СУДЕБНЫЕ ОРАТОРЫ
ВЪ ДРЕВНЕМЪ МІРЪ

А. МОРИЛЛО и Г. ДЕБЕНА

ИЗДЛНІЕ

ТРЕТЬЕ.

С .-П Е Т Е Р Б У Р ГЪ .
Изданіе

Я.

Канторовича.
1899.

III

2007338377
Дозволено цензурою. С.-Петербургь, 5 -оя(і[>я 1898 г.
Тнпографія Ж. М. С т а с ю л е в и ч а , В. 0 . , 5 х , 28.

і

СУДЕБВЫЕ ОРАТОРЫ

А Ѳ И Н Ы.

I.
Искуссная рѣчь представляетъ такую же отличительную
черту героевъ Греціи, какъ и гимнастііческая ловкость. Такъ,
Улиссъ, благодаря своему краснорѣчію, соединенному съ хитростыо, зантіаетъ, поистинѣ, первое мѣсто въ эпопеѣ Гомера. Ему; а не доблестному Аяксу, достаются доспѣхп Ахилла.
Еъ нему прибѣгаютъ во всѣхъ случаяхъ, когда уиотребленіе
силы могло-бы компрометировать успѣхъ предпріятія. Гомеръ
изображаетъ намъ его чрезвычайно остроумнымъ ораторомъ;
онъ достигаетъ своихъ цѣлей, прекрасно обдумывая средства
пронзвестп нужное впечатлѣніе. Подымаясь съ мѣста и опираясь на свой шшетръ, онъ выказываетъ сперва смущеніе
и робость: его рѣчь постепенно только оживляется, голосъ и жесты
становятся все болѣе- выразительны, и тогда слова рождаются быстро и настигаіотъ другъ друга, подобно тому, какъ
хлопья сиѣга зимоіі падаютъ и покрываютъ поле. Рѣчь, съ
которою онъ обращается къ Навзикаѣ— примѣръ совершенства
но силѣ ласковой и вкрадчивой убѣдительности, а также— тонкаго ума, благодаря которому, несмотря па еовершенно несвеііственный оратору нарядъ, онъ съумѣлъ нольетить юной
пршіцессѣ н заслужнтъ ея расположеніе.
Точно также съ устъ мудраго Неетора, короля Галейтовъ,
текутъ рѣчи, сладкія какъ медъ, и гнѣвный Ахилъ, ужасный
въ сраженіи. блистаетъ юнымъ и пылкимъ краснорѣчіемъ.

Наконецъ, прекрасный Менелаіі, котораго фарсъ нашего
времени, дривыкшаго не чтить ничего, ни даже величія несчастія, изображаетъ въ такихъ смѣшныхъ чертахъ, обладалъ
однако тѣмъ ласкающимъ слухъ музыкальнымъ даромъ слова,
который быть можетъ открылъ ему сердце Елеиы, хотя и нс
въ силахъ былъ его удержать.
Солонъ находплъ возможнымъ требовать отъ каждаго граждаішна тѣхъ качествъ, которыми бол;ествениый Гомеръ надѣлилъ сводхъ героевъ. Оііъ ввелъ установленіс, обязывавшее
каждаго защшдать свое дѣло лично передъ трибуналомъ; никакая замѣиа въ этомъ случаѣ не доиѵскалась, точно также
какъ въ исполненін воинскаго долга. Къ сожалѣпію, времена героевъ миновали, и нрирода забыла нанерсдъ согласовать евои дѣйствія со взглядами Солона; однимъ она дала
смѣлую рукѵ, отказавъ въ пскусствѣ владѣть рѣчыо, другихъ одарила оиа краснорѣчіемъ, отказавъ въ физическихъ преимуществахъ. Безъ сомнѣнія, людей, иользовавшихся живою рѣчыо и
ііаівш пхъна счетъея,въА 0инахъбы ло болыпе, чѣмъ гдѣ нибудь
въ мірѣ, іі язы къ,— это орудіе, о которомъ Эзопъговорилъ, что въ
немъ заключается все, что есть худшаго и лучшаго въ мірѣ,—
пріобрѣлътамъвъкороткое время иервенствующее вліяиіе. Тѣмъ
не менѣе, однако, дажс въ Аѳішахъ, гдѣ профессія брадобрѣя была въ болыпой чссти, ловкіе говоруны, въ родѣ Фигаро,
были рѣдки, н если Солонъ преиебрегъ этииъ обстоятсльствомъ,
то судьямъ на нрактикѣ тѣмъ болѣе приходилось съ этимъ считаться.
Іірежде всего были случаи, гцѣ соблюденіе закона Солона я влялось фактически невозможнымъ. Такъ, когда дѣло шло о младепдѣ. объ отсутствуюіцемъ или, накоиецъ, о женщіші'., необходимо было, чтобы кто-нибудь нринялъ на себя защиту лнца, которое не могло защшцать само своп ннтересы.Точііотакже коі’да само

государство оказываюсь непосредственно заинтересованнымъ
въ какомъ нибудь дѣлѣ, если, напримѣръ, возникалъ вопросъ
•о государственной измѣнѣ, невозможно было въ дѣлѣ столь
•огромной важности защиту общественныхъ интересовъ предоставить случайности частной инидіативы. Тогда республика
назначала ораторовъ, являвшихся такимъ образомъ представителями ея и поддерживавшихъ обвиненіе. Во всѣхъ этихъ
случаяхъ по необходимоети приходилось нарушать правило и
допѵскать представительство и замѣну одного лица другимъ.
Точно также, если процессъ касался земледѣльца, виноградаря, матроса или воина, и языкъ свидѣтеля упрямо не
ладилъ еъ правилами рѣчи, примѣненіе закона становилось
труднымъ. Не значило-ли бы только отымать у судеЭ время
н просто смѣяться надъ ними. заставляя выслушивать людей,
не умѣющихъ сказать слова, не знающихъ, съ чего начать даже
въ собственномъ дѣлѣ! Не было-ли бы также вопіющей несправедливостыо— бѣдныхъ старыхъ солдать, посѣдѣвшихъ и
покрытыхъ славой въ браняхъ, оставлять безъ защіггы
отъ нападеній какого-нибудь низкаго плута и такимъ образомъ позволять обирать ихъ и лишить іх ъ денегъ, которыя могли-бы обезпечить имъ по крайней мѣрѣ прилпчныя
похороны. Справедливость требовала дать неопытному возможность обратиться къ помощи доброжелательнаго и краснорѣчиваго друга, готоваго помочь бѣдѣ своимъ искусствомъ. Но
такъ какъ полезные и безкорыстные друзья въ Аѳинахъ были
•гакже рѣдки, какъ вездѣ, являлась необходимость обращаться
нрямо къ ритору или софисту по профессіи. Услуги этихъ
лицъ вознагражались уплатой гонорара, остававшейся въ
секретѣ.
Итакъ, невѣжда, абсолютно не способный сказать на судѣ
что нибудь въ свою пользу, могъ, съ согласія судей, поручить

дѣдо другому. Но этого было мало для удовлетворснія
потребности, возникавшей на практикѣ. Могло случиться въсамомъ дѣлѣ, что человѣкъ способенъ былъ проіізнести нѣсколько еловъ, но не умѣлъ вполнѣ какъ слѣдуетъ изложить
дѣло, въ особенностн, если оно отличалось сложностыо и возбуждало солнѣніе въ вопросахъ права. II такой человѣкъ
однако имѣлъ право желать ограднть какъ можно лучше своп
интересы. Что-же оставалось ему дѣлать? Призвать на помощь
оратора и иоручпть емѵ свою защнту? Объ этолъ нельзя было
и думать. 8то возможно было тодько въ нсішочительномъ
случаѣ, и еудыі давалн свое еогласіе только лнцамъ, совершенно не владѣвшпмъ рѣчыо. Къ тому-же, если-бы даже
судьи признавалн возможнымъ допустить вмѣшательство такого
оратора. то въ этомъ могла таиться другаго рода опасность для
кліента. Судыі относились иедовѣрчиво къ соблазнамъ краснорѣчія, которое, но одному вѣрному замѣчанію, Аѳиняие охотно
осуждали, хотя не моглн безъ него обойтись. Кромѣ того, тотъ,
чья профессія вела въ нѣкоторомъ родѣ какъ-бы къ освобожденію граждаиъ отъ исполненія каждымъ лично евоихъ обязаниостей, считался почти измѣшшкомъ отечеству. Такое н едовѣрчивое отношеніе къ оратору конечно распространялось въ
извѣстноіі мѣрѣ на кліента, покушавшагося въ глазахъ судей ихъ обмануть н сложнть на другого бремя заіцнты своихъ правъ. Наконедъ, могло слѵчиться, что ораторъ самъ не
раеположенъ былъ выступить, не находя достойными мотіівы
и опасаясь скомпрометировать еебя защитой, нли даже, ири
наличности даниыхъ въ иользу дѣла, еслн ораторъ игралъ зиачительнѵю роль въ политикѣ реепублшш, ему мог.то казаться
непрнличнымъ слулліть интересамъ перваго встрѣчнаго.
Эти соображенія были очень серьезиаго евойства и пове.ш къ слѣдующей сдѣлкѣ. Кліентъ дѣйствптелыю являлся

одинъ передъ судьями и говоридъ самъ. Но онъ только повторялъ рѣчь, написанную или составленную какішъ нибудь
риторомъ или софистомъ— знатокомъ права и практики судопроизводства. Такимъ образомъ риторъ невидимо сопутствовалъ
кліенту до конда: его совѣты и наставленія не сѣялись даромъ, они облекались плотыо и кровью, принимали опредѣленную форму судебной рѣчи и ноддерживали кліента передъ
судьями.
Такимъ образомъ уважали законъ, искуссно обходя его;
усынляли подозрительность судей, пряча въ секретѣ вмѣшательство ритора, и обезпечивали себѣ даже въ неправомъ дѣлѣ
тайную помощь искусснѣйшихъ юристовъ. Въ иныя минуты
зрѣлище такого иевѣжды. малограмотнаго и въ потѣ лица
старающагося повторить заученное,— должно было быть смѣшнымъ, и вѣроятно не разъ открывало просторъ аттическому
веселыо. Можно себѣ представить положеніе Демосѳена, вынужденнаго оставаться нѣмымъ свидѣтелемъ отчаяннаго искаженія его рѣчи, и неудивительно, если ему случалось спасаться
бѣгствомъ изъ аудиторіи отъ этой пытки. Впрочемъ, всякій
кліснтъ старался болѣе или менѣе быть посмѣлѣе, твердо
заіюмнить рѣчь и произносить ее съ увѣренностью; логографъ
являлся его иомощникомъ и суфлеромъ и брадъ на себя такимъ образомъ роль гораздо болѣе активную и разностороннюю,
чѣмъ современный адвокатъ: всякій хорошій логографъ игралъ
двойную роль— актера и учителя декламаціи.
Еакъ-бы ни было, преимущества этой системы былн
очевидны. Между ораторомъ и кліентомъ устанавливалось вы годное соглашеніе, въ которомъ каждый находилъ свой разечетъ. Кліентъ поддерживалъ существованіе оратора, а послѣдиій являлся его пособникомъ и союзникомъ.
Но были и такіе случаи, когда кліентъ не могъ доволь-

етвоваться такимъ совершеяно скрытымъ иосредничествомъ
логографа, и послѣдній не ограничивался только подготовкой
рѣчи. Если кліентъ не былъ самъ настолько одареннымъ человѣкомъ, чтобы усвоить по крайней мѣрѣ вполнѣ рѣчь и
произносить ее совершенно естественнымъ тономъ, это повтореніе съ чужаго языка выходило очень искусственнымъ, и
при малѣйшемъ недостаткѣ увѣренности или памяти, обманъ
лрямо рѣзалъ глаза.
Вслѣдствіе этого часто необходимо было сохранить присутствіе
логографа, имѣть его за спиной. для того чтобы быть увѣренныыъ въ успѣхѣ и, въ случаѣ сдѣланной кліентомъ на судѣ
какоіі ніібудь ошибки, имѣть возможность ес исправить. Въ
виду такого рода задачи пришли къ слѣдующей изобрѣтательной п тонкой комбпнаціи: кдіентъ являлся лично передъ
судьями и пзлагалъ свое дѣло; затѣмъ оиъ просилъ выслушать оратора, который искусс-нѣе его могъ поддержать его
мотивы словомъ. Такимъ образомъ, главнымъ въ дѣлѣ лицомъ
являетея самъ кліентъ, а содѣйствіе оратора сводилось только
къ развитію нѣкоторыхъ пунктовъ. Чаще всего такая роль
іірішадленсала логографг, но ту зке службу могъ исполиять и
другоіі, обыкновенный граждаиинъ, также не обладавшій даромъ слова, извѣстный только своимъ вліяніемъ и честностыо.
Въ такомъ случаѣ приходилоеь иногда логографу писать
двѣ рѣчи — и для кліента и для вліятельнаго его союзннка.
Бывали также, наоборотъ, случаи, когда реплика зашшала
иервое мѣсто, а присутствіе кліента являлось только формой.
Такъ именно бывало, если кліентъ былъ человѣкъ совершенно
не развитой, боязлнвыіі. и не въ состояиіи выступнть какъ
дол/кно нередъ судомъ даже для того, чтобы новторить рѣчь,
составлешіую другимъ. Тогда онъ начииалъ объяснять свое
дѣло, бормоталъ въ теченіе нѣсколышхъ минутъ, чтобы

убѣдить судей и оетавить ихъ внѣ всякаго сомнѣнія въ его
полнѣйшей неспособности продолжать, и вслѣдъ заіѣжъ просилъ позволить говорить вмѣсто него тому изъ присутствующихъ, кто добровольно возьметъ на себя эту обязанность,
или такому то названному имъ по имени оратору. Такого
рода «добровольцемъ» или ораторомъ оказывался логографъ,
внезапно выступавшій изъ аудиторіи, каиъ Веиз ех шасіііпа,
и съ дозволенія судей произносившій евою реплику или дефтералогію.
Такая система, безъ сомнѣнія, была вполнѣ удобна. Она
платила видимую дань святости закона и въ то же время обезпечивала кліенту поетояннуіо и вѣрную помощь. Этапомощь
обуеловлпвалась конечно обходомъ закона, но она носила характеръ тайны и таішмъ образомъ ускользала отъ репресеіи.
Но она вела къ недостойнымъ пріемамъ и наивнымъ ухищреніямъ; а потому ирофессія логографовъ ста,іа внушать недовѣріе. Самое названіе это стало жестокой обидой. Ораторы
бросалп его въ лицо другъ другу, какъ бранное слово. Но
оружіе скоро прнтупилоеь отъ употребленія, а люди, противъ
которыхъ оно было направлено, прекраено пользовались жизнью.
Ііъ концѣ концовъ стали смотрѣть на эту обиду, какъ наг
маленькую колкость, проетительную между коллегами. Каждый
иротестовалъ противъ этого ремесла въ тотъ еамый моментъ,
когда практиковааъ его самъ, и убѣждалъ другихъ уничто-\
жіпъ съ корнемъ злоупотребленіе, которое онъ самъ дѣлалъ источішкомъ евоего существованія. Такія нападки пріобрѣли банальиый характеръ и вошли въ самый соетавъ профессіи и въ арсеиалъ логографа; учителя говорили такъ своимъ ученикамъ, не
вѣря въ евои слова, ученики серьезно внимаіи и затѣмъ смѣялпеь, пользуясь на практпкѣ обычнымъ примѣромъ.

Начало судебнаго краснорѣчія относитея ко временамъ Солона, н современнымъ адвокатааъ доляіно быть пріятно ѵзнать,
что отцелъ этого рода нскусства былъ одинъ изъ семи мудрецовъ Греціи. А именно Біасъ былъ, ио свидѣтельству Діогена
Лаерція, усердиымъ и красиорѣчивымъ адвокатомъ. Мы знаемъ
также, что Ѳемистоклъ страстно предавался теоріи и практикѣ
процесса и самъ для себя упражнялся въ той умственной гіганастикѣ, въ котороіі впослѣдствіи Антифанъ пспытывалъ свопхъ учениковъ. Біасъ и Ѳемиетоклъ — одинъ изъ семи мудрецовъ и нобѣднтель ііри Саламииѣ— были два знаменитыхъ
родоначальника, ноложившихъ начало происхолідеиію судебныхъ
ораторовъ Грсціи, рішскихъ патроновъ и современиыхъ адвокатовъ.
Сиракузы были мѣстомъ, гдѣ впервыс установленъ для
еудебнаго краснорѣчія рядъ правнлъ, благодаря которымъ оно
соверше-нствуется и подчиняется чѵвству мѣры и порядка.
Кораксъ и Тизііі прнмѣняіотъ къ краснорѣчію реторику.
' Загѣмъ Георгій и софисты, предаваясь іізлишнимъ мудрствованіямъ, идутъ, правда, извилистыми путямн темноіі діалектіши,
но обогаіцаютъ такимъ образомъ рѣчь новыми еловами, вн ссятъ краски въ безцвѣтныіі стиль древнѣйшаго краснорѣчія и
самимъ излишествомъ вносимыхъ нмн реторическпхъ ѵкрашеній
отучаютъ грековъ отъ прпвычкн къ слогу, лишенному всякихъ
художествеиныхъ красотъ. Наконецъ казуистичеекія тоикости,
разсыпанныя въ ихъ рѣчахъ, воспитываютъ вкусъ къ состязаиіямъ въ ораторскомъ искусс-твѣ, къ діалектическтіъ спорамъ

ц наѵчаіотъ понимать, какъ можно пользоваться гибкостыо
рѣчи. Эти люди точно куютъ рѣчь на наковальнѣ, обращая
ее въ ковкую массу, въ которую позднѣе, не нарушая вѣчной
ея формы, станутъ бросать свои мысли Лизій и Демосѳенъ.
Они требуютъ отъ евоихъ учениковъ методическихъ упражненій,
пріучаютъ ихъ составлять рѣчи на заданныя темы, снабжая
ихъ съ этой цѣлью канвою и . начертывая планъ.
Тѣмъ не менѣе софистическія напыщенность и неестественность грозятъ одно время повредить успѣхамъ ораторскаго
искусства, которое, чтобы украеить рѣчь, считаетъ нужнымъ прибѣгать къ суетѣ цвѣтистыхъ словъ, надуманныхъ аититезъ и слшикомъ яркихъ выраженій іші реторичеекихъ фигуръ. Оно едва не погибаетъ, задушенное этой
нездоровоіі орнаментаціей. Но греческій умъ обладаетъ достаточной снлой и гибкостыо, чтобы не слишкомъ долго
сбиваться съ пути. Еъ тому-же приближается моменть, когда
краснорѣчію предстоитъ стать самьшъ могущественнымъ орудіемъ государственности. Оно должно поэтому освободиться отъ
всякаго лишняго набора словъ и стать яснымъ и точнымъ вы раженіемъ мысли и дѣла. И въ самомъ дѣлѣ, краснорѣчіе избѣгло грозившей ему нѣкоторое время испорченности вкѵса и
спѣшитъ вернуться къ понятіямъ болѣе здоровымъ.
Еъ сознанію истинной цѣли ораторскаго искусства, а
именно обществеиной пользы, оно приходитъ, благодаря Периклу.
Едва появившись на трибунѣ, онъ доводить до соверпіенетва политическое краснорѣчіе. Оиъ ведетъ его на всѣхъ
парѵсахъ въ океанъ демократическихъ стремленій. Но, какъ
ѵтверждаетъ энергично Фукидидъ. онъ не имѣлъ, кромѣ клжчки,
ничего общаго еъ демагогами и увдекалъ народъ за собой, а
не позволялъ народѵ управлять собою.

Пріобрѣтенной имъ властыо онъ не былъ обязанъ нспозволительнымъ средствамъ, ни также насильственнымъ дѣйствіямъ, ни низкой угоддивости, а потому онъ вступалъ на
трибуну всегда съ цѣлью служить согражданамъ, но не
льстить имъ. Далекій отъ униженія или раболѣпства передъ
толпой, оиъ умѣлъ грозить ей и гнѣвно противорѣчить ея
желаніямъ. Если онъ видѣлъ Аѳинянъ заносчивыми и дер—
зкими, онъ устрашалъ ихъ своими рѣчами, еслп-же, напротивъ,
онъ замѣчалъ упадокъ духа безъ основаній къ этому, онъ
возбуждалъ въ нихъ мужество. Такимъ образомъ форма правленія, оставаясь демократической по имени, была въ дѣйствительности монархической въ рукахъ лучшаго изъ гражданъ.
Но то, что было возможно, благодаря его таланту, перестало
суіцествовать при его преемникахъ, и оказалось, что онъ сковалъ оружіе, которымъ воспользовались демагоги, чтобы ношатнуть республику. Скоро всѣмъ стало ясно, что этотъ гордый покоритель народа оставилъ послѣ себя только недостойныхъ преемниковъ, спѣшивпшхъ насытить чудовищный аппетитъ. Онъ принадлежалъ къ особой расѣ, исчезнувіпей вмѣстѣ
съ нимъ. Не видно, чтобы она возродилась и въ наши днн.
Ни одна изъ его рѣчей не дошла до насъ. Но единодушное свидѣтельство гречеш іхъ писателей и тѣ рѣчи, какія влагаетъ въ его уста Фукидидъ, даютъ возможность создать себѣ
нѣкоторое представленіе о томъ, какого рода было его краснорѣчіе,— о его силѣ и страстности. Аристофанъ зоветъ его Олимпійцемъ, съ еверкающими во время рѣчи зубами, и глазами,
бросающііми грозные, молніеносные взгляды. Его красиорѣчіе
поражало Аѳігаянъ и подъ впечатлѣніемъ его рѣчей они
убѣждались въ томъ, что до того времени они не зналн
истинной краеоты, и оставляли культъ ложныхъ боговъ, которьшъ поклонялись наканунѣ.

Его пріемы во время рѣчи были исполнены достошіства
и сдержанности. Онъ появлялся на трибунѣ, завернутый вътогу, переброшенную черезъ правую руку. Клеоны и Г и пербоны еще не ввели тогда въ моду драматическій безпорядокъ, составлявшій впослѣдствіи девять десятыхъ краснорѣчія трибѵнъ. Клеонъ первый еталъ прогуливаться вдоль
трибуны, дѣлая большіе шаги, сонровождая рѣчь ударами к у лака по бортамъ трибуны, чтобы вознаградить этимъ недостатокъ убѣдительности въ его словахъ, колотя себя въ грудьи ію бедрамъ, вознося къ небу голыя руки, призывая въ
свидѣтели боговъ, неспособныхъ ничего возразить, и маскируя съ помощью этой театразьной фантасмагоріи легковѣсноеть
аргументаціи.
Кромѣ политики, Периклъ выступалъ также на поіірищѣ еудебнаго краснорѣчія. Его общественное положеніе нег
позволяло ему защищать обыкновенные интересы и н и зводить величіе своего таланта до уровня незначительныхъпроцессовъ. Но въ двухъ, по крайней мѣрѣ, случаяхъ онъ употребилъ вею свою энергію, чтобы спаети знаменитыхъ обвиняемыхъ. Это были два процесса, возбужденныхъ одинъ противъ Анаксагора, другой противъ Аспазіи, оба по обвиненію
въ нечестіи. Такого рода обвиненіе считалось тогда самымъбезнадежнымъ. Неуваженіе къ богамъ грозило несчастіемъ и.
бѣдствіями республикѣ, навлекало на городъ, по общему мнѣнію, божественный гнѣвъ, и присутетвіе въ стѣнахъ города
одного нечестивца поселяло въ народѣ безпокойство сильнѣе,
чѣмъ побѣда, одержанная врагами надъ республикой. Невѣріе
и свобода не вступали еще тогда въ неразрывный союзъ:.
напротивъ, въ средѣ именно демократической, защищавшей
всякаго рода свободу, находшгась самые убѣжденные защитники всѣхъ боговъ, тогда какъ въ рядахъ аристократіи, враж-

дебной свободѣ, можно было встрѣтить враговъ почитаиія небожителей. Несмотря на всѣ старанія своего ученика, Анаксагоръ былъ осужденъ. Бъ дѣлѣ Аспазіи ІІериклъ былъ счастливѣе. Этотъ человѣкъ, казалось, изваянный изъ мрамора, смягчился, защищая ту, которой умъ и доброту онъ испыталъ самъ.
Онъ смирилъ свою гордую душу и со слезами молилъ судей о
снисхожденіи. И тронутые этигаъ зрѣлищемъ, удовлетворенные
тѣмъ, тго видѣли надменнаго Перикла у ногъ своихъ, судьи
оправдали куртизанку. Этотъ приговоръ е д е разъ доказалъ,
что красота сохраняетъ свои права даже тамъ, гдѣ философія теряетъ свои.
Антифанъ первыіі носвятилъ себя .всецѣло практикѣ и
обученіш правиламъ судебнаго краснорѣчія.
Онъ не прибѣгалъ иикогда къ трибунѣ, такъ какъ былъ
вождемъ аристократіи и не могъ, слѣдовательно, разсчитывать
на популярность въ народѣ. Въ числѣ своихъ союзниковъ онъ
имѣлъ не только неумолимо твердаго Критія, остроумнаго и
легкомысленнаго Терамена, честолюбиваго Алішвіада, но и всю
еократическую школу.
Мудрецы съ гнѣвомъ порицали безумство демагоговъ. Въ
ііхъ глазахъ демократія была настоящимъ царствомъ анархіи.
І х ъ разумъ отказывался признавать преимущества закона,
отдашщаго рѣшеніе вопроса въ руки численнаго большииства;
толпа, по ихъ мнѣнію, не можетъ судить о томъ, гдѣ истина, и
не призвана ни создавать, ни разрушать. Они держались того
взгляда. что толпа есть и останется всегда грубой, невѣжествеиной, одержимой страстями, и что нельзя довѣрить ея рукамъ
управленіе общественными дѣлами. Они не находили словъ для
выраженія нрезрѣнія къ системѣ, которая подвергала назначсніе чиновниковъ случайиостямъ счастья, и спрашивали ироішчееки, принято-ли выбирать на узелки кормчаго на кораблѣ

во время бури. Такимъ образомъ свобода, изгнанная съ пу-бличной арены, претерпѣвъ пзмѣны демаготовъ, не находила
убѣжшца даже въ системахъ философовъ. Они предоставляли
еіі ііс-кать самой путь, скандализованные наглыын увѣреніями
и безетыдствомъ людей, разучившихся краснѣть.
Антифанъ раздѣлялъ такой взглядъ на положеніе вещеіі
н сознавалъ, что не можетъ разсчитыватъ на популярность.
Этого было довольно, чтобы заставить его остерегаться трнбуны и остановиться иа профессіи логографа. Вокругъ него
составилась школа, іі самъ оиъ въ случаѣ надобности писалъ
рѣчи для тяжущихся. Въ особенности обращались къ нелу въ
процессахъ объ убіііствѣ, п въ дѣлахъ этого рода онъ проявлялъ своіі талантъ во всеіі силѣ.
Онъ составлялъ не только рѣчи для кдіентовъ, но также
сочинялъ особыя упражненія, долженствовавшія служить образцами ддя его учениковъ,— такъ называемыя тетралогіи, заыючавшія въ себѣ совмѣстио четыре рѣчи, а именно обвиненіе, заіцнту и двѣ реплики. Эти рѣчи трактовали случаи
воображаемые, по характеру однородные съ тѣмн, которые часто попадались на практпкѣ. Такимъ образомъ создаваласі. схема, которую не трудно было примѣнить къ опредѣленному, конкретному явленію. Недоставало только того
одушевленія и той убѣднтелыіостн, которыя даются только сознаніемъ живоіі дѣііствительности. Греческій умъ, привыкшііі
і;ъ отвлеченію и обобщенію, помогалъ свеети заранѣе всякаго
рода процессы къ опредѣленному кодичеству извѣстныхъ типовъ. Какъ только процессъ возникадъ, тотчасъ находилось
его мѣсто въ общей классификаціи, ему накленвали этикетку
н онускалн въ форму, давно готовую его принять. Кромѣ обшихъ
мѣстъ, снособиыхъ примѣняться ко всякому дѣлу, какъ, напримѣръ,
ѵказапіе на иеопытность кліента, похвала Аоинамъ и лесть по
о
С уд. о?.

адресу демократическаго ѵправленія, было еще извѣстпое число>
общихъ мѣстъ, относящихся къ той или другой категоріи процессовъ II образовавшпхъ классическій арсеналъ,— дополненіе и
обстановку каждой такон категоріи въ отдѣльности.
Этішъ объясняется, почеиу логографы съ спокойнон с о вѣстыо прибѣгалп къ повторенію одшіхъ и тѣхъ-же нріемовъ
развитія мысли, скошірованныхъ у себя самихъ или заимствовашіыхъ у другііхъ. Съ того момента, какъ то пли другое
общее мѣсто признавалоеь школой, какъ принадлежность и зііѣстной категоріи дѣлъ, и съ той минуты, какъ тотъ пли др угоіі нзі) логографовъ находилъ для него прнличную форму вы раженія, это общее мѣсто становнлось онредѣлениымъ атрибутомъ рѣчи н постуиало въ арсеиалъ для общаго пользованія.
Логографъ ие затруднялъ себя шісколько перемѣной формы
выраженія. На иервомъ іілаиѣ стояло требованіе быстроты
судонроизводства, и въ этомъ смыслѣ лучшее считалпсь врагомътого, что хорошо само по себѣ. Къ тому-же, заимствуя изъ
рѣчеіі свонхъ предшественниковъ, рнсковалъ-лн чѣмъ нибудь
логографъ? Ничѣмъ, потому что рѣчи ие скрѣплялись нодписяміі и, переданныя однажды въ руки кліента, становіілись
въ нѣкоторомъ родѣ обіцественнымъ достояніемъ. Ботъ иочему такіке возникали впослѣдствіи сомнѣнія въ достовѣрностп
нодлинности и іірішадлежности миогихъ рѣчей. Еслн логографъ вьшускалъ такимъ образомъ іізъ рукъ свою рѣчь, но
нозаботясь запастись копіеіі, илп во время потребовать ес ѵ
кліспта обратно, она обыкновешю ускользала отъ иего навсегда; она перекупадась другимъ логографомъ или учителемъ
краснорѣчія, и эти господа, передѣлавъ ее нѣсколько, выдавали за свое ироизведеніе и вызывали удішленіе учениковъ.
Антифанъ ііринадлежалъ, какъ сказаио выше, къ нартіп
аристократовъ. Ио ненависть къ демократіи вела его къ край-

ностямъ далеко не похвалыіымъ. ІІо общему прнзнанію— надъ
арнстократіей въ эту эноху, за исключеніемъ немногпхъ благородныхъ личностеіі, тяготѣли два порока, разрушительно дѣйствующія на всякііі государственный строіі. а пменно: абсолютное отрицаніе всѣхъ старыхъ вѣрованій и отсутетвіе иатріотнзма. Со времени появленія софистики, въ средѣ арнстократін образовалась партія молодыхъ людей, очень развитыхъ
уыственно, но крайне развращенныхъ. Они осмѣпвали въ своихъ кружкахъ предразсудкп народа, объявнли хімерой существованіе Минервы и Діаны, утверждали, что сварливая Юнона существуетъ только на землѣ у большинства домашнихъ
очаговъ и, приносяжертвы на алтарь только одной Венеры, они
.готовы былн промѣнять весь союіъ богинь на нѣсколько куртпзанокъ. Напрасно Аристофанъ пытался бороться съ этимп
гпбельными склонностями; вернуть новое поколѣніе къ строгости прежнихъ нравовъ и защитить авинскихъ боговъ, когда
алтарямъ ихъ стала грозить серьезная опасность. Напрасно
онъ горячо возставалъ протнвъ пагубнаго ученія, благодаря
которому всюду сѣялась смута и опустѣли ристадища. Напрасно онъ называлъ безѵмньгаъ городъ, соглагаавшійся коршіть развратителей своихъ дѣтей. Аристофанъ не собралъ вокругъ себя школы. На него смотрѣли, какъ на представителя
партіи отсталыхъ, и вожди юной аристократіи апплоднровали
его сатирамъ, не стараясь нзвлечь изъ ннхъ пользу. Въ мнѣніи этихъ смѣлыхъ новаторовъ Олпмпъ былъ не болѣе какъ
сказка, отечество— звукъ пустой. Груплируясь вокругъ Крптія,
котораго умъ Сократъ напиталъ познаніями, но не успѣлъ дисциплинировать пылкій темпераментъ, они открыто выражали свои
мыслп и не задумались прпзвать лакедемо.нянъ. чтобы избавиться отъ демагоговъ. Къ чести демократической партіи— она
не раздѣляла этихъ идей. Она осуждала выраженіе нодобиыхъ

мыслей, какъ богохульство, считая долгоыъ чести держать высоко н нсприкосновенно знамя Аѳинъ и не допускать, чтооы
резиденція Паллады опустились до уровня своихъ сосѣдей.
Антифаиъ былъ такимъ образомъ однимъ изъ зачишцнковъ аристократическоіі революціи, отдавшей Афины въ рукн
«Четырехсотъ». Онъ не усомшілся иредать родииу чужеземцамъ. Не существуетъ сомнѣнія для насъ въ томъ, что оиъ
заслѵжіілъ смерть. Онъ нозабылъ, что есть извѣстныс законы, которые честныіі человѣкъ ие можетъ преступить безнаказапно. Слава Сократа въ томъ, что оиъ всегда преслѣдовалъ
общее благо, но не прибѣгая къ убіііству, илп иреступлеііію,
н разъ убѣдившнеь въ безполезностп своихъ усилііі, нредпочелъ дать ресиублнкѣ ногибнуть, чѣмъ желать сиасти еевонрекн законамъ. Это благородиое рѣшеніе болѣе нослужило Аѳпнамъ, чѣмъ могъ бы это сдѣлать иереворотъ, и оноіі:е могло бы вѣрнѣе всего спасти ресиублику, есди бы зто
было еще мыелимо. Тотчасъ по возстановлсніи демократіи Антифанъ былъ осужденъ. Онъ отказался бѣжать. Роль, которую
онъ игралъ, была изъ тѣхъ, которыя или выигрываютъ дѣло.
плн несутъ ішчѣмъ невознаградимое норажоиіе. Оііъ не сиособенъ былъ нестп ііозоръ іізгнанника, выпрашивающаго мнлости, бродить у стѣнъ Аѳшгь, удивлять народъ ішезашіым'ь
обращеніе.мъ— явно корыстнымъ, и цѣпою униженія заставить
нростпть свое нреетуплеиіе. Гордость, вііушившая ему его постѵики, остадась поддержкой его въ самомъ паденііг и побудила
іірннять на еебл веѣ посяѣдствія и отвѣчагь за свон дѣііствія.
Оііъ защищалъ себя самъ— въ иервыіі и въ тояге время въ послѣдпіи разъ онъ говорнлъ нубличио. Онъ іш ннталъ надежды
на снасеніе, но онъ хотѣлъ оставить наізиь съ тріумфомъ
и вызвать удіівлеиіе враждебиоіі толпы. Въ этомъ высокомъ
уііипеиіи ему не было отказано, и рѣчь. ііроіізнесенпаи имъ

по этому сдучаю въ свою защиту, превзошла все сдѣланное
имъ до того за другихъ. Онъ унесъ съ собой въ могилу то,
къ чему онъ ревнивѣе всего стремился въ жизни— уцивленіе
знатоковъ и ученыхъ.
Андоцидъ представляетъ иереходъ отъ Антифана къ Лизію.
Ни одна рѣчь не обнаруживаетъ въ немъ, строго говоря, логографа. Эта- трудная профессія требовала прежде всего точнаго и яснаго ума, способнаго оріентироваться въ сферѣ юрндичесішхъ трудностей, и незамѣтно, чтобы Андоцидъ владѣлъ
этимн качествами. Онъ обращаетъ на себя больше вниманія легкостыо и пріятностью стиля, чѣмъ строгоі діалектикой.
Его разсужденія утомительны, строй рѣчи темный іі не всегда
послѣдовательный. Его имя быть можетъ не дошло бы до насъ
вовсе, если бы онъ не игралъ самъ значіітельную роль въ
дѣлѣ оскорбленія Гермеса и если бы рѣчь, которую онъ произнесъ въ свою защпту, не дала ему ночетное мѣсто въ ряду,
судебныхъ ораторовъ.

