Александр Александрович Зиновьев - Гусейнов А.А.

Александр Зиновьев: 60—70-е годы. Психолого-лингвистическое свидетельство очевидца

Социология Александра Зиновьева: между логикой и этикой

Значение идеологии в произведениях А.А.Зиновьева

Александр Зиновьев: русская судьба—эксперимент в русской истории

Хроника основных событий жизни и творчества

Автор: Гусейнов А.А.

Теги: философские системы и концепции история философии логика социология художественная литература истрия философии

ISBN: 978-5-8243-1073-3

Год: 2009

Похожие

Михаил Александрович Лифшиц

Философия. Литература. Искусство: Андрей Белый — Вячеслав Иванов — Александр Скрябин

Питирим Александрович Сорокин

Неокантианство в России

Текст

Институт философии РАН
Некоммерческий научный фонд
«Институт развития им. Г.П. Щедровицкого»
ФИЛОСОФИЯ РОССИИ
второй половины XX века
Редакционный совет:
В. С. Стёпин (председатель)
A. А. Гусейнов
B. А. Лекторский
В. И. Толстых
П. Г. Щедровицкий
Главный редактор серии В. А. Лекторский
2009

Институт философии РАН
Некоммерческий научный фонд
«Институт развития им. Г.П. Щедровицкого»
ФИЛОСОФИЯ РОССИИ
второй половины XX века
Александр
Александрович
Зиновьев
Под редакцией А. А. Гусейнова
РОССПЭН
2009

УДК 14(082.1)
ББК 87.3(2)6
363
Издание осуществлено при финансовой поддержке
Некоммерческого научного фонда
«Институт развития им. Г. П. Щедровицкого»
Александр Александрович Зиновьев / Под. ред. А. А. Гу-
363 сейнова. — М.: Российская политическая энциклопедия
(РОССПЭН), 2009. - 376 с: ил. — (Философия России второй
половины XX века).
ISBN 978-5-8243-1073-3
Данный коллективный труд отечественных и зарубежных
авторов посвящен наследию А. А. Зиновьева — выдающегося
русского мыслителя второй половины XX — начала XXI в.
В нем анализируются все важнейшие аспекты его творчества:
логика, социология, художественная литература, жизненная
философия. Впервые предпринята попытка раскрыть внутрен-
нюю целостность универсального дарования Зиновьева, един-
ство его интеллектуального развития и человеческой судьбы.
Книга предназначена для специалистов и широкого круга ду-
мающих людей.
УДК 14(082.1)
ББК 87.3(2)6
ISBN 978-5-8243-1073-3 © Лекторский В. А., общая редакция серии, 2009
© Гусейнов А. А., составление и общая редакция
тома, 2009
© Коллектив авторов, 2009
© Институт философии РАН, 2009
© Некоммерческий научный фонд
«Институт развития им. Г. П. Щедровицкого»,
2009
© Оформление. Издательство «Российская
политическая энциклопедия», 2009

От редактора
/±\изни и творчеству А. А. Зиновьева посвящен ряд
книг зарубежных и отечественных авторов*, сотни
статей. Предлагаемый труд отличается от них рядом
особенностей.
Он лишь косвенно касается художественной формы
многих произведений, которая в данном случае рас-
сматривается только как способ изложения взглядов
автора, и посвящен по преимуществу научному твор-
честву мыслителя. Последнее впервые анализируется
всесторонне и целостно, в многообразии и единстве
всех его аспектов. Этим определяется структура кни-
ги: в первом разделе дается общий взгляд на наследие
Зиновьева, его жизнь и философию, в последующих
рассматриваются отдельные аспекты его творчества.
Авторы, не игнорируя злободневности, которая
скрыта за трудами Зиновьева, основное внимание уде-
ляют теоретическому анализу. Они рассматривают их
в контексте отечественной философии, культуры и ис-
* FassioF. Alexanre Zinoviev. P., 1988; La Nature du communisme
selon Alexandre Zinoviev. P., 1991 ; KirkwoodM. Alexandre Zinoviev.
L., 1993; Schwab С Alexandre Zinoviev. Resistance et lucidité.
L'Age d'homme, 1984; Suchanek L. Homo sovieticus. Pisarstwo
Alexandra Zinowiewe. Krakow, 1999; Давыдова Л. В. Мужество
знать. Пятигорск, 2001; Катышевцева Е. В. «Формула жизни»:
очерки социальной философии А. А. Зиновьева. Ижевск, 2006;
Пуиг М. С. Художественные средства на службе авторской идеи.
На материале произведения А. А. Зиновьева «Зияющие высоты».
Мадрид, 1990.

6 От редактора
тории, ломая сложившуюся традицию смотреть на них прежде всего
сквозь призму идеологической борьбы второй половины XX в.
Данный коллективный труд, разумеется, не исчерпывает задачу
исследования творчества Зиновьева. Он скорее является только
ее началом и в этом смысле сопоставим с книгой «Феномен Зино-
вьева», выпущенной в 2002 г. к его 80-летию в качестве подарка
Московского государственного университета им. М. В. Ломоно-
сова и дополняет ее. «Феномен Зиновьева» — своего рода книга
для чтения, которая дает читателю общий обзор его творчества и
знакомит с его личностью. Данный же труд можно считать теоре-
тическим введением в зиновьевоведение.

I. Жизнь и творчество
A.A. Гусейнов
Александр Зиновьев.
Энциклопедическая справка
г1з советских философов — тех, кто родился, вырос,
жил в СССР, духовно формировался и работал в совет-
ских философских учреждениях, кто фактом своей био-
графии вольно или невольно впитал в себя советский
стиль жизни, строй повседневных ценностей и прина-
длежал к особому виду социальных субъектов, полу-
чивших с легкой руки нашего героя наименование гомо
советикус, — Александр Александрович Зиновьев яв-
ляется самой колоритной и показательной фигурой.
Он колоритен многими особенностями творчества
и судьбы, но прежде всего тем, что в условиях идеок-
ратического государства сумел сохранить свободу духа
и действия, вести независимые исследования в облас-
тях, прямо смыкавшихся и находившихся под контро-
лем официальной идеологии. Достаточно сказать, что
он, сделав блестящую философскую карьеру и работая
в головном, находившемся под прямым присмотром
ЦК КПСС научном институте, ни разу ни в книгах, ни
в других публичных текстах не идентифицировал себя
в качестве марксиста, приверженца философии диа-
лектического и исторического материализм. При этом
надо иметь в виду, что вера в марксизм-ленинизм в те
годы была таким же общим местом и нормой для об-
разованного человека, как вера в Бога в Средние века.
Несмотря на эту исключительность, Зиновьев являет-
ся самым показательным среди советских философов
именно в качестве советских по той причине, что никто
среди них (по крайней мере среди тех, кто вообще что-
то значит в философии) так полно не слился со своей
эпохой и не сделал ее научное понимание основным
фокусом своей исследовательской работы.

8 А. А. Гусейнов
Как бы ни оценивать место Зиновьева в советской философии,
одно несомненно: он стал самым ее выдающимся представите-
лем, получившим несомненную мировую известность. Правда,
здесь следует сразу оговориться, что он не был философом в том
привычном смысле, которое закрепилось за этим понятием в пос-
ледние полтора столетия в рамках университетского разделения
профессиональных компетенций. В философии Зиновьев зани-
мался по преимуществу логикой, которая все более и более офор-
мляется в самостоятельную область знания, чему сам он немало
способствовал. А затем начиная с середины 70-годов и вовсе со-
средоточил свое внимание на социальных исследованиях и излагал
свои результаты по преимуществу в форме художественных про-
изведений. И его широкая слава — прежде всего слава социолога
и писателя. Его можно считать философом в широком возрожден-
ческом смысле слова. Зиновьев был мыслителем, соединявшим
своим творчеством и своей личностью в рамках цельного миропо-
нимания различные области человеческого духа — философскую
методологию, логику, социологию, литературу, этику.
Предлагаемый краткий очерк жизни и творчества А. А. Зино-
вьева выполняет функцию введения, общего обзора и предваряет
последующий анализ их различных аспектов.
Александр Александрович Зиновьев родился 29 октября 1922 г.
в деревне Пахтино Чухломского района Костромской области чет-
вертым ребенком в многодетной (состоящей из 11 детей) семье,
которая сочетала крестьянский труд с отходным ремеслом. В тече-
ние 30-х годов семья постепенно вся переехала в Москву. Семья
Зиновьевых имела крепкие корни и была дружной. Достаточно
сказать, что в трудные для Александра Александровича годы, ког-
да он подвергся в стране остракизму, был изгнан из нее, объяв-
лен врагом, четверо его братьев и две сестры, другие ближайшие
родственники проявили полную с ним солидарность, сопряженную
с риском для их карьеры и благополучия, не предали его, хотя их
к этому принуждали. Сам Зиновьев был лишен чувства семейного
эгоизма, но тем выше ценил то, что можно назвать семейным до-
стоинством, исключительно ответственно относился к своим обя-
занностям отца.
Зиновьев рано обнаружил способности и интерес к учебе, осо-
бенно отличался математическим даром, обладал цепкой и емкой
памятью, которая не изменяла ему до последних дней жизни и
которую он постоянно тренировал (в частности, отгадывая крос-
сворды, решая математические задачи, составляя максимальное
количество новых слов из ограниченного числа букв, входящих

Александр Зиновьев. Энциклопедическая справка 9
в какое-нибудь слово). Среднего роста (170 см), хорошо сложен-
ный, он обладал крепким телом, красивым лицом, смелой нату-
рой, в юности даже участвовал в соревнованиях по боксу, для него
была характерна быстрая целеустремленная походка, голос его
был густой, слегка хриплый. В целом, можно сказать, природа на
него не поскупилась, она щедро одарила его и интеллектуально,
и физически.
Отлично окончив московскую среднюю школу, Зиновьев пос-
тупил в 1939 г. в Московский институт философии, литературы
и истории (ИФЛИ) — основной в СССР гуманитарный вуз уни-
верситетского типа в те годы. По его собственному свидетельству,
к тому времени у него сформировалось отрицательное мнение о
политике Сталина, он вынашивал мысли о покушении на него. Об
этом стало известно органам государственной безопасности, спа-
саясь от которых, Зиновьев оставил учебу, колесил по стране ив
1940 г. ушел в Красную Армию, в которой прослужил до 1946 г.
Участвовал в Великой Отечественной войне в качестве танкис-
та и боевого летчика штурмовой авиации, закончил ее в Берли-
не в 1945 г. в чине старшего лейтенанта. В 1946—1954 гг. Зино-
вьев — студент, аспирант философского факультета Московского
государственного университета им. М. В. Ломоносова.
Зиновьев окончил университет с отличием. Среди студентов он
выделялся активной жизненной позицией, независимостью и ори-
гинальностью суждений. Его карикатуры в факультетской стенга-
зете и университетской многотиражке, сопровождаемые острыми
поэтическими подписями, быстро завоевали популярность, сти-
мулировали критическое и ответственное отношение студентов и
преподавателей к своему делу. По свидетельству однокурсников,
уже на третьем году обучения Зиновьев стал центром студенчес-
кого философского вольнодумия и пользовался в их среде науч-
ным авторитетом. Выступая против философской демагогии, он
выработал убеждение, согласно которому философские утверж-
дения должны сочетать логическую убедительность с фактичес-
кой проверяемостью. Ему он оставался верен всю жизнь. Он был
одним из зачинателей философского фольклора, направленного
против господствовавшей в те годы идеологической схоластики.
Автор этих строк начал учиться на том же факультете, на кото-
ром учился Зиновьев, на десять лет позже. Но и для нас его пе-
редаваемые из уст в уста шутки оставались веселым источником
антидогматического вдохновения. Так, знаменитый одиннадцатый
тезис К. Маркса о Фейербахе «Философы лишь различным об-
разом объясняли мир, задача же состоит в том, чтобы изменить

10 A.A. Гусейнов
его» Зиновьев переиначил так: «Философы лишь различным об-
разом объясняли мир, теперь же они и этого не делают». Ленин-
ское определение: «Материя есть объективная реальность, данная
нам в ощущениях» он дополнил лишь одним словом, и получилось:
«Материя есть объективная реальность, данная нам в ощущениях
Богом». Надо было знать, как навязчиво официальная философия
и ее преподавание злоупотребляли этими высмеиваемыми Зино-
вьевым формулами, чтобы понять, насколько очищающими, твор-
чески насыщенными были его шутки.
В 1954 г. Зиновьев защитил кандидатскую диссертацию на тему
«Восхождение от абстрактного к конкретному (на материале "Ка-
питала" К. Маркса)»*. Она стала по отношению к предшеству-
ющей советской философии настоящим исследовательским про-
рывом, положила начало аналитически ориентированной линии
развития отечественной философии, школе Зиновьева, из кото-
рой вышли такие видные фигуры интеллектуальной жизни России
второй половины XX в. как Б. А. Грушин, М. К. Мамардашвили,
Г. П. Щедровицкий. В ней было показано, что метод восхождения
от абстрактного к конкретному сам является конкретным — пред-
ставляет собой сложный и дифференцированный по своей струк-
туре прием исследования, включающий множество более конкрет-
ных приемов и мыслительных навыков. В число последних входят
также правила формальной логики, которые выступают в рамках
научного метода не универсальными регуляторами, а лишь дета-
лями, техническими средствами. Метод восхождения, раскрытый
в его универсальной логической структуре, не является по мысли
автора схемой (общей посылкой), которую остается лишь распро-
странить на различные частные случаи. Его применение каждый
раз должно совершаться с учетом всей специфики и совокупности
развития конкретной науки. Не только диссертация Зиновьева, но
и сама процедура ее защиты стала значительным общественным
явлением. Защита проходила несколько дней при битком набитой
аудитории, поддерживающей Зиновьева в его уверенном, методич-
ном противостоянии консервативно настроенным членам совета.
С 1955 по 1976 г. Зиновьев работает научным сотрудником
Института философии АН СССР, ведя одновременно препода-
вательскую работу в вузах Москвы, в том числе короткое время
(1965—1968) заведуя кафедрой логики философского факультета
МГУ им. М. В. Ломоносова. Эти годы он считал лучшими в своей
* Издана она была впервые в 2002 г. в качестве подарка Института филосо-
фии РАН к 80-летнему юбилею автора.

Александр Зиновьев. Энциклопедическая справка 11
жизни, навсегда сохранил привязанность, даже тоску по Институ-
ту философии, и статус его старшего научного сотрудника считал
пределом мечтаний для исследователя.
Его научный интерес в эти годы сосредоточен на проблемах
логики. Результаты его логических исследований опубликованы
в книгах: «Философские проблемы многозначной логики» (1960,
защищена в качестве докторской диссертации); «Логика выска-
зываний и теория вывода» (1962); «Основы научной теории науч-
ных знаний» (1967); «Комплексная логика» (1970); «Логика на-
уки» (1972); «Логическая физика» (1972); «Логические правила
языка» (1975, совместно с X. Весселем на немецком языке). Из
шести его монографий по логике, вышедших в Москве в период
с 1960 по 1972 г., пять сразу же (с перерывом в один-два года)
были переведены на английский или немецкий языки («Комплек-
сная логика» — сразу на оба) и изданы в странах Западной Евро-
пы — явление для нашей философской науки исключительное как
в те годы, так и в наши дни. Корпус логических сочинений Зино-
вьева впоследствии дополнился обобщающими трудами «Очерки
комплексной логики» (2000), «Логический интеллект» (2005),
а также специальным исследованием «Логическая социология»
(2002). Зиновьев явился одним из пионеров развития математи-
ческой логики в России, внес вклад в такие ее области, как много-
значная логика и теория логического следования. Одновременно
он разрабатывает собственную логическую теорию, названную им
комплексной логикой и исходящую из особого понимания самого
предмета логики. Логика, считает он, имеет дело с языком, взятом
лишь в одном качестве — в качестве искусственно изобретенной
и отделенной от человеческого тела знаковой системы, призванной
фиксировать, хранить, передавать и наращивать знания. Она выде-
ляет в языке компоненты, образующие структуру знаний (термины,
высказывания, терминообразующие и высказывающие операторы
и другие производные от них и обслуживающие их знаки), подвер-
гает их особой обработке и устанавливает правила оперирования
ими. Он выступил против подмены логики математическим аппара-
том, за восстановление ее суверенитета как особой науки, лежащей
в основе всех прочих наук, включая и математику. Он сформировал
фундаментальное положение, согласно которому в науке не должно
быть проблем, неразрешимых по вине логики. В целом его реформа
логики была направлена на такое переосмысливание ее основ, при
котором она служит целям эмпирических наук.
Успехи и мировое признание, которое он получил в качестве
логика, обернулись для Зиновьева трудностями в профессиональ-

12 А. А. Гусейнов
ной работе, осложнили его взаимоотношения с коллегами (см. об
этом статью А. М. Фединой). Это стало непосредственным толч-
ком, побудившим его изменить тематику, а в каком-то смысле — и
вектор творчества.
В 1976 г. в швейцарском издательстве «L'AGE D'HOMME»
выходит написанная в подполье и тайно пересланная на Запад
книга Зиновьева «Зияющие высоты», обозначившая новое на-
правление его интеллектуальных усилий и круто изменившая его
личную судьбу. Книга получила мировую известность, переведе-
на более чем на 20 языков. Рядом критиков она включается в
десятку лучших романов прошлого столетия. Обозначая масш-
таб и глубину осуществленного в этом произведении художест-
венного проникновения в жизнь, многие сравнивали Зиновьева с
Рабле, Свифтом, Салтыковым-Щедриным. «Зияющие высоты»
представляют собой критическое исследование советского соци-
ального строя, выполненное в художественной форме. Она была
воспринята сквозь призму идеологического противоборства в
«холодной войне», и фигура Зиновьева была клиширована в ка-
честве антикоммуниста. Зиновьев был уволен с работы, выслан
из страны, лишен гражданства и вместе с ним всех государствен-
но санкционированных ученых степеней, званий, боевых наград.
Вокруг имени Зиновьева в СССР была создана атмосфера пол-
ного умолчания, нельзя было даже ссылаться на его логические
труды, перемещенные в закрытые фонды библиотек. С 1978 по
1999 г. он находился в эмиграции, жил в Мюнхене (Германия),
не имея постоянного места работы и источника существования.
Он много ездил по миру, участвовал в конференциях, выступал
с лекциями в университетах, встречался с выдающимися писа-
телями, мыслителями, политическими деятелями. В эти годы он
продолжил научно-художественный анализ советского общества
в романах и повестях: «Светлое будущее» (1978), «В преддве-
рии рая» (1979), «Записки ночного сторожа» (1979), «Желтый
дом» в двух томах (1980), «Гомо советикус» (1982), «Пара бел-
лум» (1982), «Нашей юности полет» (1983). В 1980 г. выходит
его научный труд «Коммунизм как реальность», за который по
представлению Р. Арона он получил премию Алексиса де Токви-
ля. Одновременно появляется большое количество научно-пуб-
лицистических статей, докладов, лекций, интервью, уточняющих
и развивающих его теоретические и социально-политические
позиции; они лишь отчасти опубликованы в авторских сборниках
«Без иллюзий» (1979); «Мы и Запад» (1981); «Ни свободы, ни
равенства, ни братства» (1983).

Александр Зиновьев. Энциклопедическая справка 13
Зиновьев отбросил в качестве ненаучного господствовавший
в официальном обществознании подход, который рассматривал
реально возникшее в стране общество сквозь призму марксист-
ских схем, и меру его коммунистичности определял степенью со-
ответствия этим схемам. По его мнению, общество советского
типа и есть реальный коммунизм, другого коммунизма не сущест-
вует, более того, он в принципе невозможен. С этой точки зрения
он подверг критике марксистские представления о коммунизме в
качестве светской, хотя и хорошо разработанной идеологии, при-
званной скрыть сущность нового социального строя и тем самым
способствовать его становлению и самосохранению. Наличие эко-
номического и социального неравенства, классов, необходимость
государства, денег и других факторов, включая многообразные
уродства межчеловеческих отношений, которые считались исто-
рическими чертами и язвами капитализма, подлежащими унич-
тожению вместе с самим капитализмом, на самом деле являются
нормальным выражением законов социальности.
Законы социальности, считал Зиновьев, суть законы экзис-
тенциального эгоизма, которые от законов зоологического инди-
видуализма отличаются тем, что они в силу способности людей к
познанию мира и рациональной организации своей деятельнос-
ти обнаруживаются с большей изощренностью и неотвратимос-
тью. Под законами социальности он понимает законы функцио-
нирования больших масс людей, следование которым является
необходимым условием эффективной деятельности индивидов в
качестве социальных субъектов, т. е. членов социальных объеди-
нений. В качестве одного из основополагающих таких законов он
рассматривал закон, в силу которого социальное объединение
расчленяется на тех, кто командует, и тех, кто подчиняется, и рас-
пределение благ в нем происходит соответственно месту субъек-
та во властной иерархии. В социальных объединениях Зиновьев
выделяет три основных аспекта: деловой, коммунальный и идео-
логический (менталитетный). Они характеризуют отношения,
складывающиеся между социальными субъектами в зависимости
от их деловой эффективности, места в иерархической социальной
структуре и ментальных представлений. Конкретные общества
отличаются друг от друга тем, какое из этих фундаментальных от-
ношений человеческого общежития становится доминирующим и
разворачивается в специальные закономерности, придающие ему
своеобразный облик. Капиталистические общества сложились на
преимущественной основе деловых (товарных) отношений и ста-
ли обществами экономическими. Общество советского типа вы-

14 А.А.Гусейнов
росло с преимущественной опорой на коммунальные отношения,
превратившиеся в этом случае из общесоциальных законов в спе-
циальные закономерности функционирования коммунистического
общества. Поэтому ключевым для понимания реального комму-
низма является анализ отношений между людьми в трудовом кол-
лективе и отношений между коллективами в обществе.
В ходе познания реального коммунизма Зиновьев пользуется
как привычными для гуманитарных исследований жанрами ста-
тей, эссе, трактатов, так и новым, специальным разработанным
им для этих целей синтетическим научно-литературным жанром
социологических романов и повестей. В первых он подвергает ло-
гической обработке язык, на котором люди думают и выражают
свои мысли (говорят, читают, пишут) о социальных объектах во-
обще и о коммунистическом обществе в особенности. Во вторых
раскрывает закономерности, механизм функционирования ком-
мунистического общества и конструирует его живой объемный
образ. Описывая советский коммунизм, Зиновьев в своих рома-
нах наглядно воссоздает его внутреннюю социальную сущность,
отвлекаясь или оставляя на заднем плане все несущественные
для понимания его социального качества детали, действуя в этом
случае подобно художнику-карикатуристу, который выпячивает
наиболее характерный признак изображаемого лица. Его страна
Ибания из «Зияющих высот», гомо советикус из одноименной по-
вести, Институт идеологии из «Желтого дома» — это Советский
Союз, советский человек, советский коллектив, мысленно, в экс-
периментально очищенном виде воссозданные автором на основе
научного исследования этих феноменов.
Эстетические особенности социологических романов и повес-
тей состоят в следующем: в них а) сюжетная линия играет ничтож-
ную роль, практически отсутствует, она заменяется калейдоско-
пически сменяемыми человеческими ситуациями; б) практически
нет описаний природы, интерьера, дизайна событий, все сосредо-
точено на непосредственных отношениях людей, их разговорах и
действиях по отношению друг к другу; в) герои — не живые инди-
виды, а носители определенных социальных функций, часто у них
нет собственных имен, а только обозначения выполняемых ими
ролей («мыслитель», «болтун», «претендент», «брат», «заибан»
и т. д.); г) люди и ситуации не поддаются однозначной оценке, доб-
ро и зло, высокое и низкое, героическое и подлое в них органично
соединены между собой.
В середине 80-х годов XX в. начался новый этап в творчестве
Зиновьева: он изменил акценты и тональность в анализе совет-

Александр Зиновьев. Энциклопедическая справка 15
ского коммунизма, а также расширил тематику исследований, об-
ратившись к изучению социального строя современного Запада.
Он охарактеризовал перестройку как неадекватный ответ на
кризис коммунистического строя. В действительности речь сле-
довало вести о кризисе управления, но руководством КПСС во
главе с М. С. Горбачевым он был неправильно воспринят в качес-
тве кризиса образа жизни, самого строя. Зиновьев предрек, что
Перестройка приведет не к официально прокламированному об-
новлению социализма, а к его краху. Ясно и резко обозначая свою
позицию, он назвал ее Катастройкой. Этот сбывшейся прогноз Зи-
новьева является, пожалуй, одним из несомненных доказательств
верности его анализа советского коммунизма. Вместе с тем он по-
казывает, с каким мужеством этот человек умел отстаивать свои
научные позиции. Надо иметь в виду, что когда он ставил под сом-
нение прокламируемые цели Перестройки и вскрывал ее прямо
противоположную объективную логику, он шел против течения.
Все мы, кого обычно именовали представителями прогрессивного
человечества и у нас в стране, и за рубежом, были в состоянии эй-
фории и благодушных ожиданий. Голос Зиновьева выпадал из это-
го всеобщего ора. Он не просто обозначает свою новую позицию,
а начинает целеустремленно ее обосновывать, энергично и дерзко
пропагандировать. Этому посвящены его книги «Катастройка»
(1988), «Горбачевизм» (1988), «Смута» (1994), «Русский экспе-
римент» (1994), «Посткоммунистическая Россия» (1996).
При рассмотрении советского опыта в его трудах стало доми-
нировать заинтересованное понимание. Критика и общественное
мнение усмотрели в этом изменение позиции Зиновьева. Сам он
считал, что изменились акценты в его отношении к коммунизму,
но не позиция. Он характеризовал себя как критика коммунизма,
но не как антикоммуниста. В гибели коммунизма он видел двоякую
опасность: во-первых, для России, так как он считал коммунизм
наилучшей формой социальной организации именно для России,
имея в виду своеобразное качество человеческого материала,
представленное русским народом («целились в коммунизм, по-
пали в Россию», — афористично выразил он свою позицию); во-
вторых, для мира в целом, так как обрывалась одна из двух важ-
нейших линий социальной эволюции современного человечества,
противостоявшая и дополнявшая линию западнизма.
Исследование современного Запада (см. его работы «Запад»,
1995; «Глобальный человейник», 1997) привело Зиновьева к вы-
воду, что там после Второй мировой войны стал устанавливаться
новый социальный строй, названный им западнизмом, который,

16 А. А. Гусейнов
как и советский коммунизм, имеет глобальную природу и является
сверхобществом. Победа западнизма над коммунизмом открывает
ему путь для доминирования в мире и создания иерархизирован-
ной структуры человечества, где вокруг Запада как привилегиро-
ванного центра будут располагаться другие народы, образуя более
низкие по рангу социальные пояса и борясь между собой за сте-
пень близости к Западу.
В итоге исследований коммунизма и западнизма, их борьбы
между собой Зиновьев систематизировал свои социологические
представления, дополнив их новыми понятиями человейника,
предобщества, общества и сверхобщества (см. его монографию
«На пути к сверхобществу», 2001 ). Также типы объединений лю-
дей, как коммунизм и западнизм, различаются между собой по
характеру социальной организации, степени адекватности соот-
ветствующему человеческому материалу, но не по критерию про-
грессивности; социология Зиновьева не знает оценочных сужде-
ний, отрицает историзм как методологический принцип познания
общества. Победу западнизма над коммунизмом в холодной вой-
не Зиновьев рассматривал как всемирно-историческое пораже-
ние России и опасность для всего человечества. Но это вовсе не
значит, что, с его точки зрения, победа советского коммунизма и
распространение его влияния на весь мир было бы лучшим, более
предпочтительным исходом. Такой сценарий развития, по его мне-
нию, был бы значительно хуже.
В 1990 г. Зиновьев был восстановлен в гражданстве, сооте-
чественники получили открытый доступ к его трудам. В 1999 г. он
вернулся на постоянное место жительства в Москву, стал рабо-
тать профессором МГУ им. М.В. Ломоносова, преподавал в дру-
гих вузах страны, возобновил работу в Институте философии РАН,
активно участвовал в общественно-политической жизни в качес-
тве публициста, эксперта, лидера общественного мнения, осо-
бенно авторитетного в левоориентированных кругах населения.
В Московском гуманитарном университете был создан исследо-
вательский центр Зиновьева. С участием Зиновьева и вокруг него
происходили различные общественно значимые события (конфе-
ренции, выставки, лекции и т. д.). Зиновьев относился критически
к складывающемуся в России после 1991 г. социальному устройст-
ву, считая его вторичным образованием, представляющим собой
смесь западных заимствований, советского наследия и элементов
царского прошлого (см. его работы: «Идеология партии будуще-
го», 2003; «Распутье», 2005). В эти годы он вернулся к философ-
ско-этическим и философско-методологическим проблемам.

Александр Зиновьев. Энциклопедическая справка 17
В 2003 г. были переизданы социологические повести «Иди на
Голгофу» (1985), «Живи» (1988), а также поэмы «Евангелие для
Ивана» (1984) и «Мой дом — моя чужбина» (1983), в которых
наряду с автобиографическим произведением «Исповедь отще-
пенца» (последнее, дополненное издание 2005 г.) излагается эти-
ко-нормативная программа Зиновьева, названная им учением о
житии, или зиновьйогой. Научный подход к познанию общества,
считает Зиновьев, состоит в том, чтобы относиться к нему с такой
же объективностью и беспристрастностью, с какой зоолог изучает
муравейник, не предлагая никаких проектов его более разумного
устроения. Усовершенствование общества в том смысле, в каком
это предлагалось марксизмом и иными идеологиями и утопиями,
невозможно в принципе. С обществом, с его жестокими законами
социальности человек ничего не может сделать. Это не значит, что
он не может ничего сделать со своей жизнью. Может, но только
в той мере, в какой восстает против социальности. В пространст-
ве социальности нет места для человеческой свободы и морали;
последние возникли, во-первых, как индивидуально-личностный
способ существования и, во-вторых, за пределами социальности,
как уклонение от ее законов. На этих предпосылках строится уче-
ние о житии. Говоря об уклонении от социальности, Зиновьев име-
ет в виду активное противостояние ее звериным законам. Учение о
житии есть учение о том, как быть личностью несмотря ни на что,
как быть ею среди мерзости бытия, в условиях оргии коллективиз-
ма и коммунальности, «как быть святым без отрыва от греховного
производства». Социальность и мораль в миропонимании Зиновь-
ева связаны между собой в своей противоположности. Социаль-
ность релятивирует мораль, чтобы можно было легко переходить
от добра ко злу и обратно, утилизуя эти понятия в целях экзистен-
циального эгоизма: без этого она не могла бы считаться формой и
результатом человеческой деятельности. Мораль в понимании Зи-
новьева учит жить в таком разрезе бытия, в котором теряют смысл
понятия добра и зла, она существует как отрицание социальности
в рамках самой социальности и не имеет иной предметности, кро-
ме такого отрицания.
Последним произведением Зиновьева, которое он завершил за
несколько недель до кончины, стала вышедшая посмертно книга
«Фактор понимания» (2006), в которой он подводит итог жизни,
излагает свое мировоззрение в единстве философско-методологи-
ческих, логических, социологических и этических аспектов.
Свое миропонимание Зиновьев выражал также в поэтичес-
ком творчестве и изобразительном искусстве. Стихи Зиновьева

18 А. А. Гусейнов
помимо указанных выше поэм обильно вкраплены в его социо-
логическую прозу. Зиновьев-художник мало известен широкой
публике, хотя было несколько его выставок в Москве, Жене-
ве, других городах, издано несколько альбомов. Изобразитель-
ное творчество сохранено в семейной коллекции лишь отчасти,
большинство же картин и рисунков было раздарено Зиновьевым
друзьям и знакомым, растеряно в ходе вынужденных скитаний,
их судьба неизвестна.
До настоящего времени нет полного собрания сочинений Зино-
вьева, а многие его лекции, статьи, доклады, интервью не учтены в
его библиографических сводках. Творчеству Зиновьева посвящен
ряд монографий и коллективных трудов, множество аналитичес-
ких статей, рецензий, хотя в целом систематическое и глубокое
его изучение остается делом будущего.
Зиновьев скончался в Москве после короткой тяжелой болез-
ни 10 мая 2006 г. Его прах (согласно завещанию) развеян над по-
лем, где раньше располагалась его обезлюдевшая и исчезнувшая
со временем деревня; на этом месте установлен валун. Часть пра-
ха по воле жены, друга, помощника и соратницы последних 40 лет
жизни Ольги Мироновны Зиновьевой (Сорокиной) захоронена
в Москве на Новодевичьем кладбище; в первую годовщину его
смерти здесь был открыт созданный по семейному проекту над-
гробный памятник, на котором личность Зиновьева охарактеризо-
вана двумя словами: мыслитель и гражданин.
Над выходом из крематория, в котором закончил жизненный
путь главный персонаж «Зияющих высот», были начертаны слова:
«Уходя, забери урну со своим прахом с собой». Александру Алек-
сандровичу Зиновьеву не удалось забрать с собой урну со своим
прахом.

В. В. Миронов
Жизнь как поступок
1 ворческая биография Александра Александровича
Зиновьева тесно связана с Московским государствен-
ным университетом им. М. В. Ломоносова. В 1936 г. он
пришел студентом на наш философский факультет, здесь
по завершении аспирантуры защитил свою знаменитую
кандидатскую диссертацию, ставшую вехой в истории
отечественной философии новейшего времени. Он за-
ведовал кафедрой и долгое время преподавал на кафед-
ре логики. Наконец, по возвращении последние семь лет
жизни он работал профессором кафедры этики.
Александр Александрович был не просто профес-
сором в формальном смысле слова. Его жизнь — яр-
чайший пример того, что мы называем философией
поступка. Философия — это не только теоретическое,
но и глубоко личностное образование, разновидность
личностной деятельности. Поэтому по поступкам,
осуществляемым философом, мы можем реконструи-
ровать философские взгляды мыслителя, может быть,
даже более адекватно, чем если бы это были лишь
только теоретические рассуждения.
Его жизнь является прекрасной иллюстрацией фи-
лософского понимания проблемы времени, которое
несводимо к системе физических характеристик, но
имеет также и личностные характеристики, личност-
ное измерение. Будучи в физическом смысле некой
длительностью, не зависящей от наших личных физи-
ческих параметров, оно тем не менее управляемо лич-
ностью человека, который может значительно менять
субъективное восприятие длительности как самим со-
бой, так и другими людьми.

20 В.В.Миронов
Это наглядно видно по жизни выдающихся людей, которая не
просто складывается из некой совокупности событий, но констру-
ируется ими. Действительно, описывая время физическими харак-
теристиками, мы лишь складываем секунды в минуты, минуты в
часы, часы в сутки, а сутки в годы, получая в результате искомые
годы жизни конкретного человека. Но когда мы начинаем все эти
характеристики наполнять событиями, например, жизни Алексан-
дра Александровича — а ведь именно события, а не физические
характеристики переживает человек — то перед нами раскры-
вается иное время, время событиййое, которое далеко превосхо-
дит количество обычных прожитых лет. Перед нами раскрывает-
ся своеобразная личностная бесконечность, некий собственный
внутренний космос событий, который не может быть умещен
в обычные пространственно-временные характеристики.
Не случайно про таких людей мы можем сказать, что в их жизнь
уместилось множество жизней как совокупности огромного чис-
ла событий. В этом смысле человек становится демиургом своей
жизни, и никто не может помешать ее конструировать согласно
некоторому внутреннему плану. Как писал Зиновьев, «если ты
бессилен изменить реально общество в соответствии со своими
идеалами, изменись сам ... построй в себе самом это идеальное
общество, создай из самого себя идеального человека, как ты его
себе представляешь... Я мог создать свое государство в границах
возможностей, имевшихся в моем распоряжении».
Действительно, жизнь Александра Александровича — это свое-
образный внутренний Космос, микрокосм, как говорили в Средние
века, который он последовательно выстраивал сам для себя, невзи-
рая на внешние преграды и препятствия, также, как и на соблазны.
В этой жизни было все. Это и 1939 г., время не самой комфорт-
ной жизни для большинства людей в нашей стране, когда чувство
страха заставляло людей замыкаться в себя ради собственного
спасения.
Факты его биографии, как я уже говорил в одном из интервью
после его смерти, могут составить сценарий для захватывающего
триллера. Выйдя из простой рабоче-крестьянской семьи, он пос-
тупает в легендарный МИФЛИ. Впереди возможности блестящей
карьеры, но в стаде бегать не хочется. За антисталинские выступ-
ления он исключается из МИФЛИ, из комсомола и арестовы-
вается. Далее еще круче. Он осуществляет побег, уходит слу-
жить в армию, служит до 1946 г., закончив войну в чине капитана
штурмовой авиации, пройдя путь от сержанта до офицера, имеет
ряд боевых наград. И все это время над ним весит тень КГБ.

Жизнь как поступок 21
Казалось бы, жизнь его уже научила и предоставила еще один
шанс стать стандартным человеком, вписавшись в принятые сте-
реотипы поведения, более того — занимать здесь высокое ста-
тусное место. Но внутренний мир Зиновьева не хотел мириться с
реалиями внешнего мира. В 1945 г. он пишет сатирическое сти-
хотворение «Тост» по поводу речи Сталина в 1945 г., в котором
говорит о противоречивости и долготерпении русского народа,
прежде всего к своим правителям. Там есть такие завершающие
строки:
Он усы утер.
Никакая вина
Не мрачила
Его
Лица.
Ликованием вмиг
Переполнился зал...
А истерзанный
русский народ,
Умиления слезы
с восторгом глотал,
Все грехи Ему
Отпустив
вперед.
Гениальность поэта заключается не просто в нахождении рифм
событиям. Это несложная задача. Необходимо, оттолкнувшись от
ситуативного, найти типическое, характерное для более широкого
класса явлений. Думаю, что приведенные строки полностью отве-
чают этим критериям, характеризуя не только прошлое русского
народа и не только его настоящее, но, по-видимому, и будущее как
некую судьбу России, менталитет русских людей, связанный
с умилением и восторгом перед властью, перед сильной властью.
Эти строки очень актуальны и сегодня, а уж в 1945 г. за такое
стихотворение можно было быть не только арестованным, но и
расстрелянным.
С 1946 по 1954 г. — Зиновьев студент и аспирант философс-
кого факультета МГУ.
С 1955 по 1976 г. — сотрудник Института философии, профес-
сор МГУ и заведующий кафедрой логики.
В это время он чрезвычайно много публикуется и становится
известным логиком не только в стране, но и за рубежом. Я про-
смотрел журналы «Вопросы философии» за все эти годы, Зино-

22 В.В.Миронов
вьев там был одним из самых постоянных авторов. Он настоящий
учитель, у которого масса учеников. Согласитесь, приличная ака-
демическая карьера, создание собственной научной школы, блес-
тящие перспективы. Имя Зиновьева называется в ряду крупней-
ших логиков мира.
Однако Зиновьев продолжает конструировать собственный
внутренний мир, который вновь и вновь вступает в противоречие
с миром внешним. В 1976 г. на Западе публикуются его «Зияю-
щие высоты». Зиновьева увольняют <со всех постов, лишают всех
наград, степеней и званий. В 1978 г. его лишают советского граж-
данства и изгоняют из страны, даже квартиру отбирают. Думаю,
что не было ни одного человека в моем поколении, который не чи-
тал бы этот роман или не слушал его чтение по западным радио-
станциям. Надо сказать, что даже это было опасно. Я в одной из
бесед рассказывал Александру Александровичу пример из нашей
факультетской жизни, когда мы вместе с В. А. Бочаровым спаса-
ли студента за конспектирование «Зияющих высот» по «вражес-
ким», как тогда выражались, голосам.
Его судьба на Западе складывается непросто. С одной стороны,
всеобщее признание литературных и научных заслуг, награждение
самыми престижными премиями, избрание в целый ряд академий и
научных обществ. Но вновь внутренний мир оказывается в проти-
воречии с внешними обстоятельствами. Он вспоминал в беседах,
какое огромное количество людей пришло на его первую лекцию,
ожидая услышать критику Советского Союза, а он неожиданно
для всех начал говорить о проблемах логики.
Он оказался слишком самобытным и не вписывающимся в сте-
реотипы западного образа мышления и диссидентского сознания,
которое также выстраивалось в некую фиксированную систему
необходимых признаний и отрицаний. Он не стал, как это сделали
многие диссиденты того времени, безудержно восхвалять запад-
ную демократию, а напротив, критиковал ее. Он не выливает по-
мои на свою Родину, что могло бы принести ему, наверное, массу
благ, а напротив, говорит о тех непреходящих ценностях и приоб-
ретениях, которые были достигнуты в стране в советский период.
Это было неожиданно для многих, ибо искренность рассужде-
ний человека в условиях, когда власть данной страны обошлась
с ним так жестоко, становилась непререкаемой и подлинной, а
значит, опиралась на истинное положение дел, т. е. на Истину. Для
возникшего уже тогда диссидентского «начальства» это было еще
страшнее, ибо разрушало сложившиеся мифы о диссидентстве как
едином движении, выражающем интересы всего народа России.

Жизнь как поступок 23
Оказалось, что человек может критиковать Родину за те недостат-
ки, которые там есть, но одновременно и искренне любить ее. Все
это приводит его и к столкновению с диссидентским «начальст-
вом», которое требует определенного стереотипа поведения.
Он с регулярностью в буквальном смысле слова выгоняет из
своего немецкого дома псевдодемократов-журналистов, которые
пытаются использовать его как идеологического союзника. Но
Зиновьев слишком самобытен и самостоятелен, и его не может
использовать никто. Именно в этот момент в наибольшей степени
становится ясным патриотизм Александра Александровича, свя-
занный с болью и переживанием за судьбы России, русского на-
рода. В результате, оказавшись среди диссидентов после вы-
сылки в 1978 г., он стал диссидентом среди них.
И наконец, следующий виток судьбы, в котором автору этих строк
вместе с А. А. Гуссейновым и, конечно, Ольгой Мироновной удалось
в какой-то мере поучаствовать. Зиновьев возвращается на Родину
и приходит в Московский университет на наш факультет. Это уди-
вительно. Я уж не знаю, принес ли кто-нибудь извинения Алексан-
дру Александровичу в момент его возвращения на Родину со сторо-
ны властей. Вряд ли. Да и вряд ли он принял бы такие извинения от
власти, ибо всегда дистанцировался от нее. Виктор Антонович Са-
довничий в мягкой форме попытался это сделать за университет, ко-
торый когда-то потерял своего профессора. Причем понятно, что уж
университет в этом был виноват менее, чем кто-либо. И Александр
Александрович мгновенно прореагировал на это словами, что МГУ
не сделал ему ничего плохого и он будет счастлив работать в нем.
В связи с этим нельзя не отметить гражданскую позицию рек-
тора, для которого критерием университетского профессора вы-
ступают академические заслуги человека в фундаментальной на-
уке, талант преподавателя и преданность университету. Именно
по этим критериям А. А. Зиновьев должен был вновь стать про-
фессором МГУ и стал им, несмотря на «предостережения», кото-
рые высказывались «доброжелателями».
И в этот период судьба Зиновьева сложилась непросто. Бурные
встречи, попытки вовлечь в псевдодемократическое движение в
стране. Затем «разочарование» в том, что Зиновьев не такой, как
все, что большинство ценностей такой демократии он не призна-
ет. Конечно, травле такую фигуру подвергнуть уже невозможно,
но мелких наскоков со стороны хватало. А Зиновьев продолжал
строить собственный идеальный внутренний мир, рассказывая об
этом нам и, наверное, надеясь в душе, что количество людей, его
поддерживающих, будет все время возрастать.

24 В. В. Миронов
И вновь парадокс жизни. Александр Александрович Зиновьев
очень не любил, когда его называли диссидентом. Судьба распоря-
дилась иначе. Он был, может быть, одним из немногих настоящих
диссидентов в смысле инакомыслия. Он не любил действовать
как все, поступать как все.
Он выстроил для себя собственную философию и собственное
миропонимание, которые он назвал формулой жизни. В ее основе
лежала простая мысль — я есть суверенное государство, и никто
не вправе и не сможет в него вмешаться. И эту собственную рели-
гию он исповедовал до конца жизни.
Александр Александрович мужественно переносил свою бо-
лезнь, в том числе и благодаря помощи своей замечательной жены
Ольги Мироновны. Я был в гостях у Александра Александровича
незадолго до смерти, мы беседовали, пили чай. Ольга Миронов-
на показывала замечательную картину, которую были вынуждены
разрезать, и она в таком виде и висит у них в квартире, разделяя
жизнь автора на две половины. Александр Александрович быстро
уставал и в какой-то момент попросил извинения, сказал, что дол-
жен немного отдохнуть, и ушел в другую комнату. Все это проходи-
ло настолько мягко и интеллигентно — человек просто не хотел,
чтобы его болезнь и усталость видели другие. Затем тот самый
звонок к ректору, с которым мы вместе пришли к Ольге Мироно-
ве почти в час его кончины.
Александр Александрович Зиновьев, как истинный философ,
не боялся смерти, понимая, что она неизбежна. Но для него цент-
ральной была идея самодостаточности личности перед лицом кого
угодно, в том числе и Бога, если таковой есть. Ему была присуща
гордость за самого себя как личность, и это состояние задолго до
смерти он описал в своей «Предсмертной молитве»:
Сейчас настанет твой конец.
И распадутся жизни звенья.
И неспособен сам Творец
Остановить времен теченье.
В лицо Небесному Царю
Скажи такое многократно:
Что жизнь мне дал — благодарю,
Вдвойне — что взял ее обратно.

Л. Н. Митрохин
О феномене А. А.Зиновьева*
ександр Александрович Зиновьев — один из не-
многих русских социальных мыслителей, которого в
прямом, буквальном смысле можно аттестовать как
«ученого, получившего мировую известность». Его
творчеству посвящены сотни статей, книг, обзорных
работ и рецензий. В них мы находим лестные сопос-
тавления его с подлинными светочами культуры:
Свифтом, Вольтером, Рабле, Гоголем, Салты-
ковым-Щедриным.
Может, конечно, возникнуть мысль о том, что ком-
плименты в его адрес объясняются политическими и
идеологическими соображениями; его приветствова-
ли прежде всего как автора, который выступил с бес-
пощадной и бескомпромиссной критикой советского
социального строя, и этот факт не мог не вызвать бур-
ного ликования в стане советологов.
Однако в обстановке «холодной войны» никогда не
было недостатка в предельно эмоциональных обличе-
ниях и «Великого террора», и агрессивной сталин-
ской внешней политики. Говоря же о произведениях
А. А. Зиновьева, многие весьма авторитетные интел-
лектуалы Запада прежде всего подчеркивают другое,
а именно: высокий профессионализм его работ, ши-
роких по своей тематике: логика, методология, соци-
ология, литература. Приведу некоторые факты. Мно-
гие знаменитые специалисты (Айдукевич, Бохенский,
Айер и другие) включали его в число крупнейших ло-
Опубликовано: Вопросы философии. 2007. № 4.
Ал

26 Л. Н. Митрохин
гиков века. В 1978 г. А. А. Зиновьев получил премию за лучшее
европейское эссе по социологии, а в 1982 г. — престижнейшую
премию Токвиля. Не кто-нибудь, а сам Раймон Арон, представ-
лявший книгу Зиновьева «Коммунизм как реальность», назвал ее
первой и «единственной научной работой о реальном коммуниз-
ме». Комиссия, принимавшая решение о премии, из двух конку-
рировавших кандидатов — К. Поппера и А. Зиновьева — отдала
предпочтение второму, и книга стала мировым бестселлером, при-
знанным учебником при изучении советской социальной системы.
Это о научном уровне работ Александра Александровича. А вот
отзыв о нем гениального Эжена Ионеску: «Один из самых боль-
ших современных писателей с точки зрения чистой литературы,
быть может, самый большой из всех». Но это все зарубежные ав-
торы, скажут мне. Да, у нас отношение к Зиновьеву и оценки его
работ были другими. Он был официально объявлен врагом совет-
ского строя, изгнан из страны, одно лишь упоминание его имени
приравнивалось к проявлениям антисоветских взглядов. Но не яв-
ляется ли такая, со страхом смешанная реакция, очевидной, хотя и
«превращенной» формой признания исключительного культурно-
го достоинства его творчества?
Мне по-своему повезло: несколькими годами позже А. А. Зи-
новьева я учился на кафедре логики философского факультета
МГУ, и более полувека назад у меня с ним установились тесные
дружеские отношения. Нас сближало многое. И неприятие дог-
матизма и кустарщины, насаждавшихся руководством кафедры, и
непризнание кефира в качестве лучшего из возможных напитков,
и предельно деловые, но одновременно полные веселого юмора
заседания в редколлегии журнала «Вопросы философии», и ра-
бота над очередным номером известной на всю Москву стенной
газеты Института философии, своими язвительными заметками и
карикатурами наводившей ужас на номенклатурных корифеев (не
случайно бюро райкома КПСС два раза привлекало к партийной
ответственности ее редакторов).
Хорошо помню я и свои поездки в Мюнхен и свои хлопоты
(я тогда был заместителем директора Института философии), что-
бы облегчить процедуру возвращения А. А. Зиновьева на Родину.
И хотя о знаменитом товарище написано много, остались какие-то,
на мой взгляд, поучительные события и эпизоды из его жизни, чита-
телю не известные. И мне давно хотелось рассказать о нем, как об
ученом и удивительном человеке, не похожем на всех других.
И вот такая возможность представилась, но одновременно
обнаружились и невероятные трудности. Дело не только в гро-

О феномене А. А. Зиновьева 27
мадном объеме его произведений и причудливых изгибах судьбы.
Зиновьев пишет предельно сжато и плотно, изложить его тща-
тельно отработанные рассуждения короче, чем это сделал он сам,
невозможно. У него по-своему популярный стиль, подобно тому,
как можно считать популярным справочник по сопротивлению
материалов. Но рассуждения, эти, как правило, неожиданны и
парадоксальны, они развиваются наперекор традиционным и об-
щепринятым представлениям; они являют собой нечто большее,
чем набор уже зафиксированных суждений, и всегда открыты для
дальнейших перспективных размышлений. Однако обозначить все
возможные (и желательные) векторы последних — задача едва ли
выполнимая. Не менее трудной оказывается попытка пересказать
его литературные произведения: вырванные из текста красочные,
удивительно лексически богатые фразы и образы явно блекнут.
Но раз я уже втянулся в это благородное, но отчасти авантюр-
ное мероприятие, то с помощью моего собеседника все же пос-
тараюсь реализовать свое намерение. Конечно, в первую очередь
меня интересовала научная деятельность А. А. Зиновьева. Но для
этого ему прежде всего нужно было демобилизоваться из армии.
И я попросил его рассказать о том, как выглядел этот, в общем,
даже рискованный поступок.
А. Зиновьев. Поступок для меня вполне естественный. Дело
в том, что еще в школе, слушая рассказы людей о прошедших
временах, современной жизни, планах на будущее, я все больше
и больше стремился разобраться в том, как и по каким законам
развивается общество, почему у большинства людей, да и у меня
самого так трудно складывается жизнь. Мне казалось, что ответ
я смогу найти прежде всего в философии, в диалектике, которую
тогда определяли как науку об общих законах природы и общества.
Поэтому я и поступил в МИФЛИ. Но спокойно его закончить мне
не удалось. Здесь я вступил в тайный кружок, который готовил по-
кушение на Сталина. Меня, как и других его участников, аресто-
вали. В КГБ пришли к выводу, что я был простым исполнителем,
а им было важно раскрыть всю структуру «заговора»: руководи-
телей, связных и т. д. Поэтому было решено меня под суд сразу
не отдавать, а поселить в отдельной квартире и организовать за
ней скрытое наблюдение. Но мне удалось бежать. Около года я
скитался по стране, меняя место проживания, а порой и фамилию.
В конце концов меня все же обнаружили и предложили выбор:
тюрьма или фронт. Прошел войну от ее начала до конца, сражался
сначала в танковых частях, а потом в авиации. Закончил войну в
чине капитана. Мысль разобраться, что же творится в этом мире,

28 Л. Н. Митрохин
меня никогда не оставляла; и в МИФЛИ, и на фронте я исполь-
зовал каждую минуту для самообразования, читал книги, беседо-
вал с бывалыми людьми, что-то записывал. Поэтому как только
представилась возможность вновь вернуться в институт, я не ко-
леблясь решил ею воспользоваться. Это произошло при довольно
забавных обстоятельствах.
Война закончилась, но наша часть штурмовой авиации остава-
лась в Вене. В течение недели мы регулярно совершали трениро-
вочные полеты. Самым трудным днем был понедельник — после
воскресной пьянки. И вот в один из таких дней произошло чрез-
вычайное происшествие: мы сорвали задание и даже повредили
несколько самолетов. Нас собрали на летном поле, и командир
дивизии обрушился на нас едва ли не с кулаками. «Ну а кому на-
доело служить в армии, пусть открыто заявит об этом и сделает
шаг», — закончил он, уверенный, что таковых не найдется: все
знали — вне армии нас ждет полуголодное существование. Из
всей длинной шеренги вперед шагнул только я. «Тогда пишите ра-
порт о демобилизации», — сказали мне. Написал.
А в это время началась массовая демобилизация, расформиро-
вывались целые полки и дивизии. И сложилась комическая ситуа-
ция. Все мои сослуживцы уже ушли из армии, а я, единственный,
кто подал рапорт, по-прежнему числился на военной службе. Дело
дошло до генерала, командующего военно-воздушными силами.
Он вызвал меня и спрашивает: «Почему вы решили уйти из ар-
мии? Хотите, мы пошлем на переподготовку, вас повысят в зва-
нии». Я отвечаю: «Это не входит в мои планы». — «Хорошо, тог-
да пошлем вас учиться в академию. Станете офицером». Я снова
отказываюсь. «Чего же вы хотите?» — «Я хочу реализовать свое
призвание». Он молча, то ли с одобрением, то ли подозрительно
посмотрел на меня и быстро подписал рапорт.
МИФЛИ к этому времени перестал существовать. Его истори-
ческий и филологический факультеты присоединили к соответст-
вующим факультетам МГУ, а философский был преобразован в
самостоятельный факультет университета. Так что никаких сомне-
ний, куда поступать, у меня не возникало.
Л. Митрохин. Одним из главных переломных моментов твоей
жизни стала кандидатская диссертация «Восхождение от абстрак-
тного к конкретному (на материале "Капитала" К. Маркса)». Как
ты пришел к этой теме? Я помню, что в начале 50-х годов анализ
логики «Капитала» нами, студентами, рассматривался как одно
из новых и наиболее перспективных направлений философских
исследований. В это время логика наряду с психологией стала

О феномене А. А. Зиновьева 29
преподаваться в школе, был переиздан учебник Чел-Панова, а не-
сколько позже вышли учебники В. Ф. Асмуса и M. G. Строговича;
на факультете была создана кафедра логики, на которой сразу же
вспыхнули споры относительно фразы Ленина «не надо трех слов»
и бурная дискуссия в «Вопросах философии» о соотношении
формальной и диалектической логики, на которой руководитель
кафедры В. И. Черкесов яростно критиковал Строговича и Асму-
са за некритическое отношение к концепции формальной логики
Г. В. Плеханова и игнорирование логики диалектической (если
не ошибаюсь, в своей кандидатской диссертации M. H. Алексе-
ев даже предлагал «диалектические» силлогизмы). Напомню и о
годовом курсе математической логики, который читала проф.
С. Л. Яновская. Как бы то ни было, помимо Э. В. Ильенкова —
а он издал книгу «Диалектика абстрактного и конкретного в "Ка-
питале" Маркса» (1960) — Б. А. Грушин, М. К. Мамардашвили,
Г. П. Щедровицкий, Г. С. Батищев, Ж. Абдильдин, В. А. Лектор-
ский, Л. В. Скворцов и другие прямо или косвенно заинтересова-
лись этой тематикой. В 1953 г. я тоже делал студенческий доклад
«О логическом и историческом в "Капитале" Маркса» на засе-
дании кафедры Т. И. Ойзермана. Даже M. M. Розенталь написал
на эту тему толстую книгу. M. H. Алексеев в книге «Диалектика
форм мышления» ( 1959) утверждал, что ведущим специфическим
методом познания в марксистской философии является метод вос-
хождения от абстрактного к конкретному.
Но все это было позже. Сейчас же я хочу поговорить о самой
ранней стадии широкого обращения к этой тематике, ее, так ска-
зать, хронологии. Меня смутили некоторые положения в предис-
ловии К. М. Кантора ктвоей кандидатской диссертации, опублико-
ванной Институтом философии в 2002 г. Он пишет: «Собственно
наличие конкретного в сознании в отличие от конкретного в самой
действительности и абстракции в сознании — это то, о чем ска-
зал Маркс, и то, что у нас, в советской философии, очень четко
зафиксировал Ильенков... Последовал второй удар, мощнейший,
когда А. А. Зиновьев предложил свою методологию восхождения
от абстрактного к конкретному... Вот, собственно говоря, то, что
сделал Зиновьев в отличие от Ильенкова». Как соотносилась твоя
диссертация с книгой Ильенкова (скажем, в понимании того, что
такое диалектическая логика), в какой мере она способствова-
ла возникновению многочисленной и достаточно разношерстной
группы «ильенковцев» и т. д.? Да и что это означает — «второй
удар»? Я всегда полагал, что ты занялся этой темой раньше всех
и был основоположнком этого направления. Причем шел к этой

30 Л. Н. Митрохин
теме не от истории философии. Помню, что как-то, говоря о своем
подходе, ты упомянул аэродинамику. «Я просто попытался упрос-
тить и формализовать логическую структуру "Капитала" и увидел,
что эта операция позволяет получить совершенно нетривиальное
понимание диалектики и логики ».
А. 3. Я поступил в МГУ в 1946 г., и тогда этой темой никто не
занимался. Когда я внимательно прочитал «Капитал», меня по-
разило не столько собственно политэкономическое содержание,
сколько жесткость и разработанность его логической конструк-
ции, и я решил, что она может быть предметом специального ис-
следования. При поступлении в аспирантуру по кафедре логики
я предложил ее в качестве темы кандидатской диссертации. Ты
прав: вопрос о сути и самой возможности диалектической логики,
о ее соотношении с логикой формальной тогда яростно и, в общем,
весьма бестолково обсуждался и на ученых советах, и в журнале.
Наверное, В. И. Черкесов был уверен, что я напишу что-нибудь на
том же примитивном уровне: формальная логика пронизана мета-
физикой, она устарела и преодолена Марксом, нужно разрабаты-
вать качественно новую диалектическую логику, а авторитетные
ссылки на «Капитал» лишь подтвердят эту установку, с позиции
которой он критиковал «метафизиков». Когда же Черкесов уви-
дел, что я рассуждаю на совершенно ином уровне, то, наверное,
схватился за голову. Тогда руководство кафедры вместе с «диамат -
чиками» типа В. И. Мальцева, Попцова и др. организовали насто-
ящий поход против присуждения мне ученой степени.
Теперь о хронологии. Конечно, проблемой восхождения я начал
заниматься раньше Ильенкова. Некоторые идеи на этот счет я вы-
сказывал уже на 3-м курсе (1948), когда Эвальд еще не понимал
всей важности и масштабности этой темы. К ней он приступил поз-
же, подготовив книгу, которая стала событием в жизни факультета
и среди старой гвардии вызвала единодушное осуждение. Но и в
ней (в этом К. М. Кантор прав) он подошел к процессу восхожде-
ния от абстрактного к конкретному как философ, ограничившись
общей характеристикой этого процесса. Я же стремился прежде
всего вычленить в «Капитале» его логическую структуру, предста-
вить ее в универсальной форме, позволяющей ее использовать не
только в политэкономии, но и в других научных сферах. Это, на
мой взгляд, существенное различие сохранялось до самого конца.
Думаю, что уже Ильенкову грозила опасность свести все к идее
такой «диалектической логики», которая имитировала бы тогдаш-
нее понимание диалектики как «науки об общих законах разви-
тия природы и общества», понимание, для науки бесплодное. Но

О феномене А. А. Зиновьева 31
Эвальд был человек думающий, и его воззрения ломали прежние
догматические представления о сути теории познания. А вот его
многочисленные последователи, составившие так называемую
«ильенковщину», довели изначально здравые идеи до философс-
кого бесплодия.
Л. М. Тогда главный вопрос. Недавно я снова прочитал твою
диссертацию. Ты действительно рассуждаешь, как сейчас любят
говорить, на другом поле, чем все тогдашние специалисты: пер-
востепенное внимание уделяешь выработке методологии, специ-
фического категориального аппарата, с помощью которого этот
предмет только и можно исследовать. Твоя работа вызвала ярос-
тный протест со стороны штатных ревнителей «диалектики».
Почему? Ведь ты никого не критикуешь, не опровергаешь, не
вступаешь в полемику с другими концепциями. Иногда, правда,
ты отмежевываешься от тех экономистов и теоретиков револю-
ции, от которых отмежевывался Маркс. Но современные «диа-
лектические логики» для тебя просто не существуют. Почему все
же они так всполошились? Что это? Боязнь прецедента, отни-
мающего у них монополию на толкование Маркса и «диамата»
в целом, осознание собственного профессионального примити-
визма или что-то другое?
А. 3. Думаю, и первое, и второе. Я действительно указывал на
единственно адекватный, научный путь решения обсуждавших-
ся проблем. Ведь тогдашняя дискуссия зашла в тупик. То есть по
инерции она сохраняла какой-то идеологический смысл (мы защи-
щаем «чистоту марксизма»), но в научном отношении она была
бесплодной. Хорошо, мы установили, что формальная логика
противоречит диалектике (что неверно, поскольку она имеет
свой предмет и в определенных рамках сохраняет свое значение).
А что дальше? Ломать ее традиционные законы и правила/заме-
няя их на «диалектические» суждения и умозаключения? Но это
же нелепость. Ничего ценного в методологическом плане такая
процедура дать не может. Остается только выхватывать примеры
из различных наук, выдавая это за демонстрацию эвристической
плодотворности такого подхода. Но это опять-таки откат к пре-
жнему догматическому пониманию логики как науки обо всем.
Мой подход был совершенно иным. Восхождение — это слож-
ный и дифференцированный по своей структуре прием иссле-
дования, в котором в единстве используется множество более
конкретных приемов и мыслительных навыков. В то же время
восхождение — не есть схема в том дурном смысле, что его стоит
лишь однажды открыть и затем как сложную, расчлененную боль-

32 Л. Н. Митрохин
шую посылку силлогизма распространять на различные частные
науки. Применение его к частным случаям должно совершаться
с учетом всей совокупности развития данной науки, начиная от
конкретной задачи исследования и кончая особенностями иссле-
дования данного предмета. Одним из приемов, которые при этом
используются, могут быть приемы формальной логики, например,
«элементарная абстракция» или силлогистика, которые ею изу-
чаются. Но это не означает, что принципы формальной логики,
например, принцип «непротиворечивости мышления», включа-
ются в процесс восхождения и рассматриваются как абсолютные
регуляторы этого процесса. Они проявляются в нем как некие
детали, стороны, технические средства, осуществляющие свои
конкретные и достаточно скромные функции. На этих проблемах
я останавливаюсь в приложении к диссертации «Отношение вос-
хождения к приемам формальной логики».
Таковы были мои соображения, заставившие всерьез заняться
этой проблематикой. Сказалось и другое, весьма существенное
обстоятельство. Защита диссертации заняла несколько месяцев.
То ее откладывали, потом созывался ученый совет, но поскольку
он не приходил к единогласному решению, решение откладывали
до следующего заседания. Так было трижды, и каждый раз я был
вынужден отвечать на массу нелепых вопросов, которые задава-
лись людьми, ничего не понимавшими и не желающими всерь-
ез понять, в чем же состоит суть новизны моей работы. Наконец
было решено передать ее непосредственно в ВАК, который в кон-
це концов и принял решение о присуждении мне кандидатской
степени.
Л. М. Мне бросилась в глаза еще одна особенность твоей дис-
сертации. С одной стороны, ты понимаешь радикальную новизну
своей работы. С другой — постоянно подчеркиваешь, что это лишь
первый шаг в создании новой исследовательской дисциплины, что
работа по изучению диалектических форм мышления, проделан-
ная тобой на материале «Капитала», должна быть продолжена в
сфере других наук. Может быть, именно эта установка так перепо-
лошила огнеупорных догматиков.
А. 3. Но обстановка вокруг меня на факультете становилась
все более враждебной. Все это мне надоело, и в 1955 г. я перешел
на работу в Институт философии АН СССР. Естественно, прежде
всего я занялся подготовкой моей диссертации к печати. После ос-
новательной работы подготовил текст и показал его П. В. Копнину,
который тогда заведовал кафедрой диалектического материализ-
ма, и как человек творческий и независимый весьма сочувственно

О феномене А. А. Зиновьева 33
относился к моим идеям. Он прочитал рукопись и сказал примерно
так: я полностью разделяю твою точку зрения, но в таком виде ее
не разрешат к печати. Во всяком случае, директор Институ-
та П. H. Федосеев пока всячески препятствует публикации книги
Э. В. Ильенкова на сходную тему. Поскольку ты выступаешь в ней
как логик, то советую пока публиковать отдельные статьи по не-
классической логике, а там посмотрим.
Л. М. Когда я поступил в Институт (1958), то в дирекции меня
попросили на некоторое время заняться издательской деятельнос-
тью, и я хорошо помню всю возню вокруг издания книги Ильен-
кова. Сам он часто жаловался: «Федосеев по-прежнему против.
"Имеется, — повторяет он, — классическая формулировка про-
цесса познания: от живого созерцания к абстрактному мышле-
нию и через него к практике. А вы ее фактически опровергаете".
И сколько раз я ни пытался доказать ему, что совершенно адекват-
но интерпретирую метод познания у Маркса, он стоит на своем».
Как ты знаешь, ее издали только в 1960 г. У меня сохранился эк-
земпляр с дарственной надписью автора: «Прими сей многостра-
дальный труд». Эвальд тогда не подозревал, что его главные стра-
дания еще впереди.
А. 3. Услышав такой совет П. В. Копнина, я подумал: скорее
всего, он прав, и сжег рукопись.
Л. М. Страшный поступок: пропал такой гигантский труд.
А. 3. Пропал не совсем. Я напечатал целую серию статей, в кото-
рых максимально использовал содержание этой рукописи. Позже,
как ты знаешь, я составил из них книгу «Философские проблемы
многозначной логики» (М., 1960).
Л. М. Тогда я должен вспомнить, как однажды мы в очередной
раз сидели в ресторане «Иртыш», где нам в голову часто приходи-
ли неординарные мысли, и я проникновенно заявил: «Саша, кон-
чай публиковать отдельные статьи. Они проходят как-то незаме-
ченными. Мой совет: собери их воедино и издай в виде отдельной
книги».
А. 3. Я так и сделал, а поэтому хорошо помню этот разговор.
Л. M. A последствия были самыми невероятными. Это было
время, когда советские философы активно прорывались через
«железный занавес» на Запад (разумеется, с целью рекламы вы-
дающихся достижений ленинско-сталинской мысли). В 1960 г. де-
легация советских философов под руководством П. Н. Федосеева
участвовала в Международном конгрессе по логике, методологии
и философии науки в Вашингтоне. Была развернута выставка
новейшей философской литературы. Советским участникам пох-

34 Л.Н.Митрохин
вастать было нечем: их работы на иностранные языки тогда не
переводились и зарубежным коллегам были неизвестны. Вдруг
Федосеев, осматривая эту выставку, неожиданно обнаружил кни-
гу А. А. Зиновьева «Философские проблемы многозначной логи-
ки», только что переведенную на английский язык. Он с восторгом
стал показывать ее своим спутникам: «Смотрите, и мы не лыком
шиты». В один момент ты превратился во всесоюзное достояние.
А. 3. Да, вскоре все стали меня поздравлять и даже предложи-
ли срочно готовить докторскую диссертацию.
Л. М. Одновременно, насколько мне известно, твоя книга сразу
же привлекла внимание серьезных специалистов по логике. Не-
сколькими годами позже я в качестве переводчика сопровождал
тогдашнего директора Института Ф. В. Константинова в поездке в
Вену, где близко познакомился с Ю. Бохенским, известным сове-
тологом и автором классического труда «История средневековой
логики». Помню, что он высоко отзывался о твоей книге и внима-
тельно расспрашивал о тебе: над чем ты работаешь, имеются ли
новые работы (он владел русским языком).
А. 3. Я тоже встречался и беседовал с ним. Должен сказать,
что когда я вынужден был эмигрировать, то первое время ощущал
особое к себе внимание и профессиональных логиков, и специа-
листов по СССР, среди которых, кстати говоря, было немало уди-
вительных невежд. По-моему, я говорил тебе в Мюнхене, что не-
которые воспринимали меня как того самого Зиновьева, который
был расстрелян в 1937 г. Но когда все они поняли, что я исследую
проблемы логики на совершенно ином уровне и могу быть для них
опасным соперником, то благожелательное отношение сменилось
на явно враждебное. Так, мои новые работы и идеи сознательно
замалчивались, что, впрочем, не мешало многим советологам без-
застенчиво красть мои соображения и выводы.
Л. М. Да, я помню, что ты подробно говорил мне об этом в
Мюнхене. Кроме того, я знал, что целый ряд не только отечест-
венных, но и весьма почитаемых на западе зарубежных логиков
(ранга Черча и Клини) крайне недоброжелательно высказывались
о твоих работах. Но справедливость требует отметить и другую
сторону: многие крупнейшие зарубежные логики высоко отзы-
вались о тебе как об основоположнике новой логической школы.
Образцом может служить хотя бы тот факт, что тебя избрали по-
четным членом Финской академии наук. Мне также известно, что
многие начинающие специалисты делали твою концепцию пред-
метом специального изучения. Как бы ты в двух словах охаракте-
ризовал свои главные достижения в этой области?

О феномене А. А. Зиновьева 35
А. 3. Сами обстоятельства моей жизни распорядились так, что
выбор определился сам собой, независимо от моих намерений.
Я уже говорил, что был вытолкнут моим начальством и коллега-
ми именно в логику, поскольку я был беспартийный и критически
относился к марксизму, а логика считалась идеологически ней-
тральной. И я с увлечением погрузился в изучение логики, при-
чем — математической.
Л. М. Любопытное совпадение. Я также долго оставался бес-
партийным, начинал с идеологически ответственного историчес-
кого материализма и курсовую работу на 2-м курсе о либеральных
народниках написал под руководством В. Ж. Келле (кстати ска-
зать, по его оценке, не ахти какую). Но после ареста отца в 1950 г.
был вынужден перейти на «беспартийную» логику и диплом писал
уже о законе достаточного основания, а кандидатскую — о логи-
ческой концепции прагматиста Ф. К. С. Шиллера. Я даже помню,
как ходил на твои лекции по математической логике.
А. 3. При этом моя деятельность шла по двум линиям. Пер-
вая — овладение достижениями математической логики и участие
в разработке ее формального (математизированного) аппарата.
Думаю, что здесь мне удалось добиться значительных результатов.
Основные из них изложены в публикациях 60-х и начала 70-х го-
дов прошлого века. Часть из них изложена в сборнике «Очерки
комплексной логики» (Эдиториал УРСС. М., 2000). Они относят-
ся к сфере так называемой неклассической математической логи-
ки, точнее говоря — к многозначной логике и к теории логическо-
го следования. В России и Восточной Германии у меня сложилась
логическая группа, получившая высокую оценку в кругах запад-
ных логиков. Мои работы переводились на иностранные языки,
главным образом на английский и немецкий. В 1975 г. в Германии
(совместно с X. Весселем и в его переводе) была издана моя ра-
бота «Логические правила языка», в которой я построил полный
курс логики. Основное содержание этого курса — определения
понятий (т. е. слов, терминов) и умозаключения (т. е. получение из
данных высказываний новых), а также более сложные конструк-
ции из понятий и высказываний.
Результаты эти получили международную известность. За них
я был избран в академию наук Финляндии, логическая школа ко-
торой имела мировую репутацию. Западными специалистами я
включался в число крупнейших логиков мира и регулярно полу-
чал личные приглашения на международные конгрессы как логик
(но ни разу не был выпущен). И в России меня терпели коллеги
и даже частично поддерживали власти. Это продолжалось до тех

36 Л.Н.Митрохин
пор, пока моя деятельность в основном ограничивалась рамками
математической логики, ставшими традиционными (даже рутин-
ными) и признанными в узких кругах профессионалов и даже в со-
ветской философии. Но положение резко изменилось, когда моя
деятельность вышла за эти рамки.
Состояние логики, уже обросшей предрассудками и ложными
идеями (на мой взгляд), меня не удовлетворяло. Я начал разработ-
ку логической теории, радикально отличающейся от всего того,
что было сделано в логике в прошлом и делается в настоящем.
Я назвал ее комплексной логикой. Суть этой теории заключается
в пересмотре предмета логики вообще, объема рассматривае-
мых в ней объектов, метода самой логики (методов решения ее
проблем, ее собственного аппарата, рассчитанного на какое-то
внешнее применение, а не на свои внутренние нужды) и сферы ее
приложений.
Задуманная мною реформа логики, как я предвидел, должна
была породить негативное отношение в профессиональной среде.
Вместе с тем результаты моих исследований так или иначе давали
о себе знать. Я это замечал в работах многих логиков, как прави-
ло, — без ссылок на мои работы, хотя они были широко извест-
ны. Думаю, что я опередил эволюцию логики лет на 30 или 50.
Например, я уже лет 30 назад построил логическое исчисление,
в котором имели силу знаменитые геделевские результаты, и ре-
шил все связанные с ним проблемы (включая проблемы полноты,
разрешимости и непротиворечивости). К таким же результатам за-
падные логики стали подходить лишь недавно. Кроме того, в этих
исчислениях я ввел оператор неопределенности, ранее не извест-
ный в логике и опять-таки появившийся недавно. Мои работы с
изложением таких исчислений начали широко публиковаться на
английском языке — международном языке логики — более чет-
верти века назад. Каковы же были мои фундаментальные идеи на
этот счет?
Начну с вопроса, что является предметом логики как особой
науки. Ответ представляется очевидным и общепринятым: законы
правильного мышления. Но что такое мышление? Деятельность
мозга? Но логика как наука появилась давно, а деятельность моз-
га стала предметом научного исследования совсем недавно. Что
значит — правильное мышление? Проанализируйте ответы, и в
итоге вы получите: правильным мышлением считается мышление
по законам (правилам)... логики. И глубже этой тавтологии дело
не идет. А попытки объяснить, как именно логика изучает мышле-
ние, так или иначе кончаются тем, что в качестве правил «мыш-

О феномене А. А. Зиновьева 37
ления» приводятся операции с объектами языка — со словами и
предложениями.
В отношении природы правил логики сложилась и приобрела
силу предрассудка философская концепция, будто эти правила
суть отражение неких общих законов бытия. Например, на воп-
рос, почему из суждений «Все люди смертны» и «Сократ есть че-
ловек» логически следует «Сократ смертен», философы (а логика
существовала в рамках философии) отвечали: так устроено бытие.
Тем самым вопрос о природе правил логики вообще отбрасывался,
и эти правила предлагалось изучать и заучивать без объяснения.
Математическая логика, сделав вклад в методы логических
исследований, сместила основное внимание к разработке фор-
мального аппарата логики и тем самым превратила технические
средства логики в ее содержание, ее предмет. Предмет логики при
этом нисколько не расширился, понимание его не улучшилось,
а логические средства были неимоверно раздуты. Но сложилась но-
вая система предрассудков и ложных концепций. Например, убеж-
дение, будто законы логики зависят от предметной области (отсюда
идея особой логики микромира), будто они не универсальны, буд-
то имеют непосредственное приложение вне сферы языка. В этом
смысле произошла подмена правил логики математическим аппа-
ратом, применяемым в вычислительных и информационных уст-
ройствах. Вместе с тем предметная сфера логики даже сузилась
по сравнению с догматическим периодом логики (сравнительно с
«философской» логикой) и произошло содержательное ее обед-
нение. Например, была совсем заброшена часть логики, называв-
шаяся в доматематический период индуктивной логикой.
Ограничив сферу логики в смысле охвата проблем и сведя
логические исчисления к чисто техническим (математическим)
задачам, математическая логика включила неявно и порою явно
в решение чисто логических проблем внелогические посылки и
допущения, так что получилась деформированная (смещенная)
теория: она не включила в себя то, что необходимо для логики
как особой науки, и включила то, что должно быть исключено
из логики. В результате создались затруднения, несравненно ус-
ложнившие и даже вообще исключившие решение целого ряда
логических задач. Логика утратила суверенитет особой науки,
лежащей в основе всех прочих наук, включая математику. И как
бы это ни показалось странным, в математике до сих пор отсутст-
вует универсальная теория доказательства (она даже отвергает-
ся), ибо построение такой теории возможно лишь в рамках логи-
ки, не зависящей от математики.

38 Л.Н.Митрохин
Согласно моей концепции, которую я назвал комплексной ло-
гикой, предметом логики как особой науки является язык. Язык
не вообще во всем проявлении своих признаков и функций в че-
ловеческой жизни, но лишь в одном его качестве, составляющем
его социальную сущность, а именно — как вещный (материаль-
ный) способ существования человеческого сознания, искусствен-
но изобретенный людьми и не наследуемый биологически, отде-
ляемый от человеческого тела, а не остающийся в его мозгу как
средство познания людьми окружающего мира, включая их самих
и их жизнедеятельность, как знаковое средство фиксирования
приобретаемых знаний, их хранения и передача новым поколени-
ям, как средство использования людьми новых знаний для получе-
ния новых знаний и в практической деятельности. При всем этом
логика имеет свой специфический, только ей присущий подход к
языковым явлениям.
Логика выделяет (абстрагирует) в языковых явлениях опреде-
ленные структурные компоненты, а именно такие, которые обра-
зуют структуру знаний, — термины, высказывания (суждения),
терминообразующие и высказывающие операторы и другие про-
изводные от них и обслуживающие их знаки. Выделяя их, логика
устанавливает, что они функционируют в языке. Но она не ограни-
чивается этим. Это только и начало, и предпосылка для ее предва-
рительной работы. Последняя заключается в их особой обработке,
в их усовершенствовании и изобретении новых, а также в установ-
лении точных правил оперирования ими — правил или законов
логики. Вопрос о понимании правил логики является ключевым
для понимания логики вообще, человеческого сознания и средств
познания, языковой практики.
Язык состоит из совокупности предложений, построенных по
правилам некоторого (русского, английского и т. п.) языка и обра-
зующих его базис, а также из совокупности построенных на этом
базисе дополнительных средств — формул, графиков, таблиц,
схем и т. п. Предметом логики является лишь то, что охватывается
терминами «высказывание» («суждение»), «термин» и логичес-
кий «знак» (или «логический оператор»). Примеры логических
операторов: «и», «или», «не», «если... то...», «этот, который...».
Правила логики (логические правила) суть оперирование вы-
сказываниями и терминами (и, естественно, входящими в них ло-
гическими операторами). Эти правила не открываются людьми в
окружающем их мире, а изобретаются вместе с появлением и со-
вершенствованием навыков конструирования терминов, выска-
зываний, действий с ними. Логика как особая наука, приступая

О феномене А. А. Зиновьева 39
к изучению этих правил, сталкивается со следующим обстоятель-
ством. Она обнаруживает эмпирически данными определенного
вида термины, высказывания (и содержащие их операторы) и уже
функционирующими некоторые правила обращения с ними. И с
этой точки зрения, правила, устанавливаемые логикой, имеют
опытную основу. Но логика вместе с тем обнаруживает, что свойст-
ва определенного вида терминов и высказываний (и содержащих
их операторов) установлены лишь для некоторых случаев их упо-
требления, а не для любых возможных ситуаций; свойства эти ус-
тановлены неотчетливо и не с предельной общностью (нередко в
связи с конкретным видом языковых форм); не установлены от-
ношения различных операторов. Устраняя эти недостатки, логика
продолжает творческую деятельность по разработке и совершенст-
вованию упоминавшихся средств языка науки, и с этой точки зре-
ния, логические правила оперирования этими средствами языка
суть не что иное, как определения свойств логических операторов
и содержащих их терминов и высказываний.
Кроме того, сами методы логики позволяют разработать точ-
ные правила не только для фактически встречающихся ситуаций,
но и для любых логически мыслимых (возможных) ситуаций, а так-
же оценить логически возможные виды терминов, высказываний,
операторов, которые, может быть, еще не употребляются в науке.
Во всяком случае, получив некоторый материал для работы, а так-
же своего рода задания и ориентиры, логика делает свое дело уже
независимо от этого материала, исследуя логически возможные
случаи и устанавливая для них соответствующие правила. И с этой
точки зрения, логику можно считать априорной наукой, результа-
ты которой имеют силу для любой науки, если только последняя
вводит в обиход элементы языка, подпадающие под описанные в
логике типы.
Логика, далее, изучает свойства терминов и высказываний,
не зависящие от того, являются ли они терминами и высказыва-
ниями физики, химии, биологии, истории или какой-либо иной
науки. Она изучает правила, общие любым терминам и высказы-
ваниям с определенной структурой, и не рассчитана ни на какую
науку специально. Нет логики специально для математиков, фи-
зиков, историков, ибо логика находит в науке именно то, что она
ищет: правила, которые не зависят от сферы науки, от особен-
ностей той или иной предметной области. Таковы предельно бег-
лые характеристики моей концепции логики, для ее серьезного
понимания, однако, необходимо обратиться к соответствующим
публикациям.

40 Л. Н. Митрохин
Л. M. Насколько я понимаю, твои логические работы получи-
ли широкую, даже мировую известность. Почему же ты вдруг так
круто расстался с логической проблематикой и все силы сосре-
доточил на написании «Зияющих высот», по существу яростного
политического памфлета, который вскоре стал мировым бестсел-
лером? Не потому, наверное, что власти не пустили тебя в Фин-
ляндию на конференцию Финской академии наук?
А. 3. «Зияющие высоты» — вовсе не первая моя работа, за-
трагивающая политические проблемы. Еще во время учебы в
МИФЛИ, а особенно во время пребывания в армии, я написал
множество коротких пародий, сатирических эссе и рассказов о
проявлениях глупости, подхалимства, лицемерия. Они имели ог-
ромный успех у моих сослуживцев и товарищей. Многие из этих
зарисовок многократно перепечатывались, обычно на папиросной
бумаге, и имели широкое хождение. Наиболее активно на литера-
турном поприще я трудился в Институте философии, когда посто-
янно обнаруживал свои тексты в самиздатских публикациях, часто
без указания автора или под чужим именем. Уже одно это подтал-
кивало меня к мысли как-то собрать эти отдельные зарисовки и
памфлеты в единое целое.
Но главное было не в этом. Со стороны может показаться, что
во всех подобных работах я выступал не как специалист (философ
или логик), исследующий сугубо научные проблемы, а в новом для
себя качестве — то ли начинающего писателя, то ли журналис-
та. Однако сам я вовсе не воспринимал литературные опыты как
некую параллельную деятельность, так сказать, сосуществующую
рядом с научными исследованиями. Для меня это была органи-
ческая часть вполне амбициозной задачи, которую я постепенно
осознавал как свое главное призвание, а именно: строго адекват-
ное и достоверное познание мира, выявление скрытых механиз-
мов, приводящих его в движение, хотя и не бросающихся в глаза с
первого взгляда. Делая зарисовки отдельных людей или бытовых
эпизодов, сочиняя сатирический рассказ или пародию, я каждый
раз видел в них способ выявления каких-то атомов, кирпичиков,
которые, складываясь в различных пропорциях и конфигураци-
ях, образуют общество в целом. И тогда, естественно, рано или
поздно появлялось искушение суммировать, слить эти отдельные
детали в единое целое, воссоздать облик общества, в котором мы
живем. «Зияющие высоты» и стали первым масштабным резуль-
татом такой работы.
Л. М. Помню, что все сотрудники и Института, и «Вопросов
философии» крайне болезненно переживали тот факт, что перед

О феномене А. А. Зиновьева 41
отъездом тебя лишили гражданства, всех званий, боевых наград
и грубо, жестоко выбросили в чужую, враждебную (а мы это зна-
ли) тебе среду. Постоянно делились скудными, случайными све-
дениями, как тебе живется, не сломался ли ты. Все это невольно
ассоциировалось с судьбой А. И. Солженицына, М. Л. Ростропо-
вича. Причем переживали даже люди, так или иначе причастные
к твоему изгнанию. Я хорошо знал сына могущественного заве-
дующего управлением кадрами АН СССР, генерал-лейтенанта
Г. А. Цыпкина, который и объявил тебе это решение. Так вот, по
рассказам сына, отец очень тяжело переживал эту сцену, особен-
но твои слова: «Геннадий Александрович, вы же сами боевой ге-
нерал, прошли фронт и знаете цену военным наградам. Как же вы
можете требовать, чтобы я вернул свои боевые награды?» Отец,
вспоминал сын, сказавшись больным, срочно уехал на дачу и не-
сколько дней пил.
И вместе с тем нас долго волновал один деликатный вопрос.
Впервые о «Зияющих высотах» я узнал от Мераба Мамардашвили,
когда отдыхал у его родственницы в Пицунде. Причем говорил он с
раздражением и упреками в твой адрес. По его словам, в главных
героях книги («социолог», «претендент», «мыслитель», «мазила»
и др. ) легко угадываются реальные люди — это близкие тебе колле-
ги, друзья. И разговоры, которые они ведут, довольно точно воспро-
изводят реальные встречи и застолья. В книге немало и отдельных
характеристик внешности, манеры одеваться, говорить, напомина-
ющих наших знакомых. Особенно убийственны тщательно выпи-
санные сатирические эпизоды поведения ибанских правителей. Так,
сцена, когда вождю дружественной африканской страны никак не
удается увернуться от жарких поцелуев главного ибанца, момен-
тально ассоциируется с Брежневым и запоминается навсегда.
В героях «Светлого будущего» угадывается не только Ф. В. Конс-
тантинов, но и некоторые наши товарищи, заслуживающие только
уважения. Без особого труда расшифровывается «Нелькин кру-
жок» и его главные участники. А поскольку эти персонажи обычно
довольно критически высказываются об уродливых порядках, царя-
щих в Ибанске (которые ассоциируются с советскими), а их поведе-
ние не отличается особыми добродетелями, то нетрудно было пред-
положить, что партийные и кагебешные начальники воспримут эту
книгу как неоспоримое свидетельство того, что у них под боком на-
зревает едва ли не идеологический заговор, и с пристрастием будут
доискиваться, кто является реальным прототипом того или иного
литературного героя, действительно ли этот прототип придержива-
ется зловредных «подрывных» идей.

42 Л.Н.Митрохин
Так и случилось. Как мне рассказывали, многих из таких по-
тенциальных подозреваемых вызывали в ЦК КПСС и настойчи-
во пытались выяснить, кто такой «претендент», «мыслитель»
или, скажем, «болтун» и «клеветник». Особенно забавно было с
«социологом». Как человек с бородой, в нашей среде тогда ред-
кой, он у тебя внешне похож то ли на Ю. Замошкина, то ли на
Б. Грушина, и компетентные органы ломали голову — кто же он
на самом деле. Кстати, с подобными упреками выступил и Трушин
в небезызвестной статье в «Независимой газете», где был напе-
чатан твой рисунок, на котором ты как бы «прислушиваешься» к
разговорам присутствующих. Ю. Ф. Карякин даже рассказывал,
что, возмущенный намеками на его связь с КГБ, он ночью пом-
чался к тебе домой, чтобы устроить шумную разборку, но в конце
концов передумал. Кстати сказать, именно он попытался внятно
объяснить эту особенность романа: «Зиновьев, перешагнувший
через такие препятствия, был прежде всего озабочен тем, чтобы
выстроить жесткую систему типажей, и считал, что он вправе не
замечать всех этих мелочей ».
А. 3. Мне кажется, что все это объясняется просто. Я уже го-
ворил, что это была первая серьезная попытка как-то обобщить
прежде разрозненные зарисовки и рассказы. Чтобы понять, что
в результате получилось, нужно представить, в каких условиях
он писался. Меня уволили со всех постов, отключили телефон.
Я не мог встречаться с друзьями, не рискуя навлечь на них беду,
каждую минуту был готов к обыску, прекрасно понимая, что меня
ждет, если отрывки романа попадут в руки кагебешников. Я писал
и сразу же отдавал страницы жене Ольге, которая их печатала. Я
понимал, что нахожусь под негласным надзором, а поэтому она,
чтобы не привлечь внимания соседей, либо ставила машинку на
пачку газет, либо печатала в ванной, включив воду. После этого
сразу же отдавала напечатанные страницы для переправки за гра-
ницу. Основная забота состояла в том, чтобы страницы рукописи
как можно меньше времени находились в квартире.
Иными словами, я вынужден был постоянно держать всех мно-
гочисленных персонажей рождающегося романа, все их харак-
теристики, взаимоотношения, предмет и развитие спора (а они
составляют его значительную часть) в голове, не имея никакой
возможности вернуться к ранее написанному, что-то уточнить, пе-
реписать, вставить. Этот адский, лихорадочный труд длился шесть
месяцев, в течение которых к вечеру я часто едва держался на но-
гах. Весь этот довольно большой роман складывался из ежеднев-
ных порций текста. Естественно, перечитывая его в спокойной

О феномене А. А. Зиновьева 43
обстановке, нетрудно увидеть огрехи и нестыковки. Но без них,
наверное, роман был бы другим и воспринимался иначе.
В соответствии с моим замыслом я никак не был хроникером,
описывающим окружающих меня людей, реальные мнения и раз-
говоры. Я стремился выделить систему максимально типичных для
нашего общества персонажей, неких кирпичиков, создающих спе-
цифику ибанского общежития. К тому же это было литературное
произведение, и нужно было подумать и о читателе: выдержать и
логику и, так сказать, интеллектуальную детективность сюжета.
Естественно, исходным материалом были прежде всего люди, с ко-
торыми был так или иначе знаком, но я стремился осмыслить, худо-
жественно обработать эти первичные впечатления, создать серию
характеров, различающихся между собой какими-то внешними чер-
тами, манерой разговора и поведения. Но я не профессиональный
писатель, к тому же условия работы, как я уже говорил, были не са-
мыми благоприятными. Поэтому процесс литературной обработки
порой, вероятно, оставался незавершенным. Отсюда и совершенно
неожиданное соотношение моих героев с реальными людьми. Так,
ко мне до сих пор, кто с упреками, кто с радостью, обращаются мно-
гие люди, претендующие на роль прототипов главных персонажей
книги. Мне же остается только их разочаровывать. Часто мне го-
ворят: как тебе удалось написать такое большое произведение за
полгода? Они не понимают, что такую книгу написать за несколько
лет невозможно, для этого нужно именно полгода и ту атмосферу,
в которой я работал. За несколько лет спокойного труда с многочис-
ленными корректурами пишутся другие книги. Может быть, лучше,
может быть, хуже, но не «Зияющие высоты».
Л. М. Здесь я с тобой согласен; такую книгу можно было со-
здать только в особом авторском состоянии. Как известно, у нас
роман сразу же был объявлен контрреволюционным произведе-
нием, и чтение его приравнивалось к антисоветской деятельности.
Мне его с величайшей предосторожностью и только на одну ночь
передал Ю. Ф. Карякин. Позже вместе с ним мы обменивались
впечатлениями. Я не буду особо расписывать, какое громадное
впечатление он произвел на нас неистощимой авторской изоб-
ретательностью, образностью, точностью социального диагноза,
неистовым черным юмором. В то же время нам показалось, что
текст местами выглядит рыхлым, в нем встречаются повторения,
не всегда ясна сюжетная линия и т. д. В одном мы были соглас-
ны: роман написан на другом уровне, чем прежние диссидентские
книги, с которыми мы оба были знакомы, и это придает ему такую
энергетическую мощность.

44 Л. Н. Митрохин
В этой связи вспоминаю одну сцену. Во время пребывания в
Нью-Йорке я позвонил Эрнсту Неизвестному, и он пригласил
меня приехать к нему в студию. Зашла речь об общих друзьях,
в том числе и о тебе. «Что Мераб, — говорил Эрнст. — Он че-
ловек талантливый, рассудительный. Но Сашка! Он гений. Он же
человек неистовый, и эта его страстность, неукротимость захваты-
вает читателя». Помню, я удивился: так говорил Эрнст, который,
как ты помнишь, разве что Леонардо да Винчи отводил место ря-
дом с собой. У тебя сохранились с ним прежние отношения? Ведь
в свое время именно ты пригласил его выступить в Институте фи-
лософии, и я до сих пор помню его могучие иллюстрации к «Аду»
Данте. «Зияющие высоты» не просто принесли тебе всемирную
известность. Это был твой первый значительный и триумфальный
выход в политику. Они означали окончательный переход к соци-
ально острой злободневной тематике, обозначив ту особую форму
твоей научной деятельности, в которой ты отныне описывал ре-
зультаты своих исследований общества, а именно, художествен-
ный роман или «личностная социология».
Вместе с тем происходит еще и другой существенный поворот
в твоих научных интересах. Я имею в виду социальные исследова-
ния — тема, которая шаг за шагом начинает доминировать в твоих
работах. Но переход этот своеобразный. Уже «Зияющие высоты»
ты расценивал как особую форму социальных исследований, но в
литературной (художественной) форме. Теперь же параллельно
появляются книги, написанные в жанре не социологического ро-
мана, а в традиционной форме теоретического трактата (напри-
мер, «На пути к сверхобществу»). Что послужило причиной тако-
го поворота?
А. 3. Причина та же самая, как и в случае с логикой. Обратив-
шись к социальным исследованиям, я был поражен их убожеством.
За все годы существования советского строя о нем отечественны-
ми специалистами не было написано ни строчки, заслуживающей
звания науки. Это можно вроде бы объяснить тем, что партийно-
государственные правители всячески препятствовали правдивой
картине о реальном социальном строе страны. Но многие совето-
логи на Западе насочиняли тонны всякого вздора о реальном ком-
мунизме, в котором найти зерно истины еще труднее, чем найти
жемчужину в куче навоза. А сколько разоблачительных страниц
насочиняли советские диссиденты, в которых ни одно слово не со-
ответствует критериям научного понимания!
И уж совсем не укладывается в рамки здравого смысла тот
факт, что все известные мне концепции и теории западного об-

О феномене А. А. Зиновьева 45
щества оказались так же далекими от реальности западных стран,
как сочинения советских авторов — от советской реальности. А
ведь зарубежные авторы вроде бы не испытывали таких ограни-
чений свободы творчества, какие выпали на долю их советских
коллег. В чем, спрашивается, дело? Думаю, причина не в каких-то
частных упущениях и ошибках, а в непонимании самой специфики
социальных исследований.
Особенность социальных объектов состоит прежде всего в том,
что люди сами суть объекты такого рода, постоянно живут среди
них и в них, постоянно имеют с ними дело. Они должны уметь жить
в качестве социальных объектов и в их среде. Для этого они вы-
нуждены как-то познавать их, что-то знать о них. Они приобре-
тают свои знания в ходе воспитания, обучения и образования, от
общения с другими людьми, на личном опыте, из средств информа-
ции, из литературы и фильмов. Таким образом, у них складывают-
ся свои представления о социальных объектах — так называемые
житейские, или обывательские представления, которые имеют
мало общего с их научным пониманием. Тем не менее гигантское
число дилетантов высказывается о них, сочиняя бесчисленные
книги и статьи... А те из них, кто известен и имеет возможности
для публичных выступлений, считают себя и признаются другими
за высших экспертов в сфере социальных знаний. Таково первое
серьезное препятствие на пути научного познания социальных яв-
лений.
Далее, суждения о социальных явлениях неизмеримо сильнее
затрагивают интересы различных категорий людей, чем суждения
о других явлениях бытия. Поэтому эта сфера изначально находи-
лась и находится теперь под неусыпным контролем официальных
идеологов, включая религиозных. Функция идеологии — фор-
мирование сознания людей в целях самосохранения данного со-
общества и манипулирования поведением людей, а не познание
реальности. В результате создаваемая идеологией картина соци-
альных явлений оказывается искаженным отражением реальнос-
ти или вообще вымыслом.
Если бы марксизм придерживался научного понимания комму-
низма, он должен был бы утверждать неизбежность и в коммунис-
тическом обществе экономического и социального неравенства,
необходимость государства и денег, неизбежность классов и дру-
гих явлений, считавшихся язвами капитализма, и тогда он не имел
бы массового успеха. Однако защитники коммунизма создавали
ненаучную картину коммунистического общества, раздувая то,
что они считали его достоинствами, и затушевывая то, что счита-

46 Л. Н. Митрохин
лось недостатками «антагонистических» обществ, а критики ком-
мунизма, напротив, изображали и изображают ныне коммунизм
как воплощение зла и умалчивая о его достоинствах или искажая
их. В настоящее время идеологическое очернение коммунизма и
приукрашивание западнизма приняло неслыханные ранее разме-
ры как на Западе, так и в бывших коммунистических странах. Так
что о научном понимании коммунизма, как и западнизма, и речи
быть не может.
Наконец, серьезным препятствием на пути научного познания
социальных объектов является гигантская армия людей, профес-
сионально занятых в сфере науки. Научный подход к социальным
объектам составляет лишь ничтожную долю в колоссальной про-
дукции сферы профессиональных социальных исследований. Ос-
тановлюсь кратко на том, в каком виде мне представляются соци-
альные исследования, когда я проявил более или менее устойчивый
интерес к ним, причем не просто из праздного любопытства, а как
исследователь с «поворотом мозгов», радикально отличающимся
от такового у многочисленных профессионалов.
В исследованиях социальных объектов затруднен и ограничен,
а в основном вообще исключен лабораторный эксперимент в та-
ком виде, в каком он применяется в естествознании. Главными
орудиями исследования были личные наблюдения, знакомства
с источниками и логические средства. Причем эти логические
средства в том виде и ассортименте, в каком они были описаны
в сочинениях по логике и методологии науки, и стали известны
исследователям. А это был довольно бедный логический аппарат,
который сам по себе ограничивал возможности осмысления эм-
пирического материала.
В XX в. был разработан и получил широкую известность диа-
лектический метод. Но его постигла печальная участь. Так, Эн-
гельс придал диалектике вид учения о всеобщих законах бытия,
распространив ее на сферы, где она была лишена смысла (даже на
математику), и оторвав ее от сферы социальных явлений, где она
была бы на своем месте.
Сюда же добавились методы «конкретной» («эмпирической»)
социологии — сбор и обработка статистических данных о явлени-
ях, имеющих злободневный интерес, а также опрос определенным
образом отобранных людей по заранее разработанным анкетам
(вопросникам) и обработка результатов этих опросов. Во второй
половине века эти эмпирические методы захватили безраздельное
господство, оттеснив на задний план теоретические (логические)
методы традиционной социологии.

О феномене А. А. Зиновьева 47
Однако для построения целостной теории коммунизма, за-
паднизма и того типа человеческих объединений, которые стали
формироваться после Второй мировой войны, методы конкретной
социологии явно не годились. Обращаться к массам людей с воп-
росами о том, что они думают по поводу проблем, в которых сами
обращающиеся ничего не смыслят, по меньшей мере нелепо. Од-
нако в одном отношении «конкретная» социология сделала колос-
сальный шаг вперед по сравнению с преимущественно теорети-
ческой социологией предшественников. Речь идет о разработке и
применении количественных методов. Началась буквально оргия
величин. Теперь редко речи и публикации на социальные темы об-
ходятся без ссылок на статистические данные. Можно сказать, что
началась эпоха количественного взгляда на социальные явления.
Количественные величины обрели качественный смысл.
Бесспорно, количественные показатели имеют значение для
научного понимания социальных объектов. Более того, без них не
обойдешься. Но эти данные не есть нечто объективное: они так
или иначе отбираются специалистами и ими же интерпретируют-
ся, причем самым различным способом. В результате изобилие
цифр стало не столько средством достижения истины, сколько ее
сокрытия.
Главное же в том, что значение количественных данных чрез-
мерно преувеличивалось. Из них самих по себе невозможно из-
влечь научную социальную теорию, отвечающую требованиям
логики и методологии науки. Они могут быть использованы для
построения и развития такой теории, для верификации (проверки)
ее отдельных положений. Но что именно измерять и вычислять,
как и с какой целью, — это зависит от теоретических средств, а не
наоборот. Можно, скажем, на основе количественных показате-
лей установить уровень безработицы и предсказать ее эволюцию
на несколько лет вперед, но невозможно выяснить реальные при-
чины этого феномена, а следовательно, реализовать в изучении
его научный подход.
«Наукой», на мой взгляд, можно называть лишь более или
менее систематизированную совокупность знаний, которая ха-
рактеризуется определенными целями и определенным подходом
к изучаемым явлениям, определенным способом мышления и ис-
следования. Вот я и решил в рамках своей логической социоло-
гии разработать такие наиболее фундаментальные и очевидные
принципы исследования, которые позволят на деле осуществить
научный подход к социальным явлениям, можно сказать, сде-
лать реальным научный «поворот мозгов». Для представителей

48 Л. Н. Митрохин
естественных и дедуктивных наук некоторые черты этих методов
представляются само собой разумеющимися: они навязываются
самими условиями исследования и высоким уровнем профессио-
нализма. Но такой научный подход, повторяю, образует не одна
или несколько общепонятных и общедоступных идей, а сложная
совокупность средств, принципов и правил познания.
Л. М. В твоих работах по социальной тематике меня всегда
поражала одна черта. Ты пишешь страстно, заинтересованно, не
скупишься ни на предельно резкие оценки, ни на крепкие слова.
И вместе с тем у тебя нет и тени моралистики, сетований по пово-
ду конкретных глупостей правителей, неминуемости тех или иных
последствий введения очередных законов. Мне это напоминает
знаменитую Enfremdungtheorie в театроведческой сфере. Бертольт
Брехт выразил ее в форме афоризма: «Артист, играющий Гамлета,
должен играть не Гамлета, а артиста, играющего Гамлета». Иными
словами, он не должен приносить на сцену свои личные пережи-
вания и эмоции, а максимально точно и отстраненно передавать
драматизм самой жизни. Или, как говорил Спиноза: «Не плакать
и не смеяться, а понимать».
А. 3. Можно сказать и так. В одной из своих книг я писал, что
подход исследователя, руководствующегося принципами научно-
го подхода к социальным явлениям, подобен позиции ученого, на-
блюдающего муравейник: он должен делать это беспристрастно,
не раздражаясь и не восхищаясь, не предлагая никаких проектов
более «разумного» устройства муравейника. Думаю, нетруд-
но увидеть, что этого принципа я всегда придерживался в своих
даже литературных работах. Впрочем, мы уже касались этой про-
блемы, когда говорили о взаимоотношении героев моих книг и их
прототипов.
Думаю, что иначе и быть не должно, поскольку научный под-
ход исходит из познания реально существующих объектов, а не
априорных (предвзятых) представлений, мнений, предрассудков.
Если таких объектов нет в природе, никакой науки о них быть не
может. Проиллюстрирую эту мысль на примере исследования
«коммунизма».
Еще недавно считалось, будто наука о «полном коммунизме»
(«научный коммунизм») возникла уже в прошлом веке, хотя этого
полного коммунизма не было якобы даже в Советском Союзе. Со-
ветские теоретики полагали, что советский коммунизм был пос-
троен неправильно, поскольку, согласно Марксу, он должен был
выглядеть иначе. Научный же подход означает прямо противопо-
ложное: брать за исходное реальный общественный строй, как он

О феномене А. А. Зиновьева 49
сложился в Советском Союзе в силу его конкретных исторических
условий и объективных социальных закономерностей, и смотреть,
насколько созданная Марксом картина будущего соответствует
этой реальности. Неправильной здесь является не реальность,
а априорная теоретическая концепция, применяемая к ней.
Если в понятие научного подхода в области социальных иссле-
дований включать требование соблюдения правил логики и мето-
дологии науки, то можно утверждать, что эта сфера находится на
дологическом, донаучном уровне. Чтобы подняться на научный
(логический) уровень познания социальных объектов, т. е. челове-
ческих объединений и людей как членов этих объединений, необхо-
димо осуществить логическую обработку языка, на котором люди
думают, говорят, пишут, слушают и читают об этих объектах, а так-
же осуществить логическую обработку методов исследования этих
объектов. Я назвал такую обработку логической социологией.
Сама логика должна быть для этого радикально перестроена.
Я занимался этим уже много лет параллельно с исследованием со-
циальных объектов, включая книги «Коммунизм как реальность»
(1981) и «На пути к сверхобществу» (2001). Но обстоятельства
складывались так, что не оставалось времени и сил дать система-
тическое изложение моей логической социологии. Пока удалось
опубликовать лишь вводный и предельно упрощенный курс лек-
ций (Логическая социология. 2002).
Однако многие неразработанные проблемы и неизжитые пред-
рассудки еще сохраняются. До сих пор считается, будто законы
познания суть отражения законов познаваемого бытия. В резуль-
тате методология науки превращается в популяризацию содержа-
ния конкретных наук, в философствование по поводу конкретных
открытий науки. Между тем законы логической социологии не яв-
ляются отражением законов бытия, они вообще ничего не отра-
жают. Это законы самой деятельности людей по отражению (поз-
нанию) законов бытия.
Л. М. Это была проблема, едва ли не самая популярная среди
логиков. Помню, как мы, студенты, доводили чуть ли не до исте-
рики руководителей кафедры вопросами о том, что отражают за-
коны формальной логики. «Объективные законы окружающего
мира», — заученно повторяли они расхожий «материалистичес-
кий» штамп. Но мы не унимались. — «Что отражает, например,
закон тождества?» — «Качественную определенность предмета».
— «А закон исключенного третьего?» Указать на объективные
свойства было уже сложнее. Я и сам столкнулся с этой проблемой,
когда писал диплом о законе достаточного основания. Конечно, от

50 Л. Н. Митрохин
меня ждали определенного ответа: он отражает объективные свя-
зи. Недавно я перечитал свой текст. Нет, я все-таки сообразил, что
он представляет собой идеализацию (перенесение в мыслительную
сферу) способов оперирования (мысленного освоения предметов).
Не бог весть какое открытие, но все-таки, значит, сообразил, что
сознание возникает в трудовой деятельности. А помнишь, какую
ярость у «диаматчиков» вызвала беспрецедентная по своему объ-
ему статья Э. В. Ильенкова «Идеальное» во втором томе «Фи-
лософской энциклопедии» (1962), в которой оно понималось как
«отражение внешнего мира в формах деятельности человека». Так
что твое понимание законов отражения действительно носит фун-
даментальный характер не только в твоей логической социологии,
но и при построении общей научной теории познания.
А. 3. То же самое я сказал бы и относительно моей трактовки
социальных объектов. В основу ее я положил допущение, что все в
мире есть результат комбинирования элементарных частиц — ато-
мов. Тогда ответ на вопрос, что считать элементарными атомами
в социальной сфере, напрашивается сам собой. Не просто люди
со всеми теми свойствами, которые у них можно обнаружить,
а лишь с такими, которые непосредственно играют социальную
роль и учитываются в определении человека как социального ато-
ма. Человеке этом случае состоит из тела, способного выполнять
необходимые для его существования действия, и особого органа,
управляющего телом, — сознания, функция которого — обес-
печить поведение тела, адекватное условиям его жизни, и его са-
мосохранение. Здесь также не изжиты многие предрассудки. Так,
преобладает взгляд на человеческое сознание как на особую иде-
альную (нематериальную) субстанцию, принципиально отличную
от субстанции материальной (вещной). Однако никакой бестелес-
ной (нематериальной, идеальной) субстанции вообще не сущест-
вует. Сознание есть состояние и деятельность мозга человека со
связанной с ним нервной системой. Идеи (мысли) суть состояния
клеток мозга и комплекса вполне материальных знаков.
Л. М. Попробую воспроизвести последовательность твоих ис-
следовательских интересов. Стремясь объяснить состояние окру-
жающего тебя общества, ты обращаешься к научной литературе
и неожиданно обнаруживаешь, что в ней господствуют весьма
поверхностные представления и концепции, грубо искажающие
реальность. Приходится заняться изучением реальности самому,
но выясняется, что сколько-нибудь надежная, удовлетворяющая
строгим научным критериям методология социальных исследо-
ваний отсутствует. Тогда ты первым вводишь в практику (можно

О феномене А. А. Зиновьева 51
сказать, изобретаешь) новый инструмент исследований — социо-
логический роман. Наиболее знаменитым его образцом являются
«Зияющие высоты», вознесшие тебя к мировой известности. Од-
нако это уже завершенное произведение, результат конкретного
применения общих принципов исследования социальных явлений,
а поэтому, все более сталкиваясь с масштабными изменениями в
мире, ты все более ощущаешь необходимость разработки и из-
ложения этих принципов в общей теоретической форме, в жанре
научного трактата. И ты предпринимаешь титанические усилия по
разработке методологии изучения социальных объектов, которую
называешь логической социологией. Об основных принципах ее
ты только что рассказал. Теперь можно приступить к конкретным
исследованиям, для чего, как ты пишешь в одной из своих работ,
«достаточно иметь голову на плечах, правда, голову, специально
подготовленную и обученную этому». При этом ты постоянно пре-
дупреждаешь, что применение логической социологии носит не
механический, а творческий характер, ученый должен постоянно
усовершенствовать свою методологию, а продукт его творчества
должен сам становиться аппаратом его творчества.
А. 3. В общем, я могу согласиться с такой картиной. Но все-
таки это схема. В реальной жизни можно говорить не об отдельных
этапах моей творческой биографии, четко отделенных друг от дру-
га, а скорее, об акцентах, ведущих лейтмотивах повседневной де-
ятельности. Я не только осваивал новые темы, но постоянно что-то
дописывал, уточнял, развивал в моих уже изданных публикациях.
И часто это было результатом не каких-то особенностей моей ра-
боты, а вынужденной реакцией на разнообразные внешние обсто-
ятельства. Я не люблю об этом говорить, но в первые годы эмиг-
рации я оказался в весьма трудных материальных условиях.
Л. М. Да, и здесь у тебя слово не расходилось с делом. В своих
работах ты неоднократно повторяешь: способность устраивать-
ся в этом мире и способность адекватно познавать его — раз-
ные вещи. Я хорошо помню твою купленную в рассрочку скром-
ную квартиру на втором этаже крохотного домика в окрестностях
Мюнхена, твой персональный земельный участок — метра четыре
на пять — с березкой, несколькими кустиками, скамейкой; пом-
ню твою озабоченность долгами, конца и края которым было не
видно. Да и ты сам мне говорил, что приходится браться за любую
работу, выполнять заказы, ни в каком отношении тебе не интерес-
ные. Помню твои слова: «Если бы мне даже заказали за три года
написать оперу, я согласился бы. И даже написал. Год я бы потра-
тил на то, чтобы понять, как сочиняются оперы, а два года на то,

52 Л. Н/Митрохин
чтобы ее сочинить». И это у автора, тиражи книг которого были
едва ли не самыми большими в мире, и на них издатели наживали
баснословные состояния! Но мне тогда уже показалось, что вся
эта проза жизни оставалась на периферии твоих переживаний и
забот. Душа твоя оставалась в России, а ее судьба прежде всего
волновала тебя и как человека, и как исследователя/Она, собст-
венно, и была главной темой твоих размышлений. И здесь можно
констатировать один парадокс, который стал особенно заметным
после твоего возвращения.
Когда люди узнавали о твоей вынужденной эмиграции, то они
обычно понимающе качали головами: «Чему быть, того не ми-
новать. Автор такой ядовитой сатиры на брежневское правле-
ние ни на что другое рассчитывать не может». Твоя жизнь при-
равнивалась к судьбе А. И. Солженицына, М. Л. Ростроповича,
А. Д. Сахарова, диссидентов, религиозных экстремистов. Когда
же совершилась «перестройка», были разрушены все каратель-
ные и силовые структуры и обратно потянулись тысячи пострадав-
ших людей, которые с предельной искренностью стали обличать
репрессивный строй, то вопрос о твоем возвращении встал как
бы сам собой, и это никого не удивило. Удивление пришло позже.
Оказалось, что Зиновьев, который когда-то участвовал в загово-
ре против Сталина, который не только не разделял официальных
партийных идеалов, но во весь голос их высмеивал, внезапно стал
сталинистом. Он защищает коммунизм как наилучший социаль-
ный строй для России, отвергает саму идею перестройки, которая,
по его мнению, принесет России неисчислимые беды, издевается
над надеждой россиян стать «цивилизованными» гражданами.
Может быть, я что-то выразил неточно, где-то переставил ак-
центы, но рефрен был совершенно определенным: «Тот самый
Зиновьев...». Подобные высказывания я слышу до сих пор, при-
чем от людей, которые хотя бы по долгу своей профессии должны
знать существо твоих взглядов на судьбы России и понимать, что
такие представления имеют с ними мало общего.
А. 3. В каком-то смысле анализ коммунизма интересовал меня
всю жизнь. Это чувствуется уже в заголовках моих ранних книг:
«Зияющие высоты», «Светлое будущее», не говоря уже о более
поздних. Это вполне естественно. Если желаешь разобраться в
том, что происходит в стране Советов, то должен понять, что такое
коммунизм, потому что все, совершающееся в СССР (массовые
расстрелы, преследования диссидентов, борьба за партийность
науки и искусства), делалось ради построения такого социального
строя. Но оказывается, что этой проблемой занимается многочис-

О феномене А. А. Зиновьева 53
ленная армия обществоведов — штатные специалисты по «науч-
ному коммунизму».
Уже в МИФЛИ, знакомясь с их продукцией, я увидел, что ни-
чего общего с наукой она не имеет. Подозрение вызывало само
название дисциплины: что такое «научный коммунизм», почему не
«наука о коммунизме»? Постепенно разъяснялось, что за ним скры-
валась принципиальная вещь, а именно: главная установка — не
изучение состояния советского общества и возможности его ре-
ального перехода к более «высокой» стадии. Это был фрагмент
официальной идеологии, в псевдонаучной форме повествующий
о задачах и обязанностях советских граждан в коммунистическом
строительстве. «В псевдонаучной» — потому что основное вни-
мание уделялось не объективному исследованию существующего
общества и перспектив повышения уровня его развития (науч-
но-технического прогресса, благосостояния населения, степени
демократии, свободы и т. д.), а прославлению достигнутого со-
стояния (даже ценой беззастенчивой фальсификации реального
положения) и мобилизации населения на выполнение очередных
партийных программ (даже если они носили заведомо утопичес-
кий, как сегодня сказали бы, популистский характер). Классичес-
кий пример — торжественно провозглашенная Хрущевым про-
грамма построения коммунизма к 1980 г.
Мне же с самого начала все эти громогласные заявления от-
носительно успехов в реализации великих указаний классиков
марксизма-ленинизма, примеры фактически выдуманных или
нетипичных «ростков», «маяков» будущего общества внушали
только отвращение. Моя исследовательская программа была в
корне противоположна официальной. В результате действия раз-
личных — и объективных, и субъективных факторов, рассуждал
я, сложился конкретный строй со своей социальной структурой,
промышленностью, сельским хозяйством, межличностными отно-
шениями, со всеми его достижениями и недостатками. И задача
состоит в том, чтобы беспристрастно проанализировать специфи-
ческие черты этой реальности, как они существуют в жизни, а не
в официальных проектах и программах. Впоследствии я так и оза-
главил одну из своих наиболее знаменитых книг — «Коммунизм
как реальность».
Далее. Общество состоит из реальных людей, которые своим
трудом обеспечивают то, что называется развитием общества.
Мера его совершенства определяется не столько объемом вы-
плавки чугуна или производства тракторов, сколько тем, в какой
мере удовлетворяются специфические и исторически сложившие-

54 Л. Н. Митрохин
ся потребности населения страны. Иными словами, как ощущают
себя в жизни реальные граждане. Значит, нужно зафиксировать
и охарактеризовать некие конечные, далее неделимые кирпичики
человеческого общежития, иными словами — межличностные
взаимоотношения. Не через обобщенные данные, а посредством
воссоздания наиболее характерных субъектов производственной и
общественной деятельности, но не, как говорится, простых людей,
а тех, в суждениях которых предельно образно проявляются черты
этой реальности, т. е. личностей как носителей социальности, как
органических элементов неповторимого российского «социума».
Наиболее подходящими для выполнения такой задачи являются
язык и жанр художественного произведения.
Л. М. Ну и к каким основным выводам ты пришел? Попробую
несколько облегчить твою задачу. Я отыскал магнитофонную за-
пись беседы с тобой в Мюнхене примерно в 1990 г. Во время нее
я спросил, как ты относишься к перестройке и ее возможным ре-
зультатам. Идет ли она так, как ты предсказывал несколько лет
назад. Приведу твой ответ с некоторыми сокращениями.
«Отчасти произошло так, как я и предполагал, отчасти не так.
Я предсказывал, что все задуманные и Горбачевым, и потом Ель-
циным реформы неминуемо провалятся. Никакое общество запад-
ного типа в России не построишь, дело может кончиться только
разрухой. Так оно и получилось. Но я также писал, что когда дело
дойдет до разрухи, население восстанет, и весь этот горбачевско-
ельцинский режим будет сметен. Этого, как ты понимаешь, не
случилось.
Все дело в том, что в своих расчетах я не принимал во внима-
ние один решивший все дело поворот событий, а именно: способ-
ность высшего советского руководства пойти на самое настоящее
предательство интересов страны и народа. Мне в голову просто
не могло прийти, что высшие руководители партии будут разру-
шать свою собственную партию. Что высшие идеологи страны
откажутся от своей собственной идеологии, не просто откажут-
ся, а будут ее всячески дискредитировать. Убедившись в том, что
их замыслы провалились, они, спасая свою шкуру, открыли кре-
пость, неприступную для Запада, и сами по существу преврати-
лись в помощников Запада в разгроме страны. Горбачев, и я об
этом писал неоднократно, причинил стране больше вреда, чем все
враги Советского Союза, вместе взятые. Ельцин продолжает ли-
нию Горбачева, линию на разрушение страны. Вот этот фактор я
не принимал во внимание. В истории человечества такого никогда
не было, это беспрецедентный случай. "Холодная война" перешла

О феномене А. А. Зиновьева 55
в теплую, идет разгром страны, это война нового типа, и идейно
государственно-политические лидеры страны перешли на сторо-
ну врага. И они довели страну до такого состояния, что сегодня
отмобилизоваться и оказывать сопротивление им очень трудно, и
трудно сказать, удастся ли это вообще сделать. Потому что страну
предали, продали с потрохами. Предали не только нашу страну, но
и две трети человечества, которые с надежной смотрели на нас:
кубинцев, никарагуанцев, африканцев, югославов — всех.
Я с самого начала говорил, что горбачевское намерение с са-
мого начала было намерением обмануть не только людей, но и за-
коны человеческой истории. Так, они вознамерились в 500 дней
перевернуть ее вверх дном. Как я говорю в своей "Катастройке",
они решили: "Если Бог сотворил мир в течение 7 дней, то почему
бы нам за такой же срок не переделать Россию?" Сейчас я все
больше прихожу к убеждению, что все эти люди с самого начала
не верили в реальность своих планов, и с самого начала у них была
установка на разрушение страны. Тем более (а это я знаю на сто
процентов), что такая программа была запланирована на Западе с
момента окончания Второй мировой войны. Но это удалось только
им, потому что народ поддался на удочку, они сумели его развра-
тить. Все эти проблемы я подробно рассматриваю в книге "Кризис
коммунизма".
Причем я утверждаю, что не менее подлую роль сыграли так на-
зываемые интеллигенты, которых я чаще называю избыточными
болтунами (социальные писатели, философы, филологи и т. д., т. е.
люди, которые так или иначе имеют дело с духовной культурой, с
идеологией, с общественной психологией). Они также оказались в
лагере врагов народа. Лишь единицы, и то с большим опозданием,
выступили против или остались пассивными. А основная масса так
называемых интеллигентов поддержала и горбачевское, и ельцин-
ское руководство. Так что роль предателей сыграла не только пар-
тийная верхушка, но и подавляющее число интеллектуалов. Если
бы интеллектуалы отнеслись с полной ответственностью к судьбам
страны, судьбе народа, ничего подобного не произошло бы».
Л. М. Прошло 15 лет, мы живем в другой стране. Теперь ты
можешь наблюдать ее непосредственно. Уверен, что эти суждения
сохранили свое значение и в личном, и в общественном смысле. Од-
нако много воды утекло за эти годы, и мне интересно твое мнение о
последующих событиях. Насколько точными оказались прогнозы,
которые часто встречаются в твоих работах, и чего можно ожидать в
будущем? Надеюсь, что из твоего рассказа станет ясно, превратил-
ся ли Александр Зиновьев из антисталиниста в его поклонника.

