ЗА ЧЕСТЬ И СЛАВУ РОДИНЫ
М.П.ЧЕЧНЕВА
БОЕВЫЕ
ПОДРУГИ МОИ
Издание второе, дополненное
МОСКВА ИЗДАТЕЛЬСТВО ДОСААФ 1975

Ч 57
Чечнева М. П.
57 Боевые подруги мои. М., ДОСААФ, 1975.
431 с. с ил.
Документальные очерки о летчицах, штурманах, техниках,
специалистах по вооружению, политработниках 46-го
гвардейского Таманского женского авиационного полка, отважно
боровшихся с гитлеровскими захватчиками в годы Великой
Отечественной войны.
Книга рассчитана на массового читателя,
11204-050
4 3075
072@21-75

В напряженные дни битвы за Москву по инициативе
прославленной летчицы М. М. Расковой началось формирование женского
авиационного полка, который впоследствии был преобразован в
гвардейский.
Все воины этого 46-го гвардейского ночного
легкобомбардировочного авиаполка, от его командира до техника и «вооруженца»,
были женщинами. Воспитанницы аэроклубов, вчерашние студентки и
школьницы, работницы промышленных предприятий, ушедшие по
зову ЦК комсомола защищать Родину, они на маленьких По-2 —
«небесных тихоходах» — поднимались в ночное небо и точно бомбили
противника. Каждый боевой вылет был сопряжен с опасностями. Но
ни заградительный зенитный огонь, ни патрулирование вражеских
истребителей не могли остановить их полет к цели.
Полк прошел славный боевой путь от гор седого Кавказа до
фашистской Германии и был награжден орденами Красного Знамени
и Суворова III степени.
23672 раза поднимались в небо его экипажи, сбросив на врага
почти три миллиона килограммов бомб.
За участие в освобождении Таманского полуострова полку
было присвоено почетное наименование Таманский. Двадцать два
раза салютовала Родина мужеству и героизму воинов-таманцев. Весь
личный состав авиачасти был награжден орденами и медалями
Советского Союза. К концу пребывания на фронте почти все девушки
стали коммунистами — в партию было принято 180 человек.

Многие летчицы, штурманы совершили по восемьсот, тысяче
боевых вылетов. Двадцати трем, самым отважным, присвоено
звание Героя Советского Союза. Среди них и автор этой книги —
Марина Павловна Чечнева, воспитанница Центрального аэроклуба
ДОСААФ им. В. П. Чкалова, человек интересной военной судьбы, а
ныне активный общественный деятель, член Президиума ЦК
ДОСААФ, заместитель председателя Общества советско-болгарской
дружбы, член Президиума Советского Комитета ветеранов войны,
кандидат исторических наук.
Тепло и увлекательно рассказывает Марина Павловна о своих
боевых подругах —таких несхожих по характерам и так одинаково
влюбленных в романтическую профессию авиатора.
Эту книгу нельзя читать без волнения. Она учит нашу молодежь
безгранично любить Родину, зовет ее в небо.

Всякое с нами было! Счастье наше
в том, что совесть наша чиста: мы ни
разу не свернули с курса и ни разу не
предали друга...
Сент Экзюпери
ПОД АЛЫМ ГВАРДЕЙСКИМ ЗНАМЕНЕМ
Сменяя друга друга, за окном вагона мелькают поля
и леса, можно разглядеть стройные березки, красивей
которых, кажется, нет ничего на свете. Постепенно леса
исчезают и взгляду открывается необъятная ширь
степей. Поезд мчится на юг. Впервые после войны еду в
Севастополь, где будет отмечаться двадцатилетие
освобождения города от немецко-фашистских оккупантов.
Колеса вагонов стучат ритмично, так, как в походном
марше отбивают такт солдатские сапоги. Помнится, тогда
под ногами у нас хрустели осколки стекол, обломки
кирпичей. Вокруг, куда ни глянешь — были руины.
Вывороченная земля, остовы зданий с пустыми глазницами
окон, разрушенных прямыми попаданиями снарядов и
бомб. Немного домов уцелело тогда в Севастополе...
Вспоминаю те далекие военные времена и волнуюсь:
каким стал ты теперь, наш город-герой?
Состав плавно подошел к перрону. Меня сразу
захлестнула волна света, ярких красок, цветов, дружеских
улыбок. И вот — еду по прямым как стрела улицам
белокаменного красавца города, любуюсь его чудесными
парками и набережной, застывшими, словно часовые,
памятниками мужеству и героизму.
Слава вам, бессмертные защитники и освободители
черноморской твердыни!

Слава вам, труженики-строители, возродившие из
пепла нашу гордость, наш Севастополь!
В гостинице ожидает приятный сюрприз: буду жить
в одном номере со своим бывшим командиром полка
Евдокией Давыдовной Бершанской. Она вернулась с
собрания поздним вечером. Обрадованные встречей,
сидим рядом и говорим, говорим... Сквозь открытое
окно слышно, как тихо шелестит листва деревьев,
стрекочут цикады. Где-то недалеко раз за разом бьются о
берег морские волны...
Мы знали офицера Бершанскую как опытного,
волевого командира и чуткого старшего товарища. Но как
она стала такой, какую до этого прожила жизнь?
Набираюсь смелости и прошу ее об этом рассказать.
Крымская ночь, безветренная, сказочно прекрасная,
как бы сама располагает к откровенному задушевному
разговору. Слушаю Евдокию Давыдовну, и передо мной
проходят страницы биографии человека — такого
обыкновенного, как тысячи, сотни тысяч других, и такого
замечательного... Настоящего человека!
...В темной избе жмутся друг к другу и плачут
маленькие, испуганные ребятишки. Они совсем одни на
свете, отец и мать умерли, детям холодно, голодно и
страшно. За окном во мраке пылает зарево пожарвв,
слышится канонада, перестрелки на улице, крики, стоны
раненых. Гражданская война, тысяча девятьсот двадцать
первый год.
Раздается стук в дверь. В комнату вваливаются
измученные боем люди. Смутно помнит маленькая Дуся
бородатых бойцов с красными звездами на остроконечных
шапках, протянутый ей душистый ломоть хлеба на
большой твердой ладони и осторожное прикосновение руки
к ее волосам.
Потом осиротевших ребятишек разыскал дядя,
вернувшийся с войны красный партизан Григорий
Тимофеевич Середа, и привез их к себе в дом, где было уже че-

тверо своих детей. В тесноте, да не в обиде... Большая
семья зажила дружно.
...«Аэроплан! Аэроплан летит!» — раздался чей-то
звонкий крик, перекрыв ребячье разноголосье в
школьном дворе.
На мгновение воцарилась тишина и тут же взорвалась
восторженными возгласами:
— Летит! Летит! А большущий-то какой...
Дуся напряженно, до боли в глазах всматривалась в
безоблачное небо. Совсем неожиданно мелькнула
озорная мысль: «Вот бы и мне так, быстрее птицы, летать над
землей!»
Деловито пророкотав мотором, краснозвездный
самолет пролетел над селом Благородное и резко стал
снижаться за его окраиной.
— Наверное, упал!..— выдохнуло несколько голосов*
Ребята бросились туда, позабыв про урок, про все на
свете. Запыхавшись от быстрого бега, Дуся примчалась
за околицу первой и увидела настоящее чудо. Среди
поля приземлилась огромная птица. Она была
непостижимо сложной, таинственной и легкой. Вот будто сейчас
вспорхнет и растает, как в сказке.
Но самолет не улетал. Возле него, видимо разминая
затекшие ноги, приседал, вскакивал и снова приседал
улыбающийся летчик. Молодой, веснушчатый, невысокий
паренек — ну, совсем не богатырь, а такой же, как их
сельские ребята. Глядя на него, Дуся про себя решила,
что таинство полета в небе доступно обыкновенным
земным людям, а значит, и ей. Только для этого надо
хорошо учиться, быть сильной и ловкой.
Так впервые пришла к девушке мечта об авиации*
Закончив с отличием школу, она, казалось, была на пути
к осуществлению мечты. И... все-таки от нее отказалась,
видя, как трудно приходится большой семье ее
приемных отца и матери. Дуся решила устраиваться на работу,
но Григорий Тимофеевич рассудил иначе:

— Я с буржуями воевал. А зачем? Чтобы люди всо
были грамотными и мои дети в их числе. Вот выучишься,
тогда и работать иди. А силенок поставить вас на ноги у
меня хватит. Поняла?
После этого разговора встал вопрос о выборе
будущей профессии. С детских лет, как и большинство ее
сверстников, Дуся увлекалась подвигами смелых,
отважных людей. То было романтическое время конца
двадцатых— начала тридцатых годов. Происходившие вокруг
события казались необычайными и грандиозными.
Мощное эхо первой пятилетки и начала коллективизации
будило сознание людей. Радио и газеты ежедневно
приносили вести о пуске фабрик, заводов, шахт,
электростанций.
Дуся видела, как новый труд и новый человек
обновляли нашу землю, закладывая основы совсем иной,
захватывающе прекрасной жизни. Это порождало
стремление скорее вырасти и встать в одну шеренгу с теми,
кто начинал строить светлое будущее человечества —
коммунизм.
Ореолом особой романтики была окружена в те годы
наша быстро мужавшая авиация. Ей нужны были смелые,
преданные люди.
Значит, можно готовиться к поступлению в
авиашколу? Но райком комсомола- предложил Дусе доехать
учиться в Ставропольский педагогический техникум.
А путевка райкома была для нее комсомольским
поручением, и она не могла от него отказаться.
Так Дуся стала студенткой Ставропольского
педагогического техникума. Училась хорошо, но без
энтузиазма. А когда после окончания первого курса попала
на практику в детский сад, окончательно поняла: это не
ее призвание. Ее властно влекло к себе небо —
бескрайнее и прекрасное, с тысячами тысяч невидимых голубых
дорог.
В период летних канукул Дуся успешно сдала экзаме-

ны в Вольскую авиашколу и была зачислена курсантом*
Но тут выяснилось, что школа готовит только механиков*
Жизнь поставила перед молодой девушкой еще одно
препятствие. Но на то они и препятствия, чтобы их
преодолевать! И Дуся сумела добиться своего: 6 октября
1931 года она стала курсантом Батайской летной школы
Гражданского воздушного флота.
Впрочем, школы как таковой, в полном смысле
этого слова, тогда еще не существовало. Был пустырь с
ухабами и рытвинами да несколько рядов палаток. И
никаких самолетов, никаких учебных пособий. Устройство
мотора, например, инструктор объяснял главным
образом с помощью пальцев да рисунков на доске.
Дуся не чувствовала, просто не замечала никаких
трудностей. Вместе с товарищами она строила здание
школы, ангары, подсобные помещения, разравнивала
летное поле. Время для всех работ курсанты выкраивали
за счет отдыха и сна, потому что главное — учеба, и
никаких послаблений, условностей здесь не допускалось.
Весной школа получила новые самолеты. Курсанты
буквально дневали и ночевали на поле, любовно изучая
техническую новинку того времени — учебные самолеты
У-2. (Впоследствии этот самолет назывался «По-2»),
Думала ли тогда курсант Бершанская, что через 10 летг
в боевой обстановке ей придется командовать женским
авиационным полком, который будет громить врага на
таких, с виду не очень внушительных машинах?
Незаметно летели дни, наполненные учебой и
работой. Уже были сданы экзамены по теоретической
подготовке, началась наземная практика.
Над пожелтевшим от зноя полем с восхода до захода
солнца неумолчно гудели моторы. Самолеты то
стремительно уходили в прохладную синеву неба, направляясь
к пилотажным зонам, то плавно неслись навстречу
горячей земле.
В центре летного поля располагался командный пункт

аэродрома, а попросту — КП. Неподалеку от него
красными флажками обозначался «квадрат», где курсанты
дожидались своей очереди сесть в кабину самолета.
Лето в тот год выдалось жаркое, нещадно пекло
солнце. Ветер, поднятый винтами самолетов, нес пыль и
сорванную жухлую траву, сушил губы. Лишь иногда
внезапно набегала свинцовая туча и на землю обрушивался
ливень. А через час небо очищалось, снова в полную
силу пекло солнце.
Мимолетные грозы умывали землю, очищали воздух.
После дождя курсанты снова собирались в «квадрате».
Под руководством командира эскадрильи Прежелуцкого
и летчика-инструктора Меркулова они учились правильно
занимать место в кабине, управлять педалями и ручкой,
как это делается при взлете, полете и посадке. Вначале
осваивали простейшие упражнения. Затем стали
отшлифовывать полет по кругу, разворот, построение
маршрута. С каждым днем инструктор усложнял задания,
приучая питомцев к самостоятельной работе. Но все
происходило пока на земле.
Потом начались настоящие полеты, непередаваемо
увлекательные и чудесные, как сама осуществленная
мечта. Однако первоначальные восторги вскоре
поутихли. Каждому курсанту хотелось большего, ведь пока они
летали с инструктором. Он находился в задней кабине и
через дублирующее управление исправлял ошибки учле-
тов. Со временем ошибок становилось все меньше и
меньше.
И вот, наконец, объявлено: разрешается совершить
самостоятельный полет. Первый самостоятельный, без
инструктора!
Накануне Дуся, конечно, волновалась: пошлют или не
пошлют, хотя причин для волнения явко не было:
полеты с инструктором у нее шли неплохо.
Утро выдалось на редкость тихое, ласковое. Дуся
проснулась рано, медленно пошла по травянистому коз-
10

ру аэродрома. Весело посвистывали невидимые пичуги,
серебристо сверкала на еще не жарком солнце роса —
предвестник теплого, сухого дня. В низинах таяли космы
тумана, а в просветах между ними перекатывались
золотистые волны пшеницы. Дусе казалось, что она
улавливает их шелест: его не могла заглушить даже льющаяся
с небес песня жаворонка.
Начинался новый день. Родившись у далеких берегов
Тихого океана, он, разгоняя ночную тьму, стремительно
шагал через всю страну, золотил горные вершины,
спускался в долины и без устали двигался все дальше и
дальше.
Со звоном будильников и протяжным пением
заводских гудков новый день приходил в города, деревни и
сюда, на аэродром. Наступавшее утро звало людей на
труд и на новые свершения.
Для Дуси тот рождавшийся день был полон особого
смысла. Девушка отчетливо представляла, как
поднимется сегодня в прохладную, необъятную высь,
взбудоражив ее ревом мотора, как, перегнувшись через борт
самолета, взглянет оттуда на родную землю, ту самую, по
которой, задумавшись, идет сейчас.
Прозвучал сигнал подъема. Лагерь разом проснулся,
ожил, наполняясь шумом молодых голосов. После
завтрака курсанты разошлись к своим машинам. Инструктор
Меркулов кратко разъяснил задачу и в первый полет
ушел вместе с техником сам, чтобы опробовать самолет
и убедиться в его полной исправности. Самолет должен
быть в идеальном порядке. Это необходимо, чтобы
курсант с первого самостоятельного полета раз и навсегда
поверил в машину.
Приземлившись, инструктор с минуту основательно
«погонял» мотор. Потом вылез из кабины, не спеша
подошел к курсантам, чуть лукаво щурясь, медленно обвел
всех глазами:
— С кого же начнем? Пожалуй...
11

Меркулов сделал небольшую паузу, остановил взгляд
на Дусе:
— Бершанская, к самолету!
Привычно, но не так быстро, как во время занятий,
Дуся поднялась в кабину, тщательно пристегнула ремни.
Для сохранения центра тяжести на место, где обычно
находился инструктор, положили мешок с песком.
— Спокойнее, Бершанская. Все будет з порядке,—
сказал Меркулов и указал рукой вперед.
Дуся включила мотор, прибавила обороты винту.
Меркулов пошел рядом с машиной, держась за нижнюю
плоскость. И вот — дан старт. Ревет мотор, самолет
набирает скорость, все стремительнее катится по
аэродрому и, наконец, отрывается от земли.
За спиной — никого! В зоздухе только Дуся и ее
верный друг — неутомимый У-2.
А далеко внизу, задрав головы, за ней внимательно
следят товарищи, инструктор, командир эскадрильи.
Самолет мерно рокочет мотором и, послушный воле
молодой летчицы, ложится в разворот. Один круг, второй.
Дуся старается выполнять фигуры чисто и грамотно.
Время полета истекло, пора на посадку. Точно
рассчитав, Дуся «притерла» самолет на три точки, зарулила
на старт, выключив мотор.
— Нормально,— сказал ей инструктор и вполголоса,
чтобы слышал только командир эскадрильи, добавил: —
Бершанская просто рождена для полетов. У нее
врожденный талант летчика.
Незаметно пришла осень. Пожелтела трава, в
прозрачном воздухе поплыли серебряные нити паутины.
Ночи стали холоднее, а звезды в пустом черном небе
заблестели еще ярче. Кончилось лето, а с ним и
напряженные дни учебы. Теперь уже летчик-инструктор
Бершанская сама обучала молодых курсантов, передавала
им свое мастерство, прививала любовь к летной
профессии.
12

В кабину самолета садится курсант. Евдокия Давыдов-
на проверяет его знания, готовность к выполнению
учебного задания, вспоминает, какую он допустил ошибку
накануне, и просит учлета рассказать, как он будет ее
исправлять. Инстуктор требует, чтобы курсант несколько
раз повторил в воздухе сложный элемент полета. Это
позволит «схватить» секрет сложности и усвоить его. Она
умышленно создает в полете различные трудности,
чтобы воспитать в учлете находчивость, сообразительность,
сознательное и вдумчивое отношение к выполнению
каждого полета, ведь авиации нужны смелые, хорошо
подготовленные люди. А на занятиях случалось всякое.
Однажды, во время тренировочного полета с
курсантом-девушкой, самолет внезапно вошел в
отрицательное пике. Все решали считанные секунды. Или — или...
Бершанская не растерялась. Проявив завидное
самообладание, она приняла единственно верное решение и
вывела самолет из пике на высоте всего пятидесяти метров.
Как выяснилось уже на земле, молодой инструктор
использовала совершенно правильный прием, чтобы
спасти падавшую машину.
Обучая своих питомцев, Евдокия Давыдовна
продолжала учиться сама. И результаты не замедлили
сказаться. Все курсанты ее группы экзамены сдали отлично.
Высокая, стройная, сероглазая девушка-инструктор
быстро завоевала авторитет и уважение летного состава.
Через год ее назначили командиром звена. Еще
через два года — командиром отряда. Здесь проявились
ее незаурядные организаторские способности. Из
выпуска в выпуск в отряде Бершанской летная работа
проходила без единого происшествия. За безаварийную
работу и отличную подготовку летчиков Советское
правительство в 1937 году наградило Евдокию Давыдовну
Бершанскую орденом «Знак Почета». Эту высокую
награду вручил ей в Кремле Михаил Иванович Калинин.
Не менее значительным для Евдокии Давыдовны ока-
13

зался и 1939 год: ее приняли в партию. А вскоре Батай-
скую летную школу ГВФ преобразовали в военное
училище и Бершанскую назначили командиром звена в
отряд специального применения, который дислоцировался
в станице Пашковской Краснодарского края. В
подчинении Евдокии Давыдовны находилось 35 самолетов, около
60 летчиков и столько же техников.
Началась будничная, сугубо мирная работа. То
приходилось срочно доставлять к тяжелобольному врача,
то перевозить ценные грузы и почту, то опылять или
подкармливать посевы.
А летать надо было много, в сложных метеоусловиях,
садиться на маленьких ограниченных площадках или
просто в поле. Звено зачастую базировалось на разных
аэродромах Кубани, что, конечно, затрудняло
деятельность его командира. И все же Евдокия Давыдовна
сумела организовать бесперебойную и безаварийную работу
своего коллектива.
Жители станицы Пашковской знали и любили
Бершанскую, ценили ее труд. Они избрали Евдокию Давы-
довну депутатом Краснодарского горсовета. А
коммунисты станицы оказали ей доверие, выбрав членом
Пленума райкома партии...
Июнь сорок первого года как бы провел незримую
черту через жизнь каждого советского человека. За этой
чертой осталось все, чем жили в мирное время. Впереди
была только война.
Тревожным набатом пронесся над Родиной призыз:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна.
Идет война народная,
Священная война.ц
14