III.
Лизііі представляетъ собой наиболѣе законченный типъ
логографа. Антифанъ, несмотря на всю строгость стнля, тѣмъ
не менѣе не былъ совершеино свободенъ отъ реторіши. У
Лизія таже строгость или выразительность стиля смягчалась
тѣмъ, что онъ вносилъ въ рѣчь много чисто атическпхъ красотъ. Благодаря емѵ, судебное краснорѣчіе, заключенное до
тѣхъ поръ въ узкихъ рамкахъ педагогііческихъ правилъ, не
выходнвшее на свѣтъ изъ мрака школьной мудрости, гдѣ оно

гасіо ііодъ гнстомъ упражненій, въ нервып разъ увидѣло
солнце.
ІІодобно многимъ геніальнымъ художникамъ и артнстамъ,
онъ прошеіъ двѣ стадіи. Нѣкоторое время онъ охотно предавадся софистикѣ съ ся игрой въ тщеславіе, занпмаясь составденіенъ упражненій въ краснорѣчіи, среди небольшой ауди•торіи, состоявшеіі искдючительно изъ учениковъ и ученыхъ.
Но съ того дня, какъ онъ рѣпшлъ стать логографомъ и оставпть теорію для практики, прнхидіілось иеремѣшпъ систему н
отказаться отъ цвѣтистыхъ словъ и ирішоднятыхъ метафоръ,
чтобы усвопть себѣ рѣчь простую и ясную. Оиъ не колебался
передъ этоіі необходішостыо. и въ короткое время сталъ иервымъ среди судебпыхъ ораторовъ своеіі эпохи.
Какъ всякііі хорошій логографъ, онъ стараетея сдѣлать
своіі слогь неуязвимымъ и тщателыіо слѣдитъ за собоіі, уклоняясь отъ увлеченія импровизаціей, или по крайнеіі мѣрѣ
удаляя изъ рѣчн во время окончательной отдѣлки все, что
могло бы грѣшить сколько нибудь противъ несомнѣинаго
нравдоподобія. Онъ достигаетъ совершенства въ умѣніи разнообразить рѣчь соотвѣтственно характеру, возрасту, профессіи
тяжущагося, въ искусствѣ пользоваться всѣми изгибами своей
природы и преображаться во столько разныхъ лицъ, сколько
есть у него кліентовъ. При посредствѣ почти сверхчеловѣческаго іісихическаго уснлія онъ достигаеть того, что становится на мѣсто кліента, живетъ, думаетъ, чувствустъ, какъ
тотъ, ііроникаетъ его насквозь. знаетъ его лучше. чѣмъ этотъ
человѣкъ самъ знаетъ себя, наконецъ, онъ влагаетъ въ его уста
сю ва совершеішо естественныя, болѣе сстественныя, чѣмъ то,
что тотъ сказалъ бы самъ по доброй волѣ, случаііно, и угадывая
природу его, рисуетъ образъ его правдивѣе, чѣмъ оиа сама.
Лизій создаетъ такимъ образомъ фиктивную личность, бо-

лѣс жизненнѵю, чѣмъ дѣйствительное лицо, портретъ поразительнѣе оригинала. Послѣ такой шлифовки у Лизія кліентъ
получалъ правдивую и выразительную физіономію, не находившую прежде внѣшняго выраженія. Обыкновенно скрытыя
подъ грубой оболочкой его душевныя черты освобождались съ
удивительноЁ ясностью. Его друзья, видя его передъ судомъ,
колеблясь узнавали его. И самъ онъ въ концѣ концовъ начиналъ приписывать себѣ всѣ достоинства рѣчи, которую поіѵгорялъ,— до такой степени онъ непосредственно узнавалъ себя
самъ и чувствовалъ себя совершенно дома. Еще немного, п
иной невѣжда способенъ былъ вообразить себя въ силѣ обойтись совсѣмъ безъ Лизія и написать самому такую рѣчь, какъ
та, которую онъ повторялъ, заучивъ ее передъ судьями. Но
заблужденіе его не могло продолжаться долго. Скоро становплось яснымъ все, чѣмъ онъ обязанъ былъ Лизію. Очарованіе
исчезало, едва рѣчь была окончена. Друзья и онъ самъ начинали сомнѣватьея, тотъ ли это человѣкъ. Онъ становился
снова какішъ нибудь обыкновеннымъ, безцвѣтнымъ стрепсіадомъ, не стоящимъ высоко ни въ мнѣніи другихъ, ни въ
своемъ собственномъ, иолішявшимъ, точно съ него смыли
только что краски. Онъ походилъ на статую, которую поішнула жизнь, вложенная въ нее на мгновеніе худояшикомъ.
Такимъ образомъ верхъ искусства заключался въ томъ, чтобы
заставить человѣка сомпѣваться въ своей собственной личности и произвести впечатлѣніе болѣе сильное, чѣмъ живая дѣйствительность.
Очевидно, такого рода произведеніе превосходило трудностыо наше еовременное искусство. Оно требовало совершеннаго знанія человѣческаго сердца, глубокой проницательноети,
большой приспособляемости, искусства хорошо узнать кліента
м осторожности или такта, чтобы научить уму недалекаго

человѣка, ые переходя грашіцъ правдоподобія; оно трсйовало1
гакже ііостоянной осмотрителыюсти и твердаго самоотречснія.

ІІшюгда выраженіе судебная драма не было болѣе умѣстньгаъ,
чѣмъ здѣсь, н трудъ Лизія близко походилъ иа трудъ дралатическаго автора. Едішственная разшіца заключалась въ томъ,
что Лизій ие имѣлъ въ своемъ распоряженіи ни свободнаго
пыбора сценическихъ явленій, ни актеровъ, и роль его оттого
етановшіась едва ли не болѣе тяйселой и болѣе неблагодарной.
Его произведеніе поневолѣ должно былэ ограиичиваться двумя
лпцами, н тоіько одна изъ этихъ двухъ ролей могла быть
нанисана имъ самимъ. Наконецъ, онъ не могъ творить свободно образы, подобно автору драмы, и должснъ былъ оставаться въ границахъ изображенія часто темной личности
иліента. Эта необходимоеть связывала ему крылья и заставляла брать матеріалъ, какъ говорится, хоть изъ земли.
Лизій боролся смѣло со всѣми этіши трудностями и иобѣждалъ ихъ. Его рѣчи отличались превосходнымъ началомъ
н повѣствовательнымъ интересомъ.
Начало или вступленіе рѣчи имѣло особениую ва/кность.
ІІеобходнмо было, чтобы оно производило впечатлѣніе соверніешіо естественное и въ то же время носпло бы характеръ
импровизаціи и пріобрѣтало кліеиту сшіпатіи судей. Надо
было воспользоваться имъ, какъ можно выгоднѣе, въ пользу
кліента и въ ущербъ противиику. Кліентъ должеиъ являться
всегда человѣкомъ простымъ, ненавидящимъ всякій процессъ.
Ес.ш бы право его было хоть сколько шібудь сомнительнымъ,
онъ готовъ былъ бы лучше отказаться отъ него, чѣмъ выиграть
судомъ! Онъ испыталъвсѣ средетвакъсоглашенію, ио иротившшъ
упорствуетъ и ііепремѣнио хочстъ ііройти всю нроцедуру суда.
Этотъ противнииъ - тяжелый человѣкъ, такой человѣкъ, который готовъ вѣчио суднться и мучить добрыхъ людей своими

дѣлами. Таковъ обывновенно пріемъ вступительноіі рѣчи Лизія.
Опытъ доказалъ, что такое начаю было прекраено, и въ
рѣдкихъ случаяхъ не производило благопріятнаго впечатлѣнія на судей. Въ этомъ было нѣчто пріятно ласкавшее
ихъ слухъ, какъ знакомая музыка. Они улыбались, видя,
какъ извѣстнкй жуликъ, смѣлый пройдоха сладкимъ голосомъ
нроизносилъ благодушныя слова. Это краенорѣчивое кокетство
не только не производило отталкивающаго впечатлѣнія, но,
напротивъ, расиолагало въ пользу логографа, способнаго изобрѣсти подобную ложь, и кліента, способнаго произносить ее
безъ малѣйшаго смущенія. Бъ такой странѣ, какъ Гредія,
литературное искусство иикогда не теряло своихъ правъ, и
чсстнѣишіе граждане пріучены были доводить его до крайнихъграшщъ. Лишь бы только дѣло было сдѣлано съ осторожностью, ловко, и имѣло красивый оборогь— и судыі аплодировали этому фокусу.
Но въ особенности блестяще проявляется галантъ Лизія
въ повѣствовательной сторонѣ рѣчи. Эта сторона была пробньгаъ камнемъ всякаго хорошаго логографа. Судыі ожидали
изложенія самихъ фактовъ съ тѣмъ же иитересомъ, съ ка~
кимъ Сганарель ждалъ агоніи своихъ больныхъ, и въ рѣчахъ Лизія разсказъ или фактическое изложеніе въ самомъ дѣлѣ занимаетъ первенствующее мѣсто. Словопреніе
въ буквальномъ смыслѣ отодвинуто у иего на второй планъ.
Онъ не отводитъ ему даже опредѣленнаго мѣста вообще. Онотакъ тѣсно связано съ изложеніемъ фактовъ, что иочти невозможно отдѣлить одного отъ другого. Прежде всего въ самомъ дѣдѣ
Лизій считалъ необходимымъ заставить забыть о себѣ, скрываясь
нодъ маской кліента. Но эта цѣль никогда не была бы достигнута, еслибы онъ прямо вложилъ въ уста кліенту юридическія разсужденія— ученыя,послѣдователыіыя, согласныя съ пра-

•вилаии школы. Это зпачило бы обнарѵжить явно свое ученое
вмѣшательство, погрѣшнть противъ искусснаго правдоподобія и
уничтожить всякую возложность иллюзіи. ІІикто менѣе Лизія
не былъ способенъ на такую ошибку. Онъ утверждалъ свои
доводы, повидимому, только разсказывая, іш агая дѣло— не
больше. Такое повѣствованіе дѣлало успѣхъ аргументаціи тѣмъ
болѣе рѣшительнымъ, чѣмъ она была иенѣе замѣтна, такъ
что къ концу пзложенія судьямъ виушалось полное убѣжденіс въ
томъ, въ чемъ требовалось ихъ убѣдить, прежде даже чѣмъ они
могли замѣтить, что ихъстараются убѣдить, и они ожидали начала
юридическаго толкованія въ то время, когда оно уже было кончеио.
Въ этоиъ заключается характерная черта судебнаго краснорѣчія той эпохн, треоовавшая другііхъ пріемовъ, чѣмъ тѣ,
которые употребляетъ современный адвокатъ.
Безъ сомнѣиія, всякій адвокатъ стремится заставіггь судеіі вігдѣть то, что онъ имъ говорптъ. ІІо то, что современнып адвокатъ
ішъ предлагаетъ— это впечатлѣнія, получениыя отъ другого.
вызванныя другимъ. Онъ не издагаетъ имъ фактической стороны
дѣла такъ, какъ будто-бы онъ самъ былъ героемъ процесса,
такъ какъ онъ разсказываетъ суду о томъ, что говоршгь или
дѣлалъ его кліентъ, а не то, что говорилъ или дѣлалъ онъ
самъ. По той-же прнчинѣ о ііъ никоимъ образомъ не старается
слить себя въ одно цѣлое съ кліентомъ, играть роль послѣдпяго и произвеети на судей впечатлѣніе илліозіи,— послѣдняя нарушалась-бы уже однимъ видомъ его лица и нрофессіональнаго одѣянія. Это было-бы сцеиическимъ пріемомъ, совсѣмъ для него не выгоднымъ и неблагопріятнымъ. Изложеніе
его, елѣдователыю, должно сохранять характеръ косвеннаго
.повѣствованія и оставаться спокойнымъ,— потому что въконцѣ
когщовъ онъ говоритъ не о евоемъ дѣлѣ, и ему не ирпходится
горячиться, какъ если-бы дѣло касалоеь его лично.

Не то совсѣмъ видимъ у Лизія. Такъ какъ не онъ говоритъ къ судьямъ, а кліентъ,- надо, чтобы послѣдній вносилъ въ свою рѣчь ліічныя впечатлѣнія, надо, чгобы въ кей
царствовали увѣренность и убѣдительный тонъ человѣка,
разсказывающаго факты, которые онъ видѣлъ своими глазами.
Іакішъ образомъ та млюзія, которую современный адвокатъ
не можетъ даже и думать произвести, составляетъ именно вѣнецъ всѣхъ усилій Лизія. Поэтому онъ старается придать своему изложенію личный характеръ; онъ всегда говоритъ какъбудто непосредственно отъ себя и говоритъ о томъ, что случилось съ кліентомъ его, такъ, какъ о томъ могъ-бы говорить самъ кліентъ, предполагая, что онъ обладалъ-бы талантомъ и опытомъ Лизія. Легко понять, какого рода умственпой затраты требоваіа такая система. Онъ долженъ былъ призвать на помощь весь даръ своего воображенія и однимъ
энергичнымъ и мощнымъ усиліемъ воли представить себѣ картину
всѣхъ фактовъ, имѣвшихъ мѣсто въ прошломъ, фактовъ, которыхъ
онъ не былъ свидѣтеЛемъ; богатое воображеніе его должно
<5ыдо приподняться па высотѵ художественнаго творчества,
чтобы нарисовать ему яркііми нітрихами ходъ дѣла, и дать
возможность руководитьдѣііствіями его кііента. Послѣдній усвоивалъ себѣ такимъ образомъ необыкновенную ясность мысли и
проницательность, сообщавшія его словамъ выразительность и
всей его рѣчи жизненную силу. Судебная рѣчь представляла
таішмъ образомъ своего рода драму съ сценической обстановкой— движеніемъ, пантомимой, съ актами, аитрактами и
интермедіями, оживляемьгаи свидѣтелями и статистами.
Такова, напримѣръ, знаменитая рѣчь въ защиту
Евфилета, обвиненнаго въ •убійствѣ Эратосфенна. Въ нвй
находимъ полиый курсъ любовной стратегіи и кавалерской тактики. Здѣсь узнаемъ, что влюбленные аѳиняне попа-

далпеь въ тѣ-же ловушки. какъ и въ наше время, и что обстановка адюльтера раыо иріобрѣла классическііі характеръ,.
Старая сводница, которая привела героя на путь несчастья,
есть одна изъ тѣхъ добрыхъ дуиіъ, которыхъ берутъ на себя и
теперь за хорошсе вознагражденіе трудъ обученія неоиытныхъ новичковъ иаукѣ страсти нѣжной. Та, которая въ
«.Школѣ оюенищнъ» сводитъ Ораса съ Агнесой,— близкая
родня своему прототипу, и ея племя иродолжаетъ оказывать
услуги ромаписгамъ и совремеинымъ авторамъ вообще. Фигура
ея очерчена у Лизія твердою рукою и отъ вѣка и до вѣка
осталась неприкосновенной.
Нельзя ожидать встрѣтить у Лизія сильиаго движенія
страстей, криковъ негодованія, гнѣва нли ненависти и горячей заключителыюй части, свойственной римскимъ рѣчамъ. ІІодобные эффекты противны умѣрениому спокойствію, свойственному
грекамъ, ихъ сиокойной манерѣ, которая замѣчается у всѣхъ художниковъ Греціи, проявіяющихъ удивительнуіо сдержанноеть
въ живописаніи глубокихъ движеній души. Траурныя одѣянія,
слезы и рыдапія— весь патстическій арсеналъ, пускавшійся
непремѣнио въ хоиъ, чтобы тронуть крѣпкіе нервы римлянъ,—не вы зваіъ-бы въ Аѳинахъ ничего, кромѣ насмѣшливой
улыбки, почти такъ, какъ и въ наше время часто на нѣкоторыхъ представленіяхъ люди со вкусомъ съ трудомъ
удерживаютъ смѣхъ въ мипуты, когда нѣкоторые чувствительвые зрители проливаютъ слезы. Аѳинскому оратору иезачѣмъ
было ни разыгрывать трагедію, ни вторгаться въ родь наемныхъ илакалыцицъ. Болѣе того, оратора, старающагося побудить народъ къ чему небудь воздѣйствіемъ иа страсти, сочлибы измѣиникомъ отечеству. Судьи, такъ высоко цѣнившіе могущество краснорѣчія, остерегались ораторсішхъ пріемовъ, которые могли-бы искуествешіо вліять на пхъ совѣсть; можно был»

добиваться успѣшнаго приговора, но пе стремитьея исторгнуть
его. Ораторъ явл-ялся въ одно время предметомъ удивленія и
недовѣрчивости; на ораторское искусство смотрѣли почти какъ
на ыезакониое и опасное преимущество, противорѣчащее демократическому равенству. Республика оставалась подозрительной
и неспокойпой. ВІоя-гетъ быть въ этомъ демократическомъ чувствѣ
инстинктивно кроется недовѣріе ко всякому преимуществу таланта. Послѣднее составляетъ почти преступленіе, заговоръ
противъ иаціональнаго гоеподства, такъ какъ выдающіяся способпости подымаютъ падъ общимъ уровнезгь обладаіощаго ими
іі позволяютъ ему занять исключителыюе положепіе. Долой
избранниковъ! Че-сть и мѣсто тѣмъ, кого не отличаютъ ни
рожденіе, ші состояніе, ші талаптъ, тѣмъ, кто можетъ опереться на свою незначителыюсть, п кого безусловиое ничтожество ограждаетъ отъ зависливости согражданъ города! Въ
минуты оиасности, правда, ириходилось прибѣгать къ знаменитымъ гражданамъ, которыхъ республика держала какъ бы
въ запасѣ для безвыходныхъ иоложеній. ІІо едва гроза миновала, человѣкъ этотъ становился тѣмъ болѣ.е опаспымъ, потому именно, тго, благодаря ему, республика избѣягала гибели,
и всѣ оказаиныя имъ еще и сще услуги заставляли относиться къ нему все болѣе подозрителыю. Законъ, восирещавпіііі ораторамъ возбуждать народиыя страети, не былъ такимъ
образомъ ничѣмъ ипымъ, какъ выраженіемъ этой подозрительности. ІІо въ этомъ запрещеніі заключалось вмѣетѣ съ гішъ
признаніе вліянія' и могущеетва краснорѣчія.
И Лизій въ самомъ дѣлѣ никогда не обращался съ прпзывомъ непосредствеино къ страстямъ. ІІростое замѣчаніе у
него говориіъ больше, чѣмъ могли бы сказать громкія заклішаніл у другого, и малѣйшіе оттѣнки, которые въ рѣчи
другого были бы поглощены кричащимп красками, ясно обри-

совывались на фонѣ его сѣроватаго и нѣсколько тусклаго
стиля. Онъ тіцательно пзбѣгаетъ рѣзкаго заключенія. Все,
что онъ позволяетъ себѣ въ этомъ смыслѣ — это простое ре—
зюме, въ которомъ онъ не усилпваетъ полета рѣчи, но напротивъ умѣряетъ его. Эта сдержанность одпако разсчитана
имъ вполнѣ въ свою пользу. Онъ не находитъ нужнымъ явно
навязывать еудьямъ рѣшеніе, иа путь котораго онъ такъ
искуссио и делнкатно нрігаелъ ихъ, и внушать ігаъ прн помощи паноса убѣжденіе, которое онъ ужс осторожно и мало
по малу вложилъ имъ въ душу.
Еакъ напрішѣръ, достаточио указать рѣчь, которую онъ
пропзнесъ противъ тнрана Аристофема, когда тотъ безъ суда и
протнвозаконно прпказалъ убпть Полемарка. брата Лизія. ІІк
одно дѣло не давало болѣе матеріала для возбуждеиія иаооса.
Между гѣмъ Лизііі остается спокойнымъ н довольствуется тѣмъ,
что робко и сдержанно бросаетъ иногда искры тамъ, гдѣ Цпцеронъ заставилъ бы вспыхнуть пожаръ.
Изъ этого не слѣдуеть вывести однако,.что Лизій, какъ
ораторъ, хладнокровеиъ и безцвѣтенъ. Ио страстность у н е го
проявляется только въ обіцемъ тонѣ разсказа, въ малозамѣтномъ ускореіііи рѣчи, въ нѣеколькихъ словахъ простыхъ и
энергичныхъ, которыхъ назначеніе — дать почѵвствовать важность факта, болѣс выдаюіцагося, чѣмъ другіе.
Не только эта умѣренность колорита, ио н краііняя лаконичностъ отличаетъ всѣ рѣчи Лизія, какъ н вообще аттическія рѣчи въ этомъ родѣ, т. е. въ частныхъ дѣдахъ. Неумолшіые водяные часы сами по себѣ подавляли всякія иеумѣрепныя изліянія. Время, суду отведенное для частныхъ
дѣлъ, было слишкомъ ограничеыно и не позволяло быть расточителыіымъ на ііего. Благодѣтелыюму вліянію этого гндравлическаго регулятора. безъ сомнѣнія, отчастн слѣдуетъ при-

писать удивительную пропордіональность аттическихъ рѣчей, ихъ
мощь и силу въ соединеніи съ изяществомъ. Эта ужасная капля воды, тяготѣвшая постоянно надъ произносившиыъ рѣчь, удивительно охлаждала всякіе порывы къ словоиздіянію. Она принуждала
его сдерживать себя и требовала такой подготовки въ смыслЪ
времени и труда, которая позволяда бы оратору быть краткішъ на судѣ. Никогда Лизій не еогласился-бы говорить въ
нѣскольвихъ засѣданіяхъ, какъ это принято иногда въ Англіи.
Такой пріемъ показаіся бы ему варварскимъ и обиднымъ для.
судей, которыхъ какъ-будто считаютъ такими тупыми і і е поеятливы м и , что имъ надо пережевывать одно и тоже въ
двадцати различныхъ видахъ.
Бъ суммѣ всего сказаннаго, Лизій по справедіивости
считался образцомъ аттицизма, и шумъ его славы тревожилъ
слухъ Цицерона. Стоики Брутъ и Калвій объявдяли себя открыто его учениками. Филосовъ Фаворинусъ утверждалъ даже,
что, перемѣнивъ какое нибудь одно слово у Платона, можно
было бы повредить только красотѣ рѣчи, а сдѣлавътоже уЛизія,
нельзя было-бы не исказить мысль; и Дедиліп въ избыткѣ
энтузіазма предпочиталъ Лизія Платону.
Однако Лизій не былъ чуждъ недостатковъ. Въ его п ереходахъ часто замѣтна полная небрежность. Кромѣ того, его
сухость доходитъ порой до истощенія; онъ слишкомъ далекъ отъ всего того, что не составляетъ необходимости, а
потому упускаетъ многое, что могло-бы принесть пользу.
Можно пожалѣть, что въ этомъ призрачномъ тѣлѣ не текла.
болѣе горячая кровь.
Изократъ также принадлежитъ къ категоріи логографовъ
по крайней мѣрѣ, благодаря нѣкоторымъ изъ его произвсденій. Правда, въ одной изъ своихъ рѣчей онъ съ негодова-

ніемъ отрекается отъ всяпаго прішосіювенія къ этоіі низкоіі
и непріятіюіі ирофессіи. Но его поведеніе въ этомъ отношеніи напоынваетъ нѣсколько басшо о лисидѣ и вшюградѣ: Пзократъ ііаходилъ недостаточио зрѣлымъ плодъ этоіі профессіи,
потому что неудачно пытался къ ней ііодоііти.
Въ самомъ дѣлѣ опъ былъ сперва логографомъ скорѣе по
необходимости. чѣмъ ио склонности. Какъ иочтіі веѣ ораторы, опъ любилъ роскошь и удовольствія. Зтотъ безсмертный
красиобаіі, котораго Соигіег иѣсколько преувсличенио назвалъ
«чистѣіішей жемчуікноіі аттической рѣчи», былъ очень чутокъ
не только къ прелести слова и красивымъ оборотамъ рѣчп.
Жеиская красота, прелесть лица и блескъ прекрасныхъ глазъ
пронзводилн иеотразішое впечатлѣиіе на этого ветерана энохи.
даже- въ томъ- возрастѣ, когда обыкновешіо бываютъ охлаждены нламеііііыя страсти. ІІодобныя удовольствія былн щедро
разсѣяны не въ одномъ Коршіфѣ; Аоииы въ этомъ отношеніи
коикурнровікти съ Коринфомъ, и ие одна знамеинтая ге-тера
дѣлила свон досугп между этими двумя городами, производя
опустошепія то здѣсь, то тамъ. Изократъ, слѣдователыю, ну;кдался въ деньгахъ не только для того, чтобы ѣхать въ Іъориифъ, но п оставаясь въАѳш іахъ. Это и было нричиной того,
■что онъ нзбралъ сперва ирофесеію иисать рѣчіг для другихъ.
ІІо онъ скоро поііялъ, что не это его путь. Его ровныя
.иредложенія, тщателыю обдуманныя, отдѣльпые члены которыхъ образовалн другъ другу нротнвовѣсъ, его неріоды нростраішые и величественные, въ которыхъ всѣ части взаимно
иоддерживаліі другъ друга, какъ кирпіічи въ сводахъ здаиія,—
все, словомъ, образовывало характеръ его краенорѣчія скорѣе
для церемоніалыіаго нарада, чѣмъ для битвы.
Складъ его ума такъ же мало былъ пригоденъ для ремесла
логографа, какъ и его стиль. Нельзя сказать, чтобы у него

совсѣмъ не было логики, но послѣдняя была настолько не
тверда, настолько поглощена потокомъ словъ, что не побѣждало умъ слушателя. Ему не доставало проницательноети и практическаго смысла для того, чтобы хорошо узнать душу кліента.
Наконецъ, Изократу, съ его страстью къ совершенству и
заботой о собственной славѣ, должно было стоить особаго
труда поработить свой блестящій талантъ какой нибудь темной
дичности кліента. Въ самомъ дѣлѣ, не представлялось ли унизительнымъ, чтобы изобрѣтатель Изократическаго періода рѣчи вы нужденъ былъ прятать блескъ и красоты своего стиля, чтобы
ученикъ Сократа долженъ былъ мириться съ неблагодарнымъ трудомъ, отречься отъ уроковъ учителя, стать перебѣжчикомъ изъ
области философіи къ незначительнымъ процессамъ и мелочамъ
жизни, чтобы соученикъ Евклида и Платона долженъ былъ явиться къ услугамъ перваго встрѣчнаго, сочетать свою мысль съ
его вожделѣніями, съ его мелочными интересами. Не было-ли
это для него настоящей профанаціей искусства? По правдѣ
сказать, въ этомъ пренебреженіи было болыпе аффектаціи,
чѣмъ правды, и въ сущности талантъ его страдалъ полнымъ
отсутствіемъ гибкоети. Всего этого было довольно, чтобы заставить его отказаться отъ профессіи, къ которой онъ по
всему былъ непригоденъ.
Онъ былъ также мало созданъ для политической трибуны,
Для этого у него было мало смѣлости, не достаточно сильный органъ. Когда онъ долженъ былъ выступить публично,
страхъ сжималъ его горло и дѣлалъ его нѣмымъ. Это не было
то благотворное волненіе, которое вызывало дрожь у Демосѳена, когда онъ вставалъ, чтобы начать свою рѣчь. У послѣдняго волненіе было слѣдствіемъ внимательной и упорной
сосредоточенности на предметѣ; въ этотъ моментъ начала рѣчи
безчисленныя и широкія мысли осаждали его умъ и сталкиваСуд. орат.

