Мифы, лег«зды
удмуртского народа

,ЯИИ


Издание осуществлено при участии Комитета
по делам национальностей при Правительстве
Удмуртской Республики
Художник
М. ГАРИПОВ

ББК 82. ЗУ
М68
Рецензенты кандидаты филологических наук
Т. Г. ПЕРЕВОЗЧИКОВА,
А. Н. УВАРОВ
, 4702550000—035 п,
М -------------- 54—95
М134(03)—95
ББК 82.3У
ISBN 5—7659—0460—2
© Издательство “Удмуртия”, 1986
© Н Кралина, литературная обработка, 1995
© М Гарипов, оформление, иллюстрации. 1995
ОБ ЭТОЙ КНИГЕ
Между седым Уралом и голубой Волгой, в краю родников и лесных рек,
издавна селились охотники и землепашцы — предки удмуртского народа.
В густом таежном лесу подстерегала их встреча с дикими зверями, осторожны-
ми и коварными. Долгие вьюжные зимы, прерывая связь со всем остальным
миром, заставляли с тревогой прислушиваться к тому, как ураганные порывы
ветра, разбушевавшись, ломали вековые сосны и ели, вырывая их с корнем.
А в тихую морозную ночь, когда звезды, казалось, совсем низко спускались
к земле, рядом и поодаль громово ухали разрываемые стужей деревья... По
весне просыпались реки, они крушили ледяные оковы, вздымались, выходя
из берегов, смывали запруды, строения, прибрежные деревья, унося их прочь
или затягивая в омуты. К лету, когда вешние воды, отбушевав, смирялись,
реки преображались, но затопленные коряги, тихие омуты грозили человеку
опасностью.
Чтобы выжить здесь, надо было быть выносливым, сильным, мужествен-
ным. И миролюбивым: в одиночку, без взаимной поддержки родйчей и со-
седей никак не обойтись — ни дорог не проторить, ни охотничьих троп не про-
ложить, ни лес под пашню не выкорчевать, ни запруду соорудить. Однако су-
ровая природа не отпугнула древних удмуртов. Эта земля была по-своему
прекрасна. Лес не только грозил опасностями, но и одаривал щедрыми дара-
ми. Реки безотказно крутили мельничные колеса, кормили водившейся в изо-
билии в них рыбой, родники поили целебной водой, короткое лето было теп-
лым и солнечным. Лес и река, вся природа, что окружала человека, давала
людям пищу, одежду, тепло. Но она же, случалось, жестоко карала за неосто-
рожность: одинокий путник зимой сбивался с дороги и замерзал, охотник,
забывший о предосторожностях, забредал в такую глухомань, что не всегда
удавалось и выбраться, речные омуты, топляки, холодные ключи тоже не
упускали своих жертв...
В те далекие, очень и очень давние времена, когда удмуртские племена еще
не стали единым народом, когда не было ни письменности, ни книг, многое в
природных явлениях казалось необъяснимым, грозным и неодолимым, а чело-
век, уклад его жизни полностью были в зависимости от погоды и природы.
О чем же можно было мечтать тогда? На что надеяться? На милостливую
природу? А может, на могущественное существо, которое помогает человеку
или, напротив, наказывает его? Так у людей в древние времена зародились
первые религиозные представления, так люди придумали себе богов, каждый
7
из них проявлял, как казалось, свою власть в подвластном ему царстве —
на воде, в лесу, в поле, в домашнем хозяйстве.
Во всем мире люди создавали богов по своему образу и подобию. В этом
отношении удмурты — не исключение. Инмар, создатель земли, предстает
прежде всего тружеником, озабоченным тем, чтобы земля становилась все
краше и богаче. Он не возносится своими заслугами, умеет радоваться удачам
человека, то есть независтлив, хотя и не лишен чувства самолюбия, держится
с достоинством, не грозен, незлобив, но и не всепрощающ. Он и другие, тоже
придуманные существа, не похожи друг на друга, и у каждого из них свой ха-
рактер. Кто-то мелочен и завистлив, кто-то глуповат и зол, кто-то умен, но
склонен к подлости, кто-то прост и доверчив... Беда, если от таких зависят
судьбы других и, прежде всего, самого человека. Мифы и сказания по-своему
изобличают их коварство, показывают превосходство над ними обыкновен-
ного человека-труженика, не наделенного особой физической силой или вол-
шебным умением. Так, в мифотворчестве проявляются нравственные воззре-
ния народа, его постоянная вера в торжество человеческого разума.
Из поколения в поколение удмурты рассказывали о деяниях и проделках
существ, которых никто ни разу не видел: о хозяине неба Инмаре, о хозяине
воды Вукузё, о недобрых водяных и прочей нечисти, как их некогда называли.
Отчего же так живучи оказались эти явно фантастические сказания? По-
чему Инмар, Вукузё и все их окружение так долго помнились людям? Да по-
тому что в те времена мифы, сказки и предания были учебником жизни. Как
бы человек обходился без них, этой кладези мудрости и воззрений многих по-
колений, когда не было у него ни ученых, ни науки, которые могли бы объяс-
нить, как появилась сама земля и как обживали ее люди.
Некогда, в давно минувшие времена, произведения устного творчества
помогали человеку выстоять перед грозными стихиями природы, отвоевывать
и обживать новые земли. Нелегкой была эта борьба с темными и злыми си-
лами, которые в мифах и сказаниях он олицетворил в разноликих .человеко-
образных существах. Так получилось, что у удмуртов более сохранились фан-
тастические повествования о состязаниях и единоборстве с существами воды
и леса, об их коварстве и проделках. Но разве могло быть иначе в краю без-
дорожных глухих лесов и множества изменчивых рек и водоемов?
Мифы, сказания, сказки, легенды донесли до нас живую фантазию народа
тех времен, которые давно миновали. И вот мы снова читаем про Инмара и
Вукузё, теперь уже абсолютно точно зная, что на самом-то деле их никогда и
не бывало на свете. И не только игра ума и воображения привлекает нас в уст-
ной поэзии. Главное в другом: есть в ней большой силы заряд мудрости, жиз-
нелюбия, проносящий ее нетленной через века и эпохи. В мире всегда были
добро и зло, они всегда противостояли друг другу. Они и ныне, как ни-
когда прежде, заявляют о себе. Одни творили мир, что окружает и радует нас,
а другие строили козни и пытались разрушить сотворенное, напускали мелкие
и крупные напасти. Год за годом, век за веком, тысячелетие за тысячелетием
противоборствуют свет и тьма. Хитрость, коварство, злобность натворили не-
мало черных дел, но сокрыть истину им не но силам, как и повернуть жизнь по
своим законам. Так утверждает многовековой опыт народа.
Н. Кралина,
кандидат филологических иаук
ИНМАР И ВУКУЗЁ
IЛ M il

-а	КАК ЗЕМЛЮ СОТВОРИЛИ
№
то было так давно, что даже никто не помнит, когда это
было. Ни земли, ни людей на всем свете: только небо, вода
и солнце. На небе жил хозяин неба Инмар. Само имя его состоит из
слов «ин» и «мар». Всякий, кто научится понимать удмуртский
язык, узнает в «ин» — небо, а в «мар» — что. То, что в небе, и есть
Инмар.
А в воде жил хозяин воды Вукузё. Небо было чистое-чистое,
как снег, белое-белое, как береза. Оно висело так близко к воде, что
Инмар, не спускаясь, черпал воду золотым ковшом с длинной
ручкой и поливал облака, чтоб они не высыхали от солнца. Другой
заботы не ведал хозяин неба. И Вукузё никакой работы не знал,
только и делал, что целыми днями сушил свою зеленую бороду:
вешал конец бороды на облако, а сам ложился на воду и лежал себе,
подремывая.
Хотя борода Вукузё была длиннее, Инмар считался у них
старше, а потому хозяин воды должен был повиноваться ему. Так
и жили они много веков по соседству. Один пас облака, другой —
бороду сушил да воду время от времени мутил.
Однажды взгрустнулось Инмару, и пришло ему на ум
переменить занятие. Он повесил ковш на любимое облако, которое
всегда под рукой держал, снял бороду Вукузё с облака и велел тому
нырнуть поглубже — достать земли со дна.
Не понравилось Вукузё, что Инмар помешал ему бороду
досушить и на солнце погреться вволю, а перечить старшему не
посмел. Послушаться — послушался, но обиду затаил. «Ишь, раз
он Инмар агай1, то и понукает! — думал он, опускаясь на дно.—
Достань ему земли да еще и до крупинки отдай. Ему — все, а мне,
выну2,— ничего?» Взял он две пригоршни со дна и, чтобы утаить
от Инмара, часть земли положил за щеку и вынырнул.
Инмар бережно принял доставленную землю, положил на
ладонь, разровнял, дождался, когда она подсохнет, а потом начал
сдувать ее во все четыре стороны. Упав на воду, согретая солнцем
и дыханием Инмара, земля стала разбухать и расти-разрастаться.
Ее становилось все больше и больше, столько, что конца-краю не
видать. Хотя и далеко видно было: земля-то получилась гладкая-
гладкая, как сковорода,— ни гор, ни холмов, ни оврагов, ни болот.
1 Агай — старший брат.
2 В ы н — младший брат.
13
Стала разбухать и та земля, что Вукузё припрятал за щекой.
Росла, росла — вот-вот голову разнесет. Так бы и вышло,
наверное, не догадайся Вукузё плюнуть что есть силы. И разлете-
лась та земля в разные стороны, упала на ровную землю Инмара
горами да болотами, кочками да оврагами. Не схитри, не ослушайся
Вукузё Инмара, земля досталась бы людям совершенно ровная —
без возвышенностей и низин, без гор и болот.
Инмар, довольный свершением нечаянной задумки, даже не
заметил перемены, что случилась с землей из-за Вукузё. Он уже
принялся за привычное занятие: стал перегонять облака с места на
место. Только заметил, плохо они взбиваются, мало кучерявятся,
пришло, знать, время полить их водицей. Взял Инмар ковш
с длинной ручкой, отогнал облака, чтоб не мешали черпать воду.
Только тут и увидел, что сталось с его землей, только тут и понял,
отчего облака стали мятые и рваные: горы царапали им брюхо,
мяли и разрывали их. Чья это проделка, не надо было и угадывать:
всего-то двое жили на свете. «Ну, бездельник, ну, лежебока!
Погоди же...» — рассердился впервые Инмар. Оставил все дела
и стал думать, как раз и навсегда проучить Вукузё, чтоб неповадно
было самовольничать.
СОТВОРЕНИЕ ПЕРВОЙ ЖИВНОСТИ
умал, думал Инмар, чем досадить Вукузё, и придумал
заселить землю великанами, чтоб они ручищами рыбу ловили
и лентяя Вукузё покоя лишили. «То-то лихо ему придется! Некогда
будет сушить и разглаживать зеленую бородищу»,— подумал
он. Но вот ведь незадача какая: дело-то новое — как к нему
подступиться? Никогда Инмар не видал, никогда не знавал земной
живности. Получится ли? Не попробовать ли сначала сотворить
тварь поменьше? А уж потом, если удастся, приняться за
великанов.
Спрыгнул Инмар на землю, нашел кочку повыше и попри-
глядней других, срезал под корень. К ней приладил кочку
покороче, небольшую, шишкастенькую, в срезе потоньше — голова
получилась. Насадил сотворенное изделие на четыре сучковатых
прутика. Поставил на землю — стоит! Отошел, посмотрел: «Ишь
14
ты! Настоящая тварь, хоть и малая. Назову-ко я ее собакою. Пусть
покой сторожит на земле». Тут Инмар вдохнул в нее жизнь,
полюбовался на четвероногое создание, которое, сделав круг возле
него, терлось у ног и смотрело преданными глазами, а потом
поднялся на небо.
Но Вукузё тоже не дремал: подглядывал да подсматривал за
хозяином неба исподтиха. Как только тот скрылся, он подкрался
к собаке и сказал, покачав головой:
— Эх ты, бедняжка! Без шерстиночки, без пушиночки —
голыш-голышом. Как же ты зимнюю стужу снесешь? Нет, не
сдюжишь, насквозь промерзнешь.
Собака уставилась на Вукузё испуганными глазами. Она
и в самом деле не знала, как лютой зимой прожить без теплой
шубы. А Вукузё обрадовался:
— Так и быть,— говорит,— выручу: сделаю тебе добрую
шубу. Только, чур, не даром, запомни: сразу расплатишься, как
скажу. Да не бойся, много не запрошу, считай, задаром сделаю.
Собака вильнула хвостом и согласилась. Откуда ей было знать,
что Вукузё задумал недоброе дело, притворившись, что хочет лишь
добра. Так собака оказалась легковерной, а Вукузё — коварным:
думал одно, а говорил другое. Он прочесал пятерней раз-другой
бородищу, глянь — хватило той шерсти на собаку, всю прикры-
ло — морду поглаже, загривок и спину — полохматей. И на хвост
осталось. Шуба очень понравилась собаке: она отряхнулась,
благодарно вильнула хвостом и стала прилизывать, чистить
языком обновку, ожидая за это похвалы от того, кто снабдил ее
шубой. Ничего не сказал Вукузё, молча скрылся под воду.
15
4 JC*
ВТОРОЕ ТВОРЕНИЕ ИНМАРА
Wf 'iW mi
и V 4
▼	ного ли, мало ли прошло времени, Инмар опять
спустился на землю. На этот раз немедля приступил к заветному
творению, стал создавать великанов. Решил сделать хотя бы двух
для начала, но таких, чтобы друг от друга немного отличались,
чтобы при встрече не перепутать их потом. Выискал гору повыше
и постройней, приметил, чтоб не потерять, а сам отправился искать
другую — поменьше и поокруглей. Сыскал и такую. Пришла пора
приступать к исполнению задуманного, но как быть, если горы,
которые он облюбовал, не далеко друг от друга, но и не близко?
Надо бы обе сразу выделывать, вдвоем-то созданиям, когда он их
оживит, будет веселее на земле. Призадумался Инмар и надумал
пододвинуть к большой горе ту, что поменьше. Попыхтел,
покряхтел, а придвинул, поставил облюбованные горы рядом.
Разве легко гору своротить? Своротил, приволок — от усталости
уснул замертво возле. Утром с зарею принялся за дело: где
срубил, где сколол от одной и другой горы, где отсек, где скруг-
лил — замаялся. Да и не диво, не из глины лепить — из каменной
породы вырезать, из кремня, а то и потверже.
Сто потов сошло, сто мозолей натер — не отступился. День ото
дня все рьяней и рьяней трудился, от зари до зари без продыху. Уж
очень хотелось ему увидеть, что получится. Даже про Вукузё
позабыл. А Вукузё то и дело из воды выскакивал да поблизости
шастал, пытаясь угадать, что надумал Инмар сотворить из его гор.
Так прошла не неделя, не год, может, век или века — никому
про то неведомо. Наконец, Инмар последние лишние неровности
снял с великанов и отошел полюбоваться на дело рук своих.
«Хороши получились создания! — подумал он.— Пусть живут
и друг без друга жить не смогут, пусть живут неразлучно.
А назову я их мужчиной и женщиной».
И тут же хотел оживить сотворенных, но спохватился, что не
прихватил с собой разум, который остался у него на небе в берестя-
ной коробке. Как они без разума жить станут? Без разума люди —
не люди, не заменят его ни сила, ни здоровье. И счастье без разума
не познают. «Придется на небо за разумом отправляться»,—
подумал Инмар и тут же вспомнил про Вукузё. Вдруг тот явится
и испортит создания? Что ему, бездельнику, стоит вековой труд
загубить?
— Эй, собака! — крикнул Инмар.
16
Собака — тут как тут. ее и кричать нечего было: все возле
создателя вертелась
— Сторожи! Смотри, чтоб косматый не тронул! — распоря-
дился хозяин неба.
Обрадовалась собака, ей давно надоело без дела слоняться,
давно хотелось Инмару службу сослужить.
Т	КАК ВУКУЗЁ ОБМАНУЛ СОБАКУ
1 * С
.1 I: е успел Инмар дойти до облака, на котором у него была
береста с разумом спрятана, как Вукузё возле каменных великанов
очутился. Второпях отжал мокрую бородищу и говорит:
— Вот и я! Не забыла ль, друг-собака, должок? Срок пришел
расплатиться. Пора!
— Пора так пора, не спорю. Чего же тебе от меня надобно? —
спросила собака.
— Всего ничего, сущую безделицу: подпусти лишь потрогать
диковинные штуки,— ответил Вукузё.
— Не пущу! Долг верну, но только иначе.
— Вот так да! А коль шубу обратно стребую?
— Что ж, на — снимай, отдам до шерстиночки, но хозяина —
не ослушаюсь! — ответствовала собака.
Видит Вукузё — не сговориться ему с этой верной хозяину неба
тварью. Тогда он пустился на хитрость.
— Ну и глупое же гы, однако, создание! — беззлобно сказал
он четырехногой.— Так уж и быть — не пускай Думаешь, очень
надо мне это? Да ничуть! Просто тебе же добра желаю. Небось не
забываешь про долг-то ни днем ни ночью? Вот и хочу помочь тебе
поскорее расквитаться со мной. Для этого дозволь мне хотя бы
отсюда плюнуть на них, и мы — в расчете. Что от этого с камнями
станется? Лишь себя потешу, а их — не убудет.
Собака согласилась: пусть себе потешится, пусть плюнет, если
уж так ему хочется. Беда невелика: горы и есть горы, ничего с ними
не случится. Зато такая ладная шуба на веки вечные будет на ней.
17
2 Сказки уамлртско! nip
Откуда ей было знать, что слюна у Вукузё ядовита, что она
и камень разъедает?
Вукузё не замешкался, тут же плюнул раз, другой и третий,
махнул бородищей и пустился восвояси. Оно и вовремя: вскоре
вернулся Инмар, запыхавшись от бега, и разум принес — вложить
в великанов.
Глянул — и обомлел. Его заветные творения покрылись
волдырями и струпьями, опухолями и болячками... Как быть
теперь? Столько сил напрасно потрачено! Неужто заново все
переделывать?
Сел Инмар на камень и задумался. Думал час, думал другой,
а на третий... Лучше бы подольше думал, может, до чего получше
додумался, как-никак начало человечества замышлял, тут нельзя
было быть непредусмотрительным. А он? Чтобы скрыть всю
неприглядность, оставленную Вукузё, решил вывернуть каменных
великанов наизнанку. Откладывать порешенное на потом — не
в обычае Инмара. И он тут же приступил к делу. Однако и оно
оказалось не из легких, пришлось снова попотеть и понадсаживать-
ся. Но не отступился Инмар, довел задуманное до конца, вывернул
горы наизнанку. С той поры, сказывают, все болезни, все недуги
людей и скрываются внутри, там и таятся до поры до времени в
каждом человеке.
Занедужится кому — как знать, отчего тот недуг приключился,
отчего слабеют силы больного и полыхает жар во всем теле? Когда
причины скрыты внутри, как распознать их? Не спрячь Инмар
внутрь следы проделки Вукузё, не поленись он переделать все
заново, может, люди и вовсе не знали бы болезней.
Но вернемся к Инмару.
— Для начала сойдет! — сказал он.— Пусть живут и пло-
дятся. Пусть всякие разные люди пойдут от них на земле. Пусть
живут и украшают мою землю.
Инмар вдохнул жизнь в великанов. Те, ожив, зашагали
проворно прочь, даже не взглянув на Инмара. Тут только
и вспомнил он о разуме, который так и остался лежать на земле
завернутым в бересту. Надо же было так случиться! А все
Вукузё... Не из-за него ли переделывал свою работу Инмар, не из-
за него ли расстроился и поторопился? Теперь беды не исправишь!
Разум — главное в человеке. И здоровье, и сила, и крепость — не
благо, а одна беда, если разума-то нет.
Непросто, оказывается, и Инмару, самому хозяину неба под
солнцем, земную жизнь налаживать. Чуть не с самого начала —
сплоховал. И как еще сплоховал создатель!
18
Отправился Инмар, понуривши голову, к себе на небо пасти
заброшенные облака, что бродили себе и бродили по небу, росли
и тучнели без догляда.
И1 Д	ПЕРВОЕ ТВОРЕНИЕ ВУКУЗЕ
«1 I Д'®
(JI >ока Инмар думал, как исправить свою ошибку, мучился
тяжкой думой, на земле все шло своим чередом. И Вукузё не терял
времени даром. Как только Инмар удалился, он вмиг выскочил из
воды и принялся за дело. Не зря он подглядывал за тем, как
хозяин неба создавал собаку и великанов. Он тайком учился у него,
старался запомнить, что и как Инмар делал, даже узелки на бороде
завязывал, не надеясь на свою память. Уж очень ему хотелось стать
творцом, как Инмар, и тоже сотворить кого-нибудь: собаку не
собаку, человека не человека.
«Пусть будет оно покрупнее собаки. Но и не такое огромное, как
эти глыбы каменные»,— думал Вукузё.
Пошел он в лес, нашел чурку, поросшую мхом, приделал четыре
крепких хворостинки с сучками посредине, поставил чурку на них.
«Стоит ведь!» — обрадовался Вукузё, а потом присмотрелся: чего-
то вроде бы не хватает в его творении. Еще и еще присмотрелся и,
наконец, догадался — головы нет. Поискал кочку островерхую,
срезал и приделал тупым концом к чурбаку.
«Чем не голова? Почти как у собаки»,— решил он. Снова
посмотрел на дело рук своих и заметил, что у того теперь хвоста не-
достает. Тогда он стал приделывать к другому концу чурбака
длинные хворостины, но они не держались. Пришлось короткую
воткнуть.
«Теперь все как будто на месте, но очень похоже на собаку. Еще
скажет, что не сам догадался, а от него, небожителя, перенял»,—
подумал Вукузё. Уж так-то ему хотелось самому прославиться!
Чтоб не было похоже ни на человека, ни на собаку, Вукузё взял
и приделал к изделию длинную бороду и два острых перевитых
корешка — рогами их назвал.
19
Может быть, Вукузё и еще до чего-нибудь додумался бы, но тут
появился Инмар. Он не стал укорять меньшого за рогатую собаку,
даже так подумал, наверное: «На лбу — рога? А ведь ничего, что-
то в этом есть, пожалуй. Аовко придумал, чем отличиться, шель-
мец. Сгодятся небось. Пусть и рогатая живность на земле водится,
пусть. Рога, пожалуй, не лишние. А борода зачем? Ладно, пусть
останется и она — как знак того, что сотворил эту живность
длиннобородый». Не стал ничего поправлять Инмар, взял
и оживил творение Вукузё.
— Мм-е-е... М-е! — промекало оно, тряся бородою, и при-
пустилось по камням в гору.
Так появилась на земле коза.
Инмар одобрил про себя работу Вукузё и решил заселить
землю множеством других тварей. Он отправился в леса, не зная
устали, бродил по ним, создавая по пути кротких и хищных, малых
и крупных зверей, животных, птиц и насекомых — разную
живность, которая разбегалась, разлеталась, расползалась от него,
расселяясь, гнездясь в облюбованных местах.
Так заселил Инмар леса, горы, долины, воды на земле
живностью разного рода, вида и обличия.
ВТОРОЕ ТВОРЕНИЕ ВУКУЗЕ
Инмар в поте лица, позабыв на время о своем главном
создании, трудился над разной земной живностью, Вукузё тоже не
сидел без дела. То, что сам Инмар не обругал его первое творение,
а оживил — придало силы Вукузё. Он решил еще попробовать
свои способности и умение. Кого бы сотворить, долго раздумывать
не стал. Ясное дело кого — человека воды, вумурта, чтобы тот из
рода в род служил Вукузё безоглядно, стращая людей земли и сея
меж ними раздор да озлобление. Пусть заселят те вумурты светлые
реки, темные омуты, лесные озера и всякие прочие воды. В оди-
ночку и семьями пусть живут они, но чтобы каждый из них не
преминул зло принести человеку столько раз, сколько с ним
встретится.
20

«Быть сильным, как великаны Инмара, им ни к чему. Пусть
только обретут умение становиться такими, чтоб в больших
и малых водоемах им было просторно. Главное то, чтоб были они
хитры и коварны; если своего коварства не хватит, пусть перени-
мают друг от друга, от меня и еще от кого сумеют. Так-то вот.
Пусть они умеют при нужде даже человеком обернуться». Таким
вот задумал Вукузё вумуртов — людей воды, все предусмотрел
и только тогда приступил к их сотворению.
Для начала он, не жалея бороды, как неводом, прочесал ею дно
самой глубокой и широкой реки, отыскивая коряжину поузловатее,
крученую-перекрученую. Нашел. Потом стал прилаживать к ней
длинные лохматые водоросли и мхи с острой осокой, сплел веревку
из волос собственной бороды и привязал ею к коряжине накрепко
болотную кочку вместо головы, две гнилушки вставил — глаза
будут, чтоб светились в темноте, оплел космами всю корягу...
Ох и страшилище вышло! А Вукузё доволен:
— Ай да я! Молодец! Инмару такое и во сне не приснится! —
воскликнул он.
Услышала собака эти радостные вопли, прибежала взглянуть,
чем так расхвастался Вукузё. Только глянула — шерсть поднялась
на загривке, зарычала собака на корявое чудище. С первого
взгляда невзлюбила она вумурта, заказав и впредь всему со-
бачьему отродью рычать и огрызаться на эту нечисть.
Тем временем Вукузё другую корягу приволок, покорявее
первой сыскал. Из нее еще страшнее вумурт получился. То-то
радости было у Вукузё! Расплясался он, головой о небо задевая,
бородой зеленой потрясая. Скакал-скакал — устал, наконец.
Присел подле вумуртов своих и призадумался: не рано ли
обрадовался, не оживил ведь еще, вдруг какая незадача выйдет
с ними? Инмар вон как долго возился, кряхтел да потел так, что
с тела спал, а под конец опростоволосился, только лишнее
беспокойство себе прибавил: без разума род великаний пустил по
свету мыкаться. Сидит, поди-ко, теперь голову ломает, как
вчерашний день на завтрашний обернуть. Ан нет, хоть ты и Инмар,
а вчерашнее дело ни сегодня, ни завтра уж не сделаешь, время-то
назад не повернешь.
«Так и надо тебе, безбородый! Не жилось без хлопот-то под
солнцем, захотелось, вишь ты, землю сотворить да еще и родом
людским заселить,— с устатку отдыхая в теплой воде, думал
Вукузё.— А обо мне ты подумал? А меня ты спросил? К чему мне
все это? Вон первая тварь и та уже облаивать стала. Шубу-то
небось мою таскает, а поделки мои ей не по нраву пришлись.
22
Шалишь, брат старшой, я тебя проучу, заставлю считаться со
мной!»
И пока не оживил своих вумуртов, стал Вукузё думать, как бы
еще досадить Инмару. «Этот твой разум, что в бересте здесь
валяется позабытый, я возьму да припрячу надежно, в землю
зарою частицу, в воде утоплю малую толику, остальное смелю на
крупицы да развею по ветру — попробуй-ка снова его собрать.
Пусть-ка и люди твои поищут, не зная, что и где искать!»
Так он и сделал: достал из бересты разум, который Инмар
оставил на земле, измельчил на крупицы, по частям припрятал
в земле и в воде, по ветру развеял, пока у него не осталась всего
лишь одна щепотка.
«Вот и ладно,— подумал Вукузё.— Это я вумуртам вложу.
С них — довольно вполне: большого ума им не надо! Не то
с большого-то ума перестанут быть послушными мне, лишку
думать научатся — мне же во вред. Хитрить да подлости тво-
рить — довольно и с полщепотки умишка». На глазок поделил
оставшуюся щепоть пополам, вложил в кочки-головы лохматых
коряг и только тогда оживил первых вумуртов — первых водяных
на земле — от которых потом и пошло все это племя нечисти.
Как нельзя больше корявыми получились люди воды. Едва
ожив, они взгикнули, затряслись в дикой пляске, заскакали,
закувыркались так, что собака впервые завыла. Под ее вой они,
обгоняя один другого, помчались к воде и скрылись в ней, на
прощанье погрозив собаке кулаком.
«Ух и злы получились! Хорошо-то как...» — радовался Вукузё,
глядя им вслед.
ВЕЛИКАНЫ-АЛАНГАСАРЫ
ремя на белом свете текло и текло своим чередом, ни
быстро, ни медленно, год за годом, век за веком. Великанов
развелось немало, а вумуртов — так тех и вовсе на все водоемы
хватало, в иных по нескольку семей поселялись.
С древнейших времен вумуртов так и называли вумуртами,
а великанов называли по-разному, но чаще всего, пожалуй,
алангасарами. Но почему их именно так называли — никто не
23
знает. Кто знал, тому и в голову не приходило, что когда-то
объявятся люди, которым это может быть неизвестно. Знавших
становилось все меньше и меньше, а потом и совсем не осталось.
Только их предания и сохранились.
Великаны, созданные Инмаром, не оглянувшись на своего
творца, шли да шли по земле, не зная ни дорог, которых не было,
ни троп, которых никто до них не мог протоптать. Когда надоедало
идти, они устраивали стойбище возле полноводных рек, прямо
руками-ручищами в реке рыбу ловили, наедались сырою до отвала
и ложились спать тут же, на прибрежном песке.
Проголодавшись за ночь, алангасары спозаранок снова
принимались рыбу ловить и есть. Потом они начинали беспечно
резвиться, забавляясь, вытаскивали за лохмы вумуртов из воды
и перекидывали их друг другу, а те визжали и пытались укусить
или оцарапать обидчиков. Да где им! Что комар, что вумурт — для
алангасаров одинаковы. Надоест такая забава, принимаются за
другую: ложатся на землю и пинают облака Инмара. Могло ли
такое понравиться хозяину неба? Но гневаться он не позволял
себе: сам виноват, что неразумными пустил по свету великанов.
Вукузё же был прямо вне себя от злости: не для забавы творениям
Инмара создавал он вумуртов. Да что там вумурты, когда самому
хозяину воды теперь приходилось быть все время настороже, того
и гляди эти твари неразумные за бороду из воды вытащат и бока
намнут, перебрасывая.
Алангасарам же и невдомек, что они кому-то досаждают или
делают больно своими играми; живут себе поживают, не трогаясь
с облюбованного места до тех пор, пока река их кормила в достатке,
пока дичь вокруг не переводилась. Когда запасы рыбы и дичи
скудели, они отправлялись искать другую реку. Великаны не умели
ни шалашей делать, ни землянок рыть, ни изб ставить. Когда же на
землю приходила зима, то от стужи всем стойбищем скрывались
в пещерах. Огонь добывать они тоже не умели, хотя охотно грелись
у огня, разожженного молнией. Аесной пожар для них был что
костер, у которого можно погреться. Они и породы деревьев в лесу
не различали, потому что лес для них, огромных, был как крапива.
Где ступала нога великана, там лог оставался, а где он спал, там
оставалась низина. Вот какие они были большие.
Чего им было делить между собою, никто того не знает и знать
не может, но они постоянно то спорили, то вздорили, а то и бились
на кулаках или из луков стреляли один в другого. На стрелы изво-
дили большие сосны, что ни сосна, то и стрела — только ветки
обламывали. Алангасары были такими сильными, что эти стрелы
24
долетали от вершины одной горы до вершины другой. А еще они
бросались чугунными шарами.
Силы-то некуда было девать, поскольку хозяйства они не зна-
вали, только то и делали, что в силе состязались. Брали, к примеру,
две сосны, которые из всех выделялись, самыми рослыми были, и
скручивали их в веревку. Просто для забавы. Такая веревка из
двух сосен, говорят, еще недавно была около деревни Утчан. А на
Каргоре после алангасаров так и остались глубокие рвы — след
от их побоища.
КАК ОДАРИЛИ ЗЕМЛЮ РАЗУМОМ
ремя шло себе и шло, а Инмар все думал и думал, как ему
разумом одарить сотворенных им людей. Хоть крепки и сильны
они непомерно, да много ли проку от того? Всю землю разорят,
задичают вконец, коль без разума останутся люди, не умножат ни
богатств земных, ни красы. Опустеет, иссякнет земля из-за глупого
люда. Как же быть?
Ду мал-думал и, наконец, придумал: «Разум надо рассеять.
Только так! По крупицам. Кто-никто, а сыщет частицу-другую,
потом передаст по наследству. Род от роду люди станут умнеть,
а как поумнеют, то и землю полюбят, добром отплатят ей за все».
Решив так, Инмар поспешил на землю. Спустился он с неба
и видит: береста так и лежит там, где он ее оставил, когда уходил.
Только пустая и разломанная, тонкими трубочками свернулась.
Что за оказия? Инмар даже растерялся немного, но тут увидел он
Вукузё, который лежал в укромном местечке и сушил на песке
свои зеленые космы.
«И здесь мне покою нет больше»,— только и успел подумать
тот, когда Инмар поманил его к себе.
— Отвечай, кто набездельничал, а? — спросил Инмар, указав
на пустую бересту.— Где моя поклажа с разумом? Немедля отдай!
— Поищи, небожитель, сам,— сдерзил Вукузё.— Тебе бы
только беспокойства всякие творить, а как отвечать за них — так
мне?
25
Разгневался тут Инмар так, что схватил Вукузё за бороду да
и закинул его за облако. Знал Инмар, что не любит хозяин воды
неба: слабеет там сразу.
— Все скажу! — закричал тот.— Скорее сними! Пощади!
Инмар не стал медлить, снял. Тут Вукузё, понурив голову,
признался:
— Я измельчил на крупицы и развеял твой разум, рассеял
окрест, чтобы он никому не достался. И в воде утопил да и в землю
зарыл малую долю. Лишь щепоткой одной попользовался — на
вумуртов потратил.— И умолк, ожидая расправы, даже зажму-
рился от страха. «Ну, как не вполсилы, а с полной силой вверх
взметнет? — думает про себя.— Ни воды не увижу больше, ни
неба земного, отлечу прямо к солнцу, а то и к звездам...»
А Инмар вдруг заулыбался по-доброму:
— Ну, спасибо тебе, лохматый! Удружил, сам не зная, да как
удружил-то! Ну и ну! А давно ли ты развеял-рассеял мой разум?
Осмелев, Вукузё приподнял понурую голову: не шутит ли?
Нет, однако, и в самом деле доволен Инмар.
— Да давненько уж будет.После того, как ты оставил коробку
на этом вот месте. Я ж — не ты, над вумуртами не стал морочить
голову. По мне чем хуже — тем лучше, живо-два сгоношил их. Не
забыл и про разум, но умные мне ни к чему, щепотки с избытком
хватило на пару. Остальное на распыл пустил. Торопился,
опасался, что ты вернешься и оставишь меня ни с чем. Постарался
как можно скорее навредить тебе, Инмар агай,— признался Вукузё
под конец.
Тут Инмар рассмеялся:
— Что ж ты себе-то ума не прибавил? Надо бы, а то ведь дурак
дураком! Хотел вред сделать, а вышло-то — благо для меня.
Наказал ты себя, бездельник. Развеянный тобой разум не сгинул,
а растет да прибавляется. Соображай теперь! Знай же и то:
великаны сами собой переведутся, вместо них на свете останутся на
веки вечные обычные люди, что от них же пойдут. И станут они
лишь разумом велики, а ростом да силою наделю их без излишку.
Вот так-то.

