Автор: Попов В.А.
Теги: животный мир рассказы зоология очерки лики звериные хищные млекопитающие
Год: 1928
Текст
Медведи. Необычайные рассказы из жизни
диких и ручных медведей
Серия: «Лики звериные». Под редакцией Вл. А. Попова.
Издание: «Земля и Фабрика». Москва — Ленинград. 1928 г.
Иллюстрации: Вас. А. Ватагин.
Сайт: «Палеонтологическая правда палеонтологов»: ЬЦрУЛхлхлул'аидт.сот/
Редакция: «Библиотека Алексея Меняйлова»: Ийр8:/^к.сот/уе1егри1огапа
СОДЕРЖАНИЕ
Медведи. Очерк (по Брэму). — На перегонки со смертью. Рассказ Чарльса Робертса. — Игра в
прятки. Рассказ Чарльса Робертса, — Медведь в сетях. Приключение охотника на медведей в
Калифорнии. — Медвежонок-муравьед. Рассказ Мартимера Баттена. — Приключения полярного
медведя. Рассказ Сейлора, — Медведь-спаситель. Рассказ Чарльса Робертса, — Между лавиной
и медведем. Приключение в Скалистых горах. — У тюленьей отдушины. Рассказ Чарльса
Робертса. — Медвеженок стрелочника. Рассказ Мартимера Баттена.
МЕДВЕДИ
Очерк (по Брэму)
Медведи принадлежат к хищным млекопитающим. Это неуклюжие животные с короткой
толстой шеей, с короткими ногами и коротким хвостом. Уши и глаза у медведя маленькие,
подошвы нот почти совершенно голые, когти пальцев тупые и невтяжные.
Несмотря на свою неуклюжесть, медведь бегает очень быстро, прекрасно и легко умеет
лазать по деревьям, плавает в случае необходимости и хорошо ныряет. Только к старости,
когда медведь становится очень жирным и тяжелым, он избегает резких и требующих
усилия движений.
К зиме медведь, приготовляет себе берлогу в пещере или вырывает ее в чаще
кустарников. С наступлением холодов медведь удаляется в свое убежище и остается
здесь в течение всего холодного времени года. Если среди зимы наступает оттепель,
медведь выхолит из берлоги, чтобы напиться и поесть.
Чем мягче климат страны, где живет медведь, тем короче зимняя спячка медведя.
Медведи, живущие в неволе, зимой никогда не впадают в спячку и едят и снят столько
же, сколько и летом.
У медведицы бывает от одного до четырех детенышей. Интересно, что медведица-мать в
случае опасности часто покидает, спасаясь, маленьких и беспомощных медвежат, а уже
подросших в окрепших она защищает, пока только хватает сил.
Своих двухлетних медвежат медведицы не прогоняют, а оставляют для ухода за
младшими, и они поэтому носят название «пестунов».
Пестун присматривает за малышами, когда мать уходит на добычу, играет с ними,
разнимает во время драки, исполняет все обязанности заботливой няньки.
Молодые медвежата, достигшие пяти-шести месяцев, очень забавные зверьки. Они очень
игривы, возятся друг с другом, влезают на деревья бегают взапуски.
В детстве медведи питаются растительной пищей — ягодами, плодами, хлебными
зернами, почками деревьев. Любимым лакомством и молодого и взрослого медведя
является мед. Медведи часто забираются в улей и лакомятся медом, несмотря на укусы
раздраженных пчел.
Подросши, медведи делаются всеядными, и к растительной пище прибавляются раки,
черви, слизни, муравьи, рыба, птицы, яйца. Во время сильного голода медведи нападают
на овец и даже на крупный рогатый скот. Встречи с человеком медведи обыкновенно
избегают.
Охота на медведей очень опасна, так как разъяренный медведь очень силен и нередко
убивает человека. Осенью на медведей устраиваются облавы; зимой охотятся за ними в
берлоге; ставятся капканы; вешаются колоды к улью диких пчел, и медведь, пытаясь
добыть мед, отталкивает ее, она бьет его, и так повторяется несколько раз, пока медведь
не убивается на-смерть.
Неволю медведи переносят хорошо, быстро привязываются к своему хозяину и легко
поддаются дрессировке.
Самый известный вид медведей — это бурый медведь, который распространен почти по
всему земному шару, в том числе и у нас в СССР. Он достигает иногда двух метров длины
и двухсот пятидесяти килограммов веса.
Ближайший родственник бурого — серый мед ведь, или гризли; он больше и красивее
бурого, живет в Северной Америке.
В Азии водится так называемый черный гималайский медведь; он сравнительно тонкого
телосложения, с острой мордой, с белым ошейником вокруг шеи, очень подвижной и
ловкий.
Совершенно в стороне от своих лесных родичей стоит белый, или полярный медведь.
У белого медведя сильно вытянутое туловище, длинная шея и короткие ноги; ступни ног
значительно длиннее, чем у лесных медведей, пальцы соединены плавательными
перепонками.
Вес его достигает шестисот-восьмисот килограммов.
За исключением темного кольца вокруг глаз, черного носа и когтей, весь полярный
медведь снежно-белого, серебристого цвета. Но чем старше медведь, тем более желтеет
его мех. Существует предположение, что этот оттенок зависит от жирной пищи.
Белый медведь живет на крайнем севере. Пищу его составляют кроме редко
встречающихся там ягод и травы молодые тюлени, рыба, морские птицы и их яйца.
Несмотря на свою неуклюжесть, белый медведь быстро бегает и карабкается по скалам,
великолепно плавает и ныряет, добывая себе пищу.
Встречая палатки полярных путешественников, белые медведи пожирают все, что им
попадается: сухари, табак, пластырь, стеариновые свечи, паруса, пробки от бутылок.
Людей белые медведи избегают, но в случае нападения сильно разъяряются.
В неволе белые медведи выживают иногда несколько лет, но очень плохо переносят
теплый климат.
Мех белого медведя ценится гораздо дороже лесного медведя; мясо его и жир
употребляются туземцами в пищу.
НА ПЕРЕГОНКИ СО СМЕРТЬЮ
Рассказ Чарльса Робертса
I. Нос к носу с медведем
Слишком рано — потому что лежал еще глубокий снег и корма было мало — поднялся
большой черный медведь от долгого зимнего сна в своей уютной берлоге под корнями
сосны. Кое-где уже появились проталины, но кормиться было совершенно нечем, —
нельзя было ни поймать кролика, ни выкопать кореньев на лугах, а голод сильно давал
себя знать.
Медведь уже думал забраться обратно в свою берлогу и снова всхрапнуть, но в воздухе
было так тепло, весна обещала так много, что спать было нельзя. Кроме того, уснув
натощак в декабре, он проснулся голодным, а с голодом долго не проспишь. За три дня
ему удалось всего один раз закусить большой форелью, которую он вытащил полусонной
из реки, под водопадом, и теперь, обнюхивая влажный воздух широко раскрытыми
ноздрями, он, вопреки своему всегдашнему миролюбию, был готов объявить войну всему
живому, что встретит в лесу.
Время было послеполуденное, и от верхушек деревьев ложились голубые тени на
оседающий снег.
В тех местах, где свет сползал с откосов небольших холмов, воздух был полон тихими
звуками, слабым треском и звоном. Под снегом и растрескавшейся ледяной корой
пробирались во все стороны несметные ручьи к еще окованной ледяным покровом реке
— Большому Форку, широкая долина которой проходит через лес, в четверти мили к
востоку. По временам вместе с теплым южным ветром доносился издали как бы
оглушительный рев или топот бесчисленных копыт, — это был грохот водопадов
Большого Форка, стремившихся из-под разрушающихся ледяных покровов.
Водопады были единственной вещью, которой черный медведь действительно боялся.
Когда ему приходилось ловить раненую рыбу в водовороте у их подножия, ему каждый
раз становилось страшно от стремительного потока, глаза его расширялись и сердце
сжималось.
Благодаря ли какому-нибудь воспоминанию из детских лет или опасности, угрожавшей
ему в те годы, когда ощущения особенно запечатлеваются, только медведь всегда
избегал водопадов. Вот и теперь, беспрестанно обнюхивая воздух в надежде почуять
добычу, он часто инстинктивно поворачивал голову и озирался каждый раз, когда ветер
доносил до него шум водопада.
Бродя между высокими ветвистыми стволами, высматривая, обнюхивая и прислушиваясь,
медведь вдруг уловил звук царапавших дерево маленьких когтей. Звук, очевидно,
доносился из дупла высокого клена, как раз рядом.
Наклонив голову набок, медведь насторожился и поднял уши, весь превратившись во
внимание как ребенок, прислушивающийся к тиканью часов. Во всей позе огромного тела
было что-то действительно ребяческое, составлявшее странную противоположность с
диким нравом зверя.
Да, не оставалось никакого сомнения — звук доносился из дупла дерева. Медведь начал
тыкать носом в кору. Дыры нигде не оказывалось, и кора была твердая. Он прокрался на
другую сторону дерева, вытянув, насколько мог, шею и широко расставив лапы.
Положение стало ему сразу ясно — и голодная морда сама тянулась к отверстию
беличьей норы. Клен засох, и часть его ствола с одной стороны провалилась. Медведь
пыхтел и глубоко вбирал в себя воздух, словно намереваясь вместе с ним втянуть в себя
маленького мохнатого жильца. Теплый запах живого существа возбуждал его аппетит. Но
отверстие дупла было так узко, что он с трудом мог всунуть туда только кончик своего
черного носа.
Видя это, он переменил поведение и, пустив в ход могучие когти, начал ломать гнилое
дерево. Кора и щепки так и летели во все стороны, и было очевидно, что убежище
маленького зверка скоро будет во власти его врага. А белка между тем в негодования
наблюдала за ним, усевшись на сучке высоко над его головой. Она была
предусмотрительна и устроила себе запасный выход.
Вдруг в самый разгар работы медведь остановился и повернул морду по ветру. До него
донесся новый запах, почти незнакомый ему, но инстинктивно возбуждавший его страх,
хотя и беспричинный, не основанный на каком-нибудь опыте. Во всякое другое время
медведь принял бы этот особенный запах, указывавший человека, как сигнал к бегству и
постарался бы бесшумно удалиться вод ветром, но в эту минуту его охватила досада, что
ему могут помешать в предполагаемом обеде. Он не даст свою белку никому, даже
человеку. Потом, все больше и больше волнуясь, медведь решил прогнать человека.
Глаза медведя загорелись красным светом, и он заковылял навстречу незнакомому
неприятелю.
В этот самый день, позавтракав до зари, чтобы выйти пораньше, суховатый траппер
отправился из сеттльмента — зимовья в лесу — в обратный путь к своему поселку за
Большим Форком. Он носил в сеттльмент звериные шкуры и теперь спешил как только
мог, потому что наступила неожиданная оттепель. Он боялся, что река вскроется и о
отрежет его от поселка, где он жил, потому что его каноэ — челнок — стоял на другом
берегу.
Так как охота становилась мало прибыльной, траппер оставил винтовку дома, и все
оружие его состояло из ножа. Он так привык смотреть на все мохнатое население как на
свою добычу, что никогда ему не приходило в голову видеть в нем противников — разве
только когда случалось встречаться весной с рассвирепевшим бизоном. Поэтому винтовка
казалась ему излишним бременем, когда он не шел на охоту за шкурами, а теперь к тому
же у него за спиной висел мешок с разными припасами.
Траппер был высок, худ, с обветренным лицом и спокойными светло-голубыми глазами
под густыми бровями. Одежда его состояла из длинной желтовато-коричневой блузы
домотканого сукна, беличьей шапки, высоких гамаш оленьей кожи в кожаных мокассин.
Он шел быстро, большими шагами, почти скользя, подняв носки вверх — по-индейски.
Когда медведь встретился с ним, охотник вовсе не смутился. Медведь остановился и
присел, преградив дорогу. Но охотник, не останавливаясь, не замедляя шагу, крикнул
зверю:
— Эй ты, убирайся с дороги!
II. Преследование человека
Однако, к его удивлению, медведь, вместо того чтобы посторониться, двинулся прямо на
человека, хрипло рыча.
В спокойных глазах охотника вспыхнул гнев, но жизнь в лесах научает быстро соображать.
Траппер знал, что с одним только ножом ему нечего тягаться с таким врагом, поэтому,
скользнув в сторону с легкостью пантеры и обогнув дерево, он снова выскочил на
тропинку уже позади своего противника и со всех ног бросился к реке. Он был уверен, что
медведь действовал под впечатлением минутной досады и не потрудится преследовать
его далеко.
Если изредка трапперу приходится плохо при встрече с медведем, то большею частью это
происходит от уверенности человека, будто он насквозь знает нрав зверя. Каждый
медведь, однако, имеет свои особенности, поэтому и случается, что время от времени
траппер платится жизнью за нежелание признать, что медведь не всегда действует по
правилам.
К удивлению и досаде траппера, медведь так упорно преследовал его, что почти нагнал,
прежде чем тот успел заметить всю серьезность опасности. Траппер видел, что ему
придется расстаться с драгоценным мешком, тяжесть которого мешала ему в этом бегстве
для спасения жизни. Когда медведь почти нагнал его, траппер сердито швырнул мешок,
надеясь, что это привлечет внимание зверя.
В девяносто девяти случаях из ста, вероятно, так бы и случилось, потому что между
прочими вещами в мешке были ветчина и сахар — лакомства для медведя. Но узел
ударил медведя прямо в нос и так сильно, что он заревел и еще больше рассвирепел. Он
очень хорошо знал, что мстить за оскорбление надо не мешку, а человеку, бросившему
его. Ярость заставила его даже забыть голод.
Счастье траппера, что зимою он жил очень умеренно и усердно работал, так что мог
надеяться на свои ноги. Счастьем для него было также и то, что на просеке, прорубленной
несколько лет тому назад дровосеками, сплавлявшими лес по реке, снег почти стаял и не
мешал ему бежать. Траппер бежал как олень, лишь оглядываясь время от времени через
плечо. Но видя, с какой решительностью черный увалень гонится за ним, он не мог не
подумать, что бы сталось с ним в этой снежной пустыне, если бы ему случилось
споткнуться о корень или ветер стал бы дуть напротив. Траппер почувствовал при этой
мысли не страх, но бессильную злобу.
Но ни один корень не зацепился за ногу бегущего, а ветер не повернул против, него.
Между ним и медведем оставалось всего, шагов десять. Траппер знал, что — если ему
удастся благополучно перебежать четверть мили по скользкому трескающемуся льду —
там уже дорога будет ровная до самого дома, где у него ружье. Он опять ободрился,
перестал сердиться и даже усмехнулся, оглянувшись через плечо.
В то время как он бежал к берегу, до него по ветру донесся рев водопадов. Траппер не
мог не заметить, какой предательский вид имел лед. На всей поверхности виднелись
пятна грязно-белого и свинцового цвета, а у берега лед покрывала желтая водяная
полоса. Она казалась довольно, безобидной, но привычный взгляд траппера сразу
определил, что лед каждую минуту может взломаться.
Однако медведь гнался за охотником по пятам, и раздумывать было нечего. Траппер
смело вошел в воду по колени, направляясь к свободному льду, и услыхал, как медведь,
не замечая опасности, тоже тяжело плюхнулся в воду.
Милей ниже слышался рев водопадов. Под ногами человека вода готова была
устремиться на него в то мгновение, как треснет лед.
Когда траппер подумал обо всем этом, у него застыла кровь. Он стиснул зубы, глаза его
сверкнули, и он почувствовал себя в силах бороться с чем бы то ни было.
Новый прилив энергии ускорил его шаг. Он заметил, что пробежал как раз половину реки.
— Отлично! — произнес он, считая дело уже наполовину выигранным.
Но не успел он договорить, как странный, ужасный шум заставил его вздрогнуть. Что-то
случилось в воздухе или подо льдом. Шум несся отовсюду сразу, как будто раздался
первый подземный раскат землетрясения. Траппер очень хорошо понял, что это за раскат.
Поколебавшись секунду, он сделал отчаянный прыжок вперед. Преследовавший его
медведь тоже понял, в чем дело. Ярость его сразу улеглась. Он споткнулся, бросил
испуганный взгляд на слишком отдаленный берег и последовал за человеком в его
бегстве — последовал, уже не думая о преследовании.
III. Четвероногий и двуногий Робинзоны
Шум, напоминавший подземный гул, продолжался меньше минуты. Затем он стал громче,
к нему присоединился резкий треск, и вдруг во всех направлениях открылись длинные
темные полыньи. Одна из них оказалась у самых ног траппера. Он перескочил через нее,
но в ту минуту как он прыгнул, лед разлетелся в куски. Там, где становилась нога
траппера, уже не оказывалось твердой поверхности, а лишь груда нагроможденных
обломков, которые погружались в воду под тяжестью человеческого тела.
Но не напрасно научился траппер скакать через разные препятствия на бегах взапуски.
Едва коснувшись предательского льда, его ноги скользили дальше, пока по дороге,
которую никогда не пришло бы в голову искать человеку, не выросшему на реке, он не
выскочил на огромную льдину, способную выдержать его. За этим прибежищем вода
клубилась, вертя в водовороте оторванные льдины. Перепрыгнуть человеку через этот
поток нечего было и пытаться.
Большой Форк представлял собой теперь от берега до берега бурный хаос льдин,
нагонявших одна другую, ломавшихся с треском и стремившихся к водопаду.
Траппер сел посредине льдины, чтобы лучше сохранить равновесие. Он откусил кусок
своей табачной жвачки и спокойно смотрел в том направлений, куда его несло на верную
гибель. Миля — небольшое расстояние, когда она отделяет от гибели. Траппер видел
ясно, что ему не оставалась больше делать ничего кроме как жевать жвачку и ждать
развязки.
Он оглянулся досмотреть, что делает медведь.
К его изумлению, зверь находился теперь шагах в пятидесяти выше по течению,
очевидно, отнесений какой-нибудь переместившейся льдиной. Медведь сидел на задних
лапах и молча смотрел на туманное пятно, обозначавшее водопад. В траппере
шевельнулось сочувствие к огромному зверю, минуту тому назад гнавшемуся за ним.
Теперь, когда ему и его врагу грозила одинаковая погибель, вражда была забыта.
— Тоже слышит, — проговорил он про себя, увидав, как медведь смотрел на водопад.
Теперь трапперу казалось, что рев водопада с каждым мгновением становился громче,
заглушая треск ломающегося льда, а клубящиеся пары как будто бежали вверх по реке
навстречу ему.
Но вдруг его сердце упало и сильно забилось: в нем проснулась надежда и заставила
стряхнуть, стоическую апатию. Траппер увидал, что его льдина несется прямо к
скалистому островку, как раз над водопадом. Еще минуты две — и участь его будет
решена. Он не думал о том, что станет делать на островке, если попадет туда. Он встал и,
напрягая каждый мускул, снова начал бороться за жизнь.
Пролетела еще минута, и островок, окруженный бушующими волнами и окутанный
туманом, был совсем близко. Поперечное течение подхватило льдину и понесло ее в
сторону, и человек, стоявший на ней, сжал кулаки в отчаянии и бессильной злобе, видя,
что ему не достигнуть последнего убежища. Он уже готовился броситься в воду, чтоб
умереть по крайней мере в борьбе, как вдруг судьба изменила свой каприз: огромная
масса льда и плавучего леса, сплоченная течением, заставила льдину принять ее прежнее
направление. Еще мгновение — и она вся застонала, разлетевшись на четыре куска,
которые помчались в бездну. Траппер же, упавший в пенящуюся воду, ухватившись за
выступ скалы, выкарабкался на сушу.
