РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
Литературные Памятники


ALFRED
TENNYSON
IN MEMORIAM A.H. H.
OBIIT MDCCCXXXIII


АЛЬФРЕД
ТЕННИСОН
IN MEMORIAM А.-Г. X.
OBIIT MDCCCXXXIII
Издание подготовили A.H. ГОРБУНОВ, Д.Н. ЖАТКИН, Татьяна СТАМОВА
Научно-издательский центр «ЛАДОМИР» «Наука»
Москва


РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ СЕРИИ «ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ»
Серия основана академиком С.И. Вавиловым
МЛ. Андрееву В.Е. Багно (заместитель председателя), В.И. Васильеву А.Н. Горбунову Р.Ю. Данилевский у Б.Ф. Егоров (заместитель председателя), Н.Н. Казанский у Н.В. Корниенко (заместитель председателя), А.Б. Куделин (председатель), ÆÆ. Лаврову A.M. МолдоваНу С.И. Николаеву Ю.С. Осипову MA. Островский у И.М. Стеблин-Каменский у Е.В. Халтрин-Халтурина (ученый секретарь), К А. Чекалов
Ответственный редактор А.Н. Горбунов
© Татьяна Сгамова. Перевод, 2018.
© Переводы см. в Содержании, 2018.
©А.Н. Горбунов. Статья, примечания, 2018.
© Д.Н. Жаткин. Статья, 2018.
© Научно-издательский центр «Ладомир», 2018.
© Российская академия наук и издательство «Наука», серия «Литературные памятники» (разработка, ISBN 978-5-86218-547-8 оформление), 1948 (год основания), 2018.
Репродуцирование (<воспроизведение) данного издания любым способом без договора с издательством запрещается


Альфред Теннисон
1809-1892


IN MEMORIAM А.-Г. X. ses
OBIIT MDCCCXXXIII »


IN MEMORIAM
BY
ALFRED. LORD TENNYSON
w
ILLUSTRATED BY
ALFRED GARTH JONES
»
GEORGE NEWNES LTD. Qg 7-12 SOUTHAMPTON ST. W.C. LONDON » MDCCCCI
§P
Титульный лист
лондонского издания (1901 г.) поэмы «In Memoriam» с иллюстрациями Альфреда Гарта Джонсона (1872—1955). Графический материал из этой книги воспроизведен далее.


Пролог
1
О Ты, Любви предвечный свет1,
Мы лика Твоего не знаем.
Тебя лишь верой постигаем2, Поскольку доказательств нет.
2
Ты мир из пустоты создал.
И тьмы, и света круговерть — Всё от Тебя, и жизнь, и смерть, И смертию Ты смерть попрал3.


10
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
3
И Ты не бросил человека4.
Тобой он создан — для чего?
Ведь не для гибели его?
Ты — мудрость, данная от века.
4
Ты — Человек и Ты — Господь,
И, жизнь за нас отдав святую,
Ты волю дал нам не слепую,
Чтоб своеволье обороть.
5
Мы — малые твои миры
(Наш день взошел, чтобы затмиться). Твой чистый свет в нас преломится, Но Сам не выйдешь до поры.
6
Мы знаем только то, что зримо.
В Тебя лишь верить нам дано.
Но света Твоего зерно Растет в нас неостановимо5 —
7
Пусть темноту лучом пронзает.
Познанье есть благоговенье.
Ума и сердца единенье Пусть лад един в душе рождает.
8
Мы малодушны и глупы
И дерзки, когда страха нет.
О, помоги терпеть Твой свет И быть собой среди толпы!


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
11
9
Прости что мнилось мне грехом
Моим и что заслугой мнилось. Зачем Твою, о Боже, милость, Тебе же в срок не отдаем?
10
И скорбь прости. Он был Твоим
Рабом; мне другом — нет родней. В Тебе теперь еще живей —
И еще более любим.
11
Прости, коль различишь в ночи
Плач юности, что вмиг увяла: Прости, коль всуе горевала,
И мудростию научи.


И Жизнь преодолеет Мрак.


I
Да, верую, как верил тот,
Кто с арфой Твой воспел устав, Что нам дано, свой прах поправ,
Вдохнуть эфир Твоих высот6,
Что наши слезы отольются
В какой-то редкостный кристалл, И, где никто не ожидал,
Потом потери все найдутся.
И Жизнь преодолеет Мрак.
Пусть он и впрямь черней крыла Вороньего — как смерть ни зла,
Станцуем с ней. Уж лучше так,
Чем Время снова поглумится7 И на развалинах любви Речет: «Вот сердце, всё в крови.
Ему уже не возродиться!»


14
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
II
О 	Тис мой, под тобою плиты,
Что носят мертвых имена8.
Твоя глава ветров полна,
А корни вкруг костей обвиты9.
Фиалки всходят яснооки,
И первенца лелеет стая,
А ты молчишь, года считая,
Счисляя наших жизней сроки.
Заметишь ли сиянье, цвет
Ты, что бесстрастен был средь бури? И солнцам всем, и всей лазури Не потревожить сумрак лет.
И, не согнувшись на посту,
Стоишь, упрям, а я взираю На мощь твою; себя теряю И, становясь тобой, расту.
III
Ты, Скорбь, мне в спутницы дана.
Ты — ложь и в храме смерти жрица. Что в шепоте твоем таится?
И сласть, и горечь в нем слышна.
«Ослепли звезды, — так твердит. —
Свод паутиной оплетен.
По всей Вселенной слышен стон,
И солнце, не согрев, мертвит10.


О Тис мой, под тобою плиты, Что носят мертвых имена.


16
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Природа вся — пустой фантом, —
Так эхом вторит мне глухим, Почти что голосом моим. — Она пуста, и пуст твой дом».
И что мне делать с ней, слепой:
Как мать родную, приютить? Иль на пороге раздавить,
Как грех, вползающий змеей?
IV
Во сне я, как поводырю,
Доверясь тьме, бреду без сил,
И челн мой носит без ветрил11, И сам с собою говорю:
«О сердце, ты почти молчишь,
Не скажешь, как горька утрата. Как громко билось ты когда-то Не вспомнишь и не повторишь».
Та радость отошла, как море,
И без нее года текут.
Разбейся, горьких слез сосуд,
В лед превратившихся от горя!12
Пусть безымянная беда
Всю ночь глаза мне застилает, Но воля, встав наутро, знает, Что не сломаюсь никогда.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
17
V
Давно ль меня бросало в дрожь,
Когда страдание в слова я Хотел облечь: есть страсть живая, Страсть изреченная есть ложь!
Но раненой душе доколь
Молчать? Есть в звуках утешенье,
И мерное стиха теченье Бальзамом успокоит боль.
В слова получше завернусь,
Согревшись в стуже бесконечной. Но что в них от тоски сердечной? — Лишь тень невзрачная, боюсь.
VI
Мне скажут: «Есть еще друзья.
Без смерти жизни не бывает»13. Так очевидность мне пеняет,
Но возражу на это я:
Сколь в мире ни было б потерь,
Душе не легче, тяжелее.
Немой закат, как встарь, алеет,
И наглухо закрыта дверь.
О ты, отец, что ныне пьешь
За здравье дорогого сына В тот миг, как смерть его скосила Там, где могилы не найдешь;


18
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Ты, мать, что снова молишь Бога За юнгу своего, а он В зыбях бездомных погребен,
На дно ушла его дорога,
Я тоже, как и вы, не знал
О 	смертном часе и в незнанье В тот самый час писал посланье14,
На встречу с другом уповал.
И дни считал — уже немного,
А может, вовсе ничего —
И мысленно встречал его,
И ждал обняться у порога.
А ты, дитя, что поправляешь
Две пряди, вьющиеся вольно,
И смотришь в зеркало, довольна,
И встречу живо представляешь?
В отцовском доме всё готово,
Камин пылает... «Может, тот Цветок получше подойдет?»
Приколет — и посмотрит снова15.
«Сегодня!» — подвернет манжет,
Еще разгладит складки платья... А суженый ее (проклятье!)
Уже покинул этот свет —
Упав ли с резвого коня,
Разбился? Или утонул В водовороте?.. Дальний гул
Затих — и слышен треск огня.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
19
Что ждет ее в конце пути?
А я? На что мне уповать?
Ей свадьбы никогда не знать, Мне друга больше не найти.
VII
Тот темный дом16 — и я стою
У 	двери, как в оцепененье.
Так ждал, уняв сердцебиение, Чтоб руку вновь пожать твою.
Я забываю понемногу
И ночью сном забыться тщусь, Но, лишь заря, опять крадусь, Как вор, к знакомому порогу.
Здесь нет тебя. И жизни нет.
Но вот дыханье слышу снова. За пеленой дождя слепого Встает из пустоты рассвет.
VIII
Влюбленный так взглянуть спешит
На ту, чьим взглядом был согрет. Дверь на замке, не вспыхнет свет, И дом покинутый молчит.
Мрачнеет он — всё волшебство Покинуло угасший сад,
И жимолости аромат Уже не скажет ничего.


20
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Так и места всех наших встреч Навеки света лишены.
Усильем солнца иль луны Твоей улыбки не зажечь.
А тот, вновь обойдя весь дом,
Найдет, дышать почти не смея, Цветок, что был посажен ею, Побитый ветром и дождем.
Таков, о сердце, твой удел:
И друга с нами больше нет,
Но этих строк скромнейший цвет Дрожит — увянуть не успел.
Ему когда-то были милы
Стихи твои — так пусть цветут Иль, лепестки сложив, умрут Поодаль от его могилы.
IX
Плыви, корабль, плыви скорей, Поднявши паруса упруго. Перенеси останки друга С брегов Италии твоей
Туда, где ждет семья в слезах.
Пусть ветра вольного движенье Колеблет мачты отраженье,
И да не в тягость будет прах.


Плыви, корабль, плыви скорей, Поднявши паруса упруго...


22
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Пускай и ночь пройдет без бурь,
Будь парус туг и тверд бушприт. Пусть Фосфор17 о заре горит,
На палубу пролив лазурь.
И небо в помощь призови!
Пусть спят созвездья за бортом, Как спит и он безвинным сном, Мой друг и брат моей любви.
Мой век осиротел, но смею
На нашу встречу уповать.
Он ближе мне, чем сыну мать,
И братьев всех моих роднее18.
X
Плыви, ты миль прошел немало,
Но и в ночи покоя нет.
Бьет колокол, в каюте — свет,
И шкипер замер у штурвала.
С любимой встретится моряк,
И странник вновь обрящет кров, И письма из чужих краев Прочтутся в срок... Мне — этот мрак!
И всё равно — спеши, спеши!
Вторая, говорят, натура — Привычка (а подумать — дура), Но так привычней для души


Альфред Теннисон. ЕМ MEMORIAM
23
Скорбящей, чтобы милый прах Всеобщего покоя ради В широком поле иль в ограде Покоился, а не в волнах
Бушующих и не на дне,
Где столько было бы игрушек — Кораллов, камушков, ракушек — Рукам, сжимавшим руку мне19.
XI
Все звуки поглотил туман.
Рассвет, как горе, тих и мглист.
Чуть тронув онемевший лист,
На землю падает каштан.
И мир небес блаженно тих,
И вереск весь в прохладных росах — В них драгоценных бликов россыпь: Зеленых, розовых, златых.
И дремлет мягкий свет в долине.
Там осени ветра метут.
Церквушек, дальних ферм уют В морской почти растаял сини.
Простор как чаша под рукой,
И красен лист перед полетом,
А в сердце, чуждом всем заботам, Отчаянья немой покой.


24
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Серебряный на море сон,
И волны дышат в тишине.
А там внизу, на самом дне — Штиль мертвый иль последний стон?
XII
Почтовым голубем душа
Взвилась20, чтоб горестную весть К молчащим небесам вознесть, И вот, за облаком спеша,
Покинув этот бренный дом,
Глядит в морские зеркала, Парит, как перышко мала, Небесный тронув окоем,
И зрит — у южных берегов
Корабль подъемлет паруса И на волнах, как на весах, Качается, отплыть готов.
И, сделав в небе скорбный круг,
Воскликнет: «Правда ли конец? Возможно ли, что как мертвец Ко мне вернешься ты, мой друг?»
Вздохнет и снова полетит
Туда, где плоть ее пуста Осталась. Снизится, устав — Всего-то час была в пути.


И зрит — у южных берегов Корабль подъемлет паруса...


26
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
XIII
Вдовец, во сне увидев ту,
Что опочила, ищет рядом С собой, проснулся — слезы градом21. Так осязаю пустоту
Я сам — где сердце друга билось,
Где каждое рукопожатье Нам говорило: «Братья! Братья!», Навек молчанье воцарилось.
Как, не прощаясь, жизнь ушла! —
Шаги, и голос, и дыханье...
А мне осталось, как рыданье:
«Со мной Душа его была!»
И говорю: «Приди, о Время!
Скажи, что боль моя — не сон». Слезами только упоен И чувствами оставлен всеми,
Вокруг не вижу ничего,
И мир как будто наважденье.
Жду корабля, как бы спасенья,
Забыв про страшный груз его.
XIV
О, если бы, услышав весть,
Что гавани корабль достиг — Примчался я и в тот же миг Увидел гроб твой, в розах весь,


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
27
И в стороне стоял чужим
И ждал, покуда все сойдут И обниматься побегут К друзьям, знакомым и родным,
И если бы потом сошел
Тот, что бесплотен был почти, — Тепло свое неся в горсти,
И речь о доме вдруг завел,
И я излил ему всю боль
Души — так стонет жизнь моя... А он смотрел бы на меня С печалью, как никто дотоль.
И взгляд, и голос (тембр и тон),
Он сам — такой же, как всегда: Беды и смерти ни следа —
Я не сказал бы: «Это сон!»
XV
День долу клонится устало,
И алый лист летит пером,
И ветер дали рвет как гром, Грачей по небу разбросало.
Скрежещет лес, река несется,
И овцы блеют, одурев;
На башни и верхи дерев Последний цвет бросает солнце.


День долу клонится устало...


Альфред Теннисон. Ш MEMORIAM
29
Но верю: без препятствий бриг,
Скользя по зеркалу литому22, Стремится к берегу родному! Иначе как бы этот миг,
Грозящий бурей и крушеньем,
Я мог без дрожи созерцать? Откуда же в душе опять Страх безотчетный и смятенье?
И почему как в страшном сне
Слежу за тучей, что витает На мрачном западе и тает — Далекий бастион в огне?
XVI
Как могут жить в душе одной
Жестокое, как смерч, мученье И мертвое всех чувств забвенье?23
Лик скорби — всякий раз иной.
Снаружи принимает вид
То вихря страшного, то штиля,
А в глубине ее застыли
Озера мертвые — таит
Летящей чайки отраженье,
Что дерзко устремилась ввысь,
И смертоносных рифов близь,
Где неминуемо крушенье.


30
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
И лодочка моя пред тем,
Как затонуть, во тьме блуждает. Сознание себя теряет,
Сам будто становлюсь никем —
Каким-то призраком, что бред
От яви отличить не может И ложь от правды. Видно, прожит Мой век, коль цели больше нет.
XVII
Печальный бриг! Волной несомый, И сильным ветром, и моей Тебя хранящей средь зыбей
Мольбой неслышной, невесомой,
Через пустынные моря,
Все горизонты забывая, Плывешь ты, устали не зная,
И, стало быть, молюсь не зря.
Где б ни был ты, благословенье
Мое с тобой — как свет луны, Что усмиряет нрав волны;
Как маяка в ночи свеченье.
Какие б ни настигли бури,
Да не порвется парус твой! Под благосклонною звездой,
Сей провозвестницей лазури,


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
31
Достигнешь наших берегов
И прах доставишь драгоценный, И я, коленопреклоненный,
Сам подниму над ним покров.
XVIII
Вот милость — будет впредь укрыт
Не чуждой, но родной землей24. Еще фиалкою живой Пробьется между темных плит25.
Пусть малость — но и всё ж спасен
Доныне странствовавший прах: Мир обретет в родных краях Средь сердцу дорогих имен26.
Несите бережно его.
Спит глубоко, и маска сна Уже навек ему дана.
Что это — скорбь иль торжество?
Но погоди, покой камней,
И ты, могилы теснота:
Хочу вдохнуть в его уста Жизнь27, что чуть теплится во мне.
Под спудом всё еще жива,
Душа очнуться норовит И образ дорогой хранит И отзвучавшие слова.


32
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
XIX
Вот Северн принял от Дуная28
В дар сердце, смолкшее навек. Отсюда слышит тихий брег, Как волны катятся вздыхая.
Здесь дважды в день У ай встречает Волну морскую29, и тогда Доселе резвая вода Простору дальнему внимает.
Ни быстрой речи, ни движенья...
И скорбь моя тогда полна —
В ней песня тонет, не слышна. Но знаю — это лишь мгновенье.
Отходит море — и опять
Средь стен лесных поет река. Так пробивается строка,
И слов оживших не унять.
XX
Бывают мелкие печали,
Их можно высказать в словах. Так слуги шепчутся в сенях: «Хозяин опочил! Едва ли
Найдется впредь хороший дом И нетяжелая работа!»
Такая вот у них забота.
Как тучку выплачут — на том


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
33
И всё. Заговорю ту боль,
Что уговорам поддается;
Но есть и та, что остается:
Не слезы — каменная соль.
Вот дети жмутся у огня —
Как будто Смерть на них дохнула, Украдкой руку протянула И всё тепло и живость дня
Похитила. Что делать им?
Глядят на стул пустой... и каждый Подумает, но вслух не скажет:
«Он добрым был! Он был живым!»
XXI
Он под землею спит, а я —
Я сделал дудочку из стебля30. Вот ветерок, траву колебля, Спел — пой же, дудочка моя.
Пусть путник тот ворчит уныло:
«Чего он хочет? — чтоб сердца Тут растопились до конца? Чтоб Раем сделалась могила?»
Другой ответит: «Пусть поет —
Из скорби делает парад! Неужто верность другу — клад? Ушел — и ладно, всё пройдет».


34
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
И третий скажет: «Да, не время
Для песен нудных и пустых. Вон троны падают31 — от них Не стало толку. Что же племя
Поэтов? — Им бы только ныть.
А между тем жрецы Науки Всё дальше простирают руки, — Чтоб солнца новые открыть!»32
Я их спрошу: «А судьи кто?
Как может сердце не скорбеть? Как может иволга не петь? Священный прах для вас — ничто?
Она поет, как ввысь летит,
Ликует над своим гнездом,
А если пуст печальный дом,
То песня-плач над ним звучит».
XXII
Четыре года вместе шли
Тропой, что пела и цвела,
То плавно вверх, то вниз вела — То вешний пир, то сон земли.
Без остановки — знай шагай,
И, коронованы весной,
Мы шли, счастливые, с тобой Из марта в март, из мая в май.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
35
Но там, где пятый раз она
Вступила на осенний склон33, Ждала — как будто испокон [ lac Тень ужасная одна34.
И, распахнув свой темный плащ, Тебя укутала в него.
Мне ж не осталось ничего — Молчанье, мрак и в сердце плач.
Как я хотел тебя догнать,
Но не догнал, как ни спешил. Путь долгий у моей души — Но Тень не перестала ждать.
XXIII
То словно лед, то горячи
Стихи мои, то немы слезы... Туда, где, не меняя позы,
Та Тень сидит (всех вер ключи
Храня)35, спешу ослабевая.
Гляжу назад и вновь вперед Бреду к развилке той, где ждет И не устанет Смерть седая.
«Как изменилось всё!» — кричу.
Здесь пел о чем-то каждый лист И устремлялся, свеж и чист, Навстречу тонкому лучу.


Мелодии Аргосских гор, Аркадских лютен и свирелей...


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
37
Нас вел Воображенья свет,
И Мысль, привыкши ввысь стремиться, В Речь не спешила облачиться,
И тихое теченье лет
Нам обещало только благо,
И благом был нам каждый день:
Весны приветливая сень,
Ее прозрачность, свет и влага,
Мелодии Аргосских гор,
Аркадских лютен и свирелей36,
Всё ликованье птичьих трелей,
Двух душ счастливых разговор37.
XXIV
Но так ли уж, спрошу, светлы
Все дни той радости блаженной? Неужто, вправду, совершенны?
(И Солнце прячет пятна тьмы.)38
Нет, думаю, когда бы так,
Земля для нас была бы Раем.
А мы на ней живем и знаем:
Бок о бок ходят свет и мрак.
Но через лупу слез глядим,
И время счастья всё огромней,
А этот день, пустой и скромный, — Пылинка мелкая пред ним.


38
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
И расстояние всегда
Былому добавляет славы: Осколок бедный и корявый, А издали глядишь — звезда!
XXV
Я знал, что это — Жизнь, и Время Обоим нам предъявит счет,
И каждый новый день несет Свое особенное бремя.
Но я парил — парил как птица,
И ноша дней была легка,
Как небосклону облака,
И я не мог остановиться,
Устать не мог — такая сила
В Любви, что нисходила к нам И боль и тяжесть пополам Заблаговременно делила.
XXVI
Зачем и как отныне жить?
Вновь на ущерб пойдет луна.
В чем цель? А цель теперь одна Любовь от тленья сохранить.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
39
Есть Тот, что разом свет и тьму
В нас зрит, и в шелестящем древе — Засохший пень; дитя во чреве И смертный час равно Ему
Открыты, — если этот Взгляд
(Все времена пред Ним одно)
Узрит, что всё во мне темно И нет Любви, я буду рад,
Зари не встретив золотой,
К той Ключнице прийти с повинной, Свернуть с тропы глухой и длинной И враз покончить с пустотой.
XXVII
Я не завидую тому,
Кто в заточении смирился, Ни жаворонку, что родился В неволе и воспел тюрьму,
Ни зверю, что не знал закона И беззаконие творил И ни на миг не ощутил Того, что зверю незнакомо,
Ни той душе, что свой покой
Стихии чуждой предпочла И, праздная, на дне гнила В болоте с ряской и тоской.


40
Альфред Теннисон. Ш MEMORIAM
И знаю — сколько бы опять
Ни разбивалось сердце в кровь — Любить и потерять любовь Всё ж лучше, чем любви не знать39.
XXVIII
Христос рождается! — и мгла
Отходит — будто рассветает.
С холмов друг друга окликают Трех церковок колокола.
Над дольним миром — как прибой,
То здесь, то там... Молчат теперь... И кажется, закрылась дверь Меж этой музыкой и мной.
Но в ближнем слышится селе —
Как будто бы зовут на пир — «Благоволение и мир —
Мир в человецех на земле!»
Я этот год проспал — проснулся
От боли — болью стала жизнь...
Но колокол «Держись! Держись!» Сказал — и к Жизни я вернулся.
Я с детства знал его слова
И находил в них утешенье.
В них были милость, и прощенье, Веселье — Новость Рождества!


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
41
XXIX
Куда ни глянь, на всём печать
Растерянности и кручины.
Год не прошел с его кончины — Как Рождество теперь встречать?
Сочельник гостя дорогого
Уж не пришлет на наш порог. И пусть не обессудит Бог — Ведь нет веселья заказного.
Но Праздник есть! Да будет так —
Сплетем (пусть будут оба рады) Венки Порядку и Укладу —
Без них не держится очаг.
Седые стражи у ворот —
Они почтенья ждут от нас. Почтим же их и в этот раз — Уйдут ведь тоже в свой черед.
XXX
Но нет, не радует совсем
Камин, украшенный омелой.
В окне туман, слепой и белый, Сочельник наш печально нем.
Собрались, праздновать должны, Веселие изображая,
Но чувствуем, как тень немая40 На нас глядит со стороны.


42
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Молчим опять. Снаружи вьюга Холмы замерзшие метет.
А время будто не течет. Глядим смущенно друг на друга.
Вдруг эхом наши голоса
Взметнулись: эту песню пели Мы вместе с ним — и не успели Забыть... Мгновенных слез роса
Туманит очи. Хор затих.
И мысль пришла: не исчезают Они, и нас не покидают,
И мы их помним как живых.
Душа, покинув этот мир,
Взойдет безвестными путями, И серафическое пламя Зажжет неведомый эфир.
От воплощенья к воплощенью,
Из круга в круг она летит И пламя чистое горит Над ней, не ведая затменья.
Взойди, взойди, заря святая41,
И выведи из ночи день! Господь, восток в огонь одень, Звезду Надежды возрождая!


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
43
XXXI
В тот час, как Лазарь невредим
Восстал из гроба42, вы спросили Его, слыхал ли он в могиле,
Как плакала сестра над ним?
«Четыре дня где был ты, брат?
Томилась ли душа без света?» Как жаль, что нет у нас ответа — Он был бы лучше всех наград.
О, сколько праздничного звона!
И сколько терпкого вина!
И обратилась вся страна К лиловым склонам Клеона43.
Сей Лазарь был пред Богом чист!
И молчалив, наверно, был...
Иль, может, что-то утаил От нас скупой Евангелист?44
XXXII
Что думать ей45 — неповторим
Сей миг: из тени гробовой Вернулся и сидит живой,
И вот Спаситель рядом с ним.
Огнем Любви озарена,
Молитвой тихою богата, Глядит в лицо живое брата И на Того, Кто — Жизнь сама46.


44
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Пусть отдохнут теперь с дороги.
Всё позади — и скорбь, и страх. В душистом нарде и слезах Она Христу омоет ноги47.
И вот благословенья жест!
Блажен, кто верил и молился, Любил и с Богом породнился — Нет в мире лучше сих блаженств.
XXXIII
О 	ты, прошедший чрез страданье,
Очистившийся, как в горниле, Ты веришь в то, чему учили Тебя, твое священно знанье.
Дай ей молиться, не тревожь
Чистейшую из чистых вер48.
С кристальной музыкою сфер Ее чуть слышный голос схож.
Ей день дороже всех наград,
Молитва не в ущерб работе,
А что Господь ее — из плоти,
Да не смутит тебя — Он свят!
Ты, что Закон боготворишь49,
А Сыновство подверг сомненью, Заслужишь ли себе Спасенье, Когда в Нем Бога не узришь?


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
45
XXXIV
Мне жизнь не раз давала знать,
Что вечность — это жизни суть, Ведь в никуда не нужен путь.
Иначе я бы мог сказать:
Сей синий шар, сей круг огня —
Они лишь выдумка поэта,
Он напридумывал всё это,
В глухих потемках семеня.
И кем бы был в сем мире Бог?
И что б из смертных всех вещей Я выбрал? Мир пустой, ничей
Я до конца б терпеть не мог.
Как жаворонок пред змеей
Клонится50 — так и я бы в пасть Бездонной тьмы спешил упасть,
Чтоб там забыть свой страх земной.
XXXV
Но если из-под хмурых плит
Раздастся голос: «Жизнь во прах Вернется. Силы нет в костях. Напрасно всё» — и замолчит,
Отвечу: «Даже если так,
Я здесь за каждый миг Любви Держаться буду. Не зови Меня, слепой и хладный Мрак».


...Не зови
Меня, слепой и хладный Мрак.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
47
Вдали морей бездомных волны Свергают скалы на пути,
Чтобы из праха намести Тот край, где дни забвенья полны.
Вздохнет Любовь: «Тот гул угрюмый Меня всё более гнетет,
И радоваться не дает,
И тяжкие наводит думы».
Что тут сказать? Когда бы Смерть Несла всему уничтоженье,
То и Любовь была бы тленье Иль тягостная круговерть
Влечений грубых и пустых —
Так в лунных чащах на полянах Толчется сброд сатиров пьяных51, Пресьггясь на пирах своих.
XXXVI
В нас истина была темна,
Туманна, словно сновиденье.
И нужно было пробужденье.
Он — Тот, Кто вывел нас из сна52.
Как Откровенье донести
До смертных? Здесь слова прямые Не впрок. Есть Притчи, чтоб впервые Сказать заблудшим о Пути53.


48
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
И Слово стало Плоть54, и там,
Где обходились лишь псалмами, Он чудеса творил руками,
И главным Чудом был Он сам —
То Слово, что понятно стало
Жнецам, могильщикам, и нищим, И тем, кто в море что-то ищет И невод пробует устало.
XXXVII
Урания сказать могла б:
«Поэт, наивны эти строки.
У 	веры есть свои пророки — Здесь голос барда тих и слаб55.
Пускай Парнас56 тебя манит
Красотами — ступай туда, Где вдохновения вода И лавр приветно шелестит»57.
И Мельпомена58 ей в смущенье Ответит: «Горние миры Мне не доступны до поры — Туда не вхоже вдохновенье.
Земная муза, я врачую
Стихом усталые сердца. Чужого не ищу венца — Пою привязанность земную.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
49
Но тот, кто в цвете лет почил,
Дышал нездешней высотой,
И ключ его поил иной.
Я вместе с ним по мере сил
Его возделывала сад
И с ним брела одной дорогой, И причащался стих убогий Чистейших святости услад».
XXXVIII
Устало дальше побреду...
Но вместе с ленточкой заката И горизонт ушел куда-то,
И цели прежней не найду.
Что мне все новые цветенья
И песни звонких птиц лесных? Лишь сердцем повторенный стих Еще приносит утешенье.
И если отлетевший дух
Способен помнить о былом,
То стих, в котором мы вдвоем, Еще порадует твой слух.


50
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
XXXIX
Мой старый тис, ты мне сейчас
На встряску легкую ответил Душистым облаком59 — вдруг светел Стал на мгновенье и погас.
Ты корнем тянешься во мрак
И всё же знаешь час златой,
Когда цветок к цветку главой Клонится в неге. «Вот чудак! —
Моя Тоска прошепчет мне. —
Свет средь могил искать готов!
Чуть вспыхнет сумрак твой с краев — И снова тонет всё во мгле».
XL
О, если б мы могли прощаться
С новопреставленной Душой, Как с этой девочкой большой, Которой предстоит венчаться.
Сейчас вот за благословеньем
К отцу родному подойдет.
В ее глазах апрель цветет — Надежды смесь и сожаленья.
Так странно он сейчас глядит.
И мать ей поправляет платье. Еще слеза, еще объятье,
И путь нелегкий предстоит —


Альфред Теннисон. ЕМ MEMORIAM
51
Рожать и вскармливать, растить (Так в этом мире испокон Заведено) и связь времен,
Как нить живую, сохранить.
Я верю, друг, тебе теперь
Жизнь не бесплодная дана —
С небесною сопряжена,
Ни зла не знает, ни потерь.
Но вот ведь что: о той невесте
Недолго будут тосковать —
Как птицы, станут прилетать
Под кров родной благие вести.
Глядишь, потом сама она
Придет цветущая, с младенцем — Родне глядеть не наглядеться!
И счастьем станет новизна.
А наша встреча не из скорых,
И сколько зим скитаться нам: Мне — по исхоженным холмам,
Тебе — в неведомых просторах?
XLI
Твой дух при жизни устремлялся
Всё выше — так алтарный пламень Спешит покинуть хладный камень. Я за тобою не угнался.


52
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
И чем ты ныне стал, не знаю,
На сколько поднялся ступеней По лестнице твоей — сомнений Так много, и вотще гадаю.
Мечта безумная — подняться
К тебе, минуя все препоны,
И, мира бренного законы Презрев, опять с тобой обняться.
Пройти долиной смертной тени Не убоялся бы — ни роя Бесов, ни скрежета, ни воя,
Ни леса гибельного сени.
Но раз от разу я смущаем
Одною мыслью — вот приду, Оставив мир, и, на беду, —
О, страх! — друг друга не узнаем.
И побреду, потупив взор,
Вновь пустоту обняв руками...
И тут остался между нами Тот страшный — в жизнь длиной — зазор.
хит
Нет! Если в бьгши земном
Я мог с ним об руку идти, Притом не чувствуя почти, Что выше он, то и в ином


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
53
Краю дозволят вместе быть,
Чтоб впредь уже не разминуться — Мне вечно до него тянуться И снова радость находить
В том, чтобы опытом своим,
Но не земным, уже небесным,
Со мной делился он — чудесным И небо будет рядом с ним.
XLIII
А если Смерть есть только сон
И дух, набравшийся терпенья, Лишь силы копит для цветенья, В глубокий сумрак погружен;
Не зная зим, не чая лета,
Бесплотен, нем, он просто ждет. И всё, что умерло, взойдет Однажды половодьем цвета60 —
Так, значит, вовсе нет потерь,
И душ людских нетленный сад Раскрыть в соцветьях будет рад Всё, что отцветшим мним теперь.
И прежней и неповрежденной
Любовь воспрянет ото сна,
И чистая его весна Ко мне вернется возрожденной.


54
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
XLIV
Не знаю, как в дали твоей —
В земной юдоли новичок,
Едва закрылся родничок,
Уже не вспомнит ранних дней61.
Угас их звук и цвет, но, может,
Когда-нибудь на краткий миг Далекий отзвук, отблеск, блик Настигнет нас и растревожит.
И если ты в краю блаженном
(Каков у Леты вкус и цвет?)62 Вдруг ощутишь земной привет В прикосновении мгновенном
(Так на забытый дом укажет
Свет вдалеке) — не отмахнись, Хоть вполплеча оборотись — Мой ангел всё тебе расскажет.
XLV
Он на пороге бытия.
Ему земля и небо внове.
Он слышит только голос крови, Еще не знает слова «я».
Пока что с матерью одно,
Но скажет «я» — и осознает:
Да, он отдёлен, хоть вбирает В себя весь мир. Ему дано


Альфред Теннисон. Ш MEMORIAM
55
Быть самому Вселенной целой —
И помнить всё и понимать,
Чтоб над собою вырастать,
В срок становясь душою зрелой.
Зачем же было воплощаться
И обретать свои границы,
Коль в смерти «я» должно забыться Иль заново с нуля начаться?63
XLI
Тропинка наша на земле
И терний, и цветов полна И временем притенена:
Мы к свету двигались во мгле.
Но там, где ты сейчас, — сиянье Зари и никаких теней.
Земное время лишь ясней Становится на расстоянье —
Весь путь от самого рожденья,
Чреда спокойных, ясных лет, И эти пять — их лучше нет64 — Двойное наше восхожденье.
Любовь! от малого надела,
Той затененной борозды —
До утренней твоей звезды И дали дальней без предела.


56
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
XLV1I
Мне скучен постулат чужой —
Не верю тем, кто полагает,
Что души там себя теряют,
Чтоб слиться с Мировой Душой65.
Ведь Бог не ищет поглотить
Усопших тени: «Обретете Плоть новую — тогда придете Ко Мне». — Пусть этой веры нить
Ведет меня. Миг нашей встречи Да будет радостен и свят.
Ты просто скажешь: «Здравствуй, брат!» — И просто я тебе отвечу.
И даже если суждено
Растаять в Невечернем свете,
Я верю, что мгновенья эти Пребудут с нами всё равно.
XLVIII
Не думай, что мои стихи
Хотели б откровеньем быть, Чтоб в одночасье разрешить Все споры. Нет, они тихи.
Ведь Скорбь не мудрствует лукаво, Но все сомнения вверяет Любви — та лучше понимает И говорить имеет право.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
57
А у Страданья мало слов
(Но много пауз и лакун). Едва-едва коснется струн —
И замолчит, чтобы стихов,
Стрижей мгновенных одиноких,
Мелькнули крылья, тихих слез Черпнули — и опять унес Их ветер к сонму туч высоких.
хых
Как жизни веяньям открыта
Души обманчивая гладь! —
Под ветром может трепетать И стрелами лучей прошита.
То мысли быстрая волна,
То странный чувств водоворот, То стих какой-нибудь найдет — И рябь светла, и рябь темна.
Взгляни и мимо проходи66,
И переменчивую воду,
И мысль, и чувства, и природу, И жизнь поспешно не суди.
Под этой рябью наносною
Живет пучина — скорбь моя, Не замечая бытия С его поверхностной игрою.


58
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
L
Будь рядом, когда гаснет свет,
Плутает мысль и медлит кровь; Стареет вмиг любая новь И вязнет, как в трясине, след.
Будь рядом, когда всех погонь
Устанет прыть — и станет прах, И Время топчется впотьмах,
И Жизнь — безжалостный огонь.
Будь рядом, когда вместо веры — Сухой колодец, и родные Стоят и смотрят как чужие Иль сторонятся как холеры.
Будь рядом, когда в мире этом Я тенью стану, исчезая,
И задержусь, пути не зная,
Как сумерки перед рассветом.
п
Но правда ли мы так хотим,
Чтоб, разлучившись, были с нами? Нас, с нашей болью и грехами,
Не горько будет видеть им?
Вдруг тот, чей суд и похвала
Так дороги мне были здесь,
Меня увидит как я есть — Пристанищем греха и зла.


Будь рядом, когда всех погонь Устанет прыть — и станет прах...


60
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Но я забыл — любовь не судит,
Всё покрывает и не мыслит Зла, и грехов людских не числит; И веры, знаю, не убудет.
Да, вам дано иное зренье.
Смотрите! Крестные пути Не просто до конца пройти —
И пусть нам будет снисхождение!
UI
Любовь моя, увы, бедна,
Иначе б светом отраженным Светился я и был блаженным И молчаливым, как она.
«Напрасно ты себя коришь, —
Мне голос отвечал, — блаженства Нет на земле. Несовершенством Здесь никого ты не смутишь.
Хоть одного мне назови,
Кто на земле безгрешен был.
Сын Человеческий учил Самоотверженной любви.
Родимых пятен что ж бояться?
Ведь смертна плоть твоя, а свет Любви останется, он свят И будет дальше разгораться».


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
61
un
Немало я встречал людей,
Чья жизнь и ветреной, и шумной Была, и дикой, и безумной,
Но вот теперь в глазах детей
Спокойной стала и примерной.
Мне скажут: урожайным поле Не может сделаться, доколе Не побывало под люцерной.
Тем, кто переболел страстями, Понравится сие ученье,
Но молодежи в наставленье Его не прочитают в храме.
Пусть с детства нам дается вера,
И пусть святою будет жажда, Чтоб Философия однажды Не стала сводней Люцифера.
UV
Поверим, что потуги зла
Все увенчаются добром И то, что звали мы грехом, Когда-нибудь сгорит дотла.
Нет дней бесцельных, ни одна
Жизнь не становится золой. И чашу не зови пустой, Когда вся выпита до дна.


62
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
И червь слепой на что-то годен,
И не напрасно мотылек Летит в огонь, и уголек Под пеплом, верю, не бесплоден.
Здесь ничего еще не знаем,
Но веруем: придет пора Непреходящего добра —
Все декабри очнутся маем.
Так верю я — но кто я здесь?
Ребенок, плачущий в ночи:
«Где свет оплывшей той свечи?» Глядишь, в слезах истаю весь.
LV
Отколь средь суеты пустой
Берется веры упованье?
Не оттого ли, что дыханье, Нам данное, есть Дух Святой?
Так с Богом во вражде Природа?67 Что говорит она? — «Греши!» Он — о бессмертии души, Она — о продолженье рода
Радеет. До судьбы загробной
И до земной ей дела нет.
Из множества семян на свет Одно лишь выбиться способно.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
63
И как осилю я дорогу
С сим грузом мыслей и забот? Так резко вверх она ведет. Так мало сил... Навстречу Богу
Иду на ощупь в темноте,
В молитве простирая руки. Внизу остались тени, звуки... Лишь вера держит в пустоте.
LVI
«О продолжении? Уверен? —
Она в ответ. — И пирамиды Развею, и рода и виды Прейдут. Всем краткий срок отмерен.
Жизнь, смерть, начало и конец.
И Духа нет, но есть дыханье. Погибнет всякое созданье.
Вот всё». — А человек, венец
Творения, кто путь к вершине
Себе наметил, кто ветрам Читал псалмы и хрупкий храм Построил для своей святыни
И веровал, что благ Господь68
И правит всем Любви закон (Хотя Природа испокон Порабощает дух и плоть);


64
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Кто жаждал Истину найти,
Любил и с тысячей страстей Сразился, — станет горсть костей, И только? Прах в твоей горсти?
Так кто ж он — недоразуменье?
Фантом? Чудовище, каких Не знают толщи недр земных, Ошибка жалкая творенья?
А жизнь чем дальше, тем темней.
Скажи хоть слово в утешенье69, Пошли слепому мне прозренье — Всё скрыто за завесой дней.
LVII
Мир праху! — Эта песнь земная,
Песнь скорби, только огорчит Того, кто под землею спит.
Не надо слез, пойдем, родная!70
Как ты бледна! Пойдем, пойдем...
Я с другом часть души оставил,
В стихах, как мог, поминки справил... Пусть входит он в Небесный дом!
Слух будет до конца хранить
Тот мерный колокола звон.
Звук самых горьких похорон До смерти сердцу не забыть!


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
65
Вот снова, будто невзначай...
Как проповедь — Господь во славе! И слышится всё: «Ave! Ave!»*
И отзывается: «Прощай!»71
LVIII
Слова прощанья прозвучали,
Как в склепах капель гулкий стук. Мне эхо их вернуло звук,
И все, кто слышал их, молчали.
Так я нарушил мир сердец,
Что бьются ровно и уныло,
Забыв, что в мире есть могилы, Что им самим придет конец.
Но Муза мне сказала:72 «Всуе
Слезой смущаешь ты людей!
Пой! Сколько б ни осталось дней, Живи! Потрать их не впустую».
их
О Скорбь, прошу, живи со мной,
Будь спутницей в дороге длинной, Второю верной половиной —
Будь навсегда моей женой!
* Здравствуй! Здравствуй! [лат)


66
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Чтоб теплился огонь в крови,
Невестой будь живой и нежной, Хозяйкой доброй и прилежной — И я не изменю в любви.
Боль в сердце не сойдет на нет,
Лишь понемногу утишится, Улыбкой мудрой озарится Страданье на исходе лет.
Что б ни случилось, будь моей
И бодрой будь лицом и словом, Чтобы тебя в обличье новом Забыли числить средь скорбей.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
67
LX
Он был мне дан! Такого дара Не будет! Я его любил Всем сердцем! Так селянке мил, Кто — благородный — ей не пара.
Он там теперь, в своем кругу,
Она в глуши своей тоскует,
И ко всему его ревнует,
И думает: «Как я могу
Быть рядом с ним? А без него?»
Дни ускользают, будто тени. Молчащий дом, пустые сени,
И ей не нужно ничего.


68
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Соседям — только насмехаться,
Корить и дергать ежечасно.
И ночью плачет: «Всё напрасно! И стоило на свет рождаться...»
LXI
Если теперь твой Дух спокойно,
Забыв волнения и беды,
С великими ведет беседы Как равный им и их достойный,
И очи долу приклонишь —
Каким расплывчатым и бедным Наш мир покажется, я — бледным Ростком во тьме — не разглядишь!
Но вдруг в кругу твоих Друзей
Мой клич земной доступен слуху? — Услышь! Люблю тебя! И Духу Шекспира не любить сильней!73
ЬХП
Но если с высоты, смущен,
Глядишь с сомненьем и опаской — То будь любовь моя лишь сказкой, Легендою былых времен.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
69
Ты в ней — тот Принц, что снизошел К душе потерянной, безродной, Но счел любовь свою бесплодной И равную себе нашел.
Теперь из горнего чертога,
Былое чувство схоронив,
Глядишь назад, всё позабыв,
С пустой улыбкой полубога.
LXIII
Я в Небеса гляжу и всё же
Ко всем созданиям меньшим Питаю нежность — как же им Мне не сочувствовать, о Боже?
Я выше их, а ты — меня,
Мой друг. Проявим снисхожденье. И малое души движенье Есть искра Божьего огня.
Так снизойди к моим слезам,
Ведь для любви твоей открыты Вся высь, и глубь, и все орбиты, Еще не ведомые нам.


70
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
LXIV
Так оглянулся б тот, кому
Великий дар от Бога дан,
Кто рос средь пашен и полян И с детства разуму-уму
Сам набирался, превозмог
Судьбы запреты — и удачу Поймал за хвост — решил задачу, Которую никто не мог
Решить — и золотым ключом
Однажды завладел74, и славу Снискал не ложью, но по праву,
С тех пор нужды не знал ни в чем,
Достиг немыслимых высот,
Держал под каблуком фортуну. Как к судии и как к трибуну К нему стекается народ.
Но в час, когда усилья спят,
Он чувствует, как в чудном сне: Такой покой в речной волне,
В холмах, что катятся назад —
Туда, где бьет живой ручей;
Шалаш построен рядом с ним — Там он с приятелем одним Играл в послов и королей.


Задумался у борозды:
Тде ты? И помнитттъ ли, мой друг?;


72
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Теперь не покладая рук
Он сеет, чтоб пожать плоды. Задумался у борозды:
«Где ты? И помнишь ли, мой друг?»
LXV
Забыл иль помнишь — всё равно.
Любовь пребудет незабвенна —
В ней каждое зерно бесценно И потому взойти должно.
Я буду петь — и петь светло.
Из темного гнезда сомненья Вспорхнет, как птица, вдохновенье И сразу встанет на крыло.
Давай всегда вдвоем идти.
Пусть часть меня в тебе живет. Тогда Любовь свой круг замкнет И облегчит твои пути.
LXVI
Вам странно, что еще могу
Беспечным быть или казаться И пустяками забавляться — Вы видели мою тоску75.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
73
Когда настиг утраты вихрь,
Я мир увидел по-другому И уподобился слепому,
Что ценит ближних как родных,
Кого умолкший звук кукушки
Не сможет никогда смутить, Кто любит птиц с руки кормить И гладить детские макушки;
Во всех вещах найдя опору,
Topé он очи устремляет.
В нем свет горит — не угасает И ночь всегда открыта взору.
LXVII
Аег спать — вдруг месяц белоглавый В окно мне бросил сноп лучей. И вижу — в церковке твоей76 Стена горит лучами славы.
Твой мрамор в стороне от входа.
Свет водит пальцами слепыми, Нащупал дорогое имя,
И год рожденья — и ухода.
Но ускользает свет луны
И с ним — нежданное виденье. Смежаю веки на мгновенье...
И мягко погружаюсь в сны.


74
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Проснулся — за рекою где-то
Вся даль в сиянии сквозном,
А в церкви призрачным пятном Плита глядит в лицо рассвета.
LXVIII
Когда приходит с высоты
Сон — Смерти ласковый близнец77, — Не знает он, что есть Конец,
Не знаю я, что умер ты.
Иду — как не бывало лет,
В росе тропинки луговые,
И легких бризов позывные Тревожат заспанный рассвет.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
75
Но обернулся — не пойму:
В твоих глазах стоит печаль.
И путь темней, и дальше даль,
И Сон не скажет, почему.
Две иволги взовьются вскоре,
И утро скажет мне: «Проснись!» Там, в глупом сне, в тебе нашлись Моей души печаль и горе.
LXIX
Я думал, умерла Весна,
Не стало у Природы сил. Мороз и дым среди могил, И город грязен дочерна.


76
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
И это всё оставил я,
И в лес ушел, и, одинок,
Бродил средь чащ пустых — венок Сплел из колючего репья78.
Потом вернулся. Стар и млад
Глумились надо MHoä кто как И говорили: «Вот дурак!
Опять устроил маскарад!»
Мальчишкой звали и шутом...
Я встретил ангела в ночи,
Что тихим пламенем свечи Мог показаться. Он перстом
Коснулся терния едва —
И мой венок зазеленел.
Он говорил, как будто пел —
Но я не разобрал слова.
LXX
Я не могу тебя узнать,
Когда на сумрачном холсте Пишу лицо твое — не те Черты! Я пробую опять...
Навалится со всех сторон —
Личины ночи, чьи-то тени... Подвалы памяти, ступени Куда-то вниз, какой-то звон...


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
77
Из врат зияющих — толпа...
Откуда — и куда стремится? Безумные кривятся лица. Вдоль брега вдаль ведет тропа.
Но всходит музыка покоя,
Сникает масок толкотня —
И, как сквозь щелку, на меня Глядит лицо твое родное.
LXXI
Сон — смерти, сна, безумья брат — Благодарю! Гуляем снова По Франции;79 его живого Зову по имени — и рад
Как прежде! Если мог кругом
Ты повернуть лихое время,
Что в мире властвует над всеми — Дай здесь не помнить о плохом,
Пока блуждаем безмятежно,
И предаемся размышленью О вечности, о Провиденье,
И ветки трогаем небрежно,
Глядим на крошечные села...
Вот крепость на холме крутом,
И струи блещут под мостом,
И плещется волна у мола.


78
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
LXXII
Ты! снова ты, слепой рассвет!
И ветер воет, как тогда.
И тополь белым стал — беда! — Окно в слезах, и друга нет.
В тот день80 изнанкою пустой
Жизнь вывернулась. Всё, что пело, Вдруг смолкло, счастье опустело, Отгородилося стеной.
И дождь хлестал немилосердно,
Цветы побитые лежали — Зажмурившись, дрожмя дрожали — И воздух пах огнем и серой.
Но даже если бы сияньем
Ты начинался и ковер Златой раскинул среди гор —
Всё был бы горем и страданьем.
День! день холодный и безумный! —
Как будто страшным преступленьем Себя ты запятнал — движеньем Одним расколот свод лазурный.
Везде меня находишь, где бы
Ни прятался. Ярись же вволю!
И раскидай стога по полю И сушь древесную по небу,


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
79
И смерчем будь, крутым винтом
Войди в зенит, обрушься в море И утопи вину и горе,
И мертвым пеплом стань потом.
LXXHI
Как много впереди! Как мало Еще свершила ты, душа!
Нездешней свежестью дыша,
В чем ты нашла себя? — Не знала
Здесь славы ты, венец земной
Не пригодился. Ну, так что же?
На всё, я знаю, воля Божья.
А смерть — что смерть? Лишь звук пустой.
Уходим. Здесь туманен путь И густо тернием усеян.
Что в этой жизни не успеем,
То завершится где-нибудь.
Земная слава быстрой тенью
Проносится — душа легка.
А там награда велика,
И всё открыто для свершенья.


80
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
LXXIV
Подчас в гробу неузнаваем
Любимых лик, как ни взгляни. Внезапно с кем-то из родни Прямое сходство замечаем.
Ты холоден, спокоен ты.
Я душу разглядел твою: Великих мертвых узнаю Родные, ясные черты.
Но что-то скрыто от очей,
А что-то словом не сказать.
И Смерть сумела всё забрать, И стала тьма ее светлей.
LXXV
Мои хвалы пусты и слабы.
Моим стихам не хватит сил Тебя воспеть. Каким ты был, Лишь скорбь моя сказать могла бы.
Не воскресит тебя искусство —
Ни краски, ни полутона,
Ни обертоны... Не сильна И память здесь. Бессильно чувство,
Что не обходится без слез.
Вот высохнут они — и что же? Артур! Артур! — мороз по коже. Едва расцвел ты — и мороз


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
81
Тебя осилил на корню.
А этот мир привык ценить Лишь зримый плод. И как винить Его за это? — Не виню.
Будь здесь прославлен тишиной.
А там — каким бы ни был труд — Я знаю — ангелы поют И рукоплещут над тобой.
LXXVI
С воображеньем вознесись
Туда, откуда шар земной Песчинкой кажется — одной Средь миллионов — и смирись.
Перенесись на век вперед —
Там лучшие твои стихи Все отзвучали — и тихи,
А старый тис еще живет.
И прежде, чем столетний вяз
Отбыл полсрока на земле,
Они уже как сор в золе (Лишь боги всходят на Парнас).
Раз пятьдесят всего пожухнет
На нем листва — увянет стих.
Что ж станет с горсткой слов сухих, Когда сей царь, как башня, рухнет?


82
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
LXXVÏÏ
Как мелко всё, когда глядим
Назад, на время, что прошло,
Как в лупу (повернув стекло)!
Что станет со стихом моим?
Какой случится переплет?
Быть может, сам простой оберткой, Закладкой станет, папильоткой, Иль через много лет найдет
Его в пассаже кто-нибудь —
Откроет первую страницу,
Слезам далеким удивится И поспешит назад вернуть?
И всё же музыку мою
Не променяю ни на что.
Что слава? — Верно ведь, ничто.
А я дышу, как я пою.
LXXVIII
Опять венок из остролиста
Сплетён на Рождество. Опять Снег, тишина и благодать Сошли на землю. Веселиться
Приходит час — большой чурбак,
С мороза принесен, стоит У печки — инеем блестит. Молчим — и не начнем никак.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
83
Нет, не напрасно собрались!
Смеемся — и друг другу рады. Играем! — фанты, и шарады, И жмурки... Песни полились.
Где скорбь? — А скорби ни следа.
Ни слез, ни вздохов — ничего! О Память, вспомнишь ли его? Иль победят тебя года?
Всему забвенье суждено.
Забудешь — не твоя вина. — Всё та же горя глубина,
Лишь слезы высохли давно.
LXXIX
«Дороже братьев?» — Ну, прости,
Не обижайся милый брат!81 И у тебя нашелся клад — Признай — дороже не найти.
Но мы с тобой по одному
Лекалу скроены. С рожденья Одни давались нам виденья — Отрада сердцу и уму.
Один ручей кружил средь рощ,
И в сумерках одни ветра Куда-то звали: «В путь! Пора!» И нежность в них была, и мощь.


84
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Играли у одних колен
И книжку общую листали.
Как близнецы — потом уж стали Один брюнет, другой шатен.
Дарами мы с тобой похожи.
Но перед ним82 я был бедняк.
Он всем дарил меня — чужак На этом свете! Ну, так что же...
LXXX
А если б, — задаю вопрос, —
Смерть первого меня скосила И ласковой рукой прикрыла Глаза, не знающие слез?
И представляю в тот же миг:
Его печаль как сон легка.
Не может разлучить тоска Его ни с Богом, ни с людьми.
Раскованны его движенья,
Приветлив, как всегда, со всеми. Несет спокойно это бремя,
И знает: смерть — приобретете.
И чувствую — вернулись силы.
Я им утешен и спасен!
И понимаю: руку он Протягивает из могилы.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
85
LXXXI
Когда б, пока он был со мной,
Я мог воскликнуть: «Вот предел Любви! Здесь до конца созрел Сей колос, что взращен Весной».
Нет, у Любви был длинный путь.
И Смерть его оборвала.
И говорю: «Как ты могла Сей злак до времени согнуть!»
Но Смерть промолвила в ответ:
«Мороз мой злака не сломал. — В одно мгновенье он набрал, Что здесь копил бы много лет».
LXXXII
Смерть — я не ставлю ей в вину
Того, что бренны оболочки.
Что мало нам дано отсрочки — И в том ее не упрекну.
Ничто не канет в никуда.
Дух продолжает восхожденье, Меняет только облаченья И не устанет никогда.
Я не ругаю Смерть за то,
Что Доблесть выбрала добычей. У Доблести не счесть обличий, И Честь не обратить в ничто.


86
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
А если уж за что винить,
То в этом точно виновата: «Разводишь ты далековато — И пары слов не различить».
LXXXIII
Как долго ждать тебя, Весна,
Пока до северного брега Дотянешься, барьеры снега Сломав! — Как ты уже нужна!
Приди замерзшим нам помочь,
Пролей хрустальные капели!
Что делать горю средь апреля? — Сияют утро, день и ночь!
Пусть запылают горицветы,
Ракитник — дождь твой золотой, Тюльпаны с огненной росой, Фиалок синие букеты!
Ручей очнулся — говорит!
Печаль, дремавшая в крови, Оттает — только позови —
И горло песней освежит.


Как долго ждать тебя, Весна...


88
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
LXXXIV
Когда я думаю о том,
Как безмятежно бы текла Здесь жизнь твоя, какой могла
Стать радостью, я вижу: дом
Уютный, лица всех родных,
И ты, спокойный, среди нас — Глядишь, улыбкою светясь,
На милых отпрысков своих.
В них кровь отчасти и моя,
Ведь ты сестру мою избрал Своей женой83 и имя дал
Моим племянникам. Как я
Хотел бы их обнять! Бог мой!
Но нет, рукой железной Рок Смял апельсиновый цветок.
День ночью стал, а ты — землей.
Смотрю на дочь твою и сына —
Да, не рожденных — их улыбки Встречаются, светлы и зыбки,
У незажженного камина.
Почетным гостем ощущаю
Себя — твоим причастен бденьям, Прогулкам, мыслям, озареньям;
Счастливым сердцем предвкушаю —


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
89
Когда-нибудь твой труд святой
Замечен будет земляками...
Над молчаливыми холмами Заря сменяется зарей,
Предвосхищая твой расцвет,
Свершений череду и славу,
К тебе пришедшую по праву В конце благословенных лет.
Плоть обветшает, и тогда
Душа в свое вернется детство — Оставив доброе наследство, Покинет землю навсегда.
И верю, что, с душой твоей
Любовью связан и судьбою,
Я не отстану и с тобою Перешагну границу дней.
Там Тот, Кто был в Земле Святой
Рожден и pâcrorr, выйдет Сам В сиянии навстречу нам И нас сочтет одной душой.
Зачем, мое воображенье,
Ты в эту даль опять ходило?
И рана старая заныла,
И горько памяти броженье.


90
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
LXXXV
То, что у гроба мог понять,
Сегодня понимаю вновь:
Любить и потерять любовь
Всё ж лучше, чем любви не знать.
О, друг мой, ты, что пережил
Со мною наравне потерю84,
Ты спрашиваешь: как я верю?
Как я живу? — По мере сил.
Глядишь взыскателен и строг.
В словах, произнесенных робко,
Я различаю тень упрека
И уклониться бы не мог.
И на вопрос, могла ли боль
Любовь и веру победить И есть ли силы вновь любить,
Тебе отвечу я, изволь.
Я жил, дышал, смотрел на свет,
Пока не разразился гром, Чудовищная весть о том,
Что в Вене... да, что друга нет.
Я знал — открылась высота,
И ангелы собрались кругом Над ним, единственнейшим другом,
И, распахнув пред ним Врата,


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
91
Явили в радужном потоке,
В приближенной к глазам дали Всё знание сынов земли,
Что собрано в земные сроки.
А я остался, пилигрим,
Отыскивать свой путь во мгле, Бродить по сумрачной земле,
Где всё вокруг дышало им.
О, дружба — соло двух сердец —
Что в этом мире так же свято?
Здесь, на земле, моя утрата,
Там, в небесах, его венец!
Но знал я: стоит только руки
В бессилье опустить — беда Меня осилит без труда.
Жизнь продолжается в разлуке.
Пусть дни мои сейчас бедны,
Но чувствую, как в глубине,
Он сам творит — творит во мне,
Во мне шаги его слышны.
Чтоб я не мог с пути свернуть,
Мне жизнь его дана — безбрежность, Всепроникающая нежность,
Незатемняемая суть.
И представляю не могилу —
Ввысь устремленное движенье.
Он мне оставил утешенье
И в горе сдержанную силу.


92
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Да, скорбь моя, что, как пожар,
Жизнь в пепел обратить хотела, Уже твердыней стать успела, Смертельный отразив удар.
И бережно, как бы с детьми,
С друзьями говорю — как прежде Открыт немеркнущей надежде, Той, что нас делает людьми.
Не скрутит сердце мне тоска;
Я — дружбы той живое семя,
Что побеждает смерть и время.
И с ней могильная доска
Не может сделать ничего;
Она же всё превозмогает.
Пусть годы мимо пролетают —
Ее бессмертно торжество.
Июля плавная река,
И плещущий апрельский ключ,
И августа спокойный луч,
Как драгоценная строка,
Ее хранят — среди холмов,
Где вечен спор теней и света. Здесь дух его витает где-то И отлучиться не готов.
Он часть прекрасной тишины
И всё же силится сказать:
«Встань и иди! И будь опять С людьми — они тебе нужны.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
93
Не разлучились наши души,
Но этот берег пуст и тих.
Не слышишь ты речей моих,
Да и твои звучат всё глуше».
Я: «Можно ль ощутить грозу
Там, среди звезд, у вас на воле? И, правда ль, смотрите без боли На нас, томящихся внизу?»
И шепот слышится в ответ:
«В словах об этом не сказать. Блаженство сможете познать, Когда не станет дней и лет».
Так с мертвым я веду беседу.
Иль это кажется? Порой Скорбь тешится пустой игрой И чувства склонны верить бреду.
Оставив мир без сожаленья,
Пойду потом ему навстречу И всё скажу, на всё отвечу.
А у тебя прошу прощенья:
Твое, о друг, рукопожатье
С сердечной радостью верну,
Но всё, что чувствовал к нему, Уже не мог бы испытать я.
Что девственной душе впервые
Дано — и дружба, и любовь,
Не может повториться вновь.
Но всё вернут края иные.


94
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
И сердцу ждать еще придется.
Шаги услышав, замирает,
Как будто что-то вспоминает, Но им навстречу не забьется.
И, вдовствуя, моя душа
Здесь, на земле, еще стремится С живой душой соединиться,
С ней воздухом одним дыша.
Прими же сей цветок вечерний,
Что лепестки уже сложил. Такой же точно я дарил Ему — но первый, но весенний.
LXXXVT
Гроза прошла — блаженный Ветер,
Лети из сумерек, что влагой Горят, над лугом, и оврагом,
И рощей, где гуляет, светел,
Рожденный месяц; облака
Развей дыханием свободным И веером по гладям водным
Пройдись, и пусть твоя рука
Остудит лоб мой, и вдохни
Жизнь новую в меня. — Сомненье И Смерть отступятся в смущенье;
Лети, Душа, и загляни


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
95
В тот край за пурпурной рекой,
Где ни предела нет, ни срока, И светит всем Звезда Востока, И ангелы шепнут: «Покой».
LXXXVII
Опять, как много лет назад,
Хожу меж сланных этих стен85, Почти не знавших перемен — Бреду сквозь город наугад.
Органный гул стоит в церквах,
Словно ликует там гроза,
И не заслушаться нельзя Святым на пыльных витражах.
И перекличка голосов
С реки, и дружных весел плески. Потом луга и перелески Мне открываются с мостов.
Воды чешуйчатая гладь...
Все чувства те же, да не те...
Вот липовой аллеи тень —
И вот я в Тринити опять86.
Он жил здесь. Вижу: на двери
Другое имя. — Восклицанья, Бокалов звон, рукоплесканья И хохот слышатся внутри.


96
Альфред Теннисон. Ш MEMORIAM
Давно ль, собравшись у него,
Мы обсуждали всё подряд: Мысль, век, общественный уклад, Искусство — мало ли чего87.
И каждый стрелы примерял,
Да только все потом летели Куда-то вбок и мимо цели,
А он в десятку попадал,
Не целясь. Замирали все
И слушали, не прерывая.
Он — дальше, нити не теряя, Покуда мысль во всей красе
Нам не предстанет. Кто из нас
Тогда не испытал прозренья?
В нем были свет и откровенье,
И речь, как музыка, лилась.
Как будто сам Господь перстом Его коснулся — так сияли Глаза его, две синих дали,
Под микельанджеловским лбом88.
LXXXVIII
Ты, птица малая89, чье пенье
Прольется первым ручейком, Чтоб Раем стал наш ветхий дом, Скажи — где чувств переплетенье?


Ты, птица малая, чье пенье Прольется первым ручейком...


98
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Где узел их? — Среди тенёт
Лесных, средь самой темной чащи, Из глубины тоски кричащей Вдруг голос радости вспорхнет.
Так Лира, что привыкла к скорби,
Вдруг о величии земном Споет — рассыпется как гром Вдали, чтоб замереть в восторге.
LXXXIX
О, геральдический каштан,
Причудливую тень газонам Кидающий, и ты, зеленым Шатром раскинутый платан,
Как часто, здесь гуляя, он
Узором вашим любовался90 (И пыльный город забывался, Своим туманом поглощен)!
Как вмиг участьем оживлял
Все игры наши и забавы —
Он, кто совсем недавно Право В дворах Фемиды постигал!
И этот сумрак золотой
Был лучшим для него приютом — С его прохладой и уютом,
А город, как мираж пустой,


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
99
Мигал сквозь зыбкой мглы покров.
О, звук серпа средь трав росистых! О, ветер, что в садах душистых Стрясал незрелых груш улов!
О, драгоценные подарки!
Собравшись, слушать упоенно,
Как он читает вдохновенно Из Данте, Тассо иль Петрарки;
Как, взглядывая на луну,
Сестра счастливая поет Под арфу, и Селена91 ткет На струнах света пелену;
Или однажды всей гурьбой
Уйти в тот лес, что за холмом,
И там прославить пикником День, уходящий на покой.
И мыслью мысль перебивая,
О 	книгах спорить и о том,
Как люди будут жить потом, Мечту Платона догоняя92.
Мне нравилось столиц величье —
Мой друг согласен был едва И клял тупые жернова,
Стирающие все различья.
«Чтоб живописное начало
В нас победил холодный блеск?» — Он говорил, и мирный плеск Ручья ответом был. Скучала,


100
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Зарыта в мох, бутыль вина.
Кончался день. Мы возвращались. И звезды в небе загорались,
И ярче всех была одна.
И луг встречал нас васильковый.
И где-то там, недалеко Плескалось в ведрах молоко, Звенел шмелями час медовый.
хс
Тот вполовину не любил,
А знал томление одно,
Кто это горькое зерно
Впервые в души заронил:
Мол, если б мертвые могли
На землю снова возвращаться, То это было бы несчастье —
Какой бы здесь прием нашли?
Легко за чаркою вина
Их поминать скупой слезой, Нахваливать наперебой...
Но если вдруг, восстав от сна,
Объявятся — что, впрямь, найдут? — С другими венчаны невесты,
И сыновья уже наследства
Ни на день им не отдадут.


Альфред Теннисон. EN MEMORIAM
101
А если даже и не так,
То всё равно их возвращенье Здесь вызовет не умиленье,
О нет — раздрай и кавардак.
Но я зову тебя. И знаю:
Бояться времени улик Не нам — сомненье ни на миг Не промелькнет. Иди — встречаю!
XCI
Когда крушина зацветает,
И песнь заводит королек,
И в сушняке — что огонек — Зарянка первая порхает,
Приди — таким, каким я знал
Тебя в земном недолгом сроке, Когда надежды свет высокий Твой лоб как пламя озарял.
Когда июлю здесь раздолье,
И сад дыханьем сладким полн,
И тысячами плавных волн Пшеничное играет поле,
Приди — не из ночных теней,
Но в полдень, солнцем разогретый. Приди в свой новый свет одетый, Что света нашего нежней.


102
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
хсп
Если тебя увижу здесь,
То это будет лишь виденье (Ну да, бывают наважденья),
И даже если список весь
Событий, прожитых давно,
Зачтешь, подумаю: «Сквозит. Да, ветер памяти шумит И просится в мое окно».
Предскажешь что-то, как пророк,
За год, за месяц, за неделю — Оно возьмет и в самом деле Исполнится точь-в-точь и в срок.
«Пророчество? — скажу. — Едва ли. Да, будущее отразилось В том дне, до времени явилось. Должно быть, сны нарисовали».
хеш
Увидеть? — Нет. Но Дух — ужели Не волен одолеть оковы Свои, чтоб оказаться снова Там, где гостил когда-то в теле;
Чтоб там, где зрение, и слух,
И чувства прочие застыли На миг — во всей явиться силе И говорить, как с Духом Дух?


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
103
Из той — невидимой — зари,
Из глубины развоплощений И после стольких восхождений — Приди, коснись и говори.
Мечту души моей услышь,
Всё, что не смог сказать словами. — Не видя плотскими очами,
Пойму, что рядом ты стоишь.
XCIV
Сколь чистой быть душа должна И ясным ум, когда желаем С душою говорить и знаем,
Сколь светлою была она.
Напрасный труд любимых звать Из их безоблачных краев,
Коль мирный дух, коль дух Христов Мы не сподобились стяжать.
Где взять нам тихое дыханье,
Спокойное воображенье,
И дух, не знающий сомненья,
И безмятежное сознанье?
И если даже подмести
В душе нам было недосуг,
То, постояв за дверью, друг Внутрь не отважится войти.


104
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
xcv
Был теплый вечер. Мы сидели
В саду отцовском допоздна. Над нами тихая луна В глубокой плавала купели.
Свеча горела не коптя.
Вдали кузнечик стрекотал. Ручей поодаль лепетал,
Как засыпавшее дитя.
В прозрачном небе карнавал
Мытттей летучих и порханье Пушистых бабочек — мерцанье Миниатюрных опахал.
Мы пели — и холмы вокруг
Хранили плавные созвучья. Дубы протягивали сучья —
И тени обнимали луг.
Но вот все возвратились в дом,
И окна стали горячи.
Потом погасли — и в ночи Остался я с собой вдвоем
И — жажда победила страх —
О днях, ветрами унесенных, Читал в опавших, но зеленых, Не увядающих листах.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
105
И молчаливые слова
Ворвались в тишину, и, странно — Словно уста, отверзлась рана, Чтоб прокричать: любовь жива
И вера, та, поверх сомнений
Всех, что трусливого гнетут!
И мысли ожили — ведут Тропой нежданных постижений.
Так из прошедшей жизни друг Меня строками окликал.
И я внезапно осознал:
Живой души раскрылся круг,
Чтоб я вступил в него — и дух
К высотам новым воспарил И на мгновение открыл Жизнь вечную в себе. — И слух
Постигнул музыку миров,
И поступь мерную времен,
И сквозь смертей угрюмый звон Бессмертия счастливый зов.
И всё. — Сомнения укол
Меня вернул назад. — Слова Земные выразят едва Всё, что мой дух тогда прошел.
И снова сумрак был вокруг.
Холмы как волны набегали. Деревья ветви поднимали,
И тени обнимали луг.


106
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Потом из темной глубины
Бриз налетел, прошел по кронам Платанов, веером зеленым Смешал все запахи весны,
И, сам в легчайший плащ одет,
Качал деревья, ликовал,
Цветы по клумбам растрепал И прошептал: «Рассвет! Рассвет!»
И бледный Запад и Восток —
Жизнь, Смерть — края свои смежили И все огни свои разлили В Дня бесконечного поток.
XCVI
Ты, что стоишь в оцепененье,
Стрекозку сбивши ненароком, Сейчас мне бросила с упреком: «Кощунственны твои сомненья»93.
Не знаю — был между людьми
Тот, кто вопросы задавать Любил и лире поверять Недоумения свои94.
В делах он был другим пример И не ходил на запах серы.
В сомненье честном больше веры, Чем в множестве закрытых вер.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
107
Так, косность преодолевая,
Он шел вперед — и не вслепую, Но истины во всём взыскуя, Химер сомненья побеждая.
И веру наконец обрел,
Что с ним была и днем и ночью; Свет истины узрел воочью, — Так на Синай огонь сошел95,
Так шли за огненным столпом
И шли за облаком светящим96, Молясь богам ненастоящим, Пока Трубы не грянул гром97.
XCVII
Любовь моя теперь во всём —
В камнях, в задумчивых растеньях, В горах, где исполинской тенью
В тумане видится густом.
И, слыша о любви земной,
Я думал о твоей душе,
Как об огромном мираже,
Встающем нынче предо мной.
Те двое98 не сводили глаз
Друг с друга. Бились в унисон Сердца их. Жизнь была как сон.
Не расставались га на час.


108
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Любовь осталась. — Этих дней Ей не забыть, и он едва Забудет, что бы там молва Ни пела. Им двоим видней.
Она одна — но плакать грех.
Ушел — в том нет его вины. Там больше света, глубины. Там он, конечно, лучше всех.
Там мысли сложный лабиринт
Ему открыт и звезд закон. Там, верно, радуется он —
Да, так ей сердце говорит.
Он — недоступный и великий.
Он близок так и так далек. Она хранит его цветок — Фиалку или повилику.
И для него поет опять
(Он этим песням был бы рад), И знает только дом да сад.
Он знает всё, что можно знать.
В ней вера с каждым днем верней, Хоть знание ее темно.
И любит, любит всё равно Всё неотступней и нежней.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
109
XCVIII
Рейн ждет вас на пути — и мы
Когда-то с другом проплывали Те берега" и созерцали
Его прекрасные холмы
И виноградники; потом —
Тот Город100. Всё великолепье Его — слепая дымка Леты.
Дунай, глядящий мертвецом,
Рассыплет горстку островов —
Я их не видел и не знаю,
И Вену видеть не желаю —
Тот город моих страшных снов,
Где Рок венчающихся ждет,
Склоняется над колыбелью,
Где всем пирам — одно похмелье,
И тризна вечная идет;
Где тысячи угрюмых бед
Всех караулят у порога,
Где не спасает и корона...
А он меж тем считал, что нет
Столицы лучше — и подарком
Тот страшный город звал тогда: Там экипажи в два ряда
По штрассе катятся и паркам.


no
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
И нету веселей толпы
В его огромном балагане: Актеры, дети и цыгане, Шатры, прилавки и столпы,
И вальсы венские кругом —
Оркестры, шлейфы, эполеты... И рассыпаются ракеты Огненно-радужным дождем.
XCIX
Ты, снова ты, слепой рассвет!
Стада, проснувшись, зашумели. Рассыпались синичьи трели.
Но лучшего — его — здесь нет.
Вон пепел розовый летит.
Ручей от слез совсем распух.
И прошлого витает дух В лесах, где время шелестит.
А голос суеты не слышен.
Октябрьский воздух тих и пуст. Став пламенем, терновый куст Взметнулся чуть ли не до крыши.
И холодок такой по коже,
Что жители моей земли, Поежившись, сказать могли: «Смерть и рождение — похожи».


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
111
Мы, каждый со своей судьбой,
Здесь, на одной земле — живые. И души, до сих пор чужие, Родными став, скорбят со мной.
с
На холм всхожу. О, как давно
Мы не бродили здесь вдвоем! Куда ни глянешь — всё кругом Счастливой памятью полно.
За изгородью дальний плес,
Болото, шепчущий камыш, Коньки и стрехи старых крыш, Загончик маленький для коз.
И кучи стружек и золы,
И покосившийся амбар,
И вечный галочий базар В карьере возле той скалы.
С обрыва вниз ручей несется,
И речка вьется там и сям По разметавшимся лугам, Рассветный луч в траве пасется.
И — ни прибавить, ни убавить —
К нему ведет любая нить.
Как вновь его похоронить —
И это всё теперь оставить?


112
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
CI
А сад не понесет урона
И зацветет, как раньше цвел, И будет сливами тяжел,
И вся листва сгорит у клена.
Подсолнух черным глазом глянет И не согреет никого.
И поздней розы торжество, Не попрощавшись, в Лету канет.
Ручей ничейный побежит
И будет бормотать в долине, Стихи читая бурой глине,
И вновь по роще закружит,
И там, где в чащах бузины
Дергач хранит свою печаль, Соткет серебряную шаль Для проплывающей луны.
Но вот — из рощи ли, из сада — Опять потянет новизной,
И чей-то мальчуган весной Застынет возле водопада;
И станут, где гуляли мы,
Пахать и просеки рубить, Чтоб начисто о нас забыть Сумели старые холмы.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
113
СП
И вот любимые места
Мы оставляем (в первый раз Открылось небо здесь). Без нас Жизнь тоже будет, но пуста.
С платанов листья облетают:
Махнут рукою — не зови!
Два духа странных — две любви101 — Из сада тихо окликают.
Один шепнет: «Здесь детство пело
Твое. С той песенки начальной Малиновкою беспечальной В родном орешнике звенело».
Другой припомнит: «Вместе с ним Вы все тропинки исходили.
До этого пустыми были,
Потом всё стало дорогим».
И так потом еще полдня,
Как мальчуганы во дворе, Соперники в пустой игре,
Они морочили меня,
Но обернулись вдруг молчаньем,
И в миг, когда я уходил,
Обнявшись, сделались одним Последним возгласом прощальным.


114
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
СШ
В ночь пред отъездом сновиденье Мне было. Снова снился он.
И благодатный этот сон Запомнился при пробуждение.
Я в зале. Не один. — Кругом
Сидят арфистки молодые102. Долину, и холмы крутые,
И реку вижу за окном103.
О славе, о любви земной,
О мудрости их песнь звучит.
А в центре статуя стоит, Покрыта белой пеленой.
Ей и поют. Он? — Так и есть!
Душа из всех его узнает. Голубка белая влетает И с моря мне приносит весть104
И в путь зовет. — Иду, сейчас!
Потом певицы, все в печали, Меня к реке сопровождали, Где ждал на якоре баркас.
Вдоль отдыхающих полей
Мы плыли, и брегов отвесных, И мимо зарослей чудесных Лиловых и златых лилей.


Альфред Теннисон. ЕМ MEMORIAM
115
Река границы расширяла
И к морю подошла чиста,
И дев земная красота
Теперь небесною предстала.
Одни о войнах и смертях,
Казалось, пели, а другие Миры хвалили неземные —
Созвездья в новых небесах.
Я, молчаливее могилы,
Глядел на них, и вдруг душа, Ветрами новыми дыша,
Исполнилась великой силы.
Тут волны двинулись вперед,
Кипя, грозя пучиной адской,
И мы увидели: гигантский
Корабль навстречу нам идет.
И он, велик, как изваянье,
Рукой мне с палубы махнул,
И я на борт к нему шагнул,
К плечу его припал в молчанье.
Тогда ко мне взмолились девы:
«С тобой мы были в трудный час, Неужто оставляешь нас?
Там наши не нужны напевы?»
Я от волненья ничего
Сказать не мог. Вдруг он словами Ответил им: «Плывите с нами», —
Они послушались его.


116
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
И, вскинув парус бездыханный,
По полыхающей воде Мы к облачной пошли гряде, Как бы к земле обетованной.
CIV
Луны не видно. Тишина.
И только гул колоколов Как будто пение без слов.
В тумане церковка одна.
Уж близко Рождество. Но звон,
Что будит этот час ночной, Не радует — он мне чужой — Похож на звуки похорон;
И, память не расшевеля,
Звучит, как голоса слепых.
И ни следа тех дней святых Чужая не хранит земля.
CV
Оставим остролист в покое.
Венки плести — не баловство? Чужое всё. И Рождество Приходит тоже как чужое.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
117
И прах отца прикрыт сейчас
Не этим, но другим снежком105. Фиалка зацветет потом И жимолость — но всё без нас.
И в новогодний маскарад
Не прокрадется скорбь неслышно. Сменилось место, время вышло,
И старый побежден уклад.
Пускай заботы, что как тени
По нашим жизням пробегают,
Сегодня нам не досаждают.
Пусть тихим будет наше бденье.
Пусть отдохнет от шума слух.
Что толку петь и пировать?
К чему обычай соблюдать?
Он мертв. И мертв веселья дух.
Ни игр, ни песен, ни балов,
Ни флейт, ни арф... Одно круженье — Там, на востоке, восхожденье Других, сияющих, миров.
Сколь терпелив и долог сон
Семян! Но вот пути открыты,
Опять изогнуты орбиты —
Да обновится ход времен!


118
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
CVI
Будите высь, колокола!
Бег облаков, морозный свет...
Пусть старый год сойдет на нет — Его проводит ночи мгла.
Ввысь! Ввысь! Звоните новизну!
О прошлом поздно сожалеть. Уходит год — и время петь И славить снега белизну!106
Да сгинет наваждений мрак,
Да схлынет горечь всех потерь!
В грядущее открыта дверь — Входи, богатый и бедняк!
Гоните всё, что отжило —
Законы мертвые, уставы Слепые, — Жизнь имеет право Живою быть им всем назло!
Всё в вашем звоне — гром и трель...
Гоните боль, нужду, порок!
Прочь, плач моих унылых строк, — Входи, веселый менестрель!
Да посрамятся клевета,
Дух лицемерья, страсть наживы!
И да пребудут вечно живы Любовь и мира красота!


Будите высь, колокола


120
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Долой вражды немой оскал,
Тщеславья заунывный звон! Долой столетья страшных войн — Пусть входят мирные века!
Звоните! Убегает бес!
Внемлите — ты, душа, внемли!
Да освятитея лик земли!
Хвалите Господа с небес!
CVII
Сегодня он родился107. День
За пепельной стеной заката Вздохнул и отошел куда-то
В холодную ночную тень.
Ни свежей ветки, ни цветка
Не сыщешь к празднику. Воюют Ветра, и воют, и колдуют;
И блеск морозного клинка —
Почти единственный впотьмах
Свет, да еще тот месяц дикий, Что бродит, бледный и безликий;
И скрежет слышится в лесах
Ощерившихся, и в ущелье
Змеею заползает тьма.
Туда же уползет зима —
И скоро! Так начнем веселье!


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
121
Дров принесем. Накроем стол.
Чтоб были полными бокалы! Чтоб лира бодрая звучала — Как с ним, как прежде. Час пришел!
Да — где бы он теперь ни был —
С ним будем вместе пировать, И судьбы мира обсуждать,
И песни петь, что он любил.
CVIII
Я не замкнусь в себе, не кану
В свою тоску, как червь не буду Себя подтачивать повсюду, Скорей уж камнем мертвым стану.
Что вера чахлая без дел?
Что воздыхание пустое?
С небесной спорить высотою? Познать отчаянья предел?
Что толку — надоест нытье! —
Быть песнопением хвалебным Иль в озере узреть подземном Тень — отражение свое?
Есть у страданья плод — оно
В конце нас делает мудрее (Жаль только, с мудростью твоею Ему тягаться не дано).


122
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
CIX
Твой чуткий слух привык давно
К метаньям Музы-непоседы. Из беспорядочной беседы Ты сути извлекал зерно.
Чистейший ум — ты все сомненья
Спокойным словом разрешал И логикою побеждал Глупца заносчивого рвенье.
Ты к святости искал пути
Затем, что в ней унынья нет, И смог апреля тихий свет108 Сквозь грозы мая пронести.
Ты пел свободу — не в ущерб
Издревле чтимому укладу; Приняв как дар и как награду Британии старинный герб.
И мужественной, и прекрасной Была душа твоя, и к ней Влекло и взрослых, и детей. Ты всех встречал улыбкой ясной.
И я смотрел. — Твой теплый свет Душа годами созерцала.
И если всё ушло, пропало,
То, значит, ей прощенья нет.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
123
ex
К тебе с открытою душой
Шли старые и молодые.
Ты мог сомнения любые Развеять фразою одной.
Те встречи помним и поныне:
Там слабый силы набирался, Подлец невидимым казался И гордый забывал гордыню.
Ленивый мыслить привыкал,
Слеза и черствых пробивала, Гадюка убирала жало, Согбенный в полный рост вставал.
А я смотрел со стороны,
Твои победы торжествуя,
Всё больше истину святую В тебе любя. — Мне не даны
Ни убежденья дар живой,
Ни то чутье, что не обманет, — Одна любовь, что не устанет Идти всё дальше за тобой.
CXI
Фигляр и плут — в каком бы званье Ты ни был и каких кровей, Вплоть до вельмож и королей, В любом, хоть царском, одеянье,


124
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
О да, хоть в мантии, хоть в тоге,
И в гриме, бог знает, каком — Однажды голым королем
Окажешься — шутом в итоге.
Нельзя же вечно притворяться! —
А он109, кто многажды умом Нас превзошел, в кругу своем
Умел никак не выделяться —
Улыбкой разве что прекрасной, Непоказною добротой, Манерой легкой и простой
И мыслью сложною и ясной.
Шуты старались: «Разозлись!»
А он, шутов не замечая,
Шел дальше, радостью сияя.
В нем Бог с Природою сошлись,
Чтоб никогда не изменял
Сему высокому родству И никакому шутовству
Его принизить не давал.
схп
Есть тот, кто мир обнять хотел,
И тот, кто — мало ли чудес? — Не думал звезд хватать с небес, Но в чем-то малом преуспел,


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
125
Собой доволен и судьбой.
Я с тем, кто говорит: «Чудесен Весь мир — велик и интересен!», И это значит — я с тобой.
Кем был ты? Прямо к небесам
Вдруг устремившийся росток. Ты был везде — почти как Бог, Рос не по дням, а по часам.
И хаос приходил в порядок,
Из бури вырастал покой,
И мир, как книга под рукой, Был полон знаков и закладок.
схш
Ты направлял и утешал —
И сколько мудрости ушло С тобой, что нам светил светло И век грядущий приближал!
Ты острым схватывал умом Все века веянья и мог Их оценить и в нужный срок Стать и трибуном, и борцом;
И свежие рождать идеи,
И новые торить пути,
И многих за собой вести,
О судьбах родины радея.


126
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Ты мог бы славу ей вернуть,
И мог вокруг рассеять мрак, И изобрел бы тот рычаг, Что землю может повернуть —
С ее бурлящими страстями,
С ее энергией слепой,
С ее стенаньем и тоской,
С ее жестокими богами.
CXIV
Кто против знания? — Оно
Прекрасно — дерзостно и смело, Его богатствам нет предела,
И всё в веках сохранено;
Однако же нетерпеливо,
И любит забегать вперед,
И, как дитя, всё тянет в рот — Попробовать на зуб; ретиво,
А смертный страх не победит,
Как ни старается, увы.
Палладой дикой из главы Чудной родиться норовит;110
И часто — без любви и веры —
Но одержимо жаждой власти, Ввергает род людской в напасти, Все пред собой круша барьеры.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
127
Ему бы с мудростию рядом,
Как брату младшему, идти — Прямее были бы пути И драгоценнее награда.
О, если б знание земное
С божественным могло обняться! О друг, как рано ты подняться Сумел — и не простясь со мною!
Так всем бы нам — без суесловья
Жить, и не всё умом своим —
Не только знанием земным,
Но упованьем и любовью.
CXV
Последняя полоска снега
Сошла. Зазеленел плетень. Найдя под вязом полутень, Фиалка расцвела с разбега.
И лес звенит как сотня флейт,
И даль оттенок примеряет. В лазури жаворонок тает — Дрожит невидимый куплет.
Танцует свет, горит роса,
Стада в долине всё белее.
И млечнее, и солонее В заливе дальнем паруса.


В лазури жаворонок тает — Дрожит невидимый куплет.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
129
Там чайки кошками кричат
И гладь зеленую взрывают. Здесь галки гнезда обживают, Мечтая вывести галчат.
Печаль моя — птенец в горсти —
Еще немного, станет песней Или фиалкою апрельской Захочет тоже расцвести.
CXVI
Тоска по дням погибшим — ты
Весною норовишь проснуться? Апрелем давним обернуться, Примерить все его цветы?
Тоска? — А птицы? А трава?
А жизнь, не знающая страха, Растущая из тьмы и праха,
Чтоб вере крикнуть: «Ты права!»?
А свет любимого лица,
Что сквозь листву ко мне пробился, И голос тот, что не забылся И окликает без конца?
Апрель! — И всё слабей в груди
Разлуки горечь и томленье;
И всё сильнее ощущенье Той радости, что впереди.


130
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
cxvn
Часы и дни, ваш труд таков —
Меня удерживать вдали От друга — на земной мели — Чтобы я к встрече был готов,
Чтоб после стольких бедных дней,
Прошедших после расставанья, Счастливей было нам свиданье И радость в сотни раз полней —
От каждой горсточки песка,
От тени, что как тать ползет, От шестеренки, что грызет Другую, чтоб пришел закат.
CXVIII
У времени всегда есть дело —
Знай себе крутит жернова.
Но всё же истина жива,
Да и любовь не постарела.
И об ушедших, не боясь,
Подумай — выходцы из мира, Дыханье нового эфира Пьют, к целям лучшим у стремясь.
Из раскаленных облаков
И сгустков охлажденной пыли Когда-то звезды выходили. Вдруг человек из тьмы веков


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
131
Возник как дерево и плод,
Как ветвь высокого родства, Как отраженье божества —
И новый начался отсчет.
Все испытанья примеряя
Как бы венцы, он вырастал Из слабостей своих и знал, Что жизнь не есть руда пустая —
Но та, что в сумраке глубоком
Ждала, в страстях закалена, Росою слез охлаждена, Искусно выкована роком.
О фавн танцующий, лети
На сладострастный пир души, И дальше, выше поспеши —
И землю в небо обрати.
CXIX
По сонным улицам к порогу111,
Где сердце билось так легко, Иду, вдыхая глубоко,
И лугом пахнет всю дорогу.
И слышу птиц. И меж домов,
Чьи стены только что чернели, Рассвет прозрачные туннели Ведет в обитель давних снов.


132
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Благословен — чрез столько лет —
Твой взгляд, прищуренный чуть-чуть. И бережно, боясь вздохнуть,
Я руку жму тебе в ответ.
схх
Нам дух дается как бессмертье,
И невозможно сгнить с костями. Не зря, как Павел со зверями, Всю жизнь боролся я со смертью112.
Персть, глина, хитроумный прах?
Ну, пусть докажет мне наука, Что это так. — Какая скука!
Но я не задержусь в гостях.
И пусть возникнет здесь потом
Образчик новой обезьяны113, Такой, что вовсе без изъяна — Моя забота не о том.
CXXI
Над погребенным солнцем ты,
Печальный Геспер114, созерцаешь Земные сумерки и знаешь Весь путь от славы до тщеты.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
133
Там конь усталый распряжен,
И лодка в заводи грустит;
Дверь, закрываясь, проскрипит, Сознанье погрузится в сон.
Ты, Фосфор, свежий после сна,
Жизнь встрепенется под тобой. Дрозд засвистит в листве сквозной, В реке заплещется волна.
Отвяжут лодочку — и в путь,
Повозку снова запрягут,
Кузнец начнет свой шумный труд — Опять подкову будет гнуть.
О Геспер-Фосфор115, из огней
Ты ярче всех — огонь Любви (Хоть так, хоть этак назови) —
И день, и ночь с тобой ясней.
сххп
Ты был со мной, когда я встал
Против беды, чтобы сражаться С тьмой наступающей, прорваться К высотам неба, и мечтал
Опять тропой воображенья
Идти — вступая в звездный круг, Чтоб духу приоткрылись вдруг Законы тайные творенья.


134
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Ты победил тоску могилы —
Так будь со мною и теперь. Душа распахнута, как дверь. Войди! — Исполнясь новой силы,
Она прогонит хлипкий страх;
И, как беспечный мальчуган, Что радовался в ураган, Забуду думать о смертях.
И новый бриз пройдет насквозь,
И капля радугою станет,
И молния до дна достанет,
И вновь пойму, что мы не врозь.
CXXIII
Где лес — морская гладь была116.
Земля, как твой изменчив вид! Где площадь людная шумит,
Там гордо высилась скала.
Холмы тенями убегают.
Ничто не устоит в веках. Провалов много в облаках — Материки не так же ль тают?
Но дух продолжится живой.
Пусть губы выдохнут «Прощай!», Пусть я покину этот край,
Но разлучусь едва ль с тобой.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
135
CXXIV
А Тот, Кого всегда зовем —
Недоумение, и вера,
Смысл сущего всего и мера, Один во всём и всё в одном —
Ни лёт орла, ни блеск павлина Не скажут ничего о Нем. Кругами ходим — как прядем, Но снова рвется паутина.
Случалось, вера засыпала,
И голос был: «Не верь! Не верь!» И — как захлопывалась дверь — Весь мир лавина накрывала.
Но снова ровное тепло
В груди растапливало лед,
Чтоб сердце громко в свой черед «Я знаю!» выкрикнуть могло.
Дитя — я плакал и боялся,
Но всё же сердца глубиной Знал, что Отец всегда со мной,
И, значит, я не потерялся;
И ясно представлял опять
То, что не видимо уму —
Как, светом опрокинув тьму,
Он нас подвигся изваять.


136
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
cxxv
Пусть я порою говорил
На языке противоречий,
И горечью дышали речи,
И лиры звук не весел был,
И слезы застилали взгляд
Надежды юной — ну так что же.
И ты, любовь, могла быть строже, Не веря мифам всем подряд.
И всё ж тебя благодарю:
Будь стих мой горестен иль нежен, Будь почерк тверд или небрежен — То пишешь ты. И говорю:
«Пребудь со мной, когда за ним
Тропой последую безвестной И мысли пульс и ток чудесный Престанет — здесь не различим».
CXXVI
Бог есть Любовь. Любовь есть Бог117.
В ней нет потерь, и всё на месте. И каждый час от друга вести Ко мне приходят на порог.
Весь мир — ее счастливый двор.
Я с ней встаю и засыпаю.
И ангелы ее — я знаю —
Здесь день и ночь несут дозор.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
137
Неслышным шагом не разбудит Глубокой ночью часовой, Шепнет Вселенной: «Бог с тобой! Всё хорошо. И есть, и будет».
CXXVII
Всё хорошо. Не будет вера
Разбита ужасом ночным.
Бог есть. Мы остаемся с Ним.
И пусть беснуется химера,
Пусть трижды Сену обагрит
Безумный бунт118, но Божий глас Расслышим: «Правосудья час Наступит, правда победит».
Пока же — горе королям,
И горе лазарю у врат119. Вершины гордые дрожат,
И срок пришел высоким льдам
С потоком мутным и слепым
Утечь. Земля былинкой стала В руках небес. Твердыня пала. Усталый век сменен другим.
Но, как лучом, земли коснешься Ты, перепрыгнувший века, Словно шепнешь издалека «Всё хорошо» — и улыбнешься.


