/
Автор: Иванова Т.А.
Теги: языки мира философия избранные труды издательство санкт-петербург серия ars philologica
ISBN: 5-8465-0125-7
Год: 2004
Текст
^rs phibh^ica
T. А. Иванова
ИЗБРАННЫЕ ТРУДЫ
Под редакцией С. А. Авериной
Санкт-Петербург
Филологический факультет
Санкт-Петербургского государственного университета
2004
ББК 81.2Рус-2
И21
Рецензенты:
докт. филол. наук, вед. науч, сотрудник ИРЛИ РАН А. А. Алексеев,
ст. науч, сотрудник РНБ В. М. Загребин
Иванова Т. А.
И21 Избранные труды / Под ред. С. А. Авериной. — СПб.: Филологи-
ческий факультет СПбГУ, 2004. — 344 с. — (Ars philologica).
ISBN 5-8465-0125-7
Настоящий том представляет многолетний и разноаспектный труд извест-
ного палеослависта и историка русского языка Т. А. Ивановой, которая в те-
чение длительного времени работала на филологическом факультете СПбГУ
(1948-1992).
Книга предлагает читателю конкретно-исторические исследования, этю-
ды по истории отдельных слов и устойчивых выражений, обзоры и рецен-
зии. Заключают книгу две ранее неопубликованные работы — размышле-
ния автора о злободневной «реформе языка» и «реформе орфографии», а
также воспоминания о выдающихся ученых XX столетия, о С. П. Обнор-
ском и А. М. Селищеве.
Все остальные предложенные вниманию читателя работы Т. А. Ивано-
вой были опубликованы в авторитетных изданиях ЛГУ/СПбГУ и МГУ, а
также в различных академических изданиях (в «Трудах Отдела древнерус-
ской литературы (Пушкинский дом)», «Вопросах языкознания», «Советском
славяноведении», «Славяноведении», в научно-популярном журнале «Рус-
ская речь» и др.).
Книга будет интересна не только филологам и историкам, но и всем лю-
бителям словесности в России и за ее пределами.
ББК 81.2 Рус-2
ISBN 5-8465-0125-7
© Т. А. Иванова, 2004
© С. А. Аверина, прсдисл., науч, ред., 2004
© Филологический ф-т СПбГУ, 2004
© С. В. Лебединский, оформление, 2004
ПРЕДИСЛОВИЕ
Татьяна Аполлоновна Иванова — известный специалист в области
славянской письменности, старославянского языка, автор многих науч-
ных трудов, среди которых статьи по разным проблемам славистики и
русистики, учебники и методические пособия.
Научная деятельность Т. А. Ивановой лежит в русле единого направ-
ления — исторического изучения языка — и в то же время многогранна.
Настоящий том избранных работ известного отечественного слави-
ста Т. А. Ивановой состоит из четырех частей.
Часть I «У истоков славянской письменности» содержит статьи по
различным проблемам палеославистики;
Часть II «О языке древних русичей и их потомков» содержит статьи
по истории русского языка;
Часть III «Русский быт и словесность» включает статьи, связанные
с отражением в словесности русского быта.
Часть IV «Varia» содержит разные статьи, так или иначе связанные
с языком художественной литературы, воспоминания о выдающихся
лингвистах прошлого.
Книга включает работы в разных жанрах: программные статьи об-
щефилологического характера, конкретно-исторические исследования,
обзоры, рецензии.
Почти все работы были в разное время опубликованы, и при каждой
работе указывается, где и когда она была опубликована впервые. Но
есть и статьи, написанные автором для настоящего издания.
С. А. Аверина
ОТ АВТОРА
Н. И. Толстой, предваряя I том своих избранных трудов (М., 1997.
С. 9), писал: «Меня не покидает мысль, что многое из написанного
мною, в частности и то, что вошло в эту книгу, уже перекрыто новыми
наблюдениями и новым материалом. Мне самому видно, что можно
было бы подкрепить дополнительной аргументацией, от чего, наконец,
не грех отказаться».
Совершенно разделяя эти мысли покойного Никиты Ильича по пово-
ду и мною написанного, я, однако, в отличие от него не ограничиваюсь
исправлением опечаток, к сожалению, допущенных в моих публикаци-
ях, но считаю возможным и необходимым в некоторых немногочислен-
ных случаях снабдить ранее «оттиснутое» небольшими авторскими при-
мечаниями и, конечно, прежде всего то, «от чего не грех и отказаться».
Кроме того, я решаюсь опубликовать воспоминания «Из невозврат-
ного прошлого...» (о С. П. Обнорском и А. М. Селищеве), с которыми я
выступала на традиционном заседании кафедры русского языка, посвя-
щенном памяти С. П. Обнорского, а также свой отклик на злободнев-
ную дискуссию о «реформе языка» и «реформе орфографии».
Считаю своим долгом выразить глубокую благодарность коллегам,
некоторые из которых в далеком прошлом были моими студентами,
А. С. Герду, С. А. Авериной и Л. М. Навтанович, без чьей поддержки и
помощи эта книга, подводящая итоги моей научной деятельности, не
была бы издана. Спасибо!
Часть I
У ИСТОКОВ
СЛАВЯНСКОЙ ПИСЬМЕННОСТИ
ВОПРОСЫ ВОЗНИКНОВЕНИЯ
СЛАВЯНСКОЙ ПИСЬМЕННОСТИ В ТРУДАХ
СОВЕТСКИХ И БОЛГАРСКИХ УЧЕНЫХ
ЗА ПОСЛЕДНЕЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ (1950-1960)
В 1963 г. исполняется 1100 лет с начала миссионерской деятельно-
сти Кирилла и Мефодия среди славян. Значение этой деятельности для
славянского просвещения очевидно. Однако в славяноведении вопрос
о возникновении письменности у славян и деятельности Кирилла и
Мефодия — один из самых спорных и неразрешенных.
В Советском Союзе интерес к проблемам возникновения письмен-
ности у славян усилился после лингвистической дискуссии 1950 г.
Советскими исследователями было опубликовано более 20 работ, так
или иначе касающихся этой темы. Исследования велись учеными и
других стран, особенно интенсивно в Болгарии, где в 1952 г. вышла в
свет книга Е. Георгиева «Славянская письменность до Кирилла и
Мефодия», вызвавшая широкий отклик не только в стране, но и за ее
пределами.
Проблемы возникновения письменности у славян могут быть сведе-
ны к следующим:
1- Существовала ли письменность у славян до Кирилла и Мефодия?
2. Каков характер этой письменности?
3. Каковы источники дошедших до нас славянских азбук (глаголи-
цы и кириллицы)?
4. Какая из этих азбук более древняя?
5. Какую из них следует связывать с именем Кирилла?
6. Где были созданы славянские азбуки?
7. В чем выражается несомненно существующая связь между глаго-
лицей и кириллицей?
5
Задача настоящей статьи — рассмотреть решение этих вопросов в
трудах советских и болгарских исследователей, определить, что в этих
решениях, с точки зрения автора статьи, является научно обоснован-
ным и доказанным, а что — спорным и субъективно произвольным.
I
Выводы, к которым приходит в своих работах П. Я. Черных, под-
тверждают мнение ученых' о том, что восточные славяне имели само-
бытную письменность задолго до официального принятия Русью хрис-
тианства и что таким ранним восточнославянским дохристианским
письмом следует признать глаголическое письмо. Для обоснования свое-
го утверждения исследователь приводит следующие доказательства.
Сказание о письменах Храбра: прежде уко слов^Ьнб не книга,
но урьтдмн и разами уьт^ху и гаталху погани cyipe крхстившб
же eta рнмскамн и грхуьскымн писмены, нуждаахусга словенски р^уь
Ббзь устроенна; сообщение VIII главы Жития Кирилла, где говорится о
корсунских книгах, Евангелии и Псалтыри, написанных «русскими бук-
вами»; в «Повести временных лет» имеются неоднократные указания на
то, что восточные славяне употребляли письмо до 988 г. (договоры Руси
с греками); показания разных путешественников X в., в основном араб-
ских ученых и писателей; надписи на памятниках материальной культу-
ры X в. и особенно гнездовская находка — амфора с надписью «горух-
ща»; наконец, «высокий уровень культуры кирилловского письма и
вообще книжного дела на Руси в первые десятилетия после крещения»1 2.
Все это может быть объяснено только длительной письменной традицией.
Нетрудно заметить, что доводы П. Я. Черных свидетельствуют с
несомненностью о существовании письменности у восточных славян
лишь в период после деятельности солунских братьев. Ссылка на сло-
ва Храбра, которые в равной мере относятся к разным славянским на-
родностям, а не только к восточным славянам, неубедительна. Свиде-
тельство о корсунских книгах при условии, если будет доказано, что в
данной главе Жития Кирилла речь действительно идет о восточносла-
вянских Евангелии и Псалтыри, является подлинным аргументом са-
мобытности письменности восточных славян и появления ее задолго
до деятельности Кирилла и Мефодия. Однако таких бесспорных дока-
зательств в работах П. Я. Черных нет. Его утверждение, «что слова Русь
и русский в IX и тем более X в., когда было составлено Житие, упо-
треблялись только [разрядка моя. — Т. И.} со значением “восточное
славянство”, “восточно-славянский”»3, не имеет должных оснований.
1 См., напр.: Григорович В. И. О древней письменности славян // ЖМНП. 1852.
№. 73. Отд. II. С. 152-168.
2 Черных П. Я. Происхождение русского литературного языка и письма. М.,
1950. С. 18.
3 Там же. С. 10.
6
Поэтому вопрос о языке корсунских книг по-прежнему остается дискус-
сионным и по-прежнему возникают попытки иного толкования VIII главы
Жития Кирилла.
Новую и достаточно убедительную аргументацию того, что Корсун-
ские книги не представляли собой восточнославянского перевода Еван-
гелия и Псалтыри, мы находим у разных ученых.
Так, Цв. Тодоров в работе «Происхождение и авторство славянских
азбук» справедливо замечает, что так как Евангелие и Псалтырь — бо-
гослужебные книги, то их перевод на другой язык предполагает суще-
ствование христианской общины и церкви. Известно, что на побере-
жье Черного моря кроме греческой епархии существовала еще и готская,
но неизвестно, имели ли и славяне в то время там свою общину. Поэто-
му Цв. Тодоров вновь склонен рассматривать сообщение VIII главы
Жития Кирилла как сообщение об «обретении» Кириллом готского пе-
ревода Евангелия и Псалтыри4. А. С. Львов, бывший вначале в этом
вопросе сторонником П. Я. Черных5, в статье, опубликованной в 1960 г.,
также считает, что те исторические материалы, которыми располагает
наша наука (беседы патриарха Фотия, его же Окружное послание око-
ло 865 г., свидетельство Жития Кирилла о крещении в Хозарии 200 че-
ловек), говорят о том, что «среди русских до 860 года христианство не
имело массового распространения, и в связи с этим отпадает вопрос о
наличии у них на своем языке Евангелия и Псалтыри»6. Хотя все изве-
стные списки Жития Кирилла содержат сообщение о «русских церков-
ных книгах, “имеются серьезные основания, которые позволяют счи-
тать, что сообщение об обретении этих книг в 860 году в Херсоне не
существовало в первоначальном тексте Жития Константина”»7. Таки-
ми основаниями А. С. Львов считает следующие: 1) в то время когда
было составлено Житие, слово «письмена» не было известно в значе-
нии «буквы», «азбука»; 2) в этом сообщении имеются слова (силаргьчи,
гласнаа, согласнаа), которые, без сомнения, являются грамматически-
ми терминами. А как известно, грамматическая терминология в старо-
славянском языке появляется впервые в предисловии Иоанна Экзарха
к переводу книги Иоанна Дамаскина о осьмн уаст^х1 слова, клика
пишблгь и глаголема.
Таким образом, поскольку слово «письмена» в значении «буквы»,
«азбука» вошло в употребление не раньше X в., т. е. того времени,
когда впервые в славянском языке появляются и другие грамматиче-
ские термины, А. С. Львов имеет основание считать, что сообщение о
4 Тодоров Цв. Произход и авторство иа славянските азбуки // Славистичен сбор-
ник. София, 1952. Т. I. С. 46 49.
5 См.: Львов А. С. К вопросу о происхождении русской письменности // РЯШ.
1951. №6. С. 17-23.
6 Он же. Някои въпроси от кирило-методиевската проблематика // Български
език. 1960. Т. X. Кн. 4. С. 306.
7 Там же. С. 306-307.
7
корсунских книгах «было сочинено и вставлено в Житие Константина
в Восточной Болгарии не раньше X века»8.
Свое несогласие с толкованием «русские письмена» как «восточно-
славянские буквы» выражает и Ив. Гошев: «Неужели Кириллу и Мефо-
дию необходимо было создавать новое славянское письмо, если пись-
мо, писанное “русскими буквами”, было так совершенно, что им были
переведены Евангелие и Псалтырь? Можно ли считать безусловным
это сообщение Жития Кирилла, если оно противоречит всему извест-
ному кирилло-мефодиевскому преданию?»9 10 11
Следовательно, это место VIII главы Жития Кирилла следует толко-
вать как-то иначе. Надо учитывать, что для глаголических памятников
X-XI вв. было характерно так называемое «хаплографское письмо»,
в котором в силу пропуска конечных ъ и ь могло наступать графическое
слияние последней буквы одного слова с начальной буквой другого,
если эти буквы были одинаковы. Ив. Гошев приводит некоторые при-
меры таких написаний из Синайской псалтыри (например, ггЬко — вх —
ЗВбСблнтхсд), указывая при этом, что подобных написаний имеется
множество. Поэтому квднгблнк и фдлтырь роускыми пнсмены писа-
но может пониматься как невольное искажение или неправильное чте-
ние первоначального текста: квангблик и фалтырь оускымн пнсмены
писано. Причем под оускымъ (узким) письмом следует понимать так
называемое «врахиграфское письмо», т. е. письмо, в котором обознача-
ются лишь согласные, а гласные передаются точками, черточками и
другими знаками. При таком толковании данного сообщения VIII гла-
вы Жития Кирилла становится понятным и следующее место: и силу
р*куи прнкм, своей вбС'Ьд'Ь прикладак разлоууи писмена гласнага и
схгласьнага. Ив. Гошев считает, что, по-видимому, таким «узким» пись-
мом, различать согласные и гласные которого Константин должен был
научиться, является какое-нибудь арамейское письмо, всего вероятнее —
самаритянское. В подтверждение своей гипотезы, не противоречащей
кирилло-мефодиевскому преданию, Ив. Гошев ссылается также на то,
что в Житии Кирилла кроме указанного места славянское мзхкын упо-
требляется еще в главе IV в точно таком же написании, которое мы нахо-
дим в слове роускыми — оуско/е море'0. Написание же «роускыми» на
основе «хаплографского письма» могло возникнуть в тот период, когда
под пером переписчиков, русских и болгар, слово славянский заменялось
либо на русский, либо на болгарский. Примеров подобной замены, по
указанию Ив. Гошева, в памятниках XIII-XVII вв. очень много".
Таким образом, представляется возможным признать справедли-
вой и вполне убедительной аргументацию Цв. Тодорова, А. С. Львова
° Львов А. С. К вопросу о происхождении русской письменности. С. 308.
9 Гошев Ив. С какво писмо са били иаписани двете книги, конто създателят на
славянского писмо намерил в Херсон // Език и литература. София, 1958. Т. ХШ. № 4.
С. 246.
10 Там же. С. 249.
11 Там же. С. 247.
8
и Ив. Гошева, когда она касается критики взглядов П. Я. Черных, но
вместе с тем все рассмотренные выше гипотезы могут считаться лишь
наиболее правдоподобными из возможных решений этого не разреши-
мого при отсутствии корсунских книг вопроса.
II
Второе положение работ П. Я. Черных о том, что не дошедшие до
нас Евангелие и Псалтырь, найденные Константином в Корсуни, запи-
саны были глаголицей, аргументируется им следующим образом: «Кон-
стантину Философу азбука понадобилась для перевода (с греческого на
язык славян-солунян)... богослужебных книг... а для этой цели есте-
ственнее всего было воспользоваться “уставным” греческим письмом...
потому что именно таким письмом принято было писать богослужеб-
ные книги в Византии»12. Таким образом, с точки зрения П. Я. Черных,
Константин-Кирилл оказывается создателем кириллицы, которая обна-
руживает «поразительную близость» «к буквам “уставного” или “ли-
тургического” греческого письма средины IX в.»13. С другой стороны,
так как «не удалось доказать происхождения глаголицы из греческой
скорописи», а «некоторые глаголические буквы весьма напоминают за-
гадочные письменные знаки на памятниках материальной культуры, в
разное время найденных на территории бывших греческих колоний
(Ольвия, Феодосия, Херсонес и др.)»14 15, то «в настоящее время уже не
приходится сомневаться в том, что глаголическое письмо возникло где-
то в Северном Причерноморье в результате длительного процесса раз-
вития из “черт и резов”»13. Все это позволяет П. Я. Черных утверждать,
что обретенные в Корсуне Константином книги «как раз и были памят-
никами раннего восточнославянского глаголического письма»16.
Однако еще в 1860 г. И. И. Срезневский обратил внимание на то, что
наши славянские кирилловские рукописи по начертанию букв ближе к
греческим унциальным рукописям VII—VIII вв., а не IX в. Это обстоя-
тельство И. И. Срезневский объяснил так: «И до половины IX века, до
Кирилла, славяне употребляли греческое письмо: это знаем из показа-
ния монаха Храбра и из свидетельств летописных о древности распро-
странения христианства у славян. Если же употребляли славяне гречес-
кое письмо до IX века, то, естественно, заняли и почерк ранее IX века, и,
менее или более свыкшись с раз принятым, изменяли его хоть отчасти не
так, как он изменялся у греков»17. В наше время связь кирилловского
12 Черных. Происхождение. С. 11.
13 Там же.
14 Там же. С. 11, 12.
15 Там же. С. 13.
16 Там же.
17 Срезневский И. И. 1) Палеографические заметки, сделанные во время путеше-
ствия летом 1860 года // Изв. ОРЯС. СПб., 1860. Т. IX. Вып. 1. С. 163; 2) Памятники
языка, письма и быта // Тр. I археологического съезда в Москве. 1871. Т. I. С. CXV сл.
9
устава с византийским унциалом подверглась рассмотрению в работе
Е. Э. Гранстрем и получила в ней убедительные палеографические дока-
зательства того, что кириллица, как она засвидетельствована памятника-
ми XI в., есть результат самостоятельного развития греческого письма
на славянской почве18. Следовательно, П. Я. Черных не прав, утверждая,
что создателем кириллицы был Кирилл. Близость некоторых глаголи-
ческих букв и загадочных знаков на памятниках Северного Причерно-
морья следует объяснять иначе, чем это делают П. Я. Черных и другие
сторонники восточнославянского происхождения глаголицы. Таким зна-
чительно более убедительным объяснением приходится признать объ-
яснение Е. Э. Гранстрем в статье «О происхождении глаголической азбу-
ки»: «Что касается сходства отдельных глаголических букв с некоторыми
знаками Причерноморья, то сходство это не случайно: и знаки, и глаго-
лица имели общий источник в греческой письменности, но в Причерно-
морье эти знаки были занесены в эллинистическую эпоху, а глаголица
была создана на их основе в IX веке»19.
III
Основные положения книги Ем. Георгиева «Славянская письмен-
ность до Кирилла и Мефодия» сводятся к следующим.
1) Письменность у разных славянских народов существовала задол-
го до деятельности Кирилла и Мефодия.
2) Такой письменностью было кирилловское письмо, исторически
развившееся на основе греческого письма с добавлением некоторых
знаков из других алфавитов.
3) Кирилл же является изобретателем глаголицы, некоторые знаки
которой он заимствовал из известного ему кирилловского письма и дру-
гих алфавитов.
4) Несмотря на то что Кирилл не был первым создателем славян-
ской азбуки, дело солунских братьев имеет огромное значение для раз-
вития письменных, литературных языков разных славянских народов.
Эти положения Ем. Георгиева достаточно убедительно аргументи-
рованы и находят признание в работах других исследователей20. Одна-
ко некоторые частные высказывания Ем. Георгиева не могут не встре-
тить возражений.
В главе «Исторические факты, которые свидетельствуют о существо-
вании славянской письменности до Кирилла и Мефодия» Ем. Георгиев
утверждает: «Слова pbsati, citati, рГьте, pisbtno, kwiiga и др. общи для
всех славянских языков, и это показывает, что славяне были знакомы с
18 См.: Гранстрем Е. Э. О связи Кирилловского устава с византийским унциа-
лом // Византийский временник. М.; Л., 1950. Т. 3. С. 229.
19 Гранстрем Е. Э. К вопросу о происхождении глаголической азбуки // ТОДРЛ.
Л., 1953. Т. IX. С. 306.
20 См., например: Там же; Марков В. М. Особенности письма и языка Путятиной
Минеи // Вопросы теории и методика изучения русского языка. Казань, 1960. С. 216.
10
фактом чтения и писания и что очень давно, еще прежде, чем зажить
самостоятельной жизнью в новосозданных славянских державах, по
меньшей мере “читали” и “писали” свои “черты” и “резы”, о которых
говорит древнеболгарский писатель Черноризец Храбр, но, вероятно,
и больше того»21. Этот тезис, некритично воспринятый В. С. Киселко-
вым, привел последнего к убеждению, что славяне уже на прародине
имели азбуку, годную для писания и чтения22.
Однако вряд ли с этим можно согласиться.
Цв. Тодоров в работе «Происхождение и авторство славянских аз-
бук» справедливо замечает, что, во-первых, слова Храбра Словане не
ил\"кхж книга... нж урктдми и разами уьтЧхж и глтаа\ж погани
сжфе могут пониматься только так, что до распространения христиан-
ства славяне не имели азбуки, а следовательно, не умели ни читать, ни
писать в современном смысле этих слов. Во-вторых, слова *pbsati и
*citati первоначально имели другое значение, и до сих пор старосл. уктж
в болгарском языке значит и «чета», и «броя», а старосл. пишж значит
«пиша», «пъстря», «шарам», «изобразявам», «рисувам»23. Можно доба-
вить, что и в других славянских языках, в том числе и в русском, ука-
занные общеславянские слова могут сохранять эти более архаичные
значения. Тот факт, что всем славянским языкам известны данные сло-
ва и в их «новом» значении, вероятно, следует связывать с деятельно-
стью Кирилла и Мефодия. Именно в результате ее был создан такой
письменный язык, который в очень скором времени стал общеславян-
ским литературным языком, оказавшим существенное влияние на фор-
мирование ряда национальных славянских литературных языков, и
прежде всего их лексики.
Кроме того, следует обратить внимание на управление глагола ¥ьт"Ьхж
в приведенных выше словах Храбра: наличие творительного, а не ви-
нительного падежа (урктамн, а не уьрты) позволяет утверждать, что
урьты и р'Ьзы служили славянам для счета, а не для чтения.
Утверждение Ем. Георгиева, «что задолго до официального приня-
тия христианства болгарами существовала довольно совершенная сла-
вянизированная греческая азбука, другими словами, пополнение гре-
ческой азбуки буквами б, ж, y, ц, ж, а и пр. совершилось еще до эпохи
Кирилла и Мефодия»24, уже встретило возражения25. Добавим, что древ-
нейшие из дошедших до нас кирилловских памятников, в основном
XI в., далеко не совершенны. Так, в Листках Ундольского нет йотован-
ных букв, а в Саввиной книге и Супрасльской рукописи употребляют-
ся особые знаки (разные в каждом памятнике) для передачи Таким
21 Георгиев Ем. Славянская письменность до Кирилла и Мефодия. София, 1952.
С. 37.
22 Киселков В. С. Най-старата славянская азбука И Език и литература. София,
1955. Т. X. №. З.С. 216.
23 Тодоров. Произход и авторство. С. 40.
24 Георгиев. Славянская письменность. С. 27.
25 Гранстрем. К вопросу о происхождении глаголической азбуки. С. 306.
11
образом, совершенно ясно, что если и в период после Кирилла и Мефо-
дия греческая славянизированная азбука, т. е. кириллица, еще нужда-
лась в усовершенствовании, то тем более она была «без устроения» до
Кирилла и Мефодия.
В связи с этим думается, что Ем. Георгиев преувеличивает значение
греческой славянизированной азбуки для создания глаголицы. Вряд ли
можно согласиться с ним в том, что кирилловские буквы ж, ш, ц яви-
лись для Кирилла источником созданных им соответственных глаголи-
ческих букв. Более вероятным представляется заимствование этих букв
кириллицей из глаголицы. Для глаголических же знаков можно устано-
вить, как это делает Ем. Георгиев для ряда других глаголических букв
(щ, Э, Ь), какой-то иной источник26. Это тем более вероятно, что Ки-
рилл — человек глубоко и разносторонне образованный, знакомый с
разными алфавитами. Вообще вопрос о влиянии одной славянской аз-
буки на другую, или глаголицы на кириллицу, или кириллицы на глаго-
лицу не представляется правильным. Вряд ли можно считать, что такое
влияние было односторонним. Скорее всего, такое влияние было взаим-
ным, т. е., с одной стороны, создатель глаголицы Кирилл использовал в
своем алфавите некоторые знаки известного ему славянизированного
греческого письма, с другой стороны, греческая азбука, употреблявшаяся
славянами вначале «без устроения», окончательно оформилась в ки-
риллицу лишь под влиянием глаголицы.
Идеи Ем. Георгиева получили дальнейшее развитие и обоснование в
работах Е. Э. Гранстрем, посвященных происхождению глаголицы.
В работе 1953 г. Е. Э. Гранстрем на основании бесспорных палео-
графических данных доказала отсутствие связи между глаголицей и гре-
ческим минускулом. «В этой работе, — как справедливо пишет Н. А. Кон-
стантинов, — старая версия о происхождении глаголицы от византийского
минускула была окончательно похоронена»27. Работа 1955 г. дает уже
позитивное решение вопроса. В ней особенно плодотворным представ-
ляется положение автора о том, что глаголица — это искусственно со-
зданный Кириллом для церковной письменности алфавит28. Признание
глаголицы искусственным алфавитом объясняет, почему она не полу-
чила широкого распространения и была заменена кириллицей. Именно
26 Георгиев. Славянская письменность. С. 81.
27 Константинов Н. А. О начале русской письменности//Нева. 1957.№7. С. 178.
28 Весьма убедительные и интересные доводы своего ученика Г. Чернохвостова
об искусственном характере глаголицы приводит В. Р. Кипарский в «Сборнике отве-
тов на вопросы по языкознанию» (М., 1958): «Чернохвостов обратил внимание на то,
что глаголические буквы 5 и Q — вполне симметричные подобия одна другой, хотя
ни в одной известной нам азбуке буквы и и с (i и s, i и с, I и Z) не похожи друг на
друга. По его мнению, эту симметрию следует поставить в связь с употреблением
этих букв как сокращенного обозначения (символа) Иисуса Христа, т. е., с миссио-
нерской точки зрения, самого важного имени в Евангелии, а также с тем, что словом
5ЙРЭ-Ч5 начинается первая глава Евангелия от Иоанна. Наличие этой бесспорной
симметрии доказывает преднамеренность создания глаголической азбуки» (с. 316).
12
в Болгарии, где прежде всего происходила славянизация греческого
алфавита и куда после смерти Мефодия переносится из Моравии центр
славянского просвещения, происходит окончательное устроение кирил-
ловского алфавита и замена им искусственной глаголицы.
С другой стороны, появляется возможность по-иному отвечать на
вопрос об источниках глаголицы. Дело в том, что изобретатель алфави-
та при его составлении вольно или невольно отталкивается или, наобо-
рот, подражает известной ему графической системе. Поэтому, хотя гла-
голица и искусственно созданный алфавит, ряд ее графем находится в
непосредственной связи с графемами других алфавитов29. Такова, на-
пример, бесспорная связь ш с древнееврейским алфавитом. Е. Э. Гран-
стрем устанавливает связь некоторых глаголических букв со знаками
алфавитов специального назначения (алхимических, криптографиче-
ских и под.). Думается, что Кириллу специальные системы греческой
письменности были известны. Можно согласиться с Е. Э. Гранстрем в
том, что именно эти специальные знаки, учитывая их значительную бли-
зость к буквам глаголицы, могли послужить Кириллу образцом при со-
здании им некоторых глаголических букв.
IV
Недооценка того, что глаголица является индивидуальным изобре-
тением, т. е. искусственно созданным алфавитом, и попытка рассмат-
ривать ее как исторически сложившееся письмо не принесли положи-
тельных результатов в прошлом, неубедительными остаются подобные
попытки и в настоящем. Особенно спорными в этом отношении пред-
ставляются работы Н. А. Константинова и М. И. Приваловой.
Весьма знаменательно, что Н. А. Константинов, опубликовавший
ряд работ, неоднократно менял свои взгляды, по сути дела почти вся-
кий раз создавая новые концепции. Это прежде всего показывает, что и
сам автор, легко отказывающийся от ранее высказанного, осознает не-
убедительность своих построений30.
В работе М. И. Приваловой вновь делается попытка связать проис-
хождение глаголического алфавита с восточными алфавитами, и преж-
де всего с грузинскими31. М. И. Привалова утверждает, что глаголица
«имеет достаточно отчетливо выраженные внешние и внутренние при-
знаки, которые абсолютно чужды любым модификациям греко-визан-
тийского или латинского письма, но зато... отчетливо видны в системе
29 См. также: Георгиев. Славянская писменность. С. 81.
30 См. рецензию: Тодоров Цв. Нов опит за объяснение на произхода на глаголи-
цата // Български език. 1959. Т. IX. Кн. 3. С. 294-298.
31 См.: Gaster М. Ilchester lectures on Greeko-Slavonic literature and its relation to
the folklore of Europe during the Middle ages. London, 1887; Abicht R. 1st die Ahnlichkeit
des glagolitischen mit dem grusinischen Alphabet Zufall? Leipzig, 1895; а также кри-
тику этих работ: Vondrak V. Zur Frage nach der Herkunft des glagolitischen Alphabets
// Archiv fiir slavische Philologie. 1896. Bd. XVIII. S. 541-556.
13
обоих грузинских алфавитов»32. Однако как внешние, так и внутренние
признаки глаголицы, установленные М. И. Приваловой, в большинстве
своем спорны, противоречивы и часто никак не могут служить доказа-
тельством высказанного ею предположения.
Так, во-первых, М. И. Привалова устанавливает, что количество букв
глаголицы совпадает с количеством букв грузинского, а не греческого
алфавита. Однако само по себе количество букв в алфавите вряд ли
может свидетельствовать о его связи с каким-либо другим алфавитом.
Ведь и кириллица не совпадает по количеству букв с греческим алфа-
витом, но это вовсе не означает, что она не имеет с ним связи. Количе-
ство букв в славянских алфавитах находится в прямой зависимости от
звукового состава славянского языка и очень хорошо этот звуковой со-
став отражает. Поэтому-то и в глаголице, и в кириллице приблизитель-
но одно и то же количество букв. Хотя первоначальное их количество и
в том, и в другом алфавитах нам неизвестно, при желании, принимая
некоторые из них за позднейшие, мы сможем сократить их в каждом
алфавите до 38, т. е. до числа, указанного Храбром.
Во-вторых, М. Н. Привалова утверждает, что «общим для всех рас-
сматриваемых алфавитов является цифровое значение букв»33. Однако
не совсем ясно, что понимается автором под «общим» для данных ал-
фавитов цифровым значением букв. Если — «непрерывность порядка
букв и цифр», которая присуща глаголице и грузинским алфавитам, но
отсутствует в кириллице, то это, несомненно, мнимый признак близос-
ти глаголицы к грузинским алфавитам, ибо эта черта не является ис-
ключительно свойственной грузинским алфавитам. Имеется она и в
греческом, и в ряде других алфавитов34. Если под «общим» цифровым
значением понимается совпадение обозначения букв и цифр в глаголи-
це и грузинских алфавитах, подобно совпадению между кириллицей и
греческим алфавитом, то и это утверждение не соответствует истине.
На самом деле такое совпадение имеется в единичных случаях. Наблю-
дение М. И. Приваловой, что глаголич. урьвь и груз, chin обозначают
одинаковое число — 1000, может получить и иное толкование35.
Третьим внешним признаком глаголицы, установленным М. И. При-
валовой, является «общее стремление к максимальной замкнутости
линий». Однако при этом М. И. Привалова не учитывает, что нам неиз-
вестна первоначальная глаголица. А есть все основании полагать, что
знаки ее были более простыми36.
32 Привалова М. И. Об источниках глаголицы // Уч. зап. ЛГУ. Серия филол.
1960. Вып. 52. С. 19.
33 Там же. С. 20.
34 Иное дело кириллица, которая изобличает свою несомненную связь с грече-
ским алфавитом и в том, что цифровое значение ее букв следует за греческим алфа-
витом.
35 См.: Селищев А. М. Старославянский язык. М., 1951. Ч. 1. С. 48-49.
36 См.: Фигуровский И. А. Расшифровка нескольких древнерусских надписей,
сделанных «загадочными» знаками // Уч. зап. Елецк. пед. ин-та. 1957. Вып. II.
14
Четвертое утверждение М. И. Приваловой о том, что в славянских
рукописях до XV в., подобно грузинским рукописям, нет надстрочных
знаков, а из знаков препинания употребляется лишь точка, основано на
недоразумении37.
Наконец, «в плане робкого предположения» М. И. Привалова видит
проявление связи между глаголицей и грузинскими алфавитами и в том,
что как грузинские алфавиты, так и славянские имеют специальные
названия. Вряд ли, однако, такая связь в действительности существова-
ла, так как оба названия грузинских алфавитов связаны со сферой их
употребления: один — церковный, другой — светский; наименования
же славянских алфавитов совсем иного происхождения. Причем воз-
можно, что первоначально слово «глаголица» и не имело значения на-
звания определенного алфавита, а было синонимом слова «азбука».
Кроме того, вполне вероятно, что именно этот алфавит назывался в древ-
ности «кириллицей»38. Еще менее убедительной представляется мне
попытка, делаемая М. И. Приваловой, тоже «в порядке осторожной
постановки вопроса», связать Восток со славянами, когда она сближа-
ет индийскую легенду о создании индийского алфавита самим Брамой
с сообщением одной русской рукописи о том, что «грамота русская яви-
лась, Богом дана, в Корсуне русину».
Не менее спорными представляются утверждения М. И. Привало-
вой, когда она переходит к интерпретации внутренних признаков гла-
голического алфавита, важнейшем из которых она полагает связь меж-
ду буквой и звуком. Глаголица «хранит достаточно ясные следы такой
системы обозначения звуков речи, в которой коррелятивные, соотноси-
тельные по каким-либо признакам звуки обозначаются диакритией од-
ного и того же знака»39. Однако таблица системы знаков глаголицы (с. 25)
вызывает ряд недоуменных вопросов. С одной стороны, знаки, несом-
ненно представляющие видоизменение один другого, оказываются в
разных классификационных рубриках. Например, знаки для i и s — би
Q (без звуковой соотносительности) и для о и Q — Эи Э°€, где такая
соотносительность налицо. Но, с другой стороны, объединяются такие
знаки, где налицо лишь графическое сходство и отсутствует звуковая
соотносительность. Например, знаки для v и d — V и Л. Затем выде-
ляются такие группы, где хотя и имеется звуковая соотносительность,
но диакритики обнаружить не удается (s, z, dz’ — Q, &). Наконец,
в этой схеме имеются и такие группы, в которых невозможно устано-
вить ни звуковой соотносительности, ни графической диакритии («груп-
па о — и»), — Э — 'S’- Комментарий, каким снабжается эта таблица,
С. 170-171; Львов А. С. Ответ на вопрос № 30 // Сб. ответов на вопросы по языко-
знанию (к IV Международному съезду славистов). М., 1958. С. 318-319.
37 Об употреблении надстрочных знаков и знаков препинания в древнейших
славянских рукописях см.: Гранстрем Е. Э. К вопросу о происхождении глаголи-
ческой азбуки // ТОДРЛ. Л., 1953. Т. IX.
38 См.: Селищев. Старославянский язык. Ч. 1. С. 62.
39 Привалова. Об источниках глаголицы. С. 23.
15
также в основном спорен и малоубедителен. Так, М. И. Привалова
утверждает, что способ образования юсов говорит об отсутствии их наза-
лизации, «ибо никакого признака связи с буквой н невозможно обнару-
жить»40. Только предвзятая мысль автора об обязательной для глаголи-
цы связи звука и буквы заставляет ее чрезвычайно смело ниспровергать
общепризнанное положение Востокова о том, что юсы — носовые глас-
ные. В связи с этим заметим только, что тот знак в юсах (<€), в котором
М. И. Привалова справедливо не видит ничего общего с глаголической
буквой Р (и), мог употребляться вместо буквы Р (н). Так, в Синайской
псалтыри, изданной С. Северьяновым, отмечено написание Ф'СлЛ’ЭЛ»8,
в котором вместо буквы Р (н) стоит знак, вычлененный из юса41. Не ме-
нее голословно утверждение автора, что «образование буквы ю указы-
вает на то, что это был гласный дифтонгического образования, состояв-
ший из j + о»42. Что заставило автора так определять фонетическое
значение буквы ю, остается неясным. Глаголическая буква Р не имеет
никакой связи с буквой 3, а йотация гласных, как известно, не имела в
глаголице однотипного выражения.
Наконец, никак нельзя согласиться с М. И. Приваловой и в том, ка-
кое значение она придает вопросу этимологии основных терминов, свя-
занных с письменностью: читать, писать, книга, а также слов реку —
речь, слово, бог, святой. То обстоятельство, что некоторые из этих слов
находят себе предположительные, а не достоверные этимологические
соответствия в языках индо-иранской языковой группы, вряд ли может
служить «важнейшим объективным показателем при решении вопроса
об источниках глаголицы»43.
V
Наряду с решением вопросов, связанных с наличием двух славянских
азбук, в рассматриваемый период делались попытки изучения и дохрис-
тианской письменности. Такие попытки находим в работах Н. А. Кон-
стантинова, Т. С. Словачевской, И. А. Фигуровского и, наконец, Н. В. Эн-
говатова. Однако усилия данных исследователей, направленные, с одной
стороны, на дешифровку разных загадочных знаков и на установление
дохристианской «русской» азбуки — с другой, должных результатов не
принесли. Причины неудач этих исследователей кроются, во-первых, в
том, что они оперируют не вполне надежным материалом: либо таким,
который не может быть безоговорочно признан восточнославянским, либо
таким, который является копией, а не подлинником. Например, Н. В. Эн-
говатов изучал лишь прориси монет44. Во-вторых, в той методике, при
40 Привалова. Об источниках глаголицы. С. 26.
41 Синайская псалтырь // Памятники старославянского языка. Пг., 1922. Т. IV. С. 183.
42 Привалова. Об источниках глаголицы. С. 26.
43 Там же. С. 31.
44 Критику работы Н. В. Энговатова см. -.Янин В. Л., Рыбаков В. А. По поводу так
называемых открытий Н. В. Энговатова // Советская археология. 1960. № 4. С. 239.
16
помощи которой производится дешифровка загадочных знаков: в рабо-
тах и Н. А. Константинова, и И. А. Фигуровского, и Н. В. Энговато-
ва, — к сожалению, приходится сталкиваться с отсутствием филологи-
ческой и лингвистической базы исследования, с отсутствием критериев,
при помощи которых происходит разграничение или соотнесение зага-
дочного знака — «буквы» и звука. Поэтому-то так много в этих работах
произвольного и субъективного.
Для преодоления отмеченных недостатков совершенно необходимым
представляется «сбор всего фактического материала, его проверка, си-
стематизация и опубликование в едином научно-документированном
альбоме. Без создания такого альбома крайне затруднителен сопоста-
вительный анализ найденных надписей и знаков и их расшифровка»45.
Кроме того, также необходима разработка строго научной методики
дешифровки с учетом данных исторической, археологической, палео-
географической и лингвистической наук. Только в этом случае изуче-
ние дохристианской славянской письменности станет подлинно науч-
ным и принесет положительные результаты.
Впервые опубликовано: Изв. АН СССР. ОЛЯ. 1963. Т. XXII. № 2. С. 130-138.
45 Истрин В. А. Развитие письма. М., 1961. С. 278.
О НАЗВАНИЯХ СЛАВЯНСКИХ БУКВ
И О ПОРЯДКЕ ИХ В АЛФАВИТЕ
Как известно, между двумя славянскими алфавитами имеются оп-
ределенные, достаточно многочисленные черты сходства1, которые по-
зволяют утверждать, что вряд ли возможно, чтобы два лица, создавая
славянскую азбуку, могли бы составить столь совпадающие алфавиты,
не зная один о существовании другого1 2. Поэтому, естественно, возни-
кает вопрос: кто у кого заимствовал эти черты, создатель ли глаголицы
у составителя кириллицы или, наоборот, составитель кириллицы у со-
здателя глаголицы?
Названия славянских букв, а также порядок их в алфавите относят-
ся к тем общим чертам, анализ которых может помочь решению этого
важного вопроса. Это и составляет задачу настоящей работы.
О НАЗВАНИЯХ СЛАВЯНСКИХ БУКВ
При рассмотрении названий славянских букв внимание исследовате-
лей сосредоточивалось главным образом на вопросе об их происхожде-
нии. Таково содержание старой работы Д. И. Прозоровского «О названи-
ях славянских букв», увидевшей свет в 1888 г. в «Вестнике археологии и
истории». Этот же вопрос затрагивали и другие ученые в общих статьях
и мелких заметках, посвященных происхождению славянских алфави-
тов3. В 1964 г. В. Ф. Мареш опубликовал статью, в которой подверг ана-
лизу азбучную молитву, хранящуюся в Государственной Публичной биб-
лиотеке в Ленинграде (шифр Q I 1202). Эта молитва, несомненно, была
предназначена для глаголической азбуки, и отдельные стихи в ней начи-
нались не только буквами по порядку азбуки, как в иных азбучных мо-
литвах, но и целыми славянскими названиями букв. Это и позволило
В. Ф. Марешу прийти к выводу, что именно эти стихи, автором которых,
1 Тодоров. Произход и авторство. С. 57-58.
2 Наличие общих черт у славянских азбук привело даже к гипотезе, согласно
которой следует считать, что оба алфавита изобретены одним и тем же лицом. Об
этом см.: Minns Е. Н. Saint Cyril really knew Hebrew // Melanges publies en 1’honneur
de M. Paul Boyer. Paris, 1925. P. 94-97.
3 См., напр.: Vaillant A. L’alphabet vieux-slave // RES. Paris, 1955. Vol. 32.
P. 28-31.
18
возможно, был Константин-Кирилл, были источником названия славян-
ских букв4.
Но вопрос о названиях славянских букв может быть рассмотрен и в
ином плане, а именно с точки зрения их соответствия составу и поряд-
ку букв славянских алфавитов.
Названия славянских букв, построенные в основном по акрофони-
ческому принципу, были трех типов:
1. Названия мнемотехнические, т. е. преимущественно сла-
вянские слова с соответствующими начальными звуками: лзь, ноукы,
в'Ьд'Ь, и т. п. Некоторые из подобных названий являются словами не
совсем ясного происхождения. Таковы, например, названия букв юсх,
гать, фрьтх. Следует думать, что название юсь относилось первона-
чально к букве Ю, а не ж, так как в ряде древнейших перечней славян-
ских букв, например в Парижском абецедарии (abecenarium bulgaricum)
и в рукописи начала XV в., хранящейся в библиотеке г. Тура (Франция),
это название — iusz, jouzz — приписано букве ю5. Однако А. И. Собо-
левский высказал предположение, что название буквы юсь «едва ли не
то же слово, что и усъ», т. е. ст.-слав. жсь6. То, что название буквы *Ь
восходит к гадь («еда»), с несомненностью установил А. М. Селищев.
Он привел весьма доказательную приписку писца в Битольской триоди
к лигатурному написанию букв п, р, i в слове проставдень!: «покои
(т. е. букву п) и рьц'| (т. е. букву р) и гадь (т. е. букву Ф) заедино напи-
са\ь простФтФ мд»7. Что касается названия буквы фрьть, то А. Вайан
считал его звукоподражательным на основу/?8.
Наконец, некоторые из мнемотехнических названий представляют
сокращения греческих слов. Таковы, по Вайану, Йе (так названа глаго-
лическая буква лХ в азбуке, содержащейся в рукописи библиотеки г. Ту-
ра)9 из йеонл или (ge) (и) йемонь, икь из икономь, \Фрь из х*Ьроувил\х10 11,
а также крь из лерь. Ср. стих на букву ь в болгарской переделке Сказа-
ния о письменах Храбра: еромь носимь невидимо11.
Понятно, что в этом случае акрофонический принцип был нарушен,
так как «ъ» относится к тем звукам старославянского языка, которые не
могли находиться в начале слова. По-видимому, на основе этого имени
4 Mares F. V. Azbucna basen rukopisu Statni vefejne knihovny Saltykova-Scedrina
v Leningrade // Slovo. Zagreb, 1964. T. 14. S. 5-24.
5 Ягич И. В. Глаголическое письмо И Энциклопедия славянской филологии. 3.
СПб., 1911. С. 135; Kos М. Slovanski teksti v kodeksu 95 v mestrie biblioteke v Toursu //
Slavia. 1924. Rocn. III. № 2-3. S. 389.
6 Соболевский А. И. Несколько заметок по славянскому вокализму и лексике //
РФВ. 1914. № 2. С. 437.
7 Селищев. Старославянский язык. Ч. 1. С. 259. См. также: Виноградов В. В. Об
экспрессивных изменениях значений и форм слов И Советское славяноведение. 1968.
№ 4. С. 7.
8 Vaillant. L’alphabet vieux-slave. Р. 30.
9 Kos. Slovanski teksti v kodeksu 95. S. 389.
10 Vaillant. L’alphabet vieux-slave. P. 29-30.
11 Куев К. M. Черноризец Храбър. София, 1967. С. 169.
19
возникли названия букв крь и кры, которые также не могли употреб-
ляться в начале славянского слова.
2. Названия фонетические, т. е. такие, которые разными спо-
собами идентифицируют звук и букву: ци, шл, штл.
3. Названия, заимствованные из других алфавитов: кси, пси,
дитл, п*Ь12 13.
Эти разные типы названий славянских букв оказываются в доста-
точной мере зависимыми от их соотношения со звуками, для передачи
которых служили те или иные буквы. Так, названия букв, передавав-
ших славянские звуки, общие с греческими, относятся к мнемотехни-
ческим и являются славянскими словами или формами слов: ЛЗ'А, в^д^,
глаголи, довро, ксть, землгл, иже, клко, людие, мыслите, нлшь, она,
покои, рьци, слово, тврьдо, оукь, отх. Исключением из этого правила
является буква Х"крх. Буквы, передававшие греческие звуки, чуждые
славянской фонетической системе, имеют два типа названий: а) у трех
букв сохраняются греческие названия: дитл, кси, пси; б) у остальных
букв имеются мнемотехнические наименования, не вполне ясные по
происхождению: he, икх, фрьтх.
Буквы, передававшие славянские звуки, отсутствовавшие в гречес-
ком языке, имеют несколько типов названий: а) мнемотехнические сла-
вянские наименования: воукы, жнв'кте, 3*Ьло, урьвь, гать, юсх; б) мне-
мотехнические названия не вполне ясного происхождения: крх, крь,
кры; в) фонетические: ци, шл, штл.
Предложенная классификация вызывает ряд вопросов, ответы на
которые позволяют определить, какому алфавиту, глаголице или кирил-
лице, были даны славянские названия букв. Вопросы эти следующие:
I. Чем можно объяснить, что буква для звука ch, общего греческой и
славянской фонетическим системам, названа не по-славянски, т. е. не
так, как остальные буквы этой группы? II. Чем можно объяснить, что
буквы, передававшие чуждые славянской фонетической системе звуки,
не сохранили в ряде случаев, подобно дпте, кси, пси, греческие назва-
ния? Рассмотрим эти вопросы.
I. Из двух славянских алфавитов только глаголица, в составе которой
первоначально было два знака для звука ch'. обычный — и «паукообраз-
ный» — й, дает ответ на первый вопрос. Паукообразный знак, как из-
вестно, встречается в глаголических рукописях очень редко, его употреб-
ление отмечено только в слове \лъл\и, три раза в Синайской псалтыри:
лл. 78а, 19; 1496, 2, 7 и один раз в Ассеманиевом евангелии: л. 1386, 8
(Лук. III, 5). Кроме того, этот знак включен в Парижский (abecenarium/
abecedarium bulgaricum) и Мюнхенский абецедарии’3. В Мюнхенском
12 Недавно было высказано предположение, что название буквы является гот-
ским заимствованием, см.: Leeming Н. The Slavonic letter-name «jer» // Rocznik
slawistyczny. 1967. XXVIII. № 1. P. 31-35.
13 Trubetzkoy N. Das Miinchener slavische Abecedarium // Byzantinoslavica. Praha,
1930. № 2. S. 29-31; Дурново H. H. Мюнхенский абецедарий // Изв. АН СССР.
VII сер. Отд. гуманит. наук. 1930. С. 211-221.
20
абецедарии «паукообразный» ch занимает место после 4, а обычный —
после ф в Парижском абецедарии, содержащем не только перечень букв,
но и их славянские названия в латинской транскрипции, порядок этих
букв иной: «паукообразный» знак, которому приписано название ot, стоит
после ф, а обычный, названный hier, — после Еще И. В. Ягич обратил
внимание на то, что ot относится не к «паукообразному» знаку. Буква от»
в алфавите следовала за буквой для звука ch, «а так как настоящий
знак для ot был довольно похож на паукообразный hier, то он [автор
абецедария. — Т. И.) и пропустил настоящий знак для ot, а это написание
поставил над паукообразным hier»14. Добавим, что подобного же рода
смешение букв й и Q (от») допустил и писец Синайской псалтыри,
который на л. 886, 11 в том же слове хл»ми написал букву от»: шл»мн.
Наличие в первоначальном славянском алфавите двух букв для звука
ch подтверждается и древнейшими славянскими азбучными стихами:
молитвой Константина Болгарского и Ярославским азбуковником. И в
том, и в другом произведении содержится по два стиха на букву пер-
вый стих — после буквы ф: убровьсклаж мн мысль и ум» ддждь, Конст.
Болт.; уЬровнмскжгж п*кснь вжсп^влти, Яросл. азб.; второй после га: увллж
в»зда1ж Троицк, Конст. Болг; увалами та просллвлгд|ж, Яросл. азб.15
Наконец, глухое указание на первоначальное существование двух
знаков для звука ch имеется в одном из списков Сказания Храбра, в ко-
тором перечень славянских букв наряду с у содержит и букву ул»16.
Замечательно при этом, что данный список Сказания, отличающийся
многими особенностями, обнаруживает, по словам Ягича, «несомнен-
ные признаки того, что он списан с глаголического подлинника»17.
Вопрос о том, в чем заключалось различие между двумя звуками,
для которых в глаголице было создано два знака (обычный и «пауко-
образный), давно привлекал внимание исследователей. В 1964 г. это-
му вопросу посвятил специальную статью В. Ткадлчик18. Чешский уче-
ный пришел к выводу, что наличие в глаголице второй буквы для звука
ch должно объясняться так же, как наличие двух знаков в том же алфа-
вите для звука g, один из которых обозначал велярный g, общий сла-
вянской и греческой фонетическим системам (буква гллголн — %),
а второй — палатальный g’, чуждый славянской фонетической систе-
ме (буква he — л?).
Следовательно, один из знаков для звука ch передавал также веляр-
ный вариант, общий греческой и славянской фонетическим системам, и
должен был, по-видимому, получить, как и в других подобных случаях,
ы Ягич. Глаголическое письмо. С. 204.
15 Соболевский А. И. Древние церковно-славянские стихотворения IX-X веков И
Сб. ОРЯС. СПб., 1910. Т. 88. № 3. С. 10, 14-15.
16 Хусе. Черноризец Храбър. С. 193.
17 Ягич И. В. Рассуждения южнославянской и русской старины о церковносла-
вянском языке // Исследования по русскому языку. СПб., 1895.1. С. 311.
18 Tkadlcik V. Dvoji ch v hlaholici // Slavia. 1964. Rocn. XXXIII. № 2. S. 182-193.
21
славянское название. А второй знак служил для передачи палатального
ch’, чуждого славянской фонетике, и поэтому был назван не по-славян-
ски: X'tps. Вероятно, такое противопоставление существовало и для
третьего заднеязычного: к (велярный) —Ь — како; к’ (палатальный) —
особая графема с особым названием. В. Ткадлчик считает, что это была
буква 1(Р19.
Можно предположить, что «паукообразный» знак, употреблявший-
ся, как нам известно, очень редко, как и лХ — g’, передавал палаталь-
ный ch’, следовательно, назывался X'tps и занимал в славянском алфа-
вите место за буквой фрьт», как в Парижском абецедарии, в общем
ряду букв, передававших заимствованные из греческого языка звуки:
vks, фрьт», Х'Ьр*-
Обычный же знак занимал место после 4 и, возможно, назывался
XAsms, ср. ха* в одном из списков Сказания Храбра. Однако когда ред-
ко встречаемые буквы й, лХ выходят из употребления (а Ц1 получает
новое значение — st’), обычный знак .А не только занимает в алфавите
место й, но и получает его название. Если бы .A (xasms) занимал в
алфавите место перед й — X^PS> как глаголи перед he, то утрата й не
вызвала бы ни перемещения буквы Х>, ни переименования последней.
Таким образом, для глаголицы, которую следует считать древнейшей
славянской азбукой, можно восстановить два ряда букв для заднеязыч-
ных согласных и соответственно с этим два типа их названий: а) веляр-
ные, названные по-славянски в соответствии с общим типом славянских
названий для звуков, общих с греческим языком; в) палатальные, назван-
ные не по-славянски, как и другие заимствованные из греческого языка
звуки.
I П
|-| КАКО Ц' —
% ГЛАГОЛИ лХ — he (она)
/о XASMS й- Хер(оувим)»
как V — в'Ьд'Ь и под. как — ик(оном)* и под.
II. Следует полагать, что отсутствие единства в названиях букв,
передававших чуждые славянской фонетической системе звуки, т. е. то,
что некоторые из них не сохранили греческие названия (hks, фрьтж,
X'tps), тоже связано с тем, что они были даны буквам глаголицы, а не
кириллицы. Прежде всего обращает на себя внимание тот факт, что
буквы, не сохранившие греческие названия: ик» (греч. 5 фсХбч20), фрьт»
19 Tkadlcik. V. Dvereformy hlaholskeho pisemnictvi. Pismeno ip//Slavia. 1963. Rocn.
XXXII. № 3.
20 О том, что первоначально в славянской азбуке за буквой ткрьдо следовала
буква с названием ик», а не оук», свидетельствуют следующие факты: во-первых,
такое название имеет в Парижском абецедарии буква, следующая за въ и напомина-
ющая глаголическую «ижицу», поставленную горизонтально: 4° — hie; во-вторых,
в обеих древнейших азбучных молитвах стих, следующий за т, начинается со сло-
ва ипостась: кпостась ео вегакую щклиши, Конст. Болг.; кпостась ео си оскв'кр-
них» дл^, Яросл. азб.
22
(греч. <pi) и X'tps (греч. /!), расположены в середине славянской азбуки
в соответствии с их порядком в греческом алфавите и являются общими
для глаголицы и кириллицы.
Буквы, сохранившие греческие названия, — кси, пси, дитд — сто-
ят в конце славянской азбуки и, по-видимому, в первоначальной глаго-
лице не употреблялись. Так, глаголические рукописи X-XI вв. не со-
держат никаких следов букв кси и пси; в евангелиях эти греческие буквы
всегда передаются через сочетания кс, пс: ллек’слнд’ровоу, Марк XV,
21 в Зогр., Мар., Асе. ев.; лрфлкеддовг, Лук. III, 36 в Зогр., Мар. ев.;
пслл’лоЬх», Лук. XXIV, 44 в Зогр., Мар. ев.; в книгл\» псллом*скы\*,
Лук. XX, 42 в Мар. ев.; лдропсид^, Мат. XXIII, 25, 26 в Мар. ев.
Спорадическое употребление д (1 раз в Мар. ев.: видслиды, Ио. I,
45 и 1 раз в Зогр. ев.: '0’Омд, Ио. XXI, 2) — явление случайное, возник-
шее под влиянием греческой графики. Регулярным рефлексом грече-
ской 9 в глаголице является <я> — г21.
В кириллице же эти буквы, дополняя и завершая славянскую азбуку,
преимущественно употребляются в соответствии с ионийской системой
нумерации в цифровом значении: & — 9, с, — 60; \|/ — 700. Кроме этих
букв, в памятниках, писанных кириллицей, в цифровом употреблении
известны еще три символа, также заимствованные из ионийской нумера-
ции: вау э, з — 6, коппа ч — 90 и сампи Э — 900. У греков эти символы
в алфавит не входили. Подобно этому и у славян коппа и сампи в кирил-
ловский алфавит не вошли и с течением времени, прежде всего у восточ-
ных славян, перестали употребляться, заменившись по сходству начер-
таний буквами Y — 90 и а — 900. Традиция употребления греческой
коппы, а не буквы Y в значении 90 у южных славян была более длитель-
ной. Небезынтересно при этом отметить, что в сербском азбуковнике
1629 г. название этого знака — ископитл — связано с греческим22.
В отличие от рассмотренных знаков греческий символ вау не только
занимает определенное, однако не шестое место в славянском алфави-
те, но и получает славянское мнемотехническое название З'Ьло, хотя в
древнейших славянских памятниках употребляется, подобно коппе и
сампи, исключительно в цифровом значении.
Думается, что этому факту может быть дано только одно объясне-
ние: славянское название З'Ьло было дано букве глаголицы, имевшей,
как известно, для передачи двух различных звуков (dz’ и г) два различ-
ных знака и ©о), которые, естественно, получили два разных назва-
ния: (dz’ elo) и ©оЭо'оАа (zeml’a) и в соответствии со своим
порядком в алфавите имели разные цифровые значения: S — 8, €Ь> — 9.
В кириллице же особой буквы для аффрикаты dz’ не было; этот звук
передавался не буквой З'Ьло (э, т. е. греч. вау), а слегка модифициро-
21 Nahtigal R. Doneski k vprasanju о postanku glagolice // Razprave. I. Ljubljana,
1923. S. 140, 143.
22 Симонов P. А. О некоторых особенностях нумерации, употреблявшейся в ки-
риллице // Источниковедение и история русского языка. М., 1964. С. 22-24.
23
ванной буквой ^емлга — — знаком, не имевшим цифрового употреб-
ления. В этом отношении очень показательны данные Листков^Ундоль-
ского, в которых употребляются оба знака, при этом аффриката dz’ имеет
начертание вкстрк^лжще, 1 л., 14; скжи^ажтк, 1 л., 28, а цифра 6 —
э: м(,Ьса)ц,Ь то(го) же sl, л. 2, 42; в» вторннк(к) э, л. 2, 5423.
Следовательно, можно прийти к заключению, что славянское назва-
ние глаголической буквы & — З'Ьло, передававшей специфически сла-
вянской звук dz’, было позже приписано заимствованному из греческой
цифры кирилловскому знаку э, 3 Последний, продолжая употреблять-
ся только в значении цифры 6, занял в кирилловском алфавите то же
место, что и соответствующая глаголическая буква, т. е. между буквами
ж и з, а не после кирилловского е — 5, что следовало бы ожидать в
связи с его цифровым значением.
Таким образом, вышеизложенные факты позволяют сделать вы-
вод, что славянские названия были даны буквам глаголицы, а не ки-
риллицы. Составитель глаголицы, несомненно, обнаружил стремле-
ние отталкиваться от греческой графической системы, а не подражать
ей; хотя, как правильно заметил Ем. Георгиев, она вошла в мозг и
кровь создателя глаголицы24. Создавая оригинальные, отличные от
греческих графем знаки, автор глаголицы давал им и оригинальные,
негреческие названия, даже и в том случае, когда создаваемые им
буквы были необходимы для передачи специфических греческих
звуков ch’) и поэтому не могли быть названы по-славянски (икк,
фрьтк, х^рк).
В Сказании о письменах Храбра имеется указание на то, что не только
сами буквы, но и их названия созданы Константином-Кириллом: послл
нмь стго Кшстлнтина философа нарнцабмаго Кирилл, мжжл пра-
ведна и истинна, и сжтвори им л. писменл и осмь, швл # вш по чиноу
гржчьскыуь пнсменк, швл же по слов'Ьнст'Ьи р'Ьчи. ш пркваго же
начень по гркчьскоу. шни оуко алфл a cs лзк. ш аза начать швое, и
гакоже шни подовльше са жндовьскымь писменемь сктворишж,
тако и cs гркчьскымк... тЧм' во по(д)ва стыи Кирилк створи прквое
пн см а азь25.
Следовательно, несомненная связь славянских названий букв с гла-
голической азбукой может служить еще одним доводом того, что Кон-
стантин Философ был ее создателем.
О ПОРЯДКЕ БУКВ В СЛАВЯНСКОМ АЛФАВИТЕ
Многие исследователи видят большую древность глаголицы в том
факте, что порядок букв этого алфавита соответствует их цифровому
23 Листки Ундольского, отрывок кирилловского еваигелия XI века, изд. Е. Ф. Кар-
ским // Памятники старославянского языка. Т. I. Вып. 3. СПб., 1904. С. 5 -7.
24 Георгиев. Славянская письменность. С. 81.
25 Куев. Черноризец Храбър. С. 188-189.
24
значению. Так, например, А. М. Селищев писал: «На то, что первона-
чальной была глаголица, указывает также цифровое значение букв той
и другой азбуки. В глаголице цифры следуют в порядке алфавита: Ф — 1,
pj— 2, ЯР — 3, %—4, Л — 5... В кириллице цифровое значение имеют
только знаки, взятые из греческого письма: д — 1, в — 2, г — 3, д — 4...
Если бы глаголица следовала кириллице, — заключает Селищев, — то
буквы глаголицы были бы расположены иначе, согласно счету по ки-
рилловской азбуке»26.
Однако, несмотря на всю значительность, этот довод, не подкреп-
ленный дополнительными аргументами, нельзя признать вполне убе-
дительным, так как совпадение порядка букв и цифири может быть
явлением вторичным: составитель глаголицы мог придать цифровые
значения славянским буквам в соответствии с ранее установившимся
порядком их в другом славянском алфавите (кириллице).
Этим может объясняться стремление некоторых ученых возводить
порядок букв славянского алфавита не к глаголице, а к кириллице. По-
следние попытки такого рода принадлежат Ем. Георгиеву. В полемиче-
ской статье, адресованной В. Велчеву27, который высказал ряд крити-
ческих замечаний о его книге «Разцветът на българската литература»
(София, 1962), Ем. Георгиев пишет, что так как глаголические буквы щ
и ЯР совсем не похожи, то неясно, почему они следуют в алфавите одна
за другой. В исторически развившемся письме, которым, по Георгиеву,
является кириллица, этот факт не вызывает сомнения, так как обе бук-
вы имеют один общий источник в греческой {3. В подтверждение этого
положения Ем. Георгиев ссылается на данные латинского алфавита, в ко-
тором буквы, также развившиеся из одного греческого источника, сто-
ят рядом: i,j и и, и, w28.
Однако эти рассуждения Ем. Георгиева представляются весьма спор-
ными, так как естественно возникает вопрос, почему буква в, явля-
ющаяся точной копией уставной греч. {3 и подобно греческой букве
имеющая цифровое значение — 2, занимает в славянской азбуке не
второе, а третье место. Сопоставление с латинской графикой, не
знавшей буквенной цифири, которая, без сомнения, могла оказывать
воздействие на порядок букв, говорит не в пользу гипотезы Ем. Георги-
ева. В латинском алфавите производная буква всегда следует за исход-
ной: j за г; и и w за и, а не наоборот, как в кириллице: в, в.
В этом отношении значительно более показателен порядок букв ц,
Y, в котором производная графема Y занимает второе место. Однако и
в данном случае нельзя согласиться с мнением Ем. Георгиева, что в
26 Селищев. Старославянский язык. Ч. 1. С. 57.
27 Белчев В. Съществувало ли е развито славянско писмо и книжнина преди
дейността за Константин-Кирил и Методий в Моравия? // Език и литература. Со-
фия, 1965. Т. XX. №4.
28 Георгиев Ем. За началото на българската н славянската писменост // Език и
литература. София, 1966. Т. XXI. № 1. С. 61.
25
расположении и этих букв глаголица следует за кириллицей29. Ем. Ге-
оргиев не отрицает связи славянской буквы ци с древнееврейской
цаде30, но при этом не обращает внимания на тот факт, что в кирилли-
це эта связь с древнееврейским алфавитом проявляется только в тех
случаях, которые имеются и в глаголице (ц, ш). Глаголица же и в дру-
гих случаях обнаруживает свою зависимость и связь с одной из раз-
новидностей древнеарамейского алфавита: открытость влево ряда
букв, разрыв в написании буквы како, наличие особой буквы, сохра-
нившей древнесемитское название n't (пе). Поэтому следует признать,
что та связь славянской азбуки в порядке следования букв ц, Y, ш с
древнееврейским алфавитом, на которую ссылается Ем. Георгиев, —
явление, возникшее в глаголице и оттуда унаследованное кирилли-
цей. Нужно согласиться, что А. М. Селищев, который объяснял вто-
рое место в славянском алфавите буквы коукы влиянием самари-
тянской азбуки, ближе к истине, чем Ем. Георгиев31. Действительно, в
разных древнеарамейских алфавитах (древнееврейском, самаритян-
ском, сирийском) вторая буква передавала звук в, а не v, как Р в гре-
ческом языке второй половины IX в.
Таким образом, можно утверждать, что порядок букв в славянской
азбуке (а, к, в... ц, y, ш) иногда определялся не греческим алфави-
том, а древнеарамейским, с которым глаголица имеет, несомненно,
большую связь, чем кириллица, и, следовательно, порядок букв в ки-
риллице основан на порядке букв глаголицы, а не наоборот. В под-
тверждение этого положения можно привести и дополнительные до-
воды. Об одном из них речь уже шла выше (см. с. 52): кирилловская
буква s занимает в алфавите место не после буквы е, что соответство-
вало бы ее цифровому значению (е — 5, s — 6), а восьмое место
между буквами ж и з, как и глаголическая буква — 8, давшая ки-
рилловскому знаку s свое имя — з'Ьло. Точно так же отсутствие един-
ства, которое имеется в кириллице не только в названиях букв, пере-
дававших специфические греческие звуки (hks, фрьтъ, x'fcps — кси,
пси, днта), но и в порядке их следования (g, ф, д, отсутствовавшие в
глаголице, не заняли в славянском алфавите в отличие от V, ф, у своих
греческих мест), показывает, что кириллица не только в названиях
букв, но и в их порядке следовала за глаголицей, представляя собою
как бы слепок с последней.
В заключение следует остановиться на вопросе о том, чем можно
объяснить, что кириллица, обнаружившая несомненную зависимость
от глаголицы и в названиях букв, и в их порядке, в цифири за ней не
следует. Ответ на этот вопрос находится в последнем исследовании,
посвященном буквенной цифири, Л. П. Жуковской, которая убедитель-
но показала, что «до изобретения специальной славянской азбуки у сла-
29 Георгиев. За иачалото на българската и славянската писменост. С. 61.
30 Селищев. Старославянский язык. Ч. 1. С. 50.
31 Там же.
26
вян существовала устойчивая традиция употребления букв греческого
алфавита для записи чисел»32. Изобретение Константином-Кириллом
глаголицы с особой буквенной цифирью, отличной от ионийской нуме-
рации, не смогло сломать этой устойчивой традиции, а замена глаголи-
цы греческим славянизированным алфавитом, кириллицей, только спо-
собствовала ее укреплению.
Впервые опубликовано: ВЯ. 1969. № 6. С. 48 55.
32 Жуковская Л. П. К истории буквенной цифири и алфавитов у славян // Источ-
никоведение и история русского языка. М., 1964. С. 42; ср. также: Симонов. О не-
которых особенностях нумерации. С. 23, 31.
СЛАВЯНСКИЕ АЗБУКИ
Памяти А. М. Селищева
Среди спорных вопросов кирилло-мефодиевской проблематики воп-
рос о славянских азбуках и шире — о письменности у славян вообще,
вероятно, является не только в наибольшей степени привлекавшим вни-
мание исследователей, но и едва ли не самым дискуссионным. Безус-
ловно, те серьезные противоречия, которые обнаруживаются при ре-
шении этих вопросов у разных авторов, объективно объясняются прежде
всего самим материалом, имеющимся в нашем распоряжении и допус-
кающим взаимоисключающие интерпретации.
Прежде всего обратимся к историческим свидетельствам о наличии
письменности у славян, к свидетельствам, часто носящим легендарный
характер и поэтому в недостаточной степени достоверным. Заметим,
что все известные свидетельства иностранцев о письменности у славян
вообще (и у восточных славян — в частности) идут от времени после
деятельности Кирилла и Мефодия. Так, все свидетельства арабских
историков и географов о наличии письменности у восточных славян
относятся к X в.
Собственно славянские свидетельства о письменности у славян со-
держатся прежде всего в Житиях Кирилла и Мефодия, составленных,
по всей видимости, их учеником Климентом Охридским; затем в Ска-
зании о письменах Храбра, сочинении, не только посвященном специ-
ально славянскому письму, но и полемически противопоставляющем
его греческой письменности; наконец, в так называемой Солунской ле-
генде и Успении Кирилла. Во всех этих источниках имеются указания
на существование письменности у славян до великоморавской миссии
солунских братьев.
Так, в Успении Кирилла сообщается, что до поездки в Моравию, где
Кирилл перевел греческие книги на славянский язык, он точно так же
ранее в Брегальнице, действуя среди местного населения, написал для
них книги «славянским языком». О том же факте (крещении болгар на
реке Брегальнице и создании для них азбуки, состоящей из 32 букв)
сообщается в Солунской легенде. Но это деяние в данном памятнике
приписывается уже не Кириллу Солунскому, брату Мефодия, а Кирил-
лу Каппадокийскому.
Эти противоречивые сведения, естественно, вызывали столь же про-
тиворечивые объяснения. Так, И. Иванов приписал Кириллу из Каппа-
28
докии изобретение глаголицы, что, с его точки зрения, должно было
объяснить наличие восточных элементов в этом славянском алфавите.
А Ем. Георгиев считает, что Кирилл Каппадокийский участвовал в со-
ставлении кириллицы: придя с Востока, он мог дополнить греческий
алфавит семитскими по происхождению знаками (Ш, Ч, Ц). Кажется,
что правильное объяснение этим легендарным данным дал Цв. Тодоров.
Он считал, что и в том и в другом произведении отражено смешение
исторических фактов, связанных с миссионерской деятельностью как
Кирилла Каппадокийского, так и Кирилла Солунского и обусловлен-
ное тем, что они были тезками. Такое случайное приписывание деяний
одного исторического лица другому — явление, достаточно распро-
страненное в средневековой литературе. Таким образом, по Цв. Тодо-
рову, в Солунскую легенду проникло сообщение об «изобретении» Ки-
риллом из Каппадокии славянской азбуки, а в Успение Кирилла —
сведения о его миссионерской «деятельности» в Брегальнице.
Следующим источником, содержащим сведения о письменности у
славян, является Житие Кирилла. Здесь в главе, посвященной морав-
ской миссии солунских братьев, приводится ответ Константина Фило-
софа императору Михаилу III на его предложение возглавить морав-
скую миссию. П. А. Лавров так (с моей точки зрения, удачно) передал
смысл ответа Константина: «Вы хотите иметь священные книги на ва-
шем языке? Но как мог бы я вам их дать, раз вы не имеете своих пись-
мен? Вы просите вещь совершенно невозможную и абсурдную, как
писать на воде. Или вы хотите, чтобы я изобрел что-нибудь новое и
рискнул бы таким образом быть принятым за опасного новатора».
Таким образом, это очень важное место Жития Кирилла, предшеству-
ющее сообщению об изобретении им славянского алфавита, недвусмыс-
ленно свидетельствует о том, что как Михаилу III, так и самому Констан-
тину Философу перед его поездкой в Моравию какое-либо славянское
письмо было неизвестно. Это, безусловно, находится в противоречии с
VIII главой того же Жития, где сообщается об обретении Константином
на Корсуни Евангелия и Псалтыри, написанных «русскими» буквами.
Конечно, это противоречие возникает лишь при условии, если под «рус-
скими» буквами понимать восточнославянское письмо, отождествляя его
при этом либо с глаголицей (Григорович, Черных), либо с кириллицей
(Георгиев, Петрин). Последнее мнение мне представляется абсолютно
невероятным: возможно ли, чтобы Константин свое собственное (грече-
ское, ибо в основе кириллицы лежит греческий алфавит) письмо назвал
«русским»?! Могла ли у него возникнуть необходимость при усвоении
этого письма различать, как это сказано в Житии, гласные и согласные,
сопоставляя их со своим языком, если в своем звуковом значении буквы
кириллицы и греческого алфавита совпадали?
Что касается мнения о том, что под «русским» письмом следует по-
нимать глаголицу, то и оно не представляется убедительным. Не считая
возможным видеть в сообщении о «русских» Евангелии и Псалтыри
позднейшую интерполяцию, так как оно содержится во всех списках
29
Жития Кирилла, я по-прежнему придерживаюсь точки зрения тех уче-
ных, которые видят в слове «русские» («рушкие», «роские») искажен-
ное «сурьскы» (ьх) — «сирийские» [письмена]1.
Главным и, безусловно, достоверным источником наших сведений
о существовании письменности у славян в докирилло-мефодиевский
период является Сказание о письменах Храбра. В этом произведении, с
одной стороны, совершенно определенно утверждается, в полном со-
гласии с Житием Кирилла, что до изобретения им славянской азбуки
славяне «книг», т. е. собственно славянской письменности, не имели, с
другой — названы два периода в развитии письменности у славян в
докирилло-мефодиевское время: это, во-первых, языческий период
«черт и резов», употреблявшихся славянами для счета и при соверше-
нии [языческих] обрядов, и, во-вторых, период христианизации сла-
вян, когда они стали употреблять для своих нужд греческое или латин-
ское письмо, но «без устроения». И хотя до нас не дошли ни славянские
«черты и резы», ни греческое или латинское письмо «без устроения»
докирилло-мефодиевского времени, тем не менее сообщение Храбра о
наличии в славянской культурной истории этих двух периодов не про-
тиворечит научному представлению о развитии письма у разных наро-
дов мира от примитивного к «устроенному». Более того, оно подтверж-
дается фактами значительно более позднего времени.
Таким образом, не приходится сомневаться в том, что до миссио-
нерской деятельности солунских братьев и даже позже славяне могли
пользоваться «неустроенным» (неприспособленным) греческим или
латинским алфавитом и что славянизация их, т. е. приспособление
(«устроение») для нужд славянской речи, могла происходить постепен-
но. Об этом с убедительностью свидетельствуют граффити на стенах
Круглой церкви в Преславе, опубликованные Ив. Гошевым: например,
в прилагательном «божия» буквы Б и Ж (отсутствующие в греческой
азбуке!) — глаголические. Очевидно, греческий алфавит, подвергаясь
славянизации, мог на начальной стадии включать глаголические знаки,
лишь позднее стилизованные под греческий унциал.
Храбр, назвав Константина Философа создателем первого соб-
ственно славянского алфавита, в своем Сказании, однако, ни разу не
обмолвился о том, что у славян было две азбуки, и нигде не сказал,
какую именно азбуку изобрел Константин-Кирилл Солунский. Это об-
стоятельство также породило дискуссию; но, как мне представляется,
есть больше оснований считать, что Храбр имел в виду глаголицу, что
может быть аргументировано целым рядом высказываний этого сред-
невекового автора. К наиболее убедительным аргументам могут быть
отнесены следующие.
1. Сочинение Храбра представляет собой апологию славянской пись-
менности и полемически направлено против греческого письма, со-
1 См.: Иванова Т. А. Еще раз о «русских письменах» // Советское славяноведе-
ние. 1969. № 4 (см. также наст. изд.).
30
зданного язычниками и в течение длительного времени подвергавше-
гося реформированию. Но ведь и кириллица является тем же гречес-
ким письмом, хотя и «устроенным» для нужд славянской речи, т. е. в
ней собственно продолжаются те реформы греческого алфавита, о ко-
торых Храбр пишет осуждающе, противопоставляя славянскому пись-
му, созданному Константином как вполне совершенное.
2. Другим доказательством того, что Храбр имел в виду глаголицу,
могут служить два из приведенных им десяти слов, которые включали
собственно славянские звуки, и, следовательно, при использовании гре-
ческого письма «без устроения» написать их греческими буквами «доб-
ре» было невозможно. Такими словами являются З'Ьло и гадь.
Как известно, в кириллице особого знака для передачи звонкой сви-
стящей аффрикаты не было. В тех памятниках кирилловского письма, в
которых отражено употребление этого звука, используется модифици-
рованная буква 3, в основе которой лежит греческая буква. Знаки же s
и 3 в древнейших кириллических памятниках употреблялись только в
цифровом значении. В глаголице для аффрикаты существовала особая
буква, отличная от буквы 3. Таким образом, Храбр, назвав З'Ьло, имел в
виду глаголический алфавит, содержавший в своем составе различие
между знаками аффрикаты и щелевого согласного. К такому же выводу
можно прийти и в отношении слова гадь. Следовательно, рассуждая о
создании Константином Философом славянского алфавита, Храбр имел
в виду глаголицу и сам пользовался именно ею.
3. Наличие в глаголице определенных структурных признаков так-
же подтверждает, что она действительно может быть признана плодом
индивидуального изобретательства, созданием одного лица — Констан-
тина Философа:
а) в глаголице имеется знаковая мотивированность, т. е. связь между
буквой и звуком, не характерная для исторически сложившегося письма;
б) в глаголице наблюдается знаковая вариативность и симметрич-
ность ряда букв, что обычно свойственно алфавитам, появившимся в
результате индивидуального изобретательства;
в) в глаголице отразилась несомненная ее связь с восточными (ара-
мейскими) алфавитами, что хорошо объясняется знакомством Констан-
тина Философа с такими алфавитами;
г) наличие в глаголице символов христианской религии говорит не
только о том, что этот алфавит — плод индивидуального изобретатель-
ства, но и о том, что он был создан специально в миссионерских целях.
Кроме того, области распространения глаголицы (западнославянские
земли, Хорватия и Македония, где старшими учениками Кирилла и
Мефодия была создана Охридская книжная школа) также косвенно сви-
детельствуют в пользу того положения, что создателем глаголицы был
Константин-Кирилл Солунский.
4. Из сформулированного положения следует, что те общие черты,
которые имеются между двумя славянскими азбуками, могут понимать-
ся как заимствованные кириллицей у глаголицы, но не наоборот. Так,
31
названия славянских букв и порядок их в алфавите, одинаковые в обе-
их азбуках, несомненно, связаны с глаголицей, о чем я уже имела слу-
чай писать2. Хочу напомнить лишь следующее:
а) если исходить из противного, то неясно, зачем было давать новые
славянские названия буквам, в большинстве своем идентичным грече-
ским; зачем, например, альфу надо было называть дз», а гамму — гла-
голи и т. д.;
б) это общее правило замены греческого названия славянским нару-
шено в славянском алфавите в трех случаях (фита, кси, пси); и ни од-
ной из этих букв в первоначальной глаголице не было;
в) удовлетворительно объяснить восьмое место буквы s в кирил-
ловском алфавите также невозможно, если исходить из того, что поря-
док букв в азбуке сложился в кириллице. Как уже было сказано, в зву-
ковом значении эта буква в древнейших кириллических памятниках не
употреблялась, а служила лишь в соответствии с греческой (иониче-
ской) системой счисления для обозначения числа «6», занимая притом
в алфавите не шестое, а восьмое место. В глаголице же эта
буква, во-первых, служила для передачи звонкой свистящей аффрика-
ты и, во-вторых, — числа «8», занимая соответствующее ее цифровому
употреблению место в алфавите.
Таким образом, названия славянских букв и порядок их в алфавите
сложились в древнейшей славянской азбуке — глаголице, изобретен-
ной Константином-Кириллом Солунским. Второй славянский алфавит
(кириллица) возникает на основе глаголицы в Болгарии в симеонов-
ское время.
Впервые опубликовано: Актуальные проблемы изучения преподавания
старославянского языка. М., 1984. С. 64-69.
2 См.: Иванова Т. А. О названиях славянских букв и о порядке их в алфавите //
ВЯ. 1969. № б (см. также наст. изд.).
ЕЩЕ РАЗ О «РУССКИХ ПИСЬМЕНАХ»
(К 1100-летию со дня смерти
Константина-Кирилла)
Более ста лет продолжается спор о том, что представляли собой «рус-
ские письмена», какими были написаны Евангелие и Псалтырь, най-
денные Константином Философом в Корсуне: овр'Ьте же тоу егдггелТе
И фллтнрк. роусьскыми пнсмены ПИСАНО, И ЧЛОВ^КА WGp'kTi ГЛАГО-
ЛЮфА ТОЮ Беседою, и БесЬдОВА СХ HUMS, И силоу р^ЧН Пр1НЛ\Х, своей
Бескд1!; прнклддАА различила пнсмена, гласила и схгласнаа, и кх
БОГОу ЛХОЛИТВОу ТВОрА, BCKOpi НАЧАТЬ Ч6СТИ И СКАЗЛТИ, И Л\Н03И СА
ел\оу дивлА\оу, бога XBAAAipe'. В других списках имеется: роушкым
пнсменем и росхскы пислхенх1 2.
Многие авторы, придерживающиеся мнения, что у славян суще-
ствовала письменность до Кирилла и Мефодия, используют это со-
общение VIII главы Жития Кирилла и определяют «русские» в смыс-
ле «восточнославянские». Ср., например, следующее высказывание
П. Я. Черных: «Естественно думать, что Корсунские книги были на-
писаны не только русскими буквами, но и на древнерусском языке.
Это подтверждается дальнейшим рассказом Жития о том, что Кон-
стантин научился читать эти книги очень скоро, так что его спутни-
кам — грекам — показалось, будто произошло великое чудо. На са-
мом деле никакого чуда не было... Константин (Кирилл) и его брат
Мефодий были македонскими славянами и говорили на языке, очень
близком к древнерусскому»3.
Однако вряд ли такое объяснение верно. Многие ученые (Цв. Тодо-
ров, Ив. Гошев, В. Ф. Мареш и др.) встретили эту точку зрения крити-
чески, и мы уже имели случай признать справедливой и вполне убеди-
тельной аргументацию их замечаний4.
1 Лавров П. А. Материалы по истории возникновения древнейшей славянской
письменности. JI., 1930. С. 12.
2 Там же. С. 49.
3 Черных П. Я. Язык и письмо И История культуры древней Руси. М.; Л., 1951.
Т. II. С. 131.
Иванова Т. А. Вопросы возникновения славянской письменности в трудах со-
ветских и болгарских ученых за последнее десятилетие (1950-1960) // Изв. АН СССР.
СЛЯ. 1963. Т. XXII. № 2. С. 132 (см. также наст. изд.).
33
Вопрос о том, можно ли считать славянскими так называемые «рус-
ские письмена», упомянутые в Пространном Житии Константина-Ки-
рилла, был поставлен перед учеными в 1963 г. на V съезде славистов в
Софии (вопрос № 16). Лишь один Ем. Георгиев ответил на него поло-
жительно5. Снова к этому вопросу он вернулся в статье «За началото на
българската и славянската писменост», в третьем разделе которой при-
вел интересный, разнообразный, но, к сожалению, не вполне достовер-
ный материал о народе, который греки называли именем ‘Pwp. Народ
этот, пишет Ем. Георгиев, по указанию разных источников, был крещен
при византийском императоре Василии Македонце, имел у себя «епис-
копа и пастыря» и, следовательно, нуждался в богослужебных книгах,
Евангелии и Псалтыри. Более того, в «Подробном повествовании о том,
как был крещен русский народ», впервые изданном в первой половине
XVIII в. Ансельмом Бандури, сообщается, что два греческих миссио-
нера Кирилл и Афанасий, люди «добродетельные, умные и ученые»,
сочли 24 греческие буквы недостаточными для росов и «дали им 35 и
по тем их учили»6.
Все эти сведения представляются Ем. Георгиеву вполне достаточ-
ными, чтобы не вызвать большие сомнения в том, что «росьское» пись-
мо Евангелия и Псалтыри, найденных Кириллом в Корсуне, было пись-
мом росов, т. е. восточных славян, так как греки именем ‘Ры<; называли,
с точки зрения Ем. Георгиева, именно их, а не какой-либо другой на-
род. Это, довольно произвольное, отождествление росов Фотия и дру-
гих греческих авторов с обладателями росьского письма из Жития Ки-
рилла позволяет Ем. Георгиеву не только сделать далеко идущие выводы
о наличии в докирилловский период у восточных славян письменно-
сти, но и противопоставить приверженцам готской теории «новый со-
крушительный аргумент»: Корсунские Евангелие и Псалтырь не могут
быть готским переводом епископа Вульфилы, так как готы были кре-
щены задолго до второй половины IX в., а росы, по Фотию, были языч-
никами, недавно принявшими христианство7.
Однако этот аргумент мог бы иметь «сокрушительную силу», если
бы не было сомнений в том, что росы — это действительно восточ-
ные славяне. Но такие сомнения были, есть и будут. При настоящем
состоянии исторических источников возможны и другие решения это-
го вопроса. Так, например, Я. Отрембский в статье, посвященной
слову Русь, утверждает, что греки именем Рыр называли не славян, а
варяг-норманнов, а поэтому даже их язык назвали «русским» —
срсосгсстгс, как у Константина Порфирородного. Но вместе с тем
Я. Отрембский не считает имя Русь скандинавским по происхож-
5 Славянска филология. София, 1963. Т. II. Отговори на въпросите за научната
анкета по литературознание. С. 68-69.
6 Георгиев. За началото на българската и славянската писменост. С. 64.
7 Там же. С. 65.
34
дению8. Г. Б. Акопов также высказывает сомнение относительно «ва-
ряжского» происхождения термина рус и на другом материале пока-
зывает, что древние авторы этим словом называли разные народы,
которые они нередко противопоставляли славянам9. Поэтому, безус-
ловно, прав был А. И. Соболевский, когда писал Н. К. Никольскому
о его работе, посвященной «русским письменам»: «...горе в том, что
слова русъскъ и Русь в течение всего домонгольского периода в раз-
ных местах Европы имели разные значения»10 11.
Но не только это отождествление росов с восточными славянами
ошибочно в построениях Ем. Георгиева. Его теория о том, что росъскы
письмена — это докирилловское славянское письмо, становится совер-
шенно несостоятельной, если признать (как это делает и на что ссыла-
ется в своей статье сам Ем. Георгиев) достоверным сообщение разных
источников о том, что росы были крещены при Василии Македонце.
Последний, как известно, был императором Византии в 867-886 гг, т. е.
после Михаила III (842-867), в царствование которого Константин Фи-
лософ был послан сначала в хозарскую миссию (861), а затем и в сла-
вянскую (863). Следовательно, Корсунские Евангелие и Псалтырь не
могли принадлежать народу, в то время еще языческому.
Таким образом, новая попытка доказать, что росьскы пн смена —
это славянская докирилловская азбука, представляется неубедительной.
В 1924 г. Г. А. Ильинский высказал предположение, что чтение роусъ-
скыми писмены возникло в результате простого искажения при перепис-
ке первоначального фржжьскымн > проушскымн > роушскымн, т. е.
«русские» следует понимать в смысле «франкские», или «готские». «Ма-
лые причины вызывают большие последствия, — писал в заключение
Г. А. Ильинский, — ив данном случае ничтожное само по себе орфогра-
фическое недоразумение явилось причиной возникновения целой леген-
ды о русских евангелии и псалтыри в Херсонесе Таврическом в самой
середине IX в.!»11 О том, что такие искажения вполне вероятны, писал
А. Вайан, обративший внимание на то, что в XVI главе Жития Кирилла
вместо обычного соурн имеется в ряде списков р^сн12. Эта форма, веро-
ятно, с непреднамеренной перестановкой букв послужила А. Вайану од-
ним из оснований созданной им и развитой Р. Якобсоном теории о том,
что под «русским» письмом следует понимать «сирийское» письмо13.
8 Otr^bski J. Noch einmal tiber Rush // Die Welt der Slaven. 1966. Bd. IX. 1-2.
9 Акопов Г. Б. Этимология названия «рус» в свете теории этнической консоли-
дации // Вестник общественных наук АН Арм. ССР. 1967. № 6. С. 89-101.
10 Архив АН СССР (Ленинградское отделение). Ф. 247. Оп. 3. Д. 376. Л. 37.
11 Ильинский Г. А. Один эпизод из корсунского периода жизни Константина
Философа // Slavia. 1924. Rocn. III. № 1. S. 64.
12 Ягич. Рассуждения южнославянской и русской старины. С. 291.
13 Vaillant A. Les «lettres russes» de la Vie de Constantin //RES. Paris, 1935. Vol. 15.
1-2. См. также: Jakobson R. Saint Constantin et la langue syriaque // Annuaire de I’lnstitut
de philologie et d’histoire orientales et slaves. New York, 1939-1944. Vol. 7.
35
В дальнейшем В. Ф. Мареш, признав точку зрения Вайана-Якобсона
«наиправдоподобнейшей», привел и другие примеры подобных иска-
жений. Так, при переводе лат. «Quod enim graece angelus, hoc latine
nuntius dictur» в Беседах папы Григория Великого в рукописи XIII в.
имеется: кже ко по грьуьскоу англь, то по роулхьск^ саль ндречеть
са, но в рукописи XVII в. уже читается: а по роускому соль нарн-
цаетСА14.
В настоящее время, когда опубликована еще одна переработка Ска-
зания о письменах Храбра, недавно обнаруженная в Музее сербской
церкви в Сборнике из коллекции Радослава Груича под № 219, следует
согласиться с автором публикации Б. Стипчевич, что гипотеза Вайана-
Якобсона находит в открытой ею рукописи дополнительное подтверж-
дение15. Данная рукопись, как и другая переработка Сказания Храбра
из Берлинского сборника, впервые опубликованная В. Караджичем в
1857 г., содержит форму роусолхь вместо обычной формы лснрешмь,
дсгрншлхь16, т. е. «сирийцам», в других списках Сказания: Персолхь и
Хлльдещмь, роусолхь длс(ть) зкездоудтне. Особенно важно для ре-
шения вопроса о роусьскыу (роушкыуь) Евангелии и Псалтыри и то,
что в этой переделке Сказания язык, на котором говорил Адам, назван
не «сирийским», как во всех других списках, а роушшкнмь: нес(ть)
Б(ог)ь сткорнль жндовскму, нн роуменских, елннскд, ноу роушшкнмь
езнкомь Ад(д)м^ г(лдго)лю.
Если в отношении русских (рушких, росских) Евангелия и Псалтыри
с большей или меньшей долей вероятия можно предполагать все что
угодно, то в отношении языка, на котором говорил библейский Адам,
этого сделать нельзя: по преданию, которым воспользовался Храбр, он
говорил на сирийском, а не на древнерусском, готском или ином языке.
О том, что язык корсунских книг действительно мог быть одним из
древнесемитских языков, косвенно свидетельствует содержание VIII гла-
вы Жития, предшествующее сообщению об обретении Кириллом в Кор-
суне «русских» Евангелия и Псалтыри. Из этой главы мы узнаем, что,
придя в Корсунь, Константин Философ вначале ндучн са тоу жндо-
вьст^н вес'Ьд'Ь и книгам*, затем он встретился там с неким самаритя-
нином, который принес ему салхаренскы кннгы, и Константин вскоре
от* бога рлзумь прннмь, чести НАНА кннгы вес порока, и только после
этого окр'Ьте тоу егаггелие н фалтнрь роусьскымн пнсмены писа-
но17. Таким образом, русский оказывается в одном ряду с древнееврей-
ским и самаритянским.
Кроме того, Константину, чтобы научиться читать «русские» книги,
пришлось усвоить различие пнсмень, гласила н сьгласнаа, т. е. такой
14 Славянска филология. Т. II. С. 69.
15 StipcevicВ. Marcanska varijanta «Skazanja о sloveseh» Cmorisca Hrabra // Slovo.
Zagreb, 1964. № 14. S. 52-57.
16 Куев. Черноризец Храбър. С. 190, 193, 196 и др.
^Лавров. Материалы по истории возникновения. С. 11-12.
36
алфавит, который отличался от греческого в передаче гласных и соглас-
ных, что и было характерно для древнеарамейских алфавитов, пере-
дававших гласные системой различных значков18. Сирийский же алфа-
вит, имевший эту характерную особенность древнеарамейских алфавитов,
вместе с тем по начертанию букв существенно отличался от древнеев-
рейского и самаритянского (разновидности древнееврейского) алфави-
тов. Однако Константин, уже читавший древнееврейские и самаритян-
ские книги, конечно, мог без особого труда усвоить и сирийский алфавит,
так как содержание книг, которые он читал (Евангелие и Псалтырь),
было ему более чем хорошо известно. Тем более что сирийский язык,
на котором они были написаны, был близок к языку, которым Констан-
тин владел в совершенстве. Как сообщает В. Кипарский, ссылаясь на
финских ориенталистов А. Салонена и Ю. Аро, в IX в. разница между
еврейским и сирийским языками была незначительной, приблизитель-
но такой же, как между современным шведским и исландским или не-
мецким и голландским. В связи с этим весьма показателен тот экспери-
мент, о котором пишет В. Кипарский: «Я сам хорошо знаю немецкий и
шведский языки, но никогда не занимался специально ни голландским,
ни исландским. И вот, взяв сперва голландскую, потом исландскую га-
зету, я убедился, что при помощи немецкого и шведского без всякой
подготовки (грамматики, словаря и т. п.) понимаю суть голландской и
исландской передовиц. Ручаюсь, что “вскоре”, не позже чем через не-
делю, я бы при известном усердии научился читать и понимать свобод-
но и по-голландски, и по-исландски, а ведь Кирилл был, несомненно,
гораздо способнее меня. Таким образом, если Кирилл хорошо знал ев-
рейский (а он не только хорошо знал, но даже составил еврейскую «грам-
матику в восьми частях»...), то он понимал суть сирийских текстов без
всякой подготовки, а через недели две мог научиться читать их свобод-
но и даже болтать по-сирийски»19. Следовательно, тот скептический
взгляд некоторых ученых, что Константин не мог вьскор^ научиться
читать и понимать Евангелие и Псалтырь, написанные роусьскымн
пнсмены, если это письмо не было славянским, не имеет достаточных
оснований.
Все вышеизложенное позволяет признать гипотезу А. Вайана о рус-
ском — сирийском письме Корсунских книг наиболее убедительной.
Впервые опубликовано: Советское славяноведение, 1969. № 4. С. 72-75.
18 Гошев. С какво писмо. С. 249.
19 Кипарский В. О происхождении глаголицы // Климент Охридски. Материали
за неговото честуване по случай 1050 години от смъртта му. София, 1968. С. 95.
У ИСТОКОВ СЛАВЯНСКОЙ ПИСЬМЕННОСТИ
(К переводческой деятельности Мефодия)
Как известно, в конце своей многотрудной жизни, по возвращении
из Царьграда, Мефодий, архиепископ Моравский, вновь обратился к
переводческой деятельности. Составитель его Жития так сообщает об
этом факте: по томь же отвьргь вьса мъдъвы п печлль свою ил вл
вьзложь. пр'Ьже же от оученикь своп\ь послжь дьвл попы скоро-
ПИСЬЦА З'ЬлО. Пр'ЬлОЖ' BiEip3'fc ВЬСА КНИГЫ ВЬСА ИСПЬЛНЬ. рАЗВ'к
макавши. от грьчьскА (языка вь слов^ньскь. шестию мсць иачьиъ
ОТ МАрДА Л\СЦА. ДО ДЪВОЮ ДбСАТОу И ШбСТНЮ ДИЬ. ОКТАБрА МСЦА.
ОКОНЬЧАВЬ же достонноую \ВАЛОу. И СЛАВОу Боу ВЬЗДАСТЬ. ДАЮЦ1е-
Л\оу ТАКОВОу БЛГОДАТЬ И ПОСП'Ъ^Ь1.
Многие ученые склонны относиться к этому сообщению с достаточ-
но обоснованным недоверием. Так, еще И. В. Ягич в «Истории возник-
новения церковнославянского языка» считал маловероятным, чтобы за
такой короткий срок Мефодий с двумя помощниками мог осуществить
полный перевод всех книг Ветхого и Нового завета1 2.
Вместе с тем именно о переводе Мефодием шестидесяти библейских
книг, правда, без точного указания времени, затраченного на этот труд,
сообщает Иоанн Экзарх Болгарский в Прологе к Богословию Иоанна
Дамаскина: Архиепискоупь мелодии Брдть кго приложи вса оустлвь-
иыа кьнигы. 3- от елиньскл (азыка, кже есть грьческь. вь слокФньскъ3.
Чтобы поколебать то скептическое отношение к сообщению XV гла-
вы Жития Мефодия, о котором было сказано выше, необходимы какие-
то дополнительные данные, относящиеся к определению и объема тру-
да Мефодия, и времени, на него затраченного.
1. Еще в 1913 г. М. Решетар простым подсчетом показал, что от мар-
та до конца октября — не шесть, а восемь месяцев. Слово же шестию
(месяць) явилось в результате неверного истолкования глаголического
знака при передаче его кириллицей4. В глаголическом оригинале Жи-
1 Успенский сборник ХП-ХШ вв. М., 1971. С. 197.
2 Jagic V. Entstehungsgeschichte der kirchenslavischen Sprache. Berlin, 1913.
S. 81-83.
3 Ягич. Рассуждения южнославянской и русской старины. С. 320.
4 Resetar М. Zur Ubersetzungstatigkeit Methods // Archiv fur slavische Philologie.
1913. Bd. 34. S. 234-239.
38
тия Мефодия стояла буква s^ao — Я, числовое значение которой было
8, но копиист, переписавший Житие Мефодия кириллицей, не учел раз-
личия между глаголической и кирилловской (по происхождению иони-
ческой) цифирью и употребил ту же букву — s, числовое значение ко-
торой в кириллице было 6. Именно так передано данное сообщение о
переводе Мефодием всех книг Ветхого и Нового Завета, заимствованное,
безусловно, из его Жития в Повести временных лет по Лаврентьевско-
му списку летописи5. В более позднее время другой писец заменил бук-
венное обозначение числа словесным, так и появилось искажение шес-
тию вместо осмию. Естественно, что эту же ошибку следует видеть не
только в подсчете месяцев, но и дней: до дьвою десдтоу н осмию днь.
Относительно недавно Р. Матиесеном была обнаружена еще одна
ошибка подобного рода в XV главе Жития Мефодия. Ученый из Кали-
форнийского университета обратил внимание на словосочетание: от
оученик* СВ0Н\Ь ПОСЛЖЬ дьвл попы скоропмсьцл З^ЛО, в котором вме-
сто ожидаемых форм двойственного числа, обусловленных числитель-
ным дъва, стоят формы винительного падежа множественного числа:
попы скоропнсьцд. Естественно, что Р. Матиесен пришел к убедитель-
ному выводу, что в глаголическом протографе Жития Мефодия стояла
буква = 3, которую переписчик-копиист заменил кирилловской
•в* = 2, а последующий писец — словом дьвл6.
Таким образом, не за полгода с двумя помощниками, а за восемь
месяцев с тремя очень (з'Ьло) опытными скорописцами Мефодий со-
вершил перевод библейских книг.
2. На основании историко-литературных данных, а также работ ряда
исследователей можно с уверенностью полагать, что еще при жизни Ки-
рилла братья перевели Паримейник, т. е. ту часть Ветхого Завета, кото-
рая была необходима при богослужении. Так, в Житии Кирилла (в со-
ставлении его, надо полагать, принимал участие сам Мефодий) сказано,
что после приезда в Моравию Кирилл в скорости перевел весь црковным
чин*7, непременной частью которого был и Паримейник. Точно так же
Похвальное слово славянским просветителям, которое в Успенском сбор-
нике ХП-ХШ вв. следует сразу же за Житием Мефодия и автором кото-
рого в настоящее время признается Климент Охридский8, ближайший
сподвижник солунских братьев и весьма возможный составитель Жития
Мефодия, начинается с указания на то, что Кирилл и Мефодий перевели
на славянский язык новым и веть^ыи закон* (Усп. сб., л. 109 в, 15-17).
Этим историческим свидетельствам соответствуют выводы уче-
ных, занимавшихся изучением библейских книг. Так, например, еще
5 Повесть временных лет. М.; Л., 1950. Ч. I. С. 23.
6 Mathiesen R. An emensation to the Vita Methodii XV. 1 // Зборник за филологщу
и лингвистику. Нови Сад, 1967. Т. X. С. 51-53.
7 Ягич. Рассуждения южнославянской и русской старины. С. 290.
8 Климент Охридский. Похвала за Кирил Философ // Климент Охридский. Събра-
ни съчннения: В 3 т. София, 1970-1973. Т. I. С. 446.
39
Ив. Евсеев отмечал «поразительное сходство паримейной редакции с
переводом Евангелия и Псалтыри»9. Точку зрения Ив. Евсеева разде-
лили многие ученые, приведя еще ряд дополнительных доказательств.
А. В. Михайлов, подводя итоги предшествующему изучению славян-
ского перевода Библии, писал, «что Паримейник в древнейшем своем
составе, который точно определить предстоит еще будущему, на сла-
вянской почве — труд Кирилла, точнее — совместный труд обоих пер-
воучителей, и в этом, кажется, не может быть теперь сомнений»10 11.
К сказанному следует добавить, что в самом древнем из дошедших
до нас Паримейников, в Григоровичевом, сохранился след загадочной
26-й буквы алфавита, созданного Кириллом, — глаголической буквы
пе (пе), на которую находим указание у Храбра, название ее приведено
в Парижском абецедарии, а в древнейших азбучных молитвах имеются
стихи на эту букву, начинающиеся со слов пеудль или п'Ьснь. Число-
вое значение этой буквы было 800. Именно в таком значении неожи-
данно употреблена кирилловская буква п в Григоровичевом паримей-
нике: и быст еьсЬх* диен млленлев'Ьх1 л'Ьт ’Пчё*, т. е. 895".
Следовательно, если еще при жизни Кирилла какая-то часть биб-
лейских книг уже была переведена, а именно Евангелие и Апостол-ап-
ракосы, Псалтырь и Паримейник, то Мефодию впоследствии предсто-
яло лишь дополнить перевод этих книг, чем он мог заниматься сразу
после смерти брата и что, естественно, значительно сокращало объем
последнего труда его жизни. Однако все еще оставалась значительная
часть библейских книг, не предназначавшихся для богослужения, кото-
рые надлежало перевести целиком. Имеются ли следы мефодиевского
перевода подобных книг? Оказывается, что такие следы имеются. Так, в
1905 г. Й. Вайс издал Книгу Руфь из глаголического бревиария Венской
Придворной библиотеки. По поводу перевода этой книги А. В. Михай-
лов справедливо писал следующее: «Перевод древний, вполне правиль-
ный, а по словоупотреблению очень сходный с паримейным переводом
библейских книг. Так как Книга Руфь ни в целом, ни даже в частях ни-
когда не читалась при богослужении в православной церкви и поэтому
совсем не входила в Паримейник, то сходство ея перевода с паримей-
ным можно объяснить только тем, что она была переведена в одном
месте с Паримейником, т. е. в Моравии, и составляет, значит, всего ве-
роятнее, труд Мефодия и его помощников»12.
К сожалению, время не сохранило нам полностью мефодиевский
перевод библейских книг. Как справедливо писал в свое время А. И. Со-
болевский, древнейшие памятники славянской письменности «представ-
9 Евсеев Ив. Книга пророка Исаии в древнеславянском переводе. СПб., 1897.
С. 21.
i0 Михайлов А. В. Опыт изучения текста книги Бытия пророка Моисея в древне-
славянском переводе. Варшава, 1912. Ч. I. С. СССХШ.
11 Там же.
12 Там же.
40
ляют собою жалкие остатки некогда, без сомнения, обширной двух-
азбучной древнеболгарской письменности, случайно сохраненные судь-
бою от гибели в разных местах вне пределов своей родины и дошед-
шие до нас в самом неприглядном виде»13.
Таким образом, хотя до нас и не дошел древнейший полный пере-
вод библейских книг Нового и Ветхого завета, но надо полагать, что
Мефодию вместе с тремя помощниками в конце его жизни в продолже-
ние восьми месяцев удалось завершить дело, начатое им еще совмест-
но с младшим братом14.
Впервые опубликовано: Культурное наследие Древней Руси.
Л., 1976. С. 24-27.
13 Соболевский А. И. Древний церковнославянский язык. Фонетика. М., 1891.
С. 12-
14 Заметим, что И. Вашица и Ем. Георгиев, отвечая на вопрос научной анкеты
по литературоведению к V съезду славистов о книжном наследии Мефодия, тоже
склонны считать правдоподобным сообщение пятнадцатой главы Жития Мефодия
(см.: Славянска филология. Т. II. Отговори на въпросите за научната анкета по ли-
тературознание. София, 1963. Вопрос № 19).
ЗАМЕТКИ О ЛЕКСИКЕ СИНАЙСКОГО ПАТЕРИКА
(К вопросу о переводе Патерика Мефодием)
I
Еще в 1928 г. В. В. Виноградов считал, что изучение лексики памят-
ников древнеславянской письменности может представлять интерес с
двух точек зрения «как материал для изучения истории движения слов
в русском литературном языке... и как материал для изучения истории
того общеславянского церковно-литературного языка, который лег в
основу отдельных литературных языков...»'.
Изучение лексики Синайского патерика (далее: СП), недатирован-
ного памятника XI — нач. XII в. (рук. № 551, Синод, собр., ГИМ), пред-
ставляется важным с обеих точек зрения, но особый интерес данные
его лексики представляют для истории старославянского языка, кото-
рый длительное время был литературным языком многих славянских
народов.
В. В. Виноградов не раз писал о сложности словарного состава ста-
рославянского языка1 2. Эти его мысли нашли полное подтверждение при
анализе исследуемого памятника.
1) Несмотря на обилие русизмов в фонетике и морфологии СП, в
нем нет лексических особенностей, характерных для памятников, пе-
реведенных на Руси. Из 250 слов и устойчивых сочетаний, указанных
А. И. Соболевским в качестве признаков русского происхождения пе-
ревода3, в СП употребляется всего несколько слов. Однако ни одно из
них не может быть признано несомненным русизмом, так как их упот-
ребление либо засвидетельствовано в других славянских языках [тако-
вы: отроуки (л. 10 об.), ср. словенск. otrqbi (184); корытьце (л. 85 об.),
ср. словацк. koryto (ЮЗ)]4, либо известно из памятников старославян-
ского языка нерусского происхождения [таковы: нед'ЬлА (spSotra^) (л. 29
1 Виноградов В. В. Заметки о лексике «Жития Саввы Освященного» // Сб. ОРЯС.
Л., 1928. Т. 101. №3. С. 349.
2 Виноградов В. В. Основные проблемы изучения образования и развития древ-
нерусского литературного языка. М., 1958. С. 41.
3 Соболевский А. И. Особенности русских переводов домонгольского периода //
Сб. ОРЯС. СПб., 1910. Т. 88. № 3.
4 При сопоставлении с другими славянскими языками в работе использованы
следующие словари: Словинско-русский словарь / Сост. М. Хостник. Горица, 1901;
Сербохорватско-русский словарь / Сост. И. И. Толстой. М., 1957; Словацко-русский
переводной словарь / Сост. А. В. Исаченко. Братислава, 1950. Т. I; 1957. Т. II.
42
и др.), ср. Супр. рук., 285/7; село (хтт)фх, ёцлбрю») (л. 57 об., 60 и др.),
ср. Супр. рук., 18/4], наконец, глагол гродити са [(tppixtav... xai тгирё-
ooeiv, М.,5 2853), (л. 3-3 об.)] употребляется в значении, которое не
свойственно русскому языку: ‘лихорадить, быть в жару, в горячке’; ср.
сербск. грбзница ‘лихорадка, горячка’ (109).
2) Вместе с тем в СП сохранены многие архаичные слова, которые
И. В. Ягич относил к «первичным» словам кирилло-мефодиевских пе-
реводов6. Например, алкатн (л. 67 об.); кес'Ьдокати (л. 20 и др.); кисьр»
(л. 152); кр'Ьтшре (л. 7); от» в*лдгдлпфд (гх тои injpiou, М., 2880)
(д. 19); кьсь мир» (л. 146 об.); година (л. 88 об. и др.); етер» (л. 6 об. и
др.); ин» (л. 27 об. и др.); лнтоургшж (л. 16 и др.), рядом слоужькд:
с»крьшнк» же слоужькж рек»ше литоургшж (д. 163); неплоды (л. 81
об.); непирсканик (л. 148 об.); нероднти (л. 149); рай (л. 83 об.); риза
(л. 27 об. и др.); старейшина (л. 49) и многие другие.
3) Наконец, в СП имеются слова, с одной стороны, чуждые первона-
чальным кирилло-мефодиевским переводам, с другой — сближающие
наш памятник с памятниками моравского происхождения, в которых
обнаруживается «их акклиматизация в новой среде»7.
Например, грок» — uvr^us^ov (monumentum) (л. 60 об. и Никодим,
ев.); законьннк»: прикеде законьннка сты цркке (л. 140 и др. и Бес.
п. Гр. Вел. Никодим ев.); котерый (некотерый) (л. 9 об., 73 об. и др. и
Бес. п. Гр. Вел., легенда о св. Вяч.); не рачитн ‘не одобрять, отвергать,
быть недовольным’ (л. 56 об. и Бес. п. Гр. Вел., Рим. Пат.) и др.8
II
Известно, что в конце своей жизни Мефодий 0 оучсннк» своих»
посажь д»ка попа скорописцл з'Ьло. приложи к»к»рз'Ь книгы нсгилнь,
разк'Ь Макавши, от» грьч»ска гадыкА в» слокЪньск»... т»гда же но-
моканон», рек»ше закону правило, и очьскык книгы приложи.
Уже И. И. Срезневский с определенностью считал, что под «отечес-
кими книгами» следует понимать Патерик9. В дальнейшем это положе-
ние никем не было опровергнуто, однако не было и установлено, какой
из Патериков был переведен Мефодием, хотя такие попытки предпри-
нимались неоднократно10. И. В. Ягич, сославшись в «Истории возник-
5 Греческие параллели приведены по изданию: Migne J. Р. Patrologiae cursus
completus. Series graecae. Parisiis, 1865. Vol. LXXXVII. 3. (далее в тексте: M.).
6 Jagic. Entstehungsgeschichte. § 55-56.
7 Мареш В. Ф. Древнеславянский литературный язык в Великоморавском госу-
дарстве//ВЯ. 1961. №2. С. 13.
8 Соболевский А. И. 1) Словарный материал двух древних памятников чешского
происхождения // Сб. ОРЯС. СПб., 1910. Т. 88. № 3. С. 51, 53, 65-75, 83; 2) К хро-
нологии древнейших церковнославянских памятников // Там же. С. 99, 112.
9 Срезневский И. И. Славяно-русская палеография XI-XIV вв. СПб., 1885. С. 53.
10 Соболевский А. И. Римский патерик в древнем церковнославянском перево-
де// «Изборник Киевский», поев. Т. Д. Флоринскому. Киев, 1904; Преображен-
ский В. С. Славянорусский Скитский патерик. Киев, 1909; Еремин И. П. К истории
древнерусской переводной повести // ТОДРЛ. М.; Л., 1936. Т. III.
43
новения церковнославянского языка» на разыскания А. И. Соболевско-
го, считавшего, «что если при Мефодии был переведен какой-нибудь
Патерик, — так это Римский патерик»", был вынужден заметить, что
этот вопрос далеко еще не освещен11 12.
В последние годы разными учеными очень много сделано по опреде-
лению того, что было написано, в том числе и переведено, Мефодием и
его ближайшими помощниками в Великой Моравии13. В отношении Но-
моканона разные ученые единодушно сходятся на том, что Мефодием
была переведена Синагога в 50 титулах, т. е. Номоканон Иоанна Схолас-
тика14. Не выяснено только, когда был осуществлен этот перевод, в конце
ли жизни Мефодия, как об этом говорится в Житии, или значительно
раньше, так как Мефодий, деятельность которого в качестве епископа
моравского и паннонского протекала в беспрестанной борьбе с немец-
ким духовенством, очень нуждался в подобном сочинении.
Поскольку вопрос о переводе Патерика Мефодием пока еще не от-
носится к числу решенных, то сопоставление лексики Синайского па-
терика и Номоканона Иоанна Схоластика может пролить на него свет.
Такое сравнение показало близость в лексическом отношении этих па-
мятников.
Далее приводятся выборочные данные, полученные при сопостав-
лении Синайского патерика (далее — СП) с Номоканоном Мефодия и
некоторыми другими памятниками моравского происхождения15.
елижнкд — СП, л. 162: yvvjatov, М, 3109; Н: оиууеуг)(;; РП:
оёхештатоо; великъ дьнь — СП, л. 77 (на нижнем поле листа) греч.
отсутствует; Н: тггутт^хоатт); РП: сорт?;.
возношение (о причастии) — СП, л. 13 об.: avatpopa, М, 2869, Н:
тгросирора.
11 Соболевский. Римский патерик. С. 4.
12 Jagic. Entstehungsgeschichte. S. 84-85.
13 См.: Vaillant A. Une homelie de Methode //RES. Paris, 1947. Vol. 23; Weingart
M. Ceskoslovensky typ cirkevnej slovanciny. Bratislava, 1949; Vasica J. Anonimni
homilie rukopisu Clozova po strance pravni // Slavia. 1956. Rocn. XXV. № 2; Id.
Jazykova povaha «Zakona sudneho ljudem» // Slavia. 1958. Rocn. XXVII. № 4; Ba-
шица Й. Кирилло-мефодиевские юридические памятники // ВСЯ. 1963. Вып. 7;
Horalek К. К prekladatelske cinnosti Metodejove// Slavia. 1958. Rocn. XXVII. № 4;
Достал А. Вопросы изучения словарного состава старославянского языка И ВЯ.
1960. № 6; Isacenko A. Zaciatky vzdelanosti vo Velkomoravskej risi. Turc. Martin,
1948; Исаченко А. К вопросу об ирландской миссии у паннонских и моравских
славян И ВСЯ. 1963. Вып. 7; Мареш Ф. В. Древнеславянский литературный язык
в Великоморавском государстве И ВЯ. 1961. № 2.
14 Grivec Fr. О Metodiovem nomokanonu И Slovo. Zagreb, 1957. № 6-8; Vasica J.
Metodejuv preklad nomokanonu // Slavia. 1955. Rocn. XXIV. № 1.
15 Словарные данные Номоканона Иоанна Схоластика (далее — Н) приводятся
по «Материалам и исследованиям...» А. И. Соболевского. С. 144-153; словарные
данные Римского патерика (далее — РП) — по работе А. И. Соболевского «Рим-
ский патерик в древнем церковнославянском переводе». С. 7-28.
44
правдив в'кр a — СП, л. 123,136: орЭт) tuctti?, М, 3048,3068; Н: cuoe[3eia;
В РП------ npABOBBpHAfA В'крд: 6рЗо8о^ор яссттс?.
град» ‘страшный’ — СП: БАшежсчюдо гр*до и оужасти пл*но,л. 23
об.: сро^гро?, М 2885; Н: гр*д*и rp'tx*: <ро[3гра арартча.
днгаконнсСА — СП, л. 3 об.: Siaxovov yuvouxa, М, 2853; Н: греч. не
указано.
днгакон и днгдк* —СП, л. 21 об. и др.: Suxxovo?, ММ 2884; Н. и РП; то
же слово.
д*1рерьши — СП, л. 90-90 об.: aveipia, М, 2989; Н: aSeXtpiSvjv.
женима — СП, л. 19 об.:<р1Хт], М, 2880; Н: тгаХХахф
жид*, жидовин*— СП, л. 9 об.: e[3paioi, М, 2861, touSaio?, М, 3040; Н:
iouSaiop, РП: то же слово, Никодим, ев.: judaei.
Зазор* — СП, л. 162: uttovoioc, М, 3109; Н: (movoia, хатау^соспр.
Зьаов'йрьныи — СП, л. 22 об. и др.: odperixo?, М, 2885; Н: етсрб8о^о?;
РП: хахотиатос.
изволити — СП, л. 123: £8о£с, М, 3045; л. 155 об.: ^peTioapsv, М,
3097; Н: те же слова; РП: cSoxeiv.
каженик* — СП, л. 128 об.: euvouyop, М, 3056; Н: то же слово.
калоугер* — СП, л. 16 и др.: хаХоугрс, М, 2873; Н: а<тхт)тт%.
ка0(ф)олнки1а црькы, кад(ф)олнкниска1а црькы — СП, л. 15, 55 об. и
др.: ха&оХсхт], М, 2872; Н и РП: то же слово.
клирик* — СП, л. 20 об. и др.: хХт^рсхб?, М, 2881; Н и РП: то же слово,
клирос* — СП, л. 157, об. и др.: хХурос, М, 3101; Н: то же слово.
ком*каник — СП, л. 88 об. и др.: xoivwvia, М, 2989; Н и РП: то же
слово.
ком*кати — СП, л. 88 об. и др.: ргтаХофЕлу twv ayiwv puarepicov, М,
2988; Н: греч. не указано; РП: xoivwveiv.
мьниу* — СП, л. 18 и др.: povayop, М, 2873; Н и РП: то же слово,
мьнишьство — СП, л. 45: povayixov, М, 2921; Н: pova^exv.
ОБыренне (прнуастие) — СП, л. 16: xoivwvia, М, 2873; Н: то же слово.
прновыритиСА— СП, л. 15 об. и др.: xotvcovTpai, М, 2953; Н: xoivwveiv.
прнуьтьник* — СП, л. 20 об. и др.: хХт^рсхо;, М, 2881; Н: то же слово,
пьр'йти са — СП: вид'Ьвь ntpAtpA са с* ними, л. 164 об. (греч. отсут-
ствует); Н: Sixa^eo&ai.
ПАТНкостик — СП, л. 160 об.: 7геутт)хосггг), М, 3108; Н: то же слово.
не раунтн — СП, л. 22 об. — 23: ру [3ouX7]&£vto£, М, 2885; Н: то же
слово.
cn'tx® — СП, л. 85: in opportunos, М, 2983; Н: сттгоиБт).
схньм* — СП, л. 21 об. и др.: chjvoSo?, М, 2884; Н: ouvoSo? и auva^t?.
толи — СП, л. 73: xai, М, 2965; Н: то же слово.
Употребление этого редкого союза известно еще из Жития Кирилла
и Синайского требника’6.
црьковник* — СП, л. 101 и др.: xXiqpop, М, 3045; Н: xX^ptxo? и ёх-
хХт;спат1х6(;. 16
16 Соболевский А. И. Номоканон Иоанна Схоластика // Сб. ОРЯС. СПб., 1910.
Т. 88. №3. С. 142-143.