Благополучно выбравшись на островок, он отряхнулся, сплюнул в воду и обернулся
взглянуть, что сталось с его товарищем по несчастью. На водоворот, кипевший у его ног и,
казалось, каждую минуту готовый снести островок и поглотить его, он не обращал
внимания и с прозрением смотрел на ревущий хаос и туман. Его гораздо больше
интересовал недавний враг — живой, великолепный, сильный медведь, несущийся
навстречу верной гибели.
Медведь был в шагах в двадцати выше островка, но течение снесло его прямо на
стремнину. С сожалением и оттенком симпатии человек видел, что для зверя не было
спасения. Но сам медведь, заметив убежище так близко, не намеревался отказаться от
него без борьбы. Вдруг гигантским прыжком он ринулся вперед с невероятной силой,
потопившей льдину, на которой он сидел, и перелетел на другое ледяное поле.
Ухватившись за край его могучими когтями, так что льдина наполовину ушла под воду, он,
однако, ухитрился выкарабкаться. Перебравшись через эту льдину, зверь опять сделал
отчаянный скачок, на минуту исчез из виду, вынырнул и поплыл, собрав все свои силы и
храбрость.
Он уже приближался к островку. Удастся ли ему добраться до него? Медведь оказался
искусным пловцом, и с минуту казалось, что для него наступает спасение. Но нет — поток
не хотел выпускать мохнатого великана и проносил его мимо последнего убежища.
Охваченный сочувствием, почти не сознавая, что делает, человек сошел по колени в воду,
ухватившись рукой за крепкий выдававшийся корень. Медведь приближался, отстраняя
лапами мелкие льдины, загораживавшие ему дорогу, и работая всей массой своего
черного тела. Он был уже близко, но не настолько, чтобы ухватиться сильными лапами за
скалу. Будь он только на четверть метра поближе, он бы мог сделать это, но именно этой-
то четверти метра он не был в состоянии преодолеть.
Человек не мог вынести этого. Как допустить, чтобы водопад поглотил на его глазах такое
великолепное животное? Протянув свободную руку, он схватил зверя за длинную шерсть
шиворота и, собрав все силы, поднял его.
Одно мгновение траппер сомневался, что выдержит. Поток рвал и относил с
неудержимой силой. Но мускулы траппера были крепки, как сталь. С минуту положение
казалось сомнительным. Но наконец отчаянные усилия пловца взяли верх. Еще момент —
и сначала одна лапа медведя, потом другая уцепились за скалу. Траппер разжал руку и
отодвинулся на самую вершину скалы: он вдруг усомнился в благоразумии собственного
поступка.
Выбравшись из воды, медведь несколько минут сидел отдуваясь, обессиленный
отчаянной борьбой. А человек на верхушке скалы, взявшись за нож, ждал последствий
своего необдуманного поступка. Но, в сущности, он не ожидал опасности, зная характер
диких обитателей лесов. Он только был настороже на случай чего-нибудь неожиданного.
Однако траппер скоро убедился, что его предосторожность была не нужна.
Отдышавшись, медведь перебрался на другую сторону островка, как можно дальше от
своего спасителя. Здесь он уселся и уставился в клокочущий водоворот, откуда только что
был выхвачен, будто он неудержимо привлекал его.
Прошло полчаса. Траппер был в раздумьи. Он видел, что пока медведь совершенно
безобиден, чувствуя себя обессиленным и благодарным. Но на острове не было никакой
еды — оставалось только одному съесть другого. Следовательно, борьба должна была
скоро возобновиться, а потом — что предстояло ему, если бы он оказался побежденным?
С этого острова над самой стремниной водопада, окруженного водоворотами, нельзя
было выбраться никуда.
Положение представлялось мало утешительным. И вопреки своей привычке не
преклоняться ни при каких обстоятельствах ни перед человеком, ни перед зверем, ни
перед природой, траппер подумал, что, может быть, было бы лучше, если бы его льдина
пронеслась мимо островка. При теперешнем же положении дел ему оставалось только
откусить кусок жвачки и приняться за обстругивание себе палки.
IV. По примеру человека
Трапперы всегда искусно владеют ножом, и наш Робинзон уже значительно подвинулся в
изготовлении палки, как вдруг, подняв глаза, он увидал нечто, что значительно изменило
положение дел. Он отбросил начатую палку, засунул нож обратно за пояс и встал.
Внимательно присмотревшись к реке, он опять вынул нож и принялся вырезать себе
длинный шест. Траппер видел, что как раз над самым водопадом образовался ледяной
мост.
Водопады на Большом Форке лежат на изгибе реки и перерезывают русло наискось. Над
самыми водопадами река мелка, и хотя обыкновенно виден только один остров — во
время низкой реки вдоль всего русла выступает гряда скал.
В тот день, в который случилось описываемое происшествие, после того как прошел
первый лед, сверху приплыла вторая масса его, смешанная с плавучими бревнами. Этот
лед был не так рыхл, как первый, образовавшийся близ водопада, и шел более крупными
льдинами.
Когда несколько таких льдин, смерзшихся с бревнами, сгромоздились вокруг острова,
быстро образовался остов плотины. В то же время несколько бревен, принесенных другой
льдиной, задержались у невидимой подводной скалы. На повороте реки до
противоположного берега образовался затор, представлявший собою подобие моста.
Траппер сидел, спокойно наблюдая, как будто все это его не касалось. Мало-по-малу мост
сплотился, льдины, останавливаясь у барьера, громоздились и опускались на дно, пока не
образовалась масса, плотная до самого основания. И рев водопада стал слабее вместе с
ослабевшим течением.
Этого-то момента и ждал траппер. Теперь мост был плотен и, наверное, простоит, пока
человеку удастся перебраться на берег. Но после этого момента каждая секунда только
укрепляла силы, стремившиеся разрушить препятствия. Траппер знал, что скоплявшаяся
вода или снесет все, мешающее ей, или ринется поверх плотины. Он вскочил, схватил
свой шест и зашагал по неровной, опасной переправе, стараясь ступать как можно
осторожнее. По дороге он оглянулся, чтобы посмотреть, хватит ли у медведя смекалки
сообразить, когда плотина будет достаточно надежна. Оказалось, что медведь не спускал
глаз с человека и вовсе не обращал внимания на лед. Траппер засмеялся прерывистым
смехом, говоря себе, что если он знает не больше медведя, то ему нечего делать в лесу, и
решительно двинулся вперед по предательскому мосту...
Не успел он отойти десятка шагов, как медведь с коротким ревом поспешно зашагал
вслед за траппером, видимо признав, что человек знает больше его.
Среди странной водворившейся тишины, прерывавшейся только ослабевшим гулом
водопада и треском льда, разбивавшегося о верхний конец плотины, человек продолжал
итти по скользкой поверхности, ожидая каждую минуту, что она с грохотом вырвется у
него из-под ног.
Шагах в десяти или двенадцати позади него шел медведь, шагая поспешно и дрожа при
виде ослабевшего водопада.
Когда траппер и зверь дошли до берега, у противоположного конца плотины уже
прорвалась бурным потоком вода.
Медведь опередил своего избавителя и бросился в лес, как кошка, спасающаяся от
погони.
Человек посмотрел ему вслед с улыбкой, потом повернулся и еще раз взглянул на
опасный путь, который только что прошел.
Плотина посредине реки как будто таяла. Страшный гул потряс воздух. Масса бревен и
льда и вся неизмеримая тяжесть воды ринулась с оглушительным треском через
подводную гряду, и сноп обломков высоко взлетел в воздух. Ни один мускул не дрогнул
на худощавом лице траппера, но, оправляя на себе пояс, он проговорил задумчиво:
— Хорошо, что успел во-время перебраться.
И повернувшись на своих подкованных каблуках, он пошел по тропинке к большому лесу,
который сомкнулся за ним. Грохот и треск, постепенно замирая, сменялись полной
тишиной.
ИГРА В ПРЯТКИ
Рассказ Чарльса Робертса
Приключения Муррея
Муррей повернулся на каблуках и побежал в дом за ружьем. Гнев и негодование
клокотали в его груди. Работник Том, пришедший с Верхнего Пастбища, только что
сообщил ему, что медведи задрали еще двух его овец. Вместе с предыдущими это
составляло семь овец, задранных медведями за последние шесть недель. Этого нельзя
было так оставить. И Муррей, с горячностью восемнадцатилетнего возраста, поклялся, что
проклятые мародеры поплатятся ему, хотя бы для этого пришлось итти по их следу целую
неделю.
Он положил себе в карман сухарей и большой кусок сыру, тщательно осмотрел винчестер,
надел пояс с патронами и отправился на Верхнее Пастбище.
Том повел его к месту катастрофы. Обе жертвы, крупные породистые овцы, были задраны
на краю пастбища, шагах в пятнадцати одна от другой. От них ничего не осталось кроме
пушистых шкур да больших пятен темной крови на траве. Самые туши хищники, очевидно,
уволокли в бор, который с двух сторон охватывал пастбище.
Тщательно осмотрев следы, Муррей и Том пришли к заключению, что убийство было
совершено в начале ночи. Теперь же время было за полдень.
— Они, поди, уже так далеко ушли, что их не нагонишь, — сказал Том.
Уроженец более цивилизованных мест, он мало был знаком с обычаями лесных зверей.
— Ничуть, — отвечал Муррей. — Они, наверное, в полумиле отсюда или около того, не
больше. С какой стати они станут тащить далеко таких жирных овец? Они уволокли их
недалеко и, нажравшись вдосталь, спрятали что осталось в кусты. А потом, когда
отоспятся после первой трапезы, придут покончить с остатками. Уходить далеко им нет
никакого смысла.
— Гм-м... Может, вы и правы, — задумчиво проговорил работник. — Но хотел бы я знать
только, кто был здесь до нас и так тщательно скатал вот эту шкуру. Другую он не тронул,
верно, потому, что она такая изодранная и ни на что больше не годна.
Муррей невольно расхохотался, несмотря на свое раздражение.
— Эх-ма! Много же ты знаешь медведя, Том, — сказал он. — Здесь, видишь ли, орудовали
два медведя, чтоб им ни дна, ни покрышки! Один еще молоденький и глупый, который не
умеет освежевать овцу. Он без толку рвал с нее шкуру когтями и оставил вот такую кашу.
Другой медведь опытный и бывалый, скорее всего — медведица, мать молоденького. Он
знает, как сдирают шкуру и как ее скатывают аккуратно, совсем как сделал бы человек.
Ну-с, Том, теперь ступай домой и захвати с собой эти шкуры. Я пойду по следу и не
вернусь, пока не посчитаюсь с этими подлецами за их разбой.
Пройдя с полмили по следу, который был очень ясен, Муррей нашел остатки обеих овец,
запрятанные в густом кустарнике. Следы медведей кольцом окружали это место как
заявка о праве собственности и предупреждение для каждого зверя, который вздумал бы
наведаться сюда. А на стволе высокой сосны, росшей возле места, где были спрятаны
туши, опытный глаз Муррея заметил еще другое предостережение для чужих. На
значительной высоте от земли кора была отмечена следами могучих когтей. Медведица
после трапезы потянулась тут, как кошка, поднявшись на задние лапы и вонзивши когти в
дерево.
Высота, на которой находились глубоко врезавшиеся следы ее мощных когтей,
вразумительно говорила, что вызвать неудовольствие медведицы опасно для кого бы то
ни было.
У Муррея глаза засверкали, когда он определил по этим признакам рост своего врага,
«Вот это будет трофей, так трофей, — добыть голову и лапу такого богатыря!» Гнев на
убийцу его овец исчез, сменившись неудержимо-захватывающим азартом охотника.
Утолив голод, медведи, очевидно, пошли прямехонько назад, в глубь бора, вместо того
чтобы остаться вблизи места своего пиршества или забраться где-нибудь по соседству в
чащу, чтобы отоспаться после обильной трапезы, как этого ожидал Муррей.
Муррей думал, что он знает все, касающееся повадок медведей. И действительно, он
знал о них очень много. Только одного еще не знал: что ни один человек, каким бы
опытным и внимательным наблюдателем он ни был, никогда не может знать о медведях
все.
Медведь — прямая противоположность барану. Он вовсе не желает поступать
непременно так, как его сосед. Он всегда готов изменять свои привычки, как и свою
диету, применительно к меняющимся условиям.
Когда вам кажется, что вы настигли его, предполагаемый медведь вдруг оказывается
старым черным пнем, а сам он наблюдает вас с какого-нибудь скрытого поста. По
сравнению с медведем все другие лесные звери — за исключением, разве, хитрой лисы
— кажутся глупыми новорожденными младенцами.
Целый час Муррей шел по следу обоих медведей, временами — с трудом, когда лес
сменялся голыми каменистыми прогалинами, где лапы лесных богатырей оставляли лишь
едва заметный отпечаток. Но наконец на болотистом месте, где след стал очень четким,
он заметил, к своей досаде, что вместо двух медведей он идет по следу только одного —
и притом меньшего.
Он стал искать по сторонам, но тщетно. Тогда он вернулся назад на добрых пятьсот шагов,
но нигде не мог найти следа другого медведя. А между тем именно тот — другой ему был
нужен.
Подумав немного, он решил все-таки итти дальше. Ведь раз оба медведя «работали»
вместе, то он, наверное, найдет и второго, идя по следу первого. Это лучше, чем терять
время, разыскивая потерянный след. «Да и наконец, вспомнил он. ведь я вышел не за
трофеем, а отомстить за убитых овец. И не все ли равно, кому из двух я отомщу».
Он пошел дальше. Но десятка через два шагов его ожидал новый сюрприз. До последнего
времени след, по которому он шел, был явно старый — был проложен несколько часов
тому назад. А теперь Муррей с изумлением заметил вдруг, что след стал совершенно
свежим таким свежим, что он мог в любую минуту нагнать ускользающего зверя.
В полном недоумении Муррей остановился и сел на пень, чтобы обдумать это странное
явление. Каким образом могло случиться, что след сразу превратился из старого в
свежий?
Оставалось только предположить, что где-нибудь назади, на пройденном участке, зверь
временно уклонился в ту или другую сторону: либо лег соснуть часок, либо попросту
сделал большой крюк, а потом снова вышел на свой старый след. Но опять выходило,
стало быть, что он, Муррей, прошел, как слепой, мимо важной части следа, ничего не
заметив.
Он злился на себя, и первым его побуждением было немедленно повернуть обратно,
чтобы проверить, так ли было дело. Однако после некоторого раздумья он отказался от
этого плана. «След теперь свежий, — думал он, — зверь близок, значит чего же мне еще?
Нелепа терять время на то, чтобы проверять то, что было и чего не было, когда добыча
под носом». К тому же и день склонялся к вечеру. И Муррей решил итти дальше.
Однако теперь он шел гораздо осмотрительнее, зорко поглядывая по сторонам и
внимательно осматривая каждый пень, каждый массивный ствол, каждую группу
деревьев. Он сознавал, что раньше был слишком самоуверен и производил слишком
много шума. По всей вероятности, зверь уже знал, что за ним гонятся, и был теперь на¬
чеку. Два раза медведи ловко провели его. Но в третий раз он, Муррей, не даст себя
одурачить.
Прошло еще полчаса времени.
Бесшумно, как выдра, с бдительностью лесной мыши пробирался охотник по лесу,
надеясь вот-вот настигнуть зверя. Однако след попрежнему шел вперед и вперед, и ни
один признак не указывал Муррею, что он хоть сколько-нибудь приблизился к убегающей
добыче.
В конце концов, почувствовав голод, Муррей сел на мшистый камень и достал из кармана
сухари и сыр. Он злился на свою неудачу, и как ни голоден он был, при таком настроении
еда показалась ему совершенно безвкусной.
Но в то время как он сидел и хмуро жевал свой скудный обед, у него вдруг появилось
ощущение, что он не один, что за ним наблюдают. Волосы на затылке зашевелились и
поднялась. Он зорко огляделся по сторонам, но ничего не увидел. Тогда он осторожно
поднялся с пня и еще раз тщательнейшим образом оглядел все, что окружало его, каждый
ствол, каждый кустик.
Перемежающиеся тени леса могли сбить с толку, но его опытный глаз умел разбираться в
них. И тем не менее ни спереди, ни сзади, ни с боков он не мог разглядеть никакого
живого существа, за исключением дятла, который сидел на сучковатом стволе метрах в
восьми от него и с назойливым любопытством поглядывал оттуда на охотках.
От дятла взгляд Муррея скользнул ниже и осмотрел нижние ветви окружающих деревьев.
В конце концов он заметил пару блестящих злых глаз, уставившихся на него с одного из
деревьев, а потом разглядел и смутные очертания тела, прильнувшего к ветке.
Это была большая дикая кошка.
Муррей ненавидел всю породу диких кошек, прожорливых хищниц, опустошавших его
птичник. Инстинктивным движением он вскинул ружье. Но тут же снова опустил его с
коротким смехом.
Не за дикими кошками пришел он сюда.
Обругав себя мысленно за свою неровность, он опять сел на пень, чтобы продолжать
трапезу, довольный, что ощущению в затылке найдено объяснение.
И, однако, это объяснение было ошибочное. Охотник опять оказался одураченным.
Шагах в пятидесяти от него, впереди, пара красных глазок внимательно следили за
каждым его движением, наполовину злобно, наполовину с любопытством. Притаившись
за двумя большими стволами, зверь не сводил глаз с охотника, готовый в любой момент
бесшумной тенью побежать дальше под прикрытием стволов, камней и мелкой поросли,
лишь только малейшее движение охотника покажет, что тот хочет продолжать
преследование.
А сзади, с несколько большего расстояния за ним следила еще вторая пара глазок, менее
любопытных, но более свирепых. Уже в продолжение по крайней мере целого часа
медведица в свою очередь шла по его следам со всем искусством опытного зверя. При
всей своей массивности она ни разу не выдала себя хотя бы хрустом веточки. Когда
ничего не подозревающий охотник останавливался хотя бы на секунду, она тотчас тоже
останавливалась, точно между ним и ею были протянуты невидимые нити, и застывала в
такой каменной неподвижности, что сразу совершенно сливалась с окружающими
предметами, становясь «невидимой», то-есть неотличимой от них. Среди мшистых
камней она сама становилась похожа на камень, среди пней становилась пнем, среди
кустарников — частью темной поросли.
Покончив с сухарями и сыром, Муррей поднялся, стряхнул с себя крошки, презрительно
швырнул куском коры в кошку, которая с злобным ворчаньем прыгнула на ветку повыше,
и опять пошел по следу.
Он начал сомневаться, удастся ли ему сделать что-нибудь до темноты, и шел быстрее
прежнего.
Через несколько сот шагов он увидел, к своему удовольствию, что след, описав большую
дугу вправо, повернул назад, к пастбищу и деревне.
«Пожалуй, этот дурень-медведь не знает, что я его преследую, и пошел теперь за
остатками своего ужина», — подумал Муррей.
Ободренный этой мыслью, Муррей пошел еще быстрее.
Но через некоторое время ему пришлось пожалеть о своей спешке. Когда он пересекал
небольшую прогалину с мягкой почвой, ему вдруг показалось, что след опять изменился:
отпечатки лап стали точно гораздо больше. Ближайшее исследование показало, что он не
ошибся. Медведица опять вмешалась в игру и сменила молоденького медведя.