138
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
CXXVHI
Есть та любовь, что пред лицом
Смертей не дрогнула, не пала. Есть вера, что твердит устало Историю с благим концом.
Стремительна река времен,
Такие в ней водовороты Случаются и развороты,
Пороги, да, со всех сторон.
О вы, таинственные Оры120,
Когда б вы только и могли,
Что извлекать из-под земли Останки ветхих вер, и — скоры
На суд — старинные мечи
Опять вытаскивать из ножен, Толпу дурить великой ложью И школить школяра: «Учи
Сто раз зазубренный урок,
Что косность — верности основа»; Подвинуть деспота и снова На царство пригласить в свой срок —
Тогда б я знал: все веры врут.
Но вижу — мир не паутина. Мазки слагаются в картину — Один благословенный труд.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
139
CXXIX
Далекий друг, будь мрак иль свет,
Со мною ты — любим тем боле, Чем ближе к Богу. — И ни боли С тобою, ни страданья нет.
Свой и чужой, земной и Божий:
Земной — и руки, и глаза; Небесный — не любить нельзя,
Ни на кого здесь не похожий.
Был, есть и будешь. Как понять
Тебя теперь? — Но тем сильней Люблю — ты стал Вселенной всей. Да, невозможно не узнать!
сххх
Твой голос в воздухе поющем
И там, где воды шелестят.
И там, где светится закат, Мелькаешь тенью вездесущей.
И я смотрю в недоуменье:
В цветке, в мерцающей звезде —
Ты словно растворен везде,
Но оттого любим не мене.
Тебя встречаю вновь и вновь.
Ты входишь в сад с любой погодой. Ты слился с Богом и Природой.
С тобой росла моя любовь.


140
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Ты здесь, ты рядом и повсюду.
И тихим голосом твоим Я окружен — и счастлив им, И, умерев, с тобой пребуду.
CXXXI
Пусть воля в нас пребудет верной,
Когда всё ветхое падет;
Скалой недвижной возрастет121, Чтобы, очистившись от скверны,
Из глубины воззвать могли
К Тому, Кто слышит все моленья, Кто нас вовлек в Свое творенье И примет все труды Земли;
Чтоб верить в то, что лишь собою
Однажды сможем доказать —
К Источнику придя опять, Соединясь душа с душою.
Эпилог
О старый друг мой122 — нет верней, Зачем сегодня я пою, Женитьбу празднуя твою? — Уже раздался гименей!


Твой голос в воздухе поющем.


142
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
С тех пор, как он поведал мне,
Что из моих сестер одна Ему судьбою суждена123,
Я радости не знал сильней.
Уж девять лет с тех пор прошло.
Да, время делается строже,
Года суровей, ну и что же — Любовь не меркнет им назло.
И скорбь моя уже не та,
Что — словно мумия, уныла — Песнь сумрачную выводила,
Но как из света отлита.
Тогда я был словно больной,
Словно притягивал невзгоды. Любовь моя — за эти годы Я вырос и она со мной.
А песни прежние мои —
Всего лишь эхо слабых лет, Теней случайных переплёт И шелестящие ручьи.
Но где ж она, чей пир готов,
Что нынче стать женой должна? Вошла, сияя, как луна Средь восхищенных облаков.
Со мною встретилась глазами,
Потом с тобой — и просияла,
На миг еще светлее стала. — Когда наш друг был вместе с нами,


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
143
Он в ней, в зеленом том ростке,
Чудесный угадал цветок,
Что для тебя расцвел в свой срок.
Вот вместе вы — рука в руке.
Ты, мудрой силы воплощенье,
Что в трудностях не устаешь И груз учености несешь124 Легко, как птица — оперенье,
Будь мужем ей! Час пробил. Рад Ее тебе, мой друг, отдать:
Теперь ты должен рядом стать —
Я просто отступлю назад.
Ее я помню в колыбели,
Еще у няни на руках.
Со мной ей был неведом страх,
С тобой защищена тем боле.
Стоит — под ней усопших прах125,
Вокруг их имена. — И вот Миг долгожданный настает.
О, сколько жизни в сих словах:
«Согласен ты?» — и вновь звучит:
«Согласна ты?» В ответ — «Согласна!» Прекрасен ты, она прекрасна — Теперь вдвойне! Кольцо блестит
На пальце. — Вы уже — одно.
«Впишите имена»126. — Вписали, Чтобы потомки прочитали Однажды их. И вот в окно


144
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Вплывает колокольный звон,
И плещется, и рукоплещет.
Стена дрожит, свеча трепещет,
И словно ожил старый клен.
Счастливый час! И сколько их,
Часов счастливых, впереди Вас ждет! И сколько, погляди, Веселых лиц, цветов живых!
Вот ты идешь под руку с ней,
И в мире радости прибыло!
Сошли с крыльца — мимо могилы127 — И та сейчас глядит светлей.
Давно ль еще я горевал! —
И им, что спят здесь, возле моря,
Не ведая ни зла, ни горя,
Свет жизни нынче просиял!
Пусть к дням светлейшим полетят Мои крылатые надежды,
А память, лишь прикроет вежды, Бургундский вспомнит виноград128.
Пускай согреются сердца,
Улыбки расцветут на лицах,
Пусть этот миг навек продлится, Любви чтоб не было конца.
И гость, тишайший среди нас129,
Веселью их не помешает —
Неслышно счастья пожелает И ясных не опустит глаз.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
145
Но им пора. Как быстро время
Бежит! Там кони в нетерпенье. Последний тост! Еще мгновенье — Встают, прощаются со всеми.
Уехали — и словно тень
Коснулась нас, но вмиг пропала. Теперь гулять пора настала:
Там дышит сад, лесная сень;
Идем, неспешно вспоминая,
Как развивался их роман;
Росой прохладною туман Путь окропит. — Назад, вздыхая:
«Давно ли маленькой была!»
И снова пир и острословье —
В который раз чете здоровья Желают. Молодежь пошла
Вальсировать. — И вот один Я выхожу. Колокола Молчат. Холмы одела мгла,
Но пламя бродит средь вершин.
Взойди, взойди, луна благая,
Чтобы сияющий туман Поплыл над серебром полян, Ручьев извивы повторяя
И гладя головы холмов,
Чрез рощи все и перелески — Туда, где дышат занавески И стихли звуки голосов.


146
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Коснись их запертых дверей И приоткрытого окна;
Коснись их трепетного сна, Сиянье во всю ширь пролей
По всем счастливым берегам! —
Миры покатятся, спеша; Возникнет из глубин душа, Границы обретя, и там,
Во чреве, всех созданий путь
Пройдя, простится с зыбким сном И новым явится звеном130,
Чтобы потом, когда-нибудь
Пришло иное поколенье,
Что Землю заново прочтет И тайны тайн ее поймет. —
Все наши мысли и прозренья,
Порывы, чаянья, дела,
Всё, что познать здесь суждено, Есть только малое зерно,
А цвет и плод лоза дала
Лишь в них! И тот, кто так немного Со мною по земле ходил —
Он век с лихвой опередил И принят ласково у Бога;
И Бог сей — суть и откровенье,
Всего основа и закон,
Любовь и полнота времен,
К которой движется творенье.


тш
ДОПОЛНЕНИЯ
mm


Альфред Теннисон
ЭНОХ АРДЕН
[Поэма]
Гряду утесов расщепила пропасть,
В ней — пена волн да желтые пески; Вдали, за пристанью, ряд красных крыш Теснится; церковь ветхая; а дальше К высокой мельнице идет дорога;
За нею, к небу ввысь, сереет холм С курганами датчан;1 и там — орешник, Гостеприимный, осенью разросся Густою зеленью в лощине холма.
На этом берегу, сто лет назад,
Из трех домов три чада: Анни Ли, Прелестнейшая девушка в порту, Филипп, сын Рея, мельницы наследник, Сын моряка простого Энох Арден (И сирота, по воле бурь) — играли Среди береговых отбросов разных, Канатов свернутых, сетей потертых, Рыбачьих лодок, ржавых якорей;


150
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Из рыхлого песку слагали замок,
Волнам в добычу; бегали вдогонку Вспенённым волнам и от них: что день — След ножек на песке, что день — всё смыто.
В пещере тесной под скалой не раз В свое хозяйство игрывали дети.
Энох — хозяин день, Филипп — другой, Всегда хозяйка — Анни; но бывало Власть на неделю Энох забирает:
«Дом этот — мой, и женушка — моя».
«А в мой черед — мои», — Филипп ответит. И ссорились они, и сильный Энох Брал верх, тогда Филипп голубоглазый,
В слезах весь от беспомощного гнева, Кричал: «Тебя я ненавижу, Энох», —
А женушка поплачет для компаньи,
Не ссориться из-за нее попросит И быть женой обоим обещает.
Прошла заря их розового детства,
И солнца восходящего тепло Согрело их; забились оба сердца,
Но для одной; и высказался Энох,
Филипп же про себя любил; она,
Казалось, ласковей была с Филиппом, Любила ж Эноха, себе самой Боясь признаться в этом. Энох видел Перед собой всегда одну лишь цель: Сберечь как можно больше для того,
Чтоб лодку приобресть и дом поставить Для Анни; преуспел он вскоре так,
Что рыбака удачливей, смелей,
Находчивей в опасности не знали


Дополнения. I. А. Теннисон. ЭНОХ АРДЕН
151
На всём избитом бурей побережье.
Но Энох целый год еще проплавал На корабле купеческом и стал Заправским моряком; три жизни вырвал Из страшных недр бушующих морей И всех товарищей любимцем был;
Не перейдя свой двадцать первый май,
Он лодку приобрел и дом поставил Для Анни, — гнездышко, на полпути По уличке, что к мельнице тянулась.
Однажды, в золотой осенний вечер, Затеяла гулянье молодежь;
Велик и мал, с корзинками, мешками, Отправились в орешник все. Филипп (Он задержался при больном отце)
Пришел поздней на час; на холм взбираясь, Там, где опушка леса переходит Кустарником к лощине, он увидел Сидевших рядом Эноха и Анни:
Его лицо и серые глаза
Горели блеском, тихим и священным,
Как жертвенный огонь. И тут Филипп На лицах их прочел свой приговор;
Когда ж их лица сблизились, вздохнул,
Затем, подобно раненому зверю,
Побрел, к лесным полянам пробираясь;
И там, пока все громко веселились,
Свой черный час провел один; поднявшись, Тоску унес он в сердце на всю жизнь.
Вот под веселый звон сыграли свадьбу, И весело текли семь лет счастливых, Счастливых лет здоровья и достатка,


152
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Любви взаимной честного труда,
С детьми; сначала дочь. Проснулось в нем При первом крике первенца желанье Откладывать от заработка больше,
Чтоб воспитанье дать дитяти лучше,
Чем у самих у них; оно воскресло,
Когда, спустя два года, мальчик стал Ей в одинокие часы утехой,
Пока отец то плавал по морям,
То разъезжал по суше; в самом деле,
Конь белый Эноха, морской улов В корзине с запахом морей, лицо, Побагровевшее от зимних ветров, Известны были не на рынке только,
Но и за холмом в просеках тенистых,
И вплоть до львенка, что портал стерег,
И до павлина-тиса перед замком,
Где Энох стол по пятницам снабжал2.
Всё переменчиво в людских делах. От порта их миль десять к северу Была большая гавань, — Энох ездил Туда не раз — то по морю, то сушей; Однажды здесь, карабкаясь на мачту,
Он как-то поскользнулся и упал И поднят был со сломанной ногою.
Пока лечился он, жена ему Второго сына родила, больного;
Его работа перешла к другому,
Семья лишилась хлеба; человек Богобоязненный, серьезный, стойкий, — Без дела лежа, он в унынье впал.
И видел он, словно в ночном кошмаре, Своих детей живущими в беде,


Дополнения. I. А. Теннисон. ЭНОХ АРДЕН
153
В невзгодах, в голоде... и нищей ту,
Кого любил, — и стал молить: «Всё это Да минет их, что б ни стряслось со мной».
И вот хозяин корабля, где Энох Матросом был, прослышал про несчастье, Пришел к нему, его ценя и зная,
И предложил: корабль идет в Китай,
Нет боцмана, — так не пойдет ли он?
Чрез несколько недель отходит судно Из этой гавани. Согласен Энох?
И Энох сразу дал свое согласье;
Он был доволен, что дошла молитва.
И вот несчастья сумрак показался Лишь тенью облака, когда оно Вдруг перережет солнцу путь огнистый И ляжет в море островком. Но дети... Когда уедет он... жена... что ж делать? Энох лежал и взвешивал свой план; Продаст он лодку... хоть сжился он с нею... А сколько бурь он вынес в ней! — Ее Он знал, как всадник — своего коня...
Но всё ж продаст... на выручку он купит Товаров Анни... для торговли тем,
Что нужно морякам и женам их...
Дом содержать в его отлучку сможет. —
А не начать ли самому торговлю?
Не раз туда проехать?., дважды, трижды... И сколько нужно... И, разбогатев, Хозяином большого судна стать,
И на доход устроить жизнь получше,
Дать воспитанье милым малышам И мирно дни среди своих закончить.


154
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Так Энох всё обдумал и решил. —
А дома Анни бледную застал С больным их младшим сыном на коленях. Она вскочила радостно навстречу И слабое дитя ему сдала;
Потрогал нежно Энох ручки, ножки И, взвесив на руке, ласкал отцовски;
Но не решился он раскрыть свой план Пред Анни, отложив его на утро.
С тех пор как Эноха кольцо надела, Впервые Анни против мужа шла, —
Однако не в бранчливом пререканье,
А с множеством горячих ласк, и слез,
И поцелуев горьких, днем и ночью (В предчувствии последствий страшных)
Она его молила, если любит Ее и их, — не уезжать.
Не о себе заботясь, а о ней,
О ней и детях, не внимал мольбам он И с грустью выполнял свое решенье.
Расстался он с рыбачьим старым другом И, закупив товар для Анни, начал В светелке, что на улицу окном,
Ей полки для товаров мастерить.
Изо дня в день до Эноха отъезда,
Их домик сотрясая, свёрла, молот,
Пила, топор (казалось Анни, строят Ей эшафот) визжали и стучали.
Но вот конец; заботливой рукой —
Ведь тесно было — всё распределилось Так славно, как природа размещает


Дополнения. I. А. Теннисон. ЭНОХ АРДЕН
155
Свои цветы и сеянцы; усталый,
Он кончил всё, что нужно было Анни,
Лег спать и крепко до утра проспал.
Прощанья утро Энох встретил бодро. Казались бы ему все страхи Анни,
Когда б не Анни то была, смешными.
Всё ж Энох, человек благочестивый,
В том таинстве колена преклонив,
Когда нисходит в человека Бог3,
Молил о помощи жене и детям,
Что б ни стряслося с ним; затем сказал:
«По Божьей милости, поездка эта Нам, Анни, добрый ветер принесет,
Храни очаг и пламя в нем держи.
Я прежде возвращусь, чем ты узнаешь. —
И, колыбель слегка качнув: — И он,
Вот этот славный, слабенький малыш, — Ведь я люблю его за это больше, —
Даст Бог, ко мне он сядет на коле™,
Я расскажу про дальние края,
Повеселю его, домой вернувшись.
Ну, полно, Анни, полно, будь бодрей».
Он верил так, что слушала она —
И верила сама; когда же он Серьезней с нею начал говорить И, как моряк, сурово поучал О Провиденье, слушала она,
Да, слушала, не слыша, — как простушка, Что у колодца замерла в мечтах О том, кто ей кувшин наполнить мог бы,
Не слыша, слушает, как мимо льется.


156
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Потом она сказала: «Мудрый Энох, При всём твоем разумье, знаю я,
Твое лицо мне не увидеть больше»4.
«Но я, — ответил он, — увижу ваши. Корабль мой, Анни, мимо вас пройдет, — Назвал он день, — возьми трубу морскую И разыщи меня; смешон твой страх!»
Настал последний из последних миг: «Ну, Анни, веселей, не унывай,
Смотри за детками и без меня Всё, как на судне, содержи; пора!
Не бойся за меня; а страх возьмет,
На Бога уповай, Он — якорь прочный5.
И разве Он не там, не в тех краях Зари?6 И если я плыву туда,
Как от Него уйти? Его ведь море,
Его; и создал Он его»7.
Он встал,
Привлек поникшую жену в объятья, Поцеловал встревоженных детей,
Больного ж, третьего, который спал,
Ночь в лихорадке проведя без сна,
Он, не позволив Анни разбудить
(«Нет, не буди: пусть спит; ведь это всё
Забудет он!»), поцеловал в кроватке.
Отрезав у малютки локон, Анни
Передала ему, — и он хранил
Его всю жизнь, — но тут схватил поспешно
Свой узел, помахал рукой и вышел.
В день, Энохом указанный, она В трубу смотрела, но напрасно: то ли


Дополнения. I. А. Теннисон. ЭНОХ АРДЕН
157
По глазу не могла ее наладить,
То ль глаз в тумане был, рука дрожала, — Не видела; а он стоял у борта,
Махал рукой, — и вот корабль прошел.
Пока за горизонт не скрылся парус, Она за ним следила, вся в слезах. —
Потом, скорбя о нем, как над могилой,
Его желанье с грустью исполняла;
Но туго шла торговля: не хватало Сноровки ей, да и — взамен — лукавства Недоставало, не умела лгать,
Чтоб больше запросить да скидку сделать; Всегда с вопросом: «Что сказал бы Энох?» Не раз в дни затруднений и нужды Она товар дешевле продавала,
Чем при покупке за него платила:
Теряла и печалилась; и так Ждала вестей, которые не шли,
Заботилась о скудной пище детям И жизнь влачила в молчаливой грусти.
Младенец их, родившийся больным, Хирел; хоть мать заботилась о нем Со всей заботой матери, но всё ж,
Дела ль ее так часто отвлекали,
Иль недостача в том, в чем он нуждался,
И в дёньгах для того, кто б мог решить,
В чем он нуждался, — что б ни оказалось, Помаявшись — внезапно для нее —
Как птица вдруг из клетки вылетает, Невинная душа ввысь унеслась.


158
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
В неделю похорон младенца Анни Филипп, так жаждавший покоя ей (Он к ней не заходил с отъезда мужа), Терзался тем, что брошена она.
«Да, — думал он, — теперь могу зайти, Развлечь ее немного» — и пошел;
Пройдя пустую первую каморку,
Он подождал у внутренних дверей И трижды постучал; никто не отпер,
И он вошел; сидела Анни грустно,
И в скорби, свежей после похорон,
Ни на кого смотреть ей не хотелось, — Лицом к стене сидела и рыдала.
Филипп к ней обратился, запинаясь: «Пришел я... попросить... об одолженье».
Ее отчаянье в ответе грустном:
«У жалкой и забытой... одолженье!» —
Его смутило; не без приглашения, — Застенчивость и нежность в нем боролись — Он с нею рядом сел и ей сказал:
«Поговорим о том, чего желал он, Энох, твой муж; всегда я повторял,
Из нас ты лучшего взяла: он сильный, —
К чему влекло его, то и решал Он сделать, и решенье выполнял.
Зачем он в этот длинный путь пустился, Тебя покинув? — поглазеть на свет, Развлечься? — нет, но средства накопить И детям воспитание лучше дать,
Чем у самих у вас, — вот цель его.
Вернется он, ему обидно будет,
Что утра драгоценные часы пропали.


Дополнения. I. А. Теннисон. ЭНОХ АРДЕН
159
В могиле даже мучало б его,
Что дети бегают здесь без ухода,
Как жеребята в пустыре. Вот, Анни, —
Разве не знаем мы всю жизнь друг друга? —
Я и прошу, чтоб, из любви к нему И к детям, ты не отказала мне, —
И если хочешь, возвратившись, Энох Всё возместить мне может, — если хочешь, Анни, а то ведь я богат с достатком;
Итак, позволь мне в школу их отдать, —
Вот о каком прошу я одолженье».
И Анни (от стены не отрываясь):
«Я не могу взглянуть тебе в лицо;
Вид у меня и глупый, и убитый.
Вошел ты, я была убита скорбью,
Теперь твое сочувствье убивает;
Но Энох жив; я твердо это знаю, —
Он всё отдаст, — да, деньги отдаются,
Как доброту воздать?»
Филипп спросил:
«Так ты позволишь, Анни?»
Повернувшись,
Тут поднялась она и, влажный взгляд На доброе лицо его направив,
Благословенье на него призвав,
Схватила за руку, тепло пожала И вышла в садик, что за домом был,
А он, окрепший духом, удалился.
Итак, детей Филипп отправил в школу, Купил им книг и всё, что нужно было,
Как для своих детей, и сам он стал Для них своим; хотя он из-за Анни,


160
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Боясь портовых праздных пересуд,
Сердечное желанье подавляя,
К ней редко заходил, всё ж посылал ей Плоды и овощи через детей,
А также розы со своих шпалер,
Иль кроликов с холма, а иногда, —
И под предлогом тонкого помола,
Чтоб милостыней не задеть — муку С высокой мельницы, вверху гудевшей.
Филипп не мог проникнуть в душу Анни, — Когда он навещал ее, она В избытке благодарности сердечной Едва словечко проронить могла.
Но для детей Филипп стал всем во всём;
По улице к нему навстречу мчались,
Приветствуя его привет сердечный,
Хозяили на мельнице и в доме;
Обидами ему надоедали И радостями, висли, с ним играли,
Прозвав «отец Филипп». Филипп нашел,
Что Энох потерял; для них ведь Энох Виденьем, сном расплывчатым казался,
Фигурой бледной — в утреннем тумане —
В конце дороги длинной и ведущей Неведомо куда. Так десять лет С тех пор, как Энох свой очаг покинул,
Прошло, но не было вестей о нем.
В один осенний вечер дети Анни С друзьями за орехами собрались,
И Анни с ними; приглашали также Отца Филиппа (как его прозвали);
Он, как пчела в цветочной пыли, был


Дополнения. I. А. Теннисон. ЭНОХ АРДЕН
161
В муке, когда нашли его; в их просьбе: «Пойдем, отец Филипп», — он отказал;
Но дети так его затормошили,
Что рассмеялся он и согласился, —
Ведь Анни с ними шла! — и все пошли.
Когда дошли до половины холма,
Там, где опушка леса переходит Кустарником в лощину, изменили Вдруг силы ей. «Я отдохну», — сказала; Филипп был рад, что может с ней остаться,
А детвора с ликующим восторгом,
Покинув старших, шумно понеслась Через белеющий орешник, вглубь,
А там — рассеялись, ломали, гнули Упрямые кусты, чтоб с них сорвать Их побуревшие плоды, кричали,
То там, то здесь аукали друг другу.
С ней рядом сидя, он забыл, что с ним Она, — он вспомнил некий черный час,
Когда, подобно раненому зверю,
Побрел в лесную тень... Потом сказал, Подняв свой честный лоб: «Послушай, Анни, Как веселятся там они в лесу.
Устала, Анни? — Анни всё молчала. — Устала?» — Но она лицо закрыла;
Как будто вспыхнув, он в ответ на это: «Корабль погиб, — сказал, — корабль погиб!
К чему ж терзать себя и делать их Сиротами?» И отвечала Анни:
«Когда их слышу — почему, не знаю, —
Я чувствую себя столь одинокой».


162
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Тогда Филипп сел ближе и сказал: «Есть у меня одно желанье, Анни,
И это давнее мое желанье, —
Когда оно возникло, я не знаю,
Но знаю, что исполнится. О Анни,
Нет вероятности, надежды нет,
Чтоб тот, кто десять лет назад уехал,
Еще был жив; ну вот... дай мне сказать...
Мне больно знать, что ты живешь в нужде,
Я ж не могу помочь, как я хотел бы,
Если не... Но ведь женщины чутки...
Что я хочу сказать, ты знаешь, верно...
Моей женою будь. И заменил бы Я для твоих детей отца; я вижу,
Они меня ведь любят, как отца,
И знай, что я люблю их, как своих;
Поверь, когда поженимся с тобой,
Мы после этих бедственных годов Зажить счастливо можем, как и все,
Кому придет на помощь Бог. Подумай:
С достатком я... нет родичей, забот,
Ни обязательств — только ты да дети;
К тому ж и знаем мы всю жизнь друг друга, — С каких я пор люблю, не знаешь только».
Ему в ответ сказала Анни мягко:
«Ты ангелом-хранителем был нам.
Бог да хранит тебя и пусть тебе Воздаст Он большим счастием, чем я.
Не любят дважды, нет! Мне не любить Тебя, как Эноха! О чем ты просишь?» «Согласен я, — ответил он, — занять Второе место». — «Но, — она вскричала, Словно в испуге, — подожди, Филипп;


Дополнения. I. А. Теннисон. ЭНОХ АРДЕН
163
Вдруг Энох... Нет, уж не вернется Энох... Год подожди, ведь год — не долгий срок;
За год я что-нибудь узнаю, верно».
«О, подожди! — Филипп сказал печально. — Анни, как ожидал всю жизнь, еще Могу ждать». Она вскричала: «Нет,
Я слово дам; я обещаю — год;
Терпи свой год, я буду свой терпеть!» Филипп сказал: «Свой год я потерплю».
Умолкли оба; взор подняв, Филипп Заметил, что уж гаснет свет дневной И прячется за Датские курганы;
Боясь, чтоб Анни не продрогла, встал он И громким голосом позвал детей,
Чтоб возвращались из лесу с добычей. Затем все вместе в порт спустились; здесь, У дома Анни, с ней прощаясь, он Сказал: «Я говорил с тобою, Анни,
В миг слабости твоей. Я был неправ, —
С тобой навек я связан, ты ж свободна». «Нет, слово я дала», — сказала Анни.
Сказала — и как будто в миг один, Пока она по дому хлопотала И размышляла над его словами,
Что любит дольше он, чем ей известно,
Та осень снова в осень обернулась И вновь явился он — об обещанье Напомнить ей. «Уж год?» — она спросила. «Да, — он сказал, — орехи вновь созрели, — Пойдем, взгляни». — Она... она не может... Забот так много... всё менять... нет, месяц... Не больше... знает, что давала слово...


164
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Лишь месяц. Тут он, — голосом глухим, Дрожащим, как у пьяницы рука,
С тоской во взоре, — жизни всей, — сказал: «Свой срок назначь, о Анни, срок назначь». От жалости была готова плакать,
Но все-таки откладывала срок,
Изобретая множество предлогов,
Его терзая верность и терпенье,
Пока не протекло еще полгода.
Тем временем, обманутый в расчетах, Поток портовых праздных пересуд Стал разрастаться в личную обиду.
Кто думал, что Филипп ее дурачит,
А кто считал, что Анни им играет;
А то и над обоими смеялись:
Мол, простачки, чего хотят, не знают,
А кто-то, чьи мыслишки подло жались,
Как яйца змей, с насмешкой намекал На худшее. Сын Эноха молчал,
Но взглядом выдавал свое желанье;
А дочь твердила, чтобы вышла мать За человека, милого им всем,
И вывела из бедности семью;
Филипп румяный побледнел и стал Мрачней. Всё это пало на нее Как злой упрек.
Однажды ночью Анни Спать не могла, молилась, чтобы небо Ей ниспослало знак: «Мой Энох умер?..» Объятая глухой стеной ночи,
Не в силах вынести предчувствий сердца, Она вскочила, высекла огонь,


Дополнения. I. А. Теннисон. ЭНОХ АРДЕН
165
В тоске священную схватила Книгу И наудачу широко раскрыла,
И наудачу пальцем текст нашла:
«Под пальмою...»8 Был темен смысл его;
Она закрыла Книгу и заснула:
И видит, Энох высоко сидит
Под пальмою, над ним сияет солнце...
«Он умер, счастлив, — думала, — поет Осанну в вышних он; и солнце правды9 Над ним сияет; пальмы ж — пальмы те,
Что постилал народ счастливый с криком: “Осанна в вышних!”10 — Здесь она проснулась, Решилась и, позвав его, сказала:
«Причины нет откладывать нам свадьбу». «Так ради Бога и обоих нас, —
Ответил он, — сыграем свадьбу сразу».
Вот под веселый звон сыграли свадьбу, Сыграли свадьбу под веселый звон.
Но не было веселья в сердце Анни.
Казалось ей, что слышатся шаги,
Но где, не знала; или — шепот в ухо,
О чем, не знала; и одна боялась И выйти из дому, и дома быть.
Не раз бывало, прежде чем войти,
Она держала руку на затворе,
Боясь войти. Но родилось дитя,
И возродилась в нем она сама,
И счастье матери вновь обрела,
И всем во всём ей сделался Филипп,
И умерло таинственное чувство.
Где ж Энох был? — Благополучно шел Корабль «Фортуна»; только покидая


166
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Бискайи воды11, он, волной восточной Потрепанный, едва захлестнут не был;
Но всё ж спокойно тропик пересек;
Потом у мыса Бурь12 его носило Под частой сменой солнца и грозы;
Потом еще раз тропик перешли,
И под дыханьем неба постоянным,
Оставив золотые острова,
Он бросил якорь в гавани восточной.
Здесь Энох и свои дела устроил,
Купил он чудищ редкостных для рынка,
А для детей — дракона золотого.
Домой не так удачно шли; сперва Был ясен горизонт, изо дня в день, — Грудастая фигура, чуть качаясь,
Таращила глаза на зыбь морскую*.
Потом вдруг штиль, и ветер переменный, Потом, надолго, встречный; наконец И шторм, корабль к безлунным небесам Швырнувший, и под крики «Гибнем!» — треск Крушения и гибель всех. И лишь Энох и двое с ним остаток ночи Проплавали на досках и обломках;
Наутро ветер к острову пригнал их, Безлюдному в безлюдном океане.
Здесь недостатка не было в питанье,
В орехах, фруктах и корнях съедобных;
И лишь из жалости не брали твари,
* Незачеркнутый вариант в рукописи Г.Г. Шпета: «Таращила глаза на рябь под стемом»13.


Дополнения. I. А. Теннисон. ЭНОХ АРДЕН
167
Столь дикой, что не ведала боязни.
Они в ущелье, обращенном к морю,
Покрыв ветвями пальм, шалаш сложили, — Полушалаш-полупещера. Так,
В раю обилья этом жили трое
Под вечным летним небом, но в унынье.
Один, и младший, — только что не отрок — Был ранен в ночь внезапного крушенья И здесь пять лет тянул борьбу со смертью,
Его не бросили. Когда он умер,
Они вдвоем нашли древесный ствол,
Который Эноха товарищ начал По способу индейцев обжигать И поражен был солнечным ударом.
Их смерть была предупрежденьем: «Жди».
Лес — до вершины гор, просветы в нем, Прогалины, словно дороги к небу,
Короны перистые гибких пальм,
Сверканье быстрых птиц и насекомых,
Извивы длинные вьюнков, вокруг Стволов обвившихся и вдаль бегущих Вплоть до границ земли, великолепный, Пылающий широкий пояс мира14, —
Всё видел он; лишь что хотел бы видеть,
Того не видел здесь, — лица людского,
Не слышал голоса людского, слышал Лишь крик мирьядов океанских птиц,
Да громыхание валов о рифы,
Да шепот пробегающий деревьев,
Ветвящихся в зените, или шелест Сбегающего к морю ручейка, —
Когда бродил по берегу иль, сидя


168
Альфред Теннисон. TN MEMORIAM
Весь день в ущелье, обращенном к морю, Ждал nâpyca, — моряк, крушения жертва;
Дни шли — нет паруса, но каждый день Восход сиял в багряно-красных стрелах Средь пальм и папоротника в обрывах;
И свет пылал над водами к востоку;
И свет пылал над островом его;
И свет пылал над водами на запад;
А ночью звезды, что клубились в небе, Ревущий громче океан, и снова —
Восхода стрелы... паруса всё нет.
Не раз на страже застывал он так,
Что золотая ящерка на нем Покоилась; за роем рой виденья Носились, и он сам их призывал:
Людей и вещи и туманный остров,
Там, за экватором, вдали лежавший.
Вот — дети, лепет их, и Анни, домик,
Дорога к мельнице и просек тень,
И тис-павлин, и одинокий замок,
И конь, и проданная лодка, холод Ноябрьских зорь, угрюмость холмов влажных, И мягкий ливень, запах мертвых листьев,
И стон свинцовых волн в часы отлива.
И вот однажды так же зазвучал В его ушах... и весело, и слабо...
Далекий звон колоколов приходских;
Не зная почему, но вздрогнул он;
Когда ж красивый остров неизвестный Вернул его к себе, не обратись Бедняк к Тому, Кто вездесущ и Кто


Дополнения. I. А. Теннисон. ЭНОХ АРДЕН
169
Взывающих к Нему одних не бросит,
От одиночества погиб бы он.
Над Эноха главой посеребренной Сменялись так дождя и солнца сроки Из года в год. Надежда видеть дом И по полям пройтись родным, священным, Не умирала в нем, — вдруг перемена В его судьбе произошла. Корабль (В воде нуждаясь), волей встречных ветров, Как и «Фортуна», потеряв свой курс, Пристал у острова, его не зная.
Когда с рассветом шкипер увидал В прорыв тумана остров и на нем Ручьи, скользившие с холмов бесшумно, Спустил команду он; все разбежались На поиски воды, и берег шумом Наполнился. Спустился из ущелья Весь в волосах и бороде отшельник; Нечеловечий вид, одетый странно, Бормочущий невнятно, как безумец;
Никто его волнения и знаков Не понимал; и всё ж он их привел К ручьям, где пресная вода текла;
Чем больше был он с ними и вникал В их речь, тем связанный его язык Свободней был — и поняли его;
Набрав воды, его на борт забрали И здесь его несвязному рассказу Не верили сперва, затем всё боле Он изумлял и трогал всех — и дали Ему одежду и проезд бесплатный.


170
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Нередко он работал с остальными И в разговор вступал. Никто из них Не знал о родине его, никто Не мог ответить на его вопросы.
Тосклив был путь со множеством задержек, — Судно плохое было; обгонял Ленивый ветер мысль, домой летя,
Пока под облачной луною он
Всем телом, как любовник, не вдохнул
Вздох утренний сырых лугов английских,
Что шел из-за стены, как призрак бледной; Команда в тот же день и офицеры Себя налогом легким обложили,
Сочувствуя бездомности его,
И высадили, к берегу пристав,
В той гавани, откуда он отплыл.
Ни с кем не говоря ни слова, Энох Домой — но где же дом?., есть у него Свой дом?.. — побрел. Сияло ярко солнце,
Но и прохладно было; в пропастях —
Где открывались гавани в глубинах —
Морской туман, всё в серое одев,
Отрезал перед ним конец дороги,
По сторонам оставив лишь полоски Поблекшей рощи, пастбища и поля. Малиновка на дереве нагом Скорбела, и сквозь каплющий туман Ее гнал мертвых листьев мертвый груз.
Чем гуще моросит, тем глубже мрак;
Но вот, туманом затененный свет Вдруг вспыхнул перед ним, и он пришел.


Дополнения. I. А. Теннисон. ЭНОХ АРДЕН
171
По длинной улице он тихо крался;
И в сердце затаив предчувствье бед,
Вниз опустив глаза, дошел до дома,
Где с Анни жил и был любим, где дети В те семь счастливых давних лет родились. Ни шороха, ни света. «“Продается”», — Прочел сквозь дождь и тихо прочь побрел. «Их нет — иль для меня их нет», — подумал.
Тогда же к тесной пристани спустился И отыскал знакомую таверну:
Фасад — по старине, крест-накрест бревна,
В подпорках, весь источенный червями;
Он думал, дом исчез; но нет, исчез Его хозяин; Мирьям Лейн, вдова,
Доход имея жалкий, дом держала —
Притон шумливых моряков когда-то,
Теперь — для путников приют с постелью. Здесь много дней провел в молчанье Энох.
Но Мирьям Лейн любила поболтать, И вот, — не раз его покой наруша, — Поведала среди других историй,
Его не узнавая, — загорел он,
Поник, согнулся, — об его семье:
Про смерть младенца, бедность их, и как Филипп ее детей отправил в школу И содержал, как сватался он долго,
Про медленный ответ и брак, рожденье Младенца их, — лицо его при этом Не дрогнуло, тень не мелькнула, — всякий Сказать бы мог: он чувствует не больше Рассказчика; лишь на ее слова:


172
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
«Бедняга Энох, он погиб в крушенье», — Печально головой седой качая,
Он бормотал: «Погиб в крушенье Энох, — И вновь, глубоким шепотом: — Погиб!»
Тянуло Эноха ее увидеть, «Взглянуть на милое лицо и знать,
Что счастлива она». И эта мысль, Преследуя, раз погнала его,
Когда тоскливый день ноябрьский стал Тоскливей к сумеркам, — туда, на холм. Здесь сидя, пристально смотрел он вниз;
И всплыли тысячи воспоминаний, Невыразимо горьких. Между тем Квадратик света, яркий и уютный, Блеснувший из Филиппова жилища, Привлек его, — так перелетных птиц Свет маяка влечет: в безумье бьется И жизнь усталую кончает птица.
Филиппа дом, на улицу фасадом, Последним к берегу стоял, а сзади,
С калиткой, выходившей на пустырь, Пестрел стеною обнесенный садик;
Здесь рос вечнозеленый древний тис,
С дорожкою вокруг, покрытой галькой, Дорожка также разделяла садик;
Чтоб избежать ее, он вдоль забора Пробрался и, за тисом стоя, видел Там то, чего избегнуть было б лучше, Коль применимо «хуже — лучше» тут.
На столике посуда, серебро Блестели; мир у очага царил;


Дополнения. I. А. Теннисон. ЭНОХ АРДЕН
173
От очага направо видел он:
Филипп, отвергнутый в те времена,
Румяный, крепкий, на руках с младенцем;
И девушка над отчимом склонилась,
Вторая — но стройнее — Анни Ли,
Блондинка; в поднятой руке на ленте Она кольцо держала и дразнила Младенца — он тянулся ручкой пухлой,
Хватал, опять терял, и все смеялись;
От очага направо видел он:
Бросала взгляды на младенца мать И то и дело обращалась к сыну, —
Который тут стоял, высокий, сильный, —
На ласковые речи улыбаясь.
Когда мертвец оживший вдруг увидел: Его жена — уж не его, дитя Ее, но не его, в руках отца,
И всё тепло, и счастие, и мир,
Своих детей, и взрослых, и прекрасных,
Того, кто отнял место у него,
Его права, любовь его детей, —
Тогда, хоть Мирьям Лейн всё рассказала (Что видим мы, сильней, чем то, что слышим), — Он зашатался и за ветвь схватился,
Боясь издать ужасный громкий крик И вмиг, как громом Страшного суда,
Им потрясти всё счастье очага.
И вот он, мягко крадучись, как вор,
Чтоб не шуршала галька под ногой,
Всё время за забор рукой держась,
Чтоб не упасть без чувств,
Так до калитки брел, открыл ее,


174
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Закрыл, как дверь из комнаты больного,
И осторожно вышел на пустырь.
Хотел пасть на колени, но, ослабший, Не устоял и пал ничком, руками Загреб сырую землю и взмолился:
«Как тяжко мне! Зачем меня спасли? Благословенный Бог, Ты поддержал На одиноком острове меня —
И в одиночестве моем теперь Не покидай! И помоги, дай сил Молчать, пусть ничего она не знает.
Дай сил не нарушать ее покой.
Ужель с детьми не смею говорить?
Меня не знают... Нет, — проговорюсь...
Отца не поцелуют дети... дочь —
Она совсем как мать — и мальчик, сын мой».
Его покинули слова и мысли,
И он лежал без чувств; когда он встал И шел назад в свой одинокий дом,
По длинной узкой уличке шагая,
В его мозгу усталом отдавалось,
Словно то был припев какой-то песни: «Молчать, пусть ничего она не знает».
Но духом он не пал. В своем решенье Он силу черпал в вере; и питала Его молитва из живых истоков воли, — Текущая чрез жизненную горечь,
Как пресная вода в морских теченьях, —
В ней бодрость духа. «Мельничиха та, — Спросил он Мирьям, — не боится вовсе,


Дополнения. I. А. Теннисон. ЭНОХ АРДЕН
175
Что первый муж ее, быть может, жив?»
«Как не бояться! — отвечала Мирьям. —
Когда б вы ей сказали, что он умер,
Она б утешилась». И он подумал:
«Как призовет меня Господь, узнает, —
Я буду ждать свой срок», — и он искал Работу, чтоб не милостыней жить.
Он руку приложить умел везде.
Он был и бондарь, и столяр, умел Сплести рыбачью сеть и помогал Грузить и разгружать большие барки,
Посредники в те дни торговли скромной;
Так добывал он на житье себе, —
Но ведь в работе только на себя,
Работе безнадежной, жизни нет,
Которой можно жить; лишь только год Свой сделал круг, чтоб встретить день, когда Вернулся он, как Энох впал в апатью,
Болезнь, в которой чахнут день за днем,
Перестают работать, зная только Свой дом да кресло, наконец — постель.
Свое бессилье Энох бодро встретил.
Не радостней крушенье потерпевший —
Сквозь серый край валов подъемных — видит Ладью, несущую надежду жизни Тому, кто в ней отчаялся, чем он Встречал над ним занявшуюся смерть.
Блеснул сквозь сумрак свет надежды лучшей, И думал он: «Когда умру, пусть знает,
Что я любил до самого конца».
Он кликнул Мирьям Лейн и ей сказал:
«Хозяйка, у меня есть тайна... только


176
Альфред Теннисон. Ш MEMORIAM
Клянитесь наперед... на этой Книге15, Хранить ее, пока я не умру».
«Умру? — Она вскричала. — Что за вздор! Мы вас поставим на ноги, поверьте». «Клянитесь, — строго он сказал, — на Книге». На Книге Мирьям поклялась в испуге.
И, серые глаза подняв, сказал он:
«Да, Энох Арден... знали вы его?»
«Его? — Она сказала. — Знала с виду.
Да, помню, как по улице он шел:
Высоко голова, плевать на всех».
Помедлив, он печально произнес: «Поникла голова, всем наплевать.
Не более трех дней мне жить осталось;
Я — Энох». Женщина крик издала И недоверья, и страданья вместе.
«Вы — Арден, вы! О нет, — на целый фут Он ростом выше был». Ответил Энох: «Господь меня согнул до этой меры;
Печаль и одиночество сломили;
Но тем не мене знайте, это — я Женился на... менявшей дважды имя...
На той, на ком женился Рей Филипп.
Но слушайте». Он рассказал ей всё.
О буре, острове; как он вернулся,
Как видел Анни; о своем решенье,
И как сдержал его. Она внимала,
Потоком заливаясь легких слез,
В душе же непрестанно порывалась Всю гавань обежать и разгласить Про Эноха и про его несчастья;
Но, обещание боясь нарушить,


Дополнения. I. А. Теннисон. ЭНОХ АРДЕН
177
Сказала лишь: «Хоть на детей взгляните!
Я приведу их, Арден, к вам». — И встала От нетерпенья, видя, что на миг Энох задумался, но он ответил:
«Не отравляйте мой последний час; Пока я жив, мое решенье твердо.
Садитесь, слушайте, что я скажу,
Пока есть силы. Поручаю вам Сказать при встрече ей, что умер я, Благословляя и любя ее;
Пусть есть барьер меж нами, всё ж любя, Как и тогда, когда мы вместе были.
Скажите Анни, дочери, — она
Совсем как мать, — что мой последний вздох
Я испустил, ее благословляя.
Благословил и сына я пред смертью. Благословил я также и Филиппа, —
Всегда нам одного добра желал он.
Если, живым меня не помня, мертвым Увидеть дети захотят, пусть придут,
Им я — отец; она ж пусть не приходит,
Мой мертвый лик лишит ее покоя.
Итак, один остался кровный мне,
Который в мире том меня обнимет;
Вот прядь волос его, — она дала мне,
И я хранил ее все эти годы И думал в гроб с собою унести,
Но передумал, — ведь в краю блаженства Его увижу я; когда умру,
Отдайте ей, ее утешит это;
И сверх того послужит знаком ей,
Что Энох — я».


178
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Он кончил; Мирьям Лейн Так всё многоречиво обещала,
Что он еще раз поднял к ней глаза,
Всё повторил, и Мирьям Лейн еще раз Пообещала.
А на третью ночь,
Когда дремал недвижно-бледный Энох, И Мирьям, бодрствуя, дремала тут же, Такой донесся с моря гул прибойный, Что по всей гавани в домах звенело. Проснулся, сел, и руки вдаль простер,
И громко закричал он: «Парус! Парус! Спасен!» — упал и навсегда умолк.
Так эта славная душа ушла.
Когда его на кладбище несли,
Порт не видал торжественней обряда.


ФРАГМЕНТЫ
ПОЭМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
ПРИНЦЕССА
Смесь
Мы шли под вечер вдоль межи, Колосья спелые срывая;
Но что-то сердце обожгло,
Мы стали спорить резко, зло —
И вдруг опомнились, рыдая.
О, эти ссоры меж родных,
Когда, обидой закипая,
Бог знает что наговоришь —
И вдруг опомнишься, рыдая.
И мы пришли туда, где спит Малютка наша дорогая Под серым холмиком земли, Заросшим холмиком земли —
И обнялись, рыдая.


180
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Вдоль нив мы шли — жена и я, Колосья наливались,
Вдруг спор случился, как в бреду, Но мы, тотчас уняв вражду,
В слезах поцеловались.
Благословен такой разлад!
Он гонит скуку злую И вновь дает любви расти Из слез и поцелуев.
И там, где наш ребенок спит,
Мы долго оставались И над могилкою его,
Там, над могилкою его
В слезах мы целовались.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Тихо и нежно издалека,
Западный ветер, повей!
И возврати издалека
Милого к нам поскорей.
Не разбудив урагана в пути,
Над озаренной пучиной лети Лунного света быстрей!
Видишь — в спаленке спит мой маленький, спит.
Тихо и нежно спи-засыпай,
Глазки покрепче закрой —


Дополнения. IL Фрагменты поэм А. Теннисона. ПРИНЦЕССА
181
Спи безмятежно, баюшки-бай: Матушка рядом с тобой. Дремлет луна в золотых небесах, Папин кораблик на всех парусах Мчится к сыночку домой.
Спи, мой маленький, в тихой спаленке, спи.
«ТРУБИ, РОЖОК, ТРУБИ!..»
На стены замка лег закат,
Над ними горы в яркой сини;
Блистая, скачет водопад,
Лучится озеро в долине.
Труби, рожок, труби! Пусть эхо, улетая,
Кружит среди вершин — витая, тая, тая...
Прислушайтесь! Из-за реки Так ясно и неумолимо
Звучат эльфийские рожки
И тают, словно струйки дыма.
Труби, рожок, труби! Таинственно-простая
Мелодия, лети — витая, тая, тая...
Любимая! Умолкнет шум
Военных труб и флейт пастушьих;
Но эхо наших смертных дум
Пробудит отклик в новых душах.
Труби, рожок, труби! Пусть эхо, улетая,
Кружит среди вершин — витая, тая, тая...


182
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
СЛЕЗЫ
О слезы бесполезные, зачем Вы снова приливаете к глазам Со дна души, из тайных родников,
Когда гляжу на тучные поля И вспоминаю канувшие дни?
Отрадны, как заря на парусах,
Везущих нам друзей издалека,
Печальны, как далекие огни Навеки уходящих кораблей, Невозвратимые былые дни.
Печальны и таинственны, как свист Каких-то птах, проснувшихся в саду,
Для умирающего, что глядит В светлеющее медленно окно, Непостижимые былые дни.
Безумны, как загробный поцелуй,
Как безнадежное желанье губ,
Цветущих не про нас, — горьки как страсть, Обида, боль и первая любовь, —
О, смерть при жизни, канувшие дни!
В чем, в чем причина этих странных слез? Они, высокой скорбью рождены,
Идут из сердца, застилают взор,


Дополнения. II. Фрагменты поэм А. Теннисона. ПРИНЦЕССА
183
Когда смотрю на ширь осенних нив И думаю про канувшие дни.
Свежее первого луча, что пал На парус, приносящий к нам друзей, Грустней луча, который обагрил Всё милое, идущее ко дну,
Грустны и свежи канувшие дни.
Грустны и странны, как в предсмертный час Хор полусонных птиц перед зарей,
Когда глазам тускнеющим окно Квадратом, всё светая, предстает,
Грустны и странны канувшие дни.
Вы дороги, как память милых уст Усопшему, лобзаний слаще вы Придуманных, бездонны, как любовь,
Как первая любовь, как совесть, злы,
О, Смерть средь Жизни, канувшие дни.
Пустые слезы, слезы, что сулит Приход ваш из священнейших глубин? Вскипая в сердце, льнете вы к очам, Смотрящим на осенние поля,
Но зрящим дни, которых больше нет.
Свежи, как утра первый белый луч На парусе родного корабля,


184
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Горьки, как винный цвет второй зари,
В которой он навеки потонул;
Свежи, горьки — те дни, которых нет.
Горьки и странны — так перед зарей Тому, кто умирает, ранит слух Из темноты растущего окна Писк предрассветный полусонных птиц; Горьки и странны дни, которых нет.
Как поцелуи той, что умерла,
И слаще тех, что рождены мечтой Неразделенной и святой любви;
О, глубже, чем раскаянье любви;
Смерть в Жизни, дни, которых больше нет.
Не спрашивай; луна взманит волну,
Иль облака под ветром примут вид Каких-то замков или пирамид;
Я этих пылких взоров не верну:
Не спрашивай меня.
Ты хочешь знать, что я тебе скажу?
Мне скучны эти лепеты любви;
И все-таки — не умирай, живи! Признаться ли? — я за тебя дрожу:
Не спрашивай меня.
Не спрашивай, мой друг: твоя судьба
Мою судьбу, как нить, переплела;


Дополнения. II. Фрагменты поэмА. Теннисона. ПРИНЦЕССА
185
Против теченья тщетно я плыла. О мой любимый, как душа слаба!
Не спрашивай меня.
«Сойди, о дева, с перевала вниз!
Какая тебе радость, — пел Пастух, —
В сверкании и холоде высот?
Остерегись так близко к небесам
Мерцать звездой меж скал, скользить, как луч,
У расщепленной молнией сосны.
Спустись в долину, где Любовь живет,
Любовь найдешь ты только здесь, внизу,
У жаркого огня — или в полях,
В обнимку с Урожаем молодым,
Или меж бочек с пурпурным вином,
Или в саду гоняющей лисят;1 Ей скучен серебристорогий лик,
Гримаса бледной смерти ей страшна.
Любви не сыщешь между диких скал И ледников, сползающих с горы В ущелье, вместе с грудами камней,
Чтоб хлынуть пенистым потоком вниз.
Сойди же за танцующей водой В долину; пусть плешивые орлы Кричат вверху и между страшных круч Дымятся брызги тысяч мелких струй,
Как попусту растраченных надежд.
Так не губи себя; спеши сюда!
Долина ждет тебя, лазурный дым Восходит в воздух, детвора кричит;


186
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
И твой пастух играет на рожке
Так нежно, что лишь голос твой нежней;
Звенят в лугах бессчетные ручьи,
И стонут горлицы среди ветвей,
И пчелы медоносные жужжат».
Лепесток уснул багровый, белый спит,
Не колышется в аллее кипарис.
Спит пурпурного фонтана золотой плавник, Светлячок сверкнул во мраке: ты не спи, проснись.
Призраком молочно-белый проплывет павлин, Птица-тайна в черном парке призраком дрожит.
А земля лежит Данаей перед взором звезд1,
Так и мне открыто сердце до конца твое.
Метеор скользит беззвучно — в небе борозда.
Так твои мечты сияют и в моей душе.
Лилия, благоухая, к озеру прильнет. —
Так прильни ко мне, любимый, растворись во мне.


IN MEMORIAM
ПРОЛОГ
1
Сын Бога, Мощь, Любовь и Свет,
Слепым нам, как Тебя узнать? Лишь верой можем то обнять, Где мер и доказательств нет.
2
Ты твердью полнить пустоту;
Ты каждой ведаешь судьбой; Всяк череп, созданный Тобой,
К Тебе же ляжет под пяту.
3
Но Ты не бросишь нас в пыли:
Мы верим — не затем нам дал Ты разум, чтоб он прахом стал; Создавший нас — Ты справедлив!


Всяк череп, созданный Тобой, К Тебе же ляжет под пяту.


Дополнения. II. Фрагменты поэм А. Теннисона. EN MEMORIAM
189
4
Ты Бог людей, их суть и власть,
Свобода в них, но дай же нить — Как нашу волю применить,
Чтобы с Твоей она слилась?
5
Твой луч нас выхватил из тьмы,
Но мы лишь блики на воде.
Лишь искорки Твоих идей На миг влетают нам в умы.
6
Мы верим. Мы не можем знать.
Есть видимым вещам предел. Лишь то, что Ты открыть хотел, Способен разум наш понять.
7
Пусть знание Твое растет,
И с ним — благоговение в нас;
Ума и духа слитный глас Пусть вновь в гармонию придет,
8
Но будет шире; и прости
Наш смех, в котором только страх Миров, погруженных во мрак;
Им помоги Твой свет нести!
9
Прости грехов моих позор,
Не отличимых от заслуг,
Добром и злом наш замкнут круг, А Ты над ним возносишь взор.


190
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
10
И эту мне печаль прости
О друге, что к Тебе ушел;
В Твоей любви он жив душой, Нежней которой — не найти.
11
Прости и стон души моей:
В смятенной юности она Была нередко смущена, Прости — и дай же мудрость ей.
I
Я знал: арфист блаженный прав,
Пропевший дивным языком, Что мы душой своей растем, Гробницу прошлого поправ.
Но кто узнает наперед,
Ткань времени прорвав рукой, Чем боль смирится и какой От наших слез набухнет плод?
Любовь, со Скорбью на руках
Спасайся! Пусть чернеет дверь! Отрадней пить вино потерь, Вздымая в смертной пляске прах,


Дополнения. II. Фрагменты поэм А. Теннисона. IN MEMORIAM
191
Чем дать заносчивым Часам
Спросить у сердца моего:
«Вот он любил — и что с того? Всё потерял и стерся сам».
II
Ты, старый тис, касаясь плит,
Читаешь мертвых имена,
И каждый череп в черных снах Венком корней твоих увит.
Меняется покров полей,
Приплодом полнятся стада — Людские краткие года Бьет маятник твоих ветвей.


192
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Играет солнце вдоль жнивья —
Ты неизменен, старый тис,
Не отвлекаясь, смотрит вниз Тень вековечная твоя.
Тяжелый тис, когда порой
Твой мрачный взгляд встречаю я, Мне кажется, что кровь моя Струится под твоей корой.
III 	[а]
Печаль, ты мой жестокий друг.
Ты, жрица Смерти в крипте серой, Дыша то ладаном, то серой,
Какую ложь прошепчешь вдруг?
Ты шепчешь: «Звезд слепой разгон Плетет серебряную сеть,
Крик тверди будет в ней висеть И Солнца гаснущего стон.
Природа, музыки фантом,
Ты, слабый дубль моей души, Пустые руки покажи Собранию бесплотных форм!»


4
Ил. 1
Альфред Теннисон в возрасте 15 лет Худ. не установлен 1824 г.


Ил. 2
Ил.З
Джордж Клейтон Теннисон, отец поэта Худ. Дж. Харрисон (?)
Нач. XIX в.
Элизабет Теннисон (урожд. Фитч) мать поэта Худ. не установлен Нач. XIX в.
Ил. 4
Ил. 5
Джордж Теннисон, дед поэта Худ. сэр Т. Лоуренс Нач. XIX в.
Чарлз Теннисон, дядя поэта Худ. Дж. Харрисон Нач. XIX в.


Ил. 6
Дом Теннисонов в Сомерсби Худ. У.-Э.-Ф. Бриттен 1901 г.


Ил. 7, 8
Дом Теннисонов в Сомерсби Современные фотографии


Ил. 9
Церковь в Сомерсби, где служил Джордж Клейтон Теннисон Современная фотография


Ил. 10
Артур Хэллам в школьную пору Худ. не установлен
Гравюра с фотографии 1820-х годов


Ил. 11
Артур Хэллам Худ. Анна Селлвуд (?) 1830 г.
Ил. 12
Артур Хэллам Худ.Дж. Спеддинг 1830 г.
Ил. 13
Тринити-колледж в Кембридже. Фото кон. XIX в.


Ил. 14
Дом № 67 по Уимпол-стрит в Лондоне Современная фотография


Ил. 15
Генри Хэллам, отец Артура Худ. Т. Филлипс До 1845 г.
Ил. 16
Генри Хэллам Худ. не установлен Опубл. 1867 г.
Ил. 17
Генри Хэллам за утренним чаем Худ. Д. Маклиз Опубл. 1898 г.


Ил. 18
Письмо Артура Хэллама к Эмилии Теннисон от 7 июня 1831 г.


Ил. 19
Церковь Св. Андрея в Кливдоне, близ кладбища, где был похоронен Артур Современная фотография
Ил. 20
Церковь Св. Андрея в Кливдоне Худ. не установлен Опубл. 1899 г.


Ил. 21
Мемориальные плиты Артура Хэллама и его отца, Генри Хэллама, на стене церкви в Кливдоне Худ. не установлен Втор. пол. XIX в.


Ил. 22
Альфред Теннисон Худ. Анна Селлвуд (?)
1830 г- Ил. 23
Роза Бэринг Худ. Р. Бакнер 1830-е годы
Ил. 24
Хэррингтон-холл, родовое гнездо Бэрингов. Фото кон. XIX — нач. XX в.
В этом доме в 1832 г. Теннисон познакомился с Розой Бэринг.


Ил. 25
Альфред Теннисон в возрасте примерно 30 лет Худ. С. Лоуренс Ок. 1840 г.
Ил. 26
Эмили Сара Селлвуд, будущая жена поэта Худ. не установлен Ок. 1837 г.
Ил. 27
Особняк Хорнкасл, родной дом Эмили Селлвуд Худ. не установлен XIX в.


Ил. 28
Теннисон за чтением (вид сзади) Худ. Э. Фицджеральд 1835 г.
Ил. 30
Автопортреты Альфреда Теннисона. 1830-е годы
Ил. 29
Теннисон за чтением Худ.Дж. Спеддинг Апрель 1835 г.


Ил. 31
Альфред Теннисон Худ. Р. Дойл Январь 1856 г.
Ил. 32
Альфред Теннисон читает поэму «Мод» Худ. Д.-Г. Россетти 27 сентября 1855 г.
Ил. 33
Альфред Теннисон со своим сыном Хэлламом {наруках отца), а также промышленник Дж.-Г. Маршалл с женой Мэри и дочерью Джулией Фотограф не установлен 28 сентября 1857 г.


Ил. 34
Портреты Альфреда Теннисона Худ. не установлены 1850-е годы


Ил. 35
Чейпел-хаус.
Фото кон. XIX — нам. XX в.
Новобрачные Эмили и Альфред Теннисон проживали здесь в 1851—1852 гг.
Ил. 36 Чейпел-хаус Современная фотография


Ил. 37
Эмили Теннисон (урожд. Селлвуд) Худ.Дж.-Фр. Уоттс 1862 г.
Ил. 38
Эмили Теннисон (урожд. Селлвуд). Фото 1863 г.
Ил. 39
Имение Фаррингфорд.
Фото 1894 г.


Ил. 40
Хэллам и Лайонел Теннисоны Фотограф Р. Саути 1857 г.
Ил. 41
Хэллам и Лайонел Теннисоны Фотограф Л. Кэрролл 1857 г.
Ил. 42
Хэллам и Лайонел Теннисоны Фотограф О.-Г. Рейландер Ок. 1862 г.


Ил. 43
Альфред Теннисон
с женой и детьми в имении Фаррингфорд Фотограф О.-Г. Рейландер Ок. 1862 г.


Ил. 44
Альфред Теннисон Худ. не установлен 1864 г.


Ил. 45
Альфред Теннисон Худ. У.-Б. Гарднер Ок. 1870 г.
Ил. 46
Альфред Теннисон в испанской шляпе Худ. не установлен Между 1879 и 1883 гг.
Ил. 47
Имение Алдуорт Архитектор Дж. Ноулс Гравюра 1874 г.
Летняя резиденция семейства Теннисонов с 1869 г.


Ил. 48
Имение Алдуорт Худ. не установлен 1874 г.
Ил. 49
Имение Алдуорт Современная фотография


Титульные листы изданий Альфреда Теннисона
Ил. 50
«Стихотворения двух братьев». 1827 г.
Ил. 51
«Английские идиллии» (миниатюрное издание). Ок. 1900 г.
Ил. 52
«Принцесса»
(массовое благотворительное издание). 1897 г.
Ил. 53
«Леди Шалотт»
(с иллюстрациями У. Холмана Ханта). 1905 г.


Ил. 54
Имение Фаррингфорд Худ. Э. Лир 15 октября 1864 г.
Ил. 55
Письмо Эдварда Лира к Альфреду Теннисону
от 8 сентября 1885 г.


Ил.. 56
«И дремлет мягкий свет в долине...» Худ. Э. Лир Опубл. 1885 г.
К поэме «In Memoriam» (фрагмент XI)
Ил. 57
«Далекий бастион в огне...»
Худ. Э. Лир Опубл. 1885 г.
К поэме «In Memoriam» (фрагмент XV)


Ил. 58
Теннисон со своим псом Доном в рабочем кабинете Худ. не установлен 1884 г.
Ил. 59
Летний домик, в котором Теннисон написал поэму «Энох Арден Худ. У.-Б. Гарднер 1884 г.


Ил. 60
Окна рабочего кабинета Альфреда Теннисона в имении Фаррингфорд Худ. У.-Б. Гарднер Кон. XIX в.
Ил. 61
Рабочий кабинет Альфреда Теннисона в имении Фаррингфорд Худ. У.-Б. Гарднер Кон. XIX в.


Ил. 62
Ил. 63
Альфред Теннисон Фотограф Г.-Р. Баррод 1888 г.
Альфред Теннисон Фотограф Г. -Р. Баррод 1888 г.
Ил. 64
Ил. 65
Теннисон с супругой и сыном Хэлламом Фотограф не установлен Кон. 1880-х годов
Хэллам Теннисон Фотограф А. Бассано 1896 г.


Ил. 66
Альфред Теннисон Худ.Дж.-Фр. Уоттс 1890 г.


Ил. 67
Альфред Теннисон на смертном одре Худ. С. Бегг 1892 г.
Ил. 68
Памятник Теннисону в часовне Тринити-колледжа Скульптор сэр У.-Х. Торпикрофт 1909 г.
Ил. 69
Памятник Теннисону близ кафедрального собора в Линкольне Скульптор Дж.-Фр. Уоттс 1903 г., открыт в 1905 г.


Дополнения. II. Фрагменты поэм А. Теннисона. IN MEMORIAM
193
Но друг ли мне моя печаль?
Слепой фрагмент природных благ? Иль черной крови черный флаг,
На створках разума печать?
Печаль, как нравом ты крута!
В храм Смерти жрицей входишь ты, От лжи медовой так желты Твои прегорькие уста!
«У звезд, — бормочешь ты, — нет глаз,
А небо — сети синий шелк,
Глас вопиющего не смолк И солнце ропщет в смертный час.
Природа, дух ее благой,
Поток созвучий золотых —
Всего лишь эхо слов моих,
Фангом с протянутой рукой».
Тебя, ведь ты слепа сама,
Приму ль, благословив петлю,
Иль, точно беса, раздавлю У двери высшего ума?


194
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
IV
Приходит Сон, я рад отдать Ему способности души.
Ты, воля, полночи служи —
А сердцу и во сне страдать.
Ах, сердце, шхуна без руля!
Куда несет нас бриз ночной?
Ты спрашиваешь: «Что со мной? Я бьюсь, рыдая и боля».
Да, что-то потеряло ты.
От горя, словно от мороза, Снежинками вдруг стали слезы — Разбейся в брызги пустоты!
Всю ночь роятся без преград
Бед неизвестных злые лица,
А утром воля пробудится, Кричит: «Не будь рабом утрат!»
Я иногда почти стыжусь,
Что, доверяя скорбь словам, Кривым Природы зеркалам, Лжецом невольным окажусь.


Дополнения. II. Фрагменты поэм А. Теннисона. IN MEMORIAM
195
Но неспокойная душа
Творит размеренную речь, Пытаясь слогом боль отвлечь, Как опиатами дыша.
Слова, как из крапивы ткань,
Помогут холод пережить,
Но суть печали обнажить Откажется глагола грань.
Нельзя, отчасти не греша,
Скорбь словом выразить сполна, В Природе так полувидна И полуспрятана Душа.
Надрывы сердца и ума
Уймет размеренный язык,
К его лекарству я привык, Рифмованная боль нема.
Как траур, я надел слова,
Чтоб застудил меня мороз И лик тоски, в размывах слез, Стал абрисом, без существа.


196
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
V[b]
Порой мне кажется: грешно
Писаньем горе умножать — Как будто полуобнажать, Что прикровенным быть должно.
И если сызнова пишу,
То лишь затем, что я таким Занятьем истово тупым,
Как опиумом, боль глушу.
И, чтобы спрятать скорбь свою И холод жизни обмануть,
В дерюгу слов укутав грудь, Я здесь, как чучело, стою.
VI
Мне пишут: «Есть еще друзья,
А смерть — живущим общий крест» — Мякина тертых общих мест,
А зерен в ней не вижу я.
Всеобщность горя не могла
Мое уменьшить — нет, оно Ко всем сердцам подключено,
До коих злая весть дошла.


Дополнения. II. Фрагменты поэм А. Теннисона. IN MEMORIAM
197
Отец красавца, крепкий эль
Ты за здоровье сына пьешь — И вдруг за кубком узнаешь Про смертную его дуэль.
Мать, молишься, чтоб к берегам
Родным вернулся твой матрос, А он давно в кораллы врос,
С ядром, привязанным к ногам.
Предчувствий не имели вы,
Как я, когда ему писал,
И думал, правильно ль сказал Мысль, что коснулась головы;
И скоро ждал его домой,
Пойти встречать его хотел,
На море из окна глядел —
«Ну, день-другой, и он со мной!»
Голубка, ангел бедный мой,
Как мил в предчувствии любви Там, в зеркале, твой визави, — Ты нравишься себе самой!
Здесь гостя дорогого ждут:
В гостиной разожгли камин;
На платье ленточек кармин,
А к шляпке розы подойдут —


Ты к зеркалам опять бежишь: Еще один, последний, штрих...


Дополнения. II. Фрагменты поэм А. Теннисона. IN MEMORIAM
199
«Он вечером увидит их!» —
От мысли той румяней лишь Ты к зеркалам опять бежишь: Еще один, последний, штрих...
Но в этот миг проклятье пасть На друга твоего должно: Печальный выбор — моря дно Иль замертво с коня упасть!
УП[а]
У дома темного стою.
Всё глуше воздух, всё сырей. Как сердце билось у дверей, Пока я руку ждал твою!
Руки той больше не пожать.
Не сплю я ночью с давних пор И на рассвете, словно вор, Крадусь к твоей двери опять.
Тебя здесь нет. Есть беготня И разговоры ни о чем,
Пока под бисерным дождем Встает безликий призрак дня.


200
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
VII 	[6]
Дом пуст. К чему мне тут стоять И у порога ждать теперь,
Где, прежде чем ударить в дверь, Я сердце должен был унять?
Укор вины, укол тоски;
Взгляни — я не могу уснуть, Бреду в предутреннюю муть Вновь ощутить тепло руки,
Которой нет... Тебя здесь нет!
Но снова слышен скрип забот,
И в мокрой, серой мгле ползет, Как привидение, рассвет.
VIII
Влюбленный, весь горя огнем,
Спешит к избраннице своей, Звонит и слышит у дверей, Что та покинула свой дом.
Всё рухнуло, волшебный свет
Из комнат полностью пропал, Темнеет дом, чернеет зал,
И радости там прежней нет.


Дополнения. IL Фрагменты поэм А. Теннисона. IN MEMORIAM 201
Так я хожу, душой скорбя,
Где хаживали мы вдвоем. Поляна, комната, твой дом — Всё сумрачно, где нет тебя.
Влюбленный бродит допоздна
И видит: ветром и дождем Цветок истрепан. Как о нем Всегда заботилась она!
Что ж, сердце, ныне твой черед.
Истек недолгой дружбы срок, И лишь поэзии цветок, Совсем заброшенный, растет.
Ты жил, мой друг, его любя,
Так пусть на холмике твоем Он поцветет, а уж потом Навек увянет, близ тебя.


202
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
XI
Как тихо, Господи, вокруг!
Такая тишь среди полян, Что, если падает каштан, Слой листьев поглощает звук.
Тишь в поле. Зябкою росой
Калины каждый лист омыт; И паутину золотит Зари осенней луч косой.
Тишь в воздухе, ни ветерка;
Недвижный лес день ото дня Пустей. И в сердце у меня Покой и мертвая тоска.
Тишь, как туман, у ног течет,
Равнина дышит тишиной И хочет слиться с пеленой Холодных мутно-серых вод.
Над океаном — тихий бриз;
И в той груди навек покой, Которую лишь вал морской Колышет мерно вверх и вниз.


Дополнения. И. Фрагменты поэм А. Теннисона. IN MEMORIAM 203
XV
Сегодня ветер поднялся
И к ночи перешел на вой, Бросаясь желтою листвой, Грачей и галок унося,
Ломает лес, рябит канал.
Упав меж двух разъятых туч, Косой, последний, солнца луч На миг из мира ночь изгнал.
Идеей занят праздный ум:
Вдоль вязкой плоскости стекла, Что мир собою обняла, Движенья наших тел и дум
Расходятся волнообразно.
Вот мысль — но я боюсь, что ей Умножу мертвый стук ветвей; А лишь замешкается разум
И даст той мысли отступить —
Так беспокойна станет боль, Что облака прольет собой,
В попытке детской их любить —
Две тучи, сомкнутые снова
В один нависший бастион; Пожаром опоясан он Над ветхостью жилья земного.


Сегодня ветер поднялся И к ночи перешел на вой...


Дополнения. II. Фрагменты поэм А. Теннисона. IN MEMORIAM 205
XXII
Мы шли как братья тем путем,
Что вел нас, радостен и чист — Цветет ли луг иль вянет лист, — Четыре года день за днем.
Наш путь благословляли мы,
Вдвоем любой сезон любя,
И щедро тешили себя Дарами лета и зимы.
Шел пятый год, как пятый день;
На повороте за холмом,
Не постижимая умом,
Страшась людей, сидела Тень.


206
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Боясь товарищеских уз,
Тень, на тебя накинув плащ (Так жертву кутает палач), Расторгла нежный наш союз.
Пропали на закате дня -
Вас не догнать, хоть я спешу; И новый поворот слежу,
Где Тень сидит и ждет меня.
XXIV
Но было ль это? Прав ли я?
Сиял ли вечный чистый день?
Нет — ночь свою привносит тень В рассвет и в полдень бытия.
Где было 6 только благо, там
Давно расцвел бы Божий Рай — Для смертных запредельный край С тех пор, как согрешил Адам.
Не тяготы ли наших дней
Так сглаживают прошлый путь, Так древнюю лелеют суть —
По мнимому контрасту с ней?


Дополнения. И. Фрагменты поэм А. Теннисона. IN MEMORIAM
207
Иль с удаленьем от Земли
Растет очарованье звезд,
Но, возведя к ним тщетный мост, Мы б совершенства не нашли?
XXV
Я знаю: Жизни колея
Всё та же — пыль да скрип телеги, Подъемы, спуски и ночлеги Да ноша тяжкая моя.
Не жалуясь — «Останови!» —
Летел я голубем почтовым, Бороться с бурями готовым, Поддержанный крылом Любви.
Летел, ни капли не устав,
Поскольку знал: мой груз отважно Несла Любовь, разъяв поклажу И долю другу передав.


Теперь один. Пылит дорога...


Дополнения. II. Фрагменты поэм А. Теннисона. IN MEMORIAM 209
XXVI
Теперь один. Пылит дорога.
Иду — мне надо доказать:
Не может Время навязать Любви зависимость от срока.
Но если Он, держа в руке
Вещей единство и разъятость, Дела людей, грехи и святость, И все их башни на песке,
Увидит (нет, Он знал всегда,
Что будет так): Любовь ушла, И жизнь без жизни потекла, Не кровь, а мертвая вода —
Случись такое, в тот же день,
Бесформенным плащом ее Накрыв презрение мое,
Пусть прозвенит ключами Тень!
XXVII
Нет липкой зависти во мне
К манящей светской суете,
К мельканью крыльев в пустоте И к жизни в клетке на окне.


210
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Я не завидую зверью,
Присвоившему право казни,
Без совести и без боязни Не верящему в казнь свою.
Нет зависти во мне к умам,
Смеющимся при слове «долг», Лишь в праздной жизни зная толк, Гниющим по своим домам.
Готов я клясться на крови
И в бездне горя повторять —
Да, лучше друга потерять,
Чем вовсе не узнать любви!
XXVIII
Безлунной ночи немота,
Лишь перезвон колоколов С окрестных четырех холмов — Мир ждет рождения Христа.
Четыре храма радость льют
Над крышами людских селений; Вблизи и где-то в отдаленье Надежды отзвуки встают.
Колокола поют во мгле,
Что все утешены мы будем —


Дополнения. II. Фрагменты поэм А. Теннисона. IN MEMORIAM
211
Мир и добро всем добрым людям, Добро и мир всем на земле!
Я спал и просыпался с болью
Весь этот год. Почти желал,
Чтоб жизнь иссякла, и не ждал Весть Рождества услышать боле.
Но святочным колоколам
Унять подвластно дух смятенный, Как в детстве, влив в родные стены Печаль и радость пополам.
XXXII
В ее глазах молитв сиянье,
Безмолвный трепет двух лампад; Здесь, перед ней спасенный брат И тот — Спаситель, Упованье
И Жизнь сама! С любовью взгляд Ее скользит с фигуры брата К Тому, Чья милость и награда Блаженство сирому сулят.
Упав к натруженным стопам,
Их моет нардом и слезами И отирает волосами,
Давая пищу злым умам.


212
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Защищены в духовных битвах
Любовью высшей, отрешенной, Благословенны трижды жены, Мир искупившие в молитвах!
XL
Забудем вдовий антураж,
Представь: в минуты роковые Дух словно девушка — впервые Ее коснулся флердоранж.


И там, не ведая сомненья, Растет бессмертия цветок.


214
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Она, приняв благословенья,
Встает с колен, готова в путь;
В глазах весна, и лишь чуть-чуть Блестят снежинки сожаленья.
Отец не поддается грусти,
Тайком слезинку вытрет мать, Дочь будут долго обнимать И в новую любовь отпустят.
Теперь в кругу ее забот —
Растить, учить преодоленью, Чтоб люди в новом поколенье Могли пройти на шаг вперед.
Небесных сил нисходит ток
В ее смиренное служенье,
И там, не ведая сомненья,
Растет бессмертия цветок.
Ах, в представлении таком
Есть уязвимейшее место:
Едва надумает невеста —
Так и заедет в отчий дом;
Дитя растет, всегда новы
Рассказы о счастливой доле,
И кто скучал по ней всех боле, Признает правоту судьбы.
Не так расстались мы. Готов
Ты ждать зимы моей? Бог весть. Я все тропинки знаю здесь,
Но нет на них твоих следов.


Дополнения. II. Фрагменты поэм А. Теннисона. Ш MEMORIAM 215
ХЫ
Твой дух перед фатальным сроком Парил всё выше, всё скорей Меж отсветами алтарей,
Меж молниями ненароком, —
И был мне внятен, но теперь
Ты странен стал. Ни шагу ближе К тебе нельзя. Тебя не вижу И этим мучаюсь, поверь.
Пусть глупость (суть мечты любой) — На крылья воли опершись, Опережая свет и жизнь,
Душой в касание с тобой
Войти! В моей природе нет
Назойливого страха смерти — Зияющих провалов тверди, Бездонных ям, забытых бед —
Но в час, когда в болотной мари Закаты бродят наугад,
Встречать сомненья я не рад, Мне шепчущие, как в кошмаре,
Что хода нет в твой мир чудес,
Что зря спешу тебе вослед, Поверх эонов прошлых лет Ссыпая будущего вес.


216
Альфред Теннисон. EN MEMORIAM
XUII
Но если Сон и Смерть — одно,
И души, словно семена, Разбудит новая весна,
То сколько зим — не всё ль равно?
Припомнит каждое зерно
Соцветия и формы тела,
Времен и местностей пределы, Где вновь цвести оно должно,
И не теряет ничего
Тогда бессмертный человек:
Из жизни в жизнь, из века в век Всё тот же сад вокруг него
С начала мира; и тогда,
Любовь, верховный жрец души, Магический катрен сложи И друга приведи сюда!
L
Будь здесь, когда несветел я,
Бескровен, хладен, в сердце грязь, И нервы рвутся, оплетясь Вкруг шестеренок Бытия.


Дополнения. II. Фрагменты поэм А. Теннисона. IN MEMORIAM 217
Будь здесь, когда мой светлый дом
Предательством любви пропах, Безумец-Век взметает прах И Жизнь, как Гнев, плюет огнем.
Будь здесь, когда лишь тлен везде И люди стайкой мошкары Плодятся, жалят до поры И тихо мрут в своем гнезде.
Будь здесь, когда уж силы нет
Жужжать со всеми наравне,
И в бездне лет, на самом дне, Навеки гаснет всякий свет.
LIV
О да, когда-нибудь потом
Всё зло мирское, кровь и грязь, Каким-то чудом истребясь,
Мы верим, кончится добром.
У каждого — свой верный шанс;
Ничто не канет в никуда,
Как карта лишняя, когда Господь закончит Свой пасьянс.


218
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Есть цель, не видимая нам:
Самосожженье мотылька И корчи в глине червяка, Разрезанного пополам —
Всё не напрасно: там, вдали,
Где нет зимы и темноты (Так мнится мне), для нас цветы Неведомые расцвели...
Но кто я, в сущности, такой?
Ребенок, плачущий впотьмах,
Не зная, как унять свой страх В кромешной темноте ночной.
LXI
Если вторично ты рожден —
Под знаком знания иного, Но образом цветка земного В круг мудрецов сопровожден, —


Дополнения. II. Фрагменты поэм А. Теннисона. IN MEMORIAM 219
Взгляни же вниз, во мглу долины,
Где, теребя холодный мрак,
Мой дух растет, как чахлый мак, Карминный плеск в тумане сплина.
Взгляни вдоль пристани времен, —
Там я в тебе нашел кумира; Любовь и под пером Шекспира Не знала ласковей имен.
LXII
А если что не так со мной
И час неловкости настанет, — Любовь уйдет и сказкой станет, Легендой, ложью, стариной;
И ты оставишь на пути
Мое нечаянное сердце,
По слабости единоверца Мешающее в храм войти.
Привязанность ко мне умрет,
И ум твой, первый среди равных, Моих мечтаний суеславных Воспоминание сотрет.


220
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
LXIV
Взгляни, представь — вот человек
Рожден в деревне, в бедном доме, Но одарен для лучшей доли И смог найти свой путь наверх.
Он принял вызов злого рока,
Судьбу свою переменил, Трудился, не жалея сил,
И ширилась его дорога
Под хор льстецов со всех сторон;
Росла известность, шли заказы, И королевские указы Ему писать доверил трон.
Велик обзор, ступени круче,
Талант и труд берут вершины —


Дополнения. И. Фрагменты поэм А. Теннисона. IN MEMORIAM 221
Ход государственной машины Его усердию поручен;
Но в час, когда заря златится
В бессонных зеркалах дворца,
Он вспомнит бедный дом отца, Судьбы первоначальной лица,
Поля родные, лес, ручей
И друга вдохновений ранних,
С которым дотемна играли Всё в канцлеров да королей;
А тот, надел свой бороня,
Вдруг шаг замедлит поневоле:
«Мой старый друг теперь в фаворе, При власти. Помнит ли меня?»
LXVn
Когда луна на полог мне
Прольет свой луч, я знаю: он У моря, там, где тих твой сон, Сияньем вспыхнул на стене.
Твой мрамор выступил на свет, Серебряный пожар луны Крадется тихо вдоль стены, Вдоль имени и чисел лет.


222
Альфред Теннисон. Ш MEMORIAM
Но вот — он уплывает прочь,
Как луч на пологе моем. Усталый, я забудусь сном,
Пока рассвет не сменит ночь.
Тогда, я знаю, развита
Над морем искристая шаль,
А в церкви, там, где спит печаль, Как призрак, светится плита.
LXXII
Ты здесь, рассвет? Твои ветра
Качают сумрак вдоль аллей, Ломают сучья тополей И злобно вертят флюгера.


Дополнения. II. Фрагменты поэм А. Теннисона. IN MEMORIAM 223
Твой тусклый день напомнит тот,
Когда, приняв зловещий шквал,
Мне тёрн чело короновал,
Скрыв всё, что на земле цветет.
И вестью, тягостной уму,
Дождь напитав, как солью слез,
Ты отравил бутоны роз И маргариток бахрому.
Ты можешь притвориться светом,
Шептать, что вслед идет покой, Играть за шахматной доской Полей, обманутых просветом,
День, дом дождей, довольно лжи!
Ты весь пропитан преступленьем, Сгубившим лучший дар Творенья, — Взлетай и вороном кружи!
Нахмурь же брови облаков,
Просыпанные звездным светом, Пусть тополя поспорят с ветром, Стога сметающим с лугов!
На юг, на полдень поверни,
Вверх — до бесславного зенита, Безумной нотой прозвени там И в скалах стыд свой схорони!


224
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
LXXVI
Я воспарю на крыльях грез
По граням световой игры Туда, где на конце иглы Приют для ангелов и звезд.
Предвиденье приотворю
Грядущим безднам — вверх и вниз: Переживет замшелый тис Немую песенку твою.
К заре планету вечный звук
Влечет, как утлую ладью,
А песню тихую твою Переживут и лес, и луг.
Едва на дубе обновится
Листва в пятидесятый раз,
А уж истлел гербарий фраз И с юга не вернулись птицы.


Дополнения. II. Фрагменты поэм А. Теннисона. IN MEMORIAM
225
LXXX
Когда бы, вьшеряя срок,
Святая Смерть долги простила И милостиво посетила Не Артура, а мой порог,
Пригоршней пыли бы накрыла
Глаза, не ведавшие слез, —
На этом повороте грез Каким бы горе друга было?
Глубоким, как любовь и мысль,
Но кротким, мудрым, в мире с Богом; С надеждой и в смиренье строгом Мой друг обрел бы новый смысл.
Он горе обратил бы в пользу, —
Из гроба подает пример Освобожденья от химер Сомнений и упреков поздних.
LXXXII
На Смерть я не сержусь без меры За то, что портит цвет лица;
И пир в земле в честь мертвеца Моей не поколеблет веры.


226
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
По стеблям явленных миров
Восходит Дух за шагом шаг,
И в вечность падает, шурша, Иссохших куколок покров.
Смерть не держу виновной в том,
Что добродетелей цветы Рвет на планете — их плоды Дозреют в климате ином.
В одном я Смерть готов корить:
Мой друг в созвездии другом, — На расстоянии таком Нам трудно долго говорить.
LXXXIII
Сойди скорей к полночным скалам, О долгожданный новый год! Не отягчай природы ход,
Она давно твой свет искала.
Что не дает твоей заре
Укоротить господство ночи?
В апреле страх неправомочен, Дорогу солнечной поре!
Пусть расцветают орхидеи,
Пусть осушают рос родник


Дополнения. II. Фрагменты поэм А. Теннисона. IN MEMORIAM
227
Поля небесных вероник,
В огне тюльпанов холодея.
Ты задержался, новый год,
И задержал печаль в душе, Но песня новая уже Звенит во тьме подледных вод.
LXXXVT
Прохладный ветер после ливней; Эфир, амброзия цветов, Пролиться тенями готов Вдоль призрачных вечерних линий.


228
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Жизнь обновленную в груди
Почувствуй, бриз, летя над лугом, Ей поделись со мной как с другом, Мой лоб горячий остуди!
Рассвета алые огни
В морях зажги и мглу рассей,
Мне опостылевших друзей — Сомнения и Смерть — гони!
Над заалевшею рекой
Пари, качая стаи грез,
Хранители восточных звезд Нам пропоют: «Мир и покой!»
LXXXVII
Почтенных стен старинный лад — Здесь юность и моя прошла. Фронтоны, арки, купола —
Иду, куда глаза глядят.
У церкви замедляю шаг.
Регистры низкие органа,
Качая рокот урагана,
На дребезжащих витражах
Пророкам отверзают глас.
Чуть выше по реке — регата, Гребцы ловки, как мы когда-то: Лёт вёсел, ритм командных фраз —


Дополнения. И. Фрагменты поэм А. Теннисона. IN MEMORIAM 229
Всё как тогда. И всё иначе.
Бреду сквозь прошлое мое.
Вот друга моего жилье,
Где понимать его я начал.
Другое имя на двери.
Шум голосов, хлопки и пенье, Бокалов звонких нетерпенье И смех веселый изнутри.
Мы, несколько его друзей,
Учились здесь стихом и прозой Оценивать метаморфозы Текущих догм и ересей.
Как лучники минувших лет,
Мы целились в свои мишени, Но стрелы-мысли без смущенья Все попадали в белый свет.
Тогда на линию стрельбы
Он выходил, и шли в десятку Все аргументы по порядку — Мы лишь почесывали лбы,
Следя в восторге, чуть дыша,
Изящество фигур ментальных; В рядах созвучий музыкальных Так Бога слушает душа.
Теперь лишь в памяти рисуй
Прекрасного лица черты,
Глаза небесной чистоты,
Как Микеланджело лазурь.


230
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
LXXXIX
Ветвящихся теней узор,
Над лугом — вязов колдовство И, галилейское родство
Хранящий, древний сикомор —
Всё помнит здесь, как часто он,
Мой Артур, находил покой От шума жизни городской
В тени благословенных крон
И вновь душою молодел
В забавах наших на природе, Смеясь и радуясь свободе
От тягостных судебных дел.
Он счастьем почитал глоток
Амброзии прохладной тени, Когда листва струит плетенье
В ландшафта знойный переток,
Начало звуков безмятежных —
Росистым утром звон косы!
И бриз, срывающий призы
Плодов неосторожно нежных.
Блаженство — на ковре газона
Слух, ум и сердце услаждать, Когда он примется читать
Нам флорентийские канцоны!
Баллады в полдень золотой
Гость напевал, сестра играла


Росистым утром звон косы...


232
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
На арфе, сердце замирало, Пугала радость простотой.
А летний праздник на опушке У живописного холма? Дроздов и соек кутерьма, Гостей на дружеской пирушке!
И мы степенно обсуждали
Аспекты самых разных тем — Суть государственных систем, Стези Сократовых блужданий.
Когда я городской уклад
Пытался смыслом наделить, Мой друг спешил определить Свой противоположный взгляд.
Мы спорили, и спор рождал
Неявной истины черты.
Ручей бежал через кусты И флягу кьянти охлаждал.
Потом в лугах, перед закатом,
Тропинку к дому отыскать, Вдоль клевера в росе шагать Под звездным куполом покатым!
Звезд и росинок серебро,
Оградной жимолости строй, За ней — под пенною струей Звенит молочницы ведро.


Вдоль клевера в росе шагать Под звездным куполом покатым!


234
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
XCVI
Моя любовь, меж рощ и скал
Блуждая, слогу их внимала, Но взор ее в заботе малой
Лишь образы любви искал.
Супружеский союз двух душ:
Моя — нежна, отрадно мне О ней мечтать как о жене;
Твоя — в поход ушедший муж.
Те двое жили много лет —
Глаза в глаза, рука с рукой,
Их встречи — радость и покой,
В разлуке малой — смерти след.
Сама Любовь царила тут,
И кажется теперь жене —
Он верен ей в другой стране,
Что б ни твердил безбожный люд.
Он любит, но... пусть это больно —
В работе трудной и большой Жены бесхитростной душой
Пренебрегает он невольно.
Простор ума — его среда,
Светил дробящийся хрусталь; Порой он холоден как сталь,
Но для нее — он добр всегда.
Цветы засохшие хранить
И целовать — жены удел,


Дополнения. И. Фрагменты поэм А. Теннисона. ЕМ MEMORIAM 235
Не знать его великих дел, А просто верить и любить.
Она ему поет, играет,
Верна, как озеру ручей. Муж знает тысячу вещей, Она лишь домоводство знает.
Как у причала кораблю,
Ее душе спокойно здесь, Где вера и надежда есть: «Мне знать не надо — я люблю».
CrV[a]
Подходит к Рождеству зима.
Ныряет в тучах лунный круг; В тумане колокола звук Доносится из-за холма.


236
Альфред Теннисон. Ш MEMORIAM
Удар глухой во мгле ночной!
Но не пронзил он грудь насквозь, Лишь вяло в ней отозвалось: Здесь даже колокол другой.
Здесь всё другое — лес, поля,
Душе — ни вехи, ни следа... Пустыня, памяти чужда, Неосвященная земля.
crv[6]
Безлунной ночи немота,
Лишь перезвон колоколов Церквушки, что среди холмов Всё ждет рождения Христа.
Из колоколен лишь одна
Звонит окрест, и звук ко мне, Глухой и чуждый в тишине, Доходит, как с морского дна.
Здесь чуждо всё. Знакомых вех
Напрасно в памяти искать, Людей напрасно окликать — Не свят, но чужд их плач и смех.


Дополнения. IL Фрагменты поэм А. Теннисона. IN MEMORIAM 237
CVl [а]
В морозном небе буйный звон,
Звони! Гони ненастье прочь!
Год умирает в эту ночь.
Звони! Пусть умирает он.
Звони над прожитым. Буди
Счастливым звоном новый год. Уходит старый. Пусть уйдет.
Его ты звоном проводи.
Звони! Заставь забыть о них,
О тех, которых с нами нет.
Пусть обновится чудно свет, Единый для существ земных*.
Звони над всё еще живой
Партийной распрей прежних дней, Пусть благородный ум людей** Везде закон поставит свой***.
Гони корысть, заботу, грех,
Весь холод нынешних времен, Моих стихов недужный стон — Пусть менестрель поет для всех.
Вариант:
Печаль о тех, кого уж нет,
Богатства с бедностью вражда — Всё гонит звона ворожба.
Да обновится чудно свет!
Вар. : Пусть гармоничный ум людей *** Вар. : Закон и мир устроит свой.


Пусть обновится чудно свет, Единый для существ земных.


Дополнения. И. Фрагменты поэм А. Теннисона. IN MEMORIAM 239
Собой кичащуюся кровь*,
Власть предков изгони, а нам** Дай верность правде и правам,
К добру всеобщую любовь.
Со звоном золотой кумир
Пусть рухнет в грязь своей вины, Пусть вместо сотен лет войны На сотни лет настанет мир.
И тех, кто духом нас сильней,
Щедрее сердцем и рукой —
Зови! Буди наш мрак глухой***
И славь Христа — Он у дверей.
CVI[6]
Пролейте звон, колокола,
В морозный свет! В небесный ход! Сильней! Уходит старый год!
Мы на него не держим зла,
Но пусть уйдет; звоните новь,
Гоните ложь, зовите свет И снежный радостный рассвет, Будите молодую кровь!
Вар. : Собой гордящуюся кровь,
** Вар. : Власть предков прогони, а нам *** Вар. : Зови в наш темный мир земной


240
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Утихни, скорбь, приди, покой;
Сокройся, алчная вражда И грех гордыни, навсегда! Пусть обновится род людской!
Прочь, пережитки древних смут, Разлады партий и домов; Пусть под водительством умов Сердца к согласию придут.
Колокола, довольно зла!
Пусть с ним уходит за порог Печаль моих неровных строк, Веселых рифм пора пришла!
Прочь, злоба, зависть, клевета!
Зовите правду, мирный труд, Пусть силу в душах обретут Любовь, закон и красота!
Да сгинет золотой кумир —
Соблазн с двурогой головой; Долой тысячелетья войн, Приди, тысячелетний мир!
Пусть полнятся из века в век
Добром и щедростью сердца, И, мрак рассеяв до конца, Христа обнимет человек!


Дополнения. II. Фрагменты поэм А. Теннисона. IN MEMORIAM
241
CXIX
Пред этой дверью сердце лад
Меняет и сильней стучит. Боль отступает. Город спит. Отчетлив луга аромат.
В туманящейся синеве
Канва рассвета золотится,
Я слышу пенье ранней птицы И вспоминаю о тебе.
Твой жест и слово узнаю,
Привет и дружбу теплых глаз, Улыбку и в который раз Со вздохом руку жму твою.


242
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Эпилог
На вашей свадьбе, верный Эдмунд,
Хор птиц небесных шлет земле Приветы, звонче брачных лэ,
Придуманных земным поэтом.
Я счастья большего не знал
С той юной радостной поры,
Как Артур женихом сестры
Моей столь ненадолго стал.
Прошло уж девять лет, и кровь
Во мне сменилась много раз, Заматерел костей каркас.
Стареет плоть, но не любовь.
Любовь оставила тщету
Боль бальзамировать в стихах, Монументальна и тиха —
Вселенной слышит немоту.
Ушла печаль. Любовь жива,
Цветет с годами лишь нежней;
И я душою крепну с ней
И новые зову слова,
Которым прежних песен лад
Покажется докучным эхом Больных времен, безумным смехом
Из лабиринта анфилад.
Но где же роза, где невеста?
К полудню мужем и женой


На руку мужа опершись, Идешь, нежнее первых лилий...