/Ж	АЛАНГАСАРЫ И ЧЕЛОВЕК
днажды, наклонившись над лесом, сынок великаний
рассмотрел человека с топором. Он, алангасаренок, не знал, что
такое топор. Да и в человеке не признал собрата по роду: мал
слишком и верток. Тем более не смог он понять, что тот расчищал
лес под пашню. Алангасаренок рукою, как птаху, поймал лесоруба
и стал рассматривать, держа на ладони. Дивной показалась ему
эта находка, и он, не выпуская ее из руки, пошел к великанше,
которую звал матерью. Подошел и сказал:
— На-ка, мать, посмотри, какого дятла я поймал! Он под са-
мый корень дерево долбил. Да как ловко и споро!
Вгляделась мать в добычу сына и сказала:
— Нет, не похож он на дятла. Видишь: клюва нет у него, нет
хвоста, крылья тонкие и без перьев. Это не крылья. Где ж взлететь
на таких? Нет, не дятел. Человек это, кажется, сын мой. Видно,
сбылось предсказание, о котором слышал старейший.
Когда-то давным-давно, как рассказывали старые люди их
племени, старейший заметил, что его последний сын Уд от самой
молодой жены неспокоен, не как все остальные: и спит очень мало,
и в еде не жаден, и в игры играет другие. Начнут его поучать
старшие, не надо, мол, так, не получится, ничего хорошего не
выйдет, а у него на все поучения старших или ровни всегда один
ответ: получится, и еще как. Чуть подрос — проторенные тропы
забросил и. не спросив разрешения старейших, сам стал торить
новые. Все у него не как у других: и охотится наособицу, не вместе
со всеми. Будто слово какое заветное знает: добычлив в охоте.
И всех поучает, отступник, и не только ровню или младших, но
и старших, забывая о должном почтении к ним. А ростом Уд не
вышел, так и остался недоростком. Все, кто завидовал малорослому
мальчишке, стали просить старейшин оградить их от дерзкого
смельчака, знающегося с колдовством. Старейшины даже обрадо-
вались, потому что им давно уже не по нраву были смуты
и раздоры из-за своевольного охотника Уда, всюду ищущего новые
тропы. И решили они изгнать смутьяна, чтоб и другим было
неповадно не признавать старейшин. Пусть живет один, пока не
избавится от колдовской силы, вселившейся в него. Так и изгнали
молодого соплеменника, виноватого лишь в том, что был он
разумнее и сообразительнее всех остальных и умел не только
слушаться, но и сам думать.
28
Вскоре, сказывали, самому главному из старейшин явился во
сне Инмар и сказал:
— Никогда не вернется к вам строптивый изгнанник. Но и не
погибнет он, нет. От него, непокорного, новый род человека явится
на земле. И будет он велик, но не силою, а разумом быстрым.
И заменит тот род вас, алангасаров. От погибели вам не спастись:
ни уйти, ни сбежать...
Давно это было. Внуки внуков тех старейшин становились
старейшинами и передавали предсказание из рода в род.
— Человек это, сын, человек,— подтвердила еще раз вели-
канша. И задрожала от страха.— Гибель он нам принес появлением
своим! О, горе нам, горе! — закричала она во весь голос.
29
Мать схватила в охапку алангасаренка и пустилась бежать,
голося и рыдая. Все остальные матери алангасаров услышали ее и,
объятые ужасом, созвав детей, бросились за нею прочь от становья.
Так бежали и бежали они в сторону полуночного края. Мать
с сыном за спиной бежала впереди остальных матерей, а за ними —
алангасарята. И все плакали. Там, где слезы падали на землю,
образовались реки и речки. В начале бегства слез было больше,
а потому и реки получились большие и полноводные. Чем дальше
бежали алангасары, тем меньше становилось слез. И реки
оставались от них все уже и мельче. Под конец лишь отдельные
слезинки падали на землю, образуя озера и болота с водою
прозрачной и светлой. Так великанши-алангасары с детьми, когда
бежали в страхе на север, наплакали реки и озера.
Но вот они увидели впереди огонь. Это догорал лес,
зажженный молнией. Беглецы расположились вкруг огня отдох-
нуть. К утру поднялся сильный ветер, и пламя костра пошло
низом, обжигая им ноги. Чтобы спастись от жара, великанши взяли
и обмазали себе и детям ноги глиной, не догадавшись отодвинуться
от огня. Им это даже в голову не пришло, такие они были нера-
зумные. Огонь — он и есть огонь: сколько бы ни полыхал, а все
равно сам себя съест когда-нибудь. Так и пожар, приманивший
к себе алангасаров, прогорел и погас. Обожженная глина,
прикрывавшая ноги великанш и их детей, схватилась и стала как
камень, прикипела к земле крепко-накрепко. Проснувшись, они
хотели встать и продолжить свой путь. Даже с места сдвинуться
никому из них не удалось. Тут и настигла великанов-алангасаров
зима, и все они замерзли от лютых морозов длинной зимы. Со
временем превратились созданные из гор великаны в горные глыбы
северного Урала. Кто знает, может, от них, от аланов, алангасаров,
в названии Урала осталось это «ал».
Но не все алангасары убежали тогда на север. Мужчины
и юноши направились к вершине Каргоры. Там, рассказывают
старые люди, зияла огромная яма. Потом она стала уже. Говорят,
будто прадеды дедов бросали в нее шесты, чтоб узнать, как глубока
она. Как в бездонный колодец падали те шесты. Звук от падения их
на дно доносился очень не скоро и едва уловимым шелестом. Вот
какая была глубина! К этой-то яме, сказывают, и вскарабкались
великаны и, гонимые страхом, попрыгали в нее. Так и исчезли,
сгинули с земли великаны-аланы, алангасары.
ЧЕЛОВЕК И ИН МАР



ЧЕЛОВЕК
се до единого сгинули великаны-алангасары. А человек?
Откуда же он, человек, взялся? Тот, что расчищал лес под
пашню, когда его изловил неразумный алангасаренок?
Рассеянный по крупицам разум стал доступным всему живому
на земле. Мало-помалу, крупица за крупицей, случайно находили
его удачливые и оставляли себе.
Однажды, ползая в лесу, частичку разума нечаянно подобрал
малыш алангасаров. Он и понятия не имел, что попало ему в рот,
когда лакомился сладковатой корой вырванной им с корнем липы.
Только разум занялся в нем, как пожар в лесу. Уж таков он, разум,
для человека: чем больше знаешь, тем больше знать хочется, чем
больше стараешься, тем больше умеешь. Стал малыш беспокойным
и любознательным. Рос по сравнению со сверстниками мало, а знал
и умел много. Охотился ли, рыбу ли ловил — все с разумом делал,
а обычаев придерживался, лишь когда находил их разумными. Ни
сверстники, ни старшие, ни самые старейшие не захотели признать
его превосходства над ними и прогнали прочь.
Горько было Уду оставлять свою глупую родню, но пришлось.
Если разум есть, его ведь не скроешь. И малый рост — как
в великаний обратишь? Покинув стойбище, поселился Уд в лесу,
построил себе на зиму избушку на берегу речки и стал жить один.
Собака еще раньше приметила этого доброго охотника: он
всегда оставлял часть добычи лесным обитателям. Походила-
походила она за ним и возле жилья, да так навсегда и осталась
у него. Стало их теперь двое. Двое-то двое, а все поговорить не
с кем. Собака любила слушать, когда Уд говорил с ней, понимала,
что от нее требуется на охоте, но говорить так и не научилась.
Много ли, мало ли времени прошло, но однажды, отправившись
рыбачить, Уд встретил девушку, которая, как и он, тоже жила
одна. И все потому, что она научилась долго хранить огонь и не
только греться возле него, но и запекать в костре рыбу и дичь. Из
глины придумала обжигать посуду, которой до нее никто и не знал.
Сородичи только дивились ее занятиям и считали их баловством.
Но когда она, повзрослев, приручила лосиху и стала доить ее, то
так испугались, что решили от нее избавиться и, сговорившись,
ночью тайком покинули стойбище. И стала она жить одна в пещере
на берегу реки, пока не набрел на нее охотник, который пошел на
35
запах дыма от ее костра. Встретившись, они сразу полюбили друг
друга, вместе научились весной пахать и сеять, а осенью собирать
урожай. От них и пошли на земле люди, которые умели и пчел
разводить, и избы рубить, и приручать скот. Дел объявилось
столько, что не только взрослым, но и малым хватало. Собаке
нравились эти работящие люди, и она научилась во всем помогать
им: и охотиться, и сторожить от диких лесных зверей их скот,
и с малышами забавляться, оберегая их от проделок вумуртов.
if f	ИНМАР СРЕДИ ЛЮДЕЙ
1»то ни говори, а Инмар был тоже работящим хозяином:
любил трудиться не меньше человека. Если он принимался
творить, то творил не зная ни сна, ни отдыха, пока все задуманное
в дело не превращал. Даже подумать страшно, как много потру-
дился Инмар, создавая все живое, которое было и есть на земле! Не
мудрено, что устал. А потому не стоит удивляться и тем более
осуждать его за то, что после таких трудов он захотел отдохнуть.
И он отправился на свое спокойное белое незапятнанное небо,
к своим пушистым облакам. «Пусть там, на земле, разум прораста-
ет, а я тут, у себя в доме, заведенным распорядком понаслажда-
юсь»,— подумал Инмар, устраиваясь на облаке поудобнее.
Однако странное же это существо Инмар. Как понять его?
Столько труда вложил, создавая творения,— и забыл о них.
Надолго забыл. Спохватился, когда люди, начало которых пошло
от Уда и его жены, расселились по всей земле. Их стало так много,
что не все знали друг друга. Инмар стал время от времени
спускаться на землю и жить вместе с людьми, помогать им
обустраивать землю. С каждым появлением среди людей удивлял-
ся тому, как много они успели без него, своим умом догадались, как
дом построить, и печь сложить, и лес раскорчевать, и пашню
вспахать. На то повернулось в мире, что все чаще приходилось
Инмару не учить и помогать, а самому людским поделкам
удивляться, самому у людей учиться. Понял хозяин неба, что
одному ему не по силам усмотреть за всем народом. Где одному-то
успеть?
36
Он очень любил разросшуюся беспредельно землю, заселенную
людьми и разноликой живностью, но небо было Инмару привыч-
нее. Прежде ему не составляло труда следить за тем, что
вершилось между людьми, что творилось на всей земле. Чуть
что — и люди призывали его на помощь, а то и по собственному
хотению, без всякого зова Инмар объявлялся то тут, то там. До
земли — всего ничего, рукой подать, без всяких лестниц и ступе-
нек. Заметит, бывало, что гора вплотную уперлась вершиной
в небо, осторожно возьмет да и приподнимет над нею небесную
белизну. Да что там гора! Над каждой елью или сосной, взметнув-
шей верхушку выше своих сестер, Инмар не ленился приподнять
небо: пусть растет себе привольно и не оставляет отметин на
белизне.
Но вот порушился мир между людьми, сильные да богатые
кривдой взяли верх над слабыми и бедными, начались и раздоры.
Как ни старался Инмар, не под силу ему оказалось по справедливо-
сти рассудить их. Правые, но немощные взывали к его суду,
просили у него помощи и защиты. Зато неправые, но сильные
строго следили за его священными рощами — кереметями, в кото-
рых собирались все на моления, приносили ему щедрые дары.
Без помощников никак не управиться. И пошел Инмар по земле
от заимки к заимке, от городища к городищу — самого хозяй-
ственного мужика искать, чтобы своим помощником по земным
делам сделать. Задача-то не из легких, шутка ли — не на год, даже
не на один век, а на веки вечные обрести верного помощника.
Чтобы мудр был, но не мудрее Инмара, чтоб не только поучать
людей, но и сам бы все умел делать, чтоб и добрым был, и наказы-
вать ослушников умел. Люди-то разные пошли, случается,
забывают его, Инмара-создателя, не все почитают его и благода-
рят.
Пока он по земле ходил, где сам учил, где учился у людей
и помощника присматривал, облака и тучи вовсе пришлось
забросить. Бродили они по небу как попало, то кстати, то некстати
проливались на землю. Когда дожди вовремя поливали посевы,
хлебопашцы благодарили Инмара, старались угостить его жертвен-
ным гусем или даже бычком. Зато при недороде иль засухе
сетовали на него и роптали. Похвала и подношения были очень по
душе Инмару, а упреков и попреков себе он терпеть не мог. Разве не
обидно: создать им землю, сотворить жизнь на ней, пожаловать
разум — и дождаться упреков? Решил Инмар для порядка
проучить людей. С него довольно одного строптивого Вукузё, но
тот тем и хорош, что глуповат. О творениях рук Вукузё и думать
37
нечего. Ему ли, Инмару, тревожиться о них, когда простой человек,
если захочет, с ними справится. Страшны и глупы вумурты сверх
всякой меры, так что опасаться их не приходится. А человек...
С его-то умом, который все множится да множится. Если он,
человек, начнет супротивничать и не станет повиноваться?.. То-то
беда придет Инмару: перестанут считать его самым главным на
свете да еще и сказки начнут о нем сказывать на забаву. «Нет,
всякое неповиновение надо без жалости укрощать»,— решительно
подумал Инмар.
Тут как раз и случилась история с рожью.
ОТЧЕГО КОЛОС НЕ ВО ВЕСЬ СТЕБЕЛЬ
адо сказать, что рожь была первым злаком, которую люди
научились выращивать на расчищенных от леса полях. Не
поскупился Инмар, когда создавал этот будущий хлеб, хотя
и думать не думал в то время о человеке. Кустистой и высокой-
высокой была та первая рожь. И вовсе без пустой соломы: по
стеблю от самой земли до верхушки — сплошь колос, наливающий-
ся золотым зерном. Снимут люди урожай — радуются и хвалят
дождь за то, что в самое время поливал посевы, благодарят солнце
за то, что хорошо землю пригревало. Даже для ветра находилось
теплое слово за то, что в страду мешал тучам пролиться над
полями. Только заслуг Инмара будто не замечали. Инмар,
конечно, преувеличивал, люди чаще других вспоминали о нем, но
случалось и забывали. Тогда вспомнились хозяину неба и прежние
мелкие обиды. «Пришла пора проучить неблагодарных хлебо-
пашцев, чтоб впредь неповадно было забывать про меня»,—
подумал Инмар.
Он, рассерженный, поднялся на небо, согнал все тучи и облака
вместе и оставил их над владениями Вукузё. Облака, известно, не
любят стоять неподвижно, им бы все ходить из конца в конец неба.
Зная их повадки, Инмар повелел Вукузё приставить вумуртов
стеречь облака и тучи. А Вукузё и рад-радешенек. Но не потому,
что решил больше не гневить Инмара и не выходить у него из
38
повиновения. Просто у него были свои счеты с людьми, которые
и ему, и его вумуртам много беспокойства причиняли. Мало того
что с берегов сетями да крюками рыбу ловили и вумуртов
тревожили, они еще и лодок понаделали, до владений самого
Вукузё добираются. Только в сумерках да ночью и побаиваются
вумуртов, а днем те, бедняги, не знают, где спрятаться понадежнее,
чтоб не стать добычей человека. Вукузё давно хотел их порадовать,
да никак не мог придумать ничего подходящего, а наказ Инмара
ему по душе пришелся. Вумурты во владениях Вукузё корягами-
руками стадо облаков придерживают, не дают им по небу
разбегаться. Сумрачно стало над водой, прохладно, гулкие
громыхания да посвисты ветра со всех сторон слышатся. «Эх,
всегда бы так-то было!» — радуются вумурты.
А на земле той порою жара стоит, великая сушь наступила.
Стояла она и день, и неделю, и месяц. Рожь вся как есть погорела,
ни зернышка живого не осталось, в поле одни пустые соломины —
жухлые да коротенькие — торчат. Заплакали люди с горя. Как
теперь от голода спастись? Как без хлеба прожить?
Может, и вымерли бы все люди, если бы не собака.
Собаке хорошо жилось с человеком. Охотники брали ее с собой
на охоту дичь добывать да зверя брать, хозяйки кормить не
забывали, лакомые кости глодать подбрасывали, дети играли с ней
и на ласку не скупились. Жалко стало собаке людей, которых
Инмар без хлеба оставил. Кто-кто, а она-то хорошо знала Инмара,
во всех обличиях его признавала первой. Нашла она Инмара
и говорит:
— Ты для чего меня создал? Неужели для того, чтобы
я теперь с голоду пропала? Ведь в ржаном колосе ты и на мою долю
часть определил. За какую провинность ты меня наказываешь?
Знал Инмар, что собака теперь тоже без хлеба не выживет.
Как-никак, а он все же ведь был сам Инмар-создатель, а потому
понял и другоё: собака не столько о себе хлопочет, сколько
о человеке, который пригрел и приютил ее, первую тварь Инмара.
Стыдно ему стало за свой жестокий поступок, однако и прежняя
щедрость показалась излишней. Инмар повелел Вукузё распустить
вумуртов по их водоемам. Застоявшиеся тучи и облака разбежа-
лись во все стороны и, резвясь, полили дождем умиравшие поля.
Инмар сам помог подняться злакам и принести урожай. Только на
этот раз — и навсегда впредь! — колос рос не от корня, а лишь на
верхушке соломины и длина его была не больше носа собаки.
Теперь человеку пришлось много земли пахать, чтобы хватало
хлеба для себя и для собаки.
39
W I	ПОМОЩНИК ИНМАРА
ibоть и гневен был Инмар, но отходчив. Наказав род
человеческий тем, что уменьшил колос ржи, он снова, как и прежде,
подобрел к нему душой, заботился, чтобы дождь и ветер помогали
человеку выращивать хороший урожай. Может, он и совсем бы
забыл о своей обиде, если бы не Вукузё, который очень зол был на
людей. Никакого покоя не знали теперь его вумурты от рода
людского. Как раньше Вукузё избегал встреч с Инмаром, так
теперь он стал искать их. И при каждой наговаривал ему про
неблагодарность человека, называя людей и селения, которые не
очень почитали создателя. Вумурты, мол, разузнали про то. Вот
Инмар и насылал неблагодарным недороды и моры.
Однако людей не убавлялось: нарождалось их больше, чем
умирало. Все труднее становилось Инмару самому следить за всем
и за всеми. Даже керемети, которые каждый семейный род строил
в лесу для того, чтобы Инмар туда заходил на счастье рода, он не
успевал навещать. И люди перестали строго соблюдать заветы
Инмара, перешедшие от дедов, позапустили священные некогда
керемети, все скуднее подносили ему жертвования — угощения.
Чуть не в каждом роду стали появляться мастера и хлебопашцы,
которые больше на себя надеялись и сами доходили до всего,
а потому обходились без благодарений Инмару. Ему же хотелось,
чтобы люди его постоянно хвалили да каждый день добром
поминали и жертвы подносили. За непочтение Инмар снова
рассердился на земной люд, снова ушел к себе. Снова принялся
сгонять облака к воде и засуху на землю напускать.
Беда для людей пришла неминучая. Стали старики думу
думать, как на поля дождь призвать, как урожай спасти. Все
способы испробовали — ни росинки не выпало, ни дождинки не
упало.
И жил в то время в одном селении мужик, который с малых лет
поклонялся Инмару и каждый день вспоминал о нем добрым
словом. Инмар приметил его, привязался к нему и стал отмечать
его своею милостью. Работящ, уживчив, понятлив. Вот из него мот
бы хороший помощник получиться. «Такой сможет,— подумал
Инмар.— Все бы землепашество оставил под его присмотр». Не
загордится ли? Не возомнит ли себя слишком высоко перед
людьми? После оплошности с сотворением великанов Инмар дал
себе зарок никогда не спешить. Вот и теперь не торопился.
40
Когда наступила засуха, полюбившийся Инмару человек решил
выпросить у создателя немного дождя на свои полосы. Взял он из
дома гуся с уткой и пришел под вечер в лес к священному дереву,
которое, как заметили все, любил Инмар больше прочих. Приноше-
ние мужик поделил пополам, одну половину съел, не забыв
возблагодарить Инмара, а другую оставил создателю. И уснул
прямо тут, под деревом, но прежде чем лечь, рассказал, глядя на
небо, про свою нужду. Во сне к нему явился Инмар и сказал: «Не
печалься, добрая душа. Я исполню твою просьбу и пошлю дождь на
твои полосы». Утром мужик отправился домой. Сон-то сном,
а слово свое Инмар и в самом деле сдержал: пролил тучку на все
близкие к селению полосы этого землепашца. Были у поселян еще
и дальние поля, но Инмар не знал, какие полосы на них принадле-
жат избранному им человеку, а приносить благо всем без разбора
никакого желания у Инмара не было. Как же быть с дальними
полями? Решил он присниться тому мужику и во сне позвать его
снова прийти к любимому дереву, чтоб толково рассказал правду
про все участки, дальние и ближние, что засеяны этим земле-
пашцем.
А мужик, еще когда возвращался домой, казнился, что только
о себе одном позаботился, не подумал об остальных, чьи посевы
теперь оставлены на погибель. Жалко стало ему и землю, которая
изнемогала от зноя, и людей, труды которых выгорели на солнце.
Надеяться им не на что, голодная смерть всех перекосит —
и старого, и малого. «Будь что будет,— решил мужик,— одному
мне всех не прокормить, попрошу Инмара полить полосы односель-
чан».
И отправился он снова к священному дереву. На этот раз он
прихватил с собою два гуся и две утки в подношение Инмару,
оставил свой дар под деревом, рассказал вслух о заботе, которая
привела его сюда, и, тяжко вздохнув, лег на землю и крепко заснул.
С зарею Инмар сам разбудил его и, выслушав снова, пожалел
доброго человека, обещав исполнить просьбу. Не успел мужик до
дому дойти, как его обогнал хороший дождь, вдосталь напоивший
все посевы, о которых просил он Инмара. Видно, не напрасно
полюбился он создателю, потому что в самом деле оказался очень
сердечным человеком. Теперь, когда его односельчане вздохнули
с облегчением, заметив, как воспрянули спасенные посевы, он снова
не находил себе покоя. Чем виноваты все остальные землепашцы?
За что они должны страдать и оставаться без урожая на зиму?
Мужику стало жалко всех, кто понапрасну трудился на своих
полосках.
41
В третий раз отправился мужик в лес, принес к тому дереву
столько гусей и уток, сколько мог унести. Как и прежде, он уложил
подношение под деревом, поблагодарил Инмара за добро,
ниспосланное им людям, а просить на этот раз он так и не осме-
лился, побоялся разгневать Инмара беспрестанной докукой об
одном и том же. Он решился пойти на хитрость и сказал, что не
уверен, все ли полосы политы дождем, может, и обойдены какие-
то. «Нельзя ли, чтоб не случилось огрехов,— попросил он
Инмара,— взять да полить всю землю как есть?»
Инмар не осудил мужика за такую хитрость, ведь не за себя
хлопотал, а обо всех тревожился. Это ему так понравилось, что он,
наконец, решил сделать окончательный выбор и назвать своим

помощником на земле именно этого старательного, доброго,
любящего людей мужика-удмурта.
Щедрый, живительный дождь напоил землю раньше, чем
проснулся этот заботливый мужик.
Пробудившись, он сразу заметил свершившееся, хотел было
похвалить да поблагодарить Инмара за добро, но не успел.
— Знаю, что хочешь сказать, заботливый человек! — услышал
он голос Инмара сверху. А тут и сам он явился перед ним и гово-
рит: — Давно знаю тебя. Так будь отныне моим помощником на
земле, которую ты любишь больше всех остальных. Согласен ли?
Мужик не сразу нашелся, что и ответить, подумал-подумал
и спрашивает Инмара:
— А что мне надлежит делать в помощниках-то? Сумею ли?
— Коли ты не сумеешь — никто не сумеет. Дело тебе
привычное: жить неотлучно при людях и покровительствовать
земледельчеству, чтоб урожаи были добрыми и землю собой
красили. И будут звать тебя отныне Кылдысином.
КАК КЫЛДЫСИН ПОМОГАЛ ИНМАРУ
сделал так, что год ли пройдет, век ли минет —
Кылдысин ничуть не меняется, не сохнет и не старится, все
в прежнем здоровье и силе. Мало-помалу все мужики-землепашцы
прознали про Кылдысина и стали искать встреч с ним, чтобы
держать совет по хлеборобству. Прислушается, бывало, Инмар,
про что люди говорят больше всех, и слышит: «Кылдысин помог»,
«Кылдысин выручил». Доволен Инмар, все реже и реже стал
вмешиваться в дела Кылдысина. И люди полюбили Кылдысина,
старались походить на него во всем и делать так, чтобы ничем не
огорчить своего защитника перед Инмаром.
Земельные угодья у мужиков в те поры были просторные.
И межи между соседскими посевами оставались широкими
и длинными. Эти межи стали любимыми дорожками Кылдысина,
уж очень ему нравилось расхаживать по ним, наблюдая за
посевами. Высокий да рослый, с непокрытой седой головой
степенно ступал Кылдысин по меже. И видно его было издалека.
Одеяние он носил такое белое, что оно казалось сшитым из самого
44
неба. Может, потому и имя у него было такое, что могло означать:
человек, созданный из неба. Так ли оно было или не так, кто
теперь скажет, но только полюбился удмуртам Кылдысин, и стали
они тоже носить белую одежду: и рубахи шили белые, и сукман
белый, и штаны, и онучи — все, как у Кылдысина, белое.
Как и прежде, когда был просто мужиком, Кылдысин
поднимался до зари и, не мешкая, направлялся в обход полевых
угодий и возвращался домой с поля самым последним. Он не любил
без нужды ступать на пахотную землю, но если его звали, то
никогда не отказывал в помощи. Кто бы ни обронил зернышко,
ненароком зазевавшись, Кылдысин найдет и бережно поднимет
с земли, не даст затеряться. Случалось, на меже вдруг пробивался
хлебный колосок, прямо на самой тропе Кылдысина. Тогда он
осторожно обходил его, боясь не то чтобы растоптать, а даже
задеть. Приметив это, люди еще больше стали уважать Кылдыси-
на, учась у него ценить и беречь каждое зернышко, каждый
колосок.
Кылдысин не таил секретов от хлебопашцев, если его
спрашивали, охотно делился советами, когда, на каком поле и что
лучше всего посеять, потому что у каждого года — свой норов, свои
причуды. У одного весна ранняя да затяжная, у другого —
дружная да к концу крутая, с морозцем и снегопадом. А лето? То
Холодное, то жаркое, то сухое, то дождливое. Год на год не
приходится. Да и земля на полях разная: на одном что посеял, то
и похоронил, а на другом — лопатой грести не выгрести; урожай,
он что-нибудь одно отличит — либо рожь, либо овес, либо ячмень,
либо пшеницу. Примечали старые люди по зиме, примечали по
дождям и снегопадам, по грибам и ягодам, по зверью и птице, какой
весне бывать, какому лету стоять, примету к примете копили, от
деда к внуку передавали, чтоб запоминали и вновь примечали.
Однако все одно случались промашки. Так, как Кылдысин,
никто не умел предугадывать, что и когда лучше всего сеять, чтобы
хороший урожай снять. Нелегко это давалось Кылдысину. Всех
и каждого из старцев он выспрашивал, по полям-лесам, по холмам-
увалам распохаживал, с каждой веткою совет держал, с каждой
птицей, со всей лесной живностью. Сколько помнят люди, никогда
не ошибался Кылдысин, добрые урожаи получали те, что узнавали
сами или через кого-то мнение Кылдысина, чем засевать поля.
Знание хлебопашеского дела ценили в нем люди больше всего,
дорожили его советами, а потому почти всегда получали хорошие
урожаи и жили в достатке, от урожая до урожая в каждом доме
хватало хлеба.
45
ПЕРВАЯ КНИГА
огда людей было мало и они жили вместе, то старики,
умудренные жизнью, учили молодых доброму нраву, вековым
обычаям и житейской мудрости, а молодые слушались и горя не
знали. И был народ спокойный, миролюбивый, благонравный,
трудолюбивый.
Когда людей стало много, то расселились они по разным
селениям, стали знать лишь свой род да соседний. Если и сходи-
лись вместе, то лишь для того, чтобы молиться или судиться.
Прошло еще сколько-то времени, люди расселились еще
дальше, уже так далеко, что не могли собираться вместе. Старики
разных родов, сойдясь друг с другом, теперь не могли припомнить
все прошлые обычаи. Все чаще верх в спорах одерживал не тот, кто
прав, а тот, кто силен и богат. Пошли споры да раздоры между
родами и другими народами.
Однажды старейшины родов собрались вместе и порешили:
чтобы не забыть все окончательно — записать все правила
и обычаи в одну книгу.
Каждый род доставил старейшинам берестяные листы одинако-
вой величины, скрепили листы жилами, и получилась большая
книга. В ней, пусами и тамгами, то есть особыми знаками-
рисунками, изобразили, как порядок править, по каким законам
жить.
Книгу оставили на большом белом камне в том месте, куда
собирались на общее моление. Это место было удобно для всех,
потому как находилось в центре всех поселений. Охранять книгу
приставили жреца. Если кто из старейшин забывал какой-либо
обряд или обычай, то он шел к тому жрецу, и они смотрели, что об
этом написано в книге.
Но после того как написали эту единственную книгу, люди
стали реже приносить жертву Инмару, реже угождать Кылдысину
и реже собираться вместе. Раньше они собирались чаще, потому что
опасались позабыть, а теперь, когда все было записано в книгу, они
уже не страшились этого.
Тогда Инмар разгневался на стариков, что придумали книгу,
и решил наказать людей. Он позвал к себе Вукузё и велел ему
сделать так, чтобы у человека не стало этой книги.
Вукузё был рад такому распоряжению. Еще бы! Ведь когда
судили по книге, то все раздоры решались мирно. Без книги их
46
будет куда больше, а они, раздоры, для него, как моления для
Инмара.
Он через вумуртов послал к белому камню большую корову в то
время, когда жрец, приставленный сторожить книгу, спал. Корова
подошла к камню и съела книгу. Целиком всю книгу сжевала, ни
листочка не оставила.
Чтобы люди снова не написали такой книги, Инмар отнял у них
знание всех пусов и тамг, которыми она была написана. Каждый
человек теперь знал лишь одну родовую тамгу, один пус, которыми
и помечал свою собственность, но что они означают, этого он
больше не помнил.
Так Инмар с помощью Вукузё лишил человека первой книги.
Уг W Ж	КЫЛДЫСИН ОСТАЕТСЯ НЕ У ДЕЛ
г	'Эного ли, мало ли прошло времени, старики старились,
молодые коренели, сыновей женили, дочерей замуж выдавали,
и что ни год, то в каждой семье дети нарождались. Полным-полно
на земле людей стало. Разные люди пошли, кто умением да
старанием, а кто хитростью да жадностью стали достатка в семье
добиваться. Обманывая простодушных и работящих односель-
чан, жадные забирали себе при земельных переделах участки
побольше и получше. И все им мало казалось, начали они и межи,
тропы Кылдысина, распахивать на своих непомерно больших
наделах, в то время как остальным доставались всего-навсего такие
узенькие полоски, что на них и соху развернуть негде. Тут уж —
хочешь не хочешь — межу потревожишь. Что ни весна, что ни
пахота — все уже и уже оказывались тропы Кылдысина. И однаж-
ды так получилось, что совсем не оказалось его любимых дорожек:
богатеи перепахали межи на своих больших полях, бедняки —
сузили так, что Кылдысину ногу поставить некуда, не задев
хлебного ростка.
Опечалился Кылдысин, больно и обидно ему стало, пошел он от
селения к селению искать, где живут по-прежнему в равном
достатке люди и сохраняют удобные тропы для осмотра полей, для
спасения их от засухи или заморозков. Ходил, ходил и не нашел.
С кем ни разговаривал, никто и слушать его не захотел про то,
чтобы вернуть прежние порядки. Богатеи не соглашались от своих
47
полей наделить бедняков, а те не могли согласиться межи расши-
рить, без того узкие полоски убавлять. Так и остался Кылдысин не
у дел на земле, совсем перестали вспоминать его люди. И его белое
одеяние стало им не по нраву, пряжу и лен начали красить разными
красками и одеваться пестро — что дети, что взрослые. И так все
это обидело Кылдысина, что он не захотел больше оставаться
с людьми и пошел к тому заветному дереву, чтобы пожаловаться
Инмару на свою участь. Ни уток, ни гусей не принес на этот раз
Кылдысин, последнюю сухую горбушку хлеба оставил под деревом
и, обливаясь горькими слезами, уснул, веря, что Инмар не оставит
его в беде. Инмар и правда под утро явился к своему любимцу. Но
чем он мог помочь? Дождями затопить? Засухой засушить все
поля? Весь род человека переведется. Зачем тогда и землю было
создавать? Зачем было человека разумом наделять?
Поразмыслив, покручинившись, Инмар так рассудил:
— Кылдысин белоглавый! Мой сын нареченный! Предо мною
и людьми ты неповинен. Я снимаю с тебя то свое назначенье, что
исполнил ты честно, как мог. А теперь, если хочешь, ступай и живи
обычным человеком.
С тем они и расстались.
CL-.
СПОР ВЕТРА С ДОЖДЕМ
И»
,J 'Хогда Инмар занимался сотворением всякой живности на
земле, он оставил без присмотра тучи и ветер. Ветру понравилось
гонять тучи с места на место, тучи худели, постоянно проливаясь на
землю дождем. Дождь сначала охотно играл с ветром, то убегая от
него, то прижимая его к земле ливневым потоком. Когда им
надоело играть друг с другом, они начали ссориться и спорить,
стали друг перед другом хвастаться своею силой и доказывать, кто
из них сильнее. Спорили-спорили и решили бороться: кто над кем
верх одержит, тот и сильней.
Дождь стал лить и лить как из ведра.
48

— Я изрою всю землю так, что на ней не останется ни одного
ровного места! — кричал он ветру.
Ветер задул что есть силы, понесся ураганом.
— А я возьму и соберу всю землю в одну груду! — выл
и грохотал он дождю.
Дул ветер, громоздя землю и камни в общую груду, лил дождь,
размывая потоками эту груду.
Сколько они спорили, никто не знает. Оба оказались сильными.
Может, кто-то из них и одержал бы верх, а может быть, и нет.
Ладно, Инмар спохватился и повелел им прекратить озорство, не
тревожить землю и впредь играть друг с другом, но силой не
хвастаться.
Как ни старались дождь с ветром исправить то, что натворили,
когда показывали свою силу, им так и не удалось вернуть земле
первозданный вид. Горы и долы с той поры так и остались на
земле. А дождь и ветер по-прежнему любят мирно играть друг
с другом, но случается, что они забываются и снова затевают спор
друг с другом.
AiV I
КАК НЕБО ПОДНЯЛОСЬ
jlw*	~	~~ с,
одном из селении, в котором жил самый богатый богач
и самые бедные хлебопашцы, спор ветра с дождем начисто сгубил
урожай. Кто знает, может, именно в том селении Кылдысина
впервые обидели и прогнали прочь, несправедливо поделив землю
и уничтожив любимые тропы его. У одного — богача — было все,
а у остальных, кроме голодных ртов,— ничего. Земельные по-
лоски у бедняков были так малы, что слез и пота пахаря хватало,
чтобы полить их. Где тут прокормить семью с таких наделов? Вот
и нанимались бедняки к богатею, пахали и засевали ему поля,
собирали урожай до зернышка, множа его богатство. Сам он уж
давно забыл, как соху держать, как хлеб молотить. Пока годы были
хлебородные, все же удавалось беднякам кое-как доживать от
урожая до урожая. А тут — ничего не уродилось. Как зиму
зимовать, чем весной землю засевать? Думали-думали и надумали
всем миром поклониться богачу и попросить его поделиться с ними
старыми запасами, от которых ломились его закрома. Да что там
50
закрома! Овины прежних лет у богача стояли нетронутыми. У пег.
было скоплено столько, что его семье хлеба хватило бы на сотни
лет.
Услышал богач, о чем просят мужики, и задумался. Как против
мира пойдешь? А вдруг откажутся на него работать?
Но пуще того не хотелось ему с добром расставаться. Как это
так: взять да своими руками и отдать задаром накопленное
годами? Взять-то с них нечего, и без того все его должники.
Каждое лето отрабатывали у него на полях долги, а должали все
больше и больше.
Попросил он у мира одну ночь на раздумье. Всю, как есть, i лаз
не сомкнул. Но такое надумал, что люди до сей поры из-за него
близкого чистого неба не видывали.
Утром он сказал, что поделит всем поровну кладухи из овинов
не оставит в беде земляков. Только прежде сходит, мол, подсчитает
те овины старые. А сам задумал черное дело.
К вечеру небо, казалось, совсем опустилось к земле, налитое
сбежавшимися тучами, того и гляди за крыши домов зацепится
и прорвется. Когда совсем стемнело, прокрался богач к своим
овинам и все поджег. Люди крепко спали, когда овины занялись
пламенем. Те овины стояли за лесом, вдали от селения. Никто не
увидел огня, выпущенного злою рукою и обратившего в дым
Хлебные запасы. Зато, проснувшись, все испуганно посмотрели на
небо. Над залесьем, над тем местом, где стояли догоравшие овины,
черная копоть медленно наползала на белизну утреннего неба,
разливаясь все выше и шире. Присмотревшись, люди разглядели
лохматые овины из копоти и мечущуюся меж ними тень человека.
Никто не осмелился признать ее за тень богатея, хотя все подумали
об этом. А тут как раз богач вышел из своего дома. Одежда на нем
была вся в копоти, собака, зарычав, подняла голову вверх и завыла.
Во дворах замычали коровы, заблеяли овцы, загоготали гуси,
закудахтали куры. Заголосили, запричитали женщины.
Тем временем небо до краев налилось чернотой и стало
медленно подниматься все выше и выше. Поднимаясь, оно
разбавлялось синью до тех пор, пока не стало синим-синим и таким
высоким, что даже взглядом не достать его дна. Облака и тучи
теперь не ползали по нему, а плавали между небом и землей.
Рассерженный на людей, Инмар все же пожалел землю и не увел
облака за собой вместе с небесами, оставил их между небом
и землей плавать по воле ветра.
Когда свершилось неслыханное злодеяние, из-за которого
Инмар лишил землю близкого неба, людей обуял страх. Без хлеба,
51
обращенного в золу и дым, не дотянуть до нового урожая. Даже
сам богач испугался содеянного. Ему голод был не страшен:
запасов у него оставалось предостаточно. В страхе его, как и прочий
люд, держало небо.
Ужас объял оттого, что не стало белого, как береста, и чистого,
как снег, близкого неба. Бездонная глубина сини над землей веяла
леденящим холодом, грозила бедами, от которых не было защиты...
Собачий вой, утробный рев скотины наводили на людей еще
больший ужас.
Обезумев от страха, люди бросились к керемети, чтоб умолить
Инмара спасти землю. Долго взывали они к нему, долго летели их
мольбы в нескончаемую высь. Но услышал Инмар одного
Кылдысина, а услышав, сказал в ответ:
— У хлеба не может быть хозяином один человек. Хлеб
должен принадлежать всем людям, всему народу. Пока этого не
будет, не прекратятся раздоры и злодеяния. Многому люди
научились без меня, пусть и тут сами управляются, как знают,
а я не хочу больше видеть землю, оставлю на ней хозяйничать
Вукузё с его нечистью, может, тогда скорее люди поумнеют. Не
хочу, чтоб мое чистое небо коптили, не хочу, чтоб облака плакали
черными слезами. Отныне небо останется таким далеким,
недоступным человеку до тех пор, пока не придут к нему счастье
и согласие.
Так, сказывают, ответил Инмар своему любимцу на земле —
Кылдысину. А тот не утаил услышанное от одного трудолюбивого,
но бедного хлебопашца, который постоянно был батраком
у богатея. От этого батрака весть дошла до других бедных людей.
Инмар и самому Кылдысину не забыл дать доброе наставление:
— Раз уж случилось, что ты не сможешь больше быть мне
помощником, то начни на земле род батыров,— сказал он
Кылдысину.— Разные пойдут от тебя батыры, но среди потомков
будут и такие, что приблизят мое небо к земле, добившейся
справедливости.
Постепенно люди привыкли к высокой небесной сини, за
которой скрылся Инмар.
С той поры так и повелось на свете: облака то поднимаются
в синь белым стадом кучерявых барашков, то нависают над землей
темными тяжелыми тучами.
БАТЫРЫ


БАТЫРЫ ИЗ ПЛЕМЕНИ ЧУДЬ
огда, в какие далекие времена это случилось, никто
сказать не может, но только само собой разумеется, что и алангаса-
ров уже на свете не было, и потомки Уда расселились в лесном
краю разными племенами, и Инмар с Кылдысином не появлялись
больше людям. Именно тогда-то на Каме поселилось племя,
которое называли чудь светлоглазая. И жило это племя на горе, на
высоком берегу. Люди этого племени любили простор и волю,
а потому расселились не трудно, не теснились один возле другого.
Но жили дружно: как завидят, что на кого-то из них надвигается
неприятель, то пускали упреждающие стрелы собратьям. Возьмут
и пустят стрелу на курган, что у реки Белой, и дальше, к Чегандин-
скому урочищу. Как долетит стрела, так они немедля собирались
все вместе и встречали неприятеля.
Росту они были очень высокого, силы непомерной, а характера
независимого. Другие племена называли их батырами.
Однажды после набега врагов их поселение превратилось
в пепелище. Тогда оставшиеся в живых мать, три брата и красавица
сестра бросили его и ушли к тому месту, где теперь находится
селение Чеганда и где берег Камы выступает в реку тремя мысами.
Не с пустыми руками явились они в эти места, несметные богатства
принесли с собой, бессчетные стада пригнали.
Понравились этой семье три крутых мыса на Каме, и решили
они обосноваться здесь и больше не искать другого места.
Сперва обжили они средний мыс, что оброс могучим сосняком,
построили здесь просторное жилище, обнесли изгородью загон для
скота. Но недолго им пожилось вместе, не хватило миру между
братьями, пошли у них ссоры и раздоры, потому что очень уж не
похожи были друг на друга три брата: и обличьем, и характерами.
Как-то, расспорившись не на шутку, пришли они к своей
мудрой матери за советом, как им поступить, чтобы впредь не
ссориться, как разделиться по справедливости и без обиды для нее.
Посмотрела мать на возмужавших сынов и сказала:
— Видно, сыны, и для вас пришло время вылететь из гнезда.
Не стану держать вас. Выбирайте каждый место по сердцу
и поселяйтесь там.
Первым выбор сделал младший безусый брат. Он был белокур
и голубоглаз.
— Больше всего я люблю землю пахать,— сказал он матери
и братьям.— Уступите мне левый мыс, там хотел бы я жить. Уж
57
очень мне по душе роща на том мысу и соловьи, что по весне поют.
Сказал и стал ждать ответа, с опаской и тревогой посматривая
на братьев. Но братья молча поклонились ему, и тогда мать
ответила:
— Силой и ловкостью ты, сын, не обделен, к труду прилежен
и любишь землю пахать и сеять. Если нравится тебе левый мыс —
владей им, братья отступаются от него в твою пользу.
Тут заговорил средний:
— Я был с отцом, когда он в последний раз взмахнул мечом и,
раненный смертельно, завещал мне свои доспехи, лук и колчан со
стрелами. Я люблю охоту и скотоводство. Отдайте мне этот
средний мыс! Я стану защищать всех вас. А мать и сестру я никуда
не отпущу, они останутся жить здесь, как жили.
Так сказал средний брат. Рыжие волосы его спускались на
могучие плечи, борода, такая же рыжая, густо прикрывала
подбородок и щеки, на широкой груди покоилось ожерелье из
медвежьих и кабаньих клыков. Сказал и сверкнул зеленоватыми
глазами на братьев. Младший на это ответил поклоном, а старший
только головой кивнул и усмехнулся одними губами.
— Значит, всех нас ты берешь под свою защиту? Спасибо,—
сказала мать.— Мы остаемся с твоей сестрой жить здесь, в этом
жилище. Ты любишь охоту, как любил ее и твой отец, стрелы
у тебя тоже не знают промаха. Не чья-нибудь, а твоя стрела
пронзила сердце врага, убившего отца. Ты смел и бесстрашен, сын
мой, все соседи не смеют трогать твой скот и твое жилище. Ты
будешь хорошим защитником. Но предупреждаю: не обижай ни
сестру, ни братьев, ни меня. Я говорю тебе об этом, потому что
знаю твой вспыльчивый нрав и злопамятность. Поклянись мне, что
не обидишь никого из нас!
Тот поклялся.
— Смотри же, сын, сдержи клятву! Не то кары тебе не
избегнуть,— еще раз предупредила мать.
Теперь взгляды всех обратились к старшему. Что скажет он?
Высокий, как и братья, но черноволосый, с твердым
пронзительным взглядом черных глаз, похожих на глаза матери,
стоял он перед всеми спокойный и уверенный. Длинные прямые
волосы были схвачены на лбу зеленым обручем, длинная черная
борода закрывала всю грудь.
— Ничей остался правый мыс. Тогда я беру его себе,—
рассудительно сказал он.
После этого все поклонились ему.
Так стали жить братья невдалеке друг от друга, но порознь.
58
Наступила весна. Младший, идя за сохой, радовался хорошей
погоде и пел песни. Его голос сливался с птичьим веселым гомоном
и разносился по всей округе.
Белокурая красавица сестра на среднем мысу сплела венок из
цветов, украсила им распущенные волосы, слушая брата и пение
птиц. По вечерам она тоже выходила из землянки послушать его
песни и соловьев в березовой роще на левом мысу. Иногда она
и сама начинала петь. Тогда все, казалось, смолкало, прислушива-
ясь к нежным звукам ее голоса.
Ее пение доносилось и до правого мыса, послушать его выходил
старший брат. Мать тоже с доброй улыбкой слушала пение дочери.
Только один средний брат не любил ее песен: в них не было ни
жажды мести, ни ненависти, была только одна чистая любовь. Он,
обрывая пение, громовым голосом звал сестру домой. Не нравилось
ему и то, что сестра часто навещала младшего брата. Он бы и вовсе
запретил ей ходить к нему, если бы не боялся матери.
Средний брат соорудил два высоких земляных вала, которые
защищали скот от нападения диких зверей. Целыми днями он
бродил по лесу, охотясь на дичь и зверей, а по вечерам выходил на
нос мыса с луком в руках и бил пролетавших лебедей и гусей.
Правый мыс казался пустынным, лишь землянка и тропинка,
ведущая к ней, выдавали, что там кто-то живет. Ни звуком, ни
стуком не выдавая себя, старший чернобородый брат ранним утром
покидал жилище и отправлялся в овраг, в ближний лес и собирал
там травы. Под вечер он также тихо возвращался с пучком трав.
У дверей его встречала мать. Не говоря друг другу ни слова, они
заходили в землянку и плотно закрывали дверь, чтобы ничто
живое не слышало их разговора. Мать любила всех детей оди-
наково, но вещие знания и умение решила передать старшему.
Далеко за полночь дверь снова открывалась, и мать возвращалась
обратно к среднему сыну.
Ни сестра, ни другие братья не догадывались об этих тайных
встречах матери со старшим сыном, ничего не знали они и о том,
чем занимается их брат, которого они почти не видели с той поры,
как отделились. Только сестра, которая любила собирать цветы,
встречала иногда старшего брата, когда тот шел к пещерам. Она
молча раскланивалась с ним и никогда не заговаривала, робея от
его глубокой задумчивости. Сестра спрашивала о нем у младшего
брата, но он знал еще меньше ее. И откуда ему знать, если он совсем
никуда не ходил со своего мыса, разве что к матери, да и то редко.
Из птиц лишь одни совы почему-то селились на правом мысу.
Их жуткие крики в наступавшей ночи пугали сестру, когда она,
59