3

лись въ мозгу, воспламеняя его. Но едва онъ открывалъ ротъ,
буря сразу утихала; отъ недавняго смущенія не оставалось
слѣда кромѣ сдерзканнаго одушевленія, тлѣющаго подъ самыми незначительными словами и сообщающаго имъ особую'
выразительноеть. Оно возбуждало силы, а не истщало ихъ, развязывало языкъ, а ие парализовало его. Напротивъ, волненіе,
которое овладѣвало Ізократомъ, возішкало изъ непобѣдимаго
чуветва безпокойства, которое ему внушалъ вндъ толпы. Демосѳенъ презиралъ толпу, иотому что чувствовалъ въ себѣ
огонь н силу, нужныя для того, чтобы покорить ее. Ізокр атъ
тоже презиралъ ее, но потому, что сознавалъ еебя безсильнымъ побѣдить и боялся быть ошнканпымъ невѣждами и наглецамн. Въ одномъ жило сознаиіе силы, въ другомъ— своего
бозсилія. Наекучивъ ремесломъ логографа и отказавшись отъ
трибуны, онъ обратился къ нреподаванію реторики. Это было
его настоящимъ призваніемъ и, по справедліівости, можно сказать, что изъ его школы, какъ изъ Троянскаго коня, вышла
цѣлая когорта героевъ. Реторика представляла исключительноо и вполнѣ подходяіцее поле для его блестящаго и поверхноетнаго ума. Но какъ актеръ, превосходный въ извѣстнаго
рода роляхъ, всегда готовъ охотнѣе всего брать тѣ имеііно,
которыя созданы не для него, такъ и йзократъ стремился
играть политическую роль съ эиергіей, равной только егобезеилію въ этой области. Такъ какъ онъ не могъ быть шікоимъ
образомъ Улиссомъ аѳинянъ, онъ хотѣлъ быті. по крайнеіі мѣрѣ
Менторомъ, и тѣ увѣщанія. съ которыми онъ не въ состояніи
былъ обращаться къ народу съ трпбуны, онъ хотѣлъ внушпть
ему съ кафедры. Онъ мечталъ руководить миѣніями по всѣмъ
важыымъ воиросамъ, указывать Аѳшілнамъ, чего они долн;ны
держаться, и давать имъ свои совѣты.
Онъ хотѣлъ играть роль своего рода оракула республшш,

съ той разшщей, что его способъ выраженія долженъ былъ быть
менѣе загадочнымъ, и съ той также, что онъ не думалъ ждать,
пока его спросятъ, но отвѣчалъ заранѣе.
Однако Изократъ рѣшительно не созданъ былъ для избранной имъ роли. Ему болыие всего недоставало именно политическаго чутья. Онъ не понималъ своего вѣка и жилъ въ подномъ неразумѣніи фактовъ, совершавшихся вокругь него.
У него не было зрѣлаго возраста, и забдужденія дѣтства
перешди у него непосредственно въ тѣ-же илдюзіп въ старческоіі формѣ. Всю жизнь онъ находился подъ властью одной
ндеи, что греки должны оставить всѣ внутреннія смуты и соединить всѣ силы иротивъ Персовъ. Мысдь эта нерѣдко посѣщала и Лизія; но Изократъ отдавался ей съ такой экзадьтаціей, что она пріобрѣтала у него характеръ настоящей мономаніи. Такішъ образомъ онъ обращалъ взоры Аѳинянъ къ
ихъ прошлому не съ тѣмъ, чтобы возвысить души до яснаго
нониманія нуждъ настоящаго, но чтобы совѣтовать имъ на- ,
чать рѣшать съизнова уже окончеиную задачу и побиватьврага; пораженнаго навсегда! Не обороняться только слѣдовало,
по его мнѣнію, не охранять себя отъ нападенія, но учинить
наступленіе, аттаковать Сузы и Экбатанъ, поразить врага>въ
самое сердце. Изократъ удовлетворялся тѣмъ, что копировалъ
предковъ. Онъ зиать не хотѣдъ ничего кромѣ того, что существуетъ наслѣдственный врагъ— Персы. Напрасно вапоминади
ему о Фішіппѣ, онъ не слушалъ и называлъ всѣ возражеиія пустыми бреднями. ІТа обращенный къ нему упрекъ въ
фантастичности его собственныхъ взглядовъ и опасеній онъ
отвѣчалъ ироішчески, что его это радуетъ— онъ не вѣрилъ
въ существоваиіе призраков-в и ему пріятно узнать объ этомъ
въ первый разъ на опытѣ.
Онъ не довольствуется тѣмъ, что побуждаетъ грековъ соеди»о■*?:<

нить своисилыпротивъ несуществуюідаго врага,и дѣлаетъ ихъ глухими къ грозному рычанію другого врага, готовящагося ихъ уігичтожить. Онъ готовъ былъ этому врагу, Филиппу, вручить гегемонію всей Греціи, для того,чтобы могла осуществиться наконецъ
желанная экспедиція противъ Иерсовъ. Филиппъ между тѣмъберетъ
Амфиполисъ, Пияну, Потидею, Олимфъ, завоевываетъ Оессалію,
заннмаетъ Фермопилы, разоряетъ Фокиду,угрожаетъ Аттикѣ и проходу. ІІослѣднія преграды греческой свободы рушатся съ страшньгаъ трескомъ. Но все это, по мнѣнію близорукаго Ізократа, не
доджно тревожить Аѳины, потому что Филиппъ работаетъ не для
одного себя, но также для нихъ, и безъ сомиѣнія подѣлится
съ ними частыо своихъ пріобрѣтеній. При такомъ энтузіазмѣ
и горячемъ стремденіи оправдать царя Македонскаго, оиъ способеиъ былъ лочти утверждать, что Филипдъ ііослѣ своихъ завоеваніп станетъ менѣе опасенъ, чѣмъ прежде.
Филиппъ съ удовольствіемъ видѣлъ, какъ ревностно оказываетъ ему даромъ этотъ человѣкъ помощь, за которую онъ
такъ дорого платилъ Эскину и Демаду. Онъ тщательно поддерживалъ въ немъ это заблужденіе, терпѣливо выслушквалъ
его нравственныя сентенціи и отвѣчалъ ему при посредствѣ
Пифона Византійскаго отъ времени до времени прекрасными
письмами и тщательно выглаженными строчками, свидѣтельствовавшйми Ізократу объ успѣхахъ его ученика въ искусствѣ
писать. Въ результатѣ выходило то, что всегда выходитъ изъ
неравныхъ отноіпешй государя и писатсля. Пзократъ съ самаго начада былъ- весь поглощенъ обаяніемъ царственнаго
ученика, Филиппъ переходидъ отъ одного завоеванія къ другому, а Изократъ продолжалъ все писать. Никогда не была
такъ видна бездна, раздѣляющая краснорѣчиваго и государственнаго человѣка, и никогда не становилось такъ яснымъ,
что пожтика заключается не въ мастерскихъ фразахъ.

Но вотъ; какъ ударъ грома, поражаетъ извѣстіе изъ Херонеи. То, что случилось, было достаточно, чтобы образумить Изократа. Его уста нѣмѣютъ и не произносятъ болыне гармоническихъ періодовъ. Пораженный этимъ ударомъ, онъ молча
опускается, окидывая грустнымъ взоромъ свое прошлое, припоминая тщету своего существованія и всѣхъ своихъ усилій
и долгихъ трудовъ.
Одинъ моментъ убѣдилъ его сразу въ томъ, что онъ служилъ гибели отечества и измѣнялъ ему, вмѣстѣ съ тѣми, кто
продавалъ себя врагамъ.
Изократъ представляетъ собой типъ наивнаго мечтателя нзъ
числа тѣхъ, которые какъ-бы ихъ не обманывала судьба.вѣрятъ въ
свои грезы до послѣдней минуты. Трудно сказать, что въ
нихъ преобладаетъ— смѣшное или трагическое.
Эти безумцы опаснѣе открытыхъ враговъ, потомучто они
ведутъ обыкыовенно народы къ гибели. Хуже всего то, что
о н и . сами этого не подозрѣваютъ. Но насгупаетъ моментъ,
когда они ясно начинаютъ видѣть свои ошибки. Тогда исчезаютъ всѣ иллюзіи, завѣса падаетъ и они остаются наконецъ въ первый разъ лицомъ къ лицу съ горькой дѣйствительностыо, смѣющейся имъ въ глаза. Тогда внезапно почвауходитъ изъ подъ ихъ ногъ, лира падаетъ изъ рукъ и жизнь
ускользаетъ изъ надломленныхъ организмовъ, созданныхъ какъ
будто для того, чтобы питаться иллюзіями.
Въ ряду аѳинскихъ ораторовъ менѣе всѣхъ походилъ на
Нзократа— Исей.
Изократъ высказывалъ явное презрѣніе къ профессіи логографа. Исей напротивъ всю свою славу полагалъ въ томъ, что посвятилъ себя ей всецѣло. Изократъ постоянно стремился играть
политическую роль, Исей не имѣлъ къ этому ни малѣйшей

склоігностіі, Изократъ ішѣлъ вссьма смутное поиятіе о воиросахъ права, а Исеіі былъ одігаъ изъ немногихъ знатоковъ
•права, которыми справедливо гордятся Аониы. Въ сѵщности
изъ всѣхъ отраслей знаиія менѣе всего процвѣтало въ Аѳинахъ нраво, и за исключеніемъ Теораста, ученика Арпстотеля
и его преемника, какъ главы лицея, до насъ не дошло ии
одного почтн ііменн славнаго юриста. Греческій умъ съ его точностыо и любовыо къ преиіямъ, съ его необыкновеішо проницателышмъ и быстрымъ пошшаніемъ практическихъ условііі,
и въ тоже время способіюетыо къ общимъ и философскимъ
идеямъ— этотъ умъ, казалось-бы, имѣлъ безъ сомнѣнія всѣ данныя для уснѣха въ области этой опасноіі науки, силошь состоящеіі изъ толкованій и компромпесовъ, науки, требѵющей,
чтобы разѵмъ умѣрялъ злоупотребленія рефлскса и разсуягденія. Однако не замѣтио, чтобы Аѳішяне миого заішмалнсь
этою наткою. Знатоки права или юрисконсульты въ точномъ
смыслѣ слова, то есть тѣ нменно, которые давали совѣты или
писали сочниеііія по спорнымъ вопросамъ права— не дошедшія
до насъ— пользовалпсь не болѣе какъ посредстве-нною извѣстностыо. Они оетавались въ тѣни, въ темной массѣ секретарей и
прнставовъ и смотрѣли на свое занятіе только какъ на средство
стать логографомъ. И между тѣмъ какъ въ этоіі посдѣдней
профессіи подвизались знамеіштѣйшіе ораторы Аоннъ, юрисконсультами становшшсь только меиѣе силыіые умы.
Слабость аѳииской іориспруденціи объясняется недостатками политическаго и нравоваго строя республики. Законы,
вотнруемые невѣждами, были, разумѣется, весьмаиесовершенны,
а судьи, выбрапные случайно, не обладали ни малѣіішнмм юридпческими снособностями. Ири такихъ условіяхъ изученіе права
не могло пмѣть большаго успѣха. Ибо какое преимущество можно
йыло-бы извлечь изъ этого? Иикакого,— такъ какъ нелѣпо бы-

ло-бы пускаться въ тонкія разсужденія передъ судьями, ничего
не смыслящими въ этомъ. Кромѣ того въ устахъ кліента всякое юридическое толкованіе сейчасъ-бы выда.ю вмѣшательство
логографа, Послѣдняго такимъ образоиъ также ничто не могло
вдохновить на тяжелый трудъ изученія науки, совершенно
неприложимой при всѣхъ этихъ условіяхъ въ его профессіи.
Кромѣ того изученіе права представляло въ Аѳинахъ болѣе трудностей, чѣмъ гдѣ-бы то ни было. Несомнѣнно существовалъ извѣстнаго рода сборникъ законовъ, хотя-бы въ формѣ
.записеіі и регистровъ судеііскихъ писцовъ, но эти данныя не
были обіцественнымъ достояпіемъ. Сверхъ того законы изобиловалп противорѣчіями. Такимъ образомъ прежде всего трудно
было запастись полнымъ собраніемъ законовъ. а затѣмъ не
менѣе трудно было разобраться въ этомъ лабиринтѣ. Законодательство представляло собой огромный арсеналъ, въ которомъ каждый могъ выбирать себѣ любое оружіе. Не видно
также, чтобы ираво было предметомъ особаго постояннаго и
правильнаго преподаванія въ Аѳинахъ, по крайней мѣрѣ въ
періодъ апогея краснорѣчія. Каждый узнавалъ какъ нпбудь.
какъ могъ, те-кстъ закона. Самые законы были коротки и довольно ясны, относясь всегда почти къ опредѣленному елучаір.
Ораторы толковали ихъ обыкновенно по своему, не сйсняясь
измѣнять текстъ п нисколько не заботясь о согласіи съ другимъ толкованіемъ, хотя-бы получившимъ класс-ическое значеніе. Здѣсь было не то что въ Римѣ, гдѣ мнѣнія юрисконсультовъ пріобрѣтали значеніе до такой степени авторитетное.
что многія изъ нихъ получали силу закона.
Въ Аѳинахъ никогда не существовалъ римскій институтъ
преторстза, который оказалъ такую огромную услугу римской
юриспруденцін. Преторъ своимъ эдиктомъ уничтожалъ всѣ
$>азнорѣчивыя положенія или случайныя заключенія, устра-

няя изъ законодатѳльства все, что только было вреленио нолезно, и удерживая только то, что оказалось на практикѣ иеобходимымъ. Преторъ, своимъ вмѣшательствомъ и своимъ личнымъ правомъ, которое оставляло за нимъ иниціативу рѣшенія,
въ каждомъ дѣлѣ, вносилъ въ процедуру суда методѵ и і і з вѣстный формализмъ, безъ которыхъ немыслимо настоящее иравосудіе. Въ его рукахъ сосредоточивались гармонія и единство
какъ въ законодательствѣ, такъ и въпрактической юриспруденціи.
Кромѣ того римскій судъ не состоялъ изъ людей взятыхъ
случайно въ толпѣ невѣждъ, но представлялъ неболыное оргаішзованное сословіе, которое иополнялось избранньгаи людьми,
заюгаавішіми высокое мѣсто по уму и соціальному полозкенію. Въ Аѳинахъ не было ничего похожаго на этотъ ииститутъ, наиболѣе демократическій и вмѣстѣ съ тѣмъ наиболѣе
пригодный для отправлепія правосудія по строгнмъ правилазіъ
п указаніямъ науки.
Ісей былъ исключительно логографомъ и юрисконсультомъ. Послѣднее званіе было такъ мало чтимо, что скорѣе
способствовало-бы забвенію его имени, чѣмъ сохраненію его
въ иамяти потоыства. Если-бы онъ не былъ учителемъ Демосѳена, быть можетъ древніе риторы обошли бы его полнымъ молчаніемъ. Это было-бы однако крайне несправедливо.
Судебное краснорѣчіе обязано Нсею существеннымъ прогрессомъ. Онъ сообщилъ ему болѣе живой и воинственный характеръ. Онъ ввслъ въ рѣчь краткіе и частые апострофы,
нарушающіе скучнос однообразіе тона. Исеіі иредставляетъ совершсниѣйшій образецъ дѣловаго адвоката, зашітаго нсключи*
тельно мыслыо объ интересахъ кліента, думающаго только о
томъ, чтобы выразить стройно и сильно тѣ доводы, на которыо опирается кліентъ, и разрушить основанія противішка.
Въ особенности къ нему прибѣгали повндіімому въ про-

цессахъ о наслѣдствѣ. Такого рода спорныя дѣла въ Аѳинахъбыли чаще, чѣмъ гдѣ-либо. Аѳинскіе суды относились очень
легко къ этого рода дѣламъ и признавали недѣйствительными
самыя правильныя завѣщанія. Всдѣдствіе этого обыкновешю
сейчасъ послѣ смерти наслѣдодателя, когда трупъ еще не у спѣвадъ остыть, претенденты бросались на оставшееся послѣпокойнаго имущество, какъ на добычу, подобно хищнымъптицамъ, слетающимся на трупъ едва умершаго животнаго.
Мы однако знаемъ, что Исей сочинилъ рѣчи не только подѣламъ о спорахъ о наслѣдствѣ, но и по другимъ вопросамъ.
Если до насъ не дошло ничего изъ его рѣчей въ другомъжанрѣ, то это произошло отчасти благодаря случайности, отчастиже благодаря принятому александрійскими грамматикими обыкновенію помѣщать произведенія аттическихъ авторовъ не въ.
хронологическомъ порядкѣ, а по содержанію, составляя сборникъ
рѣчей одного рода. Во всякомъ сдучаѣ несомнѣнно, что Ісей
былъ образцовымъ логографомъ и одаимъ изъ немногихъ дучшихъ юристовъ, какіе были въ Аѳинахъ.
Другой юристъ— Лпкургъ былъ однимъ изъ тѣхъ немногихъ ораторовъ, которые не посвящали себя вовсе профессіи
логографа. Богатство позводяло ему не искать вовсе прибыли
шні случаевъ наживы, а строгость его нравовъ зэпрещала ему
прмнимать участіе въ обходѣ закона.
Тѣмъ не менѣе онъ занимаетъ мѣсто въ числѣ судебныхъораторовъ. Мы знаемъ; что онъ произнесъ пятнадцать рѣчей,
и всѣ онѣ носили характеръ обвиненія. Подитическія дѣла
болѣе подходили къ его таданту, одаренному болѣе страстыо,
чѣмъ логикой, къ его манерѣ шщеяцой, сентенціозной и н а пыщенной, Профессія логограоти требовЛ^а проницательности и
осторожности— качествъ, ч\7ті0&*Щощ республиканду, который, по складу своего хар ж тер ^Й вщ р ^ж ал ъ другому вѣку,

съ иныыи нравами, чѣмъ нравы современнаго ему вѣка, Его рѣчь
противъ Леократа, единственная, дошедшая до насъ, даетъ
намъ поиятіе о томъ, съ какою суровостыо онъ выступалъ въ
качествѣ обвинителя; таже етрогость прорывается въ отрывкѣ
изъ его рѣчи противъ полководца Лизеклеса: «Ты былъ нашішъ полководцемъ, Лизиклесъ! Тысяча гражданъ убито; двѣ
тысячи стали плѣнииками; враги торжествуютъ побѣду надъ
республикой, вея Греція стала рабыней. Вотъ что произошло,
пока ты былъ нашимъ полководцемъ, и ты живешь еще іі смотришь
въ глаза солпцу! Ты. не краснѣя, являешься посреди агоры, несмотря на то, что твое существованіе говоритъ лігаіь о стыдѣ и
униженін твоего отечества»! Результатомъ этой громовоіі рѣчп
было присужденіе къ смерти Лизиклеса. Республика ие оказывала сішсхожденія побѣжденнымъ вождямъ и не допускала несчастной случайіюсти въ дѣлахъ, касавшихся блага отечества.
Въ общемъ Ликургъ былъ славнѣіішимъ представптелемъ
•судебнаго краснорѣчія; онъ сообіцилъ ему оеобенную полнотѵ
II величіе, Ііромѣ того, Аѳины потеряли въ немъ искусснаго н
ііеподкупнаго адмшшстратора гоеударетвенныхъ фішансовъ и
граждаішна, которыіі могъ бы продлить существованіе республики, е-слибы люди его закала не были такъ рѣдіш въ то
время. Это былъ одинъ изъ тѣхъ ораторовъ, какіши больше
всего должно гордиться это сословіе— проникнутый горячею
любовыо къ отечеству и ревниво охраюівшііі его благо.
Въ первомъ ряду логографовъ и ораторовъ блистаетъ также
Гішеридъ, наиболѣе иривлекателыіая лнчность средн аоинскихъ
ораторовъ.
Конецъ греческой свободы особенно ярко ознаменованъ
появленіемъ нѣсколькихъ мужей, среди которыхъ Гішеридъзанимаетъ одно изъ первыхъ мѣстъ. Онъ былъ убѣжденъ въ томъ,

что Аѳины неминуемо ожидаетъ потеря свободы и переходъ
къ рабству, II въ отчаяніи отъ предвидѣнія этого конца и
стремясь заглушить въ себѣ печальное сознаніе, этотъ человѣкъ
обнаруживалъ въ своихъ дѣйствіяхъ причудливую смѣсь энертіи съ изнѣженностыо. Онъ одинаково ириноситъ дань труду
и наслажденію. Онъ вмѣстѣ съ поэтомъ Симонпдомъ провозглашаетъ, что внѣ наслажденія судьба самихъ боговъ не была бы
достойна зависти, и онъ согласуетъ свое поведеніе съ этимъ
тезисомъ. Онъ проводитъ у ногъ куртизанокъ все время, похищенное у труда, и благодаря необыкновенной тонкой органпзаціи и гибкости патуры, онъ сохраняетъ несокрушішую
энергію тамъ, гдѣ всякііі другой на его мѣстѣ утратилъ бы
:всѣ силы. Умѣренный и ровный характеръ его таланта вподнѣ
отвѣчалъ требованіямъ судебнаго краснорѣчія. Нельзя отрицать, что оиъ способенъ былъ также увлекаться порывами
краснорѣчія н уноситься въ высь, по онъ владѣлъ собой
обыкиовеино настолько, чтобы не увлекаться этими порывами
всецѣло. Разсудокъ его ннкогда не отказывался отъ своихъ
пранъ, и въ тѣ моменты, когда, казалось, онъ отдавалея вседѣло вдохиовенію, оиъ не забывалъ пустить стрѣіу въ видѣ
колкости нли эпиграммы, какъ бы для того, чтобы показать,
что онъ всегда остается господиномъ надъ собою и не думаетъ оставлять землю для заоблачныхъ сферъ.
Онъ обладалъ слишкомъ живой, подвижной натурой, чтобы ненытывать то глубокое, тихое волненіе, которое овладѣваетъ душоіі великаго оратора, насыщаетъ ее мало-по-малу
электрнчествомъ и наконецъ разражается громомъ и молніей.
Но то, чего ему недоставало въ сплѣ и глубинѣ, вознаграждалось разносторонноетыо и объемомъ. Его удивительный
талаитъ ирпепособлялся ко всѣмъ родамъ краснорѣчіл. Онъ
столько ;ке способенъ былъ произнести при случаѣ надгробное

—

и

-

сдово, какъ и подитическую рѣчь, или написать защиту ікг
какому нибудь темному дѣлу. Отличительной чертой его манеры
была тонкая граціозная иронія, благодаря которой его мысли
получали особаго рода остроумный и пикантный оборотъ. Онъ
обладалъ искусствомъ облагораживать дѣла еамыя щекотливыя
по содержанію и облекать претензіи своихъ кліентовъ въ самую пріятную и естественную форму, предетавляя въ тожс
время доводы противной стороны не только неоснователыіыми,
но просто смѣшными. Онъ умѣлъ превосходно пользоваться
могуществомъ иронін, и горькіе сарказмы, которыми онъ пе-ресыпалъ свою рѣчь, заставляли противниковъ бояться его. Но
рѣшительное его превосходство заключалось въ томъ, что онъкакъ будто игралъ тѣми стрѣлами, которыя предназначались
для протнвниковъ. Никогда онъ не былъ такъ опасенъ, какъ
въ тѣ моменты, когда съ улыбкой на устахъ онъ обращался
къ врагамъ съ дюбезнымъ словомъ, превращавшимся мгновенно
въ кровавѵю стрѣлу. Онъ иоражалъ сарказмомъ непринуждеино, какъ бы не думая вовсе о ианосимой ранѣ и притворяясь, что не замѣчаетъ стона, исторгнутаго у противиика
болыо. Это прпсутствіе духа не оставляло его никогда; оно
образовало его оплотъ и постоянную охрану. Бсѣмъ было1
извѣстно, какъ опасно вызвать гиѣвъ и раздраженіе этого
нѣжнаго и любезнаго человѣка.
Такія рѣдкія достоинства позволяли ему занять одио іш>
первыхъ мѣстъ среди логографовъ. Ни одна ирофессія не т р ебуетъ въ такой стенени гибкости и разнообразія способностей. Нигдѣ не могутъ быть болѣе кстатп искусство возбул:дать интересъ къ мелочамъ, своеобразная живость разсказа
и умѣнье развлечь судеіі шутками. У Гиперида такія шутки вы ходили столь естественнымн и умѣетнымн, что они казались иочерпнѵтыми тутъ же изъ хода дѣла, а не придуманными заранѣе.

Обѣ рѣчи его, дошедшія до насъ, даютъ наиъ въ самомъ
дѣлѣ самое высокое понятіе о его талантѣ. Онѣ рисуютъ намъ
его въ соревнованіи съ суровымъ Ликургомъ. Трудно было бы
найти двухъ противниковъ, менѣе похожихъ одинъ на другого, чѣмъ эти. Можно представить себѣ Ликурга внушитедьнаго, непреклоннаго, испытаннаго въ правилахъ древняго
словопренія, въ тщетныхъ усиліяхъ схватиться съ Гиперидомъ
грудь съ грудыо и задушить его въ смертельномъ объятіи, н
Гиперида гибкаго, подвижнаго, неуловимаго, уклоняющагося
отъ ударовъ и осыпающаго градомъ стрѣлъ противника, который, наконецъ, изиемогая отъ гнѣва ц задыхаяеь, падаетъ
на землю. краснѣя отъ пораженія, нанесеннаго ему, старому
бойцу, такимъ легкомысленнымъ противникомъ.
Рѣчь въ защиту Ликофрона давала въ особѳнности просторъ такого рода тонкимъ намекалъ и остроѵмнымъ пріемамъ,
осторожнымъ подъ видомъ робости и въ тоже время очснь
смѣлымъ по той тонкой ироніи, которая составляла сяльную
сторонѵ Гішерида.
Дѣло заключалось въ томъ, что Ликофронъ, если вѣрить
обвігаителю Ликургу, приблизился къ женѣ Хариппа въ тотъ моментъ, когда послѣдній, плѣненный и гордый своими цѣпями Гименея. велъ новобрачную къ себѣ въ домъ, и сталъ дѣлать ей различныя иредложенія и уговаривать держаться дальше отъ муяса.
Ііредметъ обвиненія требовалъ особаго такта, въ особениости тамъ, гдѣ дѣло касалось подробноетей. Тутъ малѣйшій
ложныіі шагъ со стороны защиты на скользкой трошінкѣ грозплъ все погубпть. Но ораторъ вышелъ изъ испытанія съ
безпримѣрнымъ искусствомъ. Прежде всего Ликофронъ отрицаетъ, будто онъ говорилъ сі- женою Хариппа. И въ самомъ
дѣдѣ, какимъ образомъ могъ онъ веети подобный разговоръ въ
такѵю торжественную минуту, когда за колесницей шлп по-

гонщики и распорядите-ль брачнаго кортежа, а за ними рабьг
и •родственники? Еакимъ образомъ на глазахъ у всей этой:
толпы онъ могъ приблизиться къ новобрачной? И тѣмъ болѣе
вести такой разговоръ, который долженъ былъ заставить ее
краснѣть и пробудить всеобщее вниманіе? Донустимъ, однако,.
что Дикофронъ сдѣлалъ въ самомъ дѣлѣ то, въ чемъ его обвиняіотъ. Но въ такомъ случаѣ Хариппъ просто былъ глупъ до
невѣроятія, вступая въ бракъ съ этой миловидной дѣвушкой.
Потому что въ концѣ концовъ какого рода объясненіе, сколько
нибудь благовидное, онъ могъ давать ея поведенію? Ея наивность? Но это превосходило бы человѣческія границы! Е ш
этотъ подслушанный имъ разговоръ ему нравился и онъ хо тѣлъ видѣть, какъ жена будетъ держать евою клятву? Но
если такъ, то на что онъ жалуется и что ему надо о тъ Л и кофрона? Пусть онъ останется доволенъ въ бракѣ тѣмъ, что
находилъ хорошимъ во время его заключенія.
Во всей этой рѣчицаритъ тонкая и презрительная иронія.
Видно, какъ ораторъ ведетъ свою ладью между подводными
камнями, прекрасно обходя ихъ; слушатель все время съ н а пряженіемъ слѣдитъ за нитыо рѣчи и когда наступаетъ конецъ,
оказывается, что во всемъ соблюдена полная мѣра. Никто лучше
Гиперида не успѣвалъ въ такого рода ораторскихъ пріемахъ.
Нельзя не пожалѣть въ особенности о потерѣ рѣчи его
въ защиту Фрины, которую обвиня.ш въ оскорбленіи боговъ.
Одішъ изъ ея любовниковъ грозилъ ей жестокой смертыо, и
она брошена была въ пасть чудовища безъ защиты, кромѣ
своей слабости и красоты. Она должна была погибнуть, если бьі
никто не явился ее защищать. Но любовники подобны золотымъ
вѣтвямъ, о которыхъ говоритъ Виргилій. Они рождаются, пускаютъ ростки и смѣняются съ необыкновеннымъ произволомъ.
II Гиперидъ выступилъ въ роли Персея. Вто былъ ораторъ, пред-

назначенный для такого дѣла самой судьбоіі. Онъ одинъ владѣлъизяществомъ рѣчи, достойнынъ соперннды грацій; онъ одішъ,
лобішѣйшій и краепорѣчивый ученикъ Венеры, достоинъбылъ защищать одну изъ ея любимѣйшихъ жрицъ. Современники свидѣтельствуютъ, что въ этой рѣчи Гиперидъ превзошелъ самого себя. Онъ былъ настойчивъ и въ тоже время
вкрадчивъ, онъ заклиналъ и умолялъ судей, то сильными
доводами поражая ихъ умъ, то давая имъ отдыхъ, какъ будтощадя ихъ и стараясь смягчить ихъ сердца.
Но какъ онъ ни былъ краснорѣчивъ, онъ скоро замѣтилъ,
что всѣ его усилія напрасны. И вотъ тогда-то, потерявъ вѣру въ обыкновенныя орудія краснорѣчія, видя, что не можетънайти въ себѣ самомъ тѣхъ средствъ убѣжденія, которьш
могли бы побѣдить судей, онъ рѣшилъ, что ему оетается
одно— исчезнуть, уступивъ мѣсто самой подсудимой, сдѣлать
такъ, чтобы она сама безъ посредниковъ между ней и судьями произнесла свою защиту, согласно закону, установленпому Солономъ для всѣхъ являющися въ судъ. Такъ какъсудьи не хотѣли слушать, онъ заставилъ ихъ по крайней
мѣрѣ видѣть; движеніемъ руки, оставшимся памятнымъ въ исторіи ораторскаго искусства, онъ заставилъ судей очутиться лицомъ къ лицу съ обвиняемой, нѣмое краснорѣчіе которой далеко
превосходило краснорѣчіе Гішерида, въ первый разъ счастдиваго и
гордаго этшъ чужимъ превосходствомъ надъ нимъ въ его ораторской карьерѣ. ІІрп видѣ того, что предстало ихъ глазамъ, судьи объяты были священнымъ треиетомъ. Они готовы были думать въ
первый моментъ, что передъ ними сама цѣломудренная Діана, во—
оруженная лукомъ, или Минерва, съ ея зелеными глазами покровнтельница города, и они опустили глаза, страшась смотрѣть на божественную красоту, долженствовавгаую оставаться
незршюй для глазъ смертныхъ. Затѣмъ, убѣдившись, что никто

жзъ нихъ не подвергается ни участи Актеона, разорваннаго
своими еобаками, ни Тирезія, пораженнаго слѣпотой, они осмѣлились наконецъ взглянуть на богиню, обращавшую къ
нимъ глаза, увдажненные слезами. Тогда они подумали, что
видятъ Венеру, спускающуюся съ Олимпа на свой золотой
колесницѣ, влекомой крылатыші конями, и богиня, казалось,
лпрашивала ихъ, съ улыбкой на безсмертныхъ устахъ, хватитъ-ли у нихъ смѣлости разрушить совершеннѣйшее произведеніе самаго могущественнаго изъ боговъ.
Твердою рукою вонзилъ въ ихъ сердца Амуръ одну изъ
своихъ легкихъ стрѣлъ, выкованныхъ Вулканоыъ, и закалепныхъ прекрасной Цитерой. Э.того было довольно, чтобы смягчить ихъ сердца и спасти Фрину. Жестъ Гиперида остался въ
школѣ, какъ вѣчный памятнйкъ краснорѣчиваго движенія. ІІодобно тому, какъ Афродитаб4іасла своего сына Энея отъ же«токаго нападенія Діомеда, покрывъ его своимъ божествеинымъ плащемъ, такъ Фрина была спасена Гиперидомъ при помощи образнаго пріема. Послѣ этого процесса явилось опасеніе, что такія зрѣлища могутъ войти въ обыкновеніе и что логогра•фы этимъ путемъ могутъ вводить въ искушеніе судей и смушать
религіозное чувство. Поэтому въ огражденіе совѣсти судей по
«лѣдовалъ законъ, запрещавшій появленіе на судъ обвиняемыхъ въ моментъ изреченія приговора. Предосторожность эта,
быть можетъ, излишняя, если принять во вниманіе. что боги
смѣются надъ человѣческими законами и что Олимпъ всегда
имѣлъ возможность обойти юрисдикцію законодатедя.
Гиперидъ велъ не только частныя дѣла; онъ съ блескомъ
выступилъ также въ крупныхъ политическихъ процессахъ.
Такъ, онъ былъ въ числѣ тѣхъ десяти ораторовъ, которымъ
порѵчено было обвиненіе Демосѳена въ темномъ дѣлѣ Гарпала. Былъ ли Демоеѳенъ виновенъ или нѣтъ, во вся-

комъ случаѣ никто не можетъ оправдать страстнос ѵсердіе, съ какимъ его преслѣдоваіъ Гиперіідъ; невішноеть обвпняемаго имѣіа во всякомъ случаѣ за собой столько вѣроятія,
что избавляла Гиперида вполнѣ отъ крайнихъ выходокъ по
отношенію къ славнѣйшему представителю патріотнческой партіи. Что Димаркъ— одинъ изъ ораторовъ, продавшихся Филиппу, воспользоваіся этішъ случаемъ, чтобы погубить на вѣкн
поліггаческаго противника и оратора, подавлявшаго его своимъ
превосходствомъ,— это понять не трудно. Но что Гиперидъ—
первый послѣ Демосеена въ борьбѣ съ Македоніей, неутомимый помощникъ въ его политикѣ, не менѣе его угадавшій намѣренія македонянина и заслужившій мѣсто въ чис.!іѣ тѣхъ; которыхъ головы требовалъ Александръ.— что онъ разорвалъ связь съ этшіъ
славнымъ прошлымъ, закрылъ доступъ въ свое сердце воспоминаніямъ дружбы и внушеніямъ патріотическаго чувства. не поколебался отдать въ добычу оеветѣ чистѣйшее имя, какимъ только
могли гордиться Аѳины лі представить въ видѣ злоумышленника че ловѣка, стоившаго для аѳинянъ нѣсколышхъ армій,— вотъ чему
можно удивнться. Гиперидъ не устоялъ противъ жажды тріумфа
на счетъ Демосѳена и противъ желанія занять первое лѣсто
вмѣсто второго. Онъ былъ безжалостенъ и побѣдшгь. Обезглавленная національная партія стала считать однимъ ораторомъ
меньше, а Гиперидъ однииъ успѣхомъ больше. На аренѣ полнтическаго краснорѣчія онъ завоевалъ себѣ мѣсто, котораго
не занималъ до сихъ поръ, и за пріобрѣтеніе котораго онъ
долженъ былъ запдатить изгнаиіемъ Демосѳена,
Наконецъ, слово при погребеніи полководца Леосѳена.
павшаго побѣдителемъ подъ стѣнами Ламіи, свндѣтельствуетъ, что Гиперидъ также блестяще выстуиадъ и въ
торжественныхъ рѣчахъ. Казалось, его талантъ изящный, ироническій и граціозный, мало располагалъ къ этого рода красно. С у д . о рлт.