Страна вставала на смертный бой с фашизмом. Фронт
был всюду: не только на передовой, но и в тылу. Он
проходил у пышущих жаром мартеновских печей, через
шахты и колхозные поля. Солдаты шли в бой, чтобы
истребить ненавистных захватчиков. А рабочие и
колхозники тоже вели бой: за металл, за уголь, за хлеб, без
которых немыслима была победа на полях сражений.
Законом жизни стали слова: «Все для фронта, все для
победы!»
Как и все советские люди, Бершанская, летчики и
техники ее звена отдавали все силы для помощи
фронту. Летать приходилось днем и ночью, без сна и отдыха.
Вскоре отряд спецназначения стал доставлять срочные
грузы в прифронтовую полосу...
А по-военному лаконичные сводки Совинформбюро
дань за днем приносили тяжелые вести: несмотря на
стойкое сопротивление Красной Армии, враг
продвигался в глубь нашей территории.
Но советские люди не падали духом, не проявляли
признаков растерянности.
Бершанская, как и все, горячо верила в нашу
окончательную победу и мечтала сделать все, чтобы
приблизить ее. Много раз Евдокия Давыдовна писала рапорты
с просьбой отправить ее на фронт.
После нескольких категорических отказов
неожиданно пришел вызов: срочно выехать в город Н-ск в
распоряжение майора Расковой.
Уже на месте своей новой военной службы Евдокия
Давыдовна узнала, благодаря чему сбылось желание
попасть в армию. Дело в том, что с началом войны в
Центральный Комитет партии хлынул поток писем от
летчиц Осоавиахима, Гражданского воздушного флота и
просто от девушек с различных авиационных
предприятий и из учебных заведений с просьбой направить их на
фронт.
Партия пошла навстречу желанию советских патрио-
15

ток, и в сентябре состоялось решение о формировании
женских авиационных частей, костяк которых должны
были составить летчицы-спортсменки и пилоты ГВФ.
Отъезд в Н-ск омрачала только тревога за своих
стариков, за семью: враг неумолимо приближался к ее
родным местам. В поезд Евдокия Давыдовна села с
заплаканными глазами и впоследствии не раз беззвучно
плакала по ночам...
Жизненный опыт расширяет и углубляет наши
представления о людях, мы понимаем их иначе, не так
прямолинейно, как в юности. Тогда, в сорок первом, когда
мы, совсем молодые девчонки, явились к месту
формирования, наши командиры Марина Михайловна Раскова
и Евдокия Давыдовна Бершанская показались нам
особенными людьми, которым были не свойственны даже
малейшие человеческие слабости. На самом деле все
обстояло, конечно, не так.
Марину Михайловну и Евдокию Давыдовну
связывала крепкая и сердечная дружба. С самого начала
Раскова встретила Бершанскую просто и тепло, словно они
были давно знакомы. Красивое лицо Расковой, ее
обаятельная улыбка и душевность вызвали с первой же
минуты симпатию у Евдокии Давыдовны, расположили ее
к откровенности. Молодые женщины сразу понравились
друг аруу-
— Я думала об организации одного женского
полка,— призналась Раскова.— А наши девчата так горячо
откликнулись на призыв, столько людей приехало, что
хватит на целых три. И каждый день прибывает новое
пополнение.
— А разве вы огорчены этим? — улыбаясь, спросила
Бершанская.
— Ну, что вы! Радуюсь. Горжусь. По-настоящему
горжусь нашими женщинами... Но вот учеба из-за этого
немного затягивается...— Раскова на минуту задумалась.—
16

К нам пришли вчерашние студентки, работницы фабрик
и заводов, даже школьницы. Эта молодежь не имеет
представления об авиации. Из них нужно в самый
короткий срок сделать настоящих авиационных специалистов:
штурманов, техников, «вооруженцев». Представляете,
Сколько трудностей предстоит? Но в этом есть и
положительная сторона дела. Пока девушки будут осваивать
свою специальность, мы сможем переучить опытных
летчиц на новую боевую технику.
— Да пока мы будем учиться, война кончится,—
вздохнула Бершанская.
— Не волнуйтесь, дорогая, еще навоюемся. Война
только начинается. Немцы под Москвой стоят, а вы —
война кончится... Страна только по-настоящему начинает
разворачиваться, собирать силы. В одном вы, Евдокия
Давыдовна, правы. Затягивать учебу никто не позволит,
да мы и не собираемся делать это. Все рвутся на фронт.
И вы приехали как раз вовремя. Будете штурманом
истребительного авиаполка. Кроме того, придется взять
на себя руководство ночными полетами всех наших
летчиц. Так что работы хватит с избытком...
По ночам над аэродромом не смолкал гул моторов*
Самолеты взлетали, садились, снова взлетали.
Отрабатывалась техника пилотирования. Бершанская проверяла
каждую летчицу, определяла степень ее
подготовленности.
Выяснилось, что большинство девушек ночью
никогда не летало, а те, кто летал, имели очень малый налет
часов. Надо было приобретать опыт ночного
самолетовождения. Евдокия Давыдовна считала, что наиболее
полезна для этого практика слепого пилотирования. Так
и построили тренировки. Днем летчицы учились
управлять самолетом, не видя земли, в закрытой кабине,
только по показаниям приборов. Потом одна группа
отправлялась отдыхать, ее сменяла другая. А
Бершанская оставалась на аэродроме. Она летала и днем, и
17.

ночью. У многих не клеилось дело с посадкой, и
Евдокия Давыдовна поднималась в воздух, чтобы показать,
как нужно быстро и точно исправлять допущенные
ошибки. Потом в полеты включались молодые, недавно
обученные штурманы. Они знали только теорию, ее
предстояло подкрепить летной практикой.
В один из морозных дней к Евдокии Давыдовне
подошла майор Раскова.
— Ну, Дусенька,— загадочно улыбаясь, сказала
она,— еду в Москву. Может, сюрприз тебе привезу...
Вскоре Бершанскую вызвала только что
возвратившаяся Раскова. Наскоро поздоровавшись, огорошила
новостью:
— Принимай командование полком. Поздравляю!
— Каким полком??
— Легкобомбардировочным. Ночным.
— А-а,— без особого воодушевления протянула Бер-
шанская.— Это тот, что на учебных тихоходах... Грозное
боевое оружие, «могучий» У-2...
— Ну, вот и разочарование,— рассмеялась
Раскова.— А работа предстоит интересная. Задача полка —
оказывать помощь наземным войскам непосредственно
на передовой. Хорошая маневренность У-2,
неприхотливость в эксплуатации, простота в управлении позволят
проводить на этой машине такие операции, которые
недоступны быстроходным и тяжелым самолетам. К
примеру, бомбежку с малых высот огневых точек
противника, его ближних тылов и коммуникаций, разведку.
Опасно, но увлекательно. Я не тороплю с ответом. Подумай.
Но Бершанская согласилась не раздумывая. В
конечном счете впереди был фронт, а времени на подготовку
личного состава осталось совсем немного. Надо было
сколотить полк в дружный боевой коллектив и научить
его всему, что необходимо на войне. От этого зависит
успех предстоящих боев. Кроме того, девушки должны
18

привыкнуть четко выполнять устав, приказания старших
командиров и начальников, то есть почувствовать себя
настоящими военными летчиками.
В этом весьма важном деле Бершанской очень
помогла комиссар полка Евдокия Яковлевна Рачкевич. Она
хорошо знала воинскую дисциплину и порядки, так как
много лет служила в частях Красной Армии. Командир
и комиссар дружно занялись воспитанием будущих
воинов. Общие заботы и интересы быстро сблизили их.
Тезки подружились и понимали друг друга буквально с
полуслова. Не будь этого крепкого человеческого
контакта, кто знает, удалось ли бы им так четко и слаженно
управлять впоследствии прославленным в боях
Таманским полком.
Большую помощь в работе оказали командиру
полка и вез другие командиры и начальники, назначенные
на разные должности. Прекрасно были подобраны
командиры эскадрилий Люба Ольховская и Сима
Амосова — отличные и опытные летчицы. Ксения Карпунина и
Ира Дрягина, в прошлом комсомольские работники,
стали комиссарами эскадрилий. Бывший инженер Иркутской
летной школы Софья Озеркова, талантливый, знающий
свое дело специалист, была назначена на должность
инженера полка. Она обучала техников прямо у
самолетов, была справедливой и требовательной, не допускала
малейших поблажек. Ведь каждая деталь, каждый
винтик в машине должны работать исправно, чтобы самолет
был надежен, а мотор не подвел летчика из-за
небрежности технического персонала.
Появился в полку и начальник штаба. Им стала
вчерашняя студентка четвертого курса Московского
университета Ирина Ракобольская, серьезная, умная девушка.
В те дни Евдокию Давыдовну можно было застать на
аэродроме в любое время суток. Она проводила
разборы полетов, летала сама, беседовала с людьми,
отдавала распоряжения, внимательно присматривалась к своим
19

подчиненным, учила их. Казалось, что наш командир
полка никогда не отдыхает. И все-таки мы не видели
Евдокию Давыдовну усталой. Она при всех
обстоятельствах умела владеть собой.
К маю 1942 года организация полка как боевой
единицы закончилась. Девушки (в нашей части не было ни
одного мужчины!) были распределены по экипажам,
звеньям, эскадрильям. Состоялись первое
комсомольское и первое партийное собрания полка. Комсоргом
избрали Олю Фетисову, а парторгом Марию Рунт,
Страстное стремление как можно скорее завершить
подготовку и приблизить день вылета на фронт
сплачивало коллектив, воодушевляло нас всех.
И вот строй крылатых машин поднялся в воздух и
взял курс на запад, где разливалось по небу огненное
зарево и гул орудий раскалывал воздух.
Сделав прощальный круг над аэродромом,
самолеты легли на заданный курс.
Прощай, город Н-ск! Мы долго будем тебя помнить.
Ведь здесь мы стали солдатами. Здесь нам вручили
машины, отсюда мы уходим в бой. Кончилась учеба,
началась боевая страда. Мы перешагнули порог, за которым
бушевала война...
Соблюдая равные интервалы в боевых порядках,
экипажи 588-го легкобомбардировочного авиационного
полка приближались к конечной цели перелета — станице
Морозовской. Настроение у Евдокии Давыдовны было
отличное: перелет проходил без каких-либо
происшествий, а это говорило о неплохой выучке личного состава.
Из штурманской кабины послышался знакомый голос
Марины Расковой.
— Смотри, Дуся, вот и первое дыхание войны...
Внизу расстилался зеленый колышущийся океан —
ровная как стол степь без конца и края. Словно шрамы
20

рассекали ее линии свежевырытых окопов, длинные швы
противотанковых рвов.
Вскоре показался аэродром. Можно идти на посадку*
Дождавшись, когда благополучно приземлились все
экипажи, Раскова и Бершанская вылетели в штаб 4-й
воздушной армии. Командующий генерал-лейтенант
Вершинин встретил их приветливо и сразу задал несколько
вопросов. Его интересовало, умеют ли летчицы садиться
ночью без прожекторов, при ограниченном освещении?
Летали ли с полной бомбовой нагрузкой, в слепящих
лучах прожекторов? И главное: каково самочувствие
личного состава?
Видимо, ответы Расковой и Бершанской понравились
командующему армией. Он сказал, что полк войдет в
состав 218-й смешанной авиадивизии полковника Попова,
пожелал новой части боевых успехов и, лукаво
улыбнувшись, добавил:
— Если в дивизии поначалу встретят неласково,
особенно не расстраивайтесь. Все-таки женский полк на
фронте — дело не совсем обычное.
К вечеру следующего дня авиаполк перебазировался
в поселок Труд горняке под Ворошиловградом. Девушки
замаскировали самолеты и стали готовиться к приезду
нового начальства.
Полковник Попов прибыл на другой день. Лицо его
было угрюмо. Он ничего не спрашивал, не говорил,
молча шагал от машины к машине, не глядя по
сторонам. Создавалось впечатление, что его интересует
только материальная часть.
Что ж, этого в какой-то мере следовало ожидать. В
новом соединении к девушкам поначалу отнеслись
настороженно, с иронией. Командование и
мужчины-летчики откровенно побаивались «женских капризов», не
верили в деловые качества представительниц слабого
пола. И их, наверное, можно понять. Одно дело летать
в мирном небе на гражданских самолетах и совсем дру-
21

roe — быть солдатом, идти навстречу смерти, зная, что
так было сегодня, так будет завтра и послезавтра, до
тех пор, пока не отгремит последний выстрел.
Всем своим видом Евдокия Давыдовна старалась
показать девушкам, что ничего особенного не произошло
и все идет так, как этого ожидали. Но о том, что она
действительно чувствовала, нетрудно было догадаться.
Отлично понимая состояние подруги и всех девчат,
Марина Михайловна Раскова, прощаясь перед
возвращением в Н-ск говорила:
— Свою преданность Родине вы доказали отличной
учебой, теперь докажите ее в бою. Имейте в виду: это
будет потруднее. Но я уверена, вы справитесь и даже со
временем станете гвардейцами.
Самолет Марины Михайловны растаял в небесной
голубизне, а Евдокия Давыдовна по-прежнему стояла на
краю зеленого поля аэродрома. Улетел такой нужный
сейчас друг и старший товарищ. Бершанская отчетливо
представила себе всю тяжесть ответственности, которая
с этого момента легла на ее плечи, и впервые
почувствовала себя одинокой. Но, к счастью, ненадолго.
Обернувшись, она увидела стоявших рядом комиссара и
начальника штаба. И от их молчаливой поддержки сразу
исчезли сомнения, вернулась былая уверенность. Ну, конечно
же, все будет хорошо, свой долг они выполнят
с честью!
...Полк прибыл на фронт в трудное время. В южной
части Донбасса, на рубеже реки Миус, шли
ожесточенные бои. Фашистские дивизии рвались к донским
переправам у станиц Константиновской, Мелеховской, Раз-
дорской.
Вначале девушки совершали только ознакомительные
полеты к линии фронта, отшлифовывали технику
вождения машин в свете прожекторов, приучались
распознавать с воздуха укрепленные пункты противника, его
огневые точки. Короче, привыкали к фронтовой обстановке.
22

Но всем не терпелось скорее приступить к
настоящему делу: фронт находился рядом, его горячее дыхание
ощущалось постоянно. С запада круглые сутки
доносились глухие раскаты канонады. По ночам в звездной
вышине надсадно завывали моторы фашистских самолетов*
Они шли всегда одним и тем же курсом: точно на восток.
Фашистские бомбы рвались в Каменске и
Ворошиловграде. На горизонте то и дело вспыхивали отблески
пожаров...
И вот из штаба дивизии пришел боевой приказ:
«В ночь на 8 июня 1942 года полк должен бомбить
скопление войск противника в пункте «Шахта № 1».
В деревянном домике с низким потолком за столом
сидели трое: командир, комиссар и начальник штаба
полка.
Три головы склонились над картой. Твердый нажим
красного карандаша подчеркнул едва заметную на ней
точку.
— Вот она, шахта номер один. Десять километров
от линии фронта.— Это заговорила лейтенант Ракоболь-
ская, очень красивая и строгая и потому казавшаяся
немного старше своих лет.—Я получила сегодня
разведданные этого района. Там три зенитные точки и два
прожектора. Карту боевой обстановки готовит начальник
оперативного отделения Еленина.— Ракобольская
посмотрела на часы.— Через несколько минут должна быть
готова.
«Первое боевое задание? Как лучше поступить?
Послать все экипажи? Или, может быть, несколько? Тогда —•
кого именно? Не растеряются ли мои летчицы? Ведь
прожекторы и зенитки уже не свои, как бывало на
тренировках, а вражеские. И снаряды не холостые...»
— О чем задумалась? — прервала размышления Бер-
шанской комиссар полка.
— О чем? Думаю, нужно прежде всего понюхать
пороху мне самой. Познакомиться с обстановкой над
23

целью, увидеть ее своими глазами, а тогда можно будет
посылать на задание и другие экипажи.
— Ты думаешь, наши девчата не справятся? —
спросила Рачкевич.— По-моему, они подготовлены хорошо.
А ты командир, и вдруг...
— «Не справятся» — не те слова. Нет, я не
сомневаюсь в их смелости и мастерстве. Но девушки приаыкли
летать в мирном небе. А мы уже на фронте. Тут можно
поначалу и растеряться. Трудно сейчас представить, в
какой сложный переплет могут попасть экипажи. А от
успешного выполнения первого задания зависит многое...
Первой полечу я со штурманом полка,— заключила Бер-
шанская.
— Пожалуй, верно,— вздохнув, согласилась Рачкевич,
и ее поддержала начальник штаба.
Евдокия Яковлевна невольно залюбовалась высокой,
ладной фигурой Бершанской и особенно остро
почувствовала, как дорога ей эта умная, мужественная и
душевная женщина. Захотелось обнять подругу. Но вместо
этого комиссар нарочито деловым тоном, не допускающим
и тени фамильярности, спросила:
— Товарищ командир полка, в дивизию о готовности
докладывать будем?
Бершакская задумалась. Насколько она понимала,
командир дивизии не очень верил в боеспособность
женского полка. И это, в общем-то, можно было понять.
Он — кадровый офицер, всегда имел дело с хорошо
обученными, дисциплинированными солдатами. А тут
вдруг — девчонки... Но она-то знает их
целеустремленность, силу воли, комсомольский энтузиазм, знает, как
искренне хотят они принести пользу Родине. Ведь именно
эти качества привели их на фронт. И девушки будут
сражаться с врагом не хуже мужчин!
Бершанскзя встала из-за стола, после небольшой
паузы сказала:
— Конечно, доложим. Дискутировать по этому пово-
24

ду нечего. В армии дисциплина и порядок — прежде
всего.
И сот вместе со штурманом Софьей Бурзаевой
тщательно изучен маршрут предстоящего полета, под
плоскости самолета подвешены первые бомбы с надписью
«За Родину!», сомкнулись стальные челюсти
бомбодержателей. Постепенно сгустились сумерки, на землю
опустилась ночь.
Проводить нашего командира приехал полковник
Попов, собрались все девушки полка. Еще бы: первый
боевой вылет!
Взревел мотор, густую тьму прорезал сноп искр.
Набирая скорость, машина побежала по влажной, покрытой
росой земле. Самолет Бершанской взлетел точно в
назначенное время и взял курс на заданную цель.
«Счастливого пути!» — мысленно желала улетевшим
каждая из нас. Одинокий маленький самолет летел в
непроглядной тьме южной ночи.
Евдокия Давыдовна волновалась, пожалуй, больше,
чем в свой первый самостоятельный вылет. Ведь так
важен «хороший почин»! Нет, это был не страх, она его не
чувствовала.. Наоборот, испытывала прилив бодрости и
необыкновенного подъема. «Я должна доказать
подчиненным, что самолет можно провести сквозь зенитный
обстрел, что останешься невредимым, если будешь
начеку, сумеешь вовремя сманеврировать, мобилизуешь всю
силу воли и летное мастерство».
...Мотор гудел ровно, надежно, и звук его
размеренной работы неожиданно показался в ночной тишине
каким-то очень мирным. Бершанская подумала об отце,
о матери, о своей семье. Подумала о том, что должна
быть сильной и храброй именно во имя любви к своим
близким.
В задней кабине притихла штурман полка Соня Бурза-
ева. Деловито насупившись, она проверяла расчеты,
высчитывала поправки в курсе. Сильный встречный ветер
25

значительно уменьшил скорость полета, и Соня
беспокоилась, как бы не ошибиться!
Бурзаева — опытный и знающий штурман. После
окончания аэроклуба она училась в Херсонской летной школе
и там получила солидную штурманскую подготовку.
С Бершанской они быстро сдружились и, если можно так
выразиться, хорошо слетались. Евдокия Давыдовна, хотя
и была опытнее штурмана, никогда не подчеркивала
своего превосходства, умела просто и тактично, совсем
незаметно поправить, посоветовать, подсказать нужное
решение.
Бершанская вела машину на умеренном режиме,
стараясь не перегружать мотор. Под плоскостями — 180
килограммов бомб. Это не так много, но и не мало. Во
всяком случае, если все их положить в цель, этого
достаточно, чтобы уничтожить вражескую батарею, пустить под
откос железнодорожный состав или навсегда вогнать в
землю несколько десятков фашистских вояк.
Мотор работал ровно. Тугая струя воздуха била в
козырек, и он чуть вибрировал. Фосфоресцировали в
темноте кабины цифры на приборных досках. Евдокия
Давыдовна молча следила за показаниями приборов.
Первой заговорила Бурзаева.
— Товарищ командир, посмотрите, какой пожар
впереди справа. Наверное, фашисты сбросили
зажигательные бомбы.
— Нет, штурман, это не пожар. Это зарево. Там
металлургический завод. Над домнами круглый год, днем
и ночью стоит огненное облако. Я летала здесь еще до
войны. Это зарево светило нам, как маяк. А потом как-то
раненых везла, уже в начале войны. Наверное от
усталости или от переживаний, лечу и глаза слипаются.
Чувствую, что засыпаю в воздухе. Борюсь со сном, а сама
волнуюсь. Не за себя боялась, за раненых. Вдруг засну... Тру
глаза, чтобы сон разогнать и все-таки, видно, на секунду
вздремнула. Очнулась через мгновение и не могу понять,
26