заслушавшись младшего брата и соловьев, сидела около своего
дома.
Так они и жили, пока жива была мать. Но вот ее не стало.
Горько оплакивал мать младший сын, самый сердечный из братьев.
Но горше того плакала сестра: не стало матери, больше некому
заступиться за нее, некому защитить ее от притеснений среднего
брата. Младший брат, хоть и любил ее больше, чем остальные, не
мог облегчить ее участь, потому что сам был робок и не умел
владеть оружием. Старший же никогда не вмешивался в их жизнь,
и ей казалось, что ему не было до нее никакого дела.
Знала сестра, что средний брат при первом же удобном случае
расправится с младшим за то, что он ее любимый брат.
Средний сын тоже оплакивал мать. Только старший был по-
прежнему молчалив и не выдавал своих чувств ни слезами, ни
вздохом.
После похорон умолкли песни на левом мысу. И сестра больше
туда не заходила, чтобы не гневить среднего брата. Лишь когда он
уходил далеко охотиться, то перекликалась она с любимым братом.
Но однажды охотник вернулся раньше и услышал, как они
переговариваются друг с другом. В гневе он схватил лук, вытащил
стрелу из колчана и хотел пустить ее в брата. Тот испугался,
бросился с мыса в Каму и поплыл. Средний собрался было пустить
стрелу в плывущего, но передумал: жаль стало стрелы. «Все равно
ведь утонет, не переплыть ему полноводной Камы»,— подумал он.
Но тот все же переплыл реку и поселился на ближайшем холме.
Сестра видела все и еще больше невзлюбила того, с кем
приходилось жить под одной крышей. А средний брат, насмехаясь
над ней, сказал:
— Больше небось не захочется песенки распевать да без дела
разгуливать. Станешь теперь зерна молоть на ручной мельнице.
И ходи где угодно: кроме нас со старшим братом, больше никого
нет на всем берегу. Старший, сама знаешь, мне не помеха, он не
вступится за тебя. Да и оружия у него нет никакого.
Днем, если поблизости не было брата, она уходила на высокую
гору над пещерами, откуда хорошо был виден холм, приютивший
младшего. Она махала рукой, брат отвечал ей тем же. Он что-то
кричал, но слова не долетали до нее и она начинала плакать
горючими слезами. Слезы капали на песок и были так горючи, что
песок плавился. Эти спекшиеся слезки и сейчас находят над
пещерами.
Однажды кто-то подошел к ней и осторожно положил руку на
плечо. Оглянулась — старший брат.
61
— He таись, сестра, может, я смогу помочь твоей беде,—
сказал он.
Пуще прежнего залилась слезами девушка:
— Никто, наверное, мне не поможет. Средний брат сильнее вас
обоих, и век мне жить у него в неволе. Разве ты поможешь мне
убежать от него? Он и тебя убьет.
— Хочешь убежать от него? — переспросил старший брат.—
Это очень просто, сестра. Я помогу.
— Ты не сумеешь. Ведь у тебя нет лодки, ее он спрятал далеко
в лесу. У тебя не хватит сил притащить лодку к воде.
На это брат только улыбнулся. Ведь она совсем не знала его.
А сестра продолжала:
— Если он увидит, как ты тащишь лодку, то пустит стрелу
прямо в сердце тебе.
Надвигались вечерние сумерки, над Камой сгустился туман,
в лесу заухали совы. Темная ночь спустилась на землю, а сестра все
упрашивала брата, чтобы он не пытался спасти ее.
Тут издалека донесся крик среднего брата, который разыс-
кивал исчезнувшую сестру. Она вздрогнула и в страхе зашеп-
тала:
— Беги, брат. Если он найдет нас, то убьет тебя. Беги отсюда,
спасайся!
— Не бойся. Теперь ничего не бойся!
Он взял ее на руки и, взмыв в воздух, полетел. Они вмиг
очутились возле землянки на правом мысу. Впервые сестра зашла
в жилище старшего брата. В большой землянке летали совы
и летучие мыши, по стенам висели сушеные травы, на полках
стояли горшочки с разными снадобьями.
— Ложись, сестрица, спать. Утро вечера мудренее,— посовето-
вал он напоследок. И она послушалась.
Утром брат дал ей горшочек с каким-то настоем и сказал, что
если она его выпьет, то обратится в белую лебедь.
— Полетишь к тому холму, где живет наш младший брат. Там
искупайся в ключе, что под холмом течет, и снова обернешься
девушкой,— пояснил он.
Средний брат всю ночь искал сестру. Утром вышел на мыс,
а над ним белая лебедь летит и кричит:
— Прощай, постылый брат!
Тут он догадался, что это не лебедь, а его сестра улетает от него,
рассердился и пустил в нее стрелу. Но его стрела впервые
пролетела мимо цели. Он стал пускать стрелы одна за другой, но
даже не задел белую лебедь.
62
За Камой лебедь искупалась в ключе и стала прежней
девушкой-красавицей.
А средний брат бросился на землю и стал кататься от злости.
Немного успокоившись, он поднялся с земли и увидел старшего
брата, который стоял на своем мысу и смотрел на него с укором.
Тогда он выхватил из колчана последнюю стрелу и пустил ее
в брата. Стрела тут же вернулась обратно в колчан. Сколько раз
пускал он ее, столько раз она возвращалась к нему. А старший брат
как стоял, так и стоит, с осуждением глядя на среднего брата. Тогда
рыжий схватил копье и метнул его в брата. Копье сломалось, не
долетев до цели.
Рыжий брат от бессильной ярости снова бросился на землю.
Тело его вдруг стало покрываться густой шерстью, а сам он
превратился в огромного рыжего волка, присел на хвост и завыл.
Услышали этот вой бывшие враги среднего брата — волки —
и стали ему подвывать. То воя, то рыча, рыжий волк смотрел на
черноволосого человека, он готов был броситься на него, но страх
удерживал.
Надоело человеку слушать волчий вой, повернулся он и ушел
в землянку. Тогда рыжий волк побежал к пещерам, где были
запрятаны несметные богатства, оставшиеся еще от отца с матерью.
Там и остался жить он рыжим волком-великаном.
По ночам вой этого волка наводил страх на все живое вокруг.
Старший брат тоже не остался на своем мысу и вскоре
перебрался на другой берег Камы и поселился на дальнем холме.
Холм, где жили белокурые брат с сестрой, с той поры стали
называть Белой горой, а другой, на котором жил старший,
чернобородый,— Черной горой.
Говорят, что и сейчас находят на среднем мысу и в овраге
стрелы, которые средний брат пускал в белую лебедь. Встречали
искатели кладов и рыжего волка, охраняющего вход в пещеры
напротив устья реки Белой, где сокрыты богатства братьев племени
чудь.
ДОНДИНСКИЕ БАТЫРЫ
о ли раньше, то ли позже, но так же давным-давно на гору
Солдырь откуда-то пришел богатырь по имени Донда и остался тут
жить. И было у него тогда два сына — Идна и Гурья. На Солдыре
в семье Донды появилось еще несколько сыновей, среди них —
Весья и Зуй.
Время шло, сыновья подрастали, а гора, как была, так
и оставалась прежней. И вот наконец стало этой большой семье
настолько тесно, что всем вместе жить уже было невозможно.
Тогда Донда взял с собой младших сыновей и отправился с ними
вверх по течению небольшой речки, которую с той поры стали
называть его именем.
Шел, шел. Не близко, не далеко ушел — верст на пятнадцать от
горы. Здесь он основал новое поселение, которое потом стали
называть Дондыкар, что означает селение или городище Донды.
Старшие сыновья Донды не долго жили на старом месте, вскоре
и им стало тесно: Идна остался на отцовском угодье, а Гурья
покинул его и поселился, как и отец с младшими братьями, тоже
у реки, но только у другой.
Так сыновья батыра Донды отделились от отца и стали
независимыми хозяевами-батырами, занимаясь каждый полю-
бившимся делом. Гурья — хлебопашеством, Идна — охотой, а сам
Донда, хоть и не оставил земледелия, но более стал известен
промыслом и торговлей.
Много-много лет прожил Донда на новом месте. Но вот
и младшие его сыновья возмужали и покинули отцовский дом.
Дондинские батыры разбрелись в разные стороны, основали новые
городища и крепости на высоких угорах, по берегам рек и лесных
речек. Может, потому, что они помнили свое раннее детство на горе
Солдырь, но уж очень им всем полюбилось селиться возле гор.
В тех местах, где они не находили горы, чтобы обосноваться возле
нее, там они брались руками за пригорок и вытягивали его кверху,
пока он не становился горою. Только после этого они селились
здесь с такими же батырами, как и сами, занимаясь охотой,
хлебопашеством и промыслами.
Дондинские батыры отличались добрым нравом и покладистым
характером. Однако случалось, что они не всегда ладили с соседни-
ми батырами. Хоть и редко, но доходило дело до споров, а то и до
сражений. А сражения те состояли в перебрасывании на городище
64
или крепость противника целых бревен или тяжелых железных
гирь.
На реке Чепце, ниже поселения Идны, жили в городище
батыры из дружины самого Донды. Однажды они поспорили
с батырами Идны, что у дондинцев и силы больше, и луки лучше,
и копья летят дальше и точнее. Спорили-спорили — ни одна
сторона не уступает. Тогда решили биться об заклад: если стрелы
иднакарских батыров улетят за пределы их владений, то дондинцы
уступят им свое городище и уйдут на новое место. Если же не
смогут так далеко послать их, тогда иднакарские батыры навеки
оставят эти места дондинцам.
В день и час, назначенный для сражения, батыры, каждый со
своей горы, послали стрелы в сторону противника. Стрелы
иднакарцев не долетели и до середины владения дондинцев
и воткнулись в землю с такой силой, что образовали большой
пригорок. Дондинцы выстрелили удачнее, их стрелы попали
в сосны, что росли у самых стен Иднакара. Так они выиграли
заклад. Земли, полученные от иднакарцев, с той поры стали
называть Утэм, то есть «выигрыш».
На другой стороне Чепцы владения Идны граничили
с поселением батыров Селты. Одна возвышенность до сей поры так
и называется Иднакарскими воротами. Зимой батыры Селты
надевали серебряные лыжи, чтобы сбегать повидаться с батырами
Идны. Серебряные или другие какие были те лыжи, но только
батыры на них в один миг проносились двадцать верст. Именно
столько их и было между поселениями батыров Идны и Селты.
ИДНА-БАТЫР
дна-батыр, сын Донды, жил в местности, которую потом
по нему стали называть Иднакаром.
Занимался Идна одной охотой, отказавшись от землепашества,
которым славился его отец Донда и предок того Кылдысин.
Охотиться он ходил верст за тридцать. Для этого у него были
золотые лыжи, на которых такое расстояние он преодолевал
быстрее ветра.
Дичь Идна ловил силками, а зверей бил самодельными
стрелами из лука.
65
5 Сказки удмуртского народа
Силы Идна был неимоверной. Когда случалось состязаться
в силе с другими батырами, то равного ему не находилось, все
вынуждены были признавать его превосходство.
И вот Идна возгордился своей силой, своей ловкостью,
захотелось ему княжить над всеми племенами в своем краю,
захотелось, чтобы все батыры служили ему и дань приносили. Не
по нраву пришлось это гордым батырам, стали они держать совет
меж собой и решили поймать гордеца и проучить.
Было у Идны три лошади — вороная, саврасая и пегая. Таких
лошадей поискать — не найти: сильные, выносливые, быстрые.
Они всегда спасали Идну от преследователей. Для них ничего не
стоило проскакать сто верст без передышки.
Все это узнали батыры, которым доверили поймать Идну. Они
не стали гоняться за Идной: своих лошадей уморят, а Идну все
равно не догонят. Поэтому они решили подкараулить его в засаде.
Однажды им удалось узнать, по какой дороге поедет Идна.
Подпилили заранее мост через речку, засели в кустах, ждут.
Вот Идна доехал до моста на вороной, но перед мостом та вдруг
отказалась слушаться хозяина. Тогда Идна пересел на саврасую.
Но и эта не пошла на мост. Пересел Идна на пегую, она помчала его
через мост, но на середине вместе с всадником провалилась в реку.
Как батыры проучили Идну, никто не знает. Однако известно,
что будто бы Идна, падая, успел воскликнуть: «Пегая лошадь
лишь на безлошадье лошадь».
-%*
К	ВАТКА И КАЛМЕЗ
Ж
в Г А
J ’X огда-то давным-давно севернее владений племени Донды
жили батыры племени калмез. Они пришли сюда из-за реки
Кильмезь. В то время там стояли большие сосновые леса. Главным
занятием калмезов было пчеловодство. А еще они славились
умением плести лапти.
Калмезы были сильные и рослые люди, можно сказать —
великаны, хоть и не такие, как алангасары. Из одного коточика,
66

которым они плели лапти, можно было сделать сошник, чтобы
пахать землю. Сами лапти их были длиною в аршин.
Селились калмезы не многолюдно, по одному, по двое.
Однажды два калмеза поселились в густом бору между двумя
речками и поставили себе избу.
У тех калмезов были сани, полозья которых были длиною
в полторы сажени. На сани прилаживали калмезы короб на
высоких ножках, в него они собирали мед лесных пчел. Лошади
у калмезов не водились, а потому такие сани с коробом — и пу-
стым, и доверху наполненным медом — калмезы возили сами. Вме-
щалось в тот короб более пятнадцати пудов. Калмезы волочили
сани не по снегу, а по земле. Вот какие они были сильные! Пчели-
ных колод, расставленных в разных местах, у них насчитывалось
до нескольких сотен.
Долго и мирно жили два калмеза. Но однажды пришел конец
спокойному житью-бытью. Со стороны реки Вятки явилось сюда
племя ватка и мало-помалу начало вытеснять всех калмезов.
Один батыр из племени ватка добрался и до этих вот двух
калмезов. Приглянулось ему место, и он решил прселиться тут,
а калмезам велел убираться отсюда. Те давно прижились здесь и
заупрямились. Завязался спор.
Калмезы, идя на уступки, согласились жить вместе с ваткой, но
тот и слышать об этом не захотел. Ватка убеждал, что здесь лучше
жить одному племени. И выходило, что этим племенем должно
быть только племя ватка.
Спорили-спорили — ни к чему не пришли. Тогда они сошлись
на том, чтобы втроем пройти по владениям калмезов и вместе
осмотреть их.
Шли, шли. У слияния двух небольших речек их застала ночь.
Путникам ничего иного не оставалось как заночевать у костра. Так
они и сделали. Приготовили себе место для сна, устлав его
лапником пихты, легли спать. Один калмез как лег, так тут же
и уснул богатырским сном, а другой не уснул, только притворился
спящим. Сам же между тем исподтишка следил за каждым
движением ватки. И не напрасно.
Ночью ватка потихоньку встал, прислушался, крепко ли
уснули калмезы. Тот, что не спал, даже всхрапнул для видимости.
Пусть, мол, думает, будто он крепко спит. Уж очень ему хотелось
узнать, что дальше сделает ватка. Может, думал, откажется от своей
затеи и уйдет прочь.
Но у ватки на уме было совсем иное. Он, крадучись, взял
дубину, посмотрел, крепко ли спит, и, размахнувшись, хотел
68
ударить спящего калмеза. Но не успел: второй калмез отнял
у Ватки дубину. Он не спускал с него глаз и бесшумной молнией
вскочил, увидев в руках дубину. Что было после и куда подевался
Ватка — никто не знает.
Позже все калмезы сами ушли из той местности к реке Иж,
а ватка остались. Однако удмурты и поныне почитают тех древних
силачей калмезов и берегут память о них.
Z	БАТЫР ЯДЫГАР
стародавние времена батырам приходилось защищаться
от набегов врагов. Тогда-то и появился у них предводитель
Ядыгар.
Народ сам назвал Ядыгара предводителем после того, как он
прославил себя умом, богатырской силой и добрым нравом. Став
предводителем, Ядыгар жил как все: землю пахал, хозяйство вел,
достаток имел, а к богатству не стремился.
И было у Ядыгара два коня — пегий и рыжий. Резвый,
быстроногий пегий конь мог, не разбирая дороги, носиться вихрем.
В скорости бега ему, пожалуй, не было равных. Рыжий, хотя
и скакал во всю мочь, все оставался позади. Зато он был сообрази-
тельнее: всегда обходил опасное место.
А еще у Ядыгара был удивительный меч. Когда нападали
враги, он хватал этот меч, садился на быстроногого коня и вихрем
скакал вокруг вражеского скопища. Благодаря заветному мечу,
враги уже не могли выйти за пределы круга, не оставив оружия.
Выйдя из него, они никогда больше не воевали. Так меч помогал
побеждать врагов, приходивших завоевывать земли, на которых
расселились батырские племена.
Но Ядыгар не всегда брал с собой этот заветный меч. Дорожа
им, он, вернувшись с поля битвы, прятал меч в сундук и, случалось,
в спешке не успевал достать его оттуда. На этот случай он
договорился с женой, что будет присылать к ней гонца за пирогом.
69
Она должна была передать гонцу пирог, внутри которого лежал
удивительный меч. Жена так и поступала.
Услышав о нападении, Ядыгар брал с собой обоих коней: на
рыжем он шел в сражение, а на пегом отправлял гонца за «пиро-
гом». Если у батыра, к примеру, кончался хлеб, то на пегом коне его
доставляли горячим. Тридцать — сорок верст мчал он так, что
хлеб не успевал остыть.
Но вот у Ядыгара умерла жена. Потосковал-погоревал он, но
где одному-то управиться по хозяйству — женился снова. Только
ввел новую хозяйку в дом, к нему прискакал гонец: на родственное
поселение в двадцати верстах напали враги.
Ядыгар вскочил на пегого коня, крикнул рыжему, чтоб не
отставал, и помчал к месту битвы, забыв второпях заветный меч.
Вот явился он туда, враги, завидев Ядыгара, сразу отступили верст
на пять. Решив, что они признали себя побежденными, Ядыгар
завернул свое воинство домой.
Враги, заметив, что их никто не собирается преследовать,
подумали, что удмурты отказались сражаться, испугались. Тогда
они снова напали на селение. Завязался неравный бой: Ядыгар уже
успел распустить свое воинство, а меча с ним не оказалось. Тут-то
и послал он гонца на пегом коне к своей жене за «пирогом». Вторая
жена еще не знала привычек Ядыгара, да и сообразительностью не
отличалась, а потому и не вспомнила о мече, когда к ней прискакал
гонец от Ядыгара. Она передала для мужа горячий пирог —
и вкусный, и пропеченный, но без того, что нужнее всего было
предводителю,— без меча.
Ядыгар потерпел поражение. Чтобы окончательно разбить
войско Ядыгара и расправиться с ним самим, враги разрушили на
его пути все мосты. У последнего, самого большого моста, они
подпилили сваи и стали ждать.
Ядыгар не подумал о возможной ловушке и помчался через
мост на рыжем коне. Однако тот не послушался хозяина и,
почувствовав опасность, попятился назад. Тогда Ядыгар переско-
чил на пегого коня. Не успел батыр домчать до середины моста, как
тот рухнул. Ядыгару теперь ничего не оставалось, как вступить
в единоборство с преследователями. Он стал кидать в них бревнами
от разрушенного моста. Враги не смели приблизиться к нему до тех
пор, пока он не разобрал весь мост, пока, бревно за бревном, не
перекидал в них все до последнего. Но вот Ядыгар начал выдерги-
вать и сваи. Только тогда враги подобрались к нему и схватили.
Тут Ядыгар и сказал:
— Пегий конь — не конь, вторая жена — не жена.
70
Так враги одолели батыра Ядыгара. А заветный меч его
и поныне, сказывают, не- утратил своей силы. Только никто не
знает, где тот меч. Может, он и не скрыт от глаз людских, может,
и в руках кто-нибудь держит его. Но, по завету, удивительную
свою силу он может обрести лишь у беззлобного миролюбивого
предводителя.
МАРДАН И ТУТОЙ
Вале-реке два батыра. Смотрят: хороши леса
и луга, хороша земля за Валой-рекой. Захотелось старшему —
Мардан атаю — владеть ими. Захотелось и Тутою поселиться
здесь. Впервые батыры заспорили меж собой, ни один не хочет
уступить, каждый стоит на своем. Так разгорячились, что того
и гляди биться начнут.
Но до этого не дошло: спохватился хитрый Мардан атай, что не
одолеть ему Тутоя, слабоват он против него, не одержать ему верха.
Тутой и ростом куда крупнее, и силой гораздо сильнее. Нет, не
одолеть Мардану Тутоя.
— Слушай-ка, батыр Тутой, зачем нам своих родичей до войны
доводить? Не лучше ли один на один помериться силами? —
предложил Мардан атай.
Тутой усмехнулся на такое предложение, жалеючи посмотрел
на низкорослого Мар дана и сказал:
— Что ж, можно и помериться. Так даже лучше: никого от
дела не оторвем.
— Только вот врукопашную биться нам не пристало,—
продолжал Мардан атай.— Не медведи же мы с тобой, а батыры.
Видишь, как много здесь на лугах кочек? Давай выберем по кочке
и пинком сшибем ее. Чья кочка перелетит на тот берег, тому
и владеть этими землями. Ну, а у кого не долетит, тот со своими
родичами уйдет отсюда.
— Согласен,— ответил Тутой.— Однако заранее жаль мне
тебя, Мардан атай. Ка-ак разбегусь, я ведь длинноногий, да как
71
пну со всей-то силой... Где тебе, коротышке, состязаться со мной?
Не лучше ли тебе сразу уступить и не позориться?
— Это мы еще посмотрим, кому придется убираться отсюда,—
возразил Мардан атай.— Приходи сюда завтра утром. Да,
пожалуй, лучше будет, если ты заранее предупредишь своих
родичей, чтоб не зарились на эти угодья.
— Не тешь себя напрасной надеждой: вовек такому не сбыться.
Тебе придется расстаться со всем этим,— не согласился Тутой.
Ночью Мардан, крадучись, вернулся к тому месту, где
договорились с Тутоем состязаться в перебрасывании кочек,
срезал у самого основания одну кочку и приставил ее обратно на то
же место.
Потом, так же тайком, привел сюда своих сородичей, чтобы
и они неподалеку посрезали каждый по кочке. Его не ослушались,
хотя и не поняли, для чего это нужно было.
На рассвете спорщики пришли к реке Вале и начали, как
и договорились накануне, состязание. Мардан, не споря, уступил
Тутою право первым пнуть кочку. Тот разбежался и изо всей силы
пнул облюбованную, не самую большую и не самую маленькую
кочку. От удара кочка сорвалась с места и, взвившись высоко-
высоко, долетела до середины реки.
Тутой сначала огорчился, но тут же и успокоился: если уж
ему не под силу оказалось пнуть кочку далеко, то Мардану и по-
давно.
А Мардан даже разбегаться не стал, размахнулся правой ногой
и прямо с места пнул ту кочку, которую ночью срезал тайком. Не
очень-то и высоко она поднялась, но зато перелетела на другой
берег и упала в траву.
Силач Тутой с удивлением посмотрел на коротышку Мардана,
досадуя, что такой невзрачный соперник оказался сильнее его.
— Теперь убедился, Тутой-батыр, кто из нас выиграл, кто
победил? — спросил Мардан атай.— Придется тебе уходить
отсюда. Таков был уговор.
Не соглашаться нельзя, и землю жалко. До чего же хороша она
на Вале-реке! Найдешь ли лучше?
Ничего не сказал Мардану Тутой-батыр, молча удалился он
к своим сородичам. Да ненадолго. Смотрит Мардан атай:
возвращается Тутой обратно к реке. Не один идет, за собой всех
своих сородичей ведет. Тут Мардан тоже призвал своих. Когда
Тутой приблизился к берегу, люди Мардана стали пинать
срезанные кочки. Они забросали ими Тутоя, и тот вынужден был
отступить и уйти прочь со своими сородичами.
72
Так земля, луга и леса по Вале-реке достались Мардану. А на
том месте, куда мардановы люди пинали кочки, образовался
большой яр, который стали называть Мардановым.
МИКОЛ-БАТЫР
е где-нибудь — как раз в наших краях когда-то давным-
давно жили два брата, два батыра. Старшего из них звали Микол,
младшего — Данил.
Данил чужие земли не завоевывал, единоборствовать с другими
батырами не единоборствовал — все ему недосуг было силой
меряться: землю пахал, на охоту ходил да лапти плел. За делами не
замечал, как день проходил. Только когда нападали враги,
оставлял он все дела, садился на коня, брал заветную саблю
и совершал ратные подвиги, защищая свои земли.
Так, не зная праздности, Данил дожил до глубокой старости
и умер в собственном доме. Похоронили его вблизи подворья. Под
голову положили Данилу любимую саблю и насыпали над
захоронением холм высотою в рост Данилы. А ростом Данил был
не высок и не низок — до верхушек берез доставал.
Батыра Данила близкие и дальние родичи все же не считали
настоящим батыром, должно быть, не хватало ему батырской силы.
Вот его старший брат Микол и вправду был батыр. Как-то
у него пала лошадь. Горюй не горюй, а надо новую заводить.
Пошел он на базар искать подходящую лошадь. Всех пересмотрел,
ни одну не пропустил: хлопнет легонько ладонью по крупу —
смотрит, а лошадь уже на коленях стоит. Так и ушел без покупки.
Как батыру без коня? Где теперь его сыскать? И услыхал от
стариков: в лесу пасется табун диких лошадей и есть там жеребец,
от одного ржания которого листья с деревьев осыпаются.
Вот пришел Микол к реке в лес, затаился и видит: табун диких
коней спускается к водопою. Высмотрел он жеребца, поймал,
хлопнул по крупу — тот лишь дрогнул слегка. Понравился конь
73

Миколу, взял он его себе. Жеребец никогда не подводил хозяина-
батыра, умный был, все понимал.
Микол жил в согласии с другими батырами, но дружил
с марийским батыром Антамыром. Жили они в семи верстах друг
от друга, и эти семь верст для них были что семь саженей. Как
захотят увидеться друг с другом, так и перекинут дубину за эти
семь верст, приду, мол, и сам сейчас, жди. Такой у них был уговор.
Однажды решили они посостязаться друг с другом — кому
удастся сильнее свистнуть.
— Если ты сумеешь сильнее моего свистнуть,— сказал
Микол,— то я отдам тебе все треугольные серебряные монеты
и деревню, где родился. Не сумеешь — отдашь мне свои монеты
и родную деревню.
— Быть по-твоему,— согласился марийский батыр.
Утром, как сговорились, пришли они к реке Вале. Микол стоит
на левом берегу, улыбается добродушно, уверенный в собственной
победе. Марийский батыр стоит на правом берегу и тоже улыба-
ется.
Вот Микол положил два пальца в рот, сделал глубокий-
глубокий вдох, задержал воздух в груди, покраснев, как костяника,
и свистнул так, что с черемухи листья попадали.
Марийский батыр позавидовал свисту Микола, но не стал
заранее признавать своего поражения. Он также положил два
пальца в рот, покраснел еще больше Микола и свистнул. Лишь
высокая трава чуть всколыхнулась от этого посвиста.
Довольный, Микол не стал настаивать на выигранном закладе.
Да и зачем ему чужие монеты и чужая деревня? Он постарался
утешить марийского батыра:
— Не огорчайся, сосед-батыр, ты тоже сильно свистнул, даже
трава всколыхнулась от твоего посвиста. Так что будем считать,
что никто из нас не проиграл и не выиграл.
Однажды Микол пригласил к себе Антамыра, и тот не пришел.
Микол рассердился. Взял вторую дубину, вырезал на ней знаками-
пусами свою обиду и перекинул дубину на другой берег
к марийскому батыру. «Нет, я по-прежнему тебя уважаю, Микол-
батыр, но только твоя первая дубина чуть не снесла мне голову»,—
вырезал пусами на той же дубине марийский батыр и перебросил ее
обратно. Но она вскоре вернулась с новой записью: «Если ты,
марийский батыр, хочешь доказать свою богатырскую силу, то
выходи бороться со мной».
На это марийский батыр ничего не ответил и не отправил
дубину обратно. Микол, рассердившись, взмахнул острой саблей
75
и с одного удара снес сосну в два обхвата. Не успела сосна
упасть — к Миколу во двор сам Антамыр явился с дружеским
угощением. Тут батыры помирились и больше никогда не
ссорились меж собой.
ПАЗЯЛ

ысокий, широкоплечий, сильный — настоящий богатырь
был Пазял. С малых лет он не знал праздности и лени, даже когда
все дела переделает, он все равно находил себе работу. Все лето
трудился без устали.
Когда поля заметало снегом, он снимал со стены дубовый лук,
который сам смастерил, вставал на широкие ольховые лыжи
и уходил на охоту в дремучие леса.
Расторопный и ловкий в крестьянском труде и в любой работе,
Пазял таким же был и на охоте. Тридцать верст от Старой Жикьи
до порубки он пробегал на лыжах так быстро, что не успевал
остыть взятый из дому горячий хлеб. Он хорошо знал повадки
зверей, и его стрелы не знали промаха. Не было спасения от них ни
красной лисице, ни серому волку, ни другому зверю. Ураганом
носился Пазял по белым просторам, поднимая за собой вихри
снежной метели. На дичь он ставил хитрые силки, и пернатая
добыча всегда попадала в его ловушки.
Однажды, охотясь, Пазял забрел в незнакомые места и заметил
следы не то вумурта, не то самого Вукузё. Это его не испугало,
потому что уж очень понравились Пазялу эти места. Ничего
красивее он раньше не встречал и не думал даже, что возможна
такая краса.
— Я приду сюда жить! — воскликнул он.
От голоса батыра, как от грома, задрожали деревья
и содрогнулась земля. Лесные зверушки и птицы попрятались
в норы и гнезда.
76
— Да, я приду сюда жить! — громче прежнего крикнул Пазял.
Зашатался лес, огромные сосны, каждую из которых и шесть
человек не обхватят взявшись за руки, пригнули вершины от его
крика.
Без передышки Пазял расчистил от деревьев облюбованное
место и поселился в лесу. От него-то и пошло потом название
селению Пазял.
Все, что необходимо для житья, принес с собой предусмотри-
тельный Пазял. Вот только огня у него не оказалось. Когда в доме
чего-то недостает из утвари, то дом все равно остается домом. Но
когда нет огня, как в нем жить в зимнюю пору?
Тут Пазял вспомнил о соседе Зумье. «Конечно же, у него
в печи есть огонь,— подумал Пазял,— попрошу-ка у него». Одна
нога Пазяла еще в новом доме, а другая — у ворот соседа.
— Одолжи мне, сосед, огонька для дома, будь добр! — сказал
Пазял.
Сосед, услышав просьбу, отвернулся и сердито буркнул:
— Нет у меня лишнего огня. Не дам!
Понял Пазял: скупится Зумья, скаредничает. Как можно огня
жалеть, когда в нем нуждаются? Рассердился Пазял и сказал:
— Раз нет мне огня, Зумья, то не будет из моей деревни
и невест для твоих парней!
С тем и ушел он от соседа. С той поры и повелось, что никто из
девушек селения Пазял не выходил замуж за зумьинских женихов.
Потом Пазял направился за огнем к другому соседу, к Уче.
— Огня бы мне, Уча,— сказал Пазял.
Приветливый Уча достал из-за печки два сухих кленовых
полешка, на лучину, положил в глиняный горшок несколько
горячих, непотухших углей и подал Пазялу.
— Забирай огонь, Пазял, соседи должны жить дружно и
выручать друг друга! — сказал Уча.
— Спасибо, добрый Уча, будем друзьями!—ответил Па-
зяЛ.— Теперь можете сватать невест из нашего рода.
ft
ЭШТЭРЕК И ВУМУРТ
7j огДа на земле стали появляться батыры, то Эштэрек был
одним из первых. Давным-давно он жил среди людей. Много
разных родов, которых и названия теперь позабыты, жили тогда по
соседству. Они часто враждовали между собой, нападали друг на
друга, радуя Вукузё, устраивая побоища.
Эштэрек рос крепким и сильным, сообразительным и добрым
парнем. Хоть был он ловким и бесстрашным, но побоищ не любил.
Больше всего любил в поле работать и как никто из остальных
батыров был похож на основателя рода батыров Кылдысина.
Потому-то в набегах и в сражениях он не участвовал до сорока лет.
Зато он умел любые споры и раздоры решать мирно и по спра-
ведливости. За это его все очень уважали, за это его еще
в молодости хотели произвести в главного старейшину — в торо.
Эштэрек отказался от этой почести и предложил вместо себя
престарелого мудрого Идну. Послушались его люди, так и сделали.
Когда не стало Идны, Эштэрек снова отказался стать торо. На
этот раз он назвал вместо себя Ожмега и сказал:
— Ожмег больше меня достоин стать предводителем. Он
заслужил это своими подвигами. Я же молод, меня самого надо
учить. Нет, я еще не опытен и в торо не гожусь,— объяснил он
старейшинам родов.
Только после смерти Ожмега Эштэрек стал торо. А тут вскоре
соседствующее племя начало раздор, который так и не удалось
уладить по-мирному.
«Надо к битве готовиться»,— решил Эштэрек.
Но вот беда: нет у него ни боевого оружия, ни коня. Пошел
тогда он в лес, вырвал молодой клен с корнем, обломал все сучья,
согнул в дугу — славный лук получился у Эштэрека. Здесь же
и стрел наготовил к луку. Осталось дело за конем. Где добыть его?
Сел Эштэрек на берегу Камы, запечалился, закручинился. Да
и как не горевать, если знал молодой торо, что в диких табунах нет
ни одного коня, который устоял бы под ним, батыром. Ведь ему
нужен был конь такой же сильный, как он сам, чтобы земля
дрожала под ним, чтобы деревья шатались от его бега, чтобы горы
качались, когда он скачет.
Думал-думал Эштэрек — ничего не придумал. С досады
и печали он впервые в жизни даже заплакал. Заволновалась отего
слез белая Кама, с каждой новой слезой волны с силой ударяли
о берег и, размывая его, уносили с собой муть в глубь реки.
78
I.
iwilili

Помутнела вода в Каме, потемнела белая Кама. Встревожилось
водяное царство, устрашилось: темно под водой стало, день ночью
обернулся. Даже самый старший вумурт испугался за свой род.
Вынырнул он из воды, чтобы узнать, отчего несчастье приключи-
лось, спрятался за скалой и стал высматривать. Тут и увидел
вумурт Эштэрека. «Вон оно что: батыр Эштэрек, удмуртский торо,
плачет! — подумал он.— А ведь он самый сильный из всех
живущих на земле батыров, гроза всех врагов. Не худо бы с ним
подружиться и помочь ему в его горе, не то и мне несдобровать со
всем моим родом». Вумурт осторожно вышел на берег, подошел
к батыру и спрашивает:
— О чем убиваешься, Эштэрек уром1 ?
— Тебе-то какая печаль? — отвечает Эштэрек.— Иди своей
дорогой, не докучай пустой болтовней.
— Эх, Эштэрек, Эштэрек, зря гневаешься на меня. Может, я
тебе лучшим другом стану. Скажи мне, что за горе тебя одолело?
— А такое горе, что никто не поможет. Проходи, старичок.
«Эх, кабы не был ты сам Эштэрек, проучил бы я тебя за твою
дерзость!» — подумал вумурт, и пуще прежнего ему захотелось
помочь, удружить батыру.
— Нет, Эштэрек уром, не уйду,— ответил вумурт.— Ты не
знаешь еще, кто я такой. А ведь я-то и смогу помочь тебе.
— Кто же ты, зеленая борода?
— Я — вумурт, самый старший в роду камских вумуртов,
давний сосед твоего рода. Так что же за беда у тебя приключилась?
— Конь мне понадобился, да такой, чтобы летал подо мной,
как орел, чтоб земля дрожала и горы качались от его бега. Да нигде
не сыскать мне такого, вот и горюю.
— Я могу помочь тебе, Эштэрек уром. Хочешь?
Воспрянул духом торо, батыр удмуртский, верит не верит,
а спрашивает старика, где же есть такой конь и как его добыть.
Вумурт тоже обрадовался, отвечает:
— Засядь сегодня ночью в камышах вон у той излучины и жди.
В полночь придет на водопой табун коней самого Вукузё. Вожак
в нем — рыжий жеребец. Вот он-то как раз и есть тот, о котором ты
кручинишься. Ты лови его, когда табун начнет пить воду. Если
сумеешь поймать — доволен будешь.
— Согласен. Но чем я смогу отплатить тебе? — спрашивает
Эштэрек.
1 Уром — приятель.
80
— А вот чем: назовешь меня своим другом перед всеми
и отдашь мне одну из молодых пленниц, когда вы победите татар.
— Что ж, согласен,— не задумываясь, согласился Эштэрек.
На том и порешили. Когда Эштэрек уходил с реки, вумурт
вдогонку ему еще раз напомнил:
— Эй, Эштэрек, не забудь: тебе — конь, мне — татарка!
С вечера Эштэрек забрался в камыши у той излучины Камы, на
которую указал ему вумурт, сделал там незаметную скрыню,
спрятался в ней и стал ждать. Ровно в полночь задрожала земля,
закачались деревья, и к водопою подошел табун. Впереди табуна
выступал могучий красавец конь. Глаз не оторвать, вот каким был
этот жеребец! У Эштэрека дух перехватило от радости.
Вот вожак зашел в воду, начал пить... Изловчившись, одним
махом Эштэрек вскочил на коня, обхватил руками его шею, в гриву
вцепился зубами. Рванулся жеребец, поскакал от реки... И вот уже
не скачет, а летит жеребец, как орел, по небу. Эштэрек на нем
удержался, не дал себя сбросить. И чувствует: признал его рыжий
красавец за хозяина, откликается на каждое его движение...
Подобрались татарские полчища к земле удмуртской, только
ступили на нее, а навстречу им — стрелы, пущенные Эштэреком из
кленового лука, за ними и сам он на огненно-рыжем могучем
красавце. Разметал он вражеские силы, как лес буря, падают
татары там, где проносится Эштэрек.
— Радуйтесь, удмурты! Нашей осталась земля дедов! —
воскликнул Эштэрек.
Чтоб неповадно было впредь зариться на чужие земли,
удмурты взяли пленников и оставили их у себя. На долю Эштэрека
досталась красавица татарка, да такая, какой еще мир не видывал.
Посадил ее батыр с собою на коня, едет берегом белой Камы,
любуется на свою добычу и радуется: «Женюсь я на ней. Хорошая
жена будет!»
Вдруг расплескалась волнами Кама, разбушевалась, бурунами
перевилась. И вот ведь диво какое: у другого берега течет она, как
и текла,— спокойно и величаво. И впереди гладь ее не всколыхива-
ется. Только у берега, по которому едет с красавицей молодой
батыр, ярится, словно догнать его хочет. Оглянулся Эштэрек.
Смотрит: к нему, по пояс в воде, вумурт устремился:
— Стой-ка, Эштэрек уром,— кричит,— не позабыл ли ты про
наш уговор? Отдавай мне эту татарку, другой не хочу!
Нет, не забыл Эштэрек своего обещания. Но только теперь он
понял коварство вумурта. Жалко стало Эштэреку расставаться
с красавицей, которую он хотел взять в жены.
81
6 Сказки
удмуртского народа
— Отдай! — еще требовательней прокричал вумурт.
— Нет! — ответил батыр.— Что хочешь бери, а ее тебе,
старику, не отдам!
Ничего не сказав больше, вумурт скрылся под водой. Эштэрек
тронул коня, чтобы помчаться во всю прыть. Но взметнулась Кама
могучей волной, подхватила Эштэрека с прекрасной пленницей,
с дивным конем и унесла на дно глубокое.
1 fvL	КУДА ДЕВАЛИСЬ БАТЫРЫ
'	юди множились и все дальше и дальше расселялись по
земле. Сколько времени прошло с той поры — кто знает, но стали
они селиться и по соседству с владениями батыров. А там один по
одному стали и родниться семьями: сыновей женить на девушках,
дочерей замуж выдавать за парней, общее хозяйство вести, сообща
против недругов обороняться. Старые батыры повымирали, и все
реже и реже появлялись великаны, похожие на прежних батыров.
Зато в каждом роду появлялись и будут появляться, пока род
человеческий не скончается, батыры-защитники, батыры-умельцы,
батыры-мудрецы. Так что, выходит, никуда не подевались
настоящие батыры. Живут они и поныне. Поискать, так, наверное,
в каждом родстве батыры найдутся.
ЧЕЛОВЕК ПРОТИВ СИЛ ВУКУЗЕ

