/
Автор: Кеосьян (Соколова) Л.
Теги: рассказы художественная литература рассказ сборник рассказов
ISBN: 978-5-907558-12-0
Год: 2022
Текст
Земля и
небо
Людмила
Кеосьян
(Соколова)
Красноярск, 2022
К 35
К 35 Кеосьян (Соколова) Л.
Земля и небо: сборник рассказов. Красноярск, 2022. –
440 стр.
ISBN 978-5-907558-12-0
© Кеосьян (Соколова) Л., 2022
Людмила Васильевна Кеосьян (Соколова) родилась 23
декабря 1941 года в городе Сухой Лог Свердловской области.
Окончила Уральский политехнический институт. До выхода на
пенсию работала начальником конструкторского отдела в
ОАО «Восточная Сибирь». Автор двух сборников рассказов
«Реабилитированные», «Право на крылья» и повести
«Самарины». Является двукратным лауреатом конкурсов
коротких рассказов за 2020 и 2021 годы, учреждённых
красноярским альманахом «Новый Енисейский литератор». В
связи с Годом Литературы и 10-летием альманаха «Русло» за
значительный вклад в развитие литературы Красноярского
края награждена Почётной грамотой Регионального общества
русской культуры.
Печатается в авторской редакции
Редактор-составитель Кеосьян Вадим Тигранович
Коллаж на обложке: Еремеева Ольга Валентиновна
Людмила Кеосьян (Соколова)
ОБ АВТОРЕ
МОЙ ДРУГ – ПИСАТЕЛЬ. Людмилу Васильевну Кеосьян
знаю всего лишь три года. Но за это время она стала моим
другом, сначала – заочно. Свёл нас её отзыв на мой романмозаику «Шаги Даллеса. Как ломали Россию». Возможно,
меня попытаются упрекнуть в том, что я по дружбе отмечаю
прозу Людмилы Васильевны как добротную, определяя её как
художественно-документальную. Однако в том, что я очень
благосклонно отношусь к её перу и слову, и близко нет
влияния нашей дружбы.
Во-первых, дружба среди писателей возникает в том
случае, когда писательская планка поднята высоко и находит
признательность без всякой ревности, зависти и лицемерия.
Как можно отрицать добрый стиль, образность мышления,
умелое проникновение автора в глубину души героя, а равно и
читателя, – тем более, когда всё это на высоком
художественном уровне?
Во-вторых, являясь постоянным членом жюри конкурса
короткого рассказа и одного стихотворения в приложении
«Нового Енисейского литератора», я сразу же узнаю почерк и
манеру повествования этого автора. И, разумеется, – сразу
высокая оценка. Но такую же оценку дают и другие члены
жюри, и в глаза автора не видевшие. Таким образом, тут
ничего нет личного, а есть писательское мастерство! Оно-то и
подкупает. В итоге – Людмила Кеосьян два года подряд
завоёвывает звание лауреата названного конкурса.
Людмиле с её богатейшим жизненным опытом и
недюжинными способностями ничего не надо выдумывать.
Все события в её рассказах – чистая правда. Все они прошли
через её сердце и душу. К сожалению, слишком поздно начала
писать: Книг у неё немного: всего три. А готовы к публикации
материалы ещё на два солидных тома. Только что-то не
1
ЗЕМЛЯ И НЕБО
спешит она их издавать…. Восхищает её чистый, не
засоренный
всевозможными
неологизмами,
грубым
просторечием русский язык. И вот такой язык сейчас
пытаются реформировать даже на уровне министерств, хотя
это находит протест среди подлинных любителей русской
литературы, среди подлинных писателей, к числу которых я
отношу Людмилу Васильевну.
Она пишет набело, почти как Набоков и Бунин. Сюжеты и
логика рассказов убедительны, притягивающие внимание:
яркое пионерское лето, труднейшие годы жизни с перегибами
власти, репрессиями своего народа к целым слоям этноса. Её
художественная документалистика тем и ценна, что она
правдива, и эта правда побуждает к чтению, сопереживанию,
воспринимается так, словно написано о каждом из нас. Таковы
рассказы, полные жизни, трагедийности, страсти, любви в
книгах «Реабилитированные» и «Право на крылья». Я бы
сказал – право персонажей на долгую жизнь в произведениях
моего друга – Людмилы Васильевны Кеосьян.
Владимир Нестеренко, член Союза
журналистов СССР, Союза писателей
России, Интернационального Союза
писателей,
МТО ДА.
Заслуженный
работник культуры Красноярского края.
2
Людмила Кеосьян (Соколова)
К ЧИТАТЕЛЮ
Я этой памятью живу
От юбилеев не уйти, они настигнут нас, как птицы…. Вот
и мой юбилей подкрался бесшумно, словно на цыпочках,
нежданно, негаданно. На душу синим туманом легла печаль:
пора подводить итоги своей жизни, которая начала свой
обратный отсчёт…. Но настроение скрасила посылка,
прилетевшая с Урала, моей малой родины. Через минуту я уже
смеялась, забыв про свою кручину: яркими жёлтыми буквами
на черного цвета футболке красовалось: «Я – ДАМА
ТВОРЧЕСКАЯ, ХОЧУ – ТВОРЮ, ХОЧУ – ВЫТВОРЯЮ!» А
рядом – улыбающийся смайлик с высунутым языком. Да уж…
вытворять-то я любила с самого раннего детства.
Шел первый год мирной жизни. Закончилась война,
которая навсегда отняла у меня моего отца. Он пропал без
вести за месяц до моего рождения, в ноябре 1941 года. На
память о нём остался только его дневник, который хранила
мама в сундуке рядом с папиными вещами, не веря в гибель
своего мужа. Не с этого ли отцовского дневника у меня
появилась тяга к писательскому труду? Не с него ли в
последующие школьные годы день сочинения всегда
превращался в праздник, от которого замирало сердце?
6 марта 1953 года, казалось, плакала вся страна: по радио
сообщили, что умер наш вождь товарищ Сталин. В этот день я,
одиннадцатилетняя,
написала первое в своей жизни
стихотворение. Начиналось оно так:
Умер Сталин. Сиротами стали ты и я, и родные поля.
Даже снег по-иному стал таять: видно плачет под ним вся Земля.
Я сегодня, как все пионеры, дала клятву по-Сталински жить.
Всегда и во всём быть первой. И Родине честно служить…
Показала свои стихи учительнице, Ольге Николаевне. А
она в этот же день унесла их в редакцию нашей городской
газеты. И их напечатали! Как я гордилась тем, что мои
3
ЗЕМЛЯ И НЕБО
строчки оказались помещены рядом со стихотворением
Джамбула Джабаева!
Шли годы. В 1959-ом, окончив школу, поступила в
Уральский политехнический институт. Но в любое свободное
от сопромата, теормеха время брала свою заветную тетрадочку
и писала стихи: тут были посвящения и Патрису Лумумбе, и
Фиделю Кастро, в которого тогда все мы, девчонки, были
влюблены. А потом ко мне пришла первая, земная, уже
совершенно не виртуальная любовь. И затмила всё. Своим
чувством хотелось поделиться со всем миром. Написала
стихотворение, которое помню до сих пор, отправив его в
журнал «Юность». И стала ждать. Думала: открою свежий
номер журнала, посмотрю в оглавление, увижу свою
фамилию, а там… Голова кружилась от ожидания этих
счастливых минут. Святая наивность! Но из журнала всё-таки
пришёл ответ. В нём было написано, что стихи мои редакции
понравились, но их, конечно, нужно ещё дорабатывать. А в
конце – просьба написать что-нибудь для их журнала из
прозы. По-детски обиделась. В то время я считала прозу
литературой второго сорта. Как же я заблуждалась…
И ещё судьба давала мне шанс изменить свою жизнь.
Однажды – это было уже после окончания института – мы
поехали на экскурсию в Кунгурские пещеры, которые,
находясь на стыке Европы и Азии, равносильны по
известности с нашими Красноярскими Столбами. Впечатления
были просто завораживающие. Решила попробовать
поделиться с читателями той незабываемой красотой. И уже не
в стихах, а в очерке. Отправила его в редакцию городской
газеты «Знамя Победы» по почте. А через неделю со мной
встретился главный редактор и предложил стать внештатным
корреспондентом этой газеты. Вот так, сразу. Почему не
согласилась, до сих пор не пойму. Может, потому, что с
головой окунулась в работу инженера-конструктора, в которой
тоже были элементы творчества, хотя и другого толка. Но
4
Людмила Кеосьян (Соколова)
стихи продолжала писать. Включилась активно в работу
городского литературного объединения, много ездили по
производственным предприятиям, по сёлам Зауралья, читали
свои произведения…
В 1971году наша семья переехала в Красноярск. Своей
конструкторской профессии я и здесь не изменила. Но
литература уже прочно свила гнёздышко где-то в глубине
моей души. На гибель космонавтов Волкова, Добровольского,
Пацаева моё сердце откликнулось такой болью, что было
невозможно не написать строки стихотворения, которое будет
напечатано в «Комсомольской правде»:
Как там всё было – не знаю, не ведаю,
Оттого мне ещё больней,
Словно в жарком огне сорок первого,
Я потеряла своих сыновей…
Спустя четыре года в любимой мной «Комсомолке», в
праздничном номере, посвященному дню Победы, будет
опубликовано моё письмо, посвященное отцу, пропавшему без
вести. Писала с надеждой: а вдруг он, Соколов Василий, жив и
не знает, что у него есть взрослая дочь, вдруг откликнется. Не
откликнулся…
А потом пришли 90-ые. Конец советской власти, которая
нас воспитала, вывела в люди. К власти путём обмана нашего
доверчивого народа пришли люди, для которых главное было
совсем не любовь к Отечеству. Обращение Ельцина к
гражданам России о роспуске им Верховного Совета. Помню,
был дождливый осенний день. И его слова: «Мы с вами
надеялись…». Схватила лист бумаги и, волнуясь и ненавидя
тот мир, который он нам навязывает, написала ему открытое
письмо: «Нет, мы не с вами, Борис Николаевич! Мы против
вас и как человека, и как президента. Это не Верховный Совет
утратил право находиться у рычагов государственной
власти, как говорите вы: это президент Ельцин утратил
такое право. Вас научили носить модный галстук, делать в
5
ЗЕМЛЯ И НЕБО
нужный момент улыбку, поменять «шта?» «на «что?», но не
научили главному: любить свой народ, любить свою страну».
А в конце обратилась к своим землякам-красноярцам:
«Давайте выйдем на улицы нашего прекрасного города и
скажем Ельцину «Нет!» Потребуем его отставки!» – и, не
переписывая набело, унесла крик своей души в редакцию
«Красноярской газеты». И письмо напечатали! На
предприятии, где я работала, его встретили неоднозначно.
Одни говорили: «Вот дура! Что она вытворяет? Ведь посадят!»
Другие – поддерживали, одновременно с опаской оглядываясь
по сторонам. А подвела итог шушуканью начальник отдела
кадров, сказав: «Если бы Людмила была журналистом, её
давно бы уже убили…». Да…такие наступали времена.
Но и в дальнейшем я продолжала время от времени
публиковать свои заметки и листовки в этой оппозиционной
газете, призывающие не голосовать за Ельцинскую
конституцию, а потом и за нового, молодого президента,
который первым своим указом предоставил наивысшие
гарантии разрушителю нашей страны Ельцину.
Прошло время. Выйдя на пенсию, задумалась: а почему
бы мне не попробовать себя и в другом жанре? Первый рассказ
«Арменуи» в альманахе «Русло» был принят читателями с
интересом. За ним последовали и другие. Наконец, вышли в
свет две мои книги «Реабилитированные» и «Право на
крылья», а также художественно-документальная повесть
«Самарины», изданная её героями в городе КаменскУральский. Книга охватывает события, начиная с 37-ых годов
и кончая нашими днями. Через некоторое время, прослышав,
что в Красноярске существует замечательный альманах
«Новый Енисейский литератор», решила попробовать свои
силы там, где публикуются авторы из многих городов России.
И у меня получилось! Только жаль, что поздно начала писать
свои рассказы. Здесь я полностью согласна с писателем
Владимиром
Нестеренко.
Выношу
ему
искреннюю
6
Людмила Кеосьян (Соколова)
благодарность за оценку моего творчества, за понимание, к
чему тянется моя душа.
Хочу обратиться к людям, в которых бог ещё при
рождении вложил творческое начало, но кто до сих пор
считает, что если он не Толстой, не Достоевский и не
Шолохов, то нечего и браться за перо. Пересмотрите свои
взгляды. Вспомните Крылова, великого баснописца, Сергея
Астахова, известного прозаика. Они начали писать поздно, но
прославились на весь мир. Дерзайте! И пусть вам даже за
семьдесят. Да, мы живём в трудные времена и не всё так
просто даже с финансами, особенно у пожилых людей. Но
ведь жизнь продолжается. И, несмотря ни на что, каждый
человек имеет право на крылья. А время летит... И мы слышим
бой часов… Нужно поторопиться.
Я не скрываю свой возраст. Сегодня мне 80. Но буду
писать, пока живу, пока дышу, пока позволяют силы…
23 декабря 2021 г.
Дорогие читатели! Я с удовольствием приму от вас отзывы о
моей книге и критические замечания. Мой телефон
89029167639.
С искренним уважением к вам
Людмила Кеосьян (Соколова)
7
ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ
ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ
В мире зла, глупостей, неуверенности и
сомнений, есть одна вещь, для которой
ещё стоит жить и которая, несомненно,
сильна, как смерть: это – любовь.
Генрик Сенкевич, польский писатель,
лауреат Нобелевской премии в области
литературы, 1905 г.
Да, это история – о любви. Любви чистой, возвышенной,
такой, которая встречается не так уж часто. И в то же время
это история о подвиге ради жизни на Земле, ради счастья нас и
наших детей, кому выпала доля открыть для себя этот мир, где
намешано всего больше меры: и сумасшедших чувств, и
равнодушия, и предательства, и счастья, от которого тоже
можно сойти с ума…
Женя красавицей себя никогда не считала. Говоря её же
словами, она была обычной белобрысой девчонкой с двумя
хвостиками на голове, и к тому же самой младшей из всего
девятого «А».
Она без зависти смотрела на девчонок,
считающихся в классе «звёздами»: одна участвовала в
конкурсе «Алло, мы ищем таланты!», вторая подавляла всех
своим лидерским, волевым характером, а третья была простонапросто самой красивой девочкой в школе. Знала,
чувствовала: её время ещё не пришло. Обращала на себя
внимание одноклассников лишь тем, что у неё ещё в шестом
классе появился свой собственный фотоаппарат «Зоркий». Она
никогда с ним не расставалась: фотографировала и берёзки, с
листьев которых, вздрагивая на солнце, срывались светящиеся
искрами капли дождя, своих подружек, маму с папой,
младшего братика, одноклассников, Анну Павловну, в
которую все в классе были влюблены. Девочка была
молчалива от природы, обычно смотрела на собеседника
внимательным, изучающим взглядом. Когда другие корчились
8
Людмила Кеосьян (Соколова)
от смеха, хватаясь за животы, она только улыбалась… А глаза
оставались почти всегда грустными… Вот такая была наша
малышка.
Всё изменилось к концу девятого класса. В начале
учебного года в классе появились новые люди: группа ребят из
соседней школы. И среди них – юноша, который выделялся
среди основной массы и красивой внешностью, и умом, и
множеством талантов. Высокого роста, темноволосый, с
аккуратными усиками, которые придавали его лицу какую-то
загадочность, когда он, всматриваясь своими голубыми, цвета
бездонного неба глазами куда-то вдаль, брал в руки гитару.
Вот первый аккорд, лёгкий прищур …и полилась мелодия….
Пел он замечательно. Стоило ли удивляться тому, что
девчонки и старших, и младших классов, в которых уже
начинал просыпаться интерес к противоположному полу,
лишились сна. Он казался им образцом совершенства. Юре,
видя, как по нему сходят с ума девчонки, доставляло
удовольствие подойти к очередной своей воздыхательнице, о
чём-нибудь с ней заговорить, улыбнуться многозначительно. А
через минуту-другую отойти уже в полной уверенности, что с
этого момента она будет думать только о нём, ждать
следующего дня и новой встречи со своим единственным и
любимым. В душе парень смеялся над ними, тешил своё
самолюбие, встречаясь то с одной, то с другой.
Жене, воспитанной по-другому, этот ловелас совершенно,
как ей казалось, не нравился. Эгоистичность, себялюбие в их
семье никогда не приветствовалось. Хотя, в силу врождённой
воспитанности, общалась с Юрой ровно, как со всеми
другими.
Анна Павловна, классный руководитель 9-го «А» по
профессии была преподавателем физкультуры. Классное
руководство два года назад своими семиклашками она приняла
в двадцать девять лет. Физрук, да ещё такой молодой, и вдруг
– классный руководитель! Случай экстраординарный. Но, как
9
ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ
оказалось, школьное руководство с этим довольно странным
назначением угодило в самую точку. Дети доверились
молодому, спортивному преподавателю сразу, потому что она
не походила ни на одного учителя их школы: была своя,
родная, как мама, или, по словам Пашки Смолика, как его
отец, которому всегда можно было поплакаться в жилетку и
рассказать то, о чём не расскажешь больше никому.
Сегодня Анна Павловна зашла в 9-ый «А», загадочно
улыбаясь, держа в руках мужскую шляпу. Ребята
переглянулись: что бы это значило, что классная опять
напридумывала? Хотя они уже давно привыкли к её
неожиданным инициативам и даже ждали их, как ожидают
дети подарка к дню рождения. Но даже самые смекалистые
пожимали плечами: при чём тут шляпа её мужа, Василия
Семёновича? Учитель окинула класс взглядом, к которому
дети сначала долго не могли привыкнуть: она всегда смотрела
на человека так, словно видела его душу, живую, осязаемую,
всматривалась в какую-то одну её точку, а видела всё. Ребята
удивлялись этой её особенности, высказывали разные
предположения вплоть до того, что их Анна Павловна – самый
настоящий экстрасенс: «Только подумаем, а она уже скажет,
только захотим задать вопрос – она уже отвечает. Чудеса да и
только!»
– Заинтриговала вас этой шляпой? Да, это шляпа Василия
Семёновича. Я её у него экспроприировала на сегодняшний
день, – и Анна Павловна многозначительно улыбнулась. – В
этой шляпе, возможно, лежат ваши судьбы. Да, я знаю, что вы
у меня – самые лучшие. Но я хочу, чтобы мои ученики,
вступая в самостоятельную жизнь, которая совсем уже не за
горами, а рядом, почти за углом, – она показала ладонью в
открытое окно, из которого доносились
удары по
футбольному мячу: у кого-то шёл урок физкультуры, – стали
ещё лучше, чтобы вами гордились не только ваши родители,
но и вся наша школа. В этой шляпе – бумажки с вашими
10
Людмила Кеосьян (Соколова)
фамилиями, свёрнутые руликом. Сейчас каждый возьмет
наугад любую бумажечку и, хорошо подумав, честно и
правдиво, попытается охарактеризовать того человека,
фамилия которого выпала ему. Ведь у нас ещё есть с вами
время, чтобы что-то изменить в себе в лучшую сторону. И
надо этим воспользоваться. – На раздумья она отводила
ребятам три дня.
Женя сидела у окна, вглядываясь в вечерние сумерки, что
сгущались на глазах, превращая ещё недавно разлапистую,
живую зелень огромных сосен в молчаливые, бесформенные,
сливающиеся друг с другом мрачные очертания каких-то
нагромождений, ставшими совершенно незнакомыми на фоне
начинающего темнеть неба. Близилась ночь.
Завтра ей
предстояло отдать листочек со своим мнением человеку,
который ей порой и нравился, а порой вызывал возмущение.
Три дня назад шляпа Василия Семёновича выдала ей
бумажечку, на которой рукой Анны Павловны было написано
именно его имя.
Мама уже дважды заходила в комнату дочери и
напряжённо вглядывалась в неё, понимая: с её Евгенией что-то
происходит.
– Пора спать, доча, уже без пятнадцати час.
– Мамочка, не беспокойся, ты иди, ложись. Мне ещё
полчасика нужно. Это очень для меня важно. – Татьяна
Ивановна, покачав укоризненно головой, тихо прикрыла за
собой дверь.
Женя «характеристику» на Юру уже написала. Но она
находилась в ужасном смятении: может, переписать её заново?
Убрать слова: эгоистичен, самовлюблён, что начисто
зачёркивает все его таланты? Но перед глазами возникала
Анна Павловна, слышался её голос: «Писать только правду!»
Сложив листочек вчетверо, положила его в портфель. Правда
есть правда. Пусть всё остаётся так, как есть. С этими мыслями
девочка и заснула.
11
ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ
Утром, войдя в класс, сразу отдала листочек Юре. «О,
оказывается, ты – мой судья?» – взяв у неё свой «приговор»,
протянул он. – Ну, ладно, посмотрим, что ты там понаписала».
Женя очень переживала, мучилась целый день: как
прореагировал на её прямые, такие беспощадные слова парень.
На следующий день не выдержала, на переменке подошла к
нему: «Очень обиделся?» Юра поднял на неё свои
выразительные глаза, задумчиво провёл пальцем по усикам и
глубоко, прерывисто вздохнул: « А ты знаешь, Женя, не
обиделся
я.
Потому
что
ты
абсолютно
права,
малышка…нехороший я человек», – махнул удручённо рукой,
повернулся и вышел в коридор .И вот тут Женя поняла: всё,
она влюбилась. Впервые. Было ей тогда пятнадцать лет.
Кто из нас не помнит своей первой, школьной любви…
Словно проснулись утром и оказались совершенно в другом
мире: и солнце светит по-другому, более тепло и нежно, и
дорога в школу кажется такой счастливой, ведь там можно
увидеть того человека, который в одночасье превратился в
главный смысл твоей жизни. Женя не сомневалась, что Юра
обязательно полюбит и её, иначе быть просто не могло.
Иногда их взгляды
встречались, она вспыхивала от
предчувствия, что вот сейчас, а может, завтра или послезавтра
он подойдёт к ней и начнётся та, другая, невероятно
счастливая жизнь. Но шли дни, и ничего не происходило…. И
девочка сделала для себя вывод: в жизни не всё бывает по
заказу, так, как ты хочешь. Это смутило её душу, повергло в
непривычные, недетские раздумья, хотя внешне ничем себя не
выдавала: так же отлично училась, всё так же улыбалась
задумчиво, когда другие смеялись, но иногда помимо своей
воли взгляд её останавливался именно на Юре. Однажды, в
один из таких моментов, Анна Павловна, которая за три года
успела так узнать своих ребят, что от неё никогда ничего
нельзя было скрыть, наклонилась к её ушку: «Ни на того
12
Людмила Кеосьян (Соколова)
смотришь, девочка… Это не твой человек». Женя только
вздохнула, она уже знала: сердцу не прикажешь.
Прошли летние каникулы, пролетело беззаботное, жаркое
в том году, лето. Наступил последний школьный год.
Сентябрь. В этот день с утра был небольшой морозец: начало
осени на Урале приходит быстро, неожиданно, вода в лужах
покрылась тонкой корочкой льда, он беззащитно встрескивал
под ногами, словно напоминая, как хрупок наш мир. У
десятиклассников начался урок истории. Всё, как обычно.
Сегодня Жене исполнилось шестнадцать. Она так и оставалась
самой младшей в классе. Вдруг в коридоре раздался топот,
чьи-то приглушённые голоса; в ту же минуту распахивается
дверь и в класс вваливается группа мальчишекодноклассников, с огромным букетом уже немного
подмороженных, разноцветных, пахнущих утренним морозом
и неповторимым своим ароматом осенних, последних в этом
сезоне, астр. Оказалось, что мальчики, чтобы поздравить
Женьку с днём рождения, гурьбой пробежали по всем
ближайшим к школе огородам и собрали все оставшиеся,
любимые именинницей цветы. Букет протянул ей Костя
Зверев. А рядом, обняв его за плечи, улыбался, глядя на Женю,
Паша Смолик. Глаза его светились такой радостью, такой
искренностью, что и от неожиданности происходящего, и от
этих глаз, девочка чуть не заплакала. Еле сдержала себя. Но
этот букет она запомнила на всю жизнь. Запах свежести, запах
продолжающейся жизни. И запах школьной дружбы.
Удивилась: как же она сразу, в начале урока, не заметила, что
в классе за партами сидели только двое мальчишек: Юра и
Борис Северов. А другие бегали по огородам, рискуя опоздать
на урок, рвали цветы, чтобы увидеть счастливые глаза
девчонки, которую они уважали. Но Юра… и что-то кольнуло
в сердце…
И вот тут я подхожу к главному герою моей маленькой
повести – Паше Смолику. Он появился в девятом «А» не в
13
ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ
самом начале учебного года, а где-то в октябре. Его семья
переехала на Урал, в этот небольшой посёлок с красивым
названием Белоречье из села Волгино Ульяновской области,
купила небольшой, но довольно добротный домик в самом
конце Фабричной улицы, одним концом примыкающей к лесу.
Но, как быстро узнали соседи, не всё в этой семье было гладко.
Когда злоупотребляет алкоголем муж, это еще полбеды, а вот
когда жена, мать – это целая беда и трагедия. Паша в семье из
трёх детей был самый старший, опора отца, трудолюбивого,
очень доброго человека, который всю свою жизнь посвящал
детям. И борьбе с пагубным пристрастием своей жены. Пашка
помогал отцу во всём: и по хозяйству, и в воспитании своих
братишек, для которых был непререкаемым авторитетом,
почти таким же, как отец. Он был старше младшего братика
всего на четыре года, но мальчишки воспринимали его как
совершенно взрослого человека.
Женя помнит и сейчас, как, переступив порог, в класс
вошёл новенький. Среднего роста, с еле проступающей в
волосах рыжинкой, он не бросался в глаза ни внешностью, ни
чем-либо другим. Разве только улыбкой, которой окинул
класс, словно старый знакомый. А в остальном – обычный
парень, каких в школе много: пройдёшь и не заметишь. Но
что удивительно, через пару дней всем стало казаться, что
этого Пашку каждый из ребят знал с первого класса, он просто
на время куда-то уезжал, а вот сейчас вернулся и занял в
классе своё законное место. Обладая отличным чувством
доброго юмора, новенький внёс в атмосферу класса лёгкость
общения, весёлость; любил разыгрывать новых своих друзей,
но, что удивительно, на розыгрыши эти никто никогда не
обижался, потому что шутки его всегда были добрыми и
деликатными. Пашу полюбили не только одноклассники, но и
учителя. А как не полюбить мальчишку из семьи, в которой
хотя и не всё благополучно, но который и учится хорошо, и
всегда аккуратно одет, и в коллектив влился, как свой, родной
14
Людмила Кеосьян (Соколова)
человек. За любую внеклассную работу парень берётся с
желанием, трудолюбив, спортивен: успешно выступает в
соревнованиях по лёгкой атлетике, лыжам, волейболу и
баскетболу. Прошло не так уж много времени, и он возглавил
школьную военно-спортивную секцию. Вот именно тогда
Анна Павловна и сказала Жене: «Не на того смотришь,
девочка…» Она как педагог давно приметила влюблённость
девочки в парня, который её по большому счёту не стоил. И
одновременно всё замечающие глаза учителя не могли не
увидеть, как смотрит на эту девочку Павел: его глаза
встречали её, когда она входила в класс, удерживали в себе, не
отпускали, когда она садилась за парту позади него, как
провожали, и как ему отчаянно хотелось, чтобы она обратила
на него внимание.
Женя, в отличие от Анны Павловны, ничего не замечала.
И только в десятом классе, повзрослев, она поняла: Пашка
относится к ней как-то по-особому. Это смутило её, и она
стала по возможности его избегать. А Павлику так хотелось
простого общения с этой девочкой: ему не надо было ничего,
кроме как смотреть на неё, разговаривать, идти рядом по узкой
дорожке, протоптанной среди серых от выхлопных заводских
газов снегов. И случай такой представился. Однажды, в начале
весны, собираясь в школу, он увидел в окно своего
одноклассника Тимофея. Тот шёл мимо его дома в сторону,
противоположную школе. « Странно, куда это он направился?
– подумал Пашка. А через некоторое время снова увидел его.
Теперь он уже шёл в обратном направлении, а рядом с ним,
улыбаясь и размахивая своим портфелем, вышагивала Женя.
Сердце кольнула ревность. Но раздумывать было некогда.
Схватив сумку, парень бросился следом за ними. Так
компанией ребята и дошли до школы. Оказалось, Тимка с
Женей просто друзья, что несказанно обрадовало его. И с
этого времени до последнего звонка ребята стали ходить в
школу всегда втроём. До самой парты Пашка нёс в себе
15
ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ
ощущение счастья, он смеялся, подшучивал в обычной своей
манере, и радость общения с этой девочкой грела его душу,
словно первое свидание с ней, где нет Тимофея, они –
вдвоём…
Наступило последнее школьное лето. Вот уже и
выпускные экзамены. Женя давно приняла для себя решение:
она будет педагогом, как её любимая Анна Павловна. Так же,
как она, будет заходить в класс, здороваться с детьми,
вглядываться в их любознательные глаза. Видя себя Учителем,
она всегда представляла вспаханное поле: брось семя, и оно
превратится в красивый, благоухающий цветок, может, такой,
какого никогда ещё не было на свете. И эти цветы – её
будущие ученики.
А Паша с детства мечтал о небе, но почти никому об этом
не говорил: ему казалось, что стать лётчиком – недостижимая
мечта, какая-то заоблачной даль, которая могла присниться
ему только в прекрасном, голубом сне, таком же голубом и
чистом, как его небо. С кем посоветоваться… Может, с
Женей? Она бы поняла его…. С отцом? Да, с отцом.
Дождавшись его с работы, он, разливая дымящийся чай по
чашкам, как бы невзначай, сказал, одновременно всматриваясь
в худощавое родительское лицо:
– Папа, я решил пойти в военное лётное училище. Подал
заявление в военкомат. Если поступлю, вы справитесь тут без
меня? – и с тревогой взглянул на отца, как-то он прореагирует
на его слова. У того дрогнуло сердце: как быстро вырос сын,
вот уже принимает такие серьёзные решения. Его Павел, его
надежда. Вздохнул: жены дома не было. Наверное, опять со
своими собутыльниками, ох, горе, горе…
– Сынок, что бы ты ни решил, я против твоего выбора
никогда не буду. Но тебя же не возьмут туда по здоровью.
Твои ноги…
У Паши, в его семнадцать лет, появились начальные
признаки варикозного расширения вен. Пока спортом это
16
Людмила Кеосьян (Соколова)
заниматься не мешало, но иногда чувствовалась усталость в
ногах, тяжесть, особенно после нагрузок. Предлагали
операцию, но он и слушать об этом не хотел: «Пройдёт!» –
молодости свойственна вера в преодоление трудностей своими
силами. Но сейчас – всё изменилось. Через день Паша уже
лежал на операционном столе. Никто из одноклассников об
этом не знал. Операция прошла успешно, но всё лето
проходил, как расскажет потом отец, в резиновых чулках.
И вот выпускные экзамены в школе. Он не переживал: в
аттестате будут только четвёрки и пятёрки. Сочинение, первый
экзамен, уже позади. Павел зашёл в класс, где должна
проходить консультация по математике, следующему
предстоящему экзамену, одним из последних. При виде его,
ребята остолбенели: у парня под глазом красовался огромный
синяк, но припухший, полузакрытый
глаз улыбался и
подмигивал: «Ну что уставились? На грабли наступил.
Бывает». Женя была озадачена: Пашка никогда ни с кем не
дрался, даже не конфликтовал: все возникающие разногласия,
периодически возникающие между ребятами, благодаря его
вмешательству обычно заканчивались миром. Спросила у
Сергея, его друга. Тот скрывать не стал, хотя вначале пытался
темнить, наводить пень на плетень, но после нажима Евгении
признался:
– Это ведь из-за тебя.
– Из-за меня? Шутишь?
– Да нет. Сидели мы с пацанами после сочинения в
скверике у клуба. Все были довольны, темы сочинения
оказались предсказуемы, делились, кто какую тему взял,
смеялись, подшучивали друг над другом, шпаргалки свои
показывали. К нам неожиданно подошел Валов. Ну ты же его
помнишь – учился в нашем классе. После восьмого ушёл,
поступил в ПТУ.
– Конечно, помню. Противный был тип. Доводил всех,
особенно нас, девчонок. Мы ведь однажды договорились его
17
ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ
проучить: подождали, когда он выйдет из школы и всем
скопом отлупили его портфелями. Представляешь?
– А он что?
– Убежал. Правда, со злости так матерился, хоть уши
затыкай…. Ну, рассказывай дальше.
– Подошел. Походка вразвалочку. И с ходу: « Ну, кто тут
из вас любит Рябинину?» Мы переглянулись, понять ничего не
можем. И вдруг встаёт Пашка Смолик. Шагнул навстречу
этому Валову: «Я!» И тут же получает в глаз. Валов же боксом
занимается. Пашка удержался на ногах. Началась драка. Он
ведь тоже не из слабаков. Ну, и мы не могли сидеть и
спокойно смотреть. Бросились к ним. Еле разняли, – Серёга
замолчал, а после паузы произнёс. – Вот такие, понимаешь,
грабли получились. Мы потом долго с ребятами обсуждали
этот эпизод. И сошлись во мнении: не каждый из нас способен
на такой поступок, а Пашку ещё больше зауважали.
Внимательно, изучающе посмотрел на Женю:
– А ты не знала, что он тебя любит? Неужели не замечала,
как он на тебя смотрит?
Женя опустила глаза, почувствовала, как жаром обдало
щёки: «Замечала…»
Вот так всё и выяснилось.
Отзвенел последний школьный звонок, отволновали
выпускников последние за эти десять лет экзамены, отпелись
трогательные песни на выпускном вечере, отлились слёзы
расставания со школой и родной Анной Павловной. Женя
помнит до сих пор, хотя ей уже перевалило за шестьдесят, как
вскоре после выпускного они всем классом завалились в дом
Анны Павловны и Василия Семёновича, которые знали: не
могут дети не прийти к ним. И заранее заказали огромный торт
на целых восемь килограммов. Посидели, поплакали и
посмеялись вновь. Классная знала всё про каждого: и горести
их, и радости. Особенно переживала за Павлика, за его отца,
который так и мучился со своей больной женой, таща на себе
18
Людмила Кеосьян (Соколова)
воспитание троих детей…. А он, прихлёбывая чай из
гранёного стакана, не сводил глаз с Жени. Анне Павловне так
и слышались слова этого мальчика, его голос, словно он
говорил прямо сейчас: «Мне без тебя и в дожди – сушь, мне
без тебя и Москва – глушь…» – при этом молчал, молчал
напряжённо, понимая, что завтра они могут расстаться
навсегда. А ведь он так и не сказал ей о своей любви….
Потому что знал, чувствовал, что Жене ответить ему нечем. А
Пашкина речь в ушах Анны Павловны продолжала звучать:
«Я без тебя не могу жить, мне без тебя и в жару стыть…» Она
тряхнула головой, словно отбрасывая эти откуда-то
пришедшие слова, отчего её пышные волосы встрепенулись,
красиво вздрогнули: «А может, и правда я могу читать чужие
мысли, как говорят про меня эти дети?» Было тогда ей,
классному руководителю всего тридцать три года.
Женя помнит и то, как на следующий день после
выпускного вечера Паша пришёл к ним в дом. Родители
обрадовались ему. Они уважали этого парня, сразу поставили
на плиту чайник, но он наотрез отказался: « Спасибо, Татьяна
Ивановна! Нам ведь совершенно некогда: мы ещё должны
прибрать актовый зал в школе. Там сейчас такой бедлам,
разбежались вчера, кто куда, – оставили всё, как есть.
Непорядок! А Женя ещё спит?». Женя уже выходила из своей
комнаты, услышав Пашкин голос. Минут через десять они шли
по той самой дороге, по которой прошагали вместе всю весну.
Шли и каждый думал: « Это уже в последний раз…».
Вечером Павел уезжал
в Волгоград, поступать в
Качинское высшее военное авиационное ордена Ленина
Краснознамённое
училище
летчиков. Грустно
было
расставаться с родителями, с братишками. И с Женей…
Женя поступила, как и планировала, в педагогический
институт и с головой окунулась в свою любимую математику.
Жили с девочками-однокурсницами в съёмной квартире.
Прошёл год. Письма из Волгограда приходили часто. Девушка
19
ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ
не могла не отвечать на них. Скучая по своему посёлку, она с
радостью воспринимала весточки от своего школьного
товарища, они связывали её с прекрасным миром их детства.
Между строчек, написанных знакомым, ровным, убористым
Пашкиным почерком, можно было понять, как он скучает не
только по дому, но и по ней, своей первой любви.
Стук в дверь раздался неожиданно. На пороге стоял
курсант
Смолик.
За
полтора
года
возмужавший,
повзрослевший, с резко очерченным волевым подбородком,
чего раньше Женя не замечала, в форме военного
авиационного училища. Окинула взглядом его широкие плечи
с голубыми погонами, на которых золотом светились буквы
«К».
– Пашка, привет, вот не ожидала! Почему не
предупредил? – Женя, действительно, испытывала радость от
встречи со своим одноклассником. Но не более того.
– Привет, Женя, – и сразу огорошил её словами. –
Вижу…влюбилась…
Евгения смутилась, заалели щёки. Она и правда
влюбилась в своего однокурсника, впервые начав встречаться
с ним как повзрослевшая, уже не та школьница- девчонка,
которая ещё недавно страдала от неразделённой своей любви к
красавцу Юре, а взрослая девушка, студентка. Но вот как
Павел сразу всё понял, – удивило её.
Эх, молодость, молодость, как часто мы принимаем за
золотую монету то, что является простой медяшкой, а
истинное золото не хотим замечать… Посидели, поговорили,
напоила Женя своего друга чаем с мятными пряниками. На
том и расстались. И он поехал в Белоречье, к родителям.
Потом она долго думала, ну почему, почему она при прощании
не прикоснулась, хотя бы дружески, губами к его чисто
выбритой щеке, не приобняла… И поняла: не хотела вселять в
этого замечательного парня, будущего военного лётчика,
надежду. А что он был действительно замечательный, она
20
Людмила Кеосьян (Соколова)
видела уже давно. Но, как говорили ещё наши бабушки,
сердцу не прикажешь, оно живёт в нас своей самостоятельной
жизнью и не всегда работает в унисон с нашей головой.
Больше за время учёбы в Челябинск Павел не приезжал. В
ежегодный отпуск ехал прямиком домой. Но письма
продолжали лететь на Урал, к Жене. Она исправно отвечала.
Знала, что учится он только на отлично, начал проходить
лётную практику. Писал об этом с восторгом: «В облаках я
забываю обо всём! Ты знаешь, как пахнет небо? А я сейчас
знаю: это совершенно другой мир, который невозможно
описать, совершенно неземные ощущения обуревают тебя,
когда руки лежат на штурвале твоей машины, которую ты
начинаешь чувствовать, как самого себя».
В 1978 году и Женя, и Павел, окончили свои высшие
учебные заведения. Женя распределилась в город Нижний
Тагил. По непредвиденным, не зависящим от неё
обстоятельствам, она была направлена городским отделом
народного образования для преподавания математики в
вечернюю школу. Преподавать взрослым людям сложно
вдвойне, она это понимала. Первое время было трудно, но
вскоре всё встало на свои места. Если глупость можно на
какое-то время скрыть, то ум – никогда. Евгению Кирилловну
старшие
коллеги-преподаватели
зауважали
сразу:
немногословная, прямая и конкретная в суждениях, умна,
воспитана. И к ней потянулись люди. Несмотря на то, что
девушке шёл всего двадцать первый год. Но в личном плане
жизнь оставляла желать лучшего: со своим молодым
человеком, Володей, отношения не сложились, собирались
распределяться в одно место, а разъехались по разным
сторонам, как в песне: «Ты – налево, я – направо…»
Разъехались, но из сердца выкинуть его Жене никак не
удавалось. Такая уж наша жизнь…
У Павла Смолика складывалось всё прекрасно. Несмотря
на то, что у вчерашнего курсанта еще не было опыта, его
21
ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ
наставники сразу увидели: перед ними будущий отличный
военный лётчик и специалист. Элитное Качинское училище
выпускает лётчиков-инженеров. Оно дало Родине более
трёхсот Героев Советского Союза. Павел окончил его с
красным дипломом. Вручал ему диплом начальник училища
на Мамаевом кургане. Отец, приехавший к сыну в такой
знаменательный для него день, простой рабочий человек, видя,
как его Пашка марширует, чеканя шаг, не мог поверить: да он
ли это? Ведь ещё недавно, всего четыре года назад, бегал по
улицам их посёлка босоногим сорванцом, ходил с синяком под
глазом, страдал и плакал от неразделённой своей, детской
любви, а вот поди ж ты, уже – военный лётчик! Слёзы жгли
глаза от гордости за сынка: «Вот стыдоба-то…», – думал он, не
зная, куда спрятать своё лицо. Хорошо, что горячий южный
ветер быстро сушил слёзы.
Павлу предложили остаться в училище инструктором, но
он отказался – ему не терпелось полетать на более скоростных
самолётах: только в часть ВВС! Это было лето 1978 года. А
зимой он снова приехал в Нижний, к Жене. Он много
возлагал надежд на эту встречу. Но, как и раньше, ничем
определённым приезд его не закончился. Посидел у неё на
уроках, полюбовался на то, с каким знанием дела она ведёт
свою математику, как внимательно слушают её девочку уже
немолодые люди, задают вопросы, а она толково, без тени
смущения им объясняет теоремы да биномы Ньютона.
Женя жила пока как молодой специалист в общежитии.
Он не смог найти в себе силы уехать в тот день от неё, к отцу,
который ждал его со дня на день. Нашла она ему место в
каком-то общежитском закутке, дала матрас, плед. Так и
проворочался Пашка, военный лётчик, уже командир звена
ракетоносцев Су-27, на полу, не сомкнув глаз, прислушиваясь
к каждому шороху в коридоре, надеясь услышать
её
осторожные и такие желанные шаги. А его Женька,
закутавшись в одеяло, в своей комнате, на голой железной
22
Людмила Кеосьян (Соколова)
панцирной сетке, тоже не спала, но её мысли были заняты
совсем другим человеком. Ругала себя на чём свет стоит: ну
почему, почему, после его предательства она всё еще думает о
нём? Рядом с ней такой замечательный парень, свой, родной,
протяни только руку, шагни навстречу…. Но она понимала:
это будет нечестно по отношению к Павлу.
Утром он уехал. И вот тут в сознании Жени словно что-то
перевернулось. Ей показалось, что эта их встреча была
последней. Она впервые почувствовала, что потеряла что-то
большое, хорошее, которое согревало её душу, желала она
того или нет.
Весна семьдесят девятого пришла неожиданно. Зазвенели
ручьи, появились первые вестники проснувшейся природы –
букетики подснежников, что продавали бабульки почти
задаром на каждом углу. И так же неожиданно для Жени в
один из солнечных апрельских дней, перед самым концом
месяца, вновь приехал Павел. И впервые встрепенулось сердце
от его, такого знакомого стука в дверь. Так делал только он:
два лёгких, пауза – и ещё один стук.
– Не ожидала? – Женя вскинула брови: перед нею стоял
уже совсем другой человек, не тот юноша, что был здесь три
месяца назад. Она увидела за порогом взрослого,
сформировавшегося мужчину. « Вот что делает с человеком
профессия, где каждая новая минута требует максимальной
сосредоточенности и связана с риском для жизни», – пришло
ей вдруг в голову.
– Не ожидала… .Но я рада. Хотя думала, что тебя уже
никогда больше не увижу. Проходи.
– Я ненадолго. Просто тебя увидеть. А ты, в отличие от
меня, совсем не меняешься: такая же девчонка, и даже
косметики на лице всё так же нет, и глаза такие же грустные…
Ты поедешь на майские праздники к родителям? – он говорил
даже другим тоном, более свободно, раскованно.
–Конечно!
23
ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ
– Ну, вот там и встретимся. Я сейчас в отпуске,– и
посмотрел Жене прямо в глаза. – Нам надо с тобой серьёзно
поговорить. Буду тебя ждать в Белоречье.
Они встретились в доме родителей Жени. Сидели на кухне
до самого утра. Узнали друг о друге всё, что произошло с
каждым из них за все прошедшие годы, даже то, о чем не
писали в письмах. Она сообщила своему Пашке такую вещь,
от которой его сердце дрогнуло, но он совладал с собой и,
помолчав минуту-другую, смотря прямо в глаза своей
любимой, сказал: «Но ведь и я не святой, Женечка». А она,
видя его смятение, его глаза, которые говорили, да что
говорили – они кричали о том, как желает он её, как любит,
несмотря ни на что, думала: «Но он ведь ни разу не говорил
мне о любви, ни разу. Почему? Боялся услышать: «А я – нет»?
Но он и так знал это. Но всё же надеялся?»
На прощание выпилили ещё по чашке кофе. И надолго
замолчали, только нет-нет вскидывали глаза друг на друга,
словно ожидая каких-то последних, важных для них слов. И
одновременно услышали в наступившей вдруг тишине
приглушённые голоса, донёсшиеся до них из
дальней
комнаты, в которой спали родители Жени. Посмотрели друг на
друга, молча кивнули головами, понимая, что родители не
спят. «Переживают. Они же тебя любят, как сына, Пашка…» –
тихо проронила Женя. И – слёзы из глаз у обоих.
– Женя, поехали со мной, – неожиданно сказал Павел, –
нельзя жить прошлым. Поехали. У нас с тобой ещё вся жизнь
впереди.
Она ничего не ответила. Встала, собрала посуду со стола,
помыла и только после этого сказала: « Мне надо уезжать.
Завтра нужно уже быть в школе. А «завтра», Павлик, уже
началось, смотри, какой прекрасный будет сегодня день. И у
тебя в жизни будет всё прекрасно». И грустно улыбнулась,
24
Людмила Кеосьян (Соколова)
глядя в его ожидающие глаза: «Зачем я тебе такая, что я тебе
могу дать? Иди, мне нужно собираться».
Прошло чуть больше
месяца после их последнего
разговора. Женя не находила себе места. Опять пришло
обычное чувство невосполнимой потери, но ещё острее,
больнее, чем раньше. Вместе с нею переживали и её родители,
и Анна Павловна, и братья Павла. Жене никогда не забыть тот
вечер. На город опустились плотные сумерки, близилась ночь.
В комнате напротив кто-то завел пластинку с такой грустной
мелодией, что разрывала сердце и не давала уснуть. Она
представляла, что сейчас её Пашка после своих страшных
полётов в этом жестоком небе вот так же лежит без сна, один,
и в этом виновата только она, Женя. Встала, взяла лист бумаги
и села за стол. И вот уже целый час сидит в одном положении,
не написав ни одной строчки. Что сказать ему?
Математический ум её работал чётко, но не давал эмоциям,
что переполняли душу, вылиться наружу. Из-под пера вышла
только одна строчка: «Если ты ещё не передумал, –
приезжай…». Накинула на себя лёгкий плащик и выскочила на
улицу. Сеял мелкий дождичек, где-то отдалённо слышались
неразборчивые раскаты грома. Женя понимала: если она
сейчас остановится, то письмо уже не отправит никогда.
Поэтому, ускорив шаг, через минуту бежала бегом, не замечая,
как на неё с удивлением смотрела парочка влюбленных,
сидящих на скамеечке под одним большим зонтом. Вот и
почтовый ящик на пересечении двух улочек, один на весь
квартал. Запыхавшись, остановилась и, больше не раздумывая,
опустила письмо, услышав, как оно с лёгким шлепком упало
на дно пустого ящика. Всё. Как пришла домой, в памяти не
зафиксировалось. Музыка всё еще играла, хотя близилась
полночь. В общежитии законы не писаны…
Утром, проснувшись, поняла: она совершила то, чего не
должна была делать. Не подошло ещё то время, когда она
25
ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ
могла уже сказать своему Смолику о своей любви, её любовь
только ещё зарождалась и тихонечко начинала постукивать в
сердце. Но это было ещё не то чувство, которого так долго,
седьмой год, ждал он. Нечестно поступила она. И следом
полетело другое письмо, опущенное в тот же ящик: «Извини,
Павел, я просто, наверное, пожалела себя».
Ответа не было почти два месяца. Она получила его
только в августе. Мелкий, аккуратный почерк, без единой
ошибки. «Да, хорошо нас учили в школе»,– автоматом
шевельнулась в голове мысль, прежде чем бросились в глаза
его слова: «Женя, я был в длительной командировке. Получил
сразу по приезде твои два письма. Сейчас я приехать не могу.
Пиши, как у тебя всё сложится в жизни».
Она сразу, в ту же секунду, поняла: в жизни её Пашки
кто-то появился, и этот кто-то стал ему дорогим человеком.
Если бы этого не случилось, он бы сразу примчался, несмотря
ни на что. Вдруг захотелось плакать. И она заплакала, горько
и безудержно. Но тут же какой-то голос, который она помнит
до сих пор, не внутренний, а отчётливо слышимый рядом, и не
её, а совершенно другой, незнакомый, сказал: «Всё, девочка,
успокойся, твоей вины в этом нет, отпускай своего Павлика и
живи дальше. У тебя ещё всё впереди». И Женя вдруг
почувствовала облегчение, даже свободу, словно птичка,
вырвавшаяся из клетки, в которой добрые хозяева её лелеяли и
любили, а она, как ни старалась, не могла выразить им свои
ответные чувства. Потому что не знала того языка, на котором
говорили они. И в далёкий военный городок полетело письмо:
«Извини, Паша, писать больше не буду. Буду просто жить. А
тебе желаю счастья».
И случилось чудо. Через неделю на её адрес пришло
письмо от человека, взглянув на фамилию которого, она долго
соображала, кто же это такой. А вспомнив, была изумлена.
Они с ним встречались всего один раз. Это был сын её коллеги
по школе, где она преподавала. Перед глазами встал высокий,
26
Людмила Кеосьян (Соколова)
темноволосый молодой человек, с устоявшимися манерами
интеллигента. Встреча произошла случайно. Она пришла к
Раисе Ивановне за какой-то книгой. Только потом, спустя
несколько лет, Женя узнала, что встреча эта была не такой уж
случайной. Женщине, которая вырастила такого завидного,
единственного сына, только окончившего институт, она
понравилась сразу: и как преподаватель, и как умница, и
просто как скромный, воспитанный безукоризненно человек. В
дальнейшем, с добрым пристрастием приглядываясь к ней,
Раиса Ивановна поняла: другой невестки ей не надо.
Женя ответила на письмо. Завязалась переписка. В
октябре, придя из армии, лейтенант запаса сразу сделал ей
предложение руки и сердца. Но Женя ответила отказом:
«Зачем спешить? Еще не время… Нужно узнать друг друга
получше». Хотя уже была уверена, что Антон – абсолютно её
человек, который нравился ей с каждым новым днем всё
больше и больше. Сдержанный, немногословный, что очень её
устраивало. Потому что сама была точно такая же.
В ноябре до Евгении дошли слухи: Павел Смолик
женился. Нельзя сказать, что Женю это известие как-то
болезненно задело или огорчило. Скорее всего – обрадовало,
сняло груз с её души, вину, которая нет-нет да и терзала её
сердце.
Вину за прошедшие семь Пашкиных лет,
наполненных несбывшимися надеждами и ожиданием счастья.
Через два месяца, в феврале 1980 года, Женя тоже вышла
замуж к великой радости своей свекрови. И пошло, покатилось
время. В семье Павла родился сын, хотя он, как говорили,
надеялся и желал, чтобы первая появилась на свет дочь. Дочь
появится позднее, маленькое долгожданное чудо, такая же
красавица, как и его жена, Светлана. Насчет имени Павел
долго не размышлял: только Женя и никак не иначе. Светлана
не спорила. Тем более, как она потом скажет, рядом с
Павликом всегда себя чувствовала самой любимой. У Жени
родились двое сыновей, как отец, – высоких, сдержанных и
27
ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ
скупых на слова, и как оба родителя, понимающих, что такое –
жизнь и что такое – любовь.
Своё родное Белоречье ни Женя, ни Павел не забывали.
При любой возможности навещали своих родных и, конечно
же, своего любимого и незабываемого классного
руководителя. Вот и сейчас Женя, устроившись на диванчике,
таком знакомом ещё со школьных времён, на котором было
выплакано столько слёз, рассказано столько радостей,
рассматривают альбомы с фотографиями. Анна Павловна
молча
протягивает ей небольшой снимок, внимательно
всматривается в лицо своей ученицы: как она прореагирует на
него? Женя, едва взглянув, сразу поняла: это свадебное фото
её Пашки. Счастливое, улыбающееся лицо девушки, фата,
цветы. Рядом – он, в лётной форме, совсем не тот, которого
она знала, чуть-чуть можно разглядеть улыбку и в то же время
тень скрытой грустинки в глазах. У обоих в руках бокалы с
шампанским.
– Спасибо, – Женя благодарно положила ладонь на руку
учителя. – А Светлана красивее меня.
– Разве в красоте дело? – услышала тихий голос Анны
Павловны, в котором так и чувствовался незримый укор,
сожаление о том, что судьбе было угодно развести этих двух
людей, которых она любила.
А спустя год, в отпуск, в Белоречье, вместе с женой
приехал Павел. Дом своей «классной» он обойти никак не мог.
Военный лётчик первого класса, ас, командир эскадрильи
знаменитых ракетоносцев СУ-27, красавец, их Пашка, бывший
шутник, трудяга и мечтатель…. Уговорила остаться их
заночевать в своём доме, в котором частенько
останавливаются приезжающие её ученики. У многих уже
здесь не осталось родителей, разъехались друзья. Сидели на
том же диванчике, смотрели те же самые альбомы. Павел
вдруг резко выбросил руку и подвинул альбом к себе. И
встретился глазами с Женей. Рядом с ней – серьёзный молодой
28
Людмила Кеосьян (Соколова)
человек, даже, как ему показалось, излишне серьёзный.
Темноволосый, явно ощущается высокий рост. «Из тех,
которые всегда нравились ей» – мелькнуло в голове. И
посмотрел в глаза Анне Павловне:
– Женька по любви вышла замуж? – произнёс задумчиво,
слегка прищурясь.
– Да, – коротко ответила Анна Павловна, в своей обычной
манере: зачем лишние слова, когда можно обойтись и без них.
– А почему тогда глаза у неё такие грустные, хотя и
улыбается?
– А ты много ли видел её весёлую? – и, подумав про себя:
«Неужели он до сих пор любит её?» – Анна Павловна
захлопнула альбом. Давайте, ребятки, ужинать, сейчас я вас
накормлю такими консервированными
грибочками с
картошечкой со своего огорода, которых вы в своём городе
никогда не поедите.
Прошло ещё шесть лет. И снова весна, и снова апрель.
Анна Павловна возвратилась домой затемно: перед майскими
праздниками в школе дел было невпроворот. Дни хотя и
удлинились, но совсем незначительно. Войдя в квартиру,
только перешагнув порог, сразу почувствовала: что-то
случилось. И это «что-то» – очень плохое, как атомный взрыв,
как цунами, который вот-вот и снесёт их дом. Муж с дочерью
сидели напротив друг друга и молчали. Не произнесли ни
слова, пока она раздевалась, ни слова, когда она подошла к
ним и вопросительно взглянула поочерёдно на того и другого.
Подумалось: а может, ничего и не произошло, просто люди
устали? Решила прервать их молчание простой шуткой:
– Э, ребята, это что за игра в молчанку?
Василий Семёнович встал, отошёл к окну. Не
поворачиваясь, не глядя на жену, сказал каким-то не своим,
обычно мягким, а глухим, надтреснутым голосом:
– Паша Смолик погиб. Трагически.
29
ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ
Она не помнит, как бежала тогда по тёмной,
полуосвещённой улице посёлка, где жили Смолики. Улица
была пуста. Только разбуженные её бегом, лаяли собаки, звеня
цепями, нарушая тишину. В голове било молотом: может, это
неправда, какая-то ошибка, вот сейчас всё и разъяснится. Вот и
дом №7. Во всех окнах горел свет. Это насторожило, кольнуло
сердце: не спят…. И двери оказались открыты: заходи, кто
хочет. Вошла в комнату и сразу всё поняла. Не стала ничего
даже спрашивать. Забыла об обычных в такой ситуации словах
соболезнования. Слёзы хлынули ручьём.
Только спустя время и она, и одноклассники Павла узнают
подробности этой трагедии. О ней тогда много писали в
прессе. Пишут и сейчас. В дни, когда исполнилось тридцать
лет с той поры, появилась статья о подвиге и последних
минутах жизни Павла и его друга и однокашника Александра
Загоруйко, с которым они по долгу службы оказались вдвоём в
учебно-боевом самолёте МиГ-23УБ
в тот весенний,
апрельский день. Привожу её с небольшими сокращениями:
В самолёте двое, оба – майоры, военные лётчики первого
класса: в качестве инструктора командир эскадрильи Павел
Смолик и Александр Загоруйко, который должен был
продемонстрировать перед комэском свои навыки мастерства
ведения воздушного боя с истребителями. Высота – две с
половиной тысячи метров, скорость около 500 км/час.
Александр
исполняет
фигуру
высшего
пилотажа:
полупереворот. Но так получилось, что самолёт попал в
спутный след самолёта-цели и угол атаки оказался более
запланированного. Самолёт стал падать на огромной скорости,
войдя в режим сваливания в сторону населённого пункта.
Смолик берёт управление на себя и тут же отдаёт приказ
другу катапультироваться. Самой первой задачей его – не дать
машине упасть на большое село, раскинувшееся под ними.
Подальше, подальше от села… Ещё… ещё… И хотя МиГ
находился уже в глубоком штопоре, Павел до последней
30
Людмила Кеосьян (Соколова)
минуты пытался спасти самолёт. И только когда угроза
падения на населённый пункт миновала, осознал: Загоруйко не
исполнил его приказ. Катапультировались вместе. Но машина
была уже у самой земли, и парашюты не успели раскрыться…
Так трагически закончился этот тренировочный полёт. В
те дни в прессе много было размышлений о произошедшей
трагедии. Мнение специалистов было едино: один из лётчиков
мог спастись, если бы катапультировался раньше. Но это был
тот случай, когда мужская дружба оказалась сильнее смерти.
Командование, правительство отметили подвиг асов,
посмертно удостоив их орденов Красной Звезды. На месте
гибели лётчиков вблизи села стоит скромный памятник,
сооружённый силами их товарищей, тех, с кем Павел не раз
поднимался в воздух, в небо, которое он любил больше жизни.
Наверное, потому оно и забрало его к себе…. Было ему всего
лишь тридцать лет.
О чём думал он в последние секунды перед
катапультированием? Об этом мы не узнаем уже никогда…
Просто помолчим. Перед светлой его памятью. Перед его
мужеством.
Газета «Правда» писала: « Стоит в российской глубинке, в
стороне от больших дорог, среди хлебного раздолья
возведённый боевыми побратимами и совхозной молодёжью
хватающий за душу своей незамысловатой простотой знак
памяти и восхищения подвигом авиаторов. Не увядают цветы
у подножия памятника. Примеры мужества, отваги и
воинского долга живут вечно».
Спустя несколько лет Женя неожиданно получила письмо
от жены Павла, восприняв его, как привет от её Пашки: снова
увидела его глаза, встречающие, удерживающие рядом с собой
и провожающие, когда ещё той школьницей-беляночкой
выходила из класса. И опять нахлынуло чувство своей вины…
Светлана, как оказалось, многое знала про Женю. Зная, что она
31
ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ
часто фотографировала своих одноклассников, просила
выслать ей фотографии мужа и, что особенно удивило и
ошарашило Женю, – его письма к ней. Поэтому ответила не
сразу. Но потом вдруг пришло понимание того, что жена
Павла, потеряв самого дорогого для себя человека, отца двоих
ребятишек, день за днём вспоминает свою жизнь с ним и
только этим, возможно, и живёт. Жене не стыдно было писем
Паши: это добрые, товарищеские послания своему лучшему
другу. Они никак не могли травмировать Свету. И она
отправила их. Не оставив себе ни одного. Тогда обе ещё не
знали, что между ними завяжутся близкие, дружеские
отношения. Но так и случилось.
Несколько дней посвятила оформлению двух альбомов с
фотографиями: один – для Светланы, другой – для отца Павла,
Ивана Лаврентьевича. Его жены в живых тогда уже не было.
Евгении никогда не забыть тот день, когда она принесла ему
этот альбом с фотографиями, на которых его мальчик всегда
был весёлым, даже несколько бесшабашным, тем Пашкой,
которого любили все.
Иван Лаврентьевич не мог скрыть своих слёз. После
гибели сына он быстро постарел, вроде стал ниже ростом.
«Спасибо тебе, Женя, что помнишь моего Пашку. А я ведь
словно перестал жить с того самого дня, когда получил ту
телеграмму двадцать второго апреля. Мы с женой и младшим
сыном в этот день собирались выехать поездом к нему,
посмотреть на внуков, обнять Павлика со Светланой. А
получилось… Ты знаешь, именно в день похорон на имя моего
сыночка в часть пришёл вызов в Военно-Воздушную
академию имени Жуковского. Осенью их семья должна была
переехать в Москву, – Иван Лаврентьевич низко опустил
голову, пытаясь скрыть слёзы, но они текли и текли, падая на
фотографию, где его Пашка стоял рядом с Женей в компании
других ребят. И из-за этих расплывающихся отцовских
32
Людмила Кеосьян (Соколова)
слезинок ей вдруг показалось, что плачут они все, тогда юные
и здоровые. И все живые…
– Он ведь за всю жизнь мне худого слова не сказал, косо
не посмотрел… Как я дальше жить буду… без него…
Женя встала, подошла к нему, обняла за вздрагивающие
худощавые плечи: «Иван Лаврентьевич, давайте я поставлю
чайник, у меня вот тут, – она наклонилась над своей сумкой, –
пирожки, мама вам с утра сегодня напекла. Паша любил её
пирожки с капустой… – и уже не смогла сдержаться, снова
обняла отца и слёзы беспрерывным потоком хлынули на его
выцветшую, когда-то бывшую в яркую клетку, старенькую
рубашку.
Пили обжигающий губы чай с малиновым вареньем. И оба
молчали. Но потом Иван Лаврентьевич поднял голову от
фотографии сына:
– Ты знаешь, Женечка, я часто думаю вот о чём: как в
нашей не совсем благополучной семье мог вырасти такой
мальчишка. Ты же знаешь наши обстоятельства, – Женя
утвердительно кивнула. – А на детей ничего не повлияло.
– Это ваша заслуга, дорогой Иван Лаврентьевич, –
сказала, а слёзы опять сдавили горло.
– Да нет, девочка, ничего я, пожалуй, и не делал, чтобы
Пашка стал таким, каким его все знают. И что выбрал такую
профессию,– и отец, внимательно всмотревшись в глаза Жени,
вдруг сказал:
– А ведь он меня, видно, подготавливал, так, по-мужски,
что всё может случиться, как, бывает, случается в жизни
любого
человека
в
кабине
военного
самолёта.
Бескомпромиссно, жёстко, даже жестоко, проверяя его
мастерство, нервы, способность бороться за сохранение
машины и самого себя. А потом успокаивал: «Батя, со мной
ничего такого не произойдёт, не переживай. Ты знаешь, какой
я везучий? И знаешь, какие у меня были хорошие
33
ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ
преподаватели? Я найду выход из любой ситуации, даже
безвыходной. Вот и нашёл…».
Выпили ещё по чашке чая, молча. Женя поняла, что Ивану
Лаврентьевичу надо выговориться. И она ждала. Услышала,
скорее почувствовала, как у него глухо клокотнуло в горле:
– Ты, наверное, знаешь, после училища он попал в
специальный гвардейский истребительный полк. И его,
вчерашнего курсанта, наставники не побоялись поставить со
своей машиной на показ в воздухе сложнейшей авиатехники.
Видно, знали, что мой сын не подведёт, на него можно
положиться.
Женя кивнула: «Иван Лаврентьевич, на вашего Пашу
всегда и во всем можно было положиться. Это все поняли ещё
в школе. Расскажите ещё что-нибудь про него, – и положила
свою ладонь на его изборождённую синими выпуклыми,
извилистыми венами руку.
– Его быстро повысили в звании. Стал гвардии капитаном.
Направили в знаменитый на всю Россию авиацентр, в состав
инструкторско-исследовательского полка. Стал командовать
звеном. В Центр прибывали лётчики осваивать новую,
сложную авиатехнику. А Паша был их «учителем», – Иван
Лаврентьевич улыбнулся в первый раз за все время их
разговора. – И через два года получил под своё начало
эскадрилью Су-27. Слышала про такие? – Женя, конечно,
слышала и даже читала всё это про Пашу. Но слушала отца
внимательно, словно ничего не знала. А он продолжал:
– Их лётчики называли по-свойски «сушками». Павел
писал, что это быстрые и надёжные машины. И всё-таки
машина есть машина. И случилось однажды у него ЧП. Это
мне рассказывала уже Света. Ты знаешь, повезло наконец
Павлу, – и многозначительно взглянул на Женю, – хорошую
жену он для себя выбрал. Или она – его, не знаю. Так вот, был
такой случай. Как предупреждение откуда-то сверху. Они ведь
там, в небесах, ближе к богу, – он длинно, прерывисто
34
Людмила Кеосьян (Соколова)
вздохнул. – При посадке сын мой увидел сигнал: не
выпускаются шасси. А самолёт уже коснулся бетонной
дорожки аэродрома. Беда почти неизбежна. И что, думаешь,
твой Пашка сделал? – Женя покачала головой: не знаю,
дескать, и в то же время в голове стукнуло «твой…»– Он в
доли секунды успел взмыть вверх и набрать высоту десять
тысяч метров! И там обнаружил повреждение какое-то в
топливопроводах. Заполыхал огонь. И рванул Павлик мой
подальше от города, над которым летел. И затем вошёл в
глубокое пике. Так он сбил пламя. И наконец ему удалось
выпустить шасси. Теперь можно было идти на посадку.
Видишь, я уже научился лётным терминам всяким?
Женя не выдержала: «Ну, вы же отец авиатора, аса
лётного дела», – и тоже улыбнулась в ответ на улыбку отца. И
увидела его лицо: Иван Лаврентьевич в эти минуты безмерно
гордился своим сыном…
… Попрощались. Он вышел следом за Женей за ворота,
остановился у палисадника – невысокий, худощавый, пожилой
– и провожал её взглядом, как провожал некогда своих детей,
и стоял до тех пор, пока она не свернула в переулок….
Отец переживёт своего сына почти на тридцать два года.
Прошло много времени с той поры… Евгении сейчас 64
года. Но она помнит всё. Как будто это было неделю назад.
Недавно она написала мне: « Знаешь, когда надо мной в небе,
которое навсегда забрало нашего Павла, пролетает реактивный
самолёт, оставляя свой пушистый, инверсионный след, я
иногда поднимаю голову и говорю: «Привет, Пашка! Да
святится имя твоё…» – и плачу».
И я выплакала немало слёз, пока писала эту маленькую
повесть. Потому что Павел мне стал родным и близким
человеком.. Потому что в свои семьдесят девять я оказалась в
него влюблена...
27 июля2021г.
35
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
"В одно окно смотрели двое.
Один увидел дождь и грязь.
Другой – листвы зелёной вязь,
Весну и небо голубое.
В одно окно смотрели двое"
Омар Хайям
Села в первый проходящий поезд. При покупке билета
ввела в замешательство кассира, пожилую, начинающую
седеть даму: «Пожалуйста, один билет в плацкарт, на самый
ближайший.
– Куда едем?
– Мне без разницы. На любой поезд. На запад, на восток –
все равно, – протянула деньги, – на все, до какой станции
хватит.
Кассирша бросила на меня взгляд, который явно говорил:
«Странная какая-то. Хотя на вид – вполне нормальная
девчонка. Ох, ты, господи, наверняка что-то случилось у
девочки».
– А ты хорошо подумала, милая? – возможно, она
представила на месте стоящей перед кассой девчушки свою
дочку, такую же, потерявшую себя, не понимающую, что
творит. – Сядь, охолонись, успокойся, взвесь всё…
– Ну, скоро там, чего задерживаешь очередь? Через 15
минут поезд отходит!
Я оглянулась и увидела позади себя злые, с красными
прожилками на желтоватых белках глаза мужчины в
соломенной шляпе: «Давай отходи от кассы, прилепилась тут,
понимаешь!»
– Вот на этот поезд мне билет и дайте, пожалуйста!
Который отходит через 15 минут…
36
Людмила Кеосьян (Соколова)
Пробегая через подземный переход к платформам,
прочитала на билете название конечного своего пункта:
станция Камышлов. И вот уже полчаса еду в наполовину
заполненном пассажирами вагоне в неведомый мне
Камышлов. Еду с единственной целью – очутиться там, где
меня никто не знает, туда, где не буду ежедневно и ежечасно
носить на себе сочувственные взгляды, слышать украдкой
брошенные слова однокурсников: «А похудела-то как,
почернела…» Где никому до меня не будет дела. И вместе с
пролетающими, еле видимыми в темноте наступившего вечера
столбами, стуком колёс на стыках рельсов, словно
отсчитывающих все счастливые дни последних двух лет,
вдруг, как в художественном фильме, перед глазами поплыла
так неожиданно ярко начатая, студенческая жизнь. Собрав
последние силы, сжавшись в комочек в углу купе, попыталась
спокойно оценить, что же произошло со мной за эти два года.
В комнате общежития, где жили пять девчонок, будущих
специалистов по химическому оборудованию, стояла тишина.
Лёжа на кроватях, они листали лекции по теоретической
механике, готовясь к завтрашнему семинару. Вдруг, как по
команде, все вздрогнули и резко повернули головы в
направлении окна, отчётливо услышав осторожный, но
довольно ощутимый стук по стеклу. Что это может быть?
Пятый этаж… Птица? Первая бросилась к окну, распахнув его,
Зойка. И увидела швабру, которая двигалась вверх-вниз,
вверх-вниз. Повернула голову в направлении соседнего окна:
швабру держала чья-то рука. Услышала: «Вам заказное
письмо! – и после паузы, которая дополнилась смехом,
донёсшимся через стенку, – с оплаченным ответом!» На конце
швабры висел привязанный к ней конверт, свёрнутый пофронтовому, треугольником.
Через минуту, побросав свои лекции, девчата,
обрадованные сменой нудной зубрёжки на какое-то, пусть и
минутное развлечение, уже читали: «Милые мадемуазели! Мы
37
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
приглашаем вас на рандеву. Бросайте свои учебники! Сегодня
такой прекрасный вечер!»
Люда, девушка с четвёртого курса, высокая, с волнистыми
ярко-рыжими волосами до плеч, временно подселенная в
комнату к второкурсницам, удивлённо покачала головой:
«Странно что-то… Там живут четверо пятикурсников. Все
очень серьёзные ребята. И чтобы вот так: швабра, записка,
хохот. Легкомыслие какое-то…»
– Да ладно тебе! – Зойка, самая маленькая ростиком, но
самая боевая из всех, всегда готовая на любые авантюры, уже
выхватывала фломастер из своей сумочки. – Давайте писать
ответ! Ну его на фиг, этот теормех! Это же не экзамен,
подумаешь, какой-то семинарик! Только надо спросить:
сколько их, парней, и какой у них рост.
Через некоторое время на той же швабре получили ответ:
«Нас трое. Рост: 183, 176 и 165».
– Фу, 165! Метр с шапкой! – Зойка поморщилась, –
давайте напишем, что этот третий нам не подходит!
– Зайка, вот для тебя-то он – в самый раз! С твоим
«великаньим» ростом в 150! – Эльвира, самая благоразумная
из девчат, опять уткнулась в свои лекции.
Что сподвигло меня оказаться среди трёх девчонок,
согласившихся пойти на это самое рандеву, я и сейчас не знаю.
У меня, единственной из всех, был парень. С ним мы дружили
почти уже год. Валька, Валентин, про которого было единое
мнение у всех, и девчонок, и мальчишек: «Чист, как снежок».
Да так оно и было. Копна тёмных волнистых волос, очки,
которые он никогда не снимал из-за своей близорукости.
Огромные, похожие на девичьи, карие глаза, которые с
нежностью всматривались всегда в моё лицо, особенно, когда
он говорил, стесняясь и жутко краснея, о своей любви.
Помогал всем, кто попросит, с учёбой. И руки золотые:
коньки наточить – к нему, замок заедает – без Вальки не
обойтись. После трёх месяцев их встреч, походов в кино,
38
Людмила Кеосьян (Соколова)
сидения за одним столом на лекциях, волнуясь и слегка от
этого заикаясь, сделал ей предложение: «Выходи за меня
замуж…Родителям и сестрёнке Любаше про тебя уже
рассказал. Они у меня в Оренбурге живут».
Поезд летел, оставляя позади себя полустанки со
светящимися кое-где окнами. Я всматривалась в темноту: там,
за этими окнами, течёт размеренная, спокойная жизнь; люди
сидят за вечерними самоварами, нянчат детишек, лечат,
накладывая им компрессы и горчичники; в других домах
женщины ждут с рабочих смен своих любимых мужчин, чтобы
накормить их приготовленным заботливыми, добрыми руками,
ужином. А где-то просто сидят, обнявшись, глядя на
проносящийся поезд, не зная, что в нем сидит какая-то
девчонка, потерянная, убитая горем, не знающая, куда она едет
и как ей жить дальше… Мысли опять переключились на
Вальку. Вздохнула протяжно, прерывисто: если бы она
ответила тогда на его предложение, ничего бы с ней такого не
случилось, не худела и не чернела, не было бы этого поезда, не
было бы храпящего, сидящего напротив её дядьки,
извергающего из себя клубы дурно пахнущего застарелого
алкоголя…
А тогда, в апрельский вечер 1961 года, они, три девчонки,
выскочили на улицу. Люда толкнула меня локтем: «Вон они,
наши кавалеры». Познакомились. И целый час гуляли по
вечернему студгородку. О чём разговаривали, даже и не
припомню. В основном, о будущих своих профессиях, о том,
как им пришло в голову устроить это рандеву. Смеялись,
подшучивали друг над другом. Сейчас, спустя более полувека,
описывая то время, которое осталось далеко в прошлом, я
удивляюсь: тогда, полтора года назад, в 59-ом, произошла
трагедия, повлёкшая за собой смерть студентов-альпинистов
нашего института в горах северного Урала. Сейчас об этом
знает весь мир. Перевал Дятлова. Как можно было засекретить
такое страшное событие, покрыв его завесой тайны и
39
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
всеобщего молчания – до сих пор непонятно. Мы тогда про
смерть наших туристов вообще не слышали. Хотя в 59-ом все
учились в этом же институте.
Холодало. Под ногами начинал похрустывать лёд
замерзающих лужиц на асфальте. Повернули на аллейку,
ведущую к общежитию химфака. И опять остаётся
необъяснимым, почему именно я, с замёрзшими вконец
пальцами ног, не побежала бегом к себе на пятый этаж
отогреваться в тепле, а ещё целый час вместе с Людмилой и
парнем в светлом плаще по имени Стас с ростом 183 остались
стоять у входа в подъезд, ярко освещаемый фонарём. Вот в тот
момент я и разглядела его лицо: необычно высокий лоб,
худощавые скулы, тёмные волосы, густые чёрные брови,
прямой нос. Но больше всего меня поразили глаза, вернее, их
испытующий взгляд, которым он пронизывал как бы насквозь
собеседника, лёгкая ироничность во всём, что бы ни говорил и
что бы ни говорили ему. Оказалось, что парень всего на
полтора года старше меня, но я уже в тот момент по какой-то
необъяснимой причине вдруг начала воспринимать его как
совершенно взрослого, состоявшегося человека. В основном, с
ним разговаривала Люда: четвёртый и пятый курс – это где-то
совсем рядом, тем более она тоже будущий химик-органик,
как и он. Но я замечала иногда на себе взгляд Стаса, который
он сразу отводил, когда наши глаза неожиданно встречались.
Чувствуя, что выгляжу, как молчаливый балбес, отчего мне
становилось всё более жутко неудобно, вдруг спросила:
– А как получилось, что вы в свои двадцать лет уже
учитесь на пятом курсе? – парень улыбнулся, показав
изумительно белый ряд ровных, плотно прилегающих друг к
другу красивых зубов.
– Да я же – июньский. Десять классов закончил, когда не
исполнилось ещё и шестнадцати. Мама моя – преподаватель
литературы, в школу отдала меня, так сказать, – он
усмехнулся, – по блату, когда мне только исполнилось шесть
40
Людмила Кеосьян (Соколова)
лет. И по окончанию сразу поехал поступать в наш Уральский
политехнический.
– А кто у вас папа?
– Военный. Полковник. Вообще-то он мне отчим. Но как
отец.
– А откуда вы приехали? Из какого города?
– Да перестаньте мне выкать. Давайте перейдём на ТЫ, –
Стас достал из кармана перчатки и протянул их мне. Наденьте.
Руки, наверное, замёрзли? А приехал я из Украины. Родился в
небольшом городке под красивым названием Лебедин. Не
слышали?
Конечно, я про такой город не слышала. Но меня удивило:
почему именно Свердловск? Почему не Москва, не
Ленинград? Ведь это намного ближе Урала. Взяв перчатки,
хотела отдать одну из них Люде, но вдруг неожиданно для
себя успела увидеть только её спину, в тот же момент
скрывающуюся за дверью входа в общежитие.
– Ушла… – я растерянно взглянула на Стаса. Он в ответ
только пожал плечами. Где-то в глубине души у меня
прошелестело: это что, равнодушие? Стояла девушка,
разговаривала с ним, но вот ушла, а он не остановил её или
сделал вид, что не заметил… что тоже не очень хорошо. Но эта
мысль сразу улетучилась, потому что Стас сам же и ответил на
мой так и не произнесённый вопрос:
– В Свердловск я приехал целенаправленно. Ты будешь
смеяться, но я с пяти лет увлёкся химией. Моя любимая
книжка уже в позднем детсадовском возрасте был учебник
для пятого класса «Общая химия». И в начальных классах,
когда другие на уроках украдкой читали про подвиги
разведчиков, я листал эту книгу, – он улыбнулся, – никто меня
не понимал, даже родители. Дали кличку «химик», с ней я и
школу закончил.
– А что, в Москве, в Ленинграде или у вас в Киеве нельзя
было изучать эту самую химию? – Он пожал плечами: «Да,
41
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
конечно, можно было, мне все учителя советовали поступать в
МГУ, но я хотел учиться именно у профессора Исаака
Яковлевича Постовского. Слышала о таком?»
Ни о каком Постовском я в ту пору не слышала, хотя уже
второй год училась на химико-технологическом факультете.
Мне с каждой минутой становилось всё более неловко, даже
стыдно, что я, такая провинциалка, ничем не интересуюсь
кроме поэзии да своих коньков. А тут такой парень, до
которого мне никогда не дорасти. Но всё-таки спросила:
– А этот твой Исаак и сейчас работает у нас в институте? –
и тут же осеклась под взглядом парня, в котором засквозил
немой укор в смеси с ироничной усмешкой: что взять, дескать,
с этой глупенькой второкурсницы?
– Конечно! Профессор возглавляет с 1926 года нашу
кафедру органической химии. И ведёт исследования, ради
которых я и приехал сюда к вам, на Урал. Учился Исаак
Яковлевич в своё время в Мюнхене, а работал вместе с Хансом
Фишером, лауреатом Нобелевской премии. Про Нобеля ты
хоть слышала?
– Слышала и читала, к твоему сведению, – я начала уже
раздражаться, физически ощущая, насколько этот парень,
практически мой ровесник, превосходит меня по всем статьям,
и, главное, конечно же, понимает это. И ответила, чувствуя
себя, как школьница на экзамене.– Альфред Нобель –
шведский химик, изобретатель динамита, своё состояние
завещал на учреждение премий, названных его именем за
наивысшие научные достижения. Ты, наверное, мечтаешь
получить такую премию? – съязвила. А Стас на полном
серьёзе, без улыбки на лице, кивнул головой: «А как же,
конечно! Но ты молодчинка, что знаешь про Нобеля, хвалю!»
Было уже около десяти вечера, когда мы поднялись на
свой пятый этаж и разошлись по своим комнатам. «Спокойной
ночи!» – «Спокойной ночи!» И всё.
42
Людмила Кеосьян (Соколова)
Девчонки всё так же листали свои конспекты, иногда
заглядывая в книги. Люда, сидя на кровати, сложив ноги
калачиком, покрывала ногти бесцветным лаком. Зыркнула на
меня взглядом:
– О, заявилась! Ноги не обморозила? Ну, рассказывай, о
чём вы там ещё беседовали? Я, кстати, поразилась, когда
увидела Стаса в той компании. Его же никто и ничто не
интересует, кроме своей любимой химии. Это же звезда всего
химфака. На девчонок вообще не смотрит. В их группе пять
девиц по нему сохнут, а ему на это просто наплевать. Так что,
если он тебе понравился, предупреждаю: не строй иллюзий,
дорогая.
Поставила передо мной чайник: «Давай, пей, – и
подвинула бумажный кулёк с пряниками, – грей свои
внутренности». Пока я пила «белую розу» – так мы называли
кипяток, чай без заварки, Людка не умолкала ни на минуту:
«Этого Стаса Постовский везде представляет как лучшего
студента всех времён и народов, – не смейся, так и говорит. На
лекции не ходит, сдаёт всё экстерном, с утра до позднего
вечера – в лаборатории, со своими реактивами. В институт
проходит не по студенческому, а по пропуску старшего
инженера-исследователя – девчонки из их группы
рассказывали. В кафе главного корпуса, где мы толчёмся в
общей очереди, еду берёт
на отдельной раздаче, где
преподаватели, деканы, профессура. С ними– за руку. А ты
видела, что там, в фойе, справа – отдельный вход, где стоит
человек в военной форме, с винтовкой? Это вход на кафедру
физтеха. Так вот там он и работает. Работа засекреченная
страшно. Да об этом все знают.
Я слушала, совершенно забыв и про чай, и про пряники.
Существует ли любовь с первого взгляда – этот вечный вопрос
уже был не для меня. Начитавшись в детстве книг о героях, о
смелых и отважных людях, я готова была влюбиться только в
43
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
одного из подобных им. Таким Героем начал входить в моё
сердце этот, ещё вчера неизвестный мне человек.
– А ты заметила, что Стас постоянно держит левую руку в
кармане плаща? – Людмила вопросительно взглянула на меня.
Я кивнула головой, хотя тогда, стоя под фонарём, не обратила
особого внимания на то, что он и перчатки помог надеть одной
рукой, и озябшие мои ладони помял, согревая, той же самой
рукой, не вынимая другую из кармана.
– И что это значит?
– Говорят, прямо перед его лицом при очередном его
опыте что-то там взорвалось. Оторвало пальцы. В
лаборатории, как всегда, вечером, был один. Сам вызвал
«скорую». Слава богу, глаза не пострадали, а вот на правой
щеке остались черные точки, как от пороха. Не заметила?
– Нет, не заметила никаких точек. Симпатичный парень.
Спустя полчаса, лёжа в кровати, пыталась что-то читать
про кривошипно-шатунные механизмы, но видела только
Стаса: вот он, по сути, ещё ребёнок, читает учебник по химии,
пряча его под партой. Вот уже лаборатория: склянки, трубки,
взрыв, кровь, его изувеченная рука. И эта рука для меня
решила всё. Не знаю, спала или нет, но утром встала с
единственной мыслью: если он не придёт, не постучит в дверь,
я не знаю, как буду жить дальше. Так пришла ко мне
нежданно-негаданно моя любовь. И ни разу за все эти часы не
вспомнила о своём Вальке, который ничего этого ещё не
знал…
На следующий день после окончания лекций в главном
корпусе, когда группа бросилась, как всегда, в институтское
кафе, я спешила туда только для того, чтобы увидеть Стаса.
Есть совершенно не хотелось. Будет ли он искать меня
взглядом среди нашей студенческой толпы? Мне так этого
хотелось! Но он так и не появился.
Вечером раздался осторожный стук в нашу дверь. Три
длинных удара, пауза, ещё удар и вслед за ним ещё два. Я
44
Людмила Кеосьян (Соколова)
поняла: это он! Такие позывные останутся для нас
своеобразным паролем и на будущее.
– Пойдём, погуляем? Или, может, в кино?
С этого дня мы стали встречаться каждый день.
Оказалось, до меня Стас ни с кем из девушек ещё не дружил:
«Просто не было времени, – но у меня есть подруга, – по
изменившейся тональности в его голосе я поняла, что он
улыбается, – по имени «Лаборатория».
– А что изменилось сейчас? Появилось время?– я с
напряжением ждала ответа.
– Сам удивляюсь. Целый день сегодня думал о тебе.
Впервые вышел из лаборатории в семь вечера. Обычно не
раньше девяти. А вчера вечером всё порывался постучать тебе
в стенку. Ты же говорила, что твоя кровать справа от двери.
Долго не мог уснуть. Представлял, как мы стоим в коридоре,
мимо бегают студенты, туда-сюда, туда-сюда, а мы, не
обращая ни на кого внимания… – и он вдруг замолчал.
– А что мы? – мне вдруг так захотелось услышать от него
те, невысказанные слова.
– Обнимаемся, и…даже… – И он в ту же секунду,
повернувшись ко мне лицом, так крепко прижал меня к себе,
что я испугалась: сейчас сломаются мои рёбра. И опасения
были не напрасны – грудная клетка болела не меньше недели.
А потом мы целовались, так, как никогда не было у меня с
Валькой: тот был всегда осторожен, боялся причинить мне
боль. А сейчас происходило какое-то сумасшествие. Ещё
мгновение назад я представить такого не могла: вдруг пропало
моё обычное стеснение, даже стыд. И тут до меня дошло:
Валентину я просто позволяла себя любить, думая, что так и
должно быть, именно это и зовётся любовью. Но тут я сама
захотела любить, отдаться полностью этому неизведанному
доселе чувству. Мимо нас проходили люди, а мы не обращали
на них никакого внимания.
45
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
Прошло почти два года наших ежедневных встреч. Чего
только ни случилось за это время! И всё, что ни происходило,
для меня было впервые. Впервые попала в ресторан, притом,
самый главный в городе, «Большой Урал». Вначале, помню,
ужасно стеснялась. Играет тихо музыка, за столиками сидят
серьёзные, степенные люди, ведут какие-то важные, как мне
тогда казалось, разговоры. А Стас спокойно мне предлагал,
хотя видел, что я чувствую себя не в своей тарелке: «Сделай
заказ, пожалуйста, на свой выбор», – и, улыбаясь, протягивал
мне меню.
– Нет, Стасик, лучше ты, – и отводила меню рукой. Как я,
провинциальная девчонка, могла заказывать то, о чем слыхом
не слыхивала: какие-то ростбифы с кровью, бастурма из филе,
раки в белом вине. А он таким образом меня воспитывал: его
девушка должна быть на высоте во всём. И, действительно,
вскоре страх мой куда-то пропал, чем оба мы были довольны.
Чуть-чуть выпивали. И только коньяк – я пробовала его тоже
впервые. Впервые узнала, какие именно закуски нужны к
коньяку, впервые видела, как сидящий напротив меня человек
поднимает рюмку, смотрит в мои глаза и говорит: «За нас с
тобой!»
Впервые устроили себе встречу рассвета на озере
Шарташ. Глупые молодые люди! Без палатки, догадавшись
взять с собой только одеяла, еду и спички, сидели всю ночь у
костра, мёрзли, прижавшись друг к другу, но мужественно
ждали: сейчас взойдёт солнце, и взойдёт оно только для нас! И
вот его первый сегмент в ореоле золотого свечения выглянул
из-за леса на противоположной стороне озера, а потом всё
больше и больше, и мы, забыв о холоде, сбросив с себя одеяла,
начали плясать вокруг костра, а потом – до одури
целоваться… И вот тогда, спустя полгода с нашей первой
встречи, у нас наступили по-настоящему взрослые отношения.
Стасик, словно в бреду, сумбурно шептал какие-то слова,
чередуя русские с украинскими, которые я впервые от него
46
Людмила Кеосьян (Соколова)
слышала, то и дело повторяя: «Коханая ты моя…» Я всегда
считала, что это слово означает «красивая», а, оказалось, ещё
теплее – «любимая»…
Жизнь продолжалась. На факультете давно привыкли
видеть нас всегда вместе. И никто не удивлялся уже ничему в
наших отношениях. Только однажды мой Валечка, стоя рядом
в очереди в студенческом кафе, сказал: «Ты совсем стала
другая. Я видел, как… – и, замолчав, смотрел на меня с
грустью и укором в глазах. А я отмахивалась: «Ну, видел, так
видел, больше не смотри!» – и смеялась, эгоистка, ощущая
себя счастливей всех на свете. Потом раздумывала: «Что он
мог видеть? И когда?» Конечно, мне было жаль такого
хорошего парня. И где-то в глубине души сквозила мысль: «За
моё предательство когда-то мне, может, и придётся
заплатить». Да, так почему-то мне думалось. Но потом снова
всё забывалось, и я сидела на подоконнике пятого этажа в
комнате аспирантского общежития, куда переехал Стас,
поступив в аспирантуру, в его рубашке, укрывшись белой
простынёй. И рядом – он, мой любимый. А внизу по тротуару
в одиночестве ходил Валентин в облаке дыма. Раньше не
курил.
Помнится, мы тогда отмечали победу Стасика во
Всесоюзном конкурсе научных студенческих работ. Приз за
первое место ему вручали в Москве – золотую медаль.
Претендентов
было
много:
московские
институты,
ленинградские, но, как оказалось, хотя учёные пророчили
победу представителю Томского госуниверситета, победил
мой Стас. Я была счастлива и горда: рядом со мной такой
талантливый молодой учёный. И не переставала удивляться:
почему именно на меня он обратил внимание, на девчонку из
захолустья, которая, приехав в большой город, впервые
увидела вживую троллейбусы и трамваи? Что он во мне
нашёл?
47
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
Страсть, доселе неведомая обоим, сжигала дотла. Любая
возможность остаться наедине сводила с ума. Тогда Стас
забывал – а я просто ликовала– про свои амины, нитро- и
бензоксазолы, и другие соединения, которые и с третьего раза
не запомнить.
Возле нашего купе остановился проводник: «Чай будете
пить?». Я отказалась. Спросила: «Когда прибудем в
Камышлов?» – «В 23:17». Обрадовалась: можно ещё посидеть,
ощущая запах и тепло того времени, когда пела душа… И
опять услышала ЕГО слова, которые Стас частенько
произносил :
«Если бы ты была химиком, тебе бы не было цены… И
что тебя понесло в эту механику? Были бы всегда рядом,
вместе занимались наукой, – и через паузу, – как Мария
Склодовская и Пьер Кюри».
– Но я же все равно химик. Буду инженером по
химическому оборудованию.
– Да что от вас толку? Без нас вы – ноль! – и переводил
разговор на другую тему. Обиделась, но всё же спросила, хотя
была уверена, что не получу никакого ответа:
– А чем вы конкретно занимаетесь и почему ты, химикорганик, работаешь на кафедре физтеха?
Он взглянул на меня внимательно, даже настороженно:
– Органическая химия – это, Люсенька, прикладная наука.
Давай на эту тему говорить не будем. У меня первая форма
допуска. Ты хочешь, чтобы меня расстреляли?
Вдруг увидела нас гуляющими по проспекту Ленина. Был
поздний вечер. Только что говорили о звёздах, как найти на
небе самую яркую звезду – Сириус. И это Стас знал, знал, что
лучше всего находить её зимой, потому что летом эта звезда не
видна. «Вначале нужно отыскать созвездие Ориона, встать к
нему лицом… – и вдруг остановился, словно забыв, о чём
говорил только что. – А ты знаешь, я ведь сегодня открыл
48
Людмила Кеосьян (Соколова)
совершенно новое вещество, не известное в науке, на основе
…» – и начал толковать опять про свои методы, называть
какие-то органические соединения, которые мне вообще ни о
чём не говорили. Но через некоторое время опять вернулся к
Сириусу: «Давай условимся: что бы ни случилось с нами, 23
декабря, в твой день рождения, каждый год, ровно в 20 часов
по Москве мы будем смотреть на эту звезду. И чувствовать
нашу связь». Я согласилась. Но сердце вдруг больно кольнули
его слова: « Что бы ни случилось с нами…»
Однажды он меня удивил: «Какое вино предпочитает твоя
мама? И что она вообще любит? И, кстати, ты ни разу не
предложила мне поехать с тобой, чтобы познакомиться с ней.
Почему?» И вдруг замолчал, нахмурившись. Молчал довольно
долго. А потом резко, так, что мне стало не по себе, спросил:
– Что знает обо мне твоя мама? – остановился и посмотрел
прямо в мои глаза. Я прекрасно поняла, что он имеет в виду:
свою руку, которую так и прятал от меня всё это время.
Наверное, эта мысль его мучила постоянно. И я,
притворившись глупышкой, да, наверное, такой и была тогда,
обняла его за шею:
– Что ты самый лучший, самый родной для меня человек!
И самый умный.
– Что ещё? – я молчала, продолжая обнимать его.
– Сейчас мне всё понятно, Люсенька. Давай закроем эту
тему, – и он убрал мои руки со своих плеч. И сказал с
незнакомым мне, новым, отчуждённым выражением лица. –
Пойдём, мне надо учить английский, скоро кандидатский
минимум сдавать.
В декабре 1962 года мой Стасик защитил кандидатскую
диссертацию по какой-то совершенно закрытой теме. Ему шёл
тогда двадцать третий год. Отмечали это событие в ресторане
с его сотрудниками по кафедре. Профессор Постовский,
помнится, сказал короткую речь: «Мой дорогой юный коллега,
это в Вашей научной судьбе только начало. И я нисколько не
49
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
сомневаюсь, что Вы достигнете в жизни такого, чего не
удалось достичь мне. И премия нашего уважаемого Альфреда
когда-нибудь будет Ваша. Только нужно беречь себя. Не
сидеть с утра до ночи в лаборатории. Ты понял?» – положив
руку на плечо Стаса, закончил он свой спич. А потом мы
танцевали с Исааком Яковлевичем медленное танго под
сопровождение музыки песни «Ночь коротка, спят облака…»
Тогда я и представить не могла, что танцую с человеком,
именем которого будет названа улица в будущем
Екатеринбурге.
Поезд летел вперёд, всё ближе и ближе приближаясь к
станции, где меня никто не ждал. Рядом в соседнем купе ктото наигрывал на гитаре заунывный мотив, слышался плач
ребёнка, успокаивающий голос матери. Голос был хриплый,
почти мужской. «Наверное, мама из курящих», – подумалось
мне. Удивилась: реагирую на какие-то мелочи – это несколько
обрадовало. И вдруг начала думать о себе в третьем лице: как
случилось и когда это произошло, что ей всё больше и больше
стало казаться: у них со Стасом нет будущего. Вроде ничего не
изменилось: так же гуляли, ужинали иногда в полюбившемся
маленьком уютном кафе на проспекте Ленина, которое обычно
все называли «ДРИ» – аббревиатура от «Дома работников
искусств». Иногда заглядывали в магазины промтоваров, коечто покупали. Купили новые беговые коньки. И ей, и Стасу.
Она только что защитила второй разряд по конькобежному
спорту. Он сказал тогда: «Даю тебе слово: будем два раза в
неделю, начиная с нового года, ходить на каток. Может, ты и
из меня сделаешь разрядника, хотя на коньки я вставал только
в детстве». Но возникшая мысль о сомнительности их
будущего не уходила, тревожила сердце. Порой казалось, что
отношения при ежедневных встречах утратили остроту,
превратились в обычные отношения двух, по-семейному
близких людей… А может, всё усугубилось ещё и тем, что
50
Людмила Кеосьян (Соколова)
однажды, сидя на их любимой скамеечке в парке, он вдруг
сказал: «У нас сегодня в лаборатории обнаружили
радиоактивную пыль, объявили, что это нам грозит многими
неприятностями, – и, замолчав на некоторое время, вдруг
произнёс. – А мне это не страшно, я не создан для семейной
жизни. Мне бы только заиметь свою собственную
лабораторию – и больше ничего не надо. Именно в этом я
вижу смысл всей моей жизни». Тогда, почувствовав, как у неё
перехватило дыхание, она нашла в себе силы никак не
выразить всю недвусмысленность сказанных им слов. Только
произнесла: «Уже поздно. Пора расходиться. Тем более, мне
нужно кое о чём подумать». Почувствовала, что он
насторожился, внимательно взглянул ей в глаза, обнял. Лежа
на своей кровати, думала и думала о том, что, наверное, коли
он «не создан для семейной жизни», нужно найти в себе силы
и расстаться с этим человеком. И первой сделать такой шаг
надо ей. Но оказалось, что благоразумие и любовь рядом не
живут, хотя льдинка, появившаяся в её сердце, так и не
растаяла и время от времени напоминала о себе.
Близилась встреча нового, 1963 года. Счастливые люди,
несущие на плечах ёлки, авоськи с мандаринами; смех на
улицах слышался всё чаще и чаще. А у неё на душе не было
ощущения предстоящего праздника. Ближе к вечеру пришёл
Стас. Спокойно поинтересовался: «А где мы с тобой будем
встречать Новый год? У нас парни в комнате никуда не
уезжают, так что… – и не договорил. Она, совершенно не
ожидая от себя, вдруг выпалила: «Так что …забирай своё
шампанское и… катись к своим аспирантикам. Ты мне надоел.
И больше не приходи! А я уезжаю домой, к маме». Вот так
грубо и сказала. Он опешил, что-то начал говорить, а у неё
словно пропал слух, ничего не слышала и ничего не понимала,
как будто из-за стенки доносились его слова: «Я впервые в
жизни полюбил, а ты… слово-то какое: катись…Ну, в таком
51
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
случае, я буду встречать Новый год на кафедре, в лаборатории,
с коллегами».
«Вот так, Стас, мы с тобой в тот вечер и расстались, и,
оказалось, навсегда», – и я прислонилась головой к холодному
стеклу вагонного окна. Сосед, сидящий напротив, вдруг
промычал что-то невнятное, открыл глаза и уставился на меня
мутным, ничего не выражающим взглядом: « О, мадам, вы ещё
тут? А Камышлов мы не проехали?» Не хотелось мне вообще
разговаривать, я только отрицательно покачала головой.
В голове продолжалось прокручиваться моё кино.
Приехала домой на радость маме и моей любимой бабуле.
Нарядили ёлочку, налепили пельменей. Бабушка напекла
изумительных своих шанежек, покрытых сметаной и вареньем
из
лесной
земляники.
Я
чувствовала
постоянно
задерживающийся на моём лице встревоженный взгляд мамы,
в котором читалась плохо скрываемая тревога. Наконец она не
выдержала: «У тебя ничего не случилось?» – «Нет, всё
хорошо, мамочка, не беспокойся». Дождавшись боя курантов,
разошлись по своим уголкам. Наступил новый 1963 год.
Мне не спалось. Перед глазами стоял мой Стас: его глаза,
его губы; лёжа в постели, я воочию ощущала прикосновение
его длинных ресниц на моей щеке, которые всегда щекотали
лицо, когда он обнимал меня. Помню, порой удивлялась: как
могут быть такие неимоверно длинные ресницы у парня при
такой мужской, мужественной его внешности? Уснула только
под утро. И увидела сон: у меня заболел зуб мудрости и я сижу
в стоматологическом кресле. Врач, пожилой мужчина в очках
в позолоченной оправе, взяв в руки щипцы, словно извиняясь,
говорит: «Придётся тебе, милая девушка, потерпеть.
Обезболивания я тебе сделать не могу: закончился новокаин.
Не боишься?» Я согласилась: «Удаляйте, доктор. Не боюсь.
Попробую войти в состояние релаксации. Не получится –
потерплю уж как-нибудь эти двадцать секунд». Врач
52
Людмила Кеосьян (Соколова)
улыбнулся: «О, оказывается, ты у нас не только сильная, да
ещё и умная девушка. Ладно, попробую уложиться в твои
двадцать секунд». Я не успела даже испугаться: в щипцах у
стоматолога оказался мой зуб. « Ну, вот и всё, – улыбаясь,
сказал он, – только вот беда: корень-то там остался, он
большой и крепкий. И ещё долго будет болеть». Тогда этому
сну я не придала никакого значения: ещё и пострашнее сны
приходилось видеть, хотя в голову постоянно били мои
собственные, грубые слова: «Ты мне надоел, больше не
приходи…» и его: «Я впервые полюбил, а ты…» Ругала себя
на чём свет стоит, понимая, что без Стаса мир для меня
превратится в пустоту, что он для меня стал за эти два года
неотъемлемой частью моего существования.
Через день вернулась в Свердловск. В институте всё шло
своим чередом. Лекции, коллоквиумы, шум и гам в коридорах,
тишина в читалках. А я с нетерпением ждала вечера. Вот уже
восемь, десять часов. Стаса не было. Не пришёл он и на второй
день. Впервые за два года. Мои девочки недоумевали: «Лю, а
где твой Мазалов?» – они уже привыкли, что по вечерам меня
никогда дома не бывает, – поругались?» Только серьёзная
наша Эльвира пробурчала из своего уголка: « Она думает, что
этим умником можно так же крутить и вертеть, как Валькой. А
он далеко не такой». Кто-то сказал: «Да ладно тебе. Психолог
нашёлся. Откуда тебе знать?»
На следующий день я не выдержала. Позвонила ему на
работу. Подошёл к телефону быстро:
– Стас, я тебя жду, – и, помолчав немного, почти
шёпотом, – мне без тебя плохо… прости меня…» В трубке
раздался голос: его и вроде совершенно не его –
приглушённый, чужой:
– Хорошо, вечером зайду. Нам нужно поговорить. Я и сам
собирался сегодня тебя увидеть.
Меня задело слово «зайду». Не приду, а именно зайду, в
смысле – заскочу…
53
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
Он пришёл, как обычно, тот же условный стук. Я в это
время писала свой дневник, который начала вести ещё в
школьном возрасте, в двенадцать лет. Отбросила его в
сторону. Он встрепенулся бело-синей птицей и опустился на
Зойкину кровать. Стасик стоял возле окна. То же пальто, та же
шапка из натурального, какого-то неизвестного мне меха, та
же рука, опущенная в карман. Но это был уже не Стас. Он
взглянул на меня так, как никогда раньше, по-чужому, и в то
же время с какой-то тоской, хотя, по-моему, пытался это
скрыть. И ничего не говорил: просто смотрел мне в лицо, не
отводя глаз. Мне в тот момент стало страшно, моё состояние
напомнило человека, безоружного, раненого, который сидит в
окопе и ждёт, что сейчас на него наедет вот этот фашистский
танк и просто-напросто его раздавит.
– Ты мне хочешь сказать что-то плохое? – сказала и в то
же время почувствовала, как щёки начали колоть
многочисленные, невидимые иголочки. И тут же поняла: это
кровь отлила от лица. Наверное, он видел, что я побледнела.
Машинально приложила ладони к лицу и ощутила такой
леденящий холод, словно стою зимой на пронизывающем
ветру.
– На встрече Нового года я вначале скучал. Даже хотел
уйти. Впервые оказался один, без тебя. Настроения – никакого.
В голове периодически возникал твой голос: «Ты мне надоел.
Больше не приходи…» Выпили довольно много. Мы же с
тобой больше двухсот миллилитров на двоих никогда и не
пили (Стас всегда смешил официантов, когда заказывал нам
спиртное не в граммах, а в миллилитрах
и искренне
недоумевал, чего же тут удивительного). Помнишь, я тебе
говорил, что поражался нашей лаборантке Зине, которая
уходила из лаборатории всегда последней, даже после меня.
Помнишь? Я ещё рассказывал, что конфетами меня закормила
(конечно, я помнила, как всё, что бы он ни говорил). Она тоже
учится, как и ты, на втором курсе. Занимается в группе моих
54
Людмила Кеосьян (Соколова)
студентов, интересующихся органикой. Подошла ко мне, села
рядом. И вдруг сказала, что любит меня уже около полутора
лет, что пришла работать к нам не только из-за любви к
органической химии. Уверяла: жить без меня у неё не осталось
никаких сил. Плакала. Рассказывала, как она страдала, видя
нас с тобой всегда вместе.