244
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Должны вы стать, судьбой одной, Тропинкой в будущем безвестном.
Она вошла, и, взгляд твой встретив, Прочтя немое восхищенье, Зажглась невидимым свеченьем, Как росы Рая в лунном свете.
Предвидел Артур роскошь розы
В тревожной завязи бутона,
Она росла, тебя достойна —
Так льнут к ветвям могучим лозы.
Да, ты могуч, но тих и нежен;
Силен свободный интеллект;
В науках превзошел коллег,
И твой триумф лишь неизбежен.
Уж скоро полдень. В путь пора.
Идите. Вот ее рука.
А я — ваш арьергард пока,
Не бойся ничего, сестра.
Давно ль сквозь детские года
Несли тебя мои колени — Лошадки, лодки и олени —
В неведомые города?
Теперь я другу передам
Заботы о тебе отраду;
Вы вдоль кладбищенской ограды Проходите венчаться в храм.


Дополнения. II. Фрагменты поэм А. Теннисона. ЕМ MEMORIAM
245
Вдвоем отныне навсегда
Всесильна магия венчанья, Торжественно и чуть печально
Ты нежно произносишь «да».
Теперь поставить подпись нужно —
Знак дольних и небесных уз,
В нем людям явлен ваш союз;
Колокола, ударив дружно,
Разносят радостную весть,
Ее подхватывает ветер,
Несет вдоль придорожных вётел,
Гремит прибоем в вашу честь.
Счастливый час! Но будь счастливей, Еще светлей вся ваша жизнь!
На руку мужа опершись,
Идешь, нежнее первых лилий,
Встречаешь радостные взгляды; Крыльцо усыпали цветы,
Могил таблички и кресты
Горят на солнце ряд за рядом.
Церковный дворик над волнами
Недаром солнцем обнаружен:
Я вижу — трепет жизни нужен
И мертвым, празднующим с нами.
Бокалов солнечный уют,
Притихшей памяти простор, Звенит и пенится Кот д’Ор —
За новобрачных гости пьют.


246
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Всё больше солнца и добра
В сердцах, во взглядах и речах; Бокалы в солнечных лучах; Фантазий легкая игра.
Никто его здесь не узнает,
Но вдруг пройдет среди гостей Его невидимая тень И молча счастья пожелает.
Еще бургундское кипит,
Но молодых карета ждет; Прощальный поцелуй — и вот Затих в аллее стук копыт.


Дополнения. II. Фрагменты поэм А. Теннисона. IN MEMORIAM 247
И сразу лица стали строже.
С них мимолетную печаль Прогонит шутка невзначай И свежесть парковых дорожек.
Гуляем, обсуждая темы
Достоинств пары молодой,
И возвращаемся домой Продолжить празднество затем мы.
Опять к столу — веселье, речи,
Оттенки мнений, мысли блеск,
И тост под виноградный плеск Всегда аплодисментом встречен.
Пойду. Пусть молодежь танцует.
На башне бронзы звон замолк. Луна, расписывая шелк,
Узоры в облаках рисует.
Взойди, луна, пролей в долину
Твой ясный, чуть печальный свет, Пусть он течет туману вслед Вдоль городской стены старинной,
Вдоль замков на речных холмах, Морских заливов и проток,
Чтоб твой серебряный поток Везде проник подобно снам.
Коснись и окон новобрачных,
Чуть занавеску приоткрой И блестками альков покрой,
Как волнами морей прозрачных.


248
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Там молодая пара дремлет,
Усилье жизни совершив,
И новый огонек души Земля из Космоса приемлет.
Душа, объяв двоих в одном,
Ввысь от простейших организмов Пройдет по всем ступеням снизу, Став промежуточным звеном
Меж нами и грядущей расой,
Что знаний россыпи найдет И Землю к счастью поведет,
В Науке укрепляя разум.
В любви, делах, борьбе, страданье Творя призвание свое,
И мы уж будем не зверье,
Они ж утроят состраданье.
И он, мой друг, средь них быть мог,
На них душою походил,
Лишь время он опередил —
И это понимает Бог.
Тот Бог, в Ком Жизнь, Любовь и Свет, Пружин космических завод,
И к дальней цели тайный ход — Туда, где есть на всё ответ.


мод
Монодрама
РАССВЕТ
Выйди в сад поскорее, Мод!
Уже ночь — летучая мышь — Улетела в свой черный грот;
Поздно спать; неужели ты спишь? Роза мускусная цветет,
И луна глядит из-за крыш.
Видишь, стало в саду светать,
И звезда любви в вышине Начинает меркнуть и угасать
На заре, как свеча в окне, —
И в объятиях солнечных исчезать,
Тая в нежном его огне.
До утра со скрипкой спорил гобой, Хрипло жаловался фагот,
И мелькали вместе и вразнобой
Тени в окнах — ночь напролет;


250
Альфред Теннисон. Ш MEMORIAM
Тишина настала лишь пред зарей,
С первой россыпью птичьих нот.
И сказал я лилии: «Лишь с одним Она может быть весела;
Гомон бала ей больше невыносим, Болтовня толпы тяжела».
Наконец-то рассеялся шум и дым,
В зале музыка замерла;
Укатили гости один за другим,
Эхо смолкло, и ночь прошла.
И сказал я розе: «Промчался бал
В вихре танцев, красок, огней.
Лорд влюбленный, как бы ты ни мечтал, Никогда ей не быть твоей.
Навсегда, — я розе пообещал, —
Она будет моей, лишь моей!»
И пылание розы вошло мне в грудь, Затопляя душу мою,
И я долго стоял, не смея вздохнуть,
И слушал, словно в раю,
Плеск ручья, спешащего в дальний путь — Через луг твой — в рощу твою.
Через луг, где следы твоих легких ног Так свежи в траве луговой,
Что цепочку их мартовский ветерок Обратил в фиалки весной, —
Через луг счастливый наискосок До опушки нашей лесной.


Дополнения. II. Фрагменты поэм А. Теннисона. МОД
251
Белый ирис, уснув на закате дня,
Не проснулся и в этот раз,
И жасмин, душистую гроздь клоня,
В сонных чарах своих погряз.
Только лилии, обещанье храня,
Стерегли наш заветный час;
Только розы и лилии ради меня До зари не смыкали глаз.
О волшебница сада, явись на зов!
Ночь окончилась — поспеши;
В блеске шелка, в мерцании жемчугов По ступеням сойди в тиши,
Солнцем стань, златокудрая, для цветов И томленье их разреши.
Роза алая у ворот
Жарко вспыхивает, как в бреду;
Вот она идет, моя Мод,
Чтоб утишить мою беду;
Роза белая слезы льет;
Шпорник шепчет: «Она в саду»;
Колокольчик сигнал дает,
И жасмин отвечает: «Жду!»
Вот она идет сюда — ах!
Слышу: платье шуршит вдали;
Если даже я буду остывший прах
В склепной сырости и в пыли,
Мое сердце и там, впотьмах,
Задрожит (пусть века прошли!) —
И рванется в рдяных, алых цветах Ей навстречу из-под земли.


252
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
РАКОВИНА
Вот, на песке морском, Раковина, посмотри — Крохотная вещица,
Не крупней ноготка,
С тоненьким завитком, Розовая внутри,
Как чудесно искрится, Радужна и хрупка!
Мог бы назвать ученый Кличкой ее мудреной,
С книжного взяв листа;
Но и не нареченной Имя ей — красота.
Тот, кто в ней обитал, Видно, покинул в тревоге Домик уютный свой;
Долго ли он простоял Возле своих дверей, Рожками шевеля На жемчужном пороге, Прежде чем с головой Кануть в простор морей?
Тонкая — даже дитя Пяткой его сломает, Крохотная — но как чудно, Дивно сотворена!
Хрупкая — но волна,
Что поднимает шутя Трехмачтовое судно И о риф разбивает, — Сладить с ней не вольна.


Ill
Альфред Теннисон
СВЯТОЙ ГРААЛЬ
из цикла
«Королевские идиллии»
От шумных войн и подвигов, свершенных В турнирах и боях, сэр Персиваль1, Которого Артур и Круглый Стол Безгрешным называли2, перешел К невидному и тихому житью Молельщика, к посту и подаянью И, на клобук монашеский сменив В аббатстве вдалеке от Камелота Свой шлем, там в скором времени и умер.
Один монах по имени Амвросий3 Любил его сильнее остальных,
И чтил его, и к сердцу Персиваля Дорогу проторил своей любовью,
В нем пробудив ответную любовь.
И как-то раз, когда они сидели
Под старым, словно мир, могучим тисом,
Собой закрывшим полмонастыря, —
То было ветреным апрельским утром,


254
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Раскачивавшим ветви, на которых Листочков первых дымка трепетала4, —
Спросил монах Амвросий Персиваля:
«О брат, уже полвека вижу я Весною каждой дымку на ветвях.
Я мир не знаю, ибо никогда Не покидал монастыря. Но ты,
Когда ты появился здесь, держался С таким достоинством и так учтиво Со всеми говорил, что понял я:
Один из тех ты, кто имеет честь Кормиться в замке Короля Артура.
Средь вас есть кто получше, кто похуже,
Вы как монеты: эта — золотая,
А та — фальшива, но на всех, поверь,
Оттиснут чистый образ Короля.
Ну а теперь поведай, брат мой, мне:
Зачем покинул ты ваш Круглый Стол?
Иль страсть земная этому причиной?»
«Нет, — рыцарь отвечал, — совсем не страсть. Явилось мне чудесное виденье —
Святой Грааль. Оно-то и погнало Меня от состязаний, от тщеславья И суеты земной, что бьют ключом На всех турнирах пред очами женщин,
Желающих узнать, кто победит И кто падет. Впустую тратим мы Свои духовные богатства. Лучше Нам было б посвятить их Небесам!»
Сказал монах: «Святой Грааль! Я верю,
Что молоды в глазах Господних мы,


Дополнения. III. А. Теннисон. СВЯТОЙ ГРААЛЬ
2 55
Но здесь мы прахом стали. А о чаше Грааля мне известно только то,
Что в трапезной рассказывал о ней Один из ваших рыцарей, наш гость.
Но говорил в печали он так тихо,
Что мы не поняли и половины.
Так что ж Грааль такое? Призрак чаши,
Вдруг возникающий то здесь, то там?»
«Да нет, монах! — ответил Персиваль. — Какой там призрак — истинная чаша!
Та самая, из коей пил Христос Во время вечери его последней.
Ту чашу из земли благословенной После того дня тьмы, когда восстали Усопшие и вышли из гробниц5,
Святой Иосиф из Аримафеи6 Доставил после странствий в Гластонбэри,
Где северный терновник расцветает На Рождество7 как память о Христе.
Там чаша находилась много лет.
Кто мог ее коснуться иль увидеть,
Тот силой веры тотчас исцелялся От всех болезней. Но потом так сильно Зло разрослось, что чаша та святая Была взята с земли на Небеса».
Сказал монах: «Из древних книг я знаю: Когда пришел Иосиф в Гластонбэри, Языческий правитель Арвираг8 Ему для поселенья отдал остров Среди болот, где он из тростника Уединенную построил церковь.
Вот что поведали мне наши книги,


256
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Но в них ни слова нет про это чудо.
А кто увидел первым в наши дни Святой Грааль?»
«То женщина была, Монахиня, — ответил Персиваль. —
Она была сестрою мне по крови.
И если только есть святая дева,
Колени преклонявшая в молитве На голом камне, то она — святая,
Хотя в девичестве и пламенела Любовью человеческой. Когда же Был тот огонь безжалостно затоптан,
Она любовью к Богу воспылала И отдалась молитве, восхваленью,
Посту и подаянью. А потом,
Когда она монахинею стала,
И в келью сквозь решетку к ней проникли Вдруг слухи о скандале при дворе,
О преступленье против Короля И Круглого Стола, и шепот странный О некоей супружеской измене9,
Она еще усердней принялась Молиться и поститься.
Духовник,
Почти столетний старец тот, кому Она в грехах покаялась, точнее,
В том, что, безгрешной, ей грехом казалось, Рассказывал ей о Святом Граале.
Со времени Христа сей старец — пятый Или шестой среди столетних старцев,
Друг другу пересказывавших эту Легенду. И когда Король Артур Создал свой Круглый Стол, и все сердца Людские на не слишком долгий срок


Дополнения. III. А. Теннисон. СВЯТОЙ ГРААЛЬ
257
Очистились, — конечно, он решил,
Что к людям вновь придет Святой Грааль, Но вскоре грех вернулся... Ах, Христос, Вот бы прийти Граалю и очистить Весь этот мир от человечьей скверны!
“А может, Отче, призову его я Молитвой и постом?” — спросила дева. “Пожалуй, — молвил тот, — ибо душа Твоя чиста как снег”. Тогда она Молилась и постилась до тех пор,
Пока почти прозрачною не стала Для солнца и для ветра. И подумал Тогда, ее увидев, я, что может Она теперь подняться и взлететь.
Однажды призвала она меня К себе для разговора. И когда Она заговорила, то сияли Ее глаза, как никогда дотоле.
Как никогда глаза прекрасны были — Прекрасны, ибо святостью светились.
“О брат мой Персиваль, — она сказала, — Я нынче видела Святой Грааль. Проснувшись в полночь, услыхала я Как будто звук серебряного рога Из-за холмов далеких. Я еще Подумала: ‘Не в правилах Артура Охотиться впотьмах’. А слабый звук, Который лился словно ниоткуда,
Всё рос и близился... О, никогда Ни рог, ни арфа, из которых мы Звук извлекаем, не звучали так,
Как эта музыка. И тут вдруг келью Пронзил холодный серебристый луч,


258
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
И вниз по длинному лучу скользнул Святой Грааль. Был ало-розов он;
В нем словно бы живое сердце билось,
И заметались розовые тени По белым стенам кельи. А затем Затихла музыка, исчез Грааль,
И луч угас, и розовые блики Сошли со стен и умерли в ночи.
Так что Святой Грааль вновь с нами, брат. Молись, постись и призови к тому же Твоих собратьев-рыцарей. Тогда Виденье это явится, быть может,
Тебе и им — и исцелится мир”.
С монахинею бледною расставшись, Поведал всем о чуде я. И сам Молился и постился постоянно,
И многие из нас до изнуренья Неделями молились и постились,
Живя всё время в ожиданье чуда.
И был средь рыцарей один, ходивший Всегда в доспехах белых, Галахад10. “Настолько ж ты душою чист от Бога, Насколько и красив”, — сказал Артур При посвященье в рыцари его11.
До Галахад а в столь младые годы Не становился рыцарем никто12.
Так вот, когда поведал Галахаду Я о видении моей сестры,
Меня он поразил. Его глаза Такими стали вдруг, как будто были Ее глазами, да и сам на брата Ее он был скорей похож, чем я.


Дополнения. III. А. Теннисон. СВЯТОЙ ГРААЛЬ
259
Он не имел ни брата, ни сестры.
Кто говорил, что Ланселоту сын он,
Кто — что рожден он чьим-то волшебством13. Невесть откуда взявшись, болтуны Поют, подобно перелетным птицам, Мечтающим о мухах. Ибо разве Распутничал в скитаньях Ланселот?
А славная сестра моя состригла Чудеснейшие волосы свои,
Которые к ее ногам упали Ковром шелковым, и из них сплела Тугую перевязь под меч, на коей Серебряной и пурпурною нитью Изобразила дивную эмблему —
В серебряном луче Грааль пурпурный. Потом, взглянув на рыцаря младого,
Ту перевязь надела на него И молвила: “Божественный мой рыцарь, Любовь моя, едина в нас любовь.
Я, дева, надеваю на тебя,
На девственника, мной сплетенный пояс. Иди! И ты узришь, что я узрела,
И, всё преодолев, повенчан будешь На царство во Святом далеком граде”14. Сказав сие, она передала Ему всю неземную страсть свою,
Пылавшую в ее очах, и этим Навеки сделала его своим,
И душу свою вверила ему,
И он уверовал ее же верой.
Потом год чуда наступил. О брат,
У нас в огромном зале было кресло,


260
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Никто не смел занять его. А сделал Его пред тем, как навсегда исчез,
Сам Мерлин. Он же вырезал на нем Узор из удивительных фигур.
Меж них змеею извивалась надпись На незнакомом людям языке. “Погибельным” назвал то кресло Мерлин15, Для добрых и для злых людей опасным.
И молвил он: “Кто сядет в это кресло,
Тот пропадет”. К несчастью, сам он сел В него, и вот — пропал16. Но Галахад,
Когда узнал о том, что сгинул Мерлин, Вскричал: “Да, пропаду я, но спасусь!”17
Во время пира теплой летней ночью Случилось так, что Галахад уселся Как раз на это гибельное место18.
И сей же миг все в зале услыхали, Как треснула над головами их И раскололась крыша. И в проеме Как будто что-то вспыхнуло, и гром Раздался, и среди его раскатов Послышался вдруг чей-то громкий крик.
И вслед за яркой вспышкой зал пронзил Луч, всемеро сильней дневного света.
И вниз по длинному лучу скользнул Святой Грааль, который был окутан Горящим облаком19. Никто не смог Узреть его открытым20. А затем Грааль исчез. Но каждый рыцарь видел Лицо собрата, словно в нимбе света.
И рыцари все разом поднялись И друг на друга, онемев, глядели21


Дополнения. III. А. Теннисон. СВЯТОЙ ГРААЛЬ
261
До той поры, пока я наконец Вновь голос не обрел и не дал клятву.
Поклялся перед всеми я, что буду — Из-за того, что не узрел Грааля —
И год и день искать его, покуда Его я не увижу, как сестра- Монахиня увидела. А следом За мной дал клятву Галахад и славный Сэр Боре22, что был кузеном Ланселота,
И Ланселот, и многие другие.
Но всех шумнее клялся сэр Гавейн»23.
Спросил монах Амвросий Персиваля: «А что Король? Он тоже клятву дал?»
«Нет, — Персиваль ответил. — Короля Там с нами не было24. В тот день, с утра,
От мерзостных разбойников сбежав Из их вертепа, в замок наш явилась Поруганная дева, умоляя О помощи. В земле были ее Златые волосы, а на руках Царапины краснели от колючек Терновника. Была ее одежда Разодрана, как паруса на судне,
Попавшем в шторм. И двинулся Король Выкуривать из улья рой позорный Тех диких пчел, которые такой вот Мед делают в его владеньях. Но Всё ж чудо приоткрылось и ему,
Когда он возвращался в Камелот Долиною, уже покрытой тьмою.
“Смотрите, — глядя вверх, вскричал Король, —


262
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Как утонули в тучах крыши замка!
Помолимся, чтоб не были разбиты Они ударом молнии”. Был дорог Артуру тот наш замок, ибо в нем Он с рыцарями часто пировал,
И не было чудесней замка в мире.
О, если бы ты, брат, увидеть мог Наш мощный замок! Был давным-давно Он Мерлином построен для Артура25.
Всё на холме священном Камелота,
И мрачный, пышный град — за крышей крыша, За башней башня и за шпилем шпиль —
Вдоль рощи, и лужайки, и ручья —
Стремится к замку мощному Артура, Построенному Мерлином. Скульптуры,
И каждая из них — волшебный символ,
Наш замок украшают, опоясав Его в четыре яруса26. Стоят На нижнем — звери, рвущие людей,
Чуть выше — люди, бьющие зверей,
На третьем — совершенные бойцы,
На верхнем — люди, у которых — крылья,
А надо всеми — статуя Артура,
Изваянная Мерлином, в венце И с парою остроконечных крыльев,
Что к Северной звезде устремлены27.
Часть статуи, что смотрит на восток,
Венец и крылья — сделаны из злата И так сверкают при восходе солнца,
Что люди в дальних далях, чьи поля Язычники опустошают часто,
Их видя блеск, кричат: “Король наш — с нами!”


Дополнения. III. А. Теннисон. СВЯТОЙ ГРААЛЬ
263
А если бы ты, брат, видал наш зал!
Его не сыщешь выше и просторней!
В нем на двенадцати огромных окнах Показаны двенадцать битв Артура28,
И свет, который падает на стол,
Течет сквозь все двенадцать битв великих.
Там есть окно с восточной стороны,
Где озеро синеет, на котором Артур находит меч Экскалибур29.
А с запада — напротив — есть другое —
Пустое. Кто распишет то окно?30 Когда и как? Наверное, на нем,
Когда все наши войны завершатся,
Навек исчезнет меч Экскалибур.
Так вот, Артур помчался к замку в страхе, Что Мерлина великое творенье Подобно сну пропасть внезапно может, Охваченное пламенем могучим,
Которое не знает сожаленья.
И в замок въехал он, и я увидел,
Взглянув наверх, дракона золотого,
Сиявшего для всех, кто в замке был31.
А вслед за Королем вступили в замок Те, кто сжигал разбойничий вертеп.
Чела их были темными от дыма И обожженными, а их оружье Порубленным. Среди их ярких лиц И наши, озаренные виденьем,
И там и тут виднелись. И тогда,
Увидев, что весь замок пребывает В волнении — одни давали клятвы,
Другие возражали им, — Король


264
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Спросил меня, ибо к нему стоял я
Всех ближе: “Персиваль, что здесь случилось?”
Когда я, брат, поведал о виденье Моей сестры и прочем, лик его Стал мрачным, как случалось с ним, когда Прекрасный чей-то подвиг был напрасным.
И он воскликнул “Рыцари мои!
Будь с вами я, вы не дали бы клятву!32 О, горе мне!” Но храбро я ответил:
“Будь с нами вы, Король мой, вы бы тоже Такую клятву дали”. — “Да, — сказал он. —
А ты, храбрец, не видел ли Грааля?”
“Нет, государь, святыню я не видел,
Я только слышал гром и видел свет.
Вот почему я клятву дал, что буду Искать ее, покуда не увижу”.
Стал рыцарей выспрашивать Король, Узрел ли кто из них Святой Грааль.
А рыцари в ответ: “Нет, государь.
Поэтому-то мы и поклялись”.
“Послушайте, — сказал Король Артур, Здесь облако вы видели, а там,
В пустыне, что хотите вы увидеть?”33
Тут замолчали все. И вдруг в тиши Раздался резкий голос Галахада:
“Я видел, государь, Святой Грааль —
Да, видел я Грааль и слышал крик:
‘О Галахад! О Галахад, за мной!5”


Дополнения. III. А. Теннисон. СВЯТОЙ ГРААЛЬ
265
“Ах, Галахад, — сказал Король, — виденье Лишь для таких, как ты, а не для них34.
Лишь ты да та монахиня, которой,
Мой Персиваль, не отыскать святей,
Узрели это знаменье — предвестник Того, что распадется Орден мой.
А что до вас, то вам всю жизнь идти За колокольцем вожака. — Да, брат,
Король был к рыцарям своим суров. — Талиессин35 — великий наш поэт Едва запел, немые тотчас тоже...36 Мой Ланселот на то и Ланселот,
Что пятерых осиливает разом.
А каждый юный рыцарь мнит себя,
Ни разу не сразившись, Ланселотом:
Пока не бит, ничто его не учит!
А вы — кто вы такие? Галахады?
Нет! И не Персивали! — Так вослед
За Галахад ом соблаговолил
Назвать меня Король. — Но всё ж вы люди,
Имеющие силу и желанье
Восстановить добро и справедливость,
Способные обуздывать свои
Внезапные порывы исступленья.
Вы — рыцари, которые сумели В двенадцати великолепных битвах Залить его же варварскою кровью Неистового Белого Коня37.
Но увидал один, и все слепцы Желают тотчас видеть... Что ж, идите!
Коль дали клятву, то она священна!
Однако знайте — ибо всем известно,
Что каждый крик, о помощи молящий,
Здесь, в этом зале, слышен, — если вас,


266
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
О 	рыцари мои, при мне не будет,
То не удастся больше совершить Вам дерзновенных подвигов, гоняясь За огоньком блуждающим по топям38.
И многие — нет, большинство из вас Сюда уже вовек не возвратятся,
Хоть кажется, наверно, слишком мрачным Пророчество мое... Теперь ступайте!
И пусть мы встретим завтрашнее утро Еще раз на турнирном нашем поле Любимым развлеченьем, чтоб Король ваш В последний раз пред тем, как с ним проститесь, На поиски Грааля отправляясь,
Всех рыцарей своих несокрушимых Увидел и порадоваться смог Вновь Ордену, который создал он”.
И вот, когда взошло наутро солнце,
Все рыцари Артурова Стола Сошлись друг с другом на турнирном поле И так сражались страстно и так много Переломили копий, как еще Ни разу не случалось в Камелоте С тех пор, как государем стал Артур.
А я и Галахад повергли столько Могучих рыцарей, ибо виденье Нам сил прибавило, что в возбужденье Народ едва не разломал барьеры,
Крича: “Сэр Галахад! Сэр Персиваль!”
Когда вступил на землю новый день, —
О 	брат, видал бы ты наш Камелот,
Который возводился век за веком Былыми королями и столь древний,


Дополнения. III. А. Теннисон. СВЯТОЙ ГРААЛЬ
267
Что сам Король боялся, что он рухнет, — Чудесный наш, богатый, мрачный город!
То даже там, где крыши в небесах Сходились, даже там теснились люди,
За нашей наблюдая кавалькадой.
А ниже — с галерей, где были дамы, —
С тех длинных галерей, поддержкой коим Служили шеи мощные драконов, Вцепившихся в растресканные стены, Потоком бесконечным падал наземь Дождь из цветов, когда мы проезжали.
На всех углах мужчины и мальчишки, Сидящие верхом на лебедях,
Грифонах, львах и на крылатых змеях,
Всех называли нас по именам,
Крича: “Бог в помощь!”, а внизу, вдоль улиц Стояли, плача, рыцари и дамы,
И плакали богатый и бедняк,
И сам Король едва от огорченья Мог слово вымолвить, а королева, Скакавшая бок о бок с Ланселотом,
Всё время причитала и кричала:
“На нас нашло безумье за грехи!”
Подъехав ко Вратам Трех Королев39 — Мистическому символу сражений Артуровых, расстались мы, и каждый Своей дорогой дальше поскакал.
И, духом воспарив, стал вспоминать я О прежней моей удали в турнирах,
О 	том, как грозное мое копье Повергло многих рыцарей известных.
И никогда еще мне не казался Столь синим свод небесный, а земля


268
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Такой зеленой, ибо кровь во мне Бурлила, и я знал, я точно знал,
Что мне откроется Святой Грааль.
Но мрачное пророчество Артура, Что будет гнаться большинство из нас По топям за блуждающим огнем,
Вдруг словно тьмой мой ум заволокло. И каждое мое дурное слово,
Которое когда-то произнес я,
И каждая моя дурная мысль,
Что в голову мне прежде приходила,
И всё, что в прошлом сделал я дурного, Ожив в моей душе, ко мне взывало: “Нет, эти поиски не для тебя!”
И поднял я глаза и увидал,
Что я один среди песков и терний40,
И до смерти мне захотелось пить,
И я нежданно тоже закричал:
“Нет, эти поиски не для тебя!”
И поскакал я, и уже решил,
Что суждено мне умереть от жажды, Но вдруг узрел зеленые лужайки И речку со стремниной, на которой Играли белые барашки волн,
Мой взор и слух чаруя. А за речкой Был яблоневый сад, и с яблонь в речку И на лужайку падали плоды.
Подумал я: “Вот здесь и отдохну Я, недостойный поисков таких”.
Но стоило к воде мне прикоснуться И к яблокам, как тут же обратилось


Дополнения. III. А. Теннисон. СВЯТОЙ ГРААЛЬ
269
Всё это в прах, и я один остался,
Томимый жаждой средь песков и терний.
Затем увидел я прекрасный дом И женщину за прялкою в дверях.
Взгляд женщины был добрым и невинным, И все ее движенья были милы.
И поднялась она навстречу мне,
Раскрыв объятья, словно бы промолвив: “Здесь отдохнешь!” Но стоило ее Коснуться мне, как сей же миг она В прах обратилась и в ничто, а дом Стал старою лачугой, и лежало В ней мертвое дитя, и обратилось Всё тотчас в прах, и я один остался.
И поскакал я вновь, измучен жаждой, Но тут вдруг желтый луч прорезал мир,
И там, где он касался сошника,
Оставив плуг свой, пахарь падал ниц Пред ним, а где касался луч ведра, Бросалась ниц пред ним, ведро оставив, Молочница. И почему-то я Подумал: “Солнце всходит”, хоть оно Давно уже взошло. И тут узрел я Того, кто ехал прямо на меня В златых доспехах и в златом венце Вкруг шлема с драгоценными камнями.
И конь его был в золотой броне,
Усыпанной брильянтами повсюду.
И был его я блеском ослеплен,
И мнилось мне, что он — владыка мира, Таким он был громадным! Но когда


270
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Подумал я, что на меня летит он,
Чтоб сокрушить меня — представь! — он тоже Мне распахнул объятия свои.
И поспешил ему навстречу я,
И он меня коснулся, но тотчас Стал прахом, и опять я был один, Измученный страной песков и терний.
И поскакал я дальше, и увидел Огромный холм и город в вышине,
Стеною обнесенный. Шпили башен Невиданных прокалывали небо.
У городских ворот народ толпился, Кричавший мне, пока я ехал вверх:
“Добро пожаловать, сэр Персиваль, Чистейший и сильнейший из людей!”
Но вот, счастливый, въехал я на холм,
И всё пропало — голоса и люди.
И я сквозь град, в развалинах лежащий, Проехал и увидел, что когда-то В нем жили люди, но нашел я там Лишь старца одного преклонных лет.
“Где люди добрые, — его спросил я, — Которые кричали мне?” В ответ Услышал я невнятный тихий голос:
“Откуда ты и кто?” И в тот же миг В прах обратился старец и исчез,
И был я вновь один и крикнул с горя:
“Боюсь, коль я найду Святой Грааль И прикоснусь к нему, он станет прахом!”
С того холма спустился я в ущелье Глубокое настолько же, насколько Высок был холм, и там, на самом дне,


Дополнения. III. А. Теннисон. СВЯТОЙ ГРААЛЬ
271
Часовенка стояла и при ней Лачуга, где отшельника нашел я, Которому поведал обо всех Моих виденьях, и сказал он мне:
“Нет истинной смиренности в тебе, Сей высшей добродетели, сын мой,
А также матери всех остальных.
Когда Господь Свою отринул славу, Чтобы предстать пред нами человеком, Она сказала: ‘Все мои одежды —
Теперь твои!’ — и воссияла так,
Что изумились ангелы. Она же За Господом последовала вниз И стала путеводною звездой Для седовласых мудрецов Востока41.
Но ты ее не знал... И что ж с того,
Что думал ты о доблести своей И о своих грехах? Ведь, чтоб спастись,
Не стал ты отрекаться от себя,
Как Галахад”. Вот что сказал отшельник. И вдруг возник пред нами Галахад В сверкающих серебряных доспехах. Копье оставив у дверей часовни,
Вошел он внутрь, и вот уж вместе с ним Колени преклонили мы в молитве.
Там жажду утолил мою отшельник,
И я при освящении Даров
Зрил только их, но Галахад воскликнул:
“Ты больше не увидел ничего?
А я узрел Грааль! Святой Грааль!
Он на алтарь спускался. Видел я Лик огненный, как будто детский. Он Лишь прикоснулся к хлебу и пропал42.


272
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Сюда пришедшему, еще ни разу Дотронуться не удавалось мне До чаши той, что поначалу видеть Меня твоя сестрица научила.
Но был Святой Грааль всегда со мной И двигался со мной и днем, и ночью. Днем хуже виден, он ночной порой — Кроваво-красен, и на черной топи — Кроваво-красен, и на голых скалах Кроваво-красен, и в озерах сонных Кроваво-красен. Черпая в нем силы, Скакал я и сражался тут и там По всей стране — с обычаями злыми,
И отнял у язычников их земли,
И разгромил языческие орды...
Я всех разбил и, черпая в нем силы,
Я победил. Но близится мой срок.
Пора скакать туда, где коронован Я буду во святом далеком граде.
Скачи и ты, и ты увидишь тоже Святой Грааль, когда тебя покину”.
Пока так говорил он, я, как будто Завороженный, на него глядел,
И сам я словно Галахадом стал И той же верою, что он, поверил.
А под вечер мы с ним пустились в путь.
И вырос перед нами холм, который Лишь человек способен одолеть.
С холма бежали сто ручьев холодных, Там бушевала буря. И когда На холм взошли мы, то вокруг себя Лишь эту бурю зрили мы да смерть43.


Дополнения. III. А. Теннисон. СВЯТОЙ ГРААЛЬ
273
И каждое мгновенье отражались В серебряных доспехах Галахада И гасли вспышки молний, ударявших И тут, и там, налево и направо До той поры, покуда возле нас Трухлявые столетние деревья Не занялись огнем. А под холмом Тянулось по обеим сторонам —
Так далеко, насколько видел глаз Гигантское зловонное болото,
Где черное, где — от людских костей — Белевшее. И перейти его Нельзя, наверно, было бы, когда бы Один из королей веков минувших Дорогу чрез него не проложил Со множеством мостов и сотней дамб, Которая вела к большому морю.
И по мостам промчался Галахад,
И за его спиною каждый мост Немедля вспыхивал и исчезал,
И тщетно я за ним поспеть пытался.
И трижды разверзались небеса Над Галахад ом, и раскаты грома Казались криком всех сынов Господних44. И сразу вслед за этим я увидел Его в далеком и огромном море:
В сверкающих серебряных доспехах Он был звезде подобен. А над ним —
То ль облаком сияющим одет,
То ль белою парчой — висел Грааль.
И с быстротою невообразимой Летел корабль, коль это был корабль. Откуда взялся он, я не заметил.
И тут вдруг снова небеса разверзлись,


274
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
И грянул гром, и Галахад, подобный Серебряной звезде, то ль поднял парус,
То ль ожил сам корабль и стал крылатым.
И прямо над главою Галахад а,
На радость мне, алее розы алой,
Висел Сосуд Священный. Я его Тогда прекрасно видел, ибо спал С него покров... Затем, в тот самый миг,
Когда, сверкая, небо вновь раскрылось,
Я вдруг увидел россыпь крошек-звезд Там, в глубине, и за одной из звезд Открылся мне встающий из-за моря Священный Град45, — хоть он и был со всеми Своими башенками и вратами Как малая жемчужина, не больше46, —
Обитель всех святых. И с той звезды Метнувшийся розово-красный всполох,
Ко Граду подлетев, остался там,
И понял я: то был Святой Грааль,
Который на земле уж не увидят.
Затем с небес обрушились на землю Потоки вод, всё затопив окрест.
И как мне удалось найти дорогу Из гибельных тех мест, не помню сам.
Зато под утро, знаю, оказался Я у часовенки. Там своего Я взял коня, с отшельником простился И, радуясь, что больше не тревожат Меня виденья, вновь туда вернулся,
Откуда начал путь свой — ко вратам, Построенным в честь славных битв Артура».
«О брат, — сказал Амвросий Персивалю, Воистину из наших древних книг,


Дополнения. III. А. Теннисон. СВЯТОЙ ГРААЛЬ
275
Которые пленили 6 и тебя,
Узнать возможно обо всём. Но в них Нет ни словечка о Святом Граале И о других подобных чудесах.
И я, хотя постичь могу лишь требник, Порой почти до головокружения Читаю эти книги, а потом В ближайшую деревню отправляюсь,
Что прилепилась к нашим старым стенам, Как ласточкино гнездышко, и там С людьми встречаюсь. Честные их лица Я знаю так же хорошо, как знает Пастух своих овец, и мне известен Любой бесхитростный секрет в их душах. Там восхищает всё: старухи, сплетни, Болезни, прорезанье зубок, роды, Забавные пословицы и дети.
Поэтому пройти туда полмили В охотку мне. А примирение ссор!
А крик и шум на площади базарной!
Хоть человек я маленький и мир мой Настолько ж мал, но радует меня Всё, даже свежее яйцо несушки...
О брат, а кроме сэра Галахада Ты разве только призраков встречал?
А женщин? А мужчин?»
Ему на это
Сэр Персиваль ответил: «Для меня, Который клятвою себя связал,
Все женщины и все мужчины были Как призраки. О брат мой, неужели Ты хочешь пристыдить меня затем лишь, Чтоб я тебе открыл, как далеко Я отступил от поисков и клятвы?


276
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Так знай же: был я множество ночей Товарищем улиток, змей, тритонов,
Я спал среди травы и лопухов,
Я изнурял себя, я отощал,
И всё ж видение не приходило. Однажды я пришел в красивый город. Там в центре высился огромный замок. Войдя в него, свое оружье отдал Я девушкам, прекрасным, как цветы.
И в зал они меня ввели, и я Увидел, что принцесса в этом замке Была, брат, той единственной на свете, Из-за которой билось учащенно Когда-то мое сердце. Я в то время Пажом был в замке у ее отца,
Она ж — девицей нежной, и ее Желал я страстно. Но не целовались Ни разу мы и не давали клятв.
И вот теперь мы повстречались вновь. Она была вдовой. Ее супруг Скончался и оставил ей в наследство Свои владенья, титул и богатства.
Пока там жил я, в честь мою она Пиры закатывала, с каждым днем Всё более роскошные, поскольку Все помыслы ее и все стремленья.
Как прежде, были связаны со мной.
В один прекрасный день, когда бродил Я под стеною замка у ручья,
Бегущего в саду, она ко мне Приблизилась тихонько и, сказав,
Что равного мне рыцаря не знает, Вдруг обняла меня, поцеловала Впервые и сказала, что вручает


Дополнения. III. А. Теннисон. СВЯТОЙ ГРААЛЬ
277
Мне и себя, и все свои богатства.
И тут мне вспомнились слова Артура,
Что большинство из нас пойдет вослед Блуждающим огням, и свет Грааля Почти угас в моей душе. И тотчас Старейшины приблизились ко мне И, преклонив колени, попросили:
“Ты — величайший рыцарь. Так сказала Нам наша госпожа, а мы ей верим.
Женись на ней, владыкой нашим стань И будешь, как Артур, ты в наших землях!”
А я, о брат, своей сжигаем клятвой,
Как ночь спустилась, тайно ускакал,
Но мучился, рыдал и ненавидел Себя, Грааль и всё, кроме нее.
Но позже, Галахада повстречав,
Я и ее забыл, и всё на свете»47.
Сказал монах: «Бедняк в мороз на Святки Обходится чуть тлеющим огнем.
Бедняк сей — я. Вот ты за мной немного И ходишь... Да, я благодарен Небу За то, что привело тебя сюда,
В сей бедный дом, где братия сурова,
Чтоб отогрелось мое сердце с другом.
Но как же горько отыскать свою —
Вновь — первую любовь, ее сжимать Уже в своих объятьях, а затем,
От женщины прелестной отказавшись,
Как сорную траву ее отбросить!
Ведь все мы ждем тепла в семейной жизни,
Все — мучимы мечтой о чем-то сладком,
Таком, чего нет слаще в целом свете...
О, Боже правый! Слишком по-земному


278
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Я говорю, поскольку никогда Еще не покидал своей я кельи И, как барсук в норе, живу всегда лишь Земными помыслами, несмотря На пост и покаянье... А встречал ты Кого-нибудь из рыцарей?»
«Конечно, —
Сказал сэр Персиваль. — Однажды ночью Моя тропа свернула на восток,
И в круге поднимавшейся луны Я пред собой увидел пеликана На шлеме сэра Ворса48. К сэру Ворсу Подъехав, я приветствовал его,
А он меня. Мы рады были встрече.
И он меня спросил: “Где Ланселот?
Его ты не встречал ли? Он однажды, — Повествовал прекрасный наш сэр Ворс, — Мимо меня, безумец, пролетел,
Всё приводя вокруг себя в безумство.
Его окликнул я: ‘Зачем ты скачешь На поиск сей святой, так распалившись?’ А он мне: ‘Не задерживай меня!
Ленивым был я, а теперь — спешу:
Здесь лев неподалеку’49. И исчез”.
И поскакал, не торопясь, сэр Ворс, Печален из-за сэра Ланселота,
Из-за того, что прежнее безумство,
О коем некогда ходили слухи И сплетни среди рыцарей Стола, Вернулось50. Ибо вся его родня Всегда боготворила Ланселота,
Его беду своей бедой считая,
А Ворс — сильнее всех. Он был согласен


Дополнения. III. А. Теннисон. СВЯТОЙ ГРААЛЬ
279
Святой Грааль не видеть, лишь бы только Сумел его увидеть Ланселот И этим исцелиться51. И, по правде,
Омрачена и болью, и любовью,
Не слишком-то его душа стремилась На поиски Священной этой Чаши.
Коль Бог пошлет виденье — хорошо,
А нет — так такова, знать, воля Неба.
И прискакал почти без приключений Сэр Боре в медвежий угол королевства. Средь скал людей он встретил — той же расы И крови, что и мы, но сохранивших Язычество. Их культовые камни Стремились в небеса. Их мудрецы, Владеющие древнею наукой,
Следящей за движеньем звезд, над ним Смеялись, и его великий поиск Безумным называли и напрасным,
И говорили так же, как Артур:
“Идет он за блуждающим огнем...
Да разве есть другой огонь, помимо Того, что гонит кровь, цветенье будит, Волнует море, согревает мир?”
Но со жрецами он не согласился,
Чем вызвал возмущение толпы.
Схватив, его связали и швырнули В темницу, что воздвигнута была Из каменных огромных глыб. И там Он, связанный, лежал во тьме кромешной Бессчетные часы и слушал тихий Над головою благовест небес,
Пока чудесной силой, не иначе,
Не сдвинулся и не свалился сверху


280
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Огромный камень, тяжести безмерной — Такой не сдвинуть ветру! И сквозь брешь Летящие сверкнули облака.
Затем настала ночь, тиха настолько, Насколько день был шумен. И сквозь брешь Вдруг стали видны семь лучистых звезд52 Артурова Стола. Так эти звезды Назвали мы однажды ночью, брат,
На радость и себе, и Королю За то, что круг они образовали.
Они, как ясные глаза друзей,
Глядели на него с небес. “И вдруг, —
Так говорил сэр Боре, — и вдруг, нежданно, Мне... Мне! Хоть редко о себе просил я, Скользя меж ясных звезд, — как милость мне! Светящийся, как пальцы на руке, Поставленной перед свечой горящей,
Святой Грааль явился и пропал53.
И тотчас же в том месте раздались Раскаты грома”. А чуть позже дева,
Что приняла тайком от близких нашу Святую веру, дверь в его темницу Открыв, ему позволила уйти».
Сказал монах: «И я теперь припомнил На шлеме пеликана. Да, сэр Боре Здесь в трапезной сидел и говорил О чем-то так негромко и печально.
К молитвам нашим относился он С почтением глубоким. Он — правдивый, Честнейший человек. Его глаза —
Читалось в них тепло его души —
С его губами вместе улыбались Улыбкой из-за тучи. Называют


Дополнения. III. А. Теннисон. СВЯТОЙ ГРААЛЬ
281
Такую часто солнечной улыбкой.
Да, да, то был сэр Боре. Ну, а теперь Скажи... Когда пришел ты снова в город, То рыцарей вернувшихся встречал ли? Или Артур пророком оказался?
И что сказал Артур, и что — они?»
Ответил Персиваль: «Брат, я тебе Открою истину, поскольку знаю,
Что все слова таких людей великих,
Как Ланселот и как Король Артур,
Из дома в дом переходить не будут И здесь останутся. Так вот, когда Мы города достигли, наши кони Заспотыкались, ибо шли они Средь каменных обломков василисков, Единорогов, потерявших рог,
И средь борзых — расколотых — собак, Свалившихся с гранитных постаментов. И всё же кони привели нас к замку.
Артур сидел на троне. Перед ним И те стояли, что вернулись всё же, Поизносившись и растратив время (Десятая их часть была всего лишь),
И те, что никуда не отправлялись. Король меня приветствовал, поднявшись, Словами: “Видим мы в твоих глазах Благополучье. Значит, наши страхи О том, что на холме, иль на равнине,
Или в реке разлившейся, иль в море Найти ты можешь гибель, были ложны... А ураган недавний был свиреп!
Он дивные порушил изваянья,


282
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Воздвигнутые при былых монархах,
Потряс до основанья мощный замок И золотое оторвал крыло От статуи, что Мерлин нам оставил.
Ну, а теперь про поиск, про виденье Скажи... Ты видел ли Святую Чашу,
Ту, что принес Иосиф в Гластонбэри?”
И вот, когда ему поведал я О том, что ты уже, Амвросий, слышал,
А также о намеренье моем Покинуть свет и жить затворной жизнью, Мне не сказал он ничего, но, резко К Гавейну повернувшись, вопросил:
“Гавейн, был по тебе ли этот поиск?”
Гавейн сказал: “Нет, он не для таких, Как я. В том убедил меня, Король мой, Один монах, увидевший, сколь сильно Я этим поиском отягощен:54 Нашел я в поле шелковый шатер И в нем — веселых дев. К несчастью, буря Шатер тот сорвала и унесла,
А дев моих по свету разметала.
Но, несмотря на это, я приятно Провел двенадцать месяцев и день!”55
Он замолчал. Артур оборотился К тому, кого сначала не заметил,
Ибо сэр Боре, вошедши, сквозь толпу Пробился к Ланселоту и, схватив Его за руку, прятался за ним,
Пока Артур его не увидал И не сказал: “Привет тебе, сэр Боре!


Дополнения. III. А. Теннисон. СВЯТОЙ ГРААЛЬ
283
Когда бы мог Святой Грааль увидеть Надежный и правдивый человек,
То ты б его увидел”. А сэр Боре:
“Не спрашивайте! Говорить не смею...
Но видел я его!” И слезы счастья Вдруг заблестели на его глазах.
Затем все остальные, исключая Лишь Ланселота, стали говорить О том, какая буря их настигла.
Скорей всего, что лучшее вино,
Как это было в Кане Галилейской,
Король на самый приберег конец:56 “Теперь ответь мне ты, мой Ланселот,
Мой друг и величайший в мире рыцарь!
Ну, а тебе — был этот поиск нужен?”
“О всемогущий! — вымолвил со стоном Сэр Ланселот. — О мой Король! — Он смолк, И показалось мне, что я заметил Безумья угасающий огонь В его глазах. — О друг мой, коль я друг вам! Счастливей те, что во грехе погрязли,
Как свиньи в луже, ибо этой грязи
Они не замечают! А во мне
Живет столь странный грех, что чистота,
И рыцарство мое, и благородство С таким грехом единственным моим57 Срослись, и быть им вместе до тех пор,
Пока цветы, здоровый с ядовитым, Соединившиеся воедино,
Не будут порознь сорваны. Когда Давали клятву рыцари, я тоже Поклялся вместе с ними, ибо думал,


284
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Что если я Святой Грааль увижу Иль прикоснусь к нему, то, может быть, Поможет это порознь те цветы Сорвать мне. Я об этом рассказал Святейшему из праведников. Он Вдруг разрыдался и сказал, что, если Я врозь сорвать их не смогу, мой поиск Напрасным будет. Я ему поклялся Всё сделать так, как он того желает.
И я ушел, и предавался скорби,
И всё пытался порознь их сорвать В душе своей, но тут опять, как встарь, Напало на меня мое безумство, Погнавшее меня в пустынный край,
Где был побит ничтожествами я.
Я говорю о рыцарях, которым Хватило б взмаха моего меча Иль тени моего копья дотоле,
Чтоб в страхе от меня бежать. Тогда Помчался я, по-прежнему безумен,
На голый берег, к отмели пустой,
Где лишь трава стелилась по камням. Там ветер штормовой так сильно дул, Так, мой Король, был громок он у моря, Что вы бы шума вод не услыхали За ревом ветра, хоть за валом вал Катился бесконечной вереницей По морю, заливая низкий берег.
И тек песок рекой, и тьма небес От громовых ударов сотрясалась.
Там, пеною облеплена морской,
У берега на якорной цепи Качалась полузалитая лодка.
И я, безумный, вдруг себе сказал:


Дополнения. III. А. Теннисон. СВЯТОЙ ГРААЛЬ
285
‘Войду в нее. И пусть в огромном море Погибну я, зато и грех мой смоет!’
И тут же, цепь сорвав, я прыгнул в лодку. Семь дней я плавал по просторам грозным. И плыли надо мной луна и звезды.
И ветер стих, и на седьмую ночь Под днищем лодки галька заскрипела,
И понял я: меня к земле прибило,
И, вверх взглянув, узрел я в вышине Волшебные твердыни Карбонека58.
Был замок на скале сам как скала.
Провал его ворот глядел на море,
К воротам шли ступени. Было пусто Окрест и тихо. Только львы стояли На страже перед входом с двух сторон И полная луна сияла в небе59.
Из лодки вышел я, наверх поднялся,
Там вытащил свой меч, и сей же миг Два зверя исполинских, вздыбив гривы И встав на задних лапах, словно люди, Передними вцепились в плечи мне.
Я захотел убить их, но услышал Вдруг голос: ‘Прочь сомненья — и вперед!
А будешь сомневаться, эти звери Тебя на части разорвут!’ Тотчас Меч кто-то выбил из моей руки,
И он упал60. А я пошел на голос,
Из замка доносящийся. Но в замке,
Хоть голос и звучал там, ничего Я не увидел: ни стола, ни лавок,
Ни росписи на стенах, ни щитов,
Лишь круглую луну в окне высоком, Глядящем на мятущееся море.
А голос в гулкой тишине звучал,


286
Альфред Теннисон. ЕМ MEMORIAM
Как жаворонок, чисто и высоко61 — Сладчайший голос, льющийся с вершины Восточной башни. И взошел туда я С большим трудом по тысяче ступеней.
Я поднимался как во сне. Я шел,
Казалось, вечность целую. И вот Я наконец у двери оказался.
Сквозь щель дверную пробивался свет,
И услыхал я: ‘Господу хвала!
Тебе, Святой Грааль, хвала и слава!’62 В безумье дверь толкнул я. Дверь открылась, И яростным свечением и жаром,
Как от семи пылающих горнил63,
Ударило, ожгло и ослепило
Меня так сильно, что я чувств лишился.
И всё ж мне кажется, что я видал Святой Грааль, парчой покрытый алой,
И ангелов вокруг него прекрасных,
И грозных духов, и крыла, и очи!64 И если бы не грех мой, не безумство И не потеря чувств, я бы поклялся,
Что видел всё, что видел. Только то,
Что видел я, покровом было скрыто...
Нет, поиск этот был не для меня”.
Поведав это, Ланселот замолк,
Молчал и зал. Вдруг сэр Гавейн... Ах нет!
Я, брат, дурацких слов не повторю.
Всегда и дерзкий, и нахальный, он В тот миг набрался смелости, поскольку Король молчал... Нет, все-таки скажу.
“О мой Король, мой господин! — сказал он. — Я ли для вас на подвиги не шел?
Я ль не скупился в битвах на удары?


Дополнения. III. А. Теннисон. СВЯТОЙ ГРААЛЬ
287
Вы же, мой друг, любезный Персиваль,
Вдвоем с сестрой свели людей с ума И сделали первейшего из нас Безумнее нижайшего из нас.
Что до меня, то пусть оглохну я И пусть ослепну, коль не стану впредь Глух более, чем кот голубоглазый65,
И втрое больше слеп, чем днем сова,
Ко всем поступкам и ко всем словам Святых, вошедших в исступленье, дев”.
“Глух, — безупречный произнес Король, — И слеп к святому откровенью, ты Не думай, что себя найти сумеешь,
Давая легкомысленные клятвы.
Ты слишком слеп, чтобы желать увидеть...
Ведь если это было в самом деле Небесным знаменьем, то Ланселот,
И Боре, и Персиваль — благословенны,
Ибо они увидели его В согласии со зрением своим.
Так в прошлом каждый пламенный пророк И все певцы в безумии святом На лирах и на арфах воплощали Лишь музыку, в них вложенную Богом.
Как видели вы, так вы и сказали...
И ты, мой Ланселот, совсем не прав:
Всё лучшее, святое в человеке И в рыцаре не может крепко так С единственным грехом соединиться,
Каким бы страшным ни был этот грех,
Ибо растут они поодиночке.
И ежели тот рыцарь — не одна


288
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Из тех свиней, которых ты припомнил,
То корни рыцарства и благородства Еще взрастут цветком в его душе.
Иль я не прав, о рыцари мои?
Иль слишком уж я мрачным был пророком, Когда сказал желающим идти На поиск тот святой, что большинство Пойдет на свет блуждающих огней И в топи пропадет? Но вы ушли,
Вы бросили, оставили меня.
И вот гляжу я на скамьи пустые,
На поредевший Орден... Вас вернулась Десятая лишь часть. Ну а из тех,
Кому виденье это всё же было,
Мой лучший рыцарь сам почти не верит, Что это приключилось с ним. Другой —
Его вдали узрел и, перестав С неправдою людской за правду биться, Желает тихой жизнью жить. А третий Лицом к лицу с виденьем повстречался66,
И его кресло ждет его напрасно:
В другом краю он будет коронован.
Средь вас иные думают: ‘Король, Когда б узрел виденье, дал бы клятву’.
Но это было б нелегко, поскольку Король обязан защищать всё то,
Чем правит. Так же в точности крестьянин, Который пашет на своей земле,
Не может бросить поле, не закончив Работу. Но коль сделана она,
Пускай виденья ночи или дня Приходят, пусть приходят до тех пор,


Дополнения. III. А. Теннисон. СВЯТОЙ ГРААЛЬ
289
Пока земля, где жизнь его течет, Покажется уж не его землею,
И свет, который бьет ему в глаза,
Быть перестанет светом для него,
И воздух, освежающий чело,
Не воздухом вдруг станет, а виденьем — Как плоть его — в тот миг, когда поймет он, Что умереть не может, и постигнет Что не виденье он, как не виденье И Бог Отец, и Сын Его воскресший67.
Из вас же каждый видел то, что видел...”
Так вымолвил Король. И я не знаю, Всё ль понял я из сказанного им».
чг


СТИХОТВОРЕНИЯ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА РАЗНЫХ ЛЕТ
МАРИАННА
В усадьбе, обнесенной рвом...1
«Мера за меру»
На клумбах мох как черный креп,
Аллеи глухи и мрачны,
И гвозди выпали из скреп,
Державших грушу у стены.
И в запустенье вековом
Строенья ветхие стоят,
Пустых окон тоскливый ряд —
На мызе, окруженной рвом.
«Как жизнь пуста! — она сказала. — Он не придет и впредь.
А я устала, так устала,
Уж лучше умереть!»2
На небе отгорел закат,
Рассыпался горстями рос.
Поднять не в силах скорбный взгляд,
Она лила потоки слез.
Мышей летучих вился рой,
И становилось всё темней.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
291
Закрывши окна, в мир теней Она вошла ночной порой.
«Как ночь темна! — она сказала. — Он не придет и впредь.
А я устала, так устала,
Уж лучше умереть!»
Она проснулась: на земле
Царила ночь, сойдя с высот.
Бык сонно замычал во мгле,
Выпь закричала средь болот.
Во сне она брела с трудом,
Сама не ведая куда.
Заря зажглась осколком льда Над мызой, окруженной рвом.
«Как день тосклив! — она сказала. — Он не придет и впредь.
А я устала, так устала,
Уж лучше умереть!»
Дремал под каменной стеной
Забытый, почерневший шлюз,
И мох ползучей пеленой
Воды с землей скреплял союз.
Над шлюзом тополь-исполин
Отряхнул листву, коряв и гол.
На много миль лишь этот ствол Торчал над пустошью трясин.
«Как жизнь пуста! — она сказала. — Он не придет и впредь.
А я устала, так устала,
Уж лучше умереть!»


292
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Когда всходила ввысь луна,
И ветер дул, и вечер гас,
На белой завеси окна
Тень тополя пускалась в пляс.
Но если ясной ночь была,
А ветры прекращали дуть,
То спящей на лицо и грудь Ложилась тень, как вестник зла.
«Как ночь темна! — она сказала. — Он не придет и впредь.
А я устала, так устала,
Уж лучше умереть!»
Влачился мирно скучный день.
Всё было тихо, слышно лишь,
Как дверь скрипит, жужжит слепень, Пищит под половицей мышь.
Но зов былого всё властней
Звучал: то задрожит крыльцо,
То вдруг в окне мелькнет лицо Из навсегда ушедших дней.
«Как жизнь пуста! — она сказала. — Он не придет и впредь.
А я устала, так устала,
Уж лучше умереть!»
Со стенки — тиканье часов,
Гвалт воробьиный средь ветвей И ветра заунывный зов —
Всё было нестерпимо ей.
Но ненавистнее стократ
Тот час, когда тонул весь дом В сиянье солнца золотом И день клонился на закат.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
293
«Как страшно мне! — она рыдала.
Он не придет и впредь.
А я устала, так устала!
Господь, дай умереть!»
МАРИАННА
В усадьбе, окруженной рвом...
«Мера за меру»
Полынь да черный мох везде,
Заглохли цветники и сад,
Следы ржавеющих гвоздей
Вдоль покосившихся оград, Солома крыш встает горбом,
Двор запустеньем удивит — Печален, дик и странен вид Усадьбы, окруженной рвом.
Там дева плачет: «Жизнь постыла.
Он больше не придет.
Я так устала, так устала,
Пусть смерть меня найдет!»
Росой разбавив эти слезы,
Ночных небес сходила тень,
К полудню высыхали росы,
А слез река текла весь день.
Дол околдован. Ночь темна.
Зловещий лет нетопырей Вдоль черных топей и полей Следила дева из окна.
И снова слезы: «Ночь постыла,


294
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Он больше не придет.
Я так устала, так устала,
Пусть смерть меня найдет!»
Всю ночь ей снились крики сов,
Потом петух пропел рассвет,
Быки с болотистых лугов
Мычали петуху в ответ.
Мешая грезы с естеством,
От яви сны не отличая,
Она бродила, день встречая,
В усадьбе, окруженной рвом.
И слышно вновь: «Заря постыла.
Он больше не придет.
Я так устала, так устала,
Пусть смерть меня найдет!»
Там от стены недалеко
Был старый шлюз. Спала вода В нем темным сном. Вокруг него Мхов расползалась борода,
А рядом тополь, серебром
Убрав свой узловатый крест,
Один на много миль окрест Стоял на пустыре сыром.
Шептали губы: «Жизнь постыла.
Он больше не придет.
Я так устала, так устала,
Пусть смерть меня найдет!»
И если низкая луна
Играла льном оконных штор И ветер выл — там, вдоль окна,
Качался тополя узор.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
295
Луне послушна словно ртуть,
Дробясь, тень тополя вошла В альков, где дева прилегла, Накрыла лоб, стеснила грудь.
С губ сорвалось: «Луна постыла, Он больше не придет.
Я так устала, так устала,
Пусть смерть меня найдет!»
Весь день в дому, видений полном,
Вдруг слышались то двери скрип, То овод на стекле оконном,
Мышиный писк и чей-то вскрик; Из прошлого всплывали лица И голоса куда-то звали,
И чью-то поступь выдавали Мансарды скрипом половицы.
Она сказала: «Жизнь постыла.
Он больше не придет.
Я так устала, так устала,
Пусть смерть меня найдет!»
Ни птичий грай, ни ветра вой,
Ни равномерный бой часов,
Ни тополь, звучною листвой
Ответивший на ветра зов,
Не милы ей, но есть пора,
Когда смеркаться начинает, —
Ее всех боле проклинает И плачет дева до утра,
Сказав: «Ах, я себе постыла,
Я с ним уж никогда Не буду. Боже, я устала,
Пошли же смерть сюда!»


296
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
КРАКЕН
Под толщей вод, от волн и бурь вдали,
В глубокой бездне испокон веков Без сновидений на краю Земли Во мраке Кракен спит: его боков Достичь не может даже слабый свет:
Над ним гигантских губок лес — и ввысь Из гротов и расселин поднялись За тусклым солнечным лучом вослед, Полипы-исполины — ловят в сеть Густых ветвей — дремотный полумрак. Так суждено ему лежать и впредь, Морских червей глотая в вечном сне1,
Но в Судный день моря вскипят в огне2 —
Узрят и ангелы, и люди, как
Он в грохоте всплывет, чтоб умереть.
СОВА НА КОЛОКОЛЬНЕ
Когда домой бегут коты,
И свет еще не стал теплом,
И ветер шевелит листы,
И мельница скрипит крылом — И мельница скрипит крылом, Одна, в броне своих обид,
Сова на колокольне спит1.
Когда звенит надой в ведре,
И щелкает бичом пастух,


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
297
И сеном пахнет на дворе,
И в третий раз поет петух - И в третий раз поет петух, Одна, застыв, как нежива,
На колокольне спит сова.
СОВА
Когда коты спешат домой,
Рассвет, роса искрится льдом, И речку скрыл туман немой,
И мельница скрипит крылом, И мельница скрипит крылом. Пять чувств согрела — и жива На башне белая сова.
Когда доярки входят в хлев,
И запах сена свеж и сух,
И, на забор легко взлетев,
Там трижды трель пропел петух, Там трижды трель пропел петух, Пять чувств согрела — и жива На башне белая сова.


298
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
ГОСПОЖА ШАЛОТТ Часть 1
Покровы берегов речных —
Поля колосьев золотых,
Ячмень и рожь. Тропа меж них Для пеших и для верховых
В град многих башен, Камелот; Дорогой той идущий люд Нет-нет да взглянет, как цветут В реке кувшинки там и тут
Вкруг острова Шалотт.
Шепчет иве и осине Ветер о своей кручине,
Гонит волны на быстрине Мимо острова в тумане
По дороге в Камелот.
Замка кладка вековая,
Башни, милости не зная,
Нависают, угрожая,
Над госпожой Шалотт.
Берегом, средь ивняка,
Лошади, ссаднив бока,
Баржу тянут, иль, — легка,
Парус — чистые шелка, —
Шлюпка правит в Камелот;
Но кто видал единый взмах Ее руки? На чьих устах Молва кочует в тех краях О госпоже Шалотт?


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
299
Лишь ячмень заколосится,
На рассвете слышат жницы: Песня звонкая струится,
К самым долетая, мнится,
Башням града Камелот; Ввечеру, свой труд кончая, Жница, сноп в скирду кидая, Шепчет: «Верно, то младая Госпожа Шалотг».
Часть 2
В замке день и ночь подряд Ткет она волшебный плат. Чары девушку теснят:
Горе ей, коль бросит взгляд Из окна на Камелот. Не знает, что грядет, она,
Но ткет, решимости полна: Забота у нее одна,
У госпожи Шалотт.
Там в зеркальном отраженье Бродят круглый год виденья. Зрит она теней волненье;
Вот на большаке движенье, Что ведет на Камелот; Вот неспокойна гладь речная, Вот молодец стоит, зевая, Идет торговка разбитная
И глянет на Шалотг.


300
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Веселых девушек отряд,
На ослике своем аббат,
Паж — шитый золотом наряд — Порою в зеркале спешат
В град многих башен, Камелот; Порою явится ясней Ей рыцарь средь других теней,
Но кавалера нет у ней,
У госпожи Шалотт.
Что в глади видится зеркальной,
То ткет усердно, беспечально;
Бывает ночью свет сигнальный: Кортеж вступает погребальный Под барабаны в Камелот;
А как-то раз — луна сияла, —
Едва из-под венца, гуляла Чета. «Я от теней устала», — Произнесла Шалотт1.
Часть 3
На выстрел лука от окон Той комнаты проехал он, Лучами солнца озарен, Светившими сквозь гущу крон, Отважный Ланселот. Воитель красного креста2 Взял щит, где красовалась та, Кому верны его уста.
Вдали лежал Шалотт.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
301
Блистали на узде каменья,
Как звезд в галактике скопленье, Благое неба украшенье,
И бубенцов лилося пенье,
Когда он ехал в Камелот; Огромен у луки висящий Был рог серебряный, звучащий В бою; тяжел доспех гремящий. Вдали лежал Шалотт.
Седло сияло у коня,
Всё в жемчугах, светлей огня,
И шлем с плюмажем, и броня Горели, поле багряня,
Когда он ехал в Камелот;
И ярче тот пылал костер,
Чем бородатый метеор,
Что осеняет, дивно скор,
На миг ночной Шалотт.
Копытом-огоньком по торной Стучал дороге конь проворный,
И рыцарю на лоб просторный Спускался влас, как уголь, черный, Когда он ехал в Камелот. Славный витязь над обрывом В зеркале мелькнул правдивом. «Тирра-лирра», — над обрывом Пел сэр Ланселот3.
Оставив плат и свой станок,
По комнате, забыв зарок,
Прошла она, не чуя ног,
Увидела плюмаж и рог,


302
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Бросив взгляд на Камелот. Плат улетел — и не поймать, Зеркальная разбилась гладь; «Проклятья мне не миновать», — Сорвалось с губ Шалотт.
Часть 4
Ветер налетел с востока,
Гнулся лес, легла осока, Разлилась река широко:
Грянул дождь — сильней потока И не помнил Камелот; Вниз к реке она сбежала,
Челн под ивой отыскала,
Вывела на нем устало:
«Се Госпожа Шалотт».
Оцепененьем обожгло,
Как у ворожеи, чело,
И взгляд, застывший как стекло, Поняв свершившееся зло,
Бросила на Камелот.
И на закате дня она,
Сняв цепь, легла на дно челна,
И понесла ее волна,
Несчастную Шалотт.
Ветр одеждой белоснежной Тешился ее небрежно,


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
303
И ланит касался нежно Листопад в ночи кромешной,
Ладья скользила в Камелот. Покуда лодка огибала Поля, не ведая причала, Прощальным эхом зазвучала Песнь госпожи Шалотт.
Раздавался в этот час Скорбный гимн и слабый глас.
В жилах крови ток угас, Помрачился светоч глаз,
Созерцавших Камелот.
Едва ладью донес прибой К домам на пристани речной,
Как тут же, гимн окончив свой,
Дух отдала Шалотт.
Уж рядом башни и балконы,
Всё ближе своды и колонны;
Как будто бы завороженный, Вступая тенью в город сонный,
Челн явился в Камелот. Пристань полнится пустая,
И уже толпа живая Ропщет, надпись разбирая:
«Се Госпожа Шалотт».
Что в челне белеет том?
И в смятении святом Умолкает всякий дом.
Осенил себя крестом
Пышный, праздный Камелот;


304
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
А Ланселот спустился к ней И молвил: «Нет лица милей. Бог в славе смилуйся своей
Над госпожой Шалотт».
ЛЕДИ ШЭЛОТ Часть 1
По берегам — поля, поля Несет воскресшая земля: Ячмень, и рожь, и конопля,
Меж них, петляя и пыля,
Дорога вьется в Камелот. Крестьяне и торговый люд Целый день по ней снуют:
В мае столько лилий тут —
У острова Шэлот.
Ив седых, осин пугливых Чуть касаются порывы Ветерка от волн, лениво Мимо острова, по нивам
Вниз бегущих в Камелот. С острова глядит на пашни Замок, чьи четыре банши Стерегут покой всегдашний Владелицы — Шэлот.
Гнутся ивы над рекой;
Клячами в полдневный зной


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
305
Барка тянется порой,
Да парус шелковый, тугой
Вниз мелькает в Камелот.
Но кто видал — скажите мне —
Ее подавшей знак в окне?
Или не знал никто в стране Прекрасную Шэлот?
Лишь жнецы, что утром ранним Жнут ячмень с таким стараньем, Слышат песни замиранье Над игрой зеркальных граней
Волн, скользящих в Камелот, А при луне, чей свет так бледен, Складывая сноп последний,
Шепчут, слушая: «То леди С острова Шэлот».
Часть 2
Там она за годом год Ковер волшебный в башне ткет, Голос шепчет ей: придет К ней беда, лишь труд прервет, Чтоб увидеть Камелот. Что за беда грозить могла Ей, как подводная скала,
Она не знала, и ткала
Без отдыха Шэлот.
Лишь в зеркале, воды ясней, Всегда висевшем перед ней,


306
Альфред Теннисон. Ш MEMORIAM
Появлялся мир теней:
Близко вился, словно змей,
Путь, бегущий в Камелот,
И реки дымилась гладь;
Торговки, в красном, шли гулять,
И скряга крался, точно тать,
Так близко от Шэлот.
Вот девушки толпой спешат,
На кляче вниз трусит аббат,
Вот пастушка мелькает взгляд,
Пажа малиновый наряд —
Все вниз проходят в Камелот.
И часто в зеркале пустом Являлись рыцари верхом,
Но каждый был ей незнаком —
Никто не знал Шэлот.
Видений призрачный ручей Хотелось тут же выткать ей,
Ведь часто в тишине ночей,
Под трепет перьев и свечей
И пенье — гроб плыл в Камелот. Иль в час, когда царит луна, Влюбленных видела она.
«Я от теней почти больна», — Промолвила Шэлот.
Часть 3
Очей лучистых точный лук Послал стрелу — восторг, испуг! —


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
307
Туда, где солнцем вспыхнул вдруг, Из леса выехав на луг,
Бесстрашный Ланселот: Лев-рыцарь алого креста,
Верный той, чья красота Победно светит со щита
Близ острова Шэлот.
Поводья золотом горят,
Как ветви звезд, что зоркий взгляд Находит около Плеяд,
И чудно так они звенят,
Когда он едет в Камелот.
На перевязи рог висит,
Когда он едет вниз, звенит Его оружье: меч и щит —
Близ острова Шэлот.
Весь пронизав лучами воздух, Горит седло в алмазных звездах,
А гребень шлема, шлем из бронзы Горят, сливаясь в пламень грозный, Когда он едет в Камелот. Так бородатый метеор Чрез пурпур ночи, звезд узор Течет, приковывая взор,
Над островом Шэлот.
Высокий лоб его горит,
Кудрями черными обвит,
Сверкает конь огнем копыт, — Поистине прекрасный вид,
Когда он едет в Камелот.
Он проехал над водою,


308
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Он вспыхнул в зеркале звездою, «Тирра-лирра!» — над водою Пел сэр Ланселот.
Она бросает свой станок,
Она встает — как рост высок! —
И видит: лилии цветок,
И видит: шлем его и рог,
Вниз глядит — на Камелот. Ковер сорвался со станка,
И зеркало на два куска Расселось вдруг. «Беда близка!» — Воскликнула Шэлот.
Часть 4
В налетевшем урагане Бледный лес слился с лугами, Поток вскипел над берегами,
И обрушилось реками
Небо вниз на Камелот. Вниз она сошла к реке И начертала там, в тоске,
На одиноком челноке
Безвестное «Шэлот».
И как провидец, в книге сна Судьбы читая письмена,
Видит: смерть предрешена, —
Так смотрела вниз она,
Сквозь туман, на Камелот. Когда ж сомкнулась ночи мгла,


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
309
Цепь оборвать она смогла,
И в челн, как в гроб, она легла — Несчастная Шэлот.
Налетавший черный шквал Одежду белую взвевал И листья в челн ее сдувал,
Сквозь мятежный шум начал
Вниз поплыл он в Камелот. Но вот, развернутый волной,
Челн полетел во мрак стрелой, Услышал лес тогда с тоской —
В последний раз! — Шэлот.
То звенела, затихая,
Песня скорбная, святая, —
Кровь густела, застывая,
А в глазах всё рос и таял
Многоверхий Камелот.
Но прежде чем принес поток К предместью города челнок,
С песней смертный сон увлек Волшебницу Шэлот.
Мимо башен и церквей,
Садовых стен и галерей Она скользила, мглы бледней,
В одежде призрачной своей,
Вниз, немая, в Камелот. Вниз сошли по ступеням Группы рыцарей и дам,
На челне, приставшем там,
Прочли они: «Шэлот».


310
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Что здесь? Ужас? Или — грех?
Всё скрестилось. Замер смех Во дворце. Напал на всех Страх: на рыцарей, на тех,
Кем гордился Камелот.
Но, выйдя из толпы людей,
Сэр Ланселот склонился к ней: «Бог создал в милости Своей Прекрасною — Шэлот».
ВОЛШЕБНИЦА ШАЛОТ Часть 1
По обе стороны реки Во ржи синеют васильки,
Поля, безбрежно-далеки,
Ведут в зубчатый Камелот. Мелькает тень и там, и тут,
И вдаль прохожие идут,
Глядя, как лилии цветут
Вкруг острова Шалот.
Осина тонкая дрожит,
И ветер волны сторожит,
Река от острова бежит,
Идя по склону в Камелот. Четыре серые стены,
И башни, память старины, Вздымаясь, видят с вышины Волшебницу Шалот.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
311
Седеют ивы над водой,
Проходят барки чередой,
Челнок, тропою золотой,
Скользя, промчится в Камелот. Но с кем беседует она?
Быть может, грезит у окна?
Быть может, знает вся страна Волшебницу Шалот?
Одни жнецы, с рассветом дня,
На поле желтом ячменя,
Внимают песне, что, звеня,
С рекой уходит в Камелот;
И жнец усталый, при луне,
Снопы вздымая к вышине,
Тихонько шепчет, как во сне: «Волшебница Шалот!»
Часть 2
Пред нею ткань горит, сквозя,
Она прядет, рукой скользя, Остановиться ей нельзя,
Чтоб глянуть вниз на Камелот. Проклятье ждет ее тогда,
Грозит безвестная беда,
И вот она прядет всегда,
Волшебница Шалот.
Лишь видит в зеркало она Виденья мира, тени сна,
Всегда живая пелена


312
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Уходит быстро в Камелот. Светло-вспененная река,
И темный образ мужика,
И цвет мелькнувшего платка Проходят пред Шалот.
И каждый миг живет тропа, Смеется девушек толпа,
И ослик сельского попа
Бредет в зубчатый Камелот. Порой, в зеркальной глубине, Проскачет рыцарь на коне,
Ее не видит он во сне,
Волшебницу Шалот.
Но всё растет узор немой,
И часто, в тихий час ночной,
За колесницей гробовой
Толпа тянулась в Камелот. Когда же, лунных снов полна,
Чета влюбленных шла, нежна,
«О, я от призраков — больна!»
I 	[счалилась Шалот.
Часть 3
На выстрел лука, в стороне,
Зарделись латы, как в огне,
Скакал в доспехах, на коне,
Бесстрашный рыцарь Ланчелот. Служил он даме-красоте,
Чье имя было на щите,


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
313
Горевшем пышно, как в мечте, Вдали-вблизи Шалот.
Свободно бились повода,
Алмаз горел в них, как звезда, Играла звонкая узда,
Пока он ехал в Камелот. Блистала светлая броня,
Могучий рог висел, звеня,
И бился по бокам коня,
Вдали-вблизи Шалот.
Седло в огнях из серебра,
Герба лучистая игра,
И шлем, и яркий цвет пера,
Весь блеск уходит в Камелот. Так бородатый метеор Во тьме ночей плетет узор,
Как в этот миг сверкал простор Пред стихнувшей Шалот.
Как пышен был поток лучей. Копыта били всё звончей,
Светились кудри горячей,
Пока он ехал в Камелот. Внимала песне гладь реки,
Осин и бледных ив листки,
Внимали песне васильки,
Пел рыцарь Ланчелот.
Забыт станок, забыт узор,
В окно увидел жадный взор Купавы, шлем, коня, простор,
Вдали зубчатый Камелот.


314
Альфред Теннисон. Ш MEMORIAM
Порвалась ткань с игрой огня, Разбилось зеркало, звеня, «Беда! Проклятье ждет меня!» Воскликнула Шалот.
Часть 4
Бледнели желтые леса,
В реке рыдали голоса,
Закрыла буря небеса,
Летя с востока в Камелот. Она сошла, как в забытьи,
И начертала у струи На светлом выступе ладьи:
«Волшебница Шалот».
Шумя, туманилась волна,
И, как провидец в блеске сна, Взирала пристально она,
Глядя на дальний Камелот. И день померкнул вдалеке,
Она лежала в челноке,
И волны мчали по реке
Волшебницу Шалот.
Мерцало платье белизной,
Как хлопья снега под луной,
Она плыла во тьме ночной
И уплывала в Камелот.
И песню слышала волна,
И песня та была грустна,


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
315
В последний пела раз она, Волшебница Шалот.
И смолк напев ее скорбей,
И вот уж кровь остыла в ней,
И вот затмился взор очей,
Глядя на сонный Камелот.
И прежде чем ладья, светла,
До дома первого дошла,
Со звуком песни умерла
Волшебница Шалот.
В виду альтанов и садов,
И древних башен, и домов,
Она, как тень, у берегов,
Плыла безмолвно в Камелот. И вот кругом, вблизи, вдали, Толпами граждане пришли,
И на ладье они прочли
«Волшебница Шалот».
В дворце веселый смех погас.
«О Господи, помилуй нас!» — Молились все, греха страшась,
И только рыцарь Ланчелот, Подумав, молвил, не спеша:
«Лицом как ангел хороша,
Да успокоится душа
Волшебницы Шалот!»


316
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
КОРОЛЕВА МАЯ
Разбуди меня пораньше, с первым светом, слышишь, мама! Завтра — долгожданный праздник, самый лучший, самый-самый! Эту радостную пору целый год я предвкушаю:
Я ведь стану Королевой, мама, — Королевой Мая!
Много черных глаз, но ярче чем мои — уж извините!
Есть и Маргарет, и Мэри; есть и Кэролайн, и Китти;
Только краше крошки Элис вряд ли сыщется другая —
Значит, быть мне Королевой, мама, — Королевой Мая!
Я ведь сплю так крепко, мама, я ведь ни за что не встану,
Если ты меня не кликнешь на рассвете, рано-рано:
Мне ж еще свивать гирлянды, с травами цветы сплетая,
Я ведь стану Королевой, мама, — Королевой Мая!
А кого же повстречала нынче я, идя долиной,
Как не Робина — стоял он у мосточка под лещиной.
Мучился небось: сурово с ним вела себя вчера я,
Я-то стану Королевой, мама, Королевой Мая!
Он решил, что видит призрак, мама, — я была вся в белом; Промелькнула — он лишь взглядом проводил оторопелым;
Все зовут меня жестокой, только мне беда какая?
Я ведь стану Королевой, мама, Королевой Мая!
Говорят, он умирает от любви — болтают, право!
Говорят, разбито сердце у него, а мне — забава!
Много юношей храбрее поспешат ко мне, сгорая;
Я ведь стану Королевой, мама, Королевой Мая.
Я возьму сестрицу Эффи — поплясать под сенью древа;
Приходи и ты: посмотришь, как я стану Королева.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
317
Пастухи туда сойдутся со всего родного края —
И я буду Королевой, мама, Королевой Мая!
Жимолость сплела над входом у крыльца душистый полог, Белой кипенью жасмина наряжается проселок,
Лютики цветут в низинах, огоньками полыхая:
А я буду Королевой, мама, Королевой Мая!
Ночью ветер прилетает, гладит луговые травы;
Звезды то заблещут ярче, то прижмурятся лукаво,
Ни дождинки не прольется завтра днем, я точно знаю!
И я стану Королевой, мама, Королевой Мая!
Завтра будет вся долина свежей зеленью одета,
На холме, куда ни глянешь, запестреют первоцветы;
Ручеек на дне оврага зажурчит, в лучах играя,
И я стану Королевой, мама, Королевой Мая!
Разбуди ж меня пораньше, с первым светом, слышишь, мама! Завтра — лучший праздник года, самый лучший, самый-самый! Долгожданный день, который целый год я предвкушаю:
Я ведь стану Королевой, мама, — Королевой Мая!
КОРОЛЕВА МАЯ
Разбуди меня завтра, родная,
Только солнышко в небе блеснет;
Всех-то дней этот день веселее:
Не бывает такого весь год.
Разбуди же, смотри! С нетерпеньем Жду давно я веселого дня;


318
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Королевою Майской, я знаю,
Они выберут завтра меня!
Не одну в стороне нашей встретишь Пару черных, сверкающих глаз; Красотой своей славятся Мэри, Маргарета и Китти у нас;
Но в глазах у веселой Алисы, Говорят, еще больше огня, Потому-то и выберут завтра Королевою Майской меня!
Крепок сон мой: сама я не встану; Так смотри же, погромче кричи. Чуть в окно нашей спальни, родная, Золотые проникнут лучи.
Еще много венков мне придется Из цветов и из зелени свить;
Ведь я знаю наверное, завтра Королевою Майской мне быть.
Я вчера, по долине гуляя,
Увидала, сказать ли — кого? Увидала Робйна! Угрюмо Мне лицо показалось его.
Он под ивой стоял... Верно, думал, Отчего я с ним так холодна?
Ну, да пусть! Королевою Майской Завтра быть я, родная, должна!
Может, принял меня он за духа;
Я одета вся в белом была.
Пред глазами его промелькнувши,
Я исчезла вдали, как стрела.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
319
Бессердечной меня и холодной Называют Робйна друзья;
Всё равно! Королевою Майской Буду ими же выбрана я!
Говорят, что умрет он с печали,
Что разбила я сердце его;
Но какое мне дело, родная,
Ты сама посуди, до него?
Без него женихов здесь немало,
Не один он красив и богат.
Ах, как весело мне! Меня выбрать Королевою Майской хотят!
Я хочу, чтоб сестра моя Эва Шла со мною на праздник весны.
Да и ты приходи! Королевой Меня видеть вы обе должны.
Даже с гор отдаленных приходят Пастухи, чтоб на праздник взглянуть, А я буду на нем Королевой!
Разбуди же меня, не забудь.
Белоснежная жимолость вьется По столбам галереи. С лугов,
Из долин и ущелий несется Аромат от весенних цветов... Расцвели ноготки над болотом, Колыхает кувшинчик волна...
Что за радость, за счастье, что быть я Королевою Майской должна!
Над лугами стемнело, родная, Ветерок там гуляет ночной;


320
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Каждый раз, как повеет он, звезды Словно ярче горят над землей.
Нет ни облака в небе! Ненастье Не отравит веселого дня.
Королевою Майской я буду — Разбуди же с рассветом меня!
Вся объята и тишью и мглою,
Спит долина, свежа, зелена;
И на склоне холмов что-то шепчут Листья темных деревьев, сквозь сна, А в овраге чуть слышно журчанье Утомленного бегом ручья...
Завтра всё оживится, и буду Королевою Майскою я!
ДОЧЬ МЕЛЬНИКА
У мельника славные дочки.
И так мне одна дорога, дорога, Что я бы хотел ее щечки
Коснуться, как эта серьга. Меня бы укрыла волнистая прядь,
И милую шейку я мог бы ласкать.
Вокруг ее нежного стана
Хотел бы я быть пояском, Чтоб сердце ее непрестанно
Со мной говорило тайком.
И знал бы я, верно ли бьется оно,
То нежной печали, то счастья полно.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
321
И я бы хотел ожерельем
На белой груди ее стать,
Чтоб с грустью ее и весельем
Вздыматься и падать опять.
И я бы мечтал об одном, об одном, Чтоб снять забывали меня перед сном.
СМЕРТЬ СТАРОГО ГОДА
Печальна песня зимних вьюг,
Всё тише колокола глас.
Бесшумно соберемся в круг,
Ведь Старый Год — наш давний друг — Встречает смертный час.
О 	Старый Год, не умирай!
С тобою так сдружились мы.
С тобою так сроднились мы.
О 	Старый Год, не умирай!
Он слег, уже не встанет вновь И не увидит вновь восход.
Всё тише в нем струится кровь...
Он дал мне друга, дал любовь,
А Новый Год — возьмет.
О 	Старый Год, не уходи!
Ты слишком долго жил средь нас, Смеялся и любил средь нас.
О 	Старый Год, не уходи!


322
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Он был на выдумки богат,
В забавах кто сравнится с ним?
И пусть мутнеет ясный взгляд,
И пусть враги его чернят,
Он другом был моим.
О Старый Год, не умирай!
Нам было по пути с тобой,
Позволь и мне уйти с тобой.
О Старый Год, не умирай!
Он чашу жизни до краев Черпал. Увы! Что сталось с ней?
Его наследник средь снегов Торопится под отчий кров,
Но смерть придет быстрей.
У каждого свои права.
Сияет небосвод, мой друг, Беспечный Новый Год, мой друг, Спешит войти в свои права.
Он тяжко дышит. За стеной Пропел петух. Трещит сверчок.
Мелькают тени предо мной.
Лег снег. Неярок свет ночной.
Уж полночь — близок срок.
Пожми нам руки в смертный час, Поверь, нам жаль терять тебя. Позволь еще обнять тебя.
Простись же с нами в смертный час.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
323
Он умер. Пробил час потерь —
И нас покинул Старый Год.
Друзья, проститесь с ним теперь, Всплакните — и откройте дверь Тому, кто молча ждет.
А ну-ка выйди на крыльцо. Взгляни-ка на крыльцо, мой друг. Там новое лицо, мой друг.
Там новое лицо.
СОНЕТ
Моя печаль всегда во мне живет,
Твоя печаль проносится как птица:
На краткий миг лишь ею омрачится Души твоей полдневный небосвод.
Печаль моя в седую бездну вод
С утеса одинокого глядится,
Как кипарис; и не блеснет денница,
И ни былинки рядом не взойдет.
Но вечно мчится дух мой одинокий
Вслед за твоим, как ночь за днем вослед, И горизонт пустынный и далекий
Мне озаряет твой летящий свет.
Ты — луч, я — мрак, и дело безнадежно:
Нельзя нам врозь, и вместе невозможно.


324
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
СОНЕТ
Мои печали длятся волей рока,
Твои, как птицы, скрылись косяком. Твой дух, украшен светлым ободком, Вступает в лето славное, без срока.
А грусть моя взрастает, одинока,
Став кипарисом в мареве таком,
Что кажется седым он у потока,
На мысе, не богатом ни цветком. Безродный дух мой за твоим стремится —
Так вкруг земли за днем стремится тьма. В ночи моей сверкает, как зарница,
Твой свет, когда уходишь ты сама.
Но ты светла, а я из мрака сложен,
И чистый свет меж нами невозможен.
СОНЕТ
Меня мой рок обрек печали вечной,
Твои же беды могут сбиться в стаи И улететь на юг, и там растаять,
Чтоб летний день тебе встречать беспечно. Тоскою одинокой, бесконечной
Похож на тополь я, что, в тень врастая, Хранит цветы, закрытые под вечер,
Там, где в залив идет земля пустая.
И всё ж моя душа летит к твоей,
Как вкруг земли за днем летает ночь.
Мой горизонт в лучах твоих огней,
Хоть ты уходишь прочь, всё дальше прочь.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
325
Так темен я, а твой так ярок свет,
Что нашей встрече оправданья нет.
/^Чх
СОНЕТ
ПО ПОВОДУ НЕДАВНЕГО ВТОРЖЕНИЯ РОССИИ
в Польшу
И снова кровь поляков пролилась
На их поля. О Господи, доколе Дана ничтожеству такая воля —
Царить, народы втаптывая в грязь?
На месте городов лежат, курясь,
Руины, и несутся крики боли,
И всяк сосед дрожит в своей юдоли:
Всё дальше Варвар простирает власть.
Доколе хладносердый Московит
Еще глумиться сможет над сынами
Сей натрое разодранной страны?1
Прости нам, Боже, — всем, кто делал вид,
Что ни при чем! Кровавыми слезами
Мы свой позор оплакивать должны.
СЕСТРЫ
В моей душе пылала месть За опозоренную честь.
(Печально ветер выл.)


326
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Граф соблазнил мою сестру.
Я будто знала: не к добру
Он так прекрасен был!
Сестра позора не снесла.
Сестра от горя умерла.
(Тоскливо ветер выл.) Решила я: пройди хоть год,
Но тот от смерти не уйдет,
Кто так прекрасен был!
Его я в дом свой зазвала И обольстила, как могла.
(Протяжно ветер выл.) Не мог он страсти превозмочь: Со мной остался в эту ночь,
Кто так прекрасен был!
Проклятый граф, казалось мне, Как ангел, ясен был во сне.
(Надрывно ветер выл.)
И ненавидя, и любя,
Всю ночь над ним рыдала я:
Он так прекрасен был!
Как ни был тяжек мой обет,
Но я любви сказала «нет».
(С угрозой ветер выл.)
И я вонзила острый нож В того, кто чуден и пригож И так прекрасен был!
Лежал он, юн и недвижим,
А утром мать пришла за ним.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
327
(Печально ветер выл.)
Он отошел в иную сень.
Но мнилось мне: как Божий день,
Мой граф прекрасен был!
СЕСТРЫ
Две дочери — в нас кровь одна:
Была красивее она.
В деревьях ветер трепещет без сил. Она с ним потеряла честь;
Так мне приличествует месть.
О, как Граф прекрасен был!
Кровь запятнавшая грехом,
Она мертва: что толку в том?
В деревьях ветер тревогу забил. Любви его я месяца Ждала с терпением ловца:
О, как Граф прекрасен был!
Я пир устроила; и он
Был там; он был уже влюблен.
В деревьях ветра шум дик и уныл. В тот вечер Граф, огнем палим,
Припал лицом к ногам моим:
О, как Граф прекрасен был!
Вот он уснул, и, страх тая,
Губами век коснулась я.