где я, что со мной. К счастью, увидела зарево. Вот это
самое. Оно просто спасло меня. Сразу все вспомнила,
восстановила ориентировку и прилетела в назначенное
место... Вот так-то, штурман. Кстати, сколько минут до
цели осталось? Что-то скорость у нас мала, будто на
якоре стоим.
— До цели осталось двадцать минут. Очень сильный
встречный ветер,— ответила Бурзаева.
— Да, ветер не в нашу пользу. Хочется скорее дойти,
а он не дает.
«Значит, люди работают...— думала Бершанская,
глядя на зарево.— Почти рядом с линией фронта, под
бомбежкой и обстрелом. Таких людей никто не победит...»
Наконец впереди показалась извилистая лента реки
Миус. По ней проходила линия фронта. Внизу виднелись
вспышки выстрелов, тянулись нити трассирующих пуль.
А дальше на западе — сплошная темень.
Нервы у летчицы и штурмана были напряжены до
предела. Обе — само внимание. Бершанская, чуть крепче
чем обычно сжимая ручку управления, внимательно
осматривалась по сторонам, пытаясь запомнить каждую
деталь. В любую минуту могли вспыхнуть прожекторы,
загрохотать зенитки. Тогда наблюдать будет
невозможно — прожекторы ослепят, ничего не увидишь.
Штурман сбросила за борт светящуюся авиабомбу —
САБ. Местность под самолетом стала видна как на
ладони. Черными пятнами выделялись горы околоугольной
породы, силуэты разбросанных домиков напоминали
спичечные коробки. А чуть в стороне — какие-то строения.
Там должен быть вражеский штаб. Штурман вывела
самолет точно на цель. Суматошно заметались лучи
прожекторов, спеша поймать в свои щупальца маленький
самолет.
— Почему молчат зенитки? Почему не стреляют? —
громко спрашивает Бершанская. А штурман уже дает
команду:
27

— Подвернуть вправо! Еще на пять градусов!
Хорошо! Держать боевой курс!
Летчица тщательно выдерживает скорость и высоту,
чтобы штурман могла лучше прицелиться.
Бурзаева замирает. Есть! Ниточка прицела легла на
намеченную точку. Штурман плавно нажимает рычаг
бомбосбрасывателя и откидывается на спинку сиденья.
Какую-то долю секунды сидит неподвижно, потом
наклоняется за борт кабины, чтобы рассмотреть, куда угодили
бомбы. Вспышка. Взрыв! Самолет подбросило. Бершан-
ская плавно развернулась и ушла от цели.
Бомбы сброшены на врага, но торжественной
приподнятости почему-то нет. Летчица и штурман готовились
встретить ураганный огонь, однако враг молчал. Как
выяснилось позже, фашисты в первое время предпочитали
«проглатывать» наши неприятные гостинцы молча, чтобы
не демаскировать себя.
Теперь можно было возвращаться домой. Начало
сделали, хотя и не так, как думалось. Крещения огнем не
состоялось, но боевое задание выполнено!
Почти два часа продолжался полет экипажа Бершан-
ской — Бурзаевой. Те, кто оставался на аэродроме,
немало передумали за это время. Каждой девушке хотелось
увидеть экипаж живым и невредимым, первой услышать
гул машины командира полка. А самолет приблизился
незаметно, почти неслышно. О приближении его
догадались, когда он уже сделал круг над аэродромом.
— Пошла на посадку,— произнес кто-то рядом со
мной.
По сухой земле аэродрома застучали шасси. Обороты
винта стали реже. Чихая отработанным газом, самолет
Бершанской подрулил к заправочной линии.
Мы молча ждали. Заложив руки за спину, напряженно
всматриваясь в темноту, вместе с нами ждал командир
дивизии Дмитрий Дмитриевич Попов. Наконец раздались
шаги, и из чернильной густоты ночи вынырнула фигура
28

летчицы. Поравнявшись с полковником Поповым, Бер-
шанская доложила о выполнении задания и, не спеша,
видимо желая, чтобы каждое слово дошло до нас, стала
рассказывать, как протекал полет.
Потом Бершанская и Бурзаева попали в окружение
подруг.
— Ну как? Как там? — спрашивали мь\.
— Ничего, девушки. Не так страшен черт, как его
малюют. Будем бить фашистов!
Постепенно полк втягивался в ритм боевой работы.
Вылеты следовали один за другидл. Поначалу Евдокию
Давыдовну удивляло загадочное молчание противника:
он упорно не реагировал на наши бомбежки. Только
изредка громыхнет случайный выстрел, другой, и снова
тишина. Бершанская стала уже думать, что командование
дивизии нарочно поручает женскому полку обрабатывать
незначительные слабозащищенные объекты, чтобы
постепенно, без существенных потерь ввести вновь
прибывшую часть в боевой строй, дать ей возможность
привыкнуть к фронтовой обстановке. Но потом выяснилось, что
фашисты подтягивали в район наших действий крупные
силы и прежде всего заботились о маскировке.
Впрочем, затишье продолжалось недолго.
Убедившись на собственном опыте, насколько ощутим урон,
наносимый внезапными ночными бомбардировками,
гитлеровцы вынуждены были прекратить игру в прятки и
стали встречать наши самолеты десятками прожекторных
лучей, ураганным зенитным огнем.
Евдокия Давыдовна хотела бы полностью оградить
своих подчиненных от потерь и трагических случайностей,
но понимала, что сделать это невозможно: война. А вот
уменьшить потери и можно, и нужно. Для этого надо
было постоянно учиться воевать, повышать летное
мастерство, правильно обобщать полученный в боях опыт.
29

И весь полк, воюя, напряженно учился. В свободное
время Бершанская разбирала наиболее типичные ошибки,
проводила детальный анализ выполнения заданий,
давала конкретные, деловые советы. Летчицы и штурманы
делились своим опытом. Технический состав и «воору-
женцы» обсуждали, как лучше и быстрее устранить
различные дефекты и неисправности материальной части.
Хотя это и не входило в ее прямые обязанности,
однако Евдокия Давыдовна часто совершала боевые
вылеты сама. Однажды под Моздоком в сложных
метеорологических условиях она разбомбила фашистскую
переправу и благополучно возвратилась на свой аэродром.
Твердая рука командира полка чувствовалась во
всем. Шла ли речь о временной задержке вылета или о
том, что застряла в пути машина с бомбами, Бершанская
исключительно оперативно устраняла любые неполадки.
Если вдруг становилось известно, что изменился ветер,
командир полка сама принимала решение о перемене
направления старта. Но мало принять решение, надо
исключить возможность каких-либо осложнений при его
выполнении. А они могли возникнуть в любой момент,
ведь летчику при таких условиях — в темноте очень
трудно совершить посадку, особенно когда аэродром затянут
туманом.
Евдокия Давыдовна работала всегда спокойно, без
нервозности и суеты, не кричала на подчиненных, не
отдавала приказаний повышенным тоном. Во всех ее
распоряжениях и действиях чувствовалась большая любовь
к людям. Она постоянно заботилась, чтобы в тяжелых
фронтовых условиях создать девушкам нормальный быт:
не забывала проверить, как их накормили, как пригнано
обмундирование, хорошо ли они устроились с жильем.
Сама Бершанская являлась примером опрятности,
подтянутости и дисциплины. Каждая из нас старалась хоть
чуточку быть похожей на нее.
Евдокия Давыдовна считала, что основа настоящего
30

боевого коллектива — это взаимовыручка и поддержка,
чувство товарищества и ответственности за порученное
дело.
Чувство фронтовой дружбы — одно из самых ярких
и прекрасных в жизни. Те, кто был на войне, знают это
и никогда не забудут боевых друзей. Для нас было
счастьем ощущать себя членами большой семьи,
объединенными одной целью — приблизить час победы над
ненавистным врагом. И в том, что наш полк был единым,
очень сплоченным коллективом, большая заслуга нашего
командира. За короткий срок этот коллектив добился
четкой, слаженной боевой работы и прочно завоевал
славу лучшего полка в дивизии. С мая 1942 года до Дня
Победы он не выбывал ни на один день из состава
действующих частей, нередко выполняя самые сложные и
ответственные задания.
Бывали такие максимально напряженные боевые
ночи, когда полк производил более трехсот боевых
вылетов. Можно себе представить, как надо было
организовать и воодушевить людей, чтобы выполнить задание и
выдержать такую гигантскую нагрузку! Причем работа
проводилась, как правило, вслепую, в темноте.
Прилетали машины, девушки-«вооруженцы», даже не пользуясь
фонариками, подвешивали бомбы, закрепляли
бомбодержатели. Техники устраняли дефекты, заправляли горючим
самолет. Машина обслуживалась за две-три минуты и
снова взмывала ввысь...
Лето 1942 года на Южном фронте отличалось
исключительно ожесточенными боями. Враг бешено рвался к
Волге, на Кавказ. Наши войска отходили, упорно
обороняя каждый рубеж, каждую высоту.
/^ь\ отходили, но свято верили, что придет время — и
погоним врага на запад, до самого Берлина.
Выражая наши чаяния, Наташа Меклин писала:
31

Все тихо, все покрыто мглой.
Но вслушайся — жужжанье раздается.
То прежде мирные машины рвуться в бой,
И сердце в их груди стучит и бьется.
Ночь. Тьма. Лишь яркий свет ракет
Порой то вспыхнет, то погаснет...
tAbi завоюем радость, солнца свет!
Вы вырвем у врага утраченное счастье!
Работы в тот нелегкий период у нас на много
прибавилось. Кроме обычных полетов на бомбометание,
приходилось выполнять дневные разведывательные полеты,
которые доставляли куда больше хлопот и переживаний,
чем ночные. И это вполне понятно. Ведь ночью, как
правило, имеешь дело только с зенитчиками, да и тем
трудно вести прицельный огонь в темноте. А днем, кроме
зенитчиков, приходилось еще остерегаться и вражеских
истребителей, против которых у нас не было никакого
оружия.
Ведь что такое У-2? Образно выражаясь, кусок
перкали и фанеры, медленно летящая мишень. Единственная
защита при встрече с противником — хорошая
маневренность машины да выдержка экипажа. Поэтому, бывало,
летишь и непрерывно следишь за воздухом. Появилась
на горизонте черная точка — вот и гадаешь, свой
самолет или чужой? И тут же на всякий случай высматриваешь
балку или овраг, чтобы вовремя туда нырнуть в случае
атаки. К этому следует добавить, что летали мы без
парашютов, предпочитая брать с собой лишние бомбы...
Линия фронта менялась непрерывно, чуть ли не
каждые сутки. А мы продолжали летать на задания и
бомбили наступающие фашистские части. Бывало и так, что
противник почти вплотную подходил к району
базирования полка. Улетать в этих случаях приходилось
буквально из-под носа у фашистов. И надо было иметь такой
находчивый и решительный ум, как у Бершанской, ее вы-
32

держку и самообладание, чтобы выходить с честью и без
потерь из подобных ситуаций. Иногда случалось, что
командир, еще не успев выпустить экипажи на задание,
вдруг получал приказ — отходить. А как отходить, если
люди в полете?
Тревожное положение создалось однажды в станице
Чалтыре. Прилетавшие экипажи один за другим
докладывали командиру полка, что видели, как отступают наши
войска и кругом пылают пожары, а радиосвязь с
дивизией прекратилась.
Видим, задумалась Евдокия Давыдовна. И нам
понятны были ее мучительные сомнения, колебания. Как
определить тот единственный момент, когда медлить уже
нельзя? Уйдешь рано, пока другие еще сражаются,—
скажут, струсила. Не уйдешь вовремя — рискуешь поставить
под удар само существование полка, жизнь подчиненных.
Бершанская побежала к самолету, села в кабину: надо
посмотреть все самой, тогда легче принять решение.
Взлетела и видит — окрестности заволокло дымом,
языки пламени пожаров подбираются уже чуть ли не к
аэродрому. Посадила машину и снова уверенно, спокойно
стала отдавать распоряжения. Вызвала командира батальона
аэродромного обслуживания, приказала срочно
сворачиваться и приступить к перебазированию техники и
наземного эшелона. Все экипажи (и сама Бершанская тоже)
посадили по два человека в задние кабины, чтобы никого
не оставить. Командир полка, как и положено
настоящему командиру в подобном случае, вылетела с аэродрома
последней.
На новом месте базирования в штабе дивизии ее
встретили радостно. Полковник Попов рассказал, что,
потеряв связь с полком, все они очень переживали за нас.
А Бершанская, слушая командира дивизии, думала:
«Какое счастье, что я вовремя отдала приказ. Всех вывезли.
Люди остались живы». Выйдя из штаба, она подошла к
группе девушек, ласково обняла кого-то за плечи. Мы все
2 Зак. 1688 33

растерянно смотрели на огромное, вполнеба зарево.
Горел Ростов. Лицо командира полка сразу посуровело:
«Ничего, товарищи, будет и на нашей улице праздник».
...Однажды в Сальских степях командир полка
выпустила все экипажи на задание, а вскоре прибежал
дежурный и сказал, что фашисты наступают и могут с минуты
на минуту оказаться здесь. На этот раз связь с дивизией
действовала, но предупреждение штаба о приближении
врага ничего уже не могло изменить. Прилетел сам
полковник Попов. Увидев, что полк еще на прежнем месте,
он строго спросил: «Вы скоро улетите?» Бершанская
только развела руками. Она оставалась на летном поле
до тех пор, пока с задания прилетел последний самолет
и ему было указано место базирования.
На этом злоключения не кончились. Мы перелетели
на новую точку вместе с мужскими полками дивизии. Но
оказалось — надо уходить дальше.
А тут как раз начался сильный ливень, заполыхали
молнии, загрохотал гром. На войне это было
удивительно: грохотали не пушки, а просто обычный гром. Но
тогда звуки грома были не менее тревожными, чем
артиллерийские залпы. Нас настигал враг, надо было что-то
предпринимать.
В штабе Евдокия Давыдовна сначала внимательно
слушала спор взволнованных офицеров, потом их голоса
стали доноситься до нее как бы сквозь вату,
приглушенно. Она ненадолго «ушла в себя» — так бывало всегда,
когда предстояло принять неожиданное и смелое
решение. Перед ней вдруг возникло лицо Расковой,
ясноглазое и строгое. Вспомнила, как давала Марине
Михайловне обещание высоко нести честь полка, будто наяву
увидела улыбку Расковой, услышала звонко произнесенные,
чуть насмешливые слова: «Ну что, подруга, покажем
мужчинам, что и мы можем воевать не хуже сильного
пола!»
— Вот что...— Бершанская поднялась со скамьи, об-
34

ращаясь к полковнику Попову.— Я полечу искать
аэродром.
В комнате наступило молчание. Взгляды
присутствующих устремились к говорившей. Летчики понимали, что
значит вылететь в грозу на По-2.
Сборы были недолгими. Евдокия Давыдовна набрала
изрядное количество ракет, посадила в заднюю кабину
штурмана и техника и полетела ночью, в страшный
ливень, искать площадку для перебазирования. «Спорить с
бурей» оказалось нелегко, было просто физически
трудно удерживать легкий самолет в равновесии. И все же
Евдокия Давыдовна увидела подходящее поле для
посадки.
Вскоре на новый аэродром вылетели все машины
полка. Подсвечивая и сигнализируя ракетами, Евдокия
Давыдовна помогла им приземлиться без единой поломки.
И подобные случаи бывали не раз. Бершанская знала:
хороший командир тот, кто сам первый принимает на
себя испытания, кто последним покидает поле боя или
аэродром при отступлении, кто показывает пример
стойкости и отваги.
Командование дивизии, 4-й Воздушной армии и сам
командующий генерал-полковник К. А. Вершинин с
большим уважением, доверием и вниманием относились к
нашему командиру. Они высоко ценили ее и за то, что в
условиях войны Бершанская сумела сколотить дружный
и крепкий коллектив, который постоянно был готов
выполнить самое сложное боевое задание. Вот как
характеризовало Евдокию Давыдовну командование дивизии:
«Летный и штурманский состав полка, воспитанный тов.
Бершанской, выполняет боевые задания при любых
метеоусловиях, в ряде случаев при чрезвычайно тяжелой
метеообстановке. Боевая работа полка получила высокую
оценку наземного командования в период Моздокско-
Прохладненской операции. В значительной h\epe
продвижение противника на южный берег через реку Терек в
2* 35

районе Моздок и Прохладный сдерживались действиями
ночной авиации. Полк является крепкой боевой единицей.
Личный состав глубоко предан Родине и большевистской
партии».
По достоинству оценив заслуги девушек-авиаторов,
командование предложило представить наградные
материалы на особо отличившихся в боях. Волнуясь, Евдокия
Давыдовна подписала первые наградные листы. В ночь
на 14 сентября 1942 года перед строем полка был зачитан
приказ о награждении орденами и медалями командиров
эскадрилий Амосовой и Никулиной; заместителя
командира эскадрильи Смирновой; летчиц Макогон, Носаль,
Парфеновой, Пискаревой; штурманов Рудневой, Велик,
Гельман, Ароновой, Пасько, Розановой; инженера
Стрелковой, авиатехников Алексеевой, Коротченко, Калинки-
ной, Титовой; «вооруженцев» Бузиной, Шерстневой, Хо-
рошиловой и других. Особенно радовались девушки,
услыхав, что сама Евдокия Давыдовна награждена
орденом Красного Знамени.
А спустя немного времени командующий Военно-Воз-
душными Силами Закавказского фронта, впоследствии
командующий 4-й Воздушной армией генерал К. А.
Вершинин прислал Евдокии Давыдовне поздравление:
«Товарищ Бершакская!
И все твои бесстрашные орлицы, славные дочери нашей
Родины, храбрые летчицы, штурманы, механики, «воору-
женцы», политработники — приветствую и крепко жму
руку.
1. Посылаю некоторое количество, хотя и не
предусмотренных «по табелю», но практически необходимых
принадлежностей туалета.
Кое-что имеется в готовом виде, а часть в виде
материала, так как необходима индивидуальная пошивка.
Я думаю, с последним справитесь. Распределение
сделайте своим распоряжением. Получение прошу подтвердить.
2. Материал на присвоение полку звания гвардейско-
36

го — на подписи. Заслуги полка у всех вызывают
единодушное одобрение. Заботу о всех вас проявляет лично
генерал армии т. Тюленев И. В.
3. Приказы по индивидуальным правительственным
наградам подписаны в отношении вашего полка — без
изменений...
При возможности сообщите, какие у вас есть нужды
и просьбы.
Будьте здоровы!
Желаю успеха в боевых делах!
Командующий ВВС фронта
25 октября 1942 года.
К. А. Вершинин».
Ноябрьские праздники встретили радостно. Вечером
в гости приехали наши «братцы» из соседнего полка
Бочарова, а также командование дивизии во главе с
генералом Поповым. У всех было прекрасное настроение:
противник выдохся и прекратил на нашем фронте
активные наступательные действия.
После торжественной части состоялся концерт
художественной' самодеятельности. И когда Валя Ступина
закончила свое выступление песней «В землянке», в зале
установилась волнующая тишина; в бесхитростных словах
этой песни каждый узнавал свою судьбу...
Песня на фронте была нашим неизменным спутником,
верным другом. Она помогала жить и сражаться. Часто
перед полетами, когда плотные сумерки южной ночи
спускались на землю, мы собирались у самолета и пели.
Первой нередко начинала командир полка. Евдокия Да-
выдовна хорошо знала народные песни, а ее мягкий,
приятный голос был удивительно созвучен их лирическим
мелодиям.
Эти ночи и сейчас я вижу перед собой, стоит только
закрыть глаза. Призывно мерцают в бездонной-вышине
37

звезды, с гор тянет холодом, издали доносится глухой
шум канонады, неслышно, как в немом кино, движутся
по аэродрому тени, иногда только раздается стук
падающего инструмента. А песий все льются и льются... На
смену одной приходит другая. И каждая рождает в душе
свой отклик. Одна печалит, другая радует, третья
навевает нежную грусть, вызывает сожаление о чем-то
далеком, прекрасном. Сколько песен, столько и чувств. Но
во всех песнях есть одно общее — к ним нельзя быть
равнодушным. Как остро это чувствовалось на фронте...
В жизни, а особенно на войне постоянно происходит
смена радости и печали.
Неуемной радостью отозвалась в наших сердцах весть
об окружении гитлеровцев под Сталинградом. Эхо
великой битвы докатилось и в предгорья Кавказа: новый год
ознаменовался переходом наших войск в решительное
наступление.
Стояла на редкость плохая погода. Снегопад, туманы
и низкая облачность почти исключали применение
авиации. Но на ходе боевых действий это сказаться уже не
могло. Громя фашистов, наши части стремительно
продвигались вперед. А полк готовился к очередному
перебазированию.
И вдруг 7 января чфишло трагическое известие о
гибели Расковой. Бершанская, взяв газету, ушла в свой
кабинет, чтобы никто не видел ее слез. Лицо Марины
Михайловны было прелестным даже в траурной рамке. Те
же глаза, та же милая, чуть застенчивая улыбка...
Вспомнились сказанные ею на прощание слова: «Я уверена...
вы со временем станете гвардейцами...»
Марина Михайловна не ошиблась. 8 февраля генерал
Попов прочитал перед строем приказ о преобразовании
нашего легкобомбардировочного ночного авиаполка в
46-й гвардейский.
Плотные черно-серые тучи нависли над размытой
дождями землей, мокрый ветер, будто сорвавшись с це-
38