ИЖ

If
ВУКУЗЁ ДЕРЖИТ СОВЕТ
ока Инмар не скрылся за небесной синью, Вукузё не
очень смел хозяйничать на земле. Как-никак, а догадка создать ее,
населить людьми и сотворение всего сущего на ней — дело Инмара.
Приходилось соглашаться с этим. Вот и оставалось ему, Вукузё,
вершить свои худые делишки возле водоемов, рек и болот. Места,
конечно, немало, но все равно это еще не вся земля. Людей-то вон
сколько появилось: и в лесах, и в горах, и на равнинах жилищ
понастроили.
Теперь Инмар отступился от земли и людей, дал полную волю
ему, Вукузё, похозяйничать на воде и на земле. На радостях он
такие пляски с вумуртами закатил, что три дня и три ночи вода
в реках и озерах ходуном ходила.
На третью ночь под утро он призвал к себе старейшин вумуртов
совет держать, как им теперь, когда не стало Инмарова догляда,
людей застращать, кривду и злодейство распространять по всей
земле.
— Надо расселиться нам, вумуртам, по всем водоемам, чтоб
человек знал: любая вода грозна для него,— предложил один из
старейшин.
— Дело,— согласился Вукузё.
— Мало проку одному сидеть и ждать в сумерках и ночью
припозднившегося путника. Надо бы, как люди, и нам жить
семьями да селениями,— сказал другой.
— А и верно,— одобрил Вукузё,— надо и нам кое-что
перенимать у людей.
— Чтобы мы им всюду мерещились, давайте будем принимать
обличье людей и в дома заходить, торг вести с ними,— добавил
третий.
— Тоже славно придумано,— обрадовался Вукузё.— Для
этого и надо-то всего через голову перекувыркнуться, и любого из
нас от человека не отличишь.
— Вот бы еще уметь невидимым становиться, чтоб сподручнее
было подсматривать и подслушивать,— задумчиво вздохнул
четвертый.
Его тут же поддержали все остальные, кто присвистом, кто
выкриком, а кто и просто — подняв большой палец кверху.
Вукузё так глубоко задумался, что все вскоре притихли,
поглядывая на него. Наконец, он сказал:
— Дам я вам такое снадобье.
87
«Хорошо, что ни один человек не докопался!» — думал он,
вспомнив о крупной частице разума, что из бересты отлетела под
приметный корень. Он найдет корень и достанет из-под него ту
крупицу. Вукузё уже находил крупинки разума, и каждый раз они
помогали ему выйти из трудного положения. Разум ему и теперь
поможет.
— Хоть и хороши наши дочери, а у человека девушки красивее.
Давайте будем их сватать за молодых вумуртов, для которых не
хватает невест. Вот и еще прибавка к нашему роду.
— Что ж, надо и сватать, и заманивать, и воровать невест,—
поддержал Вукузё и этого старейшину.
На том и порешили. Доволен остался Вукузё советом
старейшин. Берегись теперь, человек; он, Вукузё, и не подумает,
как этот старшой — Инмар,— гордо уйти от людей, он кознями
и коварством вскоре сломит людской род, одолеет его и станет
единым хозяином и вод, и земли. Тогда звать его будут не Вукузё,
а Вумузъемкузё.
Что это обозначает? А то, что сказано: хозяин вод и земель.
J,	ВУМУРТЫ СТАЛИ КОВАРНЕЕ
Ж Л
' X огда Вукузё сотворил вумуртов, они стали водиться
в глубоких водах больших рек и озер. Потом их становилось все
больше и больше. Тогда они начали расселяться в водоемы
поменьше. На маленьких речках более всего им полюбились омуты
и мельничные пруды. Днем вумурты редко показывались из воды,
но как только наступали сумерки, каждый, притаившись, поджидал
в кустах или прибрежных водорослях человека, чтоб напугать
и вдосталь потешиться его страхом.
Как они пугали и чем? Кто как сумеет, кто во что горазд. Один
неожиданно свистнет над самым ухом, другой — бултыхнется
в тихой воде, да так, что окатит брызгами с головы до ног. А самые
смелые подкрадывались к задремавшему на берегу рыбаку или
охотнику и начинали его щекотать. Были и такие, что просто
смирно сидели в укромном местечке и пялили глаза на жертву,
которую надо было напугать, а самих дрожь пронимала от страха
88
перед нею. Этой-то дрожи и пугался человек. Тут уж кто больше
испугается, тот и наутек бросится.
Расселились теперь вумурты большими семьями и даже целыми
селениями в глубинах рек и озер, стали выезжать с товарами,
принимая обличье купцов, и торговать в земных селениях. Там
вумурты присматривали красивых девушек и пригожих парней,
приманивали их к себе, если не обманом, так силой увозили их
в свои семьи невестками или зятьями.
Повелось у вумуртов дочерям и сыновьям справлять свадьбы
шумные и веселые. Но только не зимой и не летом, а весной или
осенью. Свадьба вумуртов ураганным вихрем мчалась с при-
свистом и гомоном, выбирая, сколько возможно, путь по воде.
Неистово веселясь, попридерживалась она возле мельничных
запруд, круша возведенные человеком плотины, заставляя реки
и озера бушевать и выходить из берегов.
Ох и полюбились же вумуртам такие свадьбы! Не из-за них ли
девушки и парни вумуртов стали заботиться о своем обличье,
старались теперь не столько пугать людей, сколько завлекать их.
В сумерках, а в глухом месте и днем, все чаще и чаще
приходилось человеку видеть, как, сидя у воды, дочери вумуртов
серебряными гребнями расчесывали длинные черные косы, из-под
которых блестели белизной их тела. Случалось, говорят, видеть на
берегу и сыновей вумуртов.
Однако никогда это не кончалось добром для человека, будь то
взрослый охотник или малый ребенок. Вскорости тех, кому
случалось увидеть потомство вумуртов, непременно настигало
какое-нибудь несчастье в жизни.
Л	дочь человека у вумуртов
одном селении на берегу белой Камы жили два соседа.
И было у них по дочери. Маленькими были — вместе в куклы
играли, стали постарше — братишек нянчили, по хозяйству
помогали. Не успели с подружками похороводиться, как невестами
стали, в невестину пору вошли. Дочь одного из соседей что ни день
89
сваты одолевали: и из своей деревни сватают, и из соседних
наезжают, и справные хозяева сватают, и победнее. Никак не
может отец решить, за кого же лучше дочь отдать, как лучше ее
судьбу устроить.
А к отцу ее подруги ровно и дороги нет, ни одного свата не
занесло. Худого слова о ней никто не слыхивал: и добра, и трудо-
любива, и красавица из красавиц. Обидно стало отцу за родную
дочь, уж так-то обидно, слов нет. Тут, слышит, к соседу еще сваты
нагрянули.
— Эхма! Позор перед людьми! Хоть бы вумуртишко какой
посватался...— с досадой воскликнул он.
На следующий день и к нему приехали, наконец-то, сваты. Да
не из близких: наряды на них богатые, как у городских купцов,
кони — выездные, один другого резвее.
Оторопел мужик. Глянул на дочь, а та ни жива ни мертва сидит.
И так ему стало жалко с ней расставаться!
— Нет, не выдам я дочь в вашу семью! — сказал отец,
справившись с робостью.— Вы, видать по всему, в богачестве
живете, а я вот худые лапти латаю. У нее и приданого-то — всего
ничего: в одной руке унести, а не на конях везти. Не обессудьте —
неровня мы, не пристало нам с вами родниться.
— Зачем же так? — не отступали гости.— Мы за богатством
не гонимся, нам лишь бы невеста была подходящая. А лучше вашей
мы и искать не хотим. Выдайте нам ее!
Так, слово за слово, и уговорили мужика выдать дочь за
богатого сынка, который тут же был, с ними приехал.
Хоть и не по обычаю, но пришлось мужику согласиться свадьбу
сыграть тут же, очень уж дела сватов не терпели отсрочки.
И вот уж молодой муж увозит жену к себе, а та слезами
обливается, прощаясь с родимым домом.
— Да откуда вы сами-то? Просватать-то просватали голу-
бушку, а так ведь и не знаем, откуда и кто вы такие,— стала
допытываться бабушка невесты.
Тут и отец с матерью всполошились, не пускают дочь за порог,
требуют, чтобы сваты ответили, откуда они приехали, где живут,
куда их дочь увозить собрались.
— Неладно ведь так-то, неладно,— приговаривали они то
и дело.— Дочь ведь она нам, дочь...
— И нам дочерью станет. Зря вы так, сватушки, встревожи-
лись. Мы и не собирались таиться от вас. Просто к слову не
пришлось. А сами мы с Вятки-реки к вам приехали, там и торговлю
ведем,— признались сваты.
90
Дальняя дорога предстояла новоявленной родне. Бабушка
вызвалась проводить любимую внучку хотя бы до перевоза, что
неподалеку от их селения. Бабушка с внучкой и все гости уселись
в возок и поехали. Как доехали до реки, сваты повелели бабушке
сойти с возка. Только успела она ступить на землю — возок
скрылся под водой, словно бы его и не было.
Подкосились ноги, заголосила старая, оплакивая бедняжку.
Попричитала, поплакала, да что уж теперь, слезами горю не
поможешь, назад внучку не воротишь — поплелась к себе домой.
— За вумурта ведь, за вумурта выдали свою ненаглядную...—
сквозь рыдания поведала она домашним.— Не видать нам больше
ее, не видать...
Погоревали-погоревали да и перестали. Назад не воротишь.
Тут уж одно: или горе горевать, или сынов поднимать.
; I
Д	БАБУШКА В ГОСТЯХ У ВУМУРТОВ
мтГ
> ерез семь лет после того, как бедный мужик отдал свою
дочь за богатого вумурта, к нему вдруг заявился зять в гости.
— Как же один-то? — ахнула бабушка.— Жену-то почему не
привез повидаться с нами? Что с ней?
— Да я ведь не в гости приехал, а за тобой, бабушка. Она
и послала, самой-то пока нельзя.
Оказалось, повитуха ей скоро потребуется, а кто лучше бабуш-
ки сумеет позаботиться о младенце — никто. Уселись они с зятем
в возок, доехали до того же самого места у реки, как и семь лет
назад. Старая и ахнуть не успела, как они очутились в реке. Чудеса
за чудесами: кругом вода, а ты и плыть не плывешь, и тонуть не
тонешь. Ровно бы и не в воде — сидишь себе в возке и катишь по
дороге. Только вместо пыли под колесами вода клубится. Ехали
они, ехали по прямой дороге, никуда не сворачивали, пока не подка-
тили к большому дому. Дом как дом, большой, и окна в нем ши-
рокие, и труба выложена, и ворота высокие.
91

По крылечку вошли в дом, где гостью сразу же провели
в комнату внучки. Они охнули, увидев друг дружку, бросились
в объятия, расплакались от радости, а уж потом стали разговоры
разговаривать. Ночью и днем не разлучались, обо всем переговори-
ли. Все, что узнала о жизни в доме вумуртов, все рассказала внучка
бабушке, только не велела никому сказывать про то.
Вскорости внучке пришла пора родить. Истопили баню, как
водится у людей, и бабушка приняла младенца. В бане женщины-
вумуртки дали бабушке склянку с мазью, чтоб она смазала ею
глаза ребенку. Они просили ее быть очень осторожной с этим
снадобьем. Если ненароком ей самой попадет в глаза — ослепнет.
В тот миг, когда все вышли в предбанник, бабушка взяла да
и мазнула остатками снадобья себе правый глаз. «Всего навидалась
я на своем веку. Какое горе, если и ослепну теперь на один глаз»,—
подумала она. С тем и вышла следом за всеми.
Некоторое время она шла по двору из бани, прикрыв правый
глаз. Все-таки страшновато было: а вдруг и правда он у нее больше
не видит. Потом все же открыла. «Эк-эк-эк!» — не сдержала она
восклицания. Вода, что окружала ее, вроде бы вмиг перестала быть
водою, обратившись в обычный воздух. Ей сразу стало легко
и удобно, как в своем дворе. Посмотрит одним левым глазом —
вода, откроет правый — все вокруг то же, только вроде бы вовсе
и не в воде.
Тут старая и догадалась, что не обычную мазь в руках держала,
а настоящую волшебную. «Так вот отчего и сторожились они на
меня, вот отчего они и глаз не спускали с меня, то-то и запугива-
ли»,— подумала она про новую родню. Довольна была: перехитри-
ла вумурток, оставила на одном пальце мазь и для себя. Плохо ли?
Теперь, когда сильно затоскует о внучке с правнуком, закроет себе
левый глаз — и тут как тут.
Никому, даже внучке, не сказала она про случившееся. Только
меньше стала убиваться теперь, что снова подходит разлука
с внучкой, что домой пришла пора возвращаться. И свата, и сватью,
и зятя — всех просила старуха отпустить с нею погостить внучку
с младенцем. Куда там — и слушать не хотели. Да что о них
говорить, когда и сама молодушка отнекивалась, нельзя, мол, ей,
пусть сами почаще ее здесь навещают. Стала старая прощаться со
сватом и сватьей, со всей новой родней, распрощалась по-людски.
Сват распорядился тройку запрячь и в карете домой отправить.
Мигом домчали.
Домашним о житье-бытье внучки она рассказала, но не все, как
уговорено было. Хорошо, мол, живется молодице, в дружную
93
семью попала. И достаток в доме, и хозяйство присмотрено,
и скотина обихожена. Все очень уж понравилось старой у внучки.
Вся семья слушала ее и дивилась, ровно бы подменили бабку,
раньше все ругала новую родню, напраслину возводила на нее,
а тут расхваливает — больше некуда. Оно и понять можно: своими
глазами повидала, не понаслышке теперь судит о ней. И за дочь
стало на душе спокойней.
На другой день, как обычно, пошла бабушка за покупками.
Вошла она в лавку и видит — новый товар привезли.
— И почем же это продаете? — спрашивает у лавочника.
— Что за оказия? — удивился тот.— Кто это спросил?
Тут-то старая и догадалась: смотрит хозяин сквозь нее, а самое-
то не видит. Невидимой она стала для него. Почему да отчего —
бабушка и думать не захотела. Но на всякий случай решила не
сказываться ему: не видит — и не видит, нечего и отзываться. Не
идти же обратно с пустыми руками? Набрала она всего, что
поглянулось, и пошла домой с полной сумкой. Рада-радешенька
удаче: вовсе ведь не потратилась.
Хозяин лавки убытку почти не заметил. Под силу ли старой
много-то унести? Однако торговец он был с большим понятием.
Голос невидимки насторожил его, и он решил узнать, кто это.
Лавочник знал средство, с помощью которого можно стать
невидимым для всех, но не для того, кто тоже невидим. Так он
и поймает ту невидимку, что в лавке была.
Утром следующего дня бабушка снова отправилась в лавку.
Видит, оттуда короб за коробом, тюк за тюком выносят и нагружа-
ют в телеги.
— На ярмарку, что ли, куда собираетесь везти? — поинтересо-
валась она.
— Другому купцу запродали. А как ты нас видишь?
— Да так же, как и вы меня видите,— ответила.— Как еще?
— Левым или правым глазом?
— Правым,— не утаила бабушка.
Тут лавочник приблизился к ней и брызнул чем-то на правый
глаз. Так и кончилась сила волшебной мази, которую она нечаянно
испытала на себе, когда гостила в семье вумуртов. Только-только
сновали носильщики с товаром — вмиг сгинули все. Сама она снова
стала видимой, а они, наоборот, невидимыми для человеческого
глаза. Тут уж она окончательно убедилась, что хозяин лавки в их
селении — вумурт.
lj
КАК ВУМУРТ ДОБРО ИСКАЛ
11. л
умурты всегда заселяли водоемы вблизи человеческого
жилья. А как же иначе? Ведь их сотворил Вукузё, чтоб они
наводили страх на людей. Всей-то радости у них и было —
напугать до смерти кого-нибудь из них или мелкие пакости какие
сделать.
А люди вовсю хозяйничают и на реке, и у реки. Там человек
и скотину разводит, и мельницы строит, и рыбу ловит, и с собакой
на охоту ходит.
На то уж повернулось, что только детей и удавалось иногда
напугать вумуртам. Худо стали выполнять свое назначение
вумурты, того и гляди их самих человек со свету сживет. Тогда-то
и подсказал Вукузё послать одного молодого вумурта на землю,
чтобы он там поискал что-нибудь такое, что делает людей сильнее
козней вумуртов, что пригодится для того, чтобы победить
человека земли.
Вышел молодой вумурт из водоема, пообсох малость, зеленые
космы чуток пригладил: как-никак, ему должно не пугалом быть,
а другом притвориться.
Еще и от реки не успел отойти, видит: навстречу мужик шагает.
Остановился вумурт и поприветствовал, как у людей это водится:
— Здорово, человек земли!
— Здравствуй и ты, коль не шутишь,— ответил ему человек,
ничуть не испугавшись.
— Не шучу. У рома себе ищу, чтоб доброго ума набраться.
Возьми меня с собой!
— Что ж, пойдем, с уромом дорога короче,— усмехнулся
человек.
А сам подумал: «Ишь, как его перевернуло — добра захотел.
Не иначе как извести добро замыслил, во зло обратить». Не
поверил человек, что вумурт от сородичей своих откололся.
Шли-шли, до поворота к мельнице дошли. А прямо возле него
мельничное колесо лежало: к мельнице везли, да не довезли.
— Что это такое, человек земли? — спрашивает молодой
вумурт.
«То ли вправду не знает, то ли меня пытает? — подумал
человек.— Если скажу правду, поймет, что оно нам очень нужно».
Решил схитрить:
— Колечко от веретена моей матери. Далеко же оно укатилось.
95
— А оно добро? — спросил вумурт.
— Знамо — добро, без него пряжи не напрясть, одежды не
соткать,— ответил человек. И это была правда: без кольца
веретено не крутится, пряжа не прядется.
— Его-то мне и надо!
Откуда прыть взялась: шел, еле ноги волочил, а тут вприскочку
побежал, свил толстую веревку, привязал к колесу, взвалил его на
спину.
Дальше пошли. У дороги вумурт мельничный жернов
высмотрел.
— А это что такое?
— Это — грузило от веретена моей бабушки.
— Не подаришь ли мне и его, друг-человек?
— Бери, коль по душе он тебе. Домой пойдешь, прихватишь.
Идут дальше по дороге, к полю подошли. На обочине, глянь,
борона оставлена.
— А это что за диковина? — снова спросил вумурт.—
Семьдесят семь ног, а на спину легла?
— Это...— почесал человек в затылке, соображая, как
ответить.— Это гребень моей старшей сестры.
— А добро ли он? — усомнился вумурт.
— Еще какое! Без него пряжи не расчесать, веретену и прясть
нечего будет,— объяснил человек.
Это тоже была правда: поле не боронить — зерно хоронить.
Чего же тогда и молоть на мельнице?
Вумурт проворно к другому концу веревки привязал борону,
перекинул мельничное колесо и жернов за спину, а борону —
96
спереди. Идет, ноги подгибаются от тяжести, однако довольнехо-
нек: совсем глуп этот человек земли. За одну короткую дорогу три
добра ему, вумурту, выдал. А если еще какое добро встретится, не
унести больше. К тому же очень захотелось ему поскорее в родном
омуте очутиться, находками похвастаться.
Тут вумурт лодку увидел:
— А это для чего? Без рук, без ног, а на брюхе плавает,—
снова спросил он.
— Это лошадь, которая перевозит старых людей по воде.
— Ее тоже подаришь?
— Бери.
— Будь здоров, уром-человек! — крикнул вумурт и свернул по
тропе, к речке.
«Небось как узнают о моей удаче, сам Вукузё в омут
припожалует и меня перед всеми умным назовет»,— с этим
молодой вумурт жернов на одну ногу нацепил, а в мельничное
колесо другую просунул. Попробовал с таким грузом в лодку
сесть — не получилось: жернов, борона и колесо мешают. Тогда он
лег на дно лодки, ноги вверх поднял и руками от берега оттолкнул-
ся. Лодка проплыла немного и перевернулась. Он долго плавал в
перевернутой лодке, ногами с грузом подарков бороздя дно, так и
не додумался, как от груза освободиться. Плавал, пока отец из
беды не выручил.
Веревку развязать не додумались — разломили мельничное
колесо и жернов пополам, из бороны все колышки повыдергали.
Так и обернулось добро человека ничем для вумуртов, хоть
и побывало у них в руках.
97
7 Сказки удмуртского народа
КТО СИЛЬНЕЕ?
азгневался Вукузё на своих вумуртов: добро человека
земли само им в руки шло, а они его сохранить не сумели. Силы
у них лишку, нехваток умишку. И тогда он другого вумурта,
постарше, послал на землю. Теперь уж не добром поживиться,
просто силой помериться. Пусть, мол, убедится человек земли,
какова сила у вумуртов, пусть навсегда покорится вумуртам
и будет повиноваться до скончания века.
Только вошел вумурт в лес — навстречу ему охотник. Идет
неторопко, но споро. Все зорко примечает, внимательно разгляды-
вает, видать, на земле и на траве что-то высматривает.
— Потерял что или ищешь кого, уром-человек? — поздоро-
вавшись, спросил вумурт.
— Поохотиться пришел было,— ответил человек, расстро-
енный, что какая уж теперь будет охота, когда на него вумурта
нанесло. Лучше домой возвращаться, все равно проку не будет, вся
дичь от этого лохматого за семь верст убирается.— Да расхотелось
что-то, домой пойду, видно.
— Домой так домой. Только давай прежде силами померяемся,
потягаемся кто кого, уром-человек.
— Ну что ж, уром-вумурт, тягаться так тягаться,— без особой
охоты согласился человек. Это лишь с виду вумурт приземист,
нескладен, весь в мослах да буграх. Силы у него столько, что один
десятерых одолеет.
— Ты обожди немного, я вон в тот лес наведаюсь,— показал
вумурт на синеющий вдалеке бор.
Охотник с ноги на ногу переступить не успел, а вумурт уже
вернулся из лесу с огромной железной палицей.
— Давай-ка посмотрим, кто из нас выше кинуть сможет,—
сказал он. И, не дожидаясь согласия, первым бросил палицу вверх.
Взлетела она так высоко, что совсем не видать стало. Долго-долго
ждали, пока палица на землю упала. «Вот так силища! — удивился
человек.— И поднять-то ее тяжело, не только подкинуть».
— Теперь твой черед, на-ка брось! — сказал вумурт, подавая
палицу.
Взял ее охотник, стараясь не показать виду, как она для него
тяжела. До головы поднять трудно, не то что вверх бросить.
Стоит охотник в раздумье, с тоской вверх смотрит.
— Ну! Бросай же! — поторапливает вумурт.— Чего же ты,
человек, время тянешь? Может, силу набираешь?
98
— Да вот жду, когда эта туча немного подальше отойдет, чтоб
мне сподручнее было на нее эту хворостину зашвырнуть. В лесу
меньше сору будет.
— Что ты, что ты! — испугался вумурт.— Это не хворостина,
а рожок от чугунного умывальника моей бабушки. Я его без спроса
выдернул.
Выхватил он палицу из рук охотника. И вовремя, не то бы не
сдержал ее человек в руках, силы кончались.
— Давно бы так...— только и смог тот выдохнуть.— А то
давай, я ее просто подброшу, но она обратно только утром вернется.
— Нет-нет, друг-человек,— сказал вумурт, пряча палицу за
спину.— Уж я ли не силен, а ты, видать, куда сильнее. Твоя взяла.
99
Думал с тебя выигрыш стребовать, да придется самому платить.
Что ж, пойдем со мной, за меня отец с тобой рассчитается без
обману.
А охотнику совсем не до выигрыша было. Домой бы ноги
унести подобру-поздорову. Но признаваться в этом вумурту не
стал. Пошел-поплелся за ним.
Шли-шли, лес позади остался, к большому-пребольшому озеру
вышли.
— Сейчас отца позову,— сказал вумурт, доставая из-за пазухи
маленькую лягушку. Шепнул ей что-то и бросил в воду.
И вдруг перед ними из озера поднялась домина каменная.
Охотник остолбенел, стоит ни жив ни мертв. А из дома выходит
отец вумурта: волосы с головы что веревки спустились, борода, как
зеленая конопля, до пояса лохматится.
Сын-вумурт, заикаясь, признался отцу, что проиграл человеку
и теперь придется платить проигрыш.
Ни слова не произнес старый вумурт, молча воротился в избу
и вынес мешок с золотом.
— Возьми, человек земли. За то, что одержал верх над моим
сыном. Видно, не быть нам над вами.— И ушел.
Взялся было человек за мешок с золотом, обеими руками
ухватился, но понял — не поднять. Да что там не поднять, с места
не сдвинуть, словно врос в землю намертво. Как быть? Жалко от
такого богатства отказываться, стоит раздумывает.
— Что же ты, уром-человек, снова медлишь? Все домой хотел,
так иди, твоя ведь взяла,— говорит ему вумурт.
— Да вот больно ты мне понравился, хочу в гости к себе
пригласить. Пойдешь?
— К тебе в гости? Да я тебе еще золота дам и сам мешок
донесу.
— Золота мне больше не надо, а мешок, так и быть, доверю
нести.
Вумурт взвалил мешок на плечо, и они пошли. Прямо до дому
вумурт золото донес, во двор ступил, а в избу войти отказался —
домой заторопился.
ft ш	ВУМУРТ И ЧЕЛОВЕК С ВЕРЕВКОЙ
TJF
днажды человек взял мочало и отправился к озеру вить
веревку. Накинул мочало на сучок, вьет и песню поет. Услышал
вумурт песню, вышел из воды посмотреть, что делает человек,
и спрашивает:
— Человек-уром, а для чего тебе веревка?
Тот оглянулся, узнал вумурта и отвечает:
— Хочу ее в озеро забросить да побольше добра оттуда
вытащить. Авось сгодится в хозяйстве.
Вумурт, словно его тут и не было, снова в озере очутился.
— Там человек веревку вьет, все наше добро вытянуть
собирается,— сказал он матери.
— Ой-ы, беда! — воскликнула та.— Беги-ка к нему меряться
силами. Вон ты у меня какой крепкий, а люди лишь любят
похвастать силою. Если не одолеешь его, всем нам беда.
Вернулся вумурт к человеку и предлагает:
— Прежде чем веревку довьешь, давай узнаем, кто сильней —
я или ты. Одолеешь меня, так тому и быть,— сам все добро отдам.
«Да где мне с тобой, с нечистой силой, справиться»,— подумал
человек, но виду не показал, что струхнул. Наоборот, только
рассмеялся:
— Тебе ли со мной тягаться! Ты сначала моего столетнего деда
попробуй побороть. Он вон в том лесочке ягоды ищет, зубов у него
давно нет, так он теперь только ягодами питается.
Вумурт, заранее радуясь легкой победе, зашел в лес и во все
горло заорал:
— Эй, дед ста лет, покажись! Выходи меряться силами! Не
бойся, дедок, не побью до смерти, жив останешься. Где ты? Совсем
оглох, что ли?
Услышал этот крик медведь, да ка-ак зарычит, как вскинется из
малинника на задние лапы перед вумуртом.
Не помня себя, вумурт к матушке своей примчал:
— Горе нам, горе! Где мне с человеком бороться! У него есть
дед ста лет, я и того испугался! Живу не быть, с таким бороться.
Еле-еле успокоила его мать, а потом и говорит:
— Ладно уж, сын, не борись с человеком, лучше вперегонки
с ним побегай. Бегать ты горазд.
Послушался сын матери, опять пришел к человеку, у которого
веревка и так была длинна, а все не кончалась.
101
— Ладно, человек-уром, твоя взяла: не стал я бороться
с твоим столетним дедом, пожалел,— сказал он.— Давай-ка лучше
вперегонки один раз сбегаем, посмотрим, кто кого перегонит.
— Вперегонки так вперегонки,— согласился человек.— Толь-
ко видишь сам, недосуг мне с тобой бегать. Есть у меня младший
брат, ему еще года нет, вот он с охотой с тобой пробежится, а мне от
дела бегать не с руки. А отыскать его просто: иди по лесу и зови
«уать!», «уать!» — тот сам на зов выскочит.
Пошел вумурт, куда послал его человек. Недалеко ушел —
лишь три раза прокричал «уать!», как из-под елки выскочил серый
заяц — и бежать. Вумурт припустил за ним вдогонку. Да куда там!
Даже не успел увидеть хвост у братца человека, как тот из глаз
скрылся. Бежал вумурт, бежал, чуть не задохнулся, но так и не
догнал. Побрел он к матери и рассказал ей про свою неудачу.
— Нет, матушка, человек больше меня бегать горазд. Я бежал
наперегонки с его братом, тому и года нет, а так и не догнал его.
Закручинились вумурт с матерью, запечалились. Как им от бе-
ды избавиться, как разора в хозяйстве не допустить? Тут мать
и говорит:
— Не будем, сын, уступать человеку. Я придумала для него
новое испытание.
Теперь вумурт по совету матери вывел на берег кобылу, да
какую! От головы до хвоста — саженей семь, не меньше.
— Что ж, человек-уром, на все горазд ты. Посмотрим, чья
возьмет напоследок. Кто дальше унесет эту кобылу, тот и победи-
тель,— сказал вумурт.
Человек все глаз не спускал с огромной лошади.
— Сначала ты сам пронеси ее, пока я довью веревку.
Поднял вумурт кобылу на плечи и понес по берегу озера. Чуть
не половину берега прошел, обратно к человеку принес.
Человек подошел к кобыле, погладил ее, похлопал, ухватился за
шею, вскочил на спину и поскакал вкруг озера.
— Стой! — закричал вумурт вслед.— Стой! Раздавишь ты ее!
Погубишь!
Так и кричал, пока человек, сделав круг по берегу озера, не
вернулся на то же место. Тут вумурт подхватил кобылу на руки
и унес к матери.
— Чуть не погубил ее человек: не захотел даже руки о нее
марать, взял и понес между ног. Да так быстро и легко, будто
пушинку.
Тут уж деваться некуда, решили вумурт с матерью откупиться,
только чтоб человек не исполнил своей угрозы.
102
Вернулся вумурт к человеку, закончившему вить веревку,
и говорит:
— Человек-уром! Если не закинешь ее в озеро, то я дам тебе
откуп, какой запросишь.
— Хоть и невелика корысть в твоем откупе, но так уж и быть:
не стану веревку мочить и вас, вумуртов, с места сгонять. За это
шапку золота.
Вумурт побежал к матери и рассказал, как они легко отделались
от беды.
Обрадовались вумурты, решили немедля отдать откуп челове-
ку.
Человек тем временем проделал в шапке дыру и положил шапку
на мешок. Вумурт одну ношу принес — высыпал, другую, третью...
Носил, носил, насилу мешок наполнил.
— А теперь пойдем ко мне в гости,— сказал человек вумурту,
зная, что для них это честь великая.— Прихвати-ка этот мешок
с шапкой, а я веревку понесу.
Вумурт с радостью взвалил на себя мешок, и они пошли.
Шли, шли, до дома человека, наконец, дошли.
— Жена! Свари-ка чего-нибудь похлебать! — сказал человек
жене.
— Не знаю, чего тебе и варить, мясо-то все вышло,— отвечает
ему хозяйка.
— Иль забыла? У нас еще осталась голова вумурта. Ее и свари,
чего жалеть. Еще одного привел.
Услыхал это вумурт, приподнял угол избы и, не помня себя от
страха, припустил домой. Потом радовался, что легко отделался.
А человек того больше был рад: и веревку свил, и вумурта
перехитрил, и разбогател нечаянно, хоть и испугался все ж таки.
КАК МЕЛЬНИК ПЕРЕХИТРИЛ ВУМУРТА
одного мельника подросла дочь-красавица. Так-то она
приглянулась молодому вумурту, что решил он на ней жениться.
Пришел свататься. А кому хочется любимую дочь отдавать за
вумурта? И отказывать без причины опасно, как-никак, сосед,
103
вроде, на мельничном пруду живет. Обидится за отказ, мельницу
порушит.
— Дочь отдать — не товар продать. Дашь ли три дня сроку
подумать? — спрашивает мельник у вумурта.
— Дам,— согласился тот. Ему даже понравилось, что мельник
так дочерью дорожит, значит, в самом деле хороша.
Вумурт точно в назначенный срок за ответом явился.
— Можно бы и просватать за тебя, да, видишь, у меня
хозяйство справное, а сам-то ты чего умеешь? — объявил ему
мельник. Три ночи и три дня думал он, какую бы задачу дать
вумурту, чтоб тот отступился от сватовства.
— Все могу, что скажешь,— похвастался вумурт.— Хочешь —
за одну ночь вот тут каменный мост построю?
«И построит ведь! — испугался мельник.— А к чему тут мост,
когда отсюда рукой подать до брода?»
— Безделица,— сказал он вслух.— А вот большой каменный
дом до утренних петухов сумеешь поставить?
— Хоть два! — воскликнул вумурт, не задумавшись.
— Чур, такой уговор: не успеешь дом под крышу подвести до
петушиного крика — отступишься от невесты, а постройка мне
останется.
И договорить не дал, согласился вумурт. «Эк его разобрало! —
подумал мельник.— Знать, мало с него запросил». Тогда добавил:
— А еще и отступное заплатишь — пудовку золота.
На том и сладили.
Не тратя времени даром, вумурт клич кликнул, сзывая
собратьев. Из всех соседних омутов и протоков на его зов явились
вумурты-строители. Еще и сумерки не сгустились, как на берегу
закипела работа. Вумурты наперегонки вытаскивали из реки
большие камни, обмазывали их глиной и выкладывали стены.
Оторопел мельник. Большой дом поднимался так быстро, что
задолго до полуночи был возведен чуть не под самую крышу.
«Вот ведь беда-то какая! — сокрушался он, глядя на работу.—
Аишусь ведь дочери, как пить дать лишусь. До утренних петухов
им и делать ничего не останется, раньше построят».
Тогда мельник пустился на хитрость. Надел на руки
просторные барашковые рукавицы, захлопал ими одна о другую,
ровно петух крыльями, прокукарекал сначала хрипловато, а потом
все звончей и звончей да еще и с растяжкой:
— Ку-ук-ка-ре-ку-у-у!
Ну и суматоха поднялась у строителей! Кто нес камни, на
полдороге их побросал, кто кладку выкладывал, прямо сверху
104
в воду поспрыгивал. Все до единого наутек пустились. Дом чуть-
чуть незаконченным остался, камня два всего уложить — и крышу
ставить можно.
Как уговаривались, утром незадачливый жених пудовку золота
принес к мельнице и оставил, а сам даже на глаза не показался.
Так хитрый мельник и дочери своей не лишился, и каменный
дом получил, и разбогател в одну ночь.
С'ж'
НОЧНОЙ ПОМОЛЕЦ
лучилось это весной, перед паводком, когда мельничные
пруды спускают и мельницы останавливают, чтобы их вода не
разрушила. И как раз в это время у одного мужика мука кончилась.
Чтобы не остаться без хлеба, надо было поспешить и смолоть муку
до того, как пруд спустят.
Насыпал мужик жита в мешки и отправился вечером на
мельницу. Подъехал он к мельнице, а мельник уже спать лег. Кое-
как помолец растолкал его и стал просить смолоть ему муку.
Мельнику не захотелось вставать, и он разрешил мужику самому
пустить мельницу и смолоть зерно.
Мужик так и сделал, принес мешки с житом, насыпал в ковш
и пустил мельницу. Воды было достаточно, и помол шел хорошо.
Мужик стоял у ларя и смотрел, как сыплется мука.
Вдруг под мельницей, у самого колеса, что-то затрещало,
и мельница остановилась. Время уже было ночное, и мужик взял
фонарь посмотреть, что случилось. Смотрел, смотрел, но так ничего
и не заметил.
Пошел помолец мельника будить. Будил, будил — не добу-
дился. Вернулся назад и опять заглянул под мельницу. Видит: на
вале мельничного колеса сидит какая-то страшная баба и расчесы-
вает длинные волосы. Не помня себя от страха, он бросился прочь.
Не успел добежать до избы, как мельница заработала. Как ни
страшно было, пришлось мужику возвращаться обратно.
Мельница молола бойко. В ковше жита оставалось совсем уж
немного. Помолец начал пересыпать готовую муку в мешки. Хотел
105
было завязать первый мешок, а возле него... мужичище лохматый
стоит, аршина в четыре ростом. Встали они и смотрят друг на
друга. Смотрели-смотрели, и вдруг тот мужик исчез прямо на
глазах, словно его и не бывало.
Тут уж помолец бросил все и побежал к мельнику. Тот
выслушал его, но не поверил рассказу.
— Ложись-ка лучше, проспись,— велел он помольцу.
Мужик лег, но так и не уснул всю ночь: лишь закроет глаза —
перед ним те двое стоят.
Утром мужик поехал домой.
После того он сильно заболел. Может, и не вылечили бы, если
бы не ворожея. Она сказала, что надо испечь пресные хлебы из той
помолотой муки, взять дикую утку, принести их на мельницу
и оставить на водяном мельничном колесе. Тогда вумурты, которые
наслали болезнь, отступятся. Так и сделали. После того мужик
и в самом деле выздоровел.
Вумурты только того и добивались, чтоб испугать человека.
Вукузё беспрестанно ругал их за нерадение, за то, что вовсе
разучились напускать страх, а от споров с человеком — один разор
в хозяйстве Вукузё. Он даже отличил тех вумуртов, которые
напугали помольца: на Каму определил.
КАК ЧЕЛОВЕК СТАЛ ЗЯТЕМ ВУМУРТА
дному парню пришла пора жениться. Хоть и есть невесты
в селении, но ни к одной душа не лежит. Что делать? Решил он на
стороне поискать. Шел, шел — до реки дошел. Не большая река, но
и не маленькая, бревенчатый мост через реку переброшен. Пошел
парень по мосту, до середины почти дошел, слышит, вроде бы кто-
то окликнул его. Оглянулся назад, по сторонам посмотрел —
никем-никого. «Помлилось, значит»,— решил он. Только шагнул
вперед — снова кто-то позвал его. Обернулся налево и видит:
женщина сидит на перилах.
— Далеко ли путь держишь?—спрашивает она его приветливо.
Парень не потаил. И не диво: порою встречному легче свою
беду высказать, чем близкому соседу. Все как есть обсказал ей.
106
Женщина выслушала его, не перебивая, и сказала:
— Не ходи-ка никуда, я тебе такую невесту сосватаю, какой век
искать — не отыщешь. Пойдем со мной! — позвала она его.
Тот, не раздумывая, пошел за нею. Перешли они мост, свернули
на тропу, что к воде вела. Парень даже понять не успел, как в воду
вслед за той женщиной вошел, а там широкая дорога все дальше
и дальше повела их. Шли, шли, до большого каменного дома
дошли, по перильчатому крыльцу поднялись и в доме очутились.
А там — полным-полно девушек. Да не каких-нибудь, а одна
другой краше. Высокие, стройные, нарядные — серебряными
голосами песню поют, хоровод водят. Глаза у парня разбежались,
не знает, на которой взглядом остановиться.
— То-то же,— женщина тронула его за руку.— Выбирай,
которая больше нравится.
107
Девушки пригласили гостя в круг и стали водить хоровод
вокруг парня. Всех осмотрел он и раз, и другой, и третий. Наконец,
самую красивую нашел: руки белые и нежные, что туман над рекой,
волосы ниже пояса из кольца в кольцо вьются, глаза зеленым
изумрудом светятся. Только на нее и стал смотреть, пока все
девушки из дома не вышли. Остался опять вдвоем с женщиной,
которая его привела сюда.
— Нашел, стало быть, по сердцу? — спросила она.
— Нашел.
— Согласен жениться на ней?
— Согласен. А она согласится ли?
— Это уж не твоя забота, все сама сделаю. Подожди здесь,
я приведу ее.
Женщина вышла и вскоре вернулась с его избранницей.
Девушка глянула на парня, улыбнулась и подала ему руку,
склонив голову в знак полного согласия.
Невеста найдена, чего еще медлить? Парень на радостях даже
от чая отказался, взял за руку невесту и повел к себе показать
родителям.
Дома он рассказал отцу с матерью, как нашел себе невесту. Они
не стали перечить сыну, согласились свадьбу справить, как
водится. Но невеста не осталась ночевать у них, позвала жениха
с собой за приданым. Стал было он ее отговаривать. Какое еще
приданое за такой-то красой? Но она заупрямилась. Пришлось
согласиться. Она привела его обратно к той же реке.
— Закрой глаза! — сказала, когда они подошли к самой воде.
Парень послушался. Всего-то один миг простоял зажму-
рившись, а когда глянул — один стоит, красавицы рядом как ни
бывало. «Что ж, подожду. Видно, надо ждать»,— решил он.
Вдруг из воды показался богато выделанный сундук. Большой
такой сундук, тяжелый, видать,— четыре ручки по бокам. Одному
не сдвинуть, не то чтобы приподнять. Четыре вумурта вынесли его
из воды и оставили на берегу. Потом они снова ушли под воду
и вернулись с новой поклажей, потом еще и еще. Какого только
добра на берег не выставили! Вот так невеста — не то что краси-
вей, но и богаче-то ее не сыскать!
Как принесли последнюю ношу, пригласили жениха в дом
невесты погостить, свадьбу справить. Раз у них так повелось — без
родителей жениха свадьбу править, пришлось пойти на уступку.
Погостил немного молодой муж в доме жены, стал домой
проситься. К зиме хозяйство надо готовить, одному отцу не
управиться.
108
Надо так надо, вумурты не стали его отговаривать, обещали
утром и к месту доставить. Когда они остались вдвоем, жена
шепнула, что завтра ему предложат выбирать подарок: короб
с углем и короб с серебром. Она научила его отказаться от серебра
и взять короб с углем.
Послушался молодой муж совета жены, так и сделал. И что же?
Как только он вышел на берег, угли в его коробе в серебро
обратились. А вот жены-красавицы он до сих пор не дождался.
Жениться-то он женился, когда у соседа невеста подросла, тоже
красавица. Хорошо, сказывают, ладно, в любви и согласии жили,
много детей и внуков добрыми людьми вырастили.
Вот так вумурты! Что это с ними случилось? Вместо зла добро
сотворили и ничего взамен не стребовали.
Та, что окликнула парня на мосту, была по рождению не
вумуртка, а дочь бедняка, которую просватали за вумурта. Она
узнала в парне племянника, сына любимого дяди-агая, у которого
доживали последние дни бабушка, отец и мать. И уж так ей
хотелось добро ему сделать! Все накопленное .готова была ему
отдать.
— Лучше не пытайтесь пугать или оставить у себя парня! —
решительно объявила она старшим в роду вумуртам.— Сама уйду,
мужа уведу и всех детей заберу от вас!
Тут такой переполох поднялся у вумуртов! Уйди она, Вукузё из
них коряг наделает: слишком много эта дочь человека переняла от
них, слишком много узнала.
Потому-то и пришлось вумуртам сделать все, как она велела.
Потому и не удалось им заполучить парня, потому и пришлось
отдать богатый откуп. А наперед решили не парней, а мальчишек
у человека к себе сманивать.
е близко, не далеко, не с краю и
ЧЕРНОЕ ОЗЕРО
не посредине земли
давным-давно поселились здесь люди: и дороги торные, и река
светлая, и леса богатые. Хоть рыбу ловить, хоть охотиться,— все
сподручно, все добычливо. Без нужды зажили люди.
109
Так и жили они, рыбу ловили, зверя добывали и все глубже
и глубже в лес забирались.
Однажды подошли охотники к большому озеру. Издалека оно
показалось им черным.
— Смотрите-ка: черное озеро! — воскликнул один из них.
Подошли поближе — чистое озеро, прозрачное. Но потом его
все равно стали называть Черным озером.
Охотники, пришедшие к озеру, не успели пройти версты по
берегу, увидели в прибрежных кустах семью вумуртов. Вумурты
сидели на траве, умываясь свежей росой. Как только они заметили
людей, тотчас скрылись в озере, испугавшись.
Охотники сами испугались вумуртов. Слышать-то о них
слышали, но встречаться с ними так близко не приходилось. Но
они не повернули от озера, а, наоборот, подошли к самой воде.
Вблизи озеро было еще лучше, чем издали,— большое,
спокойное, кромка берега сухая, пологая. Лучи солнца скользнули
по верхушкам деревьев, на воде появились круги — заиграла,
заплескалась рыба, иногда взлетая над водой.
Охотники вернулись к своим и оповестили их, что нашли
Черное озеро, в котором очень много рыбы. О вумуртах тоже
рассказали.
Вскоре к Черному озеру пришли и рыбаки из того рода. Какую
снасть ни пробуют — пусто. Бились, бились — ни одной рыбки не
поймали. По всему видно — есть рыба в озере, много рыбы, а не
ловится — и все тут.
Так и вернулись ни с чем. У стариков совета попросили.
— Видно, вумурты рассердились на нас. Вот и отводят рыбу от
рыбаков,— высказал догадку один из стариков.
— Так оно, осерчали,— согласился другой.
— Надо бы задобрить вумуртов,— предложил третий.—
Принести им к озеру угощение и попросить у них хорошего улова,
чтоб накормить весь род.
Так порешили старики. Их родичи забили белого быка на
берегу озера, сварили мясо, самые жирные куски вумуртам в кустах
у воды оставили, свою просьбу несколько раз вслух повторили.
И ушли.
На следующий день рыбаки снова пошли на озеро рыбачить.
На этот раз лов был удачным, они наловили отборной рыбы
столько, что все село, все родственники наелись рыбой досыта.
С того дня рыбаки не возвращались без хорошего улова,
ловиться стала рыба в Черном озере, все забыли про голодные
времена.
110