56 Л. Н. Митрохин
P. S. По мере сил я старался как можно полнее и достовернее
рассказать об Александре Александровиче Зиновьеве, философе,
оказавшем решающее влияние на профессиональное самосозна-
ние целого поколения философов и социологов. Об этом хорошо
сказал В, А. Лекторский. Он справедливо отмечает, что в 1954—
1955 гг. на философском факультете МГУ происходили поистине
революционные изменения, в результате которых он стал центром
развития философии в нашей стране. Главная заслуга в этом,
по его мнению, принадлежала Э. В. Ильенкову и А. А. Зиновь-
еву — двум молодым преподавателям, которые «стали возмути-
телями философского спокойствия и повели за собою молодежь».
Тематика их диссертаций, продолжает он, «может показаться
весьма специальной. В действительности же речь шла о формули-
ровании новой философской проблематики и об оппозиции цело-
му ряду догм официального диамата и истмата».
Разумеется, В. А. Лекторский ясно видит различие подходов
Ильенкова и Зиновьева к теории познания. Ильенков шел от не-
мецкой философской классики (Кант, Фихте, Гегель), его прежде
всего интересовали природа идеального, проблемы личности,
творчества, деятельности, воображения, фантазии. «Не случайно
среди его учеников и сподвижников оказалось немало выдающихся
деятелей в этих областях (назову только В. В.Давыдова, В. П. Зин-
ченко, А. И. Мещерякова). Значительная часть наших известных
философов последующего времени (В. С. Библер, Г С. Батищев,
Ф. Т. Михайлов, В. М. Межуев, М. К. Петров и др.) были либо
его непосредственными учениками, либо испытали серьезнейшее
влияние его идей. Как сказал впоследствии один из них: «Все мы
вышли из ильенковской шинели».
В свою очередь, в работах Зиновьева, отмечает он, шла дру-
гая интерпретация философской методологии... Упор здесь де-
лался на выявление методологии (исследовательских систем, ло-
гических принципов, правил, «приемов», операторов), способов
познавательной деятельности и их увязанности в определенные
структуры. Впоследствии ряд представителей этой школы ушел в
область математической логики, другие стали заниматься систем-
но-структурными исследованиями (предвосхитив некоторые идеи
французского структурализма — это ранние работы Б. А. Тру-
шина и М. К. Мамардашвили), третьи (Г. П. Щедровицкий) стали
заниматься системно-деятельностной методологией, четвертые
отошли от исходной сциентистской установки и ассимилировали
идеи феноменологии и экзистенциализма (М. К- Мамардашвили).
Между этими двумя линиями в философском движении 50—70-х

О феномене А. А. Зиновьева 57
годов в нашей стране существовали непростые отношения. Не-
редко между этими школами, одинаково отвергавшими офици-
альное истолкование марксизма, возникала острая полемика, но
в целом они дополняли, обогащали друг друга.
И далее: «Оглядываясь назад, я особенно ясно представляю
себе революционизирующую роль для нашей философии того, что
Ильенков и Зиновьев сделали в середине и второй половине 50-х
годов Дело не только в том, что они были родоначальниками инте-
ресных школ в определенной области философии. Я считаю, что их
идеи и программы означали принципиальный рубеж, новую точку
отсчета в развитии нашей философии в целом. Также, как мы делим
немецкую философию на докантовскую и послекантовскую, а рус-
скую литературу — на допушкинскую и догоголевскую и послепуш-
кинскую и послегоголевскую, так же мы можем делить советскую
философию послевоенного времени на доильенковскую и дозиновь-
евскую и послеильенковскую и послезиновьевскую... Работы Иль-
енкова и Зиновьева означали создание совершенно новой ситуации
в нашей философии, создание новой проблематики. Это было как
бы открытием нового мира. И новых, по-настоящему философских
методов исследования. Те, кто работал в нашей философии после
них, сколь далеко бы ни расходились их идеи между собой и сколь
сильно бы они ни отходили в некоторых пунктах от идей своих учи-
телей, были бы невозможны без Ильенкова и Зиновьева».
От себя я бы добавил следующее. Были на факультете и другие
молодые специалисты, особенно среди недавних фронтовиков, ко-
торые ясно видели, какая затхлая обстановка царила на факульте-
те в последние годы жизни Сталина и какие неимоверные усилия
прилагало его руководство к тому, чтобы навсегда сохранить эту
атмосферу скудоумия, цитатничества, идеологических доносов.
Но именно Ильенков и Зиновьев выступили в роли таранов, про-
бивших брешь в зловещем монолите догматизма и двоемыслия и
шли до конца.
Я близко знал и того, и другого и видел, какие теплые и дружес-
кие отношения их объединяли. И вместе с тем они были разные
люди, и, к сожалению, никто из близко знавших людей пока не
составил полного (психологического, эмоционального, эстетичес-
кого) сопоставительного портрета этих мужественных ученых.
Я же сейчас постараюсь завершить мое интервью с Зиновьевым
и, может быть, мои дальнейшие заметки о нем что-то подскажут
будущим авторам.
Зиновьев реализовался как личность и как ученый, несмотря на
все препятствия, которые встречались на его пути. И понять при-

58 Л.Н.Митрохин
чины этого, на мой взгляд, невозможно, если не учитывать одного
удивительного факта — при всей своей страстности и творческой
целеустремленности одним из предметов своих исследований он
сделал самого себя.
Александр Александрович Зиновьев — один из немногих лю-
дей, о котором в прямом, а не переносном смысле можно говорить
как о философе, достигшем мировой известности. И эта оценка
присутствует во всех серьезных работах о его творчестве. Но мне
хотелось бы выразить эту мысль в каком-то будничном, не юби-
лейном стиле. Я вспоминаю 1957 г., когда я в качестве замести-
теля заведующего отделом культуры и науки «Литературной газе-
ты» готовил к печати очерк известного журналиста Ардаматского
о подвиге Девятаева, который, будучи в плену, сумел захватить
немецкий самолет и долететь до советских войск. В нем он упоми-
нает о недавней встрече со знаменитым летчиком (который, само
собой понятно, был арестован и провел несколько лет в лагерях,
прежде чем был удостоен звания Героя Советского Союза). Мы
сидели за скромным столом, рассказывает он, выпили, закусили.
Он немного захмелел и вновь переживал тот памятный день. Я си-
дел и думал, продолжал автор, что этот худой, изможденный чело-
век какой-то особый, не похожий на остальных.
Вот, собственно говоря, те чувства, которые я испытываю, гля-
дя на Александра Александровича Зиновьева. Мы знакомы с ним
около полувека, много было выпито вместе, много встреч и раз-
говоров, и пора было бы уже ощутить непосредственность отно-
шений. И все же, слушая или читая его, я по-прежнему понимаю:
этот, не такой уж внушительный человек — какой-то другой и в
жизни, и в творчестве, отделенный какой-то незримой стеной от
нас, грешных.
Но дело не только в содержании. Разрабатывая теоретический
арсенал, соответствующий его исследовательскому подходу, он
проявил удивительную лексическую изобретательность, введя в
широкий обиход массу неологизмов. Думаю, немного серьезных
произведений о современной России обходятся без таких терми-
нов, как Homo soveticus, «человейник», «западнизм».
* * *
«А. А. Зиновьев, как показывает опыт, человек, который умеет
писать книги, но не умеет устраиваться в жизни. И ему понадоби-
лось много лет, чтобы создать предпосылки для возвращения...
Самое броское из его суждений: я сам есть целое государство.
Он называет себя человеком из Утопии, имея в виду советскую ре-

О феномене А. А. Зиновьева 59
альность с ее жестокостями, грязью, вшами, стукачами и т. п. и совет-
скую идеологию с ее высокими гуманистическими ценностями. Он
умеет их соединить таким образом, что второе не является при-
крытием первого. Зиновьев лучше, чем кто-либо другой, понима-
ет, что утопия коммунистической идеологии имела мало общего с
реализовавшейся утопией советской действительности...
Еще Зиновьев считает себя искусственным созданием, резуль-
татом эксперимента, который он всю жизнь совершает над собой.
Такой человек, как он, считает Зиновьев, не может сложиться ес-
тественным образом. В одном из романов (в "Глобальном чело-
вейнике") он появляется в виде инопланетянина. В "Зияющих вы-
сотах" помимо Болтуна является еще Крикуном, Шизофреником,
Неврастеником...
Все эти самоаттестации можно было бы считать шуткой, если
бы мы не узнали вдруг от него в "Русском эксперименте", что он
вообще не умеет шутить. И я ему верю. Дело в том, что баналь-
ность жизни, на которую натыкаются высокие стремления, что и
составляет основу комикса, шутки, он рассматривает как самую
серьезную и существенную характеристику ее. Он не умеет шу-
тить в том смысле, что для него нет ничего более серьезного, чем
шутка. В его шутках нет ничего шутливого. Например, все мы ду-
мали, а многие до настоящего времени думают, что в "Зияющих
высотах" он шутил, сатирически высмеивал, изобличал. А сам Зи-
новьев считает, что это — самое серьезное, более того — науч-
ное, хотя и выполненное в художественной форме исследование
советского общества» (из статьи А. А. Гусейнова «Об Александре
Зиновьева и его социологии» (см.: Феномен Зиновьева. М., 2002.
С. 247, 248).

Мыслитель и человек
(материалы «круглого стола»
журнала «Вопросы философии»)*
13. А. Лекторский (академик РАН). Мы собрались,
чтобы поговорить об идеях умершего в прошлом году
Александра Александровича Зиновьева — человека
больших дарований и необычного во всех отношениях.
Необычна не только его жизнь, о которой можно было
бы написать книгу. Непривычны те идеи, которые он
выдвигал и разрабатывал в самых разных областях
знания: от логики до социологии и этики. Он прокла-
дывал новые пути и в литературе («социологический
роман»), и в живописи.
Некоторые его идеи были приняты философским
сообществом (точнее, его интеллектуальным аван-
гардом) почти сразу. Я имею в виду прежде всего
интерпретацию метода восхождения от абстрактно-
го к конкретному на основе логической реконструк-
ции методологии «Капитала» К. Маркса — тема его
кандидатской диссертации, защищенной в 1954 г.
в МГУ. Мне уже приходилось писать о том, что в
отечественной философии во второй половине 50-х
годов прошлого столетия по существу произошел ин-
теллектуальный переворот, лидерами которого были
два человека — в то время аспиранты философского
факультета МГУ: Э. В. Ильенков и А А. Зиновьев. Они
создали в нашей стране новое и плодотворное поле
философской деятельности — методологию научного
* Опубликовано: Вопросы философии. 2007. № 4.

Мыслитель и человек... 61
познания и сформулировали основную проблематику иссле-
довательской работы в этом поле. За ними пошла молодежь,
в том числе я, тогда студент философского факультета. Правда, их
понимание способов философской работы существенно различа-
лось. Каждый из них создал свою школу. Из школы А. А. Зиновь-
ева вышли такие известные философы и социологи, без которых
нельзя представить развитие нашей философии, методологии и
социальных наук за последние полвека, как Г. П. Щедровицкий,
М. К. Мамардашвили, Б. А. Грушин (каждый из них потом имел
собственных последователей). Между школами Э. В. Ильенкова и
А. А. Зиновьева в 50—60-е годы шла острая полемика, что не ис-
ключало во многом общности того, что они делали. Я был в те годы
учеником Э. В. Ильенкова и принимал его понимание философии.
Но Александра Александровича я знал хорошо, еще будучи студен-
том, а потом особенно сблизился с ним, когда поступил в 1957 г.
в аспирантуру Института философии АН СССР. Я изучал его ра-
боты как по методологии «Капитала», так и по символической ло-
гике, когда понял, что для меня это важно (в начале 60-х годов
я прослушал курс его лекций по логике). Мне приходилось обсуж-
дать с ним в эти годы философские и логические проблемы.
В начале 60-х годов Александр Александрович начал расширять
логическую проблематику с помощью освоения символической
логики и был лидером целого «когнитивного движения», которое
увлекло многих и включало не только философов и логиков, но и
психологов, лингвистов, математиков.
В эти годы он сформулировал собственное понимание логики.
Вокруг него сложился круг учеников, работавших в рамках сфор-
мулированной им программы. Но судьба этой школы была драма-
тичной. И не только по причине идеологических преследований
Александра Александровича, которые начались в середине 70-х
годов и привели к его высылке из страны. Дело также и в том, что
многие наши логики, в том числе те, кто первоначально шел вмес-
те с А. А. Зиновьевым, не приняли его нового понимания логики
и ее задач.
Социологическая концепция Александра Александровича, ко-
торую он разрабатывал с середины 70-х годов и которая получила
достаточно полное выражение в его «Логической социологии», до
сих пор основательно не осмыслена профессионалами-социоло-
гами.
По сути дела, те идеи, которые Александр Александрович раз-
рабатывал в последние 30 лет, не обсуждались сколько-нибудь
основательно в нашей профессиональной философской и социо-

62 Мыслитель и человек...
логической литературе (хотя попытки такого рода все же предпри-
нимались, это, например, проведенный нашим журналом в 1992 г.
«круглый стол» «Советское общество и советский человек — точ-
ка зрения Александра Зиновьева» // Вопросы философии. 1992.
№ 11, а также выпущенная в 2002 г. к юбилею Александра Алек-
сандровича книга «Феномен Зиновьева»). В то же время широкая
публика хорошо знает литературные произведения и публицисти-
ку А. А. Зиновьева, основанные на его теоретических идеях. То,
что А. А. Зиновьев занимает особое место в отечественной культу-
ре второй половины XX в. и начала века XXI, общепризнано.
А вот его философские и социологические идеи до сих пор мало
осмыслены. В чем причина этого явления, я не буду сейчас говорить.
В любом случае ясно, что мы должны это осмысление осущест-
вить. Не только потому, что нужно отдать дань нашему выдающе-
муся мыслителю и необыкновенной личности, но и потому прежде
всего, что разговор о идеях А. А. Зиновьева — это способ пони-
мания современного мира, современного человека и современ-
ной России — ведь именно это и было главной жизненной про-
блемой Александра Александровича. Осмысление его идей — это
попытка разобраться в том, что сделал Александр Александрович,
и включить это в наши современные дискуссии. Одним из шагов в
такого рода осмыслении должен быть наш «круглый стол».
Эрнст Неизвестный (скульптор, США). Те, кто дружил с
Александром Зиновьевым и любил его так же долго, как я, зна-
ет про его уникальный дар: он обладал трехмерным видением
стрекозы — видел под любым углом, сразу во всех направлениях
и, кажется, в некоторых иных измерениях.
Зиновьев никогда не произрастал «из», не срастался «с» тезиса-
ми, партийными или групповыми. Его мышление и метод бытия были
полифоничны, как его одаренность Он был позитивистом и поэтом
одновременно. Логик и парадоксалист, саркастический критик, рисо-
вальщик беспощадных, зачастую злых карикатур на всех и вся...
При некотором поверхностном рассмотрении путешествий по
жизни Александра Зиновьева и его же жизненных трудов может
показаться, что мой друг противоречив Но в действительности это
ощущение весьма мнимое. Даже в самых противоречивых его ра-
ботах, если взять себе за труд внимательно проанализировать ска-
занное, мы увидим основное качество мысли Зиновьева — сме-
лость и свежесть суждений, неповторимую, чисто зиновьевскую
событийность, сопричастность и... категоричность.
Говорят, что его любимым героем был Дон Кихот. Мне кажется,
что основная разница состоит именно в том, что Кихот сражался

Мыслитель и человек... 63
с собственной же иллюзией, в то время как наш герой, как никто
другой, помышлял и мыслил о существующем, он видел и описы-
вал социальные структуры и одновременно их весьма реальную
связь с мелочами повседневности. Тем же и мучился. Мучился от
реальности обывательской повседневности — логического и пе-
чального последствия земного бытия.
Его Мысль, его Опыт — есть постоянная Исповедь, испол-
ненная внутренней необходимости. Следовательно, в чем бы он ни
преуспел, он бежал от собственного успеха в противоположную
сторону. Зиновьев стал «беглецом из стана победителей». Но ни-
когда он не бежал от себя! Он никогда не бежал от своего способа
жить и мыслить — парадоксально и точно! Логик и художник...
Беспощадный аналитик и очарованный странник.
Зиновьеву удалось соединить несоединимое. Если взглянуть на
элементы его суждений, перед нами предстанет хаотически разроз-
ненный «пазл» в коробке жизни. Но если этот «пазл» подетально
собрать, то увидим мы хоть и сюрреалистическую, но целостную
картину бытия современного, смелого гражданина-мыслителя, не
укрывавшегося в академических структурах, а «без страха и уп-
река» принимавшего на себя все несовершенства сегодняшнего,
современного нам, уже не очень молодого, но все еще формиру-
ющегося мира.
А. А. Гусейнов (академик РАН). Эрнст Иосифович точно обоз-
начил и своеобразие феномена Зиновьева, и одновременно задачу,
которая стоит перед всеми, кто думает над тем, что представляет
собой Александр Александрович Зиновьев как явление нашей фи-
лософии и культуры в целом. Многогранная деятельность, сравни-
тельно долгая жизнь — они, конечно, обязывают говорить о Зино-
вьеве расчлененно, о логике Зиновьева, о социологии Зиновьева,
о его художественной прозе, о его изобразительном искусстве, о
его личностной харизме. Зиновьев и философская среда 60—70-х
годов. Зиновьев и диссидентство. Зиновьев и эмиграция. Зиновьев
и перестройка. И каждая из этих тем, конечно, нуждается в спе-
циальном исследовании и, думаю, таит в себе что-то несомненно
очень ценное и важное. Но, мне кажется, все-таки более сущест-
венная проблема — существенная и сама по себе, и для того, чтобы
понять отдельные аспекты творчества Зиновьева, — состоит в том,
чтобы осмыслить Зиновьева в его целостности. Скажем, известно,
что в философии он прежде всего занимался логикой и методоло-
гией науки. Здесь есть четкий набор текстов, ясных позиций, есть
история противоречивого отношения к нему и т. д. Одновременно
есть у него плохо известные в нашей философской среде, но тем

64 Мыслитель и человек...
не менее очень важные философско-этические повести «Иди на
Голгофу» и «Живи», философско-этические поэмы «Мой дом —
моя чужбина» и «Евангелие для Ивана». Возникает вопрос: как
эти две части его философского творчества соединяются между
собой? Это только философия. Рядом — социология, общесоцио-
логическая теория, развернутые учения о советском коммунизме,
о современном Западе. Рядом — художественная проза, заме-
чательные социологические романы. Есть еще картины, прежде
всего сатирические портреты. Особого внимания заслуживает его
общественно-политическая активность. Как это все собирается
воедино? А оно собирается. И Зиновьев интересен именно тем,
что он обозначает какой-то новый этап в становлении человека.
Это — некий единый, интеллектуально-экзистенциальный комп-
лекс, совокупность разных учений и социальных позиций, которые
складываются в целостную жизненную программу.
Известно, что в философии существует две традиции. Одна
идет от Гераклита, самый яркий ее представитель Платон, она
тянется вплоть до настоящего времени, в XIX—XX вв. ее вопло-
щали философия жизни, экзистенциализм. Она предлагает некое
мифопоэтическое видение мира, точнее: философия опирается на
те формы культуры (религия, искусство, мораль), которые созда-
ют ценностные образы мира. Есть и другая линия, сциентистская,
ориентированная на адекватное понимание мира, которая идет
от Фалеса. Ее кульминацией в Античности является Аристотель.
Она тоже проходит через всю историю философии и в наше время
представлена аналитической традицией. В одном случае филосо-
фия понимается как особый род познания, высший, но тем не ме-
нее род познания, во втором случае она понимается как мудрость,
как некий образ жизни, это тоже, конечно, познание, но позна-
ние, прямо связанное с жизненной мудростью. Место Зиновьева в
нашей философии всегда связывалось с научно-ориентированной
линией философии. Из его школы вышли такие известные ученые,
как Б. А. Грушин, Г. П. Щедровицкий. Им двигал пафос научной
философии. Он даже иногда допускал утверждения, нелестные по
отношению к философии, имея в виду традицию, которая культи-
вирует многозначность понятий, характеризуется неопределен-
ностью, текучестью содержания. Издевался над выражениями
типа таких, что в одну реку нельзя войти дважды. Как это нельзя
войти, говорил он, да купались мы всегда в одной и той же реке.
Любимыми его выражениями были «научный взгляд на мир»,
«научное понимание общества», «научное понимание человека».
«Научность» — это был его пафос, его жизненная позиция. Он,

Мыслитель и человек... 65
конечно, находился целиком и полностью в русле рационалисти-
ческой традиции Нового времени, исходил из того, что разум есть
всеобщий путь познания и что успех познания зависит от правиль-
ного метода. Он ставил своей задачей создавать такие тексты,
чтобы из них нельзя было вычитать ничего, кроме того, что там
есть, т. е. тексты, которые не поддаются двусмысленным противо-
речивым интерпретациям. Отсюда, между прочим, и особенность
его языка, который состоит из простых и ясных предложений, как
правило, очень кратких. Словом, Зиновьев считал, что точность в
философии должна быть верифицируемой едва ли не так же, как
и в естествознании. Он придерживался традиции философского
сциентизма. Разумеется, я не собираюсь опровергать эту очевид-
ность. Но тем не менее мне кажется, что Зиновьев все-таки не
умещается в этой традиции. И не случайно, между прочим, он ра-
зошелся со всеми своими учениками, которые продолжали линию
научной философии. И это, мне кажется, свидетельствует о том,
что для него философия, понятая как логика и методология, была
не последним словом. Это была всего лишь философская техни-
ка, подчиненная другим, более важным экзистенциально нагру-
женным задачам.
Александр Александрович сам попытался свести воедино
разные аспекты своего творчества как выражения смысла про-
житой им жизни. Этому посвящена его последняя книга «Фак-
тор понимания», которую он завершил уже будучи во власти
неожиданно свалившейся на него тяжелой болезни. «Фактор
понимания» — своего рода символ веры Зиновьева. Эта книга
не является исповедью, разве что только в том же смысле, в ка-
ком исповедью можно считать «Рассуждение о методе» Декарта.
Исповедь в традиционном значении автобиографии у него тоже
есть, она так и называется «Исповедь отщепенца». «Фактор по-
нимания» — нечто иное. Здесь излагается зиновьевское видение
современной жизни, выражение «фактор понимания», как пишет
сам Зиновьев, он употребляет вместо привычных терминов «фи-
лософия», «мировоззрение», «идеология» и т. д., поскольку эти
последние расплывчаты, вызывают нежелательные ассоциации,
скрадывают то, что хочет сказать и говорит именно он. Так получи-
лось, что книга, в которой Зиновьев подводит итог всему, о чем он
думал и чем жил, оказалась его последним делом на земле. Итак,
почему фактор понимания, что он означает? Я попытаюсь схема-
тично ответить на этот вопрос.
Вот что говорит об этом сам Зиновьев в первых же фразах кни-
ги: «Действия людей и результаты этих действий определяются

66 Мыслитель и человек...
комплексами многочисленных факторов (причин, условий, обстоя-
тельств). В число этих факторов включается и то, что люди думают
о ситуации, в которой совершаются их действия, о самих себе и о
своих возможностях, короче говоря —■ фактор интеллектуальный,
или фактор понимания. Изучение и усовершенствование его стало
делом всей моей жизни с самой ранней юности (с конца тридцатых
годов двадцатого века)». Человек не просто живет, совершая те
или иные действия, он еще способен давать себе отчет в том, как и
почему он совершает их. Он способен понимать. Понимание есть
тот фактор, через который человек может оказывать влияние на
свою жизнь, придать ей достоинство ответственного существова-
ния. Соответственно, назначение человека состоит в том, чтобы
научиться понимать, чтобы мыслительный, интеллектуальный
процесс, опосредующий его жизнедеятельность и включенный в
него, был наиболее доброкачественным.
Первое основное потрясение, которое Зиновьев, по его собст-
венному признанию, испытал на пути понимания себя и мира,
состояло в том, что высокие, самые лучшие, какие можно только
представить, идеалы, которым учили в школе и которые проклами-
ровались в советском обществе, находились в вопиющем проти-
воречии с убогой, отвратительной действительностью. Выходило,
что люди представляют себе свою жизнь превратно. Не понимают
ее. И он поставил перед собой задачу составить адекватное, науч-
ное представление об обществе. Но как это сделать и что значит
мыслить правильно, научно?
Так определился его интерес к логике. Логика его привлекала
не сама по себе, не как общий канон мысли. Он видел в ней средство
познания и стремился преобразовать таким образом, чтобы ее
можно было применять в эмпирических исследованиях. Он исхо-
дил из убеждения, что не существует проблем, которые были бы
неразрешимы в силу несовершенства логического аппарата. Толь-
ко аппарат этот, видимо, должен быть каждый раз конкретным.
Так родилась его логическая физика. Но целью Зиновьева было
понимание общества. И свои занятия логикой он довел до созда-
ния логической социологии. Словом, логика была для него оруди-
ем понимания. Так действует любой мастер, да та же домохозяйка
точит нож, прежде чем резать что-то и для того, чтобы сделать это
аккуратно.
Получив мировую известность в качестве логика и во всеору-
жии логических знаний, Зиновьев приступил к изучению общества.
Он дал научный анализ коммунизма, понимая под ним общество
советского типа, а впоследствии и социальной реальности совре-

Мыслитель и человек... 67
менного Запада, назвав ее западнизмом. Для этого он разработал
собственную систему общесоциологических категорий.
В рамках «круглого стола» нельзя охватить социологию Зино-
вьева, которая представляет собой нечто совершенно оригиналь-
ное, да к тому же еще по-настоящему не осмысленное. Ограничусь
только двумя замечаниями. Она базируется на категориальном
аппарате («человейник», «предобщество—общество—сверхоб-
щество», «деловая сфера», «коммунальная сфера», «социальный
субъект» и т. д.), специально разработанном для изучения совре-
менных социумов. В ней законы социальности интерпретируются
как законы экзистенциального эгоизма, а социальная организа-
ция — как объективный процесс, который по степени своей объ-
ектированной упорядоченности ничем не отличается от природных
процессов. И если утверждение, согласно которому сознательная
деятельность людей есть выражение и продолжение объективной
необходимости, имеет какое-то реальное эмпирическое содержа-
ние, то оно раскрыто в социологии Зиновьева. В ней делается вы-
вод, что история на современном этапе стала управляемой: это не
значит, будто люди могут взять под контроль общественные усло-
вия своего существования, напротив, это означает, что от них уже
мало что зависит и они полностью стали марионетками. У Зиновь-
ева есть замечательное сравнение о том, как развернуть колонну
из нескольких человек и как развернуть целую армию. Чтобы раз-
вернуть армию, нужна самостоятельная штабная работа, специ-
ально разработанный детальный план, как это сделать, — словом,
это управляемый процесс в отличие от движения малой колонны,
которое протекает стихийно. Но при этом степень свободы в слу-
чае армии неизмеримо меньше. Объективность истории в фор-
ме управляемого процесса — какая великолепная идея! Это вам
не публицистические утверждения о конце истории, а глубокое
обобщение особенностей современного этапа развитая общества.
Раньше социальные мыслители полагали, что объективный мир
заключает в себе некий благой смысл, который понимался одними
как провидение, другими как мировой разум, третьими — как за-
кономерное развитие и т. д. Считалось, например, что какими бы
деструктивными ни были сознательные действия отдельных людей
и их объединений, они не могут поколебать железную поступь ис-
тории, что многообразные частные пороки суммируются в итоге в
общее благо. Социология Зиновьева предлагает совершенно иное
видение предмета.
Зиновьев выработал свое понимание человека и человеческого
мира. Однако понимание не было его самоцелью. Идеал созерца-

68 Мыслитель и человек...
тельного блаженства Зиновьеву совершенно чужд, он был натурой
деятельной, порой казалось, что он — сплошной сгусток энергии.
Понимать, чтобы жить с пониманием, — такова была его установ-
ка. Этим в немаловажной степени объясняется то, что свои социо-
логические и философские взгляды Зиновьев излагал в литератур-
ной форме, соединил категориальный анализ человека и общества
с их наглядным индивидуализированным изображением.
Все усилия Зиновьева были нацелены на то, чтобы включить по-
нимание в собственную жизнедеятельность в качестве ее сущест-
венного фактора. Отсюда — его знаменитая дерзкая формула:
я есть суверенное государство. Подобно тому, как государство яв-
ляется государством в той мере, в какой оно способно обеспечить
свой суверенитет, так и человек, по Зиновьеву, является челове-
ком в той мере, в какой он способен к понимающе-ответственно-
му поведению. Здесь мы подходим к завершающей, итоговой час-
ти зиновьевского универсума — к его этике, обозначенной им как
учение о житии, или Зиновьйога.
Жить с пониманием означало для Зиновьева прежде всего сви-
детельствовать истину в том виде, в каком он ее постиг. Никогда
не говорить то, чего ты не думаешь, и никогда не бояться сказать
то, что думаешь, т. е. жить, оставаясь в русле своего собственного
понимания. Это очень нелегко, это бесконечно трудно — подчи-
нить все прочие мотивы, все прочие соблазны, многочисленные
и сладостные, одному мотиву, одной страсти — верности истине.
Зиновьев умел это делать. Он умел противостоять идеологичес-
кому прессу, общественному давлению, умел сказать «нет», когда
все говорили «да». Многие даже подозревали, будто он находил
удовольствие в том, чтобы высказаться иначе, чем все, что он был
принципиальным вопрекистом. Я так не думаю. Вспоминается та-
кой эпизод. После долгой вынужденной эмиграции А. А. Зиновьев
впервые появился в Институте где-то на рубеже 90-х годов и вы-
ступал в битком набитом Красном зале. Среди прочего его спро-
сили, как он относится к А. И. Солженицыну и А. Д. Сахарову. Он
отреагировал на вопрос крайне раздраженно и сказал примерно
следующее: «Зачем вы меня спрашиваете об этом? Нельзя мне
задавать такие вопросы. Вы же знаете: я говорю, что думаю. Де-
ланные они фигуры! За ними стоит ЦРУ». Очень показательный
эпизод. Зиновьеву вряд ли нравилось эпатировать публику, вообще
говорить то, что может не понравиться ей. Он мог и умел слушать,
мог просидеть молча, даже если он не согласен с речами окружаю-
щих. Но он не допускал ситуаций, чтобы отмолчаться, руководст-
вуясь какими-либо соображениями практического благоразумия.

Мыслитель и человек... 69
И если ему приходилось говорить, то он не отклонялся от фактов и
истины в своем понимании. Не имело значения, один человек перед
ним или большая аудитория, находится он в дружеском кругу или в
официальной обстановке, говорит ли со взрослым человеком или с
ребенком. Подсистема его личности, связанная с пониманием, ра-
ботала автономно и имела абсолютный приоритет.
Жизнеучение Зиновьева не исчерпывается, конечно, вернос-
тью истине. Оно было очень конкретным, содержало массу пра-
вил, самых разнообразных, включая, например, и то, как сидеть
на стуле. Он даже говорил, что его жизнь является эксперимен-
том, который он ставит над самим собой. Что он никому не стал
бы советовать повторить такой эксперимент. Да это, полагал он, и
невозможно. Невозможно не потому, что он лучше других, а прос-
то потому, что он — это он. Другой человек должен практиковать
другой эксперимент, выработать собственную жизненную про-
грамму. Урок Зиновьева состоит в том, что время общих нравст-
венных программ, категорических императивов прошло, если
оно вообще когда-либо существовало. Нравственные программы
должны стать единственными, как единственна каждая человечес-
кая личность. В этике надо двигаться не от общего к единичному,
а от единичного (единственного) к общему.
Жена Зиновьева Ольга Мироновна, на руках которой он умирал,
умирал в полном сознании всего происходящего, рассказывает. Она
спросила его в последние мгновения, нет ли чего-нибудь, что он хотел
бы ей еще сказать. Зиновьев (с ее слов) ответил: «Все, что я хотел,
я сказал в своих книгах». Разве может быть большее доказательство
того, что книги Зиновьева и его жизнь суть одно и то же?!
В. И. Толстых (доктор философских наук). Драма призна-
ния и востребованности. Если верно, что философия мно-
жественна, многолика и личностна по природе предлагаемого
ею знания, то в развитии русской философии советского периода
Александр Зиновьев, бесспорно, занимает особое место и поло-
жение. Он ни на кого не похож, его ни с кем не спутаешь, и создан-
ная им система, как хорошо показал А. А. Гусейнов, достойна са-
мого пристального внимания и изучения. Между тем именно этого
и такого (!) внимания—понимания он пока не получил, что лично
мне кажется странным и абсолютно несправедливым. На драме
признания и востребованности творчества Александра Александ-
ровича Зиновьева я и хочу остановиться.
Речь не о внешних признаках востребованности и признания, на
мой взгляд, вполне достаточных, чтобы довольными были и обще-
ственность, и сам Зиновьев. Книги его, пусть и с некоторым опоз-

70 Мыслитель и человек...
данием, на родине выходили и выходят беспрепятственно, хоро-
шими тиражами (для нынешнего времени) и пользуются успехом,
спросом у читателей. Вот и сейчас одна за другой вышли сразу две
монографии: «Фактор понимания», итожащая основные идеи и
философскую позицию автора, и книга-завещание «Иди на Гол-
гофу» вместе с социологическим романом «Гомо советикус», где
излагается его «учение о Житии». Нет недостатка и в словесных
признаниях, которые он получил и познал еще при жизни. Удос-
тоившись таких высоких эпитетов и оценок, как «выдающийся
русский мыслитель XX века», «гений социальной мысли», «Мо-
царт социологии». Да он и сам знал, что собой представляет и
заслуживает. Что, кстати, делает человека, по моему разумению,
не сильнее, а слабее. Отвлекает отдела, мешает сосредоточить-
ся, тешит самолюбие и возбуждает гордыню. Я вспоминаю друго-
го дорогого мне человека — поэта Григория Поженяна, который
часто говорил, что ему «все недодали — и власть, и общество,
и друзья, в том числе ты — Валентин». Тогда-то я и сочинил свою
самодеятельную формулу — «люблю гениев, которые не знают,
что они гении».
Кто такой Зиновьев и что он собой представляет по натуре, ха-
рактеру и своим творениям, сегодня знают многие. А кто-то сам
догадается, прочитав даже одну-две книги. На признание власти
надеяться и рассчитывать нельзя: не любила его советская власть,
не более «любезна» и антисоветская. И это понятно: какой власти
понравится человек, громогласно объявляющий себя «отдельным
и самодостаточным государством». Особенно нынешней, которая
пока еще только пытается внушить себе и другим, что она «су-
веренная». Да и сам Зиновьев не из тех, кто согласится на выде-
ленный ему кем-то «свой шесток». Я был его другом почти во все
времена, голосовал за исключение его из партии, пользовался его
доверием и любовью десятки лет. Поэтому знаю, что говорю.
Скажем, я давно заметил странное отношение к феномену Зино-
вьева нашей мыслящей и пишущей братии, так называемой интел-
лектуальной элиты. Явно им в чем-то недовольной и раздраженной,
но не проговаривающей своих претензий. Еще с той поры, когда она
узнала, прочитала «Зияющие высоты», где ей, элите, попало «по
первое число». Зиновьева она явно побаивается, вступать с ним в
прямой диалог не решается, что и побудило меня в начале 90-х го-
дов выступить с большой статьей в «Независимой газете» под явно
провокативным заглавием «Вы что, боитесь Зиновьева?» Это было
буквально накануне 70-летия философа и писателя, и я позволил
себе высказаться откровенно с первых же строк: «Когда Зиновьева

Мыслитель и человек... 71
вместе с семьей изгоняли из страны, никто, насколько помнится, не
протестовал, не возмущался и не требовал от властей прекратить
преследование этого честного ученого и мужественного человека...
Времена изменились, но, видимо, не настолько, чтобы с уважением
и вниманием отнестись к любой серьезной, но противостоящей гос-
подствующему умонастроению точке зрения...».
Статья была написана в тот самый момент, когда началась
ельцинско-гайдаровская терапия по «обновлению» и «возрож-
дению» России. Думаете, кто-нибудь откликнулся — поддержал
или, наоборот, возмутился самой постановкой вопроса? Ни ответа
ни привета. И так до сих пор. Наша самая-самая честная, смелая,
гражданственная интеллектуальная элита прошла мимо, как бы не
заметив и феномена превращения перестройки в «катастройку»,
и мимо знаменитой — попавшей в десятку! — зиновьевской фор-
мулы «целили в коммунизм, попали в Россию», и многого другого,
что он уже тогда написал о постсоветской России.
Попробую объяснить, почему я тогда пытался инициировать
диалог Зиновьева с инако — чем он — мыслящими. Желание и
стремление возникли чисто ситуативно, во время встречи с ним в
Мюнхене и смуты-растерянности в России, бросившейся в омут
скороспелых и явно непродуманных, авантюристических решений
и действий. Присутствие Зиновьева могло бы оказать оздоравли-
вающее воздействие. Наивность моих желаний и ожиданий обна-
ружилась достаточно скоро. Восторжествовал угарный энтузиазм
новоявленных большевиков — неолибералов, взявших на воору-
жение принцип «до основанья, а затем». Они, видимо, решили:
пусть Зиновьев продолжает упражняться в разъяснении комму-
нальное™ «реального социализма» и индивидуализма «западниз-
ма», а они продолжат начатое ими дело возврата России из ада
«ужасного социализма» в лоно «светлого капитализма». Была и
моральная причина моей инициативы. Чувствуя свою вину за мол-
чание, когда Зиновьева с семьей изгоняли из страны, очень хотел,
чтобы Зиновьев вернулся на родину. Хотел этого, конечно, прежде
всего он сам, потому что Россия для него никогда не была «этой
страной», и его не надо путать с теми нашими интеллектуалами,
которые не стесняются и сегодня заявлять, что с удовольствием
покинули бы страну, если бы смогли. Зиновьева, истинно «рус-
скую душу», никакой Запад с его благополучием сделать счаст-
ливым не смог бы. О чем он говорил и писал неоднократно и без
интеллектуальных выкрутас.
В Россию Зиновьев вернулся, а диалога так и не получилось.
И отнюдь не по вине Зиновьева, с которым (жаловались!) дейст-

72 Мыслитель и человек...
вительно трудно спорить и в чем-либо убеждать. Но вполне воз-
можно, в чем я убедился и в практике личного общения, не всегда с
ним соглашаясь, и на публике. Я организовал несколько заседаний
клуба «Свободное слово». Первое, без его присутствия ( 1991 ) —
на тему «Советское общество и советский человек. Точка зрения
Александра Зиновьева». Кстати, именно на этом обсуждений и
возникла своего рода «загадка Зиновьева», странное и во многом
парадоксальное восприятие самого этого феномена, побудившее
меня написать вышеназванную статью в «Независимую газету».
Второе — в 1993-м, уже с участием Александра Александрови-
ча, весьма бурное, с жесткими вопросами и не менее жесткими и
откровенными ответами. Пожалуй, это было первое (увы, и пос-
леднее) прямое столкновение Зиновьева с его оппонентами, а то
и просто недоброжелателями. Мои симпатии, как и большинства
членов клуба, были на стороне Александра Александровича. Но
суть дела не в симпатиях, а в позициях и взглядах, где Зиновьев
выглядел гораздо сильнее и убедительнее.
Невнимание, а по сути замалчивание зиновьевских размышле-
ний, суждений и выводов объясняют чем угодно, но не содержани-
ем и смыслом заявленных позиций и оценок событий.
Скажем, абсолютным неприятием его точки зрения, но без из-
ложения и уточнения того, в чем именно он не прав и почему он
так резко отзывается о порыве и усилиях России «капитализиро-
ваться». Объяснить, отчего это на смену квазисоциализму при-
шел квазикапитализм и «какой Сталин вместе с Берией» виноват
в нынешних злоключениях России.
Кто-то ссылается на обыкновенную зависть. Везет же чело-
веку: «Советы» не пускали его за границу, а потом туда же его и
«выгнали», а он возьми и напиши там 25 книжек, да каких — про
мир и общество, в котором мы живем, и куда мы сейчас движемся,
и что нас там ожидает. Прошло всего четыре года после запус-
ка «политики реформ», а он уже в 1996 г. выпускает на родине
книгу под названием «Посткоммунистическая Россия». Назови-
те альтернативную ей в нынешнем 2007 г., с объяснением благ и
счастья, обрушившихся на многострадальную Россию. Не назове-
те! То-то же! И хотя, безусловно, есть чему позавидовать — не в
зависти суть дела и интересующей нас проблемы.
Думаю и уверен в том, что истинная причина таится в само-
чувствии, интеллектуальном и гражданском банкротстве нашего
интеллектуального сообщества. Оно, прямо скажем, плачев-
ное и препоганое, несмотря на все внешние успехи и достиже-
ния. Не буду голословным, покажу на конкретных примерах.

Мыслитель и человек... 73
Первый. В 1983 г. Андропов признался и сказал, что мы не зна-
ем общества, в котором живем. В то время как за три года до это-
го, в 1980 г., в Швейцарии вышла книга Зиновьева «Коммунизм
как реальность», переведенная сразу на несколько языков и по-
лучившая престижную премию Алексиса де Токвиля. Шеф КГБ и
потом генсек партии, конечно, знал о появлении такой книги, тем
более что участвовал в принятии решения о высылке философа, на-
писавшего «об обществе, в котором мы живем» еще раньше — в
«Зияющих высотах» и «Светлом будущем». Но это Андропов, по-
литик и силовик, а что может сказать по этому поводу наша интел-
лектуальная элита, пусть даже годы спустя, когда «Коммунизм как
реальность» появился в России (1994)? А никто и ничего — по
сей день. Зато охотно читали и комментировали, что по этому по-
воду сказали и написали Ципко и Новодворская.
В этой, как и в через год написанной книге «Кризис коммуниз-
ма», Зиновьев подробно описал реальное коммунистическое об-
щество с законами его жизнеустройства, человеческими отноше-
ниями и ценностями, нормами общежития и психологией граждан.
Разумеется, в первую очередь хорошо знакомый и изученный им
советский коммунизм, который он нисколько не приглаживает и
не апологетирует. Симптоматично, что уже тогда он спрогнозиру-
ет конечную станцию перехода от коммунизма к новому жизнеуст-
ройству, обозначив ее предельно кратко и выразительно — коло-
ниальная демократия, а всю посткоммунистическую эпоху назовет
эпохой постдемократии. Сейчас, когда в голос заговорили о так
называемой суверенной демократии, смысл и содержание кото-
рой неизвестны даже авторам данного термина, проницательность
Александра Александровича выглядит просто даром провидения.
Второй. Зиновьев написал книгу «Западнизм» — о Западе,
куда мы устремились, я бы сказал, сломя голову ринулись, что-
бы нагнать отставание и приобщиться к прогрессу, который у нас
теперь ассоцируется со всем «западным». Описал его также, по-
зиновьевски, жестко и хлестко.
Нашим либералам это, естественно, не понравилось. «Нор-
мально, Константин!» —сказал бы сатирик. Так вступите с ним,
т. е. с Зиновьевым, в полемику, покажите ему, прожившему на
этом Западе целое «очко годов», а одновременно — и читателям,
как он не прав в своих «измышлениях», что он ничегошеньки на
этом самом Западе не узрел и не понял, и т. д. и т. п.
Нелицеприятная, но объективная оценка Запада, его достиже-
ний и ценностей, безусловно, заденет за живое любого «западни-
ка»-американиста или европоцентриста. А его описание советско-

74 Мыслитель и человек...
го общества и цивилизации как более органичного и человечного
варианта «конца истории», полагал я, возмутит, приведет в не-
истовство любого антисоветчика. Зиновьева, давно и резко кри-
тикующего массовое низкопоклонство сограждан перед Западом,
такой реакцией на его неприятие «лучшего из миров», конечно, не
смутишь и не проймешь. Но она была бы понятной, и обществен-
ности было бы интересно услышать нечто членораздельное.
Не тут-то было. Опять никто не шелохнулся, не возразил и не
возмутился. Тут уже же не зависть и не раздражение, а нечто иное
выступило на первый план, в чем и признаться неловко. Зино-
вьевская критика-аналитика была слишком прицельно и плотно
связана с реальностью, а с нею не очень поспоришь. Она, как го-
ворится, налицо, вот такая, какая есть, и ничего здесь не убавишь
и не прибавишь. Потому что «катастройка» продолжается, меняя
лишь облик, но не содержание, и современное западное общество,
взятое за образец и ориентир для подражания, являет собой, бук-
вально по Зиновьеву, не что иное, как общество «денежного тота-
литаризма», со своей сверхэкономикой, всевластием олигархий и
бюрократии, манипулирующих потребностями и инстинктами лю-
дей с помощью идеологии и массовой культуры. Это видят, знают
и сознают многие трезво мыслящие западные аналитики и деятели
культуры, но упрямо не замечают и игнорируют наши интеллекту-
алы-неолибералы. Тем хуже для них, точнее, для нас, втянутых в
этот явно непродуманный социальный эксперимент.
Третий. Не знаю, как других читателей, а лично меня потрясла
мысль-вывод, которой заканчивается его посмертная книга «Фак-
тор понимания»: «Если в двух словах подвести итог эволюции че-
ловечества за прошедшую историю, он уложится в одну-единствен-
ную фразу: человечество как целое утратило смысл самого своего
социального бытия. Оно убило сам фактор своего понимания... На-
иболее вероятный конец человечества — воинствующая глупость.
Человечество погибнет от своей глупости». По-своему и своими
словами к этому заключению подошел и я, пытаясь разобраться в
проблеме, обозначенной мною как «парадокс человека». Мне по-
нятны тревога и сомнение Зиновьева, фиксирующего интеллекту-
альную и познавательную катастрофу современного человечества,
явно не осознающего нависающей угрозы самоуничтожения. На
это указывают и спорадические обращения и призывы отдельных
интеллектуалов к человечеству задуматься и одуматься, понять и
объединиться вокруг идеи собственного спасения и сбережения.
Для Зиновьева это одна из ключевых философских и социаль-
ных проблем человечества. Он подробно ее рассматривает и в

Мыслитель и человек... 75
контексте эволюции «глобального человейника», и под углом зре-
ния остро поставленной им проблемы управляемости мировыми
процессами. К этому можно и нужно добавить проблему способ-
ности и готовности интеллектуальной элиты критично и объектив-
но взвесить и оценить нравственный потенциал человека и чело-
вечества. На предмет выяснения того, возможна ли в принципе
смена парадигмы их цивилизационного развития. Показав и дока-
зав, насколько он искусен и конгениален в создании разного рода
«чудес» техники и организации своего быта, человек обнаружил
полное бессилие справиться и обуздать свой поистине ненасыт-
ный эгоизм. Ради своего индивидуального выживания и самосо-
хранения он противопоставил себя миру, природе, другим людям,
отчуждаясь от них, а тем самым и от себя, поскольку сам является
частицей этого мира — природного и человеческого. Способен ли
он, такой умный и талантливый, справиться с собой, с целым во-
рохом своих инстинктов и предрассудков, выработать новую па-
радигму или кардинально пересмотреть старую, нынешнюю? И об
этом тоже можно поговорить и поспорить с Зиновьевым, вступив
с ним в честный и серьезный диалог.
А. И. Фурсов (кандидат исторических наук). Прежде чем
перейти к запланированному выступлению, хочу отреагировать
на важный вопрос, который поднял В. И. Толстых, — о причине,
точнее, причинах невостребованности Зиновьева, о заведомом,
можно даже сказать, нарочитом, априорном неприятии его идей и
работ значительной частью «научной интеллигенции».
Если оставить в стороне возможное эмоционально-личност-
ное неприятие как причину частного порядка и говорить об общих
(«тотальных») причинах, то, на мой взгляд, главных причин — две.
Одна из них — интеллектуальная, другая — социальная, связанная
со спецификой среды, в которой работал Зиновьев.
Интеллектуальная причина заключается в следующем. Для
того чтобы разбирать отдельные работы Зиновьева или отдельные
аспекты его творчества, нужно хорошо понимать его систему в це-
лом. Для того чтобы понять систему Зиновьева, надо погрузиться
в его творчество в целом, реконструировать его («чтобы понять
вещь, надо ее сделать» — Софокл), т. е. проделать значитель-
ную по объему и сложности интеллектуально-теоретическую ра-
боту, которая далеко не всем по силам.
Вторая причина сложнее. Когда мы говорим о персонификато-
рах интеллектуального труда, то автоматически заярлычиваем всех
их как «интеллигенцию» («научную», «творческую» и т. п.). Ду-
маю, это ошибка. За термином «интеллигенция» скрываются как

76 Мыслитель и человек.
минимум два совершенно разных социальных и профессиональных
типа. Первый — профессионалы интеллектуального, умственно-
го труда, т. е. те, в чьей деятельности профессионально-специа-
лизированная функция, обусловленная задачей поиска истины и
предметом исследования, доминирует над прочими. Второй — это
собственно интеллигенция, т. е. такой сегмент работников интел-
лектуального труда, в деятельности которого статусный и потреб-
ленческо-символический аспекты доминируют над интеллектуаль-
но-профессиональными, содержательными. Речь идет, во-первых,
о потреблении символов и образов, которое, кстати, тоже носит
статусный характер, — в советском обществе это было, прежде
всего, статусное потребление западных идей, образов, книг, кино-
фильмов и т. д.; во-вторых, о претензии на исключительную моно-
полию на такое потребление и на интерпретацию «потребляемых»
объектов. Все это, естественно, за счет и в ущерб профессии, делу,
которое оказывается чем-то второстепенным.
«Средний массовый интеллигент в России (а тем более совин-
теллигент и эрэфинтеллигент. — А. Ф.) большей частью не любит
своего дела и не знает его. Он — плохой учитель, плохой инженер,
плохой журналист, непрактичный техник и проч. и проч. Его про-
фессия представляет для него нечто случайное, побочное, не заслу-
живающее уважения. [....]Того, кто является выразителем самостоя-
тельной мысли, окружает и теснит глухая злоба», — писал А. С. Из-
гоев в начале XX в. В конце XX в. Дм. Галковский зафиксирует:
«Интеллигенты, сознавая свою второсортность, подсознательно
завидовали людям, имеющим, по их мнению, серьезную профес-
сию». Ну а сам Зиновьев просто отметил: одно из главных пре-
пятствий на пути научного познания — гигантская армия людей,
формально занятых в науке, но относящихся к ней не как к поиску
истины, а как к средству добывания жизненных благ и жизненного
успеха (известность, степени, звания, награды), т. е. занимающих-
ся не делом (профессия), а делишками по поводу и на фоне дела и
сущностно являющихся вторичными.
Если интеллектуалы-профессионалы предпочитают работать
либо в одиночку, либо в группе единомышленников, то интел-
лигенты (речь, подчеркиваю, идет о социальной характеристи-
ке, а не о личностно-человеческой) организованы в кланы; более
размытая структура — салон (сегодня — тусовка, группирующа-
яся вокруг определенных изданий, чаще всего интеллигентско-бо-
гемного замеса).
Если профессионал, как правило, существует в качестве инди-
видуального социального индивида, не склонного к жизни в иерар-

Мыслитель и человек... 77
хически организованном сообществе («Ты, царь: живи один»), то
интеллигенция чаще всего выступает как коллективный социаль-
ный индивид разной степени сплоченности (от группировки до ста-
да / стаи à la киплинговские бандерлоги). Этот коллективный ин-
дивид имеет свои формы (кланы), иерархию, ритуалы, дисциплину,
ценности, фобии, психо- и социопатологии, культурных героев и
табу, авторитетов и «фюреров». В производственных ячейках про-
тиворечие профессионалы—интеллигенция, как правило, высту-
пает в форме «личность—коллектив»: профессионалов стремятся
давить от имени и по поручению коллектива. Или стремятся, если
есть возможность, просто не допустить в коллектив, на то поле
специализированной деятельности, где профессионал очень быст-
ро может продемонстрировать «оппонентам», что их деятельность
близка к тому, что Зиновьев называл «балетом безногих».
У интеллигентов и профессионалов в сфере интеллектуального
труда разные цели, задачи и стратегии. Для профессионала глав-
ное — содержательная деятельность, профессиональный поиск
истины (это в то же время есть социально-антропологическое и
метафизическое качество данного типа). Для интеллигента как не-
профессионального (или малопрофессионального) интеллектуала
главное не субстанция, а функция, внешние атрибуты, статусные
отношения, реализация которых варьируется от чиновничьей ка-
рьеры, коллекционирования должностей и званий (у профессио-
налов это, как правило, редкий, побочный или просто случайный
продукт профессиональной деятельности, но это — исключение,
которое подтверждает правило) до безопасной фронды по отно-
шению к системе; этим часто пользуются не способные ни к к про-
фессиональной, ни к чиновной карьере полные бездари, которые
таким образом обретают статус и известность. В крайних случаях
место фронды может занять активная критика системы (особенно
если критики чувствуют поддержку Запада, а сама критика хоро-
шо «спонсируется»). Это путь, пройденный многими диссидента-
ми; среди последних помимо людей психически неадекватных (см.
об этом у В. Войновича в «Портрете на фоне мифа». М.: Эксмо-
пресс, 2002. С. 143—144) было много таких, для кого диссида ста-
ла средством компенсации профессиональной несостоятельности,
а то и личностной ущербности. Кто из них есть кто и кто был кем,
со всей очевидностью выявилось после крушения коммунизма,
в 1990-е годы.
Попробуйте оторвать профессионала от письменного стола
или лаборатории посулами должности или публичности. Интел-
лигент же в отличие от профессионала легко смывается из «сво-

78 Мыслитель и человек...
ей» сферы оргдеятельности в политику, во фронду, в революцию,
в административную систему, т. е. подальше от содержательных
форм и структур деятельности и поближе к власти, статусу и пот-
реблению (в студенческие годы этот тип узнаваем в комсомоль-
ских активистах, «полупрофессионалах» самодеятельности, КВН
и прочих форм дрыгоножества). И — объективно — чем больше
таких персонификаторов умственного труда покидает эту сферу,
тем лучше. Особенно много непрофессионалов покинуло сферу
интеллектуального труда в период перестройки; все они ушли в
«оральную политику», составлявшую важнейший аспект горба-
чевщины — в реальную политику и уж тем более во власть их за
редчайшими исключениями не пустили.
Поскольку профессиональные интеллектуалы и интеллектуа-
лы статусно-потребленческие (т. е. интеллигенты, они же — не-
профессиональные интеллектуалы, интеллектуалы без «полезной
специальности») работают на одной площадке и являются двумя
совершенно различными социальными типами, между ними объ-
ективно существует серьезное, по сути антагонистическое социо-
антропологическое и метафизическое противоречие. Это не зна-
чит, что нет противоречий в среде самих профессионалов, с одной
стороны, и в кланах и салонах интеллигенции, с другой, — есть,
и еще какие. Достаточно вспомнить 1930-е годы, когда интелли-
генты писали друг на друга доносы и сажали в тюрьму, а потом
все свалили на систему и ее главного злодея. И тем не менее эти
противоречия не являются сущностно-антагонистическими, да и
писали представители интеллигенции главным образом на про-
фессионалов.
Необходимо также отметить надуманность и фальшь противо-
речия «чиновники (бюрократия)—интеллигенция», под которым
подразумевается противостояние некомпетентной, коррумпиро-
ванной и лишенной души и идеалов бюрократии и чистой и само-
отверженной интеллигенции. На самом деле противоречие есть
между профессионалом как персонификатором содержательных
форм деятельности и чиновником, отчужденным (как и полупро-
фессионал-интеллигент) от содержательных форм деятельности и
способным лишь имитировать их.
Между большей частью чиновничества и большей частью ин-
теллигенции противоречия минимальны и носят главным образом
внешний, «символическо-договорной» характер, демонстрация
которого выгодна обеим группам. Более того, значительная часть
чиновничества и интеллигенции составляет единый социальный
кластер (в него входит также часть богемы, а в современных уело-

Мыслитель и человек... 79
виях — еще и работников СМИ). Общий знаменатель для состав-
ляющих частей кластера —■ содержательная имитатищюсть (или
имитативная содержательность) деятельностиу^е^статусно-сим-
волический и потребленческий характер. Между «содержатель-
ным» чиновником, т. е. профессионалом бюрократического труда,
и профессионалом-интеллектуалом серьезных противоречий быть
не может. А вот между профессионалами и интеллигенцией они
есть и носят антагонистический характер.
Первые объективно мешают жить второй, создают у нее чувство
неполноценности, бессодержательности. Самим фактом своего
существования, не говоря уже о содержательных профессиональных
достижениях, профессиональные интеллектуалы девальвируют
образ и смысл жизни интеллигенции, а самое главное — ее смыс-
ловую и клановую иерархию, систему ценностей, статусно-символи-
ческие достижения, бросая ей, подобно Алисе из знаменитой сказки,
фразу «Вы всего лишь колода карт». Ясно, что профессионал —
это всегда нечто неприятное для непрофессионала. «Принимая
решение пробиваться за счет науки, — писал А. А. Зиновьев, — я
не думал о том, что тем самым я вынуждаюсь на конфликт с самым
сильным, самым неуязвимым, самым замаскированным под благо-
родство и самым беспощадным для меня врагом — с моей профес-
сиональной средой». Здесь необходимо одно уточнение: професси-
ональной в описательно-назывательном, формальном смысле; по
сути же речь идет о конфликте профессионалов и интеллигенции
в сфере-среде интеллектуального труда.
Сказанное выше не имеет своей целью принизить интеллиген-
цию и возвысить профессионалов, нарисовав черной краской одних
и белой — других, доказать, что одни — плохие, а другие — хо-
рошие. Речь совершенно о другом — о фиксации принципиально
различных типов умственного труда. Это тем более необходимо,
что представители интеллигенции более или менее понимают или,
как минимум, чувствуют свою социальную природу и верно иден-
тифицируют себя и себе подобных («ты и я — мы одной кро-
ви» — при этом нередко значительную узнавательную роль играют
общие мифы и особенно фобии и социопатологии). А вот профес-
сионалы интеллектуального труда часто воспринимают себя как
представителей интеллигенции, ошибочно идентифицируют себя с
ней и в связи с этим не понимают, почему не находят общего язы-
ка с представителями (как им кажется) их же среды, природу своих
конфликтов или, как минимум, противоречий с ней и в ней. Как го-
ворится, «кто не слеп, тот видит», и одна из главных задач профес-
сионалов интеллектуальной сферы — осознание и (или) выработ-

80 Мыслитель и человек...
ка своей собственной идентичности, а не растворение в социально
чуждом кластере «чиновник—интеллигент—богемщик».
Как показывает практика, при столкновении двух типов носи-
телей интеллектуального труда главное стремление непрофесси-
онала — «унасекомить» (одно из любимых словечек А. А. Зино-
вьева) профессионального интеллектуала и как профессионала, и
как носителя целостных и содержательных, т. е. неимитативных
сторон жизни (т. е. как принципиально иное социоантропологи-
ческое существо). Ну а когда унасекомить нельзя, то можно иг-
норировать, делать вид, что нечто не существует или не является
серьезным.
Для меня реакция на Зиновьева — бесспорного профессиона-
ла интеллектуального труда с предельно выраженной индивиду-
альной социальной стратегией («я — суверенное государство в
одном лице»), выработанной в противостоянии не только и даже
не столько советской системе, сколько своей социопрофессио-
нальной среде, уже давно стала одной из лакмусовых бумажек, од-
ним из тестов на выяснение социальной типологии внутри сферы
интеллектуального труда. Речь не о том, чтобы хвалить или ругать
Зиновьева, соглашаться или не соглашаться с ним (я, например,
при исключительно высокой оценке творчества Зиновьева в боль-
шей степени не согласен с ним, чем согласен). Речь о другом — о
готовности к восприятию, к содержательному освоению, к диалогу,
к пусть критическому, но серьезному анализу. За этой готовностью
(или неготовностью) как раз и просматривается серьезнейшее ви-
довое (социально-антропологическое) противоречие в сфере ин-
теллектуального труда, о котором я говорил выше.
Зиновьев —это очень многомерное явление. Одно из измере-
ний заключается в следующем: Зиновьев — наглядное свидетель-
ство того, как социальная система, в данном случае — коммунис-
тическая, может быть не тождественна самой себе. В известном
смысле Зиновьев — это мера нетождественности коммунистичес-
кой системы самой себе, и опыт жизни Зиновьева, жизни бытия
Зиновьева показывает, что в любой системе субъект не может
быть сведен к системным характеристикам.
И. М. Ильинский (доктор философских наук). Для меня
большая честь в качестве президента Русского интеллектуального
клуба продолжать дело, которое мы придумывали вместе с Ники-
той Николаевичем Моисеевым и Александром Александровичем
Зиновьевым.
На одном из стендов в первом корпусе нашего университе-
та есть фотография, на которой мы идем по аллее втроем. Это

Мыслитель и человек... 81
было как раз в тот день, когда я предложил Никите Николаеви-
чу и Александру Александровичу встретиться у меня в кабинете и
обсудить вопросы о создании Русского интеллектуального клуба.
Оказалось, что Моисеев и Зиновьев давно знали друг друга, но не
виделись более 30 лет. Они обрадовались встрече, долго обмени-
вались воспоминаниями. Тогда и была решена судьба Русского ин-
теллектуального клуба. /
После смерти Александра Александровича первый вопрос, ко-
торый обсуждался на заседании клуба, был назван так: «Александр
Зиновьев: судьба и образ гения». Выступили все члены клуба. Это
были не просто поминальные речи, но речи, в которых мы пыта-
лись осмыслить явление гения на примере конкретного человека.
Эта тема имеет огромное значение — и научное, и практическое.
Зиновьев часто говорил: «Мы должны переумнить Запад». Дейст-
вительно, мы сегодня не можем пересилить Запад ни финансово,
ни экономически, ни политически, ни с точки зрения военных во-
оружений. В этом плане сегодня Запад намного сильнее России.
И если мы хотим, чтобы Россия встала с колен, то единственный
вариант — это переумнить Запад, а значит, быстрее накапливать
творческий, интеллектуальный потенциал, которым она всегда
славилась.
Остается вопрос понимания гениальности: что это такое — Бо-
жий дар? Наследственность? Аномалия? Что такое гений, откуда
он берется, по каким законам рождается, как отыскивается, как
воспитывается? Что такое гений в семье, пока он мал? Что такое
гений в семье, когда он уже взрослый? Из каких социальных слоев
выходят гении? Должен ли гений быть обязательно высокообра-
зованным или это совсем не так? Что должно сделать общество
сегодня, что мы должны сделать сегодня для того, чтобы в России
рождалось как можно больше гениев, чтобы они получали лучшие,
чем ныне, условия для своего развития, для реализации идей, с по-
мощью которых мы должны «переумнить Запад» и выиграть в той
схватке, которая предложена России и которая идет вовсю прямо
сейчас, в те минуты, когда мы ведем с вами этот разговор?
Мне кажется, что разговор об Александре Александровиче в
этом смысле очень показательный. Рассуждая о нем, мы можем
многое открыть и понять.
Но для начала — немножко истории.
Судьба распорядилась так, что шесть последних лет жизни
А. А. Зиновьева были связаны с нашим вузом.
Я впервые встретился с Зиновьевым летом 1999 г. в Кишине-
ве на Международной конференции ЮНЕСКО. Мы заговорили

82 Мыслитель и человек...
о чем-то, уже не помню, и проговорили все три дня, расставаясь
только на ночь. Тогда он рассказал мне о том, что хочет вернуться
в Россию, что есть люди, которые ему помогают, в частности
Ю. М. Лужков подписал письмо о выделении квартиры, но чи-
новники предлагали жилье в «хрущевках», хотя при высылке из
СССР Зиновьев оставил квартиру на Воробьевых горах. Я пообе-
щал ему помочь, используя свои связи. И помог. Буквально через
несколько дней, когда Александр Александрович вместе с Ольгой
Мироновной оказался в Москве, им предложили четырехкомнат-
ную квартиру в Северном Чертанове, и они согласился на этот ва-
риант. Потом оказалось, что квартиру надо покупать и стоит это
56 тыс. долл. Александр Александрович позвонил в растерянности
мне из Мюнхена: «У меня нет таких денег. Что делать?» Я встре-
тился с Г. А. Зюгановым, он позвонил В. П. Шанцеву, тот погово-
рил с Ю. М. Лужковым, и цену снизили до 26 тыс. долл. Квартир-
ный вопрос был решен.
В одном из телефонных разговоров я спросил Зиновьева:
«А где Вы собираетесь работать?» Он ответил: «В. А. Садовни-
чий предложил мне должность профессора МГУ». Я спросил:
«А Вы знаете, сколько получает в России профессор?» Он сказал
«Нет». «Две тысячи», — сообщил я. «Ну, так это вполне прилич-
но», — сказал Зиновьев «Да, но две тысячи чего?» — спросил
я. «Долларов, конечно», — сказал он. «Нет, рублей...» Зиновьев
помрачнел: «А как же жить-то?..»
Я сказал ему, что пусть он подрабатывает в родном университе-
те, где учился, где заведовал кафедрой логики, но его основным мес-
том работы будет наш вуз. Мы создадим Исследовательский центр
А. А. Зиновьева и будем платить 600 долл. в месяц. В 1999 г. это
были очень неплохие деньги. Зиновьев согласился. 30 июля мы
оформили ему трудовую книжку, поскольку таковой у него, разу-
меется, не было, и он был зачислен в штат вуза. Для центра было
выделено специальное помещение с комнатой отдыха.
Именно в нашем университете Александр Александрович
подготовил и издал две свои книги — «Логическая социология»
(2002) и «Логический интеллект» (2004).
Однажды мы с ним крепко выпили, и у нас состоялся очень дол-
гий и предельно откровенный разговор, как говорится, «за жизнь»,
в котором он с горечью сказал о том, что у него нет учеников в бук-
вальном смысле этого слова. Тогда я предложил ему создать еще и
Школу А. А. Зиновьева, а проще сказать, отбирать из тысяч обуча-
ющихся у нас ежегодно группу наиболее способных студентов, ко-
торым бы он читал систематизированный курс лекций, основанных

Мыслитель и человек... 83
на его трудах. Он с радостью принял это предложение. За шесть лет
Школу закончили около 300 человек — племя зиновьевцев. Каж-
дый получил диплом с перечнем лекций, краткой биографией Зино-
вьева за его имлоей подписью и университетской печатью.
После смертй\Н. Н. Моисеева, возглавлявшего Русский интел-
лектуальный клуб нашего университета, президентом стал А. А. Зи-
новьев. Под его председательством состоялось 12 заседаний. Клуб
обсудил десятки актуальнейших глобальных проблем развития Рос-
сии и мира. Опубликованы четыре книги, на выходе пятая.
Недавно один из корреспондентов, бравших у меня интервью,
спросил, почему все это делалось для Зиновьева. Этот вопрос
мне показался странным. Зиновьев — национальное достояние,
мыслитель мирового масштаба. Он мог рассчитывать на встречу
в России не менее громкую и приветливую, чем та встреча, кото-
рую устроили власти России и поклонники А. И. Солженицыну.
Но этого не случилось: Ельцину и его «команде» Зиновьев был
враждебен. Известно, почему. Я же считал, что помочь Зиновье-
ву — это дело чести любого, кто сознает величие и масштаб этой
личности. Я делал, что мог. Александр Александрович не раз бла-
годарил меня за помощь. В свой книге «Исповедь отщепенца» на
стр. 553 он говорит об этом.
После того как Александр Александрович Зиновьев ушел от
нас физически, начинается его жизнь после смерти. И мы должны
с вами подумать о том, как сделать так, чтобы эта жизнь продол-
жалась. У А. С. Пушкина есть прекрасные слова «...душа в завет-
ной лире мой прах переживет и тленья убежит...» Надо сделать
так, чтобы душа Александра Александровича в заветном слове пе-
режила его прах.
На самом деле это будет не так просто. Да, конечно, кое-что бу-
дет развиваться само собой. Зиновьев и дальше будет завоевывать
умы новых людей. Но-нужны организационные усилия.
У гроба Александра Александровича Зиновьева неоднократно
звучали слова: «Будем вечно помнить». Что это значит? Все мы
бренны, а память — самый бренный памятник из всех на Земле.
Память сохраняется в том случае, если это кому-то нужно, более
того, в некоторых случаях — если это выгодно. А если это не нуж-
но, если это невыгодно, то память уничтожается. Мы с вами явля-
емся свидетелями этого на примере сегодняшней нашей России.
То, что невыгодно существующим властям и определенным слоям
общества, из памяти выкорчевывается вопреки всякой логике.
Целые пласты истории исчезают, словно их и не было. Что уж го-
ворить об отдельных личностях...

84 Мыслитель и человек...
У Александра Александровича Зиновьева много трудов, мировая
известность. Но я думаю, что есть люди, которые, как минимум, ни-
чего не будут делать для того, чтобы память о нем жила и дальше,
а тем более — укреплять ее. С официальными властями у него ни-
каких особых теплых отношений никогда не было. Фигура Зиновь-
ева в моем представлении более значительная, чем фигура того же
Солженицына. Более фундаментальная, более многогранная.
На мой взгляд, Зиновьев — это гений особого рода. Редчай-
ший гений. Почему? Да потому, что гениев можно тоже по-своему
классифицировать и ранжировать, при всей, казалось бы, несу-
разности этой идеи. Гений-математик, гений-химик, гений-поэт,
гений-живописец. Если взглянуть на гения поближе, в упор, пов-
нимательнее, то мы увидим, что некоторые из них довольно од-
носторонние люди. Часто их выдающиеся качества развивают-
ся за счет умаления остальных свойств и качеств личности. Иные
гении — математики, физики и т. д. — в общественном сознании
выглядят очень некрасиво: порочен, жаден, злобен и т. п. В исто-
рии тому множество примеров.
Александр Александрович Зиновьев интересен, на мой взгляд,
тем, что он представляет собой синтетический интеллект. Он
мыслил синтетически, был личностью не односторонней, а много-
сторонней, многогранной. И каждая грань его интеллекта — вот
что важно — была выдающейся.
Если говорить об интеллекте как о способности мыслить,
о логическом интеллекте, он был величиной мирового масштаба
еще до того, как написал «Зияющие высоты» и стал знаменит как
писатель и социолог.
Есть интеллект вербальный, т. е. особое, выдающееся чувство
слова, понимание слова, значения слова и т. д. Зиновьев и здесь
велик, признан как писатель. Его сравнивают с Салтыковым -
Щедриным, со Свифтом. Я не специалист в области литературы,
не беру на себя смелость продолжать эти сравнения или говорить,
что они правильны. Но то, что он всемирно известный писатель и
великий мастер слова — это несомненно.
Есть интеллект визуальный. Мы все смотрим, но видим по-раз-
ному. Тем более когда речь идет о возможности изобразить, понять
то, что мы видим. Александр Александрович — блестящий худож-
ник. Если бы он посвятил себя только живописи, то, мне кажется,
стал бы великим живописцем. Вот уже три разных качества, кото-
рые он совмещал в себе.
Взять, наконец, физический интеллект Зиновьева. Он прожил
83 года. Но это 83 года не влачения своего бренного тела по жиз-

Мыслитель и человек... 85
ни, а интенсивнейшей работы человеческого организма, по 12—
14 часов в сутки, буквально до последних дней жизни. Буквально!
Это тоже гениальность.
Когда вы соберете все эти и другие выдающиеся качества, каж-
дое из которых могло бы разительно выделить человека из общей
массы и сказать, что он высокоталантлив, то невероятно трудно
представить себе всю мощь ума, интуиции, мощь эмоций, чувств,
воображения, фантазии, умения использовать слово, зрительный
ряд, соединенные в одной голове, в одной душе одного человека.
Вот, мне кажется, чем интересен помимо всего прочего Александр
Александрович Зиновьев: это не просто феномен, а феномен из
феноменов, что выделяет его из всех прочих гениальных людей.
Нам надо, когда мы будем вести работу по распространению
его идей и формированию образа Александра Александровича, де-
лать упор на эту сторону, показывать и доказывать там, где это
необходимо, конечно, его удивительную многогранность и мощь.
Очень важно, чтобы память наша была деятельной. Очень прос-
то сказать: «Будем помнить вечно» — и жить как жили. А помнить
делами, т. е. делать что-то в память этого человека — что куда
труднее. Но это нужно обществу. Мы это с вами осознаем. Даже
если это не осознают многие и не хотят осознавать, мы должны это
делать. Для этого надо позаботиться о том, чтобы в местах, где он
родился и жил, появились какие-то знаки памяти о Зиновьеве.
Я знаю, что уже при жизни Зиновьева писались диссертации о
его творчестве. Ко мне приходили за консультациями. Уже вышли
книги о творчестве Александра Александровича. Вот у меня в ру-
ках книга Давыдовой «Социология Зиновьева. Путь к пониманию
современности». Есть и другие книги. Надо поощрять все это, со-
бирать информацию. И делать все для того, чтобы такая работа
продолжалась. Но у меня есть мысль и несколько иного рода.
Мне кажется, что, делая все для утверждения в общественном
сознании образа Зиновьева как великого человека, великого граж-
данина, великого мыслителя, писателя, философа, социолога, мы,
конечно, должны каким-то образом демифологизировать этот
образ, поскольку еще при жизни он начал обрастать мифами.
Например, когда он умер, в газетах были заголовки: «Умер пос-
ледний романтик-коммунист». Идея, что Зиновьев — коммунист,
сознательно развивалась. Говорилось даже, что он идеолог КПРФ.
Об этом писали в газетах. Да, он выступал перед коммунистами,
читал им лекции. Г. А. Зюганов говорил об этом при прощании в
МГУ. Да, он был связан с ним. Но и я с Геннадием Андреевичем в
хороших отношениях. Но я не член КПРФ, Зиновьев тоже не был

86 Мыслитель и человек...
членом этой партии. При этом я не хочу бросить камень в сторону
коммунистов и тем более затевать дискуссию на тему, что такое
коммунизм. В той части, где КПРФ действительно борется за со-
циальную справедливость, против массы безобразий, творящихся
в обществе, Зиновьев (и я с ним) душою с ними. Как и каждый
порядочный человек.
Мне кажется, что попытка густо покрасить Зиновьева только
в красный цвет не способствует распространению объективного
образа Александра Александровича. Потому что (и это не надо
даже и доказывать) он всеми своими трудами сказал все, что ду-
мал о том реальном коммунизме, о пороках того реального строя,
который существовал в СССР. Но он (и я с ним) видели и позитив-
ную сторону советского строя. Да, Зиновьев оставался человеком,
стремящимся к установлению социальной справедливости хотя
бы относительного социального равенства и т. д. В этом смысле,
я думаю, все здесь присутствующие, всякий порядочный человек,
так мыслящий, вправе сказать: «Да, я коммунист».
Но о Зиновьеве можно сказать и то, что он — суперлиберал и
супериндивидуалист. Ну кто может так сказать: «Я — государство,
состоящее из одного человека»? Только человек, чувствующий
себя абсолютно свободным, сознающий свою исключительность,
индивидуальность. Кто демонстрировал абсолютную индивидуаль-
ную независимость от любого давления со стороны государства,
будь то государство социалистическое или западное? Зиновьев.
Он был абсолютно свободен, прежде всего в интеллектуальном
плане. В этом смысле он был подлинным интеллигентом, то есть
человеком, всегда находящимся в оппозиции к власти. И в этом
смысле его можно назвать суперлибералом.
Могут ли в душе одного человека ужиться два таких антагонис-
тических качества? Я думаю, да. Ответ на вопрос зависит от того,
фанатик ты той или иной идеи или ты просто человек, который
стремится найти истину, служить истине, которая часто все-таки
(не всегда, но часто!) лежит посередине. В данном случае между
коммунизмом и либерализмом.
Такова моя точка зрения. Так я понимаю Зиновьева. На мой
взгляд, будет правильным, если мы покажем его как человека
свободного, а в своей свободе мысли, в своем свободомыслии
ориентированного на достижение справедливости и блага для
многих людей. Надо особо подчеркнуть, что Зиновьев в отличие
от многих гениев, которые гениальны в своей мысли, но часто по-
рочны в своей жизни, был высокодобродетельным, высоконравс-
твенным человеком.

Мыслитель и человек... 87
Недавно мне в руки попала книга, в которой утверждается, что
ни один великий художник или литератор не свободен от наследст-
венной психиатрической отягченности. Даже у душевнобольных
она составляет 70 процентов, а у великих — все 100. За все годы
общения с Зиновьевым я не заметил ничего подобного. Общение с
ним доставляло наслаждение: фонтан мыслей и афоризмов, юмора
и смеха.
Если наша жизнь, хотя крайне медленно, но все же движется
к вершинам добродетелей, то это происходит благодаря неболь-
шому, совсем тонюсенькому духовному слою общества, который
уравновешивает порочность общества духовным подвигом немно-
гих, иногда всего лишь единиц из миллионов, которых именуют
подвижниками и героями. Зиновьев был подвижник.
Когда-то А. П. Чехов сказал: «Подвижники нужны, как солнце.
Составляя самый поэтический и жизнерадостный элемент обще-
ства, они возбуждают, утешают и облагораживают. Их личнос-
ти — это живые документы, указывающие обществу, что кроме
людей, ведущих споры об оптимизме и пессимизме, пишущих от
скуки неважные повести, ненужные проекты и дешевые диссер-
тации... есть еще люди иного порядка, люди подвига, веры и ясно
сознанной цели».
То, что должны бы делать миллионы, совершают отдельные
личности, Духу и Воле которых повинуются эти миллионы. Каж-
дый из этих миллионов действует ради себя, несет бремя своих
личных забот, стеная о тяготах земной жизни. Подвижник взва-
ливает на себя все Думы и Тяготы мира. В эпоху темных и смут-
ных времен появление подвижников необходимо. И они являются.
Молнией своей энергии они освещают разум миллионов, дают им
цель и веру.
Александр Невский, Дмитрий Донской, Серафим Саровский,
Сергий Радонежский, Козьма Минин и Дмитрий Пожарский яви-
лись на сцену русской истории тогда, когда Русь погибала, когда
народ был слеп, глух и немощен, но бунтовал внутри. Нужны были
люди, которые бы всем образом своей жизни показали, что в че-
ловеке живет могучая сила самоотвержения. Всем образом сво-
ей жизни Зиновьев демонстрировал, что только так и надо жить,
только так и дается величие.
Итак, будем помнить и чтить гения, но будем помнить, что он
был всего лишь человек. Иначе говоря: не сотворим себе кумира,
идола. Александр Александрович Зиновьев был гениальный чело-
век, но как человеку ему были свойственны и слабости, и недостат-
ки. Иногда, например, он был, как мне кажется, излишне кате-

88 Мыслитель и человек...
горичен и резок в суждениях, наивен в оценке некоторых сторон
российской действительности. Даже в самых своих лучших уст-
ремлениях он мог делать что-то не так, что-то не вполне понимать.
Нам не надо быть слепыми апологетами Зиновьева.
Чтобы это дело двигалось, нам надо понимать, что, как всякое
дело, оно требует организации, плановости, определенной мате-
риальной базы, финансовой базы. Я говорил при прощании, что
Исследовательский центр Зиновьева нашего университета будет
переименован в Центр имени Александра Александровича Зи-
новьева. Такой Центр уже создан. Мы договорились о том, что
возглавит этот Центр Ольга Мироновна Зиновьева, как самый
близкий ему человек. Она была не просто супругой Александра
Александровича, она была его соратницей при подготовке его тру-
дов. Это несомненно. Александр Александрович Зиновьев часто
лестно высказывался о ней как об организаторе. Он много раз го-
ворил, что если бы не Ольга Мироновна, то многое в жизни он бы
сделать просто не смог.
Поэтому мне кажется, что в данном случае интересы универ-
ситета — интересы Ольги Мироновны. Мне кажется, что это оп-
тимальный вариант организационного оформления тех сил, кото-
рые будут собираться, концентрироваться вокруг этого Центра и
действовать в память Александра Александровича Зиновьева.
В. А. Луков (доктор философских наук). В продолжение
того, о чем говорил А. И. Фурсов, хотел бы остановиться на зино-
вьевских идеях логической социологии, на их судьбе. Социологи-
ческая концепция А. А. Зиновьева — плод его многолетних раз-
мышлений, анализа социальной реальности, понимания человека
в обществе.
Но окончательную форму она приобрела в последние шесть
лет — в период работы в Московском гуманитарном университе-
те, где Александр Александрович вел занятия в Школе Зиновьева.
А надо сказать, такая особая образовательная программа была
создана для студентов в вузе* где нет философского и социологи-
ческого факультетов, — к этому обстоятельству я еще вернусь.
Итак, по материалам читавшегося в МосГУ курса А. А. Зиновьев
подготовил и опубликовал (в двух изданиях) свою «Логическую
социологию», ее темы вошли и в «Фактор понимания».
За последние два десятилетия в нашей стране издано множест-
во учебников и учебных пособий по социологии, более или менее
соответствующих государственному образовательному стандарту
высшего образования. «Логическая социология» совершенно это-
му стандарту не соответствует, не ориентируется на него — пос-

Мыслитель и человек... 89
кольку ориентируется на смыслы и факты общественной практики
людей. Означает ли это, что незиновьевские социологии более
приемлемы для понимания общества и целей передачи научных
знаний об обществе новым поколениям, чем зиновьевская, или
наоборот? У Зиновьева есть важное положение в его концепции
логического интеллекта, согласно которому элементарным позна-
вательным действием исследователя является выбор предметов
{Зиновьев А. А. Фактор понимания. М., 2006. С. 14), и его можно
применить в данном случае; различие в выборе предметов иссле-
дователем означает возможность разных картин мира и человека
в нем. По крайней мере нет повода говорить, что издаваемая сей-
час грандиозная учебная эпопея — «Фундаментальная социо-
логия» в 15 томах фундаментальна, а «Логическая социология»
Зиновьева нет. Особенность социологии Зиновьева состоит в том,
что она как раз и есть фундаментальная, и не числом томов знаме-
нуется фундаментальность социологического знания. Я не оспари-
ваю то, что на социологическом факультете МГУ, может быть, ка-
кой-нибудь студент и сможет с пользой для себя и для дела одолеть
учебник, занимающий не одну книжную полку, и возможно, что
это существенная часть профессиональной подготовки, но меня
сейчас интересует другое. Социология включена в образователь-
ные программы по многим специальностям, где непрофильность
социологии делает ее Золушкой учебного процесса.
Будущий специалист по менеджменту, рекламе, туризму, пиар-тех-
нологиям, впрочем, и по более устоявшимся профессиям — юрис-
пруденции, например, не может не видеть в дидактических едини-
цах государственного образовательного стандарта по социологии
источника напряжений: придется запоминать много — но нена-
долго, до экзамена, поскольку для жизни это мало что дает. Задача
и состоит в том, чтобы показать способность социологической те-
ории и исследовательской практики прояснить для студента — бу-
дущего специалиста волнующие его вопросы общественной жизни
в самом прямом, повседневном ее влиянии на жизнь индивидуаль-
ную, жизненные планы, ценностные ориентации, тезаурусы (как я
называю полный состав знаний и установок, позволяющих чело-
веку ориентироваться в повседневности). Вот где фундаменталь-
ность социологии Зиновьева выступает в своем подлинном виде.
Она фундаментальна в том, что делает ясными проблемы нашего
времени.
«Человейник», «западнизм», «сверхобщество» — этизиновь-
евские неологизмы, ставшие понятиями логической социологии,
точно схватывают те явления, которые не поддаются ни структур-

90 Мыслитель и человек...
но-функциональному анализу, ни символическому интеракцио-
низму, ни теориям конфликта, ни психоаналитическим интерпре-
тациям. Язык Зиновьева, на что уже обратил внимание академик
А. А. Гусейнов, — четкий, афористичный, образный — как нельзя
лучше подходит для усвоения структур мышления, интерпретаци-
онных схем, и это немаловажное обстоятельство, которое позво-
ляет шире применять зиновьевские тексты в учебном процессе.
Мы-то это знаем, у нас сам Зиновьев вел свою школу Зиновьева
для наших студентов. Это были студенты, которые интересуются
обществом, интересуются своим будущим, связанным с обще-
ством, и школа была уникальной потому, что Зиновьева самым
внимательным образом слушало новое поколение. Оно легче вос-
принимало его главные постулаты, допустим, чем профессора и
преподаватели нашего же университета, впрочем, и любого дру-
гого. А специфика в том, что независимость и самостоятельность
Зиновьева позволили ему идти в образовательной деятельности
не по пути историко-социологическому, историко-философскому,
а прямо от себя.
Историко-социологическая критика без труда найдет в логичес-
кой социологии Зиновьева реминисценции с давними социологи-
ческими идеями и теориями. Думаю — не только найдет, но и осу-
дит как устарелые, отвергнутые последующим развитием науки.
Воту Зиновьева возникает понятие «социальные атомы». Социаль-
ные атомы — уже давно в социологии произнесенные слова, и на-
пример, городская социология в интерпретации «чикагцев» R Пар-
ка, Э. Берджесса, R Д. Макензи в 1920-е годы строилась на соци-
альном атомизме как одном из трех основных принципов. И это было
отражением более ранних идей в европейской социологии. С па-
дением ведущей роли в социологической теории чикагской школы
потерял свое методологическое значение и социальной атомизм.
Далее. Мы видим у Зиновьева фактически организмическую
теорию, когда общество рассматривается именно как организм.
Это же возврат к Спенсеру, биоорганической школе — Шеффле,
Вормсу и т. д., это XIX век! Уже у того же Вормса в работах на-
чала XX в. говорится о надорганической природе общества, а Зи-
новьев столетие спустя утверждает: все социальные объекты суть
явления телесные, биологические, живые. И объединения людей
таковы. Но почему мы должны доверять критикам тех или иных
идей и положений с позиций теорий, которые не раз показали свои
слабости при интерпретации социальной реальности и прогнози-
ровании социальных изменений, не доверяя теории, безошибочно
обозначившей главные черты перелома XX и XXI вв.?

Мыслитель и человек... 91
Между тем это и означает, что в действительности отказ от не-
когда популярных, а потом забытых точек зрения только потому,
что они были высказаны слишком давно, неправомерен. Неверно
уходить сегодня от тех идей, которые были внесены в общество
не просто умными людьми, а свидетелями серьезных социаль-
ных потрясений. На переломе XIX и XX вв. в Европе имела место
сложная ситуация, подобная нынешней: в ней были видны черты
общества, которые в устойчивые, стабильные времена могут быть
незаметны. Зиновьев нигде не ссылается ни на Спенсера, ни на
кого-нибудь еще из органицистов. Я не думаю, что он специально
выписывал идеи из раздела спенсеровых «Оснований социоло-
гии» — «Общество есть организм» — и вставлял их в свои ра-
боты. Это был бы не Зиновьев. Весь вопрос в том, что логическая
социология позволяет прийти к сближению современных теорий
общества с классическими и в то же время она более реальна, чем
та социология, которая изучается по официальным государствен-
ным стандартам. Это особенно важно.
Зиновьев (а вслед за ним его сподвижники, А. И. Фурсов —
среди них) в своих выступлениях на заседании Русского интел-
лектуального клуба, на конференциях и семинарах не раз гово-
рил о том, что та социология, которая сейчас преподается, — это
чисто американский вариант, это перевод нашего мышления в
американские термины, и тогда мы свое общество начинаем по-
нимать не таким, какое оно есть на самом деле, а таким, как его
можно описать при помощи этой терминологии. И в итоге мы по-
лучаем нечто совершенно другое. Вот почему для преподавате-
лей зиновьевская логическая социология сложнее, чем для сту-
дентов. Преподаватель прошел курс обучения, где ему заранее
сказали: вот это безнадежно устарело, вот от этого уже давно
отказались, здесь есть гораздо более перспективные концепции
и т. д. И ему усвоить зиновьевское видение общества довольно
трудно. А между тем, чем сильна логическая социология Зиновь-
ева? Она вообще-то — социология о нашем обществе. Та соци-
ология, которая изучается в курсе «социология», — она как для
любого общества. А значит — ни для какого.
Мне представляется это наблюдение существенным с точ-
ки зрения того, что одним из каналов реализации зиновьевской
научной программы может стать воздействие на российские об-
разовательные стандарты, если мы имеем в виду, что стандарты
разрабатываются людьми и в этом процессе активно участвует
Российская академия наук, участвуют вузы. В маленьком стан-
дарте по социологии для специальностей, где социология не явля-

92 Мыслитель и человек...
ется профессиональной дисциплиной, есть одно только имя. Имя
Огюста Конта. Да еще в странном таком сочетании: «Социологи-
ческий проект Конта». Между тем многие дидактические единицы
стандарта можно было бы реализовать через логическую социо-
логию Зиновьева. И обозначить его имя. Хотя бы в аналогичной
формуле: «Социологический проект Зиновьева». Это тоже путь
осознания вклада России в мировую социологию. Путь, который
должен быть пройден с опорой на принципы социального проек-
тирования (воспользуюсь снова словом «проект»). Иначе говоря,
надо понять, что нам предстоит в этом случае создавать учебники
и учебные пособия. Зиновьевская «Логическая социология» как
учебное пособие точно может применяться, но как учебник она
должна быть сопровождена всем тем, что требуется в методичес-
ком плане от учебников. Это — задача учеников и сподвижников:
нужны эксперименты по переводу текстов Зиновьева в ту форму,
которая может быть принята системой образования как соответст-
вующая выдвигаемым ею требованиям. На мой взгляд, студенты,
для которых социология дальше не будет основной специальнос-
тью, из социологии Зиновьева лучше поймут, что такое наше об-
щество. А нам это и надо. Для специалиста, например, в облас-
ти рекламы неважны особенности отдельных исследовательских
техник, зато понимать общество, в котором он живет, — очень
важно. Из современных курсов социологии, даже относительно
хороших, узнать, что собой представляет наше общество, почти
невозможно. Из книг Зиновьева — точно возможно.
М. А. Хромов {журналист). Александр Александрович Зи-
новьев — философ, мыслитель, гражданин, писатель, художник,
поэт? Можно продолжить, но перечисление не дает понимания
той притягательной силы, которая действует и на тех, кто лишь
соприкоснулся с ним, и на тех, кто постоянно общался, спорил,
изучал его творчество. В чем же секрет? Я не готов дать ответ.
Творческое наследие изучается, воспоминания пишутся. Попро-
бую передать, в чем состоит обаяние личности Александра Алек-
сандровича для меня и, возможно, для кого-то еще.
Жизнь несколько раз, как бы шутя, проносила мою судьбу сов-
сем близко.
В начале 50-х мой отец, блестяще закончив, с красным дипло-
мом, физфак Саратовского университета, был направлен в аспи-
рантуру МГУ. В Москве вместо физфака он подал документы на
философский факультет МГУ, где в это время писал кандидатскую
Александр Зиновьев. Однако советское начальство посчитало та-
кую смену профессии «нецелесообразной».

Мыслитель и человек... 93
На рубеже 70-х я, маленьким мальчиком, бегал по двору мос-
ковского дома на углу ул. Вавилова и Дмитрия Ульянова. Как по-
том выяснилось, в это же время в том же дворе, в одной из двух ба-
шен, жили Зиновьевы. Я даже помню, как ходил в одну из башен
в гости, посмотреть на чудо техники — цветной телевизор.
80-й год. Негативная энергия нашего пубертатного возраста
сконцентрировалась на «застойном» социальном окружении. Кни-
га «Зияющие высоты» был культовой в наших «кухонных» клубах.
Упоминание или ссылка на нее создавали причастность и легко мог-
ли вызвать серьезные взрослые проблемы с властями. Кроме того,
несмотря на младонигилизм, мы были воспитаны в безмерном ува-
жении к легендарным победителям. Описание войны в «Зияющих
высотах» придало нечто живое их образу. Однако фигура автора
оставалась совершенно расплывчатой, из другого мира.
2003 год. Возникла идея провести выставки карикатуры в ки-
нотеатре «Фитиль». Предложили начать с одного фронтовика-ка-
рикатуриста, тем более у него был юбилей... и вдруг оказалось,
что это тот самый Зиновьев. Так мы познакомились.
Трагический 2006 год замкнул эту связь. Планируя поездку на
место рождения Александра Александровича, я неожиданно узнал,
что мы земляки. Семья моего отца из Мантуровского, соседнего
с Чухломским — родным для Зиновьевых районом Костромской
области.
Основное свойство человека — мышление. Александр Алек-
сандрович Зиновьев владел различными его видами — раци-
ональным, образным, эмоциональным, нравственным. Своим
творчеством он блестяще ответил на один из главных вопросов XX
(и не только) века, объединив картезианскую парадигму (анали-
тическую детерминированность формальной логики) с системным
(холистическим) видением мира и экзистенциальностью личности.
Причем сделал это в «классической» формулировке Ильи Приго-
жина «И еще, заметим, новое отношение к миру предполага-
ет сближение деятельности ученого и литератора».
Но главным для меня остается не мастерская техника Зиновье-
ва-философа, а целенаправленность Зиновьева-человека, его от-
вет на вопрос: «В чем смысл жизни?». Реализовав высокую пасси-
онарность сразу двух его народов (человейников) —- российского и
советского — он опровергает слова А. Эйнштейна «совершенство
методов и неясность целей ■— вот что, по моему мнению, характе-
ризует наше время». Целостность натуры и крестьянское упорство
позволили Зиновьеву, поставив ясную цель, идти к ней всю жизнь,
а разнообразие таланта далеко продвинуло на этом пути.

94 Мыслитель и человек...
«Как будто кто-то приказал мне: "Иди\" И я пошел.
... Пойду до конца жизни тем путем, на который уже
встал, — путем создания своего собственного внутреннего
мира и собственного образца человека. Это и будет, — ска-
зал я себе, — мой протест против всей мерзости бытия, мой
бунт против порочности Вселенной и мрачного Бога».
Интеллектуальный рыцарь, осознавший себя в окружающем
социальном хаосе, поднявший на щит моральные ценности и
вставший на борьбу за Истину — вот возможный герой нашего
времени, тот социальный маяк, который укажет путь и нашему по-
колению.
А. Т. Фоменко {академик РАН). Александр Александрович
Зиновьев — выдающийся, уникальный мыслитель, социолог,
писатель. Общение с ним поражало. Он постоянно генерировал
новые идеи, часто абсолютно неожиданные. Мне довелось много
общаться с ним, узнавать его суждения о самых разных областях
науки и знаний. Жаль, что множество поразительных идей Алек-
сандра Александровича, высказанных им в последние годы, пока
не записано. Это следует сделать его собеседникам, дабы научная
молодежь могла подхватить и развить эти мысли. Одну из таких
идей Александра Александровича я сейчас вкратце опишу.
Александр Александрович много размышлял о том, как на-
учиться высвечивать внутренний «логический скелет» тех или
иных литературных, научных, философских сочинений. В том чис-
ле старинных. Как описать «логический костяк», на который «на-
низаны», например, произведения Аристотеля, Платона, сред-
невековых философов? Выделение такой «логической матрицы»
позволило бы представить структуру литературного или фило-
софского произведения в виде графа, то есть набора «вершин»,
соединенных «ребрами» (отрезками). По образному выражению
Александра Александровича, желательно было бы взглянуть на
философский или социологический текст, как на ветвистое дере-
во, украшенное пышной кроной. Первое впечатление от произве-
дения (часто внешнее и поверхностное) дает именно эта «листвен-
ная крона». Однако она зыбка, колышется на ветру и существует
лишь потому, что в ее основе находятся ствол и ветви. Убрав крону,
мы обнажаем тот «скелет», на котором зиждется произведение.
В качестве «вершин графа», т. е. основных структурных блоков,
Александр Александрович предполагал взять многочисленные ло-
гические понятия, категории, формулы, выработанные в процессе
развития философии и употребленные в анализируемом тексте.
Ведь каждый философ, создавая свой труд, оперирует устояв-

Мыслитель и человек... 95
шимися понятиями, принятыми в его научном кругу и позволяю-
щими разным ученым общаться друг с другом. Далее, в качестве
«отрезков-ребер», соединяющих «вершины графа», Александр
Александрович мыслил взять логические связи (связки), которыми
пользуется данный автор, чтобы сформулировать и развить свою
логику, вывести из посылок следствия. Список таких логических
связей (переходов), в общем-то, известен и может быть формали-
зован, перечислен. В результате рассматриваемый философский
текст того или иного автора представляется в виде графа, т. е. как
набор некоторых «вершин», соединенных «связями»—ребрами.
Образно говоря, «логика течет вдоль ребер» этого графа. Другое
представление «логического потока» можно мыслить, как говорил
Александр Александрович, в виде логической матрицы, таблицы.
По строкам и столбцам следует отложить логические понятия,
встретившиеся в данном произведении, а те пары понятий, кото-
рый оказались участвующими в той или иной логической формуле
(переходе, связи), нужно отметить числом, стоящим на пересече-
нии данного столбца и данной строки. Величина числа может ука-
зывать на характер данной связи: сильная, слабая и т. п.
Итак, получается «логический скелет», или «логический пор-
трет» рассматриваемого текста. Ясно, что для разных произве-
дений одного автора, а тем более для разных авторов это «логи-
ческое дерево связей» может быть различно. Следующая мысль
Александра Александровича состояла в том, что произведения,
созданные одним автором и более того, даже разными авторами,
но творившими в рамках одной и той же философской школы,
должны быть «в среднем» похожи друг на друга. Точнее, их «логи-
ческие матрицы» должны быть в определенном смысле близкими.
Если это действительно так, философия получила бы в свои руки
новый мощный инструмент анализа многочисленных философ-
ских произведений, как древних, так и современных. Открылась
бы возможность сравнивать их друг с другом, выделять близкие,
далекие и т. п. В частности, можно было бы обнаруживать плаги-
ат. Или устанавливать авторство того или иного недавно открыто-
го, но ранее неизвестного старого философского текста. Конечно,
здесь не обойтись без обширного вычислительного эксперимента
с конкретными произведениями.
В заключение хочу еще раз призвать всех, кто имел счастье
общаться с Александром Александровичем, записать те его ис-
крометные идеи, которыми он буквально фонтанировал, щедро
одаряя собеседников. Сам он не успевал фиксировать все свои
мысли. Это должны сделать его ученики и коллеги.

96 Мыслитель и человек...
Л. И. Греков (кандидат философских наук). Алармизм
Александра Зиновьева. Строго говоря, назвать социологию
А. Зиновьева алармистской было бы некоторым преувеличением.
Но при определенных ограничениях сделать это можно. Алармист-
ские мотивы можно найти во многих книгах Зиновьева. «И насту-
пил конец всему» — так звучит заключительная фраза в «Зияю-
щих высотах». От нее в душу невольно закрадывается тревога.
А«Катастройка», «Горбачевизм»? Давайте вспомним, что было
у нас 20 лет назад. «Ускорение», «перестройка» — этими лозун-
гами вдохновлялась масса советских людей, поверивших в спаси-
тельность нового курса. А Зиновьев сразу распознал подлинную
сущность горбачевского реформаторства, увидел в нем пример
«стремления человечества к преднамеренному самообману».
Наиболее полное выражение алармизм Зиновьева получает в
его книге «Глобальный человейник». Здесь он, пожалуй, впервые
описал картину неизбежного кризиса деградации мировой циви-
лизации. «Мы превращаемся в гигантский мыльный пузырь ис-
тории», «мы создаем цивилизацию, обрекающую людей на одино-
чество». «Глобальный человейник» Зиновьев написал в 1996 г. и
заглянул в конец XXI века, т. е. на столетие вперед.
И что интересно. Описание Зиновьевым жизни человеческого
общества в далеком будущем было настолько выразительным и
четким, что я, готовя тогда книгу к изданию, пропустил одну де-
таль, которая, как выяснилось позднее, три года спустя, оказалась
очень важной, возможно, стоящей всей книги. Речь идет о прогно-
зе, касающемся нашей страны и нашего народа. Главный персо-
наж «Глобального человейника» Ро признается своему собесед-
нику, что сделал «величайшее открытие», нашел доказательства
того, что на евразийской территории до конца XXI века проживал
великий народ, который затем исчез с исторической арены и был
буквально вычеркнут из историй человечества (Глобальный чело-
вейник. М., 1997. С. 320). Почему, как я проскочил мимо этого
предвидения? Наверно, потому, что тогда, в 1996 году, сами эти
слова, пусть даже из уст Зиновьева, казались оговоркой автора.
Ведь ровным счетом ничего не говорило в пользу этого мрачного
прогноза.
Только спустя три года я, неожиданно для себя, вспомнил об
этом тексте. И сразу возникли вопросы. Что именно имел в виду
автор? Ведь в своих прогнозах Зиновьев ошибался очень редко,
да и то, когда речь шла о деталях. Или что конкретно будет с рус-
ским народом, с Россией? Как реально будет выглядеть их исчез-
новение из истории? Самое же главное: может быть, еще можно

Мыслитель и человек... 97
что-то сделать, чтобы остановить запущенные разрушительные
механизмы? Или «бабочка Брэдбери» уже раздавлена, а «Аннуш-
ка уже масло пролила»? Эти вопросы мне удалось задать Зиновь-
еву публично, во время телевизионной передачи «Линия жизни»
на канале «Культура». Но время эфира заканчивалось, и ведущая
ответить ему не дала.
Зиновьев отвечал на эти вопросы в своих книгах позднее. Глав-
ная из них — «Русская трагедия» (М.: Алгоритм, 2002). Очевид-
но, нет смысла подробно пересказывать рассуждения автора о
будущем России и русского народа. «Жертвой трагедии является
Россия и русский народ как целостные социальные объединения»,
«осуществляется разработанный на Западе проект разрушения
России, суть которого навязать стране такую социальную поли-
тику, которая исключала бы возможность возрождения России,
подъем ее на уровень великих держав планеты», «вполне созна-
тельно запланировано полное вычеркивание русских как особого
великого народа из истории». Можно еще продолжать эти выска-
зывания, но и без этого видна суть «русской трагедии», печальный
финал русской истории. Печально и то, что зиновьевские прогно-
зы и анализ современной ситуации уже перестали быть уделом ав-
тора, они прочно вошли в общественное сознание.
Ныне разговорами о русской трагедии трудно удивить и вызвать
тревогу. Алармизм Зиновьева, увы, становится общепризнанным.