328
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
В деревьях ветра всё яростней пыл. Ад ненависти, жар святой Пред уходящей красотой.
О, как Граф прекрасен был!
Я поднялась в глухой ночи Кинжал свой яркий наточить.
Как дико в башне вдруг ветер завыл! Он в полусне едва дышал,
Вонзился трижды мой кинжал.
О, как Граф прекрасен был!
Я причесала шелк кудрей,
Он мертвый точно стал важней.
В деревьях ветер трепещет без сил. Труп отнесла под простыней Я матери его родной.
О, как Граф прекрасен был!
ВКУШАЮЩИЕ ЛОТОС
«Смелей! — воскликнул он1. — Вон там, в туманной дали, Причалим мы к земле». Чуть пенилась вода.
И в сумерки они к чужой стране пристали,
Где сумеречный час как будто был всегда.
В тревожно-чутких снах дышала гладь морская, Вздымался круг луны над сумраком долин.
И точно бледный дым, поток, с высот сбегая,
Как будто замедлял свой путь, изнемогая,
И падал по скалам, и медлил меж теснин.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
329
О, тихий край ручьев! Как бледный дым, иные Скользили медленно по зелени лугов,
Иные падали сквозь тени кружевные,
Роняя дремлющий и пенистый покров.
Огнистая река струила волны в море Из глубины страны; а между облаков,
Три мертвые горы, в серебряном уборе,
Хранили след зари, и сосны на просторе Виденьями росли, среди немых снегов.
На Западе Закат, навек завороженный,
Горя, не погасал; и сквозь провалы гор Виднелась глубь страны, песками окаймленной,
Леса из пышных пальм сплеталися в узор,
Долины и луга, в сверканье бледной влаги,
Страна, где перемен как будто нет и нет.
И, бледнолицые, как тени древней саги,
Толпой у корабля сошлися Лотофаги,
В их взорах трепетал вечерний скорбный свет.
Душистые плоды волшебного растенья Они давали всем, как призраки глядя,
И каждый, кто вкушал, внимал во мгле забвенья,
Как ропот волн стихал, далёко уходя;
Сердца, в сознанье всех, как струны трепетали,
И, если кто из нас друг с другом говорил,
Невнятные слова для слуха пропадали,
Как будто чуть звеня во мгле безбрежной дали,
Как будто приходя из сумрака могил.
И каждый, хоть не спал, но был в дремоте странной, Меж солнцем и луной, на взморье, у зыбей,
И каждый видел сон о Родине туманной,
О детях, о жене, любви, — но всё скучней


330
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Казался вид весла, всё большей тьмой объята Казалась пена волн, впивающая свет,
И вот один сказал: «Нам больше нет возврата!» И вдруг запели все: «Скитались мы когда-то. Наш край родной далек! Для нас возврата нет!»
Хор моряков 1
Есть музыка, чей вздох нежнее упадает,
Чем лепестки отцветших роз,
Нежнее, чем роса, когда она блистает,
Роняя слезы на утес;
Нежней, чем падает на землю свет зарницы, Когда за морем спит гроза,
Нежней, чем падают усталые ресницы На утомленные глаза;
Есть музыка, чей вздох как сладкая дремота, Что сходит с неба в тихий час,
Есть мшистая постель, где крепко спит забота И где никто не будит нас;
Там дышит гладь реки в согретом полумраке, Цветы баюкает волна,
И, с выступов глядя, к земле склонились маки, В объятьях нежащего сна.
2
Зачем душа болит, чужда отдохновенья, Неразлучимая с тоской,


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
331
Меж тем как для всего нисходит миг забвенья, Всему даруется покой?
Зачем одни лишь мы в пучине горя тонем,
Одни лишь мы, венец всего,
Из тьмы идя во тьму, зачем так скорбно стонем, В терзанье сердца своего?
И вечно и всегда трепещут наши крылья,
И нет скитаниям конца,
И дух целебных снов не сгонит тень усилья С печально-бледного лица?
И чужды нам слова чуть слышного завета:
«В одном покое торжество».
Зачем же только мы томимся без привета,
Одни лишь мы, венец всего?
3
Вон там, в глуши лесной, на ветку ветер дышит, Из почки вышел нежный лист,
И ветер, проносясь, едва его колышет,
И он прозрачен и душист.
Под солнцем он горит игрою позолоты,
Росой мерцает под луной,
Желтеет, падает, не ведая заботы,
И спит, объятый тишиной.
Вон там, согрет огнем любви, тепла и света, Растет медовый сочный плод,
Созреет, и с концом зиждительного лета На землю мирно упадет.
Всему есть мера дней; взлелеянный весною, Цветок не ведает труда,


332
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Он вянет, он цветет, с землей своей родною Не разлучаясь никогда.
4
Враждебен небосвод, холодный, темно-синий,
Над темно-синею волной,
И смерть предел всего, и мы идем пустыней,
Живя тревогою земной.
Что может длиться здесь? Едва пройдет мгновенье, Умолкнут бледные уста.
Оставьте нас одних в тиши отдохновенья,
Земля для нас навек пуста.
Мы лишены всего. — Нам ничего не надо.
Всё тонет в сумрачном Былом.
Оставьте нас одних. Какая нам отрада —
Вести борьбу с упорным злом?
Что нужды восходить, в стремленье бесконечном, По восходящей ввысь волне?
Всё дышит, чтоб иметь удел в покое вечном,
Всё умирает в тишине.
Всё падает, мелькнув, как тень мечты бессильной, Как чуть плеснувшая волна.
О, дайте нам покой, хоть черный, хоть могильный, О, дайте смерти или сна.
5
Глаза полузакрыв, как сладко слушать шепот Едва звенящего ручья,


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
333
И в вечном полусне внимать невнятный ропот Изжитой сказки бытия.
И грезить, и дремать, и грезить в неге сонной, Как тот янтарный мягкий свет,
Что медлит в высоте над миррой благовонной Как будто много-много лет.
Отдавшись ласковой и сладостной печали, Вкушая Лотос день за днем,
Следить, как ластится волна в лазурной дали, Курчавясь пеной и огнем.
И видеть в памяти утраченные лица,
Как сон, как образ неживой,
Навек поблекшие, как стертая гробница, Полузаросшая травой.
б
Нам память дорога о нашей брачной жизни,
О нежной ласке наших жен;
Но всё меняется, и наш очаг в отчизне Холодным прахом занесен.
Там есть наследники; и наши взоры странны;
Мы потревожили бы всех,
Как привидения, мы не были б желанны Среди пиров, где дышит смех.
Быть может, мы едва живем в мечте народа, И вся Троянская война,
Все громкие дела теперь лишь гимн рапсода, Времен ушедших старина.
Там смута, может быть; но, если безрассудно Забыл народ завет веков,


334
Альфред Теннисон. TN MEMORIAM
Пусть будет то, что есть: умилостивить трудно Всегда взыскательных богов.
Другая смута есть, что хуже смерти черной, — Тоска пред новою борьбой;
До старости седой борьбу и труд упорный Везде встречать перед собой, — Мучение для тех, в чьих помыслах туманно, Кто видел вечную беду,
Чей взор полуослеп, взирая неустанно На путеводную звезду.
7
Но здесь, где амарант и моли2 пышным цветом Везде раскинулись кругом,
Где дышат небеса лазурью и приветом И веют легким ветерком,
Где йскристый поток напевом колыбельным Звенит, с пурпурных гор скользя,
Как сладко здесь вкушать в покое беспредельном Восторг, что выразить нельзя.
Как нежны голоса, зовущие оттуда,
Где шлет скала привет скале,
Как нежен цвет воды с окраской изумруда,
Как мягко льнет акант3 к земле,
Как сладко здесь дремать, покоясь под сосною,
И видеть, как простор морей Уходит без конца широкой пеленою,
Играя светом янтарей.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
335
8
Здесь Лотос чуть дрожит при каждом повороте, Здесь Лотос блещет меж камней,
И ветер целый день, в пленительной дремоте, Поет нежней и всё нежней.
И впадины пещер, и сонные долины Покрыты пылью золотой.
О, долго плыли мы, и волны-исполины Грозили каждый миг бедой, —
Мы ведали труды, опасности, измену,
Когда средь стонущих громад Чудовища морей выбрасывали пену,
Как многошумный водопад.
Клянемтесь же, друзья, изгнав из душ тревоги, Пребыть в прозрачной полумгле, Покоясь на холмах, бесстрастные, как боги,
Без темной думы о земле.
Там где-то далеко под ними свищут стрелы, Пред ними нектар золотой,
Вкруг них везде горят лучистые пределы,
И тучки рдеют чередой.
С высот они глядят и видят возмущенье,
Толпу в мучительной борьбе,
Пожары городов, чуму, землетрясенье,
И руки, сжатые в мольбе.
Но в песне горестной им слышен строй напева Иной, что горести лишён,
Как сказка, полная рыдания и гнева,
Но только сказка, только сон.
Людьми воспетые, они с высот взирают,
Как люди бьются на земле,
Как жатву скудную с полей они сбирают И после тонут в смертной мгле.


336
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Иные, говорят, для горечи бессменной Нисходят в грозный черный ад,
Иные держат путь в Элизиум блаженный И там на златооках спят4.
О, лучше, лучше спать, чем плыть во тьме безбрежной, И снова плыть для новых бед.
Покойтесь же, друзья, в отраде безмятежной,
Пред нами странствий больше нет.
УЛИСС
Что пользы, если я, никчемный царь Бесплодных этих скал, под мирной кровлей Старея рядом с вянущей женой,
Учу законам этот темный люд? —
Он ест и спит и ничему не внемлет.
Покой не для меня; я осушу До капли чашу странствий; я всегда Страдал и радовался полной мерой:
С друзьями — иль один; на берегу —
Иль там, где сквозь прорывы туч мерцали Над пеной волн дождливые Гиады1.
Бродяга ненасытный, повидал Я многое: чужие города,
Края, обычаи, вождей премудрых,
И сам меж ними пировал с почетом,
И ведал упоенье в звоне битв На гулких, ветреных равнинах Трои.
Я сам — лишь часть своих воспоминаний:
Но всё, что я увидел и объял,


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
337
Лишь арка, за которой безграничный Простор — даль, что всё время отступает Пред взором странника. К чему же медлить, Ржаветь и стынуть в ножнах боязливых?
Как будто жизнь — дыханье, а не подвиг.
Мне было б мало целой груды жизней,
А предо мною — жалкие остатки Одной; но каждый миг, что вырываю У вечного безмолвья, принесет Мне новое. Позор и стыд — беречься,
Жалеть себя и ждать за годом год,
Когда душа изныла от желанья Умчать вслед за падучею звездой Туда, за грань изведанного мира!
Вот Телемах, возлюбленный мой сын, Ему во власть я оставляю царство;
Он терпелив и кроток; он сумеет С разумной осторожностью смягчить Бесплодье грубых душ и постепенно Взрастить в них семена добра и пользы. Незаменим средь будничных забот,
Отзывчив сердцем, знает он, как должно Чтить без меня домашние святыни:
Он выполнит свое, а я — свое.
Передо мной — корабль. Трепещет парус. Морская даль темна. Мои матросы,
Товарищи трудов, надежд и дум,
Привыкшие встречать веселым взором Грозу и солнце, — вольные сердца!
Вы постарели, как и я. Ну что ж;
У старости есть собственная доблесть.
Смерть обрывает всё; но пред концом


338
Альфред Теннисон. EN MEMORIAM
Еще возможно кое-что свершить, Достойное сражавшихся с богами.
Вон замерцали огоньки по скалам; Смеркается; восходит месяц; бездна Вокруг шумит и стонет. О друзья,
Еще не поздно открывать миры, — Вперед! Ударьте веслами с размаху По звучным волнам. Ибо цель моя — Плыть на закат, туда, где тонут звезды В пучине Запада. И мы, быть может,
В пучину канем — или доплывем До Островов Блаженных и увидим Великого Ахилла2 (меж других Знакомцев наших). Нет, не всё ушло. Пусть мы не те богатыри, что встарь Притягивали землю к небесам,
Мы — это мы; пусть время и судьба Нас подточили, но закал всё тот же,
И тот же в сердце мужественный пыл — Дерзать, искать, найти и не сдаваться!
ТИФОН
Леса гниют, гниют и облетают,
И тучи, плача, ливнями исходят,
Устав пахать, ложится в землю пахарь, Пресытясь небом, умирает лебедь.
И лишь меня жестокое бессмертье Снедает: медленно я увядаю В твоих объятьях на краю Вселенной, —


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
339
Седая тень, бродящая в тумане Средь вечного безмолвия Востока,
В жемчужных, тающих чертогах утра.
Увы! седоголовый этот призрак Когда-то был мужчиной, полным силы. Избранник твой, он сам себе казался Богоподобным, гордым и счастливым.
Он попросил тебя: «Дай мне бессмертье!» — И ты дала просимое с улыбкой,
Как богачи дают — легко, небрежно.
Но не дремали мстительные Оры: Бессильные сгубить, они меня Обезобразили, к земле пригнули И, дряхлого, оставили томиться Близ юности бессмертной. Чем ты можешь, Любовь моя, теперь меня утешить В сей миг, когда рассветная звезда1 Мерцает и дрожит в твоих глазах, Наполненных слезами. Отпусти!
Возьми назад свой дар: к чему попытки Уйти от общей участи людской И преступить черту, где должен всякий Остановиться и принять судьбу, Дарованную небом человеку.
Вдали, в просветах облачных забрезжил Тот темный мир, в котором я родился.
И вновь зажглись таинственным свеченьем Твой чистый лоб и скаты нежных плеч,
И грудь, где сердце бьется обновленно. Вновь разгораются румянцем щеки,
И влажные твои глаза — так близко К моим! — сверкают ярче. Звезды гаснут Пред ними, и влюбленная упряжка


340
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Неистовых твоих коней хрипит,
Вздымаясь на дыбы, и отрясает
Ночь с грив своих — и пышет пылом утра.
Любовь моя! вот так ты каждый раз Преображаешься — и ускользаешь,
Оставив слезы на моей щеке.
Зачем меня пугаешь ты слезами? —
Не для того ль, чтоб я, дрожа, припомнил Слова, произнесенные однажды:
«Своих даров не отменяют боги».
Увы! увы! Не так я трепетал В былые дни, другими я очами Тогда смотрел — и я ли это был? —
На разгорающийся ореол Вкруг тела твоего, на вспышки солнца В твоих кудрях — и сам преображался С тобой — и чувствовал, как в кровь мою Вливается тот отблеск розоватый,
Которым ты так властно облекалась,
И ощущал губами, лбом, глазами Касанье губ твоих — благоуханней Апрельских первых лепестков! — и слышал Твой шепот жаркий, сладостный и странный, Как Аполлона радостная песнь В тот день, когда воздвиглись башни Трои2.
О, отпусти меня! нельзя навеки С твоим восходом сочетать закат.
Я мерзну в этих теплых волнах света,
В твоих ласкающих лучах, я мерзну,
Ногами зябкими ступив на твой


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
341
Мерцающий порог в тот ранний час, Когда восходит к небу пар белесый С полей, где смертные живут свой век Или, отжив, спокойно отдыхают. Освободи, верни меня земле; Всевидящая, с высоты своей Призри на тихую мою могилу, — Когда, истлев, навеки позабуду Твоих пустых чертогов высоту,
Твою серебряную колесницу...
У МОРЯ
Бей, бей, бей
В берега, многошумный прибой!
Я хочу говорить о печали своей,
Непокойное море, с тобой.
Счастлив мальчик, который бежит по песку К этим скалам, навстречу волне. Хорошо и тому рыбаку,
Что поет свою песню в челне.
Возвращаются в гавань опять
Корабли, обошедшие свет.
Но как тяжко о мертвой руке тосковать, Слышать голос, которого нет.
Бей, бей, бей
В неподвижные камни, вода!


342
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Благодатная радость потерянных дней Не вернется ко мне никогда.
/гГ^Чч
СИМЕОН СТОЛПНИК
Пусть я — ничтожнейший из всех людей, Коростою греха покрытый1, чуждый Земле и небу, лакомый кусок Для богохульных и безумных бесов, — Надежд своих на святость не оставлю,
И буду восклицать, скорбеть, рыдать,
Стучать грозой молитвы в двери неба.
Спаси, Господь, избави от греха.
Великий, справедливый, дивный Боже, Сверши, чтоб не напрасно тридцать лет, Утроенных мученьями моими,
В жару и холод, в голоде и жажде Я выносил страданья, горечь, боль,
Как знаменье меж небом и землей Всё на столпе своем претерпевая:
Снега, дожди, морозы, ветер, солнце, Надеясь, что не кончится сей срок,
Как Ты меня в покой к Себе восхитишь, Истерзанному телу дав награду:
И ризу белую, и пальмы ветвь2.
Внемли, Господь: вовек не прошепчу, Не выдохну и тени недовольства.
Ведь боль, усиленная в сотни раз,


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
343
Была бы легче в сотни раз, чем бремя Свинцовой тяжести греха, сломившей Мой дух перед Тобой.
Господь, Господь!
Ты знаешь, что вначале было легче Мне всё сносить — я был здоров, силен;
И пусть от холода стучали зубы,
Что ныне выпали, а борода,
Покрывшись льдом, сияла в лунном свете, Крик филина я заглушал псалмами И песнопеньями — и часто видел,
Как ангел молчаливо мне внимал.
Теперь я ослабел: конец мой близок; Надеюсь, близок — я почти оглох И еле слышу изумленный говор Внизу столпа; к тому ж почти ослеп — Знакомый луг едва ли я узнаю;
И бедра изъязвила мне роса;
Но я не прекращу взывать, рыдать,
Пока главу поддерживает выя И не распалась плоть моя на части. Помилуй и избави от греха.
Коль не спасешь меня Ты, Иисус, То кто спасется?3 Кто спасется, молви!
Кто может стать святым, коли не я?
Кто более меня страдал, ответь мне!
Все мученики умерли лишь раз,
Камнями ль их побили иль распяли, Сожгли в огне, сварили в масле или Меж ребер распилили их пилой;
Моя же смерть — сегодня и всегда. Свидетельствуй, сумел ли кто найти (А я искал меж помыслов глубоко)


344
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Еще ужасней способ покорить
Вот эту плоть, сей дом греха, который
Я взненавидел и презрел, о Боже?!
Не только наказания столпа Я снес — не только: но когда я жил В скиту, что на другом конце долины,
Я несколько недель носил веревку,
Которой тянут ведра из колодца,
Ее на теле крепко завязав,
И никому не говорил ни слова,
Пока гниение, проев мне кожу,
Не выдало меня — тогда уж все Меж братьями дивились4. Много боле Я перенес. Ты, Боже, знаешь всё.
Три года, чтоб душа к Тебе стремилась, Я жил с той стороны холма, к скале Себя за ногу приковавши цепью В убежище из валунов, без крыши.
Окутанный туманной пеленой,
Два раза громом с неба опаленный,
Лишь влажным мхом я жажду утолял,
А ел лишь редкие дары недужных Касавшихся меня, чтоб исцелиться5.
Они о чудесах заговорили,
А потому теперь я столь известен:
И хромота, и паралич, и язвы Исцелены — но мною ли, не знаю.
Помилуй и покрой мои грехи6.
Затем, чтобы с Тобой уединиться,
Три года на столпе шести локтей Я простоял. Затем еще три года —


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
345
На высоте двенадцати, потом И двадцати локтей. А после Еще я двадцать долгих лет провел В сих дважды двадцати локтях над миром7. Мне кажется, я это претерпел —
Или привиделось? — за эти годы,
Коль можно мерить годы этим солнцем, Венчающим мои страданья в небе Так долго.
Всё же я не знаю точно:
Ведь злые духи, приходя, рекут:
«О Симеон, ты долгие века Страдаешь! Так спускайся же!» — и лгут О тяготах, что я снести не смог бы.
И оттого нередко я впадаю По целым месяцам в оцепененье:
И небо, и земля, и время гаснут.
Пока, о Господи, Ты со святыми На небе празднуешь, а на земле Сидят в домах своих уютных люди Перед камином, с женами, едят,
И сытая скотина дремлет в хлеве8,
Я — от весны до осени — свершаю До тысячи двухсот земных поклонов Христу, Марии Деве и святым;
Порой в ночи, забывшись ненадолго,
Я просыпаюсь, инеем покрытый Или росой; а звезды ярко блещут.
Моя спина прикрыта козьей шкурой,
А шею гнут железные вериги.
Рукою слабой воздвигаю крест;
С Тобой борюсь, доколе не умру я9. Помилуй же и смой с меня мой грех!


346
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Господь, Тебе известно, кто я есмь:
В грехе зачатый и рожденный грешник10.
Не я, они придумали сие:
Я ль виноват, что эти люди ходят Мне поклоняться? Вот уж смех и грех!
Они меня за диво держат. Кто я?
Глупцы меня уже сочли святым,
К столпу приносят в дар цветы и фрукты.
А я и вправду (Ты не дашь солгать)
Здесь выстрадал не меньше — или больше? — Чем множество святых, чьи имена В календаре записаны церковном.
Мне поклоняясь, делаете дурно.
Что сделал я, чтоб это заслужить?
Ведь я сквернее всех вас, вместе взятых. Быть может, совершал я чудеса,
Калек, бывало, исцелял, и что же?
Быть может, ни один среди святых Страданьями со мною не сравнится,
И что ж? Но не вставайте. На меня Взирая, можете молиться Богу.
Ну, говорите! Есть ли тут калеки?
Вы знаете, пожалуй, что за силу За эти муки Небо дало мне.
Да, я могу их исцелить, пусть выйдут. Исцелены? Послушайте, кричат:
«Свят Симеон Стилит!» Но почему Во мне мой Бог свершает жатву?11 Дух мой!
В тебе мой Бог вершит... но если так,
Могу ль чудотворить — и не спастись?
Ведь ни с одним такого не бывало.
Я не могу не быть спасенным. Да,


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
347
Я свят. Кругом кричат: «Смотри, святой!» И голоса с небес меня величат.
Мужайся, Симеон! Ты, как личинка, Разодран — и уж видно пламя крыл,
И всё сильней теперь твоя надежда,
Что Бог твои изгладит преступленья Со всех скрижалей.
О, сыны мои,
Я, столпник Симеон, что прозываем Стилитом меж людей; я, Симеон,
Что здесь до самого конца пребудет,
Я, Симеон, чей мозг растоплен солнцем, Чьи брови часто в тихие часы Совсем седы от инея бывают, Провозглашаю людям со столпа:
Иуда и Пилат — что серафимы В сравнении со мной. Сосуд греха,
Я на угольях корчусь. Ад внизу Пылает яростно! Меня хватали И бесы за рукав, и Асмодей12,
И Аваддон13 — я бил крестом их всех.
Как обезьяны, лезли мне на грудь;
Коль я читал, они гасили лампу,
Я видел рожи их на фоне книга;
То хрюканьем свиньи, то конским ржаньем Они мою молитву нарушали.
Но я сюда, на столп, бежал от них.
Как я, нещадно умерщвляйте плоть Шипами и бичом, без колебаний,
Постом, молитвой... я едва сумел,
Лишь через боль, неверными шагами,
Уйти от этих огненных соблазнов,
Что всё еще в ушах моих гудят.
Хвале не уступайте: только Бог


348
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Между князей и властелинов мира Благоволил меня примером сделать, Доступным для немногих. Не скажу,
Что может наступить то время — да,
Уж наступает, слышу я шаги У двери жизни сей14 — и я скажу вам,
Что сможете мне вскоре поклоняться:
Я вам свои оставлю мощи здесь,
А вы для них соорудите раку И перед ней курите фимиам,
Когда я со святыми упокоюсь.
Пока я говорил, тупая боль Пронзила мне измученное тело.
И нечто вроде облака, придя,
Мне очи затемнило. Всё! Конец!
Поистине, конец! Но что там? Тень?
Сиянье ли? Должно быть, это ангел,
С венцом? Приди, благословенный брат мой, Знакомо мне лицо твое. Я ждал.
Чело готово. Что? Теперь отнять?
Нет, подойди сюда! Отдай! Христе!
Ушел; вернулся; вот он, мой венец!15 А вот и на меня уж он возложен:
Роса из Рая по нему струится,
Как благовонный нард, бальзам и ладан.
О, только бы не обмануться! Верю:
Я чист и свят, угоден Небесам.
Скажите, есть ли между вас священник? Пусть он скорей ко мне идет сюда,
По лестнице приставленной взберется В мой дом, что поднят над землей высоко,
И таинство святое принесет;


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
349
Поскольку я, Святым водимый Духом, Пророчествую, что сегодня ночью Умру без четверти двенадцать.
Боже!
Людей безумных не остави16. Пусть Берут с меня пример. Веди их к свету.
ПРОЛОГ
К «СМЕРТИ АРТУРА»
У Фрэнка Аллена, под Рождество, Покончив с фантами и всех девиц (Уже ушедших) перецеловав,
Сидели мы одни: я, пастор Холмс,
Поэт Эверард Холл и сам хозяин — Вкруг чаттти пуншевой, почти пустой,
И разговор вели не торопясь —
О том, что праздник Рождества померк Иль выродился в скучный ритуал Пустых забав; а я, уставши днем Выписывать восьмерки на пруду,
Где пару раз так треснулся об лед,
Что выбил звезды, — малость задремал И смутно слышал, как, входя в азарт, Священник то хвалил епископат,
То геологию бранил в сердцах1,
И наконец, когда я вновь проснулся, Гудел про общий недостаток веры:
«У нас еще осталось кое-что,


350
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Но за границей — голо; нет основы,
Чтоб за нее держаться». Фрэнк, смеясь, Похлопал Эверарда по плечу:
«Я за него держусь». А Эверард:
«А я — за эту пуншевую чашу».
«Ну, да, — заметил я, — еще в колледже Мы знали за тобой такой талант;
Но у тебя был и другой — к стихам,
Что вышло из него?» — «Как, ты не знаешь? — Воскликнул Фрэнк. — Он сжег свою поэму: Король Артур, в двенадцати частях2. —
И, отвечая на вопрос безмолвный,
Добавил: — Он сказал, что эта тема Стара, а истина должна ходить Одетою по современной моде.
Ты сам его спроси. По мне, поэма Была вполне недурственная». — «Вздор! — Отрезал Холл. — Кому нужны легенды О героических веках? То время Ушло, как мамонт. До которых пор Жить в долг у старины? Моя поэма Была гомеровским неверным эхом,
Мякиной, годной только для огня».
«Но я одну из песен, — молвил Фрэнк, — Успел спасти из пламени3. Уверен,
Ее черед настанет. Пусть лежит,
Как леденцы имбирные для Холмса».
Фрэнк засмеялся. Я же, полусонный,
Вдруг уши навострил, как жеребец При скрипе яслей: Холл был знаменит У нас на первом курсе. Я взмолился,
И рукопись была принесена.
Поэт отнекивался для порядка,
Потом с пренебреженьем взял тетрадь


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
351
И стал, растягивая «о» и «а»4,
Гудеть стихи. И вот что получилось.
СМЕРТЬ АРТУРА
Весь день раскатывалось эхо битвы Над зимним побережьем в Лионессе1,
Пока не пали все бойцы Артура, Сражавшиеся рядом с королем.
А сам король Артур, смертельно ранен,
Был поднят храбрым сэром Бедивером И отнесен в часовню, что стояла,
Убогая, с разбитым алтарем,
На голой, темной полосе земли Меж длинным озером и океаном.
Ночь белая была от полнолунья.
И так промолвил сэру Бедиверу Король Артур: «Бой нынешний расторг Прекраснейшее рыцарское братство,
Какое видел мир. Они уснули Навек — друзья любимые. Отныне Не тешиться им славною беседой О битвах и турнирах, не гулять По залам и аллеям Камелота,
Как в прежни дни. Я сам их погубил,
Увы, — и рядом с ними погибаю...
Хоть Мерлин клялся, что я возвращусь И стану править вновь2, — но будь что будет. Так глубоко мой шлем пробит клинком,


352
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Что, думаю, мне не дожить до утра.
Возьми ж мой славный меч Экскалибур, Которым я гордился: ты ведь помнишь,
Как в летний полдень некая рука,
Покрытая парчой венецианской, Таинственно-волшебная, явилась Из глубины озерной, этот меч Держа3, и как за ним поплыл я в лодке,
И взял его, и с доблестью носил;
Об этом и в грядущих временах,
Меня воспоминая, не забудут.
Не медли же: возьми Экскалибур И в озеро забрось как можно дальше; Вернувшись, расскажи о том, что видел».
Ему ответил храбрый Бедивер:
«Мой государь, хоть мне не подобает Вас оставлять с такой жестокой раной Без друга и подмоги, одного,
Но ваш приказ исполню, не промедлив,
И обо всём, что видел, расскажу».
Так он сказал и вышел из часовни И в лунном свете пересек погост,
Где кости древних воинов лежали В могилах, а над ними ветер пел,
Хрипя, и клочья нес холодной пены, —
И по извилистой тропе меж скал Сошел к озерным озаренным водам.
Там он извлек Экскалибур из ножен, Поднял его, — и зимняя луна,
Что серебрила край протяжной тучи, Промчалась по клинку до рукояти


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
353
И вспыхнула огнем алмазных искр, Мерцающих топазов и гранатов Огранки дивной. Полуослепленный,
Стоял он, замахнувшись для броска,
Но с разделенной волей; наконец Подумалось ему, что лучше спрятать Экскалибур меж узловатых стеблей Прибрежных тростников, шуршащих глухо. Так сделав, он вернулся к королю.
Спросил Артур у сэра Бедивера: «Исполнил ли ты в точности приказ? Поведай, что ты видел или слышал?»
Ответил храбрый Бедивер Артуру: «Я слышал только шорох камыша И тихий плеск озерных волн о скалы».
Тогда король Артур сказал, бледнея: «Ты изменил своей душе и чести,
Ответив не как благородный рыцарь,
А как лукавый, низкий человек.
Я знаю, озеро должно ответить Каким-то знаком, голосом, движеньем. Позорно лгать. Но ты мне мил и дорог. Ступай опять, исполни приказанье,
Потом вернись и расскажи, что видел».
И вновь отправился сэр Бедивер Тропой скалистой на озерный берег,
Шаги в раздумье меря, — но едва Узрел он снова рукоять резную Тончайшей и диковинной работы,
Как, сжав кулак, воскликнул: «Неужели


354
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Я должен выбросить такой бесценный, Такой чудесный меч, — чтоб никогда Его никто из смертных не увидел?
Какое в этом послушанье благо?
Какое зло от ослушанья, — кроме Сознания, что ослушанье — зло?
Положим, так. Но если сам король Себе же самому вредит приказом?
Он тяжко болен, ум его мутится.
Что он оставит временам грядущим На память о себе, когда уйдет,
Помимо темных слухов? Если ж эта Реликвия навечно сохранится В сокровищнице королей, — однажды На рыцарском пиру иль на турнире Ее достанет кто-нибудь и скажет:
“Вот он, Экскалибур, Артуров меч, Сработанный таинственною Девой На дне озерном: целых девять лет Она над ним трудилась в одиночку”. —
И все почтят его и подивятся.
Лишить ли этой славы короля?»
Такими мыслями себя смутив,
Он снова спрятал меч Экскалибур И к раненому королю вернулся.
Спросил его Артур, с трудом дыша: «Поведай, что ты видел или слышал?»
Ответствовал ему сэр Бедивер:
«Я слышал плеск озерных волн о скалы И заунывный шорох камыша».


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
355
Тогда воскликнул в горечи и в гневе Король Артур: «Бессовестный предатель! Язык твой лжет! О, горе, горе мне... Несчастен умирающий король:
Взгляд, некогда без слов повелевавший, Утратил власть; но он не помутился.
Что вижу я? Ты, мой последний рыцарь, Который должен был служить за всех, Прельстился драгоценной рукоятью И предал короля, как алчный вор Или девица — ради побрякушки.
И всё же можно дважды оступиться,
А в третий раз — исполнить долг; ступай!
Но если ты предашь и в этот раз,
Я сам убью тебя своей рукою».
Бегом пустился вниз сэр Бедивер,
С размаху ринулся в тростник прибрежный, Схватил Экскалибур и, раскрутив, Швырнул что было сил. Блестящий меч, Вращаясь и сверкая в лунном свете,
Взлетел, пуская веером по кругу Лучи — подобно тем ночным огням,
Что светят над полярными морями В морозном тресканье плавучих льдов.
Так взмыл — и вниз упал клинок Артура;
Но прежде, чем коснулся он воды,
Какая-то волшебная рука,
Покрытая парчой венецианской,
Вдруг поднялась из волн, схватила меч За рукоять и, трижды им взмахнув,
Исчезла. Рыцарь поспешил обратно.


356
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Узрев его, сказал король Артур: «Теперь я знаю: ты исполнил долг.
Скажи скорей, что видел ты и слышал?»
Ответствовал ему сэр Бедивер:
«Мой государь, я должен был сперва Глаза зажмурить, чтобы не ослепли:
Ведь ничего чудесней тех камней,
Искусней той резьбы на рукояти,
Хоть проживи я трижды век людской,
Мне никогда на свете не увидеть.
Потом я размахнулся широко И в воду меч швырнул... Гляжу — рука, Покрытая парчой венецианской,
Вдруг поднялась из волн, схватила меч За рукоять и, трижды им взмахнув,
Исчезла вместе с ним в озерной глуби».
И так сказал Артур, дыша с натугой: «Смерть близится; я чувствую ее.
Скорее подними меня на плечи И отнеси на берег. Но боюсь,
Что эта рана слишком остудилась».
Сказал и приподнялся на локте,
С усилием превозмогая боль И глядя синими, как сон, глазами Куда-то пред собой. Сэр Бедивер С великой жалостью смотрел сквозь слезы; Хотел промолвить что-то, но не смог.
Лишь осторожно, преклонив колени,
На плечи государя поднял он И медленно побрел с ним вдоль погоста. Король Артур дышал ему в затылок


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
357
И судорожно вздрагивал, как спящий, Которому приснился страшный сон,
И хрипло повторял: «Скорей! скорей!
Смерть близится; боюсь, мы не успеем».
А рыцарь между тем шагал вперед С уступа на уступ по скользким скалам, Окутанный в пар своего дыханья,
Как некий призрак или великан.
Он слышал, как шумело сзади море,
Как птица ночи впереди кричала;
Шагал, гоним вперед одною мыслью,
И стук доспехов отзывался эхом В ущельях и на склонах ледяных Вокруг него, и лязг стальных шагов Гудел и множился среди утесов —
И наконец пред ним открылся берег И озеро, облитое луной.
Там, на волнах они узрели барку, Темневшую, как траурная шаль,
Близ берега. На палубе рядами
Стояли люди в черных длинных ризах
И черных капюшонах — и меж ними
Три королевы в золотых коронах;4
И с барки этой поднимался плач
До самых звезд, — унылый, скорбный, слитный,
Как завыванье ветра темной ночью
В такой глуши, куда еще никто
Не заходил от сотворения мира.
«Теперь, — король промолвил, — отнеси Меня на барку». С плачем и стенаньем Три королевы приняли Артура


358
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
На палубе; а та, что остальных Превосходила красотой и статью,
На грудь к себе его главу склонив,
Сняла разбитый шлем и зарыдала,
И, растирая руки короля,
Горячими слезами окропила Его чело с запекшеюся кровью,
И щеки бледные, как лик луны Перед зарей, и слипшиеся кудри,
Что прежде озаряли трон Артура,
Как сноп лучей, а ныне, потемнев От пота и от пыли, клочковато Висели, спутанные с бородой.
Так он лежал обрушенной колонной;
Ужели это тот Артур, что мчался Ристалищем, с копьем наперевес,
Перед глазами восхищенных дам,
Свет рыцарства — от шпор до перьев шлема?
Тогда воскликнул храбрый Бедивер: «Ах, Государь, куда теперь пойду я?
Где спрячу взор от страшных перемен? Прошли те дни, когда царила честь,
И каждая заря звала на подвиг,
И каждый подвиг рыцаря творил:
Таких времен, клянусь, не видел свет,
С тех пор, когда пришли волхвы с дарами.
А ныне Круглый стол, сей образ мира Могучего и славного, распался;
Мне суждено остаться одному,
Последнему, — а впереди лишь тьма,
Чужие лица, странные заботы».


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
359
И так ему король ответил с барки: «Уходит старое и уступает Путь новому; так Бог устроил мир,
Чтоб в нем добро от ветхости не сгнило. Утешься, рыцарь; что тебе во мне?
Я прожил жизнь свою, и да очистит Господь в Себе мои грехи! Но ты,
Коль свидеться не суждено нам снова, Молись за душу короля. Молитва Сильней, чем думают о ней. Так пусть же Твой голос днем и ночью за меня Восходит к небу, как струя фонтана.
Чем люди лучше козлшц и овец,
Коль, зная милость Божью, не возносят Молитвы за себя и за друзей?
Так у подножия Его плетется Златая сеть, объемлющая мир.
Теперь — прощай. Я уплываю с ними, Кого ты видишь здесь (хотя душа По-прежнему не верит и страшится),
На остров Авалон5 средь теплых вод,
Где нет ни града, ни дождя, ни снега,
Ни бурь; но лишь цветущие сады, Вечнозеленые луга — и гроты В тени ветвей над морем голубым;
Там исцеляются любые раны».
Так он сказал, и барка отплыла, Влекома веслами и парусами —
Как белогрудый лебедь, спевший песню Предсмертную и, растопырив перья, Отдавшийся потоку. Долго вдаль Смотрел сэр Бедивер, воспоминая Столь многое! — пока корабль уплывший


360
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Не стал лишь точкой в заалевшем небе И дальний плач не смолкнул над водой.
СМЕРТЬ АРТУРА
Так целый день клубился битвы гром Близ северного моря, среди гор,
Пока все рыцари Артурова стола Не полегли в долине Лайонесс.
Король Артур был ранен тяжело,
И храбрый Бедивер, его подняв,
Отнес к часовне: на краю полей Алтарь разбитый и разбитый крест, Смотрящие во мрак пустой земли.
В той стороне был Океан, а в той —
Гладь озера. Был полный диск луны.
И Бедиверу так сказал Артур:
«За этот день распался весь союз Прославленнейших рыцарей, каких Еще не видел мир. Вот спят они,
Уснули все, кого я так любил.
Делами равными уж никогда потом,
Я мыслю, мы не восхитим наш дух, Беседуя в тени садов и стен Родного Камелота. Страшный день! Погиб я с теми, кто был создан мной, Хотя — Мерлин предрек, что я вернусь И буду править вновь... Что будет — будь! Сквозь шлем я ранен тяжело, и я,


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
361
Возможно, до зари не доживу.
Итак, возьми мой меч Экскалибур,
Им был я горд. Ты помнишь, как тогда, В палящий летний полдень вдруг — рука Из озера возникла, точно столп, Закутанная в белую парчу,
Мистическая, чудная, она Держала меч, и как поплыл я к ней,
И принял меч, и правил, как король.
И где бы ни звучали обо мне Рассказы или песни, было так.
Теперь не медли: вот Экскалибур.
В средину озера ты бросишь меч Следи за ним, и слово принеси».
Ему ответил храбрый Бедивер: «Король, мне трудно покидать тебя, Когда сквозь шлем ты ранен тяжело: Пустяк больному может повредить,
Но всё же волю выполню твою,
Тебе я скоро слово принесу».
Так говоря, он вышел из руин Часовни. Там, в развалинах могил Светились кости мощные людей — Останки древних рыцарей. Вокруг Визжали злые ветры. Он сошел Извилистой тропинкой по камням И вышел к озеру. Там с силой он Над озером занес Экскалибур!
И на него вся зимняя луна Направила свой свет из облаков,
И остро вспыхнул на морозе меч.


362
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Эфес его сиял, как Млечный Путь,
Топазов, гиацинтов темный блеск Дробился вспышками алмазных звезд,
Узор был крайне сложен. Он смотрел Так долго, что совсем его глаза Ослепли. Раздвоился быстрый ум,
Не приходя к решенью бросить меч.
И показалось наконец ему,
Что лучше будет скрыть Экскалибур Здесь близко, в узловатых камышах,
При ветре издающих резкий свист.
Нескоро он вернулся к королю.
И Бедивера вопросил Артур:
«Ты выполнил приказ? Тогда скажи,
Что слышал ты или что видел ты».
Такой ответ дал храбрый Бедивер:
«Я слышал струй журчанье в тростнике И волн удары в берег вдалеке».
Король был страшно бледен. Он сказал: «Ты опозорил имя и свой род:
Ни верности вассала нет в тебе,
Ни благородства рыцаря. Ты лжешь. Последовать был должен некий знак —
Рука, иль голос, иль подводный шум. Позорнейшее дело лгать. Но я Велю тебе опять пойти туда И ревностно исполнить мой приказ».
И храбрый Бедивер пустился в путь.
Но лишь взглянул на рукоять меча,


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
363
Как чуден был узор, — ударил он Ладонью о ладонь и закричал:
«Ну, если я и вправду брошу меч, Какому нет названья, ни цены,
Он для людей навеки пропадет,
Что радовать мог миллионы глаз!
Так чем покорность хороша и что Дурного в непокорности? — Лишь то, Что непокорность обижает власть?
Что неповиновеньем рвется цепь,
В которой зрят основу всех основ?
Но как повиноваться, если тем Ущерб наносишь власти, как теперь? Король Артур сражается с собой!
Он слаб и сам не знает, что творит.
Что от него останется потом? —
Пустые вздохи. Слух о том, что был. Сомненья. Но останься этот меч В сокровищах могучих королей,
В грядущем, на турнире, кто-нибудь Покажет меч, сказав: “Экскалибур,
Меч короля Артура. Девять лет,
Одна, над ним трудилась Дева вод,
В подножье гор, в озерной глубине”.
Так сможет говорить тогда старик, Почтение внушая молодым:
“Как много славы было и прошло”».
И, красноречьем опьянен своим, Сэр Бедивер вторично спрятал меч. Нескоро он вернулся к королю.


364
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Дыша с трудом, его спросил Артур: «Что видел ты или что слышал ты?»
Такой ответ дал храбрый Бедивер: «Я слышал волн удары в тростнике,
И тихих струй журчанье вдалеке».
Ему тогда сказал король Артур:
«О, жалкий, жадный, лживый! Горе мне! Предатель сердцем, а не рыцарь ты!
В твоих глазах уже я не король:
Я умираю, так на что мне власть?
Вот что согнуло волю, лживый трус! Теперь тебя я знаю. Поздно, жаль. Последнему из рыцарей моих Исполнить мертвых надлежало долг,
И ты — мне лжешь! Тебя прельстил эфес. Ты золота взалкал? Или тебя,
Как девочку, смутила красота? —
Ну, что ж! Кто дважды был неправ, Поправить может в третий. Прочь ступай! Но если снова ты сокроешь меч,
Я поднимусь и сокрушу тебя».
Бегом пустился храбрый Бедивер, Запрыгал вниз по кручам и камням, Нырнул в камыш и там нащупал меч И, сильно раскрутив, швырнул его! Огромный меч в сиянии луны Чертил за кругом круг, сверкая так,
Как луч гремящей северной зари,
Что блещет над раскатами морей,
В которых бродят острова зимы.
Так просверкал и пал Экскалибур.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
365
Но лишь коснулся озера — рука Из озера возникла, точно столп,
Закутанная в белую парчу,
Мистическая, чудная, она Схватила меч и трижды потрясла Мечом и с ним сокрылась под водой.
На этот раз поспешно Бедивер Вернулся к раненому королю.
Король Артур, прерывисто дыша,
Сказал ему: «Я вижу по глазам,
Что дело сделано. Теперь скажи,
Что видел ты или что слышал ты?»
«Король, признаюсь, я закрыл глаза, Чтоб блеск эфеса не затмил мой ум:
Ведь никогда нигде я не видал И не увижу больше никогда,
Хотя бы трижды мой продлился век, Такого чуда, как Экскалибур!..
Потом, двумя руками раскрутив,
Не глядя, я послал его во тьму.
Глаза открыв, я вижу: вот, рука Из озера возникла, точно столп,
Закутанная в белую парчу,
Мистическая, чудная, она Схватила меч и трижды потрясла Мечом, и с ним сокрылась под водой».
Тогда сказал Артур, едва дыша: «Конец мой близок. Время мне уйти.
На плечи, рыцарь, примешь ты мой вес — Неси меня на берег. Но, боюсь,
Уж стынет рана: скоро я умру».


Збб
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Он так сказал и, пересилив боль, От пола приподнялся на локтях.
В широких голубых глазах его Была тоска. Он так полулежал,
Как на картине.
Храбрый Бедивер В раскаянье смотрел на короля И слезы лил, не обретая слов.
И, на одно колено опустясь Перед Артуром, он тихонько взял Слабеющие руки короля И их себе на плечи положил.
Затем поднялся и понес его Через пространство кладбища.
Король,
То затихал, страдая тяжело,
То, мучимый виденьями, хрипел И в уши Бедиверу бормотал Почти сердито: «Да, скорей! Скорей! Нет, слишком поздно. Поздно. Я умру». Но тот шагал по кручам и камням, Глаза расширив и страшась упасть,
Как будто шел он по сплошному льду. Он шел и слышал за своей спиной Молчанье бездны. Впереди — был плач. Он шел, и ужас мыслей двигал им.
Его доспехов непрестанный лязг В пещерах отдавался ледяных.
Как челюсти, расщелины ему Зубами лязгали. В коварной тьме Утесы отзывались пустотой;
Когда он ставил ногу на уступ —
Как от удара, цокал и звенел Гранит, скользя под ним.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
367
Но вот —
Гладь озера блеснула под луной. Спускаясь вниз, увидели они,
Как барка темная навстречу им Скользнула и под берег подошла.
Она была от носа до кормы Обита черной тканью. По бортам,
Как будто черных изваяний ряд,
Сидели люди. И меж них: как сон —
Три королевы в золотых венцах.
Их плач, казалось, рос до самых звезд — Надгробный вопль, молитвенный экстаз, И точно ветра безутешный вой,
Который выл там, в западной земле,
И звал — к нему никто не приходил,
Как в ту страну не приходил никто,
С тех пор, как создан мир.
Король Артур
Чуть слышно простонал: «Перенеси Меня в ладью». И приняли его Три королевы на руки свои.
Но та из них, которая была Прекраснее и выше остальных, Оплакала его, и с головы,
Лежащей на коленях у нее,
Сняла она разбитый шлем, рукам Пыталась втуне возвратить тепло И короля по имени звала...
Ток слез смывал запекшуюся кровь На сдвинутых бровях, а всё лицо Артура так белело, как луна В рассветный час. И горе всё его Слезами омывалось. Но, увы, —
Тех локонов блестящие лучи,


368
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
В которых лоб как солнце восходил, Теперь — в густой пыли, в крови, — Торчали иглами, а пряди их Мешались с запыленной бородой.
Как столп поверженный лежал Артур: Не тот Артур — с копьем наперевес Летящий вихрем сквозь ряды бойцов, Сразиться насмерть приглашая их Перед глазами дам и королей.
Тогда воззвал к Артуру Бедивер: «О господин, куда же мне идти?
Где приклоню я голову свою?
Сейчас я вижу: умер славный век,
Где каждый день звал храброго на бой, И каждый бой брал в небо храбреца. Такого века не припомнит мир С тех самых пор, как привела звезда С дарами мирры древних мудрецов.
И вот уже распался Круглый стол,
Он был земным видением небес,
И я один в грядущее иду,
И дни меня окутывают тьмой,
И годы — среди чуждых мне людей, Других умов и незнакомых лиц!»
И тихо отвечал ему Артур: «По-разному Себя являет Бог,
Чтоб вечно обновлялся старый мир. Утешься этим. Что теперь во мне? —
Я прожил жизнь, и то, что сделал я,
Бог мог бы сделать без меня. Но ты, Когда Артура не увидишь вновь,
За душу помолись его. Дает


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
369
Молитва больше, чем мечтает мир.
И пусть твой дух в молитве воспарит. Не хуже ль мы овец или козлов,
Что плоть слепую, мозг свой берегут, Когда, узнав Христа, не шлем Ему Молитвы за себя и за друзей?
И так Земля на цепи золотой Вращается вокруг Господних ног. Теперь прощай. Я отправляюсь в путь. Кого ты видишь — спутники мои.
О, если так (мой ум еще во тьме) —
Я к острову счастливому плыву, Которому есть имя — Авильон,
Где не идут ни дождь, ни град, ни снег, Но где лежат душистые луга,
Где исцелюсь от раны я моей».
Так он сказал, и барка поплыла. Как полногрудый лебедь, что поет В час смерти свой безумный гимн, Взъерошив перья гладкие свои,
Хватая воду судорогой ног,
Как черный лебедь — так плыла она,
И долго вслед ей храбрый Бедивер, Весь погружен в минувшие дела, Смотрел, пока не сделалась она Едва заметной точкой на заре,
Пока не стих над водной гладью плач.


370
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
ЭПИЛОГ
К «СМЕРТИ АРТУРА»
Чтец замолчал, и наш последний свет,
Давно мигавший, вспыхнул и померк.
Тут пастор, мерным гулом усыплен И тишиной разбужен, молвил: «Так!»
Мы ж замерли, дыханье затаи:
Быть может, современности штрихи Словам пустым придали скрытый смысл,
Иль, автора любя, превознесли Мы труд. Не знаю. Так сидели мы;
Петух пропел; в ту пору всякий час Прилежной птице чудится рассвет.
Вдруг Аллен недовольно проворчал:
«Пустое, вздор!» — откинулся назад И каблуком полено подтолкнул,
Каскады искр взметнув над очагом.
Мы разошлись по спальням — но во сне Я плыл с Артуром мимо грозных скал,
Всё дальше, дальше... позже, на заре,
Когда сквозь сон всё громче отзвук дня, Помстилось мне, что жду среди толпы,
А к берегу скользит ладья; на ней —
Король Артур, всем — современник наш,
Но величавей; и народ воззвал:
«Артур вернулся — отступила смерть!»
И подхватили те, что на холмах,
«Вернулся — трижды краше, чем был встарь!» И отозвались голоса с земли:
«Вернулся с благом, и вражде — конец!»
Тут зазвонили сто колоколов,
И я проснулся — слыша наяву Рождественский церковный перезвон.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
371
СЭРГАЛАХАД
Мой добрый меч крушит булат,
Копье стремится в бой;
Я силой десяти богат —
Поскольку чист душой.
Высок и ясен трубный гуд,
Дрожат клинки, ударив в бронь;
Трещат щиты; вот-вот падут И верховой, и конь.
Вспять прянут, съедутся, гремя;
Когда ж стихает битвы гам,
Дожди духов и лепестков
Роняют руки знатных дам.
Сколь нежный взор они дарят Тем, кто у них в чести!
От плена и от смерти рад Я дам в бою спасти.
Но, внемля зову высших нужд,
Я чту удел Господних слуг;
Я поцелуям страсти чужд
И ласкам женских рук.
Иных восторгов знаю власть,
Провижу свет иных наград;
Так веры путь, молитвы суть
Мне сердце в чистоте хранят.
Едва луна сойдет с небес,
Свет различит мой взор:
Промеж стволов мерцает лес,
Я слышу гимнов хор.
Миную тайный склеп: внутри
Услышу глас; в проеме врат


372
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Всё пусто: немы алтари,
Ряды свечей горят.
Мерцает белизной покров,
Лучится утварь серебром,
Струит амвон хрустальный звон,
Звучит торжественный псалом.
Порой в горах у хладных вод Мне челн дано найти.
Всхожу; не кормчий челн ведет По темному пути.
Слепящий отблеск, звук струны!
Три ангела Святой Грааль Уносят, в шелк облачены,
На сонных крыльях вдаль.
О чудный вид! Господня кровь!
Душа из клетки рвется прочь,
Но гордый знак скользит сквозь мрак Ночной звездой вливаясь в ночь.
Когда на добром скакуне
Я мчусь сквозь спящий град, Петух рождественской луне Поет; снега лежат.
Град по свинцовым крышам бьет,
Звеня, сечет доспех и щит,
Но дивный луч из тьмы встает И тучи золотит.
Спешу я в горы от равнин —
К скале, открытой всем ветрам, — Но вихорь грез в кипенье гроз
Скользит по топям и полям.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
373
Безгрешный рыцарь — я живу Надеждой; страх исчез.
Я жду, тоскуя, наяву
Вдохнуть ветра небес,
Узнать блаженство вне преград,
В лучистом зареве края; Недвижных лилий аромат Во сне вдыхаю я.
Касаньем ангельской руки
Броня, что мне доверил мир, Доспех и меч, плоть рук и плеч — Всё обращается в эфир.
Расступится завеса туч;
Средь каменных высот Органа гул, высок, могуч,
Взметнется и падет.
Лес гнется, никнет сень осин,
Бьют крылья, шепчут облака: «О верный Божий паладин,
Скачи же! Цель близка!»
Вот так, минуя двор и сад,
И мост, и брод, скачу я вдаль, Влеком вперед, из года в год,
Пока не отыщу Грааль.
ЛОКСЛИ-ХОЛЛ
Здесь останусь я, покуда разгорается восток.
Вы ступайте;1 нужен буду — громко протрубите в рог.


374
Альфред Теннисон. ЕМ MEMORIAM
Всё как встарь: кричат бекасы; темный берег пуст и гол; Стылый блик дрожит над морем, озаряя Локсли-холл.
Локсли-холл стоит на страже у черты песков и вод,
Где у низких дюн вскипает и бурлит водоворот.
Сколько раз ночной порою я из башенных окон Наблюдал, как к горизонту опускался Орион2.
Сколько раз в ночи следил я, как в тенётах серебра Светляки Плеяд3 мерцают от заката до утра.
Здесь вдоль отмелей бродил я, юн и воодушевлен, Тешась сказками науки, прозревая ход Времен:
Позади меня дремали утомленные века;
Я пленялся настоящим, не растраченным пока,
И, пытливо-дерзновенный взор в грядущее вперив, Созерцал Виденье мира и без счета дивных див.
По Весне убором алым щеголяет королек;
По Весне зазнайка-чибис обновляет хохолок;
По Весне кичится голубь блеском радужной каймы,
По Весне к любовной грезе чутки юные умы.
Вижу: Эми погрустнела, ясный свет в лице погас;
Всюду следовал за мною взгляд ее молящих глаз.
Я сказал: «Кузина Эми, всё открой мне, не тая!
Верь, кузина, лишь тобою и живу, и мыслю я».


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
3 75
Щеки залились румянцем, от смущения горя —
Так над северной равниной рдеет алая заря.
Бурно грудь ее вздымалась; подняла глаза она —
Мнилось, то душа сияет, в глубине отражена:
«Я таила, что на сердце — чувствам потакать грешно...
Ах, кузен, ты вправду любишь? Я люблю тебя давно».
Так Любовь, отмерив Время, счет мгновений повела:
Как песок, текли минуты в колбах тонкого стекла.
Так Любовь на арфе Жизни задавала лейтмотив:
Я душою растворялся в песне, к небу воспарив.
Сколько раз мы на рассвете слушали напев волны,
И смущенный шепот Эми вторил музыке Весны.
Сколько раз мы на закате провожали корабли,
И уста, соприкасаясь, душу ко душе влекли.
О неверная кузина! Ты утрачена навек!
О унылый, блеклый вереск! О бесплодный, голый брег!
Лживей взбалмошных фантазий, лживей вымыслов льстеца, — Жалкая марионетка, мягкий воск в руках отца!
Как могла ты примириться — ты, кем был я так любим! —
С подлым сердцем, с пошлым чувством — верно, не чета моим!
Что ж, свыкайся! опускаясь до мужлана день за днем,
Ты впитаешь и усвоишь низость, явленную в нем.


376
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Ведь жена подобна мужу: хам, с тобой соединясь,
Всё, что есть в тебе святого, осквернит и втопчет в грязь.
Ты в глазах его, — как только схлынет страсти новизна, — Будешь чуть дороже гончей, чуть ценнее скакуна.
Вот он смотрит осовело — не сочти, что во хмелю!
Долг зовет: ступай к супругу, поцелуй, скажи «люблю!».
Или муж твой притомился? Иль мозги перенапряг?
Ублажи милорда шуткой, выдумай любой пустяк.
Он и рад: глубокой мыслью ты его не беспокой!
Лучше б загодя тебя я умертвил своей рукой!
Лучше бы в могильном склепе, от бесчестия вдали,
Мы в объятиях друг друга мир навеки обрели.
Будь ты проклят, пошлым светом продиктованный расчет,
Будь ты проклято, тщеславье, лицемерия оплот!
Будь ты проклят, светский морок, отравляющий сердца!
Будь ты проклят, отблеск злата, осиявший лоб глупца!
Как смирить негодованье — как простить твою вину?
Боже, как тебя любил я — так не любят и жену!
Не безумство ли — лелеять то, что дарит горький плод?
Вырву с корнем — даже если сердце кровью изойдет!
Нет! — пусть мчится год за годом, хоть считай, хоть не считай, — Так грачи летят к гнездовьям, поднимая хриплый грай.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
377
Может статься, я утешусь, память надвое разъяв,
И смогу забыть дурное и любить в ней кроткий нрав?
Помню каждое движенье, помню нежные слова,
Помню ту, кого любил я... помню, что она мертва.
Что ж, хранить любовь к умершей — в память о любви былой? Нет — она и не любила: страсть не выгорит золой!
Утешение? — да к черту! — верно говорил поэт:
«Вспоминать былое счастье в скорби — горше муки нет»4.
Так не вспоминай же, сердца липший раз не бередя В тишине бессонной ночи, под унылый шум дождя.
Муж твой спит, охотой грезя, ты глядишь перед собой;
По стене мятутся тени; тает отблеск голубой.
Что ты видишь в смутном свете? муж — во власти пьяных грез, Ложе брачное остыло, край подушки мокр от слез.
«Никогда!» — во тьме раздастся шелест иллюзорных лет,
И напев полузабытый тихо зазвучит в ответ.
Чей-то взгляд пронзает полночь — соболезнующий взгляд! Полно, засыпай! — былого не дано вернуть назад.
Горе облегчит Природа: нежный детский голосок Зазвенит, опустошая чашу скорби и тревог.
Детский лепет — приговор мне: с ним соперничать невмочь. Детских пальчиков касанья образ мой изгонят прочь.


378
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
О, дитя пробудит нежность и к никчемному отцу!
Плод его и твой, ребенок — дань двойному образцу.
Так и вижу, как под старость, благочинная ханжа,
Ты моралью пошлых истин дочку пичкаешь, брюзжа:
«Чувствам следовать опасно; обольщая и губя,
Страсть сулит лишь стыд и муку...» Презирай сама себя!
Сдашься ты или воспрянешь — не моя забота впредь!
Я вернусь к делам насущным — полно чахнуть и скорбеть!
Но куда же мне податься? Всё-то прибрано к рукам! Всюду — запертые двери; злато — ключ ко всем замкам.
Всякий рынок — переполнен, толкотня — у всяких врат. Буйное воображенье — вот и всё, чем я богат.
Может, пасть на поле брани, в чужеземной стороне,
Где и звуки, и шеренги тонут в мглистой пелене?
Где там! Ныне раны Чести исцеляет звон гиней:
А народы только ропщут — чем трусливей, тем злобней.
Что ж, терзаться понапрасну? Нет, былое зачеркну! Приглуши, о Мать-Эпоха, сожаления струну!
Возврати мне нетерпенье, прежний юношеский пыл:
Ведь и я еще недавно ждал, и верил, и любил,
Зов манящих обещаний слыша в голосе ветров —
Как мальчишка, что впервые покидает отчий кров,


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
379
И над сумеречным трактом, с каждым часом всё ясней, Видит в предрассветном небе отблеск лондонских огней,
И душой нетерпеливой устремляется вперед,
В город гомона и света, где толпой бурлит народ:
Люди — труженики, братья! — сеятели и жнецы, Настоящего владыки и грядущего творцы!
Да и сам я, дерзновенный взор в грядущее вперив, Созерцал Виденье мира и без счета дивных див!
Караван судов торговых плыл среди небесных круч, Приземлялись с ценным грузом лоцманы багровых туч.
Воздух задрожал от гула, пала страшная роса:
Бились в вышине армады, сотрясая небеса.
Из конца в конец над миром южный ветер пролетал,
В клочья рвал знамена наций громовой ревущий шквал.
Вот умолкли барабаны; стяги ратные легли Пред Парламентом Народов, Федерацией Земли,
Дабы распри усмирились здравым смыслом большинства В мире, где ненарушимы суверенные права.
Так мечтал я, торжествуя; но иссяк былой задор:
Страсть опустошила сердце, отравила желчью взор:
Век расшатан5, всяк порядок мнится смрадным гнойником; Движется вперед наука — мешкотно, шажком-шажком.


380
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Алчущий народ всё ближе: так крадется лев из мглы К старцу, что вздремнул над грудой дотлевающей золы.
Знаю, знаю: к общей цели ход столетий устремлен,
Мысль и ширится, и крепнет в вечной смене лет и дён.
Что мне в том? Ведь я восторгов молодости не вкусил, Пусть в груди моей и ныне бьет источник юных сил!
Знаний много — мудрость медлит; я застыл на берегу:
Мир полнее постигая, я себя превозмогу.
Знаний много — мудрость медлит;
горький опыт — тяжкий гнет; К неподвижности покоя путь отчаянья ведет.
Чу! друзья зовут! донесся рога звук издалека.
Те, что хором порицали влюбчивого дурака!
Не довольно ли стенал я, сокрушался и пенял?
Стыд и срам — дарить любовью столь никчемный идеал!
Слабость — гневаться на слабость!
Женский пол сквозь жизнь ведом Бессознательным инстинктом, ограниченным умом.
Слабый пол мужам не ровня; женской страсти глубина — Что перед вином — водица, что в лучах зари — луна!
Здесь сама природа чахнет... О, сияющий Восток —
Там, вдали, приют найду я — там, где дней моих исток,
Там, под саблями сипаев6, пал отец мой как герой,
Я же под опекой дяди рос гонимым сиротой.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
381
Или, распростясь с привычным, плыть куда глаза глядят —
К золотым архипелагам около рассветных врат?
Там — лучистые созвездья, там — медовый отсвет лун;
С ветки вспархивает птица, скалы оплетает вьюн.
Там над волнами не реет гордый европейский флаг;
Опахала пальм роняют благовонный полумрак,
Клонятся к земле соцветья, золотится сочный плод,
Дремлют острова Эдема на груди пурпурных вод.
Там, должно быть, жизнь отрадней, нежели в кругу людей — В мире дымных паровозов, пароходов и идей.
Там смиряемые страсти вольно распахнут крыла;
Мне сынов родит дикарка, плодовита и смугла.
Мускулисто и проворно, племя дикое мое Станет обгонять косулю, к солнцу посылать копье,
Свистом подзывать колибри, пенный рассекать поток —
Им ли слепнуть над никчемным поученьем книжных строк?
Эх, глупец, довольно грезить — что за вздорная мечта! Жалкое дитя природы — христианке не чета!
Мне — довольствоваться дружбой узколобых дикарей, Алкать скотских удовольствий, жить инстинктами зверей?
Рядом с варваркой убогой — усмирю ль былой азарт?
Я — истории наследник, я — эпохи авангард!


382
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Шар земной да не застынет, на недвижность обречен,
Как луна стояла в небе, глядя на Аиалон!7
Дали манят — поспешим же! В путь, вперед! — звучит рефрен! Мир летит, летит всё дальше колеями перемен.
Вместе с вихрем мы ворвемся в юный день — трудись, мечтай! Лучше двадцать лет — в Европе, чем на двести лет — Катай8.
Ласки матери не знал я — Мать-Эпоха, помоги!
Вспень моря, разрушь утесы, в тучах молнии зажги!
Вижу, вижу: не померкли духа яркие лучи,
Бьют, фантазию питая, вдохновения ключи!
Будь что будет — до свиданья, до свиданья, Локсли-холл! Пусть обрушатся стропила — я бы бровью не повел!
Луг и лог заполоняя, с моря наползает тьма:
Ураган раскинул крылья, в сердце у него — грома.
Что несет он Локсли-холлу — дождь ли, снег ли, шквал огня? Ветер с ревом мчится к морю — ветер в путь зовет меня!
РУЧЕЙ
Прощание
Ручей холодный, вниз беги, Неси свой дар заливу!
Но близ ручья мои шаги —
Уж навсегда прошли вы.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
383
Ручей — потом река — стреми
Ток вод своих по нивам...
Нигде, нигде, шаги мои,
Не будете слышны вы.
Осины трепет, до земли
Склоняясь, вздох шлет ива
И над ручьем жужжат шмели — Всё это будет живо.
И тыщи солнц зажгут струи,
И тыщи лун пугливых...
Но замерли шаги мои
И навсегда прошли вы.
ПЕСНЯ ПОЭТА
Ливень схлынул, и вышел Поэт за порог, Миновал дома, городской предел, Ветерок подул от закатных туч,
Над волнами ржи, как дрожь, пролетел.
А Поэт нашел одинокий холм
И так звонко, так сладко песню запел — Дикий лебедь заслушался в небесах,
Наземь жаворонок слетел.
Стриж забыл на лету догонять пчелу,
Змейка юркнула в свой приют,
Ястреб с пухом жертвы в клюве застыл,
Он скорей растерян, чем лют;


384
Альфред Теннисон. Ш MEMORIAM
Соловей подумал: «Мне так не спеть, На земле так, увы, не поют — Он поет о том, каким будет мир,
Когда годы и время пройдут».
* * *
Крутись к востоку, шар земной! —
Спеши вперед, а не назад,
Оставив гаснуть за собой
Пустой оранжевый закат, —
Покуда над твоим плечом
Не замерцает сквозь эфир Другой, отрадно кроткий, мир
Своим серебряным лучом.
Волшебный шар, неси меня
Сквозь звездный, пенистый прибой К рассвету свадебного дня
И к брачной ночи голубой.
СКАКАЛОЧКА
«О, сколь упруг скакалки стук, Прыжки твои легки!» —


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
385
«Подальше отойдите, сэр,
Не то собью очки». —
«Ты веселей беспечных фей,
О чудо без причуд!» — «Прошу вас, удалитесь, сэр,
И не вздыхайте тут». —
«Один урок! чтоб жить я мог
И брать с тебя пример!» — «Возьмите прыгалку мою И удавитесь, сэр».
ЛЕДИ КЛАРА ВЕР-ДЕ-ВЕР
О леди Клара Вер-де-Вер!
Простите! К вам я равнодушен, —
Не в силах вы меня пленить.
От скуки сердцем деревенским Вам захотелось пошутить;
Но как ни страстны ваши взоры,
Не обожгут меня они.
Не вы мне счастье подарите,
Хоть двадцать графов вам сродни!
О леди Клара Вер-де-Вер!
Вы родословною гордитесь,
Гордитесь именем, гербом;
А мне до предков дела мало,
Крестьянин был моим отцом.


386
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Нет, не разбить вам это сердце!
Иная ждет его судьба:
Ему любовь крестьянки доброй Дороже всякого герба.
О леди Клара Вер-де-Вер!
Я не такой ручной, поверьте,
Каким, быть может, вам кажусь;
И будьте вы царица мира,
Я всё ж пред вами не склонюсь.
Над бедным парнем для потехи Хотели опыт сделать вы...
Но так же холодно он смотрит,
Как на воротах ваших львы.
О леди Клара Вер-де-Вер!
Зачем тот день я вспоминаю,
Когда, под тенью старых лип, Лежал недвижим бедный Лоренц?
(Лишь две весны — как он погиб!) Вы завлекли... Околдовали...
Вам не учиться колдовать;
Но этот череп раздробленный
Вам страшно было б увидать!
О леди Клара Вер-де-Вер!
Лежал он бледный. Мать рыдала...
И слово горькое у ней Невольно вырвалось... Страданье Ожесточает так людей!..
Не повторю я здесь, что слышать
Пришлось мне в миг печальный тот. Да, мать была не так спокойна,
Как Вер-де-Веров знатный род!


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
387
О 	леди Клара Вер-де-Вер!
За вами тень его повсюду,
И на пороге вашем кровь! Вы сердце честное разбили...
Когда бедняк свою любовь Решился высказать, улыбкой
И взором нежным ободрен, Вы тотчас выдвинули предков... Удар был метко нанесен!
О 	леди Клара Вер-де-Вер!
С какой насмешкою взирает
С небес наш праотец Адам На то, чем все вы так гордитесь,
На эту ветошь, этот хлам! Поверьте, тот лишь благороден,
Чья не запятнана душа...
А ваши графские короны
Не стоят медного гроша!
О 	леди Клара Вер-де-Вер!
Вы свежи, молоды, здоровы,
А утомление легло На ваши гордые ресницы,
На ваше гордое чело! Однообразно, бесконечно
Идут для вас за днями дни — И вот вы ставите от скуки
Сердцам наивным западни!
О 	леди Клара Вер-де-Вер!
Не зная, что с собою делать,
Вы умираете с тоски;
Но неужель к вам не стучатся


388
Альфред Теннисон. EN MEMORIAM
Рукою робкой бедняки? Войдите в хижины... начните
Учить вы грамоте сирот, А уж на нас рукой махните.
Мы неотесанный народ!
ЛЕДИ КЛЕР
Оделся лилиями дол,
Синела даль небесных сфер.
Лань белоснежную привел
Лорд Рональд в дар для леди Клер.
Держу пари, разлада тень
Не омрачила встречу ту —
Ведь отделяет только день
От свадьбы юную чету.
«Его не знатность привлекла,
Не вотчины моей размер —
Я, только я ему мила», —
Так радовалась леди Клер.
«Что это был за кавалер?» —
Старушка-няня говорит.
«Кузен мой, — молвит леди Клер, —
Нас завтра брак соединит».
Она в ответ: «Господь всеблаг!
Вот справедливости пример!


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
389
Лорд Рональд — лорд твоих земель,
А ты, дитя, — не леди Клер».
«О нянюшка, твои уста
Не в лад с рассудком говорят!»
«Всё — истина, — клянется та, —
Ты — дочь моя, как Бог есть свят!
Дочурка графа умерла
В младенчестве, не утаю.
Я крошку предала земле,
А графу принесла свою».
«Не след так поступать, не след,
О мама, — дева молвит ей, —
Чтоб обойден был столько лет
Достойнейший среди мужей».
«Ах, детка, — няня говорит, —
Не выдавай секрета зря!
Лорд Рональд всё себе вернет,
С тобою встав у алтаря».
«Коль нищенкой родилась я,
Я не приму на душу ложь.
Прочь, дорогая кисея,
Прочь, бриллиантовая брошь!»
«Ах, детка, — няня говорит, —
Будь мудрой, сохрани секрет!» «Узнаю, — молвит дочь, — чужда
Мужчинам верность — или нет!»


390
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
«Что верность! — няня говорит. —
Среди мужчин земля в цене!»
«Он всё получит, — молвит дочь, —
Пусть это стоит жизни мне».
«Но поцелуй родную мать,
Что ради дочки солгала!»
«Ох, мама, мама, — молвит дочь, —
Как эта мысль мне тяжела!
Но нежно я целую мать
В залог прощенья и любви.
А ты объятья мне раскрой
И дочку в путь благослови».
Она оделась в грубый холст,
Отринув имя леди Клер,
И, с белой розой в волосах,
Пошла вдоль рек, холмов и шхер.
Лань, что дремала в уголке,
Бела, как вешних лилий цвет,
Приникла к девичьей руке
И резво побежала вслед.
Лорд Рональд вышел на порог:
«О леди, что за маскарад!
Той, что прекрасна, как цветок,
Пристал ли нищенский наряд?»
«Наряд простого полотна —
Смиренья должного пример.
Та, что в лачуге рождена,
Не вправе зваться леди Клер».


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
391
Лорд Рональд к ней: «Оставь игру!
Я — твой, в делах и на словах!» Лорд Рональд к ней: «Оставь игру! Твои слова внушают страх».
И пред лицом его она
Не опустила ясных глаз.
Не дрогнув, встала перед ним И няни повторила сказ.
Тут звонко рассмеялся он,
К ее щеке прильнув щекой: «Раз мне благоволит закон,
А ты — обойдена судьбой,
Раз ты обойдена судьбой,
А я — наследный лорд и пэр, Ты завтра станешь мне женой
И примешь имя леди Клер».
ЧЕРНЫЙ ДРОЗД
О 	дрозд, пропой мне что-нибудь!
Из местных жителей лишь я На птиц не завожу ружья, Убытка не боюсь ничуть.
Здесь корм найдешь ты и жилье, Всё, от забора до крыльца:


392
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Кусты, лужайки, деревца, Шпалеры, грядки — всё твое.
Но где же песни? Ты молчишь;
По целым дням, блаженно рьян, Облюбовав свой «джонатан»1, Сидишь и яблоко долбишь.
Не стыдно, клювик золотой?
Как чудно прежде ты певал! Замолк в довольстве и пропал Твой звонкий голос молодой.
От вдохновенья ты отвык;
Лишь после множества потуг Выходит хриплый, резкий звук — Торговца уличного крик...
Опомнись, баловень и мот!
Кто нем, пока щедра земля,
Тот поневоле запоет В холодных лапах февраля.
ГОДИВА
Я в Ковентри ждал поезда, толкаясь В толпе народа по мосту, смотрел На три высоких башни — ив поэму Облек одну из древних местных былей.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
393
Не мы одни — плод новых дней, последний Посев Времен, в своем нетерпеливом Стремленье вдаль злословящий Былое, —
Не мы одни, с чьих праздных уст не сходят Добро и Зло, сказать имеем право,
Что мы народу преданны: Годива,
Супруга графа Ковентри, что правил Назад тому почти тысячелетье,
Любила свой народ и претерпела Не меньше нас. Когда налогом тяжким Граф обложил свой город, и пред замком С детьми столпились матери, и громко Звучали вопли: «Подать нам грозит Голодной смертью!» — в графские покои,
Где граф, с своей аршинной бородой И полсаженной гривою, по залу Шагал среди собак, вошла Годива И, рассказав о воплях, повторила Мольбу народа: «Подати грозят Голодной смертью!» Граф от изумленья Раскрыл глаза. «Но вы за эту сволочь Мизинца не уколете!» — сказал он.
«Я умереть согласна!» — возразила Ему Годива. Граф захохотал,
Петром и Павлом громко побожился,
Потом по бриллиантовой сережке Годиве щелкнул: «Россказни!» — «Но чем же Мне доказать?» — ответила Годива.
И жесткое, как длань Исава1, сердце Не дрогнуло. «Ступайте, — молвил граф, —
По городу нагая — и налоги Я отменю», — насмешливо кивнул ей И зашагал среди собак из зала.


394
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Такой ответ сразил Годиву. Мысли, Как вихри, закружились в ней и долго Вели борьбу, пока не победило Их Состраданье. В Ковентри герольда Тогда она отправила, чтоб город Узнал при трубных звуках о позоре, Назначенном Годиве: только этой Ценою облегчить могла Годива Его удел. Годиву любят, — пусть же До полдня ни единая нога Не ступит за порог и ни единый Не взглянет глаз на улицу: пусть все Затворят двери, спустят в окнах ставни И в час ее проезда будут дома.
Потом она поспешно поднялась Наверх, в свои покои, расстегнула Орлов на пряжке пояса — подарок Сурового супруга — и на миг Замедлилась, бледна, как летний месяц, Полузакрытый облачком... Но тотчас Тряхнула головой и, уронивши Почти до пят волну волос тяжелых,
Одежду быстро сбросила, прокралась Вниз по дубовым лестницам — и вышла, Скользя, как луч, среди колонн, к воротам, Где уж стоял ее любимый конь,
Весь в пурпуре, с червонными гербами.
На нем она пустилась в путь — как Ева, Как гений целомудрия2. И замер,
Едва дыша от страха, даже воздух В тех улицах, где ехала она.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
395
Разинув пасть, лукаво вслед за нею Косился желоб. Тявканье дворняжки Ее кидало в краску. Звук подков Пугал, как грохот грома. Каждый ставень Был полон дыр. Причудливой толпою Шпили домов глазели. Но Годива,
Крепясь, всё дальше ехала, пока В готические арки укреплений Не засияли цветом белоснежным Кусты густой цветущей бузины.
Тогда назад поехала Годива —
Как гений целомудрия. Был некто,
Чья низость в этот день дала начало Пословице:3 он сделал в ставне щелку И уж хотел, весь трепеща, прильнуть к ней, Как у него глаза оделись мраком И вытекли, — да торжествует вечно Добро над злом! Годива же достигла В неведении замка — и лишь только Вошла в свои покои, как ударил И загудел со всех несметных башен Стозвучный полдень. В мантии, в короне Она супруга встретила, сняла С народа тяжесть податей — и стала С тех пор бессмертной в памяти народа.


396
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
***
ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ «ЖИЗНИ И ПИСЕМ»
И ты бы мог поэтом слыть
(Какой бы ни был в этом прок)
И гордо лавровый венок На лбу прославленном носить.
Но ты избрал другой удел:
Спокойно плыть в потоке дней Сквозь тьмы забывчивых друзей, Негромких слов, разумных дел.
Ты избежишь в конце концов
Позора тех, кто знаменит:
Твой мирный гроб не оскорбит Орда шутов и подлецов.
Ведь ныне, коль умрет поэт, —
Остыть бедняге не дадут, —
А уж вокруг и спор и суд, Скандал и крик на целый свет:
«Ломай замок! Врывайся в дверь! Священного нет ничего!
Подай нам слабости его!» — Рычит многоголовый зверь.
Бесстыжие! Он только пел;
Он жил совсем не напоказ,
И ни для чьих досужих глаз Героем быть он не хотел.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
397
Он в песни лучшее вложил,
А худшее с собой унес.
Будь проклят тот глумливый пес, Что в почве роется могил!
Завидней век свой просвистеть
Пичугой скромной в лозняке,
И доверяться лишь реке,
И в гуще листьев умереть,
Чем звучной песней славу звать
И гордым жить среди невзгод, — Когда стервятник часа ждет Тебя, как падаль, растерзать!
ОРЕЛ
Отрывок
Вцепившись в голый горный склон Когтистыми руками, он Стоит, лазурью окружен.
Он видит, вдаль вперив свой взор,
В морщинах волн морской простор, И громом падает он с гор.


398
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
АТАКА ЛЕГКОЙ КАВАЛЕРИИ 1
Два километра — путь Бесповоротен.
Дружно в долину, где Смерть, Мчались шесть сотен. «Смело, вперед, отряд!
К пушкам, сквозь шквал и град!» Прямо в долину, где Смерть, Мчались шесть сотен.
2
«Смело, вперед, отряд!»
Кто там глядит назад?
Есть у солдата страх —
Он не бесплотен.
Им не робеть в строю,
Им позабыть семью,
Им умереть в бою —
Прямо в долину, где Смерть, Мчались шесть сотен.
/аГ^Чч
3
Справа пушка палит, Слева пушка палит,
В грудь им пушка палит, Миг мимолетен.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
399
Выстрелы, гром и смрад, Браво, как на парад,
Смерти в пустую пасть, Прямо дорогой в Ад
Мчались шесть сотен.
4
С саблями наголо,
Так, что от них светло, Рубят, вдавясь в седло. Целый мир восхищен — Подвиг почетен. Смяли казаков ряды, Реют в дыму, тверды. Русский гвардеец Бьется на все лады,
Страшен и потен. Прочь ускакали они,
Но не шесть сотен.
5
Справа пушка палит, Слева пушка палит, Сзади пушка палит,
Миг мимолетен. Выстрелы, гром и смрад, Всадник и конь лежат. Все, кто сражаться рад,


400
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Смерти покинув пасть, Вышли из адских врат — Те, кто остался жив
Из шести сотен.
б
Славе не дать отбой.
О, незабвенный бой!
Подвиг почетен.
Будут всегда с тобой С горькою их судьбой
Храбрых шесть сотен.
СТРОКИ
Я в детстве приходил на этот склон,
Где колокольчики в траве цвели.
Здесь высился мой древний Илион1 И греческие плыли корабли.
Теперь тут сеть канав со всех сторон И лоскуты болотистой земли,
Лишь дюны серые — да ветра стон,
Дождь над водой — и груды туч вдали!


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
401
В ДОЛИНЕ КОТЕРЕЦ
Там, в долине дикой, поток ревет живой, Сгущающийся сумрак, сгущающийся вой, Там, в долине дикой, где воет водопад,
С ним тридцать и два года я был тому назад1. По долине дикой иду теперь седым,
А тридцать и два года клубятся, точно дым; По долине дикой вдоль ложа из камней Он голосом потока опять зовет ко мне,
Эхо, отражаясь от скал, пещер, всего,
Зовет, как будто голос умершего его.
ЮНГА
Мечту лелея, встал он рано. Стремглав примчался на причал, Крепить швартовы взялся рьяно, Деннице ранней посвистал.
Под громкий свист и скрип веревок Русалки плач услышал он:
«Ох, парень, хоть ты смел и ловок, На дне лежать ты обречен.
В пещерах мрачного залива Смешался с пеною песок,
Там крабам будет плоть поживой, Вопьется в ребра гребешок».


402
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
«Пустое, смерть придет за каждым — Будь странник он иль домосед.
Из дома я сбегу однажды,
Хоть посули мне сотню лет.
Рыдает мать, сулит бесчестье, “Останься!” — требует родня,
И при смерти отец, все вместе Они бранят, бранят меня!
Пусть мне Господь принять поможет Штормов морских ревущий ад.
Ведь дьявол, что мне сердце гложет, Страшнее смерти во сто крат».
МИЛТОН
Алкеева строфа
О несравненный мастер гармонии,
О неподвластный смертному времени, Органным рокотом гремящий
Англии голос могучий, Милтон, Воспевший битвы горнего воинства,
Златые латы ангелов-ратников,
Мечи из Божьей оружейной,
Грохот ударов и стоны неба! — Но тем сильнее был очарован я Ручьев Эдема лепетом ласковым,
Цветами, кедрами, ключами, —
Так очарован бывает странник


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
403
Заходом солнца где-нибудь в Индии,
Где берег моря тонет в сиянии
И пальмы дышат ароматом,
Шепотом нежным встречая вечер.
ОДИННАДЦАТИСЛОЖНИКИ
О насмешливый хор ленивых судей, Нерадивых, самодовольных судей!
Я готов к испытанию, смотрите,
Я берусь написать стихотворенье Тем же метром, что и стихи Катулла. Продвигаться придется осторожно,
Как по льду на коньках — а лед-то слабый, Не упасть бы при всём честном народе Под безжалостный смех ленивых судей! Только если смогу, не оступившись, Удержаться в Катулловом размере — Благосклонно заговорит со мною Вся команда самодовольных судей.
Так, так, так... не споткнуться! Как изыскан, Как тяжел этот ритм необычайный! Почему-то ни полного презренья,
Ни доверия нет во взглядах судей.
Я краснею при мысли о бахвальстве...
Пусть бы критики на меня смотрели,
Как на редкую розу, гордость сада И садовника, или на девчонку,
Что смутится неласковою встречей.


404
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
ВЫСШАЯ ФОРМА ПАНТЕИЗМА
Луна и солнце, пики гор, равнины и моря —
То не Виденья ли, Душа, Небесного Царя?
А не Виденье ли Он Сам, каким нам мнится Он?
Мы верим сну, покуда спим — быть может, жизнь есть сон?
Вещественность земли, и звезд, и тела твоего —
Вот символ пропасти, тебя отъявшей от Него.
Ты сам виной тому, что мир неясен для тебя,
Он — это ты, решившийся понять: «Я — это я».
Проходит слава стороной, и ты вершишь свой рок,
Поправ величие Его, мрак сея и порок.
Но говори с Ним, внемлет Он, Дух станет Духу вдруг Важнее, чем дыхание, дороже ног и рук.
«Бог есть закон», — твердит мудрец: так пой, Душа, о том. Раз по закону гром гремит — из уст Его сей гром.
«Закон есть Бог», — твердит иной, а дураку и Бога нет,
Он видит преломленный в воде стоячей свет.
Не внемлет ухо, глаз не зрит — увериться изволь.
Но если вдруг прозреем мы, увидим не Его ль?


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
405
ПЛАВАНИЕ МАЛДУНА I
Я сызмала знал своего врага — не зная его лица;
И я отомстить поклялся тому, кто убил моего отца.
Я вырос и выбрал верных бойцов, готовых идти за мной, Был каждый из них осанкою царь, отвагой и силой — герой. И каждый умел сражаться на суше и на корабле,
И славился доблестью рода, древнейшего на земле.
На острове среди моря жил враг мой (да сгинет он!) Который убил моего отца за день, как я был рожден.
II
И вот уж остров, где жил мой враг, явился нам сквозь туман; Но шквал внезапный унес корабль в неведомый океан.
III
И мы приплыли, в волнах проблуждав, к Острову Тишины,
Где вал океанский беззвучно бил в прибрежные валуны,
Где без журчанья струились ручьи, где с каменного плато,
Весь в брызгах, рушился вниз водопад, но грома не слышал никто, Где тополи и кипарисы росли, не ведая гула бурь,
Где возносила ветви сосна в заоблачную лазурь,
Где жаворонок не мог запеть, взмывая в небо с земли,
Где петух кукарекать, и бык мычать, и пес брехать не могли.
И мы обошли весь остров кругом, прошли из конца в конец, Казался он прекрасным, как жизнь, но был немым, как мертвец.
И наши собственные голоса для собственных наших ушей Звучали в этом проклятом краю как писк летучих мышей.


406
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Могучие, с крепкой грудью мужи, чей оглушительный крик Мог в битве сотню бойцов увлечь против тысячи пик, Вскипали гневом, безумно ярясь на друга, как на врага, — Пока не покинули мы наконец опасные берега.
IV
И мы приплыли на Остров Птиц, в которых вселился бес,
Их стаи, по-человечьи крича, будили берег и лес.
Они кричали с высоких ветвей несколько раз на дню,
И при каждом крике ломался плуг и хлеб засыхал на корню, И дохла скотина, и крыша текла, и вспыхивал дом огнем,
И замертво падал путник в лесу, как будто сразил его гром. И этот крик заражал сердца такой враждой, что друзья, Крича, выхватывали мечи, друг друга насмерть разя.
Едва я смог их разнять и забрать подальше от той земли.
Мы бросили мертвых на берегу и раненых только спасли.
/аГу-Лх
V
И мы приплыли на Остров Цветов; еще средь моря донес К нам ветер, привеявший из-за волн, благоухание роз.
Там желтый утесник и страстоцвет росли на уступах скал,
И склоны прибрежные алый вьюнок гирляндами обвивал;
И конус самой главной горы, ее ослепительный пик Был лилиями, как покрывалом, укрыт, и этот цветущий ледник Царственных лилий переходил ниже по склону в костер Маков, тюльпанов и красных роз, в их самоцветный узор;
Ни рощи там не было, ни деревца: только лавина цветов От верха горы до синей волны, плещущей у берегов.
И мы катались на ложе цветов, блаженством упоены,


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
407
И распевали про Финна-вождя саги седой старины1,
Облеплены золотистой пыльцой от головы до ног...
Но горло жгло, и хотелось пить — о, хоть бы воды глоток!
О, хоть бы какой-нибудь свежий плод — не всё ж цветы да цветы! И мы прокляли этот остров бессмысленной красоты,
И мы рвали цветы, и топтали цветы, чтобы больше они не росли; И, гневные, взошли на корабль и уплыли от той земли.
VI
И мы приплыли на Остров Плодов, похожий на дивный сад; Прельщая пурпуром и янтарем, свисал с ветвей виноград,
И теплая дыня, как солнечный шар, лежала на смуглом песке, И смоквы манили от берега прочь, теряясь в ближнем леске; И надо всем возвышалась гора, как самоцветный трон,
Был воздух над ней ароматом слив и груш золотых напоен,
И ягоды, рдея гроздьями звезд, сверкали над головой;
Но были плоды и гроздья полны отравой тайной, хмельной.
А на вершине горы был сад из яблоневых дерев,
Плоды невиданной величины теснились в кронах, созрев,
Так плотно, что щелочки для листа не оставалось внутри,
И были яблоки жарче стыда, румяней самой зари.
Три дня мы впивали опасный хмель, вкушали сладкую сыть, Пока не схватились вновь за мечи и стали друг друга разить; Но я ел мало — и, как дошло до драки, встал поперек, Напомнил про смерть своего отца и на корабль их увлек.
VII
И мы приплыли на Остров Огня; был виден издалека
Средь моря высокий огненный столп, вздымавшийся под облака;


408
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Но, привороженные чудным огнем, едва мы стоять могли На этом дрожащем, как трус в бою, шатучем клочке земли;
Весь остров словно ходил ходуном, и некоторые, не стерпев Качанья земли и гула огня, бросались в огненный зев;
Мы спешно отплыли — и в глубине прозрачной, как воздух, воды Узрели волшебные города, башни, дворцы и сады,
Там в волнах какой-то прекрасный рай просвечивал нам со дна, Как образ иных, блаженных времен и грезы вечного сна!
И я не успел и слова сказать, как трое лучших из нас Прыгнули в море вниз головой — и образ райский погас.
VIII
И мы приплыли на Остров Даров, где низко плывут облака,
Где каждое утра прямо с небес протягивается Рука И раскрывает ладонь и кладет рядом с каждым, кто спит Или встает ото сна, его хлеб, чтобы весь день был он сыт.
О славный остров! Журчание струй! Блаженные щедрые дни!
И мы вспоминали доблесть отцов и подвиги нашей родни,
И мы распевали саги отцов, у кромки моря бродя,
И славили, сидя возле костров, сраженья Финна-вождя.
Но вскоре приелся хлеб даровой, пришла за скукой тоска,
И нам опротивел Остров Даров и утренняя Рука,
И нам надоело бродить и зевать и восхвалять старину,
Мы стали играть — поначалу в мяч, потом — для потехи — в войну, Опасная эта игра для тех, кто страстью битв обуян!
Мы стерли кровь со своих мечей и вновь ушли в океан.
IX
И мы приплыли на Остров Ведьм, чьи сладкие голоса «Сюда, сюда, чужеземец, плыви!» — как будто за волоса


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
409
Тянули нас к этому брегу, где в отблесках рдяных туч,
В рассветном золоте и в дыму нагая, как солнца луч, Колдунья стояла на каждой скале, и было на острове их — Как белых птиц на гнездовье, прельстительных и молодых; Одни махали с утесов, другие резвились в волнах;
Но я отвернул корабль от земли, ибо объял меня страх.
X
И мы приплыли в недобрый час на Остров Двух Башен; из них Одна была гладкого камня, другая — в узорах резных;2 Но некая сила с такой враждой их основанье трясла,
Что били они о стену стеной, раскачивая колокола,
И тучи галок взлетали, кружась, с одной стороны и с другой И полнили воздух вечерний такою шумной ругней,
Что люди мои сходили с ума и втягивались в раздор,
Рубясь — кто за гладкие стены, а кто — за причудный узор;
И Божьего грома раскаты гремели вблизи и вдали...
Насилу я их увлек на корабль — и прочь от этой земли.
XI
Пришли мы к Острову Старика, что плавал с Бренданом Святым;3 Он жил безотлучно на том берегу, и было ему триста зим.
Он так смотрел и так говорил, как ангелы говорят,
Его борода доросла до земли, седые власы — до пят.
И вот что он сказал: «О Малдун! Внемли и не будь упрям;
Господь заповедал смертному: “Мне отмщенье, и Аз воздам”4. Предки твои и предки его сражались из года в год,
Смертью за смерть платя без конца, чтобы свести старый счет; Отец твой убил у него отца, доколе плодить вам зло?


410
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Так возвращайся к себе домой и помни: что было, прошло». Святой старик отпустил нам грехи, и мы молитвы прочли И, край бороды его поцеловав, уплыли от той земли.
XII
И ветер принес нас к земле врага; но я на нее не ступил,
Я видел убийцу отца моего, но прежний мой пыл остыл. Воистину я устал от греха, от странствий, волн и ветров, Когда добрался с горсткой своих до наших родных берегов!
ТИРЕСИЙ
Хотел бы я вернуться в те года,
Когда зари багрянец, проникая Сквозь кровлю век, будил мои глаза,
Еще живые, ищущие жадно Значений, спрятанных в полете птиц,
В извивах пламени над алтарями,
И вещих знаков для мужей и жен,
И тайн, одним богам принадлежащих.
А боги, сын мой, сколько ни молись им, Куда злопамятней земных владык.
Apec1 пылает гневом до сих пор:
Он зол на весь ваш род, что происходит От Кадма, чьим ударом умерщвлен Там, у реки, на склоне Киферона Свернувшийся в чудовищные кольца


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
411
Гигантский змей, злосчастное отродье Воинственного бога...2
Эта быль,
Рассказанная старцем седовласым, — Таким, как я, — когда я был, как ты,
В меня вселила жаркое желанье Узреть незримых, разглядеть ясней Тех, что колеблют небеса и воды —
И всё ж земным подвержены страстям.
Тогда вокруг подножья Геликона3 Все земли исходил я до клочка Вот этими ногами. Я взбирался И в горы: мне казалось, до богов С вершины легче дотянуться взглядом.
Однажды на макушке той скалы, Где отдыхает по дороге в небо Сестра меньшая солнца, серебром Окрестные долины заливая, —
Прилег я в полдень. Хоть прошло с тех пор Твоих пять жизней, этот день я помню.
Мне камень раскаленный руки жег,
И вдоль ручья побрел искать я тени.
Ручей сбегал во впадину, и там,
В тени олив, увидел я Афину:
Богиня, из купальни выходя,
Одной ступней еще в воде струистой, Коленом белоснежным опершись О бережок, таким лучилась гневом,
И золото волос, и грозный шлем, Венчавший груду сброшенных доспехов,
И девственная грудь, и взгляд разящий


412
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Сияли так, что мой затмился взор,
Лишь дивный голос прогремел во мраке: «Узревший слишком много, стань слепцом! Несущий истину, слыви безумцем!»...
О сын мой, тайным зреньем, здесь, во мне, За гранью тьмы, — ее досель я вижу:
Такой невыносимой красоты Людскому не создать воображенью,
Из мрамора не изваять... представь:
Один лишь взгляд — и мрак — и дар внезапный, Пророческий, проклятый, слепотой Оплаченный, насмешками, неверьем!
Сто раз я предрекал им глад и мор,
Потоп, землетрясенья и пожары,
И гнев богов, — сто раз я призывал
Их к жертвам искупительным, — не слышат,
Не верят! Я бессилен пред Судьбой,
Мой дар бесплоден. Если жаждет крови Толпа, к войне губительной стремясь,
Разумные слова ей — словно травка Для льва голодного. Когда встает На брата брат в усобице кровавой,
Толкающей обоих под ярмо К соседним государям, — я не властен Пресечь безумства черни и царей.
А кто хоть раз мои услышал речи О том, что тирания одного Лишь предвещает тиранию многих?
Или о том, что власть толпы ведет Назад, к единовластию тирана?


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
413
Я не умел остановить войну И на войне был никому не нужен, —
О, мука сознавать свое бессилье И мучиться из-за грядущих мук!
Хоть кто-нибудь взглянул бы мимоходом — Как на скульптуры знатных горожан На площади — и молвил: «Прорицатель,
Ведь ты был прав!»
Да где там! Никогда.
В деяньях познаётся добродетель,
А тот, кто для деяний слишком слаб,
Тот сам себе и узник, и темница,
Источник утешенья и сосуд.
Ты видишь, Менекей, всё то, что слышу Я слишком ясно: за волной волна Подкатывает к семивратным Фивам.
К нам движется война: скрипит обоз Под бременем ее, звенят доспехи,
Стучат копыта, нивы стерты в прах И стены города трещат под градом Камней и стрел, Аресовых даров.
Истерзаны безжалостным тараном,
Кренятся башни, что возведены Под звуки струн священных; отовсюду Несутся стоны: враг того гляди Ворвется в крепость. Матери младенцев, Рассвет едва узревших, старики,
Бредущие к закату, жены, девы —
Все молят, припадая к алтарям:
«Спасите нас!»
И ты спасти их можешь.
Мои глаза твоих не видят глаз,
Но ясно видят, что в тебе спасенье


414
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Фив осажденных. Прошлой ночью мне Сам бог войны, Apec, кому отрадны Людские жертвы, — грозный, весь в крови, — Из тьмы явился, будто с поля брани:
Шлем в молниях, копье наперевес,
И проревел: «Конец проклятым Фивам! Иссякнет семя Кадма, коль в роду Не сыщется безумец благородный,
Что сам, своей рукою...»
Мальчик мой!
Нет в мире звука чище и прекрасней,
Чем звук имен, принадлежавших тем,
Кто отдал жизнь за милую отчизну:
Они зовут на подвиги, в сердцах Великодушие будят и отвагу.
Потомки их прочтут спустя века На мраморе колонн мемориальных —
И воспоют героев прежних дней,
У них перенимая честь и доблесть И силы черпая для славных дел.
Судьба твоя завидна, ибо в жизни Всего важней достойно умереть.
Ты можешь отказаться: горожане Добром тебя не вспомнят — ну так что ж!
Но если ты решишься — ведь недаром Кровь Кадмова течет в тебе, — тогда Все камни этих стен единым эхом Тебя восславят, камни мостовой Твердить под каждым кованым копытом Твое лишь станут имя, и ручей На склоне Киферона не устанет Твой подвиг пересказывать взахлеб Спасенным Фивам...