Впервые за все время в душу охотника закралось неприятное чувство жути. Очевидно, его
нарочно морочили. Он внезапно почувствовал, что он один в лесу, окруженный
враждебными силами, которые хитрее его. Вообще он не боялся медведей. Он готов был
иметь дело хоть с несколькими зараз, пока у него имелось его верное ружье и пока
дневной свет давал ему возможность пользоваться ружьем. Но теперь близился вечер, и с
наступлением темноты все преимущества оказались бы на стороне медведей.
Если бы след попрежнему вел в глубь леса, Муррей, наверное, прекратил бы погоню и
вернулся домой, чтобы возобновить охоту на другое утро. Но так как след шел теперь в
обратную сторону, к лесной опушке, то Муррей решил не покидать его. Кто знает, может
быть, удастся все-таки нагнать зверя до темноты...
Он чуть не бежал, так как след стал теперь ясным почти до нахальства. Однако даже при
таком аллюре он ни разу не заметил впереди зверя хотя бы на миг. Только по тому, что
отпечатки лап становились все глубже и расстояние между ними больше, он мог видеть,
что заставил врага спешить во-всю, и это было некоторым удовлетворением. А еще через
некоторое время стало ясно, что зверю такой аллюр не нравится: след вдруг резко
свернул влево, к болотцу, где густо росли кедры и куда Муррей совершенно не желал
забиваться в такой поздний час.
— Будет на сегодня, — решительно сказал он себе. — Чорт с ними, с медведями! Пойду
прямо домой.
Он круто повернул и быстро зашагал назад, пробираясь напрямик через густые поросли.
К этому времени Муррей убедился, что его знание медведей не так уж глубоко, как он
воображал. Однако в одном он был вполне уверен. Он был бы готов дать голову на
отсечение, что, заметив отказ человека от дальнейшего преследования, медведи тотчас
же повернут и в свою очередь начнут преследовать его.
Это не слишком улыбалось Муррею. Пока еще было достаточно светло — он не
беспокоился. «Конечно, — думал он, — даже и после наступления темноты у них вряд ли
хватит смелости напасть на меня». Он знал, что бурый медведь имеет правильное
представление о могуществе человека, но все-таки ручаться было нельзя.
Муррей мысленно прикинул, сколько остается до лесной опушки, и почувствовал
значительное облегчение, когда сказал себе, что до ночи успеет выйти из лесу.
Там, где он шел, лес был очень густ, изобилуй мелкой порослью сосняка и ельника. Но
через некоторое время он поредел, и Муррей увидел большую, поросшую травой поляну,
в центре которой стоял покинутый шалаш.
При виде этой поляны Муррея осенила мысль. Его лицо просветлело, самоуверенность
вернулась к молодому охотнику. До сих пор медведи оказались хитрее его. Но теперь он
покажет им, кто кого заткнет за пояс.
Неровными шагами он выбежал на поляну и упал, словно обессилев. Он полежал
несколько секунд, чтобы враги успели заметить его маневр, потом вскочил, во весь дух
перебежал через поляну и юркнул в чащу на другой стороне.
Там он остановился и оглянулся. Кусты и травы, окаймлявшие ту сторону поляны, откуда
он пришел, качались и колыхались от движения массивных тел. Одну минуту он думал,
что его преследователи, осмелев при виде его бегства, рискнут пересечь поляну в
открытую. В таком случае он мог рассчитывать подстрелить их обоих.
Но нет, для этого они были слишком осторожны. Движение кустов показало Муррею, что
его враги разделились и бегут по краю поляны справа и слева. Улыбка торжества
разлилась по лицу Муррея.
— Мой черед наконец, — пробормотал он и бесшумно побежал к левому углу поляны,
стараясь, чтобы звери не могли увидать его. Слева движение кустов было сильнее,
поэтому он был уверен, что здесь встретит медведицу. Он был опять полон энергии и
пыла. Азарт охотника поглотил все остальные чувства.
Как раз на углу поляны он притаился за кучей камней и лежал не шевелясь, держа ружье у
плеча, а палец, на спуске курка. Он мог слышать приближение медведицы, так как теперь
она бежала не так осторожно, уверенная, должно быть, что враг обратился в бегство.
Сухие веточки с треском ломались на ее пути, листва шелестела, а время от времени
напряженный слух охотника улавливал глухой топот ее лап.
И все-таки она почти поровнялась с ним, прежде чем ему удалось наконец увидеть ее.
Перед камнями, за которыми притаился Муррей, находилось небольшое открытое место
между двумя группами молоденьких сосен. Туда-то она и вышла, шагах в тридцати от
Муррея, направляясь мимо него по диагонали. Она представляла собою отличную
мишень.
Палец Муррея уверенно надавил спуск курка. Грянул выстрел. Пуля прошла навылет
через шею медведицы, и она замертво грохнулась на-земь, разом превратившись в кучу
рыжевато-черного меха.
Вне себя от радости Муррей побежал осматривать свою добычу. Это была великолепная
медведица — самый крупный экземпляр, какой Муррей когда-либо видел. Он отомстил
за своих овец и поддержал свое достоинство охотника.
Что касается другого медведя, то им Муррей вовсе не интересовался. Он знал, что звук
выстрела навел на него достаточный испуг.
Муррей достал носовой платок, привязал его к палке и воткнул этот флаг в землю рядом с
убитым медведем, чтобы он служил и признаком для него самого и предупреждением
для всякого, кому случится пройти этим местом. А сделав это, он поспешил домой за
фонарем и работником, потому что не хотел оставить такой великолепный мех на всю
ночь в лесу, где его могли бы испортить лисицы, ласки и другие ночные хищники.
МЕДВЕДЬ В СЕТЯХ
Приключение охотника на медведей в Калифорнии
Несколько лет тому назад отважный американский охотник по имени Бартон попытался
поймать живого медведя. Вот как он сам описывает это приключение.
Один владелец зверинца в Вашингтоне написал мне, что ему нужен живой медведь и что,
если я ему доставлю его целым и невредимым, он мне заплатит восемь тысяч долларов.
Сначала я только усмехнулся, прочтя письмо. Выдумает человек тоже — поймать живого
медведя. Но потом меня взяло раздумье. Восемь тысяч долларов — деньги немалые,
целое состояние, можно сказать. Ведь сколько надо поработать бедному охотнику изо
дня в день и из года в год, чтобы заработать такую сумму. А тут пожалуйте — восемь
тысяч долларов одним махом. Что же до риска — то разве мало рискуешь и при
обыкновенной охоте? Почему же не рискнуть немного больше ради такого заработка?
Словом, в конце концов я написал этому человеку, что принимаю его предложение, а сам
начал вырабатывать план охоты.
Я находился в это время в одной из самых диких частей штата Калифорнии, в провинции
Сискью, где в горах водятся медведи.
Взяв с собой пару вьючных лошадей из тех, которые не боятся медведей, я отправился в
горы совершенно один.
Через неделю я добрался до места назначения, разыскал свою старую хижину и устроился
там.
Первая задача заключалась теперь в том, чтобы разыскать медведя.
В диких горах это дело нелегкое. Много дней все мои поиски были безуспешны. Но вот
однажды счастье улыбнулось мне. Карабкаясь через утесы, я неожиданно увидал в
лощине под собой то, что мне было нужно, — медведя, да такого здоровенного, что у
меня захватило дух. Это был настоящий великан.
Через некоторое время я выследил и его берлогу среди скал. Итак, первая часть работы
была сделана. Оставалось выполнить вторую — захватить медведя живьем.
Собственно говоря, чтобы поймать такого великана, было бы мало и пяти человек. А я был
один-одинешенек.
План охоты я выработал заранее. Я решил построить крепкую бревенчатую избушку-
клетку с опускной дверью, нечто вроде гигантской мышеловки, заманить туда медведи, а
потом, разобрав в потолке два-три бревна, накинуть на медведя сеть. Сеть я привез с
собой. Когда-то я провел несколько лет на море, и сплести такую сеть из крепких веревок
было для меня пустячным делом.
Таким образом — рассуждал я — медведь будет в моей власти, я взвалю его на сани и
свезу вниз.
Не теряя времени, я приступил к осуществлению своего плана, то-есть прежде всего стал
строить бревенчатую «мышеловку» для медведя. Местом постройки я выбрал небольшую
долину неподалеку от моей хижины и несколько дней работал без устали, обращая
главное внимание на то, чтобы «мышеловка» была достаточно крепка. Ведь я знал
чудовищную силу медведя. Из того что я вбил, например, угловые сваи в землю больше
чем на метр, можно видеть, что я работал основательно.
Когда «мышеловка» была готова, я остался ею очень доволен. В одной стене я оставил
входное отверстие, приспособив над ним опускную дверь, которую невозможно было
поднять, когда она опускалась, потому что сверху на нее давила тяжесть.
Теперь вопрос был в том, как заманить медведя в «мышеловку». Сначала я думал
воспользоваться в качестве приманки трупом какого-нибудь животного, протащив его от
ущелья, где жил медведь, до его будущей тюрьмы. Но обсудив вопрос тщательнее, я
решил, что это недостаточно соблазнительная приманка, и придумал воспользоваться
медом как дополнительной приманкой. Уж против меда никакой медведь не устоит.
Понаблюдав за полетом пчел в долине, я отыскал в конце концов улей в расщелине
одной скалы и однажды ночью, выкурив пчел, добыл их мед. Теперь оставалось только
обмазать этим медом труп какого-нибудь животного и протащить приманку до западни.
Дверь последней поддерживалась палками, соединенными с веревкой, которая в свою
очередь была прикреплена к приманке таким образом, что когда медведь примется за
добычу, палки сдвинутся с места и западня захлопнется.
Кончив все приготовления, я залег близ западин, ожидая прихода зверя. Я знал, что
медведь шатается где-нибудь поблизости от своей берлоги и что он непременно почует
запах меда и пойдет по следу.
Было около полуночи, когда, лежа среди деревьев, я услышал шорох в кустарнике и при
свете месяца разглядел предмет своих мечтаний, своего великана-медведя. Можете себе
представить, как у меня забилось сердце? Затаив дыхание, я спрашивал себя, войдет ли
он в избушку или почует недоброе и повернет назад. Но нет, медведь не повернул назад.
Он прямехонько подошел к избушке, постоял ровно одну секунду и пошел. Через пять
секунд спускная дверь упала с грохотом. Медведь был пленником в западне.
«Теперь, — думал я, — остается только накинуть сеть на медведя и крепко затянуть ее, и
тогда медведь будет в моей власти, беспомощный, как младенец».
Минут через пятнадцать после того как медведь вошел, он заметил, видно, что попал в
ловушку, и начал буянить. Да как буянить! От всего этого рева, рычания, ударов и возни
звон стоял в ушах, и у меня, признаюсь, на минуту душа ушла в пятки: «АА вдруг, —
думаю, — моя западня не выдержит?..»
Но, к счастью, она выдержала. Медведь мало-по-малу утих, и когда утром я взглянул
через щели между бревнами, он попрежнему был там.
Но, признаюсь, в первую минуту, когда я увидал его, мне стало страшно. У него был
свирепый вид. Особенно взгляд его налившихся кровью глаз не обещал ничего доброго. У
меня, признаться, всегда было врожденное и инстинктивное почтение к медведям,
которое после этого случая еще больше возросло.
Достав свою сеть, я еще раз тщательно осмотрел ее и проверил, исправно ли действуют
веревки, которыми она затягивалась. Как я уже объяснил, мой план состоял в том, чтобы
снять с избушки несколько верхних бревен и набросить сверху сеть на зверя.
Обдумав все тщательно, я принялся за работу, сбросил сверху сначала одно бревно,
потом другое и третье.
Медведь все это время то вставал на задние лапы, то бегал кругом по клетке на всех
четырех, злобно рыча и глядя на меня свирепым взглядом.
Меня мороз подирал по коже при мысли, что я могу очутиться в его страшных когтях.
Это был самый настоящий горный медведь и притом необыкновенно свирепый, куда
более свирепый, чем другие его сородичи, с которыми мне приходилось иметь дело.
Только когда я влез на верхушку клетки и приготовился набросить сеть на зверя, я
впервые понял, что дело будет сложнее, чем я предполагал.
Медведь не собирался сидеть смирно на задних лапах, чтобы я мог с удобством накинуть
на него сеть. Он попрежнему бегал по клетке, и всякий раз, когда я пытался накинуть сеть,
он размахивал своими огромными лапами и отбрасывал сеть от себя.
Но наконец я хорошо нацелился и накинул сеть через его голову, грудь и передние лапы.
Резко отпрянув назад, зверь затянул веревки. Медведь был пойман, но не так, как надо
было, не вполне еще. А снять с него сеть я больше не мог, сколько ни старался.
Если медведь раньше был сердит, то теперь его ярость не знала пределов. Он ревел,
рычал и рвал на себе сеть. В конце концов он опустился на четвереньки и стал кататься по
земле, представляя собой живую массу всклокоченной шерсти, когтей и веревок.
Почти не думая о том, что я делаю, я соскочил в клетку. Я полагал, что медведь уже
настолько запутался, что мне без особого труда удастся окончательно лишить его свободы
движений. Но в тот миг как мои ноги коснулись пола, я понял, какую сделал ошибку. Я
ведь совсем не подумал о том, как выберусь, если мой маневр не приведет к цели.
Едва увидев меня, медведь, очевидно, решил стереть меня с лица земли, чего бы это ни
Медведь бегал по клетке, и всякий раз. когда я пытался
накинуть сеть, он размахивал своими огромными лапами
и отбрасывал сеть от себя ..
стоило, и энергичными движениями
попытался снова подняться на дыбы.
Моей первой мыслью, когда я заметил это
была мысль о бегстве. Признаюсь в этом
без ложного стыда. Ведь я был безоружен,
и если бы не сеть, то я был бы в полной
власти зверя.
Я подпрыгнул, чтобы ухватиться за
ближайшую поперечную балку, но не
достал — она была слишком высоко.
Медведь же между тем умудрился встать
на ноги и замахнуться на меня лапой.
Быстрее молнии я обежал кругом него,
схватил сеть и натянул ее дальше на его
огромное тело. Это несколько стеснило его
движения, но все-таки я едва увернулся от
смертоносной лапы.
Я видел, что мне предстоит борьба, в
которой меня могли спасти только
величайшая увертливость и находчивость,
Главная задача заключалась в том, чтобы не дать медведю сбросить с себя сеть, которая
стесняла его движения и мешала ему схватить меня в объятия или нанести мне
решительный удар.
Я отчаянно бегал кругом зверя, который неуклюже вертелся, стараясь поймать меня. От
этого он еще больше запутался в сети и через некоторое время снова упал. Я опять
подскочил к нему и, быстро дернув сеть, натянул ее еще дальше на его тело, зорко следя
за задними ногами, которыми он старался меня ударить.
Но наша борьба еще далеко не кончилась. Медведь каким-то образом поднялся на ноги и
с размаху ударил меня в грудь. Я покатился как чурбан, уверенный уже, что настал мой
конец. Однако в последний момент, когда зверь уже хотел, должно быть, прикончить
меня, мне удалось ползком увернуться от его когтей. Я слышал только, как треснули
прочная материя моих брюк, и почувствовал боль в оцарапанной ноге.
С бьющимся сердцем я бросился к веревкам, которыми затягивалась сеть. Мне пришла в
голову новая мысль: я решил обмотать эти веревки вокруг задних лап зверя и таким
образом лишить его свободы движений.
Веревки мне удалось схватить, и с быстротою, на какую я никогда не считал себя
способным, я стал бегать кругом медведя, опутывая его лапы веревкой.
Зверь быстро освободил одну лапу, но я снова обежал кругом него и на этот раз затянул
веревки так туго, что он уже не мог освободиться. Видя, что дело почти сделано, я резко
дернул веревки к себе, и зверь, потеряв равновесие, грохнулся на-земь, яростно
размахивая передними лапами.
Я постарался воспользоваться своим преимуществом и несколькими быстрыми
движениями затянул веревки и закрепил их. Теперь зверь при всем старании не мог
больше от них освободиться. Он катался по земле, ревя и скаля на меня зубы так яростно,
что мне невольно думалось, что в конце концов он, пожалуй, разорвет сеть и убьет меня.
Но сеть была крепкая, и вся ярость медведя ни к чему не приводила.
Теперь вопрос был в том, как окончательно накрыть его сетью, чтобы довершить дело.
Веревками от сети я связал задние ноги зверя, и вследствие этого сеть невозможно было
сдвинуть дальше.
Я сообразил, что надо сходить за добавочными веревками. Но как выйти из избушки?
После многих усилий мне удалось разломать дверь, но только начав сверху, где она была
слабее.
Я сбегал за веревками, вернулся, связал ими зверя, потом распустил веревки от сети, и
после долгих трудов дело было сделано: медведь был целиком в моем плетеном
веревочном мешке, связанный и неспособный больше причинить мне вреда.
Когда рассказываешь — все это кажется очень легким, но в действительности это было
самое трудное дело, какое мне пришлось выполнить за всю свою жизнь.
Итак, теперь оставалось только доставить моего пленника в жилые места.
Я уже заранее срубил несколько деревьев и сделал из них нечто вроде саней. Лошади
мои были, как я уже говорил, из тех, которые не боятся медведей, так как раз сто на своем
веку возили медведей, раненых или убитых.
Я поставил сани у выходного отверстия избушки. Мне удалось в конце концов после
долгих усилий навалить медведя на сани. Он энергично протестовал и поднял такой рев,
что я не на шутку боялся, не понесут ли лошади. Но нет, они с честью выдержали
испытание, хотя пряли ушами и пугливо косились назад.
Итак, в конце концов медведь был на санях, и я тронулся в путь, желая как можно скорее
сдать своего звери и подучить условленную награду.
Когда сани запрыгали по камням, медведь опять начал буянить. Но сеть, которую я
привязал к саням, не позволяла ему наделать бед.
На этом, казалось бы, мои злоключения должны были кончиться. Но беда была та, что в
Каскадных горах нет проложенных дорог, и свезти оттуда живого медведя было не такое
легкое дело, как можно бы думать. Там надо самому выбирать себе дорогу, что я и
сделал в конце концов после тщательного исследования.
На второй день оказалось, что я выбрал не особенно удачную дорогу. Путь оказался очень
трудным. А под вечер я увидел, что мне предстоит обогнуть скалистый выступ, который
находился на моем пути на вершине довольно крутого склона. Более удобного прохода
там не было, и я знал, что, если бы мне удалось обогнуть этот выступ, это значительно
упростило бы дело, так как дальше находилась дорога, которая вела в долину. Поэтому я
решил попытаться. Я совершенно не подумал о возможности оползня, иначе лучше
сделал бы большой крюк, а не пустился на такое рискованное предприятие.
Вначале все шло прекрасно, а когда я заметил опасность, уже было поздно возвращаться
вспять. Мы находились на страшно крутом склоне, и земля начала подаваться под ногами
лошадей.
«Удастся ли? — все снова и снова спрашивал я себя с замирающим сердцем. Но
возвращаться было поздно. И в глубине души все-таки жила надежда, что авось, кривая
вывезет».
И вот катастрофа случилась. Испуганные лошади, чувствуя, что скользят вниз, резко
дернули вверх, чтобы удержаться, и в тот же миг камни зашатались, земля двинулась и
поползла по крутому склону.