4

рѣчію. Но, благодаря торжеетвенности случ&я, чуветво патрю-'
тизма заставило возвысить годосъ и сообщило послѣднему
серьезный тонъ и ясное веіичіе, какихъ онъ не проявляіъ
до того ни разу.
Кстати замѣтить, этогь обычай, влагавшій въ уста кого
нибудь изъ знаменитыхъ гражданъ похвальное елово тому, ктоумеръ съ оружіемъ въ рукахъ, имѣлъ въ себѣ нѣчто трогательное и бдагодѣтельное. Такія рѣчи закаляли души. Дѣга
научалиеь здѣсь уважать своихъ отцовъ и черпали великіе
примѣры. Это были настоящіе уроки, школа, гдѣ краснорѣчіедѣлало призывъ къ религіозному чувству, внушаю уваженіе къ
емерти, любовь къ отечеству и славѣ, вдохновляло граждаяъ
къ прннятію сильныхъ и мужественвыхъ рѣшеній. Аѳины охотнѣе вознаграждали умершихъ, чѣмъ живыхъ. Всѣ сердца сл.ивались въ одномъ благоговѣйномъ почтеніи къ памяти воиновъ,
положившихъ свою жизнь за общую свободу. Важно было не
то, побѣдили ли они или нѣтъ. Они умерли— этого было доводьно. Еели они были побѣждены, тѣмъ выше была ихъ за слуга, доказавъ, что честь въ ихъ глазахъ была выше сиды,
и мужество выше численности. Смерть окружала ихъ участь
сожалѣніемъ, ихъ дѣйствія— похвалами, ихъ имя— елавой.
IV.
Эсхинъ, повидимому, никогда не былъ логографомъ. Природа его таланта въ самомъ дѣлѣ не могла его располагать
къ отправленію этой трудной профессіи. Онъ обладалъ умомъ
екорѣе широкимъ, чѣмъ точнымъ, болѣе блестящимъ, нежели
ноложительнымъ, не етолько гибкимъ, сколько свободнымъ и
скорѣе плодовитымъ, чѣмъ яенымъ. Къ тому-же въ отношеніяхъ своихъ къ Македоніи онъ находилъ достаточно обильный иеточникъ доходовъ и ему незачѣмъ было собирать тяже-

лымъ трудомъ деньги, которыя безъ ечета предлагалъ ему
Македонянинъ.
Із ъ этого всего не слѣдустъ. однако, что ето не должно
считать въ числѣ судебныхъ ораторовъ. Три рѣчи его, дошедшія до насъ,— всѣ поитическаго характера ц каждой изъ
нихъ одной довольно было-бы, чтобы составить ему славу.
ІІервая въ хронологическомъ порядкѣ— рѣчь противъ
Тимарка. Это не рѣчь, призносимая за другого, но политическая рѣчь отъ своего имени передъ судами; ораторъ имѣлъ
возможность обнаружить здѣсь всю свою плодовитоеть и вее
богатство краснорѣчія и жеста. Эту рѣчь справедливо считаютъ еамымъ поразительнымъ юридическимъ актомъ, завѣщаннымъ намъ древностыо. Эсхинъ проявилъ здѣсь себя
одинаково силой и граціею таланта; онъ обнарузкиваетъ здѣсь
замѣчательную легкость, чувство мѣры привсемъ разнообразіи
благородное достоинство въискусствѣ поражать ироніей, величественную полнотѵ въ развитіи дѣйствія, словомъ высшую етепень эффекта, производимаго ораторскимъ и литературнымъискусствомъ. Мы ммѣемъ дѣло не съ быстрымъ, живымъ умомъ Гиперида; здѣсь не поражаютъ внезапныя остроты, отъ времени
до времени вторгающіяся въ рѣчь, но тихое неугасимое пламя,
ровная теплота котораго освѣщаетъ и согрѣваетъ всю рѣчь.
Говорятъ, впрочемъ, что въ этомъ случаѣ Эехинъ ііревзошедъ самого себя и выросъ почти до высоты Демосѳена.
Еонросъ былъ въ томъ, чтобы заставить признать Тимарка
недостойнымъ вступать на трибуну, какъ нечестивца и развратнаго. Умъ Эсхина, свобода его киети и въ тоже время
его пылкость обнаружили чудеса въ жпвописаніи картины
ыравовъ и въ выраженш личнаго негодованія и возмущенія.
Тимарка поддерживалъ Демосѳенъ.
Этотъ процессь бросаетъ самый яркій свѣтъ на страш; ;
4ф ■

ную пепорчснность, пожиравшуіо Аѳины. Мы видимъ личность
подобную Тиыарку, торгующую своимъ тѣломъ II готовую къ
услугамъ каждаго, кто хотѣлъ платить, занимающей мѣсто
въ республикѣ во главѣ значительной партіп. Демосѳенъ принужденъ дорожить иыъ, и процессъ такого человѣка нмѣетъ
политическое и государственное значеніе. Мы видимъ, что
законодателю приходится пришшать мѣры предосторожности
противъ учителеіг, въ рукахъ которыхъ находитея воспнтаніе юношества, запрещать имъ открывать школы игимнастическія залы до разсвѣта и предписывать имъ кончать занятія до захода солнца,— такъ опасны въ ихъ рукахъ темнота
и уединеніе. Эсхннъ ярко рисуетъ эту картину испорченности, лричемъ въ его рѣчахъ цитируется множество иодрооностеи. невозможиыхъ въ наше время въ публичной рѣчи,
но которымъ аѳпняие внимали безъ тѣнп смуіценія. Развертывается въ лицахъ цѣлая одиссея, не прикрытая даже
завѣсой внѣшией галантности и достойная кисти Петронія. Въ этомъ краснорѣчивомъ описапіи Эсхннъ обнаруживаетъ кппучій, ослѣпительный юморъ и нсльзя не удивляться
нарисоваинымъ ішъ сценамъ, отъ которыхъ не отказался бы
Арисгофанъ. Рѣчі. кончается сильнымъ и превосходнымъ заключеніемъ, въ которомъ Эсхинъ обращается къ сѵдьямъ съ
вопросомъ,'— съ какимъ лицомъ они отвѣтятъ дѣтямъ своимъ,
почему онн оправдали Тимарка, и какимъ образомъ можно иадѣяться, что этотъ вердиктъ не довершитъ разрушеніе ѵже
сильно поколебленной дисциплины юношества.
Этотъ процессъ послужилъ къ тріумфу Эсхіша; Демосѳенъ не рѣшился даже подішься съ мѣста для защиты Тимарка, и послѣдній былъ осужденъ. Эсхинъ сломалъ оруікіе
въ рукахъ Демосѳена. имя Тимарка стало синонимомъ всякаго безчестія.

Антагонизмъ между Всіиномъ и Демосѳеномъ выступидъ
еще разъ по другоыу случаю, когда Эсхину прншлось защищать себя лично. Общій тонъ произнесенноіі юіъ рѣчи «0
посольствѣ» носитъ характеръ благородства и достоинства.
Она не проникнута увлеченіемъ, какъ у Де-мссѳена, но негодованіе оратора ясно мотивировано и поддерживается рѣшительными доводами. Въ трогательномъ заключеніи Эсхинъ
изображаетъ себя, окруженнаго старьшъ отцомъ, семьеіі и
партіей приверженцевъ мира въ лицѣ Эвбюдя, Фокіона и Назиклея. Онъ не останавливается передъ оскорбленіями по
адресу Демосѳена и проситъ судей не предавать его этому
логографу, скиѳу и допосчику, явпвшемуся передъ ніш і съ
ложнымъ обвпненіемъ.
Эсхинъ былъ оправданъ большинствомъ тридцати голосовъ. Такимъ образомъ во второй разъ торжествовала въ его
лицѣ македонская политика, успѣху которой помогалъ также
строгій іі омраченный Фокіонъ въ своемъ честномъ ослѣпле-ніи.
Однако подитика эта потерпѣда пораженіе въ процессѣ
« 0 вѣнцѣ». Этотъ процессъ пріобрѣлъ значеніе національнаго
событія. Восемь лѣтъ Эсхннъ оставался въ тѣни и терпѣлпво
ждадъ случая погубить противника. Убѣдившись, что рана, нанесенная воспоминаніемъ о Херонеѣ. доетаточно закрылась и
уже не рискованно ея коснуться, онъ не кодебадся начать
борьбу. Всякій понимадъ, что дѣло шло не о дичности тодько
обоихъ ораторовъ, но о цѣломъ направленіи, сообщенномъ подитикѣ респубдики Демосѳеномъ.
Никогда до сихъ поръ непримиримая ненависть, раздѣлявшая этихъ двухъ человѣкъ, не обнаруживадась съ такой
яростыо. Здѣсь дѣло уже не ограничивалось обыкновенными
оскорбленіями, наносимыми другъ другу ораторами. Слова,
которыми онп обмѣниваются, вонзаются стрѣлами и жгутъ,

какъ раскаленное желѣзо. Ёаждый изъ противниковъ бросается
на своего заклятаго врага, наступаетъ на него и старается
уничтожить. Однако, несмотря на вскі энергію, съ какой
Эсхігаъ нападаетъ на Демосѳена, не трудно замѣтить, насколько онъ страшится грознаго краснорѣчія послѣдняго. Онъ
заклішаетъ судей запретить Демосѳену говорить, утверждая, что
онъ знаетъ всѣ главныя части его рѣчи и заранѣе представляетъ на нихъ возраженія. Очевидно, необходимо предподожить
одно изъ двухъ: или Эсхинъ передѣлалъ свою рѣчь послѣ
процесса, или онъ въ самомъ дѣлѣ зналъ заранѣе все, что
юіѣдъ сказать Демосѳенъ. Оба предположенія возможны. Заботясь о своей славѣ въ потомствѣ, ораторы имѣли обыішовеніе изготовлять заранѣе свои рѣчи. Съ другой стороны ироницательность оратора обыкновенно позволяла ему предвидѣть главнѣйтіе доводы и аргументы, на которые могъ опираться противникъ. Наконецъ, когда дѣло касалосъ такого мастера, какъ
Демосѳенъ,— его рѣчь заранѣе становилась событіемъ. Окружавшія его лица много толковали о томъ, что онъ будетъ
говорпть. А этихъ лицъ было много, такъ какъ за нимъ всегда
тянулась свита поклонниковъ, партизановъ и учениковъ, и все
это шумѣдо и волновалось. За нѣсколько дней до состязанія
нельзя было встрѣтиться ни еъ кѣмъ безъ обмѣна словъ относительно ожидаемой рѣчи. Ораторы подготовляли задолго
свой планъ рѣчи и достаточно было нѣкоторой нескромности
друзей, чтобы слухъ, подхваченный отъ нихъ постоянными
посѣтителями портиковъ, дошелъ до ѵшей противника, ѵспѣвавшаго такимъ образомъ подготовить еоотвѣтственную реплику.
Эехинъ иламенно заключаетъ свою рѣчь, указывая на
тѣнь Ѳемистокла' и павшихъ при Мараѳонѣ и Платеѣ, изъ
глубины гробницъ, подымаюіцихъ негодѵющій голосъ противъ

увѣнчанія человѣка, соединившагося съ варварами противъ
Греціи. Ізвѣстяо, какъ Демосѳенъ въ свою очередь воспользовался этимъ смѣлымъ призывомъ и этимъ самимъ орудіемъ.
какъ палицей, нанесъ убійственный ударъ Эсхину. Судыі
оправдали Ктезифона и число обвинительныхъ голосовъ не
•составило даже пятой части всего состава.
Въ общемъ Эсхинъ не обладаетъ ни несравненной силой, ни
вдохновеніемъ Демосѳена. Его образованіе было поверхностнымъ
и скорѣе литературнымъ, чѣмъ юридическимъ, такъ какъ, занимаясь сперва профессіей актера. онъ болѣе питался чтеніемъ
поэтовъ, чѣмъ историковъ и филологовъ. Несмотря на то,
что его выраженія подчасъ также рѣзки, какъ у Демосѳена.
онъ мало убѣждаетъ, потому что его пафосъ неестественъ. Но въ
большей мѣрѣ, чѣмъ Демосѳенъ, онъ владѣетъ ироніей и граціей рѣчи. Онъ владѣлъ также замѣчательной легкостью
импровизаціи, но самая эта легкость, вселяя въ него слишкомъбольшую вѣру въ себя, отвлекала его отъ настоящаго служенія
великому искусству и вела къ многословію. Демосѳенъ гордился
тѣмъ, что никогда не ішпровизировалъ, всегда и заранѣе обдумывалъ если не форму, то по крайней мѣрѣ существо рѣчи. Онъ болѣе заботидся о томъ, чтобы хотя съ болышшъ
трудомъ сдѣлать что нибудь совершенное, чѣмъ безъ труда
создать посредственное, и его слава свидѣтельствуетъ, что въ
зтомъ отношеніи онъ былъ правъ и система его хороша.
Обладая талантомъ болѣе широкимъ и полнымъ, но менѣе
гибкимъ и привлекательнымъ, чѣмъ Гиперидъ, Эсхинъ такимъ
■образомъ оспариваетъ у иего второе мѣсто сейчасъ вслѣдъ
за Демосѳеномъ. У него есть не одна черта общая съ Демадомъ, подобно ему, продавшимъ себя Іакедоніи. Подобно ему
онъ обладалъ неистощимой способностью къ импровизаціи.
удивительной энергіей рѣчи и продажноетыо. Эсхинъ и Демадъ

представляютъ яркій примѣръ того, что высокій талантъ
иожетъ соединяться съ испорченной натурой и что велінші
ораторъ можетъ быть не Есегда честнымъ человѣкомъ. 0 6 щая судьба всѣхъ искусствъ— что они иногда попадаютъ въ руки
недостойныхъ выразителей и въ этихъ случаяхъ жертвоприношенія богамъ совершаются, можно сказать, нечистыми руками.
Ораторское искусство не избѣгло этой печальной участи.
Демосѳенъ царитъ среди ораторовъ и въ тоже время онъпервый среди логографовъ. Его и звали просто ораторомъ,
какъ Сафо звали поэтессой, Гомера— поэтомъ, Фуішдида—
историкомъ. А между тѣмъ онъ не получилъ въ даръ отъприроды гибкаго и разносторонняго таланта. Только при по~
средствѣ неутомимаго труда онъ могъ умѣрить врождепную
горячность темперамента, благодаря которой обнаруживались
сначала его слабыя стороны и угловатость. Этотъ человѣкъ
представляетъ наилучшій примѣръ тото, что можетъ сдѣлать воля,
въ приложеніи къ таланту, отъ природы богатому и сильному, но
сырому и несовершенному. Бъ немъ представляется быть можетъ наиболѣе законченный типъ геніальнаго человѣка. Едвали кто болыпе его боролся и страдалъ ради того, чтобы научиться управлять тѣмъ богомъ, котораго онъ носилъ въ себѣ.
Поэтому можетъ быть и сіяетъ такимъ блескомъ его имя н
его сдава проходитъ вѣка, не встрѣчая даже попытки къ ея
умаленію. Демосѳенъ представляется однимъ изъ тѣхъ смѣлыхъ
Прометевыхъ сыновъ, которыхъ Юпитеръ можетъ поразить,
но не побѣдить, можетъ емять ихъ члены; ио не разслабить
Душу-

Необходимость вынуждала его почти съ малолѣтства обратиться къ ремеслу логографа, Его дѣтство протекало сумрачно.
Въ томъ возрастѣ, когда первыя впечатлѣнія ранняго дѣтства

получаютъ въ воображеніи особую силу, онъ вспошшалъ часто
въ грустныхъ мечтахъ о своемъ отцѣ Демосѳенѣ изъ Пеанеи, котораго тѣнь, печальная п гнѣвная, должна была
блуждать безпокоііно въ аду, пока сынъ не отомститъ безчеетпымъ опекунамъ, расточившимъ его отцовское наслѣдіе.
Затѣмъ онъ думалъ о матери одинокоіі у опустѣвшаго оча-га,
броіиенной почти въ нищетѣ, и о сестрѣ, осужденной не наіітн
себѣ мужа, наконецъ о себѣ самомъ, юношѣ, въ которомъ
ограбившіе его наслѣдство должны были видѣть врага,— и онъ съ
трудомъ только могъ подавлять въ себѣ чувства ненавіісти и
мести, бурно волновавшія его молодую душу.
Обладая хрупкой и нѣжной органнзаціей и не питая страсти
къ играмъ своего возраста, онъ держался въ отдаленіи отъ
людей и, какъ обыкновенно бываетъ, его умъ ожесточился въ
этомъ одиночествѣ, и онъ выработалъ въ себѣ привычку къ
той рѣзкой суровости, которую такъ ярко онъ обнаружилъвпослѣдствіи. Его товарищц смотрѣли на него, какъ на безпокойнаго человѣка, съ свардивымъ и необщительныиъ характеромъ, съ сердцемъ слабымъ и робкимъ, неспособнаго къ смѣлымъ гимнастическимъ играмъ и упражненіямъ.
Итакъ, всѣ усилія свои въ началѣ карьеры онъ долженъ
былъ направить на путь судебнаго краснорѣчія. Онъ старался
преодолѣть всѣ трудности упражненія н подъ руководствомъ
ісе я предался весь сложной гимнастикѣ краснорѣчія, соотвѣтственно требованіямъ того времени.
Его первый опытъ былъ уже дѣломъ мастера. Его рѣчь
противъ Афоба обнаруживаетъ необычайную, поразительную зрѣлость; онъ здѣсь тотъ-же, чѣмъ является послѣ
тридцатплѣтняго опыта и знанія жизни и людей. Вступленіе просто и скромно. Ізложеніе по существѵ представляетъ

собой еовершенство точности и ясности: ни одно слово здѣсь
не лишено значенія. Чувствуется энергія, сдержанная, скрытая и направленная вся къ концу, къ достиженію цѣли. Все,
•что нс приложимо непосредственно къ этой конечной цѣли,
•безпощадно удалено Демосѳеномъ.
Черезъ всю рѣчь пробѣгаетъ какъ-бы одинъ потокъ нетодованія, одушевляющій всѣ слова, и этотъ глухой гнѣвъ
разражается наконецъ въ заключеніи рѣчи и въ заключеніи
реплики. Тутъ Демосѳенъ притихаетъ, тонъ его рѣчи становится теплѣе, и онъ рисуетъ предъ судьями тяжелое положеніе, въ которое поставила-бы его потеря процесса. Потомъ,
не желая кончить этимъ призывомъ къ состраданію, онъ заключаетъ нѣсколькими словами краткими, но исполненными
достоинства, ебращаясь уже исключительно къ справедливости
■судей.
Онъ раздѣлялъ съ Исеемъ славу этого тріумфа. У него
онъ заимствовалъ вѣрный методъ— діалектическій и ученый
въ тоже время, искусство пользоваться показаніями свидѣтелей, систему вопросовъ неожиданныхъ, настойчивыхъ, повторяющихся, вынуждающихъ противника непремѣнно отвѣтить или
признать себя побѣжденнымъ.
Есть-ли однако основаніе думать, что рѣчь эта вся была
написана Исеемъ и что роль Демосѳена ограничивалась только
повтореніемъ ея предъ судьями? Едва ли это такъ. Очень можетъ быть, что общій планъ рѣчи принадлежалъ Исею, который исправлялъ и ретушнровалъ рѣчь своего ученика, сглаживая нѣкоторыя противорѣчія или нескладность. Но всѣ эти
сильныя апострофы и въ особенности заключеніе, въ которомъ
негодованіе бьетъ ключемъ, слишкомъ естественны, чтобы предположить здѣсь урокъ или актера. Здѣсь ееть горячее выраже-

ніе чувства, какого не достигалъ Ісей даже въ лучшіе дни
своего таланта, есть молніи, никогда не бороздившія его рѣчей, есть порывъ, не свойственный вовсе его діалектикѣ и
полеть, на него совершенно непохожій. Наконецъ, возможно-ли
въ самомъ дѣлѣ представить себѣ Демосѳена, съ его извѣстной
всѣмъ демонической гордостыо, являющимся, какъ ученикъ, хоропю выучившій свой урокъ, повторять слово въ слово рѣчь,
напиеанную другимъ, и это въ дѣлѣ, которое въ теченіе дееяти
лѣтъ составляло мученіе его жизни и о которомъ онъ думадъ
постоянно на яву и во снѣ. Такой геній не можетъ
до такой степени не сознавать своихъ силъ, чтобы не стремнться къ самостоятельности, и Демосѳенъ не былъ такъ создакъ, чтобъ помириться съ этой ролыо.
Прошедши весь путь трудныхъ занятій и упражненій, онъ
«стественно искалъ выгоднаго примѣненія своихъ знаній. Наступательный характеръ его таланта дѣлалъ его въ особенности
способнымъ къ веденію судебныхъ дѣлъ. Въ Аѳинахъ не выгодно было быть безобиднымъ. Въ вѣчно неугомонно волнующихся республикахъ этого рода поле открыто не слабымъ и
робкимъ, а смѣлымъ и сильнымъ. Неэнергичные ораторы, подобные Ізократу, не выступаютъ на публичную арену;
они остаются дома и занимаются тѣмъ, что покрываютъ свои фразы аттическимъ медомъ. Но сильные
■борцы, какъ Демосѳенъ, -не тратятъ свое время въ такой
напрасной работѣ. Они нападаютъ на врага, поражаютъ и
убиваютъ. На его примѣрѣ можно видѣть, насколько подѣинулось впередъ судебное краснорѣчіе со временъ Лизія и Нсея, насколько оно обогатило свой лексиконъ,
упрочило пріемы, насколько приспособилось къ развивавшимся съ каждымъ днемъ потребностямъ и указаніямъ
практики. Демосѳену принадлежитъ значительная роль въ

этомъ развитіи. Его мужественные н етрастные пріемы даіеки отъ спокойной и слшлкомъ сдержанной манеры Лизія.
Со времени послѣдняго краснорѣчіе рѣзко измѣняется, оно
принимаетъ въ себя новые элементы, прежняя галантная
тактика смѣняется новой— практической и безпощадной, не
озабоченной нисколько выборомъ средствъ, но имѣющей въ
виду одно только твердое рѣшеніе безусловно завоевать
окончательный успѣхъ въ дѣіѣ. Соперники, подобно героямъ
Гомера, обмѣннваются оскорбленіями до начала битвы. И
Демосѳенъ— представитель этой именно новой боевой тактики.
Его темпераментъ есть именно темпераментъ, требующій движенія и борьбы. Не- требуйте отъ него, чтобы онъ свой
активный талантъ сдерживалъ въ границахъ безплоднаго нанизыванія фразъ въ извѣстномъ порядкѣ. То, что сму нужно—
это борьба со всѣми ея волненіями, бурями и опьяненіями
побѣды. Ояъ проявляетъ въ каждой рѣчи весь избытокъ
своего темперамента. Вибрація голоса и отзвукъ личнаго возбужденія въ рѣчахъ, написанныхъ даже ддя другихъ, даютъ
чувствовать, что емудоставляло внутреннее удовлетвореніе эта
игра ораторскаго искусства: дѣло кліента становилось его
собственнымъ, онъ какъ будто забывадъ, что оно не касается его лично и гдубоко чувствовалъ чужую обидѵ, и
искренно негодовалъ на противника, какъ задѣтый дичио. Если
онъ такъ относится къ дѣлу даже тогда, когда противникъ для
него совершенно постороннее дицо, то можно себѣ представить,
какъ обнаруживался его темпераментъ, когда это лицо въ тол;е
время его политическій противникъ. Его гнѣвъ находитъ тогда
исходъ въ самыхъ разнообразныхъ выраженіяхъ; его суровость
достигаётъ крайняго предѣла; его тонъ становится рѣзкимъ и
желчнымъ, его нападки расчленяются съ неумолішоіі точностыо
и опредѣленностью; его оскорбленія и острые сарказмы сы-

ялются градомъ на голову противяика, пораженнаго тѣмъ, что
вся эта буря разражается надъ нимъ черезъ посредство
третьяго лпца. Демосѳенъ находитъ дьявольское наслажденіе
заставлять такимъ образомъ кліента играть роль своего ыстителя, и такігаъ образомъ, защищая интересы этого кліеята,
онъ служитъ въ тоже время своему собственному дѢлу.
Итакъ, Деиосѳенъ началъ свою карьеру въ качествѣ
исключнтельно логографа и оставался вѣреиъ этой профессіп
до самаго момента, когда онъ становится однішъ изъ вождей
республиші. И даяге въ это время, на вершинѣ славы и всесильнаго вліянія, никогда не поглощали всѣхъ его заботъ
одни только нолитическія дѣла и онъ продолжалъ время отъ
времени оказывать свою иоддержку небогатымъ и незнатнымъ
кліенгамъ. Его судебныя рѣчи представляютъ не только
творенія іоностп, но н зрѣлаго возраста. І е толыш онъ не
отказывался никогда совершенно отъ ремесла логографа, но и
вернулся къ нему всецѣло подъ конецъ своей жизни, послѣ
поражснія и разграбленія Онвъ ипослѣ того, какъ онъ увидѣлъ,
что звѣзда Александра окончательно омрачила угасавшую
звѣзду Аѳинъ.
Рѣчи Демосѳенаобщагосодержанія столь-же замѣчательны,
какъ и его политическія рѣчи. Его рѣчи противъ Мидіаса, противъ Конона и Нееры не уступаютъ по стенени
энергіи лучшиііъ произведеніямъ, и еслп въ нѣкоторыхъ другихъ
его рѣчахъ, доніедшихъ до насъ, обнаруживается его умъ не
во вс-ей своей мощи, то во всякомъ случаѣ онѣ обнаруживаютъ
необыкновеннаго мастера въ ораторскомъ искусствѣ. Этотъ
гордыіі геній, для котораго не существуетъ предметовъ слишкомъ высокихъ, умѣетъ, не жертвуя своимъ достоинствомъ,
говорить о самомъ маломъ, оживить все своимъ дыханіемъ,

открыть свѣтюе и сшшатичное въ такомъ дѣлѣ, гдѣ казаюеь-бы нельзя подозрѣвать ниего подобнаго. Никогда темпераментъ, который составляетъ основу краснорѣчія, не имѣлъкъ своимъ услугамъ подобной діалектики и никогда діадектика,
внѣ которой самыя лучшія доказательства безжизненны, не была
запечатлѣна такимъ темпераментомъ. Онъ не тратитъ по мелочамъ силу убѣжденія, но сосредоточиваетъ всю эпергію на
одноыъ пунктѣ. Напряженіе его рѣчи растетъ, пока становится
вполнѣ интенсивнымъ и опрокидываетъ всю систему противника. Вступленіе у него просто, изложеніе спокойно, возраженіе быстрое и язвительное, заключеніе рѣшительное и неизмѣнное. Неожиданные вопросы личнаго характера, нечаянпыя, краткія восклицанія, аппелированіе къ судьямъ, то негодующее. то глубоко ироническое,— все это искуссно размѣщено въ рѣчи, будитъ постоянно вниманіе судей и служитъ
опорой убѣжденіямъ оратора. Напрасно етали-бы требоватьогь него соблюденія безконечной осторожности возраженій и
ыравилъ вѣжливости, какь это принято теперь. Оііъ не отетупаетъ передъ необходимостыо называть вещи ихъ именами
и откровенно судить о мнѣніяхъ своихъ иротивниковъ.
Напрасно стали бы молить его о состраданіи— онъ отвѣтитъ,
что ему незнакомо это чувство, и что сердце его давно для
этого закрыто. Онъ хватаетъ противника, сжимаетъ его, опрокидываеть и пользуется зшнутой благопріятнаго впечатлѣнія.
ироизведеынаго на судей результатомъ этой дуэли.
Къ сожалѣнію неизбѣжные всюду критики указываютъ и
на темныя стороны Демосѳена, и несмотря на всю справедливость похвалъ, слава его омрачается предположеніемъ, чтот
какъ частное лицо, онъ не стоялъ на той-же высотѣ, какъораторъ и общественный дѣятель.

Безъ сомнѣнія, профессія логографа допускала широкое к
условное толкованіе морали. Строго говоря, логографъ не принималъ на себя отвѣтственность за рѣчь, составленную для
кліента. Онъ не былъ призванъ судить о качественной сторонѣ дѣла. Отъ него требовали сворѣе только рѣчи, а немнѣнія, не совѣта даже. Логографъ не подписывалъ рѣчж
своимъ именемъ, вполнѣ отказывался отъ нея въ пользу кліента,
который, произнося ее передъ судьями, уже приевоивалъ ее себй
тѣмъ еамимъ въ полную собственность. Такимъ образомъ логографъ считалъ себя также мало отвѣтственнымъ за послѣдствія,
какъ торговедъ оружіемъ— за убійство, совершенное купленымъ
у него мечемъ. ІІравда, что нѣтъ большой разницы въ томъ, поддерживаетъ-ли человѣкъ несправедливость сювомъ или перомъ,
конечно, безнравственность дѣянія остается та-же, будетъ-ли оно'
открытое или тайное. Но логографъ довольствовался обыкновенно тѣмъ, что его никто не могъ признать отвѣтственнымъ
публично. Что касается упрековъ совѣсти— онъ дѣлалъ свое
дѣло и уживался съ ней при помощи тѣхъ или другихъ разсуденій, какъ всѣ люди. Іогографъ обыкновенно пе отступаетъ
ни передъ поношеніемъ, ни ложью, ни клеветой, убѣжденный, что
можно было-бы сказатьещеболыне,ичтокистьЗевкеисаи Апеллеса не владѣетъ красками достаточно черными, чтобы изобразить противника вполнѣ. Да и что ему въ самомъ дѣлѣ довсего этого, если не стоитъ подъ его словами его имя? Кліентъ
хочеть имѣть защиту за свои деньги и логографу ничего не
стоитъ оказать ему эту услугу. Такимъ образомъ ни тотъ, ни.
другой не отвѣтствены за эти клеветы,— одинъ потому, что не
говорилъ этого, другой потому, что не бьиъ авторомъ. Отвѣтственность оставалась висѣть въ воздухѣ, раскачиваясь между кліентомъ и логографомъ, такъ какъ каждый отсылалъ ее къ другому,
или падала на землю между ними, не задѣвая ни одного изъ нихъ.