I А. Зиновьева
Аппетит, институт
Институт философии лежит в основе моего мироздания.
Папа подносит ко мне телефонную трубку, и я про-
изношу в нее первые в моей жизни осмысленные слова
(«мама-папа» не в счет, это лишь проба артикуляции).
— аппетит институт...
Аппетит — это про меня. Институт — это про папу.
Имеется в виду Институт философии.
Философы — первые представители взрослого
человечества (помимо родственников), с которыми я
познакомилась. Не с журналистами, мамиными колле-
гами, а именно с философами. Потому что журналисты
работали на работе, а философы тем временем сво-
бодно перемещались в пространстве. Их можно было
встретить в самых неожиданных местах, например,
в метро, в Серебряном Бору, в ресторане «Нацио-
наль» или в нашей восьмиметровке на ул. Воровского,
д. 8/1. Папа как философ тоже свободно перемещался
в пространстве, имея мою персону в качестве атрибу-
та. «В одной руке сумка, в другой руке Томка», — го-
ворил он. В этих странствиях по городу на нашем пути
то и дело возникали дядя Мираб, дядя Эвальд, дядя
Щедровицкий... Вида они были гротескного, похожие
на папины карикатуры, которые он рисовал для инс-
титутской стенгазеты. Например, тетенька с зубами,
выходящими за пределы лицевого контура, — Женя
Фролова: у нее на самом деле была такая улыбка.
А дядя Есенин-Вольпин и вовсе походил на террорис-
та с картины из Третьяковки — длинное узкое пальто,
широкополая шляпа, волосы до плеч. Это в 50-е, ког-
да общественность боролась со стилягами.

Аппетит, институт 99
Народ в песочнице интересовался социальным происхождени-
ем моих родителей.
— Мама — журналист, папа — философ, — отвечала я.
Про маму — понятно: журналисты делают газету. Что такое
газета, народ в песочнице представление имел: когда она свежая,
ее читают, а когда она испортится, ее употребляют по прямому на-
значению (туалетной бумаги в 50-е не было). По поводу же папы
требовались пояснения.
— Мой папа истопник, он греет наши батареи; мама — двор-
ник, вон она с метлой. А твой папа что делает?
— Философию.
— Как это?
— Он ее пишет.
— О, писатель! Как Чуковский? — уважение к моей персоне
возросло.
— Нет, он пишет всякие умные слова, и даже не слова, а такие
значки, иксы-игреки...
Уважение к моей персоне тотчас иссякало. Вот если бы мой
папа был старьевщиком, страшным грязным дядькой с тележкой,
которому взрослые грозятся отдать непослушных детей, тогда бы
я была главным авторитетом песочницы. Атак...
Спустя лет двадцать описанная ситуация воспроизвелась в Ис-
торическом музее, где я проходила преддипломную практику.
— Кто Ваш папа? — спросила пожилая интеллигентная му-
зейская хранительница.
— Философ.
— Чем же он занимается?
— Философией.
— Каким регионом, каким периодом?
— Своим собственным.
— ???
— Он ее сочиняет.
— Сам? Неужели в наше время это возможно?
В представлении советских людей философия — наука раз и
навсегда сочиненная Платоном—Аристотелем, Кантом—Гегелем и
Марксом—Энгельсом. Ее учат, сдают и забывают за ненадобнос-
тью. Самостоятельное же сочинение философии есть нонсенс,
если не антисоветчина. И уважение ко мне в ГИМе иссякло...
Народ в песочнице, не удовлетворившись полученными от меня
пояснениями, поставил вопрос иначе:
— Где твой папа работает?
— В Институте философии...

100 T. A. Зиновьева
Но чтобы не быть и вовсе изгнанной из песочницы за антисо-
циальность происхождения, я не стала уточнять, что не работает
он там, а отмечается.
Институт философии является неотъемлемой частью про-
странственно-временного континуума моего детства. Он распола-
гался в шаговой доступности от нашего жилища. Папа меня туда
водил, когда ему надо было отметиться.
Пока я еще плохо держалась на ногах, меня можно было оста-
вить в комнате без присмотра. Папа рисовал мелом окружность на
полу, сажал меня в ее середину , клал туда же игрушки и велел не
выползать, полагая, что если я по его возвращении по-прежнему
пребывала внутри окружности, следовательно — я и не выполза-
ла. О, формальнологическая наивность! Но, заслышав из кори-
дора звуки, свидетельствующие о его возвращении, я немедленно
заползала обратно, стараясь не стереть линию.
Потом ходили отмечаться вместе, заодно — пообедать в
институтской столовой, а в качестве вознаграждения за обя-
заловку — посетить Музей изобразительных искусств, без чего
довольно-таки абсурдистское в целом мероприятие лишалось ге-
донистического компонента.
В образ Института философии моего детства входил пеший путь
до него: от Арбатской площади (тогда еще тесной, не похожей на
площадь; вид на кинотеатр «Художественный», если смотреть от
«Праги», преграждал дом с молочным магазином) — до ГМИИ.
Городская среда 50-х запомнилась мне в сером колорите, напо-
добие картинки телевизора «Рекорд». Возможно, это аберрация
детского восприятия — ведь в поле моего зрения попадало много
асфальта. А может быть, виновата гнетущая атмосфера обыден-
ности: двор-колодец, куда выходило окно нашей комнаты в ком-
муналке, хмурая осенне-зимне-весенняя погода (летнюю Москву
не помню) и занудная регламентация всех аспектов жизнедеятель-
ности, не оставлявшая продыху для личного баловства. Народ в
песочнице верил в миф, будто по достижении шести лет нам поз-
волят гулять одним, без взрослых, и мы считали годы и месяцы до
этой благословенной даты. А пока — папа ведет меня в Институт
философии отмечаться.
Мы пересекаем Арбатскую площадь, вступаем на Гоголевский
бульвар, самой примечательной деталью которого были бронзовые
львы под фонарями, фланкирующими памятник. Узкие покатости
между их передними лапами до блеска отполированы детской обу-
вью — малыши съезжали там, как с горки. Пару раз съезжала и я,
и мы с папой продолжали путь по бульвару, заканчивающемуся ар-

Аппетит, институт 101
кой вестибюля метро «Кропоткинская». За ней, через площадь, еще
не испаряется хлорка бассейна «Москва». Вместо него — забор, за
ним (куда мы с папой проникали через вездесущую дырку) — це-
ментная трамбовка да пеньки от железных опор начатого каркаса
Дворца Советов (их спилили на танки во время войны). Рассказы-
вали, что сюда, за забор, сваливали людей, подавленных на похоро-
нах Сталина — в незапамятные времена, еще до моего рождения,
поэтому не страшно. А отсюда рукой подать до Института.
Входим в его двор, минуя ворота — отдельно стоящее руини-
рованное строение с деревьями наверху. Створки ворот заперты,
объект надо обходить слева или справа. И нахальная антифункци-
ональность ворот, и хулиганские деревья (как они ухитрились там
вырасти?) представляли собою достойную пролегомену как инс-
титуту, так и философии: нечто античное, обособленное от реаль-
ной действительности и недостойное уважения серьезных людей.
Потом ворота за ненадобностью и ветхостью снесли; мне стало
их жалко. Теперь ворота восстановили, но не хватает деревьев на-
верху. Не успели вырасти.
И вот мы в институте. При входе философы отмечаются — пе-
ревешивают с гвоздика на гвоздик жестяные номерки. Затем лест-
ница, книжный ларек на полпути к вершине. На последнем этаже,
где, собственно, и располагаются клетушки философов, коридор
полон казенно-рыжих шкафов и слоняются персонажи папиных
карикатур. Они беспрерывно разговаривают. Различаю привыч-
ные и оттого как бы понятные слова «имплицитный, эксплицит-
ный, имманентный, трансцендентный». Дальше — два варианта
времяпрепровождения: томительно присутствовать на заседании
сектора логики, где дяди Таванец, Горский (или Пятигорский) и
Нарский произносят эти самые слова, или спуститься на первый
этаж. Там, под сводами, сидят веселые добрые тетеньки — очень
красивая тетя Цветкова и очень темпераментная тетя Тоня Дерю-
гина. Они в отличие от дяденек философов работают: нависают над
бумагами за письменными столами, разговаривают меньше и вра-
зумительнее. И главное — разрешают мне попечатать на машинке.
Я уже знаю буквы. Забираюсь на чью-то диссертацию, подложен-
ную мне под попку, чтобы доставать до клавиатуры; молочу по кно-
почкам указательными пальцами обеих рук, пытаюсь изобразить
недавно услышанное «имплицитный эксплицитный имманентный
трансцендентный». Получается почти так же красиво, как на стра-
нице, напечатанной тетенькой-машинисткой, — густо, без абзацев.
Навык машинописи — первая практическая польза, вынесенная
мною из Института философии. Я и теперь молочу по клавиатуре

102 T. A. Зиновьева
двумя пальцами. Вторая польза — метод сочинительства, пригод-
ный не только для философии, но и для прочих гуманитарных наук:
заполнение страниц всякими заковыристыми словами, которых с
тех пор я узнала гораздо больше, чем слышала тогда от философов.
Например — «пространственно-временной континуум».
Не успеваю допечатать страницу, как папа уже возвращается с
заседания сектора, забирает меня от тетенек, и мы идем обедать.
Столовых две, на выбор. Одна — в соседнем здании со сводчатыми
потолками, чистая и чинная. Сейчас там Рериховский центр (недав-
но я попала на фуршет одного вернисажа под те же своды, и нахлы-
нули мемории). Другая столовая — в доме, где сейчас зильберштей-
новский музей, — неопрятная и шумная, с поминутно пирующими
компаниями. Под песни «Колумб Америку открыл» и «Что же вы
не пьете, дьяволы» мы с папой быстро рубаем казенные котлеты.
Наконец наступает то, ради чего ГМИИ и Институт философии
составляют в паре типичный пример диалектического единства и
борьбы противоположностей. Одного без другого не бывает, но
осознанная необходимость философии и свобода искусства явля-
ют собой разительный контраст. Уже доступны публике залы имп-
рессионистов и живописи XX века, исполненные буйной ненорма-
тивности. Что эти художники рисуют неправильно, понимала даже
я, чей опыт художественного восприятия тогда ограничивался
картинками в детских книжках. Но тем больше удовольствия.
— Я тоже так умею, даже лучше! — восклицалось, глядя на
Матисса.
И в Институте философии, и в ГМИИ я набралась нахальства,
впоследствии весьма пригодившегося мне в жизни.
Недавно прочла в газете, что Антонова, планируя расширение
экспозиционных площадей музея, проявляет аппетит к зданию
Института философии. Не знаю, как отнесутся к этому филосо-
фы, а я не против. При условии, что в новую экспозицию будут
включены папины стенгазеты и мои художества как имеющие ис-
торико-культурную привязку к данному объекту. Неплохо было бы
и сотрудников института устроить по совместительству на долж-
ности музейных смотрителей, дабы в их жизни и жизни института,
кроме административной подчиненности, ничего не изменилось.
А ведь есть в перспективе поглощения института музеем некая эк-
зистенциальная справедливость! Философия — не работа, а искус-
ство, сродни восстанию (аллюзия на дедушку Ленина, призывавшего
относиться к восстанию как к искусству). Как и деревья на верхушке
институтских ворот, что коренятся не в земной почве, а в памятнике
архитектуры. А памятники полагается музеефицировать.

Аппетит, институт 103
Но Институт философии — это не только обязанность «от-
мечаться», не только казенные котлеты, не только ГМИИ. Это
еще и увеселительные мероприятия: лыжные пикники, турпо-
ходы, елки. На увеселительных мероприятиях я сталкивалась
не только с философами, но и с их детьми, народом также спе-
цифическим.
В отличие от народа из песочницы они были причастны к мис-
тической тайне родительского поприща и владели профессио-
нальным лексиконом, позволяющим, в подражание взрослым
философам, вести глубокомысленные беседы. Сын Таванца, сын
Келле с Ковальзоном, сын тети Тони Дерюгиной принимали меня
за своего и разочаровывались, когда оказывалось, что я девчонка
(я стриглась под мальчика и в те консервативные годы уже щего-
ляла в брюках, перешитых папой из своих).
Елка в институте философии включала в себя: традиционных
Деда Мороза и Снегурочку (ее роль впоследствии исполняла Оль-
га Мироновна Зиновьева, а тогда — не помню кто), хоровое «раз,
два, три, елочка, гори», очередь за подарками (по несколько кон-
феток, печений и одной мандаринке в тогда еще бумажных паке-
тах). Я во взятом на прокат костюме клоуна отплясываю модный
танец краковяк с Сергеем Дерюгиным, наряженным пиратом.
Взрослые привычно галдят на стульях вдоль стен: «эксплицит-
ный, имплицитный». Мы с Сергеем залезаем под елку и уютно
устраиваемся на усыпанном опавшими иголками паркете возле
обернутого ватой ведра с песком, куда для устойчивости засунули
елочный ствол. Елка изнутри — с разноцветными лампочками и
блестящими игрушками в хвое — смотрится феерически. Кто-то
из детишек снаружи, водруженный на стул, декламирует. Я и Де-
рюгин беседуем.
— Что он читает? Стишки? Это ничего. А вот был случай: один
философский ребенок репетировал с родителями фразу «материя
первична, сознание вторично»...
— Ага, знаю, папа рассказывал. Когда пришли гости, родители
поставили его, как водится, на стул — а он перепутал и сказал
наоборот. Что тут было!
— Ну да, родителей чуть из партии не выгнали. Хотя что тут
такого?
— Это же неправильно!
— Подумаешь — неправильно! Мало ли что можно сказануть.
Мир же от этого не перевернется?
— То-то и оно, что перевернется. Аристотель (знаешь Аристоте-
ля?)... так вот, он сказал: дайте мне точку опоры, и я переверну мир.

104 T. A. Зиновьева
— Так то ж хохма. Обещать можно что угодно, а кто ему эту
точку даст!
— Вовсе не хохма. Аристотель ж не грузчик. Ты видал, чтобы
философы что-нибудь переворачивали своими руками? То-то же.
Точка опоры — не в буквальном смысле, а в фигуральном.
— Как это?
— Карламаркс (знаешь Карламаркса?) писал: до сих пор фи-
лософы объясняли мир, а надо его изменить. То есть придумать
такие слова, которые скажешь — и все кругом изменится.
— Ага, волшебные слова. Только зачем все изменять?
— Потому что так, как есть, — плохо.
— Вообще-то верно. Плохо. Одна манная каша чего стоит.
А что это за слова? Про материю и сознание, что ли? Скажешь
наоборот — и манной каши не будет? Попробую...
— Эти или не эти слова — никто не знает. Они секретные. Их
придумал дедушка Ленин. Он их сказал, и случилась октябрьская
революция. Говорят, есть работы Ленина, где эти слова написаны.
Они не вошли в полное собрание сочинений и хранятся в специаль-
ном подземелье за семью железными дверьми, а ключ — неизвест-
но где. Чтобы никто те слова не прочел и опять мир не перевернул.
— Ясно, ведь без манной каши родители утратят власть над
детьми.
— Философам на всякий случай запрещают говорить и писать
философские слова неправильно: вдруг окажется, что это те са-
мые слова! На то и устроен Институт философии: тут проверяют,
правильные слова или нет. По старым книжкам.
— Проверять-то проверяют, а сами только и знают, что всякие
слова говорят: и так и эдак, будто ищут те самые. И действитель-
ность философам не нравится, все время ее ругают. Но ничего не
меняется.
— Они при этом держат фигу в кармане — знак вранья. Тогда
слова не действуют. Чтобы подействовали — нужно сказать прав-
ду, то есть самим верить в то, что говоришь.
— Значит, когда тот ребенок перепутал сознание и материю,
все испугались, что он сказал правду. Говорят же: устами младенца
глаголет истина. А мир не перевернулся.
— Может, перевернулся. Разоблачили же Сталина.
— Но советская власть-то не кончилась.
— Думаю, Сталин те ленинские слова знал. Он после Ленина
тоже мир перевернул, и опять стало плохо, хуже, чем при царе.
И Хрущев те слова знал, и после Сталина обратно все перевернул,
восстановил ленинские принципы.

Аппетит, институт 105
— Тут есть парадокс (знаешь, что такое парадокс? фокус, зна-
чит). Когда мир переворачивается, мы все как части мира перево-
рачиваемся вместе с ним, и нам кажется, что все по-старому.
— Ara, a чтобы перевернуть мир, самомуже остаться непере-
вернутым, нужно держать фигу в кармане. Но тогда слова не по-
действуют...
— Надо, чтобы один говорил слова, а другой держал фигу в
кармане.
— Давай попробуем. Кто будет говорить, а кто держать фигу?
— Ты что — против советской власти?
— Я против манной каши.
— Ладно, под твою ответственность.
— Сознание первично, материя вторична...
И мир перевернулся.
Ольвия, 1988 год. Археологическая экспедиция, степь да степь
кругом. Советская власть еще не кончилась. Я с археологически-
ми товарищами в домике; едим, давясь и ругаясь, манную кашу
(манку в экспедиции давали на паек). Вдруг к открытой настежь
из-за жары двери подъезжает экспедиционный грузовик. Из него
выскакивает чумазый растрепанный дяденька с арбузом и направ-
ляется к нам. Ложки товарищей зависли над тарелками.
— Тамара, здравствуй! Я Дерюгин. Помнишь, мы встречались
на елке в Институте философии? Я был в костюме пирата, а ты в
костюме клоуна. Только я тогда думал, что ты мальчик Том... Вот
тебе арбуз.
Товарищи отринули недоеденную манную кашу и принялись за
неожиданный десерт.
Потом и советская власть кончилась, и мир еще много раз пере-
ворачивался. Да он бесконечно переворачивается — ведь никуда
не делся Институт философии, неизменный в переменчивом мире,
с его философами, которых хлебом не корми — дай попроизно-
сить всякие неправильные слова, из которых некоторые вполне
могут случайно оказаться теми самыми. А фигу в кармане после
горбачевской гласности они держать разучились.
Зато я держу ее там всегда. Фигурально.

A. M. Федина
Александр Зиновьев:
60—70-е годы
Психолого-лингвистическое
свидетельство очевидца
/. Предварительное рассуждение о терминах
Осякое событие рано или поздно заканчивается,
и у очевидцев и участников остаются воспоминания.
В памяти события сохраняются иными, нежели в мо-
мент их переживания в реальности. Прошлое осмыс-
ляется через то, что сильнее всего переживается в
настоящем. В такой логической конструкции осново-
полагающими являются два термина: переживание и
осмысление.
Академический словарь русского языка так опре-
деляет эти два слова.
Переживание — душевное состояние, вызванное
какими-либо сильными ощущениями, впечатления-
ми.
Осмысление — действие по глаголу осмысливать,
находить чему-либо разумное основание, назначение,
цель.
Иными словами, в переживании преобладает эмо-
циональная составляющая, в осмыслении — рацио-
нальная.
Основное занятие человека, которому посвящено
это издание, — построение доказательств выдвигае-
мых им гипотез и научных теорий. В связи с этим нам
необходимо уточнить значения еще двух терминов: до-
казательность и убедительность. В том же слова-
ре эти слова определяются следующим образом.

Александр Зиновьев: 60-70-е годы. Психолого-лингвистическое ... 107
Доказательность — свойство по значению прилагательного
доказательный, подтверждаемость чего-либо неопровержимыми
фактами или непротиворечивой системой умозаключений.
Убедительность — свойство по значению прилагательного
убедительный, восприятие каких-либо доводов как несомненно
верных.
Иными словами, убедительность работает в сфере человечес-
ких эмоций, а доказательность в очень узкой зоне теоретических
построений.
2. Переживания: 1965—1978.
В 1965 г., окончив второй курс вечернего отделения философ-
ского факультета МГУ, я перевелась на дневное. Нужно было вы-
бирать специализацию, приглянулась логика, и вот почему. По-
коление людей, родившихся во время или вскоре после войны,
росло в атмосфере превалировании знания над моралью. Недаром
какое-то время общество столь сильно занимал спор лириков и
физиков, и в этом споре симпатии были на стороне физиков. Они
воспринимались людьми, знающими, что творят. Поэты возбуж-
дали интерес, но казались людьми ненадежными. Точных знаний
хотелось не только в физике, но ив гуманитарных науках. Мате-
матическая логика была как раз такой наукой. Я выбрала кафедру
логики, и моим научным руководителем стал Александр Александ-
рович Зиновьев, возглавлявший это направление на философском
факультете. Занятия под его руководством шли по простой схеме.
За основу была взята книга Алонзо Черча «Введение в матема-
тическую логику». Группа, в которой мы занимались, состояла из
аспирантов, студентов и двух молодых преподавателей кафедры
логики, всего девять человек вместе с Зиновьевым. Это Слава Бо-
чаров, Люба Боброва, Хорст Вессель (ГДР), Юра Смирнов, Галя
Щеголькова, Саша Ивин, Женя Сидоренко и я. Один-два раза в
неделю мы собирались, кто-то докладывал теоретический матери-
ал, затем разбирались решения предлагавшихся в книге Черча за-
дач. Сами решения готовились дома. Проблемы, кто больше успе-
вает в группе, не было. Решил задачу — разбираем на совместном
занятии, нет — сделаем это когда-нибудь в следующий раз. По
теории все время шли вперед, уровень решаемых задач подтяги-
вался постольку-поскольку. Для студентов решаемые задачи ста-
новились курсовыми и дипломными работами и затем перерастали
в темы для кандидатских диссертаций.

108 A. M. Федина
В 1968 г. диплом был защищен, и я поступила в аспирантуру
Института философии Академии наук. Занятия в труппе постепен-
но сходили на нет. У каждого из нас появились свои интересы.
Я и Женя Сидоренко учились вместе в аспирантуре Института, оба
были прикреплены к сектору логики, и у обоих научным руководи-
телем был А. Зиновьев. Ситуация, которая сложилась в то время в
Институте, во многом была схожа с тем, что происходило в обще-
стве в целом. В Институте как бы главенствовали приверженцы
ортодоксальной мысли, такие, как Елена Дмитриевна Модржин-
ская или Йово Элез. Но их роль сводилась лишь к оценке той или
иной ситуации, как угрожающей существующему строю. В целом с
ними мало кто считался. Авторитетными специалистами были такие
люди, как Теодор Ильич Ойзерман и Валентин Фердинандович Ас-
мус. Но они, особенно Асмус, ни в какие разборки не вмешивались.
Этакие эталоны. Жизнь института определялась деятельностью на-
учных сотрудников, в сферу интересов которых входило освоение
гуманитарных достижений новейшей западной мысли. Морально-
этические проблемы решались самими сотрудниками весьма прос-
то. Моральное право поступать тем или иным образом определя-
лось приверженностью к познанию современных западных научных
систем. Всякий ортодокс по определению был лишен моральных
принципов. А знаток работ Э. Гуссерля поступал как порядочный
человек, хотя бы потому, что был знатоком Гуссерля.
Позиция А. Зиновьева в подобную систему нравственных коор-
динат никак не укладывалась. С одной стороны, он не был привер-
женцем научного коммунизма, да и в проблемах диалектического
материализма его интересовал только их формально-логический
аспект, но, с другой стороны, его мало волновали изыски совре-
менной западной мысли, поскольку в основном он занимался раз-
работкой собственных логических систем. Как несторонник науч-
ного коммунизма, да еще и блистательный карикатурист и один из
главных создателей достаточно известной в Москве институтской
стенгазеты, он среди признанных специалистов по современной
научной мысли считался своим, хотя определенно нуждался в оте-
ческих назиданиях с их стороны. Подобные назидания время от
времени случались, но всегда кончались ничем.
Разумеется, добросовестное изложение проделанного в сфере
собственных научных интересов другими специалистами — дело
благое, особенно в условиях информационного дефицита. А тако-
вой, когда Интернет еще даже не замысливался, наличествовал.
Но у людей творчески активных господство пересказа над расска-
зом обычно вызывает душевную тоску. Таковая тоска явно наблю-

Александр Зиновьев: 60-70-е годы. Психолого-лингвистическое ... 109
далась и у А. Зиновьева. В личном общении он был ровным, слегка
насмешливым, немного робким и тактичным человеком. Он редко
впадал в гнев. В тех двух случаях, свидетелями которых я была, его
гнев был абсолютно оправданной реакцией на снисходительно-пош-
лый тон собеседника. А в написанных им в то время картинах про-
ступало такое отчаяние, что мне порой было страшно за его жизнь.
Но тогда я объясняла себе это отчаяние каким-то неблагополучием
его душевной организации. В то время я и не подозревала, сколь
тесно связан наш внутренний мир с жизнью общества в целом.
Итак, внешне все шло своим чередом. Защитили диссертации
его ученики Хорст Вессель, Женя Сидоренко, моя диссертация
была на подходе, но сначала я сама тянула с ее завершением.
А потом затянулось на несколько месяцев ее обсуждение в секто-
ре логики. Александр Александрович, насколько мог, намекал, что
следует торопиться.
В 1975 г. в Институт приехал финский ученый академик Георг
фон Вригт. В Москву фон Вригт приехал с женой. Он был гостем
Академии наук, и мне было поручено его сопровождать не только
в Москве, но и в его поездке в Ленинград. Георг фон Вригт был
последним учеником Л. Витгенштейна, и его приезд в Москву
был также связан с его желанием выяснить подробности визита
Витгенштейна в 1930-е годы в СССР. Фон Вригт был аристокра-
том не только по происхождению и образу жизни, он был арис-
тократом духа. В бюрократично-чванливом обществе советской
интеллигенции аристократизм фон Вригта воспринимался как не-
что простоватое, тем более что общался он исключительно по-ан-
глийски. Его значимость была недооценена сотрудниками сектора
логики, и забота о его времяпрепровождении в Москве и Ленин-
граде целиком легла на мои плечи. Поскольку я любила музеи и
музыку, то фон Вригт, его жена и я погрузились в мир московских
музеев, съездили в Троице-Сергееву лавру, посетили Московскую
консерваторию. Побывали мы по приглашению А. Зиновьева у
него в доме, где провели, несомненно, интересный вечер, и в мас-
терской Э. Неизвестного, где также время не показалось напрас-
но потраченным. Ленинградские логики оказались еще менее за-
интересованными в общении с фон Вригтом, нежели московские.
Практически все время пребывания фон Вригта было посвящено
культурной программе.
Через несколько месяцев после возвращения фон Вригта в Фин-
ляндию пришло официальное уведомление об избрании профес-
сора А. Зиновьева академиком Финской академии наук. Реакция
коллег по работе по отношению к А. Зиновьеву была однознач-

110 A. M. Федина
ной: ничего особенного не произошло, академический диплом ему
передали как обычную корреспонденцию. Разумеется, никаких
публичных чествований не было, и я не знаю ни одного случая,
чтобы кто-то просто подошел и поздравил его с этим избранием.
По отношению ко мне научные сотрудники сектора логики неглас-
но приняли решение, что меня лучше к иностранцам напрямую не
допускать. И в дальнейшем свое негласное решение они постара-
лись провести в жизнь.
Здесь я позволю себе порассуждать на тему, чем вызвана по-
добная реакция прогрессивно мыслящих людей. Мне думается,
что подобное поведение типично и оно многое объясняет из того,
что произошло в нашей стране уже в 1990-е годы. Как правило,
люди не очень задумываются над тем, как тот или иной собствен-
ный поступок отразится на их внутреннем самочувствии. Когда
ощущается потребность в самооправдании, обычно человеком
выдвигаются внешние для него факторы типа «У меня растут дети,
мне надо позаботиться о их будущем», «Я могу остаться без ра-
боты» и т. п. Поскольку потребность в самооправдании связана с
внутренним дискомфортом, то, выискивая внешние факторы для
оправдания своего поступка, мы загоняем в подсознание истин-
ную причину недовольства собой. Как это может сказаться на нас
в дальнейшем, достаточно подробно описывают теоретики и прак-
тики психоанализа. Мне думается, в случае с избранием А. Зино-
вьева в академики Финской академии наук его коллеги рассужда-
ли так. Мы все время интересуемся тем, что делается на Западе
в области логики, Зиновьев этого почти не делает. Тем не менее
какая-то иностранная академия избирает его в свои ряды. Скорее
всего, это незначительная, простенькая академия, а потому-то и
поздравлять его с этим как-то неприлично.
Проблема здесь не в том, как думали коллеги по работе, про-
блема в том, как относились к подобным рассуждениям люди,
далекие от каких-либо теоретических изысканий. Мне кажется,
что в советском обществе в 1960—1970-е годы повсеместно сло-
жилось подсознательное восприятие западного мира как более
продвинутого и интересного, чем мир коммунистического обще-
ства. Специалисты, изучавшие и проповедовавшие мир западной
культуры, заранее оценивались этим обществом как люди неза-
урядные, к мнению которых имело смысл прислушиваться. В со-
циальных спорах выигрывают только те, к мнению которых при-
соединяется молчаливое большинство. Люди типа А. Зиновьева,
В. Похлебкина, А. Сахарова вождями не бывают, у современников
они обречены на провал.

Александр Зиновьев: 60-70-е годы. Психолого-лингвистическое ... 111
Но вернемся к ситуации с А. Зиновьевым. Отсутствие эн-
тузиазма у коллег по поводу избрания его в Финскую академию
он воспринял равнодушно, но оптимизма ему это не прибавило.
Внутренний конфликт в понимании того, как делается наука, раз-
растался и требовал разрешения. Естественно, подобного рода
расхождения не есть предмет для научных дискуссий. Каждый ре-
шает эту проблему сам. Зиновьев нашел единственно доступный
для него выход: написал книгу, ту самую — «Зияющие высоты».
Порочный круг недосказанности был разорван. С выходом этой
книги началась более естественная жизнь.
1976—1978 годы, пожалуй, были самыми необычными в части
значимости того, что в это время делалось, и людей, которые в это
время возникали вокруг А. Зиновьева. В доме у него за это время
побывало множество самых разных и несовместимых в какой-либо
иной ситуации людей, но то, что там в это время происходило, все-
ми воспринималось как нечто весьма важное. Напротив, в Инсти-
туте философии, откуда Зиновьев был уволен, жизнь потекла ско-
рее по законам сатирического произведения или романа абсурда,
нежели реального существования реальных людей. Доктор наук,
переводивший на досуге А. Попа, выступая на партийном собра-
нии по поводу недостойного поведения А. Зиновьева, дал понять
публике, что, удаляя из своего коллектива сорное семя Зиновьева,
мы не должны забывать об оставшихся в Институте корнях, коими
является А. Федина. Достойному представителю прогрессивного
западного образа мысли вынужден был возразить на том же соб-
рании представитель ортодоксальной мысли Й. Элез, обративший
внимание общественности на тот факт, что «корни» на 20 с лиш-
ним лет моложе порожденного ими семени. Инцидент отчасти был
исчерпан. Но это не помешало отдельным представителям про-
грессивно мыслящей интеллигенции написать в партком Инсти-
тута донос на беспартийную Федину или тратить свое драгоценное
время ученого, наблюдая за тем, чем занимается в рабочее время
все та же Федина.
Странность подобного поведения маститых представителей ло-
гической мысли не случайна. Подобное поведение свойственно лю-
дям, когда-то уже совершившим поступки, в которых им почему-то
не захотелось разобраться, хотя они четко чувствовали, что их не
устраивают те объяснения, которые они давали себе или другим по
их поводу. Когда некто явным или неявным образом выявляет несо-
стоятельность таких объяснений, ему не следует >вдать пощады.
Я прекрасно понимала, что происходившее со мной противоре-
чит расхожему мнению об ответственных и умных, но лишенных

112 A. M. Федина
возможности творить добро представителях прогрессивной интел-
лигенции. После изгнания А. Зиновьева меня чисто по-человечес-
ки поддержали рядовые сотрудники Института и непримиримые
коммунисты. Первые в силу хорошего отношения ко мне, сло-
жившегося еще до всяких происшествий с Зиновьевым, вторые
в силу своей приверженности идее верности каким-либо принци-
пам. Е. Д. Модржинская и Й. Элез при встрече стали здороваться
со мной за руку, а когда в секторе логики стало работать совсем
невмоготу, помогли мне перейти в сектор этики. Я не собиралась
увольняться из Института по собственному желанию, но я вполне
отдавала себе отчет в том, что пока я на виду у своих коллег-логи-
ков, неприятностей мне не избежать. Я искала другую работу и как
только ее нашла, ушла из Института. Мне нужно было выбирать
между наукой и людьми, и я выбрала людей. Все, чем я занималась
после Института философии, меня вполне устраивало.
В ситуации с А. Зиновьевым была и другая сторона человечес-
ких отношений. То, что тогда происходило у него дома, восприни-
малось как нечто более важное, нежели происходившее вне этой
зоны. Мне думается, что люди, вместе с другими попадающие в
экстраординарную ситуацию, или любыми средствами, даже за
счет других, пытаются выбраться из нее, или же неожиданно про-
являют незаурядные человеческие качества, и такая ситуация их
сплачивает. Они начинают хорошо понимать друг друга и вполне
адекватно реагировать на происходящее. Такие моменты не за-
бываются.
3. Осмысление. 1978—2006
В августе 1978 г. мы проводили А. Зиновьева с женой и дочкой
в Германию без всяких надежд на будущие встречи. Переживания
закончились, началось осмысление. После 10 мая 2006 г., когда
завершился земной путь этого человека, осмысление содеянно-
го Александром Зиновьевым стало исследовательской задачей.
Творческое наследие этого человека обширно и многогранно, но
мне важнее всего рассказать о том, почему его логические рабо-
ты так и не были восприняты коллегами по профессии должным
образом.
Львиную долю в столь серьезной недооценке сыграл тот факт,
что А. Зиновьев был «незападным» человеком и по происхожде-
нию, и по образу мыслей. В 1960— 1970-е годы интеллектуальные
достижения в гуманитарной сфере принимались или не принима-

Александр Зиновьев: 60-70-е годы. Психолого-лингвистическое ... 113
лись обществом по умению проанализировать все проделанное
человечеством, особенно западной его частью, в попытке решить
ту или иную проблему. Главное в таком анализе — эрудиция. Пре-
восходным образцом здесь могут служить работы невероятно эру-
дированного С. С. Аверинцева. А. Зиновьев, будучи профессио-
налом, естественно, был знаком с достижениями своих коллег по
профессии, в том числе и западных, но собственный анализ про-
блем логики в его работах превалировал, вследствие чего работы
априори оценивались как доморощенные.
Еще одним важным моментом в недооценке идей А. Зиновье-
ва были психологические особенности его личности. И здесь нам
придется воспользоваться еще двумя терминами, о которых гово-
рилось в начале статьи. Все, что делалось А. Зиновьевым в сфере
науки, работало в сфере доказательности. Чтобы его понимать,
одного восприятия его личности было недостаточно. Как человек,
отстаивающий определенную систему идей, он был неубедите-
лен, его выступления не производили впечатления на публику, и
ей не хотелось разбираться в том, что он говорит. Коллеги, кото-
рым следовало бы в силу профессионального долга разобраться в
системе доказательств А. Зиновьева, не стремились этого делать,
поскольку считали, что самостоятельные теоретические постро-
ения мало что дают, если не являются перепевом и уточнением
сказанного и сделанного западными учеными. Как говорится, нет
пророка в своем отечестве. И для меня совсем неудивительно, что
публика А. Зиновьева знает как автора «Зияющих высот» и созда-
теля мрачных социальных прогнозов. Но он еще и автор пока что
невостребованных идей по методологии науки. И мне думается что
в недалеком будущем эти идеи будут востребованы.
Почему это так, постараюсь объяснить. Математика, несмотря
на все ее успехи в XX в., зиждется на парадоксальных основаниях.
До сих пор методологи науки утешали себя тем, что прикладная
математика работает и не дает сбоев. Конечно, можно вслед за
Д. Гильбертом считать, что Господь Бог создал числа, а все осталь-
ное дело рук человека. Творение Божье не подлежит критичес-
кому рассмотрению. Но, перепоручая вычислительные процессы
машинам, хотелось бы точнее знать, что же при этом вычисляется.
Нам следует разобраться в таких вопросах, как «Является ли
математическое понятие нуля (или его геометрического ана-
лога — точки) онтологическим, т. е. имеющим статус бытия, или
гносеологическим, т. е. имеющим статус инструмента познания».
А. Зиновьев отказывает понятию точки (соответственно нуля) в
онтологическом статусе. И такой подход приводит к кардинально-

114 A. M. Федина
му пересмотру определения этого понятия. Точка не может быть
измерена не потому, что не имеет измерений, а потому, что в том
или ином познавательном контексте она не измеряется или же нам
не следует ее измерять. Если мы занимаемся топографической
съемкой, то определенно можем пренебречь объектами с милли-
метровыми параметрами, они для нас всего лишь точки, т. е. то,
что не следует измерять. Химик, изучающий молекулярное строе-
ние вещества, не может пренебречь и меньшими величинами, чем
доли миллиметра. Мы будем знать, что мы вычисляем, если науки
определятся с тем, что они исследуют. Минимальные величины
существуют, но их минимальность определяется исследователь-
скими задачами. Задача выявления и разработки критериев приня-
тия минимальных отрезков в прикладных науках, мне кажется, уже
стоит на повестке дня, и все сделанное в этом направлении А. Зи-
новьевым имеет смысл хотя бы проанализировать. Я просмотрела
в Интернете ссылки на его работы, но мне так и не удалось найти
хотя бы одно упоминание о такой его работе, как «Логический ин-
теллект», хотя там обобщены практически всего его идеи в облас-
ти методологии науки.
Творчество А. Зиновьева нуждается в интерпретаторах, умею-
щих убеждать. И такие уже появились, но пока что лишь в области
социологии. Желающих разобраться в том, что было сделано этим
человеком в анализе социальных законов, отсылаю к замечатель-
ному циклу статей «Памяти Александра Зиновьева» Константина
Крылова. Они опубликованы в Интернете по адресу http://www.
apn.ru/publications/article9703.htm.

П. П. Барашев
Сверкнул как метеор
(Как Зиновьев преподавал философию
в МФТИ)
D послевоенные годы и практически во времена про-
рыва России в Космос два вуза у нас в стране — тог-
да это был СССР— стояли особняком в ряду других.
О них шла молва, они, как принято говорить сейчас,
«не светились», им, чтобы привлечь к себе молодежь,
не нужна была реклама. Хронологически это Москов-
ский механический институт, позднее переименован-
ный в Московский инженерно-физический институт
(МИФИ), и Московский физико-технический инс-
титут — МФТИ (начавший в 1945—1951 гг. свою де-
ятельность в качестве обладающего особым статусом
физико-технического факультета в стенах МГУ). Оба
вуза по специальным и очень гибким системам пре-
подавания, рассчитанным на весьма напряженный ритм
обучения, целенаправленно готовили инженеров-физи-
ков для работы в науке (физике) и в областях, говоря сов-
ременным языком, передовых наукоемких технологий.
В этой заметке я хочу рассказать о начале того ма-
лоизвестного периода в жизни А. А. Зиновьева, когда
он работал в МФТИ*. Речь пойдет о работе Зиновь-
ева А. А. в метрополии Физтеха, находящейся в Дол-
гопрудном, о том, как мы, обучаемые им студенты-вы-
пускники, воспринимали его. Для нас это было время
окончания обучения, для него — период начала работы
* В дальнейшем я, говоря об Александре Александровиче,
иногда буду использовать аббревиатуру А. А., потому что именно
так мы нередко называли его в наших разговорах.

116 П. П. Барашев
с «умудренным» и весьма гонористым студенческим контингентом,
причем работы в незнакомом ему, далеком от его интересов и весьма
специфическом вузе. Изложены будут, конечно, личные впечатле-
ния, но в их искренности и правдивости не стоит сомневаться, потому
что, поверьте, я сумел отсеять все, что, как мне кажется, могло бы
вызвать хоть какое-либо возражение у любого из нас, для кого он
был реальным преподавателем в течение этого года.
На пятом курсе МФТИ в 1958/59 учебном году во втором (ве-
сеннем) семестре в нашу учебную 955-ю группу на смену В. Тюх-
тину должен был прийти новый преподаватель Александр Алек-
сандрович Зиновьев. Оставшиеся два семестра нам предстояло
изучать «Философские проблемы естествознания», и то, что нам
«достался» Зиновьев, можно смело назвать «сверхудачей».
Помню, как будто это было вчера, а не почти пятьдесят лет
назад, его первое пришествие к нам. Сидим в маленькой комнате
Аудиторного корпуса на втором этаже и в положенное время (4-я
пара, занятия с 14.30 до 16.05) ждем начала семинара по филосо-
фии. Нас необычно много — 11 человек (всего в группе 13 сту-
дентов)*. Способствовало явке группы на семинар почти в полном
составе и то, что Тюхтин, преподававший нам философию до это-
го, по окончании предыдущего (зимнего) семестра предупредил
нас, что в следующем семестре у нас будет новый преподаватель,
про которого он сказал, что это «во всех отношениях уникальный
человек» и нам с ним будет интересно...**
* Как правило, на «непрофильные» семинары обычно ходило чуть более по-
ловины группы, причем чередование прогульщиков саморегулировалось нами
так, чтобы никто из нас не выглядел злостным уклонистом. Говоря физическим
языком, посещаемость выглядела в среднем так, что показатели пропусков заня-
тий были практически равны у всех и не доходили до уровня, за превышение ко-
торого следовало взыскание. Отчасти эта система «прогулов» была связана с тем,
что занятия по общеинститутским (а не «базовым» дисциплинам) проходили тогда
всегда в субботу на Долгопрудной, и у нас был лишь один выходной день — вос-
кресенье. Этого дня явно не хватало ни для личных дел, ни для латания дыр, если
кто-либо отставал в учебе. Таким образом, «субботние прогулы» были, образно
говоря, нашей ответной реакцией на нашу явную перегруженность в учебе. (От-
мечу, что с 80-х годов Физтех из-за ультимативных требований Минобразования
перешел на учебу с двумя выходными днями, но, как показало время, минусов от
этой «разгрузки» оказалось гораздо больше, чем плюсов, связанных с перегруз-
кой и, заметьте, наоборот тоже: плюсов от разгрузки оказалось меньше минусов
от перегрузки.) Это, впрочем, и понятно, поскольку учащегося лучше разумно
перегрузить, чем недогрузить.
** Кстати, В. Тюхтин был хорошим, но, конечно, «традиционным» препода-
вателем. Можно даже, пожалуй, сказать, что он был лучшим из всех тех, кого
кафедра общественных наук МФТИ отряжала в то время на преподавание нам
«философии». В целом же — и это нужно обязательно отметить — преподава-

Сверкнул как метеор (Как Зиновьев преподавал философию в МФТИ) 117
Итак, сидим, ждем... Минуты через три-четыре после звонка в
аудиторию (а дверь мы держали открытой) зашел «семинарист»,
поздоровался с нами (мы, конечно, встали), снял пиджак, повесил
его на спинку стула, остался в свитере, сел и начал знакомиться. У
него был с собой обычный тогда для Физтеха «Классный журнал»
(так называли «книжицу», получив которую в учебной части инс-
титута, каждый преподаватель должен был заполнять и вести ее, а
после занятий сдавать в учебную часть либо в деканат).
Знакомство шло традиционно. Александр Александрович по
алфавиту называл нас, каждый вставал и отвечал на его вопросы,
порой весьма неожиданные. Так, например, он оказался единс-
твенным преподавателем, который у каждого спросил, «чем он
занимается на базе» и «в чем суть дипломной работы». Приме-
чательно, что при беседе стоял не только отвечающий, вставал со
стула и Александр Александрович и вел беседу тоже стоя, иногда
медленно прохаживаясь...
Так уж получилось, что первым «допрашиваемым» (или, если
хотите, «знакомящимся») в нашей группе стал я, ибо Вера Баги-
рова* — первая в алфавите списке группы, на этом занятии от-
сутствовала. «Поплавал» я во время этого опроса основательно.
Мне стало ясно, что я не сумел четко и ясно объяснить Александру
Александровичу то, что мне казалось простым и очевидным. Од-
новременно и я, и ребята поняли, что он (в отличие от всех препо-
давателей-общественников) с физикой знаком. Вторым был Гера
Васильев**. Герман тоже поплавал, но в итоге все-таки, как ока-
залось потом, выглядел лучше всех.
ние общественных наук в МФТИ было поставлено нормально. Да, оно было до-
вольно ортодоксально, порой скучновато, местами излишне формализовано, но
оно, поверьте, не воспринималось нами в то время как раздражающая обуза. Мы,
переключаясь на общественные науки, можно сказать, отдыхали от физики. Сей-
час, значительно повзрослев, я понимаю, что в создании благоприятной для нас
обстановки при изучении обязательных дисциплин так называемого обществен-
ного цикла велика заслуга того педсостава, который, конечно, критично и выбо-
рочно формировали учебная часть, ученый совет и директор института (до 1962 г.
Физтех возглавлял не ректор, а директор — генерал-лейтенант И. Ф. Петров).
Короче, даже по циклу общественных наук в Физтехе учили, пользуясь его осо-
бым статусом в составлении учебных планов и в выборе преподавателей, явно
нешаблонно.
* Багирова Вера (по паспорту не Вера, а Донара — кандидат физ.-мат. наук,
жена академика Л. П. Горькова (физик-теоретик, выпускник МФТИ 1953 г.),
живет с мужем в США с 1994 г.
** Г. К. Васильев — доктор физ.-мат. наук, один из создателей первого истин-
но «химического» лазера. Лауреат Ленинской премии (1984 г.), полученной за
эти пионерские работы.

118 П. П. Барашев
Странно, но не блеснули (я иду по алфавиту) ни Равиль Гари-
пов, ни Алик Ильин — ребята с математическим складом ума, ра-
боты которых были чисто теоретическими и относились к тому, что
принято называть математической физикой*. Слово «странно» я
употребил потому, что уже на моем примере все присутствующие
почувствовали, что мы имеем дело с человеком не только хорошо
образованным, но и очень логично мыслящим и ведущим беседу
по законам логики. Столь явного присутствия логики в разгово-
ре (причем непродолжительном) и, как следствие, стремления к
уничтожению «словесного мусора» из беседы мы еще не встре-
чали или, говоря точнее, оно нам было неведомо... Когда прозве-
нел звонок, означавший что прошла первая половина занятий,
Зиновьев ознакомился чуть больше, чем с половиной группы. Он
вышел из аудитории, а мы наперебой стали высказывать первые
наши мнения о нем. У всех было ощущение необычности проис-
ходящего, а самый серьезный из нас, Р. Гарипов, отрезюмировал
предельно хорошо: «Интересно, а что же дальше будет?» После
звонка об окончании переменки знакомство продолжилось. Опять
наша сторона выглядела бледновато. Хотя Жора Сидоров отли-
чился. На вопрос «Чем занимаетесь?» он, ей-богу, видимо, думая
избежать тем самым постигшего всех нас «плаванья», гордо отве-
тил: «Закрытая тема». Другого слова не подобрать — мы заржа-
ли, и к своему удовольствию, увидели, как к нам присоединился
Александр Александрович. Хотите — верьте, хотите — нет, но
этот эпизод как-то резко сблизил нас с ним (и наоборот) и резко
сократил «время привыкания». Жоре же за эту «изюминку» до-
сталось больше, чем нам, поскольку после этого разговор Алек-
сандра Александровича с ним, длившийся по времени столько же,
сколько с каждым из нас, шел целиком «вне физики», т. е. на том
поле, где мы были действительно убогими... Знакомство со всеми,
пришедшими на занятия, закончилось минут за 10—15 до звонка.
В оставшееся время он говорил, а мы внимали. Сначала он сказал,
что, судя по всему, «ему будет приятно работать с нами, а каково
будет нам — время покажет». Затем он огорошил нас, сказав, что,
по его мнению, в нашем образовании «есть непонятно почему воз-
никший изъян» — мы совершенно не знакомы с математической
логикой. Поэтому за предстоящее нам двухсеместровое общение
* Гарипов Равиль Мухамедзянович — доктор физ.-мат. наук. Знаменит тем,
что решил проблемную задачу, носящую название «задачи о мелкой воде».
Ильин Альберт Васильевич (трагически погиб в 1986 г.) — кандидат физ.-
мат. наук, нашел оригинальное решение задачи о схлопывании кавитационных
пузырей, которое до него не удавалось получить лет тридцать.

Сверкнул как метеор (Как Зиновьев преподавал философию в МФТИ) 119
он постарается, занимаясь с нами философией, преподать нам азы
этой дисциплины и, главное, убедить нас в ее значимости настоль-
ко, чтобы мы увлеклись ею*.
Прежде чем начать описывать, что же было дальше, — на пос-
ледующих занятиях, сделаю небольшое отступление. Уже при зна-
комстве мы заметили, что у Александра Александровича была с
собой «пузатенькая» записная книжка, в которую он иногда что-то
записывал (он и потом почти всегда что-то время от времени вно-
сил в нее). Книжка всегда была его спутником, а то, что это была не
временная забава (или необходимость!) я понял спустя много лет...
При моей встрече с ним почти через 35 лет — это было в 1999 г.
(перед его окончательным возвращением в Москву) он моментально
вспомнил меня, назвав Петром, и почти сразу в начале беседы стал
интересоваться судьбой других ребят нашей группы, верно называя
их по именам и фамилиям. Меня это поразило. Ну, ладно — я ведь
писал реферат под его руководством (об этом будет рассказано поз-
же), он со мной довольно много возился, но ведь я оказался единст-
венным таким в группе. У остальных ребят таких более «плотных»,
чем семинары, контактов с ним не было, а он их помнил не хуже,
чем меня! Когда же я похвалил его память, он ответил мне, улыбнув-
шись, что он иногда «просматривает свои старые записные книжки».
Я принял это объяснение, но потом, наткнувшись на несколько чудом
уцелевших своих старых записных книжек, относящихся почти к тем
же временам, убедился, что более чем половина имеющихся там за-
писей — фамилий, фраз, планов, цифр — мне ни о чем не говорит.
В чем же дело? Скорее всего, в памяти, более глубокой, целена-
правленной. Впрочем, это тоже один из феноменов А. А. Зиновьева.
На второе занятие, через неделю, мы, готовые начать изучать
математическую логику, явились все**. Но нас ждал сюрприз.
Александр Александрович обратился к нам с вопросом, о чем бы
* Кстати, в Физтехе до сих пор почему-то математическая логика не в почете.
Да, она есть, она преподается — но только факультативно, для желающих. Когда
в 1998 г. меня избрали председателем Методической комиссии МФТИ, задачей
которой было пересмотреть общеинститутский учебный план в связи с перехо-
дом на систему обучения по этапам «бакалавриат» — «магистратура», я (с рядом
нормальных людей в комиссии) люто отстаивал необходимость включения этой
дисциплины как обязательной для всех студентов МФТИ. Однако под наплывом
требований, ссылающихся, что главное ныне — это информатика — ректорат так
и не решился включить математическую логику в число основополагающих дис-
циплин. Так что «изъян» в образовании физтехов, отмеченный А. А. Зиновьевым
еще в 1958 г., по-прежнему гноится в теле Физтеха.
** Отмечу, что свойственные нам «субботние прогулы», о которых я ска-
зал ранее, в нашей группе полностью прекратились, и посещение семинаров
А. А. стало для нас желательным событием.

120 П. П. Барашев
мы хотели «сегодня поговорить». (Нас это удивило: обычно пре-
подаватель либо сам объявлял тему занятий, если она не была из-
вестна заранее, либо на семинаре надо было отчитаться о том, как
ты выполнил задание, полученное на предыдущем семинаре.) Мы,
оторопев, сидели молча и хмуро. Картина, конечно, была забав-
ная. Мы с мгновенно пропавшим энтузиазмом сидим в простра-
ции, а А. А. ходит вдоль доски и улыбается. Наконец Леня Машков
пробубнил: «Об уравнении Шрёдингера»...* «Согласен», — от-
кликнулся Зиновьев. Он подошел к доске, взял мел и сказал:
«Придется сначала его записать». Но вдруг повернулся к нам и
произнес: «Давайте работать в дираковских обозначениях с «бра»
и «кет», так суть модели станет прозрачнее»... Мы остолбенели...
Дело в том, что квантовой механикой нас, как мы говорили, «про-
дрючили» в стенах Физтеха основательно — у нас всех за плечами
был годовой курс лекций, прочитанный самим В. Б. Берестецким,
и суровые еженедельные семинары, подкрепленные двумя экзаме-
нами (кстати, сейчас курс «Квантовой механики» в МФТИ вдвое
короче — один семестр!). Но! — все это усвоено нами «по Ландау»,
без символики Дирака (впрочем, для желающих этот курс был — его
читал СП. Аллилуев, но ходили на него гурманы, ибо ничего нового
там не было, а со временем у большинства было так туго, что эта до-
бавка считалась изыском). Увидев наше состояние и, главное, поняв
наше смятение, А. А. написал на доске два уравнения Шрёдингера
(в обычных и дираковских обозначениях) и повел с нами беседу... Не-
кая уверенность в себе стала возвращаться к нам... Через полчаса,
когда прозвенил звонок на перемену (занятия длились два академи-
ческих часа с перерывом), мы, обменявшись впечатлениями, сразу
пришли к выводу, что «Александр Александрович — корифей».
Тлевшая в нас спесь, что мы — физики, а он — пусть даже фи-
лософ, но все-таки гуманитарий, была им напрочь сбита... Теперь о
сути его педагогики. Уже на первом занятии (после звонка) на при-
мере уравнения Шрёдингера он дал нам наглядно понять, как ве-
лика роль математической логики в естествознании и, в частности,
в интересующей нас физике. Все дальнейшие занятия (весной на
пятом курсе в 1958/59 учебном году и осенью на шестом курсе в
1959/60 учебном году по 17 в каждом семестре) были уникальны-
ми — всегда это был своеобразный сплав физики, логики и, конеч-
но, философии. Жаль, очень жаль, что никто из нас не вел на этих
семинарах систематизированных записей, хотя я понимаю, что сде-
* Почему он эзю сказал, сам Леня до сих пор не знает и правильно отвечает
на наши подшучивания по этому поводу: «А что изменилось бы, если бы я сказал
другое?» Логично? Да...

Сверкнул как метеор (Как Зиновьев преподавал философию в МФТИ) 121
лать это было практически невозможно, настолько динамичными
были занятия. Интересно, но это останется тайной, что же записы-
вал сам А. А. в официальном «Классном журнале», который он был
обязан вести. Ясно, однако, главное. Судя по всему, именно с нами
он начал заниматься тем, что потом было изложено им в абсолют-
но оригинальной монографии «Логическая физика», вышедшей в
издательстве «Наука» в 1972 г. Так ли это, мне неизвестно, но хо-
чется думать, что преподавательская работа в МФТИ, начатая им в
1958/59 учебном году в двух группах (854-й и 955-й) по субботам и
заполняющая вместе с дорогой, по сути дела, весь день, способст-
вовала рождению этой книги, а мы сыграли роль тех, на примере
которых он осознал необходимость сделанного им*.
Теперь я хочу рассказать о другом. Летом 1959 г. руководство
Физтеха решило, что кроме традиционных занятий по философии
каждый студент-дипломник должен был в 11 -м семестре написать
(и защитить! ) реферат, выбрав себе по желанию какую-либо тему из
списка, предложенного кафедрой общественных наук. Организовать
и возглавить эту работу дирекция МФТИ поручила А. А. Зиновьеву.
В середине сентября 1959 г. нам был предложен большой список
возможных тем рефератов. В списке рядом с названием темы ука-
зывалась и фамилия преподавателя-консультанта. Дело прошлое,
и можно сознаться, что почти все мы рассматривали это мероприя-
тие кафедры как обузу, ибо до окончания института оставалось чуть
более полугода и подготовка дипломной работы вступала в решаю-
щую фазу. В этих условиях сунуться к А. А. Зиновьеву, заявившему
около десяти тем, означало, что предстоит «пахать», сколь бы ни
хороша была твоя предыдущая подготовка.
Но был и соблазн — уж очень оригинален он был. Кроме того,
ясно было, что «он не перегнет палку» — доброжелательность
ему была свойственна. На экзаменах он не свирепствовал, ограни-
чиваясь, как говорил, определением «не уровня знания, а уровня
незнания» Из-за такого подхода мы так и не могли понять, нужно
ли гордиться оценкой «отлично». Нас, решившихся работать с А.
А., было четверо: я, Борис Казак. Володя Ткаченко (оба из группы
854, где А. А. тоже вел семинары) и отчаянный Борис Воробьев
(из группы 243, где вел семинары В. Тюхтин). Темой моего рефе-
рата был «Принцип дополнительности и его философская оцен-
* У меня был экземпляр этой книги с дарственной надписью, но он пропал,
поскольку постоянно находился в движении от одного читателя к другому. Сей-
час я имею размноженный на ксероксе экземпляр. Ксерокс был сделан с книги,
принадлежащей библиотеке Института химической физики РАН, которая (во из-
бежание потери) выдается только для чтения в читальном зале.

122 П. П. Барашев
ка», у В. Ткаченко — «Теорема Геделя и ее значение в естест-
вознании», у Б. Казака — что-то связанное с теорией множеств,
а у Б.Воробьева — «Об абсолютной и относительной истине»*.
Работа над рефератами у нашей троицы выглядела так.
Каждую неделю в субботу в 16.05 после окончания 4-й пары
(а это были для Александра Александровича занятия с 854-й груп-
пой) мы беседовали с Зиновьевым о том, что мы сделали и что пред-
стояло сделать. Если погода была хорошая (в сентябре, октябре),
работали обычно на воз,духе, сидя на лавочках около института.
Когда похолодало (ноябрь, декабрь), беседовали уже в свободных
аудиториях. Обычно обсуждение было попарное: Александр Алек-
сандрович и кто-либо из нас, но всегда в присутствии еще двух,
либо ждущих своей очереди, либо уже побеседовавших. Вся троица
при беседе имела право голоса, хотя обычно мы в дела друг друга
не вмешивались. Тем не менее каледый из нас, по сути дела, понял
и разобрался с помощью преподавателя во всех трех темах. Бесе-
ды оканчивались около 18 часов. Ткаченко шел в общежитие, а мы
трое — Александр Александрович, Воробьев и я шли на электричку
(это была обычная электричка в 18.27 из Долгопрудного). Доро-
гой мы по уговору Александра Александровича никогда не говори-
ли о работе, а «судачили» о жизни. Воробьев выходил на станции
Лианозово (он жил в этом районе), а я ехал с Александром Алек-
сандровичем до Савеловского вокзала и затем на автобусе до метро
Новослободская, где, спустившись в зал, мы расставались — ехать
«по кольцу» нам было в разные стороны**.
Работы над рефератами мы завершили к Новому году. Каждый
из рефератов, как я сейчас понимаю, явно имел характер крити-
ческого обзора. Для достижения этого Зиновьев заставлял нас
читать первоисточники в оригиналах, определять ценность и зна-
чимость каждой цитируемой работы, выявлять их суть, новизну
и — главное! — искать и указывать на слабые стороны и места.
Что касается моей темы, то почти все обозреваемые работы были
с позиций, подсказанных мне Александром Александровичем, с
изъяном. Из-за этого у меня даже создалось кислое впечатление,
* Приблизительно через месяц Б. Казак поменял тему, взяв какую-то другую
из числа «стандартных» (так называемых общественно-политических) и ушел
под крыло другого преподавателя.
* Я жил тогда в Подмосковье, в городе Бабушкине (а точнее, в так называе-
мой Лосинке, на Ярославском шоссе). И проще, и быстрее мне добираться домой
было либо, сойдя на станции «Бескудниково» (и далее через Отрадное в Лосин-
ку), либо, сойдя на платформе «Окружная» (и далее через Березовую аллею в
Лосинку). Однако из-за получаса общения с Зиновьевым я возвращался домой,
делая заметный крюк.

Сверкнул как метеор (Как Зиновьев преподавал философию в МФТИ) 123
что ничего стоящего (с точки зрения настоящей философии) по
поводу «Принципа дополнительности» к тому времени вообще не
было сделано. Текст реферата, многократно отредактированный
Александром Александровичем, который безжалостно уничто-
жал, как он говорил, «словоблудие», был очень емким, сцемен-
тированным так, что каждая фраза была значимой. Поскольку у
меня дома была пишущая машинка, я «изготовил» (под копирку)
два экземпляра и сдал их, получив наконец разрешение Алексан-
дра Александровича в комиссию. Защита рефератов состоялась в
середине января 1960 г. и прошла успешно — все мы получили
оценку «отлично». Но наши работы, равно как и процедура защи-
ты, резко выделялись в ряду других, защищаемых в этот же день
(«защитная сессия» на курсе длилась почти две недели, так как
в день защищалось не более 15 работ). Во-первых, только у нас
в работах присутствовала математика (точнее — математическая
логика) и, во-вторых, наш рецензент В. Тюхтин каждую из работ
предложил, переработав, опубликовать. (Делать это мы по сове-
ту Александра Александровича, сказавшего, что мы «все прежнее
правильно разложили по полочкам, но своего изделия в эту вто-
росортную экспозицию не внесли», конечно, не стали.) Отмечу
также, что никому из нас троих никаких вопросов никто из слу-
шавших нас членов комиссии не задал. Ни одного... Чувствова-
лось, что А. А. Зиновьеву это явно не понравилось, несмотря на
восторженные отзывы В. Тюхтина.
В институтской малотиражке «За науку», в № 4 от 27 февраля
1960 г. в статье «Работа студентов-дипломников над рефератами
по общественным наукам», напечатанной, кстати, без подписи
авторов, моя работа была названа в числе лучших, но почему-то
не были упомянуты работы В. Ткаченко и Б. Воробьева, которые
были если не лучше, то ничуть не хуже (мне даже стало из-за этого
неловко перед ними). Видимо, жюри решило, что вряд ли стоит
отмечать все три работы, руководителем которых стал только что
начавший преподавать в МФТИ А. А. Зиновьев, а выбор именно
моей работы—дело случая...
Что же касается реферата, то я бы с большим удовольствием
прочитал его вновь, поскольку понимаю, что это было все-таки
хорошее «изделие», отредактированное самим А. А. Зиновьевым.
Но, к сожалению, увы! Это невозможно... Было, как я уже упоминал,
два машинописных экземпляра реферата, из которых один остался
на кафедре, а второй — у В. Тюхтина. Оставались, разумеется, чер-
новики с правками преподавателя и рукописный текст — я их не
уничтожал. Однако сразу после защиты реферата началась другая

124 П. П. Барашев
интенсивная работа — подготовка дипломной работы, защиты ко-
торой состоялась в марте 1960 г. Потом было распределение, вы-
пуск, летний отпуск. Когда я опомнился, было уже поздно — все
связанное с рефератом куда-то пропало (вероятно, вместе с чер-
новиками дипломной работы, которые я не предполагал хранить).
Попытки потом найти реферат на кафедре, которые я предпринял,
работая в МФТИ, в начале 70-х годов, успехом не увенчались: ре-
фераты всех выпускников 1960 г. (равно как и рефераты других
выпускников, проходящих эту процедуру) были уничтожены по
истечении положенного для подобных документов срока хране-
ния, составляющего по тогдашним инструкциям, пять лет. Так что
реферат для меня «канул в неведомое», ибо я действительно не в
состоянии сколь-нибудь верно воспроизвести его содержание.
На распределении мне было предложено остаться работать в
МФТИ, но я, поддавшись уговору друзей, решил окунуться в «ки-
пучую космическую деятельность» и распределился в п/я 1027
(ныне это Исследовательский центр им. М. В. Келдыша). Одна-
ко через полтора года, в марте 1962 г., я, после повторного пред-
ложения из ректората МФТИ, инициированного, как оказалось,
Д. А. Франк-Каменецким, имевшим со мной на эту тему беседу,
перешел на работу в МФТИ. К этому моменту А. А. Зиновьева в
Физтехе уже не было.
До сих пор все написанное мною — это итог труднопереноси-
мых на слова воспоминаний, оставшихся в памяти у студента, пес-
туемого в юности Зиновьевым, хотя я прекрасно понимаю, что при
этом они невольно оказались окрашенными моим сегодняшним
осознанием, каким гигантом он стал позднее. Теперь же, оправ-
дывая неслучайность появления подзаголовка к воспоминаниям, я
расскажу о неведомой тогда нам, студентам, конфликтной ситуа-
ции, сложившейся у Александра Александровича с руководителем
кафедры, на которой он работал, и ставшей для Зиновьева, на мой
взгляд, в конце концов невыносимой.
Для восстановления канвы событий, сопровождающих работу
Зиновьева в МФТИ в те теперь уже далекие годы (1958—1960 гг.),
мне, разумеется, пришлось обратиться к архивным документам,
хранящимся в Физтехе, поскольку нам, студентам того времени,
и даже тогда многие важные детали из жизни кафедр института
были неизвестны. Очень помогли и беседы о Зиновьеве с единст-
венным (увы!) из оставшихся в живых с тех времен коллег Зино-
вьева по кафедре пенсионером доцентом М. А. Китаевым. Беседы
с Китаевым были очень откровенными, поскольку в годы моего
студенчества он четыре семестра вел у нас семинары по различ-

Сверкнул как метеор (Как Зиновьев преподавал философию в МФТИ) 125
ным дисциплинам общественных наук, а позднее, когда я работал
в Физтехе (1962—1985 гг.) в должности заместителя декана фа-
культета молекулярной и химической физики, он был членом уче-
ного совета факультета. Это вкупе позволило, как мне кажется,
правильно сюжетно восстановить и, может быть, даже верно по-
нять события того времени и, как говорят физики, опосредованно
ощутить, каково было ему (А. А. Зиновьеву) в МФТИ.
Итак, как уже упоминалось, Зиновьев начал заниматься с
нами, пятикурсниками, в весеннем семестре 1958/59 учебно-
го года. Однако на работу в МФТИ (по совместительству) он
пришел в сентябре 1958 г. и, честно говоря, мы, пятикурсники,
его появление никак не ощущали, никакая молва о нем не шла.
А происходило это вот почему. Преподавание общественных наук
в Физтехе осуществляла единая общеинститутская кафедра мар-
ксизма-ленинизма. Эта кафедра вела на протяжении пяти лет
преподавание по всему спектру тогдашних общественных наук :
«История партии» (первый курс), «Основы марксизма-лениниз-
ма» (второй курс), «Основы политэкономии (третий курс), «Диа-
лектический и исторический материализм» (четвертый курс) и,
наконец, «Марксистко-ленинская философия» (пятый курс). Так
сложилось, что во второй половине 50-х годов в Физтехе резко
возросло недовольство студентов-старшекурсников тем, что при
изучении философии очень мало уделяется внимания тому, что
можно назвать философией естествознания. К мнениям студентов
в Физтехе всегда чутко прислушивались. Поэтому было решено
укрепить преподавательский состав кафедры по этому направ-
лению, причем укрепить радикально, с перспективой активно-
го участия физтеховских преподавателей и, может быть, даже
выпускников в развитии философской науки. Найти таких
людей было непросто, а еще сложнее первого, который должен
был стать лидером, формирующим затем соответствующий кол-
лектив. Дирекция отвергала один вариант за другим, время шло,
а подходящего человека не было. Спас ситуацию легендарный для
Физтеха человек — доцент кафедры математики МФТИ Б. О. Со-
лоноуц*, работавший в 1947—-1950 гг. заместителем декана
* За человечность и лучезарность Солоноуца любили все студенты. Он безо-
шибочно угадывал, есть ли полезность в предлагаемых новшествах, и будучи в этом
уверенным, умел, как говорили про него, «организовывать неорганизуемое». Поэ-
тому не случайно в 1960 г., после принятия решения об организации Сибирского от-
деления Академии наук СССР и, соответственно, Новосибирского государственного
университета (по образу и подобию Физтеха), приказом Минвуза Солоноуц был пе-
реведен из МФТИ в НГУ на должность декана факультета естественных наук.

126 П. П. Барашев
физико-технического факультета МГУ — исторической предте-
чи МФТИ. Именно Солоноуц, знавший Зиновьева еще по МГУ,
сделал ему предложение, от которого Зиновьев не отказался*.
Затем последовала встреча-смотрины Зиновьева с заместителем
директора МФТИ по учебной и научной работе С. А. Шумовским,
который дал свое согласие на кандидатуру Зиновьева**. Потом
последовала обычная процедура. Зиновьев написал заявление на
имя директора МФТИ о приеме на работу в должности старшего
преподавателя на кафедре марксизма-ленинизма и получил согласие
зав. кафедрой к. и. н. А. Г. Оганяна. Соответствующим приказом
ему была назначена зарплата 1250 рублей в месяц. Окрыленный
напутствием Шумовского, Зиновьев был готов окунуться в работу
с физтехами по «философским проблемам», но его ждал неприят-
ный сюрприз. В соответствии с расписанием, составленным
А. Г. Оганяном, Зиновьев должен был вести занятия не на пятом,
а на четвертом курсе по дисциплине «Диалектический и истори-
ческий материализм» (по так называемому диамату). На возра-
жения Зиновьева Оганян ответил, что у него, дескать, кадровая
дыра с преподавателями диамата, нужно помочь кафедре,и поэ-
тому он просит оказать ему услугу и согласиться с его вариантом.
Зиновьев почему-то согласился. На самом деле, как рассказал мне
Китаев, никаких кадровых проблем не было. Просто Оганян повел
свою игру. Будучи шапочно знакомым с перипетиями, связанны-
ми с защитой Зиновьевым кандидатской диссертации, он заочно
взрастил в себе патологическую неприязнь к Зиновьеву. Плоды
своей ошибки (я говорю о согласии) Зиновьев почувствовал сразу.
По рассказам Китаева, Оганян, считающий себя специалистом по
диамату, а Зиновьева — новичком (он ведь кандидат философских
* Кстати, я думаю, а не могло ли стать причиной появления Зиновьева в
МФТИ его желание поближе и именно изнутри узнать, как же реально обстоят
дела в Физтехе, ибо в бытность его студентом МГУ (1946—1951 гг.) он, конеч-
но, имел свое представление о том учебном эксперименте, который был начат в
стенах МГУ на физико-техническом факультете, ставшем, как уже говорилось,
предтечей МФТИ?
** Кандидат технических наук С. А. Шумовский (1902—1982 гг.), работав-
ший в МФТИ с сентября 1954-го по январь 1961 г., был весьма необычным че-
ловеком (достаточно сказать, что портрет Шумовского помещен в Галерее славы
Мемориального музея СВР — (Службы внешней разведки — в Ясеневе). В 1931 г.
по специальному решению ЦК ВКП(б) он был послан на учебу в США, где с
отличием окончил Массачусетский технологический институт и получил степень
магистра авиационных наук (в 1936 г.). В дальнейшем занимался вопросами,
связанными с созданием в стране новейшей авиационной техники, часто бывал
в загранкомандировках. Его вклад в развитие Физтеха в тот период несомненен
и очень значим.

Сверкнул как метеор (Как Зиновьев преподавал философию в МФТИ) 127
наук!), буквально замучил Зиновьева контрольными посещени-
ями его занятий и требованиями проводить их так и только так,
как это предписано в соответствующих методичках, составлен-
ных Оганяном... Вы можете представить себе Зиновьева в узде?
Я — нет. Узда не работала, конфликт разрастался. Итогом стало
то, что Оганян не позволил Зиновьеву участвовать в зачетной и
экзаменационной сессии, а студентов Зиновьева аттестовывал
сам. Студенты, конечно чувствовавшие противостояние Зино-
вьев— Оганян, были при этом самим этим фактом ошарашены
настолько, что даже не пытались вникнуть в его суть — им было
не до оценки личности Зиновьева. Существованием именно этой
«диаматной эпопеи» и объясняется некая задержка в рождении в
Физтехе реальной «молвы о Зиновьеве» Пошел пока всего лишь
слух, что на кафедре появился весьма необычный «мужик» (так
в Физтехе было принято говорить о достойных людях). Что пред-
принял Зиновьев, чтобы устраниться от диамата, я не знаю, но в
весеннем семестре он уже преподавал философию пятикурсникам
и, в частности, как я уже упоминал, в группе, где я учился, пришел
на смену В. Тюхтину. Здесь, надо признать, Оганян уже не вмеши-
вался (методички не было!), Зиновьев был полностью свободен,
а мы сразу же почувствовали на себе его мощь и уникальность.
Работа шла успешно, и к лету 1959 г. по Физтеху уже ходила молва
о нем как о корифее... По окончании семестра Зиновьев, как и все
совместители, был уволен...* Осенью 1959 г. Зиновьев продолжил
работу. В очередном заявлении о приеме на работу, кстати, согла-
сованным со всеми нужными инстанциями, было указано, что он
продолжит работу в прежней должности старшего преподавателя.
Однако при зачислении произошло неожиданное. На заявлении
вдруг появилась резолюция-просьба зав. кафедрой А. Г. Оганяна
(бывшего в ту пору к тому же секретарем партбюро МФТИ, т. е.
главным «идеологом» института), написанная им на имя дирек-
тора И. Ф. Петрова: «Прошу Вас зачислить тов. А. А. Зиновьева
с 1 сентября 1959 г. на должность ассистента». И представьте
себе, эта уловка Оганяна, основанная на том, что в дирекции рас-
сматривались и визировались лишь документы тех, кто оформлял-
ся в Физтех впервые, а ранее работавшие в МФТИ совместите-
* Все преподаватели-совместители в МФТИ оформлялись на работу толь-
ко на время предстоящего учебного года. На лето (июль—август) их увольняли.
На следующий учебный год нужных МФТИ оформляли вновь и т. д. Причем при
каждом зачислении нужно было писать заявление о приеме и проходить, хотя и
упрощенную, процедуру согласования.

128 П. П. Барашев
ли переоформлялись на уровне работников кадровых инстанций
института, успешно сработала. Как следствие, в большом сводном
приказе, включающем всех совместителей, приходящих на работу,
фамилия Зиновьева попала в колонку ассистентов (с окладом уже
875 рублей в месяц)*. Сопутствовала этому обману и еще одна
хитрость. В сводном расписании занятий для всех студенческих
групп в МФТИ, где указывалось время, аудитория, фамилия пре-
подавателя и его ученая степень, звание и должность, там, где
речь шла о Зиновьеве, его должность не была указана. Поэтому
мы, например, считали его старшим преподавателем (он ведь был
им уже у нас весной). А каково было ему... Работы предстояло
гораздо больше — к семинарским занятиям добавилось конкрет-
ное задание от дирекции «по рефератам» и чтение заявленного им
факультативного курса лекций по нетрадиционной логике — а тут
такое! Что творилось в душе Зиновьева, когда он узнал о «пони-
жении», как узнал, — одному Богу известно. Я полагаю, что узнал
не сразу, поскольку упомянутый приказ о зачислении, будучи доку-
ментом на уровне ДСП, публично не вывешивался и доводился до
сведения упомянутых в нем лишь при личном обращении. Реаль-
но почувствовать неладное в этих условиях можно было, получая
первую зарплату в кассе. А может быть, все же кто-то ему зара-
нее сообщил? Остается только гадать. Со слов Китаева знаю,
что чисто внешне эта гадость никак не повлияла на свойственное
Зиновьеву поведение на кафедре. Он оставался самим собой.
Более того, когда сердобольный Китаев, узнав об очередных
«бедах» Зиновьева, посоветовал ему обратиться в дирекцию либо
к И. Ф. Петрову, либо к С. А. Шумовскому и выяснить, почему
его понизили в должности, Зиновьев ответил ему, что «беда не в
том, что я ассистент, а в том, что все мы здесь ассистенты». Наив-
ный Китаев! — нашел кому советовать пойти с жалобой. На месте
Китаева человек, хорошо знающий Зиновьева, никогда бы этого
не сделал, ибо Зиновьев жил по принципу «никогда никого ни о
чем для себя не проси», хотя я почему-то стопроцентно уверен:
обратись Зиновьев в дирекцию, и Оганян «получил бы по шапке».
* Отмечу, что базовая стипендия для студентов-выпускников, учрежденная
специальным приказом Минвуза, будучи, правда, самой высокой в стране, со-
ставляла 600 рублей. А ведь были еще у нас в Физтехе (для отличников и нужда-
ющихся) еще и так называемые повышенные стипендии, размер которых превы-
шал зарплату Зиновьева — нашего тогдашнего учителя. На этом примере, исходя
из затрат, связанных с оплатой преподавательского корпуса, вполне уместно
сказать, что насучили «дешево и сердито», а применительно к Зиновьеву вдоба-
вок еще и весьма интересно, полезно и эффективно.

Сверкнул как метеор (Как Зиновьев преподавал философию в МФТИ) 129
Конечно, принцип Зиновьева хорош и мне он нравится, посколь-
ку не исключает возможности просить за других. Как следствие
возникает вопрос, почему никто из сотрудников кафедры, уважав-
ших и нормально относившихся к Зиновьеву, не поступил так. Что
помешало? Страх перед Оганяном? Безразличие?
Впрочем, какова бы ни была причина, ясно одно — коллектив
кафедры, говоря канцелярским штампом, оказался не на высоте.
В итоге нужно признать, что Физтех, сам пригласивший Зино-
вьева, дважды его обидел, причем каждый раз сразу же в самом
начале очередного учебного года. И если первый раз ошибка была,
можно сказать, исправлена, то во второй раз — нет. Ее устранил
сам Зиновьев, подав заявление об уходе*.
С этим заявлением, собственноручно написанным Зиновье-
вым, в архиве МФТИ соседствует выписка из приказа № 44-к
по МФТИ от 26 февраля 1960 г., согласно которому «ассис-
тент кафедры марксизма-ленинизма Зиновьев с 1 февраля
с. г. освобожден от работы в Институте по собственному
желанию. Основание: личное заявление с согласием зав. ка-
федрой».
Как так может быть? Явные неувязки. Как можно приказом
от 26 февраля уволить сотрудника с 1 февраля на основании его
просьбы, написанной 8 февраля? Отмечу, что в уже упомянутой
мною ранее заметке в институтской газете «За науку», вышед-
шей 27 февраля, было написано, что «работа над реферата-
ми прошла успешно, и система полностью оправдала себя».
Вероятно, все же произошло еще что-то, сопровождавшее уход
Зиновьева из Физтеха. К сожалению, узнать детали случившегося
уже невозможно. Эх, ознакомиться бы мне с его «Личным делом»
пораньше, когда он был жив... Тогда можно было бы попробовать
узнать у него, что же все-таки и как тогда было, хотя полагаю, он
не стал бы ворошить прошлое.
* Извлечение из архива МФТИ
Директору Московского Физико-технического
Института И. Ф. Петрову от Зиновьева А. А.
Заявление
Прошу освободить меня от работы по совместительству на кафедре обще-
ственных наук Вашего института, так как по состоянию здоровья и по условиям
работы по месту основной работы продолжать работу в Вашем институте я не
имею возможности. Кроме того, основное свое задание на этот учебный год — ор-
ганизация работы студентов над философскими рефервтами — я уже выполнил.
8 февраля 1960 г. А. Зиновьев.

130 П. П. Барашев
Мне до сих пор очень обидно, что так случилось, но в проис-
шедшем Физтех повинен все-таки косвенно. Дело в том, что долж-
ность заведующего кафедрой общественных наук была в Физтехе
в то время, как говорится, номенклатурной. Предложения на этот
«пост» исходили от Мытищинского горкома КПСС. Вины Физте-
ха в том, что назначенный на эту должность А. Г. Оганян оказал-
ся недалеким и склонным к гегемонизму человеком, нет. От его
вывертов и самодеятельности безвинно страдали многие, и даже
студенты и аспиранты. Когда дело зашло далеко, директор инсти-
тута И. Ф. Петров сумел добиться, чтобы «крестный отец» Оганя-
на — Мытищинский горком КПСС — своим решением досрочно
освободил Оганяна (в конце 1960 г.) от занимаемой должности,
а затем (в январе 1961 г.) И. Ф. Петров уволил его из МФТИ*.
Впрочем, удовлетворения от этого никто не получил.
Через два года система рефератов настолько захирела, что
была упразднена, оказавшись нежизнеспособной. Для ее разви-
тия нужен был светоч, каким был Зиновьев, а второго такого на
горизонте не было. Конечно, это печально, что Физтех расстался с
Зиновьевым (или наоборот?!). Может быть, на его решение пов-
лияли своим убожеством мы (студенты), может быть, обстановка
на кафедре, а может, и действительно то, о чем он написал в своем
заявлении на имя директора. (Обида вряд ли скрутила его — он
был стойкий человек.) Важно другое: проработав в МФТИ всего
три семестра (1958—1960 гг.), Зиновьев с неповторимым колори-
том и смысловой насыщенностью его педагогики настолько ярко
сверкнул в Физтехе, что остался в памяти у всех, кто с ним встре-
чался. Конечно, обидно, что он ушел из МФТИ и, как мы знаем,
прочно осел в родном ему МГУ. Однако я полагаю, что местни-
ческие интересы все же не столь важны, как желание личности,
особенно такого масштаба, какой был присущ Зиновьеву.
И напоследок личное. После ухода Зиновьева из МФТИ и мо-
его возвращения в Физтех встреч и пересечений с ним у меня по-
том долго не было. В 1972 г. я, достав только что вышедшую его
«Логическую физику», пришел к нему с просьбой о дарственной
авторской надписи. Он это сделал, мы поговорили о том о сем
около получаса, и я ушел, снова очарованный им. Затем после-
довала чудовищная пауза — в 27 лет. Все это время он заочно
* К сказанному хочется добавить, что все учиненное Оганяном не следует
трактовать, на мой взгляд, как «козни партийной системы». В целом парторга-
низация (и кафедра) были укомплектованы нормальными людьми. Однако все
же оказалось, что народ прав, — даже одна одиозная овца, забредшая в стадо,
способна весьма прилично навредить делу.

Сверкнул как метеор (Как Зиновьев преподавал философию в МФТИ) 131
продолжал удивлять меня: сначала это были «Зияющие высо-
ты» (1976 г.), а затем, после высылки из СССР, — всей своей
зарубежной прозой. Мне удавалось разными путями (конечно, с
отставанием во времени) доставать многое из его «продукции» в
виде «швейцарских изданий» на русском языке (у меня, кстати,
собран почти полный комплект этих его книг). Все они каждый
раз при прочтении удивляли меня масштабностью его личности,
значимостью сделанного им.
В 1999 г., после его возвращения уже в Россию («обрубок»
СССР), мы встречались (о первой встрече я уже рассказал)
чаще — не реже чем раз в три месяца. Набравшись смелости, я у
него «выпросил» еще два автографа на его книгах: «Очерки комп-
лексной логики» (М.: Изд-во «Эдиториал УРСС», 2000) и «Рус-
ский эксперимент» (Изд-во «наш дом — L'âge d'Homme», 1995).
Автограф на этой книге мне особенно дорог: «Петру Барашеву
на память о годах учебы в МФТИ. А. Зиновьев. 20.04.2002.». Эти
книги, во избежание потери, я не только не даю на сторону кому-
либо почитать, но и вообще не выпускаю из стен моего дома. Темы
разговоров с А. А. были самые разные: он интересовался, что есть
новенького в физике, но в основном о судьбе России. По-пре-
жнему поражало наличие логики в беседе, но уже логики с «пе-
чальным для нас концом». Хорошо помню его фразу, что «Нужно
поднимать молодежь, но она так страшно инертна, что я (он имел
в виду себя) пока не знаю, как ее расшевелить». Зная, что я ра-
ботаю в Физтехе (уже по совместительству), расспрашивал, как
идут дела в нынешнем МФТИ. Когда я однажды стал осторожно
говорить, что мне нравится его гражданская позиция, он сразу же
оборвал меня, сказав: «Не надо, я этого от Вас не ожидал». Уви-
дев, что мне стало неловко, он тут же стал говорить о своей но-
вой работе, назвав ее «Логической социологией», и я, увлекшись
его рассказом, успокоился. Был и еще один ошеломительный для
меня эпизод. Как-то при встрече я зачем-то высказал ему свое
мнение о том, что я «не понимаю, как посмели «говнюки» (я так и
сказал!) провалить его кандидатуру на выборах в Академию наук*.
Он, будучи очень подвижным человеком, вдруг словно окаменел,
стал вдруг каким-то другим. Потом резко сказал мне: «Хватит!»
* Со стороны нынешней Академии это, конечно, было даже не свинство,
это была пощечина. Как может не быть академиком человек такого масштаба
и с такими достижениями и заслугами — уму непостижимо. Подобное «оттор-
жение» — это позорное пятно в истории Академии, характеризующее, впрочем,
ее нынешнюю суть (речь идет об «избранных», а не о работягах в институтах
Академии).

132 П. П. Барашев
и, не попрощавшись, ушел... Я остался один, пребывая в простра-
ции. Месяца два я не знал, как мне быть, можно ли и следует ли
вновь встретиться с А. А. И представьте себе, он позвонил мне сам
и пригласил на семинар в МГУ, где вручил только что вышедшую
его книгу «Логическая социология». О том, что случилось ранее,
как мне кажется, было забыто, и все, можно сказать «зарубцева-
лось». (Странно, но почему-то именно на этой встрече я впервые
заметил, что его голос стал немного походить, как говорят в наро-
де, на «старческий» — более высокий и с придыханием.) После-
дующие «контакты» были снова интересными и очень значимыми
для меня, но я вел себя уже осторожно, понимая, что Александр
Александрович раним.
P. S. В годы «катастройки» (его термин), предшествующие рас-
паду СССР, публикации Зиновьева, носящие в основном характер
интервью, начали появляться и в нашей стране, а после собы-
тий в Беловежской Пуще он вообще стал (на фоне сонма наших
горе-политологов, идеологов, футурологов, социологов и т. п.) для
многих тем единственно ценимым автором, который убийственно
трезво и чрезвычайно жестко и смело оценивал ситуацию в России
и предсказывал глобальный и губительный характер ожидающих
нас социальных катастроф*. Критика А. А. Зиновьевым ельцин-
ских и последующих времен была уничтожающей. С ней по силе
прямого воздействия на умы и эффективности последующего про-
зрения не могли сколь-нибудь заметно сравниться даже появля-
ющиеся порой удачные памфлеты других авторов, использующих
сарказм и желчь (подобные «средства» Зиновьев никогда, кстати,
не использовал в своих публикациях). У него царствовали логика,
безукоризненный системный анализ и, конечно (когда нужно!),
личное искреннее и гневное отношение к происходящему.
На мой взгляд, будучи человеком-маяком, человеком-эпо-
хой, А. А. Зиновьев за свою жизнь выполнил такую уникальную
общегосударственную и общечеловеческую работу, которая, ока-
завшись не по силам никому, кроме него, настолько значима и
фундаментальна, что при ее возможном развитии в дальнейшем
просматриваются лишь те или иные перепевы уже сделанного им.
* Про смелость я упомянул недаром. Например, в январе 1993 г. в газете
«Народная Правда», № 1 (53), было опубликовано его яростное, поразившее
многих интервью, озаглавленное «Повесить в двадцать четыре часа!» (имелись в
виду — были названы— Горбачев, Яковлев, Шеварднадзе и, как сказано далее,
«их выкормыши»). На страницах печати на столь резкую позицию не решался
тогда никто из протестующих.

IL Логика
Ю. Н. Солодухин
Логическое учение А. А. Зиновьева
1 е, кто впервые знакомятся с логическими труда-
ми А. А. Зиновьева, нередко испытывают своего рода
шок: настолько его идеи, методы, построения отли-
чаются от тех, что образуют доминирующее течение
в современной логике. Чтобы понять причину этого,
в полной мере постичь ход его мысли и оценить по-
лученные результаты, необходимо постоянно помнить,
что отправным пунктом его исследований в логической
сфере явилась убежденность в том, что суть, смысл ло-
гики — не в конструировании формальных исчисле-
ний. Ее суть, согласно Зиновьеву — в использовании
формальных методов для выработки способов рассуж-
дения, доказательства, приемов научного познания.
Против течения
Этот подход был сформулирован и обоснован Зи-
новьевым в период, когда утвердился взгляд на логи-
ку как дисциплину, занимающуюся преимущественно
построениями исчислений. Действительно, приме-
нение математических методов к анализу логических
процедур в основном в связи с потребностями обос-
нования математики дало мощный импульс развитию
формального аппарата логики. И вместе с тем при-
вело к тому, что ее содержанием, предметом во все
большей мере становился сам аппарат, а не те позна-
вательные процедуры, операции, созданию которых
он призван способствовать. Чем изощренней стано-
вились формальные системы, тем беднее оказывалось

134 В. И. Солодухин
их собственно логическое содержание, тогда как задача логики, по
убеждению Зиновьева, заключается в выработке методов научно-
го познания в целом, в том числе методов опытных наук, эмпири-
ческого знания.
И в 50-е годы, когда Зиновьев приступил к углубленным ло-
гическим исследованиям, и в последующие десятилетия эта его
позиция, обусловленный ею критицизм в отношении увлечения
технической (формальной) стороной логической работы воспри-
нимались значительной частью научного сообщества как разрыв
с main stream, движение против течения. Однако время подтвер-
дило обоснованность его опасений, связанных с редукцией логики
к формальным системам. В 1991 г. в выступлении на IX Между-
народном конгрессе по логике, методологии и философии науки
выдающийся финский ученый Г. фон Вригт констатировал: ло-
гика утратила собственный предмет и содержание, растворив-
шись в многообразных исследованиях, имеющих математичес-
кую природу.
Объективности ради следует отметить, что высказывается и
другое мнение. Так, А. С. Карпенко в обзорной статье «Логика на
рубеже тысячелетий» отмечает: то, что по мере развития техничес-
ких методов, построения все более сложных формальных систем
представления о самой логике принимают все более абстрак-
тный характер, «говорит о непостижимой глубине логической
науки, о некоторой тайне, скрываемой в недрах логического уни-
версума». В связи с этим, отмечает он, возникает фундаментальный
вопрос о существовании конструкции под названием ЛОГИКА. «Та-
кой конструкции нет и не может быть», — подытоживает свое ис-
следование А. С. Карпенко (Логические исследования. М., 2000.
Вып. 7. Цит. по интернет-версии).
На мой взгляд, говорить о «непостижимой глубине» и «неко-
торой тайне» логики в научно строгом тексте можно лишь мета-
форически. Или тогда, когда исследователь исходит из того, что
логика не может быть ни чем иным, кроме как формальным ис-
числением, связь которого с «естественными» рассуждениями, с
методами, используемыми науками, представляется вопросом из
области философских спекуляций, метафизики. Для сторонников
такой точки зрения любой исследователь, который видит в логике
теорию рассуждения, познавательной деятельности, занимает-
ся чем угодно — эпистемологией, философией, онтологией, еще
чем-то — только не логикой. Видимо, по этой причине в обзорной
статье Карпенко о работах Зиновьева не сказано ни слова, его имя
даже не упоминается.

Логическое учение А. А. Зиновьева 135
А. А. Зиновьев имел дело с теми же тенденциями, осмысливал
те же самые процессы. Однако он не застыл благоговейно перед
тайной, заключенной в логическом универсуме и не «закрыл» ло-
гику как науку, претендующую на изучение того, что непостижимо,
а пришел к вполне конкретным, научно обоснованным выводам,
касающимся предмета и содержания логики. Он внес весомый
вклад в ее развитие именно как науки, исследующей определен-
ные стороны познавательной деятельности людей. Его труды по-
лучили мировое признание. Такие авторитетные логики, как
К. Айдукевич, Ю. Бохеньский, Г. фон Вригт, поставили Зиновьева
в ряд крупнейших логиков XX столетия.
От логики диалектической к логике комплексной
А. А. Зиновьев начал с диалектической логики. Его кандидат-
ская диссертация, которую он защитил в 1954 г., посвящена методу
восхождения от абстрактного к конкретному в «Капитале»
К. Маркса. Работа носила новаторский характер. Реакция на нее в
советской философской среде того времени была неоднозначной.
В результате, несмотря на огромный интерес к диссертации, она
осела в хранилище, недоступном широким кругам читателей.
Статьи Зиновьева по теме диссертации увидели свет в Польше,
в СССР они увидели свет позже.
Довольно скоро Зиновьев охладел к диалектической логике. Вспо-
миная наши с ним беседы начала 60-х годов, прихожу к выводу, что
причиной тому было не только то, что развиваемые им идеи создали
для него определенные проблемы (хотя они тоже сыграли свою роль
в том, что он обратился к более «спокойной» в идеологическом плане
математической логике). Основная причина ухода из сферы диалек-
тической логики заключалась в том, что Зиновьев разочаровался в
марксистском учении. Оно оказалось не в состоянии дать достовер-
ное описание и внятное объяснение тому, что имело место в совет-
ской действительности, в мировом развитии в целом. Что в немалой
степени было обусловлено, по мнению Зиновьева, методологической
слабостью марксизма. Маркс не смог, считал он, полностью преодо-
леть мистифицированный характер гегелевской диалектики, пре-
вратить ее в инструмент продуктивного исследования эмпирических
фактов и зависимостей. Его диалектический метод носил, в сущнос-
ти, столь же спекулятивный характер, что и диалектика Гегеля.
Думаю, в приведенных выше суждениях Зиновьев был излишне
суров как к Марксу, так и к своим трудам по диалектической ло-

136 В. И. Солодухин
гике начала 50-х годов. Как справедливо отмечал последователь
А. А. Зиновьева немецкий логик X. Вессель, на самом деле в своей
кандидатской диссертации Зиновьев сумел наполнить диалектику
рациональным содержанием, представив ее как метод исследо-
вания сложных систем эмпирических связей. Компоненты таких
систем мысленно извлекаются из взаимных связей, «огрубляют-
ся», становятся абстрактными объектами. В таком качестве они
рассматриваются отвлеченно друг от друга, а затем шаг за шагом
рассматриваются вновь во взаимодействии, но уже с учетом ре-
зультатов анализа их как абстрактных объектов. Результатом яв-
ляется знание, в определенном смысле более конкретное и, сле-
довательно, более богатое по отношению к знанию, полученному
на этапе анализа абстрактных объектов (Феномен Зиновьева. М.,
2002. С. 73).
В своей последней книге «Фактор понимания» Зиновьев вновь
вернулся к вопросам диалектики, диалектической логики. В ней
он резко отверг претензии диалектики на открытие законов, име-
ющих силу для всех без исключения эмпирических объектов, на
формулирование всеобщих законов бытия. Таких законов, считает
он, не существует.
Вместе с тем Зиновьев не отвергает самой объективной диа-
лектики бытия, а указывает на необходимость логической обра-
ботки отражающих ее понятий и утверждений с тем, чтобы они
отвечали критериям научности. Диалектика как учение, полагает
Зиновьев, лишена смысла в математике, в точных науках вообще,
но вполне правомерна в сфере эмпирических наук, объекты кото-
рых существуют независимо от исследователя, от вводимых им де-
финиций. Что касается социальных объектов, то для их научного
понимания диалектические высказывания не только уместны, но
и необходимы
Диалектика, отмечает Зиновьев, не сводится к учению о бытии.
Она представляет собой также совокупность приемов исследова-
ния, образующих целостный метод познания реальности. Эти при-
емы фиксируются в оппозициях онтологических терминов: целое
и часть, простое и сложное, абстрактное и конкретное, качество и
количество, содержание и форма, сущность и явление, и т. д.
В определенной мере эти термины рассматриваются в филосо-
фии как ее категории. Однако при этом упускается из виду то, что их
применение предполагает логически корректное описание познава-
тельных действий, связанных с формулированием и использовани-
ем данных понятий. Такое описание может быть дано независимо
от диалектики. Вместе с тем образование и применение некоторых

Логическое учение А. А. Зиновьева 137
таких терминов «уместно рассмотреть именно как операции диа-
лектического метода» (Фактор понимания. М., 2006. С. 97).
Это принципиально важное положение. Попытки формализа-
ции диалектики, в целом философских систем начали предприни-
маться еще в 20-е годы минувшего столетия. Анализируя эти по-
пытки, один из виднейших представителей Львовско-Варшавской
школы Я. Лукасевич тогда же пришел к выводу, что подход к фи-
лософским учениям, в том числе классическим, с мерками стро-
гости, заимствованными из математики, носят ниспровергающий,
разрушительный для этих учений характер. Философию, полагал
Лукасевич, «необходимо перестроить, начиная с оснований, вдох-
нуть в нее научный метод и подкрепить ее новой логикой» (Фило-
софия и логика Львовско-Варшавской школы. М., 1999. С. 181 ).
Сегодня, как и в то время, когда было высказано приведенное
выше суждение, по-прежнему неясно, какой должна быть логика,
способная подвести под философию фундамент, отвечающий кри-
териям научности, принятым в области точных наук. В самом деле,
то, что принято называть философией, предстает в двух ипостасях:
как философствование и как философская теория, философское
учение. Философствование есть творческий акт, состоящий в пос-
тоянном задавании мыслящим индивидом вопросов о сути мира,
о месте в нем человека и постоянном же поиске ответов на эти
вопросы. Философская теория есть представление результатов
философствования в виде системы понятий, принципов, поло-
жений, т. е. в виде языка, посредством которого осуществляется
экспликация результатов творческого акта философствования.
Когда представители аналитической школы подчеркивали органи-
ческую связь философии с естественным языком, они были правы
по крайней мере в том, что ничто не может заменить его в части
собственно философствования. Хотя сам этот факт не исключает
возможности и продуктивности «прояснения» естественного язы-
ка средствами логики. Философское учение, философская теория
в принципе может быть представлена в виде формального языка.
Вопрос в другом: что это может дать самой философии? И какой
должна быть логическая система, посредством которой осущест-
вляется формализация?
Как известно, существуют два способа построения логических
систем. Первый, синтаксический, заключается в том, что в рам-
ках некоторого формализованного языка принимаются исходные
постулаты, задаются правила вывода и доказательства. Вопрос об
интерпретации исчисления не ставится. Второй, семантический
способ, состоит в формулировании точных правил, которые при-

138 В. И. Солодухин
писывают значения различным типам выражений данного языка.
Это позволяет вводить определение понятия закона теории и по-
нятия логического следования.
Смысл формализации некоторой содержательной теории Зи-
новьев видел не в ее представлении в виде исчисления самого по
себе, а в том, что такое представление должно отображать со-
держательную теорию непротиворечиво и полно. Эффективной
в содержательном смысле является такая формализация, когда
в рамках построенного исчисления всякое доказуемое (получен-
ное по формальным правилам) предложение при интерпретации
становится истинным предложением рассматриваемой содер-
жательной теории (семантическая непротиворечивость) и когда
всякое истинное утверждение является доказуемым предложе-
нием исчисления (семантическая полнота), является содержа-
тельно эффективной.
Содержательно эффективная формализация философских
систем представляется маловероятной, поскольку любая такая
попытка сопряжена с уровнем абстрагирования (огрубления), ко-
торое ведет к существенному обеднению результатов философс-
твования, снижению его глубины. В то же время нельзя отрицать
и того, что применение формальных методов к анализу философ-
ских понятий, утверждений определенных философских систем
приносит позитивные результаты (см., например: Васюков В.
Формальная онтология. М., 2006). Но это не есть формализация
философской теории в строгом значении этого термина.
Как отмечалось выше, речь прежде всего о выборе логичес-
кой теории, которую можно было бы рассматривать в качест-
ве адекватного инструмента анализа конкретной философской
теории. Для того чтобы оценивать логическую систему в пла-
не ее адекватности или неадекватности данной философской
системе, мы должны уже иметь инструменты и критерии такой
оценки. Они должны лежать за пределами самой оцениваемой
логической системы, т. е. принадлежать сфере металогики.
Чтобы металогика отвечала критериям научности, задаваемым
точными науками, ее тоже необходимо формализовать, и так до
бесконечности.
Этот момент, а также возникновение все новых исчислений,
неклассических логических систем говорит о том, что необхо-
димо вновь вернуться к проблеме обоснования логики, онто-
логических допущений, лежащих в основе формализованного
языка, в том числе языка, претендующего на статус логической
системы или логической теории. Построение любой такой фор-

Логическое учение А. А. Зиновьева 139
мальной системы предполагает принятие определенной картины
мира, определенной онтологической структуры, лежащей в ос-
нове данной логической системы. По-видимому, исследователю
приходится иметь дело с двумя онтологическими структурами:
онтологической структурой внешнего мира, на описание которой
претендует философская теория, и онтологической структурой,
предполагаемой языком логической теории. Эти структуры сов-
падают далеко не всегда.
Исходя из логических воззрений Зиновьева, правомерно пред-
положить, что при описании взаимодействия философской (бы-
тийной, внешней) и логической (внутренней, языковой) онтологии
первичной, исходной для него была бы логическая онтология. По-
тому что, как постоянно подчеркивал Зиновьев, логика, ее законы
не являются зеркальным отражением действительности. Скорее
наоборот, они формируют, создают основу познавательной де-
ятельности людей, задают язык для описания действительности.
В этом Зиновьев созвучен Л. Витгенштейну с его идеей познава-
тельных сетей, полагающему, что картина мира задается структу-
рой языка и принятой логической теории.
В то же время Зиновьев не считает создание логических сис-
тем языковой игрой по произвольно установленным правилам.
Нельзя, подчеркивал он, должным образом осуществить логичес-
кую (формальную) обработку языка как орудия научного позна-
ния, игнорируя предметное значение языковых выражений, т. е. их
онтологический аспект. Нельзя логически строго описать явле-
ния бытия, игнорируя языковые средства и методы их познания.
Нельзя логически строго описать методы научного исследования,
не привлекая языковые средства фиксирования знаний и опери-
рования ими.
Короче, формальная логика, гносеология и онтология должны
быть, согласно Зиновьеву, слиты в нечто единое. Результатом та-
кого слияния должна стать, по его замыслу, интеллектология —
наука, которая охватывает логику, онтологию и гносеологию как
различные аспекты одной единой науки, исследующей интеллек-
туальную деятельность человека одновременно в трех аспектах:
языковом, бытийном и познавательном. В своей последней ра-
боте «Фактор понимания» он наметил контуры интеллектологии,
предстающей в виде программы объединения, синтеза логики,
гносеологии, онтологии, программы, имеющей значение не толь-
ко философское (в плане обоснования аподиктической природы
логических операций), но и прагматическое (в плане создания но-
вых, более сильных познавательных методов).

140 В. И. Сол о духи н
Комплексная логика 1 : предмет и содержание логики
Расставшись с диалектической логикой, Зиновьев занялся уг-
лубленным изучением и разработкой формальной логики, в кото-
рой с начала XX в. происходили революционные изменения, обус-
ловленные, как отмечалось выше, продуктивным применением
математических методов для анализа логических операций. Его
деятельность в этой сфере шла по двум направлениям.
Первое направление — овладение достижениями математи-
ческой логики, разработка формального аппарата логики. Основ-
ная часть этих исследований, выполненных главным образом в
60—70-е годы, относится к сфере неклассической математической
логики, прежде всего — к многозначной логике и теории логичес-
кого следования.
Новаторство Зиновьева в сфере многозначной логики заключается
в первую очередь в том, что он провел четкое различение формального
(технического) и содержательного (собственно логического) смысла
понятия «значение истинности» — ключевого в многозначной логи-
ке. Он показал, что для логики, понимаемой как наука о методах поз-
навательной деятельности, базовым является понятие «истина». Все
прочие значения истинности могут быть определены на его основе.
Если это не удается, то, следовательно, такие значения истинности
введены неправильно. Из этого вытекает, что значения истинности
вообще могут быть устранены из логических построений.
Более того, в логике нет необходимости в использовании поня-
тия «значение истинности», полагает Зиновьев. Если обратиться
к построенной им комплексной логике, то увидим, что представ-
ленные в ней логические системы построены синтаксически. Се-
мантические методы, полагал Зиновьев, могут использоваться
в качестве вспомогательных средств, но не являются средствами
доказательства в строгом смысле.
Эти положения Зиновьева верны, если понимать значение ис-
тинности в формальном, техническом смысле. Вместе с тем прак-
тически во всех своих работах он отмечал, что понятие «значение
истинности» имеет также смысл, связанный с истиной как катего-
рией теории познания. Логика не вправе игнорировать этот аспект
понятия «значение истинности» уже потому, что главным крите-
рием логической правильности форм рассуждений, доказательств
выступает их способность обеспечивать истинность заключения
при истинности посылок независимо от конкретного содержания
тех и других. Изучение условий, при которых высказывания истин-
ны или ложны, существенны для логики.

Логическое учение А. А. Зиновьева 141
Иными словами, исследование понятия истины входит в сам
предмет логики. Ее основные понятия вводятся с использованием
понятия истины. Например, законом той или иной логической сис-
темы называют такую ее формулу, которая истинна при всех до-
пустимых в этой системе интерпретациях нелогических символов.
Без обращения к семантике, ее базовому понятию, коим является
«истина», мы лишаем себя критерия выделения среди огромного
количества формальных исчислений тех из них, которые являются
логическими системами. Наконец, понятия и средства семантики
позволяют выявить логический смысл интенсиональных языков,
использующих модальные функторы («необходимо, что», «воз-
можно, что»), эпистемические функторы («знает, что», «полага-
ет, что», «верит, что») и т. п.
Другим значительным результатом Зиновьева в области мно-
гозначной логики является введение им понятия аналога и обоб-
щения двузначной функции в многозначной логике. Это позволило
осуществлять сравнение, сопоставление двузначной и многознач-
ной логик, имеющее логический смысл.
Зиновьев доказал, что если интерпретировать формулы-тавто-
логии как выражения, обозначающие законы логики, то в много-
значных системах могут быть:
введены логические операторы такие, что формулы, аналогич-
ные законам двузначной логики, будут логическими законами и в
многозначной логике;
введены логические операторы такие, что формулы, аналогич-
ные законам двузначной логики, не будут законами в многознач-
ной логике.
Данные теоремы имеют, без преувеличения, огромное фило-
софское значение. Его суть в том, что ни многозначная логика не
отменяет двузначную логику, ни наоборот, логика двузначная не
отменяет логику многозначную. Они равноправны в том смысле,
что описывают логические законы, которые универсальны.
Важный результат Зиновьева — различение внутреннего и
внешнего отрицания. Под внешним отрицанием имеется в виду
обычное отрицание классической двузначной логики высказыва-
ний. Внутреннее отрицание относится не к высказыванию в целом,
а к другим логическим операторам, например, к оператору преди-
кации, который связывает субъекты и предикаты в высказывания,
к кванторам «все» и «некоторые». Это различение, его формали-
зация позволили Зиновьеву показать, что многие проблемы ме-
тодологии являются результатом смешения этих двух различных
типов отрицания.

142 В. И. Солодухин
Особого внимания заслуживают работы Зиновьева, посвящен-
ные проблеме логического следования. По сути, он осуществил
пересмотр этого главного, базового понятия логики. Пересмотр
диктовался насущной необходимостью «приземления» матема-
тической логики, приспособления ее для обслуживания нужд не
только математических, но и эмпирических наук. Для этого требо-
валось построение теории не только математического, но и любого
правильного рассуждения, обоснования теории отношений между
посылками и заключением, существующих в любых науках, в том
числе науках, базирующихся на опыте.
В современной логике, ориентированной на нужды матема-
тики, утвердилось использование для обозначения логического
следования оператора импликации. Именно его мы находим в
классической логике высказываний и предикатов (материальная
импликация), системах К- Льюиса (строгая импликация), Р. Ак-
кермана, А. Р. Андерсона, Н. Д. Белнапа (релевантная имплика-
ция) и др.
Оригинальность подхода Зиновьева состоит в том, что он отка-
зался от использования оператора импликации для обозначения
логического следования. Вместо нее используется двухместный
предикат «Из ... логически следует...... По сути, это выражение
метаязыка логической системы. Формула логического следования
предстает в нем в виде выражения «Из высказывания X логически
следует высказывание У». Метаязык содержит следующее огра-
ничение: следствия не должны содержать переменные, которые
отсутствуют в посылках. Тем самым устраняются известные па-
радоксы, связанные с использованием для введения логического
следствия материальной импликации, некоторых других видов им-
пликации. Исходя из этих допущений, Зиновьев выстраивает класс
логических исчислений, в совокупности охватывающих целый ряд
видов логического следования: сильного, ослабленного, вырож-
денного, некоторых иных. Для каждого исчисления доказана его
непротиворечивость, полнота, разрешимость, независимость, по-
казано отсутствие парадоксов.
Общая теория логического следования стала основой для пос-
троения логики кванторов, предикации, классов, нормативной и
эпистемической логики, некоторых других логических систем.
Каждая из них включает два вида отрицания, а также введенный
им оператор неопределенности.
Некоторые результаты Зиновьева, оставшиеся в свое время
без должного внимания, воспроизведены другими исследователя-
ми, но на 30—40 лет позднее. Так, во второй половине 90-х го-

Логическое учение А. А. Зиновьева 143
дов в ряде статей финский логик Я. Хинтикка создал логическую
систему, названную им IF-логика (Independence Friendly logic). Ее
автор исходил из того, что кванторы обычной логики предикатов
первого порядка являются зависимыми. А именно: в выражениях
типа «Для всех х имеются некоторые у, такие, что R(x, y)», вы-
бор у не произволен, а детерминирован выбором х-ов. Хинтикка
строит систему с независимыми кванторами. Для этого он вводит
оператор (/), который позволяет в первопорядковой логике выра-
зить независимость квантификации одной переменной от другой.
Между тем еще в 1973 г. А. А. Зиновьев в работе «Нетрадици-
онная теория кванторов» обратил внимание на это обстоятель-
ство. «Традиционная теория кванторов, — писал он, — неявно
предполагает некоторую зависимость терминов, подставляемых
на место различных переменных, чтобы избежать парадоксальных
следствий при интерпретации формул исчисления предикатов в
качестве правил логики» (Очерки комплексной логики. М., 2000.
С. 257). Для решения этой проблемы он вводит оператор преди-
кативности, который позволяет с самого начала в общей форме
рассматривать свойства кванторов независимо от того, относятся
они к субъектам или предикатам высказываний.
Второе направление — разработка новой логической теории,
названной Зиновьевым комплексной логикой. Речь идет об обос-
новании нового понимания предмета логики, методов логики, сфе-
ры ее приложений. Его главные идеи таковы.
1. Современная логика, отмечает Зиновьев, сосредоточившись
на построении формальных систем, придала «второе дыхание»
идее зависимости логических законов от предметной области, к
которой они применяются. Иными словами, идее, отказывающей
логическим законам в их универсальности.
Так возникло, например, представление о необходимости раз-
работки особой логики микромира. Широкое хождение получил
тезис о том, будто результаты логики имеют непосредственное
применение вне сферы языка. В действительности же речь идет о
содержательных интерпретациях формальных построений, кото-
рые (интерпретации) необязательно осуществляются в логичес-
ком универсуме.
Сведение логики к исчислениям привело также к тому, что для
решения собственно логических проблем стали использоваться
посылки и допущения, выходящие за пределы логики. Что, в свою
очередь, привело к возникновению синкретических конструкций,
затрудняющих, а то и полностью исключающих решение собст-
венно логических задач.