пи, носился по аэродрому, раздувая паруса
брезентовых полотнищ, которыми покрывались моторы машина
Но даже ненастная погода не могла охладить всеобщей
радости. Отныне мы — гвардейцы! Наш полк—первый
в Советской Армии женский гвардейский полк!
Как счастливы были девушки! Как они шутили,
смеялись, поздравляли друг друга. Исключение составляла
лишь Наташа Меклин. Забившись в укромный уголок, она
что-то сосредоточенно писала, бросая сердитые взгляды
на тех, кто пытался ей помешать. Потом, подойдя к
командиру полка, молча протянула несколько исписанных
листков.
— Что это? — удивилась Евдокия Давыдовна.
— Марш. Наш гвардейский марш. Может, что-нибудь
написала не так...— запинаясь, ответила Наташа.
Евдокия Давыдовна прочитала стихи сначала про себя,
потом вслух:
На фронте встать в ряды передовые
Была для нас задача нелегка.
Боритесь, девушки, подруги боевые,
За славу женского гвардейского полка.
Вперед лети
С огнем в груди
Пусть знамя гвардии алеет впереди.
Врага найди,
В цель попади,
Фашистским гадам от расплаты не уйти...
— Хорошо, Наташа,— глядя на взволнованную
девушку, улыбнулась Бершанская.— Думаю, со мной все
согласятся: отныне это будет.наш гвардейский марш!
...Фронтовые дни и ночи. Огненные брызги зенитных
разрывов, каждая искра которых несла смерть.
Разноцветные пряди трассирующих пуль, тугой, как резина,
ветер, то почти ощутимой преградой встающий на пути к
цели, то словно невидимый добрый дух быстрее несущий
твой самолет к родному аэродрому, где его обязатель-
39

но встретит мудрая и спокойная Евдокия Давыдовна,
товарищ Бершгнская, наш командир полка.
Она любила нас высшей любовью: сознательной,
строгой и справедливой. И делала все, чтобы в наших
действиях было как можно меньше ошибок. Ведь на
войне, как известно, за ошибки расплачиваются кровью.
Видимо, именно поэтому Бершанская не уставала учить нас
строжайшей дисциплине и нерушимой организованности.
Она не раз говорила, что это и есть «материальная
основа успеха, железный закон победы». И однОполчанки
гордились исполнительностью, умением четко
отрапортовать командиру, быстро, точно выполнить любой приказ.
Мы даже подчеркивали это, радуясь молчаливому
одобрению в глазах Евдокии Давыдовны, сдержанность и
волю которой особенно ценили после каждого тяжелого
испытания.
А самое главное — она закалила нас, научила, не
сгибаясь, переносить любые невзгоды, сохранять
присутствие духа в критические моменты, уверенно и
мужественно смотреть в лицо любой опасности. Мы постоянно
помнили слова нашего командира: «Победителем бывает тот,
кто проявляет при выполнении задания способность
преодолевать любые трудности; показывает умение,
мастерство, храбрость, выдержку...» И стремились воспитать в
себе эти качества.
Наша боевая подруга и полковой поэт Ира Каширина
выразила чувства каждой из нас, когда в своей поэме,
посвященной полку, написала о Евдокии Давыдовне
идущие от сердца слова:
...Нет, кажется, женщины более скромной,
Чем наша майор, командир боевой,
В работе большой, напряженной, огромной,
Прекрасный товарищ, простой, волевой.
Мы все ее любим, и каждая тайно
Мечтает спасти ее в жарком бою.
40

Без шума и пафоса, будто случайно,
Отдать за нее жизнь и силу свою.
Нет, это не лесть! Зачем она людям,
Которых роднят боевые дела.
Об этом мы ей говорить и не будем,
Мы делом покажем, чтоб так поняла...
Ира Каширина сложила голову в бою. Как горевали
однополчане, как горевала Евдокия Давыдовна! Сколько
прибавилось у нее седых волос от печали о павших
товарищах и своих воспитанницах... В трудных походах и
полетах, в напряженной боевой деятельности наш
командир всегда была рядом с нами.
...Ночные полеты, слепящие щупальца прожекторов,
зенитный огонь, и ни с чем не сравнимая радость удачно
выполненного боевого задания, радость победы!.. Все это
вспомнилось, когда мы с Евдокией Давыдовной стояли
у раскрытого окна и смотрели на мирный ночной
Севастополь... Город сиял дальними и ближними огнями. Они
мигали приветливо и добро. Снизу, с бульвара,
раздавалось негромкое звучание гитары, незнакомый голос пел:
«Тихо плещет волна, ярко светит луна...» А на сердце —
легко и радостно. Со мной рядом был близкий и родной
человек. Обе молчали. Евдокия Давыдовна задумчиво
смотрела куда-то вдаль...
На следующее утро h\h\ рано вышли из гостиницы и
отправились бродить по зеленым бульварам и площадям*
Бершанская хорошо знала город и стала моим гидом.
Было радостно от сознания, что иду рядом со своим
командиром. Нам повстречались матросы, которые
родились и выросли в послевоенные годы. Приятно было
смотреть на их юные светлые лица, на то, как южный
ветерок треплет ленточки их бескозырок. На бульварах
играли дети. Город утопал в зелени и цветах. Он был
нарядный и величественный.
41

Мы вышли к морю.
Я люблю море. Когда вижу необозримую дымчатую
даль, когда открывается взору спокойно колышущаяся
масса воды, на душу нисходит тишина, которая словно
очищает и умиротворяет. Не могу оторвать глаз от
белых чаек, парящих над водной гладью, от седых горных
вершин, от нежно переливающегося под солнечными
лучами .морского простора.
— Ну, как тебе понравился город? — спросила
Евдокия Давыдовна. Я только улыбнулась и развела руками.
Севастополь! Такой светлый, такой мирный, такой
величественный! И лазурное небо, и каштаяы в цвету.
Улицы широченные, вокруг новые дома из стекла и бетона.
Они кажутся воздушными, невесомыми. Город русской
гордости и славы! Как он вырос, преобразился!
Двадцать лет прошло после боев...
Двадцать лет! И вдруг почудилось, что прозрачную
тишину с треском раскололи орудийные залпы и
громовые разрывы снарядов, море вспенилось от сброшенных
бомб, а безоблачную синь неба пробуравили
пикирующие самолеты...
— Помните? — хотела я спросить Евдокию Давыдов-
ну, но она заговорила сама.
— Ты помнишь, как мы здесь воевали?
Да, я помню... Севастопольское военное небо! Днем
оно было страшным для гитлеровцев из-за советских
штурмовиков, истребителей, дневных
бомбардировщиков. А ночью им не давали покоя наши По-2. Начиная с
форсирования Керченского пролива и кончая разгромом
фашистских войск на мысе Херсонес, наш полк жил одной
мыслью — скорее освободить крымскую землю! Здесь,
в боях за Севастополь, с особой силой проявился у
гвардии майора Бершанской незаурядный талант летчика и
командира. В совершенстве владея техникой
пилотирования и мастерством бомбовых ударов, она первая
предложила увеличить бомбовую нагрузку до 400 килограммов
42

на каждый вылет за счет уменьшения количества
горючего. По ее инициативе экипажи Нади Поповой, Дины
Никулиной и мой провели этот успешный эксперимент.
В дальнейшем так стали поступать и другие летчицы.
Немцы стянули на севастопольскую землю много
боевой техники, в том числе зенитную артиллерию. Они
успели окопаться и залезть в бетонные укрытия.
Выковыривать их оттуда было трудно. Прижатые к морю,
фашисты цеплялись за каждый метр крымской земли,
особенно в Севастополе и на мысе Херсонес. Гитлеровцы
пытались укрепить линию обороны так, чтобы сделать ее
неприступной и с суши, и с моря. Но им крепко мешали
яростные атаки наших наземных частей и мощные удары
с воздуха.
Командир полка старалась найти новые методы бое**
вого взаимодействия, маневрирования, выхода из-под
зенитного огня и прожекторов. В короткие майские ночи
сорок четвертого года еще засветло мы были в
самолетах и кончали работу утром, успев сделать во четыре-
пять боевых вылетов. Бершанская не только учила своих
подчиненных искусству бить врага эффективно, но и сама
проявляла исключительное мужество, отвагу.
Наш полк временно передали 2-й гвардейской ночной
бомбардировочной Краснознаменной авиадивизии.
Событие это совпало с его награждением орденом Красного
Знамени за успешные действия при освобождении
Феодосии.
— Ну что ж, посмотрим, каковы мои новые
орденоносные подчиненные,— сказал командир дивизии
генерал-майор Кузнецов, прибывший принимать новый, да к
тому же еще женский полк.
Бершанская и все м\>\, честно говоря, не очень
обрадовались новому «хозяину». Думали, и здесь повторится
старая история: недоверие, ирония, снисходительные
43

улыбки, любопытство. В прежней дивизии, когда мы
вошли в ее состав, за девушками утвердилось нелестное
название — «несерьезная авиация». Чтобы доказать
полную несостоятельность такого определения,
потребовалось немало времени.
Во 2-й дивизии, вопреки опасениям, часть майора Бер-
шанской встретили как равную. Гвардейцы 2-й имели од*
нотипную с нами материальную часть и по собственному
опыту знали, что за машина У-2 и каково летать на ней
под зенитным огнем, в лучах прожекторов.
Генерал Кузнецов привез боевой приказ: «Произвести
массированный бомбовый удар по аэродрому
противника на мысе Херсонес. Первый вылет с интервалами
между экипажами через одну минуту».
Целый день шла подготовка к выполнению важного
боевого задания. И целый день Бершанская, конечно,
была на ногах. А ночью — вылетать. Но прежде всего
надо было произвести расчеты — сколько взять бензина,
чтобы его хватило на весь полет. Это имело огромное
значение при повышенной почти в два раза бомбовой
загрузке самолетов. Ведь бомбы брались за счет
бензина. Кроме того, требовалось точно рассчитать
количество бомб на целую ночь, дать хотя бы минимальный
отдых летному и техническому составу перед предстоящей
работой, обеспечить людей всем необходимым для
полетов.
Затем был проведен короткий митинг. Бершанская
призвала нанести гитлеровцам чувствительный удар и
помочь наземным войскам скорее изгнать врага с крымской
земли.
Не успели сгуститься сумерки, как гвардии майор
Бершанская первая вылетела на задание. За ней
поочередно, с минутным интервалом, последовали другие
экипажи полка. Как всегда, в полете сразу установилось пол-
44

ное взаимопонимание между Бершанской и штурманом
полка Ларисой Розановой. Лариса внимательно следила
за четкими координированными движениями Евдокии
Давыдовны. На фоне темнеющего неба ясно различались
самолеты, летевшие за ведущим. Синева неба
постепенно сгущалась, и, когда мы подошли со стороны моря к
мысу Херсонес, уже наступила черная южная ночь.
Все было рассчитано до секунд. Экипаж Бершанской
вылетел первым не только в полку, но и в ночной
бомбардировочной дивизии. Поэтому задержка во времени
могла создать ненужную сутолоку над целью, так как
после нас вылетели уже и другие полки.
Машину Бершанской «схватили» сразу шесть
прожекторов. Вокруг самолета рвались зенитные снаряды,
осколки их барабанили по плоскостям и фюзеляжу. Бер-
шанская мастерски маневрировала, приближаясь к
намеченной цели. Вот показался вражеский аэродром.
Штурман сбросила САБы, скользнула взглядом по
приборам. Пора.
Склонившись над прицелом, Розанова выбрала внизу
на стоянке большой транспортный самолет и подала
команду летчице заходить на боевой курс. Летчица
сманеврировала, обеспечивая точность бомбометания.
Штурман действовала безошибочно: немецкий самолет
загорелся, не успев взлететь с аэродрома. А Бершанская,
уклоняясь от разрывов, уже умело применяла приемы
противозенитного маневра, чтобы сбить гитлеровцев с
точного прицела.
Впоследствии Евдокия Давыдовна побывала на мысе
Херсонес, чтобы посмотреть результаты бомбовых
ударов полка. К\ы с большим волнением ожидали ее
возвращения. Бершанская рассказала, как попыталась было
отыскать уничтоженный ею самолет. Но на летном поле
оказалось так много сбитых при взлете и поврежденных
45

вражеских машин, что определить там «свою работу»
не было никакой возможности.
Разгром был полный. Обезумевшие гитлеровцы
потеряли всякую ориентировку. Один их самолет пролетел
на бреющем над нашим стартом в Чеботарке, заметался
Из стороны в сторону и произвел посадку на соседнем
аэродроме мужского полка нашей дивизии. Шофер на
грузовой машине с бомбами встал на взлетной полосе
впереди самолета и преградил путь гитлеровцу.
Получилось, что немецкий летчик сам прилетел в советский
плен.
А через несколько часов крымская земля была
полностью очищена от фашистов. Но победа далась нелегко.
Здесь, в боях за Севастополь и мыс Херсонес, полеты
были особенно трудными и напряженными. О нагрузке,
которую вынесли наши девушки, можно судить хотя бы
по тому, что за этот короткий период ^ль\ совершили
1147 боевых вылетов, что составляло в среднем по 150
вылетов в ночь.
Хочется подчеркнуть, что как раз в это время
авиация фронта стала применять новую тактику —
одновременные полеты нескольких групп машин на разной
высоте, в несколько ярусов. Это позволяло наносить по
противнику более концентрированные и мощные удары, но
зато потребовало от летчиков и штурманов
исключительной внимательности и точного расчета. Чтобы
предупредить столкновения в воздухе, мь\ летали с бортовыми
огнями, так сказать, нарушая маскировку, и выключали их
лишь при подходе к цели. Но, несмотря на повышенную
сложность работы и исключительную насыщенность
вражеской обороны средствами зенитной защиты, в боях за
освобождение Севастополя полк потерь не имел.
Теплым августовским днем сорок четвертого года мъ\
прозожали гвардии майора Бершанскую в Москву на
46

Четвертый антифашистский митинг советских женщин.
Евдокия Давыдовна уезжала не очень охотно: ей так не
хотелось даже на время покидать свою большую и
дружную фронтовую семью.
В зале имени Чайковского, где проходил митинг,
Евдокию Давыдовну обступили многочисленные
корреспонденты. Их интересовала каждая деталь жизни и боевой
деятельности прославленной женской гвардейской
авиачасти. Потом несколько минут переполненный зал стоя
приветствовал нашего командира. Майор Бершанская
говорила о характере войны, в которой участвовал
советский народ, об освободительной миссии Красной Армии,
в рядах которой доблестно сражался женский полк под
ее командованием. Она рассказывала о боевых буднях
полка, о мужестве и отваге простых советских девушек,
которые отдают все силы и умение дли разгрома врага.
Несколько дней своего пребывания в Москве Евдокия
Давыдовна использовала для выступлений перед
многочисленными аудиториями, и думаю, что люди, слушавшие
ее, надолго запомнили эти встречи.
...Вместе с нашими наземными частями полк
участвовал в освобождении Белоруссии и Польши. День Победы
гвардии подполковник Бершанская и ее питомцы
встретили в фашистской Германии. Как давно и, кажется,
совсем недавно это было...
Ликующие, взволнованные девушки угомонились
только к утру. Евдокия Давыдовна накинула на плечи шинель
и вышла из штаба. После недавней суматохи, шума и
криков тишина казалась такой густой и плотной, что ее
хотелось потрогать руками.
Невдалеке, за поломанной оградой дремал окутанный
сизоватым туманом сад. Справа от него поблескивало
мокрым асфальтом шоссе, а у самой обочины, беспо-
47

мощью задрав вверх оглобли, валялась перевернутая
телега.
Небо уже поблекло, все явственнее на нем
проступала лимонная полоска зари. Начинался рассвет. Рассвет
первого дня мира. Он надвигался с востока, оттуда, где
раскинулись дорогие просторы нашей Родины.
Евдокия Давыдовна долго смотрела, как все ярче и
ярче разгоралась заря. Брызнул расплавленным золотом
диск солнца, его лучи прошили насквозь сизоватый туман,
и сейчас же заиграли бриллиантами брызги на росистой
майской траве.
Евдокия Давыдовна вдохнула полной грудью свежий
утренний воздух, уже не пахнувший гарью войны. Как это
прекрасно — мир, тишина! Завоеванный тобой и твоими
товарищами мир!
Итак, кончилась боевая страда, наступили мирные
будни. Позади долгий путь от Донбасса и предгорий
Кавказа до поверженной Германии. Впереди новая,
завоеванная ценой великих жертв и лишений мирная жизнь.
— Наш полк выполнил поставленную перед ним
задачу,— говорила Евдокия Давыдовна на последнем
партийном собрании в октябре 1945 года.— Он доказал, что
советская женщина в грозное для Родины время может
мужественно, стойко и самоотверженно, с оружием в
руках защищать свое любимое Отечество! Вступая в новый
этап жизни, каждая из нас горит желанием учиться и
работать на благо и процветание Отчизны...
Через месяц после партийного собрания многие были
демобилизованы. Первое время Евдокии Давыдовне было
трудно смириться с мыслью, что нет больше девушек —
летчиков, штурманов, техников, нет спаянного воинской
дисциплиной коллектива, а есть более двухсот непохожих
друг на друга жизней, которые теперь вряд ли
когда-нибудь сольются в одну.
Что же, в сущности так оно и должно быть. Ведь де-
48

вушки пошли воевать для того, чтобы на земле
восторжествовал мир и каждый человек вернулся к
созидательному труду.
...Сегодня Евдокия Давыдовна Бершанская — мать
троих детей. Она счастлива в семейной жизни, ведет
большую партийную и общественную работу. Евдокия
Дэвыдовна член Советского комитета ветеранов войны,
заместитель председателя авиационной группы при
секции бывших фронтовиков Комитета ветеранов, член
пленума районного комитета ДОСААФ. Ее волнующие
рассказы о грозных годах войны часто слышат не только
москвичи, но жители многих городов и сел нашей страны.
И теперь, тридцать лет спустя, не ржавеет дружба
ветеранов полка. Бывшие гвардейцы едут к любимому
командиру и так же, как на фронте, поверяют ей свои
радости и тревоги. Каждая из нас знает, что именно у
Евдокии Давыдовны она всегда получит дружескую
поддержку и нужный совет.
...На одном из пионерских сборов, в торжественную
минуту выноса Красного знамени, я взглянула на
посуровевшее, взволнованное лицо Бершанской. Она
вытянулась по стойке «смирно» вместе с ребятами, услышав бой
барабана. И я вспомнила тот праздничный день, когда
нашему полку вручали алое гвардейское Знамя.
Строй замер, не отрывая взглядов от бархатного
полотнища — символа высшей воинской доблести. В нем
были наша жизнь, слава, честь, гордость. Прежде чем на
этом полотнище выткали золотом наименование
женского полка, он прошел через длинную вереницу
напряженных боевых ночей, через ожесточенные обстрелы, через
горечь потерь. У девушек перехватило дыхание и в горле
вастрял комок, когда наш командир припала на колено и
49

коснулась губами алого стяга. Минуту длилась
торжественная тишина. Потом взволнованно зазвучали слова
гвардейской клятвы:
— Принимая гвардейское Знамя, дадим клятву
советскому народу, Коммунистической партии, что высокое
звание гвардейцев оправдаем с честью в жестоких боях с
врагом. Мы, женщины-воины, гордо пронесем
гвардейское Знамя через фронты Отечественном воины до
окончательного разгрома врага. Будем преданно служить
Родине, защищать ее мужественно и умело, не щадя своих
сил, крови и самой жизни.
— Клянемся! — ответили командиру сотни голосов.
— ...Будем свято хранить и множить славные боевые
традиции русской гвардии, советской гвардии...
— Клянемся]
...Мы не пожалеем жизни, чтобы отомстить
фашистским извергам за разрушение наших городов и сел, за
истребление советских людей...
— Клянемся!
— ...Клянемся своим гвардейским именем, своей
гвардейской честью, что, пока видят наши глаза, пока
бьются наши сердца, пока действуют наши руки, мы
будем беспощадно истреблять фашистских разбойников.
Мы не успокоимся до тех пор, пока не лишим врага его
последнего дыхания.
— Клянемся!
— ...Проклятие и смерть фашистским оккупантам!
Слушай нас, родная земля! С гвардейским Знаменем,
под водительством Коммунистической партии пойдем к
победе до полного изгнания врага из пределов нашей
любимой Родины!
— Клянемся!
Мы не только навсегда запомнили эту клятву. Мы
свято выполнили ее. И счастливы этим.
50

