу и излучение
тепла), одновременно и благодаря этому
увеличивая свою массу и порядок?
Приняв этот тезис, можно пойти
дальше, сказав, что живое тоже не анти-
энтропийно, а безэнтропийно. Оно, как и
атом, входит в сферу действия второго
начала в его формулировке, требующей
минимума свободной энергии. «Если
свободная энергия имеет минимум, то
система находится в состоянии устойчивого
равновесия»,— говорил знаменитый
физик Энрико Ферми в своих лекциях по
термодинамике, которые он читал в
Колумбийском университете Нью-Йорка
еще в 1936 году. Следовательно, любая
система, естественно стремясь к
равновесию с силами окружающей среды,
будет сама по себе, самопроизвольно,
всегда стремиться к минимуму своей
свободной энергии.
Тогда возможно будет и решение
старой дилеммы «порядок или беспорядок»:
переход от порядка к беспорядку
обязателен, но только в статистических
совокупностях многих между собой слабо
взаимодействующих или совсем не
взаимодействующих частиц. В случае же
системы сильно взаимодействующих
частиц этот переход может быть только
от одного уровня порядка к другому,
большему или меньшему в зависимости
от того, где лучше будет обеспечен
минимум свободной энергии. Но рост
массы в обоих случаях увеличивает
полную энергию систем.
Последовательное применение этого
принципа к единичным динамическим
системам позволило автору в свое время,
в 1983 году, проследить физическую
эволюцию — от атома до некоей
макроскопической структуры. Эволюционный
процесс состоял в чередовании услож
няющихся единичных систем и их
множеств с соответствующим чередованием
действия на них сил обычной энтропии
и минимума свободной энергии,
выступавших там в качестве факторов
естественного отбора (так называемая сим-
хионная гипотеза).
Как получить
порядок из беспорядка?
Самоорганизацией Г. Хакен,
основатель синергетики, назвал
самопроизвольное возникновение сложных упоря
доченных систем из хаоса частиц.
Неужели возможно, чтобы, как птица
Феникс из пепла, порядок возникал из
беспорядка сам по себе, без
вмешательства внешних сил? Да. такое порой
случается в нашем мире.
Отличительной чертой подобного
подхода, отмечают ученые-физики из МГУ
В. А. Васильев и Ю. М. Романовский,
выступает сугубо физическая
методология. Ученые нащупывают на первом
этапе те процессы в неживой природе,
которые были бы похожи на
биологические, оставаясь при этом простыми и
доступными чисто физическому анализу.
В результате своих исследований они
могут уже утверждать, что в
самоорганизации биологических и
небиологических систем есть глубокие аналогии.
Посмотрим, как может происходить этот
процесс в обычной физической системе.
Он, как правило, обусловлен переходом
хаоса микрочастиц в упорядоченную
макроструктуру.
Как это можно себе представить?
Хороший пример — пламя. В него
втягиваются кислород и горючие элементы,
скажем природный газ, а выходят
продукты сгорания, тепло и свет.
Образующаяся макроструктура — огонь — при
этом видна, так сказать, невооруженным
глазом.
Плохой пример, но все-таки тоже
пример,— фазовый переход воды из
жидкости в твердое состояние, в лед. Физики
не любят этой иллюстрации, так как
ее участники близки к
термодинамическому равновесию, но мы ее тем не менее
рассмотрим.
95

эЯ
ф
Я'
I
1
1
I
I
Iл
О) О.
X к
I X
Жили-были хаотически блуждающие
молекулы воды и вдруг, как по команде,
выстроились в кристаллическую
упорядоченную структуру, образовали
макроскопическое тело — кусок льда.
Механизм этого явления понимается как так
называемый кооперативный переход.
Молекулы в воде были как бы независимы
в этой статистической массе со всеми
вытекающими из этого энтропийными
последствиями.
Перейдя в структуру льда, они стали,
наоборот, очень сильно взаимозависимы
и обрели жесткие места в его
кристаллической решетке. Такая кооперация
частиц превращает их в нечто
качественно новое и единое целое
воздействие на одну молекулу тут же эхом
отзовется во всем кристалле, чего не
было в жидкой воде.
Любая кристаллизация, таким
образом, есть самоорганизация,
характеризуемая двумя явными особенностями.
Первая — из хаоса микрочастиц
возникает упорядоченная макроструктура.
Вторая — новый порядок при своем
образовании не требует затрат энергии
извне. Наоборот, он ее отдает в виде
тепла в среду. Порядок макроструктуры
энергетически выгоднее беспорядка
микрочастиц, потому он закономерно
возникает вновь и вновь.
Вот куда стоило бы обратить
внимание при анализе истоков того порядка,
каковым характеризуются сегодняшние
живые организмы. И потому можно
было бы принять точку зрения указанных
ученых, что понятие самоорганизации,
как оказалось, не столь уж редкое в
неживой природе и всеобщее в живой,
следовало бы отнести к первичным,
исходным, наряду с уже не требующим
почти никакого объяснения понятием
структуры.
Сколько теней у царицы?
Но вернемся к энтропии и подумаем
лучше, в каких границах она прило-
жима как категория, имеющая реальный
физический смысл. Мы видели уже, что
для единичных объектов микромира —
атомов, молекул - она практически
неприменима. Энтропия должна
возрастать — таков закон, с которым она
появилась на свет.
На макроскопическом уровне все вроде
бы в порядке, закон роста энтропии
справедлив.
На мегауровне в масштабах
Вселенной рост энтропии уже,
по-видимому, не происходит. Уже знакомый
нам И. Лампрехт подчеркивает, что
закон энтропии нарушается как в малом —
в микромире, так и в большом - в
космических просторах звезд и галактик.
Потому и «тепловая смерть» не наступила
и не наступит, что этот закон ограни
чен сверху. Почему? Там, надо полагать,
вступают в действие «дремавшие» до того
силы взаимного тяготения. Они-то в
конце концов и «перетягивают канат»
в свою сторону, собирая вместе, в
компактные массы, разрозненные и
склонные разбежаться и рассеяться в
пространстве космические тела. Потому "*"'
для предотвращения пресловутой «т?Т
ловой смерти» Вселенной, видимо, не
потребуется сыграть ту героическую роль,
которую напророчили для земной жизни
некоторые ученые в начале века.
«Тень царицы мира» оказалась гораздо
«короче» своей хозяйки, как ни пытался
ее «крестник», Р. Клаузиус, уравнять
их обеих в правах: «Я намеренно
образовал слово энтропия по возможности
более подобным слову энергия: обе
величины, названные этими словами,
настолько близки друг другу по их
физической значимости, что известное
сходство в названиях кажется мне
целесообразным»,— писал он в 1865 году.
Энергия вот всеобщий движитель
процессов на всех без исключения
уровнях. Энтропия же, отдадим ей должн^
играет свою позитивную познавательн»
роль в сравнительно узком кругу
физических явлений, где наличествуют
статистические ансамбли слабовзаимодейст-
вующих частиц, тел и т. д.
Биологическая система, как явно
выпадающая из этого круга, должна
изучаться, описываться другими
физическими категориями. Какими? Немецкий
ученый из Дрездена Д. Лейшнер
специально подчеркивает следующее
обстоятельство. Биологические явления —
с учетом всех названных выше проти-
воэнтропийных соображений —
существуют «не вопреки второму началу
термодинамики, а благодаря ему». Как это
понимать?
Мы уже говорили, что требование
роста энтропии - это одна из
формулировок второго начала, как бы его частный
случай. В других трактовках оно
действует и на микроуровне. И добавщр.
на макроуровне живых систем. Но почему
все-таки «благодаря»?
Организм, развиваясь, ведет себя
совсем как молекула, вступающая только в
те реакции, в которых его свободная
энергия уменьшается, выделяется
наружу. Химики подтвердят, что в цепи
подобных процессов исходная молекула
может весьма обрасти деталями. На
ней появятся новые группы атомов, остат-

ки кислот, оснований и т. п. То есть
структура, порядок, сложность этого
единичного объекта в итоге заметно
возрастут. А движущей причиной всего этого
изменения будет действие второго начала
в форме уменьшения свободной энергии.
У конечной сложной молекулы она станет
существенно ниже, чем была в сумме у
исходной и всех остальных молекул,
вступавших с ней по ходу дела в реакции.
Разница в энергии перейдет в тепловое
движение и в инфракрасное излучение.
^ И организм, подчиняясь второму
началу в этой его форме, также усложняет
в развитии свою структуру, выделяет
и рассеивает тепло, нисколько не вступая
в противоречие с канонами физики.
...А происхождение живых организмов
так и остается невыясненным. Есть много
любопытных гипотез, смелых концепций,
интересных фактов, их оригинальных
обобщений. Но нет пока теории
абиогенеза. Теории, которая на языке
физических законов и понятий объяснила бы
этот феномен.
«Царица мира» остается одна — это
все та же энергия. А вот «теней» она
может отбрасывать несколько. Одна из
них, самая знаменитая, - энтропия,
другая — убыль свободной энергии, третья...
Впрочем, пусть это перечисление
продолжат физики. Им слово...
ОТКРЫТЫЙ УРОК
А. Серегин
Философские основы
ч творчества Гоголя
и Достоевского
Сборник «Начало...», вышедший в Москве в 1992 году, составлен из сочинений
учеииков одиннадцатого класса московской школы № 57. Он открывается сочинением,
которое лежит в основе этого открытого урока.
Итак, урок ведет ученик...
— Мой опыт работы,— говорит учительница литературы и составитель
сборника Зоя Александровна Блюмина,— позволяет мне считать, что способных ребят
гораздо больше, чем мы думаем. Им нужно только помочь, не низводя их до общего
среднего уровня, а создавая все условия для их развития. В этом — одна из
педагогических целей нашей школы, которую закончил Андрей Серегин, ныне студент первого
курса филологического факультета Московского университета.
Среди важнейших вопросов,
поставленных русской мыслью XIX века, быть
может, главный — вопрос Гоголя: «Как
полюбить братьев, как полюбить людей?»
Ц сущности. Гоголь дает здесь
формулировку проблемы антроподицеи,
оправдания человека. Невозможно полюбить
именно падшего, неоправданного
человека, поэтому необходимость любви к
людям есть и необходимость их спасения,
то есть оправдания.
До XIX века такой проблемы не
могло быть поставлено. Христианская
религия как религия спасения только
подразумевала ее и, можно сказать, заранее
дала ответ на еще не заданный вопрос.
Любовь к людям утверждалась в ней
совершенно непосредственно, она была
аксиомой дли человеческого сознания —
вплоть до XIX века. В XIX веке стала
видна недостаточность прежних
христианских аксиом, и все они предстали
перед человеком в виде вопросов,
требующих безотлагательного решения.
Это был не кризис христианства, а его
очищение и возрождение. Человечество
встало перед множеством мучительных
вопросов именно потому, что
провозгласило: «Бог умер!» и понадеялось на
собственные силы. Ренессансный пафос че-
и о.
х «с
I п
4 Знание — сила № 9
97

ловеческой природы скоро исчерпал себя;
со всей очевидностью открылось, что где
нет любви к Богу, там нет любви к
человеку. Нельзя полюбить человека как
такового, человека-тварь, человека с
мертвой душой, не ведающего своего
высшего, божественного предназначения.
С большой силой невозможность
любить человека обнаружилась уже в
творчестве Ницше, в его ненависти к твар-
ному в человеке и поиске нового,
творческого начала. Его можно назвать
антиподом Гоголя. Гоголь не менее остро
чувствовал ужас перед тварным, но в нем
победило начало жалости, тяга к
низшему миру. Так можно определить
истоки его религиозной трагедии. В
творчестве Достоевского гоголевское и
ницшеанское начала, начала жалости и
гордости, вступают в ожесточенный
конфликт (Бердяев определил бы его как
«конфликт жалости и свободы»).
Достоевский искал спасения от этих
искушений, и в «Легенде о Великом
Инквизиторе» ему открылся третий путь.
Изначально человек для Гоголя —
один из объектов внешнего, предметного
мира, не обладающий никакой духовной
самостоятельностью. Человек — предмет,
стоящий в ряду других предметов:
«Посреди площади самые маленькие
лавочки; в них можно всегда заметить
связку баранков, бабу в красном платке,
пуд мыла, несколько фунтов горького
миндалю, дробь для стреляния,
демикотон и двух купеческих приказчиков»
(«Коляска»). Одушевленные существа в
этом перечне уравниваются с
неодушевленными предметами. В другой раз
в том же рассказе Гоголь перечисляет
«шестерку отличных лошадей,
вызолоченные рамки к дверям, ручную обезьяну
и француза-дворецкого». То же
уравнивание одушевленного и неодушевленного,
овеществление человека и одушевление
предметов можно заметить и в описании
Невского проспекта. Человек у Гогол'
внешней своей стороной, которая играе-г
в нем главную роль, подчинен миру,
духовно же отсутствует в нем,
замыкается в самом себе. Гоголь
изображает замкнутое сознание в «Шинели» и
в «Записках сумасшедшего*. Вот как он
описывает Акакия Акакиевича: «Он
служил ревностно,— нет, он служил с
любовью. Там, в этом переписыванье,
ему виделся какой-то свой
разнообразный и приятный мир»; «вие этого пере-
писыванья, казалось, для него ничего
не существовало».
Сущность человека, по Гоголю,—
тварь, духовно непробуждеиное
существо, внешние телесные черты которого
главенствуют над нищим внутренним
миром. Для Гоголя характерно видение
тварного, плотского в человеке ка(
самостоятельного, могущественного на*
чала. Полная победа тварного есть
смерть и дальнейшее пребывание в мире
в качестве мертвеца.
Редакция попросила известного литературоведа Юрия Манна высказать
свое мнение об этой работе (подчеркнем еще раз: сочинении ученика одиннадцатого
класса).
Читатель, знакомый, как говорят, с
литературой вопроса, отчетливо увидит ту
почву, на которой возникла публикуемая
работа. Два имени называет и сам
автор — это В. Розанов и М. Бахтин.
Именно от Розанова до Бахтина (если
отвлечься от более поздних трудов) идет
традиция сопоставления двух великих
художников под определенным углом зрения.
Гоголь в русской литературе создал
чрезвычайно напряженную ситуацию —
ограничения, завершения, овиешнения
персонажа. Достоевский освободил
«внутреннего человека» из этой клетки, и
подобное разрешение художественной
ситуации явилось одновременно актом
религиозным и жизнестроительным,
поскольку вместе с открытостью характера
герой получал право на моральный выбор
отсюда — подлинное красноречие иных
страниц, особенно посвященных
Достоевскому.
Все, о чем автор говорит, близко его
душе и ие только как
литературоведческая материя. Ведь антроподицея, то
есть оправдание человека, потребность в
любви к ближнему при одновременном
отвращении и отчуждении от него,
наконец, элементарный вопрос о
национальном и общечеловеческом спасении и
выживании — все это заботы не только
эпохи Гоголя и эпохи Достоевского, но и
нашего времени. Нашего-то в особенност
Еще одно выгодное отличие
публикуемого текста. Для молодых авторов
естественно стремление к оригинальности
во что бы то ни стало: неважно, каково
суждение, важно, чтобы оно было мое и
прозвучало громче. Андрею Серегину это-
* 9-
и свободу.
Наш автор глубоко вошел в эту пробле- го мало, ему важно, чтобы суждение
матику, отсюда — логичность и це- было не только личным, ио и истинным
леустремленность его мысли, охваты- (при всей сложности и многомерности
вающей все более широкие круги фактов, этого понятия). Ю. Манн
98

Гоголь изображает восстание
плотского, трупного начала в человеке.
Начинается это восстание с резкого
преувеличения какой-либо одной части
тела, которая благодаря этому
воспринимается как нечто вполне
самостоятельное: «в переулках попадались солдаты
с такими жесткими усами, как
сапожные щетки. Усы эти были видны во всех
местах. Соберутся ли на рынке с
ковшиками мещанки, из-за плеч их, верно,
выглядывают усы» («Коляска»);
описание риторов в «Вне»: «На лице всегда
почти бывало какое-нибудь украшение в
виде риторического тропа: или один глаз
уходил под самый лоб, или вместо губы
целый пузырь, нли какая-нибудь другая
примета». Мотив самостоятельности
плотского начала в человеке своей
вершины достигает в самом сюжете
повести «Нос».
Другое выражение та же тема
восстания тварного находит в изображении
мертвецов. Мертвецы у Гоголя настолько
могущественны, что им отводится в
гоголевском мире функция возмездия, суда
(фабула «Страшной мести»; месть
панночки Хоме Бруту в «Вие»; месть Ивася
в «Вечере накануне Ивана Купала»;
месть Башмачкина в «Шннелн»). Мерт-
вое, трупное начало в человеке связано
* с самой сущностью мира, с тайными
закономерностями в нем, с чувством
магнзма и заколдованное™. Отношение
Гоголя к тварному началу опять же
двойственно. Он одновременно
испытывает ужас и жалость («Старосветские
помещики», «Шинель»; жалость Хомы
Брута к мертвой панночке). Его ужас
можно назвать магическим, то есть
ужасом перед низшим, тварным мнром. Тяга
к низшему, стремление войти в мир и
этим избавиться от ужаса выражены в
чувстве жалости. Ужас и жалость едины
в отношении к низшему миру. Но тут
мы уже вплотную подошли к сущности
религиозной трагедии Гоголя.
Для Гоголя вопрос: «Как полюбить
людей?» — главный в жнзни. Важность
этого вопроса, необходимость его
разрешения он познал на собственной
"»*судьбе. В нем самом проявилось
восстающее тварное начало. Это почувствовал
Розанов в «Опавших листьях», сказав о
Гоголе: «Никогда более страшного
человека, подобия человеческого не
приходило на нашу землю». По своему
религиозному типу Гоголь принадлежал к
людям, остро чувствующим пропасть
между божеским н человечески м. Это
чувство присуще скорее ветхозаветному
сознанию» нежели собственно
христианскому, в котором эта пропасть
преодолевается, и в Гоголе преобладало
первое.
Гоголь сам сознавал в себе
превосходство тварного, низшего начала. Он писал,
что в нем «заключилось собрание всех
возможных гадостей, каждой понемногу
и притом в таком множестве, в каком я
еще не встречал доселе ни в одном
человеке»; «Выдумывать кошмаров — я
также не выдумывал, кошмары эти
давили мою собственную душу: что было в
душе, то из нее и вышло»; в письме
к А. О. Смирновой он высказывается
еще более резко: «...поверьте, что я
хорошо знаю, что я слишком дрянь». Так же
остро он сознает могущество тварного и
в других, в человеке вообще:
«...нечувствительно облекается он плотью и стал
уже весь плоть, и уже почти нет в нем
души».
Но Гоголь не хотел н не мог
подчиниться этому могущественному низшему
началу. Он испытывал перед ним ужас,
названный нами здесь магическим, и в
этом уже проявляется самоотрицание
тварного, в котором — сущность
творчества и личной судьбы Гоголя. В
«Авторской исповеди» он пишет: «В мыслях
моих чем далее, тем яснее
представлялся идеал прекрасного человека, тот
благостный образ, каким должен быть
на земле человек, и мне становилось
всякий раз после этого противно
глядеть на себя». В нем появилось сильное
неискоренимое «желание стать лучше».
«Все земное должно бы во мне сгореть
и остаться одно небесное»,— пишет он
Жуковскому.
То же самоотрицание тварного в конце
концов проявляется и в понимании
Божьего суда. «Суд сделайте Божеский.
И на нем осудите и правого, н
виновного»; «в одном русском зародилась
эта верная мысль, что нет человека
правого и что прав один только Бог».
«Весь человек есть ложь», поэтому
человеческое как таковое, то есть тварное,
чуждое Богу, должно смириться и
уничтожиться, «сгореть», н из этого
очищающего пламени выйдет новый человек,
действительный человек, а не только
подобие зверя.
Эта идея целиком захватила Гоголя.
Она лежит в основе замысла
«Мертвых душ», в которых он хотел найти и
показать другим путь к Богу. Тема до-
рогн нграла в его замысле главную роль.
Образ дороги делает мир
незавершенным, открытым для преображения.
Надежда на спасение у Гоголя выразилась
именно в чувстве, что «мир в дороге,
а не у пристани», что нынешнее пад-
« О.
99

В
i
и о-
Гш
НО
43
I I
П в
3 U
шее состояние мира можно и должно
преодолеть. «Ибо в конце дороги Бог
и вечное блаженство!» Однако,
уверовав в возможность и необходимость
преображения человеческой природы,
Гоголь не смог выразить этого в своем
творчестве. Он почувствовал упадок
творческих сил, свою неспособность
создать живой образ преображенного
человека. «Бог отъял от меня на долгое
время способность творнть,— пишет он
А. О. Смирновой. - Я мучил себя,
насиловал писать, страдая тяжким
страданием, вндя бессилие, н несколько раз
уже причинял себе болезнь таким
принуждением — н ничего не мог сделать
и все выходило принужденно и дурно».
Таким образом, реального пути
преображения человека Гоголь не вндел, он
лишь догадывался о возможности такого
пути. В любви к людям Гоголь видит
средство полюбить Бога: «В любви к
братьям получаем любовь к Богу. Стоит
только полюбить их так, как приказал
Христос, и сама собой выйдет в итоге
любовь к Богу самому». И в этом —
главное внутреннее противоречие взглядов
Гоголя: раз уже осознав невозможность
полюбить человека -тварь, раз увидев
необходимость обожения человека для
л юбвн к не му, он и щет пут ь к Богу
через того же человека. Путь к Богу для
него — это путь вн из, а не вве рх.
Чтобы «полюбить людей черненькими»,
надо почувствовать к ним жалость.
Теперь уже можно сформулировать
сущность религиозной трагедии Гоголя.
В нем нашла свое выражение тварная
природа человека, н в нем же
проявилось самоотрицание тварного.Ему
открылись два пути: путь возвышения над
людьми, путь безжалостного
уничтожения тварного в человеке и путь жалости,
на котором перед ним встало страшное
для него требование: «Полюби нас
черненькими, а беленькими нас всякий
полюбит». Надо ли говорить, что ни один
из этих путей не ведет нн к Богу, ни к
истинной христианской любви, что путь
жалости, равно как путь гордости, есть
отношение к людям как низшим
существам, в то время как путь к Богу
есть путь ввысь. Возвыситься не над
людьми, а к Богу — вот третий путь,
который иногда видит Гоголь, но который
не по силам его тварной природе: «В
конце дороги Бог и вечное блаженство! Но,
как безумные, беспечные и
недальнозоркие, мы не глядим на конец дороги,
оттого не получаем нн бодрости, нн сил
от путешествия по ней». «Мы глаза
держим вниз и не хотим поднять их вверх.
Ибо если бы подняли их на несколько
минут ввысь, то увидели бы свыше всего
только Бога н свет, от Него
исходящий, освещающий все в настоящем виде,
и посмеялись бы тогда сами слепоте
своей».
Духовный опыт Гоголя
свидетельствует о необходимости поиска в человеке
не тварного, а творческого начала,
образа н подобия Божьего.
Достоевский начинал свою
литературную деятельность как представитель
гоголевской школы. Так же, как и Гоголь,
он обратил свой взгляд на ннчтож-^
ного человека. Тем не менее уже в
романе «Бедные люди» точка зрения его
резко отличается от гоголевской.
Главный герой романа Макар Девушкин,
прочитав «Шинель», был возмущен
безжалостностью ее автора к «маленькому
человеку»: «Из всего, что ни есть на
свете, из всего тебе пасквиль сработают,
и вот уж вся гражданская и семейная
жизнь твоя по литературе ходит, все
напечатано, прочитано, осмеяно,
пересужено! Да тут н на улицу нельзя
показаться будет; ведь тут это все так
доказано, что нашего брата по одной
походке узнаешь теперь. Ну, добро бы он под
концом-то хоть исправился, что-нибудь
бы смягчил». Здесь уже высказан
протест против «унижающего человека ове-
ществлення его души, сбрасывающего 4
со счета ее свободу, незавершенность».
В противоположность Гоголю человек
у Достоевского изначально незавершен,
открыт для преображения н новой жнзнн.
Если для Гоголя характерен взгляд на
мир н на человека извне, то
Достоевский смотрит на мир из человека, он
отождествляет себя с каждым своим
героем. Отсюда и главный принцип
мировоззрения Достоевского: «утверждать
чужое «я» не как объект, а как другой
субъект».
Достоевский изначально признает аб
солютность человеческого «я», духовное
достоинство и свободу всякого, даже са
мого забытого и ничтожного человека.
Это достоинство проявляется в смнре-
нин перед страданием, посылаемым
Богом. «Благодарю тебя, боже, за все, за
все, и за гнев твой и за милость
твою!» — восклицает один из repot в
«Униженных и оскорбленных».
Достоевскому открывается способность слабого
на духовный подвиг. Смирение тварного
человека означает подавление в нем
тварной природы; в готовности к
страданию во имя Божье проявляется другое
начало в человеке — начало свободы,
в конечном счете — творческое начало.
В этом коренное отличне взгляда
Достоевского от взгляда Гоголя.
100

Для понимания отношения
Достоевского к личности и творчеству Гоголя
большой интерес представляет повесть
«Село Степанчиково и его обитатели»,
где пародируются многие моменты нз
жнзни и последних сочинений Гоголя,
а сам главный герой, Фома Опнскин,
представляет собой карикатуру на него.
«Я хочу любить, любить человека,—
кричал Фома,— а мне не дают
человека, запрещают любить, отнимают у ме-
^ч человека! Дайте, дайте мне человека,
чтоб я мог любить его! где этот человек?
куда спрятался этот человек? Как Дноген
с фонарем, ищу я его всю жизнь н не могу
найти, и не могу никого любить,
доколе не найду этого человека. Горе тому,
кто сделал меня
человеконенавистником!» Человеконенавистничество — вот
что увидел Достоевский в Гоголе, вот
каков сделанный им вывод из духовного
опыта Гоголя.
Однако в самом Достоевском
присутствовало гоголевское отношение к людям,
то есть ужас жалость. В нем
происходила ожесточенная борьба этих начал.
Весь роман «Бедные люди» пронизан
настроением жалости (похороны
Покровского, смерть мальчика в семье
Горшковых) . Пожалев слабого человека, До-
^тоевский перестает быть равен ему, не
может перенести человеческого
страдания. Так возникает в его творчестве
безбожный идеал золотого века, земной
гармонии (сон «смешного человека»; сны
Версилова и Ставрогнна), безбожный по
замыслу самого автора, так как люди в
нем счастливы без Бога, без Христа; в
этой гармонии сохраняется тварная
природа человека, сохраняется смерть, но
люди не страдают от этого, они
пребывают в блаженном, бессознательном
состоянии.
«Шиллеровскнй» идеал всеобщего
добра и любви, царства Божия на Земле,
поворачивается обратной стороной,
совпадая с началом несвободы и
бессознательности в мире, по существу, с твар-
ным началом, выраженным у
Достоевского в образе Паука. Ему
противостоит мыслящий человек, «усиленно
ознающая мышь» («подпольный чело-
ъек», Ипполит в «Идиоте», Аркадий
Долгорукий), и здесь проявляется
гоголевский ужас перед тварным миром. Он
был осознан Достоевским именно как
противостояние сознательного и
бессознательного, духовного и бездуховного;
вслед за Паскалем Достоевский
противопоставляет мыслящего человека всей
Вселенной.
Особенно интересно проследить борьбу
ужаса и жалости в романе
«Преступление и наказание». В душе Расколь-
ннкова сталкиваются два стремления:
стремление возвыситься над людьми,
оттолкнуться от низшего и жалость к
людям, стремление унизиться до них н этим
купить блаженство. В романе побеждает
жалость, а путь гордости н ужаса
развенчивается как приносящий
невыносимые страдания н не дающий человеку
возможности жить.
Начало жалости для Раскольннкова
олицетворяет Соня: «...он вдруг увидел,
что это приниженное существо до того
уже принижено, что ему вдруг стало
жалко. Когда же она сделала было
движение убежать от страха,— в нем
что-то как бы перевернулось». Соня была
похожа на «маленького ребенка*. У
Достоевского обиженный, страдающий
ребенок -- как один из самых сильных
образов жалости («Неточка Незванова»,
«Исповедь Ставрогина», сон Свидригай-
лова; противопоставление Ивана
Карамазова; наконец, та же ее черта, что у
Сони, подчеркивается во внешности
убитой Раскольниковым Лизаветы). В лице
Сони Раскольников «всему страданию
человеческому поклонился».
Нужно заметить, что образ Сони сам
по себе близок к образу «униженных
н оскорбленных» у раннего
Достоевского. В ней есть внутреннее
достоинство, стремление и готовность
претерпеть страдание. Но для Раскольникова
именно эти ее черты остаются
неизвестными; его отношение к ней
определяется жалостью, а не христианской
любовью. В романе много образов,
которые олицетворяют для Раскольникова
низший, страдающий мир —
Мармеладов, его семья, Лнзавета.
В романе есть также попытка
оправдания слабых людей, сделанная Мар-
меладовым. Вот как он описывает
картину Страшного Суда: «...тогда возглаго-
лет и нам: «Выходите, скажет, и вы!
Выходите пьяненькие, выходите
слабенькие, выходите соромннки!» И мы
выйдем все, не стыдясь, н встанем. И
скажет: «Свиньи вы! образа звериного и
печати его; но придите и вы!» И воз-
глаголят премудрые, возглаголят
разумные: «Господи, почто сих прнемлеши?»
И скажет: «Почему нх приемлю,
разумные, что ни единый из них сам не
считал себя достойным сего». Сознание
собственной падшести прн неспособностн
преодолеть ее, в сущности — то же
самоотрицание тварного, уже оправдывает
человека.
Следует также сказать несколько слов
о том, как побеждает в Раскольннкове
начало жалости. Жалость охватывает
О Q.
х ее
II
101

О)
в О.
его прн мысли, что он «пришел
мучить» Соню; он не хочет страдать, но
хочет счастья. Особенно его поражает
при этом смирение, с которым она от
него принимает страдание: «После
службы Раскольников подошел к Соне, та
вдруг взяла его за обе руки и
преклонила к его плечу голову, Этот кроткий
жест даже поразил Раскольннкова
недоумением; даже странно было: как?
нн малейшего отвращения, нн малейшего
омерзения к нему, ни малейшего
содрогания в ее руке! Это уж была какая-то
бесконечность собственного
уничижения... Ему стало ужасно тяжело».
Здесь выражена идея ада, которую в
дальнейшем формулирует Тихон (в
«Подготовительных материалах к «Бесам»):
«Я представляю себе это так: будет душа
бл)4ждать и увидит весь свой грех, да
не так, как теперь, а весь, и увидит,
что бог объятия к ней отверзает,— взяв
все в соображение, и возмутится, и
потребует сама казни и станет искать ее,
а ей отвечают любовью — ив этом
ад ее». Та же идея повторяется в
«рассуждении» Зосимы «О аде и адском ог-
ие». Достоевский внднт единство
всепрощения и наказания, и в этом
открывается путь преодоления греха и пад-
шестн.
Итак, в «Преступлении и наказании»
побеждает гоголевское начало жалости,
тягн к низшему миру. Но уже в
«Идиоте» это же начало приводит главного
героя, князя Мышкина, к духовной
гибели. Роман весь пронизан чувством
смертности, то есть тварности человека. С
самого начала у читателя возникает
чувство неизбежной грядущей
катастрофы — смерти Настасьи Филипповны.
Это чувство нагнетается на протяжении
всего романа, в котором есть множество
других образов, отражающих ту же идею
тварностн (Ипполит и его сон, картина
в доме Рогожнна, рассказ князя о
смертной казни). Отношение Мышкнна к
Настасье Филипповне — все то же
гоголевское отношение к тварному: ужас-
жалость. (Мышкнн говорит, что «нужно
увидеть, какое это жалкое существо»,
но ужасается ее лица.) Кончается роман
сценой у трупа, подытоживающей путь
Мышкина, после которой он впадает в
состояние идиотизма. Таким образом, для
романа характерен сильный пафос
отрицания тварного. Путь жалости,
унижающей человека до твари, осознается как
путь к гибели.
Наконец, в «Братьях Карамазовых»
Достоевский полностью преодолевает
кажущуюся неразрешимость гоголевского
вопроса; не отвечая на него впрямую,
он тем не менее ясно указывает дорогу,
по которой надо идти к ответу.
Носителем гоголевской идеи в романе
является Иван Карамазов. Все его суж-
дення выводятся из посылки «если Бога
нет», то есть если человек одни в мире
и нет ему пути ввысь, нет надежды на
преображение его тварной природы.
Интересно, что сам Иван не любит людей:
«Я никогда не мог понять, как можно
любить своих ближних. Именно бли?—
них-то, по-моему, и невозможно любить,
а разве лишь дальних... Чтобы полюбить
человека, надо, чтобы тот спрятался, а
чуть лишь покажет лицо свое — пропала
любовь». И здесь мы видим тот же
гоголевский ужас перед тварным.
Но в то же время, пожалуй, нигде у
Достоевского нет таких сильных по
выразительности образов жалости, как те,
которые дает Иван Карамазов в
разговоре с Алешей. Его противопоставление
слезинки ребенка, человеческого
страдания будущему царству Божию есть
сильнейшее проявление тварной
природы, бегущей страдания и стремящейся
к блаженству и несвободе. Отрицая
страдание и зло мнра, Иван отрицает тем
самым данную человеку свободу, отр*,
цает божественное начало в человек^
Великий Инквизитор «именно ставит в
заслугу себе и своим, что наконец-то
они побороли свободу н сделали так для
того, чтобы сделать людей счастливыми»,
он считает слабых людей неспособными
на духовный подвиг во имя Божье:
«Чем виновата слабая душа, что не в
силах вместить столь страшных даров?
Да неужто ж и впрямь приходил ты
лишь к избранным и для избранных?»
В то же время Великий Инквнзнтор
сам делит людей на два разряда —
высших, которые могут вз ять страда -
нне на себя, н низших, которым
уготовано «детское счастье»; идеал общества,
созданный им,— это тот же идеал
золотого века, в котором осуществлено
единство блаженства и несвободы.
Свобода же приносит в мир страдание.
Поэтому Велнкнй Инквизитор обвиняет
Христа в жестокости к людям: сВмес«^
того чтобы овладеть людскою свободою,
ты умножил ее и обременил ее мучениями
душевное царство человека вовеки».
Отношение Великого Инквизитора к
людям опять же гоголевское; он возвышает
себя над людьми, н одновременно
побуждающий мотив его действий —
жалость. Внутренняя трагедия Великого
Инквизитора — это трагедия Гоголя.
Глубоко ошибочна та обычная мысль,
что Достоевский в этой легенде, а также