45
чьрноризьць и чрьньць — СП, л. 20 и др.: jxova^o?, М, 2880; Н: irovayoc
и аох7]Т7](;.
чадь — СП: нде с малымь чади, л. 58: (лета oXcywv, М, 2939; Н: Лю-
дин» не прндеть с» чадью в» црькькь, греч. не указано; РП: многа
чадь: TroXXoi; ср. Ж. Кир: мы сдовьне проста чадь.
Этот перечень далеко не исчерпывает совпадений в словарном со-
ставе Синайского патерика и Номоканона Мефодия. Однако и при-
веденный материал показывает значительную словарную близость
между этими памятниками. Особенно она поразительна в церковной
терминологии, которую А. И. Соболевский считал решающей для оп-
ределения места перевода17.
Таким образом, учитывая общий архаический тип языка Синайско-
го патерика и наличие в нем достаточно ярких «паннонизмов» и «мора-
визмов», можно прийти к выводу, не лишенному оснований, что те «оте-
ческие книги», которые в конце своей жизни перевел Мефодий и которые
большинство ученых принимают за патерик, были Патериком Иоанна
Мосхова.
Впервые опубликовано: Проблемы современной филологии.
Сб. статей к 70-летию акад. В. В. Виноградова. М., 1965. С. 149-152.
Примечание 2003 г.
«Заметки о лексике Синайского патерика» (1965 г.) касаются дис-
куссионного вопроса о том, какое из произведений византийской лите-
ратуры следует понимать под отеческими книгами, упомянутыми в
XV главе Жития Мефодия. В этой статье я присоединилась к точке зре-
ния многих выдающихся палеославистов, считающих, что это был па-
терик.
При этом я произвела сопоставление лексического состава древней-
шего из дошедших до нас патериков — Синайского с данными Номока-
нона, перевод которого, согласно той же XV главе Жития Мефодия,
был осуществлен им также в последние годы жизни.
К сожалению, в то время, когда мною были написаны «Заметки...»,
я не располагала полным текстом Синайского патерика. Издание в 1967 г.
Институтом русского языка АН этого замечательного памятника сла-
вянской и русской книжности, а также критические замечания по по-
воду моей публикации (А. С. Львова, Е. Русека и др.) позволили мне
пересмотреть ранее высказанное предположение о том, что именно Си-
найский патерик, возможно, был переводческим трудом Мефодия. И об
этом я уже имела случай сказать18.
17 Соболевский. К истории древнейшей церковнославянской письменности.
С. 120-124.
18 См.: Житие на Атанасий Александрийский. Лингво-текстологический ана-
лиз//България 1300. София, 1983. С. 241.
46
Рецензия на книгу: Бернштейн С. Б. Константин Философ
и Мефодий. Начальные главы из истории славянской
письменности. М., 1984
1985 г. является знаменательным годом в истории славянской куль-
туры. Это год, когда отмечается 1100-летие со дня смерти Мефодия,
старшего из солунских братьев, имя которого неразрывно связано с
жизнью и делом его младшего брата Константина Философа. Поэтому
выход в свет книги известного специалиста-филолога, профессора Мос-
ковского государственного университета С. Б. Бернштейна следует при-
знать необыкновенно своевременным.
Книга С. Б. Бернштейна состоит из небольшого предисловия, четы-
рех глав («Источники», «Жизнь», «Ученики», «Историография»), а так-
же указателя использованной литературы и именного указателя.
Уже в предисловии автор справедливо заметил, что во многих рабо-
тах, посвященных истории славянской письменности, «нередко сооб-
щаются недостоверные факты, домыслы, предположения и выдаются
за подлинные» (с. 3). В своей книге он «стремился не отдаляться от
источников, не создавать новых гипотез, не выдавать своих предполо-
жений за подлинные факты» (с. 5). И в этом, безусловно, одно из досто-
инств книги С. Б. Бернштейна. Она написана трезво, объективно и во
многих случаях критично в отношении домыслов и недостоверных пред-
положений, которыми так богата кирилло-мефодиана.
В первой главе (с. 6—36) критически рассмотрены славянские, а так-
же немногочисленные латинские и греческие источники. В ней убеди-
тельно показана противоречивость сведений в дошедших до нас сла-
вянских текстах (Пространные (Паннонские) и Краткие (Проложные)
жития Кирилла и Мефодия, Сказание о письменах Храбра и др.), их
тенденциозность и легендарность, обусловленные прежде всего осо-
бенностями житийного жанра. В связи с этим особое значение в силу
своей подлинности приобретают латинские документы (послания рим-
ских пап, письма Анастасия Библиотекаря и др.), в которых содержатся
сведения, подтверждающие факты, сообщаемые славянскими источни-
ками. «Загадочно, — пишет С. Б. Бернштейн, — умолчание о жизни и
деятельности Константина Философа и Мефодия в византийских ис-
точниках IX-X вв.» (с. 12). Действительно, все греческие источники
идут от времени не ранее XI в. и обнаруживают в значительной степе-
47
ни зависимость от славянских. Таково, например, Житие Климента Ох-
ридского, написанное Феофилактом.
Вторая глава (с. 37-127) является центральной в книге С. Б. Берн-
штейна. Она посвящена описанию жизни и деятельности великих сла-
вянских просветителей, в основу которого положены факты Простран-
ных (Паннонских) житий солунских братьев. Именно в этой главе с
особой силой проявился критический талант автора, сумевшего убеди-
тельно показать несостоятельность многих ранее высказанных пред-
положений и догадок.
Следующая глава (с. 128-144), посвященная ученикам и последова-
телям Кирилла и Мефодия, является закономерным завершением пре-
дыдущей главы. Естественно, что в ней наиболее подробно освещена
деятельность прежде всего Климента Охридского, а также Наума, так
как наука располагает их житиями. Уделено значительное внимание и
Константину Преславскому, которого вслед за Г. А. Ильинским автор
не без оснований считает создателем кириллицы (с. 142-144). Однако
вряд ли можно согласиться с тем, что Азбучная молитва Константина
Преславского является «надежным источником в установлении после-
довательности букв в кириллической азбуке» (с. 140). В этом древней-
шем славянском поэтическом произведении закреплен порядок букв в
глаголице, а не в кириллице, о чем с несомненностью говорит наличие
двух стихов как на букву X, так и на букву П.
К сожалению, в этой главе не упомянут Иоанн Экзарх Болгарский,
деятельность которого, хотя он и не был учеником солунских братьев,
безусловно, была весьма значительной в начальный период истории
славянской письменности и способствовала дальнейшему упрочению
великого дела Кирилла и Мефодия.
Завершающая глава книги (с. 145-157) является кратким историо-
графическим очерком, посвященным жизни и деятельности славянских
просветителей и их учеников.
В небольшой рецензии нет возможности остановиться на многом
из того, что критически рассматривается в книге С. Б. Бернштейна.
Остановимся лишь на том, что, с нашей точки зрения, является наи-
более существенным в истории возникновения славянской письмен-
ности.
Во-первых, это вопрос о докирилловской письменности у славян в
связи с сообщением VIII главы Жития Кирилла об обретении им Еван-
гелия и Псалтыри, написанных «русскими» буквами. Считая, что воп-
рос о «русских» письменах «до сих пор остается нерешенным» (с. 66),
а решение его вследствие отсутствия книг, написанных этими письме-
нами, всегда будет носить характер научной гипотезы, автор, однако,
обоснованно считает невозможным понимать в данном контексте сло-
во «русский» в современном его значении, так как такое понимание
вступает в противоречие как с известными фактами из истории приня-
тия христианства на Руси, так и с фактами деятельности Константина
Философа в связи с его моравской миссией.
48
Действительно, в Житии Кирилла (глава XIV) и в Сказании Храбра
совершенно определенно утверждается, что до 863 г., т. е. до моравской
миссии Константина Философа, славяне упорядоченной и самостоятель-
ной письменности не имели. Так, по Храбру, пока они были язычниками,
то для счета и гадания, т. е. для совершения языческого культа, они упот-
ребляли «черты и резы», о которых высказывалось много разных пред-
положений. «Однако достоверного в них мало, так как никаких следов
этих первых опытов фиксации славянской речи не сохранилось» (с. 82)'.
После принятия христианства славяне стали употреблять латинское и
греческое письмо, но «без устроения», так как ни в том, ни в другом
алфавите не было букв, необходимых для передачи специфических для
славянской речи звуков (юсы, еры, ять). И только в связи с моравской
миссией Константин Философ изобретает первую славянскую азбуку. Та-
ким образом, следует признать совершенно обоснованным заключение
С. Б. Бернштейна, что «никаких убедительных фактов, подтверждающих
существование славянской письменности до 60-х гг. IX в., нет» (с. 69).
В связи с этим заключением следует подчеркнуть, что автору уда-
лось убедительно показать, что сведения о миссионерской деятельнос-
ти Константина Философа на реке Брегальнице в 50-х гг. IX в. не явля-
ются достоверными (с. 52-55).
Что касается гипотез о «русских» книгах, обретенных Константи-
ном Философом в Корсуни, то, с нашей точки зрения, наиболее правдо-
подобной представляется гипотеза А. Вайана, предположившего в сло-
ве «русские» искаженное «сурские», т. е. сирийские1 2.
Затем это вопрос об азбуке, созданной Константином Философом,
поскольку все дошедшие до нас памятники написаны двумя алфавита-
ми — глаголицей и кириллицей. Вопрос этот решается С. Б. Бернштей-
ном, так же как и большинством современных исследователей, в пользу
глаголицы (с. 85). Действительно, в этом алфавите имеются такие струк-
турные признаки, которые позволяют признать его плодом индиви-
дуального изобретательства, созданием одного лица — Константина Фи-
лософа, о чем совершенно определенно говорится как в Житиях Кирилла
(глава XIV) и Мефодия (глава V), так и в Сказании Храбра3. К числу
этих признаков относятся: 1) знаковая мотивированность, т. е. связь
между буквой и звуком (начертания глаголических юсов), отсутствую-
щая в исторически сложившихся алфавитах; 2) знаковая вариативность
и симметричность, обычно характерная для алфавитов, явившихся в
результате индивидуального изобретательства; 3) связь некоторых гла-
голических букв с древними восточными (арамейскими) алфавитами,
которые были известны Константину Философу; 4) наличие в глаголи-
1 Считаем необходимым здесь заметить, что к подобному выводу пришел и
Ф. П. Филин в кн.: Истоки и судьбы русского литературного языка. М., 1981. С. 192.
2 См.: Иванова. Еще раз о «русских письменах».
3 См.: Сказания о начале славянской письменности. М., 1981. С. 86-87, 97,
102, 104.
49
це символов христианской религии, как в алфавите, созданном специ-
ально в миссионерских целях4.
Поэтому трудно согласиться с автором книги, в особенности после
работы Е. Э. Гранстрем5, известного специалиста в области греческой
палеографии, с тем, что в основу глаголицы положено греческое скоро-
писное письмо. Ведь и сам С. Б. Бернштейн признает, что «трудно объяс-
нить, почему создатели славянской азбуки отдали предпочтение гре-
ческой скорописи, а не уставу» (с. 85).
Наконец, это вопрос об объеме литературного наследия Константина
Философа, Мефодия и их учеников и последователей. Так как все до-
шедшие до нас памятники старославянской письменности отстоят от
эпохи деятельности солунских братьев, а также их учеников на 100-150
лет и даже более того, то точных данных об их литературной и перевод-
ческой деятельности «мы почти не имеем» (с. 92). Согласно Житию Ки-
рилла (глава XIV), первыми словами, написанными им по-славянски,
были слова искони было слово, которыми начиналось служебное Еванге-
лие (апракос). В главе XV сообщается, что Константин перевел «весь
церковный чин». Эти сведения подтверждаются и в Житии Мефодия (гла-
ва XV), где сообщается, что он (Мефодий) вместе с братом перевел Псал-
тырь, Евангелие, Апостол и «избранные церковные службы». Наиболее
дискуссионным является сообщение той же XV главы Жития Мефодия о
переводе им в конце его многотрудной жизни вместе с помощниками
всех книг Ветхого завета. С. Б. Бернштейн, сообщая, что большинство
специалистов в настоящее время считают это «сообщение достоверным»
(с. 121), в качестве косвенного тому доказательства приводит слова Иоанна
Экзарха Болгарского о том, что последнему было известно об этом труде
Мефодия. Вполне разделяя в данном случае точку зрения автора и дру-
гих сторонников достоверности XV главы6, заметим, что уже в прошлом
известный библеист А. В. Михайлов пришел к выводу, что Книга Руфь
из глаголического бревиария, изданного И. Вайсом, которая никогда при
богослужении не читалась, «всего вероятнее, труд Мефодия и его учени-
ков»7. Точно так же в наше время А. А. Алексеев убедительно показал,
что Четий перевод Песни песней, которая тоже не читалась при богослу-
жении, «может рассматриваться, в согласии с XV главой Жития Мефо-
дия, как переводческий труд Мефодия и его учеников»8. Следовательно,
4 См.: Иванова Т. А. Славянские азбуки // Актуальные проблемы изучения и
преподавания старославянского языка. М., 1984. С. 64-69 (см. также наст. изд.).
5 См.: Гранстрем. К вопросу о происхождении глаголической азбуки. С. 427-442.
6 См.: Иванова Т. А. У истоков славянской письменности (К переводческой де-
ятельности Мефодия) // Культурное наследие Древней Руси. М., 1976. С. 24-27
(см. также наст. изд.).
’ Михайлов. Опыт изучения текста книги Бытия. С. CCCXXXV.
8 Алексеев А. А. Переводческое наследие Кирилла и Мефодия и его исторические
судьбы (Песнь песней в древней славянской письменности): Автореф. дис. ... докт.
филол. наук. Л., 1984. С. 10.
50
не только косвенные свидетельства делают достоверным сообщение
XV главы Жития Мефодия.
Высоко оценивая книгу С. Б. Бернштейна и разделяя его точку зре-
ния по многим дискуссионным вопросам, все же сделаем еще одно за-
мечание, касающееся его утверждения, что приведенные в Житии Мефо-
дия (глава V) слова византийского императора Михаила III, обращенные
к Константину Философу: «Вы оба солуняне, а все солуняне свободно
говорят по-славянски», не являются достоверными, а представляют
позднейшую болгарскую интерполяцию, так как не подтверждаются в
Житии Кирилла (с. 29).
Отсюда в качестве вывода утверждение, что Константин Философ
значительно хуже брата владел славянским языком и познакомился с ним
лишь во время посещения малоазийского монастыря Полихрон, настоя-
телем которого был Мефодий. Последний же в молодости был правите-
лем в одной из славянских областей и поэтому получил возможность от-
лично овладеть языком местного населения (с. 41, 83, 86, 104).
Однако ход мыслей С. Б. Бернштейна сам по себе недостаточно об-
основан, и прежде всего потому, что изложение фактов в Житии Ки-
рилла и в Житии Мефодия и в других случаях далеко не тождественно.
Вместе с тем это утверждение вынуждает автора сделать еще одно спор-
ное заключение о том, что задача создания славянской азбуки из всех
задач, стоящих перед Константином Философом, «не была самой труд-
ной» (с. 84). Оказывается, что недостаточное владение славянским
языком не помешало ему «без труда установить точную сегментацию
звукового потока на значимые элементы и найти для каждого элемен-
та буквенное выражение» (с. 84). Однако вряд ли с этим можно согла-
ситься. Создание алфавита — задача не только трудная даже для тако-
го талантливого и образованного человека, каким был Константин
Философ, но и невыполнимая, если создатель его недостаточно вла-
дел языком, для которого создается азбука.
Книга С. Б. Бернштейна, написанная с трезвых и объективных по-
зиций, касается многих спорных вопросов из истории славянской
письменности. Естественно, поэтому она может вызывать сомнения в
справедливости некоторых положений, высказанных им. Вместе с тем
издание его книги следует безусловно приветствовать. Ее прочтут с
интересом и несомненной пользой для себя все, кто интересуется исто-
рией славянской письменности.
Впервые опубликовано: РЯШ. 1985. 5. С. 103 106.
Рецензия на книгу: Куев Куйо М. Черноризец Храбър. София:
Изд-во на Българската Академия на науките, 1967
Монография о черноризце Храбре, изданная Болгарской Академией
наук, является итоговым трудом известного болгарского филолога.
Перу Куйо М. Куева, занимавшегося изучением Сказания о письме-
нах черноризца Храбра почти в течение десяти лет, принадлежит не-
сколько обстоятельных статей, посвященных разным вопросам, встаю-
щим при изучении этого древнейшего произведения о славянской
письменности1.
Однако при чтении этих работ ощущалась потребность в целост-
ном, полном и глубоком исследовании Сказания Храбра, которое не
только бы обобщило результаты предшествующих разысканий ученых,
но и подвело бы итоги самостоятельным исследованиям автора. Моно-
графия К. Куева эту потребность, несомненно, удовлетворила.
Завершенная работа состоит из двух частей: первая часть представ-
ляет собой исследование о черноризце Храбре и его Сказании (с. 11-
182); вторая содержит публикацию всех известных списков Сказания и
некоторых древнейших его изданий (с. 185-418).
Первая часть содержит девять глав, посвященных разным аспектам
изучения Сказания о письменах. Труд К. Куева открывается обзором
всех предшествующих изданий Сказания, начиная с русских букварей
XVI-XVIII вв. (гл. I). Оценивая то или иное издание, автор всегда выяс-
няет вопрос о том, какой список Сказания лежит в его основе.
1 См. работы Куйо М. Куева: По кое летоброение с е ръководил Черноризец
Храбър И Исторически преглед. 1956. Кн. 5; По въпроса за началото на славянска-
та писменост с оглед на датата у Черноризец Храбър // Български език. 1959. Т. IX.
№ 4-5; Отново за годината, когато е била съставена славянската азбука // Истори-
чески преглед. 1960. Кн. 3; Към въпроса за началото на славянската писменост //
Годишник на Софийския университет. Филол. фак. 1960. Т. LIV. Кн. 1; Два нови
преписа на Храбровото съчинение // Изв. на Ин-та за история. 1962. Т. 10; Кога се
навършват 1100 години от появата на славянската писменост // Български език и
литература. 1963. Кн. 2; К истории издания П. И. Шафариком Сказания Чернориз-
ца Храбра «О письменех»// ТОДРЛ. М.; Л., 1963. Т. XIX; Нови преписи от Храбро-
вото съчинение // Език и литература. София, 1964. Т. XIX. № 6; За време появата
на Храбровото съчинение // Език и литература. София, 1965. Т. XX. № 2; Zur Frage
derBedeutung der Worte «сжть во еще живи иже сжт» видели h\i» in der Schrift
«О писменьхъ» des Monchus Chrabar // Zeitschrift fur Slavistik. 1966. Bd. 2.
52
Глава II посвящена рассмотрению одного из спорных вопросов сла-
вянской филологии — о времени и месте написания Сказания. Призна-
вая, что Храброво сочинение есть «энергичная защита славянской пись-
менности от тех, кто отрицал ее право на существование», К. Куев
справедливо полагает, что «именно эта главная тенденция, главная за-
дача автора Сказания дает известное основание для решения постав-
ленного вопроса» (с. 21). Факты, сообщенные К. Куевым, показывают,
что общественно-историческая обстановка, при которой славянская
письменность нуждалась в защите от грекофилов, сложилась в Болга-
рии после прихода туда в 886 г. учеников Кирилла и Мефодия и продол-
жалась до 893 г, когда славянский язык был признан в Болгарии офи-
циальным языком государства и церкви. Следует согласиться с автором
монографии, что появление острополемического произведения в защи-
ту славянской письменности было бы анахронизмом, если бы оно
было создано позднее 893 г, т. е. периода расцвета письменности на
славянском языке, в период «золотого века» древнеболгарской литера-
туры. О раннем появлении Сказания свидетельствуют и слова сжть ко
6Ц36 живи иже сжть вид'Ьли н)(», которые не могут считаться поздней-
шей интерполяцией уже по одному тому, что в настоящее время они
известны в трех списках, один из которых открыт К. Куевым. Хочется
при этом вспомнить слова А. И. Соболевского, на которые ссылался в
одной из своих прежних статей К. Куев: «Подобные фразы, ценные для
современного историка, не представляли интереса для старых перепис-
чиков и читателей, интересовавшихся главным предметом рассказа, и
поэтому свободно могли быть о п у с к а е м ы: но кому была надобность
их вставлять и какие могли быть основания для вставки?»2 Таким
образом, утверждение автора монографии о раннем появлении Сказа-
ния представляется вполне убедительным.
В третьей главе решается вопрос об авторе: является ли Храбр соб-
ственным именем или это псевдоним; относится ли оно к автору Сказа-
ния или к создателю славянской письменности? Признавая, что решение
этих вопросов при настоящем состоянии науки не может быть оконча-
тельным, К. Куев приводит ряд убедительных доказательств, которые
позволяют ему прийти к выводу, что Храбр — это не псевдоним, а народ-
ное славянское имя, которое носил автор Сказания, староболгарский пи-
сатель, являвшийся представителем Преславской книжной школы.
Четвертая глава посвящена спорным вопросам текстологии — восста-
новлению авторского текста Сказания. К. Куев хорошо понимает, что от
правильного решения этих вопросов зависит разрешение ряда существен-
но важных проблем славянской филологии, но вместе с тем осознает, что в
настоящее время восстановление авторского текста Сказания по ряду
причин не осуществимо. Поэтому в данной главе автор останавлива-
ется лишь на некоторых разночтениях, которые он прослеживает по
2 Соболевский. Когда и где писал черноризец Храбр? // Сб. О РЯС. СПб., 1910.
Т. 88. № 3. С. 131-132.
53
всем известным спискам, что придает его выводам несомненную дока-
зательность. Особенно интересно утверждение К. Куева о том, что в
авторском тексте была перечислена вся славянская азбука с указанием
того, какие ее буквы были подобны греческим, а какие нет (с. 47—48).
В заключение К. Куев касается вопроса о том, какую славянскую аз-
буку (глаголицу или кириллицу) имел в виду Храбр, и решает этот
вопрос в пользу глаголицы (с. 54-55). По-видимому, это действитель-
но было так.
Пятая глава касается источников Сказания. Здесь К. Куев приво-
дит сведения, которые содержатся в разных греческих сочинениях от-
носительно происхождения греческого письма и греческого перевода
священных книг христианской религии. Он обращает внимание чита-
теля на те из них, которые могли быть известны Храбру, и объясняет,
почему Храбр предпочитал одни из них другим. Так, например, осве-
щается вопрос о языке Адама, который Храбр называет, как известно,
сирийским, а не еврейским. Такое следование Храбра греческим ис-
точникам, также считавшим язык Адама сирийским, объясняется тем,
что оно наносило удар сторонникам треязычной ереси, отрицавшим
право церковной письменности на славянском языке (с. 68-71). К со-
жалению, ничего не говорится в этой главе о славянских источниках
Сказания.
Следующая глава (VI) посвящена истории треязычной ереси. Она
представляет самостоятельное, имеющее косвенное отношение к пред-
мету монографии исследование о возникновении этого догмата и об
отношении христианской церкви к употреблению народной речи в бо-
гослужении.
В центральной (VII) главе монографии решается вопрос о времени
создания славянской письменности, т. е. о 863 г. по александрийскому
летоисчислению (6363-5500) или о 855 г. по византийскому летоисчис-
лению (6363-5508). Здесь, как и в прежних своих работах, К. Куев
утверждает, что Храбр пользовался александрийским летоисчислени-
ем с коэффициентом в 5500 лет и, следовательно, датой составления
славянской письменности следует признать 863 г. (с. 91). Глава эта на-
сыщена обильным и чрезвычайно доказательным материалом, а поэто-
му вывод К. Куева представляется нам бесспорным3.
В VIII главе обобщены итоги исследования литературных особен-
ностей Сказания Храбра. Определяя жанр этого произведения как апо-
логию, К. Куев подчеркивает, что выбор данного жанра связан с акти-
3 В связи с этим заметим, что невозможно согласиться ни с критикой взглядов
К. Куева, содержащейся в книге Ив. Богданова «Българската литература в дати и
характеристики 817-1965» (София, 1966. С. 21), ни с его собственной точкой зре-
ния о том, что славянская азбука была изобретена Кириллом в 855 г. Не менее спор-
ной представляется нам и критика взглядов К. М. Куева о времени создания славян-
ской письменности, высказанная А. С. Львовым в его рецензии на книгу болгарского
ученого (см.: Советское славяноведение. 1968. № 6. С. 106-108).
54
визацией общественной мысли в то время в Болгарии и определен дис-
куссионной позицией Храбра (с. 151).
Последняя (IX) глава содержит факты, показывающие широкое рас-
пространение в течение многих столетий Сказания Храбра у разных
славян, в особенности у восточных. Здесь следует отметить, что кроме
многочисленных списков разных редакций известны и переработки
«Сказания», из которых особый интерес представляет сербская перера-
ботка, опубликованная в 1964 г. Б. Стипчевич (Slovo. Т. 14. Zagreb, 1964)
и перепечатанная К. Куевым в его монографии (с. 170-172).
Вторая часть книги К. Куева содержит издание всех в настоящее
время известных списков Сказания (68 сп.), а также и печатных изда-
ний XVI-XVIII вв. (5 изд.). При этом из 57 списков, впервые опублико-
ванных в книге, многие открыты К. Куевым. Каждая публикация со-
провождается вступительной заметкой, содержащей различные сведения
о рукописи, в которой находится данный список, о взаимоотношении
между отдельными списками Сказания и т. п. Без преувеличения мож-
но сказать, что автором проделана огромная текстологическая работа.
В приложении даны снимки с 15 списков, а два из них приведены пол-
ностью (Лаврентьевский сп. 1348 г. и Пивский сп. сербской редакции
XV-XVI вв.).
В заключение нельзя не отметить общие достоинства монографии
К. Куева: превосходное знание литературы, даже той, которая лишь кос-
венно связана с темой исследования; всесторонняя аргументированность
выдвигаемых положений; необычайная научная трезвость, многократ-
но проявляемая автором в тех случаях, когда состояние источников не
позволяет дать окончательного решения того или иного вопроса; тек-
стологическая тщательность изданных списков.
Все эти качества труда Куйо М. Куева ставят его в один ряд с важ-
нейшими работами в области кирилло-мефодиевской проблематики и
делают его совершенно необходимым для всех исследователей, зани-
мающихся изучением древнейшего периода существования письмен-
ности на старославянском языке.
Впервые опубликовано: Изв. АН СССР. СПЯ. М., 1969.
Т. XXVIII. № 2. С. 170-172.
Рецензия на книгу: Добрев Иван. Глаголическият текст на
Боянския палимпсест. Старобългарски паметник от края XI век.
София: Изд-во на Българската Академия на науките, 1972
Со времени открытия в 1845 г. В. И. Григоровичем в селении Боя-
на близ Софии рукописи, которая представляет собой 109 листов Еван-
гелия-апракос, написанного кириллицей ХП-ХШ вв. по соскобленной
глаголице, она постоянно служила одним из доказательств большей
древности глаголического письма сравнительно с кириллицей. Уже в
1852 г. сам В. И. Григорович в статье «О древней письменности сла-
вян» по поводу найденного им Боянского евангелия писал о том, «что
стертые кодексы, т. е. палимпсесты, могут несколько доказывать древ-
ность стертого письма»’. В дальнейшем эту точку зрения приняли
П. Шафарик, И. В. Ягич, А. М. Селищев и многие другие ученые.
П. Шафарик был первым, кто попытался прочитать стертую глаголи-
цу: «На снимке одной страницы, мне сообщенном, я разобрал текст
ев. Марка, VII, 31-37, и в буквах заметил все признаки древнейших
глагольских памятников»1 2. Затем И. В. Ягич, кроме того, «заметил
среды текста евангелия» от Луки, III, I и след.: гл. XII; от Иоанна, XII,
26-35; от Матфея I, 18-253.
В наше время специальная техника фотосъемки позволила в значи-
тельной степени восстановить некогда стертый глаголический текст,
который издал и изучил И. Добрев.
Рецензируемая книга состоит из четырех разделов и двух указателей.
В первом разделе «История, описание и содержание рукописи» (с. 17-
18) сообщается, что открытая В. И. Григоровичем рукопись не вся явля-
ется палимпсестом. Из 109 листов ее только 42 написаны по стертой
глаголице (тетради I, II, III, V, VI и 2 л. X тетради), при этом удалось
восстановить лишь 26 страниц глаголического письма. По содержанию
восстановленная рукопись является кратким апракосом, так же как и
Саввина книга, Ассеманиево и Остромирово евангелия, с которыми
постоянно сопоставляется глаголический текст Боянского евангелия.
1 Григорович. О древней письменности славян. С. 160.
2 Шафарик П. Взгляд на древность глагольской письменности И Исследования
и замечания о древних памятниках старославянской литературы. СПб., 1856. С. 58.
3 Ягич. Глаголическое письмо. С. 129.
56
Описание всех листов палимпсеста, и особенно тех, которые удалось
восстановить, сделано И. Добревым весьма тщательно.
Во втором разделе (с. 19-80) с подробным комментарием в кириллов-
ской транслитерации воспроизведен буква в букву, строка в строку, стра-
ница в страницу прочитанный глаголический текст. Восстановленные
страницы изданы в порядке последовательности чтений уничтоженного
глаголического апракоса, а не в соответствии с пагинацией листов Бонн-
ского кирилловского памятника и пронумерованы латинскими литера-
ми. В предваряющем публикацию текста вступлении отмечены некото-
рые особенности издания. В частности, указано, что мелким шрифтом
напечатан лишь предполагаемый текст, который пока восстановить не
удалось. Вместе с тем он дается не в нормализованной орфографии, а в
соответствии с правописанием Боннского глаголического евангелия. На-
пример, только ъ: власть — D 15; вгсего— Н 17; и др.; гласный е вмес-
то сильного ь: ишедьше — G 14; день — М 9 и др. По-видимому, с такой
орфографией можно согласиться, хотя она и не бесспорна. К сожалению,
никак не оговорены издателем буквы, взятые в скобки, и многоточия,
имеющиеся почти на каждой опубликованной странице. Вероятно, и они
соответствуют тем местам Боянского глаголического евангелия, которые
пока прочитать не удалось и которые, конечно, также могли быть пред-
положительно восстановлены на основании других памятников. Поэто-
му вызывает недоумение отсутствие единообразия в передаче подобных
мест в рецензируемом издании. Особенно непонятными представляются
случаи, в которых сочетаются скобки с мелким шрифтом. Например,
рд/д/и —Х9, пр'Ьтх/к/нбши — Y9-10.
В третьем разделе (с. 64-81) описаны палеографические особенно-
сти памятника, в основном на материале тех страниц Боянского еванге-
лия, которые дали отчетливые фотопоказания. Одним из доказательств
древности Боянского глаголического евангелия И. Добрев справедливо
считает тот факт, что оно написано уверенной и опытной рукой: глаго-
лические буквы палимпсеста отражают и продолжают старославянскую
традицию. Следуя за М. Янакиевым, И. Добрев подробно описывает
кинематические особенности глаголического письма и приводит кине-
матическую схему всех букв глаголицы (с. 70-80). В этом разделе инте-
ресными и важными представляются поразительные отличия глаголи-
цы, описанные И. Добревым, как от кириллицы и ее прототипа гре-
ческого унциала, так и особенно от византийского минускула (с. 69-70).
Эти отличия — еще одно из доказательств несостоятельности гипоте-
зы И. Тейлора о происхождении глаголицы из византийского минус-
кульного письма.
В последнем разделе (с. 82-86) дан краткий очерк языковых особен-
ностей памятника. Так же как и в других глаголических памятниках,
кроме Киевского миссала, в Боянском евангелии отражена утрата сла-
бых редуцированных и переход сильного ъ в о, а сильного ь в е. Напри-
мер, что — D 5, U16; сна — 0 21; созда — В 4; прав'АДбн» — О 4 и др.
Однако поскольку Боянское глаголическое евангелие наряду с Листками
57
Ундольского, Енинским апостолом, а также позднейшей частью Зо-
графского евангелия является представителем одноеровой школы, то
не только в слабой позиции, но и в сильной вместо ь находим ъ; дьн» —
U 6; стдрьц» — J 3 и др.
В Боянском глаголическом евангелии как памятнике конца XI в. на-
метился процесс смешения носовых гласных, завершившийся, по-ви-
димому, в среднеболгарском языке в XII в. Любопытной графической
чертой, сближающей Боянское евангелие с Листками Ундольского, яв-
ляются написания тогда и егда, известные и некоторым другим сред-
неболгарским памятникам. Из особенностей морфологии указаны преж-
де всего регулярные формы дательного падежа полных прилагательных
и причастий на -омоу, появившиеся под влиянием склонений место-
имений. В древнейших списках Евангелия, как известно, подобные
формы единичны. Имперфект представлен только в стяженной форме.
Изредка употребляются в 3 л. мн. ч. архаичные формы аориста, как
синтагматического, так и простого. Понятно, что полное описание язы-
ка памятника не входило в задачу И. Добрева, а поэтому оно может и
должно быть продолжено.
Заключают книгу словоуказатель (с. 87-122) и указатель евангель-
ских чтений (с. 123-124). В словоуказателе исходная форма слова дана
в нормализованной орфографии, а звездочкой отмечены формы, засви-
детельствованные в испорченном виде. Однако употребление этого знака
тоже не всегда последовательно. Обычно он соответствует мелкому шриф-
ту в изданном памятнике. Так, например, прнд»— *Х9, диавол» — *Y3,
*Y 21 и др. Однако это проведено далеко не всегда, и многие формы,
набранные мелким шрифтом, звездочки в указателе не имеют. Напри-
мер, во — J 14, прекратили — Н 18-19 и др. Иногда звездочкой отме-
чены формы, в которых употреблены либо скобки: /д/з* — X 9, хотя
обычно подобные формы этим знаком не снабжаются (ср., например,
корЛБЛгЬ/ — А 14), либо многоточие: п... — U 6.
Отметим также и явные опечатки. Так, на л. К 22 дано бврескы, как
и в примечании к этому стиху на с. 37, но в словоуказателе находим
только закономерное еврейски, как и на л. L 10, 19. В указателе при
слове пжть имеется ссылка на л. *U 6, где находим п... дьн», т. е. пять
дней, см. Ев. от Луки, II, 44.
Изданное болгарским коллегой Боянское глаголическое евангелие
конца XI в., как всякий уникальный памятник, будет служить новым
источником изучения языка древнеславянской письменности.
Впервые опубликовано: Вестник ЛГУ. 1974.
Сер. «История, язык, литература». Xs 14.
Примечание 2003 г.
В одном из последних абзацев рецензии «явные опечатки», указан-
ные мною в книге И. Добрева, однако, таковыми не являются. Так,
бвр(еск)ы — это конъектура, предложенная Ив. Добревым на основа-
58
нии того, что расстояние между буквами р и ы в рукописи могло вме-
щать только три буквы.
Что касается также конъектуры п(жть) на основании греч. 686v, то
она представляется мне если не ошибочной, то все же недостаточно
обоснованной. Известно, что переписчики священных книг, естествен-
но, не обращаясь к греческому оригиналу, часто по своему разумению
«исправляли» текст. Это и отражено в чтении текста Л. II. 44 в ряде
древнейших памятников. Если в Асе. и Остр. ев. в соответствии с греч.
т)р.срар 686v читается дьни/дьне пять (‘путь дня — дневной путь’), то
в других уже имеется замена пжть на пать. Так, в Мар. ев.: пать
дьне[и], а в Сав. кн. даже: •£• дние. Поскольку в Боянском глаголи-
ческом евангелии отчетливо читается форма род. п. мн. ч. дънъ, то, с
моей точки зрения, конъектура должна была бы выглядеть п(ать) дьн»,
как в Мар. ев. и Сав. кн.
Рецензия на книгу: Коссек Н. В. Евангелие Кохно.
Болгарский памятник XIII в. София, 1986
В издательстве Болгарской Академии наук вышло факсимильное
издание среднеболгарского кирилловского Евангелия XIII в., пода-
ренного в 1879 г. Новороссийскому университету штабс-капитаном
А. А. Кохно, по имени которого оно вошло в науку. В настоящее время
памятник хранится в Одесской государственной научной библиотеке
им. Горького — № 182, шифр 1/3. Издание Евангелия Кохно подготов-
лено Н. В. Коссек, и ей же принадлежит предваряющее публикацию
текста исследование, посвященное палеографическим и языковым осо-
бенностям памятника.
Изданная рукопись представляет собой краткий апракос (без начала
и конца), на полях которого отмечены недельные и праздничные чте-
ния. Указатель по их порядку в Евангелии приведен в конце издания,
после публикации текста (с. 85-89), а также на каждом листе памятни-
ка. Завершают издание резюме на английском и немецком языках.
Исследование Н. В. Коссек начинается с описания палеографии па-
мятника (с. 7-15), выполненного детально и тщательно. Единственное
наше замечание касается большого количества опечаток, имеющихся на
всех страницах исследования, но особенно досадных в разделах, относя-
щихся к палеографии и фонетике. Затем следуют разделы, в которых вни-
мание автора сосредоточено на тех языковых особенностях издаваемой
рукописи, которые позволяют определить ее как среднеболгарский па-
мятник XIII в., отражающий восточно-болгарские говоры. Этот общий
вывод Н. В. Коссек хорошо обоснован и вполне может быть принят.
Наши замечания, достаточно многочисленные, относятся к тем раз-
делам исследования Н. В. Коссек, которые посвящены языковым осо-
бенностям памятника.
Так, в разделе «Фонетические особенности» (с. 15-36) вызывает
удивление обширный раздел, посвященный «редуцированным» глас-
ным. Известно, что уже в древнейших памятниках старославянского
языка отразились процессы, указывающие на утрату этих звуков в бол-
гарских говорах XI в. Естественно, что в конце XII в., а Евангелие Кох-
но написано никак не раньше этого времени, употребление еров, опи-
санное Н. В. Коссек, — явление орфографии, а не фонетики. В какой-то
мере это понимает и автор, когда пишет об «орфографических нормах»
(с. 16) Евангелия Кохно. Однако в дальнейшем дается, с нашей точки
60
зрения, избыточное описание употребления слабых и сильных редуци-
рованных как факта фонетических особенностей исследуемого памятни-
ка (с. 15—21). К сожалению, здесь встречаются досадные неточности в
интерпретации языкового материала. Так, на ряде страниц описывает-
ся «утрата» или «сохранение» ъ в приставках-предлогах на з: изгрддл,
изкрлх (с. 16), изгнлти (с. 19) и др. Однако известно, что эти пристав-
ки-предлоги конечного редуцированного не имели'. Особенно удивля-
ет утверждение Н. В. Коссек, что «в префиксе ваз* — конечный ъ со-
храняется, если корень начинается губными согласными...» (с. 18). Это
положение иллюстрируется формами глагола к*з*пнтн, в котором ъ
относится к корню -ап-, а не к префиксу. В случаях типа вазькрАТи
(с. 18), изагнАНи (с. 19) следует видеть не «сохранившийся редуциро-
ванный», а искусственные написания.
На с. 23 в слове крова: на кровна (Мф. X, 27) гласный о ошибочно
возводится к ъ. В разделе о гласном 'fc та же форма снова интерпрети-
руется не как закономерное окончание местного падежа основ на -о-, а
лишь как влияние этих основ (с. 29). Здесь, как и на с. 23, явное смеше-
ние слов крова и кравь.
В том же разделе ошибочно приведена среди форм род. п. -ja- основ
с флексией 4; форма жрьтк'Ь: милостыни л не жрьтк'Ь (с. 28).
Во-первых, совершенно очевидно, что слово жрьткл не относилось к
йотовой разновидности данного склонения, во-вторых, это — законо-
мерная форма дательного, а не родительного надежа, употребление ко-
торого зависело от глагола хот"Ьти.
Раздел «Морфологические особенности» (с. 36-41) очень краток, в
нем внимание автора сосредоточено на инновациях разных частей речи.
Так, в имени существительном отмечаются случаи смешения склоне-
ний. Однако и здесь имеются досадные неточности. Например, род. п.
мн. ч. скинии (с. 37) рассматривается как форма основ на -/-, хотя это
фонетически закономерное окончание основ -ja- от скинТа (та же фор-
ма в Зогр., Мар., Асе. и Остр, евангелиях). Точно так же форма гроз-
диб— Мф. VII. 16 (с. 37) не отражает влияния -/-основ, как и форма
также единственного числа КАЛлбниелль (тв. п.).
Неясно, почему формы прикоенж са и ллинж отнесены к формам
простого или старого сигматического аориста, а форма видном — к
формам нового аориста (с. 39). Форма же да... прииллж — Ио. X. 17
(с. 39) — вообще не аорист.
В разделе, посвященном синтаксису (с. 41-47), автор пишет, что «сле-
дует прежде всего обратить внимание на особенности управления», хотя
в Евангелии Кохно оно в основном «остается таким же, как в извест-
ных канонических текстах старославянского языка» (с. 41). К сожале-
нию, и этот раздел не лишен недостатков. Так, на примере прнкоенж
са оуию нала (с. 41) утверждается возможность управления глагола
1 Мейе А. Общеславянский язык. М., 1951. С. 124.
61
прнкоснжтн са дательным падежом. Но дательный падеж илла являет-
ся дательным притяжательным и определяет форму очию (мест. п.).
Аналогичный пример: очи ндю именно так квалифицирует сам автор
(с. 42), хотя, заметим, что ндю не дательный, а родительный падеж с
тем же значением поссесивности.
Вряд ли предложение trfecTb рдка болей га своего ни слб болей
послдкшддго и (с. 43) может служить иллюстрацией отрицательной
конструкции с род. п. прямого дополнения: в нем употребление род. п.
обусловлено сравнительной степенью.
Один и тот же пример ути оцд и лггрв — Мф. XIX. 19 на разных
страницах определяется по-разному: на с. 41 утверждается, что глагол
чьтити управляет род. п., а на с. 43 форма отьцд определяется как
вин.-род. п. А ведь это разные синтаксические явления!
Отрицательные конструкции выделены автором в отдельную главу
(с. 47—61), представляющую перепечатку ранее опубликованной статьи2.
На фоне очень кратких глав по морфологии и синтаксису она представ-
ляется неоправданно подробной.
Справедливо заметив, что «палеографические, фонетические и грам-
матические особенности у всех среднеболгарских рукописей восточ-
ной ориентации отличаются в целом единообразием», Н. В. Коссек счи-
тает, что «именно лексический материал дает возможность проследить
те индивидуальные черты, которые выделяют данный памятник среди
других памятников рассматриваемой эпохи» (с. 62). В целом разделы,
посвященные лексике (с. 61-79) и словообразованию (с. 79-84), заме-
чаний не вызывают, а выводы автора представляются вполне убедитель-
ными. Отметим только в чтении Мф. III, 4 весьма показательную заме-
ну обычных канонических дкрида или пржг* словом л'Ьтордсль. Эта
замена, с нашей точки зрения, не является «произвольно выбранным
славянским выражением» (с. 76), а отражает ту точку зрения раннехри-
стианских экзегетов, по которой Иоанн Предтеча питался растениями,
а не насекомыми3.
Обобщая все изложенное, рецензент совершенно согласен с Н. В. Кос-
сек в том, что языковые особенности Евангелия Кохно «еще ждут подроб-
ного исследования» (с. 7). Вместе с тем он вполне разделяет убеждение
ответственного редактора К. Куева, что изданный памятник представляет
значительный научный интерес и, конечно, привлечет к себе внимание
славистов4.
Впервые опубликовано: Советское славяноведение. 1989. № 4. С. 115—117.
2 Коссек Н. В. Семантика и синтаксис отрицания в евангелии Кохно // Старобълга-
ристика. 1982. № 4. С. 51-57.
3 Иванова Т.А. Слав, двр'кдь (К вопросу о значении и этимологии) // Этимоло-
гия. 1979. М., 1981. С. 51-58 (см. также наст. изд.).
4 К сожалению, в том экземпляре, каким располагал рецензент, оказались про-
пущенными листы с 89 по 96. Выскажем надежду, что наш дефектный экземпляр
является единственным.
62
Рецензия на книгу: Куев К. М. Съдбата на старобългарските
ръкописи през векове. София, 1979
Еще в 1891 г. А. И. Соболевский писал о том, что дошедшие до нас
старославянские памятники «представляют собой жалкие остатки не-
когда, без сомнения, обширной (разрядка моя. — Т. И.) двухазбуч-
ной древнеболгарской письменности, случайно сохраненные судьбою
от гибели в разных местах вне пределов своей родины и дошедшие до
нас в самом неприглядном виде»1. Новая монография известного спе-
циалиста в области древнеболгарской литературы профессора Софий-
ского университета им. Климента Охридского К. М. Куева знакомит чи-
тателя с судьбой древнейшего славянского рукописного наследия.
В небольшом «Предисловии» к книге К. М. Куев сообщает, что в ше-
стидесятых годах он имел возможность в течение продолжительного вре-
мени работать в древлехранилищах СССР, Польши, Румынии, Чехосло-
вакии, Югославии и Австрии. Здесь ему посчастливилось обнаружить
многочисленные списки древнеболгарских сочинений, неизвестные до
этого времени (см. более ранние работы К. М. Куева* 2), удалось собрать
разнообразный материал, отражающий сложную и нелегкую судьбу бо-
гатой древнеболгарской книжности, проследить которую К. М. Куев по-
ставил себе целью в рецензируемой монографии.
Книга К. М. Куева содержит три раздела, ряд приложений (алфавит-
ные указатели имен личных, географических, названий лавр и мона-
стырей, рукописей, фотоснимки некоторых из них) и резюме на немец-
ком языке.
Первый раздел — «Странствование рукописей» (с. 11-105) состоит
из 16 глав, в которых автор прослеживает судьбу славянских рукописей в
разные периоды истории Болгарии, сообщает сведения о собирателях
славянских древностей и о древнеболгарском наследии в их собраниях.
В книге рассмотрены собрания П. Шафарика, А. С. Норова, В. И. Гри-
горовича, Порфирия Успенского, А. Ф. Гильфердинга, Ст. Берковича,
В. М. Ундольского, П. А. Сырку и некоторых других В этой части кни-
ги читатель найдет много интересных подробностей и тонких наблю-
дений автора.
Безусловно, наибольший интерес в этом разделе представляют гла-
вы, посвященные миграции рукописей в Х-ХП вв. (с. 12-27) и в период
' Соболевский. Древний церковнославянский язык. С. 12.
2 Наир.: Куев К. М. Азбучната молитва в славянските литератури. София, 1974.
63
турецкого владычества (с. 28-41). В начале главы I отмечено, что боль-
шинство оригинальных сочинений древнеболгарской литературы до-
шло до нас преимущественно в списках русского извода. Так, например,
только в списках русского извода известны Азбучная молитва Констан-
тина Преславского (38 списков) и Беседа пресвитера Козмы (25 спис-
ков). Это обстоятельство определяется прежде всего давними и дли-
тельными связями Болгарии с Русью. Автор считает, что уже со времени
походов Святослава древнеболгарские книги могли проникать на Русь.
После того как в 972 г. Болгария утрачивает государственную самосто-
ятельность и становится провинцией Византии, многие болгары эмигри-
руют в Киевскую Русь, принося с собой в свое новое отечество книги.
Понятно, что особенно оживляются связи между болгарами и русски-
ми после официального крещения Руси в 988 г. Здесь, на Руси, русские
писцы составляют многочисленные списки с древнеболгарских книг,
создают старославянские памятники русского извода. Далее автор дает
описание ряда рукописей XI-XII вв., которые, являясь памятниками рус-
ской письменности, вместе с тем списаны с болгарских оригиналов.
Безусловно, перечень К. М. Куева может быть продолжен. Так, с
нашей точки зрения, к числу древнерусских рукописей, представляю-
щих список с болгарского оригинала, должен быть отнесен Синай-
ский патерик, древнейший славянский перевод одного из произведе-
ний патериковой литературы. Любопытно, что в Успенском сборнике
ХП-ХШ вв., некоторые части которого, без сомнения, являются спис-
ками с болгарского оригинала (с. 25), помещено Житие Афанасия Алек-
сандрийского, представляющее славянскую компиляцию, первая часть
которой (л. 5а.27-66.2) соответствует главе 197 Синайского патерика
(л. 148 об. 7). Заметим также, что пять слов Иоанна Златоуста (25, 27,
28, 32, 35), помещенных в Успенском сборнике, имеются в том же
самом переводе и в древнеболгарской Супрасльской рукописи (28, 33,
34, 39)3.
Второй раздел книги, «Уничтожение рукописей» (с. 106-143), вклю-
чает шесть небольших глав, в которых рассматриваются причины и
обстоятельства гибели рукописей. И в этом разделе читатель найдет
для себя много полезного и интересного. Следует, разумеется, заметить,
что некоторые из перечисленных К. М. Куевым причин — такие, как
уничтожение древних рукописей по причине невежества, плохого хра-
нения, гибель их от пожаров, часто являвшихся следствием постоян-
ных войн и междоусобиц, — не были специфическими для Болгарии, а
отразили общую судьбу средневековой книжности. Характерное явле-
ние представляют собой и палимпсесты, возникавшие прежде всего в
силу дороговизны пергамена. В Византии, как отмечает К. М. Куев,
создание палимпсестов было очень распространенным (с. 108). Любо-
3 Благова Э. Гомилии Супрасльского и Успенского сборников // Исследования
источников по истории русского языка и письменности. М., 1966. С. 77-87.
64
пытно, что некоторые славянские рукописи представляют собой гре-
ческие палимпсесты. Так, Слепченский апостол4, Григоровичев пари-
мейник и Евангелие Кохно написаны по стертому греческому письму.
Что касается древнеболгарских палимпсестов, то в подавляющем боль-
шинстве случаев (9 из 10) стертый славянский текст заменен в них но-
вым славянским. При этом из девяти рукописей, описанных К. М. Куе-
вым, шесть написаны кириллицей по глаголице и одна — глаголицей
по глаголице. Лишь одна рукопись, хранящаяся в Ватиканской библио-
теке, написана греческим письмом по славянской кириллице (с. 109—
ПО). К сожалению, в рецензируемой монографии не указан недавно
открытый И. Добревым Зографский палимпсест (угловатая глаголица
по стертой круглой глаголице)5.
Последний раздел монографии К. М. Куева посвящен судьбе важ-
нейших старославянских и древнеболгарских памятников. В нем про-
слежена история 25 рукописей, начиная с Зографского евангелия конца
X — начала XI в. и кончая Тихонравовским Дамаскином XVII в. Осо-
бый интерес представляет судьба разрозненных рукописей, хранящих-
ся в разных библиотеках и даже иногда в разных странах. Таковы, на-
пример, сборник Клоца, Добромирово евангелие, Слепченский апостол6.
Особенно интересна судьба также разрозненной Супрасльской рукопи-
си, открытой в первой четверти XIX в. М. К. Бобровским. Варшавская
часть этого памятника в ходе Второй мировой войны оказалась похи-
щенной, затем была обнаружена в США и в 1968 г. возвращена в Польшу
(с. 162). Высоко оценивая и этот раздел рецензируемой монографии,
выскажем, однако, сожаление, что в нем не упоминаются старославян-
ские памятники, сохранившиеся в фрагментах, —такие, например, как
Листки Ундольского, Хиландарские листки и др. Подобные фрагмен-
тарно сохранившиеся памятники превосходно подтверждают основную
идею книги К. М. Куева о трагической судьбе древнего южнославян-
ского рукописного наследия.
Новая книга К. М. Куева, проследившего нелегкую судьбу древних
рукописей в течение столетий, — достойный вклад в палеославистику,
к которому постоянно будут обращаться последующие исследователи.
Впервые опубликовано:
Советское славяноведение. М., 1982. №2. С. 87-88.
4 Гранстрем Е. Э. Палимпсесты Государственной публичной библиотеки имени
М. Е. Салтыкова-Щедрина//Византийский временник. М.; Л., 1960. Т. 17. С. 82-84.
5 Добрев И. Палимпсестовите части на Зографското евангелие И Констаитин-
Кирил Философ. София, 1971. С. 157-164.
6 О нем см. также: Куев К. Судьба Слепченского апостола // Советское славяно-
ведение. 1981. № 1. С. 61-65.
ОБ АЗБУКЕ НА СТЕНЕ
СОФИЙСКОГО СОБОРА В КИЕВЕ
Недавно С. А. Высоцкий опубликовал три статьи о необычной азбу-
ке, состоящей из 27 букв, которая была обнаружена им в апсидной час-
ти Михайловского придела Софии Киевской на штукатурке XI в.1 Эта
азбука состоит из 23 букв греческого алфавита, порядок следования
которых в двух местах нарушен добавлением славянских букв: б после
а и ш, ip перед ш. Хотя литера ip занимает место греч. ср, автор публика-
ции полагает, и, по-видимому, справедливо, что это не греческая, а сла-
вянская буква, «так как подобная форма “пси” не известна греческой
письменности, но характерна для кирилловского ц?». Четвертая сла-
вянская буква ж написана сверху над строкой после 6.
Вот граффито Киевской Софии в сопоставлении с азбукой Остро-
мирова евангелия:
АБВГДбЖЗИДТКЛМН^ОПрстуфхШфШ
а б в г д е ж з н I к л м н о п р с т у оу ф у w ц ч ui ip * та к 'Ь ж и; а ьк
« ю га £ ф д s — 6ч — 90
Открытие этой азбуки, которая, с одной стороны, не является гре-
ческой, но, с другой стороны, не соответствует и современной ей сла-
вянской кириллице, включавшей в XI в. более сорока графем, привело
С. А. Высоцкого к далеко идущим выводам, связанным с вопросом о
существовании самобытной дохристианской письменности у восточ-
ных славян. С точки зрения С. А. Высоцкого, эта азбука представляет
раннее дохристианское местное восточнославянское письмо и отража-
ет один из этапов постепенной славянизации греческого алфавита, ко-
торый, по Храбру, в течение многих лет употреблялся «без устроения»
(известно, что при помощи греческой азбуки нельзя было передать не-
которые славянские звуки). При этом следует заметить, что идея посте-
пенной славянизации греческого алфавита у самого Храбра вообще
отсутствует. После упоминания о том, что греческими буквами нельзя 1 2
1 Высоцький С. О. Стародавня слов’янська азбука в Софи Кшвсьюй // В!сник
АН УРСР. 1970. № 6; Высоцкий С. А. Древнерусская азбука из Софии Киевской //
Советская археология. 1970. № 4; Высоцький С. О. Деяю риси давньорусько! пи-
семност! IX-X ст. за археолопчними пам’ятками И Мовознавство. 1971. № 3.
2 Высоцкий. Древнерусская азбука. С. 132.
66
было «добре» написать славянские слова, начинающиеся с б, ж, з, Ц, y,
ш, 'fc, ж, к>, а3, Храбр сообщает об изобретении Константином Филосо-
фом азбуки, состоящей из 38 букв, одни из которых были созданы «по
чиноу гръчьскыхь», другие же — «по слов'Ьнст'Ьи р'Ьчи».
Постепенная славянизация греческого алфавита вполне допустима
и возможна, хотя все же трудно разделить подобный взгляд на откры-
тую С. А. Высоцким азбуку. Основные доводы высказанного предполо-
жения сводятся к тому, что все указания об употреблении письменнос-
ти на Руси до ее официального крещения должны свидетельствовать о
наличии у восточных славян самобытной письменности. Именно так
интерпретируется ряд подобных свидетельств.
Прежде всего С. А. Высоцкий ссылается на пресловутые «русские
письмена» из VIII главы Жития Кирилла, в которых он готов видеть
вслед за В. Ф. Миллером «славянское письмо греческими буквами»4.
Однако вряд ли с этим можно согласиться, так как весьма сомнительно,
чтобы письмо «греческими буквами» было названо «русским». В свое
время Д. С. Лихачев, также допуская возможность того, что книги, най-
денные Константином-Кириллом в Корсуни, были русскими книгами,
«в которых без особого “устроения” были применены буквы греческо-
го алфавита», все же высказал вполне резонное в том сомнение. «Слож-
ная тематика этих книг (по свидетельству Жития Константина это были
Евангелие и Псалтырь), — писал Д. С. Лихачев, — говорит как будто
бы за то, что письмо было в достаточной мере упорядоченное. Возмож-
но, впрочем, что и буквы этих книг не были греческими по происхож-
дению, иначе автор Жития Константина не назвал бы их “руськыми
письмены”»5.
Думается, что если все же понимать под «русскими письменами»
раннее восточнославянское письмо и при этом отождествлять его с од-
ним из известных нам славянских алфавитов, то логичнее видеть в этих
«русских письменах» глаголицу, как это сделал в свое время В. И. Гри-
горович6; в наши дни развивал эту точку зрения П. Я. Черных7. Однако
и такое толкование «русских письмен», как мне кажется, не имеет под
собой достаточных оснований8. Более того, отсутствие непосредствен-
ной связи глаголицы с каким-либо другим алфавитом и отчетливо вы-
раженный искусственный характер ее делают предположение о Кон-
стантине-Кирилле как создателе глаголицы наиболее убедительной и
’ К сожалению, в статье С. А. Высоцкого (Советская археология. 1970. № 4)
дважды, на с. 134 и 136, неточно названы некоторые буквы, указанные Храбром, а
именно га вместо к, у вместо жид вместо а.
4 Высоцкий. Древнерусская азбука. С. 135.
5 Лихачев Д. С. Возникновение русской литературы. М.; Л., 1952. С. 21.
6 См.: Исследования и замечания о древних памятниках старославянской лите-
ратуры. СПб., 1856. С. 44.
7 Черных. Язык и письмо. С. 133-134.
8 Иванова. Еще раз о «русских письменах».
67
правдоподобной научной гипотезой. В этом, кажется, не сомневается и
С. А. Высоцкий, принимая концепцию Э. Георгиева. Таким образом,
ссылка на «русские письмена», которые сами представляют собой одну
из загадок кирилломефодианы, не вносит никакой ясности в вопрос о
дохристианской письменности у восточных славян.
Вслед за «русскими письменами» важнейшим доказательством су-
ществования самобытной письменности у восточных славян приз-
наются договоры русских с греками. Бесспорно, что не только сами
договоры, дошедшие до нас в составе Повести временных лет, но и
содержание некоторых их статей свидетельствуют о том, что письмен-
ность на Руси имелась задолго до официального принятия христиан-
ства. Однако признание этого факта никак не может служить доводом
в пользу того, что договоры русских с греками были написаны архаич-
ным докирилловским письмом, которое, как предполагает С. А. Высоц-
кий, Нестор «смог прочитать» и «вписать современной ему кириллицей
в летопись»9.
В своих рассуждениях о договорах Руси с греками С. А. Высоцкий
неоднократно ссылается на исследование С. П. Обнорского, но при этом
совершенно упускает из виду, что последний писал о языке переводов.
Вместе с тем выводы С. П. Обнорского в этом отношении чрезвычайно
важны. «Языковой анализ, — писал Обнорский, — ...заставляет пред-
полагать, что перевод договора 912 г. был сделан болгарином и на бол-
гарский (т. е. старославянский. — Т. И.) язык, но этот перевод был вы-
правлен русским справщиком. Напротив, переводчиком договора 945 г.
должен был быть русский книжник, соответственно и отразивший в
переводе смешение и русской и болгарской книжной (разрядка моя. —
Т. И.) стихии»10 11.
Если принять эти выводы С. П. Обнорского, то, хотя время перевода
с греческого договоров русских с греками «приблизительно должно
было совпадать со временем фактического заключения соответствую-
щих дипломатических актов»’1, они никак не могли быть написаны еще
не вполне славянизированным греческим алфавитом. Напротив, есть
все основания полагать, что они были написаны уже совершенно уст-
роенной славянской азбукой. Так, в именах русских послов, которые
несомненно находились в подлиннике договоров и не могли появиться
в результате позднейшей правки, широко представлены дополнившие
греческий алфавит славянские буквы: а, ь, в, ц, Y. Ср.: Ха'Ьбь,
Кдницдра, [Иноверна, Куци, Ск'Ьнь, Боричь и др.12
Наконец, наиболее важным для С. А. Высоцкого доказательством
существования самобытной письменности у восточных славян в до-
9 Высоцкий. Древнерусская азбука. С. 138.
10 Обнорский С. П. Язык договоров русских с греками // Обнорский С. П. Из-
бранные работы по русскому языку. М., 1960. С. 119-120.
11 Там же. С. 120.
12 Повесть временных лет. I. С. 34-35.
68
христианское время является надпись X в. на корчаге из Гнездовского
кургана. С. А. Высоцкий исходит из того прочтения гнездовской над-
писи, которое предложили Д. А. Авдусин и М. Н. Тихомиров13 14 и кото-
рое вскоре было отвергнуто как неудовлетворительное с лингвистичес-
кой точки зрения. Правда, он ссылается и на прочтение этой надписи,
предложенное П. Я. Черных: гороушна, а не гороухща'\ но вместе с
тем палеографическому анализу подвергает начертание ф, а не ш. За-
метим, что не только П. Я. Черных читал этот знак не как кириллов-
ское ф. Так, В. Ф. Мареш увидел в нем греч. «пси»: гороухфд15, что
было отвергнуто, однако, А. С. Львовым. Но чтение, которое предла-
гает А. С. Львов, — искаженная форма субстантивированного прича-
стия гороуфд из горжфа, — предполагает форму старославянскую, а
не русскую по происхождению. Ср. совр. русск. горючее'6.
Как бы там ни было, С. А. Высоцкий, сопоставляя это начертание с
предпоследним знаком из Софийской азбуки, отмечает, что оба они со-
впадают с буквой ф древнейших русских рукописей, так как средняя
мачта этой буквы имеет длинный хвост, далеко выходящий за пределы
строки, в то время как в древнейших болгарских рукописях буква ф
или вся размещается в строке, или хвост средней мачты незначительно
выходит за ее предел. Установленное отличие позволяет С. А. Высоцко-
му сделать предположение, что эта палеографическая особенность древ-
нерусских рукописей является следом архаичного местного восточносла-
вянского алфавита, каким была написана гнездовская надпись и который
в XI в. был воспроизведен на стене Софийского собора в Киеве.
Следы этого архаического восточнославянского письма С. А. Вы-
соцкий усматривает и в берестяных грамотах. Касаясь необычного упот-
ребления букв о и е вместо конечных ъ и ь, он пишет: «Нельзя ли в этом
явлении увидеть графический архаизм, который отражает тот этап древ-
нерусской письменности, когда она еще не имела специальных знаков
а, ь для обозначения глухих гласных, вместо которых писались о, б?»17
Однако подобная графическая мена конечных а и ь на о и 6 находит
отражение в берестяных грамотах лишь с XIII в. и особенно последова-
тельно проводится в документах XIV-XV вв., что, по словам Р. И. Ава-
несова, «говорит, видимо, о поздней утрате редуцированных в новго-
родском диалекте, что вполне согласуется с ранее принятыми данными
истории русского языка»18. В наиболее же архаичной грамоте № 9 (от
Гостяты к Василию) «сохранены слабые редуцированные, отсутствуют
13 Авдусин Д. А., Тихомиров М. Н. Древнейшая русская надпись // Вестник АН
СССР. 1950. №4. С. 75.
14 Черных П. Я. К вопросу о гнездовской надписи И Изв. АН СССР. ОЛЯ. 1950.
Т. IX. № 5.
15 Mares F. V. Dva objevy starych slovanskych napisu // Slavia. 1951. Rocn. XX.
№ 4. S. 507.
16 Львов А. С. Еще раз о древнейшей русской надписи из Гнездова // Изв. АН
СССР. ОЛЯ. 1971. Т. XXX. № 1.
17 Высоцький. Деям риси. С. 11.
18 См.: Палеографический и лингвистический анализ новгородских берестяных
грамот. М., 1955. С. 86.
69
о и 6 на месте сильных редуцированных и нет написаний с ь вместо а и
% вместо ь»19. Кроме того, исследовавшая палеографию берестяных гра-
мот Л. П. Жуковская как характерную их особенность отмечает пред-
почтительное начертание буквы цт, полностью умещающееся в строке.
«Такие начертания, — заключает Л. П. Жуковская, — свойственны лишь
самым древнейшим памятникам, написанным чернилами. В берестя-
ных грамотах они сохраняются довольно долго»20.
Следовательно, одно из основных отличий «местного» восточно-
славянского дохристианского письма от болгарской кириллицы, кото-
рое установил С. А. Высоцкий, на самом деле таковым признано быть
не может. Более того, А. С. Львов, снова подвергший эту надпись па-
леографическому анализу, пришел к выводу, не лишенному основа-
ний, что гнездовская надпись в начертании некоторых букв (д, о, t|i)
близка к глаголице и, по-видимому, «отражает ту стадию развития
кириллицы, когда в нее (собственно, в греческий алфавит) в Болгарии
после 885 г. вначале почти без изменения, а потом видоизменяя под
стиль греческих унциальных букв, включали глаголические буквен-
ные знаки...»21.
С. А. Высоцкий пытается объяснить и то, почему в открытую им аз-
буку вошли лишь 4 славянские буквы: б, ж, ш, ip. Ему кажется, что эти
добавочные буквы были «необходимы в первую очередь для славянского
письма»22. Остальные же звуки, которые, по Храбру, были трудны для
письма «без устроения», могли передаваться приближенно при помощи
комбинации разных греческих букв. Но ведь приближенно при помощи
греческих букв могли передаваться и вышеназванные звуки. Ср. славян-
ские названия соответствующих букв в греческой транскрипции в так
называемом Бандуриевом сказании: рлтоихт;, сгаос, оДсос23.
Кроме того, отсутствие в открытой азбуке букв «зело» и «пси»
С. А. Высоцкий объясняет тем, что они «употреблялись преимуще-
ственно в качестве цифр»24. Но ведь не только эти буквы преимуще-
ственно употреблялись в цифровом значении, эта же особенность от-
личала «фиту» и «кси». Почему же они, занимая свои греческие места,
имеются в граффито? При этом следует заметить, что если д и £ упо-
требляются как буквы лишь в заимствованных словах, то употребление
ф широко отражено в перфекте славянского глагола пьсдти: фдда. До-
статочно в этом случае сослаться на ранее опубликованные С. А. Вы-
соцким граффити Софийского собора25.
19 Палеографический и лингвистический анализ. С. 81.
20 Там же. С. 77.
21 Львов. Еще раз о древнейшей русской надписи. С. 50.
22 Высоцкий. Древнерусская азбука. С. 138.
23 Regel W. Analecta Byzantino-Russica. SPb., 1891. S. 50.
24 Высоцкий. Древнерусская азбука. С. 137.
25 Он же. Древнерусские надписи Софии Киевской XI-XIV вв. Киев, 1966.
Табл. V-VI, XXI, 1-ХХП, 1; XXIII-XXIV.
70
Сам С. А. Высоцкий хорошо понимает, что его интерпретация Со-
фийской азбуки вызывает много вопросов, целый ряд которых он в сво-
их статьях и не поднимает. К числу их относится и такой существенно
важный вопрос: если это местное восточнославянское письмо, то при-
ходится допустить, что именно из этой азбуки заимствованы в кирил-
лицу буквы к, ж, ш, ip. Но вероятно ли это? Покойный Иван Гошев,
опубликовавший древнейшие болгарские глаголические и кирилловские
надписи, в специальной статье убедительно показал, как глаголичес-
кие буквы, необходимые для передачи специфических славянских зву-
ков, проникая в славянские надписи греческими буквами, постепенно
видоизменялись под стиль греческого унциала, превращая греческую
азбуку, употреблявшуюся, по Храбру, вначале «без устроения», в сла-
вянскую кириллицу26. И вряд ли это возможно опровергнуть.
Вместе с тем на граффито Киевской Софии можно взглянуть с иной
точки зрения, которая позволяет снять неясности и противоречия, вы-
текающие из предположения С. А. Высоцкого.
Следует ли вообще отличие от кириллицы лишь в количестве букв
считать достаточным основанием того, чтобы принять граффито за осо-
бую азбуку? Думается, что такому предположению препятствует уни-
кальность надписи. Для того чтобы находку на стене Киевской Софии
признать за особую азбуку, т. е. за определенный по составу и порядку
следования букв их перечень, необходимо хотя бы однократное ее по-
вторение. При отсутствии этого условия надпись на стене Софийского
собора в Киеве представляется лишь неумелой попыткой не очень све-
дущего в славянской азбуке человека изобразить кириллицу. При этом
автор граффито значительно лучше знал греческий алфавит, на кото-
рый он сбился уже в самом начале, пропустив ж и вставив эту букву
над строкой. Этим же объясняется отсутствие буквы 5, не входившей в
греческий алфавит, греческие места букв д и а также то, что «азбука»
заканчивается ш.
Итак, надпись, открытая С. А. Высоцким, вряд ли может быть при-
знана особой и самобытной древнерусской азбукой, представляющей
попытку некоторой славянизации греческого алфавита.
Впервые опубликовано: ВЯ. 1972. № 3. С. 118 -122.
26 Гошев Ив. Развитие на негръцките кирилометодиевски буквени знации в т. нар.
кирилица // Хиляда и сто години славянска писменост. София, 1963. С. 275-286.
О НОВОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ
СЛАВЯНСКОГО АЗБУЧНОГО ИМЕННИКА
КАК ТЕКСТА
Кажется, Н. Ф. Грамматик, известный филолог и литератор начала
XIX столетия, был первым, кто попытался на основании славянского
буквенного именника составить связанный текст1. Конечно, эта первая
попытка была более чем неудачна и даже вызвала скептическую оцен-
ку А. С. Пушкина1 2. В дальнейшем подобные реконструкции вплоть до
нашего времени осуществлялись неоднократно. Последняя подобная
попытка принадлежит воспитаннице С.-Петербургского университета,
доктору филологических наук Л. В. Савельевой, которая в серии ста-
тей, опубликованных в разных изданиях, осуществила новую реконст-
рукцию славянского азбучного именника как текста3.
Последняя (шестая!) работа Л. В. Савельевой, опубликованная в се-
рии «Научные доклады» Издательства С.-Петербургского университе-
та4, в сущности является научной полемикой с моей сданной в печать,
но все еще не опубликованной статьей «Несколько критических заме-
чаний по поводу новых исследований о первой славянской азбуке», в
основу которой был положен доклад, прочитанный мною на научной
конференции филологического факультета СПбГУ в 1995 г.
С удовлетворением должна отметить, что в своей новой работе
Л. В. Савельева учла некоторые мои замечания. Так, теперь она строит
свою реконструкцию с привлечением фактов собственно старославян-
ских памятников и древних абецедариев: Парижского (abecedarium
1 Грамматин Н. Слово о полку Игоревом, историческая поэма, писанная в на-
чале XIII века. М., 1823. С. 113.
2 Пушкин А. С. Поли. собр. соч.: В Ют. М.; Л., 1959-1962. Т. VII. С. 521.
3 Савельева Л. В. 1) Сакральный смысл славянской азбуки: Напутственное слово
Первоучителя славян // Север. 1993. № 3. С. 152-158; 2) Новый комментарий к за-
метке А. С. Пушкина о славянской азбуке // Пушкинская эпоха и христианская куль-
тура. СПб., 1994. Вып. IV. С. 104-108; 3) Славянская азбука: Дешифровка и интер-
претация первого славянского поэтического текста // Евангельский текст в русской
литературе XVIII-XX веков. Петрозаводск, 1994. С. 12-31; 4) Истоки и загадки на-
шей азбуки // РР. 1994. № 5. С. 69-74; 5) Языковая экология: Русское слово в культур-
но-историческом освещении. Петрозаводск, 1997. С. 128-134.
4 Она же. К интерпретации славянского азбучного именника как текста. СПб.,
1998.
72
bulgaricum) и Мюнхенского. Однако использование новых материалов
не сделало для меня более убедительной ее реконструкцию, так как все
эти источники используются в недостаточном объеме.
Так, ее постулат о том, что «ни одно из буквенных наименований
старшей глаголицы не изымалось и не видоизменялось, а семантизиро-
валось в той словоформе, в которой зафиксировано древними источни-
ками»5, является, с моей точки зрения, заблуждением автора.
В качестве доказательства приведу возможную эволюцию названий
2-й буквы славянского алфавита. В свое время Л. В. Савельевой при-
шлось комментировать это наименование, так как в первой синтагме —
АЗ* еоукы в^д^: — слово воукы засвидетельствовано в форме имени-
тельного падежа, употребленного в функции винительного, вместо зако-
номерного коукгвь6. Однако весь этот комментарий оказывается избы-
точным, так как, по-видимому, в старшей глаголице название 2-й буквы
было в форме винительного падежа не единственного, а множественно-
го числа: коукгви. Такое первоначальное название подтверждается, во-
первых, Парижским абецедарием, где находим bocobi7. Во-вторых, дан-
ными старославянских памятников, где его употребление ограничено
лишь чтением Евангелия от Луки 16, 5-7, в котором это слово засвиде-
тельствовано также только в форме множественного числа в значении
‘то, что написано, запись, записка’: прими коукгви твоьх и напиши8.
Любопытно, что в Словаре старославянского языка, издаваемом в
Праге и отражающем словоупотребление в более широком круге памят-
ников, это слово употребляется также в формах множественного числа9.
Кроме того, существует и такая точка зрения, вполне обоснованная,
что это слово является моравизмом10 11 и, следовательно, в первоначаль-
ной (старшей) глаголице его быть не могло. Предполагают также, что в
первоначальном именнике 2-я буква имела сакральное название Богг",
замененное в моравский период словом коукгви, которое в свою оче-
редь изменилось в традиционное коукы. Таким образом, с моей точки
зрения, вышеприведенное утверждение Л. В. Савельевой о том, «что
ни одно из буквенных названий старшей глаголицы не изымалось и не
видоизменялось», лишено оснований.
Думается, что прежде, чем приступить к реконструкции буквенного
именника как текста, необходима реконструкция самого буквенного
именника, создание которого мы связываем с именем Первоучителя
5 Там же. С. 3.
6 Савельева. Славянская азбука. С. 18.
7 Ягич. Глаголическое письмо. С. VII. Табл. 16.
8 Старославянский словарь (по рукописям X-XI веков) / Под ред. Р. М. Цейт-
лин, Р. Вечерки и Э. Благовой. М., 1994. С. 102.
’ Slovnik jazyka staroslovenskeho. Praha, 1961. Ses. 4. S. 148.
10 Львов А. С. Очерки по лексике памятников старославянской письменности.
М., 1966. С. 159-163.
11 Драгова Н. Непроучен старобългарски азбучен акростих // Език и литература.
София, 1968. Т. XXIII. № 3. С. 37-58.
73
славян. Возможно, что эта реконструкция будет носить характер науч-
ной гипотезы, но без нее нельзя приступать к реконструкции текста,
основываясь лишь на традиционных названиях букв. Тем более что сама
Л. В. Савельева вынуждена признать, что показания тех источников, на
которые она опирается, «не во всем согласуются и в некоторых момен-
тах противоречат друг другу, так что каждому исследователю прихо-
дится отбирать из этих источников факты, заслуживающие наибольше-
го доверия, особенно с учетом косвенных доказательств»12. Вместе с
тем выбор Л. В. Савельевой того или иного факта во многом не лишен
субъективности, так как он основан прежде всего на ее глубоком убеж-
дении, что славянский буквенный именник является первым славян-
ским поэтическим текстом, созданным Первоучителем славян.
Так, основываясь на показаниях Азбучной молитвы Константина
Преславского (Аз* слокомь силль мольк са ногу) и Мюнхенского абе-
цедария, Л. В. Савельева справедливо полагает, что в старшую (домо-
равскую) глаголицу входили первые 28 букв, представляющих глаголи-
ческую цифирь от единицы до тысячи. Однако, вопреки этому, она в
своей реконструкции исходит из 26 букв, исключая 11-ю и 12-ю буквы,
которые в глаголической цифири закономерно занимают места цифр 20
и 30. При этом удивляет прежде всего исключение 11-й буквы — «иже
на круге», графема которой, состоящая из треугольника и круга — 5, в
настоящее время единодушно признается сакрально значимой. Поэто-
му естественно возникает вопрос, почему Л. В. Савельева эту глубоко
символическую букву не учитывает в своей реконструкции, вынося ее
за скобки: иже (и) клко13. Вместе с тем ее предшественники К. Эрикс-
сон14, Ф. Винке и Р. Детре15 уверенно восстанавливают на месте 11-й
буквы имя Исусг.
Точно так же вызывает вопрос исключение и 12-й буквы из реконст-
рукции, предложенной Л. В. Савельевой. Она придерживается той точ-
ки зрения, что в первоначальной глаголице буквы zvf — «дервь» — не
было. Однако, как кажется, это не упрощает задачу исследователя, а
делает ее более затруднительной. Ведь эта буква, занимая 12-е место в
алфавите, служила в глаголической цифири для передачи числа 30. Если
ее не было, то как передавалось это число? Предполагаемая, возможно,
другая реализация этой буквы, о чем Л. В. Савельева не упоминает,
безусловно, должна была иметь «имя». Заметим также, что в Азбучной
молитве Константина Преславского, на которую постоянно ссылается
12 Савельева. К интерпретации. С. 3.
13 Там же. С. 7, 11.
14 Ericsson К. The Slavonic Alphabet a Credo И Das heidnische und christliche
Slaventum. Wiesbaden, 1970. Bd. 2. S. 115, 120.
15 Vincke E, Detrez R. De I’origine et de la structure de 1’alphabet glagolitique //
Orientalia Lovaniensia Periodica. 1992. P. 219-250. К сожалению, работа Ф. Винке и
Р. Детре известна мне и Л. В. Савельевой только по аннотации В. Федера, любезно
предоставившего ее нам, за что я приношу коллеге В. Федеру свою благодарность.
74
Л. В. Савельева, стих на 12-ю букву не вообще исключен, а дан в таком
прочтении, которое вызвало продолжительную дискуссию16.
Вместе с тем исключение 12-й буквы из алфавита приводит автора к
последующему неправильному членению азбучного именника на син-
тагмы. Так, вопросительное наречие клко занимает, по Савельевой, не
закономерную начальную позицию: клко — 40, людие — 50, мыс-
лите— 60, а неоправданно отнесено к предшествующей синтагме:
иже — 10, (и) — 20, [? — 30], клко — 40. Точно так же неоправданным
оказывается и деление, предложенное JI. В. Савельевой, букв v, ф, \ на
две синтагмы: оукг ферт/'/х'Ьръ от* не (о чем ниже).
Свое прочтение буквенного именника Л. В. Савельева обосновывает
«аргументами грамматического, лексического, историко-культурного и
структурно-поэтического характера»17. В отношении грамматических и
лексических аргументов следует заметить, что они использовались все-
ми предшествовавшими интерпретаторами буквенного именника как тек-
ста, при этом, конечно, с определенной долей (большей или меньшей)
домысливания и произвольности. Не лишена этого недостатка и рекон-
струкция Л. В. Савельевой.
Так, например, при рассмотрении грамматических доказательств
Л. В. Савельева утверждает, что глагольные формы употреблялись «в
основном в императиве»18. Однако в буквенном именнике всего шесть
глагольных форм, из них две в форме настоящего времени: в'Ьд'Ь ‘я
знаю, познаю’ и меть ‘есть, существует’ и три формы в императиве
глаголи ‘говори’, живете ‘живите’, рьци ‘скажи’. Остается форма
мыслите, которая может интерпретироваться и как форма настоящего
времени, и как форма императива 2 лица множественного числа. В пред-
ложенной не только мною синтагме како люди мыслите (?) глагол
употреблен в настоящем времени; у Л. В. Савельевой — люди мысли-
те (!) — в императиве: кто из нас прав, судить не нам! Однако утверж-
дение о преимущественном употреблении императива в буквенном
именнике не имеет достаточных оснований.
Приступая к лексической характеристике буквенных наименований,
Л. В. Савельева сделала существенное замечание о том, что «при обу-
чении чтению и письму из прагм атиче ск их (разрядка моя. — Т. И.)
соображений условные (курсив мой. — Т. И.) имена букв обнаруживали
тенденцию к сокращению — во-первых, и, во-вторых, некоторые из них
применительно к старославянским текстам представляют собой гапак-
сы»19. Таким образом, и Л. В. Савельева полагает, что, создавая «из праг-
матических соображений» «условные» наименования букв, создатель
первой славянской азбуки учитывал их мнемотехническую функцию,
важнейшую для любого алфавита. Что касается тенденции к сокра-
16 Куев. Азбучната молитва. С. 38-54.
17 Савельева. К интерпретации. С. 4.
18 Там же.
19 Там же.
75
щению наименований букв, установленной Л. В. Савельевой, то тако-
вой при передаче наименований собственно славянских звуков обнару-
жить не удается: дз», Боукта, в'Ьд'Ь и т. д. Эта «тенденция» отмечена
самой Л. В. Савельевой только в двух случаях: Х'Ьр* из Х'Ьр(оукнлл)г и
пе из печали (об этих «тенденциозных» сокращениях ниже).
Что касается гапаксов, т. е. слов, употребленных лишь однажды,
для данного случая, то остается неясным, какие именно наименова-
ния букв Л. В. Савельева считает таковыми. Такие наименования, как
Э^ло и зелллга, с которых начинается комментарий Л. В. Савельевой,
показывают, что применительно к текстам старославянского языка они
таковыми не являлись (см. ссылки на их употребление в Евангелии и
Псалтыри).
И вообще остается совершенно необъяснимым, почему в большин-
стве случаев, создавая наименования букв своего алфавита, Констан-
тин-Кирилл исходил из широко употребительных слов, а в других, об-
ращаясь к своей пастве — «простой чади», прибегал к гапаксам.
Поэтому кажется совершенно произвольным толкование в качестве
«гапакса» иже как противительного союза ‘но’. Сама Л. В. Савельева
вынуждена признать, что «дошедшие до нас старославянские памятни-
ки не зафиксировали иже как единый союз»20. Ссылки же на книжный
древнерусский язык не кажутся убедительными и могут свидетельство-
вать лишь о дальнейшей семантической эволюции этого слова. И уж
тем более не убедительна позднейшая «школярская присказка» — «иже
не ври же, его же не пригоже», записанная А. С. Пушкиным, которую в
качестве доказательства приводит Л. В. Савельева.
На фоне частотного употребления в старославянском языке слова
нж£ в значении относительного местоимения ‘который’, значение,
установленное Л. В. Савельевой в Напутственном слове Константина-
Кирилла, более чем проблематично. Вместе с тем само собой разумеет-
ся, что названия букв могли подвергаться семантической эволюции, чему
свидетельством является печальная история наименования 24-й буквы
славянского алфавита на благодатной русской почве.
Следующий «гапакс», обнаруженный Л. В. Савельевой в азбуке, соз-
данной Константином-Кириллом, — это буквенное наименование оукь —
‘учение, научение’21. Однако такого слова в памятниках, связанных с пе-
реводческой деятельностью Первоучителя, нет. Во всех старославянских
памятниках мы находим только сучение. Вместе с тем диграф 38, вве-
денный Константином-Кириллом в славянскую графику по образцу гре-
ческой графики и обозначавший славянский лабиализованный гласный
непереднего ряда [и], конечно, был. Но имел ли он специальное название
или, подобно греческому алфавиту, его не имел и в азбуку не входил — в
этом мое очередное несогласие с Л. В. Савельевой.
20 Савельева. К интерпретации. С. 5.
21 Там же. С. 5-6.
76
Вслед за Н. Н. Дурново22, Н. С. Трубецким23, А. Вайаном24 и други-
ми исследователями я полагаю, что первоначально диграф 30-, подобно
греческому ои, в азбуку Первоучителя, состоявшую из 36 букв, не вхо-
дил и, следовательно, буквенного наименования первоначально не имел.
Действительно, название оукь, на котором в своем прочтении буквен-
ного именника настаивает Л. В. Савельева, появилось в значительно
более позднее время. Так, в абецедариях оно появляется не ранее XV в.
Первое его употребление отметил М. Кос в абецедарии нач. XV в. ко-
декса № 95 библиотеки французского г. Тура (далее — Турский абеце-
дарий) — ouq25. Точно так же лишь спорадическое с XV в. употребле-
ние этого наименования отмечено Б. А. Успенским в его монографии
«Архаическая система церковнославянского произношения», где бук-
вам v (нкг) и оу (укь) посвящен целый раздел26. По его же данным, в
русских букварях древнее название нкг сохранялось вплоть до середи-
ны XVIII в. Недаром поборники и ревнители старины отстаивали имен-
но это название даже в начале XIX в.
Подтверждается это первоначальное название 22-й буквы славянско-
го алфавита и древними абецедариями, в которых находим hie (Париж-
ский абецедарий) и ту/. (абецедарий Бандури), в которых оно занимает
свое закономерное 22-е место между наименованиями букв т и ф27. По-
этому удивляет своей парадоксальностью и алогичностью умозаключение
Л. В. Савельевой, что «предположение о том, что данная буква первона-
чально называласьиком, опровергает (разрядкамоя. — Т.И.)АЬесе-
narium bulgaricum», где наименование hie помещено «между tvrdo и fert»28.
Подтверждается это наименование и древними азбучными стихами,
в которых 22-й стих начинается с грецизма гпостлсь. Читается это слово
не только в Азбучной молитве Константина Преславского: упостлсь
же вьелклилч ц'Ьлишн, но и в покаянной молитве (Язь теке приплдлю,
ллилостнке) по списку Спасо-Преображенского монастыря в Ярослав-
ле, опубликованной А. И. Соболевским: упостлсь во си оскверни^*
ЗЛ'Ь29. То же самое слово находим и в двух азбучных стихах на Рожде-
ство Христово и на Богоявление, открытых в среднеболгарской празд-
ничной минее Кл. Ивановой-Константиновой30.
22 Дурново Н. Мысли и предложения о происхождении старославянского языка
и славянских алфавитов // Byzantinoslavica. Praha, 1929. № 1. S. 70.
23 Trubetzkoy N. S. Altkirchenslavische Grammatik. Wien, 1954. S. 17-22.
24 Vaillant. L’alphabet vieux-slave. P. 7-31.
25 Kos. Slovanski teksti v kodeksu 95. S. 389.
26 Успенский Б. А. Архаическая система церковнославянского произношения.
М„ 1968. С. 9-16.
27 Кирило-Методиевска енциклопедия: В 3 т. София, 1985. Т. I. С. 20-24.
28 Савельева. К интерпретации. С. 5.
29 Соболевский. Древние церковно-славянские стихотворения. С. 14.
30 Иванова-Константинова Кл. Два неизвестни азбучни акростиха с глаголи-
ческа подредба на буквите в среднобългарски празничен миней // Константин-Ки-
рил Философ. София, 1971. Т. 2. С. 348.
77
Л. В. Савельева во всех своих работах, посвященных интерпрета-
ции буквенного именника как текста, обращает внимание читателей на
то, что буква фертъ передавала чуждый славянской фонетической сис-
теме звук [f]. Однако она, к удивлению, не замечает, что и остальные
буквы ритмической единицы v ф \, неоправданно разбитой ею на две
синтагмы, фонетически маркированы: все они передают, как и ф, чуж-
дые славянской фонетической системе звуки. Так, само название X'tpx
показывает, что оно передавало звук [ch’], отсутствующий уже в пра-
славянском языке по законам I и II палатализаций. Точно так же и пер-
воначальное vki передавало не лабиализованный гласный непереднего
ряда [и], возникший в праславянском языке из дифтонгов [аи], [ои], а
чуждый славянской фонетике лабиализованный гласный переднего ряда
[й > i] — греч. ипсилон: ср. греч. pupov — ст.-сл. Mvpo.
Поэтому грецизм гпостлсь (илоатаа^), отмеченный, как это было
сказано выше, в ряде азбучных акростихов, также свидетельствует о
том, что в первоначальной глаголице 22-е место занимала буква, назы-
вавшаяся VKI.
Вопрос же о том, почему Константин-Кирилл ввел в славянскую аз-
буку три буквы, передававшие чуждые славянской фонетической сис-
теме звуки, остается открытым. Попытка К. Эрикссон восстановить
здесь греческий текст, некую греческую сентенцию: «Оих срёртеро?
Хрютои» представляется более логичной, хотя и небесспорной31.
Что касается утверждения Л. В. Савельевой, что я не нахожу «контрар-
гументов к устанавливаемой (ею. — Т. И.) этимологии слова фертъ»32,
то я и не стремилась их искать. С моей точки зрения, она, безусловно,
права, что разгадку этого наименования следует искать в греческом язы-
ке, но до ее разысканий это делали уже и другие авторы. Кроме К. Эрик-
ссон укажем еще Д. Н. Прозоровского, возводившего ферт* также к
греч. срсрто^, но в ином, чем это сделала Л. В. Савельева, значении33.
Вместе с тем прочтение Л. В. Савельевой: оукг фрьтг ‘учение из-
бирательно’ — не может быть мною принято, так как основано на не-
правильном членении буквенного именника на синтагмы, во-первых, и
на неправомерном введении в первоначальную глаголицу наименова-
ния оукь, во-вторых.
Следующим «гапаксом», с точки зрения Л. В. Савельевой, является
наименование 27-й буквы глаголицы — ци в значении разделительного
союза ‘или’. Однако этого слова в собственно старославянских памят-
никах не было. Ни в одном словаре старославянского языка оно не за-
свидетельствовано34. Все примеры такого употребления, приведенные
31 Ericsson. The Slavonic Alphabet. S. 115.
32 Савельева. К интерпретации. С. 6.
33 Прозоровский Д. И. О названиях славянских букв И Вестник археологии и
истории. СПб., 1888. Вып. 7. С. 78.
34 Handworterbuch zu den altkirchenslavischen Texten von L. Sadnik und R. Ait-
zetmuller. Heidelberg, 1955. S. 15; Старославянский словарь. С. 771.
78
Л. В. Савельевой, взяты из памятников восточнославянского происхож-
дения. Л. В. Савельева обращается ко мне с вопросом, не противоречит
ли мое недоверие к приведенным ею фактам утверждению (кстати, не
только моему), что старославянский язык был межславянским литера-
турным языком. Нет, не противоречит! Ведь речь идет не о позднейших
периодах развития старославянского языка, а о первоначальном, еще
даже доморавско-паннонском этапе его возникновения, т. е. о периоде
старшей глаголицы. И можно ли факты этой начальной стадии его ста-
новления интерпретировать исходя из фактов периода его бытования в
разных славянских землях в качестве «межславянского литературного
языка», если они не подтверждаются собственно старославянскими
памятниками? Думаю, что нельзя.
Остановлю теперь внимание читателей на тех буквах, в названиях
которых Л. В. Савельева обнаружила «тенденцию» к сокращению. Та-
кая тенденция, как я об этом уже имела случай писать35, может быть
обнаружена лишь в тех названиях букв, которые служили для передачи
звуков, чуждых славянской фонетической системе. Вводя подобные
буквы в свою азбуку, Константин-Кирилл использовал для них назва-
ния, которые могут пониматься как сокращения каких-либо греческих
слов. К числу их относится общепризнанное наименование х^р*, в03-
никшее в результате сокращения грецизма, восходящего к гебраизму,
Х,Ьр(оувилл)ь. В пылу полемики Л. В. Савельева полагает, что Х'Ьр-
(оуким)г был заимствованием, «широко вошедшим в старославянский
язык»36, смешивая при этом снова время создания глаголицы и ее бук-
венного именника (863 г.) с поздней его историей. Для вновь обращен-
ного народа вряд ли слово х'Ьр* могло ассоциироваться с х'Ьроукнллг.
Подобного рода ассоциация, конечно, возникла в более позднее время,
что и нашло свое отражение в азбучных акростихах. Ведь Константин
Преславский, на Азбучную молитву которого постоянно ссылается
Л. В. Савельева, непосредственным учеником Кирилла и Мефодия не
был. Его имя ни разу не упоминается среди «седмочисленников», бли-
жайших учеников и помощников солунских братьев. Для тех, кому пред-
назначалась азбука, наименование х'Ьр*, будучи тоже гапаксом, ничем
не отличалось от рядом стоящих букв vkx, фрьтг и, вероятнее всего,
ни с чем не ассоциировалось.
Ту же «тенденцию» к сокращению Л. В. Савельева усматривает и в
загадочном названии 26-й буквы славянского алфавита ре, по данным
Парижского абецедария, или n't, по московскому списку Сказания Храб-
ра. На основании данных Азбучной молитвы Константина Преславско-
го Л. В. Савельева восстанавливает «первоначальную» форму печлли
(род. п. ед. ч. от печаль), считая, что вторая реализация этого наимено-
вания — п'Ьснк встречается «реже»37.
35 Иванова. О названиях славянских букв. С. 48-54.
36 Савельева. К интерпретации. С. 7.
37 Там же. С. 6.
79
Но в действительности в других азбучных стихах слово печаль не
засвидетельствовано, в них постоянно употребляется п4снь. Так, это
слово находим в покаянной молитве (Язь теке приплдлю, мнлостнве):
п'ксньллн тн пою, припддАА38; в азбучном стихе на Рождество Христо-
во: п4(с)ллн HgMAbYHO кыптжть39. Показательно, что в гимне Троице
(Язь кслль вогь), где каждый стих начинается с соответствующей бук-
вы славянского алфавита, находим греч. ф п(с)ньилли слдка(т) лла аг-
гли40. Точно так же и в акростихе на Богоявление тот же стих начинает-
ся с грецизма: п(с)дмн и п4(с)лли непрьстдн’но шестикрнлдтин
СДАВАТЬ41.
Все это показывает, что загадочное название n't ассоциировалось с
п'кснь, славянского перевода греч. фаХро? и, возможно, что эта буква,
засвидетельствованная Мюнхенским абецедарием, служила для пере-
дачи греч. ф42. Вместе с тем в названии буквы n't/пе следует видеть не
сокращение того или иного славянского слова (п^снь/печдль), а заим-
ствование из древнееврейского алфавита, где вариант буквы, называв-
шейся ре, употреблялся в значении цифры 800, как и славянская «зага-
дочная» 26-я буква глаголического алфавита43. Весьма показательно при
этом, что Турский глаголический абецедарий содержит две буквы в древ-
нееврейской графике, а именно интересующую нас ре — л, а также
scha —tv44, связь которой со славянским алфавитом давно установлена
и сомнению не подлежит.
Заключая обзор семантических толкований азбучных наименова-
ний, JI. В. Савельева пишет, что ни одно из них не зиждется «на
п4сьц4», так как «в их фундамент заложены показания абецедариев,
памятников, свидетельства словарей»45. В этих словах я также усмат-
риваю скрытую полемику со мной. Но слова евангельской притчи о
печальной судьбе дома, построенного «на птйсьцтй», относились не к
разысканиям JI. В. Савельевой, а к открытиям совсем другого автора
(Ю. В. Степанова), в критике положений которого Л. В. Савельева
вполне со мной солидарна.
Однако я все же должна с сожалением признать, что и реконструкция
Л. В. Савельевой, с моей точки зрения, построена не «на кдллене». Вы-
зывает удивление и даже сомнение то обстоятельство, что Напутствен-
38 Соболевский. Древние церковно-славянские стихотворения. С. 15.
39 Иванова-Константинова. Два неизвестни азбучни акростиха. С. 356.
40 Драгова. Непроучен акростих. С. 45.
41 Иванова-Константинова. Два неизвестни азбучни акростиха. С. 363.
42 Дурново. Мюнхенский абецедарий. С. 214.
43 Любопытно, что подобное объяснение предлагал Т. В. Гамкрелидзе для со-
ответствующей буквы армянского алфавита: «Некоторые названия, возможно, офор-
млялись по иностранным образцам. Так, например, арм. ре, возможно, было создано
под влиянием соответствующего семантического (сирийско-еврейского) названия»
(Происхождение и типология алфавитной системы письма // ВЯ. 1988. № 5. С. 28).
44 Kos. Slovanski teksti v kodeksu 95. S. 389.
45 Савельева. К интерпретации. С. 7.
80
ное слово Константина-Кирилла, состоящее в реконструкции Л. В. Са-
вельевой из пяти стихотворных строк, включало такое количество «га-
паксов». Попытки объяснить эту особенность Напутственного слова
Первоучителя у Л. В. Савельевой мы не находим. Напротив, те синтаг-
мы, которые прочитываются «невооруженным глазом», «взятые по от-
дельности», поражают автора «своей невыразительностью и мелкомыс-
лием»46. Включенные же в «гапаксный» контекст, восстановленный
Л. В. Савельевой, они, с ее точки зрения, неожиданно приобретают сак-
ральный, иррациональный и эзотерический смысл. Однако все это под-
тверждается лишь общими рассуждениями, часто не имеющими не-
посредственного отношения к предлагаемой реконструкции. Таково
сравнение азбучного именника с Прогласом к Евангелию, действительно
«изумительным по своим художественным достоинствам стихотворным
произведением»47. Вместе с тем предложенная интерпретация буквен-
ного именника в той части, которая требовала «вооруженного взгляда»,
далеко не бесспорна и не может быть принята за «оптимальное словес-
ное решение как аксиологической эмблемы христианского вероуче-
ния»48. С моей точки зрения, профанной и рациональной, такие стихо-
творные строки, восстановленные Л. В. Савельевой, в Напутственном
слове пастыря к пастве, как
...оук» фрьт»
Х^р* от» пе / цн урьвь,
скорее напоминают абракадабру, т. е. непонятный набор слов, которо-
му могла приписываться магическая чудодейственная сила.
В двух последних публикациях Л. В. Савельева на основе своих пре-
жних наблюдений попыталась восстановить еще и «акростих», якобы
созданный Константином-Кириллом и обнаруженный ею в его Напут-
ственном слове:
АЗ*---
живете
людне...
рьцн...
X'kps...49
Однако и эта реконструкция, увы, не выдерживает критики, так как
основана она, как это показано выше, на неправильном делении бук-
венного именника на ритмические единицы-синтагмы. Само же тол-
кование «акростиха», предложенное Л. В. Савельевой, более чем субъ-
ективно: «Азъ (человек) подобен Богу, Живите нравственно, люди!
Проповедуй духовное начало!»50 Это толкование выражает лишь соб-
46 Там же. С. 8.
47 Там же.
48 Там же. С. 9.
49 Савельева. Языковая экология. С. 132.
50 Там же.
81
ственные нравственные взгляды Л. В. Савельевой, но никоим образом
не вытекает из самого реконструированного «акростиха».
Итак, новая интерпретация буквенного именника как текста не ме-
нее спорна и не более убедительна, чем другие подобные попытки. «За-
гадка» славянской азбуки оказалась неразгаданной, и все последующие
рассуждения Л. В. Савельевой об историко-культурных и структурно-
поэтических особенностях азбучного именника показывают лишь боль-
шую эрудированность автора в этих вопросах.
Р. S. Я хорошо отдаю себе отчет в том, что вряд ли Л. В. Савельева
согласится с моим выводом, так как, приняв мои замечания, она будет
вынуждена отказаться от предложенной ею реконструкции. Но не мною
сказано: имеющий уши слышати да слышит!
Впервые опубликовано: Научные доклады СПбГУ. СПб., 1999. С. 3- 9.
О ПЕРВОЙ СЛАВЯНСКОЙ АЗБУКЕ,
ЕЕ ПРОИСХОЖДЕНИИ
И СТРУКТУРНЫХ ОСОБЕННОСТЯХ
I
Общеизвестно, что появление письменности у славянских народов
было обусловлено распространением среди них христианства. Так, все
памятники письменности Древней Руси XI в. напрямую связаны с ее
христианизацией. Такова, например, древнейшая русская датированная
рукопись — Остромирово евангелие, переписанная дьяконом Григори-
ем в 1056-1057 гг. по поручению новгородского посадника Остромира
с южнославянского оригинала.
Также общеизвестно, что создание славянской азбуки и на ее осно-
ве церковнославянского1 книжного и литературного языка связано с
деятельностью византийских миссионеров Константина, принявшего
при пострижении имя Кирилл, и его брата Мефодия, причисленных
православной церковью к равноапостольным.
Вместе с тем, несмотря на общеизвестность этих фактов, в палео-
славистике остается еще много окончательно не решенных вопросов,
которые как в прошлом, так и в настоящем являются дискуссионными.
Это прежде всего объясняется тем, что исторические источники, кото-
рыми располагает наука и на которых основаны ее выводы, допускают
во многом взаимоисключающие толкования. Среди этих источников
первое место, безусловно, занимают славянские. Прежде всего Про-
странные (Паннонские) жития Кирилла и Мефодия (далее ЖК и ЖМ),
а также Сказание о письменах черноризца Храбра. Из ЖК, которое было
написано, вероятно, до 882 г. и при вполне возможном участии Мефо-
дия, мы узнаем (гл. XIV-XV), во-первых, что князь Великой Моравии
Ростислав обратился к византийскому императору Михаилу III с прось-
бой прислать такого «епископа и учителя», который смог бы «изложить
нам на языке нашем правую христианскую веру»1 2. Во-вторых, что, удов-
летворяя просьбу Ростислава, Михаил Ill остановил свой выбор на мо-
лодом богослове Константине. Выбор этот, конечно, не был случайным,
1 Герд А. С. Церковнославянский язык: Лингвистические аспекты. Научные док-
лады. СПб., 1998. С. 3-16.
2 Сказания о начале. С. 87.
83
так как Константин, несмотря на свою молодость, был хорошо извес-
тен как разносторонне образованный ученый-полемист, заслуженно
названный современниками Философом. Безусловно, немаловажным
было и то обстоятельство, что славянские апостолы были уроженцами
города Солунь, в котором наряду с греческим языком слышалась и сла-
вянская речь. В ЖМ (гл. V) так прямо об этом и сказано: «Вы ведь солу-
няне, а солуняне все чисто говорят по-славянски»3.
Вместе с тем Константин, ссылаясь на свое болезненное состояние,
соглашался принять на себя эту миссию лишь при условии, «если есть
у них (жителей Моравии. — Т. И.) буквы для их языка»4.
Однако из ответа Михаила III следует, что ни ему самому, ни его
отцу и деду о существовании самобытной славянской письменности
ничего известно не было. «Если же захочешь, то Бог может тебе дать
(их), так как дает всем, кто просит без сомнения, и открывает стуча-
щимся». Тогда Константин «по старому обычаю стал на молитву. И вско-
ре открыл ему их Бог, который внимает молитвам рабов своих, и тогда
сложил письмена и начал писати слова евангельские: Искони было Сло-
во, и Слово было у Бога, и Слово было Бог и прочее»5.
В полном соответствии со сведениями ЖК о создании им славян-
ского алфавита находится и сообщение в Сказании о письменах черно-
ризца Храбра. Здесь прежде всего говорится о том, что пока славяне
были язычниками, они не имели «книг, но считали и гадали с помощью
черт и резов», т. е. использовали для счета и иных нужд обыденной
жизни, а также для совершения языческих обрядов примитивное «пись-
мо». Затем в процессе христианизации в течение многих лет пытались
использовать греческое и латинское письмо, но «без устроения», так
как при помощи этих алфавитов нельзя было точно передать некото-
рые специфически славянские звуки. Как, например, в таких словах,
указанных Храбром, как Бога, живота, З'Ьло, црькы, чллние, широтл,
Ьдь, ждь, юность, лзыка и др. «Потом же Бог человеколюбец... по-
слал им святого Константина Философа, названного (в пострижении)
Кириллом» и создавшего для них азбуку, состоящую из 38 букв, одни
из которых были им созданы «по образцу греческих письмен, другие
же в соответствии со славянской речью»6. Таким образом, важнейшие
славянские источники с несомненностью свидетельствуют о том, что
создателем первой славянской азбуки был Константин-Кирилл.
Однако эти, казалось бы, несомненные свидетельства неожиданно
наталкиваются на тот факт, что все древнейшие славянские памятники,
которые мы вправе связывать с деятельностью славянских просветите-
лей, написаны двумя азбуками — глаголицей и кириллицей. При этом
глаголица представляет собой в начертании букв оригинальную азбуку,
3 Сказания о начале. С. 97.
4 Там же. С. 87.
5 Там же.
6 Там же. С. 102.
84
в основе же кириллицы лежит греческое унциальное письмо, уже «уст-
роенное» для передачи специфических славянских звуков.
Напомним, что кириллица, название которой связано с именем со-
здателя славянской азбуки, легла в основу болгарского, сербского, ма-
кедонского, русского, украинского и белорусского алфавитов. Глаголи-
ца же длительное время была в употреблении у хорватов, а в качестве
церковного письма известна там и в настоящее время.
Наличие в древности двух славянских алфавитов, о чем важнейшие
исторические источники умалчивают, с неизбежностью порождает ряд
вопросов, по которым высказывались в прошлом и продолжают выска-
зываться в настоящем диаметрально противоположные взгляды. Есте-
ственно, что первым и главным является вопрос о том, какую азбуку изоб-
рел Константин-Кирилл. Косвенный ответ на этот вопрос содержится в
Сказании о письменах Храбра. Почти сто лет тому назад А. И. Соболев-
ский в статье «Когда и где писал черноризец Храбр?» утверждал, что
«Храбр взялся за перо, чтобы показать противникам славянской азбуки
и письменности, грекам и грекоманам, что славянская азбука, состав-
ленная святым человеком Кириллом (как это известно всем славянским
книжным людям), нисколько не ниже греческой азбуки, честь изобре-
тения которой принадлежит язычникам»7.
Действительно, Сказание о письменах Храбра представляет собой
апологию славянского письма как письма совершенного и христиан-
ского в противоположность греческому: «А для славян один святой Кон-
стантин, названный (в пострижении) Кириллом, и письмена создал, и
книги перевел за немногие годы, а они (греки) — многие и за много
лет: семь их создали письмена, а семьдесят — перевод. И потому сла-
вянские письмена более святы, ибо создал их святой муж, а греческие —
язычники-эллины»8.
Эти рассуждения Храбра позволяют прийти к выводу о сомнитель-
ности предположения о том, что свое Сказание он писал в защиту ки-
риллицы, алфавита, в основе которого, как об этом было сказано выше,
лежит греческое письмо, созданное задолго до христианской эры. По-
видимому, защищая и прославляя созданную славянским просветите-
лем азбуку, он не только имел в виду глаголицу, но и сам написал свое
сказание этим алфавитом.
Сказание Храбра было весьма популярным произведением славян-
ского средневековья и дошло до нас в многочисленных списках доста-
точно позднего времени, писанных, естественно, кириллицей, а также
в печатных изданиях вплоть до XVIII в. включительно9.
Вместе с тем один список из числа наиболее древних, по классифи-
кации К. М. Куева № 2 Московский, имел глаголический протограф, о
7 Соболевский. Когда и где. С. 124.
8 Сказания о начале. С. 104.
9 Куев. Черноризец Храбър. С. 187—448.
85
чем в свое время писал еще И. В. Ягич10 *. Глаголический протограф это-
го списка выявляется, во-первых, в обычной цифровой ошибке, совер-
шаемой писцами при передаче глаголических памятников кириллицей,
так как числовые значения букв глаголицы и кириллицы не совпадали.
В глаголице они следовали в порядке букв алфавита, а в кириллице —
соответствовали греческой (ионической) системе счисления. Так, на-
пример, глаголическая буква глаголи означала число 4, а в кириллице
та же буква в соответствии с греческой системой счисления т* — 3.
Как уже было сказано, Храбр писал о том, что 14 букв были созданы
Константином-Кириллом «по славянскому языку». Однако в списке № 2
их указано 13 — ти-, что могло появиться только при переписывании
глаголического протографа кириллицей". Во-вторых, на глаголический
протограф Сказания о письменах указывает и то, что перечень букв,
«подобных греческим», в этом списке заканчивается, к удивлению, не
<о, последней буквой греческого алфавита, а тремя загадочными бук-
вами п^, хл*> ть. Две из них (шк и \ль) находят себе подтверждение
именно в глаголице. Так, в глаголице в отличие от кириллицы было две
буквы для передачи звука [ch]: обычный знак А> и так называемый «пауко-
образный» й, употреблявшийся крайне редко и только в слове улилх*
(холл/ъ): три раза в Синайской псалтыри (л. 78а. 19; 149б.2, 7) и один раз
в Ассеманиевом евангелии (л. 1336.8). Можно предположить, что имен-
но это слово было названием самой буквы. Подтверждается наличие
двух букв и азбучными акростихами, в основе которых лежала глаголи-
ца. Так, например, в Азбучной молитве Константина Преславского име-
ются два стиха с начальным у: Хбровьскоу ми мысль... даждь и Хва-
лоу ВЬЗДАА тр(ои)ци...12
Точно так же в глаголице было две буквы п (покои и п'Ь/пб). Однако
вторая буква в памятниках глаголической письменности не употребля-
ется. Она засвидетельствована только Мюнхенским глаголическим абе-
цедарием13. Наличие ее в первоначальной глаголице подтверждается
также азбучными стихами. Так, в Азбучной молитве Константина Пре-
славского находим: npOCAiygMy помощи... иПбЧАЛЬМОЮ ИЛ РАДОСТЬ
приложи14. Само название этой буквы пгЬ у Храбра и ре в Турском абе-
цедарии, в котором оно дано в латинской транслитерации, а сама бук-
ва — в древнееврейской графике л15, по-видимому, является заимство-
ванием из древнееврейского алфавита. В этом алфавите вариант буквы
ре употреблялся в качестве цифры 800, как и загадочная буква глаголи-
ческого алфавита с тем же именем. Заметим, что связь глаголицы с древ-
нееврейским алфавитом обнаруживается и в других случаях, о чем бу-
ю Ягич. Рассуждения южно-славянской и русской старины. С. 311.
" Куев. Черноризец Храбър. С. 193.
12 Куев. Азбучната молитва. С. 188-189.
13 Дурново. Мюнхенский абецедарий. С. 214.
14 Куев. Азбучната молитва. С. 188.
15 Kos. Slovanski teksti v kodeksu 95. S. 389.
86
дет сказано ниже, как и о третьей загадочной букве т» у Храбра. Таким
образом, Храбр, признавая Константина Философа создателем первого
славянского алфавита, безусловно, имел в виду глаголицу и сам имен-
но этой азбукой написал свое Сказание о письменах. К сказанному сле-
дует добавить и то, что ЖК и ЖМ, составленные, возможно, их уче-
ником Климентом Охридским, так же как и апология Храбра, имели
глаголический протограф. Так, в ЖМ (гл. XV) тоже имеются цифровые
ошибки, обычные при переписывании глаголического оригинала ки-
риллицей16 17.
Историческая точка зрения о том, что Константин Философ был со-
здателем первого самобытного славянского алфавита — глаголицы на-
ходит подтверждение и во внутренних, структурных особенностях этой
азбуки. Как известно, античная грамматическая традиция считала, что
буква в качестве мельчайшей языковой единицы должна была иметь
три воплощения: начертание (figura), значимость (potestas linguae) (ср.
в гл. VIII ЖК: силу р^чи прннлх*1') и имя (nomen).
Рассмотрим все эти воплощения, начав с таких, которые являются
общими для обеих азбук. Именно они могут служить доказательст-
вом тому, что составитель одной из азбук знал о существовании дру-
гой, и позволяют установить старшинство одной азбуки по отноше-
нию к другой.
К числу таких общих черт, во-первых, относятся порядок букв и их
имена в обоих славянских алфавитах, сохраненные для нас традицией.
Если исходить из того, что порядок букв сложился в кириллице, то оста-
ется совершенно необъяснимым, например, третье место буквы егЬ-
дтк — в- при ее цифровом значении 2, унаследованном славянами из
греческого алфавита задолго до создания самобытного славянского пись-
ма. Об устойчивой и длительной традиции употребления у славян гре-
ческого алфавита для записи чисел до создания славянских азбук убе-
дительно писала JI. П. Жуковская18. Точно так же невозможно объяснить
седьмое место буквы живете, передававшей специфический сла-
вянский звук и не имевшей в кириллице цифрового употребления. По-
этому представляется совершенно очевидным, что общий порядок букв,
засвидетельствованный в славянских азбуках, сложился в глаголи-
ц е. Здесь он находится в полном соответствии с цифровыми значениями
букв от единицы до тысячи. Причем в этом порядке легко обнаруживает-
ся влияние древнееврейского алфавита, в котором, как и в глаголице,
второе место занимала буква для звука [Ь], славянское коукы yj — 2.
Вспомним 26-ю глаголическую букву пгЬ/пб, сохранившую не только древ-
нееврейское наименование, но и цифровое значение — 800.
К такому же выводу можно прийти и относительно славянских имен
букв. С моей точки зрения, они также были даны буквам глаголицы.
16 Иванова. У истоков. С. 24-27.
17 Лавров. Материалы по истории возникновения. С. 12.
18 Жуковская. К истории буквенной цифири. С. 42.
87
Так, в глаголице звуки [dz’] и [z] имеют не только разные фигуры & и
Go, но и соответственно этому разные имена: и ОпЭо'оАа.
В кириллице же особой буквы для передачи аффрикаты [dz’] не было.
Она передавалась той же буквой ^емдга, лишь слегка модифициро-
ванной: з — зФдо. Тот же знак, который с течением времени стал упо-
требляться вместо прежнего з — 5, в древнейших кирилловских па-
мятниках звукового значения не имел, а употреблялся в соответствии
с ионической системой счисления лишь как эписемон, т. е. дополни-
тельный цифровой знак, не входивший ни в греческую азбуку, ни в
кириллицу. Ср. употребление з и s в Листках Ундольского: вьст-
рьзлжц1б (1 л., 14); сьжизлжть (1 л., 28), но л\(,Ьса)ц'Ь того же з!
(2 л., 42), вь вторник(ь) § (2 л., 54)19. Добавим, что употребление и
остальных греческих эписемонов, коппы ч — 90 и сампи Э — 900,
также было известно в памятниках, писанных кириллицей20. Точно
так же, с моей точки зрения, имеются достаточные основания пред-
полагать, что название для буквы, передававшей специфически славян-
ский звук [ё], могло возникнуть только применительно к глаголичес-
кой букве а, имевшей двоякое фонетическое значение. Она передавала
не только [ё]: ЯРаЪФ — в^ра, но и [ja]: аЛ-8 — гадь (‘еда’), к кото-
рому восходит традиционное название этой буквы — «ять». Отметим
в связи с этим любопытную приписку на полях Битольской триоди,
которую привел А. М. Селищев. В этом кирилловском памятнике
XIII в. на л. 93 об. три буквы п, р, 4 в слове проста вдень! написаны
вместе: «Против этой лигатуры писец заметил: покои (т. е. букву п)
и рьци (т. е. букву р) и гадь (т. е. букву Ф) заодно написать простоте
л\а»21. Примечательно и то, что, по Храбру, названия именно этих сла-
вянских букв — з'Ьдо и гадь нельзя было «докр'Ь» передать гречески-
ми буквами22. Подводя итоги сказанному, следует признать, что как
порядок букв славянских алфавитов, так и их имена сложились в гла-
голице и, следовательно, свидетельствуют о несомненном старшин-
стве ее по отношению ко второй славянской азбуке — кириллице23.
В заключение рассмотрения общих черт между двумя славянски-
ми азбуками следует остановиться еще и на таких буквах, которые
имеют одинаковое или подобное начертание в обоих алфавитах. К чис-
лу таких букв относятся графемы, передававшие звуки [§], [и] и [у].
Буква шл, передававшая собственно славянский звук, естественно, не
имела прототипа в греческой азбуке. Конечно, по своему стилю она
более соответствует начертанию букв кириллицы, однако и в этом слу-
чае приходится признать ее глаголическое происхождение. Давно было
19 Листки Ундольского. С. 5-7.
20 Карский Е. Ф. Славянская кирилловская палеография. Л., 1928. С. 215-216.
21 Селищев. Старославянский язык. Ч. 1. С. 259.
22 Куев. Черноризец Храбър. С. 192.
23 Иванова. О названиях славянских букв. С. 48-55.
88
установлено, что начертание буквы ш восходит к древнееврейской
букве «шин», являясь его копией. Показательно и то, что в глаголи-
ческом Турском абецедарии она, как и буква ре, о чем уже было сказа-
но, дана в древнееврейской графике П24. И если для глаголицы, безус-
ловно, характерна связь с древнееврейским алфавитом, то о кириллице
этого сказать совершенно невозможно. Следовательно, начертание
(figura) буквы ш пришло из глаголицы в кириллицу, а не наоборот.
Что касается структурного тождества букв, передававших звуки [и]
и [у], то следует заметить, что они, представляя собой диграфы, перво-
начально в азбуку не входили25. Так, буква оукг, название которой по-
явилось не ранее XIV в., как в глаголице, так и в кириллице является
копией греческого дифтонга ои, который, передавая гласный [и], в гре-
ческую азбуку также не входил.
Знаменательно, что буква еры в обеих славянских азбуках представ-
ляла собой сочетание ь, реже ь с тем или иным вариантом букв, переда-
вавших гласный [i]. Такое структурное тождество в передаче славян-
ского звука [у] может свидетельствовать лишь о том, что составитель
одной из азбук знал о существовании другой. Однако все изложенное
выше позволяет и в данном случае предполагать приоритет глаголицы,
т. е. то, что создатель кириллицы использовал в своей азбуке глаголи-
ческий прототип этой буквы.
Кроме черт, общих для обеих славянских азбук, в глаголице имеется
еще и такая важная ее структурная особенность, как знаковая мотиви-
рованность, которая позволяет с несомненностью считать этот алфавит
плодом индивидуального изобретательства.
Эта особенность глаголицы проявилась, во-первых, в связи буквы и
звука, в связи, которая невозможна в исторически сложившемся алфа-
вите, каким является кириллица. Еще Э. Георгиев отметил, что глаго-
лические юсы в отличие от кирилловских жиж легко определяются
как носовые гласные [о] и [е], так как состоят из букв Э и Э с добавлени-
ем условного знака *€, указывающего на их назализацию26. Небезынте-
ресно при этом отметить, что знак назализации гласного *€ в Синай-
ской псалтыри мог неоднократно употребляться вместо буквы нашь в
слове +'€лА’Э<А>°8 — лнгель27.
Во-вторых, что особенно важно, в глаголице некоторые буквы были
созданы на основе главных символов христианской религии: креста
(символ Христа), треугольника (символ Троицы) и круга (бесконечно-
сти и всемогущества Бога Отца). К этому выводу почти одновременно
пришли, «ничего не зная друг о друге, неизвестный финляндский и
24 Kos. Slovanski teksti v kodeksu 95. S. 389.
2S Дурново. Мысли и предположения. С. 70; Trubetzkoy. Altkirchenslavische Gram-
matik. S. 17-22; Vaillant. L’alphabet vieux-slave. P. 7-31.
26 Георгиев. Славянская письменность. С. 81.
27 Синайская псалтырь. С. 183.
89
знаменитый болгарский ученый»28 — ученик В. Р. Кипарского Г. Черно-
хвостое и Э. Георгиев. По словам В. Р. Кипарского, Г. Чернохвостов в
1949 г. в своей дипломной работе обратил внимание на то, что первая
буква глаголицы «просто крест +», а «глаголические буквы 5Q вполне
симметричные подобия одна другой, хотя ни в одной известной нам
азбуке буквы и и с (i и s, 1 и о, I и S) не похожи друг на друга». По мне-
нию Г. Чернохвостова, «эту симметрию следует поставить в связь с упо-
треблением этих букв как сокращенного обозначения (символа) Иису-
са Христа, т. е., с миссионерской точки зрения, самого важного имени в
Евангелии»29.