КОМИССАР ИДЕТ ВПЕРЕДИ
Вошла она — никто не заметил. Черноволосая,
невысокая. С двумя шпалами на петлицах.
Иронически оглядела девчат. Улыбнулась. Не
улыбнуться было невозможно: в больших, чуть ли не до пят
гимнастерках, широченных галифе, огромных кирзовых
сапогах мы походили скорее на персонажей
юмористического журнала, чем на солдат.
— Хорошенький вид, ничего не скажешь! Да разве
так заворачивают портянки? Километра не пройдешь,
свалишься — и ноги в волдырях. Смотрите, как это
делается... Вот и все. Готово. Теперь хоть на край света
можно шагать.
— Кто это? — шепотом спросил кто-то из девчат.
— Я комиссар, девушки. Вместе будем служить.
Зовут меня Евдокия Яковлевна.
— А где вы так наловчились?
— У пограничников. Как-нибудь расскажу... А сейчас
вот что... Ходить в таком виде — только срамить армию.
Я уж не говорю о том, что не гоже ронять достоинство
женского пола. Объявляется аврал.
— Война же,— неуверенно обронили рядом.
— Причем здесь война! Где сказано, что на войне
девушки должны быть похожими на пугала? Нет, так не
пойдет!
Она помолчала, о чем-то думая. Потом предложила;
— Кто смелый, подойдите ко мне.
Вперед шагнула чернявая девушка. Евдокия
Яковлевна начала вертеть и крутить ее, одернула гимнастерку,
затянула потуже ремень, подколола булавками шинель:
— Здесь надо ушить, а тут обрезать...
Через несколько минут недавно мешковатая фигура
стала похожа на ладно скроенного, подтянутого солдата.
— Вот так, кажется, лучшо.
51

Удивленные столь неожиданным превращением
подруги, мы захлопали в ладоши.
А комиссар действовала, как мать в большой семье,
когда одежда старших переходит к младшим и ее надо
подогнать по фигуре нового владельца. Наверное, с того
момента и пошло гулять по полку нежно-ласковое
прозвище, которое мы за глаза дали комиссару: «Наша
мать».
Евдокия Яковлевна Рачкевич вошла в жизнь летчиц
так легко и незаметно, будто мы не первый год были
вместе. Забот у нас в те дни, прямо скажем, хватало.
Ведь кем мы были тогда — мы сами и наш полк?
Вначале мы проходили ускоренный курс обучения
летно-техническим специальностям. Там существовало
четыре группы: летчиков, штурманов, техников и «воору-
женцев». Никто из нас не изучал раньше ни тактики, ни
штурманского дела, ни бомбово-стрелкового
вооружения, ни многих других дисциплин, без овладения
которыми нечего было и думать попасть на фронт. Можно себе
представить, какая нагрузка легла на нас, девушек,
решивших сражаться бок о бок с мужчинами.
В летную группу зачислили женщин, работавших
пилотами в Гражданском воздушном флоте и инструкторами
аэроклубов. Их успешно обучали летать ночью и владеть
оружием.
Труднее было со штурманами. До войны женщин-
штурманов в авиации можно было пересчитать по
пальцам. Навигации и бомбометанию предстояло обучить в
короткий срок вчерашних студенток. Эту наиболее
многочисленную группу в первую очередь и опекала Евдокия
Яковлевна Рачкевич.
Многое ее озадачило поначалу. И прежде всего
пестрота биографий, несхожесть характеров ее питомцев.
Перед комиссаром проходили десятки девушек. Извест-
52

ная пословица гласит, что прежде чем узнать человека,
надо съесть с ним пуд соли. У Евдокии Яковлевны было
на сей счет свое мнение:
— Сокола по полету узнают! — говорила она.— А вы
теперь — летчицы. В небе и узнаем друг друга...
Кого только не свела судьба под своды общежития
летной школы зимой 1941/42 года! Вот кареглазая Таня
Сумарокова. До войны — студентка Московского
медицинского института. Казалось бы, авиация и медицина —
понятия далекие. Но Таня добилась в ЦК ВЛКСМ
разрешения летать, стать штурманом. В Москве у нее осталась
мать. Отец, как и у многих из нас, ушел на фронт.
Или вот эта девушка, с шапкой темно-каштановых
волос. По списку она значилась в тетради у Рачкевич самой
первой. Фамилия ее Аронова, зовут Раиса. Окончила
первый курс Московского авиационного института,
энергичная, быстрая, находчивая.
Евдокия Яковлевна знала, что душу девушки, как и
многих ее сверстниц, увлекла книга Марины Расковой
«Записки штурмана». Еще не окончив 10-го класса, Рая
послала письмо в летное училище. Были в письме, между
прочим, и такие строки: «Я не мыслю себе жизни без
авиации». Когда пришел ответ, что в военную авиацию
девушек не принимают, день показался ей мрачнее ночи.
Рая «с горя» подала заявление в сельскохозяйственный
институт, на факультет механизации. И может, она
навсегда рассталась бы со своей мечтой, если бы в ее
родном Саратове не было аэроклуба. При первой попытке
поступить в него Раю забраковала медицинская
комиссия. Но девушка оказалась настойчивой и добилась
своего.
Теперь-то уж твердо было решено: ее призвание —
авиация. С сельскохозяйственным институтом, хотя и
проучилась два года, Рая решила расстаться. Небо взяло ее
53

в плен сразу и навсегда. В 1940 году Аронова стала
студенткой Московского авиационного института. Приняли
ее не только за хорошую успеваемость в прежнем вузе:
вместе с другими документами при поступлении в МАИ
она предъявила и копию квалификационного
удостоверения пилота.
А когда началась война, пилот запаса Раиса Аронова
пришла в ЦК комсомола и потребовала, чтобы ее
отправили на фронт...
Евдокия Яковлевна Рачкевич хорошо знала
биографии своих подопечных и безгранично доверяла
девушкам. А опыт... Что ж, опыт — дело наживное...-
В пять тридцать утра дневальный объявил подъем. За
окном темно, а в девичьем общежитии уже все на ногах.
После физзарядки — тренировка в работе на
радиотелеграфном ключе, упражнения со счетной линейкой,
изучение района полетов по карте... Потом завтрак, а затем
классные занятия, лекции, семинары; на счету — каждая
секунда.
С непривычки кое-кому жизнь показалась сущей
каторгой. Да, в той обстановке и не мудрено было
взгрустнуть по дому, по маме, по вольготной студенческой
жизни. И когда кто-нибудь «сдавал», рядом всегда
оказывалась Евдокия Яковлевна. Удивительно тонко умела она
подойти к человеку, найти единственно верное слово,
порой ласковое, а иногда и строгое, чтобы подбодрить,
вселить надежду, не дать раскиснуть. От улыбки
Рачкевич становилось легче на душе, а ее требовательность
подтягивала девчат.
...Ночью разыгрался снежный буран. В казарме
оглушительно завыла сирена — сигнал аварийной тревоги:
— Крепить самолеты!
После трудного учебного дня не очень-то приятно
шагать в морозную тьму. Лицо от пронизывающего вет-
54

pa моментально схватывало ледяной коркой, на
ресницах появлялся иней.
Евдокия Яковлевна увлекала всех за собой:
— Быстрее, девчата, пока наши самолеты не унесло
ветром!
Ураган сшибал с ног, мешал что-либо разглядеть,
залеплял снегом глаза. Мы двигались, ориентируясь по
компасу. И наконец увидели стоянку самолетов. Пришли
вовремя: буран с каждой секундой набирал силу и уже
грозил опрокинуть, разбить легкие самолеты.
— А ну, взяли, девушки! — подала команду Евдокия
Яковлевна и первой подтянула тросом плоскость крайней
машины.
Мы бросились помогать.
Пять часов длилась схватка с бураном. Комиссар
вместе с инженером полка Софьей Озерковой переходили
от стоянки к стоянке, проверяя, как закреплены машины,
нет ли поломок. Поломок не было. Ветер продолжал
лютовать, но девчата, обхватив плоскости, крепко
удерживали машины.
К утру буран утих, постепенно прояснилось небо.
— Что ж, первое испытание выдержано,— сказала
Рачкевич, едва двигавшаяся от усталости.— А сколько
еще их впереди, да и не таких, а посерьезней...
Мало кто из нас представлял тогда, какие это были
вещие слова...
— По самолетам!..
Как долго мь\ ждали этой команды! Шутка ли, летим
на фронт, в Донбасс! Семь месяцев напряженной учебы
позади. Вытянувшись длинной цепочкой, По-2 взяли курс
на юго-запад...
Евдокия Яковлевна тяжело переживала наши
промахи. Когда погибли при тренировочных полетах экипажи
Лили Тормосиной и Нади Комогорцевой, Ани Малаховой и
55

Маши Виноградовой, комиссар ходила л/рачнее тучи. Да и
как не переживать: еще не сделали ни одного удара по
врагу, а уже понесли потери! И вот теперь — большой
перелет, с посадками на промежуточных аэродромах.
И хотя дни в мае длинные, да и погода стояла вроде бы
сносная, Рачкевич, в какой уже раз, вместе с Бершанской
обошла все самолеты, проверила, достаточно ли
подробно изучили экипажи маршрут. А потом еще у каждой из
нас спросила, как будем действовать в случае
неожиданной встречи с истребителями противника.
Прощайте, саратовские края, прощай, гостеприимная
земля! Над тобой мы обрели боевые крылья, ты приняла
прах наших подруг, ты сейчас провожаешь нас в нелегкий
путь.
Я глядела на знакомые берега разлившейся Волги, на
остров у самого города — его почти затопили талые
весенние воды,— а мысли были уже там, на фронте...
Через три дня мы приземлились в донецкой степи и
принялись устраиваться на новом месте. Штурманы клеили
крупномасштабные карты района боевых действий.
Пахло эмалитом. Хватало работы и нам, летчицам: в
ближайшую ночь должен был состояться облет будущего
района боевых действий.
А пока на стоянках появились щитки с объявлением:
завтра утром партийное собрание. Повестка дня
лаконична: «Задачи полка во фронтовых условиях».
Задолго до назначенного часа заполнили коммунисты
небольшую комнату рядом со штабом. Собрание
запомнилось нам какой-то необычной торжественностью и
значительностью: оно дало каждой из нас путевку в боевую
жизнь.
Особенно ярким было выступление Рачкевич.
— Будем добиваться,— сказала она,— чтобы полк
наш стал одним из лучших на Южном фронте.
56

Мы долго аплодировали. Нам действительно нельзя
было плохо воевать. Мы обязаны были доказать всем
сомневающимся (а их было не мало!), что женщины
могут драться в воздухе не хуже мужчин.
А через несколько дней /ль\ получили возможность
перейти от слов к делу.
Это случилось безлунной июньской ночью. На
аэродроме нас провожал командир дивизии полковник
Д. Д. Попов. Рачкевич открыла митинг.
— Учеба кончилась,— сказала она.— Настало время
проявить свои способности и мужество в бою. Каждая
бомба должна точно попасть в цель. Любой экипаж, в
какой бы трудной и сложной обстановке он ни оказался,
должен драться до последнего патрона в стволе, до
последнего дыхания. Поклянемся же отомстить фашистским
людоедам за нашу поруганную землю, за слезы матерей
и детей!..
Самолеты ушли в ночь.
Боевой счет полка открыла его командир Евдокия
Бершанская со штурманом Софьей Бурзаевой, а за ними
командиры эскадрилий Серафима Амосова с Ларисой
Розановой и Любовь Ольховская с Верой Тарасовой. Ы^ы
знали, что под плоскостями их самолетов подвешены
бомбы с надписью «За Родину». Никто не уходил с
аэродрома, все с нетерпением ожидали возвращения
экипажей с задания. Надо ли говорить, как мы волновались!
И вместе с нами — Евдокия Яковлевна.
— Летят! — разнеслось наконец по аэродрому.
Мы бросились к машинам. Чуть не задушили однопол-*
чанок в объятиях.
...В полку в то время было еще не много
коммунистов. Но число их стало быстро расти: девушки,
получившие боевое крещение, стали подавать заявления о
приеме в партию. Торопливо бежали по вырванным из тет-
57

радей листкам скупые строчки: «Хочу летать на боевые
задания коммунистом. Клянусь до последнего дыхания,
до последней капли крови громить фашистов». Эти
листки молча передавались секретарю партбюро полка
Марии Ивановне Рунт или батальонному комиссару Рач-
кевич.
Каждую ночь Евдокия Яковлевна была на аэродроме,
провожала и встречала экипажи. Мы привыкли видеть ее
на летном поле: ей, как и командиру полка,
докладывали о выполнении задания. После первого боевого вылета,
задыхаясь от волнения, к Евдокии Яковлевне подошла
штурман Женя Руднева:
— Товарищ комиссар! Я чувствовала себя в полете
очень хорошо. Вела ориентировку, следила за воздухом,
а цель сразу узнала. На линии фронта видела
перестрелку с обеих сторон. Когда подошли к цели, я сказала
летчице: «Бросаю бомбы!» Самолет чуть вздрогнул, я
крикнула: «За Родину!» Летчица круто развернула самолет,
и мы увидели на земле два сильных взрыва. На сердце
огромная радость: я могу своими руками уничтожать
врага.
Евдокия Яковлевна обняла Женю.
В тот день у нашего комиссара окончательно созрело
решение овладеть профессией штурмана и научиться
летать.
— Сима, доверни влево!
Заместитель командира полка по летной части
Серафима Амосова повернула машину. Над кубанскими
плавнями курился пар, бурно катила мутные воды река, чуть
в стороне, на широкой поляне мальчишка пас небольшое
стадо коров. А рядом с ним стояла девочка, повязанная
белым платочком.
«Что она там увидела? — недоумевала Амосова,
поглядывая на свою погрустневшую «ученицу» Рачкевич.
58

Очередное занятие по штурманской ориентировке
прошло вроде хорошо...»
А комиссар увидела свое прошлое, недалекую
отсюда Молдавию, где промчалась ее трудная юность:
девочка в белом платочке напомнила ей собственное
босоногое детство, далекую Дусю из села Березово, что и
поныне стоит над высоким берегом Днестра.
Это было в 1919 году. Весенним днем босоногая Дуся
Рачкевич пригнала скот в ближний лес и неожиданно
встретила там улыбчивых бородачей с красными
ленточками на шапках. Девчонка не испугалась, сердцем
почувствовала, что перед ней хорошие люди.
— Кто вы, дяденька? — разглядывая алую ленту на
кожаной фуражке командира, спросила она.
— Партизаны!.. Слыхала, дочка, про нас?..
— Слышала. Говорили на селе, что от вас и
румынским боярам, и петлюровцам достается...
— Верно! — подхватил командир партизанской
группы, оказавшейся у Березова, Яков Семенович Попа-
дюк.— А ты, дочка, случаем, не знаешь, где теперь
петлюровцы?
— Вы, дяденька, доглядите за скотом, а я в один
миг в Березово слетаю... Уж где-где, а там должны
знать! Есть у нас дядя Костя, он горой за Советскую
власть.
Прошло около часа, прежде чем Дуся вернулась.
С тех пор она стала связной и не раз доставляла
партизанам ценные сведения. А те только руками
разводили, дивясь сообразительности и смекалке маленькой
черноглазой разведчицы.
Ни на один день не затихали бои за Днестром. Воздух
сотрясала артиллерийская канонада. Петлюровцы
применили против партизан легкую артиллерию, и отряд По-
падюка, потерпев поражение, перешел с правого берега
Днестра на левый. Яков Семенович Попадюк вынужден
был скрываться в доме Дусиных родителей.
59

Ночью хлипкая дверь хаты ходуном заходила под
ударами тяжелых сапог. В дом ворвались петлюровцы. Они
рассчитывали захватить партизанского командира.
Родителей Дуси не было, они еще днем уехали в соседнее
село. В доме находились две бабушки да она, Дуся.
Бандиты стащили ее с полатей, и начался допрос.
Направив на девочку дуло нагана, главарь
петлюровцев спросил:
— Где Попадюк? Нам сообщили, что он скрывается
здесь...
Дуся молчала.
— Ах ты, гадюка, не хочет говорить! — зло
усмехнулся главарь.— Дать ей пять шомполов — развяжет язык,
а не развяжет — еще пять добавить!
Засвистели шомпола. Огнем полыхнуло по спине,
будто на кожу плеснули кипятком. От неистовой боли
Дуся закричала. Петлюровец после каждого удара
спрашивал: «Скажешь, где Попадюк спрятался»? И бил, бил
неистово, полосуя маленькую худую спину. Ответа он не
дождался...
Перевернув в хате все вверх дном, петлюровцы так
ничего и не нашли. Видно, поздновато заявился к ним
предатель, не знал он, что еще утром Попадюк скрылся
в лесу.
Когда националисты убедились, что партизанского
командира им не схватить, девчонку они все равно не
оставили в покое. Приказав запрячь волов в повозку, они
сложили в нее награбленный скарб и сказали:
— Вези в помещичий дом!
Дуся знала, что там расположился штаб петлюровцев.
Но делать было нечего. Волы потащились по пыльной
деревенской улице. Едва девочка пригнала их к
помещичьему дому, как ее опять схватили и бросили в
холодный погреб.
Долго тянулась ночь. Ныло избитое в кровь тело.
Дуся лежала ничком на земле, плакала и тихо звала:
60

«Мама, мама!..» Но до родного дома было теперь
неблизко...
А потом под ударами Красной Армии петлюровцы
стали отступать из Бессарабии. Они угоняли с собой
население. Вместе с сотнями измученных людей в огромном
обозе ехала и голодная, избитая девчушка.
Ночью, когда обоз остановился в местечке Ярышево,
внезапно появился отряд красных конников. В атаке
участвовал и бывший партизанский командир Попадюк.
Когда он потом подошел к Дусе, она горько расплакалась.
— Знаю, Дуся, все знаю! — поглаживая девочку по
голове, успокаивал Попадюк.— Возвращайся домой, а за
помощь огромное спасибо тебе от Красной Армии.
Здорово ты нам помогла! Теперь мы будем знать, что есть
в Березове у нас маленький друг.
Кончилась война, но не кончилась дружба Дуси Рач-
кевич, деревенской девчонки, с красноармейцами.
Неподалеку от Березово расположилась пограничная
застава. Дуся стала там своим человеком.
Однажды, когда пасла коров, она выследила
крупного контрабандиста. Подручные бандиты, узнав, что его
выследила девчонка, грозили расправиться с ней.
Дусю вызвал к себе начальник заставы. Положив руку
на ее худенькое плечо, он серьезно посмотрел ей в
глаза и сказал:
— Ну вот что, Дусенька. Ты знаешь, что бандиты
грозятся тебя убить?.. Дело это не шуточное. Надо быть
осторожной. А чтоб до тебя не дотянулись их грязные
лапы, переходи к нам... Сюда они не сунутся!
Дуся быстро собрала свои вещи и предупредила
родителей:
— Ухожу к пограничникам. Тек и вам будет
спокойней...
Отец не стал возражать, а мать, вытирая слезы,
сказала дочери, чтобы была осторожней и не лезла в пекло:
«Сама знаешь, какая жизнь на заставе...»
61

Да, жизнь здесь была напряженной, полной
опасностей. И не важно, что Дуся выполняла очень скромные
обязанности уборщицы, санитарки и прачки. Все равно
она чувствовала себя бойцом. Как и все, жадно училась,
не расставалась с книгами, не пропускала политзанятий
и собраний. На заставе она вступила в комсомол, а потом
и в партию...
Обо всем этом и напомнила Евдокии Яковлевне
девочка в белом платочке, которую она увидела с
самолета на берегу Кубани.
Когда Серафима Амосова посадила По-2 на
аэродроме, то заметила, что глаза у штурмана почему-то
покраснели.
— Ты что, Евдокия Яковлевна?
— Да так, пустяки... Лучше скажи, как я сегодня
ориентировалась в полете? Может, и мне пора летать на
задания?
— Ориентировалась хорошо. Только вот у луга, где
дети пасли коров, немного отклонилась от курса... И что
такое ты там увидела?..
С дождями, с сырым ветром пришла ранняя
приморская осень... Уже более полугода полк воевал на
Северном Кавказе. Жаркие бои разгорелись за освобождение
Новороссийска. Восемь экипажей под командованием
заместителя командира полка Серафимы Амосовой
вылетели в распоряжение ВВС Черноморского флота. С
группой техников и «вооруженцев» выехала и гвардии майор
Рачкевич.
Грузовики продвигались медленно и осторожно: линия
фронта — рядом. Сердце сжималось от боли, когда они
проезжали разрушенные, изувеченные станицы: всюду
следы ожесточенных боев. В заброшенных окопах —
разбитые орудия и пулеметы, патронные и снарядные ящики,
кое-где уткнули в землю орудия танки с черно-белыми
62