в главе «Бунт» с такой силой высказал
антихристианские идеи, что они чуть ли
не зачеркивают собой его искренние
христианские убеждения. Конечно, книга
«Русский инок», в которой
Достоевский пытался эти убеждения выразить,
вышла слабее. Но в самих
«антихристианских» главах есть на самом деле
лишь очищение христианства и
торжество христианской истины.
Заставляя человека страдать. Бог ис-
^пытывает его достоинство. Он считает
человека равным себе. Поэтому нельзя
говорить, что Карамазов в своем
противопоставлении слезинки ребенка и
мировой гармонии защищает абсолютность
человеческого «Я». Это опять же обман,
потому что через призму жалости виден
только слабый человек» лишенный
достоинства, лишенный своего «Я».
Личность открывается только через духовный
подвиг. Поэтому Христос именно ради
уважения к достоинству человека, ради
любвн к людям как к равным себе
«как бы перестает им сострадать». Здесь
же, наконец, нам видна сущность
христианской любви. Нет ничего более
далекого ей, чем жалость, отношение к
людям как к низшему мнру. Любовь есть
отношение равного к равным. Чтобы
можно было любить людей, онн должны
стать, как Бог. «Душа хочет любить
только одно прекрасное», и люди должны
стать прекрасны, все уродливое в них
должно уничтожиться, они должны
преобразиться. Поэтому любить людей
можно, только веруя в преображение их,
веруя в Бога.
В этом христианская сущность глав
последнего романа Достоевского и в этом
же ответ на вопрос Гоголя.
ПРАКТИКУМ
А. Наумов,
кандидат географических наук
В
Если бы земля
стала вращаться
обратном направлении
Герой романа Жюля Верна «Гектор
Сервадак» попадает в сложную
ситуацию. Вот как пишет об этом Жюль
Верн.
«Шагая по дороге, капитан Сервадак
размышлял обо всех этих чудесах. Если
в результате какого-то, совершенно
небывалого еще явления Земля теперь
вращается вокруг своей оси в обратном на-
?*правлении, если даже допустить,
поскольку Солнце стоит в зените, что
алжирское побережье передвинулось через
экватор в Южное полушарие, то земной
шар, по-видимому, не претерпел никаких
существенных изменений, во всяком
случае в этой части Африки, разве только
стал несколько выпуклее... Что скажет
военный министр, когда телеграф
сообщит ему: африканская колония так
запуталась в проблемах физических, как
никогда еще не запутывалась в
общественных?»
Что же решил предпринять
оказавшийся в столь необычной ситуации
герой приключенческого романа, строки из
которого начинают эту статью?
Обнаружив, что «поведение стран света
находится в полном противоречии с
правилами воинского устава», он настолько
растерялся, что готов был последовать
прямолинейному совету своего денщика и
приказать отправить «провинившиеся»
страны света в штрафную роту.
Взяв столь необычную ситуацию в
качестве фабулы приключенческого
романа, писатель вряд лн предполагал, что
его вымысел может быть использован
как учебная задача по географин.
Впрочем, маловероятно, что такая мысль —
попробовать с научной точки зрения
проанализировать описываемый в романе ка-
не
* и

О)
ч
с о.
таклизм — могла прийти в голову и
большинству его читателей. Ведь со
словосочетанием «задачи по географии», в
отличие от задач по математике, физике,
химии и другим предметам, редко кому
приходилось сталкиваться в школе. Оно
не только не знакомо многим школьным
учителям, но и часто не воспринимается
всерьез учеными-географами. За редким
исключением географических олимпиад,
которые проводились в Москве (на
географическом факультете МГУ),
Ленинграде, на Украине и еще в нескольких
городах и регионах бчвшего Советского
Союза, школьная география обычно
ограничивалась малоинтересными
стандартными «заданиями и упражнениями»,
а чаще всего — таким
незамысловатым средством проверки знаний, как
контрольные вопросы. География,
искусственно поделенная в нашей стране на
обесчеловеченную физическую и
идеологизированную экономическую ветви,
почти выродилась, лишилась научно-анали-
тнческого содержания в своей школьной
проекции. Результат налицо — после
отмены ранее обязательных для всей
страны учебных планов многие школы просто
отказываются от «засушенных» старых
курсов географии и похожих на
воинские уставы — вспомним советы жюль-
верновского денщика — учебников,
способных вызвать скуку даже у
интересующегося предметом школьника.
Между тем опыт распространения
олимпнадных задач по географии на
более широкую, чем прежде, аудиторию
оказался достаточно успешным.
Многолетняя инициатива МГУ, проводящего
олимпиады по географии в Москве уже
около 50 лет (!), была наконец
подхвачена в нескольких десятках российских
областей и республик; вот уже три года
проводится географическая олимпиада
национального уровня. Задачи по геогра-
фнн, еще недавно сочинявшиеся
университетскими учеными для нескольких
сотен ежегодно участвующих в олимпиадах
«избранных» учеников, имеющих
склонности к научному анализу, стали
использоваться многими учителями и в
повседневной классной работе. Задачи,
призванные не столько проконтролировать
знание учениками пройденного
материала, сколько их умение мыслить
логически, даже делать собственные
прогнозы, вполне пришлись ко двору в
меняющейся вслед за перестройкой
общества современной школе.
Рискну утверждать, что благодаря
задачам (хотя, безусловно, и не только нм
одним) география вновь может обрести
былой престиж и занять достойное место
среди школьных предметов. Не
случайно одно из первых новаторских
учебных пособий по географии, готовящихся
к публикации в Московском институте
развития образовательных систем (МИ-
РОС) — сборник географических задач,
судя по множеству поступивших на
него заявок, соберет обширную и весьма
заинтересованную читательскую
аудиторию.
Так что же все-такн это такое —
задачи по географии? На мой взгляд, они
должны отвечать следующим критериям.
1. Задача отличается от простого
вопроса тем, что требует от ученика
интерпретации, а не простого воспроизведения
полученных нм знаний. Условия
некоторых задач допускают даже, что ученик
мог что-то забыть, но найдет правильное
решение, выстроив «цепочку» логических
рассуждений и проведя необходимый
анализ.
Следует оговориться, что иногда
простой, казалось бы, вопрос может на самом
деле быть хорошей задачей. Таковы,
например, вопросы типа: «Каков рельеф
острова Мадагаскар?» илн «Где в июне
жарче — в пустыне Атакама или в
Каракумах?» Для ответа на первый из них
необходимо, исходя из представлений о
формах рельефа и их географической я
приуроченности, выдвинуть н обосновать
собственную гипотезу, так как в
школьном учебнике непосредственно про
рельеф этого острова почти ничего не сказано.
Второй вопрос предполагает, что
школьник вспомнит о существовании пустынь
тропических и субтропических, о
разнице смены времен года в разных
полушариях, различии в климате внутрнмате-
риковых и океанических районов и т. д.
2. Особенность современной
географической науки предполагает
сосуществование двух равноправных
разновидностей задач. Это задачи описательные
(или территориальные) и задачи
системные.
Первые в большей степени отвечают
географической традиции. Это задачи
«на распознавание образа» территории
по ее свойствам, построенные на
литературных, картографических н прочих
материалах. К ннм же относятся задачи «на"*
классификацию». В этом направлении,
несмотря на его традиционность,
имеются еще практически неограниченные
возможности. Достаточно хотя бы
вспомнить о многочисленных ярких и
образных географических описаниях в
отечественной художественной литературе,
любимой подростками приключенческой
беллетристике Майн Рида, Феннмора
Купера и других авторов.
104

Вторая разновидность задач —
задачи «на инженерное решение»,
предполагающие моделирование конкретной
экологической ситуации, размещения
города, завода на данной территории;
задачи на качественно более сложное
моделирование (прогнозирование)
эволюции природы и общества, часто в мак-
рорегиональном и даже планетарном
масштабе; расчетные задачи
междисциплинарного характера.
Это направление разработано пока
слабее первого, хотя есть основания
пробить ему большое будущее. Так, весьма
продуктивно создание задач по
принципу «географического конструктора»,
задач типа «А что будет, если...», хотя они
и могут показаться спецналистам-геогра-
фам «вивисекторскими» (например, «Как
изменился бы рисунок природных зон
Южной Америки, если бы Земля стала
вращаться в обратном направлении?»;
«Какой была бы сетка экономических
районов США, если эта страна
осваивалась бы не с востока на запад, а с
запада на восток?»). Такие задачи труднее
проверять, так как они обладают обычно
открытым множеством решений, но при
умело определенных критериях оценки
субъективизм может быть сведен к
минимуму.
т Иногда задача может сочетать
качества обоих вышеназванных типов.
Например, такова публикуемая ниже задача
про неудачливых географов,
путешествовавших по Африке. Ответ на нее
требует не только распознать образ
континента, но и по характеристикам
нескольких точек реконструировать схему его фи-
знко-географического районирования.
3. Характер формулировки задачи не
может служить основанием для оценки
уровня ее сложности, «серьезности»
и т. д. Вполне допустима и даже
желательна занимательная постановка
задачи, провоцирующая интерес у ученика.
Автор труда «Научное объяснение в
географии» Д. Харвей вообще писал о том,
что «радость удивления» - едва ли не
главный стимул для научных открытий.
Не следует думать, что занимательная
формулировка задачи исключает
«научное» содержание. В условии задачи
могут действовать реальные и
вымышленные персонажи (например, ведущие спор
ученые), обыгрываться бытовые сценки,
цитироваться литературные произведе-
.ния. Иногда формулировка задач
строится на парадоксальности утверждения,
которое нужно подтвердить или
опровергнуть, и т. д.
Итак, я постарался убедить читателя
в том. что задачи по географии имеют
право на жизнь, а их составление
вполне можно отнести к числу серьезных
(как с точки зрения самого
географического содержания, так и его
педагогической интерпретации) научных проблем.
Постараюсь теперь доказать это на
примерах конкретных задач.
Помня о Гекторе Сервадаке,
рассмотрим в первую очередь задачи
второй разновидности — на моделирование.
Это не значит, что мы игнорируем зада
чи первой, «классической» разновидности.
О них речь пойдет в следующих
номерах журнала. Будут публиковаться н
ответы.
Авторы публикуемых задач —
сотрудники географического факультета МГУ
А. И. Даньшнн, Н. Б. Денисов, А. В. Куш-
лин и А. С. Наумов.
Задачи по географии
1. Почему разрушительные циклоны,
которые возникают в тропических
широтах по обе стороны от экватора, не
угрожают мореплавателям у западных
берегов Африки и Южной Америки?
2. Недавно стало известно, что из-за
технических и финансовых причин
отложен подготовленный международной
командой кругосветный перелет на
воздушном шаре. Какую трассу и какие
сроки для этого перелета, учитывая
известные вам особенности циркуляции
атмосферы, вы бы предложили? Какие
интересные географические объекты смогли бы
увидеть воздухоплаватели на своем пути
и где их ожидали бы главные трудности?
3. Погода и климат — понятия
различные. Есть ли на Земле страны, где
между этими понятиями по существу нет
различий?
4. Как изменится рисунок
размещения природных зон в Северной Америке,
если Земля станет вращаться по часовой
стрелке?
5. Проявляется ли закон широтной
зональности в неживой природе?
Подтвердите свой ответ фактами физической
географии.
у О.
о й.
X К
ю *-
х ■х.
105

в
ш
ч
%
I
4
I
6. Предположим, что Уральские горы
сформировались бы в результате
молодого (альпийского) процесса
горообразования. Объясните, как изменились бы в
таком случае природные комплексы
Зауралья (вариант: Приуралья). Каким
было бы хозяйство этих районов?
7. Вам необходимо сделать серию
космических снимков различных районов
нашей страны и ближайшего зарубежья.
Какое время года вы бы выбрали для
съемки с учетом того, что наблюдаемые
параметры не зависят от их смены:
1) Дальнего Востока,
2) Восточной Снбнрн,
3) Средней Азнн,
4) Восточно-Европейской равнины,
5) Прибалтики,
6) островов Северного Ледовитого
океана?
8. Реки оказывают большое влияние
на расселение людей и размещение
хозяйства. Как правило, наиболее высоким
уровнем экономического развития
отличаются районы, расположенные в нн-
зовьях и в среднем течении крупных рек.
А есть ли крупные рекн, у которых
наиболее развитые районы находятся в
верхнем течении? Почему? Назовите их и
обоснуйте свой ответ на примерах рек,
протекающих по территории различных
стран.
9. В настоящее время большое
внимание уделяется нетрадиционным (новым)
источникам электроэнергии. К вам как к
специалисту по природным условиям и
ресурсам обратились с просьбой —
указать наиболее и наименее
благоприятные районы в нашей стране для
сооружения электростанций. Укажите такие
районы, обосновав свое решение. Какие
данные о каких природных процессах
понадобились бы вам, чтобы расчетами
доказать правильность своего выбора?
10. Предположим, что Австралия была
бы сдвинута на 10° к северу и 90° к
востоку по сравнению со своим современным
положением. Какие природные зоны
располагались бы тогда на этом
материке? Свой ответ проиллюстрируйте
схематической картой.
11. В обсуждении проекта
строительства скоростной железной дороги
Москва — Петербург участвуют трое:
специалист министерства путей сообщения,
ученый-эколог и житель небольшого
поселка, вблизи которого должна пройти
трасса. Какие мнения о пользе или,
наоборот, негативных последствиях проекта
может высказать каждый из них? Каких
еще специалистов было бы полезно
выслушать в ходе этого обсуждения и
почему?
12. Для одного из наиболее
неблагополучных в экологическом отношении
промышленных районов Северной
Америки (варианты: Западной Европы или
европейской / азиатской части
территории СНГ) предложите постоянно
действующую систему наблюдений за со-^
стоянием окружающей среды (укажите
что, где и когда необходимо наблюдать).
Какие географические карты
потребуются для разработки системы
наблюдений? Какие карты можно составить по
результатам наблюдений?
13. В Аргентине разработан план
переноса столицы из Буэнос-Айреса в
небольшой город Вьедма, расположенный
вблизи устья реки Рио-Негро (около
залива Сан-Матиас). Представьте, что
вы — одни из разработчиков этого
плана. Чем бы вы мотивировали
целесообразность такого переноса? (Вариант:
обоснуйте строительство и «на пустом
месте» новой столицы Нигерии —
г. Абуджа).
14. Человечество все чаще сталкива-в
ется с проблемой исчерпания основных
видов природных ресурсов. Современная
цивилизация уже подошла к последним
«ресурсным рубежам». Один из таких
рубежей опоясывает территорию
Амазонии. Здесь обнаружены богатые
природные ресурсы, но в то же время
установлено, что в Амазонском бассейне
влажные тропические леса играют важнейшую
роль в сохранении природы Земли. Двое
ученых ведут дискуссию. Первый
выступает за скорейшее хозяйственное
освоение Амазонии, а другой требует
сохранить этот район, оставив природу в
первозданном состоянии. Постарайтесь
представить себе основные аргументы
каждой из спорящих сторон и изложите
их. Приведите также контраргументы,
которыми могут воспользоваться спорящие
для доказательства ошибочности
позиции оппонента.
Какую сторону в этом споре приняли^
бы вы?
о О.
X щ
И
106

ПРАКТИКУМ
С. Смирнов
«Как память наша отзовется...»
Киев
Текст с ошибками
Князь Владимир Грозные Очи
прискакал в Кнев с юга, из Тмутаракани,
где он провел удачные переговоры с ха-
iOm Котяном и его советником, белым
монахом Домиником. Тот недавно
уговорил хана креститься, обещав ему помощь
западных рыцарей в случае новой войны
с киевлянами. Поняв, что назревает
очередной крестовый поход Запада
против Руси, князь решил вмешаться в
опасную игру. Осадив Кафу, оплот
генуэзцев в Крыму, с помощью своего
тестя императора Алексея Комнена,
давнего недруга крестоносцев, Владимир
принудил своих противников к мирной
конференции.
Оценив соотношение снл, папский
легат не стал упрямиться: он вспомнил,
что киевский князь — кузен
французского короля Лун Толстого и шурнн
английского короля Генрн Плантагенета. Оба
чрнстнаннейших правителя не любят па-
щ\у Иннокентия, так что в случае
крестового похода на Киев французы и
англичане наверняка перестанут посылать
в Рнм десятину... Этого папа не
простит своему легату! Поэтому святой До-
мниик благословил «вечный мир»
степняков с Киевом; Владимир обещал не
разорять больше кочевья печенегов, а Ко-
тяи поклялся на кресте не вторгаться
на Русь и торжественно передал
русскому князю древнюю реликвию — чашу,
сделанную его прадедом Аттилой из
черепа Святослава, прадеда князя
Владимира. Этот обмен положил конец давней
вражде, теперь Владимир может
заняться внутренними делами Руси.
Прямо с дороги князь направился в
храм Софии молить Бога о вразумлении
братьев-князей, готовых нарушить
постановления недавнего Любекского собора.
Ведь было решено: каждый держит от-
шну свою! Но вот уже Всеволод Боль-
iuoe Гнездо хочет подчинить Залесскую
Русь, чтобы обеспечить отчинами своих
сыновей; Ярослав Осмомысл из Галича
Костромского захватил Владимир на
Клязьме, любимую резиденцию киевского
князя; Юрий Московский тянет свои
долгие руки к Новгороду... Брань н
усобицы по всей святой Русн! Пора
Грозным Очам усмирить смутьянов, но на
кого опереться в родном Киеве?
По требованию веча, которое призвало
Владимира на княжение, из Киева
выгнали ростов щи ков-евреев, князь отменил
долговое рабство. Народ был доволен, но
купцы-мусульмане перестали приезжать
в Киев вдоль степного «Шелкового
пути». Теперь они норовят плыть по Волге:
либо на север, к варягам,— за янтарем
и мехами, либо на юг, к хазарам,— за
бирюзой и жемчугом. Киев оказался в
стороне от мировой торговли, потому н не
хотят князья Мономашичи слушаться
своего старейшину, великого князя
киевского. Что же делать?
На выходе из храма Владимира
встретила толпа купцов, тнунов и прочей челя-
дн. Они потребовали не медля созвать
собор для спасения Руси от обнищания.
Если северные князья откололись от
Киева, значит, надо прорубить новое окно
в Европу! Киеву нужен союз с городами
Ганзы, которые только что добились
независимости, разбив императора
Барбароссу. Пусть новый путь «из немцев в
греки» заменит прежний путь «из варяг
в греки»!
И еще: киевляне должны закрепиться
на Волге, вновь взять под контроль
«Шелковый путь». Мир князя с
печенегами очень кстати: пусть Владимир вместе
с печеиегамн разобьет астраханских
татар, как его предок Святослав с
половцами разбил казанских.хазар.
Услыхав эти речи, Владимир понял:
воистину глас народа — глас Божий!
Заключив мир с Котяном, он и сам
подумал о военном союзе с грузинской
царицей Тамарой. Православные грузины
давно воюют с хорезм шахом Текешем — он
контролирует сейчас западный конец
«Шелкового пути». Помирившись между
собой, русские н печенеги могут помочь
грузинам разбить Текеша, взамен они
получат выход на Каспий и Волгу, так что
Киев вновь станет хозяином пяти морей!
Киевский собор утвердил смелый план.
Вскоре он был воплощен в дело, и
Киевская Русь опять стала великой
морской державой. Позднее церковь
причислила князя Владимира н хана Котяналс
лику святых наряду с Домиником
Крестителем.
t
А
X X
107

Задачи: Русь и Степь в XIII веке
i
1
i
i
I
« а
1. Говорят, что походы Чингисхана
и его наследников не были переселением
народов. Как это можно доказать или
опровергнуть?
2. Говорят, что у степняков есть две
разные системы власти: одна — на
«черный день», другая — на «красный день».
Чем онн различаются? В какую нз ннх
входит хан? Чем определяется для
степняка «черный» или «красный» день?
3. Почему даже в мощных державах
степняков не бывало изначально единой
государственной религии? Зачем эта
религия понадобилась потом в Золотой
Орде?
4. Как могла армия Монголии
завоевать Китай, где жителей было в сорок
раз больше?
5. Какие современные народы могут
считать себя потомками половцев?
6. Представители каких народов
пришли на Русь с Батыем?
7. Почему русская церковь не
объявила крестовый поход против войск Батыя?
8. Опишите тактику монгольской армии
при осаде города н в полевом сражении.
9. Почему католическая церковь не
объявила в 1241 году общеевропейский
крестовый поход против монголов?
10. Каковы были цели Батыя при
вторжении на Русь? Как изменились эти цели
в 1241 году и по какой причине?
11. Могла ли армия монголов
подчинить Западную Европу так же, как она
подчинила Русь? Если да — при каких
условиях это могло произойти?
12. До каких морей доходили
монгольские войска в XIII веке?
13. Почему рыцари-крестоносцы в
1242 году заняли Псков без боя? Кто в
городе поддержал их и почему?
14. О чем и на каких условиях
договорились князь Ярослав и Батый в
1243 году? Почему этот договор
требовалось утверждать в Каракоруме?
15. Когда и по какому поводу
Александр Невский впервые встретился с
Батыем? Придумайте, как могла
проходить эта встреча.
16. Составьте рассказ о пути в
Каракорум и о самой монгольской столице
от лица князя Ярослава Всеволоднча
или от лица Плано Карпини.
17. Составьте рассказ о Батые от лн-
ца Плано Карпнни, князя Ярослава,
Александра Невского или Даниила Га-
лицкого.
18. Составьте рассказ о Ярославе Все-
володнче и его сыновьях от лица Батыя
нли Берке.
19. Почему братья Александр и
Андрей Ярославичи сделали разные
политические выводы нз своего общения с
монголами?
20. Перечислите современников
Даниила Галицкого на Руси. Кто был его
родичем, кто — союзником, кто —
противником?
21. Составьте рассказ о Миндовге
Литовском от лнца римского папы, Даниила
Галицкого или Александра Невского.
22. Составьте план своего внзнта-диа^
лога с Александром Невским нлн с
Даниилом Галнцкнм (выбрав год и место).
О чем их спросить, что им рассказать?
23. Хан Берке в борьбе за власть
убил сыновей Батыя. Почему он не убнл
Александра Невского?
24. В 1261 году из Монголии на Русь
прибыли чиновники для переписи
населения. Во многих городах их перебили.
Но карательного похода на Русь это не
вызвало. Почему?
25. Говорят, что в 1241 году в рядах ар-
мин Батыя сражался английский рыцарь
Питер. Как он мог попасть к монголам?
Составьте его рассказ-биографню.
26. Составьте цепочку из общих
знакомых между Чингисханом и Джоном Б
земельным.
27. Составьте цепочку нз общих зна- **
комых между Симоном де Монфором
(графом Лестерским) и ханом Хубилаем.
28. В фильме «Александр Невский»
(1942 год) не упомянут Даниил Галиц-
кнй, а в фильме «Даниил Галицкнй»
(1985 год) не упомянуты ни Александр
Невский, ни его брат Андрей. Почему?
29. Говорят, что из всех осколков
державы Чингисхана Золотая Орда
прожила дольше всех. Верно ли это и почему?
30. Как повлиял монгольский удар на
соотношение трех сил (вече — бояре —
князь) в городах Руси?
31. К концу XIII века основным
языком Золотой Орды стал не
монгольский, а другой язык. Какой? Почему так
вышло?
32. Говорят, что Даниил Галицкнй и
Миндовг Литовский были королями.
Возможно ли это? Как это могло
получиться? Почему об этом мало кто знает?
33. Постройте цепь нз общих знакомых
между Александром Невским и Марко
Поло
34. Постройте цепь нз общих знакомых
между Шота Руставели н автором «Слова
о полку Игореве».

ПРАКТИКУМ
Задачи по биологии
1. Почему интродукция некоторых
видов растений с севера на юг (в Северном
полушарии) может окончиться неудачей?
2. Почему карликовые и гигантские
растения считаются перспективными для
^селекции? Какими ценными
сельскохозяйственными признаками и какими
недостатками они могут обладать в связи со
своими необычными размерами?
3. Ауксины — это регуляторы роста
растений, которые синтезируются в
верхних частях побегов и транспортируются
вниз по растению. Цитокинины —
другой класс ростовых регуляторов Они
синтезируются в кончиках корней и
транспортируются вверх по растению. Почему
обработка черенков растений ауксинами
Ответы
на задачи
по биологии в № 8
1. Нельзя считать головку чеснока
одной луковицей. Луковица у чеснока — это
отдельный зубчик. Зубчик покрыт сухой
чешуей, это высохший кроющий лист.
Глубже расположен запасающий лист
(обычно один). Под запасающим листом
расположены будущие надземные
зеленые листья (росток). Все эти листья
прикреплены к стеблю, который на
стадии зубчика очень короткий. Стебель —
это доице луковицы. От стебля
(донца) отрастают корни. Они протыкают
запасающий лист, и поэтому кажется, что
корни отходят от запасающего листа.
Однако, разрезав такой корешок вдоль,
легко установить, что он прикреплен к
стеблю (донцу) (рисунок).
Головка — это собрание луковиц чес-
иока. Она покрыта общими кроющими
чешуями, усохшими основаниями
зеленых листьев. В середине виден
отходящий от общего донца цветоносный
побег. Общее донце - - это тоже стебель.
Чтобы описать, как возникает новая
головка, воспользуемся следующими
правилами.
стимулирует образование корней, а
обработка цитокининами — рост боковых
побегов? Почему корни образуются в ниж
ней части черенка, а новые побеги
в верхней?
4. Увеличится или уменьшится урожай
картофеля, если растения обработать:
а) цитокининами; б) абсцизовой
кислотой; в) ауксинами?
5. Человек использует в пищу у разных
растений разные органы. Чем
отличаются друг от друга лесные, грецкие,
кедровые «орехи», арахис, миндаль — с
ботанической точки зрения?
6. Как растения защищаются от
растительноядных насекомых?
Составитель В. ЧУБ

I
*
U О
5S
п •
1. Листья прикреплены к стеблю и
только к стеблю.
2. Корни прикрепляются только к
стеблю, но не к листьям.
3. Новые стебли (побеги)
закладываются только в пазухах листьев, то есть
немного выше места прикрепления
листьев к стеблю.
Итак, из донца зубчика чеснока
появляются корни. Из зачатков листьев
развиваются надземные листья. Стебель
пока еще по-прежнему короткий. Ткань
запасающего листа расходуется на рост
листьев и корней. Затем точка роста
образует стрелку, выбрасывает цветонос.
На донце по окружности закладываются
боковые точки роста в пазухе одного
или нескольких внутренних листьев. (Как
легко убедиться, листья чеснока тоже
прикрепляются по окружности.) Каждая
боковая точка роста образует еще
несколько листьев, которые не
показываются над поверхностью почвы. Первый из
них (внешний) усыхает, образуя чешую
зубчика. Второй лист утолщается, в нем
накапливаются питательные вещества.
Остальные листья формируют росток.
Они останутся в зубчике до следующего
сезона.
Главная точка роста формирует
соцветие, в котором вместо семян
развиваются воздушные луковички. Эта точка роста
не перезимовывает, поэтому чесноку
важно сформировать подземные боковые
побеги (луковицы), которые останутся
зимовать.
Теперь вы легко сможете подсчитать,
сколько было листьев у данного растения
чеснока. Их ровно, столько.' сколько
общих усохших чешуи имеет вся^голЪвка.
2. У розы колючки — это выросты
кожицы (эпидермиса)у у кактуса —
видоизмененные листья, у облепихи —
короткие веточки, у чертополоха —
производные края листа. Легче всего
привести доказательства для облепихи. В
течение вегетационного периода будущая
колючка покрыта листьями, а после
листопада на колючках можно видеть
почки, которые заложились в пазухах
опавших листьев. Листья могут
прикрепляться только к стеблю, поэтому колючки
облепихи — это короткие острые стебли
(то есть веточки).
Несколько сложнее доказать листовую
природу колючек кактусов. Во-первых, на
колючках никогда не бывает почек,
листьев или боковых побегов. Это
говорит о том, что стеблевая природа
колючек кактусов маловероятна. Если при-
смотреться, где закладываются боковые
побеги или цветки кактусов, можно
увидеть* что они всегда находятся в
пазухах колючек. Если проанализировать
всех представителей семейства
кактусовых, то можно обнаружить виды, у
которых на месте колючек развиваются
либо маленькие рано опадающие листья
(некоторые опунции), либо хорошо
развитые листья (род переския). И листья,
и колючки окружены ореолами,
небольшими участками, усеянными волосками
(глоходиями). Это еще раз
подтверждает листовую природу колючек кактусов.^
Рассматривая колющийся край листа
чертополоха, легко увидеть, что колючки
составляют единое целое с проводящими
жилками листа (жилки как бы
вырастают дальше края листа). Таким образом,
колючки чертополоха возникли, по всей
вероятности, из жилок листа.
Шипы розы разбросаны по стеблю
и по листьям (а иногда и по ложным
плодам) растения. Если бы шипы были
листьями, то они не смогли бы расти на
черешках листьев. То, что в пазухах
шипов никогда не развиваются боковые
побеги, еще раз говорит против листовой
природы шипов. Может быть, это боковые
веточки? Это предположение также
неверно: боковые веточки могут вырасти *
только в пазухах листьев, а у роз шипы
разбросаны по стеблю без какой-нибудь
связи с расположением листьев.
Анатомические срезы показывают, что шипы
роз не соединены проводящими
элементами с проводящей системой стебля. Это
говорит о том, что шипы роз — это
выросты эпидермиса.
Колючки эуфорбий располагаются на
стеблях парами. Если посмотреть на
верхушку стебля, можно увидеть, что как
раз--между колючками располагается мо-
л(жо.й зеленый лист. Лист быстро
опадает. Можно предположить, что колючки
эуфорбий — это видоизмененные
прилистники.
3. Читатели, вероятно, в первую
очередь подумают о том, что любое
рыхление полезно корням картофеля,
поскольку почва лучше аэрируется, корням
достается больше кислорода. К тому же
окучивание позволяет эффективнее
бороться с сорняками, поддерживает
стебли в вертикальном положении и т. д.
Все это правильно.
Однако есть и другие причины,
кроющиеся в устройстве растения картофеля.
Во-первых, при контакте с почвой
стебли могут образовывать дополнительные
ПО

корни, а это улучшает питание
растений. Во-вторых, клубни картофеля —
это видоизмененные боковые побеги.
Побеги могут закладываться только в
пазухах листьев. После окучивания под
землей оказывается больше листовых пазух»
то есть увеличивается число возможных
точек роста боковых подземных
побегов — клубней.
4. Кактусам и другим пустынным
растениям помогают особенности их мета-
оолизма. Устьица открываются ночью,
когда испарение влаги меньше. Ночью
растение запасает углекислый газ в
вакуолях в виде яблочной кислоты. Днем
устьица плотно закрываются, яблочная
кислота разрушается с выделением
углекислого газа. Таким образом, днем
растения получают и свет, и углекислый
газ, а устьица оставляют закрытыми.
В течение суток из-за периодического
накопления и расходования яблочной
кислоты изменяется рН клеточного сока.
Ночью растения более кислые иа вкус,
чем днем. Интересно, что еще задолго до
выяснения особенностей метаболизма
пустынных растений ботаники отмечали
различный вкус этих растений в
течение суток.
* Как вы знаете, в процессе
фотосинтеза выделяется кислород. Оказывается,
устьица кактусов закрыты так плотно,
что кислород не может выходить из
растения, и оно увеличивается в объеме
(примерно на одну десятую часть).
Вечером, когда устьица открываются,
растение резко уменьшает свой объем,
«выбрасывая» накопленный в течение дня
кислород.
Таким образом, растения пустынь
занимаются газообменом в ночные часы,
что позволяет сильно снизить расходы
воды на испарение.
5. Кактус накапливает углекислый газ
ночью (читай ответ 4) в отличие от
гороха. Горох будет забирать углекислый
газ из воздуха только днем. Ночью в ра-
^стении гороха дыхание преобладает,
часть углекислого газа выделяется в
воздух. Именно этот углекислый газ будет
накапливать кактус ночью. Днем гороху
вновь потребуется углекислый газ, ио его
стало меньше (ведь углекислота
досталась кактусу).
Днем устьица кактуса плотно закрыты,
газообмен не происходит. А на
следующую ночь кактус вновь станет
^отбирать» углекислый газ у гороха. В
результате растение гороха погибнет из-за
недостатка углекислого газа раньше, чем
кактус.
Если поместить под колпак кукурузу
и кактус, будут протекать те же самые
процессы. Первой погибнет кукуруза.
Решить, погибнет первым горох или
кукуруза, без дополнительных знаний
довольно трудно, ведь оба растения
открывают свои устьица днем. Однако у
кукурузы процесс поглощения углекислого
газа более сложный, чем у гороха. В
листе кукурузы есть два типа зеленых
клеток — клетки мезофилла и клетки
обкладки сосудистых пучков. Клетки
мезофилла занимаются как бы
концентрированием углекислого газа для клеток
обкладки. В клетках мезофилла
образуется яблочная кислота, которая затем
попадает в клетки обкладки и там
разрушается с образованием углекислого газа.
В клетках обкладки из углекислого газа
образуются сахара. Этот механизм
«концентрирования» углекислого газа
позволяет кукурузе улавливать меньшие
концентрации углекислого газа, чем может
уловить горох. Поэтому кукуруза получит
преимущество при борьбе за углекислый
газ.
6. Поскольку устьица закрываются и
при недостатке воды (засухе), и при
обработке листьев раствором абсцизовой
кислоты, можно предположить, что аб-
сцизовая кислота каким-то образом
сигнализирует растению о нехватке воды.
У водных растений, развивающих два
типа листьев, сигналом для переключения
программы роста может быть недостаток
воды. Если воды недостаточно, то
развиваются надводные листья. Если воды
много (верхушка побега погружена в
воду), то развиваются подводные листья.
Раз абсцизовая кислота может
синтезироваться в растениях, можно
предположить, что она синтезируется в ответ
на водный дефицит. При переключении
программы развития новых листьев с
подводных на надводные в растениях
синтезируется абсцизовая кислота.
Теперь легко предсказать результаты
экспериментов.
А. Верхушка побега под действием
недостатка воды уже синтезировала абсци-
зовую кислоту и переключила
программу развития листьев на надводные.
Поэтому новая порция абсцизовой кислоты
не вызовет никаких изменений. Если в
пазухах подводных листьев будут закла-
111