Точно так же и Э. Георгиев в книге «Славянская письменность до
Кирилла и Мефодия» (1952), считая, что «глаголица является делом
единоличного вдохновения и при исследовании ее происхождения имен-
но оно должно быть поставлено в центре наших исследований», отме-
тил сакрально-символический характер глаголицы30.
Здесь пришло время вспомнить о последней загадочной букве ть,
указанной Храбром в его Сказании о письменах. Ссылаясь на «Славян-
скую кирилловскую палеографию» Е. Ф. Карского31, Ив. Добрев в ста-
тье «Знак т в глаголических текстах»32 отметил употребление в Синай-
ской псалтыри буквы т, которая так же, как и первая буква глаголицы,
является старым христианским символом креста. Греческая буква таи,
к которой восходит славянская кирилловская буква тврьдо, в свою оче-
редь, восходит к древнееврейской tav, имевшей магический и божествен-
ный смысл и завершавшей ветхозаветную азбуку. Затем Ив. Доб-
рев отсылает читателя к Откровению Иоанна Богослова, в котором
неоднократно читается: Язь бслхь А(льфл) и О(мегл), нлулло и конець
(I, 8; XXI, 6; XXII, 13), что соответствует греч. гусо eipu to A xal to £2
арут) xal тсХор. Поэтому вполне вероятным представляется то, что за-
гадочная буква ть, восходящая к греч. тсХор ‘конец’, подобно древне-
еврейскому алфавиту завершала первую славянскую азбуку. Следова-
тельно, глаголица не только начиналась с креста, но и заканчивалась
им, разделяясь при этом на две части: новозаветную от лзь до оть и
ветхозаветную от пФ до ть.
Показательно и то, что в Азбучной молитве по списку Спасо-Преоб-
раженского монастыря в Ярославле, основанной на глаголице, после-
28 Кипарский В. В. 1) Ответ на вопрос № 30 (Какой из славянских алфавитов
древнее — глаголица илн кириллица; какой из этих алфавитов создан Кириллом и
Мефодием?) // Сборник ответов на вопросы по языкознанию (к IV Международно-
му съезду славистов). М., 1958. С. 315-316; 2) О происхождении глаголицы //Кли-
мент Охридский. Материали за неговото честуване по случай 1050 години от смъртга
му. София, 1968. С. 92-94.
29 Там же.
30 Георгиев. Славянская письменность. С. 77-78.
31 Карский. Славянская кириллическая палеография. С. 212.
32 Добрев Ив. Знак Т в глаголическите текстове // Език и литература. София,
1980. Т. LXXX. № 2. С. 40-43.
90
дний, завершающий молитву стих начинается с т: тек^ ко л^по есть
YKCTK И ПОКЛАНАНИе33.
Таким образом, древнейший славянский алфавит глаголица — это
вдохновенное создание глубоко верующего христианина Константина-
Кирилла в целях приобщения славян — «простой чади» к христианской
вере на их собственном языке. Вторая славянская азбука — кириллица
возникает на основе алфавита Константина-Кирилла в симеоновское
время в Болгарии, где уже в течение длительного времени мог употреб-
ляться «без устроения» греческий алфавит. В это же время написано и
Сказание Храбра, защищавшего алфавит Первоучителя не от греков, а,
как более точно заметил В. А. Погорелов34, от отступников-грекофи-
лов, деятельность которых привела к замене одной азбуки другой, уже
не содержавшей никаких признаков конфессиональной принадлежно-
сти ее составителя.
II
Черноризец Храбр, завершая свою апологию, заметил, что у него
«есть и другие ответы, как скажем в ином месте, а ныне нет времени»35.
Однако, к сожалению, нам осталось неизвестным, на какие еще вопро-
сы собирался дать ответы Храбр, так как обещания своего он не сдер-
жал. Между тем на один из важнейших вопросов следует попытаться
дать ответ в заключение наших наблюдений. Это вопрос о наличии у
славян письменности в докирилло-мефодиевское время, вопрос, поро-
дивший дискуссию, продолжающуюся до настоящего времени. Оста-
новлю внимание читателей на Херсонской загадке, Солунской легенде
и «сенсации» XX века.
Херсонская загадка. Как сообщает гл. VIII ЖК, еще до морав-
ской миссии Константин Философ, направляясь к хозарам, находит в
Херсонесе Таврическом (слав. Корсунь) «Евангелие и Псалтырь, напи-
санные русскими письменами»36. Заметим, во-первых, что во всех без
исключения списках ЖК, известных нам, это сообщение содержится.
Следовательно, текстология не позволяет нам утверждать, что это по-
зднейшая интерполяция, как в свое время считал А. С. Львов37.
Во-вторых, обычно содержащееся в большинстве списков ЖК сооб-
щение о «русских» Евангелии и Псалтыри в ряде списков имеет разно-
чтения. Так, в двух списках читается роушкым ппсменем, а в трех —
росьскы ппсменк38. Чтение роушкыи является регулярной заменой
33 Соболевский. Древние церковно-славянские стихотворения. С. 15.
34 Погорелов В. Заметка по поводу сказания Храбра о письменах И Изв. АН.
ОРЯС. 1901. Т. VI. Вып. 4. С. 340-345.
35 Сказания о начале. С. 104.
36 Там же. С. 77.
37 Львов. Някои въпроси. С. 306-308.
38 Климент Охридски. Пространни жития на Кирил Философ И Климент Ох-
ридски. Събрани съчинения. В 3 т. София, 1970-1973. Т. III. С. 114.
91
роускскыи в памятниках сербского извода; чтение роскскыи может быть
возведено к этнониму ‘Ры<;, которым называли в древности разные на-
роды. Так, например, Я. Отрембский в статье, посвященной слову Русь,
утверждает не без основания, что византийцы называли этим словом
не славян, а варягов-норманнов, а поэтому и их язык у Константина
Порфирородного назван «русским» — срыстют!39. Вместе с тем ряд уче-
ных — историк языка П. Я. Черных40, историк письма В. А. Истрин41 и
др. — понимали слово «русские» в современном значении, т. е. в значе-
нии ‘восточнославянские’, а потому на основании главы VIII ЖК по-
лагали, что в Херсонесе Таврическом Константин Философ еще до
моравской миссии познакомился со славянской «русской» азбукой. За-
метим, что Д. С. Лихачев также был склонен считать, что Константин
познакомился здесь со славянской (древнерусской) азбукой. Однако
Д. С. Лихачев все же резонно заметил, что язык Евангелия и Псалтыри
требовал при переводе «в достаточной мере упорядоченной азбуки»,
которая вряд ли могла существовать до моравской миссии славянских
Первоучителей42. Вместе с тем в 1983 г. на страницах журнала «Рус-
ская литература», ссылаясь на те же Евангелие и Псалтырь, написан-
ные «русскими буквами», П. П. Охрименко предложил начинать пе-
риодизацию литературы Киевской Руси с середины IX в. При этом
П. П. Охрименко утверждал, что в то время на Руси могли существо-
вать «не только переводные, но и оригинальные образцы художествен-
ной письменности». Ему весьма убедительно возразил О. В. Творогов,
считавший, что «перед нами загадочный текст, допускающий различ-
ные объяснения. И использовать его как отправной пункт для доказа-
тельства наличия на Руси IX в. определенных местных литературных
традиций у нас нет никаких оснований»43.
Действительно, перед нами загадка, на которую многие пытались
ответить, исходя из того, что перед нами непреднамеренное искажение
какого-то иного первоначального чтения. Так, Г. А. Ильинский в за-
ключение своей статьи, посвященной «русским письменам», писал:
«Малые причины вызывают большие последствия, и в данном случае
ничтожное само по себе орфографическое недоразумение явилось при-
чиной возникновения целой легенды о русских Евангелии и Псалтыри
в Херсонесе Таврическом в самой середине IX в.»44.
Не буду останавливать внимание читателя на разнообразных попыт-
ках разгадать Херсонскую загадку. Отошлю его к моей статье «Еще раз
о “русских письменах”», увидевшей свет в 1969 г.45 Здесь я ограничусь
39 Otrqbski. Noch einmal liber Rush. S. 1-2.
40 Черных. Происхождение. С. 7-19.
41 Истрин В. А. 1100 лет славянской азбуки. М., 1963. С. 103-106.
42 Лихачев. Возникновение русской литературы. С. 21.
43 Полемика // Русская литература. 1983. № 4. С. 113-127.
44 Ильинский. Один эпизод из Корсунского периода. S. 64.
45 Иванова. Еще раз о «русских» письменах. С. 72.
92
лишь такими доказательствами, которые делают гипотезу А. Вайана, с
моей точки зрения, наиболее убедительной. Как известно, А. Вайан в
своем предположении исходил из того, что в главе XVI ЖК, где дано
перечисление народов, славящих Бога на своем языке, при обычном в
большинстве списков чтении ctfpn (соури, сиры) в двух списках чита-
ется ptfcn46. На основании этого разночтения он предположил, что в
главе VIII ЖК имелась та же графическая метатеза, а поэтому и здесь
следует читать с^рьские, т. е. сирийские (несторианские), Евангелие
и Псалтырь47.
В качестве одного из доказательств справедливости предположения
А. Вайана прежде всего нужно отметить возможную взаимозаменяе-
мость форм с^рьскыи и р^сьскыи (роушшкыи) в памятниках древне-
славянской письменности. Так, в 1964 г. Б. Стипчевич опубликовала
сербскую переделку Сказания о письменах Храбра, где сообщается, что
Бог первоначально не создал ни еврейского, ни латинского, ни гречес-
кого языка и что первый человек Адам говорил роушшким езиком.
Далее здесь же читается Роусомк ддс(ть) звездочдтие48. Однако у
самого Храбра читаем: н^стк ко к» створила жидовкска азыка преж-
де, ни рим’скл, ни еллинкскА, нж сирр’скы. имже и Ядам гла <...>
лсиреома зв'Ьздоуктение49.
Вместе с тем была возможна и обратная замена. Так, Г. Лант отме-
тил в I Новгородской летописи по синодальному списку под 6612 г.
Приде Никифора, митрополита сурьскый. В иных списках той же
летописи читается рускыи, что естественно и закономерно, так как
имелся в виду митрополит Киевский Никифор I50.
Наконец, еще одно важное подтверждение справедливости гипоте-
зы А. Вайана содержится в кратком ЖК, дошедшем до нас в составе
славянского Пролога. По общепринятому мнению, проложные жития
славянских апостолов возникли на основе их пространных житий. Вме-
сте с тем в проложных житиях имеется ряд несоответствий с простран-
ными житиями, часть которых весьма показательны.
Так, в главе IV пространного ЖК сообщается: «Когда же пришел в
Царьград, отдали его учителям, чтобы учился. И в три месяца овладел
(Константин) всей грамматикой и за иные взялся науки»51. Однако в про-
ложном ЖК по списку Синодальной библиотеки находим: и в а три
м'Ьсаци ндоучисА всей хитрости и мудрости и четырми АЗЫКИ фи-
лософии ндоучивсА и елинкскы и римкскы, суркскы И ЖИДОВЬСКИ52.
46 Климент Охридски. Пространни жития на Кирил Философ. С. 118.
47 Vaillant. Les «lettres russes». P. 75-77.
48 Куев. Черноризец Храбър. С. 171.
49 Там же. С. 189-190.
50 Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950.
С. 19.
51 Сказания о начале. С. 73.
52 Лавров. Материалы по истории возникновения. С. 101.
93
Здесь удивляет дополнение к трем священным языкам еще и «си-
рийского». Откуда могло появиться это дополнение? С моей точки зре-
ния, только под влиянием главы VIII пространного ЖК. По-видимому,
в том списке пространного ЖК, которым пользовался составитель про-
ложного жития, стояло первоначальное неискаженное: евангелие и
псалтырь сурьскыми пискмены писано.
Таким образом, те священные книги, Евангелие и Псалтырь, кото-
рые васкор'к научился читать Константин Философ (гл. VIII), действи-
тельно могли быть написаны по одной из версий на языке, дарованном
Богом венцу своего творения, первому человеку Адаму.
Солунская легенда, или Слово Кирилл Философа како оув'Ь-
ри коулглре. Солунская легенда — это небольшое по объему про-
изведение, дошедшее до нас в пяти списках. Оно представляет собою
автобиографическое сочинение некоего Кирилла Философа, уроженца
Каппадокии, малоазийской провинции Византии, и не имеет почти ни-
чего общего с жизнеописанием славянского апостола Константина-Ки-
рилла, уроженца Солуни. Правда, за исключением того знаменательно-
го факта, что и Кирилл Каппадокийский, просвещая болгар, дал им
славянскую азбуку задолго до второй половины IX в., т. е. когда Кон-
стантин-Кирилл отправился в моравскую миссию.
Уже давно установилось мнение, поддержанное и болгарскими уче-
ными, о том, что Солунская легенда является апокрифом53, созданным,
возможно, в конце XI в. и отражающим болгарское народное сознание
во время византийского владычества, когда Болгария утратила свою
самостоятельность. Это мнение основано прежде всего на том, что в
Слове Кирилла Каппадокийского содержится большое количество со-
вершенно легендарных сведений.
Так, в отличие от Константина-Кирилла Кирилл Философ из Каппа-
докии не изобретает славянскую азбуку, а получает ее совершенно чу-
десным образом. Вначале от птицы (голубя и врана), которая уронила
нечто совершенно непонятное: зворькк сьчици с кокинс соугоулк
свезлноу54. Однако это «нечто» могло быть сосчитано: всего оказалось
по одному списку 32 неизвестных предмета, по другому списку — 35.
После этого зкорккк скчици был положен вь пазоухоу для того, чтобы
отнести митрополиту Иоанну, единственно реальному историческому
лицу Солунской легенды (митрополит Иоанн II управлял Солунской
епархией в конце VII в.).
Однако в пути происходят новые чудеса: то, что было положено вь
пазоухоу, таинственно проникает в тело Философа, и он забывает при
этом греческий язык и, видимо, усваивает болгарский, за что и был по-
сажен Иоанном в темницу. По этой «причине» начинается осада Солу-
ни, длившаяся три года, пока князья болгарские не потребовали выда-
53 ПеткановаД. Апокрифы//Кирило-Методиевска енциклопедия. София, 1985.
Т. 1. С. 89.
54 Лавров. Материалы по истории возникновения. С. 152-159.
94
чи чл(ов,Ь)ка, егоже есть нллга богь послала. И Кирилл Философ был
отпущен: Поеше лхенс Etfrape са рлдостпю великою и приведение лхене
вь грлдк Равкнк на р'Ьц'Ь Бр'Ьгллкниц'к. Язв папнса^к ил\к ЛЕ (или
Лв. — Т. И.) слов^. Язь их лхлло учлхь> л они салхи лхного пришБр>ктах^-
Вполне соглашаясь с мнением о том, что Солунская легенда — апок-
риф, я была вынужена изложить достаточно подробно ее содержание в
связи с публикацией очень интересной, содержащей много важных на-
блюдений, блестящей по форме, вместе с тем все же достаточно спор-
ной статьи Г. М. Прохорова «Глаголица среди миссионерских азбук»55.
Признавая старшинство глаголицы по отношению к кириллице и ее
миссионерский характер, Г. М. Прохоров вернулся к давно высказан-
ному предположению о том, что она была создана задолго до деятель-
ности Константина-Кирилла, возможно, автором Солунской легенды,
чем хорошо объясняются ее восточные стилистические элементы56.
С точки зрения Г. М. Прохорова, Константин-Кирилл знал о существо-
вании глаголицы, сам ею пользовался и на ее основе создал вторую
славянскую азбуку — кириллицу, названную так впоследствии по име-
ни своего изобретателя57. Познакомился Константин-Кирилл с глаголи-
цей, вероятно, во время так называемой Брегальницкой миссии, о кото-
рой мы знаем из так называемого «Успения св. Кирилла»58.
От себя замечу, что и в пространных, и в проложных ЖК и ЖМ све-
дения об этой миссии Константина-Кирилла, предшествовавшей его
поездке в Моравию, отсутствуют. А поэтому упоминание Бр'кгдльницы
как в Солунской легенде, так и в Успении св. Кирилла может получить
и иное объяснение. Так, еще в 1958 г. Цв. Тодоров в статье «Происхож-
дение и авторство славянских азбук» убедительно писал о том, что в
этих произведениях оказались переплетенными два разных историчес-
ких события: миссионерская деятельность Кирилла Каппадокийского
в окрестностях реки Брегальницы (VII в.) и изобретение славянской
азбуки Константином-Кириллом Солунским (IX в.). Иначе — в Солун-
скую легенду проникло сообщение об «изобретении» Каппадокийцем
славянской азбуки, в «Успение» Кирилла Солунского — сообщение о
его Брегальницкой миссионерской деятельности59.
Вместе с тем Г. М. Прохоров исходя из текста Солунской легенды
вынужден был все же признать, что Кирилл Каппадокийский не был
создателем славянской азбуки. Получив ее совершенно сверхъестествен-
ным способом, он лишь использовал ее для проповеди христианства
среди язычников-болгар60.
55 Прохоров Г. М. Глаголица среди миссионерских азбук // ТОДРЛ. Л., 1991.
Т. XLV. С. 178 -199.
56 Иванов Й. Северна Македония. София, 1906. С. 71.
57 Прохоров. Глаголица. С. 96.
58 Лавров. Материалы по истории возникновения. С. 155.
59 Тодоров. Произход и авторство. С. 43.
60 Прохоров. Глаголица. С. 96.
95
Кто же тогда был создателем глаголицы? Убедительного ответа на
этот вопрос в статье Г. М. Прохорова не содержится. Напротив, воп-
реки Солунской легенде, он неожиданно приходит к выводу, что «под
пером (разрядка моя. — Т. И.) Кирилла Каппадокийца Философа по
стилю и по отношению к греческому письму как раз должно было
получиться что-то вроде глаголицы. Да если и обрел он вдруг забы-
тый алфавит, созданный для славян в V в. (хорваты ведь верят, что
глаголица — изобретение блаженного Иеронима Стридонского),
стилистически он должен был его полностью устроить»61. Таким об-
разом, по Г. М. Прохорову, глаголица — или «забытый алфавит» бла-
женного Иеронима, или алфавит, созданный автором Солунской ле-
генды. Однако это все же вполне умозрительное заключение,
подтверждаемое лишь интересными стилистическими наблюдения-
ми исследователя. Никаких подлинных свидетельств существования
славянской письменности ни в V, ни в VII в. до нас не дошло. Все
известные нам глаголические памятники X-XI вв., без сомнения, свя-
заны, чего не отрицает и Г. М. Прохоров, с деятельностью Константи-
на-Кирилла Солунского, его брата Мефодия, их ближайших учеников
и последователей, каким был, с моей точки зрения, и черноризец
Храбр, о чем было сказано в I части моей статьи.
«Сенсация» XX в. В 1960 г. в Советский славянский комитет была
прислана С. Лесным (псевдоним С. Парамонова, специалиста-энтомо-
лога) фотография одной из «дощечек», недавно открытого «дохристи-
анского» памятника русской письменности Влесовой (Велесовой) кни-
ги. Руководитель Советского славянского комитета В. В. Виноградов
передал для экспертизы присланную фотографию известному специа-
листу, палеографу и лингвисту, Л. П. Жуковской. Тогда же на страницах
«Вопросов языкознания» появилась ее статья, в которой Л. П. Жуков-
ская обосновала свое отрицательное отношение к присланной фото-
графии, определив ее как подделку62. В дальнейшем Л. П. Жуковская в
соавторстве с рядом специалистов, как историков, так и лингвистов, не
раз обращалась к анализу Влесовой книги, подтверждая высказанное в
1960 г. мнение о том, что рассмотренный материал не является подлин-
ным63. В наше время к вопросу о подлинности Влесовой книги при-
шлось вновь вернуться в связи с тем, что в ряде изданий стали появ-
ляться статьи, преимущественно журналистов и писателей, в которых
оспариваются выводы лингвистов и историков. Первым, кто отклик-
нулся на безосновательные утверждения о подлинности Влесовой кни-
ги, был О. В. Творогов. В обстоятельной статье, к которой я отсылаю
61 Прохоров. Глаголица. С. 96.
62 Жуковская Л. П. Поддельная докириллическая рукопись (К вопросу о методе
определения подделок) // ВЯ. 1960. № 2. С. 143-144.
63 Буганов В. И., Жуковская Л. П., Рыбаков Б. А. Мнимая «Древнейшая лето-
пись» // ВИ. 1977. № 6. С. 202-205; Жуковская Л. П., Филин Ф. П. «Влесова кни-
га»... Почему не Велесова? (Об одной подделке) И РР. 1980. № 4. С. 111-118.
96
своих читателей64, он дал всестороннее освещение как истории откры-
тия Влесовой книги, так и филологической и исторической недосто-
верности этого «памятника» дохристианской Руси. Однако сторонники
подлинности Влесовой книги продолжают вводить в заблуждение не-
искушенных читателей. Так, в 1994 г. А. Асов издает Влесову книгу,
снабжая ее переводом и комментарием. Это издание подверг суровой,
но вполне справедливой критике А. А. Алексеев65.
Не вижу необходимости утруждать читателей теми доводами и фак-
тами, которые в изобилии приведены коллегами в работах, посвящен-
ных «Влесовой книге». Я, безусловно, разделяю их точку зрения о том,
что перед нами фальсификация XX в., излагающая на квазиязыке псев-
доисторию древней языческой Руси.
Итак, ни одно из предположений о существовании у славян само-
бытной азбуки до деятельности Константина-Кирилла не может счи-
таться доказанным. Все подобные попытки, с моей точки зрения, об-
речены на неудачу. Первая вполне устроенная славянская азбука —
глаголица, хранящая в себе признаки конфессиональной принадлежно-
сти ее создателя, — плод деятельности славянского Апостола Констан-
тина-Кирилла Солунского, написавшего впервые по-славянски:
ща ЙАЭЯРЭ.
Впервые опубликовано: Научные доклады СПбГУ. СПб., 2001. С. 3-12.
64 Творогов О. В. «Влесова книга» // ТОДРЛ. Л., 1990. Т. XLIII. С. 170-254.
65 Алексеев А. А. Опять о «Велесовой книге» И Русская литература. 1995. № 2.
С. 248-254.
СЛАВЯНСКОЕ ЯБР'БДЬ
(К вопросу о значении и этимологии)1
Там, в садах, еще растет
деревцо небд, приносящее акриды...
И. Бунин. Страна содомская
Лексема акр^дк и ее словообразовательные варианты абр^дье
(ябрЖдье), o6ptda известны нам в ветхо- и новозаветных текстах, где
они переводят греч. акр!?, axplSc?.
Достаточно часто употребляемое в разных книгах Ветхого Завета
греч. ахр£<; в качестве прямого заимствования известно, однако, пре-
имущественно в древнейших славянских переводах Евангелия в тех
его местах, где речь идет о пище Иоанна Крестителя.
Так, в Евангелии от Мат. III, 4 в Ассеманиевом кодексе читается:
Ьдк же его к'Ь дкриди и меда дивии (в Остромировом ев. — акрида).
В корреспондирующем чтении Евангелия от Мрк. I, 6 та же лексема
употребляется не только в Ассеманиевом и Остромировом кодексах,
но и в Мариинском, Зографском и Боянском палимпсесте. Кроме того,
употребление грецизма известно и в ветхозаветных текстах. Так, в
«Материалах для словаря древнерусского языка» И. И. Срезневского
приведена без указания на список следующая цитата из кн. Левит XI,
22, где говорится о пище, разрешаемой евреям по закону: «да ясте от
сих... акриду и подобные ей»1 2. В «Словаре русского языка XI-XVII вв.»
слово акрида иллюстрируется еще цитатой из кн. Премудрости Соло-
мона по Острожской библии 1581 г.: их же бо акриды и мышица поби-
ша кусанием3. Как видно из приведенных примеров, значение этого
слова в ветхозаветных текстах не вызывает сомнения: оно называет
определенное насекомое — саранчу.
В связи с этим уже в древнейших славянских памятниках греч.
ахрц;, мн. axpiSs? переводится слав, nptfra (проугъ), мн. пр^зи (проу-
1 Статья публикуется с купюрами, так как некоторый материал ее использован
мною в более поздней статье, публикуемой также в этом сборнике, — «Кая бо пища
Иоанова?».
2 Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка: В 3 т. СПб.,
1893-1903. Т. 1. Стб. 12-13.
3 СлРЯ XI-XVII вв. Вып. 1. С. 26.
98
зи). Так, в Саввиной книге в соответствующих чтениях Мат. III, 4 и
Мрк. I, 6 читается: •Ьдь же его пр^зи и меда дивии (то же в Де-
чанском, Никольском, Реймсском (кир.), Юрьевском 1119 г. и Четве-
роевангелии 1144 г.).
Точно так же переведено это слово в трех псалмах Синайской псал-
тыри (пс. 77, 46; 104, 34; 108, 23) и в других древнейших ее списках.
Обычно это слово и в иных ветхозаветных и новозаветных текстах4.
Но в некоторых старославянских памятниках русского извода греч.
ахр(? переводится лексемой дкр'Ьдк или ее словообразовательными
вариантами. Так, в Мстиславском кодексе 1117 г. в Евангелии от Мат.
III, 4 читается: гадь же его гакр'Ьдие; в евангелии по сп. XII—
XIV вв.: гадь же его n't акр^дк; в Акад, евангелии XIV в.: гадь же его
п*каше акр^дке. То же слово читается в Стихире XII в тексте, пред-
ставляющем евангельскую реминисценцию: к'Ьгаж в» поустыни bs-
дворжше са. меда дивии и акридами питааса5. Кроме того, вари-
анты лексемы акр^дь употребляются в одном из псалмов (108, 23)
Псалтыри в ряде ее списков, а также в Геннадиевской библии 1499 г.,
в кн. Екклесиаста XII. 5.
Сообщая евангельские примеры употребления лексемы а вр-Ьдь,
И. И. Срезневский высказал сомнение в том, что это слово значило то
же самое, что греч. ахр£<;. Не очень надежные сопоставления с литов-
ским и греческим языками позволили ему высказать предположение,
что это слово называло какое-то растение. В связи с этим Срезнев-
ский писал: «Можно думать, что ахр£<; было переведено словом авр^дь
вследствие мнения, принятого многими толкователями Евангелия, что
Иоанн Предтеча питался не насекомыми, а растениями»6.
Действительно, указанное мнение некоторых раннехристианских эк-
зегетов получило в патристике достаточно широкое распространение7
и нашло прямое и недвусмысленное отражение в письменных памят-
никах разных славянских народов. Так, например, в древнерусском пе-
реводе «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия в тех местах, где
речь идет о Иоанне Крестителе, о его пище сказано следующее: «кормя
ся тростным корением и щепками древяными» (кн. II, гл. VII); «и на
потребу ему быша древяные щеполъки» (кн. II, гл. IX)8. Хотя ясно, что
речь идет о растительной пище, само это выражение объясняется ис-
следователями по-разному. Так, издатель и исследователь славянского
Флавия Н. А. Мещерский, возражая известному французскому медие-
висту П. Паскалю, переводчику славянской «Истории» Флавия на
4 Slovnik jazyka staroslovenskeho. 1977. Ses. 32. С. 506.
5 Срезневский. Материалы. Т. 1. Стб. 3-4; Т. 3. Стб. 1633.
6 Там же. Т. I. Стб. 3-4.
7 Lampe Н. W. A patristic Greek Lexicon. Oxford, 1961. P. 65.
8 Мещерский H. А. «История иудейской войны» Иосифа Флавия в древнерусском
переводе. М.; Л., 1958. С. 250, 258.
99
французский язык, понимавшему это выражение буквально, в соответ-
ствии с современным русским щепка, писал следующее: «По-видимо-
му, слово “щепъка” могло обозначать молодой древесный побег (ср.
украинское “прищепити” — привить молодое дерево, “прищепа” —
прививаемая ветка). Древнерусский Хронограф 1512 г, приведя ука-
занное место “Истории”, прибавляет глоссу: “сирЪчь вершие дубное”.
Последнее соответствует греческому axpoSpua (верхние побеги ду-
бов)»9. Точку зрения Н. А. Мещерского разделял А. Вайан10 11. Заметим,
что она подтверждается данными двух словарей XVI в., изданных В. В.
Нимчуком.
Так, в словено-латинском лексиконе Е. Славинецкого и А. Корецко-
го слово щепъ переводится лат. planta, а последнему в латинском сло-
варе Е. Славинецкого соответствует слав. л'Ьторд(с)л(к), что, как изве-
стно, имело значение ‘побег, отросток, ветвь’". Следует еще добавить,
что греч. axpoSpuov в Хронике Георгия Амартола переводится слово-
сочетанием л'Ьтордсль млада12. Однако точку зрения Н. А. Мещерского
не принял И. С. Дуйчев. Ссылаясь на исследование бельгийского ви-
зантиниста А. Грегуара, он считал, что под грепккдми дреижнылхн
следует понимать плоды деревьев с твердой оболочкой (орехи, желу-
ди и т. п.)13. Любопытно, что в Лексиконе латинском Е. Славинецкого
acrodrya переводится как овоцлс в ско(р)лупд(х)14.
Как бы там ни было, ясно, что, по славянскому переводу «Исто-
рии» Флавия, Иоанн Предтеча питался растительной пищей. <...>
Мнение о том, что Иоанн Предтеча питался вершием дубьнымъ,
получило отражение в Азбуковниках15. При этом замечательно, что
не только слово акриды поясняется как вершие дубьное, но и мелагръ
(милагаръ), т. е. peXt aypiov — медь дивии, толкуется также: мелдгдра
nptfra. что пр(д)тчд •Ьла. еже и вершие д)?ка ндричета са. ГПБ Соб.
Тол. Q. XVI.9, л. РПД; Q. XVI.12, л. ОВ16. <...>
Обусловленные экстралингвистическими причинами колебания в
определении значения грецизма акриды нашли отражение в русской
лексикографической практике конца XVI-XVII в.17 В соответствии с
’ Мещерский Н. А. «История иудейской войны». С. 420.
10 Vaillant A. Un mot imaginaire: vieux-russe vermije «sauterelles, vers» // RES.
Paris, 1969. Vol. 48. P. 72.
11 Славинецький E. Лексикон латинський И Славинецький Е., Корецький-Сата-
новський А. Лексикон словено-латинський. КиТв, 1973. С. 318, 538.
12 Петрин В. М. Хроника Георгия Амартола в древнем славянорусском перево-
де. Л., 1930. III. С. 10.
13 Дуйчев И. С. Одно неясное место в древнерусском переводе Иосифа Флавия //
ТОДРЛ. Л„ 1960. Т. XVI. С. 418-419.
14 Славинецький. Лексикон. С. 311.
15 Ковтун Л. С. Древние словари как источник русской исторической лексико-
логии. Л., 1977. С. 96.
16 Ср.: Сахаров И. Сказания русского народа. СПб., 1849. Т. П. Кн. 5. С. 170.
17 Ковтун. Древние словари. С. 96-99.
100
этим и современные лексикографы вынуждены давать два значения у
слова акрида'. 1) саранча и 2) молодой побег растения18.
Более того, споры о пище Иоанна Предтечи, возникшие в среде хри-
стианских богословов, как это ни удивительно, породили в действи-
тельности растение, которое собственными глазами видели в Палести-
не паломники. Так, в 1723 г. предпринял путешествие по святым местам
Востока выходец из киевских купцов Василий Григорович-Барский.
Описывая свои странствия, он утверждал, что «древа, именуемые ак-
риды (еже есть рожки турецкие), при пещере растут, от его же вершия
ядяше святии Предтеча»19.
Точно так же Порфирий Успенский в дневнике от 25 января 1844 г.
писал: «В первый раз в жизни видел ростки растения акриды, коими
питался Иоанн Предтеча. Одна арабка продавала его на вифлеемском
рынке для салата. Я сохранил для памяти одну веточку»20.
Итак, что же в самом деле значило слав. лнр'Ьдь? Было лй оно си-
нонимом слова nptfrx (насекомое) или называло растение (молодые
побеги его или плоды), т. е. являлось синонимом лексем щепъки дре-
вяные, вершив дубъное, рожки турецкие и т. п.?
Чтобы получить ответы на поставленные вопросы, следует про-
анализировать иные контексты, в которых известно употребление лек-
семы лнр'Ьдь или ее вариантов, а также данные славянских языков
(известны ли в них однокоренные с лкр^дь слова и в каких значениях
они употребляются?).
I. Как выше было указано, употребление вариантов лексемы лкр^дь
кроме Евангелия известно в двух ветхозаветных книгах, в Псалтыри
(108, 23) и в кн. Екклесиаста (XII, 5). В отличие от Евангелия вет-
хозаветные тексты в смысловом отношении не вполне ясны, что вы-
зывало весьма показательные лексические замены, позволяющие до
некоторой степени определить значение лексемы дкр^дь.
1) В древнейших списках Псалтыри (Синайской, Погодинской, Бо-
лонской) и в большинстве других 23-й стих 108 псалма читается так:
АКО сЬнь 6ГДЛ ОуКЛОНИТХ СА ОТЫАСХ СА. И СХТрАСХ СА. АКО Пр^ЗН21.
Однако в ряде списков так называемой русской редакции только в этом
18 СлРЯ XI-XVII вв. Вып. 1. С. 26.
19 Странствования Василия Григоровича-Барского по святым местам Востока с
1723 г. по 1747 г. СПб., 1885. Ч. 1. С. 381. О том, что плоды рожкового дерева
(ceratonia silliqua), стручки, или «рожки турецкие», по средневековым воззрениям,
могли служить пищей Предтечи, говорят данные и Лексикона латинского Е. Слави-
нецкого, где слово ceratonia переводится как рожс(ц), ха'Ьб стого Ioaha: Слави-
нецький. Древние словари С. 118. Заметим, что слово рожьць известно в Еванге-
лии от Лук. XV.16 (притча о блудном сыне), где оно переводит греч. угратю».
Любопытно, что у Л. Садник и Р. Айцетмюллера оно толкуется как Schote des
Johanisbrotbaumes, см.: Sadnik-Aitzetmuller. Handworterbuch. S. 116.
20 Успенский П. Книга жития моего. Дневники и автобиографические записки.
СПб., 1894. Т. I. С. 432.
21 В Синайской псалтыри вместо пр?дн стоит проз!’.
101
стихе пр^зи, как это отметил В. Погорелов, заменяются лексемой лб-
р^дие22 23, сохраняясь в тех псалмах, где речь действительно идет о на-
секомых (77, 46; 104, 33). Кроме того, исследователь обратил внима-
ние на «очень любопытный случай» — замену в одной из Псалтырей
той же «русской» редакции (Тип. № 46) лексемы лнр'Ьдие словосоче-
танием пр &тънии конъци13. Эта замена, несомненно, была синонимична
выражениям щепъки древяные и вершив дубъное, а также проясняла
текст стиха «сотрясался, как концы ветвей».
2) Стих 5-й XII главы кн. Екклесиаста в Геннадиевской библии 1499 г.
повторяется дважды, в основном тексте и во вставке. И в том и в дру-
гом случае в этом стихе употребляются варианты лексемы лвр'Ьдь24 25,
при этом они попадают в окружение ботанической лексики: И процве-
те(т) кляпы(ш) и штлъст'кетъ обр'кда (во вставке: оутыетъябр'кдие)
ираздр^шитъ ся капара. На полях при обр'кда стоит пр&ъ. Точно так
же определяется это слово в азбуковнике из собрания Ф. А. Толстого
ГПБ Q. XVI.9, л. CEL. Однако само слово прХгъ толкуется здесь же как
растение: обр'кда прЬгъ еже есть овощь дивии, на полях при этом ука-
зан литературный источник: еклисшстъ -ВГ. Любопытно и показа-
тельно то, что в старобелорусском списке Библии вместо обр"йда
(ябр'йдие) находится слово верхъ в значении, близком к вершию дубъ-
ному: оутолстеетъ верхъ. и отделится капарра15. Заметим еще, что
глаголы оутыти и отлъстгкти переводят греч. Ttaywscr&a!., у кото-
рого кроме прямого значения ‘разжиреть, сделаться тучным, толстым’
было и переносное — ‘огрубеть, стать грубым’. Сказанное позволяет
предположить, что славянские переписчики 5-й стих XII главы кн. Ек-
клесиаста, возможно, понимали так: ‘отцветет миндаль, огрубеют по-
беги растений и рассыплется каперс’. Таким образом, данные, из-
влекаемые из памятников письменности, позволяют согласиться с
предположением Срезневского, что лексема лвр'Ьдь и ее варианты
называли растение (побеги или плоды его).
II. С этим вполне согласуются данные славянских языков, которые
широко представлены в «Этимологическом словаре славянских язы-
ков» под ред. О. Н. Трубачева. Здесь, как кажется, совершенно за-
кономерно объединяются слова с основой *bred- и слова с основой
*brQd-, представляющей назализованный вариант к форме *bred-. «Эта
семья слов, — пишет О. Н. Трубачев, — обнаруживает черты общности
в семантике, морфологии и словообразовании, охватывающие все
названные варианты. Со стороны семантики значения слов с основой
22 Погорелов В. О редакциях славянского перевода псалтыри // Библиотека Мос-
ковской синодальной типографии. Псалтыри. М., 1901. Вып. 3. С. XXXII.
23 Там же.
24 Горский А. В., Невоструев К. И. Описание славянских рукописей Московской
синодальной библиотеки. М., 1855. Т. I. С. 67-68.
25 Булыка А. М. Батан!чная лексжа грэка-лащнскага паходжання у стара-бела-
рускай мове // Беларуская л!нгв1стыка. 1976. Вып. 9. С. 29.
102
*bred-/*brQd- объединяются вокруг след, главных: ‘побег’, ‘цвет рас-
тения’, ‘плод’»26.
С точки зрения О. Н. Трубачева, слов с этими основами «не знают
собственно ю.-слав. языки и все вост.-слав. языки, так как рус.-цслав.
аб^Ьдь, ябр'коие лишено народной вост.-слав. основы, встречается
только в евангелических текстах и является там, судя по всему, лекси-
ческим чехоморавизмом или паннонизмом»27.
Соглашаясь с О. Н. Трубачевым в том, что лексема лвр'Ьдь и ее
варианты в наших памятниках, вероятно, действительно не восточ-
нославянского происхождения, не могу разделить его точки зрения,
что восточно-славянские языки не знают однокоренных слов. Еще
А. И. Соболевский сближал цслав. лвр'Ьдь с русским диалектным
бредина ‘ива’28. Кажется, что и семантически, и словообразователь-
но северно- и западнорусские диалектные слова бред (бряд), бредь
(брядъ), бредье29 близки к праслав. *bred-/*brQd-, и у нас нет доста-
точных оснований, чтобы не объединять их с последними.
III. В заключение необходимо сделать еще одно дополнение. Как
соотносятся слова с основой *bred-/*br^d- с энтомологической лексикой?
Засвидетельствованы ли слова с основой *bred-/*brQd-, называющие
насекомых? Оказывается, что таких слов нет. И. А. Дзендзелевский в
статье, посвященной энтомологической лексике, привел около 15 кор-
ней, от которых в славянских языках образуются названия кузнечика;
среди них слов от основы *bred-/*brQd- не отмечено30. Представляется,
что и это может служить еще одним доказательством того, что лексема
днр'Ьдь и ее варианты не имели первоначального значения ‘насекомое’,
а называли растение (его побеги или плоды).
Следовательно, все те этимологии слова Анр'Ьдь, авторы которых
исходят из значения ‘саранча’, следует признать недостоверными31.
В свете изложенного наиболее убедительной представляется та эти-
мология слов с основой *bred-/*brQd-, по которой они в первую оче-
редь оказываются в родстве с лит. brqsti, brendau ‘набухать, набирать
силу, созревать’, branda ‘зрелость, спелость’, лтш. briest ‘зреть, спеть’,
26 Этимологический словарь славянских языков / Под ред. О. Н. Трубачева. Т. 1.
С. 49.
27 Там же. С. 51.
28 Соболевский А. И. Этимологические заметки И Slavia. 1927. Rocn. V. № 3.
S.440-441.
29 Словарь русских народных говоров. Вып. 3. С. 169-170, 172, 227.
30 Дзендзел1вський Й. 1з спостережень над слов’янською народною ентомо-
лопчною лексикою. Назви коника в говорах слов’янських мов // Bereiche der Slavistik.
Wien, 1975. S. 69-80.
31 VasmerM. Baltisch-slavische Wortgleichungen. l.r.-kslav, abredb «Heuschrecke» //
Езиковедски изследвания в чест на акад. Ст. Младенов. София, 1957. С. 351-352;
Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. IV. С. 540; Откупщи-
ков Ю. В. Из истории индоевропейского словообразования. Л., 1967. С. 117-119.
103
bruods ‘почка’32. Собственно, в этом случае я вполне разделяю точку зре-
ния О. Н. Трубачева33. Вместе с тем не могу не признать совершенно ис-
кусственным его объяснение лексемы дкр'Ьдь, поскольку и он исходит
из значения ‘саранча’, которое считает реальным и объясняет тем, что
«рога, наросты на голове, resp. усики насекомого, обозначаются как ‘по-
беги’, ‘то, что выросло’»34.
Вполне вероятно, что такое значение у лексемы лкр^дь и ее вариан-
тов в силу экстралингвистических причин могло развиться и быть реаль-
ным, но, безусловно, оно не являлось исходным, праславянским.
Впервые опубликовано: Этимология. 1979. М., 1981. С. 51 58.
32 Berneker Е. Slavisches etymologisches Worterbuch. Heidelberg, 1908. S. 84-85;
BriicknerA. Slownik etymologicznyjQzika polskiego. Krakow, 1957. S. 43-44; Bezlaj F.
Etimoloski slovar slovenskega jezika. Ljubljana, 1963. T. I. S. 1.
33 Этимологический словарь / Под ред. О. Н. Трубачева. Т. 1. С. 49.
34 Там же.
СТАРОСЛАВЯНСКОЕ РбТЬ -
СУПР. Р. 400.16
Памяти А. М. Селищева.
К 50-летию кончины Учителя
Интересующее нас слово ретъ употреблено в Супрасльской руко-
писи в гомилии Иоанна Златоуста на Евангелие от Матфея (XII. 14):
«Олово о зависти кже вь еулггелнн речено: излазьте фдрисЬи
СХВ’ЬтХ СЪТВОрНША НА I С А. ДА НГО ИЗГОуБАТЬ»1.
Это слово давно привлекало внимание исследователей. Так, К. Мейер
в словоуказателе к памятнику снабдил его восклицательным знаком,
что должно указывать или на сомнительность греческой параллели, или
на какое-то искажение1 2. Именно как искажение слова рьть — ‘рот’ дано
это слово в «Словаре старославянского языка» ЧСАН3. По-видимому,
составители чешского словаря опирались в данном случае на «Словарь
церковно-славянского языка» А. X. Востокова, в котором рътъ кораб-
лю определяется как ‘часть судна’ с глухим указанием на Пролог XVI в.
сербского извода4.
Вместе с тем в «Словаре к древне-церковнославянским текстам»
JI. Садник и Р. Айцемюллера словоретъ фонетически закономерно воз-
водится к рътъ, однокоренному срътъ, и объясняется как ‘возвышаю-
щаяся передняя или задняя часть судна’5. Заметим, что в «Лексиконе»
Фр. Миклошича именно форма рътъ кораблю указана в нескольких
поздних Прологах сербского извода6.
Однако Р. М. Цейтлин в небольшой статье «Из заметок по древне-
болгарской лексикологии (др.-болг. ретъ)» высказывает свое несогла-
сие с точкой зрения австрийских славистов: «Ретъ в Супр. 400, 16 упо-
1 Супрасълски или Ретков сборник: В 2 т. София, 1982-1983. Т. 2. С. 261.
2 Meyer К. Altkirchenslavisch-griechisches Worterbuch des Codex Suprasliensis.
Gluckstadt; Hamburg, 1935. S. 218.
3 Slovnik jazyka staroslovenskeho. Ses. 35. C. 655.
* Востоков A. X. Словарь церковно-славянского языка. СПб., 1861. Т. 2. С. 158.
5 Handworterbuch. S. 115.
6 Miklosich Fr. Lexicon palaeoslovenico-graeco-latinum. Vindobonae, 1862-1865.
C. 809.
105
требляется, несомненно, пейоративно, в контексте, где перечисляются
отрицательные свойства, связанные с понятием зависти»7.
Отстаивая это утверждение, Р. М. Цейтлин пытается доказать, что в
старославянском языке была лишь одна лексема реть с исконным е,
известная в той же Супрасльской рукописи (321, 1) и в Зографских
листках (2а, 22), однокоренная с рать и употреблявшаяся первона-
чально действительно пейоративно в значении ‘раздор, спор, распря,
соперничество’.
Однако доводы Р. М. Цейтлин не представляются убедительными.
Чтобы показать это, приведем текст Супрасльской рукописи: ш завис-
ти КОрАБЬЮ ГН01А ПЛЬНЬ НбКргСТЬНААГО... твоТа ЖЖА СЖТЬ гр'ЬхОВЬНИИ
СХЖЗИ, ТВОА ПДеНИЦА СЖТХ ЗАВИСТИ. И КОрАБЬЧНА Б'ЬсИ. ВЁСЛА ЛЬСТИ,
реть. лнцемьрьство приклады завистьлнвни8.
Комментируя этот текст, Р. М. Цейтлин пишет: «Зависть представлена
в виде корабля, оснащенного отрицательными свойствами человека, кото-
рые ею порождаются»9. Однако это заключение представляется ложным,
так как основано оно, с нашей точки зрения, на логической ошибке, допу-
щенной уважаемым автором. В действительности же снасти корабля,
уподобляемого Иоанном Златоустом зависти, — вполне конкретные слова,
имеющие точное предметное значение: жжд — ‘канаты’, плённца— ‘це-
пи’, вёсла — ‘весла’. При этом слово реть оказывается в их ряду и,
следовательно, называет некую корабельную снасть или что-либо подоб-
ное. Сами же снасти «корабля зависти» отождествляются с отрицатель-
ными свойствами человека, ею порождаемыми: реть, лнцелгкрьство.
Подтверждение своей точки зрения Р. М. Цейтлин видит в том, что
основные значения греческого соответствия аи/ур ‘шея, затылок, гор-
ло, горный проход, пролив, развилка (пути)’ — «не соотносятся со сло-
вом реть»10 11 12 13. Однако, по данным «Thesaurus graecae linguae», многознач-
ное греч. аиууц могло употребляться в значении, проливающем свет на
значение слав, реть в Супрасльской рукописи (400. 16), а именно ‘часть
руля, или рулевого весла, кормила’11. При этом, по данным того же сло-
варя, употребление ot'j’/yv в этом значении было присуще И. Златоусту:
пример такого употребления имеется в его гомилии на Второе посла-
ние коринфянам ап. Павла.
Небезынтересно, что то же значение имело производное au^evtov,
употребление которого отмечено в сочинении Константина Багрянород-
ного «Об управлении государством», переведенном неоднократно на
7 Цейтлин Р. М. Из заметок по древнеболгарской лексикологии (др.-болг. реть) И
Изследвания върху историята и диалектите на българския език. София, 1979. С. 374.
8 Супрасълски, или Ретков сборник. Т. 2. С. 261.
’ Цейтлин. Из заметок. С. 375.
10 Там же.
11 Thesaurus graecae linguae. Parisiis, 1831. T. I. P. 2. P. 2593.
12 ЧОИДР. M., 1899. Кн. I. C. 74.
13 Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989. С. 48.
106
русский язык. Переводчика это слово ничуть не затрудняло. Так, Г. Лас-
кин перевел его как ‘румпель’12, а Г. Г. Литаврин — как ‘кормило’13.
Давно известно, что пять гомилий И. Златоуста, дошедшие до нас в
составе Супрасльской рукописи, содержатся в том же самом переводе в
Успенском сборнике ХП-ХШ вв. К числу их относится и интересую-
щая нас гомилия «О зависти»14. Э. Благова, исследовавшая эти пять
гомилий в их соотношении, пришла к убедительному выводу, что
«с точки зрения текста, лексики и синтаксиса Усп. сб. довольно консер-
вативен. Он строго соблюдает первичный текст, в некоторых случаях
даже лучше (разрядка моя. — Т. И.), чем Супр.; варианты текста,
за исключением ясных искажений, единичны. Лексические варианты
также свидетельствуют о большом консерватизме писца. В них почти
отсутствуют слова младшего словарного состава, т. е. такие слова, ко-
торые не встречаются в древнейших старославянских памятниках»15 16.
И вот в интересующем нас случае в Успенском сборнике имеется раз-
ночтение: вместо реть читается ратъ'ь. Конечно, это разночтение мож-
но отнести к числу «явных искажений». Но возможно и иное объясне-
ние, если допустить, что в протографе Супрасльской рукописи читалось,
как и в Успенском сборнике, —рать. Тогда рать в соответствии с греч.
означает ‘часть кормила’, так называемый румпель, т. е. шест-ры-
чаг, при помощи которого корабьчии осуществлял управление судном.
Это древнее значение легко прослеживается в однокоренных произ-
водных, известных как в памятниках письменности, так и в живых сла-
вянских говорах. Формы ратовшце и ратшце в значении ‘древко
копья’ и просто ‘копье’ дошли до нас в Геннадиевской библии 1499 г., в
двух книгах Ветхого Завета: ратовище — kovtboq в I кн. Царств (17.7),
ратшце — Sopu в I кн. Паралипоменон (11.23)17.
По данным картотеки Словаря русских народных говоров (Словар-
ный сектор Института русского языка, СПб.), во многих русских гово-
рах в значении ‘шеста-рукоятки’ разнообразных примитивных орудий
труда употребляются: ратовище у лопаты, граблей, цепа, остроги
и т. п., ратаище у пешни, ратовье увил.
В заключение заметим, что все эти формы вполне достоверно эти-
мологизируются на основании данных германских языков, в которых
родственные слова также имеют значение ‘шест, жердь, палка’18.
Таким образом, следует признать, что реть в Супрасльской рукопи-
си 400.16 является ошибкой писца, основанной, вероятно, на омони-
мии рать ‘вражда, борьба’ и рать — ‘шест, рукоятка’ и синонимии
рать иреть с исконным е — ‘распря, раздор’.
Впервые опубликовано: Славяноведение. М., 1992. С. 75-77.
14 Успенский сборник. С. 330-336.
15 Благова. Гомилии Супрасльского и Успенского сборников. С. 86.
16 Успенский сборник. С. 333 (Л. 199 в, В 25).
17 Miklosich. Lexicon. Р. 796.
18 Фасмер. Этимологический словарь. Т. III. С. 448.
107
«КАЯ БО ПИЩА ИОАНОВА?»
(К толкованию Евангелий от Матфея 3 : 4 и от Марка 1 : 6)
В «Фразеологическом словаре русского языка» фразеологизм «пи-
таться акридами и (диким) медом» в значении ‘недоедать, не имея дос-
таточно пищи’ возводится к «евангельской легенде о Иоанне Крестите-
ле, который жил в пустыне и питался акридами (греч. — род саранчи) и
диким медом»’. Это действительно так, и, например, в «Библейской
энциклопедии» архимандрита Никифора читаем: «Саранча, по закону
Моисееву, считалась чистым животным... и могло быть употребляемо
в пищу... Саранчею питался и Иоанн Креститель в пустыне (Мф. 3 : 4;
Мк. 1 : 6)»1 2.
Вместе с тем в «Словаре русского языка XI-XVII вв.» у слова
лкрндл отмечено два не сводимых друг к другу значения: «1. Саран-
ча... 2. Молодой побег растения». Первое значение проиллюстриро-
вано, к сожалению, лишь цитатой из Кн. Премудрости Соломона по
Острожской библии 1581 г.: «...их же бо акриды и мышица побиша
кусанием». Второе значение отмечено в «Книге глаголемой гречески
алфавит» по рукописи БАН XVII в.: «Акриды — вершки древес, еже
есть концы вТтвей»3.
Чтобы ответить на естественно возникающие вопросы, почему и
когда грецизм акриды получил это, не соответствующее семантике гре-
ческого слова значение, обратимся прежде всего к тем евангельским
чтениям, в которых речь идет о пище Иоанна Предтечи. Так, в Еванге-
лии от Матфея 3 : 4 в Ассеманиевом кодексе читается: .. .'йдь же его б^й
лкрнди и медь днвни; в Остромировом евангелии — им. ед. акридъ л. 254
об., строки 3-4. В корреспондирующем чтении Евангелия от Марка 1 : 6
грецизм употребляется не только в Ассеманиевом и Остромировом ко-
дексах, но и в Мариинском, Зографском и Боянском (палимпсесте).
Однако в других древнейших славянских Евангелиях греч. акр!?,
мн. axpiSet; переводится славянским проугх, мн. прузи, собир. пру-
жиб— ‘саранча’. Так, в Саввиной книге в соответствующих чтениях
1 Фразеологический словарь русского языка / Под ред. А. И. Молоткова. М.,
1967. С. 320.
2 Иллюстрированная полная популярная библейская энциклопедия / Труд и из-
дание архимандрита Никифора. М., 1981. С. 625.
3 СлРЯ XI-XVII вв. Вып. 1. С. 26.
108
Мф. 3 : 4 и Мк. 1 : 6 читается: . ./Ьдь же его Б'Ь прузи и медь дивии
(так же в Дечанском, Никольском, Реймсском (кирилловская часть),
Юрьевском 1119 г. и Четвероевангелии 1144 г.).
Вместе с тем в более поздних списках Евангелия наряду с грециз-
мом акриды или его славянским дублетом-эквивалентом прузи, пружие
встречаются весьма любопытные и показательные замены. Так, в Еван-
гелии Кохно XIII в. находим 'Ьдь же ему к'Ь л'Ьтордсли и медь дивии
Мф. 3 : 4 (л. 119 об., строка 7)4. Слово л±торасль в значении ‘побег,
отросток, ветвь’ известно уже в древнейших славянских памятниках
(Паримейник, Супрасльская рукопись и др.)5. Н. В. Коссек, комменти-
руя во Введении к изданию Евангелия Кохно эту замену, считает ее «про-
извольно выбранным славянским выражением». О том, что это не так,
указано нами в рецензии на издание Н. В. Коссек6. В Воскресном еван-
гелии XIV в. в том же чтении Мф. 3 : 4 находим синонимичное nimo-
расли словосочетание краеве др£весемъ — ‘концы (ветвей) древесных’7.
Без сомнения, отмеченные замены появились в евангельских чтениях
Мф. 3 : 4 и Мк. 1 : 6 вследствие мнения, принятого некоторыми ранне-
христианскими теологами и экзегетами, о том, что Иоанн Предтеча,
будучи пустынножителем и аскетом, питался не насекомыми, а расте-
ниями, обычной пищей отшельников-аскетов. Так, например, в «Пове-
сти о Варлааме и Иоасафе» старец Варлаам, отвечая на вопрос царе-
вича Иоасафа о пище отшельников, сказал: ...ибо питание (и\) от
обретаемых А'ЬторАСлий, (то) есть зелий, и^жв пустын'Ь пнтуетх,
росою небесною напаабма и ПОВЕЛЕНИЕМ творцА8. Ср. также в Свод-
ном патерике XII-XIV вв.: И неимАфу стдрцу чьсо дати имь снести,
БЫЛН6 ВО АДЬШЕ СТАрВЦЬ, ГЛ(АГОЛ)бМО£ КАПАрь; И ДА\Х БИ АСТИ от
BpiUJHA ДуБНАГО ОТ НЕГО Ж6 И CAMS АД^Ь9.
Впервые мнение о том, что Иоанн Креститель питался растениями,
по-видимому, было высказано византийским церковным писателем
Исидором Пелусиотом, представителем антиохийской школы богосло-
вия. Так, бельгийский византинист А. Грегуар в специальной статье,
ссылаясь на одно из писем Исидора Пелусиота, согласился с мнением
последнего, что Иоанн Креститель питался не насекомыми, а растения-
ми: ахрг[л6»г<; [Зотовы» т) сриты», т. е. побегами или отростками травы и
4 Коссек. Евангелие Кохно. С. 76. Здесь и далее цитаты даются в упрощенной
орфографии.
5 Slovm'k jazyka staroslovenskeho. Ses. 17. S. 156.
6 Иванова T. А. Рец. на кн.: Коссек Н.В. Евангелие Кохно И Советское славяно-
ведение. 1989. № 4. С. 116-117 (см. также наст. изд.).
7 Новикова А. Некоторые наблюдения над лексикой Воскресенского евангелия И
Старобългаристика. 1988. № 3. С. 75.
8 Повесть о Варлааме и Иоасафе. Памятник древнерусской переводной литера-
туры XI-XII вв. / Подг. текста, исследование и коммент. И. Н. Лебедевой. Л., 1985.
С. 179.
9 Николова Св. Патеричните разкази в българската средненовековна литерату-
ра. София, 1980. С. 209, 242.
109
других растений10 11. Точно так же и в известном словаре X. В. Лампе
находим ссылку на Исидора Пелусиота при слове axpep.wv — ‘ветка,
побег’, употребляемом в значении пищи Предтечи. Там же отмечается,
что в связи с этим и слово axptSeq интерпретируется писателями-аске-
тами как название растений’1.
Любопытно, что задолго до этих разысканий П. Алексеев в своем
«Церковном словаре» утверждал, что греч. акриды в Мк. 1 : 6 «по ска-
занию Исидора Пелусиота... суть вершины былия или древцев»12.
Неудивительно, что это мнение оказалось известно славянским книж-
никам и получило прямое и недвусмысленное отражение в письмен-
ных памятниках разных славянских народов, а также в лексикографи-
ческой практике славянского средневековья.
Приведем в дополнение к данным Евангелия Кохно и Воскресен-
ского евангелия некоторые примеры из памятников древней славянской
письменности, связанных с деятельностью Иоанна Предтечи, в кото-
рых отразилась данная точка зрения. Наиболее ранняя из известных
нам замена грецизма акриды содержится в «Слове на Усекновение Пред-
течево», автором которого, возможно, был Климент Охридский: «БЪше
же пища его фуниково кончье и медь дивий»13. Нечто подобное нахо-
дим в рукописи 2-й половины XVI в. сербского извода, где на л. 167а-
1716 помещено «Житие и усекновение чьстнааго пр(о)р(о)ка и прЪдте-
че и кр(е)тля Иоанна, съписано от е(го) Иоанна, сирЪчь Марка», в
котором читаем: «.. .иде в пустыню и тамо живЪше ядыи крае былио(м)
и слад(с)ь юже въ тЬ(х) же былиохь, сирЪчь росу»14.
Точно так же и Григорий Цамблак в «Слове на Рождество Иоанна
Крестителя», отвечая на вопрос «Кая бо пища Иоанова?», утверждал:
«Вершие дубное и медь дивий». Именно такое чтение, являющееся каль-
кой греч. ахрб8риа, содержится во всех известных нам списках Слова
(РГБ: Никифор. № 31, л. 167 об.; Муз. № 9091, л. 45 в; РНБ: Погод. 948,
л. 180 об.; Погод. 1131, л. 167 об.; Соф. 1322, л. 180; Тол. Q.I.222, л. 195;
БАН: 33.1.10, л. 365; 33.7.9, л. 137 об.; 33.7.10, л. 258 об.). Заметим, что в
«Словаре русского языка XI-XVII вв.» отмеченное словосочетание толку-
етсяикак ‘верхние части ветвей’,икак ‘плоды дикорастущих деревьев’15.
Добавим еще и мнение современника Г. Цамблака Яна Гуса, кото-
рый также считал, что Предтеча питался растениями. Комментируя
10 Gregorie Н. Les sauterelles de Saint Jean Baptiste. Texte epigraphique d’une epitre
de S. Isidore de Peluse // Byzantion. 1929-1930. Vol. 5. P. 109-129.
11 Lampe H. W. A patristic Greek Lexicon. Oxford, 1961. P. 64-65.
12 Церковный словарь, или истолкование славянских, также маловразумитель-
ных древних и иноязычных речений, положенных без перевода в Священном Пи-
сании... соч. Петром Алексеевым. 4-е изд. СПб., 1817. Ч. 1. С. 12.
13 Климент Охридски. Слово за Усекновение Предтечево // Климент Охридски.
Събрани съчинения. Т. 2. С. 467—468.
14 Кодов Хр. Опис на славянските ръкописи в библиотеката на Българската ака-
демия на науките. София, 1969. С. 208.
15 СлРЯ XI-XVII вв. Вып. 2. С. 107.
110
Мф. 3 : 4 в старочешском Литомержицком кодексе, где сказано, что
пищей Иоанна Крестителя были плоды, называемые locusta, и заметив,
что толкователи Евангелия это слово понимают по-разному: одни счи-
тают его насекомым (kobylka), другие — растением (korenie neb zelina),
Гус присоединился к последней точке зрения. При этом, ссылаясь на
кн. Левит 11 : 22, Я. Гус утверждал, что Бог запретил евреям употреб-
лять в пищу саранчу: «...zapovedel jest boh jiesti kobylky»16. Однако в
греческом первоисточнике подобное запрещение отсутствует. Любопыт-
но, что и в Острожской библии 1581 г. соответствующий текст также
содержит запрещение: «...и сия да не ясте от сихъ гусеница и еже по-
добно ей... и пруги иже подобно к ни(м)».
Укажем еще древнерусский перевод «Истории Иудейской войны»
Иосифа Флавия, в котором в тех вставных местах, где речь идет об
Иоанне Предтече, о его пище сказано следующее: «...кормя ся трост-
ным корением и щепками древяными» (кн. II, гл. VII); «и на потребу
ему быша древяные щеполъки» (кн. II, гл. IX)17. Хотя ясно, что в дан-
ном случае речь идет о растительной пище, само это выражение ока-
залось предметом дискуссии. Так, издатель и исследователь славян-
ского Флавия Н. А. Мещерский считал, что, «по-видимому, слово
“щепъка” могло означать молодой древесный побег (ср. украинское
“прищепити” — привить молодое дерево, “прищепа” — прививаемая
ветка). Древнерусский Хронограф 1512 г., приведя указанное место
“Истории”, прибавляет глоссу: “сирЪчь вершие дубное”. Последнее
соответствует греческому axpoSpua (верхние побеги дубов)»18. Точку
зрения Н. А. Мещерского разделял А. Вайан19. Заметим, что она под-
тверждается данными двух словарей XVII в., изданных В. В. Нимчу-
ком. Так, в «Лексиконе словено-латинском» Е. Славинецкого и А. Ко-
рецкого слово щепъ переводится лат. planta, а последнему в «Лексиконе
латинском» Е. Славинецкого соответствует слав. л£шо/щ(с)лъ20 21, кото-
рое, как уже было сказано, имело значение ‘побег, отросток, ветвь’.
Любопытно и то, что греч. axpoSpuov в Хронике Георгия Амартола
переводится словосочетанием л£тораслъ млада1'. Заметим также, что,
по данным М. Фасмера, слав, щепа и щеп во многих славянских язы-
ках означают ‘черенок для прививки’, т. е. привой, или ‘прививаемая
ветка’, по Мещерскому22.
Однако точку зрения Н. А. Мещерского не принял И. С. Дуйчев.
Ссылаясь на исследование А. Грегуара, он считал, что под щепъками
древяными следует понимать плоды деревьев с твердой оболочкой
16 Gebauer J. Slovnik starocesky. Praha, 1916. D. 2. S. 72.
17 Мещерский. «История Иудейской войны». С. 250, 258, 420.
18 Там же. С. 492.
19 Valliant. Un mot imaginaire. P. 72.
20 Славинецький. Лексикон латинський. С. 318, 538.
21 Истрин. Хроника Георгия Амартола. Т. 3. С. 10.
22 Фасмер. Этимологический словарь. Т. IV. С. 502.
111
(орехи, желуди, стручки)23. Интересно, что в «Лексиконе латинском»
Е. Славинецкого acrodrya переводится как «овопце в ско(р)лупа(х)»24.
О том, что именно такой считалась пища Иоанна Предтечи, пове-
ствует весьма любопытная легенда, автором которой был один из цер-
ковных деятелей Юго-Западной Руси Ст. Теслевцев. В «Слове на Рож-
дество Богородицы» он сообщает о том, что при рождении Богородицы
засохшая яблоня зацвела и уродила три яблока, одно из которых Ма-
рия подарила Елизавете, матери Предтечи. Последняя, спасаясь с мла-
денцем Иоанном от преследовавших ее воинов Ирода, укрылась в горе,
где и оставила то яблоко, из которого выросли две ветки (двФ гдлузФ):
И тдм еднд гдлузд вырослд и зродилд плод» вдр’зо предивный:
вФлые Брун’ки ак свФт», нд подокен’ство горохового стручд, д со-
лодок» АК цукер» ДЛБО МО ВАЧИ сдулр», И Бдр’30 СЫТНО, Д ТО СА
ндзывдет азыком турецким» дкриды, д по грецкТй врон»цы, д по
словенскТй пружТе... по угор’скТй верекинФ, и тое то Б(о)жТи(м)
промыслом» уроженые. fl с другой гдлузки ишол» мед... и то са
ндзывдет» ме(д) дивыи, тот есть дикТй, сдмородный и див’ный
Б(о)гом урожен’ный, длф не от пчел, ак иные рдзум’Ьют» быти
мед» диких» пчел». И знову теж Б(о)жТим» промыслом у другом»
угл’Ь тоеи печдры истеклд из кдменА водд солодкд Бдр’30. И в’
той печдры жыл» с(ва)тый 1одн» Предтечд 30 лФт» и тоты
верекинф фддв’, и тот мед» Б(о)гом» уроженный ужывдл» и тую
воду пивдл»25.
Подтверждением того, что стручки — плоды рожкового дерева (се-
ratonia silliqua) по средневековым воззрениям могли служить пищей
Предтечи, говорят данные «Лексикона латинского» Е. Славинецкого,
где слово ceratonia переводится как ‘роже(ц)’, хлЪбъ с(вя)тааго 1оана’26.
Заметим, что слово рожъцъ известно в евангельском чтении Лк. 15:16
(притча о блудном сыне), где оно переводит греч. zepariov. Любопыт-
но, что в известном словаре Л. Садник и Р. Айцетмюллера словорожъцъ
толкуется как «Schote (стручок) des Johanis brotbaumes»27.
В заключение нашего обзора следует упомянуть еще об одной заме-
не грецизма акриды в евангельском чтении Мф. 3 : 4: Адь же его бь
ДБр’Ьдк (Евангелие по списку XII-XIV вв.)28. С нашей точки зрения,
это слово могло обозначать в соответствии со своей этимологией как
‘побег’, так и ‘плод растения’29. Показательно, что отмеченное в Минее
сербского извода XVI в. производное от абрЁдъ абрЪдъцъ оказывается
23 Дуйчев. Одно неясное место. С. 418 419.
24 Славинецький. Лексикон латинський. С. 67.
25 Франко I. Апокр1фи i легенди з укра'Гнських рукопис!в. Льв1в, 1899. Т. 2.
С. 69-70.
26 Славинецький. Лексикон латинський. С. 118.
27 Handworterbuch. S. 116.
28 Срезневский. Материалы. Т. 1. Стб. 3-4.
29 Иванова. Славянское абрЪдь. С. 51-58.
112
в одном ряду с плодами финиковой пальмы: ...да Будешь птра его
(Иоана) лсЬдь дикий и Акр'Ьдьци и финици30.
Наконец, следует отметить и тот факт, что замена лексем акриды —
прузи, пружие различными ботаническими эквивалентами оказалась
возможной в текстах, не связанных с евангельскими чтениями о пище
Иоанна Крестителя. Так, уже в древнейших списках Псалтыри, начи-
ная с глаголической Синайской, греч. axpl8e<; переводится слав, прузи
в трех псалмах (77 : 46; 104 : 34; 108 : 23). В псалме 108 : 23 читаем:
«...сътрясъ ся яко прузи». Вместе с тем, по данным В. Погорелова, в
одном из списков «русской» редакции (Тип. № 46) вместо прузи нахо-
дим прутнии коньци31.
Таким образом, обусловленные экстралингвистическими причина-
ми разнообразные «вегетарианские» замены грецизма акриды з еван-
гельских чтениях Мф. 3 : 4 и Мк. 1 : 6 и в восходящих к ним литератур-
ных текстах привели к тому, что не только само это слово, но и его
славянские эквиваленты прузи, пружие получают ботаническое толкова-
ние в лексикографической практике XVI-XVII вв. По данным Л. С. Ков-
тун, в Азбуковниках у слов акриды — прузи, пружие «оказываются два
не сводимых друг к другу смысла ‘зелень’ и ‘насекомое’»32. Так, з Аз-
буковнике по списку РНБ, Q. XVI. 1, опубликованному Л. С. Ковтун,
читаем: ...Акриды, пружие, иже чески ндричетсА сдрднчА е(ж) есть
трдвд, са(ж) Соломонь ндричб(т) кдпдрою, Aipe во са толкуе(т) во
учите(л)но(лл) еу(г)ии... шкцыи г(лаго)лють зелию выти пругом, инии
(ж) г(лдго)лю(т) вершие дувд, еже и овоцш дивии33.
То же самое находим и в древних словарях Юго-Западной Руси. Так,
в «Лексисе» Лаврентия Зизания (1596 г.) читаем: «...акриды, вершки
деревянные, путя, и тыж коники»34. В «Лексиконе словеноросском»
Памвы Берынды (1627 г.) содержится даже объяснение, почему назва-
ние насекомого — «коники» совпадает с названием «зелия»: «Акриды
трава албо зелье, которого корень в коло себе иных зелий смак притча-
етъ, вдячный до вкушения и трвалый в сытности есть; тож зри и пру-
жие; а прузи того же имени коники за подообразие цвЪта и корене она-
го зелья». Собирательному пружие в «Лексиконе» Памвы Берынды
дается только ботаническое толкование: «Пружие, лЪторослки зъ дере-
ва, вершки деревяныи, пучя, си есть овощие дивие»35.
Таким образом, не сводимые друг к другу значения у слов акриды —
прузи, пружие— ‘насекомое’ и ‘растение’ (его побеги или плоды) объяс-
няются эстралингвистическими причинами.
30 Miklosich. Lexicon. Р. 1.
31 Погорелов. О редакциях. С. XXXII.
32 Ковтун. Древние словари. С. 97.
33 Ковтун Л. С. Азбуковники XVI-XVII вв. Старшая разновидность. Л., 1989.
С. 153.
34 Лексис Лаврентия Зизания (фототипическое издание). Кшв, 1964.
35 Лексикон словенороський Памви Беринди (фототипическое издание). Кшв, 1961.
113
Более того, споры о пище Иоанна Предтечи, возникшие в среде ран-
нехристианских богословов, толкователей Священного Писания, как это
ни удивительно, породили в реальной действительности растение, ко-
торое собственными глазами видели в Палестине паломники. Так, в
1723 г. предпринял путешествие по святым местам Востока выходец из
киевских купцов Василий Григорович-Барский. Описывая свои стран-
ствия, он утверждал, что «древа, именуемые акриды (еже есть рожки
турецкие), при пещере растут, от его же вершия ядяше святий Предте-
ча»36. Точно так же Порфирий Успенский в дневнике от 25 января 1844 г.
писал: «В первый раз в жизни видел ростки растения акриды, коими
питался Иоанн Предтеча. Одна арабка продавала его на вифлеемском
рынке для салата. Я сохранил для памяти одну веточку»37. Ср. также в
«Стране содомской» у И. А. Бунина: «Там, в садах, еще растет деревцо
небд, приносящее акриды...»38
Вместе с тем, само собою разумеется, слово акриды может сохра-
нять свое исконное значение, называя определенное насекомое — ‘са-
ранчу’. Однако и в этом случае возможны неожиданные энтомологи-
ческие замены. Так, у В. Дорошевича в его книге «В Земле обетованной»
читаем: «Гаснет день, и в кустах зазвенели цикады, те самые акриды,
которыми питался Иоанн»39.
Заметим, что цикады (cicada) в отличие от саранчи (locusta) никогда
не употреблялись в пищу. Подобные энтомологические варианты, не-
смотря на их единичность, свидетельствуют о весьма смутном пред-
ставлении о насекомых, которыми питался Предтеча. В связи с этим,
будучи лексическим архаизмом, слово акриды как компонент фразео-
логизма указывает лишь на нечто, пригодное в пищу, но употребляемое
только вынужденно, в силу определенных затруднительных обстоя-
тельств. Ср. у А. П. Чехова в рассказе «Отец»: «Сам ты едва концы с
концами сводишь и питаешься акридами»40.
Иное дело в исходном евангельском тексте, где интересующее нас
чтение свидетельствует о добровольном и осознанном решении пус-
тынножителя и аскета Иоанна Предтечи. Недаром в Хронике Георгия
Амартола о нем написано: «...сь же в пустыню въселися измлада от
пеленъ самЪхъ, веема человече(с)кыя яди и пития небреже»41.
Впервые опубликовано: ТОДРЛ. СПб., 2001. Т. L1I. С. 512-517.
36 Страиствовання. Ч. 1. С. 381.
37 Успенский. Книга жития моего. Т. 1. С. 432.
38 Бунин И. А. Собр. соч.: В 9 т. М„ 1965-1967. Т. 3. С. 393.
39 Дорошевич В. В Земле обетованной. М., 1900. С. 217.
40 Чехов А. П. Собр. соч.: В 12 т. М„ 1954-1957. Т. 5. С. 292.
41 Истрин. Хроника Георгия Амартола. Т. 1. С. 226.
Часть II
О ЯЗЫКЕ ДРЕВНИХ РУСИЧЕЙ
И ИХ ПОТОМКОВ
ИЗ ИСТОРИИ ИМЕННОГО СКЛОНЕНИЯ
(К вопросу о происхождении именительно-винительного падежа
множественного числа мужского рода на -а в русском языке)
Русское новообразование на -а (города) в форме им.-вин. падежа
мн. числа от имен существительных мужского рода вызвало многочис-
ленные разыскания, с одной стороны, направленные на разрешение
вопроса о причинах и условиях появления форм на -а, с другой — рас-
сматривающие ее распространение и функционирование в русском ли-
тературном языке (таковы, например, работы Греча и Востокова, Болье
и Чернышева и т. д.).
О происхождении форм им. падежа мн. числа на -а было высказано
три гипотезы. В 1888 г. А. И. Соболевский образование указанных форм
в русском языке поставил в связь с переходом имен собирательных жен-
ского рода типа господа, сторожа в категорию множественного числа1.
И. В. Ягич в известной рецензии на работу А. И. Соболевского, справед-
ливо признав точку зрения последнего малоубедительной, высказал пред-
положение, связывающее появление форм им. падежа мн. числа на -а в
русском языке с влиянием имен существительных среднего рода1 2. Даль-
нейшую разработку взгляды Ягича получили в трудах JI. А. Булаховского
и Б. Унбегауна. Отсутствие указания на ближайшие причины, вызвавшие
лишь в русском языке подобное влияние среднего рода, является основ-
ным недостатком как работы самого И. В. Ягича, так и работ Л. А. Бу-
лаховского и Б. Унбегауна и делает эту гипотезу мало приемлемой3.
1 Соболевский А. И. Лекции по истории русского языка. Киев, 1888. С. 152-154.
2 Ягич И. В. Критические заметки по истории русского языка. СПб., 1889.
3 Ср. в этом отношении справедливое замечание С. П. Обнорского: «Что каса-
ется влияния форм ср. рода на -а, то оно теоретически и лишь в диалектическом
масштабе возможно, хотя неясны оставались бы при этом предположении ближай-
шие причины такового влияния» (Обнорский С. П. Именное склонение в современ-
ном русском языке. Л., 1931. Вып. 2. С. 3).
115
С именем А. А. Шахматова связано новое объяснение происхожде-
ния им. падежа мн. числа на -б4. По мнению А. А. Шахматова, в русском
языке продолжали сохраняться, приобретая значение множественного
числа, некоторые формы двойственного числа, утрата которого была пе-
режита всеми восточнославянскими языками в XIV в. К числу таких форм
может быть отнесена форма им.-вин. падежа дв. числа б-основ мужского
рода. Эта форма продолжала сохраняться в русском языке, во-первых, в
положении после числительных два, три, четыре, где она стала осозна-
ваться как форма род. падежа ед. числа (два, три, четыре брата). Во-
вторых, в подвижноударяемых основах эта форма, отличаясь от формы
род. падежа ед. числа, могла сохраняться, приобретая множественное
значение и не после числительных (города, леса, луга). «По-видимому,
однако, — замечает А. А. Шахматов, — такие формы извлечены были из
соединения с числительными (не только с два, но... и с три, четыре)...
старые формы дв., как, например, города, голоса, заменялись в положе-
нии после числительных формами родительного падежа; но до такой за-
мены, раньше чем она наступила, города, голоса, употребленные без чис-
лительных, получили значение множественного числа»5.
Таким образом, А. А. Шахматов в истории конструкций с числи-
тельными различает три этапа: а) два брата, два города при три бра-
ти, четыре городи — сохранение дв. числа; б) два, три, четыре брата
и два, три, четыре города — развитие мн. значения у форм дв. числа;
в этот период и происходит выделение форм им. падежа мн. числа на -б;
в) два, три, четыре города из два, три, четыре города под влиянием
два, три, четыре брата.
Развитие множественного значения в словах, означающих парные
предметы, по мнению А. А. Шахматова, происходило самостоятельно.
На это указывают возможные формы им. падежа на -а от данных суще-
ствительных в других славянских языках (например, укр. повода, вуса,
рукава), а также возможность образования в русском языке им. падежа
мн. числа на -а от неподвижно ударяемого существительного рукав —
рукава.
Гипотеза А. А. Шахматова долгое время являлась господствующей
в нашей науке. Однако в 1920 г. Н. Ван-Вейк выдвинул положение о
безударности окончания им.-вин. падежа дв. числа в славянских языках6.
Л. А. Булаховский, приняв данное положение Н. Ван-Вейка, пересмот-
рел нуждающуюся в связи с этим в исправлении гипотезу А. А. Шахма-
това7. Л. А. Булаховский привел дополнительно материалы, обосно-
4 Шахматов А. А. Курс истории русского языка. СПб., 1910-1911. [литогр. изд.].
Ч. III. С. 501-505; Очерк современного русского литературного языка. 4-е изд. М.,
1941. С. 140-145.
5 Шахматов. Курс истории. Ч. III. С. 503.
6 van Wijk N. Zur Betonung der slavische Duals // Neophilologus. 1920. Vol. 2.
7 Булаховский Л. А. Заметки по русской морфологии // Slavia. 1928. Rocn. VI.
№ 4.
116
Бывающие положение о безударности славянского окончания им.-вин.
падежа дв. числа имен существительных мужского рода о-основ8.
Некоторые факты древнерусского языка, широко отраженные памят-
никами письменности, свидетельствуют о правильности положения Ван-
Вейка-Булаховского. К числу таких фактов прежде всего следует отнес-
ти употребление формы род. падежа ед. числа от имен существительных
женского и среднего рода в сочетании с числительными два, три, че-
тыре, которое, по единогласному утверждению всех историков русско-
го языка, обязано аналогии с именами мужского рода9 10 11.
Но если это так, то при сочетании с числительными два, три, четы-
ре в словах мужского рода употреблялась форма, осознававшаяся как
форма род. падежа ед. числа, т. е. два, три, четыре города, но не два,
три, четыре города. О том, что эта форма в словах мужского рода по-
нималась именно как род. падеж ед. числа, с несомненностью говорят
случаи употребления формы на -у при сочетании с числительными (ср.,
например, на два году, два корму)'0.
Попытаемся кратко осветить историю появления формы им. падежа
мн. числа на -а, как она представлена в памятниках древнерусской пись-
менности XVI-XVII вв.
* * *
Единичное употребление форм им. падежа мн. числа на -а от под-
вижноударяемых слов мужского рода отмечено в памятниках письмен-
ности с конца XV в. В изученных памятниках XVI-XVII вв.11 рассмат-
8 Он же. Интонация и количество форм dualis именного склонения в древней-
шем славянском языке И Изв. АН СССР. ОЛЯ. 1946. Вып. 4.
9 См., напр.: Соболевский А. И. Лекции по истории русского языка. 3-е изд.
М., 1903. С. 204; Шахматов А. А. Исследование о Двинских грамотах XV века.
СПб., 1903. С. 127.
10 См.: Шахматов А. А. Исследование о Двинских грамотах XV века. С. 127.
11 Акты Московского государства. СПб., 1890. Т. I. Разрядный приказ (АМГ);
Акты Оскольского края (Из собрания старинных актов о Курской губернии князя
Н. Н. Голицына И Труды Курск, губ. статист, к-та. Курск, 1863. Вып. I (АОК); Акты,
относящиеся до юридического быта древней России / Под ред. Н. Калачова. СПб.,
1857. Т. I (АЮБ); Акты юридические, или собрание форм старинного делопроиз-
водства. Изд. Археогр. ком. СПб., 1838 (АЮ); Древние грамоты и другие письмен-
ные памятники, касающиеся Воронежской губернии и частию Азова. Собр. и изд.
Н. Второвым и К. Алексаидровым-Дольником. Воронеж, 1850. Кн. I—II (ГВК); Го-
род Кашин. Материалы для его истории, собранные И. Я. Кункиным. М., 1903—
1905. Вып. I—II (ГК); Древние грамоты н акты Рязанского края, собранные А. Н. Пис-
каревым. СПб., 1854 (ГРК); Донские дела. Кн. I, IV // Русск. ист. б-ка. СПб., 1898,
1913. Т. XVIII, XXIX (ДД); Дела Тайного приказа. Кн. Ill И Русск. ист. б-ка. СПб.,
1904. Т. XXIII (ДТП); Писцовые книги Рязанского края / Под ред. В. Н. Сторожева.
Рязань, 1898-1904. Т. I. Вып. I—III (ПКР); Писцовые книги Тульского края. Тула,
1914. Ч. 1 (ПКТ); Письма русских государей и других особ царского семейства.
М., 1861-1862. Т. I—IV (ПРГ); Сборник грамот Коллегии экономии. Л., 1922, 1929.
Т. I, II (СКЭ).
117
риваемые формы встречаются значительно чаще и от определенного
ряда слов уже регулярно. В памятниках XV-XV1I вв. следующие фор-
мы на -а употребляются в значении им.-вин. падежа мн. числа: глаза,
города, жернова, колокола, леса, луга, мастера, месяца, образа, рога,
снега, сторожа, струга, стула, суда, тагана.
В памятниках XVII века им. падеж мн. числа глаза употребляется
постоянно12, форма глазы отсутствует. Однако Б. Унбегаун в памятни-
ках XVI в. форму на -а не отмечает13.
Употребление формы города отмечено уже с конца XV в. (Западно-
русская летопись Авраамки, 1495). Однако им. падеж мн. числа города
в памятниках XVI-XVII вв. встречаются очень редко14. Употребление
старой формы городы, по указанию Б. Унбегауна, являлось обычным в
письменно-деловом языке XVI в.15 Преимущественное употребление
этой формы находим в памятниках письменности XVII в. Интересно
отметить, что форма города отсутствует в «Российской грамматике»
М. В. Ломоносова.
Форма жернова неоднократно употребляется в памятниках письмен-
ности XVI-XVII вв.16 17 18 параллельно с формой жерновы. Последняя осо-
бенно часто употребляется в сочетании с числительными типа одни-
двои (двоижорновы)х\хотя употребление ее возможно и вне сочетаний
с подобными числительными.
Хотя Б. Унбегаун в памятниках письменности начала XVI в. отме-
тил лишь форму колоколы1*, им. падеж мн. числа на -а встречается по-
стоянно и регулярно в разнообразных памятниках делового языка, пи-
санных в разных областях Московского государства, уже с XVI в.19
Форма им. падежа мн. числа леса встречается в наших памятниках
постоянно20. Однако наряду с этой обычной уже в письменных доку-
ментах XVII в. формой употребляется изредка, но на протяжении всего
столетия и форма лесы.
12 АЮБ. I. С. 15, 23; АЮ. С. 215-216; ПКТ. С. 80; Ягич И. В. Заметка об одном
рукописном словаре немецко-русском XVII-ro столетия // Изв. АН. ОРЯС. 1897.
Т. II. Вып. 1-2. С. 299.
13 Unbegaun В. La langue russe au XVI-e siecle. Paris, 1935.
14 ДД. I. C. 276 н 495; ДД. IV. C. 280; АМГ. C. 583; ГК. C. 50.
15 Unbegaun. La langue russe. P. 212, 221-222.
'ьЯгич. Критические заметки. С. 115; АЮБ. I. С. 360; СКЭ. II. С. 348; Старин-
ные сборники русских пословиц, поговорок, загадок и проч. XVII-XIX столетий,
собрал и приготовил к печати П. Симони. СПб., 1899. Вып. I—II. С. 96.
17 СКЭ. I. С. 609.
18 Unbegaun. La langue russe. P. C. 212.
19 См.: Соболевский. Лекции. С. 215; СКЭ. I. С. 718; СКЭ. II. С. 26, 462, 525,
700, 708; ДД. IV. С. 817; ПКР. I. С. 260, 263, 270, 302, 312, 315, 321, 341, 382; ПКР.
II. С. 472, 473, 475; АЮ. С. 253-254; ГК. I. С. 24-25.
20 СКЭ. I. С. 678, 679; СКЭ. II. С. 44, 137, 151, 233, 254, 255, 281,292, 314, 352,
492, 660, 796; ГВК. II. С. 149, 151; ГК. I. С. 50; AOK. С. 370; ПКТ. С. 159; АЮБ. I.
С. 377 и т. д.
118
Форма им. падежа мн. числа на -а луга употребляется в наших па-
мятниках не часто21; более обычной для языка XVI-XVII вв. была фор-
ма луги. Форму мастера приводит в своей работе Б. Унбегаун22. В на-
ших памятниках форма мастера не отмечена, в картотеке ДРС она
датируется лишь XVIII в. Старая форма мастеры была более обычной
и сохранялась вплоть до начала XVIII в. Им. падеж мн. числа месяца
встречается редко и лишь в памятниках XVII в.23 Более употребитель-
ной в языке XVII в. была старая форма на -ы.
Им. падеж мн. числа образа употребляется также редко24, более обычна
еще и в XVII в. была старая форма на -ы. Им. падеж мн. числа рога упо-
требляется исключительно в том случае, когда это слово имеет парное
значение (рога животного)25; при иных значениях слова возможно упо-
требление и формы роги. Употребление форм снега26 27 28, сторожа21, стру-
га2*, стула29 30 31 32 33 34 35, суда26 и тагана2' в памятниках XVI-XVII вв. единично;
более обычными в то время были от этих слов старые формы на -ы(-и).
От иных слов, образующих в современном русском языке форму им.
падежа мн. числа на -а, в изученных памятниках отмечена только форма
им. падежа мн. числа на -ы(-и). Таковы, например, береги, волосы, годы,
голоди, домы, кормы, неводы, парусы, погребы, стоги, хлевы22. Правда,
от некоторых из этих слов формы им. падежа мн. числа на -а датируются
началом XVIII в. Таковы, например, берега22, дома, паруса, погреба2*.
Некоторые формы им. падежа мн. числа на -а, отмеченные выше,
требуют специальной оговорки.
1. Форма колокола может пониматься как форма среднего, а не муж-
ского рода. См. указание С. П. Обнорского на употребление им. паде-
жа ед. числа ср. рода колоколо в современных русских говорах и в
памятниках древнерусской письменности3’. Однако в изученных па-
21 Unbegaun. La langue russe. P. 212-213; ПКР. I. C. 373; АМГ. C. 267, 268; ДД. I.
C. 827, 830; ДТП. C. 45; ПКТ. C. 126, 174.
22 Unbegaun. La langue russe. P. 213.
23 Шахматов. Курс истории. 4. III. С. 504; картотека ДРС.
24 ГРК. С. 51-54; картотека ДРС.
25 Unbegaun. La langue russe. P. 221; ПКР. II. С. 453.
26 Летописец русский (Московская летопись) / Под ред. А. Н. Лебедева. М.,
1895. С. 69.
27 ГК. I. С. 47- 48.
28 Unbegaun. La langue russe. P. 213.
29 ПКР. I. С. 3; картотека ДРС.
30 Unbegaun. La langue russe. P. 218.
31 Соболевский. Лекции. 3-е изд. С. 218.
32 ПКР. II. С. 730; ПКТ. С. 165; АЮБ. I. С. 16; ДД. I. С. 914; АЮ. С. 78; ГВК. I.
С. 104; ДД. I. С. 985; ДД. IV. С. 66; АЮ. С. 369; СКЭ. II. С. 375; ДТП. С. 340; ГК. I.
С. 4-5.
33ПРГ. I. С. 105.
34 Письма и бумаги Петра Великого. СПб., 1900. Т. IV. С. 273, 481; 1907. Т. V.
С. 238.
35 Обнорский. Именное склонение. Вып. 1. С. 33.
119
мятниках письменности форма колокола обычно соотносительна в
единственном числе с мужским, а не средним родом. Например, «цер-
ковь, образа и колокола, и ризы строение мирское... а на другой баш-
не колоколъ вестовой»36.
2. Вероятно, формы им. падежа мн. числа рога, а также глаза следу-
ет возводить к старым формам дв. числа, в которых, однако, произошло
изменение ударения по аналогии с новообразованиями в им. падеже
мн. числа. Ср. в этом отношении отмеченную А. И. Соболевским фор-
му рога со старым ударением дв. числа: ноздророгу рога на губе (Ки-
рилло-Белозерский сборник 1492 года, 488)37.
Изученный материал позволяет сделать следующие существенные
для дальнейшего изложения выводы.
1. Можно заметить, что большинство слов, образующих в XV-
XVII вв. им. падеж мн. числа на -а, входит в состав обиходно-бытовой
лексики, т. е. свидетельствует о том, что им. падеж мн. числа на -а явля-
ется новообразованием разговорного языка той эпохи. В этом отноше-
нии очень показательно, что употребление указанной формы встречается
в памятниках практического назначения (грамоты, писцовые, межевые,
приправочные книги, различные акты, судебные дела и т. п.). Нужно
учитывать, однако, что, отражая черты живой речи, язык деловых доку-
ментов, как любой письменный язык, отличался от разговорного языка
той эпохи, в котором, несомненно, употребление формы им. падежа мн.
числа на -а было более широким.
В памятниках книжного языка примечательно почти полное отсут-
ствие рассматриваемой формы. Среди указанных выше форм только
снега (Летопись) и месяца (Стоглав) извлечены из памятников подоб-
ного характера. К тому же месяца имеется только в списке XVII в., в
списке же XVI в. сохраняется старая форма на -ы38. Архаичные фор-
мы на -ы(-и) закрепляются в памятниках церковно-книжного языка.
Показательно в этом отношении и то, что в современном литератур-
ном языке у ряда книжных слов с подвижным ударением сохраняется
им. падеж мн. числа на -ы(-и). Таковы, например, дары, миры, рай,
образы (при конкретном: образа}, громы, архаич. гробы (при разго-
ворном гроба} и др.
2. Употребление им. падежа мн. числа на -а отражено в памятниках
письменности, написанных в различных местах Русского государства.
Эта форма одинаково употребительна как в севернорусских (новгород-
ских, двинских, Кольских, кашинских и др.), так и в южнорусских (ря-
занских, тульских, воронежских, донских, оскольских и др.) докумен-
тах. В московских грамотах и актах эта форма встречается постоянно.
Такому свидетельству памятников письменности соответствует мате-
риал современных русских диалектов: им. падеж мн. числа на -а имеет
36 ГРК. С. 51.
37 Соболевский А. Из истории русского языка // ЖМНП. 1894. Ноябрь. С. 31.
38 Стоглав. М., 1890. С. 392.
120
почти повсеместное, хотя и неровное распространение39. В ряде гово-
ров, преимущественно в южновеликорусских, наблюдается более ши-
рокое по сравнению с литературным языком употребление формы на
-а; в других говорах, наоборот, распространение им. падежа мн. числа
на -а незначительно. Необходимо также отметить отсутствие употреб-
ления указанной формы в тех говорах русского языка, которые нахо-
дятся на границе русской и украинской или белорусской территории40.
Несомненно, что это явление связано с влиянием украинского и бело-
русского языков, для которых вообще характерно отсутствие образова-
ния им. падежа мн. числа на -а.
Таким образом, обобщая все вышеизложенное, можно признать, что,
во-первых, форма им. падежа мн. числа на -а явилась сравнительно
поздним новообразованием общенародного русского языка (ср. отсут-
ствие этой формы в украинском и белорусском языках и отражение
формы на -а в памятниках русской письменности лишь с конца XV в.),
во-вторых, появление ее связано с таким морфологическим процессом,
который во всех русских говорах протекал в одном направлении.
* * *
А. А. Шахматов высказал предположение, что появление им. паде-
жа мн. числа на -а явилось следствием утраты в русском языке катего-
рии дв. числа. Выше было отмечено, что эта гипотеза не может счи-
таться состоятельной по акцентологическим причинам. Тем не менее
вполне возможно, что появление рассматриваемой формы находится в
непосредственной связи с утратой в русском языке категории дв. числа.
Формы дв. числа, как известно, могли употребляться в языке, когда
речь шла о двух предметах или лицах, а также при обозначении парных
предметов; при этом они могли сочетаться с числительными два и оба.
В эпоху разрушения категории дв. числа судьба различных случаев
употребления форм дв. числа была неодинаковой. В первом случае во
всех восточнославянских языках произошла утрата форм, вызванная
утратой соответствующего значения. Во втором случае формы им.-вин.
падежей дв. числа могли в языке сохраняться, приобретая множествен-
ное значение. Ср., например, совр. плечи, колени, очи, уши и др. Воз-
можно, что формы им.-вин. падежа дв. числа имен парных мужского
рода в русском языке растворились в многочисленных новообразова-
ниях им. падежа мн. числа на -а, уподобившись им по ударению. Ср. та-
кие формы мн. числа, как рога, бока, употребление которых в значении
дв. числа засвидетельствовано памятниками письменности XI-XIV вв.41
Без сомнения, также формой дв. числа является по происхождению и
им. падеж мн. числа на -а от слова с неподвижным ударением рукава.
Подобная трансформация древних форм дв. числа в категорию множе-
39 Обнорский. Именное склонение. С. 3, 8-18, 20-22, 28-33, 38^44, 50.
40 См.: Там же. С. 52.
41 Срезневский. Материалы. Т. 1. С. 143; Т. 3. С. 131.
121
ственности наблюдалась и в других славянских языках (укр. повода,
вуса, рукава, болг. крака, рога).
Однако эти формы не могли явиться источником новообразования
им. падежа мн. числа на -а, так как они не характеризовались ударяе-
мостью окончания и к тому же составляли немногочисленную группу,
объединенную узким значением парности.
Что касается употребления форм дв. числа в сочетании с числитель-
ными два и оба, то изменения их, вызванные утратою категории дв.
числа, в русском языке были отличны от изменений тех же сочетаний в
других славянских языках. Это обстоятельство, а также то, что слова,
не употребляющиеся при счете (вещественные и pluralia tantum), в со-
временном языке редко образуют им. падеж мн. числа на -а, заставляет
предположить, что в русском языке указанное образование было связа-
но именно с историей этих сочетаний.
Как уже выше было отмечено, формы им.-вин. падежа дв. числа муж-
ского рода о-основ совпадали по звуку и ударению с формой род. падежа
ед. числа. Следствием этого совпадения явилось то, что с утратой катего-
рии дв. числа формы имен существительных мужского рода с числитель-
ными два и оба стали осознаваться формами род. падежа. Одновремен-
ным или, возможно, следующим этапом разрушения категории дв. числа
в русском языке явилось смешение двух систем счета, направленное к
обобщению их и к выделению сочетаний с числительными два, а также
три, четыре в особую грамматическую категорию, удачно названную
Р. Ф. Брандтом «ограниченным числом»42. Однако в течение продолжи-
тельного периода времени памятники письменности отражают непосле-
довательное употребление форм имен существительных в сочетании с
числительными два, три, четыре. Отсутствие морфологической нормы
в употреблении этих конструкций характерно для языка XVI-XVII вв.
Изредка в памятниках письменности этого времени отражено тра-
диционно соотносительное употребление старых форм: два лука, но три
луки43, два рубежа, но три рубежи44; три дворы... три села... четыре
дворы... да два двора45.
Более обычным в то время было безразличное употребление формы
им.-вин. падежа мн. числа как с числительными три, четыре, так и с
числительным два. Например: три годы, четыре годы46 47, но и два годы41.
Отмечая в языке XVI-XVII вв. употребление в сочетании с числи-
тельными два, три, четыре форм им. падежа мн. числа от имен муж-
42 Брандт Р. Ф. О двойных формах и об ограниченном числе И Новый сборник
статей по славяноведению, сост. и изд. учениками В. И. Ламанского. СПб., 1905.
43 Грамота 1554. СКЭ. II. С. 437, 445.
44 Грамота 1567. ПКР. II. С. 444.
45 ПКР. 1575; ГРК. С. 36.
46 Грамота 1574-1575. СКЭ. I. С. 843; II. С. 454,458; 1612. АЮ. С. 67; 1649. ДД.
IV. С. 163, 181; 1666. АЮБ. I. С. 281,412.
47 1604. АЮ. С. 156, 195; 1654. ГК. I. С. 64 и т. и.
122
ского рода, можно предположить, что в именах среднего рода также
употреблялась форма им. падежа мн. числа. Например, два, три, че-
тыре окна, места и т. п. Ср. в этом отношении вывод, сделанный
А. А. Шахматовым в «Исследовании о Двинских грамотах XV в.», о зна-
чении форм среднего рода на -а: «в наших грамотах после три, четыре
употребляются еще формы множественного числа: на д пузы № 3, три
оучастки № 12... Поэтому поля, села, летав три поля № 1, г поля № 5,
35, три села № 90, ти три села № 90, на три лЪта № 99 надо признать
формами множественного числа». И далее: «в поля № 35 читайте: два
поля, при три ПОЛЯ»40.
Все же в языке XVI и особенно XVII в. в конструкции с числитель-
ными два, три, четыре более распространенным было употребление
формы род. падежа ед. числа. Но вместе с тем окончательная нормали-
зация употребления этой формы в сочетаниях с числительными про-
изошла только в XVIII в.
Можно указать на многочисленные случаи подобного употребления
в языке XVI-XVII вв., например, два двора, да четыре an6apav>-, 2 дво-
ра крестьянских, 4 двора бобыльских48 49 50. То же в употреблении имен сред-
него рода: два места онбарных51; два места дворовых52 53.
Таким образом, можно признать, что в русском языке вследствие
утраты дв. числа обнаружилась тенденция к выделению сочетаний с
числительными в особую грамматическую категорию. Это выделение
шло в двух направлениях: во-первых, по пути обобщения двух систем
счета, во-вторых, по пути единообразного употребления в конструкции
с числительными два, три, четыре формы род. падежа ед. числа от
имен всех родов.
Установившиеся по аналогии для имен среднего рода отношения вы-
звали в свою очередь обратное влияние. Под влиянием формы два, три,
четыре города явилась форма два, три, четыре Micma (из deiMicmi и
три, четыре Micma). Но так как в языке XV-XVII вв. наряду с формой
род. падежа ед. числа употреблялась и форма им.-вин. падежа мн. числа
{два, три, четыре Micma), то по аналогии соотношений два, три, четы-
ре Micma — два, три, четыре Micma и просто (вне сочетания с числи-
тельным) Micma стало возможным в определенных основах мужского
рода образование именительного падежа множественного числа на -а:
два, три, четыре города — два, три, четыре города52, и просто (вне со-
четания с числительным) города, как и в именах среднего рода.
Установлению подобной соотносительности между формами им. па-
дежа мн. числа мужского и среднего рода: города — Micma, возможно,
48 Шахматов. Исследование. С. 126, 129.
49 Моск, грамота 1556. СКЭ. II. С. 438.
50 Касимовск. писц. кн. 1628-1629. ГРК. С. 66.
51 Кольск. отд. кн. 1607. СКЭ. II. С. 467.
52 Рязанск. писц. кн. 1628-1629. ПКР. III. С. 767.
53 Ср. «два-те глаза уснули...» (Зеленин Д. К. Великорусские сказки Вятской
губернии. Пг., 1915. С. 65).
123
благоприятствовало то обстоятельство, что в иных основах среднего
рода форма им. падежа мн. числа была соотносительна с формой муж-
ского рода. Ср. формы им.-вин. падежа мн. числа среднего рода на -ы:
вёдры, окны, брёвны, озёры, пятны и т. п., которые отражены в памят-
никах древнерусского языка и широко распространены как в южнорус-
54
ских, так и в севернорусских диалектах .
Обычный синтаксический параллелизм в употреблении им. падежа
мн. числа и сочетания с числительным создавал благоприятные усло-
вия для закрепления в языке новообразованной формы. Ср. «два села
на Паденге... и те села ведает игуменъ»54 55; «а есть де на Мезени реке
противъ тое жъ ущельи два островка... а въ сотной де грамоте те остро-
вки не писаны»56; и особенно: «дано столовому истопнику Евсевью
Иконишникову, за два киота жестяныя... Взято у него те киота...»57
Естественно, что образование им. падежа мн. числа на -а могло осу-
ществляться только в тех основах мужского рода, которые, как и основы
среднего рода, характеризовались подвижностью ударения. Это были те
основы, которые некогда имели краткий или нисходяще-долгий гласный
корня — преимущественно несуффиксальные двусложные образования
на твердый согласный. Слова этого типа имели подвижное ударение двух
видов: \)луги, лугов и 2) круги, кругов. Сопоставление с данными совре-
менного русского языка, как литературного, так и диалектов, позволяет
предположить, что слова, характеризовавшиеся безударностью оконча-
ния в им. падеже мн. числа, явились основою новообразований на -а.
Наоборот, слова с ударенным окончанием -ы (-и) оказались более ус-
тойчивыми в сохранении старой формы58. В этом отношении очень лю-
бопытны некоторые диалектологические сообщения. Например, В. Ре-
занов, отмечая в обоянском говоре употребление им. падежа мн. числа
на -а, вместе с тем замечает, что в этом же говоре некоторые слова об-
разуют им. падеж мн. числа только на ударенное -ы: лясы, дамы и др.59
Ср. также исключительное употребление в юго-западных говорах фор-
мы им. падежа мн. числа на -ы в соответствии -а литературного языка60.
Наконец, надо отметить, что среди подвижноударяемых основ муж-
ского рода оказались некоторые семантически объединенные группы
слов (имена вещественные, pluralia tan turn и имена одушевленные), для
которых образование им. падежа мн. числа на -а оказалось первона-
чально невозможным. В отношении имен вещественных и pluralia tantum
это может объясняться тем, что данные разряды существительных с ко-
54 Шахматов. Курс истории. Ч. III. С. 539.
55 Моск. гр. 1470. СКЭ. II. С. 651.
56 Моск. гр. 1615. СКЭ. II. С. 609.
57 ДТП. 1674. III. С. 283.
58 Unbegaun. La langue russe. P. 216.
59 Резанов В. К диалектологии великорусских наречий И РФВ. 1897. Т. 38. № 3—4.
С.115.
60 Обнорский. Именное склонение. С. 52.
124
личественными числительными не сочетались. Что касается подвиж-
ноударяемых имен одушевленных (ср. волки, боги, бесы, воры, духи), то
этот разряд имен существительных мужского рода по семантическим
причинам оказался вне влияния имен среднего рода61. В связи с этим
одиночное употребление в языке XVI-XVI1 вв. форм сторожа и мас-
тера нуждается в особом объяснении. Им. падеж мн. числа сторожа
по происхождению является старым именем собирательным женского
рода, которое вследствие своего значения, как и слова братья, господа
и некоторые другие, перешло в категорию мн. числа62. Относительно
им. падежа мн. числа мастера, может быть, следует предположить, что
и это слово некогда имело собирательное значение, а поэтому оказа-
лось в сфере влияния имен собирательных.
История сочетаний имен существительных с числительными два,
три, четыре в украинском и белорусском языках также подтверждает
справедливость предложенного объяснения: и в том и в другом языке
отсутствовало взаимовлияние в сочетаниях с числительными форм
мужского и среднего рода. В украинском языке при числительных два,
три, четыре закрепилось употребление формы им. падежа мн. числа,
но с древним ударением дв. числа. Таковы формы: два брати, два дуби,
два голоси, два eidpa, два вгкна, dei сестрй, dei веснй (см. им. падеж мн.
числа брати, дуби, eidpa, в{кна, сёстри, вёсни). В диалектах украинского
языка возможно сохранение при числительных два, три, четыре форм
дв. числа, например два чолов1ка, dei ceai, dei pyyi, dei cecmpi и т. д.
Таким образом, обобщая все изложенное, полагаем, что образование
им. падежа мн. числа на -а от имен существительных мужского рода на-
ходилось в прямой зависимости от изменений в русском языке сочета-
ний с числительными. Можно думать, что до тех пор, пока в сочетаниях
с числительными не установилось единообразного употребления формы
род. падежа ед. числа, т. е. до тех пор, пока эти сочетания не утратили
соотносительности с общим склонением имен существительных, распро-
странение формы им. падежа мн. числа на -а было ограниченным.
По мере того как конструкции с числительными превращались в син-
таксически обособленную категорию «ограниченного числа», в языке
постепенно утрачивалась первоначальная зависимость образования им.
падежа мн. числа на -а от взаимовлияния в сочетаниях с числительными
форм мужского и среднего рода и создавались новые условия, расширя-
ющие границы образования в языке формы на -а. Можно полагать, что
окончательная утрата прежних соотношений произошла в XVIII в. Та-
ким образом, установленное по памятникам письменности XVI-XVII вв.
незначительное употребление форм им. падежа мн. числа на -а находит
себе объяснение в структурных особенностях языка той эпохи.
Впервые опубликовано: ВЯ. 1957. № 6. С. 50-58.
61 Ср.: Ягич. Критические заметки. С. 114-115.
62 Соболевский. Лекции. 3-е изд. С. 216; Обнорский. Именное склонение.
Вып. 2. С. 19.
125
К ИСТОРИИ ИМЕННОГО СКЛОНЕНИЯ
(Употребление формы им.-вин. падежей множ, числа
на -а от существительных мужского рода в русском
литературном языке XVIII — начала XIX в.)
Русское новообразование на -а в форме им.-вин. падежей мн. числа
имен существительных мужского рода (города), связанное генетически
с историей взаимовлияния слов мужского и среднего рода в конструк-
циях с числительными два, три, четыре, в начальный период своего
существования (конец XV-XV в.) было, явлением весьма ограничен-
ным. Это ограничение, во-первых, определялось узостью круга подвиж-
ноударяемых основ мужского рода, от которых было возможно данное
новообразование, во-вторых, зависело от ряда грамматических факто-
ров, препятствовавших образованию им.-вин. мн. на -а от имен веще-
ственных, pluralia tantum и имен одушевленных1.
«Расширение границ русского литературного языка в сторону живой
народной речи, смешение стилей и контекстов (особенно «высокого» с
«простым»), бурный процесс освоения «внешних» лексических за-
имствований из западноевропейских языков, политехнизация языка,
распад... идеологических звеньев церковнославянского языка» — все
эти явления, описанные В. В. Виноградовым1 2 и столь характерные для
русского литературного языка Петровской эпохи, не могли не вызвать
значительного распространения формы им.-вин. на -а в русском ли-
тературном языке XVIII в.
Зафиксированные в изученных источниках русского литературно-
го языка формы на -а в хронологическом отношении могут быть раз-
делены на две группы. В первую группу входят 18 форм, употреб-
ление которых было известно в русском языке уже с XV-XVII вв.3
Таковы: берега ПРГ, I, 104; бока у Ломоносова — Вол. физ., 34, 35;
глаза ПРГ, I, 63; города ПБ, III, 33; господа ЗАП, I, 92; жернова ПБ,
1 См.: Иванова Т. А. Из истории именного склонения // ВЯ. 1957. № 6. С. 57—58.
2 См.: Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка XVII-
XIX вв. М„ 1938. С. 91.
3 См.: Иванова. Из истории именного склонения. С. 52-53; Фролова С. В. Имен-
ное склонение в русской оригинальной бытовой повести XVII-XVIII столетий //
Уч. зап. Куйбышевского гос. пед. ин-та. 1942. Вып. 5. С. 3^40.
126
VIII, 505; колокола В, I, 121; леса В, И, 117; луга ПСЗ, V, 157; мастера
ПСЗ, V, 549; образа Фонвизин, 353; острова ПСЗ, IV, 399; рога у
Кантемира — Обн. 16; рукава у Карамзина — МЖ, ч. V, 21; снега
ПБ, И, 476; сторожа Болотов, I, 508-509; струга ПБ, VII, 608; суда
ПБ, I, 55.
Некоторые из этих форм были отмечены М. В. Ломоносовым в «Рос-
сийской грамматике»: «Вместо ы и и в окончании им. мн. принимают
а-, берег, береги и берега; луг, луги и луга; лес, лесы и леса; остров,
островы и острова; снег, снега и снега; струг, струги и струга; коло-
кол, колоколы и колокола; одно только а имеют: рог, рога; бок, бока;
глаз, глаза» (§ 195). По-видимому, отсутствие специального стили-
стического комментария, которым обычно снабжаются в «Российской
грамматике» дублетные формы (ср. § 173 о род. пад. ед. числа на -а и
на -у), свидетельствует о том, что перечисленные формы в середине
XV11I в. были стилистически нейтральными. Об этом же убедительно
говорит возможность употребления некоторых из них в произведени-
ях «высоких» жанров. Так, например, формы берега, леса и луга по-
стоянно встречаются у Ломоносова, Петрова и Державина. Более того,
от слова берег им. мн. на -а неоднократно засвидетельствован и в не-
полногласной форме: «Брега Невы руками плещут, Брега Ботнийских
вод трепещут» (Ломоносов, 82). Ср. подобное употребление им. мн.
от слова град у Петрова: «В града, в блаженны миром селы» (1, 20).
Вероятно, для середины XVIII в. формы на -ы (-и) — береги (бреги),
лесы, луги, — засвидетельствованные у ряда писателей, являлись сти-
листической приметой «высокого слога». Ср.: «Бежит, рассвирепев от
глада, сквозь лесы лев» (Петров, 1, 55); «Шумя стремится в нивы, в
луги» (Петров 1, 41).
Следует заметить, что употребление форм им. мн. от некоторых слов,
указанных Ломоносовым, не вполне соответствует нормам, которые он
установил. Так, в изученном материале ни разу не встретилась форма
колоколы. Регулярность употребления им. мн. колокола была отмечена
уже для XVII в. и Петровской эпохи4. Возможно, что в данном случае
форма на -ы является севернорусизмом самого Ломоносова. Хотя Ло-
моносов отметил форму бока как единственно возможную, однако в
устойчивом сочетании «руки в боки» употреблялась форма на -и. Ср. у
Державина: «Фертом белы руки в боки. Делайте легки скоки» (МЖ., 1,
146). Н. И. Греч, отмечая ту же форму у Дмитриева, считал ее наруше-
нием правила, вызванным «сохранением меры или рифмы»5. Наконец,
вопреки указанию Ломоносова, наряду с формой рога, которую он, как
и форму бока, возводил к двойственному числу, на протяжении всего
4 См.: Иванова. Из истории именного склонения. С. 53; Кириченко Г. С. Имени-
тельный падеж имен существительных в языке «Писем и бумаг Петра Великого» //
Наук. зап. Ровеньского держ. пед. iH-та. 1959. Вып. IV. С. 125.
5 Греч Н. И. Пространная русская грамматика. СПб., 1827. С. 168.
127
XVIII в. и даже в начале XIX в. возможно было еще употребление и
формы роги (PT, XXVI, 184; Державин, 266). При этом форма на -и
преимущественно употреблялась в значении ‘особого рода инструмент’.
Любопытна попытка Сумарокова каламбурно использовать эти колеба-
ния в комедии «Мать совестница дочери» в речи обманутого мужа: «Роги
дело немалое, и искусство к тому надобно великое. Я и весь век около
одной псовой охоты труся, а в роги трубить на мастер. Уж жена часто
смеется и говорит: рога де от тебя никогда не отлучаются; а тебе де они
еще незнакомы: да и подлинно: это стыдно иметь рога и к ним не при-
выкнуть» (PT, XVII, 261). Следует также отметить, что Ломоносов в
своем творчестве употреблял формы на -а шире, чем они представлены
в его грамматике. Ср., например: «на северны края» (Ломоносов, 25);
«цилиндра края обтянуты» (Вол. физ., 35)6.
Во вторую группу входят формы им. мн. на -а, употребление кото-
рых известно в русском языке лишь с XVIII — начала XIX в. Большин-
ство из них получило отражение в «Русской грамматике» А. X. Восто-
кова. При этом шесть слов зафиксированы только с окончанием -а.
Остальные имеют дублетные окончания -ы и -а. От 14 слов форма им.
мн. на -а в грамматике Востокова вообще не засвидетельствована. В при-
водимом ниже списке такие формы оговорены.
1. Борова. В наших источниках отмечается лишь с конца XVIII в.:
«поросята и кормные борова» (Радищев, II, 179).
2. Веера. Употребление этой формы известно с начала XIX в.: «па-
рики, ...веера» («Моск. Меркурий», 1803, ч. 3, 6; «Журн. для милых»,
1804, ч. 11,44).
3. Века. Форма известна также с начала XIX в.: «все века» («Журн.
приятн. чтения», 1802, ч. 4, 250). Однако в это время она не считалась
вполне литературной: «Век имеет во множественном числе веки, а не
века», — заметил критик журнала «Цветник» (1809, ч. 4, 130).
4. Векселя. У Карамзина в Прп. еще вексели (МЖ, ч. I, 29), но уже в
начале XIX в.: «векселя и ассигнации» («Цветник», 1809, ч. 2,204, 205).
5. Вечера. Хотя в грамматике Ломоносова эта форма не указана, упо-
требление ее отмечается с начала XVIII в.: вечера в Записках П. А. Тол-
стого (Пек., I, 148), также у Радищева (I, 281). Отмечено это окончание
и в «Словаре Академии Российской». О том, что такая форма во второй
половине XVIII в. была общеупотребительной и стилистически нейт-
ральной, свидетельствует название журнала «Вечера», издававшегося
в 1772-1773 гг. Херасковым, и «Вечера» Мармонтеля, перевод которых
печатался Карамзиным в «Московском журнале» (ч. 1,281; ч. III, 240; ч.
IV, 32,128). В грамматиках Греча и Востокова также отмечено употреб-
ление лишь формы на -а.
6 Шаповалова Т. А. Формы существительных и прилагательных в «Российской
грамматике» и художественных произведениях М. В. Ломоносова // Уч. зап. Аба-
канского пед. ин-та. 1955. Вып. I. С. 102.
128
6. Воза. В грамматике Востокова форма не указана. В наших источ-
никах отмечается с конца XVIII в.: воза (Радищев, II, 20 и в Записках
Болотова, 1793 — Обн., 9).
7. Волоса (власа). В грамматике Востокова эта форма не указана. Ее
употребление отмечено во второй половине XVIII в. у Капниста: «зла-
тые стелешь ли власа» (Обн., 9). Однако более употребительными в то
время были формы власы и волосы (Державин, 83, 94, 257, 297; МЖ,
ч. II, 126, 182). Но в начале XIX в. можно отметить параллельное упо-
требление форм волосы и волоса («Журн. приятн. чтения», 1802, ч. 4,
45, 246, 247; «Дамский журн.», 1806, № 3, 56).
8. Года фиксируется в письме Ф. М. Апраксина к Петру I (Кир., 128).
9. Голоса. В наших источниках эта форма отмечается со второй
половины XVIII в. (Фонвизин, 353; Радищев, I, 229; Державин, 300;
МЖ, ч. I, 140, 214 и др.). У Востокова указана только она. В неполно-
гласной форме употребляется исключительно окончание -ы (МЖ, ч. II,
113, 171; ч. IV, 5).
10. Доктора употребляется лишь с конца XVIII в. (Фонвизин, 399;
МЖ, ч. I, 362).
11. Дома отмечается с конца XVIII в. (Фонвизин, 440, 441, 472; Ра-
дищев, И, 173; Болотов, И, 107; III, 33 и др.). Однако более употреби-
тельной в русском литературном языке того периода была форма домы
(Фонвизин, 471; Радищев, И, 34; PT, XVII, 92, 95; Державин, 122, 257; у
Карамзина в Прп. — МЖ, ч. I. 35, 332 и др.). В соответствии с этим
Греч заметил: «Говорят и пишут дома, но лучше употреблять в сем слу-
чае окончание правильное домыД.
12. Завеса. Эта одиночная форма, обусловленная размером и риф-
мой, отмечена у В. И. Майкова в «Игроке ломбера» (1763): «Внезапу у
одра раскрылись завеса», рифма — небеса (Обн., 29).
13. Колера. Форма отмечена у Болотова: «разные колера» (I, 359).
14. Корма. Единичное употребление этой формы находим в дело-
вом языке Петровской эпохи (ПБ, VIII, 498 —- Кир., 128). У Востокова
она не отмечена.
15. Края. Форма известна с начала XVIII в. См. у Кантемира (Обн.,
13). Им. мн. края как в значении ‘конец чего-либо’, так и в значении
‘страна, сторона’ фиксируется также в деловом языке Петровской
эпохи (Кир., 126). Отметим его употребление во второй половине
XVIII в. (Петров, II, 33; у Радищева — Обн., 13; Болотов, I, 211, 357;
III, 342). У Востокова указана только форма на -а. Однако на протя-
жении всего XVIII в. встречается и старая форма на -и преимуще-
ственно в значении ‘страна’: «пошли в свои край» (В., 1719, II, 294;
PT, XIX, 251; XX, 6, 9, 11, 213 и др.). Употребление им. мн. на -и в
начале XIX в. отмечено у Батюшкова, Лермонтова, Одоевского, Кры-
лова (Обн., 13).
7 Греч. Пространная русская грамматика. С. 166.
129
16. Кучера фиксируется с конца XVIII в. (Болотов, III, 102; у Карам-
зина в При. — МЖ, ч. VI, 70).
17. Лекаря фиксируется с конца XVIII в.: «лекаря принуждены» (Бо-
лотов, II, 207).
18. Лоцмана употребляется с конца XVIII в.: «лоцмана и судовые
работники» (Державин, VII, 217; у Радищева — Обн., 41).
19. Меда находим в сборнике Кирши Данилова: «меда сладкие»8.
Ср. у Марлинского: «Шипели меда»9.
20. Меха фиксируется с начала XVIII в.: «меха всякие» (Ведение о
торг. Рос., 1724 — Пек., I, 566). В связи с генезисом форм на -а важно
отметить, что в XVII-XVII1 вв. возможно было употребление этого слова
в сочетании с числительными: «два меха песцовых» (Пек., II, 416). По-
стоянное употребление форм на -а в значении ‘шкуры животных’ на-
блюдается во второй половине XVIII в.: «Была мода на собольи меха»
(Радищев, II, 26; у Карамзина в Прп. — МЖ, ч. IV, 308). Форма им. мн.