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
415
Вход в пещеру Змея Почти зарос — так говорили мне.
Пред ним площадка, где любил ночами Свои свивать он кольца, и плита,
Алтарь напоминающая: прежде На ней дремал неумолимый Сфинкс4.
Грудь женская, чудовищные крылья И лапы льва, — там, в пропасти, на дне Белеют кости жертв, а рядом с ними —
Его скелет: речь мудреца услышав,
От ярости он прыгнул со скалы.
Ты, сын мой, не таков: ты внемлешь кротко Тому, кто мудр, и ты поверишь мне, Ослабив тем проклятие Паллады,
И сам в себе прервешь биенье жизни,
Чтоб кровью загасить Ареса гнев.
Без страха погрузишься ты во тьму,
Лишь радуясь, что солнце, звезды, месяц Не озаряют так людских сердец,
Как весть о подвиге.
Ступай к пещере И девственную жизнь свою отдай Во искупленье зла.
Моей ладони
Коснулся... Что-то капнуло... Ушел.
Отныне он бессмертен.
Хорошо бы И мне уйти на отдых, в мир теней, Потолковать с умершими царями, Владельцами скалистых островков, Богами навещаемых, — послушать Их речи мудрые: здесь, у людей, Цена им грош, а там они бесценны, —


416
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Глазами отыскать знакомцев старых, Взглянуть на состязания колесниц,
На травлю льва — вернее, львиной тени, На битвы, где герои прежних дней Стяжают славу, где златые струны Звенят, про их геройские дела Слагая героические гимны,
Где стелется благоуханный дым Того костра, что на вершине дальней, Один в ночи, пылает для богов.
•к ie *
«В ночи пылает для богов»...5
Тут я подумал, ставя точку, Что друг мой, честен и суров,
Пожалуй, счел бы эту строчку Напыщенной; сказал бы он,
Что под конец я разболтался... Но грянул погребальный звон,
Мой рай античный зашатался; И сказку греческую вдруг
Смешала с явью боль потери — Ее не выслушает друг:
Так гости шумные у двери Толпятся, опоздав на час,
С далеких съехавшись окраин, Но дом закрыт, огонь погас
И навсегда ушел хозяин. Затмился дружбы щедрый свет,
Из тьмы ночной во тьму иную


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
417
Ушел во сне... Во тьму? О нет!
В зарю — не в тусклую, земную,
Но в лучезарный, вечный свет:
Ведь если там лишь ночь без края, Зачем томиться столько лет,
Себя трудами изнуряя?
Зачем теперь мне жизнь моя —
Деньки минувшие с любовью Перебирать? Ушли друзья,
Он был последний. К изголовью Кладу венок — всему венец —
Да будет вечный дан покой нам,
И повести моей конец
Да будет мирным и достойным.
FRATER AVE ATQUE VALE
Выплыли из Дезенцано1 и до Сирмия доплыли, Веслами не потревожив дремлющих озерных лилий. Над смеющейся волною здесь, о Sermio venusto!* Слышится мне голос ветра среди трав, растущих густо. Здесь нежнейший из поэтов повторял в своей печали: «До свиданья, братец милый, frater ave atque vale!» Здесь, среди развалин римских пурпуровые соцветья Так же пьяны, так же сладки через два тысячелетья.
И шумит на бреге Гарды над сверканием залива Сладкозвучного Катулла серебристая олива!
о прекрасный Сермий! [лат.)


418
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
ВЕРГИЛИЮ
I
О 	Вергилий, певший битвы,
Кровь, пожар и бегство на заре, Гибель Трои, славу Рима,
Храм в огне, Дидону на костре1.
П
О 	блюститель красноречья,
Чьи слова, как золото и мед, Возносивший гимн природе
Ярче и звучней, чем Гесиод;2
Ш
Воспевавший нивы, пашни,
Ульи, виноградники, сады, — У кого в едином слове
Все звучали струны и лады;
IV
Свищет Титир3 на свирели,
И подпаски надорвут бока, Потешаясь над Сатиром,
Певшим про царицу и быка4.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
419
V
Поллиону — век блаженный
Ты сулил:5 вол сбросит свой ярем;
Ни змеи в траве, ни плуга
На поле, ни на море трирем.
VI
Ты познал Всемирный Разум
И людскую участь ты постиг,
С величавою печалью
Ты оплакал нашей жизни миг;
VII
Светоч, озаривший сумрак
Позабытых накрепко времен,
Золотая ветвь в загробной
Сутолоке канувших племен6.
VIII
Пусть лежит в руинах форум,
И с обломков статуй стерся грим, Ты, воздвигший колоннады
Дактилей, нетленный создал Рим.
/5Г^Л\


420
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
IX
И теперь, когда свободны
Римляне7, я — житель островной, Из краев, где прежде варвар
Дни свои влачил в глуши лесной, —
X
Я, которого бессменно
Вдохновляет твой высокий слог, Шлю тебе, о Мантуанец8,
Свой привет, как верности залог.
ТАМ - ДАЛЕКО - ВДАЛИ
Для МУЗЫКИ
Какие виденья его вели полями наперерез,
Туда, где зеленые краски земли вливались в оттенки небес —
Там — далеко — вдали?
Какие из звуков родных долин душа ближе всех приняла? Медовые звуки «лан-дин-дон-лин» — вечерние колокола
Там — далеко — вдали.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
421
Загадочный шепот, и слезы, и пыл — Всего лишь три слова, что мальчик твердил:
«Там — далеко — вдали».
Из жизни рассвета тот шепот? Скорей Дыханье рассвета из смерти дверей — Там — далеко — вдали.
Но как далеко? С колыбели внемли Туман горизонта, пределы земли — Там — далеко — вдали.
Слова-чудеса и других таких нет. Затихли — вернет ли вам музыка свет Там — далеко — вдали?
МЕРЛИН И ЛУЧ I
О юный Пловец,
Чье судно укрыто Внизу под скалою!
Перед тобой — Волшебник седой С пронзительным взором; Я — Мерлин,
И я умираю,
Я — Мерлин,
Идущий вослед за Лучом.


422
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
п
Могуч был Колдун,
Меня пробудивший От сна на рассвете,
Меня обучивший Своему колдовству!1 Могуч был Учитель И чары чудесны,
Когда над долиной Зеленой, цветущей Из-за горы На дома и на лица Спустился,
Танцуя под музыку, Таинственный Луч.
Ш
Однажды, под карканье Ворона злого2,
Летевшего косо,
Невежды тупые,
Что к музыке глухи,
К чудесному слепы, Бранили меня и корили;
И демоном был я ужален: Весь мир потемнел, Сиянье погасло,
И музыка стихла;
Но тихо шепнул мне Учитель: «Иди за Лучом!»


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
423
IV
Под музыку чудную, То лугом, то чащею, Вдруг освещая То эльфа лесного,
То горного гнома,
То дикого тролля,
Там — фей хороводы В укромных лощинах, Там — игры драконов У горных ручьев Или шумно летящих С высот водопадов,
По тропам и топям Всё дальше и дальше Манил меня Луч.
V
Над цепью холмов —
И над плоской равниной,
Над тускло блестящей рекой С ивняком серебристым,
Над полем и пастбищем,
Над сенокосом и жатвой,
Над девичьим пеньем И визгом ребячьим, —
По спинам, по лицам,
От низких трудов огрубевшим, — Скользил этот Луч.


424
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
VI
И вдруг, под иную мелодию, Торжественней и величавей, Привел меня Луч В град и замок Артура;3 Коснулся крестов золотых Над церквами,
Сверкнул на забралах,
На рыцарских копьях, Готовых к ристанью,
И, наконец, на челе Королевском Артура Застыл этот Луч.
VII
Но тучи и тьма Камелот поглотили, И добрый Артур исчез,
Государь мой любимый4, Губительной смерти не властный. Тогда-то из мрака Луч, тускло мерцавший На мерзлой стерне,
Вдруг, тайком разгоревшись, Скользнул в ту долину,
Где тени печально блуждают —
И, двигаясь плавно Под музыку нежно влекущую, Остановился и замер На тени —
Что тенью уже не была,


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
425
Ибо с мраком рассталась, Облекшись Лучом.
VIII
Сверкая и ширясь,
Летел он по миру,
С ликующей песней Т аинственно-страстной,
И я всё труднее За ним поспевал,
Побеждая бессилье;
Я видел повсюду,
Где Луч проходил:
Всё, чего он касался, —
Погост за оградой,
Курган на холме, — Покрывалось цветами.
И так я, усталый,
Дошел до предела Известного мира,
Здесь путь свой окончу И здесь я умру без печали, Недаром Колдун Тайнознанью Учил меня в детстве,
Ведь даже и здесь, у порога Бескрайнего моря,
И всюду под небом — я вижу! — Скользит этот Луч.


426
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
IX
Не солнечный луч —
И не лунный,
Не звездный!
О 	юный Пловец, Поспеши в свою бухту, Зови своих братьев, Ставь парус — и сразу, Пока не пропало Сияние над горизонтом, Плыви неустанно, Стремись безоглядно — Иди за Лучом!
БЕЗЗВУЧНЫЕ ГОЛОСА
Час придет, окутан тьмой, Разовьет над ложем Сны. Голос мертвого немой,
Голос, полный тишины,
Не зови к тропам былого,
К солнцу прошлого, о нет! Позови, беззвучный Голос,
К тем кострам, что зажжены В небесах — душа готова Перейти в их свет!


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
427
БЕЗЗВУЧНЫЕ ГОЛОСА
В черном Час придет немой, Сны над ложем разовьет, Страшно мне, опять домой Голос мертвых позовет,
К тем тропам и к тем долинам, Полным солнцем прежних лет! О, зови, беззвучный Голос,
Не назад — вперед, вперед — Зовом стань неодолимым К звездам, в вечный свет!
ЗА ВОЛНОЛОМ
Закат вдали, и первая звезда,
И ясный дальний зов!
И пусть теперь у скал замрет вода;
К отплытью я готов.
Пусть медленно, как сон, растет прилив, От полноты немой,
Чтобы безбрежность, берег затопив, Отхлынула домой.
Пусть колокол вечерний мерно бьет,
И мирно дышит бриз,
Когда пройду последний поворот, Миную темный мыс.


428
Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
Развеется за мной, как морок дня, Береговой туман,
Когда мой Лоцман1 выведет меня В открытый океан.
ПРОЙТИ ПРИБОЙ
Закатной, голубой
Звезде мой путь покорен.
Мне внятен зов. Пусть не грустит прибой, Когда я выйду в море.
Как тих прилив, и полон, словно сны О глубине самой!
Пришедшему из этой глубины,
Ему пора домой.
Колокола вдали,
А дальше — только ночь!
Не дли печаль, прощание не дли,
Когда отчалю прочь.
Пусть, знаки мирозданья поменяв,
Волна отлива властвует судьбой, —
Мой Лоцман ждет, он поведет меня, Когда пройду прибой.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
429
У ЧЕРТЫ
Закат, и луч звезды,
И чей-то ясный зов!
Но пусть не будет стонов у гряды Житейских берегов,
Но пусть обнимет вод неслышный ток, Глубокий точно сон,
Так из глубин явившийся на срок Вновь поглощен.
Мгла, плач колоколов,
Вдруг мрак и тишина!
Печаль прощанья, пусть ни слез, ни слов, Растет волна;
Пространство, Время, и за их черту Уже влечет поток,
Но верую, Творца я обрету,
Лишь перейду порог.


А.Н. Горбунов
АЛЬФРЕД ТЕННИСОН И ЕГО ПОЭМА «IN MEMORIAM»
В многочисленной семье англиканского священника Джорджа Клейтона Теннисона (1778—1831) — а у него было одиннадцать детей — все увлекались поэзией. Стихи на досуге иногда писал отец, и его примеру следовали старшие сыновья, Фредерик (1807—1898), Чарлз (1808—1879) и Альфред (1809— 1892). Поэтические опыты братьев были довольно успешны (сонеты Чарлза хвалил сам Сэмюел Тейлор Колридж1). Но только Альфред, самый одаренный из них, решил посвятить жизнь поэзии. Еще в детстве он сказал своему брату Артуру (1814—1899): «Я собираюсь стать знаменитым»2.
К этой цели Альфред Теннисон шел твердо и упорно, преодолевая невзгоды, которых было немало в его юности, пока не добился своего. В 1850 году он удостоился звания поэта-лауреата, а в 1865-м ему предложили стать баронетом, на что он после долгих колебаний согласился лишь в 1883 году. Теннисон был любимым поэтом королевы Виктории и даже, насколько это возможно, состоял с ней в дружеских отношениях. В его имение Фарринг- форд на острове Уайт съезжались знаменитости не только из разных концов страны, но и со всего мира, чтобы побеседовать с «мудрецом» — среди посетителей были, например, И. С. Тургенев и Джузеппе Гарибальди. (Визиты эти, кстати сказать, весьма утомляли и раздражали поэта.) В умах большинства людей того времени он, как и Чарлз Диккенс, олицетворял собой викторианскую Англию.
1 См.: Batchelor J. Tennyson: То Strive, То Seek, То Find. L.: Chatto & Windus, 2014. P. 41.
2 Цит. no: Ricks Chr. Tennyson. N. Y.: Macmillan & C°, 1972. P. 12.


434
Пр иложения
Но уже ближе к концу жизни Теннисона у обитателей Альбиона стали возникать сомнения по поводу его первенства среди викторианских поэтов. А после Первой мировой войны ситуация и вовсе изменилась радикальнейшим образом. «Потерянное поколение», молодые люди, вернувшиеся с полей сражений, отринув казавшиеся им устаревшими и лицемерными ценности отцов, ниспровергли и былые кумиры. Досталось и Диккенсу, и Тен- нисону. Недаром молодой Ивлин Во в своем раннем романе «Пригоршня праха» («The Handful of Dust»; 1934) в качестве наказания заставил одного из героев читать бесконечно длинные романы Диккенса3. Новое же поколение стихотворцев с позиции новой эстетики практически напрочь отвергло Теннисона. Так, например, Уистон Хью Оден окрестил его «глупейшим» («the stupidest») из английских поэтов. (Впрочем, в одном из стихотворений Оден назвал «глупым» — правда, в более мягкой форме, не «stupid», но «silly» — и Уильяма Батлера Йейтса, добавив при этом «как и все мы»4. Если «глупый, как и все мы», то, наверное, не так уж и обидно?) Но даже в эту эпоху самые суровые критики все-таки видели в Теннисоне талантливейшего по эта-лирика, который загубил свое дарование, обратившись в зрелые годы к крупным формам.
Мода, как и реакция на нее, приходит и уходит, а время ставит всё на свои места. Но если Диккенс довольно скоро вернулся на вполне заслуженное им место лучшего викторианского романиста (хотя кого-то и до сих пор раздражает его сентиментальность), то Теннисону повезло меньше. Его возвращение произошло гораздо поздней. По сути дела, «реабилитация» поэта началась только в 60-е годы прошлого века5 и с тех пор шла постоянно, хотя и не очень быстро. Однако читатели всегда любили и никогда не забывали его, и сейчас, в XXI веке, большинство авторитетных исследователей в академических кругах, пусть и с оговоркой, вновь признают его, наряду с Робертом Браунингом (1812—1889), крупнейшим поэтом своего времени. Лучшие же произведения Теннисона, в том числе и поэма «In Memoriam» (1850), безусловно, считаются важнейшими достижениями английской поэзии XIX века.
Теннисон родился в глухой английской провинции, в глубине графства Линкольншир. Там, в маленьком поселке Сомерсби, стоял дом, где жил
3 См.: Waugh Е. A Handful of Dust. L.: Eyre Methuen, 1979.
4 «You were silly like us». — Auden W.H. In Memory of W.B. Yeats. П.1; «Ты глупым был, как все». Пер. А.И. Эппеля.
5 Важную роль в ней сыграла публикация изд.: Buckley J.H. Tennyson. The Growth of a Poet. Cambridge (MA): Cambridge University Press, 1961.


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam)
435
отец будущего поэта, служивший местным священником. Альфред всегда с любовью вспоминал Сомерсби как некий пасторальный оазис, окруженный пологими холмами, живописными долинами и струящимися ручьями. Эти пейзажи потом часто возникали в его стихах. Альфред очень грустил, когда годы спустя после смерти отца Теннисонам пришлось покинуть Сомерсби.
Однако уклад, царивший в семействе поэта, едва ли напоминал безмятежную пастораль. Характер у отца был тяжелый, дома часто возникали конфликты. Джордж Клейтон Теннисон, старший сын разбогатевшего адвоката Джорджа Теннисона (1784—1861), по правилам майората должен был унаследовать довольно крупное состояние. Однако дед еще не родившегося на свет Альфреда предпочел Джорджу его младшего брата Чарлза (1784—1861), заставив старшего сына выбрать нелюбимую им профессию священника и впредь оказывая его постоянно растущей семье лишь минимальную помощь. А Джордж между тем оказался незаурядным человеком. Он любил музыку, увлекался литературой и живописью. Ему удалось составить прекрасную по тем временам библиотеку. Он забрал старших сыновей из школы и сам обучал их дома, заставляя штудировать древние языки и прививая любовь к поэзии. Однако обида на собственного отца всю жизнь подтачивала его изнутри. Выход Джордж Клейтон находил в алкоголе, что быстро разрушало его здоровье и окончательно портило характер. В довершение ко всему у него началась семейная болезнь — эпилепсия, от которой страдали его отец и брат, а также некоторые сыновья. Обстановка в семье Альфреда бывала подчас настолько тяжелой, что мальчик убегал на местное кладбище и подолгу сидел там, мечтая о вечном покое среди могил6.
Юный поэт очень рано стал сочинять стихи. Уже в десять лет он с быстротой и легкостью написал множество строк в подражание Александру Поупу. Однако вскоре он увлекся Шекспиром, Милтоном и английскими поэтами-романтиками. Узнав о кончине Байрона, четырнадцатилетний Альфред выбежал на улицу, закричал в голос, после чего нацарапал на песчанике: «Байрон умер»7. В те годы он также пытался подражать сентименталисту Джеймсу Томсону, а также Вальтеру Скотту. В духе последнего Теннисон в двенадцать лет написал «эпопею» (около шест тысяч строк), а двумя годами позже сочинил незаконченную пьесу «Дьявол и леди» («The Devil and the Lady»), в которой чувствовалось влияние Шекспира, Кристофера Марло и Бена Джонсона. При всей очевидной подражательности пьесы сти¬
6 См.: Batchelor J. Tennyson: То Strive, То Seek, То Find. P. 19.
7 См.: Ricks Chr. Tennyson. R 13.


436
Приложения
хи получились на удивление яркими и веселыми, чего никак нельзя сказать о других ранних произведениях Альфреда. Примерно тогда же Теннисон написал белым милтоновским стихом поэму о конце мира «Армагеддон» («Armageddon»).
В 1827 году поэтические опыты Теннисона впервые появились в печати. Опубликованный сборник назывался «Стихотворения двух братьев» («Poems by Two Brothers»), хотя на самом деле в него вошли произведения трех юношей: несколько сочинений Фредерика и около полусотни — Чарлза и Альфреда. Книга была издана на средства анонимного благожелателя — скорее всего, одного из родственников семьи Теннисонов. Как справедливо замечают исследователи, юношеские опыты Альфреда в целом получились весьма книжными, не особо самостоятельными, а по настроению своему — мрачными. Главными темами их стали разочарование, утрата и одиночество. Но даже в этих несовершенных произведениях, которые Теннисон не хотел потом переиздавать, уже встречаются излюбленные поэтом драматические монологи, интересные пейзажи и эксперименты с формой стиха.
В том же году Теннисон вслед за двумя старшими братьями поступил в Тринити-колледж Кембриджского университета. Крайне застенчивый и провинциальный, юный поэт, который не умел одеваться по моде и говорил с ярко выраженным линкольнширским акцентом, поначалу чувствовал себя там не в своей тарелке, да и сухое схоластическое обучение, в целом характерное для Кембриджа того времени, мало увлекало юношу. Но постепенно он нашел друзей и освоился. Товарищами Альфреда стали свободомыслящие молодые люди; увлеченные носившимися в воздухе новыми идеями, веселые, остроумные и преданные друг другу, они объединились в кружок и назвались «Апостолами» (вначале их было двенадцать). Каждую субботу они собирались вместе за чашкой кофе и сэндвичами и обсуждали интересовавшие их вопросы религии, литературы и общества. Правда, Альфред из-за стеснительности так и не подготовил предложенный ему доклад о привидениях, но «Апостолы» всё равно приняли его в свои ряды как подающего большие надежды поэта.
Молодые люди, входившие в этот кружок, отвергали господствовавшие тогда в Англиканской церкви доктрины известного богослова Уильяма Пей- ли (1743—1805). В книге «Естественная теология, или Свидетельства существования и атрибутов Бога» («Natural Theology, or Evidences of the Existence and Attributes of the Deity»; 1802) Пейли учил, что Божий замысел о тварном мире виден в общем счастье и благополучии — как в социальной, так и в природной сферах, а устройство Вселенной уподоблял гигантскому хорошо


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam:
437
отлаженному часовому механизму. Эти идеи, характерные для эпохи Просвещения, на самом деле были близки деизму и даже в начале XIX века казались давно устаревшими. Вполне понятно, что «Апостолы», увлекавшиеся вошедшей тогда в моду немецкой идеалистической философией и трудами Колриджа, не могли их принять. Один из членов кружка, Джон Митчелл Кембл (1807—1857), брат знаменитой актрисы Фанни Кембл (1809— 1893) и в будущем известный ученый-классик, даже окрестил Пейли «жалким софистом»8, что чуть не стоило ему университетского диплома. «Апостолы» были противниками жесткой религиозной ортодоксии и придерживались либеральных взглядов во всём, что касалось англиканства. В отличие от сторонников так называемой Высокой церкви, возрождавшей красочный ритуал и сближавшейся с католицизмом, или Низкой церкви, стремившейся к полному разрыву с традициями, они держались «среднего» пути, который впоследствии оформился под названием Широкая церковь (Broad church) и сохраняет свое влияние до сего дня.
Дискуссии новых друзей помогли Теннисону сформулировать для себя три «Вечные Истины»: Божественное Провидение, свобода воли и бессмертие души9. Этим истинам, при всех колебаниях и сомнениях, он оставался верен до конца жизни. И хотя Теннисону не нравился стиль прозы позднего Колриджа, взгляды «озерного философа» на историю как органический процесс в известной мере на него повлияли. Ну и конечно же, как и все «Апостолы», он не принял учения Иеремии Бентама (1748—1832) с его плоским утилитаризмом и принципом целесообразности, согласно которому отношения между людьми получают моральную оценку в зависимости от пользы, которую они приносят.
Общепризнанным лидером кружка стал Артур Генри Хэллам (1811— 1833), сын известного историка Генри Хэллама (1777—1859). Внешне Артур казался прямой противоположностью Теннисона. Это был уверенный в себе молодой человек из лондонского общества, обеспеченный деньгами, элегантный и светский. Но, как и Альфред, он тоже сочинял стихи и к тому же увлекался философией, в частности диалогами Платона, интересовался религией и писал эссе о литературе. Именно Артур открыл «Апостолам» поэзию Перси Биши Шелли. Как и у Альфреда, у него были сложные отношения с отцом, и он тоже чувствовал себя в Кембридже одиноким. Вскоре
8 Цит. по: Allen Р. The Cambridge Apostles. The Early Years. Cambridge (MA): Cambridge University Press, 1978.
9 Cm.: Buckley J.H. Tennyson. The Growth of a Poet. P. 28.


438
Приложения
между молодыми людьми возникла крепкая дружба. В 1829 году Теннисон гостил у Хэлламов в Лондоне, а затем, на рождественские каникулы, пригласил Артура в Сомерсби, где тот влюбился в сестру поэта Эмилию (1811— 1887) и сразу же сделал ей предложение. Браку воспротивился Хэллам-сгар- пшй, но это не повлияло на дружбу молодых людей, которая продолжалась вплоть до неожиданной смерти Артура в 1833 году, в возрасте двадцати двух лет.
Хэллам и Теннисон сблизились в 1829 году, когда оба принимали участие в конкурсе на лучшее стихотворение, ежегодно проводимом в Кембридже. Темой, предложенной соревнующимся, стал тогда Тимбукту, африканский город, куда местные мусульмане не пускали христиан. Об этом загадочном месте с его легендарными минаретами, обелисками и башнями ходило множество историй на манер сказок «Тысяча и одной ночи». Однако в 1828 году французский путешественник Рене Кайе (1799—1838), переодевшись мусульманином, сумел проникнуть туда и впоследствии рассказал, что на деле Тимбукту — это небольшой поселок, застроенный маленькими, покрытыми грязью хижинами. Неприглядная реальность напрочь разрушила все фантазии (конфликт вполне в духе романтиков).
Альфред сначала не хотел участвовать в конкурсе, но отец всё же его заставил. Тогда поэт взял свое раннее стихотворение «Армагеддон» и переделал его. В «Тимбукту» («Timbuctoo»), как и предполагалось, Теннисон воспел силу воображения, описав купола, башни и сказочный дворец с анфиладой комнат и объятым пламенем троном, с которого ниспадают края белоснежной ризы (библейская образность пришла сюда из «Армагеддона»). Однако в конце «Тимбукту» город разрушает землетрясение, и научные открытия убивают фантазию, которой нет места в чуждом ей мире.
Стихотворение Теннисона выиграло конкурс, хотя, в отличие от ожидаемых рифмованных двустиший, оно было написано белым стихом и в нем виднелись следы переделки. Сам поэт впоследствии стыдился его, считая, что стихотворение Артура на ту же тему было гораздо лучше. Хэллам же держался иного мнения. Он искренне восхищался талантом друга, видя в Альфреде выдающегося поэта, и добровольно взял на себя роль его, выражаясь современным языком, литературного агента. Он заставлял Теннисона, хранившего свои стихи в голове, записывать их, давал советы по их улучшению, искал для него издателя. Сначала друзья решили, что выпустят совместный сборник, но Хэллам-старший выступил против, и тогда в 1830 году Артур помог Теннисону опубликовать его первую самостоятельную


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Мешопапг
439
книгу — «Стихотворения, главным образом лирические» («Poems, Chiefly Lyrical»).
Альфред в ту пору был еще очень молод, он искал себя и свой поэтический голос. Книга оттого получилась шероховатой, во многом еще дилетантской, хотя в большинстве вошедших туда произведений уже был заметен интерес к музыке стиха и особой чувственной образности. Теннисон очевидно опирался на традицию Джона Китса, а его романтические представления о высокой миссии поэта-провидца, который проницает взглядом «жизнь и смерть, добро и зло», напоминали идеи Шелли (стихотворение «Поэт» — «The Poet»). Это сразу же понял Хэллам, а вместе с ним — и менее доброжелательные критики, причислившие Теннисона к «кокнийской школе поэзии» (это уничижительное сравнение изначально принадлежало Джону Гибсону Локхарту (1794—1859) и в свое время больно задело Китса).
Но были в книге и стихотворения, которые впоследствии прославили ее автора. Одно из них — «Кракен» («Kraken»), так называемый «хвостатый», пятнадцатистрочный, сонет, рассказывающий о морском чудище, вся жизнь которого — глубокий сон на дне океана. Только в день Страшного суда оно по-настоящему оживет, поднявшись из бездны, чтобы открыться взору людей — и сразу же умереть. Все образы стихотворения, как и впоследствии, у зрелого Теннисона, очень точно продуманы, а напевно-сонный ритм и повторяющиеся в подлиннике рифмы («deep — sleep») создают нужную атмосферу:
Под толщей вод, от волн и бурь вдали,
В глубокой бездне испокон веков Без сновидений на краю Земли Во мраке Кракен спит: его боков Достичь не может даже слабый свет:
Над ним гигантских губок лес — и ввысь Из гротов и расселин поднялись За тусклым солнечным лучом вослед, Полипы-исполины — ловят в сеть Густых ветвей — дремотный полумрак. Так суждено ему лежать и впредь, Морских червей глотая в вечном сне,
Но в Судный день моря вскипят в огне —
Узрят и ангелы, и люди, как
Он в грохоте всплывет, чтоб умереть.
Пер. А. А Хананашвили


440
Приложения
Среди других удачных стихотворений можно также назвать «Воспоминания арабских ночей» («Recollections of the Arabian Nights») — оно очень нравилось Хэлламу — и «Предполагаемые признания второсортного чувствительного интеллекта» («Supposed Confessions of a Second-Rate Sensitive Mind»), в котором Теннисон впервые и пока не совсем убедительно поднял проблему сомнения и веры.
Однако, безусловно, лучшим стихотворением книги была «Марианна» («Mariana»). Эпиграфом к нему стала неточная цитата из мрачной комедии Шекспира «Мера за меру» («Measure for Measure»; 1603/1604): «Марианна на мызе, окруженной рвом» («Mariana in the moated grange»);10 Теннисон отсылает читателя к одной из героинь комедии, Марианне, девушке, которую бросил жених, коварный и лицемерный Анджело, узнав, что у нее нет богатого приданого. Впрочем, как и другим предприимчивым героиням шекспировских комедий, ей всё же удается в конце пьесы выйти замуж за своего возлюбленного11. Такая судьба, однако, вряд ли уготована Марианне Тенни- сона, которая, отчаявшись, смирилась со своей участью.
На клумбах мох как черный креп,
Аллеи глухи и мрачны,
И гвозди выпали из скреп,
Держащих грушу у стены.
И в запустенье вековом
Строенья ветхие стоят,
Пустых окон тоскливый ряд —
На мызе, окруженной рвом.
«Как жизнь пуста! — она сказала. —
Он не придет и впредь.
А я устала, так устала,
Уж лучше умереть!»
Пер. ММ. Виноградовой
10 Ср.: «Я направлюсь немедля в предместье святого Луки; там на мызе, окруженной рвом, обитает горестная Марианна» («I will presently to Saint Luke’s: there, at the moated grange, resides this dejected Mariana». — Шекспир. Мера за меру. Акт Ш, сц. 1. Пер. О.П. Сороки).
11 Исследователи полагают, что поэта также могла вдохновить другая Марианна — отринутая главным героем актриса из гётевского романа «Годы учения Вильгельма Мейстера» («Wilhelm Meister’s Lehrjahre»; 1795/1796). Подробнее см.: Ormond L. Alfred Tennyson: A Literary Life. N. Y.: Macmillan & C°, 1993. P. 24.


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam;
441
Унылый пейзаж стихотворения с его атмосферой заброшенности, запустения и гнетущей неподвижности очень точно воспроизводит состояние души потерявшей надежду героини. Общее впечатление усиливает музыка стиха с его протяжными ритмами, немного заунывными ассонансами и аллитерациями. Такая техника не только развивает традиции Китса, но и смотрит вперед — в сторону поэзии символистов. Недаром же критики порой сравнивают Теннисона со Стефаном Малларме, хоть у английского поэта и нет той степени интеллектуализма, что у его французского собрата.
В 1831 году Артур Хэллам написал восторженную статью «О некоторых чертах современной поэзии и “Лирических стихотворениях” Альфреда Теннисона» («On Some Characteristics of Modem Poetry, and on the Lyrical Poems of Alfred Tennyson»). В этой статье Хэллам, называя Теннисона продолжателем романтической традиции Шелли и Китса, довольно зорко выделял пять важных особенностей поэзии своего друга:
Прежде всего, это богатство воображения — и умение данным богатством управлять. Во-вторых, способность воплощаться в придуманные им характеры <...>. В-третьих, умение представлять себе различные предметы с необычайной яркостью и затем объединять их в единое слитное целое <...> при помощи сильных эмоций. В-четвертых, виртуозность и музыкальность стиха <...>, и в-пятых — возвышенность мысли12.
Большинство исследователей последующих поколений в основном приняли мнение Хэллама, хотя по поводу последнего пункта, особенно в отношении некоторых поздних произведений поэта, у них возникали возражения.
Артур, однако, не обратил внимания на еще одну важную особенность творчества свеого друга, которая, впрочем, в ту пору еще не стала до конца очевидной. Теннисон, как правило, чувствовал себя свободно и писал хорошие стихи, когда обращался к прошлому, к старинным сказаниям и легендам. Здесь он тоже опирался на традицию романтиков, Колриджа и Китса, пытавшихся силой фантазии воссоздать красочный мир Средневековья. Эта эпоха привлекала и Теннисона: он постоянно, на протяжении всей своей жизни, обращался к легендам о короле Артуре. Но в то же время его интересовала античность, ее предания и мифы. Из классических авторов ему был особенно близок Феокрит и его идиллии. Отсюда такие черты поэзии Теннисона, как литературность, обилие разнообразных аллюзий, сгремле-
12 	Нaliam А.Н. Remains in Verse and Prose. Boston: Ticknor & Field, 1863. P. 440—
441.


442
Пр иложения
ние к совершенству формы и попытка представить мифы и легенды под непривычным, новым углом зрения13. Произведения, посвященные современности, удавались поэту не так хорошо. К числу ярких исключений относятся поэмы «In Memoriam» и — по мнению некоторых исследователей — «Мод. Монодрама» («Maud: A Monodrama»; 1855).
Другие критики оказались не столь благожелательны. Влиятельный Джон Уилсон (1785—1854), раздраженный неумеренной хвалой Хэллама, не отрицая способностей Теннисона, указал читателям на недостатки целого ряда по-юношески несовершенных стихотворений. Хотя статья была написана в снисходительно-пренебрежительном тоне, автор ее всё же оценил «Марианну», которую Хэллам даже не упомянул. Теннисон очень болезненно воспринял критику Уилсона (он и впоследствии будет остро реагировать на любые замечания в адрес своих творений). Тем не менее он продолжил сочинять стихи, а Хэллам — давать советы и хлопотать об издании новых произведений друга.
В 1831 году умер отец Альфреда. Юноше пришлось покинуть Кембридж и взять на себя заботу о семье, оказавшейся в трудном материальном положении: помощи деда и дяди явно не хватало. Поэт поселился в Сомер- сби, лишь изредка покидая его. Груз новых обязанностей и шаткое (как ему самому казалось) здоровье14 способствовали частым приступам меланхолии. Тем не менее Теннисон решительно отказался повторить «ошибку отца» — принять сан священника и тем обеспечить семью. Его желание стать поэтом оставалось неколебимым. Он, как и раньше, сочинял стихи. Новых произведений скопилось довольно много, и Хэллам настаивал на их публикации. Теннисон сопротивлялся как мог — многие вещи были еще «сыроваты». Но энтузиазм Артура победил — и в декабре 1832 года (хотя на обложке значился 1833 год) увидел свет сборник «Стихотворения» («Poems»).
В новую книгу стихов, помимо ряда явно юношеских сочинений, которые автор потом не переиздавал, вошло и несколько самых известных произведений Теннисона (пусть и в первоначальной редакции). Одним из них стала «Леди Шэлот» («The Lady of Shalott»).
Как и в «Марианне», в центре этого стихотворения — одинокая девушка. Но на этот раз героиня живет в фантазийном средневековом мире, непода¬
13 См.: Thomson A.W. The Poetry of Tennyson. L.; N. Y.: Roudedge & Kegan Paul, 1986. P. 50.
14 Скорее всего, недомогания, на которые Теннисон постоянно жаловался друзьям, имели психосоматический характер.


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memorianr
443
леку от Камелота, легендарного замка короля Артура. Как предполагают критики, образ леди Шэлот пришел в стихотворение Теннисона из романа Томаса Мэлори «Смерть Артура» («Le Morte d’Arthur»; опубл. 1485), где эта же героиня выведена под именем Элейн, Девы из Астолата, безнадежно влюбленной в рыцаря сэра Ланселота, который не отвечает на ее чувства, потому что любит королеву Гиньевру15. Впрочем, сам Теннисон говорил, что материалом для стихотворения послужила новелла XIV века «Донна из Скалотта» («La Donna di Scalotta»). В 1868 году поэт в одном из писем сообщал: «Я обнаружил эту историю в одной итальянской новелле: но ткань [англ, «magic web» — «волшебная ткань». —А.Г), зеркало, остров и т. д. придумал сам. На самом деле, всё это вряд ли бы у меня получилось, если бы я знал о Деве из Астолата из “Смерти Артура”»16.
Итак, одинокая девушка живет в башне на острове Шэлот, где никто не может ее увидеть — люди лишь изредка слышат ее пение. Находясь под таинственным заклятием, она постоянно плетет волшебную ткань:
Там она за годом год
Ковер волшебный в башне ткет,
Голос шепчет ей: придет К ней беда, лишь труд прервет,
Чтоб увидеть Камелот.
Что за беда грозить могла Ей, как подводная скала,
Она не знала, и ткала
Без отдыха Шэлот.
Пер. М.Е. Соковнина
Занятая постоянным трудом, леди Шэлот не смеет оглянуться и видит всё происходящее вокруг только как отражение в зеркале, призрачный мир фантомов. Как туг не вспомнить Платона и его пещеру, где реальность существует лишь в виде теней на стене.
Видений призрачных ручей Хотелось тут же выткать ей,
Ведь часто в тишине ночей,
15 Впоследствии Теннисон использует этот сюжет в «Королевских идиллиях» («Idylls of the King»; публ. 1859-1885).
16 Tennyson A. The Major Works. Oxford: Oxford University Press, 2009. P. 559. (Oxford World's Classics).


444
Приложения
Под трепет перьев и свечей
И пенье — гроб плыл в Камелот.
Иль в час, когда царит луна,
Влюбленных видела она.
«Я от теней почти больна», —
Промолвила Шэлот.
Но вот однажды близ острова появляется доблестный красавец — сэр Ланселот. Заметив его в зеркале, леди Шэлот нарушает заклятье, оглядывается — и видит подлинный мир, после чего, спустившись с башни, ложится в лодку и умирает. Течение реки приносит ее в замок, и там Ланселот, узрев прекрасную мертвую девушку, молится за упокой ее души.
Как понимать смысл этого столь виртуозно написанного стихотворения (чего стоит уже одна сложнейшая схема рифм аааавсссв, которые у Тенни- сона звучат легко и непринужденно)? Скорее всего, как полагают ученые, леди Шэлот воплощает собой художника, одинокого творца, целиком ушедшего в мир воображения. Но реальная жизнь (принимая в данном случае форму любовного чувства) вторгается в этот мир и рушит его. Принцип «искусство ради искусства» (тема, которую часто обсуждали «Апостолы») оказывается нежизнеспособным. Но даже если это и так, нам все-таки кажется, что «Леди Шэлот» значительно глубже и не поддается столь однозначной трактовке. Ведь это еще и стихотворение о любви, о пустоте жизни без этого чувства и о его разрушительной силе. Недаром же молитва Ланселота о Божьей милости к незнакомой ему девушке как бы предвосхищает конец его собственной, скрываемой от окружающих страсти.
Тема выбора художника и роли искусства возникает и в других стихотворениях книги. Так, например, во «Дворце искусств» («The Palace of Arts») поэт изображает стоящий на высокой скале, окруженный водопадами, наполненный благовонными воскурениями чертог с его витражами и роскошно убранными залами, который на самом деле, подобно Пандемониуму у Милтона, является лишь пародией на Небо и истинную красоту17. Попавшая во дворец Душа, осознав пустоту жизни без Бога и людей, бежит оттуда в долину и селится в бедной хижине. Но в конце стихотворения, одумавшись, она всё же помышляет вернуться обратно — красота дворца слишком притягательна для нее. Двойственность отношения поэта так и остается неразрешенной.
17 	См.: Pettigrew J. Tennyson: The Early Poems. L.: Edward Arnold, 1970. P. 32.


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam>
445
В другом стихотворении Теннисона, «Гесперидах» («The Hesperides»), говорится о золотых яблоках, растущих в саду на далеком Западе, где их стерегут три сестры Геспериды, а также страшный дракон. Волшебные яблоки воплощают собой «сокровище мудрости Запада» («treasure of the Wisdom of the West») и подобны его искусству, прекрасному, хрупкому, закрытому от непосвященных, миру теней, тайны и созерцания. Сестры и дракон бережно охраняют их. Но с Востока приближается Геркулес; он идет из страны утра в вечерний край, желая сорвать золотые плоды. И сестры боятся его прихода, который разрушит гармонию и красоту их полупризрачного мира. Симпатии автора явно на стороне Гесперид — может быть, именно потому он больше не переиздавал данное стихотворение, просодией которого, кстати говоря, восторгался сам Т.С. Элиот18.
Среди поэтических удач Теннисона можно назвать и два стихотворения о покинутых одиноких девушках. Одно из них, «Марианна на Юге» («Mariana in the South»), посвящено уже знакомой нам героине, которая теперь из типично английского поместья переселилась в жаркую Испанию, куда Теннисон в 1830 году ездил на каникулы с Хэлламом. Унылый линкольнширский пейзаж сменили солнечные картины, но настроение осталось прежним. Хотя Марианна и молится Богу и Богородице, она всё равно хочет поскорее умереть и жаждет кончины.
Заглавная героиня стихотворения «Энона» («Œnone») — нимфа, отвергнутая Парисом ради Елены Прекрасной. Обратившись к знаменитому сюжету о Суде Париса, Теннисон попытался увидеть его по-новому, глазами оскорбленной Эноны. Горько жалуясь на судьбу, она осуждает юношу, который, отринув мудрость и власть, предпочел им чувство. Любовь к красоте победила (знакомый еще по поэзии Милтона конфликт чувства и разума). Однако за выбором Париса и личной трагедией Эноны стоит нечто большее, чем простой раздор: нимфа провидит близкую гибель Трои, и это предчувствие вводит частные горести героини в широкий исторический контекст, ставя под вопрос правомерность решения, которое принял троянский царевич.
Наверное, самым знаменитым произведением книги, наряду с «Леди Шэлот», стало стихотворение «Вкушающие Лотос» (в другом переводе — «Лотофаги»; «The Lotos-Eaters»). Сюжет его Теннисон позаимствовал из девятой песни гомеровской «Одиссеи», где герой со своими спутниками попа¬
18 	См.: Jordan Е. Alfred Tennyson. Cambridge (UK): Cambridge University Press, 1988. P. 34.


446
Пр иложения
дает в неведомую страну. Желая узнать, кто живет на этой «земле, изобильной дарами» (IX.90. Пер. В Л. Жуковского), Одиссей посылает двух моряков к местным жителям:
Мирных они лотофагов нашли там; и посланным нашим Зла лотофаги не сделали; их с дружелюбною лаской Встретив, им лотоса дали отведать они; но лишь только Сладко-медвяного лотоса каждый отведал, мгновенно Всё позабыл и, утратив желанье назад возвратиться,
Вдруг захотел в стороне лотофагов остаться, чтоб вкусный Лотос сбирать, навсегда от своей отказавшись отчизны.
Силой их, плачущих, к нашим судам притащив, повелел я Крепко их там привязать к корабельным скамьям <...>.
IX.91—99.
Пер. В А. Жуковского
Теннисон превратил данный эпизод в небольшую поэму, виртуозно написанную спенсеровой строфой, с примыкающими к повествованию хорами моряков, отведавших сладко-медвяный лотос.
Оттолкнувшись от сюжета Гомера, поэт рассказал о придуманной им самим сказочной, полной манящей неги стране, где время остановилось и царит вечный полдень. Вывел он на сцену и самих лотофагов, одурманенных волшебным растением, бледнолицых и задумчиво-меланхоличных:
На Западе Закат, навек завороженный,
Горя, не погасал; и сквозь провалы гор Виднелась глубь страны, песками окаймленной,
Леса из пышных пальм сплеталися в узор,
Долины и луга, в сверканье бледной влаги,
Страна, где перемен как будто нет и нет.
И, бледнолицые, как тени древней саги,
Толпой у корабля сошлися Лотофаги,
В их взорах трепетал вечерний скорбный свет.
Душистые плоды волшебного растенья Они давали всем, как призраки глядя,
И каждый, кто вкушал, внимал во мгле забвенья,
Как ропот волн стихал, далёко уходя;
Сердца, в сознанье всех, как струны трепетали,
И если кто из них друг с другом говорил,
Невнятные слова для слуха пропадали,


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam»
447
Как будто чуть звеня во мгле безбрежной дали,
Как будто приходя из сумрака могил.
Пер. К.Д. Бальмонта
Вкусившие лотоса моряки попадают в мир сладкого ничегонеделания, край dolce-far-niente19, где можно спокойно жить без забот и трудов, отринув любые обязанности, забыв о родине и близких. Такая жизнь неудержимо влечет их и кажется им прекрасной. Это земной рай, где они, отрешившись от всего мирского, как бы становятся богами и обретают блаженство в сладостном забытьи. Об этом они и поют в завершающих стихотворение хорах:
Клянемгесь же, друзья, изгнав из душ тревоги,
Пребыть в прозрачной полумгле,
Покоясь на холмах, бесстрастные, как боги,
Без темной думы о земле.
Там где-то далеко под ними свищут стрелы,
Пред ними нектар золотой,
Вкруг них везде горят лучистые пределы И тучки рдеют чередой.
С высот они глядят и видят возмущенье,
Толпу в мучительной борьбе,
Пожары городов, чуму, землетрясенье И руки, сжатые в мольбе.
Но в песне горестной им слышен строй напева Иной, что горести лишен,
Как сказка, полная рыдания и гнева,
Но только сказка, только сон.
Людьми воспетые, они с высот взирают,
Как люди бьются на земле,
Как жатву скудную с полей они сбирают И после тонут в смертной мгле.
Иные, говорят, для горечи бессменной Нисходят в грозный черный ад,
Иные держат путь в Элизиум блаженный И там на златооках спят.
О, лучше, лучше спать, чем плыть во тьме безбрежной,
И снова плыть для новых бед.
Покойтесь же, друзья, в отраде безмятежной,
Пред нами странствий больше нет.
Пер. К.Д. Бальмонта
19 	сладостного безделья [um).


448
Приложения
Но какой бы заманчивой ни казалась такая жизнь, на самом деле она — лишь дремотное прозябание, и счастье лотофагам дается через отказ от всего духовного и душевного.
Хотя Теннисон не говорит об этом, читатели «Одиссеи» знают, что герой спасет моряков, пусть и против их воли. Но знают они и то, что этим же морякам впоследствии суждено погибнуть. Никто из них, кроме Одиссея, не увидит родных берегов. Так не лучше ли им было остаться в манящей стране лотофагов, столь красочно описанной Теннисоном, и прозябать там «в отраде безмятежной»? Ответа поэт не дает, но романтический конфликт воображения и реальности очевиден. В этой многозначности и недосказанности, в суггестивности текста — один из секретов мастерства автора.
В сентябре 1833 года произошло событие, разделившее жизнь Теннисо- на на две половины. В начале октября поэт получил следующее письмо:
Дорогой сэр! Я пишу Вам по настоянию потрясенных горем родных [Артура] — сами они не в силах этого сделать, такая пучина скорби их поглотила.
Вашего друга, сэр, и моего горячо любимого племянника больше нет с нами. Богу было угодно забрать его отсюда, с этой первой сцены жизни, в тот лучший мир, для которого он и был создан.
Он умер в Вене, по возвращении из Будапешта, от апоплексического удара <...>20
Биографы Теннисона утверждают, что смерть Артура стала важнейшим событием жизни поэта, горем, от которого он так и не смог оправиться до конца своих дней, — и в то же время, как это ни парадоксально, мощнейшим стимулом для его творчества. Пережив потерю друга, Теннисон обрел поэтическую зрелость. Из подающего надежды юного стихотворца он превратился в зрелого мастера; мысль его значительно углубилась, круг интересов — расширился. Это заметно уже в строках, написанных вскоре после смерти Хэллама, где ранее часто надуманная грусть, бывшая частью романтической позы, обрела неподдельно личный оттенок:
Бей, бей, бей
В берега, многошумный прибой!
Я хочу говорить о печали своей,
Непокойное море, с тобой.
20 	Batchelor J. Tennyson: То Strive, То Seek, То Find. P. 78.


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam)
449
Счастлив мальчик, который бежит по песку К этим скалам, навстречу волне.
Хорошо и тому рыбаку,
Что поет свою песню в челне.
Возвращаются в гавань опять
Корабли, обошедшие свет.
Но как тяжко о мертвой руке тосковать,
Слышать голос, которого нет.
Бей, бей, бей
В неподвижные камни, вода!
Благодатная радость потерянных дней Не вернется ко мне никогда.
Пер. СЛ. Маршака
Хотя Теннисон много работал, он не спешил издавать новые стихи. Очередная книга поэта вышла только в 1842 году. Она вновь называлась «Стихотворения» («Poems») и состояла из двух томов. В первый вошли уже ранее издававшиеся произведения (в частости, «Марианна», «Леди Шэлот», «Эно- на», «Дворец искусств» и «Лотофаги»), которые автор существенно доработал21. Теннисон не только отредактировал язык стихотворений, устранил возникавшую в некоторых местах манерность, туманность выражения и усовершенствовал рифмы, но также добавил новые образы и придал мыслям большую ясность.
Во второй том были включены только новые произведения. Одно из них, стихотворение «Два голоса» («The Two Voices»), Теннисон начал писать еще до смерти Хэллама и закончил уже после нее. Впоследствии поэт говорил: «Когда я писал “Два голоса”, я был так бесконечно несчастен, такой обузой для самого себя и для моих близких, что спросил: “Стоит ли жизнь хоть чего-нибудь?”»22 Стихотворение представляет собой разговор двух голосов не без влияния знаменитого монолога Гамлета «Быть или не быть». Один голос пытается доказать бесполезность жизни, полной горечи и страданий, другой спорит с ним. Хотя под конец второй голос вроде бы побеждает, подспудные сомнения у читателя остаются. Этот конфликт снова возникнет в
21 Именно в этой, второй редакции данные произведения печатаются во всех антологиях английской поэзии.
22 Цнг. по: Tennyson A. The Major Works. P. 565—566.


450
Пр иложения
поэме «In Memoriam», где он будет решен с большей художественной убедительностью. То же, что он появился в стихотворении, написанном еще до смерти Хэллама, красноречиво говорит о душевных метаниях поэта, которые лишь усилились после кончины друга.
Теннисон, однако, понимал вред уныния и пытался найти выход. Так появилось одно из его самых знаменитых стихотворений — «Улисс» («Ulysses»). Впоследствии поэт вспоминал: «“Улисс” <...> был написан вскоре после смерти Артура Хэллама; в нем воплотилось возникшее у меня стремление двигаться вперед, бороться и смотреть в лицо жизни»23. Материалом для стихотворения послужила не столько та часть истории хитроумного Одиссея, в которой Тиресий предрекает ему мирную кончину в «старости светлой» [Гомер. Одиссея. ХХШ.134—136. Пер. В А. Жуковского), сколько сцена из «Ада» Данте, в которой Улисс рассказывает, как он уже после возвращения на Итаку отправился в еще одно плавание — и нашел гибель в морской пучине:
Ни нежность к сыну, ни перед отцом Священный страх, ни долг любви спокойный Близ Пенелопы с радостным челом
Не возмогли смирить мой голод знойный Изведать мира дальний кругозор И всё, чем дурны люди и достойны.
<...>
«О братья, — так сказал я, — на закат Пришедшие дорогой многотрудной!
Тот малый срок, пока еще не спят
Земные чувства, их остаток скудный Отдайте постиженью новизны,
Чтоб, солнцу вслед, увидеть мир безлюдный!
Подумайте о том, чьи вы сыны:
Вы созданы не для животной доли,
Но к доблести и знанью рождены».
Данте. Божественная комедия. Ад. XXVI.94—99, 112-120. Пер. МЛ. Лозинского.
Tennyson A. The Major Works. P. 567.
23


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam:
451
Теннисон создает свою версию этих строк. Его Улисс равно далек и от героической архаики Гомера, и от средневековой философии Данте. Он — современник автора. Казалось бы, он тоже, как и персонаж «Божественной комедии», одержим гордым стремлением к познанию, которое приводит его команду к гибели, а самому ему обеспечивает место в аду. То же настроение звучит в его заключительных, подобных девизу словах: «Дерзать, искать, найти и не сдаваться!» («То strive, to seek, to find and not to yield»), — no крайней мере, так их понимали многие читатели. Но контекст стихотворения делает эти слова не столь однозначными.
Уже первые строки «Улисса» могут насторожить нас:
Что пользы, если я, никчемный царь Бесплодных этих скал, под мирной кровлей Старея рядом с вянущей женой Учу законам этот темный люд? —
Он ест и спит и ничему не внемлет.
Пер. ГМ. Кружкова
Героя переполняет горечь, которая сродни романтической ennui24. Родная Итака, куда так стремился вернуться гомеровский Одиссей, кажется Улиссу бесплодной пустыней, верная Пенелопа — всего только «вянущей женой», а подданные — «темным людом», стадом буржуазных филистеров, которое лишь «ест и спит и ничему не внемлет»25. С нами явно говорит герой родом из XIX века.
Безотрадному настоящему Улисс (опять же в духе романтиков) противопоставляет героическое прошлое:
Покой не для меня; я осушу До капли чашу странствий; я всегда Страдал и радовался полной мерой:
С друзьями — иль один; на берегу —
Иль там, где сквозь прорывы туч мерцали Над пеной волн дождливые Гиады.
Бродяга ненасытный, повидал Я многое: чужие города,
Края, обычаи, вождей премудрых,
24 тоске (<фр.).
25 В оригинале: «<...> a savage race, | that hoard, and sleep, and feed <...>» — букв.: «<...> дикари, I которые копят деньги, и спят, и едят <...>».


452
Приложения
И сам меж ними пировал с почетом,
И ведал упоенье в звоне битв На гулких, ветреных равнинах Трои.
Пер. ГМ. Кружкова
Заметим, однако, что неизбежные ассоциации с разочарованным и одержимым «охотой к перемене мест» Чайлд Гарольдом Байрона несколько снижали в глазах современников Теннисона героический пафос слов Улисса, а возникающая в подлиннике аллюзия на последний монолог опустошенного Макбета26 только усиливала этот эффект27. Да и стремление искать знание, следуя за «падучею звездой», звучало странно и немного двусмысленно. Кажущееся благородным отречение от власти в пользу сына Телемаха («Он выполнит свое, а я — свое») можно было понять как усталость и отказ от долга перед подданными. Герой Теннисона стар, одинок, он утомлен и постоянно думает о смерти. Создается впечатление, что он ждет ее не только для того, чтобы свершить свой последний подвиг, но и затем, чтобы обрести покой. Такой подтекст можно найти и в последней строфе стихотворения:
Вон замерцали огоньки по скалам;
Смеркается; восходит месяц; бездна Вокруг шумит и стонет. О друзья,
Еще не поздно открывать миры, —
Вперед! Ударьте веслами с размаху По звучным волнам. Ибо цель моя —
Плыть на закат, туда, где тонут звезды В пучине Запада. И мы, быть может,
В пучину канем — или доплывем До Островов Блаженных и увидим Великого Ахилла (меж других Знакомцев наших). Нет, не всё ушло.
Пусть мы не те богатыри, что встарь Притягивали землю к небесам,
Мы — это мы; пусть время и судьба Нас подточили, но закал всё тот же,
26 Ср. у Теннисона: «<...> I will drink | Life to the lees <...>»; у Шекспира: «The wine of life is drawn, and mere lees | Is left this vault to brag of» [Macbeth. Act П. Sc. 3. Ln 94—95; в пер. М.Л. Лозинского — «Вино иссякло, и в одних подонках | Найти утеху может этот свод»).
27 Pettigrew J. Tennyson: The Early Poems. P. 58.


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Mémoriaux
453
И тот же в сердце мужественный пыл —
Дерзать, искать, найти и не сдаваться!
Пер. ГМ. Кружкова
Дотошные исследователи увидели в заключительных словах Улисса отсылку к монологу Сатаны в «Потерянном рае» («Paradise Lost»; ок. 1657) Милтона: «И дерзость никогда не уступать и не сдаваться» («And courage never to submit or yield». — 1.108; пер. наш. — AT.)28. Если оно и так, то в данной отсылке явно сквозит ирония, заставляющая читателя задуматься, на кого же больше походит герой — на Прометея или на Сатану. Гордыни Улиссу не занимать. Но даже если это случайное совпадение, двойственное восприятие Теннисоном своего персонажа очевидно; ведь даже музыка «Улисса» явно близка «Лотофагам», и это несомненно снижает его героический пафос29.
Тема смерти, но уже на другой лад, звучит и в «Тифоне» («Typhonus»), стихотворении, которое поэт называл «приложением к “Улиссу”»30. Сюжет произведения таков: богиня утренней зари Аврора некогда влюбилась в красивого юношу Тифона и по его собственной просьбе даровала ему бессмертие — но не вечную молодость. Прошло время, Аврора по-прежнему прекрасна, а юноша сделался дряхлым, немощным стариком, который никак не может отойти в мир иной. Любовь богини превратилась в жалость, а ее возлюбленный обречен на вечные муки, от которых ему нет никакого спасения.
Освободи меня, верни земле!
Богиня, обновляй от утра к утру Свою красу — ты можешь всё; а мне —
Дай мне могилу, чтобы, прах во прахе,
Забыл я, как в серебряной упряжке Ты возвращаешься в родной чертог.
Пер. АЛ. Сергеева
Если активный Улисс ищет гибели в путешествии за «падучею звездой», то пассивный Тифон жаждет смерти, чтобы освободиться и обрести забвенье. В этом отношении два героя схожи при всём их различии.
28 См.: Thomson A.W. The Poetry of Tennyson. P. 66.
29 Cm.: Ricks Chr. Tennyson. P. 123.
30 Цит. no: Rowlinson M.Ch. Tennyson’s Fixations: Psychoanalysis and the Topics of the Early Poetry. L.; Charlottesville (VA): The University Press of Virginia, 1994. (Victorian Literature & Culture).


454
Пр иложения
Едкая сатира «Симеон Столпник» («St Simeon Stylites») на первый взгляд резко отличается от прочих произведений сборника. Но это не совсем так. Материалом для стихотворения стала история сирийского святого V века, христианского аскета, проведшего последние тридцать семь лет жизни на высоком столпе, откуда он поучал людей и творил чудеса. Теннисон прочел о нем в четвертом томе труда Эдуарда Гиббона (1737—1794) «История упадка и разрушения Римской империи» («The History of the Decline and Fall of the Roman Empire»; 1776—1788), где автор называет поступки Симеона Столпника попытками «благочестивого самоубийства» («а pious suicide»)31. Теннисон полностью разделял скептицизм Гиббона, в целом характерный для протестантов, упразднивших культ христианских святых. В гротескнокарикатурном изображении поэта Симеон оказывается гордецом и ханжой, который называет себя величайшим из грешников — и совершенно уверен в собственной святости:
Коль не спасешь меня Ты, Иисус, То кто спасется? Кто спасется, молви!
Кто может стать святым, коли не я?
Кто более меня страдал, ответь мне!
Все мученики умерли лишь раз,
Камнями ль их побили иль распяли, Сожгли в огне, сварили в масле или Меж ребер распилили их пилой;
Моя же смерть — сегодня и всегда. Свидетельствуй, сумел ли кто найти (А я искал меж помыслов глубоко)
Еще ужасней способ покорить
Вот эту плоть, сей дом греха, который
Я взненавидел и презрел, о Боже?!
Пер. В.Н. Генке
Подобно Тифону и Улиссу, Симеон Столпник одержим мыслью о кончине — ведь, умерев, он вознесется на небо и получит давно заслуженный им венец.
Примечательно, что одно из стихотворений книги (а вернее — маленькая поэма) называлось «Смерть Артура» («Morte D’Arthur»). Речь в нем шла, разумеется, не о Хэлламе, а о легендарном короле бриттов. Однако парал¬
31 	Gibbon Е. The History of the Decline and Fall of the Roman Empire. Vol. 4, ch. ХХХУП.


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam:
455
лель очевидна. Хэллам становится для Теннисона образцом идеального воина и мудрого правителя, рыцарем без страха и упрека. С его уходом радикально меняется жизнь, меняется и история. Умирающий король Артур говорит единственному оставшемуся в живых рыцарю сэру Бедиверу, который жалуется, что не знает, как ему существовать дальше:
Уходит старое и уступает
Путь новому; так Бог устроил мир,
Чтоб в нем добро от ветхости не сгнило.
Пер. ГМ. Кружкова
Если Бедивер, как можно догадаться, воплощает собой горюющего по другу поэта, то Экскалибур, знаменитый волшебный меч Артура, который Беди- вер лишь с третьей попытки отваживается бросить в озеро, символизирует поэзию. Таинственная рука, возникающая из воды, хватает на излете клинок, и рыцарь наконец понимает, что важна не внешняя красота украшенного драгоценными камнями меча, но его духовная сила. То же касается и стихов Теннисона, которым отныне предстоит измениться: сугубо лирическая поэзия должна расширить границы и, сохранив всё лучшее, найти новые формы32.
Собственно говоря, Теннисон пытается сделать это уже в «Смерти Артура». Поэма написана медленно льющимся белым стихом, ее лексика сознательно архаизирована, но вместе с тем хорошо продумана и точна. Выбранный Теннисоном сюжет — одна из легенд о короле Артуре — издавна считался идеально подходящим для эпического жанра. Так думал Эдмунд Спенсер, создавая свою «Королеву фей» («The Faerre Quenne»; 1590), так же полагал и Милтон, когда замыслив ал поэму о короле Артуре (впоследствии он изменил планы и обратился к библейской тематике). «Смерть Артура» со временем войдет в большую поэму Теннисона, который впоследствии станет собирать материал и в течение нескольких десятилетий сочинять «Королевские идиллии».
И всё же «Смерть Артура» по-своему близка лирике. Осиянный лунным светом холодный зимний пейзаж передает внутреннее состояние героев. Это не столько часть будущей эпопеи, сколько, выражаясь словами самого поэта, идиллия — жанр, который Теннисон в данном случае понимал не как буколическое произведение, рисующее мирную жизнь на лоне сельской при¬
32 	См.: Pettigrew J. Tennyson: The Early Poems. P. 55.


456
Приложения
роды, но, скорее, как «небольшую картину», которая допускает драматиче-
33
скую ситуацию в момент кризиса или духовного озарения .
В поисках новых путей Теннисон сочиняет несколько произведений на современные ему темы. Среди них есть так называемые «английские идиллии», например, «Дочь садовника» («The Gardener’s Daughter»; 1835), неплохо, хотя и несколько сентиментально написанное стихотворение, которое явно проигрывает в сравнении не только с подобными вещами Уильяма Вордсворта, но и со стихами самого Теннисона на античные или средневековые сюжеты.
Пожалуй, наиболее известным произведением поэта о современности того периода можно назвать «Локсли-холл» («Locksley Hall»), написанный в форме внутреннего монолога байронического героя, отвергнутого возлюбленного, которому ветреная кузина Эми предпочла, по настоянию родителей, более богатого мужа. Разочарованный юноша ополчается не только против власти денег, царящей в обществе, но и против самой девушки, отказавшей ему. Однако после многословных инвектив он всё же берется за ум и решает жить и действовать, пытаясь приспособиться к миру.
Дали манят — поспешим же! В путь, вперед! — звучит рефрен!
Мир летит, летит всё дальше колеями перемен.
Вместе с вихрем мы ворвемся в юный день — трудись, мечтай!
Пер. С.Б. Лихачёвой
Как отмечают критики, основным недостатком стихотворения стала неразрешенная двойственность между ироническим отношением поэта к своему
34
герою и авторской симпатиеи к его чувствам .
Теннисон продолжал сочинять лирику после выхода двухтомного сборника 1842 года, практически до конца жизни, и из-под его пера в дальнейшем возникло несколько замечательных и известных стихотворений. Но сугубо лирический поэт остался для него в прошлом. Основное внимание Теннисон стал уделять крупной форме.
Его первое большое произведение, поэма «Принцесса. Смесь» («The Princess: A Medley»), увидело свет в 1847 году. В центре его оказалась мод-  33 3433 См.: Buckley J.H. Tennyson. The Growth of a Poet P. 66.
34 Здесь просматриваются автобиографические мотивы: неприязнь стесненного в средствах поэта к семье его богатого дяди и неудачный роман с Розой Бэринг (1813—1898), которая, как и Эми, вышла замуж по расчету.


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Метопапь
457
нал тема, волновавшая тогда английское общество: право женщин на образование35. Действие «Принцессы», однако, перенесено в эпоху Средневековья. Автор как бы переворачивает сюжет ранней комедии Шекспира «Бесплодные усилия любви» («Love’s Labour’s Lost»; опубл. 1598), где молодые герои удаляются от женского общества, чтобы предаться уединенным штудиям, а дамы нарушают их добровольный затвор. У Теннисона всё наоборот: фрейлины во главе с принцессой Идой уходят от мира, организуют собственный университет и обрывают любые связи с противоположным полом. Мужчинам под страхом смерти запрещено появляться в этих краях, однако принц, отвергнутый Идой жених, переодевшись в женское платье, вместе с друзьями проникает в обитель ученых дам. Его разоблачают и изгоняют. Затем возникает угроза войны, принца опасно ранят на поединке, Ида выхаживает его, и всё завершается долгожданной свадьбой. Герой понимает и принимает стремление Иды к эмансипации, а героине удается полюбить принца, оценив свое женское начало.
Поэма имеет подзаголовок «смесь» не только потому, что сюжет тут движется, выражаясь словами автора, как бы «по странной диагонали»36. Историю Иды и принца рассказывают семь человек, каждый по-своему. Отражено в этом подзаголовке и двойственное отношение автора к событиям и героям поэмы. С одной стороны, оно иронично, хотя «Принцесса» — всё же не ироикомическая эпопея вроде «Похищения локона» («The Rape of the Lock»; 1712) Александра Поупа; с другой же — вполне серьезно: поэту дорога героиня, и он не хочет жестко высмеивать ее причуды и несуразное поведение. А вот над героем автор открыто иронизирует, изображая его «женственным юношей с длинными золотистыми волосами».
Написанная твердой рукой мастера, «Принцесса», на наш взгляд, удалась Теннисону не целиком, но лишь частично, местами. Особенно хороши лирические стихотворения, введенные в текст поэмы, такие как «Слезы» («Tears, Idle Tears...») или «Сойди, о дева, с перевала вниз!..» («Come Down, О Maid...»). Без них сегодня нельзя представить себе ни одной антологии произведений Теннисона.
О слезы, слезы, что в вас, я не знаю,
Из глубины какой-то высшей боли
35 Лондонский университет открыл свой первый факультет для женщин лишь в 1848 г.
36 Цит. по: Jordan Е. Alfred Tennyson. P. 83.


458
Приложения
Вы к сердцу подступаете, к глазам,
Глядящим на желтеющие нивы,
На призрак дней, которых больше нет.
Вы свежи, словно первый луч, что глянул На корабле, любимых нам вернувшем,
Вы грустны, как последний луч, вдали,
На корабле, увлекшем наше счастье,
Так грустны дни, которых больше нет.
О, странно-грустны, как в рассвете летнем Крик сонных птиц, сквозь сон поющих песню Для гаснущего слуха, в час, когда Горит окно для гаснущего взора,
Так странны дни, которых больше нет.
Желанные, как сладость поцелуев,
Как сладость ласк, что мыслим мы с тоскою На чуждых нам устах, — и как любовь,
Как первая любовь, безумны, страстны,
Смерть в жизни, дни, которых больше нет.
Пер. К.Д. Бальмонта
Как уже говорилось, кончина Хэллама стала для Теннисона мощным творческим стимулом. В «Улиссе», «Тифоне» и «Смерти Артура» поэт откликнулся на эту трагедию косвенно, описав чувства других людей, далеких от наших дней мифических персонажей. Но этого ему показалось мало. Тен- нисон жаждал дать волю собственным чувствам — и вскоре начал писать очень личные, романтически исповедальные стихи о друге в духе траурной элегии.
Артур умер в Вене, во время путешествия с отцом, 15 сентября 1833 года. Хэллам-старший отвез останки сына в Триест, откуда их по морю доставили в Англию лишь в конце декабря. Похороны Артура в семейной усыпальнице в Кливдоне состоялись 3 января 1834 года. Теннисон не нашел в себе силы на них присутствовать; но пока гроб с телом друга еще плыл по морю, он написал следующие строки:
Плыви, корабль, плыви скорей,
Поднявши паруса упруго.
Перенеси останки друга С брегов Италии твоей


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam:
459
Туда, где ждет семья в слезах.
Пусть ветра вольное движенье Колеблет мачты отраженье,
И да не в тягость будет прах.
Пускай и ночь пройдет без бурь,
Будь парус тверд и тверд бушприт.
Пусть Фосфор о заре горит,
На палубу пролив лазурь.
И небо в помощь призови!
Пусть спят созвездья за бортом,
Как спит и он безвинным сном,
Мой друг и брат моей любви.
Мой век осиротел, но смею
На нашу встречу уповать.
Он ближе мне, чем сыну мать,
И братьев всех моих роднее.
IX37  38Теннисон продолжал сочинять траурные элегии о покойном друге на протяжении почти семнадцати лет. Вот что он сам говорил по этому поводу:
Эти фрагменты [англ, sections — букв.: «секции». — А.Г) были написаны во множестве разных мест по мере того, как стадии нашего [с Артуром] общения приходили мне на память и складывались в моем сознании. Я и не думал сшивать их вместе или публиковать — пока не обнаружил, как много я напи-
^ ,38
сал .
Всего таких «секций», включая Пролог и Эпилог, оказалось 133. Поэт пронумеровал их римскими цифрами и тщательно отредактировал. Так возник текст поэмы. Теннисон до последней минуты не знал, как ее озаглавить. Возможными вариантами были «Путь души» («The Way of the Soul») и «Фрагменты элегии» («Fragments of an Elegy»). Однако по предложению Эмили Сары Селлвуд (1813—1896), которая вскоре стала женой поэта, он выбрал заглавие «In Memoriam А.Н.Н. Obit МОСССШ»39.
37 Здесь и далее фрагменты из «In Memoriam» приводятся в переводе Т. Стамо- вой.
38 Цит. по: Gray Е. Introduction //Tennyson A. In Memoriam. L.; N. Y.: W.W. Norton & C°, 2004. P. XIV. (Norton Critical Editions).
39 См.: Ibid.


460
Пр иложения
Итак, поэма состояла из многочисленных «секций», которые Теннисон, вопреки первоначальному замыслу, в итоге свел воедино. Многие критики задают вопрос, насколько органичным получилось это слияние, не распадается ли «In Memoriam» на отдельные части и каков принцип связи ее фрагментов.
Однажды в разговоре со своим сыном Хэлламом (1852—1928) Теннисон сравнил «In Memoriam» с «Божественной комедией» Данте:
Следует помнить, что это поэма, а не документальная биография. В основе ее — наша с Артуром дружба, его помолвка с моей сестрой, внезапная смерть в Вене незадолго до дня, на который они назначили свадьбу, и погребение в церкви в Кливдоне. Завершается «In Memoriam» свадьбой моей младшей сестры Сесилии. Эта поэма должна была стать чем-то вроде «Божественной комедии» и иметь счастливый конец. <...> Разнообразными оттенками грусти она напоминает драму, написана в драматическом же ключе, — и я убежден, что страх, сомнения и мука <...> будут утешены верой в Бога, Который есть Любовь. «Я» — это не всегда автор, говорящий от своего лица; порой это голос всего человечества, звучащий из уст рассказчика. После смерти А.-Г. X. поэма делится на первое Рождество (секция ХХУШ), второе Рождество (секция LXXVni) и третье Рождество (секции CIV, CV и т. д.)40.
Однако в другой раз Теннисон говорил о несколько иной композиции поэмы. Тогда он разделил ее на девять частей (опять же по аналогии с «Божественной комедией» Данте):
Первая часть («Ад»)
а)
I-VHI
(П)
IX—XX (всё, что связано с Кораблем41)
(Ш)
XXI-XXVÏÏ
Вторая часть («Чистилище»)
(IV)
ХХУШ—хих
(V)
i^Lvm
(VI)
UX-LXXI
Третья часть («Рай»)
(VH)
LXXn-ХСУШ
(Vin)
XCIX-СШ
(IX)
CIV-CXXXI42
40 Tennyson A. The Major Works. P. 582.
41 Имеется в виду корабль, везущий тело Артура.
42 Tennyson A. The Major Works. P. 583.


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Метопапь
461
Но и это деление также условно. Внутри поэмы можно выявить группы отдельных стихотворений, так или иначе друг с другом связанных (например, раздел о корабле, везущем тело Артура, или фрагменты XLVTII—XIJX, объединенные темой поэзии). Есть там и пассажи, в которых поэт после отстраненных размышлений возвращается к темам, поднимавшимся ранее (ср., например, секции XX и XXVII). Некоторые фрагменты связаны общими образами (например, рука Артура), мыслями и т. д.43. В целом всё это напоминает композицию музыкального произведения с темой и вариациями, где четкое единство структуры может быть порой сознательно размыто.
Т.С. Элиот, размышляя о композиции «In Memoriam», писал:
Она уникальна. Это большая поэма, куда входят собранные вместе лирические стихотворения, которые наделены <...> единством и целостностью дневника, пронзительного дневника, где человек исповедуется в своих чувствах. Это дневник, каждое слово которого мы непременно должны прочесть44.
Другие исследователи сравнивают поэму с циклом сонетов (прежде всего — сонетов Шекспира), в котором так же легко обнаружить композицию по музыкальному принципу темы и вариаций45  46. Это тем более вероятно, что и Альфред, и Артур очень любили шекспировские сонеты; Теннисон как-то
46
раз даже признался, что предпочитает их пьесам великого драматурга .
В любом случае, композиция поэмы была новаторской. Теннисон получил возможность не только проявить себя как мастера крупной формы, но и продемонстрировать талант поэта-лирика. Ведь каждый из фрагментов, при всех его связях с целой поэмой, можно прочесть как отдельное стихотворение. Здесь «In Memoriam» смотрит вперед, в XX век, предвосхищая такие произведения, как, например, «Cantos» Эзры Паунда.
Главный персонаж «In Memoriam» — вовсе не Артур Хэллам, которому посвящена поэма, но сам лирический герой-автор, чьи меняющиеся со временем чувства постепенно раскрываются перед читателем. Герой сравнива¬
43 Эндрю Сесил Брэдли (1851—1935), известный викторианский шекспировед и один из первых вдумчивых исследователей «In Memoriam», насчитал 100 таких секций (из общего числа 133); подробнее см.: Bradley А.С. A Commentary on Tennyson’s In Memoriam. L.; N. Y.: Macmilan & C°, 1910. P. 25.
44 Eliot TS. In Memoriam Ц Tennyson A. In Memoriam. L.; N. Y.: W.W. Norton & C°, 2004. P. 136. (Norton Critical Editions).
45 См., напр.: Ricks Chr. Tennyson. P. 215.
46 См.: Ibid. P. 204.


462
Пр иложения
ет себя с тем, кем он был раньше, до смерти друга, и задается вопросом: «Каков же теперь мой друг? Кто сейчас Артур? Юноша, с которым я дружил в Кембридже? “Страшный груз” на борту корабля? Ангел, глядящий с небес? А может, он тот, кем стал бы, если бы остался в живых?» Беспокоят его и другие вопросы: «А кто же теперь я? Как изменились мои взгляды?» Ни на один из них автор не может с уверенностью ответить. Он ищет и сомневается, обретая известную точку опоры только в конце поэмы.
«In Memoriam» как лирический дневник Теннисона имеет два главных измерения. Первое из них — сугубо личное, исповедальное. Этим поэма радикально отличается от других знаменитых траурных элегий на английском языке: «Люсидаса» («Lycidas»; 1637) Милтона и «Адонаиса» («Adonaies»; 1821) Шелли, где не было такой откровенности — а соответственно, и такой глубины личной боли, такой тоски по ушедшему другу.
Думается, что ни один из предшественников Теннисона не смог бы написать в траурной элегии подобных строк:
Будь рядом, когда гаснет свет,
Плутает мысль и медлит кровь;
Стареет вмиг любая новь И вязнет, как в трясине, след.
Будь рядом, когда всех погонь
Устанет прыть — и станет прах,
И Время топчется впотьмах,
И Жизнь — безжалостный огонь.
Будь рядом, когда вместо веры —
Сухой колодец, и родные Стоят и смотрят как чужие Иль сторонятся как холеры.
Будь рядом, когда в мире этом Я тенью стану, исчезая,
И задержусь, пути не зная,
Как сумерки перед рассветом.
L
В начале поэмы преобладает острая боль, тоска по ушедшему другу, невозможность смириться с его смертью. Никакие слова не могут помочь лирическому герою. Сама поэзия здесь бессильна:


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam)
463
Давно ль меня бросало в дрожь,
Когда страдание в слова я Хотел облечь: есть страсть живая,
Страсть изреченная есть ложь!
Но раненой душе доколь
Молчать? Есть в звуках утешенье,
И мерное стиха теченье Бальзамом успокоит боль.
В слова получше завернусь,
Согревшись в стуже бесконечной.
Но что в них от тоски сердечной? —
Лишь тень невзрачная, боюсь.
V
Как и обычно в таких случаях, герой находит облегчение далеко не сразу. Лишь постепенно он начинает видеть смерть Артура и с другого ракурса, принимая случившееся и с благодарностью вспоминая друга и то прекрасное, что было между ними:
И знаю — сколько бы опять
Ни разбивалось сердце в кровь —
Любить и потерять любовь Всё ж лучше, чем любви не знать.
XXVII
Поначалу это чувство непрочно и непостоянно. Оно на время заглушается болью потери, — и возвращается позже. Недаром последние две строки, ставшие в Англии расхожим афоризмом, Теннисон дословно повторяет в секции LXXXV.
Ближе к концу поэмы, после долгих метаний и сомнений, герой всё же находит душевное равновесие. Разлука и время не отдаляют от него Артура, но помогают вступить с ним в духовный союз. Это происходит, когда герой перечитывает старые письма:
Так из прошедшей жизни друг
Меня строками окликал.
И я внезапно осознал:
Живой души раскрылся круг,


464
Приложения
Чтоб я вступил в него — и дух
К высотам новым воспарил И на мгновение открыл
Жизнь вечную в себе. — И слух
Постигнул музыку миров,
И поступь мерную времен,
И сквозь смертей угрюмый звон
Бессмертия счастливый зов.
XCV
Чувство духовного родства с Артуром помогает герою найти утешение и закончить поэму оптимистической нотой:
Далекий друг, будь мрак иль свет,
Со мною ты — любим тем боле,
Чем ближе к Богу. — И ни боли
С тобою, ни страданья нет.
Свой и чужой, земной и Божий:
Земной — и руки, и глаза;
Небесный — не любить нельзя,
Ни на кого здесь не похожий.
Был, есть и будешь. Как понять
Тебя теперь? — Но тем сильней Люблю — ты стал Вселенной всей.
Да, невозможно не узнать!
CXXIX
В таком контексте эпиталама, славящая брак и новую жизнь, которую он должен принести, становится логичным завершением «In Memoriam». Недаром же Теннисон сравнивал этот финал с «Раем» из «Божественной комедии» Данте и считал его заключительным аккордом, утверждающим не только любовь, но веру и надежду. По крайней мере, таков был замысел автора и так его восприняли современники.
Но поэма имела не только исповедально-личное, но и общее, всечеловеческое измерение. Отталкиваясь от своих переживаний из-за смерти Артура Хэллама, поэт задавал вопросы, которые волновали многих викторианцев. Для чего мы живем? Бессмертна ли душа человека? Есть ли в историческом процессе какой-то замысел? Существует ли в мире людей и природы благое


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
Из книги «Ранние стихотворения»
Худ. У.-Э.-Ф. Бриттен. 1901 г.
Ил. 70
К стихотворению «У моря».


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
Из книги «Ранние стихотворения»
Худ. У.-Э.-Ф. Бриттен. 1901 г.
Ил. 71
К стихотворению «Сон наяву».


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
Из книги «Ранние стихотворения»
Худ. У.-Э.-Ф. Бриттен. 1901 г.
Ил. 72
К стихотворению «Покинутый дом».


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
Из книги «Ранние стихотворения»
Худ. У.-Э.-Ф. Бриттен. 1901 г.
Ил. 73
К стихотворению «Вкушающие Лотос».


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
Из книги «Ранние стихотворения»
Худ. У.-Э.-Ф. Бриттен. 1901 г.
Ил. 74
К стихотворению «Марианна».


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
Из книги «Ранние стихотворения»
Худ. У.-Э.-Ф. Бриттен. 1901 г.
Ил. 75
К стихотворению «Энона».


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
Из книги «Ранние стихотворения»
Худ. У.-Э.-Ф. Бриттен. 1901 г.
Ил. 76
К стихотворению «Сэр Галахад».


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
Из книги «Ранние стихотворения»
Худ. У.-Э.-Ф. Бриттен. 1901 г.
Ил. 77
К стихотворению «Симеон Столпник».


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
Из книги «Ранние стихотворения»
Худ. У.-Э.-Ф. Бриттен. 1901 г.
Ил. 78
К стихотворению «Госпожа Шалотт».


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
Ил. 79
К стихотворению «Смерть Артура» Худ. Д. Маклиз Опубл. 1899 г.


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
Ил. 80
К стихотворению «Смерть Артура» Худ. Д. Маклиз Опубл. 1899 г.


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
Ил. 81
К стихотворению «Госпожа Шалотт» Худ. У. Холман Хант Опубл. 1899 г.


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
Ил. 82
К стихотворению «Годива» Худ. У. Холман Хант Опубл. 1899 г.


Ил. 83
Титульный лист издания поэмы «Энох Арде] (Лондон, 1866).


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
К поэме «Энох Арден»
Худ. Л. Хьюз. 1866 г.
Ил. 84
«И ссорились они, и сильный Энох I
Брал верх, тогда Филипп голубоглазый, | В слезах весь от беспомощного гнева, Кричал: “Тебя я ненавижу, Энох”».


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
К поэме «Энох Арден»
Худ. Л. Хьюз. 1866 г.
Ил. 85
«Не перейдя свой двадцать первый май, |
Он лодку приобрел и дом поставил | Для Алии — гнездышко, на пол пути | По уличке, что к мельнице тянулась».
Ил. 86
«Однажды, в золотой осенний вечер, |
Затеяла гулянье молодежь; | Велик и мал, с корзинками, мешками, | Отправились в орешник все».


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
К поэме «Энох Арден»
Худ. А. Хьюз. 1866 г.
Ил. 87
«<...> увидел I Сидевших рядом Эноха и Анни: |
Его лицо и серые глаза | Горели блеском, тихим и священным, | Как жертвенный огонь».
Ил. 88
«<...> подобно раненому зверю, |
Побрел, к лесным полянам пробираясь; | И там, пока все громко веселились, Свой черный час провел один <...>».


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
К поэме «Энох Арден»
Худ. А. Хьюз. 1866 г.
Ил. 89
«<...> мальчик стал | Ей в тихие часы утехой...»
Ил. 90
«<...> отец то плавал по морям, | То разъезжал по суше...»


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
К поэме «Энох Арден»
Худ. А. Хьюз. 1866 г.
Ил. 91
«Прощанья утро Энох встретил бодро. | Казались бы ему все страхи Анни, | Когда б не Анни то была, смешными».


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
К поэме «Энох Арден»
Худ. А. Хьюз. 1866 г.
Ил. 92
«В день, Энохом указанный, она | В трубу смотрела, но напрасно...»


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
К поэме «Энох Арден»
Худ. А. Хьюз. 1866 г.
Ил. 93
«Как птица вдруг из клетки вылетает, | Невинная душа ввысь унеслась».
Ил. 94
«“Что я хочу сказать, ты знаешь, верно... | Моей женою будь”».


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
К поэме «Энох Арден»
Худ. А. Хьюз. 1866 г.
Ил. 95
«Она закрыла Книгу и заснула...»
Ил. 96
«И под дыханьем неба постоянным, | Оставив золотые острова, | Он бросил якорь в гавани восточной».


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
К поэме «Энох Арден»
Худ. А. Хьюз. 1866 г.
Ил. 91
«Наутро ветер к острову пригнал их, | Безлюдному в безлюдном океане».
Ил. 98
«И лишь из жалости не брали тварей, | Столь диких, что не ведали боязни».


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
К поэме «Энох Арден»
Худ. А. Хьюз. 1866 г.
Ил. 99
«Лес — до вершины гор, просветы в нем, | Прогалины, словно дороги к небу, Короны перистые гибких пальм...»
Ил. 100
«Вплоть до границ земли, великолепный, | Пылающий широкий пояс мира».


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
К поэме «Энох Арден»
Худ. А. Хьюз. 1866 г.
Ил. 101
«Пока под облачной луною он | Всем телом, как любовник, не вдохнул | Вздох утренний сырых лугов английских...»
Ил. 102
«Тогда же к тесной пристани спустился | И отыскал знакомую таверну...»


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
К поэме «Энох Арден»
Худ. А. Хьюз. 1866 г.
Ил. 103
«Филипп, отвергнутый в те времена, | яный, крепкий, на руках с младенцем; | И девушка над отчимом склонилась, Вторая — но стройнее — Анни Ли, | Блондинка...»
Ил. 104
«Хотел пасть на колени, но, ослабший, |
Не устоял и пал ничком, руками | Загреб сырую землю и взмолился...


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
К поэме «Энох Арден»
Худ. Л. Хьюз. 1866 г.
Ил. 105
«Он руку приложить умел везде. |
Был он и бондарь, и столяр, умел | Сплести рыбачью сеть и помогал | Грузить и разгружать большие барки».
Ил. 106
«Не радостней крушенье потерпевший — | Сквозь серый край валов подъемных — видит | Ладью, несущую надежду жизни...»


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
К поэме «Энох Арден»
Худ. А. Хьюз. 1866 г.
Ил. 107
«Такой донесся с моря гул прибойный, | Что по всей гавани в домах звенело».
Ил. 108
сТак эта славная душа ушла».


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
К поэме «In Memoriam»
Ил. 109
«О Тис мой, под тобою ПЛИТЫ, I Что носят мертвых имена. | Твоя глава ветров полна, | А корни вкруг костей обвиты».
Худ. Т. Кресвик
Опубл. 1899 г.


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
К поэме «In Memoriam»
Ил. 110
«Все звуки поглотил туман. | Рассвет, как горе, тих и мглист. | Чуть тронув онемевший лист, | На землю падает каштан».
Худ. Э.-Г. Гарретт Опубл. 1899 г.
Ил. 111
«В росе тропинки луговые, |
И легких бризов позывные | Тревожат заспанный рассвет».
Худ. Дж.-А.-А. Браун
Опубл. 1899 г.


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
К поэме «In Memoriam»
Ил. 112
«И это всё оставил я, | И в лес ушел и, одинок, |
Бродил средь чащ пустых — венок | Сплел из колючего репья».
Худ. М.-Б. Форстер
Опубл. 1899 г.


ИЛЛЮСТРАЦИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
К поэме «In Memoriam»
Ил. 113
«Как долго ждать тебя, Весна, |
Пока до северного брега | Дотянешься, барьеры снега | Сломав! — Как ты уже нужна!»
Худ. Дж.-А.-А. Браун Опубл. 1899 г.
Ил. 114
«Гроза прошла — блаженный Ветер, |
Лети из сумерек, что влагой | Горят над лугом, и оврагом, | И рощей, где гуляет, светел, | Рожденный месяц <...>».
Худ. не установлен
Опубл. 1899 г.


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam:
465
Провидение? И, наконец, есть ли Бог вообще и если да, то каков Он? Эти вопросы поставлены в поэме настолько остро, что Т.С. Элиот счел содержащееся в них недоверие важнее и интереснее, чем найденные Теннисоном ответы. «Она глубоко духовна, — писал он об wIn Memoriam”, — но глубина ее — не в вере, а в сомнении»47.
Религиозные колебания и разного рода скептицизм — важнейшие черты интеллектуальной жизни англичан XIX века. Этому во многом способствовало неуклонное снижение авторитета государственной Англиканской церкви. В первой трети столетия внутри нее возникло так называемое «Оксфордское движение» (Oxford Movement), ратовавшее за усиление Высокой церкви с ее красочным, близким католицизму ритуалом. В 1845 году один из лидеров этого движения, Джон Генри Ньюман (1801—1890), покинул лоно Англиканской церкви и принял католицизм, уведя за собой немалую часть своей паствы. Католицизм становился в Англии модным, привлекая всё больше интеллектуалов. С другой стороны, на протяжении XIX века в стране усилилось влияние диссентеров и разного рода сект, также подрывавших престиж государственной Церкви.
Что касается самого Теннисона, то благодаря своему отцу он с раннего детства видел обратную сторону жизни англиканского священнослужителя. По возвращении из университета Альфред практически перестал ходить в храм. Его набожная невеста заподозрила в нем опасного вольнодумца и боялась выходить за него замуж48. Она изменила, однако, свое мнение, когда в 1849 году прочла Пролог к «In Memoriam». Впрочем, после свадьбы Теннисон лишь несколько раз посетил литургию — и больше никогда не бывал в церкви, невзирая на уговоры жены.
Важнейшую роль в зарождении «кризиса веры» среди рядовых англичан сыграло тогда бурное развитие науки. В течение девятнадцатого столетия совершались важнейшие открытия в области медицины, физики, химии, биологии, геологии и математики. Добавим к тому же технологические достижения — усовершенствование паровых двигателей, внедрение электричества, изобретение фотографии, телеграфа, применение анестезии в медицине и даже — под занавес — рождение кинематографа. Приняв во внима¬
47 Цит. по: Ricks Chr. Tennyson. P. 213.
48 Важную роль в разрыве их помолвки сыграли и финансовые соображения: поэт долгое время опасался, что не сможет содержать семью. Положение изменилось лишь в конце 1840-х годов, когда Теннисон обрел финансовую независимость и смог опять посвататься к Эмили.


466
Приложения
ние все эти факты, можно понять, почему наука, вынужденная в начале века защищать свои открытия и соотносить их с религиозной догмой, к концу столетия победила, заставив религию обороняться (в основном безуспешно) от достижений научного знания. Уже в 1860 году Томас Генри Хаксли (Гекели; 1825—1895), знаменитый зоолог и сторонник теории эволюции, на публичном диспуте объявил религию «смертельным врагом науки», а епископ Оксфордский Сэмюель Уилберфорс (1805—1873), по свидетельству очевидцев, не смог убедительно отстоять свои позиции49.
Теннисон, насколько мог, следил за научными открытиями, особенно в области астрономии и геологии. Но волновали они его лишь в том случае, когда отвечали его интересам и затрагивали сокровенные чувства. Оценивая эта открытия, он как бы пропускал их сквозь призму своей души.
В 1837 году поэт прочел труд известного естествоиспытателя Чарлза Лайелла (1797—1875) «Основные начала геологии» («Principles of Geology»; 1830—1833). Эта книга, отчасти предвосхитившая теории Чарлза Дарвина, произвела на Теннисона колоссальное впечатление. Основываясь на собственных наблюдениях и гипотезах ряда других ученых, Лайелл пришел к выводу, что современное состояние Земли — исключительно результат влияния таких естественных факторов, как ветры, эрозия, сдвиги горных пород и т. д., которые действовали в мире с древнейших времен и будут действовать впредь. Во втором томе исследования Лайелл писал, что постоянные изменения в природе, на которые указывает геология, приводят к неминуемому исчезновению отдельных биологических видов, неспособных выжить в новых условиях.
Подобные выводы полностью разрушали господствовавшие в Англиканской церкви рационалистические теории Уильяма Пейли о благом Божьем замысле, который якобы проявляется в общем благополучии и счастье, как в социальной, так и в природной сферах. Мы помним, что Теннисон вместе со своими друзьями из кембриджского кружка еще в студенческие годы подверг теории Пейли сомнению. На поставленный «Апостолами» вопрос, существует ли разумная Первопричина, которую можно обнаружить в природных явлениях, Лайелл ответил решительным «нет». Выводы его, казалось, опровергали принятое Церковью толкование ветхозаветных легенд о Сотворении мира, об Адаме и Еве, о Всемирном потопе, хотя сам ученый и пытался соотнести свою теорию с догматами христианской веры.
49 	См.: Guy J. The Victorian Age: An Anthology of Sources and Documents. L.: Rout- ledge, 1998. P. 199.