дываться боковые побеги, то листья на
них, вероятно, будут надводными.
Б. Надводных листьев еще нет,
поскольку сигнал о переходе в воздушную
среду еще не поступил. Абсцизовая
кислота будет имитировать водный дефицит,
и произойдет переключение программы
развития листьев — под водой будут
развиваться надводные листья.
В. Никаких изменений в морфологии
откладываемых листьев не произойдет.
А устьица на надводных листьях,
конечно же, закроются.
7. Многие растения чувствительны к
длине дня. Южные растения зацветают
при короткой длине дня. Эти растения
называют короткодневными. В более
высоких широтах день летом длинный, что
неблагоприятно для цветения коротко-
дневных растений. Осенью день
укорачивается, становится благоприятным для
цветения, и южные растения
зацветают. Если же растение нуждается в еще
более коротком дне, оно может и не
дождаться благоприятных для цветения
условий. День нужной длины совпадает с
заморозками, и растение погибнет.
Растения, чувствительные к длине дня,
можно «заставить» цвести летом на
севере, искусственно укорачивая светлое
время суток (например, на часть дня
можно закрывать растения каким-нибудь
непрозрачным черным материалом).
Составитель В. ЧУБ
СОДЕРЖАНИЕ
81 Кафедра
А. Асмолов
ОПТИМИСТИЧЕСКАЯ
ТРАГЕДИЯ
ОДАРЕННОСТИ
87 Актовый зал
М. Гефтер
Я БЫЛ ИСТОРИКОМ
91 Аудитория вечных задач
С. Глейзер
ТЕНЬ ЦАРИЦЫ МИРА
97 Открытый урок
А. Серегин
ФИЛОСОФСКИЕ ОСНОВЫ
ТВОРЧЕСТВА ГОГОЛЯ И
ДОСТОЕВСКОГО
103 Практикум
А. Наумов
ЕСЛИ БЫ ЗЕМЛЯ СТАЛА
ВРАЩАТЬСЯ
В ОБРАТНОМ
НАПРАВЛЕНИИ
105 ЗАДАЧИ ПО ГЕОГРАФИИ
107 С. Смирное
«КАК ПАМЯТЬ НАША
ОТЗОВЕТСЯ...»
109 ЗАДАЧИ ПО БИОЛОГИИ
109 ОТВЕТЫ НА ЗАДАЧИ
ПО БИОЛОГИИ

ПОНЕМНОГУ О МНОГОМ
Загадка
«собачьего кладбища»
Мы уже писали о том, что
археологи из университета
штата Алабама Паула Уоп-
ниш и Брайан Хессе вблизи
портового города Ашкелон, в
южной части Израиля,
обнаружили собачье кладбище.
Поначалу ученые приняли собак
"*а барсуков, погибших в своих
^:орах по неизвестной причине.
Однако консультация
профессионала-зооархеолога
позволила установить, что все эти
останки принадлежали
собакам, причем, как оказалось,
их сознательное захоронение
людьми относится к началу
так называемой персидской
эпохи на Ближнем Востоке,
длившейся с 500 по 332 год
до новой эры. Постепенно
общее количество вскрытых
могилок достигло 785. Попытки
объяснить всю эту странность
вызвали бурную дискуссию
среди специалистов.
Гипотезу, согласно которой
причиной была эпизоотия,
бешенство, пришлось отвергнуть,
так как стало очевидно, что
ф.мерть наступила в самое
различное время и по разным
поводам. Предположение, что
здесь располагалась огромная
псарня или кладбище для
почивших домашних любимцев,
также отпало, когда
исследователи установили: очень
многие скелеты несут на себе
следы «тяжелой жизни» —
сломаны ребра, истерты зубы,
покалечены лапы,—
свойственной уличным псам. Только 38
процентов захороненных
животных успели выйти из
щенячьего возраста, а это и
сегодня статистика, характерная
для бродячих собак. И все
свидетельствовало о том, что
они были аккуратно
похоронены, а не просто свалены в
первую попавшуюся яму.
Вероятно, разгадка кроется
^в своеобразном смешении
нескольких культур,
происходившем на Ближнем Востоке как
раз между 500 и 400 годами до
новой эры. Здесь тогда
одновременно ощущались
сильнейшие влияния финикийской,
египетской и персидской
цивилизаций. Любопытно, что
по-финикийски одно и то же
слово обозначало два таких
весьма разных понятия, как
□
О
D
С
а
□
□
□
□
□
□
□
D
D
П
□
□
D
D
□
G
D
□
D
□
G
□
D
П
□
а
□
D
П
D
□
D
D
D
□
П
О
D
□
D
□
«собака» и «храмовый
прислужник», что говорит о
большом уважении, питаемом
древними к этим животным.
Известно также, что
изображения пса изобилуют в
египетских иероглифах. У
древних египтян был
распространен обычай мумифицировать
собак и хоронить их рядом
с человеческими мумиями.
А персы видели в собаке как
средство очищения от греха,
так и орудие, помогающее
безбедно перейти в мир иной.
С другой стороны, персы
рассматривали захоронение в
земле как ее осквернение.
Словом, загадка пока
остается загадкой.
Ледяной прием
На Всемирной выставке
1992 года в Севилье делегация
Чили предъявила посетителям
необычный экспонат —
айсберг' Шестидесятитонную
плавучую ледяную гору
притащили из Антарктиды морем.
Севилья — один из самых
жарких городов мира, и
взглянуть там на такое
количество льда — редкий случай.
Однако всегда находятся
люди, которым нравится
портить другим удовольствие.
На сей раз это были борцы
за охрану природы. Их
организация сделала заявление:
«Антарктида и без того
находится под угрозой потепления
и распада, и незачем
откалывать от нее гигантские куски...»
Руководители чилийской
делегации пообещали после
закрытия выставки отправить
айсберг — за это время он
«похудел» на 40 тонн —
обратно, к месту его рождения.
Но такое намерение не
удовлетворило ревностных
«зеленых». Они подсчитали: за
время, которое понадобится для
плавания в чилийский порт
Вальпараисо, электрический
рефрижератор выбросит в
атмосферу как раз такое
количество газов, производящих
«парниковый эффект», какое
нужно, чтобы растопить
айсберг подобной же величины.
Директору чилийского
павильона Роберто Дюрану де ла
Фуэнте оставалось лишь робко
оправдываться: «Мы просто
хотели показать испанцам
айсберг в натуре, чтобы они
знали, на что он похож...» Словом,
еще раз подтвердилось, что
всем не потрафишь.
□
□
а
D
а
D
D
D
D
а
а
D
а
а
□
G
D
D
□
D
D
□
D
П
□
D
D
D
D
D
D
□
D
D
а
D
а
а
□
D
а
□
□
□
а
□
Комета оказалась
знакомой
7 января 1991 года
астроном-любитель Хоуард Брюин-
гтон из городка Клаудкрофт,
что в штате Нью-Мексико,
телеграфировал в Смитсонов-
скую астрофизическую
обсерваторию в Кембридже об
открытии им новой кометы.
Несколько часов спустя о том же
совершенно независимо
доложили его незнакомые коллеги
Цурухико Киучи из Японии и
Уильям Бредфилд из
Австралии. Однако, обработав данные
наблюдений, известный
специалист по кометам Брайан
Марсден пришел к
разочаровывающему выводу.
Оказалось, что орбита «новичка»
совпадает с орбитой другого
небесного тела, открытого
восемьюдесятью четырьмя
годами ранее, но с тех пор
утерянного астрономами. Джоэль
Меткаф, житель поселка Таун-
тон в штате Массачусетс, еще
15 ноября 1906 года стал
подлинным
первооткрывателем этой же кометы, тогда
получившей его имя. Но более
ее наблюдать никто не смог,
хотя она и сближалась с
Землей десять раз.
Вычисления показали, что
один оборот вокруг Солнца
комета, которая теперь носит
двойное имя Меткафа —
Брюингтона, совершает за
семь лет и девять месяцев.
Примечательно, что это
небесное тело со дня своего
первичного открытия стало
значительно более ярким.
Б. Марсден полагает, что
такая вспышка произошла очень
быстро. Возможно, все
объясняется тем, что тело кометы
растрескалось, обнажив
слагающий ее «внутренности»
свежий лед, который,
естественно, ярко сверкает под
лучами Солнца. А на быстроту
этого процесса указывает то,
что всего за два дня до
открытия X. Брюингтона район
неба, где находилась тогда
комета, сфотографировал еще
один японский астроном, Ма-
сааки Танака, и на его
снимке светимость кометы
составляет менее половины процента
той, которую обнаружил
Брюингтон. Теперь уже комета
Меткафа — Брюингтона
прочно покоится в руках
астрономов всего мира.
113

ИСТОРИЧЕСКИЙ ДЕТЕКТИВ
i/ . ,/УЛЛ
Григорий Распутин, слева
о т него — княз ь Пут я тин,
справа — полковник Лошан,
комендант Царскосельского
дворца.
А. И. Гучков
и П. И. Милюков.
Коллаж А. Оброскоаой.

О Распутине существует целая литература. Но эта страница в ней
отсутствует. Историк Михаил Барышников, работая над книгой о А. Гучкове*,
нашел материалы, которые и помогли ее написать. Страница удивительная,
ибо герои ее, помимо Распутина,— Александр Гучков, лидер «Союза 17
октября», и... В. Д. Бонч-Бруевич, видный большевик и соратник Ленина.
Читатель, наверное, уже успел заметить, что серия «Исторический
детектив» объединяет материалы с детективной коллизией внешнего или
внутреннего свойства.
^ Есть сюжеты, в которых важны действия, и историк следит за ними,
пытаясь выявить причинно-следственные связи. Есть другие, в которых
детективную головоломку составляют мотивы, намерения и устремления
исторических героев. Следить за развитием таких сюжетов не менее интересно.
М. Барышников
Таинственная встреча
^ Девятого февраля 1911 года, в день
пасмурный и дождливый, в своей
квартире был арестован член редакции
социал-демократической газеты «Звезда»
(от группы большевиков) Владимир
Дмитриевич Бонч-Бруевич. Нам хорошо
известно это имя — ну как же!
Пламенный революционер, соратник
Ленина. Но мало кто знает, что кроме
своей революционной деятельности, он
был известным в России исследователем
сектантства. Его многотомный труд
«Материалы к истории и изучению
религиозно-общественных движений в
России» хорошо знала интеллигенция, и
русская и зарубежная, а «Животную
книгу духоборцев», изданную в 1909 году
в Петербурге использовал Андрей Бе-
яый при написании своего романа
«Серебряный голубь».
И вот это-то обстоятельство —
профессиональное изучение сектантства —
и было причиной событий, о которых
мы намерены рассказать.
В тюрьме Бонч-Бруевич пробыл
недолго. В начале апреля его
выпустили. Но обретенная свобода была
омрачена, по словам Бонч-Бруевича,
постоянной слежкой.
Шпики «ходили за мной по
пятам», вспоминал он. И будущее, по всей
видимости, рисовалось ему довольно
мрачным, учитывая, конечно, не только
слабость столичной партийной
организации, но и вообще проблематичность
революционного движения в России.
Положение второго героя нашего
повествования было также в это время
сложным. Речь идет об Александре
Гучкове — лидере «Союза 17 октября»
(либеральной партии правоцентристского
толка), депутате III Государственной
думы, а затем, с марта 1910 года,
ее председателе. Несомненно, один из
выдающихся политических деятелей
страны, он являл собой, как отмечал
академик и почетный член четырех
российских университетов Н. С. Таган-
* Статья о А. Гучкове — в «Знание — силам, KS 10 за 1992 год, М. Барышников,
«Последний дворцовый заговор в России».
с m
« о.
X к
X Ж
115

« a
X К
x x
tn »
в U
цев, «тип настоящего государственного,
многогранного драгоценного самородка,
который вставить в надлежащую
оправу всемерно препятствовала придворно-
немецкая камарилья, не переносившая
этого «зазнавшегося купчишку».
Последовательный сторонник
конституционной монархии, Гучков уже к
1911 году, по его словам, изверился в
возможности «мирной эволюции» для
империи. В немалой степени это было
связано с тем, что данное им ранее
обещание всемерно поддержать курс
П. А. Столыпина на обновление
страны и даже, в случае необходимости,
«сосчитаться» с реакционерами,
мешающими реформам, терпело очевидный
крах, встретившись с яростным
сопротивлением правых сил и
непоследовательностью политики самого премьера.
В марте 1911 года, перессорившись со
Столыпиным и с соратниками по
собственной партии, Гучков покинул пост
председателя Думы. Но последняя точка
в его обострявшихся отношениях с
«верхами» была поставлена 1 сентября
1911 года, когда в Киеве агентом
охранки был убит П. А. Столыпин. С этого
времени, вспоминал он, «у меня впервые
появилось недружелюбное чувство по
отношению к государю».
Истины ради следует сказать, что
обострение отношений с двором
произошло у него гораздо раньше. В 1908 году
Гучков сумел нанести ряд весомых
ударов по позициям высшей бюрократии,
после чего великому князю Николаю
Николаевичу пришлось распрощаться с
постом председателя Совета обороны.
К 1911 году ситуация еще более
осложнилась. Заставить монарха
следовать политике реформ оказалось
труднее в условиях, когда эту политику
стали определять не те или иные
государственные деятели из царского
окружения (как, например, ранее П. А.
Столыпин), а так называемые «темные
силы», игравшие на слабостях
императорской четы и непрекращающихся
склоках в правительстве.
По мнению Гучкова, имелись три
«гнезда» реакционных сил: придворная
камарилья, группа ретроградов в
Государственном совете и, наконец,
организация Объединенного дворянства. При
таком «раскладе» личность Распутина
становилась особенно опасной, ибо его
влияние на царицу превращалось в
откровенно политическую проблему, и
названные силы пытались на этом играть.
Неудивительно поэтому, что
разоблачение третьего действующего лица нашей
истории Григория Распутина, выдвинув
шегося с 1911 года на место
центральной «темной* фигуры возле трона,
должно было стать решающим ударом
в столь затянувшейся борьбе Гучкова
с антиреформаторами.
Что касается самого Распутина, то в
начале 1911 года его карьера была
под серьезной угрозой. После
соответствующего доклада Столыпина царю,
«святой черт» (как называл его Илиодор,
близкий одно время к Распутину
иеромонах) поспешно покинул столицу.
Только последовавшая в сентябре смерть
премьера вселила в него новый
оптимизм, и он стал рваться в Петербург.
Вопрос, однако, состоял для
Распутина в том, насколько прочным
буднего положение, если думские политик»?;
и прежде всего Гучков, попытаются
собственными силами покончить с распу-
тинщиной при дворе.
А подобная перспектива была не
исключена, и трагикомический казус
16 декабря 1911 года свидетельствовал
об этом. Именно в этот день
Распутин был нещадно бит, правда, на этот
раз своими недавними приятелями —
епископом Гермогеном и иеромонахом
Илиодором. О порке сразу заговорили.
И с радостью, потому что Распутина
многие, очень многие люто ненавидели
и ждали дальнейших событий. И они
последовали. Николай II потребовал
уволить Гермогена из числа членов Синода
и удалить его из столицы. После
этого историю с поркой замять уже ь^_
удалось, и сам по себе факт малозна
чительный имел катастрофические
последствия.
Откровенная поддержка царской
семьей Распутина вызвала настоящий шок
в обществе, еще более усугубленный
тем, что отказавшийся подчиниться
Гермоген, а также поддержавший его
Илиодор, по постановлению Синода бы-
116

ли отправлены простыми монахами, один
в Жировицкий монастырь, а другой — во
Флорищеву пустынь. Этого не ожидал
никто, и события, как снежный ком,
стали нарастать и накатываться с
огромной скоростью.
Для Гучкова вырисовывалась
реальная возможность, используя этот скан
дал, попытаться усилить свое давление
%н императора и заставить его
подчиниться общественному мнению, закрыв
двери для Распутина. Ему не
представлялось другого решения. Он был
монархистом, и поступок императора, так низко
павшего, унижал и его, Гучкова.
Но как уговорить Николая, как открыть
ему глаза? Пути могли быть разные,
но наиболее действенным, по мнению
Гучкова, стало бы разоблачение
старца как сектанта. Это было бы «прямое
попадание» и прекрасная козырная
карта, и не только в игре с Николаем II,
потому что Николай был глубоко
религиозным человеком, но и в
противодействии послушному царю Синоду. И Гуч-
<ов, человек действия, решает
действовать. Он бросает пробный камень.
24 января 1912 года газета «Голос
Москвы», издаваемая Гучковым,
поместила антираспутинский материал. И что
же? Номер тотчас конфискуется по
распоряжению царя. Разъяренный Гучков
немедленно вносит думский запрос
правительству. Эмоции вновь захлестывают
общество.
Здесь следует остановиться и сделать
некоторые пояснения. Несмотря на
предпринятые шаги, Гучков так и не сумел
добиться главного: обвинения Распутина
в сектантстве на неопровержимых
доказательствах. Скандальные похождения
старца являлись пищей для
многочисленных сплетен и до этого, однако
серьезных обвинений строить на них
было нельзя. И именно отсутствие
доказательств связывало Гучкову руки.
Требовался документ, который можно было
бы использовать в ходе официального
расследования. Поначалу казалось, что
необходимые доказательства будут
получены от Илиодора. И в самом деле,
присланные им подлинные письма
царицы и ее дочерей к Распутину могли
произвести подлинный фурор в России
(чего стоило одно желание Александры
Федоровны «заснуть навеки на твоих
плечах, в твоих объятьях»). Но для
Гучкова, человека чести и убежденного
монархиста, использовать такой прием
было невозможно. Распутинщина,
безусловно, подлежала для него
искоренению, но без унижения монархов, и
женщины в первую очередь.
Что было делать? Оставалось одно:
найти авторитетного и вместе с тем
независимого специалиста по
сектантству и во всеуслышание объявить
его устами о том, что Распутин —
сектант. Выбор, как мы теперь
понимаем, пал на В. Д. Бонч-Бруевича.
Трудно сказать, какие планы строил
сам Гучков, обращаясь к нему за
помощью. Конечно, он рассчитывал на его
опыт. В этом смысле данное обращение
выглядит понятным, так как в свое
время Бонч-Бруевич, по собственному
признанию, «завязал огромные связи с
существующими в России сектами».
Кроме того, Гучков в случае необходимости
мог надеяться на молчание партнера,
что было не менее важно. Ведь
общение с главой партии октябристов,
которых, кстати, на страницах газеты
«Звезда» Бонч Бруевич иначе как «эти
акулы и бандиты» не называл, могло
поставить его в довольно
двусмысленное положение.
Однако Гучков совершенно не знал
психологию человека, к которому
намерен был обратиться, и именно это
оказалось роковым в дальнейших событиях.
Смешно сказать, Гучкова очень удивило,
что Бонч-Бруевич не опасался
знакомства с Гучковым и Распутиным,
находившимися под наблюдением полиции.
Гучков беспокоился о нем, зная, что для
недавно выпущенного на свободу
революционера встреча с ними может быть
нежелательна. Это наивность человека,
безусловно, честного и искреннего.
А что же Бонч-Бруевич? Судя по
всему, он не испытывал особых неудобств,
принимая приглашение лидера буржуаз
ной партии поужинать на квартире
хорошо известной в петербургском высшем
свете баронессы В. И. Икскуль в
присутствии Распутина. Здесь-то и
состоялось их знакомство.
в а.
I К
II
117

Согласно мемуарным источникам,
общение двух этих людей продолжалось
затем несколько недель. Они друг друга
заинтересовали. А результаты? Можно
представить себе, как ждал их Гучков
и как на них надеялся. Но вот тут-то
и начинаются странности и неувязки.
Если, конечно, не знать психологии
Бонч-Бруевича. Речь идет об оценке,
данной Бонч-Бруевичем Распутину. По
словам Гучкова, его оценка была: не
просто проходимец, но и сектант
(ближе к секте хлыстов). Генерал В. И.
Гурко вспоминает, что отзыв был дан
«благоприятный» для Распутина. О том же
сообщала и баронесса Икскуль: уже на ужине
Бонч-Бруевич «уверенно» (?!) заявил,
что Распутин не сектант.
Есть расхождения и по вопросу
о форме, в которую был облечен
отзыв Бонч-Бруевича. Гучков говорил о
полученном от него письме. Гурко,
напротив, писал о состоявшемся выступлении
Бонч-Бруевича на собрании членов
партии октябристов.
Тут не просто запутанная, но еще и
важная история. Исход, который мог
проистекать в результате оценки Бонч-
Бруевича, был слишком важен, и уж кто-
кто, а Бонч-Бруевич это прекрасно
понимал. А поняв, решил поступить
исключительно в своих интересах...
Действительно, получи Гучков
письменное подтверждение от специалиста,
он мог покончить не только с распутин-
щиной, но и с влиянием реакционных
сил при дворе. Речь шла, таким
образом, о будущем монархии в России,
о том, насколько она способна к
последовательной трансформации по образцу
конституционных монархий в Западной
Европе. Во всяком случае, Гучков
надеялся, что Россия встанет «на путь
неизбежной эволюции, на путь широких,
смелых и честных реформ, которые
выведут нас на те культурные пути
государственного и социального
строительства, на которых стоят и движутся все
наши западноевропейские соседи».
Вопрос состоял лишь в том, в какой
форме будет осуществляться эта
эволюция — мирной или насильственной?
Гучков делал ставку на закулисную по-
литическую борьбу, позволявшую, как
он считал, обойтись малой кровью.
И в этом отношении специалист по
сектантству должен был, по его мнению,
стать как бы соучастником его попытки
расправиться с бюрократией и
дворянством, враждебными реформам. Помимо
того, он был уверен, что Бонч-Бруевич
как специалист должен сказать то, чт'
явно, но что лишь в его устах сможет
быть обличением, обвинением. Он не учел
одного: кроме этого нужно было быть
еще и честным человеком.
Проект Гучкова не мог, конечно,
устроить Бонч-Бруевича. Не забудем
еще: он был революционером.
Правдоподобнее поэтому выглядела бы его
«благоприятная» оценка Распутина, как
ни к чему не обязывающая, с одной
стороны, и ничем не грозящая ему
лично — с другой. В связи с этим
вряд ли он писал Гучкову. Может быть,
обещал написать, а Гучков ему поверил.
Потому что наверняка лично, с глазу на
глаз, сказал, что Распутин — сектант,'
Уж такого Гучков не мог приписать
Бонч-Бруевичу, коль скоро этого не было.
Слишком важны были эти слова.
Примечательно, что, выступая позже с
нападками на Распутина в Думе, Гучков ни
словом не обмолвился о Бонч-Бруевиче,
но не обнародовал и подозрений о связи
старца с сектантами.
Вывод напрашивается один: у
Гучкова не оказалось для этого
подтверждающего материала. Распутин мог и не
иметь никакого отношения к сектантам,
хотя это очень сомнительно. Вспомним
показанную Николаю II фотографию
Распутина с наперсным крестом (на что
имели право только духовные лица).
Свое изумление император выразил
словами: «Да, уж это слишком».
Не скрываемый Бонч-Бруевичем
интерес, более того — «благожелательное*
отношение к такой сомнительной
личности, как Распутин, заставляет о
многом задуматься. Может быть, о том,
что распутинщина, как отмечал в своей
думской речи социал-демократический
депутат Е. П. Гегечкори, оказалась
полезна революции? Тогда становится
понятным, почему, выступая вслед за
118

ВЕСТИ
С ПРОТИВОРАКОВОГО
ФРОНТА
Гегечкори, Гучков счел нужным
пояснить: «Ведь никакая революционная и
антицерковная пропаганда в течение
ряда лет не могла бы сделать того,
что достигается событиями последних
дней> (голоса; «Верно»), и прав был со
своей точки зрения Гегечкори, когда
сказал: «Распутин полезен». А я
добавит: «Чем распутнее, тем полезнее для
Друзей Гегечкори».
Но вот беда и парадокс
одновременно: антираспутинские выпады Гучкова
в Думе были расценены при дворе как
антидинастические, хотя Гучков —
монархист, считал, что спасает монархию.
Гучкова «мало повесить», бросил
взвинченный император одному из министров.
До конца своих дней Николай II
будет считать его личным врагом, с
которым не может быть примирения.
Эти два человека неотвратимо шли
навстречу своей судьбе: именно
монархист Гучков примет затем из рук
государя акт об отречении.
В 1917 году уже не было в живых
аспутина, но был В. Д. Бонч-Бруе-
яич, член исполкома Петроградского
Совета и комендант района Смольный —
Таврический дворец. Так кого же еще
в 1912 году он счел нуж ным с пасти
от нового скандала и судебного
разбирательства? И был ли случайным
интерес, проявленный им к Распутину?
Наконец, о чем мог беседовать Бонч-
Бруевич с Распутиным на протяжении
нескольких недель, только ли на
религиозные темы?
Видимо, об этом спрашивал себя' и
Гучков, ибо в 1932 году, уже в
парижской эмиграции, он говорил: «Потом,
когда я ознакомился с личностью Бонч-
Бруевича и с его ролью во время
(правления) большевиков, я стал
задумываться, был ли он искренен... не пришел
^ он к тому убеждению, что это
"Явление полезно для них,
спекулировавших на разложении старой власти».
Хорошо бы ответить на эти вопросы —
для того, чтобы разобраться в причинах,
приведших Россию к столь трагичным
для нее событиям. #
Этот фактор
надо учитывать
Положительные результаты
при операции рака груди у
женщин зависят от их
менструального цикла.
Английские исследователи считают,
что операции, проведенные
в первой половине цикла,
увеличивают вероятность
положительного результата на
тридцать процентов по
сравнению с операциями,
проведенными во второй
половине цикла.
Липосомы
в новой роли
Известно немало лекарств,
которые эффективно
действуют против различных видов
рака. Однако большая часть
этих препаратов практически
не используется из-за их
токсичности. Что можно сделать,
дабы избежать
нежелательных побочных эффектов при
применении соединений с
противораковым действием?
Американский ученый Кеннет Ма-
цумура предлагает свое
решение этой проблемы.
Он использует липосомы —
микроскопические пузырьки,
стенки которых состоят из
липидов и похожи на
клеточные мембраны. На
липосомы давно возлагают
надежды как на транспортное
средство, переносящие лекарства
к определенным клеткам,
тканям или органам, не
затрагивая весь организм.
Мацу мура отводит липосомам
другую роль — защиту
организма от токсичного
действия лекарства.
Вместе с противораковым
средством он предлагает
вводить и липосомы, в которых
заключены соединения,
защищающие не затронутые
болезнью клетки от
нежелательных побочных эффектов.
Опыты на животных
показали, что таким образом
можно предотвратить токсическое
действие многих антираковых
средств. Новый метод
позволит «реабилитировать» сотни
химических соединений с
противораковым эффектом.
X X
ГО «
v U
119

X
о
о.
е
о
и
О
02
О
и
S
н
и
и
03
о а
XVO
X I
<*> в
120
Микроскоп —
вместо скальпеля
Изменение кожи
человека — это безобидное роди-
мое пятно или
злокачественный раковый пигмент? До сих
пор этот вопрос решали, беря
пробы ткани. Отныне к
скальпелю, похоже, прибегать уже
не будут. Биофизик Вольфганг
Ломанн из Гессенского
университета совместно с
дерматологом Эберхарлом
Паулем из Нюр1 )бергской
клиники кожных заболеваний
разработали флуоресцирующий
микроскоп для обнаружения
раковых клеток в пигментных
пятнах.
Кожа пациента облучается
одноцветным лучом с
определенной длиной волны. За
десятую долю секунды
здоровая клетка отражает 30 свето-
импульсов. Кожа с
доброкачественным родимым
пятном за это же время
отразит до пяти светоимпуль-
сов, а вот при мела номах
их число возрастет до
трехсот — четырехсот. Такое
резкое повышение
флуоресценции ученые объясняют
молекулярными изменениями
в тканях. Они полагают, что
как только будет завершена
разработка компьютерной
программы для уточнения
результатов анализов,
флуоресцирующий микроскоп
поступит в пользование
дерматологов.
Лазер
заглядывает в мозг
Американский нейрохирург
Керри Кроун из Детского
медицинского центра в городе
Цинциннати разработал лазер
ный метод удаления раковых
опухолей из мозга детей.
Сначала через
десятимиллиметровое отверстие в черепе
в мозг вводят эндоскоп. На
нем смонтирован
миниатюрный лазер. Обнаруживая
опухоль, хирург «выжигает» ее
лазерным лучом и с его же
помощью «сваривает»
окружающие кровеносные сосуды.
Эта техника дает
возможность избежать больших
черепных раскрытий, которые
нередко превращают детей в
инвалидов. Операция
продолжаете я полтора часа вместо
четырех — шести. Доктор
Кроун оперировал этим
методом уже пятьдесят детей,
самые маленькие из которых
были недоношенными, а
самые большие — восемнадца-
тимесячными.
Молекулярные
роботы
Нобелевский лауреат по
химии за 1990 год профессор
Гарвардского университета
Эллиас Кори утверждает, что
исследователи сумели
синтезировать молекулы, названные
ими молекулярными роботами,
которые могут быть
запрограммированы таким образом,
что с их помощью можно
создавать лекарства,
эффективно и точно
воздействующие на определенные
объекты, например раковые
опухоли. Эти миниатюрные
«роботы» сыграют огромную роль
в создании лекарственных
веществ. Некоторые из моле-
к улярных роботов у же
используются большими
фармацевтическими компаниями.
Сейчас все виды рака лечат
смесью, или, как называют
химики, «химическими
коктейлями» в надежде, что
некоторые из компонентов
разрушат раковые клетки.
Этот метод «вынужденной
случайности» очень вредит
здоровым тканям. Профессор
Кори сравнивает свои
молекулярные роботы с энзимами —
природными белками,
служащими специализированными
катализаторами в
биохимических реакциях. Различие же
состоит в том, что энзимы
представляют собой сложные
и большие молекулы, которые
трудно воспроизвести
искусственно.
Дробь
для опухоли
Как известно, пули эфф€0*
тивны не только против
фазанов и за йцев, но и про г и в
опухолей мозга. Разумеется,
речь идет о специальной
дроби. Изготовлена она из
магнитного материала и может
заменить нейрохирургам
скальпель. Идея эта
принадлежит американским ученым
из университетов в
Вирджинии и Вашингтоне и
испытана уже на лабораторных
животных.
Новая система для
лечения опухолей мозга действует
следующим образом. В мозг
пациента, в зону опухоли,
вводят хирургическим
методом маленькую дробинку. За
тем ее нагре вают подавав*
мыми извне радиоволна^
и продвигают с помощью pat
положенных возле головы
больного сверхпроводящих
электромагнитов. Благодаря
более высокой температуре
дробь уничтожает раковые
клетки. Операция
продолжается до полной ликвидации
опухоли. Процесс наблюдают
с помощью рентгеновского
и магнитно-резонансного
сканера.
Пока новый метод выглядит
более перспективным, чем
используемые до сих пор
традиционные методы лечения,
он ведет к меньшему
повреждению здоровых тканей и
более эффективно уничтожает
раковые клетки.
*а?"
>at7

Иллюстрация В. Бреля
УРОКИ ИСТОРИИ
3. Каневский
Совсекретная Арктика
Позвонил приятель-историк и
неожиданно попросил подумать на тему; как
проходила эпоха «холодной войны» в
Арктике? Нормальный вопрос,
вызвавший мгновенно массу воспоминаний,
раздумий...
Арктика для меня фактически
началась... в детском саду, в 1935 году.
Еще не затихли отголоски
челюскинской эпопеи, и мы, воспитанники
садика при парфюмерной фабрике «Новая
заря», с упоением играли в
челюскинцев и летчиков, спасающих обитателей
«лагеря Шмидта» — первых в истории
I-
Ф О.
Щ I
х х
П в
«О
121

IS
. о
| Героев Советского Союза. Всеобщая бит- ских репрессий, в результате которых
S| ва была за Анатолия Васильевича Ляпи- в Заполярье хлынули миллионы «энтузиа-
£| девского. Героя номер один. Пряников, стов», чьим адским трудом и были по-
<1 однако, «чаще всего не хватает на всех», строены на костях Воркута и Ухта,
т 5| и пришлось смиренно согласиться на Ни- Норильск и Певек, оловянные рудни-
5 £■ колая Петровича Каманина. ки Чукотки, золотые прииски Колымы...)
Рассказываю об этом исключительно Гром каждой победы в Арктике раз-
для того, чтобы напо нить, с какой пом- давался по всей стране. Эхо конфу-
пой воспринималось в тридцатые годы за — тоже. Так, например, произошло с
все, что происходило в Арктике. Само челюскинской экспедицией 1933
слово «полярник» становилось симво- 1934 годов. Сами челюскинцы прояви-
лом всего героического в Стране Со- ли себя с наилучшей стороны, их спа-
ветов, а биографии покорителей Се- сители-летчики — тем более, однако зна-
верного полюса, Центральной Арктики, менитый мастер парадокса Бернард Шоу
трассы Северного морского пути, со- не без сарказма заметил тогда же:
трудников дальних экспедиций и зимовок «Что вы за люди большевики! Даже
печатались на первых полосах газет с та- трагедию ухитрились превратить в
кой же дотошностью, как три десят- триумф»!
ка лет спустя — биографии первых кос- Прошел год, н настала очередь сле-
монавтов. дующего, всеми ожидаемого триумфа,
Конечно, так называемая широкая об- первого в истории полета через Се-
щественность далеко не всегда вовремя верный полюс в Америку. В 1935 го-
узнавала о событиях, происходивших в ду его взялся осуществить с двумя то-
высоких широтах, и причины тут были варищами Сигизмунд Леваневский. Об
разные: и чисто личные (когда тот или этом еще не состоявшемся событии успе-
иной руководящий деятель не желал про- ли растрезвонить на весь земной шар,
славления той или иной «конкурирую- была выпушена специальная марка,
щей» личности), и продиктованные сугу- мгновенно ставшая филателистической
бо государственными соображениями редкостью, страна вовсю готовилась
(например, успешный поход по трассе ликованию. Но случилась неприятность^
Северного морского пути двух эсминцев из-за неисправности машина не долете-
с запада на восток в навигацию 1936 го- ла ни до Америки, ни до полюса, а
да), и необходимость перестраховаться, Леваневский по возвращении посчитал
не раструбить на весь мир об очеред- возможным обрушиться на создателя са-
ной победе большевиков, обернувшейся молета А. Н. Туполева (и через
непоражением. Последнее поясню особо. сколько лет конструктору «напомнили»
Тяга к рекламе и, увы, к саморекла- тот грех, упрятав его со товарищи в
ме свойственна, разумеется, отнюдь не тюрьму...)
одному капиталистическому строю, стре- Как можно предположить, именно
мяшемуся побыстрее и подороже сбыть подобные «агитнеудачи» обусловили сек-
продукцию, в том числе и откровенно ретность подготовки к высадке на Се-
идеологическую. Наша Арктика всегда верный полюс в мае 1937 года круп-
звала к себе лучших из лучших, беско- ной воздушной экспедиции под нача-
рыстных, готовых к самопожертвованию лом О. Ю. Шмидта. Правда, к этому
энтузиастов, но в двадцатые — тридца- в немалой степени примешивалось жела-
тые годы требовались уже не единицы, ние утаить готовившуюся акцию от ру-
а тысячи, а вскоре и тысячи тысяч: ководства гитлеровской Германии, кото-
нужно было не только совершать ре- рое тоже планировало осуществить по-
кордные полеты и плавания во льдах, лет в самую престижную точку на
но и осваивать, строить, проклады- мировой карте. Так или иначе, челов^-
вать дороги. Необходимо было непре- чество узнало об этом выдающемся собьР
рывно агитировать, зазывать сюда лю- тии лишь постфактум, 22 мая, на дру-
дей, учить их на самых ярких героиче- гой день после успешно проведенной опе-
ских образцах, украшенных немеркну- рации. В сущности, по такому образцу
щим ореолом романтики. Нет ничего впоследствии проводились многие ана-
удивительного в том, что прекрасное и логичные экспедиции — воздушные, под-
емкое понятие «Арктика» десятилетия- водные, надводные (вспомним хотя бы
ми было на устах простых людей, на рейс атомного ледокола «Арктика» к Се-
страницах прессы, на радиоволнах, верному полюсу в августе 1977 года).
(Оставляю сейчас в стороне наиболее Как, впрочем, до недавнего времени —
страшную северную тему — тему Сталин- и все без исключения запуски управляе-
| с