на -и в русском литературном языке специализируется в значении ‘осо-
бого рода приспособление’: «мехи кузнечные» (ПБ, III, 23, 239); «поло-
жил в мехи» (раздувальные) у Ломоносова (Вол. физ., 155). Эту диффе-
ренциацию в употреблении данных форм в зависимости от значения
слова отметил Востоков: «Двоякое окончание во множественном чис-
ле... служит иногда к отличию разных значений, в каковых слово бе-
рется... Мехи раздувальные; меха — собольи, беличьи»10 11.
21. Моста. Единичное употребление находим в деловом языке Пет-
ровской эпохи: «моста и проезды» (ПБ, III, 95 — Обн., 15).
22. Невода фиксируется лишь во второй половине XVIII в. у Ради-
щева (Обн., 29) и Болотова (I, 205). У Востокова форма не указана.
23. Обшлага. Хотя в «Российской грамматике» эта форма не приве-
дена, она отмечена в языке самого Ломоносова (Обн., 41). Употребля-
ется она при параллельной форме на -и в биографическом сочинении
И. И. Неплюева, активного сторонника преобразований Петра I: «об-
шлага и отвороты», но и «обшлаги красные»11. У Востокова эта форма
не отмечена.
24. Окорока. В материалах к «Российской грамматике» это слово
приведено Ломоносовым в числе тех, которые образуют им. мн. на -а12.
25. Ордена фиксируется с начала XIX в.: «все ордена, установлен-
ные для награждения» («Цветник», 1809, ч. II, 316).
26. Ордера. Форма отмечена у Болотова (III, 152, 330, 374, 458,476).
27. Паруса фиксируется с начала XVIII в. в Инструкции Петр, эпохи
(Пек., I, 146); у Державина (193) и Болотова (I, 377). Однако в русском
8 Сборник Кирши Данилова / Под ред. П. Н. Шеффера. СПб., 1901. С. 5.
9 Марлинский А. Поли. собр. соч. Т. 1^4. СПб., 1847. Т. 4. С. 152.
10 Востоков А. X. Русская грамматика. СПб., 1831. С. 48^49.
11 Жизнь Неплюева им самим описанная И Отечественные записки. 1824. Ч. XIX.
С. 103, 246.
12 См.: Ломоносов М. В. Поли. собр. соч.: В 7 т. М., 1952. Т. 7. С. 678.
130
литературном языке более обычным было употребление формы на -ы.
С. П. Обнорский отметил ее у Ломоносова (Обн., 41), В. И. Чернышов —
у Карамзина13. Встречаем ее и у Державина (251, 331), а также в «Мос-
ковском журнале» (МЖ, ч. II. 126; ч. IV, 278, 282; ч. V, 127, 128, 130).
28. Паспорта употребляется при параллельной форме на -ы у Боло-
това (I, 117).
29. Плуга. Один раз отмечено у Державина (Обн., 38). В наших ис-
точниках встретилась только форма плуги (Радищев, II, 197).
30. Повара отмечается во второй половине XVIII в. у Фонвизина14 и
у Болотова (III, 307). Востоков указывает только эту форму.
31. Повода. Эта форма, не названная Востоковым, отмечена у Боло-
това (I, 46).
32. Погреба фиксируется параллельно с формой на -ы с начала XVIII в.
(ПБ, 481 — Кир., 126). В изученных памятниках второй половины XVIII в.
употребляется исключительно им. мн. погреба (PT, XX, 84, 91; Фонви-
зин, 471; Болотов, I, 519; III, 31). В грамматике Востокова отмечена так-
же только форма на -а.
33. Пояса отмечается со второй половины XVIII в.: «шелковые поя-
са» (Радищев, II, 21, 183).
34. Стемпеля. Единичное употребление этой формы в деловом язы-
ке Петровской эпохи при параллельной форме на -и отмечено в письме
X. Брандта: «делаютца стемпеля и матрицесы» (ПБ, V, 416), но там же
и «стемпели».
35. Стога фиксируется с конца XVIII в. (Державин, 257; Болотов,
II, 357).
36. Терема. При параллельной форме на -ы эта форма известна со
второй половины XVIII в. у Кирши Данилова (27, 151 — Обн., 42);
Карамзина (I, 467); Державина (270), но и теремы (PT, XX, 59; Пет-
ров, III, 160).
37. Торока как pluralia tantum указана в «Словаре Академии Россий-
ской», ч. VI, 748. Ср. у Пушкина: «в торока» (Обн., 17). У Востокова
форма не указана.
38. Учителя отмечена уже у Кантемира (Обн., 22). В наших источни-
ках эта форма встречается только у Болотова (1,174). Востоков ее не дает.
39. Хлеба в значении ‘травы’ отмечена у Радищева (Обн., 17). Ср. у
Греча: «Хлебы и хлеба. Слово хлеб в первом случае означает хлебы пе-
ченые, в последнем — разные роды жита»15.
40. Хлева. Одиночное употребление данной формы отмечено у Фон-
визина в «Недоросле»; «Зайду в Клева»16. Востоков приводит только
им. мн. на -а.
13 См.: Чернышев В. И. Правильность и чистота русской речи. Пг., 1915. Вып. 2.
С. 66.
14 См.: Там же. С. 58.
15 Греч. Пространная русская грамматика. С. 166-167.
16 См.: Чернышев. Правильность и чистота. С. 60.
131
41. Якоря при параллельной форме на -и отмечается во второй поло-
вине XVIII в. у Радищева (Обн., 44).
Таким образом, в изученных источниках русского литературного
языка XVIII в. им.-вин. мн. на -а фиксируется от 59 слов17. Однако следу-
ет полагать, что действительное употребление данной формы в XVIII —
начале XIX в. было более широким, чем это отражено в наших источ-
никах. Вероятно, количество имен существительных, образующих в
XVIII в. им.-вин. на -а, приближалось к числу форм, указанных Восто-
ковым. Приведенный выше перечень зарегистрированных форм на -а
позволяет сделать ряд выводов о существенных сдвигах в процессе
развития этого новообразования.
1. Образование им.-вин. на -а было связано с кругом подвижноуда-
ряемых основ мужского рода. В XVIII в. это по-прежнему преимуще-
ственно односложные или двусложные слова с ударением на началь-
ном слоге в единственном числе: лес, леса', вечер, вечера. Однако в этот
период значительно расширяется круг подвижноударяемых слов за счет
заимствований, которые составляют уже почти 1/4 всех форм на -а. За-
имствованная лексика, хлынувшая мощным потоком в русский литера-
турный язык в Петровскую эпоху, уподобляется русским акцентологи-
ческим типам. На основе этого уподобления значительно увеличивается
в русском языке количество подвижноударяемых основ с ударением на
начальном слоге в единственном числе. Показательны в этом отноше-
нии следующие примечания Востокова: «Мичман, флагман и другие
двусложные иноязычные названия налгал (ы и а)... и все иноязычные
на ер, ор без ударения, напр., катер, кивер, кучер, мастер, флюгер, док-
тор, профессор, ректор, фактор и пр. (ы и я)18». Ср. наши: лоцмана,
доктора, мастера, кучера.
2. В XVIII в. расширение круга основ, от которых было возможно
образование им.-вин. мн. на -а, происходило также за счет распростра-
нения новообразования на категорию имен одушевленных {борова, по-
вара), имен вещественных (меда) и pluralia tantum (торока). Это, не-
сомненно, явилось следствием утраты первоначальной зависимости
образования им.-вин. мн. на -а от взаимовлияния в сочетаниях с числи-
тельными форм среднего и мужского рода. Утрата прежних отноше-
ний выразилась не только в расширении границ образования в русском
17 В «Очерках по исторической грамматике русского литературного языка XIX в.
(Изменения в словообразовании и формах существительного)» (М., 1964 (с. 209)),
в разделе, посвященном употреблению форм на -а в XVIII в., приведена форма
шага («убавляет обробев шага» — PT, XX, 243), которая является род. падежом
ед. числа. Г. С. Кириченко в указ. ст. приводит еще формы монстра, грунта (кгрун-
та) и пункта. Однако все они не являются новообразованиями на -а, а представля-
ют собою латинско-польские формы, об употреблении которых см.: Klemensiewicz Z.,
Lehr-Splawinski Т., Urbanczyk S. Gramatyka historiczna j^zyka polskiego. Warszawa,
1955. C. 278.
18 Востоков. Русская грамматика. С. 46—47.
132
языке форм на -а, но и в нормализации употребления формы род. паде-
жа ед. числа при числительных два, три, четыре'9.
3. Закреплению и дальнейшему распространению форм на -а в рус-
ском языке второй половины XVIII в. содействовала также унификация
форм дат., твор. и пред, падежей мн. числа, которая нормализована в
«Российской грамматике». Обобщение ударного -а- в формах косвен-
ных падежей, несомненно, должно было способствовать закреплению
в языке формы им.-вин. мн. числа на -а.
4. Наконец, в русском литературном языке XVIII в. наметился про-
цесс семантической дифференциации форм им.-вин. мн. на -а и на -ы,
впервые отмеченный в грамматиках Греча и Востокова: меха — мехи,
хлеба — хлебы и отчасти рога —роги, края — край.
Впервые опубликовано: Исследования по грамматике русского языка.
Вып. 5. Л., 1973. С. 86-96.
19 См.: Ломоносов. Поли. собр. соч. Т. 7. С. 443-451.
ИМЕНИТЕЛЬНЫЙ МНОЖЕСТВЕННОГО
НА -а (рода, тенора, госпиталя)
В СОВРЕМЕННОМ РУССКОМ ЯЗЫКЕ
Формы именительного-винительного падежа мн. ч. на -а от суще-
ствительных муж. рода, возникшие в разговорном русском языке XV в.,
с течением времени оказались очень продуктивным морфологическим
новообразованием.
Количество этих форм, отмеченных впервые М. В. Ломоносовым
в «Российской грамматике», лишь от 10 слов по направлению к наше-
му времени в литературном языке неуклонно возрастает. Причем наи-
более интенсивно разговорные формы на -а проникают в литератур-
ный язык в периоды его сближения с народным русским языком. Так
было в эпоху Пушкина, который сам свободно употреблял многие
формы на -а, не ставшие до современности литературной нормой. Так
было во второй половине XIX в., особенно в 60-е гг., когда в литерату-
ру и публицистику пришли писатели-разночинцы. В «Русской грам-
матике» А. X. Востокова, отразившей нормы пушкинского времени,
форм именительного множественного на -а уже более 70, а в сводах
Л. Болье и В. И. Чернышева, составленных в основном на материале
конца XIX в., подобных форм отмечено уже около 200'.
Естественно, что в советскую эпоху, когда углубилась и расшири-
лась связь литературного языка с общенародным, увеличение этих форм
в литературном употреблении оказалось особенно значительным.
Вместе с тем эти формы, идущие вразрез с установившимися ли-
тературными нормами, обычно получают, подобно другим новообра-
зованиям языка, негативную оценку в разного рода справочниках и
пособиях по культуре речи. Например, в книге Д. Э. Розенталя без
всяких попыток со стороны автора объяснить сложившиеся литера-
турные нормы содержится запрещающая рекомендация: «В языке сле-
дует избегать разговорных, просторечных или профессиональных
форм типа молодые инженера, опытные бухгалтера, колхозные ко-
1 BeaulieuxL. L’extension du pluriel masculin en -а, -я en russe modeme // Memoires
de la Societe de linguistique de Paris. 1913. Vol. 18. N 3. P. 203-210; Чернышев. Пра-
вильность и чистота. С. 52.
134
нюха, проводятся выбора, новые трактора, золотые прииска, завод-
ские цеха»2.
А в «Справочной книге корректора» К. И. Былинского и А. Н. Жи-
лина однотипные в разных отношениях имена существительные, на-
пример инструктор и корректор, бухгалтер и конструктор, инспек-
тор и директор, отнесены по употреблению форм им. п. мн. ч. к трем
различным группам. Так, от первых двух авторы справочника рекомен-
дуют лишь форму на -ы, от последних двух — форму на -а, а от слов
бухгалтер, конструктор допускают употребление обеих форм, но с
весьма характерным примечанием в отношении именительного на -а:
«Однако в художественной литературе и в очерках для придания пря-
мой речи действующих лиц профессионального или просторечного ко-
лорита возможно употребление в приведенных и подобных (подобных
в чем? — Т. И.) словах окончания -а (-я), так как они бытуют именно с
этим окончанием в живой неустойчивой речи»3.
Более того, во многих работах эти формы получают не только отри-
цательную стилистическую оценку, но без должных оснований призна-
ются вообще неправильными и ошибочными4.
К сожалению, приходится отметить, что даже в наиболее автори-
тетных руководствах отдельные формы на -а получают разные реко-
мендации.
Так, например, словарь-справочник «Русское литературное произ-
ношение и ударение» (далее: Сл. л. пр.) считает форму корректоры
устаревшей, «Грамматика русского языка» АН СССР (далее: Ак. гр.)
приводит ее как параллельную при разговорной форме корректора, а
в «Словаре современного русского литературного языка» АН СССР
(далее: Ак. сл.) мн. ч. при слове корректор вообще не указано, следо-
вательно, составители словаря считают единственно возможной фор-
му на -ы. Наоборот, форма рупора в Сл. л. пр. снабжена негативной
пометой: вне рупора, -дв», в Ак. сл. квалифицируется как литератур-
но-разговорная, в Ак. гр. не отмечена вообще. Точно так же не отме-
чена в Ак. гр. и форма трактора, в то время как в Ак. сл. и Сл. л. пр.
она указана как дополнительная при форме на -ы без особых ограни-
чительных помет. Форма буера, не отмеченная ни в Ак. гр., ни в Ак.
сл., приводится как единственно возможная в «Словаре русского язы-
ка» АН СССР (далее: Ак. сл. (м)), в Сл. л. пр. и в «Словаре русского
языка» С. И. Ожегова.
Понятно, что многие из подобных рекомендаций имеют случайный и
субъективный характер. Вместе с тем очевидно, что новые явления в языке
и отклонения от установившихся литературных норм должны оцениваться
2 Розенталь Д. Э. Культура речи. 2-е изд. М., 1960. С. 44.
3 Былинский К. И., Жилин А. Н. Справочная книга корректора. М., 1960. С. 50.
4 См., напр.: Язовицкий Е. В. Говорите правильно. М.; Л., 1964. С. 31; Арте-
мов В. А. Культура речи. М., 1966. С. 25.
135
объективно, на основе их всестороннего изучения. Настоящая статья
представляет опыт такого исследования именительного множественного
на -а в современном языке.
I
Образование форм на -а в русском языке и проникновение их в ли-
тературное употребление, а также закрепление в нем — два различных
процесса, не во всем связанных один с другим.
Образование именительного множественного на -а в современном
языке обусловлено фонетико-акцентологической структурой слова и
зависит от морфологического строения его.
Форма на -а, как правило, образуется от несуффиксальных суще-
ствительных, в которых возможен перенос ударения с основы в ед. ч.
на окончание во мн. ч. Некоторые из подобных существительных име-
ют подвижное ударение архаического типа, обусловленное акцентоло-
гическими законами древнерусского языка. Таковы следующие виды
подвижного ударения: 1) перенос ударения осуществляется с им. п. мн. ч.:
сад, сада — сады, садов', 2) перенос ударения осуществляется с род. п.
мн. ч.: бог, бога, боги— богов', волос, волоса, волосы — волдс, волосам.
Первоначально образование именительного множественного на -а было
связано именно с этим видом ударения; ср.: рог, рога, рдги > рога, ро-
гов', голос, голоса, гдлосы > голоса, голосов', колокол, колокола, кдлоко-
лы > колокола, колоколов. В других же словах передвижение ударения
аналогического происхождения, поскольку оно потенциально возмож-
но от любого существительного с ударением на основе. Однако, как
показывает состав существительных, образующих именительный мно-
жественного на -а, этой способностью обладают далеко не в равной
степени различные по своей структуре фонетико-акцентологические
типы существительных. В связи с этим выделяются следующие струк-
турные типы имен существительных:
а) односложные {тон, тона), двусложные {катер, катера) и много-
сложные слова {госпиталь, госпиталя) с ударением на первом слоге
основы в ед. ч. и с безударным мн. ч.: тоны > тона — 14%, катеры >
катера — 56%, госпитали > госпиталя — 2%;
б) многосложные {инспектор, инспектора) с ударением на средин-
ном слоге основы в ед. ч. и с безударным мн. ч.: инспекторы > инспек-
тора — 7%;
в) двусложные и многосложные {матросы > матроса', инженер,
инженера) с ударением на конечном слоге основы в ед. ч. и с безудар-
ным мн. ч.: матросы > матроса, инженеры > инженера — 6%;
г) односложные {приз, прйза) с ударением на основе в ед. ч. и на
окончании во мн. ч.: призы > приза — 6%.
Таким образом, оказывается, что почти 3/4 (72%) новообразований
современного языка в форме им. п. мн. ч. совпадают акцентологически
с тем архаическим типом подвижного ударения, внутри которого воз-
136
никла форма на -а (лесы > леса). 13% новообразований (директора,
инженера) также могут быть сближены с этим акцентологическим ти-
пом, поскольку первоначально и у таких существительных именитель-
ный множественного был безударным (директоры > директора, ин-
женеры > инженера). И только 6% новообразований возникло на основе
второго архаического типа подвижного ударения (верхи > верха). При-
чем почти все зарегистрированные формы подобного типа находятся
за пределами литературного употребления, например: баса, боя, долга,
мозга, пара, супа, шкива и др.
Кроме того, до 9% форм на -а, зарегистрировано от таких слов, ко-
торые в современном литературном языке имеют неподвижное ударе-
ние на окончании, из них 5% — односложные (царь, царя, царй > царя)
и 4% — двусложные (топор, топора, топоры > топора). Причем только
две формы на -а в словах с подобным типом ударения известны из ли-
тературного языка: старое двойственное рукава и аналогичное к нему
обшлага. Все же прочие находятся за пределами литературного упо-
требления и в большинстве являются диалектными. Вместе с тем необ-
ходимо отметить, что в говорах у подобных слов, возможно, имеется
иной тип ударения5. Следовательно, форм на -а от неподвижно ударяе-
мых слов в действительности значительно меньше, чем установлено
(9%) на основании данных литературного языка. Необходимо заметить,
что С. П. Обнорский предполагал первоначальное ударение на началь-
ном слоге и в слове обшлаг6. Кроме того, и в иных случаях следует
учитывать возможность изменения ударения в слове и считать, напри-
мер, формы арбуза, кобеля, кожуха, портфеля, ручья, столяра, шофера
и под. закономерно образованными от нелитературных арбуз, кобель,
кожух, портфель, ручей, столяр, шофер.
•fe it *
Еще Г. Павский заметил, что имена суффиксальные редко образуют
именительный множественного на -а. «Мне известны только жернова,
острова, конюха», — писал он7. Действительно, весьма примечательно,
что новообразование в именительном множественного не распростра-
нилось на имена суффиксальные. По-видимому, такое ограничение обус-
ловлено структурно-акцентологическими причинами, так как данные
существительные имеют неподвижное ударение устойчивого типа. Если
в именах существительных непроизводных легко создается аналоги-
ческий тип подвижного ударения, то в именах суффиксальных оно,
как правило, не возникает. В подобных существительных сложилось
устойчивое, обусловленное суффиксацией неподвижное ударение трех
5 Обнорский. Именное склонение. С. 23-25.
6 Там же. С. 45.
7 Павский Г. Филологические наблюдения над составом русского языка. СПб.,
1850. С. 307.
137
типов: 1) постсуффиксальное {фронтовик, фронтовика)', 2) суффик-
сальное {горожанин, горожанина)', 3) предсуффиксальное {газетчик,
газетчика^. Таким образом, в именах существительных суффиксаль-
ных закономерно не наблюдается образований именительного мно-
жественного на -а, так как они не отвечают тем акцентологическим
нормам, которые определяют возникновение формы на -а. Немного-
численные отклонения от общего правила легко объяснимы. Единич-
ные образования типа конюха, кожуха, пальца и др. возможны, так как
выделяемые в них суффиксы в современном языке мертвы и поэтому
произошло акцентологическое сближение подобных слов с непроиз-
водными типа ворох.
Точно так же должны объясняться акцентологической аналогией
немногочисленные формы на -а от существительных с непродуктив-
ным суффиксом -аръ и с предсуффиксальным типом ударения: писа-
ря, слесаря, токаря (всего 11 слов, 9 из которых являются двуслож-
ными с ударением на первом слоге). Немногие слова с суффиксами
-тель, -итель, от которых зарегистрирована форма на -а (всего 7 слов),
распадаются на ряд групп. Одиночные образования; двигателя (назва-
ние предмета) и диалектное жителя также совпадают с закономерным
для образования форм на -а типом ударения. Замечательно при этом,
что слово двигатель по ударению отличается от остальных существи-
тельных, образованных с тем же суффиксом: ср.: выключатель, вы-
прямитель, глушитель и под. Остальные формы (уст. попечителя, пред-
водителя, служителя, совр. учителя) также имеют предсуффиксальный
тип ударения и, что особенно важно, называя должностные лица цар-
ской России, относились к общеупотребительной, а не книжной лекси-
ке, хотя названия лиц с суффиксом -тель в современном русском лите-
ратурном языке образуются «главным образом в его книжных стилях»8 9.
Наконец, образование форм на -а от уменьшительных существитель-
ных с суффиксом -ок и с постсуффиксальным типом ударения оказа-
лось возможным по аналогии с непроизводными основами: бочок —
бочка, как бок — бока (всего 12 слов).
* * *
А. X. Востоков, перечисляя в «Русской грамматике» имена суще-
ствительные с именительным множественного на -а, дважды обращает
наше внимание на то, что сообщаемые им перечни не полны. И в обоих
случаях это относится к заимствованным словам: «мичман, флагман и
другие двусложные иноязычные налшн (ы и а)... и все иноязычные на
ер, ор без ударения, напр. катер, кивер, кучер, мастер, флюгер, док-
тор, профессор, ректор, фактор и прочие {ы и я)»10. А. Я. Грот уже
8 Редькин В. А. Именное ударение в современном русском языке // Вопросы
культуры речи. М., 1964. Вып. 5. С. 114-116.
9 Грамматика русского языка. М., 1952. Т. 1. С. 221.
10 Востоков. Русская грамматика. С. 46-47.
138
совершенно определенно пишет, что среди существительных, «прини-
мающих во множественном числе окончания а, я, оказывается даже
более иностранных слов, чем русских»". Это заключение вполне спра-
ведливо и для современного языка. Так, по наблюдениям А. С. Фидров-
ской, среди отмеченных ею форм на -а 75% составляют заимствован-
ные слова11 12.
Этот примечательный факт говорит прежде всего о том, что с первой
четверти XIX в. значительно возрастает продуктивность форм на -а в
русском языке. В сферу этого процесса на основе аналогического изме-
нения ударения втягиваются многочисленные заимствования. Однако
эта возрастающая продуктивность не может объясняться лишь акцен-
тологическими причинами. Безусловно, она связана с наличием
в заимствованных словах суффиксальных элементов, некоторые из ко-
торых вошли в общую систему русского суффиксального словообразо-
вания (например, суффикс -тор)', в производных заимствованных сло-
вах с предсуффиксальным типом ударения складывается в современном
языке устойчивая система форм и ударений с именительным мно-
жественного на -а. Недаром Л. Болье и вслед за ним Б. Унбегаун писа-
ли о том, что у заимствованных слов на -ль форма на -а образуется ав-
томатически и является единственно возможной {дюбеля, ниппеля,
штепселя — Болье; вентиля, дизеля, штемпеля и др. — Унбегаун)13.
По-видимому, вначале образование формы на -а от производных
заимствованных слов было связано с двусложными словами, у которых
ударение падало на первый слог (доктор, кучер). Однако в дальней-
шем в силу суффиксальной соотносительности подобные формы стали
образовываться от существительных, имеющих ударение на срединном
(инспектор, бухгалтер) и даже конечном слоге (инженер, офицер).
Следовательно, изменение ударения в заимствованных словах могло
аналогически возникать внутри определенных словообразовательных
типов. Небезынтересно при этом отметить, что среди многосложных
существительных с ударением на срединном слоге лишь 1% от общего
числа форм на -а составляют русские суффиксальные образования (учи-
теля), все же прочие являются заимствованиями (инструктора).
Таким образом, обобщая все вышеизложенное по вопросу об обра-
зовании форм на -а в русском языке, нужно признать эти формы совер-
шенно закономерными и, следовательно, правильными от русских не-
суффиксальных и заимствованных слов, имеющих в им. п. ед. ч. не более
трех слогов и ударение не на конечном слоге основы: род, mow, выбор,
тенор', перепел, госпиталь, бухгалтер.
11 Грот Я. Филологические разыскания. СПб., 1885. Т. 1. С. 443.
12 Фидровская А. С. К вопросу о процессе и факторах новообразования на -а в
именительном падеже множественного числа существительных мужского рода //
Уч. зап. Казанск. гос. ун-та им. В. И. Ульянова-Ленина. 1952. Т. 112. Кн. 6. С. 41.
13 Beaulieux. L’extension. Р. 202; Unbegaun. La lange russe. P. 217; Id. Grammaire
russe. Paris, 1951. P. 54.
139
Однако нельзя не учитывать и того, что изменение флексии, сопря-
женное с переносом ударения, делает эти формы экспрессивно окра-
шенными. Недаром они широко употребительны в языке поэзии, где
оказываются возможными также такие формы, как, например, юга и
севера (С. Кирсанов). Поэтому подобные формы (в чем признавался
Л. В. Щерба) обычно шокируют «стариковские уши». Л. В. Щербе ка-
залось даже, что формы офицера и инженера имеют «несколько пре-
зрительный оттенок»14. (В связи с этим мне вспоминается один старый
инженер дореволюционной выучки, который, сетуя на недостаточную
подготовку молодых инженеров, обычно презрительно добавлял: «Ну,
что можно от них ожидать, ведь это же инженера».) Вместе с тем
Л. В. Щерба хорошо понимал, что подобные наблюдения «могут быть
только субъективными»15.
Точно так же К. И. Чуковский, которому в форме на -а слышится
«что-то залихватское, бесшабашное, забубенное, ухарское», справед-
ливо считает, что со временем эти формы становятся нейтральными и
что употребление устаревших в современном языке форм на -ы (типа
томы) есть «стилизаторство, жеманность, манерничанье»16.
Следовательно, заключение о том, что именительный множествен-
ного на -а от определенных разрядов существительных является зако-
номерным и правильным, не может стать рекомендацией к употребле-
нию в современном языке только форм на -а от данных существительных,
так как приходится учитывать объективно существующую в сознании
некоторой части носителей языка субъективно-негативную оценку этой
формы. Вместе с тем ограничения форм на -а от подобных слов в лите-
ратурном употреблении во многих случаях следует расценивать как нео-
правданный пуризм.
II
Проникновение из живого языка областных, профессиональных и
просторечных форм на -а в литературный язык и дальнейшее их зак-
репление в литературном употреблении — процесс сложный, часто
очень длительный и неодинаковый для различных слоев литературной
лексики.
Еще Я. К. Грот обратил внимание на то, что формы на -а образуются
в основном от обиходно-разговорной лексики, «тогда как имена выс-
шего, более духовного значения терпят еще и книжное окончание, напр.
годы, веки, край (чужие край), промыслы, авторы, цензоры,ректоры»'7. * * * 15 16 17
'4 Щерба Л. В. 1) Современный русский литературный язык // Щерба Л. В. Избр.
работы по русскому языку. М., 1957. С. 128; 2) Опыты лингвистического толкова-
ния стихотворений // Там же. С. 28.
15 Там же.
16 Чуковский К. И. Живой как жизнь. М., 1962. С. 9, 11.
17 Грот. Филологические разыскания. Т. 1. С. 445.
140
В дальнейшем А. А. Шахматов прямо связывал исключения из норм
образования именительного множественного на -а от слов с подвиж-
ным типом ударения с принадлежностью их к книжной лексике, опре-
деляя их ударение как церковнославянское или искусственное, напри-
мер: гробы, громы, слоги, веки, снеги, цехи™.
Это положение о противопоставлении книжной и обиходно-разго-
ворной лексики в отношении образования форм на -а остается в силе и
в наши дни. Преимущественное употребление формы на -ы от слов ав-
торы, боги, ректоры, цензоры и под. объясняется исключительно тем,
что это слова книжные. Показательна в таком смысле наблюдаемая в
русском литературном языке тенденция связывать форму на -ы с «вы-
соким», книжным значением слова при семантической дифференциа-
ции форм на -а и на -ы; ср.: учители (марксизма) и учителя (школ),
образы (литературные) и образа (иконы), поводы (побуждения) и по-
вода (поводья), поясы (географические) и пояса (часть одежды), тор-
мозы (препятствия) и тормоза (вагонов) и под.
Не менее показательно и то, что в современном литературном языке
наблюдается утрата форм на -а и замена их формами на -ы у слов, кото-
рые перестают активно употребляться и переходят из разряда разго-
ворных в разряд книжных, например: асессоры, гетманы, консулы, пред-
водители, прологи.
Что касается обиходно-разговорной лексики, то в исконно русских
словах наблюдается, как правило, длительное сосуществование в лите-
ратурном языке форм на -а и на -ы, прежде чем форма на -а окончательно
вытеснит из употребления «освященную традицией» форму на -ы.
Так, употребление форм бока, глаза, города, жернова, колокола,
леса, луга, образа, рога и некоторых других при параллельных фор-
мах на -ы известно по памятникам русской письменности уже с конца
XV-XVII вв.18 19 Вместе с тем в «Российской грамматике» М. В. Ломоно-
сова только три формы (бока, глаза, рога) указаны без дублетной флек-
сии -ы(и)20.
Употребление форм воза, года, дома известно в русском литератур-
ном языке с XVIII в. Однако в первых двух словах до современности
сохраняется в литературном языке параллелизм в употреблении форм
на -а и на -ы, причем первые обычно квалифицируются как «более свой-
ственные разговорные речи»21, а форма домы была еще употребитель-
на в середине XIX в. (см., например: Герцен, Былое и думы, т. II, 370;
Л. Толстой, Война и мир, т. 9, 238). Наконец, форма месяца, употреб-
ление которой отмечено в памятниках письменности с XVII в.22, до
18 Шахматов А. А. Очерк современного русского литературного языка. 4-е изд.
М., 1941. С. 144.
19 Иванова. Из истории именного склонения. С. 53.
20 Ломоносов. Поли. собр. соч. Т. 7. С. 463.
21 Грамматика русского языка. Т. 1. С. 149.
22 Иванова. Из истории именного склонения. С. 53.
141
современности находится за пределами литературного языка (см., на-
пример, негативные пометы к этой форме в Ак. гр., Ак. сл. и Сл. л.
пр.). Вместе с тем спорадическое употребление ее в литературном язы-
ке известно на протяжении XIX-XX вв.: «Первые месяца... замуже-
ства» (авт. речь) — Горький, т. 5, 9; «в голодные месяца» (чуж. речь) —
Маяковский, т. 1, 28; «за эти месяца» (чуж. речь) — Шолохов, Подн.
цел., 250; «протянули только месяца» — Л. Мартынов, «Лит. газ.», 24.
1. 1963.
В заимствованных же словах, поскольку в них в отличие от русских
форма на -ы могла не иметь длительного употребления, проникнове-
ние формы на -а в литературный язык происходит значительно интен-
сивнее и форма на -ы гораздо быстрее вытесняется из употребления.
Такова, например, история форм адреса, тома, буера.
Так, еще в 1898 г. форма адреса признавалась нелитературной23,
но в современном языке, что засвидетельствовано уже в «Толковом
словаре русского языка» под ред. Д. Н. Ушакова, в основных значе-
ниях этого слова возможна лишь форма на -а. Форма же на -ы как
книжная и искусственная при параллельной форме на -а сохраняется
в современном литературном языке от слова адрес лишь в значении
‘письменное приветствие’. Точно так же и форма тома, впервые за-
фиксированная только в 1913 г., Л. Болье известна в литературном язы-
ке лишь с конца XIX в. (см., например: «целые тома» — Изв. ОРЯС,
1896, т. 1, № 1, стр. 11). Употребление формы томы в то время можно
отметить, например, у Л. Толстого (т. 60, 404), Куприна (т. 2, 107) и
др. Недаром К. И. Чуковский предположил, что если бы Чехову при-
шлось услышать тома, «он подумал бы, что речь идет о французском
композиторе Амбруазе Тома»24. Однако эта новая форма быстро вы-
тесняет форму на -ы, и тот же К. И. Чуковский считает, как уже отме-
чалось выше, что употребление последней есть «стилизаторство, же-
манность, манерничанье», а Ак. сл. и Сл. л. пр. снабжают ее пометой
«устар.». Наконец, форма буера, впервые зафиксированная в «Слова-
ре русского языка» АН 1957 г, приводится в качестве единственно
возможной в современном литературном языке как в этом словаре,
так и в Сл. л. пр. и в словаре С. И. Ожегова.
Таким образом, «возраст» формы на -а оказывается не всеобщим
фактором, одинаково влияющим на закрепление ее в литературном язы-
ке. Он показателен в большинстве случаев только для исконно русских
слов. В заимствованных словах устанавливаются отношения иного по-
рядка: чем новее заимствование, тем быстрее в литературном употреб-
лении закрепляется форма на -а; см., например, общелитературные:
буера, бункера, буфера, скутера, стапеля и т. п.
23 Николич Н. М. Неправильности в выражениях, допускаемые в современной
печати // Филологические записки. 1878. Вып. 1. С. 29.
24 Чуковский. Живой как жизнь. С. 10.
142
* * *
Уже Я. К. Грот связывал употребление некоторых форм на -а с про-
фессиональной речью. «Эта форма множ. ч. слова ветер употреби-
тельна в нашем флоте», — писал он о форме ветра25. Впоследствии
эту мысль развивали разные авторы. Так, С. П. Обнорский писал:
«Формы на -а (от лексики производственного характера. — Т. И.) мо-
гут иметь преимущественное употребление в данной производствен-
ной среде, за ее пределами, в том или другом случае оставаясь либо
редкими в употреблении, либо вовсе без употребления. Напр., форма
инженера есть форма промышленной периферии, формы автора, кор-
ректора, редактора принадлежат работникам полиграфического мира,
клуба — политпросветчикам и т. д., за пределами же данных профес-
сиональных кругов говорящих продолжают бытовать в языке формы
инженеры, редакторы, цехи, клубы и т. д.»26 27 28 Почти то же самое утвер-
ждает и К. И. Чуковский: «Наблюдая за пышным расцветом этой (фор-
мы на -а. — Т. И.) ухарской формы, я не раз утешал себя тем, что эта
форма завладевает главным образом такими словами, которые в дан-
ном профессиональном (иногда очень узком) кругу упоминаются чаще
всего: форма плана существует только среди чертежников; торта —
в кондитерских; супа— в ресторанных кухнях... Пожарные говорят
факела»21.
О том, что форма именительного множественного на -а в некото-
рых случаях действительно может являться особенностью професси-
ональной речи, свидетельствуют, например, «Правила правописания
и произношения некоторых слов и выражений, принятых в военно-
морском языке», утвержденные вице-адмиралом Алафузовым и со-
гласованные с С. П. Обнорским. Так, по этим «Правилам» в военно-
морском языке закрепляется употребление форм лоцмана, штурмана,
мичмана2*. Любопытной иллюстрацией «профессионализма» формы
мичмана может служить следующий диалог пехотного офицера с гар-
демарином Морского корпуса в романе Л. Соболева «Капитальный
ремонт»: «А юнкера флота тоже могут произвести в мичманы? — Так
точно, в мичмана. Юрия это забавляет, но штабс-капитан запыхтел:
два подряд исправленные ударения его бесят. Но флот во многом от-
личается от армии»29.
Однако несмотря на то, что многие формы на -а распространены только
в профессиональной речи и находятся за пределами литературного
25 Грот. Филологические разыскания. Т. 1. С. 441.
26 Обнорский С. П. Русское правописание и язык в практике издательств // Изв.
АН СССР. Сер. VII. 1934. С. 471-472.
27 Чуковский. Живой как жизнь. С. 10-11.
28 Правила правописания и произношения некоторых слов и выражений, при-
нятых в военно-морском языке. М., 1944. С. 7.
29 Соболев Л. Капитальный ремонт. Л., 1935. С. 6.
143
языка, считать их «грамматическими профессионализмами», как они
неудачно названы Д. Н. Шмелевым, невозможно30.
Именительный множественного на -а — форма общерусская, широ-
ко распространенная в разных русских говорах, живом разговорном
языке, разновидностью которого является профессиональная речь, и
неуклонно возрастающая и в литературном языке.
Преимущественное употребление тех или иных форм на -а наблю-
дается не вообще в профессиональном языке, а лишь, как правильно
вслед за С. П. Обнорским заметил К. И. Чуковский, «в данном (курсив
мой. — Т. И.) профессиональном (иногда очень узком) кругу»31, т. е.
чертежники могут и не употреблять форму факела, как и пожарники
форму плана. Следовательно, за пределами данной профессиональной
среды формы на -а могут оказаться, как писал С. П. Обнорский, «либо
редкими в употреблении, либо вовсе без употребления»32. Поэтому пред-
ставляется совершенно неоправданной попытка А. С. Фидровской объ-
яснить широту образования форм на -а от профессиональной лексики
«фактором семантической аналогии»33. Вряд ли кто-либо другой, кро-
ме медиков, употребляет форму скальпеля, приводимую А. С. Фидров-
ской наряду с формами транспорта, юпитера и под., первая из ко-
торых распространена только в профессиональном языке моряков, а
вторая — у осветителей.
Думается, что в объяснении этого факта совершенно правы те, кто,
подобно Д. Н. Шмелеву, устанавливают зависимость образования
формы на -а от частотности данного слова в речи34. Здесь важно вне-
сти лишь одно уточнение: определяющей оказывается не столько
частотность слова, сколько частотность самой формы мн. ч. Так, сло-
во суп безусловно частотно не только в языке поваров и официанток.
Однако все, кроме работников общественного питания, употребляют
его, как правило, в ед., а не мн. ч. Поэтому только последние, ежед-
невно имеющие дело не с каким-либо одним супом, употребляют фор-
му супа.
В связи с этим представляется вполне закономерной тенденция к
переходу некоторых форм именительного множественного на -а в кате-
горию слов pluralia tantum. Так, в Ак. сл. форма ед. ч. слова потрох,
сопровождаемая пометой устар., дается после формы мн. ч. потроха.
Таким образом, значительное распространение форм на -а от про-
фессиональной лексики должно быть поставлено, с одной стороны, в
связь с тем, что большинство профессионализмов являются заимство-
ванными словами закономерных для образования именительного мно-
30 Шмелев Д. Н. Некоторые вопросы развития и нормализации современного
русского языка // Изв. АН СССР. ОЛЯ. 1962. Т. XXI. № 5. С. 430.
31 Чуковский К. Живой как жизнь. С. 471-472.
32 Обнорский. Русское правописание и язык. С. 471-472.
33 Фидровская. К вопросу о процессе. С. 43-47.
34 Шмелев. Некоторые вопросы. С. 430.
144
жественного на -а акцентологических типов, с другой — в зависимость
от частотности формы мн. ч. тех или иных профессиональных слов в
тех или иных узкопрофессиональных кругах.
Проникновение форм именительного множественного на -а из про-
фессионального языка и диалектов в литературный язык зависит от
определенных отношений между областной или профессиональной
лексикой и лексикой общелитературной.
1. Если какой-то профессионализм или диалектизм был неизвестен
литературному языку, то он проникает в литературный язык в той форме
именительного множественного, в которой он употреблялся в профессио-
нальной речи или в русских говорах. Таковы, например, общелитера-
турные формы на -а областного или профессионального происхождения:
ваера (авт. речь), очерк А. Пушкаря, «Известия», И. III. 1965; карбаса
(авт. речь) — Леонов, т. 2, 143, или корбаза (авт. и чуж. речь) — Б. Костю-
ковский, Повесть о мужестве, «Сов. Россия», 7 и 10. VIII. 1960.
2. Если профессиональное или областное слово, от которого извест-
но употребление формы на -а, имеет литературный синоним, то подоб-
ные формы, как правило, остаются за пределами литературного языка.
Таковы, например, областные: паута (слепни), вереда (нарывы), кочета
(петухи), но ср.: кочета (авт. речь) — Горький, Гор. Окуров, т. 9, 93;
(чуж. и авт. речь) — Шолохов, Подн. целина, 26, 138, 139, 144, 328;
профессиональные: штангеля (штанген-циркули).
3. Некоторые областные и профессиональные формы на -а от обще-
литературных слов проникают в литературный язык как вольная или
невольная дань той профессиональной или областной среде, какую изоб-
ражает или откуда вышел тот или иной писатель. Таковы, например,
формы в чуж. и авт. речи у К. М. Станюковича боцмана (т. 1, 356, 371,
374, 375, 562; т. 2, 224, 296, 471), мичмана (т. 1, 179, 192; т. 2, 372, 564,
574, 590), штурмана (т. 2,221,590); в авт. речи у Д. Н. Мамина-Сибиря-
ка — бора (т. 1, 175; т. 8, 299); в авт. речи у А. И. Куприна — каупера
(т. 2, 47); в авт. речи у М. Горького — лома (т. 21, 92).
4. Способствует закреплению профессиональных форм на -а от не-
которых общелитературных слов отсутствие у них в основном значе-
нии форм мн. ч. Таковы общелитературные формы специального зна-
чения: веса (атомные), сахара, пороха.
* * *
Употребление форм именительного множественного на -а оказывается
дифференцированным в отдельных стилевых разновидностях современного
литературного языка. Так, в научном языке, в языке государственных,
дипломатических, юридических документов, т. е. в книжных стилях совре-
менного языка, естественно преобладает употребление формы на -ы(и)35.
35 Фидровская А. С. Имена существительные мужского рода с формами на -а в
именительном падеже множественного числа. Казань, 1961. С. 13-14.
145
Например, в «Московском словаре» К. И. Самойлова употребляются фор-
мы лисели, лоцманы, флюгеры, а в «Справочной книге по собаководству» —
пойнтеры и сеттеры (248), хотя Сл. л. пр. указывает форму пойнтера как
единственно возможную, а форму сеттера снабжает пометой «в профес-
сией. речи».
В языке современной публицистики и художественной литературы,
несмотря на все усилия корректоров и литературных редакторов, на-
правленные на искоренение «некультурной» формы на -а, она все же
получает значительное отражение, и не только при передаче чужой речи.
См., например, в авт. речи формы: бочка — Конашевич, О себе, о своем
деле («Новый мир», 1965, № 9, 23); плинтуса — Евг. Лопухов, Лес и
деньги («Известия», 19. IX. 1965); «Полюса холода» — «Известия», 12.
II. 1965; пресса — Кочетов, Братья Ершовы, ч. II, 94; пуделя — Эрен-
бург, Люди, годы, жизнь («Новый мир», 1965, № 1, 105); соуса — Эрен-
бург, Люди, годы, жизнь, т. 1, 511; трюфеля — перевод Л. Черной рома-
на Ремарка «Жизнь взаймы», 142.
Вряд ли подобные формы представляют лишь невольную дань «того
или иного автора внелитературной, просторечно-разговорной стихии
языка», — как о том писала А. С. Фидровская36. Думается, что в объяс-
нении этого факта ближе к истине Б. В. Горнунг, который считает, что
общераспространенность стихийно сложившегося и также стихийно
принятого «не может не отражаться в языке лучших писателей, публи-
цистов и ораторов данной эпохи»37. Отражение формы на -а в языке
публицистики и художественной литературы, как стилистически моти-
вированное при передаче чужой речи, так и стилистически нейтраль-
ное в авторской речи, — непреложное свидетельство «общепринятос-
ти» ее в живом русском языке.
Знаменательно при этом, что в языке поэзии употребление форм
на -а значительно возрастает. Это, несомненно, находится в связи с тем,
что корректоры и редакторы тут бессильны: из песни «форм у» не вы-
кинешь. Поэтому у Маяковского, например, мы находим формы рупора
(т. 6, 321); торта (т. 10, 117); у Пастернака — выпуска (газет) (151);
колера (54); у А. Вознесенского — выговора (69); рефлектора (84); у
Ю. Друниной — госпиталя (8); свитера (73) и т. п.
Вместе с тем это обусловлено и особенностями поэтического языка,
который, как писал Л. В. Щерба, «традиционно допускает такие слова
(и формы. — Т. И.), которые вовсе невозможны в обыкновенной речи»38.
Отсюда возникновение своеобразных поэтизмов, экспрессивность ко-
торых подчеркнута формой на -а; ср., например, у Маяковского — воз-
духа (т. 2, 120; т. 8, 326); у С. Кирсанова — юга и севера (101); у А. Воз-
несенского — мира (9).
36 Фидровская А. С. Имена существительные. С. 10.
37 Горнунг Б. В. Ответы на вопросник по норме // Вопросы культуры речи. М.,
1965. Вып. 6. С. 211.
38 Щерба. Современный русский литературный язык. С. 121.
146
Таким образом, в современном русском литературном языке выде-
ляются по характеру их соотношения с формами на -ы следующие раз-
ряды форм именительного множественного на -а:
I. Общелитературные формы стабильного типа, при которых формы
на -ы или вообще не употребляются (берега, города, луга, острова
и т. п.), или сохраняются лишь в устойчивых сочетаниях («руки в боки»,
«на веки вечные»).
II. Общелитературные формы вариантного типа, при которых формы
на -ы или стилистически нейтральны (годы — года), или носят книжный
характер (тракторы, секторы, цехи).
III. Общелитературные формы специального значения, при которых
формы на -ы или имеют иное значение (цветы — цвета, образы —
образа), или вообще не образуются (веса, сахара, пороха).
Неуклонное пополнение I разряда происходит за счет форм II разря-
да, а последний постоянно пополняется просторечными и профессио-
нальными формами живого языка, утрачивающими свой просторечный
или профессиональный характер.
ОБЩИЙ СВОД ФОРМ ИМЕНИТЕЛЬНОГО МНОЖЕСТВЕННОГО
НА -а, ЗАФИКСИРОВАННЫХ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ
Формы приводятся в алфавитном порядке в общепринятой орфо-
графии. Форма, засвидетельствованная в транскрипции, отражающей
особенности говора, приводится за написанием по общепринятой ор-
фографии, взятым в скобки: (долга), далйа. Вслед за формой указыва-
ется специальный источник, впервые ее фиксирующий. Если форма в
источнике приводится не в алфавитном порядке, то в скобках указыва-
ется страница источника: барина, Обн. (39). Каждая форма сопровож-
дается специальными пометами, характеризующими ее употребление
в русском языке. Формы, неупотребительные в современном языке, снаб-
жены пометкой устар, (устаревшая). Формы, имеющие распростране-
ние только в говорах русского языка, снабжены пометой обл. Формы, со-
хранившиеся только в устном народном творчестве, имеют помету фолък.
(фольклорная). Формы, отмеченные в языке поэзии, снабжены пометой —
поэтич. (поэтическая). Формы, известные преимущественно из профес-
сионального употребления, снабжены пометой проф. (профессиональ-
ная). Формы, не получившие отражения в литературном языке XIX —
начала XX в. или зафиксированные только в чужой речи, снабжены
пометой простореч. (просторечная). Просторечные формы, известные
из современного языка, снабжаются пометой жив. употр. (живое упо-
требление). Общелитературные формы стабильного типа снабжаются
пометой общелит. (общелитературная). Общелитературные формы, при
которых возможно употребление формы на -ы, снабжены пометой об-
щелит. (-а, -ы). Общелитературные формы, имеющие семантическое
отличие от форм на -ы, снабжены пометой общелит. (сем.). Общелите-
ратурные формы специального значения, при которых формы на -ы не
147
образуются, снабжаются пометой общелит. (спец.). При отражении
формы в литературном языке отмечается, в авторской или чужой речи
(авт. и чуж. речь) она употребляется. Если употребление формы на -а
у какого-либо писателя известно нам из специального источника, то
ссылка на этот источник дается лишь в том случае, если форма отмече-
на впервые в другом источнике. Так, дьявола, Болье — простореч., чуж.
речь'. Чапыгин, Ст. Разин (Фидр., 1961, 11). Если употребление формы
на -а у какого-либо писателя известно нам из того же специального ис-
точника, то указывается только фамилия писателя. Так, альта, Черн. —
проф. чуж. и авт. речь'. Слепцов.
Все примеры на употребление форм на -а в литературном языке,
впервые сообщаемые нами, имеют точные ссылки на источник. Так,
боцмана, Болье — проф., авт. и чуж.речь: Марлинский, т. 2, 80; Гонча-
ров (Черн., 54); Станюкович, т. 1, 356, 371, 374, 375, 56239.
1) автомобиля, Фидр. — жив. употр.; 2) автора, Обн., 1934 — жив.
употр.', 3) агента, Фидр. —- жив. употр.', 4) адреса, Болье — общепит.',
5) актера, Обн. (39), ахтера, Сл. 1891 —жив.употр., чуж.речь: Горбунов;
6) альта, Черн. — проф., чуж. и авт. речь: Слепцов; 7) (ангела), андела,
Обн. (39) — обл.; 8) аптекаря, Болье —устар., чуж. и авт. речь: Не-
красов (Обн., 39); М. Горький, т. 19, 469; 9) арбуза, Болье— жив.
употр.', 10) архитектора, Фидр. — проф., авт. речь: Маяковский, т. 8,
332; 11) асессора, Сл. 1891 —устар., авт. речь: Пушкин; 12) барина,
Обн. (39) — обл.; 13) баркаса, Обн. (39) — обл.; 14) баса, Черн. —
проф., чуж. и авт. речь: Слепцов; 15) бачка, Фидр. — жив. употр.',
16) бега, Сл. 1891—общепит.', 17) бензеля, Черн. — проф., авт.речь:
Гончаров; 18) берега, брега, Лом. — общепит.', 19) бережка, Обн. (8) —
обл.; 20) библиотекаря, Болье — жив. употр.', 21) бога, Ив. — жив.
употр.; 22) богослова, Ив. — проф., устар., чуж. речь: «нынче и
богослова без мест ходят». Н. Успенский, т. IV, 173; 23) бойлера, бо-
лера, Фидр. — проф. (из газет); 24) бока, Лом. — общепит.; 25) бона,
Ив. — проф., авт.речь: «лежали бона», Леонов, т. 2, 159, 180; 26) бон-
даря, Сл. 1891 — проф. обл.: Гладков, т. 1, 131; 27) бора, Обн. (9) —
обл., но и авт. речь: Мамин-Сибиряк, т. 1, 175; т. 8, 299; 28) борова
(животные), Вост. — обл., чуж. речь: Шолохов, Подн. целина, 626;
29) борова (дымоходы), Ушак. — общелит. (сем.); 30) борта, Болье —
общепит.; 31) бота, Ив., 1944 — проф. (из газет); 32) боцмана, Бо-
лье— проф., авт. и чуж. речь: Марлинский, т. 2, 80; Гончаров
(Черн., 54); Станюкович, т. 1, 356, 371, 374, 375, 562; т. 2, 224, 296,
471; А. Н. Толстой, т. 5, 228; Паустовский, т. 4, 320; 33) (бочага), ба-
чага, Обн. (46) — обл.; 34) бочка, Обн. (9) — фольк., обл., авт. и чуж.
речь: Слепцов, т. 1, 171; Гл. Успенский, т. 7, 25; Маяковский, т. 8, 14;
35) боя, Сл. 1891 — обл.; 36) брода, Обн. (9) — обл.; 37) бруствера,
Ив., 1944 — общелит. (-а, -ы); 38) бугеля, Ив. — проф., жив. употр.;
39 Списки использованной литературы и сокращений см. в конце наст. изд.
148
39) бугра, Ив. — обл.40 41; 40) буера, Ак. сл. (м) — общелит.; 41) бункера,
Ак. сл. — общелит. (-а, -ы); 42) бунта, Обн. (38) — обл.; 43) бурава, Бо-
лье— проф.; 44) буфера, Сл. 1891 — общелит.-, 45) бухгалтера, Ушак. —
просторен., чу ж. речь’. Берггольц, «Лит. газ.», 25. VI. 1959; 46) бюст-
галтера, Фидр. —жив.употр.-, 47) ваера, Ив. — проф. (из газет): «сталь-
ные ваера», «Известия», И, 1965, с. 4; 48) валуха, Ив. — обл., чуж. и
авт.речь: «валуха — кастрированные бараны», Эртель, 115; 49) вальд-
шнепа, Обн. (39) — обл.; 50) ватера, Ушак. — проф.; 51) вахтера, Грот —
просторен.; 52) веера, Грот — общелит.; 53) века, Греч — общелит.;
54) векселя, Греч — общелит.; 55) вектора, Ив. — проф.; 56) вензеля,
Вост. — общелит. (-а, -ы); 57) вентеря, вентера, Обн. (39) — обл., чуж.
речь-. Эртель, 258; Паустовский, т. 5, 325; Шолохов, Подн. цел., 65;
58) вентиля, Унб. — проф.; 59) верблюда, Обн. (46) — обл.; 60) вереда,
Пав. — обл., чуж. речь: Лейкин (Обн., 9); 61) вертела, Грот — обще-
лит.; 62) верха, Болье — а) при обозначении верхней части обуви, ша-
пок, экипажей и т. п. — общелит. (сем.): Шмелев (Обн., 9); б) при обо-
значении высоких звуков в голосе и музыкальных инструментах —
проф.: Слепцов, т. 2, 131; 63) веса (инструмент), Соб. (215)— обл.;
64) веса (спец, термин), Ушак. — общелит. (спец.); 65) ветра, Грот —
общелит. (-а, -ы); 66) вечера, Греч — общелит.; 67) взвода, Ив., 1944 —
просторен., чуж. речь: Симонов, № 4, 48; 68) вильдера, Ив. — просто-
рен., устар., чуж. речь: Боборыкин, кн. 6, 26; 69) воза, Шахм. — обще-
лит. (-а, -ы); 70) воздуха, Обн. (29) — обл., фольк.; ср. у Маяковского,
т. 2, 120, т. 8, 326; 71) возраста, Вост. — просторен.; 72) войлока, Обн.
(39) — обл.; 73) волока, Обн. (9) — обл.; но ср.: чуж. речь: Максимов,
Лесная глушь (Ак. сл., т. 2, 626); 74) волоса, власа, Греч — просторен.
в современном языке; 75) воробья, Обн. (34) — обл.; 76) ворона, Обн.
(10) — обл.; 77) ворота, Обн. (10) — просторен., авт. речь: Бунин, Де-
ревня; 78) вороха, Сл. 1891 — общелит. (-а, -и) 79) воска, Обн. (10) —
обл.; 80) выбора, Обн. (29) — просторен.; 81) выговора Обн., 1940 —
просторен.^; 82) выгона, Обн. (29) — обл.; 83) вымпела, Грот — обще-
лит. (-а, -ы); 84) выноса, Ив. — проф., обл., авт. речь: Леонов, т. 2, 171,
186; 85) выпаса, Фидр. — обл., чуж. и авт.речь: А. Кожевников; 86) вы-
пуска, Ив. — просторен.; но ср.: авт. речь: «Вечерные выпуска газет»,
Пастернак, 151; 87) выхода, Обн. (29) — обл. и просторен.; 88) газа
(марка автомобиля), Ив. — жив. употр.; 89) гаруса, Пав. —устар.;
90) гетмана, Грот —устар.; 91) гипса, Фидр., 1961 — жив. употр.;
92) глаза, Лом. — общелит.; 93) глазка, Обн. (11) — обл. и фольк.; 94) го-
вора, Ив., 1944 — просторен. «У нас в каждой губернии и даже во мно-
гих уездах есть свои “говора”», М. Горький, т. 25, 135; 95) года, Вост. —
общелит. (-а, -ы); 96) голода, Греч — общелит., редко употребляемая;
40 Каринский Н. М. Исследование языка Псковского Шестоднева// ЖМНП. 1916.
Ч. 61. С. 233.
41 Обнорский С. П. Заметки о культуре речи // Известия. 1940. 23 июня.
149
97) голоса, Греч, гласа, Обн. (11) — общелит.; 98) горба, Обн. (11) —
обл.; 99) горна, Обн. (12) — обл.; 100) города, Греч, града, Ив., 1944 —
общелит.; 101) госпиталя, Ив., 1944, шпиталя, Обн. (39) — общелит. (-я,
-и): «Санрота, медсанбат, госпиталя», Друнина, 8; 102) господа, Лом. —
общелит.; 103) грабаря, Обн. (39) — обл.; 104) грейдера, Фидр. —проф.
(из газет); 105) грейфера, Фидр. — проф. (из газет); 106) грифеля, Грот —
общелит. (-я, -и); 107) гроба, Соб. (218) — общелит. (-а, -ы); 108) грома,
Обн. (12) — общелит. (-а, -ы); 109) грохота, Фидр. — общелит. (спец.);
ПО) груза, Фидр. — проф. (из газет); 111) гунтера, Фидр. — проф. (из
газет); 112) гурта, Фидр., 1961 —жив.употр.; 113) двигателя, Фидр. —
просторен., чуж. речь: Панферов; 114) двора, Обн. (12) — обл. и фольк.;
115) деда, Обн. (13) — обл.; 116) демпфера, Ив. — проф., жив.,употр.;
117) джемпера, Фидр. — общелит. (-а, -ы); 118) дизеля, Унб. — проф.,
авт. речь’. Гладков, т. 1, 125, 127, 207, 269; 119) директора, Грот — об-
щелит.; 120) дисканта, дишканта, Черн. — проф., чуж. и авт. речь’.
Слепцов, т. 2, 131, 135, 136, 140; Вересаев, 182; Горький (Обн., 39);
121) диспетчера Ив., 1944 — проф. (из газет); 122) договора, Ушак. —
общелит. (-а, -ы); 123) (дождя), дажжа, Обн. (12) — обл.; 124) доктора,
Греч — общелит.; 125) (долга), долйа, Обн. (12) — обл.; 126) дома,
Греч — общелит.; 127) домка, Обн. (13) — обл.; 128) дросселя, Фидр.,
1961 — проф.-. В. Кетлинская; 129) дрягиля, драгиля, Сл. 1895 — обл.,
устар.; 130) дуба, Обн. (13) — обл.; 131) дупеля, Сл. 1895 — общелит.;
132) духа, Обн. (13) — обл.; 133) дьявола, Болье — просторен., чуж.
речь’. Чапыгин (Фидр., 1961,11); 134) дьякона, Сл. 1895—устар.’. Горь-
кий, т. 19, 470; т. 20, 181, 212; 135) дюбеля, дьюбеля, Болье — проф.;
136) егеря, Вост. — общелит. (-а, -и); 137) ефрейтора, Грот — просто-
рен.; 138) желоба, Вост., аэрожелоба, Фидр., 1961—общелит.; 139) же-
луда, Сл. 1897 — обл.; 140) жемчуга, Сл. 1897 — общелит.; 141) жере-
бья,Обн.(29)— обл. фольк.; 142) жернова, Лом. — общелит.; 143)жер-
новка, Обн. (29) — обл.; 144) жерова, сл. 1898 — обл.; 145) жира, Обн.
(13) — обл.; 146) (жителя), жытила, Ив. — обл.42; 147) (жоха) жаха, Обн.
(13) — обл.; 148) жука, Обн. (13) — обл.; 149) завеса, Обн. (29) —ус-
тар.; 150) завора, Обн. (29) — обл.; 151) зада, Фидр. — жив. употр.;
152) закрома, Грот — общелит.; 153) замета, Обн. (29) — обл.; 154) за-
паха, Обн. (29) — обл.; 155) звона, Обн. (13) — обл.; 156) зенкера, Ив.—
проф.: «комбинированные зенкера — развертки», «Правда», 19.IV.1947;
157) зиса, Ив. — проф., просторен., чуж. речь: «водил зиса», киносце-
нарий по роману В. П. Некрасова «В окопах Сталинграда»; 158) зоба,
Обн. (13) — просторен., чуж. и авт.речь: М. Горький; 159) идола, Обн.
(40) — обл.; 160) инея, Обн. (40) — обл.; 161) инженера, Обн. (54) —
просторен. 162) инспектора, Грот — общелит. (-а, -ы); 163) инструк-
тора, Ушак. — общелит. (-а, -ы); 164) кабеля, Ив., 1944 — проф., жив.
42 Новицкая И. С. Новосильские говоры в их истории и современном состоя-
нии: Дис. ... канд. филол. наук. Л., 1959. С. 231.
150
употр.-, 165) кавалера, Обн. (40) — обл.-, 165а) кандала, Обн. (40) —
обл.; 166) капера, Пав. —устар.-, 167) капора, Фидр., 1961 — жив.
употр.-, 168) капсюля, Ив., 1944 — проф., жив. употр.-, 169) карбаса,
Обн. (40), карбаза, Ив. — общелит. {-а, -ы); ср.: «карбаза и паузки»,
очерк С. Морозова, «Известия», 21.11.1965; 170) кассира, Ив., 1944 —
жив. употр.-, 171) катера, Вост., бронекатера, Фидр. — общелит. (-а,
-ы); 172) каупера, Ив. — проф., ср.: авт. речь: «воздух проходил сквозь
каупера», Куприн, т. 2, 47; 173) квартала, Обн. (40) — обл.; 174) кекса,
Фидр. — жив. употр.', 175) кенара, Ив. — жив. употр.; 176) кивера,
Вост. — общелит.; 177) кивеса, Сл. 1909 — проф.; 178) киота, Ив.,
1944 — устар.; 179) кителя, Сл. 1909 — общелит. {-я, -и); 180) кла-
пана, Болье — проф.; но ср.: чуж. речь: «Клапана мне надо было по-
смотреть», Аксенов, Пора, мой друг, пора, «Мол. гвардия», 1964, № 5,
113; 181) класса, Обн. (38) — обл.; 182) клевера, Сл. 1910 — общелит.
(-а, -ы); 183) кливера, Болье — общелит. (-а, -ы); 184) клинкера, Сл.
1910 — общелит. (-а, -ы); 185) клипера, Сл. 1910, общелит. (-а, -ы); из
проф.; ср.: чуж. речь: «чайные клипера», Платов, 191; 186) клуба, Обн.
(38) — жив. употр.; 187) ключа, Обн. (13) — обл.; 188) кобеля, Бо-
лье— жив. употр.; 189) кожуха, Ив.— проф.; «кожуха, фланцы»,
«Правда» 11.V.1958; 190)кокиля,Ив. 1944 — проф. (изгазет); 191)коле-
ра, Пав. — общелит. (-а, -ы); 192) колоба, Сл. 1911 —общелит. (-а, -ы);
193) колодца, Обн. (29) — фолък.; 194) колокола, Лом. — общелит.;
195) колчана, Обн. (40) — фолък.; 196) комара, Обн. (34) — обл.; 197) кон-
вейера, Фидр. — проф. (из газет); 198) кондитера, Болье — просто-
реч.; 199) кондуктора (лицо), Сл. 1912 — общелит. {-а, -ы); 200) кон-
дуктора (деталь машины), Ив., 1944 — проф. (из газет); 201) конструк-
тора, Ив., 1944 — проф. (из газет); 202) консула, Сл. 1912 — устар.;
203) конуса, Фидр. — общелит. {-а, -ы); 204) концерта, Сл. 1913 —
проф., чуж. речь: «в наше время, бывало, какие концерта певали в се-
минарии... знатные концерта!» Слепцов, т. 2, 140; 205) конюха, Пав. —
общелит. (-а, -и); 206) кореня, Обн. (27); карна, Ив.43 — обл.; 207) ко-
реша, Ив. — простореч.; но ср.: поэтич.: «О, кореша мои, С кем в сты-
не Валил сосну...», Вл. Цыбин, «Юность», 1962, № 12, 31; 208) корма,
Сл. 1913, комбикорма, Сл. л. пр. — общелит.; 209) корнера, Ушак. —
проф.; 210) короба, Греч. — общелит. (-а, -ы); 211) коростеля, Черн.
(63) — жив. употр.; 212) корпуса, Вост. — общелит.; 213) корректора,
Черн. — общелит. {-а, -ы); 214) кочета, Сл. 1914 — обл.; но ср.: авт.
речь: «Вперебой пели кочета», Горький, т. 9, 93; 215) крана, Фидр. —
жив. употр.; 216) кратера, Ив. — жив. употр.; 217) края, Вост. — об-
щелит.; 218) кредитора, Болье —устар.; 219) крейсера, Черн.— об-
щелит. {-а, -ы); 220) крема, Фидр., 1961 —жив. употр.; 220 а) кренде-
ля, Вост. — общелит. (-я, -и); 221) креста, Обн. (13) — обл.; 222) круга,
круйа, Обн. (14) — обл.; 223) куба, Обн. (14) — проф.; ср.: «перегонные
43 Там же.
151
куба», ЖМНП, 1914, авг., 134; 224) кузова, Вост. — общелит. (-а, -ы);
225) куля, Обн. (14) — обл.; 226) купола, Вост. — общелит.; 227) купо-
ра, Обн. (40) —устар.; 228) куреня, Ив. — обл.; ср.: чуж. речь: «пой-
демте в куреня», Шолохов, 5; 229) курса, Фидр., 1961 — обл.; 230) кус-
та, Шахм. — обл.; 231) кутера, Фидр., 1961 — проф. (из газет); 232) ку-
чера, Вост. — общелит.; 233) лабаза, Обн. — обл.; 234) лагеря, лъгаря,
Обн. (41); пионерлагеря, Сл. л. пр.; концлагеря, Ив. — общелит. (-я,
-и); 235) ласкеря, Фидр. — проф.: Сергеев-Ценский; 236) лацкана, Бо-
лье — простореч.; 237) лебедя, Ив. — простореч., чуж.речь: «И бегут
по нем, как лебедя, косовые лодки», Горький, т. 9, 136; 238) леера,
Даль —общелит. из проф.; ср.: «Леера — веревки, протягиваемые вдоль
судна во время сильной качки» (прим, авт.), Станюкович, т. 1, 250; т. 2,
343; 239) лекаря, Греч; подлекаря, Болье—устар., простореч.; 240) лек-
тора, Грот — простореч.; 241) лемега, Обн. (29) — обл.; 242) лемеха,
Сл. АН, 1935 — общелит. (-а, -и) 243) леса, Лом. —- общелит.; 244)
леса (строительное сооружение), Сл. 1792 — общелит.; 245) леска, Обн.
(15) — обл.; 246) лиселя, Черн. — общелит. (-я, -и) из проф.; ср.: авт.
речь: «поставили топселя и лиселя», Станюкович, т. 2, 575; 247) литера
(буквы), Обн. (33) — обл.; 248) литера (ж.-д.), Фидр., — жив. упот.;
249) лихтера, Болье — общелит. (-а, -ы) из проф.; ср.: «здесь хлеб пере-
гружался на лихтера», А. Крылов (Ак. сл., т. VI); 250) лова, Обн. (14) —
обл.; 251) лога, Обн. (14) — общелит.; 252) лома, Обн., (14) — просто-
реч.; но ср.: авт.речь: «сняв с телеги лома», Горький, т. 21,92; 253) лоц-
мана, Грот — проф., утверждена в качестве таковой в военно-морском
языке44; 254) луга, Лом. — общелит.; 255) лужка, Обн. (14), лушка,
Шахм. —обл. и фольк.; 256) лука, Обн. (14) — фольк.; 257) льна, Шахм. —
обл.; 258) маза (марка автомобиля), Ив. — жив. употр.; 259) маклера,
Грот — простореч.; ср.: чуж. речь: «Маклера ходят», Панова, Как по-
живаешь, парень? «Лит. газ.», 6.1.1962; 260) маляра, Болье — обл.; 261)
марселя, Ак. сл. — проф.; ср.: чуж. речь: «Марселя крепить!», Станю-
кович, т. 1, 247, 360, 366; 262) мастера, Греч — общелит.; 263) матроса,
Фидр. — жив. употреб.; 264) маузера, Фидр. — общелит. {-а, -ы);
265) меда, Греч — устар.; 266) мергеля, Фидр. — общелит. (-я, -и);
267) мессера, Фидр., 1961 — общелит. (-а, -ы); 268) месяца, мисица,
Шахм. — простореч.; но ср.: авт. речь: «на целые месяца исчезая из
дома», Горький, т. 5,9; 269) меха (шкуры), Греч — общелит. (сем.); Горь-
кий, т. 30, 414; 270) меха (сосуды из шкур животных): Ив. — общелит.:
«Вином наполнены меха», Р. Гамзатов. Легенда о свадьбе. «Известия».
18.IX. 1965; ср. в евангельской цитате (Мат. IX. 4—8), авт. речь: «попыт-
ка влить новое вино в старые меха», Горький, т. 30, 416; 271) меха (раз-
дувальные), Черн. (62) — общелит. (-а, -и); 272) меча, Обн. (38) — обл.;
273) минуса, Ив. — простореч.; ср.: чуж. речь: «Вам понятно про ми-
нуса?», очерк О. Берггольц, «Лит. газ.», 25.VI.1959; 274) мира, Ив. —
44 Правила правописания в военно-морском языке. С. 7.
152
поэтич: «Мощное око взирает в иные мира», А. Вознесенский, 9;
275) мичмана, Вост. -—общелит. (-а, -ы) из проф*5', 276) мозга, Шахм. —
обл.; 277) молота, Болье — проф:, 278) монстра, Ив. —устар.*; 279)
морока, Обн. (5) —обл.; 280) мосла, Фидр. —жив.употр:, 281) моста,
Шахм. — обл.; 282) мускула, Ив. — поэтич:. «Широка моя скула, А под
кожей, вроде рыбин, так и ходят мускула» — пародия В. Корчагина на
стихи Вл. Цыбина, «Лит. газ.», 4.XII.1965; 283) муфеля, Фидр. —проф:,
284) мха, маха, Обн. (15) — обл.; 285) мыса, Обн. (15) — простореч:,
но ср.: авт. речь: «пологие мыса», Горький, т. 10, 336; 286) напуска,
Обн. (29) — обл.; 287) невода, Грот — общелит. (-а, -ы); 288) неводка,
Обн. (30) — фольк:, 289) недуга, Обн. (30) — обл.; 290) низа, Обн.
(15)— обл.; 291) ниппеля, Болье — общелит. (-я, -и)-, 292) номера,
нумера, Грот — общелит.; 293) норота, Черн., нерета, Ив. — проф.,
чуж.речь: «Я... нерета проверял», Фадеев, 19; 294) носа, Обн. (15) —
простореч.; но ср.: авт. и чуж. речь: «баржи, носа свои пестрые под-
няв, весело бегут», Горький, т. 9, 137; т. 11, 77; 295) обода, Болье —
простореч.; 296) образа (иконы), Греч — общелит. (сем.); 297) об-
раза (отвлеч.), Ив. — жив. употр.; но ср.: «Все те принятые образа, в
которых представлялось мне путешествие...», Карамзин, «Моск, жур-
нал», 1971, ч. 1, 31; 298) обруча, обруця, Обн. (30) — обл.; 299) об-
шлага, Грот — общелит.; 300) овода, Болье, овада, Обн. (21) — об-
щелит. {-а, -ы); 301) овса, Шахм. — обл.; 302) огорода, Фидр. — жив.
употр.; 303) окорока, Вост. — общелит.; 304) окорочка, Обн. (30) —
общелит. {-а, -ы); 305) округа, Болье — общелит.; 306) омута, Черн.,
амата, Обн. (30) — общелит. (-а, -ы); 307) опруга, Обн. (30) — обл.;
308) оратора, Черн. — простореч.; 309) ордена (знаки отличия),
Вост. — общелит. (сем.); 310) ордена (средневековые общества), Обн.
(41) — простореч.; но ср.: авт. речь: «духовно-рыцарские ордена»,
БСЭ, т. 18, с. 542 (ст. «Испания»); 311) ордера (документы), Болье —
общелит.; 312) ордера (архитектурн.), Фидр. — общелит. (-а, -ы);
313) осека, Обн. (30) — обл.; 314) осетра, Обн. (34) — обл.; 315) осто-
ва, Обн. (30) — обл.; 316) острова, Лом., полуострова, Болье — обще-
лит.; 317) отвода, Обн. (30) — обл.; 318) откупа, Вост. — общелит.;
319) отпуска, Черн. — общелит.; 320) отпуска (спец, рыболов.), Фидр.,
1961 —проф.; 321) отруба, Черн. —общелит.; 322) офицера, Болье —
простореч. и поэтич.: «По дому полк в тоске застонет. Офицера сле-
зу смахнут», Ев. Винокуров, «Лит. газ.», 8.XII.1964; 323) пажоха, Ив. —
обл.45 46 47; 324) пальца, Обн. (30) — обл.; 325) пара, Фидр., 1961 — жив.
употр.; 326) парикмахера, Фидр. — жив. употр.; 327) парома, Обн.
45 Там же.
46 Кириченко Г. С. Именительный падеж имен существительных в языке «Пн-
сем и бумаг Петра Великого» // Наук. зап. Ровеньск. держ. пед. ш-та. Ровно, 1959.
Вып. IV. С. 128.
47 Новицкая. Новосильские говоры. С. 231.
153
(15) — обл.', 328) парохода, Ак. гр. (149) — просторен.-, ср.: чуж.речь:
«мимо парохода идут из самой Москвы», Ан. Калинин, Эхо войны,
«Огонек», 1963, № 36, 13; 329) паруса, Греч — общелит. {-я, -и)-, 330)
паспорта, Болье, пашпорта, Обн. (41), пачпорта, Фидр., 1961 — обще-
лит.; 331) пастуха, Обн. (34) — обл.; 332) паута, Обн. (21) — обл.;
333) паха, Фидр., 1961 —просторен.; но ср.: авт.речь: «измеряя грудь,
паха...», Панферов; 334) пахаря, Обн. (22) — обл.; 335) педеля, Фидр. —
общелит. (-я, -и); 336) пекаря, Грот — общелит. (-я, -и); 337) пепуса,
Обн. (42) — обл.; 338) переда, Болье — общелит.; 339) перепела,
Грот — общелит.; 340) песка, Шахм. — обл.; 341) писаря, Греч — об-
щелит. (-я, -и); 342) плана, Ив. — проф.: «форма плана существует
только среди чертежников»48; 343) пластыря, Обн. (30)— обл.;
344) плеса, Фидр. — общелит. (-а, -ы); 345) плинтуса, Фидр. — об-
щелит. {-а, -ы); ср.: авт.речь: «дверные переплеты... плинтуса», очерк
Е. Лопухова, «Известия», 19.IX.1965; 346) плота, Обн. (16)— обл.;
347) плуга, Обн. (38) — обл.; но ср.: «и впрягать в плуга волов», Дер-
жавин, 338; 348) повара, Вост. — общелит.; 349) повода, Вас. — фольк.,
поэтич.; 350) погреба, Греч — общелит.; 351) пода, Ив., 1944 — проф.
(из газет); 352) подпуска, Фидр. — проф.; но ср.: «Вот поехали на
лодке “сымать подпуска”», Н. Богданов, Приключение Власа, «Ого-
нек», 1959, № 28, 22; 353) подреза, Ушак. — общелит. {-а, -ы);
354) поезда, Болье; бронепоезда, электропоезда, Фидр. — общелит.;
355) пойнтера, Черн., понтера, Болье — общелит. {-а, -ы); 356) пола,
Обн. (16) — обл. и фолък.; 357) полиса, Фидр. 1961 — просторен.; ср.:
чуж.речь: «страховые полиса», В. Кожевников; 358) полка, Обн. (16) —
обл.; 359) полога, Вост. — обл.; но ср.: авт.речь: «серпянковые поло-
га во всеобщем ходу у казаков», Даль (Черн., 58); 360) полона, Обн.
(16) — фольк.; 361) полюса, Фидр. — общелит. (-а, -ы); 362) попечи-
теля, Черн. — устар.; 363) порога, Шахм., Очерк — обл.; 364) по-
роха, Обн. (16) — общелит. (спец.); 365) порта, Болье — проф.; 366)
портфеля, Фидр. — жив. употр.; 367) поршня, Фидр. — просторен.;
ср.: чуж.речь: «поршня надо менять», Шолохов, Судьба чел., 57; 368)
посоха, Ушак. —жив. употр.; 369) поста, Фидр. —жив. употр.; 370)
постава, Болье — общелит. (-а, -ы); 371) потроха, Вост. — общелит.;
372) почерка, Ив., 1944 — жив. употр.; 373) пояса (часть одежды),
Вост. — общелит.; 374) пояса (зоны, части), Ив. — общелит. (-а, -ы):
«пояса конечностей», «пояса растительности», БСЭ, т. 34, 355, 336;
375) праздника, Фидр. — жив. употр.; 376) прасола, Обн. (21) —
устар.; 377) предводителя, Фидр. —устар.; 378) пресса, Болье — проф.;
но ср.: авт. речь: «Дмитрий опускал их под другие пресса», Кочетов,
Братья Ершовы, «Роман-газета», 1958, № 16,94; 379) привода, Фидр. —
просторен.; но ср. у Маяковского: «влезли, осмотрев, провода и при-
вода», т. 6, 324; 380) приговора, Шахм. — просторен.; 381) приза,
48 Чуковский. Живой как жизнь. С. 10.
154
Ив. — жив. употр.; 382) прииска, Болье — общелит. (-а, -и); ср.: авт.
речь', «на дальние прииска», Короленко, т. 1,140; 383) примуса, Ушак. —
общелит. (-а, -ы); 384) приора, Пав. —устар.; 385) припуска, Фидр. —
проф. (из газет); 386) пристава, Грот — общелит. (-а, -ы); 387) прови-
зора, Болье (212) —устар.; 388) провода, Болье — общелит. (сем.);
389) прожектора, Фидр. — общелит. (-а, -ы); 390) пролога, Обн. (42) —
устар.; 391) промысла, Грот— общелит. (-а, -ы); 392) пропуска (вид
повозки), Обн. (32) — обл.; 393) пропуска (документ), Ушак. — обще-
лит. (сем.); 394) пропуска (непосещение), Фидр., 1961 —жив.употр.;
395) протокола, Фидр. — жив. употр.; 396) профессора, Вост. — об-
щелит.; 397) профиля, Ушак. — простореч.; 398) процента, Фидр.,
1961 — жив. употр.; 399) пуделя, Болье— общелит. (-я, -и); 400)
путя, Ив. — простореч.; ср. чуж. речь-. «Каждый как может: что ни
колесо, то свои путя», Е. Руднев, Рассказ об одном утре, «Огонек»
1959, № 8, 13; 401) раза, Черн. — общелит. (-а, -ы); 402) райбера, Ив.,
1944 — проф. (из газет); 403) рапорта, Ив., 1944 — общелит. (-а, -ы):
«рапорта лежат», Тынянов, 217; 404) рашпиля, Фидр. — жив. употр.;
405) редактора, Черн. — общелит. (-а, -ы); 406) рейтара, Фидр. —
устар.; 407) рекрута, лекрута, некрута, Обн. (42) —устар.; 408) рек-
тора, Вост. — простореч.; 409) ремеза, Фидр. — проф. (из газет); 410)
репера, Ив., 1944 — проф.; ср.: чуж. речь; «врываем в землю бетон-
ные чушки... попросту говоря, репера», В. Алексеев, Люди Флинта,
«Юность», 1965, № 2, 43; 411) рефлектора, Ив., 1944 — проф.; но ср.:
«Исступленные нимбы, будто рефлектора», Вознесенский, 84; 412) рога,
Лом. — общелит.; 413) рода, Ив., 1944 — общелит. (-а, -ы): «другие рода
вооруженных сил», «Известия», 9.Х.1965; 414) рожка, Обн. (16) — обл.
и фольк.; 415) роспуска, Обн. (32) — обл.; 416) роста, Обн. (16) — обл.
и проф.; 417) рота, Обн. (16) — обл.; 418) ротмистра, Грот —устар.;
419) рукава, Греч — общелит.; 420) румпеля, Болье — проф.; 421) ру-
пора, Грот — общелит. (-а, -ы); 422) ручья, Обн. (34) — обл. и фольк.;
423) (ручейка), руцейка, Обн. (34) — фольк.; 424) ряда, Обн. (16) —
обл.; 425) сада, Обн. (16) — обл.; но ср.: «он здесь поит сада и нивы»,
Вяземский; 426) сарафана, Фидр., 1961 — обл.; 427) сахара, Ушак.,
моносахара, Ив. — общелит. (спец.): «Белки превращаются... в мо-
носахара», «Наука и жизнь», 1965, № 6, 26; 428) света, Ушак. — обще-
лит. (спец.); 429) свитера, Ив., 1944 — общелит. (-а, -ы): «потрясные
бушуют свитера», Ю. Друнина, 73; 429а) сговора, Обн. (32) — про-
стореч.; 430) севера (местность с холодным климатом), Фидр. — про-
стореч. и поэтич.: Кирсанов; 431) севера (северный ветер), Ак. сл. —
обл.; 432) сейнера, Фидр. — проф. (из газет); 433) сектора (часть, уча-
сток, отдел), Ушак. — общелит. (-а, -ы); 434) сектора (автомобиля),
Болье — проф.; 435) семестра, Фидр., 1961 —жив. употр.; 436) серпа,
Ив., 1944 — проф. (из газет); 437) сеттера, Болье — общелит. (а, -ы);
438) (сиверика), сивирика, Обн. (33) — обл.; 439) сидора, Ив. — прос-
тореч. ср.: чуж. речь: «поглядывают на свои “сидора”», В. Некрасов,
199; 440) силоса, Фидр., 1961 — жив. употр.; 441) ситца, Шахм.,
155
Очерк — обл.; 442) скальпеля, Фидр. —жив.употр.', 443) склада, Ив. —
простореч.', ср.: чуж.речь'. «Построили школу... склада», киносцена-
рий фильма «Член правительства»; 444) скота, Обн. (16) — обл.; 445)
скрепера, Фидр., 1961 — проф. (из газет); 446) скруб(б)ера, Ушак. —
проф.', 447) скульптора, Болье — проф.', 448) скутера, Фидр. — проф.
(из газет); 449) (следа), сляда, Обн. (16) — обл.; 450) слесаря, Болье —
общелит. (-я, -и)', 451) слешера, Ив. — проф.', ср.: чуж. речь: «слешера
и корообдирки», Леонов, т. 2, 273; 452) слога, Черн. — простореч.', 453)
слоя, Болье — жив.употр.', 454) служителя, Грот — устар.', 455) смот-
рителя, Грот—устар.', 456) снайпера, Фидр. —общелит. (-а, -ы); 457)
снега, Лом — общелит.; 458) снопа, Фидр. —жив.употр.; 459) соболя
(меха), Черн. — общелит.; 460) соболя (животные), Ушак. — просто-
реч.; 461) сока, Фидр., 1961 —жив.употр.; 462) сокола (птицы и пере-
носно), Обн. (21) — обл. и фольк.; 463) сокола (гимнасты), Болье—устар.;
464) сокола (орудия), Ушак. — обл.; 465) соловья, Обн. (34) — обл.;
466) сорта, Болье — общелит.; 467) соуса, Болье — общелит. (-а, -ы);
468) способа, Ив. — простореч.; ср.: чуж. речь: «способа дадены. Спо-
соба всюду», Эртель, 433, 539; 469) срока, Обн. (18) — простореч.; ср.:
чуж. речь: «поймаю и в милицию сдам, а там уж пусть хоть срока кле-
пают, хоть вышку», Аксенов, Пора, мой друг, пора, «Мол. гвардия»,
1964, № 5, 141; 470) стакселя, Фидр. — проф.: 471) стана, Обн. (17) —
обл. и фольк.; 472) стапеля, Ушак. — общелит. (-я, -и); 473) (стебеля),
стибиля, Обн. (17) — обл.; 474) стемпеля, Ив. —устар.: «стемпеля и
матрицесы»49; 475) стога, Вост. — общелит. 476) стожара, Ив., 1944 —
обл. (из газет); 477) стола, Фидр. — жив. употр.; 478) столба, Обн.
(17)— обл.; 479) (столяра), стъляра, Обн. (46) — обл.; 480) стопора,
Ив. — проф.; но ср.: авт. речь: «якорные стопора», Станюкович, т. 1,
НО; 481) сторожа, Вост. — общелит.; 482) стрепета, Черн., 1911 — об-
щелит. (-а, -ы); 483) стрингера, Ив. — проф.; ср.: чуж. речь: «Бимсы,
стрингера, шпангоуты», Платов, 26; 484) строполя, Ив. —жив. употр.;
485) струга, Лом. — общелит.; 486) стружка, Обн. (17) — фольк.; 487)
стула, Ив., 1944 — простореч.; 488) суда, Лом. — общелит.; 489) су-
мёта, Обн. (33) — обл.; 490) супа, Ив., 1944 — жив. употр.; 491) суп-
порта, Фидр. — проф. (из газет); 492) сустава, Болье — проф.; 493) схода,
Обн. (18) — обл.; 494) счета, Грот — общелит. (сем.); 495) табеля, Фидр. —
общелит. (-я, -и); 496) тагана, Соб. (218) — простореч.; 497) таза, Фидр. —
жив.употр.; 498) тамбура, Ив. —жив.употр.; 499) текстиля, Фидр. —
простореч.; но ср.: «текстиля, горняки, металлисты», Прокофьев; 500)
тендера (ж.-д.), Болье — проф.; но ср.: «Визжат буфера, Ревут тенде-
ра», Саянов (Ак. гр. 191); 501) тендера (суда), Фидр. — проф., но ср.:
«корветы, яхты, тендера», Сергеев-Ценский; 502) тенора, Грот — об-
щелит. (-а, -ы); 503) тереза, череза, Опыт областного великорусского
словаря СПб., 1852 — обл.; 504) терема, Вост. — общелит.; 505) тер-
моза, Фидр., термоса, Ив. — простореч.; ср.: чуж. речь: «около кухни
49 Кириченко. Именительный падеж. С. 128.
156
термоса стоят», В. Некрасов, 175; 506) тетерева, Вост., радиотетерева,
Фидр. — общелит.; 507) тигеля, Болье — проф.; 508) тока (охотн.),
Черн. — общелит.; 509) тока (с.-х.), Ушак. — общелит. (-а, -ы); 510)
токаря, Ушак. — общелит. (-я, -и); 511) толка, Обн. (26) — обл.; 512)
толока (сани), Даль — обл.; 513) тома, Болье, полутома, Ив. — обще-
лит. (-а, -ы); 514) тона, Болье, полутона, Ушак., обертона, Фидр., 1961 —
общелит. (-а, -ы); 515) тополя, Черн., 1911 — общелит. (-я, -и); 516)
топора, Обн. (42) — обл.; 517) топселя, Ив. — проф.; ср.: авт. и чуж.
речь: «Топселя долой», «убрали топселя», Станюкович, т. 2, 435, 574,
575; 518) торбаса, Даль, торбаза, Обн. (42) — общелит. из обл.; ср.: авт.
речь', «носил на ногах “торбаса”», Короленко (Черн., 60); 519) (торга),
тарЬа, Обн. (17) — обл.; 520) тормоза, Пав. — общелит.; 521) тормоза
(препятствия), Ив. — общелит. (-а, -ы); ср.: «мешали различного рода
“тормоза”, среди которых — инструкции, положения, правила», «Извес-
тия», 25.V.1965; 522) торока, Обн. (17) — общелит. 523) тороса, Опыт —
обл.; 524) торта, Ушак. — простореч.; 525) торфа, Фидр. 1961 — про-
стореч.; ср.: чуж. речь'. «Торфа по болотам прямо бездонные», Паус-
товский, т. 5,367; 526) (трактира), трахтира, Обн. (43) — обл.; 527) трак-
тора, Обн., 1934 — общелит. (-а, -ы); 528) транспорта, Фидр. —проф.;
529) траулера, Фидр. —проф. (из газет); 530) (траура), троура, Обн. (43) —
фольк.; 531) тренера, Сл. л. пр. — простореч.; 532) трензеля, Ушак. —
общелит. {-я, -и); 533) триселя, Ак. сл. —общелит. (-я, -и); 534) троса,
Фидр. — жив. употр.; 535) труда, Шахм. — обл.; ср.: чуж. речь'. «Бог
труда любит», Леонов, т. 2, 182; 536) трюма, Ив., 1944 — проф. (из га-
зет); 537) трюфеля, Фидр. — общелит. (-я, -и); 538) туеса, Даль, туяса,
Обн. (43) — общелит. (-а, -ы); 539) тура, Ив. — фольк.'. «Выходили тут
тура со турятами», Гильфердинг, 129; 540) турмана, Даль — общелит.
{-а, -ы); 541)турфа, Ив. — проф.; ср.: авт.речь', «принялся... выбрасы-
вать... турфа, то есть не содержащую золото землю», Мамин-Сибиряк,
т. 1, 319, 542) тутора, Ив. — проф.; авт. и чуж. речь', «гипсовые туто-
ра», Б. Костюковский, Повесть о мужестве, «Сов. Россия», 7 и
10.VIII.1960; 543) тыла, Обн. (17) — обл.; 544) уговора, Обн. (33) —
обл.; 545) узденя, Обн. (43) — фолък.; 546) узла, Фидр. — жив. употр.;
547) унтера, ундера, Даль —устар.; 548) уповода, Обн. (33) — обл.;
549) утюга, Фидр. —жив.употр.; 550) учителя, Пав.—общелит.; 551)
факела, Фидр., 1961 —жив.употр.; 552) фактора, Вост. —устар.; 553)
фалрепа, Фидр. —проф.: Л. Соболев; 554) фальшфейера, Фидр., 1961 —
проф. (из газет); 555) фартука, Обн. (43) — обл.; 556) фельдфебеля,
Грот —устар.; 557) фельдшера, Грот, вершала, фершала, фиршала, фер-
шера, Обн. (43) — общелит. {-а, -ы); 558) фельдъегеря, Болье — об-
щелит. (-я, -и); 559) (фикуса), фигуса, Фидр., 1961 —жив. употр.; 560)
фитиля, Обн. (43) — обл.; 561) флагмана, Вост. — простореч.; 562)
флигеля, Пав. — общелит. (-я, -и); 563) флюгера, Вост. — общелит. (-а,
-ы); 564) форварда, Ушак. — проф.: «английские защитники и дина-
мовские форварда», «Правда», 22.Х1.1945; 565) форта, Фидр. — проф.:
Сергеев-Ценский; 566) фраера, Ив. — простореч., чуж. речь в кино-
157
сценариях к фильмам «Дело пестрых» и «Живет такой парень»; 567)
фрезера, Фидр. — проф., но ср.: «Эпоха выходит на все фрезера»,
А. Прокофьев; 568) фронта, Фидр. — простореч.-, 569) фунта, Обн.
(38) — обл.; 570) фурмана, Грот —устар.; 571) фута, Болье — просто-
реч.; 572) фухтеля, Болье —устар.; 573) хайрюза, Ив. — обл.; ср. чуж.
речь'. «Словно маленькие солнышки в небе ходят хайрюза», Евтушенко,
Братск. ГЭС, «Юность», 1965, № 4, 67; 574) хиуса, Обн. (43) — обл.;
575) хлеба (растения), Греч — общелит. (сем.); 576) хлеба (печеные),
Обн. (17) — простореч.; 577) хлеба (переносно, в выражении «на хле-
ба»), Черн. (62) — общелит.; 578) хлева, Греч, клева, Черн. — обще-
лит. (-а, -ы); 579) хлопота, Обн. (33) — обл.; 580) хобота, Обн. (33) —
обл. и фольк.; но ср. авт.речь', «захрипели... насосы, загрузив в глуби-
ну... свои хобота», Леонов, т. 2, 278; 581) хода, Ушак. — простореч.;
ср. чуж. речь', «надо иметь сквозные хода дворами», Горький, т. 21, 31;
582) хода (спец.), Болье — общелит. из проф.; 583) холма, Обн. (18) —
фольк.; 584) холода, Греч — общелит.; 585) холста, Фидр., 1961 —жив.
употр.; 586) хомута, Вас. — простореч.; 587) хутора, Болье — обще-
лит.; 588) царя, Обн. (18) — фольк.; 589) цвета, Греч — общелит. (сем.);
590) цензора, Грот, ценсора, Черн. — простореч.; 591) цепа, Болье —
проф.; 592) цеха, Обн. (38) — общелит. (-а, -и); 593) циркуля, Грот —
простореч.; 594) цоколя, Болье — проф.; 595) челена, Фидр., 1961 —
проф. (из газет); 596) черена, Фидр. — жив. употр.; 597) черепа, Грот
— общелит.; 598) чибиса, Ив. — простореч.; но ср. авт.речь', «кричат
кулички и чибиса», Засодимский, т. 1, 339; 599) члена, Фидр., 1961 —
жив. употр.; 600) чобота, Обн. (33) — фольк.; 601) чубука, чублука,
Обн. (46) — обл.; 602) шабера, Болье — проф.; 603) шафера, Грот —
общелит.; 604) швеллера, Фидр., 1961 —проф.;носр. авт. речь: «рельсы
и швеллера», Симонов, 1960, № 4, «Живые и мертвые», «Роман-газе-
та», 36; 605) шелепа, Вост. —устар.; 606) шелка, Болье — общелит.;
607) шенкеля, Черн. — общелит. 608) шергеня, Фидр., 1961 — проф.:
Кочетов; 609) шершеня, Ив. — простореч.; ср.: чуж.речь: «бабы гудут,
как шершеня», Шолохов, Подн. цел., 279; 610) шибера (лицо), Фидр. —
общелит. (-а, -ы); 611) шибера (задвижка), Ак. сл. — проф.; 612) шин-
каря, Болье — простореч.; 613) шиншилля, Ив., шеншиля, Фидр. —
общелит.: «женщины снимают... свои соболя, шиншиля», Куприн,
Любовь Арм. и Генр. (пародия)Вопросы литературы. 1963. № 10. С. 232;
614) шкива, Болье — проф.; 615) шкипера, Грот, шкиперя, Обн. (43) —
общелит. (-а, -ы); 616) шлюза, Фидр. — жив. употр.; 617) шницеля,
Фидр. — жив. употр.; 618) шомпола, Вост., шомпура, Обн. (43) — об-
щелит. (-а, -ы); 619) шофера, Ив., 1944 — проф.: «Здесь на дорогах не
шоферы, а шофера», Регистан, На дорогах, «Огонек», 1963, № 8, 24;
620) шпинделя, Ив., 1944 — проф. (из газет); 621) штабеля, Обн. (43) —
общелит. (-я, -и); 622) штангеля, Ив., 1944— проф.; 623) штейгера,
Фидр., штегера, Ак. сл., штегеря, Ив. — общелит. (-а, -ы); 624) штем-
пеля, Вост. — общелит. (-я, -и); 625) штепселя”, Болье — общелит.
158
(-я, -и)', 626) штихеля, Ив. — проф.'. «напильники, штихеля», «Сов.
Россия», 31.III. 1960; 627) штопора, Обн. (43)— обл.; 628) шторма,
Фидр. — проф. и поэтич.', 629) (штофа), штава, Обн. (38) — обл.; 630)
штрафа, Болье — простореч.', 631) штрейкбрехера, Фидр. — просто-
реч.', но ср.: «в док идут штрейбрехера», Маяковский, т. 7, 116; 632)
штропа, Ив. — проф.', ср. чуж. речь', «чтоб штропа гнулись», «Вышка
на Лене», «Известия», 20.VIII.1962; 633) штурмана, Грот — общелит.
(-а, -ы); 634) штуцера, Болье — общелит.; 635) шулера, Черн. — об-
щелит.; 636) шурьяка, Обн. (34) — обл.; 637) шуцмана, Фидр. — про-
стореч.: Маяковский, т. 7, 378; 638) щеголя, Черн. —простореч.; 639)
щелока, Ак. сл. — общелит. (спец.'); 640) экзамена, Обн. (43) — обл.;
641) юга, Фидр. — простореч. и поэтич.: Кирсанов; 642) юнкера, Грот,
юнкеря, Фидр. — общелит. (сем.); 643) юпитера, Фидр. — общелит.
(-а, -ы); 644) якоря, Греч — общелит. (-я, -и); 645) яруса, Обн. (44) —
простореч.; но ср. авт.речь: «кружевные яруса», Леонов, т. 2, 14; 646)
ястреба, Вост., естребя, Обн. (21) — общелит. (-а, -ы); 647) ячменя,
Шахм. — обл.; 648) (ящика), яссыка, Обн. (44) — обл.
Впервые опубликовано: Развитие русского языка после Великой Октябрьской
социалистической революции. Л., 1967. С. 55-78.
Примечание 2003 г.
Так как формы на -а исторически являются динамически прогрес-
сирующим новобразованием русского языка и, следовательно, их коли-
чество неуклонно растет не только в диалектах, но и в различных, в том
числе и профессиональных, арго, то вполне естественно, что тот об-
щий свод, который мною был опубликован более 40 лет тому назад,
значительно увеличился и теперь составляет около 800 словоформ, а в
действительности, вероятнее всего, более того. Вместе с тем в этом
дополнительном материале сохраняются все, уже описанные ранее, важ-
ные и характерные для этого новообразования особенности.
1. Так, по-прежнему формы на -а образуются преимущественно от
односложных, двусложных и многосложных слов с ударением на осно-
ве в формах единственного числа: «Золотил фона...» (здесь и далее кур-
сив мой. — Т. И.) (Зиновьев Н. М. Искусство Палеха. Л., 1975. С. 21);
«Знаменитые роботы и кибера» (Гранин Д. Восковые фигуры // Лит.
газета. 1967. № 17. С. 16); «...качают влагу... компрессора» (Дудин М.
Ночной платан // Лен. правда. 30 марта 1967. С. 4).
2. По-прежнему большинство (до 90%) новообразований на -а со-
ставляют заимствованные слова, о чем свидетельствуют все приведен-
ные выше примеры.
3. По-прежнему формы на -а известны либо только в живом употреб-
лении (чаще всего по передачам на радио и телевидении), либо получа-
ют уже и письменную фиксацию. Однако преимущественно в прямой
речи персонажей, часто не владеющих орфоэпическими нормами ли-
тературного языка. При этом они обычно употребляются в заведомо
159
сниженном просторечном или диалектном контексте: «Навигация за-
кончится, бакена сыму...» {Астафьев В. Жизнь прожить // Новый мир.
1985. № 9. С. 77). В авторской же речи, как и в речи персонажей, эти
формы достаточно часто сопровождаются негативной оценкой, так или
иначе выраженной: «...кто там был — “люберы”, или, как они сами
себя называют, “любера”» (реплика А. Дементьева на Пленуме правле-
ния СП СССР // Лит. газета. 1987.6 мая. С. 8). «“Всем вызова”, — гром-
ко сказала Зина (диспетчер. — Т. И.). <...> За двадцать пять лет я
(врач. — Т. И.) так и не научился вызовы называть вызовами. Это такой
наш медицинский жаргон. И мое высокомерие несомненно. Если для
некоторых слов у меня есть двойной счет <...>, то с вызовами ничего
не могу с собой поделать — не поворачивается язык» {ПритулаД. Ноль
три // Нева. 1988. № 6. С. 23-24).
И хотя у многих ревнителей чистоты и правильности русской речи
действительно «язык не поворачивается» употреблять подобные фор-
мы, а, по словам Л. В. Щербы, они шокируют «стариковские уши»,
однако это объективно существующее негативное отношение к упот-
реблению форм на -а вместе с тем вполне субъективно и находится в
противоречии с не менее объективно наблюдаемым процессом их ро-
ста не только в русском разговорном языке. И вполне вероятно, что у
потомков тех, у кого сегодня «язык не поворачивается», он с течением
времени спокойно «повернется». Ведь известно, что, например, та-
кие, в настоящее время вполне литературные формы, как адреса, кор-
пуса, поезда в XIX веке подвергались осуждению и считались рече-
выми ошибками.
В заключение приведу еще один знаменательный пример. Недавно
на телеканале «Культура» в передаче «Культурная революция», кото-
рую ведет сам министр культуры РФ, проводились дебаты по будора-
жащей некоторую часть нашего общества теме: «Нужна ли реформа
языка?» С моей точки зрения, постановка такого вопроса неправомоч-
на по существу, не может и не должна быть предметом «шоу». Участво-
вавшие в дебатах говорили прежде всего о культуре речи, а не о «рефор-
ме языка». Именно с этой позиции очень темпераментно и эмоционально
выступила известный и авторитетный диктор Центрального телевиде-
ния А. Шатилова. Призывая к борьбе с речевыми ошибками, она в каче-
стве таковой привела форму крема в рекламном ролике на телевидении.
Однако эта форма не является сиюминутной. Она была зарегистрирова-
на также в живом употреблении А. С. Фидровской уже в 1961 г., т. е.
более 40 лет тому назад. Мне же удалось через 10 лет обнаружить ее
письменную фиксацию: «У него там, в Канаде, какой-то заводик, гута-
лин и разные крема выпускает» {Холопов Г. Когда городок смеется И
Лит. газета. 1971. И августа. С. 7). Здесь обращает на себя внимание
определение формы крема словом разные. Уже давно было замечено,
что именно формы на -а могли использоваться в русском языке при
специальной необходимости указания на разновидности, т. е. на сорта
чего-либо: веса (атомные и иные), колера (уже с XVIII в. «разные ко-
160
лера» у Болотова), пороха, сахара (см. соответствующие статьи в БСЭ)
и, наконец, цвета, вместо еще «разные цветы» у Ломоносова в «Слове
о происхождении света». Но уже в «Пространной грамматике» Н. И. Гре-
ча читаем «Цветы: розы, лилии, цвета: черный, белый» (с. 173). Таким
образом, форма крема ни структурно-акцентологически, ни семанти-
чески не может быть признана речевой ошибкой и, возможно, что со
временем ее употребление не будет шокировать ничьи уши. Пока же, с
моей точки зрения, она подпадает только лишь под рубрику «так гово-
рить не принято».
Хочется напомнить слова Н. В. Гоголя о том, что наш язык «может,
живой как жизнь, обогащаться ежеминутно».
К ИСТОРИИ ДРЕВНЕСЛАВЯНСКОЙ
ЗВАТЕЛЬНОЙ ФОРМЫ
Как известно, одним из отличий русского языка от большинства сла-
вянских языков является утрата особой формы обращения — звательной
формы. Считается, что начало этого процесса получило отражение уже в
первых русских письменных памятниках. Так, А. И. Соболевский в сво-
их знаменитых Лекциях писал: «.. .в начале исторической эпохи русский
язык несомненно имел зват. п. ед. ч. только от основ на ъ, на о, на а... и
на ь муж. и женск. р. Но в древнейших памятниках русского письма мы
уже встречаем замену формы зват. п. основ на о и на а формою имен. п.»1.
В качестве иллюстрации подобной замены Соболевский привел прежде
всего пример из Остромирова евангелия: Мдр’фд, ЛТдр’фд печеши са и
млхвншн о М8нозгк (Лук. X, 41, л. 217 об.).
С легкой руки А. И. Соболевского на этот пример из Остромирова
евангелия в дальнейшем ссылается большинство исследователей исто-
рической грамматики русского языка. Так, например, П. С. Кузнецов в
книге, написанной им совместно с В. И. Борковским, утверждал следу-
ющее: «Тенденция утраты зв. формы и замена ее именительным паде-
жом намечается очень рано и отражается уже в Остромировом еванге-
лии, где, например, в обращении употребляется /Идрфд (вместо старого
ЛТдрфо)»1 2.
То же самое повторяет Т. М. Николаева в работе, специально посвя-
щенной истории звательной формы в русском языке3. На этот пример
Соболевского ссылается в последней своей монографии и Ф. П. Фи-
лин4, а также В. М. Марков и Е. П. Гарбузова в книгах о древнерусском
именном склонении5.
1 Соболевский. Лекции. 3-е изд. С. 188.
2 Борковский В. И., Кузнецов П. С. Историческая грамматика русского языка.
М., 1963. С. 211.
3 Николаева Т. М. История звательной формы в русском языке. Автореф. дис....
канд. филол. наук. Казань, 1972. С. 7.
4 Филин Ф. П. Происхождение русского, украинского и белорусского языков. Л.,
1972. С. 384.
5 Марков В. М. Историческая грамматика русского языка. Именное склонение.
М., 1974. С. 44; Гарбузова Е. П. Имя существительное в древнерусском языке.
Смоленск, 1975. С. 11.
162
Таким образом, точку зрения Соболевского о том, что тенденция к
утрате вокатива проявилась в русском языке очень рано и получила от-
ражение уже в древнейших русских памятниках, разделяет большин-
ство историков русского языка6.
Однако эта общепринятая точка зрения представляется во многом
уязвимой и недостаточно обоснованной. Е. Ш. Мирочник был первым,
кто высказал сомнение в том, что встречающиеся в Остромировом еван-
гелии вокативы типа ЛТдрфд являются характерной чертой древнерус -
кого языка, «русизмами». Он убедительно показал, что подобные фор-
мы были не чужды и старославянскому языку и что в Остромировом
евангелии их «следует считать перенесенными из южнославянского
оригинала»7. Собственно, о возможности таких форм в старославян-
ских памятниках писал уже и А. И. Соболевский, отметив в Зограф-
ском евангелии вокативы витасдидд и хордзина8.
Приводим соответствующий материал из памятников старославян-
ской письменности в сопоставлении с данными памятников русского
извода.
Так, мдратд, мдрхтд (Лук. X, 41) читается также в Мариинском и
Зографском кодексах и в Саввиной книге (л. 126). Только в Ассемание-
вом евангелии находим: мдрдо, мдрдо. Последнюю форму отметила
Т. М. Николаева и в русском Пергаменном е^нгелии конца XIV в.9
горе тек'Ь хордзина, горе тек'Ь витасдидд (Мат. XI, 21; Лук. X,
13) находим не только в Зографском, но и в Мариинском евангелии (в
Сав. кн., Асе. ев. и Ост. ев. это чтение отсутствует). Форма витасдидо
имеется лишь в сербском Никольском евангелии XV в.
А. И. Соболевский привел еще один пример вокатива, совпадаю-
щего с номинативом, в русском Галицком евангелии 1144 г.: дввд
отьць вса возможьнд TOB't суть. Однако и в этом случае в Мариин-
ском и Зографском кодексах также читается: дввд оць (Марк. XIV,
36). По данным чешского «Словаря старославянского языка» слово-
сочетание дввд отьць в качестве вокатива дважды встречается в раз-
ных списках Апостола (Христинопольского, Охридского, Слепчен-
ского)10. Заметим, что вокатив дввд, но в сочетании уже с отьуе (дввд
6 См. также: Черных П. Я. Историческая грамматика русского языка. М., 1952.
С. 148; Соколова М. А. Очерки по исторической грамматике русского языка. Л.,
1962. С. 100; Иванов В. В. Историческая грамматика русского языка. М., 1964. С. 317;
Собинникова В. И. Лекции по исторической грамматике русского языка. Воронеж,
1967. С. 106; Дибров А. А., Овчинникова В. С., Левчук В. И. Историческая грамма-
тика русского языка. Ростов-н/Д, 1968. С. 136.
7 МирочникЕ. Ш. Звательная форма в Остромировом евангелии //Вопросы рус-
ского языкознания. Ташкент, 1971. С. 123-130.
8 Соболевский. Лекции. 3-е изд. С. 188.
9 Николаева Т. М. К истории звательной формы в русском языке // Сборник
аспирантских работ. Гуманитарные работы. Казань, 1971. С. 138.
10 Slovnik jazyka staroslovenskeho. 1958. Ses. 1. S. 4.
163
otkye) отметил В. М. Марков в Путятиной минее и в Успенском сбор-
нике ХП-ХШ вв."
Кроме того, Е. Ш. Мирочник указал еще на следующие примеры
вокатива, совпадающие с формой именительного падежа: кддженх еси.
симоие кдрионд (Ост. ев., л. 281 об.). Однако форма кдрионд упо-
требляется также в Зографском, Мариинском и Ассеманиевом кодек-
сах (Мат. XVI, 17).
иероусдлнмх. иероусдлимх коль крдты кхсхотгй (Ост. ев., л. 215
об.). Подобная форма засвидетельствована также в Ассеманиевом и
Зографском евангелиях (Мат. XXIII, 37), но в Мариинском кодексе —
иероусдлнме.
Наконец, в Мариинском и Зографском евангелиях находим еще: и
ты кдперхндоумх. кьзнесыи са до иксе до ддд схнидеши (Мат. XI,
23). Однако в соответственном тексте Лук. X, 15 в Мариинском, а так-
же Никольском евангелиях читается кдперхндоуме|2.
Таким образом, обращение в форме именительного падежа, оказы-
вается, не является специфической особенностью древнерусских па-
мятников, но в одинаковой степени свойственно и собственно старо-
славянским памятникам, а поэтому, следовательно, не может указывать
на начало утраты звательной формы в русском языке. Как же тогда по-
добные формы можно объяснить?
В. М. Марков, рассуждая о том, что обращение в форме именитель-
ного падежа первоначально было представлено лишь от имен с осно-
вой на -a, -ja, отметил, что «это заметное обстоятельство своеобразно
подтверждается характерным “недоразвитием” звательной формы в
парадигме заимствованных слов»13. Действительно, обращает на себя
внимание тот факт, что вокатив, совпадающий с номинативом, образу-
ется преимущественно от заимствованных существительных. К сожа-
лению, в работе В. М. Маркова нет объяснения этого «недоразвития»
вокатива у данной категории слов.
Вместе с тем убедительное объяснение подобных форм было дано
болгарским исследователем И. Дуридановым в статье «Заметки о старо-
болгарском переводе евангелия в связи с влиянием греческого синтакси-
са»14. Отмечая влияние греческого языка, отразившееся в славянском
переводе евангелия, И. Дуриданов прежде всего называет греческий во-
катив на -а, сохраненный славянскими переводчиками: греч. Мар&а,
Мар&а (Лук. X, 41) — ст.-сл. Мдрхтд (Марфа) — Мар., Зогр., Ост. ев.
Точно так же И. Дуриданов объясняет и единственный случай употреб-
ления обращения в форме именительного падежа от собственно сла-
11 Марков. Историческая грамматика. С. 44.
12 Мирочник. Звательная форма. С. 126-127.
13 Марков. Историческая грамматика. С. 44.
14 Дуриданов И. Бележки върху старобългарския превод иа евангелието с оглед
на влиянието на гръцкия синтаксис // Езиковедски изследвания в чест на акад.
Ст. Младенов. София, 1957. С. 225-233.
164
вянского слова: иглд дв’вд оцк (Мар., Зогр., Галиц.)— греч. xai eXeyev.
a[3{3a 6 Патт)р (Марк XIV, 36).
Признавая убедительным объяснение звательных форм типа мдрфд,
предложенное И. Дуридановым, я нахожу возможным распространить
его и на другие вокативы.
1. Такими же грамматическими заимствованиями следует считать
вокативы типа \opA3HHS — греч. Xopa£e(v; кдпер^пдоум® — греч.
xoOTepvaup.. Являясь названиями городов древней Палестины, эти то-
понимы и другие гебраизмы и арамеизмы в греческом языке могли не
подвергаться грамматической адаптации, т. е. оставались несклоняе-
мыми словами, и такими они были заимствованы старославянским
языком. Подобным неадаптированным арамеизмом было слово деед,
соответственно определенное в чешском «Словаре старославянского
языка» как несклоняемое. И хотя В. М. Марков, основываясь на дан-
ных Синайского патерика, привел уже регулярную для основ на -а
парадигму этого слова: деед, дееы, дввгк и т. д., но в звательной фор-
ме — дввд, а не лево15, однако в том же памятнике наряду с адаптиро-
ванными формами не менее частотны и архаичные несклоняемые
формы. Например, ддврд... дв’вд гердснмд, л. 73 об., 20 —тои a[3{3a
Гераспрюй, 2965С; ks... дв’вд козьлск, л. 28, 18 — тф а(3[3а Костр.а,
2893D; о дввд георгин, л. 78, 1 —лер! тои а[3{3а Гесору'юи, 2972С; ги
дв’вд, л. 6, 1, 10; 14 об., 16; 28, 12, 15; 72 об., 7 и др. — хирс а[3{3а,
2856D и др.16
2. Без сомнения, также грамматическими грецизмами являются во-
кативы типа тнмофее, вдрфодомее, николде, которые, однако, по-раз-
ному интерпретируются авторами. Так, В. М. Марков и его ученица
Т. М. Николаева склонны подобные формы объяснять влиянием твер-
дого варианта основ на -о17. А авторы коллективной монографии «Имен-
ное склонение в славянских языках XI-XIV вв.», комментируя имени-
тельный падеж николде, считают возможным предположить, что это
слово относилось к основам на -а18 19.
Вместе с тем еще А. Вайан по поводу таких форм писал следующее:
«Звательный падеж на е представлен только в иностранных собствен-
ных именах: Юдгке Клоц. 340; Здк^х’^е Лука XIX, 5 Зогр., Мар. (но
Здккхеоу Асе.), Ярие Супр. 510, 8 и др., где он является простой транс-
литерацией греческого зват. п. ’louSais, Zax^aie, ’’Аресе»’9.
15 Марков. Историческая грамматика. С. 44.
16 Синайский патерик / Под ред. С. И. Коткова. М., 1967; Migne J. Р. Patrologiae
cursus completus: Series graeca. Parisiis, 1857-1890. T. 1-161; Paris, 1864. T. 83. P. 3.
17 Марков. Историческая грамматика. С. 44; Николаева. К истории. С. 139.
18 Именное склонение в славянских языках XI-XIV вв. Лингвостатистический
анализ по материалам памятников древнеславянской письменности. Л., 1974. С. ПО.
Удивительно, что в этой книге не получили отражения формы вокатива, совпадаю-
щие с номинативом, ни в основах иа -о (с. 22), ни в основах на -а (с. 46).
19 Вайан А. Руководство по старославянскому языку. М., 1952. С. 108.
165
3. Кажется, имеются определенные основания считать, что и в твер-
дом варианте основ на -о флексия вокатива -е в заимствованных словах
тоже первоначально являлась грамматическим грецизмом, хотя она и
совпадала со славянской флексией, являющейся по происхождению, как
и греческая, индоевропейской. Славянские переводчики, встречая в
греческих текстах формы типа хаХоут)ре, ap^tSiaxove ’louXiave, Мар-
хеХХе и т. п., подобно форме Bixcvtie20, как писал А. Вайан, просто их
транслитерировали. Ср. соответственные вокативы в Синайском пате-
рике: кдлогере, л. 81 об., 1-2; ар’хидигаконе иоулпгане, л. 102, 19;
мар’келе, л. 106 об., 4, а также вукен’тие, л. 116, 15-16.
Особенно доказательным в этом отношении является неадаптиро-
ванный фонетически вокатив архистратиге, Охрид, ап. 8569; Минея
1095, 34а, 346. «Случай, как архистратиге, — заметил еще А. А. Шах-
матов, — можно признать грецизмом»21.
Следовательно, грамматически заимствованные формы вокатива, во-
первых, могли совпадать с славянским именительным падежом: марфа,
abba, каперхпаоумх; во-вторых, совпадали со славянской звательной
формой: архистратиге, маркеле, как коже, рдве; в-третьих, они от-
личались и от славянского номинатива, и от славянского вокатива: тимо-
фее, ииколде, викентие.
Таким образом, заимствованные звательные формы типа марфа,
равно употребительные как в старославянских, так и в древнейших
русских памятниках, никак не могут служить свидетельством начала
утраты вокатива древнерусским языком уже в XI в. Напротив, возмож-
ная их последующая адаптация (ср. отмеченную в Пергаменном ев. кон-
ца XIV века форму марфо, а также формы типа тимофею)22, как нам
кажется, доказывает, что звательная форма в древнерусском языке еще
длительный период времени была живой грамматической категорией. Что,
собственно, подтверждается сохранением этой формы в украинском и
белорусском языках, а также и в некоторых говорах русского языка23.
Впервые опубликовано: Советское славяноведение. 1979. № 1. С. 76 79.
20 Migne. Patrologiae. С. 2977D, 3009D, 3017В, 3036В.
21 Шахматов. Историческая морфология русского языка. С. 52.
22 Марков. Историческая грамматика. С. 44.
23 Демидова Г. И. Словоформы существительных в функции обращения (На ма-
териале брянских говоров) // Вопросы русской диалектологии. J1., 1976. С. 56, 60.
ДИТЯ И ДИТЁ
Слово дитя в «Толковом словаре русского языка» под редакцией
Д. Н. Ушакова снабжено во всех его значениях пометами «книжное, уста-
релое, поэтическое». При этом, как и в других словарях современного
русского литературного языка, приведены следующие формы косвен-
ных падежей: род., дат., предл. дитяти', вин. дитя, твор. дитятею (фо-
нетический вариант дитятей, сравните: сестрою — сестрой).
Все эти формы в той или иной степени являются реликтами древне-
русского склонения с основами на согласные звуки, в состав которого
входила и немногочисленная группа существительных среднего рода,
называвшая детенышей животных и человека. Следы подобных слов
сохранились в русских пословицах: «Ласковое теля двух маток сосет»;
«Узнала свинья свое порося»; «У княгини ребя, у кошки котя — таково
же дитя» (Даль В. И. Пословицы русского народа).
Древняя основа (в данном случае звук т) проявлялась в единствен-
ном числе только в косвенных падежах: «Кабы нашему теляти да волка
поймати». В историческом развитии русского языка она сохранилась
лишь во множественном числе: телят-а, телят, телятам... (сравни-
те: имен-a, имен, имен-ам). В единственном числе в большинстве гово-
ров русского языка и в литературном языке произошла утрата этих наи-
менований, замена их существительными мужского рода с суффиксом
-ёнок----оною, теленок, поросенок, котенок, а также ребенок (диал.
робенок). В связи с этим в языковом сознании происходило переосмыс-
ление форм типа телята как мужского, а не среднего рода, какими они
являлись по своему происхождению.
Однако судьба слова дитя, принадлежащего к этому же типу скло-
нения, в литературном языке и в народных говорах была иной. Так, на
протяжении всего XIX века, постепенно становясь в литературном языке
стилистически окрашенным, оно продолжает сохранять в единствен-
ном числе архаичные формы: «...Кашу заварит, нянчится с дитятей»
(Пушкин. Сказка о попе и о работнике его Балде); «Дитяти маменька
расчесывать головку / Купила частый Гребешок» (Крылов. Гребень);
«Матушка в слезах наказывала мне беречь мое здоровье, а Савельичу
смотреть за дитятей»', «Отец родной! — говорил бедный дядька. —Что
тебе в смерти барского дитяти...»(Пушкин. Капитанская дочка);«.. .дво-
рянского дитяти...» (Салтыков-Щедрин. Благонамеренные речи);
167
«молитва дитяти...» в стихотворении И. С. Никитина, посвященном
ребенку и озаглавленном «Дитяти».
Естественно, что и в современном языке возможно употребление
этого слова и его архаичных форм, хотя несомненно преобладающим
является употребление нейтрального слова ребенок или других его си-
нонимов: «Как все молодые матери, она больше видела хорошие сторо-
ны единственного дитяти, но она действительно знала своего сына»
(Фадеев. Молодая гвардия); «...как у того дитяти при семи няньках»
(Известия. 1986. 30 сент.); «Каждое новое словечко .малыша приводило
отца в восторг. Через него постигал Бостон глубинный, сокровенный
смысл жизни, таящийся в привязанности к дитяти...», «Мария с ди-
тятею выскочила из лодки на берег...» (Айтматов. Плаха).