По той-же причинѣ логографъ, не задумываяеь, нскажаетъ
фактическія данныя и вмѣсто фактовъ точныхъ подставляетъ
другіе, пользуется евидѣтельствомъ подкупленныхъ людеіі. Еслн
дѣло не еовсѣмъ чистое— онъ этимъ не смѵщается; онъ обращаетея къ личности противника, къ его политической роли,
къ его частной жнзни и богатствамъ. Онъ заставляетъ судей
блуждать по іізвжлннамъ лабиринта, и они едва уепѣваютъ
слѣдовать за нимъ, очарованные его краенорѣчіемъ, сбитые
•съ толку противорѣчіями, заинтересованные острыми анекдотами іщ і шутками, украденньши у Мегара, которыми иересыпана вея его рѣчь, ослѣпленные игрой искусетвенныхъ доводовъ, которыми онъ щеголяетъ передъ шши. Сѵдебное краснорѣчіе, подобио античной комедіи, вызывало интересъ быстрой іі лііівой смѣной виечатлѣній, отличаясь такой-же свободой и подчасъ распущенноетыо выраженій.
Ін аче, впрочемъ, и не могло быть въ государствѣ, въ
которомъ мораль была нзгнана изъ системы воспитанія въ
области ораторскаго искусства. Въ Аоинахъ большнмъ значеніемъ пользовалась риторика, чѣмъ мораль. Риторы открыто
утверждали, что риторика не имѣетъ ничего общаго съ
моралыо. Между этіши двумя предметами проводилась такимъ
образомъ совершенно ясная граница. Иадо было выбнрать
между философомъ и ораторомъ; первому пе нужна была
риторика, второму нечего было дѣлать съ философіен, заключавшей въ себѣ мораль. Встрѣчались правда по времеиамъ
.мечтательные умы, подобно Изократу, льстившему себя наде/Кдой совмѣетить искусство риторики съ моралыо пли морализировать риторику, услащая риторику философіей и украшая философію цвѣтами риторическаго краснорѣчія. Изократъ намѣревался
ие оказывать никогда поддержки своего таланта иесправедливому дѣлу и служить своимъ искусствомъ только торжеетву

добра. Но помимо того, что онъ не всегда быть можетъ оставался вѣренъ этому принципѵ, его попытка вообще оказалась
неудачной и привела лишь къ тому, что онъ въ концѣ концовъ сталъ ни логографомъ, ни философомъ. Фплософія сама
протестовала противъ этого сомните-льнаго сліянія съ риторикой, и вся уступка съ ея стороны ограничидась позднѣе въ
устахъ Аристотеля признаніемъ того, что справедливое дѣло
легче защищать, чѣмъ дурное.
Демосѳенъ пользовался, не только въ формѣ разсужденій,
но и на практикѣ, подобнаго рода удобнымп максимами, и
совѣсть также мало тревожила его, когда онъ защищалъ Тпмарка, какъ и тогда, когда онъ обвинялъ Тимофея, сыпа знаменитаго Силона. Но кромѣ того былъ еще одинъ случай,
когда онъ рѣшительно перешелъ всякія границы въ этомъ
отношеніи. Это былъ процессъ Аполлодора и Форміона.
Аполлодоръ, богатый банкиръ, для котораго Демосѳенъ
составлялъ уже четыре раза судебныя рѣчи, находилс-я въ
тяжбѣ съ Форміономъ. Демосѳенъ принимаетъ на себя порученіе написать рѣчь для Форміона. Казалось-бы, въ виду отношеній его съ Аполлодоромъ, онъ долженъ-бы по возможности щадить послѣдняго и умѣрить обычную тяжесть наносимыхъ противнику оскорбленій. Ничуть не бывало; напротивъ,
онъ осыпаетъ Аполлодора градомъ ругательствъ, позорнМшая
несправедливость которыхъ заключается въ томъ, что они куплены кліентомъ у Демосѳена за деньги. Если вѣрить Демосѳену, Аполлодоръ мотъ. лжецъ и мошешіикъ. Несмотря на то,
что онъ женатъ, онъ имѣетъ любовницъ, изъ которыхъ однѣхъ
покупаетъ, другихъ содержитъ. Блескомъ своей тщеславной
роскоши онъ наноситъ оскорбленіе демократическимъ тенденціямъ Аѳинъ. Наконецъ, это презрѣнный клеветникъ, вѣчно
запятый судебнымп тяжбами, не останавливающіііся передъ
Суд. орат.

5

обвиненіемъ на судѣ наиболѣе уважаемыхъ гражданъ республики. И въ примѣръ приводятся случап тяжбъ Аполлодора.
по которымъ Демосѳенъ самъ же составлялъ рѣчи и же-стоко
третировалъ двухъ знаменитыхъ гражданъ, сѵдьбу которыхъ
онъ теперь такъ оплакиваетъ. Онъ доходитъ до того. что
обвиняетъ себя самого, исполнителя плановъ ненависти и
несправедливыхъ обвиненій со стороны Аполюдора, Дальше
конечно нельзя идти по пути самоотреченія. Въ концѣ концовъ Аиоллодоръ такъ ярко былъ изображенъ въ этой рѣчи,
что судьи даже не слушали его и онъ проигралъ процессъ.
Аполлодоръ не потерялъ однако присутствія духа и, зная
по опытѵ характеръ Демосѳена, тотчасъ понялъ, что это не
послѣднее его слово. Онъ зналъ кромѣ того, что прійти первымъ часто значитъ только сдѣлать ошибку противъ судебноіі
тактшш II что выигрышъ ироцесса чаще достигается, какъ
награда медленностп и выжиданія, нежели поспѣшноети. Иодавивъ въ себѣ чувство досады, онъ обратился снова къ Демосѳену, и тотъ соглаеился иаписать для него рѣчь въ новомъ процессѣ, затѣянномъ имъ противъ Стефаноса, главнѣйшаго свидѣтеля Форміона. Аполлодору не нріішлось раскаяться въ своемъ довѣріи на этотъ разъ. Читая рѣчь «противъ
Стефаноса» видишь, точно по мановенію волшебной иалочки
какого то чародѣя, какъ новый совершеішо міръ смѣняетъ
тотъ, который былъ изображенъ въ первой рѣчи Демосѳена.
Всѣ вины, какія только были на сторонѣ Аполлодора, нереходятъ теперь на сторону Форміона. Истина становится
ложыо н ложь истиной. Стефаносъ— явныіі плутъ и клеветннкъ. Его строгій видъ, сдержаниость н прямота могѵтъ
, лшііь вводить въ заблужденіе чужеземцевъ, обитающпхъ
въ Аѳинахъ, и служатъ ему средствомъ пріобрѣтать обманчнвымъ образомъ общественное расположеніе. Что ка-

сается Форміона, это отвратительный рабъ, которыіі всѣмъ
обязанъ Пазіону, отцу Аполлодора. Онъ не ностѣснился вступить въ бракъ съ женой своего хозяина и присвонть себѣ
«удомъ прпданое въ пять талантовъ. П вотъ этотъ рабъ
осмѣливается требовать отчета у своего хозяина вмѣсто того,
чтобы отвѣчать передъ послѣднішъ! Онъ осмѣливается обвинять Аполлодора въ нарушеніи правплъ нравственности и въ
расточительности, тогда какъ достовѣрно извѣстно, что онъ,
Форміонъ, проповѣдуя днемъ строгость нравовъ, отдается по
ночамъ съ полной свободой страстямъ.
Но это не все. Пазиклей братъ Аполлодора даетъ показанія въ пользу Форміона. Надо во что бы то нп стало унпчтожить впечатлѣніе этого важнаго свидѣтельства, и чтобы
зтого достичь, Демосѳенъ дѣлаетъ ясные намеки на то, что
Пазпклей сынъ не Пазіона, а Форміона и родился отъ тайнаго брака матери Аполлодора съ Форміономъ. По этому ясно,
что ІІазпклей свидѣтельствуетъ не какъ братъ Аполлодора и
сынъ Пазіона, но какъ братъ Аполлодора и какъ сынъФорміона. Такнмъ образомъ, чтобы освободиться отъ неудобнаго
•свидѣтедьства, Демосѳенъ, не колеблясь, обвиняетъ мать Аполлодора въ измѣнѣ, а послѣднііі также. не колеблясь, повторяеть
эту низкую клевету. Аполлодоръ находитъ, очевидно, такой
пріемъ совершенно естсственнымъ и, не придавая этому особаго значенія, говоритъ немного далѣе о своей больной матери, какъ нѣжныіі и почтителыіый сы ііъ .
Въ концѣ концовъ эта рѣчь болѣе позоритъ Демосѳена, чѣмъ Аполлодора. 0 послѣднемъ по краііней мѣрѣ
нельзя сказать, что онъ воленъ говорить или вовсе молчать.
Онъ потерялъ процессъ въ первыіі разъ; естественно, что онъ
стремится выпграть его во второіі разъ н что для достпженія этой цѣли онъ употребплъ всѣ средства, а именно обра5"

тидся къ Демосѳену. Послѣдній, конечно, дучше всякаго другого додженъ быдъ уже ознакомиться съ дѣдомъ, подготовляясь къ веденію его въ первый разъ, и разумѣется, ему дегче
было чѣмъ кому-дибо разрушить зданіе, которое онъ самъ
соорудидъ. Конечно постыдно было со стороны Аполлодора
позорить имя матери и наносить несправедливыя обиды противнику. Но онъ несъ по крайней мѣрѣ отвѣтственноеть за
свои сдова и имѣлъ смѣлость при свѣтѣ дня повторить оскорбительныя рѣчи, которыя Демосѳенъ диктовадъ ему, оставаясіг
самъ въ тѣни. Бъ этомъ посдѣднемъ анонимномъ дѣйствіи
заключается нѣчто измѣнническое, вѣроломное и трусливое,
что должно возмутить каждаго. Если авторъ не являдся отвѣтственнымъ передъ общественнымъ мнѣніемъ, это не освобождало его отъ отвѣтственности передъ своей совѣстыо.
Не значило-ди слишкомъ унизить себя. становясь такимъ
образомъ пассивнымъ и продажнымь орудіемъ, готовымъкъ услугамъ перваго встрѣчнаго кліента? Наконецъ, могъли онъ считать себя въ самомъ дѣлѣ вполнѣ безотвѣтствеинымъ передъ судомъ общественнаго мнѣнія за свое поведеніе въ этомъ дѣлѣ. Послѣднее трудно допустить. Аполлодоръ
и Демосѳенъ оба не были людьми настолько мало и звѣстными, чтобы дѣйствія ихъ оставались неизвѣстными, и
безсомнѣнно, что процессъ, уже проигранный въ началѣ Аполлодоромъ, поднялъ много шума и конечно всѣ интересовались
исходомъ второго. И дѣйствительно, несмотря на всю терпимость того времени къ такого рода фактамъ, горячо порицали
Демосѳена. Онъ любилъ золото и нравы тогдабыли въ этомъотношеніи свободные, Однако можно бы требовать отъ него нѣкоторой разборчивости въ выборѣ средствъ, и для славы его имени
было-бы лучше, если-бы въ собраніи его произведеній отсут-

.ствовала рѣчь противъ Стефаноса, несмотря на всю ея поразительную энергію.
Какъ-бы ни было, эти рѣчи представляютъ наиоолѣе живой историческій интересъ, тавъ какъ онѣ даютъ дѣйствительное
іізображеніе аѳинскихъ нравовъ. Это самый богатый источникъ,
язъ котораго можно болыпе всего черпать. Комедіи того вреыени, безъ сомнѣнія, изобилуютъ оригинальными и любопытяыми подробностями. Но комическій авторъ вынужденъ часто
ярибѣгать къ одностороннимъ преувеличеніямъ для того, чтобы
вызвать смѣхъ. Въ основѣ его творчества должно лежать, разумѣется, внимательное наблюденіе реальныхъ явленій, такъ
какъ иначе не было-бы въ представленіп никакой сценической
иллюзін, но часто онъ насилуетъ дѣйствительность въ изображеніи комическихъ сторонъ.
Авторъ даетъ намъ картину нравовъ. Важно, чтобы тонъ
этой картины былъ вѣренъ дѣйствительности, и нѣтъ надобяости, чтобы подробности были переданы совершенно точно.
Нельзя, слѣдовательно, относиться къ этимъ картинамъ съ
полнымъ довѣріемъ, необходимо отнять отъ нихъ то, что вызвано къ жизни требованіямн сцены, выдѣлить по частямъ
дѣйствительное и придуманное и освободить истину отъ подробностей, обременяющихъ и затемняющихъ ее.
Ораторъ, напротивъ, не можетъ пользоваться тѣмп вольиостями, какія можетъ позволить себѣ драматическій авторъ.
Картины ыравовъ, представленныя имъ передъ судьями, должны
быть очерчены еовершенно точно. Онъ является передъ ними
ие для того, чтобы заставить зрителей смѣяться, но чтобы
объяснпть судьямъ дѣло и, если возможно, выиграть его. Онъ
можетъ до извѣстной степенн рядить факты по своей волѣ,
представлять претензін противника въ ложноиъ свѣтѣ, а свои
.собственныя по возможности въ свѣтѣ благопріятномъ. Но

вее въ общеыъ должно согласоваться вполнѣ съ событіяші и
отвѣчать дѣйствительному положенію вещей. Судебныя рѣчи
нредставляютъ въ самомъ дѣлѣ наиболыпую полноту деталей
и самыя достовѣрныя черты аттическихъ (нравовъ и права.
Въ ряду этихъ документовъ рѣчамъ Демосѳена слѣдуетъ отвести
первое мѣсто. Въ его изображеніи, точно гравированныя мастерской рукою, проходитъ одинъ за другимъ цѣлый рядъ
аѳинскихъ типовъ.
Прежде всего это— Сикофантъ. Съ кровавой пѣной на
губахъ рыщетъ эта вѣрная ищейка, пробѣгая городскую площадь, выслѣживая глазомъ, на кого можно кинуться. Его нельзя
встрѣтить шатающимся, какъ нѣкоторые другіе, возлѣ лавочекъ
цирульниковъ или торговцевъ благовоніями. Онъ не прогуливается также въ садахъ академіи, бесѣдуя съ какимъ нибудь аѳинскимъ гражданииомъ, вдыхая ароматъ тиса и тополя, радуясь возрожденію весны, ропоту вѣтвей плата и вяза.
Нѣтъ, онъ бродитъ только одпноко, безъ друзей, отвергнутый
и ыенавидимый всѣми. Клевета, раздоръ и зависть образуютъ
за иимъ адскую свиту. Онъ живетъ только слезами и горемъ
другихъ. Если республика счастлива, онъ чувствуетъ себя
огорченнымъ. Если отечество въ траурѣ— онъ одинъ торжествуетъ. Онъ извлекаетъ свой доходъ изъ процессовъ, въ которые вовлекаетъ другихъ, и взимаетъ дань съ двухъ союзныхъ
сторонъ. Никогда снисхожденіе и состраданіе не посѣщаютъ
его сердце. Слишкомъ трусливый, чтобы убивать, оііъ возводитъ обвпненіе, клевещетъ и безпощадно терзаетъ славнѣйшихъ гражданъ и въ особенности самыхъ богатыхъ. Еслина
глазахъ его общественное мнѣніе возстаетъ противъ кого иибудь, онъ является кстатн и своевременнымъ обвиненіемъ прекращаетъ его мученія, нанося окончателыіый ударъ и довершая гакіімъ образомъ паденіе того, кто могъ-бы еще под-

няться. Никто не защищенъ отъ его смертельнаго жала. если несклонить его на свою сторону и не держать на жалованьи. И однако ничто не препятствуеть этому презрѣнному клеветнпкѵ заниматься свободно своимъ промысломъ, столь пагубнымъ для ресиублики. Бсѣ видятъ его нечестіе и гнусность, а между тѣмъ,
не колеблясь, употребляютъ его для охраны народа отъ стоящихъ во главѣ, тогда какъ никто не сталъ-бы пользоватьея
для охраны стада нечистой или бѣшенной собакой. Всѣ честные люди возмущены противъ него: каждый желаетъ. чтобы
земля не носила его живымъ и не приняла ыертвымъ, чтобы тѣнь его вѣчно блуждала безпокойно на берегахъ Стикса,
но никто не смѣетъ заставить его испытать участь, которую
онъ заставляетъ испытывать другихъ. Но приходитъ мннута
расплаты за всѣ совершенныя имъ преступленія, минута, когда
подземные боги требуютъ ето, какъ свою законную добычу.
Онъ гибнетъ въ концѣ концовъ отъ руки того-же народа.
С-удыі, возмущенные его безстыдствомъ, потерявъ терпѣніе,
не въ силахъ снести его низостей, спрашиваютъ, кто освободитъ ихъ отъ него. Тогда минута благопріятна для нападенія.
Страхъ, виушаемый имъ и служившій ему защитой, разсѣнвается. Его вчерашніе союзники, торопясь подѣлить добычу,
на которую они его толкали, избѣгаютъ его и отрекаются
отъ него; его собствениыя собаки не узнаютъ его голоса и
бросаются на него. Народъ, нзрекая приговоръ, хватаетъ его
за горю, требуетъ возвращенія украденнаго имъ и растаптываетъ его, какъ пьявку, насосавшуюся крови и яца.
Затѣмъ честные люди дышатъ свободной грудью до ближайшей минуты, когда другой, завидѵя славѣ погпбшаго народнаго прорицателя, спѣшитъ занять его мѣсто, чтобы играть
ту а;е роль и испытать ту же участь.

Дадѣе слѣдуетъ типъ куртизанки, этой волчицы, рыскаіощей вокругъ домашняго очага, этой очаровательной и гибельной сирены, этого опаснаго подводнаго камня, слѵжащаго
часто причиной крушенія хрупкой добродѣтели ораторовъ,—
типъ, котораго многосложный культъ рисуетъ намъ краснорѣчпво Демосеенъ въ лицѣ одной изъ нихъ, любовницы Олимпіодора, которая управляетъ по волѣ своей фантазіи дѣйствіями
послушнаго любовнпка, человѣка поворнаго этой женщинѣ
болѣе безгранично, чѣмъ рабъ своему господину. Она выставляетъ на показъ непристойное щегольство, показывается
публично вся въ золотѣ и роскошныхъ нарядахъ, своей продажной иышностыо представляя позорный контрастъ съ благородной сиромностыо и простотой сестры и племянницы своего возлюблсннаго. Картпна точно написана вчера и снята
съ выставки послѣдняго сезона.
Далѣе — армія. Демосвенъ даетъ намъ любопытное описаніе ея.
Достаточно прочесть рѣчь «противъ Конона», чтобы составить себѣ ясное представленіе о милиціи того времени,
состоявшей изъ молодыхъ людей, аѳинскихъ гражданъ, въ
возрастѣ отъ восемнадцати до двадцати лѣтъ, и образовавшей гарнизоны въ извѣстныхъ пунктахъ страны, которые
требовали укрѣпленія или защиты. Сыновья Конона служатъ
въ одномъ изъ такихъ гарнизоновъ, а именно въ Панактеѣ.
Они обыкновенно пьяиы въ то время, когда другіе толі.ко
еще садятся за столъ. Въ одинъ прекрасный день они совершаюгь продѣлку надъ рабами Аристона. Нослѣдній жалуется
военноначальнику, который считаетъ себя отцомъ всѣхъ своихъ солдатъ и, призвавъ вішовныхъ, обращается къ нимъ
съ упреками за ихъ поведеніе. Результатъ этого увѣщаиія
однако тотъ, что сыновья Конона считаютъ долгомъ усло-

виться между собой въ слѣдующую ночь убить самого Аристона. На крикъ посдѣдняго прибѣгаетъ самъ вождь, вмѣшивается въ побоище, получаетъ удары съ обѣихъ сторонъ, и
наконецъ возстановляется спокойствіе въ войекѣ. Этотъ доородушный стратегъ, въ одномъ своемъ лицѣ представляющій
всю полицію арміи, дѣйствующій отеческими выговорами вмѣсто всякихъ другихъ мѣръ, чтобы обуздать всѣхъ этихъ пьяницъ и буяновъ, оставляющій свободу убивать честныхъ
людей, опасаясь слишкомъ оскорбить отъявленныхъ негодяевъ, свидѣтельствуетъ о тоыъ, какъ процвѣтала дисцнплина въ аттическихъ арміяхъ. Можыо ли удивляться послѣ
этого, что Фидиішъ, во главѣ цѣлой націи, которой всѣ
классы проникнуты были дисциплиной, одерживалъ побѣды
надъ государствомъ краснобаевъ, надъ народомъ, у котораго
вся дѣятельность, нѣкогда сосредоточенная въ мышцахъ, сводилась теперь всецѣло къ разговорамъ.
Поучительная рѣчь Демосѳена, рисующая положеніе демократической арміи въ эту эпоху, даетъ вмѣстѣ съ тѣмъ
возможность взглянуть на нравы аѳинской молодежи и на заботы о порядкѣ и благоустройствѣ со стороны администраціи въ
резиденціи мудрой Паллады.
Состояніе юстиціп было также весьма плачевное. Нѣкто
видѣлъ свою мамку, убитую двумя субъектами, ворвавшимися
въ его домъ. Онъ совѣтуется съ юристами. Ему объясняютъ, что
по статьѣ закона только родители и хозяева ея, какъ невольницы, имѣютъ право преслѣдовать убійцъ. Но такъ какъ
онъ не можетъ явиться въ качествѣ одной изъ этихъ сторонъ, то лучінее, что онъ можетъ сдѣлать, это держаться
спокойно. Кромѣ того преслѣдовать впиовныхъ значило-бы
с ъ . его стороны только компрометировать себя въ общественномъ мнѣніи. Итакъ, вотъ двое преступниковъ, которые, не

смывъ съ себя еще чужую кровь, могутъ спокойно пожимать
руки честнымъ людямъ. Никто не облеченъ властью преслѣдовать призракъ преступленія и ни одинъ гражданинъ не можетъ взять на себя роль еправедливаго мстителя, такъ какъ
законъ ни за кѣмъ этой роли не признаетъ.
Флотъ, который долгое время еоставлялъ славу Аѳмнъ и
былъ самымъ твердымъ оплотомъ ихъ могущества, представляетъ зрѣлище не болѣе утѣшительное, чѣмъ армія. Здѣсь видимъ
только постоянное стараніе уклониться отъ исполненія долга7
нежеланіе попасть въ списіш матросовъ, слулгащихъ на галерахъ, уклоненіе отъ матеріальныхъ пожертвованій на снаряженіе судовъ. Въ морскихъ арсеналахъ оказывается недоетатокъ въ снаетяхъ, и тѣ, у кого онѣ имѣютея, отказываются
возмѣстить недостатокъ, открыто сопротивляются закону.
Такимъ образомъ рѣчи Демосѳена рисуютъ общую картиыу
аѳинскаго общества со всѣми его пороками и разшатанностью.
Демосѳенъ какъ будто находитъ удовлетвореніе своему чувству досады и горечи въ суровости, съ которою онъ бичуетъ
всѣ эти пороки, создавшіе ему столько трудностей въ его задачѣ, въ то время, когда онъ пытался поднять противъ Македонскаго царя этотъ выродившШся народъ.
Демосѳенъ занималъ первое мѣсто среди ученыхъ юристовъ,
и ему-же принадлежало первое мѣето также среди политическихъ ораторовъ. Въ теченіи тридцати лѣтъ имя этого человѣка служило лозунгомъ патріотизма. Безъ арміи и ередствъ,
при полномъ отсутствіи опытныхъ и знающихъ военныхъ вождей, могущихъ привести въ исполненіе рѣшенія, еъ такимъ трудомъ внушенныя имъ народу, окруженный когортоіі измѣнниковъ,
которые, распростраияли въ аѳинскомъ лагерѣ заразу вѣроломства
и измѣны,— несмотря на все это, онъ съ высокоподнятоіі головоіі выступаетъ противъ Македонянина. Его возмущаетъ даже

одна мысдь, что Аѳжны могутъ когда нибудь, наравнѣ съ Ѳесеалійцами, пасть къ ногамъ варвара, бодѣе ко причинѣ, лезкащей въ вѣроломствѣ самихъ грековъ, чѣмъ въ тѣхъ военныхъ
полчищахъ, которыя по его водѣ бросались на Грецію. I
никогда эти мысли Демосѳена не получали такого блестящаго развитія, какъ въ рѣчи «о вѣ н ц ѣ».В ъ н ей чувствуется
вліяніе глубокаго патріотизма, благодаря которому всѣ сю ва
и фразьг этой рѣчи проникнуты особымъ трепетомъ, отъ вступленія до заключенія. «Напрасно говорятъ, что Аѳины должны
были воздержаться отъ войны, потому что она была безнадежна! Иотому что, если-бы даже заранѣе извѣстенъ былъгибельный исходъ, надо было все таки бороться и умереть за
общую свободу. Какъ могли бы Аѳиняне смотрѣть сегодня въглаза чужеземцамъ, если-бы они безъ борьбы отказались отъ.
наслѣдства, завоеваннаго ихъ предками цѣною столькихъ опасностей, и если-бы священная обязанность хоронить въ могилѣ греческую свободу была возложена на другихъ?>
Съ справедливой гордостью Демосѳенъ утверждаетъ, что
Греція была-бы еще свободна, если-бы всѣ дѣйствовали, какъ
онъ, что, благодаря только ему одному, она, потерявъ все,
спасла по крайней мѣрѣ честь, и что на другой день послѣ
Херонеи народъ избралъ не Эсхина и не Демада, а его. для
того, чтобы произнести надгробное слово воинамъ, павшимъ.
на полѣ бптвы.
ІІаконецъ самая смерть Демоеѳена превзошла своимъ величіемъ все, что онъ произведъ въ теченіе жизни, несмотря
на всю его жизнедѣятельность и плодовитость. Для умирающихъ Аѳинъ было болыішмъ утѣшеніемъ произвестп на евѣгъ
людей, подобныхъ Гипериду и Демосѳену, и ознаменовать свой
конецъ славными примѣрами самопожертвованія. Эти два человѣка, которыхъ примирила смерть, находили, что при пзвѣст-

номъ положеніи вещей они не могли доетойнѣе иеполнить евой
долгъ по отношеяію къ родинѣ, какъ умереть за нее, и что
небывалому униженію елѣдовало противопоставить столь-же
небывалыя жертвы. Во главѣ избраннаго меныпинства мудрыхъ и честныхъ они продолжали, если уже не ради спасенія, то ради славы Аѳинъ, хранить въ своей совѣсти и проявлять въ своихъ дѣйствіяхъ тѣ правила, которыя нѣкогда
составляли силу и крѣпоеть отечества. Все теперь было кончено, и дѣло шло только о совершеніи процесса жертвоприношенія. Они устали неети вмѣстѣ съ другими позоръ потери
свободы, и ж и зііь въ ихъ глазахъ, вмѣстѣ съпотерей чести, потеряла цѣну. Свидѣтели тріумфа силы, они остались защитниками и партизанами права. Они краснѣли, говоря о патріотизмѣ въ то время, когда другіе скрывали свои чувства, какъ
преступленіе. Они не скрывали своей иенависти къ притѣснителю, и ничто не могло заставить ихъ преклонить колѣна передъ завоевателемъ. Для славы Аѳинъ было благомъ, что жизнь
этихъ двухъ человѣкъ погасла вмѣстѣ съ свободой Аѳинъ.

V.
Греческое краснорѣчіе внезапно начинаетъ клоннться къ
упадку въ тотъ самый момеитъ, когда свѣтъ его становится
особенно яркимъ. Дѣтство его было коротко. Оно достигло
зрѣлаго возраста почти съ перваго шага однимъ быстрымъ
движеніемъ и тотчасъ безъ опредѣленнаго промежутка стало
дряхлѣть н стариться. Аѳины какъ бы истощили всѣ евои
силы, давъ жизнь такому оратору, какъ Демосѳенъ. Вслѣдъ
затѣмъ Аѳины какъ-бы осуждаютъ себя сами на безило-

діе, точно опасаясь произвести на свѣтъ преемниковѵ
недостойныхъ этого человѣка. Поелѣ Демосѳена заслужпваетъ вниманія одинъ Динаркъ, коринѳскій уроженецъ, который; со смертью Демосѳена, занимаетъ первое мѣсто средп
логографовъ, точно такъ, какъ гіена и шакаіъ становятся
царями пустыни, когда исчезаютъ львы и тигры. Вмѣстѣ еъ
Демосѳеномъ умерло его искусство. Динаркъ не болѣе какъ
отпрыскъ— довольно замѣтный, привитый къ етарому стволу
древа ораторскаго искусства, но ему уже не было дано п устить въ свою очередь зеленыя вѣтви и увѣнчать старое дерево молодой листвой.
Похороны свободы были въ тоже время похоронами ораторскаго искусства. Каковы бы ни были мнѣнія о государственномъ устройствѣ Аѳинъ, никто не станетъ отрицать, что оно
открывало ораторамъ обширнѣйшее поле, какое только можно
встрѣтить въ исторіи человѣчества. Самые недостатки свободы не были безполезны для развитія краснорѣчія. Послѣднее не могло въ самомъ дѣлѣ на долго пережить свободу, которая одна питала его, порождая громкіе процессы и громкія
дѣянія.
Съ другой стороны, на аѳинскихъ ораторовъ падаетъзначительная доля отвѣтственности за паденіе свободы.
Онк были всегда руководителями обгцественной совѣсти и
не умѣли всегда держаться на высотѣ своего положенія.
Они поддерживали въ нѣдрахъ республшш ненужныя волненія, и на одного, умѣвшаго направлять противъ внѣшнихъ враговъ народную энергію, находилось десять истощавшихъ ее въ напрасныхъ обвиненіяхъ и безконечныхъ распряхъ.
Они до такой степени сбили съ толку общественный разумъ,
что послѣдній потерялъ способность отличать вѣрныхъ друзей
народа въ толпѣ искателей выгодъ. Они нарядили мудруЮ'

ЬІинерву въ дѵрацкій колпакъ съ обыкновенными бубенчиками.
Талантъ Демосѳена расходовался въ ежедневныхъ мелочныхъ
«порахъ и возраженіяхъ противъ Эсхина, Демада и сотни другихъ менѣе извѣетныхъ или совсѣмъ темныхъ личиостей. I
когда наконецъ его усиленные удары заставляли народъ очнуться
отъ летаргіи, оказывалось уже поздно устранить опасность.
Такимъ образомъ, ораторы все погубили, между тѣмъ какъ
они могли все спасти. Краснорѣчіе однихъ оказывалось без^сильнымъ исправить зло, которое сотворили другіе. Менѣе мощное, чѣмъ копье А хіш а. оно не обладало чудодѣііственноіі
силой исцѣлять раны, напесенныя имъ республикѣ. Несомнѣнно,
ясно было видно, что въ своемъ падеиіи свобода должна
увлечь за собой искусство.
Бъ самомъ дѣлѣ краснорѣчіе замѣтно понижается качественно. Демокаресъ, племянникъ Демосѳена, можетъ считаться
послѣднимъ честнымъ ораторомъ, какого могутъ назвать Аѳины.
Великій ораторъ, ушедшій отъ жизни, какъ будто взялъ на
себя заботу въ лнцѣ своего нисходящаго родствепника поддержать нѣкоторый порядокъ отступленія среди общаго разгрома.
Судебное краснорѣчіе быстро слѣдуетъ по тому же нути
паденія вслѣдъ за краспорѣчіемъ политичбскимъ, отъ котораго
оно въ сущности никогда ие отдѣлялось совершенно. По краііней мѣрѣ свой блескъ оно воспришшало главнѣйшішъ образомъ въ политическихъ дѣлахъ. Благодаря послѣдпимъ, оно
становилось орудіемъ иападенія и защиты, иаступателыіымъ
нли оборонителыіымъ орудіемъ, которымъ долженъ былъ
учиться владѣть всякій, кго разсчитывалъ играть какуюпибудь замѣтную роль въ государствѣ. Очень рѣдко кто либо
поевящалъ себя исключительно судебному краснорѣчію. На эту
отрасль смотрѣли главнымъ образомъ какъ на необходтіую

подготовительную ступень къ политнческому краснорѣчію.
Еетественно, что судебное краснорѣчіе дѣлило такиыъ образоыъ болѣзненную участь старшей сестры и погибло вслѣдствіе того же истощенія. Оно однако изіѣло возможность нѣсколько долѣе сопротивляться общему процессу упадка, поетепенно расширявшему область свонхъ завоеваній; но оно Оыстро опустилось до ѵровня обыкновевной, малозамѣтной практики и послѣ Динарка не встрѣчается уже ни одного знаменитаго судебнаго оратора.
Такимъ образомъ Греція несла наказаніе за свои ошибки,
удивляя міръ неожиданностыо своего паденія. Она представляла нѣкогда сильную и славную націю, знаменитую мудростью законовъ и преимуществами воепитанія, нзобнловавшую зпаменитыми гражданами и велнкими умами, служившую
источникомъ свѣта для цѣлаго міра и распространявшѵю свои
животворящіе лучп на чужеземныя страны. Но вотъ пораженная недугами, разъѣдавшими ея внутренностн, она быстро
истощается и умираетъ.
Н тѣмъ не менѣе даже въ самомъ паденіи, Греція еще
могла внушить міру чувства завііети. Ея слава преобладала
надъ несчастіемъ и она, подобно Улиссу, могла гордпться
тѣмъ, что ея бѣдствія равнялись ея славѣ, и что она не была
осуждена на безвѣстное, хотя счаетливое еущеетвованіе. Греція,
произвела множество чудесъ всякаго рода, и этотъ маленькій
уголокъ земли, называемой Аттикой, принесъ болыпе чести
человѣчеству, чѣмъ вея имперія Александра.
Съ паденіемъ Греціи аттическое краснорѣчіе, столь чиетое
во веѣхъ евоихъ формахъ, столь точное въ иропорціяхъ, уступаетъ мѣсто азіатскому краснорѣчію, съ его пріемами театральными и грубыми, и претерпѣваетъ отъ этого вторженія
послѣднія опѵстошенія. По энергическому выраженію Діони-

сія Галикарнаескаго, фригійская муза, невѣжественная и безпорядочная. изгоняетъ изъ общественныхъ собраній древніою
аттичеекую музу и еъ того времени Гредія напоминаетъ одинъ
изъ тѣхъ домовъ, гдѣ свободная и со свѣтлымъ умомъ женщина тоскуетъ въ пренебреженіи, между тѣмъ какъ безумная
куртизанка чуветвуетъ себя хозяйкой и нагло присвоиваетъ
себѣ всѣ права. Краснорѣчіе гаснетъ подъ бременемъ азіатской пышности украшеній и перестаетъ быть орудіемъ серьезной борьбы, становяеь въ концѣ концовъ безпіодной забавой.
въ устахъ гиетріоновъ.
Наконецъ, латинское краенорѣчіе, очищаясь и совершенетвуясь въ еоприкосновеніи съ вырождающимся краснорѣчіемъ.
греческимъ, начинаетъ быстро развиваться и, произведя Цицерона, похищаетъ у Аѳинъ, уже взятыхъ и ограбленныхъ Сул—
лой, ихъ послѣднюю славу— славу краснорѣчія.