Долго ли, коротко ли так жили — неизвестно.
Но вот однажды по дороге проходили цыгане. Им очень
приглянулось место у Черного озера. Разбили они шатры, развели
костры, зашумели, запели и заплясали на берегу. Живут день,
другой. На третий день молодой цыган прямо у самой воды
наладил кузню, раскаленное добела железо стал в воду опускать...
Густой чернотой налилось озеро, страшным вдруг стало.
Закипело о берег, заплескалось. А кузнец будто ничего не
замечает, знай стучит по наковальне и сует каленое железо
в воду...
Черное озеро, которое всегда было чистым, Черное озеро,
вумурты которого, чтобы не испачкать его, выходили на берег
умываться, не сдержало своего гнева, рассердилось оно на
человека, поднялось волнами, забушевало, взметнуло волны
к небу. Солнце скрылось. Тучи заволокли небо, молнии рвали их,
вонзаясь в землю.
Тогда из Черного озера вышли огромные, с саженными рогами
быки. Они свирепо мычали, из ноздрей вырывался огонь. Быки
обошли озеро вокруг, трубя так, что можно было оглохнуть. Под
тяжестью их шагов содрогалась земля. Быки поддели рогами
и потащили Черное озеро — вместе с рыбой, водой и вумуртами —
в другое место.
Старики сказывали, будто Черное озеро появилось в горах
после одной очень сильной бури. А на его месте осталась сухая
котловина.
Переместившись, Черное озеро продолжало сердиться на
людей и не стало давать им рыбы.
СПЕСИВЫЙ БОГАЧ
раправнук того самого мельника, которому вумурты
в одну ночь каменный дом построили, большое богатство в наслед-
ство получил. Чего-чего у него только не было! Не одну, а целых
три мельницы держал. Очень уж он гордился своим богатством,
односельчан узнавать перестал и забыл, как кланяться добрым
соседям.
Ни на мельницах, ни по хозяйству сам он ничего не делал,
работников держал, с темна до темна работать заставлял. Одно
112
любил — деньги считать и пересчитывать, так-то любил, что,
бывало, сам засядет, запершись, считать богатство, а за работника-
ми присматривать пошлет кого-нибудь. Был у него один такой
человек. Трудолюбивый и честный, дольше всех у него служил
и все порядки в доме знал.
Порядки как порядки, одно в диковинку: с прапрадедовской
поры глава семьи день начинал с того, что подходил к мельничному
колесу и склонялся перед ним. Так было заведено тем мельником,
который разбогател в одну ночь. Вроде бы кланялся вумуртам за
сделанное ими.
Однажды привезли мужики рожь молоть. Спесивый хозяин не
пошел сам на мельницу, послал того старого работника.
Работник не ослушался хозяина — отправился молоть: засы-
пал рожь, открыл затвор, пустил колеса. Тут-то и приключилось:
вода в плицы бьет, а колесо не ворохнется, привод не тянет, жернов
не крутит. Склонился работник над колесом, в воду посмотрел.
Видит, вумурт ухватился рукой за колесо и не дает ему ходу.
— Почему ты не даешь мне рожь молоть? — спрашивает
вумурта работник.
— Тебе-то, может, и дал бы, да вот твоего хозяина хочу видеть.
Сбегай-ка за ним! — ответил ему вумурт.
Что ж, работник — человек подневольный: перед вумуртом —
не ответчик, для хозяина — не советчик. Пошел за ним.
— Не дает он мне рожь-то молоть,— говорит мельнику.
— Кто не дает? Кто посмел, если я велел?
— Кто, кто — вумурт, знамо дело. А вот почему не дает, мне
не сказывает, за тобою послал, пусть-де сам покажется.
— Ишь чего захотел! Если б Вукузё послал за мной, я бы и то
подумал, идти или нет. Объясни, занят, мол, хозяин, пусть тебе
скажет, что надо.
Так и не пошел. Передал работник слова хозяина вумурту
и снова стал просить отпустить колесо, а что хотел сказать
мельнику, пусть ему скажет.
— Тебе мне нечего говорить, пусть сам придет.
Так и не дал молоть. Пришлось опять идти за хозяином.
Тот подумал-подумал и за благо рассудил не ссориться
с упрямым вумуртом. «А ну как все три мельницы остановятся! —
подумал он.— Так ведь и разориться можно».
Возле мельничного колеса мельник наклонился к воде и, забыв
про спесь, сказал:
— Здравствуй, человек воды!
— Здравствуй и ты, человек земли! — ответил ему вумурт.
113
8 Сказки удмуртского народа
— Почему ты не даешь моей мельнице рожь молоть?
— А потому не даю, что слишком уж ты возгордился:
давненько не кланялся мне. Теперь вот поклонился — и с меня
довольно. Могу позволить мельнице молоть для тебя, сколько
хочешь.
И мельница снова пошла на полный ход.
Так вумурт проучил спесивого богача-мельника.
/г ЦТ	ТРИ ТОПОРА
днажды крестьянин прореживал густую заросль ивняка
у реки. Три полезных дела враз делал: новый топор в деле
проверял, ивам расти помогал и прутьями для хозяйства запасался.
Рубил да рубил, не разгибая спины, без роздыху, рубил да рубил...
Так старался, так устал, что топор из рук вырвался — и бултых
в воду!
Закручинился мужик: место глубокое, как раз перед самым
омутом. До слез стало жалко топор. Больно хорош оказался —
острый да легкий.
Выплыл к нему вумурт из омута и спрашивает:
— О чем печалишься, уром-человек?
— Топор жалко. Утонул вот.
Вумурт, не говоря лишних слов, нырнул и вскоре вернулся
с серебряным топором.
— Не твой ли? — спрашивает крестьянина.
— Нет, этот топор не мой,— отвечает тот. Даже на топорище
не посмотрел.
Вумурт снова скрылся в омуте. Золотой топор принес.
— А этот?
— И этот не мой.
Вумурт третий раз спустился под воду и выплыл с железным
топором, показывая его мужику.
— Вот этот мой,— обрадовался тот.
Понравилась вумурту честность крестьянина. Все три топора
оставил ему.
114
НЕЧАЯННОЕ БОГАТСТВО
j
одном починке жили два соседа. Один надрывался,
работая в поле и в лесу, а все никак из нужды не мог выкарабкать-
ся. А его сосед богател год от году, за долги бедняк ему и пашню
пахал, и дрова на зиму заготовлял.
Как-то раз бедняк задержался в поле дотемна. Пришел домой
и хотел было себе ужин приготовить, а в печи все угли погасли, огня
раздуть не от чего. Пошел он к богатому соседу за огнем. Недово-
льный, что поздно потревожили, тот обругал его и выгнал, не дав
огня.
Понурив голову, пошел бедняк по дороге, не зная куда. Шел,
шел и вдруг увидел: на заброшенной мельнице окно светится.
Жутко ему стало, но он все же подошел поближе. Прислушался —
вроде бы разговор донесся. Он еще ближе подошел, осторожно
в окно заглянул. Видит: вумурты за столом сидят. Один гово-
рит:
— Уж так-то эта мельница нужна окрестным людям, а я по
весне и осени каждый раз их плотину шутя разношу. Видно,
поглупел человек земли, строить-то плотину строит, но все
забывает на мельнице вырубить пус солнца. Я бы тогда и связы-
ваться не стал. Сам Вукузё поучает не трогать то, на чем есть знак
Инмара.
Все согласно закивали.
— Пожалуй, что люди не стали умнее,— подтвердил другой
вумурт.— Здесь в деревне живут вместе три брата, у каждого по
корчаге золота, но я корчаги припрятал в избе под полом. Век
проживут и не догадаются!
Больше бедняк не стал испытывать судьбу, не шумнув, не
шелестнув, выбрался на дорогу и припустил домой без оглядки.
Утром он отправился в деревню, созвал мужиков и спрашивает:
— Хотите, чтобы мельница работала и плотина не рушилась?
— Как не хотеть! Шуточное ли дело — возить зерно в соседнее
селение, когда до своей мельницы — рукой подать. Уж так-то надо,
чтоб она работала.
— Сколько заплатите, если я исправлю плотину?
Мужики посоветовались меж собой и сказали ему, сколько они
могут заплатить. Бедняк не стал торговаться, согласился.
На задаток, что был получен от мужиков, он нанял себе
помощников, починил плотину и вырубил на мельнице пус солнца.
115
С той поры плотину не прорывало, пока мельница стояла.
Исправив плотину и покончив с мельницей, отправился он
к бедным братьям, что жили втроем со своими семьями в одной
избе.
— Вы, вижу, бедствуете, горемычные,— сказал он им.—
А я хотел корчагу с золотом у вас выпросить. Может, отдадите?
Братья переглянулись. Они знали его как человека непраздно-
го, хоть и победнее их, уважали за трудолюбие и честность. С чего
это он дураком-то прикидывается? С ума, что ли, свихнулся?
— Кабы кто нам ее припас, корчагу-то,— поделились бы,—
неуверенно ответил старший.— Грех смеяться над нуждой, эх ты!..
— У меня и в мыслях не было смеяться над вами. Не до шуток
мне. У вас есть три корчаги с золотом, только вы про них не знаете.
Возьмете меня в долю — доставлю их вам,— предложил бедняк.
Братья посомневались, но согласились поделить богатство,
коли он его найдет, по-братски.
Вчетвером они и вправду откопали тот клад под полом
и поделили поровну.
Домой вернулся мужик уже не бедняком, а состоятельным
хозяином, расплатился с соседом, справил все, что надо, потом
пригласил в гости богача. Тот уже догадался, что дела бедняка
поправились с чего-то, а потому не отказался прийти в гости.
Он сразу приметил достаток в хозяйстве и доме. И за
угощением все пытался выведать, откуда у соседа столько добра
объявилось.
— А помнишь — ты огня мне пожалел? — напомнил бед-
няк.— Зато в тот вечер нашлись другие, которые вознаградили
меня.
Так и не сказал всей правды о том, как он нашел свое случайное
счастье.
С той поры богатый сосед стал завидовать счастливому соседу,
в приятели напрашиваться. Когда тому вконец надоело это, он
перевез свое хозяйство в деревню, где нашлись у него добрые
друзья.
СИРОТА И ВУМУРТ
тправилась одна девушка на мельницу муку молоть. Хоть
и не поздно приехала, а много других помольцев там уже было.
Когда теперь до нее черед дойдет? Ждала, ждала — устала. Оно
и понятно: дело уже к ночи шло. Не вытерпела, вышла на плотину
и от скуки песни стала петь. Спела одну, вторую, не успела третью
начать — видит: из прибрежного леса идет к ней высокий человек.
— Тебя обидел кто-то, красавица? — спросил он, подходя.
— Да нет, никто не обижал, жду, когда очередь придет муку
молоть,— объяснила она незнакомому человеку.
— И долго еще ждать? — поинтересовался тот.
— Да до солнышка-то успею.
Вот ведь какая отчаянная была! Другая бы заговорить не
осмелилась с незнакомым, убежала бы к помольцам. Все потому,
что она сиротою росла, по чужим людям долго скиталась.
— А ты любишь хороших лошадей? — спросил человек.
— Кто ж их не любит? Только не у каждого они есть,—
с сожалением призналась она.
— Я знаю место, где за день работы хозяин лошадь на выбор
предлагает. А лошади одна краше другой.
— Где ж это? — недоверчиво спросила она.
— Зажмурь-ка покрепче глаза — скажу,— пообещал он.
Она послушалась, зажмурила на один миг и... чувствует —
ровно в яму провалилась. Открыла глаза — перед нею не плотина,
а дом. И такой-то ладный, такой добротный, что ей никогда не
приходилось видеть равного ему. Тут-то и смекнула она, что попала
к вумуртам.
Пригласили ее в этот дом, отвели в спаленку отдельную
и оставили одну. Она очень устала за день и уснула, не донеся
голову до подушки. И приснился ей такой чудный сон: будто
пришли к ней в спальню три — глаз не оторвать, как хороши! —
лошади и просят:
— Ты нас покорми до восхода солнца, а когда будем выезжать
из реки — не жалей, ударь по всем трем кнутом! Не забудь:
покорми до восхода и ударь кнутом.
Она сразу проснулась, хотя утро еще не наступило. Вышла из
спальни, а хозяин не спит — сбрую перебирает:
— Тебе рано еще вставать,— говорит он ей.— Утром на тройке
поедешь в лес за дровами. Выедешь после восхода солнца. Лошади
117




ДОкН -
*£-
ЛЙИИ
4<s^ft	*£№•'АЧл' 1ЧЭД-?-'
n UV‘IP ‘*»-’|!{>t->Mi*-w,r^f?-
W.	• ‘'tw.tt‘'v,/..yww, WJt MJi
>f" •	*4e**’?*V

в конюшне стоят, сама запряжешь. Да смотри не вздумай кормить
их. А кнутом, пока в лес не заедешь, не трогай.
Она вернулась в комнату, прилегла, но так и не смогла уснуть.
Очень странным ей показался наказ вумурта после того, что
приснилось. А что, если его не послушаться?
Встала. Вумурт уже спал. Она прокралась в конюшню.
Смотрит: вместо лошадей у коновязи три девушки привязаны. Они
рассказали ей, как вумурт заманил их обманом и заставил служить,
обратив в лошадей. И они еще раз наказали:
— Не забудь кнутом у берега ударить! А сейчас дай нам корм.
Она послушалась их, накормила до восхода солнца, запрягла.
Выехав из реки, щелкнула кнутом всех троих. И тут лошади
обратились в девушек. Они бросили повозку и вчетвером побежали
к мельнице.
Мельник уже смолол зерно, которое привозила девушка. Они
уложили мешки с мукой на телегу и отправились в деревню, где
стали жить назваными сестрами.
ГОСТЬ ПОНЕВОЛЕ
ошел человек в лес осину срубить для долбленки.
В низине у реки нашел подходящую, рубит ее день, рубит второй.
На третий вышел к нему вумурт:
— Здорово, друг-человек! Ох уж и устал я: три дня гоняюсь за
оленем, никак не могу поймать. А ты, уром, давно ли рубишь эту
осину?
— Только-только начал,— схитрил мужик.
— Не поможешь ли мне поймать оленя? — попросил вумурт.
Раз просит — надо помочь. Сделал человек аркан из веревки,
подкрался да и накинул на оленьи рога. Поймал. С первого раза не
промахнулся.
— Хитро ловишь, друг-человек,— похвалил вумурт.— А те-
перь тащи оленя ко мне.
— Ишь ты каков! Сам тащи. Мне еще осину свалить надо.
Вумурт потащил оленя. Подошли к той осине.
— Постой-ка,— сказал человек и с одного удара свалил дере-
во в два обхвата.
«Ну и силища у него! — испугался вумурт.— Мне бы ни за что
не суметь так».
— Я тебе помог поймать оленя? — спрашивает человек
вумурта.
— Помог,— признал вумурт.
— За это ты помоги мне дотащить осину до дому.
Пришлось вумурту согласиться. Как откажешься, если этот
человек такой сильный?
120
— За что понесешь: за верхушку или за комель? — спра-
шивает мужик.
Вумурт и думать не стал: верхушка-то куда легче.
— Чур, я не за комель,— ответил он.
— А где пойдешь —спереди или сзади?
Вумурт задумался: «Пойду сзади — дорогу не увижу. А ну как
за ним придется скакать, как за этим оленем?»
— Спереди,— ответил вумурт.— А на комель ты положи
моего оленя. Да смотри, чтоб не свалился.
Взвалил вумурт верхушку осины на плечо, человек положил
оленя на комель, сам сел рядом и ноги свесил. Удобно устроился.
— А ну трогай! — скомандовал он вумурту. Тот зашагал
к дороге.
Шел, шел, вспотел от натуги.
— Друг-человек, ты не устал ли? — спрашивает.— У меня
полегче ноша, но и то устал.
— Разве что самую малость,— ответил человек правду.
Долго ли, коротко ли — дошли они до дома вумурта.
Припозднились, однако: ночь надвигалась. Вумурт не отпустил
человека, оставил у себя переночевать. Завтра, мол, они вместе
осину выделают. Пришлось согласиться.
И утром вумурт не выпустил человека, решил у себя оставить
в работниках.
— Вот тебе наказ: к вечеру распилить эту осину на дрова,
расколоть и в поленницу сложить,— приказал вумурт мужику.—
Не управишься — останешься у меня в батраках.
Затужил мужик, закручинился. Беда пришла: и толстой осины
жаль, и домой вернуться хочется. Где в один день справиться
с такой махиной?
Посмотрел, а вокруг вумуртенки крутятся, глаз с него не
спускают, никогда, видать, человека не встречали. Через осиновое
бревно перескакивают, повизгивают, зеленые глаза огоньками
горят, космы во все стороны торчат, по плечам болтаются.
— Ну-ка, парнишки, живо за дело: пилите, колите это бревно!
Не то я вас вмиг всех до единого причешу.
То ли не знали, что это такое, то ли для них не было ничего
страшнее причесывания — испугались вумуртята, принялись оси-
ну пилить, колоть, складывать в поленницу. Набежало их, что
муравьев в муравейнике. Еще и вечер не наступил, как они
закончили работу и убежали с глаз долой. А тут и вумурт
заявился. Глазам своим не поверил: вместо большой осины —
поленница дров сложена, а человек даже не вспотел и рук не
121
намозолил. Пуще прежнего испугался вумурт. Держать такого
силача в работниках — страшно, отпускать к людям — того
страшнее. Такие весь род их, вумуртов, переведут. Ни слова не
сказав человеку, пошел он с женой совет держать. И решили они
его убить.
Спать человека на этот раз положили в другой избе. Он прилег
ненадолго, а как только скрылись в своем доме вумурты, тут же
встал, нашел за печкой вязанку лучины, уложил ее вместо себя под
одеяло, а сам лег спать под печью. В полночь слышит: жженым
пахнет, из стены у кровати раскаленное жигало просовывается
и в вязанку входит. Лучина потрескивает.
— Ну, теперь все,— послышался голос вумурта из-за стены.
Наутро человек вышел целехонек. Вумурт от страха не знал,
что сказать, от удивления рот закрыть не мог.
— Как спалось, друг-человек? — наконец нашелся он.
—- Хорошо, только больно у вас блохи кусачие,— ответил
человек.
Вумурт опять к жене за советом:
— Ему каленое железо нипочем, за блох жигало почел! Что
делать?
На следующую ночь мужик опять сделал так же: лег под печь,
а вязанку лучины на кровать положил. В полночь на нее свалился
мельничный жернов. Лучина затрещала.
— Ну, теперь прикончили,— опять послышался голос ву-
мурта.
Еле утра дождался лохматый. Открывает дверь — коленки
подкосились, присел на порог: живехонек человек земли. Ничто не
берет его. Спрашивает оторопело:
— Хорошо ли спалось?
— Хорошо-то хорошо, если бы какой-то горшок от моего храпа
не свалился на меня,— отвечает человек.
Прикрыл вумурт дверь за собой и на свою половину:
— Ему жернов горшком показался! — выпалил он вумуртихе.
Тут уж они решили больше не связываться с таким сильным
человеком.
— Погостил, друг-человек, у меня, и довольно. Уходи домой
теперь,— предложил вумурт.
— Мне и в гостях неплохо. Понравилось у тебя, так просто не
уйду.
— А чем от тебя откупиться можно? — спросил вумурт.
— Дашь полную оленью шкуру золота — тогда уйду.
Вумурт даже обрадовался, тут же насыпал на шкуру оленя
122
золота. Прикинул человек — ему и с места не стронуть —
и говорит:
— Сам потащишь, со мной пойдешь.
И потащил ведь вумурт, ровно мешок с зерном. До самой избы
донес, положил к крыльцу и, не мешкая, пока человек в сенях лапти
развязывал, к лесу припустил.
Ж W	СЫН РЫБАКА и ВУМУРТ
дин рыбак часто ходил на реку Валу и каждый раз
возвращался с хорошим уловом. Но однажды стал он выбирать
сеть из реки, а вумурт схватил его за руки — и не отпускает.
— Ты моей рыбы довольно повытаскал, пора и расплачивать-
ся, друг-человек. Расплата будет такая: сейчас я отпущу тебя
домой, но того, кто у тебя родится, в шестнадцать лет приведешь ко
мне.
У рыбака росло уже семь дочерей. Он подумал: «Кто ни
родится, все одно жалко». Но куда денешься? Без рыбы не
прожить. «Приведу»,— скрепя сердце, согласился он.
Вечером добрался до дому, жена встречает его радостью: сын
родился. Закручинился рыбак, загоревал. Уж так-то ему стало
жаль через шестнадцать лет отдавать единственного сына
вумурту...
Ничего не сказал жене: зачем раньше времени печалить, лучше
уж одному мучиться. Прошло шестнадцать лет. Настала пора
открыть сыну горькую тайну.
Все отец поведал, ничего не утаил.
— Без вины винов’ат я перед тобой, сын мой любимый. Не
хотел, но пришлось пообещать вумурту отвести тебя на берег Валы
и там оставить.
— Раз обещал, что поделаешь. Так тому и быть.
Отвел рыбак сына на берег, где рыбачил в тот злополучный
день, и оставил одного, а сам, чтобы слез не показать, быстро
пошел прочь.
Долго сын сидел на берегу, ничего не видя и не слыша, пока над
самой головой не захлопали крыльями птицы.
123


Двенадцать голубок покружились над ним — на берег спусти-
лись. Только коснулись земли — в красивых девушек обратились
и, сняв с себя одежду, вошли в реку купаться.
Это были ученицы того самого вумурта, к которому привел
рыбак сына. Пока они весело плескались, парень взял да и припря-
тал одежду одной из них.
Одиннадцать девушек, накупавшись, оделись и, обратясь
в голубок, улетели, а двенадцатая осталась. Ищет, ищет и не может
отыскать платье.
— Кто вернет мое платье — того спасу от гибели,— крикнула
она громко.
Тогда паренек вышел к ней и отдал девичью пропажу. Она
благодарно взглянула на него и сказала:
— Скоро придет сюда старик вумурт и даст тебе такую задачу:
указать, которую из голубок выберешь названой сестрой. Мы
будем сидеть на берегу. Все станут воду пить, а я — нет. Укажи на
меня.
Так и случилось. И вумурт явился, и голубки сели у воды.
— Которая твоя названая сестра? — спросил вумурт.
— С того края вторая.
И угадал.
Стал он жить у вумурта. Тот сделал и его своим учеником.
Вскоре парень тоже научился принимать разное обличье, превра-
щаться ’и в птиц, и в зверей, даже в гадов ползучих. Они очень
сдружились с названой сестрой, во всем помогали друг другу
и стали неразлучны. Втайне от всех они сговорились бросить
вумуртов и жить с людьми.
Однажды они обратились в голубей и скрылись. Узнав
о беглецах, вумурт послал вдогонку одиннадцать голубей.
Догадавшись о погоне, парень обратился в мельника, девушка —
в мельницу. Голуби долетели до них и стали выспрашивать
у помольцев, не пролетали ли здесь голубь с голубкой.
— Не видели,— ответили им помольцы.
Голуби ни с чем вернулись к вумурту, сказали, что беглецов так
и не встретили, лишь одна мельница попалась им на пути.
— Эх вы, это они и были! Никакой мельницы нет в той
стороне. Летите обратно и верните мне их!
Одиннадцать голубей снова полетели в погоню за беглецами.
Парень и девушка меж тем отправились дальше. И опять они
заметили погоню. Обернулись одна — церковью, другой — попом.
Долетела до церкви погоня и спрашивает у прихожан, не
попадалась ли им на глаза пара неразлучных голубей.
125
— Да нет, не видали таких,— ответили им прихожане.
Вернулась стая к вумурту. Мельницы, рассказали, и правда,
больше нет на том месте, а церковенка объявилась на пути.
— Почему же вы их не поймали? — спрашивает вумурт.— Это
они и были.
Пришлось самому лететь вдогонку — в коршуна превратился.
Летел, летел — ни мельницы, ни церкви, ничего необычного на
пути не встретил. Успели, видно, к дому прибиться. Так ни с чем
вумурт и вернулся к себе.
А сын рыбака добрался до родного дома. И не один,
а с красавицей. Вскорости и свадьбу сыграли, зажили в мире
и согласии.
X jZ ЗД	КАК МАЛЬЧИК СПАССЯ ОТ ВУМУРТА
Ш д
\тужик пригнал скотину на водопой, а животные блеют,
мычат, от воды пятятся — пить хотят, а к проруби не подходят. По
всему видно — боятся. Подогнал он их в другой раз, в третий — не
пьют, боятся кого-то.
«Отчего бы это? — думает человек.— Дай-ка в прорубь гляну,
есть там, что ли, кто?» Он лег на край проруби, заглянул в воду:
темно. Тут его — хвать за бороду вумурт. И не отпускает, вот-вот
в прорубь затащит.
Мужик стал просить отпустить его. Вумурт будто и не
слышит — тянет еще пуще.
— Что хочешь отдам,— взмолился человек.— Отпусти, не
сироти семью!
Дома у него остались трое детей и жена.
— У тебя есть смышленый парнишка, твой средний сын,
отдашь мне его — отпущу,— говорит вумурт. Сам же знай тянет за
бороду.
Застонал мужик.
— Да ты что? Своими руками сына отдать... Нет, не бывать
этому! Хочешь — все хозяйство тебе отдам?
— Не хочу, человек земли. Я сам богат, мне твой сын нужен.—
И так мужика пригнул, что тот воды нахлебался.
126
Пришлось согласиться, а у самого то ли слезы по щекам
катятся, то ли вода стекает.
— Ты отпусти его сегодня вечером одного в баню. А там уж
мое дело,— с тем и отцепился вумурт.
Мужик будто застыл у проруби от горя. Не заметил, как
скотина напилась и домой побрела. Опомнился мужик, страх за
сына погнал его домой. Обогнал свою скотину, вбежал в избу.
— Спасайся, сынок, вечером за тобой вумурт явится —
беги! — сказал он мальчику.— Скачи что есть духу подальше от
дома.
Мать бросилась собирать котомку в дорогу.
— Атай1, какую лошадь седлать? —только и успел спросить
двенадцатилетний сын у отца.
— Тряхни уздой у стойла, которая лошадь на тебя взглянет, ту
и бери.
Сын сдернул с гвоздя узду и тряхнул ею у стойла. Самая
малорослая лошадь и взгляни на него. Он, плача, надел на нее узду
и подвел к крыльцу. Оседлав, надел котомку, сел. Лошадь
запрядала ушами, нетерпеливо запереступала ногами. Откуда что
взялось — будто не кляча, а рысак выездной.
Вся родня и соседи сбежались, жалеют паренька, плачут. Он
головой им кивнул и вскачь помчал от дома.
К ночи в дом явился сам вумурт — злой, грозный, глаза
полыхают зелеными огнями.
— А ну отдавай обещанное! — рыкнул он.— Ждал-ждал
в бане, больше ждать недосуг.
— Да он в лес уехал последний раз поохотиться. Сами ждем,—
схитрил хозяин. Однако вумурт догадался, что его обманывают.
— Покажи-ка мне самую лучшую лошадь, я его догоню! —
потребовал вумурт.
— Сам увидишь. Иди в конюшню и выбирай любую,— ответил
отец.
Вумурт снял уздечку со стены, отправился в конюшню, выбрал
самую крупную лошадь, зычно свистнул, перепугав всю скотину,
поскакал в погоню.
Гнал лошадь по следам беглеца. Они все отчетливее делались.
Но лошадь, загнанная, пала. Вумурт оставил ее на дороге, побежал
дальше.
Мальчик в это время был уже в деревне, где жила его старшая
сестра. Она обогрела, накормила его, хотела постель стелить, но он
заторопился дальше.
1 Атай — отец.
127
— Куда ты так спешишь? — спрашивает его сестра.
— От вумурта спасаюсь. Наверное, он уж догоняет меня.
— Тогда возьми мою собаку, у нее такое чутье, что равной ей
не сыскать. Чутко, Чутко! — позвала она. Собака подбежала,
встала с правой стороны лошади.
Всадник натянул поводья и понесся вперед. Чутко не отставал.
А вумурт уж к деревне подбегает.
Доскакал беглец до другой деревни. В ней жила вторая сестра.
Она напоила, накормила и его, и лошадь, и собаку. Брат и тут не
стал задерживаться, заспешил дальше. Узнав, почему он так
торопится, сестра сказала:
— Тогда я дам тебе своего Тяжко, сгодится небось.
Она позвала огромного пса. Теперь они понеслись втроем,
справа, не отставая, бежал Чутко, слева — Тяжко.
Вумурт прибежал в ту деревню, когда они уже были за ее
околицей. Третий день длится погоня. К вечеру мальчик прискакал
в деревню, где решил переночевать. На краю деревни стоял
большой просторный дом. В него-то и зашел он попроситься на
ночлег. Откуда ему было знать, что здесь жила сестра вумурта,
который его преследовал. Хозяйка накормила, напоила парнишку,
дала еды собакам, поставила лошадь в конюшню.
— Заночуй у меня, так и быть. Только прежде сходи в лес. Там
на первой опушке у меня стог стоит. Набери сена в этот мешок: вот
и постель тебе будет.
Взял он мешок, кликнул своих собак и отправился в лес.
В это время в дом, запыхавшись, прибежал вумурт. Стали они
вместе с сестрой думать, как ловчее схватить беглеца.
— Не тужи, брат, а послушай мой совет.
— Какой? Скорее говори.
— Ты сейчас залезай в печь и стань пламенем. Когда он придет
с мороза, захочет руки обогреть, тут ты его и хватай.
— Дело говоришь,— согласился брат.
Он забрался в печь и распластался там пламенем по всему поду.
А Чутко даже в лесу учуял, как в дом зашел вумурт,
насторожился и не пропустил ни словечка из их разговора. Он
подбежал к хозяину и стал тревожно лаять. Мальчик не понимал
его, зато пес Тяжко все понял. Пока хозяин набирал сено, он
подбежал к роднику и стал купаться, потом вывалялся в снегу.
«Блохи, знать, беспокоят»,— подумал парнишка. Шуба пса на
морозе как камень заледенела, а Тяжко и доволен.
Не успел парнишка дверь в дом открыть, как Тяжко проскочил
вперед и прыгнул в печь. Пламя, зашипев, погасло. Хозяйка
128
схватила кочергу, стала гнать собаку, но та не подпускала ее
к шестку.
Паренек так и не понял, отчего Тяжко огонь в печи погасил и на
хозяйку озлился.
Утром собрался в дорогу, а хозяйка стала отговаривать, куда,
мол, он так торопится, ведь вумурт за ним уже не гонится,— давно
бы настиг, пока он у нее гостит. К тому же лошадь совсем запалил,
пускай отдохнет дня два.
«Добрая женщина»,— подумал беглец и согласился остаться
еще на денек-другой.
Хозяйка попросила дичи силками наловить: ему же в дорогу
пригодится. Паренек попил, поел, собак накормил и в лес отпра-
вился.
Вышел из печи, где сидел, притаившись всю ночь, вумурт,
говорит сестре:
— Конец бы мне, полежи тот пес еще немного в печи. Тяжел,
как гора. Как же нам одолеть-то этого хитреца?
— Обернись-ка ты постелью,— сказала сестра, подумав.—
А я скажу, что постелила ему на печи, оно, с мороза-то, и лучше.
Как только он уснет, тут ты его и схватишь.
Чутко от хозяина не отставал, но уши навострил так, что в доме
весь сговор услышал. От него и Тяжко узнал. Как вошли в дом, он
сразу на печку заскочил и на постели разлегся. Пришлось пареньку
на полатях пристроиться.
Утром он снова пошел на охоту — хозяйка велела белок
добыть.
Чуть живой слез вумурт с печки, на сестру накинулся и стал
колотить ее за дурные советы. Всю посуду перебил. Выгнал ее
из дому, а сам к приходу охотника спрятался.
Возвратился тот с охоты и увидел, что в доме двери настежь
и все перевернуто. Собаки зашли в клеть и стали грызть бро-
шенные кости, вумурт подкрался и запер их в клети.
Паренек понял, кто в доме. Сел на лошадь, крикнул собак
и помчался прочь. Даже не сразу заметил, что с ним нет верных
помощников. Когда заметил, было уже поздно: он увидел вумурта,
который догонял его. Тут лошадь и говорит человеческим голосом:
— У меня сил больше нет, я лягу на спину, а ты свяжи мне
передние ноги и встань на них.
Он так и сделал. Тут лошадь превратилась в могучее дерево,
а хозяин очутился на самой его верхушке.
Добежав до дерева, вумурт увидел беглеца и обрадовался:
— A-а, попался теперь!
129
9 Сказки удмуртского народа
И полез за ним по стволу. Лез, лез — не долез: уцепился за
гнилой сук — вниз свалился. Снова стал карабкаться, вот-вот
схватит. И сорвался. Полез он и в третий раз — опять упал и так
расшибся, что взвыл от боли.
Обозлился вумурт больше некуда, побежал искать острый
топор — дерево срубить.
Тут к дереву заяц прискакал, парнишка и говорит ему:
— Заяц-уром! Беги к моим собакам и скажи, что я здесь,
вумурт вот-вот вернется.
Ничего не понял заяц — испугался и ускакал. Волк мимо
пробегал, но он тоже струсил и в лес ринулся. Потом медведь
подошел, выслушал паренька, хотел было уйти за собаками, но
вумурт уже возвращался с топором. Не пошел медведь, спрятался
неподалеку.
Стал вумурт рубить дерево. Рубил, рубил — устал. Лег
отдохнуть и уснул.
Увидел это медведь, собрал все щепки, приложил к стволу —
дерево снова стало целым. Он схватил топор вумурта и забросил
его в дальнее озеро, а сам отправился за собаками.
— Пошли спасать вашего хозяина! — сказал он, ломая клеть.
И они вместе побежали к дереву.
А вумурт тем временем, достав топор из озера, снова рубил
дерево. Медведь выхватил у него из рук топор, собаки налетели
с двух сторон, лая на него, готовые разорвать. Припустился вумурт
бежать от них, потом взмолился:
— Да хватит уж, хватит. Больше не могу! Оставьте меня,
а я отступлюсь от вашего хозяина. Так тому и быть.
На этот раз вумурт сдержал слово.
А дерево снова стало лошадью со связанными ногами.
Мальчик развязал ей ноги. Тут и собаки подоспели. Все попроща-
лись с медведем и направились к дому.
Доехал брат до одной сестры: ее дома не оказалось — к отцу
уехала. Доехал до другой — она тоже к отцу-матери погостить
отправилась.
Вся семья была в сборе, когда паренек домой вернулся. Отец на
радостях пир устроил, всех соседей пригласил. И медведь пришел
отведать медку, его тоже в гости пригласили. Целую неделю
веселились. Вырос паренек и стал хорошим охотником. Но
медведей никогда не трогал.
ДРУГИЕ ТВОРЕНИЯ ВУКУЗЁ И ЧЕЛОВЕК