крестами на башнях. Как поминальные свечи, высились на
месте бывших хуторов черные полуразвалившиеся трубы.
На берегу Кубани устроили привал на ночь.
— На рассвете подъем, девушки,— предупредила
Евдокия Яковлевна.— Надо спешить. И потом учтите,
работать будем на глазах у моряков-черноморцев. Чтоб
не пришлось краснеть!..
— Знаете, товарищ гвардии майор, у меня родилась
идея,— вступила в разговор старший техник эскадрильи
Татьяна Алексеева.— Не объявить ли нам борьбу за
максимум полетов в каждую ночь? Правда, мы уже
прикинули со старшим техником по вооружению Лидией Гогиной
количество потребных бомб.— Большой расход
получается. Придется поднатужиться интендантам-морякам. Ну,
да ничего: пусть знают женскую гвардию!
— А что? Это мысль, Таня! Я— за! Да и сама на
задание хочу слетать...
— С вами, Евдокия Яковлевна, любая летчица готова
лететь,— уважительно посмотрела на комиссара Таня.
С рассветом поднялись. Над рекой стоял густой туман.
— Нам повезло, девушки,— поторапливая техников,
говорила Рачкевич.— Впереди перевал, он
простреливается немецкой артиллерией. В тумане же мы проскочим
незаметно.— И скомандовала: — По машинам!
Змеится узкая горная дорога, все ближе и ближе
перевал. Если угодишь под артиллерийский обстрел,
скрыться здесь некуда. Справа — скала, слева —
пропасть! «Одна дорога — к праотцам!» — шутили девчата.
— Поддать газку!
И вот перевал позади, а машины уже несутся по
широкой долине. Стало совсем светло. И тут, за крутым
поворотом, девчата увидели синеву залива, а над ним
видневшиеся сквозь туман зыбкие очертания Новороссийска,
города, в освобождении которого им предстоя по
участвовать.
У контрольно-пропускного пункта их встретила группа
63

моряков, обвешанных гранатами, с пулеметными лентами
крест-накрест поверх бушлатов.
— Ну, как там, ребятки? — спросила Рачкевич
командовавшего на КПП усача с лычками главстаршины.
— Матросики держатся... Слыхали про Мысхако? —
спросил в свою очередь главстаршина.
— Как же! — отозвалась Евдокия Яковлевна.— Про
защитников «малой земли» весь фронт знает...
— А вы куда же, девушки? — вступил в разговор
находившийся здесь же старшина 2-й статьи.
— Туда, куда и вы. Поближе к Новороссийску. С
воздуха будем вам помогать...
И машины понеслись к Геленджику...
Аэродром, хотя на нем и базировались морские
летчики, был небольшим. Посадочная полоса позволяла
производить взлет и посадку только с двух направлений. По
всему были видно, что работать здесь будет нелегко.
И вот — первый боевой вылет. Через несколько минут
экипажи уйдут к Новороссийску, туда, где небо, кажется,
кипело от бесчисленных взрывов. Евдокия Яковлевна,
как это бывало не раз перед самыми ответственными
заданиями, собрала летно-технический состав.
— Помните, здесь мы представляем наш полк.
Остальные экипажи полка будут летать с основного
аэродрома на те же цели, что и мы. За нашей работой следят
морские летчики. Значит, действовать надо еще дружней,
еще слаженней. Нужно показать, на что способны
девушки-гвардейцы.
Полеты над Новороссийском и его окрестностями
требовали немалого искусства, отваги и выдержки.
Маршрут проходил с одной стороны над морем, с другой —
над горами и ущельями. Воздушные течения здесь очень
изменчивы: чуть попадешь над водой в холодные слои
воздуха, машину неудержимо тянет вниз, приходится то
и дело маневрировать по высоте. А в горах еще хуже:
восходящие потоки воздуха бросают самолет, как щепку,
64

Герой Советского Союза
Марина Михайловна Раскова

Командир полка
Евдокия Давыдовна Бершанская

Штурман полка
Софья Бурзаева

Самолет По-2, которым был вооружен полк. Летчицы любовно
называли его «ласточкой», а немцы — «ночным дьяволом».
Партбюро полка (справа налево): Е. Д. Бершанская, Н. Тропаревская,
О. Фетисова, М. Рунт, А. Акимова, К. Илюшина. 1943 г.

Комиссар полка
Евдокия Яковлевна Рачкевич

Парторг полка
Мария Ивановна Рунт
Комсомольское бюро полка.
Слева направо: Оля Фетисова,
Маша Смирнова, Антонина
Худякова, Рая Маздрина,
Женя Руднева, Шура Хорошилова,
Катя Рябова. 1942 г.

Постановка боевой задачи. Скоро стемнеет, и «ласточки» полка
снова возьмут курс на запад. Слева направо: Елена Никитина, Лариса
Розанова, Надежда Попова, Е. Д. Бершанская, Екатерина Олейник.
Германия, февраль 1945 г.

Вручение полку Гвардейского знамени. 1943 г.

Начальник штаба полка Ирина Ракобольская (слева направо), Герой
Советского Союза Ира Себрова, командир полка Е. Д. Бершанская,
Герой Советского Союза Наташа Меклин. 1943 г.
Герой Советского Союза
Марина Павловна Чечнева.

Технический состав:
Аня Шерстнева,
Тоня Вахромеева,
Татьяна Алексеева,
Зина Радина. Сзади:
Вера Дмитриенко,
Тася Коробейникова,
Катя Бройко,
1943 г.

Заместитель командира полка
по летной части Серафима Амосова.

Герой Советского Союза
Женя Руднева

Командир звена
Клава Серебрякова
Штурман экипажа
Тоня Павлова

Глаша Каширина (справа) и летчица Маша Никитина

Первый в полку Герой Советского Союза
Евдокия Носаль

Командир звена
Женя Крутова
Мери Жуиовициая

Заместитель командира
эскадрильи
Вера Тихомирова
Валя Лучинкина

Штурман звена Екатерина Тим-
ченко-Оксентюк, ныне
подполковник-инженер, кандидат
технических наук.
Тоня Рудакова,
наш Казачок

Начальник штаба полка
Ирина Ракобольская

Инженер полка по вооружению
Надежда Стрелкова

Герой Советского Союза
Евгения Жигуленко

Герой Советского Союза
Лариса Розанова

Герой Советского Союза Антонина Худякова (слева) и штурман
звена Ольга Клюева

Комсорг полка Александра Хорошилова, ныне —
профессор, доктор экономических наук

Инженер полка
Софья Ивановна Озеркова

Аня Дудина и Соня Водяник

Галя Доиутович (справа) и Валя Ступина (довоенный снимок)

Адъютант эскадрильи
и штурман экипажа
Маша Ольховская

Комиссар эскадрильи Ксения Карпунина, парторг полка Мария Рунт,
начальник строевого отдела и кадров Ольга Фетисова, комиссар
эскадрильи Ирина Дрягина, инженер полка по спецоборудованию
Клавдия Илюшина. 1943 г.

Герои Советского Союза (слева направо): Татьяна Макарова,
Вера Велик, Полина Гельман, Екатерина Рябова, Дина Никулина,
Надежда Попова. 1944 г.

Штурман звена Летчик
Мери Авидзба Мария Анилина

того и гляди врежешься в скалы. Единственное
утешение— надежные ориентиры: вышел к морю —
Новороссийск перед тобой, как на ладони, выбирай цель — не
промахнешься.
Получив первые уроки штурманского искусства у
Жени Рудневой и Серафимы Амосовой, наш комиссар жила
в те дни одной мечтой — самой слетать на Новороссийск
с боевым заданием.
— А ну, давай посмотрим, что ты усвоила...
Докладывай, как будешь действовать,— спросила ее как-то
Серафима.
— Значит, так. Набираем высоту и берем заданный
курс... Справа у нас должен быть горный выступ,
отделяющий мыс Солнцедар от Цемесской бухты. Миновав ее,
выходим к западной окраине Новороссийска на нужную
нам дорогу...
— Все правильно. Молодец, товарищ комиссар...
Летим!
Наступление советских войск на Новороссийск
началось в ночь на 10 сентября 1943 года высадкой в районе
города десанта. Как только отряды десантников
завязали бои, перешли в наступление войска, действовавшие
восточнее и южнее города. Фашисты прекрасно
понимали, что потеря Новороссийска приведет к крушению всей
их обороны на «Голубой линии». Поэтому сопротивлялись
ожесточенно. И не только на земле.
Во время полета экипажу Амосовой — Рачкевич
пришлось прорываться сквозь огненную завесу снарядов.
Но Серафима даже в сплошном огне нашла лазейку и
вывела машину к цели. Как только сбросили бомбы, на
земле сразу возник пожар.
— Угодили в какой-то склад! — передала по
переговорному устройству Рачкевич и, видимо, не ошиблась в
своих предположениях. Пламя взметнулось к самому
небу, осветило даже кабину.
Задание было выполнено успешно.
5 Зак. 1688 ?5

Тихо днем на аэродроме близ станицы Маевской, но
чуть стемнеет — в воздухе раздается гул авиационных
моторов.
Бершанская ставит задачу экипажам.
Нынешней ночью на боевое задание со штурманом
Рачкевич предстояло лететь мне, и я была рада этому.
Еще с Новороссийской операции наш комиссар
зарекомендовала себя серьезным штурманом. Больше всего
она, конечно, летала с Серафимой Амосовой, но любая
из нас уже через месяц считала за честь побывать в бою
вместе с Евдокией Яковлевной.
...Ночи, несмотря на осень, были еще не очень
длинные, и штурманам приходилось проявлять много
изобретательности, чтобы проложить короткий и надежный
маршрут. Искуснее всех это, кажется, получалось у
Рачкевич. Как заявила недавно Женя Руднева, штурманская
наука пошла впрок нашему комиссару.
Любое дело было по плечу этой женщине. В этом мы
убеждались все больше и больше, слушая зимними
вечерами в ожидании летной погоды ее бесхитростные
рассказы о своей жизни.
— Я всегда вспоминаю с благодарностью
пограничников, которые дали мне рекомендации для вступления в
партию. Это были военком погранотряда Долин,
заместитель начальника отряда Михайлов и секретарь
партбюро Филиппов. Хорошие, честные люди.
Тихо говорит Евдокия Яковлевна. В печурке
потрескивают дрова, отсветы огня вспыхивают на лицах, а
перед мысленньГм взором девчат мелькают картины за
картиной.
Вот их совсем юная Дуся Рачкевич с путевкой
пограничников приезжает в Киев на юридические курсы. Вот
она — народный судья в Каменец-Подольске, помощник
областного прокурора в Житомире, затем [Троекурове.
Враги не раз грозили ей смертью, но разве запугаешь
такого человека! Долго бы продолжалась работа Рачке-
66

вич на ниве правосудия, если б ее опять неудержимо не
потянуло в армию.
В 1932 году Рачкевич добровольно вступает в
Красную Армию и скоро становится инструктором
политотдела 1-й Червоноказачьей дивизии по работе среди
семей военнослужащих. А еще через год как одного из
лучших политработников ее направляют на учебу в
Ленинград, в Военно-политическую академию. Первая
женщина-слушатель с отличием заканчивает академию. Мало
того, ее рекомендуют на научно-исследовательскую
работу в адъюнктуру. Но она хочет попробовать свои силы
на педагогическом поприще.
Ей предложили преподавать в военном училище.
И Рачкевич согласилась.
Читая лекции по основам марксизма-ленинизма
курсантам Ленинградского военного училища связи имени
Ленсовета, она упорно готовится к поступлению в
адъюнктуру, теперь уже твердо уверенная, что ее будущее
должно быть связано с наукой.
И мечта сбывается! В 1938 году Рачкевич уже адъюнкт
Военно-политической академии. Вскоре академию
переводят в Москву, и с тех пор Москва стала городом,
который навсегда вошел в ее жизнь.
Защита кандидатской диссертации была
запланирована на ноябрь 1941 года...
Война изменила все. 16 июля Евдокия Яковлевна
получила назначение в действующую армию на
должность комиссара военно-полевого госпиталя. А спустя
несколько месяцев, после нового назначения, стала
комиссаром группы формирования женской авиационной
части, начальником которой была майор Марина
Михайловна Раскова...
Итак, мне предстоит лететь на задание вместе с
комиссаром. Я сильно волнуюсь. Ни в коем случае нельзя

оплошать. А какая ответственность! Я должна во что бы
то ни стало обеспечить благополучное возвращение
самолета. Ведь случись что с Евдокией Яковлевной,
девчата мне этого не простят. А между тем хорошо известно,
что комиссар способна пойти на самые сложные и
рискованные действия... Тем более надо позаботиться о ее
безопасности: война есть война...
Направляемся к самолету. Рачкевич еще раз уточняет
штурманские данные. Проверяем подвеску бомб.
Садимся в кабины. Она спокойно передает, что все готово.
Я запускаю мотор и после опробования его на разных
режимах выруливаю для взлета.
Идем на цель. И вот же не повезло: натыкаемся на
низкую, плотную облачность. А тут еще сильный ветер.
Но самое худшее, как оказалось, было впереди: при
подходе к населенному пункту Фанталовская все
экипажи, вылетевшие перед нами, попали на огневой заслон
зениток.
Мы принимаем решение миновать заградительный
огонь и выйти на цель с тыла противника.
Снижаюсь. В переговорный аппарат слышу команду,
данную с обычной невозмутимой интонацией (это в
таком-то пекле!).
— Держать курс!
Мой штурман прицеливается и сбрасывает все бомбы
сразу. Что тут началось! 1Ль\ идем в сплошном огне: бьет
множество зениток. Смотрю на альтиметр: высота малая.
Выручил нас экипаж Чины Худяковой с Катей
Тимченко. Молодцы девчата, угодили точно по прожекторам!
На какое-то время фашисты ослепли! И хотя
интенсивный обстрел продолжался, ^лъ\ уже подходили к линии
фронта.
А потом, на аэродроме, вместе с комиссаром пошли
на доклад к командиру полка. Евдокия Яковлевна
показала по карте место сосредоточения огневых точек и
прожекторов противника, доложила об обстановке над
68

целью, о том, что наблюдала два сильных взрыва от
сброшенных бомб.
— Спасибо, товарищи! — улыбнулась Бершанская.—
Главное, что живы. Переволновалась я тут за вас...
Начались бои за освобождение Крыма. Советскими
войсками был уже отвоеван небольшой плацдарм с
населенным пунктом Жуковка. Наземные части подтянулись
к северной окраине Керчи.
В эти дни в домик, где размещались заместитель
командира полка Серафима Амосова и командиры
эскадрилий со своими штурманами, пришла Рачкевич. Мы
сразу заметили: комиссар чем-то расстроена. И не ошиблись.
Достав из. планшета письмо, она не стала его читать, а с
грустью сказала, что письмо пришло из-под Керчи. Там
погиб двоюродный брат, которого она очень любила.
Похоронен он где-то восточнее Булганака. А этот
населенный пункт находится у фашистов.
— Сима,— обратилась Рачкевич к Амосовой,— я
хочу лететь сегодня на задание.
— Твое горе — наше горе, Дуся. Полетим!
В тот раз нам предстояло всю ночь бомбить
скопление войск и технику противника в пункте Булганак.
С наступлением сумерек первым вылетел экипаж
Амосовой — Рачкевич.
После жестоких дневных боев на линии фронта все
притихло, притаилось. Но как только самолет достиг
берега моря, к машине потянулись светящиеся «бусинки»
трассирующих пуль. Над целью зарыскали лучи
прожекторов, усилился зенитный огонь. В переговорный
аппарат Амосова слышала, как Рачкевич сказала с мягким
украинским акцентом: «Цель под нами. Сбрасываю
бомбы...»
Маневрируя, мешая зенитчикам вести прицельный
огонь, экипаж выбрался из зоны обстрела. Внизу уже
69

была наша территория. Теперь согласно маршруту,
заданному штабом дивизии, следовало идти ка север, в обход*
Амосова и Рачкевич, обманутые тишиной, решили
возвращаться на свой аэродром напрямик. Так было ближе.
Но тишина длилась недолго. Через несколько секунд
высоко над самолетом зажглись гирлянды светящихся
ракет. Стало светло как днем. Под ними находился
плацдарм, занятый советскими войсками, и он вздыбился
всплесками огня. Стреляли отовсюду. Десятки
прожекторов взметнули к небу снопы света: искали фашистский
самолет, который проник в воздушное пространство над
позициями наших войск и находился где-то наверху.
Чтобы не попасть в перепалку, Амосова стала
прижимать машину к земле. 200 метров, 150, 100. Серафима не
могла простить себе, что нарушила приказ штаба
дивизии. Погибнуть от огня своих зениток... Что может быть
обидней этого!
— Впереди Керченский пролив,— сообщила Рачкевич,
Летчица облегченно вздохнула: значит, вырвались!
А позади них огонь бушевал до тех пор, пока немецкий
самолет не сбросил бомбы в море.
— Эх, вояки,— с горечью сказала Рачкевич.— Учим
девушек дисциплине, а сами? Непростительная
самонадеянность.
Амосова молчала. Что тут возразишь? Когда верну--
лись на поврежденной машине на свой аэродром, Сима
попыталась пошутить:
— Ну вот, немецкого огонька получили и нашего
попробовали...
Но Рачкевич не приняла шутки. А Сима, словно и не
было только что пережитого страха, добавила:
— Ничего, комиссар! Все-таки за твоего брата
отомстили и из такого ада вышли невредимыми. На фронте
всякое бывает. Впредь будем дисциплинированней...
Евдокия Яковлевна вздохнула, потом вдруг
улыбнулась и сказала:
70

— А знаешь что, Сима, случай, который произошел
с нами, очень поучителен. Надо обязательно утром
провести разбор, а потом партийное собрание. Обсудим
вопрос о дисциплине полета.
Командование настойчиво потребовало от нас
повысить точность бомбометания. Чтобы помочь экипажам,
на КП дивизии, который находился вблизи линии фронта,
поочередно дежурили представители нашего полка.
Самолеты проходили строго через КП, и дежурные могли
непосредственно наблюдать за боевой работой экипажей.
Начальника оперативного отдела штаба полка
старшего лейтенанта Анну Еленину сменила штурман полка
Женя Руднева. Затем настала очередь гвардии майора
Рачкевич. И надо же было такому случиться: во время
дежурства на глазах комиссара сгорел самолет хорошей,
смелой летчицы Паши Прокофьевой и любимицы полка
штурмана Жени Рудневой. Когда Евдокия Яковлевна,
спустя некоторое время, приехала в полк, ее трудно было
узнать. Осунувшаяся, притихшая, она даже говорила
через силу. Именно в те дни в ее черных волосах заметно
прибавилось седины.
...Крым, Белоруссия, Польша, наконец фашистская
Германия. По-разному мне запомнилась Евдокия
Яковлевна на этих огненных этапах большого и нелегкого
пути.
После освобождения Крыма, за участие в котором
наш полк был награжден орденом Красного Знамени,
^ы вылетели в майские дни сорок четвертого года на
2-й Белорусский фронт. Прибыли на аэродром Сеща,
замаскировали самолеты, огляделись. Никаких признаков
жилья. Хотя бы сарай какой-нибудь — и того нет. Все
разрушено. Значит, жить придется под открытым небом.
Мы обступили комиссара.
— Ну что ж, гвардейцы, обойдемся и без комфорта.
71

Не в этом ведь главное для нас с вами... Когда шли по
маршруту, я все думала: до чего же хорошо и радостно
летать над освобожденной родной землей! Я, конечно,
видела и разрушенные дома, и рухнувшие
железнодорожные мосты, и противотанковые рвы, и подбитые
танки вдоль дорог, и обломки самолетов. Это раны войны, мы
их залечим, когда окончательно разгромим врага...
А сейчас нельзя терять ни минуты. За дело, друзья!
Даже тени уныния не осталось на лицах моих подруг.
Жить нам пришлось прямо-таки по-цыгански.
Единственной крышей над головой были плоскости наших
самолетов. Но это никому не портило настроения, ведь с
каждым днем все ближе была победа...
Работали мы напряженно, делали по нескольку
вылетов в ночь. Экипажи бомбили переправы, уничтожали
неприятельские части в местах скопления, патрулировали
ночью на дорогах, мешая движению отступавших войск
противника, вели разведку в лесах, обнаруживая
разрозненные группы гитлеровцев. Фашисты отчаянно
сопротивлялись. Остервенело били зенитки, нет-нет да и
появлялись немецкие истребители, гонявшиеся за По-2.
И не раз вместе с нами вылетала на задания майор Рач-
кевич, не раз смотрела она в лицо смерти.
Мне запомнилась Евдокия Яковлевна в толпе
белорусских партизан, к которым мь\ прилетели. Когда
местные товарищи узнали, что перед ними тоже партизанка,
да еще времен гражданской войны, восторгу не было
предела.
Потом мы видели Рачкевич, окруженную поляками в
только что освобожденном селе на аэродроме Далеке.
Когда в ближайших селах узнали, что их родные места
вместе с мужчинами освобождали женщины-летчицы,
к нам потянулись толпы полек со всей округи. В те дни
Евдокия Яковлевна много выступала с лекциями и
докладами, дарила людям газеты и журналы, душевно
беседовала с ними.
72