Я уже всё поняла. Вот мечта его жизни. Вот тебе будущая
Мария Кюри. Лицо стало колоть ещё больше. Закололо и
голени ног. Но молчала. Не произносила ни одного слова.
– Я изменил тебе, Люся. Я не люблю её. Но сейчас я иду к
ней. Странно, но я никогда не думал, что это окажется таким
захватывающим…
В
голове
стучало:
«Садист…эгоист…
не
люблю…захватывающим…да никого он не любит, кроме себя
и своей проклятой химии… даже отца и мать…и всё
я…я…я…». Стас смотрел на меня чужими глазами, но, что
меня удивило, даже ошарашило: в этих, любимых мною
глазах, стояли слёзы. «Прощай…» – и он направился по
направлению к лестнице, ведущей наверх. Вот он скрылся из
зоны моей видимости. И – всё.
Неделю не ходила в институт. Лежала на кровати,
отвернувшись лицом к стене. Ни с кем не разговаривала.
Подушка и полотенце не успевали просыхать. Девчонки,
появляющиеся в комнате ближе к вечеру, меня не трогали,
разговаривали шёпотом, словно в комнате лежит покойник.
Как я их любила за это, если бы они знали…. По прошествии
недели, обдумав всё на сто рядов, встала и, неожиданно для
самой себя, нарушила тишину, тягостную для всех: «Ну и что
молчим? Все живы, здоровы, никто не умер!» Девочки стояли
и смотрели на меня, как на сумасшедшую, сбежавшую из
дурдома. А я оделась и вышла на улицу. Через час вернулась с
бутылкой водки, булкой хлеба и килограммом колбасы.
«Точно, сумасшедшая!» – Клава, наша староста, бессменная
все годы учёбы, изумилась. – Да кто твою водку будет пить?»
55
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
Я, не слушая никого, нарезала хлеба, колбасы, разлила водку
по стаканам. Села. На удивление, девчонки, видимо, жалея эту
ненормальную, тоже подсели к столу. Морщась и ругая
«пьяницу» на чём свет стоит, выпили. А потом, через силу,
ещё. И вдруг разговорились. Люда, которая больше общалась с
комнатой, где жила моя «подруга Зиночка», сообщила:
– Вы знаете, она же, оказывается, почти два года
добивалась его. А ты и знать не знала. А он – стойкий парень,
не поддавался на её ухаживания. Говорят, сейчас сам не свой.
Этой Зинке сказал, что хотя бы месяц им не надо встречаться,
чтобы ты пришла в себя. А она, гадина: «Ха, это всё
условности», – представляете?» – Все молчали. Только
Эльвира вздохнула:
– Все равно хороший он человек. Пришёл и честно сказал.
И чувствует, что виноват, что в ответе за тебя. Хотя странно
всё это. Такие были чувства, да вам весь этаж завидовал. Люсь,
– она взглянула в мою сторону, – да, тебе плохо, но ты ещё не
знаешь настоящего горя. Когда на моих глазах моя мама
попала под поезд, вот это – горе. Терпи». В тот момент я
готова была терпеть. Даже, когда освободили стол, села и
переписала кое-какие пропущенные мной лекции, в душе
благодаря Эльвирку: её беда с моею, конечно, несравнима.
Бедная девочка…
Но на следующий день опять накатила такая тоска, что
хоть в петлю лезь. Переходя дорогу, не смотрела на светофор.
Машины, гудя, проскакивали мимо. Водители орали, заглушая
визг колёс, крутили пальцем у виска, извергали трёхэтажный
мат. Совсем не хотелось есть. Заставляла себя хоть что-то
проглотить, не ощущая никакого вкуса пищи. Оскорблённое
самолюбие угнетало меня со страшной силой. Но более того –
сочувственные взгляды со стороны, которые унижали, больно
ранили мою психику. Всё напоминало Стаса: наши скамеечки,
наши любимые места, наши звёзды на вечернем небе, даже
аудитории, где мы иногда уединялись, его протяжные слова,
56
Людмила Кеосьян (Соколова)
когда он, всматриваясь в мои глаза, гладил мне лицо своими
шершавыми от кислот и щелочей пальцами: «Ты-ы-ы… Лучше
тебя нет никого…» Даже трамвайные остановки, где, среди
бела дня, не обращая внимания ни на кого, целовались, считая,
что мы одни в этом огромном мире. Везде был он.
Настало время небольших зимних каникул. Мои подруги
разъехались по домам: все в разные города Урала, в
Башкирию, Татарстан. А я вбила себе в голову: пока не увижу
Стаса, домой не поеду. «Да, он предал меня, – думала, – но
наша жизнь – такая штука, что никогда не знаешь, что тебя
ждёт завтра ». Вот такие мудрые мысли уже начали посещать
мою двадцатилетнюю голову. Ему я готова была простить всё.
Дрожащими руками набрала его номер. Сухой, недовольный
голос – оторвали от любимой работы.
– Очень хочу тебя видеть,– длительное молчание,
отдалённо слышны какие-то шумы. Слышу его дыхание.
– Хорошо. Вечером. Как всегда.
И он пришёл. Даже опять постучал в дверь нашим
условным сигналом. Такой же красивый, такой же любимый и
умный – один на миллион…. В руках – две тоненькие
книжечки: «Это тебе, на память.
Моя последняя
опубликованная работа по исследованиям в ряду бензазолов.
Издана в Академии наук СССР,– и улыбнулся своей прежней
улыбкой. – Знаю, тебе это совсем неинтересно. Но когданибудь, если сохранишь, для тебя они будут иметь значение.
Если настанет, конечно, такой момент…» Я бросилась к нему
на грудь, думая, что он отстранится, но Стас ответил тем же,
опять сдавил мне грудную клетку так, что мне стало трудно
дышать. «Родная моя, что же ты со мной делаешь…» Подняла
голову: глаза его были полны слёз. Тут уж заплакала и я.
Безудержно, как маленькая девочка. И опять показалось, что
мы – одни на этом белом свете… Последнее, что я помню – он
стоит у окна, уже одетый, и его слова: «А теперь ты можешь
меня презирать…» Это была наша последняя встреча.
57
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
Когда он ушёл, я открыла книжечки. Это были оттиски из
«Журнала общей химии» Авторы: И.Я. Постовский и С. А.
Мазалов. Профессор и его ученик, который сделал, наверняка,
всю основную практическую работу. Не так уж часто
профессора берут в соавторы своих студентов. Это говорит о
многом. На одной книжечке надпись: «Люсеньке Соколовой
на память от Мазалова», на другой: «Люся, будь всегда
сильной и умной». И тут мне сразу вспомнился стоматолог,
его слова про корень, который будет ещё долго болеть и
другие: «ты – сильная и умная девушка». Те же самые слова!
Вещие сны, оказываются, бывают. Значит, надо быть сильной.
Но где взять эти силы?
Справка. Академик И. Я. Постовский – выдающийся
советский учёный, химик-органик, окончивший химическое
отделение Высшей технической школы в Мюнхене, работал
над диссертацией в лаборатории лауреата Нобелевской
премии Ханса Фишера. Доктор химических наук, профессор. С
1926 года возглавлял кафедру органической химии Уральского
политехнического института. В Екатеринбурге в честь его
названа улица.(ru/m/wikipedia/org)
Шло время, но для меня ничего не менялось. Похудела на
9 килограммов.
Был тёплый весенний день. Помню, что вышла из
учебного корпуса, направляясь к общежитию. Светило солнце,
на небе – ни облачка. И людей вокруг – никого. Но вдруг
мурашки пробежали по коже: навстречу мне из-за поворота
вышли двое: сомнений не было – это были ОНИ. Что делать?
В голове колотилась мысль: «Надо сжать свою волю в кулак и,
встретившись с ними, поздороваться, слегка кивнув головой,
«равнодушно» пройти мимо». Это был самый лучший вариант.
Расстояние всё сокращалось. Оставалось всего каких-то
метров десять, как я, развернувшись на 180 градусов,
бросилась бежать в обратную сторону, представляя, как ОНА в
тот момент ликует. Опомнилась, когда оказалась на
58
Людмила Кеосьян (Соколова)
трамвайной остановке. Подошедший пятнадцатый номер
направлялся в сторону вокзала. Так я оказалась возле кассы и
купила билет в первый проходящий поезд. А сейчас уже
подъезжаю к станции Камышлов.
Выйдя из вагона, огляделась: выходящих из поезда
пассажиров было совсем мало; в полумраке где-то впереди по
ходу поезда разглядела слабо освещённое деревянное здание.
Подойдя поближе, поняла: это и есть железнодорожная
станция. Впервые подумалось о смысле уехать неведомо куда,
как об очередной глупости, как о поступке, который не
поможет ни на йоту: от себя не убежать, все мысли, тяжёлые и
бесконечные, никуда не делись: они тут, со мной. Открыв
тяжеленную дверь, вошла в помещение. И остолбенела: все
скамейки зала ожидания были заняты спящими цыганами. Тут
и старые люди, и даже грудные дети. Дети лежат на полу,
вплотную друг к другу, на перинах. Удивилась: перины на
первый взгляд кажутся довольно чистыми. Остановила взгляд
на мальчике лет пяти. Он лежал на спине, разметав руки,
одетый в ярко-красную рубашонку, из выреза которой
выглядывал большой золотой крест на толстенной, такой же
золотой, цепи. Справа от входа было свободное место на
деревянной, покрашенной коричневой краской скамье. На ней,
сидя, спала старая, седая цыганка в длинной пёстрой юбке с
воланами на подоле и фартуком поверх неё. Осторожно
примостилась рядом. Видимо, цыганка почувствовала скрип
скамьи, приоткрыла глаза, но тут же снова, откинув голову
назад, начала похрапывать. Немного посидев, я подошла к
расписанию поездов, следующих через Камышлов. Поезд
«Тюмень – Свердловск» с остановкой в Камышлове всего на 5
минут, прибудет рано утром, а следующий – ближе к вечеру.
Решила первый поезд пропустить. Пусть здесь неуютно,
плохо, но там, в Свердловске, вообще невыносимо. Касса
откроется только за час до прибытия поезда. Чтобы заставить
мозг хоть на время отключиться от постоянных грустных и
59
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
тягостных дум, достала из папки лекции по сопромату. Начала
нехотя читать, но постепенно заинтересовалась расчётом
металлических ферм, достала ручку, блокнот. Краем глаза
увидела: цыганка встрепенулась, посмотрев по сторонам,
достала откуда-то
из-под фартука деньги, начала
пересчитывать. Денег оказалось не так и мало: всё больше
пятёрки, десятки. Заметив мой взгляд, поднялась,
переместилась ко мне поближе, заинтересованно уставилась на
меня. Я продолжала заниматься своим делом.
– Чай, куда ты едешь? – я не поняла, при чём тут чай.
Пожала плечами:
– Я не совсем понимаю вас.
– А, я по-своему сказала, чай – это по-нашему, поцыгански – «доча»,– и улыбнулась по-доброму.– Ты не думай,
что я спала, я давно уже наблюдаю за тобой.
– Так вы же храпели, – я в ответ тоже улыбнулась.
– Ну, может, немного и храпела. Спать мне нельзя, я
сейчас – дежурная, смотрю за своими. Чтобы кто чего не украл
у нас. Ты думаешь, что среди ваших гаджо нет воров, что
только цыгане могут воровать, да? Дай-ка мне твою руку –
посмотрю, кто ты есть, что у тебя было и что будет.
Я испугалась. Моя бабушка всегда говорила: «Будешь
жить в большом городе – держись от цыган подальше,
заворожат и последнее отберут или сама выложишь им на
блюдечке». Повернулась к цыганке: «Если вы хотите погадать,
то не надо: у меня денег только на обратную дорогу».
– Да не надо мне твоих денег, дэ васт! – и тут же
сплюнула.– Опять по-своему говорю, – и перевела: «Давай
руку!»
Я осторожно протянула ладонь. «Да не дрожи ты! Вот
вижу, горе у тебя. Большое горе. Другому оно покажется
малым, а ты не такая. Переживаешь больше, чем надо. Вижу,
отца у тебя нет. Ведь нет? – Я кивнула головой: «Да, он на
войне в 41-ом без вести пропал». – Но у тебя всё хорошо было
60
Людмила Кеосьян (Соколова)
в жизни. Учишься сейчас? А из-за парня своего не горюй. Его
только пожалеть надо. Посмотреть бы мне на его
фотографию…
– У меня есть, – я достала из папки свою красную
записную книжечку, где за обложкой уже давно хранилось
фото Стаса, как и у него, точно в такой же книжке находилась
я, «копия Татьяны Самойловой из фильма «Летят журавли»,
как говорил всегда он. Цыганка положила фото себе на колени,
пробормотала: «Гожо!» – и провела по нему рукой, не
прикасаясь. Задумалась. Потом взглянула на меня, положила
руку мне на плечо:
– Вижу приворот. Сильный. Ох, девка, умелый кто-то
делал. И приворожила его уже давно какая-то шувани. Повашему – ведьма. Но душа у него тут, с тобой»,– и она окинула
взглядом место вокруг скамьи, на которой мы сидели. Мне
стало не по себе: чертовщина какая-то! – Не жалей, это бог
отвёл его от тебя. У него век короткий, больше пяти годков не
проживёт твой любый. Привороженные долго не живут, уж
поверь мне.
У меня дрожало уже всё внутри. Появилась боль под
желудком, поднялась куда-то кверху, сдавило горло:
«Бабушка, пожалуйста, не надо больше ничего говорить,
прошу вас, помолчите!
– Ну, ладно, не буду, твоё дело. А хорошее сказать?
– Ну, скажите. Только хорошее, – попросила я,
одновременно массируя горло под подбородком. Боль вроде
начала отступать.
– Встретишь ты своего суженого. И проживёте с ним
долгую, счастливую жизнь. И это будет скоро, – вгляделась
опять в мою ладонь, – не пройдёт и года. А так я бы тебя
сосватала вон за того красавца, Стево звать.– И показала в
сторону окна, где примостился на такой же, как наша, скамье,
красивый молодой цыган.– Пройдет несколько лет и из него
выйдет такой барон! Я знаю, что говорю.
61
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
Уехала я на первом утреннем поезде, почти одновременно
с цыганами, которые, смеясь и приплясывая, под команду
моей новой знакомой: «Ромалы, эй, да!» – забирались своей
разноцветной толпой в вагон поезда, идущего на восток. На
прощание она махнула мне рукой, щёлкнув себя по носу снизу
вверх, как бы говоря: «Не вешай нос, чай!» Счастливые,
вольные люди…
Прошла весна. Летнюю сессию сдала, как обычно,
хорошо, но только благодаря своей отличной памяти. В июле
съездила в Красноярск, к своим родственникам, поплавала с
удовольствием в Енисее, пыталась забыть своего предателя, но
ничего, к сожалению, не выходило. И только когда на водных
лыжах я вместе со своим дядюшкой училась плавать вслед за
катерком, за штурвалом которого были весёлые, крепкие
молодые парни, сибирские здоровяки, мысли о Стасе
оставляли мою голову. Вначале фал долго вырывался из рук, и
я падала лицом в бурлящую воду. Но какое же было
удовольствие наконец обрести силу в руках и ногах, а с ней и
неизведанное доселе чувство скольжениия по енисейской воде.
И все равно, порой, неожиданно для себя, слышала свой
внутренний голос: «Эх, посмотрел бы сейчас на меня Стасик,
вот на такую стройную, загорелую, в красивом купальнике,
среди разлетающихся во все стороны брызг, сверкающих на
солнце!»
Заканчивался август, последний месяц каникул. Прошло
восемь месяцев моего одиночества. Я уже была дома, начала
заниматься
немецким,
обычным
своим
занятием,
превратившимся в самое настоящее хобби. Иногда даже
пробовала ходить с подружками, бывшими одноклассницами,
на танцы. Открытое небо, звёзды, музыка. И вот однажды…
–Ой, смотрите, смотрите! Димон идёт! – Нина, соседка по
этажу, которая училась в Москве, в Институте стали и сплавов,
толкнула меня локтем. – Как они мне нравятся! Да и не только
мне, – девчонки согласно кивнули, видимо, соглашаясь с ней.
62
Людмила Кеосьян (Соколова)
Я увидела группу парней, проходящих по другой стороне
улицы.
–Э, вы что? Это же армяне! – девчонки недоумённо
уставились на меня:
–Ну и пусть! Отличные парни, да ещё и получше наших.
И красивее.
– Сегодня вечером мы собираемся гулять по Победе,
пойдёшь с нами? – Маргарита, самая высокая и худющая из
всей нашей компании, по привычке прищурила глаз. – Или
опять своих фрицев читать будешь? Пойдём!
И вот так, на нашей улице Победы, где, как по проспекту,
по вечерам гуляли и молодые люди, и пожилые, где
встречались, назначали свидания,
влюблялись, я и
познакомилась с моим будущим мужем. Нежданно-негаданно.
– Почему ты именно на меня обратил внимание? –
спрашивала его потом. А он улыбался:
– Мне понравились твои жёлтые бантики на косичках. А
вот ты почему – на меня?
– Да потому, что меня всегда привлекают люди, ни на
кого другого не похожие, не такие, как все.
– Вот тут ты ошиблась, девочка: я ничем от других не
отличаюсь, – и пошутил. – Пролетела, как фанера над
Парижем.
– Отличаешься, ещё как отличаешься!
– И чем же?
– Да тем, что ты – армянин! – и взлохматила его густые,
чёрные, как смола, волосы.
Но отличался он не только этим. За неделю я успела
понять и даже удивиться, с какой заботой этот молодой
человек – он оказался старше меня на шесть лет – относится к
своим родителям, как любит своих братьев и сестёр, как его
все уважают, и не только родные люди, но и друзья, и даже
друзья друзей. А ещё он был известный в городе футболист.
Трибуны всегда ревели: «Дима, давай, Дима!» – когда он,
63
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
полузащитник, умудрялся забивать голы в ворота противника.
Но настоящее его имя, по паспорту, было совершенно другим:
родители при рождении назвали его красиво: Тигран. Он
откликался и на первое, и на второе. И с первых дней я
почувствовала такое исходящее от этого человека тепло, от
которого вдруг начала понемногу оттаивать, приходить в себя
и сознавать, что я, оказывается, не совсем умерла, что я –
живая! Рядом с ним мне не хотелось казаться ни лучше, ни
хуже – я была сама собой. Мне было легко! Лежа в постели,
глядя в окно на нарождающуюся луну, сравнивала себя с
лодкой, которую ещё недавно били и швыряли волны о чужие
берега, и вдруг она оказалась в тихой родной гавани, и все её
мучения оказались далеко позади. Вспоминала его сильные
большие ладони, которые с лёгкостью, обхватив мою талию,
помогали мне перелетать через какие-либо препятствия на
нашем пути. Оказывается, как я соскучилась по мужским
рукам…
Тигран не хватал звёзд с неба, как Стас, он работал на
заводе начальником небольшого токарного участка в
механическом цехе, был парторгом цеха. Хорошо играл в
шахматы, бывало, побеждал в городских турнирах. Парторгом
его переизбирали каждый год, потому что знали: честный и
порядочный человек. Всё это я разузнала от своих
одноклассников, работающих на том же заводе, что и Тигран.
А потом увидела и сама: всё, что говорят о нём, это – правда.
Поняла: на него можно положиться в любом деле, и с таким,
как он, я согласна быть рядом всю жизнь. В спокойном и
мирном доме. И потихоньку в сердце начало освобождаться
местечко для моей новой любви.
Но однажды произошло то, что вновь выбило меня из
колеи. Придя поздно домой, когда уже совсем стемнело и
звёзды усыпали небосвод, мама вдруг сказала:
– Днём приходил какой-то молодой человек и спрашивал
тебя.
64
Людмила Кеосьян (Соколова)
– Ну ты же всех моих одноклассников знаешь, – я
непонимающе смотрела на неё.
– В том-то и дело. Этого парня я ни разу не видела.
– Как он выглядит?
– Высокий, темноволосый, худощавый, глаза тёмно-карие,
внимательные. Вежливый. Через плечо – спортивная сумка.
Коричневая, с красной полосой. Я сказала ему, что ты с Димой
и когда придёшь, – не знаю. Попрощался и, ничего больше не
сказав, ушёл. Выглянула в окно. Он сел на нашу скамейку у
подъезда. Полчаса, наверное, сидел.
Мне уже не надо было ни о чём спрашивать. У Стаса была
как раз такая сумка: коричневая с красной диагональной
полосой. Это был точно он. Ночь провела почти без сна. И
опять навалилась на меня такая тяжесть, которой я уже не
желала. Захотелось вдруг сорваться с места и лететь, лететь
следом…. Но под утро пришло решение: моя лодка тёплую,
ставшую мне родной гавань, не покинет уже никогда. Как
говорят, в одну реку дважды не вступают…. Повзрослела,
помудрела.
Наступил сентябрь.
Нужно было ехать обратно в
Свердловск. Оставался ещё год учёбы. Пятый курс. И всё-таки
замирало сердце: что ждёт меня впереди, там, откуда ещё
недавно бежала, не зная куда…. Опять потянуло писать стихи.
На прощание, когда Тигран стоял на перроне, а я уже в
тамбуре вагона, протянула ему листочек: «Прочитаешь, когда
отойдёт поезд». Увидела в его глазах настороженность,
замешательство: брать, не брать? И в ту же минуту поезд
тронулся. Ехала и представляла себе, как он, не зная, что его
ждёт в моём неожиданном послании, вспоминает, наверное,
слова Идочки Казанцевой, которая давно и безответно его
любила: «Ты с ней ещё натерпишься», – она, будущий
металлург, училась тоже в УПИ и знала мою историю. Да и
мой непоследовательный характер. А Дима, в темноте, сидя на
65
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
скамеечке возле станции, как выяснилось потом, при свете
фонаря читал мои стихи.
ТЕБЕ
Через потери и тревоги к тебе тростиночкой пришла,
Разбила в кровь в дороге ноги, сожгла мосты свои дотла.
Я и ты под небом синим, руки падают, как плети,
И трепещет лист осины, и мы с тобой – большие дети…
Того, из прошлого, не жду, пусть град по крыше барабанит,
Я в ярость глаз твоих войду… и тихо станет…
В тебя всю нежность я волью, воспоминания – отсею,
А вдруг окажется – люблю? Я и поверить в то не смею.
Но будто снова всё впервые: прикосновения, страсть, слова…
А мы – такие молодые, и так кружится голова…
И чуду суждено случиться: сам Господь помог мне в том,
Что я – живая, и смогла влюбиться!
И счастлив тополь под моим окном…
Напрасно боялась возвращаться в свою альма-матер. На
меня сочувственно уже никто не смотрел, да и я вдруг обрела
обычную свою способность ходить с высоко поднятой
головой, сама не замечая того. Впервые услышала о своей
привычке от своей любимой школьной учительницы, Тамары
Васильевны, которая однажды, показывая на меня,
выговаривала самой тихой, не поднимающей глаз от пола,
татарочке Алле Султановой: «Ну что ты так ходишь? Смотри
на Соколову: идёт быстрым шагом, подбородок всегда
поднят!». Помню, я тогда удивилась, но дома прошлась перед
зеркалом, кося на себя взглядом: оказалось, и, правда, голова
приподнята. Мне понравилось.
Возобновила занятия в конькобежной секции, лекции
перестала пропускать. Однажды на Центральном стадионе во
время тренировки познакомилась с немкой Хельгой Хаазе,
66
Людмила Кеосьян (Соколова)
чемпионкой Олимпийских игр 1960 года, и несколько кругов
проехали с ней рядом, разговаривая. Помню, она мне сказала,
что по-немецки на бытовом уровне я говорю вполне
нормально. Но произношение! По-русски говоря, ни в какие
ворота... Сразу вспомнился преподаватель языка в школе,
немец по национальности, который разговаривал на немецком
именно так, как сейчас говорю я. Расстроилась, но Хельга
успокоила: «Особенно не переживай. В Германии люди,
живущие в разных землях, говорят на разных диалектах и
зачастую не всегда понимают друг друга. Но чтобы ухватить
произношение, надо там пожить».
Так потихоньку жизнь стала налаживаться. Тем более
Стаса вообще не видела. Чаще стала ездить домой, в свой
город. Моя мама к нашим встречам с Тиграном начала
постепенно привыкать, хотя вначале,
что меня просто
убивало, смотрела на меня с явно выраженным неодобрением
в глазах: «Что, русских тебе не хватает? Смотри, Борис
Лазовский с тебя глаз не сводит. Из хорошей семьи. Учится в
авиационном. И тоже спортсмен». А Борис, действительно, с
восьмого класса, был в меня влюблён, о чём знали все. Но не
трогал он моё сердце.
В семье Тиграна меня приняли сразу, как свою. Я
поражалась обычаям в этой семье: кто бы ни появился на
пороге, – всех пригласят к столу. Мама, вечная хлопотунья, не
сидела никогда на месте, всё время в движении. Я впервые
попробовала армянскую еду: чебуреки, толму, фаршированные
баклажаны, консервированный жгучий перец. Семья была
многодетная. Для меня это было непривычно: я была
единственным ребёнком, а тут, если соберутся все, просто
терялась. В отца влюбилась сразу: высокий, худощавый,
совершенно седой, сдержанный и немногословный – это был
для меня идеал мужчины. И имя – Вагаршак. Оказалось, когда
я начала читать историю армянского народа, имя это испокон
веков считалось у армян княжеским.
67
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
Никогда не забыть: сидим с мамой Тиграна друг против
друга в их небольшой, двухкомнатной квартирке. Петроня
Овагимовна рассказывает, как они оказались в нашем городке.
Семья их жила в Крыму. Она работала воспитателем детского
сада, Вагаршак – десятником в горном карьере. С самого
начала войны ушёл на фронт. Воевал в Севастополе. Она
осталась одна с пятерыми детьми. И вдруг, в 44-ом, когда
советские войска освободили уже Крым, всё армянское
население, проживающее там, за два часа, неожиданно, было
выселено из своих домов и в «телячьих» вагонах отправлено
на Урал. Без объяснения причин. Так они и начали свою новую
жизнь, расквартированные по баракам, в малюсенькой
комнатушке, на семь человек, продуваемой всеми ветрами. В
это время Вагаршак находился на излечении после тяжёлого
ранения, полученного в боях за Сапун-гору, в госпитале.
Награждённый тремя медалями «За отвагу». После излечения
был комиссован. Еле разыскал своих. Обида раздирала
сердце: за что? В одну ночь поседел. И эта обида, эта боль
останется с ним на всю жизнь.
Я сидела и плакала. «Не плачь, дочка, – сказала тогда моя
будущая свекровь, – всё уже пережито, всё в прошлом».
Помню, отец, читающий в это время газету, отложил её, встал,
молча подошёл к нам, обнял меня, погладил по голове. И так
же молча снова сел на своё место. Историю этой семьи я потом
опишу в повести «Реабилитированные». В ней будет не
только трагедия 44-го, но и страшный турецкий геноцид 1915 го, через который пройдёт семья маленького, девятилетнего
Вагаршака. Помню, писала и плакала. Но очень жаль, что
родители уже не успели её прочитать…
Всё та же Тамара Васильевна, интеллигентнейшая
женщина и педагог, однажды, встретив меня на улице, скажет:
«Люда, ты попала в очень хорошую семью. Семья рабочая, но
очень достойная. Прекрасные родители, воспитанные дети».
68
Людмила Кеосьян (Соколова)
А время летело. После летней сессии институт направил
нас на преддипломную практику. По итогам сдачи экзаменов
за все годы учёбы мне, в компании ещё двух девочек,
досталось хорошее распределение в филиал Ленинградского
института прикладной химии в городе Закамске Пермской
области. С условием после окончания института работать
именно там. Остальные места были в основном по городам
Сибири: Усолье-Сибирское, Кемерово, а также Оренбуржье,
Казахстан.
Какая была природа в Закамске! Институт расположен в
хвойном лесу, в районе, который негласно назывался Крымом.
Свежий воздух, широкая, тихая Кама, пароходы, неспешно
проплывающие по её многоводному руслу. Это был просто
рай земной! Через месяц приехал туда мой Тигран. Просто
посмотреть, где мы с ним впоследствии собираемся жить: У
нас уже всё было решено.
Институт по роду своих исследований и разработок был
закрытый, как говорили тогда, «почтовый ящик». Но нас,
практикантов, к секретам, разумеется, пока не допускали.
Слухи, правда, ходили, что институт работает на космос и
оборону.
На
молодых
специалистов
секретность
распространялась в части обязанности, уходя на обед, не
оставлять чертежи на столе, а сдавать в «первый отдел», что
мы и делали. Проектный корпус представлял большое
современное пятиэтажное здание с множеством всевозможных
отделов. А рядом – двухэтажное здание исследовательской
лаборатории. Я частенько смотрела на него: там мог бы
работать Стас. С его заветной мечтой руководить
лабораторией, по сути, быть её единоличным, как он говорил,
хозяином.
А как мы отдыхали там! Оказавшись в составе группы
туристов-скалолазов, каждую субботу, после работы, похватав
заранее собранные рюкзаки с провизией, со скалолазной
оснасткой, мы садились в электричку, с песнями под гитару, с
69
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
весельем и шутками, доезжали до нужного пункта,
пересаживались на катер – и вот они, горы! А внизу, у их
подножья – чистейшая Чусовая! Впервые, со страховкой,
одолела первую свою вершину, вскарабкавшись на почти
отвесную скалу. Страшновато было, но зато какой адреналин!
Встречающий меня на вершине наш командир, старый
альпинист Володя Журавлёв, удивился, увидев моё
раскрасневшееся от жары и волнения лицо, засыпанное пылью
и всякой трухой: «О, я думал это Васькова (мы параллельно
совершали подъём с другой девушкой, уже опытной
туристкой) – у тебя даже верёвка ни разу не натянулась!»
Пожал мне руку и взял шутливое интервью для газеты
«Проектировщик»: понравилось ли мне восхождение и думаю
ли я заниматься всерьёз альпинизмом. Я на радостях, что не
упала, не разбилась, что обогнала Васькову, хотя, если честно
сказать, лезла на скалу, не соблюдая никаких правил: лишь бы
не свалиться, – не раздумывая, на волне так и бившего из меня
адреналина, выдохнула: «Конечно, ДА!»
Накупавшись в тёплой Чусовой, наловив рыбы, сварив
уху, долго пели песни у костра. Столько лет прошло, а я
помню, как среди ночи из леса к нам вышел человек. Подошёл
к костру. За спиной – гитара, небольшой рюкзачок. У нас-то
рюкзаки – будь здоров! Присел. Оказалось, это – турист,
который предпочитает ходить в походы один. «Хочу
отдохнуть от людей…» Накормили его, посидел, попел песен
и, с подаренной нами парой банок тушёнки, исчез в ночи. А
мы продолжали горланить, независимо от того, у кого есть
голос, у кого – нет. Вот у меня-то голоса как раз и не было. И
странное дело было со слухом: когда кто-то фальшивит,
чувствовала сразу. Начинала петь сама, получалось ещё хуже.
Иногда Журавлёв, не выдерживая моего пения, просил:
«Почитай нам лучше стихи» – и я читала, обычно что-нибудь
из поэзии Мариэтты Шагинян или Риммы Казаковой:
70
Людмила Кеосьян (Соколова)
Приснись мне, а то я уже забываю,
Что надо тебя мне любить и беречь,
Приснись, прикоснись, я ведь тоже живая,
Приснись, прикоснись, можешь рядом прилечь.
Приснись мне усталым, покорным, тяжёлым,
Приснись, как горячечным грезится лёд…
– Ну вот, другое дело, – Володя поднимал большой палец
руки, – читать стихи – это твоё.
Я же, прочитав последние строчки: «Ну, скажи, отчего ты
не хочешь присниться? А, может, я сны забываю? Приснись!»
– уже видела перед собой глаза моего Димочки, добрые, с
лёгким прищуром. Но, бывало, иногда, сквозь дремлющее
марево от ночного костра,
нежданно-негаданно вдруг
всплывали другие глаза… Хотя это становилось всё реже и
реже.
А утром, счастливые, возвращались домой. И всегда
немного опаздывали на работу. Руководство, приученное к
такому распорядку, закрывало на опоздание туристов глаза,
зная, что наши скалолазы на соревнованиях, защищая честь
своего института, в грязь лицом никогда не ударят.
В сентябре закончилась наша практика. Собрав материалы
для защиты своего диплома, мы с подругами вернулись в
Свердловск. И началась подготовка к защите. Обязательных
лекций уже не было. Но мои, всегда серьёзные и
целомудренные девчата, с самого утра уходили в чертёжный
зал. А я, забрав с собой кое-какие книжки, уехала домой. И
три недели, как говорили тогда, «пинала воздух», свято веря в
то, что если сяду серьёзно за диплом, то всё сделаю быстро. А
время летело…
С Тиграном отношения продолжались: ходили в кино,
катались на велосипедах, вместе приняли участие в
легкоатлетической эстафете: он выступал за свой завод, а я –
71
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
за завод, где работала моя мама, на котором впоследствии
буду работать и я.
Однажды он позвал меня на футбол. Были какие-то
соревнования, и Тигран выступал за городскую команду. Он
бегал по полю, как заводной, хотя было ему тогда почти
тридцать лет. По бровке носился его младший братишка
Самсон и кричал что есть силы: «Димка, кончай бегать, пусть
молодые попашут!» Тот не слушал. «Он же белый весь!
Сколько ему ни говори, ни фига же не понимает!» – кричал он
мне, сидящей в первом ряду. И вдруг я вижу: Тигран резко
высоко прыгнул, чтобы достать мяч головой. В то же самое
время другой футболист, находящийся рядом, тоже прыгнул,
но с небольшим запозданием. И когда мой Димочка опускался
в прыжке, тот ударил его макушкой по левому виску. Удар
был очень сильный. Тигран упал на спину, как подкошенный.
В ту же секунду друзья его сорвались со скамеек и бросились
на поле. Я – следом. Сестра Тиграна – Зоя – за мной. Он
лежал без движения. Изо рта – кровавая пена. И не дышал. Я
грохнулась на колени «Димочка, Димочка!» – и уже собралась
поцеловать его. Но тут же пришла в себя: люди кругом.
Медсестра, обслуживающая соревнования, потрогала пульс.
Пульс отсутствовал. Зоя – она операционная сестра – сразу
начала делать массаж сердца. Медсестра вводила в вену
лекарство. Мне хотелось помочь Зое, но она мотнула головой:
«Вдыхай в рот!» К счастью, я знала, как это делать: мы
проходили курсы гражданской обороны. Но он так и не
приходил в себя. Отчётливо помню, что у меня стучали зубы,
впервые в жизни. Самсон толкнул меня в спину: «Люська, да
прекрати ты!» И вдруг сердце забилось, шевельнулась грудь от
первого вздоха. Дрогнули веки. Его взяли под руки и
потащили с поля. Ноги в бутсах волочились по земле, оставляя
за собой на утоптанной траве колею. Положили на землю.
Народ окружил нас со всех сторон. Медсестра кричала:
«Отойдите, слышите? Ему нужен воздух!» Через несколько
72
Людмила Кеосьян (Соколова)
минут Тигран начал шевелиться, сел. И вдруг отчётливо
спросил, увидев табло: «А когда забили нам?» Я испугалась:
забили им, когда он ещё был на поле. «Ох ты, – амнезия», –
услышала Зою. «Да пустите меня, надо идти, проиграем», – и
братик её начал подниматься, но тут же схватился за голову,
повалился, снова начал подниматься. Еле удержали. И вот тут
я поняла, что такая его самоотверженность и на поле, и сейчас
– это всё моё! И такие люди – мои! И он – мой! И никакие
Стасы мне больше не нужны.
24 сентября мы с Тиграном стали официально мужем и
женой. Отмечали это событие дома, среди ставших мне
родными Кеосьянов, которых было вместе с его друзьями
около двадцати человек. С моей стороны – только мама,
остальные – мои школьные подруги и друзья. Был и Боря
Лазовский. Долго смотрел на Тиграна. Потом, пригласив меня
на танец, сказал:
– Мне кажется, он у тебя очень хороший парень. У него
лицо порядочного человека. Но все равно я его ненавижу, вот
убил бы! Не веришь?»
– Верю, верю!» – и я чмокнула его куда-то в ухо.
– Слушай, а когда «Горько!» будет? – спросил Борька. И я
раскрыла ему «страшную тайну»:
– Не дождёшься, дорогой, у армян это не принято.
– Ничего себе порядочки! И куда ты попала? Может, ещё
у них и гаремы есть?
Но меня радовало, что маме моей понравилась сватья, и
они сидели на диванчике и мило разговаривали. Вот так моя
красивая фамилия «Соколова» превратилась в трудно
схватываемую русским ухом другую, которую иногда
приходилось произносить раздельно, по составляющим её
буквам: КЕ – О – ЭС – МЯГКИЙ ЗНАК ЯН.
Защищала диплом я одной из последних. Моим
разгильдяйством остался руководитель наш не доволен. Когда
73
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
у всех остальных было выполнение 80%, у меня, купающуюся
в медовом месяце, оказалось всего 15.
– Я имею полное право вас не допустить к защите. Вы
понимаете это?
– Понимаю. Простите меня. Через две недели у меня всё
будет готово. Клянусь! – я попыталась ввести разговор в
шутливое русло.
– Хм, две недели…. Ну, посмотрим, посмотрим. Ладно,
идите. Но помните: вы в цейтноте.
И началась моя каторга. С раннего утра и до позднего
вечера не выходила из чертёжного зала. Забывала обедать.
Иногда там появлялся мой руководитель. Подходил ко мне,
удивляясь, что у этой, на его взгляд, безалаберной девицы
каждый день вылетает по листу двадцать четвёртого формата.
Молчал, опять хмыкал. Однажды я дождалась от него
похвалы: «Вы знаете, из вас со временем может получиться
хороший конструктор,– и добавил. – Если захотите, конечно, и
не будете лениться».
А вечером, когда, еле держащаяся на ногах, вернулась в
общежитие, услышала новость: оказывается, Стас время от
времени заходит в аудиторию, где идёт защита нашей группы.
Сердце моё дрогнуло, но виду не подала, только пробурчала,
не поднимая головы: «Конечно, он же в ответе за того, кого
приручил», – и сама не поняла, обрадовалась или испугалась
от появившейся в голове мысли: «Если зайдёт вновь во время
моей защиты, я, наверное, лишусь дара речи». Оказывается, не
так всё просто было в моём счастливом «королевстве».
В это время я ещё не знала, что во мне уже зародилась
другая жизнь, мой будущий дорогой сыночек, наше счастье и
наша гордость. Мы с Тиграном решили, что семь месяцев, до
наступления декретного отпуска, я буду работать как молодой
специалист в Закамске, а потом уволюсь и уеду «по месту
работы мужа». Так впоследствии и будет записано в моей
трудовой книжке.
74
Людмила Кеосьян (Соколова)
Сыночек родился 18 мая 1965 года. Роды были очень
лёгкие. Сейчас, смотря в иных фильмах, как молодые мамаши
по-сумасшедшему кричат с вылезающими из орбит глазами, я
диву даюсь: может, это только в кино? Акушерка, мама моей
одноклассницы, сразу предупредила: «Ребёнок крупный,
головка большая, но если будешь слушаться меня, всё будет
хорошо». И я слушалась. Лежала в кресле и спокойно
разговаривала с моей «бабкой-повитухой». Приведу наш
диалог:
– Александра Ивановна, по-моему, сынок мой снова начал
движение.
– Ну, давай, слегка потужься, – я несильно напрягала
мышцы живота, а она через минуту командовала. – Всё,
Люсенька, хватит.
Спокойно могла управлять финалом самого главного
человеческого таинства в нашей жизни. Останавливалась. И
так раза три. В промежутках опять разговаривали: « Вы же с
моей Нинкой спортсменки. Она тоже легко рожала». И через
пару минут я увидела в руках акушерки моё только что
родившееся чудо: на голове – чёрные густые волосики, на
плечиках, словно эполеты – тоже, но чуть пореже. Смуглый, со
сморщенными от долгого плавания в воде, пяточками. И не
надо было привязывать моему малышу всякие клеёночки с
надписью: кто он, что и когда – увидев раз, я бы никогда его
ни с кем не спутала.
Выписали нас через неделю. И началась жизнь, которая
не могла прийти мне даже во сне. Сыночек наш плохо спал по
ночам. Мы с Димочкой по очереди носили его на руках,
успокаивая, напевая какие-то, только нам известные, мелодии.
Колыбельных не знали ни он, ни я. Пели песни
революционных и военных лет: «Там вдали, за рекой, уж
погасли огни…» – и малыш наш, как ни странно, засыпал, хотя
и не надолго. Знали, глядя на ночное небо, где начинает
загораться или гаснуть та или иная звёздочка. Не высыпались
75
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
хронически оба. А утром нужно было вскакивать, готовить
завтрак, отправлять мужа на работу. Днём, вместе с
ребёночком, уложив его в коляску, ехать в магазин, потом
готовить еду к вечеру, урывая короткие мгновения, когда он
уснёт. И это после такой спокойной балованной школьной
девичьей жизни, когда моя любимая бабушка в домашнем
хозяйстве всегда всё брала на себя. И как я не выросла в такую
уж беспросветную лентяйку, которой должна была стать, –
мне до сих пор непонятно.
Но, несмотря на такую ежедневную нагрузку, благодаря в
душе моего мужа за заботу о нас, за то, что отогрел меня,
вселил в мою душу уверенность, что жизнь не закончена, а,
возможно, только начинается, – о Стасе я все равно не
забывала. Ругала себя, казнила, но ничего поделать с собой не
могла.
В один из тёплых, августовских дней, возвращаясь домой
с огромным, ярко-полосатым арбузом, из почтового ящика
достала письмо. Из Закамска. Писали мои подруги, которые
продолжали там работать. Несколько раз перечитывала. Если
сказать, что я была в шоке – это, значит, ничего не сказать.
Туда, откуда я уехала насовсем, в Закамск, приехал Стас. С
женой, той самой мадам Кюри, которую я так называла, той
«Зиночкой, которая перешла тропиночку» мне, влюблённой
насмерть девчонке,
три года назад. Руководителем
лаборатории, о чём он мечтал в те годы. Разумеется, он не мог
не знать, что там работаю я. Мысли в голове не давали покоя:
почему именно туда? Вспоминала его слова: «Была бы ты
химиком, тебе бы цены не было…» Потом представляла его,
не ставившего свои исследования как чисто химика-органика
ни в какое сравнение с инженерами, разрабатывающими
поточные линии, оборудование для производства создаваемых
ими, учёными, веществ. « Без нас вы – ноль…» И вдруг,
приехав в наш «Крым», он видит среди леса огромный
проектный корпус, где работает его Люся, занимаясь той же
76
Людмила Кеосьян (Соколова)
частью науки, что и он…. И, наверное, до него наконец дошло,
что не просто государство идёт на такие большие финансовые
вложения: и в строительство, и в зарплату огромному числу
конструкторов и других инженерно-технических работников.
Ещё девочки писали, что в Институте среди сотрудников
появилась расхожая фраза: «Ещё бы один такой Мазалов – и
не стало бы никакой жизни в ГИПХе», – имея ввиду его
жёсткость, нетерпение к недостаткам людей. Сотрудники из
его лаборатории начали увольняться, туристы-лаборанты
больше уже не сплавлялись по Чусовой…
Не знаю, что со мной случилось: опять всколыхнулись
воспоминания и, ненавидя себя и почти презирая, написала
Стасу письмо. Мне очень хотелось показать ему моего
сыночка, рассказать о своей жизни, о том, какой хороший у
меня муж… А в конце всё-таки не удержалась и приписала:
«Несмотря ни на что, ты навсегда останешься в кусочке моего
сердца, и, наверное, я никогда не забуду того, что у нас с тобой
было…»
Ждала письма. Каждый день заглядывала в почтовый
ящик. Однажды, видя, как почтальонка Анечка, моя бывшая
одноклассница, раскладывает почту по ящикам, спросила, нет
ли мне письма. «А я вчера тебе приносила. Точно, было
письмо. Спроси у мамы». Спросила. «Не было никакого
письма!» – довольно резко бросила она. До сих пор я уверена в
том, что письмо всё-таки было. И я благодарна маме за то, что
она мне его не отдала. А тогда, мучаясь неизвестностью,
отправила в догон второе. Кто из нас ни совершал глупостей в
своей юности! И наконец получаю долгожданную весточку.
Но это письмо было не от него, а от моих подруг. В нём они
просили меня, чтобы я «больше не писала Станиславу
Александровичу, потому что Зина после получения им твоих
писем сутками плачет, а ей нельзя волноваться, она
беременная». Оказывается, она жаловалась девчонкам, что
как-то застала Стаса сидящим среди своих колб и пробирок и
77
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
смотрящим на мою фотографию. В расстройстве выхватила её
и хотела порвать. «А он, если бы вы видели его глаза, сказал:
«Только попробуй!» – так рассказывала им. В письме упрекали
меня: «У тебя же всё хорошо, зачем ты ломаешь их жизнь.
Смирись, что сделаешь, раз так получилось…». Внизу
приписка: «Твой Мазалов защитил докторскую диссертацию.
В двадцать семь лет». Я этому нисколько не удивилась: так и
должно было быть.
Не ответила на письмо моих бывших подруг. Обиделась
на них. Предательницы! И Стаса больше письмами не
беспокоила. До меня наконец дошло, что по большому счёту
Стас моему Тиграну по-человечески и в подмётки не годится.
Эгоист, любящий только себя. И этим убивающий в себе всё
хорошее. Так постепенно я начала окончательно прозревать. А
спустя год девчонки сами мне написали. Это письмо
впоследствии долго и тихо лежало у меня в одном из томов
Достоевского «Братья Карамазовы». Только недавно сожгла
его вместе с моими дневниками на даче в печке. Писала
Томочка Гончарова: «Люся, мне никогда не приходилось
писать таких писем. Твой Стас умер. На работе неожиданно
стал задыхаться. Вызвали «скорую». В больнице начали делать
бронхоскопию. И у него остановилось сердце. Три часа
массировали его, и оно заработало. Но мозг уже отключился, и
он умер, не приходя в сознание. Хоронили его из ГИПХа.
Приезжал из Свердловска профессор Постовский, много было
представителей «Заказчика» – все в военной форме, с
большими звёздами на погонах. Ты же знаешь: институт
работал на космос, оборону и не только…. Говорили о его
нечеловеческой трудоспособности и огромном таланте,
который рождается раз в сто лет. По институту ходят слухи,
что он три раза взрывался в лаборатории ещё в Свердловске
(это я и сама знала – он рассказывал с гордостью) – а сейчас
отравился своей фторорганикой. Прости, что тебя расстроила».
78
Людмила Кеосьян (Соколова)
Только сейчас, когда в мире много говорят об
отравляющих веществах, о пресловутом «Новичке», до меня
дошло, в чём я уверена на сто процентов: Стас занимался и
отравляющими веществами. Отчего погиб и сам.
Моего Тиграна в эти дни дома не было. Уезжал на
областные соревнования по футболу. Помнится, когда он
вернулся, открыв дверь своим ключом, и вошёл в нашу
комнату, где мы с трёхлетним сыночком, лёжа на диванчике,
читали сказки, я ему сказала про смерть Стаса. На лице –
смесь недоумения и настороженности, что вот сейчас я
проявлю что-то, чего он бы не хотел видеть.
– Да ну! Выдумываешь! – и перевёл взгляд на Вадимку. –
Мама плакала? –- Сын молча, отрицательно покачал головой.
– А в подушку? – муж так же продолжал вопрошающе
смотреть на него.
– Нет, – начиная с раннего детства, наш сыночек
многословием никогда не отличался. А я, действительно, не
плакала, удивляясь самой себе. Но целый день перед глазами
стояла ночь в моём убежище на железнодорожной станции,
лицо той цыганки, которая предрекла Стасу скорый уход из
жизни: «У него век короткий. Больше пяти годков не проживёт
твой любый». Шёл шестьдесят восьмой год. Прошло ровно
пять лет.
Тогда я не плакала. Но зато сейчас плачу каждый божий
день, начиная с марта 2019 го, когда ушёл из жизни мой
Тигран, мой Димочка, который вернул меня на этот свет в
далёком шестьдесят четвёртом и подарил мне 55 лет счастья.
Да, у него не было такого яркого таланта, каким был одарен
Стас, но он обладал самым главным талантом среди нас,
населяющих эту Землю: любить людей. Любить больше
самого себя. И люди тянулись к нему, зная, что поможет,
защитит – и зачастую в ущерб себе.
Вспоминаю такой случай. Мы тогда уже жили в
Красноярске. Шли восьмидесятые годы. Тигран работал
79
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
прорабом, занимался ремонтом и монтажом электролизёров на
алюминиевом заводе. На открытой площадке, которую все
называли полигоном, рядом с электролизными цехами, цехом
анодной массы, выбрасывающими фтор и другие вредные для
здоровья вещества в атмосферу. Люди болели часто и, как
правило, бронхитом, многие мучились заболеванием суставов.
Но считалось, что работники полигона, счастливчики,
работают на свежем воздухе. И потому они не получали
надбавку за вредность, их болезни не относили к классу
профессиональных. Среди рабочих оказался человек по
фамилии Пикалов, который, серьёзно болея сам, решил
доказать, что его болезнь связана с производством. Алексей
давно уже начал искать справедливость. В конце концов,
обойдя всё местное высшее начальство и ничего не
добившись, обратился в Екатеринбург, в институт, который
занимался профессиональными заболеваниями. Не помогло.
Поехал в Москву. И ведь добился парень приезда
специалистов из того института: приезжали, замеряли
концентрацию вредных выбросов на полигоне, сравнивали с
основными цехами. И так он осточертел руководству, что чуть
не произошла беда.
Тигран, возвращаясь из цеха капремонта, спешил, хотя
время было ещё обеденное. Заходя на территорию полигона,
заподозрил неладное: около рабочего вагончика стоит
милицейский «газик» и «скорая». Сердце оборвалось:
несчастный случай? У машин топчутся два человека в белых
халатах – потом оказалось, что это санитары – с верёвками в
руках. И милиционер в чине лейтенанта. Поодаль – почти всё
управленческое начальство. К Тиграну подбежала сварщица,
единственная женщина такой профессии на полигоне:
«Пикалова в психушку собираются забирать!». Мой муж не
раздумывал ни минуты: «Люба, быстро всех к рабочему
вагончику!»
80
Людмила Кеосьян (Соколова)
Минут через пять вся смена, человек тридцать – кто с
монтировкой, кто с металлическим прутом – схватили, что
попалось под руку – оказались там. Люди с тревогой смотрели
на прораба. Как он поступит? От него зависит сейчас многое.
Тигран подошёл к лейтенанту:
– Здесь производственный участок. Что вы тут делаете?
– У меня приказ забрать вашего Пикалова и увезти на
обследование, – и он сделал знак санитарам. Те, держа
наготове верёвки, двинулись к растерянному Алексею.
– А вы куда? Стоять! – Тигран побледнел. Он всегда
бледнел в стрессовых ситуациях и знал это за собой. И рабочие
знали. По характеру муж был очень сдержанным человеком,
весь в отца, но где-то внутри у него присутствовала та сжатая
пружина, которая, если вывести его из себя, молниеносно
расправится, щёлкнет, и тогда мало не покажется никому – он
за себя не отвечает – это, пожалуй, единственное его
отрицательное качество. «Может, врождённая горячность
кавказских предков?» – думалось мне иногда. Но тут он всётаки совладал с собой. Санитары остановились в
нерешительности, вопросительно смотря на лейтенанта.
– Вы крови хотите? Будет! – Тигран кивнул в сторону
рабочих, которые окружили своего товарища плотной стеной.
Руководство и всё управленческое начальство, стоя в стороне,
наблюдало за происходящим. Но близко не подходили.
– Тоня!– он позвал крановщицу козлового крана, –
быстро перегороди дорогу катодным кожухом!
У Антонины только пятки засверкали. Минута – и она уже
на кране. Стропальщики без приказа всё поняли, зацепили
кожух весом 20 тонн, и вот уже он стоит поперёк дороги,
загораживая выезд с полигона. А другой дороги нет. Перед
моими глазами потом долго стояли те трусливые
начальнички – и мой муж, который, не думая о себе, грудью
встал на защиту своего рабочего. Ну, что ж, на войне, как на
войне: кто-то прячется за спины товарищей, а кто-то
81
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
бросается под танк со связкой гранат. И хорошо, что сейчас
не война…
Послышался звонок телефона в вагончике прораба.
Звонил генеральный директор акционерного общества.
Заместитель главного инженера по технике безопасности,
подошедший к тому времени поближе, видимо, ожидающий
звонка, бросился в вагончик. Нормировщица, сидящая за
столом, растерявшись, подала ему трубку.
– Гусинский слушает!
– Ну что, забрали Пикалова? Почему не докладываете?
– Да нет… Кеосьян его не отдаёт. Понастроил тут
баррикад.
По-видимому, генеральный настаивал и очень резко.
Гусинский, вытирая пот с лица, молча слушал, кивая головой.
Потом протянул трубку вошедшему Тиграну.
– Что ты там себе позволяешь? Немедленно приказы…– и
генеральный не успел договорить. Муж, с лица которого уже
схлынула бледность, спокойно сказал:
– Я с вами на эту тему разговаривать не собираюсь.
Пикалова не отдам! – и положил трубку. Подошёл вплотную к
лейтенанту: «Не накаляйте обстановку, уезжайте, тут
ненормальных нет, поищите их среди тех, кто вас послал, – и
через паузу: «Мы своих не сдаём, лейтенант!»
Лейтенант долго смотрел в лицо Тиграну. И молчал.
Потом сел в свою машину, за ним в «скорую» полезли и
санитары со своими верёвками. Подняли катодный кожух,
освободив проезд, и машины уехали.
Вот так закончилась эта история, одна из многих, которые
возникали периодически за все годы работы моего мужа. Об
этом у меня написано в рассказе «Полигон» из моей первой
изданной книги «Реабилитированные». Но приведённый здесь
случай не прошёл бесследно для моего Димочки. К моменту,
когда произошло описываемое событие, на предприятии уже
было принято решение: за высокие производственные
82
Людмила Кеосьян (Соколова)
достижения и многолетний труд в отрасли представить моего
мужа к награждению медалью «За трудовое отличие». И вдруг
всё переиграли – конечно, за непослушание, за право иметь
собственное мнение, а в итоге, получается, за порядочность и
человечность. А наградили одного из начальников, стоящих в
группе наблюдающих за тем, как их рабочего, если будет
сопротивляться, свяжут, и увезут в психушку.
Ну как такого человека можно было не полюбить? И как
оказалась права та цыганка, предрекая мне счастливое
будущее, в которое тогда, в ночном Камышлове, веры у меня
не было никакой.
Мы ушли на пенсию в один год. Тигран в 61, я – в 55. Лет.
Он после ухода, видимо, чувствуя какое-то неудобство: все его
знакомые работают, а он «филонит», – постоянно заговаривал
о работе. Но я категорически была против, говоря: «Только
через мой труп!» И это было абсолютно правильное решение:
муж, проработав почти тридцать лет в таком аду, целых
двадцать лет отдыхал. Начиная с апреля-мая и по октябрь для
нас наступал самый настоящий рай на Земле: кругом тайга,
поют птицы, стучат дятлы около самого дома, белки со своими
выводками, бурундуки носятся по штакетникам заборов.
Грядки ломятся от садовой земляники, малина, смородина,
облепиха, да много ещё чего радовало наш глаз. А какой
благоуханный, очищающий его задымленные фтором лёгкие,
таёжный воздух!
И даже тут мой Димочка всегда был на высоте. Никогда
не выйдет из электрички, чтобы не помочь пожилым людям.
Дорога на дачу шла с подъёмом на гору: такой прилично
длинный тягунчик. И, если он видит пожилую бабулю, а то и
женщину средних лет – обязательно остановится, возьмёт у
неё сумку. Я, жалея его, всегда ворчала: «Ну не молодой же
уже! Тяжело: рюкзак, да ещё и рука занята своей ношей! Вот
почему мне никто не помогает, когда иду в гору одна, без
тебя?» А он, улыбаясь, отшучивался: «Так мужики же видят,
83
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
что идёт молодая, спортивная девушка». Но целая беда была с
колодцем: уйдёт за водой – не жди его целый час, не меньше.
Начинаю волноваться. А потом соседи выложили мне «тайну»:
пока всем бабушкам и дедушкам ни достанет из колодца воду,
не разольёт по их емкостям, – домой не придёт.
Иногда задерживался и по другой причине. Умер бывший
председатель садоводства. Осталась жить на даче его глубоко
пожилая супруга, очень слабая здоровьем женщина,
Заслуженный учитель Российской Федерации. Если увидит в
окно моего мужа, идущего на колодец, – выходит, опираясь на
тросточку, и ждёт, когда он пойдёт обратно. «Поговорите со
мной, Тигранчик, мне так уютно посидеть рядом с вами». И
сидит мой Тигран, не может обидеть старую интеллигентную
женщину. Когда уходит, всегда слышит: «Спасибо вам, сейчас
и на душе потеплело».
Выбрали председателем ревизионной комиссии, как ни
отказывался. Я настаивала на том, чтобы он не соглашался,
зная, что в любое порученное дело уйдёт с головой. И это
будет во вред самому: начнёт переживать, что приходится
бросать свои дела на участке. Слишком ответственный
человек. Но уговорили садоводы, характеризуя будущего
председателя коротко: «Сам не украдёт, и другим не даст!»
Постеснялся отказаться.
Беда пришла неожиданно. Не чувствуя никаких
предпосылок, говорящих о коварной смертельной болезни,
ушёл из жизни через четыре месяца после операции. Четвёртая
стадия. Множественные метастазы, большинство которых
возникло уже после глубокого оперативного вмешательства.
На прощание с мужем пришло столько людей, что многие
удивлялись: давно такого скопления народа не видели.
Человек сто, не меньше. Он лежал такой красивый, красивее,
чем был в последние месяцы жизни. Подходили знакомые и
незнакомые мне мужчины, гладили его руку, что-то говорили
шёпотом, не пряча слёз. Вот подошли к гробу две женщины,
84
Людмила Кеосьян (Соколова)
которых я знаю. Старшая, прощаясь, благодарила его за то, что
он помог когда-то сохранить их семью... «А теперь он там за
моей Таней присмотрит, мне сейчас будет спокойней». Я
потом нет-нет и вспоминала эти её слова. Дочь умерла лет
пять назад и похоронена рядом с отцом. Но, видно, на отца
надежды было мало…. Да, Димочка присмотрит. Я знаю.
Другие женщины, соседи по даче, оставшиеся давно уже без
мужей, сокрушались: «Он же у нас был один на всех. Кто нам
сейчас поможет?»
Каждый что-то хотел сказать. И все без исключения
называли главное достоинство моего мужа: очень любил
людей и был необыкновенно добрым человеком. «Сейчас
таких не делают», – сказал какой-то пожилой мужчина на
костылях. Подошёл ко мне, обнял: «Держитесь. Вашу утрату
ничем не восполнить. Но это – жизнь». Я его никогда раньше
не видела. Он с самого начала стоял в отдалении от всех.
Потом, сколько ни спрашивала, никто мне рассказать об этом
мужчине не смог.
И вот прошло уже почти два года…
Каждое утро беру в руки его застеклённый портрет,
смотрю в строгие глаза, желаю доброго дня, а вечером –
спокойного сна…. Касаюсь щекой дорогого лица. Подношу к
окну: «Смотри, сегодня выпал первый снег, а голуби всё так
же сидят на своей голубятне…»
Обрадовала выходом в свет моей второй книги «Право на
крылья» в сентябре 2019-го, спустя полгода после его ухода.
– Эту книгу я посвятила тебе. Послушай стихотворение:
оно тоже – тебе. Название: «Запах мяты». Читаю:
Уже осень, милый мой, уже осень,
Разделил нас шар земной, неба просинь.
Так же кружится Земля: зима – лето.
Я полгода без тебя. Конец света.
Каждый день без рук твоих пропадаю,
85
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
Каждый день без глаз твоих замерзаю,
Только ночью лишь живу: твои плечи…
И твоё «люблю, люблю», как в тот вечер.
Пахло мёдом, резедой, Иван-чаем,
Где-то пел вдали гобой за причалом.
Над нами музыка плыла: чья-то милость,
А как кружилась голова, как кружилась…
Вдруг застыли в мире звуки. Дрожь по коже…
Мятой пахли твои руки, о, мой боже!
Просыпаюсь – тебя нет. Запах мяты –
Это ты оставил след на подушке смятой.
Молчит, слушает. Сообщаю все новости, в том числе и
спортивные, зная какие мы с ним были заядлые болельщики:
– Димочка, представляешь, в кубке России казанский
«Зенит» продул и московскому Динамо, и новосибирскому
Локомотиву, и даже Кузбассу! – И не надо мне называть вид
спорта: он знает, это – волейбол. За «Зенит», очень сильную
команду, мы с ним никогда не болели. Наши спортивные
пристрастия всегда совпадали, чему мы иногда очень
удивлялись.
– Ты даже не знаешь, что мир охватила пандемия какогото особого вируса, от которого умирают люди. У Вадима в
больнице умер профессор-уролог. Как ни старались, спасти –
не смогли. Если ты слышишь – дай мне знать каким-нибудь
образом, – а Тигран смотрит на меня немигающим взглядом
добрых, хотя и строгих глаз, и молчит, как будто о чём-то
размышляя.
Рассказываю, как у нас идут дела: и у меня, и в семье
сына:
– Внук твой любимый уже учится на пятом курсе. Я за
него очень переживаю: с начала лета по собственному
желанию пошёл работать в инфекционное отделение, где идёт
борьба с этим вирусом не на жизнь, а на смерть. Прислал нам с
86
Людмила Кеосьян (Соколова)
тобой фото в своём защитном обмундировании. Видишь,
внизу надпись: «Привет с фронта!» – показываю сообщение в
телефоне.
А в мае, когда настало время переезжать на дачу,
сообщала:
– Димочка, дорогой, я решила отправить свой новый
рассказ «Глядя в небеса» на объявленный конкурс короткого
рассказа в журнал «Новый Енисейский литератор».– И вдруг
мне показалось, что его губы тронула лёгкая усмешка. Он
всегда, хоть и радовался моим успехам в литературе, но
относился к моему увлечению с какой-то долей ревности, что
меня огорчало… – Я, конечно, ни на что не надеюсь. Журнал
серьёзный. В нём печатают свои произведения многие
литераторы из всей России: москвичи, петербуржцы, и даже
из твоей малой родины – Крыма…. Как ты думаешь:
отправлять или нет?
И вдруг в глазах его мелькнуло, а, может, это мне только
показалось: «Ты же все равно сделаешь по-своему, зачем
спрашиваешь?»
В ноябре, когда дачный сезон закончился, я с удивлением
узнала, что мой рассказ в этом конкурсе победил. Получила
Диплом лауреата и даже денежный приз.
Бросилась опять к моему Тигранчику:
– Смотри, вот мой диплом! Я победила! Жюри конкурса
присудило мне победные баллы за душевность рассказа.
Видишь на дипломе мою фотографию?
А на следующий день звонок: нас приглашают на показ
документального фильма о нашем сыне в Дом кино. Опять
беру портретик и сообщаю, что на студии Максима Горького
снят фильм про нашего сыночка под названием «Верните мои
руки». О том, как он, микрохирург, возвращает пациентам
отсечённые, оторванные кисти рук, как по десять часов подряд
не отходит от операционного стола. Когда фильм начал
сниматься, Тигран ещё успел увидеть и даже познакомиться с
87
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»…
режиссёром Константином Селиным. «Жаль, что ты не
можешь поехать с нами в Дом кино…» – сказала и не
почувствовала грусти в глазах мужа. В голове мелькнула
невообразимая мысль: может, ему это стало известно ещё
раньше нас?
На следующий день, не успев отойти от шокирующих
впечатлений фильма, вдруг узнаю, что на Всероссийском
кинофестивале в Выборге «Окно в Европу»
этот
документальный фильм получил главный приз. И Вадима
вместе с режиссёром приглашают на закрытие фестиваля и
получения дипломов в Выборг. Дальнейшие события я
увидела уже в Интернете. При вручении наград председатель
фестиваля сказала: «Все фильмы нашего фестиваля не стоят
одной операции, сделанной этим человеком». Прочитала,
просмотрела все ролики со слезами на глазах. И, конечно,
показала папе: «Помнишь, что я говорила тебе, когда мы
принесли нашего малыша из роддома домой? Помнишь? Я
сказала тогда: «Мы будем гордиться своим сыночком всю
нашу жизнь», – и тут мне показалось, что муж глазами
ответил: «Помню».
И сейчас наш атеистично настроенный сын неожиданно
на полном серьёзе в ответ на мои слова: «Вот бы папа увидел
фильм о тебе» – сказал: «Не волнуйся. Он всё видит и всё
знает».
Вот так я и живу почти уже два года, ищу в себе силы
держаться, вспоминая слова незнакомого мужчины на
прощании с мужем: « Держитесь. Вашу утрату ничем не
восполнить. Но это – жизнь…»
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Перечитав свою повесть, задумалась: а зачем же я так
много страниц посвятила своему учёному? Может, удалить
эти страницы? Но решила: не буду. Хотя бы из-за того, что
встреча с таким неординарным человеком не прошла
88
Людмила Кеосьян (Соколова)
бесследно через мою жизнь. Если бы этой встрече не суждено
было свершиться, я бы благополучно вышла замуж за своего
первого, очень хорошего и достойного парня Валентина. А
это значит, что в дальнейшем не повстречала бы на своём
жизненном пути самого главного мужчину в своей судьбе,
который подарил мне такого талантливого сына и радость
на все долгие 55 лет нашей семейной жизни.
И ещё я сделала для себя такое открытие: страсть –
это ещё далеко не любовь. Любовь живёт и развивается
вместе с тобой, проходит через все испытания и не гаснет.
Когда переживаешь за человека, находящегося рядом, больше,
чем за себя. Если он заболеет, – думаешь: «Лучше бы заболела
я», и просишь Господа перенести его боль на себя. Если же его
незаслуженно обижают, испытываешь стресс, который
рождает дикое желание отомстить, даже убить, хотя и
понимаешь, что это великий грех. Вот что такое – любовь…
И, когда видишь его нечеловеческие страдания в
последние дни жизни, которые он терпит, стиснув зубы,
молча, только для того, чтобы не расстраивать тебя, ты,
заливаясь горючими слезами, стоишь на коленях и просишь
Господа: «Боже милосердный, прояви Свою милость,
прекрати его мучения, успокой его душу, прими его в свои
руки, тебе же нужны там хорошие люди…» И это тоже –
любовь…
15 января 2021 г.
89
САМАРИНЫ
САМАРИНЫ
Посвящается Анне Ивановне, невестке
семьи Самариных, в 90-летний юбилей.
Где семья дружна, не страшна беда
(Русская пословица)
«На склоне лет друзей мы не заводим, отцвели в наших
душах сады, но меня осчастливили боги…» Я задумалась. В
голову никак не приходила последняя, завершающая строчка
четверостишья, пока не поняла: нельзя в пяти словах
рассказать о том, что в мои семьдесят семь лет у меня
появился новый, достойный и стихов, и этого повествования
друг, о котором можно было только мечтать. И друг этот –
женщина. Хотя, как ни странно, почти всегда настоящие мои
друзья по жизни – представители сильного пола.
Знакомство наше могло состояться ещё много лет назад.
Мы увидели друг друга, но не проявили никакого взаимного
интереса. Это случилось в зимний январский день 2004 года,
на семидесятилетнем юбилее сестры моего мужа, в городе
Каменск-Уральский, на Урале. Запомнилось только, как Ольга
временами заливисто, заразительно смеялась, разговаривая со
своей соседкой по столу. Я тогда позавидовала: так может
смеяться только абсолютно счастливый, лёгкий человек.
С той поры прошло пятнадцать лет. Ранней весной 2019
года в наш дом пришла большая беда. И именно от Ольги, хотя
она находилась за тысячи километров от меня, я получила
первую реальную поддержку, которая пусть хоть чуть-чуть, но
вернула меня с самого дна депрессии. Спасибо всеми
ругаемому Интернету, завязалась наша с ней переписка. И с
первых же строк я поняла, что это абсолютно мой человек.
Сдержанная на слова, хотя в каждом из них чувствуется
тщательно скрываемая высокая степень эмоциональности –
90
Людмила Кеосьян (Соколова)
эти качества, как потом я узнаю, перешли к ней не только от
родителей, но и от её профессиональной деятельности, что
близко и мне: многословие, пустые, неточные фразы,
непрерывное словоговорение меня всегда раздражают.
Ольга – математик по образованию. Последние двадцать
лет – инженер-программист группы строительных компаний.
Программист от бога, классный специалист сферы
информационных технологий. И это – не молодой человек,
которого мы привыкли видеть за компьютером, непостижимо
для многих молниеносно решающего какие-то задачи, а
женщина в 63 года! И задачи у неё – посерьёзней и посложней
тех, пацанских.
Переписка наша продолжалась. Я многое узнала об Ольге,
о её родных и близких, судьба которых удивила и
растревожила мне душу. Думала об этих незнакомых мне
людях постоянно, поражалась, насколько драматично
сложилась мозаика жизни этой семьи. Лишилась покоя. И гдето подспудно, в глубине души вдруг зародилась и постепенно
окрепла мысль посвятить им своё новое произведение.
Семнадцатого сентября, когда наступило полугодие, как я
потеряла своего мужа, с которым мы прожили 55 счастливых
лет, пришло письмо от этой женщины. Не забыла ничего, ни
того страшного марта, ни моей боли: «Даже не верится, что
уже полгода прошло, целых полгода… По вашим стихам
чувствуется, что боль ещё очень сильна. Но вы справитесь,
несмотря ни на что: я верю в вас. С литературой не
расставайтесь – пишите! Мне нравится ваш слог, ваше «лёгкое
перо», нельзя бросать творчество, оно вам поможет выжить.
Держитесь! Я очень жду ваших писем. Обнимаю. Ваша
Ольга».
И я села за компьютер. Впервые после моей тяжёлой
утраты, когда казалось, что от сердца отломилась его часть,
что всё кончено, улетучились слова, способность писать, вдруг
произошло чудо. С каждым нажатием на клавиатуру всё яснее
91
САМАРИНЫ
передо мной проступали лица не только Оли, но и всей семьи
Самариных, простых, но таких ярких людей с высоким
понятием чести и достоинства, на которых, как сказал
полководец, князь Александр Невский ещё в 13-ом веке,
держалась и держится русская земля. И неожиданно полетели,
зазвенели строчки новой моей повести, которая станет,
наверное, уже последней в моём литературном творчестве.
Как всё начиналось
Семья Дмитрия Ивановича Самарина, деда Ольги, жила в
селе с удручающим и печальным названием – Погибловка, в
Горьковской области. На ту пору, в 1939 году, в семье уже
было пятеро детей. Два старших сына – Иван и Виктор – были
женаты и, вылетев из-под крыла родителей, жили – один в
Ростовской области, другой – неподалёку, в Дзержинске, в 38
километрах от Горького. Мама, Татьяна Ивановна, скучая по
старшеньким, успокаивала сердце тем, что рядом с ними, в их
отчем доме, остались Петруша, выдавшийся в её родову,
младший сын Валентин и красавица-дочка Клавдия. « Вот эти
последние уж точно Самарины, – с любовью глядя на них,
думала Татьяна и переводила взгляд на мужа. – А ведь оно и
хорошо. Вон какой он у меня ладный и красивый, да и руки
откуда надо растут. Недаром и молодухи нашенские
заглядываются на него». Но она не беспокоилась: Дмитрий в
своей жене души не чаял, правда, эмоции свои не выказывал,
скрывал их, но в любви мужниной можно было не
сомневаться: о ней говорили его счастливые глаза, словно
случайные, тёплые прикосновения, да и другие поступки,
которые заставляли Татьяну радоваться каждому дню.
Село их стоит на возвышенном правобережье Волги.
Заселено потомками свободолюбивых крестьян, участвующих
в восстаниях Степана Разина и Емельяна Пугачёва. И
умельцами – людьми с золотыми руками, унаследовавшими
92
Людмила Кеосьян (Соколова)
мастерство от своих дедов и прадедов. Вокруг – спокойная
зелень полей, нескончаемый лес, где-то далеко, насколько
охватывал взгляд, сливающийся с горизонтом.
Семья Самариных была уважаема всеми сельчанами. Если
требовался какой-либо совет, непременно шли к Дмитрию
Ивановичу. «Голова! Ни чета нам! А книг-то у него сколько,
да такие толстущие – и все, говорит, прочитал!» Но больше
всего сразило мужиков, когда они узнали, что брат Дмитрия,
Григорий, переехав в саму Москву, не остался незамеченным в
таком огромном городе, а занимает какой-то крупный пост в
окружении Анастаса Микояна, члена Политбюро ЦК ВКПб,
наркома внешней торговли.
Стояло тёплое бабье лето, но по ночам уже пахло
приближающимися осенними заморозками. Осень понемногу
вступала в свои права. В семье Самариных всё шло своим
чередом. Ничего не предвещало беды. Но утром по селу
пролетел слух, что их дом опустел: жалобно мычала корова,
повизгивал пёс, мечущийся по двору в поисках хозяев, не
курился из трубы дымок. Только потом узнали, что семья, не
сказав никому ни слова, не попрощавшись даже с соседями,
ночью покинула свой дом в неизвестном направлении:
вечером ещё сельчане видели и хозяина, и пацанов, а утром
дом оказался брошенным на произвол судьбы. Ольга и сейчас
не знает, кто предупредил семью, что им грозит опасность как
членам семьи врага народа. И «врагом народа» в одночасье
оказался брат Дмитрия Григорий Самарин. Как потом
выяснится, Григорий Иванович был арестован и внесён в
«расстрельные списки» ещё 12 сентября, а осуждён к высшей
мере наказания 23 сентября 1938 года, во время третьего
московского процесса против «правотроцкистов». И наверняка
ему, как и всем «правотроцкистам», было вменено и
сотрудничество с западными разведками, поскольку наркомат
Микояна занимался вопросами внешней торговли, и прямые
действия по восстановлению капитализма, и организация
93
САМАРИНЫ
вредительства в экономике, И, возможно, когда семья Дмитрия
Ивановича снялась с места, брата уже не было в живых.
Приговор о высшей мере выносили зачастую на следующий
день после оглашения. Забегая вперёд, скажу, что в 1954 году
Самарин Григорий Иванович, честный, чистый человек,
отличный хозяйственник, душой болеющий за порученное ему
дело, будет реабилитирован как одна из жертв политических
репрессий.
Ехали уже вторые сутки. На восток, подальше от лиха, к
Уральским горам, где на их отрогах приютился небольшой
рабочий посёлок Полевское. Место было выбрано обдуманно,
хотя времени на это обдумывание было мало. В Полевском
жили бывшие соседи по Погибловке, с которыми Дмитрий
Иванович поддерживал связь. Можно сказать, старые друзья.
За окном мелькали леса, овраги, слегка схваченная льдом
гладь больших и малых речушек, припорошенных первым
снегом. Конец осени. Вот промелькнула ферма, за изгородью
небольшое стадо коров и все, как одна, одинакового окраса:
белые, с коричневыми разводами по бокам. «Не такие, как у
нас, в Погибловке, – Татьяна взглянула на свекровь, которая не
успевала беленьким, вышитым гладью платочком, вытирать
слёзы, которые нескончаемо текли по её бледному,
сухонькому лицу. – Переживает Мария Григорьевна за сына,
за дом – на старость лет такое испытание редко кто
выдержит». Она прикрыла глаза, пытаясь сдержать и у самой
готовые вырваться слёзы, до боли где-то в груди закололо,
задавило: вспомнилась «Звёздочка», недавно отелившаяся,
брошенная на произвол судьбы вместе со своим телёночком с
такой же звёздочкой на крутом лбу, как и у мамы. Кто её
подоит, кто угостит хлебной горбушкой? Вспомнились
последние минуты, как прощались с домом, перекрестив его
трижды, как поклонились на все четыре стороны, какая яркая
луна светила в ту ночь.
94
Людмила Кеосьян (Соколова)
Десятилетний Валя, (нежная душа у ребёнка!) – тронул
маму за локоть: «Не плачь, мамочка!» – «И как он разглядел?»
– подумала Татьяна. А мальчик повторил: «Не плачь, – и через
минуту. – Я Трезорку сегодня во сне видел, – и улыбнулся
светло своими всё понимающими, совсем недетскими глазами.
– Как будто он сейчас живёт у Гошки, конуру они с отцом
перетащили в свой двор, и миску тоже. Но грустный какой-то,
– и Валька вдруг сам заплакал, вытирая слёзы рукавом недавно
пошитой мамой рубашки из клетчатой шотландки, которой он
ещё недавно так радовался. Тут же к нему склонился
семнадцатилетний Пётр: «А ну, кто тут мокроту разводит? – и
потрепал братика по вихрастой голове. – Смотри, – он указал
на Клаву, которая смотрела на Валентина широко раскрытыми
глазами и сама готова была вот-вот расплакаться, – она –
девочка, и то не куксится…»
Всем было тяжело, и малым, и старым. Хотя какая
старость: Дмитрию было пятьдесят, Татьяне и того меньше.
Дмитрий почти всю дорогу сидел молча, с думой о брате:
где тот сейчас, что с ним вытворяют, бьют, пытают, а может, и
в живых уже нет нашего Гришани. Что с его семьёй, с женой?
Не знал тогда Дмитрий Иванович, что все они в настоящее
время уже не простые советские люди, а так называемые
«чесеиры». Была в Советском Союзе введена такая
аббревиатура: ЧСИР – члены семьи изменника Родины. Эта
формулировка из статьи 58-8 УК РСФСР, а так же закона
СССР от 30 марта 1935 года, которая погубила, разрушила и
уничтожила тысячи семей. Муж, жена и дети, дальние
родственники, братья и сёстры, дяди и тёти – все попадали под
молох сталинских репрессий.
О жене Григория с той поры никто из семьи Самариных
больше не слышал. Однажды, правда, пролетел слух, что ктото кому-то в письме написал, что якобы видели её в «Алжире».
Нет, это не африканский Алжир. Это аббревиатура от названия
Акмолинского лагеря для жен изменников Родины, в который
95
САМАРИНЫ
были сосланы тысячи женщин. Лагерь был расположен в
холодной казахстанской степи. Заключённые занимались
тяжёлой работой: изготавливали саманные кирпичи из глины и
стеблей камыша, которые рубили из там же расположенного
болота. Среди узниц «Алжира» была сестра маршала
Тухачевского и две его невестки. Там же находилась и жена
Михаила Ивановича Калинина. Ей, правда, сделали поблажку:
вместо 15 лет по приговору она отбыла срок в 7 лет. И
занималась, так сказать, «по блату» лёгкой работой: не рубила
камыш, не месила глину, не делала саманные кирпичи – она
счищала в бельевой гнид с белья заключённых. Такая вот
блатная работа…
Поезд шёл и шёл, мимо пролетали столбы, в окно светило
солнце, яркое, чистое после прошедшего только что
последнего, наверное, дождя вперемешку со снегом. Колёса
стучали: «Куда едем куда едем…» Мысли Дмитрия Ивановича
перекинулись на Микояна: неужели не мог ничего сделать он,
большой начальник? Ведь Григорий так хорошо о нём
отзывался.
Только спустя годы станет известно, что Анастас
Иванович Микоян никогда не был инициатором репрессий, но
и не выступал открыто против них. Наверное, тоже боялся…
А ещё отец большой семьи с горечью думал о том, как их,
шесть человек, гостей незваных, негаданных, встретят бывшие
соседи: хоть и хорошие люди, но кому нужна лишняя обуза из
шести душ? Тем более, в такое смутное время. Успокаивало
то, что они с Татьяной на чужой шее сидеть не будут,
обременять знакомых ничем не собираются. Хотя с недельку
придётся потерпеть и хозяевам, и им. И ещё думалось: вот
выйдут из поезда, а там – люди в штатском, такие же, как
пришли среди ночи за Григорием, затолкали в воронок…. И
что будет с детьми? Петя, – он бросил взгляд на спящего
сынишку, – уже совсем большой парень, скоро в армию идти,
96
Людмила Кеосьян (Соколова)
а за младшими нужен глаз да глаз. И опять голову грызла и
грызла мысль: что их ждёт, куда он их везёт?
Но
опасения
оказались
напрасными.
Бывшие
односельчане, хозяин с бородой, всем своим обличьем
похожий на священника, и его жена, смешливая, быстроглазая,
встретили их с нескрываемой радостью, словно родных.
Успокаивали, как могли, правда, поплакали, не без этого.
Выделили Самариным комнату в их хате-пятистенке:
«Живите, сколько хотите!»
Но не привыкла работящая, самостоятельная семья в
приживалах ходить, и денька через три неожиданно для них
нашлась работа: и для Татьяны, и для Дмитрия. Директор
школы, случайно увидев новых людей в посёлке,
заинтересовалась женщиной, обратив внимание на её внешний
вид, сразу вызвавший в ней чувство доверия. Её
педагогический опыт отметил какую-то нездешнюю, сразу
бросающуюся в глаза аккуратность в одежде, внутреннюю
интеллигентность, несуетливость движений, в разговоре –
немногословие и чувство собственного достоинства.
Стоял погожий, безветренный день. Воскресенье. Татьяна
Ивановна с хозяйкой сидели за столом, тихо переговариваясь.
Они только что налепили вареников на всех десятерых, целых
три подноса, и готовились их варить. Топилась печь,
потрескивали берёзовые дрова. Вдруг стукнула калитка во
дворе. «Наверное, наши пришли, как раз к обеду!» – Пелагея
бросилась к окну, откинула занавеску, отороченную по краям
модной в те времена вышивкой «ришелье».
– Ой, господи, это же директор школы! Опять Ванька
нашкодил поди! Ну, когда же он угомонится, заскрёбыш наш,
– и поспешила навстречу гостье. Ввела директрису в горницу,
усадила на лавку, примыкающую к продольной стене избы и
укрытую самотканым разноцветным половичком.
– Лидия Семёновна, наш директор школы, – представила
гостью, – а это – Татьяна Ивановна, – и, скорбно потупив
97
САМАРИНЫ
взгляд, приготовилась в очередной раз слушать укоры про
своего сорванца.
– Да я, собственно, не к вам, хозяюшка, а к Татьяне
Ивановне, – женщины удивлённо переглянулись: с чего бы
это? – Я, Татьяна Ивановна, хотела бы вам предложить работу.
Няней. И, коли получится у нас с вами совмещать, если вы,
конечно, согласитесь, – она улыбнулась, – кухонной
работницей в школе. Наши местные все заняты, у них –
огороды, хозяйство, а вы пока не обременены этими делами. У
нас с мужем двое детишек, мальчиков, они спокойные, особых
хлопот вам доставлять не будут, а в ясли отдавать пока не
хочется. Да и вы мне, если честно сказать, сразу понравились,
– и вопросительно взглянула на Самарину. – А жить пока
будете при школе, выделим вашей семье комнату.
Татьяна не раздумывала. Ни секунды. Не спросив про
зарплату, даже не подумав об этом, ощущая, как разгорелись
вдруг её щёки, сразу и согласилась. «Ну, вот и ладненько. С
зарплатой не обижу, не сомневайтесь»,– при этих словах
Пелагея кивнула головой, взглянув на Татьяну Ивановну:
дескать, так и будет, директор – честная женщина, можно ей
верить. И тут та вдруг осмелела. Теребя в руках голубенький
платочек, неожиданно для себя, спросила:
– Лидия Семёновна, а, может, у вас в школе найдётся
место и для моего мужа? У него золотые руки, всё умеет.
Может, по-плотницкому делу или ещё как…
– Да плотник-то у меня есть. И хороший, главное. А вот
конюх позарез нужен. Дрова подвозить, уголь, продукты для
школьной столовой, да и другие дела. Ну, когда и плотнику в
чём-то помочь, – директриса вдруг улыбнулась, в глазах
промелькнула тень лёгкой загадочности. – А я ведь, не скрою,
уже познакомилась и с вашим мужем. Ровно часа два назад. И
сделала ему это самое предложение. Он, правда, согласия пока
не дал, а вот за вас попросил. Потому я здесь и сейчас не
сомневаюсь ни капельки, что детям нашим с вами будет
98
Людмила Кеосьян (Соколова)
хорошо, – она снова улыбнулась, – да и муж ваш мне тоже
понравился.
Так началась жизнь Самариных в добровольной своей
ссылке, на берегу речки Полевой, в Бажовских местах, с
которыми знаменитый русский писатель познакомил весь мир,
проведя здесь своё детство и юность. Многие его сказы
названы в честь реальных мест в Полевском: это и гора
Думная, и Синюшкин колодец, и Азов-гора. Дмитрий начал
работать конюхом. Шли дни, месяцы. Вот уж вылетел из
гнезда и третий сын, Пётр, поступив в артиллерийское
училище перед самой войной, о которой в посёлке никто тогда
и не ведал. Подрастали Валентин с Клавдией. Появились
новые друзья. У хороших людей и друзья – хорошие, так уж
устроена жизнь. Присмотрели они Дмитрию работу
посерьёзнее: в пожарной службе посёлка. Он согласился.
У повзрослевшего Валентина к тому времени уже был
закадычный друг Медовщиков Николай, у которого умерли
родители, оставив ему свой домик. И он предложил семье
Самариных заселиться в этот дом. Без всяких денег, как
говорят, по доброте душевной. И Самарины не смогли
отказаться, потому как Николай так и сказал; «Если не
переедете, вы мне больше не друзья». В этом доме семья жила
вплоть до 1949 года.
Пережили голодные военные и
послевоенные годы, страх за воюющих троих сыновей,
ожидание писем с фронта. Там же и получили извещение о
том, что старший сын Иван пропал без вести при Таллинском
переходе Балтийского военного флота. Вот о нём моё
следующее повествование.
99
САМАРИНЫ
Иван
"Ах, война, что ж ты сделала, подлая:
Стали тихими наши дворы…"
Булат Окуджава
Семьдесят пять лет, как закончилась самая кровопролитная
война, которая продолжалась почти четыре года на огромном
фронте от Баренцева моря до предгорий Кавказа. Сейчас мирное
небо над нашими головами. Мы живём, радуемся солнцу, детям
и внукам, которые появляются на свет, радуемся своим успехам.
Но многие из нас, детей войны, до сих пор не знают, как, где и
когда приняли смерть на полях и водах Великой Отечественной
наши отцы и деды. Тем более, многие события той войны до
последнего времени оставались засекреченными. Вот и о
Таллинском переходе, иначе называемом «Таллинский прорыв»
или «Таллинская трагедия», мы знаем совсем немного. Даже в
фундаментальных научных исследованиях о Великой
Отечественной Таллинскому переходу уделяется, как правило,
всего лишь несколько строк. Да и то лишь в общем контексте
обороны Ленинграда.
Масштаб балтийской трагедии 1941 года некоторые
участники тех событий сравнивали с Цусимской катастрофой
1905-го: «…Такой ужасной и позорной катастрофы русский
флот не знал за всю историю», «Такой кошмар можно
пережить только раз в жизни…» И вину за гибель многих
тысяч людей и десятков военных кораблей, судов и
транспортов едва ли ни единогласно они возлагают на
командование Краснознамённого Балтийского флота.
Таллинский переход – это эвакуация основных сил
Балтийского флота, а так же войск 10-ого стрелкового корпуса
и гражданского населения в конце августа 1941 года из
Таллина в Кронштадт.
Решение на эвакуацию флота было получено преступно
поздно, так как Главнокомандующий Северо-Западным
100
Людмила Кеосьян (Соколова)
направлением Ворошилов и Народный комиссар ВМФ
Кузнецов категорически противились переходу, мотивируя
тем, что Таллин сдан не будет. И только когда немецкая
артиллерия уже вела огонь по советским кораблям, стоящим в
Таллинском порту и стянутым туда частям флота из Клайпеды,
Лиепаи и Риги, приказ наконец был отдан. Но это запоздалое
решение дало время германскому командованию выполнить
директиву Гитлера «Не допустить погрузку советских войск в
Эстонии на суда и прорыв кораблей в направлении
Ленинграда». Немцами за это время была развёрнута
береговая артиллерия вдоль маршрута Балтийского флота
Таллин – Кронштадт, установлено 777 немецких и 1261
финских морских мин, 796 немецких «минных защитников».
Спешно развёрнуты на аэродромах 110 немецких и 10 финских
самолётов. В Финском заливе к тому времени уже давно ждали
своего часа финские торпедные катера.
Из Таллина в Кронштадт в конце августа вышли 225
кораблей и судов (в том числе 151военный корабль, 54
вспомогательных судна, 20 транспортов с людьми и техникой).
Во время перехода, всего за три дня, погибли 62 корабля и судна
(19 боевых кораблей и катеров, 25 вспомогательных судов и 18
транспортов с людьми). За эти страшные три дня погибло 8600
военнослужащих флота, 1740 бойцов Красной армии и 4628
гражданских лиц. Это наши с вами отцы, деды и прадеды. И
никто за это не ответил. Списали всё на войну. Хотя такой
масштабной трагедии могло не быть, если бы руководство флота
организовало эвакуацию с умом и своевременно.
Из записей в вахтенном журнале эсминца «Суровый» 28
августа1941г:
18:20 – Впереди по курсу подорвался большой транспорт,
наполненный людьми.
18:22 – подорванный транспорт ушёл под воду.
18:25 – впереди по курсу подорвался большой транспорт,
заполненный людьми.
101
САМАРИНЫ
18:30 – подорванный транспорт ушёл под воду.
За 7 минут под воду уходят два транспорта,
НАПОЛНЕННЫЕ ЛЮДЬМИ! Очевидцы, оставшиеся в
живых, рассказывают, что оттуда доносились звуки выстрелов:
это люди стрелялись, не желая быть утопленными в холодной
морской пучине. Самолёты сверху бросали и бросали бомбы
по кораблям, судам, на бреющем полёте из пулемётов
расстреливали людей, находящихся в воде. Рискуя собой,
военнослужащие флота со спасательных судов на шлюпках, а
то и просто прыгая в воду, спасали ещё живых,
барахтающихся в воде людей. За весь Таллинский переход
было спасено около 9000 человек.
И вот там, среди этого кромешного ада, находился один из
героев большой семьи Самариных, старший сын Иван. Залпы
артиллерийских орудий, падающие в воду снаряды и
авиабомбы, вздымающие огромные фонтаны воды, дым
пожаров на кораблях, застилающий небо. Он видел, как то на
одном, то на другом корабле вырываются кверху снопы тёмнобагрового пламени, уши закладывало от рокота моторов
бешено кружащихся над людьми Юнкерсов и воя несущихся
вниз авиабомб. Сердце разрывалось от вида тонущих
кораблей, огромных транспортов с людьми.
Иван, за несколько лет до начала войны окончивший
медицинское училище, войну встретил военфельдшером на
тихоходном тральщике ТТЩ №56 «Барометр». Тральщики –
отважные труженики в боевых действиях на водах, охотники
за минами.
Они под бомбовыми ударами с воздуха
освобождают путь каравану кораблей от установленных
противником смертоносных ловушек. Говоря техническим
языком – «протравливают полосу» для прохода судов:
подсекают невидимые с поверхности воды мины.
Всплывающие при подсечке мины расстреливают, и те уходят
на дно. Без тральщиков переход флота на расстояние 300
102
Людмила Кеосьян (Соколова)
километров от Таллина до Кронштадта вообще бы не
состоялся или бы состоялся, но ещё с большими потерями.
Скрытность врага, иногда обнаруживаемого в последний
момент перед ударом – в этом его грозная, коварная сила.
Нужно много беззаветного мужества, скромного, незаметного
героизма, чтобы под бомбовыми ударами одерживать победы
в этой борьбе.
Иван не занимался непосредственно отлавливанием и
уничтожением мин, у него была другая работа: спасать от смерти
людей, получивших ранения. И этим он занимался день и ночь,
находясь под ударом, где на каждом кабельтове – смертельная
опасность. Случалось так, что другие корабли оказывались без
врача, и некому было оказать помощь истекающим кровью
морякам: Иван переходил туда. Бывало, что вытаскивал из воды
тонущих людей, рискуя собственной жизнью. Но больше стоял у
операционного стола рядом с хирургом. Оба еле держались на
ногах от усталости, забыв, что такое сон.
Взрыв прогремел неожиданно. Иван не успел даже понять,
подорвались они на мине или от бомбы Юнкерса. Но за
последние секунды своей жизни он ещё успел увидеть своего
пятилетнего сынишку Владика, родные глаза жены, которая
сейчас в Таллине, под немцами, лица родителей… А затем –
темнота…
Родители получили извещение о пропаже сына без вести
только в 1943 году. И пришло в дом горе, как приходило оно
почти в каждую семью. Нет большего несчастья для родителей,
чем несчастье пережить своих детей. Но надежда ещё теплилась:
может, жив их сыночек и откликнется когда-нибудь их
кровинушка? Шли годы. И постепенно угасала надежда…. Перед
глазами матери Иван так и останется высоким, стройным, как
кипарис, молодым парнем, самым красивым из всех их сыновей.
Я смотрю сейчас на его фото, которое прислала мне Ольга:
действительно, прекрасен, ничего не скажешь. Взгляд –
задумчивый и в то же время немного суровый, волевой
103
САМАРИНЫ
подбородок, красивый, прямой нос, резко очерченные
чувственные губы. Думаю: «Ему бы в артисты пойти – был бы не
хуже Андрея Балконского или Штирлица…»
Начали искать семью Ивана. Жену родители знали.
Вспоминали, как сын, женившись, привозил свою Таисию в
Погибловку познакомиться с ними. А потом обрадовал
письмом: у них родился первенец Владислав. Иван тогда, ещё
за несколько лет до войны, став кадровым военным, служил в
действующей армии. Долго искали. Куда только ни
обращались, но всё безуспешно. Опускались руки, но и
родители, и братья посылали постоянно запросы в паспортные
столы, в архив Военно-морского флота, в Министерство
обороны и даже «Красный Крест». И когда уже совсем
иссякли силы, из архива наконец-то пришёл ответ. Всё
совпадало: имя внука, фамилия, примерный возраст и даже
место службы отца перед войной. Радовались, плакали от
счастья. Читали и перечитывали сообщение по нескольку раз,
показывали соседям. Казалось, радовался весь Полевской.
Сразу же выслали по указанному адресу фотографию Ивана. И
потянулись дни в ожидании ответа. Не спали ночами.
«Дмитрий, ты спишь?» – тихонько спрашивала Татьяна
Ивановна мужа, втайне надеясь, что, намучившись за день,
Дмитрий уснул. И слышала в ответ долгий, прерывистый
вздох мужа: «Нет….Спи давай, Таня».
И однажды почтальонка Даша, женщина лет сорока,
которая всю войну столько переносила землякам похоронок,
от чего, наверное, и поседела так рано, принесла Самариным
долгожданную весточку. Татьяна Ивановна не сразу смогла
распечатать конверт: пальцы вдруг задрожали, дрожь
передалась в ноги. Села на лавку. Тут же из дома выскочили
остальные Самарины. Валентин взял из рук мамы конверт.
Прочитал вначале про себя и, покачав головой, выдохнул:
«Нет, это не те люди…» – и протянул маме фотографию,
приложенную к письму: на ней был человек, даже отдалённо
не похожий на Ивана. И разошлись все по своим уголкам…
104
Людмила Кеосьян (Соколова)
Прошло ещё время, которое наряду с какими-то радостями
принесло в семью Самариных новое горе: сначала умерла мать
Дмитрия Ивановича, а потом и он сам. Жизнь…. И никуда от
этого не деться. Нашли успокоение мать и сын далеко от своих
родных краёв, от мест, где так и не дождался их отчий дом…
Но поиски семьи Ивана продолжались.
На дворе стояла поздняя осень 1969 года. И когда надежда
совсем растаяла, из «Красного Креста» неожиданно в адрес
Самариных пришло новое письмо: их искала незнакомая
женщина по имени Евгения. Она воспитывала своего
племянника по имени Владислав Самарин, который родился в
1935 году в деревне Носово Ростовской области. И отец
мальчика – Самарин Иван Дмитриевич, который служил на
Балтийском флоте. Опять – полное совпадение. Семья вновь
высылает фотографию Ивана в адрес этой женщины в
Таганрог. Опять ждут, хотя, наученные предыдущим
откликом, уже без той, прежней доли надежды, когда казалось:
всё, родной человек нашёлся! Боятся опять разочароваться. И
приходит ответ: «Да, это отец Владика!» Что там было –
одному богу известно. Я, посторонний человек, сейчас пишу
эти строки и не могу сдержать слёз.
Собрались мигом всей семьёй и поехали в Таганрог. Дома
осталась только Татьяна Ивановна. Взяли даже малолетних
детей: Оле, дочери младшего сына Валентина, на тот момент
было 12 лет, её сестрёнке Танечке – и того меньше. Ольга,
будущий инженер-программист, человек с математическим
складом ума, всё помнит, как будто это было вчера. Помнит
поездку в поезде, отца, только что перенёсшего тяжёлую
операцию и не полностью восстановившегося, дядю Витю,
которых так и не покидало сомнение в том, что люди,
написавшие им, их родственники. А вдруг окажется, что это не
их брат Иван, а просто похожий на него человек? Сидели в
купе молча, в раздумье, готовые к самому худшему.
105
САМАРИНЫ
И только когда вошли в дом, увидев на стене большой,
увеличенный с такой же фотографии, которая хранится в их,
Самаринской семье, портрет, сразу все и заплакали. И даже
девочки, которые никогда своего дядю Ваню не видели.
Забегая вперёд, скажу, что, повзрослев, именно Ольга начнёт
собирать сведения о семье Самариных, бабушках и дедушках,
дядях и тётях, благодаря чему и появится моя повесть.
Плакали от радости, от счастья, что вот перед ними –
родные люди, которые пронесли через годы память об отце, их
сыне и брате. За тысячу километров от них, Самариных. И от
боли – не дождался этого счастливого момента Дмитрий
Иванович, не прижал к сердцу своего внука-первенца,
светловолосого молодого человека, так похожего на свою
красивую маму, который целых тридцать четыре года не знал
своих родных людей, а сейчас всматривался в их лица и тоже
не мог скрыть слёз. Задержал взгляд на Валентине, улыбнулся
сквозь слёзы: «Вы похожи на папу больше всех».
Самарины огляделись. Квартира семьи – однокомнатная,
обстановка довольно скромная, живут втроём: Владислав,
жена Людмила и сын Сережа. Разговаривали до самой
глубокой ночи. Оказалось, что Владислав родителей помнил,
но отца меньше, чем маму. Но это и естественно: папа дома
находился меньше, чем на корабле: такова уж морская
профессия. Разглядывал привезённые гостями фотографии с
лицами родственников, гладил их, словно ощущая сердцем
найденные наконец-то свои корни по отцовской линии.
Иногда поднимался, разливал кофе по чашкам и снова и снова
обнимал всех по очереди, от чего у Самариных опять начинало
жечь глаза от подступающих слёз.
А на следующий день все поехали в село под Таганрогом,
к Евгении, которая и разыскала семью Ивана через «Красный
Крест». Там их тоже ждали с нетерпением её сын, невестка и
старшая сестра Галина. Так же был по-праздничному накрыт
стол, как для самых дорогих родственников.
106
Людмила Кеосьян (Соколова)
Познакомились. Евгения, Женечка – младшая сестра жены
Ивана. Увидев, что приехало сразу пятеро человек, заплакала:
поняла, насколько для этой семьи важны её корни, насколько
их сердца измучены потерей сына и брата, а потом ожиданием
в течение всех этих трёх десятилетий только одного – узнать,
жив ли Ванечка, жива ли его семья.
Оказалось, что перед самой войной Женя, вместе с женой
Ивана Таисией и пятилетним их сыном Владиком приехали в
гости к старшей сестре Галине в Таллин, где проходил службу
в Балтийском военном флоте Иван. Радовались встрече,
любовались по вечерам красавцем-городом, Таллинской
ратушей, Александро-Невским собором, ходили по улочкам
Старого города. И не думали-не гадали, что через несколько
дней страна вздрогнет: начнётся война… Эстония –
приграничное государство и немцы были уже совсем рядом.
Наступали силы вермахта стремительно. Иван находился
постоянно на своём корабле, приписанном к Таллинскому
порту – основной базе Балтийского военного флота. Женя с
сёстрой были в отчаянии: уже не было никакой возможности
вернуться к себе в Ростовскую область.
Седьмого июля немцы вошли в Таллин. Вели себя в
городе нагло, по-хозяйски, тем более, чувствовали, что часть
населения,
настроенного
националистически,
их
поддерживает. Простые эстонцы попрятались по своим домам,
боясь выглянуть на свет божий без крайней необходимости.
Женя вспоминает, что Таисия, жена Ивана, всё порывалась
пробраться к порту в надежде, хотя бы увидеть тральщик
мужа. В один из таких дней она, уйдя в обед, не вернулась
домой и к сумеркам. Ждали весь вечер, не сомкнули глаза и
ночью. Маленький Владик плакал, не переставая. И только на
утро кто-то осторожно постучал в окно. Отдёрнули занавеску.
За окном стояла соседка Вайке, эстонка, женщина лет
пятидесяти, которая раньше частенько приходила к сестре в
гости, учила её готовить эстонскую каму, мульгикапсас.
107
САМАРИНЫ
Галина тогда смеялась: «Да ладно тебе, Вайке, мне и
выговорить это слово невозможно! – на что соседка отвечала,
погрозив своим длинным, артистичным пальчиком. – Смотри,
наши эстонки заманят твоего красавца, угостят раз-другой
нашей едой и потом ищи-свищи: ау, где ты, Айно?» Но сейчас
лицо её встревожено, губы подрагивают. Показала рукой:
открой! Галина отворила створку окна. Мешая эстонские слова
с русскими, смотря куда-то в сторону, Вайке еле слышно
прошептала: «Там…там…ваша сёсер, сестра… пойдёмте».
Женя бросилась следом за ней, поняла: случилось что-то
ужасное. Только успела бросить Галине пару слов: «Владика
не выпускай!»
У подъезда дома, в конце их улочки, узкой, двум машинам
не разъехаться, стояли люди. Женя, протолкавшись через
толпу, еле нашла в себе силы, чтобы не упасть: ноги не
держали. На мокрой брусчатке, разбросав по сторонам руки,
лежала Таисия, истерзанная их красавица, в разодранной в
клочья одежде. На правой ноге не было туфли. Лицо в
кровоподтёках. Женя наклонилась над сестрой, приложила ухо
к груди: сердце не билось. Думая, что ошиблась, не
расслышала биения, начала прощупывать пульс на шее. И
откуда-то издалека, как будто из-за стены, до неё донёсся чейто голос. Говорил русский: «Бесполезно, сестрёнка, она
мертва»… Нашёлся в толпе и очевидец, древний старичок на
костылях, видевший из окна, как молодую женщину, под
вечер, когда на город опустились плотные сумерки и начал
пробрызгивать дождь, два здоровенных фрица тащили за руки.
Она кричала, звала на помощь. Но никто не вышел из своих
домов. И улица была пустынна, словно вымерла. Потом стало
всё-таки известно, что Таисию немцы затащили в подъезд,
изнасиловали, убили и выбросили под дождь, который то
унимался, то вновь начинал стучать по мостовой, вспенивая
пузыри рядом с лежащей, уже ничего не чувствующей мамой
Владика.
108
Людмила Кеосьян (Соколова)
Вот так Владислав остался и без папы, и без мамы. Женя,
тридцатилетняя молодая женщина, сразу решила: у старшей
сестры, Галины, в этом страшном Таллине, она его не оставит,
хотя та и предлагала это сделать. Сберегла, сохранила в
оккупации, и, когда стало возможно, в сентябре 1944-го,
увезла к себе в родные места, в Ростовскую область. Там
дожидался возвращения мамы десятилетний сыночек, который
уже знал, что скоро она приедет и привезёт ему младшего
братика, с которым он обязательно подружится. Так и
случилось. Конечно, молодая женщина надеялась: если Иван
выйдет из мясорубки этой страшной войны живым, он найдёт
их. Адрес знает. Но шли годы, а Иван не отзывался. И надежда
постепенно таяла, как мартовский снег после зимних морозов.