144 В. И. Солодухин
Выход из ситуации, которая стала тормозом развития логики,
Зиновьев видит в преодолении разделения логики на исследова-
ние языка как средства познания и на разработку формального
аппарата ради самого этого аппарата.
2. Путь к преодолению такого разделения открывает принятие
в качестве исходного положения, согласно которому предметом ло-
гики является язык. Если бы Зиновьев ограничился констатацией
только данного тезиса, он бы не сказал ничего принципиально ново-
го: подобного взгляда на логику придерживаются многие философ-
ские и логические школы, течения. Новизна его подхода заключает-
ся в понимании самой сути работы, выполняемой логиками в сфере
языка. Согласно Зиновьеву она осуществляется по трем направле-
ниям: изобретение особых компонентов языка, их усовершенствова-
ние, разработка правил оперирования с ними. Логика не открывает
эти правила как уже существующие в языке, а изобретает их и вно-
сит в языковую практику в качестве искусственно созданных средств
оперирования языком, способствующих познанию. Например, за-
коны силлогистики не были обнаружены Аристотелем в готовом
виде в языковой практике, они были изобретены им. Единственным
критерием продуктивности понимаемой таким образом логической
работы является познавательная эффективность ее результатов.
Вместе с тем Зиновьев не считает, что логическая работа есть
целиком и полностью произвольная деятельность. Он отмечает, что
она опирается на стихийное языковое творчество людей. В язы-
ковой практике употребляются логические термины, операторы,
правила. Но они зачастую употребляются смутно, сбивчиво, по
наитию. Логика превращает неявные определения логических
знаков в явные, четко и строго сформулированные. Причем все
логические знаки определяются в связи друг с другом, комплекс-
но. В этом суть комплексной логики.
Анализируя философский смысл подобного взгляда на предмет
логики, характер ее законов, российский логик А. А. Ивин отме-
чал, что «в традиционном споре сторонников дескриптивного и
пресприктивного истолкования законов логики Зиновьев реши-
тельно становится на сторону прескриптивистов и объявляет за-
коны логики правилами, изобретаемыми человеком для система-
тизации своей языковой практики» (Феномен Зиновьева. С. 90).
Подобная оценка позиции Зиновьева представляется упрощенной.
На самом деле он не отметал с порога объективную детермина-
цию логики. То, что он действительно не принимал, — это попыт-
ки ставить знак равенства между структурами и связями логики и
структурами и связями мира вещей.

Логическое учение А. А. Зиновьева 145
Для Зиновьева было несомненным, что связи, структуры, изу-
чаемые логикой, имеют идеальную, а не эмпирическую природу,
в этом он сходится с Э. Гуссерлем. В ходе познавательной деятель-
ности, считал Зиновьев, вырабатываются определенные абстрак-
ции, конструируютя идеальные объекты, которые лежат в основе
логических связей. Мир логики — мир идеальных объектов, но он
не создан человеком произвольно.
3. Зиновьев не ограничился тем, что констатировал объектив-
ную детерминацию логики, но и выявил специфику этой детерми-
нации. Она состоит в особой роли тех, кто осуществляет логичес-
кую работу, — исследователей, по терминологии Зиновьева.
Любой анализ предполагает принятие некоторых исходных по-
нятий, которые, как правило, представляют собой абстракции до-
статочно высокого уровня. Только таким образом можно отвлечься
от тех различий в интересующих нас объектах, которые мы счита-
ем несущественными, и выделить то общее в них, что считаем в
данном контексте определяющим. А значит, тем самым добиться
однозначного понимания вводимых понятий. Эту работу и выпол-
няют исследователи, подчеркивает Зиновьев. Они справляются с
ней, так как наделены некоторым природным (чувственным) аппа-
ратом, задача которого — испытывать внешние воздействия и со-
здавать в себе (в исследователе) определенные состояния. Самая
деятельность этого аппарата, подчеркивает Зиновьев, находится
вне интересов логики, ибо все, что происходит в мозгу, организме
человека, не имеет для нее никакого значения.
Из этого следует, что если мышлением называть какие-то про-
цессы, происходящие в мозгу человека, то придется признать, что
логика не изучает мышление и не учит мышлению. Она изучает
определенные операции с некоторыми материальными «вещами»
языка. Если сами эти логические операции интерпретировать как
мышление, то логика тавтологически может трактоваться как на-
ука о логическом (правильном) мышлении. Но только в том его
виде, в каком оно, мышление, предстает в операциях с языковыми
знаками, их комбинациями. Что при этом происходит в тайниках
человеческого сознания, глубинах человеческой психики — логи-
ку не интересует.
4. Предметом внимания логики являются, согласно Зиновь-
еву, следующие языковые объекты: высказывания (суждения),
термины, логические знаки (логические операторы). Последние
передаются в языке специальными словами: «и», «или», «если,
то», некоторыми другими. Логические операторы имеют значение
не сами по себе, а как элементы в структуре терминов и выска-

146 В. И. Солодухин
зываний. Действия с терминами, высказываниями, а значит, и с
входящими в них логическими операторами осуществляются по
правилам, устанавливаемым исследователями. Как отмечалось,
эти правила не открываются людьми в окружающем мире, а изоб-
ретаются ими вместе с конструированием терминов и высказыва-
ний, совершенствуются в процессе действий с ними.
Исследователи работают не на пустом месте. Они обнаружи-
вают определенные виды терминов, высказываний, операторов,
правил обращения с ними в качестве эмпирически данных в язы-
ковой практике. В этом и только в этом смысле можно говорить об
эмпирических истоках логики. Вместе с тем логика обнаруживает
ограниченность и несовершенство языкового эмпирического ма-
териала. Исследователи осуществляют работу по его совершенст-
вованию. В этом плане логические правила есть не что иное, как
определение свойств логических операторов, содержащих их тер-
минов и высказываний.
Логика проводит эту работу независимо от фактически встре-
чающихся языковых средств, что позволяет ей конструировать
логически возможные виды терминов, высказываний, операто-
ров, в том числе еще не употребляющиеся в естественных языках,
науке, а также создавать правила для них. Она изучает свойства
терминов и высказываний, не зависящие от того, являются ли они
терминами, высказываниями физики, химии, биологии, истории,
социологии, философии. Нет логики специально для математи-
ков, физиков, историков, филологов. В этом отношении логику
можно считать априорной наукой, результаты которой имеют силу
для любой предметной области, любой науки, если только в них
используются формы выражения языка, идентичные тем, что опи-
саны в логике.
5. В этом, согласно Зиновьеву, состоит универсальность за-
конов логики. Те, кто ее отрицает, обычно ссылаются на то, что,
например, закон противоречия «не работает» при переходных со-
стояниях объектов, что есть ограничения на применение закона
исключенного третьего и двойного отрицания в интуиционистской
математике, а законы дистрибутивности и коммутативности не
действуют в сфере квантовой физики.
По мнению Зиновьева, приведенные доводы основаны на не-
доразумении. Законы логики не зависят от особенностей той или
иной предметной области. От этих особенностей зависит лишь то,
какие именно из множества законов логики будут использовать-
ся. Претензия классической математической логики на то, чтобы
быть единственным инструментом решения любых проблем логи-

Логическое учение А. А. Зиновьева 147
ческой теории научных знаний, оказалась несостоятельной. Что
дало толчок разработке тех разделов логики, которые призваны
компенсировать недостаточность арсенала классической логики.
Но это именно разделы единой универсальной логики, а не какие-
то принципиально новые логики.
Комплексная логика 2: логическая теория научного
знания
Важнейшим разделом такой универсальной логики Зиновьев
считал логическую теорию научных знаний, добываемых опытны-
ми науками. Разработка логики, ориентированной на потребнос-
ти этих наук, требует ее обогащения путем логической обработки
языковых выражений, фигурирующих в языках этих наук. Это ка-
сается как естественных, так и общественных наук. Речь идет о
совершенствовании всех элементов языка, с которыми имеет дело
логика. И все же предметом особого внимания в логике эмпири-
ческих наук должна быть обработка логических терминов.
В отличие от логических операторов, вводимых посредством
строго формулирования строго определенных правил опериро-
вания ими, введение логических терминов требует прояснения
их смысла. Примеры таких терминов: предмет, признак, со-
бытие, организация, движение, изменение, прогресс, регресс,
пространство, время, качество, количество и т. д. Такого рода
терминов в науках многие десятки. Они нередко употребляются
в значении, закрепленном за ними в разговорном языке, а оно,
как правило, неясно, смутно. Даже в тех случаях, когда термин
обретает статус понятия той или иной науки, его смысл далеко
не всегда точен и однозначен, дефиниции, посредство которых
они вводятся, отвечают требованиям логики. Да и в самой ло-
гике, полагает Зиновьев, положение немногим лучше, так как
требования, критерии, правила логической строгости, по сути,
не сформулированы.
Такое положение во многом обусловлено тем, что логические
термины до сих пор находятся в ведении философских учений о
бытии. Характерным для них является почти полное игнорирова-
ние средств логики, стремление построить учение о бытии просто
как обобщение результатов конкретных исследований явлений ре-
альности, включая результаты частных наук. На этом пути, счита-
ет Зиновьев, построить онтологию, удовлетворяющую критериям
научного подхода, в принципе невозможно. Онтология, удовлетво-

148 В. И. Солодухин
ряющая таким критериям, может быть построена только в рамках
особым образом построенной логики, и только средствами логики.
Раздел логики, занимающийся обработкой логических терми-
нов, Зиновьев назвал логической онтологией, поскольку в нем
фактически создается то, что в философии называется учением о
бытии. В работах по комплексной логике, трудах «Логическая со-
циология» и «Фактор понимания» он провел обработку большого
количества логических терминов. В том числе тех, которые явля-
ются базовыми, ключевыми в области математики (эмпирической
геометрии), физики, включая теорию относительности и кванто-
вую физику, истории, социологии.
Свой подход он иллюстрирует следующим примером. Зададим
вопрос: может ли физическое тело одновременно находиться в раз-
ных местах? Обычный ответ: не может. Почему? На этот вопрос обыч-
но отвечают: так устроен мир. Дело не в устройстве мира, считает
Зиновьев. Наша уверенность в том, что физическое тело не может
одновременно находиться в разных местах, есть логическое следс-
твие неявного определения выражений «разные места» и «физичес-
кое тело». Неявно предполагается, что два места А и В различны,
если и только если они не имеют общих точек. Реальные «точки»
суть физические тела. Исходя из этого, выражение «разные места»
может быть определено следующим образом: два места А и В счита-
ются разными местами, если и только если для любого физического
тела X имеет силу утверждение «Если X находится в одном из А или
В, то в то же самое время оно не находится в другом из них». Из это-
го определения логически сле,дует, что физическое тело не может
одновременно находиться в разных местах.
Использование логических методов для обработки общих тер-
минов наук позволило Зиновьеву, как он отмечает в своих работах,
доказать «...необратимость времени, бессмысленность утверж-
дений об ускорении, замедлении и различном "ходе" времени,
единственность и трехмерность пространства, существование
минимальных длин, объемов, временных интервалов скоростей и
целого ряда других утверждений» (Фактор понимания. С. 44). Он
особенно подчеркивает, что доказательства осуществлены чисто
логически, без обращения к физике, другим частным наукам. Для
решения проблем онтологии, полагает он, не требуется профес-
сиональное изучение различных конкретных наук. Онтология как
научная теория не может быть создана путем некоего обобщения
их данных. Эти обобщения осуществляются в языковых выраже-
ниях, которые могут быть эксплицированы средствами логики,
и с логической точки зрения они остаются лишь допущениями от-

Логическое учение А. А. Зиновьева 149
носительно эмпирических предметов, какое бы количество при-
меров ни приводили в их подтверждение и каким бы социальным
престижем эти примеры ни обладали. Чтобы эти обобщения при-
обрели доказательность, надо упомянутые языковые выражения
определить подходящим образом и из таких определений получить
рассматриваемые обобщения в качестве логических следствий.
Но построение определенных языковых выражений в рамках ло-
гики не зависит от результатов каких-либо частных наук.
Какие бы открытия ни делались в сфере конкретных наук, для
фиксирования их требуется язык. Для этого изобретаются специ-
альные языки, но все они, так или иначе, предполагают общераз-
говорный язык. Все онтологические термины, которые требуются
для описания этих открытий, считает Зиновьев, могут быть опре-
делены независимо от этих открытий и пояснены на примерах са-
мого обычного житейского опыта. Но для этого нужна специаль-
ная логическая техника.
Другое направление работы, связанной с построением логи-
ческой теории для опытных наук, — логическая обработка при-
меняемых ими методов. В этом разделе логики методы исследо-
вания рассматриваются лишь в той мере, в какой это связано с
обработкой логических понятий особого рода. Например, таких
понятий, как простое и сложное, часть и целое, закон и проявле-
ние, абстрактное и конкретное. Чтобы дать логически корректное
определение таких понятий, необходимо изучить и описать иссле-
довательские (в том числе теоретико-познавательные) операции,
посредством которых такие понятия (категории) образуются, фор-
мулируются.
Зиновьев подчеркивает, что при решении всех этих проблем
логика ничего не утверждает о конкретной природе предметов, ко-
торые отображаются в терминах и высказываниях. Иное дело, что
законам логики в ряде случаев можно придать вид утверждений не
о свойствах терминов и высказываний, а о предметах, к которым
термины и высказывания относятся. То есть придать логическим
формулам вид онтологических утверждений. Например, утверж-
дению «Из высказывания X следует высказывание У» можно
придать вид утверждения «Если имеет место ситуация X, то имеет
место ситуация У».
Подобные утверждения, по мнению Зиновьева, принимают-
ся не в силу онтологических соображений, предполагающих, что
именно так устроен мир. Логические законы есть законы не пото-
му, что мы видим в них обобщение результатов наблюдений, опы-
та, а потому, что они суть следствие заданных нами определений

150 В. И. Солодухин
логических операторов, входящих в данные утверждения. То есть
определения есть результат нашей воли, наших соглашений. Мы
так определили операторы «если, то», «или», «и», «не», что при-
веденная выше формула будет верна для любых «X». Безусловно,
базой принятия того или иного определения является познава-
тельная практика. Но это нисколько не исключает того, что сами
определения логических операторов есть продукты творчества ис-
следователей.
На мой взгляд, приведенные рассуждения Зиновьева, касаю-
щиеся природы логических законов, логической онтологии, подчас
трактуются неверно и потому нуждаются в пояснении.
Рассматривая общие высказывания частных наук, претендую-
щие на статус законов, лишь как допущения относительно эмпири-
ческих предметов, Зиновьев, в сущности, воспроизводит позицию,
которую сформулировал Д. Юм, анализируя понятие «причин-
ность». На основании только лишь примеров, полагал Юм, мы
никогда не бываем в состоянии открыть необходимую связь между
явлениями природы. То, что принято называть «причиной», — не
более чем присущая душе человека привычка наблюдать одно яв-
ление после другого и заключать из этого, что возникновение яв-
ления более позднего зависит от явления более раннего. Утверж-
дение реальности причинных связей Юм считал актом веры. По
его словам, разум никогда не может убедить нас в том, что сущест-
вование одного объекта всегда заключает в себе существование
другого; поэтому, когда мы переходим от впечатления одного объ-
екта к идее другого или к вере в этот другой, то побуждает нас
к этому не разум, а привычка или принцип ассоциации.
Однако Зиновьев вовсе не последователь Юма. В отличие
от английского философа источник «легитимности» обобщений,
приемлемости логических терминов, обоснованности их логи-
ческой обработки он видит не в привычке и вере — это область
психологии, которая имеет дел не с бытием, а с сознанием че-
ловека, — а в житейском, повседневном опыте, запечатленном в
естественном, разговорном языке. Эта позиция Зиновьева, кото-
рую он успел сформулировать лишь в общем виде, представляет
собой своего рода синтез традиции философии лингвистического
анализа с ее упором на анализ функционирования терминов естес-
твенных языков в ситуативных контекстах и традиции логического
позитивизма, одной из базовых идей которого было логическая ре-
конструкция естественного языка.
Трудно отделаться от впечатления, что в теории логических тер-
минов Зиновьева введенное им понятие житейского, повседнев-

Логическое учение А. А. Зиновьева 151
ного опыта, запечатленного в естественном языке и выражающего
сущностные черты внешнего языку мира вещей, перекликается с
идеей М. Хайдеггера о языке как «доме бытия». С той разницей,
что, если воспользоваться понятиями Хайдеггера, у Зиновьева речь
идет скорее не о бытии, а о том, что Хайдеггер называл сущим,
существующим. Провозглашенная Зиновьевым автономность,
самодостаточность логических терминов как особого рода выра-
жений естественного языка вписывается в формулу Хайдеггера,
в соответствии с которой язык «самовластен». Не человек гово-
рит на языке, говорит сам язык, а через него и само бытие (у Зи-
новьева, повторим, это говорение сущего).
Вместе с тем внимательное прочтение Зиновьева подводит к вы-
воду, что он не был категоричен в отрицании зависимости логики
от опыта. В ряде работ он указывает, что интерпретация формаль-
ных систем как собственно логических, т. е. имеющих отношение
к языку как средству познания, связана со сложными абстракция-
ми и допущениями, предполагает некоторое предварительное, не
зависящее от формальных построений понимание тех или иных
элементов языка науки. Вместе с тем при создании формальных
систем действуют свои критерии, отличные от тех, которые приме-
няются в языках науки. Однако, полагает Зиновьев, невозможно
судить о применимости тех или иных формальных построений для
исследования некоторой предметной области, если о ней нет ника-
ких предварительных сведений хотя бы на описательном уровне.
Сам факт существования конкурирующих логических систем,
выбора исследователем одной из них как более адекватной для
данной предметной области или целей исследования, говорит о том,
что не только теория приспосабливается к логике, но и логика
приспосабливается к теории. Таким образом, весомых оснований
утверждать, что логика полностью независима от опыта, нет.
Аналогично обстоит дело и с логической онтологией. Зна-
комство с трудами Зиновьева подводит к выводу: то, что он на-
зывает житейским опытом, запечатленном в логических терминах
естественного языка, не есть нечто, оторванное от опыта, знаний
частных наук, независимое от их развития. Делая акцент на само-
достаточность логических терминов в смысле их независимости от
конкретных достижений частных наук, он стремится тем вывести
их из «ведения» этих наук, но вовсе не отрицает того, что они со-
общают нечто о предметах внешнего мира, несут в себе знание,
которое в конечном счете почерпнуто из опыта.
Судя по всему, логические термины Зиновьев понимает в плато-
новском смысле: как вневременные и внепространственные объ-

152 В. И. Солодухин
екты, т. е. как абстракции. Через его работы красной нитью проходит
мысль о двух типах абстрактных объектов. Первый тип — идеальные
объекты, с которыми имеют дело такие науки, как математика и
логика. Они являются целиком и полностью продуктом интеллек-
туального творчества исследователя, созданным им «без оглядки»
на эмпирический опыт. Второй тип — объекты, с которыми имеют
дело частные науки. Назовем их, как это сделал в одной из ранних
своих работ, посвященной проблеме причинности, Я. Лукасевич,
реальными абстрактными объектами. Их специфика заключает-
ся в том, что они создаются как отображение некоторых конкрет-
ных вещей, их свойств, связей. Если бы этого не было, имена этих
объектов отсутствовали бы в естественных языках в качестве ло-
гических терминов, так как они не несли бы в себе то, что Зиновь-
ев назвал житейским опытом.
Эмпирический опыт открывает все новые и новые грани, сторо-
ны вещей, процессов, связей, свойств, отображаемых в значении
тех или иных терминов, и в этом смысле постоянно «затуманива-
ет» их значение. Только логическая обработка терминов в состоя-
нии придать им вид, позволяющий науке оперировать ими без рис-
ка впасть в ошибку, обусловленную неясностью, многозначностью
того или иного термина. Это особенно важно, когда наука имеет
дело с «граничными» дефинициями, задающими своего рода пре-
делы, за которые наука не может выходить, оперируя с данным
понятием. Таковы, например, утверждения «Ни одно событие не
может произойти раньше самого себя», «Между одновременными
событиями не может быть отношения причины и следствия».
Для того чтобы совершать логические операции с идеальными
абстрактными объектами, достаточно того, чтобы составляющие
их смысл понятия были непротиворечивыми. Но для того, чтобы
реальные абстрактные объекты использовались в науке, будь то
описание некоторой области действительности или построение те-
ории, одной непротиворечивости недостаточно. Соответствующие
логические термины должны нести в себе информацию о свойс-
твах конкретных предметов, явлений, процессов. Иное дело, что
это должна быть информация высокой степени общности. Какой
именно степени — зависит как от логической теории, выбранной
для анализа того или иного логического термина, так и от уровня
развития конкретной научной теории, в которой он фигурирует.
Исследования А. А. Зиновьева охватывают практически все
разделы логики, затрагивают все ее ключевые вопросы. Его выда-
ющийся вклад в ее развитие неоспорим.

X. Вессель
Логика Александра Зиновьева
ександр Зиновьев начал свой путь в науке с ис-
следования методологии эмпирических наук. Его кан-
дидатская диссертация и первые научные статьи были
посвящены методу «восхождения от абстрактного к кон-
кретному» (на материале «Капитала» К. Маркса). По-
лученные им результаты в этой области радикально
отличались от марксистских публикаций на эту тему,
Поэтому его диссертация была недоступна читателям
в библиотеках, а первые статьи появились лишь в
Польше, В России он получил возможность публико-
вать свои идеи несколько лет спустя.
Зиновьев рассматривает метод восхождения от
абстрактного к конкретному как метод исследования
сложных систем эмпирических связей. Логическая
сущность этого метода заключается в следующем.
Компоненты таких систем должны мысленно извле-
каться из их взаимной связи (абстрагировать) и рас-
сматриваться отвлеченно друг от друга (абстрактно).
И затем шаг за шагом должно рассматриваться со-
вокупное взаимодействие связей с использованием
предшествующего результата анализа. При этом по-
лучается суммарное знание, являющееся конкретным
по отношению к знанию, полученному на предшеству-
ющем этапе.
Но более важными, чем эта демистификация мето-
да восхождения от абстрактного к конкретному, были
общие выводы Зиновьева о необходимости разра-
ботки логических принципов исследования сложных
систем связей. Он установил, что такие логические
Ал

154 X. Вессель
правила нельзя выявить путем исследования практики, поскольку
логические правила вообще не зависят от конкретной предметной
области, исследуемой наукой, и ничего не говорят о внеязыковой
реальности. Логика как наука имеет дело исключительно с языко-
выми выражениями. Устанавливаемые логикой правила (законы)
суть человеческие изобретения, по самой своей природе имею-
щие универсальную значимость. Логика для своего построения не
предполагает никакие другие науки, Но чтобы выработать доста-
точно эффективные логические правила для исследования слож-
ных систем связей, необходимо радикальным образом реформи-
ровать саму логику. В том виде, в каком логика существовала, она
была непригодна для решения такой задачи. И Зиновьев совер-
шил важнейший шаг в своей научной деятельности — обратился
к пересмотру современной логики вообще. Эта реформа логики
стала делом жизни Зиновьева.
Зиновьев был первым автором в восточном (советском) блоке,
который осуществил всеобъемлющий обзор исследований по мно-
гозначной логике. Из его многочисленных публикаций по много-
значной логике назову лишь книгу «Философские проблемы мно-
гозначной логики» (на русском языке издана в 1960 г.), которая
в переработанном виде издана в 1963 г. на английском и в еще
более измененном виде издана в 1968 г. на немецком. К этому
времени на Западе сравнимой с зиновьевской книгой была только
работа Россера и Тюркетта «Многозначная логика» (Амстердам,
1952), в которой излагался лишь технический аппарат много-
значной логики и сознательно игнорировались все философские
проблемы. В книге же Зиновьева с самого начала давалась общая
характеристика многозначной логики, определялось ее место в
логике и в методологии науки, излагались ее основные результаты
и приложения внутри и вне логики.
Рассмотрю три основных результата Зиновьева, изложенные
в упомянутой его книге. Он ввел понятия аналога и обобщения
двузначной функции в многозначной логике. Благодаря этому ста-
ло возможно осмысленное сравнение различных систем много-
значной логики с двузначной. Зиновьев доказал, например, такую
основополагающую теорему. В каждой функционально полной
системе многозначной логики можно, с одной стороны, такие ана-
логи функций двузначной логики определить, что при любом раз-
делении множества значений истинности на выделенные и невы-
деленные формулы многозначной системы, являющиеся аналогом
тавтологиям двузначной логики, будут тавтологиями и в много-
значной системе; и с другой стороны, такие аналоги функций дву-

Логика Александра Зиновьева 155
значной логики определить, что при любом разделении множества
значений истинности формулы многозначной системы, являющи-
еся аналогом тавтологиям двузначной логики, не будут тавтологи-
ями в многозначной системе. Если интерпретировать тавтологии
как законы логики, сказанное будет означать, что в многозначных
системах могут быть введены логические операторы (функции),
что формулы, аналогичные законам двузначной логики, будут за-
конами ив многозначной, и такие аналогичные двузначным опера-
торы, что формулы, аналогичные законам двузначной логики, не
будут законами в многозначной системе.
Эта теорема Зиновьева разоблачает многие философские спе-
куляции за счет многозначной логики. Она доказывает, что много-
значные системы логики не дают абсолютно никаких аргументов
в пользу отрицания универсальности законов логики. В частности,
логика едина как в случае рассуждений о макромире, так и в слу-
чае рассуждений о микромире.
Второй основополагающий результат Зиновьева — установле -
ние роли значений истинности в логике. Он четко различает чис-
то техническое (формальное) использование и содержательный
смысл значений истинности. Во втором случае основным является
значение «истинно». С его помощью можно определить все про-
чие значения истинности. Если это не удается, то это означает,
что прочие значения истинности введены неправильно. Из этого
следует, что значения истинности вообще могут быть элиминиро-
ваны из логических построений. Зиновьев затем показывает, что
значимость правил логики не зависит от выбранного числа значе-
ний истинности. В логике вообще нет особой необходимости во
введении их. Из этого следует, что роль семантики в логике силь-
но преувеличена. Сам Зиновьев построил всю свою логическую
систему (комплексную логику) вообще как чисто синтаксическую.
Семантические средства, по его мысли, могут использоваться как
подсобные в тех или иных случаях. Но они не являются средствами
доказательства в строгом смысле слова.
И третий результат Зиновьева — фундаментальное различе-
ние двух форм отрицания — внутреннего и внешнего. Внешнее
отрицание есть обычное отрицание классической двузначной ло-
гики высказываний. Его синтаксическая роль — оператор, с помо-
щью которого из высказываний образуются новые высказывания.
Внутреннее отрицание относится не к высказываниям в целом,
а к другим логическим операторам, например, к оператору преди-
кации, который связывает субъекты и предикаты в высказывания,
к кванторам «все» и «некоторые» («Предмет не имеет признака»,

156 X. Вессель
«не все», «нет таких»). Эти отрицания относятся к различным
синтаксическим категориям. Зиновьев показал, что многие про-
блемы и парадоксы методологии являются следствием смешения
различных типов отрицания. Сейчас в логической литературе са-
мые различные курьезные формы отрицаний вводятся, тогда как
ясное различение отрицаний Зиновьевым игнорируется, хотя оно
очевидно и оказалось весьма продуктивным при решении мно-
жества логических проблем.
После работ по многозначной логике Зиновьев поставил пе-
ред собой грандиозную задачу — всю современную логику так
переработать, чтобы она могла лучше служить удовлетворению
потребностей эмпирических наук. Став отличным знатоком ми-
ровой логической литературы, он оценил современное состояние
логики как не соответствующее этим потребностям. Его особенно
поразило несоответствие между громоздким и раздутым техничес-
ким аппаратом современной логики и примитивностью проблем,
которые можно было решить с его помощью. Он заметил также
изолированность отдельных логических проблем и гетерогенный
характер результатов их решения. Такие тенденции современных
логических исследований таят в себе угрозу разрушения единства
науки логики.
Зиновьев поставил перед собой задачу построения своей ло-
гической теории, которую назвал комплексной логикой. Я имел
счастье в 60-е годы быть учеником и позднее соратником Зино-
вьева. В эти годы он в статье за статьей, в книге за книгой разра-
батывал различные подразделения своей теории. В 1962 г. поя-
вилась его книга «Логика высказываний и теория вывода». Уже
в 1967 г. были опубликованы основы его логической концепции
в книге «Основы логической теории научных знаний». В 1970 г.
книга в переработанном виде была издана на немецком под назва-
нием «Комплексная логика» (в Берлине, Брауншвейге и Базеле),
а в 1973 г. появился ее английский перевод. В 1970 г. появилась
книга «Комплексная логика» (на русском) ив 1971 г. — книга
«Логика науки». В 1975 г. была опубликована на немецком наша
совместная книга «Логические правила языка» (в Берлине, Мюн-
хене и Зальцбурге). В ней были изложены основные результаты
комплексной логики в систематизированном виде, пригодном в
качестве учебного пособия для студентов, специализирующихся в
сфере логики.
Фундаментальными разделами комплексной логики являются
теория терминов и теория логического следования. Последняя
радикально отличается от господствовавшего в логике понимания

Логика Александра Зиновьева 157
логического следования. Зиновьев не использует для обозначения
логического следования оператор импликации, как это принято.
Он вводит двуместный предикат «Из... логически следует...». Он
входит в формулу логического следования только один раз и яв-
ляется фактически метатермином логики. Формулы логического
следования суть сокращенная в логической теории запись утверж-
дения типа «Из высказывания, имеющего видХ, логически следу-
ет высказывание, имеющее вид У». Кроме того, в теории Зиновь-
ева выполняется условие на вхождение переменных в посылки и
следствия формул следования, а именно — в следствиях не долж-
ны появляться переменные, отсутствующие в посылках. Это оз-
начает, что правила логического следования позволяют получать
следствия только из того материала, какой имеется в посылках. Тем
самым с самого начала устраняются парадоксы, получающиеся в
случае определения логического следования путем интерпретации
материальной импликации классической логики и других форм
импликации. На основе таких содержательных соображений Зи-
новьев построил систему логических исчислений, в совокупности
дающих решение проблем логического следования, — сильного,
ослабленного, вырожденного и других форм следования. Все эти
исчисления построены аксиоматически, доказана их непротиворе-
чивость, полнота, непарадоксальность, независимость, разреши-
мость. Дальнейшее развитие теории Зиновьева предложено в ряде
моих работ.
На основе общей теории логического следования Зиновьев
построил все прочие разделы логики, включая теорию кванторов
и предикации, логику классов, нормативную и эпистимическую
логику и другие. Для всех их решены проблемы, относящиеся
к логическим исчислениям. Причем все исчисления включают две
различные формы отрицания и особый оператор неопределеннос-
ти. В них преодолены трудности, связанные со знаменитыми ре-
зультатами Геделя. Зиновьев в разработке своей теории исходил
из принципа: если какая-то проблема оказывается неразрешимой
по вине логического исчисления, то это означает, что исчисление
построено плохо. В науке не должно быть проблем, неразреши-
мых по вине логики.
В мировой логической и методологической литературе нет
работ, сравнимых с работой Зиновьева «Логическая физика»,
которая по-русски была опубликована в 1972 г. и издана на не-
мецком языке в Берлине в 1975 г. под названием «Логика и язык
физики» и на английском языке в Дордрехте в 1983 п Под логи-
ческой физикой Зиновьев понимает раздел комплексной логики,

158 X. Вессель
задача которого —логическая обработка средствами логики (они
рассматриваются в предшествующих разделах, упомянутых выше)
комплекса языковых выражений, относящихся к пространству,
времени, изменению, движению, физическим связям, причиннос-
ти и т. д. В отличие от философии и физики, которые точно так же
занимаются упомянутыми проблемами, логическая физика выде-
ляет исключительно такие свойства упомянутых языковых выра-
жений, которые могут быть определены в форме логических ис-
числений. Эти исчисления устанавливают правила оперирования
понятийным аппаратом, используемым в эмпирических науках.
Необходимость логической обработки упомянутых языковых
выражений очевидна, поскольку вследствие неопределенности и
многозначности терминологии и незнания техники построения по-
нятий и оперирования ими возникают многочисленные проблемы,
практически неразрешимые без такой обработки. В логической
физике физические понятия и утверждения не вводятся как ил-
люстративные примеры для логики, как это обычно делается, но
эти языковые явления впервые логически корректно вводятся в
употребление.
На основе понятийного аппарата, разработанного в логической
физике, Зиновьев дока зывает целый ряд утверждений, которые на
первый взгляд представляются чисто эмпирическими гипотезами.
Например, он доказал необратимость времени, существование
минимальных длин и временных интервалов, минимальных и мак-
симальных скоростей и т. п. Результаты, полученные в логической
физике чисто логическим путем, важны во многих отношениях.
Например, тут значительно расширена сравнительно со ставшей
привычной математической логикой сфера логических исследова-
ний. Бесконечные и бесперспективные дискуссии об отношении
логики и философии тут подняты на уровень возможности строгой
доказательности или опровержимости.
Часть логической физики Зиновьева образует эмпирическая
геометрия, основы которой опубликованы им в статьях «Очерк
эмпирической геометрии» и «О параллельных линиях в эмпири-
ческой геометрии» в 1975 г. В ней он определяет совокупность
понятий, включая понятия эмпирической точки, эмпирической ли-
нии, эмпирической поверхности и эмпирического тела. Эмпири-
ческая точка имеет протяженность в пространстве больше нуля
(в отличие от математической точки), но минимальную. Зиновьев
доказал утверждение, что параллельные линии не пересекаются,
как теорему эмпирической геометрии. Доказал также утвержде-
ние, что любые пространственные измерения свыше трех логичес-

Логика Александра Зиновьева 159
ки сводятся к трехмерности, т. е. всякие спекуляции насчет каких-
то различных миров в разных измерениях в одном пространстве
отпадают как логически абсурдные.
Работы Зиновьева по логической физике до сих пор не оце-
нены по достоинству. Более того, они встречают сопротивление
при попытках распространения их основных идей и результатов.
Они не опровергаются, ибо попытки их опровержения означали
бы предание их гласности. Они просто замалчиваются.
Александр Зиновьев сделал уникальный и неповторимый
вклад в развитие науки логики. Его комплексная логика является
самой богато разработанной программой логических новаторских
исследований. Сегодня наталкивается она на непонимание и пре-
пятствование. Думаю, что в ближайшие десятилетия будут делать-
ся многочисленные «открытия» в логике, которые были сделаны
Зиновьевым уже в 70-е годы XX столетия. Этот процесс уже на-
чался, как правило — без ссылок на Зиновьева. Однако истори-
ческая справедливость будет восстановлена, и Зиновьев займет
достойное место в истории логики как один из самых значительных
логиков XX столетия.

III. Социологические романы
О. M. Зиновьева
1 • Александр Зиновьев:
творческий экстаз
С^удьба Александра Зиновьева как писателя пора-
зительна, можно смело утверждать — уникальна.
Впрочем, все, связанное с жизнью и творчеством
этого удивительного генератора мыслей, — незави-
симо от сферы приложения его силы и таланта, идет
ли речь о Зиновьеве-мыслителе, о Зиновьеве-худож-
нике, о Зиновьеве-социологе, о Зиновьеве-логике, о
Зиновьеве-поэте, — поражает. Поражает размерами
личности, потрясает качеством и объемом продук-
ции его лаборатории мысли, восхищает смелостью
и новаторством. Независимо от вашего отношения к
творчеству этого человека-легенды вы его с неизбеж-
ной необходимостью назовете личностью, адекватной
эпохе синтеза культуры и науки, личностью эпохи Ре-
нессанса.
Известно уже, что свое первое литературное про-
изведение он опубликовал в 1976 г., когда ему было
почти 54 года. В таком возрасте обычные, «нормаль-
ные» писатели уже подводят итоги своей многолет-
ней творческой деятельности, издают многотомные
собрания сочинений, учат других литературному уму-
разуму, а то и вообще завершают свою писательскую
карьеру. А Зиновьев только начинал. Обычные пи-
сатели входят в литературу постепенно, шаг за ша-
гом накапливая мастерство, смелость и известность.
Александру Зиновьеву уже его первый роман принес
сенсационную мировую известность. Как писали в за-
падной прессе тогда, 30 лет тому назад, Зиновьев, как

Александр Зиновьев: творческий экстаз 161
метеор, вырвался на высоты мировой литературы, положив на-
чало новому литературному жанру, новаторскому как по изобра-
зительным средствам, так и по мощнейшему содержанию его по-
бедоносного романа. Сам Александр Александрович назвал этот
жанр социологическим по содержанию и синтетическим по форме
и по средствам. Книга эта (я имею в виду, конечно же, «Зияющие
высоты») была молниеносно переведена более чем на два десятка
иностранных языков; число статей, теле- и радиопередач, посвя-
щенных ей, было просто практически невозможно сосчитать. Ка-
кой эффект она произвела в душах и умах людей, живших и ра-
ботавших в сложное и противоречивое время, о котором сейчас
никак не могут договориться — каким его считать: революцион-
ным взлетом или черным провалом! Эффект необычайный, силь-
ный, болезненный, эффект сродни потрясенной реакции близких
на бесстрастный результат консилиума врачей, выносящих при-
говор больному. К особенности того времени, многосмысленности
высказываний и способности моих современников читать между
строк, а также профессиональности стражей порядка можно было
бы, пожалуй, отнести тот удивительный, прямо-таки оглушитель-
ный эффект громового умолчания, которым пытались замаскиро-
вать, спрятать от мира и от самих себя тот самый эффект, не мо-
гущий быть выраженным внешне, не зафиксированный в печати и
средствах массовой информации СССР.
Первое опубликованное литературное произведение Алексан-
дра Зиновьева вышло в свет на Западе, его литературной роди-
ной стали Франция и Швейцария. В Советском же Союзе, у себя
дома, он за это был жестоко наказан. И вот что любопытно: хотя
советский режим, на который сваливали вину за расправу с Зино-
вьевым, рухнул; хотя книги Александра Зиновьева стали печатать
в России, тут по странному умолчанию избегают говорить о нем
именно как о писателе, который опубликовал множество литера-
турных произведений, ставших мировыми бестселлерами и вхо-
дящих в обязательные литературные программы ряда западных
школ и университетов. Здесь, в России, об Александре Зиновьеве
предпочитают говорить как о логике, философе, социологе и пуб-
лицисте, но сопротивляются в признании его как писателя, вне-
сшего огромный вклад в мировую литературу.
Сам Александр Зиновьев утверждает, что он стал писателем в
силу стечения обстоятельств, случайно и даже поневоле. Я могу
согласиться с таким утверждением лишь отчасти, да и то в том
смысле, что в советских условиях он не имел никакой возмож-
ности реализоваться в качестве писателя, а профессиональная

162 О. М. Зиновьева
работа в сфере логики и методологии науки — в Институте фи-
лософии Академии наук СССР и в МГУ — не оставляла ему бук-
вально ни минуты для литературной деятельности. Оказавшись
в эмиграции на Западе, с глубоким почтением признававшем за
ним этот статус большого русского писателя, он зарабатывал
на жизнь, подтверждая это высокое звание в силу сложившихся
жизненных обстоятельств, на протяжении почти 21 года сочиняя
социологические романы, повести, рассказы, поэмы и стихи и
занимаясь драматургией. В связи с вышесказанным мне хочется
упомянуть еще одно принципиально важное обстоятельство, ха-
рактеризующее позицию Зиновьева-писателя на протяжении его
жизни в эмиграции. С самого начала он осознанно занял позицию
абсолютной независимости от каких бы то ни было фондов, гран-
тов, стипендий, какими бы привлекательными и объемными они
ни были. Принципиальная независимость, всегда и во всем, что и
гарантировало неограниченную и бесстрашную свободу действий
и независимость суждений Александра Зиновьева во всем его не-
объятном творчестве. Независимость во что бы то ни стало. А се-
годня это — мало кому доступная привилегия рыцаря без страха
и упрека.
По возвращении в Россию в 1999 г. Александр Александрович
вздохнул с облегчением — помимо всего прочего отпала необхо-
димость в обязательном литературном труде. Но тем не менее тот
факт, что он реализовался как писатель, конечно же, нельзя счи-
тать случайностью. Он был подготовлен к этой роли всей необы-
чайной многогранностью предшествовавшей жизнедеятельности,
подготовлен основательно и всесторонне.
* * *
Творческое начало стало проявляться в юном Саше Зиновье-
ве уже со школьных лет. Он рисовал острейшие карикатуры для
стенных газет (о Зиновьеве-художнике надо писать особо), делая
к ним подписи — как правило, стихотворные. Сочинял несмет-
ное количество заметок и фельетонов, писал порой и рассказы.
От школьной поры чудом сохранилось несколько стихотворений,
одно из них («Первое пророчество»), написанное в 1939 г., вошло
в книгу «Нашей юности полет» (1983).
Во время службы в армии и на фронте (1940—1946) он вы-
пускал «Боевые листки», иногда — по нескольку номеров в день,
замещая порою целую редколлегию: сочинял фельетоны и стихи
и, естественно, рисовал карикатуры. В 1942 г. он пишет «Балла-
ду о неизвестном курсанте», реставрированная редакция которой

Александр Зиновьев: творческий экстаз 163
вошла в книгу «В преддверии рая» (1979), а позднее — ив рос-
сийское издание «Зияющих высот» (1989).
Весной 1945 г. Зиновьев сочиняет стихотворение «Тост», кото-
рое включено в книгу «Светлое будущее» (1978). Вулканическое
извержение стихов и рассказов, которые невозможно было публи-
ковать: узнай органы государственной безопасности, кто был авто-
ром стихотворения «Тост», жизненный путь Зиновьева был бы пре-
рван уже в 1945 г., — характеризовало военный период его жизни.
В 1946 г. он демобилизуется из армии, увозя с собой чемодан, пере-
полненный рукописями: он твердо решил стать писателем.
По возвращении с войны Александр показывает одну из его
законченных повестей двум маститым писателям, причем один из
них — это светлой памяти Константин Симонов — посоветовал
повесть уничтожить, если автору дорога еще жизнь, а другой — не
хочется называть этого человека по имени — элементарно донес
об «антисоветском памфлете» в органы государственной безо-
пасности. К счастью, Зиновьев успел последовать совету Симо-
нова: во-первых, он смог забрать рукопись повести у доносчика
и, во-вторых, когда на другой день к нему пришли с обыском, то
не нашли даже отдельной странички от чемодана рукописей, ибо
он уже успел все уничтожить... Вот таким образом закончилась
первая попытка на пути писательской карьеры, по сути даже и не
успев по-настоящему начаться. Должно было пройти еще 30 лет,
прежде чем он решился опубликовать на Западе свои «Зияющие
высоты». Кстати, ту уничтоженную повесть, о которой говори-
лось выше, он частично восстановил, находясь уже в эмиграции, и
опубликовал в книге «Нашей юности полет» (1983) под названи-
ем «Повесть о предательстве».
Должна заметить, что тридцатилетняя «литературная пауза»
вовсе не означала, что Александр насовсем отошел от литерату-
ры. В Советском Союзе в послевоенное время возникло и при-
обрело всенародный размах уникальное для нашей страны устное
литературное творчество — так называемый интеллигентский
фольклор. Появились многочисленные сочинители и рассказчики
шуток, анекдотов, побасенок, каламбуров, коротких острых и ядо-
витых историй. Нетрудно догадаться, что Зиновьев в этих новых
условиях стал уже профессионально заниматься тем, чему он от-
давался с такой страстью на протяжении многих лет войны. К тому
же он регулярно поставлял шутки, сатирические стихи и злющие
фельетоны — плоды своего устного творчества — и на полотнища
стенных газет. Сочинениям такого рода обычно соответствовали
какие-то конкретные события. Естественно, кое-что из этого по-

164 О. М. Зиновьева
том вошло в книги, опубликованные на Западе. Здесь мне кажется
уместным привести характерный пример из этого специфического
периода творчества Александра Зиновьева. В нижеприведенном
фельетоне «В свете солнечного затмения» (реставрация его опуб-
ликована в книге «Мой Чехов», 1989) обыгрывалось реальное
солнечное затмение.
Хотя солнечное затмение продолжалось недолго, за это
время на факультете произошли серьезные события. Ассис-
тент кафедры научного коммунизма совратил студентку
первого курса: У преподавательницы немецкого языка укра-
ли сумку с деньгами. На двери деканата написали ругатель-
ство. В медицинском институте, расположенном рядом с
факультетом, украли руку и засунули ее в портфель доцен-
та по критике реакционной западноевропейской философии.
Короче говоря, случилось многое такое, вследствие чего при-
шлось устраивать общее собрание факультета. На собрании
с обстоятельным докладом выступил секретарь партийного
бюро. «Советские трудящиеся, — сказал он, — провели оче-
редное солнечное затмение организованно и с чувством глу-
бокой ответственности. Но в свете солнечного затмения
обнаружились отдельные теневые стороны в воспитании
подрастающих поколений. В нашем здоровом коллективе
обнаружились отдельные неустойчивые в морально-поли-
тическом отношении элементы, которые злоупотребили...»
Когда разбиралось персональное дело безнравственного ас-
систента кафедры научного коммунизма, выяснилось сле-
дующее, усугубившее его вину обстоятельство: он не знал,
что в этот момент «в стране осуществлялось столь важное
мероприятие». И ему объявили выговор по партийной линии
за то, что он не читал газет. Доцент, занимавшийся кри-
тикой реакционной буржуазной философии, очень гордился
тем, что ему засунули в портфель руку, предназначенную
для практических занятий студентов медицинского инсти-
тута. Это было, пожалуй, самое сильное переживание в его
эюизни.
Помимо блистательных литературных импровизаций в интел-
лигентских компаниях Москвы острослов-фронтовик широко
практиковал их на уроках в школах, где он преподавал логику и
психологию, в лекциях в различных институтах и в университете,
а также в публичных выступлениях и даже в пропагандистских
лекциях, которые ему приходилось читать в порядке обществен-
ной работы. Кстати, одна из таких лекций («Руководители») по-

Александр Зиновьев: творческий экстаз 165
том вошла в качестве важного раздела в «Зияющие высоты». В
этом разделе вы видите образцы «узкой специализации» Зиновь-
ева в области насмешки, саркастической издевки над советским
социальным строем, представителями властей предержащих и
марксизмом-ленинизмом в целом. Вот, например, так он препа-
рировал марксистскую идею эксплуатации человека человеком:
при капитализме один человек эксплуатирует другого, а при
коммунизме — наоборот. Марксистскому определению произ-
водственных отношений он придал такой вид: производственные
отношения суть отношения между людьми в процессе их произ-
водства. В моем присутствии и зачастую с моим непосредствен-
ным участием ровдались характерные зиновьевские хохмы вроде
«легавого марксизма» или «Наша цель — КОММУНИЗМ» —
говорят артиллеристы.
Приведу еще один пример, как конкретное событие преломля-
лось через литературно-критическую призму аналитика Алексан-
дра Зиновьева. «Наша университетская агитационная бри-
гада, — рассказывает Александр Александрович в компании
слушателей, — ездила по деревням Московской области с
концертами самодеятельности и, само собой разумеется, с
пропагандистскими лекциями. Давали мы концерты и мос-
квичам, работавшим в деревнях на уборочных работах.
Как-то перед очередным концертом проводилась лекция,
связанная с каким-то решением ЦК КПСС. По ходу лекции
лектор привел слова Ленина о том, что при коммунизме ку-
харки будут управлять государством. Наступила стран-
ная тишина. Все присутствовавшие повернулись в сторо-
ну полной розовощекой женщины. Потом мы узнали, что
она была поварихой (т. е. кухаркой, говоря попросту) в их
бригаде и вела себя так, как в таких случаях и ведут себя
нормальные советские люди, т. е. воровала, заводила блат,
фальсифицировала и без того плохую еду. Кто-то в зале ска-
зал, что если государством буду m управлять кухарки, то мы
все с голоду помрем. Начался смех и галдеж. Но вороватая по-
вариха не растеряюсь. "Успокойтесь, — невозмутимо заявила
она, — при коммунизме государство отомрет, так что даже
и управлять будет нечем ".
Или вот другая байка. «Один преподаватель университе-
та, доказывая нам всемогущество диалектики, ссылался,
само собой разумеется, на Ленина. "Чему учил нас великий
Ленин? — задавал он нам риторический вопрос. — Возьми-
те самое простое предложение, учил нас Владимир Ильич,

166 О. М. Зиновьева
например, «Лошади кушают овес», и вы откроете в нем
все элементы диалектики", Эти лошади, кушающие овес,
так прочно врезались нам в память, что заслонили собою
все элементы диалектики. Один аспирант из азиатской
республики (стал впоследствии академиком), сдавая кан-
дидатский экзамен по философии, так и назвал в качестве
первой особенности диалектики то, что она, диалектика,
кушает овес».
Не помню ни одного случая, чтобы в компании (тогда собира-
лись бескорыстно и часто), в лекции или в публичном выступле-
нии он не рассказал бы по подходящему поводу несколько баек
такого рода. И до конца жизни практиковал Зиновьев этот стиль
лектора-рассказчика, превращая свои серьезнейшие по содержа-
нию лекции и публичные выступления в увлекательные литера-
турные концерты.
Подрабатывая на жизнь в студенческие и аспирантские годы,
Александр преподавал в школах и вузах, одно время читал лекции
по логике и в Пожарной академии. По сему поводу он рассказывал
такую новеллу, которую впоследствии, более чем 30 лет спустя, он
припомнил и включил в книгу «Диктатура логики».
Мысль Сталина о том, что было бы полезно ввести препо-
давание формальной логики в учебных заведениях, была поня-
та исполнительными подчиненными как приказ. А приказ был
немедленно выполнен, причем — с избытком: логике стали
обучать даже пожарников. Я случайно узнал о том, что есть
вакансия в Пожарной академии, и срочно туда поехал.
Начальник Пожарной академии, подписав приказ о зачис-
лении меня на должность преподавателя логики, попросил
приблизить теорию к особенностям профессии пожарников.
До сих пор не могу без содрогания вспоминать, как я зани-
мался этим приспособлением формальной логики к интере-
сам пожарного (или противопожарного) дела. Я просиживал
днями и ночами над книгами, отыскивая хоть что-нибудь,
напоминающее такую оригинальную сферу приложения ло-
гики, как пожары.
И вот я начал читать свой курс логики, ориентирован-
ный на особенности профилактики и тушения пожаров.
Мои слушатели старательно записывали несусветную
чушь, которую я нес, внутренне сгорая со стыда. «По-
жар, — диктовал я, — есть горение вещей, к сжиганию не
предназначенных... Дверь есть дырка в стене, туда называ-
емая входом, а обратно — выходам... Вода есть жидкость,

Александр Зиновьев: творческий экстаз 167
предназначенная для тушения пожаров и обнаруживае-
мая как в искусственных, так и в естественных водоемах,
а также в системе снабжения означенной жидкостью жи-
телей и животных населенных пунктов, а также для по-
ливки растений...»
Наступила весна. Сошел снег. Зазеленела трава. С юга
вернулись стаи отдохнувших птиц, а мои уставшие от наук
пожарники готовились к экзамену по логике. Они, как луна-
тики, бродили по территории академии, бормоча под нос мои
противопожарные определения и силлогизмы. — Если граж-
данин, — бормотали они, закатив глаза под лоб, — заметил
дым, исходящий из помещения, из которого он исходить не
должен, то сей гражданин обязан немедленно вызвать
по телефону «01 » службу противопожарной безопаснос-
ти... — Сократ... Тьфу, извиняюсь! Иван заметил дым, ис-
ходящий... — Нет дыма без огня, — слышалось из соседней
кабинки в туалете... — Подливать масло в огонь, — шеп-
тал кто-то в забытьи, — означает... — Американские им-
периалисты раздувают пожар мировой войны, — слышалось
за соседним столиком в буфете... — Товарищ Иванов сгорел
на общественной работе, — громко чеканит седой полков-
ник... — Заведующий овощной базой прогорел, — вторил
ему молодой майор...
Наступил день экзаменов. На него прибыли представите-
ли из Министерства внутренних дел и из областного коми-
тета партии... Н-да, одним словам, на новый учебный год
меня не пригласили...
Интересно, а если бы Аристотель был вынужден зара-
батывать на жизнь, преподавая логику в Пожарной ака-
демии, вошел бы он в историю как выдающийся мыслитель
или нет ?
Зиновьев — прирожденный импровизатор. Сочиняя бесчис-
ленные остроты, шутки, анекдоты, стихи, короткие фельетоны и
новеллы, он их никогда не записывал и не хранил, щедро де-
лясь со слушателями и нисколько не заботясь о copyright на
них, к тому же сохранить авторство было просто невозможно.
Импровизация растворялась в котле интеллигентского фолькло-
ра тех лет — неповторимого литературного феномена советской
эпохи. Кое-что сохранилось, впрочем, в архивах поклонников
Александра (а таковые у него были со школьных лет), кое-что он
сам сохранил в памяти и использовал впоследствии в опублико-
ванных на Западе книгах.

168 О. М. Зиновьева
* * *
В годы «литературной паузы» сложился специфически зино-
вьевский литературный язык — лаконичный, точный, многопла-
новый, острый, ядовитый, парадоксальный. «Зияющие высоты»
и другие литературные произведения Александра Зиновьева ста-
ли мировой сенсацией не столько по их социально-политической
направленности (этим в море антисоветской и антикоммунисти-
ческой литературы тех лет никого удивить было нельзя), а по их
литературной форме и прежде всего — по необычному языку, по-
разительно содержательному, емкому и разящему. На Западе это-
му аспекту литературного творчества Зиновьева были посвящены
многочисленные статьи и книги, среди которых следует в первую
очередь назвать труды английского ученого {можно сказать — зи-
новьеведа) профессора университетов Лондона и Глазго Майкла
Кирквуда, который на протяжении почти двух десятков лет неус-
танно и последовательно занимался лингвистическим анализом
языка Александра Зиновьева, переводя результаты своих исследо-
ваний в такие головокружительные профессиональные формулы,
что, когда я впервые увидела это, то, признаться, была потрясена
тем математизированным видом выводов, к которым пришел Кир-
квуд, сумевший схватить в работах Зиновьева лингвистически-ма-
тематическую архитектонику и услышавший мощнейшие аккорды
логической симфонии и такую абсолютную гармонию, какая до-
ступна лишь избранным.
Многочисленные западные авторы, писавшие о творчестве
Александра Зиновьева, называли самые различные источники
этого литературного чуда, кроме двух главных. О первом из них
я уже весьма кратко рассказала: это — интеллигентский совет-
ский фольклор послевоенных лет и неповторимая идейно-психо-
логическая атмосфера в кругах интеллектуалов Москвы тех лет.
Вторым же источником явилась научная деятельность Зиновьева.
Я считаю просто необходимым сказать о ней хотя бы в самых об-
щих словах, ибо без этого новый период литературного творчества
Александра Зиновьева (назову его писательским) понять правиль-
но практически невозможно.
Основные жизненные интересы Александра были ориентиро-
ваны на познание советского общества, которое формировалось
на его глазах. Уже в юношеские годы он увидел, что это общество
мало общего имело с тем, как его изображали в советской идео-
логии и официальной науке. Познать, каким оно являетсй объек-
тивно, стало всепоглощающей страстью его сознательной жизни.
Он прекрасно понимал, что научное исследование и описание ре-

Александр Зиновьев: творческий экстаз 169
ального социального строя Советского Союза (реального комму-
низма, как он считал изначально) было исключено практически. И
тем более было исключено предание гласности результатов тако-
го исследования, если бы оные появились. И Зиновьев занимался
своими «партизанскими» социальными исследованиями, скрывая
их направленность и масштабы даже от близких друзей и сохраняя
результаты своих размышлений в памяти. Ему в этом отношении
здорово повезло: природа наградила его феноменальной памятью.
Шли годы. Читая бесчисленные книги на социальные темы,
Александр все более ясно осознавал следующее обстоятельство,
сыгравшее важную роль в его жизни: главным препятствием на
пути к тому пониманию реального коммунизма, к которому он
стремился, была не советская государственная идеология (мар-
ксизм-ленинизм) и не запреты, а отсутствие подходящей мето-
дологии исследования. Необходимо особое профессиональное
образование — решает он. И вот, демобилизовавшись в 1946 г.
из армии, он поступает на философский факультет Московского
государственного университета. В качестве узкой специализации
он избирает формальную логику. Одновременно он занимается
математикой по программе механико-математического факуль-
тета, специализируясь по математической логике. Интерес его
к социальным проблемам не ослабевает, он остается основой
его личностной ориентации, но отходит при этом на задний план.
Проблемы логики и методологии науки захватили его — он всегда
целиком и со страстью отдавался делу, которым занимался доста-
точно долго, а к моменту выхода «Зияющих высот» профессио-
нальной работе в логике он успел отдать почти четверть века.
Работая в области логики, он убедился в том, что ее состояние
фактически является не таким уж радужным, как это было при-
нято думать, если смотреть на него (состояние) с точки зрения
методологии исследования эмпирических объектов, к числу кото-
рых относятся объекты социальные. Он разработал свою систему
логики, в которой дал свое понимание предмета, задач и правил
логики вообще, по-новому построил признанные разделы логики
и радикально расширил сферу логики, включив в нее новые раз-
делы, ориентированные на разработку методологии эмпирических
наук, и в первую очередь — наук социальных. Эти исследования
принесли Александру Зиновьеву мировую известность.
Логические исследования Зиновьева сыграли огромную роль в
его социальных исследованиях. И прежде всего — в исследова-
нии советского общества как исторически первого и классически
развитого образца общества коммунистического типа. Как образ-

170 О.М.Зиновьева
ца реального (а не идеологически воображаемого) коммунизма.
Исходя из того, что в наше время информация о социальных яв-
лениях имеется в изобилии или в принципе может быть добыта
исследователем-одиночкой, кем он всегда был (и без особых ог-
раничений, замечу кстати), Александр сосредоточился на логичес-
кой обработке языка социологии и разработке ее эвристических
методов. Результатом его работы в этом направлении явилось то,
что он впоследствии назвал логической социологией. Используя
ее аппарат, Александр Зиновьев уже в начале 70-х годов разра-
ботал основы своей теории советского общества как общества
коммунистического типа. Именно эти результаты социальных ис-
следований Зиновьева послужили вторым основным источником
литературного творчества Александра Зиновьева наряду с его
участием в интеллигентском фольклоре послевоенных лет, о чем я
уже говорила выше. Престижная, редко кого отличающая премия
Алексиса де Токвиля и увенчала плоды его социологических иссле-
дований; этой премии была удостоена книга «Коммунизм как ре-
альность», которую ныне покойный Раймон Арон назвал первым
выдающимся профессиональным исследованием коммунистичес-
кого советского общества. Эта премия короновала Александра
Зиновьева как ведущего и исключительного социолога-эксперта
по проблемам коммунистического общества. Английский ученый
Карл Поппер был вторым после Александра Зиновьева, кто был
удостоен этой высокой чести. Книга «Коммунизм как реальность»
стала настольным пособием, учебником для всех тех, кто специа-
лизировался на исследовании советского общества, кто стремился
разобраться в феномене коммунистического мира. Книга выдер-
жала много переизданий и не теряет своей новизны и справедли-
вости оценок и поныне.
* * *
В творческой деятельности Александра Александровича Зи-
новьева можно различить логический, социологический, публи-
цистический и литературный аспекты. Они всегда действовали
совместно и слитно, так или иначе влияя друг на друга, что и по-
рождало затруднения у авторов, писавших о Зиновьеве, в отно-
шении классификации его сочинений. Кто он — философ, логик,
социолог, публицист, политолог, писатель? И все же в силу обсто-
ятельств жизни различные аспекты его творчества проявились как
различные этапы. Если принять за основу характер публикаций,
то период до публикации «Зияющих высот» ( 1976) можно считать
логическим: в 1960—1975 гг. были опубликованы основные логи-

Александр Зиновьев: творческий экстаз 171
ческие сочинения профессора, доктора наук Александра Зиновье-
ва, принесшие ему мировую известность в качестве логика. При-
знание его как выдающегося логика, входящего в тройку ведущих
специалистов в этой области, проявилось помимо всего прочего в
избрании его в действительные члены Академии наук Финляндии,
куда одновременно с ним был избран академик Петр Капица.
С 1976 г. началась публикация литературных, публицистических
и социологических сочинений Зиновьева. Хотя и после 1976 г. печа-
тались отдельные логические работы (например, в 1983 г. опубли-
кован курс лекций по логике, прочитанный в 1978 г. в Оксфорде),
в 1976 г. в жизни и в творчестве произошел переход от логичес-
кого этапа к литературно-социологическому. Это был, пожалуй,
самый значительный перелом в его жизни. Мне довелось стать не
только пассивным свидетелем, но и активным соучастником этого
перелома. Как и почему произошел этот перелом, подробно из-
ложено в книге Зиновьева «Исповедь отщепенца», которая была
написана на Западе в 1988 г. к десятилетию эмиграции. Первая
часть этой книги была впервые опубликована на русском языке в
1999 г. в издательстве «Центрполиграф».
А вот сейчас уже с неизбежностью придется хотя бы кратко
рассказать о том, как складывалась жизнь Зиновьева, какова была
ситуация в стране и в мире в начале 70-х годов, чтобы объяснить,
почему и как произошел упоминавшийся выше перелом.
* * *
Александр Александрович Зиновьев родился 29 октября 1922 г.
в малюсенькой деревушке Пахтино в Костромской области, в Бе-
рендеевом царстве. В семье родилось 11 детей, Александр был
шестым по счету. Отец по традиции, как все костромские мужики,
уходил на заработки в Москву, там он освоил профессию маляра.
Время от времени приезжал в деревню, где оставалась мать с вы-
водком детей. С такой семьей в городе жить было негде, да и про-
кормиться было непросто. С другой стороны, прокормить семью
исключительно крестьянским трудом было тоже трудновато, поэ-
тому дети, подрастая, постепенно перебирались в Москву. Окон-
чательно семья Зиновьевых порвала с деревней (уже с колхозом)
лишь в 1946 году. Александр жил и учился в деревне, а с 1933 г. —
в Москве. Трудно сегодняшнему читателю представить себе ту ре-
альную жизнь, в которую было погружено существование будуще-
го писателя: крошечная комнатушка в 10 кв. м на восемь человек в
вечно заливаемом водой подвале на Б. Спасской; без постели, без
уголка, где можно было бы приткнуться, чтобы приготовить уро-

172 О. М. Зиновьева
ки; непреходящий голод, нищета... Летом Александр возвращался
в деревню к матери, где продолжал работать в колхозе.
Вообще семья Зиновьевых славилась на всю округу многовеко-
выми семейными традициями, ведущее место среди которых уделя-
лось воспитанию самых важных человеческих качеств — честнос-
ти, верности, стойкости, бесстрашия, патриотизма и трудолюбия.
Александр с детства формировался как сознательная личность,
принимая лучшие идеалы и усваивая систему ценностей, кото-
рую прививала детям в довоенные годы советская школа. Уже в
детском возрасте он в альтернативе «быть или иметь?» выбрал
для себя непоколебимо «быть», а в другом выборе «слыть или
быть?» — тоже «быть». И вот таким убежденным и последова-
тельным идеалистом он остался на всю жизнь. С другой стороны,
он на самом себе испытал все те трудности и невзгоды, которые
нес с собой реальный коммунизм; он наблюдал их и в отношении
близких ему людей, видел нищету, неравенство, несправедли-
вость, обман, жестокость, лживость и лицемерие пропаганды. Как
цельная натура, он, болезненно переживая чудовищность и про-
тиворечивость коммунистического Левиафана, с неизбежностью
неотвратимости уже в школьные годы стал антисталинистом, видя
в личности Сталина олицетворение всего этого зла. Критическое
отношение к реальному социальному строю страны Советов, кото-
рый он воспринимал (и впоследствии рассматривал сознательно)
как образец реализации идей марксистского коммунизма, стало
неотъемлемой частью его сознания. А стремление понять сущ-
ность этого строя стало всепоглощающей страстью его жизни.
Будучи убежден в том, что коммунизм в Россию пришел на
века, и видя дефекты этого социального строя, он в ранней юности
принял решение стать революционером, но уже в рамках самого
коммунизма как результата революции 1917 г. Неудивительно и
логично поэтому его участие в маленькой группе безусых заговорщи-
ков, намеревавшихся совершить покушение на Сталина в 1939 г. Он
был арестован по доносу друзей, но не за это намерение, а за от-
крытое выступление против культа Сталина и за распространение
правды о колхозах. Ему, как человеку неординарных поступков,
умеющему реагировать мгновенно, удалось бежать при сопровож-
дении его из здания на Лубянке на специальную квартиру. По нему
был объявлен государственный розыск. Скрывался он вплоть до
начала войны. В войну органы государственной безопасности по-
теряли его след, а он прошел войну до Берлина. До самой смерти
Сталина антисталинистская пропаганда была главным делом его
жизни. В послесталинские годы его захватила научная и педагоги-

Александр Зиновьев: творческий экстаз 173
ческая работа, но все равно ее направление определялось стрем-
лением Зиновьева к построению немарксистского мировоззрения
и научной теории реального коммунизма. И по мере того как он
добивался успехов в своей научной деятельности и приобретал
широкую известность (его логические работы переводились на
многие языки, он стал приглашаться на международные конгрес-
сы, о нем писали на Западе, по ссылкам на его работы на Запа-
де он опередил всех советских философов), у него зародилась и
стала крепнуть надежда на то, что ему удастся предать гласности
его размышления о коммунизме и марксизме как советской идео-
логии. А обстановка в Советском Союзе стала эволюционировать
в таком направлении, что стало возможно кое-что в этом духе вы-
сказывать публично, без тех тяжких последствий, какие были бы
неизбежны за несколько лет до этого периода.
Теперь же мне хотелось бы обратить ваше внимание на один
фактор советской жизни, который игнорируется во всех (насколь-
ко мне известно) критических сочинениях о Советском Союзе и о
коммунистической системе вообще, но который сыграл важней-
шую роль в судьбе Александра Зиновьева. Я имею в виду социаль-
ную среду. Обычно советское население делили на злое высшее
руководство, якобы насиловавшее добрый и сердечный невинный
советский народ, являющийся жертвой руководства. В реальности
роль руководства страны не сводится только к насилию над под-
властным народом, а управляемый народ не есть некая гомогенная
масса насилуемых жертв. Как заметил Александр уже в школьные
годы, марксистская идея бесклассового общества, основанного на
дружбе, взаимопомощи, справедливости, равенстве, не реализова-
лась в Советском Союзе и в принципе не могла быть реализова-
на; и в советском обществе происходило расслоение на различные
социальные категории людей с неодинаковыми условиями бытия;
и в этом обществе было неизбежно социальное и экономическое
неравенство; и в нем складывались привилегированные слои (если
читателю не нравится слово «классы»). На себе самом он посто-
янно ощущал объективные социальные законы коммунистического
строя и обнаруживал, фиксируя их в окружающей реальности как
ученый, разрабатывавший свою научную теорию советского обще-
ства. Реальный советский народ — он проявлялся в реальных со-
ветских коллективах с определенными отношениями между членами
коллектива и между коллективом в целом и его отдельными чело-
вечками-винтиками. Реальный советский народ — это социальная
среда из разнообразных объединений людей, служившая оплотом
социального строя и образовывавшая механизм власти общества

174 О. М. Зиновьева
над индивидами. Зиновьев явился первым в истории социальных
исследований, кто детальнейшим образом исследовал этот фено-
мен социальной структуры коммунистического общества.
* * *
В силу необычных обстоятельств личной судьбы Александр
сформировался так, что с ранней юности оказывался в положе-
нии отщепенца, ярко выраженного индивидуума в предельном
личностном выражении. Хотел он того или нет, он оказывался в
коллективах, в которых ему приходилось работать; он вращался в
социальной среде, с которой ему приходилось иметь дело. Именно
его из ряда вон выходящие способности в тех сферах общества,
которыми ему пришлось заниматься, невольно выталкивали его
на роль отщепенца и усиливали ее помимо воли и стремления са-
мого Зиновьева, прирожденного самоотверженного коллективис-
та (sic!). Именно исследование социальной среды советского об-
щества (коммунальности, по терминологии А. А. Зиновьева) дало
ему богатейший материал для будущих литературных сочинений
и послужило отправным пунктом в его социологической концеп-
ции. Взаимоотношения с этой советской средой (с «народом»),
а не с властями послужили важнейшим фактором в том жизнен-
ном переломе Александра, о котором идет речь. Этот перелом про-
изошел как бунт Зиновьева против негативных явлений в самом
фундаменте советского общества, в самой его социальной среде,
в самой толще «народа», а не против поверхностных проявлений
закономерностей реального коммунизма в пресловутых наруше-
ниях демократических прав человека и в отсутствии демократи-
ческих свобод, как это имело место в случае с либеральной фрон-
дой и диссидентством 60-х и 70-х годов. Его жизненный путь лишь
случайно совпал с упомянутыми движениями, а его индивидуаль-
ная, сугубо внутрикоммунистическая, как говорил сам Александр
Александрович, душевная драма, отражавшая глубинный поток
человеческой истории, была утоплена в поверхностной пене исто-
рии, порожденной «холодной» войной и изнурительным советско-
западным противостоянием.
Хочу особо подчеркнуть, что Зиновьев был исторгнут из советс-
кого общества той самой средой, которая впоследствии стала под-
питкой и опорой горбачевской перестройки и ельцинской антиком-
мунистической контрреволюции. Это было доказано всем ходом
разворачивания и исполнения гонений и беспрецедентной трав-
ли моего мужа по крайней мере на протяжении нашей совмест-
ной жизни. Среда, бесталанная в творчестве, злобно-напористая

Александр Зиновьев: творческий экстаз 175
в агрессивном желании извергнуть, выбросить из профессиональ-
ной деятельности (независимо от сферы приложения) мешающе-
го своей яркостью и моцартовской гениальностью Зиновьева, эта
среда использовала власть, чтобы избавиться от него, создав ему
репутацию антикоммуниста и антисоветчика.
Пикантно: та же самая среда, успев наспех перекраситься и пе-
релицеваться в годы перестройки, превосходно, инициативно, сыг-
рала антисоветскую и антикоммунистическую роль через какие-то
десять лет, открыто заявив об отрицании коммунизма и советизма
и представив, в свою очередь, «антикоммуниста и антисоветчика»
образца 1978 г. Зиновьева уже, пользуясь красотами перестроеч-
ного новояза, как закоренелого «красного», как «коммуняку» и
«совка» 1989 г. Ах, господа-товарищи начитанные елдырины!
Теперь, я надеюсь, становится понятно, почему именно эта пре-
словутая среда советского (коммунистического) общества стала
основным объектом внимания Зиновьева-писателя. Любопытна
реакция видного представителя этой среды, ставшего прототипом
для одного из литературных персонажей «Зияющих высот», на-
звавшего эту книгу Зиновьева доносом на советскую творческую
интеллигенцию. Удивляет одно: жертвой этого «доноса» стал тот,
кто «доносил», а герои «Высот», т. е. те, на кого был «донос»,
и те, кому он якобы предназначался, дружными совместными уси-
лиями расправились с «доносчиком», и более того, вскоре — не
прошло и десяти лет — в своем озверело-зоологическом анти-
коммунизме и яростном антисоветизме значительно превзошли
как осуждавшихся ими диссидентов, так и стоявшего особняком
Александра Зиновьева. Чтобы разобраться в этом кажущемся па-
радоксе советской истории, необходимо внимательно прочитать
сочинения Александра Зиновьева, где этот «парадокс» разъясня-
ется исчерпывающим образом, начиная с так называемого моле-
кулярного уровня.
# # #
Переход из логики в литературу явился проявлением глубочай-
шего душевного перелома в жизни Александра Александровича. По-
этому я отвергаю самым решительным образом всякие параллели
и сравнения его творчества и судьбы с судьбой тоже логика и тоже
писателя Льюиса Кэролла. В судьбе последнего не было той драмы,
выстрадать которую суждено было автору «Зияющих высот».
Драма Зиновьева — это драма советского общества, драма
советской истории, которая в значительной степени и определяла
развитие и направление его душевного перелома.

176 О. М. Зиновьева
Ко всем выше вкратце упомянутым элементам жизненного
пути Зиновьева, определившим особенность формирования его
личности и специфику его творчества, необходимо добавить позд-
нее расцвет диссидентского движения, усиление репрессий со сто-
роны властей против либеральных и критических тенденций в умо-
настроениях советских людей, эмигрантскую волну 60—70-х годов,
превратившуюся в массовый исход и принявшую характер соци-
альной эпидемии. И хотя Александр стремился оставаться в сто-
роне от диссидентства, тем не менее к началу 70-х годов у него со-
зревает острый конфликт с либеральной фрондой и коллегами по
профессии. За непохожесть и отличие от среды ему упорно созда-
вали репутацию «внутреннего эмигранта», что само по себе было
вполне достаточным поводом для КГБ постоянно отказывать ему
в поездках на международные профессиональные встречи. Поэто-
му, показывая каким-нибудь гостям карту мира с непонятными им
значками, мы шутя называли ее «картой непоездок» Зиновьева на
международные конгрессы, встречи и коллоквиумы за границей.
Вспоминается эпизод, когда Александр, будучи заведующим ка-
федрой логики в МГУ, отказался уволить двух преподавателей —
Юрия Гастева и Виктора Финна, связанных с диссидентами, за что
был, естественно, сам немедленно снят с заведования кафедрой
с соответствующей времени и событиям формулировкой.
Потом, как-то вроде бы автономно, стали возникать проблемы
с публикацией его научных работ, не имеющих абсолютно никако-
го отношения к политике и идеологии: достаточно взглянуть хотя
бы на одну страницу его профессиональных публикаций по логике,
чтобы суметь заподозрить все эти формулы и значки в подрывных
намерениях. Впрочем, басня «Волку ручья» проливает какой-то
свет на поведение тех, для кого Зиновьев был виноват уже тем,
что им хотелось кушать... Стали откровенно чиниться препятствия
для его студентов и аспирантов, и им приходилось менять научного
руководителя, менять мировой известности школу Зиновьева на
пристанище серых профессиональных бюрократов от науки.
Будучи человеком вкуса и исторической памяти, он выразил про-
тест против непристойного заискивания перед Брежневым в «ли-
беральном» журнале «Вопросы философии», членом редколлегии
которого он был. Дело в том, что число ссылок на Брежнева в те
времена на страницах «Вопросов философии» намного превысило
число сносок на Сталина в махровейшем журнале «Под знаменем
марксизма», бывшем для всех просвещенных и передовых мыслите-
лей-шестидесятников символом мракобесия. Как и следовало — но
не хотелось! — ожидать, в журнале перестали печатать статьи не

Александр Зиновьев: творческий экстаз 177
только представлявшихся им авторов, но и работы самого Зиновь-
ева. Ну и, естественно, философская принципиально-либеральная,
откровенно.заискивавшая перед властями среда среагировала реф-
лекторно: протест Александра Зиновьева был определен как преда-
тельство общего дела (какого?). И тут уж ничего нельзя было боль-
ше поделать: практически развернулся так долго сдерживавшийся
и ожидавшийся с нетерпением бойкот Зиновьева. Лишившись эле-
ментарной защиты от атак на него со стороны коллег, Александр
Зиновьев буквально сбрасывается профессиональным гиенам на
растерзание. Как он часто с тоской повторял: «Господи, хоть бы
было с кем достойным сражаться, чтобы враг был бы адекватен...
А тут — одни пигмеи!» Да, верно, пигмеи, но их было видимо-не-
видимо, целый океан мелкой копошащейся и изнывающей от про-
фессиональной импотенции и адской зависти серой никчемности,
которая своей массой являла огромную уничтожающую силу.
В начале 70-х годов он оказался в идейной, психологической и
творческой изоляции в своей стране. Одновременно к нему сильно
возрос интерес на Западе. Переводились его логические сочине-
ния, участились приглашения на конгрессы и на постоянную рабо-
ту. В период 1971 — 1973 годов Александр написал целый ряд пуб-
лицистических статей, которые были опубликованы в Польше и
Чехословакии, — эти страны тогда играли роль посредников меж-
дуРоссией и Западом, роль своего рода полу-Запада. В эти же годы
он часто выступал с публичными лекциями на самые различные
темы, и лекции имели ошеломительный успех — в них Зиновьев
проявил свои способности блестящего, легкого, увлекательного
лектора, превращавшего свои выступления в интеллектуальные
концерты. Обычно он импровизировал. По моему настоянию он
стал некоторые из них записывать, обрабатывая их литературно.
Они распространялись в «самиздате», имя автора при этом, ко-
нечно же, не указывалось. Многие, кому довелось читать эти со-
чинения (для них невозможно найти общее литературное назва-
ние), давали им восторженную оценку именно как литературным
произведениям. Часть этих сочинений потом без изменений вошла
в «Зияющие высоты» в качестве самостоятельных глав, что вооб-
ще характерно для структуры и стилистики этого произведения.
Вследствие освобождения от заведования кафедрой, потери
всех аспирантов и студентов, вынужденного сокращения лекций
и ряда обязанностей на работе у Александра Александровича на-
конец-то образовалось свободное время, которое он мог беспре-
пятственно и безраздельно посвятить творческой деятельности,
выходящей за рамки привычной профессиональной работы.

178 О. М. Зиновьева
* * *
Вот таким образом и сложились все предпосылки для того,
чтобы Зиновьев начал писать книгу. Мысль о такой книге у него
появлялась не раз и до этого. Помню, однажды, когда мы жили
в однокомнатной квартире на улице Вавилова и когда нашей до-
чери Полины еще и на свете не было, он предпринял попытку в
этом духе, но она не удалась — наверно, недоставало целого ряда
условий, не сложились те исключительные обстоятельства, ког-
да «сегодня рано, а послезавтра уже поздно», а главное — не
было внутреннего убеждения, решимости начать дело и полной
уверенности в том, что удастся создать нечто особенное. Теперь
же эти условия были налицо, а потребность высказаться подмяла
под себя все остальные соображения и отмела всякие сомнения.
У него и название было для задуманной книги: «Зияющие высо-
ты». Он носил его в себе еще с 1945 г., когда начал интенсивно
заниматься литературным творчеством. Название, ставшее после
публикации книги нарицательным и воспринимавшееся читателем
как адекватное определение Советского Союза, он образовал из
выражения «сияющие высоты», к которым нас, советских людей,
заселивших одну шестую часть Земли и продуктивно снабжавших
исторически-политически-социальное пространство вокруг нас
такими плакатными и кумачовыми перлами, неутомимо призыва-
ли наши мудрые и бдительные вожди-руководители, которые точ-
но знали, чем лучше всего заполонить сознание людей, не всегда
согласных с реальностью.
1974 г. — год написания Александром Зиновьевым «Зияющих
высот». Книга захватила его целиком и полностью, захватила и
меня. Одержимость и опаленность дыхания — вот, пожалуй, на-
иболее точное определение тому состоянию, в котором мы находи-
лись тогда. Это было как наваждение, это было выше наших сил,
мы оба были абсолютно подвластны тому стремительному, власт-
ному потоку, который потом определился как КНИГА. Александр
жил ею, дышал ею, думал о ней, мысленно и на бумаге отдельными
штрихами, словами, обрывками фраз, стенографическими значка-
ми и логическими символами помечая мысль, сюжет, идею и образ
этого грандиозного построения. На работе, дома, в пути, в гос-
тях, на прогулке с Полинкой (ей не было и трех лет). До сих пор
я поражаюсь одному: как наше окружение не заметило, просто-
напросто проморгало то наше лихорадочно-психологическое со-
стояние? Александр работал днем и ночью, ощущение было такое,
словно долго сдерживавшаяся лавина мыслей («литературная па-
уза» длилась все же почти 30 лет!) вдруг прорвала плотину и уст-

Александр Зиновьев: творческий экстаз 179
ремилась неудержимым потоком на бумагу... Набросанные куски,
отрывки, порою — строчки он читал мне, если они были уже за-
писаны, диктовал мне, диктовал, принимая горяченную ванну. Уму
непостижимо, как он выдерживал эту температуру воды — прак-
тически кипяток! На протяжении почти 40 лет нашей совместной
жизни и работы он оставался верен этой своей привычке: когда
ему было необходимо концентрированно и напряженно порабо-
тать над какой-нибудь особенной идеей (а так как мозг этого уди-
вительного человека -*- генератор мыслей — работал неутомимо,
перелопачивая и выдавая на-гора результаты, которых хватило бы
на творческую деятельность десятков людей), он по крайней мере
через день проводил десять-пятнадцать минут в брутально горячей
воде: эта процедура помогала ему, по его выражению, «расширить
мозговые пазухи». Случалось, он диктовал мне глубокой ночью,
и я при этом не протестовала: рождалось нечто необыкновенное,
и мое участие в этом процессе превращало мою жизнь в жизнь
избранную, возвышенную, исключительную. Сан Саныч, как к
нему обращались студенты, сказал как-то об этом периоде, что он
лично переживал его так, как будто это был его последний боевой
вылет на штурмовку важнейшего объекта противника (сравнение
понятно, если вспомнить, что во время войны он был летчиком
штурмовой авиации).
Написанное или продиктованное я в срочном порядке перепе-
чатывала на машинке (вот где пригодилась моя скоростная маши-
нопись) и прятала. Слово «прятала» тут принципиально важно.
Условия, в которых писалась книга, были таковы, что в истории
литературы навряд ли найдется другой писатель, сумевший со-
здать сочинение такого масштаба в таких условиях. Александр
никогда не скрывал своего критического отношения к советскому
социальному строю, образу жизни и идеологии. Так как он открыто
проявлял это в общении с друзьями, коллегами и знакомыми (его
«фольклорная» деятельность), то вовсе не удивительно, что его
считали, по выражению того времени, «политически неблагона-
дежным», естественным следствием чего являлось пристальное
внимание к нему со стороны органов государственной безопаснос-
ти, а буквальное воплощение этого внимания — небезызвестные
осведомители («стукачи»), какими в те годы кишело советское
общество, в особенности — интеллигентская среда. Советские
власти по горло уже были сыты диссидентами и бунтовавшими
деятелями культуры, понятны поэтому превентивные меры, при-
нимавшиеся ими, дабы предотвратить новые случаи такого бун-
тарства. А характер, убеждения и способности Александра Зино-

180 О. М. Зиновьева
вьева увлекать за собой людей были хорошо известны в среде тех,
кто так или иначе имел дело с властями. Поэтому ему внимание со
стороны властей было гарантировано, более того: оно было уси-
ленным. Ощущалось оно по-разному — как во множестве мелких,
так и в серьезных делах. Это, например, методичные запреты на
поездки на Запад на профессиональные встречи и de facto прекра-
щение публикаций его научных работ. Короче говоря, как было
заявлено одним из знакомых «аппаратчиков», в ЦК было принято
решение «не допустить создания культа Зиновьева». Как позже
высказывались доброжелатели, защитить Зиновьева от самого
Зиновьева.
В самом начале, когда Александр только начал писать «Зия-
ющие высоты», он зачитал несколько отрывков одному близкому
другу. Замечу кстати, я настойчиво просила его никому пока ничего
не показывать. «Нельзя же быть такой перестраховщицей!» — та-
ков был ответ мужа, человека обычно сдержанного в вопросах,
касающихся планов на будущее. Но дело-то именно в том, что
все связанное с «Высотами» не было обычным. Понятно, естес-
твенно, что ему хотелось увидеть, услышать другую помимо моей
реакцию друга... К сожалению, я оказалась права. Его импульс
был ошибочен: «друг» оказался гражданином с безотказным со-
ветским чутьем на «запретное», т. е. случилось именно то, чего я
так опасалась, — друг проинформировал соответствующую орга-
низацию, что Зиновьев сочиняет «разоблачительную книгу». Так
вот и произошло, что после этих «дружеских слушаний» надзор
за мужем со стороны КГБ усилился и стал носить уже регулярный
характер. Нам стало ясно, что наше единственное и бескомпро-
миссное спасение — скорость. Надо было во что бы то ни стало
опередить пресекающие меры органов, чьей властной прерогати-
вой было помешать появлению книги (что с их арсеналом средств
было весьма возможно). Александр лихорадочно писал, я стреми-
тельно перепечатывала, наши верные знакомые в самом срочном
порядке переправляли уже сделанное кусками во Францию. Здесь
были и русские, и французы, и итальянцы. Марина Микитянская,
моя подруга-сокурсница по философскому факультету, где мы учи-
лись на вечернем отделении, впоследствии ставшая женой заме-
чательного человека Жильбера Карофф, была нам очень близка
по духу и настроениям; человек начитанный, умевшая жертвовать
собою ради друзей — ив больших делах и в малых — она внесла
значительную лепту в этот процесс.
Основную работу в этом непростом деле с большим риском для
себя выполняли наши французские друзья — мальчики и девочки,

Александр Зиновьев: творческий экстаз 181
приезжавшие в СССР, чтобы на деле понять то, что они изучали в
своих лицеях о России и о Советском Союзе, о литературе, давшей
миру такие фигуры, как Радищев, Пушкин, Гоголь, Достоевский,
Чехов, Горький, Шаламов, Солженицын... Удивительный энту-
зиазм в познании незнакомого русского феномена, жадность ко
всему новому, чем болела и о чем до хрипоты спорила на кухнях
московских, курских, пятигорских, владимирских, черновицких
квартир советская интеллигенция, глубокая честность и исклю-
чительный такт и порядочность — вот те основные черты, харак-
теризовавшие наших друзей-славистов, журналистов и помощни-
ков, многим из которых тогда было не более 20 лет. Особую роль
в нашей жизни в тот период да и по сегодняшний день суждено
было сыграть моей очень близкой подруге, дорогому человеку,
впоследствии ставшей крестной матерью Полины. Это — Крис-
тина Местр, заразившая своей увлеченностью всех своих друзей,
которые без страха, неутомимо, день за днем, страничка за стра-
ничкой перевозили на Запад огромную рукопись, бескорыстно, не
задавая вопросов.
Спасибо всем вам: тебе, Кристина, тебе, Марина, спасибо вам,
дорогие Франсуазы, Эллен, Митя, Андрей, Серж, спасибо тем, чьи
имена я не упомянула, но кого помню и всегда буду рада принять у
нас дома, опять в Москве, но теперь уже 30 лет спустя после выхода
«Высот». Тема моей особой благодарности всем друзьям —моим и
нашим — слишком велика, чтобы я могла позволить себе ограни-
читься одной фразой. Я обещаю вернуться к ней, но в другой, моей
книге. Потом.
В общей сложности Александр на написание книги потратил
где-то около полугода, но если бы он растянул этот процесс на бо-
лее длительное время, то почти со стопроцентной уверенностью
можно было бы утверждать, что тогда ни писатель, ни социолог
Зиновьев на свет не появился бы. Какому стукачу, коллеге, зна-
комому пришла бы в голову мысль, что за такой блиц-срок может
быть написана ТАКАЯ книга? Они прозевали рождение феномена
Зиновьева, хотя сражались с ним с 1939 г. Если бы они предполо-
жили такое развитие сюжета, то уж наверняка бдительное советс-
кое общество сделало бы все от него зависящее, чтобы помешать
этому. Поэтому триумфальное появление «Зияющих высот» было
полной неожиданностью для всех, включая профессиональную
среду, диссидентов, эмигрантов, советологов, кремленологов и
саму советскую власть. Всего несколько человек знали о частях,
главах некоей рукописи. Единственным читателем, соучастником,
сопереживателем и критиком во всем грандиозном объеме этого

182 О.М.Зиновьева
явления с самого начала до выхода «Высот» в свет в силу обстоя-
тельств, связавших нашу жизнь вплоть до сегодняшнего дня, дове-
лось быть только мне. Какие чувства я испытывала и испытываю и
сегодня, можно догадаться. Да я их, в общем-то, и не скрываю.
Условия, в которых писались «Зияющие высоты», в значитель-
ной мере определили форму книги. От начала до последней точки
не могло быть уверенности, что удастся написать большую книгу:
ведь процесс создания мог быть прерван в любую минуту и, кста-
ти, не по нашей воле. Каждый фрагмент писался так, что, случись
нечто непредвиденное, он смог бы стать последним. Потому книга
получилась как сборник из нескольких самостоятельных (из пяти)
книг, и каждая из них, в свою очередь, как подсборник, или аль-
манах, куда входили короткие произведения — новеллы, очерки,
фельетоны, памфлеты, анекдоты, стихотворения. Сюжет в об-
щепринятом, обычном смысле тут играл роль второстепенную.
Единство же тексту придавали стройность и последовательность
идей и персонажей, стиль языка, вектор и раскручивание мысли,
сам способ мышления автора.
Считаю необходимым добавить следующее немаловажное
замечание. Зиновьев писал сразу, без исправлений, как есть,
как изливалось и вырастало в объемный поток первого рома-
на XXI в., — так назвала его восторженная пресса 30 лет назад.
Всю редакторскую, критическую, корректорскую работу прихо-
дилось делать мне, причем — в ходе перепечатывания рукописи:
ни до, ни после у меня не было физически и фактически времени
на это, потому что, как я уже говорила выше, все тут же уходило
из нашей квартиры, где нельзя было хранить ни строчки. В каких
условиях я работала, очевидно, придется писать еще особо. Хочу
только очень коротко остановиться на специфике. Печатать надо
было без свидетелей. Когда? Ясно, что ночью, когда уже спала моя
мама, жившая тогда вместе с нами на улице Кедрова в еще не отоб-
ранной властями квартире; когда уже посапывала, разметав косы
по подушке, наша Потя-Полинка; когда спали бдительные соседи,
обычно днем не спускавшие с нас глаз. Где и как? Конечно же на
кухне! Машинку я обкладывала подушками, под стол подстилала
одеяла, дверь на кухню баррикадировала подушками с бордового
дивана из гостиной (диван потом, когда власти лишили нас крыши
над головой, попал в почетную ссылку к Асе Фединой, верному
нашему другу, человеку редчайшей порядочности). В кухне дела-
ли «темную», дабы свет в окне не привлекал ненужного внима-
ния в доме напротив. Одновременно я печатала логическую книгу
Александра Александровича, с тем чтобы когда меня спрашивали

Александр Зиновьев: творческий экстаз 183
(что случалось почти ежедневно): а что это я все время что-то пе-
чатаю? — то я могла бы в любой момент указать на стопку уже
напечатанной продукции по логике. Что и говорить, мало кто был
способен на такое решение...
В начале 1975 г. книга была закончена в том смысле, что, по
нашим представлениям, было уже достаточно много подготовлено
материалов для той самой КНИГИ. Все части рукописи были уже
за рубежом и, как нам казалось, находились в недосягаемости для
КГБ. Черновики мы все уничтожили, что потом обошлось нам в
несколько месяцев тяжелых переживаний, поскольку судьба ру-
кописи, переправленной на Запад, нам была долго неизвестна.
Что же это была за книга, которую писал Зиновьев и которая
получилась в результате на деле? С самого начала мы держали в
голове мельчайшие детали замысла и его исполнение, мы хорошо
знали характер книги и ее особенности, поэтому то, что получилось
на деле, точно соответствовало тому самому начальному замыслу.
О «Зияющих высотах» после их публикации появилась огром-
ная литература. Удивительно, однако, то, что самая главная их,
именно литературная, особенность, как правило, выпадала из поля
внимания. В качестве исключения можно сослаться на работы уже
выше упомянутого английского ученого Майкла Кирквуда и оте-
чественных авторов Карла Кантора, Леонида Грекова и Владимира
Большакова. Карл Кантор возвращался к творчеству Александра
Зиновьева неоднократно, всегда находя какие-то дополнительные
особенности, привлекавшие его новизной и яркостью, искренне
отдавая должное огромному таланту и глубине мыслей писателя-
современника, часто видя в работах Зиновьева именно то, мимо
чего проходили критики-профессионалы. По скромным подсче-
там, К. Кантор написал где-то около дюжины блистательных со
всех точек зрения статей, предисловий и послесловий к произве-
дениям Александра Зиновьева.
Я хотела бы добавить несколько слов именно о литературной
особенности творчества Зиновьева. Когда Александр начал писать
«Зияющие высоты», к этому времени он имел за плечами более
50 лет жизненного опыта, богатый опыт литературного фолькло-
ра и научной работы да еще плюс к тому разработанную теорию
советского общества. Были, правда, некоторые колебания: писать
ли научный трактат или литературное произведение. Но колебания
отпали сами собой: начав писать практически, Александр стал пи-
сать и то и другое одновременно. Не параллельно роман и трактат,
а в одном и том же тексте, вернее — один и тот же текст стал пи-
саться и как научный трактат, и как художественное литературное

184 О. М. Зиновьева
произведение. Как в самом Зиновьеве совместились два творческих
начала, казавшиеся (и считавшиеся) принципиально несовмести-
мыми, так они и слились во единое в его произведении.
Александр сознательно писал роман, но роман особого рода —
социологический. Надо сказать, что отношение социологического
романа Зиновьева к социологии как науке похоже на отношение
исторического романа к науке истории или психологического ро-
мана к науке психологии. Но в случае с «Высотами» дело не об-
стояло так, будто независимо и до него уже существовала социо-
логическая наука о советском обществе, и от Зиновьева якобы
требовалось лишь использовать ее результаты в романе. Не было
вообще такой науки, но была марксистская теория, которую, как
известно, Зиновьев отверг как ненаучную. Опять же были сочи-
нения советских философов, социологов, историков, чью деятель-
ность Александр Зиновьев трезво и беспощадно расценивал как
идеологическую апологетику советского коммунизма. Кроме того,
были сочинения западных теоретиков, которые он тоже отвергал
как идеологически ложное изображение советской реальности.
Я хочу особо обратить внимание читателя на тот факт, что научное
понимание советского общества как общества коммунистического
Александр Зиновьев начал разрабатывать впервые в истории на-
уки сам. Перед ним встала проблема изложения результатов своих
исследований в форме, доступной для других людей, и он в качестве
таковой избрал особую литературную форму. Он изобрел ее, введя
в литературу особый, абсолютно новый, стиль языка и мышления,
которым он владел высокопрофессионально, — научный стиль
образного мышления, или образный стиль научного мышления.
И первым образцом этого творческого открытия явились «Зия-
ющие высоты». Не ищите, многоуважаемые читатели, предтечу
Зиновьева. Но он сам, в свою очередь, породил своим романом
огромное количество последователей, заимствовавших, вернее,
пытавшихся заимствовать этот стиль, наивно полагая, очевидно,
что нет ничего легче подражания с претензией на оригинальность
без ссылки на первоисточник. Можно украсть (именно украсть),
переписать абзац, страницу, главу, но стиль мышления, атмосфе-
ра лаборатории мысли, которая породит потом целую серию ли-
тературных шедевров кроме этого первоисточника, не поддается
бессовестному воровству. Этот первоисточник не поддается под-
ражанию по определению, по совокупности всех тех особенностей
научной судьбы и причудливости жизненной линии, кои в своей
сложнейшей и неповторимой совокупности и подарили миру фено-
мен Александра Зиновьева. Так вот, повторяю, первой продукцией,

Александр Зиновьев: творческий экстаз 185
первым образцом этого творческого открытия для подражания и
заимствований без ссылок, как это будет потом сопровождать все
его литературное творчество (что ранее было характерно для логи-
ческих работ Александра), явились «Зияющие высоты».
Социологический роман Александра Зиновьева отличается
от обычного романа (включая социальные роману, вышедшие
из-под пера Достоевского, Толстого, Тургенева, Рабле/Свифта)
как по содержанию, так и по изобразительным средствам. Лите-
ратурными персонажами в нем становятся социальные объекты,
определяемые социологическими понятиями, и объективные со-
циальные законы. Люди в нем фигурируют лишь как представи-
тели различных социальных категорий, как носители социальных
закономерностей и материал их функционирования. А с другой
стороны, традиционно литературные средства (образы, метафо-
ры, стихи, новеллы, анекдоты, фельетоны) становятся средствами
выражения научных социологических понятий, утверждений, те-
орий и гипотез. Примеры тому читатель может в изобилии найти
во всех уже опубликованных литературных сочинениях. Сам автор
назвал такое использование разнообразных литературных средств
синтетическим литературным методом.
Отмечу еще одну характерную черту литературного метода Зи-
новьева — спокойное, даже холодное (беспристрастное) изложе-
ние идей, как-то незаметно превращающееся в бичующую сатиру.
Зиновьев-писатель не разоблачитель: то, о чем он писал, так или
иначе было известно. Важно то, как именно он писал об известных
явлениях жизни: он изображал их так, что они представали перед
читателем в совершенно новом, непривычном виде. Сатира Зино-
вьева обнаружила особые свойства этого жанра, присущие толь-
ко этой авторской сатире: она обнажала социальную сущность
описываемых явлений, которая сама по себе была такой, что ее
правдивый образ выглядел как разоблачение, как сатира, даже
как карикатура. Сатира Зиновьева является компонентом особо-
го, зиновьевского «поворота мозгов» (как он иногда выражает-
ся), позволяющего отбросить привычное, обыденное понимание
и восприятие, отбросить шаблоны и предрассудки. Посмотреть
на мир новым, незамутненным взглядом. Этой своей талантливой
способностью такого зрения он напоминает мне всегда мальчика
из сказки Андерсена «Новое платье короля», который увидел, что
король был голым/Зиновьев видит насквозь, видит сущность, ви-
дит главное, и от этого его умения видеть так, как не могут видеть
другие, становятся до разоблачительной прозрачности очевидны-
ми скрытые процессы, хитроумные уловки, коварные затеи. Для

186 О. М. Зиновьева
многих, так или иначе оказавшихся разоблаченными этой способ-
ностью Александра видеть то, что тщательно скрывается от обще-
ства, от коллег, от самих себя, он, конечно, неприемлем, неприя-
тен — как честный врач, беспощадно ставящий диагноз.
Когда Александр Зиновьев начал писать «Зияющие высоты»,
в мире уже были широко известны книги Солженицына и десятков
других советских и западных авторов, разоблачавших ужасы ста-
линского периода. Такого рода разоблачениями были переполнены
средства массовой информации на Западе, западная пропаганда
на Советский Союз, «тамиздат» и «самиздат». Писать очередную
разоблачительную книгу в духе сочинений этого потока было бес-
смысленно, тем более что Зиновьев никогда не ходил дорогами,
уже протоптанными другими, — наоборот, это он всегда выбирал
свой путь, по которому потом за ним пытались идти другие. А что
касается разоблачения того периода жизни СССР, который обыч-
но связывался с именем вождя всех народов, да к тому же в условиях,
когда Сталин был уже мертв, когда уже было позволено и даже
в некоторой степени поощрялось критическое отношение к ста-
линизму, — все это было не в стиле и не в характере Зиновьева.
Он был активным антисталинистом, когда это было смертельно
опасно, теперь же объектом его критики могли стать не крайности
коммунизма, а нормальное, здоровое, развитое коммунистическое
общество, каким советское общество стало в брежневские годы,
т. е. фундаментальные закономерности реального коммунизма.
Наиболее подходящей литературной формой тут мог стать имен-
но социологический роман, который, как потом оказалось, и был
наиболее опасной для автора формой. Я имею в виду последствия
этого выбора для всех нас.
1975-й и начало 1976 г. были для нас на удивление относитель-
но спокойными. Рукопись «Высот» блуждала где-то на Западе.
Как нам сообщили друзья, занимавшиеся книгой, все русскоязыч-
ные издательства отказались ее печатать. Те куски рукописей,
которые успели оказаться в КГБ, были отданы на отзыв рецен-
зентам этого ведомства, которые, как мы узнали позднее, сооб-
щили, что эти сочинения Зиновьева не имеют никакой научной и
литературной ценности, что не помешало, впрочем, некоторым из
«экспертов» позаимствовать из этих отрывков немало для своей
продукции. Как ни парадоксально, но такие отзывы сыграли для
нас и положительную роль: власти боялись не того, что сочине-
ния Зиновьева будут опубликованы на Западе, а того, что — чур
меня! — они будут иметь успех. Поэтому отказ русскоязычных
издательств печатать «Высоты» был особенно успокоителен для

Александр Зиновьев: творческий экстаз 187
КГБ. И что уж совсем удивительно, профессор Зиновьев получил
разрешение на поездку в ГДР, где были опубликованы его логи-
ческие книги. В Советском Союзе его наградили даже медалью в
связи с юбилеем Академии наук СССР.
Но 1975 г. приносил сюрпризы и другого рода: стало извест-
но о пропаже двух частей «Зияющих высот». Восстанавливая их,
Александр написал книгу «Светлое будущее», сыгравшую впо-
следствии столь драматическую роль в переломе нашей судьбы,
и сделал черновой набросок для книги «Записки ночного сторо-
жа». Опубликованы они были уже после выхода «Высот» (соот-
ветственно в 1978 и 1979 гг.). Книга была переведена на многие
языки мира, стала бестселлером, имела огромную прессу, была
удостоена ряда литературных премий, включая очень престижную
премию Медичи во Франции.
Как я уже говорила, наступила «спокойная» пауза. Судьба кни-
ги была неопределенна. Александр говорил тогда, что если книга
будет напечатана и ее прочтет хотя бы десять человек, он будет
удовлетворен. Я знала с первой строчки, что книга будет иметь ог-
ромный успех, мне был очевиден ее невероятный, ошеломитель-
ный содержательный и языковый размах. Какими колоссальными
литературными потенциями обладал Зиновьев, я чувствовала это,
потому и поддерживала его всячески в развитии его необыкновен-
ного таланта, хотя сам он еще не ощущал по-настоящему, что в
его жизни уже произошел перелом. Вообще-то Александру Алек-
сандровичу скорее было свойственно недоверие к своей звезде,
его бывало трудно убедить в очевидности успеха какого-то меро-
приятия, связанного либо с его произведениями, либо с грядущи-
ми позитивными изменениями в его судьбе. Может, он и прав, мо-
жет, тут срабатывает древняя крестьянская хитрость: не сглазить
бы, а может (и наверняка это так), это просто-напросто опыт про-
житой жизни, которая была щедра скорее на сюрпризы негатив-
ного характера. А пока продолжалась эта «спокойная» пауза, он
продолжал заниматься логикой, готовя к изданию на английском и
немецком языках книгу «Логическая физика»...
Но вот весной 1976 г. нам сообщили, что нашелся издатель,
готовый издать «Зияющие высоты». От Александра требовалось
дать согласие на это. Мы не спали всю ночь, обсуждая решающую
для всей нашей дальнейшей жизни проблему, отдавая себе отчет
в том, какими будут последствия этого решения для нас. Уже се-
рел рассвет, когда он после всех «за» и «против» изложил мне
свою версию нашей будущей судьбы, если мы принимаем реше-
ние — печатать, мы теряем все, чего достигли; его увольняют с

188 О. М. Зиновьева
работы; заключение или лагеря на 10—12 лет; меня с Полинкой
высылают из Москвы; не исключено, что нас обоих лишают роди-
тельских прав... И потом он сказал, что право решения в силу со-
участия в этом эпохальном сюжете нашей жизни принадлежит мне
и ответственность за семью лежит на мне. Мне решать: печатать
«Высоты» или нет. Я задала ему вопрос: «Сможешь ты спокойно
после всего этого жить, зная, что «Зияющие высоты» написаны и
могут быть напечатаны, но останутся неопубликованной рукопи-
сью в твоем письменном столе?» Он ответил: «Нет, не смогу». Не
было надобности драматизировать то, что мы и без того прекрасно
понимали. Я подвела итог нашему обсуждению: даем согласие на
публикацию книги.
Наконец, 26 августа 1976 г. западные радиостанции объявили о
выходе в свет в Швейцарии в издательстве «L'Age d'Homme» книги
русского писателя Александра Зиновьева «Зияющие высоты». По
радио о ней рассказал писатель Владимир Максимов, живший в Па-
риже. «Запомните это имя», — сказал он, назвав имя моего мужа.
Так на свет появился писатель Александр Зиновьев. Имя из-
дателя, которому он обязан своим возникновением в литерату-
ре, — Владимир Димитриевич. На плакате, выпущенном по под-
воду выхода «Зияющих высот» в свет, стояли слова: «ПЕРВЫЙ
ПИСАТЕЛЬ XXI ВЕКА».
Александр Зиновьев пробился в логике благодаря помощи и
поддержке поляков, американцев и немцев, а в литературе — бла-
годаря французам, швейцарцам, итальянцам и представителям
других народов. Россия задушила его как логика, а как писателя
и социолога вообще не допустила к жизни. Литературной родиной
писателя Зиновьева стали Швейцария и Франция, главную роль в
появлении его как писателя сыграл Владимир Димитриевич, кото-
рому мы обязаны гораздо большим, чем книгоиздание. Владимир
пошел на риск издания «Высот», хотя хорошо знал, что не на-
шлось ни одного европейского или американского издательства,
согласившегося печатать этот роман. Владимир поверил в своего
автора, поверил на всю жизнь, сумев издать такое множество книг
Александра, что вообще редко случается с социальными писате-
лями. Владимир Димитриевич (Димитри, как все его называют во
Франции и Швейцарии) родом из Югославии, он серб. Его отец
сидел в тюрьме вместе с М. Джиласом в годы правления Тито.
В 19 лет Владимир бежал из Югославии в Италию и затем — в
Швейцарию, где он живет и работает по сей день. Человек боль-
шого природного ума, он самостоятельно приобрел превосходное
гуманитарное образование и стал тончайшим знатоком литерату-

Александр Зиновьев: творческий экстаз 189
ры. Он является одним из самых литературно образованных людей
нашего времени, каких я встречала в жизни. Энтузиаст-библио-
фил, человек безупречного эстетического вкуса, начитанный; ка-
жется, знает все о всех достойных книгах, которые когда-либо по-
являлись в печати. Реакция его на первые же страницы рукописи,
как только она оказалась в его руках (это произошло в Париже),
чтобы оценить и понять, что же это за книга, была мгновенной:
он позвонил в Лозанну, где находилось его издательство, и, ликуя,
прокричал, что он наконец получил «Ее». Говоря «ее», он имел в
виду именно такую книгу, «его книгу», которую в течение многих
лет он мечтал издать, и в издательстве знали это.
Об эффекте разорвавшейся бомбы я уже говорила вначале, срав-
нивая реакцию на выход «Высот» именно со взрывом гигантской
бомбы. Детонация от взрыва, если продолжить сравнение, — сотни
статей и речей, конференций, группы поклонников, семинары,
молниеносные переводы на множество языков планеты. Русско-
язычная же пресса встретила появление Зиновьева как писате-
ля враждебно или, в лучшем случае, сдержанно. Он и в этой среде
оказался явлением чужеродным. Как писали в некоторых газетах,
Зиновьев-писатель «проскочил» по ошибке, по недосмотру. Кого?
На сей раз имелись в виду «генералы» диссидентства и советоло-
гов. Но «проскочив», Александр Зиновьев занял прочное и почет-
ное место в западном просвещенном мире, а также в определенных
кругах людей в Советском Союзе и в советской эмиграции прежде
всего как писатель, как феномен литературы. Лишь позднее, ока-
завшись на Западе, он во всю свою гигантскую силу заявил о себе
как блистательный публицист и выдающийся социолог. Как писа-
теля его ставили в почетный ряд с Рабле, Свифтом, Франсом, Сал-
тыковым-Щедриным и другими великими писателями прошлого.
К этим оценкам прибавилась еще и другая, но уже как социолога,
когда его стали называть «Моцартом социологии».
Ну а пока мы были еще дома, на Родине, где реакция на «Зи-
яющие Высоты» была прямо противоположной той, какую они
имели на Западе. На автора беспрецедентно известной книги,
бестселлера, обрушились соответственно зарубежной славе бес-
прецедентные по драматичности и по нелепой убогости репрессии.
Беспрецедентность их заключалась в том, что инициатива по ним
исходила из той среды, о которой я упоминала выше, из среды, ко-
торой не угрожали никакие наказания сверху, т. е. не со стороны
властей, которые по-своему даже сдерживали эту разбушевавшу-
юся массу, требовавшую самых суровых мер в отношении отще-
пенца Зиновьева. Драматичным было изгнание его из Института

190 О. М. Зиновьева
философии АН СССР, из университета, лишение всех научных
званий и правительственных наград, в том числе — и военных.
Нелепым и убогим я назову разжалование в рядовые (это капи-
тана авиации, летчика штурмовой авиации, участника Великой
Отечественной войны), повышение квартплаты, т. к. лишенно-
му званий доктора и профессора Зиновьеву не было положено
бесплатное пользование кабинетом размером в 8 кв. м, изгна-
ние нас как врагов народа из поликлиники Академии наук и тому
подобные жалкие по безнадежности и мелкости, но ощутимые
укусы...
Мало было уволить с работы, лишить всех степеней и званий.
Старательные исполнители, сжигаемые праведным огнем возму-
щения на бывшего коллегу, бывшего друга или бывшего учителя
Зиновьева, бескомпромиссно и дерзновенно осуществлявшего на
экстремально высоком уровне свой категорический императив
«быть во что бы то ни стало!», решили пойти дальше: объявить
его исследования не имеющими никакой ценности, а имя — бук-
вально вычеркнуть из советской науки, ну а пожелания из области
«поставить к стенке» себя тоже не заставили ждать.
Как мы и предполагали, над ним нависла угроза ареста, а мне
недвусмысленно дали понять, что для меня подыщут место на бес-
крайних просторах Сибири и Крайнего Севера, предварительно
лишив меня единственной дочери. Мы оказались под таким надзо-
ром КГБ, что это фактически выглядело как домашний арест: тут
были использованы все средства из необъятного арсенала пресле-
дований и репрессий, правда, должна сказать, что в нашем случае
отдавали предпочтение методам психологического воздействия,
которые не оставляли следов на теле...
Все эти меры явились следствием вовсе не того факта, что
Зиновьев посмел опубликовать книгу на Западе, — его научные
книги и до 1978 г. печатались на Западе без разрешения властей,
а книги других авторов десятками печатались за рубежом. По-мо-
ему, причиной такой зверской и единодушной реакции на появле-
ние «Зияющих высот» явился их необычайный успех на Западе,
причем— успех не как привычного разоблачения всем и без того
известных дефектов советской системы, но как описания соци-
альных законов этой системы, сделанного в потрясающей литера-
турной форме. Будь книга бездарной и не имей она такого успеха,
никто не тронул бы Зиновьева даже пальцем, а среда, которая ис-
торгла его из себя и обрушила на него свой гнев, в случае баналь-
ного варианта была бы удовлетворена и успокоена ничтожностью
сделанного им. Допускаю, что его провозгласили бы борцом про-

Александр Зиновьев: творческий экстаз 191
тив «режима», как, впрочем, уже было сделано неоднократно с
множеством других разоблачителей.
Самое страшное преступление Александра Зиновьева состояло
в том, что он обнаружил себя и в литературе как величина огром-
ного масштаба. То, чего он добился в логике, войдя в тройку веду-
щих логиков мира, огромно и революционно, но не так-то прос-
то ухватить и переварить широкому кругу читателей: все же это
очень специальная сфера науки. А в литературе, с ее средствами,
возможностями, с резонансом на нее в журналистике, на радио
и телевидении и широтой охвата читателя, да размеры тиражей
его книг, — все это вместе превратило его в фигуру устрашаю-
ще огромного, подавляющего размера. Французская журналист-
ка-литературовед Николь Санд одну из своих первых статей в «Le
Mond» о творчестве писателя Александра Зиновьева назвала так:
«Гулливер в стране лилипутов» и тем самым ответила на вопрос
«кто есть кто».
В условиях надзора и в ожидании ареста Александр решил напи-
сать новую книгу, на сей раз — «настоящую». При этом он имел в
виду работу в два этапа: сначала накопить большую совокупность
хаотически написанных текстов, а затем обработать их в единую
книгу по канонам литературы. В соответствии с этим решением
он жил и работал с сентября 1976 г. по сентябрь 1977 г. Много
писал, мы это собирали и пересылали через разнообразнейшие
каналы издателю. Удивительно, но основная часть материалов все
же достигла нашего издателя, хотя, конечно, без потерь обойтись
не могло. Пути этих посылок подчас напоминали запутаннейший
лабиринт, страницы новой книги могли бы много рассказать о
географии Европы и Нового Света. Мы тогда не раз вспоминали
судьбу рукописи Шостаковича на ее пути из блокадного Ленин-
града в Москву. Усиливалось ощущение надвигающегося ареста.
Жестоко расправлялись с людьми, распространявшими «Зияю-
щие высоты». Понимая все это, Владимир Димитриевич решил на
всякий случай подготовить те материалы, что он получил из Мос-
квы, к публикации — как своего рода литературный архив. Алек-
сандр Александрович предложил название «В преддверии рая» и
принципы упорядочивания заметок. Надо сказать, что большую
часть материалов, дошедших до издателя, переправил на Запад
Эрхард Хуттер, австрийский журналист, ставший крестным отцом
нашей Полины. Хотя он был официально аккредитован в СССР,
это не помешало КГБ, обнаружив роль Эрхарда в переправке ма-
териалов на Запад, выслать его из страны. «Многострадальный
Хуттер» — так нарекли его в центральной печати, придумав для

192 О. М. Зиновьева
оправдания высылки какие-то небылицы об иконах, о картинах
и т. д., якобы контрабандой вывозившихся Эрхардом на Запад.
Ожидавшийся в сентябре 1977 г. арест откладывался, несколь-
ко раз увозили в Лефортово, откуда можно было и не вернуться.
На фоне явно затягивавшегося ожидания, изматывавшего нас до
изнеможения, и вопреки полной неопределенности в отношении
нашего будущего Александр, человек железной воли и неукос-
нительной дисциплины, начал писать новую книгу, но, учитывая
опыт с вышеупомянутыми заметками, писать начал набело, сразу.
Писал в условиях еще худших, чем когда создавались «Высоты».
Тем не менее к лету 1978 г. он написал основную часть книги под
интригующим названием «Желтый дом», но до конца дописать не
смог: в конце июля 1978 г. нам предложили в срочном порядке вы-
ехать в Германию. Если бы мы отказались принять этот вариант,
то нам бы угрожал тюремно-ссыльный modus, о чем без церемо-
ний и информировали представители власти, вручившие нам за-
граничные паспорта. Мы были вынуждены выбрать эмиграцию.
Пересылкой рукописи «Желтого дома» занимался наш близкий
друг Пьеро Остеллино, впоследствии занявший пост главного ре-
дактора «Corriera délia sera». Его активность в отношении нас от
КГБ скрыть тоже не удалось, но ему в отличие от Эрхарда Хуттера
«повезло»: кончался срок его работы в СССР, поэтому власти, ус-
тавшие гоняться за западными журналистами, устраивать допол-
нительный обременительный скандал не стали.
Надо вообще заметить, что в отношении Александра всегда и
во всем преобладал метод умолчания, чему есть объяснение: Зи-
новьев всегда был одиночкой и предпочитал идти своими неизве-
данными путями/Принципом его жизненной философии было ут-
верждение: «Я есть суверенное государство из одного человека».
Его врожденный аристократизм не позволял ему опускаться до
публичных скандалов, он стеснялся известности, оставаясь сыном
русского народа. Но все же главное тут не в этом, а в том, что имен-
но он создавал. Так уж получалось, что о характере и масштабах
его деятельности знали и догадывались, поэтому принимали меры
к тому, чтобы помешать Зиновьеву проявиться в полную, данную
ему силу, уменьшить сделанное им, оправдываясь при этом инте-
ресами дела, спецификой времени, засильем и давлением властей
там, наверху. Он сам ощущал это постоянно. Не случайно в своих
сочинениях он неоднократно возвращался и подробнейшим обра-
зом анализировал этот социальный феномен.
И вот 6 августа 1978 г. мы покинули Родину, за нами накрепко
захлопнули ворота крепости — страны победившего социализма.