Вместе с тем в русских народных говорах и в городском просторе-
чии существительное дитя оказалось в сфере влияния других типов
склонения, в связи с чем происходило аналогичное изменение его форм.
Естественно, они могли проникать в язык художественной литературы,
давая здесь, по словам В. В. Виноградова, «эстетически преображен-
ное отражение “речевой жизни” народа» (ВЯ. 1956. № 4. С. 23).
В народном языке не без влияния склонения типа земля, юноша мог-
ли возникнуть сокращенные формы: вместо дитяти — дити, вместо
дитятей — дитёй, например, у Грибоедова в «Горе от ума», отразив-
шем московское просторечие начала XIX в.: «Не тот ли, вы к кому меня
еще с пелён... Дитёй возили на поклон?»; «Я помню, ты дитёй с ним
часто танцевала...» Обычно их употребление и в сниженной речи пер-
сонажей, у Салтыкова-Щедрина купец Дрыгалов говорит: «...нешто
приятно отцу воображать, как над его дитёй свиное ухо надругатель-
ство будет делать?» (В среде умеренности и аккуратности.)
Под влиянием того же типа склонения, а также вследствие выравни-
вания основы в именительном и винительном падежах появились дитя-
тя и дитятю: «Венька Фомин, как дитятя от родительского ремешка,
пытался прикрыть зад ладонями», «Она, тетя Липа... хотела устроить
дитятю попрочнее» (Астафьев. Печальный детектив). Приобретая иро-
нический оттенок, подобные формы изредка встречаются на страницах
современной прессы. Так, в статье «К добру ли эта доброта» (Известия.
1965. 15 окт.) Н. Кошелев пишет, что еще встречаются родители, кото-
рые стремятся «прикрыть собою набезобразившего дитятю».
Наконец, слово дитя, будучи существительным среднего рода, ока-
залось в сфере влияния основного типа склонения данных существи-
тельных (село, поле) и стало произноситься и изменяться по аналогии с
ними: имен.-вин. дитё, род. дитя, дат. дитю, твор. дитё.м, предл. о ди-
те. По данным «Словаря русских народных говоров», употребление
дитё распространено повсеместно. Вполне оправданно, что в слова-
рях современного русского литературного языка оно либо вообще не
указано (Словарь С. И. Ожегова и 4-томный Словарь русского языка),
либо определяется как просторечное или областное (Толковый словарь
под ред. Д. Н. Ушакова; БАС).
168
Как показывают наши материалы, в художественной литературе про-
сторечно-областное слово дитё прежде всего используется для рече-
вых характеристик персонажей, не владеющих нормами литературно-
го языка. Таково употребление у Достоевского в VIII главе девятой книги
«Братьев Карамазовых», озаглавленной «Показание свидетелей. Дитё»'.
«Чего они плачут? — спрашивает... Митя. —Дитё, — отвечает ему
ямщик, — дитё плачет. И поражает Митю то, что он сказал по-своему,
по-мужицки: “дитё”, а не дитя. И ему нравится, что мужик сказал дитё'.
жалости будто больше».
В рассказе Л. Толстого «Хозяин и работник» выведен крестьянский
грамотей Петруха, вся образованность которого была почерпнута из
популярной среди простого народа «Книги для чтения и практических
упражнений», составленной И. И. Паульсоном, известным педагогом-
методистом середины XIX в. Провожая в дорогу героев рассказа, хозя-
ина и работника, Петруха говорил им как бы в напутствие «подходя-
щие к случаю» стихи из Паульсона: «Буря с мглою небо скроить, вихри
снежные крутять, аж как зверь она завоить, аж заплачеть как дитё».
Достаточно сравнить петрухины стихи с пушкинским оригиналом, что-
бы осознать стилистическую сниженность формы дитё.
Точно так же в рассказе Н. С. Лескова «Дама и фефела» именно «фе-
фела», скромная и положительная прачка Праша, говорит: «...но я не
без понятиев. Позвольте сказать вам: два дня назад я думала, что я с
дитём совсем пропала...»
Подобное употребление слова дитё мы находим и у современных
писателей: «А я ни в чем не виновата, — сказала женщина, — мне дите
жалко» (Искандер. Животные в городе); «Дитя родимого мать» (Аста-
фьев. Печальный детектив); «Дитё... — передразнила дочь. — Этому
дитю уж пятьдесят лет» (Екимов. Привет издалека); «Совсем она [ба-
бушка] дитём стала» (Астафьев. Последний поклон). Иногда внелите-
ратурность подобных форм подчеркивается кавычками, как это сделано
Л. Михайловой в корреспонденции «Колька в графе отчета»: «Пят-
надцатилетний парень видится им [родителям] все еще “дитём”, кото-
рого хочется оберечь от... бед» (Правда. 1986. 16 авг.).
Вместе с тем в современном литературном языке появилась, как
кажется, тенденция к использованию слова дитё для грубоватой, сни-
женной характеристики кого-либо, см., например, в судебном очерке
А. Борина «Скука» в речи психолога, кандидата наук: «Росту он гре-
надерского, силы бурлят, а дитя дитём» (Лит. газета. 1986. 24 дек.).
Однако в публицистике часты случаи, когда употребления его стилис-
тически не оправданны. Так, в нейтральном тексте газетной статьи
учительница начальных классов пишет: «Представляла, как мыслен-
но должна сжаться чья-то мама или чей-то папа, если их дитё ответит
неверно...» (Правда. 1984. 9 мая). Автор реплики «Хочу сказать» за-
мечает: «Хочется сделать сравнение с женщиной, кормящей младенца.
Она чувствует, где у малыша начинается непорядок в организме; более
того, прикасаясь к любимому дитю руками... успокаивает ребенка»
169
(Советская Россия. 1986. 13 авг.); или: «Римма, нянчась с грудным ди-
тем... записалась в библиотеку» (Лит. газета. 1986. 13 авг.).
Завершая статью «Русская речь, ее изучение и вопросы речевой
культуры» (ВЯ. 1961. № 4), В. В. Виноградов писал: «Высокая культу-
ра разговорной и письменной речи, хорошее знание и чутье родного
языка, уменье пользоваться его выразительными средствами, его сти-
листическим многообразием — самая лучшая опора, самое верное под-
спорье и самая надежная рекомендация для каждого человека в его
общественной жизни и творческой деятельности». Думается, что эти
слова следует помнить всем, кто берется за перо в надежде увидеть
напечатанным свое слово.
Впервые опубликовано: РР 1990. № 3. С. 88-91.
Рецензия на книгу: Марков В. М. Историческая грамматика
русского языка. Именное склонение. М., 1974
Издательство «Высшая школа» выпустило в свет новое учебное по-
собие по исторической морфологии русского языка — книгу В. М. Мар-
кова, посвященную именному склонению. Книга содержит небольшие
«Вводные замечания» (с. 3-9), в которых приведен также список исполь-
зованных источников, раздел «Об основных категориях имени существи-
тельного в древнерусском языке» (с. 10-36) и две специальные части, в
которых рассматриваются важнейшие изменения в именном склонении
и прослеживается процесс формирования современной системы склоне-
ния: «Единственное число» (с. 37-64), «Множественное число» (с. 65-
138); заканчивается работа подводящим итоги «Заключением» (с. 139-142).
Учебное пособие В. М. Маркова представляется нам заслуживаю-
щим внимания в силу ряда причин. Эта книга выгодно отличается от
многих ранее вышедших учебников обилием свежего фактического
материала. В этом смысле она может быть поставлена в один ряд с из-
вестными «Лекциями по истории русского языка» А. И. Соболевского,
которые в течение длительного периода служили для многих последу-
ющих составителей учебных руководств главным источником иллюст-
ративного материала.
Разнообразный фактический материал, представленный в книге
В. М. Маркова, значительно обогащает наши сведения о тех или иных
формальных особенностях древнерусского языка. При этом следует отме-
тить не только наличие нового материала, но и интересную с методичес-
кой точки зрения его подачу. Так, в книге В. М. Маркова постоянно да-
ется сопоставление однородных контекстов. Например, неоднократно
сопоставляются факты разновременных списков I Новгородской лето-
писи (Синодального и Комиссионного). Употребление именных форм ил-
люстрируется не только данными, извлеченными из разных памятников
древнерусской письменности, но и преимущественно на материале од-
ного памятника и даже одного предложения. Так, известное место из
Поучения Владимира Мономаха о княжеской охоте, где закономерно упо-
требляются то формы множественного {ногами), то формы двойственно-
го числа {рогома), служит прекрасной иллюстрацией существования грам-
матической категории двойственного числа в древнерусском языке (с. 18).
В ряде случаев автору удалось внести существенные уточнения и даже
важные поправки в ранее известные факты. Так, на с. 101 указано, что
171
форма творительного падежа множественного числа клобуками, при-
веденная в свое время А. И. Соболевским в лекциях и заимствованная
оттуда рядом авторов, является досадным недоразумением: в Паримей-
нике 1271 г. такой формы нет.
Книга В. М. Маркова примечательна еще и тем, что в ней предложе-
ны новые и убедительные объяснения ряда морфологических новооб-
разований древнерусского именного склонения. К их числу мы отно-
сим прежде всего раздел о вариантных формах родительного и местного
падежей единственного числа имен существительных мужского рода:
верха — верху и луге — лугу (с. 47-60). Здесь убедительно вскрыта в
распространении флексии -у роль существительных типа доводъ, искъ,
наимъ, приказъ, которые автор осторожно называет «приглагольными»
или «соотнесенными с глаголами». Точно очерчены различия в упо-
треблении этой флексии, свойственные современному русскому языку,
и на большом фактическом материале показано, что эти различия сло-
жились постепенно, что на ранних стадиях развития русского литера-
турного языка их не было.
Не менее удачен раздел, посвященный истории собирательных су-
ществительных (с. 69-80). Примечательно, что он включен в ту часть
книги, где рассматриваются формы множественного числа. В. М. Мар-
кову, как нам кажется, удалось доказать, что собирательные существи-
тельные типа листье, колье и под. не лишены количественных проти-
вопоставлений, так же как и собирательные типа народъ, дружина и
под. Следовательно, формы типа листья, колья являются закономерны-
ми формами именительного падежа множественного числа соответ-
ственных собирательных существительных среднего рода.
Интересно изложена в книге В. М. Маркова история унификации
форм дательного, местного и творительного падежей множественного
числа (с. 96-116). Здесь вслед за другими исследователями названы те
категории имен существительных, которые прежде всего были активно
втянуты в этот процесс (имена среднего рода и личные имена мужского
рода). При этом отмечено, что первоначально рассматриваемое ново-
образование затронуло лишь формы дательного и местного падежей,
где, по-видимому, происходило, как это предположил еще И. В. Ягич,
обобщение номинативного окончания -а: им. мн. ловища, бояра вызвали
формы ловищамъ, боярамъ; ловищахъ, боярахъ. Появление флексии -ами
в творительном падеже является позднейшей стадией в процессе унифи-
кации форм множественного числа и представляет собой уже результат
«непосредственного взаимодействия с парадигмой основы на -а» (с. 110).
Однако некоторые положения, высказанные В. М. Марковым, пред-
ставляются нам либо спорными, либо малоубедительными.
К последним относится объяснение именительного падежа множе-
ственного числа мужского рода на ударное -а: города, леса. Вряд ли
можно согласиться с автором, что эти формы возникли под влиянием
форм косвенных падежей на -ам, -ами, -ах. Ведь в ту эпоху, когда име-
нительный на -а уже получил отражение в письменности (конец XV-
172
XVI в.), всегда консервативной в отношении новобразований вообще и
данного в частности, формы косвенных падежей не были унифициро-
ваны ни морфологически, что хорошо показано самим В. М. Марко-
вым, ни акцентологически1. Нам кажется, что при объяснении данных
форм следует исходить из того факта, что это специфически русское
новообразование, и пытаться найти такой морфологический процесс,
который в одном направлении протекал в русском языке и в другом — в
украинском и белорусском языках. Точка зрения В. М. Маркова ока-
зывается справедливой лишь для эпохи интенсификации форм на -а в
русском языке (XVIII в.), когда прежние семантико-морфологические
отношения оказались нарушенными1 2.
Весьма бегло на с. 22 говорится о формировании в русском языке
категории одушевленности, которая, по словам В. М. Маркова, отлича-
ется «очевидной непоследовательностью выражения и смыкается с ря-
дом явлений, касающихся грамматической специфики имен со значе-
нием лица». В чем выражается эта «очевидная непоследовательность»
и что это за «ряд явлений», сближающих категорию одушевленности с
категорией личных имен, для читателя остается неясным, хотя грамма-
тические особенности последней категории очерчены автором доста-
точно полно (с. 22-23).
Укажем еще ряд мелких неточностей и спорных объяснений, заме-
ченных нами в книге В. М. Маркова. Так, на с. 13 утверждается, что
имена с суффиксом -тель первоначально были женского рода, выражая
типовое значение действия {добродетель), и лишь позднее на это зна-
чение наслоилось «вторичное, производное значение деятеля» {благо-
детель). Вряд ли это соответствует действительности: все древнейшие
имена с этим суффиксом были именами лиц мужского рода: губитель,
делатель, житель, мучитель, учитель и т. д. Примеры же, приведен-
ные В. М. Марковым, являются поздними заимствованиями (кальками)
из греческого языка и никак не могут служить убедительным подтвер-
ждением высказанного им весьма спорного предположения.
На с. 44 звательная форма типа Тимофее объясняется как новообра-
зование под влиянием твердой разновидности склонения с основой
на -о. Однако подобные формы засвидетельствованы только в именах
собственных греческого происхождения (см., например, еще Василие —
«Успенский сборник», 14 б, 15). Нам представляется, что подобные
формы являются буквальной передачей греческого вокатива. Такого же
происхождения и звательная форма авва {авъва); рассматривать ее как
пример «усвоения номинативными образованиями функции вокатива»
не представляется возможным.
На с. 100 в качестве одного из ранних примеров появления формы
-ахъ в местном падеже множественного числа приведена форма еуанге-
1 Колесов В. В. История русского ударения. Л., 1972. С. 149-157.
2 Иванова. Из истории именного склонения. С. 50-58.
173
лияхъ («Успенский сборник», 234а). Однако вряд ли этот пример может
быть показателен: Е. Ш. Мирочник в специальной статье описал изве-
стное ряду древнейших славянских памятников колебание в роде (сред-
ний — женский) у этого слова, заимствованного из греческого языка3.
На с. 103 утверждается, что «гласные в окончаниях дательного и
предложного падежей совпадали» (угодьемъ — угодьехъ). Однако это
утверждение противоречит тому, что читатель находит на других стра-
ницах книги В. М. Маркова. Так, в парадигме на с. 27 приведена только
форма на -ихъ: плачихъ, мужихъ, гвоздиихъ; на с. 65 — ихъ (йхъ). Одна-
ко здесь и далее последний вариант никак не иллюстрируется, а воз-
никновение его остается неясным.
Кроме этих фактических неточностей в книге В. М. Маркова, к со-
жалению, имеются недостатки и методического характера. К числу их
мы относим те «реальные», как определяет их сам автор, парадигмы,
которые приведены в первом разделе книги (с. 25-36).
«Реальными» эти парадигмы можно назвать лишь в том смысле, что
все формы, включенные в образцы, действительно засвидетельствова-
ны в памятниках, написанных на Руси.
Но, во-первых, одни из них отражают собственно древнерусские
образования, другие же являются заимствованными из старославян-
ского языка. Таковы, вероятно, формы творительного падежа с флек-
сией -омь, -емь (все примеры взяты из «Остромирова евангелия» и
«Путятиной минеи») и, несомненно, формы на -а из «е носового» в
ряде падежей основ на -а и -о. Однако о старославянском влиянии на
древнерусское именное склонение в книге, являющейся учебным по-
собием, ничего не говорится.
Во-вторых, вариантные формы, возникшие уже в самом русском язы-
ке (новообразования, которым посвящены последующие части книги),
не имеют количественной характеристики. А из примеров, какими ил-
люстрируются парадигмы, неопытный читатель может сделать вывод,
что вариантные формы в русском языке XI-XIII вв. количественно были
равноправны. Вместе с тем, как показывают данные «Успенского сбор-
ника», из которого в основном взяты примеры, новобразованные фор-
мы в тот период были еще единичны. Так, например, в «Успенском сбор-
нике» архаичная форма беси (им. мн.) засвидетельствована 14 раз, а
новообразования бесове — 2 раза; архаичный род. мн. ангелъ — 21 раз,
а ангеловъ — 1 раз и т. п.
Несмотря на ряд сделанных замечаний, мы считаем, что учебное
пособие В. М. Маркова будет встречено с интересом не только студен-
тами филологических факультетов, которым оно непосредственно ад-
ресовано, но и научными работниками и преподавателями средних школ,
стремящимися к более углубленному знанию своего предмета.
Впервые опубликовано: РЯШ. 1975. № 2. С. 118-119.
3 Мирочник Е. Ш. Об одной субстантивной форме в «Изборнике 1073 г.» // Воп-
росы русского и общего языкознания. Ташкент, 1973.С. 111-115.
174
К ВОПРОСУ
О СЛАВЯНО-РУСИЗМАХ
В ДРЕВНЕРУССКОМ ЛИТЕРАТУРНОМ ЯЗЫКЕ
(союз дабы)
В докладе на IV Международном съезде славистов В. В. Виногра-
дов, подчеркивая значение старославянского наследия в формировании
книжного типа древнерусского литературного языка, высказал принци-
пиально важную мысль о необходимости разграничения собственно ста-
рославянизмов и книжных славяно-русизмов, которые свидетельствуют
«о своеобразной акклиматизации или ассимиляции старославянского
языка на русской почве». «Можно думать, — говорил В. В. Виногра-
дов, — что старославянизмы, вливаясь в речь не только древнерусского
духовенства, но и других грамотных слоев древнерусского общества,
здесь создавали модели для образования новых слов из восточносла-
вянского лексического материала. Морфологические элементы, восхо-
дящие к старославянскому языку, могли вступать в новые сочетания с
чисто русскими морфемами. Таким образом возникали разряды славя-
но-русизмов»1.
Естественно предположить, что славяно-русизмы могли возникать не
только на лексическом уровне. Собственно, об этом сказано и В. В. Ви-
ноградовым в том же докладе IV съезду славистов, когда он одной из
важнейших задач истории древнерусского литературного языка назвал
«изучение сложных процессов фонетической, грамматической и лекси-
ко-семантической ассимиляции или акклиматизации старославянского
языка у восточных славян и путей дальнейшего творческого развития
его в качестве книжно-славянского типа древнерусского литературного
языка»1 2.
Задача настоящей статьи состоит в доказательстве того, что славя-
но-русизмы могли возникать в древнерусском литературном языке и на
синтаксическом уровне.
1 Виноградов В. В. Основные проблемы изучения образования и развития древ-
нерусского литературного языка // Виноградов В. В. Избранные труды: История
русского литературного языка. М., 1978. С. 95.
2 Там же. С. 100.
175
До недавнего времени в русской науке союз дабы традиционно оп-
ределялся как церковнославянский по своему происхождению3. В этом
отношении очень характерны, например, такие рассуждения М. С. Бу-
ниной: «В памятниках XVII века... ведущим целевым союзом является
союз дабы, не исконно русский по своему происхождению, и союз что-
бы, сложившийся на почве живого русского языка... То, что союз дабы
церковнославянский, а союз чтобы — исконно русский, т. е. эти слова
различны по своему происхождению, первоначально оказывало влия-
ние на их употребление. Так, до XVI века союз дабы употреблялся глав-
ным образом в памятниках с определенной книжной традицией: в цер-
ковной литературе, в произведениях, авторами которых были духовные
лица, союз чтобы был распространен в светской литературе, в памятни-
ках, связанных с традицией устного народного творчества, в грамотах»4.
Однако эта традиционная точка зрения в 1972 г. была подвергнута
пересмотру Е. Т. Черкасовой в статье «К вопросу о самобытности син-
таксического строя русского языка»5. В этой работе, полемически направ-
ленной против тенденциозной односторонности последних высказыва-
ний Б. Унбегауна, Е. Т. Черкасова писала: «Как известно, состав русских
союзов с исторической точки зрения неоднороден. Одни из них — почти
все первообразные и незначительная часть производных (типа ибо, небо,
зане, аще и т. п.) — унаследованы из общеславянского фонда или при-
шли из старославянского. Другие (преобладающая часть производных
союзов) сложились уже на русской почве... Старые, унаследованные
из общеславянского или старославянские, производные союзы были вы-
теснены новыми, собственно русскими»6. Иллюстрацией этого поло-
жения служит история союза дабы в древнерусском литературном язы-
ке. Е. Т. Черкасовой удалось убедительно показать, что «основной для
союзных образований формальный признак (неизменяемость) во втором
компоненте будущего союза (бы) первоначально отсутствовал» и что «этот
признак бы приобретает уже на русской почве (XII-XIV)»7.
Действительно, союз дабы известен только русскому языку. В ста-
рославянском языке его не было и быть не могло, так как аорист, к фор-
ме 2-3 л. ед. ч. которого восходит второй компонент союза дабы, был
еще живой грамматической категорией. Поэтому в старославянских
3 Стеценко А. Н. 1) Конструкция сложных предложений с придаточными цели
в древнерусском языке // Уч. зап. Томск, пед. ин-та. 1956. Т. XV. С. 227; 2) Сложно-
подчиненное предложение в русском языке XIV-XVI вв. Томск, 1960. С. 189; Сприн-
чак Я. А. Очерк русского исторического синтаксиса. Киев, 1964. Т. II. С. 86; Коро-
таева Э. И. Союзное подчинение в русском литературном языке XVII века. М.; Л.,
1964. С. 70, 225.
4 Бунина М. С. Из наблюдений над целевыми союзами современного русского
литературного языка // Уч. зап. Моск. пед. ин-та им. Потемкина. 1957. Т. XLII.
Кафедра русского языка. Вып. 4. С. 213.
5 См.: ВЯ. 1972. №5. С. 77-81.
6 Там же. С. 77.
7 Там же. С. 78.
176
памятниках имеются гипотактические конструкции лишь с союзом да,
а не дабы. При этом гипотактические конструкции с союзом да были
двух типов: обычно союз да сочетался с формами настоящего времени
изъявительного наклонения, значительно реже — с формами сослага-
тельного наклонения, включавшего в качестве вспомогательного гла-
гола либо архаические образования: бимь, би, би... (в глаголических
памятниках), либо формы аориста: быхъ, бы, бы... (в кириллических
памятниках)8.
Ср.: Тъгда привЪся къ немоу дЪти да руцЪ възложитъ на ня (Мт. XIX,
13, Мар., Зогр.) — Приношааху же къ немоу и младенъца, да би ся их
коснулъ (Лк., XVIII, 15, Мар., Зогр.); молЪаше и фарисЪи единъ да обЪдо-
уоутъ оу него (Лк. XI, 37. Мар., Зогр.) — МолЪаше же и единъ отъ фари-
сЪи да би Ълъ съ нимъ (Лк. VII, 36, Мар., Зогр., Асе., бы — Остр.)9.
Приведенные примеры, близкие контекстуально, свидетельствуют о
синтаксической синонимии в старославянском языке конструкций I типа
(да + изъявительное наклонение) и конструкций II типа (да + сослага-
тельное наклонение). О том же говорит возможная вариативность этих
конструкций в соотносительных чтениях разных евангельских кодексов.
Так, в чтении Мт. VIII, 34 в Мар., Зогр., Асе., Остр, и Мст. представлена
конструкция II типа: и видЪвъше и молиша. да би (бы — Остр., Мст.)
прЪшьлъ отъ прЪдЪлъ ихъ, но в Сав. конструкция I типа: яко да прЪидетъ.
Точно так же в чтении Ио. XI, 53 в Мар., Зогр., Остр, и Мст. имеется
конструкция II типа: отъ того же дьне съвЪшташа да и б ж (быша — Остр.,
Мст.) оубили, но в Добр, конструкция I типа: да оубиють и.
Следует также отметить не только контактное, но и дистантное упо-
требление форм вспомогательного глагола по отношению к союзу да в
конструкции II типа: Обаче врагы моя ты. не хотЪвъшая мьнЪ да цЪсарь
бимь был надъ ними (Лк. XIX, 27, Мар., Зогр., быхъ — Мст.). При дис-
тантном употреблении форм вспомогательного глагола случаи постпо-
зиции его по отношению к причастию на -л единичны: и мьнЪ николи
же не далъ еси козьляте. да съ дроугы моими възвеселилъ ся бимь (Лк.
XV, 29, Мар., Зогр., быхъ — Сав., Остр., Мст.).
Однако, что весьма важно для дальнейшей истории этих конструкций
в древнерусском литературном языке, контактное употребление союза
да и форм вспомогательного глагола уже в старославянском языке,
безусловно, преобладало: молЪаше же ся емоу мужъ. из него же изиду
бЪси. да би съ нимъ былъ (Лк. VIII, 38, Мар., Зогр., бы — Сав., Остр.,
8 Вондрак В. Древнецерковнославянский синтаксис. Казань, 1915. С. 46, 54-55;
Долгачев И. Г., Долгачева Н. Д. Подчинительные конструкции с союзом да в Савви-
ной книге И Исследования и статьи по русскому языку. Волгоград, 1972. Вып. 3. С. 119—
129; Милева Н. Употреби на служебната дума да в старобългарския език // Език и
литература. София, 1973. Т. XXVIII. № 4. С. 43-51; Дограмаджиева Е. Обстоятел-
ствените изречения в книжовния старобългарски език. София, 1984. С. 169-188.
9 Примеры из памятников даются в упрощенной орфографии без юсов и над-
строчных знаков, слова под титлами раскрываются.
177
Мст.); печальнь есмъ отьче. не бо хотЪхъ да бы кто увЪдЪлъ тайны сея
(Супр. 288, 1-2); и святааго на поможенье призываюшти. яко да бы ю
избавили оть него (Супр. 559, 25-26).
Таким образом, приведенный материал с несомненностью свидетель-
ствует об отсутствии союза дабы в старославянском языке, что нашло
отражение в словарях старославянского языка. Союз дабы не зафикси-
рован ни в «Словаре церковно-славянского языка» А. X. Востокова, ни
в современном «Словаре старославянского языка», издаваемом Чехо-
словацкой АН10 11. Как же в таком случае можно объяснить стилистиче-
скую маркированность союза дабы в литературном языке XIV и после-
дующих веков, его преимущественное употребление в памятниках,
«язык которых близок к церковному или является результатом нарочи-
той архаизации или торжественности»11? Кажется, ответ на поставлен-
ный вопрос может быть только один: конструкция, на основе которой в
древнерусском литературном языке возникает союз дабы, была воспри-
нята из старославянского языка.
О том, что союз да в древнерусском литературном языке был старо-
славянским по происхождению, писали Я. Бауэр, В. Г. Барановская,
В. Ф. Харпалева и даже Е. Т. Черкасова, пафос статьи которой заклю-
чался в доказательстве самобытности синтаксического строя древне-
русского языка12.
Весьма показательны в этом отношении данные евангельских ко-
дексов русского извода (Остромирова и Мстиславова евангелий), при-
веденные выше и тождественные данным собственно старославянских
памятников (Саввиной книги, Ассеманиева, Мариинского и Зографского
евангелий). В тех евангельских чтениях, где в старославянских памят-
никах имеются конструкции с союзом да I и II типа, они представлены
и в евангелиях русского извода, т. е. в данном случае наблюдается не-
сомненное сохранение языка южнославянского протографа. Можно
отметить лишь единственный случай употребления в Мстиславовом
евангелии конструкции I типа при конструкции II типа в старославян-
ских кодексах в чтении Мк. VII.24: не хотЪаше да би и къто чюлъ (Мар.,
Зогр.) — ни единого хотяаше да оувЪсть (Мст.). Как видим, в этом чте-
10 В связи с этим не может не вызвать удивления определение союза дабы как
заимствованного из старославянского языка в академической «Исторической грам-
матике русского языка» (М., 1979. С. 124, 228).
11 Сурмонина Р. С. К вопросу об образовании союза чтобы (абы, дабы) в связи
с образованием новой формы сослагательного наклонения // Уч. зап. Моск. обл.
пед. ин-та им. Н. К. Крупской. 1963. Т. CCXXXIX. Вып. 9. С. 201.
12 Bauer J. К povaze vlivu cirkevni slovanstiny na staroruskou syntax // Bulletin
Ustavu ruskeho jazyka a literatury. Praha, 1966. X. S. 67-70; Барановская В. Г. Лекси-
ко-грамматические омоиимы да в языке древнерусских памятников XI-XIV вв. //
Исследования по словообразованию и лексикологии древнерусского языка. М., 1969.
С. 292; Историческая грамматика русского языка: Синтаксис сложного предложе-
ния. М., 1979. С. 124; Черкасова Е. Т. К вопросу о самобытности синтаксического
строя русского языка // ВЯ. 1972. № 5. С. 80.
178
нии вариативность представлена не только на синтаксическом уровне,
но и на лексическом.
Усвоенные русскими писцами в результате «научения книжного» ста-
рославянские гипотактические конструкции с союзом да, естественно,
начинают употребляться как в оригинальных произведениях русской
письменности, так и в переводах, выполненных на Руси. При этом, как
и в памятниках старославянского языка, конструкции I типа более час-
тотны, чем конструкции II типа. Так, по данным В. С. Лесневского, в
Житии Феодосия Печерского конструкция да + изъявительное накло-
нение встречается 68 раз, а конструкция да + сослагательное наклоне-
ние всего 6 раз13.
Вместе с тем, по наблюдениям Г. Бройера, уже в Повести времен-
ных лет при преобладающем употреблении конструкций I типа (38)
относительно возрастает употребление конструкций II типа (10). При
этом употребление форм сослагательного наклонения в придаточных
косвенно-побудительных, т. е. зависимых от глаголов требования, же-
лания, просьбы (по терминологии Г. Бройера — abhangigen Heische-
satze), по сравнению с целевыми придаточными более частотно, чем
употребление форм изъявительного наклонения (6 : 5)14.
Подобное увеличение в древнерусских памятниках частоты упот-
ребления конструкций II типа в косвенно-побудительных придаточных
предложениях привело Г. Бройера к предположению, высказанному им
в докладе на IV съезде славистов, о том, что наличие конструкций да +
сослагательное наклонение при сочетании с другими русизмами в пе-
реводных памятниках древнеславянской литературы может служить
дополнительным синтаксическим критерием для определения их как
памятников, переведенных на Руси и древнерусом15.
Вместе с тем в работах Г. Бройера нигде не утверждается, что конст-
рукция II типа является исконно русской и, напротив, убедительно по-
казано, что она была употребительна и в старославянском языке16.
Однако его тезис о связи конструкций да + сослагательное наклоне-
ние с древнерусским языком был принят даже его оппонентами. Так,
Н. А. Мещерский в дискуссии по докладу Г. Бройера, справедливо
13 Лесневский В. С. О некоторых структурных типах сложноподчиненных пред-
ложений в древнерусских текстах // История русского языка: Древнерусский пери-
од. Л., 1986. Вып. I. С. 178.
14 Brauer Н. Untersuchungen zum Konjunktiv im Altkirchenslavischen und im
Altrussischen. Die Final- und abhangigen Heischesatze. Wiesbaden, 1957. S. 95, 100.
15 Brauer H. 1) Zur Frage der altrussischen Ubersetzungsliteratur (Der Wert syntak-
tischer Beobachtungen fur die Bestimmung der altrussischen Ubersetzungsliteratur) //
Zeitschrift fiir slavische Philologie. 1959. Bd. XXVII. H. 2. S. 322-347; 2) Значение
синтаксических наблюдений для определения оригиналов древнерусской перевод-
ной литературы ИIV Международный съезд славистов: Материалы, дискуссии. М.,
1962. Т. 2. С. 248-250.
16 Brauer. Untersuchungen. S. 16-94.
179
отмечая недостаточную убедительность выводов немецкого слависта17,
впоследствии неоднократно писал о том, что конструкция да + сосла-
гательное наклонение является «характерной русской конструкцией»
и, на его взгляд, «безусловно доказывает, что текст перевода составлял
восточный славянин»18.
В связи с этим Н. А. Мещерский усматривал даже стилистическое
различие в употреблении конструкций I и II типов, считая первую бо-
лее книжной, чем вторая19. Вряд ли, однако, с этим следует согласить-
ся. Можно привести многочисленные примеры стилистической одно-
родности конструкций I и II типа как в оригинальных, так и в переводных
памятниках. Ср., например, такие контекстуально близкие и стилисти-
чески однородные предложения с союзом да I и II типов в Житии Фео-
досия Печерского: моляаше блаженааго Антонии, да изидеть къ ней
(Усп. 32 в, 24-26) — моля ся великому Феодосию, да бы приять быль
(Усп. 49 г, 29-31).
Показательно в этом отношении употребление конструкции да + со-
слагательное наклонение и в реминисценции Евангелия от Мт. XVII,
11-14 в Житии Феодосия Печерского: моля ся къ богоу. да бы отблоу-
дивъшее ся овьча отъ стада его възвратилъ въспять (Усп. 49 в, 16-20).
В еще большей степени стилистическая однородность конструкций I
и II типа проявляется в таких сложных предложениях, в которых имеется
несколько придаточных, оформленных по-разному — то конструкцией
да + изъявительное наклонение, то конструкцией да + сослагательное
наклонение. Например: иоанъ же паде на лици при ногоу епифановоу,
яко да ся помолить о немь. да бы прозьрЪлъ (Усп. 160 б, 23-27); и си же
моляаше стръя своего глаголющи. отьче да быхъ и азъ достойна была
твоея святыня, моли бога за мя да избавлюся зълааго помысла (Усп.
300 б, 12-18). Ср. тоже в евангельском чтении Лк. XX, 20: посълаша
засЪдьника... да имутъ и въ словеси. да бж и предали владычъствоу и
области воеводы (Мар., Зогр., быша — Мст.).
Представляется более справедливой точка зрения М. М. Копылен-
ко, писавшего о том, что оба способа передачи гипотактической конст-
рукции с да «равнозначны» и что употребление да с сослагательным
наклонением первоначально было «факультативно»20.
Более осторожный в своих выводах В. С. Лесневский все-таки тоже
вслед за Г. Бройером, а не вопреки ему утверждает, что «чем больше в
тексте предложений типа “да + сослагательное” (II тип), тем больше ос-
17IV Международный съезд славистов: Материалы дискуссии. М., 1962. Т. 2.
С. 262.
18 Мещерский Н. А. Проблемы изучения славяно-русской переводной литерату-
ры XI-XV вв И ТОДРЛ. М.; Л., 1964. Т. XX. С. 195.
19 Там же.
20 Копыленко М. М. Из исследований о языке славянских переводов памятников
византийской литературы (Гипотактические конструкции славяно-русского пере-
вода «Александрии») // Византийский временник. 1959. Т. XVI. С. 86.
180
нований “заподозрить” такой памятник в русском происхождении»21.
Таких памятников в составе Успенского сборника, по подсчетам В. С. Лес-
невского, оказалось всего 6 из 49. При этом читатель неожиданно стал-
кивается с таким парадоксом: с одной стороны, в их числе нет памятни-
ков, русское происхождение которых бесспорно (Сказание о Борисе и
Глебе, Сказание о чудесах Романа и Давида, Житие Феодосия Печерско-
го), с другой — в их числе оказалось Житие Мефодия, южнославянское
(болгарское) происхождение которого также не вызывает сомнений. При-
чем только в Житии Мефодия и в Слове Иоанна Златоуста о десяти деви-
цах при редком употреблении конструкций с да в косвенно-побудительных
предложениях преобладает II тип, соответственно 4 : 2 и 3 : 2. В осталь-
ных произведениях, «в которых соотношение (здесь и далее разрядка
моя. — Т. И.) типов косвенно-побудительных предложений позволяет
предполагать их русское (западнославянское) происхожде-
ние»22, преобладает I тип (да + изъявительное наклонение): Мучение
Вита, Модеста, Кристенции — 7:3; Житие Епифана — 9:5; Повесть
Поливия — 15 : 12; Повесть Ефрема— 11 : 723.
Таким образом, из материалов, сообщенных В. С. Лесневским, яв-
ственно следует, что в начальный период функционирования древне-
русского литературного языка существенного отличия его от старосла-
вянского в употреблении конструкций I и II типа с да не было: оба типа
употреблялись как в целевых, так и в косвенно-побудительных предло-
жениях, и 1 тип (да + изъявительное наклонение) первоначально пре-
обладал над II типом (да + сослагательное наклонение).
Касаясь данных Успенского сборника, нельзя не остановиться на
сопоставлении их с данными Супрасльской рукописи, так как в со-
ставе Успенского сборника содержится пять Слов Иоанна Златоуста
(№ 25, 27, 28, 32, 35), дошедших до нас в том же переводе и в старо-
славянском памятнике (№ 28, 33-35, 39)24. В Успенском сборнике в
этих Словах в полном соответствии с данными Супрасльской рукопи-
си представлена только конструкция I типа. При этом конструкция да +
изъявительное наклонение сохраняется даже в евангельской цитате
(Лк. VII, 36): моли нЪкъто фарисеи господа да Ъсть съ нимь (Усп. сб.
1956. 17-19 — Супр. 390. 26-27), в то время как в евангелиях упо-
треблена конструкция II типа: молЪаше же и. единъ отъ фарисЪи да
би Ълъ съ нимъ (Мар., Зогр., Асе., бы — Остр.). Следовательно, под
пером русского переписчика не обнаруживается стремления заменить
старославянскую конструкцию I типа конструкцией II типа как более
свойственной древнерусскому языку. Вместе с тем в иных случаях мож-
но наблюдать русификацию старославянского по происхождению тек-
ста. Так, дважды в Слове Иоанна Златоуста на Евангелие от Матфея
21 Лесневский. О некоторых структурных типах. С. 174.
22 Там же. С. 185.
23 Там же. С. 178-181.
24 Благова. Гомилии Супрасльского и Успенского сборников. С. 77-87.
181
старославянский союз ^заменяется союзом а: ц$(Супр. (№ 39)441.13,
444.11) — а (Усп. (№ 32) 21368, 214в25).
Хотя лексико-грамматические омонимы, побудительная частица да
и союз да, несомненно, общеславянского происхождения, однако сле-
дует думать, что с течением времени, во всяком случае, в эпоху созда-
ния первого литературно-письменного языка славян (старославянского
языка), значение и употребление их в разных славянских областях было
уже неодинаковым. Основываясь на показаниях русских народных го-
воров и на данных памятников древнерусской письменности, можно
утверждать, что языку восточных славян не было свойственно упо-
требление частицы да в побудительном значении, а союза да в функ-
ции подчинительного союза. Ни в монографическом описании синтак-
сиса русских народных говоров А. Б. Шапиро25, ни в «Словаре русских
народных говоров»26 эти значения у лексико-грамматических омони-
мов да не отмечены.
Точно так же, с точки зрения многих исследователей синтаксиса
древнерусского языка, употребление союза-частицы да в значениях,
присущих старославянскому языку, не было свойственно памятникам,
наиболее близким русской народной речи. Л. А. Булаховский, напри-
мер, прямо квалифицировал подчинительный союз да как чуждый на-
родному языку27.
Таким образом, из всего сказанного следует, что союз дабы являет-
ся результатом «акклиматизации» в древнерусском литературном язы-
ке старославянской по происхождению гипотактической конструкции
да + сослагательное наклонение и представляет собою славяно-русизм
на синтаксическом уровне. Он возникает в древнерусском литератур-
ном языке в эпоху (XIII-XIV вв.), когда аорист перестает быть живой
грамматической категорией русского языка, в связи с чем форма 2-3 л.
ед. ч. бы превращается в неизменяемую модальную частицу русского
языка, семантически и функционально близкую старославянскому по
происхождению союзу да.
Впервые опубликовано: Проблемы исторического языкознания. Вып. 3.:
Литературный язык Древней Руси: Межвуз. сб. Л., 1986. С. 143-151.
25 Шапиро А. Б. Очерки по синтаксису русских народных говоров. М., 1953.
С. 68-70.
26 Словарь русских народных говоров. Л., 1972. Вып. 7. С. 254.
27 Булаховский Л. А. Курс русского литературного языка. Киев, 1953. Т. II (Исто-
рический комментарий). С. 336.
БИБЛЕЙСКАЯ ПТИЦА НЕЯСЫТЬ
И ЕЕ ИСТОРИЯ В ДРЕВНЕРУССКОЙ КНИЖНОСТИ
В некоторых книгах славянского перевода Ветхого Завета встреча-
ется слово нбкхсыть или его позднейшие, фонетические и морфологи-
ческие, варианты, возникшие в истории отдельных славянских языков.
Все они являются орнитологическими терминами, обозначая, однако,
разные породы птиц.
I
Древнейшее его употребление зафиксировано в разных списках
Псалтыри, в том числе и в Синайской: ОуподоБнуь сьх нбьхсытн поус-
тынн'ЬТ: Быуь ±ко ноцлны врднх на нырицй' (101.7)'. Как известно,
перевод Псалтыри и Евангелия с Апостолом было делом самих славян-
ских Первоучителей (Житие Мефодия, глава XV)-. Следовательно, это
слово появилось в славянском переводе Псалтыри, скорее всего, из-под
руки самого Константина-Кирилла. В Септуагинте, с которой совершал-
ся славянский перевод, славянской неясыти5 соответствует греческое
леХеха» ‘пеликан’. Совершенно несомненно, что под влиянием грече-
ского перевода, осуществленного с древнееврейского языка семьюдеся-
тью толковниками, употребление неясыти в значении ‘пеликан’ было
известно разным славянским народам, исповедующим православие.
Древнейшим подтверждением такого значения у слова неясыть явля-
ется славянское название четвертого порога Днепра в сочинении Кон-
стантина Багрянородного «Об управлении государством». Как известно,
в 9-й главе этого сочинения приведены двойные названия днепровских
порогов: по-росски, т. е. на языке древних скандинавов, совершавших
путешествия «из варяг в греки», и по-славянски, т. е. на языке древ-
них русичей. Интересующий нас порог назван «по-росски» ’Аесфбр4,
а «по-славянски» — Neacrqr. По единодушному мнению историков
1 Синайская псалтырь. С. 130.
2 Успенский сборник. С. 197.
3 Здесь и далее употребляется русифицированная форма, вынесенная в загла-
вие, — неясыть. Точно так же в дальнейшем цитаты приводятся в упрощенной
графике.
4 В разных публикациях встречаем написание этого слова — ’Aeicpap.
183
русского языка, славянское слово отражает восточнославянское изме-
нение [q > а].
Действительно, в ряде позднейших, собственно славянских сочине-
ний, например в «Книге большому чертежу», 4-й порог Днепра называ-
ется Неясыть5. При этом самым важным является то, что в коммента-
рии к этим наименованиям днепровского порога сказано, что «в его
скалах гнездятся пеликаны»6. Следовательно, кем бы ни был человек,
информировавший византийского императора, славянином ли, или гре-
ком, знавшим достаточно хорошо то, о чем он сообщал Константину,
так или иначе, он совершенно определенно связывал славянское назва-
ние неясыть с греч. rceXcxav.
Любопытно, что точно такую же связь усматривал в названии 4-го
порога В. К. Тредиаковский в трактате «Три рассуждения о трех глав-
нейших древностях российских», сделав ссылку при этом на источник
этой связи: «Четвертый порог есть по-Российски Айфар, а по-Словен-
ски Неясыть. Слово Неясыть есть словенское и значит Пеликана: ибо
где у нас переведено “уподобихся Неясыти поустыннеи”, там по-гре-
чески стоит — ...Пеликани Эримикоо»7.
Слову неясыть соответствует также греч. nsXexav в «Физиологе»,
славянские переводы которого появились в XII-XIII вв., но дошли до
нас лишь в списках XV-XVI вв. Как известно, «’’Физиолог" есть по-
пулярно-теологическое произведение, которое в аллегорическо-сим-
волической форме излагало важнейшие места христианского веро-
учения и, описывая действительные и мнимые свойства животных,
предлагало образцы и поучительные примеры как для подражания,
так и назидания»8. В «Физиологе» неясыть — ‘пеликан’ предстает, с
одной стороны, как символ родительской заботы о детях: «Фисиологъ
рече о неясыти, яко чадолюбица есть зело»... Далее сообщается, что
птенцы клюют своих родителей в лицо и тем побуждают убить их. Но
по прошествии трех дней родители раскаиваются, а мать клюет себя
до крови, которой затем оживляет своих детей. С другой стороны, не-
ясыть — ‘пеликан’ — это символ Иисуса Христа, которого люди,
божеское творение, убили, а он, пожертвовав собой, своей кровью и
водой искупил их грехи9. Заметим, что в ряде списков «Физиолога»
глава о неясыти начинается с указания на текст Псалтыри: двдь же
ГЛАГОЛбТ: уПОДОБИХ С6 Н66СЫТН пустынней10.
5 Толкачев А. И. О названии днепровских порогов // Историческая грамматика и
лексикология русского языка. М., 1962.
6 Константин Багрянородный. Об управлении империей. С. 46-47.
7 Тредиаковский В. Три рассуждения о главнейших древностях российских. СПб.,
1773. С. 254.
8 Мочульский В. Происхождение «Физиолога» и его начальные судьбы в литера-
турах Востока и Запада // РФВ. 1889. № 3. С. 52.
9 КарнеевА. Материалы и заметки по литературной истории «Физиолога». СПб.,
1890. С. 58.
10 Александров А. Физиолог. Казань, 1893. С. 13.
184
Интересно, что в румынском переводе «Физиолога», восходящем к
среднеболгарской рукописи, сохраняется славянизм: «еще же о неясы-
ти — Pentru neesitu»11. По-видимому, переводчик «Физиолога» на ру-
мынской язык не обращался к греческому оригиналу, а славянское не-
ясыть оказалось для него, скорее всего, непонятным, а поэтому осталось
без перевода.
Значение ‘пеликан’ у слова неясыть в русском литературном языке
сохраняется в течение всего XVIII в. Так, это значение отмечено не толь-
ко в «Лексиконе славяно-греко-латинском...» Ф. Поликарпова (1704 г),
но и в «Российском с немецким и французским переводами словаре»
Ив. Нордстета (1780-1782 гг.).
Вместе с тем Гуннар Сване, опубликовавший славянский «Физио-
лог» по рукописи, хранящейся в Королевской библиотеке Копенгагена,
заметил, что в псалме 101,7 «речь, вероятно, совсем идет не о Пелика-
не, хотя LXX употребляет это слово. Ибо пеликаны не живут в пусты-
нях». В примечании он заметил, что птицу древнееврейского оригина-
ла объясняют «как ночную птицу (может быть, ‘сова, сыч’) или — что
менее правдоподобно — какую-то голенастую птицу»11 12. Так, первая
точка зрения изложена М. Шапиро в статье, опубликованной в 1982 г.
под интригующим названием: «Славянское *nej^sytb ‘pelikan’: увеко-
веченный солецизм Септуагинты»13.
Основные положения его работы сводятся к следующим:
1. Ветхозаветные тексты Библии, в том числе и Псалтырь, были со-
зданы задолго до перевода их на греческий язык (П-Ш вв. н. э.). Это
создавало определенные трудности в работе переводчиков-греков, в
особенности при переводе древнееврейских архаизмов, а также узко-
местных слов и выражений, к числу которых относится и рассматрива-
емое слово.
2. Появление в греческой Псалтыри слова neXcxav следует признать
солецизмом, ошибкой семидесяти толковников, неправильно перевед-
ших др.-евр. ka’at, которое обозначало не ‘пеликана’, а ‘сову’. Оно было
соотносительно в силу обычного синонимического и парономастичес-
кого параллелизма псалтырного текста с др.-евр. ka’as > kos — греч.
vuxTtxopoc^, слав, нощьный вранъ — ‘филин’.
3. Как известно, Константин-Кирилл знал древнееврейский язык и в
определенных случаях, вызывавших у него сомнение, мог обращаться
к древнееврейскому оригиналу. Видимо, именно так он поступил и в
данном случае, т. е. соответственно др.-евр. ka’at— ‘сова’ он перевел
11 Олтяну П. К истории «Физиолога» в славянских и румынской литературах //
Старобългаристика. 1984. № 2. С. 48.
12 Swane Gunnar. Славянский Физиолог (александрийская редакция). По руко-
писи Королевской библиотеки в Копенгагене // Arbejdspapirer Slavisk Institut Aarhus
Universitet. 1985. S. 20, 209.
13 Shapiro M. Slavonic *nejqsyt ‘pelican’: The Perpetuation of a Setptuagintal So-
lecism // The Slavonic and european review. London, 1982. Vol. 60. № 2. P. 161-171.
185
словом с тем же значением: нбьхсыть. Заметим, что еще Н. А. Елеон-
ский на основании древнееврейского языка считал, что «неясыть при-
надлежит группе сов»14.
4. Вместе с тем в Псалтыри слово неясыть оказалось гапаксом, а
поэтому то значение, в котором, возможно, употребил его Константин-
Кирилл, было забыто. А солецизм Септуагинты привел к тому, что, на-
чиная с Псалтыри и всего круга связанных с нею произведений, слово
неясыть увековечило эту ошибку.
Однако, к сожалению, эта весьма убедительная, хотя и чисто умо-
зрительная гипотеза не находит своего подтверждения в фактическом
материале, которым располагает наука. Впервые значение ‘сова’ у сло-
ва неясыть отмечено лишь в конце XVIII в. в Словаре Академии Рос-
сийской. Здесь по-прежнему дается отсылка к Псалтыри, а неясыть
признается славянизмом, т. е. книжным словом. Толкование же его зна-
чения, по-видимому, основано на фактах живого русского языка, а не
на книжной традиции.
Что касается употребления слова неясыть в значении ‘птица из отря-
да голенастых’, то оно имеет давнюю письменную традицию и связана
она также с историей «Физиолога», в некоторых списках которого вмес-
то неясыти находим стръкъ. Так, в сербском «Физиологе», изданном
А. Александровым, 4-я глава, озаглавленная «о стрьц'Ь слово», начина-
ется с указания на литературный источник: Двдь же глдет, уподОБи^се
нббсыти пустынн'Ьи. Фисиологг изьообличи о стрьц'Ь ако, чедолюкивь
есть Э'Ьло. Как видно, общая черта неясыти (пеликана) и стръка
(аиста) — чадолюбие — приводит к смешению этих птиц, неясыть ока-
зывается не пеликаном, а аистом или подобной ему по внешнему виду
птицей. Так, Максим Грек в «Сказании о птицЬ неясыти» сообщает: «Не-
ясыть птица подобна есть жеравлю, питаеть же ся змиями, гнФздо же
свое складывает на высочайшихъ каменахъ или столггЬхъ и древесЬхъ,
дТти своя берегущи от змии; змия бо естеством враждующи на ня; егда
родители птенцемъ отлетають оть гнезда кормли для, тогда ядовитая змиа,
вошедши на гнЬздо, ихъ убиваеть». Далее сообщается, что мать своей
кровью оживляет птенцов, и приводится толкование: «птица убо сия об-
разъ есть Христу Богу нашему, а птенцы же ея умерщвлени образъ суть
намъ... а змия образъ есть диаволу, уязвившему нас»15.
Таким образом, и у Максима Грека, подобно «Физиологу», эта пти-
ца приобретает символическое значение родительской заботы о детях,
с одной стороны, и образа Иисуса Христа — с другой.
«Сказание о птице неясыти» М. Грека оказало большое влияние на
средневековую лексикографию, будучи включенным в ряд Азбуковни-
ков. Так, И. П. Сахаров в «Сказаниях русского народа» привел из Азбу-
14 Елеонский Н. А. Очерки из библейской географии. СПб., 1897. II. С. 147.
15 Сочинения преподобного Максима Грека. Казань, 1862. Ч. III. С. 272-273.
186
ковника конца XVI в. текст, почти идентичный «Сказанию» М. Грека:
«Неясыть есть птица подобна журавлю, а творить себе гнездо на высо-
кихъ древ^хъ, или камн^хъ»16. Точно так же А. Карпов, комментируя
тот же текст в Азбуковнике по списку Соловецкой библиотеки, заме-
тил: «По-славянски называется она стертом, или буселем, или же бе-
лым журавлем»17. Любопытное объединение двух значений слова не-
ясыть находим в «Литовско-русском словаре» составленном в 1596 г.
Лаврентием Зизанием: «Неясыть, по-Грецку, пелеканъ, птахъ есть въ
ЕгиптЪ, подобный бусюлови».
В связи со сказанным вспомним статью Я. К. Грота «О названиях
аиста в России», опубликованную более 100 лет тому назад18. Прежде
всего Грот заметил, что у славян отсутствует общее название этой пти-
цы. В разных районах ее называют по-разному: бусель, бочан, стерх, в
церковно-славянском стрькъ (стергъ). Затем он обратил внимание на
то, что в Македонии и Эпире греч. лгХехау могло обозначать аиста, а
не пеликана. Сопоставив это со «скандинавским» (по Гроту, нижнегер-
манским, голландским) названием 4-го порога Днепра — Айфар, Грот
пришел к выводу, что слав, неясыть, как и «варяжское» Айфар, имели
общее значение: они называли аиста. В подтверждение своего предпо-
ложения ученый приводит список кораблей, построенных Петром Ве-
ликим в Воронеже при помощи голландских мастеров и названных им
голландскими именами животных и птиц. В этом списке находится ко-
рабль под названием Ойфар, или Айфар (аист), совершенно отвечаю-
щим, «с одной стороны, нынешнему голландскому слову, а с другой —
скандинавскому названию порога, упоминаемому Константином Баг-
рянородным»19.
В связи со сказанным представляется неубедительной попытка
Г. Вздорнова соединить обе гипотезы, которую мы находим в его ком-
ментарии к иллюстрации 101-го псалма в Киевской псалтыри, изобра-
жающей Давида и аиста на дереве. «Это находит свое объяснение, —
пишет автор, — в греческом тексте Псалтыри, где упоминается аист (в пе-
реводе, каковым является Киевская псалтырь, вместо аиста фигурирует
неясыть, т. е. сова)»20. Если в греческом тексте действительно упоминал-
ся аист, то каким образом в славянском переводе он превратился в сову,
остается совершенно неясным.
16 Сахаров. Сказания. Т. И. Кн. V. С. 173, 128.
17 Карпов А. Азбуковники или алфавиты иностранных речей (по спискам Соло-
вецкой библиотеки). Казань, 1878. С. 278 279.
18 Грот Я. О названиях аиста в России // Филологические разыскания. СПб.,
1876. Т. 2. С. 420-430.
19 Следует заметить, что вопрос о названиях порогов Днепра у Константина
Багрянородного породил большую литературу и до сих пор является спорным. См.
об этом в уже упомянутых статьях А. И. Толкачева и М. Шапиро.
20 Вздорнов Г. Исследование о Киевской псалтыри. М., 1978. С. 133.
187
II
Слово неясыть кроме Псалтыри употребляется еще и в некоторых
других книгах Ветхого Завета, а именно в двух книгах Пятикнижия
Моисея: кн. Левит XI, 14 и кн. Второзаконие XIV, 13, а также в кн. Иова
XV, 23; XXVIII, 7. Во всех этих случаях славянской неясыти соответ-
ствует греческое уиф, ‘коршун’. Далее цитируем старопечатную
Острожскую библию 1581 г., в основу которой, как известно, положена
Библия 1499 г., созданная трудами сподвижников новгородского архи-
епископа Геннадия, включившая в свою очередь более древний текст,
переписанный в 1047 г. попом Упырем Лихим, снабдившим его извест-
ной, но до сих пор неразгаданной припиской.
В первых двух книгах неясыть находится в перечне «нечистых» птиц,
запрещаемых законом Моисея к употреблению: и да не лете гно-
усн соутг орлд и нога, и морьскаго орлд, и нбАСытн (Лев, XI, 14);
А сиуг Ж6 ДА Н6 АСТ6 ОТ ннуг орлд И НОГА, Н орлд морьскаго, И Н6АСЫТН
(Вт. XIV, 13). Заметим, что в указанных перечнях употребляются и ос-
тавшийся без перевода грецизм пелеканъ, а также и слав. сова.
В кн. Иова неясыть встречается, во-первых, в главе XV, 23: «оучи-
ненъ бо есть въ брашно неясытомъ», во-вторых, в производном от не-
ясыти прилагательном с суффиксом —je: «стезя не позная птица, и не
прТзрЪ ю око неясыще» (XXVIII, 7). Любопытно, что в Елизаветинской
библии 1751 г. в данной главе имеется разночтение: тоже притяжатель-
ное прилагательное, но образованное от другого славянского слова, на-
зывавшего также хищную птицу: «и не узрТ ю око супово». Ср. польск.
s^p, чеш. sup, серб, суп — ‘хищная птица: ястреб, коршун, сип’. Вполне
возможно, что для справщиков Елизаветинской библии прилагатель-
ное неясыще вследствие возникавшего чередования согласных [т:щ]
казалось неясным.
Вместе с тем на рубеже XVII-XVIII вв. слово неясыть все еще мог-
ло употребляться в значении ‘хищная птица’. Думается, что именно в
этом значении употребляется это слово в Книге житий святых, состав-
ленной Димитрием Ростовским, где читаем: «Врани же и неясыти и
прочий плотоядные птицы паряще надъ стенами града ядяху гЬлеса»21.
Интересное сообщение находится в неоднократно опубликованном
«Путевом журнале», который вел, вероятно, чиновник отправленного
Петром Великим в разные государства дипломатического посольства.
Так, о посещении Ватикана автор журнала пишет: «По обе стороны сад
и фонтаны; на правой стороне гора выкладена каменная, на верху ея
неясыть-птица сидит, и из зоба (вар.: изо лба) у нее течет вода великая;
под горою пруд, а на воде корабль, и вместо парусов из деревья текут
воды»22. Это описание позволяет идентифицировать фонтан «неясыть»
21 Димитрий Ростовский. Книга житий святых... Киев, 1705. Л. 703.
22 «Путевой журнал...» // Отечественные записки. 1846. № 8. С. 145.
188
с фонтаном Большого орла (Fontana dell’Aquilone), а фонтан «корабль»
с фонтаном Галера (Fontana della Galera)23, которые действительно на-
ходятся в саду Ватикана.
То обстоятельство, что в книгах Ветхого Завета славянской неясы-
ти соответствуют разные греческие слова, приводит к выводу о том,
что, видимо, перевод книг Ветхого Завета совершался в разное время и
в разных областях. Перевод Псалтыри, как это отмечено в начале ста-
тьи, безусловно, принадлежал Константину-Кириллу. Что касается пере-
вода остальных книг, то окончательного решения этого вопроса наука до
сих пор не имеет. Он мог принадлежать Мефодию и его помощникам, о
чем сообщается в XV главе его Жития24. Известно также, что в эпоху
болгарского царя Симеона перевод Ветхого Завета был осуществлен
«Григорием пресвитером мнихомъ». Наконец, и в более позднее время,
уже на Руси, создатели свода 1499 г. не только включили в него более
ранние переводы, но и сами тоже обращались к греческому оригиналу.
В заключение следует еще раз сказать, что употребленное впервые
в славянском переводе книг Ветхого Завета слово неясыть в силу этого
оставалось книжным на протяжении всей своей истории.
III
Л. Ф. Моисеева, изучавшая в недавнем прошлом русскую орнито-
логическую лексику, писала о том, что многие слова — названия кон-
кретных предметов (в данном случае птиц. — Т И.) возникают как
слова-характеристики, отражающие в своем лексическом значении тот
или иной познанный признак предмета25. Для славянского слова не-
ясыть таким признаком оказалась ненасытность, ненасытимость.
В соответствии с признаваемой многими специалистами этимологией
оно представляет основосложение с отрицательным префиксом: *пе-
jq-sytb, где [-jq-] является глагольным корнем, a [-sytb] — именным26.
Следовательно, неясыть буквально — ‘не имеющая сытости, нена-
сытная птица’. Именно такое толкование находим в славянском пере-
воде «Шестоднева» Георгия Писиды 1358 г.: «Кто неясытова (twv
TtsXexdvwv) уста странными устроил длъгыми мечи и разиание имъ
отвръзе всеядливое, да неясытныа (а~Хт(атои;) насытить восхищениа
рыбамъ»27.
23 Fontane di Roma. Praha, 1965.
24 Иванова T. А. Мефодиев перевод Библии (К вопросу о достоверности сооб-
щения XV главы Жития Мефодия) И Переводы Библии и их значение в развитии
духовной культуры славян. СПб., 1994. С. 49-52.
25 Моисеева Л. Ф. Наименования птиц в русском языке // Вопросы теории и
истории словарного состава русского языка. Киев, 1972. С. 71.
26 Фасмер. Этимологический словарь. М., 1971. Т. III. С. 71.
27 СлРЯ XI-XVII вв. Вып. 11. С. 362.
189
Думается, что именно этот признак неясыти имел в виду С. Бобров
в «Херсониде», когда писал: «Иль как неясыть утло-горлый // Купается
в водах Босфорских»28. Эпитет «утлогорлый», вероятно, окказионализм
Боброва, является признаком ненасытимости птицы: сколько неясыть
ни ест, горло остается утлым (пустым). Недаром и В. И. Даль считал
неясыть «сказочной прожорливой, ненасытимой» птицей29.
Наличие у различных птиц реальной фауны общих признаков мо-
жет приводить к тому, что одно и то же слово без изменения своего
значения может называть разные породы птиц. Еще Л. А. Булахов-
ский заметил, что «перенесение названия птиц с одних на других не
представляет в истории славянских языков редкого явления»30. Древ-
няя неясыть в этом отношении не является исключением. Более того,
это слово, употребленное переносно в качестве названия болезни, по-
прежнему отражает тот же древнейший признак: «кою болесть Докто-
рове именуют... по-русски неясыть, и ястъ челов^къ без разсужде-
ния, а сытъ не бывает».
В заключение заметим, что признак, положенный в основу значения
этого слова, мог и не отражать объективной особенности данных птиц,
а отражал лишь субъективное восприятие их человеком.
Впервые опубликовано: Библия и возрождение духовной культуры русского
и других славянских народов. СПб., 1995. С. 46-55.
28 Херсонида... Соч. Семена Боброва. СПб., 1804. Ч. IV. С. 30.
29 Даль В. Л. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1955.
Т. II. С. 543.
Булаховский Л. А. Семасиологические этюды. Славянские названия птиц //
Вопросы славянского языкознания. Львов, 1948. Кн. I. С. 176.
К ЭТИМОЛОГИИ СЛОВА СТРЮЦКИЙ
К числу слов, история которых в русском языке привлекла внима-
ние В. В. Виноградова, относится субстантивированное прилагатель-
ное стрюцкий, попавшее в литературный язык «из речи деклассирован-
ных люмпен-пролетариев, из “блатной музыки”, из низовых жаргонов
города, где оно в свою очередь в деформированном виде укрепилось не
без влияния южно-западнорусской народной речи»'.
Последнее утверждение В. В. Виноградова связано с той этимоло-
гией этого слова, которую предложил А. И. Соболевский и которую за-
тем признали вполне вероятной А. Преображенский и М. Фасмер.
А. И. Соболевский в заметке о словах с начальными ба- (балясы, баш-
лык) предположил связь этого слова с юго-западнорусским бастрюк,
бастрюцкий (сын) — «внебрачный, незаконнорожденный ребенок»1 2. Ко-
нечно, на основе этого значения легко могло развиться то значение сло-
ва стрюцкий, с каким это слово было введено акад. Я. К. Гротом во
II издание словаря Даля: «человек подлый, дрянной, презренный». Од-
нако имеются определенные основания для сомнений в правильности
предложенной А. И. Соболевским этимологии.
В одной из своих последних работ В. В. Виноградов совершенно
справедливо поставил в связь успешное установление этимологии того
или иного слова с изучением истории его употребления. «Отрываясь от
своих историко-лексикологических и историко-семантических основ, —
писал В. В. Виноградов, — этимологическая наука легко поддается со-
блазну творчества каламбуров»3. В этой работе он признал историче-
скую лексикологию конкретной базой этимологических разысканий.
История употребления слова стрюцкий в русском литературном языке
XIX-XX вв. рассмотрена В. В. Виноградовым в цитированной выше
заметке, опубликованной в сб. «Этимология, 1965».
Я. К. Грот был первым филологом, который отметил употребление
этого слова в русском языке. В 1870 г. в «Дополнениях и заметках к
1 Виноградов В. В. Историко-этимологические заметки И Этимология. 1965.
М„ 1967. С. 172.
2 Соболевский А. И. Мелочи // РФВ. 1911. Т. LXVI. № 3 и 4. С. 345.
3 Виноградов В. В. Исторические заметки об этимологии, семасиологии и лек-
сикологии (применительно к русскому языкознанию) // От «Слова о полку Игоре-
ве» до «Тихого Дона». Сб. статей к 90-летию Н. К. Пиксанова. Л., 1969. С. 232.
191
“Толковому словарю” Даля» он писал: «В напечатанных мною выше
Дополнениях недостает еще одного недавно записанного мною и так-
же пропущенного г. Далем слова. В разных концах России простолю-
дье употребляет слово стрюцкий (иногда стрюцкдй) в презрительном
значении подьячего, мелкого чиновника и вообще дрянного человека.
Объяснить происхождение этого слова не легко»4.
Именно в таком значении отметил употребление этого слова В. В. Ви-
ноградов у А. Н. Островского в пьесе «В чужом пиру похмелье» (1852 г),
а затем у Ап. Григорьева в его «Воспоминаниях» (1862 г.). Ср. то же у
А. И. Эртеля в «Карьере Струкова». Один из героев этой повести (док-
тор Бучнев) называет стрюцким «мужчину в потертом пиджаке», кото-
рый в качестве «аблаката» приехал к доктору вместе с мужиком, ранее
вылеченным Бучневым: «Дрянной мужичонка, сказал он (доктор. —
Т. И.). — Впрочем, это его непременно где-нибудь в кабаке этот стрюц-
кий науськал... Если вы хотите узнать, поступлю ли я так с вами, — вам
надо стакнуться с стрюцким, кляузничать, требовать от меня заведо-
мой лжи, пособничества в кляузе»5.
Но, кроме того, значение этого презрительно-бранного слова име-
ет несомненную связь с одеждой человека. Кажется, Ф. М. Достоев-
ский был первым, кто обратил внимание на то, что «стрюцким обзы-
вается только тот, кто в немецком платье»6. Затем эта особенность
стрюцких так или иначе отмечалась и диалектологами, и писателями,
употреблявшими это слово. Так, на это указал исследователь брян-
ского говора П. Н. Тиханов: «Стрюцкий — босяк, рвань в немецком
платье»7. Точно так же составитель рукописи, хранящей в архиве кар-
тотеки «Словаря русских народных говоров» в Ленинграде, В. О. Лих-
тенштадт писал: «Стрюцкий, птрб. Пошлый, ничтожный, опустивший-
ся человек без всякого положения, обыкновенно без средств, в сквер-
ной (но немецкой) одежде... Говорится (презрит.) на босяка высшего
пошиба, с барскими замашками. В деревне (нвг, твр., арх.) — на че-
ловека, подделывающегося под “городского”, носящего слишком уз-
кие брюки и т. п.» (с. 72).
Отчетливо выступает эта особенность стрюцких и в очерке Н. Н. Зла-
товратского «Деревенские политики» (1885 г.). Описывая возвращение
в родную деревню крестьянского парня, откуда он уходил в город на
заработки. Н. Н. Златовратский отмечает, что встретившиеся ему маль-
чики его за своего не признали: «— А ты чей? — А я ваш... — Наш?
4 Грот Я. К. Дополнения и заметки к «Толковому словарю» Даля // Сб. ОРЯС.
СПб., 1870. Т. 7. № 10. С. 112.
5 Эртель А. И. Волхонская барышня. Смена. Карьера Струкова. М., 1959.
С.735-736.
6 Достоевский Ф. М. Дневник писателя за 1877 г. II Достоевский Ф. М. Поли,
собр. соч.: В 12 т. СПб., 1894-1895. Т. 11. Ч. 1. С. 356.
7 Тиханов П. Н. Брянский говор. Заметки из области русской этнологии И Сб.
ОРЯС. СПб., 1904. Т. 26. № 4. С. 83.
192
.. .Ври больше! Ты стрюцкий!»8 Что же побудило их назвать своего зем-
ляка, в данном случае вполне положительного героя, стрюцким! Дума-
ется, что только внешний вид, его не вполне крестьянская одежда, ко-
торую подробно описал сам Н. Н. Златовратский: «Он был в длинной
чуйке, с подобранными за пояс полами, из-под которых виднелась ро-
зовая ситцевая рубаха, конец пестрой жилетки, с разноцветными стек-
лянными пуговками, и старые брюки, какие продают на столичных тол-
кучках, засунутые в легкие “барские” стоптанные сапоги»9.
Любопытно, что автор очерка «В волостных писарях», опублико-
ванного в «Вестнике Европы» в 1885 г., употребляет слово стрюцкий
почти в качестве синонима сюртучника', «но впоследствии я убедился,
что сюртучник и лапотник — два взаимно отталкивающихся элемента,
и никаких общих интересов, по мнению лапотника, в данное время не
имеют... всякий трезвый крестьянин старается по возможности укрыть
все свое нутро... от взоров ненавистного племени... Пьяный же мужик
нередко ругается... вымещая на попадавшемся ему поперек дороги
сюртучнике старинные обиды, когда-нибудь нанесенные ему другими
сюртучниками и стрюцкими. Эта любопытная особенность народной
жизни, это многовековое убеждение народное, что сословие стрюц-
ких— особь статья, а “хрестьянский народ” тоже особь статья»10 11. От-
личие стрюцкого от простого народа по одежде очень хорошо показа-
но А. В. Амфитеатровым в романе «Восьмидесятники», материал из
которого сообщен В. В. Виноградовым: «— Что это каким чудаком ты
сегодня? — Разве? — Котелок какой-то удивительный, пальто куцое...
Чорт знает, что! Ты на стрюцкого похож!
Борис слегка покраснел и нетерпеливо дернул плечом. — Что же в
такую толпу барином ходить?... я не люблю чувствовать себя чужим
среди живой массы, я с народом потолкаться люблю...
— Если ты рядишься для народа... так носи поддевку, сапоги бутыл-
ками, картуз... А так... что ты хочешь, но ты не народ, а стрюцкий»11.
Указанная особенность стрюцких легко могла вызвать семантичес-
кие сдвиги в значении этого слова. Один из них отмечен В. В. Виногра-
довым: стрюцкий — ничтожный человек (мелкий чиновник, подьячий,
босяк) в немецком платье —> вообще штатский. Ср. у К. Федина: «В ма-
леньком польском местечке... составлялся эшелон из больных и ране-
ных пленных... Андрея и с ним троих гражданских пленных встретили
молчанием... — Кто-й-то с вашей партией, стрюцкие-то? — Цивиль-
ные. — Господа? — Как сказать? ...Образованные, это верно»12.
Подобное же употребление слова стрюцкий в функции прилагатель-
ного отмечено в «Словаре современного русского литературного язы-
8 Златовратский Н. Н. Собр. соч.: В 8 т. М., 1891-1913. Т. 2. С. 472.
9 Там же. С. 470.
10 Вестник Европы. 1885. Т. IV. С. 303.
11 Амфитеатров А. В. Собр. соч.: В 37 т. СПб., 1911-1916. Т. 11. С. 237-239.
12 Федин К. Города и годы // Федин К. Собр. соч.: В 9 т. М., 1959-1962. Т. 2. С. 263.
193
ка» у Степанова: «Затем генерал вспомнил о штатских. — Всю эту
стрюцкую рвань также высадить» (Порт-Артур)13. Ср. то же у К. Г. Па-
устовского: «Всех штатских, “цивильных”, “гражданских” и “стрюц-
ких” людей, если они каким-нибудь чудом проникали в эшелон, обык-
новенно выбрасывали в пути под откос»14.
Кроме того, по данным картотеки «Словаря русских народных гово-
ров», в одном из калужских диалектов (Косогоров, Мещов. у.) отмече-
но употребление этого слова в значении ‘щеголь, франт’, т. е. такой
семантический сдвиг, который также связан и обусловлен одеждой че-
ловека, его внешним видом.
Таким образом, бранно-презрительное слово стрюцкий имеет зна-
чение не только «дрянной, ничтожный и тому подобное человек», но и
«одетый по-особенному, не по-крестьянски», в «немецкое», т. е. евро-
пейское, платье. А это и позволяет сомневаться в этимологии, предло-
женной А. И. Соболевским. Действительно, почему (ба)стрюцкий (сын)
должен был одеваться не в народную одежду, а ходить в «немецком»
платье? Представляется, что слово стрюцкий имеет иную этимологию.
Но прежде чем обратиться к ее установлению, остановим наше внима-
ние на том слове, производным от которого является субстантивиро-
ванное прилагательное стрюцкий. Слово стрюк, от которого было об-
разовано прилагательное стрюцкий, в качестве прозвища уже давно
было известно русскому языку. Так, оно отмечено без уточнения значе-
ния и указания, выходцем из какой местности был его носитель, в доку-
ментах XVII в. А. Соколовым15. О том же свидетельствует фамилия
Стрюков, известная также с XVI-XVII вв.: «да к тому ж двору прику-
пил другой двор у Истомы у Стрюкова» — писц. кн. 1566-1568 гг.16
Затем слово стрюк указано среди других экспрессивно-окрашенных
прозвищ в ответе на вопросник по лексике «Программы для собирания
особенностей народных говоров» в Псковской области: «У говорящих
этим говором много различных насмешливых прозваний, даваемых им
соседями. Напр.: тарара, зуй, казамот, стрюк, жбень...» (д. Навережье,
Остров, у.)17.
Известно это слово и современным говорам18. Так, в деревне Крас-
ный Бор Лодейнопольского р-на Ленинградской области записана такая
вполне современная считалка: «Техник, механик, стрюк, оборванник».
18 Словарь современного русского литературного языка. М.; Л., 1963.Т. 14.Стб. 1091.
14 Паустовский К. Г. Начало неведомого века // Паустовский К. Г. Собр. соч.:
В 8 т. М„ 1967-1970. Т. 4. С. 550.
15 См.: Соколов А. Н. Русские имена и прозвища в XVII веке. Казань, 1891.
С. 14.
16 Материалы по истории народов СССР. Л., 1932. Вып. 2. С. 27.
17 ААН (ЛО). Ф. 197. Оп. 2. № 193. Л. 19.
18 Употребление этого слова известно и в белорусских говорах. Так, И. К. Бяль-
кевич отметил слово струк в значении «франт» в восточно-могилевских говорах
(см.: Бялькевт!. К. Краёвы слоунж усходняй Маплёушчыны. Минск, 1970. С. 422).
194
По указанию информанта, в говоре это слово значит «оборванец-бродя-
га». Известно этому говору и слово стрюцкий, которое употребляется
здесь в двух значениях: 1) человек оборванный, неопрятный, голодный-
бродяга; 2) человек высокий, худой, сухощавый. Оба эти значения из-
вестны и по другим материалам. Так, в говоре г. Порхова и его ок-
рестностей стрюцким называли человека, не имевшего постоянного
местожительства, определенного занятия, скитавшегося от деревни к
деревне: «Вот штрюцкий ходит», — говорили про такого бродягу.
Точно так же можно отметить и второе значение этого слова. См.,
например, комментарий его у Гл. Успенского в журнальном варианте
«Нравов Растеряевой улицы» («Современник», 1866, II); «От насме-
шек зареченского мастера, или казюка, как называют их мещане, не
уходил даже чиновник: “стрюцки” или “точеные ляшки”, — бросал
ему казюк на ходу, — подтрунивая главным образом над испитой, бла-
гочестивой фигурой чиновника с сухими цаплеобразными ногами,
облаченными в узкие брюки»19. Или у А. П. Чехова в рассказе «Вес-
ной»: «Вот садовник Пантелей Петрович... Вся его длинная и узкая
фигура, за которую его вся дворня зовет “стрюцким”, выражает само-
довольство и достоинство»20.
Таким образом, слово стрюцкий достаточно широко распростране-
но в разных русских говорах, и, как справедливо писал В. В. Виногра-
дов, нет оснований считать его вслед за Ф. М. Достоевским петер-
бургским. Однако преимущественное распространение оно получило
не в южных, а в северных и западных говорах (архангельском, новго-
родском, калининском, костромском, петербургском (ленинградском),
псковском, брянском, калужском). Это позволяет предположить связь
этого слова с историей именно этих говоров. А, как известно, северо-
запад Руси, Новгородская и Псковская земли находились в длительном
контакте с литовцами, шведами и прибалтийскими немцами. Возмож-
но, что данные этих языков могут пролить свет на происхождение сло-
ва стрюцкий. Отметим, что в каждом из этих языков имеются близкие,
фонетически и семантически, слова, которые могли оказаться заимство-
ванными северо-западными русскими говорами.
Так, в литовском языке имеется слово striukas — «короткий»; striu-
kis — 1) «коротышка» и 2) переносно «неудачник»; striuke — «куртка»,
каждое из которых могло быть экспрессивным прозвищем человека и
в качестве такового, возможно, было заимствовано русским языком.
В шведском языке Stryker значит «бродяга» (ср. лодейнопольские и пор-
ховские данные) и часто употребляется как бранное слово, к тому же в
говорах оно может звучать как stryk. Наконец, близко по значению к
русскому стрюцкому немецкое слово Strick. По данным «Немецкого
словаря» братьев Гримм, слово Strick в немецком языке многозначно и
19 Успенский Г. И. Поли. собр. соч.: В 14 т. М.; Л., 1940-1954. Т. 2. С. 531.
20 Чехов. Собр. соч. Т. 4. С. 158.
195
может переносно употребляться несколько пренебрежительно и фами-
льярно в значении «бездельник, плут, сорванец», чаще о детях21.
Подобное ограничение отмечено в рукописном дополнении к «Опыту
областного великорусского словаря» (хранится в словарной картотеке
Института русского языка в Ленинграде) и в отношении слова стрюц-
кий, которое определяется там как «шалун, сорванец, хитрый мальчик»
(Калужск., Мещов. у.). Почти о том же писал и Я. К. Грот, дополняя
свое первое определение этого слова: «Однажды в Ряжске... мужик при
мне назвал стрюцким мальчишку, который ловко и плутовски увернул-
ся и убежал, когда тот ловил его»22.
По указанию Э. Френкеля, в восточно-прусских говорах Strick полу-
чило название «продувного, пронырливого и хитрого человека» и от-
сюда было заимствовано литовским языком с характерным начальным
немецким s — strikis, где, подобно русскому стрюцкому, экспрессивно
окрашено и обозначает «человека распущенного, склонного к мошен-
ничеству, плутовству и воровству»23. Следует отметить, что имеются и
русские говоры (г. Порхова и его окрестностей), где интересующее нас
слово произносится тоже с начальным s — штрюцкий. Однако это сло-
во в качестве прозвища могло быть заимствовано и с начальным s —
ср. «дворишко служивого Немчина Христофора Стрика»24.
Таким образом, прозвище стрюк, от которого было образовано экс-
прессивно-окрашенное субстантивированное прилагательное стрюц-
кий (штрюцкий), вероятно, является заимствованием, возможный ис-
точник которого еще следует уточнить.
Впервые опубликовано: Исследования по славянской филологии. Сб.,
посвященный памяти В. В. Виноградова. М., 1974. С. 117-122.
21 Deutsches Worterbuch von Jacob Grimm und Wilhelm Grimm. Leipzig, 1957.
L. 361. Стб. 1572.
22 Грот. Филологические разыскания. Т. 1. С. 563.
23 FraenkelЕ. Litauisches etymologisches Worterbuch: in 19 Bd. Heidelberg; Gottin-
gen. 1955-1965. L. 12. S. 1029.
24 Русская историческая библиотека. СПб., 1896. Т. 17. С. ПО.
К ИСТОРИИ ФРАЗЕОЛОГИЗМОВ,
ВКЛЮЧАЮЩИХ СЛОВОСОЧЕТАНИЕ
СИНЬ ПОРОХ
Слово порох, употребляемое в современном русском языке в значе-
нии взрывчатого вещества, применяемого для изготовления снарядов и
патронов, входит в состав ряда фразеологизмов, связь которых с ука-
занным значением совершенно очевидна: держать порох сухим, пах-
нет порохом, не нюхать пороху, есть еще порох в пороховницах, поро-
ху не хватает, пороха не выдумает, даром тратить порох.
Кроме того, во всех словарях современного русского литературного
языка под словом порох приводятся еще фразеологизмы, включающие
словосочетание синь порох, семантическая связь которых с современ-
ным значением указанного слова представляется неясной и сомнитель-
ной. Вот как толкуются эти фразеологизмы, например, в «Словаре со-
временного русского литературного языка»: «Ни синь (синя, синего)
пороха (пороху). Ничего. (В комнате) не осталось уже ни одной моей
вещи, положительно, что называется, ни синя пороха. Леек. Смех и горе,
26. — Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни
синь пороха не вывозить! Л. Толст. Война и мир, III, 12 (Как, что) синь-
порох в глазу. Устар, а) О ком-либо очень близком и дорогом. — Будет
ли Прошка любить вас так, как я? Поглядите, какой он озорник: ни од-
ной женщине проходу не даст... Вы у меня, что синь-порох в глазу\
Гонч. Обыкн. ист. I, I. —Ведь одна она у меня... — шептал он... —Как
синь-порох в глазу. Мам.-Сиб. Пир горой, 4. б) О ком, чем-либо назой-
ливом, мешающем, надоедающем своим постоянным присутствием. —
Поди, старик, отопри, — молвила старуха, — что-то сын наш больно
грустит, кричит... аль нерадостну весть несет, — Какой тут быть вес-
ти..., кроме той, что мы оба ему синь-порох в глазу. Даль. Петруша с
Параней (т. 10, стлб. 1392)».
Фразеологический словарь под ред. А. И. Молоткова как в опреде-
лении значений и их последовательности, так и в подборе иллюстра-
тивного материала следует за академическим словарем, снабжая, прав-
да, и первый фразеологизм пометой «устар.». Последняя помета имелась
уже и в Словаре русского языка (в четырех томах).
Следует заметить, что употребление устойчивого словосочетания
синь (синий) порох в русском литературном языке XIX в. было более
широким, чем это отмечено в современных словарях. Ср. «Я мог бы...
197
описать все подробности офицерской квартиры до синего пороха» (Мар-
линский. Испытание)1; «...и все, все до капельной капельки, до синь-
пороха ему рассказала» (Лесков. Житие одной бабы)1 2; «Я ему ни слова
не говорю, перебил все до синя пороха, однако чего искал, не нашел»
(Писемский. Леший)3; «Придет с барщины и прямо в темный чулан ля-
жет: на своей работе синя пороха не переложит...» (Писемский. Ле-
ший)4; «Только ведь сам ты знаешь, что в рыбном деле я на синъ-порох
ничего не разумею» (Печерский. На горах)5.
Во всех этих случаях, так же как и во фразеологизмах, отмечаемых
словарями, словосочетание синь порох имеет значение ‘самая малость’,
т. е. оно синонимично однокоренному порошинка — ‘пылинка, мельчай-
шая частица чего-либо’. Ср. «Келья была просторная, чистая —- нигде ни
порошинки» (Печерский. В лесах)6; «Разоренье, распродажа... всего иму-
щества, до последней порошинки... все это следовало с необыкновенной
быстротой» (Гл. Успенский, Кой про что)7. И особенно: «Отсохни у меня
руки, лопни мои глаза, коли я от господского добра хоть на синюю поро-
шинку пользовалась!» (Григорович. Переселенцы)8. Это сопоставление
позволяет утверждать, что в фразеологических сочетаниях с прилагатель-
ным синь (синий) слово порох имеет более древнее и притом общесла-
вянское значение, которое в «Словаре Академии Российской» было от-
мечено еще под номером первым: «Порох, по сл. прах... I) Пыль, мелкая
высохшая земля... Порох в глаз попал...» (ч. V, стб. 8-9).
См. то же значение в «Материалах для словаря древнерусского язы-
ка» И. И. Срезневского: «Насыштяя ся многосластьнааго пития, помя-
ни пиюштааго теплоу водоу, отъ слъньца въстопЬвъшу и тоу же пороха
нападъшу отъ м'Ьста не завЬтръна» (Изб. 1076); «Церковь дьржи чисто,
бес пороха и паоучинъ» (Поучение священникам, ок. 1499). Это древ-
нейшее значение праславянского корня *porch — до современности
сохраняется в большинстве славянских языков. См. болг. прах ‘пыль’,
серб, прах, чеш. prach, пол. proch, укр. порох— ‘пыль’ и ‘порох’. Утра-
ченное в русском литературном языке, оно известно ряду современных
русских диалектов. Так, по данным картотеки «Словаря русских народ-
ных говоров», это значение слова порох отмечено в московском говоре:
«Бегаишь, бегаишь, инда душа порохом засорится»; в казанском: «Што
ребенок куксится? Не порох ли ему попал в глаза?», а также в говорах
Сибири, Прикамья и Прионежья. При этом очень часто употребление
этого слова в говорах близко к значениям, с какими оно выступает в
исследуемых фразеологизмах. Ср. «Лукошко-то пустое, ни пороха не ос-
1 Марлинский. Поли. собр. соч. Т. 1. С. 1.
2 Лесков Н. С. Собр. соч.: В 11 т. М., 1957. Т. I. С. 324.
3 Писемский А. Ф. Собр. соч.: В 9 т. М., 1959. Т. 2. С. 271.
4 Там же. С. 263.
5 Мельников П. И. (Андрей Печерский). На горах. М., 1956. Кн. 1. С. 222.
6 Мельников П. И. (Андрей Печерский). В лесах. М., 1958. Кн. I. С. 497.
7 Успенский. Поли. собр. соч. Т. 10. Кн. I. С. 241.
8 Григорович Д. В. Избр. соч. М., 1955. С. 423.
198
талось» — ничего (костромск.). В недавно вышедшем под ред. Ф. П. Фи-
лина Словаре фразеологизмов русских говоров Сибири отмечено ус-
тойчивое словосочетание «как порох в глазу» в значении ‘единствен-
ный, дорогой’: «Сыночек был один, как порох в глазу, он пропал»9 10.
Следует заметить, что фразеологические обороты с синь порох так-
же известны русским говорам. Так, например, Г. Куликовский отметил
в олонецком наречии: «В избе ни синя пороху»'0. Зарегистрированы они
и в картотеке Псковского областного словаря и словаря русских гово-
ров Карелии, хранящейся в Словарном кабинете ЛГУ: «Все украли, синя
пороха не оставили» (пск.), «Потом пришла машина, все забрали до
синего пороху» (карел.).
Древнейшее общеславянское значение слова порох, сохранившееся
в русском языке лишь в его диалектах, получило отражение в языке
художественной литературы при передаче чужой речи: «В низях-то куда
земля мягче пошла — порох'. — толковали в другом месте» (Писем-
ский. Люди сороковых годов)".
Почему же порох — ‘пыль, мелкая размельченная земля, сор’ в рас-
сматриваемых фразеологизмах называется синшП
По-видимому, определение-прилагательное сохранило в этих фра-
зеологизмах свое более древнее и, возможно, общеславянское значение.
Прежде всего необходимо отметить, что далеко не во всех славянских
языках русскому хроматическому прилагательному синий соответству-
ет то же слово. Так, в сербском языке для обозначения того же цвета
спектра используется слово плав, возможно, претерпевшее немецкое
влияние. В чешском языке русскому синий соответствует этимологи-
чески неясное прилагательное modry. Родственные формы известны и
в других славянских языках. Например, серб, мддрило — 1) ‘синева,
синь’, 2) ‘синька’; модрйна — 1) ‘синева, синь’, 2) ‘синяк’; словенск.
modrica — 1) ‘синева’, 2) ‘синяк’, 3) ‘василек’; modrilo — ‘синяя крас-
ка’; болг. модродк— ‘синеглазый’ мддра метла— ‘василек’; мддър —
‘синеватый’, хотя синий в болгарском языке син; пол. modrooki — ‘си-
неглазый’; modry— ‘синий (о небе)’.
Приведенные параллели с несомненностью показывают, что совре-
менное хроматическое значение прилагательного синий в русском язы-
ке не может быть признано общеславянским. Однако несомненно и то,
что это слово является общеславянским, так как производные от него
имеются во всех славянских языках. Отметим, например, такие образо-
вания, как чеш. sinaly, -vy — ‘посиневший’; польск. siny — ‘посинев-
ший’, преимущественно о цвете лица и особенно серб, сити — ‘серо-
ватый, пепельно-серый, сивый’. Эти факты позволяют утверждать, что
9 Словарь фразеологизмов и иных устойчивых словосочетаний русских гово-
ров Сибири. Новосибирск, 1972. С. 86.
10 Куликовский Г. Словарь областного олонецкого наречия. СПб., 1898. С. 89.
См. также: Мельниченко Г. Г. Краткий ярославский областной словарь. Ярославль,
1961. С. 184; Тимофеев В. П. Диалектный словарь личности. Шадринск, 1971. С. 58.
" Писемский. Собр. соч. Т. 5. С. 144.
199
первоначальное значение общеславянского прилагательного синь было
иным, чем мы знаем его теперь в современных восточнославянских и
болгарском языках. Хотя приходится согласиться с автором специаль-
ной монографии о славянских цветонаименованиях Г. Ерне в том, что
первоначальное значение этого слова в праславянском все же остается
довольно темным12.
Большинство ученых считают, что синий родственно глаголу си-
ять и прилагательному сивый. При этом для сиять наряду с гот.
skeinan — ‘светить’, ‘блестеть’ приводятгреч. ахса — ‘тень’, ctxoioi; —
тенистый. Ср. производное от сиять ц.-слав. npucoie— ‘солнцепек’ и
серб, ocoje— ‘тенистое место’13. Прилагательное синий, а также си-
вый сближают с др. инд. Zyamas — ‘черный, темный’ и лит. s&nas —
‘пепельно-серый’, syvas — ‘светло-серый’. Более того, М. Фасмер за-
метил, что в церковнославянском языке прилагательным синь перево-
дили греч. kcXiSvo:; — ‘посиневший, потемневший’ и p.£Xai; -— ‘чер-
ный, темный’14. В «Материалах» И. И. Срезневского приведены сле-
дующие примеры из Жития Андрея Юродивого, где греческому р.еХа<;
соответствует славянское синий: «Железо сине..., въ огнЪ горЪмо,
свЬтло будетъ», «Единъ бяше отъ нихъ синь..., а другыи бяше бЪлъ
яко снЬгъ» и особенно «синя яко сажа», то же в Прологе XV в.: «Си-
нии яко сажа» (т. 3, стб. 356).
Поэтому порох в его древнейшем общеславянском значении, есте-
ственно, как и сажа, мог быть «синим». Отметим, что корень синь в
значении ‘черный, темный, темнеющий, темно-серый, серый’ получил
широкое отражение в народных названиях зверей, птиц, рыб, грибов и
других растений15. Так, например, В. И. Даль приводит такие парал-
лельные названия: «Синеголовник... черноголовник...; синетал... чер-
нотал...; синеворонка... сиво-(сизо)воронка...; синедущатая лиса, или
синедушка, сиводушка»16.
Интересно, что в говорах имеются фразеологизмы, синонимичные
устойчивому словосочетанию ни синь пороха, включающие в компо-
нентный состав то же прилагательное, но иное существительное. Так,
В. Н. Елина указала, что в говорах Северо-Запада имеется устойчивое
словосочетание, в котором синий употребляется в значении ‘черный’:
«Ни на синь ноготок ‘ни на черную (выделено мною. — Т. И.) полоску
за ногтем’ (пск.)»17. Ср. в чужой речи: «Я вот живу, ничего не боюсь!
12 Herne Gunnar. Die slavischen Farbenbenennungen. Uppsala, 1954. S. 83.
13 Фасмер. Этимологический словарь. T. III. С. 624.
14 Там же. С. 624.
15 Меркулова В. А. Очерки по истории народной номенклатуры растений. М.,
1967. С. 201; Герд А. С. Народные названия рыб // РР. 1970. № 5. С. 118; № 6.
С. 115.
16 Даль. Толковый словарь. Т. IV. С. 187.
17 Елина В. Н. Лексическая группа «названия людей» в архангельских и псковс-
ких говорах (По материалам экспедиций ЛГУ) // Слово в народных говорах русско-
го севера. Л., 1962. С. 75.
200
Насчет теперича податей не знаю ни синего волоса... Только пожарных
плачу сорок копеек в год» (Н. Успенский. На пасеке)18.
В свое время Ф. И. Буслаев, рассуждая о синекдохе, писал, что вме-
сто отвлеченного отрицания возможно «употребление слов, означаю-
щих частное, наглядное представление, для того чтоб обозначить отри-
цание известного предмета; например, ни капли, ни крошки, ни души,
ни синя пороху, ни зги, ни зерна, ни макова зерна и мн. др.»19. И далее
привел несколько примечательных примеров: «а тебя мы царя ничем
не двигнем, ни черным волосом», «не двигнем мы Тугарина ни черным
волосом» (Сказание о седьми русск. богатырях, по рук. XVII в.); «у нее
ни синий порох даром не пропадет» (Живописец Новикова, I, 83)20.
Примечательно, что прилагательное синь выступает в ряде случаев
как постоянный эпитет: синь камень, синь горюч камень, синь кафтан,
сине море, сине небо. Во всех этих случаях, как писала А. П. Евгеньева,
прилагательное настолько сливается с определяемым существительным,
«что представляет с ним одно целое»21. При этом постоянные эпитеты,
по справедливому замечанию А. М. Панченко, развившего идею А. Н. Ве-
селовского об их «окаменении», возможно, в цвете не осознавались22.
Действительно, синь кафтан — это не синяя одежда, а праздничная:
«У него водились и синь кафтан ради праздника, и добрые кони на дво-
ре...» (Печерский. На горах)23. Ср. ярослав.: «Синяя одежда— празд-
ничная, суконная одежда, даже и не синего цвета»24 25. Интересно отме-
тить, что в сербском языке, где, как было выше сказано, в значении ‘синий’
употребляется плав, существительноеллэ/ге сочетается с сины сшьеморё15.
Следует думать, что в фразеологическом обороте синь порох прилага-
тельное синь тоже было постоянным эпитетом, не осознавшимся в цвете.
Таким образом, фразеологизмы, включающие словосочетание синь порох,
относятся к тому типу фразеологических единиц, в состав которых входят
не только лексические и грамматические архаизмы, но и семантические.
Все сказанное приводит к выводу, что нельзя признать оправданной
лексикографическую практику помещать эти фразеологизмы под сло-
вом «порох» в современном значении. По-видимому, в словарях следу-
ет выделять областное и устаревшее значение этого слова и под этим
значением помещать данные фразеологизмы.
Впервые опубликовано: Вопросы исторической лексикологии и лексикографии:
К 80-летию чл.-корр. АН СССР С. Г. Бархударова. М., 1974. С. 285-290.
18 Успенский Н. Повести, рассказы и очерки: В 4 т. М., 1957. Т. 3. С. 314.
19 Буслаев Ф. И. Историческая грамматика русского языка. М., 1959. С. 311.
20 Там же. С. 312.
21 Евгеньева А. П. О некоторых поэтических особенностях русского устного
эпоса XVII-XIX вв. (постоянный эпитет) // ТОДРЛ. М.; Л., 1948. Т. VI. С. 189.
22 Панченко А. М. О цвете в древней литературе восточных и южных славян //
ТОДРЛ. Л., 1968. Т. XXIII. С. 12.
23 Мельников. На горах. Кн. I. С. 462.
24Мельниченко. Краткий Ярославский областной словарь. С. 184.
25 Сербскохорватско-русский словарь / Сост. И. И. Толстой. М., 1957. С. 869.
201
К ИСТОРИИ ПОГОВОРКИ
ПОПАЛ, КАК КУР ВО ЩИ
С некоторых пор в различных научно-популярных изданиях особое
внимание уделяется поговорке попал, как кур во щи. Так, Эд. Вартаньян
в книге «Из жизни слов» писал: «Что такое “кур” (ведь не “кура”!)?
Почему он попал именно во щи, а не в другое блюдо? Все неясно».
И далее идет такое разъяснение: слово кур «в старом русском языке зна-
чит “петух”. А “щей” в нашей поговорке никаких не было. Раньше она
произносилась правильно: “Попал, как кур в ощип”, т. е. был ощипан,
“не повезло”. Слово ощип забылось, и тогда люди выражение в ощип
волей-неволей переделали на во щи. Но как ни изменялась за долгие
годы эта ядовитая поговорка, а смысл ее остался старым: “Стряслось с
тобой неожиданное несчастье”»1.
Год спустя ту же версию повторил писатель Б. Тимофеев в книге
«Правильно ли мы говорим?». «Явное искажение, — утверждал Б. Ти-
мофеев, — хотя и давнее. Из кур, как правило, щей не варят. В чем же
дело? Куда же, в таком случае, попал петух (кур в старинном наиме-
новании)? Все дело в искажении народной поговорки: “Попал, как
кур в ощип”»1 2.
В дальнейшем такое толкование отстаивала Е. Г. Ковалевская, пы-
тавшаяся уже «лингвистически» объяснить это искажение: «Так как
выражение попасть, как кур в ощип вначале употреблялось лишь в уст-
ной речи, то произошло переосмысление этого выражения в народном
духе: конечный согласный мог произноситься нечетко и постепенно
перестал употребляться, к предлогу в отошел первый гласный звук кор-
ня, образовалось новое словосочетание попасть, как кур во щи, хотя с
петухом, с курой в России варили лапшу, а не щи»3.
Первым, кто попытался выступить против ощипа, был писатель
Л. Раковский, который вскоре после выхода в свет книги Б. Тимофеева
писал в «Звезде»: «Я думаю, что Б. Тимофеев не прав, и вот почему. Ни
в одном собрании русских поговорок нет такого — попал, как кур в
1 Вартаньян Эд. Из жизни слов. М., 1960. С. 99.
2ТимофеевБ. Правильно ли мы говорим? Л., 1961.С. 166-167.
’ Ковалевская Е. Г. История слов. М.; Л., 1968. С. 19.
202
ощип. В первом печатном издании русских пословиц проф. Московско-
го университета А. А. Барсова “Собрание 4291 древних российских по-
словиц” (М., 1770) на с. 179 напечатано попал, как кур во щи. Стало
быть, не только в XV111, но, конечно, и в конце XVII в. пословица звуча-
ла так, как звучит сегодня. И второе: знаток Сибирского края М. А. Сер-
геев, много ездивший по Сибири и писавший о ней, рассказывал, как в
Нырыме он попросил хозяйку квартиры сварить курицу, рассчитывая
отведать куриного бульона. Хозяйка сварила курицу в самых доподлин-
ных кислых щах»4.
Заметим, что щи с курятиной не являются особенностью нарымской
кулинарии, а свойственны и другим местностям России. Так, напри-
мер, в «Поднятой целине» М. А. Шолохова происходит такой разговор
Разметнова с Нагульновым: «Нет, на самом деле: к чему ты их поку-
пал?» — «К лапше да ко щам. А ты думал, что я из них мороженое для
хуторских барышень делаю?» — «За мороженое я, конечно, не думал, а
диву давался: к чему, думаю, ему столько петухов понадобилось, и по-
чему именно петухи?»5 Ср. то же у П. Богатырева в «Каменских очер-
ках» об Орловщине: «Суровец... вдыхал горячий и сытный запах щей,
сготовленных специально с курицей»6.
Более того, можно утверждать, что щи с курицей или с петухом (куром)
варили на Руси еще в допетровское время. Так, например, в «Росписи Цар-
ским кушаньям 1610-1613 гг.» читаем: «Куря во штехъ, а въ немъ полчю-
мича крупъ грешневыхъ»7. Ср. то же в «Книге во весь год в стол ествы
подавать»: «шти богатые с курятем», «20 сковородок штей с курем»8.
Таким образом, основной довод сторонников ощипа — из кур щей
не варят — оказывается несостоятельным и основанным преимуще-
ственно на их собственном житейском опыте.
Продолжил спор с защитниками ощипа Я. М. Боровский, опубли-
ковавший в «Литературной газете» 12 февраля 1969 г. полемические
заметки «Живое слово и нормализаторы», в которых он заметил, что
«в предложенном варианте поговорка утрачивает свой первоначаль-
ный смысл: попал в беду там, где этого менее всего можно было ожи-
дать, и не приобретает взамен ничего равноценного». Надо заметить,
что, несмотря на вышеприведенные доказательства возможного по-
падания злополучного кура именно во щи, вывод, сделанный Я. М. Бо-
ровским из довода сторонников ощипа, что «из кур щей не варят»,
совершенно справедлив и логически безупречен: для кура попадание
4 Раковский Л. Чувство языка // Звезда. 1962. № 2. С. 166.
5 Шолохов М. Поднятая целина. М., 1960. С. 381.
6 Богатырев П. Каменские очерки И Новый мир. 1966. № 9. С. 163.
7 Акты исторические, собр. и изд. Археографическою комиссиею. Т. II. СПб.,
1841. С. 431.
8 Книги во весь годъ въ столь Ьствы подавать ... // Временник МОИДР. М.,
1850. Кн. 6. II. Материалы. С. 20-22, 36.
203
во щи было, по-видимому, не предопределенным концом его жизни, а
непредвиденным несчастием.
Здесь уместно вспомнить поговорку попал, как ворона в суп, с тем
же значением «попал в неожиданную, непредвиденную беду», создан-
ную, вероятно, по образцу попал, как кур во щи. Поскольку ворон, как
сказал И. А. Крылов, «ни жарят, ни варят», то, по-видимому, в суп она
попала при каких-то неожиданных и чрезвычайных обстоятельствах.
Действительно, в октябрьском номере «Сына отечества» за 1812 г. была
помещена следующая заметка: «Очевидцы рассказывают, что в Москве
французы ежедневно ходили на охоту — стрелять ворон — и не могли
нахвалиться своим soupe aux corbeaux. Теперь можно дать отставку ста-
ринной русской пословице попал, как кур во щи, а лучше говорить «по-
пал, как ворона во французский суп»9. Возможно, именно эта заметка
побудила Крылова написать басню «Ворона и курица», которая закан-
чивается новым вариантом поговорки попал, как кур во щи:
«А ты что ж, кумушка, в дорогу?» —
Ей (вороне. — Т. И.) с возу Курица кричит:
«Ведь говорят, что у порогу
Наш супостат». —
«Мне что до этого за дело?»
Вещунья ей в ответ: «Я здесь останусь смело».
Вот ваши сестры, как хотят;
А ведь ворон ни жарят, ни варят:
Так мне с гостьми не мудрено ужиться,
А, может быть, удастся поживиться
Сырком, иль косточкой, иль чем-нибудь.
Прощай, хохлаточка, счастливый путь!»
Ворона подлинно осталась;
Но вместо всех поживок ей,
Как голодом морить Смоленский стал гостей —
Она сама к ним в суп попалась.
Так часто человек в расчетах слеп и глуп.
За счастьем, кажется, ты по пятам несешься:
А как на деле с ним сочтешься —
Попался, как ворона в суп!
Недавно против ощипа выступил Л. И. Скворцов, предложивший
одновременно новое объяснение этой поговорки: «Возникший на базе
ложной этимологии ощип, — пишет Л. И. Скворцов, — (от ощипать
могли получиться только ощип или ощипка) готов как будто вытес-
нить из поговорки исконно бывшие в ней щи. Между тем возможно
’ Смесь // Сын Отечества. 1812. Октябрь. Ч. II. С. 44.
204
более достоверное толкование истоков этого выражения... Существо-
вал в старину вид капкана, защемляющий ногу птицы, — щап, или
щип, или щёмы (то есть зажимы, щипцы, тиски). Такие капканы из
расщепленного дерева ставились и на птицу, и на крупного зверя, и
на белку, куницу. Попасть в щап (или во щип), как в капкан, могла
рука или нога неосторожного охотника, незадачливого лесоруба. Это
и дало начало поговорке. “Попасть в щап — в тесноту, в щёмы, в
беду”, — читаем в словаре В. И. Даля. Итак, еще один исходный
вариант поговорки: попал, как кур во щап (во щип), давший звуковое
и смысловое обыгрывание слов щап — щип — щи»'°. Следует заме-
тить, что и это толкование ничего равноценного взамен старого,
обычного не дает. Оба прочтения: попасть в ощип (быть ощипану)
или в щип (в капкан) могут означать «попасть в беду», в то время как
поговорка попал, как кур во щи означает, как ее толкуют все слова-
ри, «попасть в непредвиденную, неожиданную беду». Как же тогда
совместить это значение с тем фактом, что из кур щи и прежде вари-
ли, варят их и до сегодняшнего дня? Куда же в самом деле попал
кур — во щи, в ощйп или во щип?
Для решения этих вопросов следует рассмотреть все компоненты
этой поговорки, вначале в том ее виде, в каком она зафиксирована в
различных сборниках пословиц, а также почти во всех словарях рус-
ского языка; начиная с Лексикона Вейсмана (1731 г.): попадеши ся как
кур во щи (с. 28)".
1. Общеславянское слово кур действительно в древнем языке упо-
треблялось не только в значении «домашней птицы, петуха», но и в
значении «самца некоторых других видов птиц». Известный чешский
ученый В. Махек в «Этимологическом словаре чешского языка» сбли-
жает это слово с лит. kurti и лат. сшто «бежать» и определяет кура как
птицу, преимущественно бегающую, а не летающую. Отсюда куропат-
ка трактуется им как бегоптица, т. е. в словообразовательном аспекте
представляет собой основосложение. По данным Картотеки Древнерус-
ского словаря (Институт русского языка АН СССР, Москва), слово кур
известно в русском литературном языке в обоих значениях вплоть до
Петровской эпохи, а в говорах русского языка и до современности: «кур
лесных великое множество, от наших отменны» (Косм. 1670 г.). Ср.
также: «Рад бы кур на свадьбу не шел, да за крыло волокут», «Первый
кур пропел — я домой нейду»10 11 12.
2. Слово щи (шти и сти) собственно русское, употребление которо-
го известно в русском языке по памятникам письменности с XVI в. в
разных значениях. Во-первых, оно употребляется в качестве названия
10 Скворцов Л. Задоринка или задиринка?//Наука и жизнь. 1970. №7. С. 115 116.
11 Только в книге М. А. Рыбниковой «Русские пословицы и поговорки» (М.,
1961) как кур во щи признается вариантом поговорки как кур в ощип (с. 113).
12 Обнорский. Именное склонение. С. 55.
205
растения: «и огородище у них свое всякой келии, в нем же сеют и луку
и чесноку и всякие шти и дыни и огурци и капуста» (Максим Грек.
Послание об Афонской горе). По данным Картотеки Словаря русских
народных говоров (Институт русского языка АН СССР, Ленинград), в
очень многих современных диалектах щами называют капусту: поедем
за щами, купил щей сто штук, много ли посажено щей! А. М. Сели-
щев в «Диалектологическом очерке Сибири» отметил на Колыме упо-
требление слова шти в значении «дикий лук»13.
Во-вторых, слово щи употребляется как название кушанья. При
этом следует заметить, что в древнем языке щами называли далеко
не всегда кушанье, сваренное из капусты. Так, например, в «Указах
о трапезах Троицкого Сергиева и Тихвинского монастырей» посто-
янно находим: «шти репныя, да единака... шти капустны, ли репя-
ны, или борщовы»14. Точно так же и в современных русских говорах
щами называют часто крупяную похлебку, приготовленную без капу-
сты. Так, в ряде северных говоров щи — суп из крупы или муки, зава-
ренной кипятком.
Что касается происхождения этого слова, то ученые высказывали о
нем разные предположения. А. А. Потебня, а за ним Р. Ф. Брандт и
Г. А. Ильинский сближали щи со словом щавель, считая последнее про-
изводным от корня щ — из *зък-, имевшего первоначально значение
«сок», ср. чешек, st’ava — ‘сок’15. Следовательно, щи — это «похлебка,
приготовленная из сока каких-либо растений»16. Такое толкование, бе-
зусловно, соответствует тому, что первоначально щи приготовляли из
репы и борщевника, а не только из капусты, ср. совр. зеленые щи «суп
из щавеля или молодой крапивы».
А. И. Соболевский считал, что др.-русск. шти появилось из съти
(подобно тому, как пошли из посъли от посълати). Само же съти род-
ственно с сътъ, съта и, по-видимому, означало нечто насыщающее17.
В. И. Чернышев принял этимологию Соболевского, так как считал,
что данные народного языка ее подтверждают. Он указал один из го-
воров Новгородчины, где до современности это слово произносят как
сти, и подчеркнул, что в говорах слово щи имеет более широкое зна-
чение «варева, приготовляемого не только из капусты, но также из
других припасов без капусты». Кроме того, он отметил в грамотах
13 Селищев А. А. Диалектологический очерк Сибири. Иркутск, 1921. Вып. I.
С. 67.
14 Дополнения к Актам историческим, собр. и изд. Археографическою комис-
сиею. СПб., 1846. Т. I. С. 216, 227.
15 См. Потебня А. А. Этимологические заметки. 4 // РФВ. 1881. № 4. С. 340;
Брандт Р. Ф. Дополнительные замечания к разбору «Этимологического словаря»
Миклошича // РФВ. 1891. № 4. С. 164; Ильинский Г. А. Славянские этимологии //
РФВ. 1915. № 2. С. 306-307.
16 Ильинский. Славянские этимологии. С. 307.
17 См.; Соболевский. Лекции. С. 117-118.
206
X1V-XV вв. слово сто в значении «кормление, пропитание»: «детямъ
моим у сто»'*.
Как бы там ни было, но, очевидно, щи были кушаньем вегетариан-
ским, т. е. постным. Недаром именно щи составляли основную пищу
монахов. В тех же «Указах о трапезах» читаем: «Во всякую неделю за
обедом ества обычная, шти да каша гречневая с горохом» (с. 215). То
же самое и в «Столовой книге патриарха Филарета»: «И в кушанье го-
сударю патриарху подавали шти постные с перцем», а «старцом вы-
шло... шти капусты свежия пополам с репою»19. Ср. у Крылова:
В деревне что за разносол:
Поставили пустых им чашку щей на стол,
Да хлеба подали, да, что осталось, каши.
(«Три мужика»)
То же у Д. Н. Мамина-Сибиряка: «Русские настоящие щи варят без мяса
и в лучшем случае только с забелой из сметаны» («Встреча на большой
дороге»). Таким образом, хотя из кур и петухов щи варили, однако
попадание их во щи было событием далеко не обычным. Именно тем,
что щи некогда представляли почти исключительно постную пищу,
объяснял смысл этой поговорки и Г. А. Ильинский: «Теперь, когда
исконное значение имени щи забыто, мы должны были бы говорить в
« 70
духе этой пословицы: попался, как кур в уху» .
3. В поговорках глагол попасть (попасться) в значении «быть пой-
манным» сочетается с предложной конструкцией винительного паде-
жа, которая имеет значение обстоятельства места. Обычно им является
название орудия ловли: попал в капкан, в силок, в пленку, в ловушку, в
лещедку; ср. попался, как сорокопут в цапки, попался, как птица в кляп-
цы, попал, как сом в вершу, летала муха-горюха — попала мезгирю в
тенета2'.
Поэтому предположение Л. И. Скворцова о том, что кур (тетерев)
мог попасть в щип, не лишено оснований. Однако этому объяснению
противоречит форма предлога с гласным о — во, поскольку такая фор-
ма могла возникнуть лишь как следствие утраты в корне слова щи сла-
бого редуцированного гласного ъ, наличие которого предполагают обе
приведенные выше этимологии: щи из *sbki или *Sbti. При этом следу-
ет заметить, что именно данная форма предлога сочетается со словом
щи и в других случаях. Ср.: «Лук добро и к бою, и во щах», «Голь го-
лью, а луковка во щи есть» и особенно: «Волк попал в капкан а муха во
18 Чернышев В. И. Несколько словарных разысканий// Сб. ОРЯС. Л., 1928. Т. 101.
№ 3. С. 28-29.
19 Столовая книга патриарха Филарета // Старина и новизна. СПб., 1909. Кн. 13.
С. 41, 79.
20 Ильинский. Славянские этимологии. С. 307.
21 См.: Даль В. И. Пословицы русского народа. М., 1957. С. 144-145.
207
щи», «Дичь во щах — а все тараканы»22. Само собой разумеется, что,
попадая во щи, тараканы и муха никакому ощипу не подвергались, зато
пернатая «дичь», кур и ворона, прежде чем они попали во щи и в суп,
были, конечно, ощипаны. Однако это обстоятельство не делает более
убедительной версию об ощипе.
Таким образом, нужно признать неудачными попытки объяснить
поговорку попал, как кур во щи из «первоначальных» либо в ощип, либо
в щип. Следует думать, что тот вариант, который известен нам уже с
Лексикона 1731 г., был исконным: кур попал во щи23.
Что касается времени сложения этой поговорки, то, по-видимому,
она появилась в русском языке в XV1-XV11 вв., когда слово щи уже
было в русском языке, а слово кур еще не стало архаизмом.
И. Снегирев в книге «Русские в своих пословицах» писал, что, по
свидетельству очевидца М. Бера, пословица о куре относилась к само-
званцу Лжедмитрию I24. Затем эту версию повторили С. Максимов и
М. Михельсон25. Однако такое уточнение времени и обстоятельств сло-
жения поговорки о куре, по-видимому, не является достоверным. Не-
мецкий пастор в Москве Мартин Бер, на свидетельство которого ссы-
лаются названные авторы, не был составителем Московской хроники
1584-1613 гг. Эта хроника была написана тестем М. Бера, Конрадом
Буссовом, также очевидцем и участником многих событий того време-
ни. Однако издатель и переводчик Московской хроники Н. Устрялов
вслед за Н. М. Карамзиным приписал ее М. Беру. В комментарии к сра-
жению 1605 г. он сослался на хронику Петра Петрея, где также описы-
валось это сражение, и в переводе хроники Петрея привел поговорку о
куре: «но сами русские воеводы, не доброхотствуя великому князю,
спасли самозванца: они посылали к войску гонца за гонцом с приказа-
нием прекратить сечу и унять бесполезное кровопролитие: ибо, гово-
рили они, дело сделано: попался, как кур во щи»26.
Но в указанном месте в оригинале обеих хроник находим одно и то
же «auch hatten sie den rechten Hahn schon gefangen»27.
Следует думать, что этот немецкий фразеологизм, где главным дей-
ствующим лицом тоже был кур — Hahn, вряд ли появился в хронике
К. Буссова, откуда его заимствовал П. Петрей для передачи русской по-
говорки попал, как кур вощи. И сам Н. Устрялов, и другие переводчики
хроник К. Буссова, и П. Петрея этот немецкий фразеологизм переводи-
22 Даль. Толковый словарь. Т. II. С. 272; Т. III. С. 296; Т. IV. С. 657.
23 К этому же выводу пришел А. И. Молотков в статье «Еще раз кур во щи» (РР.
1971. № 1. С. 86-92).
24 См.: Снегирев И. Русские в своих пословицах. М., 1834. Кн. IV. С. 136.
25 Максимов С. Крылатые слова. М., 1955. С. 125; Михельсон М. И. Русская мысль
и речь. Свое и чужое. Опыт русской фразеологии: В 2 т. СПб., 1903. Т. I. С. 400.
26 Сказания современников о Димитрии Самозванце. СПб., 1831. Ч. I. С. 247.
27 Сказания иностранных писателей о России. СПб., 1831. Т. I. С. 170.
208
ли иначе: «ибо главные виновники, по их словам, были уже пойманы»
(Н. Устрялов)28; «Главный молодчик уже в руках у них» (А. Н. Шемя-
кин29; «Главная цель уже достигнута» (С. А. Акулянц)30.
Таким образом, хотя поговорка о куре, попавшем во щи, возможно,
уже существовала в русском языке в самом начале XVII в., однако свя-
зывать ее возникновение непосредственно с судьбой Лжедмитрия нет
достаточных оснований.
Впервые опубликовано: Этимологические исследования по русскому языку.
Вып. ХШ. М„ 1976. С. 87-94.
28 Сказания современников о Димитрии Самозванце. Ч. I. С. 48.
29 История о великом княжестве московском... которую обнародовал Петр Пет-
рей. М„ 1867. Ч. II. С. 198.
30 Буссов К. Московская хроника 1584-1613. М.; Л., 1961. С. 102.
КАК И ПОЧЕМУ ПРАЗДНУЮТ ТРУСУ?
Памяти Н. А. Мещерского
Стихотворение Н. А. Некрасова «Как празднуют трусу», полное са-
моиронии лирического героя, безупречно точно раскрывает читателю
смысл фразеологизма, вынесенного поэтом в заглавие: праздновать
трусу (в XX в. труса) означает «трусить, бояться», иногда без долж-
ных к тому оснований. Воистину у страха глаза велики! Приведем это
замечательное стихотворение полностью:
Время-то есть, да писать нет возможности,
Мысль убивающий страх:
Не перейти бы границ осторожности —
Голову держит в тисках!
Утром мы наше село посещали,
Где я родился и взрос.
Сердце, подвластное старой печали,
Сжалось; в уме шевельнулся вопрос;
Новое время — свободы, движенья,
Земства, железных путей.
Что ж я не вижу следов обновленья
В бедной отчизне моей?
Те же напевы, тоску наводящие,
С детства знакомые нам,
И о терпении новом молящие
Те же попы по церквам.
В жизни крестьянина, ныне свободного,
Бедность, невежество, мрак.
Где же ты, тайна довольства народного?
Ворон в ответ мне прокаркал: «Дурак!»
Я обругал его грубым невежею,
На телеграфную нить
Он пересел. «Не донос ли депешею
Хочет в столицу пустить?»
210
Глупая мысль, но я, долго не думая,
Метко прицелился. Выстрел гремит:
Падает замертво птица угрюмая,
Нить телеграфа дрожит...1
Вместе с тем относительно происхождения этого фразеологизма вы-
сказывались различные предположения, ни одно из которых не является
в настоящее время общепризнанным. Так, еще в 1832 г. И. М. Снегирев в
своем сборнике русских пословиц дал историческое объяснение этого
фразеологизма. «В день Казанской Богоматери (22 окт. 1612 г.), — писал
И. М. Снегирев, — Пожарский с Мининым храбро напал на Струса,
предводителя поляков, которые струсили и оставили Москву победи-
телям, или, как говорится: трусу праздновали»1 2. В наше время это объяс-
нение получило отражение, например, в книге И. А. Уразова «Почему
мы так говорим?»3.
Однако еще в XIX в. подобное объяснение подверглось критическо-
му пересмотру. Так, известный этнограф и писатель С. В. Максимов,
упрекая своих предшественников за историческое толкование ряда по-
говорок {кондрашка хватил, снявши голову по волосам не плачут, меж
двух огней), заметил: «С такими усердными разысканиями, основанны-
ми на легкой подозрительности, можно дойти до сомнительных толко-
ваний (и это на лучший конец), если не до простой и бесцельной заба-
вы (на худший): Праздновать трусу — не какому-нибудь злому духу (или
подчиняться беспокойному, неестественному настроению души), а упо-
добиться польскому полковнику Струсю, которого разбил на голову
Минин с Пожарским 22 октября 1612 г.»4
Таким образом, отвергая историческое объяснение И. М. Снегире-
ва, сам С. В. Максимов был склонен считать, что устойчивое словосо-
четание праздновать трусу возникло на основе словосочетания празд-
новать кому {чему). В этом он следовал за В. И. Далем, который в
Толковом словаре живого великорусского языка поместил праздновать
трусу после «кому, какому святому ныне празднуют! Чему, какому со-
бытию ныне празднуют!» (т. III).