Мальчику Женя заменила мать полностью, не разделяя детей
на родного и неродного. В то трудное послевоенное время
прилагала все усилия, возможные и невозможные, чтобы
ребёнок не чувствовал себя сиротой. И он не чувствовал.
Ходил в детский сад, хорошо учился в школе, считая, что тётя
Женя – его вторая мама. Окончил вначале техникум, а потом –
уже женившись на миловидной девушке Люсе, – заочно
машиностроительный институт – по настоянию Евгении,
которая видела, что у парня с головой – всё в порядке. После
окончания института получил распределение в Таганрогский
научно-исследовательский
институт,
с
удовольствием
приступил к работе. И вскоре стал молодым папой
очаровательного Серёжи, взглянув на которого потом, в 70-ом,
гости из Полевского скажут: «Это наш, Самарин!». Хотя, на
первый взгляд, Сергей не унаследовал тех ярких,
запоминающихся черт, что были у его деда. У нового
поколения Самариных красота иная…
В заключение хочу сказать, что Владислав в том же, 1970
году, осенью, приехал в Полевское, чтобы повстречаться и
обнять свою бабушку, с которой ещё не был знаком. Сходили
все вместе на кладбище к его дедушке Дмитрию Ивановичу,
109
САМАРИНЫ
который много сделал при жизни, чтобы отыскать своего
внука… И кто знает, может, он его увидел и наконец-то
успокоился…
Сейчас Владислава уже нет в живых: он умер
скоропостижно, от инфаркта. И разорвалась связь
поколений…. Но это, как говорится, «совсем другая история».
Виктор
Виктор – второй сын Самариных, из того же села
Погибловка. Но сберёг его бог: не пришлось ему, как
Григорию, дядьке своему, погибнуть в застенках НКВД; как
старшему брату Ивану подорваться на морской мине в водах
Финского залива в августе 41-го. Хотя и прошёл две войны:
Советско-Финскую и Великую Отечественную.
На Финскую его забрали в 39-ом, только что окончившим
в городе Дзержинске ФЗУ по специальности автодело, рано
женившемся по сумасшедшей любви на местной девушке
Маше, подарившей ему сына в 37-ом, за два года до войны.
Дали парню в руки винтовку и сказали: «Стреляй, гони этих
финнов, чем дальше от нашей границы, тем лучше!» Не знал
тогда Витя, что виноваты были финны только в том, что
слишком близко была их граница от города на Неве
Ленинграда. Да ещё и в том, что не хотели эти северяне по
примеру прибалтийских республик предоставлять свои
территории для размещения советских военных баз,
официально приняв решение поддерживать абсолютный
нейтралитет во второй мировой войне. Не мог знать в ту пору
парень из провинции и того, что сказал Иосиф Виссарионович
непослушным, гордым финнам: «Мы ничего не можем
поделать с географией, так же, как и вы… Поскольку
Ленинград отодвинуть нельзя, придётся отодвинуть от него
подальше границу». Ему цинично вторил и Министр
иностранных дел СССР Вячеслав Молотов, имея в виду не
110
Людмила Кеосьян (Соколова)
достигшие успеха договорённости по вопросу территорий:
«Мы, гражданские лица, не достигли никакого прогресса –
теперь слово будет предоставлено солдатам». Пусть простят
меня читатели: Сталина я безгранично уважаю, но, как
говорится, «политика – грязное дело»…
30 ноября 1939 года советские войска перешли границу
Финляндии на Карельском перешейке и в ряде других
районов. В тот же день советская авиация бомбила и
обстреливала из пулемётов Хельсинки. Война шла три месяца
и 14 дней, но за это время финские войска потеряли 67 тысяч
человек, Безвозвратные потери в Красной армии составили
126875 военнослужащих.
Но Виктор не пропал без вести, не был убит, не замёрз в
лютых, финских морозах, потому что уродился крепким,
здоровым парнем. Это и помогло ему не пропасть и при
штурме линии Маннергейма, когда рядом валились в кровавый
снег его друзья-товарищи, и при налётах партизан, всегда
неожиданно выкатывающихся из лесных своих баз.
Вернулся домой солдат без единой царапины к своей
любимой жене Марии и к сыну Юрке. Но недолго
продолжалось его счастье: началась другая война, Великая
Отечественная: 23 июня 1941-го он снова был мобилизован в
действующую армию, на Северо-Западный фронт, и,
попрощавшись с семьёй, ушёл защищать свою Родину, свой
дом. Всю войну прошёл шофёром-водителем трехтонки «ЗИС50», которую все любовно называли «Захар Иванович»,
доставляя на передовую под артиллерийским и миномётным
обстрелом горюче-смазочные материалы для танков и
«Катюш». С риском для жизни, когда в любую минуту можно
взлететь в воздух, сгореть в багровом пламени «горючки»
своего «Захара» или налететь на прорвавшиеся немецкие
танки… Машины застревали в болотистых, размытых дождём
дорогах; пробивало порой колёса, которые приходилось
менять порой под непрерывным обстрелом артиллерии или
111
САМАРИНЫ
бомбёжкой с воздуха. А передовая ждала! Ждала…. Знал: за
опоздание с доставкой горючего в особенно напряжённых
ситуациях, как это было на Курской дуге, могли и расстрелять.
Такое было время…. И диктовала его обстановка на фронтах.
Водителей порой незаслуженно забывают, говоря о
Победе в Великой Отечественной. Но шофёры не меньше
других вложили свой вклад в неё. Защиты и комфорта в их
примитивных автомобилях не было, всё делалось за счет
самоотверженности, стойкости и самопожертвования. И вот
среди таких героев, добывавших Победу, был наш Виктор,
тихий, скромный, совестливый человек, никогда не
выставляющий себя напоказ, надёжный в любом деле. Но его
товарищи удивлялись: когда они в минуты затишья или во
время перекуса с принятием своих «ста граммов фронтовых»,
над кем-то по-дружески подшучивали, а то и хохотали от
души – молодые же парни! – Виктор не смеялся никогда, ну,
может, для вида поднимет уголок своих губ, изображая
улыбку. Не знали сослуживцы, что воюет человек с огромной
раной в сердце, которая не даёт ему покоя ни днём, ни ночью.
Его любимая Маша уже давно его не ждала. Не прошёл ещё
для солдата самый тяжёлый, 41-ый год, как он получил от неё
письмо, что у неё появился молодой человек, она любит его и
выходит за него замуж. И ждёт от нового мужа ребёнка.
Может, поэтому не жалел себя и не боялся смерти. Когда
другие машины прятались под укрытие разлапистых сосен и
елей, он гнал и гнал своего «Захара» под обстрелом ревущих
Юнкерсов в направлении передовой, где гремели взрывы и
гибли люди.
Зимой 42-го его авторота была придана 17-ой Отдельной
автотранспортной бригаде Ленинградского фронта. Нужно
было спасать голодающий Ленинград, находящийся в блокаде
с 8-го сентября 1941 года. Его ЗИС-50 перевозил топливо,
продукты, а иногда и измученных, умирающих от голода
людей под постоянным обстрелом и немецкой авиации, и
112
Людмила Кеосьян (Соколова)
артиллерии. Он вспоминает, что приходилось ездить при
любом ветре, при любой метели с распахнутой настежь
дверью кабины, чтобы успеть спрыгнуть на лёд, если машина
начнёт тонуть. Помнит он, что был такой приказ по бригаде:
дистанцию между машинами держать не менее 100 метров;
если передняя машина ушла под воду – не останавливаться, за
нарушение приказа – расстрел. Оно и понятно: остановишься –
сам под воду уйдёшь. И не только ты, но и люди, сидящие в
кузове, и ценный, на вес золота, груз. Вот таковы были законы
военного времени.
Тонуло машин много: за первую зиму 41-42 годов под лёд
ушло около 1000 автомобилей. Говорят, что и сейчас, если
лететь над Ладогой, кое-где сквозь воду можно разглядеть
чёрные прямоугольники – остовы лежащих на дне в
большинстве своём «полуторок» ГАЗ-АА, лёгких машин,
наиболее подходящих для движения по льду. Было дело –
проваливался в полынью и он, причём неоднократно, но кто-то
его спасал – или бог, или он сам, благодаря своей силе,
молодости и здоровью. А что был он очень сильный, мама
Ольги, девяностолетняя женщина, которая, на удивление,
сохранила отличную память, отсутствующую зачастую и у
молодых, говорит: « Виктор в колхозе в шестнадцатилетнем
возрасте выполнял такую работу, что была неподсильна и
сорокалетним мужикам, приученным к тяжёлому труду».
– Дядя Витя не любил рассказывать про войну, –
вспоминает Ольга. – То, что я знаю, рассказывала мне мама.
Только однажды, в день праздника нашей Победы, выпив
рюмку вина за друзей своих, которые остались там, на дорогах
войны, он на мои очередные вопросы, минут пять просидев в
тягостном молчании, поднял от стола глаза. А в них – такая
боль, которую описать невозможно.
– Ты знаешь, Оля… – и опять замолчал, глядя куда-то в
даль. «Что он там видит сейчас: своих ли погибших
товарищей, коварную ли Ладогу или прорывающиеся к нашим
113
САМАРИНЫ
позициям и открывшие огонь по их колонне с горючим
немецкие танки?» – подумала я.
– Я знаю, знаю, дядя Витя, как вам тяжело вспоминать,
но…
Он положил свою ладонь на мою, слегка сжал. Рука
подрагивала. И взглянул мне прямо в глаза:
– Что ты знаешь, дорогая моя… – и через паузу: – Не дай
тебе бог, Оля, когда-нибудь увидеть человеческие глаза на
гусеницах танков… – Больше я о войне его никогда не
спрашивала, – закончила свой рассказ Ольга.
С той поры эти глаза на гусеницах танков, среди грязи,
измочаленной травы, человеческих останков, преследуют
меня, впервые услышавшей такое откровение солдата, почти
всегда. Особенно, когда пишу или читаю про войну…
Ольга выслала мне фотографии боевых наград Виктора,
которые он завещал её младшему сыну Мише. Вот они: Орден
Красной Звезды, Орден Отечественной войны, медаль «За
боевые заслуги», медаль «За взятие Берлина» и медаль «За
победу над Германией». Рассматриваю. Самая потёртая
колодка – у медали «За победу над Германией». Видимо,
только её он и носил на своей груди. На лицевой стороне
медали – профильное, погрудное изображение Сталина в
форме Маршала Советского Союза. Наверное, Виктору эта
медаль казалась ценнее других.
Внимательно всматриваюсь в наградные листы,
пожелтевшие от времени, заполненные в 1943 и 1944 годах.
Прошло с той поры 77 лет. Трудно разобрать, но ещё можно.
Приведу один из них. Дата – 23 апреля 1944 года.
Ф.И.О
Воинское звание
Должность, часть
подвоза горючих.
НАГРАДНОЙ ЛИСТ
Самарин Виктор Дмитриевич
ефрейтор
шофёр-водитель 631 автороты
114
Людмила Кеосьян (Соколова)
Представляется к правительственной награде «Орден
Красной Звезды».
Национальность
русский.
Партийность
беспартийный.
КРАТКОЕ КОНКРЕТНОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ ЛИЧНОГО
БОЕВОГО ПОДВИГА ИЛИ ЗАСЛУГ:
За время пребывания в роте показал себя отличным
специалистом своего дела. Его машина всегда в отличном,
технически исправном состоянии. Не имеет аварий и поломок.
За время наступательных операций с 9 июля по 5 августа
1944 года на своей автомашине перевёз 32 тонны ГСМ на
расстояние 240 км, произвёл передислокацию склада,
приближая его к передовым частям в количестве 6 раз.
При выполнении задания по доставке ГСМ со станции
Завалье за 17 часов (на 12 часов раньше срока) провёл
автомашины на расстояние 487 км и перевыполнил норму
пробега машин на 460%, сохранив машины в технически
исправном состоянии. Не считается ни с какими
трудностями, зачастую без отдыха. Все задания выполняет
систематически досрочно. На своей машине перекрыл
межремонтный пробег на 5000 км. Представляется к
Правительственной награде – Ордену «Красной Звезды»
Командир 631 ОАР
Капитан……….(подпись неразборчива)
8 авг. 1944г.
Читаю наградной лист и думаю: вот такие, ничем внешне
не выделяющиеся люди, не лезущие на глаза начальству, но
выполняющие своё дело с честью, совестью, с риском для
жизни, и ковали нашу Победу.
В 44-ом Виктор после вручения ему этой награды получил
кратковременный отпуск домой. И поехал в Дзержинск, к
неверной своей Марии. И не столько уже к ней, как к своему
сыну, Юрке.
115
САМАРИНЫ
Подъехал к городу уже под вечер. Дзержинск в ту пору –
город химических производств – считался одним из самых
загазованных не только в Советском Союзе, но и во всём мире.
Производил взрывчатые вещества, отравляющие – иприт и
фосген, всевозможные спирты, даже противогазы. Во время
Великой Отечественной поставил фронту более 148
миллионов артиллерийских снарядов. Вот и сейчас дымы,
валящие из заводских труб, застилают приволжское небо до
самого горизонта. Но Виктор этого не замечал: все мысли
были заняты предстоящей встречей с женой. Вот и их дом.
Подошёл к калитке, огляделся: ничего тут не изменилось,
ничего не добавилось, как будто никуда и не уходил. Так же
заедает засов на калитке, не успел подправить, уехал тогда по
нужде в Полевское, а оттуда – 23 июня 41-го – сразу на
сборный пункт.
Из конуры, услышав звяканье засова, выглянул пёс,
дворняга, которого перед самой войной он подобрал на дороге,
с изувеченной задней лапой, рыжий, с белым пятном между
ушей. И тут же, молнией выскочив, взвизгнув негромко, пёс
бросился к нему навстречу. «Узнал меня, господи…узнал, –
чуть не заплакал Виктор, обнимая его, – Гром, Громик ты
мой!» – а пёс, ласкаясь, лизал и лизал ему лицо, наверное,
ощущая солёные, всё-таки выкатившиеся из глаз бывшего
хозяина, слёзы.
Открылась дверь: Машка! Он не знал, как себя вести: кто
она сейчас ему… наверное, уже никто. А сердце заходилось в
неведомом ему доселе вихре, взбрыкивая где-то в желудке так,
как не бывало даже под пикирующим когда-то на него
немецким Юнкерсом. И Маша бросилась к нему. Ногой
отпихнув собаку, обхватила его шею, притянула к себе,
гладила и гладила лицо, ощущая выступающие лопатки под
старой солдатской гимнастёркой. А Виктор стоял, опустив
руки. И только потом, словно очнувшись, схватил её плечи с
такими знакомыми косточками на суставах и прижал лицо
116
Людмила Кеосьян (Соколова)
Машки к своему. От лица пахло жареными семечками, и от
этого возникло что-то далёкое, прежнее, но такое родное, что
показалось, они и не расставались никогда: не было войны, не
было её предательства, не было повторного замужества.
Из двери дома выглянул мужчина: рыжеватый, среднего
роста, довольно крепкий на вид. И, не сказав ни слова, сразу
же исчез.
– Пойдём в дом, – при этих словах Мария настороженно
взглянула на Виктора зеленоватыми своими глазами с
коричневой крапинкой на левом зрачке. «Это твоя особая
примета» – говаривал он ей раньше, когда будущая жизнь ещё
казалась им обоим сладким мёдом с дурманящим ноздри
запахом. И Виктор пошёл за ней. Вот и знакомый порог,
половичок тот же самый: коричневые и чёрные полоски.
– Может, познакомишь? – мужчина поднялся из-за стола,
хмуро взглянув на жену. И так Виктору захотелось схватить
его за шкирку, тряхануть что есть силы и выбросить в окно,
чтобы стёкла взорвались осколками, как снаряды, и
разлетелись в тар-тарары. «Сидит тут, войны не знает, сволочь,
– сквозануло в голове, а затем, уже успокаивающе, – может,
бронь имеет: заводы-то тут оборонные сплошь». И он сдержал
себя.
– Это Виктор, мой муж, – сказала Маша, дотронувшись до
его плеча.
– БЫВШИЙ, – добавил мужик и взглянул победоносно на
Виктора, – а я, уж ты прости меня, брат, – НАСТОЯЩИЙ,
звать Леонид. – Встал и в развалку подошёл к ведру с водой,
черпанул алюминиевой кружкой, выпил с бульканьем в горле
при каждом глотке. – Ладно, пойду я, разбирайтесь тут без
меня, – и вышел, прикрыв за собой дверь. Виктор оценил это,
подумав: «Может, и неплохой человек, – а через минутудругую, – ну, а вдруг это и, правда, любовь… жизнь она ведь
такая…»
– А Юрка где? – бросив взгляд во двор, спросил он.
117
САМАРИНЫ
– Сейчас, сейчас, Витя, я сбегаю за ним, у дружка он
своего, с утра что-то там химичат с велосипедом, – и Машка
выскочила, оставив дверь открытой. В прохладу горницы
пахнуло теплом: «И зимой наш дом хорошо тепло держит», –
словно прошелестело у него в голове.
Минут через десять, как вихрь, в дом ворвался Юрок,
семилетний его сынуля, которого он не видел целых три года.
Ладони все в мазуте, босиком. И сразу подлетел к отцу: «Папа!
Папа, я знал, что ты за мной приедешь! Я во сне это видел!
Много раз! И что Гром будет стоять с тобой рядом – это тоже
я видел! Четное слово, нисколько не вру!»
А потом отец с сыном сядут под яблоню, высаженную
руками Виктора ещё тогда, до Финской, сейчас уже
увешанную крупными, цвета вишнёвой зари, яблоками.
– Пап, я хочу жить с тобой, – Юрка с надеждой в глазах,
ожидая ответа, смотрел на отца.
– Тебе здесь плохо? – у Виктора дрогнуло сердце.
– Да нет, не плохо. Мама меня любит. Да и Лёня не
обижает, ну он же все равно не ты. На маленького смотрит
другими глазами, не так, как на меня, я же вижу. Забери меня к
себе… – сын исподлобья, напряжённо взглянул на отца,
ожидая ответа. Виктор обнял его за плечи, прижал к себе.
– Юра, война ещё не закончилась. Мне надо возвращаться
на фронт. Но если ты поживёшь пока с бабушкой и дедом
Дмитрием в Полевском, – хоть сегодня уедем, – и улыбнулся:
«Нам с тобой ведь, как говорится, только подпоясаться. Если
мама, конечно, отпустит».
У сына радостью вспыхнули глаза: «Мы уговорим её, вот
увидишь!»
Мария согласилась, тем более, как оказалось, она от
Леонида уже ждала второго ребёнка. Прощаясь, обнимая и
Виктора, и Юру, просила сына только об одном: писать
письма и помнить, что она всегда его ждёт.
118
Людмила Кеосьян (Соколова)
– Пап, а мне кажется, что мама тебя все равно любит, –
семилетний пацан смотрел на отца совсем по-взрослому. – Она
часто смотрит на твою фотографию, особенно, когда Лёньки
нет дома, и плачет. Я видел, не вру. – Они сидели, обнявшись,
в общем вагоне пассажирского поезда, который мчал их на
восток, тем же путём, которым в 39-ом ехала в неизвестность,
спасаясь от угрозы репрессий, семья Самариных.
Через двое суток отец с сыном уже были в Полевском, а
ещё через день Виктор отбыл на Северо-Западный фронт, в 3ю Ударную армию, в свою отдельную автороту подвоза
горюче-смазочных материалов. Но сейчас обстановка на
фронте была уже другая: армия вела наступательные бои. На
борту своего «Захара Ивановича» Виктор собственноручно
белой краской жирно вывел надпись: «Вперёд на Берлин!»
И наступил наконец победный Май 1945 года. В Берлине
боевые действия завершились 2 мая, но домой Самарин попал
не сразу, хотя сердце так и рвалось к своим, и даже в
Дзержинск, где оставалась его любимая женщина, о которой
он вспоминал, особенно ночами, и в Полевской, где ждали
солдата и родители, и сын. Его рота вначале участвовала в
разоружении берлинского гарнизона, а затем в составе группы
советских войск занималась поддержанием порядка и
безопасности на вверенном им участке. Виктор из-за руля не
вылезал: транспорт нужен при любой ситуации и при любой
погоде. И только в 1946 году он вернулся домой.
И началась для него мирная жизнь. Герою-фронтовику
предлагали работы на выбор, но он без баранки себе жизни не
представлял, потому и устроился на рудник снова водителем.
Жил с Юрой вместе с родителями, младшими братом и
сестрой. Виктору ещё не было и тридцати лет. Молодой
человек. Дзержинск стал постепенно удаляться, покрываясь
хмарой несбывшихся надежд, растворяясь в повседневных
заботах. Приходило, хотя и с трудом, понимание, что
прошлым жить нельзя, нужно начинать всё с нуля.
119
САМАРИНЫ
Однажды, в здравпункте рудника, где работал, он увидел
медсестричку: или она чем-то ему напомнила его Марию, или
понравилась её лёгкая походка, развевающийся на бегу лёгкий
белый халатик, стучащие каблучки. Поинтересовался у
напарника, кто такая. Тот усмехнулся и доложил: «Серьёзная
девица, с кем попало общаться не будет, но, прищурив один
глаз, оглядел Виктора. – Ну, на тебя, фронтовика, да если ещё
нацепишь все медали да ордена, может и посмотрит. Давай,
как говорится, Forwerts!»
Медали, конечно, Виктор цеплять не стал, но однажды
под вечер, произошла их встреча. Совершенно случайно.
Наталья шла по улице с девочкой лет десяти навстречу
Виктору. И, подойдя к нему, вдруг остановилась. Остановился
и он. Стояли и смотрели друг на друга молча. А потом,
удивляясь самому себе, Виктор протянул руку девочке:
«Привет, красавица! Как тебя звать? Давай познакомимся». Та
подала ему свою ладошку:
– Я не Красавица, я – Люся, – и распахнула свои глаза:
зрачки девочки были даже не голубые, а цвета бирюзовой
волны, такие яркие, словно на них упал яркий луч солнца. – А
мама – Наташа. – И тут оба, и Наталья, и Виктор рассмеялись,
почувствовав, что протянулась между ними какая-то
тонюсенькая ниточка.
– А вас звать Виктор. Я уже это знаю. С того самого дня,
когда вы заходили к нам в здравпункт.
– Мы же с вами не знакомились, – растерянно, смущаясь,
проговорил Виктор.
– Поинтересовалась… – Наталья кокетливо улыбнулась.
Улыбка, правда, напоминала Марию. Вот так произошла
первая встреча этих молодых людей. А месяца через два они
стали жить вместе, сняв квартиру, чему, как окажется позднее,
больше всего будет рада Люся.
Оказалось, что Наталья – вдова, потерявшая на фронте
мужа, военного корреспондента. По сути, встретились два
120
Людмила Кеосьян (Соколова)
несчастья, ещё не остывшие от своих горестей и бед. И
пришла ли любовь к ним, так и осталось загадкой даже для них
самих, хотя и прожили вместе более сорока лет. Родители
приняли невестку хорошо, радовались за сына. Но бывает в
жизни такое: приходит новый человек в семью, вроде даже
старается понравиться, приветливо улыбается, интересуется
здоровьем, а родным так и не становится. Вот и Наталья,
прожив рядом с такими замечательными людьми, Самариной
так и не стала, не растворилась в их заботах, жила в своём, ей
одной ведомом мирке. И хозяйкой была неплохой, и
рукодельницей завидной. Виктор старался, как мог: видя её
пристрастие, купил жене станок, и она в свободное время
ткала на нём ковры, цветные, с ворсом. Но ему, человеку
душой более нежной, чем суховатая, категоричная натура
Натальи, частенько казалось, что жена смотрит на него как бы
свысока. «Ну, конечно, – думал он, – журналист, наверное,
интересней, чем простой водитель», – хотя виду не подавал,
терпел. Чувствовал это и Юра. Ему было обидно за отца,
иногда вспыливал, иногда замыкался в себе. Так постепенно
между ним и Натальей возникало отчуждение.
А с Люсей они подружились. Учились в одном классе,
сидели за одной партой. Люся сразу всем в классе объявила:
«Это мой брат!» И даже самые хулиганистые мальчишки не
смели её обижать, дёргать за косички, так как знали: с Юркой
лучше не связываться – сила в парне была не по возрасту, как
когда-то у его отца.
И полетело, закружилось в своей круговерти время. Лето
за летом, год за годом. Построили дом за городом, в 35
километрах от Полевского, хороший, большой дом. Виктор
давно уже лелеял в себе мечту развести свой собственный
яблоневый сад, такой, каким он приходил к нему во снах о
своем детстве, когда жили они на Волге, в своём селе. Привёз
саженцы крупноплодных яблонь, посадил, ухаживал, словно за
малыми детьми. И через три-четыре года сад зацвёл! В ту пору
121
САМАРИНЫ
яблоки не принято было выращивать там, на Урале: была бы
картошка, морковка да капуста. Сад Виктора с уродившимися
крупными, такими соблазнительными для соседских
мальчишек яблоками, стал единственным во всём Полевском.
Виктор угощал яблоками всех: не только родню, но и
знакомых, и совершенно незнакомых людей, которые
останавливались перед его домом и покачивали головами от
изумления.
Частенько, особенно в тихие, вечерние часы, садился он
на смастерённую своими руками скамеечку под самой высокой
яблонькой, подсаживалась к нему Люся, считающая давно
Виктора единственным своим папой, самым заботливым,
самым добрым. Наговорившись, девочка убегала, а он сидел,
смотрел куда-то в даль, вспоминая другие края, другие яблоки,
и, наверное, другие руки и другие лица.
Наталья работала за своим станком. Вбежал в дом Юра, на
лице – радость. Даже, если бы он захотел её скрыть, – не смог.
– Чему радуемся? – Наталья остановила механизм и
подняла голову от ковра, вглядываясь в парня.
– Письмо от мамы! А где папа?
– В саду, где ему больше быть, – и опять принялась за
работу. Юра, на ходу надрывая конверт, выскочил из дома.
Наталью заинтересовало: письма всегда приходили ему, но она
никогда не замечала, чтобы сын с отцом читали их вместе.
Осторожно, слегка отогнув уголок занавески, выглянула в
окно. Письмо держал в руках именно Виктор, что неприятно
её взволновало. Продолжала, прищурив глаза, всматриваться.
Вот они уже о чём-то начали разговаривать: по виду отца
Наталья поняла: разговор серьёзный. И впервые у неё
защемило сердце. Через полчаса Виктор с сыном вошли в дом.
Она всё так же работала, нарочито внимательно вглядываясь в
рисунок ковра. Ни о чём не спросила. И они ничего не сказали,
словно и не было никакого письма.
122
Людмила Кеосьян (Соколова)
И только вечером, за ужином, когда вся семья уже
допивала чай с черничным вареньем, Виктор, отодвинув в
сторону чашку, сказал:
– Юра хочет поехать в Дзержинск, к матери. Она сейчас
одна, мужа похоронила, да и соскучилась, пишет: восемь лет
не виделись, – и повернулся к жене. – Как ты на это смотришь?
– Ваше дело, – у Натальи кольнуло где-то под ложечкой,
но, будучи по природе своей сильной женщиной, виду не
подала. – Мать забывать, конечно, негоже, – и взглянула на
дочь, наперёд зная её реакцию. И не ошиблась. Люся,
выскочив из-за стола, бросилась к двери, запнулась за порог,
но удержалась, не упала и, только выбежав в сени, дала волю
своим слезам. Юра выскочил следом. Долго не возвращались
дети, и только когда совсем стемнело и чернота накрыла и сад,
и надворные постройки, они вернулись: вначале Люся, а минут
через десять и Юра. О чём они там разговаривали, так и
осталось тайной. К тому времени парню исполнилось
пятнадцать лет. Шёл 1952 год.
Проводив сына, Виктор сразу сник, ходил как
потерянный, стал чаще задерживаться на работе, ещё больше
копаться в своём саду. Скучала по брату и Люся. Иногда
выходила во двор, подсаживалась к отчиму. Наталья уже давно
перестала удивляться: как так могло случиться, что дочь, её
единственная дочь, всё больше и больше тянулась именно к
нему, по сути чужому человеку, советовалась при случае
именно с ним. Что она делает не так? И не находила
однозначного ответа…. Так и жили. Внешне всё было вполне
прилично: вкусный завтрак, работа, обед, ужин с пирожками и
печенюшками, иногда ходили в кино, ездили в гости к
родителям. Не знаю, понимала Наталья или нет того, что
являлось простой, как мир, истиной: не было в этом доме
любви, уж не говоря о страсти, которая обжигает порой так,
что забываешь всё на свете…. И не нужны тогда никакие
печенюшки.
123
САМАРИНЫ
Юра в Полевское так и не вернулся. Написал отцу письмо,
с отдельно вложенным листочком для Люси. Вот и сейчас она
сидит во дворе, на пне, оставленном от большого кедра при
строительстве дома, и в третий раз перечитывает весточку от
брата. Рядом – Урал, помесь овчарки с какой-то другой,
неизвестной собачьей породой, красивый и умный пёс.
– Урал, смотри, – Люся поднесла письмо прямо к его
глазам, – Юрочка наш в училище поступил. Не приедет, видно,
больше к нам, – и погладила его по голове. – Сейчас ты
будешь моим защитником, понял? – пёс смотрел на свою
хозяйку и, словно соглашаясь, в ответ лизнул своим влажным,
розовым языком её щёку. Девочка даже не отстранилась: свой,
родной человек.
Прошло два года, и в Полевское пришло письмо от Юры –
в первых числах сентября – о том, что его призвали в армию, в
танковые войска. Он не скрывал своей радости – парню
хотелось посмотреть мир. Писал отцу: «Ты прошёл две войны,
многое повидал, нанюхался пороху, и я тоже хочу
почувствовать себя солдатом». А внизу приписка, что,
отслужив, обязательно приедет в Полевское.
Из армии письма стали приходить чаще, видимо, сын
скучал по родным, близким людям. Рассказывал о новых своих
друзьях, о лучшем своём друге Егоре, парне из Мурманска,
механике-водителе их танка.
Виктору никогда не забыть тот день. Ничего не
предвещало худого. Никаких тревожных снов не видел, на
работе и дома было всё, как всегда. Стоял солнечное
воскресенье, в саду чирикали воробышки, изредка взлаивал
Урал, когда шумные ватаги ребятишек, играя в футбол, время
от времени попадали мячом в изгородь. «Сколько ни говори,
чтобы играли на поляне в конце улицы – всё без толку», –
подумала Наталья, раскатывая тесто для вареников. Вдруг в
окно, выходящее на улицу, постучали. Выглянул Виктор.
Почтальонка Зоря, разносящая
почту, пенсии старикам,
124
Людмила Кеосьян (Соколова)
протянула, встав на цыпочки, листочек. Произнесла только
одно слово: «Телеграмма», – и в ту же минуту, не дожидаясь,
когда Виктор распишется, развернулась и бросилась прочь. У
Виктора сердце дрогнуло так, словно он начал проваливаться
в разлом льда там, на Ладоге, зябко стало коже. Развернул,
всматриваясь в слова. Смысл дошёл не в миг, не сразу: «Юра
погиб. Мария». Подошла Наталья, взяла из его рук
телеграмму. Вышли на крыльцо, сели. Виктор не говорил ни
слова, смотрел прямо перед собой куда-то в одну точку
аккуратно сложенной поленницы дров, потом закрыл глаза, а в
голове продолжало бить: «Прошёл две жуткие войны, и ни
разу не ранило, не контузило, а сын…» Жена видела, как вдруг
начали подёргиваться его веки, голубая жилка на загорелой
шее мужа, вздрагивая, иногда замирала, задрожали губы.
Неожиданно ей в голову ударило: «А ведь это самый дорогой
мой человек. Как же я долго не понимала этого… Ещё
неизвестно, как бы сложилась моя жизнь без него, даже с моим
прежним корреспондентом. И сейчас ему так плохо, как,
наверное, не было за всю жизнь». Обняла, поцеловала его
плечо, шею: «Какая горячая…» Виктор повернул голову и
впервые посмотрел на неё необычно, другим, не прежним
взглядом.
– Поедешь? – спросила.
– Конечно. Сейчас соберусь – и на вокзал до Свердловска.
А оттуда – самолётом. Сколько у нас денег?
– Сколько есть, забирай все. Может, и мне поехать?
– Нет, не надо, наверное, мне лучше одному, – она
понимающе кивнула.
– Давай Люське пока не скажем, – вопросительно
взглянула на мужа, – она этого не переживёт. – Виктор
согласился: «Давай».
Приехал через две недели. Осунувшийся, с серым,
изнурённым лицом. Рассказал, что Юрика привезли в
закрытом цинковом гробу. Отцу так и не пришлось увидеть
125
САМАРИНЫ
единственного
своего
сына.
Капитан
Новосельцев,
сопровождающий тело солдата, рассказал, как это случилось.
Юра
со
своим
другом
ремонтировали
свою
«тридцатьчетвёрку». Когда всё было закончено, ему вдруг
показалось, что они не закрыли лючки в днище танка, он залез
под него, а напарник, тот самый Егор, друг его, про которого
он часто писал в своих письмах, не видя этого, нажал на газ.
Танк двинулся. И Юры не стало. Наверное, не успел даже
испугаться.
Мама Ольги, Анна Ивановна, потом расскажет своей
дочери: «Виктор, вернувшись из Дзержинска, два года был сам
не свой. Все Самарины видели, что его мучает не только
смерть сына, и, хотя это было самое главное, – что-то ещё и
другое. Чувствовала, наверное, это и Наталья. И только потом,
через несколько лет, мы узнали, что после своего возвращения
он долго ещё переписывался с Марией. Письма в Полевской
отправлялись по адресу «до востребования»
Я смотрю на фото, присланное мне Ольгой неделю назад.
На нём – двое. Слева – Виктор, в солдатской гимнастёрке, уже
в погонах, в пилотке, на груди – медаль (какая – не разобрать).
А рядом – Маша, в светлом беретике, цветной кофточке. Оба –
с серьёзными лицами, Маша слегка склонилась головой к
плечу бывшего своего мужа. Общее впечатление – это два
близких, абсолютно не чужих друг другу, родных человека.
Фото датировано 44-ым годом, Это были дни, когда Виктор во
время отпуска заезжал к Марии, когда стояли у калитки,
обнявшись, и он готов был простить ей всё…
Потом выяснилось, что, возвратившись после похорон
сына в Полевское, эти первые два года Виктор порывался
вернуться навсегда в Дзержинск. Собирался оставить семью,
бросить красавец-дом, сад, в которые вложил не только свой
труд, но и своё сердце, и свою душу. Но его мама Татьяна
Ивановна не позволила сыну так поступить. Удивительно, но
он, сорокалетний человек, по теперешним меркам – человек
126
Людмила Кеосьян (Соколова)
ещё довольно молодой, – который мог в корне изменить свою
судьбу, успеть ещё родить ребёнка, послушался и остался в
Полевском, с Натальей. Хотя, видно, любил свою Марию всю
жизнь. Пожалел жену, пожалел Люсю, считая её уже давно
своей. Но не пожалел себя…. Вот такой был человек.
Но именно Люся сыграет в жизни Виктора роковую роль.
Ольга пишет про неё: «Девушка была и умница, и красавица, и
обаяния – море». И далее про то, как сложилась её дальнейшая
судьба
С детства она видела себя только педагогом,
воспитывающей именно малышей. Любила очень детей,
зачитывалась Макаренко. И мечта сбылась. Окончила
педагогический институт, факультет дошкольного воспитания.
И почти сразу же вышла замуж за военного лётчика. Какая это
была красивая пара! Редкий прохожий не оглядывался на них:
Оба высокие, стройные, тонкая талия девушки с
развевающейся вокруг красивых ног юбочкой-«солнце»,
лёгкая, изящная походка, а он – военная форма, широкий,
уверенный шаг и сам – красивый, как бог! Десять лет счастья
пронеслись, как один миг. И десять лет мечты родить своего
собственного ребёнка. Но не случилось. Устав от
бесконечного ожидания, муж ушёл навсегда: «Прости…» –
звук захлопнувшеёся двери, стук удаляющихся шагов по
лестнице, таких родных и знакомых – и всё, темнота...
Люся вернулась в Полевской: видеть мужа с кем-то
другим было выше всяких сил. Как педагог она знала: чтобы
выйти из депрессии, нужно быстрее включиться в работу. В
городе открылся первый детский комбинат – большое
дошкольное учреждение. И она стала его заведующей. Быстро
пришла к ней известность, об опытном педагоге писала
местная пресса, корреспонденты брали у неё интервью. Опять
эта женщина была на виду. Но никто не знал про её бессонные
ночи, про слёзы, про мокрые, не просыхающие подушки. А
утром опять в движении, в заботах – исполком, гороно,
127
САМАРИНЫ
горздрав – всего не перечесть. Но это помогло ей выстоять. На
мужчин внимания не обращала: ей казалось, что личная жизнь
осталась где-то там, вот за этой Думной горой, куда
опускалось каждый вечер в Полевском солнце. И думалось,
так будет всегда.
Но однажды, на дне рождения у своей подруги, рядом с
ней, за столом, оказался неизвестный ей мужчина. Он совсем
не был похож на её мужа, слегка неухоженный, слегка
неподходящий галстук к голубой его рубашке. Но как он
говорил! Как ухаживал за Люсей, какими восхищёнными
глазами смотрел на неё! Как танцевал красиво, как
неожиданно взбудоражили её руки его, когда она ощутила их
на своих плечах. Бывает же на свете такое: утром,
проснувшись, сразу поняла: она влюбилась! Оказывается, она
– живая!
Борису – так звали незнакомца – она тоже приглянулась.
Встречались они не так уж и долго. У обоих в прошлом были
неудачные браки, оба уже достаточно немолодые люди.
Поженились. Было тогда Люсе 48 лет. Неожиданно для себя
она вновь почувствовала себя счастливой, молодой, не зная,
что оказалась на самом краю пропасти, из которой, упав туда,
не найдёт в себе сил выбраться.
Борис выпивал. Но, выпив, становился ещё более
интересен: был остроумен, много знал, удивляя Люсю всё
больше и больше: поддерживать разговор мог на любые темы,
притом, артистично, с горящим взглядом своих выразительных
карих глаз. Тут и близкие ей проблемы детского воспитания,
вопросы политики и даже религии. Читал наизусть Омара
Хайяма, рассуждал о творчестве Рафаэля Санти, о котором
Люся вообще никогда, к стыду своему, не слышала. И раз за
разом, всё чаще и чаще, они устраивались вечерком на кухне в
однокомнатной её квартирке, ухоженной и уютной, и вели
свои разговоры, философствовали, заполняя сначала красивые
Люсины бокалы вином, а потом и чем покрепче. И не заметила
128
Людмила Кеосьян (Соколова)
Людмила, что без этих вечерних посиделок с любимым она
уже не представляет своей жизни. Не обеспокоило её даже и
то, что тяга к спиртному стала начинаться уже с утра. Не
сразу, но пришло время, когда эта тяга превратилась в самую
настоящую болезнь.
Наталья с Виктором боролись с алкоголизмом дочери, как
могли. Что только ни перепробовали. Первая не выдержала
стрессового состояния Наталья. Инсульт. Парализованная,
лежала в постели полгода. И всё это время Виктор не отходил
от неё ни на шаг: научился делать уколы, массаж; санитарные
проблемы, купание, каждое утро гимнастика, кормление с
ложечки – через всё прошёл. Глядя на мужа, жена плакала, поженски понимая, что этот человек, достойный лучшей участи,
когда-то принёс себя в жертву её вдовьей участи и продолжает
нести свою непосильную ношу до сих пор. Лучше бы он уехал
тогда, в 56-ом… К своей Марии…
Борьба с алкоголизмом дочери продолжалась и после
смерти жены. Часто, удручаясь видом Люси, думал: «Да-а, у
нас, Самариных, в роду такого не бывало…» Кодировал дочь,
убеждал, приводил примеры из жизни – всё без толку. Работу
они с Борисом уже давно потеряли. Продали квартиру. Деньги
улетучились быстро. Переселились в родительский дом, к
Виктору. И с этого момента жизнь его превратилась в сущий
ад. Заболел, стал плохо выглядеть, начал худеть не по дням, а
по часам. Упал человек духом, не видя просвета в жизни,
наблюдая ежедневные попойки, ругань, мат. «Куда делась та
светлая, счастливая девочка, во что превратил её этот
злыдень?» – думал он бессонными ночами, засыпая только под
утро.
Люся, в один из дней своего просветления, подошла к
нему, обняла; он ответил, погладив её руку:
– Папа, мне не нравится, как ты выглядишь, похудел, – и
она посмотрела на него тем же взглядом, как бывало раньше,
129
САМАРИНЫ
когда прибегала к нему под яблоньку, усаживалась на
скамеечку и доверяла ему свои девичьи секретики.
– Доча, а мне не нравится твоя жизнь. И как выглядишь ты
– тоже не нравится. Гони ты своего алкаша, будем жить с
тобой вдвоём. Ты же сильная, вся в мать, бросишь пить,
усыновишь ребёночка, я тебе буду помогать во всём, – и он с
надеждой поднял на неё глаза.
– Хороший ты, папка, у меня, лучше всех, но зачем ты с
нами связался, не дали мы с мамой тебе счастья, – прижалась
щекой к его лицу, но в ту же минуту резко повернулась и
выбежала из комнаты. Виктор прислушался: «Вроде плачет
девчонка», – подумалось с болью. Она всё ещё оставалась для
него той девочкой, которая при первом знакомстве протянула
ему ладошку и сказала: «Я не Красавица, я – Люся»…
Виктор, действительно, в последнее время чувствовал
себя плохо. Нарастала слабость, на лице – не проходящая
желтизна, быстро уставал, даже в свой любимый сад стал
выходить всё реже и реже. Младший брат Валентин с женой
Анечкой, мамой Ольги, уговорив наконец обследоваться,
увезли его на своём «горбатеньком», как называли они свой
«Запорожец», в стационар. На обратном пути Анна,
работающая операционной сестрой, насмотревшаяся на
больных, много их перевидавшая, вздохнула горько, чего не
мог не заметить сидящий за рулём муж:
– Что, ты думаешь, дела наши плохи?
– Думаю, Валечка, думаю…Ладно, смотри вперёд, может,
я и ошибаюсь…
Но она не ошиблась: у деверя обнаружился
неоперабельный рак желудка с множественными метастазами.
Сейчас мировая наука доказательно установила, что
стрессовый взрыв и, тем более, постоянное стрессовое
состояние человека создают толчок к бесконтрольному
делению, размножению и росту раковых клеток, которые,
130
Людмила Кеосьян (Соколова)
живя в каждом из нас, только и ждут своего часа. И вот
дождались…
Виктор всё понимал. Зная, что не за горами то время,
когда он покинет этот мир, решил ещё раз, последний,
поговорить с Люсей. Душа болела порой больше, чем
умирающее тело. С трудом поднялся и, держась временами,
когда покачивало, за стенку, вошёл в комнату молодых. Стоял
устойчивый спиртной запах. Борис сидел, развалившись, на
кровати, в руках – начатая бутылка водки. Люся – рядом, с
пустым стаканом в руке. «Видно, только что выпила» –
пронеслась в голове мысль. На столе почти никакой закуски.
Сберегая в себе силы, начал без обиняков:
– Люся, ну нельзя же так жить! Мама, – он взглянул на
портрет Натальи на стене, – она же всё видит, слезами
обливается там. – (Борис при этих словах фыркнул,
усмехнулся, дескать, совсем спятил старик) – Пожалей хоть её!
– (дышать становилось всё труднее) – Вспомни, какая ты
красавица была, гордость наша и надежда! – и замолчал. Силы
были на исходе. И вдруг окна куда-то поплыли, опустились
вниз, к самому плинтусу, а с ними и портрет Натальи с лёгкой
улыбкой на лице, которую в жизни можно было увидеть не
часто. Еле устоял на ногах, успев схватиться за стул. Немного
придя в себя, повернулся к Борису:
– А ты – вон из моего дома! Оставь её, не мучай, изверг!
Всю жизнь ей испоганил! – сил уже не было никаких. И вдруг
Борис, вскочив с кровати, ринулся к Виктору. Тот не успел, да
и не смог бы уже защититься. Разъярённый, ничего не
соображающий, мужчина ударил его прямо в лицо. А потом
ещё и ещё. Виктор упал. Как он оказался в своей комнате, на
кровати, потом не мог и вспомнить. Но больше уже не
поднимался.
Ухаживали за ним в последние два месяца Валентин с
женой. Они сразу, приехав к нему, решили перевезти его к
себе. Упрашивали. Настаивали. Но не согласился их Витя, не
131
САМАРИНЫ
хотел быть родным людям обузой. Он как истинный Самарин,
привык только отдавать: отдавать людям заботу, тепло,
хорошие советы, свой труд, свои деньги, если видел, что
человеку без них – край. Но не брать – приучен был жить
именно так. Ездили к нему Валентин с Анной каждый день:
купали, кормили, делали капельницы, массажировали тело,
боролись с пролежнями. Люся, как вспоминает Анна
Ивановна, тоже помогала, когда была трезва. Плакала,
обнимая отца.
Из жизни Виктор ушёл в ноябре 97-го, ушёл тихо, как и
жил: незаметный трудяга, эдакий винтик в большом
механизме, без которого этот механизм встанет, окажется
простым, мёртвым железом. Человек, который всю свою
жизнь людей любил больше, чем себя. И без которого
осиротели все Самарины…
Послесловие.
Люся после ухода отчима прожила недолго. Борис ушёл
следом за ней. Виктор ещё при жизни хотел завещать свой
дом младшему сыну Ольги, Мише, которого очень любил. Но
их семья, да и родители, отказались, решив, что пусть всё
останется Люсе, может, одумается человек. Щепетильные,
совестливые люди…Виктор только вздохнул тогда: «Ну,
значит, всё пойдёт прахом…» Так и случилось. Вступили в
права наследования родственники Бориса, не имеющие к
этому дому никакого отношения. И тут же продали дом. За
могилами Виктора и его женщин ухаживает семья Ольги.
Путь на кладбище лежит мимо бывшего дома дяди Вити. Оля
всегда приостанавливается, смотрит на его окна, на сад,
вспоминает дядюшкину грибницу, яблоки, которыми он любил
угощать их, его тихий голос. Успокаивает её только то, что
новые хозяева за домом хорошо следят, что сразу бросается в
глаза. Это радует и меня, потому что, пока я писала об этом
человеке, он стал мне, как родной, может быть, как отец,
132
Людмила Кеосьян (Соколова)
которого я никогда не видела, который погиб, как и Иван,
брат Виктора, в самом начале войны, в41-ом.
Пётр
…Ворвались
бойцы
в
Кто бьёт прикладом, кто
А тот, врага схватив
В лицо, наотмашь, кулаком…
Л.
(Из стихов «Курган Победы»)
траншею:
штыком,
за шею,
Воробьёв
Семья Самариных отправила на фронт троих сыновей. О
Петре, родившемся через шесть лет после Виктора, в 1925-ом,
мне известно не много. Знаю только, что, поступив в
артиллерийское училище, с началом военных действий он был
переведён на ускоренные курсы подготовки младшего
офицерского состава. Офицеров на фронте не хватало. Их
«безвозвратные потери» в начале войны составили свыше двух
миллионов. Окончив всего восьмимесячные ускоренные
курсы, восемнадцатилетний
Пётр, в звании старшего
сержанта, отбыл на фронт. Начал войну в разведроте 303-го
гвардии стрелкового полка на Карельском фронте. Шли
жестокие бои. Петра ждали ещё полтора года войны. Вроде
немного. Но как сказать… Каждый день, каждый час
восемнадцатилетний паренёк мог увидеть в последний раз
солнце, не успеть даже написать письмо домой. Но не трусил,
не прятался за чужие спины. Поэтому за эти всего полтора
лишь года Петра Самарина командование представило к
медали «За отвагу» – дважды, «Ордену Отечественной
войны», медали «За победу над Германией» и «Ордену
Славы».
133
САМАРИНЫ
Передо мной один из наградных листов Петра, где
начальник разведки представляет молодого парня к
Правительственной награде «Ордену славы 3-ей степени». Там
говорится о том, что гвардии старший сержант, командир
взвода пешей разведки, со своей группой в апреле 1944 года
«несколько раз заходили в тыл противника, откуда приносили
важные документы. Захватив в плен четырёх немецких солдат,
уничтожили расчёт станкового пулемёта, выявили четыре
огневых точки противника и принесли шесть немецких
автоматов». И далее: когда их группа попала в окружение,
гвардии старший сержант «как верный сын Родины, не
дрогнул перед превосходящими в несколько раз силами
противника, отбивался автоматом и гранатами (стиль
сохранён), пока не подошла помощь».
И ещё один, с любовью сохранённый родственниками,
наградной лист о представлении гвардии старшего сержанта
Самарина к награде – ордену «Отечественной войны 1
степени» Это уже начало 1945 года:
21 марта: «В бою в районе населённого пункта Оши
(Венгрия) со своим отделением уничтожил восемь
гитлеровцев,
захватил
автомашину
и
одиннадцать
гитлеровских солдат, офицера и одно орудие.
23 марта: «…со своим отделением первым ворвались на
окраину местечка (название написано неразборчиво),
забросали гранатами дом, в котором засели немцы, лично сам
уничтожил шесть солдат».
8 апреля: « …в момент нападения немецких автоматчиков
на штаб полка первым пошёл в атаку, уничтожил восемь
эсесовцев и взял в плен двух унтер-офицеров».
26 апреля, во время ночного поиска, Петр с товарищами
ворвались в немецкие траншеи. Завязался ожесточённый бой, в
котором Пётр был тяжело ранен. В бессознательном состоянии
его вынесли к своим, а потом переправили в госпиталь. Это
уже было в Австрии.
134
Людмила Кеосьян (Соколова)
Но Петра судьба сберегла. Вернулся в Полевское, к
родителям. Какое же это было для них счастье! Закончились
их бессонные ночи: Виктор жив, пусть пока ещё и в Германии,
но скоро приедет, а Петенька – вот он, сидит за столом и
уплетает за обе щёки мамины шанежки. «Может, и Иван, дай
бог, объявится, соседке Настасье приходила похоронка на
сына, это похуже, чем извещение о пропаже без вести, а сейчас
– вон, уже весь огород ей перепахал», – думала мать, ухаживая
за сыночком.
Семья Самариных так и ютилась в домике Коли
Медовщикова. Прослышав про организаторские способности
Петра, про его военные заслуги, партийное руководство города
предложило ему работу в горкоме партии. Пётр согласился.
Время послевоенное было тяжелое. Мотался по району
сутками. Иногда в голову приходила мысль: «Да…. Пришёл с
одного фронта, а попал на другой». Азартный, горячий, как бы
не было трудно, любое дело доводил до конца. Фронтовая
закалка тут и пригодилась. Руководство, видя, в каком ветхом
домике живёт большая семья Самариных, предложило ему
взять в аренду дом. И семья переехала туда. Дом был
двухэтажный, просторный, о каком родители и мечтать не
могли. Начали его потихоньку обживать. Но прошёл год,
второй, и Пётр неожиданно заскучал: его всё-таки тянула к
себе военная служба: партийная работа, оказалось, была не по
нему. И вскоре он, покинув Полевское, к расстройству мамы,
уже навсегда связал свою жизнь с армией, став
профессиональным военным. Служил в артиллерийском
полку. В дальнейшем родители выкупили дом, а после их
ухода из жизни, дети, став все взрослыми, отказались от своих
прав на родительское наследство в пользу младшего брата
Валентина. Вот такие были Самарины. В этом доме
впоследствии и родилась моя Ольга.
Пётр женился, родились дети, и колесил он с семьёй всю
службу по гарнизонам Сибири и Дальнего Востока. Такова
135
САМАРИНЫ
жизнь военного человека. «В Полевское приезжал редко,
почти всегда неожиданно, ненадолго, поэтому не было
возможности поговорить, пораспрашивать его о войне. Но
помню, что был умным, весёлым, с такой искоркой в глазах. В
отличие от братьев, всегда улыбался, хотя, как и они, много не
говорил. Ещё помню, что был справедлив, отстаивал всегда
свою точку зрения, но делал это с присущим ему
достоинством,– вспоминает Ольга. – Закончил службу в
звании полковника». Последние годы жил в Кривом Роге,
вдали от всех Самариных.
В семье двое детей: дочь, педагог по образованию, и сын,
тоже Пётр, который пошёл по стопам отца, окончив военное
училище и став тоже профессиональным военным. Служил в
Украине, а когда она превратилась в «незалежную», присягать
такой Украине отказался. Вышел в отставку.
Я рассматриваю фотографии: на фоне исключительно
серьёзных лиц всех Самариных – Пётр, действительно, всегда
улыбается, взгляд – озорной, с той самой «искоркой»,
несмотря на возраст. Наверное, эта черта характера и помогла
ему оправиться и от тяжёлого ранения, и выжить в тяжёлых
боях Великой Отечественной.
Валентин и Анна
"Пока мы вместе, друг за друга,
Нас поломать никак нельзя.
В беде мы все стоим упруго.
Мы – клан, мы – племя, мы – семья."
К. Хамов ( из стихов «Моя семья – моя
обитель»)
Валентину, самому младшему из сыновей, единственному
из братьев, не пришлось воевать. На начало войны ему было
136
Людмила Кеосьян (Соколова)
только двенадцать. Но мальчишка, как и все пацаны его
возраста, зная, что братья бьют фашистов, рискуя каждый день
своей жизнью, часто видел сны, которые обычно повторялись:
он уже знал их наизусть, словно раз за разом идёт в их
поселковый клуб и смотрит один и тот же фильм. То он
охотится за минами, как старший брат Иван, то на Ладоге
спасает умирающих от голода ленинградцев, доставая из
кармана подсохшие пряники с розовой глазурью. «Почему
именно пряники? – думал он, просыпаясь, и тут же отвечал
сам себе, – да, наверное, потому, что сам уже давно забыл их
вкус». А вот сейчас он видит Петра, самого близкого ему по
возрасту, как тот крушит этих гадов-фрицев из «Катюши»:
фашисты валятся один за другим, горят их окопы, и он там, на
передовой, вместе с братом!
Заводской гудок, тревожный и одновременно всегда такой
неожиданный, такой противный, предупреждающий рабочий
люд о том, что пора вставать, прервал его прекрасный сон.
Подскочив, накинув на себя одежонку, наскоро выпив стакан
чая с куском пеклеванного хлеба, намазанного маргарином
(ох, вкуснотища!), схватил узелок, приготовленный мамой на
обед, и выскочил из дома. До криолитового завода, где он
работал в кислотном цехе, учась в ФЗУ, надо было ещё бежать
и бежать. Вальке четырнадцать лет, но он, как и все взрослые,
трудится вместе с другими поселковыми ребятами, по
двенадцать часов. Иногда домой они вообще не уходят, чтобы
утром не вставать рано, так и спят в своём загазованном цеху,
приткнувшись куда-нибудь в уголок подальше от
работающего оборудования. В цехе производят соляную,
серную кислоту, воздух разъедает порой глаза. В отделениях
по перегонке плавиковой кислоты люди, обслуживающие
линию, не снимают с себя противогазов всю смену. Хотя
мальчишки и не аппаратчики, но наравне с ними вдыхают эти
зловредные испарения и даже не задумываются, как скажется
всё это на их дальнейшем судьбе. Но знают другое: криолит
137
САМАРИНЫ
как конечный продукт завода очень нужен авиации: идёт
война…. Там и повзрослели, возмужали, там и встретили
Победу. И думали, что с войнами покончено на Земле раз и
навсегда. Но парни и подумать не могли, что в мире уже зреет
и щекочет нервы завоевателей жажда новой войны – холодной.
В армию Валентина призвали в 1950 году. В военкомате
призывников огорошили: им придётся служить в Китае.
Седоусый полковник с Орденом Красной Звезды на кителе,
сообщил: «Началась война между Северной Кореей и
Южной». Молодой парень, с прыщавым носом, с которым
Валентин познакомился, проходя медкомиссию, наклонился к
нему: «А мы тут при чём?» Валька, пожав плечами,
отмахнулся: «Слушай давай!» Полковник, откашлявшись,
продолжил: «Советский Союз вместе с Китаем и Монголией
выступает на стороне Северной Кореи. Неофициально. – и
строго посмотрел на призывников. – Болтать об этом не
рекомендую. На стороне Южной Кореи – Соединённые Штаты
и воинские контингенты ещё пятнадцати государств». Кто-то с
задних рядов присвистнул. Полковник, на удивление, не
прореагировал, но тут же и успокоил: «В боевых действиях вы
участвовать не будете, у вас будет другая задача, но очень
важная: ремонт военной техники. По договорённости с Китаем
Советский Союз взял на себя только финансирование и
снабжение китайских войск техникой, ну и её ремонт, ради
чего вы и направляетесь туда, – и окинул взглядом ребят. –
Вопросы есть?»
Лукавил полковник: наши лётчики там тоже сражались:
неофициально, скрытно: Лисицыны были, к примеру, Ли-СиЦынами, их так же, как и в Великой Отечественной, сбивали в
чужом небе, как это случилось с моим дядюшкой из
Запорожья в годы той Корейской войны.
А тогда неугомонный сосед Валентина вскочил: «Товарищ
полковник, а почему за Южную Корею столько много
государств, а на нашей стороне – только три?» Полковник
138
Людмила Кеосьян (Соколова)
опять кашлянул: «А вот это уже вопрос не ко мне. Другие
вопросы ещё есть?» Вопросов больше не было. «Все свободны.
О времени и месте сбора вы уже оповещены», – и он,
прихрамывая, направился к выходу.
В Китае Валентин пробыл восемь месяцев. Занимался
ремонтом наших «тридцатьчетвёрок». Ольга вспоминает:
«Папа с большим уважением относился к китайцам, говорил,
что они – очень трудолюбивая нация. Прибывших русских
встретили
приветливо,
поставили
на
довольствие,
замечательно кормили. Удивлялись, почему они такие худые.
Когда их части уезжали на Родину, китайцы к поезду
прицепили два вагона с продовольствием. Правда, он говорил,
что когда поезд пересёк границу, вагоны эти у них отцепили и
они куда-то исчезли. После возвращения из Китая дослуживал
в Подмосковье, в Раменском. Вернулся домой в 1953 году. В
этом же году закончилась война в Корее».
Надо было работать. Пришёл к директору леспромхоза:
– Возьмите меня водителем на грузовую машину.
Пожалуйста.
Директор оглядел парня. Он сразу ему понравился: на
своём веку многих перевидал, и тех, кто за длинным рублём
гонится, ничего в профессии из себя не представляя, и
любителей «зелёного змия», и других, с виду приятных
мужиков, но без азарта к работе, без огонька. А этот – другой,
не из тех. Взгляд, в котором сразу читается и серьёзность
намерения, и бросающаяся в глаза надёжность, и достоинство,
с которым молодой человек переступил порог кабинета, и
даже какая-то интеллигентность, которая даётся не с
образованием, а с кровью родителей.
– Как твоя фамилия? Где раньше работал?
– Самарин. Валентин. Я только что пришёл из армии. А в
войну и после какое-то время работал в криолитовом.
– Где служил? – и вгляделся в лицо парня. – Не сынок ли
ты Дмитрия Ивановича?
139
САМАРИНЫ
– Он самый. Младший. Служил в Китае: танки
ремонтировал.
– Ну, тогда, Валентин Дмитриевич, дальнейших вопросов
у меня к тебе не будет. Знаю я твоего батьку. Плохих
работников в его семье быть не может. А вот
танки…ремонт…. На другую работу идти не хочешь? Нам
многие специалисты требуются. И ремонтники – тоже.
Парень, покачав головой, улыбнулся, отчего-то
засмущавшись: «Я машины люблю. С детства. Тем более
окончил ФЗУ по специальности «Механик-водитель». И брат
старший у меня шофёр, две войны баранку крутил».
Через два дня Валентин уже возил лес на громадном по
тем временам «КрАЗе», ставшим ему надёжным другом, как
близкий, родной человек. Хотя условия в ту пору были
тяжёлые: машины не отапливались, отсутствовали гидро-и
электроусилители руля; иногда, бывало, застревал в лесу в
лютые уральские морозы и на двое суток. Но даже мысли в
голове не было бросить эту работу и найти себе тёпленькое
местечко. За весь свой трудовой стаж не сделал ни одной
аварии, хотя проработал водителем всю жизнь.
Прошло два года. Валентину исполнилось двадцать семь.
Однажды на своей улице он увидел девушку: обычная
девушка, которых много в их Полевском, но что-то его сразу
зацепило. Прошёл мимо, не подав вида. Оказалось, она живёт
на их улице. Стал присматриваться к ней. «Нет, девчонка не
такая, как все, есть в ней что-то особенное»,– думал он, в
очередной раз повстречавшись с ней и так же с деланным
равнодушием пройдя мимо. «Быстрая, но даже если и весёлая,
в глазах – постоянная грустинка. Отчего бы это?» –
размышлял парень.
На днях, тащась с банками с краской (дома затевался
ремонт), он снова увидел незнакомку. Она была не одна:
рядом, поддерживая её под руку, шёл Стас, парень, с которым
у него давно были приятельские отношения. На сердце в ту же
140
Людмила Кеосьян (Соколова)
минуту легла тревога: «Вот, хожу, вздыхаю, а другие-то не
дремлют, что я за тихоня такой? Недотёпа, трус!» – шёл и
ругал себя на чём свет стоит. На следующий день,
встретившись со Стасом на автобусной остановке, спросил,
как бы между прочим:
– Вчера тебя видел с какой-то девушкой. Подруга твоя?
– А ты её не знаешь? На одной улице живёте… –
удивлённо
уставился на него приятель, – это же моя
двоюродная сестра. Медсестрой работает в детской больнице.
– Что-то я не видел её раньше – а в сердце вспыхнула
радость, уступая место зародившейся было ревности.
– Так её в посёлке больше пяти лет не было, А раньше, как
я помню, до армии, ты на девчонок-то вообще не смотрел,
пентюх такой. Вот потому и не видел.
Подошёл автобус, битком набитый людьми, с мешками,
вёдрами. Они втиснулись. Стоя вплотную друг к другу,
Валентин не переставал думать о девушке и наконец, осмелев,
удивляясь себе, повернулся к Стасу: «Слушай, будь другом,
познакомь меня с ней!» Автобус остановился. Вышли. «Так
познакомишь?» – напирал на дружка Валентин, доставая из
кармана папиросы и закуривая от волнения.
– Что, так сильно понравилась сеструха? Ну, ладно, давай
пойдём завтра в кино на семь вечера, хороший фильм привезли
– «Капитан делла Ровере» – я и Аньку приведу.
«Значит, её звать Аня. Хорошее русское имя – Аня…
Анна…» – уже подходя к дому, разговаривал сам с собой
Валентин, чувствуя всем своим нутром, что, возможно, завтра
у него начнётся совсем другая жизнь, о которой он и не
помышлял каких-то две недели назад.
Валентин не мог не понравиться девушке: высокий,
хорошо сложенный, внимательный взгляд, немногословен и
скромен, что всегда нравилось ей в парнях. «Правда, немного
застенчив, но это тоже не плохо, даже придаёт какой-то
шарм», – размышляла Анна, возвращаясь домой после кино.
141
САМАРИНЫ
Они шли вдвоём: Станислав, только вышли из кинотеатра,
сразу исчез, умышленно затерявшись в толпе. А они, на
удивление, даже этого и не заметили.
Стоял июнь. Звёздное небо выглядело бездонным;
молодые люди шли, вглядываясь в миллионы этих мерцающих
огоньков-фонариков, и казалось им, что видят такое
великолепие впервые.
– Посмотри: каждая звезда сияет по-своему, точно так, как
и люди – все разные, у каждого – своя судьба. И у каждого из
нас где-то там, может быть, примостилась именно своя
звезда… Ты как думаешь? – Анна заглянула в лицо парню.
– А я думаю, что вот эти две последние звёздочки на
хвосте Большой Медведицы, которые, видишь, словно
подмигивают нам, – они наши с тобой. Давай так и будем
считать, – Валентин продолжал удивляться самому себе:
откуда у него находятся такие слова, как незаметно ушло
напряжение, боязнь, что не смогут найти они общего языка.
Посёлок затих. Кое-где в домах на их улице уже погасили свет.
Изредка взлаивали собаки, где-то далеко впереди наигрывала
грустную мелодию гармонь. Подошли к Аниному дому. Её
ждали, в окнах горел свет. Валентин видел, как женщина в
белом, повязанном на голове платочке, подошла к окну,
отдёрнула шторку, всматриваясь в темноту.
– Мама… волнуется… Пока! – Аня открыла калитку, и,
шагнув во двор, услышала позади себя голос Валентина:
– Завтра встретимся? – парень стоял, держась за
штакетник, и напряжённо ждал ответа уходящей девушки.
– Встретимся, – донеслось до него эхом. Сердце
всколыхнулось радостью. «Какой приятный у неё голос»,
подумалось ему тогда.
Вот так и произошла их встреча: сразу и на всю жизнь.
Они стали видеться каждый день, постепенно узнавая друг
друга всё больше и больше. Валентин рассказывал ей о Волге,
о своём детстве, о Трезоре, с которым так любил играть
142
Людмила Кеосьян (Соколова)
пацаном. Анна спросила его, как и почему его семья
перебралась в их края? И Валентин рассказал ей всю их
историю: про дядю Гришу, «врага народа», как спасались они
бегством от угрозы ареста, будучи членами семьи «изменника
Родины».
Девушка
слушала
очень
внимательно,
заинтересованно, иногда хмурилась, печально покачивая
головой.
Валентин
чувствовал
её
искренность
и
сопереживание, что ещё больше притягивало его к ней.
Помнится, снова был поздний вечер. Они уже дошли до
дома Анны, но вдруг опять повернули назад ( кто ни помнит
свою юность, когда не хотелось расставаться с любимым
человеком, когда так загуливались, что приходилось встречать
рассвет…) Спустились к речке, сели в лодку, корма которой
была вытянута на берег, а нос легонько покачивался от еле
заметного волнения воды. Сидели, тихо разговаривали.
Валентин давно хотел узнать, куда уезжала девушка из
посёлка на такой длительный срок, чувствуя какую-то
недосказанность между ними, в глубине души опасаясь её. Но
что-то его удерживало от такого вопроса…. А тут вот взял и
спросил. Аня вскинула голову и пристально взглянула в глаза
парню.
– Хочешь знать? А не испугаешься? – и ответила сама
себе, глядя в небо, наискосок от себя, где над ними, курлыча,
летел клин журавлей, – а испугаешься, – усмехнулась, –
значит, так тому и быть.
– Да я вроде не из пугливых, – ответил Валентин, но вдруг
ёкнуло сердце: может, у неё где-то там, откуда приехала, есть
парень, может, даже муж?
– На зоне я была, понял? Под Ивделем. На лесоповале,–
он опешил, в изумлении не мог сказать ни слова. А Аня,
подумав о том, что он же рассказал ей про своего
арестованного НКВД дядю Гришу, начала вспоминать те
тяжёлые для себя годы… Было уже совсем темно. Валентин
плохо видел её лицо, она – его. И это помогало ей говорить. «В
143
САМАРИНЫ
45-ом я уже работала. Семья наша – многодетная, отец на
фронте в 43-ем был тяжело ранен под Смоленском и умер в
госпитале. Поэтому надо было помогать маме. Поступив в 46ом на курсы медсестёр, продолжала работать курьером в
райисполкоме, а потом – в райздравотделе медстатистом.
Закончив учёбу, устроилась в больницу медсестрой, в
хирургию, где работал замечательный доктор Иван Осипович,
которого уважали все. У него я многому научилась. И через
некоторое время он взял меня к себе операционной сестрой».
Валентин ждал, предчувствуя, что самое страшное в
рассказе Ани впереди. Она продолжала, то и дело прерывисто
вздыхая и делая тягостные паузы:
– Шёл 1948 год. Однажды мой доктор не пришёл на
работу, хотя на этот день была назначена плановая операция.
И всё уже было готово к ней. Ждали до обеда. Потом
снарядили Тонечку, санитарку нашу, сбегать к Ивану
Осиповичу домой и узнать, не случилось ли чего. А что-то всётаки случилось – мы уже не сомневались. Доктор ни разу в
жизни не опаздывал на работу. Тоня вернулась быстро.
Запыхавшись, с красными щёками, вбежала в ординаторскую
и упала почти без чувств на стул. Её всю трясло.
– Тоня, что случилось? Да не молчи ты! Живой?» –
заволновались мы.
– Ивана Осиповича ночью арестовали! – и заплакала
навзрыд. Все окаменели. «Да не может быть такого!» – никто
поверить не мог, казалось, что это какой-то страшный сон, что
через минуту-другую откроется дверь, и он войдёт, всегда
спешащий, всегда доброжелательно ко всем настроенный.
Аня опять надолго замолчала. Вокруг стояла тишина,
только изредка шуршал песок под кормой лодки, когда до неё
доставала набегающая ленивая волна.
– Ему было предъявлено обвинение во вредительстве, –
наконец произнесла она.
144
Людмила Кеосьян (Соколова)
– В каком вредительстве? Врачу?! – Валентин ничего не
мог понять.
– Во вредительстве именно в своей профессии. Якобы
лечил людей, умышленно им вредя. Следователи вызывали нас
как свидетелей. Настойчиво, оказывая давление особенно на
нас, молодёжь, склоняли к тому, чтобы мы давали показания в
пользу обвинения.
– И вы давали? – Валентин подсел к Ане, укрыв её своим
пиджаком. Холодало.
– А я вообще не пошла на суд. Почему я должна
оговаривать хорошего, честного человека, на котором
держалась вся наша больница? Не пошла и всё. «И что
дальше?» – Валентин обнял Аню за плечи.
– И меня из свидетелей перевели в ранг обвиняемых,
вменили мне, естественно, соучастие и осудили на десять лет
лагерей. Вот такое было время. И оказалась я под Ивделем, на
северном Урале, где наравне с мужиками, зачастую с
уголовниками, валила лес. Шёл мне тогда девятнадцатый год.
Голодала, как все: на арестантскую пайку не больно-то
разгуляешься. – Помолчав вновь, вдруг усмехнулась. – А
потом мне повезло: перевело меня начальство работать в
медсанчасть, «в больничку», как там говорили, медсестрой.
Ну, там уже полегче стало. Если бы не это, сейчас, может, и не
сидела здесь с тобой. Но пять лет всё-таки там отбыла. В 53ем, как умер Сталин, врачам объявили амнистию. И в апреле
сразу всех признали невиновными и реабилитировали. Вот так
без вины виноватой у меня и вырвали из жизни целых пять
лет. Я вернулась в Полевское, меня сразу восстановили на
работе операционной медицинской сестрой, потому что знали:
вины за мной никакой не было.
Валентин (и откуда у него взялась вдруг смелость –
поражался потом): – порывисто обнял девушку, нашёл её
губы, ощутив на них солёную влагу, и нежно поцеловал. Она
ответила. «Бедная моя, всё, всё, забудь, больше с тобой ничего
145
САМАРИНЫ
плохого не случится, я тебе обещаю», – повторял он и гладил,
гладил её волосы. Вокруг так и стояло безмолвие, только луна
грустно смотрела на молодых людей со своей выси.
Прошло лето, а за ним и осень 1957 года. Валентин с Аней
решили: свадьбу будут играть именно 31 декабря, в канун
Нового года. Приготовления начались задолго до этого дня. И
Самарины, и Бажовы были довольны выбором будущей
невестки и зятя. Ну чем не пара! Но случилось невероятное:
жених на регистрацию брака к назначенному времени не
явился…. Раздумал? Да ну, не может быть! А вдруг? – било, не
переставая, в висках у Ани. Выскакивала за калитку: улица
пустовала.
На
ослепительно-белом
снегу
вдали
просматривалась любая двигающаяся точка. Начала
переживать: «А если что-то случилось, может, попал в
аварию, может, уже в больнице, на грани жизни и смерти…»
Родители Валентина были не в лучшем состоянии: мама
плакала, отец куда-то умчался. А в доме уже накрыты
белоснежными скатертями столы, женщины готовились
расставлять шампанское, закуски.
Валентин появился часа через два. В рабочей одежде,
всклоченные волосы, лихорадочно горящие глаза: видно было,
что парень бежал, сколько было сил. Понимая, что виноват, и
то, как он сейчас выглядит – в дом не заходил, стоял на улице.
Анна к нему не вышла. Как ни упрашивала её мать, не хотела
ничего слышать: «Пусть уходит, видеть его не могу!» Но и
другая мысль нет-нет и проскользнёт: « Слава богу, живой!»
Анна Павловна увещевала дочь: «Анечка, гости уже
собираются, что мы им скажем, ну не позорь ты меня, дочка!»
Подключились и родители Валентина: выслушав сбивчивые,
непонятные кроме него самого объяснения сына, пошли к
Ане. До неё не сразу дошёл смысл их слов: «Он говорит, на
работе случилось ЧП, не мог бросить людей, не мог с деляны
уехать, да и неудобно было в такой момент у начальства
146
Людмила Кеосьян (Соколова)
отпрашиваться…» А рядом стояла мама со слезами на глазах,
умоляюще глядя на дочь.
И пришлось усмирить девушке гордость, пожалела, не
захотела подводить мать, расстраивать родственников,
приглашённых гостей с подарками, с букетами цветов… Да и,
если разобраться, по большому-то счету, не так уж и виноват
ее Валентин. Или виноват?
Сейчас, когда я пишу эти строки, в голове у меня стучит
мысль: может, это был знак откуда-то сверху, там, где
мерцают их звёздочки на хвосте Белой Медведицы? Знакпредупреждение о том, что эту семью ждут не только
счастливые годы, но и большие беды… Что-то ведь есть такое
в нашей жизни, что не может объяснить до сих пор никакая
наука… Но об этом речь ещё впереди.
Ольга вспоминает: «Мама долго не соглашалась вторично
подавать заявление в загс, как ни упрашивал отец.
Зарегистрировались только в тот год, когда на свет появилась
я. А в роддоме она, видимо, сохраняя в душе ту обиду,
попросила записать меня на свою фамилию: Бажова. Бажова
Ольга Валентиновна. Красивая, известная фамилия. Тем более,
мы, действительно, какие-то дальние, очень дальние
родственники писателю Павлу Бажову. И только после
регистрации брака родителей мне выдали новое свидетельство,
и я наконец стала Самариной».
И потекла дальше жизнь. Самарины работали, заводили
хозяйство, собирали урожай, рожали детей. Вслед за Ольгой
появилась Татьяна, вторая радость и надежда счастливых
родителей. В семье Самариных Анна сразу стала родным
человеком, любимой всеми. Да и как не любить такую
невестку: живая, улыбчивая, рассудительная не по возрасту, в
руках всё горит: любое дело спорится. И на работе –
незаменима, уважаема и докторами, и больными. Хирург, видя
её усердие, искреннее желание помочь и коллегам, и больным,
не мог на Анну не нарадоваться: «Что бы я без вас, Анна
147
САМАРИНЫ
Ивановна, делал?» И с мужем – срослись душой, простила
давно уже Анечка ему тот проступок в день свадьбы и чем
больше узнавала, тем больше и больше любила, только иногда
улыбалась, когда вспоминала его «неудобно»: добрый, никогда
никого не обижающий человек, он останется таким на всю
жизнь. «Правда, иногда замыкается в себе, в такие минуты
слова из него не вытащишь» – порой сокрушалась она. И это
было действительно так. Читаю воспоминания Ольги: «Папа
всегда был немногословен. Мама могла на нас и покричать, но
это было не страшно. Но за папой было всегда последнее
слово: если он сказал – причём всегда спокойно – далее ничего
не обсуждалось».
В сорок лет Валентин заболел. Начались дикие головные
боли. Не знал, чем их унять: хоть колотись головой о стену.
Просовывал голову между прутьями спинки кровати, в
надежде хотя бы немного облегчить свои страдания. Не мог
спать ночами. А утром, превозмогая боль, вставал, шёл в
гараж, садился за руль лесовоза. И дома – дел непочатый край:
корова, народившийся телёнок, огород, да мало ли дел по
хозяйству у человека, живущего на земле. Чувствуя, что уже
совсем невмоготу, решил обратиться к врачу. Анна давно
настаивала на этом, но муж все время отказывался. «Ну не
связывать же его и не вести силой, – в конце концов, не
мальчик, должен сам понимать», – думала она, не в силах
выносить страдания мужа.
Врач,
молодая,
недавно
закончившая
институт,
подозрительно оглядела Валентина: «Болит голова? Давление
у вас нормальное, не повышенное. Цитрамон пили? Пили….
Попейте, что покрепче. Пройдёт…»
– Я не могу работать! Сил нет… – еле терпя дикую боль,
проговорил он, хотя уже не ожидал от врача ничего хорошего.
И не ошибся: «Знаете, что, – она заглянула в карточку, –
Валентин Дмитриевич, не обижайтесь, но вы, думается мне, –
симулянт. Чует моё сердце: просто не хотите работать,
148
Людмила Кеосьян (Соколова)
отдохнуть за счёт государства вздумали! Много вас таких,
насмотрелась!»
Как дошёл до дому Валентин, оскорблённый до глубины
души, он не помнит. Чтобы какая-то фуфыра обвинила его,
назвала симулянтом, его, который дня без работы прожить не
может…
И если бы не Анна, его ангел-хранитель… Она добилась
направления в областную больницу, в Свердловск. Поехали
вместе. Обследовали Валентина быстро. Диагноз сбивал с ног:
злокачественная опухоль головного мозга. С онкологом
разговаривала Анна. Она не плакала, собрала все силы в кулак,
знала, что в коридоре сидит её любимый муж и ждёт
приговора. А что он догадывается о диагнозе – она не
сомневалась.
– Я предлагаю вам операцию и чем быстрее, тем лучше.
Что вы на это скажете? – пожилой хирург участливо смотрел
на неё: сколько же таких, умирающих вместе со своими
мужьями, жёнами проходят перед ним каждый божий день…
– Спасибо вам, но нам нужно подумать.
– Хорошо, думайте, но только не долго. Вы же понимаете
ситуацию, сами медик: время работает против нас.
Анна посоветовалась со своими докторами-онкологами,
подняла медстатистику о послеоперационном состоянии
больных, о последствиях, о продолжительности их жизни
после оперативного вмешательства. На то время имеющиеся
сведения не обнадёживали. И пришла к выводу: рисковать не
стоит. Рассказала Валентину всё как есть. Ничего не стала
утаивать. Знала: он у неё – сильный человек. Взвесили все ЗА
и ПРОТИВ. Обнимая его, вглядываясь в измученные болью
глаза мужа, всё-таки сказала: «Выбор, конечно, за тобой. Как
скажешь, так и будет».
Решили от операции отказаться, лечиться радио-терапией.
Валентин принял сорок сеансов облучения. Ольга вспоминает:
« Папе стало немного легче. Голова, конечно, болела до конца,
149
САМАРИНЫ
но теперь уже можно было жить. Он даже в 1970 году, когда
отыскался сын погибшего в водах Балтики Ивана – Владислав,
сразу после лечения поехал с нами в Таганрог. На фотографии
– они все вместе сфотографировались там – папа выглядит
плохо, глаза больные. А в здоровом состоянии он очень похож
на красавца Ивана, портрет которого висел у нас на стене. Я
маленькой думала, что это папа смотрит на меня каждый день,
когда я просыпаюсь или укладываюсь спать».
Пришлось менять уклад жизни. Работать на лесовозе
Валентин уже не смог. Но с рулём не расстался. Пересел на
вахтовый автобус, возил людей на лесоучастки. Начальство,
зная, что он хороший механик, предложило ему должность
механика колонны. Но его хватило лишь на месяц: всё-таки
больше всего он любил машины и себя за рулём. Вернулся
опять к своей баранке, к своим людям. Корову продали и
купили «Запорожец», самой первой модели, Как же был
счастлив Валентин! Любовно называл его то «божья коровка»,
то «мой горбатенький». Водил его до семидесяти двух лет,
пока не подвело зрение. Но без дела этот «симулянт», как
назвала его когда-то врачиха, не сидел до самого ухода из
жизни: то уличный водопровод налаживает абсолютно
бесплатно, то в колодцы лазит, то соседям по их просьбе
ремонтирует или машины, или приёмники, или даже часы.
Страсть к машинам так и осталась в этом человеке
навсегда. Однажды к Ольге в гости приехал друг. Приехал на
фуре «Вольво». Валентин Дмитриевич смотрел, смотрел на неё
вначале издалека, потом подошёл к машине, обошёл её,
погладил борта, фары и наконец попросил у гостя разрешения
посидеть в кабине. Сел за руль, ощущая на своих ладонях
приятную непохожесть этой машины от прежних своих
автомобилей, и сказал: «Эх, вот бы мне такой автомобиль лет
сорок назад…» И, наверное, увидел себя за рулём, молодого,
сильного, лес, и дорога, дорога, дорога…
150
Людмила Кеосьян (Соколова)
Забежав вперёд, возвращаюсь в 1983 год, когда Валентину
было пятьдесят пять. В дом опять постучалась беда. Он снова
заболел. И тяжело. На этот раз – рак желчного пузыря. Когда
говорят, что бог даёт испытания именно тем людям, кого он
любит – я в это не верю. Пусть он меня простит, но не поверю
никогда. Оля на тот момент уже окончила институт,
преподавала по распределению математику в вечерней школе.
Анна Ивановна на сей раз решила от мужа скрыть страшный
его диагноз и сказала о нём только ей, зная сильную натуру
своей старшей дочери.
После операции Валентин Дмитриевич долго приходил в
себя и больше уже в леспромхозе не работал. «Папа даже
бросил курить, хотя всю жизнь дымил, как паровоз», –
вспоминает Ольга. Но восстановился: сильный организм этого
человека вновь победил. И, видимо, диагноз на сей раз был
поставлен своевременно.
Теперь я приближаюсь по сути к трагедии, которая
сломает этого мужественного человека. Шли 90-е годы, о
которых многие до сих пор вспоминают с содроганием. Не
буду ничего придумывать, просто приведу почти без
изменений письмо Ольги об этом эпизоде из жизни семьи
Самариных. Тем более, литературный стиль её, как оказалось,
мне очень близок.
«У нас на улице, обычной улице частного сектора
маленького
уральского
городка,
купил
два
рядом
расположенных
участка
новый
директор
машиностроительного завода. И на одном из участков
построил двухэтажный коттедж. На другом так и остался
стоять старенький деревянный домик. Семья директора,
жена и две дочери, поддерживала отношения с моими
родителями. Мы с сестрой в это время, выйдя замуж, уже
жили далеко от Полевского, в городе Каменск-Уральский.
Летом, приезжая к родителям вместе с детьми, мы
познакомились с новыми соседями. Директор был постарше
151
САМАРИНЫ
меня года на три, и вообще, семья казалась довольно
приличной, мы общались, Наш сын Миша подружился тогда с
их младшей дочерью Ульяной. Ну, естественно, доходы
директорской семьи были ни чета нашим. Тем более, как
потом выяснилось, директор владел большим пакетом акций
«Уральское золото», не говоря о других. «Новые русские»…
Папа плохо спал по ночам. Голова всё-таки продолжала
периодически болеть: то меньше, то больше, и он частенько
сидел тихонько ночью у окна, в темноте, чтобы никого не
будить. И вот однажды услышал: подъехала машина,
хлопнули двери, прошло минуты три, и вдруг улица озарилась
светом. Опять хлопнули двери и машина рванула. Он
выскочил, смотрит: стена деревянного домика горит,
подбежал: в нос ударил запах бензина. Начал тушить. Как
потом рассказывал, в тот момент в голове не чувствовал
никакой боли, куда-то ушла она, таскал и таскал вёдра с
водой, обливая стену. Спасибо соседу, живущему напротив,
тот тоже выскочил, помог. И потушили. Семья директора в
это время были в отпуске, за границей. Потом, по приезде, он
приходил к папе, благодарил.
Прошёл месяц. И в один из летних солнечных дней
родители уехали на своём «горбатеньком» к Виктору в гости.
Они часто ездили к нему в посёлок, любовались яблоневым
садом, ходили все вместе в лес за грибами, удивляясь
способности Вити: он был самый настоящий мастер по сбору
грибов – у всех грибочков ещё на треть ведра, а у него – уже
полное! И природа вокруг: свежий воздух, нет таких дымов,
которые обволакивали небо, как в Полевском. Так было и
тогда. И вдруг раздался звонок от соседей: «Горит ваш дом!»
Мама потом скажет, что домчались обратно за пятнадцать
минут, преодолев расстояние в 35 километров по гравийке, по
ухабам и прочим прелестям сельских дорог.
Подъезжая к своему району, обомлели: черный дым
вперемешку с багровым пламенем лишал их надежды, что,
152
Людмила Кеосьян (Соколова)
может быть, не так всё страшно. Горел их дом, которым
так дорожил отец – память о родителях, о своих юношеских
годах, дом, в который он привёл молодую свою жену, где
родились их дочки…. Выскочив из машины, увидели: соседи,
все пожилые, хромоногие, полубольные пенсионеры, уже
перетаскивали вещи в дома напротив. Как они смогли
опустить тяжеленный холодильник со второго этажа – для
меня до сих пор загадка. Папа еле успел вытащить газовый
баллон, как занялась крыша. Когда приехали пожарные, уже
начала гореть стена дома. Забегая вперёд, скажу: не пропала
ни одна вещь, даже самая маленькая. И деньги, которые мама
хранила под полотенцами в шкафу. Всё вытащили и
сохранили. Дом отстояли, подгорела задняя стена и сгорела
полностью крыша. У нас были большие хозяйственные
постройки, с огромным сеновалом, гараж. Всё сгорело дотла.
Образовавшегося угля было от земли мне по пояс. Мы с
Сергеем и Татьяна с мужем приехали вечером. Никогда не
забыть лица родителей: оба за несколько часов постарели,
отец ссутулился, взгляд полон страдания и такой тоски,
словно потеряли самого близкого человека. Ночевали в бане.
Не спали почти всю ночь. Утром приехал следователь, а
позже нам сообщили, что это был поджог. Очаг пожара
находился в туалете, где даже не было электропроводки.
Родители, да и все соседи, не сомневались: поджог был
как следствие тушения папой пожара в директорской
усадьбе, как бы предупреждение: нечего соваться не в своё
дело. И вот мы сели и стали решать, что будем делать
дальше. Я сразу предложила: подгоняем фуру, грузим вещи и
уезжаем в Каменск. Родители задумались: конечно, это
самый реальный выход. По ним было видно, что за эту ночь
они морально себя немного подготовили к той же самой
мысли. Но тут приехал Виктор, мой любимый дядя Витя, и
привёз деньги. Большую сумму. Выложил деньги на стол,
153
САМАРИНЫ
сказал коротко: «Будем восстанавливать!» И смотрю,
родители сразу воспряли духом.
В этот же день приехал директор леспромхоза, прошёл,
всё обсмотрел и пообещал папе машину леса. Вот тут папа и
заплакал. Я впервые видела его плачущим. Он стеснялся
плакать, отворачивался, но ничего не мог с собой поделать. А
на следующий день подъехали четверо моих одноклассников,
пятеро Татьяниных, мой классный руководитель Тамара
Семёновна с мужем, родственники и друзья родителей,
соседи. Собралось около сорока человек. И самое главное, что
грело душу и заставляло тоже плакать – это то, что все они
пришли, не дожидаясь наших просьб.
И закипела работа: вывозили уголь, часть его закапывали
прямо на участке, привозили стройматериалы. Пришёл
обещанный директором лесовоз с лесом, сразу начали пилить
брёвна пополам и возводить постройки позади дома. Мой
Серёжа с Татьяниным мужем занимались крышей. Ими
руководил дальний мамин родственник. Ставили стропила.
Покрывали шифером. Часть женщин готовила еду, часть
помогала с углём. Топили дом, чтобы просушить. Нам повезло
ещё с погодой, эту неделю не было дождей. И через неделю
были готовы и новые постройки, и крыша».
На этом письмо Ольги заканчивалось. Несколько раз я
перечитывала эту историю. Что-то меня беспокоило, а что –
никак не могла понять. И только потом осенило: ни в какой
строчке не был упомянут сосед, директор завода. Как он
отнёсся к беде Самариных, ведь, по общему мнению, именно
он был косвенным виновником пожара? Спросила Ольгу:
«Нет, – ответила она, – он в помощи вообще не участвовал, ни
разу даже не появился, может, просто его не было в это время
в городе. Не знаю». И тут мне в голову пришли слова Омара
Хайяма: «Кому-то мелочь дашь – навек запомнит, кому-то
жизнь отдашь – он даже не поймёт». И пусть тут никто не
154
Людмила Кеосьян (Соколова)
погиб, спасая месяц назад директорскую усадьбу при пожаре,
но всё же, всё же…
В ноябре этого же года директор неожиданно пропал.
Поиски тогда не увенчались успехом. И только в 2018 году
были найдены останки его тела. Всё-таки с ним кто-то свёл
свои счёты. Девяностые лихие, беспощадные…
Дом восстановили. Но Валентина Дмитриевича, по
мнению Ольги, этот пожар сломал, через некоторое время он
совсем слёг. На Анну Ивановну, самой недавно перенёсшей
тяжелейший инсульт, а за ним ещё и второй, вновь
обрушилось горе: при обследовании мужу уже в третий раз
поставили страшный диагноз: неоперабельный рак лёгкого.
Врачи развели руками: надо было обратиться раньше, а сейчас
уже поздно. И опять жена: она нашла доктора, который сказал:
«А давайте рискнём! Удалим вообще это лёгкое!» И рискнули.
На счастье, операция прошла успешно. Конечно, понадобилось
время, чтобы организм приспособился к новому состоянию, но
Валентин Дмитриевич справился. Уже в третий раз победил
атаку онкологии…. После этой операции он прожил ещё
целых пятнадцать лет и ушёл из жизни только в 2012 году. До
самого конца работал, не давая отдыха своим рукам. Но об
этом я уже писала выше. И в том, что он вернулся к активной
жизни, в первую очередь, как говорит Ольга, – «заслуга мамы:
и уколы, и капельницы, и диета – всё было на ней. И всё без
нытья и жалоб на жизнь».
А мне в очередной раз в голову приходит Омар Хайям:
Не верь тому, кто говорит красиво.
В его словах всегда игра.
Поверь тому, кто молчаливо
Творит красивые дела.
…А перед глазами: освещённое звёздами небо
Полевского, где на хвосте созвездия Большой Медведицы
мерцают до сих пор две яркие звёздочки: Анны и Валентина.
Хотя Валентина сейчас с Анной уже нет…. Как нет уже и
155
САМАРИНЫ
самой молодой из Самаринской семьи сестрёнки Клавдии.
Была такая заводила, «спортсменка и комсомолка», инженерхимик, окончившая лесотехнический институт. Вышла замуж,
уехала с мужем в Белгород, работала начальником
производства на заводе. Ушла в 64 года. И тоже – онкология…
Бич семьи. Виктор, Пётр и Клавдия – все скончались от рака.
И только один, младший брат, борясь с этим злом всю жизнь,
отразив три его атаки, сумел победить эту страшную болезнь.
Валентин Дмитриевич перед своим уходом, чувствуя, что
скоро оставит Анну навсегда, однажды вечером долго, не
отрываясь, смотрел на неё, думая о чём-то, и молчал. Она
сидела около мужа, разбитого ишемическим инсультом,
гладила его руку и тоже молчала. И вдруг он произнёс (и Анна
его поняла): «Если со мной что случится, езжай в Каменск, к
детям». А перед самым концом попросил: «Положите меня в
одну могилу с бабушкой», – это была его последняя просьба.
Свою бабушку, Марию Григорьевну, он очень любил с детства
и пронёс эту любовь через всю жизнь. Так и сделали.
Анна Ивановна осталась одна. И сразу, с первого дня,
поняла, почему Валентин хотел, чтобы она уехала из
Полевского. Находиться в доме, в котором прожили более
шестидесяти лет с любимым человеком, и оказаться в полном
одиночестве, было выше всяких сил. О нём напоминало здесь
всё: каждый гвоздик, каждая тряпочка и чашка, каждый кустик
на огороде. Его галоши, его инструмент, которые безмолвно
ждут, не дождутся своего хозяина. «Он знал это,
чувствовал…» – и не могла сдержать слёз, особенно по ночам,
когда казалось, что она одна во всём этом огромном мире.
Дети приезжали часто, Ольга – каждую неделю, благо, сама за
рулём. Анне Ивановне было жаль дочь: у Оли своя семья, в
которой трое взрослых мужчин, работа, а она разрывается
между ними и ей. И, конечно, дочь вместе с мужем (очень
умный, достойный попался ей человек, – не могла
нарадоваться на зятя тёща) – начали убеждать маму переехать
156
Людмила Кеосьян (Соколова)
к ним. Но она сказала, как отрезала: «Нет, дорогие мои, этот
год я проживу рядом с папой. Он – пока ещё здесь, со мной, я
ощущаю его каждую минуту. Как я его оставлю одного?» Дети
ничего не смогли ей возразить. Видели: мама в это понастоящему верит. И только когда прошёл год, согласилась.
В последний раз оглядела дом, наполненный когда-то
незабываемым счастьем и пережитыми бедами, огород, куда
столько они с Валечкой вложили своего труда, постройки во
дворе, восстановленные всем миром после того страшного
пожара, ворота, из которого выносили в последний путь и
свёкра со свекровью, и его, самого любимого человека.
Окинула взглядом теплицы, в которых набирали рост
посаженные уже для новых хозяев любимые Валей помидоры,
огурцы, перец.
Ничего не взяла с собой из дома, пусть остаётся всё, как
было при нём: и мебель, и ковры, даже стиральная машина,
посуда, шторы. Взяла только холодильник, постельное бельё и
личные вещи. Да коробочку с наградами мужа: Знак
«Почётный мастер леса» – от министра лесной
промышленности, медали «За трудовое отличие» и «Ветеран
труда», «Ветеран войны (труженик тыла)» и другие
юбилейные медали к датам Великой Отечественной. А Ольга –
в память об отце – старенький деревянный, самодельный
комод, который притулился где-то в огороде около
смородиновых кустов. Потом Оля отреставрирует его,
перевезёт на свою дачу в селе Смолинском, поставит в
«красный угол» дома, на самое почётное место.
Восьмидесятитрёхлетняя мама при переезде поставила
только одно условие: продадим дом и купим мне квартирку
недалеко от вас. Стеснять она никого не хочет. Оля знала: с
мамой спорить бесполезно. Квартира нашлась, и совсем
близко: всего-то через дом от них. И вот уже семь лет она –
каждый день у мамы: и когда всё хорошо, и особенно, когда
плохо. Сломала Анна Ивановна ногу – дневала и ночевала там,
157
САМАРИНЫ
потом учила передвигаться с ходунками, благодаря господа,
что мама согласилась переехать сюда из Полевского, что
облегчало заботу о ней.
Летом вся семья выезжает на дачу в Смолинское, где Анна
Ивановна чувствует себя наравне со всеми полноценной
хозяйкой. Участок большой, целая усадьба. Ей отвели в доме
отдельную комнату, сделали тёплый пол. Ольга помнит, как
мама, приехав туда в первый раз, обошла все эти двадцать
соток, оглядела:
– А почему нет теплиц? Где картошка? Как же без своей
картошечки-то, дорогие мои? – Ольга с мужем не перечили,
поживёт, привыкнет, морковочки немножко есть, лучок,
зелень. Зато кругом – цветы, засеянная травой вся остальная
территория. Красота! Это был конец мая 2013 года.
На следующую весну, приехав вновь на дачу в один из
майских тёплых дней, не поверили своим глазам: на участке,
вблизи дома, стоит, сверкая на солнце поликарбонатным
покрытием, теплица! Анна Ивановна улыбается, смотрит на
удивлённых детей своим молодым, в котором просвечивает
какой-то хулиганский, детский задор, взглядом: «Вот сейчас
уже похоже на настоящий огород, – и вздохнула, – как у нас с
папой, в Полевском» Оказалось, сама нашла адрес фирмы,
сделала заказ, заплатила деньги, съездила с рабочими в
Смолинское, проконтролировала установку. Через год
установила ещё одну. И это в 85 лет! После перенесённых
инсультов и инфаркта.
Особенно тяжёлый был первый инсульт: увезли в
реанимацию без сознания, парализованную, с отнявшейся
речью. Восстановилась. А потом – ещё один, правда, чуть
полегче: знал этот изверг, что не справиться ему с такой
женщиной, которая так любит жизнь: поэтому и отступил. Но
ещё один из их брательников решил испытать Анну Ивановну:
инфаркт! Но его эта женщина вообще не приняла всерьёз: не
заметила просто, перенесла на ногах. А вот сейчас она
158
Людмила Кеосьян (Соколова)
любуется на свои теплицы и вспоминает своё Полевское, свой
огород, яблоневый сад Виктора, и свой отчий дом, и дом
своего Валентина, где нашла она своё счастье навеки.
Анне Ивановне через несколько дней, 20 марта,
исполнится девяносто. Приготовила землю для рассады,
посеяла перец, помидоры и с нетерпением ждёт свою
девяносто первую весну.
В этом году увидела свет моя книга «Право на крылья»,
которую я подарила Ольге. В ней более четырёхсот страниц.
Анна Ивановна прочитала её за два дня. И я была несказанно
рада получить от этой удивительной женщины отзыв о моём
произведении со словами уважения, что, уже узнав её ближе,
дорогого стоит.
Яблоко от яблони
"Есть женщины в русских селеньях,
С спокойною важностью лиц,
С красивою силой в движеньях,
С походкой, со взглядом цариц…"
Н. А. Некрасов
Сергей, муж Ольги, удивляясь молодой активностью,
смелостью и работоспособностью своей тёщи, как-то сказал,
глядя на свою жену и её сестру: «Нет, девочки, вам до мамы
своей далеко…» Я позволю с ним не согласиться, потому что
здесь как раз тот случай, когда яблочко от яблони далеко не
падает. Связав свою судьбу с информационными
технологиями, Оля была обязана учиться всю жизнь: знать
английский, изменения в законодательстве, быть в курсе
других смежных направлений своей работы, что ей, почти
шестидесятитрёхлетней
женщине,
и
помогает
быть
программистом «нарасхват».
159
САМАРИНЫ
Весной этого года серьёзно заболел муж. Потребовалась
тяжёлая операция на позвоночнике. Увезла его в
Екатеринбург, находилась постоянно рядом, а после выписки
перевезла в лежачем состоянии (ему запрещено было сидеть)
прямиком на дачу, на свежий воздух. И выхаживала: диета,
массаж, инъекции, помогала заново учиться ходить, благо, что
консультацию от мамы можно получить всегда. Это было
время, когда в делах огородных, как говорят, «день год
кормит». Начала расти трава. И все двадцать соток перекосила
сама, а это, кто знает, совсем не женский труд. В селе магазина
нет: садилась за руль и ехала в город. Загрузившись
продуктами, кое-какими вещами из дому, мчалась обратно. Да
ещё мама с тяжёлой травмой – сломанным коленом –
требовала тоже реабилитации. Я потом её спрашивала: «Как
ты успевала всё делать? У тебя же ещё и работа в фирме?» –
на что она мне ответила:
– Я тогда работала только удалённо.
– Просвяти неграмотную: что такое «удалённо»? – в моём
понимании слово «удалённо» значило, что работа – далеко и
надо куда-то долго ехать, тем более тогда ещё мир не слышал
ни о каком Ковиде-19. Ольга улыбнулась: что возьмёшь даже с
инженера-конструктора, который в то время, когда ещё
работал, понятия не имел о компьютере. Разъяснила:
– Я из дома подключаюсь к серверу предприятия (о, боже,
подумала я, не зная, что это такое вообще) и работаю с
электронными базами. У меня их шесть: чищу, тестирую и
обновляю. Работаю по вечерам из-за того, что в базах не
должно быть в это время пользователей. Это совпадало и с
моими интересами – днём мне было бы совершенно некогда
сидеть за компом. Конечно, иногда приходилось и до утра
просидеть. А, знаешь, время проходит совсем незаметно,
особенно, когда увлечён чем-то. – Да, думаю я: мой сын,
хирург, мне тоже говорил что-то подобное: «Когда работа –
160
Людмила Кеосьян (Соколова)
удовольствие, то это и не работа совсем в общем понимании
этого слова».
– У тебя же в то время мама сломала коленный сустав?
– Нет, тогда она уже более-менее ожила, начала
передвигаться самостоятельно с помощью ходунков, и мне
стало легче. А первый год, конечно, был тяжёлым: когда
травматолог обследовал мамино колено, он, по сути живущий
ежедневно среди человеческих травм, только покачал головой:
«Сустав раздроблен, одним словом – «каша». Операцию ваша
мама не перенесёт. Вы же сами понимаете: ей далеко за
восемьдесят, два инсульта, перенесённый на ногах инфаркт.
Извините, помочь ничем не сможем». Я повезла её в
Екатеринбург, в институт травматологии имени Чаклина. Но и
там последовал отказ. Смотрели светила медицины на меня
сожалеюще, разводя руками, давая понять, что мама уже
никогда не встанет…
Мама сначала вообще лежала, а у меня тогда было три
работы, и всё в разных местах. Но каждый день мы занимались
с ней реабилитацией. И победили: она встала! Моя надежда на
её сильный характер и волю оправдала себя. А сейчас-то –
благодать: и маме лучше, и Сергей восстанавливается. Пусть
колено у мамы искривлено и не сгибается, но она – ходит! И
Сергей мой двигается: поставил себе задачу: набирать в
течение дня двенадцать километров: протоптал на даче себе
дорожку и ходит, ходит. Тем более перед ним живой пример:
его любимая тёща. А сейчас уже работает и сам вновь водит
машину.
Правда, мне последнее время опять не получается
отдыхать. Попросили провести семинары по внедрению новой
программы торговли. Не хотела, но очень уж просили,
постеснялась отказать. Пришлось долго готовиться: сидела за
компьютером день и ночь. Не могу же я ударить в грязь
лицом. Хотя и педагогический стаж имею огромный, но время
летит, всё обновляется: и не по дням, а по часам.
161
САМАРИНЫ
– Так ты же ещё взвалила на себя опеку над Заремой…
Зарема – сестра моего мужа, живущая одиноко на одной
площадке с Ольгой. Когда-то, очень давно, ей пришлось
перенести такую трагедию, которую невозможно описать
словами: Осенью 1965-го похоронила сразу троих: мужа и
двойняшек-первоклассников Танечку и мальчика Женю,
названных в честь Татьяны Лариной и Евгения Онегина –
героев романа Александра Пушкина. Отравились грибами.
Тогда отец ей сказал: «Держись, дочка. Я знаю: твоё горе – как
море. Но есть ещё – океан…» До сих пор я думаю над этими
словами. По-моему, это уже был самый настоящий океан: что
может быть страшнее? Как она вынесла эту беду – трудно
представить. Тогда Зареме исполнилось только тридцать лет.
Красивая, образованная женщина, начальник лаборатории на
алюминиевом заводе, так и осталась одна. Ольга мне ответила:
– Ну что ты, Людочка. Зареме Вагаршаковне мне помочь
не трудно. Обращаться за помощью она стесняется. Я это
чувствую. Поэтому предлагаю помощь сама. Стараюсь зайти к
ней каждый день, хотя бы на несколько минут, чтобы
посмотреть, как она себя чувствует.