Александр Зиновьев: творческий экстаз 193
Полистайте иностранные газеты и журналы того времени, и вы
найдете там бездну информации о выпроваживании нас на Запад.
На фотографиях можно видеть всех нас троих с двумя чемодана-
ми, вмещавшими Полинкины рисунки и ее книги, да охапки цве-
тов — это все, что нам позволили увезти с собой. Все документы
и, главное, рисунки Александра, несмотря на его сопротивление,
мне все же удалось в свое время сохранить и переправить не-
официальными путями. Александру Александровичу было почти
56 лет, мне — 33 года, а Полинке — около 7 лет. Впереди нас
ожидала эмиграция длиною в 21 год.
Так началась наша эмигрантская жизнь. В начале сентября
1978 г. в «Ведомостях Верховного Совета СССР», № 37, было
опубликовано постановление Президиума Верховного Совета
СССР, подписанное Брежневым, «О лишении гражданства СССР
Зиновьева Александра Александровича... за действия, порочащие
звание гражданина СССР». Тогда стала понятна торопливость
и лихорадочная суета в связи с нашим внезапным и навязанным
властями выездом на Запад: так как к 6 августа 1978 г. уже было
принято и подписано это постановление, согласно которому чело-
век, лишенный гражданства СССР, должен быть выдворен за пре-
делы Советского Союза, то оставайся мы дольше на территории
гостеприимной Родины, власти должны были бы применить к нам
экстраординарные меры, превращавшие мужа в великомученика
при жизни со всеми вытекающими последствиями в смысле резо-
нанса на Западе, что в тот момент было в высшей степени неже-
лательно для советских властей.
В течение первых двух лет Александр работал профессором ло-
гики в Мюнхенском и Оксфордском университетах, но обстоятель-
ства нашей жизни сложились так, что основными сферами его де-
ятельности стали литература, публицистика и социология. Сферы
эти были тесно связаны, поскольку публицистика Зиновьева имела
социологическое содержание, зачастую принимала форму литера-
турных очерков и всегда была насыщена литературными фрагмен-
тами, а литературные произведения в значительной мере являлись
переработкой публицистических и включали их в себя. С этой точки
зрения литературное творчество Александра Зиновьева выглядит
как своего рода летопись событий нашего времени. Как «Евгения
Онегина» называли «энциклопедией русской жизни», так, я счи-
таю, «Зияющие высоты» и последовавшая за ними череда других
произведений Зиновьева — это энциклопедия советской жизни.
За время жизни в эмиграции Александр Зиновьев опубликовал
более 30 книг, многие из них были бестселлерами и сразу перево-

194 О. М. Зиновьева
дились на иностранные языки планеты — от английского до япон-
ского. Число переводов точно установить нелегко, так как многие
из них делались пиратским образом, и мы узнавали о них случайно,
как правило, при подписании книг. Александр всегда с легкомыс-
лием, если не с каким-то гусарским пренебрежением, относился к
созданию архива, что часто служило причиной наших с ним бурных
дискуссий. Мне стоило огромного труда, я имею в виду прежде все-
го сопротивление самого писателя, собирать его публикации и пуб-
ликации о нем. Нас, конечно, по почте заваливали этой продукцией
издательства, газеты и журналы, где публиковались сотни статей
Зиновьева, его очерки и рассказы, где печатали обширнейшие мате-
риалы о нем, о его творчестве, многочисленные интервью с ним. Но
все то, что мне все же удалось сохранить и собрать под нашу крышу,
составляет никак не больше половины громады публикаций, свя-
занных с творчеством Александра Зиновьева. И все, что я с такими
ухищрениями сохранила, мы передали в Бременский архив, который
гарантирует полную сохранность, бережное и грамотное отношение
не только к опубликованному, но и манускриптам автора, аудио-, ви-
део- и фотоархивам. Инициатором и энтузиастом передачи нашего
архива на вечное хранение в Бремен был Габриель Суперфин, чело-
век феноменальной памяти, настоящий фанат, гроссмейстер архи-
воведения, бескорыстнейший и скромнейший служитель памяти на-
шего поколения. Но не только это выделяет его из среды его коллег
по профессии: он сам по себе, с его необыкновенной судьбой дисси-
дента, отсидевшего свой срок, но оставшегося честным, порядочным
человеком, является знамением нашего времени, времени сомнений
и сопротивления, времени шестидесятников.
* * *
Большинство книг Александра Александровича были опубли-
кованы в издательстве «L'Age d'Homme» Владимиром Димитри-
евичем одновременно на французском и русском языках. Книги
«Исповедь отщепенца» и «Смута» были опубликованы в издатель-
стве «Pion» в Париже, книги «Мой Чехов» и «Веселие Руси» —
в издательстве «Complex» в Брюсселе, книги «Государственный
жених», «Рука Кремля» и «Изюмовая бомба» — в издательстве
«Diogenes» в Цюрихе, книга «Русский эксперимент» — в изда-
тельстве «L'Age d'Homme — Наш дом» в Москве, книги «Гло-
бальный человейник», «Новая утопия» и «Затея» — в издатель-
стве «Центрполиграф».
Интерес к литературному творчеству Александра Зиновьева
на Западе был огромен. О нем печатались бесчисленные статьи,

Александр Зиновьев: творческий экстаз 195
книги, рефераты, защищались диссертации. Нередко по числу от-
кликов на свои книги он побивал все рекорды. Так, если оставить
в стороне невероятный успех «Зияющих высот», на другую его
книгу, «Глобальный человейник», в одной только Италии в течение
недели после ее выхода в свет появилось более 50 рецензий. В числе
авторов, регулярно писавших о нем, назову лишь некоторые имена:
A. Burgess, В. Pivot, V. Tarsis, S. Veil, H. Bienek, G. Laub,
О. Filip, Ch. Janson, J. Elster, R. Hingley, C. James, W. Kasack,
E. Hutter, J. Amalric, N. Sand, E. Silijanoff, J.-L. Kuffer, M. Gallo,
A. Nekrich, G. Nivat, J. Altwegg, H. Ssancho, J. Scherer, F.P. Ingold,
M. Heller, L. Schapiro, A. Kaempfe, M. Rosten, J-.P-. Morel,
J. Leonard, J. Serke, H. Schmidt-Hauuer, A. Peyrefitte, A. Besancon,
P. Hanson, F. Body, M. Kirkwood, С. Schwab, G. Urban, V. Strada,
E. Herresch, В. Holmqvist, P. Genis, A. Veil, S. Hook, G. Andreev,
F. Fassio и многие-многие другие.
Было много выступлений по телевидению и радио во многих
странах мира. О Зиновьеве снимались телевизионные фильмы,
устраивались литературные фестивали, его регулярно приглаша-
ли на различные конференции и индивидуальные выступления,
куда собирались многие сотни, а порою — тысячи человек. Регу-
лярно приглашался он почетным гостем в учреждения и органи-
зации европейского и мирового масштаба. Александр удостоился
престижных литературных премий, в том числе «За лучший ев-
ропейский роман» в 1978 г., «За лучший научно-фантастический
роман» в 1980 г., «Prix Medicis» в 1979 г., «Tevere» в 1992 г. и
многие другие.
Александр Зиновьев избран в Баварскую академию искусств
и Римскую академию, награжден медалями и званием почетно-
го гражданина папских городов Равенна, Оранж и Авиньон. Все
годы эмиграции писатель и ученый Зиновьев функционировал в
высокой, я бы сказала, посольской, роли, на которую навряд ли
его допустили бы, окажись он на просторах Крайнего Севера или
за бетонными стенами какого-нибудь сибирского каземата, прими
мы альтернативное решение остаться на гостеприимной Родине.
Эта посольская миссия позволяло ему ощущать то, что его де-
ятельность нужна людям. К слову сказать, его трудолюбие и ра-
ботоспособность поражали даже видавших виды людей, которые
не могли поверить, что один человек способен на такой трудовой
и творческий подвиг.
Высылавшие его на Запад люди не ожидали того, что «Зияю-
щие высоты» окажутся началом его нового пути, началом его успеха
в литературе. А успех был огромный, и Александр сразу почувство-

196 О. М. Зиновьева
вал стремление Москвы помешать распространению его идей и
на Западе. Тут пошло в дело все, что могло принести желанный
для советской власти результат: замаскированные и открытые,
прямые и косвенные угрозы, распускание клеветнических слухов,
вмешательство в его деловые отношения с западными людьми и
учреждениями. Некоторые издательства, подписав контракты на
сотрудничество с писателем Зиновьевым, потом отказывались
издавать его книги, поскольку им давали понять, что это послу-
жит препятствием к их профессиональным книжным контактам и
связям в Советском Союзе. Целый ряд его публичных лекций и
статей были сорваны вследствие определенных акций с советской
стороны, но не останавливались и на этом. Имели место два поку-
шения на его жизнь с использованием бактериологического (как
это потом показали экспресс-анализы Университетской кли-
ники и Института Пастера) оружия, произошло это в 1979 и в
1980 гг. Тренированный и закаленный жизнью организм его ока-
зался способным перенести эти отравления, которые для неподго-
товленных людей могли окончиться летально. Дважды пытались
его похитить — в Осло в 1979 г. и в Стокгольме в 1981 г. По ряду
причин (в частности, из-за нежелания местных властей идти на от-
крытую конфронтацию с советской стороной) он не предавал эти
факты гласности, да и у него не было желания привлекать к себе
внимание общественности подобным образом: он всегда избегал
использовать факты своей жизни как средство паблисити.
Русскоязычная эмиграция встретила появление книг Алексан-
дра Зиновьева далеко не единодушно. Закулисное (или «домаш-
нее») общественное мнение было в основном очень положитель-
ным. У него появилось множество восторженных поклонников,
многие из них прочитали его первые книги еще в Советском Со-
юзе. Высший же, официальный, слой советской эмиграции встре-
тил публикацию книг Зиновьева и появление его самого на Западе
весьма сдержанно и отчасти даже враждебно. Уже первая рецен-
зия на «Зияющие высоты» в русском зарубежье, появившаяся
в газете «Новое русское слово» в Нью-Йорке, была путаной,
невнятной и крайне нелепой. Одно в ней было выражено ясно:
беспредельное и откровенно враждебное отношение к книге, ну и
само собой разумеется, к автору.
Потом было несколько положительных рецензий, но вскоре
стал намечаться перелом: рецензии становились все более ред-
кими гостями на страницах русской зарубежной прессы, объем
их стал сокращаться, оценки приобретали вначале уклончивый,
нейтрально-критический, а затем — угрожающе-погромный ха-

Александр Зиновьев: творческий экстаз 197
рактер. Начался период замалчивания в русскоязычной прессе
всего того, что Зиновьев уже сделал, а также всего того, что во-
обще касалось личности Александра Зиновьева. Его имя даже
перестали упоминать среди имен эмигрантских писателей, зато
активно стали распространяться всевозможные дичайшие вы-
мыслы и клеветнические инсинуации типа, что Зиновьев — ру-
софоб, что Зиновьев — антисемит, что Зиновьев — агент КГБ,
что вовсе и не Зиновьев писал его книги, а кто-то другой... Прак-
тически все годы эмиграции Александр жил в обстановке свое-
образного бойкота и пестрой клеветы. Трудно, если задуматься и
попытаться вспомнить, назвать хотя бы одно русскоязычное из-
дание на Западе, которое не бросило бы злобствующий булыж-
ник в его огород.
Приведу для иллюстрации хотя бы пару примеров, чтобы не по-
казаться голословной: в 1986 г. в Авиньоне и Оранже был проведен
литературный фестиваль, посвященный творчеству Александра
Зиновьева. Многочисленные организации, известные и офици-
альные лица прислали поздравления, в том числе — президент
Франции Миттеран, вице-канцлер Австрии Алоис Мокк, Ив Мон-
тан, Симона Вайль и многие другие. В русскоязычной прессе — ни
слова, хотя я своевременно известила их о готовящемся событии,
разослала вовремя пресс-релиз и всю информацию, относящуюся
к уникальному фестивалю. Как можно догадаться, славы Зиновь-
ева от этого не убавилось, а проверку на порядочность и объек-
тивность, с чьих позиций якобы выступают очень многие русские
зарубежные издания, они, естественно, не выдержали. Произойди
нечто подобное с кем-то другим, в провинциальной русской прессе
поднялся бы целый ураган похвал и восторгов. Я пишу об этом без
горечи, но и не без сожаления по поводу утраченных для русско-
го зарубежья возможностей подняться над своими зашоренными
и ограниченными представлениями о мире, который оказался за
пределами их геттового сознания.
А вот и другой, но уже просто анекдотический пример: Алек-
сандр Александрович подписывал книги на одной из «подписных»
распродаж книг в Пен-клубе в Париже. С утра и до самого закры-
тия к нему стояла длинная очередь, больше, чем ко всем другим
участникам распродажи. Зинаида Шаховская сидела рядом и со-
бирала деньги от проданных зиновьевских книг. На другой день в
«Русской мысли» появляется ее фотография, а внизу — подпись:
Зинаида Шаховская подписывает (!) книги в Пен-клубе. Вот
была бы радость для старика Фрейда, если бы обратились к нему
с просьбой проанализировать и диагностировать пациента.

198 О. М. Зиновьева
Бесчисленны были факты клеветы, замалчивания и несправед-
ливостей по отношению к Александру Александровичу. Не устоя-
ли при этом даже корифеи диссидентства и нелегальной литерату-
ры, и они внесли свою посильную лепту в кампанию инсинуаций и
поклепов на беззащитный и ярчайший талант русской словеснос-
ти, на непонятого, но оболганного гения Александра Зиновьева.
Каковы все же причины такого отношения к Зиновьеву в эмиг-
рации? Их много, они разноплановы, но в чем-то тоскливо похо-
жи на те причины, которые привели Александра Зиновьева к изо-
ляции в Советском Союзе. Как говорится, у попа была собака...
Советская эмиграция, будучи массовым явлением и подчас даже
и не осознавая того, была сама подвержена тем же социальным
законам, какие он описывал в своих книгах. Часть причин опре-
деляется его особенным и обособленным положением на Западе.
Он появился на литературной и общественной арене тогда, когда
в нелегальной литературе, в оппозиционном движении все роли
были уже распределены, субординация всех титулов и градаций
талантов и гениев соблюдалась неукоснительно, являясь сама по
себе уже в какой-то мере священной и априорной институцией,
когда, короче говоря, уже все было сказано.
А Зиновьев опять нарушил сложившееся распределение ролей
и все-таки сказал своими книгами такое весомое и новое слово и
сказал так, что несмотря на всевозможное противодействие, его
книги произвели на Западе убийственно-сильное впечатление. Он
сразу из небытия, минуя регулируемые «самиздат» и «тамиздат»,
находившиеся в основном в руках эмигрантов, мощно, суверен-
но, шагнул в мировую литературу, а не в локально-эмигрантскую,
Как я уже говорила выше, он появился неожиданно, вопреки всем
канонам литературы, независимо от диссидентства и наперекор
эмиграции, не задумываясь ни на секунду, каким торнадо он раз-
метал их теплившиеся мечты и надежды на литературный Олимп.
Ярчайшим своим появлением он сразу же занял и на Западе по-
ложение исключительного одиночки, абсолютно независимого
в своих суждениях ни от кого и ни от чего, не поддающегося давле-
нию общественного мнения, не претендующего ни на какие лавры
и на богатства, независимого в своем литературном творчестве ни
от каких подачек, фондов, стипендий. Если ему присуждались пре-
мии, он принимал их как человек, их заслуживший, но при этом
не прилагал ни малейшего усилия, чтобы их получить. Полная су-
веренность и независимость. Чистая совесть и безукоризненное
рыцарское служение ИСТИНЕ. Он высказывал свои суждения,
не приспосабливаясь ко вкусам и взглядам слушателей и читате-

Александр Зиновьев: творческий экстаз 199
лей, нисколько не стремясь к эпатажу. И суждения его пришли в
резкий конфликт с общепринятыми. Плюс ко всему вызывало по-
нятное раздражение внимание к личности Александра Зиновьева
со стороны западных читателей и средств массовой информации
Запада, а также необычайно высокая оценка его книг.
Когда Иожен Ионеску в интервью в Италии заявил, что счита-
ет Зиновьева самым значительным современным русским писате-
лем, а в телевизионных беседах с Зиновьевым и в многочисленных
статьях о нем его стали зачислять в число крупнейших писателей
нашего времени вообще, терпение наших бывших соотечествен-
ников лопнуло и изрыгнуло неслыханный поток клеветнических
нечистот.
Западная демократия оказалась бессильной перед советской
клеветой и травлей, которую наши соотечественники принесли с
собой в эмиграцию, ностальгируя по коллективным мероприяти-
ям, по русской земле, оставшейся за холмом, будучи не в силах
изменить ни строй своих мыслей, ни цвет кожи, ни укоренившийся
генотип гомо советикуса.
* * *
Итак, литературную деятельность Александра Зиновьева в эмиг-
рации можно в общем разделить на два периода. Между ними нет
четкой границы. Тем не менее различие их заметно достаточно ясно.
В первый период объектом его внимания является советское
общество в годы становления и в том виде, в каком оно сложилось
в брежневские годы, т. е., по определению Александра, в период
зрелости коммунизма. В этот период он дописал «Желтый дом» и
десяток новых написал произведений. Во второй период объектом
внимания Зиновьева становится кризис и крах советского обще-
ства в горбачевско-ельцинские годы. В этот период он написал
«Смуту», «Катастройка», «Русский эксперимент» и другие про-
изведения.
Когда мы оказались на Западе, книга «В преддверии рая» уже
была подготовлена к печати. Хотя это было не законченное лите-
ратурное произведение, а всего лишь черновые заметки для воз-
можного социологического романа, остановить публикацию книги
было уже невозможно. И она вышла в свет в начале 1979 г. Наме-
рению Александра переработать ее не суждено было осуществить-
ся: не было времени. Кроме того, материалы ее использовались в
книгах, которые он стал писать уже на Западе. И лишь в 2000 г.
издательство «Центрполиграф» опубликовало книгу Александ-
ра Зиновьева «Затея», в которую вошла часть заметок из книги

200 О. М. Зиновьева
«В преддверии рая» и сокращенная реконструкция потерянной
части «Зияющих высот», изданная точно так же в 1979 г. под на-
званием «Записки ночного сторожа».
В 1978 и 1979 гг. он дописывал «Желтый дом», делая это урыв-
ками, поскольку одновременно работал в Мюнхенском и Оксфорд-
ском университетах, сочетая это с многочисленными публичными
выступлениями по всей планете. «Желтый дом» являет собою
социологический анализ советского общества, но еще более утон-
ченный, нежели в «Зияющих высотах». Тут, как в неисчерпаемых
месторождениях драгоценных металлов, обнаруживается множес-
тво разделов, которые можно естественным образом и почти без
изменений включить в социологический трактат. Это, например,
разделы об идеологии, о взаимоотношениях индивида и коллектива,
о партии, о народе, об интеллигенции, о религии, о революции,
о колхозах, о социальных законах и т. д. Но тот факт, что они все
же суть части романа, так или иначе придает им литературные
черты. В «Желтом доме», как и в «Зияющих высотах», затронуты
все важнейшие проблемы советского общества и положения в нем
отдельного человека, но как затронуты! — совсем иначе, чем в «Зи-
яющих высотах», в иной литературной форме, с тончайшей нюан-
сировкой и с иными акцентами. Они изображены здесь в том виде,
как они отражались в сознании интеллектуальной элиты общества
и как потом становились предметом сублимативных размышлений
и переживаний. Это не повторение «Зияющих высот», но даль-
нейшая конкретизация намеченных в них тем и идей: появилась
возможность перехода от лихорадочно-засекреченной формы ра-
боты к более планомерной и свободной (хотя и не очень регуляр-
ной) и от набросков и социологических зарисовок — к объемным
и рельефным панно, к симфонической панораме социологическо-
го ландшафта советского общества. Как мне кажется, вернее, по
моему глубокому убеждению, «Желтый дом» — наиболее утон-
ченное, рафинированное и литературное произведение Александ-
ра Зиновьева. И самая его любимая книга.
Он хотел повременить с публикацией ее, намереваясь порабо-
тать над нею как следует, с наслаждением, не торопясь, но (опять
обстоятельства, отражаемые в противительном союзе «но») об-
наружилось, что определенная часть рукописи попала-таки в КГБ,
и помимо использования ее писателями-рецензентами КГБ ее
собирались проэксплуатировать к тому же в еще одной препод-
лейшей акции против самого автора: человек КГБ, выехавший на
Запад под видом диссидента, должен был опубликовать «Желтый
дом» под своим именем. Тем самым создавался противовес успеху

Александр Зиновьев: творческий экстаз 201
Зиновьева, с одной стороны, и появлялся повод для его дискре-
дитации, с другой. И так как попытки такого рода (я имею в виду
дискредитацию) являлись общим местом в работе против отще-
пенцев и были надежным, апробированным средством в борьбе с
бунтарем-одиночкой, использовавшимся против него и его работ
не раз, то под давлением этих обстоятельств Александр дал согла-
сие Владимиру Димитриевичу на немедленное издание «Желтого
дома». В начале 1980 г. книга вышла в свет.
Сам образ жизни на Западе невольно вынуждал писателя Зи-
новьева к тому, что, встречаясь с людьми самых различных со-
циальных категорий в бесконечных поездках по странам Запада,
разговаривая и полемизируя с ними, просматривая сотни и сотни
газет, журналов, книг, следя за событиями и их отражением на те-
левидении и по радио, он начал присматриваться к новому окру-
жению, новой среде обитания. Хотел он того или нет, но на него
обрушился сильнейший поток информации о западном обществе.
И противостоять его влиянию было невозможно, но — глав-
ное — оказавшись на Западе, он не был тем самым автоматичес-
ки исключен из сферы влияния коммунистического общества. По-
следнее давало о себе знать и здесь с огромной силой, бдительно,
упорно, последовательно, постоянно и повсюду.
В то время была банальностью истина о том, что коммунизм
стал международным явлением. Но будучи увлечен внутренними
проблемами коммунистического общества, Зиновьев оставлял
без внимания его внешний, международный аспект; однако, ока-
завшись на Западе, он ощутил его настолько остро, что оставаться
равнодушным и безучастным к нему уже не мог: он должен был
выступать с докладами и писать статьи на темы о советском при-
сутствии на Западе. В результате появился целый цикл произведе-
ний, который условно можно назвать «шпионским». В него вошли
«Гомо советикус», «Пара беллум», «Государственный жених»,
«Изюмовая бомба» и «Рука Кремля». Причем самая важная и ха-
рактерная среди них, конечно же, «Гомо советикус».
Книга «Гомо советикус» имела колоссальный успех. Ее сразу
перевели на французский, английский, итальянский, немецкий и
многие другие языки. Были многочисленные рецензии в мировой
прессе, сопоставимые с реакцией на «Зияющие высоты» и «Свет-
лое будущее». Как и все социологические романы Зиновьева,
«Гомо советикус» нельзя свести к одной теме: он многоплановый,
но главная, определяющая его тема — что из себя представляет
советский человек как продукт реального коммунизма и что он не-
сет миру. Здесь Зиновьев создает критический, но не карикатур-

202 О. М. Зиновьева
но-отрицательный образ гомо советикуса (гомососа). И даже я бы
сказала, с известной долей симпатии, что вообще характерно для
зиновьевского стиля мышления: отрицать, утверждая, и утверж-
дать, отрицая. Ведь и в самой реальности негативное неразрывно
связано с позитивным, одно переходит в другое, одно порождает и
одновременно убивает другое. Зиновьев-писатель проявляет себя
в создании своих литературных персонажей как виртуозный и глу-
бокий диалектик, используя весь тот профессиональный инстру-
ментарий, коим он владел в совершенстве еще до вступления на
путь литературного творчества.
Если герой «Гомо советикуса» еще только готовится стать со-
ветским агентом на Западе, то в романах «Пара беллум» и «Госу-
дарственный жених», а также в повести «Изюмовая бомба» герои
Зиновьева действуют в качестве таких агентов. Шпионский сюжет
и здесь есть лишь средство описать положение советского челове-
ка на Западе, его отношение к Западу, и через это — к своему со-
ветскому обществу. В «Пара беллуме» он описал также человека,
который руководит советской деятельностью на Западе, но описал
его как работника советского аппарата вообще, как «аппаратчи-
ка». Так что и в этом социологический аспект доминировал.
Роман «Пара беллум» был написан в короткий период пребы-
вания у власти Юрия Андропова. В нем даны анализ и оценка ан-
дроповских реформ, явившихся предшественником и базисом для
горбачевской перестройки. И в других романах Александра Зино-
вьева читатель может найти бесчисленные примеры того, как в
них отражались текущие события жизни планеты. Однако это был
не просто пересказ газетных и телевизионных сообщений, а лите-
ратурная и социологическая обработка этих сообщений с целью
высказать идеи иного рода.
Произведения «шпионского» цикла фактически стали произ-
ведениями на тему о советской эмиграции, вернее — о положении
русского человека в условиях чужеродного ему Запада.
Одновременно с романом «Гомо советнкус» он написал роман в
стихах «Мой дом — моя чужбина», полностью посвященный теме
эмиграции. Он собирался напечатать их в одной книге, но по со-
вету издателя напечатал отдельно. Основную проблему эмиграции
для русского человека так выразил один из литературных героев
Александра Зиновьева: что лучше — русская тюрьма или загра-
ничная свобода? Но этот персонаж не нашел решения проблемы
и покончил с собой. Трагичной или по крайней мере несчастной
оказалась судьба и других героев. Зиновьев намеренно наделял
своих героев отрицательными ролями советских агентов, чтобы

Александр Зиновьев: творческий экстаз 203
еще резче описать безысходность судьбы русского человека, по
каким-то причинам выпадающего из обычного хода жизни в Рос-
сии и оказывающегося в эмиграции. Эмиграция на Запад вообще
не есть идея национально русская.
В «шпионских» романах советское общество рассматривается
в его взаимоотношениях с Западом. Рассматривается также за-
падное понимание (вернее, не побоюсь сказать, непонимание) со-
ветского общества и западная политика в отношении него. Алек-
сандр Зиновьев придавал этому описанию сатирическую форму не
столько из-за его склонности к этому жанру, сколько из-за самой
сути дела, описание которой даже у бесстрастного наблюдателя,
не приобщенного к цеху литераторов, непроизвольно и неизбежно
превращается в сатиру.
В пьесе «Рука Кремля» автор довел это описание до гротеск-
но-карикатурного уровня, но, как показала дальнейшая эволюция
советско-западных отношений, литературная карикатура Зиновь-
ева оказалась в высшей степени реалистичной. Нет надобности
говорить, что поставить такую пьесу, разумеется, никто не решил-
ся. На Западе тоже есть свои ограничения и запреты, сводящие
априорные добродетели демократии к нулю или превращающие их
в фикцию и абсурд.
Роман «Мой дом — моя чужбина», как я говорила выше, на-
писан в стихотворной форме, как, впрочем, написано и «Еванге-
лие для Ивана», литературный жанр которого определить невоз-
можно. Стихами насыщены многие прозаические произведения
Александра Зиновьева, на что мне хотелось бы обратить особое
внимание.
Начав писать «Зияющие высоты», Александр решил исполь-
зовать все литературные средства, которыми он владел, в том
числе — поэзию. Поступал он таким образом и в других произ-
ведениях. Есть две особенности его поэзии, которые необходимо
отметить особо (по крайней мере мне пока не попадался ни один
более или менее подробный, профессиональный анализ этой сто-
роны творчества Александра Зиновьева). Первая — он использо-
вал поэзию в смелой комбинации с прозой в таких масштабах, в
каких, как мне кажется, не делал до него никто другой, причем, по
его утверждению, он сознательно сочетал прозаическую поэзию
с поэтической прозой. Ко второй особенности я отнесу его созна-
тельный отказ от «технических» поэтических тонкостей и изощ-
ренностей, сделав главный упор на содержание, на содержатель-
ные образы, на интеллектуальные средства вообще. Отношение
большинства писателей, в особенности поэтов, к его поэтическим

204 О. М. Зиновьева
произведениям я назвала бы скорее угрюмо-сдержанным, но на-
шлись и поклонники. Так, Александр Галич, прочитав «Зияющие
высоты», сказал, что он подписался бы под каждым стихотворе-
нием Александра Зиновьева, а Надежда Мандельштам, с которой
нам посчастливилось познакомиться в Москве, сказала, прижимая
к груди «Высоты», что это ее книга, что если бы стихи Зиновьева
стали известны как произведения кого-то другого, то этот человек
сразу приобрел бы репутацию выдающегося поэта. Необычайно
высоко и эмоционально оценил стихи Зиновьева Карл Кантор, яв-
ляющийся тонким знатоком поэзии, способный часами деклами-
ровать полюбившиеся ему произведения. Ну а главное, что нужно
принимать во внимание при оценке поэзии Александра Зиновьева,
это то, что она есть компонент литературной формы, которую, как
я уже отмечала выше, сам писатель назвал синтетической.
Еще до написания «Зияющих высот» Александр написал сти-
хотворение, посвященное Эрнсту Неизвестному, с которым его
связывала многолетняя дружба. Стихотворение потом вошло в
«Зияющие высоты» (см. т. 1. С. 705) «Линии привычные чертя...».
В нем Александр с огромной силой выразил свои умонастроения
не только тех лет, но, пожалуй, всей своей жизни. Но самым силь-
ным с этой точки зрения, по моему убеждению, является «Молит-
ва верующего безбожника», написанная Зиновьевым тоже еще до
«Зияющих высот».
* * *
Многое он писал в рассматриваемый период просто по заказу.
И в этих случаях он не приспосабливается к чужим вкусам и взгля-
дам, о чем всегда по-честному предупреждал заранее тех, кто ему
заказывал эти произведения, да они и так хорошо знали, к кому
обращались, ибо знали уровень мастерства и масштаб личности
писателя Зиновьева. Но тем не менее эти работы все равно оста-
вались для Зиновьева не главными в его творчестве.
Сразу после окончания «Желтого дома» Александр начал пи-
сать большую книгу «Искушение», которая должна была по за-
мыслу состоять из четырех частей, как и «Желтый дом»: «Иди на
Голгофу», «Евангелие для Ивана», «Живи» и последней, четвер-
той части, предположительное название шторой было «Умри».
Обстоятельства сложились так, что замысел поломался, написа-
ние частей растянулось на десять лет, части были опубликованы
отдельными книгами. Вездесущее КГБ и на этот раз, воспользо-
вавшись определенными моментами нашей личной жизни, получило
доступ к рукописи «Иди на Голгофу», и естественное и единственно

Александр Зиновьев: творческий экстаз 205
правильное решение, которое принял Александр, — напечатать
ее отдельной книгой и как можно быстрее. Она вышла в свет в
1985 г. «Евангелие для Ивана» издатель решил публиковать отде-
льно от «Иди на Голгофу», причем — вместе с французским пере-
водом. Третья часть, «Живи», вышла отдельной книгой в 1989 г.
А последнюю часть Зиновьев дописал уже в 1991 г., опубликована
она была на французском под названием «Царьград» в 1992 г.,
а на русском как часть книги «Смута» — в 1994 г. (в издательс-
тве «Келвори»), В дописанном и переработанном виде она долж-
на быть отнесена ко второй половине литературной деятельности
Александра Зиновьева.
Основная тема книги «Иди на Голгофу» — положение в об-
ществе человека, вставшего на путь создания своего личного
государства и даже космоса. Герой книги — молодой русский
парень по имени Иван Лаптев, решивший выработать для себя
новое,мировоззрение, противостоящее господствующей идеологии,
и новые правила жизни, не соответствующие общепринятым пра-
вилам поведения. Проблема эта отнюдь не специфически совет-
ская и тем более не специфически русская: многие тысячи моло-
дых людей на Западе точно так же бьются над этой проблемой,
только они не осознают ее так остро, может быть, как герой Алек-
сандра Зиновьева. Лаптев сознательно заостряет ее и доводит до
гротескно-гипертрофированных масштабов — до масштабов про-
блемы Бого-человека. Герой «Иди на Голгофу» дерзнул на самое
грандиозное для отдельно взятого и рядового человека дело — на
создание особой, новой религии, соответствующей положению
человека в современном обществе. Конечно, это — литературный
прием, позволяющий довести некоторые идеи до логически мыс-
лимого предела, но прием этот очень реалистичен: люди так или
иначе вынуждаются на такую дерзость.
Иван Лаптев скоро убедился в том, что путь к реализации его
маниакального замысла ведет через Голгофу, т. е. через страда-
ния, через жертву. Это — путь на крест, но его путь окончился
неудачей: реальность оказалась гораздо страшнее того, что он
предполагал в начале пути. Ему просто не позволили взойти на
Голгофу. Тут со страшной силой развертывается трагедия чело-
веческой судьбы в наше время, которая состоит в том, что даже
путь на Голгофу закрыт для бунтующего одиночки. Стремительно
движущаяся вперед огромная безликая масса по имени общество
отбрасывает отдельную личность настолько далеко назад, что лю-
дям потребуются, может быть, века только на то, чтобы завоевать
возможность индивидуально пробиваться на Голгофу. Как тут не

206 О. М. Зиновьева
вспомнить ожесточенную реакцию советской государственной ма-
шины на попытки предельно индивидуального протеста одиночек-
самосожженцев!..
Герои книги «Живи» суть инвалиды от рождения (безногий,
безрукий и слепой) или же люди, сброшенные на самое дно об-
щества и не имеющие шансов выкарабкаться на поверхность,
добиться жизненного успеха. Но книга не ограничивается опи-
санием только специфической жизни инвалидов и неудачников:
просто выбор таких героев позволяет резче описать нормальные
условия жизни современного общества, порождающие уродство,
несправедливость, несчастье. Положение таких героев вынуждает
их к постановке и обсуждению проблем, от которых уклоняются
мыслители нормального общества или которые обсуждаются ими
совсем не в реалистическом духе.
А героев «Искушения» больше всего волнует проблема, ко-
торая и для Александра Зиновьева была главной проблемой всей
его жизни: как жить в условиях коммунистического общества,
если оно вызывает у тебя протест, но ты не видишь возможности
изменения его к лучшему и даже не знаешь, в чем это «лучшее»
должно заключаться, если ты не можешь или не хочешь быть та-
ким, как другие, если ты хочешь сохраниться в качестве нравст-
венной личности. Если взять и сравнить линию Андрея Горева в
«Живи» как личности нравственной, если вспомнить о желании
проявить свой индивидуальный дар у Ивана Лаптева в «Иди на
Голгофу» или о горячем стремлении Юрия Чернова из последней
части «Искушения» выразить его отношение к комплексу жизни
так, чтобы это увидели многие, то мы видим, что герои Зиновь-
ева не находят оптимистического ответа на этот вопрос, ибо его
в принципе не может быть. Тот идеал личности, который в той
или иной форме и мере разделяют эти герои, не соответствует
условиям коммунистического общества. Герои терпят жизнен-
ный крах, но это не значит, что автор призывает читателей отка-
заться от борьбы за этот идеал личности, вовсе нет: Александр
Зиновьев хочет лишь показать, что коммунистическое общество
еще в начале своего исторического пути, что борьба за его идеал
личности по-настоящему еще только начинается, что нужно ис-
торическое время, чтобы отдельные исключительные одиночки
смогли приблизиться к нему. Но попытки приближения к этому
идеалу, стремление претворения этого идеала в жизнь неизбеж-
ны без жертв. Надо быть готовым к жертвенности, более того —
надо еще завоевать самое первое условие-ступень — саму воз-
можность пойти на жертву.

Александр Зиновьев: творческий экстаз 207
# * #
В 1983 г., к тридцатилетию со дня смерти Сталина, Зиновьев
написал книгу «Нашей юности полет». В ней он высказал свое
понимание сталинской эпохи и описал свои взаимоотношения со
сталинизмом, что не было всего лишь данью личной биографии
писателя. Приближалась к развязке «холодная» война, что сопро-
вождалось со стороны Запада и антикоммунизма массированным
оживлением памяти о сталинских репрессиях, к чему, собственно,
умышленно и сводилось узколобое, даже намеренное понимание
сути сталинизма, который декларировался как сущность комму-
низма. Зиновьев — как человек с повышенным и обостренным
чувством справедливости — не мог оставаться равнодушным к
этому. Не будучи ни коммунистом, ни антикоммунистом/но оста-
ваясь кристально честным человеком и корректным ученым, он
протестует, наблюдая фронтальное разворачивание фальсифика-
ции советской истории, сталинизма и коммунизма, и этот протест
становится одной из определяющих черт его литературной, пуб-
лицистической и научной деятельности последующего периода его
жизни и работы на Западе. Эта тема — тема сталинизма — заня-
ла доминирующее место в книге «Исповедь отщепенца».
Второй период литературной деятельности Александра Зи-
новьева в эмиграции наметился уже в «Исповеди отщепенца»,
конкретнее — в последнем разделе, посвященном горбачевской
перестройке, но предельно отчетливо он проявился в книгах «Ка-
тастройка», «Смута», «Русский эксперимент» и «Новая утопия»
(закончена буквально накануне нашего возвращения на Роди-
ну). Мне хочется обозначить основные черты этого периода, ко-
торый, кстати, почти всеми был воспринят так, будто Александр
Зиновьев коренным образом изменил свои взгляды на советское
общество и на коммунизм вообще, будто из антисоветчика и ан-
тикоммуниста превратился в апологета советизма и коммунизма.
Началось неизбежное в подобных случаях сравнение и сопостав-
ление, вернее, противопоставление раннего Зиновьева позднему
(как тут не вспомнить молодого Маркса и позднего, раннего Гоголя
и зрелого, Толстого молодого и Толстого предзакатного, Достоевско-
го — бунтаря и богоискателя). Но сравнение неправомерно, как
я писала выше: к позиции Зиновьева неприменимо определение
«апологет коммунизма и советизма», также, впрочем, как и нельзя
его назвать антикоммунистом и антисоветчинком. На самом деле
произошло следующее: живя на Западе, основательно изучая фе-
номен западного мира, ход «холодной» войны Запада против со-
ветского блока, эволюцию советского коммунизма, крах Совете-

208 О.М.Зиновьева
кого Союза и его сателлитов в Восточной Европе, а также будучи
живым свидетелем обвала советского коммунизма, видя состоя-
ние постсоветской России и ее перспективы в новом качестве и в
новых условиях на планете, — Зиновьев-ученый объективно кон-
статирует как факт изменения самого окружающего мира, и таким
образом изменяется для него и сам объект научного исследования
и литературного творчества. Александр Зиновьев начинает писать
о новых явлениях российской и мировой жизни, оставаясь на тех
же гражданских позициях и руководствуясь теми же познаватель-
ными, эстетическими и моральными принципами, какие у него вы-
работались с юношеских лет.
Тут складывается ситуация, подобная той, в какой оказался Зи-
новьев после смерти Сталина и его официального развенчивания.
Тогда бывшие сталинисты, оставаясь всегда и во всем последова-
тельными конъюнктурщиками, в одночасье превратились в антиста-
линистов и многомиллионной партийной массой дружно ринулись
поливать грязью своего бывшего кумира. Зиновьев, презирая по-
добных «храбрецов», публично заявил тогда, что он «не бьет лежа-
чего» и что «мертвого льва может лягнуть даже осел», и завершает
таким образом свою долголетнюю борьбу с культом Сталина. Тогда
его зачислили в «недобитые культисты». Теперь, оставаясь верным
своим принципам поведения уже в конце 80-х годов, он прекраща-
ет критику советского коммунизма, над которым нависает угроза
разгрома и который действительно начали безнаказанно громить
сами бывшие апологеты коммунизма. Теперь объектом его критики
могли стать только эти погромщики и то, что возникло в результате
их погромной деятельности. Зиновьев не деградировал в апологета
коммунизма, в чем его обвиняют, а, оставаясь всегда верным исти-
не, стал защищать породившую его эпоху, стал апологетом истины
о коммунизме и о том, что пришло на смену ему в России.
Научно-объективные исследования того грандиозного перело-
ма в эволюции человечества, который произошел во второй поло-
вине XX в. и стать жертвой которого выпало на долю России и рус-
ского народа, результируют в совокупности и определяют переход
Александра Зиновьева к новому этапу литературного творчества.
Сочинения нового периода оказываются более насыщенными со-
циологическими идеями, они становятся явно социологическими
романами и повестями по сравнению с произведениями первого
периода. Более того, в них усиливается прогностический аспект,
так или иначе свойственный всему литературному творчеству.
В блистательной именно с эстетической точки зрения «Ка-
тастройке», ставшей очередным бестселлером в мировой лите-

Александр Зиновьев: творческий экстаз 209
ратуре, Зиновьев предсказал катастрофические последствия гор-
бачевской перестройки, пустив в оборот термин «катастройка».
Целиком книга была опубликована в 1990 г., но отрывки из нее
начали публиковаться в различных журналах уже в 1987 г.
Следующая книга «Новая утопия» по крайней мере наполо-
вину посвящена размышлениям о будущем постсоветской Рос-
сии, а завершающая второй литературный период Александра
Зиновьева книга «Глобальный человейник» вообще является
прогнозом эволюции человечества в посткоммунистическую
эпоху.
В литературных произведениях Зиновьева второго периода
отчетливо виден их летописный характер. С этой точки зрения
вся совокупность этих работ может быть расценена как хроника
(летопись) событий советской истории, осмысленной научно и за-
фиксированной в особой литературной форме.
И в самом деле, «Катастройка» написана в начале перестрой-
ки, где были четко определены ее истоки и описаны катастрофи-
ческие последствия.
В «Смуте» описывается ситуация после провала «путча».
В «Русском эксперименте» дается картина ситуации в стране
перед расстрелом «Белого дома».
В «Новой утопии» мы видим состояние России после завер-
шения контрреволюции расстрелом «Белого дома» и назревание
политического переворота, который на самом деле произошел на-
кануне 2000 г.
Поэтому книга «Глобальный человейник», на первый взгляд,
вроде бы выпадает из общего контекста литературных сочинений
Александра Зиновьева, основным объектом и главным героем
которых является русский коммунизм, но это кажется только на
первый взгляд. На самом деле эта книга является вполне логич-
ным завершением грандиозной зиновьевской эпопеи русского
коммунизма. Книгу предваряет добротная и всесторонняя статья
Леонида Грекова, написанная им с глубоким знанием и предме-
та, и — что особенно важно — автора. К этому предисловию я с
удовольствием отсылаю читателя, который найдет в нем верную
оценку этой удивительной книги как литературного и одновремен-
но социологического шедевра. Л. И. Греков назвал ее в предисло-
вии «Зияющими высотами» западнизма.
Таким образом, как мы видим, начав литературный период сво-
ей жизни с «Зияющих высот» коммунизма, Александр Зиновьев
закончил его «Зияющими высотами» западнизма, невольно отдав
должное традиции построения античной трагедии.

210 О. М. Зиновьева
Во второй период нашей эмигрантской жизни в творческой
деятельности писателя Зиновьева все большее место стала зани-
мать публицистика и социологические исследования. В эти годы
им написаны книги «Запад» (или «Западнизм» во французском
переводе), «Кризис коммунизма», «Гибель империи зла», «Вели-
кий эволюционный перелом» и «На пути к сверхобществу».
Начиная с 1990 г. сочинения Александра Зиновьева начали ре-
гулярно печататься в России. Ему вернули советское гражданство,
и у него зародилось намерение вернуться на Родину, однако обсто-
ятельства сложились так, что нам пришлось прожить в эмиграции
еще девять последующих лет.
Главным из этих обстоятельств было отношение Александра
Александровича к тому процессу, который стал захватывать Со-
ветский Союз после 1985 г. (к горбачевской перестройке) и Рос-
сию — после распада Советского Союза в 1991 г. (к ельцинским
реформам), а также отношение к нему со стороны власти новой
России. Со свойственной ему независимостью и принципиальнос-
тью, четко и аналитически недвусмысленно изложил он свое отно-
шение к этому периоду советской и российской истории в социо-
логических и публицистических произведениях «Горбачевизм»,
«Кризис коммунизма», «Гибель империи зла», «Посткоммунис-
тнческая Россия», а также в литературных — в социологических
романах «Катастройка» и «Русский эксперимент». Очевидно, что
с таким пониманием советской контрреволюции и постсоветской
социальной системы рассчитывать на благосклонное отношение
со стороны новых хозяев страны не приходилось.
По его наблюдениям, начиная с середины 90-х годов на Запа-
де разворачивается такая широкомасштабная вакханалия анти-
советизма и оргия русофобии, что уже морально невыносимым
представляется ему дальнейшее пребывание там, где мы жили и
работали начиная с 6 августа 1978 г. С другой стороны, в Рос-
сии стало заметно расти число людей, для которых Александр
Зиновьев с его пониманием явлений современности становился
единственным последовательным выразителем их умонастрое-
ний, в чем он убеждался во время своих приездов в Россию, где
имел многочисленные встречи-митинги с читателями. Он уви-
дел, что нужен России.
Но окончательным толчком к принятию конкретного решения о
возвращении на Родину послужило цинично-хладнокровное напа-
дение НАТО и США на Сербию. Александр Зиновьев оценил это
страшное начало, он понимал, что подобный сценарий в отноше-
нии России вынашивается и созревает для реализации в недале-

Александр Зиновьев: творческий экстаз 211
ком будущем. Как русский человек, как мыслитель с гражданской
ответственностью, он должен в сложившейся для России ситуа-
ции быть со своим народом — он, неукоснительно следуя своему
категорическому императиву, должен разделить его судьбу. Ему
принадлежит фраза, не рассчитанная на журналистский эффект:
«Я возвращаюсь на Родину, чтобы умереть с моим народом».
* * *
Так вот и получилось, что 30 июня 1999 г. самолетом «Аэро-
флота» мы уже с двумя дочками — 27-летней Полиной и 9-летней
Ксенией — вернулись на Родину, но уже в совсем другую страну:
21 год тому назад самолет «Люфтганзы» уносил нас в вынужден-
ную эмиграцию из Советского Союза, а вернулись мы в Россию.
В одном из первых интервью по возвращении на Родину писа-
тель Александр Зиновьев заявил, что прекращает свою литера-
турную деятельность и сосредотачивается на работе в сфере со-
циологических исследований. Похоже, что на этом действительно
закончился литературный период его творчества: Зиновьев всегда
держит свое слово.
Владимир Димитриевич, открывший Александра Зиновьева
как писателя, назвал его первым писателем XXI в. Намного опе-
редивший свое время как в области методов мышления и познания
нашей сложной реальности, так и в способе ее интеллектуально-
го изображения, а также продемонстрировав миру свой безоши-
бочный метод социального анализа и исторически-политического
прогноза, он являет собою воистину личность уникальную. Судьба
этого гениального сына русского народа складывалась драмати-
чески на протяжении всей его жизни, а литературная — в осо-
бенности: Родина отвергла его. И только теперь, в начале XXI в.,
открылись некоторые возможности для ознакомления широких
кругов его соотечественников с результатами его литературного
творчества, с результатами творческого подвига писателя, учено-
го, гражданина Александра Александровича Зиновьева.
Оценит ли русский народ его беспрецедентный подвиг по до-
стоинству?

M. Геллер
Тоска по зоне*
Ты душе глоток озона.,. Здравствуй, зона!
Валентин Соколов
« Оияющие высоты» поразили читателей — русских и
иностранцев, — потому что Александр Зиновьев пер-
вым предложил новый взгляд на советскую систему.
Он отверг метод аналогии — отказался исследовать
советское общество, сравнивая его с дореволюци-
онной Россией или современным Западом. Зиновьев
использует советские понятия, марксистскую терми-
нологию для демонстрации не достоинств системы,
а ее пороков. Антон Зимин — альтер эго писателя в
«Светлом будущем» — излагает этот метод так: «Я
готов дать противнику все преимущества, готов при-
знать все, на чем он настаивает. Вы считаете, что ре-
волюция была благом для России? Согласен. Партия и
народ едины? Согласен. От каждого по способностям?
Согласен. Каждому по потребностям? Согласен».
«Зияющие высоты» были открытием нового — со-
ветского — мира, законов, его регулирующих, от-
крытие его обитателей. В последующих книгах, из
которых сегодня можно уже составить небольшую
библиотеку, писатель детально описывает этот мир,
о котором знал все. Главные герои оставались те же:
работники идеологического фронта, которые иногда
* Опубликовано: Обозрение. Аналитический журнал «Рус-
ской мысли ». 1982. Декабрь.

Тоска по зоне 213
усердно, часто нехотя, с иронической усмешкой, делали то, что от
них требовалось.
Для Зиновьева эти жрецы советской идеологии представляют
собой эссенцию советской интеллигенции: как римские авгуры,
они посмеиваются при встречах, не переставая охмурять непо-
священных. Как правило, разоблачителем системы в его книгах
выступает умный, талантливый, все понимающий член касты, ко-
торый терпит поражение в борьбе за место на иерархической лес-
тнице (часто знаком такого поражения изображаются невыборы в
члены-корреспонденты Академии наук), ибо каста не нуждается в
уме и талантах. «Так чего же ты хочешь?» — спрашивают одного
из героев «Желтого дома». Его ответ суммирует желания основ-
ных персонажей Зиновьева: «Я бы хотел иметь житейские блага и
житейский успех, но за счет своих природных способностей, труда
и мужества» (т. I. С. 181 ). Тема всех книг Зиновьева — невозмож-
ность осуществления естественных желаний человека в советской
системе. Неумолимо, неизбежно система перемалывает челове-
ка, превращая его в гомо советикуса, в гомососа, как (по своему
обыкновению) сокращает Зиновьев.
Логик по образованию, специальности и призванию — Алек-
сандр Зиновьев подвергает логическому анализу советскую сис-
тему и открывает законы ее существования и функционирования.
Система беспощадно расправилась с писателем — вынудила его
переехать в другой мир, на Запад. И тем самым дала ему заме-
чательную возможность экспериментальной проверки открытого
дома закона.
В 1980 г. Александр Зиновьев представляет результаты экс-
перимента в теоретической работе «Коммунизм как реальность».
В 1982 г. он возвращается к прославившему его жанру «Зияющих
высот», «Светлого будущего», «В преддверии рая», «Желтого
дома». Авторы многочисленных статей о творчестве писателя не
смогли договориться относительно определения жанра этих книг.
Видимо, лучше всего назвать его — «зиновьевиадой». Разговор
о жанре необходим, ибо главная особенность «зиновьевиады» оп-
ределяет ее силу. Писавшие о Зиновьеве единодушно — и спра-
ведливо — отмечали смешение в его книгах всех известных жан-
ров и стилей, философских размышлений и раешника, логического
анализа и анекдотов. Сила зиновьевских книг, их острота, не ос-
тавляющая читателя равнодушным, связана не с многоликостью
объединенных форм и стилей, и даже не с глубиной и блеском ана-
лиза. Особенность «зиновьевиады» в том, что писатель включает
в анализ себя самого, делает и себя объектом изучения. С после-

214 M. Геллер
довательностью, вызывающей восхищение, Александр Зиновьев
кладет и себя на операционный стол, под микроскоп, и себя пре-
парирует скальпелем, чтобы добраться до сокровенного секрета
системы и сотворенного ею существа. История медицины знает
героических врачей, прививавших себе страшные болезни, чтобы,
наблюдая за их течением, помочь найти панацею. Обнаружив, что
он, как все советские люди, заражен, Зиновьев приступил к изуче-
нию проявлений болезни и к поискам рецептов лечения.
«Гомо советикус», опубликованный в 1982 г., на мой взгляд,
самая важная из книг Александра Зиновьева после «Зияющих
высот». Книги, написанные после первой, развивали открытие,
сделанное в «Зияющих высотах», дополняли картину советского
мира, иллюстрировали ее новыми судьбами людей, превращаемых
в крошево механизмом реального коммунизма. Значение «Гомо
советикуса» — в изображении столкновения выпестованного
советской системой существа с другим миром. До тех пор пока
Советский Человек остается дома, пока его качества, достоинства
и пороки не проверены другой системой, он остается «вещью в
себе». Остап Бендер рассказывал, что, как объяснил ему один
доктор, «заграница — это миф о загробной жизни». Александр
Зиновьев вывез гомо советикуса «в люди». Его книга могла бы
называться «Наши за границей».
Книга под таким названием уже написана. Сочинил ее в 1890 г.
Н. Лейкин. Полный ее заголовок: «Наши за границей. Юморис-
тическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафи-
ры Семеновны Ивановых в Париж и обратно». Сегодня слова «и
обратно» звучат иронически. Но ни для читателей, ни для писате-
ля о намеках или иронии не могло быть и речи. Все было проще
простого: пожелал молодой купчик поехать с супругой в Париж на
универсальную выставку, сели в поезд и поехали, все посмотрели
и вернулись. Русского читателя до слез забавляли приключения
русской супружеской пары за границей потому, что непохож был
быт: в ресторанах давали маленькие порции, и Николай Иванович
вынужден был заказывать множество блюд; в гостинице поздно
вечером не сразу давали самовар; одно было дороже, чем дома,
а другое — дешевле; и все удивляло. Приключения, мелкие ка-
тастрофы, недоразумения русских в Париже были очень похожи
на злоключения «простаков за границей», о которых рассказал
Марк Твен в книге, вдохновившей Лейкина.
Николай Иванович и Глафира Семеновна Ивановы были в Па-
риже — иностранцами. Персонажи «Гомо советикуса» за грани-
цей — пришельцы из космоса, или — с того света. Они непохожи

Тоска по зоне 215
на туземцев поведением, но прежде всего — взглядом на мир, от-
ношением к людям, к религии, морали, культуре, политике.
Александр Зиновьев предвидел это, констатировав еще в Мос-
кве, что, поскольку «социальные условия Советского Союза от-
личаются от таковых Запада, подобно тому, как биологические ус-
ловия в пустыне или за Полярным кругом отличаются от условий
Западной Европы и Америки», выживает и добивается социаль-
ного успеха в СССР индивид, обладающий особыми, необходи-
мыми советскому обществу качествами. В «Светлом будущем»,
книге, написанной еще дома, новому виду гомо сапиенс дано имя
Советский человек, сокращенно — Сочек. Присмотревшись
к Сочеку на Западе, Александр Зиновьев называет его гомо сове-
тикус, сокращенно — гомосос. Звучание этих двух сокращений
красноречиво демонстрирует эволюцию отношения писателя к
объекту наблюдения. В чужой среде Сочек превратился в гомо-
соса: все его качества, особенности обнажились до предела, за-
щитная окраска слиняла. «Вот стою я перед вами, словно голень-
кий», мог бы сказать герой книги. Он говорит: вот стою я перед
вами, совершенно голенький.
«Зиновьевиада» — опасный жанр. Опасный для писателя.
У читателя всегда есть тенденция смешивать автора с персона-
жами: судить Достоевского за изнасилование, которое совершил
Ставрогин. Зиновьев в своих прежних книгах давал слово мно-
жеству персонажей, некоторые из которых выражали его мысли.
В «Гомо советикусе» повествование ведется от первого лица.
В предисловии автора сказано прямо: «Я сам есть гомосос». Ни-
когда еще Зиновьев не шел так глубоко в себя, изучая порожде-
ние советской системы. Джордж Оруэлл, знавший, о чем говорит,
заметил: хорошие романы пишут люди, которые не боятся. Сме-
лость Зиновьева в стремлении сказать все — о другом и о себе.
Это смелость, которая нередко кажется вызовом, провокацией.
Она нередко вызывает раздражение, чувство, возникающее у че-
ловека, который видит в зеркале отвратительную харю. Польский
писатель Густав ГерлингТрудзинский, великолепно знающий и
тонко понимающий русскую литературу, указал на сходство героя
«Гомо советикуса» с господином Голядкиным из «Двойника» До-
стоевского. Как известно, господин Голядкин, заглянув в зеркало,
увидел господина Голядкина. Голядкин-младший, тот, в зеркале,
был, — сообщает Достоевский, — стыд Голядкина-старшего, был
его ужас, его кошмар. Это был, узнаем мы, другой господин Голяд-
кин, но совершенно такой же, как и он сам, — одним словом, что
называется, двойник его во всех отношениях...

216 M. Геллер
Ужасная сцена встречи двух Голядкиных в зеркале почти едва
ли не буквально воспроизводится в «предисловии автора», кото-
рым начинается «Гомо советикус»: «Мое отношение к этому су-
ществу двойственное: люблю и одновременно ненавижу, уважаю
и одновременно презираю, восторгаюсь и одновременно ужаса-
юсь». Зиновьев говорит о себе и о своем отражении: поэтому он
«жесток и беспощаден» в описании гомососа.
Герой «Гомо советикуса» — «Я», эмигрант. Вместе с другими
эмигрантами он живет в пансионе в некотором западноевропей-
ском городе. «Я» покинул Ибанск, уехал из Москвы, но все свое
забрал с собой. Сюжет «Гомо советикуса» неизменно тот же, что и
во всех предшествующих книгах Зиновьева: возня вокруг штатных
мест в институте и история строительства сооружения, функция
которого раскрывается на последней странице. Не имеет значе-
ния, что в Ибанске, в Москве пост в институте (в Академии наук)
зависел от воли КГБ, а в некотором западноевропейском городе —
от иностранной спецслужбы, неважно, что в других книгах строи-
лись Сортир, Лозунг, Памятник, а здесь — Банк. Важно, что «Я»
остался прежним: он переменил место жительства, забрав с собой
клетку, в которой сидел.
У Станислава Лема есть рассказ, действие которого происхо-
дит на далекой планете, обитатели совершенно похожи на людей.
Но общественная система на этой планете вынуждает всех жить в
воде, лучше даже — подводой. Бульканье — единственный спо-
соб общения между жителями. Пропаганда делает все, чтобы убе-
дить: лучше всего на свете быть мокрым, дышать воздухом (хотя
все и вынуждены время от времени его вдыхать) — политически
неверно. Цель, поставленная перед жителями этой странной пла-
неты, — окончательно перейти на рыбий образ жизни, дышать
только под водой. Герои Зиновьева, гомососы, настолько привык-
ли к советскому образу жизни, что стараются по-прежнему — и
на Западе — дышать в воде. Пансион — корыто, в котором буль-
кают лишенные своей среды советские люди.
В корыте все отлично видно: все качества гомососа, его добро-
детели и его пороки — как на ладони. Гомосос — в полный рост.
А. Зиновьев, открыватель социальных законов, определяю-
щих характер гомососа, социального типа, наилучшим образом
приспособленного к жизни в советских условиях, имел предшес-
твенников. В «Роковых яйцах» М. Булгакова описана ситуация,
живо напоминающая сюжет «зиновьевиады». Под воздействием
красного луча, открытого профессором Персиковым, амебы на-
чинали ожесточенную междоусобную борьбу: «Вновь рожденные

Тоска по зоне 217
яростно набрасывались друг на друга и рвали на клочья, и глота-
ли... Побеждали лучшие и сильные. И эти лучшие были ужасны.
Во-первых, они объемом приблизительно в два раза превышали
обыкновенных амеб, а во-вторых, отличались какой-то особенной
злобой и резвостью». Профессор Савич в книге «Основы поведе-
ния человека», имевшей большой успех в конце 20-х годов, видел
в революции процесс растормаживания, процесс сбрасывания
всего того, что ему было дано культурным развитием. Руководите-
ли советской культурной революции называли этот процесс «пер-
воначальным накоплением социалистических чувств».
В 20-е годы можно было (хотя дано это было немногим) пред-
видеть направление движения. А. Зиновьев демонстрирует резуль-
тат: гомососа в пору зрелости, в эпоху реального социализма.
Гомосос внешне почти не отличим от человека: он — гомо. Но
прилагательное: сое — гиперболизирует одни качества, ликвиди-
рует другие, вносит третьи — новые. В числе качеств гомососа,
которые прежде всего бросаются в глаза, — поразительная са-
моуверенность, безжалостное презрение к другим. Прежде все-
го — к Западу. Есть, конечно, психологические объяснения этого
феномена, но есть и идеологические. С молоком матери всасывал
гомосос слова поэта: на буржуев смотрим свысока; слова вождя:
каждый советский человек на голову выше любого буржуазного
чинуши... Социологическими причинами — социальными усло-
виями — объясняет Зиновьев исступленную вражду между гомо-
сосами, патологическую зависть, испытываемую одним к другому.
Социалистическая система — это один из законов, открытых авто-
ром «Гомо советикуса» — царство посредственностей, уничтожа-
ющих всякое проявление таланта. Поэтому особенно страдают во
всех книгах Зиновьева его любимые герои — блестящие, талант-
ливые люди. «Хуже всех приходится "Я": его выбросила советская
система, ему нет места в новой среде. Он страдает сильнее всех,
ибо — он гений (с. 155), ибо он знает: "Я" мог бы вписать свое имя
в историю науки», и снова: «общество не заинтересовано в тех ве-
ликих открытиях, которые могли бы вписать твое имя в историю
науки» (с. 120), и еще раз: «может быть, именно на этом пути мне
суждено вписать мое имя в историю науки» (с. 133). Но в этих за-
явлениях, самоуверенность которых иногда отдает мегаломанией,
ощущается как бы неуверенность. И тогда «Я» доказывает свое
превосходство, «разоблачая» всех тех, кто мог бы угрожать его
гению, его исключительности. В «Зияющих высотах» был писа-
тель, которого обитатели Ибанска называли Правдец. О нем гово-
рилось: «Правдец все-таки бьет в самое больное место ибанского

218 M. Геллер
общества. В самое главное. В самый нерв его». В «Светлом буду-
щем» Антон Зимин называет «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына
«гениальным художественным произведением». Гомосос «Я» не
перестает иронизировать по поводу «Писателя земли Русской» и
«Великого диссидента из Союза». Гомососы пансиона единодушны
только один раз: изгаляясь над «Великим диссидентом из Союза»,
объявившим голодовку по поводу, который кажется им мизерным,
ничтожным, жалким: помощь человеку!
Поразительная самоуверенность, чудовищная категоричность
мнений, болезненное тщеславие гомососа отлично представлены
Зиновьевым на примере отношения обитателей пансиона к запад-
ной культуре. В «Гомо советикусе» нет ни одного имени западного
писателя, художника, актера, гомососы не ходят в музеи. Все их
знакомство с западной культурой — «пустой западный фильм» в
телевидении, который, видимо, тоже остался непонятным по не-
знанию языка. Тем не менее гомососы не перестают осуждать «за-
падную культуру» — пустую, низкопробную, оболванивающую
людей. Их представления о культуре ни разу не выходят за рамки,
поставленные «Литературной газетой», роль которой в гомососи-
зации человека заслуживает особого изучения.
«Я» — на голову выше всех других гомососов, представленных
в книге Зиновьева. Прежде всего потому, что он осознает себя го-
мососом, особым типом человека, несмотря на некоторые недоче-
ты — представителем высшей породы, которой принадлежит бу-
дущее. Во-вторых, потому, что в нем с особой силой проявляется
импульс, движущий всеми гомососами, — страх.
В 1930 г. герой пьесы А. Афиногенова «Страх» руководитель
института физических стимулов профессор Бородин объявил со
сцены 300 советских театров: «Мы живем в эпоху великого стра-
ха». Он добавил детали: «Молочница боится конфискации коро-
вы, крестьянин — насильственной коллективизации, советский
работник — непрерывных чисток, партийный работник боится
обвинений в уклоне, научный работник — обвинения в идеализме,
работник техники — обвинения во вредительстве». Профессор
Бородин (прототипом которого был проф. Савич) резюмировал:
«Страх ходит за человеком. Человек становится недоверчивым,
замкнутым, недобросовестным, неряшливым и беспринципным».
В 1930 п профессор Бородин видел лишь начало эпохи Велико-
го Страха. С того времени прошло более полувека: страх менял
упаковку, оставаясь главным, определяющим фактором формиро-
вания советского сознания, гомососа. Поразительная достовер-
ность, адекватность (как любит говорить А. Зиновьев) «Гомо со-

Тоска по зоне 219
ветикуса» — в атмосфере страха, которым дышат все персонажи
книги. Трудно сегодня в мировой литературе найти книгу, в кото-
рой с такой интенсивностью ощущается ужас: гомососы продол-
жают бояться всего того, чего они боялись дома, а в дополнение
боятся всего, что они видят в эмиграции. Александр Зиновьев мог
бы дополнить название своей книги: «Гомо советикус — человек,
который боится».
«Я», издеваясь над страхами окружающих его гомососов, боит-
ся больше всех. Ибо он — интеллигентнее всех. Среди множества
тонких наблюдений, точных формулировок, метких высказываний
«Я» особого внимания заслуживает констатация факта: «Пока ка-
чества гомососа наиболее высокой зрелости достигли в советских
людях со сравнительно высоким уровнем культуры и образования,
а также в среде самой социально активной части населения, осо-
бенно в сфере управления, науки, пропаганды, культуры, образо-
вания». Этот факт кажется мне бесспорным, как и его причина:
советские люди «со сравнительно высоким уровнем», «самая со-
циально активная часть населения» — больше всего подверже-
на страху. Они боятся того, чего боятся все советские граждане,
но — в большей степени. Они испытывают кроме здорового фи-
зического страха еще и болезненный страх метафизический.
Этот страх — плод воспитания «гомососа высокой зрелости».
Преодолев марксизм, поняв его суть, «Я», гомосос высшей зре-
лости, остается отмеченным им навсегда. Прежде всего он — де-
терминист, он твердо знает, что история движется, и он не имеет
сомнений относительно того, куда она идет. «Я хотел бы, — меч-
тает «Я», — хоть раз в жизни и хотя бы на короткий срок влить
свою мысль и волю в какой-то ручеек большой истории». Эти же-
лание, потребность слиться с массою», как выразился Маяковс-
кий, — источник страха. Исключенный из партии Ю. Пятаков в
1928 г. выражал этот ужас: «Неужели вы думаете, что в великом
мировом перевороте, в котором решающим фактором будет наша
партия, я буду вне ее?» Ему вторил в 1938 г. Бухарин: «Жизнь для
нас тяжела... Что нас спасает, это вера в то, что прогресс продол-
жается. Это как поток, который рвется к берегу. Выйдя из потока,
вы будете выброшены в сторону». Гомосос Зиновьева не упомина-
ет партии, он не употребляет даже слово «прогресс», но его гло-
жет страх быть выброшенным на берег потоком истории. Как пел
Луис Армстронг: когда святые идут в рай, я хочу быть в их числе...
Детерминизм гомососа — обратная сторона его убежденнос-
ти в наличии суровых законов общественного развития, не знаю-
щих исключений. Отказавшись от марксовых формулировок этих

220 M. Геллер
законов, он сохранил веру в наличие универсального ключа, от-
крывающего все тайны. Не менее важно и то, что, убежденный
в наличии универсального ключа, он твердо верит, что знает этот
ключ, что он обладает Секретом.
Фундамент марксизма, науки наук — уверенность в том, что
Секрет есть, что он раскрыт, строго охраняется и доступен толь-
ко посвященным. От марксистов хранение Грааля — Тайны хода
истории приняли на себя советские граждане. Поклонение Сек-
рету в Советском Союзе, где всё секрет, всё тайна — важнейшая
марксистская черта реального социализма: тайна пугает, тайна
привлекает. И каждый советский человек знает, что он Знает. От-
сюда презрение гомососа к людям иной породы, прежде всего к
иностранцам. Отсюда уверенность гомососа, что если он захочет,
он — все раскроет. Как заявляет «Я»: дайте мне институт, и я вам
раскрою Секрет.
Наличие Тайны с неизбежной необходимостью требует Храни-
телей. Все гомососы могут считать себя духовными хранителями
Грааля, но необходимы Хранители физические. Нужны, как ласко-
во выражаются советские люди, — Органы. Сегодня, в нынешних
сложных и трудных условиях, нужен — КГБ.
Александр Зиновьев отбрасывает «детективный вздор», его не
интересуют (скажем, не очень интересуют) мелкие кагебистские
шпики, мелкие чиновники — следователи или палачи. Его инте-
ресуют высшие сферы КГБ — те, в которых решаются судьбы
мира, ход истории. Александр Зиновьев немало писал о КГБ в сво-
их прежних книгах: это естественно — нельзя писать о советском
обществе, опуская один из составляющих его элементов. В «Гомо
советикусе» КГБ перестал быть контролирующей и охраняющей
советских граждан организацией, он поглотил страну, людей, стал
ими. Определение «агент КГБ» кажется «Я» — слишком узким,
это «понятие ведомственное». «Я» предлагает «беспристрастное
социологическое понятие «советский агент» или «агент Совет-
ского Союза», сокращенно «асе». «Я» совершенно прав: пос-
кольку КГБ и есть Советский Союз, а Советский Союз — это КГБ,
понятие «асе» как нельзя более адекватно. «Я» выполняет фун-
кции «асса», он заслан на Запад КГБ, на протяжении всей книги
он вспоминает, обдумывает наставления Вдохновителя — своего
Учителя в жизни и работе. «Я» — марионетка в руках Вдохно-
вителя, пешка в сложнейшей, планетарной игре, которую ведет
КГБ. И в этом смысл его жизни, радость его жизни.
По любопытному стечению обстоятельств одновременно с «Гомо
советикус» вышла книга французского писателя Владимира Вол-

Тоска по зоне 221
кова «Монтаж». Книга Зиновьева — социологическое иссле-
дование в форме рассказа, роман же Волкова содержит немало
страниц острых социологических наблюдений. В. Волков, как и
А. Зиновьев, рассказывает о манипуляциях КГБ — французский
писатель употребляет технический термин «монтаж». Как для Зи-
новьева, так и для Волкова советский мир прикрыт небом, на ко-
тором восседает КГБ. Принципиальное различие между русским
писателем, оказавшимся в эмиграции, и французским писателем
русского происхождения, безвыездно живущим на Западе, в том,
что для Волкова КГБ — это Дьявол, но существует еще и Бог;
для Зиновьева КГБ — единственное божество в советском небе,
а вскоре, возможно, и в небе над всем миром.
В главе «Суть дела», в которой Вдохновитель по примеру Ве-
ликого Инквизитора в «Братьях Карамазовых» излагает проект
будущего, раскрывается метафизический смысл деятельности
КГБ. Поняв «объективные тенденции истории», «ход истории»,
КГБ имеет возможность «растечься по всей планете и проник-
нуть во все ее поры». КГБ должен сегодня сделать то, что «в свое
время сделали Маркс, Ленин, Сталин». Эта грандиозная задача
требует гениев, но «интеллектуальные функции исторического
гения, — объясняет Вдохновитель герою, — теперь могут выпол-
нить только тайный агент вроде тебя и средний чиновник Органов
вроде меня».
Картина мира ясна. Его судьба прочно в руках органов. Как мог
бы сказать поэт: «У нас один вожатый — товарищ КГБ». Жрецам
нового божества даны функции гениев и дар всевидения. «Мне
все ясно, — провозглашает «Я», — причем — на много веков
вперед», Жрец нового бога провозглашает Хартию гомососа: все,
что бы ты ни делал, ты делаешь по указаниям КГБ, даже если ты
считаешь, что ты действуешь против КГБ. В гигантском проекте
КГБ предусмотрено все, есть место для всех: для агентов и дис-
сидентов, для Запада и Востока. Борьба, сопротивление теряют
смысл — доля гомососа оказывается лучшим вариантом челове-
ческой судьбы. Если КГБ — божество — всезнающее, всесиль-
ное, понявшее «объективный ход истории», — выступления
против него могут только вызывать смех. Поэтому не переста-
ет смеяться — злобно, издевательски, с чувством собственного
превосходства — главный герой «Гомо советикуса», образцовый
гомосос.
Две книги определяют этапы истории XX в. В 1920 г. в страш-
ном пророчестве Евгений Замятин описал будущего гомососа.
Роман «Мы», дневник первого из гомососов, заканчивается уве-

222 IVL Геллер
ренным заявлением: «...Я уверен — мы победим. Потому что ра-
зум должен победить». Примерно 30 лет спустя Джордж Оруэлл
рассказал о победе разума. Роман « 1984» заканчивается победой
гомососа Уинстона Смита: «Он одержал победу над собой. Он лю-
бил Старшего Брата». Минуло еще 30 лет. Сбылись пророчества.
Фантастические провидения Замятина и Оруэлла стали реаль-
ностью — реальность стала фантастической, советской: гомосос
марширует по планете. Книга Зиновьева, как и романы его пред-
шественников, заканчивается твердой уверенностью: «В соревно-
вании гомососа с машиной будущее принадлежит гомососу».
Гомосос — победитель, идущий под водительством КГБ впе-
ред, сметая всех на своем объективно правильном историческом
пути, обладает качеством, которое делает его непобедимым. Од-
новременно — это его слабость. Гомосос не может быть — один.
В числе страхов, терзающих его, — страх свободы, необходи-
мости индивидуального выбора, страх оказаться вне коллектива.
Слово «ностальгия» переводилось когда-то как тоска по родине.
Гомососы Зиновьева, прежде всего «Я», тоскуют страстно, бо-
лезненно по здоровому советскому коллективу. Как никто другой,
А. Зиновьев изобразил ад советского коллектива в своих книгах.
Было легко видеть чудовищные пороки коллектива, находясь в его
теплом лоне. Покинув коллектив, гомосос начинает страдать без
него: он не знает, что ему делать, как ему жить. «Я» с тоской вспо-
минает о Сталине, при котором можно было «влиться» в историю,
тоскует по прямой связи с КГБ. Тоскует по коллективу: «Ни днем
ни ночью не дает покоя то, что я потерял свой коллектив».
«Я» — гомосос-интеллектуал, ученый. Его ностальгия базирует-
ся на научной теории, которая раскрывает советскую Тайну, секрет
советской системы: гомосос не сотрудничает с властями, он участ-
вует во власти. Тоска по коллективу — тоска по зоне, это тоска
по власти. Замятин понял это на заре советской власти, в годы рож-
дения гомососа: «Две чашки весов: на одной грамм, на другой — тон-
на, на одной «я», на другой — «Мы», Единое Государство... Отсю-
да — распределение: тонне — права, грамму — обязанности;
и естественный путь от ничтожества к величию: забыть, что ты —
грамм, и почувствовать себя миллионной долей тонны...»
Через много лет после написания «Мы» Валентин Зэка — Ва-
лентин Соколов, вечный советский арестант и замечательный
поэт, написал: «Ты душе глоток озона, здравствуй, Зона...» Псев-
досвободе советского мира он предпочитал откровенную колючую
проволоку лагеря. Не выдерживая западной свободы, тоскует по
советскому коллективу — лагерю «Я».

Тоска по зоне 223
«Гомо советикус»— зеркало, поставленное Александром
Зиновьевым перед самим собой и перед всеми читателями.
Зеркало — предельно жестокое, беспощадное по отношению к
отображающемуся в нем гомососу. Книга А. Зиновьева демонст-
рирует расположение сил и их характеристику в «самом великом
сражении в истории», как выражается Вдохновитель. Сражение
уже идет: смертная схватка между гомососом и человеком. Она
идет между системой, стремящейся к фабрикации гомососа, и
системой, в нем не нуждающейся. Полем битвы является и каж-
дый человек: в смертельной борьбе схватились доктор Джекил и
товарищ Хайд.
В XVIII в. философы, вдохновленные успехами науки и про-
мышленной революцией, открыли, что человеческое общество
представляет собой машину, а человек —-всего лишь сравни-
тельно простой механизм. А. Зиновьев вернулся к этой теории,
блестяще продемонстрировав ее — первое в истории — практи-
ческое осуществление. Непреклонно убежденный в адекватности
логических законов, автор «Гомо советикуса» провозгласил неиз-
бежность победы «разума». Более 100 лет назад Ф. Достоевский,
понявший смысл начавшегося сражения, выразил сомнение в его
исходе: «Положим, что это закон логики, но, может быть, вовсе не
человечества». Герой Достоевского, отвергая цель, отвергая логи-
ку, отвергает ее фундамент: дваледы два четыре: «Я согласен, что
дважды два четыре — превосходная вещь; но если уже все хва-
лить, то и дважды два пять премилая иногда вещица».
С точки зрения логики, победа гомососа не вызывает сомнений.
Но еще живы духовность, иррациональность, каприз, как говорит
герой Достоевского. До тех пор, пока они существуют, остаются
сомнения в исходе битвы.

IV Философия и учение
об обществе
К. М. Кантор
Логическая социология
Александра Зиновьева
как социальная философия
1\акую бы сферу духовной деятельности А. Зино-
вьев ни делал предметом своих исследований, он
ничего не принимал на веру. Принцип «подвергать
все сомнению» он распространял на тысячелетия
устоявшихся способов постижения мира и, конеч-
но, философия не избежала его критического пере-
осмысления. Сколько философских учений, школ,
направлений сменяли друг друга, начиная с древне-
греческих! Они не отличались взаимной терпимос-
тью. Аристотель отвергал постулаты своего учителя
Платона, как Платон своего наставника Сократа.
Но ни один, ни другой не отвергали нацело учения
своих предшественников. Они даже полагали, что
развивают идеи своих учителей, когда вступали на
свою собственную тропу.
Историки философии в большинстве своем стояли
на точке зрения филиации идей, считая философию
неизменным ингредиентом человеческой духовности.
Содержание философских идей от эпохи к эпохе, от
страны к стране, от философа к философу менялось.
Иногда радикально, но философия как тип духовного
производства сохранялась.
Для Аристотеля философия была «наукой наук».
Корпус сочинений Стагирита включал в себя метафи-
зику, гносеологию, логику, этику, политику, эстетику,
лингвистику, диалектику, физику, астрономию.

Логическая социология Александра Зиновьева ... 225
Стремление охватить все естественные и социальные стороны
бытия в философии сохранялась до XIX в. — до Гегеля. Со времен
античности от философии постепенно стали «отпочковываться»
специальные науки: естественные (физика, астрономия), социаль-
ные (социология, этика, эстетика), методология (логика и диалек-
тика). Правда, философское происхождение во всех специальных
науках по-прежнему просматривалось и просматривается сегодня.
Основоположники научного социализма полагали, что они со-
здали именно науку (которую, к слову сказать, невозможно опре-
делить иначе как только через имя одного из них). По их мнению,
от старой философии остались только логика и теория познания и
будто бы все содержание метафизики (учения о бытии) раствори-
лось в специальных науках.
По словам авторитетного знатока (до последней строчки) фило-
софии Гегеля и учения Маркса, Герберта Маркузе: «даже ранние
сочинения Маркса не являются философскими. В них содержится
отрицание философии, хотя и выраженное философским языком.
Конечно, некоторые фундаментальные понятия, разработанные Ге-
гелем, неожиданно дают о себе знать в процессе перехода от Гегеля
к Марксу, однако подход к марксистской теории не должен сводить-
ся к рассмотрению метаморфоз, которые претерпели старые фи-
лософские категории. В теории Маркса любое понятие имеет при-
нципиально иное основание, подобно тому, как любая новая теория
имеет новую концептуальную структуру, которую нельзя вывести из
предшествующих теорий» (Маркузе Г Разум и революция. СПБ.:
«Владимир Даль», 2000. С. 332) Примерно то же можно сказать и
о Зиновьеве. Даже ранние сочинения Александра Зиновьева не яв-
ляются философскими. В них содержится отрицание марксистской-
ленинской философии и издевательство над современными филосо-
фами, особенно преподавателями философского факультета МГУ.
Этот первый изустный, сократический период творчества Александ-
ра я называю Философским Сатириконом. Зиновьев был неистощим
на шутки и розыгрыши по адресу философии диалектического и ис-
торического материализма, его творцов и ядовит к профессорскому и
аспирантскому составу философского факультета МГУ. Послушать
импровизированные коридорные минилекции Зиновьева сбегались
студенты и аспиранты всех курсов, а то и преподаватели. В хох-
мах (любимое словечко Зиновьева) и прибаутках его — студента
первого курса — слушатели выклевывали зерна таких философских
истин, каких им не приходилось слушать у профессоров.
Учиться Зиновьеву у преподавателей было нечему. Дело не
только в том, что еще до Великой войны с гитлеризмом он успел

226 К. М. Кантор
окончить первый курс элитарного ИФЛИ, но и в том, что он еще
до войны успел изучить и Канта, и Гегеля, и Маркса, и ничего о них
вразумительного от преподавателей услышать не мог. Их поверх-
ностное знание корифеев философии Сашу удивляло и возмуща-
ло. Кого же они могли воспитать?
Попадались в нашей среде, конечно, люди вроде Учителя (имя
собирательное). Но усилия их были тщетны. Либо о их результа-
тах никто не хотел знать, либо они вынуждены были приписы-
вать их какому-то другому (классикам марксизма, Канту, Гегелю,
Кьеркегору, Чернышевскому, Бергсону, Сартру и т. д. ). Из своих
рядов философский ареопаг философского факультета выдвинул
аспиранта, потом профессора Барабанова. Его высказывания —
сливки научности факультетской философии. На описании рече-
ний Барабанова Саша и оттачивал свое сатирическое перо. Далее
я привожу высказывания Барабанова в изложении Александра
Зиновьева.
«Мое отношение к коммунизму всегда было многоплановым.
С одной стороны, я готов вступить с ним в борьбу, ибо боюсь, что
он скоро доразвивается до полнейшей отвратительности и тош-
нотворности. А с другой стороны, я готов за него сражаться, ибо
боюсь, что если не он, то передовые и прогрессивные борцы при-
думают гадость еще похлеще этой. С ним худо, но без него еще
хуже будет — вот в чем загвоздка. Дуболектика общественного
развития такова, что если уж коммунизм появился, то все, что
появится после него и вместо него, будет еще хуже. В осознании
этого рокового обстоятельства и состоит глубочайшая трагедия
мыслящих представителей моего поколения. Дело не в том, что
мы не верим в коммунизм, а в том, что мы не верим в то, что его
можно избежать или изобрести что-то получше» (Желтый дом.
Т. 1.С. 23. Lausanne: Editions L'Age d'Homme, 1980). Зиновьев
говорит с учителем: «Гвардию советской идеологии составляют
философы. Учитель, с которым я иногда обсуждаю проблемы
идеотологии (так я называю науку о советских философах) счи-
тает, что идеотология — единственная область науки, где диа-
лектический метод чувствует себя на месте. Вот уж где все течет,
все изменяется, все переходит в свою противоположность (как
говорит Барабанов, противолапожность). Одного и того же фи-
лософа можно отнести и к одноклеточным, и к червям, и к гадю-
кам. Вот, например, академик Фелькин. Вместе с Канарейкиным
и Петиным зачинал культ Сталина. Посадили не одну сотню своих
коллег и сослуживцев. По идее их надо было бы судить. Но они
уцелели и даже возвысились. Почему? Да потому, что по уровню

Логическая социология Александра Зиновьева ... 227
интеллекта относятся к одноклеточным, по изворотливости — к
блохам, по аппетитам — к шакалам. А академик Канарейкин по
подлости может быть причислен к гадюкам, а по способности
впадать в слезливое состояние на марксистские темы их следует
отнести к певчим птицам.
Не марксизм, не ленинизм, а сталинизм образует сущность со-
ветской философии, ибо сталинизм и есть та мышь, которую ро-
дила гора марксизма и ленинизма» (с. 42). А вот о барабанизме
как четвертой составной части марксизма. Барабанизм сущест-
вовал давно и процветал в Институте философии, но название он
получил «по имени старшего научного сотрудника нашего инсти-
тута доктора философских наук Барабанова. «Почему? Вовсе не
потому, что Барабанов произносит чушь чаще, чем другие, или
что его чушь чушистие чуши других. А потому, что он кроме этого
ничего не произносит. Заслуга Барабанова состоит в том, что он
привел барабанизм в стройную систему и выделил его в особую
часть марксизма. Основные постулаты барабанизма: 1 ) маркизьм,
2) легавый марксизьм. Английские экономисты и Гегель разра-
ботали метод «восхождения от абстрактного к конкретному» для
анализа сложных общественных систем. Маркс хорошо овладел
этим методом. Ленин о нем уже не имел понятия. А при Сталине
за него расстреляли бы. А ведь этот метод и был одним из про-
явлений диалектического метода мышления вообще. И без него
в наших делах ничего толком не поймешь. Запутаешься в трех со-
снах. Действительно (и в этом прав Барабанов): не марксизм, не
ленинизм, а сталинизм образует сущность советской философии,
ибо сталинизм и есть та мышь, которую родила гора марксизма
и ленинизма. Барабанов продолжает: принципы марксизма-лени-
низма сформулированы так, что их даже пересказать невозможно.
И снова Барабанов: один из слушателей Высшей партийной шко-
лы, он (Барабанов) выбрал в качестве темы дипломной работы уче-
ние Спинозы о субстанции. Кто-то сказал ему, что Спиноза — еврей.
Барабанов наложил в штаны. Но в порядке самозащиты сослался
на то, что Маркс тоже еврей. Тут вступает с хохмами Зиновьев:
Маркс в отличие от некоторых этого не скрывал. Потом, Маркс
еврей лишь наполовину, к тому же отъявленный антисемит, назы-
вавший евреев не иначе как «грязными иудеями». Он даже хотел
устроить еврейский погром Герцену, жившему неподалеку от него,
да Энгельс отсоветовал. А при чем тут Энгельс? — удивился
Барабанов. Как же при чем? — удивился в свою очередь Зи-
новьев. — Он же диссидент, а это значит — переодетый еврей.
— А как же мне отказаться от Спинозы? — Очень просто. Скажи

228 К. М. Кантор
профессору словами чеховского героя: «Я вам не Спиноза какой-
нибудь, чтоб ногами кренделя выделывать». — А Чехов правда
так говорил? Ну, я спасен. Барабанову принадлежат еще такие
афоризмы: «Марксизм не догма, а руководство к бедствию». И
другой вариант: «Марксизм не догма, а руководство к ней». Но не
все так эстрадно было на философском факультете
Александр Зиновьев критически овладел диалектикой и Гегеля,
и Маркса. Как и Маркс, он перешел от философии к социальной
теории, но при этом не отбросил целиком философию, конденси-
руя ее в самобытной социальной философии.
Основоположники поспешили похоронить философию. Еще
при их жизни и особенно после их смерти возникли десятки новых
направлений и школ. Тем не менее преждевременные «похороны»
философии повлияли, как я думаю, на А. Зиновьева. Он отошел
от метафизики, которую можно назвать сердцевиной философии,
и целиком посвятил свое творчество логике в ее самых различных
ипостасях: математической, многозначной и т. д.
Еще студентом он создал собственную логическую концепцию
и тогда же приобщил к своим открытиям способных парней фило-
софского факультета МГУ. Среди них были такие незаурядные лич-
ности, как М. Мамардашвили и Г. Щедровицкий. В жанре сатиры
«Зияющих высот» Зиновьев вывел Мамардашвили под именем
Мыслителя. Он не ошибся. Хотя в то время Мераб не одарил
еще мир плодами своего интеллекта, работами о Канте, Декарте,
Прусте, исследованиями топологии сознания, в коих запечат-
лел свое «мерабозрение». Мамардашвили разрабатывал науку
о сознании, тогда как другой ученик А. Зиновьева, Щедровиц-
кий, — науку мышления, которую он оторвал от сознания, относя
сознание к человеку, а мышление считая вне человека находящей-
ся самостоятельной субстанцией. По Щедровицкому, не человек
мыслит, а мышление мыслит через человека. И Мамардашвили,
и Щедровицкий оказали заметное влияние на отечественную фило -
софию. Не следует заблуждаться, это было, по сути дела, влияние
на философскую культуру не столько их самих, сколько их учителя
А. Зиновьева, который сочетал в своих произведениях и критичес-
кую теорию сознания, и науку о мышлении. Я хорошо знал и Мамар -
ашвили, и Щедровицкого. Меня поражала начитанность Мераба.
Он свободно знал кроме грузинского и русского немецкий, фран-
цузский, английский, итальянский. Мераб учил испанский на моих
глазах в поезде по дороге в Дом творчества художников и в самом
Доме, где койки наши стояли рядом, — с испанскою книжкой он
засыпал. Когда в Москву приехал мой друг — Томас Мальдонадо,

Логическая социология Александра Зиновьева ... 229
аргентинец, многие годы живущий в Милане, я, казалось бы, мог
разговаривать с ним по-испански, но, желая удостовериться, как
хорошо знает Мераб итальянский и еще более желая познакомить
двух замечательных людей, я напросился с Мальдонадо в гости к
грузинскому Сократу. Меня поразили комнатка-пенал и поведе-
ние хозяина. Никакой показухи. При нас стер пыль с полирован-
ной поверхности стола, поставил на него бутылку дешевого цер-
ковного вина, и ничего больше. Уселись. И медленно, прерываясь
раздумиями то одного, то другого, зашагала беседа. Обоих инте-
ресовала топология сознания. Аргентинец более слушал. Говорил
Мераб. Ему нравилось либо загадочно молчать, либо уж мыслить,
то вслух. По-итальянски говорил Мераб без сучка без задоринки.
С Щедровицким я сошелся ближе во ВНИИТЭ. Я формировал
лабораторию теорию дизайна — технической эстетики Мне нуж-
ны были методологи. Я пригласил Георгия Петровича, помятуя его
ученичество у Зиновьева в МГУ. Он попросил взять с собой еще
четырех сотрудников. Начальство мне доверяло, ибо я был ини-
циатором возрождения дизайна в СССР — даже сам термин «ди-
зайн» укоренился в языке с моей подачи. Его начали употреблять
к месту, а чаще не к месту. Ни сам Щедровицкий, ни его команда
ничего не слыхали о дизайне, не мыслили в нем ни бельмеса. Но
Щедровицкого это нимало не смущало. Он полагал, что его метод
схем и цифр есть отмычка всех возможных видов человеческой де-
ятельности, всех наук и искусств. Уж если он пригодился в мате-
матике, то наверняка сработает и в дизайне. По каждому поводу и
без повода Щедровицкий ссылался на Александра Зиновьева. Это
меня подкупало. Каким же образом Щедровицкий узнал, что такое
дизайн? Как все другое, к чему он приобщался, чтобы затем своим
методологическим ключом открыть сезам дизайна... Щедровицкий
пригласил меня к себе домой, включил громадный магнитофон и
вместе со своим ученым адьютантом Генисаретским слушал мой
безостановочный четырехчасовой рассказ об истории и теории ди-
зайна. Это была моя история и моя теория дизайна, не заимство-
ванная не из каких книг о дизайне, которых тогда и на русском,
и на английском языке было превеликое множество. Прошла все-
го неделя, и Щедровицкий, к немалому моему удивлению, предло-
жил прочитать доклад по истории и теории дизайна как результат
своей собственной разработки. Это был, собственно, мой рассказ
под магнитофон, разукрашенный множеством схем, начертанных
мелом на грифельной доске. Я не возмутился плагиатом. Я же сам
хотел, чтобы мое понимание дизайна стало всеобщим и безымян-
ным. А Щедровицкий рассказывал обо всем энергично, вырази-

230 K.M. Кантор
тельно, заразительно, Я сошелся с Георгием. Мы часто прогули-
вались по аллее, где расположен был наш институт, и неизменной
темой наших разговоров был феномен Зиновьева. Щедровицкий
поражался гениальности Александра Александровича, которому
считал себя лично обязанным, но неизменно добавлял, что куль-
туры у него маловато. Я возражал. Я-то знал, что читал Зиновьев.
Западную поэзию он читал в подлинниках, а русскую наизусть от
Державина и русских стародавних песен бессчетно.
Из современников ценил Сельвинского, Есенина, Светлова.
А любил самозабвенно Владимира Маяковского. Я уж не говорю
о специальной философской и логической литературе, которую от
Аристотеля до наших дней хранил он в памяти своей. Мамардаш-
вили обиделся на своего учителя Зиновьева за образ Мыслителя
в «Зияющих высотах», который некими чертами походил на про-
тотип. Мераб действительно любил вкусно покушать (а кто не лю-
бит?) и действительно любил красивых женщин (а кто из сильных и
одиноких мужчин их не любит?), зато как он был заботлив, как умел
красиво ухаживать. Когда мы втроем (третьим был Ю. Левада) шли
на дружеские посиделки к двум прелестным женщинам — Инне Фи-
алковой и Кларе Ким, Мераб единственный приносил хороший бу-
кет цветов. Мераб был сдержан, малоразговорчив. Но философ-
ские дамы хотели знать последние философские новости.
А они были только у Мераба. Эти новости были всегда новостя-
ми его собственных размышлений или сиюминутных философских
импровизаций, глубоких и остроумных. Разговор неизменно захо-
дил о Зиновьеве Он многим был обязан Саше — и кандидатской,
и докторской диссертациями, ценил и любил его, но никогда не
поступался своим достоинством. Новейшую западную литера-
туру он знал превосходно. Может, поэтому Мераб, как и Щед-
ровицкий, сожалели об узком культурном кругозоре Зиновьева.
И напрасно. Удостоверяю: его начитанность было ошеломляющей.
Он только никогда не кичился ею и избегал цитирования источ-
ников, когда можно было обойтись и без них. Я рассказал о двух
наиболее самобытных учениках Зиновьева, которые создали собс-
твенные школы, чтобы читатель понял, как в рутинной атмосфере
философского факультета МГУ благодаря Александру Зиновьеву
исподволь созревал истинно философский факультет. Далеко не
все заслуживало сатиры.
Сторонники учения Маркса и Энгельса, особенно в России, ут-
верждали, что марксизм есть философия. При этом они не могли
указать ни одного философского сочинения Маркса, кроме ран-
них «Философско-экономических рукописей», написанных еще до

Логическая социология Александра Зиновьева ... 231
«Манифеста». На русском языке рукописи появились лишь в 60-х
годах и породили безуспешные попытки найти чисто философским
идеям Маркса место в целостном его учении. Правда, Маркса вы-
ручил Энгельс, которому принадлежат три философских произве-
дения: «Людвиг Фейербах и конец немецкой классической фило-
софии», «Анти-Дюринг», «Диалектика природы». И хотя принято
считать, что все, что написал Энгельс, есть выражение взглядов
двоих, трудно предположить, чтобы Маркс подписался под «Диа-
лектикой природы». Собственно говоря, Маркс и Энгельс сами не
повинны в том, что их возвращали в лоно философии — повинен
Ленин, возведший их учение в ранг именно философии и притом
высшей ступени ее развития. Догматическую форму философско-
му учению диоскуров придал Сталин своим очерком «О диалекти-
ческом и историческом материализме». С тех пор невежественная
книга Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» была объяв-
лена Эверестом мировой философской мысли, а собственное фи-
лософское сочинение генсека — победным флагом, водруженным
на философской вершине. Социальный престиж философии при
Сталине был очень высок. Скорее всего, потому, что так называ-
емая марксистско-ленинская философия была камуфляжем ста-
линской идеологии, хотя, впрочем, отождествление учения Марк-
са с идеологией никого не смущало.
Предаваясь логическим исследованиям, А. Зиновьев готовил
философскую бомбу в виде ядра марксовой диалектики, взорвав-
шуюся на ученом совете философского факультета в 1954 г. (речь
идет о диссертации А. Зиновьева «Восхождение от абстрактного
к конкретному»). Только потому, что философский синедрион ни-
чего не понимал в предмете, исследованном А. Зиновьевым, его
не посадили. «Восхождение» — это фундаментальное антиста-
линское исследование при жизни генсека писалось втайне и рас-
пространялось его учениками — «новейшими перипатетиками».
Защита «Восхождения» была событием не только в жизни фило-
софского факультета. Зал ученого совета, где проходила защита,
не вмещал всех желающих. Многие приехали из других городов.
Диссертация «как антимарксистская» была «завалена». Ее при-
шлось защищать дважды — еще раз на ученом совете факультета
и затем в ВАКе, где Зиновьеву все-таки присудили кандидатскую
степень. Вспоминаю, что провал на ученом совете переживался
им и его учениками как триумф. И это был триумф. Ведь отклоня-
ли «Восхождение» вяло, нехотя, через силу, а дискуссия была об-
стоятельной, длительной, непримиримой и для Зиновьева побед-
ной. Зиновьев держался спокойно, с достоинством, говорил свои

232 К, М. Кантор
обычным глуховатым голосом, не защищался, а нападал, выявляя
невежество первосвященников марксизма-ленинизма, их незна-
ние краеугольных методологических построений доктрины Маркса.
Членов ученого совета охватила паника. Из судей защита превра-
тила профессуру в подсудимых, привлеченных по статье идеологи-
ческого пустозвонства, а для студенческой аудитории защита была
ликбезом марксистской диалектики. Философские наставники Зи-
новьева усвоили как «Отче наш» формулу Ленина — от живого
созерцания к абстрактному мышлению и от него к практике. Для
них движение мышления от живого созерцания означало движение
от конкретного, а Зиновьев се перевернул. Докторам философии
было невдомек, что у Зиновьева речь идет о конкретном в мыш-
лении, а не в реальности, а в мышлении процесс познания начи-
нается с выделения какой-то отдельной черты реального объекта,
который не может не выступать в мышлении как абстракция. И от
абстрактного в мышлении, путем тонко разработанных Зиновье-
вым процедур перехода к конкретному в мышлении, путем накап-
ливания этих приемов, связывания множества таких абстрактных
определений и возникает конкретное знание реального объекта.
При понимании процесса познания по формуле Ленина абст-
рактное мышление вообще элиминируется. Только благодаря
применению метода восхождения от абстрактного к конкретному,
к образованию конкретного знания как единству многоразличных
определений переход человека к практике может быть эффектив-
ным. Так, третируя философию, применяя изобретательно логичес-
кий инструментарий, Зиновьев открыл, а точнее говоря, создал тот
последовательный ряд процедур (этапов), через которые проходит
процесс познания. До Зиновьева никто из адептов гегелевско-мар-
ксовой диалектики не мог объяснить этот мыслительный процесс.
Э. Ильенков, торжествуя, удовлетворился открытием того, что у
Маркса значило «абстрактное», а что «конкретное». Для той поры
это было открытием. Ильенков был прирожденным мыслителем,
хорошим человеком и добрым другом. Но не чета Зиновьеву.
В созданной им науке о логическом интеллекте, которую он на-
звал «интеллектологией», А. А. Зиновьев объединил собственно
логику (учение о мышлении) с онтологией (учением о бытии) и гно-
сеологией (учением о познании). Для синтеза атомного ядра фи-
лософии Зиновьев посчитал необходимым свести все проявления
сознания к материальной основе. Он так и пишет: «Рассматривать
человеческое сознание как особую идеальную (нематериальную)
субстанцию, принципиально отличную от субстанции материаль-
ной, есть дань религиозному мракобесию и идеалистической фи-

Логическая социология Александра Зиновьева ... 233
лософии, которые являются компонентом идеологической реак-
ции, начавшейся в конце XX в. с крахом советского коммунизма
и порождающей тотальное помутнение умов... равное тотальному
идеологическому оболванию людей» (с. 12). Сказано грозно, но
не доказательно. А стиль ленинских ругательств по адресу Маха и
Авенариуса, которых (как это доказал мне Зиновьев еще в 1947 г.)
Ленин не знал! Или же ленинских замечаний на полях «Науки ло-
гики» Гегеля: «Боженьку жалко! Сволочь идеалистическая!»
К счастью, совокупность собственных философских взглядов
Зиновьева частично опровергает злополучные высказывания та-
кого рода. Вкладом Александра Александровича в философию яв-
ляется логическое обоснование истинности философии и его ме-
тодов. Он ставит логику впереди философии. Эту новацию можно
считать переворотом в понимании соотношения философии и ло-
гики, в котором логика в прямом и переносном смысле превраща-
ется в царицу духовных знаний.
Логика прежде ютилась на задворках философских трактатов
и факультетов. А Зиновьев вернул логике престиж первозначной
духовной дисциплины — обязательной пропедевтике per se. Вот
это новаторское обобщение: «Логическая обработка понятий и
утверждений, отражающих диалектику бытия, устанавливает сфе-
ру применимости и уместности диалектики как учения, удовлетво-
ряющего критерию научности. Диалектика как учение очевидным
образом лишена смысла в математике и вообще в так называе-
мых точных науках, в которых объекты создаются определения-
ми понятий, но вполне правомерна в сфере эмпирических наук,
объекты которых существуют независимо от исследователя и его
понятий. Но даже в этой сфере далеко не всегда есть надобность в
диалектике. Условия применимости диалектики оказались ограни-
ченными самими ее понятиями, а надобность в ней — характером
исследуемых объектов. Сфера социальных исследований является
такой, да и то в ограниченном смысле» (Фактор понимания.
С. 91 —92). А. Зиновьев по этой причине считает «Диалектику при-
роды» заблуждением соратника Маркса. Собственно, негативное
отношение к знаменитой книге сложилось задолго до Зиновьева и
было принято в старой марксистской литературе.
Но справедливо ли оно? Сомнительно ограничение сферы
действия законов диалектики только общественной жизнью в све-
те новейших открытий астрономии.
Заслуживало бы внимания то обстоятельство, что Сталин ис-
ключил «отрицание отрицания» из законов диалектики. Почему
он так поступил. Случайно ли? Думаю, что нет. Сталин не допус-

234 К. М. Кантор
кал возможности возврата к капитализму после отрицания капи-
тализма победившим социализмом, а возврат тем не менее про-
изошел, причем на протяжении жизни всего одного поколения.
В данном случае как раз и сработал закон отрицания отрицания.
Он неоднократно срабатывал и прежде. В политике этот возврат
Сталина в одном отношении — к Николаю I, в другом — к Ивану
Грозному. Без закона отрицания отрицания необъяснимо действие
закона борьбы противоположностей. Без него провисает возврат
к коммунизму первохристианства, к обществу «эссеев», осужде-
ние Христом частной собственности и возврат к ней современных
опереточных отцов церкви и рвущейся к изобильному потребле-
нию христианской паствы.
Логика как критерий истинности основополагающих философс-
ких понятий проста и доступна. Зиновьев это продемонстрировал на
примере определения понятия материи. Философствующие индиви-
ды могут негодовать, но они не в силах возразить логическим сужде-
ниям автора «Зияющих высот»: «Все известные мне философские
онтологические учения, включая диалектический материализм, не
истинны и не ложны, поскольку фигурирующие в них языковые вы-
ражения не определены в соответствии с правилами логики. Они
просто бессмысленны. Возьмем слово "материя", являющееся
своего рода божком марксизма (точнее — Ленина. — К К). Об-
щеизвестно определение материи, приписываемое Ленину и счи-
тавшееся вершиной философской премудрости. Вот оно: "Материя
есть объективная реальность, существующая вне нас, независимо
от нас и данная нам в ощущениях". Согласно правилам логики оп-
ределение такого типа разделяется на определяющую часть, в кото-
рую входит определяемый термин (в данном случае слово "материя")
и определяющая часть, в которую входят термины, смысл которых
должен быть известен (и понятен!) до построения определения и
независимо от него. В данном случае в определяющую часть входит
выражение "объективная реальность" (родовой термин) и "данное
нам в ощущениях" (видовой термин). А что такое объективная ре-
альность? Думаете, это понятнее, чем материя? Попробуйте найти
ей мало-мальски вразумительное определение. Вы сами убедитесь
в том, что тут ясности ничуть не больше, чем в отношении материи.
Одна неясность заменяется другой, и создается иллюзия понима-
ния» (там же. С. 122—123). А. Зиновьев показывает полную бес-
помощность ленинцев дать вразумительное определение и понятие
объективной реальности.
«Объективизация субъективного и субъективизация объек-
тивного суть обычные явления даже в реальных науках», — пи-