мых космических аппаратов.
Американцы показывали на весь мир
предстартовые мгновения на мысе Канаверал,
наши начинали «экстренное сообщение
ТАСС» с момента успешного вывода
космического корабля на орбиту. Так
было.
Не берусь сказать, когда именно и
по чьему повелению Советская
Арктика была «закрыта», если иметь в виду
закрытие публикаций о том, что в ней
происходит, ибо доступ в нее для
иностранцев был по сути закрыт всегда,
за исключением разве что эпохи II
Международного полярного года (1932—
1933). Любопытное послабление было
сделано Сталиным в навигацию 1940
года, когда по трассе Северного
морского пути с запада на восток прошел
германский вспомогательный крейсер
«Комет». Его сопровождали советские
ледоколы и суда, на борту «немца»
находились лучшие советские полярные
лоцманы, советская ледовая
разведка искала с воздуха наиболее
благоприятный маршрут во льдах. Это был
ч:говор, сговор весьма зловещий, посколь-
iy «Комет» по выходе в Тихий океан
л действующим боевым кораблем,
угрожавшим нашему будущему
союзнику по антигитлеровской коалиции
Англии, с которой Гитлер уже вел
смертельную войну.
Так вот, «закрыли» наш Крайний
Север, очевидно, незадолго до
Отечественной войны либо с ее началом.
Газеты перестали печатать вести из
Заполярья, кроме стандартных
сообщений о больших успехах оленеводов
Ямало-Ненецкого национального округа или
горняков Воркуты. Все
специализированные арктические издания
(журналы, бюллетени, выпускавшиеся
Ленинградским Арктическим институтом)
попали в спецхран (ныне это понятие уже
не нуждается в расшифровке). В
спецхране оказались все географические —
геологические, климатические и т. п.—
карты Заполярья более или менее круп-
ого масштаба, а также книги по
природе и истории Арктики. В
последнем случае свою роль, безусловно,
сыграло то, что авторы многих таких
книг были репрессированы либо
уничтожены.
С началом войны вся Арктика
сделалась линией фронта, в ее западных
морях бушевали сражения, вражеские
подлодки, надводнМе корабли и
авиация разбойничали не только в
Баренцевом и Белом, но и в ледяном
Карском море. Нападениям подвергались
суда, шедшие ледовой трассой,
караваны союзных транспортов,
доставлявших в Мурманск, Архангельск и
Северодвинск помощь из портов США,
Великобритании, Исландии. Подводные
лодки нападали на уединенные зимовки
в Баренцевом и Карском морях,
карманный линкор «Адмирал Шеер»
попытался высадить десант в Диксоне,
некоронованной столице Западной
Арктики, однако герои-североморцы,
артиллеристы, моряки, жители поселка
сорвали эту попытку. Естественно, на
протяжении всех четырех лет войны
никакой конкретной информации о том, как
живет, сражается, хоронит своих
защитников Советское Заполярье (за
исключением сообщений о громких победах
моряков Северного флота в
Баренцевом море), наш читающий и
слушающий народ не получал. Да и сами
радиопереговоры в Арктике были сведены до
минимума и строго закодированы, в том
числе — и все сводки погоды, все
сообщения о дрейфующих льдах, морских
глубинах и прочих
гидрометеорологических параметрах. Как бы по инерции
информация времен войны в течение еще
многих лет также оставалась под
замком, разве что гриф «Совершенно
секретно» медленно, как бы нехотя,
менялся на «Секретно» и «Для
служебного пользования».
В J 950 году я поступил на
географический факультет МГУ. Ко
второму курсу надо было сделать выбор: по
какой конкретной специальности
продолжать образование. Я решил — по
географии северных полярных стран,
того же хотели еще человек десять —
двенадцать, с преобладанием, как ни
странно, девочек! Одной-двум из них
было в том отказано после того, как мы
заполнили и сдали в «спецчасть»
факультета (она же — секретный отдел)
обширные, многостраничные анкеты. Причин
отказа, понятно, никто не удосужился
назвать.
Уже на втором курсе в расписании
лекций и семинаров, вывешенном на
всеобщее обозрение, в нескольких графах
красовалось таинственное, внушавшее
определенное чувство превосходства над
другими. «незасекреченными», слово
«спецкурс», и чем старше мы
становились, тем чаще присутствовало в
расписании это слово. Обозначало оно
вещи вполне мирные: «Вечная
мерзлота на Крайнем Севере»,
«Океанография полярных морей», «Экономика Арк-

of
«I
й»
- °|
о а
I I
Р) в
тики», «Полезные ископаемые
Заполярья» и т. п. Ни на одной из
лекций и речи не шло об обороне страны,
об Арктике как части Госграницы, о
техническом обеспечении современных
исследований — куда там! Мы ведать не
ведали о том, что сразу после 1945
года одна за другой в высоких
широтах проходили мощные комплексные
воздушные экспедиции. Самолеты летали на
Северный полюс и обратно,
высаживали в различных точках Ледовитого
океана отряды гидрометеорологов,
геофизиков, морских геологов, астрономов,
«узких» специалистов многих других
отраслей науки и техники, в том числе,
естественно, и сугубо военных.
Честно говоря, мы не проявляли
особого интереса к чему-то «эдакому», не
приставали к преподавателям с
расспросами. Это начало приходить
постепенно, по мере приобретения
экспедиционного опыта непосредственно в Заполярье,
куда каждый из нас отправлялся после
окончания очередного учебного курса.
Лето 1951 года — Кольский полуостров,
Хибины, первые увиденные нами воочию
лагеря заключенных в районе Кировска
с лозунгами на воротах: «Труд
облагораживает человека»... Лето 1952 года -
тот же Кольский, плюс работа на
островах Кандалакшской губы, плюс поездка
в Мурманск и оттуда морем — в
Архангельск. Это была учебная практика,
после которой начались
производственные, включая преддипломную. Меня
ждали предгорья заполярной страны Путора-
ны, к востоку от Игарки на Енисее
(1953 год), и пеший маршрут через
всю Чукотку в 1954 году. Тут уже
было досыта и общений с
«контингентом»— то есть заключенными,—
пограничниками, военными пилотами и
моряками, от которых, конечно, узнавались
всевозможные тайны.
Кроме спецкурсов, появился в
нашей жизни и факультетский (или
университетский, не помню сейчас)
«спецхран». Он таил в себе массу
притягательного, в первую очередь —
комплекты журналов «Советская Арктика»,
«Проблемы Арктики», «Бюллетень
Всесоюзного Арктического института», кое-
какие труды по Северу на
иностранных языках. Вход туда для нас,
получивших так называемый допуск к
секретным и совершенно секретным работам,
был открыт. Все, что казалось тебе
интересным, ты мог заносить (как и
лекции, читаемые по спецкурсу) в
прошитую суровыми нитками и отмеченную
сургучом толстую тетрадь, выносить
которую, правда, категорически
запрещалось.
Однажды я сделал открытие:
обнаружил дотоле совершенно не
известного мне крупного полярного
исследователя, автора книги «Два года на
Северной Земле». Это был Николай
Николаевич Урванцев, выдающийся
арктический путешественник, географ, геоло'
первооткрыватель рудных богатств Но
рильска. Арестованный еще перед
войной, он теперь отбывал заключение в
своем любимом Норильске, и имя его,
так же как и все его деяния,
было предано бессрочному и полному
забвению. Знать бы мне тогда, что через
многие десятилетия я познакомлюсь и
с самим Николаем Николаевичем, и с
десятками его коллег, разделивших в
тридцатые пятидесятые годы тяжелую
участь репрессированных полярных
исследователей!
Секретность пронизывала всю жизнь
человека на Крайнем Севере. Вернее
сказать, едва ты попадал в Заполярье,
как оказывался перед плотной завесой
запретного. О том, куда и в какой
коллектив ты направляешься, говорить вслу/
было не велено. Все карты, даже
самые примитивные, мелкомасштабные,
хранили в углу угрожающий гриф, и
начальник любой экспедиции берег их,
не побоюсь сказать, куда
основательнее, чем жизнь своих спутников.
Могу подтвердить это конкретным
примером: летом 1954 года на Чукотке,
когда наш отрядик на
семисоткилометровом маршруте попал в переделку,
руководитель экспедиции С. (будущий
доктор наук, крупный мерзлотовед),
трусливо покидая нас на подвернувшейся
легковой оленьей упряжке, не оставил
нам карту в масштабе одна
миллионная (10 км в 1 см), ссылаясь на ее
крайнюю секретность. Мы вынуждены
были идти наугад, что привело к
большим потрясениям.
Помню, как в Игарке, откуда мы на
гидросамолете «Каталина» должны бы
ли лететь на озеро Ессей, в
предгорьях Путораны, нам запрещалось
произносить вслух само название озера —
чтобы враг не догадался о его
существовании! Ей-богу, иной причины не
было, поскольку та научная мерзлотная
экспедиция не преследовала ни единой
практической (не говоря уже о
военной) цели. Мне было поручено собрать
полевую аптечку, и помню все те
недоговорки и уловки, какие пришлось

употребить в разговоре с
замечательным хирургом по фамилии Зима,
главврачом игарской больницы, помогавшим
добыть необходимые лекарства. Было
среди них и средство от комаров, диме-
тилфталат, которое, как нам сказали,
только что получило по закрытой
линии (!) Сталинскую премию, ценилось
на вес золота в качестве репеллента и
было выдано нам в количестве... одно-
> флакона из-под одеколона на девяте-
х... Знали бы вы, сколько мук при
няли мы на берегах прекрасного
озера Ессей во время ручного бурения
мерзлоты от комара и мошки,
вошедших в особую ярость после того, как
иссякли последние капли снадобья-
лауреата!
Тайны вечной мерзлоты почему-то
охраняли особенно тщательно. И
нетрудно представить себе, какой ужас
охватил однажды сотрудников Института
мерзлотоведения, когда они вскрыли
прибывший из Игарки ящик с образцами
подземного льда и увидели... пустоту:
за те недели, что ящик
путешествовал до Москвы, лед, несмотря на
многослойную теплоизоляцию, успел растаять.
О-персекретные, неоднократно
зарегистрированные в спецдокументах
образцы в прямом смысле слова
испарились, что не могло не привести в
смятение дружный коллектив
институтского первого отдела!
Не берусь утверждать, что мы,
студенты, отчетливо осознавали тогда
полнейшую научную изоляцию, в какой
пребывала вся страна. Думаю, однако, что
нам, по молодости и по общей дури,
усугубленной целенаправленным
воспитанием «в духе решений очередного
съезда», очень многое было неясно.
Вряд ли мы так уж переживали
отсутствие повседневной информ ации из
Арктики. Но первая брешь в том
«железном занавесе» запомнилась навсегда.
Это было в начале 1954 года, уже
после смерти Сталина. Мы учились на
четвертом курсе в новом высотном зда-
^ч МГУ на Ленинских горах.
Накануне того дня нас, североведов,
неожиданно собрал завкафедрой Вениамин
Григорьевич Богоров и сказал, явно
волнуясь:
— Друзья мои, я, к сожалению,
долгое время не имел возможности
рассказать вам о том, какие дела
разворачиваются на Севере в последние годы.
Но завтра вечером вы о многом
услышите и узнаете — в девятой аудитории
на двадцать первом этаже соберутся
члены Московского филиала
Всесоюзного географического общества. Перед
ними выступит Василий Федотович
Бурханов, начальник Главсевморпути, той
самой организации, где обычно находят
себе место выпускники нашей кафедры.
Прошу всех быть завтра на его докладе.
Соберутся все действующие наши
полярники — пилоты, моряки, ученые, кроме
тех, конечно, кто находится в эти дни
в Арктике.
Назавтра мы пришли слушать
адмирала Бурханова. В глазах рябило от
блеска Золотых Звезд Героев
Советского Союза и Социалистического Труда.
Здесь были и Папанин, и Кренкель,
и Федоров, и первые герои-летчики,
спасшие челюскинцев,- - Ляпидевский,
Водопьянов, Молоков, Каманин — и ге-
рои-седовцы во главе с капитаном Бади-
гиным. Но гораздо больше было людей,
совершенно нам не знакомых, а это
были именно те, кто вес военные и
послевоенные годы находился за кадром,
кто совершал в Арктике настоящие
подвиги, чьи имена никогда не
появлялись в прессе и кого награждали
закрытыми указами, как - бы стыдясь этого.
Начался доклад. Одна за другой
следовали сногсшибательные сенсации.
Впервые измерена в 1948 году
глубина Ледовитого океана в
математической точке полюса — 4033 метра. От
Новосибирских островов через Северный
полюс к канадскому острову Элсмир
протянулся исполинский подводный хребет,
получивший имя Ломоносова. Его
длина 1800 километров, ширина от 60 до
200, на три с лишним километра
возвышается этот хребет (порог, на языке
геологов) над днищами окаймляющих
его подводных котловин Амундсена и
Макарова. Геологами треста «Арктик-
разведка» на всем протяжении
побережья Северного Ледовитого океана, а
также на высокоширотных островах и
архипелагах обнаружены ценные
месторождения нефти, олова, золота, цвет
ных металлов, да и кое-чего другого,
столь необходимого в наш ракетно-
ядерный век (тут Василий Федотович
Бурханов сделал над собой видимое
усилие, чтобы не произнести вслух
витавшее в аудитории слово «уран»).
Герои-летчики, с воодушевлением
продолжал докладчик, становятся
законными помощниками и соавторами наших
славных исследователей. Именно они,
сидящие сейчас перед вами золотозвезд-
ные пилоты Мазурук, Котов, Черевич-
ID •
I X
« •
к U
125

ill
58:
I-
ный. Задков, их коллеги Титлов
(будущий Герой Советского Союза.— 3. /С),
Перов (ему предстояло прославиться
на весь мир четыре года спустя, когда
его экипаж спас от гибели в
Антарктиде бельгийскую экспедицию.— 3. К), и
многие-многие другие сделали в
последние годы выдающееся открытие: они
зафиксировали в Ледовитом океане
гигантские плавучие ледяные острова,
кочующие по всей акватории по воле
ветров, волн и течений.
Эти айсберги-великаны рождаются в
Гренландии, на Шпицбергене, Земле
Франца-Иосифа, Северной Земле, на
островах Арктической Канады. Они
откалываются от краев мощных
ледниковых покровов, которые, словно щиты,
закрывают поверхность околополюсных
архипелагов. В отличие от привычных
нам остроконечных голубых айсбергов
эти ледяные образования имеют
сравнительно плоскую, столообразную
поверхность (в Антарктиде, например,
подобные плавучие острова, еще более
величественные, называют столовыми
айсбергами).
...Горделиво движутся среди морских
льдов эти монолиты пресного льда,
медленно истаивая по дороге. Причудливы
их трассы, иногда траектории пролегают
в границах Центральной Арктики, иногда
дрейф выносит столовые ледяные
горы в Атлантический океан между
Гренландией и Шпицбергеном, и тогда горе
судну, случайно оказавшемуся у них на
пути! Исследовател и по праву пола -
гают, что некоторые «земли»,
увиденные еще два-три века назад (впрочем,
и в XIX—XX веках также), а затем
навсегда исчезнувшие из поля зрения
путешественников, на самом-то деле были
именно такими плавучими островами.
Они либо прекратили со временем свое
существование, либо резко изменили
траекторию дрейфа. Докладчик назвал
среди них полумифические Землю Джил-
лиса, Землю Андреева, Землю Петер-
мана, Землю Короля Оскара, Землю Кро-
кера — ее отчетливо видел во время
похода к Северному полюсу в 1909 году
американец Роберт Пири. А Землю Брэд-
ли обнаружил в околополюсном районе
американец Фредерик Кук годом
раньше (он, к слову сказать, стал
серьезным конкурентом Пири в споре за
право считаться первооткрывателем полюса,
и спор этот так и не завершен по сей
день).
Мы ловили каждое слово докладчика!
Да что — мы! Битком набитая
аудитория-амфитеатр на двадцать первом
этаже МГУ, в которой собрался цвет
отечественной географии, ие раз
разражалась аплодисментами и громкими
возгласами восторга и удивления. Бурха-
иова один за другим сменяли
летчики и штурманы, океанологи и
геофизики, непосредственные авторы
арктических открытий. Мы узнали, что и в 1939,
и в 1946, и в конце сороковых — ня
чале пятидесятых годов в различи^
районах Северного Ледовитого океака
они замечали во время многочасовых
ледовых разведок плавучие острова,
имевшие до 35 километров в длину и
до 25 — в ширину. На одном из них
оказался целый городок из десяти-один-
надцати строений, возле которых стоял
двухмоторный самолет «Си-47» — это
была американская научная
дрейфующая станция Т-3, или ледяной остров
Флетчера!
То есть как это— американская
станция? То есть почему остров
Флетчера? А где же наши? И вот тут-то
наступил Час Торжества: Василий
Федотович Бурханов снова взял слово и
торжественным голосом объявил, что
станция США Т-3 была высажена во ль/*
весной 1952 года, а еще в 1950—1951
дах в Восточной Арктике, в Области
относительной недоступности, на
протяжении 376 суток работала вторая в
истории дрейфующая
научно-исследовательская станция «Северный полюс» во
главе с ленинградцем Михаилом
Михайловичем Сомовым, получившим за тот
дрейф звание Героя Советского Союза!
— Выходи сюда, Мих Мих,—
обратился адмирал к стройному красивому
человеку лет сорока пяти,— покажись,
каков ты есть, пусть теперь все узнают
о тебе и твоих дрейфунах!
Так, с опозданием на четыре года,
мы узнали о потаенном дрейфе, так
в обиход вошло знаменитое сочетание
двух букв — СП (определенно
скомпрометированное Союзом писателей и
«совместными предприятиями*...). И, как
говорится, не переводя дыхания,
начальник Главсевморпути поднял И3 4му
стола президиума еще двоих, Алексея
Федоровича Трёшникова и Евгения
Ивановича Толстикова,— это были
начальники станций СП-3 и СП-4, которым
предстояло через месяц-другой
отправиться в дрейф по Ледовитому
океану. На наших глазах произошло
«обвальное» рассекречивание того, что
делалось в Заполярье, а заодно —-
запоздалое, однако не менее желанное, вос-

становление справедливости,
исторической и нравственной. «Страна должна
знать своих героев» — в тот вечер она
многих узнала.
Мне посчастливилось познакомиться
в начале семидесятых годов с М. М.
Сомовым, много писать о нем, его судьбе
и экспедициях. На Васильевском
острове, в Гавани, в доме начальника СП-2
^ руководителя Первой советской
антарктической экспедиции я несколько
дней подряд делал выписки из
подлинного вахтенного журнала СП-2,
толстой тетради в самодельном синем
переплете. Эту бесценную реликвию
подарили Сомову в Арктическом институте
перед выходом на пенсию, н он,
естественно, не «разрешал» тетради
покидать дом. На титульном листе было
напечатано на машинке:
«Единственный экземпляр. Совершенно секретно.
(Последняя надпись зачеркнута.— 3. К.)
Высокоширотная экспедиции «Север-5»,
и далее, как и весь вахт-журнал —
от руки: «Восточная дрейфующая
станция».
^ Как видите, ее даже не
называли тогда станцией «Северный полюс» —
■Восточная дрейфующая. Она была
высажена в Восточной Арктике 3] марта
1950 года. В мире было неспокойно
и день ото дня тревожнее: «холодную
войну», набиравшую силу, в любой
момент могла сменить война «горячая», и
такой миг настал. Летом вспыхнула
война в Корее, и люди на Восточной
дрейфующей ощутили себя особенно
неуютно — вся радиосвязь велась в
зашифрованном, закодированном виде,
никаких радиоперекличек с родными и
близкими, конечно, не могло быть.
Станция СП-2 готовилась и
высаживалась в обстановке не просто
строгой — безумной секретности,
свойственной разве что заброске какого-нибудь
разведчика-аса во вражеское логово во
время войны! Даже в родном
Арктическом институте в Ленинграде о ней почти
никто не знал, даже близкие тех, кто
•щи целый год отправлялся зимовать
в Центральную Арктику, вместо
эффектного «СП-2» вынуждены были
проставлять на конвертах номер безликого
почтового ящика. И если справедлива
поговорка «На миру и смерть красна!»,
то к участникам дрейфа она не
имела ни малейшего отношения, потому
что мир ничего не знал о них. Они
работали, испытывали невероятные
лишения и всевозможные потрясения
(летнее наводнение на льдиие, пожар в
палатке радистов, уничтоживший рацию,
нападение медведя на метеоролога,
частые разломы ледяного поля,
несколько вынужденных эвакуации в разгар
полярной ночи, в пургу и
сорокаградусный мороз) — как бы без права быть
собой, как бы в глубоком вражеском
тылу. И благополучное, блестящее по
научным результатам завершение
дрейфа, и секретный указ о награждении
всех орденами Ленина, а начальника —
Золотой Звездой, и почести,
обрушившиеся на них после четырех лет
безвестности,— все это было превосходно,
заслуженно, приятно, но... «дорого яичко
ко Христову дню»!
Незадолго до своей смерти (он
скончался в 1973 году) Миха ил
Михайлович поделился со мною «секретными»
эпизодами дрейфа СП-2. И
трагическими (связанными, например, с
катастрофой самолета при взлете со льдины,
о чем, разумеется, не сообщалось в
печати) , и трагикомическими. В
частности, таким.
— Разболелся у меня однажды зуб
под коронкой. Даже на Большой
земле дело не из приятных, а на льдине...
Врача у нас тогда не было, его
доставили лишь поздней осенью, Воловича
Виталия (Виталий Георгиевич — доктор
медицинских наук, полковник, писатель,
был наставником первых наших
космонавтов.— 3. К.) Он, к слову, по
совместительству числился поваром — тоже
юмор, доложу я вам! Ближайший
зубной врач находился на мысе
Шмидта, это на побережье Чукотки.
Одним из рейсов доставили меня пилоты
на берег, привели в амбулаторию.
Врача «компетентные» товарищи
строго-настрого предупредили, чтобы он не
задавал мне ни единого вопроса,
откуда да что. Ои, понятно, всех
жителей поселка знал в лицо, знал и то,
что в этот день никаких экстренных
санитарных рейсов на дальние зимовки или
к охотникам-промысловикам не
совершалось. Словом, свалился откуда-то с
небес чужой дядя, то ли наш герой-
разведчик из-за рубежа, то ли
американский шпион, опекаемый
соответствующими службами! Представляете, как
его разбирало любопытство? Не знал
тот доктор, что я куда больше
него по новостям соскучился, однако я
слова не мог сказать по двум
причинам сразу: мне тоже велели молчать,
да и рот мой полностью в его власти
оказался! Вот так помолчали мы часок-
С &■
о а
X X
127

oJ
ill
о а
no
X к
Ю I-
T X
СП в
другой, и прямо из зубоврачебного кресла
меня опять в самолет — и на льдину...
И сегодня, почти через сорок лет
после того поистине исторического
собрания полярников в МГУ, могу
подтвердить те чувства, какие владели
всеми нами: радость, граничащая с
восторгом, по поводу наших неоспоримых
научных успехов в Арктике, гордость за
старших товарищей, острое желание
как можно скорее приобщиться к
этому великому клану героев, романтиков,
энтузиастов, облеченных к тому же
особым доверием партии и правительства,—
не случайно же они столько лет
держали язык за зубами, чтобы враг,
который, как известно, не дремлет, не узнал
ничего! Ну а то, что одновременно
и мы сами на протяжении целых
десятилетий ничего не узнавали о
собственных достижениях,— что ж, значит, так
надо, значит, быть нам такими же
безымянными героями, как они,
красивые люди из арктической легенды!
Безусловно, ни одному из нас не
приходила в голову мысль о полном параличе
самой науки, об информационном
вакууме, об удушающей завесе, опутавшей
у нас все и вся. Впрочем, говорить
от имени всех не имею никакого права.
Стыдно сейчас признаваться, но такое
же тщеславие распирало меня, когда мою
дипломную работу «Вечная мерзлота
Центральной Чукотки» везли к
машинистке... на лифте! Да-да, именно так, с
девятнадцатого этажа МГУ на девятый,
где в ректорате работала
машинистка, имевшая допуск к секретным
материалам и право печатать «закрытые»
сюжеты. Каждый день, взяв в руки
несколько моих рукописных страничек,
начальница спецчасти географического
факультета везла это убийственное для
любого заокеанского врага сочинение
славной пожилой машинистке...
Все наши курсовые и дипломные
работы несли на себе гриф
«Совершенно секретно». Насколько помню, такой
же гриф содержала увиденная мною в
спецхранилище монография
«Водоплавающие птицы Чукотки» (за точность
названия не ручаюсь). Пожалуй, в тот
момент я впервые задумался над
правомочностью столь безбрежно широкого
применения секретности. Ну ладно,
соображал я, на вечной мерзлоте строят
аэродромы, о которых не должен знать
враг, в ней прокладывают
стратегические дороги, из нее извлекают
ценные ископаемые. Но птицы-то, птицы —
разве они на Чукотке какие-то
особенные? Разве их там приручают, пичкают
особенными биокормами? Разве не летят
они каждую весну из Африки в
Арктику, и на нашу Чукотку, и на
соседнюю Аляску?
Господи, какие там птицы, какая
мерзлота! — это была эпоха массового
маразма, скорее всего — обоюдного, если
говорить о «враге». Впрочем, отдел?
ные детали, кажется, свидетельствуй^
о том, что «те» вели себя
пристойнее наших. Во всяком случае, по
словам доктора Воловича (он поведал мне
об этом в декабре 1992 года), М. М.
Сомов имел приказ взорвать станцию СП-2,
сжечь всю документацию при угрозе
появления американского самолета или
подлодки. А американцы, между
прочим, уже в семидесятые или
восьмидесятые годы прилетели как-то на одну
из наших станций СП, плюхнулись на
лед, не глуша моторов, выбросили ящик
коньяка и шампанского, ящик
апельсинов, приветственную записку на
корявом русском языке — и взмыли в небо!
Такова молва, вряд ли совсем уж
лживая.
Летом 1955 года, окончив МГУ, мы
с женой Наташей, тоже североведом,
отправились на зимовку на полярную
станцию «Русская Гавань»
(северо-западный берег Новой Земли, за 76-й
параллелью). Почти четыре года, с
перерывом на одну зиму, провели мы там,
изучая климат и ледники Северного
острова этого удивительного во
многих отношениях архипелага. Причем
1957— 1959 годы — в составе крупной
комплексной экспедиции, работавшей по
программам МГГ (Международного
геофизического года). Время стояло уже
совсем иное — прошел XX съезд, о
работе которого мы, к слову сказать,
узнали лишь полгода спустя после его
завершения: из-за плохой погоды и
ненадежной радиосвязи с Большой землей
мы не получали регулярной
информации из Москвы, а почту нам брос^
ли с самолета лишь один-два раза в гол
Да еще надо вспомнить, что «гвоздь»
программы съезда, закрытую речь
Хрущева, тридцать с лишним лет открыто
не печатали, и мы даже не знали о том,
что он ее произнес, пока в
навигацию 1956 года не появились в нашей
бухте военные моряки и не рассказали
в общих чертах обо всем, что
происходит в стране и в мире.
128

Моряки эти каждое лето прихоци-
ли к нам на самых разных судах.
Сначала — в основном
гидрографических (они уточняли карту глубин у ново-
земельского побережья), затем все
чаще — на боевых кораблях Северного
флота. Новая Земля становилась
объектом особого назначения: еще в 1954
году она стала полигоном для испыта-
ядерных бомб. Причем не атом-
, а водородных.
Когда летом 1955 года мы прие ха -
ли в Архангельск, чтобы плыть на
ледокольном пароходе «Г. Седов» к месту
зимовки, до нас дошли слухи о том, что
все ненецкое население Новой Земли —
несколько сот промысловиков с
семьями — было почему-то в кратчайшие
сроки погружено на суда и вывезено на
материк. Часть осела в Архангельске,
часть — в Нарьян-Маре и других
пунктах Ненецкого национального округа.
В их числе был и легендарный Илья
Константинович Вылка, Тыко Вылка,
«президент» Новой Земли, как любил
называть себя он сам и его
соплеменники. Любопытно, что даже в 1972 го-
j?K писатель Юрий Казаков в очерке
ь^ылке ни словом не обмолвился о том,
4tv> его герой был принудительно
увезен на Большую землю. О подлинной
причине переселения (вместе с
аборигенами Новой Земли оттуда
эвакуировали и русских охотников, тоже
промышлявших здесь песца, медведя,
морского зверя) мы сами начали
догадываться лишь много месяцев спустя,
когда на станции стали появляться
моряки с диковинными приборами — альфа-
бета-гамма-радиометрами...
О полигоне, о многочисленных
испытаниях водородного оружия в 1957—
1959 годах, невольными
(подневольными! ) свидетелями и в какой-то мере
участниками которых сделались мы,
зимовщики Русской Гавани, я уже
подробно писал в журналах «Знание -
сила» и «Наука в России». Сейчас же
хочу особенно подчеркнуть то, что
относится к выбранной мною теме
«холодна войны» и секретности.
Поскольку шел Международный
геофизический год, по всем его законам
полагался свободный доступ любого
иностранца на любой научный объект в
Арктике, Антарктике, в тропиках, на
экваторе, на островах Мирового
океана. Поэтому абсолютно законным и
естественным выглядел вопрос, который мы
задали очередному старшему
лейтенанту, поселившемуся у нас на зимовке
со своим помошником-матросом и
хитроумным прибором:
— А как же быть, если сюда
попросится кто-нибудь из американских,
английских или скандинавских
гляциологов? Его пустят?
Ответ был совершенно
невоспроизводимым и в переводе на
литературный язык свидетельствовал лишь, что,
конечно, его пустят, всенепременно
пустят... под воду, туды-то его и растуды-то,
к такой маме и к этакой! Не только
никаких иноземцев и близко не
подпустят к архипелагу (он будет
оцеплен кораблями Северного флота, во
всяком случае с баренцевоморской
стороны), продолжал старший лейтенант,
но и вы, кролики вы наши
подопытные, как миленькие, свернете ваши
дурацкие научные наблюдения и во время
каждого взрыва (а их будет до...) ваше
место здесь — на берегу. Все эти, как их
там, гляциологические исследования на
ледниковом щите свернете по моему
сигналу — и бегом на побережье,
грибовидные облака страсть как не любят
глазеющих на них!..
Обо всем, что происходило на ново-
земельском полигоне, стали открыто
писать лишь год-два назад. Я До сих пор
не знаю, где конкретно находилась
зона взрывов, какой мощности они были
(в те времена Хрущев грозился
взорвать 100-мегатонную водородную бомбу,
но, кажется, не решился), какие
опыты при этом проводились. По слухам,
на военно-морской базе,
обслуживающей полигон, жили многие тысячи
людей, в том числе и немало ученых
разных профессий. Там располагались
клетки с подопытными животными,
включая, по слухам, обезьян. Через
облака, образующиеся при взрывах,
пролетали добровольцы-летчики, одетые в
свинцовые скафандры и получавшие,
как гласит молва, «Золотые Звезды»
за такие самоубийственные
эксперименты. Словом, разговоров вокруг Новой
Земли всегда хватало, факты же только-
только начинают появляться. Дай Бог,
чтобы объявленный мораторий на
ядерные испытании на Новой Земле не был
бы кем-то отменен.
Что касается режима секретности
самой работы на полярной зимовке, то
он практически не сказывался на
нашем быте. При строжайшем
формальном запрете входить в радиорубку мы
торчали в ней часами, чтобы узнать от
радиста какую-нибудь свеженькую
новость из внешнего мира. Если же при-
го «)

m "I
•9
1:
с о.
I к
т I-
X X
ходила шифрованная радиограмма, а это
случалось почти ежедневно, мы просто
терпеливо ждали, когда начальник
станции раскодирует ее и перескажет
собственными словами. Чаще всего
шифровки касались несчастных случаев на
зимовках, аварий судов или авиакатастроф
в Арктике. Нередко это были политнакач-
ки, призывы «еще теснее сплотить
молодежь зимовки в свете решений
очередного исторического съезда ВЛКСМ» —
в таких сверхсекретных депешах
обычно содержались примеры недостаточно
тесного сплочения, непременные
оргвыводы и угрозы в адрес потенциальных
протирников крепких идеологических
объятий!
Каждый сотрудник полярной станции
был обязан внимательно следить за
морем и небом, и если появится там
неопознанный плавающий либо
летающий объект, незамедлительно сообщить
начальнику. Тот мгновенно запирался в
специальной шифровальной комнатке и
через полчаса-час отдавал радисту
листок с цифрами (впрочем, будучи
радистом, он обычно сам отстукивал на
ключе радиограмму из пятизначных
групп цифр). То и дело происходили
курьезы. Например, весной 1956 года
мы почти ежедневно стали замечать
высоко в небе четкие белые самолетные
следы, тогда как самой машины не было
видно,— очевидно, высота превышала
10 километров. Помню, то один, то
другой из нас в возбуждении вбегал в
комнату начальника и кричал: «Михаил,
там опять самолет, прямо над нами!»,
и тот мгновенно садился за работу.
Однако вскоре выяснилось, что на все
наши своевременно
продемонстрированные образцы бдительности Диксон либо
не отвечает совсем, либо
отделывается сугубо бессмысленным
распоряжением: «Продолжайте наблюдение»!
Разгадка пришла позднее — над Новой
Землей, как н над всей Арктикой,
регулярно проходили полеты наших,
только что сконструированных «Ту», «Ла»,
«Илов», «МиГов», сверхзвуковых и
прочих грозных новинок «оборонной
техники». Никакой враг в наши просторы
не вторгался, а если и пытался
сделать это в районе побережья, то
тотчас «уходил в сторону моря», то бишь
в море, под воду, как несчастный
«кореец», в 1983 году.
Весной 1959 года я получил
тяжелое обморожение во время работ на льду
Баренцева моря и навсегда покинул
Русскую Гавань. Славные полярные
пилоты увезли меня на Большую землю, где
последовали операции, ампутации и
высокое звание инвалида
коммунистического труда... Почти десять лет ушли на
то, чтобы я привык к новой жизни и
постепенно вновь обратился к Арктике.
Сначала — в историко-литературном
плане (стал писать очерки и книги о
людях Севера), а затем решился вновь
побывать там. Точнее сказать, эти ^
процесса шли параллельно: в 196Т—
1968 годах я писал первую свою
брошюру «Между двух океанов» для
Политиздата, а февраль — март 1968 года
провел на Земле Франца Иосифа, после
чего осмелел и стал наведываться в
Заполярье регулярно. Каждая поездка
приносила очерк.
Политиздатская брошюра была
посвящена истории освоения Северного
морского пути, дороги в Ледовитом
океане, соединяющей два других океана.
Атлантический и Тихий. Рукопись была
одобрена в издательстве, получила
положительный, хотя и пронизанный
«сталинистской» идеологией, отзыв
адмирала В. Ф. Бурханова (он настойчиво
рекомендовал автору упоминать наив/
нование ледокола — «Сталин», минонс^
ца — «Сталин», а не «Сибирь» и
«Самсон», как это повелось с эпохи XX
съезда). И вдруг взволнованный редактор
сообщила мне, что цензура оспротиви-
лась публикации брошюрь из-за
протеста... Общества советско-египетской
дружбы! Можете себе п*~ , гав! гь такое?
Я не мог, пока мне все не растолковали.
Совсем недавно, в конце 1У92 года,
газета «Известия» написала об этом
откровенно и очень доходчиво:
Северный морской путь, оказывается,—
своеобразный дублер Суэцкого канала!
(Позор, что я, автор брошюры об этой
ледовой трассе, сам о том не
догадался!) Да-да, все верно, маршрут из
Европы в Юго-Восточную Азию, в Японию
и Китай по Ледовитому океану на
тысячи миль короче, чем через Суэцкий или
Панамский каналы, а тем более — вокруг
Африки! Многие страны Запада уже т^
да, в конце шестидесятых годов, были
весьма заинтересованы в освоении для
себя этой трассы, теплоход «Новово-
ронеж» в навигацию 1967 года
совершил рейс из Западной Европы в
Японию меньше чем за три недели, о чем
я с удовольствием написал в брошюре,
не задумываясь над судьбой южных
каналов,— и поплатился за это. Издание
решено было заморозить.
130