РЯМЪ

I
Исторія судебнаго краснорѣчія въ Римѣ, какъ и латин<скаго краснорѣчія вообще, обнимаетъ три разлнчныхъ періода,
отвѣчающихъ тремъ главнѣйшимъ дѣленіямъ политичеекой исторіп Рима.
Первый періодъ— отъ начала Рима до пуническихъ войнъ.
Римъ въ это время былъ богатъ войнами и политическими
дѣятелями, но бѣденъ представителями лптературы и искусства
и не выдвигаетъ ни одного выдающагося оратора.
Бторой періодъ представляетъ лучшее время республики.
Ораторское искусство быстро совершенствуется на ряду съ
общимъ прогрессомъ, и судебное краснорѣчіе достигаетъ своего апогея.
Съ паденіемъ республики и свободы начинаетея третій
періодъ, который продолжается уже непрерывно до конца имперіи. Бто пора вырожденія судебнаго краснорѣчія и краснорѣчія вообще; среди утонченностей культуры періода упадка
Імперіи, всѣ вообще искусства и также искусство краснорѣчія
вырождаются и падаютъ.
Во всѣхъ этихъ различныхъ фазисахъ мы очевидно встрѣчаемся прежде всего съ примѣненіемъ извѣстнаго историческаго закона. Истинное краснорѣчіе возможно въ самомъ дѣлѣ только въ томъ случаѣ, еслп жизнь народа
С уд. орат.

6

выдвигаетъ вопросы интересные и благородные насхолько, что
они проникаютъ глубоко въ душу оратора, вызываютъ высокія мысли, и если народъ въ то же время обладаетъ развитіемъ и знаніемъ, необходимыми для того, чтобы создать яравила краснорѣчія и дать выраженію мысли нетлѣнную форму.
Законъ этотъ по существу своему имѣетъ нравственный смыслъ,
потому что никакое ораторское искусство не можетъ оплодотворить предметъ жалкій или недостойный защиты и еще по~тому, что, съ другой стороны, даже великія событія являются въ полномъ блескѣ и переживаютъ свое время только благодаря совершенству искусства, передающаго ихъ потомству.
До знакомства съ греческой культурой, Римъ, несмотря на
всю свою свободу и все свое могущество, оставался чуждымъ.
краснорѣчію. Онъ бысто перенялъ это искусство, какъ только
римляне стали знакомиться съ искусствами побѣжденнаго н арода. Но еще быс\рѣе онъ утратилъ пріобрѣтенный даръ, когдасъ теченіемъ времени пали свободныя учрежденія, послужившія основаніемъ его величію.
Упомянутый выше первый періодъ представляетъ мало интереса и на немъ не стоитъ останавливать вниманія.
Впродолженіе первыхъ пяти вѣковъ Риму было совершенно чуждо судебное краснорѣчіе.
Надо было сперва, чтобы судоговореніе стало правомъ
каждаго гражданина, чтобъ знаніе законовъ и процееса перестало составлять привиллегію патриціевъ и перешло въ общественное достояніе, чтобы народъ не вынужденъ былъ прибѣгать къ судебному патронату патриціевъ и послѣдніе, съ своей
стороны,'освободились бы отъ обязанности вести дѣла свопхъ
кліентовъдаромъ,— словомъ, чтобы возникла ирофессія адвоката.,
свободная и независимая.
И въ особенности было необходимо, чтобы свѣтъ грече-

ской цивилизаціи озарилъ варварскій Римъ. Еонечно, и
не изучая риторики, человѣкъ находитъ иногда въ се-бѣ самомъ краснорѣчивыя выраженія и смѣлыя лысли подъ вліяніемъ крупныхъ событій, но настоящее краснорѣчіе возможно
только въ томъ случаѣ, если ораторъ владѣетъ стилемъ и правильной методой, дающими рѣчи плоть и кровь; только тогда рѣчь
можетъ стать достояніемъ потомства. Самой природѣ римлянъ
свойственъ былъ ораторскій талантъ. Они обладади отъ рожденія экспансивнымъ темпераментомъ, живостью представленій
и жестовъ, словомъ тѣми-же качестваии, какія и по нынѣ
свойственны ихъ потомкамъ. Они были менѣе одарены, чѣмъ
греки, въ области поэзіи, обдадали менышшъ изяществомъ и
менѣе развитымъ вкусомъ, но не уступали имъ въ ясности,
точности и благородствѣ мысли; быть можетъ даже слѣдуетъ
признать за ними превосходство строгой логпки и точности
метода. Они владѣли одновреленно «духомъ предпріимчивости»,
влекущимъ къ широкой дѣятельности, и инстинктомъ дисциплины,
обезпечиваюшимъ успѣхъ. Эти качества создаюгь завоевателей.
Они же создаютъ и выдающихся ораторовъ.
Тавимъ образомъ едва только Римъ приходптъ въ болѣе
тѣсное соприкосновеніе съ Греціей послѣ еамнитскихъ войнъ
и экспедиціи Пирра, и послѣдніе лучи заходящаго солнца Греціи согрѣваютъ италійскую землю, точнѣе, говоря, со второй
половины третьяго вѣка, предшествующаго нашей эрѣ,— на
сценѣ Рима начинается подражаніе лучшимъ образцамъ греческой трагедіи; на. форумѣ Рима начинаетъ звучать эхо Агоры.
II.
Три обстоятельства, съ разсмотрѣнія которыхъ надо начать, много содѣйствовали въ теченіе этого послѣдняго періода
0*

развитію и успѣхамъ судебнаго краснорѣчія. Первое касается
вознивновенія процесса и тяотивовъ краснорѣчія; второе— обстановка процесса того времени; третье и посаѣднее относится
къ лицамъ, посвящавшимъ себя этой дѣятельности. Въ общемъ
можно сказать: предметъ защиты отличался всегда возвышеннымъ характеромъ, аудиторія была самая обширная, адвокаты наиболѣе знаменитые.
Прежде всего судебныя дѣла носили благородный характеръ.
Существуегь различіе между двумя категоріями судебныхъ дѣлъ— крупныхъ и мелкихъ. Мы не хотимъ нисколько умалять значенія мелкихъ процсссовъ, касающихся интересовъ того или другого частнаго лица, и обезкѵраживать тѣхъ, кто отстаиваетъ эти интересы на судѣ.
Извѣстнаго рода образъ дѣйствій и пріемы защиты могутъ
придать благородный характеръ самымъ обыкновеинымъ вещамъ,
и карьера адвоката, посвященная вся дѣламъ даже одного
этого рода, если онѣ ведутся честно, съ практическимъ результатомъ п съ изящной простотой, можетъ заслужить двойную награду:
признательность кліентовъ и уваженіе товарищей по профессіи. Но съ другой стороны, краснорѣчіе требуетъ благородныхъ
темъ, потому что оно питается только высокиии идеями. Оно
захватываетъ своішъ содержаніемъ все, что есть наиболѣе возвышеннаго въ насъ и наиболѣе прекраснаго внѣ насъ.
Въ Римѣ, какъ и всюду, мелкія дѣла были безъ сомнѣнія
болѣе многочисленны, но и громкіе процесы были весьма не
рѣдкн, что объясняется двумя причипами.
Прежде всего, уже благодаря обширности владѣнііі республики и централизаціи правосудія, въ вѣчныіі городъ стекались
самые крупные процессы всего извѣстнаго тогдаміра. Римъ былъ
какъ-бы верховнымъ трибуналомъ всего міра. Адвокаты ішѣли
кліентовъ не только среди частныхъ лицъ іии болѣе или

менѣе значительныхъ ассоціацій, но и въ лицѣ королей, цѣлыхъ провинцій, различныхъ народностей. Гортензій и Цицеронъ защищаютъ интересы всей имперіи. Затѣмъ въ Римѣ
обвиненіе было также свободно, какъ и защита. Еаждый гражданинъ имѣлъ право выступать въ качествѣ обвпнителя передъ
уголовнымъ судомъ, безъ вс я еи х ъ исключеній даже для самыхъ
знатныхъ виновныхъ. Верховная власть была сосредоточена
въ лицѣ цѣлаго народа, и лица, занимавшія всякаго рода
должности въ самомъ Римѣ или въ провинціяхъ, не были
отвѣтственны ни другъ передъ другомъ, ни передъ высшими
по ступенямъ чиновничьей іерархіи, а давали отчетъ въ своихъ дѣйствіяхъ цѣлому народу; поэтому естественно, что всякаго рода отвѣтственность иолитическая или административная, въ военномъ или гражданскомъ дѣлѣ, разсматривалась
и рѣшалась въ присутствіи этого народа,— на площади, въ
формѣ уголовнаго процесса. Дѣйствія военноначальниковъ,
административныя распоряженія правителей провинцій, политическія дѣйствія трибуновъ или консуловъ, словомъ всякаго рода
актъ общественной дѣятельности могъ стать предметомъ уголовнаго преслѣдованія.
Въ Римѣ съ его двумя президентами, избираемьши на
годъ, со множествомъ чиновниковъ, облеченныхъ краткосрочными полномсчіями, съ его провинціями, нуждавшимися въ
замѣстителяхъ разныхъ должностей, съ постоянными волненіями бурной демократіи— въ этомъ|Римѣ форумъ неперестанно
оглашался процессами по обвиненію въ вымогательствѣ, насиліи, пристрастіи и измѣнахъ. Вся исторія Рима прежде всего
написана адвокатами и всѣ страницы этой исторіи испещрены
судебными дѣлами.
Грандіозные процсссы находили соотвѣтственную аудиторію.

Наши дѣла слушаются теперь въ тѣсныхъ залахъ, ограничееныхъ Еровдеі и стѣнами. Вся публичность ограничивается
нѣсколькими скамьями для адвокатовъ и спеціадистовъ и небольшимъ пространствомъ, отведеннымъ для публики, состоящей большей частыо изъ лицъ болѣе или менѣе заинтересованныхъ въ дѣлѣ, или любопытныхъ и праздныхъ людей,
которыіъ нечего дѣлать. Если процессъ дѣлаетъ много шума— ■
скамыі всѣ заняты и залъ переполненъ. Въ концѣ концівъ,
многіе-ли логутъ сказать, что они въ самомъ дѣлѣ были свидѣтеляии процесеа, слушали его,— кромѣ журналистовъ, нѣсколькихъ привиллегированныхъ лицъ и жандармовъ. Большинетво публики толпится у дверей и очень мало еіышитъ
и видитъ. Въ Римѣ адвокаты говорили свои рѣчи подъ
открытымъ небомъ, на площади, передъ лицомъ прекрасныхъ памятішковъ прошлаго и въ присутствіи всего народа.
Мѣста, отведенныя для судей, адвокатовъ, сторонъ и евидѣтелей, не отымади у болыішнства народа возможности слышать и видѣть. Если процессъ имѣлъ большое значеніе, есл и
адвокаты быди знамениты — слушатели стекались со всѣхъ
сторонъ. Чаето можно было видѣть, какъ народъ толпіілся
отъ подножія трибуны до крайнихъ предѣловъ форума, овладѣвалъ ступенькаші и выступамі всѣхъ соеѣднихъ зданій и
присутствовалъ при зрѣлищѣ съ высоты самихъ крышъ.
Словомъ, весь Римъ представлялъ одну аудиторію.
Какая разница между этими двумя эпохами— между нашимъ судоговореиіемъ почти при закрытыхъ дверяхъ икраснорѣчіемъ, обращеннымъ къ цѣлому народу!
Но какъ опасна, скажутъ нѣкоторые боязливые умы,
эта доведенная до крайносш публичность, какъ зловредна
для адвоката и ораторскаго искусства эта площадкая толиа
съ ея инстинктами и бурями форума! На этойсценѣ, какъвъ

театрѣ. адвоЕатъ обращается къ зритедяиъ, не еъ судьямъ. Для
того, чтобы всѣ его слышали, для того, чтобы поразить слухъ
и зрѣніе публики, онъдолженъ говорить искусственно, напрягать голосъ, жестикулировать, кричать волноваться. Для того.
■чтобы нравиться толпѣ, у которой нѣтъ тонкаго вкуса — нееѣжественной и грубой, онъ долженъ прибѣгать къ пріемамъ
риторики, къ выраженіямъ, то напыщеннымъ, то вульгарнымъ,
•и снисходить до площадныхъ остротъ. Если онъ осмѣлится
громить страсти своей тиранической аудиторіи, его голосъ
.будетъ заглушенъ. Если же онъ имъ льститъ— онъ не болѣе
Еавъ рабъ порочной толпы. Она одна является повелительаицей и диктуетъ судьямъ ихъ приговоръ.
Но это невѣрно. Возмущенія толпві противъ рѣшеній были
■рѣдки. и судебное краснорѣчіе, значеніе Еотораго эти протесты не могли поколебать, по справедливости, обязано своими
успѣхами именно этому открытому форуму.
Прежде всего благодаря толпѣ и солнцу форума, создалась живая пластика рѣчи. Древніе въ самомъ дѣлѣ считали
жестъ и искусство произнесенія рѣчи не только, необходимымъ
условіемъ краснорѣчія, но и главнымъ достоинствомъ оратора.
Эти внѣшніе пріемы давали оратору славу, силу и вліяніе,
дѣлали его понятнымъ всѣмъ, осязаемымъ и болѣе доступнымъ
вниманію, и позволяли увлечь слушателей въ самый водоворотъ рѣчи. Современные адвоЕаты не сознаютъ значенія
:этихъ пріемовъ и большей частыо пренебрегаютъ внѣшней
красотой.
Но благодѣтельнѣе всего по отнешенію къ оратору сЕазывается вліяніе обширной аудиторіи въ томъ, что она побуждаетъ его возвышаться до общихъ идей п вѣчныхъ истинъ.
Внѣ этихъ идей краснорѣчіе не существуетъ и только онѣ
яокоряютъ оратору елушателей. Съ нѣкоторой емѣлостыо можно

прямо сказать, что краснорѣчіе яшветъ общими мѣстами.Іы сли, которыя кажутся совершенно банальными, потому
только что онѣ лежатъ въ глубинѣ всеобщаго самосознанія,.
мысли всѣмъ знакомыя, потому что онѣ въ самомъ дѣлѣ прекрасны и неоспоримы,— такого рода мысли, теряютъ всякое
значеніе, если ихъ высказываютъ неумѣстно илж неумѣло, но
онѣ пріобрѣтаютъ яркій смыслъ, когда форма, стиль, которыми онѣ выражены, вполнѣ отвѣчаютъ ихъ настоящему д о стоинству ивеличію. Общіямѣста, дажесамого геніальнаго характера, могутъ вызвать усмѣшку— произнесенныя въ неболыномъ
кругу людей, гдѣ всѣ понимаютъ другъ друга съ полу-слова,
гдѣ многое предпологается уже извѣстнымъ и разумѣется само
собой, гдѣ отъ оратора требуется только изложеніе нѣкоторыхъ подробностей дѣда. Но эти «общія мѣста» вполнѣ
умѣстны передъ толпой, которой какъ разъ меньше всего доступно и менѣе всего нравится то, что не имѣетъ общаго
интереса.
Что касается красотъ и особенностей рѣчи, вытекающихъ
изъ обстоятельетвъ дѣла, во время самаго процесса,
нпгдѣ'не могло-бы встрѣтиться столько случаевъ для оратора блеснуть краснорѣчіемъ, какъ на форумѣ— въ присутствіи живаго и волнующагося народа, передъ лидомъ столькихъ памятниковъ— свидѣтелей исторіи этого народа, на глазахъ Рима съ его проголымъ и иастоящимъ. Вдѣсь Сципіонъ,
побѣдитель Аннибала, обвиняемый въ томъ, что онъ подкупленъ Антіохомъ, указывая на Капитолій, напомнилъ римлянамъ день, когда онъ одеряѵалъ побѣду при Замѣ, и увлечепный пмъ народъ оставилъ форумъ и направился принести благодарствешіую жертву богамъ. Здѣсь Красъ, произнеся обвішителыіуіо
рѣчь протпвъ Юнія Брута, опозорившаго развратомъ своимъ ігая
предковъ, воспользовался появленіемъ на форумѣ погребальнаго

кортежа его бабки Юніи и просилъ тѣнь ея передатъ въ преисподней этимъ сдавнымъ предкамъ его безчестіе и поношеніе,
которымъ онъ, ораторъ, клеймитъ обвиняемаго.
Эта обстановка въ значительной степени обусловливала
и поддерживала у ораторовъ постоянное вдохновеніе; адвокатамъ негдѣ было бы взять, не въ чемъ было бы почерпнуть
свои сильныя выраженія, если бы у нихъ отнята была эта
трибуна, если бы исчезли народъ и всѣ эти украшенія
форума.
Само собою разумѣется, что краснорѣчіе адвокатовъ находило тогда въ судьяхъ слушателей болѣе внимательныхъ и
довѣрчивыхъ, чѣмъ теперь. Риму неизвѣстна была нынѣшняя
магистратура. Судьи были тогда импровизированные, если можно такъ выразиться,— часто мало образованные, не всегда
отличавшіеся честностыо и вообще очень мало доходили на н ашихъ судей, которыхъ одинаково трудно ослѣпить или подкупить.
Благодаря вліянію всѣхъ этихъ усдовій, даже- тѣ адвокаты, которые отдавали все свое вниманіе исключительно интересамъ профессіи и оставались равнодушны къ соблазну играть
родь въ общественной жизни, становшшсь помішо воли болѣе
или менѣе краснорѣчивы. Тѣмъ болѣе значенія представляло
ораторское искусство для тѣхъ членовъ адвокатскаго сословія,
которые не занимались исыючительно судебной практикой и
меныне интересовались правомъ, чѣмъ политикой. Большииство, въ составѣ адвокатскаго сословія въ Римѣ, конечно
были профессіональными адвокатами и запимались исключительно
веденіемъ судебныхъ дѣлъ. Въ эту группу входили всѣ разновидности іоридичесвой профессіи. Авторы комедій и философы оставили намъ цѣлую коллекцію типовъ въ этомъ родѣ. Но не
этимъ спеціалистамъ обязана римская адвокатура своей славой.
Своимъ громкимъ именемъ она обязана тѣмъ знаменитымъ ора-

торамъ, которые смотрѣли на ораторское искусство не какъ на
«удоговореніе, а какъ на могучее политическое орудіе и средйтво выдвинуться.

Карьера адвоката была открыта каждому, кто обладалъ
«оотвѣтственнымъ талантомъ. Каждый имѣлъ право говорить
на судѣ, не сдавая никакого экзамена и независимо отъ состоянія. Корпораціи адвокатовъ, въ настоящемъ смыслѣ слова,
не существовало во времена Антонія и Цицерона. Можно теперь сожалѣть объ этомъ въ двухъ отношеніяхъ— въ томъ,
что нѣтъ таьмшъ образомъ преемственной связи въ нынѣшнемъ сословіи съ знаменитыми предками, и въ томъ отношеніи^ что нѣкоторымъ коллегамъ въ древнемъ Римѣ полезенъ
. юылъ-бы отеческій, но бдительный надзоръ сословнаго совѣта.
Но судоговореніе было не только свободнѣе чѣмъ у насъ,—
1 ; 'оно было въ тоже время гораздо легче. Адвокаты не только
не обязаны былн сдавать экзаменъ для того, чтобы получить
доступъ къ трибунѣ, но отъ нихъ не требов^лось вовсе. чтобы они на судѣ обнаруживали юридическія познанія. Послѣднія предоставлялось юрисконсультамъ, особымъ повѣреннымъ, которые составляли прошенія и записки по вопросамъ
права іі которые лично не выступали, чтобы устно поддерживать свои мнѣнія на судѣ. Самъ Цицеронъ, хотя зналъ
прекрасно право, охотно выражается о немъ съ пренебреженіемъ. Знаменитый Антоній гордидся тѣмъ, что никогда не
изучалъ право и ни въ одномъ процессѣ не встрѣчалъ, по его
словамъ, надобности въ знакомствѣ съ нимъ. Сцевола, первосвященникъ, одновременно юрисконсультъ и адвокатъ, вызы. .. валъ удивленіе, въ качествѣ адвоката, своішъ знаніемъ ирава
и въ качествѣ юрисконсульта— своимъ краснорѣчіемъ.
Такимъ образомъ адвокатское званіе, болѣе достушіое и
менѣе требовательное, чѣмъ теперь, въ с.мыслѣ научной подго-

товки, открывало возможность доступа къ этой профессіи
всѣмъ желавшимъ играть общественную или политическую роль
и стремившимся къ популярности.
Адвокатекое сословіе елужило школой для того, чтобы выетупить ораторомъ въ сенатѣ, въ комиціяхъ, передъ войекомъ. Слово было необходимымъ орудіемъ во веякаго рода
общественныхъ дѣлахъ во времена, когда граждане проводили
жизнь на форумѣ и не знали о существованіи прессы. Безъ
устпаго сдова нельзя было успѣть ни въ чемъ— и въ самой
.любви, какъ увѣряетъ Овидій, одерживало побѣду краснорѣчіе
школы адвокатовъ.
Всѣ люди таланта, которыми такъ славился Римъ— всѣ
знаменитѣйшіе его полководцы и политическіе дѣятели— всѣ
Зыли каждый въ свое время адвокатами. Помпей, напримѣръ,
защищалъ Милона, Бальба и другихъ еще, и надъ всѣми—
Цезарь, этотъ изумптельный геній по совершенству и по степени разнообразія своихъ талантовъ, который былъ столькоже мастеръ говорить, вакъ и одерживать побѣды, и какъ свидѣтельствуютъ компетентные судьи, столь же великій адвокатъ,
какъ и писатель.
Но адвокатское званіе было .болыпе, чѣмъ школой для
честолюбцевъ. Это былъ настоящій путь къ почестямъ. Въ
эпоху, когда народнымъ голосованіемъ раздавались веѣ назна■ченія, нельзя было успѣшнѣе заручиться довѣріемъ народа,
какъ путемъ судоговоренія, передъ его лицомъ, на форумѣ.
Здѣсь адвокаты не только находили преданныхъ партизановъ
въ лицѣ кліентовъ, которыхъ интересы они отстаивали безвозмездно на судѣ, но пріобрѣтали также добровольныхъ при- „
верженцевъ среди болѣе или менѣе безпристрастныхъ слушателей, наполнявшихъ форумъ и отдававшихся обаянію таланта
оратора. Репѵтація послѣдняго быстро создавалась среди на-

рода, влюбленнаго въ слово. страстно интересовавшагося адвокатсшши рѣчами, въ которыя непремѣнно входила политика,—
народа. который считалъ споеобнымъ и достойнымъ только
того, кто умѣлъ хорошо говорить.
Итакъ, «новымъ людямъ», безъ состоянія и предковъ,
людямъ, которые только себѣ могли стать обязаны желаемымъ
возвышеніемъ, или молодымъ людямъ знатнаго происхожденія,
которые хотѣли обнаружить свои таланты,— тѣмъ и другимъ
стоило только выступить на форумѣ въ какомъ нибудь политическомъ процессѣ, и если они, еще не пользуясь извѣстностыо, не
могли надѣяться одержать побѣду, защищая какого яибудь знаменитаго обвиняемаго, имъ сще оставалось выступить въ роли
обвинителя провинившейся знаменитости. Въ одинъ прекрасный
день они пріобрѣтали славу оратора. Имъ не было надобности, какъ
многимъ изъ нынѣшнихъ адвокатовъ, долго ждать иногда въ темныхъ рядахъ сословія, пока какой-нибудь громкій процессъ выпадетъ на ихъ чередъ и создастъ имъ вдругъ извѣстность—
случай, который, кстати замѣтить, на долю многихъ не является вовсз нмкогда. Тѣ шли сами на встрѣчу извѣстности.
Въ Рігаѣ не существовало адвокатекаго гонорара. Законъ запрещалъ адвокаталъ принимать деньги или подарки за ихъ защитѵ.
Мы не могли бы понять существованіе такого закона если-бы не
видѣли въ немъ средство предупредить злоупотребленія въ сословіи,
пользовавшемся слишкомъ широкой свободой, чтобы оставаться
всегда честнымъ, даже при еуществованіи подобныхъ законовъ.
Но краснорѣчивая защита возиаграждалась извѣстностыо,
общественными должностями, назначеніями въ управленін провинціями, щедро вознаграждавшііміі временное безкорыстіе и
терпѣніе. Тѣмъ, которымъ такого рода иаграды не выпадали
на долю, оставалось чтить законъ Сіпеіа. Разумѣется, этотъ
законъ имѣлъ въ виду тѣхъ, кто облададъ необычаішымъ милосер-

діемъ или большимъ состояніемъ. Но есди-бы въ наше время
возстановить законъ Сіпсіа, ряды адвокатскаго сословія вѣроіітно значительно бы порѣдѣли.
Но въ наше время многіе изъ лучшихъ адвокатовъ, несмотря на громкую извѣстность, не выходятъ никогда изъ
области своей профессіи, не имѣя достаточнаго доеуга или извѣстной дозы честолюбія. Изъ любви къ дѣлу или по робости
характера, ограничиваясь всецѣло областыо правовѣдѣнія, они
идутъ съ честью своимъ путемъ, сторонясь политики и общественной дѣятельности. Если они случайно дадутъ себя увлечь въ водоворотъ общественныхъ дѣлъ, они не стараютея удержаться на
извѣстномъ посту и безъ сожалѣнія оставляюіъ его. Тѣ-же,
которые ищутъ почестей, прощаются обыкновенно разъ на
всегда съ прпнадлежностыо къ сословію и уже не вступаютъ снова, если не вынуждены къ тоыу силой обстоятельствъ.
Въ Римѣ, напротивъ. всѣ выдающіеся адвокаты употребляли свой талантъ на достиженіе общественныхъ должностей.
Они подымались по этой лѣстницѣ и дѣлали карьеру, не
оставляя занятій адвокатурой. Они занимались ею не ради
одного призванія и продолжали работать на этомъ полѣ пзъ
честолюбія. Появляясь на форумѣ въ качеетвѣ краснорѣчпвыхъ
ораторовъ, они оставались такимъ образомъ на глазахъ своихъ
приверженцевъ и дѣлали новыя завоеванія въ рядахъ сдушателей.
ІІрекрасное зрѣлище представляютъ эти знаменитые люди,
окруженные свитой своихъ кліентовъ, точно дворомъ. Слова
ихъ покрываются аплодисментами цѣлаго народа, имена ихъ
также громко повторяются въ провинціяхъ, какъ въ Римѣ,
иностранцы являются взглянуть на нихъ, какъ на украшеніе республики, всеобщее удивленіе п восторгъ отводятъ имъ
ьервыя почестн и они властвуютъ надъ Римомъ одною только
силой своей рѣчи.