Логическая социология Александра Зиновьева ... 235
шет Зиновьев, — не говоря уже о том, что творится вне ее» (там
же. С. 125). Но ведь этот двусторонний процесс объективизации
и субъективизации был бы невозможен без признания самостоя-
тельной сферы идеального. Настаивая на приоритете логики в де-
лах мышления, Зиновьев декларирует: «Диалектический подход
к явлениям бытия не означает, будто при этом теряют силы за-
коны логики» (там же. С. 151). А что касается самой диалекти-
ки, то о ней прозвучала зиновьевская инвектива: «То трюкачество с
диалектикой (А. А. в данном случае употреблял в насмешку слово
"дуболектика". — К К), которое имело место в прошлом, сейчас
его почти нет, поскольку диалектику вообще отбросили вместе с
марксистской идеологией, что было связано с логической безгра-
мотностью и помутнением умов» (там же. С. 151 ).
Считая, что диалектика поглощается логической методологи-
ей, Зиновьев тем не менее выступает как страж диалектики. До-
стойно уважения его признание:«Я считаю своим долгом, однако,
упоминать о диалектике, поскольку она была и является реальным
фактором человеческого интеллекта» (с. 151 — 152).
Казалось бы, в этой связи он воздаст должное своим учителям
диалектики Гегелю и Марксу, на деле он скорее развенчивает их:
«Гегель, который сделал самый значительный вклад в диалектику,
мистифицировал ее в большей мере, чем кто-нибудь другой. Он
ограничил число законов диалектики несколькими, перечислен-
ными Сталиным, что и стало основным содержанием текстов на
эту тему. Маркс взял диалектику на вооружение в своих сочине-
ниях и несколько рационализировал ее (так Зиновьев объясняет
то, что Маркс высвободил диалектику из идеалистической систе-
мы Гегеля и поставил диалектику с головы на ноги. — К /С), но
он (Маркс) не дал ее систематического построения, ограничив-
шись отдельными разрозненными замечаниями» (там же. С. 165).
Систематического построения, как Гегель, действительно не дал.
Но только логика «Капитала» позволила Зиновьеву «расшиф-
ровать» диалектику восхождения от абстрактного к конкретному.
Этим Александр Александрович не ограничился.
Зиновьев сообщил первотолчок развитию советской конкрет-
ной социологии, но очень скоро ему самому пришлось бороться с
порожденной ею таблицеманией. Преклонение конкретной соци-
ологии перед цифирью Зиновьев назвал «террором эмпиризма».
А. Зиновьев считал, что с 70-х годов у нас началась буквальная
«оргия величин», эпоха количественного взгляда на социальные
явления. «Изобилие величин стало не столько средством дости-
жения истины, сколько средством достижения ее сокрытия» (там

236 К. М. Кантор
же. С. 169). Это замечание А. Зиновьева сохраняет свою актуаль-
ность по сию пору. И боюсь, буйство величин в социологии еще
не скоро прекратится, потому что теоретической социологии у нас
нет. Единственная теоретическая социология — это та, которую
создал А. А. Зиновьев. Ее он назвал «логической социологией».
Она еще не успела стать достоянием профессиональных соци-
ологов. Открещиваясь от Маркса, отечественные социологи
пробавляются тем, что через черный ход своих писаний протас-
кивают крохи марксовых мыслей об устройстве общественной
жизни, — больше они ничем не располагают.
Но являются ли философские и социологические взгляды
Маркса научными? Зиновьев уверен, что нет: «Один из самых
выдающихся умов в истории человечества — Маркс — создал в
общем и целом величайшую в истории нерелигиозную идеоло-
гию, а не науку, хотя стремился к научному пониманию общества
и был убежден, что создал именно таковое. Сколько лет марксизм
превозносился как самая что ни на есть подлинная наука об обще-
стве. Сколько миллионов людей было в этом убеждено и все еще
убеждено» (там же. С. 171 —172).
Два соображения вызывают эти рассуждения. 1. Само понятие
«идеология» у Зиновьева не определено. Оно многозначно. Далее,
не выяснено, возможно ли, чтобы такая научная идеология, как
марксово учение, не содержала бы (при допущении, что оно идео-
логическое по преимуществу) значительных блоков научности?
2. Понятие «идеология» не есть ругательство, статус идеологии не
менее высок, чем статус науки, просто он иной. Для существова-
ния общества идеология не менее важна, чем наука, а в иные пе-
риоды более важна, чем наука (кстати говоря, мысль о социальной
равноценности идеологии и науки для функционирования социума
принадлежит самому Зиновьеву). Автор «Фактора понимания»
полагает, «что именно классовая позиция Маркса была одной из
причин, сбивших его с научного подхода к обществу и к социаль-
ной эволюции на идеологический» (там же. С. 173).
Не наоборот ли? Только став выразителем интересов римского
пролетариата, труждающихся и обремененных, Христос смог со-
здать учение, имеющее общечеловеческое и всемирное значение.
Ибо только люди, принадлежащие к классу, лишенному общечело-
веческих условий существования, в своем деятельном стремлении
снять это исторически возникшее отчуждение восстанавливают не
только свою человечность, но и человечность своих эксплуатато-
ров, односторонность которых навязывает им необходимость быть
господами, угнетателями. Сохранять объективность, принимая

Логическая социология Александра Зиновьева ... 237
классовую структуру общества как незыблемую, одинаково обе-
регая интересы противоборствующих классов ради того, чтобы
добиться научности, не означает ли неизбежно превращение та-
кой научности в идеологию господствующего класса. Рассматри-
вая философский смысл классовой позиции Маркса и Энгельса,
сознательно ставших на сторону «труждающихся и обременен-
ных» в XIX в. в Западной Европе, можно сказать, что она была
тогда единственно возможной научной и общечеловеческой, ибо
тогда рабочий класс был, «философски оценивая исторический
процесс», олицетворением того «второго отрицания», которое
доводит диалектический процесс до завершения, т. е. до отрицания
отрицания, восстанавливающего полноту и полноценность чело-
вечности во всех классовых обществах. Маркс и Энгельс потому и
заложили фундамент науки о социализме и коммунизме, что отказа-
лись от классового нейтрализма и усмотрели нерасторжимую связь
интересов труждающихся и обремененных с общечеловеческими ин-
тересами. Оба они были противниками идеологии— превратного,
извращенного сознания и утопизм'а как его разновидности. Верно,
что они не создали социологии как систематической, отпочковав-
шейся от философии науки об обществе, как это сделал их совре-
менник, «отец социологии» Огюст Конт. Но как доказали многие
исследователи, если в социологии Дюргейма, Вебера, Парсонса —
этих признанных корифеев, есть что-нибудь научное, то лишь по-
тому, что они заимствовали многое у Маркса и Энгельса. А когда
социология Конта и его последователей входила в практику обще-
ственной жизни, то она становилась идеологической и в лучшем
случае оплодотворяла вакханалию цифр конкретной социологии.
В результате общество осталось без социологии как науки со сво-
ими особыми законами. Общественный запрос на теоретическую
социологию удовлетворил А. Зиновьев. Он создал общую и част-
ную теории социологии, избавив исследователей жизни общества
от террора эмпиризма. Общая теория относится ко всему миру,
частная теория — к советскому коммунизму. Свою коронную те-
орию Зиновьев создавал в стороне от контовской и парсонской
традиции. Зиновьев назвал свою социологию «логической соци-
ологией», которую он разработал на основании результатов собс-
твенных исследований в логике и методологии науки. Едва ли не
самым интересным и ценным требованием к новой социологичес-
кой теории, которое выдвигает ее создатель, состоит в том, чтобы
«логическая социология была наукой не описательной, а изобре-
тательной» (там же. С. 176). Такой она и стала под пером А. Зи-
новьева. Аналогом логической социологии в искусстве является

238 К. М. Кантор
творчество художественного авангарда начала XX в. — творчество
Пикассо, Клея, Магрита, Аполлинера, Кафки, Шенберга, Малера
на Западе и Филонова, Татлина, Маяковского, Хлебникова, Плато-
нова, Шостаковича в России. Искусство всех их не изобразительное,
не описательное, а изобретательное. Помимо изобретательства к
методам логической социологии относится метод мысленного экспе-
римента, блистательно примененный Марксом в «Капитале». Надо
сказать, что А. Зиновьев также мастерски владел этим методом.
Философия с тех пор, как она существует, самоопределялась
не только как квинтэссенция мышления, но и как двигатель исто-
рии. Даже в древнегреческой философии, в обществе, которое не
знало и не признавало истории, А. Ф. Лосев нашел элементы ис-
торизма и у Платона, и у Аристотеля, и у др. А К. Поппер — апо-
логет открытого общества — назвал Гераклита родоначальником
теории историцизма, каковую можно определить как энтропийную
философию истории.
В русской культуре сложилась самобытная школа философии
истории, наиболее оригинальным представителем которой, с моей
точки зрения, был медиевист Карсавин. Но в социокультуре Рос-
сии все-таки преобладало негативное отношение к истории и к
прогрессу как якобы основному атрибуту истории, а соответствен-
но, и к философии истории. Притормозить, заморозить историю,
чтобы она, не дай бог, не впала в прогрессистский соблазн Запада,
стремился влиятельный мыслитель К. Леонтьев. Непримиримо
был настроен против истории Л. Толстой. Отношение к истории
в логической социологии Зиновьева исконно русское. Филосо-
фия истории ей чужда. Логическая история в той мере, в какой
она выступает как любомудрие, есть философия когда-то и как-то
ставшего социума и с тех пор не претерпевающего существенных
перемен: «Не изучение конкретной истории дает ключ к надеж-
ному пониманию социального объекта, а наоборот, изучение сло-
жившегося (до известной степени) объекта дает ключ к научному
пониманию конкретного исторического процесса, его формиро-
вания» (там же. С. 181 ). Зиновьев далее говорит, что логическая
социология «ориентируется на изучение и логическое описание
лишь того, что можно наблюдать в настоящем, современность,
ее задачи — теоретическое осмысление результатов наблюдения
существующей реальности» (там же. С. 182). Но коли так, ло-
гическая социология есть наука апостериори, эмпирическая,
а не теоретическая дисциплина. И это до известной степени ее не
недостаток, а ее достоинство. «Без истории нет теории, но без те-
ории нет даже мысли об истории», — примерно так говаривал

Логическая социология Александра Зиновьева ... 239
Н. Г. Чернышевский. Логическая социология — наука о совре-
менности — в философском отношении сугубо материалистичес-
кая. В коей под материей разумеется вся совокупность социальных
объектов, начиная от отдельных социальных атомов (индивидов) и
кончая разнообразными малыми и большими их комбинациями.
Включая обширнейшие государства, империи.
Важно усвоить, чем не является понятие материи в системе
логической социологии. Материя в логической социологии не яв-
ляется ни базисом, ни экономикой, ни производительными сила-
ми, ни производственными отношениями, ни внешней обществу
природой (в том числе физической природностью людей), ни, как
в предельных представлениях материалистической философии,
космосом. Антимарксисты, а порой и марксисты называли филосо-
фию Маркса экономическим материализмом. И Маркс дает повод
для этих примитивных определений материализма. Диалектичес-
кое взаимодействие по Марксу понятых базиса и надстройки — не
химера. Но это еще не определение материализма философии
Маркса. Ее предмет — социокультура во всем разнообразии
паттернов, по преимуществу западноевропейской социокульту-
ры. И все-таки «базис» не то, что можно назвать материей в фило-
софии Маркса. Его философия есть самоопределение человека как
микрокосма в своей социокультуре, в медиокосмосе и в макрокос-
мосе в качестве сотворца спинозовского Бога. Философия Марк-
са, таким образом, и материалистическая, и идеалистическая,
в полном соответствии с природой общественного бытия. Деление
всей мировой философии на материалистическую и идеалистичес-
кую, как это предлагал Энгельс, нонсенс.
Оно (это деление), как утверждал С. Франк, «выходит не толь-
ко за пределы антитезы «материальное — психологическое», но и
за пределы антитезы «субъективное — объективное» Оно сразу
и «субъективное», и «объективное», как бы парадоксально это
ни было с точки зрения наших обычных философских понятий»
(Франк С. Л. Духовные основы общества. Нью-Йорк: ПОСЕВ—
США, 1988. С. 141 )
Что же касается философских взглядов А. Зиновьева, то они
материалистические, но не в том ложном значении, какое припи-
сывается Марксу, а собственные, зиновьевские. Идеалистическое
измерение во взглядах Зиновьева отсутствует. Его взгляды —. аб-
солютный философский материализм, именно абсолютный. Столь
самодостаточного материализма история философии не знала.
Материалистические претензии А. Зиновьева к общепринятому
толкованию сознания не могут не шокировать не только идеалис-

240 К. М. Кантор
тов, но и материалистов: «До сих пор живет и даже преобладает
взгляд на человеческое сознание как на особую идеальную (нема-
териальную) субстанцию, принципиально отличную от субстанции
материальной (вещной). Это разделение духа и материи и лише-
ние духа материальности из религии перешло в идеалистическую
философию (или наоборот), а из идеалистической философии — в
«перевернутом виде» — в философский материализм. На самом
деле сознание людей (мышление, дух) есть явление не менее мате-
риальное, чем прочие явления живой и неживой природы. Ника-
кой бестелесной (нематериальной, идеальной) субстанции вооб-
ще не существует. Сознание есть состояние и деятельность мозга
человека со связанной с ним нервной системой. Идеи (мысли)
суть состояние клеток мозга и комплексы вполне материальных
знаков. Казалось бы, можно предположить, что хотя бы знаки,
которыми широко пользуются логика и логическая социология
А.Зиновьева и многие другие научные дисциплины — идеальны.
Если так считают, то, как полагает Зиновьев, только условно,
в результате конвенции специалистов. А если всерьез: знаки,
включая знаки языка, суть все без исключения материальные (ве-
щественные, ощутимые, видимые, слышимые) явления. Никаких
нематериальных знаков не существует. Такой «радикальный» ма-
териализм, скажут иные стойкие приверженцы незыблемой до сих
пор традиции мировой философии, сродни обскурантизму. Стоит,
однако, задуматься: не подтвердит ли современное вмешательство
в структуру мозга и в нервную систему с целью лечения и измене-
ния поведения человека правильность и этих «ни с чем не сооб-
разных» материалистических воззрений Александра Зиновьева?
Не прав ли Александр Александрович, полагая, что и природные,
и социальные законы, которые определенным образом связыва-
ют между собой эмпирические явления, тоже материальны, хотя
наблюдать их невозможно —для обнаружения их нужны особые
познавательные операции.
Материальные объективные универсальные законы — вот ис-
тинные тираны человечества, от которых оно не избавится никог-
да, ни при каких обстоятельствах. Отсюда следует пессимистичес-
кий вывод (если не сказать «приговор»):
«В мире никогда не было, нет и не будет общества всеобщего
благоденствия — не по произволу каких-то злоумышленников,
а в силу объективных законов бытия». Отчасти, если не целиком,
этот вывод антизиновьевский, перечеркивающий всю активную,
критическую и созидательную, не мирящуюся с преднайденным
состоянием мира и отечества деятельность революционера в науке

Логическая социология Александра Зиновьева ... 241
и общественной жизни. Мало о ком, как о Зиновьеве, можно ска-
зать: «Его сознание — воплощение воли, упорства, пытливости,
проницательности, проектности, фантазии, способности проти-
востоять общепринятому. Ведь в горчайшем выводе А. Зиновьева
отрицается не только учение Маркса о коммунизме, как наукооб-
разная утопия, но Великая Октябрьская революция и вообще все
революции — и социальные, и научные и технические. В чем же
дело? Что произошло с Александром Александровичем? А про-
изошло то, что происходит с каждым великим деятелем, — он «пе-
решагивает через самого себя», как говорил Маяковский, когда
он вступает в новый этап своего творчества. Если он почувствует
необходимость, он готов отказаться от самого себя. Посредствен-
ности этого не дано. Пессимистический вывод о судьбе человечес-
тва сформулирован Зиновьевым в его последней предсмертной и
изданной посмертно стараниями его жены, друга, соратника Оль-
ги книге «Фактор понимания» — книге-завещании неутомимого
искателя истины. Зиновьев синтезировал в той книге результаты
всех своих исследований во многих областях гуманитарного зна-
ния, в том числе и в философии. Исследователю, вознамеривше-
муся идти по его стопам, Зиновьев предоставил возможность
черпать знания из любого периода его творчества. Зиновьев противо-
речив? Несомненно. Как сама жизнь. Быть противоречивым •— удел
великих, стремящихся докопаться до первооснов человеческого
существования. А Зиновьев стремился, именно к этому
В отличие от профессионалов (отечественных и зарубежных)
Александр Александрович сосредоточил свое исследовательское
внимание на вечных основах человеческого существования. Имен-
но «основы» и есть истинный предметзиновьевской логической со-
циологии. Сам он избегает отождествлять логическую социологию
с социальной философией, но по существу его ЛС есть социология
в расхожем представлении о ее предмете и назначении и СОЦИ-
АЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ в наиболее возвышенном и утонченном
ее варианте Начнем ab ovo. Философия — любовь к мудрости.
А что делать философу, если БЫТИЕ спустилось с заоблачных вы -
сот мистических абстракций на землю, в гущу социальной прак-
тики? Что делать, если здесь теперь сосредоточена вся мудрость
мира? Вывод элементарен: философ тот, кто озабочен познанием
законов общественной жизни, только материалист достоин звания
философа. На этом и настаивает Александр Зиновьев.
Не как философ par exellens, a как социолог и социальный фи-
лософ Зиновьев исследует причины победы Октября и почти сто-
летнее торжество русского коммунизма в СССР. Для этого ему

242 К. М. Кантор
пришлось, преодолевая свой антиисторизм, обратиться к русской
истории. В предметно-тематическом русле профессиональной со-
циологии (но, как всегда, неожиданно и наперекор общеприня-
тому) Зиновьев считает, что актуальное русское самодержавие,
православие и православная церковь, вертикальная и горизон-
тальная централизация жизни общества, власть вездесущей цар-
ской бюрократии, крестьянский «мир», отсутствие общеграждан-
ского института частной собственности были одной из предпосы-
лок (истоков и гарантов) победы Октября и русского коммунизма.
Все перечисленное суть элементы социалистического уклада, сто-
летия существовавшие в России и определявшие жизнь России и
при Николае II. На черты социалистического уклада открыл глаза
императору Столыпин. Именно эти элементы, а не только царская
охранка помешали премьер-министру сделать русскую деревню
мелкобуржуазной.
После Октября молниеносно возродилась как якобы социа-
листическая вездесущая чиновническая и бюрократическая ма-
шина общественной и государственной жизни. Как только был
ликвидирован класс помещиков, духовенства, крупной и мелкой
буржуазии, уничтожена частная собственность середняков (этой
«статочной сволочи», как говорил глава чевенгурской коммуны
Чейурной), была ликвидирована база пролетарской революции.
Рабочие и до революции составляли ничтожное меньшинство,
а после войн — мировой и Гражданской — они растворились поч-
ти до неразличимости в массе русского населения. А массу состав-
ляло крестьянство — истинная Россия. Оно не могло стать базой
пролетарского государства. Кто же мог? Кто оставался? Оставался
чиновничье-бюрократический класс, крестьянская Красная Армия
из крестьян, карательные органы (сверхвласть, как ЧК назвал
А. Зиновьев, — тоже в основном из крестьян). Эти социалисти-
ческие силы (да, да, социалистические) по способу организации
действия и учредили сталинский социализм и русский коммунизм
в городе и деревне. Книги А. Платонова «Город Градов», «Котло-
ван», «Чевенгур» и стихи Маяковского против бюрократов и чи-
новников подтверждают парадоксальный вывод А. А. Зиновьева
о социальных истоках русского коммунизма. Ленин говорил об
этом иное. Он полагал, что Октябрь победил, поскольку Россия
была слабым звеном в цепи империалистических держав, так это и
было. Но советский коммунизм из «социалистической» отсталос-
ти России не выводился. Достоверней все-таки объяснение А. Зи-
новьева. Тем более что Зиновьев указывает все же на другой исток
российского коммунизма. Вот тут-то и проявляет себя Зиновьев

Логическая социология Александра Зиновьева ... 243
как социальный философ. Он обнаруживает незыблемые начала
человеческого существования (предмет социальной философии),
и тут Зиновьев делает, как я полагаю, свое коронное открытие —
объясняет характер действия универсальных коммунальных отно-
шений. Он констатирует, что жизненный уклад всего сельского и
отчасти городского, а также посадского населения России почти
совпадает с фундаментальными законами социального бытия,
поскольку этот уклад является дикарским.
Именно соединение этих двух истоков Октября сообщает логи-
ческой социологии Зиновьева значение социальной философии XX
и, возможно, XXI в. Чтобы правильно понять созданное Зиновье-
вым, обратимся к книге С. Франка «Духовные основы общества».
В ней философ констатирует, что несмотря на свою давность (от
О. Конта) «и на наличие огромной литературы (социологии) со-
циализм доселе не имеет ни только определенного предмета, ни
общепризнанных методов и научных традиций — в сущности, еще
до сих пор нет социологии как определенной науки, а есть едва
ли не столько же отдельных социологии, сколько авторов, о ней
писавших... Социология с самого начала поставила своей задачей
познать законы общественной жизни, аналогичные законам при-
роды; она хотела и хочет быть положительной наукой об обществе
и притом наукой по образцу естествознания» (Франк С. Указ. соч.
С. 17—18). Такой социология не стала и не могла стать. С. Франк
прав, утверждая, что социология как самостоятельная наука не
состоялась в качестве аналога естественных наук, распространив
на общество натуралистическое мировоззрение. Прав он также и
в утверждении, что общественная жизнь не может быть сведена к
познанию предметной, вещевой составляющей человека и обще-
ства. Зиновьев, на словах отвергающий общепринятые абстракции
философского постижения глубинных основ человеческой жизни,
на самом деле проникает до них, как в учении об универсальности
коммунальных отношений, а также в учении об исходной клеточке
(эмбрионе), из развития и дифференциации которой формируется
система коммунальных отношений.
Клеточка коммунизма — это первичные деловые коллективы:
заводы, фабрики, фермы, магазины, школы, больницы, институты.
Клеточная структура — основа общества. Клеточка — это обще-
ство в миниатюре, а общество — разросшаяся до гигантских раз-
меров клеточка. Конечно, это не Маркс. У Маркса клеточка — это
товар, который разрастается в капитализм. Клеточка коммунизма
обладает своей структурой. Она расчленена на более мелкие кле-
точки, каждая из которых имеет своих руководителей. Все работа-

244 К. М. Кантор
ющие граждане суть служащие государства. Индивид и коллектив
находятся в отношениях координации и субординации. Интересы
коллектива всегда выше интересов индивида. Практически дейст-
вующий принцип коммунизма — закрепощение индивида.
Несогласие с Максом не мешало А. А. Зиновьеву считать себя
обязанным автору «Капитала». И хотя в свой сатириконовский пе-
риод он нарисовал немало добродушных карикатур на бородатого
классика, Зиновьев многократно выражал свое преклонение перед
великим мыслителем и отважным человеком. Возражая Критику
марксизма, он писал: «Познание реальности — это прекрасно. Но
ради чего? Маркс познавал реальность с целью создания теории
революционного действия. А для Критика познание — самоцель.
Истина любой ценой! Он даже считает, что именно ориентация
Маркса на революционное действие по переустройству общества
исключила для него научное понимание реальности и превратила
все его усилия в чисто идеологическое дело. Марксизм, претендо-
вавший на высшую научность, стал лишь идеологией. Пусть так,
но он стал действенной идеологией, больше столетия владев-
шей чувствами и умами людей» (Русская трагедия. М., 2005.
С. 138,139). Зиновьев называл себя самостоятельным государс-
твом. С еще большим основанием мог назвать себя так и Маркс,
и вообще каждый самостоятельный деятель — мыслитель, фило-
соф, ученый, писатель. Рассказывают, Маяковский, знакомясь с
Михаилом Булгаковым, представился так: Поговорим, как госу-
дарство с государством.
Мыслитель как самостоятельное государство — фигура траги-
ческая. Сократа — убили, Декарта и Спинозу изгнали из родных
пенат. Зновьева хотели убить или сгноить в сибирской ссылке. На
него не раз покушались в Германии, куда изгнали, лишив россий-
ского гражданства. Об этом он написал стихи лермонтовской тра-
гичности и силы
Линии привычные чертя,
Рукам, ушам, глазам своим не веря,
Я чувствую — вопят: катись ко всем чертям!
Видали мы таких! Невелика потеря!
Невелика, когда лишь горечь за душой,
Никем не сокрушен, но никому не нужен,
Когда и всем всегда чужой,
Когда твой путь игольной дырки уже
В извечной слякоти не сыщешь ясных фраз,
В трясине серости не ощутишь опоры

Логическая социология Александра Зиновьева ... 245
В который, посчитай! И не в последний раз.
Пусты согласия, бесперспективны споры,
Порывы творчества — приманка для юнца,
Работа — боль от пяток до затылка.
Суть вдохновенья — ожидание конца —
Единственно бесспорная посылка.
Чего хочу? Какую нить я рву?
Куда иду? Какую радость рушу?
Свобода — шаг от камеры ко рву,
Бессмертье — червь, в мою ползущий душу.
Александр Зиновьев ошибся. Его имя сохранится в памяти
потомства рядом с именами Петра Чаадаева и Николая Черны-
шевского.

А. А. Скворцов
Социология Александра Зиновьева:
между логикой и этикой
Рассказ о своем понимании социологии Александра
Александровича Зиновьева я бы хотел начать с одно-
го личного воспоминания. Когда-то мне приходилось
вести Интернет-форум, посвященный философской
этике/Обсуждение различных теоретических проблем
и житейских ситуаций велось гостями форума доста-
точно вяло: видимо, Интернет и этика с большим тру-
дом связывались в сознании обитателей виртуального
мира. Оживление наблюдалось только в том случае,
если кто-то заводил речь о философии А. А. Зиновьева.
Простое упоминание имени профессора кафедры эти-
ки внезапно заставляло доселе пассивных читателей
вступать в острую дискуссию. И как всегда бывает во
всех спорах вокруг наследия А. А. Зиновьева, сторо-
ны делились на два примерно равных по численности
лагеря: критиков и единомышленников. Правда, и те
и другие — и это тоже характерно для полемики на
данную тему — имели весьма поверхностные пред-
ставления о социологии и логике Зиновьева. Как
правило, они были склонны обсуждать факты био-
графии философа или идеи, ему приписанные и при
этом весьма искаженные. Однако среди остальных
выделялся человек, который, судя по его замечаниям,
был более других осведомлен о некоторых идеях соци-
ологии Зиновьева. При этом он относил себя к числу
ее противников. На мои расспросы о причинах такого
отношения он отвечал, что не может принять ее из-
за одной важнейшей идеи автора. Якобы Зиновьев

Социология Александра Зиновьева: между логикой и этикой 247
считает человека законченным эгоистом, знающим только свой
собственный интерес и готовым ради собственной выгоды вредить
своим ближним. Более того, он утверждал, что Зиновьев не прос-
то фиксирует этот факт, но и проповедует такое поведение как
единственно правильное. Поэтому он считал социологию нашего
знаменитого соотечественника бесчеловечной.
Признаться, только после этого случая я принялся за серьез-
ное изучение философии А. А. Зиновьева. Никак сам его образ,
его сложная жизнь и сама направленность размышлений не со-
ответствовали навешенному ярлыку. Много раз он повторял, что
не желает проповедовать, а желает изучать; не занимается оцен-
ками социальных явлений, а стремится рассматривать их объек-
тивно, отвлекаясь от идеологических установок. Наконец, я слы-
шал, что у Александра Александровича есть своя этика — учение
о житии, что само собой противоречило взгляду на его идеи как
бесчеловечные. Когда же по мере изучения мне стало открываться
идейное богатство логической социологии А. А. Зиновьева, я не
просто убедился в абсурдности брошенного обвинения (это было
и так очевидно заранее), но этот случай помог мне убедиться в ис-
тинности одного из ее положений. Вместо того чтобы самим изу-
чать социальные явления, люди склонны приписать свои смутные
представления о них тем, кто действительно пытается это делать.
Но поскольку научные выводы о социальной реальности не могут
нравиться всем ее действующим лицам, то недовольные предъявят
ученому самые жестокие обвинения. Собственно, так и случилось
с социологией самого A.A. Зиновьева.
Конечно, не только наследию Александра Александровича не
повезло в наше время. Ни одно из серьезных теоретических уче-
ний наших современников не обсуждается сегодня публично и
со знанием дела. Во-первых, из-за того, что отечественные мыс-
лители всегда находятся под подозрением в интеллектуальной
неполноценности в кругу своих же коллег. Мол, на Западе есть
подлинное философское мышление и есть что обсуждать, а у нас
по определению ничего хорошего быть не может. Во-вторых, как
лавина с гор хлынуло наше пишущее и говорящее сообщество ос-
ваивать огромные возможности виртуального пространства. Если
в мире печатного слова от написания статьи до ее опубликования
в журнале проходит в среднем года полтора, то в электронном
мире можно сегодня написать, сегодня же поместить, завтра по-
лучить отклики, а послезавтра ответить оппонентам. Это увлекает
и заставляет втягиваться в бесконечную интеллектуальную игру.
Сегодня люди пишут гораздо больше, чем читают, зарабатывая

248 А. А. Скворцов
своим агрессивным письмом место под солнцем. В такой обста-
новке серьезное изучение логической социологии А. А. Зиновьева
просто невозможно. Дабы держаться на уровне философских фо-
румов, достаточно прочитать интервью ее автора, раскритиковать
пару его идей, после чего прослыть знатоком социологии Зиновь-
ева. Для серьезного, объективного анализа этого явления требу-
ется значительное время, пока наше философское сообщество не
наиграется в журналистику.
Данный очерк не является попыткой строгого научного анали-
за социологии А. А. Зиновьева. Я не могу сказать, что сумел до-
сконально изучить и понять ее, хотя и приложил немало усилий
для этого. Мне бы хотелось сказать о значимости некоторых идей
социологии А. А. Зиновьева и показать, насколько они актуаль-
ны и во многих аспектах удивительно точно отражают социальную
действительность.
2
Социология А. А. Зиновьева носит название логической. До-
пускаю, что многих такое заглавие книги заставит скептически
улыбнуться. Однако речь идет не об очередной попытке применить
законы логики к социальной реальности. Прилагательное «логи-
ческая» потребовалось автору для обозначения методологичес-
кой установки: если мы желаем создать строгую научную теорию
общества, то должны следовать правилам, свойственным для ло-
гики. Во-первых, требуется раз и навсегда отказаться от идеоло-
гических установок и не считать какие-либо положения заведомо
истинными, если это принято общественным мнением. Во-вторых,
необходимо каждому термину, используемому для обозначения со-
циальных явлений, придать строгий смысл. Следствием, вытека-
ющим из второго условия, должно стать создание непротиворечи-
вого языка, годного для описания современных событий. Причем
А. А. Зиновьев подчеркивал, что создание такого языка — задача
не менее сложная, чем конструирование самой социологической
теории. Язык, на котором сегодня пытаются общаться различные
социологические направления, загрязнен до невозможности. На-
ука, как одна из сторон духовной деятельности человека, не смогла
избежать разрушительного влияния массовой культуры, что про-
явилось в первую очередь в заимствовании популярной лексики,
годной только для журналистских репортажей. Кроме того, вли-
яние идеологических установок, других, стремительно развива-
ющихся наук, а также дилетантизм ученых, ставший следствием
массовости этой профессии, сделали язык науки совершенно не-

Социология Александра Зиновьева: между логикой и этикой 249
пригодным для описания сложных явлений. «Точки бифуркации»,
«принципы дополнительности», «искривления пространства» ко-
чуют из одной области в другую и применяются для объяснения
совершенно несопоставимых явлений. Поэтому создание непро-
тиворечивого, ясного научного языка становится первостепен-
ной задачей ученого-социолога. И А. А. Зиновьев не пожалел ни
времени, ни сил для достижения поставленной цели. Очевидно,
что отмеченная многими простота его социальной теории стала
следствием этой титанической работы.
Однако работа по совершенствованию языка, называемая ав-
тором «логической онтологией», является лишь начальным эта-
пом логической социологии. Второй стадией социальной науки —
не менее важной и трудоемкой — является логическая обработка
методов научного исследования. В принципе, согласно А. А. Зи-
новьеву, самым главным методом социального познания следует
считать наблюдение. Эксперимент и моделирование в социальной
реальности по понятной причине могут быть только мысленными,
но они, как и другие общенаучные методы познания, станут эф-
фективны лишь в том случае, если будут применены к достовер-
ным данным. Такое положение дел в социальных науках содержит
как минусы, так и плюсы. Минусы в том, что мы не можем произ-
вольно перенести социальный объект в иные условия и тем самым
уточнить его ключевые характеристики. Мы можем только пред-
ставить такую ситуацию, т. е. находиться на уровне более или ме-
нее достоверных гипотез. Но плюсы — в том, что для наблюдения
не требуется ничего, кроме решимости исследователя добиться
истины. В случае соблюдения нехитрых логических правил про-
ведения наблюдения мы получим достоверные данные. Трудности
начнутся потом, когда окажется, что добытые данные расходятся
с принятой точкой зрения в структуре господствующей идеологии.
Основной задачей в таком случае станет не сделать поправку в сво-
их выводах на расхожие представления о предмете.
В качестве иллюстрации к базовым посылкам своей социо-
логии Александр Александрович любил приводить на лекции та-
кой пример. Допустим, мы оказались в совершенно незнакомом
обществе, но желаем узнать о нем за короткое время как можно
больше. Что мы должны делать? Внимательно изучить несколько
местных газет, после чего мы узнаем о самых острых проблемах
этого общества, о его социальной организации, управленческой
структуре, системе ценностей и т. д. К примеру, откроем несколь-
ко московских районных газет. Чему посвящено 90 % рекламной
информации? Предложениям, связанным с покупкой и продажей

250 А. А. Скворцов
недвижимости. Отсюда можно сделать вывод, какой бизнес в го-
роде самый прибыльный и на какие доходы существует городская
элита. А чему посвящено 90 % статей в этих же газетах? Острым
социальным проблемам: преступности, безработице, бедности,
бесхозяйственности, жалобам на низкий уровень образования и
здравоохранения. Отсюда напрашивается вывод об уровне и ка-
честве жизни людей. При желании можно продолжить наблюде-
ние дальше. Кто на страницах прессы, как правило, комментирует
перечисленные социальные проблемы? Начальники среднего и
высшего звена, а не те, кто непосредственно должен отвечать за
данный участок работы. Этот факт нам иллюстрирует ряд харак-
теристик системы управления. Но так как комментарии высо-
ких персон редко имеют что-либо общее с действительностью,
а решения, предлагаемые ими, мягко говоря, малоадекватные, то
можно составить представление о профессиональной компетен-
ции управленческих кадров и мере их владения информацией о
происходящих событиях.
Каковы же правила, лежащие в основе методологии логичес-
кой социологии? Остановимся только на самых важных из них,
не позволяющих исследователю сразу пойти по ложному пути.
Во-первых, социолог должен исследовать не вымышленные, а ре-
альные объекты социальной действительности. Это, казалось бы,
элементарное правило чрезвычайно трудно реализовать на прак-
тике. Иногда действительность и вымысел настолько переплете-
ны, что разделить их может только исключительно осведомленный
в данной области человек. В этой связи приходит на ум творческая
неудача неких исследователей, решивших составить новый атлас
дорог одного отдаленного российского региона. Они проделали
долгий и трудный путь к месту работы, но когда приехали, то выяс-
нили: дороги там практически отсутствуют, хотя все справочники
указывали достаточно разветвленную дорожную сеть. Но особен-
но трудно различимы реальность и вымысел в обществах с разви-
той идеологической сферой. Так, А. А. Зиновьев, по собственному
признанию, посвятил всю свою сознательную жизнь исследова-
нию реального, а не идеологического коммунизма.
Второе важнейшее правило логической социологии непосредст-
венно вытекает из первого. При работе с социальными фактами
надо следовать не только правилам логики и методологии науки, но и
элементарному здравому смыслу, а также прислушиваться к народ-
ной мудрости. Последнему фактору А. А. Зиновьев придавал особое
значение. По его словам, обычные люди значительно лучше, чем вы-
сокие начальники, видят все многообразие социальной жизни, пос-

Социология Александра Зиновьева: между логикой и этикой 251
кольку вынуждены сталкиваться с ее тяготами каждый день. У них
накоплен огромный опыт приспособления к социальным реалиям и
понимания их сущности и причин. Социология, не желающая учиты-
вать обыденную точку зрения, обречена витать в облаках.
Третье правило также непосредственно связано с двумя первы-
ми. При исследовании сложных социальных объектов мы должны
изучать только самые яркие и показательные экземпляры. Таким
путем можно вычленить их сущностные характеристики. Если же
показательных примеров не находится, то, скорее всего, мы име-
ем дело с вымышленным объектом. Наконец, еще одно требова-
ние — не последнее, но ключевое — можно назвать «принципом
антиисторизма». А. А. Зиновьев утверждает: множество ошибок
и путаниц в социальных исследованиях происходит из-за того, что
исследование сущности объекта заменяют изучением его истории.
Это не значит, что мы должны вообще игнорировать развитие объ-
екта во времени, но, обращаясь к его истории, мы должны иметь
в виду по крайней мере два соображения. В различные историчес-
кие эпохи одинаковые, казалось бы, социальные объекты могли
иметь совершенно различные характеристики. Античный город и
современный — не одно и то же. В их основу положены различ-
ные принципы устройства и функционирования. Кроме того, мы
должны понимать, что история часто (если не всегда) сфальси-
фицирована в интересах различных сил. Возможно, под именем
одного объекта в определенный исторический момент скрывалось
совершенно иное явление, а может быть, наличие этого объек-
та просто декларировалось, но в реальности его не существова-
ло. Поэтому, осуществляя социальное исследование, мы должны
сначала составить научное понятие объекта и только потом обра-
щаться к его истории.
3
Рассмотрев ключевые методологические принципы логичес-
кой социологии А. А. Зиновьева, посмотрим, как пользуется ими
автор для построения собственной социологической концепции.
Для этих целей обратимся к ее основополагающим понятиям, со-
ставляющим различные уровни теории. Сначала рассмотрим са-
мое первичное понятие — социальный атом, затем перейдем к
авторскому пониманию самой социальности и, наконец, дойдем до
законов, по которым социальные атомы вынуждены существовать
в этой реальности.
В современной социологии, восходящей своей методологией
к М. Веберу, установился взгляд на общество как реальность,

252 А. А. Скворцов
отличную от физического и органического мира, а также внут-
реннего, духовно-личностного мира человека. Получается, что
социум — это особый вид реальности, созданный в результате
совместной деятельности индивидов. Но только каких индивидов?
Какие характеристики, составляющие его личность, можно игно-
рировать, а какие следует рассматривать в качестве факторов его
социального действия? И существуют ли эти — сугубо личност-
ные, не социальные черты внутреннего мира? Вопрос социальной
антропологии выходит за рамки социологии и принадлежит со-
циальной философии. Но как бы ни решался этот вопрос, как бы
различные философские направления не представляли индивида,
действующего в обществе, в любом случае речь идет о редукции
личности к определенной модели. Таков человек — совокупность
общественных отношений К. Маркса, таков человек, стремящийся
к рационализации своей жизни М. Вебера, таков индивид, обречен-
ный сидеть в темнице культуры 3. Фрейда. Таким образом, оппонен-
ты, критиковавшие А. А. Зиновьева за понятие «социальный атом»,
которое якобы является непозволительной редукцией, не понимают
одну из драматических проблем социальной философии.
Так что же представляет собой человек как социальный де-
ятель в философии А. А. Зиновьева? Его обозначение «соци-
альный атом» — это унижение или возвышение? Для биологии,
психологии, антропологии, медицины и целого ряда иных наук,
считающих человека своим главным предметом, он не может
быть атомом. Атом — по определению нечто более не делимое,
а для указанных наук человек — грандиозная система. Тем не
менее в логической социологии А. А. Зиновьева человек явля-
ется далее неразложимым элементом социальной реальности.
Ее автор отнюдь не склонен сводить личность к упрощенной мо-
дели. Он просто говорит, что для целей социологии мы должны
рассмотреть только те свойства индивида, которые оказывают
решающее воздействие на его поведение в обществе. Если же
рассматривать все его характеристики и способности, то мы уй-
дем в дурную бесконечность и неизбежно превратим социологию
в антропологию. Быть социальным атомом — не означает быть
человеком безличным, наоборот, быть таковым означает спо-
собность к активной жизни в обществе и способность понимать
и изменять это общество.
А. А. Зиновьев усматривает следующие социально значимые
свойства индивида. Во-первых, наличие материального тела и
сознания, а также способность второго управлять первым, из чего
складывается поведение. При этом считается, что такими свойства-

Социология Александра Зиновьева: между логикой и этикой 253
ми обладают все социальные атомы; исключения в расчет не при-
нимаются, ибо такие люди не могут оказывать значительного воз-
действия на общественную жизнь. Кроме того, все атомы обладают
указанными характеристиками в равной степени; различия между
ними определяются только исходя из положения в обществе. Во-
вторых, следует подчеркнуть: атомы в обществе ведут именно со-
знательную жизнь. Человек всегда знает цель своей деятельности
и делает все для ее достижения. Он отдает себе отчет во всех пос-
тупках, знает причины своих успехов или неудач и вполне разумно
выстраивает стратегию собственной жизни. Быть сознательным
— не означает быть сугубо рациональным существом. Своей цели
можно добиться благодаря эмоциональному порыву и плохо про-
думанному поступку. Но главное: человек знает, что он желает по-
лучить от общества. Кто-то может сказать, что мы снова имеем
дело с недопустимым обобщением. Не все люди отчетливо знают
цель своей жизни, не все даже отчетливо понимают, чего они хо-
тят от жизни. Однако трудно представить человека, лишенного
всяческих желаний. Если бы такой и нашелся, его вряд ли можно
было бы отнести к обществу. Постольку, поскольку атом действу-
ет в социуме, он вынужден ставить и решать задачи, связанные
с приспособлением к нему. Другое дело, люди бывают более ак-
тивными и менее, более приспособленные и менее адаптирован-
ные. Наконец, следует указать такие социально важные свойства,
как способность накапливать, сохранять и использовать матери-
альную культуру и знания о мире, а также способность атомов к
самоорганизации. Последняя характеристика указывает нам, что
атом является именно социальным; его невозможно представить
без общества себе подобных.
Исходя из характеристик, присущих атомам, можно сконстру-
ировать модель общества, которые они построят. Но для начала
нам требуется уяснить, как в логической социологии трактуется
сама социальность. Где проходит граница между индивидом и со-
циумом, между атомом и группой атомов, которую мы с полным
правом можем назвать обществом? Автора не устраивало понима-
ние социальности как взаимодействия между двумя индивидами.
Коммуникация может быть не только социальной, но и межлич-
ностной. Для того чтобы из общения индивидов родилось обще-
ство, требуются достаточные и стабильные основания. Под этот
критерий не подходит марксистское понимание социального как
совместной хозяйственной деятельности людей. Очевидно, надо
добавить еще несколько связующих элементов, которые сделают
из деятельности клеточку социального.

254 А. А. Скворцов
В логической социологии автор проводит следующие важные
бинарные разделения. Все социальные объекты бывают либо
простыми (элементарными), либо сложными. Простые — это
социальные атомы. Сложные — это совокупность таких атомов.
Сложные объекты, в свою очередь, делятся на скопления атомов,
между которыми не наблюдается устойчивых связей, и их совмест-
ное пребывание в определенном пространстве случайно, и соци-
альные множества, существующие в течение длительного времени
благодаря устойчивым связям. Последним термином обозначают-
ся именно различные структуры социума. Но для того чтобы соци-
альное множество состоялось, оно должно соответствовать ряду
признаков. И здесь мы встречаемся с достаточно оригинальным,
необычным взглядом А. А. Зиновьева на сущность социального.
Первый признак социального множества достаточно традици-
онен и непосредственно связан с понятием социального атома.
Люди собираются в подобные объединения сознательно, ради сов-
местной деятельности и достижения собственных целей. Но этого
недостаточно. Такое скопление,станет множеством и будет способ-
ным совершать социальные действия, если сумеет создать в себе
определенную структуру, дающую импульс к развитию. По своей
сути эта структура является управленческой: она должна содер-
жать в себе управляющий орган (мозг) и группу, согласную под-
чиняться и выполнять распоряжения. Причем руководящий орган
может быть только один; в противном случае неизбежен конфликт
между элементами и развал единого множества на несколько —
по числу управляющих органов. Соответственно, управленческие
решения должны касаться всех членов множества и не допускать
наличие атомов, ведущих независимый образ жизни. Иначе они
немедленно покинут данное множество. Для устойчивого развития
указанного социального объекта требуется еще один фактор: про-
исходит не только деление элементов на управляющие и управля-
емые, но и деление двух названных групп по ролям и функциям.
Недостаточно просто управлять и подчиняться, требуется делать
это в определенной области деятельности и в рамках конкретных
обязанностей. В идеале — для долгого существования в мире себе
подобных — каждый орган системы должен исполнять одну функ-
цию и не смешивать ее с другими, а его способности должны соот-
ветствовать его положению в социальном множестве.
Может создаться впечатление, что А. А. Зиновьев отождест-
вляет социальность с властными отношениями. На самом деле
взаимодействие элементов носит несколько иной характер. Соци-
альные атомы объединяются в множества добровольно, преследуя

Социология Александра Зиновьева: между логикой и этикой 255
исключительно свой интерес. Конечно, по мере усложнения систе-
мы у управляющего органа могут появляться рычаги воздействия
на подчиненного, затрудняющие его уход из данного объекта. Но
это уже свойственно зрелым социальным множествам. Пока же
речь шла о самых первичных клеточках социальной реальности,
которая предполагает постоянное появление значительного коли-
чества новых образований и разрушение не меньшего количества
старых. Мы сейчас кратко обрисовали социальный объект в его
статичном состоянии; на самом деле его важнейшая характерис-
тика— событийность, т. е. участие в жизни себе подобных и ре-
шение насущных задач ради достижения поставленных целей.
Кроме того, мы рассмотрели социальные объекты абстрактно,
т. е. отвлекаясь от совокупности их связей с другими объектами.
В реальной социальной жизни не может существовать отдельных
социальных атомов и отдельных первичных социальных множеств.
И те и другие входят в состав более сложных объединений, образо-
вавшихся в результате длительного развития общественных систем.
В логической социологии выделяется три эволюционных уровня
сложных социальных объектов: человейник, общество и сверхоб-
щество. Теперь попробуем проследить логику этого развития.
4
Наверное, только ленивый не критиковал А. А. Зиновьева за
понятие «человейник», утверждая, что оно является недопусти-
мой литературной метафорой. Но эти критики действительно ле-
нивы, ибо не приложили труда, дабы узнать, какой смысл вкла-
дывал автор в этот термин. Сам автор иронично замечал: слово
«человейник» он образовал по аналогии со словом «муравейник»,
но это не свидетельствует о происхождении общества от муравей-
ника или предположения, что социум устроен аналогично муравь-
иному сообществу. Если мы говорим о социологии, построенной
на логическом фундаменте, то введение каждого термина должно
быть строго обосновано. В данном случае ее автор пытался таким
способом преодолеть лексическую неопределенность относитель-
но понятия «общество». Этим словом обозначается слишком
большой спектр явлений, но логическая социология не приемлет
терминологической путаницы. Общество — это один из высших
этапов развития социальных объектов, отличающийся длитель-
ным существованием, сложной структурой и множественными
внутренними связями. С другой стороны, кратковременно сущест-
вующие скопления атомов и первичные социальные клеточки —
слишком нестабильные образования, чтобы предположить воз-

256 А. А. Скворцов
можность построения из них общества. Есть нечто среднее между
начальным уровнем социальности и ее зрелым состоянием, некие
стабильные образования, на которых будет держаться вся соци-
альная система.
Таким образованием является человейник. Кроме тех харак-
теристик, которыми обладает первичное социальное множество,
т. е. наличие совместной деятельности и вертикали управления,
он отличается дополнительными свойствами. Обитатели чело-
вейника живут единой исторической жизнью, из поколения в
поколение воспроизводя себе подобных и саму структуру своего
объединения. По сути, появление истории позволяет выделить
его в качестве нового эволюционного этапа развития социаль-
ных структур. В своих лекциях А. А. Зиновьев отмечал, что для
создания человейника требуется не менее десяти поколений, на
протяжении существования которых люди будут существовать как
единое целое. Однако функциональные позиции, занимаемые со-
циальными атомами в структуре управления и исполнения реше-
ний, не наследуются биологически, а приобретаются в процессе
совместной деятельности. Кроме того, человейник занимает оп-
ределенную, достаточно устойчивую территорию, обладает значи-
тельной автономией внутренней жизни, заботится о средствах к
существованию и стремится к самосохранению, отражая внешние
угрозы. Немаловажным фактором также следует признать само-
идентификацию жителей человейника. Они осознают себя в ка-
честве элементов единого целого, а обитатели других объединений
такого рода также признают их принадлежность к целому. Каждый
человейник вступает в связи с себе подобными, сознавая себя как
равноправный субъект таких отношений и преследуя свои цели.
Из перечисленных признаков становится ясно, что многие соци-
альные образования не могут претендовать на достижение столь
высокого эволюционного уровня. Демонстрация, армейское под-
разделение, общество любителей старинных автомобилей, фан-
клубы и даже политические партии — не являются человейника-
ми. Все они могут присутствовать в нем как социальные явления,
но не более того.
Какие же образования в таком случае можно считать чело-
вейниками? Здесь следует отметить одну из сильных сторон со-
циологии А. А. Зиновьева: он склонен рассматривать социальные
явления в их динамическом состоянии. Поэтому простейшим че-
ловейником можно назвать семью, но только ту, которой удалось
развиться в крупный род, соответствующий указанным выше при-
знакам. Семья, взятая абстрактно, не сможет подойти под эти

Социология Александра Зиновьева: между логикой и этикой 257
критерии, ибо не обладает длительной историей и развернутой
совместной дейтельностью. Дальнейшими стадиями развития
человейника могли быть племена, союзы племен и т. д. Но все
это — уже ушедший этап жизни современного общества. Сегодня
они существуют в виде этносов. Именно народ — самое типич-
ное проявление человейника в наши дни. Тот факт, что сегодня
наблюдается постепенное стирание национальных различий, сви-
детельствует о постепенном переходе человечества на следующий
уровень эволюции, но все же не говорит о полном исчезновении
человейников. Тем более, по мысли А. А. Зиновьева, верхней эво-
люционной границей его существования следует считать не народ,
а нацию — образование, которое способно создать государство и
жить в нем в течение длительного времени. Этнос превращается
в нацию благодаря идее гражданственности. В нацию могут вхо-
дить различные этносы, которых устраивает совместная жизнь с
другими народами, но все индивиды при этом должны и считаться,
и признаваться гражданами единой державы. И здесь сообщество,
образующее человейник, обречено перейти на новый уровень су-
ществования социального множества.
Только следующий, более высокий уровень, с точки зрения
логической социологии, может с полным правом называться об-
ществом. Получается, что оно создается отнюдь не в результате
взаимодействия индивидов, как это часто представляется в иных
социологических построениях. Как мы видели, от взаимодействия
атомов и до создания полноценного общества исторически прой-
дет длительное время, а сущностно — лежит целая пропасть.
Общество формируется в результате налаживания устойчивых
связей между человейниками. А. А. Зиновьев не указывает точно,
когда впервые в истории появились общества. Возможно, этого
никто никогда не узнает. Важен сам факт, имевший колоссальное
значение для всей цивилизации. В определенный момент време-
ни человейники объединились в единое целое. Не имеет значе-
ния, как этого удалось достичь: путем соглашения (теория обще-
ственного договора) или путем завоевания (теория насилия). Этот
спор не имеет смысла, ибо обречен вечно оставаться на уровне
гипотез. Главное, что союз человейников, дабы функционировать
длительное время, должен обладать зрелой структурой социаль-
ного множества. Иными словами, в нем также должен выделиться
руководящий слой и массив исполнителей, разделенных по своим
функциям. Но как управление, так и реализация властных реше-
ний должны находиться на принципиально ином уровне — до-
статочном для сохранения составного целого. Так появляется

258 А. А. Скворцов
государство, и его выход на историческую сцену как раз и характе-
ризует превращение человейников в общество. С этого момента в
логической социологии человейники будут именоваться «предоб-
ществом». Важно понять, что не государство рождает общество и
не общество государство. И то и другое порождают предобщества,
объединившиеся для совместной жизни.
Наличие государства — необходимое, но недостаточное усло-
вие создания общества. Должны присутствовать также и другие ус-
ловия существования социального множества, но на данном уровне
они уже приобретают характер межгрупповых взаимодействий. Так,
для достижения совместных целей собираются уже не социальные
атомы, а крупные предобщества, но мотив у них остается тот же:
реализация собственного интереса путем вхождения в могущест-
венное объединение. Иным движущим мотивом может быть само-
сохранение. При этом группы могут вести достаточно автономное
существование, но они должны брать на себя часть обязанностей
по содержанию и функционированию всего общества. Конечно,
интересы одной группы и всего объединения не совпадают полно-
стью. Но общество родилось только там, где группы могли поста-
вить общественный интерес выше частного. Наконец, требуется
наличие единого, достаточно многочисленного народа, который
бы мог объединить различные этносы в государство. В этом
плане А. А. Зиновьев указывает на одну очень неудобную для по-
литической теории вещь. В государствах, которые строились по
национально-территориальному признаку и были согласны дать
своим составным единицам относительную автономию, никогда
не могло быть достигнуто равноправие между народами. Согласно
закону функционирования обществ они также должны делиться на
управляющих и подчиненных. Иначе государство ожидает немед-
ленный развал. Пока деятельность доминирующего народа адек-
ватна задачам сохранения и развития общества, данное социаль-
ное множество будет успешно развиваться.
Теперь следует кратко обратиться к социальной статике, говоря
словами О. Конта. До сих пор мы касались сущности социальных
объектов, но не рассматривали их внутреннюю структуру. В теории
А. А. Зиновьева внутреннее строение сложных объектов получи-
ло название «социальная организация». Она одинакова и в пре-
добществах, и в обществах; меняется только степень развития ее
элементов. Именно она является базисом любого сложного соци-
ального объекта, а отнюдь не хозяйственная деятельность, как по-
лагал марксизм. Социальная организация ровдается в тот момент,
когда элементы множества поделились по своим функциям. В сущ-

Социология Александра Зиновьева: между логикой и этикой 259
ности, она включает в себя все многообразие форм этого взаимо-
действия. Чем крепче связи между элементами, тем эффективнее
социальная организация и тем крепче само множество. На нее мо-
гут влиять различные факторы: климат, положение среди соседей,
материальная культура, характер народа и т. д. В принципе каждый
этнос создает удобную для себя структуру, и на ней отражаются
особенности национального характера. Поэтому не каждая, пусть
даже самая замечательная социальная организация, подойдет кон-
кретному государству. Пересадить ее на любую национальную поч-
ву без серьезного ущерба обществу — невозможно.
Социальная организация — явление сложное и многомерное.
При самом первичном взгляде на нее можно отметить два аспек-
та: деловой и коммунальный. Первый обозначает сферу труда,
направленного на сохранение общности. Причем труда тяжелого
и утомительного, на который люди вынуждены соглашаться ради
физического выживания. Второй аспект касается отношений лю-
дей, поскольку их много и они вынуждены считаться друг с другом.
Здесь действуют свои законы, которые мы рассмотрим позже. Пока
же заметим: с точки зрения логической социологии, в разных обще-
ствах доминируют различные аспекты. Так, в западном обществе
доминировал деловой аспект, в коммунистической — коммуналь-
ный. Но это не значит, что другие сферы там не были развиты.
Помимо аспектов социальная организация делится на уров-
ни. Их три: микро-, макро-, и суперуровни. Микроуровень — это
область первичной деловой активности. Он появляется там, где
есть взаимодействие хотя бы двух индивидов в течение длитель-
ного времени. Опять же для его наличия требуется, чтобы кто-
то отдавал распоряжения, а кто-то подчинялся. На данном этапе
социальности руководство происходит при личном контакте на-
чальника с исполнителем. Границы и размер группы определяются
возможностью одному начальнику ею руководить. Где такой воз-
можности нет, единая группа делится на несколько, и между ними
также устанавливается управленческая иерархия. Таким образом,
с точки зрения логической социологии, социальное неравенство
берет свое начало в самых элементарных клеточках общественной
жизни и врожденно человеческой организации.
Макроуровень как обществ, так и предобществ включает в себя
деятельность, затрагивающую масштабы всего социального мно-
жества. Здесь формируются органы самого общества, выполняющие
его функции в качестве особого целостного организма. В человейни-
ках можно выделить четыре крупных элемента макроуровня: сфе-
ры власти, управления, хозяйства и менталитета. В обществах

260 А. А. Скворцов
эти составные части получают развитие в совершенно иных мас-
штабах и именуются автором по-иному. Власть и управление объ-
единяются в государстве, хозяйство превращается в экономику,
а менталитетная сфера становится идеосферой, или идеологией.
Каждая из указанных сфер получает в логической социологии свое
толкование и скрупулезное рассмотрение; мы не будем на них под-
робно останавливаться. Укажем только, что А. А. Зиновьев пре-
дупреждает нас от рассмотрения какой-либо области макроуровня
в качестве субстанциальной. В различных обществах может быть
более развита та или иная сфера. Причем ее доминирование никак
не будет влиять на темпы развития и качество жизни общества.
Наконец, суперуровень касается деятельности, выходящей за
пределы отдельных сфер макроуровня, а также выходящей за пре-
делы самого социального множества. Деятельность такого рода
может затрагивать целую совокупность обществ или предобществ
и тяготеет к созданию структур, доминирующих над ними. Супер-
уровень формировался уже на стадии человейников, но набрал
силу только в наше время, когда некоторые надгосударственные
образования стали оказывать решающее воздействие на жизнь
самих государств. Как на стадии существования предобществ, так
и на стадии самих обществ эти процессы являются предвестни-
ками наступления нового периода в жизни социальных объектов.
Как и человейники, общества также имеют свои эволюционные
границы. Предел их развития составляют крупные национальные
державы; в крайнем случае — создаваемые ими цивилизации. Но
общества обречены перейти на новую стадию, именуемую свер-
хобществом. Об этом свидетельствуют процессы глобализации,
ставшие в последнее время самым популярным объектом изуче-
ния социологии. Однако у А. А. Зиновьева было свое, как всегда,
оригинальное мнение относительно появления сверхобщества. Он
полагал, что первым образованием такого рода следует считать
Советский Союз, где была отчетливо видна тенденция к стиранию
национальных различий многочисленных этносов и созданию еди-
ного культурного типа советских людей. В этом плане западная
цивилизация несколько отстала от российской.
Относительно стадий развития социума, отмечаемых в логи-
ческой социологии, следует понимать один важный момент. Автор
не указывает нам некого исторического момента, где общества за-
канчивают свое существование, уступая место сверхобществам.
И та и другая форма социальных объектов существуют параллель-
но, в некоторых аспектах конкурируя, в некоторых аспектах со-
трудничая между собой. Сейчас можно говорить лишь о некоторых

Социология Александра Зиновьева: между логикой и этикой 261
процессах в обществах, похожих на те, которые должны происхо-
дить в сверхобществах. Например, большинство населения заня-
то уже не в деловой, а в коммунальной сфере: власти, управления,
информации, пропаганды, масс-медиа и т. д. При этом возникает
огромное количество всяческих внегосударственных, обществен-
ных организаций, обеспечивающих огромную социальную мобиль-
ность своим сотрудникам. Именно они расширяют деятельность
определенных групп до общемирового масштаба, но, с другой сто-
роны, такие организации позволяют сделать хорошо внушаемыми
и манипулируемыми огромные массы людей. До невероятных ра-
нее масштабов разрастается идеологическая сфера, включающая
в себя электронные средства массовой коммуникации. Отныне
идеологическому контролю подвергаются абсолютно все стороны и
аспекты коммунальной сферы жизни людей. В этой связи А. А. Зино-
вьев утверждал, что наступление эры информационной цивилиза-
ции оборачивается для людей идеологическим рабством.
Однако наличие указанных процессов не означает стабильного
врастания какого-то конкретного общества в его сверханалог. До
сих пор наблюдалось два пути к сверхобществу: коммунистический
и западнистский. Но Советский Союз — первый исторический тип
сверхобщетства — не смог сохраниться как социальный объект;
западнизм же находится только в начале пути. Тем не менее какой
бы сложной ни была дорога общества на новую стадию своего раз-
вития, по мнению А. А. Зиновьева, сверхобщество — это безаль-
тернативное будущее человечества.
5
Схематично изучив взгляд логической социологии на структуру
предобщества и общества, обратимся теперь, опять же исполь-
зуя контовскую терминологию, к социальной динамике. Выше
мы говорили, что социальная организация представляет собой все
множество связей между объектами. Согласно теории автора, со-
циальные связи внешне ничем не отличаются от физических. О них
можно говорить, когда происходит контакт между двумя объекта-
ми, при котором происходит передача вещества, энергии или ин-
формации. Отличие состоит в том, что социальные связи должны
быть сознательными, т. е. направленными на получение каких-
либо благ. Другое отличие находится не в сущности, а видах свя-
зей. При изучении мира физических тел, как правило, стремятся
найти причинно-следственные ряды. Но в социальной реальности
порой бывает крайне сложно различить, что является причиной,
а что следствием события. Более эффективно искать функцию-

262 A.A. Скворцов
нальные, структурные и генетические связи, позволяющие видеть
социальный объект в его развитии.
Однако и естествознание, и социология желают найти во всем
многообразии связей их частные случаи, называемые законами.
Здесь мы подходим, возможно, к самой оригинальной части теории
А. А. Зиновьева — пониманию социальных законов. Некоторая
неожиданность его взгляда обусловлена хотя бы тем, что в совре-
менной интеллектуальной среде все меньше и меньше склонны го-
ворить об устойчивых законах, неотвратимо действующих в обще-
стве. Если даже естествознание тяготеет к тому, чтобы утверждать
статистическую и вероятностную природу законов природы, то что
можно сказать о мире людей, где индивиды склонны менять свои
решения по сотне раз за день? Но, принявшись за изучение логичес-
кой социологии, мы договорились делать выводы не о личностях, чьи
действия невозможно просчитать, а о социальных атомах — опре-
деленных моделях, составляющих своими действиями ткань обще-
ства. Если опираться на это аксиоматическое положение, то отно-
сительно законов вырисовывается более ясная картина.
С одной стороны, по мнению А. А. Зиновьева, социальные зако-
ны действуют неотвратимо; их нельзя обойти или изменить, они су-
ществуют вне воли людей. С другой стороны, каждый социальный
закон имеет конкретные условия своего действия и касается лишь
ограниченного класса объектов. Казалось бы, можно утверждать,
что законы универсальны в определенном месте и в определен-
ное время, но не все так просто. Следует различать абстрактные
законы, мысленно фиксируемые наблюдателем, и действительные
законы, существующие в социальном бытии. В последнем случае
все необходимые условия для действия законов никогда не выпол-
няются, ибо сама реальность чрезвычайно изменчива. Ситуация
осложняется тем, что в любом явлении скрещивается действие
многих законов, переплетаются сами законы и их следствия, не-
которые действующие лица из социальной действительности пы-
таются идти против законов или замалчивать их наличие. Все эти
указанные факторы позволяют смягчить или скрыть действие со-
циальных законов, но все равно они не могут их отменить. Конеч-
но, здесь мы также имеем дело с моделью, но это не значит, что с
ложной моделью. Найденный и сформулированный мысленно за-
кон означает, чтоб реальном бытии присутствует определенная и
неотвратимая тенденция. Мы уже встречались в логической соци-
ологии с несколькими положениями, подходящими на роль зако-
нов общества. Например, в некотором объекте, осуществляющем
социальную деятельность, наблюдается разделение индивидов на

Социология Александра Зиновьева: между логикой и этикой 263
управляющих и управляемых. Или: власть в социальном объек-
те стремится подчинить своему влиянию все элементы системы.
Сам А. А. Зиновьев в нескольких произведениях приводит такой
пример: для устойчивого и успешного развития социальному объ-
екту требуется наличие руководителя, чьи способности адекватны
задачам данного образования. В противном случае объект обре-
чен на деградацию и исчезновение. На этот довод кто-то весьма
эмоциональный мог бы заметить: «У нас, мол, везде бездарные
начальники, а система как стоит, так и стояла». Но речь идет не
о всей системе, а о конкретных объектах, существующих во вре-
мени. Деградация объекта может проходить довольно длительное
время; кроме того, начальника могут заменить на другого, саму
структуру могут преобразовать, реорганизовать и т. д. Но никогда
при неадекватном задачам и условиям руководстве объект не бу-
дет процветать. Указанная тенденция хоть и не всегда прослежи-
вается эмпирически, но все же неотвратима.
Для того чтобы получить еще более ясное понятие о социальных
законах, обсудим вопрос: можно ли их при желании нарушить? Час-
то таким образом пытаются проиллюстрировать законы природы
или экономики: якобы их невозможности обойти или нарушить. На
самом деле подобная экспликация неудачна не только в социологии,
но и в указанных науках. Пытаться нарушить законы природы нам
никто не может помешать, но такая попытка приведет к неудовлет-
ворительному результату. Можно попробовать пропустить электри-
ческий ток по дереву; в лучшем случае это окажется бесполезным,
в худшем — закончится пожаром. Точно так же обстоит дело с со-
циальными законами. Люди постоянно пытаются их нарушить или
обойти; более того, у А. А. Зиновьева встречается мысль, что одна из
ключевых особенностей законов общества как раз и состоит в пос-
тоянных попытках индивидов их игнорировать. Еще чаще люди о них
просто ничего не знают и поэтому поступают себе во вред. Нередко
существование объективных законов отрицают, подключая для этих
целей идеологию, сулящую скорейшее благоденствие на земле.
Социальные законы — это родовое проклятие человечества.
Все общественные беды и конфликты происходят из того, что со-
гласно важнейшему общественному закону социальное равенст-
во между членами социума невозможно. На протяжении многих
поколений люди были склонны обвинять в своих бедах монархов,
тоталитарные режимы и идеологии, невежество правителей, оли-
гархов, террористов и т. д. Но, как иронично замечает автор, насто-
ящим тираном человечества являются именно социальные законы,
ибо все указанные выше ужасы существуют в силу их действия.

264 А. А. Скворцов
Какже в таком случае открываются социальные законы? Согласно
А. А. Зиновьеву, требуется наблюдать и анализировать действитель-
ность. Законы совершенно очевидны и даже элементарны, но люди
не желают этого признавать. Им проще поверить в любую заумную
теорию, но не в такой, например, элементарный закон, что любые
правители стремятся сначала к собственному благу и лишь потом
к благу их подчиненных. Или: из двух возможных траекторий пове-
дения человек выберет ту, которая для него более выгодна, доходна
или престижна. Кто-то скажет, что и тот, и другой пример слишком
упрощают реальность: иногда люди готовы пренебречь выгодой ради
идеальных мотивов. Но этот факт не отменяет действия закона, он
просто показывает, как человеческое поведение может регулиро-
ваться сразу несколькими законами. Если идеологическая система
общества ориентирует людей ставить духовное выше материального,
то нет ничего удивительного в подобном поведении. Другой критик
заметит, мол, приведенные примеры — элементарны и даже баналь-
ны. Но как раз об этом и говорит нам логическая социология А. А. Зи-
новьева: жизнь социальных атомов в социальных множествах весьма
предсказуема и не должна вызывать удивления у исследователя.
Законов функционирования общества мы можем усмотреть огром -
ное количество. В данном случае нам не интересны законы взаимо-
действия сложных социальных объектов. Более всего нас интересуют
связи между индивидами, вынужденными жить в условиях социаль-
ных множеств. В этой части логическая социология ближе всего стоит
к этике, т. е. учению об отношениях людей с точки зрения самой чело-
вечности. Кроме того, в этом пункте мы подходим к самым дискусси-
онным и в какой-то мере неожиданным выводам А. А. Зиновьева.
Как мы помним, в социальной организации общества выделя-
ется деловой и коммунальный аспекты. Первый касается сферы
труда, второй обозначает совокупность поступков индивидов, про-
диктованных тем, что их много. Взаимодействуя друг с другом, ато-
мы так же подчиняются законам, как и любые иные социальные
объекты. Эти законы автор выделяет в особый класс, называемый
«законами экзистенциального эгоизма». Уже из самого обозначе-
ния понятно, что поведение людей в обществе далеко от идеаль-
ного. А если принять во внимание, что люди всегда поступают со-
знательно, то их можно назвать также «законами рационального
расчета». Мы не должны питать иллюзий относительно мотивов и
целей социальных атомов. Индивид всегда преследует свой инте-
рес. Он прекрасно понимает свое положение в обществе и желает
его улучшить. Желания других людей он исполнит только в случае,
если они помогают достижению его целей. Данный закон — самый

Социология Александра Зиновьева: между логикой и этикой 265
глубокий из всех, обусловливающих жизнь индивидов. Люди всег-
да знали, что согласно своей сущности человек желает получить
удовольствие и избежать страдания. Иное поведение было бы для
всех желательно, но никогда полностью недостижимо.
Законы рационального расчета наследуются индивидами биоло-
гически. Они — багаж, доставшийся нам от длительной эволюции.
По сути они сводятся всего к нескольким нехитрым принципам:
люди стремятся не действовать во вред себе, не позволяют другим
действовать во вред себе, избегают ухудшения условий своего су-
ществования и пытаются их улучшить. При этом прослеживается
закономерность: чем умнее и образованнее человек, тем вернее он
станет следовать этим законам. Любое образование — это есть вид
социализации, т. е. обучение человека жить по существующему
стандарту. Напротив, тот, кто испытывает проблемы с адаптацией
к социальной среде, может рискнуть пойти против них, но тогда
его положение в обществе будет незавидным.
В произведениях А. А. Зиновьева можно найти следующие при-
меры действия законов рационального расчета, хорошо заметные
в различных ситуациях:
индивид желает трудиться как можно меньше, а получать благ
за свой труд как можно больше;
если социальному атому потребуется улучшить свое положение
путем нанесения ущерба другим атомам, причем за это не после-
дует наказания, он обязательно совершит такой поступок;
любая социальная группа стремится сделать индивида макси-
мально зависимым от нее. Для этого у нее есть все средства, ибо
от нее зависят всякие блага;
напротив: индивид стремится стать как можно более незави-
симым от группы, найти источник дохода вне ее и использовать
группу в своих интересах;
положение начальника считается лучше, чем положение подчи-
ненных; труд его оплачивается лучше, он стремится к максималь-
ному подчинению нижестоящих. Напротив, подчиненные стремят-
ся к большей независимости;
при этом начальниками становятся, как правило, люди с огра-
ниченными умственными способностями и с отсутствующим твор-
ческим началом. Руководство всегда стремится свести к минимуму
риск и ответственность;
любой индивид, обладающий более или менее развитыми твор-
ческими способностями, которые выделяют его из общей массы,
обречен на преследование со стороны своего окружения, ибо в
нем видят угрозу сложившемуся порядку.

266 А. А. Скворцов
Самой яркой иллюстрацией общества, живущего по законам
экзистенциального эгоизма, является знаменитое произведение
А. А. Зиновьева «Зияющие высоты». Причем автор особо под-
черкивал: эту книгу нельзя превратно понимать как критику со-
ветского режима. То, что случилось с героями, произошло бы с
ними в любом окружении, будь то Запад или Восток. Возможно,
на Западе их судьба была бы еще невыносимее, поскольку там бы
включились механизмы финансового давления. Но всегда и везде
незаурядные личности будут вызывать зависть, ненависть и агрес-
сию у окружающего их большинства.
Как же нам оценить столь неожиданное понимание А. А. Зи-
новьевым закономерности поведения людей? Этическая мысль
на протяжении всей истории своего существования, казалось бы,
видела то же самое: человек несовершенен, зол, эгоистичен. Но
всегда, за редким исключением, говорилось, что все эти характе-
ристики вторичны; человек по своей сути иной. Он может стать
добрым, милосердным и совершенным, а если может, значит —
должен. В логической социологии, с первого взгляда, эгоистичес-
кая природа человека выглядит неизменной: из общества нельзя
уйти, а значит, мы всегда обречены жить по законам рациональ-
ного расчета. Это положение теории автора снова заставляет нас
вспомнить то, с чего мы начали, разбирая обвинение всего учения
в проповеди эгоизма.
Еще раз обратимся к методологическим основаниям логичес-
кой социологии. Автор в самом начале своих исследований недвус-
мысленно утверждал, что отказывается от каких-либо оценок. Его
теория направлена на исследование фактов, а не на их моральное
истолкование и тем более проповедь. А. А. Зиновьев для большей
ясности своей позиции приводит такую метафору: если ученый
изучает муравейник, то он не должен защищать интересы какой-
либо группы муравьев или предлагать проекты более справедли-
вого устройства муравейника. Уже этот авторский постулат дол-
жен напрочь отмести обвинение в Пропаганде эгоизма.
Но еще более важно другое, неоднократно упоминавшееся
нами положение, уже не методологического, а эссенциалистского
толка. В логической социологии речь идет не о поведении людей-
личностей, а о взаимодействии социальных атомов — неких моде-
лей. Именно они руководствуются законами рационального расчета,
т. е. делают свое собственное существование столь неприглядным.
А как же люди? Ведь в реальности мы сталкиваемся с ними, а не с
социальными атомами, и желаем узнать об их жизни. В этом плане
обвинение логической социологии в пессимистическом взгляде на

Социология Александра Зиновьева: между логикой и этикой 267
вещи может перерасти в обвинение в неадекватности. В чем же
состоит заслуга А. А. Зиновьева, если вся его социология касается
моделей и не говорит о реальной жизни?
На самом деле, как мы уже выясняли, любая социология име-
ет дело с моделями. Но эти модели выражают достаточно устойчи-
вые тенденции, существующие в повседневности. На наш взгляд,
социология А. А. Зиновьева имеет огромное значение именно в
современном социальном контексте, именно для нашей столь стре-
мительно меняющейся жизни. В наши дни жизнь обычного чело-
века, как правило, поделена между существованием в социальной
корпорации, где он реализует свои карьерные амбиции и стремится
к повышению статуса, и на приватное личное бытие. Есть, конеч-
но, редкие счастливые исключения — люди, обеспеченные всем от
рождения и поэтому не обремененные тяжелым трудом. Но обычно
превалирует другая тенденция: социальная организация не только
контролирует сферу труда человека, но и все более активно вме-
шивается в его частную жизнь. Учиться, воспитывать детей, участ-
вовать в политической и экономической жизни, отдыхать — все
это требуется делать по определенным стандартам. Если раньше,
в доинформационную эпоху, было абсолютно все равно, как чело-
век проводит свободное от работы время, то теперь корпоративная
мораль вторгается в частную жизнь человека, дабы малейшее от-
клонение от принятого стандарта не повредило имиджу компании.
Иными словами, социальная реальность, где действуют законы ра-
ционального расчета, все настойчивее стремится регламентировать
жизнь личности. Контроль общества свидетельствует, что человек
незаметно для себя все больше становится социальным атомом.
Самое плохое состоит в том, что люди не просто ими становят-
ся, но часто желают этого. То есть тревожная тенденция укрепля-
ется не с помощью насилия, а с помощью свободного выбора мил-
лионов тех, кто видит свое будущее в качестве винтика в системе
успешных корпораций. И огромная часть населения уже настоль-
ко вросла в эту систему, что социальные атомы стали не моделью,
а их сущностью. Они также добровольно, без вмешательства
идеологий или информационных потоков, переносят деловые от-
ношения в приватную сферу жизни. Как раз к ним, к таким людям-
моделям, обращена социология А. А. Зиновьева, а также к тем,
кто желает вступить на этот путь. Она предупреждает: прежде чем
посвящать свою жизнь карьере, стоит узнать мир корпоративных,
т. е. социальных отношений. Современные корпорации — это ис-
ключительное поле для эксперимента, где все социальные зако-
ны проявлены в чистом виде. И тот, кто желает в них вступить и

268 А. А. Скворцов
стремится наверх, должен быть готов отказаться от человеческих
отношений и существовать по законам рационального расчета.
Но еще в большей степени знание социологии А. А. Зиновьева
поможет тем, кто, находясь в трудных условиях корпоративного
давления, все-таки желает остаться человеком. В таком случае
он не станет питать иллюзий относительно происходящего вокруг.
Он знает, например, что начальство всегда будет стремиться к аб-
солютной власти над ним, а ему самому все сложнее и сложнее
придется противостоять этому давлению. Он понимает, что для
установления такой власти над всеми начальство должно актив-
но использовать систему доносов, поэтому его положение в кор-
порации зависит не от способностей, а от мнения о нем других
сотрудников. Каждый его шаг по карьерной лестнице возможен
только при условии пресмыкательства перед руководством, а по-
вышение по службе потребует ущемить интересы своих коллег.
При этом повышение в первую очередь выгодно начальству, а не
только ему одному. Каждое его решение должно быть согласовано
с многочисленным руководством, а решения руководства никогда
не будут согласованы с ним и т. д. Если мы не желаем попадать в
эту паутину, то где бы нам ни приходилось жить и трудиться, мы
должны стремиться налаживать с окружающими не служебные,
а человеческие отношения, основанные на взаимной помощи друг
другу. И тогда модель социального атома останется лишь моделью,
применимую к кому угодно, но только не к нам.
Но разве это возможно сделать? Разве мы способны вырваться
из пут законов экзистенциального эгоизма? Не просто способны,
но и обязаны. Человек — не только биосоциальное существо, как
написано в популярных учебниках по социальной философии, но
еще и духовное. Как раз последним аспектом учение А. А. Зиновь-
ева также отличается от многих социологии. На протяжении всей
истории люди не просто хотели вырваться из тисков социальных
законов, но еще и придумывали для этого различные средства.
Самым удачным изобретением такого рода стали социальные
нормы. В отличие от законов они не наследуются биологически,
а выдумываются людьми как раз ради защиты от бесчеловечных
последствий законов. В частности, нормы морали указывали чело-
веку иную, совершенную жизнь, свободную от гнета социальных
установлений. Однако здесь мы покидаем пределы социологии и
входим в область этики, которая также была построена А. А. Зи-
новьевым в виде особого учения о житии. Мы не будем подробно
в него углубляться, ибо это — не наша тема. Укажем только те ее
положения, которые имеют отношение к социологии.

Социология Александра Зиновьева: между логикой и этикой 269
Социальные атомы живут по законам рационального расчета.
Но, как мы несколько раз повторяли, человек не сводится к соци-
альному атому. Более того, тот, кто поймет законы, составляющие
суть общественных отношений, не пожелает становиться их рабом.
Социальная жизнь не годится для свободной личности, желающей
развить свои творческие способности. В сущности, этика А. А. Зи-
новьева сводится к призыву пройти дорогу от сугубо социального
существа до человека в подлинном смысле этого слова. Поэтому,
если автор что-то проповедует, то именно те ценности, которые
полностью противоположны законам социума. Они предполага-
ют отказ от эгоизма и построение отношений людей на принци-
пиально иных основаниях взаимной симпатии и сотрудничества.
В противоположность основополагающему принципу социальной
организации человек должен руководствоваться правилом: если
для достижения личных выгод мне потребуется нанести ущерб
другому, то я должен отказаться от этого поступка. Тем более от
него отказаться, если я уверен, что он останется безнаказанным.
Что касается самих благ, то автор призывает довольствоваться
малым; что касается должностей — никогда не лезть в началь-
ство: целеустремленно работать над наиболее интересными для
себя вещами. В любом случае мы должны поступать согласно та-
кому правилу: при распределении благ будь всегда последним, при
распределении тягот и обязанностей — всегда первым.
В учении о житии А. А. Зиновьева, наиболее полно изложен-
ном в произведениях «Евангелие для Ивана» и «Иди на Голгофу»,
можно найти целую систему различных норм и житейских правил.
Однако тот, кто решит жить не по социальным законам, а соглас-
но принципам самой человечности, должен быть готов к тому, что
против него обратится весь социум. Ни одна корпорация не позво-
лит, что бы кто-то желал жить не по ее законам, а по собственным
нравственным убеждениям. Жестокость, с которой социум набра-
сывается на противостоящего его устоям индивида — один из ос-
новных сюжетов социальных романов А. А. Зиновьева. Человек,
желающий жить по-человечески и быть независимой личностью,
должен заранее согласиться на добровольное изгнание, т. е., го-
воря словами автора, стать отщепенцем. Но быть таковым — не
означает соглашаться на униженное положение в обществе. Что-
бы быть настоящим отщепенцем, следует считать себя не только
независимым, но и ни в коем случае не ниже довлеющего социума.
Творческий потенциал личности не меньше, чем всего общества,
ибо населяющие социум атомы озабочены не стремлением к ис-
тине, а приобретением благ. В этом плане личность должна на-

270 А. А. Скворцов
учиться жить так, как живет общество: по внутренним законам, но
законам автономным. Если подбирать параллели этой жизненной
позиции из философской этики, то можно вспомнить линию, иду-
щую от стоиков к И. Канту. Сам же А. А. Зиновьев формулирует
ее в виде утверждения: «Я — независимое государство». Данную
фразу автора цитируют все, кто упоминает имя А. А. Зиновьева.
Но ее истинный смысл становится понятен только после сопос-
тавления его логической социологии и учения о житии.
6
После краткого экскурса в логическую социологию А. А. Зино-
вьева становится очевидным, что она носит ярко выраженный эти-
ческий характер. Начав с чисто научного описания по сути бесче-
ловечных условий существования людей, автор показывает, каких
высот может достичь человек, желающий жить по-человечески.
При этом нельзя сказать, что автор пессимистически смотрит на
положение личности в мире. Тот, кто знает эти законы и понима-
ет, как устроено реальное общество, уже готов жить в нем. Кроме
того, во всех произведениях А. А. Зиновьева отчетливо видна вера
в силу научного разума, вера в то, что человек, понимающий про-
исходящее, очень силен и способен изменить мир. Пусть даже не
мир в глобальном плане, но свой, узкий жизненный мир, сводя-
щийся к ближайшему окружению, но достаточный для реализации
собственных высших творческих способностей.
В нескольких произведениях А. А. Зиновьева встречается одна
замечательная сюжетная линия. Герои, не сумевшие найти себе
места в окружающей реальности, решают организовать научный
семинар. Сначала они воспринимают свое занятие просто как отвле-
чение от повседневного тяжелого быта, но затем, по мере вовлече-
ния в совместный исследовательский процесс, они понимают, что
их положение в жизни не столь безнадежное. Если правильно по-
нять основные механизмы жизнедеятельности общества, то мож-
но, проявив некоторую настойчивость, изменить свое положение.
А если дойти до понимания самого смысла социальности, то ста-
нет очевидным: человек может по-настоящему жить независимо
от своего статуса и положения в обществе. При желании, исполь-
зуя свои знания, человек может приблизиться к социальной элите,
но ему это совершенно не требуется, ибо грозит потерей свободы.
Его привлекает другое — свободно понимать и свободно жить.
Наверное, это и есть самое краткое выражение сути социальной
философии А. А. Зиновьева.

M. Кирквуд
Значение идеологии в произведениях
А. А. Зиновьева*
1 ема идеологии проходит красной нитью через все
обширное творческое наследие Александра Зиновье-
ва. Она принимает различные формы, как художест-
венные, так и научные: эссе, монографии, газетные и
журнальные статьи, романы (один из них — в стихах),
пьеса. Эти работы охватывают период около тридцати
лет, начиная с появления в 1976 г. «Зияющих высот»
и заканчивая публикацией «Фактора понимания»
в 2006 г. Зиновьев всегда утверждал, что является
хладнокровным ученым, ищущим объективные зако-
ны, которые руководят жизнью больших социальных
организаций и что вне зависимости от возможных
последствий он всегда стремился найти истину. С дру-
гой стороны, изучая его труды, можно заметить, что
его интерес сместился с одной позиции к полностью
противоположной. Если сначала он анализирует недо-
статки коммунизма (включая и его идеологию) и стре-
мится предупредить Запад от опасности, зазевавшись,
допустить победу коммунизма во всем мире, то позже
он становится апологетом коммунистической систе-
мы и убежденным, даже воинствующим противником
того, что он считал процессом порабощения планеты
Западом под руководством США.
Я уверен, что Александр Зиновьев не согласился бы
с этим заявлением. Он часто отмечал как «парадокс»,
* Michael Kirkwood. Ideology in the works of A.A.Zinoviev, in
Hanson, Rand Kirkwood, M. (eds.), Alexander Zinoviev as writer and
thinker. London: Macmillan, 1988. P. 44-60.

272 M. Кирквуд
что его воспринимали как антикоммуниста и прозападника в тече-
ние 1970-х и в большую часть 1980-х, но как антизападника и про-
коммуниста в 90-е годы и позже. Но, хотя мы можем согласиться,
что он был строго аналитичен в таких своих ключевых работах как
«Коммунизм как реальность», «Кризис коммунизма» и (в мень-
шей степени) «Запад», эти научные монографии являются лишь
скромными спутниками художественных произведений, в которых
«субъективная» позиция Зиновьева представляется кристально
ясной. Например, трудно видеть какие-либо иные мотивы в ра-
ботах типа «Гомо советикус», «Мой дом — моя чужбина», «Para
Bellum», «Государственный жених», не говоря уже о некоторых
отдельных фрагментах «Зияющих высот» и других работ 1970-х и
1980-х годов, кроме желания предупредить Запад о необходимос-
ти не допустить даже малейшей возможности советского домини-
рования. Работы, написанные в горбачевско-ельцинский период,
могут рассматриваться как переходные в терминах зиновьевской
оценки относительной жизнеспособности (советского) комму-
низма и (в прошлом сильно недооцененного) влияния западной
идеологии, понимаемого как разлагающее влияние. После раз-
вала Советского Союза работы Зиновьева стали не только более
критичными по отношению к Западу и к его роли «победителя»
в «холодной войне», но Зиновьев также стал значительно более
положительно относиться к некоторым чертам старой советской
системы. В его последних работах даже выдвигается предположе-
ние, что победа Запада в «холодной войне» послужила орудием к
уничтожению альтернативного (и наилучшего) пути развития все-
го человечества.
Изучение и анализ роли идеологии в больших обществен-
ных системах, проводимые Зиновьевым, эволюционировали.
Например, в своих ранних работах он приходил к следующему
заключению о роли идеологии в Советском Союзе: Советский
Союз — это «идеологическое» общество. В своих поздних работах
он утверждает, что ресурсы и усилия, направленные на идеологию
в Советском Союзе, в десять, если не в сто раз меньше того, что
уходит на идеологию на Западе. Эти два заключения несовмести-
мы. Следовательно, либо они оба ложны, либо одно из них верное.
Как определить, какое из них является верным, неясно. Зиновь-
ев часто делал выводы относительно роли и важности идеологии,
просто перечислив типы контекстов, в которых она используется,
число людей, включенных в производство и распространение идео-
логического материала, ряд ритуалов и мест встречи для демонст-

Значение идеологии в произведениях А. А. Зиновьева 273
рации идеологических убеждений и т. д. В определенный период
он любил утверждать, что ресурсы, отводимые на идеологию в Со-
ветском Союзе, превышали ресурсы, отводимые на национальную
оборону. Кажется, что он просто перебирает все логически воз-
можные комбинации идеологических переменных, а не приводит
реальные статистические данные. Тем же методом он приходит к
выводу о превосходстве затрат Запада на идеологию над советски-
ми*. В случае «западной идеологии» Зиновьев сталкивается с еще
одной трудностью: она по сути не существует в форме идеологии
или по крайней мере не существует в форме централизованной,
монолитной системы.
Цель, которую я поставил в данной статье, — это найти, как
взгляды Зиновьева на роль и важность идеологии развивались в ходе
его творчества. Я вижу четыре периода в этом развитии, связанные
с важнейшими процессами в истории Советского Союза и Запада.
Я назвал эти периоды следующим образом: 1) «советский пери-
од»; 2) переходный период; 3) постсоветский период; 4) глобали-
зация и зарождение сверхобщества.
1. «Советский период» (1976—1986)**
Хотя Зиновьев был изгнан из Советского Союза в 1978 г., ра-
боты, написанные в этот период, в основном посвящены его ана-
лизу советского коммунизма. Это период, в течение которого он
рассматривает Запад как оплот цивилизации, оплот, постоянно
находящийся под давлением той силы, которую он потом назовет
«альтернативным путем развития человечества», но в этот период
рассматривает как постоянную угрозу цивилизации***.
*■ Без сомнения, этот подход исходит из принципов, которые он выдвигает в
своей «Логической социологии», особенно тех, которые основываются на «ком-
бинаторике».
** Кавычки означают, что фраза «Советский период» относится к работам
Зиновьева, а не к реальным историческим событиям. Я отношу к этому периоду
следующие работы: «Зияющие высоты», «Записки ночного сторожа», «Светлое
будущее», «В преддверии рая», «Без иллюзий», «Желтый дом», «Мы и Запад»,
«Коммунизм как реальность», «Гомо советикус», «Мой дом — моя чужбина»,
«Ни свободы, ни равенства, ни братства», «Нашей юности полет», «Еванге-
лие для Ивана», «Die Diktatur der Logik», «Иди на Голгофу», «Die Macht des
Unglaubens», «Para Bellum», «Рука Кремля», «Государственный жених».
*** Я рассматриваю отношение Зиновьева к Западу в течение этого периода
в следующей работе: My i Zapad -Zinov'ev's View of the West' in Arnold Mcmillin
(ed), Under Eastern Eyes, Macmillan, London, 1991. P. 102—114.

274 M. Кирквуд
Есть соблазн начать эту главу цитатой из последней книги Зи-
новьева, которая вполне могла бы послужить эпиграфом: «Игно-
рируйте официальную идеологию. Любое уделенное ей внимание
лишь укрепляет ее»*. Этот совет, который время от времени мож-
но найти в работах Зиновьева, в данном случае выражен менее
сжато, но не менее твердо**. Это совет, которому сам он не пос-
ледовал. Споры об идеологии присутствуют во многих его рабо-
тах, и недавно он написал целую книгу на эту тему***. Целью этой
книги является поместить и классифицировать эти споры под се-
рией заголовков, что позволит нам представить в системе взгляды
на роль и значение идеологии в коммунистическом обществе.
Давайте начнем с того, что решим, как мы будем интерпретиро-
вать термин «идеология». В «Советском академическом словаре»
дается следующее определение этого термина: «система взгля-
дов, идей, представлений, характеризующих отдельное общество,
класс или политическую партию»****. Зная реальную роль идео-
логии в советской системе, нельзя не признать это определение
слишком скромным, почти самоуничтожающим. «Оксфордский
словарь английского языка» дает более развернутое определение.
Идеология: 1. Наука об идеях; О происхождения и природы идей;
2. Идеал или абстрактное размышление; теоретизирование в во-
ображении. 3. Система идей, относящихся к феноменам, особенно
социальной жизни; способ мышления, характерный для класса или
индивида*****. По Зиновьеву, идеология — это одновременно и
доктрина, руководство к действию, и «магнитное» поле, влияния
которого трудно, если не невозможно, избежать******. Понима-
* Зиновьев А. А Иди на голгофу. Lausanne: l'Age d'Homme. 1985. С. 140.
** См., например: Зиновьев А. А. В преддверии рая, С. 360.176—177.
*** См., например, «отрывки» из «книги» Сландерера в: Зиновьев А. А.
Зияющие высоты. Lausanne: l'Age d'Homme, 1976. С. 142—143, 147—149,
152—153,156—157, 162, 163—165; Зиновьев А. А. Светлое будущее. Lausanne:
l'Age d'Homme, 1978. С, 170—171; Зиновьев А. А. Записки ночного сторожа.
Lausanne: l'Age d'Homme, 1979. С. 57, 63—64; В преддверии рая. С. 305—306,
312, 316-317, 410-411, 420-421, 430-431, 444-445, 530-531, 539-540,
544, 546; Зиновьев А. А. Без иллюзий. Lausanne: l'Age d'Homme. 1979. С. 25—33,
35—43; Зиновьев А. А. Желтый дом. Lausanne: l'Age d'Homme. 1980. Vol. I, C. 38,
48-49, 54—55, 150-151, 176—177; Зиновьев А. А. Коммунизм как реаль-
ность. Lausanne: l'Age d'Homme, 1981. С. 193-212. Упоминаемые книги —
Die Macht des Unglaubens: Anmerkungen zur Sowjet—Ideologie, Piper, Muenchen,
1986 и «Идеология партии будущего». М.: Алгоритм. 2003.
**** Словарь современного русского языка. АН СССР. М., 1956. С. 47.
***** The Shorter Oxford English Dictionary (OED), Oxford University Press,
1973. Vol. I. P. 1016.
****** Желтый дом.Том. 1. С 48.

Значение идеологии в произведениях А. А. Зиновьева 275
ние термина «идеология» Зиновьевым существенно отличается
от только что процитированных определений. Для Зиновьева ос-
новой идеологии не является класс (классовая принадлежность),
она не ориентирована на какой-то класс. Идеология для Зиновь-
ева— не наука. Поэтому он отбросил бы первое предложенное
«Оксфордским словарем английского языка», но принял бы вто-
рое и первую часть третьего определения, данные этим словарем.
Его собственное определение таково: идеология — это комплекс
идей, который по намерению или результату формирует в людях
специфический тип сознания, адекватного условиям их социаль-
ной среды, сознания, которое одобряет одни формы поведения
людей в данном обществе и осуждает другие*. До конца главы мы
будем использовать термин «идеология» именно в зиновьевском
смысле.
Давайте сначала рассмотрим идеологию как комплекс идей,
или доктрину. Например, именно в качестве комплекса идей марк-
сизм-ленинизм привлек наибольшее внимание. Большинство лю-
дей, пишущих на тему марксизма-ленинизма, изо всех сил стара-
ются проследить эволюцию марксизма в интерпретации Лениным
в его работах. Они также пытаются выяснить предел возможности
модифицировать исходную теорию в свете меняющихся обстоя-
тельств и событий, которые Маркс (и Ленин) не могли предвидеть,
или оценить вклад в марксистско-ленинистскую мысль современ-
ных идеологов, генеральных секретарей КПСС, ведущих авторов
в партийных газетах и журналах и т. д. Конечно, часто существует
огромная разница между тем, что Зиновьев называет «классикой»
марксизма и ленинизма, т. е. подлинными исходными текстами
этих авторов и текстами, созданными для массового потребления.
Первые выступают как истинный, чистый «источник», но не ис-
пользуются в качестве идеологических текстов, поскольку слиш-
ком сложны. Чтобы иметь успех, идеологические тексты должны
быть легко понятными широким массам людей**.
Зиновьев любит напоминать своим читателям знаменитое ле-
нинское замечание о том, что спустя пятьдесят лет после смерти
Маркса очень немногие читали его и еще меньше людей понимают
его правильно. Он применяет данное замечание к работам самого
Ленина. Тем не менее из этого нельзя заключить, что Зиновьев
высоко оценивает интеллектуальные достоинства работ Маркса
* Зиновьев А. А Ни свободы, ни равенства, ни братства. Lausanne: l'Age
d'Homme, 1983, С. 48.
** Коммунизм как реальность. С. 200; Без иллюзий. С. 32.

276 M. Кирквуд
или Ленина. Он часто вспоминает, что провел около восьми лет,
изучая работы Карла Маркса и пытаясь освоить суть его теории*.
На основе этих исследований он написал свою знаменитую канди-
датскую диссертацию, которая так никогда и не была опублико-
вана, но циркулировала по Москве**. Вывод, к которому он при-
шел и который он часто и подробно повторяет — либо от своего
имени, либо устами своих героев, — заключается в следующем:
то, что писали Маркс и Ленин, было простым словоблудием***.
Со строго логической точки зрения, многое из написанного ими,
заявляет Зиновьев, — это полная бессмыслица. Однако работы
«классиков» составляют «лучшее», что может предложить марк-
систская мысль с интеллектуальной точки зрения, и именно рабо-
ты этих авторов, как утверждает Зиновьев, в наибольшей степени
изучаются и критикуются западными учеными. Однако «средний
продукт», работа среднего ученого, работающего на кафедрах фи-
лософии в СССР, является лучшим показателем истинной приро-
ды советского философского творчества. И Зиновьев утверждает,
что качество таких работ крайне низкое, свидетельствующее о де-
градации, и презираемое в самом Советском Союзе. Поэтому Зи-
новьева забавляет, когда западные ученые воспринимают работы
официальных советских философов-поденщиков всерьез****.
Несмотря на недостаток уважения к интеллектуальному уров-
ню работ классиков марксизма, Зиновьев не отрицает их дейст-
венности как источника, из которого, по мере необходимости,
могут черпать идеологи. Действительно, практика цитирования
«классики» — это то, что он постоянно высмеивает в своих ро-
манах. В то же время Зиновьев отрицает, что они когда-либо в
каком-либо смысле были «руководством к действию». Он не раз
заявлял, что революция породила нужду в идеологии, во-первых, с
целью легитимации положения руководства и, во-вторых, для мо-
билизации населения и направления его по определенному пути.
Так случилось, что марксизм-ленинизм был легко доступен. Опять
* См., например, интервью «Годна западе», приведенное в «Без иллюзий»,
(с. 123).
** Коммунизм как реальность, С. 39. Диссертация Зиновьева была опубли-
кована практически 50 лет спустя после защиты. См.: Зиновьев А. А. Возвраще-
ние от абстрактного к конкретному. ИФ РАН, М., 2002.
*** См., например, его замечания относительно интеллектуальных досто-
инств Маркса, Энгельса и Ленина в работе «О социальном статусе марксизма»,
приведенной в «Без иллюзий» (с. 27—28).
**** желтЬш дом. Том 1. С. 42. Для более подробного знакомства см. его
«О советской философии» в «Без иллюзий» (с. 35—43). Зиновьев относится бо-
лее уважительно к марксистской доктрине в своих поздних работах.

Значение идеологии в произведениях А. А. Зиновьева 277
же, следует помнить, что не работы самих Маркса и Ленина ис-
пользовались в качестве идеологических текстов для массового
потребления. В эпоху широко распространенной неграмотности и
очень низкого уровня общей культуры тексты, написанные для об-
разованной элиты, были бы совсем бесполезны. Именно Сталин
приспособил марксизм-ленинизм для масс и сформулировал его
суть так, что она стала доступной для масс простого населения*.
Согласно Зиновьеву, кризис, с которым столкнулась сегодня со-
ветская идеология, коренится в том, что интеллектуальный уро-
вень доктрины более не адекватен высокообразованному населе-
нию, чей культурный уровень гораздо выше того, что был в эпоху
Сталина**. Единственным добавлением ко всей марксистско-ле-
нинистской мысли со времен Сталина является слово «развитой»,
помещенное перед словом «социализм».
Независимо от того, каков интеллектуальный уровень доктри-
ны, сама она остается неизменной по сути, продолжая пропове-
довать евангелие коллективизма, превосходство социализма над
капитализмом и неизбежность коммунизма. Превозносятся доб-
родетели патриотизма и интернационализма (который все более
упоминается в связи с отношениями между национальностями
внутри Советского Союза), а также долг защищать социалисти-
ческую родину от ее врагов.
Идеология и наука
В Советском Союзе претендуют на то, что марксизм-ленинизм
превосходит любую другую идеологию, поскольку он «научен».
Только он якобы предлагает истинную научную картину мира, так
как он один вооружен теорией, объясняющей развитие мира до
сего дня и предсказывает путь, по которому мир должен «неиз-
бежно» развиваться. Если существует аспект советской идеоло-
гии, который Зиновьев атакует больше всего, то это ее претен-
зия на научность. Снова и снова он показывает, что претензия эта
полностью несостоятельна. Иногда Зиновьев разворачивает свою
критику, противопоставляя «язык науки» «языку идеологии».
В то время как цель первого — дать точные, ясные, недвусмыс-
* См. «О Сталине и сталинизме» в: Зиновьев А. А. Мы и Запад. Lausanne:
l'Age d'Homme. 1981. С. 12.
** «Ideology comes to the fore (2)», Soviet Analyst.Vol. 12. No. 19,28 September
1983/ C. 6. В частности, см. его статью «Педологический кризис» в: Ни свободы
ни равенства ни братства. С. 90—91.

278 M. Кирквуд
ленные, поддающиеся проверке определения, создать теории, от-
крытые для критики и опровержения, второй стремится к туман-
ности, упрощению, неопровержимости, пристрастности и т. д. Это
не означает, что идеология не может пользоваться языком науки,
не может идентифицировать себя с наукой, не может использовать
науку для своих собственных целей. Напротив, Зиновьев указыва-
ет, что советская идеология как раз делает все это. Тем не менее
она не является наукой. Научные тексты по определению — текс-
ты, предназначенные для чтения относительно малым, посвящен-
ным кругом читателей. Они не могут быть поняты широкими мас-
сами. Попытки «популяризировать» научные открытия и сделать
их доступными для публики в форме, в которой публика сможет
их понять, неизбежно упрощают природу этих открытий до такой
степени, что между «популярным» изложением этих открытий и
их истинной научной природой остается мало общего. Не случайно
советская идеология идет на многое, чтобы ознакомить советское
население с происходящим в научном мире, поскольку тем самым
она прибавляет респектабельности. Согласно реалистическому,
если не циничному, взгляду Зиновьева, все, что поддается понима-
нию масс, ненаучно по определению*.
В других случаях Зиновьев нападает на официальную марксист -
ско-ленинистскую идеологию, стремясь определить значение таких
ключевых понятий, как «класс», «базис», «надстройка», «эконо-
мические отношения», «владение», «собственность», «производст-
венные отношения» и т. д. Он подвергает их беспощадной критике и
с завидной легкостью и ясностью показывает, как легко они рушат-
ся, когда их рассматривают с логической точки зрения**.
Однако идеология не просто не наука. Она глубоко антинаучна.
Прежде всего Зиновьев подвергает ее критике за то, что марксизм
был попыткой оправдать и абсолютизировать априорный взгляд
одного человека на определенное общество в определенный мо-
мент его развития. Категории, которые Маркс изобрел как средства
описания этого общества, не только не подходят для этой цели, но
и полностью неприменимы к обществу советского типа, т. е. со-
циалистическому, посткапиталистическому обществу. Советская
идеология использует марксизм не только как средство разжига -
* Soviet Analyst. Vol.12. No. 18, 14 September 1983. P. 7. См. также: Зияющие
высоты. С. 142—143; Коммунизм как реальность. С. 201—203.
** См., например: В преддверии рая. С. 357—362; также см.: Записки ноч-
ного сторожа. С. 48—49; Светлое будущее. С. 54—56; Мы и запад. С. 31—38;
Коммунизм как реальность. С. 197—199.

Значение идеологии в произведениях А. А. Зиновьева 279
ния антизападных настроений, но и как средство скрыть от совет-
ской общественности истинную природу общества, в котором она
живет*. Один из главных тезисов Зиновьева заключается в том,
что в то время как коммунизм осуществил все свои намерения и
достиг всех своих целей (в институциональном плане больших из-
менений не будет), мир все еще ждет открытия научной теории,
которая позволит адекватно проанализировать это общество. Это,
конечно, прямая противоположность и вызов советскому подходу,
согласно которому до коммунизма еще далеко (причем со време-
нем — все дальше и дальше), и только в СССР обладают истинно
«научной» теорией общества**.
Идеология и религия
Совсем недавно Зиновьев написал книгу, посвященную обеим
этим темам***. В связи с этим, возможно, сейчас необходимо от-
метить следующее: Зиновьев также стремится показать, что идео-
логию не надо путать с религией, как и то, что идеология — не
наука. Опять же его взгляды на эту тему заметны уже в его ранних
работах****. Зиновьев отвергает организованную религию как,
во-первых, совершенно не адекватную современной научной эпо-
хе в качестве источника объяснения природных явлений. Эту роль
намного эффективнее выполняет идеология. Ни христианство, ни
ислам, ни буддизм не адекватны, поскольку ни одна из этих рели-
гий не шла в ногу с развитием современной цивилизации. Более
того, как организованные религии, они подвержены тому же типу
проблем, что и любая массовая организация, т. е. они подчиняются
действию зиновьевских знаменитых «социальных законов». Осо-
бенно он иронизирует над Русской православной церковью в Со-
ветском Союзе, которую рассматривает как советский институт,
используемый государством с целью демонстрации превосходства
официальной идеологии.
Когда Зиновьев говорит о религии, он имеет в виду нечто при-
ватное и личное, хотя и имеющее некие социальные предпосылки.
Последние включают чувство религиозности индивида, присутст-
вие «души», желание лелеять свою собственную индивидуаль-
* Коммунизм как реальность. С. 35.
** Там же. С. 11.
*** Иди на Голгофу. Die Macht des Unglaubens.
**** См., например: В преддверии рая. С. 357—362, также «Записки ночного
сторожа». С. 48-49; Светлое будущее. С. 54—56, Мы и запад. С. 31—38; Ком-
мунизм как реальность. С. 197—199.

280 M. Кирквуд
ность. Вера в существование бога необязательна. Ниже мы ска-
жем больше о зиновьевской концепции религии, но необходимо
отметить различия между идеологией и религией, как их видит
Зиновьев. Идеология — это «дело» для головы, а религия — для
души. В случае идеологии вопрос веры не является решающим.
Вера необходима для религии. Идеология и религия очень часто
занимаются одними и теми же вопросами жизни, но положение
идеологии гораздо прочнее, поскольку она может предложить ин-
теллектуально намного более удовлетворительные ответы. Люди,
с другой стороны, не нуждаются в идеологии. Она является чем-то
навязываемым им извне. Потребность в религии возникает изнут-
ри человека. Церковь в организованной религии — это результат
потребности в религии, в отличие от идеологического института,
который существует с целью навязывать идеологию людям. Од-
нако люди гораздо более склонны принимать идеологию, так как в
противном случае они столкнутся с серьезными трудностями в их
жизни. Принятие обществом идеологии и демонстрация им обя-
зательств перед ней не влекут веру в идеологию, хотя вера не ис-
ключена и, очевидно, существуют люди, действительно верящие
в идеологию. В Советском Союзе идеология находится в намного
более благоприятном положении, чем религия, поскольку она го-
раздо адекватнее обстоятельствам, чем религия.
В столь неблагоприятных обстоятельствах — и это очень ха-
рактерно для Зиновьева — он изобрел свою собственную рели-
гию. В его работах разбросано несколько упоминаний о ней и ее
частичных описаний, но подробно она описана в его новой книге.
Иван Лаптев — это ответ Советского Союза на Иисуса Христа.
Родившийся в маленьком провинциальном городке, он осознает
или решает, что он — Бог. Он изобретает религию, которую име-
нует «иванианством», а иногда называет «лаптизмом». Это рели-
гия, предназначенная для помощи тем людям в Советском Союзе,
которые сделали свой выбор против системы или которые желают
сопротивляться коллективистской этике. Она едва ли адресована
карьеристам или тем, кто счастлив жить в советской системе как
она есть. Подобно Иисусу, Лаптев совершает чудеса, исцеляет
больных и проповедует. Параллели проходят сквозь всю книгу: дви-
жение Лаптева из Энска в Москву перекликается с путешествием
Иисуса из Назарета в Иерусалим; распятие Христа на Голгофе — с
духовной смертью Лаптева в Советском Союзе. Воскресение Хрис-
та имеет аналогом вторичное появление Лаптева в Энске — с тем,
однако, отличием, что в то время как Иисус вознесся на небо в ка-
честве Сына Божьего, Лаптев вновь появляется в Энске, «излечен-

Значение идеологии в произведениях А. А. Зиновьева 281
ный» от своей веры в то, что он бог. В конце книги Лаптев, кажется,
счастлив жить подобно обычному советскому гражданину.
У Лаптева есть оппонент, названный Антиподом. Он часто спорит
с Лаптевым о соответствующих достоинствах идеологии и религии в
Советском Союзе. Фактически ни один из них не побеждает в споре,
поскольку антиподовская «улучшенная» идеология способна «продви-
нуться» в Советском Союзе не больше, чем лаптевская идиосинкрази-
ческая религия. Ясно, однако, что идеология подкодит значительному
большинству населения больше, чем религия. Как говорит Антипод:
Твоя религия требует самоотречения, самодисциплины, она
предлагает тебе взбираться по крутому склону и требует от
тебя постоянных усилий в самоограничении. Обычные люди на
это не способны. Люди находят, что легче плыть по течению
и скорее упасть, чем плыть против течения и карабкаться на
гору. Падение — тоже форма полета, в этом вся проблема.
И падение достаточно долго, чтобы длиться всю жизнь*.
Хотя в книге есть много разнообразных отступлений, в ее основе
лежит серьезная озабоченность автора вопросами морали. Религия
Лаптева содержит ядро доктрины, предназначенной помогать чело-
веку вести морально честное существование в крайне аморальной
среде. Лаптевский эквивалент десяти заповедей содержит около
пятидесяти указаний, относящихся к поведению отдельного чело-
века, которые, если верно следовать им, позволят человеку достичь
этой цели. Вот несколько примеров: сохраняй чувство собственного
достоинства; держи людей на расстоянии; сохраняй независимость
в поведении; не дружи с карьеристами, интриганами, осведомите-
лями, клеветниками, трусами и другими плохими людьми; не влезай
в чужую душу и не позволяй никому лезть в твою; не привлекай к
себе внимания; обходись без помощи, если можешь; не навязывай
свою помощь другим. В своей сумме они складываются в мощный
арсенал для защиты индивида в коллективистском мире. Вера в
бога необязательна. Что является обязательным, так это позиция,
позволяющая тебе вести себя, как если бы бог наблюдал за тобой.
Цель Зиновьева — изобрести религию, которая будет адекватна
образованным людям с высоким уровнем общей культуры, живу-
щим в эпоху развитой технологии**. Его религия прежде всего слу-
жит противоядием от официальной идеологии.
* Иди на Голгофу. С. 74.
** В этом он далеко не один. См. попытку Ниниана Смарта сделать то же са-
мое в его книге «Beyond Ideology: Religion and the Future of Western Civilisation»
(London, 1981). Зиновьев дает пространное объяснение своих собственных
взглядов на религию в «Les Cahiers Protestants». April 1980. No. 2. С. 7—15.