Я окаменел от ужаса. Медведь, почуяв опасность, заревел во всю глотку, лошади
отчаянно царапали копытами землю, а оползень продолжал скользить вниз, приобретая с
каждым мгновением все большую скорость. И среди облака пыли, среди града
скатывающихся камней и громового гула сани, лошади и медведь покатились вниз по
крутому склону.
Через несколько минут, показавшихся мне годами, глухой шум падения дал мне понять,
что они достигли подножия склона. Только тут я вполне понял, что случилось, и понял, что
я сам был на волосок от смерти. У меня колени подкосились, и я был вынужден сесть,
чтобы немного прийти в себя.
Оправившись, я совершил рискованный спуск по коварному склону и добрался до места
катастрофы. Там лежали мои бедные лошади и злосчастный медведь, покрытые землей и
камнями и без единой искры жизни в теле.
Все мое предприятие окончилось полным крахом. Уж как я старался не повредить хоть
слегка медведя, чтобы доставить его «целым и невредимым», а тут на тебе, — вместо
того чтобы заработать восемь тысяч долларов, я потерял даром время, потерял двух
верных лошадей и сам едва спасся от гибели. Я чуть не плакал от досады.
Так кончилась моя первая и единственная попытка поймать живого горного медведя.
Это было самое сумасбродное предприятие, какое только можно придумать. И если
теперь кто-нибудь предложит мне хоть целое состояние, что бы достать ему живого
горного медведя, я наотрез откажусь. Себе дороже стоит.
МЕДВЕЖОНОК — МУРАВЬЕД
Рассказ Мортимера Баттена
Солнце медленно пряталось за большие серые холмы Урроухеда. Черная медведица вела
своего медвежонка из кедровой рощи к берлоге под гигантской сосной. Медвежонок
впервые попал в большой, переполненный звуками мир, который, как ему
представлялось, оканчивался лесом.
Малыш вволю наелся сладких кореньев, и обратное путешествие казалось ему длинным и
утомительным. Раз он ввалился в яму между большими корнями и лежал в ней на спине,
болтая всеми четырьмя лапами, пока мать не вынула его обратно; в другой — он жестоко
оцарапал нос об острые шипы. Наконец медведица вывела медвежонка на широкую
полянку, лежавшую под тенью величавых деревьев. Тут было легче итти. Но вдруг она
остановилась, понюхала воздух и сделала полоборота назад.
И все-таки звери не успели скрыться в чаще, — мальчик-подросток появился из-за
деревьев шагах в двадцати пяти от них. Его шею окутывал ярко-красный платок; ноги,
обутые в кожаные мокасины, ступали бесшумно; его куртка была сделана из мягкой
коричневой кожи. Лицо юноши загорело. Серые глаза смотрели из-под побелевшего от
солнца сомбреро живым взглядом.
Раньше чем медведица поняла весь ужас положения, мальчик выстрелил два раза и
кинулся к ней. С ревом ужаса она перескочила через медвежонка и в безумной панике
побежала по поляне. Мальчик продолжал стрелять и кричать. Медвежонок, потеряв из
виду мать, спрятался под упавшее дерево, но его задние ноги ясно виднелись на свежей
зеленой траве.
Не обращая внимания на удары когтями и на острые зубы зверька, молодой охотник
вытащил его и побежал к озеру.
Медведица остановилась, точно сознав, что она о чем-то позабыла, осторожно
прокралась в кусты и стала кружить около места, на котором встретила страшное
существо.
Оно исчезло.
Медведица скоро сообразила, что случилось. Когда она увидела вора, он уже был далеко
и плыл по озеру в легком челноке, зажимая ее медвежонка между коленями.
Она долго бежала вдоль берега параллельно с лодкой, спотыкаясь на каждом шагу,
потому что ее глаза были прикованы к исчезавшему медвежонку. Наконец большой
поток, такой широкий, что медведица не могла решиться переплыть через него,
преградил ей дорогу. Тут остановилась она, большая, одинокая, и с печалью смотрела на
воду, пока вечерний туман не поглотил челнок с ее детищем.
Когда мальчик — его звали Шем Гаррот — вполне убедился в том, что медведица больше
не гонится за ним, он занялся пленником.
Вынув из кармана заплесневелые и пыльные куски сухаря, Шем предложил их
зверенышу. Медвежонок ел кусочки с громким чмоканьем и с каждым куском начинал
все больше и больше интересоваться своим новым товарищем.
Скоро мальчик заметил кровавые пятнышки на носу медвежонка. Его глаза мгновенно
смягчились, лицо приняло сострадательное выражение.
— Бедный зверушка, — прошептал он. — Вероятно, я разбил тебе нос.
Сняв с шеи свой красный платок, он осторожно вытер капли крови. Потом челнок
двинулся дальше.
— Дора! — закричал Шем, спеша от берега к бревенчатому дому, в котором он жил с
отцом и сестрой. — Смотри-ка, что я привез!
Во дворе девушка лет пятнадцати, красивая, розовая, здоровая канадская девушка
прилежно колола дрова.
Она услышала зов брата, бросила топор и побежала ему навстречу. Шем спустил
медвежонка на землю. Увидев вторую человеческую фигуру, испуганный зверек
взобрался на ближайшее дерево. Но брат и сестра быстро стащили его обратно.
— Ты храбрец, — заметила Дора, выслушав короткий рассказ Шема.
После этого они принялись вместе устраивать для медвежонка жилище из старой
собачьей будки.
Их отец, Дан Гаррот, был молчаливый, но вспыльчивый человек, мягкое сердце и
запальчивость которого служили для него постоянным источником огорчений. В этот
вечер он вернулся с рубки леса поздно, голодный и усталый.
Дора приготовила особенно вкусный ужин, и только когда отец поел досыта,
выскользнула из дома и вернулась в комнату, прижимая к сердцу медвежонка.
К удивлению Шема и Доры, отец рассердился. Он кричал, бранился и в конце концов
объявил, что не позволит оставить у себя «такой дряни», как медвежонок. Накричавшись
вдоволь, Дан немного успокоился. Сидя под масляной лампой, он теперь молчал,
недобрыми глазами глядя в умные глазки звереныша.
Дора подошла к отцу сзади, тихонько обняла его руками, прижалась к его лицу и стала
шептать ему на ух что-то ласковое и нежное.
Лицо Дана смягчилось.
— Хорошо! — крякнул он. — Только слушайте: знаете ли вы, что случилось с Мануэлем.
индейским траппером? Знаете, как он умер? Он поймал вот такого же медвежонка и
вырастил его. Зверь был совсем ручной, и по воскресеньям молодцы с лесопильного
завода давали Мануэлю табаку и денег, с тем, чтобы он приводил к ним медведя,
который забавлял их. Раз Мануэль заболел, и проклятая животина бросилась на него и
задушила до-смерти. Вот то же может быть и с тобой. Шем, со мной или с Дорой.
Дровосек помолчал, потом прибавил:
— Пока медвежонок маленький, мне все равно. Только когда я скажу, что от него надо
отделаться, вы его уведите. Слышите? И без воркотни.
На время так и решили.
Медвежонок ел разнообразную пищу, был здоров и рос. Его смешные игры и кувырканье
забавляли Дору, за которой он постоянно бегал; Шем тоже смеялся, глядя на него, и Дану
бывало весело слышать их смех.
Брат и сестра любили брать с собой Джо в лес, прятаться за дерево и смотреть, с каким
потерянным выражением он оглядывается, отыскивая их. Завидя Дору или Шема,
медвежонок безумно радовался, прыгал, катался по земле.
Как-то раз Шем перевернул большой плоский камень и увидел под ним копошившихся
муравьев. Он показал Джо на бегавших насекомых, и медвежонок, в силу инстинкта, стал
ловить их языком. Так он узнал, что муравей — вещь вкусная. С этих пор у брата и сестры
завелась новая игра.
Кто-нибудь из них переворачивал камень и кричал:
— Муравьи, Джо, муравьи! — и когда Джо бежал туда, другой поднимал новый камень и
тоже кричал:
— Муравьи, Джо!
Медвежонок, не умевший рассчитывать расстояния, бросался из стороны, в сторону, не
зная, куда бежать, и, то-и-дело спотыкаясь от поспешности, падал через голову. Когда он
наконец подбегал к одному из перевернутых камней, муравьи по большей части успевали
скрыться в свои подземные ходы, и Дора с Шемом покатывались со смеху.
Дан совсем переменил мнение о медвежатах.
— Он точно ребенок, — говаривал Гаррот своим товарищам. — Играет с моими детьми
лучше, чем собака.
Пришла осень. Дану не хотелось расстаться с Джо, однако отдать его он решил хотя бы
ради данного слова. Джо вырос, стал силен, но казался попрежнему кротким.
— Ну, навозитесь с ним вдоволь! — однажды крикнул Гаррот Доре и Шему, когда они
вместе с Джо шли в лес. — На следующей неделе я отправлю его в Нельсон продавать.
Но не успела наступить следующая неделя как случилось неожиданное печальное
событие.
Двое дровосеков принесли Дана из лесу на грубо сделанных носилках. Он сломал себе
ногу.
— Плохой перелом, — сказал доктор с лесопильного завода, — ему предстоит пролежать
несколько недель.
Среди суеты и тревоги следующих дней никто не думал о Джо. Понятно, он чувствовал
себя заброшенным и раз, совершенно огорченный одиночеством, сорвался с цепи.
В этот день Дан, прикованный к своей неуклюжей кровати, лежал один в хижине. Шем
ушел в надежде подстрелить на ужин водяную курочку, а Дора отправилась на пароходе в
город за необходимой провизией.
Входная дверь была широко раскрыта, чтобы в комнату мог вливаться прохладный
свежий воздух.
Вот мягкие шаги на пороге обратили на себя внимание дровосека. Он повернул голову и
увидел, что Джо идет с веранды в комнату.
В лихорадочном мозгу больного шевельнулся ужас. Он вспомнил о Мануэле, и в его
воображении нарисовался образ измятого и обезображенного индейца. Он видел всю эту
страшную картину. Он сам и застрелил зверя, который из кроткого и ручного внезапно
превратился в убийцу.
Заскрипев зубами, Гаррот сжал кулак и пристально посмотрел на Джо. А медведь в самом
мирном настроении подошел к краю кровати и положил лапу на лицо больного.
Дан ударил его в морду. Медведь отшатнулся. Это показалось ему весело, и он снова
пошел в атаку.
Тут Гаррот понял безумие своего первого поступка. Он стал чесать Джо за ушами, потом
заговорил с ним, повелительно приказывая ему выйти из дому.
Но Джо ушел недаром. Угол одеяла соблазнительно свешивался с кровати; он схватил его,
и через минуту медведь и одеяло оказались посреди комнаты, а Дан, почти обнаженный,
остался на узкой койке.
Восхищенный молодой зверь побежал к дверям, утаскивая с собой одеяло.
Дан вздохнул с облегчением. Крупные капли пота стекали с его лба, лицо было
смертельно бледно. Глаза больного обратились к двери. Джо не было видно. Гаррот
осмотрел все подробности комнаты, его мысль останавливалась на каждом отдельном
предмете.
Скоро взгляд Дана опустился к полу, и он увидел на половицах тонкую черную полоску.
— Что это? — Гаррот никогда раньше не замечал ее.
На минуту закрыв глаза, он снова поднял веки. Полоска, казалось, подвигалась к нему,
ползла медленно, но со страшной определенностью.
О, ужас! Это была целая армия муравьев. Испуганный Дан теперь различал каждое
отдельное насекомое, все они массой двигались к нему.
Дан закрыл глаза и отвернулся. Это был не бред, а ужасная действительность. Когда он
снова посмотрел на пол, авангард муравьиной армии подошел и начал вползать по ножке
кровати.
Вот он почувствовал острую боль на обратной стороне руки, и когда поднял ее, крупный
муравей упал на матрац. Новые и новые жгучие укусы в бока, в распухшую ступню. Дан
опустил глаза. Сотни маленьких чудовищ бегали по его скудному одеянию.
Это было невыносимо. Насекомые съедали его живьем. Гаррот пробовал сбрасывать их.
Но они нападали на него с новой силой. Дан позвал на помощь. Ему ответила только
лесная тишина.
В такие минуты ум работает особенно быстро, и внезапно в мозгу несчастного воскресла
одна смешная сцена, которую он видел недавно во время порубки.
Наклонясь над краем кровати, Гаррот набрал как можно больше воздуха в легкие и
закричал из всех сил:
— Муравьи, Джо, муравьи, муравьи!
По мере того как муки усиливались, он кричал все громче. Наконец послышались
шаркающие шаги, и в комнату, переваливаясь, вошел Джо. Больной протянул к зверю
дрожащие руки, медведь подбежал к нему.
медвежонок, вернулся в родной лес.
Джо прекрасно ловил муравьев. Он очень
заинтересовался ими и стал проворно и
ловко их слизывать. Прохладный нос
медведя нежно скользил по
разгоряченной коже больного...
— Джо, Джо, зачем ты вырастаешь? —
сказал Дан Гаррот с печалью в присутствии
своих детей. — Как жаль, что ты не мог
навсегда остаться маленьким
медвежонком и вечно жить у нас. Скоро
сюда приедет хозяин цирка, Джо, и тебе
придется отправиться с ним. Иначе
поступить нельзя.
Но дни проходили за днями, покупатель не
приезжал, а Джо все чаше и чаше смотрел
на освещенные звездами леса.
Наконец раз медведь прокрался за ограду,
осенний простор манил его, лес
призывал... Джо, похищенный
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ПОЛЯРНОГО МЕДВЕДЯ
Рассказ Сейлора
I. Рождение и детство
Среди мрака и безмерного холода длинной полярной ночи, в темной снежной берлоге
родился белый медвежонок.
Через пустынные пространства, неистово бушуя, носился северный ветер, поднимая
такую снежную бурю, что ни одной яркой звездочки не видно было на глубоком черном
небе. Иногда среди непроглядной тьмы на небе вдруг появлялись вспышки голубого,
алого и фиолетого света, которые, быстро мигая, образовывали разноцветий ореол
северного сияния.
Белый медвежонок, вопреки обычаю природы, родился у матери один.
Он совсем не чувствовал холода и не видел ничего — ни снежной метели, ни ярких
танцующих лент северного сияния. В берлоге между двумя скалами, под толстым слоем
снега он лежал, прижавшись, к покрытому теплым мехом телу своей матери, совершенно
скрытый от внешнего мира и холодной ночи.
Теплое дыхание медведицы проделало в снегу небольшое отверстие, которое
доказывало, что она жива. Большую часть времени она проводила в спячке. Запасенный
прошлым летом толстый слой жира служил ей пищей и согревал ее.
Месяц сменялся месяцем, ночь медленно уходила, время подвигалось к весне, а
медведица все спала и становилась день ото дня все более тощей и беспокойной.
Медвежонок тоже спал, но, в противоположность матери, с каждым днем делался
больше и сильнее, готовясь к борьбе за жизнь, которая ждала его на воле.
Но вот полярная ночь приближается к концу, и медленно подходит весна. Она
заглядывает в сердце старой медведицы, и та видит во сне ее наступление.
Проломав размякший и растаявший снег своей берлоги, она вывела медвежонка на волю,
на белый простор и, повернувшись к востоку, поспешила к морю. Она стала совсем
сухощавой, шкура ее обвисла, — она очень голодна. Она шла медленно и осторожно, и
медвежонок понемногу учился совершенно новому для него и интересному занятию —
пользоваться для ходьбы своими лапами.
Вдоль берега на целые мили стоит толстый лед, все еще не разломанный, но в тех местах,
где есть течение и свирепствовали бури, лед начал уже исчезать, и темно-зеленые волны
разъедают и подмывают его снизу. Это доказывает, что жизнь на севере уже наступила.
Морские птицы кричат, летают попарно или собираются стаями и сидят на прибрежных
скалах.
По береговому льду около взморья греются на солнце и гулко тявкают тюлени,
приветствуя близость весны; их кроткие глаза внимательно смотрят по сторонам нет ли
где-нибудь врагов, которые всегда подстерегают их.
Огромный неуклюжий морж лениво переваливается на волнах и, подняв голову с
огромными бивнями, грозно всматривается вдаль.
Среди этой рождающейся жизни, которую принесло на ледяные поля возвратившееся
солнце, идет старая медведица со своим сыном. Она по временам осторожно прячется за
стоящие на дороге глыбы льда и умело и бесшумно карабкается с глыбы на глыбу. Тихо
подкрадывается она к неосторожному тюленю, выбравшемуся на льдину, чтобы
погреться на солнышке. Тюлень еще молод и неопытен и быстро становится жертвой
голодной медведицы.
Иногда ее неожиданно быстрый бег незаметно захватывает врасплох жирного баклана,
лениво греющегося на солнце на морской скале, а то иногда просто быстрый нырок в воду
и ловкий взмах могучей лапы выбрасывает на берег блестящую, большую рыбу — не
менее лакомое блюдо после зимнего голода. Но охота не всегда бывает так удачна.
Тюлени бывают иногда необыкновенно осторожны и боязливы, птицы — хитры и
пугливы, а рыба уходит от берега в открытое море.
В такое время, когда поблизости нет проталины или трещины во льду, старая медведица
вспоминает свою способность плавать, как тюлень. 3аметив вдали на краю голой льдины
стадо тюленей и зная, что она не может подойти к ним незамеченной по льду, она
осторожно спускается в воду и плывет в открытом море так, что только один нос
виднеется из воды. Движущаяся точка на воде почти совсем незаметна даже самым
зорким и опытным вожакам-тюленям, и они принимают ее за кусочек льда или за
оторвавший от берега клочок мха или водоросли.
Медведица бесшумно плывет, несмотря на волны, течение и ветер.
Подплывая на близкое расстояние к беспечно греющимся тюленям, опытная медведица
вдыхает в свои легкие огромное количество воздуха, спускается под воду и плывет вперед
изо всех сил. Около самого края льдины она снова быстро показывается из воды,
бросается на льдину и ударом тяжелой лапы убивает ближайшего тюленя, прежде чем
кто-нибудь из них увидит, откуда настигла его неожиданная смертельная опасность.
Но не всегда подобные нападения оканчиваются благополучно. Однажды на
выброшенных на берег льдинах в устьи реки лежали два молодых моржонка. Они лениво
грелись на солнце, подставляя то ту, то другую часть тела под лучи солнца, в то время как
их матери переваливались и фыркали на воде около них.
Зоркий глаз медведицы увидел молодых моржей, и она с жадностью смотрела на них.
Легкий ветерок дул от моржей навстречу медведице, мягкие ступни ее лап не
производили ни малейшего шума.
Остановившись у высокой льдины, медведица встала на задние лапы, пристально
разглядывая местность и моржат. Потом, как бы оставшись довольной своим
наблюдением, чмокнула раз, другой, посмотрела на своего медвежонка, прошла
несколько шагов и вторично привстала на задние лапы.
К великому ее неудовольствию, одна на моржих выползла из воды на льдину и легла
около своего детеныша для полуденного отдыха.
Медведица осторожно обнюхала воздух, привстала и отчетливо услышала сопение
дремавшей моржихи и легкий храп ее детеныша. Другая моржиха продолжала плескаться
в воде около берега.
Обернувшись к семенившему за ней медвежонку, медведица дала ему понять, чтобы он
оставался на месте.
Затем, испробовав свои мускулы и собрав всю свою силу, она согнулась в дугу и быстро
бросилась вперед на спящих моржей.