ВУКУЗЕ И ЕГО СООБЩНИКИ
(J огда небо было близко к земле, то Инмар не оставлял без
внимания красы земной. Он то и делал, чтобы приумножалась она,
чтобы меняла свои наряды от зимы к лету, от весны к осени. Все
живое, что растет и движется, ползает и летает, оберегал Инмар
своими заботами, не давая сгинуть понапрасну ни маковому
зернышку, ни дубу, ни муравью, ни лосю. И человека земли
вразумлял, как жить с природой в согласии, чтобы и она служила
человеку, и он — ей.
Не по нраву было это Вукузё. Из трав он признавал лишь
сорняки да осоку. И лес был для него чем глуше, тем лучше, что ни
дебри непроходимые, то ему любо. Не нравилось ему, что человек
земли просеки прорубает, лес корчует и поля распахивает, но
приходилось терпеть: сам Инмар был заодно с человеком. Зато,
когда Инмар оставил землю, Вукузё решил навести свои порядки:
заставил человека жить в постоянном страхе. Созвал всех главных
вумуртов и повелел им запрудить все реки, во всех водоемах
протоки перекрыть. Потоп начался на земле, не только пашни, но
и леса скрылись под водой. Но человек спасся, и когда вода
схлынула, снова развел и леса, и всякую живность. И про страх тот
забыл, сам стал плотины ставить, чтобы они мельничные колеса
крутили и хлеб мололи.
Не поддался человек Вукузё, но и Вукузё не отступился от
задуманного. Исхитрился и из-под воды внутрь гор пробрался.
Там из камней высек искры и огонь расшуровал. Дрогнула земля,
загромыхало в горах, раскаленные камни и пепел низверглись из их
вершин. Испугались люди, перенесли жилища подальше от гор. Но
потом и этот страх побороли и научились медь плавить, железо из
руды добывать.
Убедился Вукузё: не просто истребить человека, не одолеть его
крупными кознями. Человек выходит из них еще сильнее. Может,
и пусть на земле все идет своим чередом? «Нет,— подумал
Вукузё,— никак нельзя этого допустить. Ведь тогда, чего доброго,
человек обо мне совсем забудет, додумается жить без раздоров
и сражений — в мире и согласии».
Лег Вукузё на воду, закинул конец бороды на ель, верхуш-
ка которой дотянулась как раз до того места, где в давние вре-
мена стояло облако, на которое он любил вешать бороду для про-
сушки.
135
Стал думу думать. Много ли, мало ли времени прошло — надумал:
надо сотворить себе новых сообщников. Вумурты немало досажда-
ют человеку, но все больше возле водоемов. И козни строят против
человека, но все чаще и чаще сами же и страдают от них.
Придумал Вукузё в помощь вумуртам сотворить мелких
и крупных, сильных и злобных сообщников, и чтоб жили они уже
не в водоемах, а каждый в своем угодье. Ведь на земле есть и леса,
и поля, и строения — места жилые и нежилые для человека. В них-
то пусть и живут на устрашение людям эти твари. Сдернул Вукузё
бороду с верхушки ели, свистнул, гикнул так, что птицы с деревьев
попадали оземь, призвал старших вумуртов в помощники и начал
творить невидаль-невидальщину разную. В охотку вошел —
остановиться не может. А тут еще и вумурты ему подсказывают,
они побольше его человека земли знают. Много от него натерпе-
лись, а потому рады-радехоньки помочь своему создателю, самому
Вукузё. Даже ему кажется, что довольно бы, а сам все новые
и новые творения придумывает и оживляет./Какой только нечисти
не насотворил. Всюду населил своих тварей. В дом, в котором
живет семья человека, подселил домового, чтобы он по ночам, когда
все спят, стукал да брякал, вздыхал да охал — досаждал, а то
и пугал хозяев. Для овинов смастерил овинников, мелких
пронырливых тварюшек, которые хозяйничают в овинах, как им на
ум взбредет, то охраняют их, то растаскивают. Для бани, без
которой человеку здоровому не быть, сотворил вожо, которые, как
и вумурты, умели быть оборотнями и принимали разное обличье.
И жили они тоже не поодиночке, а семьями — в банях и забро-
136
шенных избах. В хлев, где содержался скот, определил гидмурта,
то есть хозяина хлева, который мешал скотине спать по ночам,
запутывал гривы коням, теребил шерсть, выдаивал у коров молоко.
Но более всего Вукузё постарался для леса. Наделал всяких
страшилищ, чтобы человек боялся в лес заходить. А лесов в ту
пору было много. Не кончаясь, леса переходили из одного в другой.
«Тут самому проворному одному не управиться»,— подумал
Вукузё. Тогда и решил он прежде всего сотворить хозяина леса —
тэлькузё, чтобы было с кем совет держать и с кого спрашивать.
Не любил Вукузё ломать голову над поделками нечисти, не стал
и тут долго думать: подыскал самую высокую сухостойную сосну,
перевитую, горбатую, черную, приделал к ней гриб-чагу большую
березовую вместо головы, набрал мхов зеленых и синих, понавеши-
вал для устрашения, и готов тэлькузё.
Роста он огромного, на целую голову выше леса, над которым
властвует. На руках и ногах не ногти, а когти, похожие на соболи-
ные. Борода белая и такая длинная, что он носит конец ее на руках.
Летом редко живет в своем доме, все больше по лесу бродит, лапти
на нем, как на огне горят — быстро изнашиваются. Поэтому он,
когда отдохнуть присядет, всегда починяет лапти или новые плетет.
Не только днем, но и при свете луны всегда, говорят, заставали его
за плетением лаптей.
Когда Вукузё втолковал ему, для чего он создан, они вместе
принялись заселять леса разными страшилищами: палэсмурта-
ми — одноглазыми, нюлэсмуртами — лесными силачами, ягпе-
ри — боровыми духами, духами чащи — чаччамуртами, шалы-
ми — шайтанами и страшной бабой обыдой-великаншей. И всем
определили владения, всех наделили необыкновенной силой и уме-
нием причинять вред человеку и устрашать его.
Вот так обзавелся Вукузё многими помощниками. На каждом
шагу человека подстерегали озорство, козни и проказы разной
нечисти. Надеяться было не на кого, ни на чью помощь рассчиты-
вать не приходилось. Разум, ловкость, упорство, умение — вот
и все, что имел человек. Но он не пал духом. Началось великое
единоборство человека с нечистой силой Вукузё.
ВЕТРЯНОЙ ДУХ И ВУМУРТ
днажды человек пас на лугах коня. День был жаркий,
и пастуху захотелось пить. Так захотелось, так разморился от
жары, что поленился до котомки дойти и черпак взять, лег прямо
на сухой берег и стал воду пить.
Вумурт только того и ждал: он хотя и был еще молодым, а знал
старый, но верный способ осилить человека — ухватить его за
бороду.
— Пусти же, пусти! — стал умолять мужик.— Все отдам, что
попросишь. Не губи только.
— Отдашь Гаибдага — отпущу! — согласился вумурт.
— Да где я возьму его? Ни одного Гаибдага не знаю.
— Скоро узнаешь. У вас в семье скоро ребенок появится, его
и отдашь!
Кто согласится своего ребенка отдать? Но и выхода иного нет.
«Авось и не родится, авось и не сын»,— понадеялся человек.
Больше не стал спорить с вумуртом, который совсем было его
в воду затянул. Только головой мотал, согласен, мол. Вумурт
отпустил мужика.
Вскоре у его жены родилась двойня: мальчик и девочка. Вумурт
прослышал про это. Сам ночью пришел к дому мужика, стучится
в ворота, откуп требует обещанный. Человек не открывает ему, не
хочет в дом пускать. «Пусть хоть что со мной делает, не отдам
сына».
Рассердился вумурт, позвал на помощь ветряную тварь
о двенадцати крыльях. Ветряной мигом явился, налетел черным
ураганом на дом человека, снес ворота, разбил избу, подхватил
обоих детей и унес с собой.
Три дня и три ночи, не опускаясь на землю, летал двенадца-
тикрылый ветряной с двумя детьми. Наконец, и он утомился,
присмотрел подходящее место на полянке в лесу, спустился на нее,
сложил крылья и уснул.
Испуганные младенцы проголодались, но никто и не помышлял
успокоить их, согреть и накормить. Сначала они плакали, а потом
и плакать сил не стало. И тут к ним пришел бык, через рога быка
полотенце перевешено. Пригнул бык передние ноги и говорит:
«Забирайтесь на спину ко мне, я вас унесу отсюда».
Дети, хоть и малы были, поняли, что бык добра им желает;
забрались на его спину. Бык поднялся с земли и припустил бежать,
да так быстро, что из-под копыт пыль столбом поднялась. Бежал,
бежал, вдруг на пути широкая река. Не перескочить, не перейти.
Остановился бык как вкопанный, стряхнул с рогов полотенце.
Оно прямо в воду упало, но не поплыло, не утонуло — в мост
обернулось. Перешел бык реку, поддел мост рогами, он снова
полотенцем повис у него на рогах.
Долго спал ветряной, но проснулся. Смотрит: проспал детей.
Что он теперь скажет вумурту? Бросился в погоню. Вот и река
показалась, стал через нее перелетать, да не тут-то было: из
каждого крыла по двадцать перьев потерял. Не смог перелететь,
стал ждать, когда новые перья вырастут.
А бык добежал до селения, передал детей отцу и матери. Те
впустили быка во двор, накормили и у себя на житье оставили.
Так дети спаслись и от ветряного духа, и от вумурта.
139
Ж
ПАЛЭСМУРТ
Ijf алэсмурты, как и нюлэсмурты, обитали в лесу, вели
хозяйство, жили семьями и при случае расправлялись с теми
людьми, которые попадались им в лесу. В отличие от нюлэсмуртов,
которые могли принимать любое обличье, палэсмурты всегда
оставались такими, какими были. А были они сильными и страш-
ными: рослые, сутулые, с большой головой и огромными
ручищами. Но самым необыкновенным казалось то, что у них была
одна половина — левая или правая. Потому они и назывались
палэсмуртами, что означает по-удмуртски — полчеловека.
И были у палэсмурта только один глаз и одно ухо, одно плечо
с двумя руками. Вот какой он был. Всегда злился на что-нибудь
или на кого-нибудь.
Однажды мужик отправился в лес дров на зиму заготовить.
Зима длинная, дров много надо. Четыре сосны подрубил, а они,
падая, уперлись в пятую и не свалились. Стал мужик рубить
и ее. Осталось всего ничего — раз топором тюкнуть, и все пять
повалятся.
Человек так спешил с делом управиться, что не заметил, как
к нему палэсмурт подошел. Если бы мужик не тюкал топором без
передышки, услышал бы шаги непременно, потому что палэсмурт
ходит шумно. Оглянулся дровосек, чтобы посмотреть, куда
отбежать, когда сосны повалятся, а рядом палэсмурт стоит.
«Вот напасть! — подумал человек.— Как мне теперь от это-
го одноглазого избавиться?» Чтобы страх пересилить, дровосек
завел разговор, про себя прикидывая, как ему перехитрить страши-
лище:
— А правда ли, палэсмурт-уром, что ты самый сильный в этом
лесу? — спросил он.
— Так оно. Сильнее меня никого нет,— отвечает палэсмурт.
— А сможешь одним ударом топора сразу пять сосен свалить?
— Нет, не смогу,— отвечает палэсмурт.— Вот одним ударом
любую сосну свалить, даже самую толстую — пустяшное для меня
дело. Пять враз — никто не свалит.
— Хочешь — я попробую? — спрашивает мужик.
— Куда тебе...
Тогда мужик стукнул топором по пятой сосне, и все пять
рухнули на землю. Палэсмурт так удивился, что стал с опаской
поглядывать на человека.
140
Мужик с утра без роздыху работал, проголодался. «Как у меня
с этим одноглазым встреча обернется, кто знает, а силы подкре-
пить, поди, не лишним будет»,— подумал мужик и позвал
палэсмурта пообедать с ним. Достал краюху хлеба, кусок масла,
вынул все, что из дому принес. Сели они обедать. Тут мужик
приметил возле себя под рукой круглый и желтый, как его масло,
камень. Палэсмурт не видел его, у него глаз не в ту сторону
смотрел. Взял мужик в одну руку камень, в другую — масло
и говорит:
— Аты сможешь, палэсмурт-уром, из камня масло выжать? —
и протянул ему камень.
— Попробую, раньше не приходилось,— сказал палэсмурт.
Стал сжимать — камень в мелкую крошку раздавил, а масла не
выжал.
— Даже и этого не можешь. Вот смотри! — Мужик сжал
масло, и оно потекло.
Теперь палэсмурт не на шутку испугался. «Ну и силища
у человека! — подумал он.— Куда сильнее меня. Если выпущу его
живым — беды не оберешься». Решил он человека в гости к себе
зазвать, чтобы там с ним разделаться.
Мужик и рад бы не идти в гости, но палэсмурт не отпустил его,
к себе повел.
Вот пришли они в дом, сели ужинать. Пока ужинали, в дом один
за другим собратья палэсмурта заходили, он с ними украдкой совет
держал, как мужика извести. А тот то ли ел, то ли не ел, а о чем
переговаривались — услышал.
После ужина хозяин показал постель, приготовленную для
него, а сам ушел. Не теряя времени, человек положил на постель
бревешко, которое в углу приметил, когда в дом входил, а сам
спрятался за печку.
Около полуночи палэсмурты сбросили с полатей на постель
гостя тяжелый камень. Камень стукнулся о бревно и отскочил чуть
не в угол.
«Эй, куда он его швырнул! Будто шишку еловую»,— сказал
палэсмурт жене. «Да, правда твоя, куда как силен человек.
Беда!» — ответила она ему.
Когда хозяева уснули, мужик, крадучись, убрал чурбак, а сам
лег в постель и проспал до утра.
Палэсмурт поверил в силу и могущество человека, а чтобы
задобрить его, насыпал полный пестерь золота и донес подарок до
самого дома.
ОХОТНИК В ГОСТЯХ У НЮЛЭСМУРТА
днажды охотник в лесу заблудился. Никогда с ним такого
не случалось. Дело к вечеру, а он никак на тропу выйти не может.
Совсем стемнело, когда он заметил вдалеке огонек. Пошел на него.
Это только говорится, что пошел, а на самом деле пришлось ему
продираться через чащобу и бурелом. Наконец увидел, что перед
ним окошко светится. Дом большой, а ни забора, ни двора, ни
подворья нет. Охотник понял, что вышел к дому нюлэсмурта.
л,-



Испугался, конечно, не без этого, но, поразмыслив, стал искать
дверь в дом. Так подумал: урону лесу он не делал, если и рубил
большое дерево, то только из нужды, и на этом месте подросту
помогал подняться, дичь и зверя брал без жадности, не больше
того, чтоб семью прокормить, и всякий раз не забывал хозяина леса
и нюлэсмурта, оставляя им угощение. Человек леса не должен быть
в обиде на него, придется зайти в дом. Куда же ему теперь еще?
Темень в лесу непроглядная. В какую сторону идти, не знает,
а силы уж кончились. И он вошел в дом нюлэсмурта.
— А, это ты, оказывается, человек земли, давно ждал, когда ко
мне пожалуешь в гости,— не очень удивился хозяин.— Так
проходи, чего у порога остановился?
Нюлэсмурт покормил охотника, напоил чаем, а потом сказал:
— Мне эту ночь не придется спать, а ты залезай-ка вон туда на
полати и хоть спи, хоть не спи, но лежи так тихо, будто и нет тебя.
С1оих гостей я сегодня жду. Им не надо о тебе знать.
Охотник залез на полати, лежит — не шелохнется, а спать не
спит.
После полуночи к нюлэсмурту один за другим стали
вваливаться медведи, полная изба набилась. И медведи-то какие —
один другого матерее, самый большой был таков, что голова его
поднималась выше полатей. Он даже понюхал человека и фыркнул,
почуяв его запах, но охотник затаил дыхание, и медведь успоко-
ился.
Так мужик и пролежал всю ночь, не шевельнувшись, слушая
разговоры нюлэсмурта с медведями. И вот что понял: эта ночь
была особая. До того как она окончится, все медведи в лесу, оставив
медведиц с медвежатами, должны были побывать у нюлэсмурта
и узнать, не пора ли залегать в берлоги. Нюлэсмурт всем сразу
ответил, что пора. Тогда каждый подходил к нему наособицу
и спрашивал, где, в каком месте ему с семьей залечь на зиму.
Нюлэсмурт уважил желание каждого и позволил занять пригля-
нувшееся место, расспросив, где оно находится, спокойно ли там от
людей. Под утро нюлэсмурт отпустил медведей. Они вразвалку,
один за другим, покинули нюлэсмурта.
Только после этого охотник уснул на полатях, а нюлэсмурт —
на лежанке у печки. Спали они недолго, утром мужик отправился
домой, и нюлэсмурт попрощался с ним по-хорошему.
Зато в наступившую зиму мужик охотился удачно, потому что
точно знал, где залегли медведи. Больше он с нюлэсмуртом не
встречался: так разбогател от медвежьего промысла, что и на охоту
перестал ходить.
144
V
КАК ОХОТНИК У КОСТРА НОЧЕВАЛ
днажды пошел охотник в лес за зайцами и как на грех —
ни одного зайца не встретил. А дело уже к вечеру, холодать стало.
Как без добычи домой вернешься? Засмеют мужики в деревне;
делянка эта известная, здесь под каждым кустом зайцы сиживали.
Решил охотник заночевать и стал разводить костер, чтобы
погреться.
Только огонь начал заниматься, только на охотника пахнуло его
теплом, как вдруг из лесу выходит к нему человек — за спиной два
зайца болтаются.
— Можно ли у костра погреться? — спросил он.
— Почему же нельзя, разве мне меньше тепла будет, если и ты
погреешься?
Сидят у костра, разговаривают. У одного ружье есть — зайцев
нет, у другого ружья нет, а зайцы — вот они, еще тепленькие.
— Как же ты зайцев добыл без ружья? — спрашивает
у подошедшего человека охотник.
— Я-то? Да мне стоит только свистнуть, как они сами от страха
валятся. Только собирать остается. Вот пару прихватил. Мне
больше не надо.
Охотник так и обмер. «Вот оно что! — подумал он.— Потому
я и не встретил ни одного. Значит, это не человек, а нюлэсмурт ко
мне пожаловал».
Больше охотник не стал ни о чем спрашивать, сидит, будто
греется, а сам думает, как ему спасти себя, и ждет, что дальше
будет. Тот тоже молчит, тоже будто греется и посматривает на
охотника, не испугался ли он. Уж очень ему хотелось увидеть испуг
человека. Поначалу вроде бы испугался, а может,и нет? Вот и гадал
нюлэсмурт, испугал его или только показалось.
Пока они так сидели, наступила ночь. Куда уйдешь? Решили
оба тут и заночевать, у костра. Стали готовить ночлег. У охот-
ника душа не на месте от недоброго предчувствия. Хоть и виду
не подает, но не может от страха избавиться. Чтобы чем-то от-
влечься, сам не зная для чего, взял и принес к огню большую
корягу.
Пока укладывались, пока пили чай, поправляли костер, стали
расспрашивать друг друга, кто как спит. Охотник ответил:
— Я хорошо сплю, когда вокруг меня огонь полыхает.
145
10 Сказки удмуртскою народа
— А я всегда сплю так, что даже не пошевельнусь,—
признался пришедший.
И уснул первым. Смотрит охотник: лежит, как лег, не
ворохнется, даже не заметно, дышит или не дышит. Спит. Тогда он
встал, достал из костра занявшуюся пламенем корягу, придвинул
на свое место.
Потом охотник не мешкая вскарабкался на елку и спрятался
в густых ветвях.
Нюлэсмурт проснулся, посмотрел на объятую пламенем корягу,
встал и ну ее щекотать, приговаривая:
— Попался, защекочу до смерти, пока спишь... Теперь вот
с этого боку... Вот так-то мы и посчитаемся, вот так и поиграем...
Он не заметил подмены, щекотал и щекотал корягу. Тут
охотник не выдержал и выстрелил. Услышал выстрел нюлэсмурт,
убежал, не помня себя от страха. И про зайцев своих забыл, так и
’достались они охотнику.
Повезло ему: это был нюлэсмурт, ни разу не слышавший
ружейного выстрела.
наниматься в работники.
ЧЕЛОВЕК В БИТВЕ
НЮЛЭСМУРТОВ С ВУМУРТАМИ
Одолела его нужда, и пошел он
Шел, шел, а навстречу нюлэсмурт.
— Куда идешь, у ром-человек? — спрашивает.
— Да вот хозяина ищу, которому работник требуется.
— Зачем искать? Мне работник нужен, пойдем ко мне.
— К тебе так к тебе. А как платить станешь? — спросил
человек.
— Не бойся, в обиде не будешь.
Больше бедняк не стал ничего спрашивать, согласился. Тогда
хозяин дал ему в руки большую палку и сказал:
— Сейчас пойдешь со мной против вумуртов сражаться.
Мужик и не подумал перечить: нанялся так нанялся, уговора не
было, какую работу выполнять придется. «Как им не надоест,—
только и подумал,— все меж ними, злыднями, миру не хватает».
146
Пошли. У человека в руках палка, которую ему дал хозяин,
а у того — ничего. «Чем же он сражаться собирается?» —
соображает работник. Видит: с разных сторон нюлэсмурты
подходят. Много набралось. Один, который у них, видать, был
старшим, как свистнет — тут все принялись вырывать с корнями
огромные сосны и двинулись с ними на вумуртов. Будто кольями
помахивают, вумуртов десятками с ног сшибают. Не устояли
вумурты, обратно, к реке, кинулись. Некоторые так прытко, что на
другой берег перескочили. Нюлэсмурты вдогонку бегут, колотят,
кого догонят. У реки остановились, свистят, кричат, соснами
размахивают, а вумурты в воде и на другом берегу в себя приходят,
новые силы собирают. «Весь берег разворотили, всю лесную дорогу
завалили, поперечные»,— подумал мужик и с досады ударил
палкой по воде. В тот же миг река вдруг расступилась, по обе
стороны расплескалась, сухая дорога по дну пролегла. Бросились
по ней нюлэсмурты, одолели вумуртов и обложили их данью: сто
лет нюлэсмуртов рыбой кормить и в их лесных владениях не
озоровать.
Хозяин остался доволен работником. Хорошую службу он
сослужил нюлэсмуртам, если бы не он, неизвестно, чья бы взяла.
Они давно уже воевали, да все битвы ничем заканчивались. Так
и на этот раз могло случиться, если бы не человек.
— Ну, спасибо! Вот уж помог так помог! Хорошо ты мне
послужил. Теперь можешь и домой отправляться.
— Домой? А как же...
И не договорил: работать-то он совсем и не работал,
подумаешь — палкой махнул. Да и то сила не в нем была, а в палке.
Нет, об оплате лучше и не заикаться. Стыдно. Только и всего, что
страху натерпелся, а за это какая уж плата. Так думал мужик.
Нюлэсмурт и без слов догадался, что озадачило человека.
— Да ты не беспокойся, все будет по уговору,— сказал
нюлэсмурт.
Он дал человеку тройку вороных, чтоб доехать до дому,
и наказал:
— Как приедешь, заверни лошадей к лесу и свистни. Они сами
вернутся назад.
Мужик и сесть как следует не успел в возок, как вороные
рванули с места, поднялись в воздух и понеслись над лесом, прямо
к дому человека опустились и встали как вкопанные. Работник
вылез из возка, повернул вороных к лесу, свистнул. Лошади вмиг
скрылись из глаз.
Вскоре тот бедняк разбогател. Во всех делах ему удача была.
147
т	НЮЛЭСМУРТ — ЧЕЛОВЕК ЛЕСА
|j (j юлэсмурты, люди леса, были рослыми, больше медведей,
злыми и хитрыми, жили вроде людей семьями и хозяйство вели.
Каждый раз, когда им приходилось встречаться с человеком земли,
они старались причинить ему какой-нибудь вред: испугать, сбить
с дороги, обмануть.
Однажды мужик пошел в лес за дичью. Бродил по лесу,
в самую глушь забрел — нет дичи. Никогда с ним такого не
бывало. Словно кто-то нарочно отгоняет от него дичь. Придется без
добы1^ домой возвращаться. Повернул он назад, видит — перед
ним у разгорающегося костра, на ели со сломанной верхушкой,
нюлэсмурт сидит и лапоть доплетает.
Охотник хоть и не был трусом, а испугался. Только деваться
некуда — убежать от нюлэсмурта не убежишь, никому еще такое не
удавалось. Стоит и ждет, что будет дальше.
— Так что тебе здесь надо, человек? — спрашивает ню-
лэсмурт.
— Дичь. С утра брожу, да так и не нашел,— отвечает охотник.
«Правду говорит,— подумал нюлэсмурт.— С таким разделать-
ся — плевое дело». Он повеселел.
— Ты узнал меня? — спрашивает он.
— Как не узнать? Узнал,— отвечает охотник.
— А как тебя зовут? — спросил нюлэсмурт.
«Зачем ему мое имя? Если выберусь живым, чтобы потом
разделаться со мной?» — подумал охотник и решил схитрить:
— Прошлогодний снег меня зовут,— назвался он.
Нюлэсмурт доплел лапоть, повесил на ель, широко зевнул
и сказал:
— Спать пора. Здесь у костра ночевать буду.
Охотник повернулся было, чтоб уйти, а нюлэсмурт окликнул:
— Эй, Прошлогодний снег! Ты куда? Со мной переночуешь.
Ничего не поделаешь. Как ослушаешься человека леса? Снял
охотник котомку, присел к костру. Нюлэсмурт расчистил место,
подложил в костер толстую сосну, которую с корнем вырвал,
готовя себе лежбище, и стал укладываться. Хочешь не хочешь,
пришлось и человеку готовиться ко сну. Хоть и устал охотник за
целый-то день, но какой уж тут сон рядом с таким чудищем! Лежит
смирно, исподтишка с нюлэсмурта глаз не сводит. А тот вдруг
спрашивает:
148
— А когда ты спишь, оба ли глаза закрываешь?
Охотник опять решил не говорить правды:
— То-то и оно что нет: когда я крепко сплю, то один глаз
у меня закрыт, а другой открыт, хотя и ничего не видит.
— Ишь ты какой! — удивился нюлэсмурт.— А у меня оба
глаза закрываются, когда сплю.
Поговорили и замолчали. Охотник закрыл один глаз, а другой
с нюлэсмурта не сводит, и тот посматривает на человека. «На-
верное, уснул»,— решил он.
Взял нюлэсмурт железный прут и положил в костер. Потом
прилег, поглядывая то на прут, то на охотника. Но сон все же
сморил нюлэсмурта. Охотник убедился в этом, когда тот захрапел
с посвистом.
«Для чего ему каленый прут? — подумал охотник.— Нет, не
к добру все это. А если он меня проткнуть хочет?» Он встал без
единого шороха, чтобы нюлэсмурт не проснулся, снял с себя
сукман1, завернул в него чурку, положил на то место, где лежал,
а сам спрятался за дерево, прихватив ружье.
Взял ружье, а зачем — и сам не скажет. Просто по привычке.
Знал охотник, что для нюлэсмурта выстрелы из ружья не
страшны, он от них, как от комаров, отмахивается. И тут мужик
вспомнил: старики в их селении рассказывали, будто нюлэсмурта
можно застрелить только липовой щепкой.
«Была не была, надо попробовать». Он увидел липовую палку
у костра, сходил за нею и так же осторожно прокрался обратно,
разломил ее и зарядил ружье. Как ни тихо треснула палка,
а нюлэсмурт сразу проснулся.
Охотник за деревом ждет, что дальше будет. Зачем стрелять,
если нюлэсмурт пока ничего плохого ему не делает? Но вот тот
встал, вынул из костра добела раскаленный прут и стал прожигать
чурку в сукмане, приговаривая:
— A-а, попался... Вот тебе! Небось больше в лес не сунешься!
Ну и жилистый же ты, человек!
Так нюлэсмурт и не понял, что прожигает чурку. А охотник,
увидев это, разозлился на него. Он слышал, что нюлэсмурты
коварны и жестоки, значит, правду люди говорят. Так разозлился,
что не мог больше терпеть, прицелился и — будь что будет! —
выстрелил липовой палкой.
Завопил во все горло раненый нюлэсмурт. От его крика деревья
зашатались, лес загудел, ветер поднялся.
1 Сукман — верхняя одежда.
149
Охотник схватил котомку и пустился бежать подальше от
костра.
На крик сбежались родичи нюлэсмурта, допытываются, что тут
случилось. А тот отвечает:
— Застрелил меня, застрелил!..— и продолжает вопить.
— Кто? Кто застрелил-то?
— Да вот тут был он! Тут! — и показывает на то место, где
лежал охотник.
— Да кто?
— Прошлогодний снег! — сказал он наконец.
Зашумели нюлэсмурты, гул покатился по лесу, как от урагана.
— Прошлогодний снег? Да разве его найдешь? Везде давно
растаял.
Так и не узнали нюлэсмурты, кто стрелял в их собрата.
А охотник был рад, что легко отделался. Только сукман жаль,
почти новый был, всего три зимы носил.
W	ЯГПЕРИ
гпери — одно из творений Вукузё, дух или существо
бора, борового леса. Встреча с ним для человека земли грозила
бедой.
Один мужик часто ходил рыбачить на реку Иж. Река тогда
была светлая, с тихими заводями и игривыми омутами, с зелеными
лугами и хвойным, боровым, лесом по берегам. Одним словом —
раздолье да и только. Рыбы в реке — хоть черпай, хоть руками
бери. Мужику понравилось здесь одно место, он даже маленькую
избушку поставил на берегу для ночевок.
Когда сыну исполнилось двенадцать лет, мужик взял и его
с собой на рыбалку. Ловкий, сообразительный был парнишка, все,
что ни скажет отец, сделает как надо и с охотой, не был он ни
ленивым, ни трусливым. Целый день отец с сыном провели на реке,
на зиму рыбу запасали, а к вечеру пришли в избушку.
Отец стал рыбу для ухи чистить, а сына послал в бор хворосту
набрать. Вскоре прибегает парнишка из леса, сам не свой, дрожит
как в лихорадке.
150
— Пропали мы! Страшно мне, ой, страшно, отец! — шепчет
одними губами.
— Что случилось? Не бойся, сынок, я ведь с тобой,—
успокаивает его отец.
И рассказал сын, что с ним стряслось:
— Я совсем недалеко зашел в лес, быстро насобирал хворосту,
хотел взвалить на плечо, как, откуда ни возьмись, передо мной
очутился какой-то старик: сам весь зеленый, борода длиннющая,
ниже колен и лохматая. Замахнулся он на меня кривой палкой, но
не стукнул, только что-то непонятное сказал. Глаза у него больно
страшные. Бросил я хворост и к избушке побежал.
Выслушал отец сына и подумал: «Не иначе, здесь ягпери
объявился. Давненько его не слышно было». Но сыну ничего не
сказал, хватит и того, что он там, в лесу, страху навидался. Авось
все тем и кончится.
Отец снял с таганка доварившуюся уху — можно ужинать
и спать ложиться. Только сели за стол, дверь заскрипела,
обернулись — какой-то мужик к ним пожаловал. Всмотрелся в него
отец и не признал, значит,— не из здешних, никогда он его не
встречал раньше.
— Здрасьте, что ли? — сказал пришлый.
— Здорово,— ответил мужик.— Пожалуй ужинать с нами,
коль пришел.
Тот неторопливо сел, взял ложку, попробовал ушицу.
— Э-э, да тут не хватает чего-то, не по моему вкусу сготовлено.
— А на наш вкус вроде бы всего в меру,— не согласился
хозяин.
Незваный гость будто и не слышал, взял свою котомку, до-
стал оттуда деревянную коробочку и отсыпал что-то из нее пря-
мо в котелок с ухой. Даже не спросил, можно ли. Уха от той до-
бавки стала изжелта-белой. Он снова попробовал ее и гово-
рит:
— Ну, теперь другое дело, можно и похлебать.
Стали есть все втроем. Уха и вправду много душистее и вкуснее
показалась.
Поев, встали из-за стола, сын посуду убрал. Отец сидит на
лавке рядом с гостем и гадает про себя: «Уйдет он или останется
ночевать?» Если бы не встреча в бору, которая так напугала сына,
он бы и мысли не допускал спровадить ночного прохожего. А тут не
отпускает его сомнение да и только, уж очень заносчиво ведет себя
этот незнакомец, словно не они, а он хозяин, все должно по его
делаться. Даже спасибо не сказал за хлеб-соль, за приют под
151
крышей. И теперь вот по-хозяйски расселся, неторопливую беседу
завел. Под конец о рыбалке заговорил и хвастаться начал:
— У меня,— сказал,— не на одну зиму рыбы засолено.
А засол получился — лучше некуда. Собирайтесь! Пойдем сейчас
ко мне, и я угощу вас.
Не посмел отказаться мужик, собрались и вышли с сыном
вместе из избушки следом за незнакомцем. Завел он их в лес,
остановился у ямы:
— Вот смотрите! — сказал и... будто и не бывало его, в один
миг с глаз скрылся. Тут же лес загудел от бури, зашатались
деревья, иные с корнем повырывало, повалились сосны и ели. Гул,
треск, грохот со всех сторон. И темнота непроглядная накрыла лес.
Отец с сыном прыгнули в яму, чтоб их не придавило деревьями,
прижались друг к другу.
Когда поутихло и пробился свет, они осмотрелись, где
находятся. Точно помнят, что прыгнули в яму, а никакой ямы
и в помине нет. Да и сам сосновый бор теперь остался далеко
в стороне. Стоят они посредине поля неподалеку от их деревни.
Так ягпери поозоровал над ними за то, что его угодья
потревожили. Хорошо, что не перечили ему, а то бы и хуже было.
ЖЕНА ТЭЛЬКУЗЕ И ДЕВОЧКИ
одной деревне жила небольшая семья: мать с отцом и две
малых дочери. Однажды они всей семьей отправились жать рожь.
А поле у них было возле леса. С утра сестры на поле родителям
помогали, а после обеда их послали в лес малины пособирать.
— Только смотрите,— наказывала мать,— с куста ягоду не
ешьте, в туесок кладите, не то закружитесь и из лесу не выберетесь.
Зашли сестренки в лес, а по лесу и идти почти не пришлось: вот
он, малинник, близехонько. Ягодка к ягодке — крупная малина,
152
душистая. Еще немного — и туески полны будут. Однако тут
малинник кончился. Пошли искать следующий, но и он рядом
оказался, быстро туески наполнили. Как уходить от малинника, не
поев малины? Позабыли они наказ матери, поели малины с куста.
Не заметили, как с одного малинника на другой перешли, потом —
на третий. Вот и обратно пора бы идти, а они не знают, в какую
сторону. Заблудились.
Скоро темно стало в лесу, жутко. Куда теперь? Что делать?
Старшая сообразила: забралась на высокую-высокую ель. Нет, не
видать их деревни, ничего не видать, только в одном месте огонек
светится. Не очень далеко от них.
Пошли они на огонек, вышли к лесной избушке, постучались.
А в избушке жила жена тэлькузё, хозяина этого леса. Она
обратилась в простую старуху. Сестренки и не узнали, к кому
пришли. Попросились они переночевать.
— Ночуйте, коль пришли,— ответила старушка.
Проснулись сестренки рано поутру, домой заторопились.
А жена тэлькузё не отпускает их:
— Мне с вами веселее. Подрастете — работницами будете.
Видать, надоело ей: одна да одна, тэлькузё все по лесам рыщет,
нюлэсмуртов, палэсмуртов, ягпери наставляет, как человека земли
от леса отвадить, только к зиме домой является и спать завалива-
ется до первых проталин.
Плачут сестренки, слезами обливаются, а она и слышать не
хочет, не отпускает их домой.
Однажды вышла она из дому, а их одних оставила. Смотрят
сестренки: мимо окон конь идет, резвый да сильный.
— Подвези нас домой! — со слезами просят они его.
— Садитесь,— говорит,— да крепче держитесь, быстро домчу.
Уселись они к нему на широкую спину, за гриву уцепились,
споро поскакали, да не далеко отъехали. Заметила хозяйка их
побег, след коня распознала на траве, побежала по следу, догнала
и вместе с конем обратно завернула. Строго наказав никуда не
отлучаться, опять ушла в лес.
Пуще прежнего сестренки у окна плачут. Видят, мимо худющий
бык бредет, на них одним глазом посматривает. «Где уж ему нам
помочь,— думает старшая.— Еле ноги переставляет». А домой
и сказать нельзя как хочется. На всякий случай спросили:
— Не отвезешь ли нас домой?
— Можно. Мне все равно куда идти, бездомному.
Сели они на быка, поехали. Даже то место осталось позади,
куда на коне доскакали. Оглянулись, а старуха опять их дого-
няет.
— Добренький бычок, спаси! — просят сестры.— Догонит нас
старуха — всем несдобровать.
— Попробую,— ответил бык, а сам нисколько шагу не при-
бавил, только сильнее напрягся.
Догнала старуха, вот-вот до девочек дотянется, быку в хвост
вцепилась. Не привык он к такому обхождению. Вырвал хвост из ее
рук и хлестанул жену тэлькузё по глазам. Та свету белого не
взвидела.
154
Пришлось старухе отстать от беглянок, спотыкаясь, пошла
к реке глаза промывать.
Бык тем временем до избы сестричек дошагал.
Отец с матерью к той поре почти не надеялись, что дочек своих
увидят. Ждали они тогда в поле — не дождались, стали искать.
Туески, полные малины, нашли, а дочерей так и не встретили.
Мать в окошко все глаза проглядела. Вдруг видит — бык к их
воротам подходит, а на нем они, дочери ненаглядные.
На радостях отец баню истопил, мать шанег и перепечей
напекла, а дочки обоим помогали, воду таскали, сочни раскатыва-
ли.
Быка душистым сеном накормили, хлебным пойлом напоили.
У себя оставили.
> AW	ОБЫДА И ВАСЬЛЕЙ
1Fавным-давно в небольшой деревне жил-был одинокий
старик. Никого'у него не осталось на свете, дома ни перемолвиться
не с кем, ни помощи ждать не от кого. Покручинился старик,
покручинился, а потом взял топор, вышел во двор, пристроился
к чурбаку, на котором рубил дрова, и стал обтесывать липовую
чурку. Пришел к нему сосед и спрашивает:
— Никак не пойму, что это ты собираешься сделать из этой
чурки?
— Сына Васьлея вытесываю. Он станет мне землю пахать
и меня кормить. Кроме него, не на кого мне надеяться.
Тесал, тесал и вытесал из липового чурбака сына Васьлея.
Славный парнишка получился, добрый, работящий. Все, что ни
скажет старик, делает ловко, споро, с разумом.
Однажды послал старик сына землю пахать. И хоть недалеко
у него поле было, но у самого леса. А лес тот был большой,
дремучий, никому еще не удавалось его до конца пройти.
Вот пашет Васьлей поле, борозду к борозде ведет, песенку
распевает. Совсем немного осталось допахать. Тут откуда ни
155
возьмись — обыда. Схватила она пахаря, утащила в лесную
чащобу. Там у нее дом стоял. Принесла обыда Васьлея к себе домой
и бросила в подпол.
Темно, холодно и сыро было в глубоком подполье. Васьлей на
ощупь проверил все стены — нет, не выбраться ему отсюда: стены
бревенчатые, пол каменный. Стал ждать, что же дальше будет.
День ли, три ли просидел в подполье — как знать, когда дня от
ночи не отличишь — темно под полом. Только услышал Васьлей:
обыда собралась в лес малину собирать, а дочери наказала печь
пожарче натопить, чтобы его изжарить на ужин.
А дочь была еще злее матери, много людям зла принесла,
особенно детям.
Протопив печь, она открыла подполье, вывела Васьлея на
кухню и велела сесть на лопату, которой хлебы в печь сажают.
Васьлей не противился, послушно забрался на лопату, распрямил
колени, развел руки и ноги в полную ширь — каким боком ни
повернись, не пролезает в печь.
Втолковывала, втолковывала ему дочь обыды, как надо сесть —
не понимает да и только.
— Ну и бестолочь ты! — в сердцах прикрикнула она.— На,
подержи лопату, а я покажу, как надо на нее садиться.
Уселась, колени руками к груди подтянула, голову к коленям
пригнула...
А Васьлей только того и ждал — раз! — и втолкнул ее в чело,
выдернул лопату и закрыл заслонку, как привык, когда пек хлеб
дома. Сам же обратно спустился в подполье и стал ждать, когда
обыда вернется из лесу.
Слышит: вернулась. Поставила малину на пол, вдохнула запах
•из печи и говорит:
— Ай да Васьлей! Хорошо, видать, изжарился!
— Может, и хорошо, да только не Васьлей! — донеслось из
подполья.
Тут обыда поняла, что случилось. Разревелась, раскричалась,
ногами затопала.
Сама истопила печь, целую поленницу дров не пожалела — всю
сожгла. Открыла подпол, заорала:
— А ну выходи, садись на лопату, Васьлей!
Выбрался он из подпола, забрался покорно на лопату и опять
сел — ноги в стороны, опять никак его в печь не втолкнуть.
— Какой же ты чурбак, глупее тебя людей не видывала! —
Она согнала Васьлея с лопаты и стала сама показывать, как надо
правильно садиться. Васьлей заметил, как ловко обыда на шесток
156
вскочила, как легко она сжалась в комок на просторной лопате.
В один момент Васьлей швырнул обыду в печь и прикрыл
заслонкой, которую для верности еще и поленом подпер.
Жар обыде не страшен, но и она покряхтывает: больно уж
душно в печи, хочется вольного воздуха вдохнуть. Стала обыда
просить Васьлея:
— У ром-человек, выпусти меня отсюда! Открой заслонку!
Я в долгу не останусь, сполна рассчитаюсь, как время придет.
Васьлей и слушать не стал про награду себе. Кабы сразу, а то
жди еще. Нет, ничего ему от обыды не надо, домой бы скорее
вернуться. Он уж от печки до двери дошел, обыда не унимается:
— Больше никогда зла человеку не сделаю, только отпусти!
— Значит, не сделаешь?
— Не сделаю!
— Запомни свое обещание, старая! Из печи сама выберешься,
когда я уйду отсюда.
С той поры обыда и в самом деле больше не чинила зла людям,
а Васьлей, вернувшись домой, стал по-прежнему пахать пашню,
вести хозяйство, а потом женился на такой же работящей девушке.
Работали, не ленились, а все достатку не прибавлялось.
Пошел Васьлей однажды весной в лес. Ходит, подходящее де-
рево высматривает. В глухое место забрел, где нечистая сила во-
дится. Не успел подумать об этом, как вдруг перед ним очутилась
сама баба обыда. Он ее сразу узнал: человек старится, а обыда
какой была, такой и осталась.
— Что ищешь здесь? — спрашивает она.
Тот не стал таиться:
— Ищу дупло под улей. Пчел заводить собираюсь. Очень уж
нужда прижала, не знаю, как сладить с нею.
Обыда выслушала, ничего больше не спросила и ни о чем не
напомнила, взяла его за руку:
— Идем со мной. Сама покажу. Знать, пора пришла.
О какой поре она сказала, Васьлей не понял, но послушно
пошел за ней. Она подвела его к одному дереву и сказала:
— Ты вот эту сосну сруби на три аршина под корень и выдолби
ее на три аршина. Смотри: ровно на три аршина, не обмерься.
Он опять не ослушался обыды, все так и сделал, как велела.
Много ли, мало ли времени прошло, снова Васьлей в тот лес
пошел. И опять встретилась ему обыда.
— Что ты, Васьлей, ищешь? — спрашивает.
— Ищу дерево на бруски. Летки ульев закрыть бы надо.
— Иди за мной, сама покажу,— сказала обыда.
157
Она повела человека по лесу и показала ему дерево, которое он
и срубил на бруски для ульев.
Стал с той поры Васьлей мед диких пчел собирать. Как
подошло лето, он заселил ульи пчелами, стал за ними присматри-
вать и оберегать от порчи.
Как-то однажды, обходя свои ульи в лесу, он снова встретился
с той же обыдой.
— Чего ищешь? — задала она ему все тот же вопрос.
— Ничего не ищу, хожу вот пчел присматриваю.
158
— И хорошо делаешь,— одобрила обыда.— Пчелы у тебя уже
ведутся, больше того, что есть, не заводи, за этими только
ухаживай не ленись. И еще тебе наказ: без меня не открывай.
Ни разу не ослушался обыду Васьлей, все делал, как она
велела, но однажды осенью он взял да открыл один улей, самоволь-
но. И что же? Открыл, а в сотах мед черный. Он испугался и снова
запечатал тот улей. Тут к нему и вышла обыда:
— Ой-ой-ой! Ты почему без меня открывал? — спрашивает.—
Разве не знаешь, что это тебе не дозволено?
— Да я всегда слушался, а тут терпения не хватило. Что же
теперь делать? — загоревал он.
— Вот что — сделай так, как я скажу: навари из этого меда
браги столько, сколько у тебя в доме посуды найдется, заполни все
кадки, ушаты, миски, чашки. Приду к тебе не одна, целую свадьбу
приведу. А сам жди меня здесь.
Впервые Васьлей испугался не на шутку. Приходилось ему
слышать про свадьбы обыд, большие разрушения они чинили.
Опечалился, молчит, только головой согласно кивает.
— Да ты не бойся! — успокоила его обыда.— Ничего плохого
тебе от той свадьбы не будет.
Человек так и сделал, как было велено. Жена браги наварила,
настряпала, наготовила всякого угощения.
В назначенный срок накрыл он столы, выставил все, что было
приготовлено, а сам с женой пошел на то место, которое обыда
указала. Стоят, ждут. Все кругом тихо, ясно. Ни одна ветка не
шелохнется.
Вдруг верхушки деревьев приклонились, лес загудел, зашумел,
рванул сильный ветер и пошел крушить деревья. Только то дерево,
под которым они стояли, обходил неистовый ветер, оно лишь слегка
ветками помахивало. Потом все стихло. А вскоре перед ними обыда
предстала.
— Ты, Васьлей, все сделал, как я говорила, и свадьбу хорошо
угостил. Теперь расквитаюсь с тобой, как обещала тогда,—
разбогатеешь скоро!
Васьлей и вправду вскоре разбогател, в купцы вышел. Пчелы
у него отменно водились и приносили большой доход. А с обыдой
он больше не встречался.
\	МУЖИК И ОБЫДА
/ж? W1
ч «Б «о®»
дин человек пошел в лес расчищать себе участок под
пашню. Место он давно облюбовал, да все руки не доходили. Снял
мужик котомку со спины, вынул топор из-за пояса, смотрит,
с какого бы дерева приступать к расчистке. Вдруг видит: взъеро-
шенный медведь к густому кустарнику подбирается, вот-вот на
кого-то набросится, растерзает. «На кого это он так обозлился?» —
заинтересовался человек. Забрался на дерево, чтобы рассмотреть.
Оказалось, за теми кустами обыда спала, к ней медведь и на-
правлялся. «Да куда это годится — на спящую бросаться?!» —
возмутился человек. Ка-ак крикнет, как свистнет, как топором по
дереву застучит! Разбудил обыду, испугал медведя, не дал ему
расправу учинить.
Обыда поняла, что человек спас ее от верной гибели.
— ‘ Проси, что хочешь. Ничего не пожалею,— говорит она ему.
— Да я о награде и не думал. Мыслимое ли дело — спящего
губить. Живи, как жила, ничего мне от тебя не надо.— ответил
мужик обыде.
— А ты, человек, не зарекайся, авось и я тебе сгожусь.
Запомни: как настигнут тебя беда или горе — приди вон к той
высокой сосне. Она возле оврага стоит, спустись в него, встань на
камень, который лежит посредине, и крикни меня. Из любой беды
вызволю.
Пожал плечами мужик, ладно, мол, будь по-твоему.
Подошел срок ему идти в солдаты. А служить надо было
двадцать пять лет. Если его возьмут в солдаты, вся семья
пропадет: старику отцу поля не вспахать, хлеб не посеять, а жена
с малыми ребятишками много ли поможет. Нет, нельзя ему
обойтись без бумаги, по которой отсрочка полагается.
Тут и вспомнил он про обыду. Попытка не пытка. Пошел мужик
к той высокой сосне, спустился в овраг. Там и правда посредине
большой камень лежал. Встал он на него, сделал, как сказала
обыда. Стоит ждет, явится ли она на его зов. Не успело эхо к нему
вернуться, обыда уже тут как тут — перед ним стоит.
— Здорово, уром-человек! Вот и я тебе сгодилась. С чем
пожаловал? Какая беда привела?
Рассказал мужик все, как есть, ждет, что она ответит.
160
— Что ж, друг-человек, помогу твою беду избыть. Будет тебе
то, что просишь.
Она велела ему зажмуриться, взяла за руку. В тот же миг
очутились они в доме, в котором жила мать обыды.
— Вот этот человек спас меня. Приветь и угости его, пока меня
не будет,— сказала она матери, а сама скрылась.
Старуха посадила гостя за стол, начала угощать всякими
яствами, досыта накормила. Когда стала чаем поить, вернулась
и сама обыда. Подала человеку бумагу и говорит:
— Теперь можешь идти домой. Не придется тебе служить
двадцать пять лет.
Обрадовался мужик, так и побежал бы домой, да в какую
сторону бежать — не знает.
— Один ты не дойдешь и не найдешь,— говорит обыда.—
Сама провожу. Зажмурь-ка глаза покрепче!
Обыда взяла его за руку. Ударил под ноги ветер, они сами от
земли оторвались.
— Ой! Шапка слетела! — кричит он обыде, а глаз не
открывает и руку не выпускает.
— Э-э! Не жалей, уром-человек, другую дам,— ответила
обыда.
Тут он почувствовал камень под ногами. Обыда руку его
отпустила. Он открыл глаза. Смотрит: стоит на том же камне
в овраге, в руках держит соболиную шапку, в шапке нужная бумага.
Так того человека и не взяли на царскую службу.
ГИДМУРТ
дин мужик умел прибыточно держать лошадей. Каждое
лето в хозяйстве прибавлялся новый жеребенок — резвый,
крепкий и похожий на мать, вороную работягу. Когда жеребята
подрастали, он продавал их соседям. Те были довольны покупкой,
а мужик стал выбираться из нужды.
Как-то осенью собрал он урожай, вспахал озимь, поставил
скотину на зимнее стойло, а кормилицу-работницу свою —
161
11 Сказки удмуртского народа
вороную кобылу — определил в конюшню вместе с жеребенком-
стригунком.
Проходит неделя, другая, стал он замечать: что-то неладное
творится с ними. Работы в хозяйстве нет, а кобыла по утрам вся
в поту, будто весь день пахала, ноги дрожат, копыта побиты.
И жеребенок от усталости с ног валится. «Что же это такое с ними
делается?» — озадачился мужик.
На следующее утро, как только проснулся, в конюшню пошел.
Смотрит: лошадь уже не в поту, а в мыле, будто всю ночь на ней
скакали без передышки. А жеребенок совсем на ногах не стоит.
«Что за напасть?» — убивается мужик. Тут-то и вспомнил он
рассказы о гидмуртах, хлевушниках. Не иначе как гидмурт
поселился на его подворье. Не иначе как он по ночам гоняет на его
вороной. И жеребенка выпускает, чтоб бежал за матерью и не
потревожил хозяина тоскливым ржанием, если б остался в ко-
нюшне один.
Мужик решил с соседями посоветоваться, их послушать. Коли
завелся в селении гидмурт, от него никому покою не будет, во все,
как есть, хлева повадится. Стали всем миром думать, как избавить-
ся от такой напасти, чтоб неповадно было гидмурту скотину мучить
и мужиков в разор вводить.
Решили поймать гидмурта и бросить в огонь. Только так,
говорят, можно спастись от него. Но поймать его непросто, потому
что он маленький — с вершок — и верткий, на глаза человеку не
показывается. Как только почует приближение человека, тут же
скроется. На кого он похож, никто не знал, известно было лишь,
что на нем мохнатая и очень жесткая шерсть.
Вечером, как обычно, мужик зашел в хлев и в конюшню, подал
корм скбтине, а около вороной задержался дольше чем всегда.
Принес он с собой расплавленный вар и теплую смолу, осторожно,
не пугая лошадь, намазал ей варом и смолой спину и бока. Тут он
еще раз порадовался, что лошадь черной масти: совсем незаметно,
что намазана. Может быть, и гидмурт не приметит смолы. Он ведь,
сказывают, никогда не оглядывает скотину, смаху в карьер гонит.
Так и случилось. Утром, когда в доме затопили печку, пошел
мужик в конюшню. Смотрит: жеребенок веселехонек, теплыми
губами ему в руки тычется, а лошадь словно не в себе, беспокойно
перебирает ногами. Всмотрелся, а на спине у нее варом и смолой за
длинную шерсть прихваченный старикашка не старикашка, зве-
рушка не зверушка, сам с вершок, а лохматый: где борода кон-
чается, где хвост начинается — не разобрать. И поскрипывает,
не то шерсть из смолы выдирает, не то зубами от злости. Не стал
162
тут мужик раздумывать, схватил гидмурта, отодрал от лошади и,
как его научили, в огонь кинул. Пока нес в дом, дивился: дере-
вяшка и деревяшка в руках, только что лохматая. Когда в печь
бросил, как полешко, сгорел.
Гидмурты в этом селении больше не появлялись.
W	НЕВЕСТА ИЗ ВОЖО
ожо живут в заброшенных избах и банях, где хозяйнича-
ют по ночам, и не любят, когда их тревожат. Чтобы не гневить их
и не накликать на себя беду, человек не должен ночью заходить
в баню или в заброшенное строение.
Один парень привык в зимние вечера ходить на посиделки и
возвращаться домой прямиком через огород мимо бани. Тропинка,
которую он протоптал, была узкой, так что, случалось, парень
задевал угол бани, придерживаясь за него.
Один раз он так же шел домой, но не зажег, как всегда бывало,
лучинку, которая освещала ему тропу, а наткнулся на тот угол. Из
бани выскочили вожо, обступили парня и говорят:
— Ты почему каждую ночь стучишь? Зачем тревожишь нашу
девушку?
Парень понял, что это не люди, а вожо, и растерялся:
— Больше не буду,— пообещал он.
— Ишь какой прыткий! От нас просто не отделаешься. Теперь
женись на нашей невесте, иначе не сдобровать тебе.
Парень не на шутку испугался. Попробовал было откупиться,
но вожо и слушать не хотели: женись — и только. Пришлось парню
согласиться взять в жены вожо. Только тогда они отпустили его
домой.
Закручинился парень, про посиделки и думать бросил.
Слыханное ли дело — стать мужем вожо? Да, видно, ничего не
поделаешь, ведь всегда надо слово держать, не то одна беда другою
обернется; больше прежней. Стал стариков исподтишка расспра-
шивать, что они про вожо знают. В день, который вожо назначили
для свадьбы, парень отправился в ту самую баню, захватив с собой
хлеб, вино и гармонь. А надо сказать, баня эта давно стояла
163
заброшенной, потому что хозяева отказались от нее, как только
заметили следы вожо в ней.
Вошел он в баню, смотрит — никого. «А вдруг передума-
ли?» — понадеялся парень. Положил на лавку хлеб, поставил
бутылку, взял гармонь на колени, ждет. Ни звука, все замерло
кругом.
«Досижу до полуночи — и уйду»,— решил парень. Только
успел это подумать, из подпола повылезли друг за другом вожо,
полная баня набралась, расселись кто куда, а рядом с парнем
посадили девушку-невесту. Лавку посредине, на которой лежал
хлеб и стояла бутылка, всю как есть заставили разными кушань-
ями. И пошло веселье! Вожо все вместе и поодиночке расхваливали
невесту. И красива-то она, и умна, и на все руки мастерица. Парень
слушает да на нее поглядывает: впрямь лицом пригожа, сидит
прямо, глаза опустила, замерла, будто бы и не дышит даже.
«Против воли, что ли, выдают?» — подумал жених. Ему даже
немного жаль ее стало. Но вожо не дали ему невесту рассматривать,
потребовали, чтобы он играл на гармошке.
Перед рассветом, наконец, угомонились, и тогда из подпола
вожо вынесли приданое невесты: большой сундук с деньгами. Тут
все пожелали молодым жить в мире и согласии и скрылись обратно
в подпол. Парень повел негаданную жену к себе домой.
Когда настало утро, парень повез невесту венчаться, как
заведено у людей. Он не утаил от попа, какая ему досталась невеста
и кто ему сосватал ее.
Выслушал его поп и говорит:
— Эта нечисть тебе глаза отвела. Не стану я вас венчать: она
ведь не человек, а Деревянный чурбан. Чурка с глазами, как жить
с нею? Подумай сам.
— Что же мне делать? Выходит, невеста она не настоящая?
— Выходит.
— А приданое? Деньги-то настоящие? — спросил парень
у попа и показал ему.
— Деньги — настоящие. Богатый ты, однако, теперь. Вот
и думай, что тебе делать,— наставлял поп.
Хоть прямо он ничего не посоветовал, но парень понял его:
взвалил невесту на плечи и сбросил с моста в речку. А самому
страшно стало — глаза закрыл. Потом все же открыл, глянул, а по
воде и вправду чурбак плывет.
Вскоре тот парень женился на поповне.