282 M. Кирквуд
Идеология и мораль
Коммунистическая идеология производит аморальных людей.
Зиновьев утверждал это неоднократно. Его аргументация следу-
ющая. При большом количестве людей, живущих в обществе в
течение длительного периода времени, в действие вступают уни-
версальные «социальные законы», сводящиеся к формуле «соба-
ка ест собаку». Цивилизацию можно рассматривать как историю
изобретения ограничений, препятствующих действию этих зако-
нов. Примерами являются институты, которые мы ассоциируем с
западной демократией: свобода слова, свобода собраний, власть
закона, религия, оппозиция и т. д. В таких обстоятельствах разви-
вается форма морального поведения, которую Зиновьев называет
«личной моралью», или «моралью индивида». Идеальный комму-
нистический человек, напротив, не есть моральное создание:
Во-первых, марксизм предполагает, что человек целиком
зависит от обстоятельств своего существования, и его
добродетели считаются продуктом идеальных условий жиз-
ни, а не его свободной воли. Во-вторых, человека заставля-
ют быть тем, чем он должен быть в теории в результате
действия таких сил, как власть, идеология и коллектив.
В-третьих, человека принуждают соответствовать иде-
алу лишь внешне: на практике его обучают поведению с по-
мощью правил коммунальности. Эти последние ограничены
коллективом, властями и идеологией только с целью сохра-
нения общества, которое само основано на законах комму-
нальности*.
Речь не идет о том, кто морально выше — западный гражда-
нин или советский. Зиновьев сам утверждает: то, что «морально»,
необязательно является хорошим, а то, что «аморально», необя-
зательно является плохим. (Соглашаться или не соглашаться с
Зиновьевым — другой вопрос.) По-настоящему важный вопрос
заключается в том, думают ли и действуют ли советские люди в
целом отлично от несоветских. В некоторых отношениях — явно
да. В контексте советского общества от людей требуется конфор-
мизм, его частая демонстрация. То, что люди думают и говорят в
частной жизни, может сильно отличаться от того, что они говорят
публично. Однако ведет ли цинизм, который такие обстоятельст-
ва воспитали во многих советских гражданах, к заключению, что
«люди везде одинаковы»? Могут ли они вообразить обществен-
* Коммунизм как реальность. С. 209.

Значение идеологии в произведениях А. А. Зиновьева 283
ную систему, в которой зиновьевские «социальные» или «комму-
нальные» законы действуют с меньшей силой, или они допускают,
что людей на Западе так же часто заставляют действовать тем же
«двуликим» образом, что и многих из них? Зиновьев неоднократно
обращает внимание на недостаток доверия между людьми в Со-
ветском Союзе и между властями и населением в целом:
Люди не верят в моральные качества своих соседей и не
рассчитывают на них. Это фактически является глубочай-
шим источником аморальности в обществе*.
Одной из самых поразительных черт советского общества яв-
ляется степень, в которой люди являются объектом наблюдения
и недоверия**. Один из примеров — практика досмотра в совет-
ских супермаркетах сумки с покупками каждого покупателя пос-
ле того, как он заплатил, с целью проверки соответствия поку-
пок чеку. Воспитывает ли подобная практика чувство презрения
к людям и убеждение, что, поскольку никто никому не доверяет,
не имеет смысла заслуживать доверие? Что происходит, когда
советские граждане эмигрируют на Запад? Сохраняют ли они
свою «советскость» или избавляются от нее? Зиновьев не сом-
невается, что советский гражданин обречен быть «советским»
на всю оставшуюся жизнь. «Гомо советикус» — целая книга на
тему, как советские эмигранты воспроизводят советский тип об-
щества за рубежом.
Советская идеология, говорит Зиновьев, позволяет советским
людям плохо вести себя по отношению друг к другу, не испытывая
при этом чувства вины. В среде, где все необходимое — дефицит,
«безжалостная борьба» за все становится естественным образом
жизни. Люди изо всех сил будут стараться, чтобы никто не жил
лучше, чем другой. Удары в спину, тайное обвинение, раболепие,
взяточничество, коррупция, халтура, обман характеризуют ком-
мунистическое общество. Зиновьев не утверждает, что подобные
пороки нельзя найти в некоммунистических обществах, но под-
черкивает, что в коммунистических обществах они эндемичны.
Центральным в его аргументации является тезис, согласно ко-
торому в советском обществе человек обречен не быть истинной
ценностью. Зиновьев объясняет прочность коллективистской
♦Тамже. С. 210.
** В Великобритании в 2007 г. открытое и скрытое наблюдение за населе-
нием и предложения анонимно доносить на сограждан становятся, к сожалению,
столь же привычными атрибутами «британского образа жизни», сколь и в быв-
шем Советском Союзе.

284 M. Кирквуд
структуры советского общества ее простотой. Это гигантское
гнездо коллективов со схожей структурой, индивидуальные чле-
ны которого действуют в условиях взаимозависимости. «Коллек-
тивная» ответственность поощряет личную безответственность.
Несмотря на официальную идеологию, поддерживающую идеал
преданного человека, который тратит всю свою силу и энергию
на строительство коммунизма, демонстрация личной инициати-
вы не ценится другими членами коллектива. Динамизм, энергия,
жажда реформы, предложения улучшений, как правило, глушат-
ся и душатся.
Гораздо легче жить согласно догматам официальной идеологии,
чем следовать зиновьевским пятидесяти «заповедям». Идеология,
воспитывающая веру в то, что интересы индивида должны прино-
ситься в жертву интересам коллектива, позволяет людям подло
обходиться с другими людьми без зазрения совести. Поэтому здесь
легко осуществлять действия, являющиеся «морально хорошими»
с точки зрения официальной идеологии, но «морально плохими» с
точки зрения зиновьевской «личной морали». И Зиновьев очень
ясно говорит о том, что только человек, осуществляющий данное
действие, знает, морально оно или нет. Только сам человек зна-
ет мотивы, заставляющие его действовать так, как он действует.
Моральное значение имеет не осуществление или неосуществле-
ние действия, а лежащие в его основе мотивы. Они неразличимы
при наблюдении за самим действием. Зиновьев заходит настолько
далеко, что заявляет о глубокой враждебности такой морали в со-
ветской системе, и о том, что предпринимаются все усилия для ее
подавления:
Мораль в моем смысле вступает в конфликт с идеологи-
ческой моралью и преследуется в коммунистическом обще-
стве как угроза самим его основаниям*\
Его точка зрения на отношения идеологии и морали сжато фор-
мулируется так:
Весь аппарат морального образования и пропаганды на-
целен на обучение людей жить в атмосфере лицемерия, об-
мана, принуждения, подлости и коррупции, жить соглас-
но законам коммуналъности, которые сами ограничены
средствами, разработанными все той же коммудальностью
с целью своего собственного самосохранения**.
*■ Коммунизм как реальность. С. 209.
**Тамже. С. 210.

Значение идеологии в произведениях А. А. Зиновьева 285
Идеология как руководство к действию
Советская идеология — не просто некий доктринальный ко-
декс. Она является также «магнитным полем», в котором люди
действуют как «заряженные частицы». Они подвержены дейст-
вию ряда моделей, которые формируют их мыслительные шабло-
ны и поведение — с тем результатом, что большинство советских
граждан склонны думать и вести себя одинаково. Эта точка зрения
выражена во многих работах Зиновьева и со всей ясностью пред-
ставлена в работе «Коммунизм как реальность». Таким образом,
идеология имеет два аспекта — философский и прагматический:
Философский аспект относится к ее мировоззрению, т. е.
к ее доктрине о мире, обществе, человеке, способе познания.
Ее прагматический аспект имеет отношение к практичес-
ким вопросам правил мышления и поведения. Именно во вто-
ром аспекте мы должны искать ключ к пониманию сущност-
ного смысла идеологии. Практическая идеология общества
есть совокупность специальных правил и поведенческих на-
выков, которые люди применяют в действительно важных
ситуациях. Зная это, можно предсказать, как средний идео-
логически обусловленный коммунистический гражданин бу-
дет вести себя в таких ситуациях*.
Степень, в которой советские люди подвергаются идеологичес-
кому обучению, едва ли можно преувеличить. Зиновьев не раз об-
ращает особое внимание на то, что идеология в Советском Союзе
играет столь огромную роль, что советское (коммунистическое)
общество можно определить как идеологическое общество**.
Хотя основания этой системы были заложены до Второй мировой
войны, ее рост до гигантских размеров произошел после смерти
Сталина, главным образом при Суслове***. Зиновьев утвержда-
ет, что она достигла невиданных в истории размеров и является
несомненной угрозой остальному человечеству. В тоталитар-
ной системе, для которой характерны тотальная государствен-
ная собственность на средства производства и распределения,
средства массовой информации и сети связи, отсутствие частной
собственности и частного предпринимательства, не существует
* Там же. С. 204.
** Желтый дом. Т. I. С. 38; Коммунизм как реальность. С. 193. См. также его
статью «Идеологическое общество» в: Ни свободы, ни равенства, ни братства.
С.79-81.
*** Ни свободы, ни равенства, ни братства. С. 68.

286 M. Кирквуд
заслона на пути потока идеологии, не существует возможности
для распространения иной идеологии. Зиновьев не отрицает вли-
яния «разлагающегося Запада», которое проникает посредством
туризма, иностранного радио- и телевещания, западной поп-му-
зыки и т. д. Но ситуация здесь не такая, как в Польше, где като-
лическая церковь представляет собой «систему», альтернативную
официальной властной структуре польского государства, систему
со своими собственными «поясами передач», местами собраний,
«идеологией» в форме религиозного кредо, чуждого официальной
идеологии. Дело не только в том, что в Советском Союзе не сущес-
твует разрешенной альтернативы официальной идеологии, но и в
том, что здесь на идеологическую работу тратятся огромное время
и ресурсы. Идеологическое обучение сейчас начинается в детском
саду. Ожидается, что каждый ребенок с возраста семи лет станет
октябренком. Предполагается, что с этого времени и до двадца-
тивосьмилетнего возраста он будет последовательно становиться
членом молодежных организаций, каждая из которых соответствует
определенному возрасту. Обязанность этих организаций — «вос-
питывать» своих членов «в духе коммунизма». Идеологическая
работа встроена в основание всей образовательной системы.
У каждой молодежной организации есть свои ритуалы, практика,
обязательства. Каждый школьный предмет преподается в марк-
систско-ленинском духе. Таким образом, все учителя, лекторы,
профессора одновременно суть идеологические работники. Та-
кая же картина на фабриках, предприятиях, в исследовательских
институтах и особенно Вооруженных Силах. Существуют агита-
ционные бригады, университеты марксизма-ленинизма, высшие
партийные школы, не говоря уже о Союзе советских писателей
и людях, вообще работающих в средствах массовой информации.
Согласно Зиновьеву, если рассчитать стоимость идеологической
работы с точки зрения рабочей силы и ресурсов, то эти суммы ока-
жутся сравнимыми с теми, что затрачены на оборону страны*.
Однако важен не только «материал» идеологии. Не менее важ-
на идеологическая деятельность. Советская жизнь высокоритуа-
лизирована в идеологическом плане. Все — с октябренка первого
года и до генерального секретаря КПСС — должны демонстриро-
вать свою идеологическую преданность, делать это на людях и час-
то. Каждый должен вызубрить определенный объем «доктрины»
и быть в состоянии показать, что он действительно выучил
* Коммунизм как реальность. С. 93.

Значение идеологии в произведениях А. А. Зиновьева 287
его. В школе или на работе существуют бесчисленные ритуалы,
которые заставляют людей принимать участие в идеологических
собраниях — будь то обсуждение текущего квартального плана
или одобрение партийной линии в отношении Никарагуа. Есть
свидетельства, что даже этот объем идеологических обязательств
считается недостаточным. Обеспокоенная растущей апатией
большого числа молодежи, особенно в менее населенных центрах,
партия недавно призвала центры и клубы досуга стать центрами
усиления идеологической работы среди молодежи*.
На Западе часто утверждают, что люди в Советском Союзе в
значительной степени поддерживают идеологию только на словах
и не верят в нее. Предполагается поэтому, что люди не подвер-
жены воздействию идеологии и что, следовательно, идеология
не важна. Зиновьев не тратит время на подобные рассуждения.
Он неоднократно заявлял, что идеология не требует веры. Пока
люди явно принимают ее, этого достаточно. Общественный кон-
формизм, общественное принятие партийной линии является
показателем принятия режима, легитимности правителей. Более
того, и Зиновьев подчеркивает это, организующая роль идеоло-
гии и то, что она ориентирует людей в определенном направлении,
имеет огромное значение в коммунистическом государстве. Тем не
менее, даже если бы партия распорядилась, что с завтрашнего дня
идеологическая работа прекращается, это распоряжение не было
бы выполнено, поскольку идеологическая машина выросла до
таких размеров, что вышла из-под человеческого контроля. Она
не является чем-то, что можно устранить из советского обще-
ства, — она есть главная деятельность советского общества**.
Идеология и запад
С тех пор как Зиновьев оказался на Западе, его взгляды на
идеологию в Советском Союзе не изменились. В то же время те-
перь он утверждает, что Запад в той же мере зажат в тиски сво-
ей собственной идеологии и что люди на Западе «подвергаются
* См. редакционную статью в «Правде» от 6 января 1986 г.
** Горбачевская политика гласности подорвет это утверждение Зиновьева.
Многие западные советологи, с другой стороны, считали, что советская идео-
логия была в основном следствием государственной цензуры. Когда государст-
венная цензура стала во времена Горбачева более мягкой, рост «неформальных
организаций» быстро обогнал возможность режима контролировать их и госу-
дарственный контроль над идеологией, соответственно, становится невозможен.

288 M. Кирквуд
обработке» в неменьшей степени, чем в Советском Союзе*. Это
пункт, по которому с ним трудно согласиться немарксисту. Спор-
ным является и существование «западной идеологии», но Зиновь-
ев вполне категоричен:
Западное общество — это плюралистическое общество,
хаотическое во многих отношениях, во многих жизненно
важных отношениях не поддающееся контролю из центра,
с тенденцией к анархии, своеволию и фрагментации... Это не
значит, что Запад полиидеологичен... Идеологическое мно-
гообразие, аморфность, хаос, несогласие, вражда и другие
явления, указывающие на отсутствие идеологии, которую
можно было бы назвать «западной идеологией», фактичес-
ки суть явления внутри каркаса этой самой идеологии»**.
Я думаю, что в процитированном абзаце Зиновьев, что называ-
ется, хватил лишнего, однако интересно заключение, к которому
он приходит:
Западная идеология, как и советская идеология, разруша-
ет основы цивилизации, которые выстраивались в течение
столетий и были предназначены для сдерживания стихийных
сил человеческой социальной среды, что они и делали***.
«Стихийные силы» — это, безусловно, то, что Зиновьев во
всех других местах называет «социальными» законами, или «зако-
нами коммунальное™». Примеры отрицательных черт «западной
идеологии», приведенные Зиновьевым, включают «распростра-
нение половой развращенности», «распространение супружес-
кой неверности», «принуждение», «гангстеризм», «паразитизм».
«Моральные ценности», говорит он, «высмеиваются как старо-
модные». Здесь вспоминается Солженицын. Вспоминаются так-
же многие люди старше шестидесяти лет, которые воспитывались
в совершенно отличной от сегодняшней социальной атмосфере и
которые согласились бы с Зиновьевым. Многие люди, которым
меньше шестидесяти, также согласились бы с ним. Человечество
дрейфует в направлении к коммунизму, утверждает он. Это состо-
яние, которое просуществует многие столетия. Единственная на-
дежда предотвратить его — это бороться с ним:
В борьбе против коммунизма заинтересованы все. Но
поскольку исторические обстоятельства влияют на жизни
людей и вталкивают различные аспекты их жизни в отно-
* Ни свободы ни равенства ни братства, С. 49.
** Там же. С. 48-49.
*** Там же. С. 50.

Значение идеологии в произведениях А. А. Зиновьева 289
сительно самостоятельные отсеки, силы коммунизма и силы
цивилизации — это фактически реальные люди и группы лю-
дей, различные страны и группы стран. Только в результате
непрерывного сопротивления коммунистическому давлению
(а не благодаря его устранению, которое в существующем
обществе невозможно) цивилизация может быть сохранена
и продолжит свое развитие*.
Хотя Зиновьев и оспаривает обратное, трудно не отметить того,
что в период до 1986 г. его отношение к советскому коммунизму в
основном отрицательное, а к Западу — в основном положитель-
ное. Многое из того, что он сказал о морали, и многие его «запо-
веди» принадлежат традиции западного, протестантского индиви-
дуализма. В этом отношении многое из того, что он говорит, — эхо
того, что говорили до него люди, подобные Чаадаеву, Белинскому,
Кавелину. Несомненно, он является «западником», каждый, счи-
тающий себя славянофилом, подверг бы его острой критике. Мно-
гое из того, что имеет сказать Зиновьев о марксистской доктри-
не, уже было отмечено, хотя, возможно, и менее прямолинейно.
Достаточно вспомнить лишь Карла Поппера, Джона Пламенатца,
сэра Исайю Берлина, Сиднея Хука. Где Зиновьев действительно
является новатором, так это, как мне кажется, в описании и ана-
лизе структуры, роли идеологии в коммунистическом обществе.
Его описания и анализ не «научны» в традиционном академи-
ческом смысле. Они, по всей вероятности, не были бы приняты
к публикации профессиональными журналами по социологии и
политике. У него отсутствует «apparatus scholasticus». В его ра-
ботах нет схем и графиков, статистических таблиц и т. д. С дру-
гой стороны, он предлагает адекватное описание многих аспектов
советского общества, которое по меньшей мере также ценно, как
и более «научные» оценки, имеющие традиционную академичес-
кую форму. Он готов предложить теорию, способную объяснить
черты, которые отмечают большинство западных исследователей,
а именно дефицит, халтуру, очереди, очковтирательство, низкую
производительность и т. д. Не приходя в восторг от добродетелей
«русского народа», Зиновьев в то же время не клеймит недостат-
ки, которые он объясняет либо «ленью», либо «пьянством», либо
особенностями русской истории. Он считает, что эти недостатки в
значительной степени обусловлены «практической идеологией»,
которой люди обучаются с раннего возраста.
Там же.

290 M. Кирквуд
2. Переходный период: (1987-1990 гг.)*
Эти годы, по словам самого Зиновьева, можно назвать «перио-
дом растерянности»** автора. Михаил Горбачев приходит к влас-
ти в 1985 г., а год спустя обеспокоенность Александра Зиновьева
относительно будущего западной цивилизации при угрозе вторже-
ния Советского Союза достигает своего зенита, что отразилось в
публикациях вроде «Para Bellum», «Рука Кремля», «Die Macht
des Unglaubens» и «Der Staatsfreier», вышедших в 1986 г. Следует
также заметить, что еще в 1988 г. Зиновьев по-прежнему считает
Советский Союз главной угрозой Западу* * *.
Известно, что Зиновьев знал о растущей «утечке» западных
идей в Советский Союз через различные каналы (например, «вра-
жеские радиостанции» вроде радио «Свобода», «Голос Америки»,
«Немецкая Волна» и т. д., визиты обмена между советскими и за-
падными научными, академическими и другими институтами). Тем
не менее очевидно, что он долгое время считал Запад уязвимым к
советской пропаганде, и подозревал, что во многих областях мира
в 1970-х и большей части 1980-х коммунистическая идеология
была на подъеме. Подборка его статей, опубликованных в книге,
вышедшей под названием «Горбачевизм», содержит рассуждения
по поводу ключевых нововведений Горбачева, таких, как «глас-
ность». Для Зиновьева в то время «гласность» — это образец
того, как Советский Союз манипулирует западной привычкой ин-
терпретировать советские феномены с точки зрения Запада. Он
* На протяжении этого переходного периода были опубликованы следую-
щие работы Александра Зиновьева: Le Gorbatchevisme ou les pouvoirs d'une
illusion, Lausanne, L'Age d'Homme, 1987; Ich bin fuer mich selbst ein Staat,
Zuerich, Diogenes, 1987; С чего начать? // Континент. 51. 1987. С. 219—239;
Научная критика коммунизма // Континент. 53. 1987. С. 221—242; Katastroika,
Gorbatschows Potemkinsche Doerfer, Frankfurt/M., Ullstein, 1988; Gorbachevizm.
New York: Liberty, 1988; Живи! Lausanne: L'Age d'Homme, 1989; Манифест соци-
альной оппозиции // Континент. 60. 1989. Pp. 207—231; Катастройка, Повесть
о перестройке в Партграде. Lausanne, L'Age d'Homme, 1990, // superpotere in
URSS: il communismo e veramente tramontato?, Milan, SugarCoedizioni, 1990;
Я хочу рассказать вам о западе // Комсомольская правда. 15 September. 1990.
С. 2-3.
** Зияющие высоты. С. 300.
*** См., например: Jede Abruestung ist nur Umruestung, SHZ-Interview
mit Alexander Zinowjew, Schweizerische HandelsZeitung, 28 January, 1988.
P. 64; Gorbatchev, je ne miserai pas un sou sur lui. Paris Match. March 1988.
P. 20—21, 123—125; Conversation avec Alexandre Zinoviev // Panorama (Le
mensuel chrétien), June 1988. P. 48-53, 82.

Значение идеологии в произведениях А. А. Зиновьева 291
утверждает, что «гласность» изначально служит для дезинформа-
ции Запада, чтобы заставить их поверить, что Советский Союз на
самом деле реформирует свою политику в сторону прозрачности
власти. Кроме того, коммунистическая система зависима от сек-
ретности напрямую, как от главного рычага общественного конт-
роля. Народ, который держат в неведении, легче управляем. Но,
похоже, он мало что может сказать на этом этапе по поводу глас-
ности как главной угрозы централизованному государственному
контролю. Скорость распада советской идеологической систе-
мы — это прямое следствие невозможности для централизованно-
го государства поспевать за событиями. (Хороший пример — это
быстрая дезинтеграция советской политики относительно языка,
такая быстрая, что к сентябрю 1989 г. стало очевидно: централь-
ное правительство потеряло контроль над событиями, и несколько
значимых политиков высказали опасения относительно выжива-
ния самого Советского союза. )*
Тем не менее, начиная с французского издания «Le
Gorbachevisme», вышедшего в 1987 г., Зиновьев посвятил себя
анализу реформ Горбачева. Он начал с уверенного предсказания
их полного провала и восстановления советского status quo. Когда
последствия горбачевской политики «гласности» и «перестрой-
ки» начали подрывать основания старого строя, Зиновьев весьма
обеспокоился будущим советского коммунизма, хотя он и был уве-
рен, что тот выживет. К тому же невозможно не заметить явного
изменения в отношении Зиновьева к Западу и его растущий испуг
перед уроном, который западные капиталистические политичес-
кие, социальные и экономические институты наносят советским
коммунистическим институтам, особенно навязываясь «сверху».
Мрачная иллюстрация к этому приводится в «Катастройке».
Хотя он смог уверенно предсказать, что коммунистические про-
блемы не удастся решить с помощью капиталистических решений,
он всегда утверждал, что советская идеология является неотъем-
лемой частью этого общества и что она может быть уничтожена
только вместе с самой советской системой. Он тем не менее пред-
видел будущее советского коммунизма, простирающегося чуть ли
не на тысячелетия. Правда задолго до этого он верил, что совет-
ская социально-политическая система падет, и одним из ранних
проявлений серьезных изменений стал быстрый распад системы
* Я затрагивал эту тему подробно в следующих статьях: Glasnost', The
National Question' и Soviet Language Policy// Soviet Studies. Vol. 43. No. 1. 1991.
Pp. 61-81.

292 M. Кирквуд
советской идеологии. Этот неоспоримый факт привел к радикаль-
ной переоценке автором силы западного идеологического влияния
на советское общество.
Зиновьев начинает эту радикальную переоценку в «Кризисе
коммунизма», описывая развитие «кризиса» на фоне «настояще-
го коммунизма», описанного в более ранних работах. Среди про-
чего Зиновьев обсуждает центральную роль идеологии в комму-
нистическом обществе и утверждает, что оно шло к кризису еще до
того, как Горбачев пришел к власти*. Он утверждает, что идеоло-
гический кризис был уже очевиден во время правления Хрущева,
имея в виду в основном его сталинистские основания в контексте
процесса десталинизации. В основном сталинистская идеология
подходила для необразованного населения, но не для высокооб-
разованного населения постсталинского периода. Суслов пытался
побороться с этим, критикуя «сталинскую вульгаризацию фило-
софии», разрешив обсуждение западной философии и культуры и
способствуя связи научных достижений с коммунистической «на-
учной» идеологией. Эти меры помогли улучшить статус идеологии,
но в то же время, утверждает Зиновьев, подорвали авторитет мар-
ксизма-ленинизма. В самом деле, частично преодолев недостатки
сталинистской идеологии, еще более мощная и всеобъемлющая
идеологическая машина Суслова фактически подготовила почву
для очередного фундаментального идеологического кризиса, за-
тронувшего статус марксизма-ленинизма как идеологии комму-
низма. Во время правления Брежнева люди все больше начинали
ощущать разницу между коммунизмом, описываемом официаль-
ной идеологией, и реальностью, в которой они жили. Марксизм
все чаще становится объектом презрения, и хотя он продолжает
изучаться миллионами людей, он перестает быть «руководством к
действию» для властей**.
Горбачевская политика «гласности» еще больше усилила идео-
логический кризис и по сути спровоцировала развал советского
идеологического аппарата и исчезновение марксизма-ленинизма
как официальной идеологии. Что интересно, так это реакция Зи-
новьева на эти события. Его первоначально презрительное отно-
шение к Горбачеву и его политике, выраженное в «Горбачевизме»,
* Коммунизм как реальность // Кризис коммунизма. М.: Центрполиграф,
1994,412-416.
** Зиновьев и сам с презрением писал об официальной идеологии и марк-
сизме в ряде своих ранних работ, в частности в «Зияющих высотах», «Светлом
будущем », «Желтом доме ».

Значение идеологии в произведениях А. А. Зиновьева 293
сменилось тревогой и возмущением в «Кризисе коммунизма». На
самом деле не будет преувеличением сказать, что Зиновьев был
глубоко шокирован той скоростью, с которой то, что казалось ему
стабильной социополитической системой, буквально развалилось
на глазах.
Что шокировало его более всего, так это быстрый распад цент-
рализованного управления и уничтожение государственной цензу-
ры. В сфере идеологии «гласность» быстро привела к ситуации, в
которой официальная просоветская антизападная идеология была
заменена ее противоположностью. Более того, власти не только
не сопротивлялись ей, наоборот — они ее распространяли. По-
теря веры в марксистские идеалы и отрицание марксизма-лени-
низма как руководства к действию было воспринято верхними
эшелонами власти, которые затем по сути занялись дискредита-
цией официальной идеологии: это было нечто беспрецедентное в
советской истории.
Будучи знакомым с ранними работами Зиновьева относительно
советской идеологии, можно было бы ожидать, что он с радостью
примет ее кончину. Но напротив, он встревожен, что партийная
верхушка смогла избавиться от марксизма-ленинизма в такие
краткие сроки именно в тот момент, когда его постулаты, по мне-
нию Зиновьева, были важнее всего. Кроме того, примеру, поданно-
му верхушкой, последовали те, кто был включен в идеологический
процесс, ведом, по словам Зиновьева, «дезертирами» марксизма,
которые должны были охранять его. Бесцеремонно «отбросив»
официальную идеологию, Горбачев обратился к академическому
сообществу за советом. Но профессиональные ученые, которые
на протяжении десятилетий были заключены в строгие рамки ог-
раничений, навязываемых им официальной идеологией, не смогли
предложить адекватной научной теории взамен. В итоге последо-
вал поток несоизмеримых и раскоординированных квазинаучных
теорий из различных источников: советских, антисоветских, дис-
сидентских, западнических, и в итоге настал хаос. Единственным
разумным ответом в этих обстоятельствах, утверждает Зиновьев,
было отказаться от них всех и обратиться к здравому смыслу. К со-
жалению, предложения здравого смысла были интерпретированы
как проявления консерватизма, брежневизма и даже сталинизма.
Тут мы должны отметить, что якобы хладнокровный, беспри-
страстный и научный подход Зиновьева-Социолога и Зиновьева-
Логика часто сменяется его страстным, субъективным и — можно
ли так сказать? — идеологическим подходом Зиновьева-Писате-
ля, Зиновьева-Патриота и Зиновьева-Великого Вопрекиста (по

294 M. Кирквуд
удачному выражению Андрея Фурсова)*. Например, почему он
выступает как антисталинист в самый опасный период советской
истории, т. е. в 1930-е? Почему затем пишет книгу(в 1983 г.), восхва-
ляющую великую роль Сталина в создании Советского государства?
Почему он предпочел провести десять лет ( 1976— 1986 гг. ), срывая
личину с истинного лица советского коммунизма и описывая уг-
розу, которую он представляет для Запада и цивилизации, а затем
провести остаток своей жизни, воспевая добродетели коммунис-
тического типа жизни и ведя интеллектуальную войну против того
самого Запада, чья беззащитность перед советским захватом его
так беспокоила? В другом месте я попытался проследить за оче-
видным развитием и изменением зиновьевской точки зрения**, но
мне кажется, что именно во время переходного периода Зиновьев
перемещается с позиции «антисоветской, прозападной, к позиции
просоветской, антизападной ». Относительную неожиданность
этого перехода я склонен приписать тому факту, что до 1985 г. он
не предполагал возможность падения советского коммунизма в
ближайшие несколько тысячелетий, не то что в ближайшие шесть
лет. Учитывая его постоянное тщательное изучение природы ком-
мунистического общества, этот распад не только шокировал, но
и смутил его***. Так, «научные» утверждения, которые Зиновь-
ев-Социолог выдвигает по поводу падения советской идеологии в
«Кризисе коммунизма», перекликаются с яростью юноши-неос-
талиниста в Партграде, оставшегося верным коммунистическим
идеалам****. В то же время его отношение к Западу радикально
меняется. Ранняя критика разных аспектов жизни Запада, наме-
ченная в «Без иллюзий», развивается и расширяется к концу «пе-
реходного периода» в таких публикациях, как «Я хочу рассказать
вам о Западе»*****. С этого момента Зиновьев посвящает себя
анализу Запада в той же, если не в большей мере, чем анализу
советского коммунизма.
* См.: Фурсов Андрей. О великом вопрекисте // Феномен Зиновьева. М.,
2002, Современные тетради. С. 40—64.
** См. мою работу Will the real Alexander Zinoviev please stand up? Rusistika,
June 1995, No. 11, P. 10-22.
*** На самом деле он даже мог чувствовать себя частично ответственным
за произошедшее! Не выражает ли «Pisatel» in «Ispoved» (Russkii eksperiment,
Moscow: Nash Dom — l'Age d'Homme, 1995. R 52—53) мысли, которые Зино-
вьев мог чувствовать и сам?
**** Катаетройка. С. 123.
***** Комсомольская правда. 1990. 15 сентября. С. 2—3.

Значение идеологии в произведениях А. А. Зиновьева 295
3. Постсоветский период (1991 — 1995 гг.)
Оценку роли и важности идеологии в работах Александра Зи-
новьева, написанных в этот период, нужно проводить в контексте
зиновьевской «переориентации». Начиная с «Катастройки» фокус
его анализа смещается с Востока на Запад. До конца своей жизни
он будет вести идеологическую войну с Западом, выпуская беско-
нечное количество книг, статей и интервью, развивающих и пов-
торяющих следующие идеи: Советский Союз предало собственное
руководство; Запад выиграл «холодную войну» (для Александра
Зиновьева это было сюрпризом); Запад намеревается и всегда на-
меревался колонизировать Россию и уничтожить ее как мировую
державу, удалить ее со «сцены истории»; Запад намеревается ко-
лонизировать планету в своих собственных интересах; Западная
идеология загрязняет планету бесконечным потоком интеллекту-
ального «фаст фуда», созданного, чтобы оглупить население до
такого уровня, что интеллектуальное сопротивление станет не-
возможным. Вдобавок к этому он предлагает свою собственную
«анатомию» западного общества в работе «Запад» и ее проекцию
в качестве нового мирового порядка в книге «Глобальный чело-
вейник». Тем не менее, обратившись к изучению Запада, он про-
должил свой анализ развития постсоветской России, результатом
чего стали публикации работ «Посткоммунистическая Россия» и
«Распутье», социологического романа «Русский эксперимент»
и его пересмотренной и расширенной автобиографии «Исповедь
отщепенца».
Книга Зиновьева «Запад» содержит его первое «полноцен-
ное» осмысление Запада, аналогичное по охвату по сравнению
с «Коммунизмом как реальностью». Несмотря на его часто под-
черкиваемый хладнокровный, объективный, научный подход к
изучению социологических феноменов, нельзя не заметить неко-
торую «предвзятость» в обеих книгах. На обложке первого из-
дания «Коммунизма как реальности» была иллюстрация в виде
карикатуры, нарисованной самим Зиновьевым, изображавшей
двух крыс, чьи хвосты связаны друг с другом и которые одновре-
менно пожимают друг другу руки и стискивают друг другу горло.
Также на обложке «Запада» помещена карикатура Зиновьева,
изображающая достаточно безобразную Статую Свободы, пра-
вая рука которой изображает русскую версию «привета двумя
пальцами». Более того, подзаголовок «Запада» — «Феномен за-
паднизма». А представителей Запада он называет «западоиды».
Здесь мы видим, как мне кажется, достаточно вопиющий пример

296 M. Кирквуд
идеологической «окраски» того, что претендует на хладнокров-
ный научный анализ. Это не должно нас удивлять. В своих социо-
логических работах Зиновьев никогда не оперировал принятыми
параметрами научного дискурса*. Но в описываемый период он
ведет кампанию «воинствующей социологии», напоминающей о
«воинствующем атеизме», превалировавшем в бывшем Совет-
ском Союзе. То есть он добросовестно и открыто препарирует
западный общественный строй, давая понять, что он рассмат-
ривает победу Запада в «холодной войне» как победу «врага».
«Западнизм» тем не менее получает техническую значимость в
«Западе», несмотря на его негативные коннотации**. Рассмат-
ривая то, что Зиновьев считает историей эволюции идеологии
«западнизма»***, мне кажется, что его уничижительные слова
«технический термин» в первую очередь относятся к идеологии,
которая дает приоритет индивиду перед коллективом и, следо-
вательно, развитию «Я (=западоид)-общество» по сравнению с
«Мы-обществом».
Зиновьев говорит много интересного относительно важнос-
ти идеологии для правильного функционирования больших об-
щественных организаций, сравнивая и выделяя различия между
ролью и функцией идеологии в коммунистической системе и на
Западе. Мы помним, что для Зиновьева идеология играет очень
важную роль в коммунистическом обществе, так что это общество
можно даже назвать идеологическим****. В «Западе» ему при-
ходится потрудиться, чтобы разработать теорию западной идео-
логии, учитывая, что для многих жителей Запада («западоидов»)
ничего подобного не существует. Зиновьев утверждает, что «за-
падиоды», особенно те, кто действуют в «идеологической сфере»,
с осторожностью относятся к этому термину, предпочитая его ис-
пользовать в основном в связи с прилагательными вроде «ком-
мунистическая», «национал-социалистическая», «фашистская»
и т. д. Частично это происходит из-за того, что на Западе не су-
ществует государственной идеологии в форме навязанного сверху
комплекса доктрин с соответствующим идеологическим «аппара-
том». Как замечает Зиновьев, «каждый советский школьник знал,
* Забавно, что «Запад» — его единственная книга по социологии из тех, что
я знаю, в которой есть приличный «научный аппарат», прилагаемый в конце в
форме сносок и примечаний.
** Некоторые мои русские друзья очень помогли мне в разъяснении конно-
таций этого слова.
*** См. С, 275-277.
**** Коммунизм как реальность. С. 193

Значение идеологии в произведениях А. А. Зиновьева 297
что означает «идеология», понятие, совершенно незнакомое его
сверстнику-западоиду»*.
Для лучшего понимания проблемы будет полезно очертить круг
замечаний Зиновьева по поводу идеологии, используя некоторые
употребляемые им самим заголовки. Я выбрал следующие, кото-
рые, как мне кажется, содержат самую суть его мышления: сфера
идеологии, «западоидная» сфера идеологии, основные черты за-
падоидной идеологии, идеологическое окружение, «уровни» идео-
логии, «бесклассовость» «западоидной» идеологии, субъективизм
«западоидной» идеологии.
Сфера идеологии
В ней есть три основных компонента: а) идеологическое «со-
держание», т. е. корпус идей, концептов, доктрин, мнений и т. д.;
Ь) идеологический «механизм», т. е. комплекс людей, организа-
ций, институтов, предприятий и т. д., связанных с производством и
распространением идеологических «товаров и услуг»; с) идеологи-
ческая осведомленность людей как последствие влияния а) и Ь).
«Западоидная» сфера идеологии
Зиновьев различает идеологическую сферу стран Запада и осо-
бую «западоидную» идеологическую сферу. Первая может содер-
жать разнообразные виды идеологии, включая «западоидную».
Последняя, таким образом, является частью первой, но особой
частью. Это один из «оплотов» западного общества. Здесь Зино-
вьев задает вопрос, почему люди на Западе верят, что нет такой
вещи, как западническая идеология. Для него это связано в ос-
новном с тем, что термин «идеология», как правило, как это было
отмечено ранее, использовался для описания чуждых идеологий,
таких, как «коммунизм» и т. д. Но дальше он демонстрирует уди-
вительное наблюдение. Отсутствие объединенной государствен-
ной идеологии и государственного идеологического «аппарата» не
означает отсутствия других способов обеспечить идеологическую
промывку мозгов населения. Зиновьев придерживается мнения,
что эффективность западоидного идеологического механизма до-
стигает схожего воздействия, что и в контролируемой системе Со-
* Здесь я впервые пишу о книге Зиновьева «Западнизм». Я подчеркиваю, что,
используя термин «westernoid» в качестве перевода к «западоид», я чувствую,
что участвую не в научной дискуссии, а в идеологическом споре. И это несмот-
ря на мое восхищение многими прозрениями Александра Зиновьева, бывшего
советского гражданина (я не использую термин, который он использует в «Гомо
советикус»), которые он высказывает мне относительно моего общества.

298 M. Кирквуд
ветского Союза, однако еще более эффективно. Кроме того, это
относится не только к обычным гражданам, но и к профессиональ-
ным социальным философам:
Например, даже в вульгарной газетной пропаганде редко
можно было встретить такие восторженные дифирамбы
частной собственности, капитализму и прочим атрибутам
западнизма, как в претендующих на высшую научность кни-
гах Хайека, Поппера и других представителей идеологичес-
кой элиты Запада*.
Мне сложно принять вышеприведенное утверждение как «на-
учное» или «объективное», а не «идеологическое». Мне интерес-
но: каковым бы оно считалось в терминах зиновьевской «логичес-
кой социологии»? Я не верю в это утверждение. Более того, хотя
это правда, что Хайек и Поппер немного времени уделили социа-
лизму, я не думаю, что правильно приписывать их к «идеологичес-
кой элите». По-моему, такой вещи не существует или, если она
есть, она включает представителей радикально противоположных
идеологических взглядов. Они были учеными, чьи исследования
направлялись правилами академического анализа. Политическая
философия и экономика — это поля академических изысканий,
в которых разные мнения могут сосуществовать легитимно, пока
они отвечают критерию академической законности, обычно на ос-
новании «коллегиальной оценки».
Зиновьев утверждает, что западоидная идеологическая сфе-
ра была не феноменом, навязываемым «сверху», но продуктом
процесса, длившегося многие десятилетия и, возможно, даже
столетия. Она развивалась разными путями на разных уровнях.
В то же время, пишет он, она установилась в качестве способов
организации общества, поощряя стандартизированный взгляд на
вещи, как на защиту от оппозиционных сил. Если она не встреча-
ла сопротивления сверху (и я согласен, не встречала), как ей уда-
лось установиться в качестве защиты от оппозиционных сил? Он
далее утверждает, что есть другие составляющие идеологической
сферы, чьи функции включают «умышленную» неправильную
интерпретацию особенностей других стран, например России и
русских. Я отбрасываю слово «умышленную» на том основании,
что хотя могут быть такие гражданские служащие, чья задача —
использовать пропаганду, я не верю, что подобная координируе-
мая кампания есть в академическом мире, например, или в сфере
масс-медиа.
* Западнизм. С. 273

Значение идеологии в произведениях А. А. Зиновьева 299
Тем не менее, поскольку Зиновьев не предоставляет реальных
доказательств для своего утверждения, оно неопровержимо на на-
учном уровне. Остается только удивляться, почему ученым хочет-
ся искажать объект своих исследований вместо того, чтобы узнать
о нем как можно больше.
Базовые характеристики западоидной идеологии
В этом разделе Зиновьев обращается к явному внешнему от-
сутствию дискретной западоидной идеологии. Как он указывает,
здесь нет центрально организованной и официально одобренной
идеологической доктрины, как это было в Советском Союзе. С дру-
гой стороны, она явно растворена и вкраплена в науку, литера-
туру, искусство, журналистику и религию*. Западоидная идеоло-
гия выражена в «бесчисленных» монографиях известных ученых,
в учебниках для школьников и студентов (?!), в популярных книгах
и статьях для широкого читателя, в телевизионных передачах,
в газетных и журнальных статьях**. Он утверждает, что западо-
идная идеология «плюралистична» в том смысле, что она состоит
из множества различных идей, доктрин, концептов, направлений
мысли. Этот плюрализм тем не менее можно также рассматривать
как «разделение труда» внутри «определенного единства» и как
выражение индивидуальных предпочтений автора. И он соглаша-
ется, что нельзя сформировать логически последовательное це-
лое, просто соединив различные аспекты**.
Мне кажется, что есть неизбежная трудность, которая проистека-
ет из собственного зиновьевского различения «западной» и «западо-
идной» идеологии. Предыдущий параграф кажется мне доказательст-
вом существования феномена, известного на Западе как «свобода
слова». Если «свобода слова» — «западоидный» феномен, пусть
так, но его великое достоинство в том, что он позволяет выражать и
распространять и не-западоидные идеи, теории и идеологии****.
* Западнизм. С. 277.
** Эта позиция Зиновьева кажется мне интересной. Хотя я отрицаю идею,
что «западоидная идеология» как-то растворена в указанных областях, Зиновь-
ев, кажется, утверждает (возможно, косвенно), что каким-то образом советская
идеология являлась дискретным феноменом, тогда как фактически (как он сам и
говорил) все советское общество жило внутри, используя его собственный тер-
мин, идеологического «магнитного поля».
*** Западнизм. С. 278.
**** Это, правда, «смешанное благословение», конечно, «смесь» стала зна-
чительно более насыщенной с появлением Интернета — «западоидного» изобре-
тения и средства связи, которое, похоже, находится вне контроля национальных
правительств или международных «сверхправительств».

300 M. Кирквуд
Идеологическая среда
Если у Зиновьева были трудности с определением «западоидной
идеологии», еще большие проблемы у него возникли с определе-
нием «идеологической среды». Очевидно «единство» западоидно-
го идеологического плюрализма ( ! ) сохраняется и распространяет-
ся в рамках «идеологической среды» специалистов, работающих в
различных институтах, но формирующих определенную «касту».
Они изучают достижения прошлого и устанавливают различные
типы «канонов», например, в области литературы, философии,
естественных наук и т. д. Этот тип организованной деятельнос-
ти передается из поколения в поколение. Новые члены должны
получить определенное образование и продолжить работу своих
предшественников по тем же правилам. Появляются различные
группы, направления и «школы мысли». Они могут вступить в
конфликт, но будут проявлять толератность и взаимопонимание.
Они с легкостью признают друг друга и объединяются свои уси-
лия, чтобы защитить свою среду от внешнего давления и угроз их
совместному существованию.
Я не отрицаю основной сути того, что Зиновьев описывает
выше, т, е. наличия таких групп или, как он их называет, «каст»,
но я протестую против использования для их описания термина
«идеологические». Мне кажется, что слово «культурные» будет
более подходящим.
Уровни идеологии
Высший уровень отражен в публикациях с научными, неидео-
логичскими и творческими заявками. Идеология на этом уровне
принимает форму высокопрофессиональной научной респекта-
бельности. Тем не менее, хотя академический профессионализм и
эрудиция, проявленные по отношению к некоторым проблемам и
открытиям, «достаточно высоки», эти качества сопровождаются
банальностью выводов, незнанием объективных законов, руко-
водящих общественной жизнью, предрассудками и пристрастны-
ми формулировками. Второй уровень выражается армией людей,
задействованных в образовании, распространении новых идей и
журналистике. Третий уровень охватывает все остальное, что спо-
собно иметь идеологическое содержание: фильмы, романы, теле-
передачи, школьные уроки, «повседневную пропаганду» (!) и даже
рекламу.
Если эти уровни кажутся несколько произвольными, это не так
уж важно, поскольку Зиновьев придерживается той мысли, что,
с интеллектуальной точки зрения, содержание всех трех уровней

Значение идеологии в произведениях А. А. Зиновьева 301
примитивно. С другой стороны, контексты, в которых идеология
распространяется, весьма сложны. Идеологическое «лекарство»,
как замечает Зиновьев, необязательно приятно на вкус. Идеоло-
гическую «пилюлю» надо подсластить. Как это происходит? По
Зиновьеву:
Идеологическая обработка населения западных стран во-
обще построена не как принудительная обязанность и до-
полнительная нагрузка, а как развлечение и полезная для
потребителей идеологии деятельность*.
Опять же мне трудно принять зиновьевскую — могу ли я это
сказать? — пристрастную формулировку, Во-первых, с легко-
стью отбросив все «западоидные идеологические продукты» как
«интеллектуально примитивные», вне зависимости от уровня он
позволяет себе слишком грубое обобщение. Во-вторых, термин
«идеологическая обработка населения» предполагает, разумеет-
ся, определенного агента или власть, находящуюся вне идеологи-
ческой системы.
«Бесклассовость» «западоидной» идеологии
Под «бесклассовостью» Зиновьев подразумевает, что ни один
социальный класс не объявляет идеологию своей собственной.
Она не принадлежит ни к одной социальной группе, партии или
классу. Тем не менее все находятся под ее влиянием, включая тех,
кто ей противопоставлен. Когда люди читают книги, газеты, жур-
налы, ходят в школу или университет, смотрят фильмы, телеви-
зор, рекламу, слушают своих политиков и других публичных де-
ятелей, они впитывают «западоидную» идеологию и поддаются
идеологической промывке мозгов или, как часто это называет
Зиновьев, — «оболваниванию». И вновь мне кажется трудным
принять это описание западного общества как популяции инди-
видов с промытыми мозгами, неспособных думать сами за себя,
неспособных оторваться от всепроникающего «идеологического»
магнитного поля. Его описание напоминает описание всепроника-
ющей идеологии в Советском Союзе.
Эмпиризм «западоидной» идеологии
Зиновьев не оспаривает ценности эмпирической методологии
в некоторых условиях, но он утверждает, что эмпирический (по
сравнению с теоретическим) подход к исследованию общества во
* Запад. С. 281.

302 M. Кирквуд
второй половине XX в. настолько доминирует, что он, говоря ме-
тафорически, «терроризирует» любую альтернативную методо-
логию. Эти эмпирические методы, по Зиновьеву, превратились из
методов научного исследования в инструменты идеологии и про-
паганды. Фактическое знание пришло на место понимания. Масс-
медиа утопили народ в фактах до такой степени, что уже невоз-
можно ничего понять. Еще одно явное преувеличение со стороны
Зиновьева?
Субъективизм «западоидной» идеологии
Под «субъективизмом» Зиновьев явно понимает способность
индивида иметь определенные цели и способность планировать,
как их достигнуть, умение планировать свои действия и предска-
зывать их результаты. Для «западоидной» идеологии характерно
завышать значимость субъективного фактора и преувеличивать
роль отдельных личностей, особенно политиков. Книжные мага-
зины завалены книгами, посвященными личностям, которые яко-
бы являлись главными двигателями исторического прогресса. Вот
контекст в котором он делает следующее заявление:
На Западе издевались над культом отдельных личностей
в коммунистических странах. Но на самом Западе это же са-
мое делается в масштабах, в сотни раз превосходящих эти
страны*.
Я в это не верю. Стоит подумать о культе Сталина и Брежнева,
не говоря уже о Чаушеску, то ни один подобный культ на Западе
не приходит в голову, за исключением «личностей» вроде Гитле-
ра, Муссолини и генерала Франко. И мы не смеялись над этими
культами. Мы рассматривали их как неизбежное последствие то-
талитарного или авторитарного режимов. Несколькими предло-
жениями позже он утверждает, что «индустрия», создающая культ
личностей на Западе, так сильна, что западное общество можно
считать «культистским» обществом**. И это не столько вопрос
признания того, что сделали конкретные индивиды, сколько идео-
логическое предприятие с целью интеллектуально ослабить на-
селение. Это «научное» наблюдение, интересно, или же, может,
«идеологическое»? О чьей цели, в конце концов, мы говорим?
Зиновьев далее замечает, что есть такие аспекты в жизни об-
щества, которые не зависят от воли, разумности, желаний, на-
мерений, планов или решений людей, включая выдающихся
♦Запад. С. 290.
** Там же.

Значение идеологии в произведениях А. А. Зиновьева 303
личностей, аспекты, которые, взятые все вместе, создают «объ-
ективный» фактор. Характерным для «западоидной» идеологии,
по его мнению, является то, что объективный фактор по сути
либо фальсифицируется, либо игнорируется. Я не уверен, что он
прав. Он указывает, что выход всей суммы деятельности индиви-
дов в большой социальной системе не совпадает с намерениями
или планами этих индивидов. Совершаются ошибки, некоторые
действия не являются запланированными, некоторые ведут к не-
предвиденным последствиям и т. д. С другой стороны, есть целые
научные области, посвященные работе больших систем, включая
научные исследования параллелей между, к примеру, биологи-
ческой и экономической активностями. На самом деле под фра-
зой «объективный фактор» Зиновьев подразумевает, что работа
общества подчиняется неотвратимым «социальным законам»
или, как он часто называет их, «коммунальным законам». Эти
законы действуют во всех обществах, знают люди о них или нет.
И как он часто писал, их нельзя суммировать в виде формулы
«один грызет другого». Зиновьев никогда, насколько мне извест-
но, не предлагал «кодекса» этих «коммунальных законов», хотя
он часто приводил примеры человеческого поведения, которые
иллюстрируют их.
Это рассмотрение взглядов Зиновьева на «западоидную» идео-
логию относится в особенности к выбранным темам. Тем не менее
в «Западе» он постоянно ссылается на «западоидных» идеологов
и пропагандистов, а не социологов, философов, политологов и т. д.
Это, с моей точки зрения, усиливает впечатление от карикатуры
на обложке, о которой я уже упоминал. На самом деле это напо-
минает мне следующую историю. Когда я работал в Лондонском
университете, у нас была возможность принимать одного совет-
ского лектора в год (в 1982 г. или где-то в это время), чтобы по-
мочь нам с программой изучения русского языка, и я помню, как
предложил ей прочитать «Светлое будущее», а затем «Желтый
дом». Она сказала мне по поводу этих книг: «Это не так, вернее,
не только так». То же самое я чувствую по поводу «Запада». Тут
много интересных наблюдений по поводу нашего образа жизни с
не-западной точки зрения (и уж тем более с не-западоидной!). Тем
не менее, мне кажется, что в основном этот анализ слишком тен-
денциозен, слишком «негативен», чтобы считаться объективным
и «научным». Я делаю исключение для последнего раздела, где
он более двадцати страниц посвящает сравнению «западнизма»
и «коммунизма». Этот анализ показался мне научным, проница-
тельным и взвешенным.

304 M. Кирквуд
Конечно, в течение этого периода Зиновьев не игнорирует раз-
витие России. Теперь мы переходим к рассмотрению его взгля-
дов на постсоветские попытки конструирования новой идеоло-
гии взамен дискредитированной (и уничтоженной) официальной
идеологии марксизма-ленинизма. «Русский эксперимент» был
опубликован в том же году, что и «Запад». В нем Зиновьев дает
социологический анализ подъема и падения советского коммуниз-
ма в форме, как он это сам называет, «социологического романа».
Если «Запад» можно считать «анатомией» в стиле «Коммунизма
как реальности», то «Русский эксперимент» — это побратим, на-
пример, «Желтого дома». В «Русском эксперименте» две группы
текстов, посвященных непосредственно идеологии; первая дает в
основном исторический обзор истоков и развития официальной
государственной идеологии Советского Союза, вторая фокусиру-
ется на «пагубном влиянии» Запада*. И в «Западе», и в «Русском
эксперименте» Зиновьев намечает контуры своей теории, описы-
вающей последствия для мира победы Запада в «холодной войне»
и последующего «величайшего перелома в истории человечест-
ва»**. Эта теория предоставляет контекст, в рамках которого он
развивает свою теорию важности-идеологии для функционирова-
ния сложных людских сообществ. ,
Многое из того, что Зиновьев пишет по поводу коммунис-
тической идеологии в «Русском эксперименте», не ново. Тем не
менее он подчеркивает то, что считает деморализующим эффек-
том западного образа жизни, который казался многим советским
жителям, как бы они ни были защищены от негативных аспектов
жизни на Западе, «Раем на земле», ранее ассоциировавшимся со
«светлым будущим» коммунизма. Это отсутствовало в его рабо-
тах 1970-х и начала 1980-х, когда он был занят опасностями, ко-
торые советский коммунизм представлял для Запада. В то время
он, кажется, не замечал «скооридинированного» желания Запада
не только победить коммунизм, но (с его точки зрения) и стереть
Россию с исторической карты.
На «идеологическом фронте» Зиновьев после возвращения в
Москву мог лишь с удивлением наблюдать, как интеллектуальная
среда тщилась найти замену идеологии для павшего марксизма -
ленинизма. Конечно, учитывая, что до 1985 г. он не обращал осо-
'* Русский эксперимент. С. 115—121,251—263.
** Русское слово «перелом» имеет два значения при переводе на английский:
а) «поворотный момент», Ь) «кризис». Эти два значения, как мне кажется, очень
хорошо отражают «западоидную» точку зрения, как и точку зрения Александра
Зиновьева.

Значение идеологии в произведениях А. А. Зиновьева 305
бого внимания на «западоидную идеологию» и учитывая, что он
предостерегал Запад относительно распространения коммунисти-
ческих идей на планете под эгидой Советского Союза, он поражен
неожиданным его падением и пытается найти объяснение. Он
приводит серию причин, две из которых основные: а) предатель-
ство со стороны советского руководства, в частности, Горбачева;
Ь) координируемая западная «война» против Советского Союза,
которая началась еще до Второй мировой войны*. В 2003-м**
он дает уничижительный, подробный и беспощадный анализ
постсоветского «идеологического пространства». Во-первых,
он замечает, что вместо обещанной реформы марксизма-лени-
низма «идеологическое пространство» было заполнено потоком
западной идеологии, возрождением русского православия (под-
держиваемым властями) и процветанием различных сект и шар-
латанских доктрин. Он предлагает яркую метафору, говоря, что
советским гражданам, тонущим в идеологическом болоте, кину-
ли различные «соломинки», чтобы ухватиться за них (и даже, как
он пишет, целые снопы соломы), ^— их кинули члены полити-
ческой и идеологической «элиты», чтобы помочь гражданам об-
рести хоть какую-то идеологическую ориентацию. Это привело
к постсоветской реорганизации общества по трем основным па-
раметрам: советизм, западничество и фундаментальный русский
национализм. Ни один из них, по его мнению, не оставляет на-
дежды на реализацйк). Что касается восстановления Советской
системы, это невозможно по той простой причине, что больше не
осталось никого, готового бороться за идеалы коммунизма» Они
настолько дискредитированы, что даже Коммунистическая пар-
тия РФ отказалась от них* * *.
Он еще более беспощаден относительно шансов «вестер-
низации» русского менталитета. Но есть еще одна возможная
«соломинка», предлагаемая не только «Кремлем», но и также
«гражданским обществом», т. е. политическими партиями, обще-
ственными и культурными организациями. Идеологический источ-
ник этой «соломинки» — Кот Леопольд, популярный персонаж
из мультфильма, который предлагает мышам: «Ребята, давайте
* Эти предпололжения развивались и повторялись Зиновьевым во всех его
публикациях, начиная с «Кризиса коммунизма». В «Кризисе коммунизма» (как
видно из названия), Зиновьев до конца не верит, что коммунизм падет, хотя и не
исключает такой возможности.
** Распутье. М., Elefant, 2005, С. 236-247.
*** Распутье. С. 237.

306 M. Кирквуд
жить дружно!». Этот кот, утверждает Зиновьев, может считать-
ся основателем нынешней линии в постсоветской идеологии. Не
Маркс, не Ленин, а демократ Леопольд. Ельцин — его первый
приверженец, который, уничтожив Советскую Россию, обраща-
ется к русским с призывом жить в единстве и дружбе, как учил
Кот Леопольд. И разумеется, у Ельцина есть последователи, ко-
торые дополнили эту доктрину новыми идеями того же высокоин-
теллектуального уровня: давайте жить в гармонии, в соответствии
с принципами справедливости и в рамках закона!* Самые едкие
замечания Зиновьев придерживает для политических лидеров из
различных партий, спрашивая их, в каком веке мы живем, в Сред-
невековье, до появления великих мыслителей XVIII и XIX вв., или
в XXI в., с опытом великих научных открытий и не менее великих
социальных трансформаций XX в.? Они действительно верят, что
с интеллектом Кота Леопольда они внесут свой вклад в эволюци-
онный прогресс человечества?**
Что касается «соломинки» русского фундаментализма, поддер-
живаемой и подстрекаемой русским православием, Зиновьев еще
более, если это возможно, потрясен тем, что он читает, видит по
телевизору, встречает в беседах. Ему кажется, что он живет не в
XXI в., но в самой гуще средневекового мракобесия. С особым пре-
зрением он относится ко всем тем членам политической элиты из
КПСС, которые, будучи воспитаны атеистами, быстро учатся, как
креститься, и возлагают свои надежды на православную церковь,
которая желает заполучить себе роль духовного наставника в деле
возрождения России. Православная церковь, утверждает Зино-
вьев, просто узурпировала идеологическое пространство, занятое
бывшей государственной идеологией марксизма-ленинизма, таким
же образом, как экономическая сфера, создаваемая десятилетия-
ми советской власти и приведенная в хаос вследствие переворота,
была узурпирована небольшой группой населения. Сама же идея,
что она может стать ведущей силой в объединении русского наро-
да для создания новой России, с его точки зрения, фундаментально
неправильно понята. Свобода религии не означает религиозного
принуждения. Хотя в России православная церковь распространя-
ет идею, что российское гражданство может получить только тот,
кто вольется в ее лоно. Свобода религии тем не менее предполагает
свободу оставаться вне религии. Но в нынешней России нет места
для нерелигиозной идеологии, включая атеизм.
* Там же.
** Там же.

Значение идеологии в произведениях А. А. Зиновьева 307
Зиновьев описывает другие «соломинки» в том же духе, отри-
цая по очереди русский национализм, русский патриотизм и евра-
зийство. Что остается? — спрашивает он. Его ответ мрачен:
Существующий идеологический беспредел, который со
временем может быть истолкован как западный плюрализм
на российской почве. Усиление православия. Тоска по всесиль-
ной «национальной идее». Конъюнктурные лозунги вроде
призыва сплотиться перед лицом мирового терроризма. Пус-
тословие партийных программ, обещающих бороться за все
хорошее против всего плохого. Эпоха, когда умами и чувст-
вами россиян владели идеи глобального и эпохального масш-
таба, безвозвратно ушла в прошлое. Эпоха, осужденная и
оплеванная неблагодарными потомками, но непонятая в ее
трагическом величии*.
Это мрачное заявление, появившееся в 1995 г., так и не было
пересмотрено.
* Распутье. С. 247.

А. И. Фурсов
Александр Зиновьев:
Русская судьба—эксперимент
в русской истории
Я родом оттуда, где серп опирался на молот,
А разум на чудо, а вождь на бездушие стад,
Где старых и малых по селам выкашивал голод,
Где стала евангелием «Как закалялася сталь».
Б. Чичибабин
Ну, теперь я надерусь!
Пьем, братва, за нашу Русь!
А. Зиновьев
1 о, что А. А. Зиновьев занимает совершенно особое
место в истории русской философии, бесспорно, однако
он занимает особое место и в русской истории — как в
ней в целом, так и в ее советском отрезке.
«Русский эксперимент» (1995) — так называется
один из «социологических романов» А. А. Зиновьева.
Под экспериментом имеется в виду опыт построения
коммунистического общества. Вот в рамках этого
коллективно-социального эксперимента Зиновьев и
ставил свой собственный, лично-социальный, опыт
реализации «государства в одном лице», описанный
им подробно в «Русской судьбе, исповеди отщепен-
ца» (1999 г.). Если учесть, что коммунистический (он
же антикапиталистический, антиклассовый), совет-
ский эксперимент XX в. был элементом, составной
частью почти тысячелетнего русского эксперимента

Александр Зиновьев: русская судьба—эксперимент... 309
жизни-выживания на огромных пространствах в суровых, бедных
субстанцией природных (к северу от 45-й, а то и 50-й параллели) и
исторических условиях, то эксперимент Зиновьева, по «матрешеч-
ному принципу», оказывается встроен и в этот макроэксперимент,
отражает целый ряд его черт, соответствуя или положительно, или
отрицательно. В зиновьевской судьбе нашел отражение и тот факт,
что советский эксперимент по многим показателям стал вершиной,
высшей точкой русского исторического эксперимента. Хотя, разу-
меется, не всеми высотами следует восхищаться, высоты бывают
разные, в том числе и зияющие, как это объяснил нам Зиновьев
в середине 1970-х годов, в самый разгар так называемого «за-
стоя», когда проедание — как выяснилось позже — прошлого,
а отчасти и будущего на полтора-два десятилетия обеспечило один
из самых спокойных, стабильных периодов не только советской, но
и русской истории. Итак, Зиновьев и его русская судьба — экспе-
римент в русской истории — по ее логике и вопреки ей.
II
В русской истории per se существовали три властные центра-
лизованные структуры: Московское самодержавие, Петербург-
ское самодержавие и коммунистический строй. Так получалось,
что в конце существования каждой из этих структур, в период их
ослабления под бременем накопившихся проблем различной ис-
торической длительности, когда противоречие между властью как
автосубъектом и «остальным» социумом достигало значительной
остроты, и этот социум (или отдельные его группы) начинал пре-
тендовать на долю в автосубъектности, происходило следующее.
Появлялся индивид, в котором (в силу его личных особенностей,
с одной стороны, и социальных обстоятельств, с другой) властно-
общественные противоречия достигли максимума остроты и нака-
ла и который поэтому становился модельным воплощением всего
антисистемного в одном лице, так сказать, антисистемой в одном
лице, и его личное противостояние власти приобретало характер
противостояния двух автосубъектов, двух систем.
В конце Московского самодержавия таким индивидом был
Аввакум, в конце Петербургского — Лев Толстой, в конце ком-
строя — таких персон оказалось две: Солженицын и Зиновьев.
При этом, однако, если Солженицын вел свою игру с советской
системой, активно опираясь на Запад и на некое общественное
движение, а точнее, использовал их в своих лично-системных ин-
тересах (в этом смысле Солженицын равен и рядоположен дисси-
дентскому движению), то Зиновьев, во-первых, не играл, а жил-

310 А. И. Фурсов
двигался в своем направлении, что автоматически, как бы он сам
ни относился к системе, выталкивало его в противостояние.
Во-вторых, в этом противостоянии Зиновьеву не на кого было
опереться, кроме самого себя (и своей семьи). Это было в чистом
виде противостояние Индивида-системы и Системы, без всяких
путавшихся под ногами «движений» и т. п.
В этом плане ниша Зиновьева ближе к таковой Льва Толстого.
И все же рискну сблизить Зиновьева не с ним, а с Аввакумом: хотя
в случае с последним некое «движение» и присутствовало, тем не
менее главной опорой в противостоянии Власти -Антихристу у веру-
ющего человека Аввакума было прежде всего его отношение с Абсо -
лютом и этот самый Абсолют — Бог. Формальная религиозная,
правда, очень специфическая (сам себе Бог?) опора была и у Льва
Толстого, и в этом плане атеист Зиновьев опять же оказывается
наиболее чистым случаем противостояния индивида власти —
ни Бога, ни общества, ни социальных иллюзий. Можно сказать, что
Зиновьев венчает, доводит до логического, очищенного от всего
лишнего конца линию противостояния индивида — системе-влас-
ти, линию, которую начал чертить Аввакум. Вотужпоистине Зино-
вьев сработал прямо по «Интернационалу»: для освобождения
оказались не нужны ни Бог, ни царь и ни герой — никакие прямые
опоры — «добьемся мы освобожденья своею собственной
рукой». В этом смысле Зиновьеву не на что было опереться.
Впрочем, была основа, из которой он вырастал и потому могла быть
внутренней опорой: это революция («народный большевизм») и
победа в Великой Отечественной войне, но об этом чуть позже.
Что сближает «концы и начала», Зиновьева и Аввакума? Пре-
жде всего непримиримость в отстаивании своей позиции, беском-
промиссность. Оба — «гол как сокол»: ни поместий, ни счетов
в банках. Ни одному из них Запад не помог бы, не заступился: во
времена Аввакума «Запада» как такового еще не было, а если бы
и был, то тогдашней русской власти на его «общественное мне-
ние» было глубоко плевать; что касается Зиновьева, то он к мо-
менту выхода «Зияющих высот» не был известен на Западе и не
был активным участником в «холодной войне» на стороне Запада,
а следовательно...
У обоих — мощный темперамент, заряженность на полемику.
Оба воевали фактически «против всех», их фронт — без флангов.
Обоим — Аввакуму раньше, Зиновьеву — позже — пришлось
стать свидетелями крушения тех социально-духовных миропоряд-
ков, с которыми они себя соотносили положительно или отрица-
тельно. Правда, Аввакуму пришлось испытать приход «его Ан-

Александр Зиновьев: русская судьба-—эксперимент... 311
тихриста» один раз, а Зиновьеву — дважды. Последний сначала
считал трагически неизбежным захват всего мира коммунизмом и
наступление «коммунистического царства» (по поводу воплоще-
ния коммечты в реальность Зиновьев писал: «Я даже рад, что
скоро сдохну, I Не встретясь наяву с мечтой»), а затем уже
в 1990-е годы, когда крушение коммунистической мечты оберну-
лось крушением России и торжеством западных хозяев «глобаль-
ного человейника». В любом случае Аввакум и Зиновьев — люди,
пережившие крушение надежд (не случайно один из сборников зино-
вьевской публицистики называется «Без иллюзий», другой — «Ни
свободы, ни равенства, ни братства»).
Как Аввакум, так и Зиновьев — не просто бессребреники.
Они — из победителей, не получающих ничего. Победителей — по-
тому что, остались самими собой (в том числе как в отношениях
с властью, так и в отношениях с народом, а Зиновьев — в от-
ношении как с советской властью, так и с западной системой,
а затем еще и с постсоветским социальным уродцем). Не не полу-
чивших ничего — потому что современное общество, по сути, не
оценило их жизненного подвига ни символически, ни материаль-
но. Никто не носился с ними так, как носились в XIX в. с Толстым,
а в XX в. — с Солженицыным. Кстати, оба — фигуры социально
весьма защищенные и удачливые как в общественно-симво-
лической, так и в материальной жизни. Ну, ладно, Аввакум,
XVII в. — давно, далеко. Но Зиновьев-то — конец XX в. Одна из
ключевых и наиболее известных, первоплановых, наряду с Саха-
ровым и Солженицыным, фигур из гонимых властью. Среди этих
фигур для этой власти в известном смысле самая опасная (Суслов
о Зиновьеве: «Боролись с диссидентами, а главную сволочь
проглядели». Ср. с фразой Екатерины II о Радищеве и Пугачеве).
И вот рухнула коммунистическая власть, и оказалось, что в «пре-
красном новом» постсоветском мире Зиновьеву опять нет места;
для этого мира его как бы и не было, почти не было. Проспекты
и улицы Сахарова, премии Солженицына и т. п. символические
награды. Про награды материальные большого числа экс-дисси-
дентов, прислуживающих теперь тем, кто намного хуже объектов
их борьбы в советское время, и «придиссиденченных», околодис-
сидентских шестерок, подающих себя теперь едва ли не в качестве
«тузов», я не говорю, это — предмет социальной энтомологии.
Я не о том, что Зиновьеву чего-то недодали, что он чего-то не-
дополучил — он в этом и не нуждался: как жил своим трудом, так и
жил им, а не на «проценты» («ренту») с «общественной деятель-
ности» или на пособие «ветерану "холодной войны"» на стороне

312 А. И. Фурсов
Запада. Он в соответствии с логикой и ценностями «государства в
одном лице» на это не рассчитывал и не ради этого вел себя так,
как он вел. Невозможно представить себе, что Зиновьев превратил
бы свою деятельность советского времени во вполне материальный
продукт (квартира-дача и т. п.), как это сделали некоторые экс-дис-
сиденты и в еще большей степени перестроечная и околоперестро-
ечная шпана, умело продавшая свой антисоветизм западным, а за-
тем и новым постсоветским хозяевам. Я вообще не о Зиновьеве, а о
строе, которому Зиновьев оказывался не нужен, и в первую очередь
не нужен хозяевам этого общества и их «интеллектуальной» обслу-
ге — всем этим политологам из несостоявшихся советских журна-
листов и пропагандистов, преподавателей научного коммунизма,
«специалистов» политпросвета и прочей бездари.
Не нужен, потому что, во-первых, смотрел на мир не их глаза-
ми и не в их интересах; во-вторых, знал секреты — их и породив-
шей их советской системы, той грязи, из которой они вылезли в
князи (а следовательно, и тайну «кощеевой смерти») и обладает
аппаратом для понимания, т. е. демифологизации, демистифи-
кации, расколдовывания реальности, знает путь к социальной
истине, в которой не заинтересованы не только хозяева нового строя,
ной — по разным причинам — значительная часть общества.
Приемлемость для постсоветского социума и его хозяев фигур
типа Сахарова и Солженицына и неприемлемость Зиновьева — ин-
тересный факт. Это — оценка. И по сути — высшая награда
свободному человеку, которого миновала судьба Аввакума, но
который своей жизнью доказал готовность идти на костер и мог
бы вместе с поэтом Б. Чичибабиным сказать о себе «Судьба Ав-
вакумова в лоб мой стучит». «Свободен тот, кто может
не лгать», — заметил как-то Камю. Зиновьев мог ошибаться
и ошибался, нередко — по-крупному, что, кстати, соответствует
масштабу дара и личности, но он не лгал, и не случайно он — один
из самых свободных людей, которых я встретил в своей жизни.
В известном смысле Зиновьев — это Аввакум позднекомму-
нистической эпохи, сменивший религиозную рационализацию
противостояния власти на научно-философскую, отказавшийся
в этом противостоянии от Бога в качестве опоры («лишняя гипо-
теза») и опирающийся только на самого себя. Зиновьев — это
линия Аввакума, доведенная до логического конца и обогащен-
ная достижениями XX в., как научными, так и психологическими.
Хотя, думаю, в реальности Зиновьев и Аввакум, скорее всего,
были бы если не врагами, то противниками. Нет, скорее все-
таки врагами — в обоих случаях нетерпимость über alles.

Александр Зиновьев: русская судьба—эксперимент... 313
Наконец, еще одно сближает Аввакума и Зиновьева: оба зна-
ли свой народ, знали ему цену и не имели на сей счет никаких
иллюзий.
III
За последние 15—20 лет о русском народе и России сказано
много гадостей. Привычно слышать их от «реформаторов», «нео-
либералов», прозападной интеллигенции. Социальные смердяко-
вы суть социальные смердяковы, и ничего другого от них ждать не
приходится. Но, пожалуй, во второй половине 1990-х годов самые
жесткие характеристики и самые серьезные обвинения в адрес
русского народа мне пришлось читать не в опусе какой-нибудь
«шестерки» из прозападной интеллектухи, а в работах Зиновье-
ва. Ему уже много раз пеняли, что он не любит свой народ. Это
ошибка. Начать с того, что Зиновьев сам часть народа — в народ-
ном, русском характере этого человека и его творчестве сомнений
нет, как и в его советском характере. Русское слово «правда», как
и вообще русский язык и русская жизнь, — слово хитрое, неод-
нозначное, самому себе не тождественное. Это не просто исти-
на в смысле «Veritas», это некое иное качество, в котором Veritas
(по)знания, интеллектуальное, находится в органичном единстве со
справедливостью, т. е. с социальным. Правда — это единство адек-
ватностей когнитивной (духовной) и социальной, нравственной.
Слово «правда» в русском языке связано еще с одним сло-
вом — «право». Иметь «за собой» правду, значит, помимо проче-
го иметь право на некую позицию, на некие поступки. И чем уве-
реннее тот или иной человек ощущает свою правду, тем увереннее
в своих поступках, в противостоянии. «На том стою и не могу ина-
че, » — говорил Лютер. В основе его религиозной и нравственной
позиции лежала его, Лютера, правда, в которой в единое целое
слились индивидуальное и социальное («социально-множествен-
ное»), религиозное и рациональное.
В основе позиции и поступков Зиновьева тоже лежит прав-
да — правда народа, истории, поколения, «помещенная» в одну,
отдельно взятую личность, ею осмысленная, рационализирован-
ная и принятая как руководство к действию. Речь идет о правде
системы в одном лице, правда «социального снаряда», которому
русская жизнь и русская судьба дали приказ «иди». И эта правда,
как ни парадоксально, тем сильнее, чем менее приятные вещи он
говорит — об СССР и о Западе, о русском народе и других наро-
дах, о нашей стране, ее прошлом и настоящем, чем больше в этих
словах боли.

314 А. И. Фурсов
У Зиновьева есть и другие правды и права. Например, право
победителя. Не в том смысле, что победителей не судят (еще как
судят), а в том, что если и есть в советской истории «поколение
победителей», то это те, кто, как и Зиновьев, победил в Великой
Отечественной. Поколение (условно) Зиновьева свою страну от-
стояло. Поколение (условно) Горбачева страну, ту самую, которую
в 1941 — 1945 гг. отстояли, профукало — по-провинциальному,
бездарно и самонадеянно; «словесный понос» перешел в «исто-
рический», который и стал последним — фарсовым — аккордом
крушения реального коммунизма и СССР, слитых в унитаз Исто-
рии вместе с последними руководителями.
Другой вопрос, — почему и как это произошло. Вот здесь-то
я с очень и очень многим в аргументации Зиновьева не согласен,
не могу принять. Но сейчас не об этом. Сейчас о правде Зиновь-
ева, которая нередко имеет место быть даже в тех случаях, когда
он не прав. Именно эта правда, повторю, дает Зиновьеву право
писать то, что он писал о нынешней России, так, как он пишет,
в такой форме; именно она дает ему право на ярость и бескомп-
ромиссность, с которыми он относится к постсоветской власти и
которые он почти автоматически переносит на те события, кото-
рые привели к ее возникновению, переносит, словно забывая им
же сказанные слова: «История не оставляет следов, только
последствия, которые не имеют никакого отношения к по-
родившим их причинам».
Итак, правда Зиновьева — это правда фронтовика-победи-
теля, который честно отвоевал, «отработал» войну, защищая ту
самую страну, которую — таков результат — уничтожили пере-
стройка и постперестройка. Я хорошо знаю немало людей этого
типа (к нему относился, например, мой отец, окончивший войну
майором дальней авиации, и многие его друзья-однополчане, на-
зывавшие Сталина не иначе как «Еськой» и демонстративно не
горевавшие во время его похорон). Именно такие люди сломали
хребет гитлеровской машине, став антисталинистами (но не анти-
советчиками), и не только «смело входили в чужие столицы»,
но и без страха возвращались в свою.
Их было немало, победителей, прошедших Европу, а потому
социально уверенных в себе, в своей правде. Привыкших к само-
стоятельному принятию решений, к инициативе, готовых — под-
готовленных опытом советской городской жизни, кроме которой
они не знали никакой другой, — к аресту, и в отличие от жертв
репрессий 1930-х, если и не понимавших, то по крайней мере
чувствовавших, за что могут взять и уже потому не являвшихся

Александр Зиновьев: русская судьба—эксперимент... 315
жертвами. Их было немало настолько, что «Сталину и его коман-
де» пришлось начать сажать этих людей, изымать из «социального
(кругооборота». В отличие от «посадок» 1930-х годов, имевших
наступательный характер, это была оборона. Режим защищался.
Активно, но — защищался. От тех, кто спас Родину (и этот ре-
жим) в жестокой войне и в этой же войне выковал себя как анти-
сталинистов.
Режим защищался от таких, как Зиновьев, от тех, кто своим
антисталинизмом и самостоянием сделали возможными дестали-
низацию, так называемую «оттепель» (хотя, конечно же, насто-
ящей «оттепелью» был «застой», ибо единственное тепло, кото-
рое мог выделять коммунизм как система, — это тепло гниения)
и «шестидесятничество». Сделали возможным — и были забыты,
нередко сознательно, но чаще бессознательно, так как не успели,
да и не могли по суровости окружающей жизни и по серьезности
своей жизненной сути попасть в рекламу и саморекламу «шести-
десятничества». Но именно они между 1945 и 1955 гг. заложили
фундамент десталинизации, став гарантией ее необратимости.
Именно они были первым советским, т. е. выросшим на основе со-
ветских, а не дореволюционных или революционных форм жизни
и отрицания коммунистического порядка, сопротивлением — со-
противлением не крикливым, не апеллирующим к Западу (побе-
дителям это ни к чему), неспешным, уверенным в своей социаль-
ной правоте по отношению к режиму и внутри него одновременно,
а потому действительно опасным, страшным для режима — не
только сталинского, но и для последующих. Замалчивание «бес-
шумного сопротивления» 1945—1955 гг., в котором невозможно
было прогреметь героем и попасть на страницы западных газет и
журналов — все происходило обыденно и тихо — и последующее
выдвижение на первый план «шестидесятничества» и диссидент-
ства как главных форм «борьбы против системы» — явление не
случайное, но это отдельный разговор.
Зиновьев — оттуда, из того, что условно можно назвать «пер-
вым советским Сопротивлением» режиму. Историческими опора-
ми этого Сопротивления стали Победа и Война — главное дело
жизни этого поколения.
В послесоветской Российской Федерации правда Зиновьева —
это правда миллионов советских и постсоветских людей, которых
«герои» нашего — перестроечного и особенно постперестроеч-
ного — времени выпотрошили, отобрав деньги, как Лиса Алиса и
Кот Базилио у доверчивого деревянного Буратино (с той лишь разни-
цей, что у Буратино отняли золотые, а у «дорогих россиян» — «дере-

316 А.И.Фурсов
вянные»), заманив его на Поле Чудес в Стране Дураков. В нашем
последнем случае — на Поле Чудес очередного обещанного Свет-
лого Будущего, только уже не коммунистического, а капиталисти-
ческого, либерального и демократического.
Неудивительно, что эти выпотрошенные в 1992 и 1996 гг. не-
удачники по постсоветской жизни голосовали за КПРФ, за ком-
мунистов-неудачников (удачники-коммунисты уже заняли место
в демократических шеренгах, хотя, разумеется, в этих шеренгах
были и идеалисты, и просто честные люди — об этом тоже не надо
забывать). В этом смысле правда Зиновьева — это правда тех,
над кем, как сказал бы Баррингтон Мур, вот-вот сомкнутся или
уже сомкнулись волны прогресса.
Правда Зиновьева — это правда несытых или, как сказал
бы Зигмунд Бауман, локализованных — тех, кого все больше ло-
кализуют во все более глобализирующемся мире. И любой, кто
пытается критиковать Зиновьева с моральных и эмоциональных
позиций, должен об этом помнить. Разумеется, на это можно воз-
разить, припомнив факт «реакционности и отсталости масс», их
«ложное сознание» и т. д. и т. п., и отчасти это так. Но только от-
части; к тому же подобный посыл в целом напоминает больше-
вистский подход к рабочему классу и особенно к крестьянству как
якобы не сознающим своей выгоды — в будущем, ради которо-
го надо потерпеть и пострадать, кстати, в том самом коммунис-
тическом рае, на который пришелся «полет юности» Зиновьева,
который он критиковал до начала 80-х годов и которому после его
гибели слагал нечто похожее на посмертные оды — не всегда не-
справедливые, хотя далеко не всегда объективные.
Когда я говорю, что правда Зиновьева, позволявшая ему писать
то, что он писал, и то, как он это писал, — это правда несытых,
я имею в виду не только Россию, но и мир в целом, включая Запад.
Социально творчество Зиновьева объективно направлено против
эксплуатации, неравенства и господствующей идеологии вообще,
а не только в России (об этом свидетельствуют его работы, пос-
вященные Западу, глобализации). В этом плане в послевоенном
западном мире я вижу, пожалуй, лишь одну фигуру, отчасти срав-
нимую с Зиновьевым по систематичности критике любых гос-
подствующих групп, по такому «повороту мозгов». Это Джордж
Оруэлл — сопоставительно-сравнительный анализ работ двух
этих авторов ждет своего исследователя.
Демократизм позиции Зиновьева, который обусловливает его
неприемлемость для хозяев любой социальной системы, будь то
капиталистическая или антикапиталистическая, советская или

Александр Зиновьев: русская судьба—эксперимент... 317
постсоветская, нашел свое отражение и в очень специфическом
социальном проекте Зиновьева, который он разработал в 1970—
1980-е годы для людей советского общества и который до сих пор
не оценен по достоинству, почти забыт.
IV
В 1970—1980-е годы оппозиционная режиму мысль выдвинула
несколько проектов общественного развития. В центре внимания
оказались два из них — А. Сахарова («либеральный») и А. Солже-
ницына («почвеннический»). Их и противопоставляли друг другу.
Но был и третий проект, причем различие между ним и двумя вы-
шеназванными было глубже, чем таковое между последними. Речь
идет о проекте Зиновьева, и дело не в том, что Зиновьев не призы-
вал к общественному перевороту, т. е. к слому советского жизне-
устройства. Исходя из того, что хороших систем нет, что везде есть
верхи и низы, и «пролы», используя оруэлловское словцо, всегда в
проигрыше, он стремился сформулировать принципы жизни инди-
вида в конкретном, «данном нам в ощущениях» режиме, принципы
социального, а не только интеллектуального ухода в себя.
Хотя с точки зрения стратегии жизни и выживания при комму-
нистическом порядке вообще и для одиночки особенно «програм-
ма Зиновьева» исключительно важна, я хочу обратить внимание
на другое. Желали они того или нет, но Сахаров и Солженицын
объективно рассуждали с перспективы новых, в советское время
еще не сформировавшихся и лишь намечающихся пунктиром гос-
подствующих, элитарных групп, новой, посткоммунистической
власти, по сути разрабатывая — «крот истории роет медленно»
и «дальше всех пойдет тот, кто не знает, куда идет» — стра-
тегии посткоммунистических элит, для того периода, когда комму-
низм рухнет, и ему на смену придет новая система (в реальности
которой, как окажется, места для Сахарова, Солженицына и им
подобным уже не будет). Иными словами, в определенном смысле
Солженицын, Сахаров и другие выполняли за советскую верхушку
ту социосистемную работу, на которую эта верхушка, испытывая
«чувство глубокого удовлетворения», сама не была способна, т. е.
смотрели на социальный процесс с «верхних этажей» обществен-
ной пирамиды. Зиновьев же смотрел на социальные процессы с
позиций не элитария, а трудящегося, наемного работника как фи-
зического, так и умственного труда.
Конечно же, ни Сахаров, ни Солженицын не собирались со-
знательно работать на хозяев посткоммунистической жизни
и никогда этого не делали. Однако они стремились продумать и

318 А.И.Фурсов
предложить такую модель общественного устройства, которая в
идеале устраняла бы, снимала противоречия коммунистического
строя. Посткоммунистический ельцинский режим снял эти проти-
воречия реально. То, что получилось в целом, естественно, очень
далеко от замыслов Сахарова и Солженицына (хотя по-своему
отчасти реализовались оба проекта — и ни один полностью и до
конца), но ведь и гильотина французской революции была далека
от замыслов и идей Вольтера и Руссо.
Критика существующего порядка, его господствующих групп и
идей, его форм неравенства и эксплуатации объективно, как прави-
ло (исключения — редки), предполагает, пусть в негативной форме,
разработку новой модели устройства, более эффективной, причем
такой — что бы там себе ни думали борцы за свободу и проекти-
ровщики альтернативного, лучшего и более справедливого социу-
ма — которая предполагает более жесткий социальный контроль и
объективно чревата большим или боле масштабным неравенством
и, как минимум, более жестким и эффективным социальным конт-
ролем: человек предполагает, а История располагает.
В ситуации ослабления господствующих групп системы, во-
шедшей в зрелое или позднезрелое состояние (как, например,
СССР в середине 60-х), ввиду их неспособности поддерживать
социальный контроль и разработать новый проект последнего,
эту задачу объективно берут на себя и выполняют радикальные
критики режима. Выступая с абстрактных и «общечеловеческих»
позиций (например, «свобода, равенство, братство»), объективно
они готовят идейное обоснование нового, более эффективного в
социосистемном плане и с необходимостью более жестко контро-
лирующего своих членов общества. Радикализм и эгалитаризм по-
литического языка не должен вводить в заблуждение — Маркс и
Энгельс в «Немецкой идеологии» называли это «иллюзией (вна-
чале правдивой) общих интересов» и «самообманом идеоло-
гов», полагающих, что работают не на новых господ и хозяев, а на
общее благо. Субъективно это так, объективно — нет.
Альтернативные (но в рамках одного качества) проекты Сол-
женицына и особенно Сахарова, сами их позиции, углы зрения
получили наибольшее распространение в среде «советской ин-
теллигенции», той самой, по выражению Н. Климонтовича, «ин-
теллектуальной пятой колонной околопартийного истеб-
лишмента, которая и сварганила поверхностную, как они
сами, ни в чем серьезном и глубоком слышать не желавшие,
перестройку». Той самой советской «либеральной интеллиген-
ции», которая наряду с номенклатурой и криминалом составила

Александр Зиновьев: русская судьба—эксперимент... 319
«социальный триумвират» антикоммунистической революции,
стала одним из ее «трех источников, трех составных частей». В пла-
нах как Солженицына, так и (особенно) Сахарова этой квазиэлитар-
ной группе предназначалась существенная роль, а следовательно,
и привилегированные позиции после смены строя. Отсюда — от-
ношение к ним со стороны этой группы как в советское время, так
и в послесоветское, когда наиболее шустрая и не обремененная
«комплексами» часть совинтеллигенции превратилась в культур-
буржуазию.
Позиция А. Зиновьева, такой смены не предполагавшая и имев-
шая как исходной точкой, так и адресатом простого человека, а не
(квази)элитария, не могла быть приемлемой для сознания квазиэ-
литарной группы, ложного по своей сути. Русская интеллигенция
и совинтеллигенция — и чем дальше от трудовой и чем ближе к
привластно-богемной ее части, тем больше — считала себя эли-
той (противоположную точку зрения на этот слой см., например:
Чехов, Ленин), которой положено занимать некие позиции далеко
не внизу социальной пирамиды. У Зиновьева было не про это. Со-
циально и политически ориентированные проекты обещали соци-
альный и политический promotion. Проект Зиновьева был личнос-
тно ориентирован: «Ты царь: живи один». Ясно, что такой проект,
адресованный «Иванам в лаптях», не мог вызвать значительного
социального интереса у того слоя, который видел себя в социаль-
ном авангарде и уж того намного выше «ивана» («пошел вон, му-
жик»). И можно понять настороженность, переходившую нередко
в неприятие и неприязнь, которую, в свою очередь, испытывали
люди типа Зиновьева по отношению как к «шестидесятникам»,
так и к диссидентам.
Повторю: в отличие от Сахарова и Солженицына, рассуждав-
ших о новом, лучшем по сравнению с советским типе общества,
Зиновьев принципиально исходил из того, что хороших обществ
(систем, социальных устройств) не бывает. А следовательно, цент-
ральная социально-философская (социально-антропологическая)
проблема — это главным образом выработка индивидом адекват-
ного его целям и задачам образа жизни, т. е. строительство не
общества, а личности или, если угодно, общества в себе. Отсю-
да — разработка средств и принципов индивидуального противо-
стояния Системе при жизни в ней — зиновьйога.
Таким подходом Зиновьев делал сразу два радикальных и па-
радоксальных, хотя и различных, шага. Во-первых, если он и не
выходил полностью за рамки традиции Просвещения, то подходил
к самому ее краю. Во-вторых, что еще более парадоксально, в сво-

320 А. И. Фурсов
ем упоре на внутреннюю работу атеист Зиновьев очень близко
подошел к стратегиям личного самоусовершенствования спасения,
характерным для религиозных традиций, прежде всего — для хрис-
тианства. Подобный поворот, для подробного анализа которого в
данной статье нет места, тоже заслуживает отдельного исследо-
вания. Здесь лишь отмечу, что не согласен с теми, кто сближает
позицию Зиновьева с протестантизмом, это очень поверхностное
заключение: протестантизм плохо совмещается с русским, как
сказал бы В. Царев, умостроем, с русским отношением к жизни. Чем
с протестантом, русский скорее найдет общий язык с католиком или
даже с мусульманином. Впрочем, по мнению известного французско-
го геополитика А. дель Валя, есть нечто, что сближает протестантизм,
иудаизм и ислам, с одной стороны, и православие и католицизм — с
другой. В «тройке» Книга заслонила Бога, тогда как в «двойке» Бог
важнее Книги. Это не значит, что нужно бросаться в объятия католи-
цизма — вся наша история предостерегает от этого, но надо знать, с
кем, о чем и в каких пределах можно договариваться.
Итак, анализируя в 1970-е годы «реальный коммунизм» и раз-
рабатывая проект жизни в нем, Зиновьев смотрел на социальные
процессы и структуры глазами представителя не привилегирован-
ных групп, а трудящегося (и сам при этом выступал именно как
трудящийся — наемный работник умственного труда). Это вполне
очевидно уже в «Зияющих высотах», хотя, пожалуй, сильнее вы-
ражено в «Светлом будущем». Благодаря такому подходу Зино-
вьев, сам того не зная, оказался в одном потоке с очень важным
направлением в мировых социально-исторических исследованиях,
которое оформилось в 1970-х годах и которое называют по-разно-
му: «новая социальная история», «новая история культуры».
Новым в подходе целого ряда не связанных друг с другом уче-
ных в США, Индии, арабских и других странах было стремление
взглянуть на исторический процесс не с позиций (а следователь-
но, не в интересах) элит — обычных или революционных (т. е.
будущих господ), а с позиций угнетенных, будь то крестьяне (Дж.
Скотт), черные рабы американского Юга (Ю. Дженовезе), соци-
альные низы города и деревни в «третьем мире» (прежде всего
в Индии — так называемые «subaltern studies» школы Р. Гухи),
афро-азиатский мир в целом как угнетенная зона (Э. Сайд и др.).
Используя наработки Э. П. Томпсона, Дж. Рюдэ, М.Фуко и др.,
эти исследователи создали принципиально новый дискурс, проти-
востоящий как либеральному, так и марксистскому.
Парадоксальным образом Зиновьев с его научной, социальной
и жизненной позицией, обусловленной советским строем, совпал

Александр Зиновьев: русская судьба—эксперимент... 321
с очень важным, общественно и политическим острым направле-
нием мировой социальной мысли. Правда, ему такая «позиция»
обошлась значительно дороже, чем его зарубежным коллегам. Но
в данном случае важно не это, а то, что Зиновьев, идя своим путем,
часто оказывался в авангарде мировой теоретической мысли в об-
ласти социальных наук, а нередко и обгонял этот авангард.
Я не хочу сказать, что взгляд на историю с позиций угнетен-
ных — полноценная альтернатива взгляду с позиций господствую-
щих групп или революционеров, что первым нужно заменить вто-
рое. Отнюдь нет, в таком случае мы опять получим односторонний
взгляд. Однако, во-первых, такой взгляд позволяет многое увидеть
иначе, создает более полную картину. Во-вторых, это очень важно
как личная и социальная позиция, особенно в эпоху глобализации,
когда богатство, власть и их сила объявляются главным (ведь вся
«научная» история написана — эксплицитно или имплицитно —
с элитоцентричных позиций). В известном смысле мы оказываемся
перед той же проблемой, которую в начале XX в. пытался разре-
шить К. Мангейм: возможно ли социальное знание, преодолеваю-
щее ограниченность взглядов как господствующих («идеология»),
так и угнетенных («утопия») групп. Мангейм давал утвердительный
ответ на этот вопрос и называл надклассовое социальное знание
«социологией познания», но не очень преуспел в конкретной ре-
ализации последней. «Система Зиновьева» представляет, на мой
взгляд, более многообещающую программу выхода за рамки клас-
совых (как сверху, так и снизу) ограничений взгляда на реальность.
В немалой степени этому способствует советская — антикапита-
листическая, неклассовая — социально-историческая база его
исследований, в основе которой — русский опыт и русская интел-
лектуальная традиция противостояния власти и эксплуатации (до-
статочно вспомнить М. Бакунина, П. Кропоткина и др.).
V
Зиновьев выступает как последовательный критик любой сис-
темы социального господства, эксплуатации, угнетения. Он — кри-
тик неравенства, сложившегося в советской системе. Он — критик
капитализма. Антикапитализм, антиклассовость Зиновьева, впро-
чем, очень соответствуют важным тенденциям русской истории,
ее глубинным течениям, отражают их — и русскую жизнь в целом.
Суть в том, что Россия — принципиально неклассовая, антиклас-
совая страна. У нас никогда не было классов в строгом смысле
этого слова. Киевская Русь никогда не была феодальной. То было
поздневарварское общество, почти поголовно вооруженное насе-

322 А.И.Фурсов
ление которого — плохой объект для любой эксплуатации классо-
вого типа. Это прекрасно понимали дореволюционные историки,
в советское время это сверхубедительно показал в своих работах
замечательный историк И. Я. Фроянов. В монгольской (удельной)
Руси формирование классов (прежде всего господствующих — их
оформление всегда опережает таковое угнетенных) тормозилось
первоначально разрухой, а с конца XIII в. — как ордынской систе-
мой, так и возможностями развития вширь (колонизация). Впро-
чем, последнее деформировало и амортизировало развитие не
только классовых, но и вообще социально-антагонистических отно-
шений в течение еще нескольких столетий, и даже капитализм в Рос-
сии развивался не столько «вглубь», сколько «вширь». К факторам,
тормозившим, а то и блокировавшим классовый («западоидный»)
вариант социально-антагонистического развития России, отно-
сятся также скудость ресурсов и вообще бедность вещественной
субстанции, а также огромная военная составляющая обществен-
ных расходов.
Ни одна из господствующих групп русской истории, будь то
боярство, дворянство, пореформенное чиновничество, не говоря
уже о советской номенклатуре, так и не стала классом: не было
ни достаточной материальной базы, ни достаточного историчес-
кого времени для оформления в класс. Более того, как только та
или иная господствующая группа начинала превращаться в нечто
классоподобное, власть (в союзе с низшей и более бедной частью
господствующих групп) наносила удар и проводила своеобразную
демократизацию (опричнина, например).
Таким образом, общество самовоспроизводилось на «пред-
классовом», поздневарварском (разумеется, если пользоваться
европейской шкалой) уровне, сохраняя принципиальную просто-
ту и время от времени «срезая» накопившийся «социальный жи-
рок». Не случайно/что господствующим группам петербургского
самодержавия так и не удалось сколько-нибудь успешно навязать
низам, народу свои ценности и заставить его принять их, как это
произошло в XVI—XVIII вв. в Англии и во Франции. Более того,
сознание самих господствующих групп в России не оформилось до
конца ни как классовое, ни тем более как буржуазное.
В этом плане необходимо признать, что исторический комму-
низм (как антикапитализм) в СССР стал первой в русской исто-
рии положительной (и довольно органичной) формой организации
неклассовости как положительного качества, которая в течение
тысячелетия сопротивлялась всем попыткам уничтожить ее. Ра-
дикальная попытка последнего рода была предпринята в порефор-

Александр Зиновьев: русская судьба—эксперимент... 323
менной России, на что и последовал радикальный ответ 1905—
1917—1929/33 гг. То, что произошло в 1990-е, отчасти повторяет
(но уже в другую эпоху, а следовательно, и результаты будут други-
ми) русскую ситуацию второй половины XIX — начала XX в.
Как это ни парадоксально на первый взгляд, но большая часть
дореволюционных попыток осмыслить и концептуализировать рус-
скую историю приходится именно на вторую половину XIX — на-
чало XX в. и представляет собой, за незначительными исключе-
ниями, капиталоцентричное и западоцентричное (при этом Европа
сводится к Западу) — в либеральной или марксистской форме —
прочтение истории России, сквозь призму нетипичных для нее
форм (частная собственность, капитал, партии и т. п.). Об этом
хорошо написал М. Волошин:
Но жизнь и русская судьба
Смешали клички, стерли грани:
Наш «пролетарий» — голытьба,
А наши буржуа — мещане.
Мы все же грезим русский сон
Под чуждыми нам именами.
После революции, в советское время, восторжествовал все
тот же западоцентричный подход — уже в марксистско-ленин-
ском виде, в классовых терминах, непригодных для понимания
ни русского исторического опыта в целом, ни коммунистического
эксперимента в частности. Для них, особенно для последнего, не
было научного языка, понятийного аппарата, что, кстати, призна-
ла коммунистическая власть устами генсека Ю. В. Андропова в
1983 г.: «Если говорить откровенно, мы еще до сих пор не изучили
в должной мере общество, в котором живем и трудимся».
Научно-историческая заслуга Александра Александрови-
ча Зиновьева заключается в том, что он был одним из первых
(а в СССР — первым), кто поставил задачу разработки научно-
го (т. е. связанного с реальностью, а не с советской или западной
идеологией) метода и аппарата понятий, адекватных «реальному
коммунизму». Это — первое. Второе. Зиновьев стал новатором и
в разработке средств и форм изучения коммунистического обще-
ства. В этом помимо прочего и заключается суть его «системы».
В известном смысле, особенно если абстрагироваться от вто-
ростепенных деталей, «система Зиновьева» (именно система,
поскольку она шире философии, социологии и т. д. ) представляет
собой грандиозную попытку теоретической и ценностной рацио-
нализации коммунистической — высшей и экспериментально на-
иболее чистой фазы русского исторического опыта, суть которого

324 А. И. Фурсов
заключается в сохранении и воспроизводстве «поздневарварско-
го», «неклассового» (в различных его модификациях) строя:
в суровых («северо-восток») природных условиях;
на фоне классового демонстрационного эффекта западного
типа, с одной стороны, и достижений цивилизации Востока, с
Другой;
во враждебном окружении, которое стало максимально тако-
вым именно в советский период русской истории (до того — пос-
тоянное противостояние степи, вплоть до конца XVIII в., а с конца
XVIII в. — борьба с «континентальными» державами (Франция,
Германия) во время мировых войн и противостояние «морским»
державам (Великобритания, США) в межвоенные периоды.
Речь идет о таком историческом опыте, в реализации кото-
рого контроль над пространством важнее контроля над вре-
менем, а распределение в совокупном процессе общественного
производства играет не менее, а порой и более важную роль, чем
производство. Это с неизбежностью порождает принципиально
простой в своих основах и базовых ячейках социум; сложность в
таком типе общества «располагается» на уровне межличностных
отношений и культуры, что и нашло отражение в великой русской
литературе XIX в. Не случайно Дж. Ле Kappe заметил, что русские
до Фрейда узнали о психологии больше, чем позже, что у них боль-
ше понимания человеческой природы, чем у западного специалис-
та психолога («романы» Зиновьева — блестящее подтверждение
мысли английского мастера политического детектива).
Изучение русского и советского опыта и формирующегося на
их основе типа общества требует принципиально иной по типу
конструкции и методологии теории, чем, например, капитализм,
феодализм или наиболее развитые азиатские социумы. Даже в то
время, когда Россия внешне максимально напоминала Европу,
была ее частью (по крайней мере что касается русского господ-
ствующего слоя), проницательный наблюдатель (де Кюстин) пи-
сал: «С первых шагов в стране русских замечается, что та-
кое общество, какое они устроили для себя, может служить
только их потребностям; нужно быть русским, чтобы жить
в России, а между тем с виду все здесь делается так же, как
и в других странах, разница только в основе явлений» (подч.
мной. — А Ф.). Работы Зиновьева помимо прочего направлены
на разработку такого теоретического инструментария, который
позволит преодолеть это «с виду» и добраться до основ явлений,
причем прежде всего касательно периода, в который Россия боль-
ше отличалась от Запада, чем в эпоху Николая I. Инструментарий,

Александр Зиновьев: русская судьба—эксперимент... 325
о котором идет речь, должен адекватно отражать принципиальную
простоту «русского (или советского) эксперимента» и, в извес-
тном смысле, быть простым (хотя с точки зрения созидания, нет
ничего сложнее простых вещей, будь то материальные или, тем
более, идеальные). Это — случай «системы Зиновьева», которая
в ее объяснении коммунизма может внешне показаться недоста-
точно сложной, а потому не вполне научной, особенно если срав-
нить ее, например, с тем, что писали об этом феномене русские
философы начала XX в. или западные социологи XX в.
VI
Ключи к секретам социальных систем лежат на поверхности —
в различных вариантах эта мысль Зиновьева встречается во многих
из его работ. Не все, но многие ключи к секретам индивидуальной
социальной системы «Зиновьев» тоже лежат на поверхности —
в том смысле, что на многое указывает сама необычная форма
произведений Зиновьева, которую называют то «интеллектуаль-
ным романом», то социологическим, то «documentary fiction».
И здесь необходимо сказать несколько слов на тему «Зиновьев и
русская литература». Не претендуя на полный охват этой темы,
отмечу лишь один ее аспект.
Жанровая форма зиновьевских произведений сама по себе
весьма содержательна; особая диалектика содержания и формы,
заключающаяся в содержательности формы и формальности со-
держания — это вообще характерная черта русской истории как
реальности, русского хаосмоса в противостоянии как варварско-
му хаосу, так и западному и восточному космосам. Тем не менее
зиновьевская форма многое открывает в его творчестве и в нем
самом; впрочем, немало и скрывает, особенно от робких умов.
Поэтому вопрос о жанровой специфике произведений Зиновьева
весьма важен и выходит за рамки жанровой, т. е. формальной про-
блематики. Повторю: в России форма всегда нечто большее, чем
просто форма. Текучая содержательность русской жизни (не зря
Ключевский называл русский народ текучим элементом русской
истории), ее неоформленность требовали столь мощных форм, ко-
торые в силу этой мощности вполне могут претендовать на статус
(сверх)содержания.
Философия русской истории (и русской жизни) должна ис-
ходить из иных, чем философия западной истории, соотношений
между содержанием и формой, закономерностью и случайностью,
пространством и временем. Русская реальность во многих отно-
шениях устроена так, что снимает противоречия между тем, что в

326 А.И.Фурсов
буржуазном, западном обществе можно было отчетливо развес-
ти как содержание и форму. В России и поэт больше, чем поэт, и
свобода— больше, чем свобода, и тайная полиция — больше,
чем тайная полиция, и литература — больше, чем литература.
Под этим — жанровым — углом зрения уникальность Зиновь-
ева-литератора очень хорошо вписывается в традиции русской
литературы, по крайней мере великой ее части. Действительно, к
какому литературному жанру относятся «Зияющие высоты» и мой
любимый «Желтый дом», «Катастройка» и «Искушение», «На-
шей юности полет» и «Русская судьба», «Русский эксперимент»
и « Светлое будущее » ?
Однажды автору «Войны и мира» задали вопрос о жанровой
принадлежности этого произведения. Лев Толстой ответил так:
«Что такое "Война и мир"? Это не роман, еще менее поэма, еще
менее историческая хроника. "Война и мир" есть то, что хо-
тел и мог выразить автор в той форме, в которой оно вы-
разилось».
В целом Толстой верно отметил некую регулярность великой
русской литературы. И вправду, что такое «Евгений Онегин»,
«Мертвые души», «Былое и думы»? Что такое «Путешествие...»
Радищева и «История...» Карамзина? Только заметки путешест-
венника и историческая хроника? Что такое произведения Досто-
евского и Розанова?
То, что великая русская литература XIX в. постоянно наруша-
ла европейские жанровые формы, занимала по отношению к ним
произвольную, т. е. волевую позицию — не случайно. Изображе-
ние русской реальности, адекватное именно ей, а не какой-то дру-
гой (например, английской, французской или немецкой) требует и
соответствующей формы. Как говорил Пушкин, русская история
требует особой формулы. И русская жизнь тоже — добавлю я.
Строго говоря, постановка вопроса о нарушении русской литера-
турой европейских форм, об отступлении от них, не вполне кор-
ректна: она провозглашает в качестве нормы западный опыт, т. е.
западноцентрична. Но ведь Запад — не единственная цивилиза-
ция на земле и не ее пуп; более того, Запад — это не единственная
Европа, это — западная Европа, кроме нее существуют южная,
средиземноморская (в прошлом античная) и северо-восточная,
русская.
По верному и пожалуй лишь чуть утрированному замечанию
кого-то из наших философов, в то время как герои Бальзака и Дик-
кенса решают вопросы быта и денег, герои Толстого и Достоевско-
го (при всем их различии) решают проблемы бытия и нравствен-

Александр Зиновьев: русская судьба—эксперимент... 327
ности. Это не значит, что западная литература плоха, а русская
хороша, или наоборот. Речь о другом: в России литература решала
и решает такие задачи общественного (само)познания, которые не
стояли перед литературой на Западе.
«Романы» Зиновьева — это полифония, в которой ни одна
форма (и вообще форма) не имеет самостоятельного значения,
а служит реализации цели выразить то, что хотел автор в адекват-
ной замыслу и реальности виде. В этом изысканном интеллекту-
альном салате работает все: проза и стихи, философия, научные
рассуждения и диалог-треп, юмор и сатира (а я, читая, еще вспо-
минаю и зиновьевскую живопись). Все это отлито в единое целое
и, как снаряд, бьет в цель, достигая ее в единстве рационального и
эмоционального. То, что разделение на писателей и мыслителей ус-
ловно — не новость, об этом писали Шопенгауэр, Б. Шоу, Борхес
и др. Зиновьев устраняет это разделение сознательно: цель — со-
здать такое средство отражения реальности, которое максимально
адекватно последней.
Если в своих «чисто научных» работах о советском обще-
стве Зиновьев пытался найти адекватный именно этому обще-
ству (а не западному) научный язык, понятийный аппарат, то в
своих романах он стремился найти, причем весьма успешно, фор-
му изложения и язык, адекватные советской реальности. Я под-
черкиваю: форму изложениям язык.
В лице Зиновьева советская литература в позднекоммунисти-
ческую («подзднесоцреалистическую») эпоху, на выходе из «ком-
мунизма как реальности» вернулась к тому, с чего начала на входе,
в эпоху возникновения этой реальности. «Литературный» экспе-
римент Зиновьева стал ответом литературному эксперименту
А. Платонова, перекличкой с ним. Начала и концы встретились,
время — историческое время коммунистического строя — свер-
нулось «лентой Мебиуса» и кончилось. После «Зияющих высот»
коммунизм (и СССР) просуществовал полтора десятка лет. Но в
известном смысле это была жизнь после смерти. В «Зияющих вы-
сотах» (и с ними) коммунизм умер — чтобы ни говорил впоследст-
вии о гибели этого строя как случайности, результате диверсии и т. п.
сам Зиновьев. «Зияющие высоты» стали чем-то вроде «Хроники
объявленной смерти» коммунистической реальности. Строй, по
поводу и на материале которого пишутся работы типа «Зияющих
высот», не имеет перспектив — по крайней мере при сохранении
его правящего слоя, неизменности основных тенденций его раз-
вития. Так же, как и то, что было написано в 1870-е годы Салты-
ковым-Щедриным, не оставляло сомнений: перед нами общество,

328 А. И. Фурсов
обреченное на гниение и смерть. Кстати, именно с Щедриным не-
редко сравнивали Зиновьева, особенно западные рецензенты, на
него часто указывают как на предшественника Зиновьева. Я бы
сказал иначе: в позднесоветской («пореформенной», если иметь
в виду загнувшиеся, не успев начаться, «косыгинские» реформы)
литературе Зиновьев занимает нишу, во многом сходную с той,
которую в системе позднесамодержавной («пореформенной»)
русской литературы занимал Салтыков-Щедрин. Что касается со-
циосистемной позиции, то по непримиримости к основным идей-
но-политическим лагерям в литературе и жизни Зиновьев похож
на великого Лескова. Что же до непосредственных литературных
предшественников, то, думаю, их нужно искать не столько в доре-
волюционной русской литературе, сколько в после- (точнее: сразу
после- ) революционной.
В широком историческом плане предшественник Зиновьева —
великий русский (советский, а еще точнее — «реальнокоммунис-
тический») писатель А. Платонов. Характерно, что А. Платонов
практически непереводим на иностранные языки, при переводе
утрачивается суть, главное.
Бродский в «Послесловии к "Котловану" А. Платонова» заме-
тил, что если современники А. Платонова — Бабель, Пильняк,
Булгаков, Олеша и другие — в большей или меньшей степени иг-
рали с языком свою игру, занимались «стилистическим гурманст-
вом» (я бы добавил сюда Джойса, «Улисс» которого написан с
помощью множества разных стилей), то «Платонов сам подчи-
нил себя языку эпохи, увидев в нем такие бездны, заглянув в
которые однажды, он уже более не мог скользить по ли-
тературной поверхности [...] главным его (А. Платонова. —
А. Ф.) орудием была инверсия; он писал на языке совершен-
но инверсионном — между понятиями язык и инверсия Пла-
тонов поставил знак равенства — версия стала играть все
более и более служебную роль».
В значительной степени сказанное Бродским о А. Платонове
можно сказать и о Зиновьеве. Я бы только добавил еще одно:
в своих «романах» Зиновьев нередко если и не ставит знак ра-
венства между понятием и образом, то использует их в одном
и том же качестве, и это функциональное тождество приводит
к появлению слов-кентавров — образов (в том числе и стихот-
ворных), работающих как понятия, и понятий, выступающих в
качестве образа. (Я оставляю здесь вопрос об образах зиновьев-
ской живописи, которая во многих отношениях является лучшим
ключом к его творчеству.)