Действительно, словосочетание глагола праздновать с дательным
падежом имени (кому, чему) было широко распространено в русской
письменности и оттуда проникло в народные говоры. Ср. «Празднова-
ли святому пророку Илье»5, а также «царица праз(д)новала преподоб-
ному Сергию»6; «Его Величество праздновал взятью Нарвскому»7.
1 Некрасов Н. А. Поли. собр. соч. н писем: В 15 т. М., 1981-2000. Т. 3. С. 173.
2 Снегирев. Русские в своих пословицах. М., 1832. Кн. III.
3 Уразов И. А. Почему мы так говорим? М., 1962.
4 Максимов С. В. Крылатые слова. М., 1955.
5 СлРЯ XI-XVII вв. Вып. 18.
6 Забелин И. Дополнения к дворцовым разрядам. Доп. к т. 3. СПб., 1854.
7 Походный журнал 1720 г. И Картотека СлРЯ XI-XVII вв. Института русского
языка нм. В. В. Виноградова.
211
В дальнейшем, развивая мысли своих предшественников, сходным
образом объяснял эту поговорку М. И. Михельсон. Приведя толкование
И. М. Снегирева, он заметил: «Не правильнее ли объясняется выражение
“трусу праздновать” (как и “лытусу праздновать”) словом “праздновать”:
празднуют святому, чествуя его, поклоняются ему. Нарицательные “трус”
и “лыток” олицетворяются “трусом” и “лытусом”, которым боязливые
поклоняются»8.
Не ссылаясь на своих предшественников, принял подобное объяс-
нение и Б. А. Ларин. Формулируя условия, «какими определяется зако-
номерность развития фразеологических стереотипов из переменных
(«свободных») словосочетаний», и отмечая в качестве одного из них
«изменение грамматической формы речения» в связи с общей эволю-
цией грамматической системы языка, он писал: «Раньше, еще в XVIII и
XIX вв., говорили: “Трусу праздновать”, т. е. “справлять праздник (свя-
тому) Трусу” (иронически), а теперь “Труса праздновать”»9. Думается,
что в данном случае Б. А. Ларина интересовало, собственно, не про-
исхождение фразеологизма, а лишь «изменение грамматической фор-
мы речения» как одного из условий «развития фразеологических сте-
реотипов».
Эту же точку зрения отстаивает и развивает в ряде своих работ
В. М. Мокиенко, признавший историческое объяснение «фразеологи-
ческой легендой» и плодом «народной этимологии»10 11.
Новую попытку объяснить выражение трусу праздновать находим
в статье Н. А. Мещерского (О происхождении фразеологизма «трусу
праздновать» («труса праздновать») И Язык жанров русского фолькло-
ра. Петрозаводск, 1977). Прекрасный знаток древнерусской книжности
Н. А. Мещерский считал, что «фразеологизм этот много старше, чем
начало XVII в.», и его непосредственным источником является пере-
водная церковнославянская письменность, а именно месяцесловная
«память (великому) трусу», где слово трус употребляется в значении
«землетрясение».
Однако объяснение Н. А. Мещерского сразу вызвало возражение у
автора настоящих строк. Прежде всего потому, что в месяцесловах от-
сутствует само словосочетание «трусу праздновать», а есть лишь «па-
мять трусу»11. Признав наши возражения объективными, В. М. Моки-
енко также считает неубедительным предположение Н. А. Мещерского12.
8 Михельсон. Русская мысль и речь. Т. II.
9 Ларин Б. А. Очерки по фразеологии И История русского языка и общее язы-
кознание. М., 1977.
10 Мокиенко В. М. 1) Из истории фразеологизмов // Русский язык в националь-
ной школе. 1973. № 5; 2) В глубь поговорки. М., 1975; 3) Славянская фразеология.
М„ 1989.
11 Иванова Т. А. К истории поговорки «трусу праздновать» (некоторые замеча-
ния и уточнения о ее происхождении) // Язык жанров русского фольклора. Петро-
заводск, 1979.
12 Мокиенко. Славянская фразеология. С. 18-19.
212
Вместе с тем дальнейшие разыскания позволяют признать справед-
ливость предложенного Н. А. Мещерским объяснения. И хотя нам по-
прежнему не удалось отыскать в древнерусских памятниках устойчи-
вое словосочетание праздновать трусу в более раннюю эпоху, «чем
начало XVII в.», однако оно, безусловно, бытовало прежде всего в цер-
ковном обиходе с давнего времени. При этом, конечно, не в том значе-
нии, которое присуще этому фразеологизму в современном русском
литературном языке. Обычай именно праздновать трусу, согласно Про-
логу (по сп. 1339 г.), восходит ко времени императора Феодосия II Ма-
лого, когда в 438 г. Константинополь и иные города были разрушены
страшным землетрясением. Сам император с патриархом и причтом и
со всеми людьми со слезами молились Богу, «кресты носяще». С тех
пор и утвердился обычай «таковыя вины праз(д)нует ц(ерко)вь того
память кр(ест)ы носяще»13.
Как пишет Н. А. Мещерский, на календарные дни памяти трусу «со-
чинялись специальные последования и молитвословия». Так, в том же
Прологе по списку 1339 года приведен тропарь, начинающийся слова-
ми: «Избави на(с) Г(оспод)и праведнаго своего гнева...»
Пришедший из Византии обычай праздновать трусу, т. е. особым
образом отмечать в церкви праведный Божий гнев, естественно, был
известен издавна и в православной Руси. «Уже в месяцеслове Остро-
мирова евангелия (1056-1057 гг.), — пишет Н. А. Мещерский, — под
17 марта мы находим. “Па(мя)ть с(вя)таго Алекса, нарицаемаго ч(е)л
(ове)ка б(о)жия, и великому троусоу”».
Переосмысление традиционного безобразного устойчивого сочета-
ния праздновать трусу, с точки зрения Н. А. Мещерского, произошло
не ранее XVIII в., когда в русском языке появилось омонимичное слово
трус — «трусливый человек». Действительно, и наиболее ранняя сло-
варная фиксация слова трус в значении «трусливый человек», и пре-
зрительно-ироническое употребление праздновать трусу в значении
«трусить, бояться» относятся к XVIII веку. По данным Словаря совре-
менного русского литературного языка (т. 15), впервые значение «трус-
ливый человек» у слова трус отмечено в «Российском целлариусе»
Фр. Гелтергофа (1771 г.).
Заметим, что само слово трус по своему происхождению является
регулярным праславянским образованием от глагола трясти. Следова-
тельно, первоначальным значением этого слова было «трясение», в том
числе и «землетрясение». Частотность и терминологичность последне-
го значения у слова трусь в памятниках древнерусской письменности,
безусловно, обязаны влиянию евангельского текста, в котором это сло-
во неоднократно употребляется при переводе греческого <7гктр.6<; —
«землетрясение» (см., например, Евангелие от Матфея. 27, 54 и 28, 2).
13 Пролог по рукописи Публичной библиотеки Погодинского Древлехранили-
ща. № 58. Пг„ 1917. Вып. 2. С. 349.
213
Вместе с тем это слово могло употребляться и в значении особого
психофизического состояния человека, его нравственного потрясения:
«и егда г(лаго)ла слово се к мне, въста(х) с трусомь (с трепетом. —
Т. И.)», — Книга пророка Даниила. 10, 1114.
По-видимому, именно на основе этого значения слова трус возни-
кает в истории русского языка омоним, означающий лицо, характери-
зуемое по действию однокоренного глагола: трус — человек, который
трусит. У Н. С. Лескова в «Соборянах» обыгрываются эти два значе-
ния: «— Я (дьякон Ахилла. — Т. И.) всем хочу доказать, что я всех
здесь храбрее <...> — Не хвалитесь. Иной раз и на храбреца трус (тре-
пет, дрожь. — Т. И.) находит, а другой раз трус (человек. — Т. И.) чего и
не ждешь наделает...»15.
Точно так же и переосмысленный фразеологизм трусу праздно-
вать — «робеть, бояться, трусить» известен лишь с XVIII в. Впервые
он отмечен А. И. Федоровым у Г. Р. Державина в комической народной
опере «Дурочка умнее умных»: «Трусу, Сидоровна, празднуешь! Поли-
тика политикой, а драться надобно»16.
Таким образом, появление нового образного фразеологического зна-
чения у словосочетания праздновать трусу, несомненно, зависело, во-
первых, от основного в русском литературном языке значения глагола
праздновать — «справлять праздник» (святому) и, во-вторых, от появ-
ления в русском языке омонима трус «трусливый человек».
С точки зрения Н. А. Мещерского, ироническое переосмысление
первоначально безобразного словосочетания празновать трусу, веро-
ятнее всего, произошло «в речи церковников и семинаристов». Думает-
ся, что и это умозаключение ученого не лишено оснований, хотя и не
имеет бесспорных доказательств. Одним из косвенных свидетельств
этого может служить образованный по той же модели фразеологизм
Лытусу праздновать, отмеченный еще В. И. Далем (т. II). С нашей точ-
ки зрения, само это «имя» является латинизированным вариантом слов
лытала, лыталь, лытарь и др., употребляемых в русских народных
говорах в значении «праздный гуляка, шатун, лодырь»17.
Думается, что данный вариант «святого» Лытуса с очевидностью ука-
зывает на ту же среду, где произошла и фразеологизация трусу праздно-
вать. Ср. подобную «латинизацию» в речи бурсака у Н. Г. Помяловского
в «Очерках бурсы»: «Отец его спрашивает: “Как сказать по-латыни: ло-
шадь свалилась с моста?” Молодец отвечает: “Лошадендус свалендус с
мостендус”»18.
14 Срезневский И. И. Материалы для Словаря древнерусского языка: В 3 т. СПб.,
1912. Т. III. Стб. 1012-1013.
15 Лесков Н. С. Собр. соч.: В 11 т. М., 1957. Т. 4.
16 Федоров А. И. Развитие русской фразеологии в конце XVIII — начале XIX в.
Новосибирск, 1973.
17 Словарь русских народных говоров. Л., 1981. Вып. 17.
18 Помяловский Н. Г. Соч.: В 2 т. М.; Л., 1965. Т. 2.
214
Заметим также, что экспрессия ироничности поговорки трусу празд-
новать, как справедливо пишет В. М. Мокиенко, является «важным
“намеком” на ее каламбурное образование: ведь такая экспрессивность
создается за счет прозрачной (или когда-то прозрачной) “нарицатель-
ности” имени собственного»19.
Именно таким, фактически фиктивным «именем собственным», яв-
ляется первоначально «святой» Трус, созданный языковой шуткой, ка-
ламбуром. Однако с течением времени это фиктивное «имя собственное»
уже таковым перестает осознаваться и превращается лишь в граммати-
чески варьирующийся компонент фразеологизма трусу (труса) празд-
новать.
Впервые опубликовано: РР. 1998. Яг 1. С. 107-112.
19 Мокиенко В. М. Собственное имя в составе русской фразеологии // Cesko-
slovenska rusistika. 1977. Rodn. ХХП. № 1.
ВСЁ (ВСЕ) И ВСЯ
Включаем ли мы телевизор или радио, раскроем ли мы журнал или
газету, непременно услышим или прочтем устойчивые выражения всё и
вся и все и вся, ставшие в наше время журналистским штампом. Вот
некоторые примеры их употребления: «Ненавидят всё и вся»1; «Стали
печатать всех и вся»* 2; «Без ... экспертов из академиков, бывало, растол-
ковывавших всё и вся насчет перестройки»3.
Как видно из приведенных примеров, устойчивые сочетания всё и
вся, все и вся «употребляются с усилительным значением исчерпываю-
щей полноты чего-л., полного охвата чем-л.»4. При этом данное значе-
ние может конкретизироваться введением в текст грамматических уточ-
нителей: от... до, начиная... кончая: «...у старика можно увидеть всех
и вся — от солидных докторов наук до практикантов и девчонок из
вивария»5; «...опасен... своими наскоками на всё и вся, начиная от пра-
вительства и кончая прессой»6.
Заметим, что вся в этих сочетаниях восходит к архаичной форме
именительного/винительного падежа множественного числа среднего
рода местоимения все. Считается, что по происхождению она является
церковнославянской7. Сравните в речи игумена: «Вам мирянам, да еще
в пути сущим, разрешение на вся, а нам, грешным, не подобает»8, а
также в славянизированном «послании на Керженец от московского
общества старообрядцев» в том же романе П. И. Мельникова-Печер-
ского: «Аще восхощете о чем знати, той наш посланник вся по ряду
уста ко устам да глаголет»9.
Вместе с тем в современном языке постоянно отмечается употреб-
ление формы вся и в других падежах. Естественно, чаще всего в роди-
’ Быков В. Попытка устыдиться И Московские новости. 1990. № 47.
2 Памяти А. Н. Стругацкого // Книжное обозрение. 1991. № 42.
’ Кондрашов Ст. Момент истины // Известия. 1992. 7 мая.
4 Словарь русского языка: В 4 т. М., 1981-1984. Т. I.
5 Крон А. Бессонница 11 Новый мир. 1977. №4. С. 14.
6 Андреев Н. Президент России постоянен в своей непредсказуемости И Извес-
тия. 1992. 7 мая.
7 Толковый словарь русского языка / Под ред. Д. Н. Ушакова: В 4 т. М., 1935—
1940. Т. I.
8 Мельников П. И. {Андрей Печерский). В лесах. М., 1958. Кн. I.
9 Там же. Кн. 2. С. 384.
216
тельном, близком и семантически, и формально винительному паде-
жу. Вот некоторые примеры подобного употребления в устной речи:
род. п. — «деградация всего и вся», «разгон всех и вся», «неожидан-
ность для всех и вся»; дат. п. — «равнодушие ко всем и вся»; тво-
рит. п. — «недовольство всем и вся», «солидарны со всеми и вся»;
предл. п. — «нехватки во всем и вся» (Центральное, Российское и
С.-Петербургское телевидение и радио).
Конечно, подобное употребление легче всего может быть расцене-
но как одна из речевых ошибок, которых, к сожалению, достаточно в
современном русском языке. Однако, как кажется, это не совсем так.
И дело заключается не только в том, что «неизменяемое» словечко вся
в этих устойчивых сочетаниях употребляют наши лучшие и наиболее
известные публицисты и писатели, упрекать которых в незнании рус-
ского литературного языка вряд ли справедливо. Сравните: род. п. —
«...в этой связке всего и вся»10 11; «...тотальная регуляция всего и вся»";
«...переименование всего и вся»12; «...мода на дележку всего и вся»13;
«Вместе с тем новые времена обернулись... нехватками всего и вся»14;
дат. п. — «...радость возрастного... вызова всем и вся»15; «,..“Ц. Т.”,
служившее всем и вся»16; предл. п. — «.. .футляры, чехлы, тенты на всем
и вся»17.
Думается, что подобное употребление, т. е. превращение первона-
чальной формы именительного/винительного падежа в неизменяемое
вся, обусловлено его вхождением в устойчивое (фразеологическое) сло-
восочетание. Именно процесс фразеологизации свободных сочетаний
слов в устойчивые (связанные) может приводить к закреплению в них
разных архаизмов, как лексико-семантических, так и грамматических,
что и наблюдается в данном случае.
Впервые опубликовано: РР. 1993. № 3. С. 42-43.
10 Кондрашов Ст. Ожидая помощь «семерки» И Известия. 1991. 29 мая.
11 Стариков Е. Фараоны, Гитлер и колхозы //Знамя. 1991. № 2. С. 217.
12 Рассадин С. Голос из арьергарда // Знамя. 1991. № 11. С. 200.
13 Шмелев Н. Шанс на спасение // Известия. 1991. 23 окт.
14 Овчинникова И. Молодые учителя запросились в село // Известия. 1992. 8 мая.
15 Маканин В. Там была пара // Новый мир. 1991. № 5. С. 84.
16 Бовин А. Победа! Что дальше? // Известия. 1991. 24 авг.
17 Чаликова В. Крик еретика И Вопросы философии. 1991. № 1. С. 24.
СТУЛЬЯ ЛОМАТЬ
Светлой памяти
Виктора Владимировича Виноградова
Основоположник отечественной фразеологической науки В. В. Ви-
ноградов, рассуждая о фразеологических единствах, писал о том, что
этот тип фразеологизмов, выделенных им, обладает рядом определен-
ных признаков. При этом «для создания фразеологического единства
достаточно каждого из них в отдельности. Это: 1) переносное, образ-
ное значение, создающее неразложимость фразового сочетания; <...>
2) экспрессивная насыщенность; 3) невозможность замены синонимом
ни одного из лексических элементов фразового единства, которые по
формальным причинам могут быть выделены»'.
Все эти признаки присущи устойчивому сочетанию стулья ломать,
употребляемому в русском языке в значении «относиться к чему-либо
без должного чувства меры, с излишней без необходимости эмоцио-
нальностью». Вот некоторые примеры употребления этого фразеоло-
гизма в живой речи: «Стоит ли из-за таких пустяков стулья ломать»;
«брось, пожалуйста, стулья ломать»; «мало ли сам дров наломал, зачем
же теперь еще стулья ломать?»
Вместе с тем это экспрессивное устойчивое сочетание не отмече-
но ни в академическом «Словаре современного русского литератур-
ного языка» в 17 томах, ни в «Словаре русского языка» в 4 томах под
ред. А. П. Евгеньевой, ни во «Фразеологическом словаре» под ред.
А. И. Молоткова. По-видимому, это объясняется тем, что еще не утра-
чена в языковом сознании говорящих и пишущих прямая связь этого
фразеологизма с его источником, на которую уже указал в «Опыте
русской фразеологии» М. И. Михельсон: «Стулья ломать (иноск.) пе-
ресаливать, слишком горячо относиться к чему-нибудь <...> Ср. Го-
голь. Ревизор. I, I»1 2.
Обратимся теперь к исходному тексту Н. В. Гоголя. Интересующее
нас изречение принадлежит Городничему, который, обращаясь к смот-
1 Виноградов В. В. Основные понятия русской фразеологии как лингвистиче-
ской дисциплины. // Виноградов В. В. Избранные труды: Лексикология и лекси-
кография. М., 1977. С. 133.
2 Михельсон. Русская мысль и речь. Т. II. С. 324.
218
рителю Хлопову, сказал ему следующее: «То же я должен вам заметить
и об учителе по исторической части. Он ученая голова — это видно, и
сведений нахватал тьму, но только объясняет с таким жаром, что не
помнит себя. Я раз слушал его: ну, покамест говорил об ассириянах и
вавилонянах — еще ничего, а как добрался до Александра Македон-
ского, то я не могу вам сказать, что с ним сделалось. Я думал, что по-
жар. Ей-богу! сбежал с кафедры и, что есть силы, хвать стулом об пол.
Оно, конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ло-
мать? От этого убыток казне»3.
Как видим, словосочетание стулья ломать употребляется здесь в
своем прямом (свободном, а не фразеологически связанном) значении:
реальный стул, которым учитель истории в ажитации, вызванной под-
вигами Александра Македонского, хватил об пол, мог быть сломан, и
«убыток казне», действительно, мог быть нанесен. Вполне естествен-
но, что в «Толковом словаре русского языка» под ред. Д. Н. Ушакова
именно эта цитата из «Ревизора» иллюстрирует значение «ломать... что.
Разрушая... приводить в негодность»4.
Однако впоследствии употребление этих слов Городничего в силу их
экспрессивности приобретает переносное, или, как заметил М. И. Ми-
хельсон, иносказательное, значение. Они становятся «крылатыми слова-
ми» в значении «зачем же переходить меру»5.
Сравните у Ф. М. Достоевского в «Униженных и оскорбленных»
прямую цитату из «Ревизора»: «Я прочел им мой роман в один присест,
с.. > Наташа (героиня романа. — Т. И.) слушала, плакала и под столом,
украдкой, крепко пожимала мою руку. Кончилось чтение. Она встала;
щечки ее горели, слезинки стояли в глазах; вдруг она схватила мою
руку, поцеловала ее и выбежала вон из комнаты. Отец и мать перегля-
нулись между собою, с.. .> Но Анна Андреевна (мать Наташи. — Т. И.)
<...> смотрела теперь так, как будто хотела выговорить: “Оно, конечно,
Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать?”»6.
Естественно, что в данном случае уже и Александр Македонский
совершенно ни при чем, и ни о каких реальных стульях речи нет и быть
не может. В дальнейшем «крылатые слова» Городничего могли подвер-
гаться индивидуально-авторскому трансформированию: «Александр
Македонский великий человек, но стульев ломать не следует»7.
Общеизвестно, что многие фразеологизмы современного русского
языка возникли в результате процесса «сжатия» — имплицирования
большего текста в направлении к меньшему по объему. «Имплициро-
вание большого контекста, ведущего к фразеологизации, — пишет
3 Гоголь Н. В. Собр. худож. произв.: В 5 т. М., 1960. Т. 4. С. 15.
4 Толковый словарь русского языка / Под ред. Д. Н. Ушакова. Т. II. Стб. 87.
5 Ашу кин Н. С., Ашукина М. Г. Крылатые слова. М., 1987. С. 14.
6 Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1971-1990. Т. 3. С. 188-189.
7 Чехов А. П. Скука жизни // Чехов А. П. Собр. соч.: В 12 т. М., 1954-1957. Т. 4.
С. 282.
219
В. М. Мокиенко, — это не только количественное изменение языковых
единиц. Изменения делают фразеологические единицы более компакт-
ными и лаконичными, что увеличивает обобщенность»8.
Этот процесс отчетливо прослеживается и на истории фразеологиз-
ма стулья ломать. Так, например, в драме А. П. Чехова «Леший», в
реплике помещика Орловского, обращенной к герою драмы Хрущеву в
связи с продажей леса Войницким, имплицирована первая часть «кры-
латых слов»: «Ну, ты, положим, идейный человек... покорнейше тебя
благодарим за это, кланяемся тебе низко, но зачем же стулья ломать?»9.
«Крылатые слова» при этом превращаются в поговорку. Вместе с тем
связь поговорки с ее источником сохраняется в построении предложе-
ния, в противопоставлении его частей: идейный человек... но...
Сравните также реплику следователя в одном из эпизодов романа
Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание»: «Фу, черт! —заревел
он (Разумихин. — Т. И.), махнув рукой, и как раз ударил ее об малень-
кий круглый столик, на котором стоял допитый стакан чаю. Все полете-
ло и зазвенело. — Да зачем же стулья-то ломать, господа, казне ведь
убыток! — весело закричал Порфирий Петрович»10 *.
Здесь связь с источником поговорки прежде всего подчеркивается
указанием на «убыток казне», который теперь состоит, естественно, не
в сломанном стуле, а в разбитом стакане, к тому же и не казенном. Кро-
ме того, та же связь проявляется и в том, что Разумихин в раздражении,
вызванном насмешками Раскольникова, повел себя подобно «учителю
истории» без должного чувства меры, не адекватно сложившейся ситуа-
ции, стал, с легкой руки Н. В. Гоголя, что теперь называется, — стулья
ломать.
В наше время поговорка зачем же стулья ломать уже утратила
былую связь со своим источником. Сравните, например, заглавие за-
метки «Зачем же стулья ломать», автор которой имел в виду действия
главы Российского фонда культуры. Последний, не получив помощи
на ликвидацию последствий пожара в здании Фонда, «перешел к ос-
корблениям», т. е. действовал с излишней без необходимости эмоцио-
нальностью11.
Начавшийся процесс имплицирования окончательно завершается
появлением в русском языке нового фразеологического единства сту-
лья ломать'. «Удивил, изумил! — твердил Иван Федорович в ответ на
все вопросы. <...> Сам первым делом кричит, что не надо стульев ло-
мать» — реплика генерала Епанчина по поводу отставки Евгения Пав-
ловича Радомского, лица, безусловно, второстепенного, но пребываю-
щего в романе до самых его последних страниц12.
8 Мокиенко. Славянская фразеология. С. 99.
9 Чехов. Собр. соч. Т. 9. С. 189.
10 Достоевский. Поли. собр. соч. Т. 6. С. 191.
" Московские новости. 1994. № 14. С. 3.
12 Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч. Т. 6. С. 288.
220
Как уже было отмечено, В. В. Виноградов считал «экспрессивную
насыщенность» одним из основных признаков фразеологических единств.
Весь приведенный здесь материал убедительно об этом свидетельствует.
Именно экспрессивная насыщенность способствовала тому, что слова
Городничего стали «крылатыми». Приобретая переносное, образное зна-
чение при той же экспрессивной насыщенности, они получали «неразло-
жимость фразового сочетания». Наконец, возникшее в результате про-
цесса имплицирования фразеологическое единство «стулья ломать» не
допускает возможности замены синонимами ни одного из лексических
компонентов, легко в нем выделяемых.
Возможные видоизменения фразеологизма в целях его актуализа-
ции будут уже индивидуально-авторскими преобразованиями, явлени-
ем стиля, а не языка. Таковой представляется трансформация «крыла-
тых слов» у В. Пьецуха в «Новой московской философии»: «Зачем вы
стулья-то ломаете... не пойму? Вот тоже, народ: придет и сразу начина-
ет стулья ломать, как будто их для того и поставили, чтобы все, кому не
лень, ломали их на дрова. И ведь ни одной собаке в голову не придет,
что стул-то казенный, и, значит, ломая его на дрова, ты причиняешь
убыток своей отчизне».
Как видим, В. Пьецух снова возвращает нас к реальным стульям,
поясняя «непонимающим», что «ломали их на дрова». Но, с его точки
зрения, «литература не может принять эту вполне жизненную фразу» и
превращает ее в то, о чем написана эта заметка.
Впервые опубликовано: РР. 1995. № 1. С. 113-116.
Рецензия на книгу: Филин Ф. П. Происхождение русского,
украинского и белорусского языков. Л., 1972
Вышла в свет новая работа члена-корреспондента АН СССР Ф. П. Фи-
лина, одного из наиболее известных историков русского языка и знато-
ков современных его диалектов. Книга «Происхождение русского, укра-
инского и белорусского языков» состоит из небольшого предисловия
(с. 3—4), введения (с. 5-96), четырех частей (ч. I — с. 97-356, ч. II —
с. 357-473, ч. III — с. 474-515, ч. IV — с. 516-624), заключения (с. 625-
639), списка сокращений и указателя имен (с. 640-652).
Результат многолетнего труда Ф. П. Филина, эта книга заслуживает
самого пристального внимания. Она, как и ранее вышедшая его же книга
«Образование языка восточных славян» (1962), представляет собой
обобщающее исследование по ряду важнейших проблем, какого мы не
имели после классических работ А. А. Шахматова. Учитывая работы
предшествующих ученых и привлекая разносторонний фактический
материал, часто впервые вводимый в научный оборот, Ф. П. Филин со-
здал оригинальную концепцию происхождения восточно-славянских
языков, дал интересные и новые решения многих частных вопросов.
Введение в монографию содержит три раздела, в которых рассматри-
ваются вопросы, связанные с общей проблематикой исследования. В пер-
вом разделе освещаются важнейшие в славистике вопросы о прародине
славян, распаде общеславянского языка и образовании языка восточных
славян (с. 6-30). Полемизируя с учеными, определявшими прародину
славян в Повислинье, Ф. П. Филин считает, что ее поиски должны опи-
раться на следующие доказательства: «1) существенные языковые кон-
такты между праславянскими и их родственными и неродственными со-
седями; 2) географические показания некоторых слоев праславянской
лексики, а также данные топонимики; 3) свидетельства, получаемые по-
средством других наук. Особо важное значение имеют сведения древних
писателей, относящиеся к жизни древних славян и их соседей» (с. 11).
В итоге рассмотрения этих доказательств Ф. П. Филин приходит к выво-
ду, что славяне во второй половине I тысячелетия до н. э. занимали земли
между средним течением Днепра и Западным Бугом. При этом он спра-
ведливо замечает, что подобные предположения, основывающиеся лишь
на косвенных свидетельствах, «могут быть только более или менее прав-
доподобными рабочими гипотезами». Вместе с тем следует согласиться
222
с автором монографии и в том, что гипотеза о среднеднепровской — за-
паднобужской прародине славян является наиболее правдоподобной.
Ф. П. Филин придерживается той точки зрения, что общеславянский
язык подвергся распаду незадолго до возникновения письменности на
старославянском языке. Возникший в результате этого процесса восточ-
нославянский (древнерусский) язык представлял собой ряд близкород-
ственных говоров, некоторые диалектные черты которых по своему про-
исхождению были древнее самого восточнославянского языка. Эта мысль,
заслуживающая признания, проходит красной нитью во всех специаль-
ных частях работы и направлена против прямолинейной схемы языково-
го дробления, восходящей к «родословному древу» А. Шлейхера.
Во втором разделе введения — «Из истории вопроса о древнерусских
диалектах и происхождении русского, украинского и белорусского язы-
ков» — представлен обширный обзор мнений разных ученых, начиная с
А. X. Востокова. Особенно подробно изложена неоднократно менявшая-
ся «трехчленная» концепция А. А. Шахматова. Оценивая в дальнейшем
концепции Т. Лер-Сплавинского, Н. С. Трубецкого, Р. И. Аванесова, а
также других ученых, Ф. П. Филин отмечает некоторый схематизм их
построений, учет лишь фонетических фактов, недооценку данных грам-
матики и лексики, а также то, что в этих концепциях «исторические со-
ображения преобладают над лингвистическим материалом» (с. 69).
В последнем разделе введения рассмотрены «некоторые проблемы
реконструкции древнерусских диалектов» (с. 84-96). Здесь первооче-
редной задачей исследователей Ф. П. Филин считает «настойчивое и
неуклонное расширение фактической базы, выявление новых диалект-
ных явлений ранней поры» (с. 86). Однако при решении этой задачи
перед учеными «стоят большие трудности, подчас непреодолимые»
(с. 89). К числу таких трудностей Ф. П. Филин справедливо относит,
во-первых, «очень неравномерное географическое размещение древне-
русских письменных памятников» (с. 89). Действительно, только нов-
городские говоры засвидетельствованы многочисленными письменны-
ми памятниками XI-XIV вв. Во всех остальных случаях «древнерусские
земли представлены письменными памятниками XI-XIV вв. очень сла-
бо или вовсе не представлены» (с. 89)'.
Вторая трудность, с которой сталкивается исследователь древнерус-
ских диалектов, — это «нетождественность устного и письменного язы-
ка», так как подавляющее большинство древнейших рукописей напи-
сано на старославянском языке русского извода, в который диалектные
особенности древнерусской речи проникали с трудом. Наконец, «ано-
1В качестве примера последних названа и Рязанская земля, а Рязанская кормчая
1284 г. считается копией, переписанной киевскими писцами. Однако имеется рабо-
та Э. Д. Блохиной «Палеографическое и фонетическое описание Рязанской корм-
чей 1284 г.» (автореф. дис. ... канд. филол. наук. Л., 1970), в которой высказано
предположение, что «все писцы Рязанской кормчей были представителями средне-
русских (применительно к древнерусскому языку), скорее всего, рязанских гово-
ров» (с. 26).
223
нимность древнерусских письменных произведений», т. е. то обстоя-
тельство, что нам обычно остается неизвестным, из какой местности
происходил автор или переписчик того или иного произведения.
Однако, несмотря на возникающие перед исследователями трудно-
сти, Ф. П. Филин считает, что данные древнерусской письменности яв-
ляются основными при реконструкции древнерусских диалектов. Здесь
прежде всего необходимо установить «состав древнерусских диалек-
тизмов разных языковых уровней и разных типов», определить их изо-
глоссы, время возникновения и сдвиги, которые произошли в их исто-
рии, а затем уже должны решаться вопросы о том, составляют ли эти
изоглоссы определенные древнерусские диалектные зоны и диалекты.
Всему этому и посвящены специальные части монографии. В них глав-
ное внимание сосредоточено на детальном описании диалектных явле-
ний, как доставшихся восточнославянскому языку в наследство от пра-
славянского, так и возникших в самом древнерусском языке в различные
эпохи его обособленного существования. Анализируя обширный круг
явлений, Ф. П. Филин постоянно привлекает разнообразные данные,
при этом в значительной степени новые, дает всегда определенную оцен-
ку ранее высказанным предположениям и суждениям.
Первая часть посвящена фонетическим диалектизмам. В ней после-
довательно и всесторонне рассмотрены аканье, судьба гласных био,
судьба Д история гласных ы и с в южных диалектах, изменение е в ‘о,
‘а в е; история праславянских сочетаний типа twt, диалектные явления
в системе гласных, обусловленные падением редуцированных ъ и ь,
история согласного г, цоканье, совпадение шипящих и свистящих со-
гласных, развитие категории твердости-мягкости согласных, а также и
другие, более мелкие, фонетические диалектизмы.
Заключает первую часть монографии раздел, в котором фонетичес-
кие диалектизмы подвергаются хронологической классификации. Так,
Ф. П. Филин выделяет следующие группы: «1) древнейшие, возник-
шие до образования языка восточных славян или в самом начале его
сложения; 2) древние, появившиеся после формирования языка восточ-
ных славян, но раньше падения редуцированных ъ и ь, и 3) поздние,
оформившиеся во время падения редуцированных гласных и после па-
дения редуцированных» (с. 341).
По-видимому, большинство замечаний вызовет первая группа, так
как критерии определения таких диалектизмов еще недостаточно вы-
яснены. В связи с этим, с нашей точки зрения, наиболее дискуссион-
ным представляется решение проблемы аканья, возникновение кото-
рого Ф. П. Филин относит еще к общеславянской эпохе.
Вторая часть исследования посвящена морфологическим диалектиз-
мам. В ней последовательно рассмотрены диалектизмы в склонении
имен существительных и прилагательных, диалектные новообразова-
ния в склонении местоимений и в глагольном спряжении. В именном
склонении освещена история таких форм, как родительный падеж един-
ственного числа основ на -ja: жены — земл&, дательный падеж един-
ственного числа в словах мужского рода с флексиями -у, -ови, -eew, обоб-
224
щение основ на заднеязычные согласные; история звательной формы;
история форм именительного падежа множественного числа слов муж-
ского рода с флексиями -ове, -еве и -а; развитие категории одушевлен-
ности и некоторые другие.
Третья часть, самая небольшая по объему, посвящена некоторым
синтаксическим диалектизмам. В ней рассмотрены конструкция вода
пить, обороты со страдательными причастиями на -но и -то, диалект-
ные употребления союзов и предлогов, а также некоторые другие син-
таксические диалектизмы.
В последней части, особенно интересной и свежей по материалу,
рассматриваются диалектные явления в лексике. Лексические диалек-
тизмы сгруппированы по определенным тематическим разрядам: на-
звания явлений неживой природы, особенностей ландшафта; назва-
ния грибов, растений, деревьев и кустарников; названия рыб, птиц,
животных; термины материальной культуры и быта и др. Можно за-
метить, что эти тематические разряды охватывают наиболее архаич-
ные и значительные пласты лексики. В книге рассмотрено около ПО
диалектизмов, в результате чего выявлены два типа древних диалект-
ных зон: «1) общеславянское (или общевосточнославянское) явление
сузило зону своего распространения и стало диалектным; 2) явление
никогда не занимало территорию всего языка, причем оно было или
архаичным (остатком иных, более древних языковых или диалектных
членений), или сравнительно поздним местным новообразованием»
(с. 604).
Завершает монографию небольшое заключение, в котором подведе-
ны итоги исследования. Здесь говорится о том, что при определении са-
мостоятельности близкородственных языков, какими являются русский,
украинский и белорусский языки, «нужно учитывать не только лингвис-
тические, но и историко-культурные данные». «Можно полагать, — за-
ключает Ф. П. Филин, — что этноязыковая картина восточного славян-
ства была бы иной, если бы не было грозных событий XIII-XV вв.»
(с. 637). Именно в силу историко-культурных обстоятельств «начиная с
XIII-XV вв. языковое различие между отдельными восточнославянски-
ми территориями серьезно изменяется по сравнению с предшествующим
временем» (с. 638).
Книга «Происхождение русского, украинского и белорусского язы-
ков» — значительный вклад в изучение истории восточнославянских
языков. Она будет иметь глубокое влияние на дальнейшую разработку
всех проблем, связанных с происхождением русского, украинского и
белорусского языков. Несомненно, она станет важнейшим пособием по
исторической грамматике и диалектологии как для преподавателей, так
и для студентов филологических факультетов университетов и педаго-
гических институтов. Трактующая о сложнейших проблемах истории
языка, книга Ф. П. Филина написана ясным и точным языком, а поэто-
му с интересом и пользой прочтет ее и учитель-словесник, стремящий-
ся к более углубленному знанию своего предмета.
Впервые опубликовано: РЯШ. 1972. № 1. С. 102-104.
225
А. И. СОБОЛЕВСКИЙ
«В начале 1882 года в стенах Московского университета происхо-
дил диспут. Молодой человек, почти студент, защищал диссертацию на
степень магистра. После возражений официальных оппонентов с воз-
ражениями выступил маленький гимназист, обнаруживший, к удивле-
нию всех присутствовавших, солидную научную эрудицию и умение
владеть научным методом. Молодой человек, защищавший диссерта-
цию, был 25-летний магистрант, впоследствии профессор и академик
Алексей Иванович Соболевский, а гимназист — ученик 6-го класса
Московской II гимназии Шахматов Алексей, впоследствии академик
Алексей Александрович Шахматов. Так произошла первая встреча двух
ученых, занявших с этого дня первое место среди исследователей рус-
ского языка и удержавших его до самой своей смерти. Почти все, что
после этого диспута в течение следующих 40 лет выходило в России в
области изучения русского языка, было связано с каким-нибудь из этих
двух имен: это были по большей части их собственные труды и лишь
изредка — работы их учеников и последователей, исходивших из поло-
жений, выработанных ими, и применявших их методы».
Так в 1929 г. писал о двух выдающихся ученых России Н. Н. Дурново
в статье1, посвященной памяти А. И. Соболевского, двадцать лет жизни
которого (1888-1908) были связаны с Петербургским университетом.
* * *
Родился А. И. Соболевский в Москве 8 января 1857 г. (по ст. стилю
26 дек. 1856 г.), в доме на Пресне, в котором он провел многие годы
своей жизни, где был очевидцем важнейших исторических событий и
где ему было суждено умереть 24 мая 1929 г. Соболевский был одним
из сыновей скромного и благонамеренного московского чиновника, за-
нимавшегося в конце своей жизни адвокатурой.
В 1874 г. после окончания I Московской гимназии Соболевский по-
ступил на историко-филологический факультет Московского универ-
ситета, где занимался у Ф. И. Буслаева, Н. С. Тихонравова, A. JI. Дю-
вернуа, Ф. Е. Корша, Ф. Ф. Фортунатова, В. Ф. Миллера и В. И. Герье.
1 Slavia. 1930. Rocn. VIII. № 4. S. 830. — Н. Н. Дурново допустил неточность:
диспут по диссертации Соболевского происходил 18.IX. 1882 г.
226
Получив по окончании Московского университета степень кандидата,
Соболевский стал работать в качестве преподавателя русского языка на
Высших женских курсах проф. В. И. Герье, совмещая эту работу с заня-
тиями в рукописных отделах московских библиотек. Эти занятия по-
зволили ему закончить магистерскую диссертацию «Исследования в
области русской грамматики»2, а также до ее защиты опубликовать в
разных русских журналах ряд рецензий на работы, связанные с изуче-
нием памятников древнерусской письменности. Первая печатная рабо-
та Соболевского, рецензия на книгу В. Малинина «Исследование Зла-
тоструя по рукописи XII в.», увидела свет уже в 1879 г.3
«Исследования в области русской грамматики», посвященные раз-
личным вопросам исторической морфологии русского языка, по сло-
вам Е. Ф. Карского, показали, что автор их «очень начитанный в древ-
нерусских произведениях исследователь, обладающий обширными
познаниями в области языка, богатой сообразительностью и смелос-
тью в решении разных спорных вопросов. Некоторые объяснения его,
строго обоснованные на реальных данных старинных произведений
и живых фактах русского и других славянских языков, подтвержден-
ные выводами сравнительного языковедения, остаются до сих пор до-
стоянием науки»4.
Успешная защита магистерской диссертации позволила ему занять
должность доцента по кафедре русской словесности в Киевском уни-
верситете, где он с января 1883 г. начал читать лекции. Уже в начале
следующего года Соболевский завершает свою вторую диссертацию
«Очерки по истории русского языка» (Киев, 1884), за которую Ученый
совет Харьковского университета удостоил его степени доктора наук.
«“Очерки”... А. И. Соболевского — первое серьезное исследование
по исторической диалектологии русского языка, составившее в исто-
рии науки о русском языке целую эпоху», — писал в 1924 г. об этом
исследовании Н. Н. Дурново5.
Произведенный А. И. Соболевским анализ языковых особенностей
ряда древнерусских рукописей позволил ему установить древние га-
лицко-волынский и псковской говоры. Так, на фоне обычного для древ-
нерусских памятников смешения гласных i и е А. И. Соболевский смог
открыть в группе памятников, названных им галицко-волынскими, осо-
бые условия для перехода е в «новый» i (камВнь, шВсть, учВнье, корЪ-
нье, матВрь). В псковских же рукописях он отметил переход гласного а
в положении после мягких согласных в е (грезь), а также смешение
2РФВ. 1881. №3-4.
3 Соболевский А. И. Рецензия на кн.: Малинин В. Исследование Златоструя по
рукописи XII в. // Критическое обозрение. 1879. № 5. С. 47.
4 Карский Е. Ф. Очерк научной разработки русского языка в пределах СССР //
Сб. ОРЯС. Л., 1926. Т. 101. № 1. С. 59.
5 Дурново Н. Н. К 40-летию «Очерков» А. И. Соболевского // Slavia. 1925.
Rocn. III. № 4. С. 757-758.
227
шипящих ш и ж со свистящими сиз. Эти выводы А. И. Соболевского
«оказались по тщательной их проверке неопровержимыми», и их «нельзя
не признать одним из наиболее ценных приобретений в историческом
изучении русского языка»6.
Чтение лекций по истории русского языка в Киевском университете
побудило Соболевского к созданию учебного руководства, в котором,
как писал он сам, «уже давно у нас чувствуется недостаток»7.
Так появились в 1888 г. «Лекции по истории русского языка» А. И. Со-
болевского. «Выход этих “Лекций” является едва ли не самым видным ’
моментом в истории нашей науки после появления “Исторической грам-
матики” Буслаева, — писал А. А. Шахматов. — Все последующие рабо-
ты по русскому языку примыкают к этим “Лекциям” и частью строят
дальнейшие выводы на фактах, собранных и обнародованных Соболев-
ским, частью же пользуются толкованиями и соображениями, предло-
женными этим исследователем... “Лекции” получили значение послед-
него слова исторической науки о русском языке и у нас и за границей.
(Они) упрочили за Соболевским славу лучшего знатока этого предмета и
выдвинули его на первое место среди прочих исследователей»8.
Таким образом, ко времени переезда в Петербург А. И. Соболев-
ский был уже вполне сформировавшимся ученым и опытным препода-
вателем.
* * *
В 1888 г. состоялся перевод ординарного профессора А. И. Собо-
левского из Киева в С.-Петербургский университет, где он занимает
кафедру русского языка и словесности, свободную после отъезда
И. В. Лгича в Вену.
Тридцатилетний ученый с присущей ему энергией очень скоро ак-
тивно включается в разнообразную деятельность историко-филологи-
ческого факультета.
Уже в сентябре 1888 г. А. И. Соблевский по решению Совета фа-
культета составляет отзыв о диссертации П. О. Морозова «Очерки из
истории русской драмы». В дальнейшем он постоянный оппонент на
защите многих магистерских и докторских диссертаций. Так, Собо-
левский принимал участие в диспутах по диссертациям Е. В. Петухо-
ва «Очерки из литературной истории Синодика» (1895), И. Н. Ждано-
ва «Русский былевой эпос» (1895), А. К. Бороздина «Протопоп Ав-
вакум» (1898), В. В. Сиповского «“Письма русского путешественника”
Н. М. Карамзина» (1899), П. А. Сырку «К истории исправления книг
в Болгарии в XIV веке» (1899), С. М. Кульбакина «Охридская руко-
6 Шахматов А. А. Записка об ученых трудах А. И. Соболевского. III приложе-
ние к протоколу заседания ОС АН 13 мая 1900 года // ААН. Ф. 2. Оп. 117. Д. 105.
Л. 12-14.
7 Соболевский. Лекции. Предисловие.
8 Шахматов. Записка об ученых трудах. Л. 12-14.
228
пись апостола XII века» (1908) и мн. др.9 Большинство его отзывов
было опубликовано; многие из них резки, суровы и даже язвительны,
но вместе с тем почти всегда объективны. Так, например, заключая
свою рецензию на книги Г. А. Ильинского, Соболевский писал: «Если
бы мы не знали г. Ильинского лично, мы подумали бы, что его книж-
ки представляют пародию на современные лингвистические исследо-
вания, и местами недурную...»10 11 Понятно, что Г. А. Ильинский был
очень обижен: «Что сказать о всей Вашей минной атаке? Не то ли
только, что Вы, подобно японцам, не слишком разборчивы в средствах,
когда Вам нужно потопить мое бедное суденышко?»11 Вместе с тем он
сам вскоре после выхода его первой книги «О некоторых архаизмах и
новообразованиях праславянского языка» просил Соболевского унич-
тожить его книгу «и вообще не считать ее существующей. С подоб-
ной же просьбой, — продолжает Ильинский, — я обратился и к дру-
гим, кому имел несчастье сообщить грехи своей молодости... я дол-
жен ее [пере]издать, чтобы хоть немного загладить свои проступки.
Нечего и говорить, что целые статьи будут выпущены, а остальные
совершенно переработаны»12.
В 1890/91 учебном году Соболевский был избран представителем
историко-филологического факультета по организации очередного (IX)
Археологического съезда, которой состоялся в 1893 г. в Вильне. С это-
го времени он постоянный депутат от университета на Археологичес-
ких съездах— (X — Рига, 1896; XI — Киев, 1899; XII — Москва, 1900)13.
В «Трудах» этих съездов увидели свет такие значительные работы Со-
болевского, как «Особенности русских переводов домонгольского пе-
риода» (1897) и «Церковнославянские стихотворения IX-X вв. и их зна-
чение для изучения церковнославянского языка» (1902).
Но, конечно, самой важной, основной и плодотворной была педаго-
гическая деятельность Соболевского. Можно сказать, что его усилиями
была создана в Петербургском университете система преподавания лин-
гвистических дисциплин по русско-славянскому циклу. В течение двад-
цати лет он читал ряд общих и специальных курсов, вел семинары по
изучению памятников древнерусской письменности.
9 Протоколы заседаний историко-филологического факультета // ЛГИА. Ф. 14.
Оп. 3. Д. 16033. Л. 16; Д. 16052. Л. 13, 15; Д. 16056. Л. 26; Д. 16069; Д. 16107.
Л. 11-17.
10 Соболевский А. И. Рец. на кн.: Г. А. Ильинский. 1) О некоторых архаизмах и
новообразованиях праславянского языка. Морфологические этюды. Прага, 1902.
2) Сложные местоимения и окончания родительного падежа наличных местоиме-
ний в славянских языках. Варшава, 1903 // ЖМНП. 1904. Март. С. 180-183.
11 Письмо от 8.III. 1904 // ААН. Ф. 176. Оп. 2. Д. 171; см. также: ЖМНП. 1904.
Апрель. С. 381-382.
12 Письмо без даты из Лейпцига // ААН. Ф. 176. Оп. 2. Д. 171. Л. 7.
13 Протоколы историко-филологического факультета // ЛГИА. Ф. 14. Оп. 3.
Д. 16036. Л. 14; Д. 16046. Л. 16 об.; Д. 16069.
229
Так, он читал общие курсы истории русского языка, церковносла-
вянского языка, русской диалектологии, славяно-русской палеографии;
кроме того, — специальные курсы по древнерусской переводной лите-
ратуре, о заимствованных словах в русском языке, о судьбах церков-
нославянского языка, по русскому историческому синтаксису, по рус-
ской этнографии, занимался со студентами чтением «Повести
временных лет» по Лаврентьевскому списку, «Новгородской летописи»
по Синодальному списку, изучением «Слова о полку Игореве»14.
Чтение общих курсов побуждало Соболевского к созданию учебных
пособий по ним. В 1891 г. он снова издает со значительными изменени-
ями и дополнениями свои «Лекции по истории русского языка», под-
вергавшиеся и при дальнейших изданиях переработке (3-е изд. М., 1903;
4-е изд. М., 1907).
В предисловии к 3-му изданию «Лекций» Соболевский писал: «Во-
обще все наши старания направлены к тому, чтобы “Лекции” остались
тем, чем были в первом издании, — пособием при изучении русского
языка в университете».
И действительно, «Лекции» Соболевского в течение очень длитель-
ного времени были почти единственным пособием по исторической грам-
матике русского языка в высшей школе. В конце 1929 г., т. е. почти через
сорок лет после выхода измененного и дополненного издания «Лекций»,
В. Н. Перетц писал: «Это — труд классический, которому нет подобного.
Едва ли мы ошибемся, говоря, что все последующие авторы курсов по
истории русского языка неизбежно опираются на труд А. И. Соболевско-
го»15. И в наше время признается, что это «учебное пособие, насыщен-
ное огромным материалом, извлеченным из памятников и народных го-
воров... — ценный источник по истории русского языка»16.
Хотя понятно, что «Лекции» Соболевского теперь достаточно устаре-
ли и многие объяснения, предложенные им, должны быть отвергнуты,
однако несомненно и то, что в каком-то отношении они по-прежнему
являются не только надежным источником фактического материала, но и
эталоном построения подобных курсов. Так, глава, посвященная источни-
кам по истории русского языка, в «Лекциях» Соболевского выгодно от-
личается от подобных же глав в позднейших пособиях не только полнотою
описания, но и наличием сведений историографического характера о глав-
ных хранилищах рукописей и их каталогах — сведений очень важных и
нужных, но совершенно отсутствующих в современных учебниках.
Точно так же «Лекции» Соболевского содержат специальную главу
о древнерусском ударении, которую современные авторы или вообще
не включают в свои пособия (П. Л. Черных, М. А. Соколова), или отво-
14 Обозрение преподавания в Петербургском университете // ЦГИАЛ. Ф. 733.
Оп. 151. Д. 194. Л. 11; Д. 279. Л. 66, 143; Д. 452. Л. 302.
15 Академик А. И. Соболевский (некролог) // Изв. АН СССР. VII сер. Отд. гума-
нит. наук. 1930. № 6. С. 20.
16 Иванов В. В. Историческая грамматика русского языка. М., 1964. С. 46.
230
дят этой очень важной и в фонетическом и морфологическом отноше-
нии части курса лишь несколько строк (П. С. Кузнецов).
Интерес к исторической диалектологии русского языка, проявив-
шийся уже в ранних работах Соболевского, отчетливо сказался и в
«Лекциях»: «Русский язык в древнейший период своей истории не
представлял полного звукового однообразия и в одних местах имел
одни особенности, в других — другие; иначе говоря, он разделялся на
несколько говоров. Замечательно, что деление древнерусского языка
на говоры... до некоторой степени совпадает с тем делением русского
народа на племена, которое сохранила нам Несторова летопись»17.
Естественно, что в самом непродолжительном времени Соболевский
обращается к изучению диалектных особенностей живой русской речи.
Итогом этих занятий явился курс русской диалектологии, который он
стал читать в университете с 1891 г, чего, по словам Е. Ф. Карского,
«по-видимому, не делали до него профессора русского языка в высших
учебных заведениях»18. Уже в 1892 г. Соболевский публикует свой курс
под названием «Очерк русской диалектологии»19, а затем с некоторыми
изменениями и дополнениями издает отдельной книгой20.
Русские говоры интересовали Соболевского прежде всего как на-
дежный источник наряду с данными памятников письменности для
построения истории русского языка. «Русская диалектология, — начи-
нает Соболевский свой “Опыт”, — имеет много прав на внимание. Каж-
дый из нас как русский обязан обладать хотя бы самыми общими сведе-
ниями о том, что такое русский язык, как говорят под Новгородом, под
Тулою, около Вильны, Полтавы. Занимающиеся историей русского язы-
ка имеют особенную потребность в знакомстве с диалектологией. Ин-
тересуются ли они историею звуков и форм, или следят за судьбами
синтаксических явлений, словарного материала, все равно они могут
найти в современных русских народных говорах то, что давно исчезло
из говора образованного общества, и таким образом получить ясное
представление о прошлом нашего языка»21.
В статьях, заметках и рецензиях Соболевский еще не раз обращает-
ся к диалектному материалу. «Нет сомнения, — утверждал Е. Ф. Кар-
ский, — что работы Соболевского по диалектологии в сильной степени
заинтересовали исследователей русского языка явлениями живой речи
и побудили их заняться более внимательным наблюдением над народ-
ным языком и собиранием, а также объяснением его особенностей»22.
17 Соболевский. Лекции. С. 33.
18 Карский Е. Ф. Труды А. И. Соболевского по палеографии и диалектологии //
Изв. АН СССР. VII сер. Отд. гуманит. наук. 1930. № 1. С. 47.
19 Соболевский А. И. Очерк русской диалектологии // Живая старина. 1892.
№ 1-4. ,
20 Соболевский А. И. Опыт русской диалектологии. СПб., 1897.
21 Там же. С. 1.
22 Карский. Труды А. И. Соболевского. С. 47.
231
Один из первых русских диалектологов Е. Ф. Будде, сообщая Собо-
левскому о своей поездке в Касимовский уезд, обращался к нему с
просьбой: «Если не затруднит Вас, то дайте несколько руководящих
советов мне перед поездкой, за что буду очень, очень благодарен»23.
К сожалению, ответ Соболевского Е. Ф. Будде не сохранился, но в пись-
мах другим корреспондентам он постоянно обращал внимание иссле-
дователей на необходимость и важность изучения говоров. Так, напри-
мер, Соболевский писал автору «Белорусов» Е. Ф. Карскому: «Было бы
хорошо, если бы Вы обратили чье-либо внимание на Мозырский и Ре-
чицкий говоры. На мой взгляд, там должны оказаться интересные вещи.
Похоже, что Моз<ырский> говор переходит за Припять и слышится
также в Киевской губ. ...Любопытно было бы его там поискать. Если
он найдется, он будет иметь право на честь быть потомком древнего
говора приднепровского полесья, т. е. древлянского»24.
Многие работы учеников А. И. Соболевского явились дальнейшей
разработкой и углублением идей их учителя в области изучения диа-
лектов древнего и современного русского языка (таковы монография
Н. М. Каринского «Язык Пскова и его области в XV в.», работы Л. Ва-
сильева: «Гласные в слоге под ударением в момент возникновения ака-
нья в обоянском говоре» (1904), «К истории звука % в московском гово-
ре XIV-XVII веков» (1905) и др.).
Лекции по старославянскому, или, как он сам называл, по древнецер-
ковнославянскому, языку А. И. Соболевский начал читать в университе-
те по приезде в Петербург. Уже в 1889 г. он публикует конспект этих лек-
ций25, послуживших основой его второго учебника для высшей школы —
«Древний церковнославянский язык. Фонетика» (М., 1891). В течение
длительного периода не раз литографированная «Фонетика» Соболев-
ского была также почти единственным пособием и по этому курсу. Неда-
ром Н. М. Каринский после ухода Соболевского из университета в 1908 г.
просил его снова «отлитографировать» это пособие, так как «в этом году
даже курса церковнославянского языка никто не читает»26.
Оценивая этот труд Соболевского, М. Г. Долобко писал, что он пред-
ставляет «совокупность того, к чему автор пришел, во-первых, на осно-
ве изучения первоисточников языка — памятников, во-вторых, на ос-
нове данных сравнительного языковедения и, в-третьих, на основе
изучения трудов других исследователей»27.
Для Соболевского церковнославянский язык — это тот язык древнего
славянского перевода греческих богослужебных книг, который с течени-
23 Письмо от 20.XI. 1893// ААН. Ф. 176. Оп. 2. Д. 62.
24 Письмо от 13.III. 1904 // ААН. Ф. 292. Оп. 2. Д. 131.
25 Соболевский А. И. Общеславянские изменения звуков // РФВ. 1889. № 3.
С. 149.
26 Письмо от 3. XI. 1908 // ААН. Ф. 176. Оп. 2. Д. 179.
27 Долобко М. Г. Труды А. И. Соболевского в области старославянского языка и
письменности // Изв. АН СССР. VII сер. Отд. гуманит. наук. 1930. № 1. С. 49.
232
ем времени сделался литературным языком разных славянских народов.
Русские познакомились с ним «очень рано», возможно, уже с начала X в.
После принятия христианства всею Русью «церковнославянский язык, с
более или менее сильною русскою окраскою, сделался русским литератур-
ным языком и продолжал быть им в течение многих столетий». Этим и
должно объясняться то, что «значительное количество его звуковых, фор-
мальных и словарных особенностей вошло в язык русского образованного
общества и вместе с тем в современный русский литературный язык»28.
Соболевский очень хорошо понимал, что древнейшие памятники
славянской письменности «представляют собою жалкие остатки неког-
да, без сомнения, обширной двухазбучной древнеболгарской письмен-
ности, случайно сохраненные судьбою от гибели в разных местах вне
пределов своей родины и дошедшие до нас в самом неприглядном виде:
в отрывках, без начала, без конца, с вырванными листами». Поэтому,
«кроме собственно церковнославянских памятников, в той или другой
степени важны для изучения церковнославянского языка многие памят-
ники разных изводов, особенно болгарского и русского»29.
Следует отметить, что эти мысли Соболевского о необходимости
включения в число источников старославянского языка древнейших
памятников разных его изводов в настоящее время принимаются мно-
гими учеными-славистами. Достаточно в этом случае сослаться на со-
ставителей «Словаря старославянского языка», издаваемого Чешской
академией наук, которые включили в него «материал древнейшего пе-
риода старославянской письменности, т. е. памятников, сохранивших-
ся от этой эпохи, или памятников, в эту эпоху возникших»30.
С начала 90-х А. И. Соболевский в университете, а также в Петер-
бургском археологическом институте стал читать систематический курс
палеографии, изданный в литографированном виде уже в 1893 г. По-
зднее этот курс, значительно переработанный и дополненный, лег в
основу «Славянорусской палеографии» (1-е изд. СПб., 1901; 2-е изд.
СПб., 1908) — пособия «для своего времени незаменимого, во многом
не потерявшего своего значения и до наших дней»31.
Знаменательны слова, которыми Соболевский начинает эту книгу:
«Старую Русь часто обвиняют в том, что она была малограмотна и не
любила книги. И совершенно напрасно. Стоит заглянуть в первый по-
павшийся под руку старый русский сборник, и мы найдем какую-ни-
будь статью о пользе чтения книг или о том, как должно читать книги.
“Почитание книжное” усердно рекомендуется русскому человеку, и
целый ряд слов, ему посвященных... старательно переписывается рус-
скими писцами от XI века до XVIII века»32.
28 Соболевский А. И. Древиий церковнославянский язык. Фонетика. М., 1891. С. 4.
29 Там же. С. 12, 17.
30 Slovnik jazyka staroslovenskeho. 1959. Ses. 2. S. XI.
31 Жуковская JJ. П. Развитие славяно-русской палеографии. М., 1963. С. 69.
32 Соболевский А. И. Славяно-русская палеография. СПб., 1908. С. 1.
233
«Палеография» Соболевского содержит десять глав, к которым при-
соединены библиография и 20 снимков с древних рукописей. В этом
пособии рассматривается состояние грамотности и образованности в
Древней Руси и у южных славян; сообщаются сведения о русских и
заграничных собраниях славянских рукописей, а также определяются
задачи палеографии и описываются объекты ее изучения (книга, сви-
ток, грамота). Затем содержатся сведения о материале и орудиях, кото-
рыми пользовались древние писцы. При этом очень важным является
указание Соболевского на то, что кроме пергамена и бумаги писцы
пользовались как писчим материалом берестою. Словно предугадывая
открытие новгородских берестяных грамот — разных записей и писем
частных лиц, подтвердивших его глубокую уверенность в широком рас-
пространении грамотности на Руси, Соболевский писал: «Вероятно, при
недостатке или дороговизне бумаги, береста употреблялась в москов-
ской Руси для черновиков и писем (курсив мой. — Т. И.) и в XV-XVI
веках; но никаких следов ее употребления за это время у нас нет (мо-
жет быть, по причине ее крайней непрочности)»33.
Занятия палеографией и историей языка побудили Соболевского в
1895 г. подать факультету прошение о командировании его за границу с
целью ознакомления с рукописями, хранящимися в библиотеках Льво-
ва, Праги, Вены, Загреба, Белграда, Софии и Филиппополя. Команди-
ровка была ему предоставлена, и в продолжение одного года (с августа
1895 г. по сентябрь 1896 г.) Соболевский смог заниматься в рукопис-
ных отделах разных зарубежных библиотек.
По возвращении из командировки Соболевский принимает деятель-
ное участие в организации славяно-русской палеографической выстав-
ки, которая его стараниями была открыта 16 декабря 1899 г. На выстав-
ке были представлены южнославянские и русские рукописи из частных
собраний, снимки с рукописей афонских монастырей, библиотек Льво-
ва, Праги, Кракова, Познани, Варшавы, Парижа, Мюнхена, Берлина и
др., малоизвестных и малодоступных русских хранилищ (ярославского
Спасо-Преображенского монастыря, Антониева-Сийского монастыря и
др.). Наконец, были выставлены снимки с рукописных орнаментов и
миниатюр.
Огромная работа была проделана А. И. Соболевским в бытность
его профессором университета и по публикации снимков с рукопи-
сей и старопечатных книг. Так, в 1895 г. он вместе с С. Пташицким
издает «Сборник снимков с славяно-русских старопечатных изданий»
(ч. I—II); в 1901 г. «Палеографические снимки с рукописей XI-XVIII
веков»; в 1903 г. — снова совместно с С. Пташицким — «Палеогра-
фические снимки с русских грамот, преимущественно XIV века»; в
1906 г. — «Новый сборник палеографических снимков с рукописей
XI-XVIII веков».
33 Соболевский А. И. Славяно-русская палеография. С. 43.
234
* * *
Научная деятельность А. И. Соболевского, естественно, не ограни-
чивалась нуждами высшей школы. В период работы в Петербургском
университете Соболевский обращается к решению многих вопросов
русско-славянской филологии. Не будет преувеличением сказать, что
именно в этот период талант ученого достиг своего наивысшего разви-
тия. Недаром Г. А. Ильинский считал, что к этому времени «относятся
почти все труды, составляющие его (Соболевского. — Т. И.) славу»34.
Характеризуя Соболевского, М. Г. Долобко отметил такие особен-
ности ученого, как «трезвость и точность, оригинальность и независи-
мость»35. И это совершенно справедливо. Сам Соболевский так писал о
своей трезвости: «Мы не предлагаем ни на чем не основанных гипотез
и не предаемся лингвистическим мечтаниям (вошедшим, увы, в моду в
молодую науку о русском языке)»36. Оценивая эту сторону научной дея-
тельности Соболевского, И. В. Ягич писал ему: «Мне кажется, что цер-
ковнославянскую и древнерусскую грамматику лучше всего было бы
соединить и предоставить одному автору. Кого же лучше пригласить на
эту тему, чем Вас?... Мне кажется, Вы согласны со мною в том, что в
таком монументальном издании, как энциклопедия слав<янской> фи-
лологии, главную роль должно играть богатое, т. е. многосодержатель-
ное, изложение фактических данных, область гаданий лучше предо-
ставить монографическим исследованиям. Поэтому я дорожу участием
именно Вашим в этом деле»37.
Не представляется возможным охарактеризовать в подробностях
все, что сделано Соболевским за годы его работы в Петербургском
университете, — так велико и разнообразно творческое наследие это-
го периода его жизни. Остановимся лишь на некоторых его положе-
ниях, которые не утратили своего значения до нашего времени и по-
лучили дальнейшее развитие в трудах последующих исследователей.
В 1897 г. в «Трудах IX Археологического съезда» была опублико-
вана статья А. И. Соболевского «Особенности русских переводов до-
монгольского периода», в которой он поставил чрезвычайно важный
вопрос об отличии южнославянских переводов от переводов, выпол-
ненных на Руси. «Переводчики, зная достаточно хорошо главные цер-
ковнославянские звуковые и формальные особенности, — писал Собо-
левский, — не всегда находили в своем запасе церковнославянских слов
и выражений все, что им было нужно для передачи разнообразных гре-
ческих слов и выражений, и потому бывали вынуждены прибегать к
русским словам и выражениям. Иначе говоря, мы можем отличать пе-
реводы, сделанные в Древней Руси, от переводов, сделанных у южных
34 Письмо Б. М. Ляпунову от 30.V.1909 // ААН. Ф. 752. Оп. 2. Д. 117.
35 Долобко. Труды Соболевского. С. 49.
36 Соболевский. Лекции. Предисловие.
37 Письмо от 20.V.1903 // ААН. Ф. 176. Оп. 2. Д. 519.
235
славян, на основании словарного материала переводных текстов»38. Но
так как церковнославянский язык «легко принимал в себя разнообраз-
ные местные элементы», то «пользование словарем представляет зна-
чительные трудности. Слова моравские и словинские легко могут ока-
заться в текстах несомненно болгарского или русского происхождения,
слова сербские — в текстах происхождения чешского и т. д.»39. Поэто-
му для определения места выполнения перевода могут иметь значение
лишь определенные разряды лексики. Как известно, Соболевский ус-
тановил три таких разряда:
1. Славянские по происхождению слова специального значения, от-
носящиеся к быту определенного славянского народа, т. е. названия
должностных лиц, монет, мер веса и расстояния, судов, одежд, напит-
ков и других предметов быта. Эта специальная лексика или употребля-
ется исключительно в каком-либо одном славянском языке, или извест-
на и в других языках, но в иных значениях.
2. Слова, заимствованные из разных языков, в том числе и из гре-
ческого, но не через посредство старославянского.
3. Названия стран, городов, народов, которые были хорошо извест-
ны одним славянам и неизвестны другим.
На основании этих критериев Соболевский отнес к русским перево-
дам домонгольского периода 25 памятников, в числе которых «Пандек-
ты Никона Черногорца», «Студийский устав», «Топография Козмы Ин-
дикоплова», «История Иудейской войны» и др.
В дальнейшем многие исследователи, используя с некоторыми уточ-
нениями критерии Соболевского, доказали русское происхождение ряда
древнейших переводов40.
В 1900 г. на страницах «Русского филологического вестника» (№ 1)
появилась статья Соболевского «Церковнославянские тексты морав-
ского происхождения». На основании анализа словарного состава не-
скольких памятников, переведенных с латинского языка («Беседы на
евангелие папы Григория Великого», «Никодимово евангелие» и др.),
Соболевский пришел к выводу, что переводы этих памятников сдела-
ны «в стране, где столкнулись греческое и латинское влияния, где
встретились церковнославянский и западнославянский языки, где цер-
ковнославянский язык как язык церкви и литературы был хорошо из-
вестен и силен, где рядом с кирилло-мефодиевскою христианскою
терминологиею была какая-то другая»41. И такой страной Соболев-
ский считал вначале Великую Моравию, а затем Чехию. Мысли Со-
38 Соболевский. Особенности русских переводов. С. 164-165.
39 Соболевский А. И. К хронологии древнейших церковнославянских памятни-
ков // Сб. ОРЯС. СПб., 1910. Т. 88. № 3.
40 См.: Истрин. Хроника Георгия Амартола. Т. II; Мещерский. «История иудей-
ской войны».
41 Соболевский А. И. Церковнославянские тексты моравского происхождения.
С. 52.
236
болевского об особой судьбе старославянского языка у западных сла-
вян, а также о значительной роли великоморавской эпохи в процессе
формирования общего литературного языка разных славян получили
развитие в трудах многих зарубежных ученых42. Недаром А. В. Иса-
ченко назвал эту его статью «классической работой»43.
Прекрасным примером независимости суждений Соболевского мо-
жет служить его критика теории И. Тейлора—В. Ягича о греческом
минускуле как об источнике глаголицы, той теории, которой в то время
придерживалось большинство исследователей. «Из многочисленных
попыток ученых указать источник глаголицы ни одну нельзя признать
достаточно удачною, — писал он в 1891 г. — Новейшая попытка произ-
вести глаголицу из греческой скорописи IX века... на наш взгляд, так
же неудачна, как и другие. Помимо того, что глаголица — уставное пись-
мо и что уже по одному этому затруднительно считать ее источником
скоропись, должно иметь в виду, что значительное большинство глаго-
лических букв не обнаруживает сколько-нибудь близкого сходства с
греческими скорописными»44.
В дальнейшем, развивая эти мысли в специальной статье, посвя-
щенной славянским алфавитам, Соболевский со свойственной ему
трезвостью писал: «Мы не беремся дать какое-нибудь новое объясне-
ние глаголице, но не можем не указать на близость ее к кириллице и
на возможность (лишь на возможность! — Т. И.) видеть в ней искус-
ственно переделанную кириллицу... Во всяком случае связь глаголи-
цы с кириллицей не подлежит сомнению»45.
В наше время, когда в результате исследований ряда ученых теория
Тейлора-Ягича подверглась критическому пересмотру46, не бесполез-
но вспомнить, что Соболевский был первым, кто отнесся к ней скепти-
чески. М. Г. Долобко писал, что разрешение поставленных вопросов
часто представляет у Соболевского «ряд тонких и остроумных наблю-
дений над текстом, попыток вдвинуть слова памятника в живую обста-
новку жизни, заставить застывшее в письменности слово говорить»47.
В качестве примера такой интерпретации текста М. Г. Долобко при-
водит возражение Соболевского на замечание И. В. Ягича о том, что
слова «суть бо еще живи, иже суть видЪли ихъ» (Кирилла и Мефодия),
которые читаются только в одном списке Сказания Храбра, могут счи-
таться позднейшей вставкой. «Подобные фразы, — утверждает Собо-
левский, — ценные для современного историка, не представляли инте-
реса для старых переписчиков и читателей, интересовавшихся главным
42 Мареш. Древнеславянский литературный язык. С. 12-23.
43 Исаченко А. К вопросу об ирландской миссии у паннонских и моравских сла-
вян // ВСЯ. 1963. Вып. 7. С. 45.
44 Соболевский. Древний церковнославянский язык. С. 21.
45 Соболевский А. И. Кириллица и глаголица // Православная богословская эн-
циклопедия. 1909. Т. X. Стб. 222-223.
46 Гранстрем. К вопросу о происхождении глаголической азбуки. С. 427-442.
Долобко. Труды Соболевского. С. 51.
237
предметом рассказа, и потому свободно могли быть опускаемы; но кому
была надобность их вставлять и какие могли быть основания для
вставки? Критика текста в данном случае решительно говорит против
И. В. Ягича»48.
Это было написано, когда был известен лишь один список Храбра,
содержащий указанную фразу (Моск. дух. акад., XVI). Как же не при-
знать эти слова Соболевского знаменательными и показательными в
наше время, когда таких списков насчитывается уже три. Об этом и
пишет, ссылаясь на данную работу А. И. Соболевского, болгарский ис-
следователь К. Куев, утверждая, что теперь «нельзя не доверять этой
фразе и считать ее позднейшей вставкой»49.
* * *
К концу прошлого столетия Соболевский, несомненно, был одним
из авторитетнейших и выдающихся ученых России. Он был автором
175 научных работ (книг, статей, заметок, рецензий, разного рода пуб-
ликаций и т. п.) в области истории русского и старославянского языков,
диалектологии, палеографии, этнографии, топонимики и ономастики,
истории русской литературы. Он в одинаковой степени занимался как
вопросами фонетики и грамматики, так и вопросами лексики, словооб-
разования, этимологии50.
Эта разносторонняя деятельность Соболевского получила очень
высокую оценку у современников и послужила основанием для избра-
ния его в 1900 г. в Академию наук.
Поздравляя Соболевского с избранием, А. А. Шахматов писал ему:
«Радуюсь за Академию. Радуюсь и тому, что нам предстоит совместная
работа над целым рядом задач, возложенных на Отделение»51.
Действительно, после избрания в Академию Соболевский активно
включается в деятельность Отделения. Уже в 1901 г. он составляет к
торжественному заседанию Академии, 29 декабря, отчет о деятельно-
сти Отделения за год52.
В 1903 г. Соболевский — один из инициаторов и организаторов Пред-
варительного съезда русских филологов, состоявшегося в Петербурге
10-15 апреля. Он принимает участие в работе всех секций съезда и воз-
главляет III (словарную) секцию, занимавшуюся вопросом создания
нового словаря старославянского языка. Выступая на первом заседа-
нии съезда, Соболевский сказал: «Одной из насущных потребностей
славяноведения является создание церковнославянского словаря...»
48 Соболевский. Когда и где писал черноризец Храбр? С. 65-67.
49 Куев. За време появата. С. 64.
50 Костомаров В. Г. Работы академика А. И. Соболевского в области лексики,
этимологии и словообразования // РЯШ. 1953. № 6.
51 Письмо от 29.1 V. 1900 // ААН. Ф. 176. Оп. 2. Д. 496.
52 Соболевский А. И. Отчет о деятельности Отделения русского языка и словес-
ности АН за 1901 год // Сб. ОРЯС. СПб., 1902. Т. 71.
238
Словарь должен иметь в виду данные только древнейших текстов
(«тексты славянских первоучителей, их учеников и продолжателей этих
учеников, т. е. Иоанна экзарха Болгарского и вообще кружка царя Си-
меона — до первой пол. X века включительно... следует пользоваться
древнейшими списками указанных текстов — XI-XII вв.; только за не-
имением столь старых списков можно пользоваться и позднейшими»)53.
К сожалению, этим планам Соболевского о создании нового слова-
ря старославянского языка не суждено было осуществиться.
* * *
В самом начале XX в. в широких кругах русской общественности
началось движение за упрощение русской орфографии. Для решения
этих вопросов в апреле 1904 г. при Академии наук была организована
комиссия, которая на первом своем заседании (12.IV.1904) признала
желательным упрощение русской орфографии и образовала под пред-
седательством Ф. Ф. Фортунатова подкомиссию из 7 членов для состав-
ления проекта нового правописания. В состав подкомиссии был избран
и Соболевский.
Однако сразу же после первого заседания подкомиссии (13.IV. 1904)
Соболевский с ней порывает. Мотивы, по которым он так поступил,
Соболевский изложил в своих письмах к Ф. Ф. Фортунатову, отправ-
ленных ему на другой день: «Я не могу согласиться на ту постановку
дела, которую устроили Вы в орфографической подкомиссии. На мой
взгляд, необходимо: 1) чтобы вопросы, подлежащие обсуждению в за-
седании, были заранее намечены и сообщены членам; 2) чтобы предсе-
датель или один из членов предлагал в заседании перечень относящих-
ся к вопросу данных и главных мнений из литературы предмета и
3) чтобы заседания длились только около одного часа... Ввиду того что
вчера обсуждение велось в полном беспорядке... я не нахожу возмож-
ным принимать дальнейшее участие в заседаниях орфограф<ической>
подкомиссии»54.
Следует согласиться, что требования Соболевского не лишены ос-
нований и разумны. Но, к сожалению, этого раздраженному Соболев-
скому оказалось недостаточно, и он поспешил опубликовать заметку, в
который со свойственной ему язвительностью так описывал заседание
подкомиссии: «Без всяких объяснений председатель спросил присут-
ствующих: чем мы хотим заняться? и затем поставил на обсуждение
вопрос: которое из двух и русской азбуки следует изгнать? Мы решили
его в пользу и восьмеричного. Затем последовал скачок в словам соба-
ка, король и т. п. Один из нас, профессор Р. Ф. Брандт, требовал устано-
вить для них употребление буквы а в первом слоге. Разрешив этот во-
прос удовлетворительно, мы прыгнули к употреблению ы после ц в
53 Предварительный съезд русских филологов. Бюллетени. СПб., 1903. С. 14.
54 ДАН. Ф. 90. Оп. 2. Д. 1. Л. 19-19 об.
239
Цыцерон и т. п. И здесь мы не мешкали... Здесь я уже не вытерпел:
встал и ушел, а затем письменно заявил председателю Ф. Ф. Фортуна-
тову о своем отказе участвовать в трудах подкомиссии»53.
Естественно, что такое выступление авторитетного ученого дало по-
вод считать его врагом упрощения правописания и позволило публици-
стам «Нового времени» открыть поход против предполагавшейся ре-
формы.
Не остались без ответа и коллеги Соболевского, многие из которых
также восприняли его выступление как выпад против изменения суще-
ствующей орфографии. Так, А. С. Будилович, известный своей консер-
вативностью, писал ему в письме от 16.IV. 1904 г.: «С удовольствием
прочел в “Нов<ом> вр<емени>” Ваше решение о выходе из орфогра-
фической комиссии. Это с Вашей стороны подвиг, который не останет-
ся без последствий»55 56. А казанский профессор А. С. Архангельский на-
правил Соболевскому открытое письмо, полное справедливых упреков:
«С первого взгляда при чтении Вашего письма можно подумать, что
Вы написали его, как противник вообще каких-либо радикальных ре-
форм в существующей орфографии... Но и мне лично, и многим другим
хорошо известно, что Вы сами также сторонник этой радикальности...
И мне лично, и многим другим, чуть не накануне заседания комиссии,
Вы сами открыто заявляли, что “ятем можно и пожертвовать”, что “ъ, Д
в, i сами собою склоняются к исключению из русской азбуки” и т. д. Как
согласить эту радикальность Ваших ученых мнений с Вашим письмом?
Или за эти З-4 дня Вы перешли из лагеря “радикалов” от орфографии в
лагерь ее “консерваторов”?.. Зачем понадобилась Вам эта буффонада?
И может ли Ваше письмо, написанное в таком веселом жанре, пред-
ставлять в настоящем серьезном деле что-либо серьезное?»57
Последующие выступления Соболевского по вопросам реформы
орфографии показали, что он из лагеря «радикалов» в лагерь «консер-
ваторов» не переходил и переходить не собирался, а письмо его в «Но-
вое время» было поспешной реакцией ученого, раздраженного недо-
статочной организованностью первого заседания орфографической
подкомиссии.
Уже в следующем письме в редакцию «Нового времени» Соболев-
ский писал, что считает реформу желательной: «Некоторые буквы на-
шей азбуки утратили уже всякое право на существование и являются
бременем для всех пользующихся этой азбукой. Так, буква ъ, против
которой уже давно воюют, потеряла всякое значение по крайней мере с
XIII века; никто из говорящих по-русски не произносит волкъ в два сло-
га. Почему бы нам не набраться храбрости и не избавиться от этой бук-
вы? Или буква Д для говорящих литературным русским языком (на а),
55 Соболевский А. И. В преддверии орфографической реформы // Новое время.
1904. № 10100.
56 ААН. Ф. 176. Оп. 2. Д. 63.
57 ААН. Ф. 90. Оп. 2. Д. 4.
240
она — такой же дублет к букве е, как д хвостом вверх к д хвостом вниз.
Для чего нам повторять правила ее древнего употребления... и учиться
писать eipa, когда мы все говорим вера! ...В таких случаях, где рус-
ский язык везде представляет одно и то же, где интересы говорящих,
например, по-северно-русски на о не могут быть нарушены в пользу
интересов говорящих по южно-великорусски, на а, орфографическая
реформа имеет достаточное основание»58.
Подобные мысли Соболевский развивает и в следующей своей ста-
тье: «Мы... не видим надобности в коренном преобразовании русской
орфографии... Мы против ломки современной орфографии; мы при-
знаем желательным ее упрощение»59.
К числу желательных изменений-упрощений кроме вышеуказанных
Соболевский относит:
1. Замену разделительного ъ на ь в словах типа съезд, объем, двухъя-
русный и т. п.; «здесь вместо буквы ъ удобно воспользоваться буквой ь,
так как в словах вроде съезд мы произносим согласный с мягко, а слова
вроде двухъярусный малочисленны, и ради их не стоит сохранять осо-
бую букву»60.
2. Отмену написания ъ в конце слов после ж, ч, ш, щ: «В словах как
путь, даль буква ь указывает на мягкость предыдущего согласного; здесь
без нее нельзя обойтись; в словах же как рожь, ночь, сплошь, вещь она
не имеет значения, так как звуки ж, ч, ш, щ, находясь в исходе слов,
всегда имеют одно или то же произношение, не различаясь по твердо-
сти и мягкости. Следовательно и здесь мы можем писать рож, ноч,
сплош, вещ»61.
3. Унификацию форм именительного-винительного падежа множе-
ственного числа имен прилагательных: «Весь русский язык уже давно
не знает различия форм множ, числа имен прилагательных по родам;
присвоение формам на -ые значения муж. рода, а формам на -ыя значе-
ния женск. и средн, рода было сделано в XVIII веке. Итак, мы можем
писать формы вроде добрые везде»62.
4. Замену в буквой ф; «Мы пишем филин с буквою ф', почему нам не
писать слово Федор с тою же буквою, когда во всем русском языке слы-
шится один и тот же звук в обоих словах?»63
5. Отмену написания двойных согласных в заимствованных словах,
«на месте которых мы произносим одиночные буквы. Кто говорит у нас
суббота с двумя б, грамматика с двумя м, баттарея с двумя т, Фи-
58 Соболевский А. И. Нечто об орфографической реформе // Новое время. 1904.
№ 10104.
59 Соболевский А. И. Упрощение русской орфографии И Вестник и библиотека
самообразования. 1904. № 21. Стб. 811-814.
60 Там же.
61 Там же.
62 Там же.
63 Там же.
241
липп с двумя п? Само собою разумеется, если ясно слышится двойной
звук, двойная буква необходима, и мы должны сохранить в гамма два
м, в Анна два нит. д.»64.
В. И. Чернышев, принимавший активное участие в работе орфогра-
фической подкомиссии, в статье, посвященной анализу взглядов Собо-
левского на изменение русского правописания, констатировал, «что как
в основных положениях, так и в частных применениях этих положений,
академик Соболевский сходится с академиком Фортунатовым и большин-
ством орфографической комиссии и подкомиссии. Разница мнений явля-
ется только в вопросах второстепенных, несущественных»65.
Взгляды А. И. Соболевского по вопросам русской орфографии были
настолько авторитетны, что вошли в качестве обоснования ряда поло-
жений (об исключении £, об окончании -ые, -ие, о формах они, одни) в
«Постановления Совещания по вопросу об упрощении русского право-
писания», принятые 25 мая 1917 г. и закрепленные декретом Народно-
го комиссариата просвещения от 23 декабря 1917 г.66
♦ ♦ ♦
С конца 90-х гг. XIX в. у Соболевского нарастает неудовлетворенность
состоянием преподавания в университете. В 1898 г. он подает в Совет
историко-филологического факультета записку, где высказывает всю свою
обеспокоенность: «В настоящее время наш факультет представляет пе-
чальное зрелище. Число штатных преподавателей... дошло до 9 вместо
положенных университетским уставом (ст. 60) 17; число свободных ка-
федр дошло до 4 из числа положенных уставом (ст. 55) 10, причем одна
из этих кафедр (славянской филологии) свободна со времени введения
устава 1884 года, требуемая уставом (ст. 66) полнота преподавания не
достигается»67. Позже он неоднократно пишет о том, что «общее состоя-
ние нашей высшей школы... давно уже печально... Отсутствие обяза-
тельности занятий в одних случаях, всякие послабления и снисхождения
в других приучили русскую учащуюся молодежь пренебрегать самым
посещением высшей школы и переносить всю работу по усвоению эле-
ментов науки на короткий экзаменационный период... Нелегка болезнь
и историко-филологического факультета. И на нем значительное число
слушателей не посещает лекций и не принимает ни активного, ни даже
пассивного участия в научных занятиях. И на нем все сводится к экзаме-
нам с ничтожными требованиями и снисходительными отметками»68.
64 Соболевский А. И. Упрощение русской орфографии. Стб. 811-814.
65 Чернышев В. И. Мнение академика А. И. Соболевского об упрощении русско-
го правописания И Образование. 1904. № 12. С. 74.
66 I приложение к протоколу VII заседания ОС АН 11 (25) мая 1917. С. 206;
ААН. Ф. 134. Оп. 1.Д. 314.
67 Протоколы заседаний историко-филологического факультета. Д. 16064.
Л. 40.
68 Соболевский А. И. Славяноведение в русской высшей школе // Славянские
известия. СПб., 1909. № 5. С. 638.
242
Так назревало решение Соболевского порвать с университетом. Но,
по-видимому, его уход из университета был обусловлен и политически-
ми причинами.
Как человек активный, Соболевский принял участие в период рево-
люции 1905-1907 гг. в партийной и политической борьбе, примкнув к
крайне правому ее лагерю. Выходец из благонамеренной чиновничьей
среды, Соболевский был типичным представителем тогдашней верно-
подданнической интеллигенции. Многое в исторических событиях того
времени осталось ему непонятным, многое он отвергал с совершенно
определенных и четких классовых позиций.
Понятно, что монархист Соболевский относился резко отрицатель-
но к студенческим волнениям, которые происходили во время подъема
революционного движения и не прекратились после его спада. Осо-
бым нападкам с его стороны подвергался институт студенческих ста-
рост, орган автономного студенческого самоуправления, который под-
держивали прогрессивные профессора университета. По-видимому,
обострение отношений с коллегами по поводу этого института и инци-
дент со старостой, происшедший на одном из его занятий, заставили
Соболевского подать 2 апреля 1908 г. прошение об увольнении его со
службы в Петербургском университете. Вот как он сам полгода спустя
описывал свою последнюю лекцию в университете: «Раз мы начали
поминки по старостам петербургского университета, мы расскажем, как
мы кончили свою последнюю лекцию в этом университете... Надо было
дочитать одно место Несторовой летописи, и мы были уже перед его
концом. Но вдруг вошел служитель и, не говоря нам ни слова, прошел
перед нами к одному из студентов. Это был староста. И сказал ему гром-
ко, как будто никого, кроме него, не было в аудитории: “Вас зовут в
совет старост”. А затем удалился. Тотчас, закончив только начатую фразу,
удалились и мы»69.
Прошение Соболевского министерством народного просвещения
было удовлетворено, он был уволен из университета со званием заслу-
женного профессора. Вся последующая деятельность Соболевского
связана с Академией наук.
В конце своей жизни он переезжает из Петербурга в Москву, где и
оказывается свидетелем грозных событий 1917 г. Не понявший и не
принявший Октябрьской социалистической революции, Соболевский
вместе с тем не покидает родины, а остается в Советской России и
продолжает в тяжелых условиях военного коммунизма трудиться в
Академии наук. «Мы присутствуем при интересных событиях для бу-
дущего историка, которые, однако, страшны для настоящего свидете-
ля», — пишет он в Одессу 4 IX 1920 г. Б. М. Ляпунову70. «Мое петер-
69 Соболевский А. И. О наших университетских делах // С.-Петербургские ведо-
мости. 1908. 18 августа. № 211.
™ ААН. Ф.752. Оп. 2. Д. 293. Л. 14.
243
б(ургское) гнездо, по-видимому, совсем разорено. Что делать?! Девя-
тый вал налетел, и я попал под него. Это я предвидел и этого боял-
ся...», — сообщает он в другом письме и другому корреспонденту в
том же 1920 г.71
Что может быть страшнее для ученого, чем утрата им библиотеки,
архива, научных материалов, которые он собирал в течение ряда деся-
тилетий! А. И. Соболевскому пришлось перенести и это. Однако он не
падает духом и продолжает научную работу, «подавая этим пример не-
утомимой энергии... младшему поколению»72.
Вот как он сам описывает свое житье-бытье в холодной и голодной
Москве в письме Б. М. Ляпунову от 19.IV. 1920 г.: «Я порядком одрях-
лел (64 год идет!); ноги работают лениво; уши слабеют; но чувствую
себя бодрым и работаю в множестве (верно!) направлений: пилю, руб-
лю, копаю, покупаю, продаю, преподаю, делаю доклады, пишу, читаю
и т. д. ...Послезавтра будет заседание Слав<янской> комиссии... Ар-
хеологического о-ва. Доклад делаю я — о некоторых племенных и
местных названиях у балт. славян. Не жду слушателей в большом чис-
ле... При отсутствии трамв<айного> движения, в будни, трудно ожи-
дать прихода членов более 5 чел., живущих поблизости»73.
В последние годы жизни Соболевский стоял во главе комиссии по
созданию словаря древнерусского языка. Он собирает словарный мате-
риал, составляет инструкцию для выборки его и рассылает его колле-
гам (Б. М. Ляпунову, Н. К. Никольскому и др.), приглашая их принять
участие в работе, которая представляется ему важным итогом его жиз-
ни: «Я погружаюсь в приготовление материалов по словарю др.-р. язы-
ка. Нахожу, что для старика моего возраста работа очень подходящая.
Во всяком случае я рад, что могу ею именно заняться теперь; она может
пригодиться потомству хоть бы через сто лет»74. В 1927 г. Соболевско-
му исполнилось 70 лет. В день его семидесятилетия «ученики и почи-
татели» преподнесли ему сборник статей, изданных в его честь. В письме
к Соболевскому, которым открывается этот сборник, участники его вы-
разили юбиляру чувства искреннего уважения и глубокой признатель-
ности за плодотворную научную и преподавательскую работу в тече-
ние целого полувека75.
Впервые опубликовано: Русское языкознание в Петербургском-
Ленинградском университете. Л., 1971. С. 44-63.
71 Письмо И. С. Пальмову от 1.1.1920 // ААН. Ф. 105. Оп. 2. Д. 260. Л. 2.
72 Сборник статей в честь академика А. И. Соболевского, изданный ко дню 70-
летия со дня его рождения И Сб. ОРЯС. Л., 1928. Т. 101. № 3. С. I—II.
73 ААН. Ф. 752. Оп. 2. Д. 293. Л. 10.
74 Письмо Н. П. Лихачеву от 14.VIII.1925 // ААН. Ф. 246. Оп. 3. Д. 272.
75 Сб. ОРЯС. Л., 1928. Т. 101. № 3. С. 1-11.
244
Примечание 2003 г.
Статья о научно-педагогической деятельности А. И. Соболевского
в Санкт-Петербургском университете, основанная главным образом
на архивных данных, вышла из печати задолго до опубликованной
А. А. Алексеевым рукописи А. И. Соболевского «История русского
литературного языка» (Л., 1980). В предисловии к изданию А. А. Алек-
сеев, основываясь, вероятно, на моей статье, писал, что А. И. Собо-
левский «не прочел соответствующего курса в университете, хотя пер-
воначально “История русского литературного языка” была задумана
как лекционный курс» (с. 4).
Действительно, стилистика опубликованной рукописи позволяет
согласиться с предположением А. А. Алексеева. Вместе с тем в моей
работе нет упоминания о том, что А. И. Соболевский читал такой курс.
Однако публикация А. А. Алексеева побудила меня снова обратиться к
архивным данным, просматривая которые я обнаружила, что А. И. Со-
болевский, по данным ЦГИАЛ Санкт-Петербурга, читал именно курс
истории русского литературного языка в осеннее полугодие 1902 г.
(Ф. 733. Оп. 151. Д. 452. Л. 302). С этой датой вполне согласуется при-
писка самого А. И. Соболевского на полях опубликованного курса, со-
держащая ссылку на его же «Славяно-русскую палеографию. Курс вто-
рой», вышедшую в Санкт-Петербурге в том же 1902 г. (см. комментарий
А. А. Алексеева к этой приписке на с. 162).
Часть III
РУССКИЙ БЫТ И СЛОВЕСНОСТЬ
ЭТО ПРИТЯГАТЕЛЬНОЕ «ФРУ-ФРУ»...
В 1969 г. в «Русской речи» (№ 1) уже публиковалась небольшая за-
метка Н. С. Авиловой, посвященная редкому в русском литературном
языке слову фру-фру. Однако мы считаем возможным углубить, расши-
рить и уточнить наблюдения уважаемого автора.
Сегодня читателям фру-фру известно главным образом по роману
JI. Толстого «Анна Каренина» как кличка лошади Вронского. Между
тем современники Толстого знали и употребляли это слово куда более
широко. Прежде всего у них, как говорится, было «на слуху» название
пьесы французских писателей А. Мельяка и Л. Галеви. Приведем сцен-
ку, воспроизведенную писателем и актером Александрийского театра
И. Ф. Горбуновым: «А то раз мы тоже с приказчиком, с Иваном Федо-
ровым, шли мимо каменного театру. Иван Федоров почитал-почитал
объявление: “Понять, говорит, невозможно, потому не нашими слова-
ми напечатано”.
— Господин, что на афишке обозначено?
Прочитал. Говорит: “Фру-фру”.
— В каком, — говорим, — смысле?
— Это, — говорит, — на ихнем языке обозначает настоящее дело.
<...>
Пришли в кассу.
— Пожалуйте два билета, на самый наверх, выше чего быть невоз-
можно.
— На какое представление?
— “Фру-фру”»1.
Обратим внимание читателя на замечание одного из собеседников о
том, что объявление о спектакле «не нашими словами напечатано». Само
1 Горбунов И. Ф. Избранное. М.; Л., 1965. С. 33.
246
собой разумеется, что французское словечко также могло быть напеча-
тано и «не нашими буквами»2.
Французская мелодрама «Frou-frou», написанная в 1869 г., была очень
популярна в семидесятых годах XIX в. не только на ее родине, но и в
России. А. И. Вольф в «Хронике Петербургских театров» (СПб., 1884)
о сезоне 1869-1870 гг. писал: «Капитальною новостью сезона была
“Фру-фру” с Делапорт в главной роли. Давным-давно никакая серьез-
ная пьеса не производила такого сильного впечатления. Давно никакая
артистка не поражала так, как Делапорт, своей разнообразною и глубо-
ко прочувствованною игрою. Нельзя было себе представить исполне-
ния более увлекательного и живого <...> и более трогательного и пате-
тического в финальной сцене смерти».
Поначалу, как свидетельствует Вольф, пьесу играли в Петербург-
ском французском театре, затем были осуществлены ее русский пере-
вод и постановка на русской сцене, преимущественно провинциальной.
Вспомним «Таланты и поклонники» (1881) А. Н. Островского, чья ге-
роиня Негина сетует: «Я жду, я целую неделю не играла, сегодня пос-
ледний спектакль перед бенефисом; а он, противный, что же делает!
Назначает “Фру-фру” со Смельской».
А. Мельяк и Л. Галеви назвали свою пьесу «Фру-фру» по прозвищу
главной героини Жильберты, женщины весьма легкомысленной и вет-
реной. Вот как раскрывается смысл этого прозвища в реплике одного
из персонажей, обращенной к Жильберте: «Это слово, кажется, и при-
думано именно для вас. Вы настоящая Фру-фру! Отворяется дверь, на
лестнице слышится шорох шелкового платья, в комнату влетает, как
ураган, очаровательная маленькая особа. Фру-фру... вертится, болтает,
хохочет, играет, поет, скачет, танцует и наконец убегает... Фру-фру.. ,»3
Заметим, что французское звукоподражание frou-frou, соответству-
ющее русскому «шорох», «шелест», обозначало «шуршание шелков
нижней юбки» дамского туалета, модного со второй половины XIX в. и
«возвещавшего еще издали приближение элегантной женщины»4. Не-
даром Анна Ахматова, не только тонкий, но и удивительно точный ху-
дожник, характеризуя Россию Достоевского и Толстого, писала в цикле
«Северные элегии»:
Шуршанье юбок, клетчатые пледы,
Ореховые рамы у зеркал,
Каренинской красою изумленных <.. .>
Ср. также: «Она (Аннинька. — Т И.) явилась в столовую к чаю в вели-
колепном шелковом платье, шумя трэном <...>» (Салтыков-Щедрин.
2 См.: Бабкин А. М., Шендецов В. В. Словарь иноязычных выражений и слов,
употребляющихся в русском языке без перевода: В 2 т. М., 1966. Т. I. С. 540.
3 Мельяк А., Галеви Л. Фру-фру. Комедия в 5 действиях. СПб., 1871.
4 Мерцалова М. Н. История костюма. М., 1972. С. 161.
247
Господа Головлевы); «И, зашумев платьем, она (баронесса Шильтон. —
Т. И.) исчезла» (Толстой. Анна Каренина); «О сладкий, нам знакомый
шорох платья / Любимой женщины, о, как ты мил!» (Фет. Студент).
Естественно, что в обиходном языке преимущественно двуязычно-
го дворянства название этой модной принадлежности женского туале-
та употреблялось и в своей французской форме. Подвергаясь процессу
субстантивации, слово фру-фру могло означать нечто, некий предмет,
производящий шелест, шорох. Так, у Достоевского в «Подростке» юный
герой романа (подросток) в раздражении восклицает: «Они (дамы. —
Т. И.) сзади себе открыто фру-фру подкладывают, чтобы показать, что
бельфам; открыто!» Ср. также у В. Крестовского (Н. Д. Хвощинской) в
повести «Домашнее дело» (1863): «Вот, тошно ей, что поедет в старой
колымаге; фру-фру, боится, ей разных не нашьют».
Употребленное А. Мельяком и Л. Галеви в качестве имени собствен-
ного (прозвища героини пьесы), слово фру-фру с течением времени
стало именем нарицательным, означая модно одетую и легкомыслен-
ную женщину. Именно в таком значении находим его в воспоминаниях
П. В. Засодимского: «Нельзя отождествлять цивилизацию с баварским
пивом или немецким колбасником, или с какой-нибудь фру-фру париж-
ских бульваров»5.
Рассуждая о роли слова в художественном произведении, В. В. Ви-
ноградов писал, что «специфика образно-художественного осмысления
слова сказывается даже в функциях собственных имен, выбранных и
включенных писателем в состав литературного произведения»6.
Еще современниками Толстого было подмечено, что гибель лошади
Вронского на скачках являлась как бы предсказанием последующей
гибели главной героини романа7. Любопытно, что в ранних редакциях
«Анны Карениной» имя героини романа: Татьяна (Ставрович) и кличка
лошади Вронского: Таня (английский вариант Tiny) совпадали8. Одна-
ко в дальнейшем имя лошади было писателем изменено. Это произо-
шло, видимо, после того, как Толстой приобрел у своего приятеля кня-
зя Д. Д. Оболенского верховую лошадь Фру-фру, названную князем так
не без влияния французской пьесы. Сын писателя И. Л. Толстой вспо-
минал: «Кучер Филипп Родивонович уже седлает. <...> Сереже — ма-
ленький, горячий киргизенок “Шарик”, для папа — огромная англий-
ская кровная кобыла “Фру-фру”»9.
И все же решающей в выборе имени лошади оказалась для Толстого
фабульная связь между романом и произведением французских авто-
ров, о чем в свое время убедительно писал Б. М. Эйхенбаум: «Фабуль-
5 Засодимский П. В. Из воспоминаний. М., 1908. С. 206.
6 Виноградов В. В. О языке художественной литературы. М., 1959. С. 245.
7 Ткачев П. Критический фельетон // Дело. 1875. № 5. С. 39, 40.
8 Толстой Л. Н. Поли. собр. соч.: В 90 т. М., 1939. Т. 20. С. 31-36.
9 Толстой И. Л. Мои воспоминания. М., 1969. С. 44.
248
ная основа этой пьесы состоит в том, что Фру-фру выходит замуж, а
потом, поддавшись минутным настроениям, бросает мужа с сыном и
уходит с любовником. Финал трагический: муж убивает любовника на
дуэли, а Фру-фру возвращается домой и умирает. Как видно, фабула
этой пьесы соприкасается с фабулой “Анны Карениной”. Это и было
важно Толстому, решившему придать сцене скачек не только психоло-
гический, но и сюжетный, символический смысл, продолжив, таким
образом, линию “предзнаменований” гибели Анны. <...> Назвав ло-
шадь Вронского Фру-фру, Толстой <...> усилил и углубил сюжетную
символику сцены: Фру-фру превратилась в своего рода сюжетное ино-
сказание, намекающее на будущую судьбу Анны»10.
Разумеется, смысл этого сюжетного иносказания был совершенно
понятен современникам Толстого, хорошо знавшим пьесу французских
авторов, но оказался позднее утраченным.
Таким образом, редкое слово фру-фру, заимствованное, во-первых,
в качестве модного аксессуара женского туалета, подверглось в русском
языке процессу субстантивации и получило дальнейшее семантическое
развитие. Во-вторых, приобретя вместе с пьесой А. Мельяка и Л. Гале-
ви второе гражданство, оно стало не только фактом русского литера-
турного языка, но и достоянием русской литературы.
Впервые опубликовано: РР. 1989. № 5. С. 30-33.
Примечание 2003 г.
Первоначальное название этой статьи, предложенное автором жур-
налу «Русская речь», было «“Фру-фру” (читая Л. Толстого, Достоевско-
го и иных)». Но так как в «Русской речи» в 1969 г. (№ 1. С. 10) уже была
опубликована заметка Н. С. Авиловой почти под таким же названием,
поэтому, с моего согласия, редактор журнала предложил то, под кото-
рым статья увидела свет. Неожиданно эпитет «притягательное» (фру-
фру) оказался в разных отношениях вполне удачным.
Так, знаменитый режиссер, а также сценарист кинофильма «Дама с
собачкой» И. Хейфиц употребил «фру-фру» в качестве клички «собач-
ки» — белого шпица, которой в рассказе А. П. Чехова представлен со-
вершенно безымянным. Вспомним, что когда чеховский герой Гуров
приехал в город С., он «хотел позвать собаку, но у него забилось серд-
це, и он от волнения не мог вспомнить, как зовут шпица». Однако сце-
нарист-режиссер решил ему «напомнить», и в этом эпизоде кинофиль-
ма Гуров произносит: «Фру-фру».
А в наше время некое ООО «ЭВР» выпускает кондитерские изделия
весьма сомнительного качества, названные также «фру-фру».
10 Эйхенбаум Б. Лев Толстой. Семидесятые годы. Л., 1974. С. 190.
249
ВАЛЕТ ЧЕРВОННЫЙ И БУБНОВЫЙ
О валете в семнадцатитомном академическом «Словаре современ-
ного русского языка» сказано следующее: «1. В игральный картах —
одна из фигурных карт, изображающая оруженосца (старое и обл. на-
звание: хлап). <.. .> В выражении Червонный валет — плут, пройдоха».
Приведенное в Словаре значение устойчивого словосочетания иллю-
стрируется цитатой из очерка М. Е. Салтыкова-Щедрина «Дети Моск-
вы», в котором показано происшедшее в пореформенной России превра-
щение части дворянской молодежи из «питомцев славы» в «червонных
валетов», аферистов и мошенников.
Более полный текст из щедринского очерка «Дети Москвы» и другие
помещенные следом выдержки из произведений русских писателей ук-
репляют во мнении, что во второй половине XIX в. «червонные валеты»
прочно обосновались в языке художественной литературы. Однако вер-
немся к Салтыкову-Щедрину: «<...> червонный валет уж смотрит на сво-
его собеседника (иностранца, пожелавшего поместить свой капитал в
России. — Т. И.), как на “фофана”. И вдруг — мысль! продать этому
“фофану” казенные присутственные места. Сказано — сделано. Весь клуб
червонных валетов (курсив здесь и далее наш. — Т. И.) в движении: один
бежит к экзекутору присутственных мест и предупреждает его, что на
днях его посетит знатный иностранец, интересующийся вопросом о чи-
жовках вообще и московских в особенности (чижовки — места заключе-
ния при полицейских управлениях — Т. И.); другой — наскоро нанимает
помещение и устраивает в нем псевдонотариальную контору; третий —
спешит щегольнуть такими фальшивыми документами, чтоб лучше на-
стоящих были; четвертый — приготовляется разыграть роль владельца-
продавца; пятый, шестой — просто радуются и думают: вот-то удивится
фофан! Словом сказать, все заняты и всем весело. В назначенный день
происходит осмотр; экзекутор, как истинно гостеприимный хозяин, по-
казывает: вот чижовка! вот еще чижовка! и еще, и еще, и еще чижовка.
Червонный валет служит при этом переводчиком, стучит кулаком об сте-
ну и говорит: милорд! посмотрите, какая толщина! Потом едут к нотариу-
су, получают с иностранца задаточные деньги, провожают его в гостини-
цу, и затем — все исчезает. Ни нотариуса, ни очаровательного молодого
человека, ни владельца дома — ничего»1.
1 Салтыков-Щедрин М. Е. Поли. собр. соч.: В 20 т. Л., 1936. Т. 13. С. 386.
250
А вот пример из пьесы А. Н. Островского «Красавец-мужчина».
Фрагмент сцены из третьего действия, где богатый барин Лотохин спра-
шивает свою племянницу Сусанну: «Но если он был в обществе шуле-
ров или червонных валетов, так ведь такой (муж. — Т. И.) тебе не го-
дится, чай?»2
В романе П. Д. Боборыкина «Китай-город» происходит такой диа-
лог о Валентине Долгушине, герое романа: «— Вы его знаете? — Как
не знать? Он выдает свою жену за мою прямую наследницу. Весьма
сожалею, молодой человек, что вы вдались в этот... обман... Не зани-
мал ли он у вас? — Бог миловал! <.. .> — Это отпетый человек. И таки-
ми теперь полна Москва. Прожились, изолгались, того гляди очутятся
в этих... как их теперь называют? — В червонных валетах, — подска-
зал Палтусов»3.
У А. П. Чехова в водевиле «Свадьба» приглашенному «генералу» о
женихе сообщается следующее: «Служит, говорю, оценщиком в ссуд-
ной кассе, но вы не подумайте, ваше превосходительство, что это ка-
кой-нибудь замухрышка или червонный валет. В ссудных кассах, гово-
рю, нынче и благородные дамы служат»4.
Из примеров этих следует, что червонный валет и в самом деле —
«плут и пройдоха», «отпетый человек», который сродни шулеру и
аферисту.
Возникает вопрос, как и почему у этого словосочетания развилось
отмеченное Словарем негативное значение? Ответ известен давно и
сомнений не вызывает. Вспомним, что писал Вл. Гиляровский в очер-
ках «Москва и москвичи»: «В конце семидесятых годов в Москве рабо-
тала шайка “червонных валетов”, блестящих мошенников, которые по-
том судились окружным судом и были осуждены и сосланы все, кроме
главы, атамана Шпейера, который так и исчез навеки неведомо куда»5.
Ср. также прямое упоминание об этом процессе у М. Е. Салтыкова-
Щедрина в «Пестрых письмах»: «Но больше всего заинтересовал Ари-
ну Михайлову (собеседницу рассказчика. — Т. И.) процесс червонных
валетов. В подробности этого дела она вслушивалась с захватываю-
щим интересом, а смелые подвиги главного валета положительно при-
водили ее в восторг. — Так-таки до сих пор его и не нашли? — спраши-
вала она в волнении. — Так и не нашли-с»6. Любопытно, что обвинитель
на этом процессе прямо говорил, что «настоящее дело слывет в публи-
ке под именем дела “О Червонных валетах”, или, точнее, “о клубе Чер-
вонных валетов”», что «на суде уже достаточно обнаружились случай-
ность и неосновательность этого названия»7.
2 Островский А. Н. Поли. собр. соч.: В 16 т. М., 1950-1954. Т. 9. С. 115.
3 Боборыкин П. Д. Китай-город. М., 1988. С. 233.
4 Чехов. Собр. соч. Т. 9. С. 132.
5 Гиляровский Вл. Соч.: В 4 т. М., 1967. Т. 4. С. 191.
6 Салтыков-Щедрин. Поли. собр. соч. Т. 16. С. 308.
7 Клуб червонных валетов. Уголовный процесс. М., 1877. С. 183.
251
Известно также и то, почему это громкое дело получило название
«Клуба червонных валетов». Источник его — заглавие неоднократно
издававшегося в России романа французского писателя П. А. Понсона
дю Террайля (1829-1871) «Клуб червонных валетов» (1865), имевшего
шумный успех у невзыскательной публики. В романе рассказывалось о
похождениях шайки авантюристов и шантажистов под предводитель-
ством неуловимого и таинственного Рокамболя, державшего в трепете
великосветские круги Парижа.
Закрепившееся в сознании русского читателя негативное значение
рассматриваемого нами выражения перешло на слово валет, которое с
подобным значением начинают употреблять самостоятельно, без соче-
тания с определением червонный. Так, Ф. М. Достоевский в «Дневнике
писателя» за 1877 год в отклике на «Анну Каренину» Л. Н. Толстого
писал о Стиве Облонском: «Остатками состояния и связями он избав-
лен от судьбы червонного валета; но если б состояние его рушилось и
нельзя бы было получать даром жалования, то, может быть, он и стал
бы валетом <.. .> как можно приличнейшим и великосветским»8. Кста-
ти, у А. П. Чехова в рассказе «Свадьба с генералом» (1884), который
позднее он переработал в водевиль (1889), обнаруживаем слово валет
без определения: «замухрышка или валет»9.
Закономерно, что рожденный на «злобу дня» определенный смысл
выражения червонный валет с течением времени исчезает со страниц
как художественных произведений, так и публицистики. Однако в рус-
ском литературном языке уже существовало похожее словосочетание и
тоже с негативным значением, правда, связанное с историей другого
валета — бубнового. Вспомним, как в романе Ф. М. Достоевского «Иди-
от» (1868) Ганя Иволгин говорит о Настасье Филипповне князю Мыш-
кину: «<...> вот она считает меня подлецом за то, что я ее, чужую лю-
бовницу, так откровенно за ее деньги беру <...> Она всю жизнь будет
меня за валета бубнового считать»10. Здесь значение валета бубнового
максимально сближено с значением его червонного коллеги.
По-видимому, это было связано с влиянием французского языка на
обиходный русский, что вполне объяснимо для двуязычного дворян-
ского общества".
Действительно, в «Словаре французского языка» Э. Литтре valet de
carreau — бубновый валет — в переносном и просторечном употребле-
нии — это человек, который совершенно не имеет достоинства и не
заслуживает уважения. О таком человеке говорят, что он хитрый и про-
дувной, как бубновый валет1-. В качестве иллюстрации такого упот- * 11
8 Достоевский. Поли. собр. соч. Т. 25. С. 54.
9 Чехов. Собр. соч. Т. 2. С. 438.
10 Достоевский. Поли. собр. соч. Т. 8. С. 103-104.
11 Поспелов Г. О «валетах» бубновых и «валетах» червонных // Панорама ис-
кусств 77. М., 1978. С. 132-133.
12 Littre Е. Dictionnaire de la langue franijaise. Paris, 1885. Vol. IV. P. 2414.
252
ребления в Словаре Э. Литтре дается ссылка на комедию Мольера «Лю-
бовная досада» (д. IV, явл. 2). Эта комедия известна нам в переводе
Т. Л. Щепкиной-Куперник, тонкого знатока как французского, так и рус-
ского языка. Примечательно, что переводчица сохраняет без изменения
французское словоупотребление в реплике комедийного плута, хитро-
го и ловкого слуги Гро-Рене, который повторяет обращенные к нему
слова служанки Маринетты:
За ней (госпожой. — Т. И.), задравши нос, и Маринетта вслед:
«Оставь в покое нас, бубновый ты валет!»13
Интересно, что и в наше время оказывается возможным подобное
употребление заинтересовавшего нас словосочетания. Так, А. Латыни-
на в фельетоне «Не упустите свой шанс», посвященном журнальной
«войне» критиков, пишет: «И тут к тебе подсаживается давняя знако-
мая. Она осведомляется, о чем ты можешь беседовать с этим прохвос-
том. С этим налетчиком. С этим Бубновым Валетом». Далее оказыва-
ется, что, с точки зрения Ушлого критика, «в борьбе с Бубновым Валетом
все средства хороши»14.
Впрочем, в данном случае у автора могла возникнуть иная ассоциа-
ция. Например, связь с другим «Бубновым валетом». На память прихо-
дит выставка группы художников-авангардистов «Бубновый валет»,
впервые состоявшаяся 10 декабря 1910 г.
Считается, что это название придумал живописец М. Ф. Ларионов.
Так, один из участников выставки А. В. Куприн вспоминал: «Л был у
Ларионова и Гончаровой, сидели, рассматривали репродукции с кар-
тин французов. Ларионов взял в руки карту бубнового валета. Вот, по-
чему бы не назвать нашу выставку, наше объединение “Бубновый ва-
лет”»15. При этом другой «бубнововалетец» А. В. Лентулов утверждал,
что само название выставки «не символизировало ничего, но скорее
вызвано лишь теми соображениями, что слишком много в то время и
изощренно придумывали разные претенциозные названия: “Венок Сте-
фанос”, “Голубая роза”, “Золотое руно” и пр. Поэтому как протест мы
решили: чем хуже, тем лучше, да и на самом деле, что может быть неле-
пее “Бубнового валета”».
«Бубнововалетство», зародившееся в полемике с господствующими
в то время направлениями, шло в атаку против старой живописи и сво-
им хлестким и нелепым названием. Естественно, это встретило ответ-
ное неприятие новой живописи у очень многих. М. Волошин в своем
отклике на выставку писал: «Еще до своего открытия “Бубновый Валет”
одним своим именем вызывал единодушное негодование московских
ценителей искусства. <...> Уже на следующий день и в газетах, и на
13 Мольер Ж. Б. Поли. собр. соч.: В 4 т. М., 1965-1967. Т. 1. С. 227.
14 Латынина А. Не упустите свой шанс! //Литературная газета. 1987. № 1. С. 4.
15 Куприн А. В. Наброски воспоминаний. Цит. по: Поспелов. О «валетах». С. 140.
253
выставке стали появляться статьи и люди, свидетельствующие своими
выражениями (как-то шарлатаны, мошенники, подлецы) обо всех сте-
пенях исступления»16 17 18.
Более того, произошло прямое отождествление «Бубнового валета»
с «червонным». Например, в заметке С. Гарина «Бубновый Валет» вос-
произведена такая сценка: «Звали его Пьер Огурцов и был он из города
Епифани. Принесла его нелегкая по какому-то делу в Москву и, как раз
в тот момент, когда я собирался осмотреть знаменитую выставку “Буб-
новый Валет”. — Возьми меня с собою, — попросил Пьер, узнав, куда
я иду. —Я хочу тоже иметь понятие о “Червонном Валете”. —Не “чер-
вонном”, — обиделся я, а “бубновом”. Это у вас в Епифани водятся
червонные валеты, а у нас только бубновые»11.
В другой московской газете П. Ашевский публикует фельетон «Буб-
новое дело», в котором описывает «судебный процесс» над участниками
выставки Д. Бурдюком и М. Ларионовым. В приговоре признается, что
«подсудимые» «виновны, но заслуживают глубокого сожаления. <...>
Так завершился, наконец, — заключает фельетонист, — этот сенсаци-
онный процесс “бубновых валетов”, столько времени наводивших па-
нику на всех доподлинных любителей доподлинных искусств» (Рус-
ское слово. 1910. 12 дек. С. 6). Недаром, по словам того же М. Волошина,
«все без исключения называли ее (выставку. — Т. И.) “Червонным Ва-
летом”».
В заключение истории бубнового валета следует упомянуть о том,
что это словосочетание использовалось также в качестве названия ли-
тературного произведения. У Леонида Леонова в рассказе «Бубновый
валет» (1922) игральная карта олицетворяет героя: «Он молодой, у него
глаза печальные, у него секира деревянная в руке». В «дремотных» меч-
тах четырнадцатилетней девочки валет оживает и становится предме-
том ее первой девичьей любви. Однако, взрослея, Леночка забывает
бубнового валета, выходит замуж, но... «когда стукнуло Елене Серге-
евне сорок, — всю ночь, в отчаянье и в слезах, целовала она в памяти
своей бубнового покинутого валета»1*.
Рассказ И. Эренбурга «Бубновый валет» (1924) сюжетно более слож-
ный. В нем причудливо переплетены и предсказание гадалки: «Судьба
твоя — бубновый валет, к последнему искусу готовься»; и интерпрета-
ция этого предсказания в духе карточной символики: «Кто не знает, что
бубновый валет карта мирная, хорошая, веселые хлопоты означает»; и
уличное впечатление, опровергающее расхожее толкование: «А прохо-
дя мимо Волхонки, увидала Дуняша (героиня рассказа, кухарка «за
всё». — Т. И.) новую пакость. Со стены глядел голый мужичище густо
16 Волошин М. Бубновый валет // Аполлон. Русская художественная летопись.
1911. № 1. С. 10-11.
17 Гарин С. Бубновый валет // Утро России. 1910. 12 дек. С. 5.
18 Леонов Л. Собр. соч.: В 10 т. М., 1969-1972. Т. 1. С. 97-98, 101.
254
кубовый, в красных пятнах <...> Подошла Дуняша: “Что, мол, здесь
произошло”. А старичок очкастый <...> степенно прочел: “Выставка
Бубновый Валет”. И пояснил в снисхождении: “Это и есть ихний води-
тель”». Наконец, новый жилец — блондин, большевик, «он же валет
бубновый» — оказывается еще в младенчестве пропавшим без вести
сыном героини. Ужасающее это открытие и приводит ее к гибели19.
И в рассказе Л. Леонова, и в рассказе И. Эренбурга бубновый валет
употребляется скорее не в переносном, а в своем прямом значении, под-
вергаясь лишь процессу персонификации.
Впервые опубликовано: РР. 1991. № 5. С. 21-26.
19 Эренбург И. Бубновый валет и компания. Рассказы. М.; Л., 1925. С. 23-24,26.
ЗЕФИРОТЫ В. Ф. ОДОЕВСКОГО и л. н. толстого
В эпистолярном наследии Льва Николаевича Толстого встречается
загадочное слово зефироты. Толстой употреблял его в качестве про-
звища племянниц, дочерей М. Н. Толстой, а также своей молоденькой
жены и ее сестры Т. А. Кузьминской. Так, в письме к М. Н. Толстой от
14 августа 1864 г. Лев Николаевич писал: «Здравствуй, Машенька, со
всеми зефиротами»1 (далее — только том и страница). Или в письме к
жене С. А. Толстой от 9 августа того же года: «<...> явился Сережа
(брат Л. Н. Толстого. — Т. И.). Он совсем не знал, что мы тут, просто
катался со всеми зефиротами и заехал сюда» (т. 83. С. 37).
Однако известно, что слово это придумал не Толстой, а писатель-
романтик В. Ф. Одоевский, назвавший так свою статью («Зефироты»),
анонимно опубликованную им 1 апреля 1861 г. в газете «Северная пче-
ла» (№ 73). Статья была построена Одоевским как хронологическое
изложение материалов из мексиканской газеты «Chiapas Advertiser», где
сообщалось о появлении «совершенно новой, странной и небывалой
на земном шаре породы животных», крылатых людей — зефиротов.
В 1980 г. С. Анкериа в статье «Зефироты Льва Толстого», напечатан-
ной в венгерском журнале «Studia slavica» (т. XXVI), было высказано
предположение, что публикация Одоевского представляет собой «знаме-
нательное иносказание» и является «едкой сатирой» на крестьянскую ре-
форму 1861 г. И хотя, как отмечали и предшествующие исследователи
творчества Одоевского1 2, в его произведениях действительно причудливо
и свободно сочетается необыкновенное и фантастическое с ироничес-
ким и сатирическим изображением повседневного и социально-бытово-
го, однако предложенное венгерским филологом объяснение «знамена-
тельного иносказания» представляется несостоятельным.