А Зарема мне сообщает:
– Дня не проходит, чтобы Ольга ни принесла мне какоенибудь угощение, что-нибудь вкусненькое. Вот вчера
забежала, повесила шторы на окна. Ну что за женщина! Летом
приедет с дачи, уставшая, – смотрю, уже окна моет, потом в
магазин мчится, и вот уже хлопает дверка её машины – и
уносится на дачу: туда, где мама и муж. И с дачи мне
постоянно звонит, беспокоится. А когда поспеют
помидорчики-огурчики – меня никогда не забудет. И, ты
знаешь, я сейчас спокойна: если вдруг неожиданно умру, пока
не приедут родственники – Ольга сделает всё, что потребуется.
Мы с ней обо всём уже договорились, – в трубке воцарилось
минутное молчание, и вдруг голос Заремы, в котором так и
162
Людмила Кеосьян (Соколова)
слышалась её обычная смешинка, за которой она всегда прячет
свои истинные чувства:
– Ты что, плачешь? – Да, я действительно, пыталась и не
могла остановить свои слёзы. Эти слова говорил родной мне
человек, которого я знаю уже более полувека, перенёсший
вместе с моим мужем, ещё детьми, все жизненные невзгоды. И
обидную депортацию из Крыма в 44-ом, и годы лишения и
унижения на Урале, живя в бараке, куда их семью, семеро
человек, поселили в небольшую комнатушку, продуваемую
всеми ветрами… – Не плачь! Будем жить, Люсенька! Будем
жить!
Сегодня Оля по электронке выслала мне фотографию
своего отца. На ней ему сорок пять лет: «Красивый? –
спрашивает. «Слов нет», – отвечаю.
– Он – единственный, кто называл меня Оленькой, –
чувствуя её тягостную паузу и последующий за ней вздох,
говорю:
– Но я же тоже называю тебя так! – и вдруг оттуда, за
тысячи километров, слышу такой звонкий, молодой смех….
Как тогда, пятнадцать лет назад, когда мы ещё не были с ней
знакомы.
Вот такая женщина воплотила в себе все лучшие черты
семейной династии, передав их другому поколению: своим
замечательным взрослым сыновьям Антону и Михаилу,
которые знают, что такое жизнь и что такое любовь. А теперь
ещё и внуку Николке, год назад появившемуся на свет. И
потому жизнь семьи Самариных продолжается…
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Закончив эту повесть, отправила её по электронной
почте Ольге с тем, чтобы она вручила её своей маме Анне
Ивановне Самариной в день 90-летнего Юбилея как подарок
от меня. Через несколько дней получаю от неё сообщение:
повесть «Самарины» она отдала в издательство, чтобы моё
163
САМАРИНЫ
повествование продолжало жить в новой моей книге.
Заплатила свои деньги, и не малые. Такие порядки сейчас у нас
в литературном мире: все расходы на издание за счёт
автора.…И наотрез отказалась от моего предложения
восполнить её затраты: «Ты меня хочешь обидеть? Вышлешь
деньги – отправлю обратно! Спасибо тебе за твой труд!»
Поделилась этой новостью с известным красноярским
писателем Владимиром Нестеренко. Он был удивлён: «О
таком случае, когда герои произведения сами, по собственной
инициативе издают книгу автора, я слышу впервые. Это
дорогого стоит». Ну что тут скажешь? Только два слова:
Самарины – они такие…
Через некоторое время Ольга выслала мне по почте
четыре экземпляра новой моей книги. На обложке – фото:
почти вся семья Самариных. Всматриваюсь в лица моих
героев, и перед глазами вновь проходит вся их жизнь в
Полевском, начиная с 39-ого года. И вдруг в голову ударило:
надо отправить три экземпляра в этот город, чтобы их
земляки, которые ещё живы, прочитав мою книгу, вспомнили
этих замечательных людей и то сложное военное и
послевоенное время. Отправила книги в Центральную
городскую библиотеку, сообщив об отправке директору
библиотеки Аллесу Виталию Роландовичу. И в тот же день
(ещё раз да здравствует Интернет!) получила от него письмо
со словами глубокой благодарности. В письме есть такие
слова: «С большим нетерпением будем ждать получения
Ваших книг, с удовольствием прочитаем, сделаем анонсы для
наших читателей о книге, рассказывающей о их земляках, а
также будем использовать их в работе с нашим
подрастающим поколением – школьниками, рассказывая о тех
нелёгких и героических временах. С уважением Виталий
Аллес».
Я была счастлива. Счастлива тем, что в мои 78 лет я
ещё успела сделать доброе дело людям, которых люблю.
164
Людмила Кеосьян (Соколова)
8 марта 2020г
.
P.S. Через два года Зарема умерла от последствий
коронавируса. До последних минут Ольга опекала её: и дома, и
в больнице, насколько это разрешалось в условиях всеобщей
пандемии. И приняла на себя всю тяжесть организации
прощания, похорон, поминок и в девять, и в сорок дней. Эта
женщина воспитана так: быть в ответе за всё. И за всех.
165
ЗА ЧЕРТОЙ
ЗА ЧЕРТОЙ
"Пришёл я к горестному мнению
От наблюдений многих лет:
Вся сволочь склонна к единению,
А вот порядочные – нет…"
Игорь Губерман, советский писатель и
поэт.
Да, действительно, нам с детства знакомы слова: шайка,
банда, кодла, сброд, свора, а впоследствии – преступная
группировка, мафия, братва. Но вот слов, которые означали бы
группу честных, порядочных людей, объединённых общей
целью творить в жизни добро, с ходу и не припомнишь: разве
что – волонтёры, которым честь и хвала. А плохие люди всегда
на слуху: они зачастую унижают нас, обворовывают и даже
убивают. Хорошие же, хотя их несравненно больше,
разбрелись по своим кухням, сидят за чашкой кофе и думают,
думают в одиночку, решая извечный вопрос: «Кто виноват? И
что делать? И откуда берётся этот сброд?»
У Валентины, 78-летней пожилой женщины, была
десятилетиями выработанная привычка ложиться спать в два
часа ночи, и никак не раньше. Хотя знала: чтобы сохранить
здоровье и увеличить продолжительность жизни, человек
должен отходить ко сну не позднее десяти часов вечера.
Вот и сейчас, почти в полночь, намучившись за день
домашними хлопотами, которые доставались ей всё с более
мучительным напряжением сил, присев на диванчик, она
задумалась о своей жизни.
И мысли её были совсем
нерадостные: «Ох, правильно кто-то сказал, что женщина
несчастна уже с рождения. Вот и я: перенесла пять лет назад
тяжелейший инсульт, постоянно даёт о себе знать сердечко,
рука так и не восстановилась полностью, проблемы тяжёлые с
166
Людмила Кеосьян (Соколова)
позвоночником…Операцию врачи делать опасаются, говорят,
со стола не встану, а пожить ещё хочется. Передвигаюсь с
трудом. А приходится не только заниматься домашней
работой, но и ухаживать за мужем, который воспринимает все
мои хлопоты, как само собой разумеющееся, как естественная
обязанность для жены. Спасибо старшей дочери, что бы я без
неё делала? Младшая тоже переживает за нас с отцом, но она –
далеко…»
Кот Василий, мурлыча, тёрся о Валентинины ноги, водил
влажной прохладой своего носа по её голеням. Временами
поднимал на хозяйку свой не по-кошачьи серьёзный взгляд и
снова принимался за дело. «Лечи, лечи, дружок», – она, с
трудом нагнувшись, погладила своего «доктора». Иногда
Валентине казалось, что ногам и правда, становилось легче,
начинали
свободнее
двигаться
пальцы,
ослабевала
напряжённость в икрах. Прислушалась: в квартире стояла
тишина: слава богу, её Виктор уснул, и можно часика два-три
пожить наконец-то для себя. Мужу далеко за восемьдесят,
последнее время проблем с ногами у него даже больше, чем у
Валентины: ей, самой не устойчивой в движениях, приходится
помогать ему и передвигаться по квартире, и мыться в ванне, а
также делать массаж, что-то подносить, уносить –
обслуживать себя ему становится всё труднее и труднее.
Виктор в прошлом – профессиональный журналист,
работал штатным корреспондентом, специализируясь в
основном по проблемам сельского хозяйства. Писал острые,
волнующие общественность, резонансные статьи в газетах,
журналах. Известен в городе как автор нескольких
художественных книг, в том числе и на криминальные темы. В
общем, – человек он у Валентины творческий, интересный, за
что она в него и влюбилась, будучи молодым начинающим
инженером, недавно окончившим политехнический институт.
Но сейчас от того, былого, активного человека, мало что
осталось. Зацикленный только на своих болячках, жену
167
ЗА ЧЕРТОЙ
считает абсолютно здоровой и ведёт себя соответственно –
порой капризно и эгоистично. Она же, принимая во внимание
его возраст, несёт свой крест, как и подобает верной супруге,
иногда, конечно, снисходительно улыбается, не обращая
внимания на его «закидоны», иногда, когда выдержка вдруг
заканчивается, бывает и взрывается. И вот тогда муж пасует:
победа всегда остаётся за Валентиной.
Но, несмотря ни на что, муж писать не прекращает.
Наверное, как и офицеров, писателей бывших не бывает. Вот и
сегодня полдня провёл за компьютером. Валентина тихонечко
рассмеялась, поглаживая кота, который примостился у неё на
коленях: « Ну что, Василёк, не знаешь, закончил ли наш
Витенька сегодня письмо Путину? – кот безучастно зевнул, –
не знаешь…. Допишет, я не сомневаюсь. И опять про сельское
хозяйство. А что, важное дело, может, важнее даже, чем наша
политика. Вот как бы ты жил без молочка?». Пересадив кота
на диван, с трудом поднялась и, переместившись к столу, села
за компьютер, предвкушая наконец-то окунуться в счастливые
минуты общения со своим лучшим другом её последних лет.
Без того, чтобы не ознакомиться с последними новостями
политической жизни, не заглянуть в Ютуб, не посмотреть
теннис онлайн, где она была самой настоящей фанаткой, зная
все рейтинги теннисистов, все правила игры, Валентина спать
не ляжет. Как бы себя ни чувствовала. Но самое главное её
хобби, на удивление всем знающим эту пожилую женщину, –
игра с компьютером в шахматы. Если бы знало это безглазое
железо, начинённое электроникой, с кем оно играет! Если бы
видело эту почти 80-летнюю бабулю, с каким рисковым, даже
порой авантюрным азартом она устраивает ему уже в дебюте
свои комбинации и ловушки и неожиданно заканчивает игру
матом Легаля, как случилось вчера, – поразился бы не на
шутку. Выиграть у компьютера удаётся не каждому – это
отлично знает истинный любитель шахматного искусства. А
Валентина сделала это ни один и ни два раза, не считая
168
Людмила Кеосьян (Соколова)
нескольких ничьих. Ну а проиграть компьютеру уж совсем не
зазорно, хотя проигрывая, всегда расстраивается.
И сегодня игра что-то не шла. Уже на третьем ходу
рановато связала коня, потом последовала неточность в
защите, но, будучи упрямой от рождения,
решила не
сдаваться. Только хотела сделать рокировку, которая
увеличивала её шансы на успех, как вдруг почувствовала
слабый запах гари: «Ох, блин косой, опять Виктор оставил не
выключенной газовую конфорку, пригорел, наверное, мой
плов к чертям собачьим!» Ругаясь про себя, на чём свет стоит,
взяла свою тросточку и потащилась на кухню. Проходя мимо
мужниной спальни, приостановилось: так захотелось вынести
очередное «китайское предупреждение» за его безалаберность,
но сдержалась: пусть спит, можно, на ночь глядя, и на
грубость нарваться: опять, разозлившись, назовёт её
«цербером», как бывало уже не раз. «Да, глаз да глаз сейчас за
мужиком нужен», – подумалось ей, когда она взялась за ручку
кухонной двери.
Но на кухне оказалось всё в порядке. И плов стоял в
холодильнике, и тарелку свою муженёк помыл. Но
беспокойство не уходило: откуда дым? Отдёрнула штору,
открыла форточку. Да, дым с улицы тоже ощущался.
Вглядываясь в темноту, ничего подозрительного не увидела. И
вдруг вздрогнула от резкого коридорного звонка. И
одновременно кто-то с силой забарабанил в дверь. Чтобы
ночью вот так барабанили – такого на её памяти не бывало.
Подошла к двери, к которой, опередив её, подскочил кот.
Валентина, глянув на него, поняла: Василий ведёт себя
необычно: вздрагивает, принюхивается, опустив морду к
самому порогу. Спросила недовольно: «Кто там?»
– Пожарник! В вашем подъезде горит квартира на втором
этаже! Быстро собирайтесь и выходите на улицу! – зычно
прокричали за дверью.
169
ЗА ЧЕРТОЙ
Валентина обычно никому из незнакомых людей не
открывала. В последнее время по подъезду частенько ходили
слухи: якобы ходят по квартирам всякие аферисты, то под
видом газовой службы, то проверяют дымоход, то
«пожарники». Но тут она дверь открыла сразу: голос,
встревоженный и не оставляющий ни малейшего сомнения в
том, что произошло настоящее ЧП, обезоружил её
всегдашнюю бдительность. За порогом, действительно, стоял
пожарник, довольно молодой мужчина в спецформе.
– Собирайтесь быстренько и выходите на свежий воздух.
Иначе задохнётесь. Горит пластик! – у неё сердце бухнулось
куда-то вниз, вмиг задрожали руки. Еле проговорила:
– Мы не ходячие. Оба с мужем. Ему почти девяносто…
– Намочите тряпки водой, выходите на балкон и дышите
через них, – и тут же понёсся вниз по лестнице.
Разбудила мужа. С трудом оделись. Руки и ноги у обоих
ходили ходуном. Валентина напялила на себя шубу и, не
надеясь на расторопность и предусмотрительность мужа,
сложила в сумочку паспорта, кое-какие деньги, и супруги,
помогая друг другу, вышли на балкон. Следом за ними,
беспокойно вздрагивая, словно предчувствуя какую-то беду,
шмыгнул
и Василий. Где-то внизу слышались голоса.
Всмотрелись: там, на белеющем среди кромешной тьмы снегу,
стояла толпа людей. Поняли, что это жильцы из их подъезда.
Валентина, что есть мочи, крикнула: «Сильно горит?» Оттуда
донёсся чей-то голос:
– Нет, уже всё потушили, но ещё стоит удушливый смрад!
Стойте пока на балконе!
– А чья квартира горела?
– Риммы Борисовны! – раздался звонкий голос: по
тональности и лёгкой картавинке Валентина догадалась: это
соседка из седьмой квартиры, Оксана.
– А где Римма?
170
Людмила Кеосьян (Соколова)
– Дома, – ответил чей-то другой, с хрипотцой, мужской
голос. «Странно, – подумала она, – всех выгнали из квартир, а
Римма – там, в этой гари».
Минут через сорок толпа стала редеть, люди расходились
по домам. И Валентина с мужем, немного ещё посидев в своих
креслах, которые никогда не убирались с балкона, ни зимой,
ни летом, зашли в квартиру. Был второй час ночи.
Валентина долго не могла уснуть. Вроде уже согрелась,
удобнее улеглась, но беспокойство никак её не покидало:
«Неужели Римма забыла выключить газ? Но на неё это не
похоже. Несмотря на свои восемьдесят шесть лет, она ещё та
«бой-баба», подвижная, не раз бы обежала свои хоромы перед
сном, проверила и двери, и форточки, и плиту на кухне. Нет,
что-то тут не то…» Всё-таки через какое-то время сон взял
своё, но она ещё успела почувствовать, как Василий,
запрыгнув к ней на кровать, осторожными шажками
переместился к её ногам и так же осторожно, чтобы не
разбудить хозяйку, улёгся поверх одеяла.
Около одиннадцати утра её разбудил пронзительный,
долгий звонок в дверь. Пока поднялась, пока шла к двери,
звонок верещал и верещал, требовательно, надрывно. «Ну кто
там ещё?» – недовольно пробурчала Валентина.
– Откройте, полиция!
– Мы ничего не видели и ничего о пожаре не знаем.
Уходите! – крикнула она уже громко, решив не открывать
дверь даже полиции. Но по ту сторону двери такому
безапелляционному «приказанию» подчиняться не собирались:
звонили и звонили. У Валентины дребезжало в ушах. В
сердцах плюнула, повернулась и направилась к своей спальне:
«Надоест звонить – уйдут!» И, правда, тут же всё стихло. Но
минут через десять звонок раздался вновь, а ещё через минутудругую в наступившей на время тишине она явно услышала
доносящийся с площадки женский голос. Выйдя в прихожую,
стуча своим бадожком, прислушавшись, узнала голос Натальи,
171
ЗА ЧЕРТОЙ
женщины с первого этажа, живущей как раз под квартирой
Риммы Борисовны. Валентина с ней дружила. «Валя, открой!
Это, действительно, полиция!» – крикнула она.
И только тогда полицейские вошли. Один из них, в чине
капитана, взглянув на Валентину, укоризненно покачал
головой: «Ну, гражданочка, знаете…», – и не закончил фразу.
И так было понятно, что он хотел сказать своим многоточием.
Прошли в спальню к Виктору. Тот сидел на кровати, уже
одетый, держась за ходунки. Видимо, собирался идти на
помощь к супруге. Опросили их, заставив расписаться в том,
что написано с их слов всё верно, и ушли. Наталья
задержалась. Прошли с Валентиной на кухню.
– Римму-то нашу убили…. Задушили, – тихо, почти
шёпотом, выдохнула соседка. Перед Валентиной всё разом
поплыло, а пол будто накренился под ногами куда-то вправо.
Схватилась за угол стола:
– К…кто тебе сказал? Это точно? – с обуявшим её ужасом,
заикаясь, проговорила она.
– Следователь, который меня опрашивал. Точно. Вчера,
когда мы почувствовали запах гари из её квартиры, сразу
вызвали пожарную службу по 01. Приехали они, слава богу,
очень быстро. А дверь-то закрыта. Забеспокоились, начали
звонить, стучать что есть силы. Кто-то догадался вызвать
участкового. Сообщили Римминому сыну, он тоже приехал
моментально, с ключом. Меня пригласили как понятую.
Открыли дверь, зашли и остолбенели: на кухне лежит Римма
Борисовна с удавкой на шее. Участковый нагнулся, проверил
пульс. Она не дышала. Все четыре конфорки газовой плиты
открыты, в коридоре – догорающая куча, видимо, одежды, и
вокруг – тлеющий, расплавленный пластик: у нас же у всех
кругом синтетические материалы: линолеум, обои виниловые,
– соседка помолчала, тяжело, прерывисто вздохнув. – А ты
знаешь, я ведь вчера вечером, около восьми часов, слышала
172
Людмила Кеосьян (Соколова)
какой-то грохот вверху у неё в квартире, но не придала этому
значения: мало ли.
– Странно. Почему пожарники не стали сразу взламывать
дверь? Ждали, когда мы все тут взлетим в воздух? А если
Римма была ещё жива и нуждалась в срочной помощи? –
Валентина включила в себе следователя: не зря же она
собиралась когда-то поступать в юридический.
– Не знаю, – Наталья пожала плечами, – действительно…
После ухода приятельницы мысли Валентины не
покинули своего русла. «Интересно, что думает по этому
поводу Виктор?» – и она направилась в его комнату. Муж
сидел за ноутбуком, с явной укоризной во взгляде повернулся
к ней, всем своим видом показывая, что не стоит отрывать его
от любимого дела. Валентина, не обратив на недовольство
мужа внимания, присела рядом, искоса взглянув на экран:
точно,
письмо
президенту:
«Уважаемый
Владимир
Владимирович…» Поняла: «Наверное, уже закончил, начал
редактировать».
– Римму Борисовну-то вчера убили, оказывается. А ты
сидишь тут и ничего не знаешь, – и она рассказала ему всю эту
жуть. Муж машинально закрыл ноутбук, остолбенело
переваривая только что услышанное.
– Ты же у меня профи, – Валентина улыбнулась, – в таких
детективных делах. Я же помню твою повесть «Доказать
истину», да и другие – о криминальных делах времён
девяностых. Давай вместе пошевелим мозгами, как это всё
могло произойти.
На лице мужа расплылась довольная улыбка:
«Оказывается, не забывает жена мои прошлые успехи», –
протянул к ней руку, обнял за плечи, задумался, и, прищурив
глаза, глядя на люстру под потолком, начал вслух размышлять:
– Возможно, преступники знали, что женщина живёт
одна, возраст преклонный, мужа похоронила. Когда он у неё
умер? – повернулся к жене, – а, точно, два года назад. Слушай,
173
ЗА ЧЕРТОЙ
как быстро летит время, – и продолжил. – Следом за ней
подошли к домофону, вошли в подъезд. Когда Римма открыла
дверь – затолкнули её внутрь квартиры…
– Нет, Витя, Римма Борисовна – женщина очень
осторожная, – перебила мужа Валентина, – она даже ключ не
стала бы вытаскивать из кармана, видя незнакомых людей за
своей спиной. Тут что-то не так.
– Ну почему? Преступники же не все тупоголовые,
действовать могли по заранее обдуманному сценарию.
Медленно поднимаясь за ней по лестнице, могли своим
разговором убедить женщину, что они чьи-то друзья, идут в
гости к одним из наших соседей, упоминали их имена,
предварительно проведя разведку, могли в руках нести,
например, цветы, говоря, к примеру: «А понравится ли наш
букет Анне Ивановне?» – Вот как ты на это смотришь?
– Хм, не зря, мой дорогой Коломбо, ты писал свои
детективы. Соглашаюсь – вполне такое могло быть.
– Ну а дальше уже дело кухни: оглушили, втолкнули
внутрь, стали требовать деньги, зная, что они у неё водятся,
сын – известный предприниматель. Может, и отдала деньги,
кто знает…
– Но вообще-то Римма – женщина волевая, несмотря на
свой возраст, крупная по комплекции, сильная, она должна
была сопротивляться. И так сразу не отдала бы деньги. Я-то её
знаю.
– Вот-вот, потому и убили. И подожгли, чтобы не
оставить за собой никаких следов. Включили конфорки, и если
бы не соседи, которые вызвали пожарников, мы бы сейчас с
тобой, милая моя, не сидели тут и не размышляли. А были там,
далеко-далеко, – муж махнул рукой в сторону окна, где
светила луна, наполовину скрытая тёмными, ночными
облаками.
На этом разговор и закончился. Валентина, войдя в свою
спальню, села за компьютер и тут же описала мне всю эту
174
Людмила Кеосьян (Соколова)
историю
с
присущей
ей
слегка
сдержанной
эмоциональностью. Но отправила почему-то только через
неделю с припиской следующего содержания: «Лю, я думаю,
что всё-таки наша Римма сама открыла дверь и впустила
убийц. А я ведь сотню раз ей говорила: «Не открывай дверь
никому!» Не послушалась…. К нам сейчас чуть ли не каждый
день приходит полиция или кто-то от её имени. (Ох,
подозрительная ты моя, – думала я, читая письмо). Но я
никому не открываю и всех посылаю. И сегодня, в
воскресенье, опять домогались. Разумеется, опять послала. В
общем, ужас продолжается, и шок не проходит».
Прочитав письмо, я была не только удивлена, но просто
шокирована: это пишет Валюша, подруга моих юношеских
студенческих лет. Перед глазами встала та Валечка, прежняя:
красивая, нежная, всегда улыбающаяся. Никто никогда не
слышал от неё не только бранного слова, но даже
повышенного тона при разговоре. Единственно, что она могла
сказать: «Ну, блин косой!» – но это всегда произносилось с
шуткой, с добрыми, смеющимися глазами. А тут вдруг – «всех
посылаю», «опять послала». Я, как бы ни старалась
представить свою подружку в такой ипостаси, хоть убейте
меня – не могу. Да, жизнь прожить – дело не простое,
накладывает она свои отпечатки на наши души, кого-то
закаляет, кого-то делает добрее к людям, кого-то превращает в
преступников. Так что «всех посылаю» – это ещё, видно, не
самое страшное дело… Я ведь тоже, если честно сказать,
последние годы, смотря наше ТВ, могу и покруче что-нибудь
сказануть. Ладно, замнём для приличия, тем более, Валентина
– как была, так и осталась моим родным человеком. Особенно
сейчас, когда человечеству объявлена бактериологическая
война, пока по всему миру победоносно шагает убийца с таким
красивым названием «коронавирус», – мы с тревогой ждём
друг от друга весточки. Пройдёт три-четыре дня без ответа – а,
кажется, что прошёл целый месяц. Среди ночи, среди
175
ЗА ЧЕРТОЙ
беспокойных моих снов, вдруг слышу сигнал сообщения:
шарю рукой по одеялу – вот он, мой смартфончик, и там – она,
Валюша: «Привет, Лю! Мы пока живы и относительно
здоровы. Как ты?»
Но бывает, иногда мы с ней, обе глубоко пожилые
женщины, не можем найти общего языка, особенно в
отношении сегодняшней жизни нашей страны и нашего
народа. Словно живём в разных странах, расположенных на
противоположных берегах широкой, многоводной реки. На
одном берегу живёт она, на другом – я. Подруга моя – в стране
под названием «Солнце», где всё прекрасно: люди не знают,
что такое сверхбогатство и сказочная роскошь одних и
бедность, даже нищета других; где строятся новые, по
последнему
слову
науки
и
техники,
заводы;
высококачественное образование, медицина; вооружение и
оборона страны – самые надёжные: люди спят спокойно,
потому что знают: их надёжно защищает наша армия – и всё
это благодаря нашей дорогой, всенародно избранной власти.
Подруга моя убеждена, что живёт она как раз в такой стране. Я
же живу в стране, где всё по-другому, где сплошные сумерки,
где не всходит солнце уже почти двадцать с лишним лет.
Иногда себя спрашиваю: «Может, я сплю? Вот проснусь
сейчас и окажусь в другой стране, там, где моя Валентина, где
каждое утро сияет солнце, окрашивая реку розовой акварелью,
от которой так становится тепло на душе». Но пока что это
только мечты…
Но все равно она – моя подруга, и наша, несмотря ни на
что, дружба стоит выше крутых и безмолвных берегов той
сказочной реки, равнодушно взирающих и на солнце
Валентины, и на мои сумерки. И ничто никогда нас не
разлучит. Хотя, как говорится, никогда не говори «никогда».
Прошёл год. Я постоянно интересовалась у Вали, не
нашли ли убийцу её соседки по подъезду, выдвигала свою
возможную версию о террористическом акте, перебрасывая
176
Людмила Кеосьян (Соколова)
мостик со случаев взрыва домов, которые то и дело
будоражили Россию. «Нет, – отвечала она, – всё тихо, никто и
не надеется на то, что найдут. Но нас до сих пор не оставляют
в покое. Слушай, а ведь наше ЧП эти придурки из полиции
считают действительно террористическим актом. Подозревают
всех. У мужчин взяли анализы на ДНК: у молодых и у
пенсионеров, которых в доме большинство: хромоногих,
слепых, глухих. Проверили и Виктора, несмотря на мои
уверения, что за порог квартиры по состоянию своего здоровья
он не выходил уже больше двух лет. Вот такие, блин косой,
наши дела».
Да, думаю, моя подруга прямым текстом и меня отнесла к
таким же придуркам. И в душе опять шевельнулось это
«никогда». И берега нашей реки вдруг на глазах стали
расходиться всё дальше и дальше друг от друга.
Но неожиданно в начале января я получила от неё
письмо, в котором она, зная мою заинтересованность,
описывает продолжение того страшного ЧП. Оказывается,
Татьяне, невестке убитой, позвонила Галина, бывшая сиделка
мужа Риммы Борисовны. Муж тяжело болел и требовал
постоянного ухода, что Римме было уже не под силу, она и
наняла сиделку. Это было два года назад. Галина
поинтересовалась, как прошла годовщина со дня убийства её
свекрови, сокрушаясь, что приболела и не смогла в этот день
прийти к ним и почтить память Риммы Борисовны. Татьяна
обстоятельно всё ей рассказала. «Хорошая была женщина
твоя свекровь, царствие ей небесное», – сквозь слёзы
проговорила Галина. – Сын сильно переживает?»
– Конечно, он же её очень любил, заботился, настаивал,
чтобы переехала к нам жить.
– Да, я помню, он постоянно приезжал к ней, продукты
привозил, любил вкусненьким побаловать маму, – еле слышно
прозвучал в трубке голос Галины.
177
ЗА ЧЕРТОЙ
– Что у вас с голосом? Говорите почти шёпотом. Ещё не
совсем здоровы? – озабоченно спросила Татьяна. Галина
протяжно вздохнула:
– Знаешь, Танечка, я снова сейчас ухаживаю за одной
старушкой, такая замечательная бабушка, совсем одна. Хотя
сама очень стала уставать, но не смогла отказаться, жаль мне
всегда таких одиноких людей. Не известно ведь, что с нами
ещё будет в старости. Да и копейка какая-никакая… Шёпотом
говорю оттого, что заснула бабуля, а телефон напротив двери
её комнаты. Пусть поспит спокойно.
– Спасибо за ваше доброе сердце, Галочка, там, на том
свете, вам это зачтётся, – на том женщины и попрощались,
пожелав друг другу всего самого доброго.
Этот разговор произошёл 19 декабря, на следующий день
после годовщины смерти Риммы Борисовны. А через неделю к
Георгию, её сыну, пришёл следователь из районного отдела
внутренних дел.
– Вам известна такая женщина Воробьёва Галина
Елисеевна?
– Да, это бывшая сиделка моего отца.
– Что вы о ней можете сказать? – Георгий пожал плечами:
«Нормальная женщина, почти год ухаживала за отцом. А
почему Вы спрашиваете? Что-то с ней случилось?» –
забеспокоился он.
– Случилось-случилось, – с усмешкой протянул
следователь. – Она была сиделкой у одной старушки и ту 20
декабря обокрали. Унесли все деньги, которые та скопила себе
на похороны: 160 тысяч. Подозрение пало на вашу Воробьёву
Галину, которая, оказалось, была бывшей сиделкой вашего
отца. Поэтому я и пришёл к вам.
– Да не может быть, такая вроде приятная женщина… –
Георгий был ошарашен такой новостью. Но больше всего –
Татьяна: оказывается, она разговаривала с Галиной как раз
178
Людмила Кеосьян (Соколова)
накануне этого нового преступления. «Так славно
поговорили»,– подумалось ей. – Да ну, не может быть».
–
Её
задержали.
Допрашивают.
Пока
юлит,
выкручивается. Но тут и всплыло вдруг дело по убийству
вашей матери. Стопроцентной гарантии, конечно, нет, что она
замешана в этих двух делах, но будем разбираться. В общем,
так: денька через три, – он заглянул в записную книжку –
давайте, в среду, часиков в десять мы вас будем ждать для
дачи свидетельских показаний под протокол: вы же с
Воробьёвой долго общались.
Ночь перед явкой мужа в полицию Татьяна провела без
сна. Долго не мог уснуть и Георгий. И только под утро, когда
уже надо было подниматься, чуть вздремнул. Заехал на работу,
отдал кое-какие распоряжения и за полчаса до назначенного
времени уже был в полиции. Опросили, познакомили с
материалами дела по предполагаемым вновь открывшимся
обстоятельствам, какими располагало следствие. Показали
фотографии убитой матери в разных ракурсах. «Всё
складывалось так, что главной подозреваемой, как ни крути,
оказывалась Воробьёва. Поднажали на неё, допросили, так
сказать, с пристрастием. И она неожиданно для нас, как раз
вчера, на последнем допросе, вдруг созналась» – сообщил
следователь Георгию.
На работу не пошёл: морально был просто раздавлен, сил
не было даже сесть за руль. Сидел и сидел в скверике, пытаясь
успокоить себя, но ничего не получалось. Голова трещала,
мозг раздирали мысли: отомстить, убить, купить пистолет – и
прямо в зале суда расстрелять эту мерзкую гадину. Потом
приходил в себя, а через минуту-другую опять наваливало на
него такое, что хотелось закрыть глаза, уснуть прямо здесь, на
этой скамеечке, и не проснуться. Перед глазами стояла мама,
её квартира, где всё перевёрнуто вверх дном, и она, избитая, с
удавкой на шее. И эта мразь…. И снова появлялась мысль, уже
другая: «А вдруг Галина ни при чём вообще? Но ведь
179
ЗА ЧЕРТОЙ
следователь приводил такие доказательства, не поверить в
которые было невозможно. Может, чтобы не было висяка,
решили списать всё на сиделку? А она, слабая женщина, не
вынесла жёстких допросов и оговорила себя? Такое тоже
бывает».
Только через полтора часа смог сесть за руль. Татьяна
ждала его дома, не находя себе места. Стоя у окна, увидела их
«Вольво» и сразу открыла дверь. Обняла вошедшего мужа,
взглянула в тоскливые глаза с припухшими покрасневшими
веками. Ни о чём не спросила: расскажет сам, когда наберётся
духа. Накрыла на стол, поставила графинчик водки, две
рюмки. «Это – надо, пусть расслабится», – подумалось ей.
Георгий, садясь за стол, бросив взгляд на рюмки, кивнул
головой: молодец, жена. И только когда графинчик опустел,
начал рассказывать, делая время от времени долгие паузы, о
том, что сообщил ему следователь, о последних часах жизни
своей мамы. Приведу его рассказ от третьего лица.
В тот вечер Римма Борисовна позвонила сыну в
восемнадцать часов, как всегда это делала, по их обоюдной
договорённости. Просто отчёт: жива, здорова, – одиноко
проживающие пожилые люди знают значение таких
сообщений. Звонок был обязателен: звонили или она, или сын.
И сыну было спокойно, и матери: всё нормально. И можно
жить дальше. А в девятнадцать часов в квартире Риммы
Борисовны вновь прозвучал звонок: на проводе оказалась
бывшая сиделка мужа, с которой после его смерти она
поддерживала добрые отношения:
– Я как раз нахожусь недалеко от вашего дома, давно не
виделись, давай к тебе заскочу через полчасика, – предложила
Галина. Римма Борисовна обрадовалась:
– Конечно, заходи, попьём чайку, поболтаем. Мне Гоша
как раз принёс мой любимый тортик. Да и ты такую
вкуснятинку, помнится, обожала.
180
Людмила Кеосьян (Соколова)
Действительно, минут через двадцать пришла Галина,
весёлая,
улыбчивая.
Посидели,
повспоминали,
как
практически вместе жили почти год, какой замечательный был
у Риммы муж, как уютно чувствовала себя Галина в их доме.
На улице совсем уже стемнело, в декабре самые длинные
ночи. Через какое-то время гостья собралась уходить.
Обнялись, расцеловались на прощание, и она направилась в
прихожую, начала одеваться. Римма Борисовна стала убирать
посуду со стола. И тут раздался звонок в дверь.
– Открой, Галочка, пожалуйста, соседка, наверное, –
попросила она.
В квартиру внезапно влетел человек, влетел шумно, как
будто за ним гнались, на лице – коричневая чулочная маска с
прорезями для глаз и рта. Проскочив мимо Галины, он в три
прыжка оказался на кухне, подскочил к хозяйке, стоящей у
раковины с тарелкой в руках, и с ходу нанёс ей
сокрушительный удар кулаком в голову, в правый висок. Удар
был точно рассчитан: человек после него не мог не
отключиться. Женщина, роняя тарелку, не издав ни звука,
повалилась на пол, даже не стараясь удержаться. Пихнул её
ногой: «Эй, аллюр, бабец, ты живая?» – плеснул в лицо
холодной водой из-под крана. Римма Борисовна застонала
протяжно, приоткрыла глаза. «Не боись, убивать тебя не буду.
Давай говори, где спрятала свои бабки, заберу и уйду, – и
захохотал, – тебе сыночек ещё отвалит, у него не убудет!»
Наклонился над женщиной: «Давай, олигарша, шевели мозгой:
чо тебе раздумывать, всё будет алмазно, в ажуре. А не хошь –
наставлю банок – не встанешь!» – брызгая слюной, на
воровском жаргоне, он запугивал свою жертву, надеясь
подавить её волю…
Но вдруг Римма Борисовна пришла в себя – и откуда
только взялись силы, – схватила край маски и сдёрнула её с
головы бандита.. Он ошалел от неожиданности и в ту же
секунду стал наносить женщине удары ногами, не разбирая
181
ЗА ЧЕРТОЙ
уже, куда бьёт: по голове, по рёбрам и снова по голове.
Наклонился, чтобы удостовериться: дышит ли она? Римма
дышала, слабо постанывая с каждым выдохом. Выскочил в
прихожую, выдернул из ботинка хозяйки шнурок и, обмотав
вокруг её шеи, затянул что есть силы. Почувствовав хруст,
усмехнулся: конец мадам. Бросился в комнаты: «Мать, ты
где?» – и увидел Галину, роющуюся в комоде. На полу были
раскиданы книги, постельное бельё, одежда.
– Нашла?
– Нет! Давай помогай, должны быть деньги, много!
Сколько ни искали, денег так и не обнаружили. Набросали
в коридор груду вещей, подожгли их. Включили газовые
конфорки и, матерясь, вышли порознь из квартиры. Вначале
сын, потом – мать, закрыв за собой дверь на ключ.
Рассказ Георгия поразил жену не только неожиданностью
услышанного, зверством и жестокостью преступления, но,
главное, циничностью поведения недавней их сиделки. И
продуманностью сценария.
На следующий день Воробьёву привезли на следственный
эксперимент. Татьяна с Георгием при этом присутствовали.
Галина ни разу не взглянула им в глаза, но, не став запираться,
подтвердила всё сказанное ею на предварительном допросе у
следователя. Во всём созналась. Георгий смотрел на неё, ещё
недавно сомневаясь, что такая милая с виду женщина способна
на зверское преступление, – сейчас она казалась ему исчадием
ада. Он еле сдерживал себя, чтобы не броситься к этой
сволочи, не размозжить ей голову, не бросить в лицо: «Тварь!
Убийца! Чудовище!» Но слова застревали где-то в груди и
словно разрывали её, нервно вздрагивающую, на части. А в
голове опять звучало: «эх…пистолет бы…»
Сына задержали в аэропорту Москвы. Мать сообщила,
когда, каким рейсом должен был вылететь её сыночек.
Видимо, надеялась, что сотрудничество со следствием, сдача с
потрохами собственного сына, в какой-то мере облегчат её
182
Людмила Кеосьян (Соколова)
участь. И неудивительно: она оказалась уже за чертой, перейдя
ту точку невозврата, за которой переставала быть и женщиной,
и матерью.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Очерк закончен. Перечитав, пытаясь взглянуть на него
свежим, незамыленным взглядом, как бы со стороны, вдруг
почувствовала в душе какое-то отторжение. Захотелось
порвать его, сжечь, пусть горит синим пламенем! И если бы
я находилась сейчас на даче, где топилась печь, потрескивали
дрова – через минуту его бы не стало. И никто бы не узнал,
что среди нас, в большинстве своём нормальных людей,
ходят, дышат одним с нами воздухом, улыбаются при
встрече, справляются о нашем здоровье, а потом
накидывают нам на шею удавки, такие женщины-уроды, как
Галина. В компании со своим мерзавцем сыном. Тем более, как
я думала, эта история совершенно нетипична. Чтобы мать и
сын… Но на всякий случай заглянула в Интернет. И пришла в
ужас:
Воронежский областной суд вынес приговор 21-летнему
сыну и его 38-летней матери за разбойное нападение и
убийство 74-летних супругов-пенсионеров. Забрали болееменее ценные вещи и 77тысяч рублей.
Омская область: мать и сын жестоко убили пенсионерку
из-за 19 тысяч рублей. Старушку пытали раскалённым
утюгом и ножом. Сожгли 25% кожного покрова тела.
В Екатеринбурге мать и сын напали на почтальонку,
принёсшую им на дом пенсию. Убив её, выбросили тело на
лестничную площадку. Похитили 240 тысяч ещё не выданной
людям пенсии. Тут и фото сына: симпатичный молодой
человек, в очках, внешне похож на интеллигентного
студента-гуманитария: либо историка, либо филолога.
Невозможно представить его с удавкой и утюгом… О, как
обманчива бывает порой внешность человека! И вот тогда я
183
ЗА ЧЕРТОЙ
решила: не буду сжигать свою рукопись, пусть живёт и
напоминает людям: будьте осторожны, не верьте каждому
встречному-поперечному, не верьте красивой внешности,
красивым словам, потому что мы живём сейчас в смутное
время, где во главу угла поставлены только деньги и нажива.
К великому моему сожалению. Поэтому нам, нормальным,
загнанным в угол людям, надо объединяться, ведь нас –
миллионы честных, благородных мужчин и миллионы
красивых и пусть не очень красивых женщин, но с добрым,
самоотверженным сердцем, о которых писатель Борис
Васильев, классик фронтовой литературы, автор повести «А
зори здесь тихие», когда-то сказа так: «Я низко кланяюсь
вам, потому что вы – Женщины. Это ваши муки производят
на свет новые жизни. Это ваши бессонные ночи выращивают
из беспомощных крикунов старательных девочек и
бесстрашных мальчиков. Это ваше великое терпение, ваши
руки и ваши сердца делают из мальчиков и девочек прекрасных
девушек и благородных юношей. И это ваши заботы и ваш
труд, ваша любовь благословляют их на подвиги во имя жизни
на Земле. Цепь времён скована из сердец бабушек, мам и
дочерей, и нет в мире меча, способного разрубить эту
бесконечную пряжу человечества…
Мира и счастья Земле, по которой идёшь ты, Женщина!
Ведь и сама Земля вращается только потому, что ты
шагаешь по ней…»
P.S. Имена, фамилии героев изменены по желанию моей
подруги, которая познакомила меня с этой историей. Дружба
наша с ней продолжается, тем более она наконец
пересмотрела свои политические взгляды, что для меня очень
много значит…
28 марта 2020г
184
Людмила Кеосьян (Соколова)
ПИСЬМО
На незнакомые звонки уже давно не отвечаю. Но этот
никак не мог угомониться. Третий день подряд от него
вздрагивал служивший мне верой и правдой старенький
Андроид. Решила всё-таки ответить, даже не стараясь
приглушить так и рвавшееся из меня раздражение:
– Я вас слушаю, – и приготовилась сразу обезоружить
человека на другой стороне сети. – Окна у нас не пластиковые,
Интернет установлен, тариф мобильного устраивает,
вакцинироваться не буду, за Единую Россию голосовать не
собираюсь. Что ещё? – а в голове укоризненно стучит
молоточком мысль: ох, и грубая же я дама, и как со мной муж
прожил целых 55 лет и говорил, что был счастлив…
Телефон молчал. Я уже собралась дать отбой, как
услышала вначале растерянное: «Ой…», а потом раскатистый
женский смех: «Ну, теперь-то я не сомневаюсь: Вы –
Людмила».
– Да. А вы, извините, кто?
– Не узнаёте? – Ох, не любила я эти загадки. Но женщина,
видимо, решила в эти ребусы не играть: «Я – Раиса
Горбачёва».
– Случайно не Максимовна? – меня уже начинал
раздирать смех.
–Нет, – почувствовала улыбку в ответе. – Я – Леонтьевна.
Мы с тобой в начале восьмидесятых ходили в одну группу
здоровья, – вдруг перешла на «ты» собеседница.
И тут я сразу вспомнила тихую, веснушчатую
рыжеволосую девчушку, которая в спортзале всегда держалась
в стороне от всех, огорчённо вздыхала, когда у неё
ничегошеньки не получалось: ни мяч принять, ни через коня
прыгнуть. Оказалось, Раиса сейчас живёт в Лесосибирске,
вместе с восемнадцатилетней внучкой, которую воспитывает с
детских лет. Девочка родилась с дефектом кистей обеих рук:
185
ПИСЬМО
отсутствовали первые и вторые фаланги пальцев. Сосед
Михаил, фельдшер скорой помощи, дал однажды почитать
газету, из которой она узнала, что в Красноярске есть хирург,
который может помочь её внучке.
–И ты знаешь, фамилия у этого доктора оказалась такой
же, как у тебя. Дали нам направление в поликлинике, и мы с
внучкой поехали в Красноярск, в Краевую больницу. И этот
хирург сделал моей Маришке операцию: пересадил ей по два
пальца с её ног на руки. Представляешь, какое чудо? Мы обе с
ней плакали, когда новые её пальчики зашевелились. Я ведь
сразу тогда подумала: а не твой ли это сын? Мне помнится, он
у тебя учился в меде?
–Да, Рая, да. Это наверняка мой сын. И работает в
Краевой, и занимается как раз такими делами, – в телефоне
неожиданно послышались всхлипывания, а потом: «Спасибо
ему, спасибо тебе, что вырастила такого человека. Ведь
Мариша сейчас своими новенькими пальчиками и ножницы в
руке держит, и пишет, и картошку чистит. Но я хотела тебе
сказать ещё и другое: в отделении микрохирургии, которым
руководит твой сын, на стене, в коридоре, висит книга отзывов
пациентов. Я решила в неё заглянуть и написать слова
благодарности доктору, который сделал мою Маришку
счастливой. И была ошарашена письмом одной женщины.
Читала и плакала. Сфотографировала его. Хочешь, я тебе
сейчас это фото скину?
– Конечно, давай, жду.
И вот письмо передо мной. Я привожу его полностью,
ничего не меняя.
Уважаемый Вадим Тигранович!
Мне трудно найти слова благодарности за то творение и
чудо, которое Вы совершили. В 2008 году я перенесла
мастэктомию. Душевно я была сломлена, раздавлена.
Родственники и друзья говорили, ну что ты так убиваешься и
186
Людмила Кеосьян (Соколова)
плачешь, больше половины жизни прошло, главное, ты
выжила, в городе таких, как ты, много.
Около года назад случайно из разных мест услышала:
Соколов, хороший микрохирург, талантливый, внимательный,
делает операции и простым смертным. И я пришла к Вам на
приём, не «Бизнес-леди», нет, просто пациентка «с улицы». И
Вы так внимательно ко мне отнеслись, не сказали: Зачем
тебе, «тётке» в 50 лет операция. Вы предложили сделать
реконструкцию молочной железы. Когда я пришла в ваше
микрохирургическое отделение уже на операцию, удивилась
сама себе: вдруг впервые за пять лет на душе у меня стало
спокойно.
Вадим Тигранович! Вы – молодой, красивый,
талантливый, с хорошим чувством юмора, Вы – хирург от
бога и настоящий кудесник.
Когда в палате очнулась от наркоза (операция длилась
около десяти часов), увидела, как Вы, уставший, измученный,
пытаетесь настроить мою функциональную кровать, чтобы
мне было удобно лежать. По нескольку раз в день, и поздним
вечером, когда больница затихала, готовясь ко сну, и в
выходные дни, Вы заходили ко мне и интересовались моим
состоянием.
Вы напомнили мне скульптора, который создал хрупкое
изваяние и любуется им, и радуется, что сотворил такой
шедевр и получил от этого удовольствие. Когда я встала
после операции и подошла к зеркалу – я заплакала, но это были
слёзы счастья. Вы мне подарили силы, уверенность, лишили
депрессии. К моему стыду, мне хочется сейчас прыгать,
смеяться и кричать на весь Мир: «Смотрите все, это я, Оля,
прежняя, возрождённая к жизни благодаря доктору,
микрохирургу Соколову Вадиму Тиграновичу!
Спасибо! Спасибо! Спасибо! За Ваши чудесные,
талантливые руки, за Вашу душу. Вадим Тигранович! Я
желаю от чистого сердца здоровья Вам, счастья, семейного
187
ПИСЬМО
благополучия, успехов в Вашей прекрасной и благородной
профессии. Я всегда буду помнить и в душе благодарить Вас.
С низким поклоном и уважением – Ольга Савушкина.
Читаю и плачу. И ругаю себя на чём свет стоит, что
способствовала выбору сына стать врачом. Тяжелейшие
десятичасовые внеплановые операции происходят, как
правило, ночью. А утром начинается новый рабочий день.
Работа на износ не могла не вылиться в спазм сосудов
головного мозга, госпитализацию прямо с рабочего места,
проблемы с позвоночником, раннюю седину. Когда завожу с
ним разговор о смене профессии, ответ один: моя работа – это
моя жизнь…
Не могу забыть такой случай. Шёл 1982 год. Я шла с
работы. Остановилась у лотка, где продавали яблоки. Заняла
очередь, в которой в основном стояли женщины, тихо
переговариваясь. Прислушалась: говорили о недоверии к
врачам, рассказывая страшные истории, случившиеся в их
жизни или в жизни их знакомых. Смерть на операционном
столе от простого аппендицита…. И вдруг я услышала: «У нас
в школе в этом году в мединститут поступил мальчик, Соколов
Вадим. Вот к нему бы на стол я легла…с полным доверием».
Сердце моё вздрогнуло: говорили о моём сыне. Оглянулась. И
узнала учителя по физике нашей, 98-ой школы. Захотелось
подойти к ней и сказать в ответ добрые слова. Но я этого не
сделала. Сложила в пакет свои яблоки и пошла домой. По
щекам текли беспрерывно слёзы…. До сих пор удивляюсь, как
в 17-летнем юноше, по сути, ещё мальчишке, учитель смог
разглядеть будущего доктора, которому сейчас со всего
необъятного нашего края пишут письма благодарные
пациенты, шлют на дни рождения цветы, признаются в любви.
А молодой красноярский режиссёр Константин Селин,
живущий сейчас в Питере, снял о нём документальный фильм
«Верните мои руки», который получил главную премию среди
188
Людмила Кеосьян (Соколова)
неигровых фильмов и в России, и в Аргентине, а также был
отобран на кинофестиваль в США, в Филадельфию.
Нисколько не хвастаюсь, а страдаю, глядя на его худое,
порой измождённое лицо, не сравнимое с лицами наших
чиновников, депутатов и олигархов. Иногда говорю: «Очень
тебя прошу, соглашайся, ведь тебя постоянно зовут в частную
клинику, там наверняка будет меньшая нагрузка, да и деньги –
совершенно другие». Улыбается одними глазами: «Если все
уйдут, кто будет лечить тех, кто не в силах заплатить немалые
деньги за операцию?» И лечит.
Как быстро пролетело время…. Будто ещё вчера возила
своего сыночка в сиреневых ползунках в простенькой
советской коляске, а он, будущий Заслуженный врач
Российской Федерации, разметавшись, спал спокойным
детским сном, не ведая, что где-то есть город Красноярск, в
котором ему предстоит жить и творить чудеса.
189
ДЕВОЧКА С ПЕЧКИ
ДЕВОЧКА С ПЕЧКИ
"Сегодня у меня явилась мысль: если
юность – весна, зрелость – лето,
пожилые годы – осень, и старость –
зима, то что же тогда – детство? Это
– весна, лето, осень и зима в один день."
Марина Цветаева
Предыстория этого рассказа такова. Неожиданно на
мою электронную почту пришло письмо от совершенно
незнакомой женщины. Оказалось, оно отправлено из города
на Урале, где я родилась, где прошли моё детство и юность, и
откуда уехала в далёком 1971 году. Ровно полвека назад.
Женщину звать Виктория. Каково же было моё удивление и
радость, когда я узнала, что она окончила ту же самую
школу, что и я, только на три года ранее. Сейчас Виктории
Кузьминичной уже восемьдесят один год. В письме – отклик
на мою книгу, случайно попавшую ей в руки. Она пишет:
«Ваши рассказы в книге «Реабилитированные» я прочитала
взахлёб, ибо снова окунулась в те далёкие годы. Ведь многих из
людей, о которых вы пишете, я знала лично, а теперь ещё
узнала и их дальнейшие судьбы. Каждое слово, написанное
вами, глубоко западает в душу, порой даже кажется, что
это я нахожусь среди них, живых… Мне очень близок ваш
слог, ваша подача людских судеб, без прикрас, без пафоса».
Так завязалась наша переписка, и чем больше мы узнавали
друг друга, тем более казалось, что мы когда-то встречались,
жили одной жизнью, а потом были разлучены какими-то
злыми обстоятельствами, как сёстры-близняшки, отданные в
разные детские дома. Наше общение настолько захватило
обеих, что утром каждая, едва проснувшись, хваталась или за
смартфон, или за компьютер: нет ли ответа на моё письмо?
190
Людмила Кеосьян (Соколова)
Через месяц я уже начала выстраивать в мыслях свой
новый рассказ, в котором главной героиней будет моя
Виктория, тем более её судьба, в которой было переплетено
так много событий, и трагических, и счастливых, никого не
оставит равнодушным. Рассказ о её детских годах, которые
пришлись на трудные военные и послевоенные годы.
Вика родилась за два с половиной года до начала войны.
Она не помнит ни лица своего папы, ни его ласковых рук,
когда он прижимал её к сердцу. С того момента, как она
ощущает себя, её окружали только женщины: мама, старшая
сестричка да бабушка. Ничего не поделаешь: началась война и
в каждом дворе, в каждом доме можно было увидеть только
совсем дряхлых старичков: всё мужское население, которое
могло держать в руках оружие, ушло на войну с проклятыми
фашистами. Бабушку звали Анна Ивановна. Вика долго
считала её своей родной бабулей, но однажды, к своему
великому расстройству, узнала, что у этой пожилой женщины
их семья просто снимает угол. На следующий день она
подошла к присевшей на самодельной табуреточке бабе Ане,
обняла её колени. Та в ответ устало улыбнулась, погладив
головку малышки своей шероховатой, привыкшей к
крестьянскому труду, ладонью:
– Ты плачешь что ли? Кто тебя обидел, девочка моя?
Сейчас я… – и не докончила, так как Вика, подняв голову, со
слезами на глазах, спросила её:
– Бабушка, а вы разве мне неродная? Совсем-совсем?
– Ну почему же неродная? Раз мы живём все вместе, в
одном доме, значит, – родные. Тем более в такое тяжёлое,
трудное время. Война…. Сейчас все люди друг другу родными
стали. Вот у меня сыночек на фронте, воюет с этими гадамифашистами. Дай-то бог, чтобы рядом с ним тоже были такие
родные люди, которые помогут ему там не пропасть, – и
191
ДЕВОЧКА С ПЕЧКИ
перекрестилась.– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, спаси
и сохрани моего Петрушу…
Несмотря на то, как по-доброму были сказаны эти
успокаивающие душу ребёнка слова, и хотя Вике шёл только
пятый год, она поняла: бабушка им всё-таки неродная. Жили
они тогда в небольшой деревеньке Насонова, на среднем
Урале, в Камышловском районе. Как они попали в такую
глухомань, откроется девочке спустя почти десять лет. Вика
вспоминает, что домик бабушки был небольшой, с тремя
окошками, два из которых выходили на улицу, одно – во двор.
И себя, постоянно сидящей зимой на печке, которая занимала
довольно большую часть единственной комнаты в этом доме.
Сидела целыми днями, пока мама была на работе. Чтобы
ребёнок не путался под ногами вечно снующей туда-сюда
бабули, убиралась даже лестница, по которой девочка могла
бы спуститься на пол. Печка была довольно просторной, что
позволяло Вике гулять по ней, благо, голова ещё не доставала
до потолка.
Жили голодно, и, если бы ни бабушкин огород, было бы
совсем худо. Весной, пока не созрели овощи, которыми бабуля
нередко угощала своих квартирантов, с удовольствием ели
семена конопли, жирные и сытные, траву «калачики»,
соцветия клевера, из которых красный, по воспоминаниям
Вики, был намного слаще белого. Но самой вкусной едой, как
считала она, были оладьи из сгнившей за зиму и найденной в
земле картошки, а также корни лопуха с его не сравнимым ни
с чем вкусом. А ещё, что было великой радостью для девочки,
Анна Ивановна каждый день наливала ей стакан молока от
своей коровы. А если был обрат, то целых два стакана! В такие
минуты Вика думала: «Нет, всё-таки, может, это моя родная
бабушка?» Но все равно постоянно хотелось есть. Ждала с
работы маму: вдруг что-нибудь принесёт? Сидя на печке, как
на наблюдательном пункте, напряжённо вглядывалась в
ходики, висящие на стене, предвкушая момент, когда часовая
192
Людмила Кеосьян (Соколова)
стрелка опустится вниз. И вот появлялась мама, всегда
уставшая, грустная. Взгляд Вики тут же настороженно
устремлялся на её брезентовую сумку: если сумка оттягивает
ручки, даже хотя бы чуть-чуть, значит, о, радость, мамочка
принесла что-то поесть. В основном, это был хлеб по
отоваренным карточкам. Ничего вкуснее в этот момент для неё
не существовало! А если сумка висит свободно, девочка
садилась в уголок на печке и тихонечко плакала. Иногда
приваливало самое настоящее счастье: мама приставляла
лестницу к печке, доставала из заветной сумки пакетик
сахарина, сухое молоко. Вика мигом оказывалась около этого
богатства. То была гуманитарная помощь из Америки. Она
уже знала, что где-то далеко-далеко, за морями и океанами,
живут американцы, такие же люди, только разговаривающие
не по-нашему, но очень добрые, раз заботятся о них. И подетски удивлялась, как в той самой Америке могут знать, что в
деревне Насонова живёт девочка Виктория и ждёт этой
посылки?
А однажды из сумки мама достала бархатную детскую
муфточку. Она была совершенно новой, яркого вишнёвого
цвета. И огромный шарф, лёгкий, прозрачный, с удивительнокрасивым рисунком. Его можно было подкидывать, вначале
скомкав в руках, высоко над собой. Он раскрывался, как
парашют, и медленно парил над головой. Стоило на него
подуть, как он снова взмывал под самый потолок. Это снова
была гуманитарная помощь от тех же добрых американцев.
У Анны Ивановны была ещё и дочь, Нина. Она жила в
соседней деревне, которая носила название Закамышловка.
Когда Вика впервые увидела её, выглянув из-за занавески на
печи, то просто обомлела: она никогда не видела таких
красавиц. Та заметила, какими глазами девочка вглядывается
в неё, спросила с улыбкой.
–Что ты так на меня смотришь, сверчок наш запечный?
193
ДЕВОЧКА С ПЕЧКИ
– Вы – Василиса прекрасная? Такая же красивая… – и в
смущении девочка снова спряталась за шторку. Взяла в руки
свою единственную игрушку – куклу Нюсю, которая смотрела
на неё нарисованными углём черными, большими глазами в
пушистых ресницах. «Ты видела, какая красивая наша Нина?
Она живёт там, где все люди такой же неописуемой красоты, и
солнышко никогда не заходит за горы, а кругом – ромашки и
васильки, на деревьях – яблоки, такие огромные, как Мишкин
мячик. Вот бы нам с тобой попасть туда», – мечтала, прижимая
к себе свою подружку.
С той поры Вика, надев на себя свою самую дорогую вещь
– бархатную муфточку, с Нюсей в руках, упорно и неутомимо
начала кругами вышагивать по своей печной территории.
Иногда её спрашивали нарочито серьёзно: «Куда же ты
направляешься?» Ответ был неизменен: «В Закамышловку!»
Бабушка в таком случае всегда смеялась: «Ну, ладно,
передавай там привет моей Нинке». Однажды, во время
очередного марша, Вика упала, и очень неудачно, угодив
головой в перевёрнутый фанерный бабушкин ящик для
рассады. Ящик раскололся. Девочка съёжилась не столько от
боли, сколько от страха: она сломала ящик! И, действительно,
бабуля начала охать и ахать, не взглянув даже на голову Вики:
цела ли она? И вот тут девчонка задумалась: нет, бабушка ей
точно неродная. Родная бы вначале голову проверила,
поцеловала бы, как мама, погладила… Но вскоре всё это
забылось и в доме воцарился прежний мир. Несмотря на
иногда возникающие какие-то разногласия, с бабушкой жили
дружно, одной семьёй, летом помогали работать в огороде, и
только благодаря ей пережили самые трудные военные да и
послевоенные годы.
Прошла
зима.
Сначала
скромно,
по-девичьи
целомудренно, а потом всё настойчивей и нетерпеливей
распахнула тёплые, солнечные двери для сельчан настоящая
хозяйка природы – весна. Набухли на деревьях почки, вот-вот
194
Людмила Кеосьян (Соколова)
и выстрелят из них свежие, ярко-зелёные листики. И наша
Вика наконец-то слезла со своей печки. Приставили снова к
стене печи лестницу: хочешь – залезай наверх, хочешь – по
улице гуляй. И она гуляла, как старичок, разминая
застоявшиеся за зиму свои детские, тонкие косточки. Но вот
беда: начались дожди, непрекращающиеся иногда по
несколько дней подряд. Тогда Вику гулять не отпускали:
ботинки были драные, как говорила бабушка, глядя на старую
обувку своей «внучки»: «Сапоги мои тапо, пропускают аш два
о». Девчонка не могла знать, что это такое «аш два о», но,
превратив эти слова в песенку, ходила и распевала её под
собственную мелодию.
И вдруг мама приносит опять «посылку от американцев» –
новенькие, блестящие, хоть смотрись в них, как в зеркало,
чёрные галоши! И как раз подходящие Вике по размеру!
Девочка не могла дождаться утра: несколько раз просыпалась,
проверяла: на месте ли её американский подарок.
Представляла, как она завтра выйдет на улицу в новеньких
галошиках, как они будут сиять на солнышке, как все ребята
буду завидовать ей, а особенно соседский Мишка. И вот
наступило долгожданное утро. Был воскресный день. За окном
просыпалась деревня: кричали петухи, кое-где взлаивали
собаки. Вика выглянула, сдвинув оконную занавеску из
старой, пожелтевшей тюли. А вот и Мишка со своим дружком,
с удочками, видно, собираются на рыбалку; поодаль от них
Аля из дома напротив, что-то кричит – не разобрать. Надев
галоши, вышла. Проходя мимо мальчишек, смотря прямо
перед собой, боковым зрением успела схватить брошенный
ими взгляд именно на галоши, словно они шли по улице
независимо от неё, сами! Как в сказке! Да и Алька, подходя
всё ближе и ближе, прямо впивалась взглядом в её ноги. Вика
ликовала: в тот момент она почувствовала себя настоящей
принцессой! Шла гордо по улице, всё больше удаляясь от
своего дома.
195
ДЕВОЧКА С ПЕЧКИ
Над головой неожиданно громыхнуло. Только что сияло
солнце и, казалось, целый день ничто не замутит небо, как
вдруг крупные капли дождя начали вздымать пузыри на
дорожках, и вслед за ними сразу хлынул дождь, как частенько
бывает в мае. «Ой, мои галошики!» – девочка скоренько сняла
их, рукой смахнула дождинки вперемешку с грязью, которая
моментально налипла на подошвы, и, недолго думая, засунула
себе свою драгоценность подмышку. И бросилась домой.
Долго потом с обидой вспоминала, как в доме все смеялись
над ней. «Зачем смеяться? – думала она, – я же спасала своих
красавцев!» А тогда она взяла тряпочку, обтёрла их досуха и
продолжила своё гуляние в них уже на своей печке. В
будущем на улицу выходила, надев галоши, только в сухую
погоду.
Однажды в соседний дом заселилась семья, в которой
была девочка возраста Вики.: мама и дочка. Находясь все
время в окружении взрослых – сестра была старше её на
девять лет –
ей так не хватало общения со своими
ровесниками, что, увидев эту девочку, сразу решила: «Нам
надо с ней подружиться». Но, к сожалению, та вела себя
отчуждённо, замкнуто. Вика ни разу не слышала её голоса, ни
разу не видела, чтобы она кому-то улыбнулась: большие,
всегда испуганные глаза, худенькое тельце, странного вида
кожа: сухая, серого цвета. Она вздрагивала от каждого удара,
особенно по железу, или даже просто, когда что-то вдруг с
шумом падало. Вика однажды видела, когда громыхнула гдето поодаль начинающаяся гроза, девочка эта молниеносно
упала на землю лицом вниз и долго ещё лежала, не шевелясь.
Мама потом объяснила дочке, что новые соседи раньше жили
в Ленинграде, и эта девчушка была такая же весёлая, как все
дети. А немцы перекрыли все доступы к городу. Это
называется «блокада». Жителям вообще нечего стало есть.
Съели даже всех кошек в городе. При этих словах Вика
вздрогнула: «Как можно съесть кошку?» Бабушка Аня,
196
Людмила Кеосьян (Соколова)
которая слышала разговор дочки с мамой, проходя мимо с
картофельными очистками в руках, только вздохнула: «Жить
захочешь, ещё и не кошку съешь за милую душу».
– А почему она падает и лежит так долго?
– Да потому что не может, бедная, забыть звука
падающих бомб и снарядов, которые разрушали их дома и
убивали людей. Поняла? Нам с тобой ещё повезло, дорогая
моя, что живём на Урале, далеко от фронта. – Вика всё поняла,
но желание подружиться с новыми соседями ещё более
окрепло. Но этого не случилось: вскоре эта девочка, так
поразившая её сознание, умерла. Похоронили её на
безымянном деревенском кладбище, далеко от своего родного
дома. Вика долго не могла забыть Наташу. Так, оказывается,
звали ту несчастную девочку.
Ещё её расстраивала мама. Подрастая, ребёнок
чувствовал, что мамочку что-то постоянно гнетёт. Какие-то
думы, не дающие ей покоя ни днём, ни ночью. А спрашивать
стеснялась, боялась ещё более расстроить её. Хотя детское
сердечко чувствовало, что, возможно, это связано с папой. Но
ребёнок есть ребёнок: вскоре грустные мысли улетали прочь,
находились какие-то небольшие детские радости, которые
согревали ей душу, особенно когда вместе с бабушкой
поливали помидоры и огурчики, а потом сидели в тенёчке и
хрумкали ещё не совсем выросшую, но изумительно вкусную
молодую морковку.
Но больше всего девочка любила пасти вместе с бабушкой
корову и телёночка, рыженького мордастенького её сыночка,
наблюдать, как они щиплют свежую, блестящую на солнышке
травку, выбирая именно ту, которая им больше всего нравится.
Иногда собирали земляничку, цветочки, без которых домой
никогда не приходили. А, бывало, просто лежали на мягкой,
душистой траве и тихо разговаривали. Анна Ивановна
рассказывала о деревенских новостях так, словно рядом с ней
197
ДЕВОЧКА С ПЕЧКИ
находится не пятилетняя девочка, а совершенно взрослый
человек.
– На той неделе пришли в деревню сразу две похоронки:
Настасье и Любе Обуховой. Да и сегодня, когда шли с тобой
мимо дома с красными обналичниками, по правую руку,
слышала там рёв? – взглянула она на Вику.
– Слышала…– ответила та.
– Ну вот, не иначе, как снова кто-то погиб у Измайловых.
Ох, господи, что-то от сынка моего нет никакой весточки. Да и
от твоего папки тоже. Помнишь папку-то своего? – Вика
только покачала головой:
– Нет, не помню…»
Иногда бабушка уходила на поскотину одна. Тогда Вика
обязательно должна была её встречать. В её детском понятии
«встречать» значило: надо бежать навстречу бабуле, сколько
позволяли силёнки, падая, сдирая кожу с коленок о кочки,
которыми была покрыта вся поскотина. «А если не бежать, –
думала она, – значит, это бабушка меня встречает, а не я – её.
И ей будет обидно». Коленки не успевали заживать.
Прошёл ещё год. Вике было шесть полных лет, когда
закончилась эта страшная война. Для её детского разума этот
день долго оставался странным и непонятным. В некоторых
домах было радио – черные тарелки – единственное средство
общения с миром. И как только диктор объявил, что сейчас
будет обращение Иосифа Виссарионовича Сталина к
советскому народу, посвящённое Дню Победы над
фашистскими захватчиками, дома в селе тотчас опустели.
Даже те, в которых это радио было. Все, кто мог
передвигаться, бросились в негласный центр деревни, где
посреди улицы стоял столб с точно такой же чёрной тарелкой.
Никто не хотел в такой момент быть в отдалении от своих
односельчан. Общинность – это неотъемлемое качество,
существующее испокон на Руси: горе или радость – всегда
одни на всех.
198
Людмила Кеосьян (Соколова)
В это время мама Вики была на работе, сестра – в школе.
Что ей оставалось делать? Шестилетняя девчушка тоже
бросилась вслед за людьми. Ей было страшно и непонятно,
почему люди бегут и плачут, плачут не «втихаря», а навзрыд.
Чем ближе к столбу, тем плач становился громче и вскоре уже
перешёл в протяжный вой. Добежав до толпы людей, Вика
услышала только последние слова вождя: «Вечная слава
героям, павшим в боях с врагами и отдавшими свою жизнь за
свободу и счастье нашего народа!» А люди обнимались и
продолжали рыдать. Вот так для девочки закончился этот
великий день – 9 Мая 1945 года.
Я тоже помню тот день, хотя мне тогда было всего три
с половиной года. Из окон нашего большого пятиэтажного
дома весь день доносилась музыка, песни, радостные крики.
Перед глазами до сих пор стоит мужчина средних лет,
который именно в этот день вернулся с фронта. Шёл по
направлению к своему подъезду в окружении толпы женщин, и
каждая хотела до него дотронуться, поцеловать. Он
улыбался, держа в руках красивый аккордеон, видимо,
трофейный. Играть пока на нем ему было некогда: он спешил
к своей семье. А моя мама в это время лежала на кровати,
зарывшись головой в подушку, и громко рыдала, не обращая
внимания на меня, застывшую у порога. Рыдала так же, как
люди в деревне у Вики. Наверное, стены нашего дома в тот
день слышали с одной стороны – радость и здравицы в честь
Сталина и вернувшихся с войны отцов и мужей, а с другой –
вот этот самый плач, переходящий в вой. Я тогда поняла
вздрагивающим своим сердечком, что мама моя плачет об
отце, не вернувшимся с этой страшной войны.
Вскоре семья Вики, простившись навсегда с бабушкой
Анной Ивановной, переехала в Камышлов. Такое решение
приняла мама: её старшая пятнадцатилетняя дочь Лиза
поступила в педагогическое училище в этом городе. И одну её
оставить там она не имела права. Поэтому им так и не
199
ДЕВОЧКА С ПЕЧКИ
пришлось узнать, вернулся ли хоть один солдат в деревню в
том 45-ом.
Далее я привожу почти без изменений письмо Вики,
Виктории Кузьминичны, о послевоенных годах её детства, тем
более, что у неё и слог хорош, и голова светла.
«В Камышлове мы жили снова на частной квартире у
знакомых. Правда, прожили там недолго. Мама устроилась
на работу счетоводом в гортоп – организацию, снабжающую
город топливом. Ей дали комнату в подвале дома, стоящего
на самом берегу реки Пышмы. В этом подвале кроме нас жили
ещё две семьи. Даже сейчас я с содроганием вспоминаю то
наше жильё. Его узкие окна находились высоко, почти под
потолком. Из них были видны только ноги по щиколотку
проходящих мимо людей. Стены подвала были всегда сырыми.
Мы с мамой спали на кровати, покрытой досками, Моё
место было у стенки, поэтому мама всегда крепко
прижимала меня к себе. Но это не спасало меня. Помню,
болела очень часто. И часто вспоминала свою тёплую, сухую
печку в доме дорогой моей бабушки Ани. В комнате было
своеобразное освещение: в стеклянную баночку наливался
керосин. Баночку сверху накрывали ломтиком сырого
картофеля, в котором проделывали небольшую дырочку под
специальный шнур. Конец шнура опускался в баночку, в
результате чего весь он пропитывался керосином. Сверху
шнур поджигался и это «пламя», если можно было так его
назвать, освещало нашу сырую чёрную комнату. Это
историческое приспособление называли в народе коптилкой:
света от него было мало, но зато много копоти, и в комнате
постоянно пахло керосином.
В гортопе, где работала мама, самым напряжённым
временем было лето – период заготовки дров. В это время
многих работников отправляли на лесные делянки, а
конторских служащих – для обслуживания рабочее силы – в
качестве поваров. Однажды туда отправили мою маму,
200
Людмила Кеосьян (Соколова)
разрешив взять с собой и меня. Мне было шесть лет.
Мужчины с утра уходили валить лес, мама начинала
готовить обед, а я ходила вокруг костра или чуть подальше и
искала ягоды. Мне очень нравилось смотреть на то, как
гаснет костёр: летят искры, не до конца сгоревшие поленья,
порой чуть вспыхивая, тепла отдают ещё достаточно,
чтобы согреться. Однажды, сидя у костра, я задремала и
упала к этим головешкам. Мама в стороне мыла посуду. И,
слава богу, что это увидел один из лесорубов, подбежал,
схватил меня. Тут досталось и моей маме, и мне за компанию.
Рабочие с делянок обычно уезжали с первыми
снегопадами, а маму отпустили раньше, поскольку я была
раздета и разута. В сентябре выпал первый снег, дороги были
покрыты снежными лужами. Помню, как мы шли пешком до
первой на нашем пути деревни: мои «тапочки» были полными
воды от этих луж, было страшно холодно. В деревне
попросились переночевать в одну из изб, где хозяйкой опять
была какая-то бабушка. Я до сих пор вспоминаю её с
благодарностью и всегда думаю: всё-таки мир – не без
добрых людей, и что бы ни говорили, хороших людей в тысячи
раз больше, чем плохих. Бабушка, увидев нас, мои мокрые,
покрасневшие ноги, тут же бросилась топить баню. То
блаженство, которое испытали мы, промёрзшие до конца
ногтей, когда перешагнули через её порог, наверное, ни с чем
сравнить было нельзя. Бабуля, шепча что-то, чего я не
понимала, нахлестала меня берёзовым веником, чем-то
смазала мне ноги. Помню только, что очень щипало. И
отправила на печку спать. Но уснуть я долго не могла, так
как с ужасом обнаружила рядом с собой целые полчища
каких-то насекомых. Они поразили моё воображение. Сколько
времени я проводила у бабы Ани на печке, – ни разу не видела
такого чуда. Оказалось, это тараканы. Они шуршали
повсюду, шевелили усиками, устраивали свои тараканьи бега
прямо по моим ногам. Но все равно, думалось тогда мне, это
201
ДЕВОЧКА С ПЕЧКИ
несравнимо лучше, чем идти по лужам, наполненными водой
вперемешку со снегом. И опять в душе благодарила эту
встретившуюся на нашем пути добрую женщину. Но её
благодеяние на том не закончилось: утром она надела на меня
кожаные обутки с мягкой подстилкой из сена. Это было
неслыханное счастье. Как было тепло ногам и мягко!
Когда мы вышли из деревни, направляясь в сторону
Камышлова, нас догнал лесовоз. Шофёр остановился. Выйдя
из кабины, помог нам забраться в кузов, усадил на берёзовые
хлысты. Так мы доехали до дома.
Через какое-то время мама перешла работать на
хлебозавод экспедитором. В её функции входила, наравне с
основными обязанностями, и проверка качества испечённого
хлеба. Для этого она выборочно разламывала несколько булок,
чтобы узнать, пропечён ли хлеб. Все разломанные булки
складывались на стеллажи и вновь использовались в
изготовлении теста. Работникам завода позволялось есть
эти куски, но за попытку вынести хотя бы маленький кусочек
хлеба, человек предавался суду по законам военного времени.
Предприятие охранялось сторожами с винтовками в
руках. Это были тоже чьи-то бабушки, дедушки, и они,
жалея нас, вечно голодных, иногда шли на некоторую
хитрость: пропускали в цех, где собирался изломанный хлеб,
по одному, а то и по два ребёнка заводских работников. Вот
там дети могли есть сколько угодно. На стеллажах вместе с
изломанными булками ржаного и пеклеванного хлеба была и
изломанная сдоба. Это было само настоящее счастье! С той
поры прошло 75 лет, но я до сих пор помню лицо того
дедушки, который нас пропускал, рискуя собственным
благополучием, и те стеллажи, полные кусков хлеба и булочек.
И порой думаю: того хлеба не отказалась бы поесть и сейчас.
Война закончилась, но с провизией было так же плохо.
Однако мама иногда покупала мне сладкие петушки на
палочке. Они стоили, как я помню, пять копеек. Красивые,
202
Людмила Кеосьян (Соколова)
гладенькие, ярко-вишнёвого цвета, и неимоверно вкусные.
Однажды с таким петушком я вышла на улицу. Ко мне тут
же подлетел мальчишка в шлеме танкиста, излюбленном
головном уборе пацанов, дождавшихся своих отцов с войны, и
предложил поменять моего петушка на его большой кусок
колоба. Колоб – это отходы в виде жмыха от подсолнечных
семечек после того, как из них выжмут масло. Их поставляли
на свинофермы для откорма свиней. Я, ни секунды не
колеблясь, отдала своего петушка по одной простой причине:
петушок маленький и очень быстро закончится, а колоб –
большой, его можно долго грызть. К тому же от него шёл
приятно-раздражающий запах подсолнечных семечек, а это –
почти хлеб, о котором все тогда мечтали.
Иногда мы со старшей сестрой рано утром отправлялись
в лес за земляникой с небольшой пол-литровой баночкой. Лиза
строго наказывала мне: «С веточки не есть ни одной ягодки!
Мы должны к открытию быть ТАМ!» Какие же муки
приходилось испытывать ребёнку, чтобы не положить в рот
запашистую, сочную спелую ягодку! Но я терпела. Наполнив
баночку, неслись бегом на рынок и обменивали нашу добычу на
кусок хлеба. Это был наш первый в жизни личный заработок.
Скажи сейчас современным детям, что лучше: пол-литра
лесной земляники или кусок хлеба? Сочтут за ненормального».
Виктория Кузьминична вспоминает, как по вечерам, при
тусклом свете коптилки, сидя перед открытой дверцей печи, в
которой горели, с треском выбрасывая яркие искорки,
берёзовые дрова, освещая чёрные сырые стены подвала, мама
читала дочке поэму Лермонтова «Бородино». И к моменту,
когда Вика пошла в школу, поэму она знала уже наизусть.
Слегка прищурив глаза, представляя, что перед ней
Бородинское поле сражения, а позади – Москва, она, с
протянутой вперёд рукой, читала:
И молвил он, сверкнув очами:
«Ребята! Не Москва ль за нами?
203
ДЕВОЧКА С ПЕЧКИ
Умрём же под Москвой,
Как наши братья умирали».
И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
Мы в Бородинский бой.
Сестричка оканчивает с отличием педагогическое
училище и получает направление в школу города Сухой Лог. В
город, где в то время жила я, шестилетняя пацанка, которая и
подумать не могла, что пройдёт 72 года, прежде чем две
пожилые женщины, Людмила и Виктория, встретятся в какомто фантастическом Интернете и поймут, что они – очень
близкие и по духу, и по жизни люди. Семья собралась быстро:
ехать со старшей дочерью или нет – даже не обсуждалось. Но
на новом месте они прожили всего два месяца. В селе
Рудянское, что недалеко от Сухого Лога, трёхклассная
начальная школа преобразуется в семилетнюю и Лизоньку
переводят туда. И вот уже они в собственном доме, который
предоставило районо молодому, всемнадцатилетнему учителю
математики Елизавете Кузьминичне. В углу просторной
комнаты – большая печь, «печка-матушка», как, помнится,
многие говаривали в ту пору. Эта печка опять стала для Вики
самым главным местом в жизни. На ней она, восседая между
трубой и полками с кастрюлями, временно неиспользуемой
другой кухонной утварью, учила своих, появившихся на новом
месте друзей, чтению. В перерывах между «уроками»
декламировала или своё любимое «Бородино», или «Русских
женщин» Николая Алексеевича Некрасова. Виктория считает,
что именно там, на этой печке, и зародилось у неё страстное
желание стать учителем.
Жизнь постепенно налаживалась. Мама устроилась на
работу бухгалтером в ту же школу, где работала её старшая
дочь и училась младшенькая.
Училась Вика хорошо.
Попробуй плохо учиться у такой строгой и неподкупной
старшей сестры, которая относилась к младшей с неимоверной
204
Людмила Кеосьян (Соколова)
строгостью. Вика помнит момент, когда экзамен у неё за
четвёртый класс принимала сестра. И так она замучила её
дополнительными вопросами, задав не меньше десяти, что
одноклассники, слыша такое истязание, долго боялись сесть за
стол экзаменатора. Но, как оказалось, к остальным отношение
было совсем другое: спокойное, ласковое.
Один раз в месяц мама ходила в город, за несколько
километров от села, в банк, чтобы получить зарплату на всех
сотрудников школы. Иногда, во время каникул, брала с собой
Вику. Летом дорога, извиваясь и пропадая, как казалось
девочке, за линией горизонта, шла по ровному полю. Зимой
же, когда поля заносились по пояс снегом, они шли по лесу.
Шли долго. Вика предвкушала: «Вот получим деньги и зайдём
в столовую, у самой высокой трубы в городе». Ей уже заранее
представлялись вкусные, большие, с ладонь, котлеты, компот.
Может, поэтому она и составляла компанию маме. Обычно
шли, тихо разговаривая, иногда читали стихи. Но порой Вике
приходила в голову страшная мысль: «А вдруг на нас ктонибудь нападёт и отберёт деньги?». Сказала об этом маме. А
та улыбнулась: «Не бойся, мы с тобой всех победим! У нас же
есть оружие, смотри, – она достала из кармана завёрнутую в
платочек горсть соли. – Бросим в глаза – и побежим, только
нас и видели. Тем более, твоё имя означает – что? – Победа!»
И дочка успокаивалась: маме она верила. Хотя в ту пору
бытовых преступлений, особенно воровства, грабежей было
много. Я помню случай, произошедший с моей мамой: она
одна пошла в лес. Целый день, с утра до вечера, собирала
черёмуху, которая водилась в нашем сухоложском лесу,
именуемом «Зауралье». Уже на выходе из леса на неё напал
молодой мужчина, вырвал полную, большую корзину
черёмухи и скрылся. Помню, как горько плакала моя бедная
мамочка…
Но, слава богу, на них никто не нападал. В один из таких
походов Вика решила спросить маму о том, что её всё больше
205
ДЕВОЧКА С ПЕЧКИ
и больше мучило последнее время. Началось это недавно.
Однажды они шли по селу с подружкой, шустрой, весёлой
рыжеволосой девочкой Верой. Навстречу им попался
мужчина, такой же рыжеватый, как она, и с такими же
конопушками по всему лицу. У Веры, правда, их было
меньше: только на курносом, картошкой, носике. Вера
поздоровалась. Мужчина ответил, погладив её распущенные
волосёнки. И пошёл дальше.
– Это кто? – спросила Вика.
– Мой папа.
– А почему он даже не остановился, не поговорил с тобой?
– Вика недоумённо смотрела на подружку. Та только пожала
плечиками: « А он не живёт сейчас с нами».
Но больше всего поразило Вику: на их пути через
некоторое время встретились ещё двое довольно молодых
людей, про которых Вера сказала, что это тоже её папы. И вот
сейчас дочь, вспомнив тот случай, спросила у мамы, когда они
присели
передохнуть
на
два
замшелых
пенёчка,
расположенных почти рядышком:
– Мама, а почему у Веры Винокуровой целых три папы, а
у меня – ни одного? Такого же не может быть. И почему у всех
моих подружек, где бы мы ни жили, всегда свои дома, пусть и
не очень большие, но свои. А мы ютились постоянно у какихто бабушек?
– Какая же ты у меня стала взрослая, – мама обняла
дочурку, стряхнула муравья с её волосиков. – Я расскажу тебе,
моя дорогая, всё расскажу, но только немного позже. А пока
знай только одно: твой папа был очень хороший человек,
умный, добрый. Но ты же знаешь: была война, много людей
погибло. Погиб и он.
Вика чувствовала: что-то мамочка скрывает. Эта мысль
нашла себе какой-то кусочек в её мозгу, жила там и время от
времени давала о себе знать, особенно когда видела маму в
глубокой задумчивости, сидящей на своей излюбленной
206
Людмила Кеосьян (Соколова)
голубой скамеечке и смотрящей в одну точку прямо перед
собой. В такие минуты Вика старалась тихонечко выйти из
комнаты и оставить маму наедине со своими мыслями.
И всё-таки Сухой лог вновь благосклонно открывает
перед семьёй Виктории свои двери: сестру переводят туда для
работы в новой, только что открывшейся средней школе, в
прекрасное современное здание. К тому времени Лизонька уже
обзавелась своей семьёй. И мама с младшей дочерью снова
следуют за ней. И вот только тогда, на четырнадцатом году,
жизни, Вика узнала историю своей семьи.
Семьи отца и мамы жили в Курганском уезде. Родители
мамы, Валентины Харитоновны, – в селе с красивым
названием – Осиновское, отца – в другой деревне, Предеино,
расположенной совсем рядом. Курганский уезд испокон веков
известен был своим земледелием, крестьяне пахали и сеяли,
снабжали хлебом и другие губернии России. Но постепенно
город прославился и как купеческий центр с его ярмарками и
базарами. Дед Валентины, Неверов Ефим, крепкий хозяин,
прочно стоящий на земле и обладающий предприимчивой
жилкой, не отставал от времени: открыл в своём селе магазин.
Сам, своими руками, отстроил его, сам же и начал торговать.
Семья жила в достатке: имела возможность содержать няню,
замечательную русскую женщину, которая вынянчила троих
детей: маму Виктории и двух её младших братьев.
Мама, Валентина Неверова, окончила три класса
церковно-приходской школы у себя в селе. Шёл 1920 год.
Учителя настойчиво рекомендовали родителям: «Ваша дочь
должна учиться дальше, у неё большие способности». И
родители прислушались к совету самого уважаемого человека
в селе – директора школы: отправили дочь в город Шадринск,
в Мариинскую женскую гимназию имени императрицы Марии
Фёдоровны, матери царя Николая Второго. Это была школа
«для девиц всех состояний», куда могла поступить
практически каждая девушка, вне зависимости от
207
ДЕВОЧКА С ПЕЧКИ
происхождения и достатка. Училась она отлично. Конечно,
это был не Смольный институт, но в гимназии, наряду с
обязательными
предметами
и
Законом
Божиим,
преподавались и иностранные языки: немецкий и
французский, музыка и танцы. В программе этого учебного
заведения было немало взято из программы института
благородных девиц, что наложило отпечаток на всю
последующую жизнь Валентины Харитоновны, а также её
будущих детей.
После успешного окончания гимназии мама Вики,
получило право преподавания в начальных классах. И
появилась в Осиновском уже как учитель в своей родной
школе.
Кузьма Шилиманов, будущий муж Валентины, был из
многодетной семьи. У его отца родилось шестеро детей: пять
сыновей и одна дочь. В семье лентяев не жаловали. Все
трудились от утренней зари до захода солнца. Любовь к земле
передалась ещё от их прадедов. Огород был огромный: наделы
выделялись на каждого мужского члена семьи.
Все рождённые дети, как на подбор, оказались умными да
трудолюбивыми. Чему не мог не нарадоваться отец, глава
этого большого семейства. Но самым способным и подающим
большие надежды и родителей, и деда, был рождённый в 1895
году Кузьма, который с самого детства потянулся к наукам. В
редкие минуты отдыха, когда другие братья, отложив в
сторону косы, раскинув руки, бросались в свежую зелень
травы и, блаженствуя, смотрели на облака, плывущие в небе,
он сразу брал в руки книгу и забывал обо всём. Читал, что
попадало под руку. Отец часто ловил взгляд сына,
задумчивый,
устремлённый
куда-то
далеко-далеко.
Беспокоился: «О чём думает парень, что у него на уме? Другие
сыновья понятны мне, а этот…» И как чувствовало сердце: в
один из вечеров Кузьма, после вечернего сидения за
самоваром, подошёл к отцу:
208
Людмила Кеосьян (Соколова)
– Батя, я хочу поступить в университет, – и увидел
изумлённый взгляд отца, остановившийся на его лице. Он
понял значение этого взгляда: отец видел своих сыновей
только как крепких хозяев на своей хлебной земле – но уж
никак не учёных. Промолчал, только долгим взглядом своих
обычно прищуренных глаз оглядел сына. На том разговор пока
и закончился, не успев по-настоящему начаться. Долго думал
отец, и днями, и ночами. А сын ждал, знал, что окончательный
разговор ещё впереди.
Недели через две Кузьма опять присел на лавку во дворе,
где отец точил косу Движения оселка были лёгкие, руки,
натренированные любимой крестьянской работой, знали своё
дело.
– Давай, поговорим, отец…
– Да что воду в ступе толочь Поступай, сын, куда
задумал. Так и быть. Отпускаю. И на кого ты хочешь учиться
там, в этом университете? Да и примут ли тебя?
– Я хочу стать мелиоратором. Работать с землицей нашей.
Осваивать её для удобства вести грамотно сельское наше
хозяйство, – сказав это, он вдруг увидел, как у отца
увлажнились глаза. Отвернулся его любимый батька, чтобы
скрыть выступающие слёзы.– А поступать поеду в Сибирь, в
город Томск. Там принимают в студенты людей всех сословий.
Это
первый
Сибирский
Университет
имени
Его
Императорского Величества Александра Третьего.
– И откуда ты всё это знаешь, сынок? – спросил отец
спокойно, хотя голову благостно ласкала другая мысль.– Ох, и
головастый у нас парень вырос!
– Читал я, батя. В газете «Русские ведомости». Показывал
мне её учитель наш.
И Кузьма уехал в далёкую Сибирь. Поступил. Обладая
цепкой памятью и трудолюбием, желанием приносить России
пользу, учился только на «отлично». Но не довелось парню
окончить университет. В июле 1914 года началась Первая
209
ДЕВОЧКА С ПЕЧКИ
мировая война, одна из самых широкомасштабных войн в
истории человечества. В 1915 году студентов университета
начали призывать на службу в армию. Мобилизовали и
Кузьму. Имея почти законченное высшее образование, знания
в картографии, он служил при штабе одной из частей Второй
Сибирской армии, дислоцируемой в самом Томске. Советская
власть окончательно была установлена в городе только в
декабре 1919 года, поэтому, не удивительно, когда в октябре
1918 года в общее командование 150-тысячной армией
вступил адмирал Колчак, Кузьма, в составе своей части,
оказался под его руководством. Но то, что он «не держал
оружие в руках», спасло его от репрессий после Октябрьской
революции. Молодой республике нужны были, как воздух,
грамотные специалисты его профиля и Кузьму Шилиманова
направили для работы в земельном комитете. До Великой
Отечественной войны комитеты занимались приведением
земельных участков в пригодное состояние для их
использования в сельском хозяйстве. Он с желанием
приступил к работе.
Однажды, наведавшись домой, в своё село, молодой
Кузьма увидел девушку, красивую и стройную, как берёзка, ту
самую Валентину, совсем юную учительницу начальной
Осиновской школы. И она обратила внимание на него. Это и
была будущая мама Виктории. Любовь вспыхнула нежданнонегаданно и обожгла обоих. Первое чувство… Кто ни помнит,
что это такое: взрыв, огонь, сияние неба, восходящее солнце…
Шёл 1926 год. Сыграли свадьбу. И началась их кочевая жизнь.
Направляют мужа в один район: привели землю в норму,
составили
акт
возможности
использования
в
сельскохозяйственных работах – и поехали дальше, на новое
место. В одном селе, вспоминает мама Виктории, удавалось
задержаться не более чем на полгода. Вот такая выпала им
судьба. Наверное, переезжая с одного места на необжитое
210
Людмила Кеосьян (Соколова)
другое, она порой жалела, что оставила свою любимую работу
в родной Осиновке… Кто знает…
Но, как вскоре оказалось, жалеть уже было не о чем. Во
время бездумной, хищнической коллективизации обе семьи: и
Шилимановых, и Неверовых пострадали: магазин был
конфискован, а дом мамы отобран под сельский совет,
командовали в нём новые хозяева «новой» жизни. Братья отца
тоже раскулачены и высланы из родной деревни. Сколько в
России
пострадало
самых
трудолюбивых,
самых
предприимчивых людей, которые составляли надёжную опору
крестьянства….Творилось невообразимое.
Вспоминаю своего деда. Он, живя в деревне, там же, на
Урале, на сельском сходе, где решался вопрос о выселении
«кулаков», не вытерпел несправедливости. Вскочил со скамьи
и выступил в защиту так называемых кулаков. Смотря в лицо
председателя, вечно пьяненького своего соседа, закричал: «Вы
что, с ума посходили? Какой Григорий кулак? Ну да, у него
две лошади, корова и тёлка, а как без них семье в одиннадцать
душ? Они все пашут с утра до ночи: и парни, и девки, даже
малолетки всегда при деле! Другие, как ты, Сидор, ещё сны
видят, а у них уже полдела сделано. На руки их посмотрите:
живого места нет! Придумали слово-то какое – «кулак» Не
кулаки они, а справные, самостоятельные хозяева, всем бы
пример с них брать! Да и уважают их все в деревне, кроме,
конечно, лентяев да пьяниц. Ну что вы молчите? – обернулся
мой дед к народу, – они же так всех нас под корень изведут!»
Это рассказывала мне моя бабушка. И записали моего деда в
«подкулачники», которые тоже подлежали выселению из
своих домов, построенных ещё их прадедами. Выселили в
Киргизию на пять лет, конфисковали всё имущество, всю
живность, выгребли из погреба все съестные припасы.
Так же или примерно так пришла беда в дома семей
родителей Виктории и в семьи братьев Кузьмы. Страшно
вспомнить те времена…
211
ДЕВОЧКА С ПЕЧКИ
Но жизнь продолжалась. В семье Шилимановых к
неописуемой радости молодых
родилась дочка Елизавета, та самая Елизавета Кузьминична.
Какое это было счастье! Но девочка вдруг заболела, перестала
пить, есть, личико сморщилось, посинело. Что произошло с
малюткой – врачи однозначного ответа не давали. И тут, на
счастье, по рассказам мамы Виктории, к хозяйке, у которой
семья жила на квартире при очередных папиных работах по
землеустройству одного из районов Свердловской области,
заглянула соседка. Уставилась на ребёнка:
– Что это с девчонкой у тебя? – перевела взгляд на маму.
– Заболела…. Не пьёт, не ест какой уж день.
– Да у неё же «собачья старость»! Видала я ни раз таких!
Неси-ка её к бабке Клаше! Только сразу кувшин муки с собой
бери!
Мама, хотя и не верила в благополучный исход, так и
сделала: взяла Лизоньку и отправилась на соседнюю улицу, к
Клавдии. Оказалось, той не надо было ничего объяснять.
Бросив мимолётный взгляд на ребёнка, она замесила тесто из
принесённой Валентиной муки, соорудила из него большой
калач и тут же испекла его в печке. Пошептав что-то,
перекрестившись, продела калач через тельце девочки трижды
и бросила пробегавшей по улице собачонке. Та молниеносно
съела калач, повизгивая от удовольствия. А ближе к вечеру
испустила дух. Мама Вики до конца своей жизни не могла
поверить в то чудо. Но всё так и было. Принеся домой
Лизоньку, была несказанно удивлена тем, что ребёнок
приоткрыл ротик и зачмокал. Она поняла: дочка запросила
есть. Выздоровление пошло на глазах. «Так спасена была моя
сестра. Прожила она до 69 лет», – вспоминает Виктория.
Пролетело ещё девять лет. Счастливых семейных лет. А
что в семье была настоящая любовь, видели все. Об этом
говорили
счастливые
глаза
Кузьмы
Алексеевича,
устремлённые на жену, когда он только переступал порог
212
Людмила Кеосьян (Соколова)
дома. Его бутылочка молока, которая была положена ему по
штату, но он всегда нёс её своим, домой, его тёплые, как бы
нечаянные прикосновения к руке любимой своей жены…. И
вот, наконец, семью посетило ещё одна радость: рождение
младшенькой, их Виктории, их Победы! Тогда они уже жили в
городе Серове. А через два года началась война.
И тут Кузьме Алексеевичу вдруг вспомнили, что он когдато, двадцать пять лет назад, служил при штабе Колчака, что
братья его в период коллективизации были раскулачены и
высланы из своей деревни… В действующую армию его не
взяли. Определили в так называемую трудармию,
недвусмысленно напомнив, что он
потенциальный враг
народа и должен трудом смыть с себя это пятно со своей
биографии.
Мобилизованные в трудармию не считались свободными
людьми. Они эшелонами направлялись на добычу полезных
ископаемых, лесозаготовки и строительство, в том числе и
сверхсекретных ядерных объектов, и на урановые рудники.
Жили в лагерях, как заключённые, за колючей проволокой. За
дезертирство и отказ от работы применялась высшая мера
наказания – расстрел.
Валентина Харитоновна или не знала, в какой лагерь
определён её муж, или не хотела об этом рассказывать своим
дочерям. Может, в Усольлаг, или Тагиллаг, или Ивдельлаг, а
может, на строительство Челябинского металлургического
завода. Подобные лагери трудармейцев были по всей стране.
Трудармейцы не выдерживали непосильного труда, холода и
голода, нечеловеческого отношения охранников. По сути, это
были самые настоящие Гулаги. Людей косили болезни,
кишечные, инфекционные. В одном только Усольлаге возле
Соликамска с конца сентября 1941 года до начала марта 1942,
то есть за пять месяцев, было официально зарегистрировано
3700 умерших. И в один из дней 1942 года Валентина
получила похоронку. И тут же её уничтожила. Детям
213
ДЕВОЧКА С ПЕЧКИ
впоследствии она сказала, что их папа, молодой, здоровый
мужчина, которому было всего 45 лет, умер от голода.
Вспоминаю рассказ своего друга, у которого отец,
поволжский немец, тоже, как и отец Виктории, оказался в
трудармии, в Челябинске. Этот случай поведал ему товарищ
его отца, который чудом выжил в тех невыносимых условиях.
Их, группу из нескольких человек, отправили на захоронение
трупов. Зима. Заснеженное пустынное поле. Конвоир указал на
большие холмы: «Туда!». Они думали, что это неубранные,
покрытые снегом стога сена. И пришли в ужас: под снегом –
гора голых трупов, застывших в самых разных позах. Их
нужно было грузить на транспорт. Приказали: для
компактного складирования отрубать торчащие конечности
людей, брошенных, как попало, в эту смертную кучу. Вот так
зачастую и находили ни в чём неповинные люди, которых
называли так красиво – «трудармеец» – свою смерть.
Как вспоминает Виктория, её мама после получения
похоронки боялась произнести лишний раз имя своего мужа.
На глазах постарела. Боялась за своих детей. Вначале
переживала, что не примут в комсомол, потом – что не примут
в институт как дочерей «врага народа». Ругала судьбу,
занёсшую её любимого Кузьму в далёком 18-ом в армию
Колчака.
Адмирал Колчак был расстрелян в возрасте 46 лет 7
февраля 1920 года без суда, до окончания расследования его
дела. По распоряжению Иркутского военно-революционного
комитета,
выполняющего
указание
центрального
большевистского
руководства.
Учёный-гидролог
и
океанограф, полярный исследователь, участник Русскояпонской и Первой мировой войн, Георгиевский кавалер,
Верховный главнокомандующий Русской армии. Его
расстрельщики впоследствии отмечали, что адмирал встретил
смерть с солдатским мужеством, сохранив достоинство и
благородство в свой последний час. Адмирал отверг
214
Людмила Кеосьян (Соколова)
предложение палачей завязать глаза и отдал председателю
губчека, осуществляющему общее руководство расстрелом,
ампулу с цианистым калием, ему ранее кем-то переданную. Он
считал самоубийство неприемлемым для православного
христианина. Попросил передать своё благословение жене и
сыну.
В 2002 году и на здании Морского корпуса в СанктПетербурге, и в Омске, где Колчак 13 октября вступил в
общее командование добровольческих армий на востоке
страны, и в Иркутске, установлены в честь адмирала
мемориальные доски. Дополнительно к доске на одной из
площадей Иркутска высится памятник: Александр Васильевич
Колчак, в полный рост, в накинутой на плечи шинели, а над
ним – небо любимой его России. Если встать перед
памятником, то будет казаться, что адмирал смотрит прямо в
твои глаза, словно спрашивая: «Человек, как тебе живётся
сейчас в этом мире?» У подножия памятника никогда не
исчезают цветы…
Я уверена в том, что Валентина Харитоновна в глубине
души сейчас бы гордилась тем, что через жизнь её мужа, а
значит, и через её собственную жизнь, прошёл такой
мужественный и неординарный человек, как адмирал Колчак.
Человек, больше всего в жизни любящий Россию.
Приближаясь к концу своего повествования, хочу кратко
познакомить читателей, как сложилась жизнь маленькой Вики,
той самой «девочки с печки». Окончив среднюю школу с
серебряной медалью, она без экзаменов поступила в
педагогический институт, о котором мечтала с самого детства.
После института работала в школе учителем любимой своей
математики. И никогда бы она не ушла с благородной
учительской стези, если бы не появившиеся проблемы с
голосовым аппаратом. Как же жалели и ученики, и их
родители, что она ушла из школы: «Вы же были учителем от
Бога!»
215
ДЕВОЧКА С ПЕЧКИ
Затем работа в городском отделе народного образования –
и всё с душой, с творческим подходом к любому делу. И
замуж вышла за творческого человека: Анатолия Афанасьева,
редактора городской газеты «Знамя Победы», той газеты, в
которой я, юной девушкой, впервые опубликовала свои стихи.
А затем – шаг в неизведанное! Мужа направляют редактором
областной газеты в Туркмению, в город Красноводск. И вот
уже Виктория волею судьбы – председатель областного совета
работников культуры. Не могли, или не захотели городские
власти найти место для профессионала-математика в их
национальной школе. Но и тут Виктория оказалась на высоте,
как говорится, талантливый человек талантлив во всём.
Вернувшись, в свой родной Сухой Лог, который тянул
семью Виктории к себе непреодолимо, она взяла на себя
руководство одной из средних школ города. А затем снова –
городской отдел народного образования, уже специалистом по
экспертизе его качества. Но это ещё не всё: Виктория
Кузьминична, эта девочка с печки, с галошиками в
подмышках, читающая когда-то свои первые книжки при
чадящем свете коптилки, в свои 79 лет совершила, может,
главный подвиг своей жизни Она написала книгу об истории
развития системы образования в Сухоложье. Творческий
человек и на пенсии – творческий…. Эта книга сейчас передо
мной. На цветной обложке – моя красавица-школа. Деревья,
которые высаживали ещё мы… Взгляд на название: «Я этой
памятью живу» – и слёзы градом…. Открываю первые
страницы. Всматриваюсь в незабываемые лица дорогих наших
учителей, читаю бесхитростные стихи выпускников,
посвящённые школе, городу. Вчитываюсь в судьбы педагогов,
знакомых, и уже не знакомых мне. И восхищаюсь ими, и
прежними, и настоящими. Тронули строчки стихов одного из
выпускников школы, посвящённые моему любимому учителю
истории Шендриковой Тамаре Васильевне:
216
Людмила Кеосьян (Соколова)
Воистину прекрасный дар –
Всему учила нас, любя.
Была она, как Птица – Жар!
И высоко несла себя.
Мы за труды её любили
И обожали с нею быть.
И от неё мы научились
Своё Отечество любить.
Сейчас Тамары Васильевны уже нет с нами. Я часто
всматриваюсь в её фотографию, подаренную мне в день
нашего последнего звонка, где она, улыбаясь, обнимая своего
старшего сыночка, как бы говорит то, что написала на
обратной стороне фото: «Люсенька, учение и труд всё
перетрут». И ещё не забыть мне никогда, как, приехав
однажды в Сухой Лог, услышала от неё, уже тяжело больной
пожилой женщины: «Вы были в те, пятидесятые годы, словно
вспаханное поле: посей семечко – и вырастет прекрасный
цветок…». А через два дня Тамары Васильевны не стало…
Спасибо Виктории Кузьминичне за её книгу, название
которой так созвучно моему сердцу и моими мыслям: «Я этой
памятью живу…»
Заканчиваю рассказ о детских годах Виктории строчками
из её письма:
«Но что же было главным в моём детстве, то, о чём я и
сейчас помню очень чётко, ощущаю то же самое, что
чувствовала в те минуты?
«Счастье – что это такое? –
Детство, печка и зима…»
Эти слова я вычитала у поэтессы Надежды Камянчук из
города Ирбит. Они прямо про меня, ибо самым ярким пятном
моего детства были именно печки, где бы мы ни жили. Печка
в деревне у бабушки Анны Ивановны, печка в коммунальном
подвале города Камышлова. Даже, наконец, печка в селе
217
ДЕВОЧКА С ПЕЧКИ
Рудянском, где я осознанно учила ребят читать. Наверное, на
той печке я уже готовила себя к профессии педагога.
И ещё часто задумывалась: где же то место на Земле, на
котором мне суждено было кем-то там, наверху, найти
точку, начало всех начал на моём жизненном пути?