Александр Зиновьев: русская судьба—эксперимент... 329
Необходимо, конечно же, сказать, что само стирание грани между
понятием и образом в текстах, написанных по-русски, обусловлено в
качестве необходимой, хотя и недостаточной, причины такой особен-
ностью русского языка, как его, пользуясь выражением Бродского,
синтетической, не-аналитической сущностью; последняя делает воз-
можным «зачастую за счет чисто фонетических аллюзий —
возникновение понятий, лишенных какого бы то ни было ре-
ального содержания». И несмотря на это, дополню я Бродского,
а может, и благодаря этому, по крайней мере в условиях специфи-
ческой реальности подобного рода понятия становятся сверхсодер-
жательными, сюрсодержательными, фиксируя, например, в гротес-
ке самую суть дела, явления. Речь идет о ситуации, когда социальная
норма может может быть адекватно выражена лишь крайними
средствами и формами, реальность — фантастикой и т. д.
Зиновьев был первым, кто использовал всю не-аналитическую
мощь русского языка для решения аналитических (т. е. научных по
сути, а не литературных) по своей сути задач исследования совет-
ского общества. И, что не менее важно, своей личной ситуации,
места в этом обществе. Такое (внешнее) несоответствие цели и
средства, содержания и формы, субстанции и функции и породило
вещи (явления) типа «Зияющих высот» и «Желтого дома».
Зиновьева многое если не роднит, то сближает с А. Платоно-
вым. Как заметил все тот же Бродский, последняя страница «Кот-
лована» переворачивается читателем «в самом подавленном
состоянии. Если бы в эту минуту была возможна прямая
трансформация психической энергии в физическую, то пер-
вое, что следовало бы сделать, закрыв данную книгу, это
отменить существующий миропорядок и объявить новое
время». Аналогичные чувства и желания возникают, когда пере-
вернуты последние страницы «Зияющих высот». При этом надо
подчеркнуть, что ни А. Платонов, ни А. Зиновьев не были врагами
советского строя! Более того, оба они — сознательно или подсо-
знательно, эксплицитно или имплицитно,— постигая свою личную
ситуацию, воспринимали ее не столько как индивидуально-обо-
собленную, сколько как системную: у А. Платонова — массовую,
он — часть массы, она говорит через него; у Зиновьева — системы
(государства, массы, народа) в одном лице, но опять же не одиноч-
ки байронического типа, противостоящей толпе ( последнее — не
русский тип героя; Байрон принял бы Чацкого, а вот Пушкин над
ним посмеивался и, исходя из русских реалий, был прав).
Сила как А. Платонова, так и А. Зиновьева — в умении понять
и отразить имперсональный, надиндивидуальный характер проис-

330 А. И. Фурсов
ходящего; у первого это чувствуешь, у второго — чувствуешь и
понимаешь одновременно. Языковые структуры, а точнее, хаос-
мосы обоих писателей, подобно воронке, втягивают читателя, по-
рой против его воли, в ошущение-понимание-слышание музыки
массовости, имперсональности, а потому закономерности (и сле-
довательно, нормальности ужаса и ужаса нормальности) идущих
процессов, с чем личность примирится не может. А. Платонов и
А. Зиновьев, каждый своими средствами, снимают это противоре-
чие, выходят за его рамки на основе сюрперсонализма, гиперпер-
сонализма, когда-либо личность, «Я», разрастается до габаритов
системы, либо масса сжимается в «Я» и умещается в нем, прида-
вая ему одновременно интерперсональный и инфраколлективный
характер.
Достичь этой цели можно только путем создания новой знако-
вой системы, нового языка. Или перехода в иную, новую знако-
вую систему, например, на английский язык, с помощью которой
можно было отстранить себя от нее и ее от себя, сделать дальни-
ми и чужими берегами не только физически, но и метафизически.
Именно по такому пути снятия русской реальности и преодоления
ограниченности имеющихся языковых средств пошел Набоков, но
не тупик ли это? Впрочем, не все ясно и с тупиковостью (разумеет-
ся, метафизической) и в случае А. Платонова (а следовательно, и
Зиновьева). Тупиковость здесь, однако, приходит, на первый взгляд,
с неожиданной стороны: «Пришла беда, откуда не ждали».
Как пишет Бродский, «язык прозы Андрея Платоно-
ва заводит русский язык в смысловой тупик или — что
точнее — обнаруживает тупиковую философию в самом
языке», И далее: «Платонов говорит о нации, ставшей в не-
котором роде жертвой своего языка, а точнее — о самом
языке, оказавшемся способным породить фиктивный мир и
впавшем от него в грамматическую зависимость».
Если заменить «язык» на «жизнь» и «историю», которые его
детерминируют, а «грамматическую зависимость» — на обратную
связь между культурой и реальностью, то путем этого преобразо-
вания мы фиксируем тупиковость некоего развития, одним из про-
явлений которой становится зависимость от фикций, созданных
в этом развитии для его реализации. В такой ситуации исчезает
различие между высшей стадией и тупиком (собственно, высшая
стадия как конец прогресса и означает тупик), высотами и пропас-
тями. Эта острейшая и по сути непреодолимая по своей двойствен-
ности ситуация и есть, помимо прочего, ситуация СССР, советско-
го коммунизма. Будучи высшей стадией русского эксперимента,

Александр Зиновьев: русская судьба—эксперимент... 331
его триумфом, пиком (за счет настоящего, прошлого и будущего),
«реальный коммунизм» («реалком») не мог в конечном счете не
оказаться русским тупиком, «зияющими высотами». Это парадок-
сальное название зиновьевского романа сверхреалистично и точ-
но фиксирует ситуацию не только брежневской фазы «реалкома»,
но и этого последнего как явления. Теоретически только захват
коммунизмом всего мира, его господство над планетой (в которое
Зиновьев верил и которого опасался вплоть до середины 1980-х
годов, ошибочно считая это едва ли не предрешенным делом, что
указывает на серьезные изъяны его теории «реального комму-
низма», особенно в объяснении динамики и противоречий этой
системы) теоретически могли вывести СССР из «своего» тупика
и вырвать этот социальный тип из-под власти «грамматической
зависимости» от фикций.
Если «спрямить» ситуацию, то можно сказать, что, во-первых,
если через «медиума» А. Платонова высказался гениально косно-
язычный, рождающийся в ходе революции и Гражданской войны
коммунизм, ужаснувший во многом самого «медиума», то устами
Зиновьева заговорил поздний, загнивающий коммунизм — с за-
купоренными социальными сосудами и резко ослабленным имму-
нитетом (кстати, претензии Зиновьева к «брежневизму» — это
часто претензии не к коммунизму вообще, а именно к уставшему,
гнилому коммунизму, о чем необходимо помнить в анализе текс-
тов Зиновьева о коммунизме, в которых нередко под видом одной
критики на самом деле скрываются и переплетаются два разных и
несходных типа — коммунизма как системы и ее поздней стадии).
Во-вторых, во многих отношениях Зиновьев, возможно, сам
того не зная, пытался ответить на вопросы, поставленные А. Пла-
тоновым (а также взбаламученной, взвихренной русской массой
и большевиками), русской революцией, рационализировать и
концептуализировать их опыт. В значительной степени Зиновьев
ответил. Более того, он дожил до провала и поражения этого опы-
та, но не смирился с этим и отчасти именно поэтому не смог, на
мой взгляд, адекватно объяснить причины провала. Но это особая
тема, выходящая за рамки данной работы, она — о другом.
VII
Эксперимент «система в одном лице» поставлен Зиновьевым
в советской реальности XX в. Однако, на мой взгляд, он имеет
большое теоретическое и практико-социальное значение и для
XXI в. — для интеллектуалов энтээровской эпохи, в которой, как
известно, решающими факторами производства становятся нема-

332 А. И. Фурсов
териальные — информация, интеллект. В условиях НТР сама со-
циальная грань между властью и собственностью и, естественно,
их персонификаторами во многом стирается. НТР на производст-
венной основе создает ситуацию, которая, например, в советском
обществе, в коммунистическом порядке существовала на основе
непроизводственной и была следствием большевистской властно-
технической революции, ВТР. Поразительным образом результаты
развития позднего, энтээровского капитализма (с их размагничи-
вающим влиянием на собственность, во многом превращающим
ее в квазисобственность) и результаты разложения коммунизма
(с появлением в посткоммунистической системе привластных ква-
зисобственников) оказываются внешне сходными (сбылась мечта
о конвергенции?). Если и вспомнить еще и о росте значения интел-
лектуальной собственности, то получается, что власть, собствен-
ность и знание становятся элементами какой-то новой субстан-
ции, трудноуловимой на языке политэкономии и чем-то похожей
на злого духа из «Шах-Намэ» с его «я здесь и не здесь».
Выход на первый план в самом вещественном, материальном
производстве «невещественных» форм труда и производства, не-
материальных факторов труда принципиально меняет ситуацию
интеллектуала, его отношения с капиталом и государством. НТР
не просто превратила интеллектуала как агента духовного произ-
водства в наемного работника умственного труда; он оказывается
еще собственником главного для нашей эпохи фактора матери-
ального производства — интеллектуально-производственного,
понятийно-образного.
Иными словами, ныне, как и в «докапиталистические» эпохи,
главным становится живой труд, но не в его физической, а интел-
лектуальной форме. Социальные последствия НТР, производст-
венно-экономическая ситуация «информационного общества» в
значительной степени устраняют треугольник «эксплуататоры — экс-
плуатируемые — интеллектуалы», «растаскивая» третий элемент,
угол, по двум другим, превращая треугольник в отрезок с двумя
краями. Иными словами, линии «господствующие группы — ин-
теллектуалы», «эксплуататоры — эксплуатируемые» сходятся в
одной точке, в интеллектуальном труде как системообразующем
виде найма. Опроизводствление интеллекта и интеллектуализация
материального производства, появление социального агента, сов-
мещающего в себе функции интеллектуала и наемного работника
материального производства, принципиально меняют ситуацию.
Во-первых, значительная часть эксплуатируемых уже просто
не нужна, наукоемкое производство может обойтись без них. Во-

Александр Зиновьев: русская судьба—эксперимент... 333
вторых, интеллектуалы какперсонификаторы главной производст-
венной функции и в то же время собственники условий, предме-
та, процесса и результата своей деятельности, неотделимые фи-
зически от этих последних, начинают как группа расслаиваться:
часть (меньшая) «уходит в князья», превращается в «культурбур-
жуазию», большая часть сливается с эксплуатируемыми или даже
люмпенизируется. Нередко тот или иной вариант может быть ре-
зультатом сознательного выбора. И вот тут-то интеллектуал стал-
кивается с серьезнейшей проблемой. Ни верхи, ни низы позднека-
питалистической эпохи, будь то центр, периферия капсистемы,
социальных симпатий не вызывает. Эпоха Масс и Революций,
а следовательно, Надежд и Иллюзий закончилась в 1991 г.
Какой выбор возможен для профессионального интеллектуала
в новой ситуации? В то время как в индустриальную эпоху интел-
лектуалы социопроизводственно были обособлены и от эксплуа-
таторов, и от эксплуатируемых, в социополитическом плане они,
как правило, ассоциировали, соотносили себя либо с первыми,
либо со вторыми, обосновывая свой выбор теоретически. В эн-
тээровскую эпоху интеллектуалы социопроизводственно либо
сближаются с эксплуататорами, либо превращаются в эксплуа-
тируемых, т. е. исчезает зона соотнесения. Вместо «треугольни-
ка» возникает слой богатых (20 %) и бедных (80 %), часть из
которых вообще выброшена из производства, из «социального
времени» — не нужны. В изменившейся глобальной социальной
ситуации интеллектуалы должны прекратить ассоциировать себя
социополитически с верхами или низами. Необходима выработка
адекватного самостоятельного корпоративно-группового созна-
ния. Речь не идет об объединении в партию или политическую
организацию — партийно-политическая эпоха уходит, а по сути
уже ушла в прошлое. Речь — о другом: о формировании произ-
вольной позиции по отношению как к господствующим, так и уг-
нетенным группам системы, а также к системе в целом. Для такой
позиции ныне возникает и объективный социопроизводственный
базис — глобальные информпотоки.
Этот базис — необходимое, но недостаточное условие занятия
интеллектуалами произвольной системно-антисистемной позиции
по отношению к основным социальным группам. Достаточных ус-
ловий, на мой взгляд, два. Первое — разработка социально-ис-
торической теории, адекватной современному миру, раскрывающей
его реальное содержание, механизмы управления и т. д. Вне научного
анализа реальности невозможно определить свое место в ней. Одна-
ко полноценная разработка такой теории (а теория — дело штучное,

334 А. И. Фурсов
ремесленно-мастеровое в высшем смысле этого определения)
в условиях современного общества возможна лишь на основе реа-
лизации — и это второе достаточное условие — программы «систе-
ма в одном лице». В этом плане эксперимент Зиновьева, осущест-
вленный в условиях советского властного контроля над сферой
идей, имеет огромное значение для эпохи, в которой контроль над
идеями приобретает позднекапиталистический производственный
характер. Зиновьев, получается, и в практическом плане работает
на будущее, его эксперимент — так получается объективно — это
«добрым молодцам урок», «добрым молодцам» XXI в.
Если Маркс на «входе в Современность» звал к индивиду-
альной свободе посредством обретения свободы коллективной,
то Зиновьев «на выходе из Современности» не просто предлага-
ет путь к коллективной свободе через индивидуальную (хотя его
можно прочесть и так), но снимает — для осуществления Рыв-
ка к Свободе и жизни в ней — противоречие между индивидом
и коллективом (системой) в практико-теоретической программе
«система в одном лице». Мне это напоминает то, как христи-
анство в концепции личности сняло характерное для античного
общества противоречие «индивид — коллектив». И это тоже ка-
жется мне символическим и симптоматичным: похоже, на рубеже
XX—XXI вв. мы оказались в конце не только эпохи Модерна, но и
христианской эпохи: мир постмодерна — это, по-видимому, будет
и постхристианский мир, в котором человек может рассчитывать
только на себя, на свое мужество быть и мужество знать, причем
адекватное знание (теория) обусловлено определенной социаль-
ной позицией.
Как знать, не окажется ли человек в XXI в. в такой ситуации,
в которой остаться человеком можно будет только в виде «системы
в одном лице»? В таком случае советский XX в. уже провел пред-
варительную испытательную работу, причем не только по линии
коллективной — социосистемного антикапиталистического экс-
перимента, но и по линии индивидуальной (индивидуально-сис-
темной, системно-личностной) — зиновьевского эксперимента
(впрочем, они связаны между собой). Как тут не вспомнить Тют-
чева с его «Нам не дано предугадать, как слово наше отзо-
вется». Действительно, не дано. Отозваться может по-разному.
Мы можем лишь констатировать: своим опытом Зиновьев, по-ви-
димому, предвосхитил важную форму жизнебытия интеллектуала
постиндустриальной эпохи, как такого агента, чья профессиональ-
ная позиция, постоянно проверяемая теоретической рефлексией
(это отличает интеллектуала от эксперта), обусловлена его про-

Александр Зиновьев: русская судьба—эксперимент... 335
извольным социальным бытием представителя «класса» «систем
в одном лице» и моральной рефлексией по этому поводу. В какой
степени подобный «класс» является классом и в какой степени
подобная «система» является системой — на эти вопросы пред-
стоит уже отвечать интеллектуалам XXI в. Зиновьев — среди тех,
кто поставил этот вопрос не только теоретически, но и практичес-
ки — своей жизнью в стране.
Зиновьев сыграл огромную роль в борьбе за прояснение совет-
ской истории, ее сути и смысла. Я далеко не со всем согласен с его
конкретными интерпретациями. Однако общий подход — честный
и без иллюзий взгляд на наше прошлое и настоящее и стремле-
ние найти адекватный нашей реальности научный язык — сомне-
ний не вызывает. Лучшее социальное средство реализации такого
подхода — позиция «Я-система» в одном лице. Тоже предложено
Зиновьевым. Тоже, как и он — достояние России, подарок рус-
ского XX века — веку XXI. Подарок во многом горький, но истина
иной и не может быть.
Зиновьев сделал столько, сколько мог бы сделать хороший ин-
ститут. Теперь — объективно — очередь следующего поколения,
того, которое пользовалось плодами Великой Победы и на глазах
которого, а то и при его активном или пассивном соучастии — по
наивности, восторгу от свалившейся свободы и непонимания, что
хороших систем не бывает (что, впрочем, не означает необходи-
мости защищать прогнивший коммунизм) эти плоды были утраче-
ны. Те, кто не просто застал комстрой, а кто прожил при нем поло-
вину («плюс»-«минус») жизни, должны постараться объяснить
его суть и понять причины гибели. И не только потому, что речь
идет о нашей стране, об одной из ее исторических структур. Есть
не менее важная причина более общего порядка: комстрой, каким
бы он ни был, в истории человечества является единственным со-
циосистемным экспериментом строительства общества на основе
не эксплуатации, а солидарности. Конечно, благими намерениями
дорога в ад вымощена, и сам Зиновьев писал, что наиболее чу-
довищные в истории социума рождаются как результат осущест-
вления самых светлых утопических проектов. Все так, но — ушел
Советский Союз, и что мы видим в мире? Всем стало лучше? На-
ступили мир и покой? Восторжествовали права человека, именем
которых Запад противостоял «империи Зла»?
Комстрой в СССР был единственной в истории попыткой реали-
зации антикапиталистического проекта, создания системы — аль-
тернативной капитализму попыткой строительства Модерна на
основе принципа равенства. Коммунистический русский экспе-

336 А. И. Фурсов
римент — альтернатива эксперименту капиталистическому, анг-
лосаксонскому. XX в. — это борьба двух этих просвещенческих
проектов как равноположенных. И ранее, и особенно теперь дела-
ется все, чтобы эту равноположенность затушевать, представить
коммунистический эксперимент отклонением как от капиталисти-
ческой нормы, так и от русской дореволюционной истории. Перед
нами — еще одна фальсификация, цель которой — по сути — ли-
шить нас нашего XX в. На самом деле антикапитализм имеет не
меньшее историческое значение, чем капитализм, и особого вни-
мания заслуживает вопрос о том, почему именно Россия реализо-
вала этот западный проект, наполнив его русским содержанием.
Ответы на эти вопросы имеют кардинально важное значение для
нашего будущего, и Зиновьев сделал очень многое, чтобы расчис-
тить эпистемологическое поле для ответов на них.
Понять СССР — это не только понять нашу историю, но и отве-
тить на вопрос: возможно ли системное осуществление социальной
справедливости? И даже если ответ отрицательный, негативный
опыт — это тоже опыт. К тому же за одного битого двух небитых
дают. Поражения — а XX в. для России кончился (и начался) пора-
жением — жестокий, но хороший учитель. Разумеется, если хотеть
учиться. К. Поланьи, автор одной из главных книг XX в. — «Ве-
ликое изменение», писал, что именно анализ поражения привел в
1930-е годы в Германии к появлению политиков, обладавших зло-
вещим интеллектуальным превосходством над своими оппонентами
из западных стран-победителей. Но то же можно сказать и о боль-
шевистском руководстве 1920—1930-х годов, наученном горьким
опытом России начала XX в. Путь к победам лежит в информаци-
онной сфере, в сфере психоистории. Недаром Зиновьев постоянно
говорил: «Наша задача — переумнить Запад».
Исследовать и понять причины провала СССР и как антика-
питалистического модерна, и как самой чистой, т. е. максимально
свободной от собственности формы русской власти, сделать пра-
вильные выводы и разработать на их основе практические реко-
мендации труднее и неблагодарнее, чем просто присоединиться к
посткоммунистическим хозяевам с их (и «неолиберального капи-
тализма») принципом «побеждает сильный, и он прав». «Не в
силе Бог, а в правде». Я, как и Зиновьев, атеист, но эта фраза,
приписываемая Александру Невскому, представляется мне пра-
вильной — в метафизическом смысле. Жизнь и творчество Алек-
сандра Александровича Зиновьева, активно участвовавшего свои-
ми исследованиями в создании плацдарма для борьбы за научную
истину в XXI в., служат тому подтверждением.

V Этика
А. А. Гусейнов
Учение о житии Александра Зиновьева
Александр Александрович Зиновьев (1922 г.) полу-
чил всемирную известность прежде всего как логик,
социолог, писатель, обозначивший своим творчес-
твом новые вехи в каждой из этих областей челове-
ческой культуры. В логике он переосмыслил сами ее
основы таким образом, чтобы она могла служить пот-
ребностям эмпирических наук; он предложил теорию
логического следования, исключающую парадоксы,
и сделал фундаментальное открытие, согласно кото-
рому в науке не должно быть проблем, неразрешимых
по вине логики. В социологии он впервые создал науч-
ную теорию коммунизма, понимая под ним общество
советского образца, и западнизма, понимая под ним
соотнесенную с коммунизмом и альтернативную ему
линию эволюции, которая воплотилась в сверхгосу-
дарственно-глобалистских тенденциях развитых капи-
талистических стран, ставших наиболее очевидными
после Второй мировой войны. В литературе он создал
новый жанр социологического романа, что позволи-
ло освободить художественное познание человека от
деформирующих оков морализма и придать ему точ-
ность, сопоставимую с точностью научных выводов.
Выдающийся вклад Зиновьева в названные выше
области культуры признан и в прямой форме автори-
тетных суждений многих специалистов и, что может
быть еще более показательно, в косвенной форме це-
ленаправленного замалчивания со стороны официаль-
ного истеблишмента. Зиновьев явил себя обществу
также в качестве поэта и художника. Сам он, в целом
лишенный того, что именуется ложной скромностью,

338 А. А. Гусейнов
и стремящийся в оценках самого себя быть столь же беспощадным
и искренним, как и в суждениях о других людях и обстоятельствах,
не склонен придавать какое-то особое значение своим достижени-
ям в этих областях деятельности. Исследователи его творчества в
данном отношении также сдержанны. Как бы то ни было, однако и
поэзия, и изобразительное искусство вычленены в качестве само-
стоятельных аспектов того, что именуется феноменом Зиновьева.
Наряду с этим есть еще одна исключительно важная (возможно,
даже самая важная) область его творчества, которая осталась в
тени, хотя она составляет пафос всего его литературно-социоло-
гического творчества — от «Зияющих высот« ( 1976) до »Русской
трагедии« (2002). Ее можно обозначить как этику или, если иметь
в виду новейшие тенденции развития этической теории и практи-
ки, как прикладную этику. Сам он называет ее учением о житии,
в другом варианте — зиновьйогой.
Жизнеучение Александра Зиновьева изложено в поэме «Еван-
гелие для Ивана» (1984), повестях «Иди на Голгофу» (1985),
«Живи» ( 1988), поэме «Мой дом — моя чужбина» ( 1983), а также
в автобиографическом сочинении «Исповедь отщепенца» (1989).
В отличие от логики и социологии, которые суммированы — первая
в сборнике «Очерки комплексной логики» (М.: Эдиториал УРСС,
2002), а вторая в монографии «На пути к сверхобществу» (М.:
Центрполиграф, 2000), автор до настоящего времени не выразил
свое этическое кредо в привычной для европейской интеллек-
туальной традиции форме систематически построенного текста.
И еще вопрос — поддается ли оно вообще такому обобщению,
ибо, как говорит сам Зиновьев устами воплощающего авторскую
позицию литературного героя, его можно изучать, излагать и даже
практиковать в любом порядке. Свое учение он характеризует как
принципиально бессистемное, ибо оно «имеет целью не вырвать
человека из его привычного образа жизни, а улучшить его жизнь в
рамках выпавшего на его долю жизненного пути». Имея в виду эту
особенность, я ограничусь его общей характеристикой и буду при
этом опираться главным образом на повесть «Иди на Голгофу»,
которая в интересующем нас аспекте является основной, можно
сказать, программной.
I
Среди множества необычных суждений Зиновьева, пожалуй,
самым необычным является его утверждение о том, что он есть
суверенное государство. И это — не фигуральное выражение, а ус-
тановка, которой, как уверяет Зиновьев, он придерживался всю

Учение о житии Александра Зиновьева 339
жизнь. Когда французский король говорил: «Государство — это
я», то это поддавалось рациональной интерпретации в том смыс-
ле, что все государство обслуживает короля, нацелено на него.
В конце концов, речь шла о короле. А как понять обратное ут-
верждение: «я — это государство», сделанное к тому же чело-
веком, который не распоряжается ничем, кроме самого себя?!
Тех, кто недоумевает по данному поводу, ждет еще более суровое
умственное и моральное испытание, ибо выясняется, что Зиновь-
ев — не только самостоятельное государство. Он — еще и Бог.
Относительно последнего тезиса следует оговориться, что он кор-
ректен в той только мере, в какой автора можно отождествлять
с литературным персонажем, являющимся основным и прямым
носителем авторской идеи. Автор и его литературный герой — не
одно и то же. Однако насколько ошибочно целиком приравнивать
их друг другу, настолько же и даже еще более неверно полностью
разводить между собой. И если герой не совпадает с автором,
то часто в том смысле, что он — в большей мере автор, чем сам
автор, ибо в его случае автор предстает не тем, кто он есть, а тем,
кем он хотел бы быть и старается быть. Одна из особенностей Зи-
новьева-мыслителя состоит в том, что он более всего буквален и
серьезен как раз в тех утверждениях, которые на первый взгляд
кажутся самыми невероятными, парадоксальными, шутливыми.
Отождествление героем самого себя с Богом относится к именно
к таким. Его внимательный анализ тем более важен, что проясня-
ет действительный смысл жизненной формулы самого Зиновьева.
Вообще степень соотнесенности автора с героем в случае учения
о житии Зиновьева является особенно высокой, так как оно, о
чем, в частности, мы узнаем из автобиографических свидетельств в
«Исповеди отщепенца», было разработано Зиновьевым для само-
го себя и направляло его жизнь с такой полнотой, что последнюю
можно считать экспериментом по отношению к этому учению.
Итак, главный герой повести «Иди на Голгофу», являющий-
ся автором, носителем и проповедником учения о житии, считает
себя Богом. В каком смысле? Что скрыто за этим предельным в
своей дерзости утверждением?
Анализируя свою жизнь, Зиновьев выделяет следующий эпи-
зод детства. Это случилось в 1929 г., когда он пошел в школу. Тогда
регулярно проводился гигиенический осмотр детей, для чего надо
было раздеваться догола. Узнав об этом, маленький Зиновьев снял
нательный крестик и выбросил его. Его мать, глубоко религиоз-
ная женщина, не наказала его за это, но сказала ему следующее.
Наступило время безбожия. Не надо ломать голову над тем, су-

340 А. А. Гусейнов
ществует Бог или нет. Главное — жить так, как будто какое-то су-
щество видит каждый твой поступок и читает каждую твою мысль.
Оно оценивает их, одобряет все хорошее и осуждает все плохое.
Зиновьев, как он признается, старался всю жизнь следовать этому
наставлению матери. Также действует и герой его повести: «Для
меня, — сказал я, — нет проблемы, существует Бог или нет. Ве-
рить в Бога и верить в существование Бога — не одно и то же.
Я принимаю принцип: живи так, будто некое высшее существо на-
блюдает каждый твой шаг и помысел». Есть онтология знания.
И есть онтология веры. Они принципиально различны. Онтология
знания означает, что нечто реально существует. Мы можем знать
только то, что на самом деле есть. Сперва бытие, потом знание.
Онтология веры прямо противоположна: сперва вера, потом бы-
тие. Вера сама создает реальность. В отличие от знания, которое
вторично по отношению к реальности, она первична по отноше-
нию к ней. Герой Зиновьева говорит об этом так: «Вера не имеет
никаких оснований вообще. Кто-то выдвинул формулу: верую, ибо
это абсурдно! Он был близок к истине, но еще не был в самой ис-
тине. Я иду до конца. Я говорю: верую без всяких "ибо"». Быть Бо-
гом есть предельный случай веры. Это и есть вера в чистом виде.
Человек может считать себя Богом в той мере, в какой он смотрит
на себя глазами Бога. Он является им тогда, когда он живет и
действует так, как если бы он был Богом.
Герой Зиновьева является Богом в качестве последовательно-
го, законченного атеиста. Атеизм как безбожие еще не есть от-
сутствие Бога. Он означает лишь отрицание Бога. Тем самым Бог
в какой-то форме допускается. «Если нет Бога, то нет и безбож-
ников». Подобно тому, как вера в Бога, понимаемого в качестве
отделенного от верующего существа, предполагает сомнение в его
бытии и нуждается в помощи знаний (доказательств существова-
ния Бога), так атеизм, поскольку он является отрицанием Бога,
имеет своей предпосылкой постулат о существовании Бога, до-
пускает веру в него. Есть единственный случай, когда верующий
человек является атеистом или, что одно и то же, атеист — ве-
рующим человеком: если он сам есть Бог. «Бог не может верить
в свое бытие, ибо он не может относиться к себе, как к чему-то
вне его самого». И в то же время он не может не верить в свое
существование, поскольку он существует. Нет другого ответа на
вопрос о том, как быть верующим без мракобесия, в качестве сов-
ременного человека, т. е. человека научной эпохи, атеиста, или,
как будучи атеистом и оставаясь им, стать верующим, кроме того
единственного решения, когда человек, перед которым стал этот

Учение о житии Александра Зиновьева 341
вопрос, сам является Богом. Вот открытие, которое герой повести
называет фундаментальным: «Он нужен именно потому, что Его
нет и никакой загробной жизни не будет. Если бы Он был, Он был
бы не нужен — вот основной парадокс бытия». Это говорится о
Боге. Поистине: Зиновьев не для ленивого ума!
Герой, далее, о чем мы узнаем с первых же страниц повести,
является Богом в силу бесконечного одиночества и абсолютной
безнадежности, в силу обреченности на страдания. Когда челове-
ку плохо, он оставлен всеми и ему не на что надеяться, он может
обратиться к Богу. Это означает, что он еще не брошен полностью
и не потерял все надежды. А к кому может обратиться Бог? Ему не
к кому обратиться. Когда человек безысходно страдает, он может
верить в то, что их облегчит Бог. А кто облегчит страдания самого
Бога? Их облегчить некому. Это означает, что когда человек нахо-
дится в положении полного одиночества, без каких бы то ни было
надежд, когда никто и ничто не может избавить его от страданий,
тогда он находится в таком положении, в котором может находить-
ся только Бон «Быть Богом — это значит идти на Голгофу».
Современный отечественный философ Э. Ю. Соловьев (один
из немногих среди них, кто остался верен идеалам философского
свободомыслия) высказался однажды так: «Если даже Бога нет,
человек все равно не Бог». Зиновьев (по крайней мере в повести,
о которой идет речь) рассуждает иначе: если Бога нет, то это еще
не основание отказываться от идеи Бога. Как человеку остаться
верным Богу в ситуации, когда он точно знает, что Бога нет? Тут
нет другого пути, кроме как создать Бога, самому стать им. Пред-
лагая такое решение, Зиновьев идет по пути, на котором у него
были великие предшественники. Материалист Спиноза назвал
субстанцию Богом. Фейербах, низвергший Бога с небес, создавал
религию любви. Л. Н. Толстой, специальным определением Си-
нода поставленный вне христианского православия, считал себя
более истинным и последовательным христианином, чем его цер-
ковные хулители. Однако у Зиновьева есть одно существенное
отличие. Прежние философы, которые не отказывались от идеи
Бога, хотя и отвергали его богословскую версию, продолжали
мыслить о нем онтологически. Зиновьев же подходит к идее Бога
сугубо психологически и этически.
В психологическом плане осознание человеком себя в качест-
ве Бога означает высшую ступень его личностного самоутверж-
дения. Причем в двух смыслах. Во-первых, в том смысле, что он
живет для себя. Речь идет не об эгоистической замкнутости инди-
вида на своих интересах и выгодах, а о полном принятии им жизни

342 A.A. Гусейнов
в тех ее конкретных проявлениях, которые выпали на его долю,
таком отношении к жизни, как если бы он был ее единственным
носителем. Существует известное кантовское сопоставление
нравственного закона в нас и звездного неба над нами, в котором
первый бесконечно возвышается над вторым. Нечто подобное го-
ворит и герой Зиновьева, правда, своим, менее выспренним язы-
ком: «Плевать мне на Галактики, звезды и общества. Для меня
моя жизнь важнее и интереснее, чем, например, эволюция не-
кой звездной системы за тридевять земель». Во-вторых, в том
смысле, что он сам является основой своей жизни. «Все дело в
Вас самих» — говорит герой Зиновьева, перефразируя знаме-
нитое изречение Иисуса Христа. Он в одном из своих необычных
рассуждений под заглавием «Форма обращения к Богу» задумы-
вается над тем, почему вообще надо обращаться к кому-то вне
нас. Это, полагает он, связано с тем, что мы являемся продук-
том европейско-христианской цивилизации, которая исходит из
наличия в человеке некой субстанции «Я». Каждый из нас есть
«Я» от рождения и в ряде поколений. Нам в отличие, например,
от восточных людей, не надо сосредоточиваться на себе, чтобы
породить, сформировать в себе некое «Я». «Оно в нас и без этого
есть. Оно само прет из нас вовне. Нам нужны внешние опоры,
дабы образумить свое внутреннее «Я». И современный, образо-
ванный, научно мыслящий европеец, понимающий, что Бога во
вне не существует, должен в себе породить Бога как некую инс-
танцию, удерживающую его рвущееся наружу и ни с чем не счи-
тающееся «Я». Или, как пишет уже сам Зиновьев в «Исповеди
отщепенца», характеризуя место Бога в зиновьйоге, «одно из
моих "Я" должно было стать моим собственным Богом со всеми
его атрибутами». Вера человека в Бога связана с решением (это
уже цитата из «Иди на Голгофу») «таких и только таких его про-
блем, решение которых зависит целиком и полностью от само-
го данного человека». Бог есть завершение человеческого «Я».
Такое его завершение, при котором «Я» примиряется с миром и
одновременно рассматривает себя в качестве его реформатора.
Однажды, будучи на Кубе, я оказался в квартире служителя од-
ного из африканских языческих культов. У него в прихожей стоял
сервант, заполненный разными предметами (камнями, травами,
палками и т. п.), среди которых было, между прочим, и изобра-
жение девы Марии. На мой вопрос, что это такое, хозяин кратко
ответил: «Это — мои боги». Человек христианской культуры от-
личается от этого замечательного язычника тем, что у него один
Бог вместо многих и находится он внутри, а не во вне.

Учение о житии Александра Зиновьева 343
Основная функция Бога по Зиновьеву — этическая, мораль-
ная. Быть Богом для него — не удача, и еще менее награда. Это
скорее страдание и мука. Богом личность не кончается. С него
она только начинается. Бог есть начало. Когда говорится: некто
есть Бог, то это лишь означает, что он сам определяет программу
своего существования и живет в мире, который сам же создал.
«"Я" есть учение о житии», — говорит Зиновьев вместе со сво-
им героем. Собственно говоря, человек может считаться Богом
только в той мере, в какой у него есть свое учение о житии, есть
своя религия. Вот как рассуждает герой повести, который живет
по своей системе и пользуется в своем городе славой всесильного
врачевателя человеческих тел и душ: «Если Бог, по определению,
есть существо, создающее религию, то я, по определению самого
понятия Бога, есть Бог. Какая примитивная логическая операция,
и какой грандиозный вывод!». Этот силлогизм, кстати заметить,
не очень отличается от того, как официальные служители хрис-
тианских церквей обосновывают свое право на пастырскую де-
ятельность. Последние связывают это право с тем, что они явля-
ются законными, через поколения восходящими прямо к Христу
истолкователями и хранителями его учения. А если человек сам
создал такое учение и сам его проповедует, то он выступает в том
же качестве, в каком выступал Христос.
II
Учение о житии Зиновьева исходит из фундаментальной пред-
посылки, что мир, включая и человеческое общество, объективен.
Он живет по своим законам. Улучшая его, можно ухудшить, а ухуд-
шая — улучшить. Во всяком случае тот, кто собирается усовер-
шенствовать его, должен быть готов к тому, что, как говорится в
одном из стихотворений из «Зияющих высот», он к старым мер-
зостям добавит лишь свои собственные. Мир, в том числе и самого
себя в качестве части мира, надо принимать как факт — как жест-
кий факт, с которым никто, в том числе и Бог, ничего поделать не
может. Человек (и в этом проявляется его божественное начало)
может изменить отношение к миру, в реальном мире и поверх него
создать свой собственный. Бомжующий Бог Зиновьева из «Иди
на Голгофу» сравнивает себя и свою миссию с тем, кем был и что
делал Христос, считает себя соразмерным ему. Вот что мы читаем
в главе под названием «Суть христианской революции»: «Имен-
но это и делал Христос — он оставлял без внимания данный ему
мир (он не нарушал законы его!), но изобретал такой новый разрез
жизни в рамках этого мира, который означал максимально глубо-

344 А. А. Гусейнов
кую революцию в образе жизни людей. Он изобретал новый мир
для людей!.. Я тоже хочу повернуть мозги людей в ином направле-
нии». В каком?
Прежде всего надо открыть в себе душу как некое шестое чувст-
во. Она не поддается и не требует естественнонаучного объясне-
ния. Тот, кто открыл ее в себе, знает, что это такое. Кто не открыл,
тому рассказать о ней невозможно, как слепому нельзя объяс-
нить, что собой представляют световые ощущения. Душа обнару-
живается в поведении. Она совпадает со способностью различать
добро и зло, делать добро и радоваться ему, препятствовать злу и
печалиться ему. Душа — исток и пространство ценностного мира
человека. Применительно к душе лишены смысла понятия смер-
ти и бессмертия, которые относятся только к телу, хотя именно к
одушевленному телу. Душа ориентирована на вечность. Она явля-
ется пуповинной связью человека с вечностью — связью, кото-
рую цивилизация стремится обрубить.
Душа должна стать не просто центром заботчеловека, но единст-
венной его заботой. И выражается это в том, как он относится ко
всему тому, что не является душой. «Если мы не можем изменить
обстоятельства, то мы можем изменить самих себя так, что об-
стоятельства потеряют смысл». Разъясняя, что это значит, герой
апеллирует к Экклезиасту. Его знаменитое изречение «Суета сует,
все — суета и томление духа» проходит рефреном через всю повесть.
Правильное отношение к душе обнаруживается через деятельное
признание того, что все остальное бренно, ничтожно, есть суета.
«Моя претензия быть Богом, — читаем в повести, — есть макси-
мальное из всех возможных человеческих претензий. Она неизмери-
мо выше желания стать миллионером, знаменитостью, диктатором.
Она предполагает всемогущество и всеобладание... Потому никакие
страдания и потери не могут остановить меня, ибо они — ничто в
сравнении с тем, что я потенциально имею в качестве Бога».
К распятому Иисусу Христу злорадная толпа обращалась с вы-
криками «Спаси себя, если ты Бог». То же самое говорили ему за-
вистливые книжники. Ужасным парадоксом Ницше назвал «Бога
на кресте». Все они смотрели на ситуацию глазами человека. Они
не поняли, что Иисус смотрел на вещи иначе, что в разрезе его
взгляда на мир жалости был достоин не он, страдающий вверху на
кресте, а они, радующееся внизу этому факту, что он, как удачно
выразился тот же Ницше в другом месте, своей смертью доказы-
вал истинность своего учения.
Перед человеком, говорит Зиновьев, открываются два пути:
«Либо окунуться в борьбу за жизненные блага по законам дан-

Учение о житии Александра Зиновьева 345
ного общества, либо уклониться от этой борьбы». Его решение
однозначно: уклониться. Но уклониться — не значит анахоретст-
вовать, изолироваться, замкнуться в искусственно созданную сре-
ду, ограничить общение узким кругом «своих» и т. п. И даже не
значит уйти в себя. Речь идет о совершенно особом роде уклоне-
ния, когда человек глубоко укорененен в общественном быте, пог-
ружен «целиком и полностью в трясину жизни», но при этом ду-
ховно находится в особом мире и руководствуется собственными
критериями ценностей и оценок. Зиновьйога отвечает на вопрос о
том, «как быть святым без отрыва от греховного производства».
В отличие от тех, кто ставил задачу перейти из земного ада в небес-
ный рай, и тех, кто хотел преобразовать земную жизнь из адской
в райскую, здесь ад и рай соединены в один неразрывный клубок.
Позиция Зиновьева состоит в следующем: никуда человек из зем-
ного мира с его муками бренного существования уйти не может,
ибо никакого другого мира, кроме этого, не существует. Ничего с
земным миром, полным мук и страданий бренного существования,
он поделать не может, ибо мир этот таков, каков он есть; его не
то что нельзя улучшить, его нельзя улучшить, не ухудшая, нельзя
улучшить таким образом, чтобы в нем не было страданий, болез-
ней, смертей, бедности, подлости, зависти, всех прочих несчастий
и мерзостей. Поэтому, если человек вообще не хочет отказаться от
мечты о райской жизни, от своих идеалов, он должен научиться жить
райской жизнью, оставаясь в аду. Вот как об этом сказано в повес-
ти: «Допустим, — говорю я, — Царство Божие наступило. Адаль-
ше что? Как в этом Царстве Божием пребывать, то есть прожить
по-человечески? Эта проблема потруднее той, какая стояла перед
Христом». Такая постановка вопроса была порождена советской
действительностью, которая прокламировала себя как воплоще-
ние вековых надежд человечества. Она, однако, сохраняет акту-
альность и в новых условиях российской демократии, которая хотя
и не маркируется как земной рай, тем не менее считается, что это
есть лучшее из всего возможного. А либеральное завершение ис-
тории, до которого додумались западные идеологи, — разве оно не
из того же ряда фактов?! Все это нельзя рассматривать только как
иллюзию сознания или идеологическую фальсификацию реаль-
ности. Действительно, современные передовые общества достиг-
ли такого научного, технического, медико-биологического уровня
развития, такого материального благополучия и жизненного ком-
форта, которые многократно превосходят ожидания и мечты про-
шлого. Обычный обыватель сегодня имеет больше удобств, чем
раньше их имели цари. В этом смысле нашу современную жизнь

346 А. А. Гусейнов
вполне можно считать осуществленном идеалом, воплотившейся
утопией. Так что парадокс Зиновьева — как достойно прожить в
уже состоявшемся земном рае или, что одно и то же, как стать свя-
тым, оставаясь грешным, — вполне отражает дух времени. Что
же он предлагает? Прежде чем обратиться к конкретике учения о
житии, рассмотрим еще одну его особенность.
III
Главного героя повести «Иди на Голгофу» зовут Иван Лаптев.
Его учение соответственно — это «лаптизм». Имена у Зиновьева
(как собственные, так и символизированные типа «балбес», «пре-
тендент», «шизофреник», «болтун» и т. п.) всегда несут смысловую
нагрузку, обозначают основную идею (роль, функцию, социальную
позицию), которую воплощает соответствующий персонаж. В дан-
ном случае он хотел подчеркнуть национальный характер, русскость
своего этического учения. К тому же Иван Лаптев, этот русский
Бог, прямо говорит от имени русских и для русских.
Замкнутость учения о житии на своеобразие русского образа
жизни Зиновьев познал, оказавшись на Западе. Он пишет, что
создавал это учение не как замену прежних концепций такого
рода и не как некую истинную систему для людей вообще, а как
свод правил для себя и людей такого же социального типа, как он
сам. Причем свод таких правил, которые сразу пускались в дело
в качестве практической платформы собственной жизни. Вот его
слова по этому поводу (из той опубликованной во Франции в 1990
г. части книги «Исповедь отщепенца», которая по-русски еще не
издавалась): «Мало придумать свою систему жития, нужно иметь
еще опыт жизни согласно правилам этой системы, тренировку.
В Советском Союзе я такой опыт имел ежедневно в изобилии.
Мои тренировки заключались в определенном поведении в со-
ветском коллективе и советском обществе в целом. Помимо упо-
мянутых выше тренировок в моем стремлении быть гражданином
моего типа нужны были еще другие условия. Важнейшие из них:
1) гарантированное положение в обществе; 2) возможность де-
монстрировать окружающим мои гражданские качества, быть
признанным в этих качествах; 3) убеждаться в том, что я сохраняю
эти качества, и в окружении моем есть люди, которые это ценят.
Позиция, выражаемая формулой «я есть суверенное государство»,
была позицией не изоляции от людей, но позицией поведения сре-
ди людей. Более того, она предполагала даже более интенсивные,
разнообразные и широкие общения, чем обычная позиция чело-
века в обществе». На Западе это учение оказалось непригодным.

Учение о житии Александра Зиновьева 347
Зиновьйога — дерево, которое плодоносит на русской почве. Что
же такого особенного заключено в этой почве?
Сразу надо оговориться: Зиновьев ни в коей мере не является
русским почвенником и еще меньше русским националистом в эт-
ническом смысле или в смысле квасного патриотизма. Такого рода
жизненные позиции он категорически отвергает. Говоря о своеоб-
разии человеческого материала, создавшего Россию и русскую ис-
торию, он имеет в виду прежде всего и исключительно образ жизни,
социологически обусловленные стереотипы поведения. Русские,
по его мнению, отличаются гипертрофированностью коллективных
форм быта, тем, что в их общественном строе коммунальный ас-
пект жизни явно превалирует над деловым и формально-юридичес-
ким. Это было характерно для досоветской России, характерно для
современной — постсоветской — России, однако свои развитые,
классически упорядоченные формы это имело в России советской.
Советский коллектив как первичная социальная клетка и органи-
зация всего общества, представляющая собой сложную, внутрен-
не структурированную и иерархизированную систему отношений в
форме коллективов — вот что более всего подходит русскому наро-
ду (как бы его ни называть — православным, советским, российским)
и предоставляет наилучшие шансы для его развития. Это — не пре-
имущество России. И не ее недостаток. Это — ее особенность.
«Общинность», «соборность», «коллективизм» — эти понятия
для большинства мыслителей, стремящихся выразить духовный
строй русского народа, его национальную идею, являются вдохнов-
ляющими. Ими они описывают моральную добротность народа, его
высокую миссию в истории. Беспощадно трезвый Зиновьев смотрит
на вещи совершенно иначе. Для него превалирование коллективно-
го начала во всем жизнеустройстве означает разгул социальности,
сущностью которого является экзистенциальный эгоизм. Это — не
столько благо, которое нужно лелеять, сколько социодарвинист-
ская стихия, от которой надо защищаться. Человек в этих условиях
оказывается постоянным объектом лицемерия, обмана, зависти,
подсиживания, жалости, заботы, интриг, демагогии и т. п. И он сам,
поскольку принадлежит к социальному объединению, действует по
тем же законам, подобно тому, как в качестве природного существа
он живет по биологическим законам. Зиновьйога — защита чело-
века от себя, других людей, социальных групп и организаций. Это
учение действенно не для обществ с атомизированной структурой,
а для обществ именно российского типа, где социальность в разных
формах коллективности навязывает себя индивидам, не отпускает
их из своих теплых, родных объятий.

348 А. А. Гусейнов
Есть еще одна особенность российского быта, которая связана
с учением о житии, в частности, с заключенным в нем способом
противостояния социальности (уклонения от борьбы за социаль-
ные блага). Это — пьянство. («Есть в жизни удивительное посто-
янство. // Весь мир сто раз, как в Октябре, перетряси, // Но все
равно веселием Руси // Вовек останется безудержное пьянство».)
Позволю себе одно личное воспоминание, связанное с Александ-
ром Александровичем Зиновьевым. Мы как-то вдвоем были у него
дома, выпивали понемножку и разговаривали о всякой всячине. Это
была чисто дружеская встреча. Речь как-то зашла о том, что аме-
риканцы увлечены бегом трусцой, оообще зациклены на здоровье.
«У каждого народа, — сказал Александр Александрович, — есть
свой способ сходить с ума». «А как же сходят с ума русские? —
спросил я. «А вот так, как мы сейчас мы с Вами», — ответил он.
Иван Лаптев, который впервые появляется на страницах по-
вести отсыпающимся в детской песочнице после очередного пе-
репоя и который называет себя «инициатором и вдохновителем
пьяных сборищ», «теоретиком и поэтом пьянства», — большой
специалист по части пьянства. Да и сам Зиновьев, по его собст-
венному признанию и по свидетельствам его друзей, не является
в этом деле дилетантом. В данном случае опять-таки нельзя обма-
нываться словом. Под пьянством автор понимает определенный
образ жизни. Это — не медицинское явление в смысле физиоло-
гической тяги к спиртному, не моральное состояние распущенного,
порочного поведения, хотя, разумеется, и то и другое сопряжено с
пьянством. Это — и не момент социальной борьбы за выживание,
хотя случаи его использования в целях подсиживания, карьеры не
являются редкими. Пьянство как русский феномен есть род сим-
волического поведения. Вот как об этом рассуждает Иван Лаптев:
«Пьянство как таковое есть только у нас. Это не алкоголизм (как
у американцев, финнов, шведов) и не форма питания (как у фран-
цузов и итальянцев), а наша фактически национальная религия,
адекватная нашему духу и образу жизни. Конечно, наше пьянство
переходит в свинство. Но и свинство есть наша национальная чер-
та. Пьянство без свинства — это вовсе не пьянство, а выпивка
в западном стиле. Или грузинство. Русский человек пьянствует
именно для того, чтобы впасть в свинство — и учинить свинство.
Выпивка предполагает выбор компании, душевное состояние
и прочее. Пьянство ничего не предполагает. Пьянство — это
когда попало, где попало, что попало, с кем попало, о чем попало.
Это — основа для всего прочего: и для компании, и для душевной
близости, и для любви, и для дружбы...» Сурово! Такие слова не

Учение о житии Александра Зиновьева 349
говорят о великом народе. Но, с другой стороны, нужно принадле-
жать к великому народу и быть соразмерным ему, чтобы уметь и
сметь сказать такое.
Итак, что же символизирует пьянство? Об этом мы узнаем из
гениальной поэмы «Евангелие для Ивана». В ней мы находим на-
столько полное описание и глубокий анализ данного феномена,
что к этому вряд ли что-либо могли бы добавить психология и со-
циология с их традиционными методами. Она нуждается в специ-
альном, в том числе философско-эстетическом исследовании.
Я ограничусь лишь общей характеристикой того, как в ней прело-
милось учение о житии. С этой точки зрения интерес представля-
ют три вопроса, причудливое сочетание которых составляет внут-
ренний идейный пафос поэмы: 1 ) от чего и кого, 2) с кем, 3) ради
чего люди уходят в пьянство?
Первый вопрос является основным. На него автор отвечает
неспешно, с эпической полнотой и любовью к деталям. С самого
начала мы узнаем основную причину «иванского учения». Она со-
стоит в том, что «Век поэтический остался позади, // А впереди,
увы, не светит веком прозы». Люди уходят в пьянство из ада и от
ада. От того, что «не люди сущность бытия, а лишь эпохи», что
приходилось убивать и самому гореть. От воспоминаний о лей-
тенанте, истекающем кровью. От сплошного обмана историков
и философского лжемудрия. От болтушек из ЦеКа. От дрянной
жены. От скучной работы. От начальства, что «то гнида, то сука».
От гнусных щей и вонючих котлет. От отчаяния, непереносимой
тошноты жизни («Криком кричать бы, // Завыть бы истошно: //
Тошно, товарищи, // Как же мне тошно!» От того, что «О душу
окурки тушат». От трудовых вахт и починов. От того, что прихо-
дится сгибаться «перед всякой чиновной вошью». От женских
измен. От опустившихся женщин. От невыносимых соседей. От
стукачей. От властей, которые от Бога. От рож сослуживцев. От
поучений свыше. От непризнанности. От клеветы. От вынужден-
ного холуйства. От постоянной неудачливости. От несбывшихся
мечтаний. От страха смерти. От «ликующего прогресса». От том-
ления духа. От ожидания нового Степана Разина. От изломаннос-
ти дороги жизни. От того, «А чтоб здоровый коллектив // Меня
исправить не пытался». От занудного серого дня работы. От того,
чтобы не превозносить кретинов «И обязательств не давать .//
Прожить пять лет в четыре года». От предательства друзей. Сло-
вом, от «мерзости бытия». Такой мерзости, перед которой не ус-
тоял бы сам Господь: «На месте моем, — я скажу ему, — Боже, //
И ты бы напился до одури тоже». Такой мерзости, что, оказавшись

350 A.A. Гусейнов
на небе перед Высшим Судьей, остается только просить его о том,
чтобы остаться мертвым. На предложение Бога честно расска-
зать, что ты там натворил, следует ответ:
«Честно? Этому, Господи, я не учен.
Лучше сам загляни в свои книжки — гроссбухи,
Сам увидишь, что я — заурядный злодей,
Не протягивал слабому помощи рук.
Признаюсь, обижал безнаказно людей.
И душою кривил, признаюсь, многократно.
Доносил добровольно и в силу причин.
Клятву верности брал, приходилось, обратно.
Зад лизал с целью выйти в желаемый чин.
Лицемерил один. Клеветал коллективно.
Подпевал демагогии высших властей.
Руку жал проходимцам, хоть было противно.
Так что видишь, Всевышний, прожил я безгрешно.
Если хочешь добром или злом наградить,
Если просьбы уместны при этом, конечно,
Прикажи меня впредь никогда не будить.
Мне известно, что мертвым не больно, не стыдно.
И не мучает совесть их, как говорят.
Ну а главное — мертвым не слышно, не видно,
Что на свете живые с живыми творят».
Ответ на второй вопрос связан с первым. Пьянствуют со все-
ми, с кем придется. То есть практически с теми же, кого хотят за-
быть. В поэме это — бывшие летчики, полковник, историк, соци-
олог, поэт, интеллигент, инвалид, старикан, молодые, либералы,
старый писатель, атеист, распутник, праведник, сосед, стукач, со-
служивец, непризнанный гений, бунтарь, самоубийца, неудачник.
Словом, пей «С бухгалтерами, токарями, // Пей с коме- и парт-
секретарями, // Пей с мусульманином, буддистом, // С завхозом
пей, с попом, с артистом, // Пей в одиночку, пей в компашке,//
Пей из горла, из банки, чашки, // Пей лучше много, а не мало, //
Пей где, когда и с кем попало».
Состав индивидов, с которыми пьянствуют, один к одному сов-
падает с теми, из-за которых (чтобы забыть которых) они это де-
лают. Это понятно, ибо других не существует. Данное обстоятель-
ство очень показательно. «Иванское учение» есть не уход из мира
(из него уйти нельзя, ибо другого мира не существует), а особая
позиция в нем. Оно утверждает мир в форме его отрицания, в дру-
гом его качестве. И здесь мы переходим к вопросу: «Для чего?».

Учение о житии Александра Зиновьева 351
Ответ прост: для того чтобы послать всех «на» и выйти «в иное,
высшее пространство!» Пространство это представляет собой
особое «людское братство»; кабак в поэме именуется храмом, где
можно ощутить «души родство с таким, как сам, народом». Другая
его особенность — в нем живут не завтрашним днем, а сегодняш-
ним. Здесь достигается полнота переживания жизни как «здесь» и
«теперь», как данного остановившегося мгновения: «Пока живой,
одно усвой: //Живи сейчас, пока живой». Еще одна — быть мо-
жет, самая важная — черта пьяного Зазеркалья состоит в ощуще-
нии свободы, которая, правда, обнаруживается и в малоприятной
предметной форме, когда собутыльники могут изрезать друг друга
в кровь и тут же без всякой паузы начать обниматься («Меня ты
уважаешь, я тебя спрошу, //А хочешь я влеплю тебе по харе?!»),
но прежде всего, конечно, в говорении, трепе, изливании душ.
«И с собутыльником на пару // Позволь трепаться до утра», —
говорится в одной из молитв «Евангелия для Ивана». И неважно,
что этот собеседник является, например, стукачом: «Сидящий в
одиночестве был рад и палачу». Пьянство — это уход от одино-
чества, от самого страшного, безнадежного одиночества в массе,
в «любящем» тебя коллективе. Парадокс жизни состоит в следу-
ющем. Пьянство, которое прямо и очевидным образом разруша-
ет личность, итогом которого оказывается, что «Нету должности,
денег, семьи, // Все друзья — алкаши да пропойцы», является
в то же время формой утверждения человеческого достоинства,
попыткой вырваться из клетки, из которой вырваться нельзя,
улыбнуться в ситуации, в которой можно только выть. В поэме
есть главка под названием «Национальная программа». Там дан
исчерпывающий ответ на вопрос: «для чего?».
«К концу подходит наш двадцатый век.
Хотя бы вы поймите, выпивохи:
Иван есть тоже человек,
А не орудие эпохи».
IV
Этика есть взгляд на действительность сквозь призму проти-
воположности добра и зла. С этой точки зрения учение о житии
является настолько необычным, что возникает оправданное сом-
нение относительно того, можно ли его вообще считать этичес-
ким. Насколько мне известно, Зиновьев не высказывался развер-
нуто по данному вопросу. Эскизно, на уровне методологического
основоположения, его позиция сформулирована устами Ивана
Лаптева следующим образом: «Зло за зло — вот практически

352 А. А. Гусейнов
действующий принцип нашего жития. Бог уже не в силах проти-
востоять этому ... Я не учу ни добру, ни злу. Я учу тому, как жить
в таком разрезе бытия, в котором теряют смысл понятия добра и
зла». Стремясь понять, как это возможно и что это значит, можно
указать на три момента.
Во-первых, учение о житии Зиновьев (как и его литературный
альтер эго Иван Лаптев) разработал не для того, чтобы осчастли-
вить человечество, а для самого себя. Приведенная выше цитата
была из главки «Добро и зло», а в другой расположенной рядом
главке «Снова о добре и зле» точно сказано: «То, что человек де-
лает лично для себя, не есть добро и не есть зло». Богом, если под
этим понимать инстанцию, задающую поведению вектор добра,
является в индивиде одно из его «Я». А у него наряду с этим есть
другие «Я», десятки, сотни, а может быть и тысячи других «Я».
Индивид в его сокровенной духовной сущности — не одно из его
«Я», пусть даже самое высшее в нем, а их целостная совокупность,
составляющая уже его индивидуальное «Я». Индивидуальное «Я»
человека, как душу, противоречивую, объемную целостность, сле-
дует отличать от его абстрактных, плоских ролевых «Я».
Зиновьев говорит, что есть два понятия совершенства. В одном
значении совершенный человек — идеальный человек, состоящий
из одних положительных качеств. Во втором значении «абсолютно
совершенный человек — это существо, которое в потенции обла-
дает всеми мыслимыми качествами, причем не только хорошими,
но и плохими. Совершенный человек в этом смысле способен при-
способиться к любой ситуации, выжить в любой ситуации, жить
в любых условиях». Такой совершенный человек реализуется в
массе человечества. Учение о житии имеет в виду совершенство
во втором значении; его предмет — как распорядиться богатством
абсолютно совершенного существа (исторически сформировав-
шимися потенциями человечества) в индивидуальном опыте.
В свете сказанного намного ясней становится смысл зиновь-
евского утверждения: «Я есть суверенное государство». Госу-
дарство —• сложная, многоаспектная, иерархизированная конст-
рукция; в ней есть разные формы и уровни власти (а не только
законодательная), разные занятия, разные территории и т. д. Эти
элементы можно квалифицировать по удельному весу, официаль-
ному статусу и иным признакам, но не по критерию добра и зла;
в государстве, практикующим смертную казнь, даже палач не
считается злодеем. В «Я», которое есть суверенное государство,
есть все то, что практикуется в современных государствах, пред-
ставляющих собой организованную жизнь миллионов людей, но

Учение о житии Александра Зиновьева 353
только в том виде, в каком оно («Я») само считает правильным.
Это не значит, что любой индивид и на любых принципах может
построить суверенное государство. Чтобы построить суверен-
ное государство, нужно как минимум руководствоваться идеей
суверенности, что задает совершенно иную шкалу ценностей и
оценок, чем та, по которой строится жизнь массы и поведение
индивида в массе.
Во-вторых, учение о житии предназначено не для того, чтобы
плохой мир сделать хорошим или опереться в мире на хорошее,
избегая плохого, а для того, чтобы уклониться от мира, остава-
ясь в нем со всей его грязью (негативное отношение к реальности
и его неприятие является предпосылкой всякой этики — в про-
тивном случае был бы непонятен сам этический взгляд на мир). И
если, предположим, уклонение от мира, в его этически зафикси-
рованном негативном качестве, сам способ этого уклонения счи-
тать добром, а деятельное пребывание в нем — злом, то человек
даже тогда, когда он достигает уровня Бога («суверенного госу-
дарства»), будет таким клубком добра и зла, конец которого не-
возможно найти. Сама исходная диспозиция учения о житии пред-
полагает, что добро делается через зло, и в этом смысле выводит
за рамки этой противоположности, по крайней мере в ее традици-
онном толковании, когда одно начисто отделяется от другого, как в
формуле: «"да, да", "нет, нет", а что сверх этого — от лукавого».
Поэтому логическая противоречивость становится нормой учения:
«Будь терпим — потому сопротивляйся насилию. Если видишь, что
борьба бесполезна, сражайся с удвоенной силой. Иди к людам —
и потому будь один... Имей все — и потому отдай все. Смиряйся,
бунтуя. Бунтуй, смиряясь. Короче говоря, на каждый принцип есть
противоречащий ему, через который он и осуществляется».
В-третьих, «лаптизм, строго определяя стратегию жизни, пре-
доставляет человеку полную свободу тактики жизни. Разумеется,
в пределах, очерченных общими принципами». Определить в об-
щем смысле, что есть добро, а что есть зло, нельзя. Нужны каждый
раз конкретные решения для конкретных индивидов в конкретных
ситуациях, для чего нет иного пути, как самому стать критерием
добра и зла. Это не значит, что образцы и заповеди не имеют зна-
чения. Имеют, только их должно быть много, «может быть, сотни
или тысячи» (в этом отношении учение Зиновьева—Лаптева бли-
же к Моисею, чем к Христу). Кроме того, они должны быть столь
точны, чтобы «советы для конкретных случаев получались как их
следствия», т. е. чтобы они заново и самостоятельно создавались
самим действующим индивидом.

354 А. А. Гусейнов
Учение о житии заключает в себе огромное количество (по-ви-
димому, сотни) правил применительно к разным сферам жизни и
обстоятельствам, а также анализ почти такого же количества ти-
повых случаев. Все это вместе образует целый человеческий мир,
ценный не своей логической строгостью, эстетической красотой,
выраженностью неких моральных принципов, а тем прежде всего,
что он есть, есть в качестве действенного, человечески осмысленно-
го мира, сотворенного вот этим человеком — Александром Зиновь-
евым, Иваном Лаптевым. Иван Лаптев — не Бог, который создает
мир по своему подобию, а Бог, которому случилось жить в мире, не
знающем никакого подобия. Он творит не мир, а самого себя.
Из всей совокупности правил «лаптизма» наибольший интерес
с точки зрения его интерпретации в качестве этического учения
представляют правила, объединенные рубрикой «Я и другие» (они
также буквально воспроизводятся Зиновьевым в «Исповеди от-
щепенца» в качестве собственного кредо). Назову только некото-
рые из них: Держи людей на дистанции. Относись ко всем с уваже-
нием. Не привлекай к себе внимания. Свою помощь не навязывай.
Не лезь к другим в душу, но и не пускай никого в свою. Не поучай.
В борьбе предоставь противнику все преимущества. Не насилуй
других. Вини во всем себя. Эти правила, на первый взгляд, как
будто бы можно обобщенно свести к моральной заповеди любви
к ближнему, В действительности здесь речь совсем о другом. В
многочисленных текстах Зиновьева можно встретить разные ут-
верждения, но чего в них точно нет и в принципе не может быть,
так это этической максимы любви к ближнему. Цитировавшийся
выше свод правил отношения к другим начинается с правила «Со-
храняй личное достоинство» и кончается правилом «Никогда не
рассчитывай на то, что люди оценят твои поступки объективно...
Помни: Ты есть единственный и высший «объективный» судья
своего поведения, ибо оно есть твое поведение, и ты волен судить
его по своему усмотрению».
Совокупность правил отношения к другим, по Зиновьему, пред-
назначена для того, чтобы блокировать исходящие от них опаснос-
ти. Парадоксальный реализм его мысли состоит в утвер>вдении, что
своим уважительным отношением к другим мы защищаемся от них.
Каждое живое существо предохраняет себя по-особому: источая
определенные запахи, становясь незаметным, демонстрируя агрес-
сивность, быстро убегая и т. д. Человек делает это с помощью созна-
тельных, согласованных и общепризнанных норм поведения — норм,
которые, собственно говоря, и создают зону их безопасного совмес-
тного существования. Идеи Зиновьева в этом вопросе похожи на

Учение о житии Александра Зиновьева 355
концепцию социогенеза Томаса Гоббса. Разница состоит в следую-
щем. Гоббс полагал, что естественное для людей состояние войны
всех против всех преодолевается созданием государства. С точки
зрения Зиновьева, государственно организованная социальность
жизни имеет неистребимую конфликтогенную природу и если отли-
чается от естественного состояния, то только тем, что здесь борьба
становится еще более жестокой и опасной. Выход состоит в том,
чтобы каждому становиться своего рода суверенным государством.
Какой бы необычной позиция Зиновьева в данном вопросе ни ка-
залась, следует признать, что это один из немногих в истории фи-
лософии рационально аргументированных ответов на вопрос о том,
почему индивид, озабоченный единственно тем, чтобы самому стать
совершенным, выверить свою жизнь в некой абсолютной перспек-
тиве, должен еще думать и заботиться о других людях.
V
В заключение — несколько слов о том, как учение о житии свя-
зано с социологией самого Зиновьева и насколько оно вписывает-
ся в общий контекст развития европейской этики.
Вопрос о связи с социологией выше уже быт затронут. Соци-
альные законы (законы социальности), представляющие собой
законы организации, функционирования и развития больших масс
людей (человейников), являются такими же объективными, жест-
кими в своей объективности, как и законы природы. Тот факт, что
социальные субъекты (человеческие индивиды, рассмотренные в
качестве членов и в составе социальных объединений) обладают
сознанием, не противоречит объективности социальных законов.
Более того, он способствует уменьшению случайности и разнооб-
разия в проявлении законов социальности до такой степени, что
социальная эволюция стала менее всего зависимой от субъектив-
ных факторов, сознательных решений и действий отдельных лиц
именно тогда, когда она стала управляемой, — на современной
стадии сверхобщества.
На базе законов социальности ив пространстве их действия нет
места ни для человеческой свободы, ни для морали. И то и другое
возникли только, во-первых, как индивидуальный способ сущест-
вования, во-вторых, за пределами социальности, как уклонение
от ее законов. На этих предпосылках и строится учение о житии.
Подобно тому, например, как человек строит самолеты, чтобы вы-
рваться из железных тисков законов тяготения (сравнение Зиновь-
ева), и при этом он это делает, действуя в их же рамках, точно так
же он создает идеальное общество в самом себе, чтобы вырваться

356 А. А. Гусейнов
из-под гнета общества, и он может это делать, оставаясь в обществе
и через его посредство. Можно сказать так: законы социальности
содержат в себе возможность морали в отрицательном смысле, т. е.
в том смысле, что последняя возможна только как их отрицание.
Учение о житии Зиновьева продолжает и дополняет его со-
циологию. Без него последняя была бы беспросветной. Более
того, в индивидуальном жизненном замысле Зиновьева, по его
собственному признанию, сама социология была разработана для
того, чтобы выработать адекватное учение о житии и найти в жиз-
ни место самому себе в качестве идеального коммуниста. Таким
же является и их объективное соотношение между собой. И если
верно, что учение о житии находит свою негативную обоснован-
ность в социологии, то еще более верно, что социология Зиновь-
ева может быть адекватно понята и разумно осмыслена только с
учетом и в свете его учения о житии.
В одном из своих рассуждений Иван Лаптев говорит, что Бог
есть самоучка. То же самое можно было бы сказать о Зиновьеве
как авторе учения о житии. Последнее непосредственно не соот-
несено ни с какими философскими этическими учениями. Автор
если и учитывал их, то, видимо, только в том общем смысле, что
он их все отбросил. И тем не менее учение о житии может быть
рассмотрено сквозь призму той проблемно-теоретической ситуа-
ции, которая возникла в ходе развития философской этики.
Европейская этика прошла две крупные стадии, которые явля-
ются в то же время двумя ее важнейшими тенденциями. Первая
связана с именем Аристотеля и сводит мораль к моральным пос-
тупкам. Человека интересует не что такое добродетель вообще,
а что такое добродетель в данном конкретном случае, и не как от-
носиться к людям вообще, а как относиться к данному конкретному
индивиду, с которым приходится иметь дело сейчас и в данных об-
стоятельствах. Не существует общих критериев и правил, позво-
ляющих отличить добродетельный поступок от порочного. Каждый
поступок имеет свою собственную нравственную меру, и она выяв-
ляется (задается) самим действующим индивидом. В этой теории
нет ответа на вопрос о том, как сделать так, чтобы совершаемый
индивидом добродетельный поступок был бы таковым и для всех
тех, кого он касается. Этот вопрос является существенным, ибо
поступок тем отличается от намерений, что выводит индивида в мир
людей, область отношения с другими. Чтобы поступок был прием-
лем для двух и более индивидов, он должен быть абстрагирован от
каждого из них в отдельности или особенности и рассмотрен как
подчиненный некоему общему признаваемому ими всеми правилу.

Учение о житии Александра Зиновьева 357
Поиск правил (принципов) морали стал основной линией раз-
вития этики Нового времени, что нашло свою кульминацию у
Канта. Кант свел мораль к моральному закону, который обладает
абсолютной необходимостью, является единым и единственным
для всех разумных существ. В случае человека он приобретает
форму категорического императива. Категорический императив
тождествен доброй (чистой в смысле отсутствия каких-либо иных
мотивов) воле и функционирует исключительно как долг, который
противостоит склонностям. Он не может найти адекватного вопло-
щения в поступке и в строгом смысле слова не нуждается в этом.
Долг Канта — это долг перед человечеством, долг человечности,
а не долг перед конкретными индивидами, с которыми приходится
иметь дело в повседневной жизни. Кант решил проблему обще-
значимости морали, но ценой того, что из нее исчезли поступки.
По Аристотелю, есть единичные моральные поступки, но нет
общего морального закона. По Канту, есть всеобщий моральный
закон, но нет конкретных моральных поступков. Эти позиции оче-
видным образом односторонни. Развитие этики после Канта было
стремлением вернуть в этику поступок, но таким образом, чтобы
не отказываться от идеи общезначимости морали. Она до настоя-
щего времени не нашла решения этой проблемы. Учение о житии
дает свое совершенно неожиданное ее решение и соединяет кон-
цы, которые в истории философской этики остаются разорванны-
ми. Это решение состоит в следующем: Иван должен стать фило-
софом. Каждый человек должен сделать то, что философы хотели
сделать для всего человечества: выработать этические учение как
нормативную программу достойной человеческой жизни. Разница
заключается в том, что философы создавали такие программы для
людей вообще, в качестве абстрактных теорий, претендуя каждый
раз на истину в последней инстанции. Реальные же люди (Иваны)
создают их каждый раз для себя, создают не для того, чтобы знать,
что есть достойная жизнь, а ддя того, чтобы достойно жить. Они
руководствуются каждым своим жизнеучением с такой полнотой,
что превращают собственную жизнь в эксперимент, своего рода
испытательное поле по отношению к нему. Строящий свою жизнь
таким образом человек не претендует, подобно философам, на то,
что он открыл последнюю, окончательную истину. Его претензия
бесконечно выше: он придает своей жизни достоинство послед-
ней, окончательной истины.
Есть еще одна коренная проблема человеческого существова-
ния, над которой билась и бьется (пока что безуспешно) этическая
теория: как соединить человеческую жажду счастья и его стремле-

358 А. А. Гусейнов
ние к добродетели. Предлагались различные варианты такого со-
единения. Одни говорили, что нужно правильно и полно наслаж-
даться, и это сделает жизнь добродетельной. Это — программа
гедонизма. По мнению других, нужно правильно понимать доб-
родетель и противопоставить ее в качестве внутренней стойкос-
ти различным превратностям судьбы, что автоматически сделает
жизнь счастливой. Это — программа стоицизма. Третьи говорили,
что нужно научиться правильно рассчитывать свою пользу, и тогда
счастье каждого сольется в общую добродетель как наибольшее
счастье для наибольшего числа людей. Это — программа ути-
литаризма. Были и другие варианты. Один из самых интересных,
например, предложил и опытом своей жизни реализовал Альберт
Швейцер. Он считал, что первую половину жизни человек должен
жить для себя (для счастья), а вторую — для других (для доброде-
тели). Учение о житии и в этом случае предлагает оригинальное
решение вековечной проблемы: оно учит тому, как стать святым
(добродетельным) без отрыва от греховного производства (счас-
тья). С точки зрения Зиновьева, соединение добродетели и счас-
тья, недостижимое в масштабе общества и по общей формуле,
вполне возможно в масштабе личности и по индивидуальной фор-
муле. Ведь Иван Лаптев, если рассматривать его как художест-
венный образ, следуя созданному им же учению о житии, живет
по-своему счастливой жизнью — является видной в городе фигу-
рой, пользуется успехом как поэт, проповедник и целитель, не об-
делен вниманием женщин, живет в свое удовольствие, ничуть не
страдая от того, что эти удовольствия по общепринятым меркам
могут считаться ничтожными, как, например, просто возможность
растянуться на раскладушке.
Учение о житии есть учение о том, как быть личностью. Как
быть личностью не тогда, когда ты занимаешь привилегированное
положение в обществе, имеешь слуг, живешь в собственном доме,
тебя охраняет полиция и т. д. А тогда, когда у тебя ничего этого
нет. Как быть личностью, несмотря ни на что. Как быть ею среди
мерзости бытия. Достоевский показал, что если нельзя убивать
старую, никому не нужную, всем вредную старуху-процентщицу,
то это значит, что нельзя убивать никого. Зиновьев показал, что
если можно быть личностью в условиях оргии коллективизма и
коммунальное™, то это значит, что ею может быть любой и всег-
да. И кто из либералов, какой Поппер, Хайек, Фридмен подняли
идею личности на такую высоту, на какую ее поднял «коммуняка»,
критик и певец коммунизма Александр Зиновьев?!

В. К. Кантор
Русский бог*
Александру Зиновьеву
В Мюнхине (а будто из Москвы
и не улетал — заметил уж бы)
я засыпан золотом листвы...
золотом забот заветной дружбы.
Отболело бабье лето там
женскою тоской неутоленной.
Почему ж (не лжив и не упрям)
Вижу ЗДЕСЬ по рощам и лугам
осени московской лик исконный?
* Это стихотворение было написано двадцать лет назад в свя-
зи с долгими беседами о Маяковском между А. А. Зиновьевым и
мной. Никогда не думал прежде, что когда-нибудь состоятся такие
разговоры. Да еще с такой запальчивостью, с таким безоглядным
восхищением Поэтом. Мне бы — старому маяковыу — больше бы
к голосу, к душевному кипению такая неуемная горячность. А тут
запатентованный «антисоветчик» Александр Зиновьев. Я не могу
сказать о себе, что я был удивлен: я давно и хорошо знал автора
«Зияющих высот». Но я представлял себе искаженные лица го-
нителей Александра за «антисоветчину», когда они прочтут пане-
гирик певцу Октября и Советской власти, произнесенный в тихих,
ухоженных улочках предместья Мюнхена, с глазу на глаз со своим
старинным другом, без расчета на то, что его суждения когда-либо
попадут в печать. Да я и сам не думал об этом. И только теперь,
когда раздалось змеиное шипение действительных «прокуроров
и судей» нашей Революции, нашей советской Славы, я раскопал
среди магнитных лент карманного диктофона бесценные записи
моих бесед с Александром и среди них свое стихотворение, наспех
написанное ко дню рождения Александра 29 октября 1987 г., —
других подарков у меня не было.

360 В. К. Кантор
Почему? Не потому ль, что Бог,
Русский Бог хождение по мукам
продолжает, выгнан за порог
Родины за правду горьких строк
в пивом упивающийся Мюнхин?
Был Пилат. И был Синедрион —
философоблудов пересуды
Рабством самомнения лишен,
собственным народом предан он
все его апостолы — Иуды.
Не в могилу, не в Гулаг — в Германию,
Но Голгофа здесь и без Креста
Разве не распятие — изгнание
из России русского Христа?
Для того ли, мучая, растила?
Для того ли гением рожден?
Без него Россия — не Россия
Русь Святая ныне здесь, где ОН.
С хохломой и гжелью, рядом с пашнею
Бог с Богиней — Маленькая Русь
За Большую, за почти пропавшую
Здесь тебе, о, Господи, молюсь.
Опус мой слабый, неуклюжий, непоэтический. Если я все же согласился се-
годня на его публикацию, то только потому, что в нем выражена моя любовь к
Зиновьеву, к его жене — Ольге, женская обворожительность которой не меша-
ла ей оставаться заботливой домоправительницей, и к тому же помощницей и
вдохновительницей своего гениального мужа. Без ее поддержки и помощи мно-
гие книги Зиновьева так и не увидели бы света. Более двух месяцев я провел
у гостеприимной четы Зиновьевых. Александр все еще оставался ссыльнопо-
селенцем: российского гражданства ему еще не вернули. Дом их полон изделий
русских кустарных промыслов: за окном пожухлая трава обширного поля, а за
полем вырисовывалась кромка леса: и березы, и ольха, и осина — все, чем богат
русский лес. Оторванные от родины москвичи выбрали для жительства место,
более всего напоминавшее любимое Подмосковье. Не об этой ли горнице, где
куковала остатние немецкие дни русская девица-красавица Полина, дочь Зино-
вьевых, Пушкин произнес «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет»?

Русский бог 361
Стражи мрака уж давно пронюхали,
Защищая коммунальный низ,
не в Кремле — в недавно вражьем Мюнхине
весь в Тебе — реальный коммунизм.
С высоты «Зияющих высот»,
с кручей мыслей, недоступных прочим,
видишь свар людских кровенворот,
видишь прошлое и зная наперед,
что еще с Землей произойдет,
проповедуешь, клянешь, пророчишь.
Бог — звезда, не дай продлить Зимовье,
Отогрей лучами льдину — Русь.
Я родился под звездой Зиновьева
и Тебе, о, Господи, молюсь.
***
В Мюнхине (а будто из Москвы
и не улетал: обман — дорога)
я засыпан золотом листвы
русского Завета друга — Бога.
28 октября 1989 г., Мюнхен

Хроника основных событий жизни
и творчества
29 октября 1922 г. — родился в деревне Пахтино Чухломского райо-
на Костромской области шестым по счету ребенком в семье крестьянина,
занимавшегося также отходным промыслом в качестве маляра.
1933 г. — Александра перевозят для учебы в Москву по совету учите -
ля математики, высоко оценившего его интеллектуальные способности.
В начале 30-х годов вся семья начинает перебираться в Москву в комна-
ту площадью 10 м2 на Б. Спасской улице.
1937 г. — вступление в комсомол.
1939 г. — окончание средней школы, поступление в Московский
Институт философии, литературы и истории (МИФЛИ) — основной в
СССР гуманитарный вуз университетского типа в те годы.
1940—1946 гг. — служба в Красной Армии, участие в Великой Оте-
чественной войне 1941 — 1945 гг. в качестве танкиста и летчика штурмо-
вой авиации. Службу закончил в чине старшего лейтенанта.
13 мая 1944 г. — родился сын Валерий.
1946-1954 гг. — студент (1946-1951) и аспирант (1951-1954) фи-
лософского факультета Московского государственного университета
им. М. В. Ломоносова.
1953 г. — вступление в КПСС. Одну из необходимых трех рекомен-
даций дал Э. В. Ильенков.
30 мая 1954 г. — родилась дочь Тамара.
1954 г. — защита кандидатской диссертации на тему «Восхождение
от абстрактного к конкретному (на материале "Капитала" К. Маркса)».
1955-1975 гг. — научный сотрудник Института философии Акаде-
мии наук СССР, преподавательская работа в вузах Москвы.
1965—1968 гг. — заведование (по совместительству) кафедрой логи-
ки философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова.
1960 г. — публикация монографии «Философские проблемы много-
значной логики», которая была защищена в качестве докторской диссер-
тации.
1962— 1972 гг.— публикация серии книг по логике и методологии на-
уки: «Логика высказываний и теория вывода» (1962); «Основы научной

Хроника основных событий жизни и творчества 363
теории научных знаний» (1967); «Комплексная логика» (1972); «Логика
науки» (1972).
25 июня 1969 г. — женитьба на Ольге Мироновне Сорокиной, ко-
торая до конца дней стала спутницей его жизни, его музой, другом и по-
мощником.
24 ноября 1971 г. — рождение дочери Полины.
1973 г. — написание эссе о скульпторе Э. Неизвестном, отрывки из
которого были использованы в романе «Зияющие высоты».
1975 г. — публикация книги «Логические правила языка» (совмест-
но с X. Весселем на немецком языке).
1974—1975 гг. — в течение шести месяцев в условиях конспирации
создается и по мере написания частями передается через друзей на Запад
роман «Зияющие высоты».
1975 г. — избрание академиком Финской академии наук.
Август 1976 г. — в швейцарском издательстве «С AGE
D' HOMME» выходят «Зияющие высоты», о чем широко оповестили
западные радиостанции. Книга становится мировым бестселлером, пе-
реведена более чем на 20 языков.
1976 г. — уволен с работы, исключен из рядов КПСС.
1978 г. — публикация романа «Светлое будущее», в котором
Л. И. Брежнев прямо назван по имени и изображен в сатирическом
виде. Власти предложили А. А. Зиновьеву покинуть страну под угрозой
осуждения за антисоветскую деятельность на семь лет с последующей
высылкой еще на пять лет.
6 августа 1978 г. — начало вынужденной эмиграции: Зиновьев вме-
сте с женой и семилетней дочерью вылетает во Франкфурт-на-Майне и
поселяется в Мюнхене, где получает место профессора логики Мюнхен-
ского университета.
Сентябрь 1978 г. —«Ведомости Верховного Совета СССР» (№37)
опубликовали постановление Президиума Верховного Совета СССР,
подписанное Л. И. Брежневым, «О лишении гражданства СССР Зи-
новьева Александра Александровича ... за действия, порочащие звание
гражданина СССР».
1979-1983 гг. — публикация серии социологических романов и по-
вестей, развивающих сюжеты и идеи «Зияющих высот»: «В преддверии
рая» (1979); «Записки ночного сторожа» (1979); «Желтый дом» в двух
томах(1980); «Гомосоветикус»(1982); «Парабеллум»(1982); « Нашей
юности полет» (1983).

364 Хроника основных событий жизни и творчества
1979—1983 гг. — публикация сборников публицистических статей,
докладов, интервью: «Без иллюзий» (1979); «Мы и Запад» ( 1981); «Ни
свободы, ни равенства, ни братства» (1983).
1980 г. — публикация научного исследования «Коммунизм как
реальность», за которое была присуждена премия Алексиса де Токвиля.
1983 г. — к тридцатилетию со дня смерти Сталина написана книга
«Нашей юности полет».
1983—1985 гг. — публикация поэм «Мой дом — моя чужбина»
(1983), «Евангелие для Ивана» (1984) и философско-эпической пове-
сти «Иди на Голгофу» ( 1985).
1988 г. — публикация книг «Катастройка» и «Горбачевизм», в кото-
рых обозначена катастрофическая опасность перестройки для историче-
ских судеб Советского Союза.
1990 г. — участие в теледиспуте с Б. Н. Ельциным, организован-
ном французским телевидением в связи с пропагандой книги Ельцина
«Исповедь на заданную тему». Зиновьев защищал позицию, согласно
которой ельцинская критика советской системы как административно-
бюрократической и его посулы процветания России в случае своей по-
беды являются демагогическими и нереальными.
24 апреля 1990 г. — рождение дочери Ксении.
1990 г. — Президиумом Верховного Совета СССР восстановлен в
советском гражданстве.
1994 г. — публикация художественно-аналитических произведений
«Смута» и «Русский эксперимент», посвященных посткоммунистиче-
ской России.
1995 г. — публикация научного исследования «Запад» (с подзаго-
ловком «Феномен западнизма»), в котором дается развернутый крити-
ческий анализ общественного строя западных стран в том виде, какой он
приобрел после Второй мировой войны.
1997 г. — публикация социологического романа «Глобальный чело-
вейник», развивающего в художественной форме идеи, изложенные в кни-
ге «Запад».
30 июня 1999 г. — возвращение с семьей в Москву на постоянное
место жительства.
5 июля 1999 г. — встреча с ректором МГУ им. М. В. Ломоносова
академиком В. А. Садовничим, который пригласил Зиновьева в МГУ в
качестве профессора философского факультета.

Хроника основных событий жизни и творчества 365
2000 г. — создание в Московском гуманитарном университете Ис-
следовательского центра А. А. Зиновьева (ныне — Исследовательский
центр им. А. А. Зиновьева).
2000 г. — издание обобщающего труда по логике «Очерки комплекс-
ной логики».
2001 г. — издание обобщающего социологического труда «На пути
к сверхобществу».
2002 г. — издание курса лекций «Логическая социология».
2002 г. — издание книги «Феномен Зиновьева», в которой дается
анализ и краткое хрестоматийное представление всех аспектов творче-
ства А. А. Зиновьева.
2002 г. — публикация кандидатской диссертации А. А. Зиновьева
«Восхождение от абстрактного к конкретному (на материале "Капитала"
К. Маркса)» в качестве подарка Института философии РАН к 80-летне-
му юбилею своего знаменитого сотрудника.
2005 г. — издание сборника публицистических работ «Распутье».
2005 г. — издание обобщающего труда по методологии научного по-
знания «Логический интеллект».
2005 г. — дополненное издание автобиографии «Исповедь отщепен-
ца» (впервые издана в 1988 г.).
Март 2006 г. — завершение работы над итоговой, суммирующей зи-
новьевские идеи книгой «Фактор понимания», которая вышла посмер-
тно в том же году.
10 мая 2006 г. — скончался в своей московской квартире.

Библиография
1. Основные сочинения Зиновьева
1. Фактор понимания. М., 2006.
Логика и методология науки
2. Философские проблемы многозначной логики. 1960.
3. Логика высказываний и теория вывода. 1962.
4. Основы логической теории научных знаний. 1967.
5. Комплексная логика. 1970.
6. Логика науки. 1971.
7. Логическая физика. 1974.
8. Очерк многозначной логики. 1968.
9. Логическое следование. 1968.
10. Нетрадиционная теория кванторов. 1973.
11. Логические правила языка. 1975.
12. Нестандартная логика. 1983.
13. Очерки комплексной логики. 2000.
14. Восхождение от абстрактного к конкретному (на материале «Капита-
ла» К. Маркса). 2002.
15. Логический интеллект. 2005.
Социология и публицистика
16. Без иллюзий. 1979.
17. Мы и Запад. 1981.
18. Коммунизм как реальность. 1981.
19. Ни свободы, ни равенства, ни братства. 1983.
20. Диктатура логики. 1985.
21. Сила неверия. 1986.
22. Горбачевым. 1988.
23. Кризис коммунизма. 1991.
24. Гибель империи зла. 1994.
25. Запад. 1995.
26. Посткоммунистическая Россия. 1996.
27. Великий эволюционный перелом. 1999.
28. На пути к сверхобществу. 2000.
29. Гибель русского коммунизма. 2001.
30. Логическая социология. 2002.
31. Идеология партии будущего. 2003.
32. Распутье. 2005.
Литература
33. Зияющие высоты.1976.
34. Светлое будущее, 1978.
35. В преддверии рая. 1979.
36. Записки ночного сторожа. 1979.

Библиография 367
37. Желтый дом. 1980.
38. Мой дом — моя чужбина. 1982.
39. Гомо советикус. 1982.
40. Нашей юности полет. 1983.
41. Евангелие для Ивана. 1984.
42. Иди на Голгофу. 1985.
43. Государственный жених. 1986.
44. Рука Кремля. 1986.
45. Изюмовая баба. 1987.
46. Пара беллум. 1987.
47. Живи. 1988.
48. Катастройка. 1988.
49. Исповедь отщепенца. 1988.
50. Мой Чехов. 1989.
51. Смута. 1992.
52. Русский эксперимент. 1995.
53. Веселие Руси. 1996.
54. Глобальный человейник. 1997.
55. Новая утопия (рукопись). 2000.
56. Затея (рукопись). 2000.
55. Русская трагедия. 2002.
56. Исповедь отщепенца. Дополненное издание. 2005.
2. Библиография работ А. А. Зиновьева по логике,
составленная профессором X. Весселем в 1992 г.
1. Метод восхождения от абстрактного к конкретному. Автореферат кан-
дидатской диссертации. М., 1954.
2. Расширять тематику логических исследований // Вопросы философии.
1957. №3.
3. К проблеме абстрактного и конкретного // Прага, Философский часо-
пис. 1958. №2.
4.0 логике нормативных предложений // Вопросы философии. 1958. №11.
5. О работе семинара по логике // Вопросы философии. 1958. № 2.
6.0 логической непротиворечивости // Студия философична. 1959. № 1.
7. Логическое строение знаний о связях//Логические исследования. М.,
1959.
8. Следование как свойство высказываний о связях // Философские на-
уки. 1959. №3.
9. Проблема значений истинности в многозначной логике // Вопросы
философии. 1959. № 3.
10. Восхождение от абстрактного к конкретному // Философская энцик-
лопедия. Т. 1. 1960.
11. Дедуктивный метод в исследовании высказываний о связях// Приме-
нение логики в науке и технике. 1960.
12. К проблеме познания связей//Вопросы философии. 1960. № 8.
13. Философские проблемы многозначной логики. М., 1960.
14. Логическая модель// Вопросы философии. 1960. № 1.
15. К вопросу об общности высказываний о связях // Применение логи-
ки в науке и технике. М., 1960.

363 Библиография
16. Об одном варианте теории определений // Применение логики в на-
уке и технике. М., 1960.
17. Об одном способе обзора функций истинности // Студия логика.
1961. №11.
18. Обобщение классических кванторов в многозначной логике // Уче-
ные записки ЛГУ. Т. 41. Ленинград, 1962.
19. Двузначная и многозначная логика // Философские вопросы совре-
менной формальной логики.. М., 1962.
20. Проблема строения науки в логике и диалектике // Формы мышле-
ния. М., 1962.
21. Логика высказываний и теория вывода. М, 1962.
22. Об основах абстрактной теории знаков // Проблемы структурной
лингвистики. Т. 1. М., 1963.
23. Философские проблемы многозначной логики. Дордрехт (Голландия),
1963.
24. Обобщение силлогистики // Проблемы логики. М., 1963.
25. Многозначная логика // Философская энциклопедия. Т. 3. М, 1964,
26. Два уровня в научном исследовании // Проблемы научного метода.
М., 1964.
27. О применении модальной логики в методологии науки // Вопросы
философии. 1964. № 8.
28. Переходные состояния и логическая непротиворечивость // Фило-
софские науки. 1964, №8.
29. Логическое и физическое следование // Проблемы логики научного
познания. М., 1964.
30. Об основных понятиях и принципах логики науки // Логическая
структура научного знания. М., 1966.
31. Основы логической теории научных знаний. М., 1967.
32. О классических и неклассических ситуациях в науке // Вопросы фи-
лософии, 1968, № 9.
33. Логическое следование // Проблемы логики и теории познания. М.,
1968.
34. Очерк многозначной логики // Проблемы логики и теории познания.
М., 1968.
35. О пространственно-временной терминологии // Вопросы филосо-
фии. 1969. №5.
36. О логике микрофизики // Вопросы философии. 1970. № 2.
37. Комплексная логика // Неклассическая логика. М., 1970.
38. Классические и неклассические отношения высказываний // Неклас-
сическая логика. М., 1970.
39. О принципах детерминизма// Вопросы философии. 1970. № 9.
40. Комплексная логика. Исследование логических систем. М., 1970.
41. Комплексная логика. М., 1970.
42. Логика науки. М., 1971.
43. Логическая физика. М., 1972.
44. Нетрадиционная теория кванторов // Теория логического вывода. М.,
1973.
45. Логика классов // Теория логического вывода. М, 1973.
46. О некоторых системах формальной арифметики //Доклады по мате-
матической логике. 1974.
47. Очерк эпистемической логики // Теория и метод. 1975.

Библиография 369
48. Очерк эмпирической геометрии // Философские науки. 1975. № 1.
49. О параллельных линиях в эмпирической геометрии // Философские
науки. 1975. № 4.
50. Das Problem der Veränderung in logischer Sicht. In: Gesellschaftswiss
enschaftliçhe Beitrage. Berlin (1965). 1.
51. Zwei Ebenen in der wissenschaftlichen Forschung. In: Gesellschaftswis
senschaftliche Beiträge. Berlin (1965) 7. Sowie in: Erkenntnistheoretische und
methodologische Probleme der Wissenschaft. Hrsg. G. Kruber. Berlin, 1966.
52. Die logische und die physische Folgebeziehung. In: Studien zur Logik
der wissenschaftlichen Erkenntnis. Hrsg. G. Kruber. Berlin, 1967.
53. Über mehrwertige Logik. Ein Abriss. (übersetzt und herausgegeben von
H. Wessel). Berlin-Braunschweig-Basel, 1968. 2, Aufl. 1970.
54. Komplexe Logik. Grundlagen einer logischen Theorie des Wissens,
übersetzt und herausgegeben von H. Wessel. Berlin 1970; Braunschweig—
Basel, 1970.
55. Du Concept D'ENSEMBLE. In: Revue Internationale de Philosophie.
(1971)98.
56. Nichttraditionelle Quantorentheorie. In: Quantoren, Modalidäten,
Paradoxien. Beiträge zur Logik. Hrsg. H. Wessel Berlin, 1972.
57. Semantische Entscheidbarkeit der Quantorentheorie. In: Quantoren,
Modalitdäten, Paradoxien. Beiträge zur Logik. Hrsg. H. Wessel. Berlin, 1972.
58. Foundations of the Logical Theory of Scientific Knowledge (Complex
Logic). Dordrecht — Holland 1973.
59. Logische Sprachregeln. Eine Einführung in die Logik. (Gemeinsam mit
H. Wessel). Berlin, 1975; München/Salzburg, 1975.
60. Logik und Sprache der Physik. Hrsg. H. Wessel. Berlin, 1975.
61. Logic and Empirical Sciences. In: Studia Logica, XXXV, 1. (Gemeinsam
mit H. Wessel) Wroclaw, 1976.
62. Methodologie der empirischen Wissenschaften als Bestandteil der
Logik. (Gemeinsam mit H. Wessel). In: Logik und empirische Wissenschaften.
Hrsg. H. Wessel. Berlin, 1977. (Dieser und der folgende Artikel wurden im
Einverständnis mit A. A. Zinov'ev publiziert, ohne ihn als Autor anzugeben, da
sonst eine Publikation nicht möglich gewesen wäre)*.
63. Ein System der epistemistischen Logik. (Gemeinsam mit H. Wessel und
К Wuttich.) In: Logik und empirische Wissenschaften. Hrsg. H. Wessel. Berlin,
1977.
64. Complete (rigorous) induction and Fermats great theorem. In: Logique
et Analyse. 22 Année, 87, September 1979.
65. Philosophische Selbstbetrachtungen. Bd. 7. Bern-Frankfurt a.M. Las
Vegas, 1981.
66. The Non-traditionel Theory of Quantifiers. In: Language, Logic, and
Method, Ed. by Robert S. Cohen and Marx K. Wartofsky. Dordreclit—Boston-
London, 1983.
67. Logical Physics. Dordrecht/Boston/London, 1983.
68. Non-Standard Logic and its Applications (Several Lectures in Oxford).
Oxford, 1983.
* (Эта и следующая статьи в полном согласии с А. А. Зиновьевым были опуб-
ликованы без указания его авторства, так как в ином случае их публикация была
бы невозможной).

Именной указатель
Абдильдин Ж. 29
Аввакум 309,310,312,313
Авенариус 233
Аверинцев С. С. 113
АйерА. 25
АйдукевичК. 25, 135
АккерманР. 142
Алексеев M. H. 29
Аллилуев С. П. 120
Андерсен X. 185
Андерсон А. Р. 142
Андропов Ю. В. 73,202,323
Антонова И. А. 102
Аполлинер Г. 238
Ардаматский В. И. 58
Аристотель 94,99,103,
104, 144, 167, 224, 238, 356, 357
Армстронг Л. 219
Арон Р. 12,26
Асмус В. Ф. 29, 108
Афиногенов А. 218
Бабель И. 328
БагироваД. 117
БарашевП. П. 115
Батищев Г. С. 29, 56
Бауман 3. 316
Белинский В. Г. 289
БелнапН.Д. 142
Бальзак О. 326
Бергсон А. 226
Берджесс Э. 90
Берестецкий В. Б. 120
Берия Л. П. 72
Берлин И. 219
Библер В. С. 56
Боброва Л. 107
Большаков В. 183
Борхес X. 327
Бохенский Ю. 25, 135
Бочаров В. А. 22, 107
Брежнев Л. И. 41, 176, 193, 292, 302
Брехт Б. 48
Брэдбери Р. Д. 97
Булгаков М. 216,244,328
БухаринН. И. 219
ВайльС. 197
Валь А. 320
Васильев Г. К. 117
ВасюковВ.Л. 138
ВеберМ. 237,251,252
ВессельХ. 11,35,107,109,153
Витгенштейн Л. 109, 139
Войнович В. Н. 77
Волошин М. 323
Вольтер 25,318
ВорлесР.90
Воробьев Б. 121,122,123
ВриггГ. 109, 135
Галич А. 204
Галковский Д. 76
ГариповР.М. 118
Гастев Ю. 176
Гегель 56, 99, 225, 226, 227, 233,
235
Геллер М. 213
Герлинг-Грудзинский Г. 215
Герцен А. И. 227
Гильберт Д. 113
Гитлер 302
ГоббсТ. 355
Гоголь Н. В. 25, 181
Горбачев М. С. 15, 54, 290, 292, 305,
314
Горский Д. П. 101
Горький М. 181
Греков Л. И. 96, 183,209
Грозный И. 234
ГрушинБ.А. 10,29,42,56,61,64
Гусейнов А. А. 7, 23, 59, 63, 69, 90,
337
Гуссерль Э. 108, 145
Гухи Р. 320
Давыдов В. В. 56
Давыдова Л. В. 85
Данте 44
Девятаев М. П. 56
Декарт 244
Дерюгин С. 103, 105
Дерюгина А. 101, 103

Именной указатель 371
ДженовезеЮ. 320
ДжиласМ.188
Джойс Дж. 328
Диккенс Ч. 326
Димитриевич В. 188, 191,
194,201,211
Дирак П. 120
Донской Дм. 87
Достоевский Ф. М. 181,
185,215,223,324
Дюркгейм Э. 237
Екатерина II 311
Ельцин Б. Н. 54,83,306
ЕсенинС. 230
Есенин-Вольпин А. С. 98
Замошкин Ю. А. 42
Замятин Е. 221
Зиновьева К. А. 211
Зиновьева О. М. 18, 23, 24, 69, 88,
103,160,241
Зиновьева П. А. 182, 188, 191, 192,
211
Зиновьева Т. А. 98
Зинченков В. П. 56
Зюганов Г. А. 82,85
ИвинА.А. 107, 144
Изгоев A.C. 76
Ильенков Э. В. 29,30,33, 50, 56, 57,
60,61,98,232
ИльинА. В. 118
Ильинский И. М. 80
ИонескуЭ.25, 199
Кавелин КД. 289
Казак Б. 121, 122
Кант И. 56, 99, 226, 270, 357
Кантор К. И. 30, 183, 204, 224, 359
Капица П. Л. 171
Карамзин 326
КароффЖ. 180
Kappe Дж. 324
Карсавин Л. П. 238
Карпенко A.C. 134
Кафка Б. 238
Келле В. Ж. 35
Ким К. 230
КирквудМ. 183,272
КитаевМ.А. 124,126,128
Клей Г. 238
Климонтович Н. 318
КлиниС. К. 34
Колумб 102
Константинов Ф. В. 34, 41
КонтО. 92,237,243,258
КопнинП. В. 32, 33
Корякин Ю. Ф. 42, 43
Кропоткин П. 321
Крылов К. 114
Кьеркегор С. 226
Кэрролл Л. 175
КюстинА. де 324
Ландау Л. Д. 120
Левада Ю. А. 230
ЛейкинН. 214
Лекторский В. А. 29,56,60
ЛемС. 216
Ленин В. И. 10, 102, 104, 165, 221,
227, 231-234, 242, 275-277, 306, 319
Леонардо да Винчи 44
Леонтьев К. Н. 238
Лесков Н. С. 328
Лосев А. Ф. 238
Лужков Ю.М. 82
ЛукасевичЯ. 137, 152
Луков В. А. 88
Льюис К. 142
Лютер М. 313
МагритР. 238
МакензиР.Д. 90
Максимов В. 188
Малер Г. 238
Мальдонадо Т. 228
Мальцев В.И. 30
Мамардашвили И. К. 10, 29, 41, 44,
56,61,98,228
МангеймК. 321
Мандельштам Н. 204
Маркс К. 9, 10, 28-31, 48, 49, 60,
99, 104, 135, 153, 221, 225, 227, 228,
230-233, 235-239, 241, 243, 244,
252,275-277,306,318,334
МаркузеГ. 225
МахЭ. 233
Машков Л. 120
Маяковский В. В. 219,230,238,241,
242,244
МежуевВ. М. 56

372 Именной указатель
МестрК. 181
Мещеряков А. И. 56
Микитянская М. 180
Минин К. 87
Миронов В.В. 19
Митрохин Л.Н. 25
Миттеран Ф. 197
Михайлов Ф. Т. 56
Моисеевы. Н. 80,81,83
Моисей 353
МоккА. 197
МонтанИ. 197
Морджинская Е. Д. 108, 112
Моцарт В. А. 189
МурБ. 316
Муссолини 302
Невский А. 87,336
Неизвестный Э. И. 44, 46, 62, 63,
109,204
Николай I 234,324
Николай II 242
Ницше Ф. 344
Новодворская В. И. 73
ОганянА.Г. 126, 127, 129, 130
ОйзерманТ. И. 29, 108
ОруэллДж. 215,222,316
Остеллино П. 192
Парк Р. 90
Парсонс Т. 237
Петров И. Ф. 127, 128
Петров М. К. 56
Пикассо П. 238
Пилат П. 360
Пильняк 328
Пламенатц Дж. 289
Платон 94,99,224,238
Платонов А. 238, 242, 327-331
Плеханов Г В. 29
Пожарский Дм. 87
Поженян Г. М. 70
Поланьи К. 336
Поп А. 111
Поппер К. 26, 170,238, 289, 298, 358
Похлебкин В. ПО
Пугачев Е. 311
Пушкин А. С. 83, 181,326
Пятаков Г. Л. 219
Пятигорский А. М. 101
Рабле Ф. 12,25, 185, 189
Радищев А. Н. 181,311,326
Радонежский С. 87
РазинС. 349
Рерих Н. К. 102
Розанов В. В. 326
Розенталь M. M. 29
РоссерДж.Б. 154
Ростропович М. Л. 41, 52
Руссо Ж.-Ж. 318
РюдэДж. 320
СавичН.В.217
Садовничий В. А. 23,82
СаидЭ. 320
Салтыков-Щедрин M. E. 12, 25, 189,
327,328
СандН. 191
Саровский С. 87
Сартр Ж.-П. 226
Сахаров А. Д. 52,68,110,311,312,
317-319
Светлов М. 230
Свифт Дж. 12,25,185,189
Сельвинский И. Л. 230
Сервантес 62
Сидоренко Е. А. 107-109
Сидоров Г. 119
Скворцов А. А. 246
Скворцов Л. В. 29
Скотт Дж. 320
Смирнов Ю. 107
Соколов В. 222
Сократ 37,224,244
Солженицын А. И. 41, 52, 68, 83,
181, 186, 218, 288, 309, 311, 312,
317-319
Соловьев Э. Ю. 341
Солодухин Ю. Н. 134
Солоноуц Б. О. 125, 126
Софокл 75
Спенсер Г. 90
Спиноза 48,227,244,341
Сталин И. В. 21,27,52,56,72,101,
104, 166, 172, 176, 186, 207, 208,
221, 222, 226, 227, 231, 233-235,
277,285,294,302,314
Столыпин П. А. 242
Строгович М.С. 29
СуперфинГ. 194
Суслов М. А. 285,292,311

Именной указатель 373
ТаванецП.В. 101, 103
Татлин В. Е. 238
ТитоИ. Б. 188
ТкаченкоВ. 121-123
Токвиль Алексис де 12, 26, 73, 170
Толстой Л. Н. 185, 238, 309-311,
326,341
Толстых В. И. 69, 75
Томпсон Э. П. 320
Тургенев И. С. 185
Тюркетт А. 154
Тютчев Ф. И. 334
ТюхтинВ.С. 116,121,123,127
ФединаА.М. 12,106,111,182
Федосеев П Н. 33
Фейербах Л. 9,231,341
ФиалковаЙ. 230
Филонов П. Н. 238
Финн В. 176
Фихте 56
Фоменко А. Т. 94
Франк С. Л. 239,243
Франк-КаменецкийД. А. 124
Франко 302
Франс А. 189
Фрейд 3. 197,252,324
ФридменМ. 358
Фролова Е. А. 98
ФройновИ. Я. 322
ФукоМ. 320
Фурсов А. И. 75, 88, 91, 294, 308
Хайдеггер М. 151
ХайекФ. 298,358
ХинтиккаЯ. 143
Хлебников В. 238
Христос Иисус 236, 280, 342-346,
353, 360
Хромов М. А. 92
ХрущевН. С. 53, 104,292
ХукС. 289
ХуттерЭ. 191, 192
Царев В. 320
Цветкова В. 101
ЦипкоА. С. 73
ЦыпкинГА. 41
Чаадаев П. Я. 245,289
ЧаушескуН. 302
Черкесов В. И. 29,30
Чернышевский Н. Г. 226, 238, 245
ЧерчА. 34, 107
Чехов А. П. 87, 164, 181, 194, 228,
319
ЧичибабинБ. 308,312
ШаламовВ. 181
Шанцев В. П. 82
Шаховская 3. 197
Швейцер А. 358
ШеффлеА. Э, 90
Шенберг А. 238
Шиллер Ф. К. С. 35
Шопенгауэр А. 327
Шостакович Д. Д. 191, 238
Шоу Б. 327
ШрёдингерЭ. 120
Шумовский С. А. 126,128
Щедровицкий Г П. 10,29, 56,61,64,
98,228-230
ЩегольковаГ 107
Эйнштейн А. 93
ЭлезЙ. 108, 111, 112
Энгельс Ф. 99, 227, 230, 231, 237,
239,318
Юм Д. 150
Яновская С. Л. 29

Сведения об авторах
Барашев Петр Петрович — доктор физико-математических наук,
главный научный сотрудник Института энергетических проблем хими-
ческой физики РАН.
Вессель Хорст — профессор Берлинского университета им. Гум-
больта, ученик и соавтор А. А. Зиновьева.
Геллер Михаил (1922—1997) — профессор Сорбонны, историк и
филолог.
Гусейнов Абусалам Абдулкеримович — академик РАН, директор
Института философии РАН, зав. кафедрой этики философского фа-
культета МГУ им. М. В. Ломоносова, на которой после возвращения в
Россию в 1999 г. работал профессором А. А. Зиновьев.
Зиновьева Ольга Мироновна — директор исследовательского
центра им. А. А. Зиновьева, вдова А. А. Зиновьева.
Зиновьева Тамара Александровна — искусствовед, дочь А. А. Зи-
новьева.
Кантор Карл Моисеевич (1922—2008) — кандидат философских
наук, известный исследователь в области эстетики и истории филосо-
фии, ученик, собеседник и. ближайший друг А. А. Зиновьева со студен-
ческих лет.
Кирквуд Майкл — профессор Лондонского университета, исследова-
тель творчества А. А. Зиновьева.
Миронов Владимир Васильевич — член-корреспондент РАН, декан
философского факультета МГУ им. М.В.Ломоносова. *
Митрохин Лев Николаевич (1930—2005) — академик РАН, один
из крупнейших представителей философов-шестидесятников, среди ко-
торых жил и трудился А. А. Зиновьев и среда которых отражена в его
произведениях.
Скворцов Александр Алексеевич — кандидат философских наук,
старший преподаватель кафедры этики философского факультета МГУ
им. М. В. Ломоносова.
Солодухин Юрий Николаевич — кандидат философских наук, дейс-
твительный государственный советник Российской Федерации I класса.
Федина Анастасия Михайловна — специалист по компьютерным
технологиям в области полиграфии, ученица А. А. Зиновьева.
Фурсов Андрей Ильич — кандидат исторических наук, директор Цен-
тра русских исследований Московского гуманитарного университета.

Содержание
От редактора .. .. .. .5
I. Жизнь и творчество
Гусейнов А. А.
Зиновьев А. А. Энциклопедическая справка 7
Миронов В. В.
Жизнь как поступок 19
Митрохин Л. Н.
О феномене А. А. Зиновьева .25
Мыслитель и человек (материалы «круглого стола»
журнала «Вопросы философии») .. 60
Зиновьева Т. А,
Аппетит, институт 98
Федина А. М.
Александр Зиновьев: 60—70-е годы.
Психолого-лингвистическое свидетельство очевидца 106
Баратее П. П.
Сверкнул как метеор
(Как Зиновьев преподавал философию в МФТИ) 115
II. Логика
СолодухинЮ.Н.
Логическое учение Зиновьева А. А 133
ВессельХ.
Логика Александра Зиновьева • • • • • • • 153
III. Социологические романы
Зиновьева О. М.
Александр Зиновьев: творческий экстаз 160
Геллер М. Тоска по зоне 212
IV. Философия и учение об обществе
Кантор К. М.
Логическая социология Александра Зиновьева
как социальная философия ........................., 224
Скворцов А. А.
Социология Александра Зиновьева: между логикой и этикой ..... 246

376 Содержание
Кирквуд M.
Значение идеологии в произведениях А. А. Зиновьева 271
Фурсов А. И.
Александр Зиновьев: русская судьба—эксперимент
в русской истории 308
V. Этика
Гусейнов А. А.
Учение о житии Александра Зиновьева 337
Кантор К М.
Русский бог 359
Хроника основных событий жизни и творчества 362
Библиография 366
Именной указатель 370
Сведения об авторах 374
Научное издание
Философия России второй половины XX века
Александр Александрович Зиновьев
Редактор Т. Б. Рябикова
Художественный редактор А. К Сорокин
Художественное оформление А. Ю. Никулин
Компьютерная верстка И. Е. Иеноглядкина
ЛР № 066009 от 22.07.1998. Подписано в печать 27.08.2008.
Формат 60x90/16. Печать офсетная. Усл. печ. л. 23,5.
Доп. тираж 1000 экз. Заказ 551.
Издательство «Российская политическая энциклопедия»
(РОССПЭН)
117393, Москва, ул. Профсоюзная, д. 82.
Тел.: 334-81-87 (дирекция), 334-82-42 (отдел реализации)
Отпечатано в ППП «Типография «Наука)
121099, Москва, Шубинский пер., 6