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam»
467
Как бы то ни было, книга Лайелла окончательно подтвердила догадки, волновавшие поэта еще в юности, и дала ему богатый материал для аргументов в пользу сомнения. Так в «In Memoriam» возникли следующие строки:
Так с Богом во вражде Природа?
Что говорит она? — «Греши!»
Он — о бессмертии души,
Она — о продолженье рода
Радеет. До судьбы загробной
И до земной ей дела нет.
Из множества семян на свет Одно лишь выбиться способно.
И как осилю я дорогу
С сим грузом мыслей и забот?
LV
Развивая свои идеи, Лайелл предположил, чгго всё живущее на земле должно со временем измениться, поскольку исчезают не только отдельные особи, но и целые биологические виды. Теннисон вторит ему:
«О продолжении? Уверен? —
Она в ответ. — И пирамиды Развею, и рода и виды Прейдут. Всем краткий срок отмерен.
Жизнь, смерть, начало и конец.
И Духа нет, но есть дыханье. Погибнет всякое созданье. Вот всё»...
LVI
Но ведь тогда должен погибнуть и «венец творения» — человек. Как можно совместить эти мысли с идеей Бога, Который есть Любовь, и учением о благом замысле? Поэт продолжает спрашивать:
...А человек, венец
Творения, кто путь к вершине
Себе наметил, кто ветрам


468
Приложения
Читал псалмы и хрупкий храм Построил для своей святыни
И веровал, что благ Господь
И правит всем Любви закон (Хотя Природа испокон Порабощает дух и плоть);
Кто жаждал Истину найти,
Любил и с тысячей страстей Сразился, — станет горсть костей,
И только? Прах в твоей горсти?
Так кто ж он — недоразуменье?
Фантом? Чудовище, каких Не знают толщи недр земных,
Ошибка жалкая творенья?
А жизнь чем дальше, тем темней.
Скажи хоть слово в утешенье,
Пошли слепому мне прозренье —
Всё скрыто за завесой дней.
LVI
Конечно, то были только вопросы — но при этом в них ощущалось такое глубокое переживание, такая неподдельная острота, что они сразу нашли отклик в сердцах читателей, принявших и полюбивших поэму. Заметим, что Теннисон задал их еще до публикации книги Чарлза Дарвина «Происхождение видов» («On the Origin of Species by Means of Natural Selection, or the Preservation of Favoured Races in the Struggle for Life»; 1859), выводы которой он,
so
кстати говоря, сразу же принял, заявив, что они не противоречат его вере .
Т.С. Элиот считал, что сомнение, выраженное в «In Memoriam», искренне и трагично, а вера — «малоубедительна» («а poor thing»)50  51. Высказывание Элиота совершенно естественно — вера Теннисона действительно не отвечала строгим ортодоксальным критериям американского поэта. По мнению ряда критиков, она и вовсе была мало связана с христианством. Но так ли это на самом деле?
50 См.: Ormond L. Alfred Tennyson: A Literary Life. P. 167—168.
51 Eliot T.S. In Memoriam ^Tennyson A. In Memoriam. P. 138. (Norton Critical Editions).


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam)
469
Теннисон, несомненно, веровал — это явственно различимо во многих его произведениях. Но какова же была эта вера? Сам поэт, по словам его сына Хэллама, говорил:
Сейчас ужасающая эпоха безверия. Я ненавижу безверие, я не выношу людей, которые приносят всё в жертву к холодному алтарю того, что по ущербности знания они называют истиной, разумом. Легко потерять всякую веру, отказавшись от постоянных размышлений и интереса к духовному <...>. В нашей долине Времени за холмами Времени часто оказываются скрыты горы Вечности52.
Уже в раннем детстве поэт ощущал соприкосновение с Непреходящим. Теннисон вспоминал, как еще мальчиком он вставал на лужайке, поднимал руки к небу и с восторгом кричал: «Я слышу голос, звучащий в ветре»53. Ветер доносил до него слова, мистический призыв свыше, звавший куда-то за горизонт. Этот призыв Теннисон слышал и в дальнейшем, а под конец жизни даже написал о нем стихотворение «Там — далеко — вдали. Для музыки» («Far — far — away: For Music»):
Какие виденья его вели полями наперерез,
Туда, где зеленые краски земли вливались в оттенки небес —
Там — далеко — вдали?
Какие из звуков родных долин душа ближе всех приняла?
Медовые звуки «лан-дин-дон-лин» — вечерние колокола
Там — далеко — вдали.
Загадочный шепот, и слезы, и пыл —
Всего лишь три слова, что мальчик твердил:
«Там — далеко — вдали»
Из жизни рассвета тот шепот? Скорей Дыханье рассвета из смерти дверей —
Там — далеко — вдали.
52 Цит. по: Tennyson A. In Memoriam. P. 106—107. (Norton Critical Editions).
53 Цит. no: Ricks Chr. Tennyson. P. 12.


470
Приложения
Но как далеко? С колыбели внемли
Туман горизонта, пределы земли —
Там — далеко — вдали.
Слова-чудеса и других таких нет.
Затихли — вернет ли вам музыка свет Там — далеко — вдали?
Пер. Б А. Кушнера
С точки зрения современности данное стихотворение хорошо вписывается в традицию литературных эпифаний, характерную для поэзии английских романтиков и их последователей. С давних пор слово «эпифания» означало «богоявление» и служило религиозным термином. Джеймс Джойс (1882— 1941) был первым, кто употребил его применительно к литературе, сделав важной частью своей ранней эстетической теории. Под эпифанией Джойс разумел видимое или слышимое проявление некой силы, воспринимаемой как божественная или, по крайней мере, сверхъестественная. В «Герое Стивене» («Stephen Него»), черновом варианте романа «Портрет художника в юности» («A Portrait of the Artist as a Young Man»; опубл. 1944), писатель так объяснил это слово:
Под эпифанией он (Стивен. — А.Г.) понимал моментальное духовное проявление, возможно, в резкой вульгарности речи или жеста, возможно, в ярко отпечатлевшемся движении самого ума. Он считал, что долг литератора — фиксировать такие эпифании со всем тщанием, потому как они — самые ускользающие, самые тонкие моменты54.
Осмысленные таким образом, эпифании представляют собой моменты мощного поэтического озарения, отдаленно напоминающие откровение свыше. Эти лирические излияния часто нарушают привычные пределы времени и пространства и имеют некий пограничный характер, оставаясь на рубеже обычного и таинственного, естественного и мистического, светского и религиозного.
Уильям Вордсворт не употреблял слово «эпифания» в подобном смысле, однако именно он первым из английских романтиков описал такие моменты глубокого поэтического озарения. В автобиографической поэме
54 	Джойс Дж. Герой Стивен / Пер. С.С. Хоружего. СПб.: Азбука; М.: Азбука- Аттикус, 2014. С. 272.


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam:
471
«Прелюдия» («Prelude, or Growth of a Poet’s Mind»; ранний вариант — 1805) он назвал их «местами времени» («spots of time»):
Есть времени места, и в каждой жизни Они — живительных источник сил;
Туда от суесловия и лжи Иль от гнетущих нас еще сильней (Порой невыносимо) бесполезных Занятий и рутины мы спешим,
Чтобы незримо возродиться, чтобы Дух радости, входя в нас, помогал Достигшим высоты подняться выше,
Упавшим — встать.
Кн. XI, сгк 245—254.
Пер. Т Стамовой
Когда Теннисон сочинял «In Memoriam», он не знал этих строк — поэма Вордсворта была напечатана только в 1850 году, уже после смерти автора. Но опыт, описанный в стихотворении «Там — далеко — вдали», очень похож на одно из «мест времени». А значит, можно смело сказать, что (с известными оговорками) поэтика эпифаний была присуща и Теннисону. Встречаются эпифании и в «In Memoriam»:
Я не могу тебя узнать,
Когда на сумрачном холсте Пишу лицо твое — не те Черты! Я пробую опять...
Навалится со всех сторон —
Личины ночи, чьи-то тени...
Подвалы памяти, ступени Куда-то вниз, какой-то звон...
Из врат зияющих толпа...
Откуда — и куда стремится?
Безумные кривятся лица.
Вдоль брега вдаль ведет тропа.
Но всходит музыка покоя,
Сникает масок толкотня —
И, как сквозь щелку, на меня Глядит лицо твое родное.
LXX


472
Приложения
Однако подобные откровения, хотя и важны для понимания «In Memoriam», всё же не исчерпывают представлений поэта о Вечности и о Боге, а только помогают к ним прикоснуться. По словам Хэллама Теннисона, его отец сознательно не хотел формулировать принципы своей веры, боясь быть неверно понятым. Он утверждал, что искать таковые нужно в его стихах.
Одним из таких ключевых стихотворений является «Высшая форма пантеизма» («The Higher Pantheism»; 1867, опубл. 1869):
Луна и солнце, пики гор, равнины и моря —
То не Виденья ли, Душа, Небесного Царя?
А не Виденье ли Он Сам, каким нам мнится Он?
Мы верим сну, покуда спим — быть может, жизнь есть сон?
Вещественность земли, и звезд, и тела твоего —
Вот символ пропасти, тебя отъявшей от Него.
Ты сам виной тому, что мир неясен для тебя,
Он — это ты, решившийся понять: «Я — это я».
Проходит слава стороной, и ты вершишь свой рок,
Поправ величие Его, мрак сея и порок.
Но говори с Ним, внемлет Он, Дух станет Духу вдруг
Важнее, чем дыхание, дороже ног и рук.
«Бог есть закон», — твердит мудрец: так пой, Душа, о том.
Раз по закону гром гремит — из уст Его сей гром.
«Закон есть Бог», — твердит иной, а дураку и Бога нет,
Он видит преломленный в воде стоячей свет.
Не внемлет ухо, глаз не зрит — увериться изволь.
Но если вдруг прозреем мы, увидим не Его ль?
Пер. М.В. Фаликман
Бог близок человеку и вместе с тем непознаваем. Характерно, что в своем позднем стихотворении «Древний мудрец» («The Ancient Sage»; опубл. 1885) Теннисон называет Бога «Неименуемое» («Nameless»). В этом определении сочетается как благоговение перед Всевышним, само имя Которого в иудейской традиции, знакомой поэту по Библии, нельзя произносить вслух, так и


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam;
473
таинственность, непознаваемость бесконечного Творца для конечной твари — человека.
Такое представление о Боге близко к ортодоксальному в иудео-христианской традиции и в то же время не до конца совпадает с ним. «Невозможно вообразить, — говорил Теннисон сыну, — что Всевышний спросит тебя, когда ты предстанешь перед Ним в иной жизни, какова была форма твоей веры. Вопросом Его скорее будет: “Был ли ты верен себе и дал ли ты во Имя Мое чашу холодной воды одному из малых сих?”»55
С одной стороны, Теннисон утверждал, что верит в Вечные Истины: во Всемогущего, Вездесущего и любящего всех Господа, Который явил Себя благодаря человеческому атрибуту высшей жертвенной любви, а также в свободу человеческой воли и в бессмертие души. Впрочем, при этом он заявлял: «У нас есть лишь вера, но не знание»56. Христианский догмат о троичности Бога, вопреки Прологу к «In Memoriam», написанному во многом для будущей жены, смущал его до конца жизни57. Не принимал Теннисон и идею адских загробных мук, уготованных в наказание грешникам.
С другой стороны, поэт говорил: «Порой мне столь же трудно уверовать во Всемогущего Творца, Который создал такой исполненный боли мир, сколь трудно поверить в стоящую за всем слепую материю»58. Проблема теодицеи59, беспокоившая анонимного автора библейской «Книги Иова», Уильяма Шекспира и Ф.М. Достоевского, волновала и Теннисона. В «In Memoriam» остро поставлен вопрос, как сочетать идею благого Провидения и Бога, Который есть Любовь, с хищной и дикой природой, обладательницей «кровавых клыков и когтей» («Nature red in tooth and claw». — Section LV).
Ответ, который Теннисон в конечном счете находит, близок прозрению Иова: то, что нельзя объять разумом, можно принять через любовь и веру. Осознав это, бунтарь Иов, отчаянно протестовавший против творящегося вокруг беззакония, смиренно кается перед Господом: «Я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал <...>. Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя. Поэтому я отрекаюсь и
55 Tennyson A. In Memoriam. P. 106. (Norton Critical Editions). Cp.: Мф. 10: 42.
56 Ibid. P. 107.
57 Вспомним, однако, что антитринитарием был и Милтон, сомневавшийся в равенстве всех трех ипостасей Бога-Троицы.
58 Tennyson A. In Memoriam. P. 108. (Norton Critical Editions).
59 Теодицея — совокупность религиозно-философских доктрин, призванных доказать, что Вселенной управляет доброе Божество, несмотря на наличие в мире зла. Термин введен Готфридом Вильгельмом Лейбницем (1646—1716) в 1710 г.


474
Пр иложения
раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов 42: 3, 5—6). Вступая в беседу с Богом, Иов принимает Его, а вместе с Ним — и непостижимый окружающий мир со всем его несовершенством и страданиями. Принимает не умом, но сердцем — и за это Господь щедро вознаграждает его.
Подобно Иову, герой поэмы Теннисона благодаря эпифании тоже принимает Бога и мир сердцем.
А Тот, Кого всегда зовем —
Недоумение, и вера,
Смысл сущего всего и мера,
Один во всём и всё в одном —
Ни лёт орла, ни блеск павлина
Не скажут ничего о Нем.
Кругами ходим — как прядем,
Но снова рвется паутина.
Случалось, вера засыпала,
И голос был: «Не верь! Не верь!»
И — как захлопывалась дверь —
Весь мир лавина накрывала.
Но снова ровное тепло
В груди растапливало лед,
Чтоб сердце громко в свой черед «Я знаю!» выкрикнуть могло.
Дитя — я плакал и боялся,
Но всё же сердца глубиной Знал, что Отец всегда со мной,
И, значит, я не потерялся;
И ясно представлял опять
То, что не видимо уму —
Как, светом опрокинув тьму,
Он нас подвигся изваять.
CXXIV
Герой обнаруживает Бога не в явлениях природы, не в метафизических построениях, но в глубине собственного сердца и принимает Его, словно ребенок — отца. Вместе с так понятым Богом герой принимает и мир, и потерю


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam;
475
друга. Подобная «религия сердца» была близка и понятна многим викторианцам, сразу же полюбившим поэму. Впрочем, такое восприятие Бога не было открытием Теннисона. У поэта были великие предшественники: Бога в сердце уже искали библейский царь Давид, Блез Паскаль и Сёрен Киркегор.
Приняв после мучительных сомнений Бога, герой поэмы принимает и теорию эволюции, которую он осмысливает в викторианском духе — как идею нравственного прогресса человечества, призванного развиваться и непрестанно шагать вперед. Артур Хэллам становится для него образцом нового человека, представителя грядущего мира. В Эпилоге поэт пишет:
Миры покатятся, спеша;
Возникнет из глубин душа,
Границы обретя, и там,
Во чреве, всех созданий путь
Пройдя, простится с зыбким сном И новым явится звеном,
Чтобы потом, когда-нибудь
Пришло иное поколенье,
Что Землю заново прочтет И тайны тайн ее поймет —
Все наши мысли и прозренья,
Порывы, чаянья, дела,
Всё, что познать здесь суждено,
Есть только малое зерно,
А цвет и плод лоза дала
Лишь в них! И тот, кто так немного Со мною по земле ходил —
Он век с лихвой опередил И принят ласково у Бога;
И Бог сей — суть и откровенье,
Всего основа и закон,
Любовь и полнота времен,
К которой движется творенье.
То, что подобная «религия сердца» не тождественна христианству (хотя и открывает к нему путь), сознавали уже современники поэта. Недаром зна¬


476
Приложения
менитая викторианская романистка Джордж Элиот (1819—1880) сказала, что «глубочайший смысл поэмы [“In Memoriam”] состоит в сакрализации человеческой любви и возвышении ее до уровня религии»60.
Интересно, что проницательная Дж. Элиот пишет о сакрализации любви, а не дружбы. Да и сам Теннисон неоднократно называл свои чувства к другу любовью. Это не могло не вызвать вопросов у многих исследователей и биографов поэта последних десятилетий. Еще сам Теннисон, опасаясь неправильного толкования своих стихов, при переиздании «In Memoriam» заменил эпитет «платоническая» на «сократическая», сказав, что при жизни, вопреки лексике поэмы, он никогда не назвал Артура «дорогой» («dear») — при том, что в английском тексте поэмы неоднократно встречается слово «dearest», превосходная форма от данного прилагательного. Сын поэта, писавший не столько биографию, сколько агиографию отца, тоже всячески старался приглушить нежелательные мотивы. Однако сомнения остались, и современная гендерная критика продолжает усиленно обсуждать эту тему.
Думается, что на помощь здесь опять-таки может прийти сопоставление поэмы «In Memoriam» с шекспировскими сонетами — тем более что и сам Теннисон ссылается на них в одной из секций поэмы:
Если теперь твой Дух спокойно,
Забыв волнения и беды,
С великими ведет беседы Как равный им и их достойный,
И очи долу приклонишь —
Каким расплывчатым и бедным Наш мир покажется, я — бледным Ростком во тьме — не разглядишь!
Но вдруг в кругу твоих Друзей
Мой клич земной доступен слуху? —
Услышь! Люблю тебя! И Духу Шекспира не любить сильней!
LXI
Как же нам понимать это упоминание шекспировской любви? Многие ученые последних десятилетий задаются вопросом: нет ли в скорби поэта по ушедшему другу гомоэротических мотивов, которые исследователи обнаруживают в «Сонетах» Шекспира, и если все-таки есть, то как их следует
60 	Циг. по: Ricks Chr. Tennyson. P. 221.


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam)
Ml
толковать? Что, скажем, означают слова из фрагмента ХСШ, которые в оригинале звучат следующим образом: «Descend, and touch, and enter; hear | The wish too strong for words to паше» («Сойди, и коснись, и войди; внемли | Желанию, которое слишком сильно, чтобы быть названо»; перевод наш. — АТ). Ведь сегодняшнему читателю очевидно, что такое любовь, имя которой не называют. Но имели ли данные слова столь же однозначный смысл для Теннисона и его современников? Нам кажется, что это всё же не так.
Вспомним, что Халлам, Теннисон и другие «Апостолы» увлекались философией Платона и обсуждали такие его диалоги, как «Пир» и «Федр», в которых древнегреческий мыслитель излагает свое понимание любви. В этих сочинениях Платон задает главные для него вопросы: что такое любовь, какова роль эротики, является ли красота чисто внешней формой или же она обнаруживает нечто трансцендентное, скрывающееся за внешностью любимого человека. Для Платона любовь была универсальной силой, двигателем всякой деятельности в человеческой, природной и небесной сферах. В «Пире» он различает отдельные виды людской любви, которыми соответственно управляют две Афродиты — земная и небесная. Земная в первую очередь связана с сексом между мужчиной и женщиной, небесная же — со всем бытием человека: красотой, нравственностью, умом. Постигнуть ее способны только мужчины. При этом небесная Афродита не исключает плотские отношения, которые, однако, важны для нее лишь постольку, поскольку они ведут человека вверх по эротической лестнице восхождения, открывая за прекрасной внешностью любимого существа его душу и призывая к созерцанию трансцендентной красоты и блага.
Вероятно, именно такие отношения, ведущие к познанию высшего блага, платоническую дружбу, облагораживающую и возвышающую души двух мужчин, и имел в виду Теннисон, когда создавал поэму. Напомним, что Артур Хэллам был страстно влюблен в сестру Альфреда Эмилию и собирался жениться на ней. Что же касается Теннисона, то если он и испытывал к Артуру какие-либо чувства, помимо дружеских, они, скорее всего, имели характер юношеской влюбленности, которую поэт едва ли осознавал. А если и осознавал, то в дальнейшем сумел превозмочь: в зрелые годы Альфред женился и стал образцовым мужем и главой типично крепкой викторианской семьи, пусть и со скелетами в шкафу61.
61 	Американский исследователь Джефф Наканава видит в развитии сюжета поэмы победу героя над гомоэротическими пристрастиями. См.: Nakanawa J. In Memoriam and the Extinction of the Homosexual Ц Tennyson A. In Memoriam. P. 208—218. (Norton Critical Editions).


478
Пр иложения
Добавим сюда еще один аспект отношений лирического героя и его друга. Это взаимосвязь между живым и мертвым, которая осуществляется на расстоянии и благодаря памяти. Можно сказать, что Артур Хэллам не столько присутствует, сколько явно и ощутимо отсутствует в «In Memoriam». И это также накладывает отпечаток на всю поэму, обостряя и трансформируя чувства героя и придавая авторской лексике особый эмоциональный накал.
Сочиняя «In Memoriam», Теннисон был уверен, что он изобрел новую поэтическую форму — четверостишие, написанное четырехстопным ямбом с рифмами по схеме авва\ лишь после публикации поэмы он узнал, что таким стихом уже пользовались Филипп Сидни, Бен Джонсон и лорд Эдуард Герберт Чербери. Для поставленной Теннисоном задачи подобная форма подходила как нельзя лучше. Традиционно английские поэты писали траурные элегии пятистопным ямбом, что позволяло им торжественнее, спокойней и обстоятельней обосновывать и развивать мысли. Именно так поступали Милтон и Шелли. Вот, например, отрывок из «Адонаиса», посвященного памяти Китса:
Он часть той красоты, что делал он Еще когда-то более прекрасной:
Когда сквозь мир, сквозь этот тусклый сон, Лениво-плотный, Дух проходит властный,
Он новым сонмам ликов, — с ним согласный, —
Дает черты законченных вещей, —
Всем выгаркам, с их тупостью напрасной,
Дает себе подобье, блеск лучей, —
Горит сквозь мир зверей, деревьев и людей.
Пер. К.Д. Бальмонта
Четырехстопный ямб обычно использовался в произведениях более легкого и менее формального содержания — балладах, песнях и т. д. В «In Memoriam» данный размер позволил Теннисону придать стиху спонтанный, личный, словно бы льющийся из глубины души и как будто не до конца осознанный характер, что полностью отвечало общему мотиву сомнений и поиска. Найденные поэтом слова оказываются неспособны выразить его мысли и чувства:
Давно ль меня бросало в дрожь,
Когда страдание в слова я


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam:
479
Хотел облечь: есть страсть живая,
Страсть изреченная есть ложь!
Рифмовка, как и размер, отражала характерные для поэмы колебания между сомнением и верой62. Найденная в первом стихе рифма а пропадает затем на две строки — и вновь возвращается в конце последней, ставя точку там, где ей следует быть. Мысль как будто завершена; но иногда она словно оглядывается назад и отсылает читателя к первой строке, подчеркивая неуверенность и сомнение лирического героя:
И Жизнь преодолеет Мрак.
Пусть он и впрямь черней крыла Вороньего — как смерть ни зла,
Станцуем с ней. Уж лучше так...
I
Мрак, вопреки надеждам, не отступает, но вновь возвращается к герою. Движение мысли, как и движение стиха, оказывается обманчивым и нетвердым.
Как уже говорилось, единству поэмы способствовали повторяющиеся образы, которые автор на протяжении всего текста как бы высвечивал с разных сторон. Ученые называют четыре главных (хотя на самом деле их больше):63 тьма (ночь), день (свет), дождь (вода), рука.
Автор постоянно обыгрывает контраст тени и света, ночи и дня, а косвенно — смерти и жизни, отчаяния и надежды. В фрагменте CXXI данные образы даже сливаются вместе, становятся единым целым:
Над погребенным солнцем ты,
Печальный Геспер, созерцаешь Земные сумерки и знаешь Весь путь от славы до тщеты.
Там конь усталый распряжен,
И лодка в заводи грустит;
62 См.: Gray Е. Introduction ^Tennyson A. In Memoriam. Р. ХУЛ. (Norton Critical Editions).
63 Подробнее см.: Buckley J.Н. Tennyson. The Growth of a Poet P. 212—215.


480
Приложения
Дверь, закрываясь, проскрипит,
Сознанье погрузится в сон.
Ты, Фосфор, свежий после сна,
Жизнь встрепенется под тобой.
Дрозд засвистит в листве сквозной,
В реке заплещется волна.
Отвяжут лодочку — и в путь.
Повозку снова запрягут,
Кузнец начнет свой шумный труд —
Опять подкову будет гнуть.
О, Геспер-Фосфор, из огней
Ты ярче всех — огонь Любви (Хоть так, хоть этак назови) —
И день, и ночь с тобой ясней.
Вода в поэме — символ текучести, перемен, и в то же время стабильности, способности человека меняться, оставаясь прежним; она — угроза для жизни (вспомним обманчиво тихое море, по которому плывет гроб с телом Артура) и живоносный источник, возрождающий человека.
Рука — еще один важный символ, к которому постоянно обращается Теннисон. Это и длань Бога, которой Он коснулся Артура, забирая его из дольнего мира, и ладонь друга, которую герой не раз пожимал в прошлом и чье тепло он хочет ощутить вновь, и символ связи с ушедшим, и надежда на возможную встречу в будущем:
Твое, о друг, рукопожатье
С сердечной радостью верну,
Но всё, что чувствовал к нему,
Уже не мог бы испытать я.
LXXXV
Лексика поэмы на первый взгляд довольно проста, хотя и не лишена поэтизмов. Однако при внимательном чтении становится видно, сколь тщательно автор отбирал слова, часто обыгрывая их и наделяя дополнительным смыслом. Главная задача Теннисона в «In Memoriam» (в отличие от некоторых ранних стихотворений) — не поразить читателя поэтическим мастерством и виртуозностью слога, красотой звука и живописностью образов, но донести


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam;
481
определенный смысл. Поэт так же мастерски обращается со словом, которое становится всё более зрелым и точным, — но теперь он чуждается сугубо внешних эффектов64.
Порой Теннисон даже начинает сомневаться в силе и жизнеспособности своего слова:
Как мелко всё, когда глядим
Назад, на время, что прошло,
Как в лупу (повернув стекло)!
Что станет со стихом моим?
Какой случится переплет?
Быть может, сам простой оберткой,
Закладкой станет, папильоткой,
Иль через много лет найдет
Его в пассаже кто-нибудь —
Откроет первую страницу,
Слезам далеким удивится
И поспешит назад вернуть?
И всё же музыку мою
Не променяю ни на что.
Что слава? — Верно ведь, ничто.
А я дышу, как я пою.
LXXVÏÏ
Какое уж тут гордое exegi monumentum! Слава для поэта будто бы не важна. Он пишет от глубины сердца — и всё же надеется, что музыка его стиха не пропадет и будет услышана. Так общий мотив веры-сомнения, характерный для всей поэмы, распространяется и на искусство слова.
После анонимной публикации «In Memoriam» в 1850 году жизнь Тенни- сона решительно изменилась. Поэма имела огромный успех — как у читателей, так и у критиков, быстро догадавшихся, кто был ее автором. За первым изданием последовало второе, затем третье. Материальное положение поэта наконец-то наладилось — теперь уже окончательно. Он перестал вести бродячую жизнь и вступил в брак. У него появился собственный дом и заботли-
64 	О стиле поэмы подробнее см.: Sinfield A. The Language of Tennyson’s In Memoriam. Oxford: Barnes & Noble, 1971.


482
Приложения
вал жена, принесшая в мир поэта долгожданную стабильность. Одним из горячих поклонников таланта Теннисона оказался принц Альберт, муж королевы Виктории. Он поддержал кандидатуру автора «In Memoriam» на освободившуюся после смерти Вордсворта должность поэта-лауреата, которую тот и занял в том же, 1850-м, году. В мгновение ока Альфред Теннисон, прежде мало известный широкому кругу читателей, стал самым знаменитым и почитаемым поэтом Англии, чьи книги расходились огромными тиражами как на родине, так и в США. Из частного лица, дорожившего уединением, он неожиданно превратился в публичную фигуру — со всеми сопутствующими обязательствами, приятными и неприятными. Поэт был принят при дворе и обласкан королевой Викторией, которая после смерти мужа даже сказала, что наряду с Библией только «In Memoriam» служит ей утешением.
Сам Теннисон очень серьезно воспринял собственную славу. Как поэг- лауреат он считал себя обязанным реагировать хотя бы на некоторые важные, по его мнению, политические события, сочиняя стихотворения «на случай». Так, он посвятил стихи королеве, предпослав их седьмому изданию «In Memoriam» (1851), и откликнулся длинной торжественной одой на смерть герцога Веллингтона («Ode on the Death of the Duke of Wellington»; 1852). Среагировал он и на события Крымской войны, написав «Атаку легкой кавалерии» («The Charge of the light Brigade»; 1854), в которой восславил мужество нескольких сотен английских солдат, подчинившихся губительному приказу и самоотверженно принявших смерть (ради благозвучия Теннисон сократил их число с 700 до 600):
Славе не дать отбой.
О, незабвенный бой!
Подвиг почетен.
Будут всегда с тобой
С горькою их судьбой
Храбрых шесть сотен.
Пер. Н.И. Сагаловского
Большинство подобных стихотворений «на случай» не отличались художественной ценностью и имели консервативно-охранительный, порой даже ура-патриотический характер. Уже современники Теннисона критиковали эти произведения, которые позже, в XX веке, способствовали резкому падению престижа викторианского поэта. (Однако не все относились к ним не¬


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam>
483
гативно. Редьярду Киплингу, например, эти стихи нравились. Недаром же в письме к Теннисону он, называя себя солдатом, приветствовал старшего собрата по перу как генерала65.) В любом случае, таких стихотворений было не столь уж и много, и вовсе не они отражали духовные поиски поэта во второй половине жизни.
Хотя Теннисон в зрелые годы продолжил писать лирику, и часто весьма успешно, основное внимание он все-таки уделял произведениям крупной формы. В 1855 году он опубликовал новую поэму «Мод. Монодрама». Для своей эпохи она оказалась новаторской, и далеко не все современники оценили ее с этой точки зрения. Так, один из рецензентов даже предложил разбить диграф «au» в названии поэмы («Maud»), а из двух образовавшихся звуков оставить только один, чтобы получилось соответственно «mad» («сумасшедший») или «mud» («грязь, неразбериха»)66.
«Мод» представляет собой длинный драматический монолог психически неуравновешенного героя, где излияния чувств сочетаются с жесткой критикой современного персонажу общества, целиком подчиненного власти денег. Сам Теннисон так говорил о поэме:
<...> это история больной дуыш поэта, попавшего под вредоносное влияние века безрассудных биржевых спекуляций. Безумие у него в роду, он эгоист с задатками циника, излечившийся благодаря чистой и возвышенной любви, которая облагородила его душу. Потеряв возлюбленную, он падает с вершин счастья в глубочайшую пропасть отчаяния и безумия, и затем, пройдя сквозь горнило бедствий, вновь обретает разум и посвящает себя заботе о благе человечества67.
Поскольку рассказ в поэме ведется от имени душевнобольного, читатель не может быть до конца уверен в достоверности происходящего. Действительно ли отец героя покончил с собой, разорившись на биржевых спекуляциях? Правда ли обедневший герой убил брата богатой возлюбленной, которая после этого умерла? В самом ли деле персонаж излечился, поддавшись официальной пропаганде и отправившись добровольцем на Крымскую войну?
65 См.: Tennyson Н. Alfred, Lord Tennyson. A Memoir: In 2 vol. L.; N. Y.: Macmillan &C°, 1897. Vol. П. P. 392.
66 Характерно, что Теннисон одно время действительно думал, не назвать ли поэму «Мод, или Сумасшествие» («Maud, or Madness») (см.: Tennyson H. Alfred, Lord Tennyson. A Memoir. Vol. I. P. 402).
67 Tennyson A. The Major Works. P. 595—596.


484
Пр иложения
Не является ли данный поступок, вопреки патриотической риторике, бегством от себя самого навстречу смерти на поле боя?
В отличие от «In Memoriam», сомнение в «Мод» побеждает веру, не оставляя места никаким спасительным эпифаниям. Герой обитает в мире, где торжествует суровая борьба за выживание — как в хищной природе, так и в корыстном человеческом обществе. Ни о каком благом Провидении здесь, казалось бы, не может быть и речи. И всё же есть одна сила, которая способна наполнить гармонией душу героя. Имя этой силе — любовь. Лишь она может разрешить все конфликты и даровать счастье. Но только и здесь героя ждет поражение. Бессмысленный и непонятный для него мир изгоняет любовь, а найденный персонажем выход — служение человечеству путем участия в справедливой (как ему кажется) войне — выглядит крайне сомнительным. Это решение по-прежнему нездорового человека.
Душевные метания протагониста проецируются и на стиль поэмы. «Мод» сочетает резкие инвективы героя и пронизанные глубоким лиризмом сцены с участием героини, авторская же попытка проникнуть в сознание психически нездорового человека превращает произведение в смелый эксперимент, во многом опередивший время и предвосхитивший поиски модернистов. При всей художественной неровности поэмы там есть блестяще удавшиеся фрагменты, которыми Теннисон по праву гордился и любил читать вслух своим гостям часто даже вопреки их воле68. Среди этих отрывков можно назвать «Рассвет» («Come into the Garden, Maud...») и несколько других стихотворных пассажей.
В 1864 году Теннисон опубликовал еще одну поэму — «Энох Арден» («Enoch Arden»). Она написана в традиции поэзии Вордсворта о трудном уделе простых поселян, которую Теннисон переосмыслил с викторианских позиций и наделил известной долей сентиментальности. В центре сюжета оказалась история трех молодых людей из приморского городка, дружащих с раннего детства: девушки Анни Ли и влюбленных в нее молодых людей — рыбака Эноха и сына мельника Филиппа. Анни выходит замуж за Эноха и рожает ему троих детей. Но трудности жизни заставляют ее супруга, вопреки уговорам жены, отправиться в морское плавание. Вдали от родного дома герой терпит кораблекрушение, попадает на необитаемый остров и проводит там много лет. Возвратившись оттуда,, он узнаёт, что Анни, сочтя его мертвым, вышла замуж за Филиппа и родила от него ребенка. Не желая
68 	По рассказам современников, особенно сильно упирался Томас Карлайл (1795-1881).


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam>
485
рушить жизнь и счастье близких ему людей, благородный Энох решает принести себя в жертву и скрыть от друзей свое возвращение. Лишь накануне кончины он все-таки открывает правду — и умирает, оплаканный женой и другом.
Тема двоеженства и двоемужесгва была в ту эпоху популярна не только в Англии — вспомним хотя бы «Живой труп» (1900, опубл. 1929) Л.Н. Толстого. Теннисон осмысливает ее в первую очередь как конфликт между романтическим стремлением к странствию (пусть и вынужденному) и типично викторианской идиллией семейного очага, так замечательно воспетой в романах Диккенса.
Вот, например, сцена, где возвратившийся на родину Энох тайком приближается к своему дому и украдкой заглядывает в окно:
На столике посуда, серебро Блестели; мир у очага царил;
От очага направо видел он:
Филипп, отвергнутый в те времена,
Румяный, крепкий, на руках с младенцем;
И девушка над отчимом склонилась,
Вторая — но стройнее — Анни Ли,
Блондинка; в поднятой руке на ленте Она кольцо держала и дразнила Младенца — он тянулся ручкой пухлой,
Хватал, опять терял, и все смеялись;
От очага направо видел он:
Бросала взгляды на младенца мать И то и дело обращалась к сыну, —
Который тут стоял, высокий, сильный, —
На ласковые речи улыбаясь.
Когда мертвец оживший вдруг увидел:
Его жена — уж не его, дитя Ее, но не его, в руках отца,
И всё тепло, и счастие, и мир,
Своих детей, и взрослых, и прекрасных,
Того, кто отнял место у него,
Его права, любовь его детей, —
Тогда, хоть Мирьям Лейн всё рассказала (Что видим мы, сильней, того, что слышим), —
Он зашатался и за ветвь схватился,
Боясь издать ужасный громкий крик


486
Приложения
И в миг, как громом Страшного суда,
Им потрясти всё счастье очага.
Пер. Г.Г. Шпета
Стойкость Эноха, безусловно, внушает к нему уважение и даже, может быть, восхищает, но то, что он перед смертью все-таки открывается трактирщице Мирьям Лейн и удостаивается пышных похорон, по справедливому замечанию Р. Браунинга, несколько снижает трагизм поэмы.
Однако основное внимание в зрелые годы Теннисон уделил работе над героическим циклом «Королевские идиллии» («The Idylls of the King»), по примеру «Энеиды» Вергилия состоявшему из двенадцати книг.
Как мы помним, Теннисон написал «Смерть Артура» вскоре после кончины Хэллама. Это стихотворение, которое много позже в несколько измененном виде вошло в «Королевские идиллии» под названием «Уход Артура» («The Passing of Arthur»), стало началом большой работы. В течение нескольких десятилетий Теннисон упорно собирал материалы артуровских легенд, читал источники (прежде всего роман Мэлори «Смерть Артура»), изучал пейзажи Уэльса, где, согласно преданию, находился легендарный Камелот, писал пересказы, черновики в прозе, редактировал созданные стихи и пытался придать поэме единство, порой горько жалуясь на трудность поставленной задачи (еще бы — ведь он шел по стопам Спенсера и Милтона!). Последняя — хронологически — часть «Королевских идиллий», «Балин и Б алан» («Bahn and Balan»), была опубликована отдельно в 1874 году, полная же поэма увидела свет только в 1889-м. Работа над ней заняла почти пятьдесят пять лет.
«Королевские идиллии» стали своеобразным венцом всего зрелого творчества Теннисона и оригинальным памятником его эпохе. Многие викторианцы именно так и восприняли эту поэму, поставив ее издания на свои книжные полки и включив в школьную программу. Многие, но не все. Алджернон Чарлз Суинберн (1837—1909) ехидно окрестил ее «Смертью Альберта» («Le Morte D’Albert»), намекая на то, что Теннисон посвятил поэму покойному мужу королевы Виктории69. Джордж Мередит (1828—1909), в свою очередь, заявил, что речи короля Артура напоминают ему проповеди викария70. Тем не менее, при всех недостатках «Королевских идиллий», которые труд¬
69 См.: Poulson Chr. The Quest fot the Grail: Arthurean Legend in British Art 1840— 1920. Manchester (UK), N. Y.: Manchester University Press, 1999. P. 223.
70 Cm.: Wilson H. The Evolution of Tennyson’s Purposes in the Building of the «Idylls of the King»: In 2 vol. Madison (WI): University of Wisconsin, 1965. Vol. 1. P. 172.


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam;
487
но порой отрицать, это, пожалуй, самое зрелое произведение Теннисона, где его поэтическое мастерство раскрылось особенно полно.
Некоторые критики называют цикл «Идиллий» последней героической эпопеей на английском языке71. Если оно и так, то это эпопея особого рода. В книге нет единой сюжетной линии. Каждая ее часть — за исключением первой и последней, «Прихода Артура» («The Corning of Arthur») и его «Ухода», — представляет собой отдельный рассказ-картину с собственными героями и сюжетом. Действие к кульминации приближают отдельные, ярко и живописно оформленные сцены, в которых король Артур присутствует лишь номинально. Единство всего цикла зависит не от цельности действия, но от общей темы, атмосферы и образности72.
Сам поэт писал о своем замысле так:
Вся [поэма] подобна сну о человеке, обретшем подлинную жизнь и погибшем из-за одного греха. Рождение — тайна, и смерть — тоже тайна, а между ними лежит плоскогорье жизни с ее борьбой и свершениями. Это история не одной личности и даже не одного поколения, но целого цикла таковых73.
Утверждая, что поэма изображает борьбу души и плоти в идеальном человеке, Теннисон предостерегал читателей от излишне аллегорического прочтения книги. И действительно, «Королевские идиллии» не являются аллегорией в полном смысле этого слова, как, например, «Путь паломника» («The Pilgrim’s Progress from This World to That Which Is to Come»; 1677—1678) Джона Беньяна (1628—1688), хотя символические элементы в этом цикле всё же присутствуют.
Согласно замыслу автора, король Артур являет собой пример не только отважного рыцаря, но и идеального правителя, воплощение духовного света и людской совести. Он основывает движимое высокими помыслами братство рыцарей, чей идеал — верность друг другу и бескорыстная помощь нуждающимся. Благородной натуре Артура чужды слабости и грехи окружающих его людей, которые он долго не замечает. Недаром влюбленные друг в друга Ланселот и Гиньевра обманывают короля почти до самой последней минуты. Задача Артура — создать идеальный гармонический порядок в своем королевстве и донести свет христианства за его пределы, в окрестный языческий мир. Однако в конечном счете король терпит пораже¬
71 См., напр.: Kissane J. Alfred Tennyson. N. Y.: Twayne, 1970. P. 99.
72 Cm.: Buckley J.H. Tennyson. The Growth of a Poet P. 173.
73 Цит. no: Tennyson A. The Major Works. P. 606.


488
Приложения
ние в борьбе с плотскими началами в человеке. Тело берет верх над духом. Зародившись с изменой Гиньевры, атмосфера нравственного упадка постепенно пропитывает королевство. Все рыцари Круглого Стола нарушают данные ими клятвы и гибнут, а сам Артур, который загадочным образом появляется в начале поэме, не менее таинственно исчезает в ее конце.
Возвышение и падение королевства Артура соотносится в поэме с круговоротом времен года. Король появляется в новогоднюю ночь, вступает в брак в мае, летом его рыцари отправляются на поиски Грааля, осенью происходит последний турнир и Гиньевра бежит в монастырь, и, наконец, зимой Артур уходит. Но времена года непрерывно сменяют друг друга, и потому остается надежда на возвращение короля и возрождение его идеалов. Однако, в отличие от «Смерти Артура», в «Королевских идиллиях» эта надежда кажется слабой и непрочной. Здесь в конце книги доминируют, скорее, апокалиптические мотивы. «Королевские идиллии» как бы предвосхищают «Закат Европы» («Der Untergang des Abendlandes»; 1918) Освальда Шпенглера (1880—1936) и «Видение» («Vision»; 1925) У.-Б. Йейтса.
Основная претензия критиков к Теннисону заключалась в том, что он превратил куртуазных рыцарей Круглого Стола в современных ему викторианских джентльменов. Но иначе, наверное, и быть не могло. Каждый художник, обращающийся к эпическим сюжетам, вольно или невольно осовременивает их. Так поступил Вергилий в «Энеиде», и его примеру последовали Спенсер и Милтон. Всё зависит от степени подобной модернизации и ее художественной убедительности.
По словам Хэллама Теннисона, его отец наделил древние кельтские легенды «духом современных суждений и нравственного смысла»74. Поэт действительно спроецировал события артуровского цикла на современную ему Англию второй половины ХК века. Данную эпоху Теннисон воспринимал как период политического и технического прогресса, за которым последовал нравственный упадок. Именно в это время наука стала теснить религию, традиционные моральные ценности начали уступать место рационалистической, материалистической и индивидуалистической этике, всевозможным свободам и попустительству в сексуальной сфере75.
Последний аспект особенно сильно беспокоил стареющего поэта. Недаром моральный упадок в королевстве Артура начинается с того, что королева Гиньевра изменяет мужу с его ближайшим другом и соратником, его
74 Цит. по: Turner Р. Tennyson. L.: Routledge and Kegan Paul, 1976. P. 156.
75 См.: Day A. Tennyson’s Skepticism. L.: Palgrave Macmillan, 2005. P. 187.


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Мешопапг
489
«правой рукой», благородным сэром Ланселотом, — и постепенно разрастается, подобно раковой опухоли, заражая собой всех рыцарей Круглого Стола. («Мне отмщение и Аз воздам!» Данная тема, как видим, волновала тогда не одного Льва Толстого.) Характерно, что последний осенний турнир в Камелоте выигрывает самый недостойный из рыцарей, циничный сэр Тристрам, исповедующий свободную любовь, которая противоречит не только идее куртуазносги, но и всем ценностям, воплощаемым королем Артуром и Орденом его сподвижников. Если Ланселот и Гиньевра все-таки любят друг друга и страдают от этого, то Тристраму настоящая любовь не нужна — он только ловит мгновенные удовольствия:
Любовь свободна, как земные дали.
Мы любим, лишь пока жива любовь.
Листва мертва, желания пропали...
Но холод спал, и жизнь приходит вновь,
А с ней любовь, какой мы и не ждали,
Прекрасная, как прежняя любовь...
Любовь свободна, как земные дали.
Пер. В. Лунина
Поэт сравнивает Тристрама с «диким зверем», показывая, как плотское, животное начало подчиняет себе этого рыцаря, не оставляя и намека на какую-либо духовность. (Какой контраст с одержимым всепоглощающим чувством вагнеровским Тристаном, с его ночной запретной любовью-томлением, страстью, которая очищается и побеждает только в смерти! Отсюда придуманное Рихардом Вагнером слово-кентавр Liebestod [нем. — букв.: «любовь-смерть»), с тех пор вошедшее в немецкий язык. Примечательно, что композитор сочинил свою оперу, или, как он сам называл ее, музыкальную драму, в ту же эпоху, что и Теннисон. Оба художника работали параллельно и, скорее всего, друг о друге не знали. Вагнер закончил «Тристана и Изольду» («Tristan und Isolde») в 1859 году; первое представление этой оперы состоялось в 1865-м.)
Как часто бывает в подобных случаях, образ идеального монарха Артура, человека без изъянов, живущего лишь по законам духовного мира, получился у Теннисона немного абстрактным и бледным, словно бы бестелесным. Артур необходим, чтобы показать контраст с остальными, не столь совершенными персонажами. Он мало действует и говорит; речи его, как и говорил Мередит, напоминают порой проповеди сельского викария. Гораздо более интересны и художественно убедительны другие герои книги, кото¬


490
Приложения
рые, в отличие от короля, подвержены душевным метаниям, сомнению и земным страстям. Таковы, например, не лишенные трагизма сэр Ланселот и королева Гиньевра, таков мудрый Мерлин, поддавшийся чарам злой колдуньи Вивьен. Весьма интересны женские персонажи, противостоящие королеве либо дополняющие ее образ, или раздираемые внутренними противоречиями рыцари сэр Валин и сэр Пеллеас. В целом же, восходящий к поэзии Китса и Колриджа метод красочного изображения Средних веков, который Теннисон обнаружил еще в ранних произведениях, здесь раскрылся в полной мере. Такой была задача автора, который намеренно противопоставил полную романтики книгу «Идиллий» с ее верой в высокие, хотя и терпящие поражение идеалы натуралистической литературе факта Эмиля Золя и братьев Гонкур, вызывавшей у поэта резкое отторжение76. Здесь он оказался близок шедшим за ним прерафаэлитам и символистам, хотя и спорившим с Теннисоном, но продолжавшим его поиски и развивавшим идеи. Следы влияния «Королевских идиллий» встречаются и позже, в XX веке, — в творчестве У.-Б. Иейгса, в «Бесплодной земле» («The Waste Land»; 1922) Т.С. Элиота, а также у Дж.-Р.-Р. Толкиена.
Идиллия «Святой Грааль» («The Holy Grail»; см. с. 253—289 наст, изд.) очень хорошо передает атмосферу нравственного упадка, постепенно воцарившуюся в Камелоте. Сам Теннисон долго искал нужный ему подход к этой легенде. В одном из писем поэт замечал: «Я сомневаюсь, можно ли взяться за этот сюжет в наши дни — и не навлечь на себя обвинений в неуважении к чувствам верующих. Это было бы игрой со святыней. Писатели старины верши в Святой Грааль»77. Однако со временем он все-таки нашел нужный ему выход из ситуации, соотнеся происходящее с современностью. (Впрочем, и здесь Теннисон тоже пошел путем, резко противоположным тому, которым следовал Вагнер. В «Парсифале» («Parsifal»; 1882) немецкий композитор, по его же словам, превратил сюжет, основанный на легенде о Святом Граале, в «сценическое священнодействие», монументальную христианскую мистерию чистой и сострадательной любви, которая побеждает чувственную страсть, на поверку оказывающуюся лишь обманчивой и опасной иллюзией. Однако для обоих художников при всём их различии — и особенно для Вагнера, доживавшего в ту пору последние годы, — одинаково важна была нравственная чистота героев. Так, чистый сердцем «простец»
76 Теннисон даже называл золаизм «литературой проституции» (цит. по: Day А. Tennyson’s Scepticism. P. 187).
77 Tennyson A. The Major Works. P. 608.


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam)
491
Парсифаль неожиданно оказался похож на идеального правителя короля Артура.)
Согласно преданию, чаша Святого Грааля была тем самым сосудом, из которого Иисус Христос пил на Тайной Вечере и в который затем на Голгофе была собрана Его кровь, пролившаяся из раны от копья легионера Лонгина. Впоследствии Иосиф Аримафейский якобы привез эту чашу в Англию. Там она совершила множество чудес, но увидеть ее и коснуться могли только самые достойные, исполненные веры и чистые сердцем люди.
Скептически настроенный Теннисон, разумеется, не верил в истинность этого предания; но легенда о Святом Граале помогла ему высказать свое отношение не только к нравам и порядкам при дворе короля Артура, но и к морали викторианской Англии. Как считал поэт, в его дни «вера исчезает, религия для многих вместо совершения благих дел превращается в поиск сверхъестественного и потакание эгоистическим удовольствиям. Мало для
78
кого религиозные искания становятся источником духовных сил» .
Нечто подобное происходит и в Камелоте. Король Артур уже заранее знает, что поиск Святого Грааля для большинства его рыцарей бесплоден, ибо они недостойны найти чашу и ищут лишь «сверхъестественное» вкупе с «эгоистическими удовольствиями». (Только для сэра Галахада такой поиск может оказаться «источником духовных сил».) Более того, само это путешествие знаменует начало гибели царства Артура. Вот что король, обращаясь к сэру Галахаду, говорит о рыцарях, дерзнувших отправиться на поиски Чаши:
Ах, Галахад, <...> виденье Лишь для таких, как ты, а не для них. Лишь ты да та монахиня, которой Мой Персиваль, не отыскать святей, Узрели это знаменье — предвестник Того, что распадется Орден мой.
А что до вас, то вам всю жизнь идти За колокольцем вожака...
<...>
...Что ж, идите!
Коль дали клятву, то она священна! Однако знайте — ибо всем известно, Что каждый крик, о помощи молящий,  7878 Циг. по: Staines D. Tennyson’s Camelot: The «Idylls of the King» and Its Medieval Sources. L.: Wilfried Laurier University Press, 1982. P. 70.


492
Пр иложения
Здесь, в этом зале, слышен, — если вас,
О рыцари мои, при мне не будет,
То не удастся больше совершить Вам дерзновенных подвигов, гоняясь За огоньком блуждающим по топям.
И многие, нет, большинство из вас Сюда уже вовек не возвратятся...
Пер. В. Лунина
Поиск Грааля для большинства рыцарей Круглого Стола действительно оказывается всего лишь погоней «за огоньком блуждающим по топям». Узревший Грааль сэр Галахад навсегда покидает Орден, отправляясь в далекую страну, «небесный град», властителем которого ему предстоит стать. Однако и его духовный опыт на поверку может оказаться химерой: ведь Галахад мог узреть свечение метеорита или какое-нибудь другое природное явление. Именно так воспринимает произошедшее сам король Артур, который в момент «явления Чаттти» находился не в замке, вместе с другими рыцарями, а только на подъезде к нему. Впрочем, Теннисон так и не объясняет, кто из героев прав, вновь заставляя читателя угадывать и сомневаться.
Однако сам момент озарения, эпифании, поэт не отрицал до конца жизни. Это отчетливо видно в таких его поздних стихотворениях, как «Мерлин и луч» («Merlin and the Gleam») и «Пересекая черту»79 («Crossing the Ваг»). Перед самой смертью Теннисон распорядился печатать это произведение в конце всех изданий своих стихов. Не нарушим его волю и мы.
И был закат с вечерней звездой,
И ясный зов впереди.
Но я не дрогну перед чертой,
Когда мне в море идти.
Вот так, вздымаясь, уснула волна —
Пены шипящий слой. —
Когда опадает в пучину она,
Вернувшись к себе домой.
Так в сумерках гулки колокола,
И тьмы беспросветна жуть. —
79 В переводе Г.М. Кружкова — «За волнолом».


А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam:
493
Печали прощанья подрежьте крыла, Когда я пускаюсь в путь.
Из Времени-Места, что с нами четой, Пусть унесет ураган.
Но я надеюсь там, за чертой —
Встретить Тебя, Капитан80.
Пер. Б А. Кушнера
По словам самого Теннисона, Капитан (Pilot) — это «Тот Божественный и Невидимый, Кто всегда ведет нас» [Tennyson A. The Major Works. P. 614).


Д.Н. Жаткин РУССКАЯ СУДЬБА
«IN MEMORIAM» АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
История переводческой и литературно-критической рецепции творчества Альфреда Теннисона в России, осмысления его художественного наследия отечественными литературоведами, вопросы обращения к мотивам и образам теннисоновской поэзии в оригинальном творчестве русских писателей — масштабная научная тема, отчасти разработанная, но во многом еще ждущая новых исследователей.
Рост интереса к наследию Теннисона в постсоветской России, в частности, отразился в появлении полных переводов наиболее значимых и объемных произведений английского поэта — «Королевских идиллий» (пер. В. Лунина), «Принцессы» (пер. Э.А. Соловковой), «In Memoriam» (пер. Э.А. Со- ловковой и Т. Стамовой). Публикация названных произведений закономерно поднимает вопрос о необходимости исследования русских судеб конкретных теннисоновских произведений, не предпринимавшегося в прежние годы.
Поэма «In Memoriam», впервые полностью переведенная Э.А. Соловковой (об этом см. далее), упоминалась на русском языке еще в 1851 году, в переводной статье Ш.-Ф. Мильсанда «Английская поэзия после Байрона. Альфред Теннисон», напечатанной в «Библиотеке для чтения»; там же были помещены подстрочные прозаические переводы нескольких фрагментов поэмы (I, Ш, XIV, XLI, О)1. Мильсанд отмечал, что у Теннисона «каждая пиэса носит отпечаток волнения, ясно обозначившегося для него и имевшего свой особенный час», причем в целом «In Memoriam» воспринималась им
1 	См.: Мильсанд. Английская поэзия после лорда Байрона. Альфред Теннисон // Библиотека для чтения. 1851. T. CIX. № 216. Отд. 3. С. 88—92.


Д.Н. Жаткин. Русская судьба «In Memoriam» Альфреда Теннисона
495
как «история многочисленных фаз, сменявшихся одна за другою в одном и том же горе»:
Чтобы задумать подобное творение, надлежало случиться тому, что, может быть, не встретится в другой раз: совершенно исключительная сила чувства вместе с умом, в высшей степени привыкшим изучать себя; особенно следовало быть избранным существом, высокоодаренным во всех отношениях, высокоспособным сохранять полученное впечатление, не переставая оставаться впечатлительным и открытым для всего2.
«In Memoriam» оставила у критика чувство «умильного волнения и удивления, исполненного очарования»; также он указывал, что в стихах поэта «нет ничего раздирательного, ничего вопиющего, никаких корчей, ни спазмов»3. Ш.-Ф. Мильсанд точно определил отличительную особенность «In Memoriam» в сравнении с произведениями авторов-предшесгвенников:
Жажда к справедливости и к прямоте, потребность восходить, идти от высокого еще к высшему, уважение к себе и другим достигают туг до такой высоты, до которой душа человеческая еще не доходила или, по крайней мере, которую она еще не находила средств передать словами. Прочтя «In Memoriam», нельзя видеть в особенности, где может остановиться сила удивляться, предпочитать, испытывать эти привязанности и эти уважения, которые означают, что одну вещь чрезмерно отличаешь от других4.
Возможно, одним из первых на «In Memoriam» обратил внимание известный литературный критик, знаток английской литературы А.В. Дружинин (1824— 1864), в дневнике которого содержится следующая запись от 11 октября 1853 года: «К Некрасову, — произвели чтение о леди Байрон и “In Memoriam”»5. Относительно прочитанного «о леди Байрон» разъяснение можно найти в более ранней дневниковой записи А.В. Дружинина (от 28 сентября 1853 г.): «<...> я взял стихи на болезнь леди Байрон и между делом перевел их так (с некоторым изменением в конце), что, приехавши в город, отдам их в “Современник”»6. А вот относительно «In Memoriam» свидетельств самого
2 Мильсанд. Английская поэзия после лорда Байрона. Альфред Теннисон. С. 88.
3 Там же. С. 89.
4 Там же. С. 91.
5 Дружинин А.В. Повести. Дневник/Изд. подгот. Б.Ф. Егоров, В.А. Жданов. М.: Наука, 1986. С. 229. (Литературные памятники).
6 Там же. С. 225


496
Приложения
А.В. Дружинина не осталось. Составители примечаний к его дневнику высказали предположение, что речь идет об элегии «1 апреля 1853 года» («Еще одна и тяжкая утрата!..»), вызванной кончиной товарища А.В. Дружинина — офицера Финляндского полка П.П. Ждановича (1822—1853); элегия была полностью завершена 1 сентября 1853 года и опубликована в № 5 «Современника» за 1855 год7. Однако стихотворный перевод из Дж.-Г. Байрона, читавшийся в тот день, был напечатан намного раньше, буквально через три месяца после состоявшегося чтения -в№ 1 «Современника» за 1854 год8, тогда как публикации элегии пришлось ждать полтора года. К тому же известно, что в августе 1853 года А.В. Дружинин интересовался творчеством А. Теннисона; в частности, в дневниковой записи от 3 августа сообщал о знакомстве со статьей, посвященной поэмам этого автора:
<...> статья о поэмах Теннисона <...> богата выписками, из которых мне понравилась идиллия «Виллиам и Дора» да еще баллада «Лорд Бюрлей», размером похожая на Гётеву «Баядерку» — один стих женский и один мужской, редкость в английской поэзии. Теннисон есть умный поэт, у него parti pris9 в каждом слове. Не думаю, чтоб он весь мне понравился10.
Можно предположить, что, заинтересовавшись поэмами Теннисона, А.В. Дружинин перевел фрагменты одной из них — «In Memoriam», после чего предложил переводы Н.А. Некрасову, который не мог принять их к публикации, ибо теннисоновская поэма никоим образом не соответствовала направлению его «Современника».
В анонимной статье «Теннисон, современный английский поэт», напечатанной в № 5 «Пантеона» за 1853 год, акцентировался значимый для «In Memoriam» мотив утешения:
Утешение — самое сладостное слово для верующего в вечность. Кажется, что до Теннисона никто еще не описывал эту тему с таким глубокомыслием. До
7 См.: Егоров Б.Ф., Жданов В.А. Примечания // Дружинин А.В. Повести. Дневник /Изд. подгот. Б.Ф. Егоров, В.А. Жданов. М.: Наука, 1986. С. 468-Т69,471. (Литературные памятники).
8 См.: Байрон Дж.-Г. «Страдала ты — и не был я с тобою!..» (Стихи, написанные при получении известия о болезни леди Байрон) / Пер. Л. <А.В. Дружинина> // Современник. 1854. № 1. Отд. I. С. 11—12.
9 предвзятость (фр.).
10 Дружинин А.В. Повести. Дневник. С. 205.


Д.Н. Жаткин. Русская судьба «In Memoriam» Альфреда Теннисона
497
Байрона было в английской поэзии больше энтузиазма. После него он охладел. В поэме Теннисона больше мысли, нежели содержания11.
В текст статьи был включен и подстрочный перевод одного из фрагментов поэмы (LIV)12.
В размышлениях о придворном поэте Теннисоне, увидевших свет в No 1 «Современника» за 1861 год, анонимный критик отмечал упадок творчества английского автора, происшедший во многом вследствие получения им статуса поэта-лауреата: после этого события им уже не создавалось «таких глубоко прочувствованных стихотворений, как <...> целый цикл пьес, написанных в память Артура Галлама, сына известного историка, и названных “In Memoriam”»13.
В дореволюционной России к поэме «In Memoriam» обращались четыре переводчика: Д.Л. Михаловский (фрагменты XXVII14, LXVH15), Ф.А. Червинский (фрагмент VII)16, Н.М. Минский (фрагмент LXVH)17 и О.Н.Чюмина (фрагменты V, XXI, XIЛХ и L)18. Анализу этих переводов посвящены наши статьи (в соавторстве с В.К. Черниным), опубликованные в 2009—2012 годах19. В целом переводы Д.Л. Михаловского из «In Memoriam» отличались ясно¬
11 [Аноним]. Теннисон, современный английский поэт // Пантеон. 1853. № 5. Огд. V. С. 96.
12 См.: Там же. С. 96—97.
13 Мелкие заметки // Современник. 1861. Т. 85. № 1. Отд. П. С. 91—102. Из со- держ.: <Придворный поэт Теннисон>. С. 97—98.
14 См.: Теннисон A. In Memoriam («Я не завидую рабам...») / Пер. Д.Л. Михаловского Ц Дело. 1883. № 12. С. 271.
15 См.: Теннисон A. In Memoriam («Когда постель мою луна...») / Пер. Д.Л. Михаловского Ц Живописное обозрение. 1886. № 29. С. 42.
16 См.: Теннисон А. «Мрачный дом... О, как часто, смущеньем томим...» / Пер. Ф.А. Червинского // Всемирная иллюстрация. 1892. № 16. С. 294.
17 См.: Теннисон А. Памяти друга /Пер. Н.М. Минского //Мир Божий. 1897. № 4. С. 235.
18 См.: Теннисон A. In Memoriam (1. «Мне кажется почти грехом...»; 2. «Со мною будь в часы тоски...»; 3. «Всегда ль мы искренно желаем...») / Пер. О.Н. Чюминой Ц Мир Божий. 1901. № 8. С. 144—145; Теннисон А. «Кто спит в земле — тому пою...» / Пер. О.Н. Чюминой //Васильки: Литературно-художественный сборник. СПб.: Тип. А.Ф. Маркса, 1901. С. 413-414.
19 См.: Чернин В.К., Жаткин Д.Н. Поэтический цикл Альфреда Теннисона «In Memoriam» в русских переводах XIX — начала XX в. Ц Вестник Московского государственного областного университета. Серия «Русская филология». 2009. № 4.


498
Приложения
стью и чистотой языка, экспрессивностью и изяществом, причем переводчику удалось избежать характерного для него во многих других случаях увеличения количества стихов. Вместе с тем Д.Л. Михаловский представлял читателям скорее вариации на заданную тему, служившие для выражения его собственных мыслей, настроений и эмоций. Так, анализ фрагмента XXVII («Я не завидую рабам...») позволил установить, что в переводе символом вольной жизни становится бескрайнее «чистое поле», что соответствует традиции русского устного народного творчества, однако изменяет образную структуру оригинального текста, где, в духе традиций английских народных баллад (в том числе и знаменитых произведений о Робин Гуде), вольность ассоциируется с «летними лесами» («summer woods»).
Выполненные Д.А. Михаловским и Н.М. Минским переводы фрагмента LXVn, пронизанного размышлениями о таинстве ночи, о сне героя, который прерывается сперва лунным светом, а затем серым сумраком, поочередно вызывающими образ могилы любимого человека, представляют собой два взгляда на теннисоновское произведение, объединенные верным пониманием авторского замысла, но различающиеся толкованием отдельных значимых нюансов, например, сохранением образа извечного английского тумана у Н.М.Минского («<...> там мрачный полог свой | Уже вдоль берегов простер туман полночный») и его опущением у Д.А. Михаловского, более точным воссозданием Н.М. Минским эпизода с могильной плитой, на которой выбиты буквы имени покойного и цифры прожитых им лет20.
В переводе Ф.А. Червинского «Мрачный дом... О, как часто, смущеньем томим...», гиперболизировавшем культ дружбы, возникали два мира — реальный («здесь») и потусторонний («там»), во многом противопоставленные друг другу; если в первом господствовали тоска, темнота, тяжкие мысли, то во втором царила сама жизнь, ставшая для героя «белым призраком». Тем
С. 172—176; Чернин В.К., Жаткин Д.Н. Д.Л. Михаловский — переводчик фрагментов поэтического цикла Альфреда Теннисона «In Memoriam» ^Вестник Северо-Осетинского государственного университета им. К.Л. Хетагурова. 2012. No 1. С. 324—328; Чернин В.К., Жаткин Д.Н. «In Memoriam» Альфреда Теннисона в переводческой интерпретации Ф.А. Червинского и О.Н. Чюминой // Известия высших учебных заведений. Северо-Кавказского региона. Серия «Общественные науки». 2010. No 2. С. 137-140.
20 	Ср.: «Там светится твоя гробница | И надпись грустная на ней, | На белом мраморе страница» (пер. Д.Л. Михаловского); «А с высоты, где тьма нависла, | Скользит сребристый луч вдоль надписи твоей, | Читая письмена и числа» (пер. Н.М. Минского).


Д.Н. Жаткин. Русская судьба «In Memoriam» Альфреда Теннисона
499
самым русский переводчик выражал одну из главных идей романтизма и во многом воспринявшего его традиции символизма — идею двоемирия, то есть существования двух реальностей, каким-либо образом связанных между собой.
Выполненные несколько позднее переводы О.Н. Чюминой характеризовались наибольшей точностью в передаче авторской мысли и формы, учетом художественных особенностей английских оригиналов, акцентированием душевных борений лирического героя, убежденного в неразрывности внутренней связи между прошлым, настоящим и будущим.
Из публикаций второй половины XIX — начала XX века, посвященных А. Теннисону, следует особо выделить переводную книгу Ипполита Адольфа Тэна (1828—1893) о современной английской литературе, печатавшуюся в России сначала в переводе Д.С. Ивашинцова21, а затем — в переводе П.С. Когана22. Среди произведений А. Теннисона, осмысленных И.-А. Тэ- ном, — «In Memoriam», длинная «поэма <...> на смерть юного друга», которая, по мнению критика, «холодна, однообразна и слишком придуманна»23. Как отмечает И.-А. Тэн, теннисоновский лирический герой, с одной стороны, находится в трауре, глубоко переживает постигшую его утрату, но с другой —
не забывает надеть совершенно новые перчатки, утирает слезы непременно батистовым платком и в продолжение всей церковной службы, заканчивающей печальную церемонию, выказывает сокрушение сердца с полным достоинством хорошо воспитанного светского человека24.
Французский исследователь считал, что тема, лежащая в основе «In Memoriam», не соответствует дарованию А. Теннисона и что последний «должен выбирать свои сюжеты в другой сфере»25.
Другие литературоведы и критики того времени не были солидарны с И.-А. Тэном. В частости, А.И. Кирпичников (1845—1903) указывал, что в
21 Тэн И. Новейшая английская литература в современных ее представителях / Пер. с фр. Д.С. Ивашинцова. СПб.: Тип. М.М. Стасюлевича, 1876.
22 Тэн И. История английской литературы. T. V. Современники / Пер. с фр. П.С. Когана. М.: Товарищество тип. А.И. Мамонтова, 1904.
23 Тэн И. Новейшая английская литература в современных ее представителях. С. 297.
24 Там же.
25 Там же.


500
Пр иложения
«In Memoriam» «искусство версификации и постройки поэтической фразы достигает высшей точки своего развития»26. В переводной книге Иоганна Шерра (1817—1886) «Иллюстрированная всеобщая история литературы» «In Memoriam» названа «хотя и глубоко прочувствованной, но сухой и растянутой, а потому однообразной элегией»27. Эптон Билл Синклер (1878—1968) в книге «Искусство Маммоны» («The Mammonart»), изданной в СССР в 1926 году, говорил об «In Memoriam» как о сочинении, рекомендованном ему духовником, но неожиданно вызвавшем совершенно не ту реакцию, на которую тот рассчитывал:
Эта поэма не только меня не успокоила, но дала еще много новых оснований для сомнения в бессмертии души, хотя и не убедила меня окончательно, что создатель вселенной, давший мне жизнь, не может тоже дать мне и две. Из всего этого следовало, что я покончил с Теннисоном, так как с религиозной стороны его произведения — это лишь мучительный крик о том, что бессмертие должно быть28.
В 1926 году В.В. Набоков также обратился к поэме «In Memoriam» и создал перевод фрагмента LXVH, вскоре увидевший свет в эмигрантской печати, но вплоть до недавнего времени не публиковавшийся в России29. Сохраняя характерную образность английского оригинала, В.В. Набоков вместе с тем изощренно подбирал лексические средства, иначе расставлял акценты в описании:
И вот сиянье плавное слабеет;
Вот на моей постели луч погас.
26 Кирпичников А. И. Очерк истории литературы XIX столетия Ц Всеобщая история литературы: В 4 т. Составлена по источникам и новейшим исследованиям при участии русских ученых и литераторов / Под редакцией В.Ф. Корша и А.И. Кирпичникова. СПб.: Изд. К.Л. Риккера, 1892. Т. 4: Литература «Просвещения»; Нидерландская литература; Скандинавская литература; Турецкая литература; Очерк истории литературы MX столетия. С. 941.
27 Шерр И. Иллюстрированная всеобщая история литературы: В 2 т. / Пер. с нем. под ред. П.И. Вейнберга. М.: Изд. Д.В. Байкова, 1898. Т. 2. С. 121.
28 Синклер У. Искусство Маммоны: Опыт экономического исследования. Л.: Прибой, 1926. С. 165.
29 См.: Набоков В.В. In Memoriam («Вот лунный луч блеснул на одеяле...») Ц Набоков В.В. Стихотворения / Всгуп. статья, сосг., подгот. текста и примеч. М.Э. Маликовой. СПб.: Академический проект, 2002. С. 369—370.


Д.Н. Жаткин. Русская судьба «In Memoriam» Альфреда Теннисона
501
Смежаю веки утомленных глаз И сплю, пока окно не посереет30.
В перспективе имеет смысл проанализировать сочинения В.В. Набокова русского и американского периодов, прежде всего — его литературоведческие и публицистические материалы, с целью выявления иных теннисоновских влияний.
Говоря об осмыслении российскими литературоведами XX — начала XXI века поэмы «In Memoriam», обратим внимание на несколько наиболее значимых высказываний, свидетельствующих как об эволюции взглядов на это произведение А. Теннисона, так и об изменениях в восприятии творчества английского поэта в целом.
Ф.П. Шиллер в 1937 году характеризовал «In Memoriam» как сочинение, знаменовавшее переход Теннисона от чувственно-музыкальной лирики, отличавшейся, прежде всего, внешним изяществом, к «идейной» поэзии. Отмечая успех поэмы у современников, разбиравших ее на «крылатые слова», такие как «под честным сомнением скрывается больше веры, чем под половиной всех религиозных уверений», исследователь отмечал содержательную многоплановость произведения, в котором нашлось место и «“честным сомнениям” для скептиков и агностиков», и «восторженным гимнам в честь религии для верующих», и строкам, «рассчитанным на симпатии сторонников эволюционной теории в области естественных наук»31.
А.А. Елистратова, автор опубликованного в 1955 году раздела о Тенни- соне в академической «Истории английской литературы», воспринимала в качестве центрального произведения английского автора «Королевские идиллии», получившие подробную характеристику, тогда как «обширная дидактическая поэма» «In Memoriam» была едва упомянута как произведение, сочетавшее «позитивистское “наукообразие” с традиционным христианским благочестием»:
Основной лейтмотив этой поэмы — утверждение веры в загробную жизнь, примиряющей поэта с безвременной утратой близких, — сопровождается слабыми отзвуками сомнений и недоумений в духе позитивистского агностицизма32.
30 Там же. С. 370.
31 Шиллер Ф.П. История западноевропейской литературы нового времени: В 3 т. Изд. 2-е. М.: ГИХЛ, 1937. Т. 2. С. 155.
32 Елистратова А.А. Писатели-викторианцы. § 5. Теннисон // История английской литературы: В 3 т. (5 вып.). М.: Изд-во АН СССР, 1955. Т. 2, вып. 2. С. 66.


502
Пр иложения
А.А. Аникст в «Истории английской литературы», опубликованной в 1956 году, отмечал, что в «In Memoriam» «получили наиболее полное выражение философские взгляды Теннисона», стремившегося примирить религию с современным научным воззрением на жизнь:
Компромиссные позиции, занятые им, отражали типично буржуазную точку зрения, сочетавшую религиозно-этические принципы с практицизмом. Нельзя сказать, чтобы Теннисон не признавал темных сторон жизни, но основная тенденция поэмы состояла в примирении с существующей действительностью33.
На протяжении десятилетий отрывки из «In Memoriam» не появлялись в советской печати; исключением стал лить забытый теперь перевод фрагмента CVI, выполненный А.Б. Свириным и напечатанный в 1953 году с заголовком «Новогодние колокола» в журнале «Молодежь мира»34. В этом переводе стремление к диалогу с недавними союзниками во Второй мировой войне перерастает в призыв к искоренению лжи, обывательской клеветы и страсти к наживе, к торжеству правды, вечного мира, способного сменить тысячелетнюю эпоху войн:
Прозвоните отходную бедам,
Старым распрям, что терзают мир,
Возвестите дружбу меж людьми,
Доброе доверие к соседям.
Выход в 1977 году книги «Европейская поэзия XIX века»35 стал толчком к последующему оживлению интереса как к творчеству Теннисона и викторианской поэзии в целом, так и конкретно к «In Memoriam». Из пяти новых переводов, включенных в эту книгу, один — перевод М.Е. Соковнина («Когда луна на полог мне...») — имел в качестве первоисточника фрагмент LXVII
33 Аникст А.А. История английской литературы. М.: Государственное учебно-педагогическое издательство Министерства просвещения РСФСР, 1956. С. 362.
34 См.: Теннисон А. Новогодние колокола / Пер. А.Б. Свирина Ц Молодежь мира. 1953. № 12. С. 4.
35 См.: Европейская поэзия XIX века / Вступ. статья С. Небольсина; сост. В. Богачёва, И. Бочкарёвой, С. Великовского и др. М.: Художественная литература, 1977. (Библиотека всемирной литературы).


Д.Н. Жаткин. Русская судьба «In Memoriam» Альфреда Теннисона
503
поэмы «In Memoriam»36. К моменту публикации этого текста М.Е. Соковнина уже не было в живых: талантливый представитель русского постмодернизма безвременно скончался в 1975 году. Теннисон принадлежал к числу его любимых писателей; из него Соковнин перевел две поэмы и десятки стихотворений37, не известные читателям по сей день, несмотря на то, что «возвращение» М.Е. Соковнина как прозаика и автора оригинальной поэзии состоялось еще в 1990-е годы. Особый интерес М.Е. Соковнина к «In Memoriam» исследователь В.Г. Кулаков отчасти объяснял многолетней тяжелой болезнью переводчика:
Соковнин постоянно жил перед лицом смерти, которая могла настичь его в любую минуту. Об этом нет ни слова в его произведениях, но это так. Как знать, может, переводя «In Memoriam», он чувствовал себя и автором и адресатом одновременно?38
Только в постсоветское время восприятие «In Memoriam» было очищено от идеологической предвзятости. В частности, в главе о Теннисоне, написанной Л.В. Сидорченко для нового учебника по истории западноевропейской литературы XIX века, «In Memoriam» рассматривается как сюжетный цикл, в основе которого — история пережитой трагедии, призванная отразить душевную драму автора. Поначалу боль утраты невыносима, и поэт сочиняет стихи, которые, подобно наркотику (сравнение из фрагмента V), способны ослабить ощущение потери; однако, будучи религиозным человеком, он приходит к пониманию того, что друг счастлив в ином мире, а основная трагедия осталась с теми, кто проводил усопшего в последний путь и теперь не может обрести гармонию, внутреннее равновесие. Элегический характер первых стихотворений цикла усиливал также характерный «осенний» колорит, на смену которому пришли иные реалии. Таков, например, светлый праздник Рождества, в канун которого лирический герой обретает часть
36 См.: Европейская поэзия ХЕК века. С. 75. Помимо перевода М.Е. Соковнина, в издание также вошли «Лотофаги» (пер. Г.М. Кружкова), Годива (пер. И.А. Бунина), «К ***, после прочтения “Жизни и писем”» (пер. Г.М. Кружкова); «У моря» (пер. С .Я. Маршака), «В чем, в чем причина этих странных слез?..» (пер. В.В. Рогова) и «Тифон» (пер. А .Я. Сергеева).
37 Подробнее об этом см.: Кулаков В.Г. Альфред Теннисон в переводах Михаила Соковнина // Кулаков В.Г. Поэзия как факт. Статьи о стихах. М.: Новое литературное обозрение, 1999. С. 85.
38 Там же. С. 86—87.


504
Приложения
утраченной душевной силы, находит в себе мужество поблагодарить судьбу за испытанную боль (фрагмент XXVII) и пропеть рождественскую песню, исполнявшуюся год назад вместе с другом, а потому вызывавшую теплые воспоминания (фрагмент XXX). По наблюдению Л.В. Сидорченко, ключевыми для дальнейшего развития цикла становятся фрагменты XXXI и ХХХП, «представляющие собой вариацию на тему воскрешения Лазаря и служащие прологом к серии стихотворений, посвященных излюбленной романтиками философской проблеме соотношения сна и смерти»39, особенно глубоко осмысленной во фрагментах ХЫП и LXVTH. Смерть оказывается способна освободить дух от телесной оболочки, разрушить возможность физического общения человека с друзьями, но не в силах положить конец их духовной связи:
<...> искренняя любовь к другу стала источником страданий, очистивших душу и возвысивших ее до такой степени, что она может надеяться на установление незримых уз с душой покойного. Укрепляясь в вере, поэт обретает утраченное равновесие, определяющее торжественный, гимнический финал цикла, исполненный верой в духовный прогресс человечества40.
Среди многочисленных переводчиков 1980—2000-х годов, обращавшихся к творчеству А. Теннисона, только Г.М. Кружков перевел несколько отрывков из «In Memoriam» — фрагменты V («Порой мне кажется: грешно...»), УП («Дом пусг. К чему мне тут стоять...»), XI («Как тихо, Господи, вокруг!..»), LTV («О да, когда-нибудь потом...»), CIV («Подходит к Рождеству зима...»). Стихотворения эти многократно переиздавались, в частности, были включены в книгу «Волшебница Шалотт и другие стихотворения»41, а также в авторский сборник Г.М. Кружкова «Пироскаф: Из английской поэзии XIX века»42 и в первый том его «Избранных переводов»43. Свое отношение к «In Memoriam» переводчик выражает во вступительной статье, предваряющей
39 Сидорченко Л. В. Альфред Теннисон // История западноевропейской литературы. XIX век. Англия / Под редакцией Л.В. Сидорченко, И.И. Буровой. СПб.; М.: Филологический факультет СП6ГУ: Издательский центр «Академия», 2004. С. 219.
40 Там же.
41 Теннисон А. Волшебница Шалотт и другие стихотворения / Сост. и предисл. Г.М. Кружкова. М.: Текст, 2007. С. 151—157, 161.
42 Кружков Г.М. Пироскаф: Из английской поэзии XIX века. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2008. С. 351—353.
43 Кружков Г.М. Избранные переводы: В 2 т. / Вступ. статья Б. Романова, ком- мент. Г. Кружкова. М.: ТЕРРА — Книжный клуб, 2009. T. 1. С. 340—343.


Д.Н. Жаткин. Русская судьба «In Memoriam» Альфреда Теннисона
505
первое из названных изданий. Отмечая споры науки, проделывавшей «дыры в религиозной картине мира», и богословия, которое «эти дыры и прорехи латало и заштопывало», Г.М. Кружков уточняет, что данные споры закончились в XX веке, когда «христианин сошелся с агностиком в том, что “наука — особая статья, а религия — особая статья”», в связи с чем ему, с современных позиций, кажутся «странными» настойчивые устремления Теннисона «представить себе состояние человека после смерти и понять, сразу ли начинается другая жизнь или какое-то время умершие пребывают в “междужизненных потемках”»44. Также переводчику сложно следовать за А. Теннисоном, когда тот, пережив интеллектуальный шок, пытается «переварить новые открытия, пошатнувшие прежние представления о происхождении человека и его месте во Вселенной», однако он вполне солидарен с поэтом, когда тот, «оттолкнувшись от рационального берега, отдается на волю своего горя и печали»45. Приводя две точки зрения на «In Memoriam», согласно одной из которых (Э. Фицджеральд), «автор слишком долго растравлял свое горе, сплетая себе терновый венок и рассматривая под микроскопом свою печаль», согласно другой (Т.С. Элиот) — «нельзя выковыривать из этой книги изюм хрестоматийных строф, пренебрегая остальными», ибо она есть не что иное, как связный лирический дневник, «вершинное достижение Теннисона, его патент на бессмертие», — Г.М. Кружков не решается судить об их правильности или ошибочности, высказывая лишь свое личное отношение к теннисоновскому произведению:
«In Memoriam» впечатляет величием замысла, отдельными замечательными местами. И все-таки мне больше нравятся «Улисс» и «Тифон», написанные в первый год после смерти Хэллема и выражающие те же скорбные чувства, хотя и не впрямую. Может быть, как раз в этой окольности, «ненарочности» всё дело?46
В 2008 году в Московском государственном университете была защищена кандидатская диссертация Л.М. Павшок «Творчество Альфреда Теннисона: аспекты поэтики», в которой впервые рассматривался ряд вопросов, важных для понимания мировосприятия Теннисона и его художественного твор¬
44 Кружков Г.М. «Я слышу голос, говорящий в ветре!..»: Жизнь и поэзия Альфреда Теннисона // Теннисон А. Волшебница Шалотт и другие стихотворения / Сост. и предисл. Г.М. Кружкова. С. 15—16.
45 Там же. С. 16.
46 Там же. С. 16—17.


506
Приложения
чества: соотношение в поэзии Теннисона субъективного и объективного начал, место мифологии и специфика элегических мотивов в произведениях поэта, проблема традиционного и принципиально нового у Теннисона и др. Размышляя об элегическом начале, значимом для «In Memoriam» (своеобразной смеси элегии и исповеди) и некоторых других сочинений Теннисона, Л.М. Павшок акцентировала провозглашенный английским поэтом культ прошлого, которое имело более весомое значение в сравнении с неудовлетворительным настоящим и пугающим будущим, характеризовала воспоминания и сны как некие связующие звенья между лирическим героем и его прошлым, указала в качестве одной из основных задач Теннисона преодоление отчаяния, возникавшего от осознания бессмысленности жизни, неизбежно заканчивавшейся смертью, посредством провозглашения жизнеутверждающей философии, предполагающей бесконечный поиск истинных ценностей47.
Интересно отметить, что фрагменты из «In Memoriam» А. Теннисона в разные годы публиковались не только как самодостаточные поэтические произведения, но и использовались в качестве «включений» в тексты переводных романов и научных исследований. Так, в романе Т. Харди «Тэсс из рода д’Эрбервиллей» (пер. А.В. Кривцовой) встречаем такое четверостишие из теннисоновской поэмы:
Вот молится сестра твоя...
Ей веру детскую и рай Оставь, и ей ты не смущай Простую радость бытия!48
В более раннем переводе этого романа, осуществленном В.М. Спасской и опубликованном с продолжением в книгах III—VIII журнала «Русская мысль» под названием «Тесс, наследница д’Эрбервиллей»49, эпизод, предпо-
47 Подробнее см.: Павшок AM. Творчество Альфреда Теннисона: аспекты поэтики: Дис. ... канд. филол. наук / Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова. М., 2008.
48 Гарди Т. Тэсс из рода д’Эрбервиллей. Джуд Незаметный: Романы / Пер. с англ.; вступ. er. М. Урнова. М.: Художественная литература, 1970. С. 177. (Библиотека всемирной литературы).
49 См.: Гарди Т Тесс, наследница д’Эрбервиллей: Роман /Пер. с англ. В.М. С<пас- ской> // Русская мысль. 1893. Кн. Ш. С. 43—82; Кн. IV. С. 43—75; Кн. V. С. 28—84; Кн. VI. С. 33-115; Кн. VB. С. 110-188; Кн. УШ. С. 16-75.


Д.Н. Жаткин. Русская судьба «In Memoriam» Альфреда Теннисона
507
латавший цитирование стихов Теннисона, был опущен. Вместе с тем сохранилась и в 1978 году была опубликована М.П. Алексеевым переписка В.М. Спасской с Томасом Харди, из которой можно узнать мнение переводчицы о Теннисоне («<...> я читала и перечитывала многие из его мелких стихотворений и восхищалась теми, в которых он остается поэтом для самого себя, не лауреатом»), а также увидеть, что Харди подробно разъяснил В.М. Спасской источники поэтических цитат, вошедших в роман, в частности, указал, что строка «Leave thou thy sister when she prays» взята «from his finest poem, entitled “In Memoriam”»50.
В исследовании В.П. Цюрупа «Флористические образы в английской поэзии», представляющей собой интересную разработку значимой научной темы, «In Memoriam» оказывается «своеобразной траурной литургией по целому поколению», в которой символами тоски становятся стройные высокие деревья, напоминающие «своей густой листвой и траурной тенью на траве <...> о невозвратных утратах»51. В этой же монографии для иллюстрации своих размышлений исследовательница приводит выполненный ею же перевод фрагмента LXXXIX:
Волшебник-вяз поляну застелил
Узорным черно-белым покрывалом,
Платан высокий, словно опахалом,
Ее листвой густою осенил52.
В 2009 году произошло знаковое событие — впервые увидел свет полный перевод «In Memoriam» на русский язык53. Осуществившая его Э.А. Солов- кова сопроводила издание вступительной статьей, в которой, наряду с широко известными сведениями об обстоятельствах создания поэмы, ее адре¬
50 «Из его (Теннисона. — Д.Ж.) прекраснейшей поэмы, озаглавленной “In Memoriam”» [англ). Цит. по: Алексеев М.П. Переписка Томаса Гарди с его русской переводчицей // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год. Л.: Наука, 1978. С. 101.
51 Цюрупа В.П. Флористические образы в английской поэзии. Петропавловск- Камчатский: Изд-во Камчатского гос. ун-та им. Втуса Беринга, 2013. С. 71.
52 Там же. С. 119.
53 См.: ТеннисонА. In Memoriam//Теннисон А. Избранное /Пер. с англ. Э.А. Со- ловковой. СПб.: Европейский Дом, 2009. С. 92—168. До выхода в свет настоящего издания перевод Э.А. Соловковой оставался единственным полным русским прочтением данной поэмы.


508
Приложения
сате и структуре, представила попытку анализа теннисоновского произведения, сделав при этом упор на психологически точное отслеживание тончайших чувств человека, пережившего утрату, сильнейшее психологическое потрясение, приведшее его к растерянности и разочарованию в жизни. У лирического героя, по наблюдению Э.А. Соловковой, возникают сомнения в Высшей справедливости, которые он стремится побороть, следуя по пути боли и противоречий, размышляя о том, что находится за гранью земного существования, обращаясь в поисках ответов к небесным светилам, к земной природе, к искусству, к философии, к Богу. А между тем проходит три года, и герой смиряется со смертью друга — время оказывается его целителем.
От пессимистических восклицаний типа «О жизнь, вся в хрупкости и тщете!» он переходит к рассуждениям, что «всё имеет цель-нужду, | И что не гибнут просто так: | Подобно мусору, никак | Не канут просто в пустоту». В конце поэмы герой укрепляется в своей мысли о высоком предназначении человека и бессмертии его духа54.
Переводчица прозревает еще одного героя поэмы — Любовь, причем в разных ее ипостасях: это Любовь к Богу, к другу, к жизни (несмотря на весь ее трагизм), к нашему «зеленому шару», «планете света», созданной Богом. Кульминационным моментом поэмы Э.А. Соловкова называет известное по переводу А.Б. Свирина обращение к рождественским колоколам, звучащее «как своего рода завещание с мечтой о том, что в будущем “в мире победит добро — пускай не скоро и не сразу”»55. В эпилоге поэмы Э.А. Соловкова показывает лирического героя укрепившимся верой в то, что его друг отошел ко Господу и стал таким образом ближе к истокам и смыслу творения:
Мой друг — у Божьего чертога;
А Бог — бессмертный и единый,
Далекий, любящий и дивный;
И всё творение — для Бога56.
54 Соловкова Э.А. Предисловие переводчика Ц Теннисон А. Избранное / Пер. с англ. Э.А. Соловковой. СПб.: Европейский Дом, 2009. С. 12.
55 Там же. С. 13.
56 Теннисон A. In Memoriam /Пер. с англ. Э.А. Соловковой. С. 168.


Д.Н. Жаткин. Русская судьба «In Memoriam» Альфреда Теннисона
509
* * *
Осмысление переводческой и литературно-критической рецепции «In Memoriam» в России неизбежно подводит к вопросу: повлияла ли поэма Теннисона на русскую литературу? И здесь не всё однозначно. Можно попытаться найти какие-то отдаленные переклички, выстроить параллели, увидеть единство мотивов, но аргументировать влияние вряд ли удастся. Пожалуй, наибольшее воздействие теннисоновской поэмы могли испытать в своем оригинальном творчестве русские переводчики, активно обращавшиеся к осмыслению английской поэзии XIX века. В этом контексте представляются, в частности, неслучайными строки В.А. Меркурьевой (много переводившей в 1930-е годы Дж.-Г. Байрона и П.-Б. Шелли и делавшей заявку на издание книги переводов Р. Браунинга) в ее стихотворении «Могила неизвестного поэта» (1933):
Принят прах — не крематорием,
Не Ваганьковым, безвестно чей,
Без надписи in memoriam,
Без венков, но и без речей57.
Свой цикл «In Memoriam», включающий четыре стихотворения, создал около 1922 года Н.М. Минский58, известный своими переводами из Теннисона и, как уже отмечалось, из «In Memoriam» в частности. Наконец, у А.А. Ахматовой есть стихотворение «А вы, мои друзья последнего призыва!..», датируемое августом 1942 года; первоначально, в № 2 журнала «Знамя» за 1945 год, оно было напечатано без названия, однако уже в книге «Избранных стихов» поэтессы название появилось — «In Memoriam»59. Были ли в данном случае у Анны Андреевны ассоциации с английской поэмой — однозначно
57 Меркурьева В. А. Могила неизвестного поэта// Меркурьева В.А. Тщета: Собрание стихотворений. М.: Водолей Publishers, 2007. С. 342.
58 См.: Минский Н.М. In Memoriam Ц Русские символисты: Н. Минский, А. Добролюбов / Вступит, статья, подгот. текста, сост. и примеч. А.А. Кобринского и С.В. Сапожкова. СПб.: Академический проект, 2005. С. 255—257. По предположению С.В. Сапожкова, цикл посвящен памяти умершей в Париже в июле 1920 года жены Н.М. Минского — поэтессы Л.Н. Вилькиной (см.: Сапожков С.В. Примечания [к разделу «Н.М. Минский»] Ц Русские символисты: Н. Минский, А. Добролюбов / Вступит, статья, подгот. текста, сосг. и примеч. А.А. Кобринского и С.В. Сапожкова. С. 403).
59 См.: Ахматова А.А. Избранные стихи. М.: Правда, 1946. С. 40.


510
Приложения
ответить невозможно, особенно учитывая, с одной стороны, усиление интереса к литературам стран-союзниц антигитлеровской коалиции в военные и первые послевоенные годы, с другой — отсутствие установленных реминисценций и традиций творчества А. Теннисона, упоминаний его имени и названий его произведений в ахматовских сочинениях, и с третьей — выявленную П.Ю. Барсковой и Т.Н. Поздняковой в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки, в архиве переводчицы С.К. Островской (ф. 1448, ед. хр. 173, л. 1—3), ныне почти забытой и известной только в качестве агента спецслужб, осуществлявшего наблюдение за А.А. Ахматовой, карандашную запись о встрече с последней 16 февраля 1945 года, завершавшуюся словами: «Кстати, не любит Tennyson. Пьем чай. Водка»60.
Несмотря на наличие ряда значительных работ, опубликованных в последние десятилетия61, к настоящему времени с достаточной полнотой исследована лишь переводческая рецепция Альфреда Теннисона в дореволюционной России, тогда как проблемы восприятия произведений английского автора русскими литературоведами и литературными критиками, традиции его творчества в русской литературе еще нуждаются в осмыслении; также не изучена деятельность русских переводчиков советского и постсоветского времени, создававших новые прочтения теннисоновских текстов. Несомненную пользу может принести изучение локальных тем, связанных с осмыслением русской судьбы отдельных произведений А. Теннисона, а также с проникновением образов теннисоновского мира в творчество конкретных русских писателей. Многие переводы из Теннисона, выполненные русскими поэтами эпохи Серебряного века, 1940-х — первой половины 1950-х годов, а также представителем русского постмодернизма М.Е. Соковниным, продолжают оставаться неизвестными, забытыми, считаются утраченными, что актуализирует работу по выявлению и опубликованию текстов. В свое время из поэмы А. Теннисона «Улисс» В.А. Каверин взял девиз главного героя
60 Цит. по: Барскова П.Ю., Позднякова Т.Н. Комментарии Ц Островская С.К. Дневник / Подгот. текста и коммент. П.Ю. Барсковой и Т.С. Поздняковой. М.: Новое литературное обозрение, 2013. С. 682.
61 См.: Гиривенко А.Н. Альфред Теннисон в России: к истории восприятия Ц Материалы по истории русской культуры ХГХ—XX вв. Брянск: Изд-во Брянского государственного педагогического института им. И.Г. Петровского, 1993. С. 21—32; Черти В. К. Альфред Теннисон и Россия: Из истории международных литературных связей. М.: Флинта: Наука, 2009; Альфред Теннисон в русских переводах XLX — начала XX века / Сост., подгот. текстов, вступ. ст. и библиографическая справка Д.Н. Жаткина и В.К. Чернина. М.: Флинта: Наука, 2014.


Д.Н. Жаткин. Русская судьба «In Memoriam» Альфреда Теннисона
511
романа «Два капитана» (1938—1944) Сани Григорьева, мечтавшего о далеких путешествиях, — «Бороться и искать, найти и не сдаваться!». Эти слова, удивительно емко характеризующие путь исканий и обретений, пройденный самим Теннисоном, могут быть отнесены и к трудам исследователей его произведений, которых ждет еще немало неожиданных открытий. Публикация же перевода Татьяны Стамовой, предпринятая в настоящем издании, обещает стать поворотным событием в русской судьбе «In Memoriam» — закономерным итогом всего пройденного пути и вместе с тем той значимой точкой, от которой будут отталкиваться все исследователи и переводчики этого произведения в последующие десятилетия.