Прошла целая жизнь, прежде чем я нашла те святые для
меня места, куда теперь тянет меня какая-то необъяснимая
сила. Нашла с горечью, с болью в сердце, до сих пор
сохранившийся дом – магазин прадеда, сгоревшую избу
бабушки Ирины Ефимовны Неверовой в селе Осиновское, где
прошли детство и юность моей мамы. Заброшенный огород
деда Алексея Маркеловича в деревне Предеино, на котором
трудились и играли мой отец с братьями. И вдруг в какой-то
момент почудилось, что мои ноги приросли к земле – и – слёзы
– горькие, но в то же время очищающие мою душу, ручьём
пролились на землю, которая связала наши поколения на веки...
И там же в голову мне пришли, всплывшие неожиданно из
какого-то далекого далека, строки стихов кадрового офицера
В. Серебрякова:
Часто рвём родословную нить
И бываем черствы и жестоки,
Не умеем заветы хранить,
Про свои забывая истоки.
Торопись, коль давно не бывал
На дорогах родного придела,
Где твой прадед сохою пахал,
Где прабабка у прялки сидела…
Была дважды в тех местах, а хочется ещё и ещё. Жду
лета…»
3 февраля 2021 г.
218
Людмила Кеосьян (Соколова)
ПАМЯТЬЮ ХРАНИМЫ НА ВЕКА
Я никогда не видела своего отца. Он ушёл в 41-ом и не
вернулся. Пропал без вести за месяц до того, как родилась его
дочь, словно две капли воды, похожая на него, одарённая
богом всеми его талантами и даже лёгкой картавинкой,
которая останется с ней на всю жизнь. Не даст забыть отца и
его дневник, обнаруженный совершенно случайно в сундуке
среди папиных вещей, что хранила мама, ожидая своего мужа
и не веря в его гибель. В раннем детстве я частенько брала в
руки майки, рубашки, прикладывала к лицу, надеясь уловить
папкин запах. Но пахло только нафталином…. С ещё большим
трепетом раскрывала тетрадку в коричневом дерматиновом
переплёте. Знала, что читать чужие дневники нельзя, но руки
так и тянулись к крышке заветного сундука. С замиранием
сердца узнала о первой встрече отца с мамой, скромной, тихой
девушкой Полиной. Оказалось, они вместе работали на
шамотном заводе, он – в лаборатории, она – телефонисткой на
заводском коммутаторе. А ещё ниже – про пьянящий запах
прибрежных трав, про поляну, усыпанную фиалками, вблизи
нашей Пышмы, где они, молодые и весёлые, вдвоём…
Пока я не прочитала дневник, близких, тревожащих
сердечко чувств у меня к отцу не возникало. У многих ребят из
нашего класса отцы не вернулись домой. Погибли. Пропали
без вести. Война. Но вдруг меня, пятилетнюю, начал
тревожить один и тот же сон: начинающее розоветь
предутреннее небо над нашим тихим уральским городком,
железнодорожный перрон, моя молодая, красивая мама и
платочек, зажатый в её руке. И я, в голубом платьице в белый
горошек, крепко ухватившаяся за мамин подол, а вдали – всё
уменьшающаяся на глазах чёрная точка эшелона, который
увозил папку на войну.
Никогда не забыть тот великий День Победы, когда,
казалось, ликовал весь Сухой Лог: музыка, песни лились почти
219
ПАМЯТЬЮ ХРАНИМЫ НА ВЕКА
из каждых окон наших больших блочных домов. А моя мама в
это время горько рыдала, уткнувшись в подушку, не обращая
внимания на дочь, застывшую у порога. Хотя мне было всего
три с половиной года, поняла: мама плачет из-за папы,
которого убили проклятые фашисты.
И пошло, покатилось время. Помню, как в наш пятый «А»
школы, которую мы с гордостью называли «Сталинской», в
сопровождении директора вошёл, прихрамывая, невысокий
ростиком, рябоватый и, как показалось мне, довольно
невзрачный человечек. Мы встали, хлопая крышками
стареньких, изрезанных перочинными ножичками парт,
приветствуя вошедших. А человечек, на которого никто бы не
обратил внимания при встрече на улице, оказался капитаном
Советской армии и, главное, командиром батальона, бойцы
которого, рискуя жизнью, первыми водрузили над
фашистским Рейхстагом Знамя Победы. Простой парень из
глухой деревеньки Талица Сухоложского района. Фамилия
капитана оказалась такой, какие часто встречались в нашем
городе – Неустроев, какая-то бестолковая, совсем не
геройская. Я смотрела на него ошарашено: вот ведь,
оказываются, какие бывают герои! Ещё вчера они рисовались
в моём воображении, как атланты, красивые, гордые красавцы
мужчины. Как Валерий Чкалов или Алексей Маресьев! Но
награды на груди капитана! И все боевые: ордена Александра
Невского, Красной Звезды, Отечественной войны, медали «За
отвагу», «Взятие Берлина» и «За взятие Варшавы». И самая
главная – орден Ленина и медаль «Золотая Звезда» Героя
Советского Союза.
Мы слушали Степана Андреевича, раскрыв рты, хотя
говорил он тихо, слегка заикаясь, совсем не по-геройски.
Вдруг улыбнулся, как мальчишка: « А знаете, ребята,
задавайте лучше вы мне вопросы, а я буду на них отвечать». И
тут же вскочил с места самый маленький ростиком в классе
Вова Конюшевский и вытянулся по-солдатски:
220
Людмила Кеосьян (Соколова)
– Товарищ капитан, разрешите обратиться?
– Обращайтесь!– серьёзно, как взрослому, ответил
капитан и с интересом взглянул на Вовку: у того были
необычно огромные тёмно-карие глаза и такой курносый нос,
про который невозможно было не сказать – «нос картошкой».
– А вы помните свой первый бой? Расскажите нам про
него.
– Первый бой…– капитан длинно вздохнул, устремив свой
взгляд в окно. Наверное, думал, как ему разговаривать с этими
детьми, среди которых каждый второй потерял на фронте
отца: как с несмышлёнышами или как с взрослыми людьми?
И, наверное, выбрал второе:
– Это было под Москвой, зимой 41-го. Я тогда был старше
вас всего на шесть годков, но мне, необстрелянному
восемнадцатилетнему лейтенанту, по сути, мальчишке,
пришлось командовать взводом. И рядом со мной были такие
же, как и я, пацаны. Немцы пёрли на нас, как дикое зверьё. Но
позади же была Москва, отступать было некуда, – на этих
словах Вовка утвердительно кивнул головой, дескать, понятно,
само собой. – Помню, бежал вперёд в сплошном дыму
разрывов, огненный смрад обжигал горло, справа и слева от
меня падали люди. Тогда, в том бою я мало что понял: бежал,
стрелял, в рукопашной заколол штыком немца, такого же, как
и я, молодого парня. Никогда не забыть, с каким ужасом он
смотрел в мои глаза, роняя автомат и захлёбываясь в крике:
«Мутти!» Почему он не стрелял в меня – до сих пор не могу
понять. Долго потом этот солдат снился мне ночами. В том
бою я получил тяжёлое ранение: зазубренный осколок перебил
мне два ребра и застрял в печени. Очнулся на пятые сутки в
медсанбате.
Посыпались вопросы: сколько раз капитан был ранен,
каким оружием он умеет пользоваться, сколько лично убил
фашистов, как он со своими бойцами брал Рейхстаг? На все
вопросы Степан Андреевич отвечал так, что мне казалось: это
221
ПАМЯТЬЮ ХРАНИМЫ НА ВЕКА
я сейчас там, на этой войне, это у меня перебиты рёбра, и это я
стреляю по ненавистным фашистам. Наконец, насмелившись,
как на уроке, подняла руку:
– Товарищ Герой Советского Союза! А Вы не встречали
на войне моего папу, Соколова Василия? Он пропал без
вести…. И я никогда не видела его. Только лишь во сне.
Капитан ответил не сразу. Какое-то время он молчал, как
бы вспоминая свои фронтовые встречи. Вот его рука
машинально потянулась к портсигару, но, достав его и
повертев в руках, снова положил в карман своей старой,
военных лет, гимнастёрки. Потом вытянул перед собой
изувеченную ногу:
– Подойди ко мне, дочка! – как непривычно было мне
слышать слово «дочка» из уст мужчины. Поднялась, откинув
крышку старенькой парты, на которой было вырезано «Гитлер
капут!» и подошла к капитану. Он взял меня за плечи и
посмотрел прямо в глаза: «Встречались мне за эти пять лет
двое Соколовых. И оба Василия. А вот откуда они родом, не
пришлось узнать: не до того было. Один погиб прямо у меня
на глазах в сорок третьем. А второго, старшего лейтенанта (это
было уже в Польше), забрали в разведку. Там готовилась
какая-то важная войсковая операция, – Неустроев глубоко,
прерывисто вздохнул. – Так вот этот Василий очень похож на
тебя. Жди, дочка, вот закончит он важную для нашей страны
работу и вернётся. И маме своей передай. Пусть тоже ждёт.
Иди, садись, милая моя». Капитану Неустроеву тогда шёл
всего тридцать второй год.
–А почему он нам не пишет? Ведь прошло уже девять лет
после войны. Мама постоянно плачет… – я еле сдерживалась,
чтобы не расплакаться самой.
– Нельзя ему. Работа у него такая. Секретная. Поняла? –
он погладил мои косички. – И не плачь – ведь ты же дочь
офицера! Иди, садись, детка.
222
Людмила Кеосьян (Соколова)
Ребята смотрели на меня восхищённо: мой отец –
разведчик, как Николай Кузнецов. Вот это да! Но почему
Ольга Николаевна украдкой, стоя у окна, белоснежным своим
платочком вытирает слёзы? Помню, сердечко моё сжала тогда
неясная тревога…
Когда ребята прощались с капитаном во дворе школы, я
смотрела на него уже совершенно другими глазами: это был
сильный, мужественный и красивый человек. В последний
момент он отыскал меня взглядом и подмигнул: держись,
дескать, дочка! В ту же секунду случилось неожиданное: моя
рука сама собой поднялась и я отдала капитану пионерский
салют. Удивительно, но никто не засмеялся надо мной ни в тот
момент, ни в последующем, и почему-то вдруг после этого дня
меня перестали обзывать «свёклой» за вечно розовыё щёки,
что всегда меня обижало.
Шли годы. Вчитываясь в дневник отца уже по-новому, повзрослому, я всё больше поражалась, насколько мы с ним
похожи. Похожи во всём: в отношении к жизни, к людям, даже
почерк у нас был одинаковый, размашистый, летящий. У мамы
– совершенно другой. К этому времени я уже окончила
институт, вышла замуж; интересная творческая работа, частые
командировки по всей стране. Но если приходилось бывать в
Москве, в первую очередь я шла к отцу, отложив свои дела на
потом, не сомневаясь ни на минуту, что он всегда меня ждёт.
К тому времени я уже знала его адрес: район Красной
площади, Александровский сад, Могила Неизвестного солдата.
Знала и то, что прах захороненного там воина перевезён к
Кремлёвской стене от сорок первого километра шоссе Москва
– Ленинград. А мой папа (об этом говорило его единственное
письмо – ветхий, пожелтевший от времени, потрескавшийся на
сгибах треугольник) перед самым началом войны,
четырнадцатого июня, ехал в одном из эшелонов резервистов,
скрытно направляемых в западные военные округа. Сообщал,
что они подъезжают к восточной границе Белоруссии. И
223
ПАМЯТЬЮ ХРАНИМЫ НА ВЕКА
двадцать второго июня он наверняка принял свой первый
страшный бой. Но, видимо, в том кровавом месиве ему не
суждено было сгинуть. Он пропал без вести спустя пять
месяцев, в ноябре, когда шли ожесточённые бои за Москву.
«Наверное, там он и погиб, думала я и сейчас, глядя в
иллюминатор, подлетая к Домодедово. Подо мной в туманной
осенней дымке наступающего утра просыпалась столица.
Вот и Александровский сад. Кремлёвская стена. И папина
могила. Вечный огонь…. В руках у меня – букет розовых астр,
любимых цветов мамы. Огляделась: я здесь не одна. Рядом в
молчании стояли разные по возрасту люди, но больше всего –
моих ровесников. И никто не прятал слёз. Печально вздохнула:
«А ведь многие из них тоже пришли к своим отцам. Да,
наверное, это так…» В те минуты мне показалось, что и я, и
вот этот пожилой рыжеусый человек с пустым рукавом,
заправленным в карман старой гимнастёрки времён Великой
Отечественной, на которой светилась медаль «За отвагу», и эта
бабушка с корзиной, в белом платочке, и вихрастый пацанчик,
держащийся за её руку, – все они друг другу – родственники.
Их связывает не только общее горе, не только чисто
человеческое родство – это родство поколений. Но, стоя рядом
с Могилой, мысленно разговаривая с отцом, я была уверена:
здесь лежит именно он, Соколов Василий. И он видит сейчас
её, свою дочь. «ЕГО ЗАРЫЛИ В ШАР ЗЕМНОЙ, А БЫЛ ОН
ЛИШЬ СОЛДАТ, ВСЕГО, ДРУЗЬЯ, СОЛДАТ ПРОСТОЙ, БЕЗ
ЗВАНИЙ И НАГРАД» – всплыли в голове строчки известных
стихов. Да, мой отец не успел получить высоких званий и
наград, но он совершил главный свой человеческий подвиг –
отдал жизнь за Родину. Розовые астры тихо легли на папину
Могилу.
Мама всю жизнь будет ждать своего Василия: вдруг
когда-то наступит день, и он, постаревший, пусть даже слепой,
без руки или ноги, но все равно узнаваемый и родной,
переступит через порог. Она ушла из жизни в 57 лет, в первый
224
Людмила Кеосьян (Соколова)
же год, как наша семья оказалась в Красноярске, вдали от
своей малой родины, от милого сердцу Сухоложья. Ушла тихо,
так, как прожила всю свою жизнь, отдавая её целиком своей
дочери, не вынося своих чувств и обид на люди, не
перекладывая ни на кого свои заботы, не прося ни от кого
помощи, надеясь только на себя. В последнюю минуту
уходящей жизни она вдруг неожиданно широко раскрыла
глаза и устремила взгляд куда-то вверх. Я, согревая ладонями
мамино лицо, вдруг увидела в её исстрадавшихся от
мучительной боли глазах что-то похожее на изумление.
Показалось, она что-то прошептала через силу. «Мамочка,
что? Что? Что ты сказала?» – приложила ухо к её губам: мне
так хотелось услышать последние слова самого дорогого
человека на Земле.
– Ва… Вася… – мать попыталась поднять руку по
направлению своего угасающего взгляда, но… последний
глубокий, на удивление, спокойный вздох – и всё…
До сих пор раздумываю: что это было – галлюцинация?
Или, действительно, там, в другом мире, всё-таки есть жизнь, о
которой каждый узнает только тогда, когда придёт его час?
Иногда я вижу сны: чистое, без единого облачка небо, свежая
зелень луга с такими же, как на Урале, фиалками, а вокруг –
цветущие яблони. И посреди этой райской красоты – моя
мама. И всегда не одна: рядом с нею мужчина, не знакомый
мне, совсем не похожий на отца с портрета, что висит над
моей кроватью. Смотрю на себя в зеркало: но ведь я тоже не
та, что прежде: годы сделали своё дело. И это вселяет
надежду…
225
САШКА
САШКА
Наш долгожданный внук родился в один из морозных
дней 1997 года. Вспоминаю своего новорожденного сына –
круглое личико, смуглая кожа, словно месяц лежал под
южным солнышком, черные волосики, спадающие чёлкой на
лоб, на плечиках кудрявятся такие же «эполеты» – и улыбка до
ушей, когда мы посмотрели друг другу в глаза перед тем, как
он впервые приложился к моей груди. Смотрю на внука:
серенький, бледненький, невзрачный ребёнок. Постоянно
плачет. Расстройству моему не было предела. Ищу хоть какоето сходство с его папой – ничего, чистый ноль! В голову
начинают лезть мысли: а вдруг это не наш ребёнок, вдруг его
подменили в роддоме? А потом другие мысли,
умопомрачительнее первых, эти пресловутые проценты, когда
ничего неподозревающие отцы воспитывают совершенно
чужих детей, не подозревая об этом. Вселенский обман,
продолжающийся всю жизнь.
Но случилось чудо. Через полтора месяца это был уже
совершенно другой ребёнок. Преображение шло не по дням, а
по часам: я не переставала удивляться: куда делась бледность
личика и всё то, что не давало спокойно мне спать по ночам?
Первые шаги сделал на десятом месяце, а в десять уже звонко
шлепал босыми ножонками по холодному линолеуму. В год
начал вдруг выражать свои мысли короткими простенькими
предложениями. Сравниваю с папой, который стал говорить
только в два года – и сравнение уже идёт в пользу внука.
В сентябре 1998 года мама наша должна была заканчивать
интернатуру, папа работал, так что все дни, с утра до вечера, с
внуком проводили мы, бабушка и дедушка. Ох, и тяжёлое это
занятие, скажу я вам! А мы уже люди пенсионного возраста,
нам бы и отдохнуть, и полежать. Помню, мне всегда хотелось
спать. «Воюем» с ним с утра до вечера. Сашка прыгает на
диване, хохочет от удовольствия, а у меня смежаются веки. «
226
Людмила Кеосьян (Соколова)
Баба, не спи! Ну, не спи!». Открываю глаза: «Сашенька, дай
мне поспать, пожалуйста, хотя бы пятнадцать минут!» –
показываю на часы и объясняю: «Когда большая стрелка
подойдёт вот сюда, ты меня разбудишь». Соглашается сразу,
видно, ему интересно: такого у нас с ним ещё не бывало. Через
некоторое время будит. Смотрю – проспала целых тридцать
минут! Саша довольно улыбается: «Я дал тебе поспать в два
раза больше – стрелка ещё столько же прошла. Выспалась?»
Целую его и удивляюсь: человечку только исполнился год, а
он уже знает, что такое «В два раза больше».
«Выспавшись», начинаем занятия: сегодня мы учим
буквы. Показываю пальцем букву – Саша отвечает, иногда
сразу, иногда задумывается. Доходим до буквы «Р» –
недовольно морщит нос и мотает головой: «Ну, ба, я эту букву
не умею рычать!» – «Давай, рычи, – приказываю ребёнку,
усмехаясь про себя: « Сама-то за всю свою жизнь так и не
научилась правильно «рычать»…
На следующий день учимся рифмовать. Вдруг из парня
вырастет поэт, если из бабки не получился, как ни старалась.
Сашке это занятие нравится, кричит, подлетая над диваном:
«Саша – каша! Муха – пуха!» Смеёмся, потому что оба не
знаем, что такое «пуха»? Но оказалось, что такие игры не
прошли бесследно. Помню, ему было уже лет пять. Идем по
улице. Только что прошёл, освежив всё вокруг, первый
весенний дождичек. Кое-где ещё лежит снег, его прощальные
островки, кажется, тают прямо на наших глазах. Впереди по
тротуару – старенькая бабушка, идёт, прихрамывая, с
палочкой. Вот неожиданно она спотыкается и роняет
целлофановый пакет. Толкаю Сашку в бок: «Ну, что застыл?
Помоги бабушке!» Он бросился, поднял пакет и протянул ей.
Старушка поблагодарила, погладила его по головке и пошла
дальше.
Предлагаю внуку: «Давай стихотворение придумаем». Он
останавливается, заинтересованно на меня смотрит:
227
САШКА
– Ладно, только вначале – ты! А про что?
– Да вот хотя бы про эту бабушку, как она чуть не упала,
как ты ей помог.
– Давай! – пританцовывает на месте, понравилось
предложение мальчишке.
– Начинаю я, а ты продолжишь, хорошо? Слушай
внимательно, подбирай рифму. Можно придумать даже то,
чего и не было. Поэты, знаешь, какие выдумщики…
– И мне можно придумывать? – округляет свои голубые
глаза под черными, обещающими быть почти что
брежневскими, бровями.
– Конечно! Это будет наш с тобой экспромт.
– А что такое экс…(запинается, морщит нос) экс… экс…
– Экспромт – это когда что-то придумывается быстро, без
подготовки: взяли – и придумали! Понял? – Саша
утвердительно кивает. – Ну, давай, слушай моё начало:
ШЛА СТАРУШКА И УПАЛА
И ПАКЕТИК ПОТЕРЯЛА.
ЗАГЛЯНУЛ В ПАКЕТИК Я… – Смотрю на него: « А
теперь ты заканчивай!». Молчит, что-то соображает. Трудно,
видно, ребёнку. Повторяю с выражением эти три строчки. И
вдруг Сашка кричит на всю улицу, напугав стайку голубей,
которые топтались почти у самых наших ног: А ТАМ СОК –
МОЯ СЕМЬЯ!»
– Ух ты, мы с тобой – поэты! – на что он кричит громко,
радостно: « Ура! Мы с бабой – поэты! Давай ещё придумывать
про эту бабушку!» – и появился на свет ещё один наш
совместный « шедевр»:
ШЛА БАБУЛЯ И УПАЛА
И ПАКЕТИК ПОТЕРЯЛА,
Я БАБУЛЕЧКЕ ПОМОГ.
МНЕ ДАЛА ОНА ПИРОГ! – эта строчка опять Сашина.
И с этого дня сочинительство стихов стало нашим
постоянным занятием.
228
Людмила Кеосьян (Соколова)
А вот сегодня я сдала своё дежурство деду. Сашка его
любит больше, чем своенравную, разговаривающую с ним, как
с взрослым, без сюсюканий, даже иногда грубовато, бабушку.
С дедушкой же можно заливисто смеяться, играть, качаться на
качелях, нестись на санках с горки, лепить снеговика, есть
мороженое, сколько захочется, и вообще дурачиться от всей
души.
Был солнечный январский день. Дед везёт внука на
саночках. Проходя
мимо хозяйственного магазина,
расположенного в цокольном этаже обычной девятиэтажки,
дедушка останавливается: « Саша, давай спустимся в
магазинчик, бабушка просила купить кое-какие семена для
дачи, вот даже список нам с тобой приготовила», – доставая из
кармана куртки мою записку, говорит дед. Спускаются по
лестнице вниз. И вдруг оказывается, что наряду с
хозяйственными товарами, в правом углу помещения
расположился отдел детских игрушек. Внук сразу – туда.
Через минуту подбегает к деду, тянет его за руку: « Деда, там
такой красивый медвежонок! Купи мне его, пожалуйста, – а
глаза просят, умоляют, – ну, пожалуйста…» И вдруг в деде
проснулся воспитатель. Порывшись по карманам, говорит:
«Сашенька, понимаешь, у нас с тобой на этого медвежонка
уже не хватает денег. Вот только на семена и осталось. Но ты
можешь заработать». Сашка загорелся: «Я? Сам? А как?»
Этот их разговор заинтересованно слушала, улыбаясь,
молодая продавщица с короткой, совсем как у мальчика,
стрижкой. Дед подходит к ней и на полном серьёзе, хотя глаза
так и излучают улыбку, спрашивает:
– Товарищ продавец, у вас есть работа для этого
мальчика? – девушка, моментально включившись в игру,
отвечает:
229
САШКА
– Конечно! У меня совсем нет времени отнести вот эти
коробки на склад, вон в ту дверь. И пыль протереть на этой вот
полке. Раздевайся, мальчик, и принимайся за работу.
Сашка мигом скинул с себя куртку и шагнул за прилавок.
Схватил сразу две коробки и потащил. А пока он расставлял
их в складском помещении, дед незаметно расплатился за
медвежонка. Внук, вернувшись, встал рядом с девушкой:
–Все коробки нужно отнести туда? – получив
утвердительный ответ девушки, повернулся к деду:
– Деда, а ты можешь идти, пока я работаю. Мне же ещё
полки от пыли надо будет протирать.
Продавец кивнула дедушке: «Идите-идите, он без вас
справится».
Двадцать минут дед ходил по улице возле магазина, держа
под прицелом выход из него. Наконец спустился. Саша
работу, видимо, закончил, потому что в руках уже держал
заработанного своим трудом медвежонка.
Но уже у самого нашего дома вдруг соскочил с санок и с
хитрецой в глазёнках уставился на деда: «Деда, а ведь ты,
наверное, всё-таки отдал деньги за этого медвежоночка? Ну,
скажи – отдал?» – и продолжает вглядываться в лицо своего
любимого дедушки. Дед так и не сознался. Сейчас Саше уже
двадцать четыре года, но он помнит и этот магазин, и ту
первую свою работу. С грустью, со слезами на глазах. Потому
что его любимого дедули уже нет на этом свете. Дедули,
которому так и не довелось узнать, что его внук, единственный
из всего выпуска врачей 2021 года, а их пятьсот человек,
окончит медицинский университет без единой четвёрки за все
шесть лет учёбы. Но это – жизнь…. Всё уходит. Остаётся
только память.
8 января 2022г.
230
Людмила Кеосьян (Соколова)
КАЗНИТЬ! НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ
Елена, преподаватель математики в политехническом
институте, любила тихие после напряжённого дня вечера,
когда вся семья собиралась в доме. Делились впечатлениями,
как у каждого прошёл день, ужинали, а потом расходились по
комнатам и отдавались своим увлечениям. Геннадий играл с
компьютером в шахматы, разговаривая с ним, как с человеком:
«Ах, ты так? Ну, ладно, а вот как ты на это посмотришь?»
Бывало, выходил и победителем, чему радовалась вся семья,
особенно маленькая пятилетняя Анюта, мечтая, что её папа
когда-нибудь
все
равно
станет
чемпионом
мира.
Тринадцатилетняя Маша с мамой или отгадывали кроссворды,
или решали каверзные задачки из программы прошедших
математических олимпиад. Елена с любовью смотрела на
старшую дочь, которая с ранних лет поражала учителей
математическим складом ума. «Да и есть в кого, –
раздумывала она, уже лёжа в постели, – прадед был членом
попечительского совета и одновременно учителем арифметики
в церковно-приходской школе. С него и началась наша
математическая династия». Она всегда очень трудно засыпала.
Вот и сегодня в голову лезли всякие мысли, которые, казалось
бы, совсем не должны её волновать. Шёл первый час ночи.
Звонок в дверь раздался неожиданно, пронёсся по
квартире, как выстрел: вначале короткий, а потом уже
длинный, настойчивый и требовательный. Муж, тихо
посапывая, даже не пошевелился, спокойно продолжая спать.
Она вскочила и, накинув халат, бросилась к двери. «Может, с
тётушкой что-то случилось, телеграмма?» – Елену не покидало
состояние тревожности за тётю Зину, воспитавшей и
выучившей её, сироту, рано оставшейся без родителей:
пожилой человек, неважные дела с сердцем.
231
КАЗНИТЬ! НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ
– Кто там? – и тут же, услышав голос соседки, сразу
поняла, что та чем-то встревожена.
– Лена, открой, это мы! – и мужской голос: «Соседи
ваши!»
На площадке стояли Лиза и Фёдор, из квартиры напротив.
В верхней одежде, на шапках – ещё не растаявший снежок.
«Только с улицы», – отметила про себя Елена.
– Лиза, что случилось? – в сердце ёкнуло: зная их,
понимала, что просто так, среди ночи, без серьёзной причины
они бы не стали беспокоить никого. Воспитанные, серьёзные
люди.
– Инна не пришла домой. Обзвонили всех её подружек:
никто ничего не знает. Такого с ней никогда не было. Ну, ты
же знаешь, какая она у нас: домашняя, скромная девочка…
– С мальчиком никаким не дружит? – улыбнулась Елена.
– Ну что ты говоришь? Какой мальчик? Ей же, как и
вашей Маше, тринадцать всего. Может, разбудишь дочку?
– Конечно, сейчас-сейчас, – и оглянулась на шорох: в
прихожую уже входила Маша, а за ней – проснувшийся,
накидывающий на ходу футболку, муж.
– Инны всё ещё нет дома, весь район оббегали, всех
подружек обзвонили, – соседка с надеждой взглянула на
Машу. – Ты когда её в последний раз видела?
– Мы с ней после английского вышли из школы вместе.
Почти до дома дошли. Я завернула в павильон: мама просила
купить молоко, а Инна пошла домой, – и Машенька,
растерянно взглянула на родителей подружки.
– Да не беспокойтесь вы, придёт ваша Инночка, сидит с
кем-нибудь на скамеечке, дело молодое. Вот вы когда впервые
влюбились, вспомните-ка. Наверное, тоже лет в тринадцатьчетырнадцать, – успокаивал соседей Геннадий, хотя в глазах
его тоже появилась тревога. – Ну, давайте ещё раз пробежимся
по нашей округе, – и вопросительно посмотрел на супругу –
Пойдём?
232
Людмила Кеосьян (Соколова)
– Конечно. Лизонька, подождите, мы сию минуту
оденемся, – поддержала мужа Елена. – А ты, – видя, как дочка
тоже начала собираться, – останешься дома, за старшего. Без
тебя обойдёмся. Жди нас, а лучше – постарайся заснуть.
На улице стояла тишина. Фонари на столбах слегка
освещали притихший микрорайон. Нигде не души. Больше
двух часов прошло в безуспешных поисках девочки. За это
время встретились только две пары спешащих домой девчат.
Спросили у них, не видели ли девочку в белой пушистой
шапке и белом шарфе. Нет, не видели. Елизавета уже плакала
навзрыд. Фёдор и Геннадий пытались её успокоить, но
безуспешно: она еле передвигала ноги, постоянно запинаясь,
ничего не слыша и не видя. Перед её глазами возникали
картинки одна страшней другой. Проводив женщин домой,
мужчины отправились в отделение милиции.
Инна не появилась и на следующий день.
Старший оперуполномоченный уголовного розыска
Никитин, прокручивая в голове старые дела о пропаже двух
девочек-подростков в их городке три и два года назад,
выругался про себя: « Как бы ещё один висяк не свалился на
нашу голову». Задумался: как получилось, что тогда не
нашлось ни одного свидетеля: были подняты на ноги все
районные отделы внутренних дел, добровольцы-поисковики,
волонтёры обшарили весь город – и никакого следа! Девчонки
из
благополучных,
добропорядочных
семей
словно
испарились.
Встал, вытряхнул из пепельницы груду окурков. Перед
глазами так и стоял отец пропавшей вчера девочки Инны
Селезнёвой, его слезы на глазах, хотя он безуспешно пытался
их скрыть, вздрагивающие руки, когда писал заявление о
пропаже дочери. «Дело не терпит, пока начальство решает
организационные задачи
розыскной деятельности, надо
срочно опросить жителей домов, прилегающих к дому, где
проживают Селезнёвы», – и Никитин, захватив с собой ещё
233
КАЗНИТЬ! НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ
двух оперов, молодых, только окончивших школу милиции,
направился по указанному в заявлении адресу.
Двор с расположенными полукольцом «хрущёвками» и
встроенной между ними поликлиникой жил своей обычной
жизнью. Играли в снежки дети под присмотром всевидящих
бабушек, из поликлиники то и дело выходили люди, садились
в припаркованные под окнами машины и отъезжали. Никитин,
распределив среди молодых зоны обхода, сам направился к
подъезду, где в 81-ой квартире живут Селезнёвы.
Опрос родителей почти ничего не дал: всё, что они
смогли сказать, было написано в поданном ими заявлении день
назад. Вошёл в комнату Инны. Комната как комната. Книжный
шкаф, глобус на небольшой тумбочке, мягкие игрушки
выстроились в ряд на маленьком раскладном диванчике,
учебники и тетради аккуратными стопками разложены на
письменном столе. Фотография Инны в позолоченной рамке.
Рассматривая её внимательно, Никитин определил для себя:
«Девочка очень приятной внешности, открытый, доверчивый
взгляд». Собака, белый пудель, осторожно подошла к нему. Он
нагнулся, погладил пушистую, ухоженную шерсть. Она
благосклонно приняла ласку, привстала на задние лапы и
лизнула теплым, шершавым языком его руку.
– Вы позволите мне взять эту фотографию? Не
беспокойтесь, я вам её верну. Нужно распечатать срочно,
раздать поисковикам, расклеить по городу, – обратился он к
отцу. И в ту же минуту, услышав, как в соседней комнате
зарыдали сразу две женщины, понял: мама и бабушка, которых
он, зайдя в квартиру, мельком увидел, заплаканных, убитых
горем, а теперь наверняка напряжённо прислушивающихся к
их разговору. Оперативник зашёл в комнату к женщинам.
Подождал пару минут, пока они немного успокоятся.
– Скажите, у вашей Инночки много было друзей? Не
могла она у кого-нибудь загоститься?
234
Людмила Кеосьян (Соколова)
– Ну что вы, как можно? Во-первых, и друзей у неё было
человек пять, не больше. Мы их всех уже обзвонили.
Домашний абсолютно ребёнок. Все её занятия – книги и
вышивания крестиком. Да в последнее время ещё Альма
занимала её время: дочка гуляла с ней и утром, и вечером.
Подарили ей на день рождения маленьким щеночком.
Привязались они друг к другу: не могла её маленькая
подружка дождаться прихода Инны из школы. Садилась около
двери и подвывала. А как радовалась, услышав, что звякнул
ключ в замке! – и мать опять заплакала. Старушка в тот же миг
закрыла лицо передником. Худенькие плечи ходили ходуном.
Никитин, задав на прощание ещё ряд вопросов и выйдя на
площадку, позвонил в соседнюю квартиру под красивым,
оформленным явно со вкусом и душой, номером 82. Открыла
дверь молодая, красивая женщина. Это и была Елена.
– Я – старший оперуполномоченный уголовного… – и
ошарашено всмотрелся в лицо стоящей перед ним женщины, –
Лена? Неужели это ты?
– Лёшка! Никитин! Боже мой! А красавец какой! – и
Елена обняла опера за плечи. – Фу, куришь что ли? Не курил
же раньше!
– Работа такая, не хочешь, да закуришь, – и улыбнулся. –
А раньше ты и не замечала такого «красавца». Со своего
Филиппа глаз не могла оторвать.
– Глупая была, Лёша. Ну, а как у тебя сложилась жизнь?
Проходи, садись поближе к столу. А я чай поставлю, спокойно
поговорим обо всём, – и Елена, не дожидаясь ответа, унеслась
на кухню. Но Алексей двинулся следом за ней.
– Ленка, правду говорят, что мир тесен. Жили в
Казахстане, учились в одной школе, разъехались после
окончания учёбы в разные города, поступили в разные ВУЗы,
а встретились сейчас совершенно в другом месте, не зная друг
о друге ничего, где он, что с ним. Как сложилась у меня
жизнь? А ты знаешь – хорошо. Жена – моя коллега. Сын и
235
КАЗНИТЬ! НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ
дочь, близнецы. Расскажи лучше о себе. Я сгораю от
любопытства. Ты же у нас была великий математик. Если
честно, часто о тебе вспоминаю…
Сели за стол. Разливая по чашкам чай, Елена задумалась:
«Ну что рассказать Лёшке? О том, что брак с Филиппом
оказался неудачным, так это длинная, тяжёлая история.
Пожалуй, не стоит об этом и вспоминать. Да и прошло почти
десять лет с той поры». А Никитин сидел, устремив на неё
свои серые, слегка прищуренные глаза, и ждал. Она вздохнула,
решив о том периоде своей жизни рассказать в двух словах.
– С Филей расстались. От него на память осталась Маша.
Сейчас ей уже тринадцать лет.
– Так ты не замужем? – Алексей удивился: неожиданная
весть. Чтобы такая женщина – и все эти годы оставалась одна?
И тут раздался звук открываемой двери и мужской голос:
«Лена, ты дома?»
– Муж с работы пришёл, – Елена встала и пошла в
прихожую. До Алексея донеслось: «Гена, у нас гость, мой
бывший одноклассник», – и в ту же минуту он увидел, как
мужчина, высокий, статный, кивнув ему головой мимоходом,
пронёс на кухню два больших пакета. «Наверное, продукты», –
пронеслось в голове, – молодец, хозяйственный мужик у
Ленки».
А минут через пять все уже сидели за столом. Геннадий
оказался добродушным, разговорчивым человеком, который
сразу понравился Алексею. С какой-то долей ещё той, детской
ревности, которая сжигала его в школьные годы, смотрел на
Лену, видя, каким ласковым взглядом окидывала она своего
мужа. Как ни отказывался, но пришлось немного пригубить за
знакомство вина, неожиданно появившегося на столе. Хотел
было уже встать и попрощаться, так как дела торопили, но
Елена возмутилась:
– Ты же не дослушал мою историю, а говорил «сгораю от
любопытства» – она с лёгким укором взглянула на него.
236
Людмила Кеосьян (Соколова)
– А о чём разговор? – Геннадий смешливо переводил
взгляд то на жену, то на гостя.
– Обо мне, о том, как в моей жизни появился ты, мой
любимый.
Геннадий, откинувшись на спинку стула и хлопнув в
ладоши, воскликнул: «А давай я расскажу, как мы с тобой
познакомились?» – и, не дожидаясь согласия супруги,
повернулся всем корпусом к Алексею:
– После окончания техникума я работал бригадиром на
участке по ремонту кранов. И решил всё-таки получить
высшее образование. Но на дневной не пошёл, уже привык
зарабатывать денежки, – он по-мальчишески улыбнулся, –
поступил в политех на вечернее отделение. И тут увидел вот
эту красавицу, – Геннадий метнул взгляд на жену. – Когда она
вошла в аудиторию, я вначале подумал, что это такая же
студентка, как все мы. А оказалось, что она – наш
преподаватель, да ещё и по высшей математике.
Представляешь? – незаметно перейдя на «ты», улыбнулся он. –
До сих пор между людьми идёт спор: бывает ли любовь с
первого взгляда? А я не спорю, потому что знаю точно:
бывает. Что только я ни делал, чтобы обратить на себя её
внимание: и учился отлично, и умные вопросы задавал на
лекциях, и цветы украдкой от всех ставил ей на стол. Дошло
до того, что записки стал подкладывать в журнал. Долго она
не могла понять, от кого они. А как-то насмелился и,
дождавшись, когда Елена Витальевна выйдет из института,
подошёл к ней, опять с цветами, и пригласил в кино. В общем,
вот так всё и сдвинулось с мёртвой точки. Через полгода моих
дальнейших ухаживаний поженились. У неё была дочка трёх
лет – Машенька, сейчас ей уже скоро четырнадцать стукнет.
Удочерил сразу. А потом у нас ещё и младшенькая родилась,
Анютка. Вот так и живём: в любви и радости.
– Ну, расхвастался, – Елена погладила плечо мужа. –
Хватит лясы точить, Алексей здесь по делам. Он у нас опер и
237
КАЗНИТЬ! НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ
проводит свои розыскные мероприятия. Инна же так и не
появилась дома, вот горе-то…
– Да… Я сегодня на работе целый день думал о ней. Куда
могла девчонка запропаститься? А вы, милиционеры, если
честно, у меня не вызываете никакого доверия, – Геннадий
явно уже захмелел. – Ну, Инка, может, ещё и появится, а вот
почему те две девочки, пропавшие несколько лет назад у нас в
городе, так и оказались не найдены? Работать не умеете,
господа-товарищи!
Алексей, сделав вид, что не обратил внимания на выпад
Геннадия в свой адрес, спросил, обращаясь сразу к обоим:
–Что вы можете сказать о семье Инны, о ней самой? Я
разговаривал уже с родителями, но со стороны-то всё виднее
бывает и объективнее.
И Елена, и Геннадий повторили почти слово в слово
показания и отца и матери пропавшей девочки. Никитину
оставалось только попрощаться: и так много времени потратил
на семейство Елены. Да ещё непредвиденное застолье, слова
Геннадия, которые неприятно задели его. Спускаясь по
лестнице, скользя рукой по обшарпаным, с облупившейся
краской перилам, думал: « А ведь прав в чём-то Геннадий,
плохо работаем мы…»
Прошло полгода. Как он и опасался, поиски Инны успеха
не приносили. Объявленный всероссийский розыск тоже
ничего не давал. Приходили анонимные звонки, многим
людям казалось, что они видели девочку, похожую на Инну.
Но это только казалось…. Потом и звонки прекратились.
Никитину никогда не забыть тот день. Стояла такая жара,
что ребята в отделе не успевали заполнять графины с водой, но
ничто не могло утолить нестерпимую жажду. На улице – пыль
столбом от проезжающих машин; листья деревьев,
окружающих здание, посерели, скрутились в трубочки. Такого
жаркого и сухого лета никто не мог припомнить. Близилось
время обеда. У оперативников отдела Никитина было одно
238
Людмила Кеосьян (Соколова)
желание: сесть в милицейский уазик и смотаться к
ближайшему озерку, нырнуть в холодную водичку. Может, так
бы они и сделали, если бы на пороге вдруг не появилась
женщина. В ту же секунду Никитин узнал в вошедшей,
взволнованно и растерянно оглядывающей отдел, Елену.
Увидела его: «Алексей, мне надо с тобой поговорить. Наедине.
Пожалуйста», – голос её дрожал. Кто-то из ребят догадался
подать ей стакан с водой, и тут же по сигналу Никитина они
двинулись к выходу из кабинета. Краем уха Елена услышала,
как один опер, совсем молодой, надевая на глаза огромные
очки от солнца, бросил: «Война войной, а обед…» – и закрыл
за собой дверь.
– Что случилось, Лена? На тебе лица нет. Присаживайся. –
Прежде чем начать говорить, Елена несколько раз через силу с
трудом сглотнула слюну. Алексей заметил, как дрожала вода
в стакане, когда она попыталась смочить горло. Заметила его
взгляд. Поставила стакан на стол.
– Мой муж совершал сексуальные домогательства до моей
старшей дочери, – сказала коротко и замолчала, нервно
потирая пальцы рук. Никитину за пятнадцать лет работы в
милиции приходилось слышать не раз такие признания, но тут
его тоже охватило волнение.
– Успокойся и расскажи подробнее, не упуская даже
мелочи.
– Ну, какие мелочи? Примерно месяц назад я заметила,
что в доме что-то произошло, а что – понять вначале не могла.
А потом вдруг увидела, что Машка явно сторонится своего
отца. Смотрит на него то со страхом, то, как на злейшего
своего врага. Хоть он и отчим, но она всегда ведь считала его
отцом; воспитывал её с трёх лет. Ну, я же педагог: начала
тактично вызывать её на откровенный разговор. И она вдруг
заплакала. Положила голову мне на грудь, обняла и заплакала.
Мне понадобились неимоверные усилия, чтобы взять себя в
руки.
239
КАЗНИТЬ! НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ
– Так, дочка, всё, хватит рыдать. Все живые, никто не
умер, наша любимая тётя Зина из Казахстана собирается к тебе
на день рождения приехать. Говори, что случилось.
Разберёмся во всём. И всё у нас будет хорошо, – так сказала я
ей, хотя сердце, начинающее что-то предчувствовать, готово
было выскочить из груди. И Маша призналась, что уже два
раза Геннадий приставал к ней как мужчина, целовал в губы,
пытался снять трусики. – Помолчав с минуту, Елена вскинула
голову:
– А ты знаешь, Алексей, моя девочка оба раза отбилась от
него: не зря она целый год с подружкой ходила в секцию
рукопашного боя. Я сначала удивлялась: то вяжет шарфики,
вышивает вместе с Инной крестиком, и вдруг в какую-то
рукопашку, как они сейчас говорят, пошла.
– Вот и пригодилось, значит. А она тебе всё сказала,
ничего не утаила?
– Клянётся, что самого страшного не случилось. Я ей
верю. Но боюсь сейчас оставлять дома наедине с мужем. По
вечерам меня, как правило, дома нет. Четыре дня назад
Геннадий уехал в командировку, в Белгород Приедет через два
дня. Сказал, во вторник, около четырёх дня, будет уже дома.
– Вот это хорошо. Сейчас мы с тобой пойдём к
следователю. Ты напишешь заявление о домогательствах
отчима к своей падчерице. Надо бы и её сюда привести.
– Так она в коридоре сидит. Ждёт меня. Я вообще боюсь
сейчас её отпускать одну. Ещё пропажа Инны меня с ума
сводит. Бедная девочка…
Следователем
оказалась
женщина
средних
лет.
Представилась: Кузина Фаина Ивановна. Она внимательно
выслушала и маму, и дочь. Маша вела себя совсем по-другому:
не как дома, когда признавалась матери в домогательствах
отца. Рассказала всё подробно, как на уроке в школе.
– Елена, паспорт у тебя с собой? – спросил Алексей.
240
Людмила Кеосьян (Соколова)
– Да, конечно. Разве к вам без паспорта ходят? – и
заметила, как оба, и следователь, и Никитин, взглянув друг на
друга, понимающе улыбнулись: и ребёнка привела, и паспорт
не забыла.
Написала Елена заявление о домогательствах мужа. Уже
на улице Алексей сказал: «Сейчас после всех бумажных дел,
которые Фаина Ивановна совместно с начальником
следственного отдела произведут безотлагательно, твой муж,
как приедет из командировки, будет сразу задержан. И
начнётся предварительное следствие. Всё очень серьёзно: как
бы его дело не повлекло за собой и другие дела».
Всё так и произошло. Геннадий при подходе к подъезду
был задержан сотрудниками милиции на сорок восемь часов и
препровождён в изолятор временного содержания. При
задержании вначале возмущался, кричал, что это поклёп на
него, сейчас он позвонит жене и всё выяснится.
– Звоните. Это ваше право, – вежливо разрешил старший
лейтенант и протянул ему свой телефон.
– Лена, меня задержали у подъезда сотрудники милиции.
Скажи им, что это какая-то ошибка и вообще, чёрт знает, что
такое! – и тут же отдал трубку обратно. Вдруг как-то сразу
сник. И всем стало ясно: жена разговаривать с ним не
захотела.
По отношению к Геннадию судом была избрана мера
пресечения в виде заключения под стражу. Из зала суда,
вынесшего это решение на стадии предварительного
расследования, он под конвоем был отправлен в следственный
изолятор.
Начались
допросы.
Следователи
подняли
одновременно и старые дела о пропаже двух девочек
несколько лет назад.
Шло время. Геннадий признавал только случай
сексуального домогательства к своей падчерице. Но у
следствия всё более и более возникали подозрения, что он
явно говорит не всё. И подозрения эти крепли день ото дня.
241
КАЗНИТЬ! НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ
Решили показать его фотографию по одному из местных
каналов телевидения. И случилось чудо. В милицию позвонила
женщина, художник по профессии. Сообщила, что примерно в
то время, когда пропала Инна, она видела этого мужчину.
Женщина сразу заверила сотрудника милиции, что у неё как у
художника фотографическая память. Мужчина шёл мимо её
гаража, а рядом с ним – девочка в школьной форме, с цветным
ранцем за спиной, которую она приняла, разумеется, за его
дочку. Двери были слегка приоткрыты, и женщина заметила
через просвет, как они вошли в гараж наискосок от неё.
Закрыла на засов дверь и спустилась в подвал перебирать
картофель.
– Вы слышали какие-нибудь крики со стороны того
гаража? – спросил её следователь.
– Нет, не слышала, врать не буду.
– Ну, вы, наверное, видели фотографии этой девочки,
расклеенные по всему городу?
– Видела, но когда этот мужчина шёл с ней, я обратила
внимание только на него. Статный, спортивного сложения,
красивый мужчина. Внешность запоминающаяся.
– А вы не смогли бы прийти к нам и поучаствовать в
создании фоторобота? – Фаина Ивановна услышала на другой
стороне провода лёгкий смешок: «Да я уже набросала его
портретик на всякий случай. Хорошо. Приду и принесу своё
художество».
Она пришла через час. Деловая, уверенная в себе женщина
с короткой стрижкой, под мальчика. Без лишних слов
протянула лист бумаги со своим рисунком. Тут же сравнили её
набросок с фотографией Геннадия из его дела. Похожесть
была один к одному.
Через день провели опознание. Из пяти мужчин женщина,
не раздумывая, сразу показала на Геннадия: «Это он, – и
добавила, – без сомнения». Но Геннадий не сознавался: мало
ли есть похожих людей?
242
Людмила Кеосьян (Соколова)
Вечером в квартире Елены раздался телефонный звонок.
Звонил Алексей, с которым она давно уже не общалась. От
дела он был отстранён как заинтересованное лицо по
письменному заявлению подозреваемого.
– Лена, завтра около десяти утра к тебе придут
осматривать ваш гараж. Чтоб ты знала. Это разговор между
нами. Я тебе не звонил. Будут понятые. Приготовь ключи.
Появилась свидетельница по делу твоего мужа. В гараже
ничего не прибирай. Пусть останется всё, как есть.
Елена не спала почти всю ночь. Корвалол не помогал.
Только под утро смежила глаза. В одиннадцатом часу
позвонили в дверь. Сотрудник милиции в форме старшего
сержанта объяснил, что в их гараже будут производиться
розыскные мероприятия, и предъявил ордер на обыск. Она
накинула на себя куртку – на дворе стоял уже октябрь – и
пошла следом за милиционером. У подъезда их ждала
группа оперативников с собакой и двое пожилых людей,
пенсионеров с первого этажа, знакомых Елене.. Открыла
калитку металлических дверей, покрашенных красивой,
вишнёвого цвета, краской. Внутри гаража был порядок,
как впрочем, и всегда. Геннадий был аккуратист. Гараж –
это его вотчина. Сотрудник, держащий собаку на поводке,
поднёс к её носу жёлтую вязаную шапочку. Елена
присмотрелась: цвет шапочки показался ей знакомым. И
вдруг собака заволновалась, стала повизгивать и
обнюхивать крышку погреба. Сержант без усилия поднял
её. Пёс сразу ринулся по лестнице вниз и начал рыть
лапами землю рядом с запасом картофеля, аккуратно
огороженного
деревянными
досками.
Опера
переглянулись: «Надо копать, там что-то есть». Лопату,
стоящую рядом, прислонённую к стене подвала, решили
пока не трогать, понимая, что, возможно, она будет
являться важной уликой.
Водитель Степан молнией
243
КАЗНИТЬ! НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ
взлетел по лестнице, а через минуту сам же и начал копать
место возле картошки лопатой, взятой из служебной
машины. Копать пришлось не долго: сняв пласт земли
толщиной в полметра, лопата зацепилась за ткань синего
цвета. Потянули с усилием, но ткань за что-то крепко
держалась. Переглянулись. И каждый подумал об одном и
том же, но вслух свои мысли много повидавшие в своей
службе страшного и неожиданного, никто не высказал.
Подкопав ещё сантиметров двадцать, увидели: в яме,
ставшей ей могилою, лежит труп девочки в школьной
форме: синяя юбочка, синий жилетик и белая блузка.
Елена, и так еле держащаяся на ногах, охнула и
повалилась. Если бы не старший сержант, который подхватил
её, она бы упала. Посадили бледную, как полотно, начавшую
вдруг безудержно икать, на фанерный ящик. Старший группы
в чине капитана подошёл к ней, и, присев на корточки,
спросил:
– Вам знакома эта девочка? – Елена, с трудом разлепив
губы, кивнула:
– Да. Это пропавшая полгода назад дочь моих соседей
Селезнёвых, Инна, – и подняла глаза: «Это сделал мой муж?»
– Будем разбираться. Проведём дактилоскопию следов
пальцев на лопате. Хотя тут, по-моему, уже всё ясно, тем более
у нас появился важный свидетель.
Геннадий, припёртый в угол неопровержимыми
дополнительными доказательствами судмедэкспертов – к тому
же, на лопате оказались отпечатки его пальцев со следами
крови Инны – вынужден был признаться в изнасиловании и
убийстве девочки. Рассказал, что встретил её идущей из
школы. Обманул, что в гараже у него закрыт бездомный
щенок, которого он подобрал на мусорной свалке. Стало его
жалко, голодного, дрожащего. Принёс домой, а тётя Лена
наотрез отказалась его принять, потому что у неё и у Машки
244
Людмила Кеосьян (Соколова)
аллергия на собачью шерсть. «Вот, помыл его, кормлю,
думаю, куда бы пристроить. Красивый стал, точь-в-точь, как
твоя Альма. Хочешь посмотреть?» Инна с удовольствием
согласилась.
В СИЗО свои законы. Сокамерники, уголовникирецидивисты, ожидающие суда по своим делам, узнали про
статью, которую «шьют» Геннадию, про подробности его
преступления. И для того жизнь превратилась в ад. На
допросах просил только одного: перевести его в другую
камеру. А допросы,
как по секрету сообщил Елене
Алексей, хотя это и запрещено законом, производились с
пристрастием. Хотел повеситься, но сокамерники
вытащили его из петли в одну из ночей, когда он пытался
это сделать. Им было дано задание следить за педофилом:
следствию он нужен был живым, так как продолжались
разработки старых дел по более ранней пропаже двух
девочек-подростков. Появлялись кое-какие свидетельские
показания, хотя и косвенные, и все не в пользу Геннадия.
Допросы и жизнь в камере для него уже казались
непереносимыми. И настал день, когда этот, с виду
нормальный, обычный человек, на очередном допросе
сказал: «Хочу сделать признательные показания».
Рассказал, что тех двух девочек он так же, как Инну,
изнасиловал и убил, закопав в лесу. Проводили
следственные эксперименты, но Геннадий места, где их
закопал, найти не смог.
Суд над ним состоялся, когда в России уже был принят
мораторий на смертную казнь. Елене никогда не забыть взгляд
Геннадия за решёткой, который он украдкой то и дело бросал
на свою бывшую жену. «Странно – думала она, – как у убийцы
и насильника, по сути уже нечеловека, в глазах ещё может
оставаться какой-то отсвет тепла, того, человеческого?» В
один момент она увидела вдруг, как он задержал на ней взгляд
245
КАЗНИТЬ! НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ
и отрицательно покачал головой. Но Елена даже не обратила
на это внимания. Только потом, уже дома, она задумается: чтото он ей хотел сказать. Судья, строгая в своём одеянии,
вынесла решение: пятнадцать лет лишения свободы в колонии
строгого режима.
Если для Геннадия было адом сидеть в камере СИЗО, то
для Елены Витальевны ад начался после суда. Городок их
небольшой. Весть о том, кем на самом деле оказался её муж,
разнеслась молниеносно. В институте, среди коллегпреподавателей, знающих и уважающих её, были
понимающие, думающие люди, но обыватели связывали Елену
с Геннадием почти воедино: летели в окна камни; даже
знакомые, которые раньше здоровались, сейчас проходили
мимо, бросая на неё уничтожающие взгляды. Но самое
невыносимое было встречаться с родителями Инны. Хотя они
понимали, что Елена в их горе не виновата, проходили мимо
отчуждённо, словно не замечая свою соседку. Маша не хотела
ходить в школу: дочь убийцы дети ненавидели, фактически
объявив ей бойкот. Часто, особенно в бессонные свои ночи
Елена думала: надо уехать. Но куда? Казахстан стал другим
государством, там сейчас русских не особо жалуют, а она не
одна, двое детей. Да и тетушка больна, пришло время забирать
её к себе.
Но оказалось, что мир, действительно, не без добрых
людей. Из далёкой Москвы на имя Елены пришло письмо.
Недоумённо взглянула на конверт: в столице у неё знакомых
не было. Но фамилия показалась ей знакомой. Вспомнила,
хотя и не сразу, двух студентов, высокую, рыжеволосую
девушку и парня, даже несколько пониже её ростом, которым
она преподавала математику, являясь одновременно куратором
их группы инженеров-механиков. Вспомнила и то, как они,
поженившись, пригласили её на свадьбу. Она не отказалась. В
её сердце эта пара оставила очень хорошие воспоминания:
246
Людмила Кеосьян (Соколова)
весёлые, добрые, всегда готовые помочь любому: и лекции
свои предложить, и денег дать в долг, кто бы ни попросил. Она
тогда ещё, глядя на них, думала: «Бывают же такие приятные
молодые люди».
Начала читать письмо. И с первых строчек не смогла
сдержать слёз. Писала Виктория: Дорогая Елена Витальевна!
Мы с Анатолием узнали о Вашем горе. Понимаем, в каком
состоянии Вы сейчас находитесь. Долго размышляли над тем,
как Вам помочь. И пришли к выводу: Вам оставаться там
нельзя. Вы измотаете себе все нервы. Может не выдержать
Ваше сердце. И девочкам Вашим будет несладко. Люди же
бывают такими несправедливыми и даже злыми.
Переезжайте к нам, в Москву. Мы здесь живём уже шесть
лет. Первое время поживёте с дочками у нас. Пропишем вас,
чтобы Вы смогли устроиться на работу, а дети пойти в
школу. А потом, немного обжившись, снимете квартиру.
Пожалуйста, подумайте над этим предложением. Мы
искренне хотим Вам помочь. Ждём Вашего ответа. Виктория
и Анатолий Кузнецовы.
Елена больше не раздумывала. Через две недели они с
девочками уже были в Москве.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Геннадий вместо положенных ему пятнадцати лет
лишения свободы вышел из тюрьмы через семь лет.
Бывшая коллега Елены, тоже математик, которая
поведала мне эту историю, сказала, что ходили слухи,
якобы те предыдущие два дела про пропавших девочек к
Геннадию отношения никакого не имели, их на него просто
«повесили». По другим слухам выходило, что его
освободили ввиду плохого состояния здоровья. Как бы там
ни было, я, заканчивая этот рассказ-очерк, так и не
придумав к нему названия, вдруг вспомнила расхожую
247
КАЗНИТЬ! НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ
фразу «Казнить нельзя помиловать», которую можно
понимать по-разному: или казнить, или помиловать,
смотря где поставишь знак препинания. И прихожу к
мнению: за такие преступления, которые совершают
люди, подобные Геннадию, не надо раздумывать, где
ставить точку. Я лично ставлю восклицательный знак
именно после слова «казнить» и переношу эти слова в
заголовок своего рассказа. Только очень жаль, что в
России смертная казнь отменена. Хотя при теперешних
порядках этот вопрос остаётся спорным…
7 февраля 2022 г.
248
Людмила Кеосьян (Соколова)
ПО ЩУЧЬЕМУ ВЕЛЕНЬЮ…
– Так, а сейчас сделай рокировку, – донёсся до Анны
приятный басок мужа. Комната, в которой дед обучал своего
внука, полуторагодовалого Саньку, азам шахмат, находилась
как раз напротив кухни. Приближалось время обеда. «Ну,
совсем дед спятил», – и Анна, с полотенцем в руках,
распахнула дверь спальни.
– Слушай, дед, ну какая рокировка? Он недавно только
ползунки снял! Лучше сказку ему почитай, чем парню мозги
забивать. Не дорос он ещё до твоих рокировок! – на что Саня,
недовольно взглянув на бабушку исподлобья, отрицательно
покачал головой.
– Что? Дорос, что ли? – Анна, пытаясь скрыть улыбку,
взглянула на внука. Тот утвердительно кивнул, дескать, да,
дорос. Ребёнок начал разговаривать в год, и сразу целыми
предложениями. А тут молчал – это был признак его высшего
неудовольствия. В разговор вступил дед, видя, что парень
начинает сердиться:
– Анюта, ну это же ему в радость, неужели ты не
понимаешь? Названия фигур, их расположение на доске знает,
даже запомнил, как они ходят. Вот ты знаешь, как ходит конь?
– и тут Санёк, не дожидаясь ответа бабушки, взял чёрного
коня, сделал им ход буквой «Г», брякнув сердито о доску, и
тут же победоносно взглянул на Анну.
– Молоток, Саня! – похвалил внука дед и укоризненно
посмотрел на жену. – Я ведь не проявлял недовольства, когда
ты на подходе к году уже учила его буквам. Я только
приветствовал. А помнишь, как он, когда я его спросил, какая
это буква, показав на букву «Р», сказал, рассмешив нас: «Я не
умею эту букву рычать!» – и все трое снова рассмеялись.
Санька при этом завалился на спину и, хохоча, задрыгал
ногами, сметая шахматы с доски.
249
ПО ЩУЧЬЕМУ ВЕЛЕНЬЮ…
– Ладно, шахматисты, пойдёмте обедать! – бабушка
двинулась к выходу.
– Нет, деда, вначале рокировка! – услышала уже за спиной
голос внука. Обернулась. Ей тоже стало интересно, что же
будет дальше. Дед поставил короля вблизи от ладьи. Санька
тут же, скосив взгляд на бабулю, проверяя, смотрит ли она,
двумя руками сделал одновременный ход, придвинул короля к
ладье, а ладью переставил по другую сторону от короля.
– Ну, видишь, ему совсем это не трудно.
– Так он хоть знает, для чего делается эта рокировка?
– А ты спроси его, он тебе скажет, – дед подбадривающее
взглянул на внука. Тот прищурил один глаз, посмотрел куда-то
в потолок и объявил: «Это король хочет спрятаться за ладью!
Поняла? – и перевёл взгляд на Анну.
– Сейчас поняла. Фу, какой трусливый ваш король! Ладно,
обед уже стынет!
– Ничего он не трусливый. Он же самый главный
командир, – обиделся за своего короля Саня. А уже через
минуту, забыв про всякие рокировки, с удовольствием, сидя на
своём любимом месте у окна, уплетал пельмени, взглядом
окидывая тарелки бабушки с дедом: у кого же на этот раз
окажется счастливый? И удивлялся, был просто счастлив, что
счастливый пельмень всегда почему-то выбирал его, Саньку.
Прошло полтора года. Сейчас уже внук с дедом играют в
шахматы на полном серьёзе. Саня встаёт рано, как говорит
бабушка – ни свет, ни заря. Дед ещё спит. Прошлёпав босиком
по линолеуму в коридоре, держа в руках шахматы, тихонько
заходит к дедушке в комнату, садится на ковёр и начинает
расставлять фигуры. Дед просыпается, но виду не подаёт:
наблюдает сквозь приспущенные веки за внуком, как тот
хмурит недовольно свои чёрные бровки над ярко-голубыми
глазами, топорщит нос, сопит в ожидании, когда же проснётся
его замечательный друг, и наконец, делает ход пешкой –
250
Людмила Кеосьян (Соколова)
решил, видно, играть сам с собой. Дед вздыхает, открывает
глаза, шутливо ворчит: «Ну вот, научил на свою голову,
поспать не даст», – опускает ноги с кровати. А Санька – тут
как тут, хватает доску – и к деду на кровать! И начинается
игра.
–Ты хоть умылся? – спрашивает дед, наблюдая, как внук
поправляет фигуры на доске.
– Не-а! Потом умоемся! – пряча белую и чёрную пешки за
спину, смеётся ребёнок. На сей раз белые достаются деду, но
Санька не расстраивается: вся игра ещё впереди, хотя
проигрывать внук не любит. Сразу убегает в ванную,
закрывается
на
шпингалет.
Победитель
подходит,
прислушивается. Из крана с напором льётся вода. «Понятно, –
обращаясь к самому себе, протягивает он, и уже более строго.
– Александр! Если будешь плакать, играть больше с тобой не
буду! Ты мужик или красна девица?» Через полминуты дверь
открывается. Глаза, промытые слезами, став ещё более
голубыми, в упор смотрят на деда: «Я – никакая не красная
девица!» И вдруг – неожиданная улыбка: «А пойдём ещё
партийку сыграем!»
Иногда дед, жалея мальчишку, поддаётся и нарочито
проигрывает. Саня это чувствует. И опять чуть не плачет: «Не
надо поддаваться! Я не хочу так! Ведь дяде Сене никто из
взрослых специально не поддавался!»
Дядя Сеня – младший брат дедушки, который уже в
пятилетнем возрасте выигрывал у взрослых мужчиншахматистов, – шахматный кумир Сани. Он часто берёт в руки
фотографию дяди в рамочке, на которой тот – молодой,
красивый, в военной форме. Сейчас дяди Сени уже нет в
живых, он умер довольно молодым, в пятьдесят три года.
Мальчишка всматривается в его глаза совсем не по-детски. Он
уже понимает значение слова «умер». Конечно, по-своему.
Умер – значит ушёл из дому далеко-далеко, туда, где очень
хорошо, хотя, несмотря на это, все равно хочется вернуться в
251
ПО ЩУЧЬЕМУ ВЕЛЕНЬЮ…
свой дом. Но дядю Сеню оттуда не отпускает человек,
который самый главный на Земле и на Небе. И если он его
отпустит, ему не с кем будет играть в шахматы.
А ещё Саня любит, когда бабушка читает ему сказки. У
неё много работы по дому, и мальчик это понимает. Но иногда,
видя, что она присела на диванчик, не выдерживает и
бросается к ней:
–Баб, давай, почитаем что-нибудь, – и смотрит на неё
умоляющим взглядом.
– Сашенька, дружочек, мне сейчас совершенно некогда…
– А когда будет Екогда, почитаешь?
– Вот когда будет Екогда, – бабушка от души смеётся
новому слову в лексике русского языка, – тогда обязательно
почитаем! А пока пойдём-ка на кухню: поможешь мне
котлетки лепить. Скоро дедушка придёт, а ужин у нас с тобой
ещё не готов.
Между делом, когда Саня, измазав все пальцы в мясном
фарше, опять завёл разговор про некогда и Екогда, бабушка
вдруг посерьёзнела:
– Санчо, а давай-ка будем учиться читать. Раньше я
думала, что тебе это ещё рановато. А сейчас, по-моему, время
уже подошло. Буквы ты уже давным-давно знаешь. Будешь
читать сам – что захочешь, то и почитаешь. Пойдём-ка со
мной.
Внук удивлённо уставился на бабулю:
–Куда? А котлетки?
– Перекур у нас, Санчо! Сполосни свои ручки под краном
– и за мной! Вперёд! – и Анна, подождав внука, пошла по
коридору, слыша за собой шлёпанье по линолеуму босых
ножек ребёнка.
Пришли в комнату, которую сразу, как только вселились в
новую четырёхкомнатную квартиру, назвали гостевой, хотя
она больше по внешнему виду походила на кабинет. Мебели
было не много: небольшой раскладной диванчик, письменный
252
Людмила Кеосьян (Соколова)
стол
с компьютером и два книжных шкафа, стоящие
вплотную друг к другу. Бабушка серьёзно и в то же время
загадочно, положив руку на плечо внуку, вгляделась в его
глаза:
– Это не простая комната, Сашенька. Ты знаешь, сколько
интересного живёт в ней, вот на этих полках, – она окинула
взглядом шкафы с рядами книг почти от пола до самого
потолка.– Книги – они живые, потому что в них живут,
смеются, радуются, горюют и плачут совершенно живые
люди, такие же, как ты и я. И, знаешь, они уже давно ждут
встречи с тобой. Вот научишься читать и познакомишься с
ними. – Сашка, не мигая, смотрел на свою бабулю. Так
серьёзно она никогда с ним не разговаривала. И всё-таки он
сказал:
– Нет, бабушка, я люблю, когда ты мне читаешь. Мне
нравится, как ты меняешь голос, то говоришь, как мышканорушка, то, как заяц. Даже шипишь, как уж. Прямо, как
артистка, лучше, чем в телевизоре показывают. Да и вообще,
вот пойду в школу, там и научусь читать,– и он подумал, что
разговору конец.
– Нет, ребёнок мой дорогой, я решила: открываю для тебя
ликбез, – улыбнулась бабуля, зная наперёд, что Санька сейчас
спросит, что такое «ликбез». Так и случилось. Он нахмурил
брови:
– А что такое «ликбез»?
– А это, Санчо, – ликвидация безграмотности: бери по три
начальные буквы от каждого слова и получится ЛИК – БЕЗ. А
ты у меня пока остаёшься безграмотным. Нет, так не пойдёт.
Будем ликвидировать этот наш с тобой пробел.
Анна понимала, что разговаривает с внуком в своей
обычной манере, как с взрослым. Но по-другому у неё не
получалось, как бы она ни хотела. Ну не умела она
разговаривать по-детски! Улыбнулась, вспомнив, что и со
своим сыночком вела себя точно так же. Не зная ни одной
253
ПО ЩУЧЬЕМУ ВЕЛЕНЬЮ…
колыбельной, пела «Там вдали, за рекой, уж погасли огни»,
что сыну очень нравилось, он сразу закрывал глаза, не
понимая, конечно, смысла слов, но зная, что пришло время
спать. Вот и сейчас, при разговоре с внуком, она не знала,
дошло ли до ребёнка, которому ещё полгода до четырёх лет,
смысл сказанного. Но почему-то казалось, что дошло. Умный
пацан растёт, опережает во многом сверстников. Вспомнила,
как ей пришло в голову проверить, запомнит ли Санечка, когда
ему было всего два месяца от роду, где висят «часы». Держа
его, запелёнутого, у своей груди, указала на стенные ходики:
«Это – часы! Часы!» – и повторила, отчётливо выговаривая
каждый звук, ещё несколько раз. Через некоторое время
спросила, сделав ударение на последнемм слове: «Где у нас
часы?» – при этом развернулась так, чтобы ребёнок не видел
этих самых часов. Санька как будто заволновался и начал
вертеть головой. И только когда остановил свой взгляд на
часах, успокоился и перевёл взгляд на бабушку.
Но вскоре вопрос с чтением решился сам собой,
абсолютно без её помощи.
В середине июля, когда в садах стала созревать первая
земляника, и Сашка с удовольствием ходил вместе с дедом со
своим блюдцем вдоль грядок, совсем по-взрослому собирая
спелую, душистую ягоду, на дачу прибыла бабушка, которая
ездила в город за продуктами. Внук оставил своё блюдце с
ягодами и бросился к ней: «Баба, баба, сейчас я тебе скажу
такое, от чего ты сразу упадёшь! Да, деда?», – и хитренько
взглянул на того. Дед, улыбаясь, кивал головой: «Упадётупадёт, если ты её не поддержишь».
– Да что случилось-то? – дед, снимая с плеч жены рюкзак,
кивнул в сторону внука. – Пусть сам расскажет.
– Разбили что-нибудь? Или потеряли? Или пожар
устроили?– и тут Санька закричал во весь голос. – Баба, я
начал вести дневник! Так сказал дедушка. Написал первую
страничку! Не веришь? – глаза мальчишки светились
254
Людмила Кеосьян (Соколова)
радостью, как тогда, когда он впервые выиграл у деда партию
в шахматы.
– Да ну вас! Читать вначале научись, писатель.
– Деда, бабушка не верит, – он готов был заплакать.–
Скажи ей.
– А ты принеси ей свою первую страничку, – дед не успел
договорить, как Саньки и след простыл. Секунд через тридцать
вылетает из дому, чуть не кубарем скатываясь с лестницы. В
руках – тетрадка, в которой дедушка записывал общие
ежедневные дачные дела. «На, смотри! Я сам это написал!»
Анна всмотрелась. На новой, чистой странице кривыми
печатными буквами, разными по высоте, с уклоном вправо и
вниз, было накарябано: « Я УДЕДА НАДАЧЕ БАБА УЕХАЛА
ДОМОЙ». Предлоги У и НА написаны слитно, точки в конце
предложения не было и запятой между двумя предложениями
– тоже. Она взглянула на мужа: «Помогал, конечно?» И тут
же увидела, что у внука скривились губы, ещё пара секунд – и
он заплачет. Дед, видя это, поспешил: «Да нет же, клянусь! Он
сам, совершенно самостоятельно! Видишь, как предлоги
прилепил к словам намертво!». Но Сашка не смог вынести
такой обиды, уткнулся в колени деду и уже по-настоящему
заплакал.
– Ладно-ладно, писатель, верю! – и обняла мальчишку.
Тот, еще не переставая всхлипывать, поднял заплаканное
лицо: «Ты мне всегда не веришь, а деда…» – и замолчал.
– Пойдём, Санечка, я тебе привезла «пепси» и твоего
любимого мороженого.
Через минуту, одновременно наслаждаясь эскимо, Санька
вместе с бабушкой слушали рассказ деда: «Вчера вечером,
пока я занимался закрытием теплиц, сбором инструмента на
участке, он и совершил это неожиданное чудо. Прихожу, а
Санёк и подаёт мне вот это своё произведение, – при словах
деда Санька довольно улыбался, полизывая языком
мороженое.
255
ПО ЩУЧЬЕМУ ВЕЛЕНЬЮ…
– Нет, ребята, мне всё-таки не верится, что Александр сам,
без твоей помощи, – она бросила взгляд на мужа, – написал
слово «домой» через «О». Саша, ты же говоришь не «домой», а
«дамой». Почему написал через «О»?
У внука расширились глаза: «А что, неправильно, да?»
Расстроился. Бабушка молчала, ожидая, что же он всё-таки
скажет дальше? И вдруг Санька, задумавшись и смотря в окно
веранды, за которым сосед, однорукий старичок, косил траву,
сказал: «Ну, баба, я подумал тогда, что мы же говорим «дом»,
а не «дам», вот и решил написать букву «О» – « домой».
– Правильно ты решил, умничка ты наш, – в качестве
приза получишь ещё одно эскимо, – и она потрепала внука по
русоволосой голове с двумя вихрами на макушке, про которые
вот этот как раз старичок и сказал как-то, что их внук в
будущем женится два раза. Сашка тогда долго приставал,
когда же он женится и что это такое.
– Ну, что, Санчо, прямо сейчас мы с тобой, не откладывая
дело в долгий ящик, начнём читать, – при этих словах
бабушка достала из рюкзака привезённые из дому газету
«Городские новости» и развернула её.
– Уже? – Сашка испуганно, умоляюще смотрел на своего
любимого и доброго дедушку, надеясь, что тот остановит
бабулю и эта страшная читка отложится на потом. Дед,
действительно, укоризненно посмотрел на жену: «Ну что у нас
за бабушка такая? Перед тобой – ребёнок! – Саньке
понравились и дедины слова, и его тон. Он распахнул свои
глазищи и удовлетворённо кивнул. – Вот ты в раннем своём
детстве читала газеты?»
– Представь себе, читала. Ты дядю Толю моего помнишь?
– спросила Анна, обратившись к внуку. Тот кивнул. – Так вот,
когда мне было четыре года, я читала уже во всю книжки. Ну,
правда, детские, уж извините меня, дорогие. Неожиданно
пришёл к нам дядя Толя, тогда ещё молодой совсем человек.
Бабушка налила ему борща, он сидел за столом и ел. Время
256
Людмила Кеосьян (Соколова)
было обеденное. Увидел, что я сижу на своём маленьком
стульчике и перелистываю странички книги.
–Что она делает? – посмотрел в мою сторону, – картинки
смотрит?
– Читает. «Хижину дяди Тома», – улыбнулась мама.
– Шутите. Так я вам и поверил. – Дядя Толя раскрыл
газету, принесённую с собой. – А ну, иди сюда!
Я подошла, села рядом с ним за стол: «Читай!» Отчётливо
помню, что газета была – «Правда» и на первой странице –
выступление товарища Сталина с поздравлением советскому
народу с днём нашей Великой Победы. Шёл 1945 год. И так же
отчётливо помню первые слова, прочитанные в газете, и
слова были, сказанные великим нашим вождём: «Товарищи!
Соотечественники и соотечественницы! Наступил великий
день Победы над Германией. Фашистская Германия,
поставленная на колени Красной Армией и войсками
союзников, признала себя побеждённой и объявила
безоговорочную капитуляцию». Я читала это уже не по
слогам, а довольно быстро и почти без пауз между словами.
Дочитала до конца: «Вечная слава героям, павшим в боях с
врагами и отдавшим свою жизнь за свободу и счастье нашего
народа!» При последних словах Сталина мама заплакала.
Бабушка обняла её и заплакала тоже. Я, четырёхлетняя, сразу
поняла: мама плачет о моём папе, погибшем на этой войне. А
дядюшка вдруг вскочил со стула и бросился к выходу из
комнаты. Хлопнула дверь, и он исчез. Появился примерно
через полчаса, запыхавшийся, с большим бумажным кульком
конфет в руках. И протянул кулёк мне. Столько подаренных
мне конфет я не видела никогда в жизни… Конфеты были
разные: и подушечки, обсыпанные какао, и карамель, и
цветной горошек, и даже шоколадные!
– Поздравляю тебя, Анюта! Ты этот момент запомнишь на
всю жизнь. Пока ты этого не понимаешь, но потом поймёшь. Я
всех вас поздравляю с Днём Победы!
257
ПО ЩУЧЬЕМУ ВЕЛЕНЬЮ…
–Как же он был прав! Этот день я не забыла и не забуду
никогда. Как будто это было вчера. И слёзы мамы. Ну, ладно,
заговорила я вас. А дядя Толя через некоторое время принёс
мне для чтения, – бабушка улыбнулась, – две книги; «Тартарен
из Тараскона» Альфонса Доде и повесть Горького «Мать».
Представляешь? – она посмотрела на мужа, – надо же
додуматься до такого: четырёхлетнему ребёнку!
– И неужели ты их прочитала? – муж недоумённо покачал
головой: «Ну, дядя Толя…»
– Как ни странно, прочитала. Тартарен даже понравился,
смешной, интересный даже для ребёнка.
Бабушка передвинула «Городские новости» поближе к
Саньке.
– В следующий раз привезу тебе детскую книжку, а пока
давай читай газету. А потом и до Тартарена, может, дойдём, –
она от души расхохоталась. По виду внука поняла, что он
внутренне уже согласился быть не хуже своей бабули, но на
всякий случай, хитро взглянув на неё, спросил: «А конфет ты
мне тоже дашь?» – и бросил взгляд на ещё не полностью
опорожненный рюкзак.
– А ты вместо конфет мороженое уже ешь, авансом, так
сказать, – сказала Анна, в душе опять ругая себя за то, что не
может она говорить с детьми на их простом, понятным им
языке. – Да ладно, ладно, получишь ты свои конфеты. Читай!
Вот что это за слово? – и наугад ткнула пальцем. Саня
наклонился над газетой. Что-то прошептал губами. И поднял
голову: «Я не знаю, что это такое».
– Ну и не надо тебе пока это знать. Просто прочитай и
скажи громко. Ты же писал, составлял слова. А это то же
самое, только наоборот. Давай, смелее. Я тоже не знала в
твоём возрасте, что такое «Доллар» и долго говорила это слово
с ударением на букву «А», – улыбаясь, она взглянула на мужа.
– с ударениями у меня долго были по этой причине проблемы.
258
Людмила Кеосьян (Соколова)
– Э-нер-ге-ти-ка, – по слогам произнёс Сашка. – А что это
такое?
Дедушка, обрадованный результатом, тронул внука за
плечо: «Смотри, видишь провода под потолком? По ним идёт
электричество, – подошёл к выключателю, пощёлкал им, –
видишь, свет то есть, то нет. Вот этими делами, чтобы нам
было светло даже ночью, занимаются люди, которые
называются энергетиками. А работа их – это и есть та самая
«энергетика». Понял?» Санька кивнул. Он понял. «Да,
дедушка у нас молодец, – подумала Анна, – расскажет ребёнку
так, как и положено, не то, что я. Поэтому он больше деда
любит, чем свою противную бабку». А Саня уже начал водить
пальчиком по названию газеты и уже с большей уверенностью
в голосе прочитал: «Го-род-с-кие но-во-с-ти». В глазах –
изумление: «Баба, городские новости! Я сам прочитал! Деда!»
– и бросился к нему. У Анны шевельнулась в душе самая
настоящая ревность: сподвигла внука к чтению она, убедила,
заинтересовала, а в порыве радости обнимает ребёнок
дедушку. Наверное, что-то она делает не так…
И все равно на следующий день она решила закрепить
достигнутый успех: надо ковать железо, пока горячо. Сбегала
к соседям, у которых были дети возраста старше Саши года на
три. Радостная, ернулась домой с книгой «Русские народные
сказки». Пролистала страницы: эту сказку ему читала, эту –
тоже, а вот «По щучьему велению», похоже, нет.
– Санчо, ко мне! Продолжаем наш с тобой ликбез! – и
опять подумала: «Ну и балда же ты, бабка: дед бы подошёл к
внучку, обнял его, усадил на диванчик и только тогда раскрыл
книгу, предварительно заинтересовав картинкой, как едет
Емеля по улице на самой обыкновенной печке, похожей чемто на их, дачную. Вот ведь понимаю всё, а делаю всегда
наоборот». Внук подошёл, в глазах – какая-то усталость, как у
взрослого.
– Ты не заболел? Головка не болит?
259
ПО ЩУЧЬЕМУ ВЕЛЕНЬЮ…
– Нет, ничего не болит. Опять газету читать? –
нахмурился недовольно. И тут её как будто что-то толкнуло к
ребёнку, схватила его, прижала к себе, чувствуя такой родной,
тёплый запах чистого тельца малыша, поцеловала в оба
завитка на макушке, усадила на диванчик. На лице внучка
засветилась улыбка, похожая на ту, когда он смотрел на своего
дедушку. И только тогда раскрыла книгу.
– Сейчас мы с тобой будем читать сказку. Зачем нам
газеты? Вот когда вырастешь – вдоволь этих газет
начитаешься! Ну их! – внук, не переставая улыбаться,
утвердительно кивнул головой, видимо, соглашаясь со своей
непоследовательной бабкой.
– Сказка называется – «По щучьему веленью». Это очень
интересная сказка. Давай, я начну, а ты уже сам продолжишь.
Вспомни, как у тебя хорошо вчера получалось читать
совершенно взрослые слова. А здесь совсем просто: и слова
детские, понятные, и написаны крупными буквами! А
картинки какие! Ну, слушай! – и она начала читать нараспев:
«Жил-был старик. У него было три сына: двое умных, третий
– дурак Емеля. Те братья работают, а Емеля целый день
лежит на печке, знать ничего не хочет».
– Ну, теперь ты продолжай читать сам. А потом нам
расскажешь, что же произошло с этим лентяем Емелькой. А я
пойду дедушке помогать дрова складывать под навес.
В работе не заметили, как прошло около часа. Заглянули в
окно. «Похоже, увлёкся. Читает», – муж обнял Анну за плечи:
– Молодец ты у нас, только слишком уж бываешь
прямолинейной. Забываешь иногда, с кем имеешь дело. Дети –
они ведь, знаешь, – он покрутил пальцами в воздухе, сощурив
глаза, – одним словом, дети…
Не успели сложить поленницу, как на крыльцо вышел
внук. Они сразу поняли: Санёк чем-то недоволен. «Прочитал?»
– в унисон спросили оба. «Прочитал, – протянул он. – Не
понравилась мне твоя сказка. Нехорошая совсем», – и Саша
260
Людмила Кеосьян (Соколова)
скрылся за дверью. Анна, забыв положить полено, пошла
следом за ним.
– Ну, рассказывай, чем тебе не понравилась сказка. Долго
пришлось читать? Надоело? «Больше часа трудился над своей
первой сказкой мальчуган» – мелькнуло в голове.
– Чем-чем… Емеля мне не понравился. Вот вы с дедушкой
постоянно работаете, а он ничего не делал, только лежал на
печи. И пошёл за водой только тогда, когда пообещали ему за
это гостинцы. И рыбку, щуку, хотел сварить, хотя она просила
его человеческим языком, чуть не плакала, чтобы отпустил
обратно в воду. Жалко рыбку. – Санька, рассказывая это
бабушке, сам готов был заплакать. Анна заметила, что из-за
косяка двери выглянул дед. « Слушает, но не заходит, решив,
видимо, не нарушать тонкой ниточки, которая протянулась
сейчас между мной и внуком.
– Баба, так он же потом на санях по улице ехал и людей
давил этими санями. И их не стало, как нашего дяди Сени.
Бабушек, дедушек, и собачек, и кошек – всех подавил. А потом
дубинкой, когда его хотели поймать, многих опять побил.
«Ничего себе, – думала Анна, – дедушек, бабушек,
собачек, кошек – этого в тексте нет. Впечатлительный у нас
парень растёт, нафантазировал себе, видно, сильно зацепили
его события в сказке.
– Так он сам бил дубинкой людей? – спросила бабушка
внука.
– Да нет же! Это щука ему помогала. Емеле только нужно
было сказать «По щучьему веленью, по моему хотенью – и
сани сами ехали, и печка ехала по улице сама, и дубинка
колотила людей тоже сама. Наверное, и печка людей
поубивала. Гад он. А когда царь велел сбросить Емелю в
бочке вместе с царевной в море, щука помогла ему спастись.
Поэтому мне его совсем не жалко, оставался бы сидеть там,
под водой, в этой бочке, за то, что народ подавил. Только
царевну жалко, она же не виновата. – Санька надолго
261
ПО ЩУЧЬЕМУ ВЕЛЕНЬЮ…
замолчал. Бабушка смотрела на внука и радовалась: доброй
души человечек растёт. В таком возрасте оценить события в
сказке совсем с другой стороны – это уже говорит о будущей
самостоятельности мышления, но к чему это приведёт внука в
жизни – одному богу известно.
– А дальше что случилось? Расскажи.
– Попросил Емеля у щуки построить для него с царевной
дворец каменный с золотой крышей, с садом. Тут, – Саня
кивнул на книгу, – картинка есть, нарисован дворец этот с
башнями. Много башен. Там они с царской дочкой стали жить.
И, знаешь, он попросил щуку сделать его красивым. Сказал
только: «По щучьему веленью, по моему хотенью» – и стал
красавцем. А потом к ним приехал настоящий царь. Хороший.
Так этот Емеля сказал, что сожжёт его царство, если захочет.
Царь испугался: «Не губи меня!» – говорит, – и отдал Емеле
своё царство насовсем. И этот дурак стал царем. Ба, – Санька
заглянул Анне в глаза, – но он ведь не настоящий царь, таких
плохих царей не бывает, правда же? Неужели бывают? А?
Может, он и сейчас царствует и что захочет, то и делает? –
внук смотрел прямо в глаза своей бабушке и ждал ответа.
Что должна была сказать Анна своему доброму мальчику,
только вступающему в эту жизнь? Что это просто сказка и в
жизни так не бывает? Или бывает? Но знать ему это
преждевременно. Мал ещё пацан. Пусть какое-то время верит
в сказочный мир своего детства, верит в Деда-Мороза, в ковёрсамолёт, в двенадцать живых месяцев, да даже в Бабу-Ягу. И
она сказала ему: «Ты знаешь, дорогой мой Санчо. Того
ненастоящего царя Емели давно уже нет на свете. А царством
правит хороший, любящий свой народ, другой царь. И всё в
его царстве хорошо, все люди живут одинаково богато, поют
звонко птицы, цветут сады, колосятся поля и рождаются такие
хорошие мальчики, как ты, мой дорогой Санчо».
– Ну, тогда ладно, – Саня успокоился, заулыбался. А
потом вдруг положил свою голову бабушке на колени, первый
262
Людмила Кеосьян (Соколова)
раз в жизни, от чего её сердце забилось радостно и в то же
время тревожно.
В комнату вошёл дедушка с шахматной доской в руках. И
у Саньки вновь от радости заблестели глаза, отливающие на
солнце голубым васильковым полем.
И пошла дальше жизнь со своими радостями и
горестями. Так прошло восемнадцать лет. Весной 2020 года
мир охватила страшная пандемия неизвестного вируса
COVID-19. За четыре с половиной месяца, начиная с марта, в
мире погибло 712 тысяч человек. Не обошла пандемия и
Россию. Анна смотрит на фото: на нём – молодой человек, в
защитной одежде, в респираторе, плотно закрывающем нос и
рот, в очках почти вполлица. Это он, их Санчо. Студент,
окончивший пятый курс медицинской академии, не имеющий в
зачётке пока ни одной четвёрки. По собственной инициативе,
по веленью своего сердца, их внук уже два месяца без
перерыва, в изоляции, работает в приёмном отделении
пульмонологического госпиталя, куда прибывают заболевшие
этой заразой. Он совершенно не похож на того маленького
Саньку, если бы не глаза за стёклами защитных очков, так и
не утратившие свой чистый васильковый цвет. Под фото
надпись: «ПРИВЕТ С ФРОНТА!» Анна понимает: Санчо
совсем не шутит. Это его передовая, его фронт, где он
рискует каждый день. Анна тревожится, звонит внуку,
спрашивает о результатах его тестов на коронавирус. А он
отвечает: «Не переживай, бабуль, я по Интернету держу
связь со своей Щукой – каждое утро прошу её: «По щучьему
веленью, по моему хотенью…» И смеётся – как тогда, в
детстве…
7 августа 2020 г.
263
ТРИ СТРАНИЦЫ ЕЁ ЖИЗНИ
ТРИ СТРАНИЦЫ ЕЁ ЖИЗНИ
Степанида была последним ребенком в многодетной
семье Тягуновых, пятым. Родители лелеяли в себе мечту, что
наконец-то родится мальчик, о котором начали мечтать сразу
после рождения первой дочки, Валечки. Соседская бабкаповитуха, которая лет двадцать назад была единственным
«акушером-гинекологом»
на
два
соседних
села,
расположенных на берегу реки Белой, убеждала Онисью,
ссылаясь на свой опыт в женских делах, что вот сейчас-то уж
обязательно у них родится сын. Было уже придумано имя в
честь брата мужа – Степана, погибшего за два дня до
окончания войны в одном из пригородов Берлина. Но родилась
вновь дочка. Решив больше не искушать судьбу, родители
назвали её Степанидой. Сколько помнила себя девочка, она
всегда была единственной в любом коллективе с таким
необычным для нашего времени именем, начиная с детского
сада и кончая институтом. При знакомстве с людьми видела на
их лицах вначале удивление, а потом – улыбку, и затем
вопрос: «А кто тебя так назвал: мама или папа?»
Оканчивая последний курс медицинского училища, она
познакомилась с парнем. Стоял морозный январский день.
Степанида спешила к себе в общежитие. Заледеневшие ноги
уже переставали себя чувствовать. В ту пору (помню по себе)
девчонки даже зимой вместо тёплых колготок лихо носили
одни капроновые чулочки. И даже не для форса – это была
обычная тогдашняя одежда молодёжи. Заскочила в трамвай,
идущий в студгородок. Бухнулась на свободное сидение. И
увидела прямо перед собой глаза молодого человека, который
с ужасом уставился на её ноги:
– Девушка, вы в своём уме? У вас же явное обморожение!
Разве можно зимой, при морозе почти в тридцать градусов… –
не договорив, парень вдруг резко наклонился и начал
264
Людмила Кеосьян (Соколова)
растирать голени изумлённой Степаниды. Она пыталась
оттолкнуть его руки, но ничего не получалось. – Сидите
спокойно, если не хотите больших неприятностей. Я знаю, что
делаю. В таких делах я немного разбираюсь. Хотя по
профессии – чистый технарь. Звать меня – Анатолий.
– А я – будущий фельдшер, – девушка виновато взглянула
на молодого человека. Он понял значение этого выражения в
её глазах: «Вот-вот, тем более, вам должно быть стыдно за
такое отношение к себе. У нас в селе, откуда я родом, зимой
девчата одеваются потеплее, потому что понимают: они –
будущие матери. А вы, городские, – он махнул рукой, – совсем
безголовые…»
– Да я тоже из деревни. Третий год в городе живу, –
девушка вгляделась в заиндевевшее окно трамвая. – Вот и моя
остановка. До свиданья!
Раскрылась со скрежетом дверь трамвая, и Степанида, уже
на ходу обернувшись к молодому человеку перед тем, как
выйти из вагона, крикнула: «Я такого парня встречаю впервые
в жизни! Спасибо вам!» Трамвай дёрнулся и пошёл дальше.
Но почти тут же, резко затормозив, остановился. Из задней
двери выскочил Анатолий. Подбежал к растерявшейся
девушке, которая так и стояла, провожая взглядом трамвай.
– Вы же даже не сказали, как вас звать!
– Степанида. – Глаза Анатолия вспыхнули искорками и
изумления, и радости. – Какое красивое и необычное имя у
вас. И как хорошо, что я сел именно в этот трамвай.
Дошли до подъезда в общежитие, где жила Степанида. На
прощание Анатолий поинтересовался, в какой комнате она
живёт. Вот так и произошла их встреча, которая
предопределит дальнейшую судьбу девчонки с таким
необычным именем.
Анатолий пришёл на следующий вечер. И не с пустыми
руками. Девочки с удивлением смотрели на незнакомца,
перешагнувшего через порог: «Всем привет! Я – Анатолий,
265
ТРИ СТРАНИЦЫ ЕЁ ЖИЗНИ
знакомый Степаниды. Отгадайте-ка, что у меня за спиной».
Девчонки были заинтригованы и неожиданностью появления
парня, и таким вольным его поведением. Самая серьёзная из
девчат, Эльвира, пробурчала, листая конспекты, одновременно
давая понять, что её ничего, кроме эмфиземы легких, на
данный момент не интересует: «Конечно, цветочки, что же
ещё?»
– А вот и нет! – и Анатолий, поставив на стол рюкзак,
вытащил из него огромный арбуз, чем поверг в неописуемое
изумление девочек: зима и – арбуз! Да ещё такой яркий,
словно только что с бахчи. И с этого дня Анатолий стал своим
человеком в 217-ой комнате. А для Стеши – парнем, в
которого она влюблялась с каждым днём всё больше и больше.
Это было и неудивительно: до него она не встречалась ещё ни
с одним мальчиком. С каждой новой встречей он открывался
ей по-новому, но, главное, что покоряло, его доброта и забота,
которую чувствовала Степанида абсолютно во всём.
Поженились они ровно через полгода, перед самой
защитой дипломов. Анатолий получил профессию инженерамеханика по строительным и дорожным машинам и
оборудованию. Диплом фельдшера Степаниде уже вручили на
новую фамилию: Куц. Анатолий распределился в город
Белорецк. Она же, оказавшись замужем, имела право на
свободное распределение – по месту работы мужа. Проблемы
с работой у Степаниды не возникло: профессия фельдшера во
все времена, и в мирное, и в военное время, всегда
востребована. Горздрав предложил работу на выбор: или
«скорая помощь», или роддом. Она выбрала «скорую», о чём
мечтала с самого раннего детства. Перед глазами всегда стояли
люди в белых халатах, приезжающие к ним в дом, чтобы
помочь её любимой бабушке, страдающей сердечной
недостаточностью. Девчушка была без ума от сирен машин
«скорой», от чемоданчиков врачей, от их ампул с лекарствами,
от шприцов, от запахов, которые они оставляли после себя. И,
266
Людмила Кеосьян (Соколова)
главное, – от благодарных глаз её бабули, которыми та
провожала своих спасителей.
Анатолий работал мастером по ремонту строительного
оборудования в крупной монтажной организации. Вначале
молодая семья жила в комнате общежития при их
предприятии, а через год им, как молодым специалистам,
вручили ключи от двухкомнатной квартиры, учитывая, что
скоро в семье появится ребёнок: Степанида была уже на
седьмом месяце беременности. Часто по ночам она лежала,
ощущая на себе тёплую и такую надёжную руку мужа, и
размышляла: за что ей такое счастье? И муж – на зависть всем
её новым подружкам, и вот эта квартира, в которой Толик
своими руками создал такую обстановку, где она чувствовала
себя настоящей хозяйкой, где всё под рукой: и бра на стене, и
вся нужная бытовая техника. Даже ванну заменил на другую,
более современную и красивую. Не жизнь, а сплошная
радость, думала она, не замечая, как из глаз текут на подушку
слёзы благодарности человеку, что посапывал рядом с нею на
их большой двуспальной кровати.
Роды пришлись на праздник, Девятое мая. Потом
Степанида долго будет вспоминать день, когда ей впервые
принесли для кормления маленькое чудо, их Мишеньку.
Оказалось, не надо было учить молодую мамочку, как кормить
новорожденного сынишку. Он, словно не в первый раз,
захватил своими пухленькими губками её грудь и начал сосать
молочко с таким желанием, с таким усердием, легко читаемым
на смуглом личике, что нянечка не могла не налюбоваться на
эту картину, стояла и стояла около них, забыв, что надо
разносить других детишек по палатам.
Выписывали их через неделю. Анатолий удивил весь
персонал роддома. Около крыльца остановилось украшенное
разноцветными шарами такси с прикреплёнными надписями:
«У меня родился сын! Ура!» Медсестрам и врачам – корзина
цветов,
шампанское.
Степанида
долго
вспоминала
267
ТРИ СТРАНИЦЫ ЕЁ ЖИЗНИ
впоследствии, как они ехали из роддома домой. Проезжающие
мимо машины сигналили, некоторые водители в открытые
окна показывали поднятый кверху большой палец, другие
кричали что есть силы: «Поздравляем, отец!» А она сидела и с
любовью смотрела то на своего малыша, то на счастливого
Анатолия. И сама чувствовала себя самой счастливой во всём
этом мире…
Шло время. Помнит историю, связанную с детским садом,
в который они отдали Мишку в два с половиной года. Забирая
сынишку из сада, она обратила внимание на воспитательницу
Прасковью Петровну, полноватую женщину средних лет. Та с
загадочным видом улыбалась, словно что-то собиралась
сказать и раздумывала одновременно: сказать или нет? Это
заинтересовало Степаниду.
– Прасковья Петровна? Что-то натворил наш Мишаня?
– Да нет, что вы? Он у нас самый воспитанный ребёнок.
Ведь даже, когда кушает, ни капельки с ложки не уронит, губы
не испачкает. Какое там натворил…
– Но вы ведь что-то мне хотите сказать? Я же вижу.
– Ну ладно, так и быть. Раскрыл мне сегодня Миша вашу
семейную тайну. Перед мертвым часом, когда все детки уже
лежали в своих кроватках, один из мальчиков вскочил,
откинув с себя одеялко, и на всю спальню объявил: « А у нас
вчера папа маме кааак даст кулаком!» Тут же подскакивает
другой – и то же самое, про кулак, про папу. И так по цепочке
все стали повторять, копируя друг дружку.
Степаниду охватило недоумение: неужели и Мишка мог
сказать что-то подобное? Прасковья Петровна поняла, о чём
подумала мамочка, и отрицательно покачала головой.
– Смотрю, ваш сынуля привстанет и только-только что-то
решится сказать, как другие опять вскакивают и вновь про эти
кулаки. Снова ложится. Наконец, выдохлись ребятишки.
Наступила тишина. А мне, каюсь, уж извините за
любопытство, захотелось услышать, что же хотел сказать ваш
268
Людмила Кеосьян (Соколова)
Миша? Говорю: « Миша, а что ты хотел сказать?». И тут этот
ребёнок поднимается и говорит: « А у нас, когда папа уходит
на работу, он всегда целует маму». Представляете? Ваш
малыш уже имеет своё собственное мнение и не идёт на
поводу ни у кого. Это хорошее качество. Я оценила.
– Ай, Мишка-Мишка, выдаёшь, значит, наши семейные
тайны? – Степанида взъерошила волосы сына, потрепала по
щеке. – Ладно, ладно, не сердись, – она заметила его
недовольный взгляд, брошенный в сторону воспитательницы.
– Пойдём, нам ещё с тобой в магазин надо заскочить.
И полетели годы. Работали, воспитывали сыночка, во
время отпусков ездили по семейным туристическим путёвкам
на Черное море, в Прибалтику. Анатолия повысили в
должности, назначив начальником ремонтной службы треста
«Автодор». И началась у Степаниды совсем другая жизнь. По
роду службы мужу приходилось часто ездить в длительные
командировки. Выматывался, похудел, осунулся. Изменился
даже характер. Часто уединялся, задумывался о чём-то, что-то
иногда черкал на бумаге, потом рвал написанное и снова
думал, думал. Степаниде было жаль мужа, просила его уйти на
прежнее место работы, убеждала, что им хватало и прежней
его зарплаты: «Посмотри на себя в зеркало, Толя, на кого ты
стал похож? Щёки ввалились, уже не смеёшься, не веселишь,
как бывало, нас с Мишкой, во сне что-то бурчишь постоянно.
Может, ты заболел, давай обследуем тебя». Анатолий только
отмахивался, убеждал, что всё у него нормально, шутил, что
он здоров, «как стадо коров». Но с лица так и не сходила
печаль утомления и непреходящей усталости, что просто
угнетало жену и заставляло жить в постоянной тревоге.
Прошёл ещё год. Сын учился уже в четвёртом классе.
Учился хорошо, без троек. Занимался в секции по дзюдо. Муж
работал в том же тресте, на той же должности, те же
командировки, та же тревога жены за его здоровье, плохой
аппетит. Однажды, придя с работы, приготовив ужин, в
269
ТРИ СТРАНИЦЫ ЕЁ ЖИЗНИ
ожидании мужа и сына, прилегла на диванчик. Чтобы
скоротать время, взяла в руки книгу, которую начала читать
пару дней назад, открыла на странице, где была закладка. И
удивилась: к закладке красного цвета был скрепкой
прикреплён листочек, вырванный из ученической тетради в
клетку. Раскрыла. И сердце ухнуло куда-то вниз, внутри всё
похолодело, как будто встала около открытого окна в зимний
ветреный морозный день. Крупный почерк Анатолия: « Стеша,
родная, прости. Я полюбил другую женщину. Боролся с собой,
как мог, на протяжении полутора лет. Думал, что те
отношения, которые нас с тобой связывали – это и есть
любовь. Но, оказывается, что любовь – это совсем другие
чувства, когда сносит крышу, когда ты – совсем уже не ты, а
совершенно другой человек. Всё оставляю вам с Мишей.
Финансово вам буду помогать всегда. Прости меня. Наверное,
я ломаю твою жизнь… Анатолий».
Она не успела даже заплакать. Услышала звук
открываемой двери. Миша, радостный, со светящимся лицом,
бросился к ней: « Мама, я сегодня в районных соревнованиях
по дзюдо занял второе место среди мальчиков моего возраста.
Сейчас покажу тебе грамоту», – и он стал открывать свой
рюкзак. – А папа ещё не пришёл?» И тут Степанида, в
стрессовом состоянии, не придумав из-за недостатка времени,
что ей придётся сказать сыну, бухнула:
– Мишенька, нашего папу отправили в длительную
командировку за границу. На целых полгода. Это произошло
так неожиданно, что он даже не смог попрощаться с тобой,
представляешь? Оказалось, что если он сегодня не выедет, то
сорвутся какие-то важные дела для всего нашего города.
– Ой, как жалко… я его так долго не увижу, – и ребёнок,
не сумев сдержать слёзы, бросился в свою комнату. Степанида
– в ванную, где, открыв кран с холодной водой, не сдерживая
себя, дала волю своим слезам. Потом, лёжа в кровати, поняла,
что сказала Мише явную глупость: Анатолий не сможет целых
270
Людмила Кеосьян (Соколова)
полгода не видеть сына, конечно, придёт, и как она будет
выпутываться из этой ситуации с заграницей?
Жить не хотелось. И если бы не Мишка, она нашла бы
способ уйти из жизни. Но приходилось готовить еду, потому
что надо кормить его, наводить порядок в доме, чтобы не
дышал пылью её сыночек, проверять дневник, домашние
задания, покупать вещи, нужные ему, радоваться, улыбаться,
когда радуется её ребёнок. Хотя в голове и перед глазами
всегда, о чём бы она ни думала, стоял её неверный муж. Но
сын оказался тем спасательным кругом, который удержал
Степаниду от последнего рокового шага, за которым – уже
пустота. Анатолий позвонил через месяц. Тот же голос, тот же
тон, который она так любила, ощущение, что он сейчас скажет,
как бывало раньше: «Ждите, уже лечу, лечу…» Но он
поинтересовался только тем, как ему передать деньги: прийти
домой или выслать их переводом. Степанида не ответила на
его вопрос, только сказала, что для Миши папа в длительной,
полугодичной командировке в Чехии. «Решай сам, как тебе
поступить». И с этой поры раз в месяц Анатолий стал
пересылать переводы по почте.
Миша очень скучал по отцу. Вот и сегодня, укладывая в
рюкзак спортивную форму, собираясь идти на тренировку,
сказал маме:
– Тебе не кажется, что в нашем городе есть люди, очень
похожие на папу? Я вчера видел около школы такого
дяденьку, только он был в тёмных очках и в одежде, какой у
папы никогда не было. Он стоял за забором и смотрел, как мы
во дворе школы играем в баскетбол на уроке физкультуры.
Очень похож.
Степанида всё поняла. Конечно, это был Анатолий. Еле
сдерживая себя, нашла в себе силы улыбнуться:
– Да, Миша, я тоже видела однажды очень похожих людей
и на папу, и даже на саму себя, тем более наука утверждает,
271
ТРИ СТРАНИЦЫ ЕЁ ЖИЗНИ
что у каждого человека где-то существует его точный двойник.