Собственно говоря, во всем опять
были виноваты евреи: сионистское
государство Израиль напало на
прогрессивный Египет и на долгие годы сделало
Суэцкий канал несудоходным. Наш
арабский друг лишился немалого дохода от
эксплуатации своей «национальной
артерии», а Советский Союз в лице некоего
Каневского 3. М. (именуемого в
издательском договоре «Автором») выступил
фопагандистом дублирующего этот
злосчастный канал Северного морского
пути, стал эдаким зазывалой,— дескать,
к нам, к нам идите, господа западные
предприниматели, фрахтуйте наши суда,
нанимайте наших ледовых лоцманов,
наших воздушных ледовых разведчиков,
и мы в кратчайшие сроки доставим
ваши грузы на Тихий океан!
На мою беду, одним из лидеров
того Общества дружбы был А. А.
Афанасьев, зам. министра Морского флота
и куратор Северного морского пути.
Он, конечно, знал, что само
сопоставление Арктической трассы и канала в
южных морях абсурдно, что никакой
конкуренции здесь быть не может, ибо
ледовый маршрут чрезвычайно опасен, велика
Цепень риска напороться на льды, за-
^рять в них, капиталист сам должен
решать, какой вариант выбирать и т. п.
Но Афанасьев любил бывать в
арабских странах и меньше всего хотел
ссориться с гостеприимными хозяевами.
Понадобились экстренные меры по
спасению брошюры, помогли
доброжелатели из афанасьевского окружения, из
текста пришлось убрать всякое
упоминание об экономических выгодах, какие
сулит северный маршрут. В итоге
книжица вышла, но еще целые десятилетия
невозможно было в полный голос писать
о трассе, запрещалось даже
именовать ее Северным морским путем —
вернее, газетчикам было можно, а вот
из книг особая полярная цензура
аккуратно вырубала все
разглагольствования на тему о международном
значении этого Великого пути.
Как только мы ни изощрялись! Писали
ч^довый маршрут», «дорога во льдах»,
«трасса отважных», «полярными
маршрутами». После замечательного похода
атомного ледокола «Арктика» к
Северному полюсу (август 1977 года) этот
корабль, во-первых, переименовали в
«Леонида Брежнева», а во-вторых, сам
Леонид Ильич изрек слова о «нашей
национальной транспортной магистрали»,
что еще на добрый десяток лет
поставило непреодолимый заслон перед
иноземцами, искренне желавшими
установить научные и торговые контакты с
нашими арктическими ведомствами. Лишь
в самые последние годы ситуация
разительно стала меняться, и теперь по
трассе Европа — Япония почти каждую
навигацию следуют российские транспорты
с иностранными грузами.
Доступ в Арктику до самого
недавнего времени всячески ограничивали,
заставляя всех командированных —
геологов, корреспондентов, энтузиастов
полярного туризма — обзаводиться
пограничными пропусками через
паспортные столы отделений милиции.
Унизительная, тягучая процедура, как
правило, завершалась благополучно, всякий
раз оставляя лишь неприятный осадок
из-за осознания полнейшей собственной
беспомощности. Однажды Валентина
Шацкая, славная путешественница-оди-
ночница, на счету которой немало
дальних арктических маршрутов, в том
числе пройденных полярной ночью, решила
созорничать и пройти но Заполярью,
минуя все заслоны. Что и сделала в одну
из зим, сойдя с поезда где-то перед
Воркутой и пройдя сотни километров
«по тылам» доблестных охранителей
государственной границы, после чего дала
в их адрес задорную телеграмму:
мол, имею честь доложить, что я,
Шацкая Валентина Дмитриевна, та,
которую вы не раз ловили и пытались
выдворить из любимой Арктики, только что
завершила лыжный переход до Амдермы,
откуда можете теперь меня изгонять,
желательно — по воздуху, за ваш счет!
Во время первой в моей новой
жизни поездки в Заполярье зимой 1968
года тоже произошел забавный случай.
Мы летели на Землю Франца Иосифа
(ЗФИ), на остров Хейса, где
проводились запуски метеорологических и
геофизических ракет. В ту первую
журналистскую командировку меня послала
редакция журнала «Знание — сила».
Одним из руководителей исследований был
мой прежний начальник по Русской
Гавани Михаил Алексеевич Фокин. Он-
то и зазвал меня к себе в гости на
ЗФИ. Нас летело туда .несколько
человек, в том числе специалист по
метеоракетам Морис Майяр, уроженец
Парижа, департамент Сены и У азы. Не помню
почему, но у него на руках вместо
серьезных документов имелась только
справка (без фото), выданная нашей
Гидрометеослужбой и гласившая, что
Морис — это Морис. Великолепнейший
подарок любой проверяющей службе!
« О.
1Ш
X к
•D I-
X X
■за

с а
X Я
те
* и
По каким-то абсолютно
непостижимым причинам, столь характерным для
нашего государства, именно тогда, в
феврале 1968 года, не требовалось
пограничных пропусков ни в Амдерму, ни в
Диксон, через которые пролегал наш
маршрут. А в Диксоне был заранее
зафрахтован самолет на ЗФИ, на
который не нужно было оформлять
никаких дополнительных документов. Но —
гримаса судьбы! — за два дня до
нашего вылета, 4 февраля, снова
оживились «непущающие» и ввели
обязательные погранпропуска. Мы об этом
узнали только после посадки в Амдерме,
в Москве нас пропустили в самолет
беспрепятственно. И вот в Амдерме,
едва затихли моторы, в фюзеляж вошли
военные с автоматами и объявили,
что идет проверка пропусков. Все
пассажиры были местными жителями,
возвращавшимися из отпусков и
командировок, у них в паспортах стоял
соответствующий штамп, и их выпустили на
волю спокойно. А мы шестеро влипли
основательно. Наш старший. Юра Тули-
нов, ракетчик и заодно переводчик при
Морисе, стал объяснять
пограничникам, что мы законно купили билеты в
Черкасском переулке («Вот видите, тут
стоит штампик с датой продажи?») и
знать не знаем об очередных
новшествах. Но воины стояли насмерть:
— Сейчас всех вас высадим и
следующим рейсом отправим за ваш счет в
Москву, и вообще скажите спасибо, что
не задерживаем до выяснения всех
обстоятельств.
Спор разгорался, кинооператоры,
летевшие на остров Хейса, предъявили
какие-то свои бумаги, из коих
явствовало, что они должны снять спецфильм
по заказу Гидрометеослужбы (вероятно,
именно этот довод подействовал
больше всего). Морис сидел рядом со мной
у окошка, глазел на «МиГи» под
брезентом, стоявшие рядом со
взлетно-посадочной полосой (аэродром в Амдерме
обслуживал и мирных, и «немирных»).
Перехватив его взгляд, я небрежно
шепнул ему по-английски:
— Это наши новейшие пассажирские
межконтинентальные лайнеры.
На что он, прекрасно
чувствовавший юмор, тут же отреагировал:
— Да-да, я такие уже видел в
Гренландии, на американской военной базе
в Туле!
Устав препираться с нами,
пограничник зло спросил:
— Сколько вас всего-то? Шестеро?
Так, этот, этот, этих двое, а вон тот
товарищ у окна, он тоже с вами? Где
его паспорт?
Юра Тулинов в отчаянии воскликнул:
— Этот товарищ из братской
Франции, он француз, понимаете ли, он с
нами летит на остров Хейса — помогать
советским друзьям запускать ракеты в
высокую стратосферу, только паспорт...
К счастью, Юра не успел признать
ся в том, что Морис беспаспортный
потому что пограничник с уважением
изрек:
— А, француз, иностранец, значит.
Ясно. Можете следовать дальше. Ваш
самолет на Диксон через два часа.
На остров Хейса мы прилетели после
двухнедельного изматывающего
ожидания погоды в Диксоне и не менее
изматывающих банкетов в честь
«французского товарища» (кстати, местные власти
на всех нас смотрели как на
сопровождающих из КГБ и долго не
верили, что это не так; когда же
поверили, враз потеряли интерес и к
«сопровождающим», и к самому Морису).
На Хейсе все было сердечно и
трогательно, однако через полчаса после
нашего прибытия мой друг Миша
кин смущенно сказал мне, чтобы я н
стил нашу общую знакомую по Главсев-
морпути Людмилу Николаевну,
служившую здесь... в спецчасти. Ну что ты
будешь делать: через двенадцать лет после
XX съезда, после всех Солженицыных и
Шаламовых, тут, за 80-й параллелью,
где человек человеку — исключительно
друг, по-прежнему не дремлют
вездесущие «органы». Я пошел в соседний
сборный домик.
— Здравствуйте, дорогой мой,—
заулыбалась Людмила Николаевна.—
Рада, очень рада вас видеть в добром
здравии. А супруга ваша как? Ведь
сколько она натерпелась тогда в
Русской Гавани, когда вы замерзали, не
приведи Господь! Значит, и супруга в
порядке? И сынок у вас, говорите, пять
лет скоро? Рада, сердечно рада за вас.
А где ваш допуск?
Клянусь, я ничего не преувелич*??
И менее всего хочу представить эту
милую женщину, мать двоих или троих
детей, полярницу и вдову полярника, как
бессердечную чекистку — нет, она была
всего лишь рабой режима. Впрочем,
и мы, остальные, были таковыми. Ну,
может, крепостными, но это в лучшем
случае. Я честно ответил, что никакого
допуска у меня нет и быть не
может — я на пенсии, инвалид первой груп-

пы, прилетел от журнала,
выходящего тиражом 600 тысяч экземпляров,
так что публиковать будем лишь то,
что можно, все «закрытое» мне не
нужно. Тут-то она и оживилась: ага, раз
закрытое не нужно, значит, вам
запрещено посещать домик геофизиков,
домик-лабораторию по изучению
атмосферного озона, телеметрию, естественно,
.^диолокатор и техническую позицию,
tV есть ангар, откуда производится
запуск ракет,— самое для меня
интересное место.
Я ошарашенно спросил:
— А о чем же я тогда буду писать
глазами очевидца?
Она ответила коротко и
исчерпывающе:
— О людях, о замечательных
наших полярниках.
В раздражении я запальчиво
выкрикнул:
— А Морису тоже запрещено там
бывать? Он, собственно, для чего сюда
прибыл, людьми любоваться или
налаживать приборы слежения за ракетами?
Людмила Николаевна, похоже, даже
обрадовалась:
■»" Ваш француз меня абсолютно не
волнует, его оформляли другие
инстанции. Поэтому он будет ходить везде,
где захочет, я лично за него не
отвечаю. Он вообще не должен знать о моем
существовании.
Каюсь, я выкинул злую шутку:
— Тогда на ближайшей вечеринке,
а именно 23 февраля, в день
Советской Армии, я подведу его к вам,
представлю и намекну ему, чтобы он
пригласил вас на танец.
На Людмилу Николаевну было
жалко смотреть: она по-настоящему
испугалась, и потребовались
дополнительные усилия, чтобы вывести ее из
этого состояния. Правда, и о моем допуске-
недопуске она больше не заговаривала.
и я шлялся, где хотел. Кроме,
конечно, домика телеметристов — телеметрия
всегда была под особо бдительным
присмотром и на Большой земле, и в Арктике.
т!есколько месяцев спустя, написав
очерк о ЗФИ «Есть Земля на Севере...»,
я поехал визировать текст в Обнинск,
в Институт экспериментальной
метеорологии , осу ществл я в ший все ракетные
запуски на острове Хейса.
Начальник первого отдела,— как водится,
отставной подполковник — долго изучал
мои двенадцать страничек. Ставил
вопросы, галочки, стирал их, снова
ставил. Потом обратился ко мне:
— Тут вы приводите слова Юрия
Мирзаянца: «Вот этим самым пальцем
я пустил на ветер штук семьсот
ракет». Вы, что, намекаете на то, что мы
деньги на ветер бросаем? Это
оскорбительно для всех тех, кто работает на
полигонах.
Сегодня с чистой совестью должен
признать, что он был прав. Юрка,
конечно, просто балагурил, а я сохранил
его фразу исключительно для
оживления довольно сухого
научно-технического текста. Однако в тот момент,
страшно боясь, что секретчик загубит
весь очерк, я не нашел ничего
лучшего, как возразить ему:
— Что вы, что вы, Николай
Иванович, кто же позволит себе
потешаться над столь ответственной и
трудной работой! Просто метеоракеты на
Хейсе запускают на высоту сто
километров, в частности для изучения
скорости и направления ветра. Вот это мы с
Юрой и имели в виду, разве что
получилось не совсем удачно — «пустил на
ветер»...
И Николай Иванович вдруг сказал:
— Это совсем другое дело, теперь я
понял,— и с этими словами поставил
на первой странице свою визу:
«Разрешаю к печати».
С острова Хейса я возвращался тем
же путем, через Диксон и Амдерму.
Рядом со мной в кресле сидел радио-
локаторщик Лева —он летел в отпуск,
чтобы летом снова вернуться на ЗФИ.
Мы оба дремали, но где-то южнее
Архангельска проснулись, стали
вглядываться в далекую землю внизу и почти
одновременно увидели... боевые ракеты
на старте, очень похожие на те, что
служат науке (в сущности,
последние, как правило, ведут прямое
происхождение от постепенно устаревающих
ракет ПВО). Лева изрек:
— Это Плесецк.— И увидев мое
недоумение, добавил: — Ну, Мирный,
другими словами. Неужели не слыхал?
Я знал, что есть в тех краях
станция Плесецкая, знал, разумеется, о
городе алмазодобытчиков Мирном в
Якутии, но об архангельском Мирном
слышал впервые, и немудрено — этот
сверхсекретный северный космодром,
построенный в начале шестидесятых годов,
никогда не «звучал» ни в прессе, ни
по радио. Как, впрочем, и еще один
объект, Капустин Яр под Волгоградом,
но о нем кое-что все же
просачивалось во внешний мир. Во всяком слу-
• о.
х к
С
С
X X
ГО «

п
пи
« а
«3
чае, хейсовские ракетчики то и дело
поминали в разговорах Капустин Яр, а вот
о Плесецке молчали. Минуло еще
двадцать с лишним лет, прежде чем
заговорили и о нем, в «Огоньке» № 50—52
за декабрь 1992 года опубликовали
даже большой очерк «Секретный объект»,
в котором поведали и об истории
космодрома (ее начало датируется 1959
годом) , и о страшной катастрофе —
взрыве 18 марта 1980 года, когда погибло
48 человек (аналог — взрыв на
Байконуре и гибель маршала Неделина в 1960
году), и о том, что именно отсюда,
из Плесецка, собирались «защитить» в
1962 году «Остров Свободы» во время
опаснейшего кубинского кризиса.
Лет через пять после того, как я
совершенно случайно узнал об этом
официально не существующем пункте, мне
пришлось столкнуться с одним
чрезвычайно распространенным и, по-моему,
недостаточно оцененным явлением нашей
жизни, подпадающим под знаменитый
лозунг «Болтун — находка для шпиона!»
В поезде Москва — Архангельск ехала
группа ученых и инженеров
проводить эксперимент в Белом море на
одном из ледоколов. Меня командировал
туда все тот же журнал «Знание —
сила». Двое наиболее важных
товарищей располагались в отличие от
остальных в спальном вагоне с
двухместными купе. Я решил, не теряя времени,
прямо в дороге побеседовать с ним и
о будущих испытаниях и направился в
привилегированный вагон. Путь мне
преградил суровый проводник. Выслушав
меня, он безапелляционно заявил, что
людей, похожих на описанных мною,
во вверенном ему вагоне нет, он
«своих» знает наперечет. И вот тут-то
началось:
— И не уговаривайте — не пущу,
нету тут таких. Не верите? Ладно.
Берем первое купе. В нем адъютант
адмирала с Новой Земли, он всегда
один ездит, с документацией, а
адмирал с женой — в соседнем купе.
Далее, двое из Северодвинска, с завода
атомных подводных лодок (его
называют СМП, Северное
машиностроительное предприятие.— 3. /С.), там как раз
недавно утечка ядерного топлива
случилась, они, почитай, второй месяц у
меня курсируют взад-назад, с их в Москве
стружку сымают. Теперь, номер
четвертое. Ага, там полковник из Плесецка,
ну, с космодрома того самого. (Я
вовремя ввернул: «Как же, как же, кто
же не знает Мирного», чем явно
потрафил рассказчику.— 3. К.).
Послушай, что я тебе расскажу. Этот
полковник руководит там строительством и
набирает вольнонаемных — сами вояки
не справляются. А вольнонаемных
надо долго оформлять, водить через
комендатуру, через проходную, и каждый
раз списки заново составлять, а те
придираются: чтой-то у вас вчера было
двадцать девять мужиков, а сёдни дв^
дцать восемь? Непорядок! Ну полковник
и удумал водить их в обход
проходной. Нашли дыру в заборе и скрозь
нее шастают туда и обратно, а на
территории никто не интересуется, сколько
да чего. Вот, понял, какой человек
в четвертом едет? В пятом... Погоди,
кто же у нас в пятом?
Проводник, заинтересованный,
кажется, больше, чем я, без стука
раздвинул дверь в купе. Там сидели мои
потенциальные собеседники! Ним ало не
смутившись, словоохотливый владелец
государственных тайн обратился ко мне:
— Ну вот и нашлись твои товарищи,
я же говорил, что всех наперечет тут
знаю. Чайку принести вам, дорогие мои?
Мне оставалось только пожалеть, «^о
«мои» ехали в пятом, а не в восьмЛ
купе — сколько секретов я бы еще узнал
от своего осведомителя.
Секреты, секреты, секреты... Когда же
иссякнет неистребимая потребность в
них? Можно смело сказать — никогда.
Еще Ильф и Петров обессмертили эту
тему: «Мы сидели в Севастополе на
берегу энского моря»! Энские полигоны,
великолепно различимые с любого
«вражеского» спутника, потаенные ядерные
взрывы, о которых тотчас становится
известно в зарубежных странах
(причем с великой точностью называются
координаты полигона на той же
Новой Земле, которых мы, российские
жители, не знаем по сей день),
засекреченные месторождения алмазов в
Архангельской области и золота — на
ледяном архипелаге Северная Земля, о чем
вам наперебой поведают аборигены, едвя
вы заговорите с ними о погоде или ^
нах на спиртное...
А мы продолжаем бдительно
стискивать губы, понимающе кивать, с
почтением глядя на пресловутый
«совсекретный» гриф (какое хищное, однако,
словцо!)... •

Вся
надежда
на мышей
Чтобы разгадать тайны
СПИДа, Майкл Маккыон
пересадил мышам человеческую
иммунную систему. Эта
сногсшибательная идея пришла
ему в голову январской ночью
1987 года, когда он ехал
домой из Центральной
больницы в Сан-Франциско. На
его глазах пациенты,
зараженные СПИДом, один за
другим становились жертвами
этой болезни. Их иммунные
системы, пораженные
таинственным вирусом, напрасно
боролись с прогрессирующей
болезнью.
Большинство из них
умирало от пневмонии, вызванной
микробами пневмоцистис ка-
рини, облюбовавшими
человеческие легкие. У больных
СПИДом микроб разрастался
неудержимо, заполняя легкие
удушающей пеной. Маккыон
беспомощно наблюдал, как его
пациенты погибали в муках.
Все свое время ученый
проводил в лаборатории, стараясь
разгадать тайну СПИДа.
И вскоре открыл решающую
фазу в развитии вируса
СПИДа, когда тот порази^
иммунные клетки человека.
Однако лабораторные
пробирки не могли сказать
иммунологу, что же происходит
в сложной сети иммунных
клеток в теле пациента,
зараженного СПИДом. Они не
могли ■ответить на вопрос,
почему вирус вызывает столь
гибельное разрушение Т-лим-
фоцитов, этого основного
инструмента иммунного
сопротивления.
Маккьюн нуждался в
живой модели, системе, в
которой атаку на вирус можно
было бы наблюдать и
анализировать, а затем
обезвредить экспериментальными
лекарствами или вакцинами. Но
какой может быть эта
живая система? Какое
животное использовать? До сих пор
только шимпанзе подвергались
воздействию вируса СПИДа.
Но в отличие от людей они
им не болели.
Может быть, использовать
мышей, любимцев
иммунологии? Они быстро
размножаются, и их нетрудно
разводить в больших количествах.
Единственным недостатком и,
главное, важным было то,
что вирус СПИДа не
проникал в иммунные клетки
мышей. Вот почему задача Мак-
кьюна казалась
неосуществимой. Чтобы найти живую
необходимую модель, ему
следовало отыскать
какого-нибудь гибрида, фантастическое
животное, похожее на
химеру из греческой мифологии.
И неожиданно Маккыон
вспомнил, что во время
исследований были созданы
мутанты белых мышей, которые
генетически были лишены
способности создавать
собственную иммунную систему.
Почему бы им не пересадить
чужую иммунную систему,
например человеческую?
Маккьюн представил свой
план коллегам. Однако те
решили, что ничего из этой
затеи не выйдет, и окрестили
идею безумной. Но Маккьюн
решил не сдаваться и
основал биотехнологическую
фирму «Системикс», в которой
в одном из стерильных
помещений обитают мыши в
специальных кабинках. Здесь
стерильность и повышенное
внимание обязательны, потому
что все мыши не имеют
иммунной системы, они
родились с иммунной
недостаточностью. «Если этих животных
лишить стерильности, они
тотчас заболеют пневмонией,
вызванной микробами
пневмоцистис карини,— говорит
Майк Маккьюн.— Эти мыши
настолько уязвимы, что даже
воду им дают пить,
напичканную антибиотиками».
На противоположной
стене располагаются тоже
кабинки с белыми мышами,
которые вопреки тому, что не
потребляют воду с
антибиотиками и не живут в полной
стерильности, не болеют
пневмонией. Они тоже появились
на белый свет с иммунной
недостаточностью, но после
этого им пересадили
иммунную систему, которая, по всей
jp| дятности, их оберегает,—
человеческую.
Идея Маккьюна может
оказаться революционным
событием в истории медицины.
Ему не только удалось
создать свою химерическую
мышь, но и показать, что
она — полезная модель для
изучения СПИДа. В декабре
прошлого года Маккьюн и его
коллеги сообщили, что
определенное количество мышей
с человеческой иммунной
системой было заражено
вирусом СПИДа, который
размножился в иммунных клетках.
В настоящее время в
лаборатории «Системикс» группа
Маккьюна ведет наблюдение
за сотней таких мышей, чтобы
определить, развивается ли
болезнь века по тому же
методу, что и у людей.
«Основной вопрос состоит в том,
чтобы узнать, действительно
ли мыши могут заболеть
СПИДом,— говорит Ирвинг
Уайтсмен, один из
иммунологов «Системикс». — Могут
ли мыши, которых оберегает
от пневмонии человеческая
иммунная система, заболеть
пневмонией, после того как
в их организм проник
вирус СПИДа. Наши мыши —
чудесная модель для
исследования заболевания, о
котором мы знаем так мало».

АКТУАЛЬНОЕ ИНТЕРВЬЮ
В поисках третьей силы в Эшерах
Грузино-абхазский конфликт дополняется слухами о Российской военной
сейсмической лаборатории под Сухуми, в Эшерах. Люди говорят о каких-то секретных
аспектах ее работы, газеты намекают на таинственные геофизические связи
лаборатории аж с Невадским полигоном США, пишут о том, что создана совсем
новая наука — военная сейсмология, обладающая такими видами оружия,
которые и не снились армии прежде. Так вот, существует ли военная сейсмология,
и если существует, то что она собой представляет?
С этим вопросом мы обратились к члену-корреспонденту Российской
Академии наук Алексею Всеволодовичу Николаеву.
А. Николаев: — Военная сейсмология существует, мы ее называем
«военно-прикладной», подразумевая под этим не совсем узаконенным термином проблему
контроля подземных ядерных взрывов. Чтобы контролировать эти взрывы, на
территории бывшего СССР построена сеть специальных сейсмических станций.
В отличие от мировой сейсмологической сети, где сейсмический канал настроен
на регистрацию большого класса землетрясений разной силы и удаленности и
потому имеет широкую частотную полосу пропускания, на специальных
станциях стоит задача выделения слабых проявлений первой, продольной волны от
взрыва. Частотная полоса регистрации здесь узкая (0,9—1,5 герца), поскольку
известно, что при подземном ядерном взрыве возбуждаются волны с частотой
колебаний около 1,3 герца. После того, как сигнал «пойман», пытаются
определить его силу или тротиловый эквивалент. Определить глубину заложения заряда,
свойства окружающих пород тоже желательно, но это сделать труднее.
Все станции контроля устроены одинаково, это военная система, и там все
строго зарегламентировано. Контролируются все события на удалении многих
тысяч километров, в том числе и в Неваде, и в Лобноре... Это чисто сейсмч- -
ческая проблема. Здесь нет, разумеется, никаких секретов, которые могли
влиять на воюющие в Абхазии стороны.
Полезно знать, что грузинские сейсмологи опубликовали 26 апреля 1993 года
обращение, в котором сказано, что в связи с домыслами про обсерваторию в
Эшерах, хорошо бы допустить туда международную контрольную комиссию...
Корреспондент: — Но а разговоры про Неваду, про «тайный канал связи»
Сухумской станции и ядерного полигона? Есть в этом какой-то резон?
А. Николаев:—Любой источник связан с приемником сейсмическими
лучами, и эту трассу можно рассматривать как «канал связи». Вот мы
разговариваем, и каналом нашей связи служит воздух между нами. Слои Земли, по которым
передаются волны от взрывов,— это тоже каналы. Что касается «тайны», то,
конечно, сейсмический канал можно рассматривать как тайну, поскольку на
глубину, где пробегают волны, не влезешь и их «разговоры» не подслушаешь.
Можно сказать, что существует «тайный канал связи» Эшер с Невадой.
Корреспондент: — Ну а модный термин «конверсия» применим к военной
сейсмологии? Можно ли использовать военную сейсмическую сеть для решения
вполне невоенных задач?
А. Николаев: — Элемент конверсии есть. Раньше военная система была
замкнута в себе. Однако станций этих довольно много, они регистрируют и далекие,
и близкие землетрясения. И эти данные можно отдавать в общую обработку,
что повысит эффективность мировой сейсмологической сети. Как раз сейчас
обсуждается вопрос о создании российской федеральной сейсмологической службы.
полагается, что она будет включать несколько сетей, в том числе и
Договариваются и о том, что на сейсмических станциях Министерства обороны
будут поставлены дополнительно сейсмические регистраторы с характеристиками,
удобными для улавливания толчков от землетрясений. Тут важно заметить, что
после распада Союза мы «потеряли» многие сейсмичные регионы, Россия в
значительной степени асейсмична. Но растущие техногенные нагрузки и экологически
рискованные объекты требуют внимательного отношения даже к слабым, в том
числе наведенным сейсмическим толчкам. Так что сеть будет сгущаться в регионах,
потенциально опасных с точки зрения сейсмических событий.
Корреспондент: — Следующий вопрос находится несколько в стороне от темы,
но в русле многих ваших работ. Вряд ли кто-то сомневается, что окружающая

природа влияет на самочувствие людей, на их психику. Существует ли обратное
влияние? Конкретно: воздействует ли на землетрясения вражда, войны, злоба?
А. Николаев: — Конечно, природа влияет на самочувствие людей. Взять хотя
бы шестидесятилетнюю периодичность изменения скорости вращения Земли,
которая влияет на погоду не менее, чем солнечная активность, о чем мы знаем из
работ Чижевского и других ученых. Эта периодичность обнаруживается и в режиме
землетрясений. Мир землетрясений — очень интересный мир. Подобно тому, как мы
влияем друг на друга и сильно зависим от обстоятельств, так и землетрясение,
пока оно готовится, испытывает воздействие всего на свете: погоды, приливов и
прочего. Эта стихия влияет на наш социум: жертвы, разрушения, переселение
людей, меняется социальная структура общества. Что касается обратного влияния,
я думаю, что и на людей, и на землетрясения влияет какая-то третья геофизическая
сила...
Записал ГАЛКИН И.
Это странное сходство
(Начало на стр. 60)
хотя и избегал натурфилософских
рассуждений, нередко вспоминал в своих
трудах Шеллинга и писал, что при
созерцании полей и лесов «целое
оказывает действие на фантазию», и тот, чей
ум достаточно развит, чтобы обнять
природу во всех ее проявлениях, тот
создает в своем одиночестве свой
внутренний мир: он владеет всем, что
открыла прозорливость естествоиспытателя»,
познавая, таким образом, мировой
организм. География растений, созданная
Гумбольдтом, была в сущности
морфологией этого мирового организма.
Ту же традицию можно проследить
в трудах В. И. Вернадского, чьи
представления о биосфере сейчас
достаточно хорошо известны, хотя вряд ли
до конца поняты, а также нашего
выдающегося зоолога В. Н.
Беклемишева, с трудами которого знакомы в
основном специалисты. Беклемишев
рассматривал биологические феномены как мор-
фопроцессы (эта идея принадлежала
еще Кювье: жизнь — морфопроцесс,
форма, длящаяся в вихре обмена
веществ), различающиеся по степени
индивидуальности. В иерархии
соподчиненных морфопроцессов существуют как бы
два полюса, где индивидуальность
достигает высшей степени выражения. Это
особь, организм (хотя у некоторых
колониальных простейших и
кишечнополостных колонии по уровню своей
индивидуальности и совершенству
организации превосходят составляющих их
особей) и органический мир нашей
планеты — геомерида, множественный, по
сути дела, мировой организм.
И как любой организм
характеризуется определенным планом строения,
так биполярные явления определяют
план строения геомериды, ее симметрию.
Она создается не каким-то одним
способом, но целой их совокупностью. Тут
будет и миграция, протекающая иногда
весьма хитрыми путями, и оттеснение
реликтов, и параллельное образование
сходных форм. Ведь и в развитии
«обычных» организмов какой-либо
группы план строения обычно достигается
набором разных путей. План строения
организма варьируется и может
видоизменяться в ходе индивидуального или
исторического развития. Первое мы
называем онтогенезом, второе —
эволюцией. Изменяется и строение геомериды.
Как органические морфопроцессы идут
обычно в направлении понижения
порядка симметрии, так и в морфопроцес-
се геомериды разнокачественность
биполярных феноменов, очевидно, со
временем усиливается, симметрия ослабевает.
Палеонтологическая летопись
свидетельствует, что многие ранее биполярные
роды и семейства чаще вымирают в
Северном полушарии, сохраняясь в
Южном.
Поместив развивающийся зародыш
под микроскоп, мы можем наблюдать
происходящее с ним, увидеть
собственно морфопроцесс (технические трудности
в данном случае не в счет). Увы,
не существует такого прибора,
способного помочь нам таким же образом
увидеть морфопроцесс геомериды. Он
может открыться нам, но только как
внутреннее, происходящее в нашем
сознании слияние в единый динамичный
образ картин природных ландшафтов
и их обитателей, виденных нами,
страниц палеонтологической летописи,
«прочитанных» и продуманных, и как бы
серии срезов современного состояния
мирового организма — карт
распространения растений и животных. И среди
них организмы с биполярным
распространением занимают не последнее место, ш