III.
Не одни тодько указанныя выше условія способствовали широкому развитію въ Римѣ судебнаго краснорѣшя. Значительную роль въ этомъ развитіи играли также успѣхи знан ія
и упражненія въ ораторскомъ искусствѣ.
Безъ сомн^нія научная подготовка римскихъ адвокатовъ
не отличалась такой полнотой, какъ у насъ теперь въ
Европѣ, съ точки зрѣнія нынѣшнихъ требованій профессіи. Ни Цицеронъ, ни «идеальный ораторъ» Квинтиііана
не были и не могли быть такими учеными. Большая
часть знаній, необходимыхъ въ наше время, еще тогда не
входила даже въ область научныхъ изслѣдованій. Но за то
адвокаты были болѣе свѣдущи, чѣмъ это полагается теперь,
въ области нравственныхъ наукъ и искусствъ. Древній міръ
считалъ необходимымъ для оратора изученіе исторіи, психологіи, политики, риторики и т. д. Образованіе завершалосьнепремѣнно путешествіемъ, посѣщеніемъ тѣхъ странъ, откуда
приходилъ свѣтъ, непосредственными уроками у великихъ учителей наукъ и искусства, на родинѣ ихъ, какъ напримѣръ,.
въ Греціи.
Наиболѣе необходимой признавалась и изучалась съ особеннымъ усердіемъ наука краснорѣчія. Дровніе не воображали,
что даръ сю ва есть принадлежность каждаго отъ рожденія.
И когда они говорили, что можно стать ораторомъ, они
разумѣли подъ этимъ, что не только можно, но и должно
каждому научиться хорошо говорить.
У нихъ не быю другой системы для достиженія успѣха,
кромѣ той, которая намъ всѣмъ извѣстна. Разница только
въ томъ, что они ей слѣдовалп. Весь секретъ заключался въ
поетоянномъ изученіи созданій великихъ мастеровъ, въ чтеніи

и въ особенности въ изученіи живой рѣчи, на форумѣ, въ
упражненіяхъ письменныхъ, а именно въ стараніи выражаться.
свободно и точно, пріобрѣтая такимъ образомъ ту легкость
пера, которая ведетъ къ легкости рѣчи, и въ особенности
въ стремленіи пріобрѣсти привычку говорить свободно при.
всевозможной обстановкѣ и пользуясь всѣми способами рѣчи,—
обыкновеннымъ тономъ или возвысивъ голосъ, въ частной
бесѣдѣ или публично, въ частныхъ собраніяхъ и на форумѣ,
о предметахъ воображаемыхъ или дѣйствительно существующихъ,— словомъ секретъ былъ въ томъ, чтобы говорить, говорить безъ конца, но всегда старательно, всегда съ сохраненіемъ искуссныхъ пріемовъ и съ желаніемъ сказать, какъ
можно лучше. Никто не мѣшаетъ намъ дѣлать тоже, что они.
Они были счастливѣе насъ въ томъ только отношеніи, что
находили помощь и опору своимъ стреміеніямъ въ лицѣ своихъ патроновъ и вообще талантливыхъ ораторовъ, которые
указывали имъ ошибки и помогали пріобрѣтать новыя до~
стоитства. Ораторское искусство изучалось такимъ образомъ
основательнѣе, чѣмъ право. Въ наше время тотъ, кто хочетъ.
усвоить себѣ это искусство, напрасно будетъ искать учителей;
что-же касается до нашихъ патроновъ, мы конечно многому
учимся у нихъ, но многіе-ли изъ нихъ, не смотря на добрую
волю, имѣютъ время давать намъ наставленія?
Не смотря на легкость рѣчи, благодаря школѣ и упражненію, адвокаты въ Римѣ не считали себя свободными отъ обязанности подготовляться самымъ старательнымъ образомъ къкаждой изъ защитъ и подвергать рѣчь обработкѣ во всѣхъ
деталяхъ.
Въ наше время иные ставятъ въ заслугу севременнымъ адвокатамъ импровизаторскій талантъ и указываютъ
н а иреимущество въ этомъ отношеніи передъ древними. Но

'Справедливо ли приписывать импровизаціи слишкомъ важное
значеніе. Оцѣнка ея возможна вполнѣ тольео въ смыслѣ содержанія и выразительности рѣчи. Но едва ли заслуживаетъ
одобренія система импровизаціи и едва-ли правильно дозволять
адвокату начать рѣчь, не обдумавъ заранѣе тѣ мыели, которыя онъ намѣренъ развить, и порядокъ, которому онъ хочетъ
слѣдовать, какъ-бы онъ не отличался быстротою соображенія.
Что касается выразительности,— если даже адвокатъ часто
принужденъ говорить неожиданно, если онъ и встрѣчаетъ необходимость импровизировать, подъ опасеніемъ отказаться иначе
отъ своего званія, то все таки, какъ говоритъ Квинтиліанъ, въ
болыпинствѣ случаевъ онъ имѣетъ столько времени, сколько
необходимо, чтобы приготовиться. Древніе никогда не упускали
этой возможности и менѣе самонадѣянные или болѣе трудолюбивые, чѣмъ мы, они оставляли какъ можно меньше простора на
долю капризной импровизаціи. Обыкновенно они однако не
составляли своихъ рѣчей такъ; чтобы оставалоеь только выучить
ихъ на память. Если ораторъ наносилъ рѣчь на бумагу, то только
для того, чтобы опубликовать послѣ произнесенія, или болыпею
частью онъ набрасывалъ ее первоначально письменно для того,
чтобы совершенно освоиться съ предметомъ и его содержаніемъ
и тѣмъ свободнѣе развивать затѣмъ свои мысли, иаходя надлежащія выраженія и придавая живой оборотъ рѣчи.
Нельзя не признать, что высокою степеныо совершенства,
котораго достигло судебное краснорѣчіе у римлянъ, оно обя.зано не менѣе благодарнымъ усиліямъ адвокатовъ, нежели тѣмъ
■счастливымъ условіямъ, въ которыхъ паходилось тогда ораторское искусство.

IV.

Сдѣлаемъ теперь историческій обзоръ фактовъ и познажомимся съ различными ораторами, прославившими форумъ.
Ыенѣе счастливое, чѣмъ ораторское искусство грековъ,
сохранившееся до нашего времени въ цѣлыхъ томахъ, содержащихъ рѣчи извѣстныхъ намъ главнѣйшихъ представителей
трибуны, латинское краснорѣчіе, за исключеніемъ одного Цицерона, дошло до насъ почти только въ формѣ преданія,
не смотря на то, что оно играло во всемірной исторіи
гораздо боіѣе значительную роль. Жалкіе фрагменты, собранные съ разныхъ сторонъ и расположенные въ извѣстной
■системѣ въ компилляціяхъ нѣмецкихъ ученыхъ, едва содержатъ
нѣсколько страницъ. Ораторы, какъ будто употребили всѣ
старанія, чтобы спасти свои творенія отъ оскорбленій послѣдующихъ поколѣній. Іх ъ благоразуміе въ качествѣ писателей не
спасло ихъ. Тѣмъ немногимъ, что осталось намъ какъ наслѣдіе, мы
обязаны цитатамъ нѣкоторыхъ историковъ и немногихъ критиковъ или даже— жестокая иронія судьбы— обыкновеннымъ
грамматикамъ, которые искали въ этихъ рѣчахъ не памятниковъ краснорѣчія, а только особенностей словъ и оборотовъ.
Но самыхъ скудныхъ остатковъ эпохи наиболѣе отдаленной довольно иногда натуралисту, чтобы воспроизвести цѣлый организмъ или цѣлый исчезнувшій родъ. Также точно достаточно
археологу найти обломокъ какой нибудь кафедры, чтобы
возродить руины и населить снова площадь, кипѣвшую нѣкогда толпой вокругъ этой трибуны. Но кто возьметъ на
себя задачу съ помощыо нѣсколькихъ сдовъ вернуть ораторамъ Рима краснорѣчивый голосъ?
Судеб. орат.

7

V.
Катонъ наиболѣе счастливо олицетворяетъ въ себѣ ген іі
древняго Рима во всемъ его сгрогомъ веіичіи. Одаренный
душевной энергіей и неутомішый тѣломъ, суровый въ личыой
жизни, до крайности строгій въ отнопіеніи честности къ
себѣ самому и къ другимъ, строгій хранитель обычаевъ прсдковъ, страстно-ревнивый къ величію Рима, не признававшій никакого превосходства, кромѣ добродѣтели, безжалостный къ врагамъ, умный и до грубости язвительный и ѣдкій,
жадный къ наукамъ, ученый и книжникъ, хотя и отрицалъ
послѣднее— онъ переходилъ отъ простой службы въ войскѣ
къ командованію легіонами, къ управленію провинціями и къ
высшігаъ должностямъ Рима, громилъ патриціевъ столько-же
изъ врожденной ненависти, сколько по убѣжденію, былъ
ярымъ врагомъ женской расточительности и самихъ женщинъ,
прославилъ свое цензорство честностью и строгостыо, неутомимо
преслѣдовалъ враговъ Рима и въ послѣдніе дни своей жизнп
вооружалъ легіоны, долженствовавшіе идти разрушить Карфагенъ.
Онъ отличапся удивительною разносторонностью: онъ былъ
человѣкомъ науки и знаній не въ меныпей мѣрѣ, чѣмъ человѣкомъ активнымъ, онъ былъ въ одно и тоже время моралистомъ, историкомъ, агрономомъ, ораторомъ, юрисконсультомъ.
Его образъ ярко рисуется въ тѣхъ процессахъ, въ которыхъ онъ выступалъ передъ судомъ. Неутомимо преслѣдуя злоупотребленія, онъ все и всѣхъ выслѣживалъ и моншо сказать, что ни одно заподозрѣнное лицо не сложшіо съ себя должность безъ того, чтобы онъ не вступилъ противъ него обвинителемъ прямо или коевенно, поддерживая своимъ голосомъ другого.
Въ самый годъ своей смерти, когда ему было восемьдесятъ пять

„іѣтъ, онъ еще обвішялъ иередъ народимъ ;;бывшаго прсто.ра
Испаніи СервіяГальбѵ. Враги, которыхъ онъ со-здавалъ себѣ въ
теченіе всеіі жнзнп, безпрерывно возбуицаліі такиіе.яОщшенія
нротнвъ него и нриводили его на/.скамью ;;подсудимыхъ. Е,му
прыходилось защпщать одинъ :за,други.мъ,,всѣ,актьісвоеіі дѣя-г
тельности, Онъ Оылъ пресдѣду^т,;ііІсоро]къ!-.ле.тьіре раза,..ну
олагодаря рѣдкому счастівк: ио^ірянн:оі:ііф ^
Онъ обязанъ былъ,;,э|га}Ау. щ т р % ;,п е -;і<иько
честности п всеобщему ,;КЪ ,нему; гдррѣріір., н о ^ац ж е своелу^ораторскому таланту. Въ ;;однрй .;сво/іі ..рѣчи, ..ръ оітравданіе сдѣт
ланныхъ имъ денчжнрхъ ;:Затрат:ьь,,.; онЪ;.съ .Оольшимъ н скусство.мъ заставляетъ:; „су^©і)і;-. в ы & щ іш ь аипологію сеоѣ.. О.нъ
разсказы ваетъ, кацъ. онъ,,;Г.фіощ&я і>% зса ^ ц т ѣ ;Сеиреі^арь^; ги -:
воріітъ онъ, ; со,ет%рлд,|: •й ^ъ .і-;дйрды а,і#роощ ъ;г^ ч и и .сталъ,
читать ему. в сл у х ъ ..;<іОр.ъ д щ а л ъ ^ с п і& р в а ^ г о в о щ ь . Катонъ-щіі
объ услугахъ,. ,)}р ^ а й и ы х ^ ,;<ресдуі]аііцф! мошщ,,
пог
томъ о мрихъ^соОссі?венных^.?',;<;; Дадѣ,е; сл^дуетъ -воабражаедіый.,
діалогъ.-мэжду.: шіми,•» :іт у ••секре?аремъ. К аю ііъ . нрнврдитъ сдрда..
изъ .рѣта...секретар#.ы с.во ц ,вр зр а^.н ія . .»<<іІіікогда;.я,.не траущъ.
денегъ, • д а-сво д р ь л н и . моих5Е..,друзеіі-:щ подкупы. аі иекатель;ст в о > і.--Т;«Й Ѣ тъ,і:нѣтъ-,:.не..даірн; ^т0га, .^ни,:.йе- .станутъ сл у щать?>., — «Д азначадъ-лііі!! ко^да^щіиудь въ,городахЪ;Ваиіихъ ср іозникрвъ;праМ'Телен. .которьіетоьі,|асхищади общественное досхоуяніе іщ .р ащ м іід.-щ и р .адй ?,» — !«Иьічеркйи:это, оіш не:захотдоіЬ:
слущ ать.,.п рододж §й '^.^^И ш >огда: не;дѣлилъ я: между-моимц .рѣд-г
ки м д.Друзьяіиь ннчегу: і.нз^ ;во.<?ннріі ;Добычіі,-•ни ііа,ъ нмущества,

щі изъ денеж.ной;ііенц ,п!,Б|е!діш.^и.ъ законной добычп тѣхъ„ кт^
ес за.служщіъ^. —;Вы,черкни-таіжѵ-и,это.; Ощьне.. станутъ слѵ^
шать, эт.о безполезно. Продр^жіай»,, — «Ннкогда я.нс- отдавалъіьа
откупъ; могоіъ. дрѵзья.мъ рбщественныенодряды.;; чтобы рни
м .ощ извлечь-больщія выгоды для себд». — «Вычеркнн все эго,

поскорѣе». — «Никогда не подарилъ я боченка вина прислужникаиъ и не обогощалъ друзей на счетъ казны ».— « 0 , скорѣе уничтожь эти слова, не оставдяя слѣда».— «Смотрите, что
стадо съ республикой— услуги, оказанныя еи мною, не только
не вызываютъ благодарность, на которую я могъ разсчитывать, но я не смѣю даже напомнить о нихъ изъ опасенія
вызвать ненависть. Пришло время, когда позволено еовершагь
все дурное, іеперь даже нельзя безнаказанно творить добро».
Катонъ первый заговоршъ въ Римѣ рѣчыо, доетойной
вѣчнаго города, достойной даже Аѳннъ. Отецъ латинскаго
краснорѣчія, — это онъ далъ прекрасное опредѣленіе задачи
краснорѣчія. Ораторъ долженъ стремиться къ совершенству
въ искусствѣ и имѣть въ виду только общее благо. 11 дѣйствительно никто не превзошелъ Катона въ честномъ служеніи этому общему благу республики. Что-же касается таланта,
он\ владѣлъ имъ въ той мѣрѣ, какая отвѣчала эпохѣ и первоначальноіі суровости духа римлянъ. Онъ удивдялся Демосѳену и Фукидиду, говорилъ бѣгло на ихъ языкѣ, тщателыю
изучалъ искусство краснорѣчія и, не довольствуясь практичеекой школой, хотѣлъ создать теорііо краснорѣчія и написалъ трактатъ. Онъ отрицадъ все искусствеішое и всякія напыщенныя украшенія, придуманныя неестественной риторикой. Онъ ненавидѣлъ
школу Горгія (Сгог§іа8) и подвергнулъ въ Римѣ учениковъ этой
школы остракизму и заклеймилъ ихъ однимъ изъ его зиаменитыхъ
по лаконизму и энергіи выраженій « ѴЫ Еотос пе еззепі».
Катонъ предвидѣлъ, быть можетъ, что Римъ, уничтоживъ
Карѳагенъ и всѣхъ своихъ опаснѣйшихъ враговъ, подпадетъ
вліянію греческихъ искусствъ и что наступитъ деиь, когда
въ соприкосновеніи съ побѣждеішыми онъ утратитъ тѣкачества, благодаря которымъ побѣждалъ. Но краснорѣчіе римлянъ
было еще сдишкомъ юное и необработаниое, чтобы обойтись

безъ учителей, и было занято вопросамп слишкомъ ссрьезными, чтобы имѣть еще время заботиться о чистотѣ и риторикѣ. Поэтому оно скорѣе могло выиграть, чѣмъ потерять
подъ вліяніемъ греческихъ образцовъ. Благодаря этому вліянію, ораторское искусство въ Римѣ развилосъ и породило
непрерывный рядъ знаменитыхъ ораторопъ и адвокатовъ отъ
Катона до Гортензія.
Въ этомъ блестящемъ ряду судебныхъ ораторовъ, отмѣтимъ,
мимоходомъ двухъ, наиболѣе выдающихся— Красса и Антонія.
Римъ никогда не имѣлъ другого адвоката до такой степени совершеннаго, какъ Антоній, и, прпбавимъ, болѣе преданнаго
своимъ кліентамъ. Эта преданность была даже черезмѣрна, такъ
какъ онъ жертвовалъ веѣмъ рѣшительно для успѣха дѣла,
уиотребляя безъ зазрѣнія с-овѣсти всѣ средства и ирпбѣгая
ісъ утвержденіямъ болѣе чѣмъ сомнительнымъ. Онъ имѣлъ
осторожность не публпковать своихъ рѣчей, опасаясь встрѣтить позднѣе- свои положенія въ устахъ противниковъ. Въ
одинъ прекрасный день, защшцая Норбана, обвішяе-маго въ
возстаніп, онъ не задумался возвести въ заслѵгу всякій актъ
возмѵщенія, ссылаясь на то, что основаніе самой республики и водруженіе свободы были бы немыслимы безъ насильственныхъ дѣйствій и что Римъ обязанъ своимъ ведпчіемъ счастливымъ возмущеніямъ. Апологія безъ сомнѣнія
опасная п странная въ устахъ консерватора, но Антонііі
прежде всего былъ адвокатъ.
Крассъ былъ быть можетъ ниже Антонія, какъ адвокатъ,
но онъ превосходилъ его, какъ политическій ораторъ. Человѣкъ честный и убѣжде-нный, он ъ' боролся до послѣдняго
вздоха съ мужественнымъ краснорѣчіемъ за дѣло своей
партіп.
Такъ, когда коисулъ Фплиппъ нросилъ народъ освободпть его

отъ сената, Крассъ отправился въ сенатъ и донесъ о его вѣроломствѣ. Разгнѣванный Фнлиппъ приказалъ ионфисковать
его имущество. Крассъ ни мало не былъ смущенъ этішъ. «Какъ,
восклицалъ онъ, — пытаясь уничтожить авторитетъ цѣлаго строя,
топча ногами власть на глазахъ всего народа, ты думаешь
привести меня въ отчаяиіе, конфискѵя мое имущество? Нѣтъ,
не это ты долженъ отнять у меня для того, чтобы заставить
замолчать Красса. Вырви мой языкъ. Но и тогда дыханіе
ѵстъ моихъ, пока оші будутъ свободны, будетъ бороться съ
твоей тираніей». Филиппъ былъ побѣжденъ. Это былъ нослѣднііі тріумфъ Красса. Онъ вернулся домой болыюй въ
лихорадкѣ. Восемь дней спустя его ѵже не сѵществовало.

VI.
ІІослѣ Красса и Антонія въ адвокатскомъ сословіи до
Цицерона не было оратора, превосходнѣе Гортензія. Его краснорѣчіе сравнивали съ статуей Фндія и его появленія было
доволыю, чтобы вызвать восторгь и удивленіе. Но безъсомнѣнія, столь женствеішая красота и столь афектировашші
внѣшность, которыми обладалъ Гортензій, не были въ стилѣ
красоты греческаго художника.
Внѣшность Гортензія ироизводила въ самомъ дѣлѣ чарушщее впечатлѣніе; его голосъ ошічался пріятиостыо и ровностыо, его манера— достоинствомъ. ж естъ— одушевленіемъ
и гибкостыо. Но онъ доводилъ до краііности свои виѣшиія
преимущества. Его изящество, по словамъ современнпковъ, напомішало моднѵю танцовщицу. и говорятъ, однажды онъ требовалъ передъ судомъ «вознагражденія за убытки» отъ со-

брата по профессіи, который, проходя мимо, испортилъ складки
■его платья.
Его рѣчь, изящная и легкая отъ природы, усовершенствованная, благодаря трудолюбивой молодости, черпавшая мате■ріалъ въ необыкновенной памяти, побѣждала слушателя блеокомъ іі благородствомъ мыслей, удачнымъ выборомъ выраженій, гармоніей періодовъ и неистощимой плодовитостыо
таланта. Онъ успѣвалъ одновременно въ двухъ родахъ воеточнаго краснорѣчія— въ философскомъ и цвѣтистомъ съ одной етороны, и въ живомъ и колоритномъ, съ другой.
Онъ обладалъ также искусствомъ придавать рѣчи необыкяовеиную ясность, благодаря несвойственнымъ никому до него
пріемамъ построенія. Онъ умѣло выдѣлялъ главнѣйшіе пункты.
подвергалъ разбору одинъ за другимъ всѣ доводы противной
•етороны, оспаривалъ ихъ шагъ за шагомъ ж въ краткомъ
резюме представлялъ новые аргументы, не оставлявшіе мѣста
для возраженій. Въ наше время также нѣкоторые пользуются
этимъ пріемомъ, который иногда, подъ видомъ кажущейся достовѣрности, стремится только къ тому, чтобы произвеети
извѣстное впечатлѣніе и ослѣпить умъ искусственно-яркимъ
освѣщеніемъ предмета.
Благодаря всѣмъ этимъ качествамъ, талантъ Гортензія носилъ характеръ болѣе блестящій, чѣмъ основатедьный, и живое
обаяніе, производимое имъ на слушателей, не оставляло продолжителыіыхъ слѣдовъ. Его рѣчи, изданныя въ свѣтъ, теряли
въ чтеніи. Мыслямъ его недоставало выдержаннаго характера
и глубины, необходимыхъ для созданія хорошаго литературнаго произвсденія. Его умъ, легкая манера, одушевленіе— приличествовали скорѣе юности, нежели зрѣлому возрастѵ. Въ самомъ началѣ его карьеры, въ то время, когда онъ очаровывалъ слухъ толпы юношеской свѣжестыо рѣчи, старый Фи-

липпъ улыбался, слушая е-го, и пожимазъ плечами. Ио Гортензій не работалъ надъ собою, не посвящалъ своихъ досуговъ
серьезнымъ трудамъ, укрѣпляющимъ дѣятелыюсть ума, обогоіцающимъ его и позволяющимъ постоянно производить, не истощаясь въ усиліяхъ. Онъ не писалъ ни трактатовъ риторики,
ни разсужденій на философскія темы, ни статей о законахъ или
иолитикѣ, но охогнѣе сочинялъ небольшія эротическія стихотворенія и диссертаціи о воепитаніи животныхъ.
Бладѣя значительными богатствами, пріобрѣтенными н евсегда честно, онъ наслаждался ими въ пышномъ великолѣпіи,
занішаясь кормленіемъ своихъ миногъ и уходомъ за платанами. Онъ не былъ достаточно честолюбнвъ, воздерживался по
возможности отъ вмѣшательства въ политическія агитаціи, хотя
у него не было недостатка въ мулсествѣ, когда обстоятельства вы нуждали его защищать свои убѣжденія. Онъне искалъ почестей и
принішалъ равнодушно тѣ. которыми яаграждалось его красиорѣчіе. Оставивъ консульство, онъ не питалъ сперва другаго лселанія,
кромѣспокойной жизни въ своемъ богатомъубѣжищѣ, вдалиотъ
форума п адвокатуры, отстраняяс-ь отъ послѣдией въ особенностн подъ вліяпіемъ двухъ обстоятельствъ— воспоминанія о
процессѣ Берреса н сильно возраставшей популярности Цнцерона. Избраніе его соперника на коысульство побудило его
еорорть безпечность. Онъ принялся за трудъ н .въ те-ченіе
двѣнадцати лѣтъ дѣлилъ съ Цицерономъ выдающіеся процессы того времени. Ио онъ улге не въ силахъ былъ вернуть лучшія вдохновенія молодости. Время лшшіло его рѣчь
красокъ II стараніе не въ снлахъ оыло вознаградить то, что
отняло время. Онъ постепенно опускался и въ концѣ концовъ сталъ тѣныо самого с-ебя. Умирая, оиъ уже не былъ
соперникомъ Цнцерона.

VII.
С.іава Цицерона до такой степенп громка, что всѣ дрѵгія знаменитости его временн блѣднѣютъ рядомъ еъ нимъ и
почти совсѣмъ те-ряются.
Что можно новаго сказать о немъ? Кто не знаетъ Цііцерона и кому непзвѣстна его жизнь н дѣятельносгь? Напомшшъ тутъ только въ краткихъ чертахъ необыкновенныя к а чества его таланта и пути его славнаго существованія. Его
достоинства, отчасти врожденныя, постоянно развивались. благодаря неутомимой работѣ, не ослабѣвавшей нішогда отъ юности до старости; краенорѣчіе его исходило изъ сердца, форумъ былъ для него школой и онъ усовершенствовалъ свой
талантъ иодъ вліяніемъ уроковъ Греціи: онъ пріобрѣлъ разностороннія знанія, ознакомился со всѣми ограслями литературы и оставилъ свидѣтельство широкаго образованія въ превосходныхъ произведеніяхъ, служащихъ потомству до ныпѣ
источникомъ наслалсденія и поученія. Восторженное удивленіе
современниковъ отвѣчало только справедливому призванію его
таланта и заслугъ, и величайшія иочести были достигнуты
имъ, несмотря на то, что предки его не быди знамениты.
Народъ призвалъ его и вручилъ ему консульство въ такой
моментъ, когда положеніе дѣлъ представлялось наиболѣе труднымъ. Ватѣмъ, обличіівъ опасный заговоръ съ удивительнымъ мужествомъ и краснорѣчіемъ іг потушивъ этотъ за говоръ съ рѣдкой энергіей, онъ пе-ренесъ жестокія пспытанія:
незаслуженное изгнаніе повлекло за собой тріумфальное возвращеніе; вынужденное бездѣйствіе онъ ѵкрасплъ, посвятивъ
себя наукѣ, но переносилъ его нетерпѣливо: наконецъ его
ждала послѣдняя борьба, во время которой благородное мужество, воспламеняемое гнѣвомъ, питало его краснорѣчіе и

иодсказывало ему наилучшія выраженія. Однако грубая сила
одержала надъ нимъ подлую и кровавую побѣду.
Необыкновенная судьба этого человѣка завершилась тажимъ образомъ прекраснѣйшей смертью, послужившей вѣнцомъ
•его славы. Быть можетъ величіе Цицерона не выразилось бы
•такъ ярко, если бы онъ остался жить спокойно, презираемый
■своими побѣдителями, или если бы онъ, подобно Крассу, котораго онъ оплакивалъ, завидуя его участи, умеръ бы слишжомъ рано и не успѣлъ иодвергнуться изгнанію. Достаточно ли
•было бы для его славы аплодисментовъ очарованной имъ толпы,
оглашавшихъ форумъ? Не было ли своегорода необходимостыо.явиться ему въ послѣдній разъ во всемъ ужасѣ и величіи му•ченичества передъ лицомъ устрашеннаго Рима, на той самой
-трибунѣ, гдѣ такъ часто онъ являлся въ тріумфальномъ блескѣ?
Во всей исторіи ораторскаго искусства нѣтъ ничего прекрасяѣе этого конца перваго оратора Рима. до послѣдней капли
крови сохранявшаго добродѣтель и краснорѣчіе и завѣщавшаго всему потомству, самымъ малымъ и скромнѣйшимъ своимъ преемникамъ, любовь къ свободѣ и непоколебимую вражду къ насилію.
Нигдѣ и ни въ чемъ Цицеронъ не является такимъ великимъ, какъ въ его судебныхъ рѣчахъ. Болѣе еще замѣчательный, какъ адвокатъ, чѣмъ въ роди политическаго оратора, онъ
высказываетъ здѣсь всѣ свои лучшія качества, и краснорѣчіе
•его въ этомъ родѣ не имѣетъ себѣ равнаго примѣра даже у
Демосѳена. Судебныя рѣчи его, дошедщія до наеъ— ихъ около
тридцати— гіроизнесенныя или написанныя болѣе чѣмъ по двацати различнымъ процессамъ, позволяюгь такъ судить о немъ.
Они даютъ также возможность убѣдиться на примѣрѣ наиболѣе
знаменитомъ, что юридическое краснорѣчіе находилось въ Римѣ
въ условіяхъ наиболѣе благопріятныхъ для своего развитія.

VIII.
Въ самомъ дѣлѣ всѣ эти процессы, какой-бы характеръ они
ни носили— политическій, уголовный, даже гражданскій— пред■ставляютъ значительный интересъ. Едва-ли они менѣе благодарны для адвоката, чѣмъ политическіе дебаты того времени
для оратора. Они представлцютъ своего рода эпизоды исторіи
Рима, и благодаря тому, что съ ними тѣсно связаны наиболѣе выдающіяся событія послѣднихъ лѣтъ республики, они представляютъ собой эту республику— столь великуто и одновременно столь-же -несчастную, ставшую добычей испорченности
нравовъ и насилій, приведшихъ ее къ паденію. Въ рѣчахъ, уцѣлѣвшихъ до нашего времени, проходятъ передъ нами убійство
Сатурнина и Марія, проскринціи Силлы, заговоръ Катилины,
борьба Клавдія и Милона, гражданскія войны, пораженіе
Помпея и торжество Цезаря.
Источникъ этихъ процессовъ нетрудно прослѣдить, обратившись къ картинѣ поразительныхъ общественныхъ нравовъ
того времени. Провинціи стонутъ подъ игомъ лихоимства правителей и посылаютъ своихъ ходатаевъ требовать въ Римѣправосудія; граждане вѣчнаго рода продаютъ иноземнымъ королямъ покровительство метрополіи, въ самомъ Римѣ царитъ
«жесточенное соискательство должностей и въ завершеніе
всего передъ нами рисуется картина испорченности нравовъ,
убійствъ, отравленій, разврата и преступленій всякаго рода.
Большинство процессовъ протекаетъ на сценѣ, наиболѣе
отвѣчающей цѣли ораторскаго искусства,— на форумѣ, въ при«утствіи народа. Цицерону нужна непремѣнно эта аудиторія.
Вынужденный защищать Долабеллу передъ Цезаремъ внѣ форума, онъ говоритъ: «Я чувствую себя смущеннымъ новизйой мѣста, гдѣ мнѣ приходится говорить о такомъ важномъ

дѣлѣ. Я говорю въ домѣ частнаго лица. Я говорю здѣсь безъ
той аудиторіи, безъ- той толпы, которая обыкновнно одушевляетъ оратора».
Одушевленію Цицерона, впрочемъ, мало содѣйствовало присутствіе толпы въ день процесса Милона. Видъ значительнаго
количества войска, назначеннаго для «охраненія порядка»,
охлаждалъ его краснорѣчіе, 1 о обыкновенно Цицеронъ говорилъ, имѣя въ виду народъ столько же и дг.же болыпе, чѣмъ
судей. Благодаря свободѣ античныхъ нравовъ, широкому развитію политической жизни и крайней гласности, не стѣснявшейся подымать покровъ частной ж и зн и ,— онъ возбуждалъ
интересъ аудиторіи даже къ дѣламъ самаго незначительнаго
характера, связывал предметъ рѣчи, насколько позволяли
обстоятельства, съ другими современными событіями, со всѣми
подробностями жизни партій и свидѣтелей.
Если онъ такъ усердно заботился о томъ, чтобы увеличить интересъ къ своимъ рѣчамъ, то это объясняется тѣмъ
что въ адвокатурѣ онъ искалъ нѣчто большое, чѣмъ профессіональный успѣхъ, Его истиннымъ призваніемъ была политическая жизнь или филоеофія. Онъ самъ сознавался также,
что адвокатура никогда не была для него ничѣмъ инымъ, какъ
только орудіемъ политики и честолюбія. Но служилъ ли кто
когда нибудь честолюбію болѣе честными средствами? Исключая процесса Верреса, онъ приходилъ на помощь своимъ словомъ только беззащитнымъ и несчастнымъ и ради спасенія
ихъ мужественно пренебрегалъ гнѣвомъ какого нибудь Силлы
или Цезаря.
Никогда онъ не продавалъ за деньги свою защиту. Онъ
выступалъ на трибунѣ только повинуясь благороднѣйшимъ побужденіямъ благодарлости, дружбы. общественнаго интереса.
Прежде чѣмъ говорить, онъ никогда не забываетъ объяенить

подробно, почему онъ беретъ на себя защиту. Онъ, такъ сказать, оправдываетъ свою роль, какъ адвоката.
Въ то же время, принішая дѣло. онъ отдается ему до самоотверженія. Онъ отдаетъ интересамъ защиты не только свое
слово, но всего себя. Часто его собственная личность занимаетъ даже слишкомъ много мѣста въ процессѣ. Онъ ставитъ
себя на мѣсто обвиняемаго. Онъ говоритъ о себѣ снисходительно. Онъ хваіитъ свои поступки. Онъ утомляетъ слушателей блескомъ своей славы. Но въ оправданіе его съ этой
стороны надо замѣтить, что необходимость защищаться противъ множества личныхъ апакъ вынуждала его ставить себя
такимъ образомъ постоянно ,н а сцену. Не взирая на недостатки этого человѣка, размѣры оказанныхъ имъ услугь
оправдывали его гордость. Не забудемъ также, что любовь
къ славѣ была наиболѣе естественнымъ чувствомъ среди народа, не признававшаго другой высшей награды за добродѣтель. Что же касается самихъ процессовъ, всякій пойметъ, насколько выигрывало ихъ значеніе и содержаніе въ присутствіи
на трибунѣ человѣка, облеченнаго высшими почестями республики, окруженнаго всеобщимъ восторгомъ и повлоненіемъ
и вернувшагося къ адвокатурѣ, послужившей началовіъ его
знаменитости, какъ будто для того, чтобьг сторицей вознаградить ее за блескъ, полученный имъ отъ нея.