ПРИМЕЧАНИЯ
Альфред Теннисон
IN MEMORIAM А.-Г. X.
OBIIT MDсссхххш
Пролог
Эти строки Теннисон сочинил перед самой публикацией поэмы, в конце 1849 года. Изначально они не имели названия и предваряли заглавие и основной текст. Уже позднее издатели стали именовать их Вступительными строфами (Introductory stanzas) или Прологом (Prologue). Ни одно из этих названий, впрочем, не является точным, поскольку данные строки были написаны прежде всего для будущей жены поэта Эмили Сары Селлвуд (Emily Sarah Seilwood; 1813—1896) и передают настроение не начала, но конца поэмы, усиливая ее религиозный подтекст (Эмили опасалась вольнодумства Теннисона; подробнее см. с. 465 наст. изд.). Некоторые комментаторы также отмечают сходство мысли между этими строками и статьей Артура Хэллама «Новейшая теодицея» («Theodicaea Novissima»; 1831)*. Теннисон настоял на публикации данной статьи в томе литературного наследия Артура Хэллама «Посмертные произведения»**.
1
1 	О Ты, Любви предвечный свет... — В оригинале: «Strong Son of God, immortal Love» — «Могущественный Божий Сын, бессмертная Любовь». Теннисон здесь намеренно обращается к Иисусу Христу (в других местах он по
* См., напр.: Tennyson A. In Memoriam/ Ed. S. Shatto, M. Shaw. Oxford: Clarendon Press, 1982.
** Cm.: HallamA.H. Remains: In Verse and Prose. L.: W. Nicol, 1834.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
513
большей части, хотя и не всегда, будет писать просто о Боге). В этих словах содержится явная аллюзия на Первое соборное послание Иоанна Богослова: «Кто исповедует, что Иисус есть Сын Божий, в том пребывает Бог, и он — в Боге. И мы познали любовь, которую имеет к нам Бог, и уверовали в нее. Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог — в нем» (1 Ин. 4: 15—16). Критик Дж.-Ч. Коллинз (1848—1908) указывал также на сходство первой строки с началом стихотворения Джорджа Герберта (George Herbert; 1593—1633) «Любовь I» («Love (I)»; опубл. 1633), где этот поэт-метафизик тоже употребляет выражение «Immortal Love»*.
2 	Тебя лишь верой постигаелл... — Отсылка к словам апостола Петра из Первого соборного послания: «<...> явление Иисуса Христа, Которого, не видев, любите, и Которого доселе не видя, но веруя в Него, радуетесь радостью неизреченною и преславною, достигая наконец верою вашею спасения душ» (1 Петр. 1: 7—9).
2
3 	Всё от Тебя, и жизнь, и смерть, | И смертию Ты смерть попрал. — В оригинале: «Though madest Death; and lo, thy foot | Is on the scull which though hast made» — «Ты создал Смерть; и взгляни, Твоя стопа | Попирает череп, Тобою же созданный». Возможно двоякое толкование этих слов. Первое из них обыграно в переводе: добровольно претерпев распятие, Христос спустился в ад и вывел оттуда души праведников, после чего воскрес, тем самым победив смерть. Вторая трактовка — аллюзия на слова апостола Павла: «Ибо Ему надлежит царствовать, доколе низложит всех врагов под ноги Свои. Последний же враг истребится — смерть» (1 Кор. 15: 25—26).
3
А И Ты не бросил человека. — Отсылка к словам библейского царя Давида: «<...> ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тление» (Пс. 15: 10).
* См.: Collins J.Ch. A New Study of Tennyson // Comhill Magazine. January 1880. № 41. P. 39.


514
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
б
5 Но света Твоего зерно \ Растет в нас неостановимо... — В оригинале: «And yet we trust it comes from thee | A beam in darkness: let it grow» — «И всё же мы верим, что он исходит от Тебя, | Луч во тьме — пусть же он ширится». Комментаторы видят здесь перекличку со словами Чарлза Лайелла (Charles Lyell; 1797—1875), который в «Основах геологии» («Principles of Geology»; 1830—1833) писал: «Справедливо замечено, что чем больше круг света, тем шире пределы тьмы, которою он охвачен»*. Ср. также: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ин. 1:5).
I
6 Да, верую, как верил тот, | Кто с арфой Твой воспел устав, \ Что нам дано, свой прах поправ, \ Вдохнуть эфир Твоих высот... — Имеется в виду И.-В. Гёте, который несколько раз менял манеру письма и верил, что люди должны учиться на ошибках и двигаться вперед. Теннисон утверждал, что Гёте якобы незадолго до смерти сказал: «От изменений — к более высоким изменениям»**. Исследователи, однако, опровергают слова Теннисона, утверждая, что это высказывание не встречается ни в письмах Гёте, ни в его трудах за последние несколько месяцев жизни.
7 ...Уж лучше так, | Чем Врелля снова поглумится... — В оригинале: «The victor Hours should scom» — «Победительные Оры высмеют». Орами в античной мифологии именовались богини плодородия и времен года, следившие за порядком в природе и обществе.
П
8 О Тис мой, под тобою плиты, | Что носят мертвых имена. — В Англии тисовые деревья часто растут на кладбищах; живут они очень долго и не меняют цвет в течение всего года. В поэзии тис часто служит символом скорби (ср. у Вордсворта, Т.С. Элиота и др.).
* См.: Lyell Ch. Principles of Geology: In 4 vol. 4th ed. L.: J. Murray, 1835. Vol. П. P. 291.
** Цит. no: Tennyson H. Alfred Lord Tennyson: A Memoir by His Son: In 2 vol. N. Y.: The Macmillan Company; L.: Macmillan & C°, 1897. Vol. П. P. 391.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
515
9А корни вкруг костей обвиты. — Библейская реминисценция: «<...> в кучу камней вплетаются корни его, между камнями врезываются» (Иов 8: 17).
Ш
10 И солнце, не согрев, мертвит. — В оригинале: «And murmurs from the dying sun» — «И [слышен] шепот умирающего солнца». Эти слова содержат намек на выдвинутую в середине XIX в. гипотезу о том, что Солнце остывает и со временем погаснет.
IV
11И челн мой носит без ветрил... — Герой хочет сказать, что он не в силах контролировать собственные мысли. Челн, носимый по морю, — типично петраркистский образ, хорошо известный в английской поэзии.
12 	Разбейся, горьких слез сосуд, | В лед превратившихся от горя\ — Данные строки Теннисон комментировал так: «Может статься, что температура воды опустится ниже точки замерзания, однако вода при этом не превратится в лед — если находится в состоянии покоя; но если сосуд неожиданно сдвинуть, вода заледенеет — и он может лопнуть»*.
V
Это первая из элегий, где Теннисон размышляет о способности поэзии выразить мысль и силу чувств.
VI
13 	Мне скажут: «Есть еще друзья. \ Без смерти жизни не бывает». — Как отмечал сам Теннисон, данную мысль он заимствовал из трактата «О природе вещей» древнегреческого поэта и философа Тита Лукреция Кара**. Ср,
* Цит. по: The Works of Tennyson, With Notes by the Author / Ed. H. Tennyson. N. Y.: The Macmillan Company, 1916. P. 927.
** Cm.: Ibid. P. 928.


516
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
Не было ночи такой, ни дня не бывало, ни утра,
Чтобы не слышался плач младенческий, смешанный с воплем, Сопровождающим смерть и мрачный обряд погребальный.
П.578—580. Пер. ФА. Петровского
Более подробно о жизни и смерти Лукреций пишет к книге Ш своего труда. Некоторые комментаторы также усматривают здесь реминисценцию из «Гамлета» Шекспира: «То участь всех: всё жившее умрет | И сквозь природу в вечность перейдет» (Акт I, сц. 2. Пер. М.Л. Лозинского)*.
14 В тот самый час писал посланье... — По словам сына поэта Хэллама Теннисона (Hallam Tennyson; 1852—1928), его отец (находившийся тогда в Англии) писал письмо Артуру в ту самую минуту, когда тот умер в Вене**.
15 Приколет — и посмотрит снова. — В оригинале: «She takes a riband or а rose» — «Она берет то ленту, то розу». Согласно рассказам близких, Эмилия Теннисон (Emilia Tennyson; 1811—1887), сестра поэта и невеста Хэллама, после смерти жениха впервые появилась на людях в глубоком трауре, но с белой розой в волосах, объяснив свой поступок тем, что Артуру нравилось, когда она прикалывала этот цветок***.
VU
16 	Тот темный дом... — Имеется в виду дом No 67 по Уимпол-стрит (район Мэрилебон в Центральном Лондоне), в котором семья Хэлламов проживала с 1819 г. Как вспоминал Теннисон, Артур частенько говорил: «[Что бы ни случилось,] ты всегда найдешь нас в доме шестьдесят семь»4*. Образ заброшенного строения, символизирующего умершего владельца, возник еще в раннем стихотворении Теннисона «Покинутый дом» («The Deserted House»; 1830).
IX
Эта элегия открывает группу стихотворных фрагментов, в которых Теннисон представляет себе корабль, везущий по морю тело его друга. По словам
* См.: Tennyson: A Selected Edition / Ed. Chr. Ricks. L.; N. Y.: Routledge, 2007. P. 349. (Longman Annotated English Poets).
** Cm.: Ibid. P. 350.
*** Cm.: Tennyson H. Alfred Lord Tennyson: A Memoir by His Son. Vol. I. P. 109.
4* Цит. no: The Works of Tennyson, With Notes by the Author. P. 928.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
517
самого поэта, они были «написаны раньше других»*. Подробнее см. с. 458— 459 наст. изд.
17 Фосфор. — Имеется в виду Венера, «утренняя звезда», горящая на востоке; подробнее см. примеч. 115.
18 И братьев всех моих роднее. — Возможно, реминисценция из библейской Книги Притч Соломоновых: «Кто хочет иметь друзей, тот и сам должен быть дружелюбным; и бывает друг более привязанный, нежели брат» (Притч. 18: 25).
X
19 Где столько было бы игрушек — \ Кораллов, камушков, ракушек — \ Рукам, сжимавшим руку мне. — В оригинале Теннисон упоминает водоросли («tangle»), которые впоследствии, комментируя поэму, он конкретизировал, отметив, что речь идет о морской капусте («oar-weed»). Латинское название данного растения, laminaria digitata, может быть буквально переведено как «ламинария пальчаторассеченная», а в английском языке оно также метафорически именуется «рукой мертвого человека» («dead man’s hand»). Как отмечает Дж. Тиллотсон, Теннисону «казалась невыносимой мысль о том, что руку, которую он столько раз пожимал, могут обвить, как пальцы (digitata), склизкие листы этого глубоководного растения»**.
XI
В данном фрагменте Теннисон рисует типично английский пейзаж, связанный для него с его родным Линкольнширом.
XII
20 Почтовым голубем душа \ Взвилась ... — В этих словах некоторые комментаторы усматривают библейскую реминисценцию: «Потом [Ной] выпус¬
* Цит. по: Tennyson A. The Major Works /Ed., Introd. and Notes A. Roberts. Oxford: Oxford University Press, 2009. P. 583. (Oxford World’s Classics).
** Tillotson G. A View of Victorian literature. Oxford: Oxford University Press, 1978. P. 304.


518
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
тил от себя голубя, чтобы видеть, сошла ли вода с лица земли, но голубь не нашел места покоя для ног своих и возвратился к нему в ковчег» (Быт. 8: 8-9)*.
XIII
21 	Вдовец, во сне увидев ту, | Что опочила, ищет рядом \ С собой, проснулся — слезы градом. — Явная перекличка с сонетом Джона Милтона «О моей покойной жене» («On His Deceased Wife»; 1658):
Я разглядеть не мог сквозь покрывало Ее лицо, хоть взор духовный мой Прочел, что, как и встарь, оно сияло
Любовью бесконечной и немой.
Но ах! Шагнув ко мне, она пропала,
Проснулся я — и свет сменился тьмой.
Пер. Ю.Б. Корнеева
XV
22 	Скользя по зеркалу литому... — Библейская реминисценция: «<...> и перед престолом — море стеклянное, подобное кристаллу» (Откр. 4: 6). Ср. также: «Ты ли с Ним распростер небеса, твердые, как литое зеркало» (Иов 37: 18).
XVI
23 	Как могут жить в душе одной \ Жестокое, как смерч, мученье | И мертвое всех чувств забвенье? — Комментируя эти строки, Хэллам Теннисон замечал: «Лирический герой задает себе вопрос: как могут сосуществовать в его душе столь противоположные чувства? Действуют ли они на поверхности, тогда как в глубине живет нескончаемая печаль, или же горе окончательно помрачило разум?»**
* См., напр.: Tennyson A. Selected Poetry: A Broadview Anthology of British literature Edition/Ed. E. Gray. Peterborough (Ontario): Broadview Press, 2014. P. 104.
** Цит. no: The Works of Tennyson, With Notes by the Author. P. 928.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
519
XVIII
24 ...будет впредь укрыт \ Не чуждой, но родной землей. — Артур Хэллам был похоронен в Англии, в городе Кливдон (графство Сомерсетшир) 3 января 1834 г.
25 Еще фиалкою живой \ Пробьется между темных плит. — Как отмечал сам Теннисон, данный образ он заимствовал из реплики шекспировского Лаэрта: «И пусть из этой непорочной плоти | Взрастут фиалки!» (Гамлет. Акт V, сц. 1. Пер. МЛ. Лозинского)*.
26 Средь сердцу дорогих имен. — Хэллам был погребен в семейной усыпальнице Элтонов, его родственников по материнской линии.
27 Хочу вдохнуть в его уста \ Жизнь... — Библейская реминисценция: «И поднялся и лег над ребенком, и приложил свои уста к его устам, и свои глаза к его глазам, и свои ладони к его ладоням, и простерся на нем, и согрелось тело ребенка» (4 Цар. 4: 34).
XIX
28 Вот Северн принял от Дуная... — Артур Хэллам умер в Вене, на берегах Дуная, и был похоронен в Кливдоне (см. примеч. 24), городе на реке Северн — второй по значимости (после Темзы) реки Англии.
29 Здесь дважды в день У ай встречает \ Волну морскую... — Это стихотворение Теннисон написал во время визита в Тинтернское аббатство**, на берегах реки У ай, которая впадает в Северн (см. примеч. 28). Дважды в день во время прилива пороги Уая покрывает морская вода.
XXI
30 Я сделал дудочку из стебля. — Теннисон обращается к пасторальной традиции, где героями изначально были пастухи, игравшие на свирели и вступавшие в певческие состязания.
31 Вон троны падают... — В оригинале: «When more and more the people throng I The chairs and thrones of civil power» («Когда всё больше и больше
См.: Ibid. Р. 929. См.: Ibid.


520
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
людей занимают | Трибуны и троны гражданской власти»). Возможно, намек на чартистское движение в Англии 1830—1840-х годов, а также на события трех французских революций (см. примеч. 118)*.
32 ...жрецы науки | Всё дальше простирают руки, — | Чтоб солнца новые открыть\» — Поэт говорит о новейших открытиях в области астрономии, за которыми он следил с большим интересом.
XXII
33 Четыре года вместе гили \ Тропой, что пела и цвела ~ Но там, где пятый раз она I Вступила на осенний склон... — Теннисон впервые повстречал Хэл- лама весной 1829 г.; умер же Артур осенью 1833-го, в начале пятого года их знакомства.
34 Ждала — как будто испокон — \ Нас Тень ужасная одна. — Имеется в виду смерть (типично библейский образ, ср., напр.: Иов 3: 5; Пс. 22: 14; Мф. 4: 16; и т. д.).
ххш
35 Та Тень сидит (всех вер ключи | Храня)... — Ср. примеч. 34. Поэт хочет сказать, что только по ту сторону жизни каждый человек прозреет подлинную истинность своей веры.
36 Мелодии Аргосских гор, | Аркадских лютен и свирелей... — Аргос — город на полуострове Пелопоннес, основанный в 2000 г. до н. э. Аркадия — область на территории Греции — страны, которая считается местом рождения пасторальной поэзии.
37 Двух душ счастливых разговор. — Поэт, очевидно, вспоминает увлечение греческой культурой и литературой, которое он разделял с Артуром (см. с. 437, 441, 477 наст. изд.).
XXIV
38 	(И Солнце прячет пятна тьмы) — Имеются в виду темные пятна на Солнце, температура которых ниже, чем на других участках фотосферы.
См.: Tennyson: A Selected Edition. P. 366.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
521
xxvn
39 	Любить и потерять любовь \ Всё ж лучше, чем любви не знать. — Данная фраза стала одним из известнейших афоризмов Теннисона (см. также с. 463 наст. изд.).
XXIX
Первое Рождество после смерти Хэллама.
XXX
40 ...тень немая... — Имеется в виду тень Артура, который годом ранее встречал Рождество в доме Теннисонов.
41 Взойди, взойди, заря святая... — Возможно, реминисценция из пасторальной элегии П.-Б. Шелли «Адонаис» («Adonaies»; 1821), написанной на смерть Джона Китса. Ср. заключительные строки этого стихотворения:
Так страшно в тьму я мчусь, меж тем сиянье,
Маяк-звезда, мне Адонаис шлет Из сокровенных сфер, где Вечное живет.
Пер. К.Д. Бальмонта
XXXI
42 В тот час, как Лазарь невредим | Восстал из гроба... — Отсылка к евангельской истории Лазаря, которого на четвертый день после его смерти воскресил Иисус Христос (см.: Ин. 11: 1^5).
43 К лиловым склонам Елеона. — Речь идет о Масличной, или Елеонской, горе [англ. Olivet) вблизи Иерусалима, на которой Иисус Христос молился вместе с учениками перед тем, как был взят под стражу (см.: Лк. 22: 39— 44).
44 Евангелист. — Имеется в виду Иоанн Богослов, поведавший историю Лазаря.


522
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
хххп
45 Что думать ей... — Речь о Марии, сестре Лазаря, которого воскресил Христос.
46 И на Того, Кто — Жизнь сама. — Ср. слова, с которыми Иисус обращается к Марфе, второй сестре Лазаря: «<...> Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет» (Ин. 11: 25).
47 Она Христу омоет ноги. — Библейская аллюзия: «Мария же, взяв фунт нардового чистого драгоценного мира, помазала ноги Иисуса и отерла волосами своими ноги Его; и дом наполнился благоуханием от мира» (Ин. 12: 3).
XXXIII
48 О ты, прошедший чрез страданье ~ Дай ей молиться, не тревожь | Чистейшую из чистых вер. — В данном случае не вполне очевидно, кому адресованы эти слова и за кого заступается лирический герой Теннисона. Это могут быть, соответственно, сам поэт и его сестра Эмилия, потерявшая жениха, или — что менее вероятно — евангельский Лазарь и его сестра Мария. В любом случае, брат (к которому обращается рассказчик), пройдя через страдания и сомнения («toil and storm» — букв.: «тяжелые испытания и бурю»), обрел собственную веру, не связанную с какой-либо религиозной деноминацией. Сестра же продолжает придерживаться веры своего детства, которую лирический герой считает не менее достойной уважения.
49 Ты, что Закон боготворишь... — Имеется в виду внутренний закон («law within») души и сердца, которым живет брат (ср. примеч. 48).
XXXIV
50 Как жаворонок пред змеей \ Клонится... — Вероятней всего, данный образ восходит к «Восстанию ислама» («The Revolt of Islam»; 1818) П.-Б. Шелли. Ср.: «Направит в мир людей шаги свои, | Как птичка мчится прямо в пасть змеи» (П.46. Пер. К.Д. Бальмонта).
XXXV
51 Толчется сброд сатиров пьяных... — Речь в иносказательном плане идет о людях, живущих лишь чувственными, звериными инстинктами.


Альфред Теннисон. Ш MEMORIAM
523
XXXVI
52 В нас истина была темна ~ Он — Тот, Кто вывел нас из сна. — Поэт смело утверждает, что истины христианской веры доступны и язычникам (которые, однако, чувствуют их лишь смутно), и заслуга Иисуса Христа в том, что эти истины Он ясно сформулировал.
53 ...Есть Притчи, чтоб впервые | Сказать заблудшим о Пути. — Имеется в виду, что некоторые богословские истины оказываются доступными простым, необразованным людям только в виде иносказаний.
54 И Слово стало Плоть... — Евангельская цитата: «И Слово стало плотню, и обитало с нами, полное благодати и истины <...>» (Ин. 1: 14).
ХХХУП
55 Урания сказать могла 6 ~ Здесь голос барда тих и слаб. — В древнегреческой мифологии Урания считалась музой астрономии; однако Милтон в «Потерянном рае» (кн. VU) превратил ее в музу религиозной поэзии. В данном случае Теннисон следует за Милтоном.
56 Парнас — гора в Греции, где, по преданию, обитали Музы.
57 И лавр приветно шелестит». — В Древней Греции лавр считался священным растением Аполлона, покровителя искусств и предводителя Муз. Венок из лавровых листьев или лавровая ветвь — традиционные символы поэтического триумфа.
58 Мельпомена — муза трагедии. Теннисон, однако, наделяет ее чертами Эвтерпы (музы элегической поэзии) и называет ее земной, или дольней, музой («earthly muse»). Разговаривая с «горней» Уранией, теннисоновская Мельпомена отстаивает права светской поэзии, «не ищущей чужого венца» и воспевающей человеческую привязанность*.
ХХХУШ
Наступила первая весна после смерти Хэллама.
См.: The Works of Tennyson, With Notes by the Author. P. 930.


524
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
XXXIX
Данный фрагмент был написан 1 апреля 1868 года и впервые опубликован отдельно в 1869-м, а в контексте поэмы — в 1878 году*.
59 	Мой старый тис, ты мне сейчас \ На встряску легкую ответил | Душистым облаком... — Как пояснял сам Теннисон, «во время цветения тиса сдуваемая с него порывами ветра пыльца похожа на дым»**.
ХЫП
60 	А если смерть есть только сон ~ И всё, что умерло, взойдет \ Однажды половодьем цвета... — Размышляя о посмертной судьбе друга, поэт представляет себе, что души усопших могут впадать в некий транс, напоминающий дрему, и в этом состоянии ждать Страшного Суда. В таком виде души подобны цветку, который на ночь сворачивает лепестки, чтобы утром их вновь раскрыть; они сохраняют свои способности и память, которые впоследствии вернутся к ним***.
XUV
61 Не знаю, как в дали твоей — \ В земной юдоли новичок, | Едва закрылся родничок, I Уже не вспомнит ранних дней. — Теннисон обращается к представлению о реинкарнации, или переселении душ. Согласно этому учению, только что родившиеся младенцы еще помнят предыдущие воплощения, но потом быстро их забывают. Поэт задается вопросом: не наступает ли аналогичное забвение и после смерти?
62 [Какову Леты вкус и цвет?)... — В древнегреческой мифологии Лета считалась рекой забвения; по прибытии в подземное царство умершие пили ее воду и после этого забывали земную жизнь.
* См.: Tennyson A. The Complete Works. N. Y.: K Worthington, 1978. P. 115.
** Цит. по: Tennyson: A Selected Edition. P. 382.
** См.: The Works of Tennyson, With Notes by the Author. P. 931.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
525
XLV
63 	Зачем же было воплощаться \ И обретать свои границы, | Коль в смерти «я» должно забыться | Иль заново с нуля начатия? — Поэт отвергает высказанную в предыдущем фрагменте мысль о забвении, наступающем после смерти (ср. примеч. 61).
XLVI
64 И эти пять — их лучше нет... — Имеются в виду пять неполных лет дружбы с Артуром (ср. примеч. 33).
XLVII
65 Не верю тем, кто полагает, | Что души там себя теряют, | Чтоб слиться с Мировой Душой. — Теннисон не принимает учения, восходящего к арабскому мыслителю ХП в. Аверроэсу (заимствовавшему, в свою очередь, данные идеи у неоплатоников). Согласно этой концепции, сущность отдельного человека после смерти полностью растворяется в Мировой Душе — высшем живом создании, обладающем стремлениями, представлениями и чувствами.
XLIX
66 Взгляни и мимо проходи... — Эти слова обращены к читателю.
LV
67 Так с Богом во вражде Природа? — См. с. 466-468 наст. изд.
LVI
68 И веровал, что благ Господь... — См. с. 468-476 наст. изд.
69 Скажи хоть слово в утешенье... — Эти слова обращены к Артуру.


526
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
LVII
70 Не надо слез, пойдем, родная\ — Не совсем очевидно, к кому обращается Теннисон (нельзя даже с уверенностью сказать, мужчина это или женщина; в оригинале императивная конструкция: адресат выражен через обращение «соте» — «пойдем»), но ясно, что этот человек скорбит вместе с поэтом.
71 И слышится всё: «Ave! Ave!» | И отзывается: «Прощай!» — Отсылка к знаменитой, 101-й, элегии Катулла «На могиле брата», которая завершается следующими словами:
Что же, прими эти жертвы! Обычаи древние дедов
Нам заповедали их — в грустный помин мертвецам.
Жаркой слезою моей они смочены, плачем последним.
Здравствуй же, брат дорогой! Брат мой, навеки прощай!
7—10. Пер. А.И. Пиотровского
В оригинале последняя строка выглядит так: «Atque in perpetuum, frater, ave atque vale» [лат. — букв.: «И навсегда, брат, здравствуй и прощай»). Теннисон говорил, что, «пока в людях сохраняется хоть какая-то вера в жизнь после смерти <...>, ни одна элегия не сравнится с этой по глубине скорби об усопшем близком человеке»*.
Lvm
72 	Но Муза мне сказала... — Имеется в виду Урания (см. примеч. 55).
их
Данный фрагмент был написан позже остальных и включен лишь в четвертое издание поэмы (под номером БУШ)**. Он как бы дополняет собой фрагмент Ш.
* Цит. по: The Works of Tennyson, With Notes by the Author. P. 932.
** Cm.: Tennyson A. In Memoriam. 4th ed. L.: Edward Moxon, 1851. P. 84.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
527
LXI
73 	...И Духу I Шекспира не любить сильней:! — Как известно, большую часть своих сонетов Шекспир посвятил другу*. См. также с. 466-^67 наст. изд.
LXIV
74 	...и золотым ключом \ Однажды завладел... — Золотой ключ (в оригинале: «keys» — «ключи») символизирует здесь государственные должности.
LXVI
75 	Вам странно, что еще могу ~ Вы видели мою тоску. — Эти слова обращены к читателям.
LXVII
76 	...в церковке твоей... — Имеется в виду церковь Св. Андрея в Кливдоне, на реке Северн, где был похоронен Хэллам (см. примеч. 28).
LXVni
77 Сон — Смерти ласковый близнец... — Ср.: «Смерть и брат ее Сон на другом обитают пороге» [Вергилий. Энеида. VL278. Пер. СЛ. Ошерова). На данную параллель указывал и сам Теннисон**.
LXIX
78 ...венок I Сплел из колючего репья. — Как говорил Теннисон, «писать стихи о смерти и горе — значит “носить терновый венец”, который, по мне¬
* Исследователям не удалось достоверно установить его личность. По одной из версий, им был Уильям Герберт, 3-й граф Пемброк (1580—1630), по другой — Генри Райтли, 3-й граф Саутхэмптон (1573—1624). Предлагались и другие кандидатуры.
** См.: The Works of Tennyson, With Notes by the Author. P. 933.


528
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
нию толпы, нужно бы снять и отбросить в сторону»*. Вероятно, прослеживается здесь и евангельская аллюзия: «<...> сплетши венец из терна, возложили Ему на голову <...>» (Мф. 27: 29).
LXXI
79 	Гуляем снова \ По Франции... — Теннисон вспоминает о путешествии, которое он совершил вместе с Артуром в 1830 г.
LXXII
Первая годовщина смерти Хэллама.
80В тот день... — То есть ровно год назад, когда умер Артур.
LXXVHI
Второе Рождество после смерти Хэллама.
LXXIX
81 «Дороже братьев?» — Ну прости, | Не обижайся, милый брат... — Здесь и далее поэт обращается к своему старшему брату — Чарлзу Теннисону Тёрнеру (Charles Tennyson Turner; 1808—1879).
82 Но перед ним... — Речь идет об Артуре.
LXXXIII
Наступила вторая весна после смерти Хэллама.
LXXXIV
83 В них кровь отчасти и моя, | Ведь ты сестру мою избрал | Своей же¬
Цит. по: The Works of Tennyson, With Notes by the Author. P. 933.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
529
ной... — Артур собирался жениться на сестре поэта Эмилии (ср. примеч. 15). Подробнее см. с. 438 наст. изд.
LXXXV
84 О друг мой, ты, что пережил | Со мною наравне потерю... — Теннисон обращается к своему близкому другу Эдмунду Лашингтону (Edmund Lu- shington; 1811—1893), который в 1842 г. женился на его сестре Сесилии (этому событию посвящен Эпилог поэмы).
LXXXVH
85 Хожу меж славных этих стен... — Теннисон вновь посещает Кембридж, где он познакомился с Артуром (ср. примеч. 86).
86 И вот я в Тринити опять. — Теннисон и Хэллам впервые повстречались в Тринити-колледже. Подробнее см. с. 437^138 наст. изд.
87 Давно ль, собравшись у него, | Мы обсуждали всё подряд: | Мысль, век, общественный уклад, \ Искусство — мало ли чего. — Речь идет о собраниях кружка «Апостолы», традиционно проходивших в комнате Хэллама. Подробнее об этом см. с. 436-437 наст. изд.
88 Под микельанджеловским лбом. — У Хэллама, как и у Микеланджело, был характерный бугор на лбу между бровями. Артур, по воспоминаниям, этим очень гордился.
LXXXVIII
89 	Ты, птица малая... — Как пояснял сам Теннисон, здесь он обращается к соловью*.
LXXXIX
90 Как часто, здесь гуляя, он | Узором вашим любовался... — Поэт вспоминает время, когда Артур гостил в Сомерсби.
91 Селена — здесь: луна.
92 Мечту Платона догоняя. — Друзья обсуждали вопросы философии.
См.: Ibid. Р. 935.


530
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
Имя Платона стояло только в первых изданиях, а потом, боясь быть неправильно понятым, Теннисон заменил его на Сократа (подробнее о причинах данной замены см. с. 476 наст. изд.).
XCV
Подробнее об этом фрагменте см. с. 463—464 наст. изд. Действие происходит летним вечером на лужайке в Сомерсби.
XCVI
93 Ты, что стоишь в оцепененье, | Стрекозку сбивши ненароком, | Сейчас мне бросила с упреком: | «Кощунственны твои сомненья». — Эти слова, по всей видимости, обращены к Эмили Селлвуд, будущей жене поэта, которая опасалась вольнодумства Альфреда в вопросах веры и даже хотела из-за этого расторгнуть помолвку (см. с. 465 наст. изд.).
94 ...был между людьми \ Тот, кто вопросы задавать | Любил и лире поверять I Недоумения свои. — Речь об Артуре Хэлламе.
95 Так на Синай огонь сошел... — Библейская аллюзия. Ср.: «На третий день, при наступлении утра, были громы, и молнии, и густое облако над горою, и трубный звук весьма сильный <...> Гора же Синай вся дымилась от того, что Господь сошел на нее в огне» (Исх. 19: 16—18).
96 Так шли за огненным столпом | И шли за облаком светящим... — После исхода из египетского рабства Бог вел евреев по пустыне днем в виде облачного столпа, а ночью — в виде огненного (см.: Исх. 13: 21).
97 Молясь богам ненастоящим, | Пока Трубы не грянул гром. — В оригинале: «While Israel made its gods of gold, | Altho’ the trumpet blew so loud» — «Пока Израиль делал богов из золота, | Хотя рог трубил так громко» (курсив наш. —А.Г). Отсылка к библейской Книге Исхода, в которой рассказывается о том, как Бог в обличил облака сошел на гору Синай, где открыл Моисею первые десять заповедей (см. примеч. 95). Но пока Моисей был на Синае, первосвященник Аарон, вняв просьбе израильтян, изваял золотого тельца, которому те начали поклоняться: «И весь народ вынул золотые серьги из ушей своих и принесли Аарону. Он взял их из рук их, и сделал из них золотого тельца, и обделал его резцом. И сказали они: вот бог твой, Израиль, который вывел тебя из земли Египетской» (Исх. 32: 3-4).


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
531
XCVII
98 	Те двое... — В оригинале: «Two partners of a married life» — букв.: «Два обрученных спутника жизни». Здесь поэт говорит о воображаемой супружеской паре.
XCVIII
99 	Рейн ждет вас на пути — и мы \ Когда-то с другом проплывали | Те берега... — Данные строки обращены к брату поэта Чарлзу, который во время своего медового месяца в 1836 г. путешествовал по Рейну*. Хэллам и Теннисон побывали в этих краях четырьмя годами ранее — в 1832 г.
100 Тот Город. — Имеется в виду Вена, где умер Артур.
XCIX
Вторая годовщина смерти Хэллама.
С-СШ
Эти фрагменты посвящены отъезду семьи Теннисонов из родового гнезда в Сомерсби (на самом деле, они уехали оттуда в 1837 г., но поэт, выстраивая архитектонику «In Memoriam», сознательно поменял хронологию).
101 Два духа странных, две любви... — Теннисон имеет в виду любовь к родным местам и дружбу с Артуром. Впрочем, некоторые исследователи считают, что речь идет о духах двух умерших людей, близких поэту и связанных в его восприятии с Сомерсби, — гостившего в этих краях друга (см. с. 438 наст, изд.) и похороненного здесь отца (см. примеч. 105)**.
102 Сидят арфистки молодые. — В оригинале: «maidens» — «девы»; как объяснял сам Теннисон, они символизируют «Муз, искусство, поэзию — всё то, что делает нашу жизнь прекрасной и, как мы надеемся, останется с нами и по ту сторону смерти»***.
* См.: Tennyson Н. Alfred Lord Tennyson: A Memoir by His Son. Vol. I. P. 148.
** См., напр.: Tennyson A. The Major Works. P. 592.
f** Цит. no: The Works of Tennyson, With Notes by the Author. P. 939.


532
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
103 ...и холмы крутые, | И реку вижу за окном. — Холмы, как отмечал сам поэт, символизируют божественное начало, а река — жизнь*  *.
104 И с моря мне приносит весть... — По словам Теннисона, море здесь выступает символом вечности**.
CIV
Третье Рождество после смерти Хэллама.
CV
105 И прах отца прикрыт сейчас | Не этим, но другим снежком. — Рождество 1837 г. Теннисон и его семья встречали уже на новом месте, в деревушке Хаи-Бич (High Beech), вдали от Сомерсби, где был похоронен отец поэта.
CVI
106 Уходит год — и время петь | И славить снега 6елизпу\ — Вместе с уходящим годом меняется и настроение поэта.
СУП
107 	Сегодня он родился. — Данный фрагмент был написан 1 февраля, в день рождения Артура.
СЕХ
108 	...апреля тихий свет... — То есть свет юности.
CXI
109 	А он... — Имеется в виду Артур.
* Цит. по: The Works of Tennyson, With Notes by the Author. P. 939.
* Cm.: Ibid.


Альфред Теннисон. IN MEMORIAM
533
CXIV
110 П(младой дикой из главы \ Чудной родиться норовит... — Согласно греческой мифологии, богиня мудрости Афина Паллада появилась на свет из головы Зевса (см.: Гесиод. Теогония. 924—926).
CXVI
Наступила третья весна после смерти Хэллама.
CXIX
111 По сонным улицам к порогу... — Поэт вновь посещает дом Артура (ср. фрагмент УП и примеч. 16).
схх
112 Не зря, как Павел со зверями, | Всю жизнь боролся я со смертью. — Аллюзия на слова апостола Павла: «По рассуждению человеческому, когда я боролся со зверями в Ефесе, какая мне польза, если мертвые не воскресают? Станем есть и пить, ибо завтра умрем!» (1 Кор. 15: 32).
113 И пусть возникнет здесь потом \ Образчик новой обезьяны... — Поэт имеет в виду не теорию эволюции Ч. Дарвина (которая на момент написания поэмы еще не была сформулирована), но сугубо материалистическое толкование мира.
CXXI
114 Геспер. — Имеется в виду «вечерняя звезда» — Венера; подробнее см. примеч. 115.
115 О Геспер-Фосфор... — Данное место Теннисон комментировал так: «Вечерняя звезда, превратившаяся в утреннюю»*. В определенное время года планета Венера бывает видна на небе либо перед восходом солнца, либо сразу после заката. Оттого в эпоху античности (прежде, чем была открыта
Цит. по: Ibid.


534
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
сама планета) Венеру считали двумя звездами и, соответственно, по-разному называли: утреннюю — Фосфором (ср. примеч. 17), а вечернюю — Геспером.
СХХП1
116 	Где лес — морская гладь была. — Поэт вновь обращается к новейшим теориям геологии и книге Лайелла. Подробнее см. с. 466-467 наст. изд.
CXXVI
117 	Бог есть любовь. Любовь есть Бог. — См. примеч. 1.
CXXVII
118 Пусть трижды Сену обагрит | Безумный бунт... — Поэт отсылает читателя к событиям трех французских революций — 1789, 1830 и 1848 гг.
119 И горе лазарюу врат... — Отсылка к евангельской притче о богаче и Лазаре:
Некоторый человек был богат, одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно. Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях и желал напитаться крошками, падающими со стола богача, и псы, приходя, лизали струпья его. Умер нищий и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово. Умер и богач, и похоронили его. И в аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его <...>.
Лк. 16: 19-23
При этом поэт пишет имя библейского Лазаря со строчной буквы, имея в виду не конкретного персонажа, но, шире, всех нищих и отверженных.
cxxvni
120 	Оры. — См. примеч. 7.


Дополнения. I. А. Теннисон. ЭНОХ АРДЕН
535
CXXXI
121 	Скалой недвижной возрастет... — В этих словах некоторые комментаторы усматривают библейскую аллюзию: «<...> и все пили одно и то же духовное питие: ибо пили из духовного последующего камня; камень же был Христос» (1 Кор. 10: 4)*.
Эпилог
Написан в форме эпиталамы к состоявшейся 10 октября 1842 года свадьбе сестры поэта Сесилии и его друга Эдмунда Лашингтона (см. примеч. 84). С момента смерти Хэллама прошло девять лет.
122 О старый друг мой... — Теннисон обращается к Эдмунду Лашинггону (см. преамбулу к Эпилогу, а также примеч. 84).
123 С тех пор как он поведал мне, | Что из моих сестер одна | Ему судьбою суждена... — Речь идет, соответственно, об Артуре Хэлламе и Эмилии Теннисон (ср. примеч. 83).
124 И груз учености несешь... — Лашингтон был профессором классической филологии (а впоследствии, с 1884 г., — ректором) университета в Глазго.
125 Стоит — под ней усопших прах... — Невеста стоит на полу церкви, под которым, по англиканской традиции, бывают похоронены люди — обыкновенно праведники или священнослужители.
126 «Впишите имена»... — Согласно обычаю, жених и невеста вносили свои имена в церковно-приходскую книгу.
127 ..мимо могилы... — Речь о могиле безвестного человека, похороненного в церковной ограде.
128 Бургундский вспомнит виноград. — Речь идет о вине, которое подают на свадебном пиршестве. В оригинале: «The foaming grape of eastern France» — букв.: «Пенистый виноград из восточной Франции», т. е. из региона, где находится область Бургундия, один из крупнейших центров французского виноделия. Возможно также, что в этих словах содержится намек на путешествие во Францию, которое в 1830 г. Теннисон совершил вместе с Хэлла- мом (см. примеч. 79).
* См.: Tennyson: A Selected Edition. P. 477; Settle D. Faith, Hope, and Love through Doubt in Tennyson’s «In Memoriam». Allendale (MI): Grand Valley State University, 2007. P. 17.


536
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
129 И гость, тишайший среди нас... — Имеется в виду Хэллам.
130 И новым явится звеном... — Поэт надеется, что ребенок, рожденный новобрачными, будет хоть на шаг ближе к нравственно обновленному в будущем человечеству.
Дополнения
i
Альфред Теннисон ЭНОХ АРДЕН
ENOCH ARDEN [Поэма]
Написана в ноябре 1861 года — апреле 1862 года. Впервые опубл. в изд.: Tennyson A. Enoch Arden, etc. L.: Edward Moxon & C°, 1864. P. 1—50. Сюжет поэмы автору подсказал его друг, скульптор Томас Вулнер (Thomas Woolner; 1825—1892): в 1854 году, возвращаясь в Англию из Австралии, он прочел «жалостливую повесть» («а pathetic story») под названием «История рыбака» («А Fisherman’s Story») и по прибытии в Альбион поведал ее Теннисону. Однако поэт заимствовал из «Истории рыбака» лишь фабулу, добавив в собственный вариант множество придуманных им деталей. Так, к примеру, в вулнеровском рассказе герои не поименованы; отсутствует целый ряд сцен (в частности та, где Анни молится и взывает к Богу о знамении); нет описаний жизни Эноха на острове и его пути домой. Кроме того, Теннисон значительно расширил концовку (в «Истории рыбака» корабль с Энохом на борту так и не достигает берегов Англии и «нет более никаких вестей <...>, кроме тех, что судно <...> разбилось <...>, а экипаж бесследно пропал»*), а также усилил религиозный подтекст. Последнее отразилось в том числе и на заглавии поэмы. Хотя в протестантской Англии, особенно в семьях диссентеров, детям часто давали библейские имена, нельзя исключать, что, назвав героя Энохом (Енохом), Теннисон отсылал читателя к Книге Бытия,
Цит. по: Tennyson: A Selected Edition. P. 591.


Дополнения. I. А. Теннисон. ЭНОХ АРДЕН
537
где Бог вознес праведника Еноха живым на небо: «И ходил Енох пред Багом; и не стало его, потому что Бог взял его» (Быт. 5: 24).
«Энох Арден» вызвал особый интерес в России. Поэма несколько раз переводилась в XIX веке. Так, например, известен анонимный прозаический перевод (опубл. в изд.: Эпоха. 1888. No 2. С. 20—36), а также стихотворное переложение А.П. Барыковой под названием «Спасенный: Повесть в стихах» (1888), адаптированное для русскоязычного читателя (Энох там, к примеру, именуется Андреем Бобылём). Известно также, что в начале XX века за перевод поэмы брался И.А. Бунин*, хотя этот текст до нас не дошел. Сохранился, однако, сделанный в 1930-е годы перевод известного русского философа Г.Г. Шпета, увидевший свет лишь в 1995 году**. Именно его мы и приводим в нашем издании.
1С курганами датчан... — В Англии есть множество могильных курганов, которые ассоциируются со вторжением датчан в IX в.
2 Где Энох стол по пятницам снабжал. — В христианской традиции пятница считается мясопустным днем, то есть таким, в который нельзя есть мясо, но можно — рыбу.
3 В том таинстве колена преклонив, | Когда нисходит в человека Бог... — Имеется в виду таинство евхаристии.
4 Твое лицо мне не увидеть больше». — Библейская реминисценция: «Тогда немалый плач был у всех, и, падая на выю Павла, целовали его, скорбя особенно от сказанного им слова, что они уже не увидят лица его. И провожали его до корабля» (Деян. 20: 37—38).
5 На Бога уповай; Он — якорь прочный. — Возможно, отсылка к словам апостола Павла из послания Евреям: «<...> мы, прибегшие взяться за предлежащую надежду, которая для души есть как бы якорь безопасный и крепкий» (Евр. 8: 18—19).
6 И разве Он не там, не в тех краях | Зари? — Ср.: «Возьму ли крылья
* Ср. его письмо М. Горькому от 26 августа 1909 г.: «<...> скоро кончу “Эноха” теннисоновского — честную старинную историю о рыбаках, некогда переложенную Барыковой. Помните “Спасенного”?» (цит. по: Бунин ИА. Письма 1905—1919 годов// Под общ. ред. О.Н. Михайлова; подгот. текстов и коммент. С.Н. Морозова, Р.Д. Дэвиса, Л.Г. Голубевой, И.А. Костомаровой. М.: ИМЛИ им. А.М. Горького РАН, 2007. С. 123-124).
** См.: Шлет в Сибири: Ссылка и гибель /Изд. подгот. М.К. Поливанов, Н.В. Серебренников, М.Г. Шторх; под ред. Н.В. Серебренникова. Томск: Водолей, 1995.


538
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
зари и переселюсь на край моря: и там рука Твоя поведет меня, и удержит меня десница Твоя» (Пс. 138: 9—10).
7 Как от Него уйти! Его ведь жоре, | Его; и создал Он его. — Библейская цитата: «<...> Его море, и создал Он его, и сушу образовали руки Его» (Пс. 94: 4).
8 В тоске священную схватила Книгу \ И наудачу широко раскрыла, | И наудачу пальцем текст нашла\ \ «Под пальмою...» — Желая получить указание от Бога, Анни открыла Библию на фрагменте из Книги Судей, посвященном пророчице Деворе, жене Лапидофа: «Она жила под Пальмою Девориною, между Рамою и Вефилем, на горе Ефремовой; и приходили к ней сыны Израилевы на суд» (Суд. 4: 5).
9 ...солнце правды... — Библейский образ из Книги пророка Малахии: «А для вас, благоговеющие перед именем Моим, взойдет Солнце правды и исцеление в лучах Его, и вы выйдете и взыграете, как тельцы упитанные <...>» (Мал. 4: 2).
10 ...пальмы ж — пальмы те, | Что постилал народ счастливый с криком \ «Осанна в вышних\» — Анни усмотрела в обнаруженном ею фрагменте ссылку на въезд Иисуса Христа в Иерусалим накануне Страстей: «Народ же, предшествовавший и сопровождавший, восклицал: осанна сыну Давидову! благословен Грядущий во имя Господне! осанна в вышних!» (Мф. 21: 9).
11 Бискайи воды... — Подразумевается Бискайский залив, часть Атлантического океана, омывающая берега Франции и Испании.
12 Потому мыса Бурь... — Имеется в виду мыс Доброй Надежды у южной оконечности Африки (ныне — территория ЮАР), открытый в 1487 г. португальцем Бартоломеу Диашем де Новаишем (1450 — после 1500) и названный мысом Бурь по причине сильной непогоды, разразившейся у его берегов. Впоследствии король Португалии Иоанн П переименовал мыс, оправданно надеясь, что его мореплаватели открыли новый путь в Индию.
13 Стем. — Имеется в виду форштевень, наиболее выступающая часть корабельного носа.
14 Пылающий широкий пояс мира... — Имеется в виду экватор.
15 ...на этой Книге... — Речь идет о Библии.


Дополнения. IL А. Теннисон. ПРИНЦЕССА. Фрагменты
539
II
ФРАГМЕНТЫ ПОЭМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
ПРИНЦЕССА
THE PRINCESS Смесь
Впервые опубл. в изд.: Tennyson A. The Princess: A Medley. L.: Edward Moxon, 1847. Однако вставные песни, соединяющие части поэмы («Мы шли под вечер вдоль межи...», «Колыбельная», «Труби, рожок, труби!..», «Не спрашивай...»), были написаны позже, в 1849 году, и впервые вошли в изд.: Tennyson A. The Princess: A Medley. 3rd ed. L.: Edward Moxon, 1850.
Для настоящего издания были впервые переведены фрагменты: «Вдоль нив мы шли — жена и я...» (пер. А.И. Гастева) и «Лепесток уснул багровый...» (Б .А. Кушнер).
«МЫ ШЛИ ПОД ВЕЧЕР ВДОЛЬ МЕЖИ...»
«AS THRO’ THE LAND AT EVE WE WENT...» Данная песня соединяет первую и вторую части поэмы.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
«SWEET AND LOW...»
Данная песня соединяет вторую и третью части поэмы.
В качестве возможно источника этого произведения исследователи называют колыбельную, которую мидеянка Алкмена пела своим сыновьям — Гераклу и Ификлу:*
Спите, младенцы мои, спите сладко, а после проснитесь.
Спите вы, сердце мое, двое братьев, чудесные дети,
Счастливо нынче засните и счастливо встаньте с зарею.
Феокрит. Идиллии. XXVI.7—9.
Пер. М.Е. Грабаръ-Пассек
См.: Tennyson: A Selected Edition. P. 253.


540
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
«ТРУБИ, РОЖОК, ТРУБИ!..»
«THE SPLENDOUR FALLS ON CASTLE WALLS...»
Данная песня соединяет третью и четвертую части поэмы.
По словам Теннисона, эти строки он написал под впечатлением, испытанным им в горах Килларни (графство Керри на юге Ирландии), на которые он восходил в 1848 году. Поэт вспоминал, что «услышал сначала рожок, трубивший неподалеку от Гнезда орла*, а затем — восемь отчетливых отголосков эхо»**.
Теннисон очень любил читать это произведение вслух.
СЛЕЗЫ
«TEARS, IDLE TEARS...»
Данная песня включена в четвертую часть поэмы (стк 21-40).
Поэт вспоминал: «Эта песня пришла ко мне желтой осенней порой в Тинтернском аббатстве и наполнила меня воспоминаниями о былом. Она передает чувство постоянства в преходящем»***.
«НЕ СПРАШИВАЙ; ЛУНА ВЗМАНИТ ВОЛНУ...»
«ASK ME NO MORE...»
Данная песня соединяет шестую и седьмую части поэмы.
«СОЙДИ, О ДЕВА, С ПЕРЕВАЛА ВНИЗ...» «СОМЕ DOWN, О МАШ...»
Данная песня включена в седьмую часть поэмы (стк 177—207). Теннисон написал ее под впечатлением от посещения Швейцарии в 1846 году.
*Гнездо орла (Eagle’s Nest) — гора в графстве Керри, а также одноименная смотровая точка у самой ее вершины, на высоте 520 м, откуда открывался живописный вид на окрестности.
** Циг. по: Tennyson: A Selected Edition. P. 264.
*** Цит. no: Ibid. P. 266.


Дополнения. И. А. Теннисон. IN MEMORIAM. Фрагменты
541
1 	Или в саду гоняющей лисят... — В оригинале: «Or foxlike in the vine» — букв.: «Подобно лисе в винограднике». Вероятно, реминисценция из библейской Книги Песен: «Ловите нам лисиц, лисенят, которые портят виноградники, а виноградники наши в цвете» (Песн. 2: 15).
«ЛЕПЕСТОК УСНУЛ БАГРОВЫЙ, БЕЛЫЙ СПИТ...»
«NOW SLEEPS THE CRIMSON PETAL...»
Данная песня включена в седьмую часть поэмы (стк 161—174).
В Англии это произведение очень популярно и несколько раз было положено на музыку (известны версии Роджера Куилтера, Бенджамина Бриттена, Нэда Рорема и т. д.).
1А земля лежит Данаей перед взором звезд... — Как утверждал Теннисон, в данном случае он имел в виду легенду о том, как «Зевс явился Данае, пролившись в ее узилище дождем золотых звезд»*. Упомянутая поэтом история восходит к мифу об аргосском царе Акрисии, который заточил свою дочь в подземелье, испугавшись пророчества о том, что он будет убит собственным внуком (см.: Гигин. Мифы. 63). Однако, возможно, это не единственный источник данного образа, который неоднократно трансформировался и менял свою метафорическую семантику на протяжении мировой истории (так, в средневековой живописи Даная была образом целомудрия, а в живописи Ренессанса — напротив, тонкого эротизма; ср. знаменитые полотна Рембрандта и Тициана).
IN MEMORIAM
Переводы, выполненные В.С. Некляевым и А.И. Гастевым, а также фрагмент «В морозном небе буйный звон...» (пер. М.Е. Соковнина) публикуются впервые.
Цит. по: Ibid. Р. 319.


542
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
МОД
MAUD
Монодрама
Впервые опубл. в изд.: Tennyson А. Maud, and Other Poems. L.: Edward Moxon; Boston: Ticknor & Fields, 1855. P. 7—106.
РАССВЕТ
«СОМЕ INTO THE GARDEN, MAUD...»
Данное стихотворение — фрагмент ХХП первой части поэмы.
Этот отрывок стал очень популярным и неоднократно пародировался (в том числе Льюисом Кэрроллом, во второй главе «Алисы в Зазеркалье», где героиня разговаривает с цветами)*.
По словам самого Теннисона, строки «Рассвета» содержат в себе «привкус безумия»**.
РАКОВИНА
«SEE WHAT A LOVELY SHELL...»
Данное стихотворение — фрагмент П второй части поэмы.
III
Альфред Теннисон СВЯТОЙ ГРААЛЬ
THE HOLY GRAIL
Из цикла «Королевские идиллии»
Написана в 1868 году. Впервые опубл. в изд.: Tennyson A. The Holy Grail and Other Poems. L.: Strahan and C°, 1869 (на титульном листе: 1870). P. 31—88 (далее: Tennyson 1869).
* См.: Кэрролл Л. Алиса в Стране чудес и в Зазеркалье / Изд. подгот. Н.М. Де- мурова. М.: Наука, 1978. С. 133. (Литературные памятники).
** Цит. по: Tennyson: A Selected Edition. P. 560.


Дополнения. III. А. Теннисон. СВЯТОЙ ГРААЛЬ
543
После долгих колебаний и сомнений Теннисон довольно быстро сочинил «Святой Грааль». Эмили Теннисон отмечала в дневнике, что 9 сентября 1868 года ее муж прочел семье первый отрывок из идиллии, и далее, в записи от 23 сентября, отмечала:
Я не уверена, что «Святой Грааль» был бы вообще написан, если бы не мои старания, а также желание королевы и наследной принцессы. Благодарю Бога за это. Данный сюжет Альфред держал в голове уже много лет — с той самой минуты, когда начал писать об Артуре и его рыцарях*.
Основным источником сюжета послужил роман Томаса Мэлори «Смерть Артура». Однако поэт существенно изменил угол зрения на происходящее, сделав рассказчиком сэра Персиваля, с его неизбежно субъективным взглядом на разворачивающиеся события.
Сам Теннисон оценивал этот фрагмент «Королевских идиллий» так:
Святой Грааль — одно из самых глубоких** моих произведений. В нем я выразил мои нерушимые убеждения относительно реальности Недоступного Глазу. Концовке, в которой Король говорит о своих делах и видениях, предназначено стать итогом всего наивозвышеннейшего у самого возвышенного «***
из людей .
О Святом Граале как таковом и о сюжете данной идиллии см. с. 490-492 наст. изд.
1 Сэр Персиваль. — Первоначально именно этот рыцарь был главным героем легенды о чаше Святого Грааля4*. Но постепенно его место занял сэр
* Цит. по: The Works of Tennyson, With Notes by the Author. P. 975.
** В оригинале: «imaginative» — букв.: «написанных силой воображения». Этот термин Теннисон использует здесь в романтическом ключе. Подробнее о дихотомии «фантазия — воображение» и о месте данных категорий в эстетике английского романтизма см., напр.: Халтрин-Халтурина Е.В. «Воображение, что к истине вело...»: Традиции британской эстетики и прелюдия Вордсворта Ц Вордсворт У. Прелюдия, или Становление сознания поэта / Изд. подгот. А.Н. Горбунов, Е.В. Халтрин-Халтурина, Татьяна Сгамова. М.: Ладомир: Наука, 2017. С. 710—735. (Литературные памятники).
*** Цит. по: The Works of Tennyson, With Notes by the Author. P. 975.
4* Так, к примеру, у Кретьена де Труа в его романе «Персиваль, или Легенда о Граале» («Perceval, le Conte du Graal»; 1191).


544
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
Галахад (при этом Персиваль остался одним из действующих лиц). Тенни- сон в целом следует более позднему варианту легенды, хотя и делает сэра Персиваля рассказчиком.
2 Которого Артур и Круглый Стол | Безгрешным называли... — В оригинале: «pure» — «чистым». Эту деталь изобрел Теннисон.
3 Амвросий — персонаж, придуманный Теннисоном.
4 То было ветреным апрельским утром, | Раскачивавшим ветви, на которых I Листочков первых дъшка трепетала... — В оригинале: «<...> on a gustful April mom | That puffed the swaying branches into smoke» — «<...> шквалистым утром апреля, | Когда с качающихся ветвей по дуновению [ветра] слетал дымок». Под «дымком» в данном случае имеется в виду пыльца, рассеиваемая ветром. Ср. фрагмент XXXIX «In Memoriam», а также примеч. 59 к данной поэме.
5 После того дня тьмы, когда восстали | Усопшие и вышли из гробниц... — Подразумевается день смерти Иисуса Христа на кресте. Ср.: «От шестого же часа тьма была по всей земле до часа девятого. <...> и гробы отверзлись; и многие тела усопших святых воскресли и, выйдя из гробов по воскресении Его, вошли во святый град и явились многим» (Мф. 27: 45, 52—53).
6 Святой Иосиф из Аримафеи... — Речь об Иосифе Аримафейском, богатом и знатном фарисее, члене Синедриона, родом из города Аримафеи, тайном ученике Христа (см.: Ин. 19: 38); именно он просил у Пилата тело казненного Иисуса, а затем, получив разрешение, упокоил Его тело в гробнице в скале. Согласно легенде, Иосиф, сняв распятого Иисуса с креста, собрал его кровь в чашу Грааля и впоследствии, в 35 г. н. э., привез эту чашу в Англию.
7 ...в Гластонбэри \ Где северный терновник расцветает \ На Рождество... — Гластонбэри — один из древнейших городов Англии, расположенный в графстве Сомерсет на юго-западе острова. Согласно легенде, там поселился Иосиф Аримафейский, когда вместе с чашей Грааля приплыл в Альбион. Здесь же Иосиф основал первую в стране христианскую церковь, а также посадил куст терновника, который растет там и по сей день, зацветая на каждое Рождество*.
8 Арвираг (или Арвирарг, лат. Arvira(r)gus) — полулегендарный король бриттов, живший и правивший предположительно в I в. н. э. Гальфрид Монмутский описывает его как современника римского императора Клавдия (правил в 41—54 гг. н. э.) и одного из сыновей бриттского вождя Кунобе-
См.: Tennyson A. The Major Works. P. 608


Дополнения. III. А. Теннисон. СВЯТОЙ ГРААЛЬ
545
лина (см.: История Бриттов. IV.12—17). Последний, кстати сказать, был прототипом героя шекспировской пьесы «Цимбеллин» («Cymbeline»; ок. 1609/ 1611, опубл. 1623), одним из персонажей которой является вождь Арвираг.
9 ...шепот странный | О некоей супружеской измене... — Имеются в виду слухи о любовной связи сэра Ланселота и королевы Гиньевры.
10 Галахад, сэр — рыцарь Круглого Стола, который отличался особой непорочностью и считался «святым». Согласно легенде, обыгранной в том числе и в романе Мэлори, Галахад был незаконнорожденным сыном Ланселота и леди Элейн (подробнее об этом см. примеч. 13), но Теннисон не стал следовать данной традиции. В «Королевских идиллиях» Элейн любит Ланселота, но тот не отвечает ей взаимностью, поскольку влюблен в королеву Гиньевру.
11 “Настолько ж ты душою чист от Бога, | Насколько и красив”, — сказал Артур I При посвященье в рыцари его. — Ср. аналогичную сцену у Мэлори (в которой, однако, Галахад а посвящает в рыцари Ланселот, а не Артур):
Поглядел сэр Ланселот на юного пажа (Галахада. — А.Г) и увидел, что он хорош собою и кроток, как голубица, и исполнен достоинств, и подумалось сэру Ланселоту, что среди сверстников не попадался ему ни один, столь совершенный обликом. <...>
И устроили Ланселота на ночлег со всем радушием. А наутро при первых лучах зари он по желанию Галахад а посвятил его в рыцари и сказал:
— Бог да сделает тебя хорошим человеком, ибо красотой ты не уступишь никому на этом свете*.
12 До Галахада в столь ллладые годы | Не становился рыцарем никто. — По легенде, Галахад был посвящен в рыцари вскоре после своего совершеннолетия.
13 Кто говорил, что Ланселоту сын он, | Кто — что рожден он чьим-то волшебством. — Согласно роману Мэлори, сэр Ланселот, поддавшись волшебству «великой ворожеи» Брузены, разделил ложе с леди Элейной, приняв ее за королеву Гиньевру, в результате чего появился на свет Галахад. Ср.:
Тут все люди разошлись, и сэр Ланселот был препровожден в королевин покой. Туда леди Брузена принесла ему кубок вина, и лишь только он испил того вина, как сразу так захмелел и распалился, что не имел силы долее медлить ни мгновения, но поспешил сразу же на ложе ее. И при этом вери-
* Мэлори Т. Смерть Артура / Изд. подгот. И.М. Бернштейн, В.М. Жирмунский, А.Д. Михайлов, Б.И. Пуришев. М.: Наука, 1977. С. 546. (Литературные памятники).


546
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
лось ему, что девица Элейна — это королева Гвиневра. И уж конечно сэр
Ланселот был счастлив, и леди Элейна тоже была счастлива заключить сэра
Ланселота в свои объятия, ибо она-то знала, что в ту ночь она понесет от него
сэра Галахада, который станет первым рыцарем мира*.
14 ...во Святом далеком граде... — Вероятней всего, имеется в виду Сар- рас — город, где Иосиф Аримафейский обратил в христианство сарацинского короля Эвелака (данный эпизод фигурирует в легендах Артуровского цикла и, в частности, описан у Мэлори**). Но возможно, это также намек на Новый Иерусалим из Книги Откровения Иоанна Богослова (см. примеч. 45).
15 «Погибельным» назвал то кресло Мерлин... — В оригинале: «Siege Perilous» — букв.: «Опасное Кресло». За Круглым Столом оно оставалось свободным, поскольку предназначалось только для рыцаря, который сможет отыскать Святой Грааль. Теннисон объяснял, что это кресло символизирует «духовное воображение» («spiritual imagination»)***.
16 ...К несчастью, сам он сел | В него, и вот — пропал. — Деталь, придуманная Теннисоном.
17...«Да, пропаду л, но спасусь\» — Евангельская аллюзия: «Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее» (Мф. 10: 39).
18 Во врелля пира теплой летней ночью | Случилось так, что Галахад уселся I Как раз на это гибельное место. — В «Смерти Артура» Галахада усаживает в кресло старец, приведший юношу в Камелот: «И он подвел его прямо к Погибельному Сидению, подле сэра Ланселота, и поднял добрый старец покров, и открылась там надпись, гласившая: “Это место сэра Галахада, Высокородного принца”»4*. Происходит это почти сразу после посвящения Галахада в рыцари (см. примеч. 11) и не связано напрямую с явлением чаши Грааля.
19 ...И в проеме | Как будто что-то вспыхнуло, и гром | Раздался и среди его раскатов | Послышался вдруг чей-то громкий крик ~ И вниз по длинному лучу скользнул I Святой Грааль, который был окутан | Горящим облаком. — Возможно, библейская реминисценция из Книги Исхода, на сцену, описывающую сошествие Бога на гору Синай (ср. примеч. 95 к «In Memoriam»).
* Мэлори Т Смерть Артура. С. 508.
** См.: Там же. С. 557.
*** Цит. по: Tennyson A. The Major Works. P. 608. О понятии «воображение» см. сноску ** на с. 543 наст. изд.
4* Мэлори Т. Смерть Артура. С. 549.


Дополнения. III. А. Теннисон. СВЯТОЙ ГРААЛЬ
547
20 ...Никто не смог | Узреть его открытым. — Ср.: «И потом сказал Он: лица Моего не можно тебе увидеть; потому что человек не может увидеть Меня и остаться в живых» (Исх. 33: 20).
21 И сей же миг все в зале услыхали, | Как треснула над головами их \ И раскололась крыша ~ И рыцари все разом поднялись \ И друг на друга, онемев, глядели... — Ср. аналогичный эпизод в романе Т. Мэлори:
И вдруг послышался треск и грохот грома, так что всем почудилось, что сейчас весь дворец рассыплется в прах. Но еще не смолк громовый раскат, а уже проник к ним туда солнечный луч, в семь раз яснее, чем в самый ясный день, и всех, кто там был, осветила благодать Духа Святого. И посмотрели рыцари один на другого, и каждый показался остальным словно бы прекраснее видом, чем прежде. Но долгое время ни один из них не мог вымолвить ни слова, и они лишь сидели и смотрели друг на друга, как немые*.
22 Сэр Боре — персонаж Артуровского цикла, один из трех рыцарей (наравне с Галахадом и Персивалем), оказавшийся достойным того, чтобы найти Грааль.
23 До той поры, пока я наконец \ Вновь голос не обрел и не дал клятву ~ Но всех шумнее клялся сэр Гавейн». — У Мэлори сэр Гавейн не только клянется шумнее всех, но и первым дает обет, который повторяют за ним прочие рыцари (у Теннисона это делает рассказчик — Персиваль), а присутствующий при этом король Артур остается недоволен их поступком, «ведь он знал, что от раз данной клятвы он уже не мог их освободить»**.
24 «Нет, — Персиваль ответил. — Короля \ Там с нами не было. — Сюжетная деталь, введенная Теннисоном; у Мэлори во время явления Святого Грааля король Артур присутствует среди рыцарей***. Ср. также примеч. 23.
25 Наш мощный замок\ Был давным-давно | Он Мерлином построен для Артура. — Деталь, введенная Теннисоном; согласно Мэлори, замок Камелот вместе с Круглым Столом достался Артуру в качестве приданого, когда он женился на Гиньевре, дочери Лодегранса, короля страны Камилард4*. По словам поэта, замок Артура являлся символом «постепенного развития человеческих верований и общественных институтов, а также духовного совершенствования человека»5*.
* Там же. С. 552—553.
** Там же. С. 553.
*** См.: Там же. С. 552-553.
4* См.: Там же. С. 72—73.
5* Цит. по: Tennyson Н. Alfred Lord Tennyson: A Memoir by His Son. Vol. П. P. 127.


548
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
26 ...в четыре яруса. — Сын поэта, Хэллам Теннисон, объяснял это место так: «Четыре яруса знаменуют собой прогресс человечества: звериное состояние общества; период, когда человек одолел зверя в себе; полное развитие человека; движение к духовным идеалам»*.
27 И с парою остроконечных крыльев, | Что к Северной звезде устрелые- ны. — По мнению комментаторов, Северная звезда является здесь символом постоянства**.
28 ...двенадцать битв Артура... — Имеются в виду двенадцать сражений против языческих саксонских племен (ср. примеч. 37); наиболее ярко они описаны в «Истории бриттов» («Historia brittonum») Ненния — валлийского историка и монаха, жившего в IX в.***.
29 ...озеро синеет, на котором | Артур находит меч Экскалибур. — Имеется в виду легендарный клинок короля Артура, наделенный волшебной силой. Согласно легенде, он был поднесен Артуру Владычицей озера. Ср. описание этого момента у Мэлори:
Вот приблизилась дева к Артуру и приветствовала его, а он ее.
— О дева, — сказал Артур, — что это за меч держит вон та рука над водой? Хотелось бы мне, чтобы был он мой, ибо у меня нет меча.
— Сэр Артур, — отвечала девица,— меч этот мой, и, если вы отдадите мне в дар то, что я у вас попрошу, вы его получите.
— Клянусь, — сказал Артур, — что подарю вам, что бы вы ни попросили.
— Хорошо, — согласилась дева, — войдите вон в ту барку и подгребите к мечу, и можете взять его себе вместе с ножнами. А я попрошу у вас обещанный дар, когда придет срок.
Спешились король Артур с Мерлином и привязали коней к дереву; и вошли они в барку. А когда поравнялись они с мечом, что держала рука, вынул Артур из руки рукоять меча и взял его себе. А рука скрылась под водой4*.
30 ...Кто распишет то окно? — Возможно, библейская реминисценция: «Кто взойдет на гору Господню, или кто станет на святом месте Его?» (Пс. 23: 3).
* Цит. по: The Works of Tennyson, With Notes by the Author. P. 975.
** Cm.: Tennyson A. The Holy Grail / Introd. and Notes G.C. Macaulay. L.: Macmillan, 1915. P. 45.
*** Подробнее см.: Ненний. История бриттов Ц Гальфрид Монмутский. История бриттов; Жизнь Мерлина / Изд. подгот. А. С. Бобович, А.Д. Михайлов, С.А. Оше- ров. М.: Наука, 1984. С. 171—193. (Литературные памятники).
4* Мэлори Т Смерть Артура. С. 45.


Дополнения. III. А. Теннисон. СВЯТОЙ ГРААЛЬ
549
31 И в замок въехал он, и я увидел, | Взглянув наверх, дракона золотого, | Сиявшего для всех, кто в замке был. — В романе Мэлори золотой дракон ассоциировался с самим Артуром и его рыцарством. Впервые этот образ появляется в сновидении короля, привидевшемся ему по пути в Нормандию:
Голова того дракона была как бы крыта лазурной эмалью, плечи сияли золотом, а брюхо покрывала чешуя дивных цветов, хвост был изодран клоками,
ноги же покрывал черный пух. А когти его были чистого золота, из глотки
же изрыгалось ужасное пламя, так что и земля, и вода полыхали огнем*.
Король пересказывает свой сон философу, и тот объясняет, что дракон означает самого Артура и верных ему рыцарей Круглого Стола. Впоследствии данный образ еще несколько раз возникает в романе. Ср., напр.: «Тут вдруг видит сэр Боре во дворе замка ужасного и грозного дракона, а на лбу у дракона заметил сэр Боре будто бы надпись золотыми буквами: “Король Ар-
. **
тур » .
32 И он воскликнул: “Рыцари мои\ \ Будь с вами л, вы не дали бы клятву\ — Ср. примеч. 23.
33 В пустыне, что хотите вы увидеть?' — Евангельская аллюзия на слова Иисуса Христа об Иоанне Крестителе: «<...> что смотреть ходили вы в пустыню? трость ли, ветром колеблемую?» (Мф. 11: 7).
34 ...И вдруг в тиши \ Раздался резкий голос Галахада: | “Я видел, государь, Святой Грааль ~ “Ах, Галахад, — сказал Король, — виденье \ Лишь для таких, как ты, а не для них. — В легендах Артуровского цикла сэр Галахад был одним из трех рыцарей, кому явился Святой Грааль (см. примеч. 22), и единственным, кто смог прикоснуться к чаше, после чего был вознесен на Небо.
35 Талиессин (Талиесин, Тальесин, в ал л. Taliesin; ок. 539 — ок. 599) — древнейший из поэтов, писавших на валлийском языке. В мифологии древнего Уэльса он был волшебником и бардом, наделенным даром пророчества.
36 ...великий наш поэт | Едва запел, немые тотчас тоже... — Библейская аллюзия из Книги пророка Исайи: «<...> вот Бог ваш, придет отмщение, воздаяние Божие; Он придет и спасет вас. Тогда откроются глаза слепых, и уши глухих отверзутся. Тогда хромой вскочит, как олень, и язык немого будет петь <...>» (Ис. 35: 4—6).
37 Залить его же варварскою кровью | Неистового Белого Коня. — Белый
* Там же. С. 137.
** Там же. С. 512.


550
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
конь был эмблемой древних саксонцев. О битвах Артура против них см. примеч. 28.
38 ...гоняясь I За огоньком блуждающим по топям. — См. с. 491—492 наст.
изд.
39 Подъехав ко Вратам Трех Королев... — О трех королевах см. примеч. 4 к стихотворению «Смерть Артура».
40 Что я один среди песков и терний... — Опустошенная земля символизирует здесь духовную неудовлетворенность. Как объяснял сам поэт, видения, поочередно открывающиеся Персивалю, воплощают собой, соответственно, чувственные удовольствия, супружескую любовь, богатство и славу. Ни одно из них не удовлетворяет рыцаря*.
41 И стала путеводною звездой | Для седовласых мудрецов Востока. — Намек на евангельских волхвов, которым звезды указали путь к младенцу Иисусу.
42 Копье оставив у дверей часовни, | Вошел он внутрь, и вотум вместе с ним I Колени преклонили мы в молитве ~ Лик огненный, как будто детский. Он I Лишь прикоснулся к хлебу и пропал. — Ср. аналогичный эпизод в романе Т. Мэлори:
И тогда епископ приступил к освящению даров, и поднял он облатку, наподобие хлебца. В тот же миг явилась фигура наподобие отрока с лицом красным и светлым, как огонь. И она вошла в тот хлебец, так что все видели, что хлебец тот из плоти человеческой. А затем старец поместил его обратно в священную чашу. И он проделал всё остальное, что надлежит священнику во время мессы**.
На данный источник заимствования указывал и сам поэт***.
43 Лишь эту бурю зрили мы да смерть. — Теннисон объяснял, что буря здесь упомянута не случайно: она символизирует время, когда люди особенно склонны верить разного рода чудесам, в том числе мнимым и надуманным4*.
44 ...раскаты грома \ Казались криком всех сынов Господних. — Библейская аллюзия: «<...> кто положил краеугольный камень ее при общем ликовании звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости?» (Иов 38: 6—7).
* Tennyson A. The Major Works. P. 609.
** Мэлори T. Смерть Артура. С. 638.
f** См.: The Works of Tennyson, With Notes by the Author. P. 976. 4* Cm.: Ibid.


Дополнения. III. А. Теннисон. СВЯТОЙ ГРААЛЬ
551
45 Открылся мне встающий из-за моря \ Священный Град... — Намек на Новый Иерусалим, священный город, который спустится с неба после Страшного Суда: «И я, Иоанн, увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего» (Откр. 21: 2).
46 ...он... был со всеми \ Своими башенками и вратами \ Как малая жемчужина, не больше... — Возможно, евангельская реминисценция: «Еще подобно Царство Небесное купцу, ищущему хороших жемчужин, который, найдя одну драгоценную жемчужину, пошел и продал всё, что имел, и купил ее» (Мф. 13: 45-46).
47 Однажды я пришел в красивый город. \ Там в центре высился огромный замок ~ Но позже, Галахада повстречав, | Я и ее забыл, и всё на свете». — Схожим образом искушение сэра Персиваля описано в главе 9 книги XIV «Смерти Артура» Т. Мэлори*.
48 Я пред собой увидел пеликана \ На шлеме сэра Борса. — Деталь, придуманная Теннисоном и восходящая, вероятней всего, к эпизоду из книги XVI «Смерти Артура» Т. Мэлори:
Проскакал он (сэр Боре. — А.Г) совсем недолго, поглядел вверх над собою и увидел в ветвях старого дерева огромную птицу. Дерево же было всё сухое, без единого листа, и птица сидела у верхушки, а вокруг были птенцы ее, мертвые от голода. И видит он, как она ударила вдруг себя в грудь своим большим острым клювом, хлынула кровь у нее струей, и она тут же поникла мертвая среди своих птенцов. Но птенцы ее молодые обрели жизнь с кровию большой птицы.
Увидел всё это сэр Боре и сразу догадался, что здесь сокрыт великий смысл. И, видя, что большая птица не оживает, он снова погнал своего коня и ускакал оттуда прочь**.
49 ‘Не задерживай меня\ | Ленивым был л, а теперь — спешу: | Здесь лев неподалеку. — Библейская аллюзия: «Ленивец говорит: лев на дороге! Лев на площадях!» (Притч. 26: 13; ср.: «Ленивец говорит: лев на улице! посреди площади убьют меня». — Притч. 22: 13). Лев был и геральдическим знаком Ланселота.
50 ...прежнее безумство, | О коем некогда ходили слухи | И сплетни среди рыцарей Стола, | Вернулось. — Речь идет о безумии, в которое сэр Ланселот
См.: Мэлори Т. Смерть Артура. С. 580. Там же. С. 598.


552
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
впал, после того как рассеялось действие любовного зелья, под дурманом от коего он возлежал с леди Элейной, приняв ее за королеву Гиньевру (ср. при- меч. 13). Описанию поступков, совершённых Ланселотом в этом безумии, посвящены главы 1—3 книги ХП романа. Впоследствии Ланселот был исцелен при помощи Святого Грааля.
51 ...Он был согласен \ Святой Грааль не видеть, лишь бы только \ Сумел его увидеть Ланселот \ И этим исцелиться. — Данная деталь восходит к роману Мэлори. Ср., напр., слова сэра Ворса, обращенные к священнику: «<...> ибо менее всего на свете я желал бы видеть гибель сэра Ланселота, да еще по моей вине»*.
52 ...семь лучистых звезд... — Как пояснял сам Теннисон, речь идет о созвездии Большой Медведицы**.
53 Светящийся, как пальцы на руке, | Перед свечой поставленной горящей, I Святой Грааль явился и пропал. — Комментируя данное место, Теннисон замечал: «Возможно, это был просто метеорит»***.
54 Гавейн сказал: “Нет, он не для таких, | Как я. В том убедил меня, Король мой, I Один монах, увидевший, сколь сильно | Я этим поиском отягощен... — Аналогичный эпизод встречаем в «Смерти Артура», хотя там Гавейн отвечает на слова старца с большим смирением, не бравируя своей «недостойносгью»*  * * 4*.
55 Нашел я в поле шелковый шатер | И в нем — веселых дев ~ приятно \ Провел двенадцать месяцев и день\” — Данную деталь придумал Теннисон, значительно утрировавший «недостойность» сэра Гавейна. У Мэлори этот рыцарь, с почтением выслушав слова отшельника, благодарит того за совет и отправляется дальше в путь5*.
56 Скорей всего, что лучшее вино, | Как это было в Кане Галилейской, | Король на самый приберег конец... — Кана Галилейская — небольшая деревушка в израильской области Галилее, где Иисус Христос сотворил на свадьбе Свое первое чудо, превратив воду, хранившуюся в каменных водоносах, в вино, которое затем поднесли на пробу распорядителю пира.
Когда же распорядитель отведал воды, сделавшейся вином, — а он не знал,
откуда это вино, знали только служители, почерпавшие воду, — тогда распо-
* Мэлори Т. Смерть Артура. С. 604.
** См.: The Works of Tennyson, With Notes by the Author. P. 976.
** Цит. no: Ibid.
4* См.: Мэлори T. Смерть Артура. С. 596.
5* См.: Там же. С. 596-597.


Дополнения. III. А. Теннисон. СВЯТОЙ ГРААЛЬ
553
рядитель зовет жениха и говорит ему: «Всякий человек подает сперва хорошее вино, а когда напьются, тогда худшее; а ты хорошее вино сберег доселе».
Ин. 2: 10
57 С таким грехом единственным моим... — Имеется в виду любовная связь Гиньевры и Ланселота, о которой Артур пока еще ничего не знает.
58 Карбонек — в романах Артуровского цикла замок Святого Грааля, вход в который охраняют львы. Добраться туда можно только на магическом корабле веры; на его борту находится особый меч, взять который под силу только самым отважным рыцарям.
59 Был замок на скале сам как скала. | Провал его ворот глядел на море ~ Только львы стояли | На страже перед входом с двух сторон | И полная луна сияла в небе. — Ср. описание этого эпизода у Мэлори:
И случилось однажды ночью, что ровно в полночь пристал он (сэр Ланселот. — А.Г) у задних ворот замка, богатого и прекрасного, и были те ворота распахнуты на море, и никто их не сторожил, кроме двух львов, стоявших на страже. А луна сияла с небес и разливала свет. И услышал сэр Ланселот голос, произнесший:
— Ланселот, сойди с корабля и войди в этот замок, где ты увидишь исполненными многие твои желания*.
60 Из лодки вышел л, наверх поднялся, | Там вытащил свой меч, и сей же миг ~ Меч кто-то выбил из моей рукщ | И он упал. — Ср. аналогичную сцену в «Смерти Артура» Т. Мэлори:
Бросился он (сэр Ланселот. —А.Г) за своими доспехами, вооружился и подошел к воротам и увидел львов. Наложил он руку на меч свой и уже обнажил его, но тут явился вдруг карлик и ударил его по руке так больно, что меч выпал у него из пальцев. И произнес голос:
— О, муж слабый духом и нетвердый верою! Отчего полагаешься ты более на твое оружие, нежели на твоего Творца? Ведь от Него, Кому ты ныне служишь, было бы тебе более помощи, нежели от доспехов!**  ***61А голос в гулкой тишине звучал, | Как жаворонок, чисто и высоко... — Пес-
U *JU *JU JU о
ня жаворонка, с одной стороны, символизирует здесь надежду , с другой же — служит напоминанием об Элейн, ее чувстве к сэру Ланселоту и смерти
* Там же. С. 630.
** Там же.
*** См.: The Works of Tennyson, With Notes by the Author. P. 976.


554
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
от неразделенной любви*. Этой истории Теннисон посвятил идиллию под названием «Ланселот и Элейн» («Lancelote and Haine»).
62 Я наконец у двери оказался. | Сквозь щель дверную пробивался свет, | И услыхал я: ‘Господу хвала\ \ Тебе, Святой Грааль, хвала и слава\у — Ср. у Т. Мэлори:
Тогда навалился он на дверь со всей силою. И прислушался он и услышал
голос, который пел столь сладостно, что казался неземным. И голос тот словно бы повторял:
— Славься и радуйся, Отец Небесный!
И опустился тогда сэр Ланселот на колени перед той дверью, ибо он понял, что за ней заключен Святой Грааль**.
63 Как от семи пылающих горнил... — Библейская отсылка к истории о трех еврейских отроках, которых хананейский царь Навуходоносор приказал сжечь живьем в огненной печи за то, что они отказались подчиниться его воле и поклониться языческому идолу — золотому тельцу. Ср.: «Тогда Навуходоносор исполнился ярости, и вид лица его изменился на Седраха, Мисаха и Авденаго, и он повелел разжечь печь в семь раз сильнее, нежели как обыкновенно разжигали ее <...>» (Дан. 3: 19).
64 И ангелов вокруг него прекрасных, | И грозных духов, и крыла, и очи\ — Ср. библейское описание Херувимов, приводимое в Книге пророка Иезекииля: «И всё тело их, и спина их, и руки их, и крылья их, и колеса кругом были полны очей, все четыре колеса их» (Иез. 10: 12).
65 Глух болееу чем кот голубоглазый... — Комментируя это место, сын поэта, X. Теннисон, цитирует «Теорию видов» Ч. Дарвина: «И потому белые кошки с голубыми глазами по большей части глухие <...>»***.
66 Лицом к лицу с виденьем повстречался... — Как пояснял сам Теннисон, Артур дает понять, что вся материальная вселенная может быть просто иллюзией, видёнием4*.
67 ...в тот миг у когда поймет ощ \ Что умереть не может, и постигнету Что не виденье ощ как не виденье \ И Бог Отец, и Сын Его воскресший. — По словам сына поэта, X. Теннисона, его отец говорил:
* См.: Lang С. Y. Tennyson’s Arthurian Psycho Drama. Lincoln: The Tennyson Society, 1983.
** Мэлори T. Смерть Артура. С. 630.
*** Цит. по: The Works of Tennyson, With Notes by the Author. P. 976.
4* Cm.: Ibid. P. 977.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
555
Есть нечто чудесное в человеке, и в христианстве заключено больше, чем думают некоторые. Достаточно посмотреть на Христа как на Божество или Идеал, и больше ничего не надо объяснять. Не так-то легко отринуть образ Христа, в котором заключено единство мужчины и женщины, силы и красоты*  *.
IV
СТИХОТВОРЕНИЯ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА РАЗНЫХ ЛЕТ
В данном подразделе представлены стихотворения А. Теннисона, в которых по-своему отразились и преломились идеи, развиваемые им в поэме «In Memoriam». Для настоящего издания были впервые переведены: «Сова», «Юнга» (оба — в пер. А.Л. Хананашвили); «Госпожа Шалотт» (М.М. Савченко); «Сестры» (Е.Д. Фельдман); «Сонет» («Мои печали длятся волей рока...») (В.С. Некляев); «Марианна» («Полынь да черный мох везде...»), «Сонет» («Меня мой рок обрек печали вечной...»), «Пройти прибой» (А.И. Гастев); «Атака легкой кавалерии» (Н.М. Сагаловский); «Высшая форма пантеизма» (М.В. Фаликман); «Там — далеко — вдали» (Б.А. Кушнер). Также впервые публикуются переводы М.Е. Соковнина: «Леди Шэлот», «Сестры» («Две дочери — в нас кровь одна...»), «Смерть Артура» («Так целый день клубился битвы гром...»), «Ручей. Прощание», «В долине Котерец», «Беззвучные голоса» (в двух вариантах), «У черты».
МАРИАННА
MARIANA
Впервые опубл. в изд.: Tennyson A. Poems, Chiefly Lyrical. L.: Effingham Wilson: Royal Exchange: Comhill, 1830 (далее: Tennyson 1830). P. 23—26.
Впоследствии во всех собраниях своих сочинений Теннисон включал это стихотворение в раздел «Юношеские произведения» (juvenilia»). По воспоминаниям друзей Теннисона, поэт написал также Пролог к «Марианне», который в настоящее время считается утраченным**.
Помимо Шекспира (см. примеч. 1), в данном стихотворении ощутимо
* Цигг. по: Ibid.
* См.: Stürmern С. Tennyson Research Bulletin. 1984. No 4. P. 123—124.


556
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
прослеживается влияние следующих строк из поэмы Дж. Китса «Изабелла, или Горшок с базиликом» («Isabella, or The Pot of Basil»; 1818):
Ax, как бедняжка до ночи томилась И плакала о радости былой!
В урочный час к ней не любовь явилась —
Воспоминаний сладострастный рой;
И вдруг лицо Лоренцо наклонилось, —
Так ей почудилось — и пред собой Она точеные простерла руки,
Но обняла лишь пустоту разлуки.
Сгк 233-240.
Пер. Г.С. Гампер
1В усадьбе, обнесенной рвом... — Этот эпиграф взят из мрачной комедии Шекспира «Мера за меру» («Measure for Measure»; 1603/1604, опубл. 1623). В первой сцене третьего акта пьесы один из ее персонажей, герцог Винчен- цио, говорит: «Я отправлюсь в приход Святого Луки, где в обнесенной рвом усадьбе живет покинутая Марианна» [Пер. МЛ. Зенкевича). Несколько раньше, в той же сцене, герцог рассказывает историю этой девушки.
Герцог. На ней должен был жениться Анджело; он был помолвлен с
ней, и день свадьбы был назначен, но в промежуток времени между обрученьем и свадьбой ее брат Фредерик погиб в море вместе с приданым сестры, которое осталось на затонувшем корабле. И подумайте, как тяжело пришлось бедной девушке: она лишилась благородного и славного брата, всегда относившегося к ней с братской любовью, а вместе с тем и своей доли состояния и, наконец, своего нареченного супруга, этого столь благородного с виду Анджело.
Изабелла. Неужели Анджело ее покинул?
Герцог. Покинул ее в слезах и не осушил ни единой из них словом уте¬
шения; отрекся от всех своих клятв под предлогом ее неверности: одним словом, поверг ее в ужасное горе, которому она из-за него предается до сих пор, между тем как он, словно мрамор, омывается ее слезами, но не смягчается.
Пер. МЛ. Зенкевича
2 	Уж лучше умеретъ\ — Эти слова рефрена перекликаются с репликой Изабеллы — еще одной героини пьесы «Мера за меру»: «Как милосердна


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
557
была бы смерть, если бы она взяла эту несчастную девушку из мира! Как жестока жизнь, раз она оставляет такого человека в живых!» (Акт Ш, сц. 1. Пер. МЛ. Зенкевича).
КРАКЕН THE KRAKEN
Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1830: 101.
Как и «Марианну», это стихотворение Теннисон традиционно включал в раздел «Юношеские произведения».
Кракеном в Норвегии называют мифическое существо, обитающее на морском дне. В Англии оно стало известно благодаря переводу «Истории норвежской природы» («The Natural History of Norway»; 1755) датского епископа Эрика Понтоппидана (1698—1764), где тот описал данное чудище*. Впоследствии рассказ Понтоппидана был перепечатан в энциклопедии «Britannica» (1802), экземпляр которой имелся в доме у Теннисонов. Очевидны также и библейские источники стихотворения: «И стал я на песке морском, и увидел выходящего из моря зверя <...>» (Откр. 13: 1).
1 Морских червей глотая в вечном сне... — Вероятней всего, эта деталь восходит к описанной Понтоппиданом способности Кракена заманивать рыб в свою гигантскую пасть и заглатывать их живьем целыми косяками**.
2 Но в Судный день моря вскипят в огне... — Библейская реминисценция: «Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод» (Откр. 8: 10).
СОВА НА КОЛОКОЛЬНЕ
THE OWL
Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1830: 45.
* См.: Pontoppidan Е. Natural History of Norway, Containing a Particular and Accurate Account of the Temperature of the Air, the Different Soils, Waters, Vegetables, Metals, Minerals, Stones, Beasts, Birds, and Fishes; together with the Dispositions, Customs, and Manner of Living of the Inhabitants, Interspersed with Physiological Notes from Eminent Writers, and Transactions of Academies: In 2 vol. / Trans, from Danish. L.: A. Linde, 1755. Vol. 2. P. 210-213.
** Cm.: Ibid. P. 212.


558
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
Как отмечает большинство комментаторов*, это стихотворение было сочинено под влитием заключительной песенки «Зима» («Winter») из комедии Шекспира «Бесплодные усилия любви» («Love’s Labours Lost»; опубл. 1598):
Когда в сосульках весь забор,
В кулак подув, пастух идет,
И тащит Том дрова на двор,
А сливки в ведрах — что твой лед,
На тропках — грязь, мороз — горит, —
Уставив глаз, сова кричит:
«У-ху!
У-хи, у-ху!» — поет, звучит;
У 	жирной Дженни суп кипит.
Когда буран в трубе завыл
И кашель у попа съел речь,
В снегу рой птиц сидит уныл,
И Дженни нос румян, как печь,
И яблок на огне трещит, —
Уставив глаз, сова кричит:
«У-ху!
У-хи, у-ху!» — поет, звучит;
У жирной Дженни суп кипит.
Пер. МЛ. Кузмина
1 Одна, в броне своих обид, | Сова на колокольне спит. — В оригинале: «Alone and warming his five wits, | The white owl in the belfry sits». В Англии времен Шекспира различали понятия «senses» и «wits» (дифференциация эта восходит к трудам Аристотеля). И то, и другое было связано с областью чувств, однако к числу «senses» относились внешние проявления таковых, а к числу «wits» — скрытые, внутренние. Так, английский поэт тюдоровской эпохи Стивен Хоуис (Stephen Hawes) в стихотворении «Graunde Amoure» конкретизирует понятие «wits», относя к их числу здравый смысл (common wit), фантазию (fancy), воображение (imagination), природное чутье (estimation) и память (memory) и отмечая, что все эти качества необходимы для сочинения поэзии. Ср. данные строки в переводе А.Л. Хананашвили на с. 297 наст, изд., а также в переводе А.И. Гастева: «Сову на баптне греет ум — | Все пять совиных долгих дум».
* См., напр.: Tennyson A. The poems: In 3 vol. / Ed. Chr. Ricks. L.: Longman, 1987. Vol. 1. R 224; Marshall G.O. A Tennyson Handbook. N. Y.: Twayne Publishers, 1963. P. 33.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
559
ГОСПОЖА ШАЛОТТ
THE LADY OF SHALOTT
Написано в 1831—1832 годах. Впервые опубл. в изд.: Tennyson A. Poems. L.: Edward Moxon, 1833 (далее: Tennyson 1833). P. 8—19. Переиздано с многочисленными изменениями: Tennyson A. Poems: In 2 vol. L.: Edward Moxon, 1842 (далее: Tennyson 1842). Vol. I. P. 159—174.
В качестве наиболее вероятного прообраза героини исследователи называют леди Элейну из «Смерти Артура»*. Теннисон, однако, это влияние отрицал, утверждая, что на момент сочинения «Госпожа Шалотт» он еще не читал роман Мэлори, и в качестве источника называл итальянскую новеллу «Донна из Скалотта» («Donna di Scalotta»)**. Подробнее см. с. 443 наст. изд.
1 Я от теней устала», — | Произнесла Шалотт. — Тени, которые видит героиня, — лишь отражение истинной реальности. Образ этот восходит к знаменитому образу из диалога Платона «Государство», где человеческая природа уподоблена подземной пещере; заточённые в ней люди «обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине», и не видят ничего, «кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену» (\П.514Ь, 515а. Пер. А.Н. Егунова).
Сам Теннисон, комментируя это место, писал, что в усталости леди Ша- лотг выражается смутно чаемая, «зарождающаяся любовь к чему-то или кому-то в необъятной Вселенной, от которой героиня была так долго изолирована», и эта самая любовь «выводит ее в реальный мир, за пределы области теней»***.
2 Воитель красного креста... — Бесстрашный Рыцарь Красного Креста (Redcross Knight) является героем первой книги «Королевы фей» («The Faerie Queene»; опубл. 1590) Э. Спенсера. Красный крест — это также эмблема Георгия Победоносца, считающегося святым покровителем Англии. Теннисон обыгрывает оба этих момента.
3 «Тирра-лирра», — над обрывом \ Пел сэр Ланселот. — В уста Ланселота Теннисон вкладывает слова песенки Автолика — бродяги из комедии Шекспира «Зимняя сказка» («The Winter’s Tale»; опубл. 1623), которые, по контрасту, подчеркивают любовное томление героини:
* Мэлори на страницах романа также называет ее «девой Астолата» (см., напр.: Мэлори Т Смерть Артура. С. 657 сл.).
** См.: Tennyson: A Selected Edition. P. 65.
*** Цит. по: Tennyson H. Alfred Lord Tennyson: A Memoir by His Son. Vol. I. P. 117.