Регина
Семеновна
Карпинская
(28 января 1928—
б августа 1993)
Самое страшное в смерти —
обезличивающая всеобщность конца. Умереть
своей смертью — это значит до
последнего остаться самим собой и хотя бы
этим преодолеть фатальность
предстоящего каждому из нас. На
больничной койке после тяжелой операции
Регина Карпинская обратилась к
врачу с последней просьбой: перевести ее из
реанимационного отделения в обычную
палату, чтобы иметь возможность
работать с коллегами над начатым трудом
по философии природы. Потом она
заснула и больше не просыпалась... За полтора
года до этого она перенесла первую
операцию, но еще в апреле этого года
снова встала на горные лыжи,
увлечение которыми прошло через всю ее
жизнь.
Р. С. Карпинская была философом по
призванию и самоощущению.
Шестнадцатилетняя отличница Регина
Фадеева приехала из Самары в Москву,
чтобы поступить на философский
факультет университета. Война с гитлеровской
Германией потеснила в сознании нашего
поколения ужасы репрессий тридцатых
годов и их кровавой предыстории.
Казалось, что именно наша страна
способна противостоять ужасам XX века —
фашизму, атомной войне и т. п. Едва
успев повзрослеть, мы ощутили на себе
тяжесть идеологического гнета. Власти
нужны были не мыслящие философы,
но идеологические надсмотрщики. Тем
не менее попытки самостоятельного
философствования возникали даже на
философском факультете. Одним из путей
обретения свободы был уход в
философию естествознания. После окончания
университета Регина с мужем. Леном
Карпинским, переезжает в Нижний
Новгород (тогда — Горький) и начинает
заочно учиться на биофаке, чтобы войти в
философскую проблематику биологии,
которой она посвятила всю свою жизнь,
став признанным лидером этого
направления.
Она сделала невероятно много для
создания той духовной и человеческой
атмосферы, в которой оказалось
возможным развитие тсоретико биологической
мысли, казалось, навсегда загнанной в
тупик сначала лысенковщиной, а затем
господством материалистических догм.
Будучи членом редколлегии «Знание -
сила», она способствовала появлению в
печати ряда статей, подрывающих
господствовавшую догматику,
способствовала выходу из забвения ряда
значительных имен. Собственную роль как
философа она оценивала гиперкритично,
рассматривая себя скорее как
«фаната» — болельщика философии. В
последние годы она зачитывалась работами
Мераба Мамардашвили, которого
считала глубочайшим философом. Это
дополнительно свидетельствует о том, что
она отнюдь не ограничивалась ролью
«философского эксперта в биологии»
(очень важной и самой по себе), но была
полноправной участницей эстафеты
философской мысли, столь необходимой для
духовного возрождения России.
Как личность Регина Карпинская
неустранима из истории нашей
философской мысли. Она сумела прожить
свою, неповторимую жизнь и умереть
своей смертью. Да будет ей вечная
память!
Юлий трейдер,
доктор философских наук
138

г; ,.v*e .
Однажды в Заводь Лилий явился
рыболов, и Главный Инспектор запутался
в его леске. До этого случая я не
показывалась случайным посетителям
заводи, так как не хотела привлекать
внимания ни к моим исследованиям, ни
р\бобрам. Кроме того, я поглядывала за
членами моей колонии и выясняла, как
они реагируют на людей, которые никак
не были связаны со мной. Ведь я давно
опасалась, что мое постоянное
присутствие на берегах может притупить их
естественный страх перед Homo sapiens.
Некоторое время я просто смотрела,
как рыболов закидывает спиннинг, а
Инспектор продолжает болтаться вблизи
от него. Внезапно я отвлеклась от
размышлений о том, каким образом
отучить бобров от их наивной и более чем
незаслуженной доверчивости к роду
человеческому, увидев, что Инспектору
приходится плохо. Он подплыл к леске и
запутался в ней.
Тут же я бросилась к рыболову,
который как будто хотел исправить дело. Он
вытравил леску, чтобы, говоря его слова-
РАССКАЗЫ О ЖИВОТНЫХ
X. Райден
Заводь Лилий
подозрения оказались не
напрасными. Первой реакцией Главного
Инспектора на присутствие рыболова
была поза тревоги — бобр в таких случаях
задирает голову и усиленно нюхает
воздух. Однако потом он подплыл к берегу,
где пришелец расположился со
спиннингом, оглядел его и даже не шлепнул
хвостом по воде. Вместо этого он
принялся грызть лист кувшинки метрах в
десяти от чужака.
Кувшинки уже начали появляться на
поверхности, но пока еще отдельными
островками. Главный Инспектор не мог
укрыться среди них и бросался в глаза,
как ворона на снегу. В бинокль я
увидела, что рыболов заметил его и то и дело
на него поглядывал.
А вина моя, сказала я себе. Здешние
бобры так ко мне привыкли, что
равнодушны к присутствию мне подобных.
Конечно, это парк, где запрещается хо-
с огнестрельным оружием и ставить
капканы, но мне тем не менее стало
страшно за свою колонию.
Продолжение. Начало в №№ 7 и 8 за 1993 год.
ми, «этот бобрина мог развернуться», и
каким-то образом Главный Инспектор
высвободился.
— Рыбу у меня думал уворовать,—
сказал рыболов, ища объяснения
случившемуся.
— Ему ваша рыба ни к чему,—
возразила я.— Бобры строгие вегетарианцы.
А дело в том, что это его заводь. Он ее
создал, перегородив ручей плотиной вон
там. Здесь он плавает потому, что
кувшинки, которыми он питается, именно
здесь поднялись на поверхность. Беда
только в том, что он вас не пугается,
как нужно бы, и, боюсь, виновата я.
Мои слова его, видимо, не
переубедили, но человек он был
доброжелательный, не из тех, кто сознательно причинил
бы вред бобру. Тем не менее этот случай
показал, что самые добрые люди могут
нечаянно подвергнуть непредвиденной
опасности соприкоснувшееся с ними
дикое животное или даже навлечь на него
гибель.
Вечером мы с Джоном пришли к
запруде с байдарочным веслом и
широким совком, намереваясь шлепать им,и по

•*•»• • •• • •.
Suffer
О- «
- ю\
воде, как хвостами. То, что мы
собирались сделать, невыносимо меня угнетало.
Бобры мне доверяли, и я нуждалась в
их доверии, чтобы наблюдать за ними
вблизи. В идеальном мире возникшие
между нами отношения были бы
нормальными. Но наш мир далеко не
идеален. Отношения, которые человек
установил с животными, противны
природе, не гармоничны и выгодны в первую
очередь человеку.
Джон первым взметнул фонтан брызг
ударом весла. Стоя на камне в Кольце
Роздыха, он выждал, пока Лилия
приблизилась к нему и уже собиралась проплыть
мимо. Вот тут-то он и хлопнул веслом
по воде с такой силой, что оно треснуло
пополам. Еще прежде, чем град брызг
успел обрушиться на поверхность.
Лилия нырнула и, надо думать, поспешно
уплыла под водой.
— А твой-то хвост тю-тю! — сказала я
и приготовилась в свою очередь поднять
тучу брызг с помощью более прочного
стального совка. Я посматривала на
Главного Инспектора, который уже
закончил ежевечерний осмотр плотины и
двигался в нашем направлении вдоль
северного берега. Когда он приблизился
ко мне на десять метров, я задрала
совок над головой и со всей мочи хлопнула
им по воде. Она фонтаном взлетела
вверх, а Главный Инспектор нырнул на
дно. К тому времени, когда он вынырнул,
Джон успел выхватить у меня совок и
занес его для нового оглушительного
шлепка. Однако это движение побудило
Инспектора пустить в ход собственный
хвост, который отвечал этой цели много
лучше нашего садового инвентаря, и в
воздух взлетел могучий гейзер брызг.
Затем Инспектор исчез со сцены.
— Полагаю, следует повторить, чтобы
до них окончательно дошло,— сказал
Джон.— И не один раз.
— Да, но только не шлепай хвостом,
пока какой-нибудь бобр не подплывает к
нам. Не то они свыкнутся с этими
звуками и перестанут обращать на них
внимание. К тому же необходимо, чтобы
они ассоциировали этот сигнал с нами.
Мой совет оказался совершенно
излишним. Шлепки не только не отпугнули,
а, наоборот, привлекли Цветика и
Лотоса, которые устремились к нам от
противоположного берега. При виде их Джои
выпрямился и спросил:
—- А ты уверена, что шлепок означает
именно то, что ты думаешь? По-моему,
мы сейчас подали сигнал «свистать вср'
бобров наверх!»
Я ошеломленно смотрела, как
близнецы остановились метрах в шести перед
нами и принялись нас рассматривать
с наивным любопытством.
— Хлопни еще раз! — попросила я, но
меня уже томили сомнения. Даст ли наш
план нужные результаты?
Джон поднял совок, и в тот момент,
когда он хлопнул по воде, Цветик и
Лотос ударили по ней хвостами, так что в
воздухе одновременно блеснули три
столба брызг. Продемонстрировав столь
блестящую синхронность, они нырнули,
провели под водой несколько секунд,
затем вынырнули и предоставили Джону
сделать следующий ход. Он не замедлил
оправдать их ожидания. Вновь он шлеп>-
нул совком по воде, и вновь молод?-—
бобры повторили свой маневр. Ил
хвосты опустились на воду одновременно
с совком.
— Мне кажется, это игра,— заметила
я.— Они с нами играют.
Ничего интереснее мне еще у бобров
наблюдать не доводилось. Юнцы словно
бы взаимодействовали с нами, двумя
членами другого биологического вида. Мне
вспомнился рассказ Хоуп Байюкмиси о
том, как бобрята играли с маленькими
выдрами. Тогда я испытала неописуемое
удивление, но теперь сумела найти
происходящему лишь одно объяснение: эта
позднорожденная парочка (строго
говоря, они еще считались бобрятами, так как
год им должен был исполниться в начале
сентября) затеяла с нами какую-то
межвидовую игру. Внезапно я увидела на
чистой воде два расходящихся следа.
— Вот плывут родители,—
предупредила я Джона, который в очереди^
раз занес совок.
— А что я говорил? — откликнулся
он.— Мы сигналим «свистать всех бобров
наверх!*.
Бац! Совок шлепнул по поверхности.

Мне не удалось заметить никакого
интервала между моментом, когда на воду
опустился «хвост» Джона, и моментом,
когда по ней ударили хвосты Цветика и
Лотоса. Как же внимательно следят
бобры за малейшими нашими
движениями!
Но тут прибыли Главный Инспектор с
Лилией, и, как показалось нам обоим,
они тут же попытались оттеснить своих
отпрысков на глубину. Явно взрослые
бобры не нашли ничего забавного во
взаимодействии между нами и их
детенышами. Оба зашипели на нас.
— Ну хотя их-то мы против себя
восстановили,— вздохнула я.
Но то, что я видела и слышала, меня
весьма изумляло. Во-первых, Главный
Инспектор и Лилия всегда держались
кротко. Ни он, ни она прежде на меня
ни разу не шипели. Во-первых, я стала
свидетельницей того, как они активно
пришли на помощь своим отпрыскам.
У меня успело сложиться впечатление,
. что бобрята учатся узнавать опасность
избегать ее, просто держа ухо востро и
имитируя поведение родителей и
годовиков. Стоило Лилии или Главному
Инспектору броситься в воду, как к ней
кидались и бобрята. Родители ни вместе, ни
поодиночке не задерживались, чтобы
подтолкнуть бобренка. Но вот теперь они
предприняли спасательную операцию.
Особенно любопытен был тот факт, что
их отпрыски, хотя и юные для своей
возрастной категории, считаться
малышами никак не могли. Этого статуса они
полностью лишились с появлением новых
бобрят. Вот почему меня вдвойне
удивило, что родители словно бы пренебрегли
опасностью ради их спасения.
...Иногда я переходила шоссе —
посмотреть, что происходит с брошенной
плотиной Новой Заводи. Она быстро
•разрушалась, и недавно затопленная
долинка уже высохла. В ней больше не было
слышно лягушек, и птицы не кружили
над ней, охотясь на насекомых. Как
быстро все изменилось! Я высматривала,
не обнаружатся ли свидетельства, что
какой-нибудь странствующий бобр
обосновался там и взялся за
восстановление плотины.
Но сейчас, к своему изумлению, я
нашла там полдюжины холмиков с
пахучими метками, размещенных на самых
видных местах. Они были очень
большими и настолько свежими, что даже мой
нос уловил их приятный запах. Чьи же
они? Кто пришел сюда глухой ночью,
чтобы дать объявление: сНужна подруга»?
Мне не терпелось увидеть гнома или
гномов, которые произвели все эти
перемены, и я устроилась на крутом обрыве
ждать их появления. Они протомили
меня недолго. Очень скоро большой
каштановый бобр перевалил через плотину и
нырнул в быстро восстанавливающуюся
Новую Заводь. Секунду спустя появился
маленький каштановый бобр (с виду еще
годовик) и поплыл поздороваться с
первым. Они потыкались носами, а потом
принялись каждый сам по себе собирать
ветки и добавлять их к плотине.
Что это были за бобры?
Большой, как я вскоре решила, был,
безусловно, Шкипер, так как с этих пор я
его в Заводи Лилий не видела.
Ну а другой? Да конечно же, Вторая
Подруга Шкипера!
Как они нашли друг друга? Может
быть, рано повзрослевшая самочка-
эмигрантка преждевременно покинула
родную запруду и случайно наткнулась
на пахучие объявления Шкипера у Новой
Заводи? Что произошло, когда они
встретились? Как они преодолели
врожденную склонность канадского бобра
избегать чужих бобров и даже держаться
агрессивно со всеми, кто не принадлежит
к семье? Как перешли они от случайной
встречи к безмолвному согласию на всю
жизнь делить друг с другом участок и
хатку?
Эти вопросы я задаю вполне серьезно,
поскольку бобры приступают к
заключению пожизненного союза за несколько
месяцев до того, как брачный сезон
одевает пьянящим очарованием оба пола.
Образование пар у бобров основано на
взаимном тяготении, которое столь же
таинственно, как и сильно, и не связано с
непосредственной потребностью в
спаривании.
Я следила за трудящейся парой, пока

тьма окончательно не скрыла их
мешковатые силуэты. На обратном пути домой
мне оставалось только дивиться
неожиданностям и сюрпризам, которые
приносит наблюдение за бобрами. Внезапно
Новая Заводь опять ожила. Скоро в
ней поселятся самые разные животные.
И все потому, что совсем недавно, пока
я туда не заглядывала, Шкипер нашел
подругу.
Ночью зарядил дождь.
Шкипер и Вторая Подруга усердно
трудились в дополнительной запруде, ниже
по течению от их главной плотины. Это
новое гидротехническое сооружение
обеспечило им доступ к значительно
большему числу кустов и деревьев — к корму,
который им предстояло в ближайшем
будущем собирать на зиму, так как в
их заводи в донном иле не было
созданных природой запасов съедобных
корневищ. Однако работа над второй плотиной
задержала постройку хатки, и к ней они
приступили только на третьей неделе
ноября. Место для нее они избрали
необычное — на середине Новой Заводи,
что позволило им включить в западную
стенку живой куст и использовать
большой камень для укрепления восточной
ее стены. Конечный результат был не
просто оригинален, но и отлично
закамуфлирован. Только зная заранее, на что
ты смотришь, можно было различить
очертания бобровой хатки, настолько их
меняли камень и куст щитковой черники.
Хотя к этому времени успело выпасть
немало дождей, последствия засухи все
еще сказывались, и Шкипер со Второй
Подругой усердно старались задержать
побольше воды. Каждый раз, когда
запруды наполнялись, они наращивали
гребень плотины сантиметров на пять.
Однако время было позднее, и казалось
маловероятным, что они обеспечат
достаточную глубину, чтобы свободно
передвигаться подо льдом. Я уговаривала
себя не тревожиться. Может быть, они
у самого входа запасут достаточно
корма, и нужды в дальнейшей
фуражировке не появится.
На исходе ноября хатка в Новой
Заводи была в основном закончена, хотя
молода« пара продолжала
оштукатури.".'4
вать ее илом. Они занимались этим
очень усердно и долго, но без большого
толка. Я решила, что дно заводи не стало
много мягче с тех пор, как мы с Джоном
ковыряли его мотыгами. Однако брать
этот материал им полагалось только ря
дом с хаткой, чтобы заодно выры^,
глубокую подводную яму под зимний
склад. (Еще один пример того, как
бобры, делая что-то одно, выполняют
разом две работы.) Однако вопреки
упорным усилиям в гонке с зимой они
проиграли — заводь замерзла до того,
как они успели запасти хотя бы ветку.
— Но ведь еще только первая неделя
декабря,— успокаивал меня Джон.—
Наверняка будет оттепель. Стоит ли
принимать к сердцу первые заморозки!
Не распускай нервы, сказала я себе,
Шкипер и Вторая Подруга очень жирны
и некоторое время просуществуют на этих
внутренних запасах. А едва потеплеет,
они возьмутся за дело и успеют
запастись провизией до весны.
Однако температура и близко до
не поднималась, и к середине декаб|
заводь сковал лед в двенадцать
сантиметров толщиной. Теперь я могла пройти
прямо к новой хатке и осмотреть ее
вблизи. Пока я стояла у этого сельского
дома и прислушивалась к голосам бобров
внутри, меня.не оставляло ощущение, что
я подслушиваю семейный разговор
троллей. Во всяком случае они еще живы!
Мне стало легче. Но долго ли они
протянут с совершенно пустой кладовой? И как
им можно помочь теперь, если вообще
можно?
По правде говоря, мысль о том, чтобы
всю зиму поддерживать жизнь двух
бобров, прельщала меня не больше, чем
Джона. Да и возможно ли это вообще?
В Заводи Лилий все мои дары бобры
утаскивали в кладовую. Но здесь, в
Новой Заводи, дело обстояло иначе.
Шкипер и его Вторая Подруга оказались
действительно в тяжелейшем положение
и я могла привести достаточно веские
аргументы как за то, чтобы помочь им,
так и за то, чтобы оставить их без
помощи. О, у меня хватало доводов в пользу
политики невмешательства в
естественный ход событий. Разве не следует
■ *

исключать животных, не собравших
запасы на зиму, из борьбы за выживание?
А как насчет естественного
регулирования численности популяций? Хотя бобры
размножаются относительно медленно,
, на свет появляется столько бобрят, что
далеко не все они могут отыскать
подходящие ниши для своего существования.
Какой-то процент заранее обречен на
гибель.
Но ведь Лаура и Шкипер сумели же
обрести такую нишу!
Мы с Джоном осмотрели толстый лед
вокруг хатки.
— Но как мы доставим им корм? —
спросила я.— То есть если они живы?
— Возьму топор, разломаю лед, и мы
насуем веток в прорубь,— ответил
Джон.— Думаю, это не так уж сложно.
Мы осмотрели отдушину на верху
хатки и увидели, что снег там
кристаллизовался — обнадеживающий знак, что
внутри есть живые, дышащие. Затем,
прождав минут сорок пять, мы услышали
-гихое похныкивание. Голос казался
слабым, и я увидела, что Джон уже жаждет
как-то помочь бобрам.
— Вот тут самое глубокое место,—
объявил он, обойдя хатку несколько раз
и вглядываясь в лед.
— Я могла бы срубить березы на
заднем дворе,— подхватила я.
Теперь уже не осталось никаких
сомнений в том, как мы поступим. Уж
конечно, единичный акт милосердия с
нашей стороны не нарушит равновесия
популяции в парке и даже отдаленно
не компенсирует ущерба, наносимого
бобрам человеком и по беззаботносги, и
совершенно сознательно.
Вечером мы остались ждать возле
большой кучи веток, которые опустили
в отверстие во льду, прорубленное
Джоном. Заводь, как мы убедились, была
очень мелкой — верхушки веток торчали
-надо льдом. Джону пришлось рубить лед
^ нескольких местах, прежде чем он
отыскал место, где под ним еще текла
вода, иначе бобры не сумели бы
добраться до нашего приношения.
Последние отблески дня угасли, и мы
почувствовали, что температура заметно
упала — во всяком случае нам принялось
притопывать ногами, чтобы хоть немного
согреться. Видимо, на ослабление
холодов надеяться не приходилось. И тут,
когда мы были уже готовы отложить
дальнейшие наблюдения до следующего
дня, послышался всплеск, и одна ветка
задрожала, задергалась и медленно
ушла под воду.
— Они нашли корм! — шепнула я.
Новые всплески сказали нам, что бобр
вернулся в хатку с найденной манной
небесной. Затем два бобровых голоса
произнесли вместе «ах, Ах, ах, Ах, ах, Ах,
ах», и раздался скрежет бобровых зубов,
сдирающих кору.
Луна в вышине была окружена
сиянием — верный признак, что ночью
выпадет снег. Прорубь с ветками уже
затягивалась ледком. Еще немного, и
бобрам будут доступны только нижние
их половины.
— Но и тогда на неделю им должно
хватить,— сказал Джон.— А после
Рождества мы им сбросим побольше. Ну а в
январе оттепель будет наверняка. И
дальше пусть перебиваются сами, как могут.
Мы некоторое время слушали
ублаготворенное бормотание бобров, а затем
новый всплеск сказал нам, что бобр
отправился за новой веткой.
Я была в восторге. Бобры
насыщались — от этой мысли мой ужин станет
много вкуснее. Мы отправились ко мне.
По сторонам машины мелькали деревья
парка, а я размышляла вслух:
Как, по-твоему, бобры
воспринимают все это?
Вопрос был чисто риторический, но
Джон счел нужным на него ответить.
— Точно не скажу,— засмеялся он,—
но учитывая, в какой они попали
переплет, наверное, беседа у них идет
философская. Вроде бы я даже слышал,
как один сказал другому: «Наконец-то
мы получили убедительное
доказательство, что Бог все-таки есть!».
Перевод с английского И. ГУРОВОЙ
Окончание следует

ВО ВСЕМ МИРЕ
Кораллы тоже болеют
Если сохранятся
современные темпы повреждения
коралловых рифов Флориды, то
уже к 2000 году часть их
может понести невосполнимый
ущерб. Семилетняя программа
исследований, проведенная
учеными из университета
штата Джорджия, показала, что
отдельные участки рифов
погибают со скоростью 10
процентов в год (для сравнения:
в начале восьмидесятых годов
эта цифра составляла четыре
процента). «Мы уже потеряли
половину живых кораллов в
наиболее пораженных частях
рифов только за тот период,
когда стали вести
наблюдения за ними»,— говорит
руководитель исследований
Джеймс Портер. Ученые
документально подтверждают рост
заболеваний кораллов, а
причиной их следует считать
потепление воды в океане.
Предполагают также, что в гибели
кораллов повинны и
водоросли, которые быстро
размножаются благодаря остаткам
пищи, выбрасываемой в океан.
■е-
•о
а
На пути
к экспериментальной
археологии
Как и родственная ей
история, археология почти не знает
эксперимента. Но в отличие от
истории он здесь все-таки
возможен. Поэтому еще в 1952
году на конференции
Британской ассоциации развития
науки в Глазго было принято
D
D
□
Q
□
О
□
D
□
□
□
D
D
□
□
□
D
□
D
D
□
D
□
□
□
□
D
D
D
D
□
□
□
а
и
z а
а
□
□
а
D
□
D
□
решение заложить в землю ряд
материалов и предметов, чтобы
затем изымать их и выяснять,
как они изменились под
воздействием времени, почвы,
влаги и прочих факторов.
Первые такие «заколки»
были сделаны на территории
Англии в 1960 году в меловых
почвах низины Овертон-даун,
а тремя годами позже — в
песчаниках среди
можжевеловых зарослей Уэйрем-хит.
Решено было вскрывать эти
«захоронения» с интервалами в б
месяцев, 1, 2, 4, 8, 16, 32, 64 и
128 лет.
И вот прошло тридцать
два года. Выступая на
очередной конференции Британской
ассоциации, археолог Мартин
Болл из университетского
колледжа Святого Давида в Лам-
петере изложил результаты
только что завершившихся
раскопок «стоянки
современного научного сотрудника».
Оказалось, что все
захороненное на удивление хорошо
сохранилось. Особенно ткани и
кожаные изделия. Дерево же,
пробыв столько времени под
землей, разлагалось в
основном куда быстрее. Правда, дуб
пострадал почему-то больше,
чем лещина.
Четкие слои осадочных
пород, различимые в стенке
раскопа, где зимние
крупнозернистые отложения
чередуются с летними, мелкими,
подтверждают: датировать
находки по ним можно с
достаточной надежностью.
Важно еще одно
обстоятельство. Когда все это затевалось,
методика датирования
ископаемых организмов по дезокси-
рибину клеи новым кислотам,
содержащимся в их костях,
не была известна. И
микроморфологическим способом
исследования почв ученые еще
не овладели. Однако
проектировщики столь тщательно
регистрировали особенности
своего подхода, что возникла
возможность детального
анализа методик, чем до сих пор
археология особенно
похвалиться не могла.
Нефть и золото —
из грязи
В обширной пустынной
местности Атабаска, в Канаде,
природа складировала около
□
□
О
□
D
D
□
D
□
□
D
D
□
□
D
□
D
П
D
□
П
D
П
D
О
□
□
С
□
п
о
D
□
D
□
D
□
D
□
D
□
D
D
D
D
□
триллиона баррелей нефти. В
четыре раза больше, чем в
Саудовской Аравии. Но есть одна
неприятная подробность:
нефть как бы смешана с
плотной черной грязью.
Однако американец Джон
Рендел утверждает, что открыл
способ отделения ее. По его
подсчетам, лишь через два года
в Атабаске будут добывать
ежедневно по 30 тысяч
баррелей сырой нефти. При этом
цена ее будет на четыре дь^
лара ниже средней стоимост/с
на мировом рынке.
Некоторые канадские
специалисты оспаривают этот
прогноз, и по их подсчетам
нефть будет вдвое дороже. Но
Рендел готов рискнуть даже и
в таких обстоятельствах, ибо
у него есть важный козырь:
грязь, освобожденную от
нефти, можно подвергнуть
дополнительной обработке для
отделения содержащихся в ней
золота, серебра и титана. Не
исключено, что нефть
окажется побочным продуктом,
поскольку выгода от добычи
металлов ожидается в два-три
раза выше.
Дорога пощадит лютик
В подволоченной
низменности между Глостером и
Челтнемом, на западе Англии,
встречается растение,
которого больше нигде нет. Это
так называемый беджуорт-
скин лютик, или по-научному
ранункулус офиоглоссифоли-
ус Площадь, на которой можно
видеть такой цветок,—- всего
290 квадратных метров. Это
самый маленький
«заповедник» Великобритании.
Недавно над ним начали
сгущаться тучи: рядом должно
было пройти новое шоссе.
Однако защитники природы
оказались начеку, а строители —
на высоте положения.
В результате дорога пройде?
там же, где ее проектировал^
Но подсыпка и дренажное
устройство будут таковы, что на
драгоценный клочок земли с
шоссе не попадет ни капли
загрязняющих стоков, а
уровень грунтовых вод,
определяющий степень увлажненности
почвы, останется прежним.
И редкостный лютик будет
цвести как ни в чем не
бывало.
144

s
<
го
О
S
a
X VD
I Dt
* «-
z x
Ha прогулку вдвоем
И на одном велосипеде.
Ну и что же тут
особенного? Однако есть
существенная деталь: пассажир, удобно
устроившийся впереди
водителя,— инвалид. Трудно
человеку, лишенному
возможности двигаться, выбраться на
прогулку. Тот, кто, пусть не
часто, может гулять
самостоятельно, хорошо знает, как
много удовольствия и радости
это доставляет. Вот такой
удобный велосипед придумали в
Германии добрые люди для
тех, кто по той или иной
причине был этой радости
лишен. Был! А теперь мир
для них стал и больше,
и шире, и добрее.
Любите ли
вы яблоки?
Если вы ответите «да»,
значит, вы усердный человек,
но немного старомодный. Во
всяком случае, таков вывод
американского психолога
Ивлина Кана. В своей книге
«1001 способ постичь свою
личность» он сообщает и
другие, не менее любопытные
факты, например, что
любители ягод неравнодушны к
красивым вещам. Однако
почти все остальные
«растительные» наблюдения Кана
практически бесполезны для нас,
поскольку речь идет о
фруктах, о которых мы только
слышали или в лучшем
случае однажды попробовали их.
Иначе говоря, как можно
знать, любишь ли ты нечто,
если ты с этим не знаком.
Давиду не везет ,
В сентябре 1991 года в
музее Академии
изобразительных искусств во Флоренции
пострадала скульптура Ми-
келанджело — знаменитый
гигант Давид. Присоединивший.
ся к группе японских
туристов 47-летний психопат и
художник-неудачник Пьеро
Канната неожиданно вытащил
из-под джинсовой куртки
молоток и ударил по
скульптуре. Второй палец правой ноги
мраморного юноши был
разбит.
Любопытно, что этой
статуе давно уже не везет.
Так, спустя восемь лет после
«рождения» Давида, в 1512
году, в пьедестал ударила
молния. В 1527 году, во время
восстания, один из повстанцев
был убит куском разбитой на
три части правой руки
гиганта. Лишь спустя 1 б лет
скульптура была
восстановлена. В 1873 году ее
перевезли с центральной площади
города в Академию
изобразительных искусств.
Когда же, наконец, для
прекрасного Давида наступит
покой?
Не жульничай!
Устроители и зрители
скачек в Англии заметили
странное явление. Иной раз стоило
быстроногой лошади, обогнав
других, приблизиться к
финишу, как она внезапно
сбивалась с темпа и начинала
делать какие-то выкрутасы, а
в результате первым приходил
совсем иной участник
соревнований. Крупные ставки
наполняли карманы тех «жучков»,
которые непонятным образом
заранее все это предугадывали.
После длительных
расследований обнаружилось, что
некие догадливые люди
применяют против лошади-фаворита
остро направленный
ультразвук, который недоступен
человеческому слуху, а на
четвероногое оказывает
обескураживающее воздействие.
Внешне же ультразвуковой
«пистолет» оформлен как
обыкновенный бинокль, которым
пользуются чуть ли не все
зрители.
Причину выяснили. Но как
с этим эффективно
бороться? Английская электронная
фирма «Джи-И-Си», похоже,
разрешила эту проблему.
Предлагаемая система несложна.
Просто нужно оснастить всех
принимающих участие в бегах
лошадей ультразвуковым
детектором, соединенным с
радиопередатчиком. Детектор
«засечет» излучение в
ультразвуковом диапазоне и силой,
превышающей установленный
уровень «фона», через
передатчик направит сигнал
тревоги на центральную
приемную станцию. Та
расположена рядом с подмостками
судей, чтобы они знали — кто-
то пытается сбить лошадь
с толку.
Тревога звучит
моментально, поэтому полиция знает,
что нарушитель находится как
раз в той группе зрителей,
мимо которой сейчас
проносятся участники скачек, и
выловить жулика становится,
как говорится, делом техники.

СТРАНА ФАНТАЗИЯ
Ч. Вильяме
Война
в небесах
.
Глава 10.
Вторая атака на Грааль
Подводя итоги проделанной работе,
инспектор Колхаун выделил три
направления дальнейшего расследования. Ему
самому наиболее перспективной
представлялась разработка обрывка
программы веслианской службы из кармана
убитого. Инспектор давно бы разобрался
с этим вещественным доказательством,
если бы не приходилось отвлекаться на
бесконечные выяснения графика передви*""
жения сотрудников издательства в д
убийства. Основное внимание Колхаун
уделял двоим — Лайонелу Рекстоу и
Стефену Персиммонсу. Первый обязан
был этим сэру Джайлсу, а второй, как
ни странно, своему стопроцентному
алиби. По опыту инспектор знал, как редко
удаемся подозреваемым найти свидетелей
для промежутка времени в несколько
часов. Поэтому Стефен Персиммонс
неизбежно должен был навлечь на себя
подозрение хотя бы по той причине, что
у него свидетелей оказалось с избытком.
Сие обстоятельство сначала вызвало у
инспектора повышенный интерес к
фигуре директора издательства, а затем
переросло во враждебную
подозрительность. Будучи опытным сотрудником
Скотланд-Ярда, инспектор, конечно,
ничем не проявил своего отношения, более
того, умом он понимал: Стефена надо
исключать из списка подозреваемых,
подсознательно полицейский уже сел
засаду и поджидал не кого-нибудь, а
именно директора. Такое совершенное
алиби не могло не тревожить, да нет, оно
просто бросало инспектору вызов своей
неуязвимостью. Чтобы разрушить такое
алиби, требовалось подлинное искусство.
* Продолжение. Начало в №№ 5—8 за
1993 год.