Читала об этом в газете.
– Вот это да! Теперь, если увижу того дяденьку, подойду к
нему поближе и получше рассмотрю его.
К сожалению, этого не случится никогда. Через неделю
произойдёт такая беда, которую мне, как автору, описывать
нет сил. Хочется на этом закончить повествование, чтобы
поберечь и своё сердце, и сердца читателей. Но что-то всётаки заставило меня спустя неделю сесть за компьютер и
продолжить эту непридуманную историю.
Миша возвращался с тренировки. Моросил лёгкий
дождичек. Подошел к «зебре» пешеходного перехода. Гошка,
его друг, которому в схватках сегодня повезло больше, чем
Мише, находился в стадии эйфории: он не стал ждать, когда
загорится разрешающий зелёный свет светофора, и побежал
через дорогу. Уже
на другой стороне её победоносно
взмахнул рукой: «Пока, Миха!» Миша никогда не нарушал
правила дорожного движения. Так воспитали его и мама, и
папа. Переходить на красный свет для него было табу. Так и
сейчас, дождавшись разрешения светофора, он в группе
других пешеходов, вышел на «зебру». А дальше – всё! В толпу
людей врезается автомобиль «Вольво». Троих убило сразу на
месте. Среди них оказался и Миша. Как потом выяснилось, в
«Вольво» мчался угонщик, которого преследовала наша
доблестная милиция, не нашедшая другого времени, другого
места и другого способа для его задержания, тем самым
спровоцировав этот наезд.
Последующие дни прошли, как в тумане. Приходили
люди, выносили свои соболезнования. Одноклассники вместе
с учительницей Марьей Ивановной. И цветы, цветы…
Степаниде запомнился только Гошка. Мальчишка плакал, не
переставая, повторяя и повторяя одно и то же: « Лучше бы он
со мной перебежал дорогу на красный свет, был бы жи-и-ив…
Я убью тех милиционеров. Вот вырасту – и убью!»
272
Людмила Кеосьян (Соколова)
У гроба сына Степанида и Анатолий стояли рядом. Она
даже не чувствовала на себе его поддерживающую руку:
смотрела и смотрела только на Мишу, наклонялась, целовала
своего мальчика, заливая его лицо слезами, а потом осторожно
вытирала их платочком. Анатолий же думал только о том, что
если бы он не бросил семью, возможно, всё сложилось бы
иначе, и Мишка был бы жив. Когда становилось совсем
невмоготу, и спазмы душили горло, отходил на минутудругую, затягивался раз-другой сигаретой и вновь
возвращался.
Через неделю Степанида, обдумав всё на сто рядов,
приняла решение: она жить не хочет. И не будет. Пройдут
сороковины, пойдёт в последний раз на кладбище к сыночку,
сообщит ему о том, что скоро, совсем скоро они с ним
встретятся и больше не расстанутся никогда. Вдруг возникло
непреодолимое желание сходить в церковь. Впервые за всю
свою жизнь. С её пионерским, атеистическим воспитанием…
С утра опять шёл дождь. Подумала, удивляясь самой себе
и своим неожиданным мыслям: «Вот и небо всё ещё плачет по
моему мальчику». Возле входа в храм сидели старенькие,
худенькие бабушки, инвалид на коляске, беспрестанно
бьющий поклоны, с лицом, обросшим седой, достающей до
пояса, взлохмаченной бородой. Степанида ни одного из них не
оставила без подаяния: каждому, наклонившись, положила в
стоящие перед ними коробочки по горсти конфет и по купюре,
кому – червонец, кому – пятьдесят рублей. Уже отходя,
услышала: «За кого молиться нам, скажи, родная?».
Обернулась: «За моего сыночка, Мишеньку». Инвалид
поклонился ей вслед: «Значит, за раба божьего Михаила»…
Войдя в храм, вначале поставила свечи за здравие своих
родителей. Задумалась на мгновение и следом зажгла ещё
одну: за Анатолия, предавшего её, но всё ещё, оказывается,
продолжающего жить в её сердце. А потом, хотя всё бунтовало
273
ТРИ СТРАНИЦЫ ЕЁ ЖИЗНИ
в ней, не давало смириться с тем, что Миши больше нет,
поставила свечу за упокой своего сыночка.
И тут увидела батюшку. А рядом с ним – заплаканную
молодую женщину. Батюшка выслушивал её с таким участием
на лице, что Степаниду сразу обожгла мысль: она сейчас тоже
подойдёт к нему. Сердце колотилось с перебоями, вдруг
задрожали пальцы рук, когда, насмелившись, она подошла к
священнику. Он взглянул на неё, понял, в каком состоянии
находится женщина.
– Что случилось у тебя, раба божья?
– Батюшка, я хочу исповедаться, – произнесла едва
слышно Степанида, не ожидая от себя таких слов. Потом она
так и не смогла вспомнить по деталям, как всё это произошло.
На исповедь стояли в очереди три человека: две женщины и
последний – совсем молодой парень с рваным шрамом на
левой щеке, от глаза до уха, лет двадцати пяти. Он, взглянув на
Степаниду, шёпотом спросил её:
– А вы все свои грехи помните?
– У меня вроде и нет грехов, – растерянно, так же
шёпотом, ответила она.
– Так не бывает. У всех есть свои грехи. Отцу Власию
нужно всё рассказать про себя – и он отвернулся от неё, начав,
видимо, вспоминать, как и когда он нагрешил. Подошла
очередь Степаниды. Зайдя в исповедальню, она увидела
священника, стоящего перед иконами, крестом и Евангелием,
лежащим на аналое. Он громко читал молитву.
– Батюшка, извините меня, я в храме первый раз в жизни и
не знаю, что мне делать, что говорить…
– Как звать тебя, милая? – это было сказано с таким
теплом, что Степанида вдруг начала успокаиваться от
нахлынувшего вдруг на неё доверия к этому человеку.
– Меня звать Степанида, – сказала, и что-то заставило её
склонить голову перед ним.
274
Людмила Кеосьян (Соколова)
– Грешна ли ты, раба божья Степанида? – и батюшка
положил руку ей на голову. И вдруг, словно откуда-то сверху
донеслись до неё её же слова, которые она приняла и тут же
начала повторять:
– Грешна, батюшка. Я желала смерти мужу, который
бросил нас с сыном, не ходила в храм, не верила в Бога, иногда
ругалась плохими словами, родителей редко навещала,–
говорила, а слёзы заливали и заливали её лицо. – А самое
главное: я не уберегла своего сына, машина сбила его
насмерть… десять дней назад. И я не знаю, как мне дальше
жить. Решила, вот поставлю свечки за здравие родителей, за
упокой сыночка и уйду из этой жизни. Хочу быть рядом с
моим Мишенькой. Он меня там уже ждёт.
Рука батюшки дрогнула на её голове, она отчётливо это
почувствовала.
– Послушай меня, что я тебе скажу. Нет большего греха во
всём мире, чем грех наложить на себя руки. И этот грех
неисправим, Человек
не имеет
права самовольно
распоряжаться своей жизнью, которую дал ему Всевышний,
только он может решить, когда призвать нас на небеса. Тот,
кто убивает себя, не имеет права быть прощённым. Даже
убийцу Бог прощает при его полном раскаянии, а самоубийца
сразу направляется в ад. А ваш мальчик чист и благостен, и
сейчас он уже готовится оказаться в раю. Так что, раба Божья
Степанида, чтобы остаться с сыном вместе на веки вечные,
надо просить Господа простить тебя за греховные замыслы,
собраться с силами и продолжать жить, пока Всевышний не
призовёт тебя к себе сам. И только тогда ты встретишься с
сыном и останешься с ним навсегда
Слёзы душили. Но с каждым словом батюшки в сердце
вливалось какое-то свечение, возникала вера в его слова. Он
что-то продолжал говорить, она отвечала. Помнит только, что
в конце отец Власий накрыл чем-то её голову, дал поцеловать
275
ТРИ СТРАНИЦЫ ЕЁ ЖИЗНИ
Крест и Евангелие, начал читать молитву. Как оказалась дома,
помнит тоже смутно.
Потянулось тягучее, словно тяжелая болезнь, время.
Иногда задумывалась: неужели настанет такой день, когда она
начнёт
улыбаться, когда при воспоминании о Мише
перестанут жечь глаза слёзы, когда захочется купить себе чтонибудь вкусненькое или модное? Вздыхала: наверное, этого
уже не будет никогда. Как медик, она понимала, что это и есть
накрывшая её с головой депрессия. Спасала работа. Полюбила
ночные смены с неожиданными вызовами, потому что
бессонные ночи в своем, ставшим в одночасье холодном и
одиноком доме, давили, изматывали её душу. Ходила в
церковь. Иногда разговаривала с отцом Власием. После
разговора с ним чувствовала себя просветлённой, уже не
удивляясь этому новому для себя состоянию. Однажды
Степанида увидела сон. Он явился ей под утро, когда она
только-только заснула: белое, покрытое снегом поле. Ветер,
минуту назад раскачивающий огромные, с пятиэтажный дом,
сосны, отчего они скрипели и бились ветвями друг о друга,
вдруг утих. Она с удивлением всматривалась в небо: там,
среди зимних, плотных облаков всё ярче и ярче
прорисовывалась радуга. «Зимой и – радуга?» – поразилась
она. Но вот это чудо уже заиграло всеми возможными своими
красками, всё ниже и ниже опускаясь одним концом к
Степаниде. Вспомнила про народное поверье: если дойти до
конца радуги, то в месте, где она соприкоснётся с землёй,
можно найти клад. Протянула к радуге руки и на них в ту же
минуту оказался младенец, но совсем другой, не похожий на
Мишу. Проснулась с необъяснимой тревогой в сердце. И
целый день пыталась разгадать, что мог значить её
сегодняшний сон.
Но с этого дня в голове поселилась мысль: родить себе
сыночка, братика для Мишеньки. И мысль эта стала крепнуть с
каждым днём. Подсчитала: сейчас ей тридцать два. Когда
276
Людмила Кеосьян (Соколова)
ребёнку исполнится двадцать, ей будет всего-то пятьдесят два.
Замуж она не собиралась: такого «счастья» больше не
хотелось. Главное – сын. А если дочь, то тоже не плохо.
Издеваясь в душе над собой, начала красиво одеваться: не для
себя, а для мужчины, которому должна будет понравиться.
Сделала новую причёску. Заставляла себя улыбаться, начала
по вечерам с подругой по работе прогуливаться в городском
парке, даже качаться на качелях, в душе презирая себя за такие
проказы. Но обратил на неё внимание врач со станции скорой
помощи, расположенной в другой стороне города.
Познакомились на каком-то семинаре. Пригласил в ресторан.
Она не отказалась. Её совершенно не смущало, что он был
женат: уводить человека из семьи не входило в планы
Степаниды. Так и завязались отношения. Но прошло полгода
их встреч, а беременность так и не наступила. Пришлось,
чтобы не терять попусту время, отношения прекратить.
Понимала: ведёт себя цинично, жестоко, но сказала, как
отрезала: «Больше не приходи». Снова возобновились
прогулки по парку, пробежки по утрам, катания на лыжах.
Менялись партнёры, но всё было безрезультатно. Пошла в
женскую консультацию, впервые задумавшись: а вдруг
проблема в ней самой?
Пожилой гинеколог, изучив анализы, осмотрев женщину,
не сомневался ни на минуту в диагнозе. Сев в кресло напротив
Степаниды, улыбнулся: «Я вижу, вы сильно волнуетесь. Да,
пока я вас обрадовать ничем не могу. У вас эндометриоз
матки, что и обусловливает поставленный мной диагноз:
бесплодие второй степени. Но будем лечиться, – и положил ей
руку на колено. – И надеяться на лучшее».
И начались для неё мучительные процедуры, прием
препаратов. Прошёл снова год, второй, но ничего не менялось.
На последнем приёме доктор завел со Степанидой разговор
насчёт усыновления ребёнка из дома малютки. «Вы знаете, там
сейчас оказываются очень хорошие детки, здоровенькие, и
277
ТРИ СТРАНИЦЫ ЕЁ ЖИЗНИ
родители этих детей не имеют вредных привычек. Уж
поверьте мне.
– А почему же такие хорошие родители отказываются от
своих детишек? – спросила Степанида с нескрываемым
недоумением в глазах.
– Ну, разные бывают у людей обстоятельства. Одинокие,
незамужние женщины, девочки малолетние, которые по
глупости забеременели, а ребёнка
в нашей тяжелой
теперешней жизни им не поднять. Семейные скелеты в шкафу.
Да мало ли…
Во всё угасающей надежде на положительное влияние
лечения, прошло ещё какое-то время новых отношений с
мужчиной, который воспитывал
двоих детей-близнецов.
Решила: это будет уже в последний раз. Но чуда не произошло.
И наконец, Степанида решилась на усыновление. Собрала
нужные документы. Поскольку официально развод с
Анатолием они так и не оформляли, у неё оказалась
формально абсолютно полная семья.
Стоял февраль 2009 года. К тому времени она
познакомилась и даже подружилась с медсестрой из дома
малютки Натальей. Иногда встречались, проводили вместе
время: та тоже была не замужем. Звонок раздался рано утром.
Звонила Наталья, приступившая к работе день назад после
месячного отпуска. Степанида дотянулась рукой до
прикроватной тумбочки, взяла трубку.
– Стеша, слушай, у меня для тебя новость: у нас появился
месяц назад мальчик, здоровый, такой хорошенький, я сама
бы его взяла, если б не было у меня детей. Приезжай,
посмотри, у тебя же сегодня выходной?
– А кто родители, ты посмотрела в документах?
– Да в том-то и дело, что… ой, меня Зинаида Ивановна
зовёт. Вот приедешь и всё узнаешь, давай, жду!
278
Людмила Кеосьян (Соколова)
Степанида собралась мигом. Такси домчало её за тридцать
минут. И вот уже они с Наташкой сидят в сестринской комнате
на уютном диванчике.
– Ты знаешь, ребёнка привезли к нам уже двухмесячного.
Вначале он долго лежал на обследовании в четвёртой детской
больнице. Нет-нет, не пугайся, мальчик на удивление оказался
совершенно здоровым. О родителях ничего не известно.
– Подкидыш, что ли? И почему «на удивление»? Что с
ним было не так? – Степанида, конечно, была обеспокоена. –
Давай, рассказывай всё подробно.
– Хорошо, пойдём к заведующей, у неё и документы из
милиции, и показания человека, который ребёнка этого нашёл.
Сейчас узнаю, на месте ли Алла Алексеевна.
Заведующая Степаниду уже видела раньше: принимала у
неё документы на готовность возможного усыновления. Едва
взглянув на вошедших, сразу всё поняла.
– Вы, наверное, по поводу новенького? – и покосилась на
медсестру. – Быстро же вы, Наталья Владимировна,
сориентировались. Да я и сама хотела с вами связаться,
Степанида Николаевна. Ну, что сказать вам… История
чудовищная. Ребёнка нашёл путевой обходчик. Он вместе со
своей собакой шёл по шпалам, осматривая состояние
железнодорожного
пути.
Сзади
послышался
шум
приближающегося локомотива. Они с собакой сошли с путей,
пропуская пассажирский поезд «Владивосток – Москва».
Миновал последний вагон. – Степаниду вдруг начала колотить
дрожь. Она почувствовала, что сейчас услышит что-то
страшное. Алла Алексеевна, взглянув на женщину, поняла её
состояние, но продолжила. – Да, жуткое дело. Всматриваясь в
удаляющийся поезд, обходчик вдруг увидел, как из последнего
вагона вылетел какой-то довольно крупный предмет. Вначале
мужчина особо этим не заинтересовался; может, кондуктор,
обормот, что-нибудь выбросил. «Понаберут мальчиков да
девочек в кондуктора, а им законы не писаны: молодёжь, что с
279
ТРИ СТРАНИЦЫ ЕЁ ЖИЗНИ
неё возьмёшь». Но подходя к месту, где примерно вылетело
это нечто, увидел, как забеспокоилась собака: бросилась
вперёд, остановилась, залаяла; подбежав вновь к хозяину, тут
же бросилась обратно и, утопая в сугробе по шею, начала
пробиваться к углублению в снегу, которое отчетливо
вырисовывалось на гладком снежном покрове. Обходчик
остановился. Собака вдруг тоже на мгновение словно застыла,
перестав лаять. И вдруг в наступившей тишине мужчина
услышал какие-то звуки, то ли мяуканье кошки, то ли писк
какого-то другого существа. Двинулся по следам пса,
проваливаясь по колено. Найда – так звали, оказывается
собаку, – заведующая улыбнулась, – у нас в детстве тоже была
собака по кличке «Найда», потому и запомнила – уже
вытаскивала, ухватившись зубами, какой-то свёрток.
Оказалось, в нём был, завёрнутый как попало, вначале в
окровавленное
полотенце,
а
потом
в
простыню,
новорожденный ребёночек. Это и был тот мальчик, который
сейчас прибыл в наш дом малютки.
В комнате повисла тишина. Алла Алексеевна внимательно
смотрела на Степаниду: как поступит эта женщина, не
испугает ли её вся эта ситуация? Молчала и Наталья.
– Вы покажете мне этого мальчика? – спросила
Степанида, не узнавая своего голоса: связки вибрировали,
говорить было трудно.
– Наташа, покажи, пожалуйста, ребёнка. Я жду срочного
звонка из горздрава.
– Конечно, Алла Алексеевна, – и Наталья взяла
находящуюся в полном шоковом состоянии Степаниду, под
руку. – Пойдем, Стеша, тут рядом.
Мальчик лежал в кроватке с закрытыми глазами.
«Спит…» – прошептала Наташа. Но ребёнок тут же открыл
глаза и внимательно, Степаниде показалось, даже не подетски, взглянул на женщин. Её руки сами потянулись к
мальчику. Она осторожно распеленала его, боясь увидеть на
280
Людмила Кеосьян (Соколова)
тельце синяки или царапины, но тельце было абсолютно
чистое: нежная, слегка смугловатая кожа, красиво
оформленный пупок. И вздрогнула: на щиколотке левой
ножки, ближе к пяточке, темнело довольно крупное,
коричнево-красное родимое пятно. Что-то её сдвинуло в
сторону и, если бы подруга не поддержала, Степанида не
устояла б на ногах.
– Что с тобой, тебе плохо, Стеша? – Наталья с испугом
уставилась на неё. Еле разлепив ставшие сухими в ту же
секунды губы, Степанида прошептала:
– Пятно…пятно… У моего Миши было такое же пятно.
На том же самом месте. – и подруги в ту же секунду
заплакали, обнявшись. Заплакал и мальчик.
– Всё, я его беру. Беру. Пусть он окажется даже не совсем
здоровым, пусть даже будет больным. Беру. Это мой ребёнок.
– И Степанида подняла глаза к потолку. – Господи, ты
услышал мои молитвы. Значит, ты есть, Боже милостивый, ты
подал мне знак, что это – мой сын… – а слёзы лились и лились
рекой. – Благодарю тебя, Господи, благодарю…
В тот же день Степанида приняла решение назвать
малыша Стёпкой. Должен же наконец появиться в семье
Тягуновых Степан – давняя несбывшаяся мечта её родителей.
Насчёт отчества не раздумывала: братик Миши должен носить
то же отчество, что и у него: Анатольевич. Знала: без согласия
бывшего мужа здесь не обойтись. Сердце заколотилось, как
бешеное, когда она, набрав номер, услышала его голос
– Куц на проводе!– Подумала: «Вот так, наверное, он
отвечает на производстве».
– Анатолий… – и тут же услышала изумлённое: « Стеша?
В голове Анатолия пронеслась мысль: « За эти годы она
ни разу первая не позвонила. Наверное, будет просить развод».
– Мне нужно с тобой серьёзно поговорить. Но это не
телефонный разговор. Ты можешь завтра прийти ко мне? –
281
ТРИ СТРАНИЦЫ ЕЁ ЖИЗНИ
зная свою бывшую жену, понял сразу по её тону, что она
сильно волнуется.
Он пришёл в тот же день, ближе к вечеру, сразу после
работы. Неухоженный, небритый. У Степаниды ёкнуло сердце,
почувствовала: не всё, видно, так уж хорошо у её Куца. Она
всё ещё любила его, боясь себе в этом признаться. Любила и
ненавидела, А что больше – и сама разобраться не могла.
– Что случилось? Ты здорова? Не болеешь? Бледная… –
встревожено взглянул на неё Анатолий и, заметив
обеспокоенный взгляд Степаниды, устремлённый на него,
проговорил. – Извини, не успел побриться…»
– И рубашку тоже не успел постирать? – она, проведя
пальцами по отвороту воротника голубой, ещё ею купленной
рубашки, понимала, что ставит его в неудобное положение,
обижая своей язвительностью. Понимала, но не смогла
сдержаться. Видно, обида, нанесённая ей мужем столько лет
назад, ещё не умерла, жгла её сердце. И замолчали оба.
Анатолий, опустив голову, машинально теребил и теребил
бахрому скатерти. Степанида первая прервала молчание,
решив ничего не скрывать. Рассказала, не утаивая, как она
страстно все эти годы хотела забеременеть, что
предпринимала для этого, про тех нелюбимых мужчин, про
своё лечение, и про появившегося в её жизни мальчика,
которого она решила усыновить. И, наконец, про то, что ей от
Анатолия нужно. Муж так и сидел, не поднимая глаз. Но при
последних словах Степаниды встал, подошёл к ней. Она
поняла: сейчас он её обнимет. Но он только поднял руки и тут
же опустил:
– Прости меня, Стеша. Во всём, что случилось с тобой,
виноват только я, – положил руку ей на плечо, долго смотрел в
глаза, почти не мигая. – Я сделаю всё, что необходимо для
усыновления. Нужно в опеку – пойдём в опеку, в суд – я готов,
хоть сейчас. Не плачь, – и он наконец обнял Степаниду. На
этом и закончилась их встреча.
282
Людмила Кеосьян (Соколова)
В этом, 2021 году Степке, который превратился в
красивого светловолосого подростка, исполнилось двенадцать
лет. Он для Степаниды не только сын, но и самый настоящий
друг. Вместе ходят в спорткомплекс: Степан занимается, как
когда-то Миша, дзюдо, Степанида – йогой. Читают одни и те
же книги, вместе занимаются ремонтом, даже готовкой пищи,
вместе ездят в гости к старшему братику, выбирают для него
самые красивые цветы…
На стене в гостиной висят три портрета: В середине –
Степанида, а по бокам – оба её сыночка. Это Стёпка, будущий
известный всему миру художник, как на полном серьёзе
говорит Иван Степанович, преподаватель живописи в
художественном училище, написал вначале маму, которую
любит больше всех на свете, а потом и себя с братом. Рисовать
он начал с трёх лет. Степанида сразу поняла, что ребёнок
одарён творческими способностями и приложила все усилия к
его развитию. Последнее время он переключился на пейзажи.
Одну из самых удачных его картин Иван Степанович повесил
на стену в зал, где проходят занятия по живописи, рядом с
картинами бывших его учеников, ставших известными
художниками. На этой картине – заснеженное, уходящее
далеко к горизонту, поле. Вишнёвого цвета закат. Сумерки, но
вдалеке на фоне белой нескончаемой шири просматривается
идущий поезд, освещённые его окна. Тишина. И жизнь…
– Почему ты выбрал именно такой сюжет? – спросила
сына Степанида, пытаясь скрыть волнение, охватившее её,
когда Стёпа делал последние штрихи, высунув по привычке
кончик языка от усердия, что являлось его давнишней
привычкой.
– Мама, ты знаешь, такой пейзаж я увидел во сне. Там еще
были две фигурки лыжников. Наверное, это были мы с тобой:
один лыжник высокий, а другой – примерно моего роста, – и
он быстренько, едва прикасаясь кисточкой к полотну, добавил
283
ТРИ СТРАНИЦЫ ЕЁ ЖИЗНИ
недостающие детали в своё произведение. В таком виде
картина и висит сейчас в изостудии.
«Что бы я делала без него, как бы жила?» – часто
задумывается Степанида, глядя на сынишку, и благодарит
небо за то, что тринадцать лет назад на её пути повстречался
мудрый отец Власий, ведь без него не пришло бы такое
счастье в её дом. И каждый вечер, готовясь ко сну, подходит к
маленькой иконке Иисуса Христа, доставшейся ей от её
прародителей, и просит помиловать и спасти от всяких бед и
болезней того путевого обходчика с собакой, которые спасли
её будущего сына. И всех родных и близких ей людей. А в
конце – и всех нас, живущих на этой Земле в такое трудное и
страшное время пандемии, охватившей весь мир.
23 января 2022 г.
284
Людмила Кеосьян (Соколова)
ВСТРЕЧА С ПЕСТУНОМ
Вот и прошёл обычный дачный день. Роман Романович,
которого все в округе называют не иначе как Ром Ромыч, еще
лет десять назад отплясывающий на проводах соседей,
которые уезжали навсегда в Германию, – лихо, с огоньком,
оглядывая всех собравшихся, смотрите, дескать, какой я
молодой и здоровый, ещё на девочек-молодух заглядываюсь, –
сейчас совсем сдал. Каждый год объявляет, что вот этот сезон
– уже последний, хватит, напахался, сколько мне надо этой
морковки, этих огурчиков, пойду и куплю: «хошь у бабулек на
рынке, хошь у азиков в павильоне». Но наступает новый
апрель и едет Ром Ромыч на свой участок: надо наполнить
баки снегом, чтобы была вода для посадок, пока не забегает по
садоводству «водолей», проверяя краны на трубопроводах, не
дожидаясь, когда его начнут материть члены садового
товарищества из-за отсутствия воды. Ром Ромыча это не очень
волнует: у него снеговой воды всегда полно. Но проходит
время и опять: «Все! Последний год! Напахался!»
Сейчас июнь. Но ночи холодные, больше пяти градусов
температура не поднимается. Ром Ромыч развёл костерок,
сжигает высохшую ещё в прошедшем сезоне ботву,
подкидывая её на ярко горящие ветки берёзы. Греется у
костра. На дворе уже плотные сумерки. Ворчит: «Зола
закончилась. На смородине – гадина-тля поселилась, калину
вообще уже всю обожрала, на лук муха напала. Вот сейчас
наготовлю золы и завтра с утра начну всё опрыскивать».
Костёр горел хорошо. Искры маленькими
звёздочками
улетали вверх, хаотично закручиваясь по спирали, и гасли,
растворяясь во влажной атмосфере надвигающейся ночи. Ром
Ромычу давно кто-то из соседей присвоил кличку
«Антибиотик» – от фамилии – Антипенко. Кличка прижилась,
за глаза его только так и называют.
285
ВСТРЕЧА С ПЕСТУНОМ
– Садись, Татьяна, отдохни. Устала поди?
– Ну а ты как думаешь?– спросила Таня, хотя знала
наперёд, что этого человека спрашивать ни о чём нельзя:
начнёт говорить без умолку, уведёт тут же разговор в другую
сторону, и когда он остановится, одному богу известно. На
вопрос так и не ответит. А закончит тем, какая у нас сейчас
прекрасная жизнь, какой у нас правильный президент и какие
вы дураки, что этого не понимаете. Короче, Таня Антипенко
не любила, особенно после того, как он заявил: «Если
сделаешь человеку добро, это всегда себе в ущерб». Потому он
добро никому не делал, никто к нему за помощью не
обращался, даже одинокие пожилые женщины, зная, что на
любую просьбу получат от него отказ. То у него отсутствует,
что человек попросит, то ему некогда, своих дел полно, то
вообще сделает вид, что не слышит: повернётся и уйдёт в свой
дом, который он считает самым настоящим коттеджем. Таня,
действительно, устала, поэтому решила: «Ладно, посижу
минут пятнадцать, потерплю уж так и быть его пустословие,
его брюзжащий, неприятный говор. Опрокинула ведро и,
превозмогая боль в коленах, опустилась на него.
– Вот ты знаешь, – мы все тут кругом, – Ром Ромыч обвёл
рукой вокруг себя, обозревая своими маленькими глазками
прилежащие окрестности, – придурки, одним словом, чистые
идиоты. И ты такая же, хоть и институт инженерный
окончила, и три книги написала. Вот зачем тебе это надо:
целый день на больных ногах, целый! – он округлил глаза,
подняв указательный палец вверх. – Лежала бы себе на
диванчике, смотрела телевизор, пописывала свои рассказы да
стишки. Ну, в магазин сходила бы, тортик, мороженое купила,
а я бы, такой же дурак, пивком побаловался, икорки на
хлебушек намазал. Или, – тут его глазки сально заблестели, –
девочек молоденьких на дом вызвал, – и он, сладострастно
улыбаясь, уставился на Татьяну, ожидая, как она отреагирует
на его слова. И ведь прекрасно знал, что она не переносит эти
286
Людмила Кеосьян (Соколова)
пакостные его речи, но раз за разом, словно испытывая её
терпение, по-садистски шепелявил одно и то же. Таня
презрительно фыркнула. Ей захотелось встать и тут же уйти. А
Ром Ромыч, словно не замечая её реакции, продолжал:
«Прекрасная жизнь! А тут – навоз перелопатить, землю
удобрить, грядки вскопать, посадить никому не нужные
овощи, потом поливать, подкармливать, да ещё дрова купить,
сложить, печку отремонтировать, – тьфу! – он плюнул прямо в
костёр. – Ну, правильно, дураков работа любит. Нет, этот мой
сезон – последний! Это уже точно!»
– Десятый раз! – Таня поправила под собой ведро, достала
из кармана штормовки огородные перчатки, подложила под
себя. Холодало.
– Что десятый раз? Не понял, – Ром Ромыч поднял на неё
прищуренные глазки, одновременно подгребая к костру
недогоревшую ботву.
– Десятый раз говоришь! Не понял он… – уже обращаясь
сама к себе, проговорила Таня. – Ладно, Ромыч, пойду я.
Дождь начинается, – первые крупные капли дождя зашипели
на полуобгоревших сучьях берёзы.
– Не хочешь ты со мной разговаривать. Вот твой Миша,
царствие ему небесное, всегда меня выслушивал. А ты…
– Ага, выслушивал. Просто в силу своей врожденной
деликатности не мог себе позволить обидеть человека. В
ущерб себе, как любишь говорить ты, – усмехнулась Таня, – а
потом приходил домой и цитрамон пил. Ты же любого своими
разговорами больным сделаешь. Не мог себе позволить, к
сожалению, вот так, как я, встать и уйти.
–А ты, значит, неделикатная?
– Выходит, так. Бывает. Но не со всеми. Тем более,
душой кривить не люблю.
Таня поднялась, взяла своё ведро и направилась к дому. И
уже не слышала, как Антипенко, сплюнув опять в затухающий
костерок, проворчал: «Ну что, прости, Господи, за баба такая?
287
ВСТРЕЧА С ПЕСТУНОМ
Прямо железнодорожный рельс. И как только её терпел всю
жизнь мужик? Я бы – ни за что! – и вздохнул, поднимаясь со
своего пенька, – говорят, что любил её очень, вот оказия-то!
Бывают же чудеса в жизни!»
Таня, закрыв дверь в теплице, укрыв свои капризные
тыквы и огурчики, вошла в дом. Пока ставила на газ чайник,
готовила нехитрый свой ужин, не переставала думать о соседе.
Вспомнилось, как впервые познакомилась с ним. Они с мужем,
ещё молодыми людьми, купили этот участок. Просто
огороженную как попало, наспех, его территорию. Бывший
хозяин при оформлении документов предупредил: « Там, на
границе с соседним участком, я завёз и разгрузил кубометра
два пиломатериала. Половина – ваша, а половина – соседа.
Звать его Роман Романович. Поделите». Приехав туда – дело
было ранней весной – они увидели только следы на ещё не
совсем оттаявшем снегу от этого пиломатериала. Её Михаил,
сделав вид, что не заметил неожиданного соседского
варварства – такой уж был человек, – с интересом стал
оглядывать окружающую красоту: могучие сосны, важно
взирающие на пришельцев, стройные белоснежные берёзы,
словно девушки, готовящиеся к своей весенней свадьбе. А
Таня вдруг, превозмогая в себе некоторое неудобство,
обратилась к соседу: « Роман Романович, а где наша половина
пиломатериала?» – и указала на спрессованный недавно
лежащими брусьями снег. Сосед невозмутимо пожал плечами:
– А зачем он вам? Ну, когда будете строить туалет, дам
четыре штуки на стойки. А если уж на то пошло, так этот
пиломатериал надо разделить на три части, – и он кивнул на
тут же стоящего ещё одного соседа, – и тогда уже будет
совсем ни то, ни сё.
Фамилия соседа была Шварц. Замечательный, прекрасный
человек, с которым Таня потом подружится, сконфузился от
неожиданного известия: он к этим брусьям отношения не имел
никакого. Смутившись, отвернулся, но… промолчал. Потом,
288
Людмила Кеосьян (Соколова)
спустя время, он скажет ей: «Ты знаешь, вот такой у меня
скверный характер – знаю, что человек по сути – вор ( и я не
имею ввиду даже этот случай), но никогда никого не заложу.
Уж ты прости меня за ту историю». А тогда, глядя на того
наглого нового знакомого, даже почувствовав толчок в бок от
мужа, услышав его тихое: «Да ладно тебе!» – она только
произнесла: «Так, дорогие соседи, с вами нам всё ясно!»
И полетело время. Построили себе дома, провели
электричество. И опять начались чудеса. Как Ромыча нет на
даче, напряжение в сети нормальное, как приедет – вольтметр
показывает не больше 150 вольт. Что такое? Прояснил
ситуацию опять же Саша Шварц, умный, во многих вопросах
разбирающийся человек. Когда Ромыч уехал в город, он
подвёл Таню к бане соседа. Рядом с ней была выкопана
глубокая яма, и из неё торчал вбитый в землю металлический
лом, закиданный всяким мусором. « Ну и что это?» – она
недоумённо взглянула на Александра. «А это – вместо
нулевой фазы – земля. Вот так наш сосед ворует
электроэнергию. Всем нам в ущерб».
Однажды, под вечер, отдыхая на лавочке с Шварцем, она
спросила у него:
– Саша, говорят, наш Ромыч был раньше парторгом?
Этого представить даже невозможно. Он же по натуре и по
крови своей – единоличник. А ведь при работе с людьми у
человека должна быть какая-то хоть малая, но общественная
жилка. А у него её – ноль! Ты же его больше знаешь: работали
в одном управлении, дружили… – она улыбнулась, – говорил
он мне как-то, что вы с ним родились даже в один день. Что он
за человек?
– Да, в один день. Шестнадцатого июня. А дружили… –
лицо Александра искривила гримаса, – какое «дружили»,
просто жили на одной площадке. Вот с тобой мы – дружим. А
насчёт парторга – значит, выгодно ему было, освобождённый
289
ВСТРЕЧА С ПЕСТУНОМ
от работы, отирался около начальства, льготы
всякие
получал…
Чайник закипел. Сейчас уже нет её друга Александра. Он
уехал на постоянное место жительства в Германию. Там и
умер, в светлый праздник Рождества Христова, на земле своих
предков. Общались в Интернете до самого конца. За два дня до
смерти (Татьяна задержалась с ответом), – хотя ему уже
трудно было писать, спрашивал: «Ты куда пропала?» Через два
месяца не стало и доброго, замечательного мужа Тани. Они
оба знали про свои тяжёлые диагнозы и тот, и другой
встретили свой последний день достойно, мужественно. И
осталась она на своей даче одна рядом с этим Антибиотиком,
общение с которым не доставляет ей никакого удовольствия.
Есть у Татьяны знакомый писатель, который частенько
критикует её, говоря, что герои её рассказов «уж очень все
какие-то хорошие да добрые». Так вот, Иван Филиппович,
познакомьтесь: есть рядом с вашей Таней и другие люди, и
совсем недобрые. Но, слава богу, они не являются главными
героями её романа. Так, сбоку припёка.
Уже лёжа в постели, всматриваясь через окно в ночное
небо над Таёжкой, в его мерцающие звёзды, что всегда
отодвигало на час-другой засыпание, она думала: «А ведь не
так и не прав этот Антибиотик: наверное, и мне пора
заканчивать дела с этой дачей. Как впряглась в эти хлопоты
сорок пять лет назад, так и тяну этот воз, даже оставшись одна.
А сил-то не прибавляется», – она длинно вздохнула,
укладываясь удобнее, пытаясь найти для больной ноги
наиболее приемлемое положение.
И вспомнилось ей прекрасное молодое время, когда не
было никакой дачи, но зато каждые субботы и воскресенья с
наслаждением катались на моторке по Енисею, ходили в
театры, смотрели замечательные фильмы той советской поры,
которые до сих пор тревожат её сердце. Иногда ужинали с
друзьями в ресторане, танцевали под тихую, спокойную
290
Людмила Кеосьян (Соколова)
музыку оркестра, слушали шансон, а потом вот под такими же
звёздами пешком, весёлые и счастливые, возвращались домой.
Ездили в тайгу весёлым своим коллективом на
управленческом автобусе за ягодами, грибами. И даже за
кедровыми орехами. Но орехи – дело было сугубо мужское:
сильный пол женщин с собой не брал. Хотя и не было дачи, но
варенья, всевозможных соков, грибов заготавливали благодаря
таёжным дарам не меньше, чем сейчас. Заимев дачу, забыли
даже вкус грибницы… Дела, дела…
Мысли уносились всё дальше и дальше в прошлое.
Вспомнилось, как однажды ей в конструкторский отдел, где
она работала, позвонил со своей работы муж: «Слушай, у нас
на участке составляют списки желающих поехать в тайгу за
смородиной. Поедем? Возьмём Андрюшку, пора и его с тайгой
познакомить». И поехали. Сыну было тогда шесть лет. Ехали
долго. Матвеич, старый таёжник, в обесцветившейся от солнца
старой штормовке, с огромным карманом на груди, сидя рядом
с водителем, зорко всматривался вперёд. Он вёз рабочий
коллектив на свои, ему только известные места. Автобус
тащился осторожно, то и дело переваливаясь из стороны в
сторону на ухабах. По тайге ехали уже почти целый час. Вот
уже послышались недовольные голоса: «Ну, когда приедем?
Давайте выходить! Ты, Матвеич, проскочил, наверное, своё
место уже давно!» Сварщик Гундяев, изнывающий от жажды
покурить, прохрипел с задних сидений своим простуженным
баском: «Конечно, проскочил. Он же одноглазый! Слева
видит, справа – нет!» И тут сидящий рядом с Татьяной её муж,
ответственный за эту поездку, встав со своего места, разом
прекратил начавшийся разброд: «Так, хватит! Матвеич одним
глазом видит лучше, чем мы все своими двумя!» – и взглянул
на него. – Иван Матвеевич, долго ещё нам ехать?» Старый
таёжник прищурил свой единственный глаз: «Да, однако,
минут пятнадцать ещё протянем». И все сразу успокоились,
смолкли.
291
ВСТРЕЧА С ПЕСТУНОМ
Таня смотрела на своего мужа с восхищением. Она уж
давно свыклась с тем, что когда надо защитить свой личный
интерес, как тогда, с пиломатериалом, он ведёт себя пассивно,
будто дело его совершенно не касается. Но если надо защитить
человека, зачастую постороннего, или решить какой-то
производственный вопрос, даже если высшее начальство
будет иметь иное мнение, чем он, муж будет стоять на своём
до конца. Пусть это и грозит ему будущими неприятностями.
Вот за это она его и любила.
И, действительно, минут через пятнадцать Матвеич
тронул за плечо водителя: «Толя, всё, приехали. Тут метров
через двадцать будет закуток небольшой, там и поставим твой
ЛиАЗик».
Когда все вышли из автобуса, Матвеич, посовещавшись с
Михаилом, объявил: «Сбор в шестнадцать ноль-ноль. Еду
взять с собой, спички, у кого есть, – тоже. В шестнадцать
солнце будет примерно там, – он показал рукой справа от себя.
– Кто пойдёт по эту сторону дороги, оно при выходе будет
светить в правое ухо, кто по другую – в левое. Понятно? – и
тут же посерьёзнел, услышав смешки «бывалых» – И не
смейтесь. С тайгой не шутят».
Михаил подошел к жене: «Вы с Андрюшей далеко от
автобуса не отходите. Ну, метров триста, не больше.
Собирайте кислицу. Матвеич сказал, что её тут – завались. А
мы с ним и ещё тремя парнями рванём за черной смородиной,
идти нужно будет приличное расстояние, Андрюхе пока это не
под силу. Ты же, говоришь, хорошо ориентируешься в лесу?»
– По-моему, да. Ещё ни разу не блудила. Да не переживай
за нас, иди, – у меня свой метод запоминания дороги, – и Таня
подтолкнула мужа в направлении ожидающего его Матвеича.
Андрюша, до этого не произносивший ни слова, вдруг
сказал, глядя на отца:
292
Людмила Кеосьян (Соколова)
– Папа, а можно мы с тобой пойдём? Почему ты
говоришь, что мне будет не под силу? Ну, пожалуйста, давайте
пойдём все вместе.
– Нет, сынок, Иван Матвеевич ходит очень быстро, он –
известный ходок по тайге, мы будем его задерживать.
Неудобно получится. А тебе я даю поручение: охранять маму,
ты же у нас мужчина, сильный пол. В общем, ты мне
отвечаешь за неё, понятно?
– Понятно…
Таня огляделась. Вокруг уже не было никого: все
ягодники разбежались в разных направлениях. Пошли и они с
Андрюшкой, который, как показалось ей, с опаской
посматривал по сторонам. В тайге он был впервые. Зная
любознательность сына, Таня ожидала его вопросов. И не
ошиблась:
– Мама, а чем отличается тайга от обычного леса, в
который мы ходили у нас там, на Урале? Вроде такие же
деревья, такие же цветочки, и трава такая же? Может, тут
другие животные водятся?
Объяснения мамы почему-то его не устроили, пожал
плечами: «Да ну, лес как лес, придумали только слово новое «
тайга». А ты не бойся, никаких зверей тут нет». И тут до
Татьяны дошло: её сынишка уже приступил к исполнению
обещания, данного папе: оберегать маму: вдруг она боится
этой самой тайги?
– А это что за дерево? – Андрюша подошёл к кедру,
задрал голову вверх, – чуть до неба не достаёт, ничего себе! А
какое толстое, – он обхватил шершавый ствол, пытаясь свести
руки, но не смог.
– Это кедр, Андрюшенька. Мы же покупали с тобой
кедровые орешки, помнишь? А вот и шишки с этими
орешками. Но они пока еще не вызрели.
– А сколько лет этот кедр живёт? Наверное, он уже
старый? – Таня объяснила, что кедры могут жить до трёхсот
293
ВСТРЕЧА С ПЕСТУНОМ
лет, но что у них, как и у людей, есть тоже свои долгожители,
доживающие даже до шестисот лет.
– Шесть раз по сто? Вот это да! Вот бы люди так долго
жили! – Андрюшка запрыгал на месте, – как классно было бы!
– и вдруг вмиг глаза мальчика, только что весёлые и
радостные, опечалились, – и бабушка наша была бы сейчас
жива… «Не может ребёнок забыть его первого в жизни горя.
Его любимая бабуля умерла год назад и было ей всего
пятьдесят семь лет». – Татьяна еле оттащила сынишку от
поразившего его воображение красавца-кедра. Пройдя метров
сто, наткнулись на куст красной смородины, усыпанный
гроздьями спелых, ярко-красных, блестящих на солнце ягод.
«Это и есть кислица? Нам именно её нужно собирать? А она
совсем не кислая, а сладкая! Почему её так назвали?» –
вопросы сыпались один за другим.
Вдруг послышались голоса, и из-за деревьев вышла
группа людей. Их было трое: двое мужчин и одна женщина.
Таня облегчённо вздохнула: она узнала своих, среди которых
был и тот, не понравившийся ей в автобусе, Гундяев. Они
спешили, шли быстро, под ногами хрустел валежник, нарушая
только что былую тишину леса.
– А вы что тут ходите? Пойдёмте с нами за черной
смородиной! – призывно махнул рукой Гундяев. Таня до сих
пор не может понять, как случилось, что они с Андрюшкой,
забыв о договорённости с отцом, не раздумывая, бросились
следом за этой группой. С полкилометра они ещё держались за
ними, но потом на глазах расстояние, разделяющее их от
группы, стало увеличиваться всё больше и больше. Андрюше
было трудновато перелезать через поваленные деревья,
встречающиеся на пути, обходить их – потеря времени. И они
решили остановиться. Люди тоже приостановились:
«Догоняйте!» – крикнул кто-то из группы, и, не ожидая
женщину с ребёнком, вновь зашагали в своём темпе, всё более
удаляясь от них.
294
Людмила Кеосьян (Соколова)
Кислицы было действительно полно: слева и справа,
выбирай на любой вкус. Пожалела Таня, что не взяли с собой
фотоаппарат: такую красоту она видела впервые. Андрей тоже
зачарованно оглядывал это сказочное царство дикой природы.
Начали собирать ягоды: мама – в эмалированное ведро, сын –
в пятилитровый бидончик. Бросив одни кусты, переходили к
другим, казалось, ещё более красивым. Так прошло часа два.
Закончили сбор почти одновременно: ведро и бидончик были
полны ягодами доверху.
– Андрюшенька, давай мы сейчас с тобой передохнём,
попьём чайку из термоса, и пойдём по направлению к дороге,
где стоит наш автобус. Там и будем ждать папу.
– А пирожки ты взяла с собой? – у Андрюшки загорелись
глаза.
– Конечно, взяла, твои любимые, с повидлом. А мне – с
капустой!
– А папе отделила?
– А ты что, не видел? Даже с запасом, Чтоб Матвеича
угостить.
–Это хорошо, дядя Матвеич мне понравился, –
удовлетворённый ответом, сын начал с аппетитом есть.
–Мама, а я сейчас понял, чем тайга отличается от простого
леса. Она более тёмная какая-то, деревья растут густо-густо, а
ягод сколько! И кедры, которым шестьсот лет!
– Пойдём, умница ты моя. У нас с тобой в запасе, – Таня
посмотрела на часы, – ещё достаточно времени. Спешить не
будем; мы же с грузом, добытчик ты мой!
Андрюшкины глаза горели гордостью: ещё ни разу не
было, чтобы он сам лично что-то принёс в дом, необходимое
для их семьи. Как взрослый. И мама с сыном пошли.
По времени они должны были уже выйти к дороге. Но
дороги не было. Таня забеспокоилась не на шутку. Её
волнение передалось и сыну: «Мама, не переживай, мы идём
правильно, ведь дядя Матвеич говорил, чтобы солнце было
295
ВСТРЕЧА С ПЕСТУНОМ
справа, а оно – справа, у меня от него правое ухо стало
горячим», – не подавая вида, что он волнуется тоже, сказал
Андрей. Татьяна согласилась, потрепав его по голове: «Да, да,
сыночек, мы идём правильно, – а сама с тревогой думала, – а
вдруг они, когда бросились за Гундяевым, отклонились
слишком вправо, а дорога, на которой стоит их автобус, могла
ведь повернуть тоже вправо и сейчас мы идём параллельно
ей?»
– Мама, смотри! Другие ягоды! Много! Какие красивые!
– Андрюшка показывал на разросшуюся заросль кустов
малины, увешанную такими крупными ягодами, каких Таня не
видела даже у бабушек на рынке. Подошли к кустам. «Это
малина, сыночек, после клубники это самые вкусные ягоды,
какие я знаю». И они начали их с удовольствием уплетать. У
Андрюши блестели глаза: «Я такой вкуснятины никогда в
жизни не ел! А сочные какие!».
– Как хорошо, что мы пошли по этой дороге, сыночек! Ты
потом расскажешь своему Димке, как нашёл в тайге такое
чудо. Только жаль, что не во что нам её… – и не докончила
фразу, почувствовав на себе чей-то взгляд. Встрепенулась. В
ту же секунду сердце ухнуло куда-то вниз, так, что кольнуло в
желудке. По другую сторону кустов на задних лапах стоял
медведь. И смотрел ей прямо в глаза. Его глаза были
маленькие, желтовато-карие, а может, ей так показалось. И тут
же он зарычал, ветви малины заходили ходуном.
– Андрюша, медведь! – схватила сына за руку, и они
бросились прочь от кустов. Сзади раздалось повторное
медвежье рычание, треск сучьев… « За нами бежит, – ударило
в голову, – что делать? Если он нападёт на меня, Андрей этого
не вынесет. Если на него – погибнем оба, я же не буду стоять и
смотреть, как ломает мою масеньку этот зверюга…» Треск
сзади не прекращался. Она боялась оглянуться. «Господи,
помоги нам! Помоги моему сыночку…» Что делать? И Татьяна
296
Людмила Кеосьян (Соколова)
принимает решение, которое ей показалось единственно
правильным и возможным:
– Беги вперёд, беги, сыночек, но только не оглядывайся1
Беги, сколько есть силы! – а сама остановилась и повернулась
лицом к бегущему за ними животному, который в зрелом
возрасте мог одним ударом переломить хребет лосю. Об этом
она читала совсем недавно.
А… медведя не было. И вот тут Таня просто
опустилась на землю. Ноги её не держали. Когда пришла в
себя, увидела стоящего рядом с собой сынишку. И
бидончик, и ведро с кислицей. Оказывается, они успели
схватить их перед тем, как бросились бежать. Встала на
колени, прижала к себе Андрюшку, ощущая биение его
сердца. А когда отстранились друг от друга, Таня увидела
увлажнённые глаза мальчишки и услышала его голос, помужски отрывистый, который сразу вернул её к жизни:
«Мама, не плачь. Всё хорошо. Нам надо идти. Папа ждёт
нас». Она встала. И они пошли почти наугад, но в ту
сторону, чтобы солнце светило справа. Иногда им казалось,
что за стеной леса маячит просвет, ускоряли шаг, но
подойдя ближе, убеждались, что это просто небольшая
поляна, за которой снова непролазная чаща. Так было
несколько раз. Устали. Она предложила Андрюше отдать
ей свои ягоды, чтобы легче было ему идти. Не согласился,
только крепче прижал бидончик к своей груди.
Где-то слева опять показался просвет. Татьяна велела
сыну сесть около большой лиственницы, поставила своё ведро
рядом с ним: « Посиди, сына, отдохни, а я схожу ещё вон
туда», – и пошла. И вдруг услышала позади себя его голос:
«Мама, а здесь никто не живёт?» Бросилась назад, схватила
ребёнка, прижала опять к себе, осыпая лицо поцелуями: « Что
я делаю? Вот ненормальная у тебя мама! Ещё не хватало нам
потерять друг друга…»
297
ВСТРЕЧА С ПЕСТУНОМ
Снова шли. И вдруг перед ними оказался тот самый
малинник, от которого они в ужасе бежали. Оказывается, они
ходили кругами. Это было невероятно: она была уверена, что
тот страшный малинник остался уже далеко в стороне от них.
Потом Татьяна будет долго удивляться, как они насмелились
заглянуть за ту сторону кустов, где стоял медведь. А вдруг он
всё ещё был там?
Медведя не было. Но всё было истоптано, ветки малины
обсосаны, красный сок, уже подсохший на солнце, загустел.
Некоторые ветви поломаны, листья сдавлены, часть их
разорвана. И перпендикулярно малиннику – извилистая
колея, по которой уходило или убегало животное. Медведь,
действительно, был крупный: ширина примятой высокой
травы была не менее восьмисот миллиметров, и вела она в
сторону, противоположную той, по которой бежали они.
Андрей, потрогав красную от сока ветку малины, вдруг
сказал, взглянув матери в лицо: «Миша хороший. Он не
побежал за нами». Таня согласилась: «Да, хороший. Спасибо
ему». Малины было ещё много, но есть они её уже не стали.
Пошли.
– Мама, а ты пить не хочешь? – спросил ребёнок. Таня
оценила, поняла, что пить хочет именно он, а говорить об этом
не позволяет его мужское достоинство. «Ну и парень!» – она
вспомнила, как принесли его, только что рождённого, домой.
Развернули, рассматривая своего малыша. Тогда она сказала
Михаилу. «Вот увидишь, мы с тобой всегда будем им
гордиться». И сейчас она действительно гордилась своим
шестилетним малышом. Он вёл себя, как настоящий мужчина.
На счастье, в какой-то небольшой ложбинке они увидели
воду. Ложбинка была мелкая, в воде плавали насекомые. Но
выбора не было.
– Будем пить? – Таня вопросительно взглянула в потное,
раскрасневшееся лицо мальчишки.
– Конечно, будем!
298
Людмила Кеосьян (Соколова)
Сняли с себя кепки из тонкой, белого цвета ткани, не
такие грубые бейсболки, которые сейчас в ходу у молодых
людей, и вдавили их в воду. Дождавшись, когда они немного
заполнятся водой, опустились на колени и попили тёплую,
пахнущую прелой травой и тиной, воду. Умылись и снова
пошли вперёд.
Шли ещё примерно минут сорок. Дороги не было. На
возникающие просветы вообще уже не обращали внимания. И
вдруг Андрей сказал: «Мама, а в сказках всегда, когда люди
заблуждаются в лесу, они кричат: «Ау! Ау!» Давай будем
кричать, а?» – и с надеждой взглянул на маму, в то же время
опасаясь, что насмешил её своим предложением. А мама
согласилась: « Давай! А что будем кричать?»
– Ну, чтобы нам помогли, что мы заблудились… – и они
начали вначале несмело, поглядывая друг на друга, звать на
помощь. Шли, кричали, иногда замолкали, отдыхая, и снова
кричали. Так прошло еще минут тридцать.
– Помогите! Мы заблудились! Люди, слышите?! Ау! – они
уже не стеснялись ни друг друга, боясь показаться смешными,
ни самих себя.
И вдруг откуда-то справа от себя услышали голос.
Простой человеческий голос. Грубый, недоброжелательный:
– Чо орёшь? – и таким этот голос показался Тане родным
и добрым, словно приятный стакан сладкого, приятно
раздражающего гортань, прохладного лимонада. И музыкой в
театре, за которую надо платить большие деньги. Они
бросились на звук этого голоса. Расступилась лесная тьма, и
перед ними вдруг открылась широкая, солнечная просека, и в
ней – три человека. Мужчина, который, нахмурившись,
оглядывал их, и две женщины, спокойно собирающие ягоды
чёрной смородины, кустов которых было немного, но они все
были на виду. Женщины смеялись, переговариваясь друг с
другом, на некотором отделении от мужчины, и не обращали
на Таню с мальчиком никакого внимания.
299
ВСТРЕЧА С ПЕСТУНОМ
– Мы заблудились. Нам нужно выйти на дорогу. Нас там
ждут, – Таня посмотрела на часы, – уже больше полутора
часов.
– Ну, так и идите. Вон в ту сторону. Там и дорога, – и
мужчина направился в направлении женщин.
– Нет, мы лучше вас подождём… – вслед ему крикнула
Таня, боясь потерять связь с этими людьми и вновь оказаться в
огромной тайге, но словно в замкнутом пространстве, из
которого нет выхода. Мужчина оглянулся, хмыкнул:
– Как хотите. Ждите. Вот наполним вёдра и пойдём.
Компания не спешила. Таня нервничала, представляя, как
беспокоятся люди из их автобуса, а главное, как переживает
муж, как казнит себя, какие картинки роятся в его голове.
Встала и подошла к мужчине, который в это время
рассказывал какой-то анекдот, а женщины хохотали от души,
забыв про свои ягоды.
– Извините, дорога точно в той стороне, куда вы
показывали?
– Конечно, точно, видите, мы оттуда начали собирать
ягоды и двигаемся вверх. Этот довод показался Татьяне
убедительным. Просека была длинная, но, пройдя примерно
километр, они услышали гудок автобуса. «Наш? – вскинул
голову Андрюшка. «Наверное, это они нам сигналят!» –
обрадовалась Таня, и они прибавили ходу, почти побежали.
Гудки доносились всё ближе и ближе.
– Дорога! Мама, дорога, я вижу её! Видишь, машина
красная прошла!»– Андрюшка, поставив свой бидончик на
траву, вновь запрыгал от радости. – Ну вот, а ты предлагала
мне вообще выбросить наши ягоды!
Когда они вышли, их сразу увидели, люди загалдели,
замахали руками, какие-то женщины бросились к ним
навстречу, отобрали у неё ведро. Бидончик Андрюши забрать
не получилось – не отдал: «Я сам донесу!» Таня сразу поняла:
300
Людмила Кеосьян (Соколова)
если к ним не подбежал их папа, значит, носится, бедный, по
тайге с другими мужчинами. И тут автобус загудел совсем подругому, короткими отрывистыми сигналами. Она догадалась:
водитель Анатолий даёт знак тем, кто их ищет: на выход! Всё
в порядке!
Через полчаса все уже сидели в автобусе. Тане никогда не
забыть, как, выскочив на дорогу, муж лихорадочным, почти
бешеным взглядом, отыскав их в толпе, бросился к ним,
прижал к себе до боли в рёбрах. От него пахло потом так
пронзительно-ощутимо, как не бывало никогда за всю пока
недолгую их семилетнюю совместную жизнь. На левой щеке
глубокая царапина, кровавый, уже подсохший след от неё
тянется к шее и исчезает за воротом рубашки. Татьяна
представила, как он бегал, метался по этому бурелому, срывая
голос, звал их – и всё напрасно. Пока не услышал условный
гудок автобуса.
Только спустя время, когда уже выехали на шоссе, муж
произнёс первые слова: «Как он вёл себя?» И Таня ответила:
«Наш сын вёл себя, как настоящий мужчина. И то, что мы
вышли из тайги, – его заслуга. Я горжусь им». При этих
словах Андрей, не понимая, в чём же его заслуга, о которой
говорит мама, шепнул ей на ушко: «Миша наш хороший,
правда? Он же был хозяином той малины. Хоть и
рассердился, но нас не тронул», – и снова стал смотреть в
окно, наблюдая за проносящимися навстречу машинами. Он
не по-детски уже понял, что папе пока о медведе говорить
не надо.
Родители тогда не знали, что главная гордость за сына у
них ещё впереди: отлично окончит школу, поступит в
медицинский институт, станет известным не только в крае, но
и в России, микрохирургом и Заслуженным врачом
Российской Федерации. А пока он смотрит в окно автобуса,
думает о встрече с добрым хорошим Мишей, поглядывая
301
ВСТРЕЧА С ПЕСТУНОМ
время от времени на свой бидончик с ягодами, и даже не
подозревает, что ждёт его впереди.
Татьяна посмотрела на часы: почти пять утра. И, наверное,
вздремнуть уже не удастся. Чистое небо обещает хороший
день. А значит, придётся разводить хвойный концентрат и
опрыскивать смородину от тли, вспоминая, какая же отличная
ягода росла в тайге без всякой химии, когда они с мужем,
молодые и здоровые, привозили её домой целыми вёдрами. И
перед глазами опять вставал он, только что вырвавшийся из
тайги, и боль в груди от его объятия, и терпкий запах пота, и
гулко бухающее его сердце…
Когда она вышла из дому, уже на востоке из-за
высоченных сосен выглядывало солнце, и где-то в углу
соседского участка, среди кустов поспевшей жимолости,
маячила жёлтая бейсболка ненавистного ей Антибиотика.
Увидев её, он махнул рукой. Она ответила. Жизнь
продолжалась…
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Литературой вплотную я стала заниматься поздно, уже
в пожилом возрасте. И у меня появились друзья – писатели.
Среди них – известный красноярский поэт и прозаик
Нестеренко Владимир Георгиевич, автор многих книг,
изданных не только в России, но и за рубежом. Он живёт в
Сухобузимо, много ходит по таёжным тропам, рыбак. И
даже пчеловод. Когда я вкратце познакомила его с сюжетом
этого рассказа, основанного на реальных событиях, он
написал мне: «Я много раз видел свежие следы мишки, даже
тёплый его помёт, но ни разу не удалось увидеть косолапого.
Очень жаль. Вы говорите, что он был ростом с человека?
Значит, это – пестун, ему года два. Где-то недалеко, видимо,
302
Людмила Кеосьян (Соколова)
была его мать. И, слава богу, что она вас с сынишкой не
видела. Могла задрать».
Вот так страшно могла бы закончиться наша
таёжная история. Но кто такой пестун, я не знала.
Пришлось срочно обратиться к интернету. Оказалось,
пестун – это взрослый
медвежонок двух-трёх лет,
оставшийся при своей матери-медведице и нередко
сходящийся с нею. Помогает заботиться о новом
потомстве. Вот такие семейные медвежьи дела…
27 июня 2020 г.
303
ВОПРЕКИ ВСЕМУ
ВОПРЕКИ ВСЕМУ
«Соседи по даче – родня на старость». Такая мысль
пришла мне в голову уже давно, лет этак двадцать назад. И
как-то незаметно она вошла в обиходную лексику всего
нашего Заречного садово-огородного товарищества. С семьёй
Кутузовых мы соседствуем почти полвека. Добрые
взаимоотношения установились сразу. Когда другие соседи
взялись сразу устанавливать заборы между участками, мы
решили: никаких ограждений нам не надо. Хозяин, Николай,
темноволосый, высокий молодой мужчина, с выразительным
взглядом тёмно-карих глаз, оказался электриком высшего
разряда. Жена его, Валентина, женщина тоже рабочей
профессии, ловкая, быстрая, работала на цементном заводе
аппаратчицей. Двое детей, десяти и тринадцати лет, девочки.
Если есть на свете трудоголики, то Валентина – одна из них, а
может даже – первая. Мы с мужем тоже не лентяи, но,
просыпаясь по утрам, всегда видели её, уже вскопавшей ни
одну грядку. И так каждый день, с утра до вечера, только
менялись работы соответственно дачному сезону. Даже в
моросящий дождь, который не редкость в наших краях,– она
всегда на своём посту. Исчезнет с поля зрения – значит,
готовит обед. В подтверждение тому – её появление на
веранде: «Ребятишки, Коля – обедать!» На их огороде – ни
травинки! Однажды я, проходя мимо, увидела: рядом с их
забором, по дорожке, усыпанной по краям жарками и
фиалками, навстречу мне идёт старенькая бабушка с внучком
лет шести. Вдруг мальчик остановился, сделал шаг к
штакетнику. Но, оказалось, цветы мальчишку совсем не
интересовали.
«Баба, баба! Посмотри-ка!
– показывая
пальчиком в огород наших соседей и удивлённо раскрыв свои
голубые глазёнки цвета небесной выси, воскликнул, – а в этом
огороде трава вообще не растёт? Почему?»
304
Людмила Кеосьян (Соколова)
Но оказалось, не всё в этом семействе ладно. Николай,
мастер на все руки, сразу приобрёл известность умельца: и
утюг починить, и плитку, и антенну сварить, отремонтировать
часы, телевизор. Все дачники потянулись к нему со своими
проблемами. Расплачивались, разумеется, отнюдь не
газировкой. Это Николая и сгубило. Пришло время, когда он
без спиртного уже не мог существовать. Ходил по соседям,
занимал деньги. И никогда не отдавал. Больше всех страдала,
конечно, Валентина. За долгом кредиторы шли к ней.
Отдавала, скрепя сердце. Но потом, обойдя всю округу,
решительно объявила: «Мужу моему деньги не давать! Так и
знайте: от меня больше не получите ни копейки». Пришла
домой, бросилась на диван и долго, впервые за все дачные
времена, лежала, уткнувшись лицом в мокрую от слёз
подушку. А потом встала и, стараясь не показать зарёванного
лица девочкам, опять взяла тяпку и вышла в огород.
Шло время. Николай так и продолжал пить. Помню,
пришёл к нам в дом. И наша веранда, служившая
одновременно и кухней, сразу наполнилась запахом алкоголя,
смешавшись с приятным, щекочущим ноздри запахом жареной
курицы на нашей газовой плите. Поднял на меня, виновато
моргая длинными ресницами, глаза:
–Татьяна, деньгами не богата будешь? – и потупил взгляд,
видимо, терзаясь тем, что ещё ни разу не вернул нам
занимаемые в долг деньги. И я решила с Колей не
миндальничать: перед глазами сразу встало заплаканное лицо
Валентины, все её страдания за последние времена.
–Богата. Только зарплату получили. Но тебе не дам, –
сказала внешне сурово, хлёстко, хотя сердце разрывалось от
боли за этого, в сущности, очень доброго парня, всегда
готового помочь любому человеку, отдав последнее, что у него
есть. Боясь в тот же миг расплакаться от жалости к нему,
повернулась к газовой плите. И тут же услышала за спиной у
себя грохот. Оглянулась. Из свалившегося со столика ведра
305
ВОПРЕКИ ВСЕМУ
вытекала на пол вода. И в этой луже на коленях стоял Николай
и умоляюще смотрел на меня: « Таня, прошу тебя, последний
раз. Ну, честное слово. Я брошу пить, клянусь тебе …» – на
глазах его стояли слёзы. Каюсь, не выдержало моё сердце.
Достала кошелёк и протянула ему десять рублей.
– Возьми. И не отдавай. Но с условием: чтобы это было
последний раз. И последняя твоя бутылка. Посмотри, какие у
тебя девочки, круглые отличницы, какая у тебя жена…Коля,
не позорь ты их, боже ты мой…
Но забыты клятвы, забыты слёзы. Летели годы, и ничего
не менялось. Бытует мнение: гены пальцем не раздавишь.
Раздавишь, ещё как раздавишь, если рядом такой
устрашающий пример – с одной стороны, а с другой –
любимая, заботливая мама. Страдающая, несущая на себе всю
тяжесть семейной жизни. Младшая дочь, Вера, окончив школу
с золотой медалью, поступила в медицинский институт. За все
шесть лет учёбы не получила ни одной четвёрки, и
единственной из всего выпуска молодых врачей ей вручили
диплом с отличием. Старшая, Оксана, выбрала для себя
профессию филолога: её с детства тянуло к литературе, к
русскому слову, от которого трепетала душа.
Матери никогда не забыть тот вечер. « Мама, нам надо с
тобой серьёзно поговорить», – обратилась к ней старшая дочь.
Валентина в это время гладила после стирки постельное бельё.
Почувствовала: разговор будет серьёзный. Заколотилось с
перебоями сердце. Словно не слыша, продолжала водить
раскалённым утюгом по пододеяльнику. Младшая, Вера,
молча подошла к ней и выключила утюг. «Какие они у меня
разные: одна – разговорчивая, открытая, другая – всё держит в
себе, любая фраза – на вес золота. Но так получается, что
последнее веское слово всегда остаётся за ней», – бросив
искоса взгляд на Веру, подумала она, садясь на скрипучий,
старенький диванчик.
306
Людмила Кеосьян (Соколова)
– Мама, разведись с папой. Так жить дальше нельзя, –
произнесла именно Вера. Наступила вязкая, гнетущая тишина.
Оксана, видя, как лицо матери прямо на глазах начало
заливаться пунцовостью и тут же сменившей её бледностью,
обняла её за вздрагивающие плечи: « Мамочка, пожалей себя,
мы тебя очень просим. Не думай, что это наше
скоропалительное решение. Сколько помним, всегда об этом
думали, сколько слёз пролили, сколько переговорили наедине,
если бы ты знала. Мы ведь давно повзрослели. И не о себе
думаем, а только о тебе. Разведись». Валентина не поднимала
головы. Глаза жгли колючие, словно раскалённые иголочки,
слёзы. Дети ждали. Наконец она подняла голову, распрямила
спину и взглянула поочерёдно в ожидающие глаза своих
девочек.
–Нет, ребятишки (они всегда оба с Николаем в разговоре
дочек называли именно так), без нас наш батька пропадёт. Да,
пьёт он эту чёртову горькую, заманила она его, проклятущая.
Но у него же добрейшее сердце, разве вы этого не видите? Ему
же даже муху жалко прихлопнуть…. А руки какие? Всем
соседям, академикам да профессорам кто ремонтирует все их
машинки навороченные? – Наш батька! Нет, нет и нет! Вы как
хотите, а я его не брошу! Всё, мне надо гладить! – Валентина
встала и включила утюг.
Но вскоре в семью Кутузовых пришла нежданнонегаданно новая беда: умер младший брат Николая, Олег,
инженер-конструктор, которого он очень любил. Николай
перестал спать вообще. Лежал все ночи и смотрел в темноту
раскрытыми глазами, выходил на балкон, курил, стоя в облаке
дыма, на морозном декабрьском ветру. Думал: «Лучше бы я
умер, а не Олежка. А какие люди были на похоронах: весь
проектный институт, казалось, пришёл на проводы… А что я?
Одна обуза моим девчонкам». И, неслышно ступая, отыскивал
спрятанную от домашних пластиковую заветную бутылочку.
Выпив, ложился на кровать. Вот и сегодня, чувствуя, что
307
ВОПРЕКИ ВСЕМУ
наконец к нему подступает сон, решил: «Завтра поеду к
Олежке, как он там один?»
И вот уже три часа, не сказав никому, что едет на
кладбище, сидит рядом со своим братишкой. В тот день было
морозно, ветрено. «А ты помнишь, братка, как мы с тобой на
рыбалку ходили, как я учил кататься тебя на велосипеде, как
коросты на коленках марганцовкой отпаривал, как яблоки
воровали у дяди Семёна в саду? Знаю, помнишь…» На
кладбище стояла тишина. Мороз крепчал. Не грела даже водка,
к которой он то и дело прикладывался, вынимал из кармана
плоскую бутылочку. Потянуло в сон…
Николая, лежащего на снегу рядом с могилой брата,
случайно обнаружили двое кладбищенских рабочих, везущих
на тачке газовый баллон. «Смотри, мертвяк вроде…» – сказал,
выматерившись,
старший.
Остановились.
Неуверенно
подошли, оглядываясь по сторонам. Вокруг – ни души, только
вороньё летает над могилами в поисках пропитания. Видя
каждый день покойников, мужики воспринимали их как
обычное явление, не вызывающее ни сострадания, ни боли.
Младший легонько пнул лежащего по ноге. Удар пришёлся по
колену. И тут же отдёрнул ногу, услышав сдавленный стон.
«Смотри, изо рта пар пошёл! Да он же живой!» Наклонились
над Николаем. Тот мычал что-то нечленораздельное. Старший
толкнул в плечо малого:
– Вовка, шуруй в будку, вызывай скорую, участок 64-ый!
Черт его знает, может у мужика инфаркт или ещё какая-нибудь
хрень, хоть и видно, что принял на грудь порядком, вишь,
почти всю опростал, – бутылка Николая валялась рядом,
заполненная на четверть.
– Дядь Вась, я щас, щас, мигом! – и пацан понёсся,
скользя по недавно выпавшему снегу. Василий взял бутылку,
наклонился над Николаем.
– Давай, друг, глотни, согрей свои внутренности, – и влил
в рот ему почти всё содержимое, удивляясь, что тот даже не
308
Людмила Кеосьян (Соколова)
закашлялся. – Во, прошло, как по маслу. Молоток, даже и мне
чуток осталось, – и опрокинул остатки себе в рот. Николай
продолжал мычать. Василий ничего не мог разобрать. И вдруг
услышал, как в горле у того что-то клокотнуло и он отчётливо
произнес: «Мне надо домой. У меня дочь – врач», – и следом
четко прозвучал адрес. Скорая приехала через двадцать минут.
Не определив ничего угрожающего для жизни, увезли. По
дороге, немного пришедший в себя Николай уговорил врача
довезти его только до дома.
Оказалось, что у отца обморожение ступней четвёртой
стадии. Ткани, особенно на пятках, полностью омертвели.
Валентина не отходила от мужа ни на минуту, пока Вера, в то
время уже заместитель главного врача роддома в их городке,
договаривалась со своими знакомыми хирургами о срочной
госпитализации отца.
– Коля, у тебя ещё что-нибудь болит, там, внутри? –
спрашивала, а сама гладила и гладила лицо мужа, поила
крепким чаем с мёдом. В её глазах стоял другой Николай, тот,
в кого она влюбилась девчонкой: красивый, молодой… из
хорошей семьи. Да она и сейчас его любила, вот такого, какой
он есть, больной, не понимающий, что сотворил с собой.
– Ничего у меня не болит. Всё нормально, – отвечал муж.
Валентина знала: у мужа всегда всё было «нормально».
«Нормально» – это любимое его слово, несмотря ни на какие
жизненные обстоятельства, случавшиеся с ним за все эти
тридцать лет их нелёгкой семейной жизни.
Вера договорилась с лучшими хирургами, чтобы
обследовали их батьку. Вердикт был неутешителен: началась
гангрена, от отморожения пострадали даже пяточные кости.
Иван Герасимович, главный травматолог больницы скорой
медицинской помощи, пытался успокоить её. Они сидели в его
кабинете. Вера, несмотря на обычную для неё сдержанность,
не могла скрыть слёз. « Верочка, мы сделаем всё, что в наших
силах. С гангреной справимся однозначно. Приведём в
309
ВОПРЕКИ ВСЕМУ
порядок кости, сделаем пластику ступней. Лоскуты для
пересадки возьмём с бедер. Технически сложно, но мы
справимся. Привлечём к работе микрохирургов», – Иван
Герасимович как профессионал лишних слов не говорил
никогда, но если что говорил, – этому можно было верить
безоговорочно.
Забегая вперёд, скажу: на ноги доктора Николая всё же
поставили. Конечно, так, как он раньше ходил и бегал, об этом
можно было забыть навсегда. Ходил с тросточкой, слегка
прихрамывая. Но на своих ногах! Жизнь продолжалась.
Работал, как и прежде, электриком, вся мужская домашняя
работа как была на нем, так и осталась. Так же строгал, пилил,
занимался любым ремонтом; на даче никогда не зарастала
тропинка к их дому всех, кто обращался к нему за помощью.
Не могу сказать, что наш сосед абсолютно завязал с выпивкой,
но такого позора, как раньше, он себе уже не позволял.
Но, как говорится, беда не приходит одна. Первой забила
тревогу Валентина:
– Ребятишки, что-то наш батька похудел очень. Аппетит
стал намного хуже, чем раньше, – и подняла глаза на Верочку.
Дочь кивнула головой. Она тоже заметила, что папа всегда
просит, чтобы ему поменьше клали еды в тарелку, ест без
азарта даже свои любимые голубцы, к мясу вообще появилось
отвращение – такого раньше за ним не водилось. Не говоря
матери, давненько уже заводила разговоры с отцом, всё ли у
него в порядке, не болит ли желудок или живот. Ответ был
один: «Что ты, дочь, пристаёшь ко мне, всё у меня нормально.
Похудел? Так специально сбрасываю вес: скоро дачный сезон,
ни к чему мне лишние килограммы».
Но, несмотря на такое заявление отца, в доме поселилась
тревога. Ловя на себе постоянные настороженные взгляды
своих девчонок, злился: «Что опять уставились? Вон, смотрите
своих Киркоровых да Басковых, вишь, соловьями распелись!»
310
Людмила Кеосьян (Соколова)
Но всё было гораздо серьёзнее. Вот уже стало явно
заметно, что Николай терпит боль, постоянно его терзающую.
То руку положит на желудок, то неожиданно встанет и
удалится или в туалет, или на балкон. После еды начинало его
рвать, чего бесшумно сделать не всегда удавалось. Сколько
дочери ни настаивали лечь в больницу на обследование,
отказывался на отрез. И худел… Валентина уже давно начала
поить его водочным настоем золотого уса. Это лекарство
Николай пил с удовольствием. Никогда не отказывался. Но
пришло время, когда боль так скрутила его, что он всё-таки
согласился на обследование. Вера убедила его: обследоваться
нужно обязательно в онкологии, потому что только там есть
такой новейший аппарат, который «видит всё», до
миллиметра. Итог: четвёртая, неоперабельная стадия рака
желудка. Но онкологи всё же решились на операцию. Только
из-за убедительной просьбы Веры Николаевны.
В день операции вся семья сидела в коридоре возле
операционной. И ждала: как-то их батька перенесёт её?
Валентина плакала безудержно, старшая дочь – тоже. Только
Вера сидела молча, никого не успокаивая, закаменевшая в
ожидании: характером она была вся в отца.
Вышел оперирующий хирург. Молча взял Веру за локоть
и увёл с собой в ординаторскую. Полчаса трудного, тяжелого
разговора. Кардинального хирурги ничего не сделали:
слишком поздно. Расширили только проход из пищевода в
пораженный желудок для прохода пищи. Вера задала лишь
один вопрос:
– Александр Юрьевич, какой Ваш прогноз?
– Два месяца жизни. И никак не больше.
Прошло две недели кошмара и ожидания катастрофы.
Валентина исступленно искала какие-то народные средства,
Оксана не вылезала из Интернета в поисках рецептов, которым
«можно вылечить рак». Тем более Интернет пестрел роликами:
311
ВОПРЕКИ ВСЕМУ
РАК ИЗЛЕЧИМ! Николай соглашался уже на всё: пил соду по
часам, настойку чистотела, какую-то коричневую, противно
воняющую жидкость, которую достали с трудом друзья.
Говорили, что это самое надёжное средство даже при
четвёртой стадии рака. Вера же как врач, убеждала маму в том,
что нет такой волшебной палочки: в научном мире лечение
рака травами и грибами официально признано ненужным и
даже небезопасным. Объясняла и маме, и старшей сестре, что
лечебный эффект от их лечения – ноль! «Это же всё яды,
мамочка, убивающие иммунную систему человека!» – а мама
смотрела на дочь полными слёз глазами и шептала: «Ну надо
же что-то делать, не могу я видеть, как наш батька мучается,
не могу сидеть и ждать его последнего вздоха… осталось
полтора месяца…»
Если бы мне кто сказал, что случилось дальше, я бы
никогда не поверила. Именно Вера, сказав домашним, что
ночным рейсом улетает на два дня в Москву на симпозиум,
вот уже пятый час едет в поезде, следующем до Иркутска. Не в
командировку, а в какую-то деревню под Иркутском, к какойто незнакомой бабуле, которая, по словам знакомого врача,
лечит рак даже в тяжёлой стадии. «Верочка, дорогая, я тоже не
особо верю в эту сказку, но моя тёща, по её словам, встала на
ноги и жива до сих пор только благодаря этой старушке. У неё
тоже был рак желудка». И Вера решилась на эту поездку, хотя
в душе считала её самой настоящей авантюрой, в которую
позволила втянуть себя.
В Иркутск поезд пришёл ранним утром. До деревни, в
которой жила знахарка баба Фила, Вера доехала на
стареньком, дребезжащем, как куча металлолома, автобусе.
Точного адреса она не знала. Остановились около
заброшенного, как и все рядом стоящие избы, дома. Видимо,
когда-то здесь был клуб, о чём говорила болтающаяся на
одном гвозде вывеска. Улица была пустынной, занесённой
снегом. Подумалось: «Может, здесь вообще уже никто не
312
Людмила Кеосьян (Соколова)
живёт?» Пройдя метров сто, увидела, что к некоторым избам
протоптаны дорожки и кое в каких из труб курится еле
заметный дымок. Вздохнула с облегчением. Свернула по
узенькой тропинке в первый попавшийся дом, из-за сплошного
забора которого доносились слова: «…на нём защитна
гимнастёрка…». Вера толкнула калитку и увидела довольно
молодую деваху с пустыми вёдрами, направляющуюся, видно
к колодцу, который заметила Вера около дома напротив. Та,
поставив вёдра, недоумённо уставилась на неё:
– О, к нам гости! Ты кто такая будешь?
– Добрый день! Я приехала к бабе Филе. Вот только не
знаю, где она живёт. Вы не подскажете мне? – сказала, а где-то
около желудка кольнуло: жива ли эта бабушка?
– Ха, да вот у самого колодца она и живёт. Пойдём, заведу
тебя к ней. Прибаливает она последнее время. «Я – Поля! А ты
кто?» – «Вера», – и они вышли со двора.
Подошли к воротам бабы Филы. Удивило: ворота были из
металлического профнастила, на вид – совершенно новые.
«Да, – заметив оценивающий взгляд Веры, брошенный на них,
улыбнулась
Полина, – какой-то бизнесмен в знак
благодарности смострячил ей вот такое чудо. – А ты тоже,
наверное, не просто так приехала к Филе?
– Не просто… – вздохнула Вера.
Баба Фила оказалась не такой уж и древней старушкой.
Она сама, услышав голоса во дворе, открыла дверь. Среднего
роста, из-под платка выбивается прядь седых, с голубизной,
волос. В старом, советских времён, молодёжном спортивном
костюме, в одних носках, без тапочек. Из дома пахнуло теплом
и чем-то, как подумалось Вере, напоминающим её детство,
когда были живы ещё её бабушка и дедушка.
– Проходьте, гости дорогие, чем богаты… – Вера вошла,
села на лавку, покрытую зелёным, вязанным крючком,
ковриком. – Разболокайся, милая, вижу, с дороги ты. Сейчас
чай сварганю. Я ещё тоже не завтракала.
313
ВОПРЕКИ ВСЕМУ
Через полчаса Вера неожиданно почувствовала себя здесь,
в этой избе со стоящим в углу фикусом и цветущими геранями
на подоконнике, своим человеком. Рассказала, какое несчастье
произошло в их семье.
– А ты случаем не врач, девка? – услышав в рассказе Веры
специфические медицинские термины, спросила баба Фила.
– Да, бабушка, врач, – да ещё и кандидат наук, – и,
опустив голову, пытаясь скрыть подступающие к горлу слёзы,
через силу усмехнулась Вера. – Вас, наверное, удивляет мой
приезд?
– Нееет, милая, не удивлят. Я уж ко всему привыкла,
всяко повидала за свою жизть. Помогу я тебе, хоть ты и не
веришь в это. Не веришь ведь? Ладно, не отвечай. Сама всё
знаю.
Уезжала Вера с двумя большими пакетами трав. Видно
было, что это сбор каких-то растений, среди которых желтели
цветочки, как показалось Вере, чистотела и пижмы Бабушка
рассказала, как делать настои и отвары из этих трав, как
принимать. Но, что огорчило Веру, она отказалась брать
деньги. Как ни уговаривала её, не взяла. Напоследок сказала:
«Приедешь домой, сделай так: в двенадцать часов ночи
искупайте своего батьку, соберите снятую с него одёжу, даже
тапки, выйдите на улицу и сожгите всю эту кучу, до пепла.
Поняла? Сделашь?»
– Сделаю. Спасибо Вам, баба Фила, – и Вера, обняв на
прощание старушку и, улучив момент, когда та скрылась за
кухонной занавеской, положила под коврик скамейки двадцать
тысяч рублей.
Приехав домой, Вера Николаевна, чувствуя себя
последней идиоткой, на автомате сделала всё, что велела ей
бабуля. Когда она собрала отцовскую одежду и пошла её
сжигать, мать, накинув на себя, что попало под руку,
бросилась вслед за дочерью, догнала её на выходе из подъезда,
314
Людмила Кеосьян (Соколова)
схватила за плечи, прижала к груди и – слёзы у обеих! « Ты не
в Москве была?» Вера покачала головой: « Нет, мамуля, я,
наверное, совсем сошла с ума…». « Нет, дочка, просто мы,
оказывается, очень любим своего непутёвого батьку».
Вопреки прогнозу докторов, Николай вместо отмеренных
ему двух месяцев, прожил ещё восемь лет. Настои бабулиной
травы, золотого уса, которыми были заставлены все
подоконники в их четырёхкомнатной квартире, продлили его
жизнь. Хотите верьте, хотите – нет, но так всё и было.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
По истечении лет, подаренных или богом, или бабой
Филой, или заботой, которой окружили Николая его родные
люди, он вдруг снова заболел. Непонятно откуда взявшаяся
слабость просто валила его с ног. И снова ангел-хранитель их
семьи – младшая дочь – повезла его в онкологический центр.
Обследовали Николая с ног до головы. Особо докторов
интересовал его желудок. Но каково же было удивление
семьи, когда консилиум вынес неожиданный вердикт: «Это не
наш больной. Относительно онкологии пациент чист, как
снежок». В желудке доктора обнаружили благополучно
зарубцевавшуюся огромную язву. Умер Николай от
атеросклероза. Скоропостижно. Во сне. Не мучая ни себя и
никого из близких, о чём всегда мечтал, задумываясь о
бренности нашей жизни. Говорят, такую смерть надо
заслужить. Видно, заслужил.
18 декабря 2021г.
315
ВНУК КОМАРИКА
ВНУК КОМАРИКА
"Душа человека – величайшее чудо мира"
Данте Алигьери
Татьяна, похоронив два года назад своего мужа, часто
ловила себя на мысли, что её так и тянуло подойти к окну, у
которого, бывало, в задумчивости, с лёгкой улыбкой
оглядывая двор, любил стоять её Михаил. Дом почти двадцать
лет назад построило его предприятие, поэтому большинство
жильцов мужу были знакомы. Многие из них когда-то
работали на участке, которым руководил он, будучи прорабом.
Останавливались у окна, держа за руку своих внуков, уже
ставшие солидными бывшие его молодые ребята, которых он
научил работать, одновременно отучив многих от чрезмерной
тяги к алкоголю в их шальные молодые годы. Чего стоило ему,
тогда молодому мастеру, воспитание этих ребят, начинающих
монтажников, знает только он. Но все они до сих пор
благодарны Михаилу, сейчас уже пенсионеру, что направил их
когда-то на путь истинный. А больше всего благодарны жёны
этих бывших его пацанов, которые частенько, встречаясь во
дворе, вспоминая Михаила добрым словом, говорят Татьяне:
«Ваш муж сохранил не только наши семьи: он научил наших
мужиков жить. Царствие ему небесное…»
И неожиданно случилось так, что после ухода Михаила
она сблизилась с его рабочими, начала с ними общаться, чего
раньше не было. Вот сейчас сосед с третьего этажа,
пятидесятилетний Сергей, лежит в больнице в Новосибирске.
Постоянно выходит на связь с ней: она знает все его
проблемы, и как прошла операция, и когда вернётся домой. И
другие бывшие рабочие мужа, останавливаясь, частенько
спрашивают, не нужна ли какая ей помощь, чтобы не
стеснялась, обращалась к ним в любое время. Татьяна кивает
согласно головой, благодарит, но не обращается: такие уж они
316
Людмила Кеосьян (Соколова)
с Михаилом люди: помочь любому человеку – пожалуйста, а
просить при случае у него же помощи – не приучены, потому
что с детства в их семьях был закон: не обременять никого
своими заботами. Сейчас Татьяна Васильевна понимает, что
это не совсем правильно: нужно уметь принимать помощь,
если она бескорыстна, от всей души. Но, видно, привычка,
действительно, вторая натура. Эту черту своего начальника
знали его парни, и когда квартиру Михаила обворовали,
вынеся всё, что можно, начиная с бытовой техники и кончая
одеждой и содержимым холодильника, не ожидая его просьбы,
пришли двое бывших его рабочих. Со сварочным аппаратом.
Укрепили оконные решётки, помогли заменить замки. Татьяна
тогда от всей души благодарила ребят, а они только сказали:
«Михаил нам за все прошедшие годы помог в сто раз больше.
И не только нам. Разве такое забудешь?».
Татьяна стояла у окна. Воспоминания нахлынули,
разбередили душу. Она никогда не думала, что муж уйдёт из
этой жизни первым. В его семье все были долгожителями, а в
её – как раз наоборот. Слёзы начали жечь глаза. Она бы и
расплакалась, как плакала почти каждый день все эти тяжёлые
два года, но внимание её привлёк проходящий под окном
мальчуган. Всмотрелась: это же тот ребёнок, с которым у неё
вчера произошла неожиданная встреча в подъезде! Да-да, это
он. Та же красная куртка, та же шапочка с ушками, как у
медвежонка. Мальчик нёс в одной руке двухкилограммовый
пакет с мукой, в другой – булку хлеба. Не газировку, не
мороженое. Ребёнку на вид лет пять, не больше. Шёл один, без
родителей. Подойдя к подъезду, потоптался, сбрасывая с
обуви налипший снег. Татьяна, сдвинувшись вправо для
лучшего обзора, наблюдала за ребёнком. Достал ключ от
домофона, открыл дверь. И сразу перед глазами встала их
вчерашняя встреча.
Ближе к вечеру она собралась вынести в мусоропровод
ведро бытовых отходов. Раньше, зная, как у неё болят ноги и
317
ВНУК КОМАРИКА
каждый шаг причиняет адскую боль, особенно при спуске с
лестницы, муж не давал ей даже притронуться к ведру, взяв на
себя обязанность выносить мусор. Теперь же всё Татьяне
приходилось делать самой. Конечно, приезжает сын, помогает,
спасибо ему, но ведь не каждый же день. Вот и сейчас,
взявшись левой рукой за перила, подтягивая своё тело, сколько
было сил, поочерёдно на каждую ступеньку, она поднималась
к площадке, где находился загрузочный лоток мусоропровода.
Когда оставалось преодолеть ступени четыре, она увидела
перед собой мальчика в красной куртке. Он только что легко
сбегал с верхнего этажа и вдруг, остановившись перед ней,
замер на месте, не решаясь бежать дальше.
Татьяна
недоумённо взглянула на ребёнка: почему он не спускается,
ему ничего не мешает. На курносом детском личике малыша
читалась растерянность, какое-то замешательство. Он, в
нерешительности перетаптываясь с ноги на ногу, вдруг
протянул руку к её ведру. Татьяна поняла: малыш решил
помочь бабушке, видя, как ей тяжело подниматься по
лестнице.
– Дорогой ты мой… – а слёзы так и готовы были брызнуть
из её глаз, – я сама, спасибо тебе.
Но мальчик, быстро-быстро мигая, отрицательно покачал
головой в шапочке с ушками и, преодолевая сопротивление
Татьяны, всё-таки забрал у неё ведро, ухватив его обеими
руками. Открыл лоток, высыпал мусор и поставил пустое
ведро на ступеньку рядом с ней, незнакомой ему бабушкой.
– Спасибо тебе, мальчик мой дорогой, спасибо! А как тебя
звать?
– Миша, – и малыш приготовился спускаться вниз по
лестнице. Татьяну больно кольнуло в сердце, словно иглой.
Она только что думала о своём ушедшем муже Михаиле,
добром и заботливом человеке, любящем и её, и людей
намного больше, чем себя… «Так, может, это не простое
совпадение, может, кто-то там, на небесах, специально
318
Людмила Кеосьян (Соколова)
отправил вот именно этого мальчугана, тоже Мишу, к ней на
помощь? – И тут же другая мысль. – А почему «кто-то»?
Почему не мой Михаил, который видит из своего далёкадалека, как мне плохо без него? В жизни ведь столько
необъяснимых,
не
поддающихся
никакой
логике,
неразгаданных тайн. Одни вещие сны чего стоят…»
И тут она заметила на куртке мальчика, который почемуто замешкался, не решаясь сбегать по ступеням вниз,
малюсенький значок. Вгляделась. И сразу увидела себя,
первоклассницей, в белом фартуке с развевающимися на
плечиках крылышками, а на груди – точно такой же значок, на
котором – маленький Володя Ульянов, совершенно не
напоминающий будущего Ильича, создателя первого в
мировой истории социалистического государства. И
вспомнила свою Сталинскую школу в послевоенные годы, в
далёком Сухом Логу, своих одноклассников с такими же
значками на груди.
– Мишенька, а кто это изображён на твоём значке? –
спросила почти в полной уверенности, что ребёнок знать не
знает, кого это родители прикололи ему на курточку? Перед
глазами возникло видео в Интернете: современные школьники
на вопрос, кто такой Ленин, несут такую ахинею, что, слушая
их ответы, можно получить инфаркт. По их мнению, Ленин не
только президент России, – это куда бы ни шло, – но и
композитор, и художник, и даже муж хозяйки шоколадной
фабрики…. Но она напрасно опасалась. Миша изумлённо на
неё взглянул: « А вы разве не знаете?»
– Да я без очков, поэтому не могу, как следует, разглядеть,
– слукавила Татьяна.
– Да это же Ленин! Только он здесь ещё совсем
маленький!
– И ты знаешь, кто такой Ленин? – Татьяна уже не могла
не улыбнуться, видя, что ребёнок в полной растерянности, не
зная, как ему лучше ответить на вопрос приставалы-бабули.
319
ВНУК КОМАРИКА
– Ну, он…хороший. Мне дедушка говорил, что Ленин не
хотел, чтобы одни люди были богатыми, а другие – бедными.
Хотел, чтобы все жили хорошо.
Не сдержалась: обняла она тогда этого мальчишку. Ногой
невзначай задела старенькое эмалированное ведро, оно
покатилось вниз по лестнице, гремя на весь подъезд. Внизу у
соседей залаяла собака.
– Мишенька, а в какой квартире ты живёшь?
Мальчуган молча показал пальчиком на квартиру второго
этажа справа от лестницы и начал спускаться вниз.
Приостановился возле ведра, поднял его, ожидая, когда и
бабушка спустится. Идти вниз было намного тяжелее, чем
подниматься. Татьяна видела, как с каждым её шагом личико
ребёнка меняло своё выражение: подумалось – неужели такой
малыш уже способен воспринимать боль чужого, незнакомого
ему человека, как свою?
В квартире, что указал мальчик, жил бывший рабочий с
участка мужа, сварщик Лёня Комаров, которого все звали
запросто «Комарик». «Привет, комарик! Как дела?» Он не
обижался, отвечал.
– Так твой дедушка – «Комарик»? – Татьяна спросила и
тут же одёрнула себя: «Господи, что она несёт?». Хотела
поправиться, но не успела. Ребёнок улыбнулся своей светлой,
детской улыбкой:
– Да, «Комарик»… Татьяна снова схватила мальчишку за
плечики и прижала к себе: «Я знаю твоего дедушку, он очень у
тебя хороший и все его здесь любят!
– И я его люблю, – и мальчик направился к выходу из
подъезда. Татьяна крикнула ему вслед: «А куда ты направился
один?»
– В магазин, за сигаретами, – она, подавляя в себе возглас
изумления, чуть не поперхнулась: по тону, каким это было
сказано, поняла, что это обычное для ребёнка дело.
– Миша, сигареты детям не продают, это запрещено!
320
Людмила Кеосьян (Соколова)
– Мне продадут. Там продавец – тётя Валя. Она знает, что
я покупаю для дедушки, – и ребёнок скрылся за дверью.
Весь оставшийся вечер перед глазами Татьяны стоял и
этот мальчишка, и его дед. Вспомнила встречу с Леонидом на
второй день после ухода из жизни мужа. И тоже в подъезде, на
том же самом месте, где только что стояла с его внуком.
Похороны мужа откладывались, так как ждали приезда
родственников из Питера, с Урала, из Анапы. Какие страшные
были дни…
«Комарик» поднимался к себе наверх, ведя на поводке
собаку. Татьяна, встречаясь с ним, обычно молча, кивком,
приветствовала его. Он отвечал тем же. И оба продолжали
свой путь, спеша по своим делам, не останавливаясь. Но
сейчас Лёня, опустив поводок, отчего собака, почувствовав
свободу, бросилась вниз, к выходу, сделал навстречу Татьяне
шаг и вдруг, обняв неожиданно её, крепко прижал к себе. Он
был одного роста с ней. Лицо к лицу. Она тоже подняла руки
и обняла мужчину.
«Комарик» просто рыдал. Не скрывая своих чувств, не
пряча лица. Перемешались слёзы на лицах обоих: солёные,
безудержные. Она слышала звуки, клокочущие в его горле, и
слова: «Бл..дь,…ну, бл..дь», – и снова рыдания. Эти слова
повторялись и повторялись. Если бы он просто подошёл и
сказал, как говорили все: «Примите мои соболезнования», –
она восприняла бы эти слова совершенно по-другому, так, как
и положено при таких случаях. Но сейчас сердце Татьяны
просто разрывалось на части: этот мат выражал чувства
совершенно другого уровня, был таким неожиданным и таким
искренним, что в ту минуту подумалось: не зря нашими
пращурами придуманы такие слова, которые вырываются на
свободу откуда-то из глубины души именно в чрезвычайных,
тяжёлых жизненных обстоятельствах. Как пленённая птица из
клетки. Мимо проходили люди. Не останавливались. И даже
321
ВНУК КОМАРИКА
не удивлялись и этим слезам, и этим ругательствам. Не хотели,
видимо, им мешать.
Татьяна первая пришла в себя: «Хватит, хватит,
Владиленович…» И тут же увидела удивлённые его зрачки
среди мокрых, покрасневших век. Да, она знала отчество
«Комарика». Муж как-то рассказывал, что Лёня всегда
исправлял человека, который называл его «Владленович» –
без буквы «и»:
– Я – ВладИленович, понятно? Мой отец был назван в
честь Владимира Ильича Ленина. Полными его инициалами!
«Странный человек, – думали работяги, крутя пальцем у
виска, – на «комарика» не обижается, а из-за одной
недостающей буквы – выходит из себя, вот дурачина…».
Татьяна подошла к окну. И вновь увидела эти медвежьи
ушки. Почему-то именно в тот момент перед её глазами
возникли грубые, шершавые, привыкшие работать с металлом,
рабочие пальцы Леонида Комарова, прикалывающие на
курточку своего внучонка десятимиллиметровый значок с
маленьким Володей Ульяновым.
Мишка катил на санках девочку, по виду года на три
младше его. Наверное, свою сестричку. Постучала по стеклу.
Он вскинул голову, пытаясь увидеть, откуда донёсся звук.
Увидел, заулыбался. И помахал рукой в яркой, разноцветной
варежке.
4 апреля 2021г
322
Людмила Кеосьян (Соколова)
БАБА ФЕДЯ
"Есть люди, уютные, как дом
Обнимаешь их и понимаешь: я дома."
Эльчин Сафарли
(азербайджанский писатель)
У бабы Феди прекрасное женское имя – Федосья
Даниловна. Но в деревне все её зовут только Федей. Говорят,
в молодости она была высокой, статной девицей, и подруги,
не достающие ей и до плеча, подтрунивали над Федосьей: «Ну,
дал же бог девчонке такой рост! Тебе надо было парнем
родиться: идёшь рядом с нами, как на вёршнах едешь, ни дать
ни взять соседский Федьша». Раз услышанное, прилипло к ней
навсегда: Федьша да Федьша. И мало уже кто помнил, как её
назвали при рождении отец с матерью. Назвали, наверняка не
зная, что имя это – греческое и означает «Богом данная».
Федосья отзывалась на прилипшее к ней мужское имечко, оно
ей даже нравилось. В деревнях клички долго помнятся, а она
всю свою жизнь прожила в своей родной деревеньке под
названием Знаменка. Только паспорт иногда напоминал, что
она Ляпустина Федосья Даниловна.
Домик у бабы Феди небольшой, на три окна, два из
которых выходят на тихий переулок с названием Яблочный.
Домишко довольно неказистый, сруб почернел от времени:
дома тоже старятся вместе со своими хозяевами. По
подсчетам, дому лет восемьдесят. Баба Федя совсем не
намного моложе его: две недели назад, во второй половине
августа, ей перевалило за седьмой десяток. Но неказистость
домика перестала бросаться в глаза с той поры, когда
нежданно-негаданно у окон появились потрясающей красоты
ставни. Редкий сельчанин ни остановится, чтобы не
полюбоваться на откуда ни возьмись чудо: бирюзовый цвет
небесной выси, озаряемый солнцем, – и тянущиеся к свету
323
БАБА ФЕДЯ
ветви яблони с нежными, только что распустившимися белорозовыми цветками с искрящимися капельками утренней
росы, а рядом с ними – бутоны, которые вот-вот и брызнут
новорожденными лепестками. Не забыты и обналичники окон:
они оживились спелыми, наливными райскими яблочками
красоты неописуемой. Говорят, разукрасил домик бабы Феди
какой-то неизвестный, но, бесспорно, талантливый художник.
Деревенские донимали её вопросами, правда ли это и откуда в
их тьму-таракани объявился такой талант? И почему именно
бабушкин домик вдруг расцвёл и словно зажил новой молодой
жизнью?
Баба Федя не скрывала, что около года назад, в начале
осени, когда уже зазолотились поля и засияли разноцветьем
придорожные осинки с берёзами, в окно к ней постучали. День
был солнечный, ясный. Она откинула занавеску. Под окном
стоял незнакомый человек лет сорока-сорока пяти. Рыжеватая,
коротко подстриженная бородка, вьющиеся волосы цвета
спелой ржи, в беспорядке спадающие на плечи. В левой руке –
объёмная сумка, правой придерживает оттягивающий плечо
какой-то плоский ящик. Незнакомец поклонился, опустив груз
на землю:
– Добрый день, сударыня! Я – художник. Звать – Иван.
Ищу тихое место, где бы мне никто не мешал работать. Устал,
знаете, от суеты. Мне посоветовали обратиться именно к вам,
– и, видя замешательство пожилой женщины, попытался её
успокоить. – Вы не переживайте, хлопот я вам не доставлю.
Днём буду уходить на натуру – и до вечера.
– На каку-таку натуру? – баба Федя склонила голову к
левому плечу, нахмурилась, размышляя о смысле непонятного
для неё слова. Оно, по её предположению, попахивало чем-то
нехорошим.
– На природу, значит. Очень уж ваши окрестности мне
понравились. Думаю, может, что-нибудь путное, наконец, из
меня и попрёт, – художник вдруг улыбнулся такой светлой,
324
Людмила Кеосьян (Соколова)
даже простецкой улыбкой, так похожей на улыбку её кума,
добрейшей души человека, что баба Федя, удивляясь самой
себе, в ту же минуту и согласилась. И целых два месяца
неожиданно появившийся пришелец жил в соседней с ней
комнате, ничем хозяйке не докучая. Правда, иногда приносил
из сельпо пару бутылок вина, сидел тихонько в своей
комнатушке перед мольбертом, не прикасаясь к кисти,
попивал из гранёного бабушкиного стакана азербайджанский
«Агдам» и о чём-то всё думал, думал и думал. Однажды, уже
поздно вечером, случайно заглянув к нему в комнату, она
остолбенела: квартирант обернулся, и она увидела на его
внешне невозмутимом лице, не выражающем в тот момент ни
радости, ни грусти, крупные, текущие ручьями слёзы. Он
дёрнулся и вмиг закрыл глаза. Но слёзы прорывались из-под
сомкнутых век, текли и текли. Они застревали и поблёскивали
бисером в его рыжеватой бороде, и художник стряхивал их
резким движением головы. Федосья тихо, на цыпочках,
вернулась в свою горенку. Долго не могла уснуть. Что-то
свербило и свербило в её сердце.
Утром Иван вышел из своей комнаты к завтраку, как у них
было заведено с самого начала. Вышел совершенно по виду не
заспанный, скорее всего утомлённый сном. «Видно, не спал
всю ночь, бедолага», – подумала баба Федя. Пару раз она
пыталась разговорить его, узнать по-матерински, что его
мучает, но он так и не открылся ей. Только однажды,
наблюдая, как она раскладывает карты, что частенько делала
по вечерам, сказал: «Как же вы похожи на мою маму, – и,
задумавшись на минуту, – её уже нет на этом свете семь лет, –
опустив голову, прерывисто вздохнул. – А вы знаете, я ведь
даже за всю жизнь ни единого портрета её не написал. Да и
ласкового слова-то не сказал». И опять замкнулся надолго,
ушёл в себя.
Иногда, глядя украдкой на художника, она размышляла:
«Наверное, он думает, где же мне, простой деревенской бабе,
325
БАБА ФЕДЯ
понять его? – и жалостливо, подперев щеку рукой, вздыхала. –
Кто он – и кто я? Он почти и не разговаривает со мной, всегда
занят своими красками-мазками да думами».
Но за неделю до своего отъезда, Иван, возвратившись со
своей «натуры», подсел к бабе Феде на скамеечку под старым
клёном, посаженным ещё её мужем, которого схоронила она
девять лет назад.
– Бабушка, давайте мы с вами украсим ваш домик, чтобы
он смотрел на этот несчастный мир счастливыми глазами и
вселял надежду в прохожих, что счастье – есть, что за этими
окнами как раз оно и живёт…или жило…Что скажете на это?
– Так, мил человек, у меня и денег-то на эту украску
нетути, – баба Федя махнула рукой. – Не беспокойся, сынок,
мне и так сойдёт. А на счастье кто хочет поглядеть – пусть вон
в клуб идёт. Соседская Нюрка сказывала, что сёдни кино
привезли как раз про любовь да про это само счастье.