IX.
Всѣ эти обстоятельства обусловливали успѣхъ рѣчей Ди■церона. Но болыпе всего онъ придавалъ значеніе труду.
•Онъ считалъ общее образѳваніе и знанія настоіько важ-

ными, что, какъ онъ самъ говорилъ, онъ научидся краснорѣчік>
не въ школахъ риторовъ, а въ садахъ академіи. Не говоря
узке о постоянномъ вниманіи къ правиламъ рѣчи, которымъ
онъ старалея слѣдовать даже въ простомъ разговорѣ, онъ въосоТІенности придавалъ значеніе тщательной подготовкѣ къ защ итѣ. Отчасти по недостатку времени, отчасти благодаря справедливой увѣренности въ себѣ, онъ не писалъ своихъ рѣчей. Но
онъ изучалъ ихъ въ совершенствѣ и оставлялъ возможно
мевыпе простора случайностямъ импровизаціи. Однако у него не
было недостатка въ умѣньи импровизировать. Возраженія его
отличались находчивостью. Онъ отличался также бурной силой
слова и, какъ извѣстно, онъ неоднократно,— подобно героіо
Виргилія, во время возмущеній смирялъ своимъ словомъ бушующія
волны римскаго народа. Но онъ никакъ не хотѣлъ позволитьслучайности отнять у него что-либо. Онъ не довѣрялъ самороднымъ плодамъ вдохновенія и въ трудѣ искалъ тайны краснорѣчія, болѣе совершеннаго, чѣмъ мимолетные проблески импровизаціи. Если онъ не имѣлъ времени приготовиться, онъоправдывался въ этомъ или жаловался въ вступленіи. Н аканунѣ защиты, -въ которой ему надлежаіо превзойти Гортензія, говорившаго первымъ, онъ проводилъ за работой всю ночь.
Однажды онъ такъ былъ обрадованъ отсрочкой дѣла, что далъ
свободу рабу, явившемуся съ этой вѣстью.
Обыкновенно онъ дѣлалъ замѣтки,болѣе или менѣе обстоятельныя, смотря по степени важности различныхъ пуиктовъ; затѣмъ
онъ приготовлялъ письменно вступленіе и также начало каждойг
изъ главныхъ частей рѣчи. Онъ заботился о постоянномъ укрѣпленіи памяти и въ помощь ей прибѣгалъ къ остроумнымъ
пріемамъ, помогавшимъ ему во время рѣчи сдѣдпть за ея дальнѣйшимъ развитіемъ, а благодаря своем^ прй^бдноыу: ‘красно-

рѣчію, онъ находилъ всегда наиболѣе счастливыя формы дла
выраженія мысли.
Эти замѣчанія къ защитамъ или коммеитаріи не предназначались для публики, они были собраны и изданы только
послѣ его смерти. Безъ сомнѣнія ему тѣмъ болѣе не могло
быть пріятно, когда за нимъ записывали рѣчь на судѣ. Слишкомъ ревнивый къ своей литературной славѣ, чтобы довольствоваться столь несовершенными эскизами или слабыми к о піями, онъ предпочиталъ самому, пользуясь доеугомъ, возсоздавать свою рѣчь, когда онъ считалъ ее достойной остатьсл
жить въ памяти людей, исправляя иногда, часто сокращая,
приспособляя къ требованіямъ литературной рѣчи, сювомъ,
являясь какъ-бы снова на трибунѣ, но на этотъ разъ з а щитникомъ дѣла предъ потомствомъ.
Такъ, мы читаемъ нынѣ его прекрасную рѣчь, написаннужѵ
имъ взамѣнъ неудачной защиты, которою ему не удалось спасти Милона. Болѣе того, онъ написалъ пять томовъ обвинительныхъ рѣчей противъ Верреса, которыхъ онъ никогда не
произносилъ. Верресъ былъ уже тогда въ изгнаніи. Всякій.
знаетъ, какъ трудно выпустить въ свѣть даже готовыя рѣчи,
а Цицерону не стоило труда написать нѣсколько томовъ н епроизнесенныхъ вовсе рѣчей.
Благодаря этой литературной добросовѣстности, отличающей все, Цицерономъ написанное, мы можемъ оцѣнить зніаченіе
многихъ рѣчей его, за исключеніемъ степени личнаго его обаянія, почти съ такой-же компетенціею, какъ и современники.
Но его личное вдіяніе на слушателей, хотя не достигалотакого эфекта, какъ обаяніе Гортензія, увеличивало конечноеще болѣе авторитетъ и силу его сю ва.
Высокаго роста, съ чертами лица мужественными и правильными, онъ обладалъ такимъ открытымъ и яснымъ лаже

въ позднемъ возрастѣ взглядомъ, что внѵшалъ всѣмъ въ одно
и то же время любовь и уваженіе.
Голосъ его, природную слабость Еотораго онъ устраыилъ
упорнымъ упражненіемъ, производилъ впечатлѣніе сильяое и пріятное. Не уступая Демосѳену въ терпѣніи, онъ
достигь совершенства жестикуляціи. Онъ бралъ уроЕИ у
трагика Эзопа и Еомива Росція, Еоторый, говорятъ, искуссно изображалъ періоды его рѣчи. Его жесты были умѣреняы , но крайне выразительны, его манеры непринужденны,
йо въ тоже время исполнены достоинства. Когда онъ начиналъ рѣчь, драшіруясь длинными складками своей тоги. его
голосъ звучалъ сперва неувѣренно. Онъ дрожалъ всѣми членами. Но постепенно онъ овладѣвалъ собою и прежде всего
удивлялъ всѣхъ несравненнымъ достоинствомъ стиля. Никто
до Дицерона не владѣлъ римскимъ языкомъ съ такимъ совершенствомъ, какъ онъ, и никто не могъ достигнуть этого ипослѣ.
У нѣкоторыхъ только прозаиковъ современной ему эпохи
находимъ такую-же чистоту языка. Но напрасно кто нибудь
сталъ-бы искать въ нихъ стольео богатства, изящества, гармоніи. Слова и періоды смѣняютъ другъдругаживымъ, обильныжь потокомъ; они одушевлены и проникнуты какой-то царственной граціей и гармоніею, и дѣйствуя, подобно непосред•ственному вдохновенію, облекаютъ всю рѣчь чарующею прелестью. Постепенно, по мѣрѣ теченія рѣчи, онъ побѣждалъ свое
волненіе: его голосъ становился все болѣе твердъ, жесты свободнѣе. Счастливая внѣшность, вполнѣ гармонировавшая со
словомъ, увеличивала побѣждающее вліяніе послѣдняго. Онъ
умѣлъ во время прибѣгнуть къ угрозамъ или слезамъ и въ
особенности владѣлъ драгоцѣннѣйшимъ изъ всѣхъ даровъ оратора— искренностью выраженія и той убѣдитедьностью, которая импонируетъ и заставляетъ вѣрить.

X.
Форма рѣчей Цицерона, выраженія и обороты разнообразятся безконечно. Они приспособляются ко всѣмъ варіаціямъ
мысли, мѣняютъ вмѣстѣ съ нею характеръ, отвѣчая то выеокому, то низкому стилю, сіѣдуютъ за нею во всѣхъ ея движеніяхъ, почти угадываютъ ее съ правильностью, гибкостью
и легкостью, удивляющими и чарующими насъ.
Но эти чары иногда, накояецъ, утомляютъ. Устаешь слушать слишкомъ миого хорошаго сразу и невольно упрекаешь
оратора, что онъ скрываетъ всѣ цвѣты на пути своемъ и,
вооружась на бой. украшаетъ себя, какъ на балъ.
Но ошибочно было-бы думать, что эта изысканность стиля
куплена цѣной качествъ, болѣе основательныхъ и составляющихъ дѣйствительную силу рѣчи. У Цицерона содержаніе
столь-же цѣнно, какъ и форма.
■Превосходное пониманіе людей и явленій жизни постоянно
проникаетъ всѣ его рѣчи и обогощаетъ ихъ общими и наиболѣе плодотворными идеями. Философія, исторія, литература
открываютъ новые горизонты и дѣлаютъ интереснымъ то, что
казалось уже "извѣстнымъ. Это не отступленія отъ предмета> чуждьзя дѣлу, но развитіе пунктовъ, почти необходимое. Въ защитѣ Артіаса, у котораго оспариваютъ право
гражданства, онъ произноситъ великолѣпное похвальное слово
поэзіи и изящной литературѣ. Недостаточно только говоркгь о
иравахъ, которыя должны быть сохранены поэту Артіасу. Надо
еще убѣдить, что онъ достоинъ быть гражданиномъ и заставить
хотѣть этого: чего хотятъ, тому охотнѣе вѣрятъ. Обыкновенно мы
не выеосимъ слишкомъ много общихъ мѣстъ, мы не хотимъ,
чтобы разсужденія на такія темы заставляли забывать вопросъ тяжбы, чтобы постоянно говорилось о религіи, свободѣ,
Суд. орат.

нравахъ и славѣ предковъ. Но Цицеронъ иіѣетъ всегда что
сказать даже въ мельчайшихъ подробностяхъ дѣла и умѣетъ приводить самые прямые доводы и самые опредѣленные аргументы.
Онъ нм его не забываетъ.
Возьмемъ любую изъ его запщтъ въ различнаго рода процессахъ. Напримѣръ, въ процессѣ Мюрена, обвиняемаго въ
подкупѣ, Цоліуса, обвиняемаго въ преступленіяхъ частнаго
характера,— вездѣ защита шагъ за шагомъ разбиваетъ всѣ нападки противниковъ. Защита П. Квинтія столько-же замѣчательна
разсужденіемъ съ точки зрѣнія права, сколько эпизодическими
повѣствованіями. Въ защитѣ Сесіпа, не содержащей, напротивъ, ничего, кромѣ строго юридическихъ разсужденій, не
остается желать агрументаціи болѣе научной, краткой и
тонкой. Самымъ добросовѣстнымъ адвокатамъ нашего времени
остается только повтореніе его рѣчей на эти темы. Несмотря
на все ихъ знаніе и опытъ, несмотря на презрѣніе къ ораторскимъ украшеніямъ и притязаніе быть прежде всего полезными и дѣловитыми, они не прибавять ни одного новаго
аргумента къ разсужденіямъ Цицерона.
Быть можетъ современные адвокаты дали-бы этимъ рѣчамъ
друтое построеніе, болѣе логическое, болѣе геометрическое: быть
можетъ ихъ метода показалась-бы намъ болѣе разсудительной.
Цицеронъ также умѣлъ, когда хотѣлъ, раздѣлить по всѣмъ правиламъ рѣчь свою на части, показатъ слушателямъ путь, ко-2
торымъ онъ намѣренъ слѣдовать и вести ихъ но этому пути
этапъ за этапомъ. Такъ, напр., защита Квинтія, первая
книга втораго процесса противъ Верреса, защита Сіиепііи з’а представляютъ эти точныя дѣленія, излюбленныя въ наше время, которыми пользовался уже Гортензій. Но этотъ
пріемъ не былъ обычнымъ у Цицерона. Онъ ищетъ путь самый вѣрный, хотя не самый правильный. Прямая линія не всегда

кажется ему кратчайшимъ разстояніемъ. Онъ старается не
•столько побѣдить, сколько убѣдить, онъ обращается къ сердцу
больше, чѣмъ къ уму; онъ повинуется логикѣ, но скорѣе логикѣ чувства, нежели разума.
Послѣ вступленія, носящаго характеръ крайней осмотритедьности, вступленія, въ которомъ онъ стремится вызвать
■вниманіе и снискать симпатіи своей аудиторіи,— онъ указываетъ, обыкновенно, безъ многочисленныхъ дѣленій, но очень
.ясно, чего онъ намѣренъ держаться, и кладетъ, какъ онъ
самъ говоритъ, основныя лоложенія свосй защиты. Далѣе.
не воздвигая лѣсовъ, не громоздя камней и не прибѣгая къ
методическимъ пріемамъ, какъ бы для постройки зданія, онъ развиваетъ свой тезисъ мало по малу, посредствомъ искуссно
вставленныхъ разсказовъ, въ которыхъ факты говѳрятъ
■сами въ защиту предмета, соединяя разсужденіе съ раз«казомъ, представляя свои аргументы по мѣрѣ надобности,
-слѣдуя условіямъ минуты, возвращаясь нѣсколько разъ къ той
же мысіи и повторяя аттаку до тѣхъ поръ, пока одержитъ
побѣду надъ слушателемъ. Его повѣствованія отличаются замѣчательной живостью, остроуміемъ и разнообразіемъ. Даже
невѣроятное въ устахъ или подъ перомъ Дицерона пріобрѣтаетъ характеръ иетины. Рѣчь его, то живая и сжатая, то
широкая и спокойная, остается всегда ясной и трогательной*
Но въ особенности въ краснорѣчіи Цицерона были два пре■обладающія качества, которыхъ нельзя встрѣтить ни у одного оратора древности и которымъ его краснорѣчіе главнѣйшимъ образомъ обязано своимъ могуществомъ— это умъ и пафосъ. Онъ съ
одинаковымъ успѣхомъ призывалъ на помощь смѣхъ и слезы.
Въ его рѣчахъ оченьмного остроумныхъмѣстъ. Онъвсегдаво
время имѣлъ шутливое замѣчаніе, которое нриводило въ замѣшательство противника, заставляло улыбнуться судью и рѣшало
8*

успѣхъ дѣаа. Онъ выигралъ, говорятъ процессъ Флакка, благодаря
острому сдову, которое онъ затѣмъ, редактируя свою рѣчь, считалъ нужнымъ выбросить. Издавались сборники его остротъ. Онѣ
удовлетворяютъ меныпе нашему вкусу, чѣмъ вкусу соврсменниковъ; однѣ намъ кажутся холодными, другія грубыми. Намъ нравится больше та жизненность, которая разлита во всей его рѣчи,
искусство, съ которымъ онъ обходитъ, шутя, всѣ трудности,
напримѣръ, когда онъ говоритъ противъ друзей и трунитъ
надъними, не доводя однако до обиды. «Нашъконсѵлъболыной
шутникъ», говоритъ нелюбезно суровый Катонъ, уколотый его
тонкими эпиграммами. Но тѣ, кто смѣялся, были на сторонѣ
Цицерона, и этимъ все было сказано.
Онъ отличался также искусствомъ трогать аудиторію. Съ справедливою гордостыо онъ говоритъ саыъ, что нѣтъ такого средства
для возбужденія шш успокоенія умовъ, которымъ онъ улустилъ
- воспользоваться въ своихъ защитахъ.
Въ началѣ своей карьеры онъ злоупотреблялъ иногда
этимъ вліяніемъ и самъ осудиъ впослѣдствіи преувеличенія
юю дости въ защітѣ Росція. Но онъ скоро сталъ хозяиномъ
своей рѣчи. Не прибѣгая къ грубымъ преувеличеніямъ онъ
умѣлъ, когда было нужно, возбудить въ слушателяхъ чувство
состраданія къ обвиняемому. Въ особенности, въ заключеніи рѣчи онъ старался вызвать это чувство и, если онъ выступалъ
не одинъ, но совмѣстно съ другими защитниками, на него возлагалось всегда говорить послѣднимъ. Пришлось-бы цитировать
большинство его рѣчей, если искать примѣровъ его искусства въ этомъ родѣ,. разнообразія пріемовъ и одержанныхъ
имъ этимъ путемъ побѣдъ.
Укажемъ на одинъ случай. Лигаріусъ былъ обвиненъ въ
замыслѣ противъ Дезаря, и Цицерону поручена была его
защита. Цезарь сказалъ своимъ друзьямъ:

«Что мѣшаетъ намъ послушать Цицерона, котораго мы
не слышали такъ давно. Лигаріусъ— признанный злоумышленникъ и нашъ врагъ. онъ уже осужденъ»... Но во время
рѣчи Цицерона, Цезарь, измѣнившись нѣсколько разъ въ
.лицѣ, обнаружилъ разлмныя движенія души. Въ особенности
въ ту минуту, когда ораторъ напомнилъ объ опасности при
Фарсалѣ, Цезарь задрожалъ, потерявъ самообладаніе, бумаги
выпали изъ рукъ его. Къ удивленію всѣхъ, онъ простилъ
Лигаріуса.
Таково было краснорѣчіе Цицерона, не только удивительное по свой формѣ, но и сильное по существу, способное
столько же побѣдить, сколько очаровать. Вмѣсто того, чтобы
пытаться изобразить его еще болѣе яркими красками, достаточно сказать вмѣстѣ съ Евинтиліаномъ: «Небо послало на
землю Цицерона, повидимому, для того, чтобы дать въ немъ
примѣръ, до какихъ границъ можетъ идти могущество слова... _
■Съ полной справедливостью современники превозгласили его
царемъ адвокатуры, и имя его стало синонимомъ краснорѣчія
въ потомствѣ».

II.
Послѣ трагической смерти Цицерона, латинское краснорѣчіе точно такъ же, какъ греческое послѣ Демосѳена, продолжало только вымирать.
Жожно емѣло миновать множество посредственныхъ адвокатовъ— знаменитыхъ только для своихъ современніковъ.
Слѣдуетъ упомянуть только Евинтиліана, написавшаго объ
йраторскомъ искусствѣ книгу, одинаково замѣчательную по

стидю и мысли, и Плинія младшаго, благодаря которому этотъ
посіѣдній періодъ нріобрѣтаетъ также значительную славу.
Любовь Плинія къ наукамъ, усердіе его къ труду и счастливый характеръ позволяли ему подвизаться съ успѣхомъ на
разныхъ поприщахъ, но въ особенности его защиты, которыя
онъ постоянно снова исправлялъ, быть можетъ болѣе всѣхъ
его іругихъ произведеній, достойны были пережить свое время,
Бсѣ онѣ безъ сомнѣнія имѣли и достоинства и недостатки
нанегирика Трояна; въ нихъ есть умъ, изящный стиль и нѣкоторое одушевленіе, но во всякомъ случаѣ онѣ отличаются скорѣе
утонченностью, нежели правильностью языка, и обнаруживаютъ
больше риторики, чѣмъ настоящаго вдохновенія. Извѣстно
однако, что онѣ производили на судей глубокое впечатлѣніе,
и что Плиній, выступая во всѣхъ самыхъ громкихъ процессахъ своего времени, выигрывалъ дѣла своихъ кліентовъ и
пріобрѣталъ себѣ славу. Онъ составилъ себѣ самое высокое
предетавленіе объ обязанностяхъ своего званія и исполнялъ
ихъ съ абсолютнымъ безкорыстіемъ и утонченной совѣстливостью,— качествами, тѣмъ болѣе рѣзко оттѣнявшими испорченность, въ которую впало сословіе. Плиній былъ слишкомъ
проницателенъ и честенъ, чтобъ не видѣть, какія завоеванія
еовершали дурной вкусъ и дурные нравы. Онъ сталъ терять
привязанность къ адвокатурѣ и въ концѣ концовъ совершенно
оставилъ сословіе. Бмѣстѣ съ нимъ судебное краснорѣчіе утратило своего послѣдняго представителя. Со смерти Дицерона
ДО этого момента прошло не болѣе ста пятидесяти лѣтъ.
Это быстрое паденіе не должно удивлять насъ. Могло-ли
краснорѣчіе пережить все то, что послужило основаніемъ его
величія: политическую свободу, публичность форума, благород ное честолюбіе адвокатовъ? Власть императорская смѣнила
власть народа, форумъ опустѣлъ, и если адвокаты еще питали

честолюбіе, то только къ деньгагь и титуламъ. Честнѣйшіе
для достиженія успѣха довольствовались тѣмъ. что расточали
хвалы и были довольно счастливы еще, если сталкивались
съ Трояномъ и не были вынуждены, какъ Квинтиліанъ, обращаться съ академическимъ похвалнымъ словомъ къ какому
нибудь Домиціану.
Но многіе домогались благъ житейскихъ искательствомъ
другого рода. Они брали на себя роль неутомішыхъ обличителей всюду подозрѣваемыхъ враговъ Дезаря и питались
кровью своихъ жертвъ.
Исторія сохранила не одно печальное свидѣтельство такого
рода: примѣръ— тотъ Регулъ, который началъ свою карьеру
при Неронѣ, не былъ допускаемъ при честномъ Веспасіанѣ
къ гражданскимъ процессамъ, вернулся затѣмъ при Домиціанѣ
къ своей роли доносчика и умеръ спокойно въ царствованіе
Трояна, "отягченный годами, богатствами и преступленіями.
Внушающій страхъ и льстивый столько же, сколько презираемый и
ненавидимый, не обладающій истиннымъ даромъ краснорѣчія, но
способный и работящій, онъ пріобрѣлъ въ глазахъ нѣкоторыхъ
извѣстнаго рода репутацію и къ стыду римской. адвокатуры
сталъ соперникомъПлинія. Такихъ адвокатовъ-доносчиковъ, столь
жадныхъ, что они обыкновенно были не менѣе страшны своимъ ыіентамъ, чѣмъ своимъ противникамъ,— было очень много
въ Римѣ, и ихъ достаточно обличаетъ Тацитъ, который
говорить: «Нѣтъ ничего презрѣннѣе вѣроломства адвокатовъ».
III.
Испорченность вкуса не уступ«іла испорченноети нравовъ.
Погибая отъ недостатка свободы и истощаясь въ усиліяхъ

придать блескъ и величіе пустымъ фразамъ, краснорѣчіе потонуло въ искусственной риторикѣ. Послушаемъ. что говорятъ
модные критики того времени: «Въ наше время,— говоритъ
одно изъ лицъ въ .діалогѣ ораторовъ,— рѣчь адвоката должна
заключать въ себѣ блестящія и новыя мысли. описанія, портреты, поэтическія украшенія. Эта толпа, которая является
мимоходомъ насъ послушать, такъ-же мало стала-бы литать
склонности къ вашему трибуналу печальнаго и суроваго прошлаго, какъ къ представленію актера, который-бы взядъ Росція
за образецъ... Цицеронъ слшпкомъ робокъ; у него мало темперамента, у него мало періодовъ, кончающихся какой-нибудь
остроумной неожиданноетью, у него нечего взять, нечего цитировать»... Разъ положено начало такимъ сужденіямъ, краснорѣчіе потеряно безвозвратно. Ни правила Квинтиліана, ни
примѣръ Плинія, которые сами не были свободны отъ пороковъ моды, не въ силахъ были побѣдить очарованіе стиля Сенеки.
То была эпоха публичныхъ чтеній, декламацій, юридическихъ преній. Ничтожные вопросы, которые показались-бы
комичными, если-бы ихъ возбудить теперь въ самой обыкновенной конференціи, слуясили тогда утѣхой лучшихъ "шкодъ.
На самыя прекрасныя темы старательно составлялись рѣчи въ
жодномъ стилѣ. Какой нибудь мастеръ ораторскаго гискусства
исправлялъ ее и передѣлывалъ. Ее выучивали наизусть и повторяли съ краснорѣчивѣйшими измѣненіями голоса и красивѣйшими жеетами передъ аудиторіей, настолько многочисленной и высоконастроенной, насколько позволяло состояніе оратора. ІІотому что въ аудиторіи этой находились слушатели
по профессіи, поддерживавшіе успѣхи оратора по найму,— обычай, который удержадся до нынѣ, кажется, только въ области
сценическихъ успѣховъ.
Трибуналы сохранили обр&зовательное вліяніе лтоль-же

мало, какъ и школы. Передъ ними адвокаты снискивали тѣмиже пріемами риторики тѣже апплодисменты и были натраждаемы тѣми-же слушателями. Эти ораторы, говорившіе для того,
чтобы ничего не сказать, не могли никогда кончить. Они и
адвокаты безъ дѣлъ, старавшюся показать, что ихъ осаждаютъ кліенты, не могли никакъ рѣшиться покинуть трибуналъ.
Вечеромъ приходшось спускать сторожевыхъ собакъ, чтобы
.заставить ихъ разойтись.
Въ такомъ состояніи была адвокатура во второй полови■нѣ II вѣка. Въ тоже самое время началось необычайное развитіе римскаго права. По странному совпаденік», его прогрессъ и
апогей отвѣчаютъ паденію и гибели краснорѣчія, какъ будто Римъ,
завоевавшій себѣ такую извѣстность, благодаря ораторамъ и
юрисконсультамъ, не въ силахъ былъ подаерживать одновременно эту дврйную славу. Это объясняётся тѣмъ, что республика, надъ которою такъ часто властвовало краснорѣчіе,
представляла менѣе блестящую арену для юристовъ, нежели
для ораторовъ, между тѣмъ какъ имперія, напротивъ, лишая
.слово всякой свободы, заставляла посвящать себя изученію
лріава людей талантливыхъ, слишкомъ честныхъ, чтобы жить
доносами, или слишкомъ разумныхъ для того, чтобы иекать
одобренія толпы, подобно декламаторамъ.
Римское право пользуется слишкомъ веіикимъ почетомъ,
чтобы позволить себѣ слишкомъ смѣюе сужденіе о немъ.
Бсть вещи, къ которымъ даже невѣрующіе, ради приличія,
доіжны относиться съ почтеніемъ. йтакъ, мы признаемъ вмѣ,отѣ съ оффиціаіьными предетавитеіями науки, что римское
право есть писанный разумъ, и что невозможно быю-бы наяисать его въ іучшихъ выраженіяхъ. Если ограничиться
юрисконсуіьтами II и III вѣковъ, похвала эта совершенно
йходится съ истиной. І ы находимъ у нихъглубокое знаніе, силь-

ную и вмѣстѣ съ тѣмъ тонкую логику, ясный, точный и выразительный стиль. Ихъ рѣшенія, напоминая языкъ лучпіей
эпохи, обладаютъ рельефомъ и простотой медали. Къ нимъ
нельзя прибавить ни слова, а тѣмъ болѣе ничего нельзя у
нихъ отнять.
Столь прекрасные примѣры не могли не оказать спасительнаго вліянія на сословіе. Рядомъ съ юристами, владѣвшими такимъ знаніемъ и правильною рѣчью, адвокаты должны были отказаться отъ безплодной декламаціи и научиться
манерѣ, болѣе скромной и болѣе полезной. Они стали работать и стали честны. Ваконъ, признавая, что всякая профессія должна дать средства къ жизни тому, кто посвящаетъ ей себя, позволяетъ имъ получать за свои рѣчи справедливое вознагражденіе, присвоивая послѣднему названіе гонорарія, въ уваженіе къ традиціямъ. Адвокатура, регламентированная со временъ Ульпіана, получаетъ мало по малу
всѣ тѣ основанія, которыя служатъ базисомъ и современной
адвокатуры. Адвокаты образовали корпорацію, извѣстное
«сословіе» въ тѣсномъ смыслѣ слова, съ установленнымй
нравилами допущенія въ его составъ, скажемъ, рядомъ привиллегій и дисциплннарныхъ правъ.
XIII.

Но уже задолго до возникновенія этой организаціи адвокатура перестала выдвигать представителей, способныхъ прославить Римъ. Холько отцы церкви, благодаря реіигіозному
энтузіазму, находили еще въ языкѣ благодарныя выраженія
мыслей, достойныя лучшихъ временъ Рима. Тѣмъ глубже сказывалась посредственность свѣтскихъ ораторовъ.

— Ш

—

Если тѣмъ не менѣе ораторское искусство бросало ещенѣкоторый свѣтъ на послѣдніе вѣка Имперіи, то главная честьвъ этомъ отношеніи пршнадлежитъ гальскимъ ораторамъ. БъГалліи, гдѣ было много цвѣтущихъ школъ, наилучше сохранился культъ наукъ и латинскаго языка. Тамъ, именно, урокк
Цицерона и Плинія младшаго находили болыпій откликъ, хотя
сами поклонники этихъ учителеіі были мало значительны.
Послѣдними представителями латинскаго краснорѣчія были такимъ образомъ предки французовъ и, благодара имъ, сословіе
адвокатовъ Франціи нисходитъ по прямой линіи отъ римскаго
сословія.
Что-же сдѣлали современники съ этимъ наслѣдствомъ?
Мы получили двѣ вещи: правила профессіи и образцы:
краснорѣчія.
Что касается обычаевъ и уставовъ, руководившихъ сословіемъ римскихъ адвокатовъ, мы можемъ сказать съ справедливоі
гордостыо, что наши лучше. I это вѣрнонетолько въ отношеніисамой организаціи сословія, но и въ отношеніи профессіональныхъ
нравовъ въ частности среди отдѣльныхъ лицъ. Адвокатъ въ нашевремя гораздо серьезнѣе относится къ своей совѣсти, гораздо
честнѣе. Онъ имѣетъ въ виду интересы кліента, а не свои:
собственные. Онъ съ большимъ уваженіемъ относится къ собратьямъ, съ болыдимъ почтеніемъ въ истинѣ, больше заботится о собственномъ достоинствѣ. Такимъ образомъ мы яеслѣдуемъ только прекраснымъ оримѣрамъ, оставленнымъ адвокатами Рима, но сдѣлали больше— мы ихъ превзошли.
Второй завѣщанный намъ дрёвностью предметъ— великіё
образцы краснорѣчія. Съумѣли-ли мы извлечь изъ этого наслѣдства по крайней мѣрѣ какую нибудь пользу?
Ёраснорѣчіе не принадлежитъ къ области знанія, которое'строится на опытѣ наблюденій и растеіъ естественно съ вѣ -

жами, огкрывая все болыпую возможность усиѣха по мѣрѣ того,
какъ человѣчество старѣетъ. Оно, напротивъ, носитъ характеръ индивпдуальнаго творчества, и потому это искусство
можетъ быть доведено до совершенства усиліемъ одного народа и одного исключительнаго вѣка, какъ это и сдѣлали на
.зарѣ нашей жизни тѣ, кого мы называемъ древними. 0 оно
не можетъ держаться на одной высотѣ у новаго поколѣнія,
лначе, какъ при помощи ѵсилій, столь-же великихъ и стольже счастливыхъ.
Наша зрѣлость не только далеко не даетъ намъ преимуіцества предъ древними и не содѣйствуетъ успѣхамъ, но
скорѣе задерживаетъ и ставитъ препятствія на пути развитія судебнаго краснорѣчія. Мы стали учены и двигаемся
впередъ обремененные багажемъ, который съ каждымъ днемъ
становигся тяжелѣе. Вынуждснные справляться на каждомъ
ш агу съ дѣлыми библіотеками законовъ, рѣшеній, коммеитаріевъ и компиляцій,— гдѣ мы можемъ найти время и умственную свободу, необходимыя для того, чтобы выбирать удачныя
выраженія и закруглять фразы? Намъ надо сказать слшпкомъ
шюго, чтобы думать еще о томъ, какъ сказать.
Ораторское искусство стало труднѣе, но въ тоже время
оно стало и менѣе необходимо. Оно не оказываетъ на слушателей прежняго вдіянія. Наши судьи. болѣе знаюіціе и независимые, чѣмъ въ Римѣ, не нуждаются въ урокахъ и скептически относятся къ эффектамъ. Краснорѣчіе находится въ
подозрѣніи и вражда къ риторамъ внушаетъ презрѣніе къ риторикѣ.
А между тѣмъ именно послѣдней обязаны своей вѣчной
«лавой рѣчи древнихъ ораторовъ. Если-бы не ихъ непогибающая форма, онѣ едва-ли псрежили-бы тѣ событія, которыми
«были вызваны; онѣ [яеийѣлг-бьг тбп^рь другого интереса, кромѣ
.

ЬІ

интереса историческихъ документовъ, и не вызывади бы того
высшаго интереса, который онѣ теперь раздѣляютъ вмѣстѣсъ лучшими произведеніями античнаго искусства, сіяющими вѣчной юностыо и красотой.
Кто рѣшится сказать, что таже вѣчность ждетъ рѣчи
современной адвокатуры въ будущія времена? Гдѣ тѣ адвокаты,
которые могли-бы на это разсчитывать? Лучшіе изъ нихъ го ворятъ для судьи, они мало говоряіъ для публики и еще меныпе
ішшутъ для потомства. Если уже искать соперниковъ стольсовершеннымъ ораторамъ древности, то во всякомъ случаѣ яевъ адвокатурѣ. Скорѣе надо тогда обратиться къ гролкимъ народнымъ витіямъ, у которыхъ болыне таланта или больше досуга. Для соперничества съ Демосѳеномъ м и Дицерономъ мало Берье— нуженъ Боссюэтъ.
Нужно, однако, быть безпристрастнымъ относительно современной адвокатуры. Если нѣтъ теперь мастеровъ волшебной риторики древнихъ, обращавшей рѣчь въ произведеніе столько-же
литературы, сколько ораторскаго искусства, совершенное вовсѣхъ своихъ частяхъ и въ цѣломъ, то взамѣнъ того сколько истиннаго краснорѣчія, поражающаго какъ молнія, встрѣчаемъ въ современной адвокатурѣ, какою здравой, неизмѣнной
логикой, какою ясностью и методой проникнуты многія рѣчи
современныхъ адвокатовъ!
й такъ, современной адвокатурѣ не страшна историческая
параллель. Въ общемъ, если все взвѣсять, она имѣеть преимущество во многомъ. Если судить ее согласно съ знаменитымъ
опредѣленіемъ Катона, который былъ самымъ добродѣтельнымъ
и самымъ краснорѣчивымъ человѣкомъ своего времени, мы найдемъ въ нынѣшней средѣ адвокатовъ не мало людей честныхъ,
и хорошо говорящихъ.
Гліійіі

ШШ! ш

ОГЛАВЛЕНІЕ.
СТР.

Аѳины........................ ...........................................

1

Р и м ъ ....................................................................

81