Тем не менее, отложив пока
расследование по линии Персиммонса,
инспектор углубился в изучение
регистрационных книг методистских церквей. Попутно
он обнаружил, что три веслианских
церкви — в Этлинге, в Ист Хэме и в
районе площади Виктории — незадолго
до убийства устраивали специальные
ознакомительные службы для
новообращенных и всех желающих. Колхаун
включил в список еще семь церквей,
"неположенных между Манчестером и
Кентербери. Откровенно говоря, он не
надеялся выжать из этого хоть
что-нибудь. Логичнее было опросить
священников, не пропадал ли в последнее
время кто-либо из прихожан, но если
убийца готовился к преступлению
заранее, то, скорее всего, он позаботился
придать такому исчезновению
естественный характер.
Все эти соображения
парадоксальным образом только усилили ненависть
инспектора Колхауна к сэру Джайлсу и
подозрения в адрес Персиммонса.
Две эти бесполезные для следствия
эмоции в сумме привели к
неожиданным результатам! Инспектор решил еще
раз допросить Стефена Персиммонса,
во-первых, чтобы уточнить некоторые де-
^али в отношении сотрудников и
планировки издательства, а во-вторых, чтобы
еще раз взглянуть на единственного
человека, которого совершенно не в чем
было заподозрить. В разговоре
мелькнуло имя сэра Джайлса, и, в связи с
перечнем изданий, Стефен заметил: «Да это их
дела. Сэр Джайлс с моим отцом давние
знакомые. По-моему, он и сейчас у отца
гостит».
Если в тот момент при свете дня
фраза эта совершенно не задела
сознания инспектора Колхауна, то ночью, на
границе сна и яви, два имени, засевшие у
него в подсознании, вспыхнули на
небесах его разума двойной звездой. В них
была насмешка, они долго мучили его,
они бросали ему вызов. Дневной здравый
смысл уступил место зыбкой полуяви,
оставив после себя мысль-эхо: «Дурак!
Это же его отец, отец, отец...»
Неудержимо падающее в омут сна сознание
«яло отозвалось: «Что отец, что сын —
имя-то у них одно. Подмена, личина,
семья, вендетта, чревовещание...» Почти
обретенная разгадка затерялась в
лабиринтах сна.
На следующий день инспектор вышел
от начальства, едва не столкнувшись с
полковником Коннерсом. Начальник
полиции графства, неожиданно попав в
Лондон, решил уладить кое-какие дела в
управлении и заодно поинтересоваться,
нет ли какого-нибудь материала на
герцога Йоркширского. Однако улов
оказался скудным. Однажды на
университетских гребных гонках герцог
допустил оскорбление словом
должностного лица, а незадолго до этого
подвергся задержанию за езду на
велосипеде с выключенной фарой. Больше
инкриминировать ему оказалось нечего.
На настоятеля Фардля и того не было.
Грегори Персиммонс тоже оказался чист
перед законом, как и названный им
аптекарь Димитрий Лавродопулос.
Помощник инспектора, сообщивший
полковнику эти сведения,
поинтересовался:
— Зачем они вам, полковник? Что-
нибудь намечается?
— Ничего определенного,— кисло
ответил Коннерс.— Сейчас пока рано об
этом говорить. Если вдруг будет что-
нибудь новенькое на этих людей, дайте
мне знать, хорошо? Ну спасибо. Всего
наилучшего.
— Подождите, полковник,—
остановил его помощник комиссара.—
Персиммонс проходит у нас сейчас по одному
делу. Против него ничего нет, но вам-то
он зачем?
— Да как вам сказать...— замялся
полковник. Не станешь же объяснять
помощнику комиссара, что таков его
стиль работы: включать в расследование
всех, хотя бы мало-мальски причастных
к делу. Случись где-нибудь мелькнуть
имени его жены, он бы и ее тут же занес
в список лиц на предмет выяснения
образа жизни и прочих обстоятельств.
Два часа назад они вместе с Грегори
Персиммонсом побывали на Лорд Майор
Стрит, и еще раз выслушали от
утомленного неизвестными трудами грека-
аптекаря историю потира из Калли.
Конечно, она абсолютно совпадала с
историей, рассказанной самим
Персиммонсом. Даже квитанции сохранились.
Полковник и так чувствовал нелов-1
кость за свое утреннее вторжение в
Калли, а тут еще помощник комиссара...
— Да нет, с ним все в порядке,—
попытался он отговориться.— Мне бы не
хотелось пока предавать дело огласке.
У меня там, похоже, архидиакон
рехнулся. Если бы не герцог, я бы давно
все уладил.
— Надо же! Герцоги, священники...
звучит весьма интригующе,— произнес
помощник комиссара.— Ну расскажите,
расскажите. У нас герцоги если и
проходят, то все больше по бракоразводным
делам, а священников и вовсе не бывает.
Вы же знаете, это не наше ведомство.
История, рассказанная Коннерсом, не
« о.
X К
147

I -
С О.
X(O
X IK
* t-
148
оправдала надежд помощника комиссара.
Ничего интересного в ней не было. А уж
о том, чтобы уловить связь украденного
потира с убийством в издательстве и
говорить не приходилось. Вот разве что
Персиммонс... Хорошо бы, конечно,
выяснить, думал помощник комиссара,
что делал и где был Персиммонс в
день убийства, но теперь,месяц спустя,
это непросто. Помощника комиссара не
переставала удивлять способность людей
вспоминать совершенно точно (когда их
припрут к стенке), что они делали в
четыре пополудни девятого октября,
особенно, если учесть, что спрашивают их
об этом в одиннадцать утра двадцать
пятого января. Он полистал лежащий
на столе отчет инспектора Колхауна.
— Скажите, а вам не доводилось
встречаться с сэром Джайлсом Тамал-
ти? — спросил он полковника.— Или с
Лайонелом Рекстоу?
— Нет, не припомню,— подумав,
отвечал полковник.
— А имя Кениета Морнингтона вам не
знакомо?
— Какой-то Морнингтон, или во
всяком случае что-то похожее, приезжал
сегодня вместе с архидиаконом,—
вспомнил полковник.— Я, правда, не разобрал,
как его представили, да и внимания не
обратил. Может, и Морнингтон. Он удрал
в машине герцога.
— Надо же, как забавно,—
пробормотал помощник комиссара,— Удрать со
старым потиром? Смешно. Из Эфеса,
говорите? Интересно, я не помню, чтобы
кто-нибудь привозил ценности из Эфеса...
надо выяснить.— Он сделал пометку в
календаре.— Хорошо, полковник, ваших
людей мы запомним, и если что-нибудь
появится, я дам вам знать.
Примерно в это же время похитители,
собравшиеся на Гровнер-Сквер, решили
разделиться. После ленча возникла
небольшая дискуссия в отношении того,
каким должен быть следующий шаг.
Герцог предлагал выяснить у сэра Джайлса,
насколько достоверна его идентификация
Святого Грааля и потира из Фардля.
Однако все понимали, что от старого
ученого толку не добиться, он скорее
постарается напустить тумана в и без того
запутанную ситуацию. Архидиакон
вернулся к своей идее поместить потир в
банковский сейф, но герцог, уже наполовину
убежденный в подлинности Чаши,
чувствовал в этом варианте нечто
недостойное. Они с Кеннетом вообще придавали
потиру куда большее значение, нежели
архидиакон.
— У меня он будет в сохранности
•не хуже, чем в банке, заверил герцог.—
И сейф надежный найдется. Поручу
Твайсу присматривать за ним, вот и все.
Вам, кстати, тоже лучше бы погостить
пока у меня.
Но такой вариант не устраивал
архидиакона. Его ждал Фардль. Бетсби
вскоре предстояло возвращаться в свой
приход. Впрочем, и архидиакон
согласился, что пару дней лучше побыть здесь
на случай каких-нибудь неожиданностей
со стороны противника.
Кениет точно знал свой распорядок нч
сегодня. Ему обязательно надо быЛ*
зайти в издательство. Во-первых, хорошо
бы опередить Грегори Персиммонса и
нейтрализовать влияние теневого
кабинета на правительство в вопросе о гранках,
а во-вторых, попытаться раздобыть не-
правленный экземпляр с пресловутым
абзацем и открытку сэра Джайлса.
Кеннет не мог отделаться от ощущения, что
обе эти вещи пригодятся ему в
ближайшем будущем. Ведь он — не герцог,
который смотрит на закон сверху вниз, и
не отец архидиакон, который для закона
просто не существует. Конечно, умыкнуть
вещь у хозяина (пусть даже не
настоящего) на виду у полиции — довольно
забавная шутка, но хватит ли полиции
чувства юмора и не захочет ли она
взять реванш за подорванный престиж^
А кроме всего прочего, Кеннету хотелось
самому прочесть то место в рукописи
сэра Джайлса. из-за которого
заварилась вся эта каша.
Кеннету удалось незамеченным
проскользнуть в собственную контору через
черный ход. Так никого и не встретив, он
добрался до кабинета Рекстоу, порылся
на полках и вскоре отыскал нужный
экземпляр гранок. Уже от себя он
позвонил секретарше и попросил поднять
всю деловую переписку по «Священным
сосудам в фольклоре». Через несколько
минут мальчишка-рассыльный принес
папку.
— Эй, послушай-ка,— обратился к
нему Кеннет,— ты не знаешь, начальство
сегодня здесь? Посмотри, где
Персиммонс, и сообщи мне, ладно?
Посыльный отправился выполнять
поручение, а Кеннет тем временем
просмотрел корреспонденцию. В основно^
она состояла из переписки автора
(преимущественно в резковатом тоне) и
Лайонела Рекстоу (тон был неизменно
вежливо холоден). Ни упоминаний о
Граале, никакой черной магии, ни вообще
чего-нибудь подозрительного, только
деловые обсуждения по поводу
иллюстраций да последняя открытка с просьбой
внести исправления. Кеннет изъял ее из
папки, снял с полки один из сигнальных

экземпляров самой книги сэра Джайлса и
к возвращению посыльного полностью
подготовился к разговору с начальством.
Директор издательства оказался у
себя в кабинете. Когда Кеннет, постучав,
открыл дверь, Стефен е удивлением
воззрился на него.
— Чего ради вы появились? —
спросил он.— Я думал, вас до конца
следующей недели не будет.
— Я тоже так думал,— ответил Мор-
Лингтон.— Но вот приходится вас беспо-
- ить по частному делу. У меня вчера
был разговор с вашим отцом, и остались
кое-какие проблемы.
Стефен торопливо выбрался из-за
стола.
— Что случилось?— куда более обес-
покоенно, чем можно было ожидать,
спросил он.— Какие проблемы?
Кеннет со всей возможной
тактичностью объяснил. Он не стал обвинять
Грегори, но дал понять, что сэр Джайлс
жаждет крови, а после утренней погони
Грегори, пожалуй, тоже не откажется от
пинты-другой. Призвав на помощь всю
свою деликатность, Кеннет намекнул, что
надеется на Стефена в деле защиты своих
сотрудников от окружающей среды. К
сожалению, подобная перспектива не
вызвала у Стефена никакого восторга.
Директор издательства всегда избегал
говорить напрямую, но тут изменил своему
правилу и спросил:
Вы что же, хотите сказать, что отец
потребует вашего увольнения?
— Это более чем вероятно,— признал
Кеннет.— Ни разу в жизни никто так
сильно не хотел скормить меня собакам,
как сэр Джайлс. А он, надо сказать,
человек упрямый.
Да при чем тут сэр Джайлс! —
визгливо воскликнул Стефен.— Я не
собираюсь увольнять сотрудников по
указке сэра Джайлса.
— Но ведь он один из постоянных
авторов,— напомнил Кеннет,— и,
конечно, он настроит против меня вашего
батюшку.
Стефен вернулся за стол и
поворошил бумаги.
— Дорогой Морнингтон, уверяю вас,
ему отцу такое и во сне не приснится.
Не станет он встревать в наши дела, да
еще настаивать на увольнении старых
сотрудников.
Интонация, с которой были
произнесены эти слова, показалась настолько
неубедительной самому Стефену, что он
снова вылез из-за стола и подошел к
окну. Неизбежность предстоящего
объяснения с отцом разом придала зыбкость
его надежному оплоту — делам, планам,
желаниям. Конечно, если отец захочет
уволить Морнингтона, он этого добьется.
Но напролом при этом не пойдет. Зачем?
Есть более простой способ — угроза
финансовой нестабильности.
Но угроза потерять Морнингтона
всколыхнула в сознании Персиммонса
целый букет тревог н волнений.
Конечно, Кеннета жаль особенно. Он
чуть ли не самый нужный сотрудник в
издательстве, к тому же Стефен ощущал
к нему подлинную симпатию и заранее
сжимался от презрения, которое
неизбежно придется пережить, согласись он
на его увольнение. Чем это может
обернуться для самого Морнннгтона,
Стефен со своим по-птичьи узким взглядом,
естественно, не думал. «В крайнем
случае найду ему работу...» — мелькнула
у директора мысль.
Пока длилось молчание, Кеннет понял,
что сможет рассчитывать только на
собственные силы, сражаться, так
сказать, с Граалем в руках.
— Ну что ж,— произнес он,— я вам
все рассказал, если об этом зайдет
речь, вы знаете нашу точку зрения.
— Нашу? — переспросил от двери
насмешливый голос.— Это значит —
архидиакона и вашего титулованного
приятеля, я полагаю?
При звуках этого голоса Стефен едва
не подпрыгнул и резко повернулся от
окна.
— Здравствуй,— растерянно произнес
он.— Я... я не ждал тебя.
Грегори Персиммонс изобразил на
лице разочарование.
— Вот как? А я-то думал, ты всегда
прислушиваешься к шагам в коридоре,
поджидая меня. Мне хотелось так думать.
Жаль, если я ошибся. Ладно. Мне
нужно позвонить от тебя по одному
личному делу. А еще я хотел обсудить с тобой
штатное расписание.
— Я сейчас пошлю за ним,— нервно
улыбнулся Стефен.
— Да в этом нет нужды,— небрежно
сказал Грегори.— У меня всего пара
вопросов, а сегодня и вовсе можно
ограничиться одним. Можно бы прямо сейчас
и покончить с ним. Я тут подумал как-то:
не слишком ли много мы платим Мор
нингтону?
— Ха! — с трудом выдавил из себя
Стефен.— Что вы на это скажете,
Морнингтон?
Однако вопреки его ожиданиям
Морнингтон молчал. Зато снова заговорил
Грегори.
— Дело даже не в том, сколько мы
ему платим, а за что. Я думаю, его
придется уволить: он нечист на руку.
149

150
— Но, отец,— начал Стефен,— как ты
можешь так говорить? Он же здесь
все-таки...
— А почему бы и нет? — прервал
его Кеннет.— Именно так ваш отец и
говорит теперь. Здорово напоминает сэра
Джайлса, но, должен вам сказать, в
особой оригинальности его никто и не
подозревал. Мужчина-то он, конечно,
видный, но издатель третьесортный, тут
уж никуда не денешься. Что касается
его обвинений...
Грегори зловеще улыбнулся.
— Слыхал? — обратился он к сыну.—
Еще оскорбляет меня! Давай,
рассчитывайся с ним, если считаешь нужным, и
избавимся от него наконец.
— Между прочим, есть такое понятие,
как незаконное увольнение,— заметил
Кеннет.
— Дорогой мой,— живо отозвался
Грегори,— мы просто сокращаем число
рабочих мест в связи с моим
возвращением в издательство. Ты разве не
говорил ему, Стефен? Ну и вы — первый
пострадавший. Ваш прежний
работодатель и я торжественно обещаем
сделать все возможное, чтобы затруднить
вам поиск любой другой работы. Думаю,
проживете как-нибудь за счет герцога
или вашего знакомого попа.
— Отец,— промямлил Стефен,— мне
вся эта история кажется ужасно
нелепой. Только из-за того, что вы
поссорились...
— А-а, Стефен Персиммонс хочет
выглядеть благородным
предпринимателем,— проворчал Грегори. Он обошел
стол и стал нашептывать сыну на ухо.
Кеинет уже готов был заявить, что
увольняется сам. Потом он собирался
свалить Грегори ударом в челюсть и
долго топтать его ногами. Он смотрел на
нового шефа издательства и чувствовал,
как неприязнь к прежнему Грегори
Персиммонсу сменяется в нем
ненавистью к Грегори Персиммонсу
сегодняшнему. Он охотно придушил бы
старого негодяя и засунул под тот же стол к
Лайонелу. Грегори просто необходимо
было уничтожить хотя бы для того,
чтобы... уцелеть самому. Ненависть
ударила Кеннету в голову, он даже не
подозревал, насколько она может быть
сильна. Отступившему рассудку нечего
было противопоставить нахлынувшему
чувству. Ничего не видя перед собой,
он шагнул вперед, смутно услышал
удивленный возглас Стефена и
отвратительное хихиканье Грегори. «Господи, да
он же получает удовольствие от всего
этого»,— мелькнула у Кеннета мысль и
неожиданно сменилась словами знакомой
молитвы. «Сладчайший Иисусе»,— начал
он и вдруг заметил, что говорит вслух.
Грегори моментально подскочил к нему.
— Сладчайший Иисусе? — глумливо
переспросил он.— Сладчайшее дерьмо!
Сладчайший нуль!
Кеннет ударил, промахнулся,
почувствовал ответный удар и услышал
ненавистный смех. Кто-то схватил его за руки,
он вырвался, но тут же в него вцепилось
несколько рук, и двигаться стало
невозможно. Тогда он наконец пришел в себ*7
Трое сотрудников издательства поч^ЧГ
повисли на нем; у стены, трясясь как
осиновый лист, стоял Стефен, а прямо
перед ним, за столом, в кресле
директора издательства развалился Грегори
Персиммонс.
, — Ну-ка, вышвырните его отсюда и
спустите с лестницы! — распорядился
Грегори.
Его приказание было исполнено хоть и
не буквально, но весьма поспешно. Все
еще сжимая в руках гранки «Священных
сосудов», ошеломленный Кеннет в два
счета оказался на улице, постоял и
медленно побрел назад, на Гровнер-Сквер.
Все вместе союзники отправились
пить кофе, но забыли о своих чашках,
слушая рассказ о подвигах Кеннета,
Гранки, доставшиеся герою в качест*'
трофея, вряд ли могли компенсировать
потерю работы, и по виду Кеннета об
этом нетрудно было догадаться. И герцог,
и архидиакон тут же определили Кеннета
в секретари, правда, с неопределенными
обязанностями и без упоминания
конкретного места службы, а затем перешли к
обсуждению дебоша, учиненного им в
издательстве. Когда Кеннету в оправдание
пришлось повторить реплику Персиммон-
са, герцога передернуло от омерзения.
У архидиакона чудовищное
богохульство вызвало лишь легкую улыбку.
— Ах как жаль, что вы покинули
поле брани столь прискорбным
образом,— вздохнул он.— В своих действиях
мы ни в коем случае не должны
уподобляться нашим противникам.
1 — Жаль?! — воскликнул герцог.—
И это после того, что он сказал? Да
окажись я там поблизости, я бы ему
голову оторвал! <*,
— Нет-нет, дорогой герцог, право, не
стоит,— запротестовал архидиакон.—
Давайте оставим подобные методы
Персиммонсам.
— Но оскорбить Бога!.. — кипел
герцог.
— Да как же можно оскорбить
Бога? — улыбнулся архидиакон.— Это же
все равно что попытаться дернуть Его за
нос. Нет, друзья мои, мы должны

сохранять спокойствие. Сам-то Грегори,
заметьте, головы не теряет.
— Ладно,— проворчал Кеннет,— зато
теперь позиции полностью определились.
При этих словах все невольно встали
и повернулись к Граалю. Несколько
мгновений спустя герцог,
перекрестившись, опустился перед потиром на
колени. Его примеру последовал Кеннет, и
только архидиакон продолжал стоять
возле стола,
ч Чаша, вобрав в себя сосредоточенное
^пимание троих людей, словно расцвела.
Легкое сияние возникло над маленьким
столиком. Каждый из троих
находившихся в комнате ощутил в себе странное
движение. В каждом по-своему дух
встрепенулся и устремился ввысь, и,
наверное, сильнее всех почувствовал это
герцог. Великие традиции его древнего
дома восстали из глубины времени, он
понял, чему и как поклонялись
могущественные государи. Он вспомнил о многих
объявленных вне закона и принявших
мученическую кончину
священнослужителях, вспомнил о молитвах, ободрявших
несчастных, осужденных на смерть,
вспомнил о девятом герцоге
Йоркширском, державшем потир за обедней,
которую служил папа римский, вспомнил об
Фдене, рыцарем которого состоял он сам,
W* верности вере, в которой устояла его
семья под гневом Генриха и холодной
ненавистью Елизаветы, вспомнил о
тринадцатом герцоге, убившем на дуэли в
Ричмондском парке подряд троих
соперников, непочтительно отозвавшихся о
Пресветлой Владычице. Эти
воспоминания, не успев оформиться в отчетливые
образы, пронеслись в его сердце и
раскрыли сознание, вобрав в себя мысли
и чувства всех королей, всех
священников, во все времена склонявших колени
перед этой святыней. «Ihesu, Rexet
Sacedros»*,— тихо молился он.
Кеннета бил легкий внутренний озноб.
Его видение приняло совершенно
фантастический характер. Перед ним стоял
предмет, давший жизнь величественным
художественным произведениям, символ
тысяч высоких легенд. Вот цвет
рыцарства Англии отправл яется на поиски
^иенно этой чаши, и почти
исторические персонажи превращаются в рыцарей
Духа. Они искали чашу, но обрели нечто
большее, хотя и менее материальное.
А чаша тем временем покоилась в
святых, внушающих благоговейный трепет
руках. Ее держал князь Еммануил**, и
вокруг стояли рыцари-апостолы.
* Иисусе, Владыка Праведный {лат.)
** Книга пророка Исайи, 7, 14.
Не то во сне, не то наяву Кеннет видел
молодого Спасителя, передающего
восхищенным духом спутникам непостижимый
символ всеединства. А они в ответ
приносили клятвы, не вмещаемые человеческим
сознанием, исполняли обеты,
возвещенные для них в начале времен.
Архидиакону не могла помочь память
о королях или поэтах. Он долго смотрел
на просветленные лица молодых людей,
потом перевел взгляд на стоявший перед
ним сосуд. «Это не Ты,— со вздохом
подумал он и тут же возразил самому
себе: — Но и это тоже Ты». Он думал об
«этом» как о потире, поднимаемом в
каждом храме, у каждого алтаря, и
постепенно к нему вновь пришло ощущение
потока, мерно несущего все в мире к
узкому руслу истока. Просто среди всех
вообразимых предметов Грааль ближе к
Божественному Сердцу Мира. Небо,
море, земля — все извечно устремлялось,
нет, не к этому сосуду, а к тому началу,
которое он символизировал и воплощал.
Пожалуй, никогда раньше архидиакон не
сознавал столь остро, что процесс
творения продолжается и поднесь, и все-таки
никаких других видений, кроме тысяч
таинств, отслуженных им во имя Божие,
не возникало в сознании священника,
ибо он и раньше знал: все в мире
стремится к одному источнику, все
возвращается к Богу.
Спустя некоторое время все трое
вернулись с путей, по которым странствовал
их дух, вернулись и светло взглянули
друг на друга.
— Он никогда не должен оставаться
без присмотра,— убежденно произнес
герцог.— Надо, чтобы здесь постоянно
находились люди, которым мы можем
доверять.
- Знающие люди, которым мы можем
доверять,— уточнил архидиакон.
— Это что же получается, новый
орден? — пробормотал Кеннет.— Новый
«Круглый стол»?
— Да, новый «Круглый стол»! — с
энтузиазмом воскликнул герцог.— И с
ежедневной утренней мессой! — Он
взглянул на архидиакона и осекся.
— Да-да, истинно так,— рассеянно
ответил священник, но видно было, что он
едва ли слышал слова герцога.
После мгновенного колебания герцог
осторожно заговорил:
— Сэр, я прошу простить мне
возможную невежественность, но вы же сами
видите: если уж он оказался вверен моей
опеке, я обязан сохранить его...
Как так,— забеспокоился
Кеннет. ~ Ведь потир принадлежит
архидиакону.
а* а.
X «I
X X
• U
151

II!
ф а
X X
152
— Друг мой.— нетерпеливо ответил
герцог,— ну как же вы не понимаете?
Священный и славный Грааль не может
принадлежать. А то, что он сейчас под
моей опекой, совершенно очевидно. Я не
хочу настаивать на своих собственных
притязаниях или правах моей церкви, но
в то же время мне бы хотелось, чтобы
и они были учтены.
— Да? — скептически произнес
Кеннет.— Но им и так владеет священник.
Чего же еще?
Об этом может судить только
папский престол,— твердо заявил
герцог.— Так всегда было.
Молодые люди посмотрели друг на
друга, и во взглядах уже не было
недавней приязни.
— Ах, дети, дети,— сокрушенно
покачал головой архидиакон,— как быстро
забыли вы о Калли и о Грегори
Персиммонсе. Да, этот предмет долгое
время принадлежал мне и моему приходу.
Уверяю вас, герцог, на совершенно
законных основаниях. И, конечно, мне бы очень
не хотелось, чтобы Персиммонс
заполучил его. Пока это главное. Я обещаю
не использовать этот предмет для
свершения обрядовых процедур в узкоконфес-
сиоиальных интересах. Рюмка для ликера
может послужить этой цели ничуть не
хуже.
Кеннет фыркнул. Герцог с легким
поклоном принял обещание, подчеркнуто не
обратив внимания на последние слова.
Возле дверей они уже пожелали друг
другу доброй ночи, как вдруг
архидиакон оглянулся. Он вгляделся в сосуд,
дважды досадливо моргнул и, стремясь
разглядеть что-то, сделал несколько
шагов к столику. Здесь он остановился и
впился взглядом в потир. Молодые люди
недоу мен но перегл янулись и тоже
посмотрели в глубь комнаты. Внезапно
священник сорвался с места и, подбежав
к столу, схватил Грааль.
Чаша словно оживала. Казалось,
каждая частичка, составлявшая ее, обрела
свою жизнь и теперь колеблется не в
такт с другими. Четкие контуры ее
слегка расплылись и подрагивали. Даже
поднеся чашу к глазам, архидиакон не
мог с уверенностью определить, где
находятся края сосуда, какова его глубина
и какова длина его подставки. Он
неуверенно коснулся края пальцем и
почувствовал, как металл подается в
стороны, словно пластилин. Потир подрагивал
все ощутимей, толщина стенок
менялась, материал то плавился под
пальцами, то затвердевал. Архидиакон стиснул
его покрепче и повернулся к остальным.
— С ним что-то происходит,— резко
бросил он.— Я пока не знаю, что именно.
Может быть» Бог собирается
растворить его в себе, но скорее, это
дьявольские козни. Я прошу вас, помогите.
Предайте себя воле Божией, спрямите
свои пути к Царю Небесному!
— Но кто может повредить ему? —
растерянно произнес герцог.-— Каким
образом зло может коснуться такой вещи?
— Молитесь! — напряженно
воскликнул архидиакон.— Молитесь Господу,
ибо наши враги вознесли молитвы против
Него. **
— Но против чего мы должны
молиться? — жалобно вскричал герцог.
— Не надо «против»,— ответил
архидиакон.— Молитесь, чтобы Творец
Вселенной укрепил свои творения, пусть
пребудет в них радость справедливой
воли Его!
В комнате воцарилась глубокая
тишина, но в самой ее сердцевине нарастало
общее сознательное усилие троих.
Тренированная воля священника пришла на
помощь его менее умелым собратьям,
направляя их, настраивая на волну
собственного душевного сосредоточения.
Он отозвал назад их мечущиеся во
мраке в поисках противника мысли, увел их
из мира противоположностей, привел р
место покоя. Теперь они, образов*в
единое целое, неуклонно возводи*
вокруг священного сосуда живую
нерушимую башню веры. Камни этой
башни наполняла обычная жизнь
каждого из них, именно она и
сопротивлялась сейчас тому, что пыталось
прорваться снаружи, из ночного мрака. Да,
башия была защитой, но в ией не было
ни капли воинственности, только
спокойная уверенность и непоколебимость.
Раз или два герцогу почудились чьи-то
осторожные шаги позади него, прямо
здесь, в комнате, но его так связывали
узы общего душевного делания, что не
было никакой возможности даже
повернуть голову. Раз или два Кеннет ощутил
чью-то чужую насмешку, присутствие
чьей-то чужой циничной воли. А может
быть, не совсем чужой? В памяти
неожиданно всплыли его собственные
избитые фразы: «Миру не дано судить», «^е
ловек и выбирает-то всегда между мч*
нией и глупостью», «Что за болван этот
Стефен!».
Однако атака продолжалась. Для
одного — звук шагов, неразличимый шепот,
эфемерные прикосновения, для
другого — циничная насмешка, укол памяти,
цля третьего — растущее давление,
стремление смять, разорвать защитный
покров, создаваемый общими усилиями.
Грааль вибрировал, вибрация станови-

лась сильнее, когда не удавалось
полностью погасить очередной удар чужой
воли, или стихала, когда трое достигали
единого, нерушимого покоя. Архидиакон
едва осознавал цель этого нападения.
Ясно было лишь, что пробуждена некая
разрушительная сила, стремящаяся не
отвоевать у них чашу, а обратить ее в
ничто, призвать иа место творения хаос.
Также смутно он видел: апекс этой си-
— мятежный дух Грегори, но сама
исходит из тьмы у него за спиной.
Теперь архидиакон различал и слабое
сияние, окружавшее Грааль, и тонкие
стрелы энергии, летящие в него из
ниоткуда.
Все яснее архидиакон понимал свои
ощущения при свершении таинств:
Грааль воистину символизирует центр миро-
здани я, но центр этот не в са мом
Граале, он неизмеримо превосходит его.
Было так, словно некий верховный
святитель, творящий обряд, сообщил ему,
архидиакону, высшее безмолвие и знание,
и с этого мига не стало чаши и
священника, но возникло таинство и его
вершитель. Это ощущение пронеслось и
исчезло, едва замеченное сознанием, оставив
после себя уверенность: атака
закончилась, по крайней мере, на какое-то
И^емя. Ясные и четкие контуры чаши
проступили перед его глазами,
полированные бока сосуда отражали лишь огни
люстры, горевшей под потолком
кабинета.
Архидиакон расслабил стиснутые
пальцы и оглянулся на своих товарищей.
Герцог уже выпрямился и недоуменно
озирался по сторонам. Кеннет медленно
вставал с колен, и на лице его застыло
меланхолическое выражение.
Архидиакон поставил потир на стол.
— Сделано,— с трудом произнес он.—
Что бы это ни было, оно выдохлось.
Пойдемте отдохнем теперь.
Глава 11.
Мазь
День накануне сверхъестественной по-
^ггки уничтожения Грааля Грегори Пер-
симмонс потратил на визиты. Сначала
вместе с начальником полиции
Хартфордшира он зашел в лавку на Лорд
Майор Стрит. Они пробыли там недолго.
Выйдя на улицу, полковник,
глубокомысленно морща лоб, взял такси и укатил в
Скотланд-Ярд, а Грегори направился в
сторону метро на Голдерс Грин. Однако
стоило машине с полковником скрыться
за углом, как Грегори развернулся и
чуть ли не бегом вернулся в аптеку.
Грек уже успел впасть в свой обычный
столбняк, ио при виде возвращающегося
Грегори глаза его блеснули.
— Вы поняли, что произошло? —
приглушенным голосом спросил Грегори.
В этом мрачном месте по-другому
говорить не хотелось.
— Его обнаружили,— медленно
проговорил грек и повернул голову
навстречу вышедшему из задней комнаты
старику. Маленького росточка, с быстрыми
суетливыми движениями, настороженно
собранный...
— Слышал? — скупо спросил его грек.
— Слышал-слышал,— раздраженно
забормотал старик и гневно воззрился на
Грегори.— Давно вы об этом знаете? -
спросил он Персиммонса с плохо
сдерживаемой яростью.
Грегори даже отступил на шаг.
— Знаю — что? Что он у них? Он
попал к ним только сегодня утром.
— Давно вы знаете, что это именно
он? — злобно прошипел старик.—
Сколько времени мы потеряли! — он подошел к
греку и схватил его за руку.— Ладно.
Мы пока не опоздали. Но сегодня же
ночью надо им заняться.
Грек лишь едва повернул голову и
скосил глаза вниз.
— Займемся, если хочешь,— вяло
согласился он.— Думаешь, так будет лучше?
— Ха! Лучше! — воскликнул
старик.— Еще бы не лучше? Это же оплот
силы! А теперь мы разнесем его в пыль,
в прах! Да очнись же, Димитрий, такой
случай, а ты... Я тебя не понимаю.'
— Это неважно,— тем же тоном
произнес Димитрий.— Когда-нибудь и ты
поймешь. Когда понимать станет
нечего,— загадочно добавил он.
Старик в возбуждении потер сухие
лапки и, похоже, собрался разразиться
длинной тирадой, но тут вмешался
Грегори, обеспокоенный новыми
перспективами.
— Что вы задумали? Что значит
«разнесем в пыль»? Да вы с ума сошли!
Неужел и вы х отите ун ичтожить его?
Старик ехидно взглянул на него, и
даже в глазах невозмутимого грека
мелькнуло легкое удивление. Он и
ответил.
— Мы с Манассией собираемся
уничтожить чашу.
— Как уничтожить? — взорвался
Грегори.— Уничтожить! Да есть сотни
способов использовать ее. В ней — сила.
У меня мальчишка смотрит в нее и
видит черт знает что!
— Именно потому, что в ней сила, ее
и нужно уничтожить,— яростно
зашептал старик, перегнувшись через прила-
0) С
X ОТ
-и
153

л <■ I
III
I
ф а
4J I-
X X
bok.— Неужели вы еще не поняли? Они
создают — мы уничтожаем! Мы
сравниваем шансы, наша работа связывает им
руки. Когда-нибудь мы уничтожим все,
весь мир. Вы можете предложить какой-
нибудь подобный результат от ее
использования? Неужто мы, как дети, будем
таращиться в воду, пытаясь разглядеть
завтрашние события или найти клад?
Уничтожить ее — значит уничтожить еще
один их оплот здесь, это значит
приблизиться еще на шаг к тому часу, когда мы
восстанем против небес, и они падут!
Нет и не может быть от этой проклятой
штуки большей пользы, кроме как
уничтожить ее раз и навсегда!
Слова старика дышали такой
страстью, что Грегори невольно попятился.
И все-таки он не хотел сдаваться.
— Так почему бы не использовать ее
для их уничтожения? — спросил он.—
Посмотрите, я же призвал через нее
детскую душу, она подчинилась. Пусть чаша
побудет у меня еще немного, я поработаю
с ней.
— Это измена! — злобно отчеканил
Манассия.— Подержать для того,
сохранить для сего! — передразнил он Пер-
симмонса.— Уничтожить, говорю я вам!
Пока человек что-нибудь для чего-нибудь
приберегает, он не наш человек. Нет,
нынче же ночью она вздрогнет, начнет
трястись и обратится в ничто! — он
улыбнулся страшной улыбкой.
— Ты сказал,— равнодушно
констатировал Димитрий.— Таково ли и ваше
желание? — обратился он к Персиммонсу.
— Я помогу вам,— угрюмо отозвался
Грегори.— Раз это необходимо, я хочу
того же.
— Нет уж, обойдемся без вашей
помощи! — вскричал Манассия.— Сердцем
вы еще стремитесь обладать ею.
— Пусть ищущий обладания
стремится к обладанию, а жаждущий
разрушения ищет пути разрушения,— мерно
произнес Димитрий.— Пусть каждый из
вас идет к великому концу своей дорогой.
Я помогу вам обоим, поскольку и
обладание, и уничтожение — всего лишь
две грани единого зла, его разные
обличья. Сейчас это зло владеет вашими
душами, но горек грядущий день, когда
ими не будет владеть никто и ничто, и
они единственные останутся нетленными
среди всеобщего и окончательного
распада,— эта длинная тирада словно
придала роста фигуре грека. Голос его обрел
повелительные интонации, когда он
повернулся к Грегори.
— Иди же, расставляй свои
ловушки,— приказал он.— А мы с Манассией
пойдем, обдумаем наше дело.
Но Манассия, похоже, не торопился.
— Вы не могли бы описать нам
чашу? — обратился он к Грегори.— На
что она похожа? Какого размера?
— В прошлую субботу я приносил
сюда книгу,— ответил Грегори.— Там есть
рисунок, вы можете посмотреть. Но зачем
вам описание, если вы все равно
собрались покончить с ней?
Ответил ему Димитрий.
— Неизвестно, что принесет завтраш
ний день в ваши ловушки. Пока ъЩр
стреиитесь к обладанию, вы не будете
обладать. Разрушение еще не
свершилось.
Грегори попытался понять, что имел в
виду грек, помотал головой и медленно
вышел из лавки. Оттуда он отправился
прямиком в контору сына и, клокоча
бессильной яростью из-за неизбежной
потери чаши, устроил в издательстве
настоящий погром. Разделавшись с
Кеннетом, он бесцеремонно выгнал из
кабинета Стефена, позвонил в Калли и
некоторое время говорил с Леддингом.
Уже на следующее утро, выполняя
данные ему инструкции, Леддинг
направлялся к приходскому дому. В щегольской
форме шофера, чисто выбритый, подвиж
ный, он ничем не напоминал бородато!*
бродягу, месяц назад заходившего ь
архидиакону. Естественно, что экономке
и в голову не пришло связать эти две
фигуры между собой.
Леддинг позвонил и сообщил, что
доставил письмо от господина Персим-
монса отцу архидиакону.
— А его как раз дома иет,—
словоохотливо сообщила экономка.— Экая
досада! Вам пришлось зазря в такую даль
тащиться.
— Не извольте беспокоиться,
сударыня,— с залихватским видом отвечал
Леддинг.— По мне, так оно даже и лучше,—
и он хитро подмигнул.
— Да ну вас! — слегка зарделась
экономка.— Я не стану отрицать» у нас
тут редко кто бывает. Целыми днями
поговорить не с кем. Живем-то на
отшибе. Одни бродяги да священники.
Леддинг бросил взгляд через плечо и
как раз заметил появившегося со стор(
ны церкви Бетсби в сопровождении
молодого человека в светло-сером
костюме и мягкой шляпе. Экономка тоже
увидела пару, всмотрелась и негромко
воскликнула:
— Глядите-ка, китаец! Глаза-то в
точности как у того, что года два назад у
нас останавливался,— это прозвучало у
миссис Лексперс так. словно на свете
существовал один-единственный китаец.
Однако, когда Бетсби со своим спутни-