Моржиха с детенышем пробудились со страхом и удивлением и мгновенно прыгнули и
воду. Но другой моржонок не успел. Барахтаясь и защищаясь от медведицы, он издал
раздирающий душу рев и упал с разбитой головой, распластав свои ласты на льду.
Медведица схватила его в пасть и потащила к берегу, где был ее медвежонок.
В этот момент медведицу увидал огромный, плававший вблизи самец-морж. Он
неуклюже выполз на лед и грозно заковылял за медведицей.
Морж злобно пожирал глазами медведицу.
Если бы медведица в это время посмотрела назад, она увидела бы огромное серо¬
коричневое, с повисшими складками кожи животное, угрюмо поднимавшееся на свои
широкие ласты.
Медвежонок следил из укрытого места и
видел опасность, грозившую матери, но не
понимал ее.
В следующее мгновение серо-коричневый
великан упал всей тяжестью своего тела на
медведицу и придавил ее, но длинные
желтые бивни не вонзились в спину
медведицы, а скользнули в сторону и
задели правое плечо, сделав две огромные
борозды.
С ревом и визгом медведица вырвалась от
своего сильного врага и бросилась на него.
Она наносила ему удар за ударом своими
сильными передними лапами с острыми
когтями, которые, как стальные резцы,
глубоко вонзались и драли толстую шкуру
моржа. Кровь ручьями лилась по его телу,
но медведица не могла не только убить, но
даже обессилить своего врага.
Его маленькие глубокие глаза побагровели
от ярости. Он привстал на ласты и изо всей силы бросился на медведицу, стараясь
поразить ее своими острыми бивнями.
Медведица уже обессилела от нападений моржа, а главное — ее задние ноги совсем
отказывались служить, а задняя часть тела онемела от боли.
Однако она все-таки была слишком проворна для своего неповоротливого и неуклюжего
врага, который все еще старался пронзить ее бивнями.
Хитрая, опытная медведица все дальше и дальше отвлекала моржа по льду к берегу,
надеясь хоть этим ослабить его. Если бы она не была ранена, может быть, она перегрызла
бы ему горло, но теперь она поняла, что ей не совладать с ним. Ею овладел страх за жизнь
малыша. Что будет с ним, если она будет убита? А он сидел у скалы и, жалобно хныкая,
как бы звал ее к себе.
Быстро отвернувшись от моржа, который не стал преследовать ее, она побежала к нему.
Ласково визжа и заботливо облизывая детеныша, она успокаивала его, а затем быстро
повела его прочь через обледеневшие скалы и рытвины в скрытое логовище.
После этого неудачного поединка с моржом медведица больше недели не охотилась, а
держалась в скалах на берегу реки, грелась и нежилась на солнце, залечивая свои раны.
Питалась она молодыми корешками и зеленью, которая быстро вырастала в тех местах,
где сошел снег. От такой чистой и легкой пищи ее глубокие тяжелые раны быстро
заживали.
Затем с новым подъемом сил и новым позывом к мясу она отправилась обратно на охоту
за тюленями. Но моржей она уже надменно обходила, точно совсем не замечая их.
II. Полярный сирота
Полярное лето с постоянным солнцем светившим днем и ночью, быстро разливало по
земле нежное тепло, и пустынный мир начал обряжаться живой и яркой зеленью, которая
росла около ручейков, с шумом сбегавших гор.
Вершины скал и долины сразу покрылись желтыми и розовыми цветами. Запорхали
разноцветные бабочки над спускавшимися к югу откосами, пригорками и солнечными
долинами, где только земля могла держать корешки зелени и цветов.
Маленькие резные мотыльки в поисках пищи иногда залетали от душистых ярких цветов
на снеговые поля и ледники, но падали и умирали на снегу, прежде чем успевали улететь
обратно.
Молодой медвежонок, заинтересованный красивыми существами, гонялся за ними и,
видя, как они падали мертвыми, с радостью набрасывался на них и поедал.
В течении лета медвежонок и медведица жили почти одни — редко вели дружбу с
другими медведями, которые бродили по скалам и около проталин на льду или
приходили в солнечные долины кормиться вкусными злаками, ягодами и зеленью.
Медвежонок между тем благодаря заботам матери быстро рос, скоро возмужал и
научился всему, что нужно было знать медведю на далеком севере.
Он научился охотиться за тюленями, подползать к дремлющим морским птицам,
выбрасывать лапой неосторожную рыбу из моря и подстерегать глупого зайца или хитрую
лисицу. Но он питал сильное отвращение к плаванию и никогда добровольно не входил в
воду, а делал это только по приказанию матери и после шлепков ее крепкой лапой.
Умная старая медведица знала, как много значило в борьбе за существование уменье
отлично плавать, а особенно нырять, поэтому она по временам держала своего сына на
воде, несмотря на его умоляющее хныканье. Таким образом медвежонок учился и
набирался необходимых знаний, предпочитая, однако, охотиться на земле,
Когда лето начало увядать так же быстро, как пришло, медвежонок неожиданно остался
один.
Это случилось так. В один голодный день, когда охота его матери была неудачна, ветер
принес через кусты и вершины скал острый, возбуждающий запах свежей крови.
Осторожная, как кошка, старая медведица переползла через гору. Медвежонок полз по
ее следам. К своему удивлению, они увидели странную, никогда ранее не виданную ими
картину.
У морского берега на песке три человека были заняты снятием шкур и разрезанием туш
нескольких тюленей.
Медвежонок отстал от матери, сел на задние лапы и тупо глядел на невиданное зрелище.
Природный инстинкт сразу подсказал ему, что человек — очень опасный враг. Но старая
медведица, которой человек тоже еще не был известен, была голодна; кроме того ее
возмутило это появление незваных гостей на ее любимом месте охоты. Они показались
ей незначительными и слабыми хищниками — она надеялась одним ударом лапы
покончить с любым из них. Все это вскружило ей лову, и она с озлобленными глазами,
потрясая головой, с полуоткрытой пастью, быстро, вперевалку, побежала к группе людей,
ожидая, что они разбегутся при ее приближении и оставят ей в добычу убитых тюленей.
Когда она была уже близко, три человека оставили свою работу и с интересом смотрели
на нее, но ничего не предпринимали.
Затем двое из них отошли в сторону и подняли что-то вроде палок, как ей показалось.
Палки ярко заблестели на солнце.
Один человек сделал шаг вперед и направил палку на нее. Ей показалось, что он вызывает
ее на состязание. С ворчаньем и налитыми кровью глазами медведица смело бросилась
на него.
В этот момент из кончика палки блеснул огонек, серый дым волнообразно понесся по
ветру, а вслед за этим она сразу упала на нос с простреленною навылет головой.
В несколько минут гибкое теплое тело медведицы было разрезано на части, как и тюлени.
Шкура была прекрасная, а свежее мясо медведицы явилось лакомым блюдом для
голодных охотников.
Молодой медвежонок не был свидетелем всего кровопролития. Когда он увидел, что его
мать упала, он убежал, объятый страхом, за камни, затем обернулся, посмотрел и бежал
дальше до тех пор, пока не упал от истощения. Очнулся он в долине, где они с матерью
часто кормились сладкими мхами. Здесь он заполз под камень и, дрожа от страха, долгое
время боялся даже хныкать.
Сначала медвежонок страдал в одиночестве и постоянно чего-то боялся; голод, однако,
заставил его понемногу забыть этот страх. Отыскивая пищу, он постепенно начал
привыкать к своему новому положению. Смышленый, сильный и способный применяться
к условиям, он вскоре зажил припеваючи.
Но вот наступили полярные ночи, окутывая тьмой лед и скалы. Ребра медвежонка
совершенно заплыли толстым слоем жира. Когда земля сделалась твердой, как камень, и
покрылась толстым слоем ледяной коры и снегом, медвежонок стал чаще и чаще
чувствовать дремоту и сон.
С этой сонливостью к нему вернулись неопределенные воспоминания. Он пошел дальше
от моря в горы, далеко-далеко, где не было слышно прибоя волн и воя ветра, не видно
было трущихся и надвигающихся одна на другую льдин, и наконец достиг горных ущелий.
Это было то самое место, где он родился, и здесь, в самой глубокой ледяной пещере он
свернулся клубочком и приготовился к долгому зимнему сну.
Сначала он только слегка дремал, но когда густой снег повалил, не переставая, целые
ночи, покрыл тело и защитил его от всех невзгод и опасностей, медвежонок погрузился в
глубокий сон.
В месяцы тьмы, бурь, вспышек северного сияния и непомерного холода медвежонок
крепко спал.
Когда он проснулся, то сразу почуял наступление весны. Но он страшно хотел есть и
яростно принялся разламывать снеговой покров. Выйдя из берлоги, он отряхнулся и
поспешил к морскому берегу, где надеялся отыскать тюленя.
Он доверялся отчасти памяти, отчасти инстинкту, но не знал, что в этом году весна
наступила немного раньше обыкновенного.
Прибрежный лед еще был не сломан, и путь к воде отстоял на несколько миль дальше,
чем он предполагал. Голод подгонял его и делал хитрым и ловким. Он подкрался к
неосторожному тюленю, лежавшему около дыры во льду и вдыхавшему легкий воздух
наступающей весны. Медвежонок прыгнул на него и убил. Несколько дней, лежа между
глыбами льда, медвежонок отдыхал, поедая свежее мясо тюленя.
После теплой крови и мяса его сила и смелость быстро выросли. Он заставил себя итти все
дальше и дальше на гул плескавшихся волн. Наконец, он увидел, как волны ласково
лизали голубой край толстого льда, услыхала писк вьющихся над водой морских птиц и
лай тюленей. Он почувствовал себя как дома, совершенно забыл твердую землю, забыл и
небольшую долину, где снег скоро растаял бы и нежные злаки и мхи показались бы из
земли.
Здесь, на льду его ожидала легкая и удачная охота. Полярное солнце и голубое сияние
полярного дня щедро изливали свет и теплоту на окружающую природу.
III. Путешествие на плавучей льдине
Случилось, что в этот год не было штормов, которые разломали бы и разбросали
прибрежный желтый лед. Только прилив да солнце делали это дело. Вскоре огромная
часть берегового льда отломилась и была унесена к югу полярным течением.
Несколько дней молодой медведь совсем не знал об этом несчастьи. Ледяное поле было
слишком обширно и крепко, чтобы заметить его движение. Морские птицы, конечно,
отлично знали это и через несколько дней совершенно покинули льды и уже плыли прочь
на твердую землю для постройки гнезд и выводки детей. Но тюленям было все равно,
плыл ли лед или находился у берега.
Молодой медведь находил сначала на льдине достаточно пищи. Штормы не беспокоили
его снова, и летнее тепло ласкало. Несколько недель он был совершенно доволен.
Между тем солнце и волны делали длинные проталины в огромном ледяном поле.
Однажды, когда молодой медведь бродил около края своего владения, большая масса
льда оторвалась прочь, завертелась, заколебалась на зыби океана и поплыла.
Удивившись и немного испугавшись, молодой медведь поспешил с оторванной льдины
через узкий пролив, который делался все шире и шире, и благополучно вполз на большую
льдину. Этот случай заставил его задуматься о своей судьбе, и он сделался беспокойным.
Уставившись глазами на север, к земле, он тоскливо смотрел вперед, как бы ожидая
увидеть знакомые утесы, но он все дальше и дальше уплывал в открытый океан.
Беспокойство его росло, он даже забыл про еду. Он обошел свои владения, но нигде не
находил суши и даже не видел возможности доплыть до нее. Только одно оставалось ему
— примириться со своим положением и ждать, что будет дальше.
Тюлени все еще выходили на льдину, поэтому он не голодал.
Скоро налетел с севера шторм со страшной снежной метелью. Высокие волны
набрасывались на затерянную льдину и били ее. Вскоре она распалась на несколько
частей.
Увлекаемый течением много-много дней, медведь очутился наконец далеко на юге, где
не было уже долгого дня. Каждую ночь солнце скрывалось на несколько часов за горизонт
и снова всходило, но и это продолжалось недолго. Здесь солнце жгло с такой силой, что
бедный скиталец изнывал от жары и невыносимого голода.
Несколько дней сряду он не мог достать пищи и только утолял свою жажду, облизывая
лед.
Только один раз за все время ему удалось отведать мяса. То был баклан, уставшим в
поисках пищи и севший на льдину отдохнуть. Медведь убил его ударом лапы.
Но то был только один исключительный случай. Больше птиц не пролетало мимо, а
тюлени совсем не показывались. Рыба, которую медведь сумел бы выбросить лапой на
льдину, не подплывала близко.
День ото дня он становился слабее и наконец уже не мог лазить на глыбы льда. Льдина с
каждым днем делалась все тоньше и меньше. Кто из них двух исчезнет скорее с зеленой
глади — медведь или ледяная глыба?
Совершенно неспособный бояться, ненавидеть и даже удивленный, обессиленный зверь
повернулся и смотрел на них с мольбой - поскорее прекратить его муки и снять
его с льдины...
Но вот неожиданный случай
прекратил эту погоню за
медленной смертью.
Льдину принесло к месту,
через которое проходили
суда.
Грузовой пароход, проходя
мимо одиноко плывущей
льдины, заметил лежавшего
на ней медведя.
Море было спокойно, и
капитан от нечего делать
решил забрать на пароход
полуживого зверя. Была
спущена шлюпка, и несколько матросов во главе с капитаном отправились на охоту.
Моряки слыхали очень много о силе и свирепости белого медведя, все они отлично были
вооружены и полны отваги. Но прием, который они встретили у медведя, смягчил их
намерения.
Совершенно неспособный бояться, ненавидеть и даже удивленный, обессиленный зверь
повернулся, и смотрел на них с мольбой — поскорее прекратить его муки и снять его со
льдины.
Моряки поняли его. Не без некоторого недоверия к его свирепому характеру подошли к
нему, связали и надели намордник.
На пароходе он встретил большое сочувствие. Повар сразу принял в нем горячее участие,
обласкал и принес ему мясного супа. Постепенно и осторожно он откармливал его, ходил
и возвращал ему силы и здоровье.
Как только медведь поправился и освоился с окружавшими его людьми, он сразу
сделался любимцем всего экипажа.
Шкура его стала красивой и пышной, ее белизна получила золотистый оттенок, зубы и
когти были великолепны. В маленьких загадочных глазах, которыми он следил за всем,
что происходило на пароходе, играл огонек благодарности.
Тем не менее, не проявляя дурных сторон своего характера, «он вел себя очень
непонятно.
Ко всем обитателям парохода, которые приходили взглянуть на него, он относился с
полным равнодушием. Прикованный на цепь к железной стойке борта, неподалеку от
кухни, он иногда привставал на задние лапы, раскачивался из стороны в сторону,
поворачивал длинную, похожую на змеиную, голову к северу и по целым часам глядел на
далекую родину.
Когда наконец пароход после короткого путешествия достиг порта назначения, медведя
продали в зоологический сад.
IV. В зоологическом саду
Для молодого медведя началась новая жизнь, полная ужасного однообразия. Его
железная клетка была обширна, но это все-таки была клетка. Она была выстроена в тени,
под нависшей скалой гранита. Искусственный ручей около подошвы скалы умерял жару
южного летнего дня, которая с каждым днем становилась все более невыносимой.
Смеющаяся толпа, которая без конца проходила около его клетки, приводила его в
ярость, страшная тоска по родине сжимала его сердце. Он тосковал по воле, видел
безжизненные, оголенные скалы, шум разбивающегося льда и много-много другого...
Слыша больной, скучающий лай тюленей, которые жили в водяном бассейне недалеко от
него, он становился еще грустнее.
Так прошло лето, и за ним наступила сухая осень.
Молодой медведь делался все грустнее и злее. Его аппетит начал пропадать, красивая
шкура теряла свой блеск и золотистый оттенок.
Смотритель разочаровался в нем. Сначала он думал, что тоска пройдет, что состояние
узника поправимо, что его тихий взгляд и блеск глаз не доказывали ничего худого.
Когда настала зима с сильными дождями, снежной слякотью, с острой изморозью, узник
лихорадочно нюхал воздух в надежде, что он вернется на родину, затем вновь впал в еще
более глубокую печаль. Когда большие хлопья снега начали падать около его клетки, он
точно одичал и возбужденно бегал по клетке с поднятой кверху головой, то погружаясь в
ручей, то снова выбегая из него, становился около решотки на задние лапы и проявлял
безумную радость. Он забыл обо всем на свете, перестал даже есть.
Но когда суровая снежная пурга прошла и тонкий лед, покрывший после бури берег
ручья, растаял, он почувствовал себя обманутым и оскорбленным и стал еще упрямее и
унылее, чем когда-либо раньше. Ничто не могло заставить его выйти из угла клетки.
Некоторые смотрители высказывали предположение, что это не больше, не меньше как
спячка, которая продлится до самой весны. Но его собственный смотритель, лучше
знавший привычки зверей, чем остальные служащие, разъяснил, что это настоящая
болезнь — тоска по родине и что узник чахнет, тоскуя по ее снегам и льдам.
Город, в котором находился в неволе молодой медведь, был одним из городов северной
Европы, и иногда на него налетал с севера снежный ураган.
И вот однажды снова пронеслась снежная буря. В какие-нибудь полчаса ручей был
закован толстым льдом, и крупный снег вился и падал около клетки угрюмого узника.
Несчастный медведь поднял полову и смотрел на волю из угла своего логовища. Но он не
хотел теперь быть обманутым, как раньше. У него не было веры в этот чужой шторм. Он
повернулся к нему спиной и снова закрыл лапами нос.
Тем временем мороз быстро усиливался, ветер гудел и сметал с верха клетки сухой,
крепкий и острый, как иголки, снег.
Мороз, сильный порыв ветра и острые иглы снега, ударявшиеся о клетку, подняли
наконец медведя на ноги. Он обернулся и тихо вышел из своего угла. Снег был такой
сильный, что в десяти шагах ничего не было видно.
Медведь почувствовал себя наконец среди родной стихии. Это была настоящая метель.
Он не мог не верить в эти ледяные кристаллы, коловшие его язык и открытые десна. Да,
это был настоящий снег, который вился и носился вокруг него, это был настоящий лед в
ручье.
Он бродил кругом своей клетки, кусал снег, валялся на нем, вдыхал его в себя и от
радости тихо хныкал.
Он долго неподвижно стоял у ручья.
Вдруг взгляд его остановился. Точно что-то острое пронзило его сердце. Он вздрогнул,
зашатался и упал мертвый на кучу снега.
МЕДВЕДЬ-СПАСИТЕЛЬ
Рассказ Чарльса Робертса
Рев водопада и грохот бешеных, неудержимых стремнин, оставшихся позади густой чащи
леса, стихали по мере того как Бернс спускался в долину. Удушливый воздух среди густых
зарослей кустарника, куда не проникало ни малейшего дуновения ветерка, кишел
всевозможными насекомыми.
Бернс решил итти по направлению к реке в надежде, что характер ее в этом месте
меняется и ему легче будет найти более удобную и открытую дорогу. Поспешно свернув
влево, он увидел перед собой сплошной тенистый лес, но по мере того как редели
деревья, среди них замелькало голубое небо, золотистый свет и отблеск спокойных вод.
Так дошел он до опушки леса, откуда начинались густые заросли кустарников, среди
которых он двигался вперед, стараясь быть по возможности более осторожным.