Безусловно, В. Ф. Одоевский как и большинство прогрессивных
литераторов того времени, был открытым противником крепостного
права и проявлял искренний интерес к его отмене. Однако в отличие
от писателей и публицистов демократического лагеря реформу 1861 г.
1 Толстой. Поли. собр. соч. Т. 61. С. 52.
2 См., напр., предисловие Е. Ю. Хин // Одоевский В. Ф. Повести и рассказы.
М., 1959. С. 15-18; Маймин Е. А. В. Одоевский и его роман «Русские ночи» // Одо-
евский В. Ф. Русские ночи. Л., 1975. С. 254.
256
он принял безоговорочно и о «едкой сатире» на нее не помышлял. Об
этом с несомненностью свидетельствуют многочисленные записи Одо-
евского в его дневнике «Текущая хроника и особые происшествия»,
относящиеся к этому событию3. Все они показывают восторженное
отношение Одоевского к реформе, сохранявшееся на протяжении всей
последующей жизни писателя. Для него день 19 февраля, когда был
подписан манифест и «Положения о крестьянах, выходящих из кре-
постной зависимости», стал «великим днем», который он ежегодно
отмечал в кругу своих друзей.
В то же самое время Л. Н. Толстой в письме к А. И. Герцену от 14 мар-
та 1861 г. дал совсем иную оценку этого документа: «Как вам понра-
вился манифест? Я его читал нынче по-русски и не понимаю, для кого
он написан. Мужики ни слова не поймут, а мы ни слову не поверим.
Еще не нравится мне то, что тон манифеста есть великое благодеяние,
делаемое народу, а сущность его <...> ничего не представляет, кроме
обещаний» (т. 60. С. 374).
Разгадка замысла статьи Одоевского известна давно, и ключ к ней
содержится в рукописном наследии писателя, хранящемся в Государ-
ственной Публичной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина в Ленингра-
де (ф. 539). В этом фонде имеются, во-первых, незаконченный авто-
граф «Зефиротов» и сопровождающее его письмо в редакцию «Северной
пчелы», во-вторых, писарская копия, несколько отличающаяся от га-
зетной публикации и озаглавленная «Замечательная игра природы (Из
записок путешественника)».
В конце копии Одоевским сделана карандашная приписка: «Эту
статью предполагается напечатать в нумере 1-го апреля: а в следую-
щем затем нумере сказать следующее: “По недосмотру наборщика под
вчерашнею статьею: «Замечательная игра природы» пропущено сле-
дующее означение: «Это известие почерпнуто из Шиапской газеты
3860-го года»”».
И действительно, в номере «Северной пчелы», вышедшем в понедель-
ник 3 апреля 1861 г. (№ 74), было опубликовано такое «Объяснение»:
«По неосмотрительности наборщика в статье “Зефироты”, помещенной
в “Северной пчеле” первого апреля (№ 73), пропущено несколько слов в
самом ее начале. Напечатано: “на днях получена здесь Chiapas Advertiser”,
следует читать: “на днях получена здесь газета Chiapas Advertiser за пять
лет XXIX столетия с 2857 по 2861 год”».
И хотя газетный текст не вполне совпадает с собственноручной при-
пиской Одоевского, однако смысл «объяснения» один и тот же — перед
нами, вне сомнения, первоапрельская мистификация писателя.
Итак, слово зефироты — авторское новообразование Одоевского,
использованное для наименования вымышленного персонажа. Как за-
метила В. Н. Хохлачева в статье «Индивидуальное словообразование в
3 Одоевский В. Ф. Литературное наследство. 1935. Т. 22/24. С. 179, 193, 241.
257
русском литературном языке XIX века», «случаи индивидуального сло-
вообразования в целях собственно номинации очень редки». Следова-
тельно, зефироты — один из подобных редких случаев. Тот же автор
не без основания замечает, что назначение слов, представляющих ин-
дивидуальное образование, «как бы исчерпывается данным единичным
использованием, и другого применения они не имеют»4. Однако судьба
зефиротов Одоевского оказалась иной. Редакционным разъяснением
того, что это первоапрельская шутка, она не заканчивается.
Уже 13 апреля цензор В. Бекетов разрешает печатать брошюру «Зе-
фироты и зевороты», подписанную неким А. Полоротовым. Следует
думать, что эта фамилия является псевдонимом, созданным, не без
остроумия, в подражание зефиротам. Полоротый, по Далю, — «хо-
хотун, повеса, насмешник». Точно так же, как и каламбурное зеворо-
ты, то есть ротозеи, принявшие первоапрельскую мистификацию за
истинную правду.
Естественно предположить, что под А. Полоротовым скрывался сам
Одоевский, который, как известно, постоянно пользовался псевдони-
мами. В «Словаре псевдонимов русских писателей» И. Ф. Масанова,
далеко не полном, их указано около шестидесяти. Однако это не так.
В дневнике «Текущая хроника» Одоевский сделал следующую запись
от 22 апреля 1861 г: «Моей статьей “Зефироты” воспользовался какой-
то спекулянт, издал ее, перепечатав почти всю и прибавив сцену куп-
цов, собирающихся послать в Америку за зефиротами и показывать их
в Петербурге. <...> Назвал он по своему прибавлению “Зефироты и
зевороты” (вместо “Ротозеи”?) — Панаев первый известил меня об этой
спекуляции»5.
Не известный же нам автор «Зефиротов и зеворотов» от себя при-
бавил следующие подробности: «1-е апреля было в субботу; по вос-
кресеньям Северная пчела не выходит, следовательно, статью эту на-
род читал в Петербурге во всех ресторанах, трактирах и ресторациях
два дня кряду, в особенности много читателей было в воскресенье —
этого было весьма достаточно для того, чтобы весть о вновь откры-
тых крылатых людях, питающихся только запахом цветов, разнеслась
повсюду, с горячими уверениями вестовщиков, что это действитель-
ная правда, потому что напечатано в газетах, со ссылкою на затрону-
тое этого вопроса наукой и т. д. А так как, при всем этом, нынче такое
время, что все и диковинки становятся не в диковинку, то девять деся-
тых народонаселения в Петербурге (надо полагать, что не только
там. — Т. И.) уверовали в истину открытия и возможность существо-
вания зефиротов. Объяснение редакции “Северной пчелы”, напеча-
танное в понедельник 3 апреля, <...> почти что не пошло впрок. Его
4 Хохлачева В. Н. Индивидуальное словообразование в русском литературном
языке XIX века // Материалы и исследования по истории русского литературного
языка. М., 1962. Т. V. С. 182, 166.
5 Одоевский. Литературное наследство. Т. 22/24. С. 132.
258
прочитали и поняли, пожалуй что, только те, которые и без того, хоть не
сразу, а все-таки уже догадались, что зефироты — шутка для первого
апреля, а огромное большинство и по сейчас находится в уверенности,
что рано или поздно, а привезут зефирота в Петербург и станут показы-
вать сперва, конечно, в пассаже, а потом, на масляницу, и на Адмирал-
тейской площади» (Зефироты и зевороты. СПб., 1861. С. 9-10).
Но вернемся к Л. Н. Толстому. Существуют две версии о том, как
слово, придуманное Одоевским в качестве названия фантастических
существ, полулюдей-полуптиц, стало известно Толстому. Одна из них
принадлежит Т. А. Кузминской, вторая — ее старшей сестре, жене пи-
сателя — С. А. Толстой.
В воспоминаниях Т. А. Кузминской «Моя жизнь дома и в Ясной
поляне» (М., 1986) на с. 206 находим: «Помню раз, как он сам расска-
зывал: — <...> вы знаете, я читал в газете (курсив наш. — Т. И.), что
прилетели птицы зефироты, большие с длинными клювами, не ви-
данные нигде...»
Однако, думается, что эти воспоминания Т. А. Кузминской не со-
ответствуют действительности. Прежде всего потому, что зефироты —
не птицы с длинным клювом, а, как было сказано, крылатые люди.
Вот как описана самим Одоевским «одна очень хорошенькая зефи-
ротка»: «<...> лицо совершенно правильное, глаза черные, несколько
продолговатые, <...> маленький ротик (а не длинный клюв! — Т. И.),
на щеках ямочки, темнорусые волосы, кудрями рассыпанные по бе-
лым обнаженным плечам...» Если бы Толстой действительно читал
«Северную пчелу», то он не мог бы назвать зефиротов «птицами с
длинными клювами». Более того, 1 апреля 1861 г. Толстой находился
в Германии, в Веймаре, где, естественно, читать «Северную пчелу»
не мог. В Россию он вернулся лишь 13 апреля и вряд ли сразу взялся
за просмотр русских газет.
Еще менее убедительно предположение В. И. Сахарова, что Толстой
читал статью «о зефиротах и зеворотах», авторство которой исследова-
тель приписал Одоевскому6. Дело в том, что на обложке брошюры, из-
данной А. Полоротовым, имеется изображение зефиротки, достаточно
близкое тому, которое воспроизвел сам Одоевский на обороте 18 листа
автографа7. Трудно вообразить, что Толстой, увидев такое изображе-
ние, смог затем отождествить его с птицей.
Поэтому более достоверным представляется рассказ С. А. Толстой,
которая вспоминала: «<.. .> в Ясную поляну изредка приезжала монахи-
ня Тульского монастыря <...> Раз, приехавши из Тулы, она рассказала,
что в газетах напечатано (а так оно и было. — Т. И.), что прилетели ог-
ромные — не то птицы, не то драконы, зовут их Зефироты. Сначала Л. Н.
говорил про меня и сестру Таню: “жили, жили с тетенькой покойно, и
6 Сахаров В. И. Факты — строгая вещь И Вопросы литературы. 1986. № 8.
С. 205-207.
7 PH Б. Ф. 539. On. 1. П. 31.
259
прилетели к нам эти зефироты”. Потом он перенес это название и на
племянниц» (т. 83. С. 39).
Конечно же, Л. Н. Толстой не был легковерным ротозеем-«зеворо-
том». Он, видимо, и не подозревал, что словечко зефироты изобретено
Одоевским. Однако оно, раз им услышанное, понравилось ему, при-
шлось, так сказать, по душе, и Толстой стал употреблять его как про-
звище близких ему людей. Все «зефироты» — свояченица, племянни-
цы и молоденькая жена — словно летали и порхали вокруг него, нарушая
покой: было тихо и покойно, стало шумно и беспокойно весело.
Впервые опубликовано: РР. 1988. №> 5. С. 24-28.
«АПРЕЛЯ В ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ОБМАН...»
Веселый обычай в шутку обманывать друг друга 1 -го апреля извес-
тен давно, и, как писал еще А. П. Сумароков, день этот — «забава об-
щая в народе». Однако сия «забава» появилась в России довольно по-
здно, на рубеже XVII-XVIII вв., и пришла она из Европы вместе с
западным культурным влиянием, особенно усилившимся во времена
Петра I. По справедливому утверждению И. М. Снегирева, «первоап-
рельские шутки сперва распространялись в знатном кругу, а потом уже
в нижних слоях общества; но в крестьянском быту, вдали от столиц,
они неизвестны»1. В самом деле, среди русских пословиц и поговорок
не отыщешь ни первоапрельских шуток, ни розыгрышей.
По одной из легенд, этот веселый обычай связан с именем Петра I,
который «почитал театр за важнейшее средство общественного воспи-
тания, а посему хлопотал о театре светском, доступном и городскому
люду». В 1700 г. он учредил, «чтоб были в Москве публичные театраль-
ные представления». И тогда заезжая труппа немецких комедиантов
объявила, что «представлено будет апреля 1 -го числа на театре никогда
невиданное зрелище. Народ во множестве собрался, и потом прибыл и
сам монарх; музыка заиграла, и все с нетерпением ожидали того неви-
данного зрелища; наконец поднялась завеса, и увидели на освещенном
многими огнями театре, на белой стене написано большими литерами:
Апреля первое число, а тем и все дело кончено, и завеса опущена»1 2.
О происхождении этого обычая в странах Европы существуют раз-
ные мнения, и в них много неясного и даже спорного. Одни исследова-
тели говорят о связи с древними языческими традициями, посвящени-
ями богу Смеха; другие указывают на средневековые пасхальные, чаще
всего апрельские, мистерии, в которых воспроизводились сцены по-
следних дней жизни Иисуса Христа, преданного Иудой и отсылаемого
первосвященником Кайафой к Пилату, от Пилата к Ироду и от Ирода
снова к Пилату (Лук. 23; 1-11). Ср. немецкие поговорки: jemanden von
Pilatus zum lerodes schicken, что в переводе на русский означает «посы-
лать понапрасну» и in den April schicken — «обманывать». Наконец,
для третьих очевидна связь забавного обычая с переменчивой, непо-
1 Русские простонародные праздники и суеверные обряды. М., 1990. Ч. 1. С. 92.
2 Голиков И. И. Деяния Петра Великого. М., 1788. Ч. 2. С. 11.
261
стоянной, обманчивой апрельской погодой. Эта версия в разные годы
была благожелательно воспринята русской словесностью: «Сумрак и
ясность, ненастье и вёдро сменяются теперь в душе моей подобно как в
непостоянном апреле» (Н. М. Карамзин. Письма русского путешествен-
ника); «Как ясный май, взор светит ясный, / Но и обманчив, как ап-
рель» (П. А. Вяземский. Шутка в альбом).
Со второй половины XVIII в. создавались специально посвящен-
ные шуточному дню произведения. Это прежде всего стихотворение
А. П. Сумарокова «Апреля первое число...»(1759), ставшее доступным
разным слоям русского общества благодаря напечатанию, правда, в не-
сколько сокращенном виде, в весьма популярном в ту пору «Письмов-
нике» Н. Н. Курганова. Вот заключительная строфа стихотворения:
На что сей только день один
Обмана праздником уставлен?
Без самых малых он причин
Излишне столь препрославлен,
Весь год такое ремесло,
Так целый год сие число.
Подобная нравоучительная сентенция содержалась и в некоторых
других произведениях, обращенных к 1-му апреля. Например, в сати-
рическом «Отрывке толкового словаря» Я. Б. Княжнина читаем: «Пер-
вое апреля — День, в который всякий старается выдумать какой-нибудь
искусный обман, но ежели обернешь глаза на все месяцы, то каждый
день покажется за первое апреля»3.
Любопытно, что это прозаическое произведение известного и, как
сказал о нем А. С. Пушкин, «переимчивого» драматурга является пере-
водом-компиляцией распространенных во Франции на протяжении все-
го XVIII в. сатирических «Словарей светского человека». И это еще
одно подтверждение общности нашей забавы с западноевропейской
культурной традицией. Однако заметим, что и Сумароков, и Княжнин
не вполне справедливы в своих общих выводах. Ведь первоапрельский
обычай — прежде всего обман ради самого обмана, обман-шутка, об-
ман-розыгрыш, не преследующий, как правило, корыстных целей...
Не миновала «общая забава» и театральных подмостков. 25 апреля
1767 г. в Петербурге на сцене первого публичного театра была постав-
лена комедия в одном действии «Обманы 1-го апреля». Ее автор — вы-
дающийся театральный деятель и актер И. А. Дмитриевский, друг и
сподвижник Ф. Г. Волкова. Пьеса шла в том же сезоне еще несколько
раз4. К сожалению, пьеса не была опубликована, а ее рукописного тек-
ста нам не удалось обнаружить.
3 Княжнин Я. Б. Соч. Т. 1-2. СПб., 1848. Т. 2. С. 662.
4 Хроника русского театра Носова. С предисл. Е. В. Барсова // ЧОИДР. 1882.
T.CI. № 3. Кн. III. С. 291 (2-я пагин.).
262
Больше повезло с водевилем «Первое апреля, или Новый дом сума-
сшедших», исполнявшимся в течение ряда сезонов (с 1831 по 1835 г.) на
сцене Александрийского театра в Петербурге. Автором его был извест-
ный комедиограф первой трети XIX в. кн. А. А. Шаховской. Водевиль
тоже не был издан, но сохранился в рукописи 1831 г., находящейся в Го-
сударственной театральной библиотеке (СПб.), шифр I.VI.2.70. Герой
пьесы — помещик Севской «сам себя уверил, что он куда хитер, на все
догадлив и недаром родился 1 -го апреля». Муж его сестры Донков бился
с ним об заклад, что именно в день его рождения, т. е. 1-го апреля, он
обманет и одурачит его. В исполнении этого намерения Донкову помога-
ет племянник Любим, уговоривший своих приятелей переодеться сума-
сшедшими, а Севского — посетить «новый» дом сумасшедших. Действие,
полное разных комических эпизодов, буффонады, происходит в этом
обманном «новом» доме. Водевиль заканчивается разоблачением обма-
на, а герою в финале остается только горестно воскликнуть: «Как? что?
так я обманут? и в день моего рождения... Какой удар!»
Помимо произведений, прямо и непосредственно посвященных «об-
щей забаве», в русской словесности имеются и такие, в которых содер-
жится лишь отражение этого веселого обычая. Например, сатирическое
стихотворение А. С. Пушкина, посланное им в письме к А. А. Дельвигу
осенью 1825 г.:
Брови царь нахмуря,
Говорил: «Вчера
Повалила буря
Памятник Петра».
Тот перепугался.
«Я не знал!.. Ужель?» —
Царь расхохотался:
«Первый, брат, апрель!».
Ср. также запись в дневнике протопопа Савелия Туберозова в хро-
нике Н. С. Лескова «Соборяне»: «1-го апреля. Представил записку вла-
дыке. Попадья говорит, напрасно сего числа представлял: по ее легко-
верным приметам, сие первое число апреля обманчиво. Заметим. <...>
1-го апреля. Вечером. <...> Начинаю верить, что число сие действи-
тельно обманчиво»’.
В 1855 г. П. А. Вяземский писал:
Под фирмой первого Апреля
Обманом промышляет свет.
И здравый ум, и пустомеля
В день этот лжёт и горя нет5 6.
5 Лесков. Собр. соч. Т. 4. С. 57, 60.
6 Вяземский П. А. Поли. собр. соч.: В 12 т. СПб., 1887. Т. 11. С. 199.
263
В самом деле, «под этой фирмой» можно было высказать как не-
приглядную правду, так и красивую ложь. А. Н. Апухтин по этому по-
воду в стихотворении «Первое апреля» заметил следующее:
А теперь, наоборот,
Способен даже больше верить:
Сегодня всякий, правда, лжет,
Зато не надо лицемерить...
Сегодня можно говорить
Всю правду, метко в друга целя,
Потом все в шутку обратить:
«Сегодня первое апреля».
Анекдотична история, поведанная кишиневским приятелем Пушкина
В. П. Горчаковым: некая дама, выведенная в воспоминаниях Горчакова
под вымышленным именем Аделаиды Александровны, настоятельно
просила поэта написать ей стихи в альбом. Александр Сергеевич хотел
уклониться, но дама продолжала настаивать. Тогда «Пушкин вспых-
нул, но согласился». На другой день альбом со стихами был доставлен
настойчивой даме: «описание красоты Аделаиды до того было плени-
тельно, что все красавицы Байрона не годились ей и в горничные: сло-
вом, трудно было произвесть что-нибудь блистательнее». Однако пле-
нительные и блистательные стихи вызвали у адресата сильнейший гнев.
Почему? По причине «коротенькой строчки прозы», которой закан-
чивалось стихотворение: «Что ж бы это такое? да так, ничего, бездели-
ца: вместо должного числа, при похвальных стихах, было выставлено
1-е Апреля»1.
В 1885 г. в нескольких номерах журнала «Осколки» некий «Человек
без селезенки», ставший впоследствии всемирно известным писателем,
опубликовал «Филологические заметки» о месяцах (марте, апреле, мае,
июне, июле, августе), представляющие собою веселые пародии на ра-
зыскания его ученых современников. Естественно, что «филологичес-
кая заметка», появившаяся в первом апрельском номере журнала (№ 14
от 6. IV), была посвящена 1-му апрелю. «Обычай надувать близких в
первый день апреля, — уверял «филолог», — существует всюду, даже
на берегу Маклая». А о происхождении его «толкуют различно». Вот
одна из версий, предложенная автором: «Другие же ставят этот обычай
в связь с отчетами, которые в древности изготовляли чиновники конси-
сторий к первому апреля. Ввиду того, что взаимное надувательство стало
в наше время явлением обыденным, обычай этот утерял свою соль и
стал постепенно стушевываться...»7 8 В этом, как нам придется убедить-
ся, Чехов оказался не совсем прав.
7 Цявловский М. А. Книга воспоминаний о Пушкине. М., 1931. С. 75, 77-78,
89-90.
8 Чехов. Собр. соч. Т. 3. С. 190.
264
Обратимся теперь к первоапрельским мистификациям и укажем
прежде всего на публикацию в «Поденыцине», вышедшую в Санкт-
Петербурге в 1769 г. Автор и издатель сборника В. В. Тузов под 1-м
апреля (на с. 119-122) поместил, как он сам определил, «бумажку с ка-
ракульками», напоминающими арабское письмо, прочитать которую кто-
либо из читателей вряд ли бы смог. Под 2-м апреля (с. 123) давалось
следующее разъяснение: «...последуя здешнему (петербургскому. —
Т. И.) обычаю по чувашской пословице: в какой народ приедешь, та-
кую шапку и надень, то есть в каком городе живешь, того и обычая
держись, осмелился я и читателям моим сделать первое апреля».
Наибольший интерес представляют собственно литературные мис-
тификации. К их числу относится «обманка», помещенная в альманахе
«Первое Апреля», о выходе в свет которого день в день (а именно 1. IV.
1846 года) оповестила читателей газета «Северная пчела». Альманах
был задуман и осуществлен Н. А. Некрасовым вместе с Д. В. Григоро-
вичем и Ф. М. Достоевским. Во «Вступлении», написанном Григорови-
чем9, составители утверждали, что в их альманахе нет никакого обма-
на: «Но вникните-ка хорошенько, почтеннейшие господа, в сущность
дела; ну какое может тут быть надуванье? Оно так, все так, мы сами
соглашаемся, что с первым Апреля тотчас вкрадывается в душу недо-
верчивость, но ведь тут совсем другое: вы входите в лавку, отдаете день-
ги, и получаете книгу; да, ни более, ни менее, книгу, приятное и полез-
ное, так сказать, развлечение для ума и сердца. — Какое же тут на-
дуванье? Чистосердечно вас спрашиваем, какой тут обман? — Нет, мм.
гг., нет...»10 11
Однако далее следовало признание, что уже само название альмана-
ха побуждает их следовать первоапрельской традиции: «Разве вам не
ведомо, мм. гг., что у честных людей искони еще ведется обыкновение
обманывать и надувать друг друга в Первое апреля? <...> Кроме того,
сами видите вы, что вся просвещенная Европа пользуется таким обык-
новением, и почему же нам не следовать ее примеру? <...> Скажем бо-
лее, труд наш добросовестен, до того добросовестен, что мы решились
даже посвятить несколько страниц одним пуфам (ложным известиям. —
Т. И.), разным лживым анекдотам и совершенно невероятным истори-
ям с той только целью, чтобы заглавие книги “Первое Апреля” имело
какое-нибудь значение, смысл; хоть сколько-нибудь бы относилось к
содержанию и не показалось бы публике одною пустою обманчивою
вывескою, выставленною так только, для приманки".
В том же альманахе на с. 39-55 находим анонимную статейку «Как
играют в новейшее время в преферанс образованнейшие люди Евро-
пы», снабженную четырьмя иллюстрациями с изображением «древних»
9 Григорович Д. В. Литературные воспоминания. М., 1961. С. 82.
10 Первое Апреля. Комический иллюстрированный альманах... СПб., 1846.
С. 4-5.
11 Там же. С. 5, 9.
265
статуй. Статейку заключал постскриптум, собственно литературная
мистификация, первоапрельский розыгрыш: «Только что мы успели
окончить эту статью, как получили из-за границы с последнею легкою
почтой очень интересное известие, которое и спешим сообщить нашим
читателям. Вот оно: “О важном открытии в Риме”: “На днях сделано в
Риме весьма важное открытие, которое проливает новый свет на исто-
рию римского народа. Мы говорим о четырех бронзовых статуях, от-
крытых близ Капитолия и изображающих главнейшие атрибуты игры в
преферанс. Этим снова подтверждаются догадки некоторых ученых, что
знаменательная игра сия не только была известна древним, но и пользо-
вались у них высоким уважением” <...> Весь ученый мир в волнении.
В самом деле, вопрос важный! Какие будут открытия, не замедлим со-
общить. Статуи, представленные нами в снимках, ныне поставлены в
Риме на площади del Prefero».
Русской словесности известны и другие первоапрельские мистифи-
кации, основанные на ложных источниках информации. Такова, напри-
мер, статья В. Ф. Одоевского о крылатых людях — «зефиротах», опуб-
ликованная им в «Северной пчеле» от 1. IV. 1861 г. со ссылкой на некую
мексиканскую газету12.
Обычай заявлять публично о первоапрельской «утке» как о вовсе
«съедобной», достоверной, почерпнутой из «надежных» источников,
сохранился до нашего времени.
Итак, любезные читатели, в этот день, раскрывая газеты, слушая
радио или включая телевизор, не забывайте: всем безопасно можно
лгать — сегодня первое апреля.
Впервые опубликовано: РР. 1995. № 2. С. 3-8.
12 Подробнее об этом см.: Иванова Т. А. Зефироты В. Ф. Одоевского и Л. Н. Тол-
стого // РР. 1988. № 5.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ, ДЕНЬ АНГЕЛА - ИМЕНИНЫ
Каждый человек появляется на свет Божий в определенный день,
который и становится днем его рождения.
Только что родившегося человека, естественно, принято было назы-
вать новорожденным (ж. новорожденной)'. «Молодая мать лежала в
глубоком забытьи, но, когда в комнате раздался первый крик новорож-
денного, тихий и жалобный, она заметалась...» (В. Г. Короленко. Сле-
пой музыкант).
В русском быту существует давний обычай ежегодно отмечать день
рождения (рождение). Причем виновника торжества также называли
новорожденным вне зависимости от его возраста: «— Поздравляю с
новорожденной! — заговорила Вера», героиня романа И. А. Гончарова
«Обрыв», обращаясь к своей бабушке по случаю дня рождения сестры
Марфеньки, которой исполнился 21 год. Ср. также: «Двадцатого декаб-
ря было рожденье Еспера Ивановича (старика — дяди героя романа
Вихрова. -— Т. И.). Вихров поехал его поздравить <.. .> Где же я увижу
новорожденного? — спросил он. — Наш новорожденный едва дышит»
(А. Ф. Писемский. Люди сороковых годов). Такое употребление слова
новорожденный находилось в противоречии со своим первичным зна-
чением — «только что или недавно родившийся», противоречило, так
сказать, его внутренней форме, а поэтому с течением времени станови-
лось устарелым, что и приводило, как увидим ниже, к его замене дру-
гим словом.
С рождением ребенка связано наречение ему имени, которое в до-
атеистическое время происходило при обряде крещения1. Между днем
рождения ребенка и днем его крещения (крестинами) протекало обыч-
но несколько дней. По Далю, в простом народе всех ребят до крещения
зовут Богданами: «Не крещен, так и Богдан; рожден, а не крещен, так
Богдашка»1 2.
Имя новорожденному младенцу давалось в честь какого-либо свя-
того в соответствии с русским православным календарем (месяцесло-
вом): «Добрый помещик поздравил Ивана Петровича с рождением сына,
явившегося на свет в селе Покровском 20 августа 1807 года и наречен-
1 Объяснение символа веры, молитв и заповедей // РР. 1992. № 5. С. 87.
2 Даль. Пословицы. С. 378, 705.
267
ного Федором в честь святого мученика Феодора Стратилата» (И. С. Тур-
генев. Дворянское гнездо).
День, «в который церковь отмечает память одноименного святого»,
а также «празднование, устраиваемое по случаю этого дня»3, — лич-
ный праздник крещеного человека, его именины: «...однажды Потем-
кин зимой в Москве проживал; подошел Григорий Богослов — его име-
нины» (П. И. Мельников <Андрей Печерский>. На горах); «—Я был на
именинах и так позавтракал, что обедать не буду. — А какого нынче
святого? — Да, должно быть, Якова, двадцать шестое число» (Я. П. По-
лонский. Женитьба Атуева).
Соответственно человек в день своих именин назывался именин-
ником (ж. именинницей): «— Я именинник, и хочется немножко от-
праздновать этот день», — говорил полковник Янсутский, приглашая
к себе на именины Бегушева, героя романа А. Ф. Писемского «Меща-
не»: «Именины Веры, по ее желанию, прошли незаметно. <...> При-
езжавшим из города всем отказывали, под предлогом болезни име-
нинницы» (И. А. Гончаров. Обрыв).
Обычай отмечать празднованием день именин получил широкое от-
ражение во многих произведениях русской реалистической литературы.
Вспомним хотя бы именины Татьяны в «Евгении Онегине» А. С. Пуш-
кина или именины Наташи Ростовой и ее матери в «Войне и мире»
Л. Н. Толстого. Есть у А. П. Чехова рассказ «Именины», который, конеч-
но, по замыслу и воплощению глубже и значительнее события, вынесен-
ного в заглавие. Однако для нас важно, что все происходит в Петров день
на фоне празднования именин героя рассказа — Петра Дмитриевича.
Следующий за именинами день назывался черствыми именинами:
«Вчерашний именинник Петр Степаныч Самоквасов после шумной пи-
рушки спал долго и крепко <...> — С добрым утром, поздравляю с
черствыми именинами! — с лукавой насмешкой сказала игуменья...»
(П. И. Мельников <Андрей Печерский>. В лесах). М. И. Михельсон,
отметив устойчивое сочетание «черствые именины», считал, что в нем
содержится «намек на почерствелое будто угощение, на остатки от
него»4.
Святые церковного календаря в большинстве были реальными людь-
ми, жизненные деяния и подвиги которых совершались во славу христи-
анской веры, за что их и причислили к лику святых. Вместе с тем одно-
именный с новорожденным святой, являясь его патроном, как бы упо-
доблялся в данном случае ангелу-хранителю, дарованному Богом при
рождении каждому человеку, откуда и произошло синонимичное имени-
нам устойчивое сочетание день ангела: «Как-то раз под вечер девушка,
ходившая за Бельтовой, попросилась у нее идти ко всенощной. — Сту-
пай: да что такое завтра? — Неужели вы изволили забыть, что завтра
3 Словарь русского языка: В 4 т. М., 1981-1984. Т. 1. С. 661.
4 Михельсон М. И. Русская мысль и речь. Т. II. С. 501.
268
17 сентября, день вашего ангела, богомудрой Софии и дщерей ее — Лю-
бови, Веры и Надежды!» (А. И. Герцен. Кто виноват?); «— Поздравь
меня, — воскликнул вдруг Базаров, — сегодня 22 июня, день моего анге-
ла. Посмотрим, как-то он обо мне печется?» (И. С. Тургенев. Отцы и дети).
Именно это устойчивое сочетание употреблялось в этикетной фор-
муле поздравления: «Все кругом кричали: “Честь имеем поздравить вас,
Александра Дмитриевна, со днем вашего ангела!..”» (Н. Ф. Павлов.
Именины); «Поздравляю вас, друг мой Варвара Александровна, — пи-
сал супруг, — со днем вашего ангела» (А. Ф. Писемский. Сергей Пет-
рович Хазаров и Мари Ступицына); «Кулыгин (подходит к Ирине').
Дорогая сестра, позволь мне поздравить тебя с днем твоего ангела...»
(А. П. Чехов. Три сестры).
Однако в некоторых слоях русского общества обычай праздновать
именины считался предрассудком и подвергался осуждению: « — Как,
вы признаете именины? — засмеялась вдруг студентка, обращаясь к
Петру Верховенскому. — Старо, — проворчал гимназист с другого кон-
ца стола. — Что такое старо? Забывать предрассудки не старо, хотя бы
самые невинные, а, напротив, к общему стыду, до сих пор еще ново, —
мигом заявила студентка <.. .> — К тому же нет невинных предрассуд-
ков, — прибавила она с ожесточением» (Ф. М. Достоевский. Бесы). Ср. у
В. Г. Белинского в письме другу и родственнику Д. П. Иванову: «Да что
это у тебя за мещанская манера справлять именины? Право, ты дела-
ешься настоящим филистером»5.
В этой связи вспоминаются весьма выразительные и иронические
слова автора «Мещанского счастья»: «Через три дня <.. .> настал празд-
ник Веры, Надежды, Любови и матери их Софии. Надя была именин-
ница. На Руси празднование именин вытекает ныне совершенно не из
религиозных причин. Едят, пьют, сплетничают и танцуют не во имя
патронального святого, а потому что случай такой вышел. Приходят
гости, поздравляют с ангелом, а сами и не думают об ангеле. Обычай
справлять именины многими оставлен, — напрасно: отчего под пред-
логом “ангела” хоть раз в году не покормить родню и знакомых? Доро-
говы (родители именинницы. — Т. И.) держались этого православного
обычая: обряд именин совершался у них с особенным торжеством»
(Н. Г. Помяловский. Молотов).
Любопытен также факт, отмеченный в воспоминаниях Л. А. Авило-
вой: «Старший брат и его жена были толстовцы, именин не признавали
и именинных пиршеств избегали»6.
В «высоком» слоге употреблялось официально-книжное слово те-
зоименитство — день именин высокопоставленных лиц, преимуще-
ственно членов царской фамилии: «Ломоносов сам не дорожил своею
поэзиею и гораздо более заботился о своих химических опытах, неже-
5 Белинский. Собр. соч. Т. 9. С. 324.
6 Чехов в воспоминаниях современников. М., 1952. С. 189.
269
ли о должностных одах на высокоторжественный день тезоименитства
и проч.» (А. С. Пушкин. Путешествие из Москвы в Петербург). См. так-
же: «21 июля были именины князя. <.. .> При входе князя он (пристав. —
Т. И.) вытянулся и проговорил официальным голосом: “<...> позвольте
поздравить вас со днем вашего тезоименитства”. <...> Пришли священ-
ники и еще раз поздравили знаменитого именинника с тезоименит-
ством» (А. Ф. Писемский. Тысяча душ).
Одной из характерных примет празднования именин были стихи,
написанные по этому случаю, обычай, вероятно, пришедший к нам с
Запада:
Как истинный француз, в кармане
Трике привез куплет Татьяне...
А. С. Пушкин. Евгений Онегин
Да и сам Пушкин в молодости грешил подобными стихами. Таково,
например, послание, адресованное Анне Николаевне Вульф:
Хотя стишки на именины
Натальи, Софьи, Катерины
Уже не в моде, может быть;
Но я, ваш обожатель верный,
Я в знак послушности примерной
Готов и ими вам служить.
Ср. также: «Когда нам объявили, что скоро будут именины бабушки
и что нам должно приготовить к этому дню подарки, мне пришло в го-
лову написать ей стихи на этот случай...» (Л. Н. Толстой. Детство).
В академическом Словаре современного русского литературного
языка7 и в Словаре русского языка С. И. Ожегова8 устойчивое сочета-
ние день ангела снабжено пометой устарелое. Такое определение от-
ражало реалии нашего недавнего атеистического прошлого. Однако в
разговорной речи людей старшего поколения это словосочетание, ко-
нечно, сохранялось, откуда оно могло быть известным и людям более
молодого возраста. Вполне возможно, что оно вновь станет употре-
бительным.
С. И. Ожегов, кажется, был первым, кто отметил ошибочное, с его
точки зрения, употребление слов именины, а также именинник:
«Теперь иногда употребляют неправильно (курсив наш. — Т. И.)
вм. “день рождения”; «теперь иногда употребляют неправильно вм.
“новорожденный”»9. Вот характерные примеры такого употребления
в наши дни: «Сегодня день рождения у сына. / Обрадована случаю
семья: / Приглашены к нему на именины... / Родителей коллеги и дру-
7 Словарь современного русского литературного языка. Т. 1. Стб. 137.
8 Ожегов. Словарь русского языка. С. 27.
9 Там же. С. 227.
270
зья»10 11. Или: «Впервые я увидела Инну на дне ее рождения, на кото-
рый она меня пригласила. Именинница сидела в центре маленькой
больничной палаты»11.
Ученик С. И. Ожегова Л. И. Скворцов в книге, посвященной па-
мяти ученого, не только признал ошибочным подобное употребление,
но и дал этому разъяснение: «В современной разговорной речи сло-
вом именинник обычно называют человека в день его рождения. При
этом происходит смешение слов именинник и новорожденный. <...>
Ошибка появляется в связи с утратой буквального (церковного) зна-
чения слова именинник и, возможно, объясняется тем, что за словом
новорожденный в общелитературной речи все больше закрепляется в
качестве единственного прямое значение: “только что или недавно
родившийся”. Играет свою роль, очевидно, и влияние переносного,
шутливого употребления слова именинник: “герой дня; виновник тор-
жества” и т. п.». И далее: «В современной устной разговорной и пись-
менной речи словом именины обычно называют день рождения че-
ловека. При этом происходит подмена существительным именины
таких слов, как годовщина, юбилей или словосочетания день рожде-
ния человека. Это употребление возникает в связи с утратой словом
именины своего прямого значения (связанного с церковной обрядно-
стью) и, по-видимому, объясняется стремлением говорящих и пишу-
щих обозначить одним словом тот день, когда празднуется чье-нибудь
рождение»12.
Вполне соглашаясь с Л. И. Скворцовым в том, что он пишет о при-
чинах смешения слов именины — день рождения, именинник (именин-
ница) — новорожденный (новорожденная), заметим все же, что сам
процесс смешения начался значительно раньше, еще в доатеистичес-
кую эпоху. Так, будучи лицеистом, Пушкин в стихотворении 1815 г.
«К Пущину (4 мая)» писал: «Любезный именинник, / О Пущин доро-
гой!» Дата «4 мая» принадлежит самому поэту, но эта дата не именин,
а дня рождения И. И. Пущина, родившегося 4 мая 1798 г.
А вот в повести Ф. М. Достоевского «Село Степанчиково и его оби-
татели» такое незакономерное употребление слова именинник отмече-
но самим говорящим: «...Фома Фомич позавидовал именинам Илюши
и утверждает, что и сам он завтра именинник. <...> — Рожденье, бра-
тец, рожденье, не именины, а рожденье! — скороговоркою перебил меня
дядя. — Он не так только выразился (курсив наш. — Т. И.), а он прав:
завтра его рожденье». См. также в романе Ф. М. Достоевского «Бесы»:
«Сегодня под видом дня рождения Виргинского соберутся у него из
наших», но ранее: «Виргинский именинник, под тем предлогом и собе-
10 Сердечный А. Именины // Вечерний Ленинград. 1991. 20 августа.
11 Зазорина Г. Пусть не покинет надежда // Санкт-Петербургские ведомости.
1992. 25 декабря.
12 Скворцов Л. И. Правильно ли мы говорим по-русски? М., 1983. С. 130-131.
271
рутся» и далее: «Под видом дня рождения хозяина собралось человек
до пятнадцати; но вечеринка совсем не походила на обыкновенную про-
винциальную именинную вечеринку».
Иногда же слова именины, именинник, именинница могли употреб-
ляться переносно:
Умножайте шум и радость.
Пойте песни в добрый час:
Дружба, Грация и Младость
Именинницы у нас.
Между тем дитя крылато,
Вас приветствуя, друзья,
Втайне думает: когда-то
Именинник буду я!
А. С. Пушкин. Именины
Подобное употребление известно и в народном месяцеслове: «На
Симона Зилота земля именинница: грех пахать»; «На Макария Ниже-
городская ярмарка именинница»; «На Куприяна и Устиньи Казань име-
нинница (праздн. взятия Казани)» (Даль В. И. Пословицы русского
народа. С. 883, 890, 895). Ср. также: «Если к Успеньеву дню успеют
дожать яровые, тогда праздник вдвойне, тогда бывает “сноп именин-
ник” и празднуют “дожинки” — древний русский обычай» (П. И. Мель-
ников <Андрей Печерский>. На горах); «Завтра ихний (волков. — Т. И.)
день, звериный царь именинник» (П. И. Мельников <Андрей Печер-
ский>. В лесах). В примечании к тексту писатель сообщает: «День
18 февраля (память святого Льва, папы римского) в Заволжье зовется
львиным днем. Это по тамошнему поверью праздник звериного царя,
его именины» (там же).
Известно и более раннее употребление слов именины в значении
«юбилей», а именинник в значении «юбиляр». Так, в Петербурге 2 мар-
та 1861 г. отмечалось пятидесятилетие литературной деятельности
П. А. Вяземского, или, как сказал в стихотворном послании юбиляру
В. Г. Бенедиктов, перефразировав самого виновника торжества: «Вы
“с Музой свадьбу золотую” / Сегодня празднуете, князь»13. И вот на
этой «золотой свадьбе» писателя с музой было оглашено стихотворе-
ние Ф. И. Тютчева:
Потом мы все, в молитвенном молчанье,
Священные поминки сотворим,
Мы сотворим тройное возлиянье
Трем незабвенно-дорогим.
13 Юбилей пятидесятилетней литературной деятельности академика князя Пет-
ра Андреевича Вяземского. СПб., 1861. С. 29.
272
Нет отклика на голос, их зовущий,
Но в светлый праздник ваших именин
Кому ж они не близки, не присущи —
Жуковский, Пушкин, Карамзин!
Не следует полагать, что появление здесь слова именины обуслов-
лено исключительно рифмой. Такой замечательно тонкий поэт, как
Ф. И. Тютчев, вряд ли воспользовался бы рифмой именин — Карам-
зин, если бы чувствовал «ошибочность» подобного словоупотребле-
ния. Скорее всего, в данном случае мы наблюдаем начало того про-
цесса, завершение которого наступило в наши дни.
Любопытно, что Ф. И. Тютчев в другом стихотворении, адресован-
ном тому же юбиляру и написанном в том же 1861 г. ко дню его рожде-
ния (в двух автографах указана дата рождения П. А. Вяземского: «Пе-
тергоф, 12-е июля»), использовал уже слово юбилей:
Теперь не то, что за полгода,
Теперь не тесный круг друзей, —
Сама великая природа
Ваш торжествует юбилей...
Похожий случай произошел в Петербурге, когда чествовали Д. В. Гри-
горовича в связи с пятидесятилетием его литературной деятельности.
Сообщая об этом, Н. С. Лесков писал Л. Н. Толстому 2 ноября 1893 г.: «За
день до юбилея Григоровича сюда приезжал из Москвы Гольцев...» Од-
нако издателю «Русской мысли» неожиданно пришлось вернуться в Мос-
кву, читаем далее, поэтому «все, что он придумал сказать дорогому име-
ниннику, осталось в нем...»14.
В смешении и дальнейшей замене словом именины других слов, как
нам кажется, отражается стремление говорящих обозначать одним сло-
вом день, в который отмечается то или иное событие, связанное с жиз-
нью определенного лица: его рождение, его именины, его юбилей. Все
эти события являются личным праздником человека, отсюда общее на-
звание для них — именины, а также и для самого лица — именинник
(именинница).
Впервые опубликовано: РР. 1997. № 6. С. 27-34
14 Лесков. Собр. соч. Т. 11. С. 568.
«ЗВАЛА ПОЛИНОЮ ПРАСКОВЬЮ...»
(Автор и его герой об имени собственном)
Совершенно очевидно, что для писателя не безразличен выбор име-
ни его героя. Недаром в «Евгении Онегине» поэт писал:
Я думал уж о форме плана
И как героя назову...
Иногда содержание произведения настолько захватывает внимание
читателя, что он подчас не задумывается над смыслом «значащих» имен
персонажей. Однако, как писал А. А. Реформатский, в книгах русских
писателей, «что ни фамилия — то образ, что ни имя — ищи смысл».
Имена собственные наряду с языком и стилем произведения занимают
особое место в системе художественно-изобразительных средств. Мно-
гочисленные варианты антропонимов, служащие прежде всего для ин-
дивидуализации образа, в художественных текстах могут приобретать
и социально-оценочные, и контекстно-стилистические функции. Как
правило, обе эти функции взаимосвязаны.
Каждая из них проявляется в характеристиках, даваемых как пи-
шущим (автором), так и говорящим (его персонажем). Эти характе-
ристики — «оценки речи», по словам Б. С. Шварцкопфа, — «есть ре-
зультат интуитивного обобщения говорящим своего речевого опыта»1.
Речевой же опыт самого писателя не может не отражать лингвисти-
ческие нормы и вкусы определенной социальной среды в определен-
ную эпоху.
Из русской литературы XIX века известно, что выбор имени нередко
осуществлялся в согласии с церковной традицией. Например, герой ро-
мана И. С. Тургенева «Дворянское гнездо» — Лаврецкий был наречен
«Федором в честь святого мученика Феодора Стратилата». Заметим, что
писатель отнюдь не случайно противопоставляет гражданское имя (Фе-
дор) церковному (Феодор). Таким же традиционным было наименова-
ние детей в честь родителей отца и матери, т. е. деда и бабки, или иного
третьего лица. Ср. у А. П. Чехова в рассказе «Неосторожность»:«— А но-
ворожденную назвали Олимпиадой в честь ихней благодетельницы...»
1 Шварцкопф Б. С. О социальных и эстетических оценках личных имен // Оно-
мастика и норма. М., 1976. С. 47.
274
С течением времени имена стали давать «по вкусу и по моде», без
оглядки на традицию. Более того, вкус и мода иногда приводили к из-
менению имени, данного при крещении.
«Звала Полиною Прасковью», — писал А. С. Пушкин, характеризуя
помещицу Ларину в молодости. Любопытно, что другая помещица,
строптивая и сумасбродная старуха, словно перефразируя Пушкина, уже
«звала Прасковьею Полину», героиню романа Ф. М. Достоевского «Иг-
рок»: «— Позвать Прасковью, — велела бабушка Марфе. Через пять
минут Марфа воротилась с Полиной». Считается, что это имя является
новым заимствованием из французского языка и отражает моду на ино-
странные антропонимы. Пушкин имя Полина употребляет не раз. Так
зовут героиню незаконченного им произведения «Рославлев», которое
задумывалось в качестве своеобразной полемики с романом М. Н. За-
госкина «Рославлев, или Русские в 1812 году». При этом рассказчица,
от лица которой ведется повествование, замечает: «г. Загоскин назвал
ее Полиною, оставлю ей это имя». У Загоскина же в его романе читаем:
«— А вам, сударыня! — продолжал лекарь, относясь к Полине, — я
советовал бы отдохнуть и подышать чистым воздухом. <...> Пелагея
Николаевна! — сказал Сурский, — лекарь говорил правду: вы так дав-
но живете затворницей, что можете легко и сами занемочь».
Примечательны слова Б. К. Зайцева в беллетризованной биографии
«Жизнь Тургенева» об имени дочери писателя: «Ее назвали незамет-
ным, мещанским именем Пелагеи, а таинственная рука судьбы навсег-
да увела ее впоследствии из Орла и Мценска, русскую Полю пересади-
ла в Париж, обратила в Полину и ввела в чуждую ей французскую
семью...» Однако вряд ли имя Пелагея в эпоху Тургенева и предше-
ствующую ей считалось «мещанским». Его носили и многие дворянки.
Так, в рассказе Н. С. Лескова «Юдоль» читаем: «Пелагея Дмитриевна,
или, по-домашнему, “тетя Полли”, была княгиня...» Происходит лишь
замена «неприметного» русского имени модным иноязычным, в дан-
ном случае англизированным. Вспомним еще Полиньку Сакс, героиню
одноименной повести А. В. Дружинина, которую приятельница в пись-
ме к ней именует «та petite Paulette», что вполне соответствует умень-
шительному имени персонажа.
Во второй главе «Евгения Онегина» дважды, в строфах XXX и XXXIII,
встречается «княжеское» имя Алина. Но его, как и имени Полина, в
святцах нет. Скорее всего, это заимствование — очередная дань моде,
заменившее собой какое-то другое крестное имя. Какое? Гадать не бу-
дем. Лишь укажем, что Пушкин употребил это имя еще и в известном
стихотворении «Признание», обращенном к. Александре Осиповой: «Али-
на! сжальтесь надо мною». Точно так же в драме Л. Н. Толстого «И свет
во тьме светит» Александру Ивановну Каховцеву называют Алиной:
«Александра Ивановна. Подогрейте, пожалуйста, самовар.
Николай Иванович. Не надо, Алина. Я не хочу, а если захочу, то и
так выпью». Кроме того, Л. Н. Толстой дважды употребил это имя в «Вой-
не и мире». Во французской реплике князя Василия, обращенной к жене,
275
особе не только третьестепенной, но даже и почти безымянной, и в пись-
ме Жюли Курагиной княжне Марье; в нем упомянута некая «княжна
Алина», лицо совершенно случайное и лишь напоминающее пушкин-
скую княжну Алину. Жюли писала свое послание «по-русски», потому
что имела «ненависть ко всем французам, равно и к языку их...» Одна-
ко, как видим, имя употребила французское.
Конечно же, прилипчивая мода не обошла стороной и мужские име-
на. Вспомним хотя бы графа Петра Кирилловича Безухова — Пьера в
«Войне и мире» и Вольдемара — Владимира в «Первой любви»
И. С. Тургенева: «— Как вас зовут, позвольте узнать? — Владими-
ром, — отвечал я <...> — Я уже видела мсье Вольдемара, — начала
Зинаида».
В XIX в. вообще весьма тяготели к так называемым поэтическим, или
романтическим, именам: «Эльчанинов был в восторге: он целовал и об-
нимал свою Лауру (так называл он Веру)» (А. Ф. Писемский. Боярщина).
Для нашего героя его возлюбленная такая же Лаура, как и для пылкого
Петрарки. На эту особенность всех влюбленных указал И. А. Бунин в
рассказе «На хуторе»: «В юности он писал песни, подражая Дельвигу и
Кольцову, называя ее в своих стансах Валентиной, — на деле ее звали
Анютой и была она дочь чиновника...» Любопытны в связи с этим сето-
вания капитана Лебядкина в «Бесах» Ф. М. Достоевского: «...я, может
быть, желал бы называться Эрнестом, а между тем принужден носить
грубое имя Игната».
Вполне вероятно, что таким же поэтическим именем было имя Нина,
которое «традиционно считается грузинским, хотя в грузинском языке
никак не этимологизируется»2. У Пушкина это имя обнаруживаем в кон-
текстах преимущественно лирических:
Скучно, грустно... Завтра, Нина,
Завтра к милой возвратясь,
Я забудусь у камина,
Загляжусь не наглядясь.
Ср. у него же: «Играй, Адель, / Не знай печали...»
Точно так же у Лермонтова имя Нина — поэтизм:
Может ли любви страданье,
Нина! некогда пройти?
Любопытно, что эти строки из стихотворения «К Нине (Из Шиллера)»,
которое является переводом стихотворения немецкого писателя — «Ап
Emma» (К Эмме).
Такое же имя было и у героини драмы Лермонтова «Маскарад». Но
все ли помнят, что ее крестное имя — Анастасия: «Петров. Настасья
Павловна споет нам что-нибудь. Нина. Романсов новых, право, я не
2 Суперанская А. В. Как вас зовут? Где вы живете? М., 1964. С. 89.
276
знаю. А старые наскучили самой. Дама. Ах, в самом деле, спой же,
Нина, спой».
Как сообщает А. В. Суперанская, это имя было «распространено на
Западе как уменьшительное от Джованнйна, Аннйна...»3 и уже оттуда
оно пришло в Россию.
А возможно, что оно возникло как уменьшительное от Антонина.
Так, героиню романа П. Д. Боборыкина «Перевал» зовут Антонина Бо-
рисовна, она урожденная княжна Жеребьева-Зарайская, вышедшая за-
муж за купца-миллионера Захара Кумачева. Однако очень скоро волею
автора она уже именуется Ниной Борисовной и просто Ниной: «— Нина
Борисовна даже афиширует свое невмешательство в дела мужа». Она
не скрывает и раздражения к двоюродным сестрам мужа: «Одни их
имена и отечества чего стоят в фешенебельном салоне Нины: Меланья
и Соломонида Давыдовны».
Мода на иностранные имена, чаще французские, реже английские,
отражена и в производных уменьшительных именах. «Корчагину звали
Мария, и, как во всех семьях известного круга, ей дали прозвище», —
заметил писатель по поводу имени Мисси в романе «Воскресение».
Вспомним еще княжон Тугоуховских в «Горе от ума»: «Наталья Дмит-
риевна. Боже мой! Княжна Зизи! Мими!» В несомненной связи с эти-
ми именами находятся повести В. Ф. Одоевского «Княжна Мими» и
«Княжна Зизи», в которых рассказана как бы дальнейшая возможная
судьба грибоедовских персонажей. В последней повести имеется пря-
мое указание на «неподражаемого Грибоедова», когда речь идет о стран-
ном обычае «коверкать имена».
Еще несколько примеров похожих имен: «Но всех более занята была
им [Алексеем Берестовым] дочь англомана моего Лиза (или Бетси,
как звал ее обыкновенно Григорий Иванович)» (А. С. Пушкин. Ба-
рышня-крестьянка); «— Вот княгиня Лиговская, — сказал Грушниц-
кий, — и с нею дочь ее Мери, как она ее называет на английский ма-
нер» (М. Ю. Лермонтов. Княжна Мери). «Жена моя и говорит мне:
“Коко”, — то есть, вы понимаете, она меня так называет...» (И. С. Тур-
генев. Ермолай и мельничиха); «Петрищев. Василий Леонидыч про-
снулся? <...> Леонид Федорович. Вы к сыну? Петрищев. Я?
Да, я на минутку к Вово» (Л. Н. Толстой. Плоды просвещения).
Ср. иронический комментарий к подобным именам в рассказах
А. И. Куприна «Будущая Патти» и «Странный случай»:«.. .все Манечки
после двадцати пяти лет обращаются в Мими»; «Последним и осо-
бенно надоевшим ей визитером был Коко Веселаго, пустой, светский
мальчуган лет пятидесяти, с лысиной и моноклем».
Обратимся теперь к социальным и характеризующим оценкам имен
людей простого сословия. И заметим, что крестное имя человека из
«простого народа» иногда зависело от произвола и прихоти как свя-
3 Там же. С. 89.
277
щеннослужителя, так и барина: «— Поплешкой меня звать. Отца —
Викторкой, а меня — Поплешкой... — Что же это за имя? — удивился
я, — может, дразнят тебя так? — Нет, зачем дразнить, — настоящее
званье: Поплешка. — Чудное имя. — Ох, правда твоя, матушка — чу-
ден у нас поп... Самовластительный, гордый поп. Это что — Поплеш-
ка, — у нас Бутылка есть... Ей-же-ей, матушка, — Бутылка... О, само-
властительный поп. Допрежь того, вот что я тебе скажу, матушка: барин
у нас мудёр был. <...> Тот, бывало, не станет тебя Иваном аль Петром
звать, а как пришли кстины, так и велит попу либо Аполошкой, либо
Валеркой кстить...» (А. И. Эртель. Записки Степняка). Ср. в «Воспоми-
наниях» Афанасия Фета: «Говорили, что поп в сердцах дал моему буду-
щему слуге имя Иуды. Как бы то ни было, хотя я и звал слугу Юдашкой,
имя его много стесняло его...» Естественно, что имена Иуда и Поплий,
откуда произошел «Поплешка», в святцах имеются.
По барской прихоти имя человека, полученное при крещении, мог-
ло быть вообще изменено: «—При буфете состоял и Антоном называл-
ся, а не Кузьмой. Так барыня приказать изволила», — сообщает о себе
дворовой в «Записках охотника» И. С. Тургенева. Нечто похожее в рас-
сказе Н. С. Лескова «Зимний день»: «Но как ее звать?» — «Федоруш-
ка» — «Ай, какое неблагозвучное имя!» — «Отчего же? Очень хорошо!
Вы зовите ее Феодора, или даже Theodora. Чего же лучше?» — «Нет,
это театрально, я буду звать ее Катя» — «Зачем же?» — «Ну, это, гово-
рю, у меня такой порядок».
В романе А. И. Герцена «Кто виноват?» крепостник Негров любил
«поучать уму и нравственности какого-нибудь шестидесятилетнего Спирь-
ку или седого, как лунь, Матюшку...» То, к чему могли сводиться «по-
учения» барина, хорошо подмечено Ф. М. Достоевским в повести «Село
Степанчиково и его обитатели»: «— Гришка! не ворчать под нос! выпо-
рю!.. — закричал он вдруг на своего камердинера. <...> Этот “Гришка”
был седой, старинный слуга», — добавляет от себя писатель, употребляя
при этом выразительные иронические кавычки.
Заметим, что сами крестьяне «по простоте» называли друг друга
«либо полуименем, либо по одному отечеству, а полным крещеным
именем редко кого называют». Поэтому и барин «привык звать мужи-
ков либо Васильевичами да Ивановичами, либо Данилками» (Н. С. Лес-
ков. Житие одной бабы).
Недаром В. Г. Белинский в известном письме Гоголю писал, что Рос-
сии нужно «пробуждение в народе чувства человеческого достоинства
<.. .> А вместо этого она представляет собою ужасное зрелище страны,
где люди <...> сами себя называют не именами, а кличками: Ваньками,
Васьками, Стешками, Палашками...»
Уничижительные формы обращения использовались в качестве не-
гативной оценки лиц из других слоев общества, если они такого отно-
шения, с точки зрения говорящего, заслуживали: «...с Фомой усидеть
не мог! Со всеми там переругался из-за Фомки проклятого...»(Ф. М. До-
стоевский. Село Степанчиково и его обитатели); «Степан Владимиро-
278
вич, старший сын <.. .> слыл в семействе под именем Степки-балбеса и
Степки-озорника» (М. Е. Салтыков-Щедрин. Господа Головлевы).
Иногда подобные формы имеют лишь дружескую или фамильярную
окраску. Например, М. Ю. Лермонтов в поэме «Сашка» так характери-
зует имя своего героя:
Мой Сашка меж друзей своих не знал
Другого имя, — дурно ль, хорошо ли,
Разуверять друзей не в нашей воле.
Ср. еще: «Другой брат Александр (Ника его зовет просто и непочти-
тельно — Сашкой) — военно-морской летчик» (А. И. Куприн. Сашка и
Яшка).
Следует также сказать и о так называемой народной форме имени,
образовавшейся в живой разговорной речи: Авдотья вместо Евдокия или
Евдоксия, Аксинья вместо Ксения, Лукерья вместо Гликерия, Аграфена
вместо Агриппина. Случаи такого употребления имени собственного в
художественной литературе постоянно комментируются как автором, так
и персонажем: «Настоящее ее имя Гликерия, или Лукерия по-простона-
родному» (А. И. Куприн. Яма); «— И какая она тебе Аграфена? Агрип-
пина Ивановна — вот как надо... ее называть. <.. .> — А ты — Аграфе-
на!» — поучает своего собеседника дьячка «их благородие» бригадир в
одноименной повести И. С. Тургенева. Еще более определенно негатив-
ную оценку дает имени Аграфена лакей Видоплясов в повести Ф. М. До-
стоевского «Село Степанчиково и его обитатели»: «— Так этот галстух
аделаидина цвета? — спросил я, строго посмотрев на молодого лакея. —
Аделаидина-с, — отвечал он с невозмутимостью деликатностью. —А аг-
рафенина цвета нет? — Нет-с. Такого и быть не может-с. — Это поче-
му? — Е(еприличное имя Аграфена-с. — Как неприличное? почему? —
Известно-с; Аделаида, по крайней мере, иностранное имя, облагорожен-
ное-с; а Аграфеной могут называть всякую последнюю бабу-с».
Собственные имена в языке художественной литературы — тема не-
исчерпаемая. В этих беглых заметках лишь на некоторых примерах нам
хотелось показать, как многогранно, тонко и глубоко используют рус-
ские писатели разнообразные антропонимы, какое существенное влия-
ние на построение художественных текстов оказывает этот пласт лек-
сики. Точный выбор имени персонажа во многом определяет смысловую
и эмоциональную нагрузку произведения.
Впервые опубликовано: РР. 1993. № 3. С. 3-9.
Часть IV
VARIA
К ИСТОРИИ ОДНОГО ЗАГЛАВИЯ
(«И ОДИН В ПОЛЕ ВОИН»)
Памяти В. В. Виноградова
В. В. Виноградов в своих многочисленных работах, посвященных
языку художественной литературы, неоднократно подчеркивал эстети-
ческую и стилистическую значимость каждого компонента художествен-
ного произведения. Однако, кажется, нигде он не останавливал своего
пристального внимания на таком существенном компоненте художествен-
ного произведения, каким является заглавие. Вместе с тем конкретный
стилистический комментарий к некоторым заглавиям в работах В. В. Ви-
ноградова имеется. Так, например, в статье «О теории поэтической речи»
он писал: «В рассказе Скитальца “Сквозь строй” интересен прием пре-
вращения заглавия в индивидуально-художественный образ трагической
жизни отца рассказчика <.. .> Выражение “сквозь строй” превращается
в процессе формирования обобщенного образа в единое сложное имя
существительное: кончится “сквозь строй”, а также от него образуются
формы склонения: “жизнь моего отца представляется мне таким длин-
ным-длинным “сквозь строем” из розог, плетей” и т. п.»1
Общеизвестно, какое большое значение придают сами писатели, да и
другие авторы наименованию своего произведения. Недаром 3. Д. Блис-
ковский свою книгу, посвященную заглавию, назвал «Муки заголовка»,
предпослав ей в качестве эпиграфа такие слова К. Г. Паустовского: «О, эти
постоянные мучительные поиски названий!»1 2
Психология озаглавливания, как справедливо недавно заметила
Н. А. Кожина, «уникальна в каждом отдельном случае»3, однако име-
1 Виноградов В. В. О теории поэтической речи // ВЯ. 1962. № 2. С. 10-11.
2 Блисковский 3. Д. Муки заголовка. М., 1981.
3 Кожина Н. А. Нечто большее, чем название // РР. 1984. № 6. С. 26-27.
280
ет несколько основных типов, некоторые из которых уже были описа-
ны С. Д. Кржижановским4.
I тип — дотекстовые заглавия (по Кржижановскому, — Ante-Scrip-
tum), психологически и хронологически предваряющие текст. Эти за-
главия возникают в сознании писателя как некий импульс, побуждаю-
щий его к созданию последующего текста. По данным 3. Д. Блисковского,
заглавия почти всех пьес Чехова сложились еще до того, как они были
написаны:
«“Лешего” писать начну лишь через несколько месяцев, но заглавие
уже есть».
«У меня есть сюжет “Три сестры”, но прежде чем не закончу тех
повестей, которые давно уже у меня на совести, за пьесу не сяду».
«Пьеса задумана, правда, и название ей у меня уже есть («Вишне-
вый сад» — но это пока секрет) и засяду писать ее, вероятно, не позже
конца февраля5.
II тип — внутритекстовые заглавия (по Кржижановскому, — In-Scrip-
tum), психологически и хронологически возникающие при осущест-
влении замысла и влияющие на текст произведения. «Дозаглавный рост
черновика, — писал С. Д. Кржижановский, — почти всегда резко от-
личен от роста черновика, уже нашедшего свое заглавие»6. С точки
зрения Н. А. Кожиной, таково название романа Л. Толстого «Война и
мир», начало которого было опубликовано в журнале «Русский вестник»,
как известно, под заглавием «1805 год».
III тип — послетекстовые заглавия (по Кржижановскому, — Post-
Scriptum). Подобные заглавия раскрывают свою смысловую и худо-
жественную значимость в последних словах произведения. «Главное в
конце текста, — пишет Н. А. Кожина, — рождает его заглавное начало».
Таковы, с ее точки зрения, заглавия многих произведений Тендрякова, —
например, повести «Суд», которая заканчивается такими словами: «Нет
более тяжкого суда, чем суд своей совести»7.
Наконец, следует выделять еще внетекстовые заглавия, психологи-
чески и хронологически возникающие после того, как текст произведе-
ния уже создан. Преимущественно это новые заглавия, т. е. переимено-
вания, сменившие прежние, в чем-то не удовлетворившие автора. Само
собой разумеется, что с текстом произведения они так или иначе связа-
ны, но создаются писателем после того, как работа над произведением
закончена, а оно могло быть и опубликовано.
Различны и пути поиска заглавия, преодоления тех «мук» заголовка,
о которых было сказано выше. Например, известны случаи, когда за-
главие дается не самим автором, а по совету другого лица. Так, Л. Тол-
стой в дневнике от 12 марта 1856 г. отмечает: «Задумал отца и сына».
4 Кржижановский С. Д. Поэтика заглавий. М., 1931.
5 Блисковский. Муки заголовка. С. 62.
6 Кржижановский. Поэтика. С. 23.
7 Кожина. Нечто большее. С. 29.
281
Спустя месяц он записывает: «Кончил даже поправки — “Отца и сына”,
которых, по совету Некрасова, назвал Два Гусара — лучше»8 9.
В некоторых случаях с полемической или даже пародийной целью
автор может использовать чужое заглавие, подвергая его при этом оп-
ределенной деформации или трансформации. Так, известно, что
К. Маркс, назвав свою работу «Нищета философии» («Misere de la
philosophic»), перефразировал заглавие работы Прудона «Философия
нищеты» («Philosophic de la misere»), против теории которого и была
направлена работа Маркса.
Раз найденное, часто в мучительных поисках, заглавие обычно обе-
регается автором от каких-либо посягательств на него со стороны дру-
гих лиц. Так, например, Н. С. Лесков опубликовал в «Новом времени»
письмо в редакцию, озаглавленное «Чужое заглавие», в котором возра-
жал против «эксплуатации» его заглавия «Рассказы кстати», использо-
9
ванного другим автором .
Вместе с тем в истории русской литературы известны случаи, ког-
да под одним и тем же заглавием публиковались произведения раз-
ных авторов. К числу их относится и интересующее нас заглавие
«И один в поле воин» — это название двух произведений разных ав-
торов— Г. А. Мачтета и Ю. П. Дольд-Михайлика.
В 1977 г. в журнале «Русская речь» появилась небольшая заметка под
названием «И один в поле воин», автор которой А. С. Юрченко писал,
что выражение и один в поле воин возникло на основе антонимического
переосмысления пословицы один в поле не воин, известной всем восточ-
нославянским языкам, и распространилось в России во второй половине
XIX в. после выхода в свет романа Г. А. Мачтета «И один в поле воин»10 11 12.
Это в общих чертах справедливое и очевидное утверждение, одна-
ко, нуждается в ряде уточнений, дополнений и поправок.
Человек незаурядной судьбы, писатель-народник Г. А. Мачтет (1852-
1901) начал работу над романом в 1882 г., находясь в ссылке в Западной
Сибири. Впервые роман был опубликован в 1886 г. в «Северном вест-
нике» под названием «Из невозвратного прошлого (Роман из жизни юго-
западного края»).
Критика нового произведения Мачтета была достаточно разноречи-
вой. Однако, как ни противоречивы были оценки романа, критики были
единодушны в том, что главный герой романа, от лица которого ведет-
ся повествование, Ясь Кожух, — это «мерзавец слишком чистой воды»",
«человек крайне несимпатичный» , «лакеиствующии подлец» и «ме-
лодраматический изверг»13.
8 Толстой Л. Н. Поли. собр. соч. Т. 47. С. 68.
9Лесков. Собр. соч. Т. И. С. 253.
10 Юрченко А. С. И один в поле воин // РР. 1977. № 6. С. 75.
11 Надсон С. Я. Литературные очерки. СПб., 1987. С. 99.
12 Гаршин Евг. Критические опыты. СПб., 1888. С. 165.
13 Скабичевский А. М. История новейшей русской литературы. 1848-1892. СПб.,
1897. С. 381.
282
И вот в следующем, 1887 г. в отдельном издании романа этот отри-
цательный герой заявляет о себе новым его заглавием, что он «и один в
поле воин». В связи с этим возникает серьезное сомнение в справедли-
вости вывода, предложенного А. С. Юрченко, что выражение, исполь-
зованное Мачтетом в качестве заглавия, «могло бытовать в среде на-
родников как один из основных девизов их деятельности»14. Вряд ли
писатель-народник мог «один из основных девизов» своей деятельно-
сти употребить с отрицательной коннотацией, приписав его своему от-
рицательному герою. В этом случае следует согласиться с точкой зре-
ния современных исследователей творчества Г. А. Мачтета.
Так, К. С. Туканова справедливо утверждает, что «автор всем содер-
жанием романа приводит читателя к пониманию ложности того выво-
да, который сформулирован от имени отрицательного героя-рассказчи-
ка. С точки зрения автора, — один в поле не воин»15. Точно так же и
В. М. Физиков в работе, посвященной жизни и творчеству Мачтета, пи-
шет, что автор откровенно полемизирует с героем, твердо убежденным,
что «и один в поле воин»: «По логике Мачтета, один в поле не воин: для
автора очевидно разлагающее влияние индивидуализма на народный
характер»16.
Касаясь изменения заглавия романа, современные исследователи
единодушны в том, что прежнее, «нейтральное» заменяется «социаль-
но более острым и выразительным, подчеркивающим обличительную
направленность произведения»17. При этом В. М. Физиков сообщает,
что Мачтет еще до того, как дать своему произведению «необычное и
броское» заглавие «И один в поле воин», предполагал и такое — «Как я
вышел в люди»18.
Однако никто из современных исследователей, за исключением
А. С. Юрченко, с точкой зрения которого согласиться невозможно, не
попытался объяснить, что побудило писателя к переосмыслению из-
вестного афоризма один в поле не воин и к употреблению его фразео-
логического антонима в качестве внетекстового заглавия собственного
произведения. Видимо, это связано с тем, что объективно достоверные
данные для ответа на этот вопрос отсутствуют.
Однако представляется возможным найти ответ на поставленный
вопрос, если исходить из тех положений, которые были сформулирова-
ны В. В. Виноградовым в качестве основополагающих при анализе ху-
дожественного произведения. Так, В. В. Виноградов писал о том, что
14 Юрченко. И один в поле воин. С. 76.
15 Туканова К. С. Н. Г. Чернышевский о Мачтете И Народ — герой русской
литературы. Казань, 1966. С. 154.
16 Физиков В. М. Г. А. Мачтет. Жизнь и творчество: Автореф. дис. ... канд. фи-
лол. наук. Л., 1971. С. 10.
17 Титова В. Г. Примечания к тексту И Мачтет Г. А. Избранное. М., 1958. С. 598.
18 Физиков В. М. Г. А. Мачтет. Жизнь и творчество: Дис. ... канд. филол. наук.
Л., 1971. С. 152-153.
283
каждое «художественное произведение занимает свое место в контексте
современной ему художественной литературы и находится в связи и со-
отношении не только с другими произведениями того же автора, но и с
чужими произведениями того же жанра и даже смежных жанров. От него
тянутся нити аналогий, соответствий, контрастов, родственных связей
по всем направлениям, даже в глубь литературного прошлого»19.
Учитывая это важное положение В. В. Виноградова, выскажем пред-
положение, что новое, внетекстовое название романа Мачтета «И один
в поле воин» находится в связи с заглавием произведения другого авто-
ра и представляет собой контрастную трансформацию чужого загла-
вия. В данном случае имеется в виду русское заглавие знаменитого в
свое время романа Ф. Шипльгагена «Один в поле не воин».
Н. О. Лернер в предисловии к роману Шпильгагена писал: «Трудно
назвать не только иностранное, но и свое русское литературное произ-
ведение, которое оказало бы такое сильное влияние на русских читате-
лей, как этот роман. У нас, можно без преувеличения сказать, он сразу
подействовал глубже и действовал гораздо дольше, чем в Европе»20.
И далее Н. О. Лернер привел многочисленные высказывания различ-
ных русских общественных деятелей и писателей о романе Шпильга-
гена, ставшем «на долгие годы одною из книг, которыми воспитыва-
лись в русской молодежи революционные чувства»21.
Роман Ф. Шпильгагена (1829-1911) «In Reih und Glied», что может
быть переведено на русский язык более точно как «Сомкнутыми ряда-
ми» или «В сомкнутом строю», увидел свет в Германии в 1866 г. и тот-
час же был переведен на русский язык и опубликован Г. Е. Благосветло-
вым под нейтральным названием «Семейство лесничего» в журнале
«Дело». Действительно, в романе повествуется о семействе лесничего
Франца Гутмана, точнее о его детях, Вальтере и Сильвии, а также о
племяннике Лео — главном герое романа.
19 Виноградов. О языке художественной литературы. С. 157.
20 Шпильгаген Ф. Один в поле не воин. Л., 1929. Ч. 1. С. 3.
21 Там же. С. 5. Подобная оценка романа Ф. Шпильгагена содержится и в рабо-
тах других авторов: Тройская М. Л. Политические романы Шпильгагена // Уч. зап.
ЛГУ. Сер. филол. наук. 1938. № 2. Вып. 1. С. 231 232; Прохоров Г. В. Из цензурной
истории перевода на русский язык романа Шпильгагена «Один в поле не воин» и
предисловия к нему // Уч. зап. ЛГПИ им. Герцена. 1941. Т. 41. С. 359; Травуш-
кин Н. С. 1) Зарубежная беллетристика в русском революционном обиходе // Из
истории русской и зарубежной литератур. Саратов, 1968. С. 82-84; 2) Как читали в
России роман Шпильгагена «Один в поле не воин» // Русская литература и освобо-
дительное движение. Казань, 1974. С. 51; Рассказов А. В. 1) Ф. Шпильгаген в оцен-
ке русской критики // Русско-зарубежные литературные связи. Горький, 1971. С. 197-
204; 2) Роман Ф. Шпильгагена «Один в поле не воин» в оценке русской критики
90-х гг. XIX века // Литературные связи и традиции. Горький, 1973. С. 131-139;
Теплинская Н. М. Творчество Ф. Шпильгагена в оценке русских демократических
журналов конца 60-х — начала 70-х годов XIX века // Русская литература. 1977.
№3. С. 140-146.
284
В 1867 г. роман выходит отдельным изданием уже под тем заглави-
ем, которому было суждено закрепиться за ним в России, — «Один в
поле не воин». Это заглавие, данное роману Благосветловым и отража-
ющее его точку зрения на главного героя, несомненно связано с тек-
стом романа, на многих страницах которого мысль, выраженная этой
русской пословицей, находит свое воплощение.
Уже в первых откликах на роман Шпильгагена содержится критика
русского заглавия романа. Так, автор рецензии, опубликованной в «Оте-
чественных записках» за 1868 г. № 3 (отд II. С. 89-90)22 23, признавал, что
роману дано «неудачное заглавие»: «Таким названием как бы предо-
суждается и обрекается неуспеху всякая самобытная одиночная деятель-
ность человека, в каком бы то ни было направлении, как бы ни велико
было напряжение его энергии и как бы ни высоко было качество его
умственных и нравственных сил. Справедливо, что один человек и с
таким закалом не может сделать всего; но он, бесспорно, может сде-
лать весьма многое, чему несомненным подтверждением служит даже
и деятельность самого Лассаля (прототип Лео Гутмана. — Т. И.), тем
более что в жизни ведь просто никогда и не бывает, чтобы кто-либо мог
действовать совершенно одиноким».
Другой критик «Отечественных записок» М. К. Цебрикова, извест-
ная и популярная в демократических кругах писательница-публицист,
разделяя точку зрения Курочкина и признавая, что заглавие «Один в
поле не воин» заранее осуждает на неудачу всю деятельность главного
героя, предложила даже свой вариант заглавия: «In Rein und Glied» оз-
начает «рядами и шеренгами», пишет Цебрикова, но его следовало бы
озаглавить «в своем ряду и в свои черед» .
Однако в дальнейшем, несмотря на критические замечания, направ-
ленные против заглавия «Один в поле не воин», оно за романом Шпиль-
гагена в русском переводе закрепляется. В этом, конечно, сказалась
точка зрения самого Г. Е. Благосветлова на главного героя романа —
Лео Гутмана.
Признавая вслед за автором романа24 и критиком «Дела» П. Н. Тка-
чевым25 Лео Гутмана человеком будущего, Благосветлов, однако, счи-
тал, что он «шел неправильным путем». В предисловии к третьему
изданию романа (1871), озаглавленном почти так же, как статья П. Тка-
чева, — «Люди будущего (Посвящаю моему сыну)», Благосветлов
22 По предположению В. Э. Богорада, возможно, им был В. С. Курочкин: Бого-
рад В. Э. Журнал «Отечественные записки» 1868—1884. Указатель содержания. М.,
1971. С. 41, 369-370.
23 Цебрикова М. Герои молодой Германии («Один в поле не воин», «Молот и
наковальня» Шпильгагена) И Отечественные записки. 1870. № 6. Отд. II. С. 209.
24 Выпуская в свет второе издание романа (1868), Благосветлов снабдил его
предисловием, в котором привел собственные слова Ф. Шпильгагена о том, что
«настоящее и будущее принадлежит людям, подобным Лео».
25 Ткачев П. Люди будущего и герои мещанства // Дело. 1868. № 4-5.
285
писал, что ошибка Лео заключается в негодных средствах, при помо-
щи которых он пытался «совершить великое народное дело без наро-
да... Это ошибка всех политических деятелей, которые искали силы
там, где ее нет, и будет еще долго ошибкой всех тех, кто предпринима-
ет социальные реформы народной жизни без учета самого народа»26 27.
Отсюда, как вывод, заглавие, заранее осуждающее героя, — «Один в
поле не воин».
Кажется, нет ничего общего между романом Шпильгагена и рома-
ном Мачтета. Безусловно, ничто их не связывает и не объединяет, кро-
ме того, что герои обоих романов — индивидуалисты. Но это индиви-
дуалисты-антиподы !
Подлиный герой, индивидуалист Лео, — это человек будущего, кото-
рый, однако, погибает, так как использует для своей благородной цели не-
годные средства, он — утверждается заглавием — «Один в поле не воин».
Антигерой, лакействующий индивидуалист Ясь, — это человек «из
невозвратного прошлого», который, используя для своей низменной
цели также негодные средства, однако, «выходит в люди», он — «И один
в поле воин».
Естественно, что замысел романа Мачтета и его воплощение никак
не связаны с романом Шпильгагена, но внетекстовое его заглавие «И один
в поле воин» представляет не простое антонимическое варьирование из-
вестной русской поговорки, а основано на весьма удачном использова-
нии чужого заглавия, на контрастной его трансформации, психологиче-
ски обусловленной противопоставлением героя одного романа антигерою
27
другого .
Употребленное в качестве заглавия первоначально с отрицательной
коннотацией выражение и один в поле воин, ставшее впоследствии ус-
тойчивым, с течением времени в связи с забвением романа Мачтета ее
утрачивает и начинает употребляться в прямом значении, вполне соот-
ветствующем таким русским пословицам, как один, да зорок, не надоб-
но и сорок', подчас и один стоит семерых.
Именно в таком значении использовал это устойчивое выражение так-
же в качестве заглавия современный украинский писатель Ю. П. Дольд-
Михайлик, характеризуя им своего положительного героя-разведчика.
Возможно, Ю. П. Дольд-Михайлику роман Мачтета не был известен,
подобно тому как А. Т. Твардовский не знал о существовании романа
П. Д. Бобобрыкина «Василий Теркин»28.
Впервые опубликовано: Изв. АН СССР. ОЛЯ. 1989. Т. 48. № 3. С. 264-269.
26 Шпильгаген. Один в поле не воин.
27 Возникающие, возможно, сомнения в том, известен ли был роман Шпильга-
гена Мачтету, разрешаются положительно не только потому, что роман «Один в
поле не воин» был особенно популярен именно в народнической среде, но и пото-
му, что в рассказе Мачтета «Хамелеон» имеется прямое упоминание о шпильгаге-
новском герое Лео.
28 Блисковский. Муки заголовка. С. 30-31.
286
ИСТОРИЯ ЗАГЛАВИЯ ПОСЛЕДНЕЙ
ПОВЕСТИ Н. С. ЛЕСКОВА
Заглавие, подзаголовок и эпиграф — важные и значимые части ху-
дожественного произведения. История их возникновения и бытования
в литературном тексте подчас крайне запутанна и оттого нередко быва-
ет прелюбопытной. Так и в случае с последней повестью Н. С. Леско-
ва, созданной в конце 1894 г., но опубликованной в журнале «Нива»
спустя более двадцати лет после смерти писателя под заглавием «Зая-
чий ремиз» и с подзаголовком «Наблюдения, опыты и приключения
Оноприя Перегуда из Перегудов»1.
Первый биограф Лескова А. И. Фаресов в книге «Против течений»
приводит такое высказывание писателя о своих последних произведе-
ниях: «Эти вещи не нравятся публике за цинизм и прямоту. Да я и не
хочу нравиться публике. Пусть она хоть давится моими рассказами, да
читает их. Я хочу бичевать ее и мучить. Роман становится обвинитель-
ным актом над жизнью. <...> У меня имеется в проекте роман “Заячий
ремиз”, где проводится мысль о том, что с идеями надо бороться идея-
ми, а более грубые меры приводят иногда к самым неожиданным ре-
зультатам»1 2.
Биограф упоминает заглавие повести (по Лескову — «романа») в
том виде, в каком она увидела свет в 1917 г., однако это не первоначаль-
ная версия. Более того, писатель предполагал так назвать совсем дру-
гое свое произведение.
В мае 1891 г. Лесков предложил редакции «Русской мысли» очерк
«Нашествие варваров» — воспоминания о реальных лицах по расска-
зам дипломата А. Г. Жомини, определив этот очерк как «эпизод весе-
лый и смешной»3 (далее — только том и страницы). Через неделю,
10 мая, отсылая рукопись редактору журнала В. А. Гольцеву, Лесков
сообщал: «Здесь описана правда, смешанная с вымыслом и затушеван-
ная, чтобы иметь право быть печатаемою. Указываю для Вас некото-
рые имена: “Цибелла” — Новикова, “княгиня” — Раздивилл, “баронес-
са” — Икскуль, “Корабант” — Комаров, “Редедя” — сами знаете кто.
1 Лесков Н. С. Заячий ремиз // Нива. 1917. № 34-37.
2 Фаресов А. И. Против течений. СПб., 1904. С. 382.
3 Лесков. Собр. соч. Т. 11. С. 485.
287
События верны действительности» (т. 11, с. 487). Приведенный Леско-
вым перечень действующих в очерке персон никак не соотносится с
героями его последней, к тому времени еще не написанной повести.
Очерк «Нашествие варваров» был отклонен редакцией «Русской
мысли» из-за цензурных опасений, а также потому, что еще были живы
выведенные в нем лица. И Лесков решает предложить очерк «Русскому
обозрению». В его письме от 18 декабря 1891 года к издателю журнала
Д. Н. Цертелеву читаем: «Рукопись эту я назвал иначе, как было: она
называлась “Нашествие варваров”, а теперь будет называться “Заячий
ремиз”. Новое заглавие смирнее и непонятнее, а между тем оно звучно
и заманчиво, что хорошо для обложки журнала. А переменить его было
необходимо, потому что у тех, у кого была повесть со старым заглавием
(в редакции «Русской мысли». — Т. И.), есть обычай “советоваться” с
теми, с кем отнюдь не надо советоваться. Стало быть, там (в цензурном
ведомстве. — Т И.) заглавие уже замечено, и им опять махать перед
глазом у них неловко — это увеличит трудности их положения и Ваше-
го тоже» (т. 11, с. 507).
Как видим, изменение заглавия ставилось Лесковым в прямую за-
висимость от цензуры. Но и с новым названием, «смирным и непо-
нятным», очерк «Нашествие варваров» («Заячий ремиз») опублико-
ван не был4 5.
Прошло время, и Лесков вновь обращается в редакцию «Русской мыс-
ли». В письме к В. А. Гольцеву от 16 ноября 1894 г. встречается первое
упоминание повести об Оноприи Перегуде: «Повесть “С болваном” еще
раз прочту по чистовой рукописи и пришлю Вам к половине декабря.
<.. .> В повести есть “деликатная материя”, но все, что щекотливо, очень
тщательно маскировано и умышленно запутано. Колорит малороссий-
ский и сумасшедший. В общем, это легче “Зимнего дня”, который не
дает отдыха и покоя. <...> “Игра с болваном” не так дружно “жарит и
переворачивает”, как говорят о “3<имнем> дне”» (т. И, с. 599-600).
Возникшее в ходе работы над повестью заглавие «Игра с болваном»
(сокращенно: «С болваном»), безусловно, хорошо соотносилось с ее со-
держанием, хотя и было по-лесковски “тщательно маскировано и умыш-
ленно запутано”. Порождая прямые и обратные связи с художественным
текстом, заглавие являло собой загадку, в которой предстояло разобрать-
ся читателю. Например, знакомым с творчеством А. И. Эртеля могло
показаться, что это произведение об игре в карты с отсутствующим парт-
нером. Ср.: «...а на сон грядущий сыграем по маленькой в преферанс с
болваном»3.
4 Подробнее об этом см.: Лявданская М. В. К творческой истории повести
Н. С. Лескова «Заячий ремиз» // Филологический сборник. Л., 1970; Левандов-
ский Л. И. К творческой истории повести Н. С. Лескова «Заячий ремиз» И Русская
литература. 1971. № 4.
5 Эртель А. И. Записки Степняка. М., 1989. С. 56-57.
288
Однако уже знакомство с эпиграфом к повести — цитатой из сочи-
нения украинского философа Григория Сквороды «Диалог, или разгла-
гол о древнем мире», убеждало, что речь пойдет отнюдь не о карточной
игре. В эпиграфе говорится о философском понятии «телесного болва-
на», т. е. «болвана» как физической формы существования человечес-
кой натуры, которая, являясь лишь «зерцаловидной тенью истинного
человека», противопоставляется его божественно-духовной сущности.
Разрешение этого противоречия Лесков видел в духовном прозрении
своего героя, который, не найдя опоры в обычной жизни, обретает ее
только в сумасшедшем доме.
Вместе с тем слово «болван» в заглавии повести выступало и в зна-
чении «бестолковый, невежественный человек, глупец, дурак». В этом
же значении оно неоднократно употребляется в тексте: «...одни гово-
рили: “Вот сей болван и подлец!”» (т. 9, с. 567); «Что им за радость
разводить такую глупую историю и спроваживать к Макару злополуч-
ного болвана (это я-то болван)» (т. 9, с. 583). Писатель использует его и
как бранное слово: «— Прощай, болван! Жди себе орден бешеной со-
баки» (т. 9, с. 577); «— Разве не видишь, кто я? Болван! — Болван я, —
отвечаю, — это верно...!» (т. 9, с. 585).
Напечатать повесть «Игра с болваном» в «Русской мысли» не уда-
лось, и снова — из-за цензурных опасений редакции. Лесков обраща-
ется тогда в «Вестник Европы», сообщая (в письме от 8 января 1895 г.)
его редактору М. М. Стасюлевичу, что «рукопись <.. .> готова, а я все не
слажу с заглавием, которое мне кажется то резким, то как будто мало-
понятным. Однако пусть будет то, которое я теперь поставил: то есть
“Заячий ремиз”, то есть юродство, в которое садятся “зайцы, им же бе
камень прибежище”» (т. 11, с. 606). Как видим, писатель вернулся к
«звучному и заманчивому» заглавию, которое он ранее предполагал для
очерка «Нашествие варваров» и которое сам считал «непонятным».
Именно поэтому Лесков и снабдил его толкованием.
Попробуем прокомментировать эти толкование писателя. Как извест-
но, слово ремиз заимствовано из французского. В «Словаре французско-
го языка» Э. Литтре (Париж, 1885) отмечено более десяти его значений,
в том числе употребляемые и сегодня. Например, карточный термин —
«недобор взяток в некоторых карточных играх; штраф за этот недобор»6.
Ср.: «...дую себе в преферанс <...>, ставлю ремизы страшные, ибо и
игру знаю плохо, и горячусь, как сумасшедший.. ,»7
Следовательно, в новом заглавии («Заячий ремиз»), как и в перво-
начальном — «Игра с болваном», — заключен обманчивый намек на
связь текста повести с игрой в карты. Недаром М. М. Стасюлевич,
возвращая повесть автору, писал: «Опять я с немалым удовольствием
6 Словарь современного русского литературного языка. Т. 12. Стб. 1212.
7 Белинский В. Г. Письмо к В. П. Боткину от 6 февраля 1843 // Белинский В. Г.
Собр. соч.: В 9 т. М., 1976-1982. Т. 9. С. 526.
289
прочел Ваш “Заячий ремиз”, но никак не могут рискнуть, чтобы поде-
литься этим удовольствием с другими: можно очень самому обреми-
зиться (курсив наш. — Т. И.) и остаться, как говорят специалисты,
без трех, а не только и без пяти в червях» (т. 9, с. 643). В свою очередь
современные исследователи усматривают в названии повести все тот
же мотив. Так, И. В. Столярова в монографии, посвященной творче-
ству Лескова, пишет: «Сострадая своему “обремизившемуся” герою,
писатель создает многоликой сатирический образ “чертовой круговер-
ти русской жизни»0.
Новое заглавие лесковской повести связано не только с карточным
термином в его прямом и переносном значениях. В нем слово ремиз
выступает и в качестве охотничьего термина: «место, где размножается
и постоянно пребывает дичь»8 9. А вот «зайцы» приведены в названии,
безусловно, иносказательно.
Любопытно, что под Петербургом, в Петергофе, за Английским пар-
ком некогда размещалась слобода императорской придворной охоты,
название которой «Заячий ремиз» сохранилось до нашего времени.
Думается, что Лескову это название было хорошо известно.
Фактически о том же говорит и собственное разъяснение писателя,
которое заканчивается цитатой 18 стиха 103 псалма Псалтыри: «... им
же бе камень прибежище». В этом псалме прославляется Божья пре-
мудрость в обустройстве вселенной, определившая каждой живой тва-
ри свое место обитания: «Высокие горы — сернам; каменные утесы —
убежище зайцам». Но что же это за «камень» («каменные утесы — по
синодальному переводу Библии и «заячий ремиз» — по Лескову), где
«зайцы» обретают себе «прибежище»? По разъяснению писателя, это —
«юродство, в которое садятся зайцы», иначе — «состояние умопомеша-
тельства», «безумное поведение»10. Иными словами то, что характери-
зует действия «телесного болвана» Оноприя Перегуда, бывшего лишь
тенью истинного человека до того, как он попал в сумасшедший дом —
его прибежище «Заячий ремиз».
Таким образом, оба заглавия последней повести Лескова: и то, которое
он дал в процессе работы над ней — «Игра с болваном», и то, которое он
использовал поначалу для другого своего произведения — «Заячий ремиз»,
имеют с художественным текстом повести разнообразные смысловые свя-
зи. Эти связи отчетливо проявились в первоначальном заглавии и оказа-
лись, естественно, более сложными и запутанными во втором.
Впервые опубликовано: РР. 1996. № 6. С. 3-6.
8 Столярова И. В. В поисках идеала. Творчество Н. С. Лескова. Л., 1978. С. 227.
9 Словарь современного русского литературного языка. Т. 12. Стб. 1212.
10 Там же. Т. 17. Стб. 2004.
290
Примечание 2003 г.
Не могу удержаться, чтобы не сделать еще одно важное, с моей точ-
ки зрения, дополнение к опубликованному Напомню читателям, что
повесть Н. С. Лескова «Заячий ремиз» начинается со знаменательных
слов «Краткого предисловия» автора-рассказчика: «По одному груст-
ному случаю я в течение довольно долгого времени посещал больницу
для нервных больных, которая на обыкновенном языке называется “су-
масшедшим домом”, чем она и есть на самом деле». Заканчивается по-
весть там же трагической смертью героя Оноприя Перегуда. Думается,
что Н. С. Лесков знал топоним «Заячий ремиз» не только как название
«охотничьей слободы». По-видимому, он знал и то, что там в 1859 г.
был основан «Дом призрения престарелых и увечных»11, с течением
времени превратившийся в то, что на обыкновенном разговорном язы-
ке называется, как заметил Лесков, «сумасшедшим домом». Замечу, что
до современности на территории Заячьего ремиза находится Психонев-
рологический интернат. Таким образом, «Заячий ремиз» — «сумасшед-
ший дом» не только прибежище «зайцам» (герою повести Оноприю
Перегуду), но и образ России — государства, где оказывается возмож-
ной «Игра с болваном», «наблюдения, опыты и приключения» которого
с присущим ему блеском пересказал нам автор.
11 ГейротА. Описание Петергофа. СПб., 1868. С. 112.
«СОРОК ТЫСЯЧ КУРЬЕРОВ»?! ПОЧЕМУ?
Н. С. Лесков в рассказе «Человек на часах» писал: «Тогда еще не
было ни городских телеграфов, ни телефонов, а для спешной передачи
приказаний начальства скакали по всем направлениям “сорок тысяч
курьеров”, о которых сохранится долговечное воспоминание в коме-
дии Гоголя»1.
Однако незабвенный Иван Александрович Хлестаков, слова кото-
рого имел в виду Лесков, назвал иное число: «И в ту же минуту по ули-
цам курьеры, курьеры, курьеры... можете представить себе тридцать
пять тысяч одних курьеров» («Ревизор», д. III, явл. VI).
Оказывается, что «долговечное воспоминание», сохранившееся у нас,
подсказывает нам не точное число хлестаковских курьеров, а лишь то,
что их было очень много. Но почему в данном случае появляется как
достаточно распространенная ошибка именно «сорок тысяч»?
Высказывалось предположение, что словосочетание сорок тысяч в
значении «бесчисленное множество», «очень большое количество» про-
никло в язык художественной литературы и публицистики из фолькло-
ра1 2. Однако возможность фольклорного влияния3 не исключает и иного
источника развития данного значения у этого числительного.
Думается, таким источником могла явиться шекспировская гипер-
бола, а именно слова Гамлета у могилы Офелии: «Но я любил ее, как
сорок тысяч братьев любить не могут» (В. Шекспир «Гамлет...» в пере-
воде Н. Полевого, д. V, явл. 1).
Заметим, что в других переводах имеются иные варианты текста
трагедии. Так, в переводе А. Кронеберга находим:
Я любил
Офелию — и сорок тысяч братьев
Со всею полнотой любви не могут
Ее любить так горячо4.
1 Лесков. Собр. соч. Т. 8. С. 165.
2 Никольский А. А. К изучению семантики числительных (сорок тысяч) // Уч. зап.
Рязанского гос. пед. ин-та. 1975. Т. 114. С. 152.
3 См. наир., у А. Ф. Гильфердинга в сорок тысячей'. «У Батыги-то силы сорок
тысячей», «Подбирает ведь дружину сорок тысячей». Гильфердинг А. Ф. Онежские
былины. СПб., 1873. С. 117, 296 и др.
4 Библиотека великих писателей. Шекспир / Под ред. С. А. Венгерова. СПб.,
1902. Т. III. С. 137.
292
Ср. также в статье И. С. Тургенева «Гамлет и Дон Кихот», возмож-
но, в его собственном переводе: «Сорок тысяч братьев не могут со мной
поспорить!»5.
Ю. Д. Левин в монографии «Шекспир и русская литература XIX
века» с полным основанием утверждает: «<...> ни один из образов,
созданных английским драматургом, по своему значению для рус-
ской <...> литературы не может идти в сравнение с Гамлетом. В сущ-
ности, Шекспир для России послепушкинского времени это прежде
всего автор “Гамлета”»6.
Поставленный впервые на московской (22 января 1837 г.), а затем на
петербургской и провинциальных сценах «Гамлет» Шекспира оказался
широко известным культурным слоям русского общества. Во многом
этой известности способствовал и В. Г. Белинский. В «Былом и думах»
А. И. Герцен вспоминает: «Статьи Белинского судорожно ожидались
молодежью в Москве и Петербурге с 25 числа каждого месяца. <...>
Кто не помнит его статьи... о Мочалове и Гамлете?»7
В статье «Гамлет. Драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета», ка-
саясь игры прославленного актера, Белинский писал: «<...> сцена на
могиле Офелии была новым торжеством его (П. С. Мочалова. — Т. И.)
таланта. Мы никогда не забудем этого могучего, торжественного поры-
ва, с которым он воскликнул:
Но я любил ее, как сорок тысяч братьев
Любить не могут!
Бедный Гамлет, душа прекрасная и великая! Ты весь высказался в
этом вдохновенном вопле <...>»8.
Неудивительно поэтому проникновение этой гиперболы Шекспира
прежде всего в язык художественной литературы. Иногда это прямая
цитация «Гамлета». Так, в «Лесе» А. Н. Островского актер Несчастлив-
цев говорит: «Эх, сестренка! Посмотри на меня. Я нищий, жалкий бро-
дяга, а на сцене я принц. Живу его жизнью, мучусь его думами, плачу
слезами над бедной Офелией и люблю ее, как сорок тысяч братьев лю-
бить не могут» (д. IV, явл. 6). Или у М. Цветаевой в стихотворении
«Диалог Гамлета с совестью»:
— На дне она, где ил
И водоросли... Спать в них
Ушла, — но сна и там нет!
— Но я ее любил,
Как сорок тысяч братьев
Любить не могут!
5 Тургенев И. С. Собр. соч.: В 12 т. М„ 1953-1958. Т. 11. С. 178.
6 Левин Ю. Д. Шекспир и русская литература XIX века. Л., 1988. С. 158.
1 Герцен А. И. Собр. соч.: В 9 т. М., 1955-1958. Т. 5. С. 26.
8 Белинский. Т. 2. С. 327.
293
В иных случаях сравнительный оборот как сорок тысяч братьев
может оказаться соотнесенным с любым другим действием или состо-
янием. Один из персонажей писателя Скитальца (псевд. С. Г. Петрова),
который, по словам героя-рассказчика, любил бросать «в толпу афо-
ризмы Шекспира», восклицает: «Живем, как сорок тысяч братьев»9.
Однако значительно чаще это условное выражение подвергается
индивидуально-творческому, семантическому и стилистическому варь-
ированию, что в принципе свойственно языку художественной литера-
туры. Так, в чеховской «Дачнице» при нем появилось определение:
«<...> нелеп, как сорок тысяч нелепых братьев»10 11.
Происходила также замена первоначального братьев любым суще-
ствительным, обычно именем лица мужского пола, что, кажется, слу-
жит дополнительным доказательством связи этого оборота с шекспи-
ровской гиперболой. Вот пример из очерка Д. Н. Мамина-Сибиряка
«В горах»: «<...> невинен, как сорок тысяч младенцев <...>»'’.
Интересна авторская пунктуация М. Горького в пьесе «На дне», в
реплике Актера: «Напьюсь — как... сорок тысяч пьяниц.. ,»12 Кажется,
что тире и многоточием автор отметил ассоциативные паузы, отсылаю-
щие нас к источнику сравнения. Ведь несколькими репликами ранее
Актер вспоминал «Гамлета»: «Хорошая вещь... Я играл в ней могиль-
щика...»
Отметим еще и более сложные авторские трансформации. Так, у
Чехова в рассказе «То была она!» возникает сверхгиперболизация срав-
нения в результате соединения сорока тысяч с компаративным усили-
тельным фразеосочетанием пьян, как сапожник, которое определяется
как «очень сильно быть пьяным»13: «<...> был пьян, как сорок тысяч
сапожников».
Наоборот, А. Ахматова в стихотворении «Читая “Гамлета”», назва-
ние которого недвусмысленно указывает на источник, снижает шекс-
пировскую гиперболу. Она не только заменяет братьев на сестер, не
только вводит определение ласковых сестер, но и уменьшает их коли-
чество в тысячу раз. Это, видимо, связано с тем, на что в свое время
проницательно обратил внимание К. И. Чуковский: Ахматову «коробит
всякая гипербола»14:
И как будто по ошибке
Я сказала: «Ты...»
Озарила тень улыбки
Милые черты.
9 Скиталец. Этапы. М., 1937. С. 97-98.
10 Чехов. Собр. соч. Т. 2. С. 351.
11 Мамин-Сибиряк. Собр. соч. Т. 1. С. 259.
12 Горький М. Собр. соч.: В 30 т. М., 1949-1955. Т. 6. С. 114.
13 Фразеологический словарь русского языка. М., 1967. С. 408.
14 Чуковский К. И. Ахматова и Маяковский // Вопросы литературы. 1988. № 1.
С. 204.
294
От подобных оговорок
Всякий вспыхнет взор...
Я люблю тебя, как сорок
Ласковых сестер.
Из приведенных примеров отчетливо видно, что шекспировские «со-
рок тысяч братьев», проникая в язык художественной литературы, лег-
ко подвергались разнообразным индивидуально-творческим преобра-
зованиям. Само словосочетание сорок тысяч в значении «очень большое
количество», «множество преимущественно кого-либо» становилось
устойчивым и переставало ассоциироваться с «Гамлетом». В сущнос-
ти, этим можно объяснить не только ошибку Н. С. Лескова, но и других
авторов, повторивших ее в наше время: «Сорок тысяч департаментов —
словно сорок тысяч хлестаковских курьеров»15; «Поскакали сорок ты-
сяч курьеров и доставили документ по канцеляриям»16.
Таким образом, употребление составного числительного сорок ты-
сяч в языке художественной литературы, обязанное влиянию гипербо-
лы Шекспира и ставшее устойчивым, должно получить лексикографи-
ческую фиксацию, которой пока нет ни в одном словаре современного
русского литературного языка.
Но вернемся к Н. В. Гоголю. Естественно, что в качестве символа
«чрезмерного преувеличения»17 могут сохраняться как литературная
цитата «тридцать пять тысяч» хлестаковских курьеров. Ср. у А. П. Че-
хова в рассказе «Княгиня»: «А высшие чины что делали? <...> Этак
раза два в неделю, вечером, скачут тридцать пять тысяч курьеров и
объявляют, что завтра княгиня <...> будет в приюте».
Однако, став крылатым выражением, «тридцать пять тысяч курье-
ров» легко подвергаются «исправлению» в большую или меньшую (ты-
сячекратную) сторону. Единичные примеры такого «исправления» при-
ведены также в заметке Б. С. Шварцкопфа «Хлестаков и курьеры»18.
Впервые опубликовано: РР. 1990. № 5. С. 14-18.
15 Михайлова Л. Вчера и сегодня // Новый мир. 1974. № 1. С. 263.
16 Лиходеев Л. Не отходя от кассы // Библиотека «Крокодила». 1980. № 9. С. 7.
17 Ашукин Н. С., Ашукина М. Г. Крылатые слова. М., 1987. С. 346.
18 Шварцкопф Б. С. Хлестаков и курьеры // РР. 1968. № 6. С. 59.
«И ВСЯ МОЯ МОЛОДОСТЬ ПРОШЛА с ним»
Отвечая на вопрос анкеты парижской газеты «Возрождение»1 о вли-
янии Пушкина на его творчество, И. А. Бунин писал: «Подражал ли я
ему? Но кто из нас не подражал? Конечно, подражал и я, — в самой
ранней молодости подражал даже в почерке. Потом явно, сознательно
согрешил, кажется, только раз. Помню, однажды ночью перечитывал
(в который раз?) “Песни западных славян” и пришел в какой-то осо-
бенный восторг. Потушив огонь, вспомнил, как год тому назад был в
Белграде, как плыл по Дунаю, — и стали складываться стихи “Моло-
дой король”: То не красный голубь метнулся...»1 2
Конечно, стихотворение «Молодой король» (1916), как признался
сам Бунин, написано им под влиянием чтения Пушкина. Однако вряд
ли это простое подражание, скорее стилизация, созданная Буниным на
основе пушкинского цикла «Песни западных славян», который в свою
очередь представляет стилизацию народных песен известной мисти-
фикации П. Мериме.
Все остальные стихотворения Бунина были, по его словам, «уже не
подражания, а просто желание, которое (он. — Т. И.) страстно испыты-
вал много, много раз в жизни, желание написать что-нибудь по-пуш-
кински, что-нибудь прекрасное, свободное, стройное, желание, проис-
текшее от любви, от чувства родства к нему, от тех светлых (пушкинских
каких-то) настроений, что Бог порою давал в жизни»3. Вот эти стихо-
творения: «Дикий лавр, и плющ, и розы...» («У гробницы Вергилия»);
«Монастыри в предгориях глухих...» («В Сицилии»); «Помпея! Сколь-
ко раз я проходил...»(«Помпея»); «Вдали темно и чащи строги» («Псков-
ский бор»); «Вот этот дом, сто лет тому назад...» («Дедушка в молодо-
сти»). И все они, навеянные творчеством Пушкина, были написаны
Буниным в 1912-1916 гг., т. е. вполне зрелым поэтом. (Попутно напом-
ним, что интервью Бунина газете «Возрождение» — «Думая о Пушки-
не» — в несколько измененном и слегка сокращенном виде вошло в
роман «Жизнь Арсеньева», в котором чувства и мысли, испытанные
некогда молодым писателем, приписаны его юному герою.)
1 Возрождение. 1926. № 373. 10 июня.
2 Бунин. Собр. соч. Т. 9. С. 454-455.
3 Там же. С. 455.
296
Корпус юношеских стихотворений Бунина, в которых отразилось
подражание Пушкину, давно установлен и опубликован в 84-м томе «Ли-
тературного наследства»4 (далее — только кн. и с.). Так, в стихотворе-
нии, напечатанном под № 2, легко обнаруживаются мотивы пушкин-
ского «Я помню чудное мгновенье...» Оно и начинается совершенно
по-пушкински:
То было чудное мгновенье!.. <...>
Моя душа тогда просила
Восторгов, радостей, любви,
И в ожиданьи их уныло
Тянулись тихо дни мои... (кн. 1, с. 233)
Стихотворение № 31 — явное подражание «На холмах Грузии ле-
жит ночная мгла...»:
На воды сонные туман неясный лег;
Вечерняя звезда на запад выплывает...
Над прудом я сижу... Ни дум и ни тревог...
Душа моя светла и сладко отдыхает... (кн. 1, с. 249)
А стихотворение № 28 даже заканчивается прямой цитатой из того
же стихотворения Пушкина:
Но не могу забыть лишь одного, —
Мне ревность сердце тихо, тихо гложет,
И «сердце вновь горит и любит оттого,
Что не любить оно не может»... (кн. 1, с. 247)
Большинство этих произведений при жизни Бунина не были опуб-
ликованы. А те из них, которые увидели свет на страницах иллюстри-
рованного еженедельника «Родина» (№ 22 и 51), автор не включал в
свои поэтические сборники.
Кроме того, среди ранних бунинских стихотворений имеются два,
обращенные непосредственно к Пушкину и посвященные памятным да-
там, связанным с его именем. Первое (№ 18) — «К портрету А. С. Пуш-
кина (50-й год со дня кончины)». Второе (№ 93) — «26-е мая» — было
написано к столетнему юбилею поэта по заказу издателя «Журнала для
всех» В. С. Миролюбова5.
Однако впоследствии Бунин ни разу его не публиковал. Но сегодня,
сто лет спустя, в «дни славы Пушкина», нарушая, возможно, волю по-
эта, считаем уместным познакомить с ним читателя:
26-е мая
Поэт нам дорог тем, что он
О счастьи нам напоминает
4 Литературное наследство. М., 1973. Т. 84. Кн. 1, 2.
5 Бунин И. А. 26-е мая // Журнал для всех. 1899. № 5. Стб. 525-526.
297
И сумрак жизни озаряет,
Как солнце хмурый небосклон.
Дни славы Пушкина — желанный
И светлый праздник. Сколько раз
Его мечты во мгле туманной,
Как солнце, радовали нас!
И этот миг, когда венчает
Его вся Русь, — еще тесней
С его душою нас сближает
И в жизнь, и в счастье, и в людей
Нам веру гордую вселяет! (кн. 1, с. 283)
В поэтическом наследии Бунина есть еще одно стихотворение, не-
посредственно связанное с творчеством Пушкина. Это — «Подража-
ние Пушкину». Написанное в 1890 г. двадцатилетним поэтом, оно уви-
дело свет в сборнике «Листопад»6, т. е. более чем через десять лет после
написания. Эта публикация имела две важные особенности: во-первых,
отсутствовало заглавие, во-вторых, что тоже существенно, — иной ва-
риант начального стиха первой строфы: «От мертвой скучной лжи, от
суетных забав...»
Последующие изменения, внесенные Буниным при подготовке к
«Полному собранию сочинений»7, безусловно, свидетельствуют о со-
вершенно сознательном отношении поэта к тексту этого стихотворе-
ния. Поэтому остается загадочным и необъяснимым сам факт умолча-
ния о нем в эссе «Думая о Пушкине». Тем более что в дальнейшем Бунин
включал его во все собрания своих сочинений. Известно о чрезвычай-
ной требовательности поэта к собственному творчеству. Сохранились,
например, его запретительные пометы на некоторых страницах I тома
«Полного собрания сочинений» (Пг., 1915) при подготовке к изданию
1952 г. Так, в подборке «Из юношеских стихотворений» перечеркнутое
стихотворение «Поэт» было сопровождено примечанием. Приводим его
с сохранением орфографии Бунина, считавшего современную нашу
орфографию «окаянной»: «16 дк. 1952 г. Парижъ. Зачеркнутое не вво-
дить въ будущее собрание моихъ сочинений, даже самое полное. Ив. Б.»
(кн. 1. С. 243.)
Напомним читателю строки «Подражания Пушкину»:
От праздности и лжи, от суетных забав
Я одинок бежал в поля мои родные,
Я странником вступил под сень моих дубрав,
Под их навесы вековые
6 Бунин И. А. Листопад. М., 1901. С. 115.
7 Бунин И. А. Собр. соч.: В 6 т. Пг., [1915]. Т. I. С. 52.
298
И, зноем истомлен, я на пути стою
И пью лесных ветров живительную влагу...
О, возврати, мой край, мне молодость мою,
И юных блеск очей, и юную отвагу!
Ты видишь — я красы твоей не позабыл
И, сердцем чист, твой мир благословляю...
Обетованному отеческому краю
Я приношу остаток гордых сил.
Формальные особенности этого произведения вполне пушкинские.
Написанное излюбленным пушкинским размером — неравностопным
ямбом, оно состоит из трех строф, четверостиший. Подобная строфика
присуща многим стихотворениям Пушкина. Таковы его «Возрождение»
(«Художник-варвар кистью сонной...»), «Узник» («Сижу за решеткой в
темнице сырой»), «Буря» («Ты видел деву на скале...»), «Ангел» («В две-
рях эдема ангел нежный...») и мн. др. При этом Пушкин обычно ис-
пользует схему рифмовки только перекрестными рифмами (авав). Од-
нако и у него, как у Бунина, в последней, завершающей строфе находим
рифмы опоясывающие (авва). Например, в стихотворениях «Желание»
(«Медлительно влекутся дни мои...») и «Приметы» («Я ехал к вам:
живые сны...»).
Наконец, обращает на себя внимание использование Буниным в пер-
вой строфе его «Подражания...» частотной пушкинской рифмы заба-
ва — дубрава. Ср. у Пушкина:
Простите, верные дубравы!
Прости, беспечный мир полей,
И легкокрылые забавы
Столь быстро улетевших дней!
И страждут озими от бешеной забавы,
И будит лай собак уснувшие дубравы.
В тени хранительной дубравы
Он разделял ее забавы...
Лексический состав «Подражания Пушкину» вполне соответствует
словоупотреблению самого классика, в чем легко убедиться, сверившись
с данными «Словаря языка Пушкина»8. В этом Словаре отсутствует лишь
одно слово, употребленное Буниным, а именно глагол истомити в фор-
ме краткого страдательного причастия прошедшего времени: «И, зноем
истомлен, я на пути стою...»
Вместе с тем синтаксическая конструкция, в которой употреблен этот
глагол, не чужда словоупотреблению Пушкина. Ср. в «Пророке» и «Ев-
гении Онегине»:
8 Словарь языка Пушкина: В 4 т. М., 1957. Т. I—IV.
299
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился...
Уж он, раскаяньем томим,
Готов просить у ней прощенье...
В тех же случаях, когда Бунин обращается к пушкинскому словоу-
потреблению, он использует его творчески, добиваясь при этом макси-
мальной художественной выразительности. Так, Пушкин часто упот-
реблял эпитет суетный. У него находим суетную молву («Евгений
Онегин»), суетную работу («Друзья»), суетный свет («Поэт»), сует-
ное прозвание («Желание славы»), суетные оковы («Деревня») и др.
Таким же частотным у Пушкина было и слово забавы. Они у него были
«разные»: и младенческие («Евгений Онегин»), и юные («К Чаадаеву»),
и лицейские («19 октября»), и парнасские («К Шишкову»), и легкокры-
лые («Простите, верные дубравы!..») и т. д. У Бунина происходит со-
единение этих двух частотных слов, — и появляются вполне пушкин-
ские «суетные забавы». Нечто подобное находим и в последнем стихе
второй строфы:
О, возврати, мой край, мне молодость мою,
И юных блеск очей, и юную отвагу!
Здесь, подобно Пушкину, Бунин прилагательное юный употребляет как
в значении «молодой» — юные очи, так и в значении «присущий моло-
дости» — юная отвага.
Заметим, что в «Словаре языка Пушкина» в статье на слово блеск
составители специально отмечают значение «сверкание»: «о глазах:
блеск очей небесный» (т. I. № 134). У Бунина это словосочетание полу-
чает выразительно уточняющее инверсированное определение: «юных
блеск очей». Действительно, сверкающие очи могут быть только юны-
ми. А «юная отвага» лишь модифицирует пушкинскую «отвагу юных
дней» («Предчувствие»),
Таким образом, в «Подражании Пушкину» отсутствует конкретная
связь с каким-либо определенным стихотворением поэта, как это было
в иных подражательных стихах юного Бунина, о чем уже было упомя-
нуто. Вместе с тем оно как бы выражает сокровенное желание Бунина
«написать что-нибудь по-пушкински, что-нибудь прекрасное, свобод-
ное, стройное...»
В заключение обратимся к заглавию, которое, как уже говорилось, в
первой публикации стихотворения в сборнике «Листопад» отсутство-
вало. Оно было дано Буниным в 1915 г., когда поэт находился в зрелом
возрасте и сам писал «прекрасное, свободное, стройное» уже по-бу-
нински. (Недаром в 1909 г. он был удостоен избрания почетным чле-
ном Российской академии наук. Откликаясь на это событие, критик
А. А. Измайлов в газете «Русское слово» писал: «конечно, как поэта
венчает Ивана Алексеевича Бунина Академия».) Как справедливо за-
300
метила Т. Г. Динесман, «это заглавие имеет глубокий и многозначный
смысл» (т. 2. С. 136). От себя добавим, что оно выразительно и много-
значительно. Уже само слово подражание недвусмысленно говорит о
том, что стихотворение написано «в духе пушкинской поэзии». Выне-
сенное же в заглавие, оно еще более подчеркивает особую художествен-
ную или нравственную исключительность образца подражания. Ср. у
Пушкина «Подражания Корану», у Лермонтова «Подражание Байро-
ну», у Некрасова «Подражание Шиллеру».
Думается, что никто, кроме Бунина, не смог так знаково оценить твор-
чество Александра Сергеевича Пушкина.
Впервые опубликовано: РР. 1999. № 5. С. 18-23.
ЗВУЧАЩЕЕ СЛОВО
В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ПРОИЗВЕДЕНИИ
Важным компонентом создания художественного образа литера-
турного произведения является его речевая характеристика, репродуци-
рующая речь персонажа. Индивидуализирующие особенности ее мо-
гут создаваться автором разными языковыми средствами, главным
образом лексическими и синтаксическими. Вместе с тем писатель не
оставляет без внимания и особенности произношения изображаемых
им персонажей. Однако, как справедливо заметил Ю. М. Скребнев,
«орфографическое письмо почти не передает фонетических особен-
ностей речи, между тем они представляют собой существенный сти-
леобразующий фактор»1.
В связи с этим в авторских ремарках, вводящих прямую речь, писате-
ли нередко прибегают к комментарию, в котором могут быть отмечены
темп и тембр речи, индивидуальный способ артикуляции, интонация,
обусловленная усилением выразительности речи, и т. п.1 2 Вот несколько
иллюстраций:
«— У меня, сударь, — отвечал он с расстановкой... было двенадцать
гончих, таких гончих, каких, скажу вам немного. (Он это последнее
слово произнес нараспев.)» (И. С. Тургенев); «Заикаясь, он спросил: —
Чай будете пить?» (В. В. Вересаев).
Естественно, что особенности произношения персонажей могут под-
черкиваться и в авторском повествовании:
«Говорил он с волнением, торопясь и запинаясь, как будто не совсем
выговаривая слова, точно был косноязычный или даже иностранец, хотя,
впрочем, был происхождения совершенно русского» (Ф. М. Достоевский);
«Он часто заключал свою речь восклицанием “вот!” и произносил его
как-то странно, одним звуком — “от”, причем “о” казалось каким-то
огромным, а «т» было почти не слышно» (М. Горький).
Иногда, характеризуя особенности произношения персонажа, писа-
тели используют названия славянских букв. Ср.:
1 Скребнев Ю. М. Очерк теории стилистики. Горький, 1975. С. 89.
2 О передаче социально-стилистической деформации речи см.: Виноградов.
О языке. С. 176-258; см. также: Милых М. К. Прямая речь в художественной прозе.
Ростов-н/Д, 1958. С. 43-94.
302
«— А грузди? — спросил вдруг отец Ферапонт, произнося букву г
придыхательно, почти как хер» (Ф. М. Достоевский); «...говоритсильно
на “он”, напоминает ей своим тоном детство...» (П. Д. Боборыкин).
Художник-реалист обычно не ограничивается авторским комменти-
рованием особенностей звучащей речи персонажа, но стремится эти осо-
бенности воспроизвести в графике, в ряде случаев сознательно нарушая
при этом орфографию. Такая графическая сигнализация является автор-
ской транскрипцией и может быть для краткости названа фонетизмом.
Авторская транскрипция может быть представлена различными ви-
дами фонетизмов — от наиболее простых (тыща; счас, шшас, сичас,
чичас; што, що, чё) до более сложных. Так, здесь возможны:
увеличение количества букв:
«Пивва! Этта! Каммедия!» (Гл. Успенский);
«Ччерт!... я горрд...» (А. П. Чехов);
разбивка слитного написания слов при помощи дефиса или многоточия:
«Ж-жива! Безззз воз-ра-же-ний!» (А. И. Куприн);
«Пет-а-а-р-р, тройку!» (А. Н. Толстой);
«Папенька, па...пенька...» (Л. Толстой);
«М...н...н...не знаю...» (Н. А. Лесков);
употребление надстрочного знака (апострофа):
«— Ум’ляю вас — ск’жите» (А. И. Куприн);
наконец, использование особой буквы, не входящей в русский алфавит:
«Кони в яблоках и вороные,
Дробь копыт размашистых глуха,
Запевают песню головные,
Все с кубанским выдохом на ha».
(Б. Корнилов)
Подобное нарушение орфографии не может быть не замечено чита-
телем и не оценено им как особое выразительное средство. Как отме-
тил В. П. Григорьев, в этом случае «конкретная эстетическая верность
подчиняет себе отвлеченные нормативные требования»3.