ком подошли поближе, Леддинг
усомнился в наблюдательности экономки. В лице
молодого человека не было ничего
китайского. «Скорее уж индус»,— подумал
Леддинг.
Они уже подошли к дверям, и только
тут Бетсби заметил Леддинга. В ответ на
вопросительный взгляд подручный Пер-
симмонса объяснил цель своего прихода и
опять посетовал, что не застал дома его
преподобие. Интересно бы знать, когда
-ч*я вернется?
— По крайней мере, не сегодня и не
завтра,— подумав, ответил Бетсби.—
Наверное, попалась хорошая работа,—
с легкой завистью предположил он.—
«Готовь сено, пока солнце сияет, а то
ночь наступает»,— он и сам сообразил,
что поговорка как-то не получилась, и
поспешил добавить: — Все мы должны
делать, что можем, так ведь? Каждый
на своем скромном месте и в меру своих
возможностей. Автомобиль, например,—
он оглядел форму Леддинга,— или,
скажем, кухня,— взгляд его исследовал
миссис Лексперс,— или еще что-нибудь,—
закончил он, уставясь на своего
спутника.
Если Бетсби и рассчитывал получить
\екие сведения о его профессии, то
ЧГапрасно. Молодой человек просто
сдержанно кивнул. Заметив разочарование
Бетсби, он тихо проговорил:
— Я много путешествовал.
— О да, конечно,— воскликнул
священник.— Широкий мир, как же, как же!
Осмелюсь предположить, что в своих
путешествиях вам не часто доводилось
встречать такие замечательные уголки,—
он широким жестом обвел сад, церковь и
холмистые поля за оградой.— Конечно,
и здесь, у нас, без змия не обошлось. Но
мы с Божьей помощью топчем здесь эту
гадину.
— А пятки при этом не страдают? —
поинтересовался незнакомец.
Бетсби не сразу сообразил, о чем речь,
а сообразив, кротко улыбнулся.
— Да, вы правы. Конечно, нам не
всегда удается оставаться невредимыми. Вот
ведь и наш архидиакон... Представляете,
ча него напали средь бела дня! Скандал!
Хорошо, поблизости оказался наш
добрый сосед, а то неизвестно, чем бы могло
кончиться. Эй, Леддинг, вы ведь тоже
там были?
— Действительно были? —
неожиданно спросил незнакомец.
— Ну был,— почти грубо ответил
Леддинг,— если это вас касается, конечно...
...Инспектор Колхаун, как раз
приближавшийся к церкви, еще издали заметил
не слишком дружелюбную сцену.
— Какие-нибудь проблемы? — почти
машинально спросил он.
Леддинг в ярости обернулся.
— Еще бы,— прошипел он,— самая
главная моя проблема — это ты. Чего ты
на меня вылупился, тля тупорылая?
Инспектор задумчиво оглядел
униформу.
— Полегче, приятель,— сурово
посоветовал он.
— Господь всемогущий! — взвыл
Леддинг.— Да откуда ты взялся на мою
голову? А ну, прочь с дороги, а то башку
оторву!
Колхаун подошел поближе.
— Еще одно слово,— процедил он,—
и ты у меня в геенне огненной
сковородки вылизывать будешь.
Инспектор по истошным воплям уже
понял, что перед н им один из людей
Персиммонса. Перспектива рассчитаться
хотя бы со слугой за все проделки
хозяина почти обрадовала полицейского.
Едва ли он ожидал, что шофер
набросится на него с такой яростью, но
профессиональные навыки и недюжинная
физическая сила позволили инспектору
свести результаты первого натиска к
минимуму. Меньше чем через минуту
Леддинг уже отступал к обочине и
продолжал бы отступать дальше, если бы не
свалился в канаву. Колхаун встал на
краю.
— А ну, вылезай оттуда,— приказал
он.— Вылезай, а я тебя еще раз спихну.
Шофер, весь в грязи, трудно
выкарабкивался из канавы, когда на дороге со
станции появился еще один персонаж. На
этот раз это был сам Персиммонс. Ходил
он медленно, поэтому инспектор,
приехавший с ним одним поездом, здорово
обогнал его. Этим утром Грегори зашел
на Лорд Майор Стрит и застал там
Манассию в последнем градусе
бешенства. Кажется, за одну ночь они
сравнялись в страстном желании добраться до
Грааля во что бы то ни стало. Грек почти
не принимал участия в их разговоре. За
ночь он так вымотался, что теперь,
полулежа в кресле, способен был лишь
подавать редкие, скупые реплики. Грегори с
трудом объяснил, почему намерен
сохранить близкие отношения с семейством
Рекстоу. История с Морнингтоном могла
помешать и этим отношениям, и его
видам на Адриана. Впрочем, он не видел
здесь особенных трудностей. Любезное
объяснение, неопределенное обещание, а
самое главное — их дружеские
отношения с Андрианом, у него на руках сильные
козыри. В конце концов Грегори
уговорил Манассию признать важность
поставленной им задачи, и они пришли
и о
I"
« а.
X т
155

-\D
* •
■ °
г m I
Ф Q.
no
в U
156
к соглашению: грек с Манассией берут
на себя Грааль, а он, Грегори,
сосредоточивает все силы на Адриане.
Манассия подумал и кивнул.
— Хорошо, — медленно проговорил
он.— Если это нам удастся, мы сможем
уйти тайной дорогой на Восток.
— Что это такое? — спросил Грегори.
— Ну, тебе еще немало предстоит
узнать,— снисходительно ответил
Манассия.— Спроси у своего дружка, сэра
Джайлса, он знает о ней кое-что. Спроси,
не приходилось ли ему заходить в одну
мебельную лавку в Амстердаме или
навещать торговца картинами в Цюрихе.
Спроси, не знаком ли он с одним
корабельщиком в Константинополе или с
паромщиком-армянином. Здесь, в
Лондоне, мы на краю, на обочине, а
настоящий смерч разрушения там, на Востоке.
Я видел дом, который в одно мгновение
рассыпался в прах, а люди упали
замертво, как только их коснулась гибельная
Воля. Ладно. Бери своего ребенка, тащи
его сюда, и мы вместе уйдем по горным
тропам в дом нашего господа.
Наметившаяся договоренность сильно
подогрела надежду в груди Персим-
монса.
— Через три дня я приду,— пообещал
он.— В пятницу вечером ребенок будет
здесь.
Обдумывая свои планы, Грегори
неторопливо шагал к усадьбе, но вынужден
был остановиться при виде собственного
шофера, яростно выбирающегося из
канавы.
Вид хозяина придал Леддингу сил.
Рванувшись, он выбрался на дорогу...
но как действовать дальше, решить не
мог. Во всяком случае, вид он имел
весьма комичный. Инспектор, заметив
его нерешительность, обернулся и понял,
что третий, нарушивший равновесие сил,
должно быть, и есть Грегори. Он
поспешил перехватить инициативу.
Мистер Персиммонс? —
официальным тоном произнес он.
— Да, конечно,— ответил Грегори.
— Я полагаю, этот человек — ваш
шофер,— не столько спрашивая, сколько
утверждая, сказал Колхаун.— Так вот.
Мне пришлось уронить его в канаву. Он
стоял здесь и орал на всю округу, а
когда я поинтересовался, в чем дело,
набросился на меня с кулаками. По-
моему, он не очень пострадал...
— Еще как пострадал,— вскинулся
Леддинг, но предостерегающий жест
Персиммонса остановил его.
- Весьма сожалею по поводу этого
инцидента,— скорбно склонив голову,
проговорил Грегори.— Если подобное
повторится, очень прошу вас, бросьте его
туда опять.
— Сударь, я ни в коем случае не
виню вас,— сказал инспектор. Он уже
отказался от мелькнувшей было идеи
затеять разговор и вернулся к своему
первоначальному плану: поговорить с
народом в деревне и составить хотя бы
приблизительное мнение о Персиммонсе-
помещике. Поэтому Колхаун
попрощался легким кивком и пошел в сторону
ближайших домов Фардля.
Персиммонс проводил его взглядом
и с интересом посмотрел на Леддинга.
— А теперь я хотел бы послушать
тебя, любезный,— холодно произнес
он.— Дорогой мой, ты позволяешь своей
вспыльчивости ударять тебе в голову.
Надо стараться следить за собой. Этак,
чего доброго, ты в следующий раз и на
меня накинешься. Ну, что скажешь? —
Он подошел вплотную.— Отвечай,
свинья, так или нет?
— Я и сам не знаю, чего ради наки
нулся на него, сэр,— несчастным
голосом проговорил Леддинг.— Это меня тот,
другой разозлил.
— А а, так, значит, был еще и
другой? — язвительно спросил Грегори.—
Какой другой? Ты что, ослеп или напился
дурак? ~
Леддинг помотал головой, пытаясь
собраться с мыслями.
— Ну молодой такой, сэр. В сером
костюме. Все спрашивал, где вы есть да
где живете. А потом взял и пошел себе в
Калли. Тут мне кровь в голову и
ударила. Стой, кричу, а он хоть бы что. Я опять
кричу, а тут этот подошел...
— Молодой человек хотел увидеть
меня? — недоверчиво переспросил
Грегори.— Очень интересно. И ты его не
знаешь?
— Да первый раз вижу, сэр,
провалиться мне на этом месте! — воскликнул
Леддинг.— Он вроде как на индуса по-
кож.
Мысли Грегори метнулись к «тайной
дороге на Восток», упомянутой
Манассией сегодня утром. Уж нет ли здесь
какой-нибудь связи? Если так, могут -
открыться интересные перспективы. Ку
бы ни вела «дорога на Восток» и какой бы
трон ни стоял в конце пути, пути долгого
и трудного, если он придёт туда с
Граалем в одной руке и Адрианом в другой,
разве не вправе он рассчитывать на
достойную встречу? Грегори невольно
ускорил шаги.
— Ладно, пойдем, поглядим на этого
молодого человека,— сказал он.
Леддинг двинулся следом. Они
миновали ворота и пошли по той самой дорожке,

где двадцать четыре часа назад проходил
забег на приз Грааля. Грегори прошел
поворот, откуда полковник Коннерс
вопиял к констеблю, и лицом к лицу
столкнулся с незнакомцем. Все трое
остановились.
Поначалу Грегори подумал, что у Лед-
динга разыгралась фантазия. Лицо
человека, стоявшего напротив него, едва
ли можно было счесть менее
европейским, чем его собственное. Странность
-З^хлась не в чертах, а в выражении,
особенно во взгляде. Глаза незнакомца
словно все время испытывали
окружающий мир — есть ли в нем хоть что-то,
достойное внимания. Глаза мгновенно
вобрали Грегори вместе со всем
окружающим и тут же отвергли, как вещь, не
представляющую ни малейшей ценности.
В одной руке человек держал перчатки
и трость, а другой, поднятой к лицу,
слегка покачивал вправо-влево, может
быть, пытаясь избавиться от какой-то
легкой помехи, а может, помогая
трепетным, тонким ноздрям уберечься от
слышимого ему одному неприятного запаха.
При взгляде на него приходила мысль о
скучном, утомительном, но совершенно
необходимом деле, приведшем его сюда.
&ак только Грегори попал в его поле
;Ц?&ния, это ощущение усилилось.
— Мне передали, что я вам нужен,—
произнес Персиммонс и, еще не закончив
фразы, понял, насколько не нравится ему
этот тип. Пожалуй, его самого удивила
волна злобной неприязни, мгновенно
выплеснутая из глубин его существа.
Рассматривая человека на дорожке,
залитой ярким светом, Грегори впервые
понял страсть Манассии к полному и
немедленному уничтожению. Пальцы
Грегори непроизвольно скрючились и
стали напоминать когти, готовые драть
одежды и саму живую плоть врага,
превратить его в кровавое месиво, но
Грегори даже не заметил этого. Изорвать
и истоптать было, конечно, мало,
следовало нанести такой удар энергией
страсти, после которого враг попросту
исчезнет, канет в небытие. И снова молодой
человек помахал перед лицом ладонью,
^изгоняя зловонную атмосферу гнева
1?Вкруг, словно ангел у стен Диса*.
— Нет,— холодно ответил он,— не
думаю, чтобы вы были нужны мне.
— Тогда что же вам здесь надо? —
* Он же — Дит. У Данте — адский город,
окруженный Стигийским болотом, то есть
области Ада, лежащие внутри -крепостной
стены и носящие общее название нижнего
Ада (Ад, песня восьмая).
рявкнул Грегори.— Чего ради вы
шляетесь возле моего дома?
— Я изучал карту,— ровным голосом
ответил странный незнакомец,— и
обратил внимание на центр, отметка которого
приходится именно сюда.
— Я сейчас прикажу слугам
вышвырнуть вас отсюда! — кипя от злости,
закричал Грегори.— Вы нарушили
границы моих владений.
— У вас нет слуг,— последовал
ответ.— Вокруг вас только рабы и тени.
— Вы сумасшедший! — воскликнул
Грегори.— Что вам нужно в моем доме?
— Я не входил в ваш дом, для этого
еще не пришло время. Но вам нужно
опасаться совсем не этого. Настанет
день, когда вам придется войти ко мне...
Леддинг, осмелевший в присутствии
хозяина, шагнул вперед. Незнакомец
мельком взглянул на него и пригвоздил
к земле. Шофер не мог шевельнуться,
зато едва не захлебывался словами.
— Да вы... да я., да что вы тут себе
позволяете? Кто вы такой, черт возьми?!
— А ведь верно,— подхватил
Грегори.— Неплохо бы вам представиться.
Я же должен знать, с кого взыскивать
за причиненный ущерб.
Пришелец снова провел перед лицом
ладонью, повернутой наружу, и
улыбнулся.
— Имя мое — Иоанн,— звучно
произнес он.— Если вы подумаете, то
обязательно вспомните кого-нибудь из знавших
меня.
Грегори тут же подумал о своих врагах.
— А-а, так вы имеете в виду этого
свихнувшегося попа,— фыркнул он,—
или прощелыгу-герцога? Так вот кто
ваши приятели? Нет, не герцог? Неужто
слишком вульгарен для вас? Похоже, вы
никого, кроме королей, и не
принимаете, а?
— Семьдесят королей вкушали за
моим столом,— негромко проговорил
назвавшийся Иоанном.— Ты угадал.
Перед тобой король и свя щенник, брат
всем королям и священникам.
Он неторопливо протянул руку
вперед, и Грегори отступил в сторону.
Леддинг дернулся было схватить
проходившего за плечо, но попытка не удалась.
Человек, назвавшийся Иоанном,
спокойно прошел по дорожке и вышел за
ворота. Грегори, задыхаясь от бессильной
ярости, плюнул и поспешно зашагал к
дому. Обескураженный Леддинг
поплелся к гаражу.
Позже, днем Грегори удалось отчасти
восстановить утраченное равновесие. Он
не стал гадать, связан ли
сумасшедший посетитель с тремя дураками,
I-
в, с
хо
х к
XX
•3*3
157

ч
утащившими Грааль, не это сейчас
занимало его мысли. Рекстоу — вот кто ему
нужен! Перед чаем он отправился
навестить своих дачников.
Неподалеку от коттеджа в кресле под
деревом Барбара читала последний
роман Вудхауза**, а Лайонел и Адриаи
валялись в траве, обсуждая похождения
хитроумного Одиссея. Завидев Грегори,
Адриан тут же переключился на него.
— Ты уже был в Лондоне? — спросил
мальчик.
— Дорогуша...— не отрываясь от
книги, пробормотала Барбара.
— Но, мам, Джесси сказала же, что
был,— запротестовал Адриан. Джесси,
служанка из Калли, приходилась ему
приятельницей.
— Джесси совершенно права,—
заворковал Грегори.— Я уже был в
Лондоне и успел вернуться. Знаешь, какие в
Лондоне огромные поезда? А солдат
сколько!..
— У меня в Лондоне есть огромный
поезд,— серьезно сообщил Адриан,— а
в нем стражники чемоданы охраняют.
В Лондоне мне попался один
поезд,— подмигнув с видом заговорщика,
проговорил Грегори,— ты такого еще не
видел. Этот поезд потребовал встречи с
тобой. Так прямо и заявил, что он —
твой.
— Поезд? глаза Адриана широко
раскрылись.— Которого я не видел? —
недоверчиво переспросил он.
Точно, которого ты не видел, но
он — твой,— кивнул Грегори.— Все на
свете — твое, Адриан. Если захочешь,
станешь властелином мира. Ты только
скажи мне, и я подарю тебе весь
мир.
— О мистер Персиммонс, после этой
недели я готова вам поверить,—
сказала Барбара.— Ну, Адриан, а что бы ты
стал делать со всем миром?
— Положил бы его в мой поезд,—
поразмыслив, решил Адриан.— Ну и где
он, этот поезд, который я еще не видел? —
требовательно спросил он у Грегори.
— Там, в Калли,— немедленно
отозвался тот,— Знаете, что? Идемте-ка
ко мне пить чай, а? — предложил он,
словно эта мысль только что пришла ему
в голову.— А после чая посмотрим поезд.
Сейчас он спит,— серьезно добавил он,—
и просил его до «после чая» не будить.
Адриан решительно ухватил Персим-
монса за руку и потащил к дому. Грего-
с а.
но
т «
Ъ I-
X Z
m *
и
158
** Вудхауз Я. Г. (1881 — 1975) —
американский писатель-юморист, англичанин по
про и с хождению-
ри, покорившись его настойчивости,
обернулся через плечо и спросил:
— Ну, вы идете?
После чая они поднялись в кабинет
Персиммонса. Там уже стоял под
парами новенький поезд. Адриан назначил
Барбару помощником машиниста и тут
же занялся им. Грегори увел Лайонела
в другой конец кабинета, к книжным
шкафам. Однако поговорить не удалось.
В механизме локомотива что-то заело, и
он гудел не переставая. Персиммон^
призвали на помощь. Он повертел лок!г
мотив в руках, пробормотал: «Кажется,
я знаю, в чем тут дело», и полез
внутрь, вооружившись отверткой.
Повозившись минуты две, он обернулся к
Барбаре.
— Вы не могли бы подержать эту
штуку? — попросил он,— А то мне одной
руки мало.
Барбара взяла игрушку, и Грегори
опять принялся ковырять внутри
отверткой. Он незаметно слегка прихватил
ладонью пальцы Барбары, что-то нажал в
механизме,— игрушка дернулась,
лязгнула, Грегори чертыхнулся, Барбара
слабо взвизгнула, Лайонел охнул, а
локомотив грохнулся об пол. Мужчины
оторопело уставились на длинную неглубок)*'4*
царапину на руке Барбары, тянувшуюс*
от внутренней стороны запястья к
локтю. Царапина на глазах набухала
кровью.
— О миссис Рекстоу! воскликнул
Грегори,— Мне так жаль! Простите меня,
я не хотел. Вы сильно порезались?
— Нет-нет, пустяки, слава Богу,—
успокоила его побледневшая Барбара.—
Лайонел, одолжи мне свой платок, мой,
боюсь, будет маловат. Да не
беспокойтесь, мистер Персиммонс, сейчас я
быстренько приведу себя в порядок.
— Надо обязательно чем-то
смазать,— заявил Грегори, осмотрев
царапину.— Слушайте, у меня тут есть мазь,
настоящее патентованное средство,
забыл, как называется... Не то замбук, не
то еще что-то в этом роде. Действует
здорово,— с этими словами он достал из
ящика стола круглую деревянную
коробочку и протянул Барбаре.— А вот
кстати, и кусочек бинта есть.
Барбара взяла коробочку, понюхала
и сморщила нос.
— Какой забавный запах,—
произнесла она.— Спасибо, но право не стоит.
У меня дома есть йод.
— Лучше не откладывать,—
настаивал Грегори.— Смажьте руку прямо
сейчас и забинтуйте,— он повернулся к
Адриану.— А локомотив я все-таки
починил. Только у него не должно быть

таких острых углов. Поеду в Лонцон,
обязательно отвезу его назад.
Следующие полчаса пролетели
незаметно. Лайонел, увлеченно копавшийся
в книгах, случайно обернулся и увидел
лицо жены.
— Барбара,— с тревогой окликнул
он,— тебе нездоровится?
Барбара лежала в кресле,
откинувшись на спинку. Она приподняла голову
и секунду смотрела на мужа, не узнавая,
заговорила слабым голосом:
— Лайонел, это ты? Кажется, у меня
был обморок. Я что-то плохо понимаю,
где я... Лайонел!
Лайонел бросился к ней. Грегори,
сидевший на полу с Адрианом, встал.
Он внимательно посмотрел на женщину
в кресле, взял колокольник и позвонил.
Лайонел тихо бормотал что-то, пытаясь
успокоить жену. Вдруг Барбара странно
выгнулась, подалась вперед, обвела
комнату невидящими глазами и
закричала:
— Лайонел! Лайонел! Боже мой,
Лайонел!
— Успокойте Адриана,— попросил
Лайонел Персиммонса.
От испуга и неожиданности малыш
готовился разреветься. Грегори подхва-
к$л его на руки и шагнул к двери
навстречу Леддингу.
— Миссис Рекстоу плохо,— сказал
он.— Позвони доктору и возвращайся,
ты можешь понадобиться.
Поторапливайся!
Леддинг исчез, а Грегори увел
Адриана в другую комнату и достал из шкафа
сверток необычной формы. Но Адриану
было не до игрушек. Он настороженно
прислушивался к приглушенным
бессвязным выкрикам, доносившимся из-за
закрытых дверей, и пугливо жался к
ногам Персиммонса. Неожиданно крики
стали громче, что-то загрохотало,
похоже, опрокинутый стул. Адриан стал
вырываться, и его в сопровождении
вернувшегося Леддинга отправили в
комнату Джесси. Грегори поспешно вошел в
кабинет.
Барбара стонала в кресле. Кажется,
v нее начались судороги. Иногда она
Окрикивала, зовя Лайонела.
— Я здесь, дорогая,— приговаривал
он. Неожиданная напасть оказалась куда
неприятнее всех его вымышленных
страхов.— Ты что, не видишь меня? Вот же я,
потрогай! — он взял руки жены в свои.—
Я не понимаю, что с ней стряслось,—
тихо проговорил он.— Неужели ничего
нельзя сделать?
— Я послал за врачом,— так же тихо
ответил Грегори.— Надо продержаться
до его прихода. Адриана я отправил
к Джесси.
Барбара замолчала. Ее тело сотрясала
крупная дрожь, казалось, она совсем
обессилела. Грегори стоял позади
Лайонела и внимательно наблюдал за ней.
Похоже, его предположения не
оправдывались. На Барбару мазь действовала
иначе, чем на него. Он стремился
пройти по выбранной дороге до самого
конца, и мазь придала силы его
стремлению. А Барбара жила, как и
большинство людей, «ни Богу свечка, ни черту
кочерга», поэтому трудно было с
уверенностью сказать, на какую сторону ее
натуры воздействует мазь. И уж во
всяком случае, она не понимала, не
контролировала происходящее. Грегори хотел
единения с силой, пробужденной мазью,
он хорошо знал ее, Барбара не знала о
ней ничего. Для нее эта сила могла в
равной степени обернуться и
безжалостным захватчиком, и даже
инфернальным любовником, но все равно она
должна была ощутить ее присутствие в
своем теле, в крови, в сознании, в душе.
Кстати, коробочки! Грегори поискал
глазами, незаметно поднял коробочку с
пола и положил в карман. В ящике стола
у него была заготовлена еще одна, точно
такая же, но с совершенно безобидным
содержимым на случай возможного
расследования.
С начала действия зелья прошло
уже четверть часа. Едва ли приступ
быстро пройдет, думал Грегори.
Собственно, он может и вовсе не пройти.
Мазь — это способ уйти и вернуться, но
поскольку Барбара едва ли собиралась
куда-нибудь уходить и не догадывалась
о возвращении, она могла оставаться
в теперешнем состоянии очень долго.
Грегори было любопытно, что скажет
доктор.
Внезапно Барбара встала. Она все
еще слабо призывала то Бога, то
Лайонела, но тело ее само по себе начало
принимать странную позу, словно готовясь
сделать танцевальное па. Сначала едва
заметно, а потом все быстрее и быстрее
она стала подпрыгивать на ковре
кабинета, руки заметались в такт неслышной
музыке.
Грегори слышал какое-то движение за
дверью, потом стук, но не хотел
отвлекаться от захватывающего зрелища.
Дверь отворилась, и на пороге возник
деревенский врач. Будто только его
появления она и дожидалась, Барбара,
не прекращая своего дикого танца,
подняла руки и мощным рывком разодрала
напрочь платье и комбинацию.
Миг-другой обрывки еще держались кое-как, но
* »
X X
П «
159

si!
■ о
и о-
n
«в
160
обезумевшая женщина нетерпеливо
шевельнула бедрами — рисунок танца при
этом не нарушился — и стряхнула с себя
остатки одежды.
Дальнейшее даже Грегори запомнил
не очень хорошо. Чтобы хоть как-то
справиться с бесноватой, трое мужчин с
трудом связали ее первыми попавшимися
под руку тряпками. Наконец доктор
сумел сделать укол морфия. Грегори
задумчиво покачал головой. Он примерно
представлял, чем это может кончиться.
Женщину отнесли в одну из комиат.
С ней остался Лайонел.
— Я распоряжусь, чтобы сюда
поставили еще одну кровать,— озабоченно
сказал ему Грегори.— Мой шофер будет
спать в соседней комнате; если
что-нибудь понадобится, будите его без
церемоний. С ума сойти! Еще и семи нет...
Насчет Адриана не беспокойтесь, пусть
спит со мной, это отвлечет его. Тише,
тише, голубчик, мужайтесь. Мы все
должны делать то, что в наших силах.
А доктор еще заглянет попозже.
Врач задал несколько вздорных
вопросов, недоуменно повертел в руках
коробочку с совершенно безвредной мазью и
поспешил откланяться. Кажется, он рад
был бы выбросить из головы этот
странный вызов.
Грегори выяснил, что Джесси с
Адрианом гуляют в саду, и отправился их
разыскивать. По дороге он с трудом
удержался от того, чтобы не засвистеть.
Лайонел мог услышать. Тут ему пришло в
голову с помощью Адриана выяснить
личность посетителя в сером костюме.
Удачный вечер полностью вытеснил
неприятные дневные воспоминания. Может,
и не было вовсе никакого Иоанна.
Нет, все же надо с ним разобраться.
Адриан с восторгом принял весть о
ночлеге в дядюшкиной спальне. Ои
важно согласился, что маме лучше сегодня
побыть одной, и просиял, услышав, что
на ночь они еще поиграют в тайные
картины. Правда, теперь у них нет красивой
чаши, нужной для игры, но дядя
заверил, что ему известны и другие
средства.
Усевшись за стол перед полированным
черным диском, Адриан нетерпеливо
поерзал и приказал:
Ну говори, что мне надо увидеть.
Грегори, сидевший напротив,
откинулся на спинку стула и стал внимательно
смотреть на малыша, восстанавливая
в памяти образ незнакомца в сером.
- Не мог бы ты увидеть высокого
мужчину в сером костюме и мягкой
шляпе? — спросил он и одновременно
передал ребенку мысленный образ.
Не колеблясь ни секунды, Адриан
ответил ровным голосом:
— Да, я вижу его. Он верхом на
лошади, и вокруг миого-много народа. Они
все тоже на лошадях и с длинными-
длинными палками. И все скачут. Ой!
Их уже нет.
Грегори нахмурился. Что за
чертовщина? При чем здесь кавалерийский полк?
Выходит, днем к нему заходил простой
уланский офицер? Он сосредоточился.
—- А что он делает сейчас?
— Сидит на подушках,— оживлен!/^
выпалил Адриан.— Там с ним человек в
красном и человек в коричневом. Вот на
колени встали. Дают ему какой-то кусок
бумаги. Он улыбается, а оии уходят. Все.
Ушли,— радостно закончил он.
Грегори поразмыслил над
услышанным.
— Адриан, а ты можешь посмотреть,
откуда он пришел? Не видишь воду или
поезда?
— Нет,— тут же ответил мальчик,—
нету поездов. Там много домиков и
церквей тоже. Вот он выходит из одной. Ой,
как здорово он одет! Корона! За ним
выходят люди, много людей. У всех
короны... и мечи! И флаги! Он на лошади уже,
а вокруг свечи горят и такие штучч*"
летают, ну качаются, от них дым идет;Яг
Ой, пропало...
Грегори поспешил осторожно закончить
сеанс. Надо было разобраться в том, что
нагородил мальчишка. Чего-то он здесь
не понимал. Отправив ребенка в кровать
с обещанием продолжить завтра
увлекательную игру, Грегори заглянул
ненадолго к Лайонелу и вышел из дома, чтобы
подождать доктора. Барбара лежала
тихо, и Грегори гадал, что происходит с
ней на самом деле. Если морфий
обездвижил ее тело, то куда, интересно,
направилась энергия, заставлявшая ее
плясать? Если нет внешнего проявления,
то, наверное, должно быть внутреннее?
Может быть, ее сущность, то, что на
самом деле было Барбарой, сейчас все
глубже затягивает поток желания,
объединяющий человека против воли с
Врагом? Ах, какой экзотический опыт
предстоит приобрести милой, юной домохо
зяйке середины двадцатого века! Дь?
вернуться она, пожалуй, не сможет.
Перевод с английского
И. ГРИГОРЬЕВОЙ
и В. ГРУШЕЦКОГО
Продолжение следует

\
k
«к . ■
-г
I
?) y» '^" f '

ЗНАНИЕ —
СИЛА 9/93
Ежемесячный
научно-популярный
и научно-художественный
журнал для молодежи
J6 9(705)
Издается с 1926 года
Редакция:
И. Бейненсон
Г Вельская
В. Брель
С. Глейзер
М. Курячая
В. Левин
КЗ. Лексин
И. Прусс
И. Розовская
Н. Федотова
Г. Шевелева
Заведующая
редакцией
А. Гришаева
Художественный
редактор
Л. Розанова
. Оформление
А. Обросковой
Корректор
Н- Мялиспиа
Технический
редактор
О. Савенкова
Сдано в набор 05.07.93.
Подписано к печати 22.09.fl3.
Формат 70ХЮ01/,в.
Офсетная печать.
Печ. л. 10.0.
Усл.-печ. л. 12,23.
Уч.-изд. л. 19,56.
Усл. кр.-отт. 52,00.
Тираж 23 000 экз.
Заказ № 1035.
Адрес редакции:
113114, Москва,
Кожевническая ул., 19,
строение С
Тел. 235-89-35
Ордена Трудового
Красного Знамени
Чеховский
полиграфический комбинат
Министерства печати
и массовой информации РФ.
142300, г. Чехов
Московской области
Цена свободная
Индекс 70332
Рукописи
не рецензируются
и не возвращаются.
В Н ОМЕРЕ
I Время и мы
ЧТО НАМ МАРИАННА?
3 В. Дубицкая
МИФОЛОГИЧЕСКИЙ
ТРИКСТЕР
КУЛЬТУРНЫХ
МАРГИНАЛОВ
8 Д. Дондурей
КУЛЬТУРА-НОЛЬ,
ИЛИ
MI SECUNDA PATRIA
15 Понемногу о многом
16 Наука, которую мы не
потеряли
М. Курячая
У НАС В РОССИИ
25 Во всем мире
26 Проблема: исследования
и раздумья
С. Самойлов
КОГДА ФУНДАМЕНТ
РАЗОБРАЛИ..
34 Российский умострой
В Царев
РОССИЯНЕ В ОКЕАНЕ,
ИЛИ
СПАСЕНИЕ В ПУЧИНЕ
36 Луна для России
45 Во всем мире
46 Курьер науки и техники
48 Заявка на исследование
И. Прусс
ОБЩЕСТВО ТРУДОВЫХ
КОЛЛЕКТИВОВ
59 Фотоокно «Знание — сила»
Д. Широков
ТЕСТО ГОСПОДНЕ
60 Биография проблемы
В, Спиридонов
ЭТО СТРАННОЕ
СХОДСТВО
68 Читатель сообщает,
спрашивает, спорит...
70 Беседы об экономике
Р. Райх
РАБОТА НАЦИЙ:
НА ПУТИ
К КАПИТАЛИЗМУ
XXI ВЕКА
76 Вернисаж «Знание —
сила»
И. Портнова
ЛИЦО —ЗЕРКАЛО
ДУШИ
81 Лицей
113 Понемногу о многом
114 Исторический детектив
М. Барышников
ТАИНСТВЕННАЯ
ВСТРЕЧА
119 Вести с противоракового
фронта
121 Уроки истории
3. Каневский
СОВСЕКРЕТНАЯ
АРКТИКА
135 СПИД-МОНИТОРИНГ ^
136 Актуальное интервью
А. Николаев
В ПОИСКАХ ТРЕТЬЕЙ
СИЛЫ В ЭШЕРАХ
139 Рассказы о животных
X. РАЙДЕН
ЗАВОДЬ ЛИЛИЙ
144 Во всем мире
145 Мозаика
146 Страна Фантазия
4. Вильяме
ВОЙНА В НЕБЕСАХ
-
Вниманию читателей!
В редакц ии продаются номера журнала,
а также с предоплатой
принимаются предварительные заказы
на следующие номера.