560
Пр иложения. ПРИМЕЧАНИЯ
«Тири-лири!» — поет жаворонок мой, «Гэй-го!» — подпевает дрозд и синица, Под эту песенку нам с кумой В душистом сене любо возиться.
Акт IV, сц. 3. Пер. Т.Л. Щепкиной-Куперник
КОРОЛЕВА МАЯ
MAY QUEEN
Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1833. Р. 90—94. Переиздано с многочисленными изменениями: Tennyson 1842. Vol. I. P. 159—174). Оригинал состоит из трех частей: «Королева Мая, «Канун Нового года» («New Year Eve») и «Заключение» («Conclusion»). В наст. изд. воспроизводится перевод только первой части (опубл. в изд.: Tennyson 1842. Vol. I. P. 159—163).
Образ Королевы Мая связан с английской традицией празднования начала весны. Обыкновенно оно проходило так: в первый день мая ранним утром юноши и девушки в сопровождении музыкантов отправлялись в ближайший лес, сламывали там древесные ветви, убирали их цветами и, возвратившись домой, укрепляли эти майские знамения на дверях и окнах своих жилищ. Тогда же общими усилиями срубали они большое дерево и привозили его в город или деревню на нескольких парах быков; это «майское древо» («may pole») ставили посреди площади. После выбирались распорядители праздника — Король и Королева. Последняя облачалась в белую сорочку (символизирующую невинность) и «корону» — венок из зеленых листьев и веток. После этого начинался праздник.
ДОЧЬ МЕЛЬНИКА
THE MILLER’S DAUGHTER
Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1833. Р. 33-47.
В наст. изд. приводится перевод вставной песни из этого стихотворения (опубл. в изд.: Tennyson 1833. Р. 43—44).


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
561
СМЕРТЬ СТАРОГО ГОДА
THE DEATH OF THE OLD YEAR
Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1833. P. 95—100.
СОНЕТ
(«МОЯ ПЕЧАЛЬ ВСЕГДА ВО МНЕ ЖИВЕТ...»)
THE SONNET
Впервые опубл. в изд.: Friendship’s Offering. A Literary Album, and Christmas and New Year’s Present for 1832 (1831) / Ed. Th. Pringle. L.: Smith (Elder), 1831. P. 367.
СОНЕТ
По ПОВОДУ НЕДАВНЕГО ВТОРЖЕНИЯ РОССИИ В ПОЛЬШУ SONNET
On the result of the late Russian invasion of Poland
Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1833. P. 150.
Это стихотворение Теннисон написал как отклик на события Польского восстания 1830—1831 годов, которое было жестоко подавлено российскими войсками под командованием генералов И.И. Дибича-Забалканского (1785— 1831) и И.Ф. Паскевича (1782-1856).
1 	...сей натрое разодранной страны? — Согласно решению Венского конгресса (1815 г.), созданное Наполеоном Варшавское герцогство было разделено на три части: первая, под названием Царство Польское, вошла в состав России (при этом русский император Александр I получил также титул короля польского); вторая, известная как Малая Польша, отошла Австрии, а Западные земли Великой Польши и Польское поморье были возвращены Пруссии. В исторической науке данное событие известно как Четвертый раздел Польши.


562
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
СЕСТРЫ THE SISTERS
Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1833. Р. 65—67.
Первое стихотворение Теннисона, изданное на русском языке (подстрочный перевод в прозе опубл. в изд.: Теннисон А. Две сестры / Анонимный перевод у^Теннисон и современное направление поэзии в Англии Ц Финский вестник. 1847. No 6. Отд. VI. С. 28—29).
ВКУШАЮЩИЕ ЛОТОС THE LOTOS-EATERS
Написано в 1830—1832 годах. Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1833. Р. 108— 117. Переиздано с многочисленными изменениями: Tennyson 1842. Vol. I. P. 175-184.
Лотос, о котором говорится в стихотворении — не растение семейства Nelumbonaceae, но плод легендарного Лотосового древа, чей вкус полностью одурманивал человека. Об источниках стихотворения см. с. 445-446 наст. изд.
1 «Смелей\ — воскликнул он. — Речь идет об Улиссе.
2 Моли. — В данном случае, вероятней всего, имеется в виду не лук моли (лат. Allium moly), но одноименное растение, описание которого встречается в «Одиссее» Гомера:
С сими словами растенье мне подал божественный Эрмий,
Вырвав его из земли и природу его объяснив мне:
Корень был черный, подобен был цвет молоку белизною;
Моли его называют бессмертные; людям опасно С корнем его вырывать из земли, но богам всё возможно.
Х.302—306.
Пер. В А. Жуковского
Именно это растение помогло главному герою избежать проклятья Цирцеи, при помощи колдовского напитка превратившей его команду в свиней (см.: Х.307 сл.).
3 Акант — зеленое травянистое растение с колючими листьями, по форме похожими на медвежьи лапы. Согласно древнегреческим верованиям, акант растет на могилах героев.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
563
4 	Иные держат путь в Элизиум блаженный | И там на златооках спят. — Элизиумом, или Элизием, в античной мифологии именовалась часть загробного мира, где обитали герои. Согласно «Одиссее», в Элизиуме человека
<...> легчайшая жизнь ожидает.
Нет ни дождя там, ни снега, ни бурь не бывает жестоких.
Вечно там Океан бодрящим дыханьем Зефира
Веет с дующим свистом, чтоб людям прохладу доставить.
IV.565—568.
Пер. В.В. Вересаева
Растение, о котором поют одурманенные Лотосом мореходы, в оригинале именуется «asphodels». Название это может быть переведено как «нарциссы» или предложенные К.Д. Бальмонтом «златооки», однако здесь, вероятнее всего, речь идет именно об асфоделях — роде цветов, произраставших, согласно мифологии, в царстве умерших и считавшихся в Древней Греции символами забвения. Впрочем, если следовать данной трактовке, то необходимо отметить, что Теннисон допускает неточность: асфодели росли не в блаженном Элизиуме, но в той части царства Аида, где блуждали тени людей, не совершивших при жизни больших злодеяний, но и не настолько доблестных и праведных, чтобы попасть в Элизиум. Именно в лугах асфоделей спустившийся в Аид Одиссей встречает Ахилла, Патрокла и некоторых других ахейских героев, погибших в Троянской войне (см.: Гомер. Одиссея. XXTV.13-18).
УЛИСС
ULYSSES
Написано 20 октября 1833 года, вскоре после смерти Артура Хэллама. Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1842. Vol. П. Р. 88—91. Об источниках стихотворения см. с. 450 наст. изд.
1 	...дождливые Гиады. — Гиады — группа звезд в созвездии Тельца, появление которых на небосводе ассоциировалось с началом сезона дождей. Как отмечал сам Теннисон, образ «дождливых Гиад» («rainy Hyades») он заимствовал из «Энеиды» Вергилия; там эти звезды упомянуты в эпизоде карфагенского пира Дидоны, на котором кифаред Иопад поет «о блужданьях луны, о трудных подвигах солнца, | Люди откуда взялись и животные, дождь


564
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
и светла, | Влажных созвездье Гиад, Арюур и двойные Трионы» (1.742—744. Пер. СИ. Ошерова\ курсив наш. —А.Г.).
2 	...доплывем I До Островов Блаженных и увидим \ Великого Ахилла... — Ахилл — древнегреческий герой-воин, сражавшийся вместе с Улиссом у стен Трои и там же погибший. Согласно греческой мифологии, умершие уходили в подземный мир, царство Аида, где вели жалкий, полудремотный образ жизни. Только великие герои могли попасть на Острова Блаженных (Элизиум), пребывание на которых было несравненно приятней. В «Одиссее» Гомера к моменту возвращения на Итаку главный герой уже встречался с тенью Ахилла в загробном мире (см.: XI.467; XXIV. 13—18; ср. также примеч. 4 к стихотворению «Вкушающие Лотос»).
ТИФОН
TYPHONUS
Написано в 1833 году. Впервые опубл. с многочисленными изменениями в изд.: Comhill Magazine. I860. Vol. 1. P. 175—176.
Об источниках стихотворения см. с. 453 наст. изд. Теннисон написал его как своеобразное дополнение к «Улиссу».
1 ...рассветная звезда... — Как пояснял поэт, речь идет о Венере*. Ср. примеч. 115 к «In Memoriam».
2 Как Аполлона радостная песнь \ В тот день, когда воздвиглись башни Трои. — Согласно мифу, бога Аполлон и Посейдон возвели стены Трои при помощи музыки (см., напр.: Гесиод. Каталог женщин. 86).
У МОРЯ
«BREAK, BREAK, BREAK...»
Написано в 1833 году, вскоре после смерти А.-Г. Хэллама. Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1842. Vol. П. Р. 229.
См.: The Works of Tennyson, With Notes by the Author. P. 900.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
565
СИМЕОН СТОЛПНИК ST. SIMEON STYUTES
Написано в ноябре 1833 года. Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1842. Vol. П. Р. 53—63.
Симеон Столпник (388-460) — палестинский монах, проведший последние тридцать семь лет жизни в непрестанной молитве на высоком столпе (колонне), с которого он не спускался вниз — пищу и питие ему поднимали в специальной корзине. Почитается в лике преподобных в Православной и Католической церквях. Исследователи предполагают, что возможным объектом сатиры в этом стихотворении послужил англиканский священнослужитель Чарлз Симеон (Charles Simeon; 1759—1836), напыщенный и многословный проповедник, которого Теннисон знал по Кембриджскому университету (Симеон преподавал там с 1782 года).
Впоследствии поэт говорил, что на момент сочинения «Симеона Столпника» он мало знал о жившем в Древней Сирии аскете и потому придал произведению «северную окраску»*. В стихотворении ощущается влияние Пролога к рассказу Продавца Индульгенций из «Кентерберийских рассказов» («The Canterbury Tales») Дж. Чосера**.
1 Коростою греха покрытый... — Некоторые комментаторы усматривают в этих словах библейскую реминисценцию: «Поразит тебя Господь злою проказою на коленях и голенях, от которой ты не возможешь исцелиться, от подошвы ноги твоей до самого темени головы твоей» (Втор. 28: 35)***. Ср. также: «Вся голова в язвах, и всё сердце исчахло. От подошвы ноги до темени головы нет у него здорового места: язвы, пятна, гноящиеся раны, неочищенные и необвязанные и не смягченные елеем» (Ис. 1: 5—6).
2 И ризу белую, и пальмы ветвь. — Библейская аллюзия: «После сего взглянул я, и вот, великое множество людей, которого никто не может перечесть, из всех племен и колен, и народов, и языков, стояло пред престолом и пред Агнцем в белых одеждах и с пальмовыми ветвями в руках своих» (Откр. 7: 9). Аналогичные образы Теннисон уже обыгрывал ранее, в стихотворении «Тимбукту» (см. об этом с. 438 наст. изд.).
* См.: Tennyson Н. Materials for a Life of А.Т.: In 3 vol. [s. n.], 1894. Vol. Ш. P. 324.
** См.: Чосер Дж. Кентерберийские рассказы / Изд. подгот. А.Н. Горбунов, В.С. Макаров. М.: Наука, 2014. С. 329—342. (Литературные памятники).
*** См.: Tennyson: A Selected Edition. P. 126.


566
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
3 Коль не спасешь женя ты, Иисус, | То кто спасется? — Отсылка к Евангелию от Матфея: «Иисус же сказал ученикам Своим: истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное; и еще говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие. Услышавши это, ученики Его весьма изумились и сказали: так кто же может спастись?» (Мф. 19: 23—25).
4 ...когда я жги | В скиту, что на другом конце долины ~ тогда уж все \ Меж братьями дивились. — Ср. описание данного эпизода в житии св. Симеона Столпника, записанном во второй половине V в. его учеником, монахом Антонием.
Однажды подошел он к колодцу напиться воды, взял веревку от ковша, которым черпали воду, обмотал ею всего себя от чресел до шеи и, придя к братьям, сказал им: «Вышел я воды попить и не нашел веревки от ковша». <...> Тело же его, оттого что связано было колючей веревкой, загноилось, ибо рассекла она плоть его до костей. И так она врезалась в него, что едва ее было видно. <...> И обратился [настоятель] к Симеону: «<...> скажи мне, сыне, откуда исходит это зловоние?» Но святой Симеон стоял, не говоря ни слова. Тогда настоятель, рассердившись, повелел ему разоблачиться, и увидели <...> все веревку, обвитую вокруг тела. И воскликнул настоятель громким голосом: «Откуда явился к нам сей человек, пожелавший разрушить правила монастырские? Прошу тебя — уходи и продолжай делать то, что хочешь».
Житие святого Симеона Столпника, написанное Антонием,
его учеником. 3
5 Три года, чтоб душа к Тебе стремилась ~ Касавшихся меня, чтоб исцелиться. — Ср.: «После этого срока он тайно удалился из монастыря <...> и, уйдя недалеко от него, устроил себе из твердого камня укрытие, где провел три года, и приходили к нему с мольбами многие люди» (Житие святого Симеона Столпника, написанное Антонием, его учеником. 5).
6 Помилуй и покрой мои грехи. — Библейская аллюзия: «Ты умилосердился в земле твоей, возвратил плен Иакова; простил беззаконие народа Твоего, покрыл все грехи его» (Пс. 84: 3).
7 Три года на столпе шести локтей ~ В сих дважды двадцати локтях над миром. — Ср. описание этого подвига в «Житии святого Симеона Столпника...» (монах Антоний приводит немного другие цифры):
Потом соорудил он столп в четыре локтя и простоял там четыре года. Слава же о нем ширилась по всем уголкам земли, и построили для него столп высотой в двенадцать локтей, и стоял он на нем двенадцать лет. Снова постро-


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
567
или ему столп — уже в двадцать локтей, и на нем простоял он двенадцать
лет. Тогда собрались все жители того места и воздвигли подле самого столпа
две базилики и столп в тридцать локтей, и стал он творить чудеса.
5
8 И сытая скотина дремлет в хлеве... — Аллюзия на слова Христа, обращенные к книжнику: «И говорит ему Иисус: лисицы имеют норы и птицы небесные — гнезда; а Сью Человеческий не имеет, где приклонить главу» (Мф 8: 20). Таким образом, лирический герой Теннисона фактически отождествляет себя с Иисусом Христом.
9 С Тобой борюсь, доколе не умру я. — Отсылка к библейской Книге Бытия, описывающей борьбу Иакова с Богом: «И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари; и, увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с Ним» (Быт. 32: 24-25). Ср. далее: «И сказал: отныне имя тебе будет не Иаков, но Израиль, ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь» (Быт. 32: 28).
10 Помилуй же и смой с меня мой грех\ 11 Господь, Тебе известно, кто я есмь: I В грехе зачатый и рожденный грешник. — Вероятно, аллюзия на пятидесятый псалом Давида: «Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня <...> Тебе, Тебе единому согрешил я и лукавое пред очами Твоими сделал, так что Ты праведен в приговоре Твоем и чист в суде Твоем. Вот, я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя» (Пс. 50: 4-7).
11 ...Но почему I Во мне мой Бог свершает жатву? — Возможно, реминисценция из ветхозаветной Книги Левит: «<...> когда придете в землю, которую Я даю вам, и будете жать на ней жатву, то принесите первый сноп жатвы вашей к священнику; он вознесет этот сноп пред Господом, чтобы вам приобрести благоволение <...>» (Лев. 23: 10—11).
12 Асмодей (Ашмедай; ивр. — «искуситель») — в иудаисгских леген¬
дах демоническое существо, злой сластолюбивый дух. Упоминается в библейской Книге Товита (см.: Тов. 3: 8).
13 Аваддон (Абаддон; ивр. ЮТ1] — «истребление») — демон разрушения и смерти в иудеохристианской теологии. В Откровении Иоанна Богослова описан как «ангел бездны», ведущий за собой полчища саранчи (см.: Откр. 9: и).
14 ...слышу я шаги \ У двери жизни сей... — Возможно, реминисценция из Книги Откровения Иоанна Богослова: «Се, стою у двери и стучу: если кто


568
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною» (Опер. 3: 20).
15 ...вот он, мой венец\ — Библейская аллюзия: «Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни» (Опер. 2: 10).
16 Боже\ I Людей безумных не остави. — Реминисценция из книги Псалмов Давидовых: «<...> враг поносит Господа, и люди безумные хулят имя Твое» (Пс. 73: 18).
ПРОЛОГ
К «СМЕРТИ АРТУРА»
ЕРЮ
Стихотворение «Смерть Артура», а также «Пролог» и «Эпилог» к нему образуют единый корпус. Срединная (основная) его часть, посвященая собственно кончине легендарного короля, была написана в 1833—1834 годах, а «Пролог» и «Эпилог» добавлены позже, в 1837—1838-м.
Друг Теннисона, поэт Эдвард Фицджеральд (Edward FitzGerald; 1809— 1883), вспоминал, что «Пролог» и «Эпилог» были сочинены, чтобы оправдать «гомеровское слабое эхо и обращение к материалу сказочных древних преданий»*  *. Теннисон, очевидно, уже 1830-е годы начал думать о создании эпопеи, посвященной Королю и его рыцарям. Впоследствии «Смерть Артура» (без «Пролога» и «Эпилога») в несколько переработанном виде вошла в «Королевские идиллии» под названием «Уход Артура» («The Passing of Arthur»).
Главным источником сюжета послужил роман Т. Мэлори «Смерть Артура» (в частности, главы 5 и б книги XXI)**. Теннисон опирался также на труд английского богослова Дж.-С. Фабера (1773—1854) «Происхождение языческого идолопоклонства» («Origin of Pagan Idolatry»; 1816), откуда позаимствован зимний пейзаж (у Мэлори Артур умирает летом) и некоторые образы.
«Пролог» впервые опубл. в изд.: Tennyson 1842. Vol. П. Р. 1—3.
1 	То геологию бранил в сердцах... — Намек на интересовавшие поэта теории в области геологии и книгу Ч. Лайелла. Подробнее см. с. 466-467 наст. изд. См. также примеч. 5 к «In Memoriam».
* Цит. по: Tennyson: A Selected Edition. P. 150.
* См.: Мэлори Т. Смерть Артура. С. 752—755.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
569
2 ...Он сжег свою поэму: \ Король Артур в двенадцати частях». — Столько же частей будут включать «Королевские идиллии» Теннисона.
3 «Но я одну из песен, — молвил Фрэнк, — | Успел спасти из пламени. — В оригинале персонаж говорит о конкретной, одиннадцатой («eleventh») — то есть предпоследней, — песни поэмы. «Уход Артура», однако, впоследствии станет двенадцатой, заключительной, песнью «Королевских идиллий».
4 ...растягивая «о» и «а»... — Именно так декламировал свои стихи Тенни- сон, который до конца жизни сохранил линкольнширский акцент.
СМЕРТЬ АРТУРА MORTE D’ARTHUR
Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1842. Vol. П. Р. 4—16.
1 Лионесс — место последней битвы короля Артура, расположенное, согласно легенде, где-то между Корнуоллом и группой островов на юго-западе Англии.
2 Хоть Мерлин клялся, что я возвращусь \ И стану править вновь... — Намек на легенду о том, что король Артур должен некогда вернуться и возродить свое королевство. Ср. также у Мэлори: «Однако многие люди во всех краях земли Английской полагают, что король Артур не умер, но был по воле Господа нашего Иисуса перенесен отсюда в другие места; и говорят, что он еще вернется и завоюет Святой Крест»*.
3 Как в летний полдень некая рука, | Покрытая парчой венецианской, | Таинственно-волшебная, явилась \ Из глубины озерной, этот меч \ Держа... — Ср. примеч. 29 к «Святому Граалю».
4 Три королевы в золотых коронах... — В отличие от Мэлори**, Теннисон не приводит имен этих королев. Комментируя данное место, поэт отмечал: «Некоторые говорят, что эти три королевы — Вера, Надежда и Любовь <...> Они—три благороднейшие дамы. Они также три Грации и много больше»***.
5 Авалон — в кельтской мифологии остров Блаженных Душ, где, согласно легендам, король Артур пребывает и по сей день.
* Там же. С. 755.
** Ср.: «<...> на корабле, его увезшем, были три королевы: одна была сестра короля Артура королева Фея Моргана, другая — королева Северного Уэльса, а третья — королева Опустошенных Земель» (Там же).
*** Цит. по: Tennyson: A Selected Edition. P. 160.


570
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
ЭПИЛОГ
К «СМЕРТИ АРТУРА»
EPILOGUE
Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1842. Vol. П. Р. 16—18.
СЭРГАЛАХАД
SIR GALAHAD
Написано в 1834 году. Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1842. Vol. П. Р. 174— 178.
О сэре Галахаде и Святом Граале см. примеч. 10 и 34 к «Святому Граалю».
ЛОКСЛИ-ХОЛЛ
LOCKSLEY HALL
Написано в 1838 году. Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1842. Vol. П. Р. 92—
111.
Теннисон говорил об этом произведении:
Локсли-холл — воображаемое место, и герой — тоже воображаемый. <...> Мистер Хэллам (отец Артура. — А.Г) сказал мне, что англичане любят стихи, написанные трохеем, и потому я написал «Локсли-холл» именно этим метром*.
Биографы поэта считают, что Теннисон отобразил здесь историю своей неудачной любви к Розе Бэринг (Rosa Baring; 1813—1898), дочери богатого землевладельца, поместье которого находилось в двух милях от Сомерсби. Родители девушки настояли на разрыве их отношений, посчитав, что испытывающий материальные затруднения поэт — не лучшая кандидатура на роль жениха их дочери. В 1838 году Роза Бэринг вышла замуж за другого человека**.
Цит. по: The Works of Tennyson, With Notes by the Author. P. 916. Cm.: Tennyson: A Selected Edition. P. 181.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
571
1 Вы ступайте... — Не совсем ясно, кому адресованы эти слова. В оригинале использовано слово «comrades» — «товарищи», которое, по мнению комментаторов, указывает на то, что герой вступил в армию и обращается к своим братьям по оружию*.
2 Орион — созвездие в области небесного экватора. Названо в честь охотника Ориона, сына Посейдона, который во время преследования сестер Плеяд был укушен чудовищным скорпионом, подосланным Геей. После смерти Орион, Плеяды, а также скорпион были превращены богами в созвездия.
3 Плеяды — звездное скопление в созвездии Тельца. Ср. также примеч. 2.
4 ...верно говорил поэт: \ «Вспоминать былое счастье в скорби — горше муки нет». — Отсылка к строкам из «Божественной комедии» Данте: «Тот страждет высшей мукой, | Кто радостные помнит времена | В несчастий <...>» (Ад. V.121—123. Пер. МЛ. Лозинского).
5 Век расшатан... — Цитата из «Гамлета» Шекспира: «Век расшатался, и скверней всего, | Что я рожден восстановить его» (Акт I, сц. 5. Пер. М.Л. Лозинского).
6 Там, под саблями сипаев... — Сипаи — наемные солдаты в колониальной Индии, набиравшиеся из среды местного населения. В оригинале: «Where in wild Mahratta-batÜe <...>» — «Где в жестокой битве с Махратгой <...>». Мах- ратта — одно из индийских племен, с которым англичане вели войну с 1799 по 1818 г.
7 Как луна стояла в небе, глядя на Аиалон\ — Библейская аллюзия на слова из Книги Иисуса Навина: «<...> и сказал пред Израильтянами: стой, солнце, над Гаваоном и луна — над долиною Аиалонскою! И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим» (Нав. 19: 12—13).
8 Катай (Cathay) — архаическое название Китая, производное от имени династии Кидани [англ. Khi tan), правившей в 907—1125 гг. В западный обиход вошло благодаря Марко Поло и европейским купцам и бытовало в устной и письменной речи вплоть до XIX в.
РУЧЕЙ
(Прощание)
A FAREWELL
Написано в конце 1836 — начале 1837 года. Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1842. Vol. П. Р. 209-210.
См.: Ibid. Р. 183.


572
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
ПЕСНЯ ПОЭТА
THE POET’S SONG
Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1842. Vol. П. Р. 230—231.
«КРУТИСЬ К ВОСТОКУ, ШАР ЗЕМНОЙ!..»
«MOVE EASTWARD, HAPPY EARTH»
Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1842. Vol. П. Р. 228.
Стихотворение написано в форме эпиталамы, однако не вполне ясно, к какому событию она приурочена. Комментаторы считают, что поэт, возможно, написал ее для свадьбы брата Чарлза в 1836 году* (которой также посвящен Эпилог поэмы «In Memoriam») или же по поводу собственного обручения с Эмили Селлвуд в 1838 году**.
СКАКАЛОЧКА
THE SKIPPING-ROPE
Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1842. Vol. П. Р. 227.
ЛЕДИ КЛАРА ВЕР-ДЕ-ВЕР LADY CLARA VERE DE VERE
Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1842. Vol. I. P. 155—158.
ЛЕДИ КЛЕР LADY CLARE
Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1842. Vol. П. Р. 195—200.
Данное произведение Теннисон стилизовал в духе романтических баллад поэтов Озерной школы.
* См.: Tennyson: A Selected Edition. P. 179.
** См.: Tennyson Ch. Alfred Tennyson. L.: Macmillan, 1949. P. 177.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
573
ЧЕРНЫЙ ДРОЗД
THE BLACKBIRD
Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1842. Vol. I. P. 208—209. 1 «Джонатан» — здесь: сорт яблони.
ГОДИВА
GODIVA
Написано в 1840 году. Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1842. Vol. П. P. 112— 115.
Предание о леди Годиве, жене графа Леофрика, бывшего властителем города Ковентри (графство Уэст-Мидлендс на западе Англии), восходит ко времени правления короля Эдуарда Исповедника (1042—1066 гг.). Согласно этой легенде, Годива проехала обнаженной по улицам Ковентри, чтобы ее муж снизил непомерно высокие налоги, которыми он обложил своих подданных. Летописи не подтверждают истинности данных событий, однако само предание прочно укоренилось в народной памяти. Начиная с 1678 года в Ковентри ежегодно проводится фестиваль в память о леди Годиве.
1 ...жесткое, как длань Исава... — Исав — библейский персонаж, сын Исаака и Ревекки, старший брат Иакова. Согласно Книге Бытия, от рождения Исав был космат (см.: Быт. 25: 25); впоследствии младший брат, воспользовавшись этой его особенностью, обманом получил отцово благословение, облекшись, по совету матери, в козлиные шкуры и уверив слепого Иакова в том, что перед ним — Исав:
И сказал Исаак Иакову: подойди, я ощупаю тебя, сын мой, ты ли сын мой Исав, или нет? Иаков подошел к Исааку, отцу своему, и он ощупал его и сказал: голос, голос Иакова; а руки, руки Исавовы. И не узнал его, потому что руки его были, как руки Исава, брата его, косматые <...>.
Быт. 27: 21-23
2 ...как Ева, | Как гений целомудрия. — Согласно Библии, первые люди, Адам и Ева, жили в Раю, где они «были оба наги <...> и не стыдились» (Быт. 2: 25).
3 ...Был некто, | Чья низость в этот день дала начало \ Пословице... — Речь


574
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
идет о персонаже, известном как «Подглядывающий Том» («Peeping Тош»). История про Тома зародилась в 1586 г. благодаря картине Адама ван Ноор- та (1562—1641), на заднем плане которой художник изобразил городские дома и в окне одного из них — смотрящего на жену Леофрика. Впоследствии, когда полотно было представлено публике, мужа леди Годивы приняли за безвестного горожанина, нарушившего завет и дерзнувшего взглянуть на обнаженную всадницу. С тех пор имя Тома неразрывно связывается с легендой о леди Годиве (к примеру, этот персонаж является неизменным участником ежегодного фестиваля в Ковентри), а также вошло в поговорку: сейчас в Англии так иносказательно называют вуайеристов.
***
ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ «ЖИЗНИ И ПИСЕМ»
ТО — AFTER READING A «LIFE & LETTERS»
Впервые опубл. в изд.: The Examiner. 24 March 1849. P. 180.
Данное стихотворение явилось откликом на публикацию книги Ричарда Монктона Милна, 1-го барона Хоутона (1809—1885), «Письма и литературное наследие Китса» («Life and Letters of Keats»; 1848).
ОРЕЛ
Отрывок
THE EAGLE
A FRAGMENT
Написано в 1846 году. Впервые опубл. в изд.: Tennyson A. Poems. 7th ed. L.: Edward Moxon, 1851. P. 258.
АТАКА ЛЕГКОЙ КАВАЛЕРИИ
THE CHARGE OF THE LIGHT BRIGADE
Написано 2 декабря 1854 года. Впервые опубл. в изд.: The Examiner. 9 December 1854. P. 780, с подписью «А.Т.».
Поводом для сочинения этих строк послужила статья в газете «Таймс» от 2 декабря 1854 года, где сообщалось о событиях Крымской войны, а именно о гибели 25 октября 1854 года под Балаклавой (в окрестностях Се¬


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
575
вастополя) английской кавалерийской бригады, состоявшей из семисот человек.
Как сообщают источники, причиной трагедии стал неверно понятый приказ. В 10:45 командующий бригадой Джордж Чарлз Бингэм, 3-й граф Лукан (George Charles Bingham, 3rd Earl of Lucan; 1800—1880), получил следующее распоряжение:
Лорд Реглан* желает, чтобы кавалерия быстро наступала и предотвратила
увоз противником [наших] пушек. Конная артиллерия [вас] поддержит.
Французская кавалерия у вас на левом фланге. Немедленно**.
Приказ был составлен бригадным генералом Ричардом Эйри (Richard Airey; 1803—1881) и привезен капитаном Льюисом Эдвардом Ноланом (Lewis Edward Nolan; 1818—1854), у которого могли иметься дополнительные устные инструкции, но он был убит во время атаки, и потому осталось неизвестным, обладал ли он этими сведениями или нет. Как бы то ни было, Лукан безоговорочно подчинился приказу и повел кавалерию на казачий редут.
Естественно, атака оказалась самоубийственной. Нелепость приказа и безоглядная храбрость исполнителей позволили маршалу Пьеру Боске сказать: «Это великолепно, но так не воюют» («C’est magnifique, mais ce n’est pas la guerre»), a русские командиры поначалу даже решили, что британские кавалеристы были пьяны.
Говоря о причинах произошедшего, военный корреспондент писал: «Кто-то совершил досадную ошибку» («someone had blundered»). Именно эта фраза подсказала поэту метр стихотворения;*** в целях благозвучия он также заменил число 700, приведенное в газете, на 600*  * * 4*. Теннисон отмечал, что из всей бригады в живых осталось лишь 195 человек5*, однако на самом деле погибло намного меньше: 118 человек и 362 лошади6*.
* Имеется в виду лорд Фицрой Джеймс Генри Сомерсет, 1-й барон Реглан (Fitz- roy James Henry Somerset, Ist Baron Raglan; 1788—1855), генерал армии, командовавший английскими войсками в период Крымской войны.
** Циг. по: Brighton Т. Hell Riders: The Truth About the Charge of the light Brigade. N. Y.: Henry Holt & C°, 2004. P. 103.
*** Cm.: Tennyson H. Alfred Lord Tennyson: A Memoir by His Son. Vol. I. P. 109.
4* Cm.: Tennyson: A Selected Edition. P. 510.
5* Cm.: The Letters of Alfred Lord Tennyson/Ed. C.Y. Lang, E.F. Shannon: In 2 vol. Cambridge (MA): Harvard University Press: Belknap Press, 1987. Vol. 2. P. 101.
б* Согласно другой версии, ПО человек были убиты, 196 ранены, а 57 захвачены в плен.


57 6
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
СТРОКИ
LINES
Написано предположительно в 1833 году. При жизни поэта не печаталось. Впервые опубл. в изд.: Tennyson Н. Alfred Lord Tennyson: A Memoir by His Son. Vol. I. P. 161.
1 Илион — одно из имен древней Трои.
В ДОЛИНЕ КОТЕРЕЦ
IN THE VALLEY OF CAUTERETZ
Написано 6—8 сентября 1861 года, во время повторного визита Теннисона в долину Котерец (Пиренеи), где они с Артуром Хэлламом побывали в 1830 году. Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1864. Р. 169.
1 С ним тридцать и два года я был тому назад. — Речь об Артуре Хэлламе (подробней см. преамбулу). Сочиняя стихотворение, Теннисон неверно указал дату их первой поездки в долину и впоследствии очень этим терзался, неоднократно изъявляя желание отредактировать текст. Однако, как отмечал сын поэта X. Теннисон, публике эти строки полюбились именно в изначальном виде, да и вариант «тридцать и два» («I walked with one I loved two and thirty years ago») в оригинале звучал мелодичней и к тому же позволял избежать тавтологии*.
ЮНГА
THE SAILOR BOY
Впервые опубл. в изд.: Tennyson A. The Sailor Boy. L.: Emily Faithfrdl & C°: Victoria Press, 1861.
* Cm.: Tennyson H. Alfred Lord Tennyson: A Memoir by His Son. Vol. I. P. 475.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
577
МИЛТОН
Алкеева строфа
milton
Alcaics
Написано 16 ноября 1863 года. Впервые опубл. в изд.: The Comhill Magazine. December 1863. P. 707.
Стихотворение написано алкеевой строфой и, по словам автора, было «экспериментом с классическими размерами»*.
ОДИННАДЦАТИСЛОЖНИКИ
HENDECASYLLABLES
Написано осенью 1863 года. Впервые опубл. в изд.: The Comhill Magazine. December 1863. P. 708.
Как и «Милтон», «Одиннадцатисложники» также были экспериментом с классической формой. Однако на этот раз Теннисон обратился к так называемой фаликеевой строке (два анапеста и два ямба), которой пользовались Сапфо и Катулл.
ВЫСШАЯ ФОРМА ПАНТЕИЗМА THE HIGHER PANTHEISM
Написано в декабре 1867 года. Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1869. Р. 201— 203.
Пантеизм — религиозное учение, согласно которому Бог растворен во всей Вселенной, а личного, антропоморфного Бога не существует. Низшая форма пантеизма — это языческий анимизм, обожествляющий различные объекты природы: деревья, камни, реки, моря и т. д. Высшая же форма, согласно Теннисону, усматривает присутствие имманентного Духа во всех проявлениях Бытия.
Цит. по: Ibid. Vol. П. P. 11.


578
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
ПЛАВАНИЕ МАЛДУНА THE VOYAGE OF MAELDUNE
Написано в 1879—1880 годах. Впервые опубл. в изд.: Tennyson A. Ballads and Other Poems. L.: C. Kegan Paul & C°, 1880. P. 140—155.
Сюжет стихотворения заимствован из книги П.-У. Джойса (1827—1914) «Древние кельтские романы»*. Однако большинство деталей Теннисон придумал сам**. Так, в оригинале нет островов Тишины и Двух Башен, а также отсутствуют многие введенные поэтом символы и аллегории (ср. примеч. 2). При этом Теннисон значительно сократил маршрут плавания Малдуна (в версии П.-У. Джойса герой и его спутники посещают также острова Плача, Исполинских Ковачей, Смеха, Одиночества, Кровожадных Четвероногих и т. д.) и несколько изменил архитектонику; к примеру, на остров Плодов Малдун из кельтской легенды прибывал уже ближе к концу путешествия, почти накануне встречи со старым отшельником.
Тема странствий была в целом характерна для ирландских саг.
1 И распевали про Финна-вождя саги седой старины... — Речь идет о Финне Маккуле (в русской традиции известен также как Фингал), легендарном ирландском вожде, мудреце и провидце; истории о подвигах Финна и его соратников легли в основу Фенийского (или Оссиановского) цикла, одного из четырех главных циклов ирландской мифологии.
2 И мы приплыли в недобрый час на Остров Двух Башен; из них | Одна была гладкого каллня, другая — в узорах резных... — Как утверждал Хэллам Теннисон, в этом образе его отец запечатлел противоборство Католической и Протестантской церквей***-
3 ...плавал с Бренданом Святым... — Имеется в виду Брендан Клонферт- ский по прозванию Мореплаватель (484/486—578), ирландский путешественник и монах, причисленный к лику святых. Считается основателем монашества в Ирландии. Наиболее известен своим семилетним плаванием в поисках Земли Обетованной, неоднократно описанном в ирландских легендах и песнях.
* См.: The Voyage of Maildun: An Account of the Adventures of Maildun and His Crew, and of the Wonderful Things They Saw During Their Voyage of Three Years and Seven Months, in their Curragh, on the Western Sea // Old Celtic romances / Trans, from the Gaelic P.W. Joyce. L.: C. Kegan Paul & C°, 1879. P. 112—176.
** Cm.: Tennyson H. Alfred Lord Tennyson: A Memoir by His Son. Vol. П. P. 255.
*** Cm.: The Works of Tennyson, With Notes by the Author. P. 986.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
579
4 	Господь заповедал смертному: “Мне отмщенье, и Аз воздам”. — Ср. слова апостола Павла из Послания к Римлянам: «Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь» (Рим. 12: 19).
ТИРЕСИИ
TIRESIAS
Начато в первой половине 1830-х годов (еще при жизни Артура Хэллама), завершено в 1883 году. Впервые опубл. в изд.: Tennyson А. Tiresias and Other Poems. L.: Macmillan and C°, 1885. P. 5—18.
Согласно древнегреческой легенде, Тиресий, сын пастуха Еверо и нимфы Харикло, был слепым провидцем из Фив. Существует две версии мифа о том, как он удостоился дара пророчества. Согласно первой, Тиресий, увидев двух спаривающихся змей, палкой ударил по голове самку, после чего превратился в женщину. Спустя семь лет он снова увидел двух змей, ударил на сей раз самца — и опять стал мужчиной. Впоследствии Зевс и Гера спросили у него, кто получает большее наслаждение от любви — мужчина или женщина. Тиресий ответил, что удовольствие женщины десятикратно сильнее. За такой ответ Гера ослепила Тиресия, а Зевс наделил его даром предсказания (см.: Аполлодор. Мифологическая библиотека. Ш.6.7; Гесиод. Мелам- подия. Фр. 275—276). По другой версии мифа, Тиресий увидел обнаженную Афину Палладу, за что она лишила его зрения, а после, раскаявшись, даровала способность провидеть будущее (см., напр.: Каллимах. Гимны. 5). В стихотворении поэт обращается ко второму варианту легенды.
Когда Фивам грозила смертельная опасность, правитель Креонт призвал Тиресия и спросил у него, что нужно сделать для спасения города. Тиресий ответил, что в жертву богу войны Аресу следует принести сына Кре- онта, Менекея. Узнав об этом, последний добровольно избрал смерть и покончил с собой, заколов себя перед городскими воротами (см.: Аполлодор. Мифологическая библиотека. Ш.6.7).
В стихотворении Теннисона в роли рассказчика выступает Тиресий, обращающийся с речью к стоящему подле него Менекею.
1 Apec — в древнегреческой мифологии бог жестокой и коварной войны (в отличие от Афины, олицетворявшей войну справедливую).
2 От Кадма, чьим ударом умерщвлен \ Там, у реки, на склоне Киферона |


580
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
Свернувшийся в чудовищные кольца | Гигантский змей, злосчастное отродье \ Воинственного бога... — Согласно мифологии, древнегреческий герой Кадм, сын царя Агенора, был основателем города Фивы, место для возведения которого указала ему корова, полученная Кадмом в дар от дельфийского оракула. Герой хотел принести корову в жертву богине Афине, для чего послал воинов за водой к священному источнику, где их растерзал охранявший источник дракон. Горя отмщением, Кадм зарубил дракона и прогневал тем самым бога Ареса, которому источник был посвящен. Дабы заслужить благосклонность бога войны, Кадм целый год находился у него в услужении (см.: Аполлодор. Мифологическая библиотека. Ш.4.1), однако в версии Тенни- сона Apec, судя по всему, так и не сменил гнев на милость.
Киферон — горный массив в Беотии, неподалеку от Фив.
3 Геликон — гора в Беотии, где, согласно мифам, находились священные родники.
4 Сфинкс — в древнегреческой мифологии чудовище с головой женщины, лапами и телом льва, крыльями орла и хвостом быка. Согласно легенде, Гера послала Сфинкса к Фивам; там он задавал горожанам загадку и убивал тех, кто не был способен ее решить. Эдип разгадал эту загадку, и тогда разъяренный Сфинкс бросился с вершины горы в пропасть (см.: Аполлодор. Мифологическая библиотека. Ш.5.8).
5 «В ночи пылает для богов»... — Здесь начинается своеобразный эпилог стихотворения. Поэт посвятил его памяти своего близкого друга Эдварда Фицджеральда, прославившегося переводом «Рубайята» Омара Хайяма. Теннисон изначально хотел посвятить данное стихотворение Фицджеральду, но не успел сделать этого при его жизни.
FRATER AVE ATQUE VALE
Написано в июне 1880 года. Впервые опубл. в изд.: The Nineteenth Century. March 1883. No БХХШ. [n. p.]
Стихотворение посвящено памяти брата поэта Чарлза, умершего в 1879 году. Латинское название заимствовано у Катулла и означает: «Брат, здравствуй и прощай» (см. также примеч. 71 к «In Memoriam»). Это произведение поэт сочинил во время путешествия по Италии: там он посетил Сирмий (правильнее — Сирмионе, лат. Sirmione), мыс у южного побережья озера Гарда, где в древности находился дом Катулла [um. Grotto di Catullo)*.
См.: Tennyson H. Alfred Lord Tennyson: A Memoir by His Son. Vol. П. P. 247.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
581
Красоту мыса Сирмионе сам Катулл воспевал в стихотворении 31:
Всех полуостровов и островов в царстве Нептуновом, в озерных и морских водах Жемчужина, мой Сирмион! О, как рад я,
Как счастлив, что я здесь, что вновь тебя вижу!
1—4. Пер. С.В. Шервинского
1 Дезенцано — город на южном берегу озера Гарда, неподалеку от мыса Сирмия.
ВЕРГИЛИЮ
ТО VIRGIL
Написано в 1882 году. Впервые опубл. в изд.: The Nineteenth Century. September 1882. № LXVn. [n. p.]
Данное стихотворение явилось откликом на просьбу Академии Вергилия в Мантуе (Academia Nazionale Virgiliana) сочинить несколько строк к 1900-й годовщине смерти поэта.
1 Гибель Трои, славу Рима, | Храм в огне, Дидону на костре. — Имеются в виду события, описанные в «Энеиде» Вергилия; см., соответственно, кн. П (о гибели Трои) и IV (о самоубийстве Дидоны). Упоминание о «славе Рима» здесь, вероятно, является намеком на встречу Энея с Анхизом, который рассказывает сыну о будущем возвышении этого города (см.: VI.780 сл.)
2 Гесиод — древнегреческий поэт УШ—УП вв. до н. э., автор поэмы «Труды и дни» (в оригинале она упомянута непосредственно, а Гесиод обозначен косвенно, как ее автор: «<...> more than he that sang the Works and Days» — букв.: «<...> более чем тот, кто воспевал Труды и Дни»).
3 Титир — поэт-пастух, славившийся игрой на свирели, персонаж первой эклоги «Буколик» Вергилия; ср. ее первые строки в пер. С.В. Шервинского: «Титир, ты, лежа в тени широковетвистого бука, | Новый пастуший напев сочиняешь на тонкой свирели».
4 Потешаясь над Сатиром, | Певшим про царицу и быка. — Речь идет о Силене, поэте-сатире из шестой эклоги Вергилия. Под царицей, вероятней всего, имеется в виду Пасифая, супруга критского царя Миноса, вступившая в соитие с быком и зачавшая от него Минотавра. Фигурирует она и в шестой эклоге:


582
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
Пел, как жилось хорошо — если б не было стад! — Пасифае,
Как ее страсть облегчил, полюбив ее, бык белоснежный.
Женщина бедная! Ах! Каким ты безумьем объята!
Дочери Прета и те по-коровьи в поле мычали...
45—48. Пер. С.В. Шервинского
В оригинале, однако, царица не упомянута, о Силене же сказано лишь, что это — «поэт-сатир, которого смеющиеся дети оплетают цветами» («<...> poet- satyr, I Whom the laughing shepherd bound with flowers»). Теннисон обыгрывает здесь другие строки той же эклоги:
Тихо подкравшись (старик их обманывал часто обоих,
Петь им суля), на него плетениц накинули путы.
<...>
Он же, их шутке смеясь: «Что меня оплетаете? — молвит. —
Дети, пустите меня! Сумели — так с вас и довольно».
18—19, 23—24. Пер. С.В. Шервинского
5 Поллиону — век блаженный \ Ты сулил... — Поллион — один из покровителей Вергилия, к которому поэт обращается в четвертой эклоге: «При консулате твоем тот век благодатный настанет, | О Поллион! — и пойдут чередою великие годы» (11—12. Пер. С.В. Шервинского).
6 Золотая ветвь в загробной \ Сутолоке канувших племен. — Намек на золотую ветвь, используя которую, Эней проник в царство Плутона (см.: Энеида. VI. 137 сл.).
7 И теперь, когда свободны \ Римляне... — Речь идет об освобождении Италии из-под власти Австрии в 1870 г.
8 Мантуанец — житель Мантуи (родной город Вергилия).
ТАМ - ДАЛЕКО - ВДАЛИ
FAR-FAR-AWAY
Написано в 1888 году. Впервые опубл. в изд.: Tennyson A. Demeter and Other Poems. L.; N. Y.: Macmillan & C°, 1889 (далее: Tennyson 1889). P. 161—162.
Теннисон вспоминал, что слова «там — далеко — вдали» он слышал еще в детстве, и с тех пор «они всегда удивительно очаровывали» его*.
Цит. по: Tennyson: A Selected Edition. P. 657.


Дополнения. IV. Стихотворения А. Теннисона разных лет
583
МЕРЛИН И ЛУЧ MERLIN AND THE GLEAM
Написано в августе 1889 года. Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1889. Р. 132— 149.
Стихотворение представляет собой нечто вроде творческой автобиографии. Мерлин здесь — воплощение самого поэта. Теннисон вспоминал: «Из рассказа о Мерлине и Нимуэ* я узнал, что “Нимуэ” означает “Луч”. В моем же стихотворении Луч воплощает собой высшее поэтическое воображение»**.
1 Могуч был Колдун ~ Меня обучивший | Своему колдовству\ — Несколько загадочный образ. Пытаясь расшифровать его, комментаторы ряд поэтов, которые могли бы выступить прототипами учителя-Колдуна (среди них — Шекспир, Милтон, Вордсворт и Байрон). Возможно также, что Колдун — это Артур Хэллам***.
2 Однажды, под карканье \ Ворона злого... — Как полагает большинство комментаторов, ворон здесь — воплощение критика. Теннисон болезненно реагировал на любые замечания по поводу своих стихов (см. с. 442 наст, изд.).
3 Привел меня Луч \ В град и замок Артура... — Очевидный намек на цикл «Королевские идиллии», который Теннисон сочинял с 1833 г. по середину 1880-х. Подробнее см. с. 486-490 наст. изд.
4 И добрый Артур исчез, | Государь мой любимый... — Намек на события заключительной идиллии цикла — «Уход Артура» — а также, возможно, на смерть Артура Хэллама.
БЕЗЗВУЧНЫЕ ГОЛОСА SILENT VOICES
Впервые опубл. в изд.: Tennyson A. The Death of Œnone, Akbar’s Dream, and Other Poems. N. Y.: Macmillan & C°, 1889. P. 109.
* Нимуэ [англ. Nimueh) — одно из имен Владычицы озера, которая, согласно легендам Артуровского цикла, выучилась магии у Мерлина, а затем при помощи полученных знаний погубила его.
** Tennyson Н. Alfred Lord Tennyson: A Memoir by His Son. Vol. П. P. 366. Cm. также сноску ** на с. 543 насг. изд.
*** См.: Tennyson A. The Major Works. P. 614.


584
Приложения. ПРИМЕЧАНИЯ
ЗА ВОЛНОЛОМ CROSSING THE BAR
Написано в октябре 1889 года. Впервые опубл. в изд.: Tennyson 1889. Р. 174— 175.
Данное произведение Теннисон создал во время плавания на пароме, пересекавшем пролив Солент (между Англией и островом Уайт). Замысел родился в апреле—мае 1889 года (поэт тогда только оправился после тяжелой болезни, и сиделка посоветовала ему написать благодарственный гимн*), однако сам текст, по воспоминаниям Теннисона, «пришел [к нему] моментально»; поэт стал записывать, «и уже черед двадцать минут стихотворение было готово»**.
Согласно завещанию Теннисона, данное произведение венчает все собрания его сочинений.
1 Лоцман. — См. сноску 80 на с. 493 наст. изд.
См.: Tennyson J. The Times. 5 November 1936. [n. p.] Цит. no: The Nineteenth Century. 1925. No 97. P. 195.


ОСНОВНЫЕ
ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
1809
Появляется на свет в поселке Сомерсби (Линкольншир), в семье приходского священника Джорджа Клейстона Теннисона и его супруги Элизабет Тенни- сон (урожд. Фитч).
1816
Поступает в начальную школу в Луге.
1820
Покидает школу, чтобы учиться дома под руководством отца.
1824
Здоровье отца резко ухудшается.
1826
Публикация сборника «Стихотворения двух братьев» (на титульном листе — 1827 год).
1827
Поступает в Тринити-колледж Кембриджского университета.
1829
Знакомится с Артуром Генри Хэлламом, вступает в кружок «Апостолы». Гостит в доме Хэлламов на Уим- пол-стрит в Лондоне. Стихотворение А. Теннисона «Тимбукту» завоевывает золотую медаль на университетском поэтическом конкурсе.
1830
Публикация сборника «Стихотворения, главным образом лирические».
1831
После смерти отца оставляет Кембридж и возвращается домой в Сомерсби.


586
Приложения
1832
Путешествует по Европе с Артуром Хэлламом. Влюбляется в Розу Бэринг (отношения почти сразу же прекращаются из-за возражений ее семьи).
декабрь
1833
15 сентября 1836
Публикация сборника «Стихотворения».
Артур Хэллам неожиданно умирает в Вене. Влюбляется в Эмили Селлвуд.
1840
Помолвка между поэтом и Эмили расторгнута (скорее всего, по финансовым соображениям).
1842
Публикация сборника «Стихотворения» (в 2 т.).
1845
Получает гражданскую пенсию.
1847
Публикация поэмы «Принцесса».
1850 май июнь ноябрь
1851
Публикация поэмы «In Memoriam».
Женится на Эмили Селлвуд.
Занимает пост поэта-лауреата.
Вместе с Эмили Селлвуд переезжает в имение Чей- пел-хаус.
1852
7 7 августа
1853
Рождение первого сына, Хэллама.
Поселяется в имении Фаррингфорд на острове Уайт.
1854
16 марта
1855
Рождение второго сына, Лайонела.
Публикация сборника «Мод и другие стихотворения».
1859
Издает первые четыре произведения из цикла «Королевские идиллии».
1864
Публикация поэмы «Энох Арден».
1865
Смерть матери.
1869
Издает еще четыре идиллии (в том числе «Святой Грааль»). Приобретает имение Алдуорт в графстве Беркшир — будущую летнюю резиденцию своей семьи.


ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА А. ТЕННИСОНА
587
1872
1875
1879
1880
1883
1884
1885
1886 1889
1873 Публикует «Собрание сочинений», куда входят все
«Королевские идиллии», кроме «Балина и Балана» (Теннисон напишет ее в 1874 году).
Публикация пьесы в стихах «Королева Мария».
Смерть старшего брата, Фредерика Теннисона.
Публикация сборника «Баллады и другие стихотворения».
Получает титул баронета.
Занимает место в Палате лордов
Публикация сборника «Тиресий и другие стихотворения».
Смерть младшего сына, Лайонела.
Публикация сборника «Деметра и другие стихотворения».
1892
6 октября
Умирает от гриппа в своем имении Алдуорт.


СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ
Ил. на с. 5 Ил. 7
Ил. 2
Ил.З Ил. 4 Ил. 5 Ил. 6
Фронтиспис. Альфред Теннисон. Фотография. Ателье Элиота и Фрая (Лондон). Ок. 1860. Частная коллекция.
Альфред Теннисон в возрасте 15 лет. Худ. не установлен. 1824 г. Публ. по изд.: Martin R.B. Tennyson: The Unquiet Heart. L.: Faber & Faber; Oxford: Clarendon Press, 1983. P. 21.
Джордж Клейтон Теннисон, отец поэта. Худ. Дж. Харрисон (?) (John Harrison; до 1801 — ок. 1852). Нач. XIX в. Публ. по изд.: Batchelor J. Tennyson: То Strive, То Seek, То Find. L.: Vintage Books, 2012. П. 1.
Элизабет Теннисон (уродж. Фитч), мать поэта. Худ. не установлен. Нач. XIX в. Публ. по изд.: Batchelor J. Tennyson: То Strive, То Seek, То Find. П. 2.
Джордж Теннисон, дед поэта. Худ. сэр Т. Лоуренс (Thomas Lawrence, Sir; 1769—1830). Нач. XIX в. Публ. по изд.: Batchelor J. Tennyson: То Strive, То Seek, То Find. П. 4.
Чарлз Теннисон, дядя поэта. Худ. Дж. Харрисон. Нач. XIX в. Публ. по изд.: Batchelor J. Tennyson: То Strive, То Seek, То Find. П. 5.
Дом и сад Теннисонов в Сомерсби. Худ. У.-Э.-Ф. Бриттен (William Edward Frank Britten; ок. 1848—1916). Публ. по изд.: The Early Poems of Alfred, Lord Tennyson / Ed. J.Ch. Collins; ill. W.E.F. Britten. L.: Methuen & C°, 1901.


СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ
589
Ил. 7, 8 Им 9
Им 10
Им 11
Им 12
Им 13 Им 14 Им 15
Им 16 Им 17
Им 18 Им 19
Дом Теннисонов в Сомерсби. Современные фотографии.
Церковь в Сомерсби, где служил Джордж Клейтон Тенни- сон. Современная фотография.
Артур Хэллам в школьную пору. Худ. не установлен. Гравюра с фотографии 1820-х годов. Публ. по изд.: The Poetic and Dramatic Works of Alfred Lord Tennyson / Ed. RJ. William. Boston; N. Y.: Houghton Mifflin Company, 1899. P. 217.
Артур Хэллам. Худ. Анна Селлвуд (Anne Selwood; ум. 1894).
1830 г. Публ. по изд.: Martin R.B. Tennyson: The Unquiet Heart P. 51.
Артур Хэллам. Худ. Дж. Cneddum (James Spedding; 1808— 1881). 1830 г. Публ. по изд.: Batchelor J. Tennyson: To Strive, To Seek, To Find. П. 9.
Тринити-колледж в Кембридже. Фото кон. XIX в. Публ. по изд.: Batchelor J. Tennyson: То Strive, То Seek, То Find. П. 12.
Дом No 67 по Уимпол-стрит в Лондоне. Современная фотография.
Генри Хэллам, отец Артура. Худ. Т. Филлипс (Thomas Phillips; 1770—1845). До 1845 г. Холст, масло. 76,2 х 63,5 см. Музей- особняк Кливдон-корт (Сомерсет, Англия).
Генри Хэллам. Худ. не установлен. Публ. по изд.: Aubrey W.H.S. The National and Domestic History of England With Numerous Steelplates, Coloured Pictures, Wood Engravings, Facsimiles, Maps, Etc. L.: James Hagger, 1867. P. 727.
Генри Хэллам за утренним чаем. Худ. Д. Маклиз (Daniel Maclise; 1806—1870). Публ. по изд.: The Maclise Portrait-Gallery of Illustrious Literary Characters: With Memoirs Biographical, Critical, Bibliographical, and Anecdotal Illustrative of the Literature of the Former Half of the Present Century / Comp. W. Bates. L.: Chatto & Windus, 1898. Л. LXXXI (81).
Письмо Артура Хэллама к Эмилии Теннисон от 7 июня
1831 г. Частная коллекция.
Церковь Св. Андрея в Кливдоне, близ кладбища, где был похоронен Артур. Современная фотография.


590
Приложения
Ил. 20
Церковь Св. Андрея в Кливдоне. Гравюра. Худ. не установлен. Публ. по изд.: The Poetic and Dramatic Works of Alfred Lord Tennyson. P. 225.
Ил. 21
Мемориальные плиты Артура Хэллама и его отца, Генри Хэллама, на стене церкви в Кливдоне. Гравюра. Худ. не установлен. Втор. пол. XIX в. Частная коллекция.
Ил. 22
Альфред Теннисон. Карандашный рисунок. Худ. Анна Селл- вуд (?). 1830 г. Публ. по изд.: Martin R.B. Tennyson: The Unquiet Heart. P. 51.
Ил. 23
Роза Бэринг. Худ. P. Бакнер (Richard Buckner; 1812—1883). 1830-е годы. Публ. по изд.: Batchelor J. Tennyson: То Strive, То Seek, То Find. П. 10.
Ил. 24
Хэррингтон-холл, родовое гнездо Бэрингов. Фото кон. XIX — нач. XX в. Публ. по изд.: Batchelor J. Tennyson: То Strive, То Seek, То Find. П. 11.
Ил. 25
Альфред Теннисон в возрасте примерно 30 лет. Худ. С. Лоуренс (Samuel Laurence; 1812—1884). Ок. 1840 г. Масло, холст. 67,9 X 57,8 см. Национальная портретная галерея (Лондон).
Ил. 26
Эмили Сара Селлвуд, будущая жена поэта. Худ. не установлен. Ок. 1837 г. Частная коллекция.
Ил. 27
Особняк Хорнкасл, родной дом Эмили Селлвуд. Худ. не установлен. XIX в. Публ. по изд.: Batchelor J. Tennyson: То Strive, То Seek, То Find. П. 7.
Ил. 28
Теннисон за чтением [вид сзади). Худ. Э. Фицджеральд (Edward FitzGerald; 1809—1883). 1835 г. Публ. по изд.: Martin R.B. Tennyson: The Unquiet Heart. P. 116.
Ил. 29
Теннисон за чтением. Карандашный рисунок. Худ. Дж. Спед- динг. Апрель 1835 г. Публ. по изд.: Martin R.B. Tennyson: The Unquiet Heart P. 116.
Ил. 30
Автопортреты Альфреда Теннисона. 1830-е годы. Публ. по изд.: Martin R.B. Tennyson: The Unquiet Heart P. 340.
Ил. 31
Альфред Теннисон. Худ. P. Дойл (Richard Doyle; 1824—1883). Январь 1856 г. Публ. по изд.: Martin R.B. Tennyson: The Unquiet Heart P. 2.


СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ
591
Ил. 32 Им 33
Им 34
Им 35
Им 36 Им 37
Им 38 Им 39 Им 40
Им 41
Им 42 Им 43
Альфред Теннисон читает поэму «Мод». Худ. Д.-Г. Россетти (Dante Gabriel Rossetti; 1828—1882). 27 сентября 1855 г. Рисунок пером. 20,9 X 15,2 см. Музей и художественная галерея Бирмингема (Англия).
Альфред Теннисон со своим сыном Хэлламом [на руках отца), а также промышленник Дж.-Г. Маршалл с женой Мэри и дочерью Джулией. Фотограф не установлен. 28 сентября 1857 г. Частная коллекция.
Портреты Альфреда Теннисона. Худ. не установлены. 1850-е годы. Публ. по изд.: Martin R.B. Tennyson: The Unquiet Heart P. 309.
Чейпел-хаус. Фото кон. XfX — нач. XX в. Публ. по изд.: Batchelor J. Tennyson: То Strive, То Seek, То Find. П. 13.
Чейпел-хаус. Современная фотография.
Эмили Теннисон (урожд. Селлвуд). Худ. Дж.-Фр. Уоттс (George Frederic Watts; 1817—1904). 1862 г. Публ. по изд.: Batchelor J. Tennyson: То Strive, То Seek, То Find. П. 27.
Эмили Теннисон (урожд. Селлвуд). Фото 1863 г. Публ. по изд.: Martin R.B. Tennyson: The Unquiet Heart P. 244.
Имение Фаррингфорд. Фото 1894 г. Публ. по изд.: Martin R.B. Tennyson: The Unquiet Heart P. 245.
Хэллам и Лайонел Теннисоны. Фотограф Р. Саути (Reginald Southey; 1835—1899). 1857 г. 8,4 х 13,7 см. Публ. по изд.: Ford С. Julia Margaret Cameron: 19th Century Photographer of Genius. L.: National Portrait Gallery, 2003. P. 38.
Хэллам и Лайонел Теннисоны. Фотограф Л. Кэрролл (Lewis Carroll; наст.: Ч.-Л. Доджсон, Charles Lutwidge Dodgson; 1832—1898). 1857 г. Публ. по изд.: Martin R.B. Tennyson: The Unquiet Heart P. 404.
Хэллам и Лайонел Теннисоны. Фотограф О.-Г. Рейландер (Oscar Gustave Rejlander; 1813—1875). Ок. 1862 г. Публ. по изд.: Batchelor J. Tennyson: То Strive, То Seek, То Find. П. 15.
Альфред Теннисон с женой и детьми в имении Фарринг-


592
Приложения
Ил. 44 Ил. 45
Ил. 46 Ил. 47
Ил. 48
Ил. 49 Ил. 50
Ил. 51
Ил. 52
Ил. 53
Ил. 54
Ил. 55 Ил. 56
форд. Фотограф О.-Г. Рейландер. Ок. 1862 г. Публ. по изд.: Martin R.B. Tennyson: The Unquiet Heart. P. 437.
Альфред Теннисон. Гравюра. Худ. не установлен. 1864 г. Частная коллекция.
Альфред Теннисон. Гравюра. Худ. У.-Б. Гарднер (William Biscombe Gardner; 1847—1919). Ок. 1870 г. Частная коллекция.
Альфред Теннисон в испанской шляпе. Гравюра. Худ. не установлен. Между 1879 и 1883 гг. Частная коллекция.
Имение Алдуорт. Архитектор Дж. Ноулс (James Knowles; 1806—1884). Гравюра. 1874 г. Публ. по изд.: Batchelor J. Tennyson: То Strive, То Seek, То Find. П. 34.
Имение Алдуорт. Гравюра. Худ. не установлен. 1874 г. Частная коллекция.
Имение Алдуорт. Соврелленная фотография
Титульный лист изд.: Poems by Two Brothers. L.: Printed for W. Simpkin and R. Marshall, 1827.
Титульный лист изд.: Tennyson A. English Idylls and Other Poems. L.; Edinburgh: Nimmo, Hay & Mitchell, c. 1900.
Титульный лист изд.: Tennyson A. The Princess: With Explanatory Notes. N. Y.: Maynard, Merrill & C°, 1897.
Титульный лист изд.: Tennyson A. The Lady of Shalott / Dl. W. Holman Hunt. L.: Arthur Tooth & Sons, 1905.
Имение Фаррингфорд. Карандашный рисунок. Худ. Э. Лир (Edward Lear; 1812—1888). 15 октября 1864 г. 36 х 48,5 см. Публ. по изд.: Batchelor J. Tennyson: То Strive, То Seek, То Find. П. 19.
Письмо Эдварда Лира к Альфреду Теннисону от 8 сентября 1885 г. Публ. по изд.: Batchelor J. Tennyson: То Strive, То Seek, То Find. В. 32.
«И дремлет мягкий свет в долине...» Карандашный рисунок. Худ. Э. Лир. Опубл. 1885 г. 16 х 26 см. Библиотека Гарвардского университета (США).


СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ
593
Ил. 57
Ил. 58 Ил. 59
Ил. 60
Ил. 61 Ил. 62
Ил. 63 Ил. 64 Ил. 65
Ил. 66
Ил. 67 Ил. 68
Ил. 69
«Далекий бастион в огне...» Карандашный рисунок. Худ. Э. Лир. Опубл. 1885 г. 16 х 26 см. Библиотека Гарвардского университета (США).
Теннисон со своим псом Доном в рабочем кабинете. Худ. не установлен. 1884 г. Частная коллекция.
Летний домик, в котором Теннисон написал поэму «Энох Арден». Худ. У.-Б. Гарднер. 1884 г. Публ. по изд.: Batchelor J. Tennyson: То Strive, То Seek, То Find. П. 31.
Окна рабочего кабинета Альфреда Теннисона в имении Фаррингфорд. Худ. У.-Б. Гарднер. Кон. XIX в. Частная коллекция.
Рабочий кабинет Альфреда Теннисона в имении Фаррингфорд. Худ. У.-Б. Гарднер. Кон. XIX в. Частная коллекция.
Альфред Теннисон. Фотограф Г.-Р. Баррод (Herbert Rose Bar- raud; 1845—1896). 1888 г. Публ. по изд.: Martin R.B. Tennyson: The Unquiet Heart. P. 532.
Альфред Теннисон. Фотограф Г.-Р. Баррод. 1888 г. Частная коллекция.
Теннисон с супругой и сыном Хэлламом. Фотограф не установлен. Кон. 1880-х годов. Частная коллекция.
Хэллам Теннисон. Фотограф А. Бассано (Alexander Bassano; 1829—1913). 1896 г. Публ. по изд.: Batchelor J. Tennyson: То Strive, То Seek, То Find. П. 40.
Альфред Теннисон. Рисунок мелом. Худ. Дж.-Фр. Уоттс. 1890 г. Публ. по изд.: Martin R.B. Tennyson: The Unquiet Heart. P. 533.
Альфред Теннисон на смертном одре. Худ. С. Бегг (Samuel Begg; 1854—1936). 1892 г. Частная коллекция.
Памятник Теннисону в часовне Тринити-колледжа. Мрамор. Скульптор сэр У.-Х. Торникрофт (William Hamo Thomycroft, Sir; 1850-1925). 1909 г.
Памятник Теннисону близ кафедрального собора в Линкольне. Бронза. Скульптор Дж.-Фр. Уоттс. 1903 г., открыт в 1905 г.


594
Приложения
ИЛЛЮСТРАЦИИ
К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
Ил. 70—78 публ. по изд.: The Early Poems of Alfred, Lord Tennyson / Ш. W.E.F. Britten. (См. ил. 6.)
Ил. 70. К стихотворению «У моря».
Ил. 71. К стихотворению «Сон наяву».
Ил. 72. К стихотворению «Покинутый дом».
Ил. 73. К стихотворению «Вкушающие Лотос».
Ил. 74. К стихотворению «Марианна».
Ил. 75. К стихотворению «Энона».
Ил. 76. К стихотворению «Сэр Галахад».
Ил. 77. К стихотворению «Симеон Столпник».
Ил. 78. К стихотворению «Госпожа Шалотт».
Ил. 79—82 публ. по изд.: The Poetic and Dramatic Works of Alfred Lord Tennyson. (См. ил. 10.)
Ил. 79. К стихотворению «Смерть Артура». Худ. Д. Маклиз.
Ил. 80. К стихотворению «Смерть Артура». Худ. Д. Маклиз.
Ил. 81. К стихотворению «Госпожа Шалопгт». Худ. У. Холман Хант.
Ил. 82. К стихотворению «Годива». Худ. У. Холман Хант.
Ил. 83 Титульный лист изд.: Tennyson A. Enoch Arden / Ш. A. Hug¬
hes. L.: Edward Moxon & С°, 1866.
Ил. 84—108 публ. по изд. 1866 г.
Ил. 84. «И ссорились они, и сильный Энох | Брал верх, тогда Филипп голубоглазый, | В слезах весь от беспомощного гнева, | Кричал: “Тебя я ненавижу, Энох”».
Ил. 85. «Не перейдя свой двадцать первый май, | Он лодку приобрел и дом поставил | Для Анни — гнездышко, на полпути | По уличке, что к мельнице тянулась».
Ил. 86. «Однажды, в золотой осенний вечер, | Затеяла гулянье мо¬


СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ
595
лодежь; | Велик и мал, с корзинками, мешками, | Отправились в орешник все».
Ил. 87. «<...> увидел | Сидевших рядом Эноха и Анни: | Его лицо и серые глаза | Горели блеском, тихим и священным, | Как жертвенный огонь».
Ил. 88. «<...> подобно раненому зверю, | Побрел, к лесным полянам пробираясь; | И там, пока все громко веселились, | Свой черный час провел один <...>».
Ил. 89. «<...> мальчик стал | Ей в тихие часы утехой...»
Ил. 90. «<...> отец то плавал по морям, | То разъезжал по суше...»
Ил. 91. «Прощанья утро Энох встретил бодро. | Казались бы ему все страхи Анни, | Когда б не Анни то была, смешными».
Ил. 92. «В день, Энохом указанный, она | В трубу смотрела, но напрасно...»
Ил. 93. «Как птица вдруг из клетки вылетает, | Невинная душа ввысь унеслась».
Ил. 94. «“Что я хочу сказать, ты знаешь, верно... | Моей женою будь”».
Ил. 95. «Она закрыла Книгу и заснула...»
Ил. 96. «И под дыханьем неба постоянным, | Оставив золотые острова, I Он бросил якорь в гавани восточной».
Ил. 97. «Наутро ветер к острову пригнал их, | Безлюдному в безлюдном океане».
Ил. 98. «И лишь из жалости не брали тварей, | Столь диких, что не ведали боязни».
Ил. 99. «Лес — до вершины гор, просветы в нем, | Прогалины, словно дороги к небу, I Короны перистые гибких пальм...»
Ил. 100. «Вплоть до границ земли, великолепный, | Пылающий широкий пояс мира».
Ил. 101. «Пока под облачной луною он | Всем телом, как любовник, не вдохнул I Вздох утренний сырых лугов английских...»
Ил. 102. «Тогда же к тесной пристани спустился | И отыскал знакомую таверну...»
Ил. 103. «Филипп, отвергнутый в те времена, | Румяный, крепкий, на


596
Пр иложения
руках с младенцем; | И девушка над отчимом склонилась, | Вторая — но стройнее — Анни Ли, | Блондинка...»
Ил. 104. «Хотел пасть на колени, но, ослабший, | Не устоял и пал ничком, руками | Загреб сырую землю и взмолился...»
Ил. 105. «Он руку приложить умел везде. | Был он и бондарь, и столяр, умел I Сплести рыбачью сеть и помогал | Грузить и разгружать большие барки».
Ил. 106. «Не радостней крушение потерпевший — | Сквозь серый край валов подъемных — видит | Ладью, несущую надежду жизни...»
Ил. 107. «Такой донесся с моря гул прибойный, | Что по всей гавани в домах звенело».
Ил. 108. «Так эта славная душа ушла».
Ил. 109—114 публ. по изд.: The Poetic and Dramatic Works of Alfred Lord Tennyson.
Ил. 109. «О Тис мой, под тобою плиты, | Что носят мертвых имена. | Твоя глава ветров полна, | А корни вкруг костей обвиты». Худ. Т. Кресвик (Thomas Creswick; 1811—1869).
Ил. 110. «Все звуки поглотил туман. | Рассвет, как горе, тих и мглист. I Чуть тронув онемевший лист, | На землю падает каштан». Худ. Э.-Г. Гарнетт (Edmund Henry Garrett; 1853— 1929).
Ил. 111. «В росе тропинки луговые, | И легких бризов позывные | Тревожат заспанный рассвет». Худ. Дж.-А.-А. Браун (John Alfred Amesby Brown; 1866—1955).
Ил. 112. «И это всё оставил я, | Ив лес ушел и, одинок, | Бродил средь чащ пустых — венок | Сплел из колючего репья». Худ. М.-Б. Форстер (Myles Birket Foster; 1825—1899).
Ил. 113. «Как долго ждать тебя, Весна, | Пока до северного брега | Дотянешься, барьеры снега | Сломав! — Как ты уже нужна!». Худ. Дж.-А.-А. Браун.
Ил. 114. «Гроза прошла — блаженный Ветер, | Лети из сумерек, что влагой I Горят над лугом, и оврагом, | И рощей, где гуляет, светел, | Рожденный месяц <...>». Худ. не установлен.


Содержание
Альфред Теннисон
IN MEMORIAM А.-Г. X.
OBIIT MDCCCXXXIII
Перевод с английского Татьяны Стамовой
Пролог 9
I. «Да, верую, как верил тот...» 13
II. «О Тис мой, под тобою плиты...» 14
III. «Ты, Скорбь, мне в спутницы дана...» 14
IV. «Во сне я, как поводырю...» 16
V. «Давно ль меня бросало в дрожь...» 17
VI. «Мне скажут: “Есть еще друзья...”» 17
VTI. «Тот темный дом — и я стою...» 19
Vili. «Влюбленный так взглянуть спешит...» 19
IX. «Плыви, корабль, плыви скорей...» 20
X. «Плыви, ты миль прошел немало...» 22
XI. «Все звуки поглотил туман...» 23
XII. «Почтовым голубем душа...» 24
XIII. «Вдовец, во сне увидев ту...» 26
XIV. «О, если бы, услышав весть...» 26
XV. «День долу клонится устало...» 27
XVI. «Как могут жить в душе одной...» 29
XVQ. «Печальный бриг! Волной несомый...» 30
ХЛТП. «Вот милость — будет впредь укрыт...» 31
XIX. 	«Вот Северн принял от Дуная...» 32


598
Содержание
XX. «Бывают мелкие печали...» 32
XXI. «Он под землею спит — а я...» 33
ХХП. «Четыре года вместе шли...» 34
ХХШ. «То словно лед, то горячи...» 35
XXIV. «Не так уж ли, спрошу, светлы...» 37
XXV. «Я знал, что это — Жизнь, и Время...» 38
XXVI. «Зачем и как отныне жить?..» 38
XXVn. «Я не завидую тому...» 39
XXVin. «Христос рождается! — и мгла...» 40
XXIX. «Куда ни глянь, на всём печать...» 41
XXX. «Но нет, не радует совсем...» 41
XXXI. «В тот час, как Лазарь невредим...» 43
ХХХП. «Что думать ей — неповторим...» 43
ХХХШ. «О ты, прошедший чрез страданье...» 44
XXXIV. «Мне жизнь не раз давала знать...» 45
XXXV. «Но если из-под хмурых плит...» 45
XXXVI. «В нас истина была темна...» 47
XXXVn. «Урания сказать могла б...» 48
ХХХЛТП. «Устало дальше побреду...» 49
XXXIX. «Мой старый тис, ты мне сейчас...» 50
XL. «О, если б мы могли прощаться...» 50
XLI. «Твой дух при жизни устремлялся...» 51
XLH «Нет! Если в бытии земном...» 52
ХЕШ. «А если Смерть есть только сон...» 53
XLTV. «Не знаю, как в дали твоей...» 54
XLV. «Он на пороге бытия...» 54
XLVI. «Тропинка наша на земле...» 55
XLVn. «Мне скучен постулат чужой...» 56
XLVHL «Не думай, что мои стихи...» 56
XLIX. «Как жизни веяньям открыта...» 57
L. «Будь рядом, когда гаснет свет...» 58


Содержание
599
Ц. «Но правда ли мы так хотим...» 58
LEL «Любовь моя, увы, бедна...» 60
ЦП. «Немало я встречал людей...» 61
UV. «Поверим, что потуги ала...» 61
LV. «Отколь средь суеты пустой...» 62
LVT. «“О продолжении? Уверен?..”» 63
LVn. «Мир праху! — Эта песнь земная...» 64
LVni. «Слова прощанья прозвучали...» 65
UX. «О Скорбь, прошу, живи со мной...» 65
LX. «Он был мне дан! Такого дара...» 67
LXI. «Если теперь твой Дух спокойно...» 68
ЬХП. «Но если с высоты, смущен...» 68
LXni. «Я в Небеса гляжу и всё же...» 69
LXIV. «Так оглянулся б тот, кому...» 70
LXV. «Забыл иль помнишь — всё равно...» 72
LXVI. «Вам странно, что еще могу...» 72
LXVn. «Лег спать — вдруг месяц белоглавый...» 73
LXVni. «Когда приходит с высоты...» 74
LXIX. «Я думал, умерла Весна...» 75
LXX. «Я не могу тебя узнать...» 76
LXXI. «Сон — смерти, сна, безумья брат...» 77
LXXn. «Ты! снова ты, слепой рассвет!..» 78
LXXni. «Как много впереди! Как мало...» 79
LXXIV. «Подчас в гробу неузнаваем...» 80
LXXV. «Мои хвалы пусты и слабы...» 80
LXXVL «С воображеньем вознесись...» 81
LXXVTI. «Как мелко всё, когда глядим...» 82
LXXVTII. «Опять венок из остролиста...» 82
LXXIX. «“Дороже братьев?” — Ну прости...» 83
LXXX. «А если б, — задаю вопрос...» 84
LXXXI. «Когда б, пока он был со мной...» 85


600
Содержание
LXXXII. «Смерть — я не ставлю ей в вину...» 85
LXXXIII. «Как долго ждать тебя, Весна...» 86
LXXXIV. «Когда я думаю о том...» 88
LXXXV. «То, что у гроба мог понять...» 90
LXXXVL «Гроза прошла — блаженный Ветер...» 94
LXXXVII. «Опять, как много лет назад...» 95
LXXXVHI. «Ты, птица малая, чье пенье...» 96
LXXXIX. «О, геральдический каштан...» 98
ХС. «Тот вполовину не любил...» 100
XCI. «Когда крушина зацветает...» 101
ХСП. «Если тебя увижу здесь...» 102
ХСШ. «Увидеть? — Нет. Но Дух — ужели...» 102
XCIV. «Сколь чистой быть душа должна...» 103
XCV. «Был теплый вечер. Мы сидели...» 104
XCVI. «Ты, что стоипвь в оцепененье...» 106
XCVII. «Любовь моя теперь во всём...» 107
XCVTII. «Рейн ждет вас на пути — и мы...» 109
XCIX. «Ты, снова ты, слепой рассвет!..» 110
С. «На холм всхожу. О, как давно...» 111
CI. «А сад не понесет урона...» 112
СП. «И вот любимые места...» 113
СШ. «В ночь пред отъездом сновиденье...» 114
CIV. «Луны не видно. Типшна...» 116
CV. «Оставим остролист в покое...» 116
CVL «Будите высь, колокола!..» 118
CVII. «Сегодня он родился. День...» 120
CVIII. «Я не замкнусь в себе, не кану...» 121
CIX. «Твой чуткий слух привык давно...» 122
СХ. «К тебе с открытою душой...» 123
CXI. «Фигляр и плут — в каком бы званье...» 123
СХП. «Есть тот, кто мир обнять хотел...» 124


Содержание
601
CXIII. «Ты направлял и утешал...» 125
CXIV. «Кто против знания? — Оно...» 126
CXV. «Последняя полоска снега...» 127
CXVT. «Тоска по дням погибшим — ты...» 129
CXVTI. «Часы и дни, ваш труд таков...» 130
CXVTII. «У времени всегда есть дело...» 130
CXIX. «По сонным улицам к порогу...» 131
СХХ. «Нам дух дается как бессмертье...» 132
CXXI. «Над погребенным солнцем ты...» 132
CXXII. «Ты был со мной, когда я встал...» 133
CXXIII. «Где лес — морская гладь была...» 134
CXXIV. «А Тот, Кого всегда зовем...» 135
CXXV. «Пусть я порою говорил...» 136
CXXVI. «Бог есть Любовь. Любовь есть Бог...» 136
CXXVTI. «Всё хорошо. Не будет вера...» 137
CXXVIII. «Есть та любовь, что пред лицом...» 138
CXXIX. «Далекий друг, будь мрак иль свет...» 139
СХХХ. «Твой голос в воздухе поющем...» 139
CXXXI. «Пусть воля в нас пребудет верной...» 140
Эпилог 140
ДОПОЛНЕНИЯ
i
Альфред Теннисон
ЭНОХ АРДЕН
[Поэма]
Перевод Г.Г. Шпета
«Гряду утесов расщепила пропасть...» 149


602
Содержание
II
ФРАГМЕНТЫ ПОЭМ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА
ПРИНЦЕССА
Смесь
«Мы шли под вечер вдоль межи...» Пер. Г.М. Кружкова 179
«Вдоль нив мы шли — жена и я...» Пер. А.И. Гастева 180
Колыбельная. Пер. Г.М. Кружкова 180
«Труби, рожок, труби!..» Пер. Г.М. Кружкова 181
Слезы. Пер. Г.М. Кружкова 182
«В чем, в чем причина этих странных слез...». Пер. В.В. Рогова 182
«Пустые слезы, слезы, что сулит...». Пер. М.Е. Соковнина 183
«Не спрашивай; луна взманит волну...» Пер. Г.М. Кружкова 184
«“Сойди, о дева, с перевала вниз!..”» Пер. Г.М. Кружкова 185
«Лепесток уснул багровый, белый спит...» Пер. Б А. Кушнера 186
IN MEMORIAM
Пролог. Пер. А.И. Гастева 187
I. «Я знал: арфист блаженный прав...» Пер. В.С. Некляева 190
II. «Ты, старый тис, касаясь плит...» Пер. А.И. Гастева 191
1П [а]. «Печаль, ты мой жестокий друг...» Пер. А.И. Гастева 192
1П [б]. «Печаль, как нравом ты крута!..» Пер. В.С. Некляева 193
IV. «Приходит Сон, я рад отдать...» Пер. А.И. Гастева 194
V [а]. «Я иногда почти стыжусь...» Пер. А.И. Гастева 194
V [б]. «Нельзя, отчасти не греша...» Пер. В.С. Некляева 195
V [в]. «Порой мне кажется: грешно...» Пер. Г.М. Кружкова 196
VI. «Мне пишут: “Есть еще друзья...”» Пер. А.И. Гастева 196
VII [а]. «У дома темного стою...» Пер. В.С. Некляева 199
VU [б]. «Дом пуст. К чему теперь стоять...» Пер. Г.М. Кружкова 200
VIII. «Влюбленный, весь горя огнем...» Пер. В.С. Некляева 200


Содержание
603
XI. «Как тихо, Господи, вокруг!..» Пер. Г.М. Кружкова 202
XV. «Сегодня ветер поднялся...» Пер. А.И. Гастева 203
XXII. «Мы шли как братья тем путем...» Пер. А.И. Гастева 205
XXIV. «Но было ль это? Прав ли я?..» Пер. А.И. Гастева 206
XXV. «Я знаю: Жизни колея...» Пер. А.И. Гастева 207
XXVI. «Теперь один. Пылит дорога...» Пер. А.И. Гастева 209
XXVII. «Нет липкой зависти во мне...» Пер. А.И. Гастева 209
XXVIII. «Безлунной ночи немота...» Пер. А.И. Гастева 210
XXXII. «В ее глазах молитв сиянье...» Пер. А.И. Гастева 211
XL. «Забудем вдовий антураж...» Пер. А.И. Гастева 212
ХЫ. «Твой дух перед фатальным сроком...» Пер. А.И. Гастева 215
ХЫП. «Но если Сон и Смерть — одно...» Пер. А.И. Гастева 216
L. «Будь здесь, когда несветел я...» Пер. В.С. Некляева 216
LTV «О да, когда-нибудь потом...» Пер. Г.М. Кружкова 217
LXI. «Если вторично ты рожден...» Пер. А.И. Гастева 218
1ХП. «А если что не так со мной...» Пер. А.И. Гастева 219
LXIV. «Взгляни, представь — вот человек...» Пер. А.И. Гастева 220
LXVII. «Когда луна на полог мне...» Пер. М.Е. Соковтна 221
1ХХП. «Ты здесь, рассвет? Твои ветра...» Пер. А.И. Гастева 222
LXXVL «Я воспарю на крыльях грез...» Пер. А.И. Гастева 224
LXXX. «Когда бы, выверяя срок...» Пер. А.И. Гастева 225
1ХХХП. «На Смерть я не сержусь без меры...» Пер. А.И. Гастева 225
LXXXIQ. «Сойди скорей к полночным скалам...» Пер. А.И. Гастева 226
LXXXVI. «Прохладный вечер после ливней...» Пер. А.И. Гастева 227
LXXXVTL «Почтенных стен старинный лад...» Пер. А.И. Гастева 228
LXXXIX. «Ветвящихся теней узор...» Пер. А.И. Гастева 230
XCVI. «Моя любовь, меж рощ и скал...» Пер. А.И. Гастева 234
CIV [а]. «Подходит к Рождеству зима...» Пер. ГМ. Кружкова 235
CIV [б]. «Безлунной ночи немота...» Пер. А.И. Гастева 236
CVI [а]. «В морозном небе буйный звон...» Пер. М.Е. Соковтна 237
CVI [б]. «Пролейте звон, колокола...» Пер. А.И. Гастева 239


604
Содержание
CXIX. «Пред этой дверью сердце лад...» Пер. А.И. Гастева 241
Эпилог. Пер. А.И. Гастева 242
мод
Монодрама
Рассвет. Пер. Г.М. Кружкова 249
Раковина. Пер. Г.М. Кружкова 252
III
А. Теннисон
СВЯТОЙ ГРААЛЬ
Из цикла «Королевские идиллии»
Перевод Виктора Лунина
«От шумных войн и подвигов, свершенных...» 253
IV
СТИХОТВОРЕНИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ
Марианна («На клумбах мох, как черный креп...»). Пер. М.М. Виноградовой 290
Марианна («Полынь да черный мох везде...»). Пер. А.И. Гастева 293
Кракен. Пер. АЛ. Хананашвили 296
Сова на колокольне. Пер. Г.М. Кружкова 296
Сова. Пер. АЛ. Хананашвили 297
Госпожа Шалотт. Пер. М.М. Савченко 298
Леди Шэлот. Пер. М.Е. Соковнина 304
Волшебница Шалот. Пер. К.Д. Бальмонта 310
Королева Мая («Разбуди меня пораньше, с первым светом, слышишь,
мама!..»). Пер. С.Б. Лихачёвой 316


Содержание 605
Королева Мая («Разбуди меня завтра, родная...»). Пер. А.Н. Плещеева .... 317
Дочь мельника. Пер. С.Я. Маршака 320
Смерть Старого Года. Пер. ММ. Виноградовой 321
Сонет («Моя печаль всегда во мне живет...»). Пер. М.Я. Бородицкой 323
Сонет («Мои печали длятся волей рока...»). Пер. В.С. Некляева 324
Сонет («Меня мой рок обрек печали вечной...»). Пер. А.И. Гастева 324
Сонет. По поводу недавнего вторжения России в Польшу.
Пер. МЯ. Бородицкой 325
Сестры («В моей душе пылала месть...»). Пер. Е.Д. Фельдмана 325
Сестры («Две дочери — в нас кровь одна...»). Пер. М.Е. Соковнина 327
Вкушающие Лотос. Пер. К.Д. Бальмонта 328
Хор моряков 330
Улисс. Пер. ГМ. Кружкова 336
Тифон. Пер. Г.М. Кружкова 338
У 	моря. Пер. СЯ. Маршака 341
Симеон Столпник. Пер. В.Н. Генке 342
Пролог к «Смерти Артура». Пер. ГМ. Кружкова 349
Смерть Артура («Весь день раскатывалось эхо битвы...»).
Пер. Г.М. Кружкова 351
Смерть Артура («Так целый день клубился битвы гром...»).
Пер. М.Е. Соковнина 360
Эпилог к «Смерти Артура». Пер. С.Б. Лихачёвой 370
Сэр Галахад. Пер. С.Б. Лихачёвой 371
Локсли-холл. Пер. С.Б. Лихачёвой 373
Ручей. Прощание. Пер. М.Е. Соковнина 382
Песня Поэта. Пер. Г.М. Кружкова 383
«Крутись к востоку, шар земной!..» Пер. Г.М. Кружкова 384
Скакалочка. Пер. МЯ. Бородицкой 384
Леди Клара Вер-де-Вер. Пер. А.Н. Плещеева 385
Леди Клер. Пер. С.Б. Лихачёвой 388
Черный дрозд. Пер. Г.М. Кружкова 391


606
Содержание
Годива. Пер. ИЛ. Бунина 392
К ***, после прочтения «Жизни и писем». Пер. Г.И. Кружкова 396
Орел. Отрывок. Пер. С.Я. Маршака 397
Атака легкой кавалерии. Пер. Н.И. Сагаловского 398
Строки. Пер. Г.М. Кружкова 400
В долине Котерец. Пер. М.Е. Соковшна 401
Юнга. Пер. А.Л. Хананашвили 401
Милтон. Алкеева строфа. Пер. РА. Торпусман 402
Одиннадцатисложники. Пер. РА. Торпу сман 403
Высшая форма пантеизма. Пер. М.В. Фаликман 404
Плавание Малдуна. Пер. Г.М. Кружкова 405
Тиресий. Пер. М.Я. Бородицкой 410
Frater ave atque vale. Пер. Г.М. Кружкова 417
Вергилию. Пер. Г.Г. Стариковского 418
Там — далеко — вдали. Для музыки. Пер. Б А. Кушнера 420
Мерлин и луч. Пер. Г.М. Кружкова 421
Беззвучные голоса («Час придет, окутан тьмой...»).
Пер. М.Е. Соковнина 426
Беззвучные голоса («В черном Час придет немой...»).
Пер. М.Е. Соковнина 427
За волнолом. Пер. Г.М. Кружкова 427
Пройти прибой. Пер. А.И. Гастева 428
У черты. Пер. М.Е. Соковнина 429
ПРИЛОЖЕНИЯ
А.Н. Горбунов. Альфред Теннисон и его поэма «In Memoriam» 433
Д.Н. Жаткин. Русская судьба «In Memoriam» Альфреда Теннисона ... 494
Примечания. Сост. А.Н. Горбунов 512
Основные даты жизни и творчества Альфреда Теннисона.
Сост. А.Н. Горбунов 585
Список иллюстраций. Сост. А.Н. Горбунов 588


Теннисом, Альфред
In Memoriam А.-Г. X. Obiit МОСССХХХШ / Изд. подгот. А.Н. Горбунов, Д.Н. Жат- кин, Татьяна Сгамова. М.: Ладомир: Наука, 2018. — 608 с., ил. (Лит. памятники)
ISBN 978-5-86218-547-8
Поэма «In Memoriam А.-Г. X. Obiit МОСССХХХШ» (1850) признана вершинным достижением Альфреда Теннисона (1809—1892) — поэта, в котором англичане видели и продолжают видеть символ викторианской эпохи, а прерафаэлиты — своего предшественника (столь сильное влияние оказало на них его творчество). Королева Виктория называла «In Memoriam» своим любимым произведением и признавалась, что, помимо Библии, лишь эта поэма дает ей утешение после кончины супруга.
Формально представляющая собой мощный реквием по горячо любимому и безвременно почившему другу, на деле поэма гораздо многограннее и глубже. Насыщенная библейскими образами и аллюзиями, богатая реминисценциями из поэзии Возрождения, Петрарки, Шекспира, английских метафизиков и романтиков, она являет собой плод многолетней духовной и литературной работы. Кажущаяся на первый взгляд фрагментарной, структура поэмы в действительности прочно увязана и восходит — по замыслу автора — к «Божественной комедии» Данте.
«In Memoriam» — это монументальное творение, исполненное жизненной мудрости выраженной в простых, звучных и накрепко врезающихся в память словах; недаром она разлетелась на цитаты и породила в Англии не меньше афоризмов, чем «Горе от ума» — в России.
В поэме ретроспективно представлен весь спектр непростых отношений между двумя молодыми людьми — адресатом поэмы и ее автором. Тонкий лиризм сопряжен в ней с духовной глубиной, а горечь потери единственного друга становится путеводной звездой через тернии жизни, сквозь боль и кошмарные сновидения, над воющими провалами тверди, через трясину тоски и неверия — к принятию, переоценке и осознанию, что «любить и потерять любовь I Всё ж лучше, чем любви не знать». Поднимая несметное множество «вечных вопросов», обращаясь в поисках ответов на них ко всевозможным религиозным течениям и верованиям (идее реинкарнации, пантеизму, Мировой Душе и проч.), по глубине мысли она не уступает философскому трактату, а по силе чувства — проникновеннейшей лирической исповеди. Недаром Т.С. Элиот восхищенно отмечал, что «In Memoriam» — это «пронзительный дневник каждое слово которого мы должны непременно прочесть».
В разделе «Дополнения» представлена ретроспективная выборка из лучших произведений Теннисона, позволяющая заглянуть в творческую лабораторию поэта, раздвинуть горизонты восприятия его великой поэмы: «Энох Арден» — «честная старинная история о рыбаках» (И.А. Бунин), простая и в то же время исполненная евангельской глубины; идиллия «Святой Грааль» — ключевая из грандиозного цикла о короле Артуре; наконец, избранная лирика, как известная русскоязычному читателю, так и впервые переведенная.
Издание снабжено обстоятельными статьями, богато иллюстрировано и адресовано всем любителям классической поэзии.


Научное издание
Альфред Теннисон
IN MEMORIAM А.-Г. X.
OBIIT MDCCCXXXIII
Утверждено к печати Редакционной коллегией серии «Литературные паллятники»
Редактор ГА. Велигорский
Корректор О.Г. Наренкова
Компьютерная верстка и препресс О.Л. Кудрявцевой
ИД № 02944 от 03.10.2000 г. Подписано в печать 25.10.2017 г. Формат 70 X 90У16. Бумага офсетная Nq 1. Печать офсетная. Гарнитура «Баскервиль». Печ. л. 38. Тираж 600 экз. Зак. NqK-2142.
Научно-издательский центр «Ладомир» 124365, Москва, ул. Заводская, д. 4 Тел. склада: 8-499-729-96-70 E-mail: ladomirbook@gmail.com
Отпечатано в соответствии с предоставленными материалами в АО «ИПК “Чувашия”» 428019, г. Чебоксары, пр. И. Яковлева, 13