Вдруг он почувствовал, что куда-то опускается, увлекая за собой целую стену кустарников,
склонившихся под ним словно под напором сильного ветра. С отчаянием ухватился он
обеими руками за росшие по сторонам молодые деревца, но и те потянулись вслед за
ним. Полузадушенный и ослепленный непроницаемой массой густой листвы, он выпустил
из рук ветки и почувствовал, что опускается еще ниже... сначала, как ему казалось,
медленно, ибо за это время он успел многое передумать, чувствуя, что сердце готово
каждую минуту выпрыгнуть у него из груди. Затем спуск ускорился, и он уже летел вниз
вместе с вырванными кустами, судорожно цепляясь за те из них, которые, по его мнению,
могли выдержать его тяжесть, пока не погрузился в темную воду.
Вода оказалась глубокой и холодной. У Бернса даже дух захватило — так быстро
погрузился он туда. В следующую минуту он невольно подпрыгнул вверх, как вдруг
почувствовал, что нога его довольно сильно ударилась о какой-то странный предмет,
который раздвинулся под нею.
Голова его вынырнула над поверхностью воды среди водоворота пены, листьев и
обрывков веток. Он поспешил наполнить свежим воздухом свои легкие.
Не успел он прочистить себе глаза и нос и до некоторой степени притти в себя, как его
снова потянуло вниз. Только тут понял он, к невыразимому ужасу, что нога его застряла в
чем-то.
Бернс был искусный пловец и с помощью рук скоро поднялся на поверхность, на этот раз
пониже плеч. Но не успел он вздохнуть как следует, как его, несмотря на самое отчаянное
сопротивление, снова потянуло вниз. Вторичная встряска эта окончательно отрезвила его,
и перед его сознанием ясно предстала картина угрожающей ему опасности.
Напрягая всю силу своей воли, он перестал барахтаться и только слегка поводил руками,
чтобы держаться над водой.
Вода доходила ему теперь до подбородка. Пена и вода плескались у его губ, а сквозь
пелену струившейся у него по лицу воды он смутно различал солнечный свет; но он был
очень доволен, что ему удалось наполнить легкие свежим воздухом, прежде чем снова
погрузиться в воду.
Вынырнув опять из воды, он распростер руки, чтобы сохранить некоторое равновесие,
хотя рот его только тогда держался над водой, когда он откидывал голову назад. Ему
удалось, стоя неподвижно, успокоить взволнованную поверхность воды, и он попытался
привести в порядок свои мысли.
Он находился в спокойном глубоком заливчике, где не было заметно почти никакого
течения. В десяти шагах от берега воды главной реки неслись с шумом и грохотом. От
противоположного берега, покрытого растительностью, врезывалась далеко в воде
песчаная коса, отливавшая золотом под лучами солнца. И вверху и внизу, на том
пространстве реки, которое было видно невооруженному глазу, ничего не было кроме
темных вод и нависших густых ветвей.
Он осторожно оглянулся назад, при чем погрузился повыше губ, и увидел то, что ожидал:
высокий, почти отвесный берег и красноватую расщелину, только что образовавшуюся от
обвала под ним окраины берега.
Неподалеку от себя, на расстоянии руки он заметил покрытую густой листвой верхушку
молодого тополя, упавшего, повидимому, недавно в воду, так как корни его еще не
успели отделиться от берега. Осторожно протянул он к нему руку, желая убедиться,
достаточно ли он крепок, чтобы с помощью его можно было выкарабкаться из воды. Но
тополь согнулся под его рукой, вследствие чего от потерял равновесие и снова погрузился
в воду.
Бернс был в отчаянии, но не потерял, однако, самообладания. Не прошло и минуты как он
успел снова занять положение, при котором мог свободно дышать.
Солнце немилосердно жгло ему голову, а потому он притянул ветвистую верхушку тополя
таким образом, чтобы она бросала на него тень. Корни тополя держались еще в земле, и
деревцо не уплывало по течению, доставляя ему заметное облегчение от жары.
Ощупав свою ловушку свободной ногой, Бернс как опытный житель лесов решил, что она
состоит из пары изогнутых и переплетшихся между собой ветвей или корней дерева,
которое упало в заливчик вместе с обрушившейся частью берега, подмытого водой.
Ловушка была, что и говорить, прескверная, и Бернс попал в крепкие тиски. Он высунул
голову из воды, принял устойчивое положение и в течение нескольких минут дышал
глубоко и спокойно, чтобы набраться сил для предстоящего ему дела, которое требовало
быстроты и натиска. Наполнив свежим воздухом легкие, он сразу опустился в самую
глубину и принялся из всей силы тянуть покрытые илом ветки, стараясь разъединить их.
Они поддались его усилиям, но не настолько, чтобы он мог освободить ногу. Еще минута
— и он поспешно высунул голову, чтобы набрать свежего воздуха.
Отдохнув несколько минут, он снова повторил свою попытку, которая кончилась такой же
неудачей, как и первая. Ему удалось раздвинуть ветки лишь настолько, чтобы пробудить в
себе надежду на освобождение, но добиться его он не мог. Несколько раз повторял он
одну и ту же попытку и всякий раз терпел неудачу в ту самую минуту, когда воображал,
что добьется желанного успеха. В конце концов он вынужден был хоть на время признать
себя побежденным, так как до того выбился из сил, что с трудом держал голову над
водой.
Притянув к себе ветку молодого тополя, он ухватился за нее зубами, чтобы с ее помощью
держаться в стоячем положении и в то же время дать отдохнуть рукам.
Не в характере охотника было признавать себя побежденным ни человеком, ни
природой, пока в мозгу его оставалась хоть малейшая искра сознания, которая могла
поддержать силу воли.
Он оглянулся кругом, отыскивая глазами, не найдется ли среди веток молодого тополя
более крепкого сука, который мог бы служить ему рычагом. Выбор остановился на одной
из веток, показавшейся ему вполне пригодной для этой цели. Он хотел уже сломать ее,
когда до слуха его донесся легкий треск, раздавшийся где-то в кустах, по ту сторону реки.
Инстинкт охотника подсказал ему, что не следует двигаться с места, и он только взглянул в
ту сторону. Среди густой листвы он заметил какое-то движение, которое шло вдоль реки,
но не мог рассмотреть, что было причиной его. Осторожно, не делая шума, спрятался он
за листвою молодого тополя и, никому не видимый оттуда, ждал появления незримого
еще путника.
Скоро он увидел огромною лосося, избитого и израненного, надо полагать, во время
падения с верхушки водопада; он плыл, повернувшись брюхом вверх, вниз по течению и
был уже недалеко от того места, где находился Бернс. Встречное течение подхватило его,
потянуло в заливчик и погнало прямо к скрытому за листвой лицу Бернса. Здесь он
запутался среди веток и остановился, красные жабры его слегка шевелились, испуская
последнее дыхание жизни.
Бернс догадался теперь, что движение, замеченное им вдоль берега, имело связь с
появлением умирающего лосося, и нисколько не удивился, когда на песчаной косе
увидел вдруг огромного черного медведя, пристально смотревшего на воду. С первого
взгляда казалось, будто он смотрит на Бернса, лицо которого находилось над
поверхностью воды. Но Бернс знал, что он смотрит на мертвого лосося.
Он поспешил еще больше скрыть свое лицо за листвой тополя, чтобы медведь не заметил
его. В своей поспешности он потерял равновесие, а стараясь восстановить его —
взволновал воду вокруг себя.
Сердце его замерло от ужаса. Он был уверен, что медведь испугается и не решится плыть
за рыбой.
Но медведь, к удивлению его, не колебался ни минуты и смело прыгнул в воду. Ничто,
сообразно понятиям медведя о жизни, не могло произвести волнения в заливчике кроме
такой любительницы рыбы, как выдра, которая задумала, вероятно, отнять у него добычу.
Негодуя на то, что хитрый мародер этот осмелился предупредить его желание. Медведь с
такой силой шлепнулся в воду, что брызги ее взлетели до самых высоких веток, а плеск
воды разнесся по берегам.
Медведь — искусный пловец, несмотря на свой неуклюжий вид, и не успел еще Бернс
хорошенько обдумать своего плана действий, как услыхал у самого почти уха сопенье и
фырканье, звуки которых показались ему громче, чем были на самом деле.
Ветки, преградившие путь лососю, находились на расстоянии руки от лица Бернса.
Медведь держался на воде довольно высоко и могучими своими плечами гнал перед
собою такие волны, что они скрывали от него лицо Бернса. Доплыв до лосося, медведь с
торжествующим видом схватил его зубами и приготовился плыть обратно к берегу.
Наступил роковой момент. С быстротой молнии протянул Бернс руки и, чуть не
захлебываясь среди поднятого медведем водоворота, вцепился пальцами в длинную
шерсть на бедрах огромно зверя, всеми силами стараясь удержаться за нее. Нистинктивно
закрыл он глаза, ожидая толчка и чувствуя, что еще минута — и легкие его лопнут.
Ждать ему пришлось недолго, каких-нибудь только две секунды, пока удивление
медведю не перешло в настоящий панический ужас.
Пораженный неожиданным нападением сзади и притом из недр воды, он с невероятной
быстротой и силой рванулся вперед. Бернс, крепко державшийся за шерсть, почувствовал,
как рванулись бедра медведя, подхватив и его с такою силою, что ему показалось, будто
ступня его сейчас вот оторвется от ноги.
В первую минуту он хотел было выпустить медведя, чтобы спасти ногу, но тут же поборол
опасения и продолжал крепко держаться за шерсть.
Вдруг он почувствован, что скользкие, пропитанные водой ветки расходятся, и вслед за
этим его изо всей силы швырнуло вперед.
Он был свободен.
Выпустив из рук шерсть медведя, он всплыл на поверхность. Он задыхался, кашлял,
моргал глазами.
Минуты две плыл он один, вдыхая свежий воздух и стараясь освободить от воды нос и
глаза. Он боялся сначала, что медведь повернет назад и набросится на него, и потому во
избежание этого крикнул так дико и пронзительно, как только позволяли ему это сделать
усталые легкие.
Но опасения его оказались напрасными. Медведь был слишком испуган и с безумной
скоростью спешил к песчаной косе, забыв совершенно мертвого лосося, который
медленно плыл вниз по течению.
Нога Бернса сильно болела, но зато на сердце у него было легко. Он не спеша плыл
против течения и не спускал глаз с медведя, карабкавшегося на косу. Только добравшись
до сухой земли, решилось огромное животное обернуться назад, пугливо оглядываясь
кругом, чтобы увидеть, какое существо могло атаковать его таким странным и небывалым
способом. Человека он видел много раз, но человека плавающего, как выдра, он никогда
не видал, а потому не мог успокоиться. Он взглянул сердито на лосося, плывшего теперь
на некотором расстоянии от него, и ему вообразилось вдруг, что он служил только
приманкой тому ужасному и вероломному существу, блестящие серые глаза которого так
упорно смотрели на него.
Поспешно повернул он в другую сторону и направился к лесу, преследуемый криками и
насмешливым хохотом Бернса, отчего спокойные шаги его превратились скоро в
бешеный галоп.
Когда наконец он скрылся из виду, Бернс выбрался на песчаную косу, снял свою одежду,
на сквозь пропитанную водой, и растянулся на горячем песке, чтобы солнце по
возможности глубже проникло в кожу и согрело застывшую кровь.
МЕЖДУ ЛАВИНОЙ И МЕДВЕДЕМ
Приключение в Скалистых горах
Если вы не попадете в Клинтон раньше других покупщиков из Тегниша, то увидите, что
они перебьют у нас четвертый участок в руднике Хуп-Оп, — сказал мой товарищ Скотт, в
то время как я стоял в дверях нашей хижины, выходившей окнами на долину Чилькет в
Скалистых горах, собираясь отправиться в путь.
— Не бойтесь, — возразил я, — я буду там раньше их. Но, говоря откровенно, не верится
мне что-то в рудник Хуп-Оп. Однако вы опытнее меня в этих делах, так что если вы готовы
рискнуть вашей долей сбережения для этой покупки, то я согласен, Ну, до свидания.
Вернусь назад завтра.
Я быстро зашагал по тропинке, чтобы сделать двенадцать миль в Клинтон, где была
назначена продажа четвертого участка в упомянутом выше руднике.
Скоро я миновал буровые скважины и брашпили и пустился в далекое, не слишком легкое
путешествие по тропинке через долину Чилькет, где редко можно было встретить
человека. А в это время года опытные люди совсем не проходили долиной.
Здесь было, конечно, очень удобно ходить летом и осенью и даже зимою, когда все
хорошо подмораживало, но теперь, когда с Тихого океана потянули теплые ветры и на
высоких горных вершинах началось таяние снегов, надо было особенно опасаться лавин и
горных обвалов.
В самом деле, лишь несколько лет тому назад долина была засыпана на двадцать пять
метров глубины снегом и льдом с высокого крутого горного склона. Теперь могло
случиться каждую минуту то же самое.
Стояла вторая половина марта месяца, и солнце светило ярко. Зима была долгая, но
теперь, с внезапным наступлением весны в природе происходил великий переворот. В
первый раз за этот год в воздухе ощущалось свежее благоухание весны, с веток и сучков
безостановочно капала талая вода, и ежеминутно слышались глухое шипенье и гул, когда
с большого сука скатывался на землю толстый слой снега.
С крутого горного склона потекли бесчисленные ручейки, прокладывая себе дорогу под
толстым покрывалом снега и льда и превращая замерзшее русло реки в стремительный,
бурный поток.
Теперь, когда с Тихого океана подул теплый юго-западный ветер и настала оттепель,
нельзя было сомневаться в том, что снег быстро сойдет и наступит дружная теплая весна,
а за нею — жаркое лето.
С милю дорога шла по широкому дну долины, где итти было сравнительно легко.
Был уже почти полдень, когда я добрался до уединенного необитаемого жилища,
расположенного на отлете по ту сторону ущелья.
В пустой хижине была печь и несколько кузнечных инструментов, и так как последний
хозяин говорил мне, что я могу взять их себе за перевозку, то мне пришло в голову пойти
и взглянуть на них теперь.
Спустя несколько минут я отворил дверь помещения, служившего в доме кухней, и вошел.
Длинная низенькая комната имела такой вид, как будто из нее выселились только за день
перед тем: на столе, очевидно сколоченном из досок старого ящика, еще лежала краюшка
заплесневелого хлеба, и куча аккуратно наколотых дров была навалена около очага, где
безмятежно покоилась грудка желто-красной золы.
На полке стояли несколько жестяных коробок и пустых бутылок. Скамья грубой работы и
несколько стульев имели такой вид, как будто они только сейчас освободились. На скамье
— газета, как будто ее только сейчас положили здесь.
Я прошел в смежную комнату, где в углу стояла грубо сделанная кровать, на которой я
заметил несколько охапок травы. Казалось, будто только сегодня утром с нее сняли
одеяло — до того у нее был аккуратный вид. Я принялся было искать другие признаки
обитаемости, когда до ушей моих донесся особенный шум, который заставил меня на
минуту содрогнуться от страха.
Я услышал зловещий звук тяжелых шагов какого-то неуклюжего животного; звуки эти
сопровождались шумным, тяжелым сопением. В тот же миг я догадался, что это
пробудившийся от долгой зимней спячки медведь бродил в окрестностях, не замеченный
мною, и, привлеченный отворенной дверью, забрел в дом. Но причины, побудившие нас
с ним поступить таким образом, были далеко не одинаковы. Меня побудило к этому, во-
первых, дело, затем любопытство; у медведя же мотивы были более практического и
неотложного характера.
Во время долгой зимней спячки он израсходовал запас жира, с которым улегся на
зимовку, и теперь, когда неясные весенние инстинкты опять пробудили в нем жизнь, он
проснулся исхудавший, сердитый, с ужасающим аппетитом. Его первым побуждением
было отправиться на поиски чего-нибудь съестного.
Я знал, что если медведь прижмет меня к стене в этой комнате, то не замедлит сытно
пообедать мною. Во всякое другое время он постарался бы избежать встречи со мной, но
теперь об этом не могло быть речи — медведь неуклонно стремился к цели.
Я со страхом осмотрелся по сторонам, ища какого-нибудь средства к спасению. Ах, если
бы я взял с собой ружье!
Шаги медведя меж тем слышались все яснее. Я взглянул на окно, но толстые рамы,
запертые, как мне было известно, таким образом, что я не смог бы быстро открыть их,
остановили всякую попытку в этом направлении. Я окончательно стал втупик, когда взгляд
мой остановился на очаге.
Это был старомодный очаг, и так как посреди него проходила когда-то дымовая труба, то
уцелели еще костыли, с помощью которых она держалась.
Медведь был уже в дверях, и я не стал раздумывать. Я прыгнул в очаг, в надежде, что
костыли окажутся достаточно крепкими и сдержат тяжесть моего тела.
Обитавший в этом доме человек был, должно быть, ужасно беспечный и ленивый малый.
Он ни разу не побеспокоил свою голову мыслью, что надо бы почистить трубу. Кроме того
она была слишком широка, и когда я протискивался по ней кверху, сажа отставала от
стенок и сыпалась мне на плечи, покрывая с головы до ног. Во всей Северной Америке не
нашлось бы, кажется, более запущенной трубы.
Не успел я вскарабкаться до половины трубы, как увидел огромную черную фигуру
медведя с короткой тупой головой и пытливым рылом, смотревшего на меня всего на
расстоянии нескольких метров. К моему ужасу, он встал на задние лапы — но он не
принял в соображение своих широких плеч, помешавших ему, к счастью, лезть выше.
С глухим сердитым ворчанием, походившим на человеческим голос, он вытянул
огромную переднюю лапу и едва не вцепился своими ужасными когтями в мою висевшую
в трубе правую ногу.
Я протискался до верхнего конца трубы с такою быстротою, которая внушила мне мысль,
что я могу быть чрезвычайно ловок, когда обстоятельства принуждают к этому.
Вылезши на плоскую дерновую крышу, я был черен, как трубочист, хотя мой товарищ
говорил мне после, что я скорее был похож на негра.
Здесь я увидел длинное деревцо, срубленное, вероятно, прежним арендатором дома с
похвальным намерением почистить трубу, положенное на крыше и забытое. Я поднял его
и заглянул в трубу.
Медведь смотрел кверху. Я опустил в трубу дерево и так сильно ткнул его между глаз, что
ему, вероятно, небо показалось с овчинку. В тот же миг он исчез, а я поспешно спрыгнул с
крыши в снежный сугроб.
Очутившись в глубоком, мягком снегу, я тот час же увяз в нем, тогда как медведь не спеша
вышел из дома и через переднюю дверь и, обежав кругом, явился посмотреть, что я
поделываю.
Увидев в нескольких шагах от себя его маленькие хитрые черные глаза и торчащие,
заостренные уши, я пожалел, что не остался на крыше, откуда мог бы щекотать ему нос
своим шестом сколько мне угодно.
Мне стоило неимоверного труда выкарабкаться из этого сугроба. Затем мы с медведем
принялись играть в прятки. Игра была самая оживленная, в какой мне приходилось
участвовать в течение всей моей жизни, и продолжалась с полчаса. Он гонялся за мною
по всем углам и закоулкам вокруг дома, пока я не выбился из сил.
Медведь все время бегал за мною по пятам. Иногда мне казалось, что он схватит меня.
Снежный сугроб был для меня спасением. Когда я оказывался в слишком отчаянном
положении, я перепрыгивал через него, а так как медведь не хотел следовать за мною
тем же путем, то у меня была возможность передохнуть, пока он успевал обежать кругом
с той или другой стороны.