При помощи фонетизмов автор воспроизводит характерологичес-
кие черты звучащей речи персонажей, их социальную, национальную,
региональную и возрастную принадлежность и т. д. Намеренное нару-
шение орфографии может сопровождаться авторским комментарием или
в ремарке, вводящей прямую речь, или в повествовании. Например:
— А ну, отступись! — отмахнулась Анфея... Она, видно было, уси-
ленно стремилась говорить по-московски, на «а», однако изредка из нее
прорывалась родная стихия. Один раз она назвала стакан стаканом
(В. Белов).
3 Орфография и русский язык / Отв. ред. И. С. Ильинская. М., 1966. С. 111.
303
Воспроизводимые черты звучащей речи персонажа могут быть по-
стоянными и ситуативными, возникающими лишь при определенных
обстоятельствах; присущими всем говорящим или только одному инди-
видууму. Отметим следующие функциональные типы авторской транс-
крипции в художественном произведении.
1. Авторская транскрипция, воспроизводящая постоянные особен-
ности звучащей речи.
1) Фонетизмы, воспроизводящие диалектное произношение:
— Я яму баила: ты хушь бы людей-то постыдился. А он бант, чаво,
бат, мне их стыдиться. ...Только, говорит, ты на то и годисси, ворон
пужать (В. А. Слепцов); — А как думаешь, будет дождь?.. — Кабыть
так. Маяго кобелькя нынче чтой-то весь день не видать, весь день на
гумне мышкуя. А это уж обязательно к дожжу, она, мышь-крыса уся-
кая, перед дожжем сильней пахня (И. А. Бунин); — Бери, бери, чё смот-
ришь? Глядишь, зато еще когда омманешь баушку (В. Астафьев).
2) Фонетизмы, воспроизводящие нелитературное (просторечное)
произношение, особенно часто в передаче заимствованных слов:
— Оченно приятно... за канпанию (А. И. Эртель); — У меня при-
ятель был: тот все по ночам шанец искал. — Что это? — Шанс, он его
называл — «шанец» (В. Шукшин).
С функциональной точки зрения, несомненно, близки к этой группе
фонетизмы, воспроизводящие разговорное произношение. Авторская
транскрипция в этом случае часто отражает лишь вариант литератур-
ной орфоэпической нормы:
— Нарошно... ногу подставил, штабы в больнице полежать; —
Фенька, конешно, круглая дура, потому што все им отдает (Д. Н. Ма-
мин-Сибиряк).
Введение фонетизмов в данном случае в прямую речь персонажа
отражает авторскую оценку такого произношения как нелитературно-
го. Особенно отчетливо такое авторское отношение проявилось у
А. И. Эртеля в его романе «Гарденины», в диалоге персонажа, владе-
ющего нормами литературного языка, с персонажем, такими норма-
ми не владеющим:
«— А бычков много ли отгуливаешь? — Пять-шесть тыщ переводим
в год. — Не угодно ли? А овечек, сиротинушка, сколько «тыщ» пе-
реводите?... — Десятка три-четыре... — Нет, можете вообразить каков!..
Полтараста тысяч дохода, истину говорю — полтораста тысяч».
О том, что форма тыщ, передающая разговорное произношение,
оценивается как нелитературная, говорит и то, что в ответной реплике
при подражании собеседнику она поставлена автором в иронические
кавычки, и то, что в собственной речи персонажа, владеющего литера-
турными нормами, употреблена орфографическая форма тысяч.
3) Фонетизмы, характеризующие национальную принадлежность
персонажа:
«— Ты куда носью ходись, мальцук? — сонно окликнул Сергея...
молодой турок Ибрагим... И сто ти се сляесься, мальцук?... Вай-вай-
304
вай, некоросо... (А. И. Куприн); — Это скоко продуктов ты, пана, из-
водис!\ Тихийузас! .. .По слову «пана», что значит парень, и по выговору,
характерному для уроженцев Нижнего Енисея, я догадался, кто это»
(В. Астафьев).
4) Фонетизмы, воспроизводящие разнообразные дефекты речи:
а) Возрастные дефекты (детская и старческая речь):
«— Мамка ушла к тетки Матлены... Мамка скола плидет
(В. А. Слепцов); Так этот генерал, когда у него собирались гости,
всегда уходил спать аккуратно в одиннадцать. Бывало, обратится к
гостям и скажет: «“Ну, гошпода, ешьте, пейте, вешелитесь...”»
(А. И. Куприн).
В рассказе Ф. Кнорре «Родная кровь» воспроизведена ситуация, когда
на протяжении действия рассказа ребенок избавляется от своего дефек-
та. В начале повествования автор, изображая дефектную речь малень-
кой героини, приводит ее прямую речь:
«— Вкушно пахнет, — почмокивая, пробормотала она. — Хлеб
принешла? Шейчаш уже жавтра!»
Спустя некоторое время та же девочка уже произносит свистящие
звуки:
«— Ну вот же, я знала... — Сонька, — сказал Федотов... какая ты
стала, а? У тебя и зубы выросли? — У-у, сколько, гляди! — она показала
зубы».
б) Дефекты речи взрослых (картавость, заикание и т. п.). Классичес-
ким воспроиведением картавости служит речь Денисова в «Войне и
мире» Л. Толстого:
«— А я пг’одулся, бг’ат, вчега... — закричал Денисов, не выго-
варивая р».
Подобно Толстому, и другие писатели для передачи картавой речи
используют букву г вместо р, однако обычно без надстрочного знака:
«И, помню, часто он говорил (он картавил): —Дгуг мой. Возьмите,
пгошу вас, с полки Элизе Геклю, том четвегтый (А. И. Куприн).
Естественно, возможны и другие способы передачи того же дефекта:
«...супруга его, страшно картавя, рассказывала... что на днях у них
украли часы и шкатулку, в которой было рублей пятьдесят денег, что
жена дьячка нашла “воя”...» (А. И. Герцен).
Ср. также при передаче заикания и других дефектов речи:
«— Вы, б-б-бога ради, простите меня, что я в-вас беспокою из-за этих
м-м-мошенников» (А. И. Герцен); «—Никогда не бросай т-т-товарища,
к-который в беду п-п-попал, — сказал Синюшкин словами призыва...
От усталости он заикался еще больше, чем обычно» (В. Конецкий);
«— Я пьисей тебя звать в свайку игьять, а они бьются» (Н. С. Лесков).
2. Авторская транскрипция, воспроизводящая ситуативные особен-
ности речи.
1) Фонетизмы, передающие пение (певческую речь):
«На крылечке... сидел дюжий парень с гитарой и не без удали напевал
известный романс: Э-я фа пасатыню удаляюсь та прекарасаных
305
седешенеха мест...» (И. С. Тургенев); «Тут переводчица Луша... ударила
чистым из последних сил пронзительным деревенским голосом: Хаа-раа-
шо-ды страдать веса-ною Д’под зелена-да-ю сасы-ною...» (В. Катаев);
«— Тее-че-отре-е-еченька-а-а-а-а... Те-ече-от бы-ы-ыстрая-а-а-а... Ба-
бушка запевала стоя, негромко, чуть хрипловато и сама себе помахивала
рукой... — Ой, да как по то-о-ой Пореке-е-е-е...» (В. Астафьев).
2) Фонетизмы, воспроизводящие протяжное, скандированное произ-
ношение, эмфатическое расчленение речи, вызванное разными причина-
ми (душевным волнением, страхом, страданием, раздражением и т. п.).
Авторская транскрипция в этом случае обычно сочетается с нали-
чием характерных указаний и в авторской ремарке. Писатель в этом
случае обычно употребляет не нейтральные глаголы речи (сказать, го-
ворить, ответить), а такие глаголы, как кричать, закричать, заорать,
отчеканить, протянуть, простонать и подобные. При этом они мо-
гут иметь при себе еще более выразительные дополнения:
«— Про-че-есть! — закричал Ганя чуть не во все горло, — про-
честь! — Па-аслушайте, господин Мышкин, — визжал Ипполит... —
Приго-товь-тесь ко всему, — отчеканил, ударяя по каждому слогу,
доктор» (Ф. М. Достоевский); «...раздраженно топнув ногой, крикнул
дребезжащим, высоким тенором: — Оставьте меня в покое! А-ас-тавь-
те меня в покое...» (А. П. Чехов); «—Клин! Понимаешь, Кли-и-ин\ —
Какой клин? — Да город! Го-о-ород, оказывается, есть такой на свете! -—
простонал дядя Левонтий...» (В. Астафьев).
3) Фонетизмы, передающие искусственное (манерное или модное)
произношение:
«— A-а! Это вы? Эчень приэтно... Он произносил таким ломаным,
вычурным тоном, подражая, как он сам думал, гвардейской золотой
молодежи... — Вы меня эдивляете!» (А. И. Куприн).
Любопытно, что картавость может оцениваться тоже как опреде-
ленный социальный признак. Ср. у И. А. Бунина в рассказе «Мелко-
поместные»:
«Другое дело помещики, имеющие от трех до тысячи десятин. Преж-
де всего — большинство из них народ картавый. Вы думаете, что я
говорю глупость? Ничуть. Я передаю только тот факт, по-моему харак-
терный, не выговаривать букву “р” считается за особый шик'... словом
(они. — Т. И.) стараются всегда, хоть в мелочах, быть помещиками,
любя и соединяя кое-что из прежней помещичьей жизни с новыми
обычаями — ездить на выставки, толковать о “порядочности”, о Толс-
том... картавить, говорить: “вы дугак” лакеям и т. д. и т. д.»
Ср. также: «Он шепелявил и премодно не выговаривал буквы р»
(Ф. М. Достоевский); «Леньке показалось обидным играть такую ку-
цую роль. Он уже хотел гордо отказаться, но руководитель кружка заи-
ка Сумзин уговорил его взять эту роль. — В-вот ув-видишь, — говорил
он. — У т-тебя зд-дорово получится. У тебя же г-гос-под-ское п-произ-
ношение. Ты “кв-вы-са” и “в-вубанок” говоришь» (Л. Пантелеев).
3. В редких случаях авторская транскрипция может воспроизводить
деформацию звучащей речи при восприятии ее на слух:
306
«В полдень прибегает из деревни сестренка и тоненько вопит с того
берега: — Его-о-ор!.. Его-орка, тебе велели иди-ить... — Кто велел-то? —
помолчав, кричит Егор. — Дядя.. ,-а-ася и дяда... е-едя...» (Ю. Казаков).
Разумеется, употребление авторской транскрипции не ограничива-
ется только прямой речью персонажа. Такая транскрипция возможна и
в авторском повествовании, и в речи других персонажей (или подража-
нии, передразнивании), в несобственно-прямой речи. Ср.:
«Папа... называл Петра Васильевича почему-то полковником и,
несмотря на то, что Епифанов при мне раз, хуже чем обыкновенно
заикнувшись и покраснев от досады, заметил, что он не по-по-по-
полковник, а по-по-по-по-ручик...» (Л. Толстой); в речи других пер-
сонажей при подражании или передразнивании:
«— Господин Яфф, — начала было Маша... — Какой он гас-па-дин
Яфф, —- передразнил ее Чертопханов» (И. С. Тургенев); «— Хорошо,
ну, а для чего ты отвинчивал гайку? — Чаво? — Ты это свое “чаво”
брось...» (А. П. Чехов); «— Вспомним, — невозмутимо подтвердил
Аким. — Послусать надо. — Слусать так слусать, — передразнила его
Эля» (В. Астафьев).
В специальной литературе уже было отмечено, что «умышленные
отступления от принятого орфографического облика слова — явление
очень распространенное и в художественной прозе, и драматургии»4.
Наш материал также показывает, что авторская транскрипция в каче-
стве средства выразительности широко используется как мастерами
великой русской литературы, так и современными писателями. Вместе
с тем это общее наблюдение нуждается в определенных уточнениях.
Так, в отечественной прозе могут быть выделены три типа произведе-
ний с точки зрения выражения в ней плана персонажа: 1) произведе-
ния, тяготеющие к нормативности; 2) произведения с явно выражен-
ной ориентацией на характерологическое описание; 3) произведения,
сочетающие в себе то и другое. Естественно, что преимущественное
употребление авторской транскрипции характерно для двух последних
типов. Кроме того, употребление фонетизмов во многом зависит от
индивидуального вкуса того или иного писателя. Так, можно отметить
более частотное употребление их у А. И. Левитова и А. И. Куприна,
нежели в произведениях Д. Н. Мамина-Сибиряка и А. П. Чехова. Точно
так же у Ф. А. Абрамова фонетизмы встречаются лишь изредка, а про-
изведения В. П. Астафьева насыщены ими.
Таким образом, введение авторской транскрипции в ткань художе-
ственного произведения, прежде всего в прямую речь персонажа, —
один из способов индивидуализации его речи, создания его речевого
образа. Авторская транскрипция и комментарий к ней позволяют «услы-
шать» живые голоса героев художественного произведения.
Впервые опубликовано: РЯШ. 1985. Яг 1. С. 61-64.
4 Орфография и русский язык. С. 121.
307
ПЕРВЫЙ БЛИН КОМОМ...
(на злобу дня)
Самая серьезная, респектабельная и умная газета России «Извес-
тия», читателем которой я являюсь с незапамятных времен, в номере от
18.07.2001 решила начать серию публикаций о проблемах русского язы-
ка, предоставив первое слово доктору филологических наук, универси-
тетскому преподавателю с 30-летним стажем Георгию Хазагерову. В на-
стоящее время Г. Хазагеров работает в Институте национальной модели
экономики, представляющем собой, по словам газеты, «собрание яр-
ких интеллектуалов».
Что ж, послушаем «яркого интеллектуала»!
Отвечая на первый вопрос обозревателя «Известий» Е. Яковлевой:
«Почему это филологи предлагают реформировать русский язык?»
(с. 7), Г. Хазагеров, к сожалению, не обращает внимания читателей на
неправомерность его постановки. Ведь никто из филологов никогда и
не ставил перед собой такие задачи. Речь идет не о реформе русского
языка, а о некоторых изменениях русской орфографии, точнее — лишь
о некотором разумном ее улучшении. А письмо (правописание), как
удивительно точно и справедливо сказал более ста лет назад извест-
ный филолог-славянофил К. С. Аксаков, — «вещь условная» («Не-
сколько слов о нашем правописании»). Условимся мы писать так, а
не иначе, сообразуясь при этом с собственно языковыми критериями
(фонетическими, грамматическими и семантическими), — вот и хо-
рошо! Но условиться обществу не дают многочисленные публикации
в прессе и выступления специалистов широкого профиля на радио и
телевидении. Вспомним хотя бы передачи «Свобода слова» на РТР,
которую ведет Л. Б. Нарусова, и «Культурная революция» на канале
«Культура», которую ведет сам министр культуры.
Но вернемся к интервью Г. Хазагерова, броско озаглавленному «Ре-
форма лирики сильно взволновала физиков». Здесь доктор филологи-
ческих наук, приводя цитату из выступления академика Велихова, со-
лидаризируется с журналистом и сам уже пишет о «реформе языка»:
«Одним из первых на готовящуюся реформу языка (здесь и далее в
цитатах курсив мой. — Т. И.) отреагировал академик Велихов. Его
позиция проста и ясна: “Ядро красивого литературного языка должно
оставаться неизменным” (с. 7). Согласимся с академиком. Но неуже-
308
ли написание пресловутых слов брошюра и жюри затрагивает это
ядро? Почему в данном случае пишущий должен следовать француз-
ский орфографии (brochure, jury, но journal — журнал), а не русскому
правописанию, основанному на фонетической системе русского язы-
ка и известному уже школьнику младших классов: после шипящих не
пишется ю, а пишется у? А обосновано это незыблемое школьное пра-
вило тем, что звуки [ш] и [ж] в русском языке твердые, не имеющие
мягкой пары. И разве написания брошура, жури что-нибудь изменят в
русском языке, в его морфологии или семантике? Ничего! Оба эти
слова, конечно, не превратятся в глаголы, а останутся существитель-
ными: одно (брошура), изменяемым по законам русской грамматики,
а второе (жури), неизменяемым, как и некоторые другие заимствова-
ния (кофе, метро, пальто и пр.). А возможные семантические измене-
ния этих слов в русском языке, конечно, не будут зависеть от написа-
ния их с буквой у. Привыкнем к такому написанию, отвечающему
фонетической норме русского языка, а не французской орфографии, и
«проблема» сама собою отпадает.
И если журналисту Е. Яковлевой и многим другим ее коллегам, пи-
шущим о «реформе языка», непростительно смешивать язык с его ор-
фографией, то ученому-филологу делать это, с моей точки зрения, не
только непростительно, но уже и предосудительно. Вместе с тем Г. Ха-
загеров приходит к выводу, что уже давно назрела реформа самой фи-
лологической науки, о чем «как раз и говорит подготовленная тихой
сапой реформа русской орфографии, реформа, рожденная филологи-
ей» (с. 7). О «.тихой сапой» поговорим чуть позже.
Бросив упрек своим коллегам-филологам, занимающимся словооб-
разованием, т. е. приставками и суффиксами, Г. Хазагеров походя помя-
нул недобрым словом покойного Ф. П. Филина, а заодно и канувшее в
Лету Политбюро. И при этом преподнес нам такой стилистической
«шедевр»: «Путь от ангажированности к закукливанию прям и прост»
(с. 7), в котором соединил несоединимое: модное ныне слово с неуклю-
жим окказионализмом, возможно, восходящим к энтомологической тер-
минологии. И кажется, что прав Г. Хазагеров в том, что «у нас нет язы-
ковой элиты — людей, языковому поведению которых хотелось бы
подражать» (с. 8). Да, действительно, подражать «яркому интеллектуа-
лу» не хочется.
Корреспондент «Известий» продолжает беседу: «Сегодняшние ре-
форматоры подчеркивают, что последняя языковая реформа — боль-
шевистская — задумывалась до большевиков и в ней была своя рацио-
нальная основа» (с. 8). Отвечая, Г. Хазагеров, во-первых, не оспаривает
этого утверждения. Во-вторых, слава Богу, поправляет Е. Яковлеву и
пишет, что «готовилась реформа письма». Вместе с тем сам не делает
нужных и важных для читателя разъяснений. В год, когда умер Антон
Павлович Чехов, язык произведений которого вне всякого сомнения
входит в «ядро красивого литературного языка», при Императорской
академии наук была создана Орфографическая комиссия, а для решения
309
конкретных вопросов — Подкомиссия, которую возглавлял корифей
русской филологической науки академик Ф. Ф. Фортунатов.
В том же 1904 г. в газете «Новое время» академик А. И. Соболев-
ский разъяснял своим читателям, что считает реформу желательной:
«Некоторые буквы нашей азбуки утратили уже всякое право на суще-
ствование и являются бременем для всех пользующихся этой азбукой.
Так, буква ъ, против которой уже давно воюют, потеряла всякое значе-
ние по крайней мере с XIII века; никто из говорящих по-русски не про-
износит волкъ в два слога. Почему бы нам не набраться храбрости и не
избавиться от этой буквы? Или буква Ь, для говорящих литературным
русским языком (на а), она — такой же дублет к букве е, как д хвостом
вверх к д хвостом вниз. Для чего нам повторять правила ее древнего
употребления... и учиться писать вЪра, когда мы все говорим вера?»1
Заметим, что ссылки на исторические разыскания акад. А. И. Соболев-
ского в качестве обоснования предлагаемых изменений были включе-
ны в окончательный текст реформы русского письма, принятый Орфо-
графической комиссией 25 мая 1917 г., т. е. за несколько месяцев до
«большевистского переворота». Однако законодательно именно этот
текст, но уже без ссылок на А. И. Соболевского, был утвержден лишь
через год после Октябрьской революции: 10.Х.1918.
Поэтому называть нашу современную орфографию большевист-
ской, как это сделано журналистом «Известий», тоже негоже. А ведь
это повторяется противниками реформирования орфографии чуть ли
не в каждой публикации или в публичных выступлениях на радио и
телевидении.
Конечно, и в начале XX в. велись ожесточенные споры по этому
вопросу, и общество также было разделено на реформаторов и консер-
ваторов. Вот и И. А. Бунин, всуе упомянутый Г. Хазагеровым, до конца
своих дней писал по старой (гротовской) орфографии с ъ на конце слов
и с Ъ. Более того, эпитет окаянный он употреблял не только относитель-
но послеоктябрьских дней 1917 г., но и новой орфографии. Однако, под-
готавливая очередное зарубежное издание своих сочинений (1952 г.),
Бунин был вынужден уступить требованию издательства и печатать его
по новой «окаянной» орфографии. Заметим, кстати, что «окаянные дни»
были у Бунина не только в 1917 г., но, увы, и в его долгой эмигрантской
жизни...
Так неужели наша «большевистская» и «окаянная» орфография,
подготовленная видными учеными дореволюционной России, настоль-
ко хороша, что не требует усовершенствования? И не следует ли вер-
нуться к орфографии по Гроту с Ъ и ъ на конце слов, что уже и пред-
приняла в своем названии одна популярная современная газета? Од-
нако наше общество, безусловно, с этим не согласится и этого не
примет. А учителя-практики, сталкивающиеся в своей работе еже-
1 Соболевский А. И. Нечто об орфографической реформе. (Письмо в редакцию) //
Новое время. 1904. № 10104. С. 4.
310
дневно с исключениями из правил, конечно, ратуют за усовершенство-
вание нашей орфографии, да и сами пишущие, а не только «двоечни-
ки», не против этого.
Но кто этим важным и ответственным делом должен заниматься?
Конечно, не общество в целом, а авторитетные специалисты-филологи
и учителя-практики, т. е. прежде всего члены официально созданной
еще при Академии наук СССР Орфографической комиссии. А утверж-
дать результаты ее работы должны также специалисты, а не журналис-
ты и «яркие интеллектуалы», даже если они воистину таковыми явля-
ются. Не на российском же референдуме?! И разве Орфографическая
комиссия действовала не официально, а «исподтишка и скрытно», как
определяется фразеологизм «тихой сапой» во Фразеологическом сло-
варе русского языка под ред. А. И. Молоткова (с. 408), употребленный
совершенно безосновательно Г. Хазагеровым в отношении деятельно-
сти Орфографической комиссии? Как можно определять работу Орфо-
графической комиссии этим фразеологизмом, если всякий желающий
сказать свое собственное слово по этому вопросу мог прислать свои
соображения туда, не выплескивая их на страницы прессы или прини-
мая участие в обсуждении этого ответственного и, думаю, необходимо-
го дела в передачах на радио и телевидении?
Собственно конкретные претензии Г. Хазагерова к орфографичес-
кой комиссии касаются лишь, во-первых, правописания причастий и
прилагательных и, во-вторых, называемых Г. Хазагеровым «тарабар-
щиной» идиом «перекати-поле» и «не-разлей-вода». Однако они изло-
жены так невнятно, что комментировать их я не берусь. Вместе с тем
если понимать под словом «тарабарщина» «нечто бессмысленное и не-
понятное», как оно определено в Толковом словаре русского языка под
ред. Д. Н. Ушакова (т. IV, стб. 653), то как соотнести это с тем, что пи-
шет Г. Хазагеров о тех, «кому наплевать откуда взялась эта тарабарщи-
на, он просто знает, когда ее вставить в речь» (с. 8). Если знает, то это
уже не «тарабарщина», а понятный ему, «пофигисту», фразеологизм,
который он отличает от свободного сочетания тех же слов: не разлей
воду (молоко, чай и т. п.).
В заключение не могу не остановить внимание читателей на некото-
рых общих рекомендациях обществу, предложенных Г. Хазагеровым:
«Сейчас, конечно, тоже время поиска образцов. Того, на что можно опе-
реться. Но это должна быть настоящая опора — святоотеческая литера-
тура (?! — Т. И.) и русская классика» (с. 8).
Согласимся с доктором филологических наук в том, что сегодня «в
миру Священное Писание — это русская классика» (с. 8). Однако я не-
вольно задаюсь вопросом, почему это «мир», который, по Г. Хазагерову,
«не уговоришь перейти с хорошего русского языка на плохой», в наше
перестроечное время такой переход совершил с легкостью необыкно-
венной? Неужели в этом виновата филология, которую в первую оче-
редь предлагает реформировать ученый-филолог? Ну, уж это вряд ли,
тут причины другие... И не будем их касаться...
311
Что касается «святоотеческой литературы» — настоящей опоры для
религиозного человека, то и тут Г. Хазагеров ее значение более чем
преувеличивает. Адепты православия Н. С. Михалков и Ю. М. Лужков,
предполагаю, ее никогда не читали и читать не будут. Есть у них
дела более важные и интересные. А сегодняшние неофиты и прозе-
литы разного пола и возраста предпочитают, к сожалению, не рус-
скую классику и тем более не святоотеческую литературу, а романы
А. Марининой и Б. Акунина и им подобных, а также, конечно, «ящик»
с его латиноамериканскими любовными страстями и с нашими до-
машними, а также западными «дюдиками», переполненными наси-
лием, стрельбой и кровью.
Я, конечно, не отрицаю того, что для узкого круга истинно верую-
щих людей святоотеческая литература может быть интересна и душе-
спасительна. Но ведь она дошла до нас либо на церковнославянском
языке, который современному читателю совершенно непонятен, либо в
дореволюционных переводах на русский язык, ставших давным-давно
библиографической редкостью.
Г. Хазагеров обеспокоен тем, что «теперь русскую классику надо
будет переиздавать, уродовать ставшее привычным написание» (с. 8).
А экономисту А. Привалову понятно, «в какую копеечку это выльет-
ся» (с. 7). Но и мне, не экономисту, а филологу, тоже ясно, что не в
одну «копеечку» выльется и затея, предложенная Хазагеровым для
того, чтобы «настоящая опора» на святоотеческую литературу была
реализована. Ведь ее составит не только стоимость издания, но и сто-
имость переводов. И не дай Бог, чтобы они были сделаны в том же
вульгарно-пародийном стиле, в котором сам Г. Хазагеров перевел для
нас I стих I псалма священной книги Ветхого завета: «Правильно по-
ступает тот, кто не посещает собраний с сомнительной повесткой дня»
(с. 8). Неужели доктору филологических наук неизвестно, что уже бо-
лее ста лет назад в России бытовал синодальный перевод Священно-
го Писания на русский язык, осуществленный квалифицированными
переводчиками? Тогда для чего же ему понадобился собственный «пе-
ревод»? Видимо, для «красного словца», в данном случае совершен-
но неуместного.
Очень жаль, что «Известия» начали серию своих публикаций о рус-
ском языке и его правописании с опубликования интервью с Г. Хазагеро-
вым. Полная невнятностей, неточностей и парадоксов эта беседа не спо-
собствовала, с моей точки зрения, разъяснению «очень серьезной темы».
Воистину — первый блин комом...
Публикуется впервые.
ИЗ НЕВОЗВРАТНОГО ПРОШЛОГО...
(Воспоминания о А. М. Селищеве
и С. П. Обнорском)
Минуло уже более полувека со дня безвременной кончины А. М. Се-
лищева (6 декабря 1942 г.) и более тридцати лет, как ушел из жизни
С. П. Обнорский (13 ноября 1962 г.). И все меньше и меньше остается
тех, кто был знаком с этими выдающимися учеными XX столетия. По-
этому, кажется, так важны свидетельства тех, кто имел счастье с ними
общаться. К числу этих лиц принадлежит и автор настоящих строк.
С А. М. Селищевым я познакомилась осенью 1940 г., будучи аспи-
ранткой I курса. В то время он читал нам лекции по старославянскому
языку, которые легли в основу его двухтомной монографии, увидевшей
свет, к сожалению, уже после смерти ее автора. Кроме того, анализиро-
вал с нами старославянские тексты и преподавал польский язык. В свя-
зи с вынужденным отъездом В. В. Виноградова из Москвы в Тобольск
летом 1941 г. А. М. Селищев стал моим научным руководителем и оста-
вался им вплоть до своей кончины.
С С. П. Обнорским я познакомилась летом 1944 г. в связи с тем, что
он был первым официальным оппонентом на защите мною кандидат-
ской диссертации. Но и потом, когда я стала младшим научным сотруд-
ником возглавляемого им Института русского языка АН СССР, мне не
раз приходилось с ним общаться.
Селищев и Обнорский были людьми одного поколения: оба роди-
лись в конце восьмидесятых годов прошлого столетия (Селищев —
11 января 1886 г., Обнорский — 26 июня 1888 г.). Однако во многом
они были антиподами, что отражалось даже в их внешности. Сергей
Петрович был невысок ростом, сухощав, бледен и имел не очень выра-
зительное, незапоминающееся лицо. Афанасий Матвеевич, напротив,
внешность имел впечатляющую, выглядел былинным богатырем: вы-
сокого роста, широкоплечий, с медно-красным лицом, окруженным
копной совершенно белых седых волос. Он не был красив: большой
нос, маленькие глубоко посаженные глаза, которые он при чтении лек-
ций имел привычку прикрывать веками, большие выпяченные губы —
все это не очень его красило. Но его некрасивость была особого рода,
она была особой метой неординарной и талантливой натуры.
313
Были они людьми и совершенно разного психического склада. Уче-
ница С. П. Обнорского М. А. Соколова, вспоминая своего учителя, со-
вершенно справедливо писала: «Никто не видел его раздраженного лица,
не слышал его резкого разговора, повышенного голоса, хотя, разумеется,
причины для раздражения бывали нередки. Несмотря на порой нервную
обстановку, С. П. Обнорский всегда оставался внешне спокойным»1.
А. М. Селищев, как я его помню, в последние годы жизни находился
в постоянном раздражении. Может быть, тому причиной была роковая
болезнь печени, приведшая его к преждевременной смерти.
Раздраженно пессимистически оценивал А. М. Селищев ход войны,
когда немцы оказались под Москвой, заняли Минск и Киев, окружили
и блокировали Ленинград.
Он раздражался и негодовал на своих учеников, постоянно устраи-
вая нам, как мы тогда говорили по-польски, rozgrzewki.
Его приводили в раздражение труды его коллег. Вспомним хотя бы
рецензию А. М. Селищева на книгу Н. Н. Дурново «Очерк истории рус-
ского языка» и особенно на «Исторический комментарий к русскому
литературному языку» Л. А. Булаховского1 2. Недаром, как пишет Е. А. Ва-
силевская, «его называли протопопом Аввакумом, так как он страстно
и бескорыстно служил своему делу»3. Был он и постоянным научным
оппонентом С. П. Обнорского.
Припоминаю один хотя и мелкий, но весьма характерный эпизод,
когда я была уже аспиранткой II курса (зима 1942 г.). Под крышей нео-
тапливаемого здания МГПИ им. Ленина к А. М. Селищеву на занятия
по древнерусскому языку собирались аспиранты со всей Москвы, из
университета и других педвузов. Вместе со мной посещали эти семи-
нары В. В. Бородич, А. Г. Широкова, Н. С. Авилова и др.
Однажды по Хрестоматии С. П. Обнорского и С. Г. Бархударова мы
разбирали надпись на чаре черниговского князя Владимира Давыдови-
ча, всем хорошо известные слова: «А се чара кня(зя) володимерова Да-
выдовича Кто из нее пь тому на здоровье». По поводу формы «володи-
мерова» составители сделали такое примечание: «володимерова» —
притяжательное прилагательное от Володимер < ВолодимЬръ, старей-
шей формы имени «Владимир»4.
Это примечание вызвало очередную вспышку раздражения у Афа-
насия Матвеевича. «Во-первых, — сказал он, — нет никакой необходи-
мости определять эту форму как притяжательное прилагательное. Это
дело студентов, а не комментаторов. Во-вторых, явно недостаточно про-
1 Соколова М. А. С. П. Обнорский // Русское языкознание в Петербургском-
Ленинградском университете. Л., 1971. С. 135.
2 Селищев А. М. Избранные труды. М., 1968. С. 163-212.
3 Василевская Е. А. Афанасий Матвеевич Селищев. 1886-1942 (Биографичес-
кий очерк)// Селищев А. М. Избранные труды. М., 1968. С. 12.
4 Бархударов С. Г., Обнорский С. П. Хрестоматия по истории русского языка.
Л„ 1938. Ч. I. С. 28.
314
комментирована вторая часть этого сложного слова -мер, восходящая к
-мЬр-. Ей-то и должны были дать составители обстоятельный коммен-
тарий, чего они не потрудились, к сожалению, сделать. Вместе с тем
такое объяснение в нашей науке существует».
И затем, ссылаясь на разыскания М. Фасмера, тогда для нас совер-
шенно недоступные, А. М. Селищев поведал нам, что вторая часть -мЬр-
(в ц.-славянском ВладимЬръ и в древнерусском ВолодимЬръ) родствен-
на гот. mers — ‘великий’, др.-в.-нем. ‘mari’ — ‘знаменитый’. Следо-
вательно, само это имя собственное имело значение ‘великий или слав-
ный в своем владении’. Форма же с -мир-: Владимиръ, возникла под
влиянием «миръ» в значении ‘вселенная’.
Однако на этом история с надписью на чаре на наших занятиях не
закончилась. Через неделю Афанасий Матвеевич принес четыре сним-
ка с чары, сделанные так, что оказывалось возможным прочитать всю
надпись по «оригиналу». Одна из нас достаточно бойко стала читать
текст, известный нам уже по прошлому занятию: «А се чара кня(зя)
володимирова... Селищев тут же раздраженно прервал ее: — Читайте
снова!!!
— А се чара кня(зя) володимирова, — уже не так бойко повторила
злополучная его слушательница.
— Вы разве не видите того, что читаете, или не помните того, о чем
на прошлом занятии мы говорили об этой форме? — уже в совершен-
ном раздражении спросил Селищев.
— Но, Афанасий Матвеевич, — вступились мы за свою сокурсни-
цу, — на чаре действительно написано володимирова.
Тогда Селищев тотчас схватил снимок с чары, поднес его к глазам и
убедился в том, что на чаре в самом деле написано «володимирова».
Раздражение Селищева при этом открытии ничуть не уменьшилось, но
теперь оно оказалось направленным уже на составителей хрестоматии,
допустивших такую досадную оплошность. Конечно, это всего-навсе-
го совершенно мелкий эпизод, но в нем весь Селищев.
Безусловно, были и куда более существенные разногласия у А. М. Се-
лищева с С. П. Обнорским. И прежде всего по новой концепции Об-
норского о происхождении русского литературного языка. Думаю, что
не ошибусь, сказав, что Селищев был одним из первых, кто высказал
свое несогласие с этой концепцией.
Вопрос о происхождении русского литературного языка, как извест-
но, сложный и дискуссионный до нашего времени. И вряд ли имеет
смысл подробно останавливаться на критических замечаниях А. М. Се-
лищева, позволивших ему прийти к выводу о недостаточной обосно-
ванности концепции С. П. Обнорского. Хочу лишь отослать интересу-
ющихся этим вопросом к его статье «О языке “Русской правды”» в связи
с вопросом о древнейшем типе русского литературного языка», опуб-
ликованной, к сожалению, лишь посмертно на страницах «Вопросов
языкознания» (1957. № 4).
315
A. M. Селищев трудился над этой статьей в последний год своей
жизни, именно в то время, когда занимался с нами историей русского
языка. И мы постоянно слышали от него те критические замечания,
которые увидели свет лишь в 1957 г.
Знал ли С. П. Обнорский о той критике, которой подверг его концеп-
цию А. М. Селищев? Думаю, что он узнал об этом значительно позже
своего возвращения из эвакуации в Москву в 1943 г., т. е. уже после смер-
ти А. М. Селищева, архив которого в то время еще не был приведен в
должный порядок. Знаю только, что в начале 1947 г. старшие ученики
А. М. Селищева — Р. И. Аванесов, П. С. Кузнецов. С. Б. Бернштейн,
В. Н. Сидоров — решили отметить пятилетнюю годовщину смерти учи-
теля и обратились с просьбой к С. П. Обнорскому организовать заседа-
ние, посвященное памяти А. М. Селищева. Конечно, у С. П. Обнорского
никаких возражений против такого заседания не было. Более того, когда
этот вопрос обсуждался, Обнорский в своей обычной мягкой и доброже-
лательной манере произнес несколько теплых слов о А. М. Селищеве.
Он сказал, что безвременная кончина ученого — большая утрата для всей
нашей науки. Селищев умер в расцвете своих сил, не завершив так блис-
тательно начатое им монографическое описание славянских языков. Ведь
вышел только лишь I том «Славянского языкознания», посвященный за-
паднославянским языкам. К сожалению, в архиве ученого обнаружены
лишь подготовительные материалы ко II тому (южнославянские языки)
и к III тому (восточнославянские языки). Вместе с тем именно эти языки
в значительно большей степени привлекали внимание А. М. Селищева,
и в изучении их сделано им так много.
Завершая свои воспоминания о С. П. Обнорском и А. М. Селищеве,
должна сказать, что при всем их различии во многом и очень главном
они были поразительно схожи. В 1948 г. в Институте русского языка
отмечалось 60-летие С. П. Обнорского. Открывая заседание в честь этой
знаменательной даты, В. В. Виноградов сказал: «Черты С. П. Обнор-
ского как ученого — это всепоглощающая страсть к науке, поразитель-
ное трудолюбие, тщательность, строгая методичность, точная проду-
манность в обработке языкового материала, сильное патриотическое
чувство любви к великому русскому языку и великому русскому наро-
ду»5. Все эти черты в равной и полной мере могут характеризовать и
А. М. Селищева, ученого, определившего в дальнейшем весь мой пе-
дагогический труд.
5 Чествование академика С. П. Обнорского // Изв. АН СССР. ОЛЯ. 1948. Т. VII.
№ 6. С. 582-584.
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
ААН, ААН (ЛО) — Архив Академии наук. Ленинградское отделение
ВИ вся ВЯ ГПБ — Вопросы истории — Вопросы славянского языкознания — Вопросы языкознания — Государственная публичная библиотека им. М. Е. Сал- тыкова-Щедрина (в настоящее время — Российская национальная библиотека (РНБ) Санкт-Петербург)
ЖМНП Изв. АН. ОЛЯ Изв. ОРЯС — Журнал Министерства народного просвещения — Известия Академии наук. Отделение литературы и языка — Известия Отделения русского языка и словесности Ака- демии наук
ЛГИА МЖ МОИДР ОИДР — Ленинградский государственный исторический архив — Московский журнал. — Московское общество истории и древностей российских — Общество истории и древностей Российских при Мос- ковском университете
ОРЯС ПРГ — Отделение русского языка и словесности Академии наук — Письма русских государей и других особ царского семей- ства, изд. Археограф, ком. М., 1861-1862. Т. I-IV.
ПСЗ — Полное собрание законов Российской империи. СПб., 1830.T.IV-V.
рр РТ РФВ РЯШ ТОДРЛ — Русская речь. — Российский театр. СПб., 1787-1788. Ч. XVII-XXVI. — Русский филологический вестник — Русский язык в школе — Труды Отдела древнерусской литературы ИРЛИ РАН (Пушкинский дом)
ЦГИАЛ — Центральный государственный исторический архив в Ленинграде (с 1992 г. — Российский государственный исторический архив)
ЧОИДР — Чтения в обществе истории и древностей Российских при Московском университете
RES — Revue des etudes slaves
317
список источников
Акты исторические, собр. и изд. Археографической комиссией. СПб.,
1841. Т. II.
Акты Московского государства. СПб., 1890. Т. I. Разрядный приказ. (АМГ)
Акты Оскольского края (Из собрания старинных актов о Курской губернии
князя Н. Н. Голицына) // Труды Курск, губ. статист, к-та. Вып. I. Курск,
1863. (АОК)
Акты, относящиеся до юридического быта древней России / Под ред. Н. Ка-
лачова. СПб., 1857. Т. I. (АЮБ)
Акты юридические, или Собрание форм старинного делопроизводства. Изд.
Археогр. ком. СПб., 1838. (АЮ)
Ассеманиево евангелие. Факс. изд. София, 1981. (Асе.)
Амфитеатров А. В. Собр. соч.: В 37 т. СПб., 1911-1916. Т. 11.
Андреев И. Президент России постоянен в своей непредсказуемости // Изве-
стия. 1992. 7 мая.
Астафьев В. Жизнь прожить // Новый мир. 1985. № 9.
Белинский В. Г. Письмо к В. П. Боткину от 6 февраля 1843 // Белинский В. Г.
Собр. соч.: В 9 т. М„ 1982. Т. 9.
Белинский В. Г. Поли. собр. соч.: В 13 т. М., 1953-1959. Т. 2.
Белинский В. Г. Собр. соч.: В 9 т. М., 1976-1982. Т. 9.
Бестужев-Марлинский А. А. Собр. соч.: В 2 т. М., 1958.
Библиотека великих писателей. Шекспир / Под ред. С. А. Венгерова. СПб.,
1902. Т. III.
Боборыкин П.Д. В путь-дорогу. СПб., 1864. Т. III. Кн. 6.
Боборыкин П.Д. Китай-город. М., 1988.
Бовин А. Победа! Что дальше? // Известия. 1991. 24 авг.
Богатырев П. Каменские очерки // Новый мир. 1966. № 9.
Болотов — Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им,
для своих потомков. М.; Л., 1931. Т. I—III.
Бунин И. А. 26-е мая // Журнал для всех. 1899. № 5. Стб. 525-526.
Бунин И. А. Листопад. М., 1901.
Бунин И. А. Собр. соч.: В 6 т. Пг., [1915]. Т. I.
Бунин И. А. Собр. соч.: В 9 т. М., 1965-1967.
Буссов К. Московская хроника 1584-1613. М.; Л., 1961.
Быков В. Попытка устыдиться // Московские новости. 1990. № 47.
Ведомости времени Петра Великого (1708-1719). М., 1906. Вып. I—И. (В)
Вересаев В. В. В юные годы (Воспоминания). М., 1927.
Вознесенский А. Треугольная груша. М., 1962.
Возрождение. 1926. № 373. 10 июня.
318
Волифианская експериментальная физика... перевел М. Ломоносов. СПб.,
1746. (Вол. физ.)
Волошин М. Бубновый валет // Аполлон. Русская художественная летопись.
1911. № 1.
Вяземский П. А. Поли. собр. соч.: В 12 т. СПб., 1887. Т. И.
Гарин С. Бубновый Валет // Утро России. 1910. 12 декабря.
Герцен А. И. Былое и думы. М., 1963. Т. I—II.
Герцен А. И. Собр. соч.: В 9 т. М., 1955-1958. Т. 5.
Гильфердинг А. Ф. Онежские былины. СПб., 1873.
Гиляровский Вл. Соч.: В 4 т. М., 1967. Т. 4.
Гладков Ф. Собр. соч.: В 5 т. М., 1950-1951.
Гоголь Н. В. Собр. худож. произв.: В 5 т. Изд. 2-е. М., 1960. Т. 4.
Горбунов И. Ф. Избранное. М.; Л., 1965.
Город Кашин. Материалы для его истории, собранные И. Я. Кункиным. М.,
1903-1905. Вып. I-П. (ГК)
Горький М. Собр. соч.: В 30 т. М., 1949-1955.
Гранин Д. Восковые фигуры // Лит. газета. 1967. № 17. С. 16.
Григорович Д. В. Избранные сочинения. М., 1955.
Григорович Д. В. Литературные воспоминания. М., 1961.
Даль В. И. Пословицы русского народа. М., 1957.
Дела тайного приказа. Кн. 111 // Русск. ист. б-ка. СПб., 1904. Т. XXIII. (ДТП)
Державин Г. Р. Стихотворения. Л., 1957 («Библиотека поэта». Большая серия).
Димитрий Ростовский. Книга житий святых... Киев, 1705.
Добромирово евангелие. София, 1975. (Добр.)
Донские дела. Кн. 1, IV //Русск. ист. б-ка. СПб., 1898,1913. Т. XVIII, XXIX. (ДД)
Дополнения к Актам историческим, собр. и изд. Археографическою
комиссиею. СПб., 1846. Т. I.
Дорошевич В. В Земле обетованной. М., 1900.
Достоевский Ф. М. Дневник писателя за 1877 г. И Достоевский Ф. М. Поли,
собр. соч.: В 12 т. СПб., 1894-1895. Т. 11. Ч. 1.
Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1971-1990. Т. 25.
Древние грамоты и акты Рязанского края, собранные А. Н. Пискаревым. СПб.,
1854. (ГРК)
Древние грамоты и другие письменные памятники, касающиеся Воронежской
губернии и частию Азова / Собр. и изд. Н. Второвым и К. Александровым-
Дольником. Воронеж, 1850. Кн. I—II. (ГВК)
Друнина Ю. Мой друг. М., 1965.
Дудин М. Ночной платан // Лен. правда. 1967. 30 марта.
Жизнь Неплюева, им самим описанная // Отечественные записки. 1824. Ч. XIX.
Забелин И. Дополнения к дворцовым разрядам. Доп. к т. 3. СПб., 1854.
Зазорина Т. Пусть не покинет надежда // Санкт-Петербургские ведомости.
1992. 25 декабря.
Законодательные акты Петра I. М.; Л., 1945. Т. I. (ЗАП)
Засодимский П. В. Из воспоминаний. М., 1908.
Засодимский П. В. Собр. соч.: В 2 т. СПб., 1895.
Зеленин Д. К. Великорусские сказки Вятской губернии. Пг., 1915.
Зиновьев Н. М. Искусство Палеха. Л., 1975.
319
Златовратский Н. Н. Собр. соч.: В 8 т. М., 1891-1913. Т. 2.
Зографское евангелие // Jagic V. Quattuor еvangeliorum codex glagoliticus olim
Zographensis nunc Petropolitanus. изд.: Berlin, (Berolini) 1879. (Зогр.)
История о великом княжестве московском... которую обнародовал Петр
Петрей. М., 1867. Ч. II.
Карамзин Н. М. Сочинения. СПб., 1848. Т. I. (Карамзин)
Кириченко Г. С. Именительный падеж имен существительных в языке «Пи-
сем и бумаг Петра Великого» // Наук. зап. Ровеньского держ. пед. ш-та.
1959. Вып. IV.
Кирсанов С. Дорога по радуге. М., 1938.
Климент Охридски. Събрани съчинения: В 3 т. София, 1970-1973.
Клуб червонных валетов. Уголовный процесс. М., 1877.
Книги во весь годъ въ столь Фсткы подавать... // Временник МОИДР. М.,
1850. Кн. 6. II: Материалы.
Княжнин Я. Б. Соч. СПб., 1847-1848. Т. 1-2.
Кондрашов Ст. Момент истины // Известия. 1992. 7 мая.
Кондрашов Ст. Ожидая помощь «семерки» // Известия. 1991. 29 мая.
Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989.
Короленко В. Г. Собр. соч.: В Ют. М., 1953-1958.
Кочетов В. Братья Ершовы // Роман-газета. 1958. № 15 (ч. I); № 16 (ч. II).
Крон А. Бессонница // Новый мир. 1977. № 4.
Куприн А. И. Собр. соч.: В 6 т. М., 1957-1958.
Латынина А. Не упустите свой шанс! //Литературная газета. 1987. № 1.
Леонов Л. Собр. соч.: В 10 т. М., 1969-1972. Т. 1.
Леонов Л. М. Собр. соч.: В 5 т. М., 1953-1955.
Лесков Н. С. Заячий ремиз // Нива. 1917. № 34-37.
Лесков Н. С. Собр. соч.: В 11 т. М., 1957.
Летописец русский (Московская летопись) / Под ред. А. Н. Лебедева. М., 1895.
Листки Ундольского, отрывок кирилловского евангелия XI века, изд.
Е. Ф. Карским//Памятники старославянского языка. СПб., 1904. T.I. Вып. 3.
Лиходеев Л. Не отходя от кассы // Библиотека «Крокодила». 1980. № 9.
Ломоносов М. В. Поли. собр. соч.: В И т. М., 1950-1983. Т. 7.
Маканин В. Там была пара // Новый мир. 1991. № 5.
Мамин-Сибиряк Д. Н. Собр. соч.: В 8 т. М., 1953-1955.
Мариинское евангелие. СПб., 1883. (Мар.)
Марлинский А. Поли. собр. соч. СПб., 1847. Т. 1-4.
Материалы по истории народов СССР. Л., 1932. Вып. 2.
Маяковский В. В. Поли. собр. соч.: В 13 т. М., 1955-1959.
Мельников П. И. (Андрей Печерский). В лесах. М., 1958. Кн. I, II.
Мельников П. И. (Андрей Печерский). На горах. М., 1956. Кн. 1.
Мельяк А., Галеви Л. Фру-фру. Комедия в 5 действиях. СПб., 1871.
Михайлова Л. Вчера и сегодня // Новый мир. 1974. № 1.
Мольер Ж. Б. Поли. собр. соч.: В 4 т. М., 1965-1967. Т. 1.
Мстиславово евангелие XII века: Исследование. М., 1997. (Мст.)
Некрасов В. В окопах Сталинграда. М., 1958.
Некрасов Н. А. Поли. собр. соч. и писем: В 15 т. М., 1981-2000. Т. 3.
Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950.
320
Обозрение преподавания в Петербургском университете // ЦГИАЛ. Ф. 733.
Он. 151. Д. 194. Л. 11; Д. 279. Л. 66, 143; Д. 452. Л. 302.
Овчинникова И. Молодые учителя запросились в село // Известия. 1992. 8 мая.
Одоевский В. Ф. Литературное наследство. М., 1935. Т. 22/24.
Островский А. Н. Поли. собр. соч.: В 16 т. М.; Л., 1950-1954. Т. 9.
Памяти А. Н. Стругацкого // Книжное обозрение. 1991. № 42.
Памятники старославянского языка: В 4 т. Пг., 1900-1922.
Панаев И. И. Избранные произведения. М., 1962.
Пастернак Б. Поверх барьеров. М.; Л., 1931.
Паустовский К. Г. Начало неведомого века // Паустовский К. Г. Собр. соч.:
В8т. М., 1967-1970. Т. 4.
Паустовский К. Г. Собр. соч.: В 6 т. М., 1957-1958. Т. 6.
Первое Апреля. Комический иллюстрированный альманах... СПб., 1846.
I приложение к протоколу VII заседания ОС АН 11 (25) мая 1917 // ААН.
Ф. 134. Он. 1. Д. 314.
Петров В. Сочинения. СПб., 1811. Ч. I—III. (Петров)
Пекарский П. Наука и литература в России при Петре Великом. СПб., 1862.
Т. I-П. (Пек.)
Писемский А. Ф. Собр. соч.: В 9 т. М., 1959. Т. 2.
Писцовые книги Рязанского края / Под ред. В. Н. Сторожева. Рязань, 1898-
1904. Т. 1. Вып. I-Ш. (ПКР)
Писцовые книги Тульского края. Тула, 1914. Ч. 1. (ПКТ)
Письма и бумаги Петра Великого. М., 1887-1956. Т. 1-Х. (ПБ)
Письма русских государей и других особ царского семейства. М., 1861-1862.
Т. I-IV. (ПРГ)
Платов Л. Секретный фарватер. М., 1963.
Повесть временных лет. М.; Л., 1950. Ч. I.
Повесть о Варлааме и Иоасафе. Памятник древнерусской переводной лите-
ратуры XI-XII вв. / Подг. текста, исследование и коммент. И. Н. Лебеде-
вой. Л., 1985.
Помяловский Н. Г. Соч.: В 2 т. М.; Л., 1965.
Походный журнал 1720 г. // Картотека СРЯ XI-XVII вв. Института русского
языка им. В. В. Виноградова.
Притула Д. Ноль три // Нева. 1988. № 6.
Прокофьев А. Избранное. Л., 1935.
Пролог по рукописи Публичной библиотеки Погодинского Древлехранили-
ща. № 58. Пг., 1917. Вып. 2.
Протоколы заседаний историко-филологического факультета//ЛГИА. Ф. 14. Оп. 3.
Д. 16033. Л. 16; Д. 16052. Л. 13,15; Д. 16056. Л. 26; Д. 16069; Д. 16107. Л. 11-17.
Протоколы историко-филологического факультета // ЛГИА. Ф. 14. Оп. 3.
Д. 16036. Л. 14; Д. 16046. Л. 16 об.; Д. 16069.
«Письма русского путешественника» по «Московскому журналу» (см. МЖ).
Вых. в 1791-1792 гг., изд. Н. М. Карамзин. Вышло 8 частей (24 книги)
П.р.п. — в каждой книге. (Прп.)
«Путевой журнал...» // Отечественные записки. 1846. № 8.
Пушкин А. С. Поли. собр. соч.: В 10 т. М.; Л., 1959-1962. Т. VII.
Радищев А. Н. Поли. собр. соч.: В 3 т. М.; Л., 1938-1952. (Радищев)
321
Рассадин С. Голос из арьергарда // Знамя. 1991. № 11.
Ремарк Э. М. Жизнь взаймы. М., 1960.
Саввина книга: Древнеславянская рукопись X1-XII и конца XIII в. М., 1999.
(Савв.)
Салтыков-Щедрин М. Е. Поли. собр. соч.: В 20 т. Л., 1936. Т. 13.
Сахаров И. Сказания русского народа. СПб., 1849. Т. II. Кн. 5.
Сборник грамот Коллегии экономии. Л., 1922, 1929. Т. I, II. (СКЭ)
Сборник Кирши Данилова / Под ред. П. Н. Шеффера. СПб., 1901.
Сердечный А. Именины // Вечерний Ленинград. 1991. 20 августа.
Симонов К. М. Живые и мертвые // Роман-газета. 1960. № 3-4.
Синайская псалтырь // Памятники старославянского языка. Пг, 1922. Т. IV.
Синайский патерик / Под ред. С. И. Коткова. М., 1967.
Сказания иностранных писателей о России. СПб., 1831. Т. I.
Сказания о начале славянской письменности. М., 1981.
Сказания современников о Димитрии Самозванце. СПб., 1831. Ч. I.
Скиталец. Этапы. М., 1937.
Слепцов В. А. Собр. соч.: В 2 т. М.; Л., 1933.
Смесь// Сын Отечества. 1812. Октябрь. Ч. II.
Снегирев И. Русские в своих пословицах. М., 1832. Кн. III; 1834. Кн. IV.
Снегирев И. М. Русские простонародные праздники и суеверные обряды.
М., 1990. Ч. 1.
Соболев Л. Капитальный ремонт. Л., 1935.
Сочинения преподобного Максима Грека. Казань, 1862. Ч. III.
Станюкович К. М. Собр. соч.: В 6 т. М., 1958-1959.
Стариков Е. Фараоны, Гитлер и колхозы // Знамя. 1991. № 2.
Старинные сборники русских пословиц, поговорок, загадок и проч. XVII-XIX
столетий, собрал и приготовил к печати П. Симони. СПб., 1899. Вып. 1-11.
Стоглав. М., 1890.
Столовая книга патриарха Филарета // Старина и новизна. СПб., 1909. Кн. 13.
Странствования Василия Григоровича-Барского по святым местам Востока
с 1723 г. по 1747 г. СПб., 1885. Ч. 1.
Супрасльская рукопись. Супрасълски или Ретков сборник: В 2 т. София,
1982-1983. (Супр.)
Толстой А. Н. Поли. собр. соч.: В 15 т. М., 1951-1953.
Толстой И. Л. Мои воспоминания. М., 1969.
Толстой Л. Н. Поли. собр. соч.: В 90 т. М., 1939. Т. 20.
Тургенев И. С. Собр. соч.: В 12 т. М., 1953-1958. Т. 11.
Тынянов Ю. Кюхля. М.; Л., 1964.
Успенский Г. И. Поли. собр. соч.: В 14 т. М.; Л., 1940-1954.
Успенский Г. И. Собр. соч.: В 9 т. М., 1955-1957.
Успенский Н. В. Повести, рассказы и очерки: В 4 т. М., 1957.
Успенский П. Книга жития моего. Дневники и автобиографические записки.
СПб., 1894. [Т.] I.
Успенский сборник ХП-ХШ вв. М., 1971. (Усп.)
Фадеев А. Разгром. М., 1954.
Федин К. Города и годы // Федин К. Собр. соч.: В 9 т. М., 1959-1962. Т. 2.
Фонвизин — Фонвизин Д. И. Сочинения, письма и избранные переводы.
СПб., 1886.
322
Франко I. Апокр1фи i легенди з украГнських рукописна. Льв1в, 1899. Т. 2.
Херсонида... Соч. Семена Боброва. СПб., 1804. Ч. IV.
Холопов Г. Когда городок смеется // Литературная газета. 1971.11 августа.
Чаликова В. Крик еретика И Вопросы философии. 1991. № 1.
Чехов А. П. Собр. соч.: В 12 т. М., 1954-1957.
Шмелев Н. Шанс на спасение // Известия. 1991. 23 окт.
Шолохов М. Поднятая целина. М., 1960.
Шпильгаген Ф. Один в поле не воин. Изд. 3-е. СПб., 1871.
Шпильгаген Ф. Один в поле не воин. Л., 1929. Ч. 1.
Эренбург И. Бубновый валет и компания. Рассказы. М.; Л., 1925.
Эренбург И. Люди, годы, жизнь.: В 6 кн. М., 1961-1966.
Эртель А. И. Волхонская барышня. Смена. Карьера Струкова. М., 1959.
Эртель А. И. Гарденины. М., 1951.
Эртель А. И. Записки Степняка. М., 1989.
СПИСОК СПРАВОЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
И СЛОВАРЕЙ
Ашукин Н. С., Ашукина М. Г. Крылатые слова. М., 1987.
Бабкин А. М., Шендецов В. В. Словарь иноязычных выражений и слов,
употребляющихся в русском языке без перевода: В 2 т. М., 1966.
Былинский К. И., Жилин А. Н. Справочная книга корректора. М., 1960.
Бялькев1ч 1. К. Краёвы слоушк усходняй Маплёушчыны. Минск, 1970.
Востоков А. X. Словарь церковно-славянского языка: В 2 т. СПб., 1858—
1861.
Даль Вл. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1955.
(Даль)
Куликовский Г. Словарь областного олонецкого наречия. СПб., 1898.
Лексикон словенороський Памви Беринди (фототипическое издание). Кшв, 1961.
Лексис Лаврентия Зизания (фототипическое издание). Ки1в, 1964.
Литтре Э. Словарь французского языка. Париж, 1885. Т. IV.
Максимов С. В. Крылатые слова. М., 1955.
Мельниченко Г. Г. Краткий ярославский областной словарь. Ярославль, 1961.
Михельсон М. И. Русская мысль и речь. Свое и чужое. Опыт русской фразео-
логии: В 2 т. СПб., 1903.
Правила правописания и произношения некоторых слов и выражений, при-
нятых в военно-морском языке. М., 1944.
Ожегов С. И. Словарь русского языка. М., 1975.
Опыт областного великорусского словаря. СПб., 1852. (Опыт)
Русское литературное произношение и ударение. Словарь-справочник / Под
ред. Р. И. Аванесова и С. И. Ожегова. М., 1959. (Сл. л. пр.)
Сербскохорватско-русский словарь / Сост. И. И. Толстой. М., 1957.
Славинецький Е. Лексикон латинський // Славинецький Е., Корецький-Са-
тановський А. Лексикон словено-латинський. Ки!'в, 1973.
Словарь русских народных говоров / Гл. ред. Ф. П. Филин. М.; Л.; СПб.,
1965-2003. Вып. 1-37.
Словарь русского языка: В 4 т. 2-е изд. М., 1981-1984.
Словарь русского языка АН СССР: В 4 т. / [Ред. кол. С. Г. Бархударов,
Е. П. Евгеньева.] М., 1957-1961. Т. I—IV. (Ак. сл. (м))
Словарь русского языка XI-XVII вв. М., 1975-1996. Вып. 1-23. (СлРЯ XI-
XVII вв.)
Словарь русского языка, составленный Вторым отделением Академии наук.
М., 1891-1929. Т. I-VIII. (Сл. 1891-1929)
324
Словарь современного русского литературного языка: В 17 т. М.; Л.,
1950-1965. (Ак. сл., БАС)
Словарь фразеологизмов и иных устойчивых словосочетаний русских гово-
ров Сибири. Новосибирск, 1972.
Словарь языка Пушкина: В 4 т. / Гл. ред. В. В. Виноградов и др. М., 1956-1961.
Словацко-русский переводной словарь / Сост. А. В. Исаченко. Братислава,
1950. Т. 1; 1957. Т.П.
Словинско-русский словарь / Сост. М. Хостник. Горица, 1901.
Срезневский И. И. Материалы для Словаря древнерусского языка: В 3 т.
СПб., 1893-1912.
Старославянский словарь (по рукописям X-XI веков) / Под ред. Р. М. Цейт-
лин, Р. Вечерки и Э. Благовой. М., 1994.
Тимофеев В. П. Диалектный словарь личности. Шадринск, 1971.
Толковый словарь русского языка / Под ред. Д. Н. Ушакова: В. 4 т. М., 1935-1940.
(Ушак.)
Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. М., 1971.
Фразеологический словарь русского языка / Под ред. А. И. Молоткова. М.,
1967.
Церковный словарь, или Истолкование славянских, также маловразумитель-
ных древних и иноязычных речений, положенных без перевода в Свя-
щенном Писании... соч. Петром Алексеевым. 4-е изд. СПб., 1817.Ч. 1.
Этимологический словарь славянских языков / Под ред. О. Н. Трубачева. М.,
1974-1994. Т. 1-29.
Berneker Е. Slavisches etymologisches Worterbuch. Heidelberg, 1908.
Bezlaj F. Etimoloski slovar slovenskega jezika. Ljubljana, 1963. T. I.
Bruckner A. Slownik etymologiczny j^zika polskiego. Krakow, 1957.
Deutsches Worterbuch von Jacob Grimm und Wilhelm Grimm. Leipzig, 1957.
Fraenkel E. Litauisches etymologisches Worterbuch: In 19 Bd. Heidelberg;
Gottingen, 1955-1965.
Gebauer J. Slovnik starocesky. Praha, 1916. D. 2.
Handworterbuch zu den altkirchenslavischen Texten von L. Sadnik und
R. Aitzetmiiller. Heidelberg, 1955.
Lampe H. W. A patristic Greek Lexicon. Oxford, 1961.
Littre E. Dictionnaire de la langue franchise. Paris, 1885. Vol. IV.
Meyer K. Altkirchenslavisch-griechisches Worterbuch des Codex Suprasliensis.
Gluckstadt; Hamburg, 1935.
Miklosich Fr. Lexicon palaeoslovenico-graeco-latinum. Vindobonae, 1862-1865.
Slovnik jazyka staroslovenskeho. Praha, 1958-1982. Ses. 1-35.
Thesaurus graecae linguae. Parisiis, 1831. T. I.
БИБЛИОГРАФИЯ
АвдусинД. А., Тихомиров М. Н. Древнейшая русская надпись // Вестник АН
СССР. 1950. №4.
Академик А. И. Соболевский (некролог) II Изв. АН СССР. VII сер. Отд.
гуманит. наук. 1930. Вып. 6.
Акопов Г. Б. Этимология названия «рус» в свете теории этнической
консолидации // Вестник общественных наук АН Арм. ССР. 1967. № 6.
Александров А. Физиолог. Казань, 1893.
Алексеев А. А. Опять о «Велесовой книге» // Русская литература. 1995. № 2.
Алексеев А. А. Переводческое наследие Кирилла и Мефодия и его исторические
судьбы (Песнь Песней в древней славянской письменности): Автореф.
дис. ... докт. филол. наук. Л., 1984.
Артемов В. А. Культура речи. М., 1966.
Барановская В. Г. Лексико-грамматические омонимы да в языке древ-
нерусских памятников XI-XIV вв. // Исследования по словообразованию
и лексикологии древнерусского языка. М., 1969.
Бархударов С. Г., Обнорский С. П. Хрестоматия по истории русского языка.
Л., 1938. Ч. I.
Благова Э. Гомилии Супрасльского и Успенского сборников // Исследования
источников по истории русского языка и письменности. М., 1966.
Блисковский З.Д. Муки заголовка. М., 1981.
Блохина Э.Д. Палеографическое и фонетическое описание Рязанской кормчей
1284 г. Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Л.,1970.
Богданов Ив. Българската литература в дата и характеристики. 817-1965.
София, 1966.
Богорад В. Э. Журнал «Отечественные записки» 1868-1884. Указатель
содержания. М., 1971.
Борковский В. И., Кузнецов П. С. Историческая грамматика русского языка.
М., 1963.
Брандт Р. Ф. Дополнительные замечания к разбору «Этимологического
словаря» Миклошича // РФВ. 1891. № 4.
Брандт Р. Ф. О двойных формах и об ограниченном числе // Новый сборник
статей по славяноведению, сост. и изд. учениками В. И. Ламанского.
СПб., 1905.
Бройер Г. Значение синтаксических наблюдений для определения оригиналов
древнерусской переводной литературы // IV международный съезд
славистов: Материалы, дискуссии. М., 1962. Т. 2.
Буганов В. И., Жуковская Л. П., Рыбаков Б. А. Мнимая «Древнейшая
летопись» // ВИ. 1977. № 6.
326
БулаховскийЛ. А. Заметки по русской морфологии И Slavia. 1928. Rocn. VI.
№4.
Булаховский Л. А. Интонация и количество форм dualis именного склоне-
ния в древнейшем славянском языке // Изв. АН СССР. ОЛЯ. 1946.
Т. 5. Вып. 4.
Булаховский Л. А. Курс русского литературного языка. Киев, 1953. Т. II (Исто-
рический комментарий).
Булаховский Л. А. Семасиологические этюды. Славянские названия птиц //
Вопросы славянского языкознания. Львов, 1948. Кн. I.
Булыка А. М. Баташчная лексчка грэка-лацшскага паходжання у стара-
беларускай мове // Беларуская лшгвютыка. 1976. Вып. 9.
Бунина М. С. Из наблюдений над целевыми союзами современного русского
литературного языка // Уч. зап. Моск. пед. ин-та им. Потемкина. 1957.
Т. XLII. Кафедра русского языка. Вып. 4.
Буслаев Ф. И. Историческая грамматика русского языка. М., 1959.
Вайан А. Руководство по старославянскому языку. М., 1952.
Вартаньян Эд. Из жизни слов. М., 1960.
Василевская Е.А. Афанасий Матвеевич Селищев. 1886-1942 (Биографический
очерк) // Селищев А. М. Избранные труды. М., 1968.
Васильев В. А. Именительный падеж множественного числа имен мужского
рода И Маяк. 1842. Т. IV. Ч. VIII.
Вашица Й. Кирилло-мефодиевские юридические памятники //ВСЯ. 1963. Вып. 7.
Велчев В. Съществувало ли е развито славянско писмо и книжнина преди
дейността за Константин-Кирил и Методий в Моравия? // Език и
литература. София, 1965. Т. XX. № 4.
Вздорнов Г. Исследование о Киевской Псалтыри. М., 1978.
Виноградов В. В. Заметки о лексике «Жития Саввы Освященного» // Сб. ОРЯС.
Л., 1928. Т. 101. №3.
Виноградов В. В. Историко-этимологические заметки // Этимология. 1965.
М., 1967.
Виноградов В. В. Исторические заметки об этимологии, семасиологии и
лексикологии (применительно к русскому языкознанию) // От «Слова о
полку Игореве» до «Тихого Дона»: Сб. статей к 90-летию Н. К. Пиксанова.
Л., 1969.
Виноградов В. В. Об экспрессивных изменениях значений и форм слов //
Советское славяноведение. 1968. № 4.
Виноградов В. В. Основные понятия русской фразеологии как линг-
вистической дисциплины // Виноградов В. В. Избранные труды: Лекси-
кология и лексикография. М., 1977.
Виноградов В. В. Основные проблемы изучения образования и развития
древнерусского литературного языка. М., 1958.
Виноградов В. В. Основные проблемы изучения образования и развития
древнерусского литературного языка // Виноградов В. В. Избранные
труды: История русского литературного языка. М., 1978.
Виноградов В. В. О теории поэтической речи // ВЯ. 1962. № 2.
Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка XVII-
XIX вв. М„ 1938.
Виноградов В. В. О языке художественной литературы. М., 1959.
Виноградов В. В. Проф. Л. П. Якубинский как лингвист и его «История
древнерусского языка» // Якубинский Л. П. История древнерусского
языка. М., 1953.
327
ВондракВ. Древнецерковнославянский синтаксис. Казань, 1915.
Востоков А. X. Русская грамматика. СПб., 1831. (Вост.)
Высоцкий С. А. Древнерусская азбука из Софии Киевской // Советская
археология. 1970. № 4.
Высоцкий С. А. Древнерусские надписи Софии Киевской XI-XIV вв. Киев,
1966.
Высоцький С. О. Деяю риси давньорусько! писемност! IX-X ст. за архео-
лопчними пам’ятками //Мовознавство. 1971. № 3.
Высоцький С- О. Стародавня слов’янська азбука в Софи Кшвськш // Bichhk
АН УРСР. 1970. № 6.
Гамкрелидзе Т. В. Происхождение и типология алфавитной системы пись-
ма // ВЯ. 1988. № 5.
Гарбузова Е. П. Имя существительное в древнерусском языке. Смоленск, 1975.
Гаршин Евг. Критические опыты. СПб., 1888.
Гейрот А. Описание Петергофа. СПб., 1868.
Георгиев Ем. За началото на българската и славянската писменост // Език и
литература. София, 1966. Т. XXI. № 1.
Георгиев Ем. Основные вопросы возникновения старославянской
(староболгарской) литературы и старославянского (староболгарского)
языка // Славянская филология: Сб. М., 1958. Т. I.
Георгиев Ем. Славянская письменность до Кирилла и Мефодия. София, 1952.
Герд А. С. Народные названия рыб // РР. 1970. № 5, 6.
Герд А. С. Церковнославянский язык: Лингвистические аспекты. Научные
доклады. СПб., 1998.
Голиков И. И. Деяния Петра Великого. М., 1788. Ч. 2.
Горнунг Б. В. Ответы на вопросник по норме // Вопросы культуры речи. М.,
1965. Вып. 6.
Горский А. В., Невоструев К. И. Описание славянских рукописей Московской
синодальной библиотеки. М., 1855. Т. I.
Гошев Ив. Развитие на негръцките кирилометодиевски буквени знации в т.
нар. кирилица//Хиляда и сто години славянска писменост. София, 1963.
Гошев Ив. С какво писмо са били написани двете книги, конто създателят на
славянского писмо намерил в Херсон // Език и литература. София, 1958.
Т. XIII. № 4.
Грамматика русского языка / Ред. кол. В. В. Виноградов и др. М., 1952.
Т. I. (Ак. гр.)
Грамматин Н. Слово о полку Игоревом, историческая поэма, писанная в
начале XIII века. М., 1823.
Гранстрем Е. Э. К вопросу о происхождении глаголической азбуки // ТОДРЛ.
Л., 1953. Т. IX.
Гранстрем Е. Э. О связи Кирилловского устава с византийским унциалом //
Византийский временник. М.; Л., 1950. Т. 3.
Гранстрем Е. Э. Ответ на вопрос № 30 // Сб. ответов на вопросы по
языкознанию (к IV Международному съезду славистов). М., 1958.
Гранстрем Е. Э. Палимпсесты Государственной публичной библиотеки
имени М. Е. Салтыкова-Щедрина // Византийский временник. М.; Л.,
1960. Т. 17.
Греч И. И. Пространная русская грамматика. СПб., 1827. (Греч)
328
Греч Н. И. Пространная русская грамматика. СПб., 1830. Т. 1. (Греч)
Григорович В. И. Исследования и замечания о древних памятниках старо-
славянской литературы. СПб., 1856.
Григорович В. И. О древней письменности славян // ЖМНП. 1852. Ч. 73.
Отд. II.
Грот Я. К. Дополнения и заметки к «Толковому словарю» Даля // Сб. ОРЯС.
СПб., 1870. Т. 7. № 10.
Грот Я. О названиях аиста в России // Филологические разыскания. СПб.,
1876. Т. 2.
Грот Я. К. О русском ударении вообще и об ударении имен существи-
тельных. Филологические наблюдения. СПб., 1885. Т. 1.
Грот Я. Филологические разыскания. СПб., 1885. Т. 1; 1886. Т. 2.
Демидова Г. И. Словоформы существительных в функции обращения (На
материале брянских говоров)// Вопросы русской диалектологии. Л., 1976.
Дзендзетвсъкий И. 1з спостережень над слов’янською народною ентомо-
лопчною лексикою. Назви коника в говорах слов’янських мов // Bereiche
der Slavistik. Wien, 1975.
Дибров А. А., Овчинникова В. С., Левчук В. И. Историческая грамматика
русского языка. Ростов-н/Д, 1968.
Добрев И. Палимпсестовите части на Зографското евангелие // Константин-
Кирил Философ. София, 1971.
Добрев Ив. Знак Т в глаголическите текстове // Език и литература. София,
1980. Т. LXXX. №2.
Дограмаджиева Е. Обстоятелствените изречения в книжовния старо-
български език. София, 1984.
ДолгачевИ. Г., Долгачева Н.Д. Подчинительные конструкции с союзом да в
Саввиной книге И Исследования и статьи по русскому языку. Волгоград,
1972. Вып. 3.
Долобко М. Г. Труды А. И. Соболевского в области старославянского языка и
письменности // Изв. АН СССР. VII сер. Отд. гуманит. наук. 1930. № 1.
Достал А. Вопросы изучения словарного состава старославянского языка //
ВЯ. 1960. № 6.
Драгова Н. Непроучен старобългарски азбучен акростих // Език и литература.
София, 1968. Т. XXIII. №3.
ДуйчевИ. С. Одно неясное место в древнерусском переводе Иосифа Флавия
// ТОДРЛ. Л., 1960. Т. XVI.
Дуриданов И. Бележки върху старобългарския превод на евангелието с оглед
на влиянието на гръцкия синтаксис // Езиковедски изследвания в чест на
акад. Ст. Младенов. София, 1957.
Дурново Н. Мысли и предложения о происхождении старославянского языка
и славянских алфавитов // Byzantinoslavica. Praha, 1929. № 1.
Дурново Н. Н. К 40-летию «Очерков» А. И. Соболевского // Slavia. 1925.
Rocn. III. №. 4.
Дурново Н. Н. Мюнхенский абецедарий // Изв. АН СССР. VII сер. Отд.
гуманит. наук. 1930.
Евгеньева А. П. О некоторых поэтических особенностях русского устного
эпоса XVII-XIX вв. (постоянный эпитет) // ТОДРЛ. М.; Л., 1948. Т. VI.
Евсеев Ив. Книга пророка Исаии в древнеславянском переводе. СПб., 1897.
329
Елеонский Н. А. Очерки из библейской географии. СПб., 1897. II.
Елина В. Н. Лексическая группа «названия людей» в архангельских и
псковских говорах (По материалам экспедиций ЛГУ) // Слово в народных
говорах русского севера. Л., 1962.
Еремин И. П. К истории древнерусской переводной повести // ТОДРЛ. М.;
Л., 1936. Т. III.
Жуковская Л. П. К истории буквенной цифири и алфавитов у славян //
Источниковедение и история русского языка. М., 1964.
Жуковская Л. П. Под дельная докириллическая рукопись (К вопросу о методе
определения подделок) // ВЯ. 1960. № 2.
Жуковская Л. П. Развитие славяно-русской палеографии. М., 1963.
Жуковская Л. П., Филин Ф. П. «Влесова книга»... Почему не Велесова? (Об
одной подделке) // РР. 1980. № 4.
Иванов В. В. Историческая грамматика русского языка. М., 1964.
Иванов Й. Северна Македония. София, 1906.
Иванова Т. А. Житие на Атанасий Александрийский: Лингво-текстологи-
ческий анализ // България 1300. София, 1983.
Иванова Т. А. Вопросы возникновения славянской письменности в трудах
советских и болгарских ученых за последнее десятилетие (1950-1960) //
Изв. АН СССР. ОЛЯ. 1963. Т. ХХП. № 2.
Иванова Т. А. Еще раз о «русских письменах» // Советское славяноведение.
1969. № 4.
Иванова Т. А. Зефироты В. Ф. Одоевского // РР. 1988. № 5.
Иванова Т. А. Из истории именного склонения // ВЯ. 1957. № 6.
Иванова Т. А. Именительный множественного на -а (рода, тенора, госпи-
таля) в современном русском языке // Развитие русского языка после
Великой Октябрьской социалистической революции. Л., 1967.
Иванова Т. А. История формы именительного падежа множественного чис-
ла имен существительных мужского рода на -а. Дисс. ... канд. филол.
наук. М., 1944.
Иванова ТА. К истории поговорки «трусу праздновать» (некоторые замечания
и уточнения о ее происхождении) // Язык жанров русского фольклора.
Петрозаводск, 1979.
Иванова Т. А. Мефодиев перевод Библии (К вопросу о достоверности
сообщения XV главы Жития Мефодия) // Переводы Библии и их значение
в развитии духовной культуры славян. СПб., 1994.
Иванова Г. А. О названиях славянских букв и о порядке их в алфавите // ВЯ.
1969. №6.
Иванова Т. А. Рец. на кн.: Коссек И.В. Евангелие Кохно // Советское славя-
новедение. 1989. № 4.
Иванова Т. А. Слав, днр'кдь (К вопросу о значении и этимологии) // Эти-
мология. 1979. М., 1981.
Иванова Т. А. Славянские азбуки И Актуальные проблемы изучения и
преподавания старославянского языка. М., 1984.
Иванова Т. А. У истоков славянской письменности (К переводческой
деятельности Мефодия) // Культурное наследие Древней Руси. М., 1976.
Иванова-Константинова Кл. Два неизвестни азбучни акростиха с
глаголическа подредба на буквите в среднобългарски празничен миней //
Константин-Кирил Философ. София, 1971. Т. 2.
330
Иллюстрированная полная популярная библейская энциклопедия / Труд и
издание архимандрита Никифора. М., 1981.
Ильинский Г. А. Один эпизод из Корсунского периода жизни Константина
Философа // Slavia. 1924. Rocn. III. № 1.
Ильинский Г. А. Славянские этимологии И РФВ. 1915. № 2.
Именное склонение в славянских языках X1-XIV вв. Лингвостатистический
анализ по материалам памятников древнеславянской письменности. Л., 1974.
Исаченко А. К вопросу об ирландской миссии у паннонских и моравских
славян // ВСЯ. 1963. Вып. 7.
Историческая грамматика русского языка: Синтаксис сложного предложения.
М., 1979.
Истрин В. А. О возникновении славяно-русского письма // Вестник истории
мировой культуры. 1960. № 6.
Истрин В. А. Развитие письма. М., 1961.
Истрин В. А. 1100 лет славянской азбуки. М., 1963.
Истрин В. М. Хроника Георгия Амартола в древнем славянорусском
переводе. Л., 1930. Т. I—III.
Каринский Н. М. Исследование языка Псковского Шестоднева И ЖМНП.
1916. Ч. 61.
Карнеев А. Материалы и заметки по литературной истории «Физиолога».
СПб., 1890.
Карпов А. Азбуковники или алфавиты иностранных речей (по спискам
Соловецкой библиотеки). Казань, 1878.
Карский Е. Ф. Очерк научной разработки русского языка в пределах СССР //
Сб. ОРЯС. Л., 1928. Т. 101. № 1.
Карский Е. Ф. Славянская кирилловская палеография. Л., 1928.
Карский Е. Ф. Труды А. И. Соболевского по палеографии и диалектологии //
Изв. АН СССР. VII сер. Отд. гуманит. наук. 1930. № 1.
Кипарский В. О происхождении глаголицы // Климент Охридски. Материали
за неговото честуване по случай 1050 години от смъртта му. София, 1968.
Кипарский В. В. Ответ на вопрос № 30 (Какой из славянских алфавитов
древнее — глаголица или кириллица; какой из этих алфавитов создан
Кириллом и Мефодием?) И Сборник ответов на вопросы по языкознанию
(к IV Международному съезду славистов). М., 1958.
Кирило-Методиевска енциклопедия: В 3 т. София, 1985. Т. I.
Кириченко Г. С. Именительный падеж имен существительных в языке «Писем
и бумаг Петра Великого» // Наук. зап. Ровеньского держ. пед. ш-та. 1959.
Вып. IV. (Кир.)
Киселков В. С. Най-старата славянская азбука // Език и литература. София,
1955. Т.Х. Кн. 3.
Ковалевская Е. Г. История слов. М.; Л., 1968.
Ковтун Л. С. Азбуковники XVI-XVII вв. Старшая разновидность. Л., 1989.
Ковтун Л. С. Древние словари как источник русской исторической
лексикологии. Л., 1977.
Кодов Хр. Опис на славянските ръкописи в библиотеката на Българската
академия на науките. София, 1969.
Кожина Н. А. Нечто большее, чем название // РР. 1984. № 6.
Колесов В. В. История русского ударения. Л., 1972.
331
Кондрашов Н. А., Георгиев Е. Славянская письменность до Кирилла и
Мефодия//ВЯ. 1952. №6.
Константинов Н. А. История русской азбуки // Знание — сила. 1953. № 1.
Константинов Н.А. О начале русской письменности // Нева. 1957. № 7.
Константинов Н. А. Скифо-сарматские знаки на памятниках Причерно-
морья // Крым. 1951. № 7.
Константинов Н.А. Черноморские загадочные знаки и глаголица //Уч. зап.
ЛГУ. Сер. филол. 1957. Вып. 23.
Копыленко М. М. Из исследований о языке славянских переводов памятников
византийской литературы (Гипотактические конструкции славяно-
русского перевода «Александрии») // Византийский временник. М.; Л.,
1959. Т. XVI.
Коротаева Э. И. Союзное подчинение в русском литературном языке
XVII века. М.; Л., 1964.
Коссек Н. В. Евангелие Кохно // Советское славяноведение. 1989. № 4.
КоссекН. В. Евангелие Кохно. Болгарский памятник XIII в. София, 1986.
Коссек Н. В. Семантика и синтаксис отрицания в евангелии Кохно //
Старобългаристика. 1982. №4.
Костомаров В. Г. Работы академика А. И. Соболевского в области лексики,
этимологии и словообразования // РЯШ. 1953. № 6.
Кржижановский С.Д. Поэтика заглавий. М., 1931.
Куев Куйо М. Азбучната молитва в славянските литератури. София, 1974.
Куев Куйо М. Два нови преписа на Храбровото съчинение // Изв. на Ин-та за
история. 1962. Т. 10.
Куев Куйо М. За време появата на Храбровото съчинение // Език и литература.
София, 1965. Т. XX. №. 2.
Куев Куйо М. К истории издания П. И. Шафариком Сказания Черноризца
Храбра «О письменех» // ТОДРЛ. М.; Л., 1963. Т. XIX.
Куев Куйо М. Кога се навършват 1100 години от появата на славянската
писменост // Български език и литература. 1963. № 2.
Куев Куйо М. Към въпроса за началото на славянската писменост // Годишник
на Софийския университет. Филол. фак. София, 1960. Т. LIV. № 1.
Куев Куйо М. Нови преписи от Храбровото съчинение // Език и литература.
1964. Т. XIX. №. 6.
Куев Куйо М. Отново за годината, когато е била съставена славянската
азбука // Исторически преглед. София, 1960. Кн. 3.
Куев Куйо М. По въпроса за началото на славянската писменост с оглед на
датата у Черноризец Храбър // Български език. 1959. Т. IX. № 4-5.
Куев Куйо М. По кое летоброение с е ръководил Черноризец Храбър //
Исторически преглед. 1956. Кн. 5.
Куев Куйо М. Судьба Слепченского апостола // Советское славяноведение.
1981. № 1.
Куев Куйо М. Черноризец Храбър. София, 1967.
Лавров П.А. Материалы по истории возникновения древнейшей славянской
письменности. Л., 1930.
Ларин Б. А. Очерки по фразеологии // История русского языка и общее
языкознание. М., 1977.
Левандовский Л. И. К творческой истории повести Н. С. Лескова «Заячий
ремиз» // Русская литература. 1971. № 4.
332
Левин Ю.Д. Шекспир и русская литература XIX века. Л., 1988.
Леков Ив. Кирилометодиевото дело и неговото значение в славяноведението
// Език и литература. София, 1959. Т. XIV. № 1.
Лесневский В. С. О некоторых структурных типах сложноподчиненных
предложений в древнерусских текстах // История русского языка:
Древнерусский период. Л., 1986. Вып. I.
Литературное наследство. М., 1973. Т. 84. Кн. 1, 2.
Лихачев Д. С. Возникновение русской литературы. М.; Л., 1952.
Лихачев Д. С. Исторические предпосылки возникновения русской письмен-
ности и русской литературы // ВИ. 1951. № 12.
Львов А. С. Еще раз о древнейшей русской надписи из Гнездова // Изв. АН
СССР. ОЛЯ. 1971. Т. XXX. № 1.
Львов А. С. К вопросу о происхождении русской письменности //РЯШ. 1951.
№6.
Львов А. С. Някои въпроси от кирило-методиевската проблематика //
Български език. 1960. Т. X. № 4.
Львов А. С. Ответ на вопрос № 30 // Сб. ответов на вопросы по языкознанию
(к IV Международному съезду славистов). М., 1958.
Львов А. С. Очерки по лексике памятников старославянской письменности.
М., 1966.
Лявданская М. В. К творческой истории повести Н. С. Лескова «Заячий
ремиз» // Филологический сборник. Л., 1970.
Ляпунов Б. М. Исследования А. И. Соболевского по истории восточ-
нославянских языков // Изв. АН СССР. VII сер. Отд. гуманит. наук. 1930.
№ 1.
Маймин Е. А. В. Одоевский и его роман «Русские ночи» // Одоевский В. Ф.
Русские ночи. Л., 1975.
Максимов С. Крылатые слова. М., 1955.
Мареш Ф. В. Древнеславянский литературный язык в Великоморавском
государстве // ВЯ. 1961. № 2.
Марков В. М. Историческая грамматика русского языка. Именное склонение.
М., 1974.
Марков В. М. Особенности письма и языка Путятиной Минеи // Вопросы
теории и методика изучения русского языка. Казань, 1960.
Мейе А. Общеславянский язык. М., 1951.
Меркулова В. А. Очерки по истории народной номенклатуры растений. М.,
1967.
Мерцалова М. Н. История костюма. М., 1972.
Мещерский Н. А. «История иудейской войны» Иосифа Флавия в древне-
русском переводе. М.; Л., 1958.
Мещерский Н. А. Проблемы изучения славяно-русской переводной
литературы XI-XV вв. // ТОДРЛ. М.; Л., 1964. Т. XX.
Милева Н. Употреби на служебната дума да в старобългарския език // Език и
литература. София, 1973. Т. XXVIII. № 4.
Милых М. К. Прямая речь в художественной прозе. Ростов-н/Д, 1958.
Мирочник Е. Ш. Звательная форма в Остромировом евангелии // Вопросы
русского языкознания. Ташкент, 1971.
Мирочник Е. Ш. Об одной субстантивной форме в «Изборнике 1073 г.» //
Вопросы русского и общего языкознания. Ташкент, 1973.
333
Мирчев К. Старобългарските азбуки // Език и литература. София, 1957. Т. XII.
№6.
Михайлов А. В. Опыт изучения текста книги Бытия пророка Моисея в
древнеславянском переводе. Варшава, 1912. Ч. I.
Моисеева Л. Ф. Наименования птиц в русском языке // Вопросы теории и
истории словарного состава русского языка. Киев, 1972.
Мокиенко В. М. Из истории фразеологизмов // Русский язык в национальной
школе. 1973. № 5.
Мокиенко В. М. В глубь поговорки. М., 1975.
Мокиенко В. М. Славянская фразеология. М., 1989.
Мокиенко В. М. Собственное имя в составе русской фразеологии //
Ceskoslovenska rusistika. 1977. Rocn. XXII. № 1.
Молотков А. И. Еще раз кур во щи И РР. 1971. № 1.
Мочулъский В. Происхождение «Физиолога» и его начальные судьбы в
литературах Востока и Запада // РФВ. 1889. № 3.
Надсон С. Я. Литературные очерки. СПб., 1987.
Николаева Т. М. История звательной формы в русском языке: Автореф. дис. ...
канд. филол. наук. Казань, 1972.
Николаева Т. М. К истории звательной формы в русском языке. Сборник
аспирантских работ. Гуманитарные работы. Казань, 1971.
Николич Н. М. Неправильности в выражениях, допускаемые в современной
печати// Филологические записки. 1878. Вып. 1.
Николова Св. Патеричните разкази в българската средненовековна литература.
София, 1980.
Никольский А. А. К изучению семантики числительных (сорок тысяч) // Уч.
зап. Рязанского гос. пед. ин-та. 1975. Т. 114.
Новикова А. Некоторые наблюдения над лексикой Воскресенского еван-
гелия // Старобългаристика. 1988. № 3.
Новицкая И. С. Новосильские говоры в их истории и современном состоянии.
Дис. ... канд. филол. наук. Л., 1959.
Обнорский С. П. Заметки о культуре речи // Известия. 1940. 23 июня.
Обнорский С. П. Именное склонение в современном русском языке. Л., 1931.
Вып. 2. (Обн.)
Обнорский С. П. Русское правописание и язык в практике издательств // Изв.
АН СССР. Сер. VII. Отд. гуманит. наук. 1934.
Обнорский С. П. Язык договоров русских с греками // Обнорский С. П.
Избранные работы по русскому языку. М., 1960.
Олтяну П. К истории «Физиолога» в славянских и румынской литературах //
Старобългаристика. 1984. № 2.
Орфография и русский язык / Отв. ред. И. С. Ильинская. М., 1966.
Откупщиков Ю. В. Из истории индоевропейского словообразования. Л., 1967.
Охршенко М. Л. Який з словянских алфавтв давшшний — глаголиця чи
кирилиця? Який з цих алфавтв створений Кирилом i Мефод1ем? //
Фгполопчний зб!рник. Ки1в, 1958.
Очерки по исторической грамматике русского литературного языка XIX в.
(Изменения в словообразовании и формах существительного) М., 1964.
Павский Г. Филологические наблюдения над составом русского языка. СПб.,
1850. (Пав.)
334
Палеографический и лингвистический анализ новгородских берестяных
грамот. М., 1955.
Панченко А. М. О цвете в древней литературе восточных и южных славян //
ТОДРЛ. Л., 1968. Т. XXIII.
Петканова Д. Апокрифы // Кирило-Методиевска енциклопедия. София,
1985. Т. 1.
Погорелов В. Заметка по поводу сказания Храбра о письменах // Изв. АН.
ОРЯС. 1901. Т. VI. №4.
Погоречов В. О редакциях славянского перевода псалтыри // Библиотека
Московской синодальной типографии. Псалтыри. М., 1901. Вып. 3.
Полемика // Русская литература. 1983. Вып. 4.
Поспелов Г. О «валетах» бубновых и «валетах» червонных // Панорама
искусств 77. М., 1978.
Потебня А. А. Этимологические заметки. 4 // РФВ. 1881. № 4.
Предварительный съезд русских филологов. Бюллетени. СПб., 1903.
Преображенский В. С. Славянорусский Скитский патерик. Киев, 1909.
Привалова М. И. Об источниках глаголицы // Уч. зап. ЛГУ. Серия филол.
1960. Вып. 52.
Прозоровский Д. И. О названиях славянских букв // Вестник археологии и
истории. СПб., 1888. Вып. 7.
Прохоров Г. В. Из цензурной истории перевода на русский язык романа
Шпильгагена «Один в поле не воин» и предисловия к нему // Уч. зап.
ЛГПИ им. Герцена. 1941. Т. 41.
Прохоров Г. М. Глаголица среди миссионерских азбук // ТОДРЛ. Л., 1991.
Т. XLV.
Раковский Л. Чувство языка // Звезда. 1962. № 2.
Рассказов А. В. Роман Ф. Шпильгагена «Один в поле не воин» в оценке
русской критики 90-х гг. XIX века // Литературные связи и традиции.
Горький, 1973.
Рассказов А. В. Ф. Шпильгаген в оценке русской критики // Русско-зару-
бежные литературные связи. Горький, 1971.
Редькин В. А. Именное ударение в современном русском языке // Вопросы
культуры речи. М., 1964. Вып. 5.
Резанов В. К диалектологии великорусских наречий // РФВ. 1897. Т. 38.
№ 3-4.
Розенталь Д. Э. Культура речи. 2-е изд. М., 1960.
Русская историческая библиотека. СПб., 1896. Т. 17.
Рыбникова М. А. Русские пословицы и поговорки. М., 1961.
Савельева Л. В. Истоки и загадки нашей азбуки // РР. 1994. № 5.
Савельева Л. В. К интерпретации славянского азбучного именника как текста.
СПб., 1998.
Савельева Л. В. Новый комментарий к заметке А. С. Пушкина о славянской
азбуке // Пушкинская эпоха и христианская культура. СПб., 1994. Вып. IV.
Савельева Л. В. Сакральный смысл славянской азбуки: Напутственное слово
Первоучителя славян // Север. 1993. № 3.
Савельева Л. В. Славянская азбука: Дешифровка и интерпретация первого
славянского поэтического текста // Евангельский текст в русской
литературе XVIII-XX веков. Петрозаводск, 1994.
335
Савельева Л. В. Языковая экология: Русское слово в культурно-историческом
освещении. Петрозаводск, 1997.
Сахаров В. И. Факты — строгая вещь // Вопросы литературы. 1986. № 8.
Сборник статей в честь академика А. И. Соболевского, изданный ко дню
70-летия со дня его рождения // Сб. ОРЯС. Л., 1928. Т. 101. № 3.
Селищев А. М. Диалектологический очерк Сибири. Иркутск, 1921. Вып. I.
Селищев А. М. Избранные труды. М., 1968.
Селищев А. М. Старославянский язык. М., 1951. Ч. 1.
Симонов Р. А. О некоторых особенностях нумерации, употреблявшейся в
кириллице // Источниковедение и история русского языка. М., 1964.
Скабичевский А. М. История новейшей русской литературы. 1848-1892.
СПб., 1897.
Скворцов Л. Задоринка или задиринка? // Наука и жизнь. 1970. № 7.
Скворцов Л. И. Правильно ли мы говорим по-русски? М., 1983.
Скребнев Ю. М. Очерк теории стилистики. Горький, 1975.
Славянска филология. София, 1963. Т. II. Отговори на въпросите за научната
анкета по литературознание.
Словачевская Т. С. К истории вопроса о происхождении восточнославянской
письменности. Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Ужгород, 1953.
Собинникова В. И. Лекции по исторической грамматике русского языка.
Воронеж,1967.
Соболевский А. И. В преддверии орфографической реформы // Новое время.
1904. № 10100.
Соболевский А. И. Древние церковно-славянские стихотворения IX-
X веков // Сб. ОРЯС. СПб., 1910. Т. 88. № 3.
Соболевский А. И. Древний церковнославянский язык. М., 1891.
Соболевский А. И. Из историии русского языка // ЖМНП. 1894. Ноябрь.
Соболевский А. И. К истории древнейшей церковнославянской письмен-
ности // Сб. ОРЯС. СПб., 1910. Т. 88. № 3.
Соболевский А. И. К хронологии древнейших церковнославянских
памятников // Сб. ОРЯС. СПб., 1910. Т. 88. № 3.
Соболевский А. И. Кириллица и глаголица // Православная богословская
энциклопедия. 1909. Т. X.
Соболевский А. И. Когда и где писал черноризец Храбр? // Сб. ОРЯС. СПб.,
1910. Т. 88. №3.
Соболевский А. И. Лекции по истории русского языка. Киев, 1888.
Соболевский А. И. Лекции по истории русского языка. 3-е изд. М., 1903. (Соб.)
Соболевский А. И. Мелочи // РФВ. 1911. Т. LXVI. № 3 и 4.
Соболевский А. И. Несколько заметок по славянскому вокализму и лексике //
РФВ. 1914. №2.
Соболевский А. И. Нечто об орфографической реформе // Новое время. 1904.
№ 10104.
Соболевский А. И. Номоканон Иоанна Схоластика // Сб. ОРЯС. СПб., 1910.
Т. 88. №3.
Соболевский А. И. О наших университетских делах // С.-Петербургские
ведомости. 1908. № 211. 18 августа.
Соболевский А. И. Общеславянские изменения звуков // РФВ. 1889. № 3.
Соболевский А. И. Опыт русской диалектологии. СПб., 1897.
Соболевский А. И. Особенности русских переводов домонгольского
периода // Сб. ОРЯС. СПб., 1910. Т. 88. №. 3.
336
Соболевский А. И. Отчет о деятельности Отделения русского языка и
словесности АН за 1901 год // Сб. ОРЯС. СПб., 1902. Т. 71.
Соболевский А. И. Очерк русской диалектологии // Живая старина. 1892.
№ 1^1.
Соболевский А. И. Рец. на кн.: Г. А. Ильинский. 1) О некоторых архаизмах и
новообразованиях праславянского языка. Морфологические этюды.
Прага, 1902.2) Сложные местоимения и окончания родительного падежа
наличных местоимений в славянских языках. Варшава, 1903 //ЖМНП.
1904. Март.
Соболевский А. И. Рец. на кн.: Малинин В. Исследование Златоструя по
рукописи XII в. // Критическое обозрение. 1879. № 5.
Соболевский А. И. Римский патерик в древнем церковнославянском
переводе // «Изборник Киевский», поев. Т. Д. Флоринскому. Киев, 1904.
Соболевский А. И. Славяноведение в русской высшей школе // Славянские
известия. СПб., 1909. № 5.
Соболевский А. И. Славяно-русская палеография. СПб., 1908.
Соболевский А. И. Словарный материал двух древних памятников чешского
происхждения // Сб. ОРЯС. СПб., 1910. Т. 88. № 3.
Соболевский А. И. Упрощение русской орфографии // Вестник и библиотека
самообразования. 1904. № 21. Стб. 811-814.
Соболевский А. И. Церковнославянские тексты моравского происхождения //
Сб. ОРЯС. СПб., 1910. Т. 88. № 3.
Соболевский А. И. Этимологические заметки // Slavia. 1927. Rocn. V. № 3.
Соболевский А. Из истории русского языка // ЖМНП. 1894. № 296.
Соколов А. Н. Русские имена и прозвища в XVII веке. Казань, 1891.
Соколова М. А. Очерки по исторической грамматике русского языка. Л., 1962.
Соколова М. А. С. П. Обнорский // Русское языкознание в Петербургском-
Ленинградском университете. Л., 1971.
СпринчакЯ. А. Очерк русского исторического синтаксиса. Киев, 1964. Т. II.
Срезневский И. И. Цалеографические заметки, сделанные во время
путешествия летом 1860 года // Изв. АН. ОРЯС. 1860. Т. IX. Вып. 1.
Срезневский И. И. Славяно-русская палеография XI-X1V вв. СПб., 1885.
Срезневский И. И. Памятники языка, письма и быта // Тр. археологического
съезда в Москве. 1871. Т. 1.
СтеценкоА. Н. Конструкция сложных предложений с придаточными цели в
древнерусском языке // Уч. зап. Томск, пед. ин-та. 1956. Т. XV.
Стеценко А. Н. Сложноподчиненное предложение в русском языке XIV-XVI вв.
Томск, 1960.
Столярова И. В. В поисках идеала. Творчество Н. С. Лескова. Л., 1978.
Суперанская А. В. Как вас зовут? Где вы живете? М., 1964.
Сурмонина Р. С. К вопросу об образовании союза чтобы (абы, дабы) в связи
с образованием новой формы сослагательного наклонения // Уч. зап.
Моск. обл. пед. ин-та им. Н. К. Крупской. 1963. Т. CCXXXIX. Вып. 9.
Творогов О. В. «Влесова книга» // ТОДРЛ. Л., 1990. Т. XLI1I.
Теплинская Н. М. Творчество Ф. Шпильгагена в оценке русских демо-
кратических журналов конца 60-х — начала 70-х годов XIX века // Русская
литература. 1977. № 3.
Тимофеев Б. Правильно ли мы говорим? Л., 1961.
Титова В. Г. Примечания к тексту // Мачтет Г. А. Избранное. М., 1958.
Тиханов П. Н. Брянский говор. Заметки из области русской этнологии // Сб.
ОРЯС. СПб., 1904. Т. 26. № 4.
337
Ткачев П. Критический фельетон // Дело. 1875. № 5.
Ткачев П. Люди будущего и герои мещанства // Дело. 1868. № 4-5.
Тодоров Цв. Как трябва да наричаме езика на Кирил и Методий // Български
език и литература. 1960. Т. III. Кн. 2.
Тодоров Цв. Кой е автор и когда е съездадена първата славянска азбука //
Български език и литература. 1959. Т. II. Кн. 4.
Тодоров Цв. Нов опит за объяснение на произхода на глаголицата // Български
език. София, 1959. Т. IX. Кн. 3.
Тодоров Цв. Ответ на вопрос № 30 // Сб. ответов на вопросы по языкознанию
(к IV Международному съезду славистов). М., 1958.
Тодоров Цв. Произход и авторство на славянските азбуки // Славистичен
сборник. София, 1952. Т. I.
Толкачев А. И. О названии днепровских порогов // Историческая грамматика
и лексикология русского языка. М., 1962.
Травушкин Н. С. Зарубежная беллетристика в русском революционном
обиходе // Из истории русской и зарубежной литератур. Саратов, 1968.
Травушкин Н. С. Как читали в России роман Шпильгагена «Один в поле не
воин» // Русская литература и освободительное движение. Казань, 1974.
Тредиаковский В. Три рассуждения о главнейших древностях российских.
СПб., 1773.
Тройская М. Л. Политические романы Шпильгагена // Уч. зап. ЛГУ. Сер.
филол. наук. 1938. № 2. Вып. 1.
Туканова К. С. Н. Г. Чернышевский о Мачтете // Народ — герой русской
литературы. Казань, 1966.
Уразов И. А. Почему мы так говорим? М., 1962.
Успенский Б. А. Архаическая система церковнославянского произношения.
М., 1968.
Фаресов А. И. Против течений. СПб., 1904.
Федоров А. И. Развитие русской фразеологии в конце XVIII —начале XIX в.
Новосибирск, 1973.
Фигуровский И. А. Расшифровка нескольких древнерусских надписей,
сделанных «загадочными» знаками // Уч. зап. Елецк. пед. ин-та. 1957.
Вып. II.
Фидровская А. С. Имена существительные мужского рода с формами на -а в
именительном падеже множественного числа. Казань, 1961.
Фидровская А. С. К вопросу о процессе и факторах новообразования на -а в
именительном падеже множественного числа существительных мужского
рода // Уч. зап. Казанск. гос. ун-та им. В. И. Ульянова-Ленина. 1952.
Т. 112. Кн. 6.
Физиков В. М. Г. А. Мачтет. Жизнь и творчество: Дис. ... канд. филол. наук.
Л., 1971.
Физиков В. М. Жизнь и творчество: Дис. ... канд. филол. наук. Л., 1971.
Филин Ф. П. Истоки и судьбы русского литературного языка. М., 1981.
Филин Ф. П. Происхождение русского, украинского и белорусского языков.
Л., 1972.
Фролова С. В. Именное склонение в русской оригинальной бытовой повести
XVII-XVIII столетий // Уч. зап. Куйбышевского гос. пед. ин-та. 1942.
Вып. 5.
338
Хин Е. Ю. Предисловие // Одоевский В. Ф. Повести и рассказы. М., 1959.
Хохлачева В. Н. Индивидуальное словообразование в русском литературном
языке XIX века // Материалы и исследования по истории русского
литературного языка. М., 1962. Т. V.
Хроника русского театра Носова. С предисл. Е. В. Барсова // ЧОИДР. 1882.
Т. CL. № 3. Кн. III.
Цебрикова М. Герои молодой Германии («Один в поле не воин», «Молот и
наковальня» Шпильгагена) // Отечественные записки. 1870. № 6. Отд. II.
Цейтлин Р. М. Из заметок по древнеболгарской лексикологии (др.-болг.
реть) // Изследвания върху историята и диалектите на българския език.
София, 1979.
Цявловский М. А. Книга воспоминаний о Пушкине. М., 1931.
Чаликова В. Крик еретика // Вопросы философии. 1991. № 1.
Черепнин Л. В. Русская палеография. М., 1956. Ч. 1. Происхождение русской
письменности.
Черкасова Е. Т. К вопросу о самобытности синтаксического строя русского
языка // ВЯ. 1972. № 5.
Черных П. Я. Историческая грамматика русского языка. М., 1952.
Черных П. Я. К вопросу о гнездовской надписи И Изв. АН СССР. ОЛЯ. 1950.
Т. IX. №. 5.
Черных П. Я. Происхождение русского литературного языка и письма. М.,
1950.
Черных П. Я. Язык и письмо // История культуры древней Руси. М., 1950. Т.
I; 1951. Т.П.
Чернышев В. И. Правильность и чистота русской речи. Изд. 1-е. СПб., 1911.
(Черн., 1911)
Чернышев В. И. Мнение академика А. И. Соболевского об упрощении
русского правописания // Образование. 1904. № 12.
Чернышев В. И. Несколько словарных разысканий // Сб. ОРЯС. Л., 1928. Т. 101.
№3.
Чернышев В. И. Правильность и чистота русской речи. Пг., 1915. Вып. 2.
(Черн.)
Чествование академика С. П. Обнорского // Изв. АН СССР. ОЛЯ. 1948. Т. VII.
№6.
Чехов в воспоминаниях современников. М., 1952.
Чуковский К. И. Ахматова и Маяковский // Вопросы литературы. 1988. № 1.
Чуковский К. И. Живой как жизнь. М., 1962.
Шапиро А. Б. Очерки по синтаксису русских народных говоров. М., 1953.
Шаповалова Т.А. Формы существительных и прилагательных в «Российской
грамматике» и художественных произведениях М. В. Ломоносова //Уч.
зап. Абаканского пед. ин-та. 1955. Вып. I.
Шафарик П. Взгляд на древность глагольской письменности // Исследования
и замечания о древних памятниках старославянской литературы. СПб.,
1856.
Шахматов А. А. Записка об ученых трудах А. И. Соболевского. III при-
ложение к протоколу заседания ОС АН 13 мая 1900 года // ААН. Ф. 2.
Оп. 117. Д. 105. Л. 12-14.
Шахматов А. А. Исследование о Двинских грамотах XV века. СПб., 1903.
Шахматов А. А. Историческая морфология русского языка. М., 1957. (Шахм.)
339
Шахматов А. А. Курс истории русского языка. СПб., 1910—1911 [литогр.
изд.]. Ч. III.
Шахматов А. А. Очерк современного русского литературного языка. 4-е изд.
М., 1941. (Шахм., очерк)
Шварцкопф Б. С. О социальных и эстетических оценках личных имен //
Ономастика и норма. М., 1976.
Шварцкопф Б. С. Хлестаков и курьеры // РР. 1968. № 6.
Шмелев Д. Н. Некоторые вопросы развития и нормализации современного
русского языка // Изв. АН СССР. ОЛЯ. 1962. Т. XXI. № 5.
Щерба Л. В. Опыты лингвистического толкования стихотворений //
Щерба Л. В. Избр. работы по русскому языку. М., 1957.
Щерба Л. В. Современный русский литературный язык // Щерба Л. В. Избр.
работы по русскому языку. М., 1957.
Эйхенбаум Б. Лев Толстой. Семидесятые годы. Л., 1974.
Энговатов Н. В. Древнейшая русская азбука // Знание — сила. 1960. № 11.
Юбилей пятидесятилетней литературной деятельности академика князя
Петра Андреевича Вяземского. СПб., 1861.
Юрченко А. С. И один в поле воин // РР. 1977. № 6.
Ягич И. В. Глаголическое письмо // Энциклопедия славянской филологии.
3. СПб., 1911.
Ягич И. В. Заметка об одном рукописном словаре немецко-русском XVII-ro
столетия // Изв. АН. ОРЯС. 1897. Т. II. Вып. 1-2.
Ягич И. В. Критические заметки по истории русского языка. СПб., 1889.
Ягич И. В. Рассуждения южнославянской и русской старины о церков-
нославянском языке // Исследования по русскому языку. СПб., 1895.1.
Язовицкий Е. В. Говорите правильно. М.; Л., 1964.
Янин В. Л., Рыбаков Б. А. По поводу так называемых открытий Н. В. Энго-
ватова // Советская археология. 1960. № 4.
Abicht R. 1st die Ahnlichkeit des glagolitischen mit dem grusinischen Alphabet
Zufall? Leipzig, 1895.
Bauer J. К povaze vlivu cirkevni slovanstiny na staroruskou syntax // Bulletin
Ustavu ruskeho jazyka a literatury. Praha, 1966. X.
BeaulieuxL. L’extension du pluriel masculin en -а, -я en russe modeme// Memoires
de la Societe de linguistique de Paris. 1913. Vol. 18. N. 3.
Brauer H. Untersuchungen zum Konjunktiv im Altkirchenslavischen und im
Altrussischen. Die Final- und abhangigen Heischesatze. Wiesbaden, 1957. S.
95, 100.
Brauer H. Zur Frage der altrussischen Ubersetzungsliteratur (Der Wert syntaktischer
Beobachtungen fur die Bestimmung der altrussischen Ubersetzungsliteratur)
// Zeitschrift fur slavische Philologie. 1959. Bd. XXVII. H. 2.)
Ericsson K. The Slavonic Alphabet a Credo // Das heidnische und christliche
Slaventum. Wiesbaden, 1970. Bd. 2.
Fontane di Roma. Praha, 1965.
GasterM. Ilchester lectures on Greeko-Slavonic literature and its relation to the
folklore of Europe during the Middle ages. London, 1887.
GregorieH. Les sauterelles de Saint Jean Baptiste. Texte epigraphique d’une epitre
de S. Isidore de Peluse // Byzantion. 1929-1930. Vol. 5.
Grivec Fr. О Metodiovem nomokanonu// Slovo. Zagreb. 1957. № 6-8.
340
Herne Gunnar. Die slavischen Farbenbenennungen. Uppsala, 1954.
HoralekK. К pfekladatelske cinnosti Metodejove // Slavia. 1958. Rocn. XXVII. № 4.
Isacenko A. Zaciatky vzdelanosti vo Velkomoravskej risi. Turc. Martin, 1948.
Jagic V. Entstehungsgeschichte der kirchenslavischen Sprache. Berlin, 1913.
Jakobson R. Saint Constantin et la langue syriaque // Annuaire de 1’Institut de
philologie et d’histoire orientales et slaves. New York, 1939-1944. Vol. 7.
Klemensiewicz Z., Lehr-Splawinski T., UrbanczykS. Gramatyka historicznaj^zyka
polskiego. Warszawa, 1955.
Kos M. Slovanski teksti v kodeksu 95 v mestne biblioteke v Toursu // Slavia,
1924. Rocn. III. № 2-3.
Kujev Kujo M. Zur Frage der Bedeutung der Worte «cxti бо eipe живи иже
сжт1 видели и\1» in der Schrift «О писменьхъ» des Monchus Chrabar//
Zeitschrift fur Slavistik. 1966. Bd. 2.
LeemingH. The Slavonic letter-name «jer» // Rocznik slawistyczny. 1967. XXVIII.
№ 1.
Mares F. V. Azbucna basen rukopisu Statni vefejne knihovny Saltykova-Scedrina
v Leningrade // Slovo. Zagreb, 1964. № 14.
Mares F. V. Dva objevy starych slovanskych napisu// Slavia. 1951. Rocn. XX. № 4.
Mathiesen R. An emensation to the Vita Methodii XV. 1 // Зборник за филологщу
и лингвистику. Нови Сад, 1967. Т. X.
Minns Е. Н. Saint Cyril really knew Hebrew // Melanges publies en Fhonneur de
M. Paul Boyer. Paris, 1925. P. 94-97.
MigneJ. P. Patrologiae cursus completus. Series graeca. T. 1-161. Parisiis, 1857—
1890. T. 1-161.
Nahtigal R. Doneski k vprasanju о postanku glagolice // Razprave. I. Ljubljana,
1923.
Otrqbski J. Noch einmal iiber Rush // Die Welt der Slaven. 1966. Bd. IX. 1-2.
Regel W. Analecta Byzantino-Russica. SPb., 1891.
ResetarM. Zur Ubersetzungstatigkeit Methods // Archiv fur slavische Philologie.
1913. Bd. 34.
Shapiro M. Slavonic *nej$syt ‘pelican’: The Perpetuation of a Setptuagintal
Solecism // The Slavonic and european review. London, 1982. Vol. 60. № 2.
StipcevicB. Marcanska varijanta «Skazanja о sloveseh» Cmorisca Hrabra // Slovo.
Zagreb, 1964. № 14.
Swane Gunnar. Славянский Физиолог (александрийская редакция). По
рукописи Королевской библиотеки в Копенгагене // Arbejdspapirer Slavisk
Institut Aarhus Universitet. 1985.
Tkadlcik V. Dve reformy hlaholskeho pisemnictvi. Pismeno ip // Slavia. 1963.
Rocn. XXXII. № 3.
Tkadlcik V. Dvoji ch v hlaholici // Slavia. 1964. Rocn. XXXIII. № 2.
Trubetzkoy N. Das Miinchener slavische Abecedarium // Byzantinoslavica. Praha,
1930. №2.
Trubetzkoy N. S. Altkirchenslavische Grammatik. Wien, 1954.
Unbegaun B. La langue russe au XVI-e siecle. Paris, 1935.
Unbegaun B. Grammaire russe. Paris, 1951.
Vaillant A. L’alphabet vieux-slave // RES. Paris, 1955. Vol. 32.
Vaillant A. Les «letters russes» de la Vie de Constantin // RES. Paris, 1935.
Vol. 15. 1-2.
Vaillant A. Un mot imaginaire: vieux-russe vermije «sauterelles, vers» // RES.
Paris, 1969. Vol. 48.
341
Vaillant A. Une homelie de Methode // RES. Paris, 1947. Vol. 23.
Vasmer M. Baltisch-slavische Wortgleichungen. 1. r.-kslav, abredb «Heuschrecke» //
Езиковедски изследвания в чест на акад. Ст. Младенов. София, 1957.
Vasica J. Anonimni homilie rukopisu Clozova po strance pravni // Slavia. 1956.
Rocn. XXV. № 2.
Vasica J. Jazykovapovaha«Zakonasudneho Ijudem»//Slavia. 1958. Rocn. XXVII.
№ 4.
Vasica J. Metodejuv preklad nomokanonu // Slavia. 1955. Rocn. XXIV. № 1.
Vincke F., Detrez R. De 1’origine et de la structure de 1’alphabet glagolitique //
Orientalia Lovaniensia Periodica. 1992.
Vondrak V. Zur Frage nach der Herkunft des glagolitischen Alphabets // Archiv
fiir slavische Philologie. 1896. Bd. XVIII.
Weingart M. Ceskoslovensky typ cirkevnej slovanciny. Bratislava, 1949.
van-Wijk N. Zur Betonung der slavishe Duals // Neophilologus. 1920. Vol. 2.
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие...........................................................3
От автора.............................................................4
Часть I. У истоков славянской письменности
Вопросы возникновения славянской письменности в трудах
советских и болгарских ученых за последнее десятилетие
(1950-1960)..................................................5
О названиях славянских букв и о порядке их в алфавите........... 18
Славянские азбуки..............................................28
Еще раз о «русских письменах» (К 1100-летию со дня смерти
Константина-Кирилла)........................................33
У истоков славянской письменности (К переводческой
деятельности Мефодия).......................................38
Заметки о лексике Синайского патерика (К вопросу о переводе
Патерика Мефодием)..........................................42
Рецензия на книгу: Бернштейн С. Б. Константин Философ
и Мефодий. Начальные главы из истории славянской
письменности................................................47
Рецензия на книгу: Куев Куйо М. Черноризец Храбър............. 52
Рецензия на книгу: Добрев Иван. Глаголическият текст
на Боянскня палимпсест. Старобългарски паметник от края XI век .... 56
Рецензия на книгу: Коссек Н. В. Евангелие Кохно. Болгарский
памятник XIII в.............................................60
Рецензия на книгу: Куев К. М. Съдбата на старобългарските
ръкописи през векове........................................63
Об азбуке на стене Софийского собора в Киеве...................66
О новой интерпретации славянского азбучного именника как текста.72
О первой славянской азбуке, ее происхождении и структурных
особенностях................................................83
Славянское дср'Ьдь (К вопросу о значении и этимологии).........98
Старославянское реть — Супр. Р. 400. 16 ........................ 105
«Кая бо пища Иоанова?» (К толкованию Евангелий от Матфея
3 : 4 и от Марка 1 : 6).................................. 108
Часть II. О языке древних русичей и их потомков
Из истории именного склонения (К вопросу о происхождении
именительно-винительного падежа множественного числа мужского
рода на -а в русском языке)................................115
К истории именного склонения (Употребление формы
им.-вин. падежей множ, числа на -а от существительных
мужского рода в русском литературном языке XVIII —
начала XIX в.).............................................. 126
Именительный множественного на -а (рода, тенора, госпиталя)
в современном русском языке............................... 134
К истории древнеславянской звательной формы.................. 162
Дитя и дитё.................................................. 167
Рецензия на книгу: Марков В. М. Историческая грамматика
русского языка. Именное склонение......................... 171
343
К вопросу о славяно-русизмах в древнерусском литературном
языке (союз дабы).......................................... 175
Библейская птица неясыть и ее история в древнерусской книжности .... 183
К этимологии слова стрюцкий................................... 191
К истории фразеологизмов, включающих словосочетание
синь порох................................................. 197
К истории поговорки попал, как кур во щи...................... 202
Как и почему празднуют трусу?..................................210
Всё (все) и вся................................................216
Стулья ломать..................................................218
Рецензия на книгу: Филин Ф. П. Происхождение русского,
украинского и белорусского языков...........................222
А. И. Соболевский..............................................226
Часть III. Русский быт и словесность
Это притягательное «фру-фру».........................................246
Валет червонный и бубновый.....................................250
Зефироты В. Ф. Одоевского и Л. Н. Толстого.....................256
«Апреля в первый день обман...»................................261
День рождения, день ангела — именины...........................267
«Звала Полиною Прасковью...» (Автор и его герой об имени
собственном)....................................................274
Часть IV. Varia
К истории одного заглавия («И один в поле воин»)...............280
История заглавия последней повести Н. С. Лескова...............287
«Сорок тысяч курьеров»?! Почему?...............................292
«И вся моя молодость прошла с ним».............................296
Звучащее слово в художественном произведении...................302
Первый блин комом (на злобу дня)...............................308
Из невозвратного прошлого... (Воспоминания
о А. М. Селищеве и С. П. Обнорском).............................313
Список сокращений.....................................................317
Список источников.....................................................318
Список справочной литературы и словарей...............................324
Библиография..........................................................326
Научное издание
Иванова Татьяна Аполлоновна
ИЗБРАННЫЕ ТРУДЫ
Под редакцией С. А. Авериной
Ответственный редактор О. С. Капполь
Редактор Д. Е. Стукалин
Корректоры М. К. Одинакова, О. Е. Юдина, Е. П. Николаева
Верстка Г. А. Курбановой
Художественное оформление С. В. Лебединского
Лицензия ЛП № 000156 от 27.04.99. Подписано в печать 14.09.2004.
Формат 60х 90 '/16. Бумага офсетная. Гарнитура Times. Печать офсетная.
Усл. печ. л. 21,5. Тираж 800 экз. Заказ № 187.
Отпечатано с готовых диапозитивов в типографии Издательства СПбГУ.
199061, Санкт-Петербург, Средний пр., д. 41.