СЕСТРЫ И ВОЖО
ыло у матери две дочери. Старшая была работящая,
послушная, ласковая, а младшая ленива, своевольна, груба. По
всему — матери надо бы больше любить старшую, которая ни в чем
ей никогда не перечила и была первой помощницей. Ан нет, мать
души не чаяла в младшей, всем ее прихотям потворствовала.
И росла она капризной и ленивой, но оставалась любимицей
в семье, потому что и старшая, чтобы не огорчать мать, тоже
потакала сестре.
Однажды истопили они баню, помылись, попарились и пришли
домой. Время было уже позднее: за чаем младшая спохватилась,
что она забыла в бане свое украшение — камали.
— Ну так сходи за ним,— сказала ей мать.
— Вот еще! Ты что, не знаешь будто, что там вожо меня могут
схватить? Сама ступай!
— А и верно, доченька. Пошла бы, да кто тебе постель
приготовит? Тебе уж и так спать хочется. Сходи лучше ты! —
сказала она старшей.
Та не посмела отказаться, хоть и очень боялась вожо. Надела на
себя дэрем1 и пошла.
В баню девушка не стала заходить, чтобы не потревожить вожо,
если они там есть, открыла потихоньку окошко. Хоть и страшно
было, но она протянула руку в окошко, нащупала камали, хотела
взять. Тут чувствует: что-то тяжелое накинули ей на руку.
Вытянула руку, смотрит, а на ней целая связка золотых червонцев.
Не помня себя, прибежала девушка домой.
Мать ахнула, увидев такое богатство на руке старшей дочери,
и подосадовала, что оно не младшей досталось. Той тоже захоте-
лось получить от вожо награду, не менее дорогую. Она даже не
стала одеваться, как была, так и побежала в баню. Мать просила ее
хоть платок накинуть, но та лишь буркнула недовольно:
— Да отвяжись ты! Сама не маленькая...
Разбежавшись, она со всего маху распахнула дверь в баню. Вожо
будто только того и ждали, схватили девушку и поволокли под
лавку.
Мать ждала, ждала любимицу и, не дождавшись, взяла огонь
и сама пошла ее искать.
1 Д =» р е м верхняя одежда
166
В бане она застала дочь еле живую, расплакалась над ней,
укоряя себя, что отпустила ее к вожо. Чуть ведь не сгубила.
После того, что пережила, дочка поболела и выздоровела.
А мать не стала больше потакать во всем своей младшей дочери.
fl
<	КАК ЧЕЛОВЕК ШАЙТАНА ПЕРЕХИТРИЛ
э
Z-s одном, никто уже не помнит теперь в каком, селе жил
бедняк. Семья у него была большая, а достатки малые. Походил он
по соседям, поспрашивал, не наймет ли кто его в работники, не
выручит ли из нужды. Да где там, сами не знают, как до весны
дотянуть. Вот уж все припасы у мужика кончились. Тогда послал
он своего старшего сына Акмара работу искать.
— Может, хоть тебе посчастливится, а мы как-нибудь
перебьемся, скоро лебеда да крапива вырастут,— сказал он.
Пошел Акмар работу искать. Шел, шел, семь деревень прошел
и одно село — нигде в работниках не нуждаются, везде сами худо
живут. Задумал он до дальнего селения дойти засветло, да в дороге
ночь застигла. Лег прямо на лугу и уснул. К утру продрог,
проголодался, совсем отчаялся:
— Ну и жизнь пришла! Хоть к самому шайтану бы нанялся! —
сказал он в сердцах.
А шайтан — тут как тут.
— Возьму тебя в работники. Только вначале твою силу
проверю. Слабосильный мне ни к чему, только хлеб переводить,—
говорит с усмешкой.
«Надо соглашаться,— подумал Акмар,— не то все лето так
и прохожу попусту».
Пошел вслед за шайтаном. Тот привел его в лес.
— Здесь мы с тобой лес будем на дрова рубить,— говорит.—
Если сделаешь столько же, сколько я,— возьму тебя в работники.
Он достал из-за пояса два топора, отдал один Акмару и сам
начал рубить дерево.
167
«Сноровисто рубит, трудно мне с ним будет тягаться,—
подумал Акмар,— разве что хитрость поможет. Он, шайтан, силен,
да глуп, я малосильный, да сообразительный. Рано усмехаешься,
лохматый, мы еще посмотрим, чья возьмет».
— Эй, хозяин шайтан, постой-ка! — крикнул Акмар.— Него-
же так-то. Нам надо подальше разойтись деревья валить, а то ведь
ненароком и придавим один другого.
— А ты дело говоришь, человек,— сообразил шайтан.
Они разошлись так, что теперь не стали видеть друг друга.
Начали рубить дрова, Акмар-то не надсажается, легко постукивает
топором, а шайтан до поту старается, валит дерево за деревом,
только треск стоит.
— Эй, работник, сколько елей ты повалил? — спрашивает он
через некоторое время.
— А сам-то сколько?
— Девятнадцать.
— Только-то? А я двадцать первую.
Снова так же работают. У шайтана, слышно, дерево за деревом
валится.
— Человек, сколько у тебя? — снова кричит шайтан.
— А у самого?
— Сорок шесть.
— Маловато. У меня пятьдесят три,— ответил Акмар, едва
справившись с первой елью.
Услышав, сколько деревьев свалил Акмар, шайтан подумал:
«Добрым работником будет».
— Эй! — крикнул он еще раз.— Довольно на сегодня, я устал
уже. Иди сюда!
Пока Акмар до него дошел, он успел еще одну сухостойную ель
свалить.
— Эту мы сразу домой захватим,— сказал он Акмару.— Ты
что понесешь: верхушку или комель?
— Хоть что, мне все равно.
Подхватил ель за верхушку, шайтан — за комель, подняли.
— Как же мы понесем, если лицом друг к другу стоим? —
сообразил Акмар.— Я бы перевернулся, да дорогу не найду, ты уж
сам веди.
Пришлось шайтану перевернуться, комель на плечо взвалить.
Тронулись: шайтан впереди, работник сзади. Если шайтан
и оглянется, то за ветвями ничего не увидит. Сел Акмар на ель
и едет себе напевая. А шайтан думает: «Ну и сильного работника
я нашел. Ничуть, видать, не устал».
168
Так и добрались до самого дома шайтана. Шайтаниха их обедом
накормила, чаем напоила и указала работнику, где спать будет.
Акмар сразу лег, глаза закрыл и помалкивает, будто уснул,
а сам прислушивается, не замышляют ли чего против него хозяева.
— Хорошего я себе работника сыскал,— похвастался шайтан
жене, думая, что тот уже спит.
И принялся рассказывать, как он, шайтан, не смог угнаться за
работником, когда валил деревья, как устал, пока тащил ель,
а работник шел с нею припеваючи.
— Да-а, силен наш работник, ни у кого такого не бывало,—
радовался шайтан.
Однако жена поостерегла его:
— Оно так, конечно, хороший работник нужен в хозяйстве. Где
нам вдвоем со всем управиться. Да уж слишком он сильный, как
тебя послушать. Ладно ли будет? А ну как он вздумает нас с тобой
извести? Ну как на наше добро позарится? Худо нам придется.
— А и правда ведь, жена. Как это я не подумал? — шайтан
поскреб затылок.
Поворочался, поворочался. То спать хотел, а тут сон отлетел —
страх сильнее его оказался. Нет, видно, не уснуть ему.
— Слышь, жена,— прошептал он,— давай избавимся от него,
пока не поздно. Вытолкаем взашей — и вся недолга.
— Дело говоришь. А ну как не справимся с ним? Тогда верная
погибель.
— То-то и оно. Давай-ка лучше наторкаем в пестерь золото
и еще кое-что и убежим из дому прочь, пока он нас не выгнал ни
с чем.
На том и порешили. Поднялись они, крадучись, пошли
в большой пестерь добро укладывать. Акмар, не теряя времени,
приладил на своей постели одежонку так, будто он как спал, так
и спит, а сам за дверью спрятался.
Наполнив пестерь, шайтаны пошли посмотреть, крепко ли
спит работник. Видят: как убитый спит, не ворохнется. Пошли
веревку искать — пестерь привязать. Акмар, не мешкая, ополови-
нил поклажу, сам в пестерь забрался. Только накрылся с головой,
за дверью половицы заскрипели.
«Человек на них работать согласился, а они бежать от него
удумали. Ну, не шайтаны ли они после этого! Нет, надо их
проучить: ни за что ни про что — человека обмануть»,— думает
Акмар. Не успел додумать, чувствует, натужно покрякивая,
схватили хозяева этот пестерь, взвалили на спину, поволокли,
припустившись вприскачку.
Бежали-бежали, притомились, потише, поровнее побежали.
Тут Акмар будто издалека кричит из пестеря глухим голо-
сом:
— Ловите, ловите их! Человека обманули!
— Проснулся ведь! За нами гонится! — испуганно крикнул
шайтан жене и снова побежал во всю прыть.
Так они бежали всю ночь и утро. В полдень подбежали к реке.
Промокли до ниточки от пота, пить захотели, решили у реки
передохнуть, напиться и искупаться. Поставили они пестерь на
землю, огляделись, прислушались, нет ли кого поблизости,
успокоились и полезли в воду. Тут Акмар вылез из пестеря
и крикнул:
— Вот вы мне и попались! Теперь не уйдете от меня!
От страха шайтаны мигом нырнули под воду, а вынырнуть
испугались, так и остались в реке. Утонули, наверно, или к ву-
муртам пожить напросились.
170
Акмар ждал, ждал, а потом взялся было за пестерь, чтобы
с собой унести. Куда там! Тяжеленный — с места не сдвинуть.
Пришлось припрятать.
Пошел он в деревню за лошадью. У самих-то лошади
в хозяйстве не было, он у соседа попросил и привез пестерь
с золотом.
С той поры семья Акмара зажила безбедно.
А
«Ж	АЛДАР
чг одного старика было три сына: два умных, а третий,
младший — глупее глупого. Его так и звали все — Алдар-дурак.
Как-то старик решил посеять репу на чердаке. Посеял, удалась
на славу репа — желтая, сочная, сладкая, вот-вот вся, как одна,
нальется и вширь раздастся. Тогда и убирать ее самое что ни на
есть время. Только приметил старик, что кто-то наведался
пораньше его на чердак, повыдергивал лучшие репки. «Не иначе,
вор объявился»,— подумал он.
Позвал старик сыновей, сказал, что в доме неладное творится.
Решили караулить репу поочередно. Вечером старший сын пошел
ее сторожить.
Забрался он на чердак, быстро умял краюху хлеба, прихва-
ченную с собой, чтобы не заснуть. Пока жевал, не спал, а как
проглотил последний кусок, сразу заснул. Ничего не увидел и не
услышал он за всю ночь, а утром опять крупной репы не досчита-
лись.
Назавтра пошел средний сын сторожить. Этот набрал с собой
семечек полный карман. Пока лузгал — не спал. Как выплюнул
последнюю скорлупку, так и сморил его сон. Он тоже ничего
и никого не увидел, а репы снова поубавилось.
На третью ночь пришел черед караулить младшему сыну,
Алдару-дураку. Чтобы не спалось, тот захватил с собой недопле-
тенные лапти. Пристроился дурак в углу чердака и принялся за
дело.
171
После полуночи на чердак пробрался шайтан и давай дергать
репу. Даже не заметил, что в углу человек сидит, лапоть с колодки
снимает. Зато караульщик сразу увидел вора и как огреет колод-
кой по голове. Тот кинулся с чердака, дурак — за ним, успел
было верхом на него вскочить, но разбил нос об его голову, отпу-
стил.
— Сюда! Сюда! — закричал.— Ловите вора! Ловите!
Пока звал на помощь отца и братьев, пока те сбежались, шайтан
скрылся из виду.
— Лошадь мне скорей! — кричит Алдар.— Я видел его,
я поймаю вора!
Братья запрягли лошадь, передали младшему, и он помчал
вдогонку, । ам не зная куда.
Далеко ли, близко ли отъехал, вдруг лошадь остановилась.
Видит дурак: прутик посреди дороги лежит. Прутик как прутик.
А прутик вдруг спрашивает его:
— Куда едешь, человек-уром?
— За вором,— отвечает дурак.— Не видел ли его?
— Видел такого, только что с репой пробежал.
— Залезай, прутик-уром, ко мне в телегу. Вместе с тобой
скорее поймаем,— пригласил дурак. Он тронул лошадь, прутик
подскочил и в телегу упал.
Добрались до берега реки. Лошадь снова остановилась: рак
на дороге лежит, клешнями шевелит, глаза выпучил, спраши-
вает:
— Далеко ли едешь, человек-уром?
— За вором. Не видел ли ты его?
— Видел. Сейчас с репой пробежал.
— Залезай к нам в телегу, рак-уром, втроем мы наверняка его
поймаем! — позвал дурак. Лошадь тронулась, рак в телеге
очутился.
Поехали втроем. Вдруг видят: на дороге грудка соли лежит.
Лошадь остановилась, а соль и спрашивает:
— Куда путь держишь, человек-уром?
— За вором. Не пробегал ли он тут? — сказал Алдар.
— Да вот только что с репой пробежал,— ответила соль.
— Поедем с нами, пересыпайся в телегу! — пригласил дурак.
Поехали вчетвером. Ехали, ехали, увидели шило на дороге.
— Куда едешь, человек-уром? — спрашивает шило.
— За вором, шило-уром. Не встретился ли он тебе?
— Встретился. Только что с репой пробежал.
— Едем с нами, шило-уром. От нас, пятерых, он не уйдет!
172
И шило в телеге оказалось. Теперь они едут впятером. Ехали,
ехали, лошадь опять остановилась. Смотрят, на дороге коровий
след лепешкой разлегся, спрашивает:
— Куда едешь, человек-уром?
— Вора догоняю. Не пробегал тут?
— Пробегал, репу волок.
— Давай к нам в телегу забирайся. Вшестером скорее поймаем!
Ехали, ехали, и встретилась им дубина.
— Куда едешь, человек-уром? — спрашивает.
— За вором, дубина-уром. Не видела ли его?
— Еще как видела! С большущим мешком репы сейчас бежал,
об меня запнулся.
— Скорее же, скорее сюда, дубина-уром! Семеро — не
шестеро, живо схватим.
Поехали всемером. Въехали в густую березовую рощу. Там,
в самом тенистом месте, увидели они большую, бревнышко
к бревнышку, избу. Остановил дурак лошадь у крыльца, слез
с телеги и помог остальным выбраться. Дверь была открыта, и они
все вместе вошли.
Шайтан, склонясь над печью, раздувал огонь, а потому не сразу
заметил вошедших, а как обернулся к двери да увидел Алдара —
испугался, мигом в подполье прыгнул и крышку прихлопнул за
собой.
Дурак не полез за ним, занялся делом, размещая своих друзей
поудобнее в доме. Он так рассудил: никуда шайтан теперь не
денется, рано или поздно — все равно из подполья выберется.
Сколько ждать его придется, неизвестно, вот и надо получше
устроиться.
Рака он в ведро с водой пустил. Шило на стуле вверх острием
пристроил — пусть отдохнет. Дубину, чтоб посушилась, к пола-
тям подвесил, прутик с лепешкой, чтоб не сомлели в тепле, к по-
рогу определил, а соль — пусть прогреется — в очаг положил.
Сам в уголке на лавку сел и задремал в тепле после бессонной
ночи.
Сидел, сидел шайтан в подполье, продрог до костей. Сколько ни
прислушивался — ни единого шороха не услышал. «Ушел, должно
быть, глупый Алдар»,— так подумал и решил выбраться из
укрытия.
Вылез. От холода зуб на зуб не попадает. Даже осматриваться
не стал, к очагу шагнул.
— Ух, холодина! — сказал он и руки к огню протянул. Хотел
огонь подправить — соль ему руки обожгла. Запрыгал на месте от
173
боли шайтан, к ведру кинулся, в воду руки опустил, рак клешнями
в палец впился.
Шайтан от испуга на стул сел — на шило напоролся. Прочь
бросился — его дубина по шее огрела. Шайтан — к двери. Тут
поскользнулся на коровьей лепешке и свалился, а прутик его
хлестать стал. В это время и Алдар проснулся.
Так и поймали вора. Стал он просить:
— Человек-уром, отпусти ты меня! Отпусти! Все, что хочешь,
будет тебе за это. Отпусти!
— Не отпущу! Зачем репу крал и в разор нас ввел. Сиди
смирно, не то хуже будет,— пригрозил дурак шайтану, а сам
в подполье спустился, наворованную репу в мешки сложил, сверху
репы золота насыпал. Все мешки уложил и привез домой. Шайтана
тоже с собой взял.
Отец и братья диву дались, когда увидели, сколько добра их
дурак в дом привез. А тот, пока отец и братья возились с мешками,
открыл подполье и посадил в него шайтана.
— Ну, мать, и проголодался же я,— сказал он, усаживаясь за
стол.— Нет ли у нас мясной похлебки?
— Откуда, дурачок, ей быть? Не помню, когда у нас мясо-то
было.
— Зато теперь сколько я тебе мяса заготовил и в подполье
спрятал. Рада ли? — нарочито громко, чтобы слышал шайтан,
сказал Алдар.
Услышав такое, шайтан поднял угол дома и убежал еще
быстрее, чем с репой бегал. Только его и видели. Он и дорогу забыл
в эту деревню. Детям и внукам своим заказал с человеком не
связываться.
Вся семья Алдара после того, как богато зажила, дураком его
больше не называла.
Of	КАК СМЕРТЬ ПОПАЛАСЬ В ЛОВУШКУ
ж	.О
Р 1! V-
*	Д^ил-был на свете один человек. Долго жил. соста-
рился и стал подумывать о смерти. Решил сам себе гроб сколотить.
Сходил в лес, нашел хорошее сухое дерево и сделал себе домовину.
Ладный гроб получился, крепкий. Только осмотрел человек его со
всех сторон, к нему сама смерть заявилась.
— Что это ты смастерил и рассматриваешь? — спрашивает
она.
— Аль не видишь? Гроб сделал, умирать, думаю, пора уж.
— За чем дело стало? Не узнал меня? Я и есть смерть, за
тобой пришла. Ложись в гроб, а остальное — моя забота.
Глянул человек на гостью, и у него всякая охота пропала
умирать, больно уж она страшна. Стал сокрушаться человек:
и зачем он сказал, что хочет умереть, куда лучше пожить бы еще на
свете, порадоваться солнышку, подышать лесным воздухом,
порадовать внучат...
— Чего же мешкаешь, ложись! — поторапливает смерть.
— Да вот думаю, не согласишься ли ты сама проверить, хорош
ли гроб-то получился. Уж очень хочется на свое последнее изделие
со стороны взглянуть, когда оно не пустое будет.
— Что ж, потешь себя напоследок, так и быть — исполню твое
желание,— согласилась смерть и улеглась в гроб.
Старик только того и ждал — быстро прикрыл гроб крышкой,
крепко-накрепко заколотил гвоздями, да еще и опоясал железным
обручем. Смерть стучала, грозилась, но так и не смогла выбраться
из гроба. В самом деле хороший гроб смастерил человек, как раз
для смерти.
Поначалу люди ничего не заметили, жили себе и жили. Но
потом диву дались: ни голод, ни холод, ни болезни, ни увечья —
ничто не берет людей, как заговоренные, живут, не умирают.
Старуха, соседка старика, в чем только душа держится, ждет не
дождется, когда ее смерть заберет, да все понапрасну. Мужики
в лютые морозы с обозом в полынью ухнули, надорвались, окочене-
ли, добро из воды вылавливая,— все живы-живехоньки. Ни дети
малые, ни старики старые — никто смерти не знает.
Прошло еще несколько лет. Тот старик весь уж высох от
старости, сгорбился, одряхлел, как пень трухлявый, одни заботы
175
с ним в семье. В радость ли такая-то жизнь? Опостылело ему все на
белом свете.
Не подсобили бы, так он и на чердак, где гроб стоял, не сумел-
бы один забраться. Ладно бородатый правнук помог, подсадил его
туда и гроб со смертью помог открыть. Глянули они внутрь: смерть
уже последний вздох силится сделать, еле-еле жизнь в ней
теплится.
Но смерть выжила, да как начала косить людей, все упущенное
наверстала.
Вот если бы тот старик не выпустил ее из гроба, то, наверное,
люди бы никогда не умирали.
ПРИРОДА И ЧЕЛОВЕК


’• >. 