– Федосья Даниловна, – художник погладил вдруг её руку,
растроганный словом «сынок», и тут же почувствовал, как
ладонь под его пальцами крупно дрогнула. Он понял, отчего:
никто давно уже не гладил руки этой пожилой одинокой
женщины. – Я всё сделаю бесплатно в благодарность вам за
эти прекрасные, спокойно прожитые два месяца. Мне ведь,
если честно сказать, и уезжать не хочется.
– Так и оставайся, живи, сколь хошь. И мне веселяе будет.
Да я и привыкла ужо к тебе. Наделаем заготовок, урожай-то в
этом году добрый, – и будем зимовать, – встрепенулась она и
повернула к нему лицо, ожидая его согласия.
– Нет, надо ехать, – затуманенный вмиг взгляд Ивана
упёрся прямо перед собой, в покосившуюся сараюшку, ничем
не примечательный для художника объект, но он всё смотрел и
смотрел на неё и, похоже, не видел ничего. – Надо ехать, –
повторил с грустью в голосе, – опять в ту темноту, где человек
человеку и не друг, и не товарищ, и не брат. Вот так, дорогая
моя баба Федя, – он впервые назвал её по-деревенски, по326
Людмила Кеосьян (Соколова)
простому. От этого вдруг Федосье стало так тяжело, как будто
от неё уходит в беспросветную жизнь её родной сын. Она
заплакала – неожиданно для себя. Художник обнял её за
плечи, успокаивая, но Федосья так и не могла унять своих
слёз. Она плакала не только от жалости к этому человеку, но и
от того, что руки Ивана напомнили ей, как она прощалась со
своим сыном в июне сорок первого, не зная, что больше не
увидит его никогда…
Через два дня домик бабы Феди действительно засиял. И с
той поры все в деревне бабушкину избу стали звать «домом с
красивыми глазками». Такой дом в их деревне стал
единственным. Художник уехал, оставив после себя свои
«счастливые» окна. И увёз вместе с собой свою тайну…
Снова началась тихая, размеренная жизнь с ощущением
того, что ты никому не нужна: работа в огороде, закрутки
припасов на зиму. Когда погода портилась, нудно шуршал по
крыше дождь, и казалось, что солнышко спряталось навечно за
синие в дымке горы, баба Федя, чтобы как-то развлечь себя,
начинала петь. Петь она любила, хотя слуха музыкального не
было с рождения. Помнила, что когда-то, ещё в детстве, её
бабушка Алевтина, которая пела на клиросе в церковном хоре
певчих, услышав, как старательно выводит свои рулады её
тринадцатилетняя внучка, улыбаясь и покачивая головой,
сказала ей:
– Ой, Федьша, ты бы лучче не пела…
– Пошто это? – удивилась девчонка, вытаращив глаза на
бабулю.
– Да потому что тебе медведушко на оба басенькие твои
ушки взял да и наступил.
– Как это наступил? – Федя впервые услышала такие
слова. – Скажешь, тоже. А тебе не наступил?
– Мне, оказыватся, не наступил. Батюшка в церкви все
время меня хвалит и ставит поближе к алтарю. Да лучче бы уж
и наступил, моя жизнь прожита, а твоя только начинатся.
327
БАБА ФЕДЯ
Любишь петь, вижу, да только в пении твоём ни ладу, ни
сладу, внучка. Ты уж не обижайси на меня, старую.
Но Федя пела всегда, особенно, когда оставалась дома
одна. Вот и сейчас, закрыв наглухо окна, села перед зеркалом
и, лелея в себе мысль, что бабушка более полувека назад
могла и ошибиться, начинала петь. В такие минуты она
представляла себя только Руслановой и восхищалась собой:
вон как ладно у неё получается! Пела песни недавних военных
лет, те, что исполняла её любимица перед солдатами на
передовой. Но лучше всего, по собственному мнению Феди, у
неё получались песни про любовь: «Вот кто-то с горочки
спустился, наверно, милый мой идёт…» – пела с
самозабвением, представляя своего Сёму, идущего рядом с их
гнедой, ведя её под уздцы, в рубашке-косоворотке, в широких
парусиновых штанах, укоряя его в душе, на кого же он её
оставил, одну-единственную во всём этом мире.
А ещё баба Федя любила рыбачить в компании со своим
кумом Аркадием. Он так и называл её – рыбачка Соня, из
песни-шлягера военных лет про те самые шаланды. Она
откликалась. Соня, Федя – какая ей разница? Рыбачили они
даже зимой, когда замерзала их маленькая речушка, приток
Тобола, огибающая Знаменку почти полукругом. Брала Федя
свои причиндалы для подлёдного лова с заранее
закреплёнными на леске крючками с наживкой, привязанным
грузилом, надевала тулуп, оставшийся ещё от Семёна,
подшитые толсто пимы. Заходил за ней кум и отправлялись
они гуськом друг за другом по проторённой дорожке другими
деревенскими рыбаками на излюбленное своё место, где,
казалось, рыба клюёт та, что понаваристей да потолще. Лунку,
правда, сверлил ей Аркаша, хотя баба Федя каждый раз
сопротивлялась и всё норовила вырвать дрель из его рук,
ворча: «Ну, ё-моё, чо я, маленька чо ли? Не без рук: сама
продырявлю» Потом садилась на самодельный раскладной
стульчик, копию того, на котором устроился кум, и, произнеся,
328
Людмила Кеосьян (Соколова)
как молитву «Ну, ловись рыбка, больша и маленька, – тут же
схохатывая, – нет, лучше больша!» – опускала в лунку леску.
И с азартом, не замечая ничего и никого вокруг, ждала, когда
же дрогнет нить в её руке.
Без рыбы она домой никогда не приходила. Бывало,
науживала даже больше, чем кум. Заядлые рыбаки порой
удивлялись: «Везёт же этой старухе, наверное, слова какие-то
знает: мы поймаем штук семь-восемь, а у неё уже с добрый
десяток».
Вот так и жила баба Федя, оставшись в одиночестве.
Царапалась за жизнь, как могла, по её же собственным словам.
Прошёл год после отъезда художника. Она часто
вспоминала его исстрадавшийся взгляд, его ссутулившуюся
фигуру, когда он, обняв её на прощание по-сыновьему, слегка
прихрамывая, шагал по улице, всё далее уходя от дома, в
котором ему было так спокойно жить. Федосья в последний
момент незаметно сунула в карман его сумки свой адрес,
накарябанный кое-как её непривычной к писанию рукой,
думая: «Ладно, разберёт, он же знат, что я в школе-то и дня не
бывала. Как ему там живётся среди недрузей и
нетоварищей…» Сидя за столом у раскрытого настежь окна,
баба Федя в очередной раз раскладывала карты. Она верила в
них безоговорочно, уверяя всех, что ни разу за всю жизнь
карты её не обманули. Всмотрелась подслеповато – уже
неделю как потеряла очки, запропастились куда-то, окаянные.
Карты говорили: кто-то явится, да ещё и не один. Может,
Иван, с женой? Но не падал в её дом никакой нечаянный
король пиковой масти. Значит, не он…
И тут же с улицы раздался голос: «Вот, наверное, этот
дом. И окна с яблоками». Выглянула из-за занавески. Стоят
три девчонки, одеты по-спортивному, с рюкзаками за плечами.
Одна, ярко выраженная шатенка, по виду нерусская, может,
армяночка или азербайджанка, вынула из кармана мужской
рубашки в крупную клетку бумажку, вслух читает: «Переулок
329
БАБА ФЕДЯ
Яблочный, 19. Спросить Федю». Двое других, светленькие,
тоненькие, как тростиночки, смотрят на «армяночку»
ожидающе: видно, она у них командирша. Одна из них
приглушённым тоном сказала: «Ася, у тебя голос громкий,
командирский, давай позови этого Федю». «Если он дома», –
добавила вторая, с букетиком васильков в руке. Ася не стала
никого звать, толкнула решительно калитку и вошла во двор.
Огляделась. Тишина, только в курятнике важно расхаживает
петух с ярким хвостовым оперением да крутятся вокруг него
пять его подружек. И тут Ася заметила шевельнувшуюся в
раскрытом окне дома занавеску и устремлённый прямо на неё
взгляд пожилой женщины. Взгляд был не строгий, не
напряжённый, а смешливый и в то же время с оттенком какойто загадочности. Это и была баба Федя. Почему она сразу не
вышла, увидев девчат, сама себе потом не могла объяснить.
Может, она ещё продолжала пребывать в том, другом,
загадочном мире, и ей хотелось удержать это состояние, и в то
же время посмотреть, как поведут себя эти девчонки, о
явлении которых только что предсказали ей карты? Хотя она
сразу поняла, что это студентки, приехавшие помогать колхозу
в уборке урожая картофеля, как это бывает каждую осень.
Баба Федя вышла на крылечко. Ася сняла с себя рюкзак:
«Бабушка, здравствуйте! Нам нужен дядя Федя. Мы –
студентки. Нас в сельсовете распределили по домам с
проживанием на весь сентябрь, – и рассмеялась, показав свои
крупные, красивые зубы, – а может, и октябрь. Короче, как
сказал наш декан – работать будем у вас до белых мух». Тут
подошли и двое других девчат. Баба Федя со смешливой
искоркой в глазах призналась:
– Да я сразу, наблюдая за вами оттуда, из комнаты, всё
поняла. К нам кажду осень в сентябре подселяют студентов.
Вот только в прошлом годе место у меня было занято –
художник один жил.
330
Людмила Кеосьян (Соколова)
– Так хозяйка здесь – вы? А нам сказали, хозяин здесь –
Федя, растерянно проговорила Ася.
– Так я и есть та самая Федя. А по паспорту – Федосья
Даниловна, – и махнула беспечно рукой, – только в деревне
меня все гаркают Федей, небось никто и не помнит, что я –
Федосья, – и все четверо после этих бабушкиных слов враз
расхохотались, но больше всех смеялась сама Федя: её смех
был такой молодой и задорный, что девчонкам показалось, что
с этой бабулей они знакомы давным-давно.
– Ну, проходьте, гости дорогие, комнаты у меня две, одна
из них будет ваша. Если чо не так, не обессудьте, у меня тут
всё по-простому. Разболокайтесь с дороги, вон вешалка, –
показала на прибитую в сенях доску с гвоздями.
Девочки прошли через сени,
мимо двух бочек,
наполовину заполненных водой, в отведённую им комнату.
Там был абсолютный порядок. Где было знать студенткам, что
комната эта находилась в постоянном ожидании художника, от
которого так и не было ни слуху, ни духу.
Подружились сразу. Баба Федя накрыла стол, попили чая
из старого-престарого самовара ещё Елизаветинских времён,
рассказали бабушке о себе. У Аси, девочки из большой
армянской семьи, отец, капитан артиллерии, погиб в 45-ом, в
Берлине, в самом конце войны. У беляночки Юли – пропал без
вести в 41-ом под Харьковом, и только у третьей, Галки, папка
вернулся с фронта живой и даже ни разу не раненный.
«Повезло тебе, девка», – баба Федя обняла девчонок всех по
очереди. – Не забывайте своих папок, а ты, Галина, береги
своего, одному всевышнему известно, сколько ж ему
пришлось пережить в тех огнях да полымях». Бросила взгляд
на Юлю: та еле сдерживалась, чтоб не заплакать: «Ишь, какая
чувствительная девка», – подумалось ей.
Девочки оказались бабе Феде совсем не в тягость:
уходили на работу утром, обедали прямо в поле с выездной
колхозной кухни, вечером – в столовой, организованной
331
БАБА ФЕДЯ
специально для всей армии студентов, приехавших в
Знаменку. Они к тому же оказались работящие: помогли ей
выкопать картошку в огороде, срезали огромные кочаны
капусты, опустили в подвал. Баба Федя в долгу тоже не
оставалась: угощала их пирожками с капустой и яйцами от
своих курочек, пекла блины чуть ли не каждый день,
истосковавшись по заботе о ком-либо с того момента, как
уехал художник Иван.
Вот и сейчас – сидят все за столом. Сегодня – воскресенье,
у студентов день отдыха. Нагладили себе выходные брючки,
блузки: после чая убегут в клуб на танцы.
– Федьша! – вдруг донёсся со двора чей-то зычный
мужской голос, и в ту же минуту через порог перешагнул
пожилой мужчина лет на десяток моложе бабы Феди, с
большими залысинами и яркими, на удивление не
выцветшими за свои немалые годы голубыми глазами. На
пиджаке – медаль «За победу над Германией».
– О, кум! Ты чо так поздно прискакал? Время-то, глянь-ко,
уж восемь вечера. А нарядный-то какой!
– Дык я тебе медку принёс, – мужчина достал из плетёной
авоськи трёхлитровую банку прозрачного, светлого мёда. –
Это липовый, Федя! Вот, девчат своих угощать будешь.
– Так ты ради девчат моих вырядился? – баба Федя, как
девчонка, откинувшись на спинку стула, расхохоталась. – Ой,
гляди, куманёк, Оксанке твоей расскажу, достанется тебе на
бобы!
– Да ну, скажешь тоже! – и кум, засмущавшись, тут же
начал прощаться. Уже перенеся одну ногу за порог, обернулся:
«Что-то мы давно с тобой на рыбалку не ходили. Давай,
пойдём, и девчонок с собой возьмём!»
– Иди, иди ужо, кавалер! Будет у нас с тобой время ещё
порыбачить! – мужчина вышел и уже во дворе, проходя мимо
открытого окна, услышал бабы Федин голос: « Спасибо тебе,
кум, за медок! Оксанке привет передавай».
332
Людмила Кеосьян (Соколова)
Месяц пролетел быстро. И всё было хорошо, но дня за три
до отъезда студентов в институт на учёбу заболела Юлька,
которую больше всех полюбила за это время баба Федя.
Хватил девчонку радикулит. И это в семнадцать лет! Не
согнуться, не разогнуться. Чуть не плачет и от боли, и от
обиды: все студенты на концерте, который по традиции перед
отъездом устраивают для местных жителей, а ей и
передвигаться стало невмоготу.
Баба Федя смотрела, смотрела на мучающуюся девчонку,
потом подошла к ней, взяла под руку: «Пойдём в мою
комнату! Лечиться будем!»
Юлька недоумённо уставилась на неё, но, подчиняясь, с
трудом, с помощью бабушки, перешагнула через широкий
порог её горницы. Настороженно взглянула на бабулю.
– Чо зенки вылупила? Девки твои сказывали, что корзины
с картохой таскала наравне с парнями, хвастаясь силушкой
своей. Только вот удивляюсь: откуда в тебе сила, в худобе
такой? Да ещё без привычки-то к деревенскому труду. Вот и
довыпендривалась!
– Баба Федя, да я уже вообще корзин в руки не беру,
парни наши не дают, мне и картошку собирать сил нет
никаких, склоняться не могу.
– Ну вот, я и говорю: лечить тебя буду! Ложись! – и
старушка показала на фуфайку, брошенную ею на самотканый
половичок посреди горницы с двумя окнами, завешанными
красивыми, вязанными белым гарусом, занавесками. Девчонки
с самого первого дня не переставали удивляться, как бабушка
Федя могла связать такую нежную красоту своими кривыми,
изработанными в колхозе пальцами жилистых, с выпуклыми
извилистыми венами, рук.
– Ложись давай, щас тебе спину драть буду! Да
рассупонивайся, не стесняйся! И лифтик сымай – никто тут
тебя не увидит! – велела хозяйка, стягивая с себя старые,
потерявшие былой блеск, с потрескавшейся местами резиной,
333
БАБА ФЕДЯ
галоши. И тут же, ловко подцепив их ногой, как заправский
футболист, поочерёдно забросила их в угол сеней,
одновременно метнув взгляд на фуфайку, тем самым
показывая Юльке ещё раз, куда следует ей ложиться.
– А лифчик можно оставить? – Юлька умоляюще
взглянула на бабу Федю.
– Ну, вот ещё чо! Давай не стесняйся, разболокайся до
трусов! – приказала бабуля.
Юля послушно разделась и, растерянно посмотрев на
хозяйку с мыслью, что сейчас придётся лечь голой своей
грудью на видавшую виды, не совсем чистую бабушкину
рабочую одёжку, замешкалась. Та, видно, поняла её
растерянность. Усмехнувшись, подошла к комоду с белыми
слониками, выстроившимися в ряд около зеркала, и, вытянув
со второго сверху ящика полосатую простыню, набросила её
на фуфайку. Проворчала: «Ишь, чистюли городские,
навязались на мою голову!» Юлька не обиделась на это
ворчание бабы Феди. Она, как и другие девчонки, за месяц
совместного проживания с бабулей давно поняли её натуру:
сердце у старушки доброе – и баню им натопит, и пар
разведёт, и веником похлещет, и спинку потрёт, и самовар на
стол поставит, как в первый день их прихода к ней, и пирогами
накормит. А ворчит – это так, для виду, по житейской
деревенской привычке.
Легла, с помощью бабы Феди, вначале опустившись на
колени, потом на бок и только затем на живот. Ощутила
прохладную чистую свежесть простынки. «Ну, с богом!
Терпи, девонька, будет маненько больно, но это на пользу
тебе!» – и баба Федя принялась «драть» бедную спину
девочки. Правда, вначале как настоящий массажист, своими
шершавыми,
сухими
ладонями
гладила
область
позвоночника, затем – растирала, похлопывала, барабанила
костяшками пальцев. Наконец приступила к главному
334
Людмила Кеосьян (Соколова)
своему действу: начала захватывать кожу вместе с мышцами
и, кряхтя, с силой тянуть её на себя. Юлька с ужасом
вслушивалась в режущий её уши треск: что-то,
действительно, отдиралось от её позвоночника, причиняя
нестерпимую боль. А бабуля не унималась: драла и драла. И,
удивительно, то ли девушка притерпелась к этой боли, то ли
она, действительно, стала затихать…. Так прошло минут
пятнадцать. Наконец баба Федя выдохнула: «Ну, всё, девка,
будя. Да и пристала я чо-то. Щас ешо поглажу тебя,
дорогуша моя, потом ты полежишь маненечко и потихоньку
встанешь. А там, бог даст, и оклемашься».
– Спасибо, бабушка. Неужели у меня спина сейчас
перестанет болеть? – Юля с надеждой взглянула в
разгорячённое лицо хозяйки.
– Так вам же, милая, завтра уезжать. Одного-то раза
маловато, конечно. Но легче станет. Ты, вот чо, приедешь
домой, сходи в полуклинику, пусть тебе назначат како-никако
прогревание, по ихнему как-то мудрёно говорится. Нельзя
спину тебе запускать. В семнадцать лет – и радикулит! Тако
впервось я вижу. Поняла?
– Поняла. У нас ещё неделя отдыха будет, поеду домой, к
маме с бабушкой. Там и схожу в поликлинику.
– Плохо тебе без папки-то? – спросила баба Федя,
накрывая поясницу Юли тёплой шерстяной шалью.
– Да я его никогда и не видела. Мама получила похоронку
ещё до моего рождения. Говорила мне, что был умный,
заботливый, красивый. Конечно, плохо, бабушка…. Завидую,
у кого рядом отцы.
– Ох, горе ты моё тяжкое, – вздохнула баба Федя. – У меня
тоже сын сгинул, похоронен в братской могиле в какой-то
деревне под Вязьмой. Слыхала тако имечко?
– Слыхала… – у Юльки навернулись на глаза слёзы.
Чтобы скрыть их, она нахмурила с усилием брови, сведя их к
335
БАБА ФЕДЯ
переносице. Баба Федя подошла к кровати с блестящими
никелированными шишками на спинках, над которой с
портрета смотрел на неё улыбающийся одними глазами
молодой человек с густой, вьющейся шевелюрой. Еле слышно
проговорила: «Сынок мой, тоже Феденька…» – и оглянулась
на лежащую Юльку. – Красивый?»
– Красивый… – прерывисто вздохнув, отозвалась та.
– Ну, ладно, вставай! – вновь превратившись в командира,
скомандовала баба Федя и, налив в алюминиевую кружку
знаменитого своего кваса с плавающими в нём коричневыми
набухшими изюминками, протянула его Юле. Юля поднялась,
на удивление, уже самостоятельно, хотя боль ещё продолжала
жить в ней, но уже не такая резкая, как час назад, с
удовольствием выпила крепкий, ядрёный напиток. И вдруг в
голову ударила сумасшедшая мысль: она когда-то уже видела
эти обои, этот портрет на стене, и эту кружку с квасом,
чувствовала эту боль, слышала трудовое сопение кого-то за
своей спиной, ощущала чьи-то прикосновения… Господи, да
что же это такое?
Целый вечер мысль о том, что сегодня, возможно, откудато из другой жизни, её прошлое, в котором она вдруг ощутила
себя, вернулось к ней сюда, в эту избушку, – не давала ей
покоя. Только потом, спустя годы, она впервые услышит слово
«дежавю». И это состояние дежавю впоследствии будет
настигать её довольно часто, даже когда она станет взрослой,
замужней женщиной. В таких случаях перед глазами сразу
будет вставать её юность и бабушка Федя из далёкой деревни
Знаменка.
На следующий день вся их группа собралась уезжать.
Девочки, с утра наносив бабе Феде воды из колодца,
заполнили две большие бочки, стоящие в сенях. Бабушка,
несмотря на то, что у неё в этот день разнылись суставы и она
с трудом переставляла свои ноги, всё-таки пошла провожать
336
Людмила Кеосьян (Соколова)
их до самого клуба, где ждали студентов машины. Тепло
попрощавшись с ней, расселись по машинам. Последней
обнимала бабушку Юля. «Какая же она худенькая – как
девочка, – ощущая под руками тонкие косточки плеч своего
«лекаря», думала она. Как же бабе Феде живётся одной?
Забравшись в машину, девчонка чуть не плакала. Её
расстраивало ещё и то, что она ничем не отблагодарила эту
простую, деревенскую женщину, которая потом будет долго
стоять у деревенского клуба и махать им рукой вслед, пока
грузовики, оставляя после себя дорожную пыль, не скроются
из виду.
Приехав домой, в свой небольшой городок, Юля вместе с
мамой утром следующего дня пошли в магазин, купили бабе
Феде две пары галош, единственной обуви, которую
признавали сельчане той поры, и отправили посылкой в
деревню Знаменку. Одни галоши были для весны и осени,
утеплённые, другие – летние. В одну из галош вместе с
запиской со словами благодарности от мамы за дочь,
положили двадцать пять рублей. Тогда эти деньги что-то
значили. Шёл 1961 год.
Юля через неделю уехала в свой институт, с головой
окунувшись в весёлую студенческую жизнь. Первые дни она
время от времени вспоминала деревню, где остался её
«доктор», а потом потихоньку воспоминания эти поблекли,
начали испаряться, как часто это бывает в детстве и юности.
А через некоторое время пришло письмо от мамы и в нём –
вложенный листочек с корявыми, написанными химическим
карандашом, строчками: « Подруга ты дарагая моя про
спину свою незабывай а выберешь время приежай к нам с
Федькой хоть на недельку ешо тебя подеру кланяюсь вам с
мамой заголоши сичас мне до смерти их хватит спасибо за
деньги вдолгу неостануся вышлю кумова мёду. А вчерась
пришёл мене перевод на три сотни рублёв а от кого не знаю
337
БАБА ФЕДЯ
написано от широкова ивана. Адреса нет наверно это мой
художник иван дай ему бог здоровья которова я так и
недождалася в комнате которова вы жили. Остаюся ваша
баба Федя».
Прочитав письмо, Юля вспомнила, что бабу Федю, по её
рассказам, научил азбуке и письму сынок Феденька, когда
пошёл в первый класс. Сынок, который погиб под Вязьмой в
сорок третьем… И было ему тогда всего девятнадцать лет.
6 мая 2020г.
338
Людмила Кеосьян (Соколова)
БЕЛЫЙ АНГЕЛ ЗА ОКНОМ
«Юлька никогда не видела своего отца. Он ушёл в сорок
первом и не вернулся…» – так начала я свой новый рассказ.
Описать историю своей семьи, отталкиваясь от тех времён,
когда Россией правили ещё цари-батюшки, собиралась давно.
Но всё никак не доходили руки. Хотя замахнуться хотелось на
целый роман. Но, видно, не царское это дело – писать романы,
– подтрунивала я над собой, раздумывая над очередным
сюжетом. А сюжеты будущих рассказов ни с того ни с сего
всплывали вдруг в голове. Они не давали жить спокойно и
умиротворённо, как живут мои ровесницы-подруги, глубоко
пожилые женщины на восьмом десятке лет. Садилась тогда за
компьютер, иногда среди ночи, когда за окнами не светилось
ни одного огонька, и погружалась в мир своих воспоминаний.
Писала для себя. Рукописи складывала стопочкой на
отдельной полке книжного шкафа. Сколько ни уговаривали
друзья, сравнивающие мой стиль, душевность описания
характеров героев ни много ни мало как с писателем
Константином Паустовским, я в это не верила и в печать
ничего не отдавала. Про Паустовского мне впервые сказал мой
друг Юстус, поволжский немец, уехавший лет десять назад в
Германию. Позвонил и порекомендовал мне прочитать его
рассказ «Телеграмма», сказав при этом: «Если бы я не знал,
что это написал Паустовский, на сто процентов был бы уверен,
что написала рассказ именно ты».
Конечно, я тут же прочитала рассказ. И без ложной
скромности согласилась с моим другом. Что-то есть общее.
В мае, когда уже были собраны вещи, сняты с
подоконников ящики с рассадой помидоров, чтобы с утра на
целых пять месяцев переехать со всем этим хозяйством на
дачу, распрощавшись с шумным, пыльным городом, в руки
мне попал небольшой журнальчик с красивым названием «На
339
БЕЛЫЙ АНГЕЛ ЗА ОКНОМ
енисейской волне – 2019». Раскрыла наугад – оказалась сорок
седьмая страница. Стихотворение Мастерины Стихотворовой.
Был независим человек
Ещё в двадцатом, прошлом веке,
Всё потому, что «Чук и Гек»
Он в школьной брал библиотеке.
Всё потому, что образцом
Был Пантелеев, подвиг, слово…
«О, какие слова, это же моё детство, мои мысли, наше
пионерское воспитание, Аркадий Гайдар, Леонид Пантелеев!»
– мысли, обгоняя друг друга, пронеслись в голове. Вспомнила,
как, учась в седьмом классе, написала Леониду Пантелееву
письмо, в котором с наивной детскостью спрашивала, жив ли
Лёнька, главный герой его повести «Лёнька Пантелеев». И
писатель ответил той четырнадцатилетней девчушке, а в конце
письма приписал: «Моя дорогая Люсенька, попробуй написать
что-нибудь сама…»
К тому времени я уже пыталась что-то сочинять. Помню,
шёл 1953 год. Смерть Сталина. Не забыть никогда, как
плакали в школе все: учителя, завхоз баба Груня, колокольчик
которой, сигнализирующий о конце и начале урока, в те дни
звучал по-особому: приглушенно и скорбно. С красными
глазами ходили даже самые хулиганистые мальчишки, не
говоря уж о нас, девчонках, не скрывающих своих слёз. И вот
тогда я написала своё первое в жизни стихотворение:
Умер Сталин. Сиротами стали
Ты и я, и родные поля,
Даже снег по-иному стал таять,
Видно, плачет под ним вся Земля.
Я сегодня, как все пионеры,
Дала клятву по-Сталински жить.
Всегда и во всём быть первой
И Родине честно служить.
340
Людмила Кеосьян (Соколова)
Снова глянула на стихотворение Мастерины: «Да мы же с
этой незнакомой мне женщиной – люди одной крови!» И тепло
разлилось по сердцу. Начала смотреть рассказы. Нравились не
все, но некоторые заставили восхититься. И вдруг мой взгляд
остановился на строчке «Конкурсы 2019 года закончились.
Ждём заявок на год 2020-ый! – Сергей Кузичкин, председатель
жюри, главный редактор альманаха «Новый Енисейский
литератор». «А почему бы и мне не отбросить излишнюю
неуверенность в себе и не отправить заявку на участие в
будущем конкурсе? Почему бы не взбудоражить себя хоть
какой-то каплей молодого адреналина, который, возможно,
скрасит мои годы, давно уже начавшие свой обратный
отсчёт?». Понимала, что авантюрное начало в этой затее есть.
Куда мне, глубоко пожилой женщине, до острых на выдумку
молодых людей, москвичей, петербуржцев, что украшают
своими произведениями этот сибирский альманах? И память
уже не та. Что было давно, на удивление, помнится, а вот что
случилось вчера, не всегда. Хотя в детстве и юности я обожала
всевозможные конкурсы, соревнования, помню благодарности,
нехитрые в то послевоенное время призы, помню красную
финишную ленточку, разрываемую свое грудью на обычно
последней стометровке, которую тренер всегда доверял мне…
И наконец решилась. Научившись года два назад пользоваться
Интернетом, отправила рассказ по электронной почте. Не
сразу забыла о нём. Но вскоре дачные дела, пандемия вируса,
навалившаяся на человечество, переживания за сына и внука –
врачах, которые оказались в непосредственной близости от
этой заразы, направили мысли в другое русло. Больше
переживала за внука-пятикурсника: он с самого начала
пандемии работал в «красной зоне» борьбы с этим проклятым
вирусом. Правда, иногда, особенно по ночам, вдруг
вспоминала, что какие-то моменты в своём рассказе упустила.
С запозданием пришла мысль написать, как однажды, в
десятилетнем возрасте, среди ночи меня разбудил чей-то
341
БЕЛЫЙ АНГЕЛ ЗА ОКНОМ
голос. Сначала не поняла: или продолжается сон, или наяву, в
соседней комнате, среди кромешной тьмы с кем-то
разговаривает моя мама. Прислушалась: да, это она.
Вспоминаю те минуты из своего детства: я осторожно
встала, стараясь не наступить на третью от кровати половицу,
которая могла предательски заскрипеть, на цыпочках подошла
к полуоткрытой двери. И сразу поняла: мама разговаривает со
своим мужем, пропавшим без вести: «…может, ты в плену,
может, потерял память, или без рук или ног, – мы любого тебя
примем, только дай знать, где находишься. Ты так и не успел
обрадоваться, что у тебя родилось такое чудо, наша дочка.
Назвала её Людмилой, Милой. Она вся в тебя. Даже картавит
слегка; так же, как ты, ведёт дневник, рисует, как ты. Иногда я
думаю, что в образе нашей малышки ты вернулся ко мне,
дорогой мой Васенька… И никто никогда не займёт твоё место
рядом со мной. Я буду ждать тебя…всегда…всегда…» – по
приглушённым звукам я поняла, что мама плачет, укрывшись
подушкой. Так же осторожно, перешагнув опасную половицу,
легла. Но почти до утра уснуть не смогла. Потом, став
взрослой, много раз ругала себя за то, что не подошла к маме,
не обняла её, не прилегла рядом, не сказала нужные в тот
момент слова.
Пролетело, как один день, в заботах и хлопотах дачное
лето. Отшелестела своими нарядами и золотыми коврами
красавица, проказница-осень, а в конце ноября единовластной
хозяйкой вступила в свои права зима. Снег шёл всю ночь. В
свете фонаря на фоне тёмного неба мерцали тысячами
звёздочек снежинки, замысловатые траектории которых, как в
броуновском движении, то закручивались спиралями, то вновь
взмывали вверх, в небо. А когда утром я встала и подошла к
окну, не узнала свой двор: снегом было покрыто всё вокруг –
детская площадка, крыша голубятни; на проводах повисла,
словно сплетённая человеческими руками, нежная, слегка
покачивающаяся от слабого дуновения ветерка белоснежная
342
Людмила Кеосьян (Соколова)
бахрома. Вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд:
отдёрнула штору – прямо передо мной стоял, словно живой,
ангел. Не видя никогда даже на картинках это божественное
создание, сразу поняла: да, это именно ангел. Ноги его
опирались о землю, одна рука и голова обращены в моё окно.
А за спиной – два крыла! Не сплю ли я? – ошарашила мысль.
Но она тут же ускользнула, поскольку моё внимание
переключилось на вышедшую из подъезда соседку с третьего
этажа, которая, держа за руку своего внука Николку,
закутанного совсем по-зимнему, остановилась, всплеснув
руками, около «моего» ангелочка. Надежда Павловна заметила
меня. Сделала знак, который я расценила как «открой окно».
Приоткрыла.
– Видишь? Это же ангел!
– Надежда, я тоже смотрю уже минут десять на это чудо
природы.
– Для кого-то, может, и природа, а вот для меня – нет.
Смотри, он смотрит прямо в твоё окно. Он же вестник,
проводник от Того, – она подняла палец в небо, – без ведома
которого не упадёт ни один волос с твоей головы. Вот умереть
мне на этом самом месте, если ты не получишь прямо сегодня
какое-нибудь известие. И, наверное, приятное. Мне моя бабка,
царствие ей небесное, рассказывала про подобные случаи.
Ладно, повела я внука в стоматологию, давай, охраняй своего
серафимчика: не просто так он к тебе прилетел, – и соседка
засеменила к внуку, который, отбежав от своей бабули, уже
пристроился к заснеженному кузову чьей-то машины, рисуя на
нём улыбающиеся рожицы.
Каюсь, я с прошлым своим пионерско-атеистическим
воспитанием ни одному слову соседки не поверила:
подумаешь, всего-навсего это кустик сирени под моим окном,
засыпанный так витиевато снегом. А, оказалось, зря не
поверила. Где-то после обеда, когда на город уже легли ранние
зимние сумерки, на телефон пришло сообщение. Писал
343
БЕЛЫЙ АНГЕЛ ЗА ОКНОМ
главный редактор журнала, в который я отправила свой
рассказ: «Людмила, вы не могли бы подъехать в библиотеку
имени Светлова? Я должен передать вам как участнику только
что вышедший сборник конкурсных рассказов авторов,
приславших свои произведения на наш конкурс».
– Спасибо, конечно, подъеду, это совсем недалеко от
меня.
- Тогда от двенадцати до часу в воскресенье я буду вас
ждать.
«Вот и весточка, – подумала я, предвкушая в скором
времени увидеть свой рассказик, напечатанный рядом с уже
опытными литераторами в известном на всю Сибирь журнале,
– спасибо тебе, мой ангелочек!» Подошла к окну. Ангел,
никем не порушенный и даже увеличившийся в размерах, всё
так же смотрел на меня.
В воскресенье, опасаясь опоздать из-за возможных пробок
на дороге, я вышла из дому с запасом по времени. Настроение
было отличное, светило ничем не омрачённое солнышко, хотя
морозец уже по-зимнему начал пощипывать щёки. И вдруг
мне захотелось подшутить. Я иду в эту библиотеку впервые,
примерное направление знаю, адрес – тоже, но конкретное
расположение моего пункта назначения – не совсем. Сейчас я
попытаюсь, как Трус из фильма «Операция Ы и другие
приключения Шурика», спрашивать прохожих: « А вы не
подскажете, как пройти в библиотеку?» Помнится, тогда над
этой фразой хохотали зрители всего Советского Союза. В три
часа ночи – и библиотека?!
Первыми попались идущие навстречу две молодые
женщины. Задаю свою сакраментальную фразу в ожидании их
реакции. А реакции – никакой. Пожав плечами, не удостоив
меня даже взгляда, пошли дальше. То же самое произошло и
со вторыми, и с третьими прохожими. Мне вдруг стало
тоскливо: вспомнила, как раньше мы считали библиотеку
центром нашей вселенной, с каким вдохновением, стоя у
344
Людмила Кеосьян (Соколова)
стеллажей с книгами, выбирали их, предвкушая счастливые
минуты, когда, прибежав домой, раскроем страницы,
пахнущие дурманящей душу типографской краской, если
попадалась новая, нечитанная никем книга, как чувствовали
себя её первопроходцами. Видимо, не ходят сейчас люди в
библиотеки. И не знают, где они. Грустно… Отчаявшись коголибо развеселить своим вопросом, услышала сзади себя шаги.
Оглянулась: ко мне приближался человек лет шестидесяти,
интеллигентной внешности, с аккуратно подстриженной
бородкой. В руках – рулон обоев. «Ладно, не буду больше
надоедать людям, тебе сколько лет, бабуля?» – мысленно
обратилась я к себе. Но когда человек поравнялся со мной,
вдруг, неожиданно для себя, у меня вырвалось: «Простите, вы
не подскажете, как пройти в библиотеку?» Мужчина,
переложив обои в другую руку, повернулся ко мне. И я вдруг
увидела, что в ту же секунду в серых его глазах этакими
чертенятами вспыхнули искорки, а на худощавом, чисто
выбритом лице заиграла улыбка, которую он даже не захотел
скрывать:
– Вы серьёзно хотите знать, как пройти туда? – мужчина
ждал ответа.
– Да, конечно, – я еле сдерживала себя, чтобы не
рассмеяться. Он, видимо, понял. А через пару секунд мы оба
уже хохотали. Мимо нас проходили люди, с усмешкой
поглядывая на двух пожилых смеющихся людей, думая,
наверное, какие это счастливые люди. А я в этот момент,
действительно, ощущала себя счастливой.
– Так библиотеку-то вам, наверное, и не надо? –
просмеявшись, проговорил незнакомец. – Может, решили
просто со мной познакомиться? – в глазах незнакомца
заплясали снова искорки.
– А вы знаете, вообще-то надо, – и добавила, глядя в его
улыбающиеся глаза. – Правда, ещё трёх часов ночи нет.
345
БЕЛЫЙ АНГЕЛ ЗА ОКНОМ
Поэтому я и не спешу. У Гайдая, помнится, она работала с
трёх часов.
– Ой, не могу, вы меня веселите и веселите, – мужчина
показал на здание из красного кирпича, – обойдёте его слева и
увидите свою библиотеку. Имени Светлова, – и вдруг
прищурил один глаз: «А вы знаете, как звали Светлова?»
– Хм, – Михаил. Советский поэт. Военный корреспондент.
– Ну и молоток вы! Я почему-то очень рад, а почему – сам
не знаю…
– И вы – молоток! И я рада. За нас с вами. За наше
поколение. – И мы расстались, на прощание пожав друг другу
руки.
В читальном зале библиотеки, на моё удивление, не
оказалось ни одного читателя. Я пришла немного ранее
назначенного времени, поэтому, не раздеваясь, села на
диванчик в небольшой прихожей. И тут же ко мне подошёл
Сергей Николаевич, главный редактор альманаха. Вживую я
его раньше никогда не видела, кроме как на фотографии в
Интернете. В ту же секунду, узнав, представилась.
– Проходите, Людмила. Раздевайтесь, – и он указал на
рядом стоящую вешалку.
Удивилась. Зачем, думаю. Мне бы только получить
конкурсный сборник – и домой. Но разделась. Прошли в
пустующий читальный зал.
– А где остальные люди? – вопросительно взглянула на
Сергея Николаевича.
– Никого больше не будет,– я была в полном недоумении.
Подошедшая
сотрудница
библиотеки почему-то, как
показалось мне, многозначительно улыбнулась.
– Людмила Васильевна! Вы большинством голосов членов
жюри признаны победителем конкурса короткого рассказа
нашего альманаха 2020 года. От души поздравляю вас! – и
редактор протянул мне руку.
346
Людмила Кеосьян (Соколова)
Что я была удивлена – это, значит, ничего не сказать.
Просто онемела. В сумасшедшем волнении приняла диплом
лауреата, два конкурсных сборника «На енисейской волне 2020» и юбилейный номер НЕЛа, а вдобавок – красивую
поздравительную открытку. Помню, как сумбурно что-то
говорила, благодарила, как фотографировались с главным
редактором для нового номера журнала. Всё было, словно в
тумане. А потом сидели за фуршетным столиком, пили чай с
изумительным шоколадным тортиком, разговаривали. Под
конец, немного расслабившись, удивляясь себе, прочитала
свои стихи.
В тот момент я любила всех: и Сергея
Николаевича, и Елену Николаевну, фотографировавшую нас,
эту библиотеку и того мужчину с обоями. И даже себя…
Придя домой, сразу набросилась на чтение произведений
авторов-конкурсантов. Какие стихи! Автор – Людмила
Соснина из республики Хакасия:
Погаснет алый луч, и синеокий вечер
Расстелет по земле таинственный туман.
И белый этот день закатится за Вечность
Так просто и легко, как мячик за диван…
Нет, так мне никогда не написать. Видно, поэтом надо
родиться…
Открыла рассказы. А вот и мой с названием «Глядя в
небеса». Только начала читать, стараясь представить, что вижу
рассказ впервые, – вчитывалась свежим, незамыленным
взглядом – как зазвонил телефон. Узнала голос знакомого
литератора, автора многих книг Ивана Михайлеца.
– Людмила, ты, я слышал, стала победительницей
конкурса?
– Да. Но не единоличной, оказалось. Мы разделили первое
место с ещё одной участницей из Московской области
Тамарой Арбатской.
347
БЕЛЫЙ АНГЕЛ ЗА ОКНОМ
– Но это дела не меняет. А денежный приз получила?
– Какой приз? Хм, я совсем забыла о нём. Да это для меня
и не главное. Главное – диплом, который я повешу на стенку,
и право на бесплатные страницы в альманахе на 2021 год.
– Ну уж не скажи. Денежный приз автору всегда греет
душу Послушай меня, бывалого, и позвони Кузичкину, не
скромничай, поняла?
Не хотела я никуда звонить. Не в моей это натуре. Если
Сергей Николаевич забыл, – он вспомнит сам. Если приз был
вложен в один из вручённых мне журналов, и я его случайно
обронила, в библиотеке найдут и сообщат. Не найдут – так
тому и быть. В чтении сборника прошёл весь вечер и начало
ночи. Взволновал рассказ «Отцы и дети» Геннадия Гусаченко
из Бердска. Автор не вошёл в число призёров, но если бы
первую часть своего рассказа он ещё раз критически
просмотрел,
«причесал»,
привёл
в
спокойную
последовательность свои мысли, он бы обязательно оказался в
числе призёров. А его рассказ в юбилейном номере НЕЛа
«Реквием ре-минор» поверг меня просто в транс.
Замечательный писатель. Сейчас я буду следить за его
творчеством. С такой мыслью я и уснула. А утром, ругая себя
за свою непоследовательность и даже откуда-то взявшуюся
наглость, всё-таки поинтересовалась у главного редактора
относительно этого самого, чёрт бы его побрал, денежного
приза, предположив, что, возможно, в условии конкурса 2020
года произошли какие-то изменения. Ответ пришёл
незамедлительно, повергнувший меня в такой стыд, что
невозможно описать:
– Ну, Людмила Васильевна! Я же передал вам конверт. Вы
его взяли. Посмотрите внимательно, может, он в одном из
журналов, может, в карман положили. Если не найдёте,
позвоним в библиотеку... – я готова была сгореть со стыда.
Начала извиняться, убеждать, что для меня это совсем не
главное, главное в том, что мой рассказ оценили, тем более, в
348
Людмила Кеосьян (Соколова)
конкурсе подобном я участвовала впервые. Но ощущала
кожей, что на другой стороне сети находится человек
расстроенный, переживающий за эту ситуацию. И опять
ругала себя на чём свет стоит. Тем более, вдруг вспомнила про
ту красивую «открытку»…
Опять засигналил мой Андроид. Читаю: «Я вспомнил: вы
взяли конверт и опустили, по-моему, машинально в свою
шапку, которая лежала рядом с журналами». О, боже, так это,
оказывается, и был мой денежный приз, а никакая не
открытка! Стыд-то какой! И зачем я послушалась
Михайлеца… Сидела бы сейчас спокойно и наслаждалась
чтением рассказов и стихов. И человека бы не ввела в такое
состояние. Бросилась в прихожую. Сдёрнула с вешалки свою
непутёвую шапку. Хотя какая она непутёвая: шапка как шапка,
и ни в чём она не виновата. А вот хозяйка её… В шапке лежал
мой приз, облачённый в красивый цветной конверт. И
шутливая
надпись:
«Вскрыть
при
необходимости».
Представила, как я, довольная, с дипломом лауреата конкурса,
ехала в автобусе, шла домой с деньгами на пустой своей
голове, подобно герою Юрия Никулина в фильме
«Бриллиантовая рука». Это сравнение меня немного
развеселило. Позвонила тут же Сергею Николаевичу. Он
обрадовался: «Слава богу! А то я уже расстроился, – и
добавил, – это для нас с вами испытание. И сюжет для нового
рассказа».
Подошла к окну. Удивилась: мой ангел всё так же стоял,
целый и сохранный, и смотрел мне в глаза, благословляя меня
на новый рассказ. И я села за компьютер.
Но мой серафим продолжал работать. Новости для меня
ещё не закончились. Они пришли уже ближе к вечеру, из
школьного музея города моего детства, и косвенно касались
последних пяти военных месяцев жизни моего отца, начиная с
22 июня 1941 года. Оказывается, он пропал без вести под
Ржевом, в ноябре, в 150 километрах от Москвы. Когда я
349
БЕЛЫЙ АНГЕЛ ЗА ОКНОМ
писала рассказ о своём отце – этого ещё не знала… И в моей
голове метрономом застучали пронзительные строки
Александра Твардовского:
Я убит подо Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте, на левом,
При жестоком налёте.
Я – где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я – где с облачком пыли
Ходит рожь на холме…
Спасибо тебе, мой белый ангел, за всё то, что произошло в
этот день…
2 декабря 2020г
350
Людмила Кеосьян (Соколова)
ВИОЛЕТТА РУРУА
Пионерское наше детство…. С той счастливой поры
прошли многие десятилетия, почти вся жизнь. Но в памяти оно
осталось навечно. Красный галстук, пошитый мамой, алый,
шёлковый, я всё ещё храню как частицу той удивительной и
беззаботной жизни. Фотография, где я снята во время отдыха в
пионерском лагере: косички с бантиками, полосатые трусики
да тапочки на босую ногу – вот и вся моя летняя пацанья
одежда. Шёл 1953 год. Мне двенадцать лет. На шее – тот
самый галстук, которому завидовали все девчонки: у них они
были обычные, сатиновые. Рядом со мной – девочка, одетая
совсем не по-летнему: юбочка ниже колен, кофточка из
клетчатой фланельки. Мы познакомились с ней в день заезда в
лагерь. В ожидании машин – не автобусов, а простых,
грузовых, с установленными в кузовах скамейками, – дети со
своими родителями толпились у заводской проходной. Меня
провожала мама. Городок наш небольшой, почти все друг
друга знают, кого-то больше, кого-то меньше. И вот тогда я и
заметила эту девочку. Она с бабушкой находилась в отдалении
от всех. Какой-то невиданной расцветки чемодан стоял у её
ног. На голове – панамка, больше похожая на шляпку, иссинячёрные, вьющиеся волосы ниже плеч, белые гольфы с
голубыми пампушечками по бокам. «Незнакомая девчонка, –
мелькнуло у меня в голове, – и одета не по-нашему, и
чемоданов таких ни у кого из ребят нет».
Подошли машины. Я первой бросилась к одной из них,
вскочила на переднее колесо, и, не ожидая, когда водитель
откроет задний борт, подставит лестницу, тут же оказалась на
передней скамейке рядом с кабиной. Мне не привыкать, знаю,
где удобнее сидеть: в пионерский лагерь еду не первый раз. И
на время потеряла из виду ту девочку, так заинтересовавшую
меня. Подошли родители, передали нам вещи, попрощались, и
машины тронулись. Ехали мы в село под названием Филатово.
351
ВИОЛЕТТА РУРУА
С песнями, без которых в то время нас, пионеров, представить
было просто невозможно. «Взвейтесь кострами, синие ночи,
мы – пионеры, дети рабочих…» Да, было время…. Тогда и
подумать никто не мог, что наш мир перевернётся: не будет ни
советской власти, ни пионеров, ни многого другого, без чего
жизни своей мы не представляли. Да и класса рабочих, как
такового, – тоже не будет.
Вот и здание деревенской школы, в котором нам
предстояло жить целый месяц. И тут я увидела, что из кабины
нашей машины пытается спуститься и никак не может
насмелиться та самая девчонка. Она переступала с ноги на
ногу, хватаясь за поручень то левой рукой, то правой, но никак
не решалась спрыгнуть на землю. Я подбежала к ней: «Давай,
смелее, ну!» Девочка кивнула головой, нагнулась, оперлась
мне на плечи и только тогда оторвала ноги в своих белых
гольфиках от ступеньки кабины.
– Ой, чемодан остался… – и она собралась подниматься
обратно в кабину. Но появившийся рядом шофёр, отец
Сережки из параллельного 4-ого «Б», уже протягивал нам
чемодан.
– Тебя как звать? – спросила девчонку.
– Виолетта. – Я выпучила глаза: «Ого, Виолетта! Кто тебя
так назвал?»
– Папа, – ответила она и глубоко, прерывисто вздохнула.
– А фамилия?
– Руруа.
– Ты что, француженка, что ли? – уловив в её речи какойто отдалённый акцент, изумилась я.
Виолетта уставилась на меня своими огромными тёмнокарими глазами и ничего не ответила. «Ну и ладно», – решила,
– не хочешь говорить, и не надо».
В ту пору я была чрезмерно активной девчонкой. И
нисколько не удивилась, что меня снова, как и в прошлый год,
выбрали председателем совета дружины. Помнится, отдыхать
352
Людмила Кеосьян (Соколова)
в полном смысле этого слова мне почти не приходилось.
Оформление стенной газеты, подготовка к концерту
художественной самодеятельности, к военно-спортивным
играм. Первое время Виолетту почти не видела. Но вдруг всё
чаще и чаще стала замечать её глазищи, устремлённые на
меня. Где бы я ни была, она всегда оказывалась рядом. А
вскоре сама подошла ко мне и, с трудом скрывая свою
застенчивость, с заалевшими щёками, вдруг сказала: «Ты не
знаешь, здесь есть гитара? Я тоже хочу участвовать в
концерте. Могу петь».
– А кто будет играть на ней?
– Я, – ответила Виолетта и в смущении опустила голову.
– А какую ты песню будешь петь?
– «Вальс дружбы». Но ещё подумаю, что лучше. Хотя это
замечательная пионерская песня.
– Попробуй спеть пару куплетов, – я погладила её
худенькое плечико.
Мы отошли к качелям, установленным в дальнем углу
пришкольной территории, сели, и Виолетта, несколько раз
оглянувшись по сторонам, не услышит ли кто нечаянно ее
пение, начала:
Тепло от солнечных лучей в лазури голубой,
И стаи белых голубей летят над головой.
Играют вальс – выходят в круг вьетнамка и француз.
Пожатье крепких юных рук скрепило их союз…
«Точно, француженка», – стукнуло мне в голову. Пела моя
«иностранка» замечательно, такого нежного, проникающего в
самую душу голоса, я в жизни своей не слышала. Да и где мне
слышать – телевизоров у нас в ту пору не было, дома никто
никогда не пел. Гитара, к счастью, нашлась. И на концерте, в
честь открытия нашего лагерного сезона Виолетта удивила
всех. Вначале чувствовалось, что она немного стеснялась, но
после первого куплета голос окреп, а когда зазвучали слова
«для нас без дружбы счастья нет…», остановила свой взгляд
353
ВИОЛЕТТА РУРУА
на мне, слегка улыбнулась. Я в ответ кивнула головой и
показала обращённый вверх большой палец. В конце Виолетта
в ответ на аплодисменты и даже крики «Браво!» несколько раз
поклонилась. Как настоящая артистка. И получила за своё
выступление приз, книгу «Повесть о Зое и Шуре», написанную
мамой Зои Космодемьянской. А вдобавок – букет васильков,
которые по моей просьбе нарвали специально для неё наши
мальчишки.
После концерта мы с ней стали больше общаться. Но, к
моему великому сожалению, девочка оказалась никакой не
француженкой, а грузинкой. И то наполовину. Родилась она в
Аджарии, недалеко от Батуми, в Махинджаури. Почти рядом с
Турцией. В семье трое детей, Виолетта – самая старшая. Мама
– украинка. Учитель русского языка и литературы.
Об этом она рассказала мне, когда мы снова,
уединившись, тихо покачивались на той же самой качели, где
она впервые спела мне «Вальс дружбы». Я почувствовала по
тону девочки, по тому, как неожиданно задрожал её голос, по
глазам, которые то и дело наполнялись слезами, что в их семье
что-то произошло.
– А как ты оказалась на Урале? – Она, не поднимая
головы и не отвечая на мой прямой вопрос, долго молчала,
перебирая руками листик клена. Наконец заговорила.
– Однажды мы с папой и младшим братиком пошли на
море. Был вечер. С кораблей, стоящих в море, доносилась
музыка. В отдалении резвились дельфины. Мы остались на
берегу, а папа поплыл. Он постоянно махал нам рукой, мы
отвечали. И вдруг я перестала его видеть. Не помню, как
бегала по берегу, как, по словам отдыхающих, что-то кричала.
Говорят, люди бросились в море, моторка рванула к тому
месту. Но папы нигде не было. Тут же прибыли спасатели и
водолазы. Его не успело отнести течением далеко. Нашли,
подняли. Оказалось, сердечный приступ. Сказали, очень
изношенное сердце. – Виолетта плакала тихо, не кривя лицо,
354
Людмила Кеосьян (Соколова)
но слёзы беспрерывным потоком катились по щекам. – Ты
знаешь, он никогда не жаловался на сердце. Играл в футбол за
батумскую команду. Ездил на соревнования. Ему же было
всего тридцать лет! Такой красивый был… И имя красивое –
Георгий. На похороны приехала моя бабушка с Урала, мамина
мама. Упрашивала свою дочь забрать детей и вернуться на
Урал, на свою родину. Но родители папы уговорили маму
остаться там, в Аджарии. Они очень любили и её, и нас,
внуков. И мамочка, в конце концов, приняла решение остаться
там, сказала: «Я не оставлю Георгия, буду рядом с ним».
Помню, как родители папы плакали, как бабушка Нино
целовала ей руки…. Но бабушка Надя выпросила меня у них,
хотя бы на годик. Сказала, что мне надо прийти в себя, а для
этого – сменить обстановку. Отпустили. И вот я живу здесь
уже почти год. Осенью за мной приедут. Поеду в Аджарию.
Соскучилась очень. И по папе, и по всем родственникам. Буду
по вечерам сидеть на берегу и смотреть на воду. Может, он
меня увидит…
Теперь мы уже плакали вместе. Обнявшись крепкокрепко. Как сестры, как самые близкие люди.
– Расскажи мне про своего папу, – вдруг попросила меня
Виолетта. – Он наверное, тебя очень любит?
И я рассказала ей, что никогда своего папу не видела, он
пропал без вести на войне. Даже не успел узнать, что у него
родилась дочка. Мы с мамой всё ещё его ждём.
– Правильно. Может, он у тебя живой, не плачь. У нас
сосед дядя Арчил тоже считался без вести пропавшим, а потом
нашёлся. Такую рыбу нам иногда приносит… Он – рыбак, –
гладя моё колено, пыталась успокоить меня Виолетта.
Пришли в спальню уже под вечер. Я упросила девочку
Лиду, кровать которой стояла рядом с моей, поменяться
местами с Виолеттой. Теперь мы стали спать с ней рядом. Она
оказалась верной девчонкой, такой, на которую можно было
положиться во всем. Приближалась наша лагерная
355
ВИОЛЕТТА РУРУА
спартакиада. Я каждый день тренировалась в беге на
стометровку, улучшая потихоньку результаты. Помню, лучшее
моё время в ту пору было 14,8 сек. Прыгала в длину на 3,17м.
Виолетта измеряла мне длину прыжка, улыбалась: «Ты завтра
чемпионом станешь!». А сама не бегала, не прыгала. Я
недоумевала, заставляла её тоже прыгать. Наконец она меня
просто ошарашила своим признанием: «Я не хотела тебе
рассказывать. Чтобы не расстраивать. У меня тоже, как и у
папы, больное сердце. Бывают приступы. Освобождена от
физкультуры. И Владимир Петрович это знает», – говорила,
как всегда, коротко, без лишних слов. – А вот и он». Я
оглянулась. Наш физрук, невысокого роста, крепкого
сложения, внешне похожий на борца, уже подошел к нам.
Тронул меня за плечо:
– Ну, что, Люся, давай еще раз попробуем разобраться с
твоей высотой. Завтра спартакиада, и если ты не прыгнешь, не
видать тебе никаких наград. Я буду считать очки по
многоборью, поняла? Стыдоба, смотри, – он показал рукой на
сектор, отведённый для прыжков, – Рачинская, ниже тебя на
полторы головы, неспортивная абсолютно деваха, а прыгает,
не в пример тебе.
Я, действительно, удивляясь самой себе, не могла
преодолеть какой-то необъяснимый страх перед планкой.
Разбегалась, подлетала к ней… и останавливалась, как
вкопаная. Раз за разом – та же самая история. Во сне вижу, как
взлетаю, не касаясь этой проклятой деревяшки, и лечу, лечу. А
на деле – ничегошеньки не получалось. Хоть плачь. Вот и
сейчас смотрю на Владимира Петровича и думаю: «Какой
человек! Другой бы давно уже плюнул, какая ему разница, кто
завтра победит…»
– Ну что стоишь? Пойдём, попробуем еще раз. Последний,
– сделал он упор на этом слове и укоризненно взглянул на
меня. – Поняла? – и повёл меня к прыжковой яме. За нами
следом двинулась и Виолетта.
356
Людмила Кеосьян (Соколова)
– На сколько поставить тебе планку? Давай, поставлю
пока на 80! Разбег! – я рванулась с места, подбегаю – и снова
останавливаюсь.
Вижу расширенные глаза Виолетты,
устремлённые на Владимира Петровича. Потом она мне
скажет, что по его губам поняла, что он выматерился. Я
заметила это тоже, хотя думала, что мне просто показалось. И
в этот миг меня словно что-то подтолкнуло. Посмотрела
вокруг. Среди ребят увидела Рачинскую, которая стояла,
криво, ехидно улыбаясь. И вдруг впервые в жизни я, пионерка,
не верящая ни в какого бога, прошептав про себя: «Господи,
помоги мне…» – вновь разбегаюсь и несусь к ненавистной мне
планке. Толчок – и перелетаю через неё. Слышу крик
Владимира Петровича: «Запас полметра! Давай ещё! Куй
железо, пока горячо!» Бросаюсь на то же самое место, откуда
начинала разбег. И вдруг небо, словно раскололось пополам.
Громыхнуло так, что всех, стоящих около ямы, сдуло, как
ветром. И неудивительно: порыв ветра был таким, что планка
свалилась в прыжковую яму. Зашумела листва тополей,
заскрипели их стволы. Молния разверзла непонятно откуда
взявшееся облако, и на землю обрушился такой ливень, какого
я раньше никогда не видела. Крупные капли дождя
моментально превратились в сплошные водяные струи, как
будто кто-то там, наверху, решил устроить вселенский потоп.
– Прыгай! – Владимир Петрович, держа планку на упорах
руками, весь мокрый, в рубашке, моментом прилипшей к телу,
машет рукой, – Давай, Люська, вперёд! Нам не страшен серый
волк!
Разбегаюсь, не чувствуя уже никакого страха. Прыжок!
Ура! А дождь хлещет и хлещет.
– Прыгай! – я прыгнула еще четыре раза. Окончательный
результат оказался совсем не плохой – метр двадцать. «Будет
сухо, – прыгнешь выше! – слышу торжествующий голос
Владимира Петровича. – Всё, – отбой! Молоток!»
357
ВИОЛЕТТА РУРУА
И только тут я заметила: нас у ямы – не двое, а четверо.
Разбежались все, кроме Виолетты и Ромки Габидуллина. Они
стояли, дрожа от холода, и смотрели на нас счастливыми
глазами. Вот так закончился этот день. День тренерского
подвига Владимира Петровича. Я запомнила его на всю жизнь.
И день, когда я поняла, что эта грузиночка останется моим
другом навсегда. А Ромка, оказалось, был влюблён в меня ещё
с прошлого лагерного сезона. Выдала тайну брата его
сестричка в самый последний день нашего отдыха в лагере.
Тихий, скромный мальчик – этим он и запомнился мне.
Незадолго до окончания нашей смены был запланирован
турпоход. На полном серьёзе, с ночёвкой в лесу. Накануне
весь наш отряд приготовил заранее взятые из дома рюкзачки,
научились скручивать из одеял скатки, распределили, кто что
понесёт. «А мне не разрешают идти в поход», – отставляя от
себя стакан только что выпитого компота во время ужина, с
грустью сказала Виолетта. Я не стала её ни о чём спрашивать,
мне и так была понятна причина: руководство лагерем
опасается за жизнь девочки. Если вдруг случится сердечный
приступ и потребуется срочная помощь, кто её окажет в лесу,
вдали от населённого пункта? Я представила, как она
останется ночью одна в этом школьном спортзале, временно
ставшим нашей огромной спальней.
Может, мне тоже
отказаться от похода? Ведь она не бросила меня, когда начался
ливень, сверкали молнии, и громыхало всё вокруг.
– Давай я тоже останусь, будем лежать ночью и тихо
разговаривать с тобой. За окном будут светить звёзды… Я
буду читать стихи, ты – петь.
Виолетта покачала головой: «Неужели тебе не хочется
идти в поход? Вот я очень хочу, – и задумалась. – Тем более
ты же председатель совета дружины. Ты должна быть там. –
Но вдруг встрепенулась. – Знаешь что, давай ты напишешь
расписку, что отвечаешь за меня, гарантируешь, что ничего со
358
Людмила Кеосьян (Соколова)
мной не случится. Меня ведь и в лагерь не хотели принимать.
Бабушка давала расписку. И меня приняли».
Я ни минуты не задумывалась. Вырвала из своего
дневника лист в клеточку и написала расписку с такой
шапкой: «Начальнику пионерского лагеря «Филатовкий» от
председателя совета дружины Соколовой Люси». Писала в ней
о том, что Виолетта Руруа за месяц отдыха в лагере окрепла,
посвежела, ни разу у неё не было приступов, тем более пойдёт
она налегке, её вещи будут в моём рюкзаке, а скатку будем
нести все по очереди. Если медсестра возьмёт с собой нужные
лекарства (на всякий пожарный случай), то Виолетта вполне
может пойти с нами в поход. И в конце приписала большими
печатными буквами: «Я ручаюсь за Виолетту и несу всю
ответственность за неё. Всегда буду рядом и глаз с неё не
спущу».
Прошло столько лет, почти вся жизнь, но я отчётливо
помню, что расписка, написанная той двенадцатилетней
девочкой, была точно такая. А тогда вместе с Виолеттой,
довольные собой, что хорошо, по-взрослому, написали такой,
самый настоящий документ, отправились к начальнику лагеря.
Это была женщина суровой внешности, очень строгая и
требовательная. Помнится, мы её все побаивались. Подойдя к
двери, прислушались. Анна Анатольевна с кем-то
разговаривала по телефону. Когда услышали звук трубки,
положенной на рычаг, постучав, вошли.
– Что вам, девочки?
По виду начальницы мы поняли, что разговор был не из
приятных и закончился не так, как ей бы хотелось. Решили
тут же выйти, но она заметила бумагу, которую я держала
почему-то в вдруг задрожавших руках.
– Так что вы хотели? И что у вас за бумага?
Я насмелилась и подошла к Анне Анатольевне. Подала
расписку. Она начала читать. Мы с Виолеттой напряжённо
наблюдали за её лицом. А оно вдруг из непроницаемого и
359
ВИОЛЕТТА РУРУА
недовольного вдруг на глазах начало добреть. Появилась
улыбка, но в ту же минуту и исчезла.
– Люся, так, может, ты сядешь на моё место и будешь
руководить тут всем? Тут у тебя и указания медсестре,
смотрю. Я склонна думать, что у тебя это получится, – и вдруг
она и вправду улыбнулась. – Я подумаю, дорогой товарищ
адвокат. А пока идите.
Закрыв за собой дверь, остановились. Виолетта, ещё не
оправившаяся от волнения, спросила: «А кто такой адвокат?»
Я пожала плечами: «Не знаю…»
На следующее утро мою подружку повели к врачу. Её не
было долго. Наконец появилась. Щёки на смуглом личике
горели огнём. От этого она была ещё красивее, чем обычно.
– Меня отпустили в поход! – бросилась ко мне, обняла. –
И скатку сама понесу, мне разрешили! С нами идёт не только
Владимир Петрович, но и медсестра. Твоя расписка помогла!
Мне тогда, действительно, по детской наивности казалось,
что главную роль сыграла именно моя такая умная и
обстоятельная расписка.
В походе с Виолеттой ничего плохого не произошло.
Владимир Петрович разрешил мне под его присмотром
поучить её плавать. Но, как ни старалась, ничего у меня не
получилось. Девочка боялась воды и затащить её в речку
оказалось просто невозможно. Может, перед глазами всегда
стоял отец, его последний взмах рукой…
Закончилась первая смена в лагере. Мы разъехались по
домам.
Через месяц за Виолеттой приехала мама и увезла дочку
навсегда в Аджарию. Мы даже не смогли попрощаться, потому
что уезжали с бабушкой на неделю в село Троицкое, к моей
второй бабуле по линии отца. Но за неделю до отъезда моей
подруги произошла история, которая могла бы окончиться
очень плохо…
360
Людмила Кеосьян (Соколова)
Мы с Виолеттой пошли на речку. С нами увязалась моя
одноклассница, Галя Быкова.
По тем послевоенным
временам многие люди жили трудно. А у Гали и её старшей
сестры мама болела туберкулёзом и не работала. Галка была
ростиком совсем невеличка, хотя и старше меня на целый
год. Моя бабушка, жалеючи, обычно подкармливала
девочку, когда та приходила к нам в гости. А я, с
разрешения мамы, вырастая из своей школьной формы,
всегда отдавала её Галке, так как их семья, по выражению её
самой, «еле сводит концы с концами». Поэтому у меня
часто, при виде Галки в моём платье, перед глазами
возникало две верёвки, которые никак больная её мама не
могла соединить друг с другом…
Погода была прекрасная. Стоял июль, расцвет лета.
Мы с Галиной разделись и вошли в воду. Виолетта сняла
обувь, села на мостик, с которого женщины, живущие
поблизости, обычно полоскали бельё, опустила ноги в воду.
«О, уже хорошо», – подумалось мне. Галка плавала
нормально, я – тоже. Поплыли, тихо переговариваясь.
Течение на Пышме спокойное, никаких волн. Плыть – одно
удовольствие. Попробовали достать ногами дна, но не
смогли. Я решила, что можно плыть обратно. Но, повернув
к берегу, вдруг неожиданно оказалась под водой. В первую
секунду ничего не могла понять. И тут же дошло, что
Галка, испугавшись отсутствия под ногами дна,
запаниковала, бросилась на меня, села мне на плечи. И я
ушла под воду. Сразу не стало хватать воздуха. Делаю два
шага по направлению к берегу, одновременно пытаясь
сбросить её с себя, но ничего не получается. Она обвила
меня и ногами, и руками, сдавив шею. Помню, задыхаясь,
начала глотать воду. Из последних сил нагнулась, так,
чтобы и Галка оказалась в воде. Удалось. Схватила её за
кожу где-то в районе груди и, хотя не сразу, но оторвала от
себя. Вынырнув, тут же, невдалеке от нас, в воде, увидела
361
ВИОЛЕТТА РУРУА
Виолетту. Она била руками вокруг себя, то опускаясь
полностью в воду, то появляясь на поверхности. Пяти моих
гребков хватило, чтобы оказаться рядом с ней.
– Держись за меня! – схватила руку подружки и положила
на своё плечо, – второй рукой греби, как я. Она послушалась.
И мы поплыли к берегу, который был совсем рядом. Виолетта
в воде была лёгкая, как пушинка. Я не ощущала никакого
давления на себя. Встала. Уровень воды был уже чуть выше
пояса.
Вышли на берег. И вдруг в один момент на нас с
Виолеттой напал жуткий плач. К нам подошла женщина с
тазом выполосканного белья: «Успокойтесь, не плачьте,
девочки, вы же знаете, что утопающий хватается и за
соломинку. Хорошо, что хорошо всё закончилось». Виолетта
повернула ко мне заплаканное личико: «Значит, для этой
Галки ты – простая соломинка?»
Галка вышла из воды, села немного поодаль. Внешне
была спокойна. Не глядя на нас, оделась. Долго я потом
размышляла, почему не подошла к ней, не посмотрела в её
глаза, ведь в те минуты во мне, двенадцатилетней, клокотало
одно чувство: презрение. А дома, перед зеркалом, видя синяки,
оставленные на шее пальцами Галины, очень жалела, что не
подошла тогда и не врезала ей по морде. (Извиняюсь перед
читателем за некрасивое слово, но тогда у меня других слов не
находилось).
Я всмотрелась. Галка не спеша поднималась в гору. А на
самом верху металась с палкой в руке моя бабушка. На фоне
голубой выси она была отчётливо видна. У моей дорогой
бабули уже тогда сильно болели ноги, и она не могла
спуститься к реке. Но, когда узнавала от моих подружек, что я
ушла купаться на Пышму, брала свою палку и, прихрамывая,
шла к реке почти два километра, обещая каждый раз меня
«отметелить палкой по загривку». А потом два километра
362
Людмила Кеосьян (Соколова)
обратно. И всё по одной причине: когда-то цыганка нагадала
ей, что её единственная внучка утонет в 14 лет.
А ведь я тогда, действительно, могла утонуть. Только на
два года раньше…
Как сложилась дальнейшая судьба Виолетты, не знаю.
Ищу в Интернете, но безрезультатно. Может, она сменила
фамилию, а, может, её уже нет в живых… Но в памяти моей
эта девочка осталась навсегда.
18 октября2021 г.
363
НЕ ЗАБЫТЬ НИКОГДА
НЕ ЗАБЫТЬ НИКОГДА
И груда книг не заменит хорошего
учителя
(русская пословица)
Посвящаю моим любимым учителям средней школы №1
уральского города Сухой Лог, где прошли мои детство и
юность.
Среднюю школу №1, называемую в народе Сталинской,
которая навсегда осталась в моём сердце, я окончила в 1959
году, больше 62 лет назад. В том же году поступила в
Уральский политехнический институт, выдержав конкурс
двенадцать человек на место. И всё потому, что в нашей школе
были прекрасные учителя, которые, окончив свои ВУЗы, не
побоялись ехать в уральскую глубинку и учить нас,
провинциальных девчонок и мальчишек, и наукам, и жизни.
Помню, в нашем доме жила очень пожилая женщина,
окончившая в своё время Смольный институт благородных
девиц, наполненная той старой интеллигентностью, о которой
мы могли читать только в книгах русских классиков. Она,
погладив меня, как маленькую, по голове, сказала: «Люсенька,
для тебя начинается самая счастливая пора – студенческие
годы…» Я тогда удивилась и не поверила её словам:
прекрасней нашей школы и лет, проведённых в её стенах, не
может быть ничего! Как забыть нам школьную дружбу,
победы в городских спортивных соревнованиях, в
специализированных олимпиадах и свою первую любовь,
когда казалось, что это – на всю жизнь. И своих педагогов.
В памяти навсегда осталась моя первая учительница
Ольга Николаевна Болдырева. Прошло 72 года, но Ольга
Николаевна и сейчас стоит перед моими глазами: высокая,
стройная, тёмные волосы заправлены на голове в высокий
364
Людмила Кеосьян (Соколова)
валик, что зрительно ещё увеличивало её рост, синий джемпер,
белоснежная блузка. И глаза… Они не были большими, но
излучали такое тепло и свет, что нам рядом с нею ничего не
было страшно. Помню, как мы шли по улице Победы,
провожая её в общежитие, где она жила. Каждому из нас
хотелось обратить на себя её внимание. Поэтому однажды я
задала Ольге Николаевне каверзный вопрос, хотя ответ на него
я уже тогда знала: «А что такое «блат»? Она остановилась,
удивлённо и строго взглянула на меня: «Это плохое слово,
Люся. А значит, и знать тебе его не стоит». И тут я
почувствовала такой стыд за свой, по сути, провокационный
вопрос, что готова была провалиться на месте. Конечно,
никуда я не провалилась, а, резко повернувшись, бросилась
бежать, куда глаза глядят…
Но вскоре у нашей Ольги Николаевны обнаружился
туберкулёз. Её отстранили от работы с детьми. И она
уволилась. Больше мы её никогда не видели. Как мы плакали!
Не хотели идти в школу, потому что не желали видеть на её
месте никого другого. Всем классом устроили забастовку.
Девяти-десятилетние дети организовались и пошли в
городской отдел народного образования: «Отдайте нам Ольгу
Николаевну!»
О дальнейшей судьбе нашей любимой учительницы по
малости лет мы так никогда и не узнали.
И пошли, полетели годы. Мы взрослели. Снова
влюблялись, но уже в других учителей.
Тамара Васильевна Шендрикова. Она появилась в
школе, как яркое, неожиданное событие. Черные, отливающие
цыганским блеском волнистые волосы, живые, выразительные
глаза, в которых всегда играла смешинка, румянец во всю
щёку, подвижная, весёлая, молодая, только окончившая
институт в Ижевске. Мальчики в старших классах влюбились в
неё почти по-взрослому, потому что не влюбиться в такую
красоту было просто невозможно. Свой предмет, историю, она
365
НЕ ЗАБЫТЬ НИКОГДА
обожала до самозабвения. Но была очень требовательной и
строгой. На её уроках мы писали конспекты, как самые
настоящие студенты. Попробуй только не выучи материал –
сразу схлопочешь двойку. После летних каникул она, историк,
дала нам задание, которое никак не относилось к специфике её
предмета: написать сочинение о том, как мы провели лето.
Потом я поняла: Тамара Васильевна хотела как педагог
больше узнать о каждом из своих учеников. Нестандартный,
редкий, «штучный «человек.
Получить четвёрку мне было перед ней почему-то стыдно.
Так и в тот раз: за тему о гражданской войне в журнале
появилась очередная пятёрка. А на следующем уроке, который
был посвящён коллективизации, в класс неожиданно вошла
какая-то комиссия. Важные дамы расселись вдоль стены на
приставных стульях. Достали тетрадки, ручки. Приготовились
слушать. Я не волновалась: меня не спросят, не будет же
Тамара Васильевна опрашивать меня второй урок подряд.
Поэтому посчитала, что можно дать себе слабинку, не
просмотрев даже лекцию в тетради, не говоря уж об учебнике.
Она наклонилась над журналом: «Пойдёт отвечать…. – взгляд
скользнул по списку, – Соколова!» Я была ошарашена, даже
напугана: подведу сейчас нашу Тамару!» Но делать нечего,
вышла к доске, увидела устремлённые на меня глаза членов
комиссии и на удивление спокойное лицо учителя.
Лихорадочно начала вспоминать, как Тамара Васильевна на
прошлом уроке рассказывала про кулаков. Что говорила, как
говорила, какие жесты использовала: «А у кулаков-то в
амбарах спрятаны полные кули зерна, им наплевать на город,
который голодает, наплевать на детей, которые пухнут с
голоду!». Это всё я и повторила уже в конце своего
сумбурного ответа, даже сделала такой же жест, показывая
представляемый мною кулацкий амбар. Члены комиссии
довольно улыбались, о чём-то между собой переговариваясь
шёпотом. И получила ведь опять пятёрку! А потом перед
366
Людмила Кеосьян (Соколова)
Тамарой Васильевной созналась, что
к уроку-то я не
готовилась и могла её подвести. Это оказалось для учителя
откровением, что не всегда мы всё-таки готовы хорошо
отвечать, если накануне уже стояли у доски. « Ну, сейчас я вас
буду подлавливать, спасибо тебе за науку» – и она легонько
щёлкнула меня по лбу. А мне было совершенно не обидно:
заслужила.
Тамара Васильевна собралась поступать в аспирантуру.
Так случилось, что наш классный руководитель, учитель
немецкого языка Георгий Иванович, видимо, чтоб я своим
присутствием не раздражала его, для занятий с Тамарой
Васильевной немецким языком «назначил» меня. У нас с
Георгием Ивановичем с пятого класса возникла взаимная
антипатия. Дело дошло до того, что он на уроках меня не
спрашивал вообще, хотя в журнале, как похожие друг на друга
солдатики, выстраивались друг за другом одни рогатые
четвёрки. А немецкий я учила, несмотря ни на что. И
продолжала потом всю жизнь им заниматься. Переписывалась
с другом-немцем, уехавшим в Германию, только на немецком.
Эх, знал бы об этом Георгий Иванович!
Я отнеслась к поручению серьёзно: завела журнал,
ставила Тамаре Васильевне оценки. По преимуществу одни
двойки. Да и то сказать: не занималась она немецким вообще:
родился первенец Серёжка, какая уж тут учёба… Она шутила:
«Ох, Людка, нахватаешь ты у меня тоже двоек, я тебе это
обещаю!» Но мы подружились с нею: пекли пирожки,
разговаривали о жизни. Но поблажек мне она никаких не
делала: это не в её натуре. Помню, впоследствии, при наших
встречах, она однажды сказала про наш выпуск: «Вы были у
меня, как вспаханное поле: посеешь семя – и оно превратится
в прекрасный цветок». Тамара Васильевна подарит потом мне,
уже окончившей институт, своё фото: на нём она, сама
повзрослевшая, обнимает своего сыночка, счастливо улыбаясь.
На обороте надпись: « Моему «учителю» от «ученицы». Люда,
367
НЕ ЗАБЫТЬ НИКОГДА
терпение и труд всё перетрут». Я часто вглядываюсь в её
глаза: Тамара Васильевна для меня живая.
Перед самой смертью, узнав от моей родственницы, что я
приехала в Сухой Лог, она сказала ей: «Это была моя любимая
ученица». Как мне было приятно слышать эти слова. Хотя я
понимала: таких любимых учеников у неё было много.
Назавтра я собралась её навестить. Но не успела…В наше
время ничего нельзя откладывать даже на один день.
И ещё у меня была одна любовь: Галина Владимировна
Секачёва,
учитель
литературы.
Немногословная,
неулыбчивая, не любящая красноречивость и пустую
болтовню, сдержанная, даже излишне сдержанная в
проявлении любых чувств, стиль одежды – всегда строгий,
классический. Но именно она привила мне любовь к
сочинительству, к писательскому труду. В те годы мы писали
сочинения преимущественно на тему: «Мой любимый
литературный герой». Но Галина Владимировна однажды
подозвала меня к себе: «Почему ты никогда не напишешь,
например, о художественных особенностях произведения?
Напиши, что ты думаешь о писателе, о его труде, только
своими словами. И лучше, не заглядывая в учебник. Я хочу
посмотреть, как ты мыслишь», – и подняла на меня взгляд в
ожидании ответа, приподняв бровь над одним глазом, что
являлось её всегдашней привычкой, особенно в такие
моменты, когда находилась в каком-то раздумье. Она
заинтересовала меня этим предложением. Наверное, с этого
всё и началось. А как я ждала оценки за свои сочинения, даже
не оценки, а её комментарии. Случалось увидеть такое: « А это
искренне?» или «Наверное, поленилась…» Но больше всего:
«Молодец. Я довольна тобой». И однажды я Галине
Владимировне написала в ответ: «Я Вас люблю!». Отдавая мне
проверенное сочинение, она опять подняла свою бровь. А
глаза еле сдерживали улыбку, такую редкую на её лице…
368
Людмила Кеосьян (Соколова)
Галина Владимировна в кругу наших учителей стояла как
бы особняком. Это чувствовалось. Но как же я была удивлена
и, более того, обрадована, что именно Тамара Васильевна,
казалось бы, её полный антипод, сказала мне « по секрету» за
очередным уроком немецкого: «Больше всех учителей мне
интересна Галина Владимировна. Я её очень уважаю. У нас с
ней много общего. Мы дружим». После окончания восьмого
класса я перешла в класс, которым руководила именно Галина
Владимировна. Это произошло по настойчивому совету
Тамары Васильевны. Она мне прямо, без обиняков, сказала:
«Сейчас при поступлении в высшие учебные заведения особое
внимание обращают на характеристики. И твой классный
руководитель уж точно постарается дать тебе такую
характеристику, что ты со своими знаниями никуда не
поступишь. С Галиной Владимировной я о тебе уже
договорилась». Конечно, я согласилась. И до сих пор
благодарна ей за это. И Галине Владимировне – за то, что
приняла меня под свою опеку.
Незаметно пролетели два года. И вот уже выпускные
экзамены. Первый, по традиции, сочинение. Писали его
четыре часа. При необходимости разрешалось выходить.
Воспользовалась этим и я. Возвращаясь, увидела стоящую в
коридоре, у окна, выходящего на улицу Победы, Галину
Владимировну. Она молча протянула мне толстую тетрадь в
коричневом переплёте: «Тебе не жалко своих сочинений?
Посмотри, что с ними уже сотворили твои одноклассники.
Мало того, что вы засунули их под ящик с хлоркой, так ещё и
кто-то повыдирал из неё приличное количество листов». Я
молчала. Мне, действительно, было и стыдно, и жаль своих
сочинений, которые я по совету Галины Владимировны писала
в этой большой тетради целых два года. «Возьми и сохрани.
Будешь взрослой, с удовольствием их перечитаешь. И, может,
вспомнишь этот день. А теперь иди, дописывай своё
369
НЕ ЗАБЫТЬ НИКОГДА
сочинение. Про молодогвардейцев пишешь?». Я кивнула. Слов
не было. Стыд жёг лицо. Отвратительно пахло хлоркой.
У меня сохранилась фотография: наш выпуск, и мы – с
Галиной Владимировной рядом, вместе с мальчишками, стоим
на заднем плане, на приставных, высоких скамейках. Она
подошла позднее, когда все уже расселись в ожидании
готовности фотографа. Остановилась, видимо, размышляя,
куда сесть. А я вдруг неожиданно для себя протянула ей руку.
Опять бровь, опять скрытая улыбка в глазах, рука навстречу
моей, и вот уже моя любимая Галина Владимировна стоит
рядом со мною в окружении наших мальчиков. Так мы и были
увековечены. Я часто смотрю на это фото.
Однажды, уже оканчивая институт, я приехала на
каникулы домой. И совершенно случайно встретилась с
группой ребят, среди которых оказалась младшая сестра моей
бывшей одноклассницы.
Оказалось, они направляются
навестить своего заболевшего классного руководителя. «А кто
у вас классный?» – поинтересовалась. « Галина Владимировна
Секачёва!» – услышала в ответ. И я отправилась с ними.
Галина Владимировна жила в частном доме в посёлке
«Риковский». Помню, была зима. Стряхнув снег с обуви, всей
толпой ввалились в дом. Я вдруг по-детски решила спрятаться
за спинами ребят, присела. «Как чувствуете себя?» – «Уже
лучше…» – «Как дела в школе?» – «Хорошо…» Дежурные
вопросы уже иссякли. И тогда я поднялась из-за спин ребят.
Брови Галины Владимировны взметнулись вверх, обе сразу.
«Людмила? Вот это да!» Я видела, что она не только удивлена,
но и обрадована. Даже сделала шаг к нам навстречу. А я
стояла, как вкопанная, и не знала, что сказать. Только и
произнесла: «Выздоравливайте, Галина Владимировна,
побыстрее!» Она кивнула и прямо на глазах, в пару секунд,
опять превратилась в ту, другую, которую привыкли видеть
дети у школьной доски. И мы, попрощавшись, вышли. Сейчас
я понимаю, что она хотела, чтобы я осталась, мы бы
370
Людмила Кеосьян (Соколова)
поговорили, уже не разделённые тем рубежом, где с одной
стороны – учитель, а с другой – ученик. Мы же обе
чувствовали нашу в чём-то похожесть, даже взаимное
притяжение. Но, к сожалению, не сделали этого шага. Хотя, я
уверена, обе этого желали. На улице было морозно. Пройдя
метров десять, я оглянулась. Она стояла у окна. И сразу
скрылась за занавеской. Галина Владимировна… Галина
Владимировна… Больше я никогда её не видела…
Сейчас вышли в свет две мои книги рассказов
«Реабилитированные», «Право на крылья» и одна повесть
«Самарины». Кто знает, если бы не Галина Владимировна,
могла бы я подвигнуть себя на литературное творчество,
работая всю жизнь инженером-конструктором? Эпиграфом к
моей сегодняшней жизни, ставшей более интересной, когда
мне перевалило за семьдесят, служат такие строчки:
Литература, боже мой,
В это лихо – с головой,
В стихию, пламя и азарт
Нырнула – нет пути назад…
Никогда не забыть мне и Евгения Федотовича
Григорьева, учителя физики, доброго, даже в чём-то
застенчивого человека… Мы, глупые, иногда безалаберные в
ту пору, пользуясь тем, что он никогда не повышал голоса,
делая вид, что не замечает наших шалостей, бывало, вели себя
на его уроках недолжным образом. Простите нас, Евгений
Федотович! Ведь мы тогда даже не знали, что Вы не спите
зачастую ночами, а пишете историю нашего города, что Вы –
незаурядный, творческий человек – самый настоящий краевед,
что законы Ньютона и земного притяжения спокойно
уживаются вместе с исследовательской работой в Вашей
талантливой голове. Может, Вы там, в другом мире, услышите
эти слова…
Я помню, как мы, направляясь на физико-математическую
Олимпиаду в город Свердловск, до наступления рассвета, шли
371
НЕ ЗАБЫТЬ НИКОГДА
с ним вдвоём под моросящим дождем по направлению к
станции Кунара, спеша на поезд. По размытой местами дороге.
Он, опираясь на свою обычную тросточку, прихрамывая, ещё
старался при случае поддержать меня. Я тоже в любой момент
была готова подстраховать его от падения, но боялась показать
ему это, потому что рядом со мной шёл сильный духом
мужчина: я чувствовала, что Евгений Федотович как раз такой
человек.
СВЕТЛАЯ ПАМЯТЬ ВСЕМ НАШИМ УЧИТЕЛЯМ,
КОТОРЫХ УЖЕ НЕТ НА ЭТОМ СВЕТЕ… СПАСИБО ИМ ЗА
НАУКУ, ЗА ВОСПИТАНИЕ В НАС ТОГО, КАК НАДО
ЖИТЬ, «ЧТОБЫ НЕ БЫЛО МУЧИТЕЛЬНО БОЛЬНО ЗА
БЕСЦЕЛЬНО ПРОЖИТЫЕ ГОДЫ…»
Я уверена, что все наши выпускники 1959 года состоялись
в этой жизни, с честью прошли через лихие девяностые с
благословения наших учителей и нашей Сталинской школы.
От их имени я поздравляю школу с 85-летним Юбилеем,
поздравляю всех её учителей, всех учащихся, и надеюсь, что
нынешние выпускники обязательно в будущем прославят её
родные стены. И какой бы номер наша школа ни носила, по
традиции она всегда и во всём должна быть только ПЕРВОЙ.
20 августа 2021г.
372
Людмила Кеосьян (Соколова)
МЫ ВСЕ - ЕЁ ДЕТИ
Посвящается всем педагогам, учителям, которые
навсегда остались в наших сердцах. Узнав о будущей героине
моего очерка Тамаре Семёновне Двинских, я поняла : время А.
С. Макаренко никуда не ушло, оно продолжается…(автор).
Когда думаешь о детском мозге, представляешь
нежный цветок розы, на котором дрожит капелька
росы. Какая осторожность и нежность нужна,
чтобы, сорвав цветок, не уронить каплю.
В. А. Сухомлинский
Этими словами известный советский педагог Василий
Александрович Сухомлинский говорит о том, каким нежным и
осторожным должен быть учитель, чтобы сберечь душу
ребёнка, чистую, прозрачную, как капля росы. Такой человек,
нежный и осторожный, живёт в городе Полевском, на Урале.
Это Тамара Семёновна Двинских. Она сохранила в себе,
сберегла эту каплю. И потому уже почти полвека выпускники
бывшего десятого «А», которых разбросала жизнь по разным
городам России, до сих пор боготворят эту женщину, их
классного руководителя, говоря про неё: «Наша «классная» –
самая классная!» В марте этого года Тамаре Семёновне
исполнилось восемьдесят лет. Не забыли. Приехали. Сидели
за столом, и, как раньше, когда были школьниками, ели её
знаменитые пироги, пели любимую её песню «Вечер бродит»:
Знаю, будут и другие встречи,
Год за годом пролетят года.
Но вот этот тихий летний вечер
Мы с тобою не забудем никогда…
Тамара Семёновна и сейчас перед их глазами, та, которая
впервые пришла к ним в седьмой класс и взяла их,
четырнадцатилетних, под своё крыло. Она была учителем
373
МЫ ВСЕ - ЕЁ ДЕТИ
физкультуры, а в то время классное руководство физрукам не
полагалось. Но так случилось, что женщина в спортивном
костюме, со свистком и секундомером на груди, с красиво
уложенной причёской на коротких волосах, высокая, слегка
полноватая, с плавной, неторопливой походкой, сразу
завоевала сердца семиклашек.
Вот что говорит Ольга Еремеева, инженер-программист,
бывшая Оля Самарина, из города Каменск-Уральский.
«Первые мои воспоминания о Тамаре Семёновне связаны с
уроком физкультуры. В ту пору в спортзалах школ главным
спортивным атрибутом для девочек было бревно. Помню,
учитель поставила перед нами задачу: забраться на бревно
красиво, объяснила, как это сделать. Пробуем, но красиво ни у
кого не получается. И вдруг кто-то с ехидцей из-за моей спины
спрашивает: «А сами-то сможете?» В спортзале повисла
тишина. Как поведёт себя учитель? Тамара Семёновна, ни
слова не говоря, подходит к этому коварному бревну,
отталкивается от пола и, как в замедленной съёмке, плавно
опускается на него. «Ничего себе!» – с удивлением произнёс
тот же голосок. Что ещё мне запомнилось: она никогда не
повышала голос, даже когда была чем-то недовольна. Никогда
не кричала, хотя голос её был слышен в любой точке
спортзала, но он не воспринимался нами, как крик. Любила
пошутить, но очень своеобразно: лицо при этом оставалось
совершенно серьёзным, но в какой-то момент всё-таки
поворачивала голову в сторону, и на нём появлялась улыбка.
Но бывала временами и «хулиганкой», что нам очень
нравилось. Если кто-то не понимал с первого раза, вполне
могла сказать такое: «Иванов, если ещё раз подставишь
подножку девочкам, то я тебя крепенько подержу, а все
запнувшиеся подойдут и стукнут тебя по разу, – и через паузу,
– а может, и по два. Понял?» Говорила строго, и мы нисколько
не сомневались: она так и сделает. Пресекала все попытки
посмеяться над человеком, у которого в спортзале что-то не
374
Людмила Кеосьян (Соколова)
получалось, не грозилась поставить двойку, если кто-то не мог
выполнить какое-либо упражнение, показывал плохой
результат при беге. Она учила преодолевать в себе
неуверенность, чувство своей неполноценности:
– Ещё раз попробуй.
– Отдохни и ещё раз попробуй.
– Терпение – и всё получится.
– Жалеешь себя – поднажми!
И бежала рядом с тобой, если ты уже на последнем
издыхании, и подбадривала: «Осталось немножко. Совсем
чуть-чуть. Давай, давай! Молодец!
Помню, у меня не получалась подача в волейболе.
Ладонью бить не могла из-за слабого запястья. Тамара
Семёновна подошла, потрогала мою руку, посгибалапоразгибала, видно, поняла причину плохого удара:
«Попробуй бить кулаком», – и показала, как это сделать. Я
ударила по мячу. И глазам своим не поверила: мяч полетел
почти параллельно полу, едва не касаясь сетки. Взять
соперникам такую подачу оказалось очень трудно. Не взяли.
Взглянула на Тамару Семёновну: улыбается счастливо,
большой палец – кверху! И с той поры моих ударов стали на
другой стороне площадки бояться. Однажды, уже в институте,
с моей подачи мы выиграли двенадцать очков подряд. И
только благодаря ей, я, никогда не считающая себя
спортсменкой, натренировавшись, была включена в команду
бегунов городской эстафеты.
Мы редко видели нашу «классную» в платье. Но когда
видели, в голове сразу звучали слова Некрасова: «Их разве
слепой не заметит, а зрячий о них говорит: «Пройдёт, словно
солнцем осветит, посмотрит – рублём одарит». Высокая,
статная, красивая, с плавной, женственной походкой. Когда я
смотрела на её мужа, став уже взрослой, всегда в голове
возникала мысль: « Понимает Виктор Леонтьевич толк в
женщинах…»
375
МЫ ВСЕ - ЕЁ ДЕТИ
Тамара Семёновна выросла в многодетной семье, в
которой было семеро детей, поэтому с самого раннего детства
знала, что такое коллектив, и сделала так, что каждый в нашем
классе – а ребята были все разные – потихоньку-помаленьку
стал ощущать себя членом большой семьи. И постепенно
пришло понимание, что пословица «один за всех и все за
одного» – не пустой звук. Так Тамара Семёновна создала наш
коллектив. Стало вдруг неудобно плохо учиться, плохо себя
вести. Захотелось стать лучше, стать таким же человеком, как
она.
Разве можно забыть, как мы с Тамарой Семёновной
ездили в Кунгурские пещеры, как сидели на горе Думной и
разговаривали о жизни, о том, как прожить её честно и
достойно. И как возила она нас в Ленинград. Никогда не
забыть Эрмитаж, Зимний дворец, Дворцовую площадь. Всегда
с улыбкой вспоминаю, как при возвращении домой вышли из
поезда на станции Свердловск и у каждого в руках – сетка
апельсинов. Люди с удивлением смотрели на невиданную в то
время роскошь, и, округлив глаза, спрашивали: «Где вы их
купили?». А мы гордо отвечали: «В Ленинграде!» А Тамара
Семёновна подмигивала нам: «Вот так! Знай наших!»
Помнится, на осенних полевых работах, куда отправляли
нас, школьников, она всегда была рядом и, закатав рукава,
работала, конечно, больше, чем мы: иначе она просто не
умела. К любой нашей проблеме относилась с пониманием,
по-матерински: могла помочь и советом, и делом. Могла и
отругать, хотя всегда находила слова весомые, но совсем не
обидные, такие, от которых становилось действительно
стыдно.
Много ли мы знали тогда о её жизни, здоровье, о её
человеческих проблемах? Всё это для нас в ту пору оставалось
«за кадром». А она знала о нас всё! Уму непостижимо, как ей
это удавалось, где она брала время, чтобы вникнуть в жизнь
каждого ребёнка?
376
Людмила Кеосьян (Соколова)
Как и в любом классе, у нас возникали ссоры,
разногласия, различные трудности, мы были максималистами:
не умели прощать, зачастую не воспринимали чужое мнение.
И только благодаря нашему учителю научились находить
выход из любого сложного положения, понимать человека,
который живёт рядом с тобой, приходить друг другу на
выручку. Благодаря Тамаре Семёновне мы дружим до сих пор,
хотя с момента выпуска прошло сорок семь лет. Мы регулярно
встречаемся, хотя жизнь разбросала нас по всей стране. И
самое интересное, в нашем классе родились три семейные
пары счастливых молодых людей, что, как утверждают
психологи, такое вряд ли когда ещё встретишь.
И как-то незаметно наш класс вошёл в её семью. Наши
мальчишки тренировались у мужа Тамары Семёновны –
Виктора Леонтьевича, который в молодости занимался
волейболом и баскетболом. Как позже мы узнали, они и
познакомились с ним на одной из тренировок на спортивной
площадке. Конечно, в школе мы особенно не задумывались о
том, кем стал для нас этот человек и его семья. Понимание
пришло позже, по мере нашего взросления. Все годы учёбы
мы по праздникам и каникулам собирались в доме Двинских.
И всегда нас ждали пироги и улыбки всех членов семьи.
Впоследствии,
после
окончания
школы,
некоторые
одноклассники, у которых в городе не осталось
родственников, приезжая туда, останавливались у них на
несколько дней. И никогда не чувствовали себя лишними,
хотя, думаю сейчас, что не всегда мы были вовремя.
Мы приглашали Тамару Семёновну на наши свадьбы,
знакомили со своими детьми, а потом и внуками. Она может
рассказать о каждом из нас, как сложилась наша жизнь, кто мы
и что мы. Говорю совершенно искренне: она – наша мама. Как
переживали мы все, когда узнали о несчастье в этой дорогой
для нас семье. В шестьдесят лет ушел из жизни Виктор
Леонтьевич. Инфаркт… Но он оставил ей двух замечательных
377
МЫ ВСЕ - ЕЁ ДЕТИ
дочерей. Это успокаивает нас: она не одна. Старшая, Лена,
стала, как и мама, учителем, младшая, Анна, – пошла по
следам отца, работает на Синарском трубном заводе.
О Тамаре Семёновне можно говорить бесконечно. В 90-ых
годах у нас сгорел дом. Среди первых, кто пришёл к нам на
помощь, были Тамара Семёновна и Виктор Леонтьевич.
Работали целыми днями. И ведь никто их не звал: пришли по
велению своей души, по участию к человеческой беде. Такие
люди…
Когда трагически погиб наш одноклассник, военный
лётчик Володя Новосёлов, Тамара Семёновна, не веря в это, в
надежде, что что-то перепутали, не может такого быть, среди
ночи, выскочив из дома, понеслась к Новосёловым.
Переступив порог, поняла: это правда. Плакала, словно
потеряла своего сына…»
А вот что вспоминает Наташа Шитикова, сейчас Княжук,
живущая в Челябинске:
«Я знала Тамару Семёновну с восьмилетней школы №2.
Ещё там мы с ребятами заметили, что она совершенно не
похожа на других учителей. Какая-то особая, не такая, как все.
Мы к ней сильно привязались. А когда узнали, что она
переходит в новую, шестнадцатую школу, расстроились, чуть
не плакали. Но она нас успокоила: «Ничего, вот закончите
восьмой класс и придёте ко мне, в среднюю школу. А я буду
вас ждать» – и улыбнулась, хотя глаза были грустныегрустные.
И вот мы в новой школе, в девятом «А» классе. И, надо же
такому случиться: Тамара Семёновна
– наш классный
руководитель! Буквально с первого дня нас удивили
отношения между нею и ребятами. Они были доверительными,
почти домашними. Где ещё можно было увидеть такое:
мальчишки, ожидая вечерних занятий в спортивной секции,
домой не уходили, потому что жили далеко от школы. И могли
378
Людмила Кеосьян (Соколова)
запросто сбегать домой к Тамаре Семёновне пообедать. И
вообще, надо сказать, что в сложные моменты она всегда
опиралась на мальчиков. Приехали мы во время зимних
каникул по турпутёвке в Ленинград. Случилась какая-то
накладка: нам даже негде было остановиться, переночевать.
Тамара Семёновна договорилась с одной из школ, мы
временно разместились там. Помню, как она расстроилась, но,
пытаясь скрыть своё беспокойство, вдруг скомандовала:
«Девочки остаются, а мы с мальчишками поедем прояснять
ситуацию!». Возвращаются часа через два уставшие, но
довольные: и с турфирмой утрясли все вопросы, и продуктов
привезли. И получилось, как в большой, доброй семье, где
много детей и надёжная, с которой нестрашны никакие беды,
мама».
Наталья вспоминает ещё один момент, который ей
никогда не забыть. Зима. Их класс совершает лыжный пробег.
Она, не очень спортивно чувствуя себя на лыжах, отстала от
группы. И вдруг подул сильный ветер, завьюжило, повалил
снег. Стало страшновато. Рядом – никого. Заволновалась. И
вдруг впереди показалась какая-то точка, которая, похоже,
приближалась к ней. Это оказалась Тамара Семёновна.
Подбодрила девчонку, подняла настроение. «Мне даже теплее
стало, и ветер перестал казаться таким свирепым, хотя дул с
той же самой силой».
Она никогда не читала нам никаких нотаций, как делали
другие учителя, когда в одно ухо влетает, а в другое –
вылетает. Не в её натуре было пустое многословие. При
иногда возникающей неприятной ситуации с учёбой
окидывала класс таким взглядом, что каждый из нас понимал:
«Эх, расстроили мы свою «классную», – и говорила: «Вы в
школу учиться пришли? Вот и учитесь!» И сразу становилось
понятно: «Надо учиться!»
Из воспоминаний Ольги Дробатухиной, по мужу –
Ладейщиковой: «Мне никогда не забыть поход на озеро
379
МЫ ВСЕ - ЕЁ ДЕТИ
Иткуль, который организовала Тамара Семёновна. С
палатками, с готовкой еды на костре. Потом, став взрослой, я
всегда удивлялась: ведь у неё была семья, муж и маленькая
дочка, а она – всегда с нами. И какую ответственность брала
на себя, смелая, добрая, честная и требовательная, всегда
готовая поддержать и помочь, очень справедливая и
неравнодушная к судьбам своих учеников! Помню, как тогда,
на Иткуле, к берегу приплыл рыбак с полной, до краёв,
лодкой рыбы. Увидел нас, детей. Кричит: «Ребята, несите
ведро!» И зачерпнул нам полное ведро рыбы. А потом мы с
Тамарой Семёновной пошли в татарскую деревню, что была
неподалёку, за перцем и лавровым листом. Как сидели у
костра, разучивали туристическую песню «Вечер бродит по
лесным дорожкам…», которую мы поём и сейчас, став уже
бабушками и дедушками…
После окончания школы я, не поступив в институт, в
райкоме комсомола взяла путёвку на машиностроительный
завод. Оформили меня учеником токаря. Вечером – звонок в
дверь. На пороге – Тамара Семёновна. И сходу, без
предисловий: «Почему ты ни с кем не посоветовалась? Не
пришла в школу, не пришла ко мне домой? Ну, какой из тебя
токарь?» Оказалось, что она уже договорилась с директором
школы, чтобы меня взяли лаборантом в кабинет физики. Я
была счастлива. И, проработав на заводе три дня, я уволилась
и с радостью оказалась снова в своей родной школе.
Прошло время и многие наши одноклассники разъехались
по всему белому свету. Но все, абсолютно все, всегда остаёмся
на связи с любимым нашим учителем и старшим другом.
Приезжая в гости к родственникам на Урал, всегда приходим к
Тамаре Семёновне, в её очень дружную и гостеприимную
семью. Помню, мы с мужем и маленьким сыном были у них в
гостях. И Тамара Семёновна подарила моему мальчику
футбольный мяч. Это было для него целое событие, восторгу
не было предела. Он до сих пор это помнит.
380
Людмила Кеосьян (Соколова)
А ещё я знаю, что у Тамары Семёновны было две мечты:
побывать в Брестской крепости и на КамАЗе. Одна мечта её
сбылась. Она приехала к нам в гости, в Набережные Челны. И
всё увидела своими глазами: мы показали ей и заводы, где
выпускают автомобили, съездили в Елабугу, в дом-музей
Ивана Шишкина, к памятнику кавалерист-девице Надежде
Дуровой, прокатились по Каме на прогулочном катере. Тогда
ещё у нас был водный транспорт. Какое замечательное было
время… Я с умилением смотрела на свою любимую
учительницу и воспринимала её как вторую родную маму.
Всё думаю: почему наш класс оказался таким дружным?
Наверное, нам просто повезло, что на нашем пути встретился
такой человек с выдающимися способностями руководителя,
человек, любящий людей больше, чем себя, простой и
душевный, и в то же время – настоящий профессионал в своей
благородной профессии. И только поэтому мы, где бы ни
жили, регулярно приезжаем в город нашего детства и юности,
чтобы ещё раз увидеть дорогого нам человека. За мной,
живущей в Набережных Челнах, всегда заезжает едущий на
своей машине вместе с женой из далёкого северного
Мурманска мой одноклассник Коля Ромашов, и мы едем на
Урал в город Полевской. Приезжаем очень поздно, ночью, и
прямиком к Тамаре Семёновне, которая ждёт нас с вкусным
ужином, разговариваем чуть ли не до утра, смотрим
фотографии, вспоминаем случаи из нашей школьной жизни –
какое же это было счастье!»