В конце концов мне удалось, однако, вскочить на подоконник хижины и вскарабкаться
оттуда на крышу, где я был на некоторое время в безопасности.
В течение по меньшей мере двух часов зверь держал меня в плену на крыше, и мне
пришлось проститься с надеждой попасть в этот день в Клинтон.
Я стал уже побаиваться, как бы мне не пришлось провести ночь па крыше, в то время как
медведь будет сидеть около дома на задних лапах, скаля на меня зубы.
В это время вдруг раздался оглушительный шум, при звуке которого я на минуту замер от
ужаса.
Я услышал громкий протяжный грохот, сопровождающийся прерывистым треском.
Взглянув на долину Чилькет, я увидел, что в нее скатывается огромная лавина. Она
представляла грозное, величественное зрелище. Перед моим взором двигалась, катилась
белая громада. Казалось, весь горный склон рушится. Через две минуты все кончилось.
Там, где прежде на три или четыре мили в длину была видна долина, теперь возвышался
огромный барьер из снега, льда и горных обломков по крайней мере на двадцать метров
в вышину. Лавина скатилась с северной стороны горы, и долина Чилькет, наверное, была
завалена почти на всем протяжении. Огромные деревья и скалы летели вниз точно
детские игрушки.
Когда я сообразил, что, не будь медведя, я, наверное, был бы засыпан и раздавлен этой
ужасной лавиной, в моих чувствах к нему произошла изрядная перемена. От радости я
принялся громко благодарить его.
Странно сказать, мое поведение произвело на зверя больше впечатления, чем все
остальное. Он посмотрел на меня тревожным, подозрительным взглядом и убежал в
долину, как будто я под конец обнаружил какое-то опасное свойство. Очень вероятно, что
он также сознавал только что угрожавшую опасность быть погребенным заживо и
понимал, какую роль я сыграл в этом деле.
Тогда я отправился обратно вверх по долине, довольный тем, что встретил на своем пути
голодного медведя.
У ТЮЛЕНЬЕЙ ОТДУШИНЫ
Рассказ Чарльса Робертса
Настоящим забытым миром казалась эта, открытая холодным ветрам уединенная
ледяная пустыня, смутно видневшаяся среди тьмы полярной ночи. Ряд небольших холмов
и бугорков, казавшихся ничтожными, при свете мерцающих звезд, еще более оттенял
беспредельную неуютную ширь окружающего пространства.
Местами, пониже этой обнаженной поверхности, виднелось море, за которым снова
начиналась земля, но на всем этом лежал однообразный ледяной покров и обледенелый
снег, сбитый ветром в сугробы. Ветер, который в течение многих недель подряд носился
по неизмеримым пустынным пространствам, вдруг стих совершенно, но тишина эта как
бы еще увеличивала невыразимый холод.
С левой стороны, где в отдалении тускло виднелись небольшие холмы, раздался вдруг
резкий звук и, пронесясь на некотором расстоянии, замер вдали. Это был звук,
произведенный льдом, который под влиянием ужасающего холода дошел до
неимоверной толщины и теперь треснул, готовясь к новым заторам. С минуту слышались
глухой рокот и какой-то странный скрежет, а затем все снова стихло.
И, однако, здесь, в этой мертвой пустыне, с которой, казалось, все было давно сметено
ветром, таилась дикая жизнь со всеми ее проявлениями.
Справа от холмов, между длинными рядами нагроможденных льдин медленно, тяжелой,
неуклюжей поступью двигалась какая-то белая масса двух- трех метров длины и полутора
метров высоты, с узкой, плоской сверху головой, которая была низко опущена и с
грозным видом поворачивалась из стороны в сторону. Будь это днем, а не при тусклом
свете мерцающих звезд, можно было бы увидеть на конце морды этой белой массы
черный нос, губы, окрашенные черной полосой, и маленькие свирепые глаза с черными
по краям веками. Время от времени она подымала голову, расширяла ноздри и, втягивала
воздух, вопросительно прислушиваясь к окружающей мертвой тишине. Это был полярный
медведь, старый самец, слишком беспокойный и хищный, чтобы проспать всю полярную
зиму в выстланной снегом берлоге.
Откуда-то издали и со стороны моря послышался среди ничем не нарушаемой тишины
легкий звук, как бы треск тонкого льда, и затем звон падающих осколков.
Белый медведь понял этот звук, он ждал его. Это тюлень разбивал свои отдушины, чтобы
подышать воздухом. Отдушины эти были разбросаны там и сям по плавающим ледяным
полям.
Большими, но совсем бесшумными шагами двинулся медведь в ту сторону, откуда
послышался звук. Вдруг он свалился вниз, и с минуту казалось, что он куда-то исчез. На
самом же деле он полз осторожно, неслышно по направлению к отдушинам. Движения
его были так мягки и незаметны, очертания всей фигуры так подходили к неровностям
ледяной поверхности, что глаз, потерявший его нечаянно из виду, с трудом мог бы
открыть его снова.
Все ближе и ближе подползал он, пока наконец, растянувшись неподвижно и положив
морду на самый край ледяного кряжа, он мог видеть темные очертания тюленей, то-и-
дело выскакивавших, чтоб хоть несколько минут полежать на льду. Через каждые
несколько секунд один из них скользил обратно в воду, а другой неловко карабкался
наверх на его место. При таком страшном холоде им необходимо было тщательно
следить за своими отдушинами, которые иначе могли так сильно замерзнуть, что им
пришлось бы очутиться в беспомощном положении и погибнуть под толстым слоем
ледяного покрова.
Эти короткие промежутки времени, когда они взбирались на поверхность льда, чтобы
подышать воздухом, были самыми опасными в их жизни. Они лежали обыкновенно у
самого края отдушины, при чем тот или другой из них, исполнявший обязанности
часового, зорко всматривался кроткими ясными глазами в расстилавшуюся кругом
ледяную пустыню, на поверхности которой они были, повидимому, единственными
живыми существами.
В эту минуту из-за группы небольших, покрытых снегом возвышений, нагроможденных у
основания холмов, вынырнул вдруг человек. Он выполз на четвереньках из низенькой
двери юрты, затем вскочил на ноги и внимательно оглянулся кругом. Плотная, коренастая
фигура его вся была закутана в мех.
Когда маленькие мигающие глазки его свыклись несколько с наполнявшими юрту дымом
и сгущенным воздухом, они могли проникнуть сквозь мглистую морозную тьму еще
дальше, чем глаза медведя. Он сразу заметил отсутствие ветра, лютый холод, и глаза его
засверкали надеждой. Он боялся не холода, а голода, который угрожал одинокому
селению. В течение того времени, пока бушевал ветер, все съестные припасы их были
съедены.
Он радостно приветствовал холод, который должен был закрыть большинство тюленьих
отдушин, а вместе с тем привлечь и бесчисленное множество посетителей к тем из них,
которые они в состоянии были держать открытыми.
Несколько минут стоял он неподвижно, всматриваясь вдаль и прислушиваясь, как это
делал недавно медведь. В свою очередь и он услышал легкий треск разбитого льда. В ту
же минуту он повернулся и поспешно уполз обратно в свою юрту.
Он вернулся немного погодя с тремя орудиями смерти: с длинным, заткнутым за пояс
ножом, старинным мушкетом и копьем из кости со стальным наконечником. Порох и пули
были слишком дороги и тратились только в тех случаях, когда копье не попадало в цель.
Не дожидаясь повторения звуков, он отправился в ту сторону, откуда они послышались.
Он знал находившуюся там отдушину и, несмотря на мглу, мог найти ее без всякого
указания.
Несколько временя он шел выпрямившись во весь рост и так же бесшумно, как и
медведь. Затем опустился на лед и полез плашмя, пока не добрался до окраины ледяного
кряжа; здесь, выглянув осторожно, он в свою очередь увидел желанную дичь, которая то
выскакивала из отдушины, то снова скрывалась в ней.
С этой минуты все движения человека сделались так медленны, что были едва заметны.
Толстая меховая одежда его и грубая кожа, обильно смазанная жиром, предохраняли его
от опасности замерзнуть на самой середине путешествия. Прибавьте к этому и
возбуждение охоты, которое заставляло живее переливаться кровь. Он находился уже на
расстоянии выстрела, но окружавшая его мгла мешала верному прицелу, а потому он
предпочел подвинуться еще ближе к отдушине, рассчитывая на копье, которым он мог
пробить даже толстую кожу моржа.
Между ним и тюленями оставались лишь низкая окраина ледяного кряжа да ровное
пространстве сплошного льда. Наступил самый решительный момент. Перевесься он
через край льдины и опустись вниз — он был бы на таком расстоянии, с которого можно
было бы бросать копье.
Он лежал неподвижно, а между тем все мысли его, все нервы, мышцы, вся сала его
дошли до высшей степени напряжения. Глаза его горели точно раскаленные угли.
И вот в эту самую минуту по всему пустынному пространству разлился прозрачный свет.
Он бледнел, исчезал, затем снова возвращался, опускаясь с колыхающейся на небе
занавеси, которая превращалась вдруг в исполинскую радугу ослепительно серебристого
цвета, яркость которого можно было сравнить со светом дюжины лун.
Три тюленя, лежавшие в это время на льду, подняли одновременно глаза, радостно
приветствуя свет. Человек не мог удержаться и поднял голову, но, вспомнив в ту же
минуту о голодавшем селении, поспешил притаиться, опасаясь, чтобы тюлени не
заметили его головы над окраиной ледяной глыбы.
Лежавший с другой стороны отдушины большой белый медведь в свою очередь поднял
глаза к таинственному свету, который встревожил его, так как он знал, освещение это
может помешать его охоте.
Минуты две тюлени лежали неподвижно, пользуясь внезапным светом, чтобы во всех
направлениях осмотреть беспредельное пространство льда и снега.
Успокоившись относительно того, что поблизости нет, повидимому, никакой опасности,
они снова принялись за прерванное занятие, при чем лед, моментально покрывший
свободную поверхность воды, трещал всякий раз, когда они ныряли.
Несмотря на присущую им бдительность, они не заметили ни белой морды с узким
носом, выглядывавшей из расщелины ледяной глыбы с одной стороны отдушины, ни
пятна сероватого меха — с другой.
Пока человек и медведь, не подозревавшие о близком соседстве один другого, не
решались сдвинуться с места, серебристый свет сияния превратился вдруг в целый сноп
разноцветных лучей. Параллельные подобно трубам исполинского органа, они тянусь от
горизонта почти до зенита и с безумной быстротой двигались из стороны в сторону, то
удаляясь, то укорачиваясь, то сталкиваясь друг с другом и в то же время ни на минуту не
уклоняясь от прямой линии. Невиданный нигде на земле зеленоватый цвет переходил в
розовый и в нежнейший сапфировый, и в огненный, и в прекрасный фиолетовый,
рассыпаясь по обширному небесному своду.
Тем временем человек, опасаясь замерзнуть в таком неестественном для себя
положении, скользнул назад и принялся быстро, но бесшумно сгибаться и разгибаться,
чтобы хоть сколько-нибудь привести в движение кровь. Медведь же, надеясь, на
смущение, произведенное этим постоянно меняющимся светом, спустился через край
льда и скрылся в проходящей для этого расщелине.
Благодаря яркому и одуряющему блеску северного сияния он выиграл метра четыре
пространства в ущерб своему сопернику — человеку. В ту же минуту глаза последнего
выглянули из-за верхушки ледяного кряжа. Зоркий взгляд подозрительно устремился в
расщелину, где притаился медведь. Нет ли там чего-нибудь опасного среди пурпуровых
теней расщелины?
Нет... Просто обман зрения... Зоркие глаза устремились попрежнему на тюленей.
Несмотря на дороговизну зарядов и на полное равнодушие к стрельбе из мушкета,
человек все же начал подумывать о том, не взяться ли ему за огнестрельное оружие, как
вдруг все сияние исчезло, точно смытое чьей-то рукой.
Переход был настолько резок, что в течение нескольких секунд казалось, будто весь мир
погрузился в непроницаемую тьму.
Пользуясь этим, человек быстро и бесшумно, как пантера, скользнул через край и
очутился внизу, на расстоянии шагов двенадцати от того места, где лежали тюлени. Он
поднял руку с копьем и ждал, пока глаза его свыкнутся с тусклым светом мерцающих
звезд.
Когда он стоял таким образом и все мышцы его напряглись до последней степени, он
услышал, или, скорее, почувствовал движение среди мглы какой-то огромной массы.
Вслед за этим раздалось барахтанье, всплеск воды, затем второй всплеск, шум отчаянной
борьбы и хриплый лающий крик.
Человек помнил прекрасно, что на льду было три тюленя перед тем как погас свет. Он
ясно слышал, что два спаслись. Кто же бросился на третьего?
С бешенством дикого зверя, у которого отняли добычу, прыгнул он на два шага вниз. Но
тут он остановился, так как не мог ясно рассмотреть того, что было перед ним. Кровь
застыла у него. Холод проник в него, но он не чувствовал и не боялся его. Он чувствовал
только присутствие врага здесь, в темноте, где-то впереди или подле себя.
Но вот снова полился сверху серебристый свет и расширился, разлился так же внезапно и
таинственно, как и исчез.
Прямо у самой отдушины, склонившись над телом убитого тюленя, с поднятой кверху
лапой и окровавленной открытой пастью стоял медведь и злобно смотрел на человека.
Не медля ни минуты, человек бросил копье. Оно полетело верно. Но медведь в ту же
секунду поднял лапу, чтобы отразить удар. Он не успел сделать этого во-время и только
слегка отклонил его. Копье попало, но не туда, куда им метили. Оно вонзилось глубоко,
но не причинило смерти. С бешеным ревом медведь направился к человеку.
Противники находились на
расстоянии двадцати шагов
друг от друга. Свет
колеблющихся лучей зеленых,
красных и золотистых —
пробежал по ним...
Человек смотрел на медведя
смело в упор. Вмиг стащил он с
рук большие меховые
рукавицы, привязанные
ремешками к его рукавам.
Приложив тяжелое ружье к
плечу, он спокойно и
хладнокровно прицелился.
Раздался оглушительный выстрел, точно из маленькой пушки. Густое облако пыли
поднялось перед самым отверстием дула.
Огромная масса поднялась на дыбы и с широко открытой пастью бросилась вперед.
Человек отскочил в сторону, но недостаточно далеко. Громадная лапа протянулась к нему
и сбила его с ног. В ту минуту, когда он падал, на него навалился медведь, но вслед затем
опрокинулся на спину и неподвижно растянулся на льду.
Человек вскочил на ноги и отряхнулся. Смуглое лицо его сияло торжеством, когда он
надевал рукавицы. Он улыбнулся во весь рот, похлопал одобрительно по старому
мушкету, повернулся назад и послал громкий вызывающий крик в ту сторону, где
находилось его селение.
МЕДВЕЖОНОК СТРЕЛОЧНИКА
Рассказ Мортимера Баттена
I. Джимми находит себе компаньона
Из всех прирученных диких зверей, с которыми мне приходилось встречаться, самым
интересным и забавным, несомненно, был Блотто, маленький медвежонок стрелочника
Джимми Стэндинга. Я познакомился с Джимми тогда, когда служил лесным сторожем в
горах Кутеней. Мы считали свою жизнь очень одинокой, но во всяком случае лесные
сторожа живут хоть по два вместе, железнодорожные же сторожа глухих мест проводят
жизнь совершенно одни круглый год. Их одиночество нарушают лишь отдельные
посетители, что, смотря по местности, случается иногда часто, а порою и очень редко. Да
и не все посетители бывают приятны, потому что в этих глухих местах ходит
всевозможный человеческий сброд, вечно ищущий, где бы ему даром пообедать и
переночевать под кровлей.
Под надзором Джимми находился большой участок пути, тянувшегося по обе стороны его
будки. На обязанности Джимми лежало передавать по телеграфу всевозможные
сведения о проходивших мимо поездах, например раза по три в день сообщать, сколько
вагонов тащил паровоз, чтобы можно было проверить, не оторвался ли какой-нибудь во
время подъема в горы. Ему также приходилось содержать путь в порядке, исправлять его
при порче и доносить в точности об этом. Особенное же внимание он должен был
обращать на тлеющие шпалы, потому, что в сухую жаркую погоду шпала иногда тлеет
целые недели, пока от нее не останется в песке ничего кроме пустой раковины. В общем
работа его была такова, что он не мог никогда отойти далеко от своего поста. Его даже
снабжали, как и остальных служащих, провизией, чтобы ему не было надобности
отлучаться со своего участка. Дозорный поезд проходил раз в неделю, привозя почту,
газеты провизию и все необходимое. И это был единственный поезд, останавливавшийся
у будки Джимми. Как только поезд прибывал, его переводили на запасный путь, как раз у
сторожки, чтобы освободить путь для полуденного пассажирского.
В начале описываемого мною лета к Джимми зашел какой-то индеец, который нес
подмышкой совсем маленького черного медвежонка. На вопрос Джимми, как он
умудрился поймать маленькое животное, индеец ответил, что он заметил мать в то время
как она пила и, подкравшись сзади, вдруг громко крикнул. Медведица от испуга упала
вниз головой в реку и сейчас же поплыла к противоположному берегу в таком страхе, что,
казалось, на время совсем позабыла о медвежонке. Малыш, неожиданно потеряв ее из
виду, прямо подбежал к индейцу, который дал ему пососать свой палец, поднял и
отправился с ним вдоль полотна дороги.
Все это может показаться мало вероятным всякому, мало знакомому с черными
медведями. Мне случалось видеть, как дети индейцев бегут толпой за матерью, черной
медведицей, и крадут ее медвежат. На моих глазах мой сожитель побил одного медведя
палкой, подкравшись к нему сзади, за то, что тот забрался в наш лагерь. Это произошло
после большого лесного пожара, когда медведи умирали от голода и ходили толпами,
заглядывая повсюду точно голодные дети. Однако мне приходилось слышать и о
медведях, поступавших совсем не так, как на то рассчитывали имевшие с ними дело.
Никогда нельзя предугадать, заранее, что сделает медведь.
Но вернемся к Джимми и индейцу.
Джимми видел, что индеец не имеет никакой возможности дать маленькому животному
тот уход, в каком оно нуждалось, или даже добыть ему необходимую пищу. Джимми был
добрым человеком, и милые, детские ужимки маленького зверька, его жалобная просьба
пищи тронули сердце сторожа. Он дал индейцу фунт табаку, жестянку томатов и еще
несколько подобных пустяков в обмен на медвежонка. Индеец отправился дальше, очень
довольный своей сделкой, а зверек остался у Джимми.
II. Воспитание Блотто
Блотто был, очевидно, выносливым и легко приспособляющимся существом, потому что с
этого дня он ни разу не скучал и не болел. Главной его пищей было вначале сгущенное
молоко с водою, сахар, хлеб и обрезки ветчинного сала. Он обладал поистине ненасытной
жаждой. Молоко с водой он способен был пить до того, что раздувался, как шар, и не мог
ни стоять, ни сидеть. Тогда он принимался пищать от досады, что не может больше пить.
С каждым днем он все поправлялся и вскоре стал таким резвым и забавным, что с ним не
мог бы сравниться даже самый шаловливый щенок. Сперва он не мог выносить движения
поездов, потрясавших весь горный склон, и каждый раз, как какой-нибудь из них
приближался, он в безумном страхе мчался в сторону и прятался под волчью шкуру,
служившую Джимми ковриком. Однако страх его стал понемногу проходить, и, сидя у
дверей, служа на задних лапах, как собачонка, Блотто стал мало-по-малу отважно
наблюдать за поездами. Однако они двигались так быстро, что он не успевал уследить за
ними, и после их прохода можно было видеть, как он искал их глазами в
противоположном направлении.