— Вы еще увидите сильную, независимую Польшу,—
говорила она, и слушали ее с восторгом.
Весной сорок пятого началась полоса особенно
напряженной боевой работы. В тот период ^лъ\ летали над
Восточной Пруссией. В одну из мартовских ночей
гвардии майор Рачкевич с летчицей Аней Дудиной вылетела
на задание. Дул сильный ветер, шел мокрый снег, и ночь
оттого казалась темнее обычной. Однако самолеты все
равно вышли на цель. Над передним краем им
преградили путь трассы «эрликонов», но отличная летчица Аня
Дудина искусно маневрировала, пока Рачкевич не
сбросила бомбы. На земле сразу вспыхнуло пламя. Экипаж
обратил внимание на характерные вспышки в общем
зареве.
— Что это?— спросила Дудина штурмана.
— Похоже, рвутся снаряды!
Наземные части подтвердили позднее, что именно
наши летчицы взорвали большой склад боеприпасов...
Боевая жизнь полка завершилась 5 мая 1945 года
недалеко от Берлина. Стоит ли говорить, как были мы
счастливы! Нас поймут до конца только те, кто сами
пережили войну. Тогда и выступила в последний раз комиссар
Рачкевич. Она напомнила о славном фронтовом пути
нашего гвардейского полка, который с честью пронес до
Берлина свое боевое Красное знамя, обагренное кровью
павших подруг.
В поэме о полке, которую написала штурман Ира Ка-
ширина, есть такие строки о комиссаре Рачкевич:
Ей партия, Родина нас поручила...
Сначала мы были девчонки-юнцы.
Она нас работе и жизни учила,
Да так, что завидовать могут отцы,
73

Да, она учила нас, а мы все равнялись на нашего
комиссара, старались мерить ее строгой меркой каждый
свой шаг...
Возвращаясь с нами после экскурсии в рейхстаг, Рач-
кевич с улыбкой призналась:
— Мне кажется, я самая многодетная мать на земле.
Шутка ли, иметь сразу более двухсот дочерей!
...Небольшая скромная квартирка на Малой
Пироговской в Москве. Здесь живет Евдокия Яковлевна Рачке-
вич. Живет одна, но никогда не бывает одинокой. Всегда
у нее встретишь однополчан, людей в летной и погранич-»
ной форме.
Подолгу засиживаюсь и я в этой скромной квартирке.
На письменном столе — десятки разноцветных
конвертов. Это письма со всех уголков страны. Большой альбом
с фронтовыми снимками воскрешает в памяти нелегкий
путь нашего родного полка.
Здесь же фотографии тех, с кем Евдокия Яковлевна
еще несколько лет назад вместе служила. Лишь болезнь
принудила ее уйти в отставку.
Не так давно я получила весточку от своей однопол-
чанки Веры Маменко:
«...Надо полнее рассказать о Евдокии Яковлевне,—
писала Вера.— В суровые годы войны такие, как я,
особенно нуждались в совете друга. На меня, выросшую в
детдоме, очень благотворно подействовало влияние
Евдокии Яковлевны. Я рано лишилась родителей, и теплое
слово «мамочка», которым мы все любовно ее называли,
приобрело для меня особый смысл...»
Я попыталась выполнить твою просьбу, Вера.
Когда книга была уже в печати, пришла тяжелая для
нас, ветеранов-таманцев, весть о безвременной кончине
нашего дорогого боевого друга и старшего товарища
Евдокии Яковлевны Рачкевич.
74

СИБИРЯЧКА
В конце прошлого века, спасаясь от нужды, подался
крестьянин-бедняк Антон Амосов с семьей из родной
Белоруссии в далекий Красноярский край. Раскорчевали
под пашню участок глухой тайги, срубили избу. Зимой
добывали зверя, летом сеяли хлеб, собирали ягоды,
грибы, разводили пчел. Несхожи эти места с белорусскими
лесами и пажитями. Только нужда осталась почти такой
же, как раньше,— не удавалось найти в одиночку счастья
трудящемуся человеку.
Сын главы семьи, Тарас Антонович, стал рабочим
железнодорожного депо станции Чернореченской.
Счастливую жизнь он решил добывать не в одиночку, а вместе
с народом: вступил в партию большевиков, все силы
отдал борьбе за свою, Советскую власть. Его дочь,
Серафима, родилась в сибирской тайге летним днем 1914
года: пошла Евгения Емельяновна Амосова в бор по
малину, а вернулась с девочкой, которую после родов сама
обмыла в звонкоголосом лесном ручье. Не потому ли
доченька ее удалась пригожей и голосистой...
На восьмом году Сима пошла учиться. Став чуть
постарше, потянулась к самодеятельности, стала ходить в
клуб. Природа наградила ее хорошим голосом и
музыкальным слухом. Руководитель струнного кружка не мог
нахвалиться своей ученицей.
Никто в семье Амосовых не увлекался музыкой. А вот
Сима... То ли подслушала она еще ребенком мелодии
прохладных ручьев, спешивших к большим сибирским
рекам, то ли ее заворожили заливистые трели таежных
птиц, то ли навсегда запало в душу тревожное
курлыканье журавлей, весной и осенью пролетавших над их
станцией? Кто знает. Но девочка жила в мире звуков.
Музыка заполняла все ее существо.
75

Нехитрый инструмент балалайка, но в умелых руках
ее струны издают чудесные звуки. Казалось, что и
дерево поет, и струны сами звенят, когда к ним прикасались
тонкие пальцы девочки. Струнный оркестр и особенно
его маленькая солистка быстро завоевали популярность.
А годы летели. Девочке шел одиннадцатый год, когда
она впервые увидела, как народ выражает свою
неизбывную боль: умер Ильич. Щемящей тоской отозвалась эта
весть в сердцах жителей станционного поселка. В
назначенный час замерло все вокруг. На путях остановились
поезда, перестал стучать телеграфный аппарат,
прекратились работы на линии. Только гудки паровозов
надрывно и тревожно прорезали тишину. Люди стояли молча,
обнажив головы и не смахивая слез, что тихо текли по
щекам и тут же превращались в ледяные комочки.
В Москве хоронили Ленина...
В те дни она стала пионеркой. Взволнованная, с
красным галстуком на шее, пришла домой. Отец, расстелив
на столе газету с портретом Ленина, долго рассказывал
дочке о вожде трудящихся всего мира.
В 1929 году Симу приняли в комсомол. Это событие
совпало с окончанием школы-семилетки. Встал вопрос о
выборе дальнейшего пути: продолжать учебу или идти
по стопам своих старших брата и сестры, окончивших
ФЗУ и уже получивших рабочую квалификацию? Сима
решила продолжать семейную традицию и, простившись
с родными, уехала в Красноярск, чтобы учиться на
токаря.
Успешно окончив учебу, она получила специальность
токаря четвертого разряда.
Горком ВЛКСМ предложил комсомолке Амосовой
пойти на пионерскую работу. Для Симы это звучало как
приказ: надо — значит надо. И она стала
руководительницей базы юных пионеров фабрично-заводской
десятилетки. Когда подвели итоги работы пионерских баз
Восточно-Сибирского края, оказалось, что школа, в которой
76

работала Амосова, заняла первое место. Симу послали
в Москву на Всесоюзную конференцию пионерских
работников. Было это в 1933 году.
Делегаты конференции посетили Мавзолей, там Сима
увидела Ленина.
На конференции выступила Надежда Константиновна
Крупская. Просто и задушевно советовала она, как лучше
заинтересовать ребят, найти к ним правильный подход.
Сима постаралась запомнить каждое слово.
Домой возвращалась, до краев переполненная
впечатлениями и планами. Их было столько, что, казалось,
хватит на целое десятилетие.
...Есть в окрестностях Красноярска чудесное творение
природы — знаменитые «столбы». Тысячи лет выдували
ветры горные кряжи гранита. Им помогали буйные
потоки стремительных сибирских рек. И вот образовались
высоченные каменные изваяния причудливой формы.
Столбы — любимое место отдыха жителей Красноярска*
На их крутых подъемах и спусках, на краях обрывов и
круч зачастую можно видеть людей в пестрых
спортивных костюмах. Здесь состязаются они в ловкости и
бесстрашии.
Пришла как-то сюда и Сима Амосова.
— Слабо тебе залезть на самую вершину столба! —
подзадорили ее подруги.
Сима промолчала, внимательно разглядывая
прятавшуюся в голубоватом тумане вершину. Про себя решила:
«Без подготовки не одолеть. А если потренироваться —
можно. Вместе с девчатами, конечно».
Настал день, и они вскарабкались на заветную
вершину. Никогда еще Симе не приходилось бывать так высоко
над землей. Раздвинулись дальние дали, во все стороны
расстилался бескрайний океан тайги.
Отсюда, с высоты птичьего полета, Сима видела
богатые пышным разнотравьем поляны, усеянные яркими
точками цветов, светлую полоску Енисея, ставший для
77

нее родным Красноярск. «Вот бы полететь на крыльях,
покружить над городом, спеть над ним песню, чтобы
услышали все...»
Мечта о полете, стихийно возникшая на Столбах,
неожиданно превратилась в реальность: Амосову приняли
в планерную школу Осоавиахима. Продолжая работать
старшей пионервожатой, она училась летать. И тогда
впервые познала удивительно радостное, захватывающее
чувство свободного парения в воздухе. Под крыльями
планера тихо проплывали белоснежные облака. Чудно
было смотреть на них сверху вниз...
Мелькали дни, учеба приближалась к концу. Однако
не все в жизни бывает гладко... В день окончания
программы на взлете отказали рули глубины, и планер
Амосовой, взмыв вверх, оказался неуправляемым.
«Спокойно!» — скомандовала себе Амосова.
Перемещая центр тяжести собственного тела, ей удалось
перевести аппарат на планирование. Земля, похожая сверху
на рельефную географическую карту, стремительно
неслась навстречу. Прошло несколько мгновений —
и планер лыжней врезался в землю. Очнулась Сима на
операционном столе. Заключение врачей гласило:
травматический артрит голеностопных суставов ног.
Месяц Амосова лежала в больнице, потом заново
училась ходить, а выздоровев, добилась через горком
комсомола направления в Тамбовское авиационное училище.
В августе 1936 года Серафима Амосова сдала
государственные экзамены на «отлично» и получила звание
летчика. Начальство учло ее желание и направило
работать на родину, в Восточную Сибирь. Симе очень
хотелось, чтобы родители порадовались осуществлению
ее мечты. Но из дома пришло горестное известие: умер
отец.
78

Авиалиния Москва — Иркутск считалась одной из
наиболее протяженных и трудных. Коллектив, куда получила
назначение молодая летчица, был дружным, новая
работа — интересной, но... Амосовой долго не решались
доверить управление самолетом. Ее неоднократные
просьбы о допуске к полетам оставались
безрезультатными. Процесс «ввода в строй» явно затягивался. Никто
из летчиков не хотел брать с собой второго пилота —
женщину.
Пришлось Амосовой написать письмо в Главное
политическое управление Гражданского воздушного флота.
Только после этого ее включили в экипаж на самолет
К-5. Командиром корабля был Всеволод Русинов,
немногословный и суровый человек. С ним Амосовой
предстояло летать по маршруту Свердловск — Москва и
обратно. Получив назначение, девушка очень волновалась:
чтобы иметь право самостоятельного вождения, надо
было налетать вторым пилотом не менее пяти тысяч
километров. А разве сработаешься с таким командиром?
Осмотрев машину и мотор, Сима проверила загрузку
почтой, поинтересовалась, на местах ли пассажиры, и
стала ждать командира корабля.
Насупленный и хмурый, он явился минут за десять до
вылета. Молча приняв рапорт, не глядя на Амосову, ни с
кем не поздоровавшись, прошёл в свою кабину и занял
место слева. Сима, волнуясь, села в правое кресло. «Что-
то будет дальше?» — с тревогой подумала она. Самолет
вырулил и, легко оторвавшись от земли, стал уверенно
набирать высоту. Поднявшись на сто пятьдесят метров,
Русинов молча выпустил штурвал и жестом приказал
Амосовой взять управление в свои руки, а сам отвернулся к
окну. И — ни слова, ни ободряющей улыбки. Летчица
внимательно следила за компасом, приборами высоты и
скорости. А трасса нелегкая, предстояло идти над
Уральским хребтом. Внизу горы, лес — без конца и края...
Расстояние в триста семьдесят километров до первой
79

посадки в Янауле они покрыли за два часа сорок минут.
Сейчас смешно читать о такой скорости, а тогда это было
достижением. Амосова вела самолет, Русинов смотрел в
окно. День был ясный, лететь легко и приятно, земля
видна как на ладони. Только после того как показался
Янаульский аэродром, Русинов взял управление в свои
руки. Сделав круг, он произвел посадку, молча вышел
из кабины и пошел оформлять документы на
продолжение полета.
Амосова с бортмехаником быстро осмотрели
самолет, заправили машину горючим и маслом. Полет
продолжался.
В середине дня, когда нагревшаяся поверхность
земли начинает отдавать тепло, в воздухе возникают
вертикальные потоки, «болтанки». Чтобы удержать самолет в
равновесии при восходящих и нисходящих потоках,
летчица крепко сжимала штурвал. На ладонях появились
волдыри, к концу дня они полопались и мучительно ныли.
От нервного напряжения и боли в руках Сима так
устала, что, прилетев в Москву, замертво свалилась на
постель в комнате отдыха летчиков.
Утром предстоял обратный полет. Русинов, как и
прежде, ни с кем не поздоровавшись, молча сел за
штурвал. Все повторилось. Весь рейс машину вела Амосова.
До Янаула дошли благополучно, но потом плотным
фронтом надвинулась низкая облачность.
Русинов взял управление и повел корабль на
снижение. Вот он вышел на железнодорожную линию и, не
спуская с нее глаз, стал петлять. Пока полотно дороги
проходило по равнине, все шло спокойно, но от Красно-
уфимска начались горы, надо было срочно набирать
высоту. А командир медлил. Симу охватила тревога. Она
попросила дать управление самолетом ей и жестом
показала, что необходимо набирать высоту. Русинов отдал
ей штурвал.
Набрав высоту, летчица строго соблюдала режим по-
80

лета в облаках. Наибольшим превышением на
оставшемся участке маршрута была высота 400 метров. Зная об
этом, Амосова набрала высоту шестьсот метров и повела
самолет расчетным курсом. Пройдя положенное время,
она начала снижаться. На высоте двухсот метров в
разрывах облаков стала четко просматриваться земля.
Полет окончился благополучно.
Утром следующего дня Серафиму встретили на
аэродроме добрыми улыбками. Старые летчики, не знавшие
новых теорий вождения самолетов в сложных
метеорологических условиях, восхищались мастерством
«зеленой» девушки.
Так был сдан первый экзамен на выдержку, зрелое
мастерство. Амосова доказала маловерам, что
профессия летчика одинаково доступна и мужчинам и
женщинам!
Шли годы. На смену тихоходным самолетам со
скоростью 140—160 километров в час появился
двухмоторный красавец ПС-40 со скоростью 450 километров в час.
Вскоре Амосова уже летала на новой машине.
Однажды под Красноуфимском она попала в
грозовой фронт. Лететь выше грозовых туч без кислородных
приборов нельзя, обойти тучи стороной невозможно:
облака расположились как бы в шахматном порядке.
Взвесив все «за» и «против», Серафима Тарасовна решила
вести корабль прямо по маршруту под грозовыми
тучами, в дождевых ливнях. Самолет трясло, бросало из
стороны в сторону. За Янаулом гроза кончилась, но
ураганный ветер поднял на огромную высоту массу пыли и
песка. А высота — около четырех тысяч метров. Дышать
становилось все труднее. На зубах скрипел песок.
Моторы захлебывались. От перенапряжения сводило руки,
державшие штурвал. Наконец гроза осталась позади.
Впереди — штиль и безоблачное небо.
81!

Показался Уктусский аэродром. В сильный встречный
ветер машины ПС-40 могли взлетать с этого аэродрома
и приземляться на нем нормально. Но посадить самолет
в штилевую погоду было здесь весьма трудно из-за
недостаточных размеров площадки.
Амосова пошла на снижение. Над самым аэродромом
убрала закрылки, выпустила механические щитки. До
минимума уменьшила скорость и блестяще посадила
машину!
Всякое бывало в жизни летчицы...
Перед очередным рейсом в Москву она случайно
услышала разговор, происходивший между дежурным по
аэропорту и одним из пассажиров.
— Мне нужно срочно в Москву, но я не полечу с
женщиной-летчиком,— гремел самоуверенный бас
местного руководителя.
— Эта женщина — один из лучших летчиков на
трассе,— спокойно пояснил дежурный.— Летает она давно и
хорошо знает маршрут.
— Я с ней все равно не полечу,— решительно заявил
бас.
— В таком случае придется ждать до завтра..!
В этот момент в комнату вошла Амосова.
— А вот и сама летчица,— улыбаясь, сказал
дежурный пассажиру. Тот что-то пробормотал и, пожав
плечами, отвернулся.
Серафима Тарасовна хорошо помнит этот случай.
Пассажир, выражавший недоверие женщине-летчице, не
только полетел ее самолетом в Москву, но и
возвращаться решил тоже только с нею. А потому предварительно
выяснил у летчицы, в какое время она поведет свой
воздушный корабль в обратный рейс*
Пламя второй мировой войны уже полыхало в
Западной Европе, приближаясь к нашим границам. В январе
82

1941 года при всех управлениях ГВФ создавались
учебные авиаэскадрильи, куда направляли юношей
призывного возраста. Здесь они получали первые теоретические
знания и практические навыки самолетовождения.
Преподавателей и инструкторов для учебных
авиаэскадрилий подбирали из числа самых опытных летчиков.
Амосова была назначена командиром звена эскадрильи,
созданной при Янаульском аэропорте, в Башкирской
АССР. Там и застала ее война.
В первые дни войны летчики-инструкторы мужчины
вылетели на фронт. Подала рапорт и Амосова. Отказали.
Написала второй. И этот рапорт был отклонен. Командир
долго и обстоятельно доказывал Серафиме, что, готовя
кадры для военной авиации, она принесет армии
большую пользу, чем летая рядовой летчицей на фронте. Но
Амосова думала иначе. Ей, умеющей летать на многих
типах самолетов, сидеть в глубоком тылу?.. Ну, нет!
Однажды нужно было срочно доставить в глазную
клинику заболевшего летчика-инструктора. Это поручили
сделать Амосовой. Прилетев в Казань, она сдала
больного по назначению и, узнав, что в городе находится
управление ГВФ, решила еще раз попытать счастья и лично
передать третий рапорт. Ее внимательно выслушали и
отпустили, ничего не сказав. А через несколько дней
пришла телеграмма: «Освободить от занимаемой
должности летчика-инструктора Амосову С. Т. и направить ее в
распоряжение майора Расковой».
Сборы были короткими. Попрощавшись с друзьями,
Серафима решила слетать на несколько часов в
Свердловск, к матери. Война, когда-то еще приведется
свидеться?
Самолет, на котором она должна была лететь, но уже
в качестве пассажира, вел молодой летчик. Взлетная
полоса в Янауле была короткой и не позволяла машине
набрать достаточную скорость, чтобы оторваться от земли-
Зная это, Амосова отозвала летчика в сторону и посо-
83