С ПОЧЕМУ У ПЧЕЛЫ МЕДУ МНОГО, У ШМЕЛЯ МАЛО,
А У ОСЫ СОВСЕМ НЕТ
отворив землю и всякую живность, Инмар время от вре-
мени спускался с небес, которые еще были белые и близкие к земле,
и ходил-похаживал, проведывая, кому и как живется.
Однажды он сошел узнать, как живут пчелы, шмели и осы.
Долго искать не пришлось: первой на пути шмелиная семья
попалась. «Вот и славно! — подумал Инмар.— Сразу и проверю,
каков нрав у шмеля». И он попросил у шмеля меду.
Шмель все лето сновал, заготавливая мед, но соты так и не
успел до конца заполнить, остались еще пустые ячеи. Если он те-
перь еще и с Инмаром поделится, то мало останется меду. Снова
таскать да таскать взяток с цветов. Потому-то и пожалел шмель
меду для Инмара, решил схитрить.
— Дал бы я тебе меду, да только у самого мало, всего-то и есть,
чтобы ребятишек обмануть подслащенными сотами.
Рассердился Инмар на шмеля за обман и гневно изрек:
— Отныне и навсегда у всего вашего шмелиного рода пусть в
сотах будет ровно столько меду, чтобы обманывать малых детей!
С той поры и повелось, что у шмеля никогда много меду не
бывает. От шмеля Инмар заглянул в осиное гнездо.
— А как у тебя с медом? Много ли? — спросил Инмар у осы.
Оса, как и шмель, испугалась, что Инмар поживится у нее ме-
дом, и утаила от него правду.
— Да какой уж у меня мед, всего-то и есть, что одна слезинка,
все соты сухие...— поплакалась она Инмару, а у самой соты были
до краев наполнены.
— Что ж, нет так нет,— сказал рассерженный Инмар.— Так
и быть всему вашему роду, как ты сказала, с сухими сотами во все
времена, чтоб всегда меду было не больше осиной слезы.
Недалеко от осиного гнезда нашел Инмар пчелиное семейство.
У пчелы в это время меду было гораздо меньше, чем у шмеля и осы,
хоть и работала она все лето, не зная устали. Инмар спросил:
— Не маловато ли у тебя меду? Хватит ли на зиму?
— Ой, хватит! Много, очень богато я насобирала в это лето
медку. И мне хватит, и всему людскому роду,— ответила пчела.
— Умница! — похвалил пчелу Инмар.— Так тому и быть:
пусть отныне твоего меду будет в достатке и для людей, и для
тебя, и пусть он будет слаще всего на свете!
С той поры у пчелы меду хватает, чтобы заполнить все соты,
а пчелиный мед слаще всего на свете.
181
J'FV	КАК КОШКА ОКАЗАЛАСЬ С ЧЕЛОВЕКОМ
(Л огда-то давным-давно кошка, как и все звери, жила в лесу
и не знала человека. Одной ей жить не нравилось, потому что она
любила поиграть и поласкаться. Увидела она однажды, как белка
весело скачет с ветки на ветку, и говорит:
— Возьми меня, белка, с собой жить!
— А грибы и орехи не будешь у меня отнимать?
— Не буду. Я с бельчатами играть буду, а по ночам возле твоих
кладовок стану мышей ловить.
Согласилась белка, взяла кошку к себе. Так и зажили они
вместе: белка орехи и грибы собирает, кошка с бельчатами играет
и мышей ловит. Жили они так, жили, но только стала белка
покрикивать на кошку, а кошка, как известно, гордая, уступать
не любит. Ну и пошло: что ни день, то ссора, что ни вечер — дру-
гая. Ссорились, ссорились, пока до драки не дошло. Тут как
раз охотник без собаки мимо проходил. Посмотрел он на них и
говорит:
— Идемте-ка ко мне жить! Я каждой из вас определю свое
занятие. Тогда вам ни ссориться, ни драться не захочется.
Белка махнула хвостом, перескочила повыше на елку и отвеча-
ет:
— И не подумаю! Мне и в лесу хорошо.
— Что ж, неволить не стану, но только знай, что если
останешься в лесу, то буду я, человек, стрелять вас, белок, как
рябчиков.
— Буду знать. Зато я здесь сама себе хозяйка! — сказала
белка и скрылась.
Кошка заиграла хвостом, заластилась, замяукала, замурлыка-
ла:
— Возьми, уром-человек, возьми меня с собой! Не хочу
в диком лесу жить, не хочу лесных мышей ловить!
— Ишь, какая ты ласковая! — ответил мужик.— Как такую не
взять. Сделаю тебя князем и судьей над мышами и крысами.
Белка так и осталась там, где жила, а кошка пошла за
охотником.
Шла, шла — замяукала, на плечи к охотнику запросилась, да
так ласково, что тот сразу исполнил ее желание и понес ее себе
в дом. Увидела собака лесную живность, которая оседлала его
хозяина, глазам своим не поверила — ну лаять, ну рычать. Долго
182
успокоиться не могла и после того, как хозяин за дверью скрылся
вместе с кошкой, которая прямо у него на плече спину дугой
выгнула и зафыркала на собаку.
С того и повелось на земле, что у собаки с кошкой миру и ладу
не хватает.
И кошки с той-то поры живут с человеком, в его доме.
А белок охотники стреляют, как рябчиков.
др I	ОТЧЕГО СНЕГИРЬ И СИНИЦА
в ДРУЖБЕ ЖИВУТ
теплом гнезде под самой крышей жил старый воробей.
И ветры к нему не задували, и морозы его не доставали. Слетает он
во двор, похватает крошек да зернышек — и сыт, и доволен.
Заберется в гнездо и спит.
Позавидовал снегирь житью воробья, стал сетовать на свою
горькую долю.
«Мне в поле жить приходится,— подумал он.— Холодный
ветер здесь меня насквозь продувает, а я знай скачу, семена
луговых трав выискиваю. А они мельче макового зернышка. Так за
день устаешь, а не наешься, лишь червячка заморишь. А он, этот
старый бездельник и воришка, живет-почирикивает. Да еще, поди,
надо мной посмеивается».
Озлился снегирь и решил прогнать старого воробья из теплого
гнезда. Прилетел он во двор, уселся на крышу перед самым гнез-
дом и говорит:
— А ну убирайся из гнезда, бездельник! Не то глаза выклюю,
перья по воздуху развею!
Воробей услышал, взъерошился, но сидит, как сидел.
— Не слышу я. Сядь поближе, повтори погромче,— говорит он
снегирю.
Снегирь вплотную приблизился, почти касается воробья
красной грудью.
— Убирайся, говорю, вон, старый! — кричит.
Воробей прикрыл один глаз, втянул жилистую шею и вдруг как
клюнет снегиря! У того в голове помутилось. Не помнит, как слетел
с крыши. А воробей ему вслед:
—Ты сперва с мое ума наберись, тогда и живи, как я.
Полетел снегирь прочь, чуть не плачет от обиды. Навстречу ему
синица.
— Кто тебя обидел, снегирь? — спрашивает она снегиря.
— Старый воробей,— отвечает тот.— Бездельник! Живет
в тепле и довольстве, ни труда, ни заботы не ведает. Я хотел
выгнать его из гнезда, да мне же по голове досталось.
— Я тоже зла на этого воробья,— призналась синица.— Если
тебе не удалось, я прогоню его.
— Хорошо бы! Только поберегись, чтоб и у тебя искры из глаз
не посыпались,— предупредил снегирь.
184
Синица кивнула хвостом, расправила крылья и полетела во
двор к воробью. К гнезду не подлетела — в сторонке села.
А снегирь тоже за ней припорхнул, посмотреть, как дело пойдет.
— Пинь-пинь, вот и я! — громко пискнула синица.— Пинь-
пинь, убирайся вон!
Старый воробей растерялся немного, сидит, не шелохнется.
Синица еще раз пропинькала свое требование. Тогда воробей
прочирикал:
— Я тебе такое «вон!» покажу, белого света не взвидишь.
А та не унимается:
— Пинь-пинь... А ты знаешь, что такое оно? То-то и оно, не
знаешь. Как оно вцепится в тебя острыми когтями! Пинь-пинь...
Как проглотит вместе с косточками.
— Не дотянется, лапы коротки,— неуверенно возразил воро-
бей.
— Пинь-пинь... Зеленый огонь зажжет, огнем достанет. Пинь-
пинь.
Испугался воробей, не помнит, как с гнезда сорвался и прочь
улетел.
Вот так синица стала жить на всем готовом. А снегирь остался
доволен, что синица воробья прогнала, и с тех пор они в дружбе
живут.
^/7 JjOfe
/г ШJ	ПОЧЕМУ ВОРОНА СИНИЦУ НЕ СЪЕЛА
днажды зимой ворона поймала синицу. Зима была лютая,
голодная. Собралась ворона синицей голод утолить, но подумала:
«Не отпустить ли? Больно мала, на глоток не хватит».
— Сейчас холодно с тобой возиться,— сказала ворона синице.
А синица обрадовалась, взбодрилась и решила похвастаться,
что она и покрепче морозы знавала.
185
— Да разве это холод? — сказала она.— Вот во времена царя
гороха, помню, действительно, мороз лютовал... Ох и лютовал!
— A-а, так ты вон какая старая! Даже царя гороха помнишь.
Значит, нечего и ждать, что ты еще вырастешь.
Раскрыла ворона рот, чтобы съесть синицу, но та улетела.
А ведь чуть не погибла из-за того, что хвастаться любила.
ОТЧЕГО ГОРОХ ИЗ ДВУХ половинок
мальчик сидел и ел горох. Подбежал к нему таракан
и стал просить угостить его:
— Я тоже голоден,— говорит,— отдай мне то, что сам ешь!
Тот ни слова не ответил, просто взял и щелчком сшиб таракана
со стола.
Таракан упал на пол. Вместе с ним и горошина.
Горошина катилась, катилась, так бы и укатилась неизвестно
куда, если бы не таракан, который оказался на ее пути и задержал,
— Куда несешься, горох-уром? — спрашивает усатый.
— От зубов спасаюсь,— ответил горох.— А ты куда бежишь,
таракан?
— От щелчка удираю. Меня так щелкнули — чуть разума не
лишился.
— Оба, значит, бежим от одной беды. Давай вместе жить,
таракан-уром. У меня ног нет, а у тебя их шесть. Ты меня на себе
носить будешь, а я тебя за это кормить стану,— предложил горох.
— Если ты меня собой кормить станешь, то что же я тогда
носить буду? — сообразил таракан.— А если не будешь кормить,
то за что тогда я носить тебя буду?
«Увидят меня — поднимут, а тебя прищелкнут»,— подумал
горох.
Таракан угадал замысел гороха, рассердился, схватил топор
и разрубил горох пополам.
С тех пор разделен горох на две половинки.
186
ОТЧЕГО У КОМАРА НОС КОРОТОК,
А У ЛАСТОЧКИ ХВОСТ ВИЛКОЙ
авным-давно жил на свете страшный змей. Питался
он только кровью животных. Однажды он позвал к себе комара.
— Полетай, долгонос, по белу свету, испробуй кровь всех
животных, чья слаще и вкуснее. Потом мне скажешь. Лети, да лети
быстро! — приказал дракон комару.
Тот полетел по белу свету, не пропуская никого, чтобы не
испробовать, не отведать крови. А нос, надо сказать, в те времена
был у комара много длиннее, чем теперь, длиннее его ног.
Летал, летал, пробовал, пробовал и вернулся к повелителю —
к страшному дракону.
— Ну, так чья же, долгонос, кровь слаще? — строго спросил
дракон.
— А вот чья — лошадиная, она всего вкуснее и слаще,—
ответил комар.
Дракону не понравился ответ комара. Видимо, ему хотелось
другое услышать. Зарычал дракон, снова приказал комару:
— Отправляйся еще летать по белу свету, долгонос! Поищи
кровь самую-самую сладкую. Да разборчивей пробуй!
Снова полетел комар и опять вернулся к дракону.
— Так чья же, долгонос, кровь самая-самая сладкая? А? —
спрашивает дракон.
— Чел...
И не договорил: откуда ни возьмись, на него налетела ласточка,
отхватила ему половину длинного носа и, сделав еще один
стремительный круг над комаром и драконом, прощебетала:
— Не болтай, чего не следует, долгоносый дурачина! Думай,
прежде чем говорить, кровосос!
Тут дракон — хвать! ласточку. Метил-то в голову, а схватился
за конец хвоста.
Ласточка рванулась и улетела, оставив во рту дракона те перья,
за которые тот уцепился. Вот почему у ласточки с той поры хвост
вилкой, а у комара нос в два раза короче.
11..
J1M	КАК ПРОИЗОШЛИ МЕДВЕДИ
if А
0	' Хогда-то, в давние времена, жили два брата. Старший был
большой и сильный, а младший и ростом пониже, и послабее.
Жили братья в лесу, охотились, тем и пищу себе добывали.
Любили братья друг друга, и почти никогда между ними не было
ни ссор, ни раздоров — дружно и ладно жили. И была у них,
рассказывают, одна большая книга из бересты, в которой записаны
заветы Инмара, как людям, когда их станет много и они разойдутся
по всей земле, жить в мире и согласии, как суд править и обычаи
соблюдать. Братья не умели читать, но книгой этой очень
дорожили.
Как-то раз старший брат послушался вумурта и спрятал эту
книгу от младшего. Искал, искал младший книгу — не нашел.
А вумурт, чтобы их поссорить, сказал, что книгу от него старший
брат спрятал.
— Где книга? — спросил младший у старшего.
А тот не признался, что спрятал ее.
Младший хотел уличить брата в обмане и пошел было забрать
книгу, но старший опередил его, взял берестяную книгу и побежал,
а тот — за ним. Куда бежать, если кругом лес? Взобрался старший
на высокую могучую ель. А младший не отстает, за ним все выше
и выше взбирается. Вот обманщик уже на самую верхушку
забрался, смотрит, братишка его вот-вот за ноги схватит. Тогда он
прыгнул. Пока летел через густые ветви, хвоя вонзалась в его тело
и покрыла его сплошь. От удара о землю ноги у него стали короткие
и косолапые, спина сгорбилась. На земле хвоинки на старшем брате
превратились в бурую шерсть. Стал он медведем и ушел прочь от
младшего брата, который остался, как и был, человеком. С той
поры медведь и человек зажили врозь, одного стали называть
медведем, или хозяином леса, а другого — человеком, хозяином
земли.
Но о родстве своем они не забывали, медведь никогда в лесу не
нападал на человека, а тот, в свой черед, охотясь, никогда не трогал
медведей и оставлял им вкусные куски от своей добычи.
Медведь понимал человеческую речь, но только говорить сам не
мог. Если кому в лесу встречался медведь, говорили ему:
188
— У тебя, большой человек в теплой шубе, своя дорога, а у
меня — своя. Ты иди своей дорогой, а я по своей пойду, ты меня
не трогай,и я тебя не трону.
Услышав это, медведь уходил.
Никогда не смеялись над убитым медведем, потому что за это
на человека рассердится нюлэсмурт, который оберегал медведей,
а если который из них провинился перед нюлэсмуртом, то он лишал
его места зимней спячки, и медведь тогда бродил в одиночестве всю
зиму.
ЗАЯЦ И ЛЯГУШКА
^ил-был на свете заяц. Сколько жил, столько и дрожал:
всего на свете боялся, все его обижали, все острастку давали. Днем
дрожал и ночью дрожал. Так-то ему однажды надоело жить
и дрожать, что он свою судьбу проклинать начал:
— И что за горькая доля мне выпала: всякого бояться! —
сказал он себе в сердцах.— Кто только меня не преследует! Не
хочу больше жить на свете.
189
И заяц побежал к реке топиться. Бежит и видит — у самой
воды изгородь поставлена. Перескочил он с разбега через
изгородь. И тут у него из-под носа, испугавшись, шарахнулась
и шлепнулась в воду лягушка.
«Э-э, и меня, оказывается, боятся! — подумал заяц.— Есть
доля и похуже моей. Незачем мне теперь топиться, стану жить, как
все другие живут».
С тех пор и живет заяц, довольный тем, что, если захочет, сам
может испугать кого-нибудь.
ЛОСЬ И ЧЕЛОВЕК
у	г авным-давно в лесах, говорят, водился сильный крупный
лось, не чета нынешним. Деревья он ломал копытами, как кусты.
Однажды лось встретился в лесу с медведем и спросил:
— Скажи, друг медведь, есть ли на свете кто сильнее нас
с тобой?
— Человек,— не задумываясь ответил медведь.
— Человек? А что это за зверь? Я и не слыхивал.
— Такой же, что и мы, только не похож ни на кого в лесу.
Человек силен, как нюлэсмурт, проворен, как вумурт, хитер, как
шайтан.
Не успел медведь досказать, каков человек, как по дороге к лесу
показался старик, который шел, опираясь на палку.
— А это кто — на трех ногах, не человек ли? — спросил лось.
— Человек, да старый.
Старика догонял мальчик.
— Этот, что ли, человек? — допытывался лось.
— Человек, да малый.
Тут на дорогу вышел стрелок-охотник: за спиной — лук, на
плече — топор, на поясе — нож.
— Не он ли человек?
— Он и есть человек,— ответил медведь.— Я с ним в мире
стараюсь жить, а когда борюсь, то он чаще верх берет.
— Не обманываешь? На такого только дунь — залетит на
верхушку ели,— с недоверием сказал лось. И, приглядевшись,
добавил: — Несуразный какой: сам тоньше елки, одно плечо
выше, как хворостина выставляется.— Это он ружье за плечо
принял.— Урод да и только! Ребра наружу торчат — одно
потолще, другое совсем тонкое.— Это он топор и нож за ребра
посчитал.
Стрелок подошел ближе и, заметив, что лось готовится на него
напасть, пустил две стрелы и пробил оба глаза.
С тех пор лоси стали бояться человека.
Н	СТАРИК СО СТАРУХОЙ И БЕРЕЗА
и  Ол*
» Ml или в одной деревне старик со старухой. Достатка у них не
водилось: печь топить — дров нет, кашу варить — крупы нет.
Набрал как-то старик ношу поленьев, принес, в печь положил,
а растапливать нечем. Старуха и говорит:
— Сходи-ка, старик, в лес, лучина-то вся вышла. Свали одну
хорошую березу — лучины на целый год хватит.
Старик взял топор и поплелся в лес. Не пришлось ему долго
ходить да искать, сразу увидел подходящую березу — стройную,
высокую, не очень толстую. Где ему с толстой-то справиться? «Ну,
старуха, славная тебе лучина будет»,— подумал он, вынимая топор
из-за пояса.
Тут листья зашелестели, ствол приклонился к земле, и береза,
кланяясь, заговорила человеческим языком:
— Не губи меня, добрый человек, не руби! Что надо тебе — все
будет!
Старик сызмальства в лес ходит, а такого не видывал и не
слыхивал. От удивления топор из рук выронил.
Не тронул березу, домой заторопился.
Пришел и говорит старухе:
— Я бы наколол тебе лучины, хорошую березку присмотрел.
Да она, вишь, взмолилася, не губи, мол, ее, не руби, все, что
надобно мне, то и пожалует. Как такую губить? Пожалел, как-
нибудь без лучины обойдемся.
Старуха ну его корить, ну его бранить, а под конец и го-
ворит:
— Раз без лучины нас оставила, иди наломай с той березы
веток, ягнятам корм будет!
Так и прогнала старика обратно в лес.
Не пришлось искать, сразу старик нашел березу, поклонился ей
и стал просить:
— Дай, береза, лучины, не то старуха велела мне твои ветки
обломать и ягнятам скормить.
— Ступай себе домой, старик, что просишь, все тебе будет,—
ответила ему береза.
Послушался старик, повернулся, пошел домой. Чем ближе
к дому, тем больше сомнение: а ну как и не будет дома ни лучины,
192
ни корма ягнятам? Еще так ли старуха бранить да корить его
станет?
Ступил во двор — отлегло от сердца: дополна нащепано
лучины, и корма для ягнят вдоволь.
А старуха знай себе клянет старика.
— Экий ты бестолковый! Аль вовсе разум потерял? Зеленца
да лучины поклянчил. Ну не безголовый ли ты? Для чего нам
лучина, если дров-то всего на истопку? Заворачивай, дурень,
обратно, попроси у березы дровишек!
Так и выгнала старого со двора. Взял топор он и к березе
вернулся. Поклонился ей в пояс, попросил дровишек.
— Не кручинься, добрый старичок,— сказала береза,—
отправляйся домой. А что просишь, то будет.
Пошел старик домой. Приходит — под навесом три поленницы
дров сосновых.
А старуха на него чуть не с кулаками набросилась:
— Для чего нам столько дров и лучины, если испечь нечего?!
Ни пригоршни муки не осталось. Сгинь с глаз моих, ступай обратно
к березе! Да смотри — без муки не являйся!
Обратно старик в лес отправился. Пришел, поклонился земным
поклоном березе.
— Выручай, милая! За мукой старуха послала. Сделай
милость — дай мучицы хотя бы немного. Может, старуха добрее
станет.
— Не кручинься, старик, не печалься. Возвращайся домой,
все, что просишь, получишь.
Старик, хотя и поверил березе, но прежде, чем в дом войти,
в амбар заглянул. Смотрит: все сусеки полным-полнехоньки. «Вот
уж чудо так чудо!» — подумал старик. Он враз столько муки и не
видывал. Отлегло от сердца у старика, к старухе направился. По
крыльцу идет — радуется, по сеням идет — радуется. А как в дом
вошел...
— У, шайтан, голова безмозглая! На одну муку позарился.
Хлеба не едал, что ли? О своем брюхе только и думаешь. Обратно
беги, пока ухватом не огрела! Проси у нее сундук золота! —
и вытолкала старого из дому.
Поплелся старик в лес. К березе ему и подходить совестно.
Поклонился трижды белоствольной красавице и говорит:
— Беда мне со старухою: чуть ухватом не попотчевала, просит
сундук золота...
Все листочки на березе замерли. И не сразу она отве-
тила:
193
13 Сказки удмуртского народа
eft f »


— Что ж, и это, дед, сбудется. Так и быть: все, что просишь,
сделаю.
Вернулся старик домой. В дом не вошел, в окошко загля-
нул. Видит: старуха над сундуком склонилась и золото из одной
руки в другую пересыпает. Без брани, без ругани его старуха встре-
тила.
— Посмотри-ка,— сказала она,— какое богатство привалило.
Надо его спрятать как следует.
В подполье сундук спустили, чтоб никто не видел.
Спрятать-то спрятали, а покою старухе нет. Ни днем ни ночью
золото ее от себя не отпускало. Так-то она боялась, как бы кто не
стащил его, что говорит старику:
— Сходи-ка, старик, к березе, попроси у нее что-нибудь такое
страшное, чтобы люди пугались.
Ничего не поделаешь, пришлось старику снова идти к березе.
А та вроде бы еще краше стала.
— Здравствуй, зорька-березка! — сказал старик.— Помоги,
избавь от кручинушки.
— Говори, в чем кручина? —ответила береза.
— Как сказать-то. не знаю, березонька. К нам в дом пошли
что-нибудь страшное, такое, чтобы люди пугались и на наше золото
не зарились,— так моя старуха наказывала.
Все ветки у березы опустились, к земле поникли:
— Хорошо, будь по-вашему. Что просишь, то и сделаю. Будут
люди пугаться, даже звери будут шарахаться.
Так береза сказала, но в ответном поклоне не склонилась.
Вернулся старик, едва в дом вошел, а старуха зарычала на него
по-звериному, на пол рухнула. «Что-то с ней неладное»,— подумал
старик. В сенцы выбежал, ковш воды зачерпнул, назад к старухе
торопится. А на полу уже не старуха лежит, а страшный зверь
стоит на четвереньках, шерсть на нем бурая, лохматая, лапы
когтистые и пасть зубастая.
Обомлел старик. А зверь-старуха подпол открыла и на сундуке
с золотом разлеглась, злобно по сторонам посматривает.
Понял старик, что это береза ее в зверя обернула, за жадность
наказала.
«А мне-то как теперь жить без старухи? Хоть и жадна
и сварлива была, да ведь век вместе прожили. Лучше бы я тоже
таким зверем стал».
Только подумал об этом, вдруг ростом прибавился и вширь
раздался. Стал покрываться бурой шерстью, и когти появились,
и зубы выросли.
195
«Значит, услышала красавица береза мое желание»,— по-
следний раз по-человечески подумал старик, а больше уж никогда
ничего даже не вспоминал. Насилу оторвал от сундука зверя-
старуху и пошли они с ней в лес берлогу искать.
У	КАК ПЧЕЛА, МУРАВЕЙ И ВОРОНА
ЧЕЛОВЕКУ ПОМОГЛИ
одного мужика было три дочери и один сын, самый
младший. Не узнав, кто его будущая родня, выдал мужик старшую
дочь за начальника птиц, вторую — за начальника зверей,
третью — за ветряного духа. Ни одна из дочерей после свадьбы
в гости не приезжала. Затосковал он и вскоре умер.
Не по себе стало сыну одному в опустевшем доме, и решил он
уйти куда глаза глядят, но сначала сестер навестить.
Бродил, бродил по лесам и горам, ни дичи, ни зверя не
раздобыл, под конец вовсе обессилел. Приметил он пчелиный рой
на сосне, под которой прилег от усталости. А одна пчела прямо
перед ним на цветок опустилась.
— Видно, пчела, мне тебя съесть придется,— сказал парень.
— Не ешь ты меня, добрый человек, не ешь,— просит пчела.—
Много ли проку от меня? А я в долгу не останусь, еще пригожусь
тебе когда-нибудь.
Послушался он и оставил пчелу в покое, побрел потихоньку
дальше. Шел, шел, увидел ворону, которая сидела на поваленной
пихте, подкрался к ней и говорит:
— Друг-ворона, я, видно, съем тебя.
— Не ешь ты меня, уром-человек, прошу тебя — не ешь.
Добром отплачу тебе за это, пригожусь небось,— молвила ворона.
Он и ее послушался, поплелся себе дальше, к муравейнику
вышел. Поймал парень муравья покрупнее и признался:
— Я съем тебя, друг-муравей, очень есть хочется.
— Нет-нет, не ешь меня, я тебе пригожусь еще,— пискнул
муравей.
196
И муравья он тоже отпустил.
Насилу добрался до дома старшей сестры. Зашел он во двор,
а сестра его на крыльце встречает.
— Заходи, братец, в дом и лезь поскорее в подполье: мой
муж — начальник над птицами, с утра злой, кабы худа не было.
Брат так и сделал. Тут и сам хозяин возвратился домой
и принюхался:
— Ох, чую, человечьим духом пахнет! Кто был у нас? —
спрашивает он.
— А кого бы ты лучше приветил — моего отца или брата, если
бы они наведались? — хитро спросила жена.
— Отца и в дом не пущу, а брата напою, накормлю и половину
хозяйства отдам,— ответил тот.
— Выходи! — крикнула она в подполье.
Полдома зять отдавал брату, но тот отказался. Тогда он
подарил ему лошадь. Оседлал ее брат и поехал дальше — среднюю
сестру проведать.
А ехать надо было глухим лесом. Только парень заехал в лес,
вдруг из кустов выскочила хромая лиса, лошадь испугалась,
шарахнулась в сторону, напоролась на острый сук и пала. Остался
он без лошади, однако до средней сестры добрался. Та тоже
поспешила спрятать его в подполье, только и успев сказать, что
у нее муж сегодня не в духе и может расправиться с ним. Вскоре
муж ввалился в дом, принюхался:
— У-у, человечиной несет, видать, не одна ты в дому...
Жена не дала договорить, перебила:
— Кого лучше приветишь — отца или брата,— если погостить
заявятся?
— Брата. Напою, накормлю и половину хозяйства отдам.
— Иди, братец, сюда! Выходи из подполья!—обрадовалась
сестра.
Недолго погостил брат, стал снова собираться в путь —
с третьей сестрой не терпелось свидеться. Хозяин так просто не
захотел отпустить дорогого гостя, половину хозяйства пообещал
ему отдать, но тот согласился принять в подарок только одну
лошадь. Самую лучшую выбрали, и гость отправился в путь-
дорогу. Лишь въехал в густой лес, снова повстречал хромую лису.
На этот раз лошадь не испугалась, но седок рассердился и бросил-
ся в погоню за лисой, сгубившей его первого коня. Вот-вот настиг-
нет злодейку... И тут лошадь напоролась на острый сук
и пала.
Досадно стало парню, пошел дальше, не разбирая дороги.
197


Вдруг поднялся сильный вихрь, подхватил его, и очутился парень
в избушке младшей сестры.
— Откуда ты, братец? Как отыскал меня? — бросилась сестра
к нему навстречу.
— Устал я с дороги. Сначала баню истопи, напои, накорми,
а уж потом и расспрашивай.
Она так и сделала: знала, что муж любит ее единственного
брата. Муж и вправду на радостях, когда встретился с гостем, стал
просить его остаться у них жить, но парень не согласился и, вскочив
на подаренного коня, отправился свою судьбу искать. И опять лиса
тут как тут! Только еще больше прихрамывает. Не утерпел парень,
помчался за лисой, совсем уж было догнал, но лошадь споткнулась
о вывернутый еловый корень и пала.
Чуть не заплакал он с досады: больно уж хороша была
последняя лошадь... Шел, шел, пока не набрел на домишко
охотника. Зашел в него. Хозяин обрадовался:
— В самый раз пришел, добрый прохожий! Теперь есть кому
дом посторожить: мы с женой в гости наладились съездить.
Согласен ли на один день остаться и за домом присмотреть?
— Отчего не присмотреть? Присмотрю, если надо,— согла-
сился парень.
— Ну, так хозяйничай, как знаешь, только, чтобы худа тебе не
было, не вздумай заходить в соседнюю избу,— хозяин указал на
избу, что стояла за огородом, и уехал с женой в гости.
Но парень был смелым и подошел к той избе. Дверь в дом была
закрыта, а единственное окно крепко запечатано толстой липовой
колодой.
— Ой-ёй-ёй!—донеслось до него от избушки.— Помоги же
мне, друг-человек! Помоги-и... задыхаюсь... Помоги убрать колоду
из окна. Стар я стал, сил совсем не осталось.
Парень, не раздумывая, хотя и с трудом, но вытянул колоду из
окна. Сразу в избе раздался такой свист, что деревья вокруг
зашумели. Из окна выскочил и пролетел над головой парня какой-
то рыжий зверь и скрылся в высокой траве.
Охотник возвратился из гостей и первым делом поспешил
заглянуть в соседнюю избу.
— Что же ты натворил, непутевый? — рассердился он на
парня.— Зачем ты выпустил его? Ведь это он трех твоих лошадей
сгубил. Хромая лиса, что подкарауливала тебя в лесу, вовсе не
лиса, а шайтан.
Тут только и вспомнил парень, что шайтанам смерть на роду от
липы уготована. Никак, самого последнего шайтана он собственны-
199
ми руками из плена выпустил... Огорчился парень из-за такой
оплошки, расхотелось дальше ехать куда глаза глядят и повернул
он коня к родному дому.
Добрался до дома и видит: на его усадьбе вместо старой
отцовской избы выстроен новый дом. На крыльцо, прихрамывая,
вышел здоровенный мужик — каждый кулак по пуду.
— Ты почему на нашей усадьбе свой дом поставил? Почему
отцовский дом снес? — спрашивает его вернувшийся молодой
хозяин.
— А чей дом — того и усадьба,— весело ответил силач.
— Ан нет, не по-людски это: чья усадьба — того и дом. На
моей земле он стоит.
Мужик не стал с ним спорить, только хитровато прищурился
и сказал:
— Ладно, будь по-твоему, отдам тебе свой дом, если
выполнишь три дела, которые я тебе назначу. А не сумеешь —
пеняй на себя, никуда с твоей земли не уйду.
«Силой такого мне не одолеть,— подумал парень.— Придется
согласиться».
— Что ж, мне резона нет отступаться от своего. Давай свои три
дела, чужехват.
Тот словно бы и не расслышал обидного слова, сразу дал
первое дело:
— Есть у меня старая кладь хлеба. Собери с нее все зерно до
зернышка. Но условие такое: кладь не ломать, не молотить и чтобы
зерно было чистое, как провеянное, и в одной груде лежало. Срок
даю тебе один день до вечера.
Закручинился парень, всю ночь не спал, думу думал. А утром
пошел он к муравью, который обещал ему пригодиться. Позвал
тот муравей весь муравейник на помощь. Пролезли муравьи
в кладь слежавшуюся и всю ее по зернышку в одну груду пере-
несли.
Очень удивился чужехват, увидев, что первое дело выполнено
и условия не нарушены. «Теперь дам ему дело потруднее перво-
го»,— решил он. И сказал:
— Я тебя закрою в амбаре на ночь, а ты завтра утром, хоть
и холостой-неженатый, встреть меня с младенцем на руках.
Пригорюнился парень, но тут вспомнил он про ворону, которую
отпустил тогда. Побежал, не мешкая, на вспаханное поле, куда
много ворон слеталось всегда, отыскал свою знакомую в большой
стае и попросил, чтобы она завтра ни свет ни заря к нему в амбар
прилетела и выручила его.
200
Утром хозяин открыл амбар, в котором запирал на ночь парня.
Смотрит, а тот стоит и качает запеленутого младенца, а младенец
жалобно покряхтывает: «Уак, уак!»
Когда расстроенный неудачей хозяин дома ушел, парень
размотал тряпку и выпустил ворону на волю.
Теперь хозяин решил дать парню самое трудное дело. Позвал
его к себе и говорит:
— Завтра к утру построй-ка мост через этот овраг. Да чур не
каменный и не деревянный, а из чистого воска. Сумеешь такой мост
смастерить — я завтра же навсегда уйду отсюда, а дом тебе
оставлю.
На этот раз парень не стал очень-то и голову ломать, даже
обрадовался, побежал к пчеле, которая обещала его выручить,
когда туго придется.
Пчела выслушала его, позвала на помощь других пчел.
Слетелось пчел видимо-невидимо. К восходу солнца мост был
готов: не из камня, не из дерева, а сплошь из чистого воска.
Хозяин еще из окна, как проснулся, увидел, что по дивному
мосту парень прохаживается.
«Нет, все-таки человек сильнее меня, надо уходить подобру-
поздорову,— подумал он невесело.— Вдруг и этот распознает
меня, как тот охотник, который хотел уморить меня в избушке,
заложив единственное окно липой»...
Ждет-пождет парень хозяина, чтобы сдать ему дело и вернуть
себе родную усадьбу с домом. Солнце уже высоко поднялось,
а чужехвата все нет и нет. И тут он увидел: из окна дома выпрыгну-
ла большая рыжая лисица и, прихрамывая, побежала к лесу.
Зашел парень в дом, а там пусто, хозяина и след простыл. Тут
парень и догадался, что это все тот же шайтан обернулся силачом.
«То-то он и прихрамывал на левую ногу,— подумал парень.—
Теперь умнее буду, липовый чурбак всегда наготове буду держать
для него».
С тех пор человек перестал бояться шайтанов.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Вот вы и добрались, дорогой читатель, до последней страницы этой книги. На пути,
который вам пришлось преодолеть, вас встретили Инмар и шайтан, Вукузё и нюлэсмурт
и много-много героев и антигероев. Характеры владельца вод и хозяина лесов, владыки мира
и «царя» преисподней известны вам по многочисленным сказаниям народов мира, но здесь
они обрели самобытные черты. Этой самобытностью они обязаны прежде всего народу,
который рассказывал о них небылицы, веря в них, как в быль, и не думая о том, что когда-то
из этих сказаний сложится целая книга.
Вместе с другими жанрами устно-поэтического творчества сказания отразили ступени
познания народом окружающего мира. Не случайно в удмуртском языке слова «мадь,
мадькыл, мадиськон», обозначающие как устно-поэтическое творчество в целом, так
и отдельные его жанры, имеют несколько значений: «сказывать, рассказывать, славить, петь,
загадывать, передавать тайное». А корень этих слов имеет параллели почти во всех родствен-
ных удмуртскому финно-угорских языках и связывается с такими понятиями как «учить,
советовать, передавать опыт, познавать мир». Сказания интересны для нас не только с точки
зрения их художественности, но и как источник для изучения истории народа, его культуры.
В зависимости от отношения к рассказываемому сказания можно разделить на
несказочную и сказочную прозу. В первую группу входят различные виды преданий, былички
и побывальщины. Во вторую — все виды сказок: о животных, волшебные и новеллистиче-
ские. Сказания первой группы почти не содержат сказочного вымысла: всему, о чем
рассказывалось, верили. Сказания второй группы воспринимались как небылицы, рассказы-
вались для забавы, развлечения.
Большую часть несказочной прозы составляют предания, отражающие наблюдения
народа над природой и обществом. Весьма разнообразные по содержанию, они могут быть
объединены в несколько циклов. Самые древние из них — этиологические, повествующие
о возникновении земли, неба, людей, рассказывающие об особенностях животных и птиц, об
установлении определенных обычаев и обрядов народа.
Некоторые мотивы удмуртских преданий, особенно космогонических, сходны с мотивами
преданий других народов. Неровность земной поверхности, например, объясняется непослу-
шанием Вукузё, который выполнил приказ Инмара достать землю со дна мирового океана, но
спрятал часть земли за щекой.
Мотив творения земли верховным богом и его помощником, в роли которого выступает
птица или младший брат бога в облике птицы, заменяемый впоследствии чертом, известен
почти всем финно-угорским народам. Он возник на основе мифологических представлений,
восходящих к эпохе общности финно-угров, которая существовала, по мнению ученых,
примерно в III—II тысячелетии до н. э. Специалисты считают также, что прообразом
небесных богов в различных традициях являлось прафинно-угорское божество, имя которого
было связано с названиями неба, воздуха (ilma, juma). И потому удмуртский Инмар —
родной брат финского и карельского Ильмаринена (Юмала), саамского Ильмариса
(Юбмела), коми Ена (Йомаля), эстонского Юммала, марийского Юмо.
Сохраняя общие для всех финно-угров мифологические сюжеты и образы, удмуртская
фольклорная традиция исторически развивается как отдельная национальная традиция
и порождает самобытные образы и мотивы, перерабатывая знакомые, дополняя и изменяя
их. И потому мы имеем сегодня две взаимоисключаемые версии в объяснении одного и того же
202
природного явления. Наряду с вышеуказанным преданием о сотворении земли и объяснением
ее неровности, существует, например, другое предание, которое иначе объясняет данное
обстоятельство. Согласно этому преданию, горы образовались из земли, отряхнутой с лаптей
великанов-зэрпалов, живущих на земле в давние-давние времена.
В этиологических преданиях удмуртов находят объяснение повадки и физические
особенности птиц и зверей («Отчего у комара нос короток, а у ласточки хвост вилкой»),
обосновываются причины удаления небес от земли и уменьшения размеров хлебного колоса
и многие другие явления природы.
С художественной точки зрения предания не могут соперничать со сказкой. Здесь
рассказчики стремятся в основном передать свои знания, которые кажутся им достоверными.
Особенно ярко эта особенность жанра — стремление к передаче информации — проявляется
в топонимических преданиях — рассказах о названиях населенных пунктов, рек, гор, лесов.
Они фиксируют внимание лишь на каком-то отдельном эпизоде, характерном явлении,
послужившим основой для закрепления названия за той или иной местностью или объяснения
особенностей ландшафта.
Основной темой следующей группы преданий — богатырских, или героических,—
становятся процессы разложения родового строя и начала этнической консолидации
племенных объединений под эгидой родоплеменных вождей, защита ими родной земли от
нашествия врагов, освобождение соплеменников от чужеземного ига, борьба за земли.
Возникновение этих преданий ученые относят к периоду соседства удмуртов с раннефеодаль-
ным Болгарским государством (IX—XIII вв.) и периоду монголо-татарского ига (XIII—
XVI вв.). Образуются локальные циклы героических преданий о родоплеменных вождях:
о батырах Идне и Донды (северные удмурты), о Мардан-атае, Пазяле и Жужгесе (централь-
ные удмурты), о батырах Можге, Янтамыре и Тутое (южные удмурты).
Удмуртский фольклор необычайно богат рассказами о представителях так называемой
низшей мифологии: вумурте, или вукузё (водяном), нюлэсмурте (лешем), палэсмурте
(половинном человеке), коркамурте (домовом), толпери (духе ветра) и других мифологиче-
ских существах. Исторической основой появления и длительного сохранения подобных
повествований явились дохристианские верования удмуртов, сохранявшиеся вплоть до
недавнего времени наряду с христианской верой. Вся природа, по представлениям удмуртов,
населялась живыми существами, способными помочь или помешать человеку. Рассказы
о «взаимоотношениях» с ними также несут на себе печать «достоверности», формируя жанр
быличек и побывальщин.
Побывальщины отразили разные этапы верований народа. В одних сказаниях мифологи-
ческие существа одерживают верх, они — покровители, и потому от них зависит спокойствие
и благосостояние человека. В других победителем выходит человек. Здесь образ мифологичес-
кого персонажа уже претерпевает существенные изменения. Он становится врагом, и человек
обретает счастье не потому, что в страхе выполняет все предписания своего покровителя,
а потому, что осознает силу своего ума, проявляет находчивость, смекалку. Изменившееся
отношение к мифологическим существам перерабатывает и образный строй повествования,
которое воспринимается уже не как правда, а как авантюрный, сатирический рассказ о при-
ключениях человека и злоключениях существ, олицетворяющих враждебные человеку силы.
Так рождается небылица — сказка. В удмуртском фольклоре она очень органично сплетена
с побывальщиной, и потому не совсем обычна и по характеру повествования, и по своим
образам . В этом, наверно, убедились и вы, дорогой читатель.
Остается лишь добавить, что переложила для нас эти произведения народного творчества
Н. Кралина, десятки лет изучавшая удмуртский фольклор, а оформил их художник М. Гари-
пов. Именно так «увидели» они все, что было создано народом за многие века.
Т. Перевозчикова,
кандидат филологических
наук
СОДЕРЖАНИЕ
Н. Кралина. Об этой книге 7
ИНМАР И ВУКУЗЁ
Как землю сотворили 13
Сотворение первой живности 14
Второе творение Инмара 16
Как Вукузё обманул собаку 17
Первое творение Вукузё	19
Второе творение Вукузё	20
Великаны-алангасары 23
Как одарили землю разумом 25
Алангасары и человек 28
ЧЕЛОВЕК И ИНМАР
Человек 35
Инмар среди людей 36
Отчего колос не во весь стебель 38
Помощник Инмара 40
Как Кылдысин помогал Инмару 44
Первая книга 46
Кылдысин остается не у дел 47
Спор ветра с дождем 48
Как небо поднялось 50
БАТЫРЫ
Батыры из племени чудь 57
Дондинские батыры 64
Идна-батыр 65
Ватка и калмез 66
Батыр Ядыгар 69
Мардан и Тутой 71
Микол-батыр 73
Пазял 76
Эштэрек и вумурт 78
Куда девались батыры 82
ЧЕЛОВЕК ПРОТИВ СИЛ ВУКУЗЁ
Вукузё держит совет 87
Вумурты стали коварнее 88
Дочь человека у вумуртов 89
Бабушка в гостях у вумуртов 91
Как вумурт добро искал 95
Кто сильнее? 98
Вумурт и человек с веревкой 101
Как мельник перехитрил вумурта 103
Ночной помолец 105
Как человек стал зятем вумурта 106
Черное озеро 109
Спесивый богач 112
Три топора 114
Нечаянное богатство 115
Сирота и вумурт 117
Гость поневоле 120
Сын рыбака и вумурт 123
Как мальчик спасся от вумурта 126
ДРУГИЕ ТВОРЕНИЯ ВУКУЗЁ И ЧЕЛОВЕК
Вукузе и его сообщники	135
Ветряной дух и вумурт	138
Палэсмурт 140
Охотник в гостях у нюлэсмурта 142
Как охотник у костра ночевал 145
Человек в битве нюлэсмуртов с вумуртами 146
Нюлэсмурт — человек леса 148
Ягпери 150
Жена тэлькузе и девочки 152
Обыда и Васьлей 155
Мужик и обыда 160
Гидмурт 161
Невеста из вожо 163
Сестры и вожо 166
Как человек шайтана перехитрил 167
Алдар 171
Как смерть попалась в ловушку 175
ПРИРОДА И ЧЕЛОВЕК
Почему у пчелы меду много, у шмеля мало,
а у осы совсем нет 181
Как кошка оказалась с человеком 182
Отчего снегирь и синица в дружбе живут 184
Почему ворона синицу не съела 185
Отчего горох из двух половинок 186
Отчего у комара нос короток, а у ласточки
хвост вилкой 187
Как произошли медведи 188
Заяц и лягушка	189
Лось и человек	191
Старик со старухой и береза 192
Как пчела, муравей и ворона человеку помогли 196
Т Перевозчикова Послесловие 202
Литературно-художественное издание
МИФЫ, ЛЕГЕНДЫ И СКАЗКИ
УДМУРТСКОГО НАРОДА
Литературный обработчик
Надежда Петровна Кралина
Редактор Т. А. Поздеева
Художественный редактор А. В. Фертиков
Художник М. Г. Гарипов
Технические редакторы С. И. Зинкина, А. М. Егорова
Корректор О. П. Майкова
Лицензия ЛР Xs 010045 от 17.09.91.
Подписано в печать с готовых диапозитивов 08.02.95. Формат
60х90'/8. Бумага офсетная Ns 1. Гарнитура Академическая. Печать
офсетная. Усл. печ. л. 26,0. Уч.-изд. л. 17, 98. Тираж 5 000 экз.
Заказ Ns 0114. “С” Ns 17.
Издательство “Удмуртия”. Ижевская республиканская типография.
Адрес издательства и типографии: 426057, г. Ижевск,
ул. Пастухова, 13.
ББК 82.3У
М68
Мифы, легенды и сказки удмуртского народа: Литературная обработка
М68 Н. Кралиной / Послесловие Т. Г. Перевозчиковой; художник М. Гарипов.—
2-е издание.— Ижевск: Удмуртия, 1995.— 208 с., с ил.
ISBN 5—7659—0460—2
В книгу включены литературные обработки космогонических мифологических сказок, легенд,
поверий, которые дают нам представления древних людей о происхождении мира, становлении
человека — хозяина земли» умельца и труженика,— его торжество над темными и злыми силами.
Они донесли до иас живую фантазию народа тех времен, которые давно миновали.
За первое издание этой книги в 1986 году Н. Кралина и М. Гарипов были удостоены
Государственной премии Удмуртии.
м 4702550000—035 54_95
М134(03)—95
ББК 82.3У