День за днем Блотто попадался все в одних и тех же проказах и получал за них трепку.
Однако в некоторых отношениях он выказывал себя очень сообразительным и некоторых
проделках не повторял. Например он только один раз съел мыло, плача и выпуская изо
рта пену все время, пока упорно жевал его, а кусок мыла был довольно велик. Только раз
забавлялся он перебрасыванием перечницы по всей комнате. Только раз ударил он
кипящий чайник, ошпаривший его. Только раз прижался он мягким и влажным носом к
горячей печке. Больше того: стоило только Джимми показать медвежонку перечницу,
предложить ему кусок мыла или указать на чайник, когда Блотто слишком уж
проказничал, — медвежонок сразу убегал во двор.
Медвежонок, конечно, сопутствовал Джимми при его ежедневных обходах пути, и
Джимми, понимая, что животному, вероятно, придется когда-нибудь самому заботиться о
себе, предусмотрительно взял на себя задачу научить Блотто всему, чему он должен был
бы научиться от своей матери.
Вдоль железнодорожной линии всегда можно найти дикую жизнь в той или другой
форме, потому что сделанная для нее просека представляет собой озаренное солнцем,
открытое пространство среди темных лесов, куда всегда готовы забрести как бродяги-
люди, так и дикие звери. Например в этой стране за железными дорогами следуют белки.
Тысячелетия они совсем не встречались во многих областях, пока железная дорога не
протянула сюда одного из своих щупальцев. Затем появился открытый солнечный путь,
удобный для белок, часто к тому же усеянный золотистым зерном, падающим из вагонов,
наполненных на элеваторах далеко от этих мест, в области прерий. По окончании стройки
железной дороги белки появились в отдаленных поселениях, где раньше их совершенно
не знали. То же самое относится и ко многим другим диким существам, особенно к
любящим свет птицам. И действительно, во время своих ежедневных обходов Джимми
видел десятки различных птиц, которые в этой стране совершенно не водились нигде, за
исключением солнечных склонов, лежащих по сторонам линии. Многих из них он не мог
бы назвать, ибо знал, что это редкие искатели приключений, прибывшие со знойного юга.
Таким же образом на пути Джимми можно было найти в огромном количестве редких
жуков, бабочек, всевозможных насекомых и змей, некоторых ночных бабочек и стрекоз,
редких в других местах, но всегда встречающихся на высоких железнодорожных насыпях.
Джимми — природный естествоиспытатель — никогда не чувствовал себя одиноким. У
него были тысячи различных интересов, и теперь, с медвежонком в качестве товарища он
чувствовал себя совершенно счастливым.
Джимми научил Блотто отыскивать муравьев, перевертывая камни, находить жуков,
разрывая носом мох. Он научил его при помощи примера, что лучше отходить подальше
от некоторых маленьких и ярко окрашенных змеек, двигавшихся с быстротою молнии, но
что вполне безопасно ставить лапу на больших, медленно движущихся коричневых змей,
встречавшихся гораздо чаще. А однажды Джимми, имевший в руке топор, нашел гнездо
диких пчел и, разбив обухом дерево, поспешно убежал, предоставив Блотто вытаскивать
мед, и Блотто основательно вылизал его, хотя пчелы больше дюжины раз ужалили его в
нос. Ни разу еще в жизни не пробовал медвежонок ничего вкуснее этого меда.
После этого Блотто проводил большую часть времени, отыскивая мед, и когда ему
попадалось гнездо, до которого он не мог добраться, он поднимал такой жалобный вой,
что Джимми сейчас же бросался к нему на помощь. Иногда после заката солнца Джимми,
вооружившись топором, выходил красть у пчел мед, а так как не только Блотто, но и сам
Джимми очень любил мед, медвежонок этим отчасти уплачивал ему за свое содержание
и за все его заботы.
Впрочем, содержание Блотто обходилось пока совсем дешево, потому что, постоянно
сопровождая Джимми, он находил для себя достаточно пищи, и объедки, которые бросал
ему во время еды его двуногий друг, вполне удовлетворяли медвежонка. Он сильно
привязался к одинокому человеку, и смело можно сказать, что между ними существовали
настоящие товарищеские отношения, точно между одиноким человеком и его собакой.
III. Проделки Блотто
Однажды Блотто взобрался на дерево, преследуя большого черного жука, и, достигнув
нескольких десятков метров высоты, заметил, что слезть с дерева не может. Тогда он
уселся на главное разветвление и, подняв нос к небу, стал визжать, выть, пищать и
стонать.
Выглянув из сторожки, Джимми Стэндинг пробормотал себе под нос:
— Глупый маленький звереныш, если ты не умеешь, слезать обратно, посиди немножко.
Но Блотто сидел на дереве так долго и так страшно шумел, что к концу дня Стэндинг взял
свой топор и вышел, решив прекратить этот гвалт. Существовал очень быстрый и легкий
путь ссадить Блотто, если он не мог слезть сам, — срубить дерево.
Придя на место происшествия, Джимми посмотрел вверх на Блотто, а Блотто взглянул на
него вниз своими маленькими, сверкающими, похожими на бусинки глазами. Затем
Джимми взял тяжелый мокрый ком земли и швырнул им в Блотто. Ком ударил Блотто
позади уха, и звереныш уцепился за дерево еще крепче, завизжал еще громче, начав
сейчас же карабкаться на самую верхушку.
— Хорошо же, коли так, — сказал Джимми. — Я живо ссажу тебя оттуда.
Он взялся за топор и стал быстро рубить дерево. Блотто наблюдал за ним и, очевидно,
решил, что — раз уж ему все равно суждено упасть — лучше упасть по собственной воле.
Он отцепился от дерева и покатился вниз. Но Джимми не пришлось смеяться над Блотто,
медвежонок скорее мог бы посмеяться над ним, так как Джимми сам растянулся во весь
рост под тяжестью рухнувшего прямо на него зверка.
Среди всех развлечений медвежонка было одно, особенно излюбленное им. Как раз за
сторожкой высовывалась из иссушенной солнцем земли, в которой было зарыто упавшее
дерево, одна совершенно высохшая ветка. Она была упруга, как сталь, и почти так же
тверда, и, держа ее между передними лапами, Блотто качался взад и вперед целыми
часами, ворча в такт своим движениям. Так расходовал он свою излишнюю, энергию, а
Джимми, проходя мимо этого места, иногда указывал медвежонку на ветку и кричал:
— Качай, Блотто, качай!
И чем громче подстрекал его Джимми, тем усерднее качал Блотто. Часто игра эта
заканчивалась тем, что и сам Джимми начинал дико подскакивать в такт качанию Блотто.
Блотто же в конце концов, не имея силы удержать ветку, перекувыркивался несколько раз
через голову, в то время как ветка, вздрагивая, отскакивала назад и снова принимала
прежнее положение. Затем, утирая пот со лба, Джимми возвращался в сторожку, а
Блотто, печально потирая себе голову, смотрел на ветку полным упрека взглядом.
Однажды Джимми вдруг понял, откуда явилась эта странная мания Блотто, так как Блотто
был природным подражателем, и Джимми часто отыскивал в его неуклюжих движениях
какой-нибудь слабый отголосок собственных действий. В один прекрасный день снова
прибыл дозорный поезд. Джимми, получив полагавшиеся ему припасы, отдал машинисту
приказ отвести поезд задним ходом на запасный путь, затем по обыкновению побежал к
контрольному пункту, переставил болт и оперся всею своей тяжестью на длинный рычаг,
чтобы перевести стрелку. Товарный поезд стал на запас. Но едва успел он остановиться,
как Блотто ухватился за рычаг и оперся на него совершенно так же, как делал со своей
излюбленной сухой веткой.
Кондуктор посмотрел на Джимми и покачал головой.
— За этим медвежонком придется вам присматривать, — сказал он. — Когда-нибудь вы
забудете задвинуть болт обратно, а он переведет стрелку и отведет какой-нибудь из
пассажирских поездов на запасный путь. Тогда заварится порядочная каша.
Мысль эта напугала Джимми.
— Ничего подобного раньше с ним не случалось. В первый раз вижу, что Блотто трогает
стрелку, заметил он. Но как бы то ни было, и вряд ли когда-нибудь забуду задвинуть болт
обратно.
IV. Несчастный случай
В этот же вечер Джимми в сопровождении Блотто отправился к стрелке и обильно
посыпал ее кайенским перцем. Блотто, с любопытством наблюдавший за всеми его
действиями, также получил свою долю перца и бросился быстро бежать домой, а
Джимми кричал ему вслед:
Вот тебе! Будешь помнить, что трогать этого рычага нельзя!
Вернувшись к своей сторожке, Джимми застал Блотто усердно качавшим свою ветку и
отчаянно чихавшим за этой работой. От перца по морде его катились слезы, смешанные с
поднятой им пылью.
Около этого времени к Джимми приплыли по реке два лесных сторожа. Один из них
случайно спросил:
— Что вы думаете сделать впоследствии с этим медведем? Он скоро будет слишком
большим и сильным. Ведь дикий зверь никогда не знает и не соразмеряет свои силы.
И действительно, для человека нет более опасного зверя, чем прирученный.
Джимми сказал, что он не знает. Он никогда об этом не думал. Он надеялся, что для
Блотто найдется что-нибудь подходящее, потому что искренно привязался к своему
четвероногому другу. Однако в точности, что будет дальше, он не знал.
— Полагаю, что действительно для него что-нибудь найдется, — сказал один из лесников.
— Вернее всего — крепкая цепь и надежный ошейник. Разве вы не видели десятки их на
северных торговых постах? Все они — бывшие любимчики, с которыми няньчились, когда
они были маленькими медвежатами. Затем они подросли, и появились ошейники и цепи.
В конце концов почти все они становятся шелудивыми, заброшенными пленниками. Что-
то вы сделаете со своим медвежонком, когда он вырастет, Джимми Стэндинг? — добавил
многозначительно лесной сторож.
— Не знаю, — ответил Джимми.
Затем, после паузы, он добавил:
— Я надеюсь, что Блотто убежит в лес, когда настанет осень. Хорошо было бы, если бы он
вернулся к своим. Я делаю все от меня зависящее, чтобы он это сделал. Он был мне
отличным сожителем, и мне будет очень жаль расстаться с ним, но для него это всего
лучше.
Лесные сторожа сели в свою пирогу, заработали веслами и на прощанье замахали
шапками железнодорожнику и черному лохматому зверку, сидевшему возле него и
наблюдавшему, как тяжело нагруженная пирога скрылись за поворотом реки, вдоль
которой в течение многих извилистых миль идет железная дорога. Быть может, им
суждено было вернуться этим же путем, когда белый снеговой покров окутает землю.
Быть может — и нет, потому что в безнадежной глуши немного путей, и приходится
пользоваться первым удобным.
После того Джимми стал наблюдать за ростом своего медвежонка скорее со страхом, чем
с одобрением.
Однажды вечером Блотто втащил в сторожку огромный камень, чтобы слизать с его
нижней стороны трех крошечных муравьев. Камень был так тяжел, что Джимми пришлось
воспользоваться ломом, чтобы выкинуть его из сторожки. Блотто, очевидно, рассчитывал,
что хозяин полакомится вместе с ним, и был очень обижен, что Джимми выкинул камень
за дверь.
В другой вечер, когда Джимми охотился за мышью внутри дома, Блотто стал усердно
помогать ему, и когда испуганная мышь побежала через комнату, медвежонок нацелился
в нее ударом, способным опрокинуть вола. Удар пришелся шагах в двух позади мыши, но
сбил с ног Джимми, который полетел, наполовину оглушенный, в угол. Этот удар сломал
по пути единственный стул Джимми и поверг на пол целую лавину кухонной утвари,
висевшей за печкой. Пока Джимми медленно приходил в себя, Блотте сел на мышь в
одном углу, затем, не заметив этого, стал вынюхивать ее в другом и в конце концов
вышел из дому с прилипшей к нему сзади мышью, чтобы позабавиться качанием
любимой ветки.
Было совершенно ясно, что Блотто уже слишком силен и велик в качестве домашнего
любимца, но он выказывал такое добродушие и такую понятливость, что кроме роста и
силы все говорило в его пользу. К этому времени уже прошла лучшая пора лета, и как ни
грустно было Джимми расстаться с Блотто, он от души желал, чтобы его любимец нашел
себе подругу и ушел в лес.
Однажды вечером Джимми решил, что необходимо смазать механизм стрелки, и
отправился к ней со своей масленкой, оставив Блотто охотиться за пчелами. Но
рассмотрев стрелку, Джимми увидел, что она нуждается в некотором ремонте, принес
клещи и принялся за дело.
Однако одного болта он никак не мог сдвинуть с места. Джимми уперся всею своей
тяжестью на клещи, и болт внезапно переломился. Джимми упал назад, зацепился
каблуками за рельс второго пути, и не успел он опомниться, как уже катился вниз по
крутой насыпи по направлению к реке...
Джимми прокатился не менее шестнадцати метров, и когда он попытался встать, то
заметил, что не в силах этого сделать. Казалось, будто правое бедро его сдвинулось с
места, он чувствовал себя парализованным от бедер до конца ног.
V. Блотто — спаситель
Положение было отчаянным. Бедро Джимми было сломано, и он никак не мог сдвинуться
с места. Однако дело могло оказаться еще худшим. Люди, служившие вниз по линии,
найдя, что телеграфные сообщения прекратились, через некоторое время должны были
выслать кого-нибудь посмотреть, что случилось с ним или с проволокой. Это произойдет...
да, это произойдет завтра утром. Но в течение часа должен был притти поезд. Джимми
вытащил свои часы. Нет, до поезда оставалось всего тридцать минут. Он, наверное,
находился некоторое время в бессознательном состоянии.
Когда Джимми обдумывал этот вопрос, у него в голове промелькнула страшная мысль. Он
оставил стрелку в таком положении, что следующий ожидаемый им поезд, идущий с
горы, неминуемо пойдет по запасному пути, ударится о дубовую перекладину, служащую
упором, собьет ее и скатится вниз по насыпи в реку, находящуюся на расстоянии двадцати
метров.
От этой мысли сердце Джимми сжалось, глаза его широко раскрылись от ужаса, точно он
уже видел перед собой израненные и разбитые лица тех, которые вскоре будут сброшены
в преждевременную могилу благодаря его собственному глупому несчастью.
Он стал извиваться, тянуться и со сверхчеловеческими усилиями дотащился до
ближайшего камня.
Теперь он мог видеть конец длинного рычага. Стрелка действительно была направлена не
в ту сторону, куда, следовало. Итак, страхи Джимми подтвердились. Через каких-нибудь
двадцать минут произойдет крушение на Трансконтинентальной железной дороге,
которое потрясет весь мир.
Джимми застонал и беспомощно закрыл лицо руками, но сделать ничего не мог.
Как раз в эту минуту он услышал громкое «киа-уа-уа», пронесшееся вниз по насыпи.
Блотто нашел пчелиное гнездо, до которого не мог добраться, и его, конечно, ужалили в
нос пчелы. Блотто!.. Но что мог сделать Блотто?
И вдруг в голову Джимми пришла дикая мысль.
— Блотто! — закричал он. — Эй, Блотто, иди сюда! Несколько раз повторил он свой зов,
но ему показалось, что прошли целые часы, пока медвежонок показался, шагая на задних
лапах и обнюхивая каждый кустик. Немного погодя его лохматая голова склонилась с
железнодорожного полотна, и маленькие глазки посмотрели вниз на Джимми.
— Качай, Блотто, качай! — закричал Джимми.
Блотто осмотрелся кругом и увидел рычаг стрелки. Он схватил его передними лапами и
начал двигать взад и вперед, а концы рельсов сталкивались и расходились в такт качанию
Блотто. Наконец медвежонок взглянул вниз, точно спрашивая у Джимми, не достаточно
ли. Но Джимми увидел, что Блотто оставил рычаг в таком же положении, в каком нашел
его, то-есть не в том, какое было нужно.
— Качай, Блотто, качай! — скорее взвизгнул, чем прокричал он, потому что теперь уже
можно было различить грохот спускавшегося с горы вечернего поезда.
Стук колес раздавался все ближе и ближе. Блотто снова ухватился за рычаг и налег на него
всей своей тяжестью. Он еще раза два дернул его и, очевидно, опасаясь кайенского
перца, остановился, чтобы потереть себе нос. А Джимми, посмотрев вверх, увидел, что
рычаг стоит как должно.
— Муравьи, Блотто! — прокричал он. — Муравьи, мед, гусеницы, мыло! Иди сюда,
Блотто!
И пока Джимми постепенно терял сознание. Блотто скатился с насыпи от поспешности. В
эту самую минуту раздался грохот колес, и вечерний поезд благополучно проследовал
мимо.
На следующее утро Джимми нашли и снесли на поезд, который должен был отвезти его в
отдаленный госпиталь. Блотто, конечно, был тут же, и когда поезд двинулся в путь, унося с
собою Джимми, Блотто, которого вытолкали, выгнали и отпугнули от багажного вагона,
бросился бежать за ним.
Два часа спустя стрелочник на другой отдаленной станции увидел пробегавшего мимо его
сторожки большого черного медвежонка, стремящегося за поездом, находившимся
теперь на расстоянии пятидесяти миль впереди. Рабочие на лесопильне в Кракардо тоже
видели его к вечеру все еще упорно бегущим по следу поезда, теперь уже спускавшегося
по противоположному склону Скалистых гор. Они видели, как зверь подбежал к реке и
стал жадно пить воду, после чего отправился дальше, но уже более умеренным шагом,
имея вид ожившей пивной бочки. В Крос-Крике видели, как он переправился кратчайшим
путем, переплыв через реку, воду из которой он пил во все время плавания, затем дальше
вверх по горе он снова взобрался на железнодорожное полотно. В Буффало-Форде один
золотопромышленник заметил что-то, сперва принятое им за облако пыли, но затем
оказавшееся целым роем мух, приближавшимся по железнодорожной просеке. Когда
рой этот проносился мимо, он заметил, что в центре его находится медвежонок, язык
которого свешивался на целую треть метра. В Уойтфши-Ривер Блотто случайно забежал на
запасный путь и, не имея возможности ничего рассмотреть впереди из-за мух, ударился о
буфер с такой силой, что его массивный зад поднялся в воздух, и выглянувший в окно
сторож увидел лохматые задние ноги Блотто, странно обрисовавшиеся на ясном голубом
небе. Когда настали сумерки под жалобные крики ночных птиц, Блотто снова видели, на
этот раз у пристани Корора, где прекращается железнодорожное полотно и весь поезд
перевозится на ту сторону озера на пароходе.
Говорят, что язык Блотто свешивался по меньшей мере на треть метра и он так долго
бежал, что, повидимому, даже позабыл, как вообще останавливаются. Добежав до копий
полотна, он упал через край и полетел прямо в озеро, лежавшее четырьмя метрами ниже.
Однако, не теряя бодрости духа, он поплыл к противоположному берегу, находившемуся
на расстоянии мили. За этим берегом лежала бесконечная пустыня, смутная, дикая, не
попираемая ногой человека — область диких сородичей Блотто.
Так осуществились надежды Джимми.