А вот что пишет о себе Коля Ромашов. «Рос болезненным
и слабым ребёнком. Даже
одно время имел справку,
освобождающую меня от уроков физкультуры. Помню, зимой,
после бега на лыжах, ребята приходили в класс весёлые,
румяные и счастливые. Я же, украдкой бросая взгляд в
зеркало, видел себя уставшим, бледным. Донимала постоянно
ангина. Болел. Лежал однажды долго в больнице. Страдал:
почему я не такой, как все? Ко мне в больницу приходили
381
МЫ ВСЕ - ЕЁ ДЕТИ
одноклассники, поддерживали, а вместе с ними наш классный
руководитель Тамара Семёновна. Никогда не забуду её глаза:
сочувствующие и добрые, и в то же время говорящие:
«Выздоравливай, Коля, и я за тебя возьмусь!» И взялась!
Предложила мне начать заниматься волейболом. Вначале
просто в спортзале, с одноклассниками, а потом, видя, что у
меня что-то стало получаться, записала в волейбольную
секцию. Дальше – больше. И вот мы с ребятами уже по
вечерам играем в волейбол во взрослой секции, которую ведёт
муж Тамары Семёновны – Виктор Леонтьевич со своим
другом Юрием Семёновичем Летаниным. Вот так я
приобщился к спорту. И не заметил, как перестал быть и
худым, и бледным. Благодаря Тамаре Семёновне. Дело дошло
до того, что я стал принимать участие в эстафетах. Вначале
свой этап, к стыду своему, я провалил. Но Тамара Семёновна
не дала мне упасть духом. Дала задание: каждый день утром,
до начала уроков, не жалеть себя, а бегать, и в основном, в
гору. И я бегал. Гордился в душе, что она поверила в меня и в
последующем поставила в команду на этап городской
эстафеты, где наша школа заняла почетное второе место. Но,
главное, я поверил в себя.
И вот последний звонок. Выпускные экзамены. Тамара
Семёновна в это время находилась в декретном отпуске. Их
семья ждала вторую дочку, Анечку. Но она в день каждого
нашего экзамена всегда была на своём посту: рядом с нами.
Её коллеги даже не удивлялись: экзамены сдавали её дети.
С волейболом я не расстаюсь всю жизнь. После окончания
школы играл за сборную завода, в одной команде с мужем
Тамары Семёновны. А потом ушёл в армию, как каждый
здоровый, нормальный парень. Хотя мама работала в
военкомате делопроизводителем, у меня и в голове не было
«откосить» от призыва: так меня воспитали родители и наша
классная «мама». А в армии без спорта – никуда. Но мне это
было только в радость. Конечно, скучал по школе, по
382
Людмила Кеосьян (Соколова)
одноклассникам, но каково же было счастье, когда вдруг мой
командир вручил мне отпускное свидетельство для поездки в
Полевской на встречу выпускников нашей школы. От
удивления у меня пропал дар речи. Оказывается, Тамара
Семёновна обратилась к командованию части с просьбой
отпустить меня на несколько дней. Какие уж слова она нашла,
чтобы строгое военное начальство пошло ей навстречу, не
знаю. Тамара Семёновна, дорогая Тамара Семёновна…
Куда, в какой ВУЗ поступать после армии, я не
раздумывал: только в Ленинград. Влюбился в этот город с того
времени, когда увидел его впервые зимой семьдесят
четвёртого. Организовала поездку, конечно же, наша
«классная». Это были незабываемые, счастливые дни.
Окончил
Санкт-Петербургский
Государственный
университет. И там вошёл в состав сборной по волейболу.
Приезжал ко мне в отпуск муж Тамары Семёновны. Водил я
его по знаменитым местам города, к себе на тренировки, на
командные игры, от чего он получал огромное удовольствие.
Виктор Леонтьевич мне тоже был как второй отец. Безмерно
жаль, что такой замечательный человек ушёл из жизни так
рано…
Навещала меня в теперешнем Питере и Тамара
Семёновна, когда привозила новых своих учеников для
знакомства с этим великим городом. Счастливые были дни…
Я смотрел на неё и думал: наше воспитание не
закончилось
последним
школьным
звонком.
Оно
продолжается и сейчас. И до сих пор эта редкая, замечательная
женщина сопровождает нас по жизни».
Свои воспоминания воспитанники Тамары Семёновны
заканчивают одинаково, почти слово в слово: «Мы все – её
дети. Всю свою жизнь, какие бы трудности не случались с
нами, мы сверяем по своему учителю: и в отношении к работе,
и в отношении к своим коллегам, и к своим ученикам. И всегда
383
МЫ ВСЕ - ЕЁ ДЕТИ
думаем: а как бы поступила в этом случае она? Так пусть же
жизнь нашей классной мамы будет долгой, пусть дети и внуки
приносят ей только любовь и радость. А мы её любим и будем
любить всегда».
Я, по сути, посторонний человек, заинтересовавшийся
этой прекрасной женщиной, сравниваю её с моим классным
руководителем в школе, которую окончила в 1959 году. Наш
«классный» был по сравнению с Тамарой Семёновной, как небо
и земля. Вернее, как земля и небо. Но у меня тоже была
любимая учительница. Впоследствии она мне скажет: «Это
был случайный в школе человек». Но сколько же детских душ
такие «случайные люди» могут сломать. И ведь получают
звания, ордена и медали. А Тамара Семёновна, кроме, конечно,
грамот к различным праздникам, среди которых были, правда,
и почётные грамоты от Министерства образования,
получила только значок «Отличник физической культуры и
спорта». Но, по мнению всех выпускников, которых она
воспитала и выпустила в жизнь зрелыми, умными и
порядочными людьми, их Тамара Семёновна Двинских – никак
не меньше чем Заслуженный учитель Российской Федерации.
Только её награда затерялась где-то в дороге, на пути к
тихому уральскому городку с красивым названием
«Полевской». Как бывало когда-то на фронтах Великой
Отечественной.
03 августа 2021 г.
384
Людмила Кеосьян (Соколова)
Я ЭТОЙ ПАМЯТЬЮ ЖИВУ
"Я ничего не хочу знать:
Слабость друзей, силу врагов.
Я ничего не хочу ждать,
Кроме твоих драгоценных шагов"
Николай Асеев
Анна Спиридоновна, пожилая женщина на восьмом
десятке лет, ехала на дачу. Сегодня первое июня, начало
долгожданного лета. Хотя по факту оно как будто уже и
прошло: май был сухим и тёплым, в отдельные дни даже
жарким с температурой 25-27 градусов. А потом, на подходе к
июню, сменился дождями, градом, холодными ветрами и
ночными заморозками, словно, минуя лето, сразу перешёл в
осень. Вот и сейчас сеет мелкий, нудный дождик, сливаясь в
извилистые ручейки, стекающие по стёклам окон электрички,
навевая на Анну грусть, граничащую с тоской. Она вяло
оглядывала примелькавшиеся ей за прошедшие сорок дачных
лет окрестности. Знакомые поляны со свежей зеленью
разнотравья, среди которого горели оранжевыми огоньками
вытянувшиеся во весь рост семейки жарков, многоцветье
фиалок, что в сочетании с жарками создавало особый таёжный
колорит. Она вздохнула: жарки были любимыми цветами её
мужа, которого она потеряла чуть более года назад, прожив с
ним долгих пятьдесят пять лет. Но не суждено было умереть
им в один день, как когда-то на полном серьёзе мечтали оба.
Мечтать-то мечтали, но Анна всегда была уверена, что первой
уйдёт она: у них в семье, в отличие от семьи мужа,
долгожителей не было: мама умерла довольно молодой, в
пятьдесят семь лет, дедушка – в шестьдесят три. Но судьба
распорядилась по-другому: вот уж воистину – строя планы,
человек только смешит Господа…
385
Я ЭТОЙ ПАМЯТЬЮ ЖИВУ
На даче появляться ей страшно: заходить в дом, где
стоит, словно ждёт хозяина, его пустая, одинокая кровать,
кресло, на котором он любил сидеть в короткие минуты
отдыха, его бокал с надписью такого родного имени «Дима».
Да что тут говорить: каждый гвоздик, каждый инструмент,
любая тропинка, протоптанная им, – везде он, его глаза, его
руки. А главное, двухэтажный дом, который построил он сам,
впервые взявшись за такую работу. И кедр рядом с пихтой,
посаженный ими двадцать четыре года назад. Разместили их
по неопытности на расстоянии три метра друг от друга. Этого
оказалось мало. Деревья разрослись, стали мешать друг другу.
Анна говорила мужу: «Давай срубим пихту, пусть наш
красавец растёт свободно, может, ещё и орешками нас когданибудь побалует». Дмитрий не соглашался: «Нет, кедр – это я,
а пихта, – смотри какая стройная, вся в тебя, – это ты. Пусть
будут рядом». И остались деревья жить вместе, переплелись
своими игольчатыми лапами, будто два любящих человека.
«Наверное, их надо убрать, потому что смотреть на эти наши
деревья нет никаких сил, – думала Анна, – вот приедут
таджики, попрошу».
Бригада строителей таджиков приезжала на заработки
каждое лето. Жили напротив их дачи, в заброшенном доме.
Бригадир – учитель математики в своём таджикском селе. Её
Дима, жалея людей, постоянно уносил им картошки, морковки
или солений из погреба. Ребята тоже привязались к нему. В
этом году, приехав вновь, удивились, что Анна Спиридоновна
на даче одна, чего никогда не бывало. Узнав, горевали
искренне: «О, Аллах, зачем ты забираешь хороших таких
людей?» Постоянно заглядывали к ней, не надо ли в чём
помочь.
За окном продолжал идти дождь. Небо затянуто, словно
навечно, тяжёлыми, свинцовыми облаками. И ни одного
солнечного лучика. Так же, как и в душе у Анны
Спиридоновны. Примерно через час она снимет с полки свой
386
Людмила Кеосьян (Соколова)
рюкзачок, и никто не поможет надеть его ей на плечи, не
подаст руку, чтобы спуститься из вагона на платформу, не
улыбнётся и не скажет доброе, ободряющее слово вроде
такого, как «Ого-го! Мы с тобой ещё молодцы!» А ведь
раньше всё так и было. Почти сорок лет езды на дачу: и когда
были молодыми, и когда постарели. Хотя не чувствовали себя
пожилыми никогда. Муж в прошлом серьёзно занимался
спортивными играми. Иногда по старой памяти выходил на
огороженную высокой сеткой площадку между двумя
девятиэтажками, где играли молодые парни в футбол. Они
знали, что этот моложавый дядька – бывший футболист,
приняли его, восьмидесятилетнего, в свою компанию, и когда
он старался забить «красиво» гол в ворота, даже не
удивлялись. И никто не мог знать, что всего через полгода этот
активный, спортивный человек, выглядевший не более, чем на
шестьдесят пять, уйдёт из этой жизни навсегда.
Недавно Анна Спиридоновна прочитала, что в США после
поставленного страшного диагноза «рак», люди проживают
ещё в среднем около пятнадцати лет, а у нас, в России, всего
четыре года. И всё потому, что в Америке диагноз
устанавливается на
ранних, первых-вторых
стадиях
заболевания. У нас же – на третьей, а то и четвёртой,
последней стадии. Да, бывает, кому-то и везёт. Но её Дмитрий
в число таких счастливчиков не попал. Не помог ни здоровый
образ жизни, ни спорт, которым он занимался почти всю свою
жизнь, ни активный физический труд.
Анна снова тяжело вздохнула, представляя, как она
выйдет из электрички и, опираясь на свою тросточку, пойдёт в
гору, которая с каждым годом казалась всё выше и выше, а их
с мужем домик удалялся от станции всё дальше и дальше.
Грустно…. Но тут внимание Анны Спиридоновны привлекла
сидящая рядом с ней женщина в мальчишеской бейсболке, изпод которой выглядывала ярко-рыжая, с красным отливом,
чёлочка. И куртка на ней была сугубо молодёжная, и
387
Я ЭТОЙ ПАМЯТЬЮ ЖИВУ
укороченные джинсы с модными дырками на коленях.
«Чудеса… – подумалось, – ведь ей на вид не меньше
шестидесяти».
Женщина
временами
усмехалась,
подхмыкивала, то, прищуря один глаз, запрокидывала голову,
словно вглядываясь в потолок, то опять устремляла взгляд в
листочек, на котором что-то писала. Анна искоса взглянула в
бумажку, но без очков ничего разобрать не смогла. Соседка
заметила её интерес и улыбнулась: «Вот, составляю смету
расходов для своей дачи на 2020-ый год, – и покачала головой.
– Интересное дело получается. Взгляните! – и протянула Анне
листочек. Та взяла, и, надев очки, вгляделась в табличку: в ней
было шесть пунктов:
Семена, удобрения, инструменты
2500
Навоз
5000
Дрова
3500
Поликарбонат для теплицы
3000
Земля, энергия, вода, вывоз отходов, охрана
3700
Электричка за 5 месяцев с учётом льготы
2000
Садоводству (покупка столбов)
1500
Итого
21200 руб.
– Дааа, – протянула Анна, – а укрывной материал вы не
покупаете? Он тоже не дешев. Я вот ещё не купила, хотя надо
бы.
– Нет, укрывной у меня куплен с запасом, года на четыре
ещё хватит. И вдруг неожиданно женщина рассмеялась
громко, заразительно, так, что окружающие люди из купе
даже поодаль от них, заинтересованно стали смотреть в их
сторону. А женщина, отсмеявшись, сказала Анне почему-то на
ушко: «Зато осенью мы с вами будем объедаться бесплатными
овощами со своего огорода, представляете, как здорово?» и
подмигнула задорно, весело.
Анна Спиридоновна ещё раз оглядела свою новую
знакомую:
– Извините, а сколько же вам лет?
388
Людмила Кеосьян (Соколова)
– Шестьдесят восьмой пошел в январе.
– Молодая ещё вы! – погладив женщину по плечу, сказала
она.
– Конечно, молодая! Согласна! – и соседка опять
рассмеялась.
Не успела Анна восхититься таким сумасшедшим
оптимизмом новой знакомой, поблагодарить её за то, что она
развеяла её грустные мысли, как вдруг откуда-то сзади
донеслась музыка, и тут же зазвучала песня. Она вздрогнула:
это была одна из любимых песен её Дмитрия: «Ночь коротка,
спят облака, и лежит у меня на ладони незнакомая ваша
рука…» Анна Спиридоновна оглянулась. Пел, подыгрывая
себе на баяне, молодой человек довольно невзрачной
внешности – пройдёшь на улице и не заметишь, невысокого
роста, в старомодных очках, с небольшим рюкзаком за
плечами. Голова откинута назад, глаза закрыты. «Может,
слепой?» – мелькнула у неё тревожная мысль. Но вот он
открыл глаза и за стёклами его, видимо, минусовых очков,
ясно увиделись огромные, вполлица, красивые глаза, которые
сразу преобразили лицо парня. А как проникновенно и нежно
звучали его слова! Такой необычный, приятный тембр голоса
ей не приходилось слышать давно. Тяготение к хорошей
музыке, проявившееся ещё с детства, вид этого молодого
паренька, ассоциация песни с ушедшим мужем, всколыхнули
её сердце. Оно застучало вновь с перебоями, как случалось в
минуты неожиданных душевных волнений. Парень, допев
песню до конца, двинулся по проходу вдоль вагона.
Пассажиры, в основном, пожилые люди, потянулись к
пакетику, прикреплённому к ремню рюкзака, опуская в него
свои монетки.
«Сейчас он уйдёт и унесёт вместе с собой мои
воспоминания, навеянные этой песней», – подумалось Анне
Спиридоновне, – спел бы что-нибудь ещё». И вдруг молодой
человек, словно услышав её просьбу, остановился посреди
389
Я ЭТОЙ ПАМЯТЬЮ ЖИВУ
вагона. Аккорд – и полилась другая музыка, и вновь – та
песня, которую частенько по её просьбе напевал Дмитрий. В
семье мужа все пели, начиная с бабушки и кончая внуками. И
сейчас случилось самое настоящее чудо: кому скажи – не
поверят. Только пожелала – и сразу исполнилось, словно
передалось этому пареньку. В глубине сердца Анны возник
такой трепет, что пришлось крепко зажмурить глаза, чтобы
соседи не увидели её еле сдерживаемых слёз. Парень вновь,
как и при первом исполнении, откинув голову назад, прикрыв
глаза, пел: «Дремлет притихший, северный город, низкое небо
над головой. Что тебе снится, крейсер «Аврора», в час, когда
утро встаёт над Невой…»
– Какое одухотворённое лицо у молодого человека… –
вполголоса кто-то произнёс в купе слева от Анны
Спиридоновны. Она кивнула. Кивнула так, для себя, выражая
полное своё согласие с тем пассажиром, которого даже и не
видела. Юноша стал медленно продвигаться по вагону, а
вместе с ним и его песня.
«Волны крутые, штормы седые. Доля такая у кораблей.
Судьбы их тоже чем-то похожи, чем-то похожи на
судьбы людей…
Он всё ближе и ближе приближался к Анне
Спиридоновне. Она, боясь не успеть, – вот подойдёт он к ней,
шаг, второй – и уже дверь тамбура – и она не успеет
отблагодарить молодого человека за подаренные ей минуты
счастья и возвращения в прошлое… Стянула с полки свой
рюкзачишко и, не ощущая его тяжести, хотя дома, надевая его
на плечи, с грустью отмечала: «Да, тяжеловат рюкзачок,
тяжеловат. Сейчас бы Дмитрий, проверив мой груз, как
бывало, несмотря на мои возражения, облегчил бы мою
ношу», – начала лихорадочно раскрывать молнию бокового
кармана. Вот и её кошелёк, бордовый, под крокодилью кожу,
тоже память о муже, подарившем его в последний её день
рождения вместе с букетом цветов. Каждый год в конце
390
Людмила Кеосьян (Соколова)
декабря в этот день Димочка, стараясь не разбудить жену, в
шестом часу утра бесшумно выходил из дому. А возвращался с
букетом её любимых хризантем. Первое, что видела Анна,
просыпаясь и открывая глаза – цветы с капельками росы на
лепестках, стоящие в вазе на тумбочке возле её головы.
Посыпались на пол монетки. Она не обратила на это
никакого внимания. Выхватила из кошелька самую крупную
купюру из последних своих денег, оставшихся от скудной
своей пенсии в двенадцать тысяч рублей, – двухсотрублёвку.
Привстав, чтобы дотянуться до пакетика молодого человека,
опустила свою денежку поверх монеток, лежащих на самом
дне. Молодой человек удивлённо вскинул брови. Достав
купюру, отрицательно покачал головой:
– Нет, бабушка, не возьму. Спасибо вам, – протянув
деньги Анне Спиридоновне, сказал.– Мой труд такого подарка
не стоит, – и улыбнулся.– Извините». Она вскинула руки,
прижала их к сердцу, умоляюще взглянула на него:
– Нет-нет, пожалуйста, возьмите! Вы мне сейчас подарили
такие счастливые минуты. Это связано с моим прошлым.
Прошу Вас!
– Какая песня больше всего Вас тронула?
– Обе! Обе… – Анна уже не могла сдержать слёз. Они так
и катились из глаз, задерживаясь в носогубных складках её
сухонького лица. Парень присел на свободное место напротив
женщины и спросил, внимательно вглядываясь в её лицо:
– Скажите, как Вас звать?
– Анна Спиридоновна.
Молодой человек встал и громко, на весь вагон, объявил:
– Друзья! Я вновь пою эти песни персонально вот для
этой удивительной женщины, Анны Спиридоновны, –
помолчал немного и, слегка наклонившись к Анне, добавил. –
Анна Спиридоновна, пусть печали и тревоги уйдут прочь с
Вашей дороги… – а потом окинул взглядом вагон. – Это
относится и ко всем вам, дорогие товарищи.
391
Я ЭТОЙ ПАМЯТЬЮ ЖИВУ
И он вновь запел: вначале первую песню, потом – вторую.
Пел так же задушевно, как и в первый раз. А после
заключительных слов: «Дремлет притихший, северный город,
чистое небо над головой. Что тебе снится, крейсер «Аврора»,
в час, когда утро встаёт над Невой?» – многие пассажиры не
смогли сдержать накрывших их эмоций. Может, их тронуло
его пожелание, может, это забытое уже и такое тёплое слово
«товарищи», а может, в песнях паренька каждый вспомнил
что-то своё... Кто знает…. Но они бросились к пареньку, и
молодые, и постарше, и совсем пожилые люди. Пакетик его
моментально наполнился уже не монетками, а бумажными
купюрами разного достоинства: были среди них
и
десятирублёвые, и даже пятидесятирублёвые.
А двести рублей у Анны Спиридоновны парень так и не
взял.
– Простите меня, – посмотрел он на неё своими тёмнокарими глазами из-под стёкол очков, – я почему-то уверен,
что Вам они в данный момент нужнее, чем мне. Тем более,
видите, – он показал взглядом на свой пакетик, – как много я
сегодня заработал. И юноша, поблагодарив пассажиров,
направился к выходу из вагона.
– Как Вас звать, молодой человек? – ещё успела
выкрикнуть Анна Спиридоновна ему вслед. Он обернулся,
догадавшись, что спросила именно Анна, отыскал её взглядом:
«Константин! – но, неуверенный, что она расслышала,
повторил громче. – Меня звать Костя!» – и вышел из вагона.
Соседка повернулась к Анне: «Ну вот, вам повезло,
сэкономили 200 рублей, как раз на десятиметровый укрывной
материал. А парнишка-то – дурак! Ох, дурак: мог бы не
показать вида, что увидел подарок в 200 рублей от какой-то
странной старушенции. Я бы лично так и сделала. И
народишко наш полоумный – накидали ему полный пакет, – и
взглянула на Анну Спиридоновну с ехидцей. – Вот тебе
лишние эти деньги? – больно толкнув её локтем и перейдя
392
Людмила Кеосьян (Соколова)
вдруг на «ты», спросила она. У Анны Спиридоновны
перехватило дыхание, она медленно, через силу, словно с
трудом преодолевая боль в шее, повернулась к соседке. И всё
показалось ей в этой женщине совершенно другим, даже
неприятным: и эта красная чёлочка стала сразу дурацкой, и эти
дыры на коленках, и этот безудержный смех, которому она
только что завидовала. Рядом с ней сидел совершенно другой
человек, от которого захотелось тут же встать и уйти. Забыв
про свой рюкзак, про колени, которые после длительного
сидения, прежде чем встать, надо помассировать, с трудом
поднялась и, прихрамывая, перешла в другое купе, на
свободное место рядом с пожилым, худощавым человеком
примерно её возраста. Уходя, краем уха услышала
насмешливый голос: «Подумаешь, цаца! Ну и вали! Меньше
народу,
больше
кислороду!»
Мужчина
подвинулся,
освобождая взволнованной Анне побольше места и, подоброму взглянув на неё, грустно сказал:
– Успокойтесь, милая, люди все разные. Это – жизнь. Но с
такими, как ваша соседка, я бы в одном окопе находиться не
захотел…
– Вы слышали её слова?
– Слышал, как не слышать. Она же так громко говорила,
притом, не стесняясь даже своих слов. Забудьте. Как будто
ничего и не было. Этот человек не стоит ваших переживаний,
– мужчина встал, взял забытый Анной рюкзак и перенёс его в
своё купе. «Вот сейчас – порядок. Едем дальше». Она
благодарно взглянула ему в лицо. На душе у неё потеплело и
постепенно исчезла возникшая было дрожь в пальцах, что
обычно случалось в минуты неожиданных волнений. Анна
Спиридоновна обратила внимание на старомодный,
поношенный костюм мужчины, на лацкане которого блеснула
какая-то медаль. «Никогда не видела таких наград», –
подумалось ей, – не фронтовая, это точно. Может, донорская?
Вроде похожа». Всмотрелась внимательней: красный крест,
393
Я ЭТОЙ ПАМЯТЬЮ ЖИВУ
золотые лучи, в центре – алая капелька крови на фоне яркого,
голубого круга. Мужчина заметил её любопытный взгляд, но
ничего не сказал. Но Анна вдруг насмелилась и тронула его за
рукав:
– Простите за любопытство, но я впервые вижу такую
медаль, как у вас. Вы – донор? Красный крест, капля крови…
– Нет, – покачал он седой головой с голубым отливом ещё
густых, чуть волнистых волос, – я – чернобылец, – и
повернулся к ней всем корпусом. Анна Спиридоновна
прищурилась и отчётливо увидела надпись на медали: «ЧАЭС.
Участник ликвидации последствий аварии».
– Сколько же вам лет было тогда? Господи, как это
страшно…
– Было уже почти сорок. Вертолётчик я. Мне повезло, что
я попал во второй поток. Это был уже август восемьдесят
шестого. А вот в первом потоке вертолётчики, которым
пришлось забрасывать в реактор песок со свинцом,
понахватали рентгенов будь здоров.
– А вы чем занимались?
– Мы подвешивали к своим Ми-8 бочки емкостью 2,5
тонны и заливали крыши реакторов клеем, чтобы меньше
фонили. Но клей быстро насыщался этой заразой и его надо
было удалять и заливать новый. Вот удалением клея
занимались молодые пацаны-срочники. Сердце кровью
обливалось, глядя на них. У них и кличка была – «биороботы».
Работали парни максимум три месяца, но это время
засчитывалось им за два года. Сколько их в живых осталось –
одному богу известно. А я вот, как видите, выжил, и уже
давно – пенсионер.
Мужчина, глубоко, прерывисто вздохнув, отвернулся к
окну. Анна больше его не тревожила своими расспросами,
понимая, что сейчас он не здесь, а там, вместе со своими
товарищами, в страшном чернобыльском небе…
394
Людмила Кеосьян (Соколова)
Через некоторое время она прибудет на свою станцию и
отправится под так и не прекратившимся дождём, помогая
себе тросточкой, к своему дому с белыми обналичниками,
стоящему у самого леса, к своим кедру и пихте, в тени
которых они любили сидеть с мужем, тихо переговариваясь и
строя планы на следующий день, туда, где ей было так хорошо
все прошедшие сорок лет. Двести рублей, те самые, что
отказался взять Константин, она хранит до сих пор. Поместила
их в альбом, рядом с вклеенным ваучером, который никуда в
тех бандитских девяностых, не вложила, оставила для истории
как чёрный символ великого обмана нашего доверчивого
народа. Так и лежат они рядом: с одной стороны – зло, с
другой – добро. Как в нашей жизни. Добро – это воспоминание
о Константине и о душевной доброте всех хороших людей,
таких, как её новый попутчик, которых несравнимо больше на
нашей Земле, чем плохих. С этой мыслью Анна Спиридоновна
и доживает свой век.
31 мая 2020 г
395
ПОДАРОК
ПОДАРОК
Завтра наша страна празднует День защитника Отечества.
Но для нашей семьи этот праздник навсегда остаётся Днём
Советской армии, в рядах которой сражался за Севастополь
мой свёкор, пропал без вести под Ржевом мой отец, и
проходил срочную службу в городе-герое Бресте мой
любимый муж, заместитель командира танкового взвода.
Накануне этого дня я долго думала, что же подарить
супругу. И наконец решила: сделаю подарок своими руками.
Купила большую красивую рамку, достала из старого
дипломата фотографии всех парней из его взвода, наклеила их
на плотный лист бумаги с иллюстрацией событий военных лет.
Вгляделась в лица ребят: молодые, красивые, служили там, где
ещё несколько лет назад, в 41-ом, их ровесники приняли на
себя свой первый неравный бой. Вошла бесшумно в спальню.
Муж спокойно спал, слегка похрапывая. Поставила рамку с
фотографиями на тумбочку рядом с его головой: проснётся и
сразу увидит.
– Это самый лучший подарок из всех, что я получал в
жизни, – скажет он утром, обнимая меня за плечи. – В первое
мгновение, ещё не до конца проснувшись, подумал, что я в
Бресте и такой же молодой, как эти мои мальчишки, а,
главное, впереди у меня целая жизнь. И встреча с тобой…
Устроившись на диванчике, мы разглядывали фотографии
уже второй час. Муж помнил всех ребят по именам, откуда
они, кем служили, хотя с той поры прошло почти полвека.
– А это что за ушастик? – я показала на рыжеватого, с
веснушками по всему лицу, курносого, лопоухого паренька,
похожего на обиженного подростка, которого незаслуженно
наказали, а он понять не может, за что.
– Это Юра Низов. Да, вид у него не очень серьёзный, но
стержень в парне был крепкий. Вот послушай: в соседнем
взводе служил у нас препротивнейший тип по фамилии
396
Людмила Кеосьян (Соколова)
Зюзюкин. К тому времени, как мы, новобранцы, прибыли в
учебку, которая должна
была сделать из нас кого
командирами танков, кого – механиками-водителями
«амфибий», он уже закончил её в звании младшего сержанта.
Но гонору в нём и показного чувства превосходства над
младшими по званию было хоть отбавляй. Идёт важно,
пренебрежительно поглядывая на нас. В руке – прутик,
которым пощёлкивает при ходьбе по своему сапогу. «Встать!»
– отдаёт приказ. Мы, бросая свои дела, поднимаемся. Оглядит
нас, прищурив свои маленькие, ничего не выражающие, кроме
любования собой, глазки, усмехнётся и идёт дальше, в
следующий взвод. И так день за днём. Первым возмутился
Низов. «Вы как хотите, а я больше вытягиваться перед этим
придурком не буду». Мы все согласились. Поговорили с
ребятами из других взводов: они нас поддержали, хотя знали,
что формально это нарушение устава.
Через день-другой этот самодур в своей обычной манере
подходит к нашему взводу. Та же самодовольная усмешка, то
же пощёлкивание прутика. Все сидят: кто подворотничок
пришивает, кто письмо пишет домой с мечтательной улыбкой
на лице, кто в шахматы играет.
– Встать! – никто даже не пошевелился.– Я кому говорю:
встать! – и ухом не повёли. В других взводах картина
повторилась. Побежал жаловаться командирам. А в учебке в
то время весь командирский состав был поголовно – бывшие
фронтовики, люди, прошедшие всю войну, многое
повидавшие. Видно, послали они его куда подальше. Больше
он у нас не появлялся. Но мне с ним пришлось ещё раз
столкнуться и довольно жёстко. Это случилось в то время,
когда мы уже приняли присягу. У меня был наряд навести
порядок в красном уголке: протереть мебель, вымыть пол.
Войдя в помещение с ведром и шваброй, увидел там играющих
в шахматы двоих: один был тот самый Зюзюкин, второй –
сержант из второго взвода Изосимов. Протёр пыль, вымыл
397
ПОДАРОК
пол, расставил всё по своим местам, кроме угла, где сидят
шахматисты. Подошёл к ним: «Товарищи сержанты,
пересядьте, пожалуйста, мне нужно закончить уборку».
Изосимов начал подниматься с места, но Зюзюкин остановил
его: «Сиди!» Я взглянул на доску: до конца партии ещё далеко.
Снова повторил свою просьбу. И тут он вдруг вскочил,
озверело сощурив глаза: «Слушай, ты, салага, иди отсюда!»
Салага... А ведь он, я знал это – значительно моложе меня!
Поскольку мы пережили трагедию депортации по
национальному признаку из Крыма на Урал, нас какое-то
время в армию не брали и призвали только в 1958-ом, когда
мне исполнилось двадцать три. Знаешь, я ведь и пионером
никогда не был: когда пошёл в школу уже там, на Урале, нас в
пионеры не принимали. Представляешь, что чувствовали мы,
которые во время войны видели себя только героями, такими,
как Володя Дубинин, Валя Котик! В наших классах все гордо
носили красные галстуки, а мы, как изгои, не имели права их
повязывать на своей груди. Наши отцы сражались на фронте,
отдавая жизнь за свою Родину. Слава богу, мой отец вернулся
с войны живым, хотя и израненным, с обожжённым лицом,
потерей зрения при взятии Сапун-горы под Севастополем,
когда фашисты огнемётами косили сверху наступавших наших
бойцов. До вершины дошёл только каждый четвёртый. Отец
вернулся, награждённый тремя медалями «За отвагу», «За
Победу над Германией», но обида за депортированную свою
семью, жену с пятерыми малыми детьми останется с ним на
всю оставшуюся жизнь. А тогда, ночью, выслушав от мамы,
как нас за два часа, не объяснив ничего толком, выгнали из
своего дома в 1944-ом, как везли в «телячьих» вагонах
неизвестно куда, наутро проснулся совершенно седым. Я
вначале его не узнал: другой человек…
И вот сейчас, в красном уголке, этот гадёныш напомнил
то обидное для нас время: «Иди отсюда!» Не стерпел я. Взял и
скинул все их шахматы вместе с доской на пол. Одним
398
Людмила Кеосьян (Соколова)
движением! Зюзюкин бросился на меня. Я от удара в лицо
увернулся, схватил, что попало под руку (оказался, табурет),
поднял его над головой: «Не подходи! Убью!» Изосимов
дёрнул его за руку: «Пойдём, он же бешеный, смотри – белый
весь!» – и потянул «младшего» из красного уголка.
Нашим делом занимался замполит. Хорошим дядькой
оказался этот человек. Тоже бывший фронтовик. Потом,
спустя год, он даст мне рекомендацию для вступления в
партию, без моей просьбы, по собственной инициативе. А
тогда, после беседы со мной, он сказал: «Таких, как этот
Зюзюкин, я много перевидал. Их надо учить. А ты
действительно мог его ударить табуреткой?» Я честно ответил:
« Мог».
– Одно тебе скажу, – он размял папиросу в жёлтых от
постоянного курения пальцах, – жизнь – штука сложная, не
всегда справедливая, и в ней у тебя будет ещё много подобных
моментов. Но надо учиться себя сдерживать. Хотя я тебя
прекрасно понимаю. Иди, курсант. И помни это.
Муж надолго замолчал. Я видела, что он сейчас там, в
своём Бресте, со своими товарищами и командирами. И только
тогда, когда он снова обнял меня, поблагодарил ещё раз за
подарок, я спросила: «Ты же был командиром танка.
Насколько опасно находиться в танке в случае войны
командиру?»
– Нам комбат, сам прошедший через всю войну,
рассказывал, что во время его фронтовой службы в танковом
корпусе у него сменилось пять командиров. Снаряд,
попадавший в башню, сносил её вместе с ним. Вот так-то.
Механику-водителю в этом смысле наиболее безопасно. Так
что выводы делай сама.
Так закончился наш разговор, который растревожил мне
душу.
Мой муж ушёл из жизни два года назад. До конца своих
дней он, вступивший в Коммунистическую партию Советского
399
ПОДАРОК
Союза по убеждению, в 1961 году, так и остался в ней
навсегда. Не бросил, не порвал свой партийный билет. Всю
жизнь считал своим идеалом и примером для себя героя
фильма «Коммунист» Василия Губанова. И был даже внешне
чем-то похож на него. Помню, в то время, когда монтировали
электролизёры корпуса АВЧ на алюминиевом заводе, когда
горел план, он, прораб, трое суток не выходил из корпуса. Без
приказа свыше. И не просил никаких вознаграждений, никаких
доплат за сверхурочную работу. Потому что знал: есть такое
слово: НАДО! И подобных экстремальных случаев, и на
производстве, и в жизни, было немало. Его друзья, бывало,
говорили мне: «Хорошо, что сейчас нет войны; он у тебя погиб
бы одним из первых».
Прощаясь с ним навсегда, я положила в нагрудный карман
пиджака, где ещё недавно гулко билось его сердце,
потрёпанную от времени красную книжечку: его партийный
билет. Может, он пригодится ему там, в другой жизни…
400
Людмила Кеосьян (Соколова)
РЕПОРТАЖ С ОПЕРАЦИОННОГО СТОЛА
Сила врача в его сердце
(греческая пословица)
23.02.2021г. Красноярская Краевая клиническая больница.
Отделение ортопедии.
– Моя фамилия – Вундер. Звать – Владимир Андреевич.
Завтра я буду проводить операцию по протезированию вашего
коленного сустава, – с этими словами доктор, на вид довольно
молодой человек, настороженно взглянул на меня. – Вы,
наверное, ожидали увидеть перед собой умудрённого
сединами доктора, который съел на подобных операциях ни
один пуд соли?
Я была ошарашена: хирург словно читал мои мысли. Да,
подобное было, но в то же время в голове успокаивающе
прошелестело: если мой сын,
хирург с более чем
тридцатилетним стажем, практикующий в этой же больнице,
договорился по поводу операции именно с этим молодым
доктором, значит, он ему доверяет. Ведь он сам, в 1994 году,
будучи совсем молодым, всего в двадцатидевятилетнем
возрасте, стал заведующим отделением микрохирургии этой
большой клиники. И, наверняка, научившись разбираться в
людях, в их профессиональной подготовке, увидел и оценил по
достоинству этого молодого хирурга-ортопеда. Владимир
Андреевич, видимо, понял меня и, не дожидаясь ответа,
спросил строго, без улыбки, напряжённо всматриваясь в моё
лицо: «Как настроение? К операции готовы?» Я тоже
изучающее взглянула на него: наверное, он думает: пожилая
женщина, какие неожиданности она может преподнести ему на
операционном столе?
– Спасибо, доктор, всё хорошо.
– Не волнуетесь? – его сверлящий, внимательный взгляд
словно пронизывал меня насквозь.
401
РЕПОРТАЖ С ОПЕРАЦИОННОГО СТОЛА
– Вы знаете, – нет! Не волнуюсь! Мечтаю: наконец после
операции смогу ходить без боли, которая сейчас мучает меня
на каждом шагу.
– Ну, вот и, слава богу! Мне настрой ваш очень по душе.
Ведь исход любой операции зависит не только от рук хирурга,
но и от веры в него самого пациента. Операцию я назначил на
утро. Спокойной вам ночи!» – и он так же неожиданно, как и
появился, исчез за дверью. После ухода доктора вдруг
задумалась: интересная фамилия у него: Вундер. И вдруг
осенило: да это же слово в переводе с немецкого языка
означает «чудо, феномен»! Доктор «Чудо»! И я стала ждать
для себя чуда.
Через некоторое время в палату вошёл анестезиолог.
Представился: «Я – Олег Вячеславович». «Вот такие наши
врачи. Сегодня – праздник, нерабочий день, а они – на своём
посту», – пришла в голову грустная мысль. Поинтересовался
самочувствием, артериальным давлением, которое иногда у
меня чудило: то – 180, то – 100. А в конце сказал: «Не
переживайте, я буду рядом с вами».
Ночь прошла на удивление спокойно, подарив мне
благостный сон: голубое, чистое, без единого облачка небо,
простирающееся до самого горизонта и сливающееся,
насколько хватало взгляда, где-то там, в запредельной дали, с
землёй. Но проснулась рано, около четырёх часов.
24 февраля.
В отделении стоит тишина. В коридоре не слышно ни
обычных шагов медсестричек, ни постороннего стука, ни
шороха. В окно ещё светит луна, яркая, величественная в
своей таинственной красоте. Я лежала и думала: почему, по
какой причине привязался ко мне этот ненавистный артроз
почти тридцать лет назад? Вся моя юность прошла в спорте:
легкая атлетика – летом, конькобежный спорт – зимой.
Спортивные разряды, соревнования. Может, правы люди,
утверждающие, что спорт на результат здоровью на пользу не
402
Людмила Кеосьян (Соколова)
идёт? А может, виной тому алюминиевый завод,
электролизные его цеха, где по роду своей конструкторской
профессии мне часто приходилось бывать рядом с ваннами,
где кипит и дышит жаром жидкий алюминий, где магнитные
поля пронизывают всё вокруг? С этой мыслью я задремала и
очнулась только от звука каталки, которую завели в палату две
симпатичные девочки.
Я несусь по длинному коридору. Каталка движется мягко,
без толчков, хотя и быстро. Смотрю на проносящиеся надо
мной балки перекрытий, пролетающие сбоку окна, за
которыми начинается новый для горожан рабочий день. И
небо – чистое, такое же, как и в моём сегодняшнем сне. Перед
поворотом к лифту каталка замедлила ход. Увидела пожилого
мужчину на костылях, прижавшегося, пропуская нас, к стене.
И вдруг – его улыбка, взгляд, обращённый ко мне, поднятый
вверх кулак: «No pasaran!» Что мне оставалось делать?
Ответила первыми, пришедшими в голову словами: «Родина
или смерть!» Мои девочки рассмеялись, одновременно
прикрывая мне нижнюю часть лица простынёй: в спешке они
не заметили, что при выезде из палаты их пациент забыл
надеть маску. Ох уж этот Ковид! И когда он закончится?
Останавливаемся перед операционной. Моментально чьито руки надевают на мою голову шапочку. Открывается дверь
и меня вкатывают в святая святых больницы. Первое, что я
услышала – голоса. Они доносились с разных сторон:
операционная жила своей обычной, трудовой жизнью. И
другой совершенно воздух. Так и хочется сказать: стерильный.
А, может, так оно и есть? Хотя необычность ситуации, её
тревожность должны были поглотить меня, но почему-то этого
не происходило. Спокойно поздоровалась с персоналом
операционной. Мне ответили. Подкатили к столу, стоящему
около окна. Боковым зрением успела заметить, что столов в
операционной два. Только хотела получше разглядеть
окружающую обстановку, как меня тут же начали
403
РЕПОРТАЖ С ОПЕРАЦИОННОГО СТОЛА
приподнимать. «Ой, не надо, я сама! Во мне почти девяносто
килограммов!» – и, опираясь на локти, без чьей-либо помощи,
переместилась на операционный стол. И сразу всё
закрутилось, завертелось. Слева надо мной склонилась
медсестричка, довольно пожилая женщина с внимательным и,
как мне показалось, улыбчивым взглядом:
– Меня звать Валентина Алексеевна. Я сейчас вам
поставлю в вену катетер. Слегка может быть больно.
Сделала она это просто моментально. И больно не было
вообще. Сразу же подвесила к капельнице емкость с каким-то
препаратом. Без суеты, но очень быстро. Я, любопытная
Варвара, спросила:
– А что это за препарат? – опасаясь в уместности своего
вопроса, подумала: сейчас медсестра скажет; «Лежите,
женщина, спокойно». Но она улыбнулась: «Это антибиотик».
С правой стороны другая медсестра, молодая, черноокая
красивая девушка, уже надевала мне на руку манжету, говоря
при этом: «На мониторе в процессе операции будет
высвечиваться ваше артериальное давление». И не успела я
оглянуться, как мои руки оказались привязаны к поперечным
конструкциям операционного стола. К столу подошёл человек
в маске, в очках, весь в белом, совсем не похожий на моего
Вундера. Заволновалась. Может, всё переиначили, и вместо
Владимира Андреевича будет другой хирург? Потихоньку
спросила у Валентины Алексеевны: «Кто меня будет
оперировать?» Оказалось, всё в порядке, это и есть мой
доктор, с которым мы разговаривали вчера в палате.
Успокоилась. Чтобы не лежать бесчувственным бревном,
начала считать количество ламп в операционных светильниках
над столом. Насчитала в общей сложности пятьдесят штук. И
тут же позади меня раздался мужской голос с приятным
баритоном. Поняла: это мой вчерашний анестезиолог: десять
лет назад я уже перенесла подобную операцию, только на
другой ноге, и в памяти сохранилось начало операции.
404
Людмила Кеосьян (Соколова)
– Сядьте, пожалуйста. Сейчас будет укольчик. Новокаин
переносите? Аллергии ни на что нет?
– Переношу. Аллергии нет, – а сама подумала: «По
крайней мере, не было. А вдруг с возрастом появилась? А,
будь что будет!»
Села, наклонившись слегка вперёд. Знала: сейчас мне
будут вводить наркоз в спину. Для того, чтобы отключились
только ноги. Буду всё видеть, слышать, но чувствительности в
них не будет никакой. И сразу же ощутила пальцы, уверенные,
передвигающиеся в поисках определённой точки, известной
только анестезиологу, около позвонков в области поясницы.
Ещё вчера в Интернете я прочитала, что такое спинальный
наркоз, и поэтому знала: сейчас доктор найдёт нужную ему
точку, возьмёт несколько капель моей спинномозговой
жидкости, смешает с обезболивающим препаратом и введёт
эту смесь обратно. И я на время операции «потеряю» свои
ноги. Укол почувствовала. И почти сразу голос анестезиолога
у себя за спиной:
– Тепло в ногу пошло?
– Пока нет, – но через несколько секунд в пальцах левой
ноги – а мне будут оперировать правую – ощутила приятную
теплоту. – Пошло, доктор, пошло, но только в левую.
– Эх, не туда, значит, пошло… – Я поняла, что
анестезиолог шутит, и не смогла не рассмеяться,
одновременно удивляясь своему хладнокровию, чем наверняка
заставила улыбнуться и операционную бригаду. «Наверное,
это результат того укольчика, который поставила мне
медсестра перед тем, как выкатили меня из палаты» –
подумалось мне.
– О, доктор, и до правой наконец дошло…
– Ну, вот и ладненько. Ложитесь.
– Спасибо вам, Олег Вячеславович, – и я опустилась на
стол, тут же почувствовав, как кто-то подложил мне под
голову маленькую, почти плоскую, подушечку.
405
РЕПОРТАЖ С ОПЕРАЦИОННОГО СТОЛА
Слева от меня, где стоял второй операционный стол,
послышались голоса. Повернув голову, увидела очень
пожилую бабушку, которую две медсестрички легко, как
пушинку, переложили с каталки на стол. Меня удивило:
положили не на спину, как меня, а на бок. В голове мелькнула
мысль: наверное, бабуле будут менять тазобедренный сустав.
Поинтересовалась у Валентины Алексеевны, которая
оказалась рядом.
– Да-да, тазобедренный. Ну, дорогая, вы меня удивляете.
Не вижу у вас никакого волнения, что довольно странно для
меня. За свою долгую жизнь насмотрелась тут всякого. А вы
ещё и по сторонам смотрите.
– Это плохо?
– Нет, наоборот хорошо. А о своей операции вы думаете?
– О, ещё как думаю. Даже прочитала про себя молитву три
раза и попросила Господа помиловать меня и сохранить.
Медсестричка наклонилась надо мной: «Я только что
увидела вашу фамилию. Вы, случайно, не родственница
нашему заведующему микрохирургией? Фамилия-то редкая».
– Родственница, – мне не хотелось разглашать степень
нашего родства, я – обычный пациент, как вот та бабушка,
которая только что легла на операционный стол и, волнуясь,
ожидает, что с ней будет в течение этих ближайших часов. Но
вдруг, неожиданно для себя, у меня вырвалось: «Я – мама
его».
– Ой, господи! Мама… Какой же замечательный у вас
мальчик!
– Моему «мальчику» уже 55 лет.
– Да что вы говорите?! Вот не ожидала… – она погладила
мне плечо. И мне стало от этого прикосновения, от её слов так
тепло, что отчего-то захотелось заплакать.
Вдруг из-за низенькой шторки, которая закрывала от меня
хирургов, я увидела чью-то ногу, согнутую в колене. Откуда
на моём операционном столе чужая нога? Всмотрелась.
406
Людмила Кеосьян (Соколова)
Господи, да это же моя нога: та же родинка, та же
конфигурация колена! Но согнута так, как я не могла это
сделать уже много лет. Странное чувство: нога действительно
моя, но по ощущению – совершенно чужая. В голову пришла
сумасшедшая мысль: сейчас её можно отрубить, отпилить, а я
ничего не почувствую. Проснусь: а ноги-то и нет! Через
мгновение «своя-чужая» нога выпрямилась и поднялась вверх.
До меня дошло: идёт дезинфицирование операционного поля.
Приподнялась, насколько позволяли привязанные руки: мне
так хотелось посмотреть, как будет начинаться операция.
Хирурги, видимо, заметили мои поползновения и тут же
накинули передо мной дополнительную шторку на рамку,
которая была значительно выше первой. «Хорошо, хоть не
отругали, а могли бы», – мелькнуло в голове. Решила больше
не разговаривать и глупых инициатив не проявлять: не девочка
уже….Но лежать спокойно почему-то не получалось. Решила:
буду всё запоминать, а потом напишу небольшой очерк типа
«Репортажа с петлей на шее» – губы дрогнули, а где-то внутри
себя я услышала свой смех. Посмотрела на бабушку. Она
лежала с открытыми глазами, в которых ничего не
выражалось. Смотрела вроде на меня и в то же время, словно в
пустое пространство. Решила ей поднять настроение: кивнула
головой и подмигнула. Она не прореагировала. Повторила.
Результат тот же, но от моих кивков шапочка, надетая на
голову, опустилась на глаза. Молодая медсестра, видя моё
беспокойство, наклонилась ко мне:
– Как вы себя чувствуете? Всё в порядке?
– В порядке, только шапочка опустилась на глаза, –
шапочку она молча поправила и отошла в сторону. «Красивая
девушка, но слишком холодная у неё красота», – мелькнула в
голове мысль.
Вдруг мой стол начал дёргаться. Его толчки были
довольно ощутимые и совпадали со звуками поначалу
непонятных для меня ударов, похожих на удары молотка по
407
РЕПОРТАЖ С ОПЕРАЦИОННОГО СТОЛА
зубилу. Потом поняла: мой «Чудо-доктор», разрезав части
голени и бедра, приступил к удалению всего ненужного, что
наросло на моём суставе. Удары следовали один за другим:
сотрясения стола продолжались, наводя на меня тягостные
размышления: вдруг отломится часть кости, нужная,
необходимая для установки протеза, вдруг правая нога
окажется короче левой. Запела пила: это тоже там, у моего
бедного сустава. И снова стуки молотка. Это продолжалось
довольно долго.
На предплечье правой руки лежала пластиковая трубка, по
которой под напором, отсасываемая, видимо, насосом, неслась
кровь из моей огромной раны. А что она была огромная, я не
сомневалась. Трубка прыгала по руке, трепетала. «Кровь
людская – не водица» – пришло в голову название повести
писателя Ивана Стельмаха, которую довелось читать в ранней
юности. Я смотрела на мою яркую, такую нужную для моего
организма кровь, которая покидала моё бренное тело навсегда,
словно водичка, стекающая в канализацию. И вдруг течение её
остановилось. И тут же голос ассистента, резкий, грубоватый,
обращённый к медсёстрам: «Отсоса нет! Куда смотрите?»
– Сейчас поправим! – мне стало интересно, что последует
далее. Валентина Алексеевна бросилась к трубке, словно юная
девочка, разъединила стык, стержнем от шариковой ручки
тотчас пробила возникший затор, и кровь моя снова хлынула;
вновь ожила, забилась по руке трубка. «Да, кровопотеря не
маленькая», – подумалось мне.
Снова переключила своё внимание на бабушку: мне так
хотелось увидеть детали операции по замене её
тазобедренного сустава. Но, к сожалению, операционное поле
было закрыто от моих глаз широкой спиной оперирующего
хирурга. Ассистентом у него была довольно молодая
женщина. Меня удивило то, что во время операции она
разговаривала с оперирующим хирургом, видимо, совершенно
на посторонние темы, временами до меня доносился её смех.
408
Людмила Кеосьян (Соколова)
Наверное, это нормально, ведь для них то, что они в данный
момент делают – повседневная рутинная работа. Возможно,
это морально в какой-то мере успокаивает пациента? Забегая
вперёд, скажу: на следующий день спросила у сына:
«Разговоры на посторонние темы – это обычное дело
операционной бригады хирургов?». Мой излишне серьёзный
сын нахмурился, опустив голову, и резко, как часто бывало,
когда он чем-то недоволен, ответил: « Нет! Такого быть не
должно! Тебе, наверное, показалось». Разубеждать сына я не
стала.
По моим ощущениям прошло уже около двух часов. За
моим операционным столом стояла тишина, особенно со
стороны моего хирурга. В тот момент, в ожидании конца такой
сложной операции, я уже не могла сказать, успокаивало меня
его молчание или напрягало.
В раздумье не успела заметить, как стол бабули опустел, и
на нём уже оказался другой пациент, молодая темноволосая
девушка, по виду похожая на буряточку. Тоненькая, как
тростиночка, застывшая в ожидании укола в спину.
Мой стол больше не дёргался. Та же Валентина
Алексеевна склонилась надо мной: «Начали зашивать рану». Я
вздохнула с облегчением: «Значит, уже всё позади», –
благодарно улыбнулась ей и закрыла глаза. Знала, опять же из
Интернета, что зашивают многослойно: сейчас шьют мои
мышцы, а уже потом – кожу. Прошло какое-то время, и я
вновь ощутила движение операционного стола, но не такое
резкое, как ещё недавно при работе с моими костями. Начала
прислушиваться. По амплитуде толчков, по ритмичности
поняла, что Владимир Андреевич зашивает последний слой:
словно воочию увидела его закруглённую иглу, которая
прокалывает кожу с двух сторон шва и вытягивает нить. А
потом дважды поддёргивает её для плотности сцепления краёв
раны. Начала предугадывать: сейчас будет пауза, а вот лёгкий
толчок стола, и за ним – два следующих. И всё совпадало!
409
РЕПОРТАЖ С ОПЕРАЦИОННОГО СТОЛА
– Это последний уже слой? – спросила у Валентины
Алексеевны, которая, поменяв препарат на капельнице, стояла
у моего изголовья. Но ответил, видимо, услышав мой вопрос,
доктор: «Да, последний!»
Попробовала пошевелить пальцами. Только что они были,
словно мёртвые, – и вдруг легко и свободно зашевелились.
– Доктор, пальцы мои шевелятся! – и вдруг
встревоженный голос Владимира Андреевича:
– Людмила Васильевна, вам не больно? А? – поняла:
доктор опасается, что восстановление чувствительности может
дойти и до раны, которую он ещё не дошил.
– Нет, не беспокойтесь, нисколько не больно! – и опять
лёгкое подёргивание стола. Минут через пять слышу: «Всё!
Закончил! Спасибо всем!» Тут же медсестрички молниеносно
отключили меня от монитора, от капельницы, отвязали мои
руки. И вот я уже на каталке. Вижу перед собой моего
чудесного
доктора,
который
выкатывает
меня
из
операционной. Смотрю в его усталые глаза, уже узнаваемые,
без очков, и говорю:
– Владимир Андреевич, извините, я же вас не узнала там,
за операционным столом, переживала: а вдруг кто-то другой
начал меня оперировать…Вы устали?
– Нет, – качает он головой. Но я ему, конечно, не верю.
Каталку перехватывают весёлые девочки. Вновь мелькают
окна, встречные больные, а мне приятно и легко: всё позади!
Думая, что мы остановились возле моей палаты,
неожиданно обнаружила, что меня вкатывают в рентгенкабинет. И тут же, откуда ни возьмись, появляется мой доктор.
По-молодому быстрый,
порывистый. Помогает
мне
перебраться под аппарат, хотя я прикладываю все силы, чтобы
не нагружать его натруженную во время операции спину. И
сразу убегает, на ходу прикрывая себя ниже пояса защитным
фартуком, в пультовое помещение. Смотрю через стекло: вижу
его
внимательный,
слегка
прищуренный
взгляд,
410
Людмила Кеосьян (Соколова)
устремлённый, видимо, в монитор. Удовлетворённый кивок
головы – выскакивает, взгляд на меня, – и поднятый вверх
большой палец. Разворачивает мою ногу в нужное ему
положение и снова исчезает за стеклом. И вот он снова рядом
со мной, улыбается: «Всё нормально!» Я впервые увидела
улыбку на его всегда серьёзном лице. Хотела сказать:
«Спасибо вам, дорогой мой доктор!» – но не успела, он уже
скрылся за дверью, а на моём лице застыла невысказанная
улыбка благодарности. Подумалось: «Вот так у хирургов и
проходят дни…»
Наконец я в палате. И только тут поняла, почему так
встревожился Владимир Андреевич, когда у меня на
операционном столе зашевелились пальцы. Боль накатила в то
же мгновенье, как оказалась на своей кровати. Хотела
поменять положение тела, лелея надежду, что станет легче, но
ничего не получалось: любое перемещение даже на миллиметр
отзывалось жуткой болью по всей ноге, до самого паха.
Казалось, ныл даже тазобедренный сустав. Не знала, куда себя
деть. Подняла туловище, села, опираясь на руки. Не помогло,
тем более вошедшая со шприцом медсестра заохала: «Ой, что
вы делаете? Категорически нельзя сейчас садиться: вам же
делали укол в спину. Лежать, только лежать! Я вам сейчас
поставлю обезболивающее!» Но и после укола боль не
проходила. Вспомнила, как ещё час назад, когда мне резали
мышцы, рубили, пилили мои кости, я улыбалась,
разговаривала, смотрела по сторонам. Теперешнее состояние
меня просто убивало. Терпела, не стонала, ничего не просила.
Часа через два вновь в палату вошла медсестра: «Больно?» Я
кивнула и отвернулась к стене, чтобы она не видела моей
мученической гримасы на лице. Ольга Михайловна – так звали
медсестру – очень приятная на вид молодая блондинка с
густыми волосами под каре, понимающе кивнула головой и
вышла из палаты. Минуты через две вернулась и, сделав мне
ещё один укольчик, сказала: «Этот более сильный». Минут
411
РЕПОРТАЖ С ОПЕРАЦИОННОГО СТОЛА
через десять-пятнадцать боль стала немного отступать. Как же
я была благодарна этой Олечке! Не передать никакими
словами.
Под вечер заскочил мой доктор, опять бегом, слегка, как
мне показалось, запыхавшись. Вот такая у них работа,
подумала, взглянув на него. «Как дела? Как себя чувствуете?»
К тому времени я смогла уже улыбнуться: «Спасибо, доктор,
всё терпимо!» Откинул одеяло, снял сверху компрессионный
бинт, потрогал ногу в области разреза, кивнул головой: «Всё
нормально, чисто, не кровит», – вновь забинтовал и унёсся по
другим своим неотложным делам, бросив уже от двери:
«Отдыхайте и не вздумайте вставать!»
25 февраля.
Ночь прошла благополучно. Моя соседка Валентина
Фёдоровна, женщина лет под семьдесят, спала неспокойно. Я
понимала: волнуется. Завтра у неё будет эндопротезирвание
тазобедренного сустава. Два года ждала очереди на
проведение этой операции. Пришла в больницу, опираясь на
два костыля.
За окном просыпался город. Начинала жить своей
беспокойной жизнью и наша больница. Здесь всё, как в армии,
по расписанию: уборка палат, кварцевание, приём лекарств,
перевязки, завтраки, обеды, ужины. И никаких столовых. Еду
по палатам развозят в контейнерах, чего раньше не бывало.
В перевязочной, наряду с хирургами, правит бал
медсестра Татьяна Геннадьевна. На неё невозможно не
обратить внимание. Довольно пожилая, но любым молодым
даст фору. Немногословная, неулыбчивая, но какая юношеская
подвижность, какие быстрые и умелые, натренированные за
многолетнюю службу в больнице, её руки. Сегодня у меня
первая перевязка. Привезли на каталке, хотя перевязочная
всего-то через стенку от нашей палаты. Медсестра осторожно,
но ловко, без лишних движений, сняла повязку. Ей и моему
412
Людмила Кеосьян (Соколова)
доктору хватило одного взгляда, чтобы кивнуть головой
удовлетворённо: дескать, не волнуйтесь, всё хорошо.
А после обеда в палате появился снова Владимир
Андреевич. И был, как всегда, краток: «Как самочувствие?» Я,
зная, как хирурги не любят многословие, ответила тоже
кратко: «Спасибо, нормально».
– Давайте попробуем встать, – он испытующе взглянул на
меня. Я восприняла это, как приказ. С трудом, преодолевая
боль в суставе, опустила ноги на пол. Доктор подал мне в
правую руку трость: «Вставайте». Встала. «Голова не
кружится?» – Голова у меня не кружилась.
– Ну, пойдёмте! Держитесь за меня. С пятки – на носок,
лёгкий сгиб в колене. Старайтесь идти плавненько. Вперёд не
наклоняйтесь!
Я вцепилась в его руку, как клещ, и сделала первый шаг.
Была в ночнушке, босиком, ничуть почему-то не стесняясь. И
вдруг почувствовала, что могу идти. Удивилась: ещё вчера
резали, кромсали мой сустав, засунули туда какие-то чужие
для него детали, а сегодня я уже разгуливаю по палате. Чудеса
да и только. Да это и понятно: руки к моему излечению
приложил мой доктор с фамилией «Чудо»! И с этого момента,
преодолев свой страх, я начала ходить и даже слегка
ухаживать за соседкой, которую через некоторое время
привезут из операционной. Операцию ей делал заведующий
ортопедией Щукин Андрей Анатольевич, тоже очень
интересный человек. Он в отделении – полный хозяин.
Поставил работу так, что не нужны излишние проверки,
строгие слова и указания: персонал знает дело, как свои пять
пальцев. И такое отношение к своим обязанностям, как я
поняла потом, основано на безмерном уважении к своему
руководителю. После того, как мою соседку прооперировали,
заведующий каждый день будет находить хоть несколько
минут, чтобы зайти в нашу палату, поинтересоваться
самочувствием её, посмотреть снимки, удовлетворённо
413
РЕПОРТАЖ С ОПЕРАЦИОННОГО СТОЛА
улыбнуться, глядя на результат рук своих: «Красиво
получилось!» И меня не оставит без внимания:
– Как дела? Не очень болит? Вадим Тигранович заходит?
–Заходит, – длинно вздохнув, отвечаю я, – минут на пятьдесять…
– Ну, вы уж извините его. Такая наша работа. И операции,
и организационные дела. Бывает, и перекусить некогда: всё
бегом, бегом…
26 февраля.
На перевязку утром уже пошла своим ходом. А после
обеда к нам в палату вновь вошел мой хирург. И не один.
Следом за ним – невысокая, худощавая женщина средних лет с
настороженным, даже испуганным взглядом. Доктор,
показывая на меня, обернулся к ней: «Вот пациентка, старше
вас лет на двадцать. Два дня назад ей сделана та же операция,
что предстоит вам, и которой вы страшно боитесь». Женщина
часто-часто закивала головой.
– Что вас пугает?
– А вдруг я вообще не смогу после операции ходить? Я
слышала, бывают такие случаи…
– Меньше слушать надо всяких болтунов, – доктор
повернулся ко мне:
– Людмила Васильевна! Покажите, как вы можете уже
ходить.
– Ой, Владимир Андреевич, я в плавках…легла отдохнуть
после обеда.
Доктор неожиданно по-мальчишески улыбнулся: «Ну и
что? Ещё виднее будет этой больной, как сгибается ваш
сустав». И я, махнув рукой на все приличия, встав с кровати,
взяла в руки свои костыли.
– Э, нет-нет! Давайте-ка без дополнительных опор! – и он
забрал их из моих рук. Ну, тут уж я, чтобы не подвести своего
хирурга, превозмогая ещё не до конца прошедшую боль в
моём бренном колене, выпрямившись, что ранее пока не
414
Людмила Кеосьян (Соколова)
совсем получалось, подняв голову, переступая с пятки на
носок, как учил вчера меня мой молодой доктор, пошла. У
окна развернулась и тем же «макаром» вернулась к своей
кровати.
– Видите? – Владимир Андреевич взглянул на женщину.
Та уже начала улыбаться, что сразу преобразило её лицо. «Да
она моложе меня лет на тридцать», – подумалось мне в ту
минуту. И они направились к выходу. Открыв дверь, хирург
обернулся: «Спасибо вам!» А я, вместо того, чтобы сказать:
«Это вам спасибо, доктор!», что было бы наиболее
целесообразно и правильно в тот момент, ответила:
«Пожалуйста!». Дверь захлопнулась. Тут даже Валентина
Фёдоровна, несмотря на мучающую её боль первых часов
после операции, расхохоталась; «Ох, ну, Людмила, вы даёте!
Дефиле в плавочках! Да ещё «пожалуйста, доктор!». Так мы,
смеясь, подняли себе настроение на целый день.
27.февраля
Чудеса на этом не закончились. Сегодня к нам в палату
вошёл, словно добрый старый приятель, совершенно
незнакомый человек. Высокого роста, по-юношески стройный
и уверенный в движениях, в глазах – ни на минуту не
исчезающая улыбка.
За окном, не желая отступать, буйствовала самая
настоящая зима; за пеленой снега, клубящегося под шалым
ветром, не было видно ничего. А мне показалось вдруг, что
этот человек вместе с собой принёс, как говорил Омар Хайям,
«листвы зелёной вязь, весну и небо голубое»… Представился:
«Девочки, – а нам с соседкой: одной под семьдесят, другой –
под восемьдесят, – я буду заниматься с вами
послеоперационной реабилитацией. Звать меня Алексей
Юрьевич». Расспросив о характере наших операций, сразу
приступил к занятиям. Поскольку я в то время уже могла
самостоятельно передвигаться, главное внимание вначале он
уделил Валентине Фёдоровне. Та с 25 февраля ещё ни разу не
415
РЕПОРТАЖ С ОПЕРАЦИОННОГО СТОЛА
вставала, опасаясь лишний раз пошевелиться. Спокойно, подоброму объяснил, как нужно повернуться, не травмируя
оперированный тазобедренный сустав, как сесть на кровати,
свесив ноги, какие упражнения нужно сделать, как при этом
правильно дышать. Сам взял её оперированную конечность,
осторожно положил на здоровую, бережно перевернул
туловище, посадил. И вот уже моя Валентина, кося глазом на
меня, напряжённо наблюдающую за ней, делает, опираясь на
костыли, свои первые шаги по палате: туда и обратно.
Я сразу увидела в Алексее «своего» человека, приближённого
к спорту. Ни минуты в этом не сомневалась. Разговорились. Я
знала за собой особенность с мужчинами находить общий
язык несравнимо быстрее, чем с женским полом. Так
случилось и сейчас. Оказалось, что ему шестьдесят лет. В
юности был десятиборцем, а они всегда считались королями,
рыцарями спорта. Но чтобы сейчас, в свои шестьдесят, стать
чемпионом мира по прыжкам в высоту в категории
«Мастерс»?! У Алексея Юрьевича золотых медалей – целая
коллекция. В сорок лет он впервые поехал на чемпионат
Европы среди возрастных спортсменов и победил! Где он
только не побывал: Австралия, Бразилия, Италия, США,
Всемирные и Европейские игры того же класса. Самая
последняя награда – золото из Турина за прыжок в высоту на
170 сантиметров. Вот такой именитый оказался наш земляк,
врач-реабилитолог. И сегодня он тут как тут:
– Алексей Юрьевич, мы уже занимались, честное слово!
– Верю-верю, но давайте ещё разок, а я посмотрю, всё ли
вы усвоили, – и вместе с нами начинает делать все элементы,
необходимые для реабилитации. И так дважды в день. От
своей работы испытывает величайший драйв, долечивая
пациентов после того, как сделали своё дело хирурги: он и
массажист, и тренер по лечебной физкультуре, и
одновременно психолог. «Особенную радость я испытываю,
416
Людмила Кеосьян (Соколова)
когда вижу, что пациент пошёл на своих ногах», – говорит он
и смотрит на нас своим добрым, проницательным взглядом.
Включаю в себе журналиста, мечту, которую так и не
пришлось воплотить в жизнь.
– Алексей Юрьевич, а какие у вас планы на будущее?
– Я параллельно своей основной работе, которая сейчас
главная для меня, тренирую двух парней. Они уже стали
кандидатами в мастера спорта по прыжкам в высоту. В плане –
довести их до категории Мастеров. И второе: через год в
Японии пройдут Летние Игры класса «Мастерс 60+». Надеюсь
стать победителем.
Вот такой человек живёт рядом с нами в Красноярске,
ходит по тем же улицам и мечтает дожить, не бросая спорт, до
ста лет. Тем более, в мире уже есть такие прецеденты. А чем
он хуже?
1 марта. Первый день весны.
Незадолго до своей выписки из больницы я спросила
Алексея:
– Что бы вы посоветовали нам, простым людям, и
молодым, и пожилым, чтобы не подвергнуться никаким
Ковидам, не умереть раньше времени? – он опять улыбнулся
своими лучистыми глазами:
– Советы мои совсем простые и доступны каждому
человеку. Их всего четыре. И он, загибая свои длинные, как у
пианиста, пальцы, начал перечислять:
– Создать себе мотивацию: расстаться с курением,
похудеть, чтобы не отличаться от молодых коллег по работе, –
и озорно, по-мальчишески подмигнул мне правым глазом. Я
приняла это на свой счёт: да, похудеть не мешало бы.
– Бросить себе вызов и не отступать. Проходить пешком
хотя бы один километр в день, плавать в бассейне, пусть даже
один час в неделю. Но делать это регулярно.
– Всегда помнить: нет вредных веществ, есть вредное
количество. Уметь вовремя остановиться: только один
417
РЕПОРТАЖ С ОПЕРАЦИОННОГО СТОЛА
кусочек, только один бокал – не более, – при этом улыбнулся с
видом заговорщика, погрозив нам пальцем.
– Никогда не впускать в свою жизнь негатив без веских
оснований. С самого утра установить правильный
эмоциональный фон – иначе день не задастся. Вот так-то,
дорогие мои девочки, – и, подвинул к нам поближе
привезённые кухонным персоналом контейнеры с едой, что
вообще не входило в его обязанности. Пожелав приятного
аппетита, прощается: его ждут другие больные.
Таких позитивно настроенных людей, как он, в жизни
своей за все мои 79 лет я не встречала. Имя ему: Урдаев
Алексей Юрьевич.
Выделять кого-то из медсестёр я не буду: все они
замечательные: действительно, они – сёстры милосердия,
такие, каких можно увидеть только в кино, и даже лучше! А
чего стоит медбрат Саша, студент, мечтающий стать
анестезиологом, молодой человек с тёплой и светлой душой.
Умеет подбирать кадры Андрей Анатольевич, на это тоже
нужен особый талант.
И санитарочки под стать медсёстрам. Никогда не забыть
мне нежные руки красавицы-тувиночки, её улыбку на
скуластом личике, которая обихаживала нас на следующее
утро после операции: тогда нам нельзя было ещё вставать. И
делала она это с искренним желанием помочь. Не только по
обязанности. «Ей бы с таким добрым сердечком врачом
быть», – подумалось мне тогда.
5 марта. Выписка из больницы.
Уже оказавшись дома, прокручиваю в голове мои дни
пребывания в стационаре. Часто задумываюсь о врачах, тех
людях, которым мы вверяем свои жизни, о их невероятной
ежедневной загруженности. Вечер. Мы готовимся ко сну. А
врачи ещё там: кто-то в операционной, кто-то за компьютером,
описывая проведённую операцию, кто-то мелькнёт в коридоре,
спеша по своим врачебным делам. Утром просыпаемся – а они
418
Людмила Кеосьян (Соколова)
снова тут, как будто и не уходили. Зачастую наши обыватели
считают: вот в Германии, например, – настоящие врачи, не то,
что наши. А я хочу оппонировать им и приведу пример.
Однажды случилось так, что моему сыну, хирургу, пришлось
побывать в той самой Германии, в большой клинике Мюнхена.
И даже принять участие, наравне с местными докторами, в
двух серьёзных операциях. По окончании операции пожилой
немецкий хирург пожал руку русскому: «Gut! Sehr gut!», что в
переводе с немецкого значит «Хорошо! Очень хорошо»! А
наблюдательный русский, старательно изучая все плюсы и
минусы тамошней медицины, сделал для себя вывод: наши
врачи, их умение, их головы и руки ничем не хуже немецких.
Вот только не имеют они такой аппаратуры, таких
качественных инструментов, как их коллеги из Германии. И
такой достойной зарплаты за свой не всегда благодарный, но
самоотверженный труд. Но это уже не их вина…
20 марта 2021 г.
419
СЛУЧАЙ НА ПЕРРОНЕ
СЛУЧАЙ НА ПЕРРОНЕ
"Доброму человеку и чужая болезнь к
сердцу"
"Жизнь дана на добрые дела"
(Русские пословицы)
Электричка по сравнению с привычной нашей жизнью –
это совсем другой мир. В ней всё живёт по другим законам,
нежели наш город, который ты оставил, едва шагнув одной
ногой в тамбур электропоезда. Другая планета, другие люди:
не те, что сидят, уткнувшись в свои смартфоны да айфоны и не
видят ничего вокруг, а улыбчивые, смешливые, и смотрят на
тебя так, словно вы давно друг с другом знакомы. Только что
мимо, словно тени, скользили хмурые, равнодушные лица, а
здесь и место уступят, сдвинувшись поплотнее, и рюкзак
помогут поднять на полку, и водичкой напоят, и сканвордик
предложат, увидев, что сосед заскучал. Наверное, это
происходит потому, что едут в электричках люди, в основном,
пожилые, трудяги-дачники, те самые «совки», которые ещё не
забыли наши старые, добрые времена и слова: «Человек
человеку – друг, товарищ и брат».
Вы бы видели, как встревожатся пассажиры, когда,
нарушая привычный гул поезда, стук колёс на рельсовых
стыках, раздастся встревоженный голос машиниста:
«Внимание! В вагоне №….человеку плохо. Прошу
медработников…» И тут же, протискиваясь через стоящих в
проходе пассажиров, в направлении указанного вагона спешат
доктора, такие же, как и все, пассажиры. Со всех сторон к ним
тянутся
руки
с
нитроглицерином,
аспирином,
обезболивающими – может, пригодятся? И тогда думаешь,
что, действительно, мы попали в другой мир, в другое
состояние человеческой души.
За двадцать лет езды к своей даче чего только тут Татьяна
ни наслушалась и ни нагляделась: и радости, и горести. Был
420
Людмила Кеосьян (Соколова)
случай, который взбудоражил весь вагон: ехал молодой
человек, который забыл, как его зовут, откуда он, как оказался
на платформе «Самарка». Сообщили машинисту, тот вызвал
скорую и со станции «Злобино» бедного парня увезли в
больницу. Или ещё случай, заставивший Татьяну лишний раз
утвердиться в мысли, что мы – гордый народ и терпение наше
небезгранично. Это случилось зимой, валил снег, за окном –
красота неописуемая, глаз не оторвать. Татьяна не удержалась:
достала из рюкзака блокнот и начала делать зарисовки
заснеженных, спящих деревьев.
Помнится, в вагоне было тихо: кто-то дремал, кто-то
просто задумчиво смотрел в окно. На одной из станций вошли
двое парней. Оказалось, это азербайджанцы. Ну, вошли и
вошли. Едут. Татьяна отложила блокнот, её потянуло в сон.
Сколько продремала, не помнит. Очнулась от гортанных
криков, грубых, с акцентом. Оглянулась. Один из парней, что
пониже ростом, орал: «У нас, в Баку (дальше – мат, от
которого просто хотелось заткнуть уши), – и потом: Да вы,
русские, козлы, терпилы, об вас можно всем, кому не лень,
ноги вытирать! И вытирают! А вы только сопли на кулак
мотаете! Работать не хотите! Да что бы вы делали, если бы не
мы да китайцы: жрать бы вам было нечего, ходили бы голые!»
Поезд начал торможение. Подходил к платформе «Родники».
Желающих выйти почти не оказалось. Только трое парней,
сидящих в разных концах вагона, спокойно поднялись и стали
продвигаться к выходу. Двери открылись. Так же молча, не
сговариваясь, подошли к бакинцам (а ведь, наверное, каждый
из них думал, что идёт один), заломили им руки и
вышвырнули из вагона. А те, только что орущие, слова не
произнесли, почувствовав силу. Электричка понеслась дальше.
А парни, как будто ничего не произошло, молча сели на свои
места. Кто-то вдруг захлопал в ладоши, и в ту же секунду весь
вагон взорвался аплодисментами. Татьяна долго не могла
успокоиться: это был первый случай, когда приезжие, которые
421
СЛУЧАЙ НА ПЕРРОНЕ
стали в один миг для нас, россиян, иностранцами, так себя
вели. Ну, что ж, как говорится, в семье не без урода. Пусть
знают нас, сибиряков.
Сейчас 1997 год. Начало июня. Окна вагона были
открыты; свежий, ещё сохранивший в себе первозданную
чистоту ушедшей весны воздух врывался внутрь, разгоняя
духоту, наполняя вагон облагораживающим душу запахом
проснувшейся природы. Татьяне вдруг вспомнилось, как
неделю назад, в такой же субботний день, она стала
свидетелем разговора двух мужчин, сидящих напротив неё.
Один – глубоко пожилой, с тросточкой, в старомодной
соломенной шляпе, лет семидесяти с хвостиком, другой – явно
моложе. По их разговору Татьяна поняла, что они друг друга
знают давно, но встречаются редко. Молодой спрашивает:
«Дядя Гриша, сколько вы уже вдовствуете? Наверное, прошло
года два, как умерла тётя Клава?» Старший прерывисто
вздохнул, прикрыл глаза:
– Уже три года и четыре месяца, Игорёша. Три года, а
словно целая жизнь…без света, без тепла. Сначала дни
отсчитывал, потом – месяцы.
– Вы так и живёте один в своей четырёхкомнатной?
– Так и живу.
- Ну почему? У вас же сын, семья у него хорошая, –
«Игорёша» с сочувствием заглянул в лицо Григорию. – Не
звали они вас к себе?
– Ну почему не звали? Звали. Сразу, как похоронили
Клаву, – Григорий надолго замолчал. Татьяна думала, что
разговор двух мужчин на этом и закончится. Она привалилась
головой к стенке и прикрыла глаза. Жалко человека… Но
вдруг снова услышала голос пожилого: громче обычного,
словно он выплёскивал из себя давно наболевшее, давно
думанное-передуманное:
– Ну не хочу я им обузой быть, понимаешь? Болею часто.
Давление то и дело скачет. То двести тридцать на сто
422
Людмила Кеосьян (Соколова)
пятьдесят, то девяносто на шестьдесят. Недавно так
прихватило, что думал: капец тебе, Гришка, отбегался,
отлюбовался на этот свет. Скорая приехала, откапали.
Отлежался и вот, видишь, снова вперёд. Еду на дачу. Посадил
там всё, что положено, как при Клавдии. Только душа
разрывается, всё мне напоминает о ней. Да и не только на даче:
куда ни глянь – везде она, ведь больше пятидесяти годков
прожили с супружницей моей дорогой. Конечно, трудновато
одному, силы уже не те, но молодые помогут собрать урожай,
вывезут, разгрузят. И на том спасибо.
– Ну и переезжали бы к ним.
Григорий слегка усмехнулся, покачал головой, перебирая
края своей шляпы. И вдруг задумался, прищурил глаза, словно
что-то вспоминая. И повернулся к собеседнику:
– Игорь, а ты помнишь, что говорил Пушкин в «Евгении
Онегине»?
– А что он говорил? Из всего романа я помню только
первые строчки: «мой дядя самых честных правил, когда не в
шутку занемог, он уважать себя заставил и лучше выдумать не
мог». Да ещё то, что нас заставляли учить: письмо влюблённой
Татьяны к Онегину, – и Игорь, запрокинув голову на спинку
сидения, громко продекламировал: « Я вас люблю, чего же
боле…», – от этих слов люди, сидящие в купе рядом, через
проход, разом заулыбались.
– А я, Игорёк, недавно заново перечитал этот роман – так
другое запомнил. Сказать? – и, не ожидаясь согласия своего
более молодого товарища, прочитал наизусть:
– …Боже мой, какая скука с больным сидеть и день, и
ночь, не отходя ни шагу прочь, какое низкое коварство:
полуживого забавлять, ему подушки поправлять, печально
подносить лекарство, вздыхать и думать про себя: «Когда же
чёрт возьмёт тебя?» – Вот так-то, мой дорогой Игорёша.
«Игорёша» ничего не ответил, только долгим-долгим взглядом
посмотрел на своего попутчика… Григорий достал из кармана
423
СЛУЧАЙ НА ПЕРРОНЕ
очки, протёр стёкла, так тщательно, будто собрался что-то
прочитать очень важное, но, протерев, снова опустил в карман
своей тёплой, в клетку, китайской рубашки, любимой одежды
наших небогатых пенсионеров. – Молчишь? Вот и молчи. А я,
пока ноги ещё носят, обузой быть никому не собираюсь.
– Неправильно ты рассуждаешь, дядя Гриша,
неправильно, – Игорь укоризненно покачал головой.
– А вот доживи до моих лет, посмотрим, как ты
зарассуждаешь, – и Григорий начал перебирать у себя что-то в
сумке, делая вид, что разговор закончен. А когда он поднял
голову, Татьяна увидела его повлажневшие, с красными
прожилками, глаза, но он, заметив её взгляд, тут же нахмурил
брови – она знала, что это испытанный способ сдержать слёзы.
Отвернулась к окну, но ничего там не видела: сердце сжалось
до боли за этого незнакомого ей человека. Думалось: что ждёт
каждого из нас – одному богу известно. Да и вообще – чужая
жизнь, как говорят уже целую вечность, – потёмки…
А сегодня в вагоне всё было спокойно, ничего не
волновало. Через два купе от неё молодые люди тихо, с душой,
пели песни и, на удивление, не те, что поёт современная
молодёжь, про которые говорила её любимая бабушка, «ни
складу, ни ладу», а до боли трогающие душу песни военных
лет. И вскоре, постепенно, сначала рядом с поющими, а потом
и в других местах, люди начали подпевать: «…между нами
снега и снега, до тебя мне дойти нелегко, а до смерти – четыре
шага. Пой, гармоника, вьюге на зло…»– Платформа
–
«Правая! Следующая – станция «Таёжный»! – сухим,
бесстрастным голосом известил пассажиров заботливый
автомат. В Таёжке Татьяне выходить. Заранее надела свой
рюкзак с довольно ощутимым весом, сняла с крючка своего
любимца – кота балинезийской породы, который как член их
семьи, ездит на дачу уже четырнадцатый год подряд. Котище,
только услышав слово «Таёжный», забеспокоился, закрутилсязавертелся в своей сетчатой клетке, то и дело поглядывая на
424
Людмила Кеосьян (Соколова)
хозяйку своими умнущими глазами, словно хотел сказать:
«Давай, подруга, вставай, подъезжаем!»
А за окном проносится радующая сердце привычная уже
тайга и в то же время всегда новая, изменяющаяся на глазах;
ещё неделю назад березняк стоял серой, безликой толпой ещё
не проснувшихся от зимней спячки деревьев, перемежаясь с
разлапистой вечно живой зеленью хозяев леса: кедров, елей и
сосен. Татьяна с удивлением всматривалась: сегодня картина
была совершенно другая – берёзки ожили, заискрились на
солнышке своей свежей, аппетитной листвой, затрепетала
чувственная листва нежных по своей природе осинок, и на
душу сразу легла уверенность, что жизнь продолжается и всё в
конце концов будет хорошо…
В тамбуре столпились люди, готовые к выходу. Поезд
замедлял ход. И вдруг – общий удручённый вздох: только что
улыбающиеся люди огорченно растеряли свою радость.
Стоящая впереди Татьяны бабуля в яркой, видимо, сшитой
своими руками широкополой панаме, из-под которой
выглядывали седые, реденькие волосёнки, почти простонала:
«Господи, да что же это такое! Опять прибываем на третий
путь. Ну как же я с моими больными ногами буду прыгать, а?»
Она готова была заплакать. Мужчина, худощавый, невысокого
роста, уже предвкушая возможность закурить, держа наготове
сигарету, улыбнулся бабушке открыто, весело: « Не
переживай, бабулечка, я помогу тебе!» – и, протянув руку,
снял с её плеч рюкзак. Татьяна не спешила, несмотря на то, что
кот уже бесновался, бился в клетке, от чего та дёргалась из
стороны в сторону. Оставаясь ещё в тамбуре, увидела, как
мужчина, подхватив бабулю, осторожно опустил её на землю.
Татьяна выходила из вагона последней. Одновременно, почти
рядом с нею, из соседнего вагона спрыгнула на землю дама лет
шестидесяти. И тут же перрон огласил страшный крик, на
который в один миг повернулись все, кто находился
поблизости: и две девчонки, только что обнимающиеся со
425
СЛУЧАЙ НА ПЕРРОНЕ
встречающими их молодыми людьми, и бабуля в панаме
вместе со своим помощником, и мальчик в вылинявшем
голубом спортивном костюме лет четырнадцати. Таня
подумала: женщина наверняка подвернула ногу, с ней самой
такое происходило не раз и не два. Но её обескуражил взгляд
мальчишки: чёрные угольки его глаз излучали ничем
нескрываемый ужас. Резко повернулась по направлению этого
взгляда. Женщина, согнувшись, беспрестанно охая, держала
левую руку поднятой прямо перед собой. Пальца на кисти не
было: он, оторванный до третьей фаланги, обвис и, непонятно
как, ещё держался на полоске кожи, а рядом с ним торчала
какая-то дуга, возвышающаяся над кистью сантиметров на
пять, похожая на белую, толстую проволоку. Но в ту же
минуту до Татьяны дошло: это, видимо, выдернутое
сухожилие. Женщина стонала, не отводя глаз от руки: лицо её
было белее чистого листа бумаги: такое сравнение
промелькнуло в голове у Татьяны. Но крови, на удивление,
почти не было. Вдруг пострадавшую повело в сторону, и, если
бы Татьяна не подскочила к ней, она бы упала, стоя у самого
рельса. Помогла подняться ей на платформу, усадила на
скамейку. Кот заходился в крике: она только сейчас вспомнила
о нём, открыла верх клетки, выпустила.
Столпившиеся люди ахали, охали, кто-то дал женщине
анальгин, сбегал за водой. Бинта ни у кого не нашлось. Таня
вспомнила, что в рюкзаке у неё, в полиэтиленовом пакете,
лежат
чистые,
постиранные
лоскуты
от
старого
пододеяльника. Быстренько достала их и дрожащими руками
перевязала ей кисть, не туго, просто для того, чтобы та
перестала видеть этот свой ужас. Женщина потихоньку начала
приходить в себя. Татьяна спросила: «Как вас звать?» –
«Серафима Ивановна» – ответила та чуть слышно. Люди,
постояв ещё какое-то время, стали расходиться: чем тут
поможешь? Остались только двое: Татьяна и тот мальчик,
черноглазый пацанчик, который, похоже, и не думал уходить.
426
Людмила Кеосьян (Соколова)
Стоял рядом и смотрел грустным взглядом то на Серафиму, то
на Таню. « А кот ваш найдёт дорогу на дачу?»– вдруг спросил
он. «Найдёт, он тут старожил. Да он никуда без меня и не
пойдёт, смотри», – и Татьяна рукой показала мальчику в
сторону лестницы, ведущей наверх, к помещению станции.
Кот выбрал себе позицию на верхней ступени и смотрел прямо
на них, видимо, ожидая, когда же хозяйка наконец пойдёт
домой.
Вдруг мальчик, взглянув на Татьяну, спрыгнул с перрона
и наклонился к рельсу. Она увидела: что-то блеснуло в его
руках, когда он подошёл снова к ним. «Кольцо нашёл!
Наверное, золотое! С камешком, – и он протянул его Татьяне.
– Давайте напишем объявление и повесим около кассы.
Может, найдётся хозяин», – и он с надеждой посмотрел на неё.
– Хороший ты мой! – Татьяне так и хотелось обнять
мальчишку. И вдруг женщина, сидящая к тому времени
безучастно, прищурившись, всмотрелась в находку: «Это моё
кольцо. Я и не заметила, что оно соскочило с руки», – заглянув
под повязку, прошептала она. Взяла его в здоровую руку,
покрутила в пальцах: «А вот этой щербинки на нём не было»,
– и она протянула кольцо Татьяне. Действительно, на
внутренней стороне колечка было довольно глубокое
повреждение. И тут всех осенило: это самое кольцо и
оказалось косвенным виновником того, что женщина, ещё
двадцать минут назад счастливая, радостная от предстоящей
встречи с любимой своей дачей, сейчас сидит с несчастным
видом, в состоянии жесточайшего стресса. Стало ясно, что при
спуске из тамбура, держась левой рукой за поручень, в момент
прыжка кольцо зацепилось за какую-то заусеницу на его
поверхности. Женщина снова начала плакать. Татьяна
успокаивала её, как могла. Говорила, что это несмертельно,
бывают беды, несравнимые с тем, что произошло с ней, люди
теряют своих родных, близких, вот это, действительно, горе. И
уговоры подействовали, та вдруг каким-то просветлённым
427
СЛУЧАЙ НА ПЕРРОНЕ
взглядом вгляделась в Таню и, соглашаясь с доводами,
сказала: «Да, да, конечно, я понимаю. Спасибо вам».
– Серафима Ивановна, я узнала: следующая электричка в
Красноярск будет только через четыре часа. Но вам надо
срочно в больницу, – и Татьяна рассказала ей, что в Краевой
больнице года три назад создано новое отделение по
микрохирургии кисти, что раньше пациентов с подобными
травмами отправляли в Москву, что сейчас не надо никуда
ехать, ей помогут здесь, в Красноярске. – Пришьют вам палец
и будет ваша рука, как новая. Я вам напишу записку, – и она,
вырвав листочек из записной книжки, тут же что-то черканула
там.– Как приедете в больницу – сразу в приёмный покой. Эту
записку покажете.
– Вы – врач?
– Нет, врач – мой сын. Микрохирург, – и погладила
женщине плечо. – Он как раз вам и нужен.
– А что вы написали там, можно мне посмотреть?
Татьяна передала Серафиме записку, на которой было
всего несколько слов: «Заведующему микрохирургией.
Андрей, у нас несчастье. Помоги. Травма произошла в 10:30.
Мама».
И вдруг мальчик, который при этом разговоре стоял, не
двигаясь, вдруг повернулся и, не попрощавшись, медленно,
как будто в раздумье, пошёл вдоль железнодорожных путей.
«Добрый ребёнок, переживает…», – сказала вслух Татьяна. А
он, словно услышав эти слова, оглянулся. Женщины помахали
ему вслед. Мальчик не ответил, но в ту же секунду вдруг
сорвался с места и понёсся вдоль полотна. «Наверное,
вспомнил, что родители ждут на даче, беспокоятся», –
мелькнуло в голове у Татьяны.
«А что, если отправить Серафиму Ивановну на
товарняке?» – и Таня, увидев спускающегося по лестнице
человека в форме железнодорожника, бросилась к нему.
Высокий, стройный мужчина лет сорока, внимательно
428
Людмила Кеосьян (Соколова)
выслушав Татьяну, мельком взглянув на скорчившуюся на
скамейке женщину с перевязанной рукой, не сказал ни слова.
Кивнул головой и, перепрыгивая через две ступени лестницы,
тут же исчез в помещении станционной службы. Татьяна не
сводила глаз с двери. Минут через пять он появился и уже
спокойным, размеренным шагом подошёл к женщинам.
– Мы договорились насчёт остановки грузового состава.
Он будет здесь через час. Так что будьте готовы. Стойте вон у
того столба. Вас машинист возьмёт. Поможет подняться в
кабину. А сейчас – извините, надо идти. Работа!
– Простите меня, бога ради, – Татьяне было очень
неудобно отрывать от службы занятого человека, но
пришлось. – В вашем помещении нет холодильника?
– Я вас понял, – чем поверг Татьяну в полное изумление.
Неужели он прочитал её мысли? – А мужчина, стукнув себя
ладонью по лбу с бисеринками пота над широкими,
кустистыми бровями, что, видимо, означало: как он сам не
догадался? – кивнул. – Сейчас, девочки, сейчас… – и опять
побежал назад. Минут через пять из дверей, за которыми он
скрылся, выскочила девочка в школьной форме, с ранцем за
плечами и, как метеор, понеслась по направлению к ним.
Запыхавшись, протянула Татьяне полиэтиленовый пакет,
который на одну треть был заполнен снежной крошкой.
Сверху лежали две упаковки замороженных крабовых палочек
с пустым, дополнительным пакетиком: «Папа просил
передать», – и побежала в сторону деревни.
Татьяне всё стало понятно: наверняка работники
железнодорожной службы по роду своей профессии просто
обязаны знать способы оказания первой медицинской помощи
пострадавшим. Только вот почему здесь нет хотя бы
медпункта? Ну да ладно, она же – член санитарной дружины,
да не просто член, а командир! « Давай, действуй, командир!»
– приказала она самой себе. Серафима Ивановна настороженно
смотрела на неё. Таня достала из рюкзака новенький секатор,
429
СЛУЧАЙ НА ПЕРРОНЕ
который только накануне купила, взглянула на пострадавшую:
«Не бойтесь», – но, взяв секатор в руки, почувствовала, как
неожиданно задрожали пальцы, – И не смотрите». Сняла
повязку. Кожица, которая соединяла палец с оставшейся
фалангой, была совсем тоненькой: дотронься – и порвётся. И
вдруг пальцы обрели твёрдость, и волнение ушло. Отделила
палец от кисти. Серафима не успела и ойкнуть. Положила
освобождённый палец в пустой пакет и поместила в
«морозильник», связав оба пакета так, чтобы палец находился
в положении «на весу». И облегченно вздохнула: «Всё! Теперь
ждём поезда!»
На душе у обеих полегчало. В этот момент их уже на
платформе было четверо: две черного окраса собаки, по виду
дворняги, у каждого – вокруг правого глаза – пятно из шерсти
белого цвета, при виде которого в голове Татьяны сквозануло:
«Да-а, гены и у собак – гены». Конечно, это были мать с
сыночком. Они не спеша подошли к женщинам и выбрали
место рядом с Серафимой. Мама безотрывно смотрела именно
на неё. Татьяне показалось, что взгляд собаки был почеловечески участливым, словно она что-то понимала, и, когда
щенок намеревался сунуться мордой именно в раненую руку,
отгоняла сыночка прочь.
Вдруг совсем рядом, со стороны взгорка, вблизи магазина,
который уже давно не работал, раздался резкий
продолжительный гудок автомобиля. Пустынная тишина
словно взорвалась. Женщины вздрогнули одновременно. Из
красных «Жигулей» выскочил тот самый мальчик и быстробыстро начал сбегать по склону по направлению к ним.
Подбежав, схватил рюкзак Серафимы Ивановны, заикаясь,
выпалил: «Я…я перехватил машину на переезде, – и,
обращаясь к Татьяне, – Вы же сказали, надо быстро… Машина
едет в Красноярск. Дяденька возьмёт вас, – и перевёл взгляд на
Серафиму, – и довезёт, куда скажете. Бесплатно. Дяденька
хороший. Пойдёмте!» Татьяна готова была расцеловать
430
Людмила Кеосьян (Соколова)
парнишку, уже сделала к нему шаг, подняла руки, чтобы
обнять его. Он понял, слегка отстранился; «Давайте быстрее.
Они ждут. Там ещё бабушка старенькая». В это время из
машины вышел человек. Даже с расстояния было видно:
мужчина лет сорока, но совершенно седой. Открыл дверцу с
другой стороны авто, махнул призывно в их сторону рукой.
Через минуту-другую Татьяна с мальчиком провожали
взглядом удаляющуюся машину, а за ней – клубы пыли: июнь
в этом году был засушливый, без дождей, что бывает довольно
редко. Они какое-то время ещё наблюдали за машиной, пока
она, минуя железнодорожный переезд и повернув налево, не
скрылась в направлении города.
– Тебя как звать?
– Денис. А вас?
– Меня – Татьяна Васильевна.
Они синхронно, взрослая женщина и подросток, кивнули
головами. И вот тут-то Татьяна схватила мальчика, прижала к
себе, ощущая под руками худощавое тело подростка, и долго
ещё держала его в своих объятиях. И слёзы – градом…
– Не плачьте, вы же говорили, что женщине помогут.
– Да, да, – а слёзы так и катились по лицу, шее. – А ты
думаешь, отчего я плачу? – они уже отстранились друг от
друга. Денис смущённо проговорил: «Жалко тётеньку,
наверное». Татьяна, погладив мальчишку по голове (совсем
ещё ребёнок – подумалось ей в тот момент), сквозь слёзы
почти прошептала:
– Нет, золотой мой мальчик, я плачу оттого, что на свете
живут такие мальчишки, как ты. А потом из них вырастают
взрослые мужики и нам, женщинам, ничего с ними рядом не
будет страшно. Как не страшно сейчас мне, потому что рядом
со мной вот именно такой мужчина. Мой муж. И ты очень
похож на него. Ты меня понял? – Он понял. – Ну, беги, тебя,
наверное, заждались на даче родители». Мальчик покачал
431
СЛУЧАЙ НА ПЕРРОНЕ
головой, смотря куда-то поверх себя, в небо, на котором стали
зарождаться белые, с кудрявцой, облачка:
– Нет, родители в городе. Да они и не родители мне, а
опекуны – я детдомовский, – теперь он уже смотрел себе под
ноги, на старенькие, изношенные кроссовки. Они приедут
завтра.
– А ты почему их не дождался? Вместе бы завтра и
приехали?
– А я люблю одному быть на даче. Тем более, мне надо
вскопать землю под картошку. Завтра будем садить, – и,
взглянув на Татьяну, которой опять так и хотелось заплакать,
улыбнулся. – Нет, вы не подумайте чего-нибудь. Они хорошо
ко мне относятся. В детдоме было хуже жить.
Пока Татьяна пыталась найти слова, которые роились в её
голове, наслаиваясь друг на друга, Дениска резко развернулся
и бросился прочь, только через секунду-другую ветер донёс до
неё его «до свидания!» Она долго ещё смотрела мальчику
вслед. И не сразу пошла на дачу. Поднялась в служебное
помещение предупредить человека, который с таким участием
отнёсся к их беде, сказать, что не надо останавливать грузовой
поезд. Он разговаривал по селектору строго, нахмурившись,
видимо, диалог проходил на эмоциях. Увидев её, сделал знак
рукой, приглашая сесть, бросив скороговоркой: «Сейчас,
сейчас, я заканчиваю.– и подвёл итог разговору. – Нам нужно
шесть колёсных пар, и никак не меньше! Всё!»
Оказалось, что Тане не надо было ничего ему объяснять.
Он взглянул на неё по-доброму. «Вот такой он, наверное,
бывает среди своих, близких людей: заботливые глаза,
лучистые», – пришла в голову неожиданная мысль.
– Я видел, что женщину вы отправили. Машинист в курсе.
Остановку я отменил, – опять в своей краткой,
профессиональной манере разговора, начал он. И вдруг, чего
не ожидала Татьяна: «Спасибо вам!»
– За что? – оторопела она.
432
Людмила Кеосьян (Соколова)
– За то, что вы есть. Вот такая простая, обычная с виду
женщина. Но что бы мы, мужики, без вас, вот таких, делали? –
и он ещё раз окинул её уставшим взглядом, но таким, в
котором ясно читалось и тепло, и природная эмоциональность,
которую невозможно было скрыть. – Обращайтесь, если что.
Вам всегда буду рад помочь.
Вот так закончился этот день, который не предвещал с
утра ничего неожиданного… А вечером уже следующего дня,
когда почти совсем стемнело, на последней электричке она
вернулась в город. Подходя к дому, по своей всегдашней
привычке, всмотрелась в небо. С детства, и далее, с юности,
она помнила, что на Урале, откуда она родом, в их городке
вечерний небосвод всегда в хорошую погоду был усеян
множеством ярких, искрящихся звёзд. Хотя город был
промышленный, и трубы заводские тоже дымили, и снег зимой
не блистал своей первозданной белизной. Но здесь же, в
Красноярске, едва лишь увидишь редкие, почти единичные
звёздочки на мрачном фоне неба. Грустно это…
Войдя в квартиру, она по глазам сына, встретившего её у
порога – муж был в командировке – в противном случае он бы
уже снимал с неё рюкзак, обнимая непутёвую свою жену,
«разгуливающую по ночам», – сразу поняла: Серафима
Ивановна до больницы добралась. Сын улыбался:
– Я сразу понял, ещё до того, как пациентка протянула
мне записку, что без тебя тут не обошлось.
– Почему это? – округлила глаза Татьяна.
– Так пододеяльник-то – наш, он же – не покупной, я
помню, как ты его шила: те же голубые листочки, те же
звёздочки.
– Как она? Палец сохранили? – Андрей отрицательно
покачал головой. – Нет, реплантации не случилось.
Обследовали твою знакомую в срочном
порядке, но
оказалось, что она перенесла два инфаркта, последний –
совсем недавно. В настоящее время – постинфарктное
433
СЛУЧАЙ НА ПЕРРОНЕ
состояние, сердечная недостаточность, ишемия. И давление
250. Ты же знаешь, операция по реплантации пальца –
сложная, продолжительностью часа четыре, а то и пять, не
меньше. Женщина просто не смогла бы её вынести. Она это
поняла и от операции отказалась.
– И?
– А что «И»? Начала-то, оказывается – ты, ещё там, на
перроне, – сын улыбнулся. – А нам осталось только довести
всё до ума. Вот так. Да не переживай: из пяти пальцев –
нехватка одного, тем более, безымянного – не такая уж
большая беда. Но она очень сокрушалась, что так и не
поблагодарила никого за помощь. Но тебе наша с тобой
пациентка передала вот что, – и Андрей из кармана своей
куртки, висевшей в прихожей, достал и протянул маме
малюсенькую иконочку на чёрной толстой, кручёной нитке. –
Это, сказала женщина, – святая Питерская Ксения, блаженная.
Она будет охранять тебя от всех несчастий.
–Ой, Андрей, там ей все помогали, не только я. Там и
мальчик, бывший детдомовец, человек с золотым сердечком, в
которого я просто влюбилась. Служащий станции, должность
которого я, к сожалению, так и не узнала. Мужчина, который
довёз нашу Серафиму Ивановну, передал в ваши руки. И
Татьяна рассказала сыну все подробности вчерашнего дня.
Вот так закончилась эта история. Серафиму Ивановну
Татьяна впоследствии встречала при поездке на дачу раза два.
Разговаривали, вспоминали тот июньский день. Дениса не
видела ни разу. Иногда специально проходила по всему
поезду, вглядываясь в пассажиров.
Сейчас тому милому мальчику должно быть где-то лет
под сорок. Наверняка, женат, и я надеюсь, что рядом с ним –
такая же добрая, замечательная женщина, как он сам.
Обращаюсь к нему: Денис, если вдруг ты прочитаешь этот
рассказ, позвони, пожалуйста, по телефону 2672851. Мне
очень хочется знать, как сложилась твоя дальнейшая судьба.
434
Людмила Кеосьян (Соколова)
СОДЕРЖАНИЕ
ОБ АВТОРЕ...................................................................... 1
К ЧИТАТЕЛЮ ................................................................. 3
ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ .......................................... 8
НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬ»… ........................................ 36
САМАРИНЫ .................................................................. 90
Как всё начиналось .......................................................... 92
Иван ................................................................................. 100
Виктор ............................................................................. 110
Пётр ................................................................................. 133
Валентин и Анна ............................................................ 136
Яблоко от яблони ........................................................... 159
ЗА ЧЕРТОЙ .................................................................. 166
ПИСЬМО ...................................................................... 185
ДЕВОЧКА С ПЕЧКИ .................................................. 190
ПАМЯТЬЮ ХРАНИМЫ НА ВЕКА .......................... 219
САШКА ........................................................................ 226
КАЗНИТЬ! НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ ....................... 231
ПО ЩУЧЬЕМУ ВЕЛЕНЬЮ… ................................... 249
ТРИ СТРАНИЦЫ ЕЁ ЖИЗНИ ................................... 264
ВСТРЕЧА С ПЕСТУНОМ .......................................... 285
ВОПРЕКИ ВСЕМУ ..................................................... 304
ВНУК КОМАРИКА..................................................... 316
БАБА ФЕДЯ ................................................................. 323
БЕЛЫЙ АНГЕЛ ЗА ОКНОМ ..................................... 339
435
ВИОЛЕТТА РУРУА .................................................... 351
НЕ ЗАБЫТЬ НИКОГДА ............................................. 364
МЫ ВСЕ - ЕЁ ДЕТИ .................................................... 373
Я ЭТОЙ ПАМЯТЬЮ ЖИВУ ...................................... 385
ПОДАРОК .................................................................... 396
РЕПОРТАЖ С ОПЕРАЦИОННОГО СТОЛА ........... 401
СЛУЧАЙ НА ПЕРРОНЕ ............................................. 420
СОДЕРЖАНИЕ ............................................................ 435
436
Людмила
Кеосьян (Соколова)
ЗЕМЛЯ И НЕБО
Подписано в печать 19.04.2022. Формат 60х84 1/16.
Усл. печ. л. 27,5. Тираж 60 экз. Заказ 04-48
Типография «ЛИТЕРА-принт»
ИП Азарова Н.Н.
Красноярск, ул. Гладкова, 6,
т. 295-03-40