ветовала отрулить самолет до границы аэродрома, чтобы
уже оттуда произвести взлет. Однако летчик оставил ее
слова без внимания. Машина была перегружена, разбега
не хватило, и самолет зарылся носом в землю. Так и не
удалось слетать к маме.
... Вот и тихий приволжский городок, где лейтенант
Амосова начнет свою военную службу. Волнуясь,
перешагнула она порог кабинета Расковой. Марина
Михайловна поднялась из-за стола, мягко улыбнувшись,
поздоровалась и предложила сесть.
С первых фраз Расковой Серафима почувствовала
себя просто и легко. Марина Михайловна расспросила о
семье, поинтересовалась летной специальностью. Узнав,
что Амосова освоила скоростной бомбардировщик СБ,
сделала пометку в своем блокноте.
— Беру вас к себе,— заявила Марина Михайловна в
конце беседы.— Будете заместителем у Евгении
Тимофеевой. Она чудесный человек и прекрасный мастер своего
дела, одна из старейших летчиц нашей страны.
Выйдя в коридор, Серафима прислонилась лбом к
холодному стеклу окна. «Так вот она какая, Марина
Михайловна Раскова!..»
Начались занятия. Помимо летного дела, надо было
изучать аэронавигацию, материальную часть новых типов
самолетов, тактику ведения боя. Здесь Амосову приняли
в ряды Коммунистической партии.
В своем заявлении она писала: «Все силы и знания,
а если потребуется, то и жизнь отдам делу служения
партии. Буду бить врагов до последней капли крови. Пойду
туда, куда пошлет меня партия...»
Наступила горячая пора боевой подготовки. А так
хотелось скорее попасть на передовую! В те дни
Серафима Амосова писала сестре: «Ты представь, дорогая,
сколько за эти месяцы дополнительной учебы в самый
разгар войны я могла бы уничтожить фашистов! Но мне
говорят, что владеть боевой машиной посложнее, чем
84

водить гражданский самолет. В этом я и сама убедилась.
Успокаивает меня только твердая уверенность, что
наверстаю...»
...Близился день отправки на фронт. Первым должен
был вылететь женский полк ночных бомбардировщиков
под командованием Бершанской. Амосову неожиданно
вызвали к Расковой. Марина Михайловна, как всегда,
встретила ее приветливо и сразу приступила к делу.
— Товарищ лейтенант,— сказала она,— в полку у
капитана Бершанской вышла из строя командир первой
эскадрильи. Мы решили назначить туда вас.
У Амосовой вырвался жест разочарования:
— Я мечтала летать на пикирующем
бомбардировщике, а вы посылаете меня на тихоходные У-2...
Лицо Расковой стало строгим:
— Я слышала, как кто-то недавно клялся, что пойдет
туда, куда пошлет партия... Так вот, товарищ лейтенант,
партия и командование считают нужным послать вас в
женский комсомольский полк ночных
бомбардировщиков.
Амосова вытянулась по стойке «смирно», приложила
руку к головному убору: «Есть, товарищ майор!» Четко
повернувшись кругом, она вышла из кабинета Расковой*
Невелика радость пересесть с грозной боевой
машины на неказистый с виду «небесный тихоход». Ну, а если
так надо? Если именно здесь она будет полезна Родине?!
«Хватит, товарищ Амосова! — сказала она себе.— Нет
плохих специальностей, есть плохие специалисты. А
потому— за дело!»
На новом месте службы освоилась удивительно
быстро. Молодые летчицы, штурманы, «вооруженцы»—народ
неопытный, но занимались они с таким энтузиазмом, так
рвались скорее освоить свою специальность и бить
ненавистного врага, что можно было с уверенностью сказать:
дружный коллектив эскадрильи выполнит поставленные
перед ним задачи, надо только ему помочь. Да и помощ-
85

ники подобрались хорошие: душевный, внимательный
комиссар Ксения Карпунина, не теряющаяся в самой
сложной обстановке заместитель комэска Дина
Никулина, вдумчивый и аккуратный штурман Лариса Розанова.
С первых учебных вылетов Амосова все больше
проникалась уважением к маленькому, внешне неказистому
самолету деревянной конструкции с перкалевой
обшивкой, который почти 15 лет назад изобрел выдающийся
авиаконструктор Николай Николаевич Поликарпов. Пусть
сравнительно невысока скорость машины, пусть невелика
грузоподъемность. Зато она легка и проста в управлении,
а для посадки и взлета ей достаточно крохотного
«пятачка» земли. Впоследствии эти качества По-2 позволили
ему стать грозным боевым оружием, легендарным
самолетом — тружеником войны.
Все реже Амосова вспоминала о пережитом чувстве
разочарования и перестала завидовать своим подругам,
которые летали на скоростных бомбардировщиках.
Автору этих строк довелось некоторое время
служить в эскадрилье, которой командовала Серафима
Амосова. Она была отличным летчиком и сразу после
назначения в наш полк начала обучать нас технике
пилотирования в сложных условиях и ночью. В комэске мы
постоянно чувствовали большую внутреннюю силу и выдержку.
Она никогда не повышала голос, никогда не
раздражалась, работала без сутолоки и спешки. Как только мы
прибыли на фронт, Амосова проверила в воздухе летные
качества каждой из нас, а когда была получена боевая
задача, первой из эскадрильи вместе со штурманом
Ларисой Розановой вылетела на ее выполнение. Это было
в Донбассе, на рубеже реки Миус.
— Подошли мы к цели,— рассказывала после полета
Амосова.— На земле неожиданно появилось какое-то
непонятное, но удивительно красивое многоцветное
зарево. Что за иллюминация? — удивляюсь я. «Это тлеет
порода»,— объясняет штурман.
86

Штаб противника, по которому предстояло нанести
удар, по расчету уже должен находиться под нами.
Можно сбрасывать бомбы, но мь\ с Ларисой сомневаемся:
почему нас не обстреливают с земли? Почему такая
тишина? Не может быть, чтобы штаб не был защищен
зенитной артиллерией! Или мы ошиблись, и цель где-то в
стороне? Решаем вернуться на контрольный пункт.
Маршрутная карта снова приводит нас туда же. И опять
непонятная тишина. Полет, рассчитанный на полтора часа,
"сильно затянулся. Что делать? Лучше еще раз проверить.
Делаем третий заход. И убеждаемся, что уже с первого
раза цель была найдена правильно. Сбросили бомбы.
С замиранием сердца ждем. Раздались взрывы. Открыли
запоздалый огонь немецкие зенитки. Оказывается,
фашисты не хотели демаскировать себя. А удар был
нанесен точно по цели!
Так был открыт боевой счет 1-й эскадрильи...
Тяжело было советским войскам летом 1942 года на
Южном фронте. Упорно обороняя каждый клочок родной
земли, они отходили под натиском превосходящих сил
противника. Линия фронта беспрерывно менялась, все
труднее было определять передний край... Кроме ночных
вылетов на бомбометание надо было выполнять и
дневные разведывательные полеты на беззащитных По-2«
И всегда одной из первых на любое задание вылетала
Серафима Амосова.
Однажды, во время отступления наших войск в Саль-
ских степях, Амосова бомбила автоколонну гитлеровцев.
Ее самолет подвергся шквальному обстрелу. Машина
была иссечена пулями, а осколком снаряда отбило часть
лопасти винта. С большим трудом летчица привела
самолет на свой аэродром. Но приближались немцы, надо
было срочно перебазироваться. И Амосова решила
укоротить на столько же и вторую лопасть винта. Вместе с
87

техником Верой Дмитриенко они быстро осуществили
задуманное. Какое же нужно было мастерство, чтобы на
таком искалеченном самолете перелететь на новое
место! Здесь девушки-техники под руководством Риммы
Прудниковой быстро заменили винт, устранили все
неполадки и неутомимый По-2 снова обрел полную боеспо*
собность....
В трудной обстановке Амосова всегда приходила на
помощь товарищам. При бомбежке моста через реку
Терек, охраняемого вражескими зенитными батареями,
самолет Тани Макаровой и Веры Велик был цепко
«схвачен» четырьмя прожекторами. Это заметил летевший
следом за ними экипаж Амосовой — Розановой.
— Надо помочь подругам,— сказала Сима.
— Давай ударим по прожектору,— предложила
Лариса.— Вот второй справа, ведущий.
Увеличив скорость и выключив газ, Амосова
спланировала на цель. Высота падала: шестьсот, пятьсот метров.
Летчица строго выдерживала боевой курс, Розанова
тщательно прицеливалась. А когда альтиметр показал
четыреста метров и цель попала в перекрестье, штурман
сбросила серию бомб. Прожектор погас. За ним, будто
нехотя, выключились остальные. Самолет силыно
качнуло взрывной волной.
Зенитный огонь по машине Макаровой и Велик еще
продолжался, но немцы уже стреляли вслепую, без
особой надежды на попадание. Помощь подоспела вовремя!
Но прожекторы включились вновь и на этот раз
схватили в лучи самолет Амосовой.
— Смотри, Сима! Только три прожектора.
Четвертый разбит. Ура! — крикнула Лариса.
Но радоваться было некогда. Прожекторы крепко
держали самолет, вокруг рвались снаряды, а высота
всего четыреста метров. Амосова бросала самолет вправо,
влево, применяла противозенитный маневр, пытаясь
вывести машину из полосы огня и света. Но все было тщет-
88

но. И когда гибель казалась уже неминуемой, вверху
вдруг вспыхнула САБ. Это экипаж Нади Тропаревской со
штурманом Лидой Свистуновой отвлек внимание
противника на себя. Прожекторы и зенитки переключились на
верхний самолет. Не зря говорят, что взаимная выручка
в бою — залог победы. Все экипажи благополучно
вернулись на свой аэродром...
Амосова летала, если можно так выразиться,
по-новаторски. И девушек своей эскадрильи она учила
творчески подходить к тактике, применяемой военными
летчиками, чтобы лучше поразить цель, сохранить свою жизнь
и вместе с тем выполнить поставленную задачу при
любых условиях.
В сентябре 1942 года, когда полку вручались первые
боевые награды, Серафима Амосова получила орден
Красного Знамени. Командование дивизии в приветствии
летчице писало:
«Горячо поздравляем Вас с высокой
правительственной наградой, орденом Красного Знамени. Вы заслужили
эту награду как бесстрашный воин, отличный воздушный
боец, в совершенстве владеющий своим оружием, как
пламенная патриотка Родины, готовая отдать свою жизнь
для ее защиты.
Восхищаемся Вашим героизмом, воинской доблестью,
гордимся Вами, как лучшей из лучших бойцов Вашего
полка».
Этой награде радовалась вся эскадрилья, потому что
^лъ\ любили своего командира и учились у нее не
только технике пилотирования в сложных условиях днем и
ночью, но и выдержке, мужеству. Ведь не каждому
летчику, особенно таким «желторотым» птенцам, какими
были большинство из нас, сразу дается умение вести
самолет вслепую, по приборам, по расчетам. Надо
обладать исключительным мастерством, чтобы в любой
момент, даже в кромешной тьме, определять свое
местоположение в пространстве. Надо иметь развитую
89

интуицию, особое чутье, чтобы сразу ощутить, когда
обстановка вокруг неуловимо изменилась, хотя нет
видимых признаков этого, и быть всегда начеку, чтобы
предусмотреть любую опасность, подстерегающую летчика
в небе.
С первых дней пребывания в полку Серафима
Амосову проявила себя не только как отличный летчик-
ночник, но и как умелый командир-организатор.
Последнее ее качество было особенно ценным в той тяжелой
обстановке, когда мы без конца перебазировались с
одного аэродрома на другой. Спокойно, без суеты и
сутолоки, распоряжалась она отправкой хозяйства
эскадрильи и вылетом самолетов, знала, кто, где в данную
минуту находится, учила летчиц брать в машину по три
человека и при этом подвешивать под плоскостями по
две стокилограммовые бомбы. Некоторые девушки
беспокоились, нервничали — ведь немцы были совсем
близко. В той ситуации всем своим обликом: твердой
походкой, благородной манерой держаться, ровным голосом,
спокойным взглядом красивых серых глаз, Амосова
являла образец бесстрашия и уверенности в своих
силах. Ы^ь\ восхищались ее рассудительностью и
хладнокровием. «Семь раз отмерь, один раз отрежь»,—
любила повторять она. Для нашей, порою слишком пылкой и
бесшабашной, молодежи уравновешенность Амосовой
была хорошим примером. Прежде чем принять какое-
либо решение, мы старались так же, как она, все
обдумать, взвесить, прикинуть и так и этак и только тогда уже
«отрезать».
«Выдержка,— говорила Амосова,— в нашем деле
необходима. Только при этом условии вы сумеете найти
выход, может быть, единственный верный выход из
самого опасного положения». Летала она смело,
мужественно и бесстрашно. Личный состав нашей эскадрильи
90

ерил своему командиру и шел за ней. «Амосовская» бо-
вая выучка славилась в полку.
Строгий командир, Серафима Амосова была вместе
тем хорошим товарищем, отзывчивым и добрым по
атуре человеком и отличалась исключительной женст-
енностью...
— Лариса, посмотри, какое красивое зрелище,— ска-
ала Амосова своему штурману, возвращаясь однажды
а аэродром Ассиновская и увидев клубы тяжелых обла-
ов, которые медленно спускались по склонам гор.—
1равда ведь, облака похожи на хорошее тесто, которое
езет из квашни? Так и хочется их руками потрогать.
Розанова улыбнулась:
— Вот уж, действительно, только женщине может
рийти в голову такое сравнение.
А облака спускались все ниже, ускоряя свое движе-
ие и сокращая видимость. И едва последний самолет
оснулся земли, как молочная пелена, словно одеялом,
рикрыла все до самого Сунженского хребта. Мы зару-
или самолеты на стоянки, передали их в заботливые
уки техников и направились в столовую.
Толя, повар батальона аэродромного обслуживания,
а этот раз порадовал нас особым блюдом: на столах
ежали только что снятые с противня пышные подрумя-
енные лепешки.
— Какое совпадение,— засмеялась Лариса,— в воз-
ухе говорили о тесте, а на земле уже лепешки готовы...
Утром в небе появились первые пушистые облака.
[нем облачность сплошной пеленой нависла над
аэроромом. В штабе собрались Евдокия Бершанская, Евдо-
ия Рачкевич, Ирина Ракобольская, командиры и штурма-
ы эскадрилий.
— Нам поставлена задача — бомбить переправу че-
ез Терек на юго-западной окраине Моздока. Обстанов-
91

ка: переправа обеспечена сильным огнем зенитной ар~
тиллерии, имеется несколько прожекторов. Высота
бомбометания восемьсот — тысяча метров. Маршрут до
цели через Нестеровскую, Малгобек. Командиру первой
эскадрильи обеспечить остальных разведданными о
погоде,— закончила Бершанская постановку задачи.
— Разрешите на разведку погоды вылететь самой,—
поднялась Амосова.
— Не возражаю! — согласилась Бершанская.
Вскоре темно-зеленый самолет, пророкотав
мотором, поднялся над аэродромом и пошел в сторону
фронта. А через 20—30 минут снова послышался знакомый
гул. Дробно застучало шасси по сухой земле. Обороты
винта стали все реже. Чихая отработанным газом,
самолет медленно подрулил к линии предварительного
старта- Серафима Амосова «привезла погоду»: высота
облачности восемьсот метров, без осадков.
Командир полка приняла решение выпустить экипажи
на задание.
Первой, как всегда, взлетела Амосова со своим
штурманом Розановой. За ними с интервалом в две минуты
последовали остальные экипажи эскадрильи. Лететь
пришлось под самой нижней кромкой облаков. Самолет
бросало из стороны в сторону. Выдерживать режим
горизонтального полета было трудно. Но на линии
боевого соприкосновения было спокойно: фашисты молчали.
Вдруг нал целью загорелась САБ. На земле полыхнули
два мощных фугасных взрыва. Огненными мечами
разрубили небо лучи нескольких прожекторов. Зенитный
огонь с трех точек вспорол облака разноцветными
струями трассирующего огня. Шедшие за командиром
эскадрильи экипажи ударили по зениткам и прожектористам.
Пришла и наша со штурманом очередь бить по
переправе. Отбомбились. Слышу, Клюева смущенно
говорит в переговорный аппарат:
— Не пойму, что-то, Марина: была переправа ровной
92

1инией, а теперь какой-то разрыв виден. Может, это тень
ак легла?
Это была не тень. На КП мы узнали, что экипаж Амо-
:овой — Розановой разбомбил переправу. Боевая задача
5ыла выполнена...
После того как наша часть стала гвардейской, была
введена должность заместителя командира полка по лет-
юй подготовке, на которую, как лучшего комэска,
назначили Серафиму Амосову. Она, как и раньше, летала
id боевые задания, а теперь, кроме того, еще и дежури-
ia по полетам, тренировала и вводила новичков в строй,
1ереучивала штурманов на летчиц. Несколько десятков
эднополчан получили от нее путевку в небо.
...На смену жаркому лету пришла золотая, по-южно-
лу солнечная и теплая осень. Заканчивалась подготовка
с решительному штурму Новороссийска. Для поддержки
наземных войск и десанта морской пехоты
командование решило использовать ночную
легкобомбардировочную авиацию — полк «бочаровцев» в полном составе и
юсемь экипажей гвардейского женского полка под
<омандованием Серафимы Амосовой.
В один из погожих сентябрьских дней группа Амосо-
юй поднялась с нашего основного аэродрома и взяла
<урс на Геленджик. Двумя грузовыми машинами туда же
зыехали техники и «вооруженцы».
Мы провожали подруг и желали ила боевых удач,
впервые разъединили нас на две группы, и оставшиеся
Зеспокоились за улетавших. Погода, к сожалению, была
ченая, только изредка по небу проплывали белые
слопья облаков.
Группа Амосовой благополучно прибыла к месту
назначения и заняла свой «уголок» аэродрома рядом
: полком Бочарова. Девчата осмотрелись: в таких
условиях им еще не приходилось работать: на юго-восточной
•ранице летного поля поднимались уступы гор, а на за-
1аде совсем близко было море.
93

Во взглядах летчиков-черноморцев, увидевших
девчат, нетрудно было прочитать заинтересованность,
удивление и откровенное сомнение: «Посмотрим, посмотрим,
на что вы способны».
И посмотрите!.. Девчата получили задание, уточнили
маршрут и стали готовиться к первой боевой ночи.
Как и всегда на юге, ночь наступила сразу, внезапно.
Гребни волн подернулись пепельной дымкой. Было
тепло, приятный, пахнущий зеленью и люрем аромат
был разлит вокруг.
Но девушкам было не до того. Им предстояло
держать трудный экзамен в необычной обстановке.
Неподалеку, к тому же с независимым видом прогуливались
летчики-черноморцы.
«Ласточка» Амосовой первой вырулила на взлетную
полосу и, перейдя на разбег, легко оторвалась от земли.
Сделав круг над аэродромом и набрав необходимую
высоту, самолет «перевалил» через окружающие
Геленджик горы и взял курс к морю. Вдруг машина резко
пошла вниз. Летчица никак не могла понять, в чем дело.
Мотор исправен, тянет нормально, а вода неумолимо
надвигается на самолет... У Амосовой перехватило
дыхание. Волны были так близко, что экипаж увидел под
плоскостями черный провал моря. В ту же минуту
машина вздрогнула и так же внезапно, как стала резко
снижаться, начала набирать высоту. Амосова облегченно
откинулась на спинку сиденья. Обменявшись мнениями,
штурман и летчица решили, что причина случившегося —
каверзы южной природы. Неравномерно нагреваясь за
день, горы, леса, море отдают тепло ночью также по-
разному. Именно поэтому образуются восходящие и
нисходящие потоки воздуха, при которых самолет резко
теряет или набирает высоту.
«А как же другие девушки?» — с тревогой подумала
Амосова.
Наутро, во время разбора ночных полетов выясни-
94

ось, что все экипажи попали в аналогичный переплет,
о успешно выдержали единоборство со стихией.
Первые две ночи фашисты боялись демаскировать
ебя и не вели интенсивной стрельбы. Зато потом огонь
тал очень сильным. Били с кораблей, с береговых бата-
ей, из города. Казалось, небо вот-вот расколется от
трашного грохота и поглотит маленькие По-2. Но группа
^мосовой продолжала боевую работу.
Каждый полет длился час двадцать, час сорок ми-
ут. Как только самолет возвращался обратно, техники,
аранее побеспокоившиеся об ужине, передавали его
кипажу, а сами приступали к осмотру машины. В то же
ремя «вооруженцы» подвешивали бомбы, а начальник
перативного отделения штаба Анна Еленина, забрав*
JHCb на плоскость машины, записывала доклады о вы-*
олнении задания. Слаженность работы экипажей и
наемных специалистов была полной. Три-четыре минуты
ходило на заправку, и самолеты снова брали курс на
Ьвороссийск.
Не обошлось и без казусов. Наши девушки-«воору-
сенцы» и «вооруженцы»-«бочаровцы» брали боеприпа-
ы из одного склада. Как-то раз бомб не хватило. Их
сталось всего несколько десятков, это грозило переры-
ом в полетах, а люди рвались в бой. Приходят на склад
оеприпасов «бочаровцы» и видят такую картину: сидит
[аша Аня Сергеева, обхватила бомбы руками и грозно
мотрит на вошедших. Ребята попытались обойти ее, но
е тут-то было. Аня вскочила и, сжав кулаки, закричала:
Не подходите! Не дам!». «Бочаровцы» вынуждены были
етироваться.
Утром о случившемся узнала Амосова и вызвала Сер-
ееву:
— Что это вы не поделили с «братцами?» — Голос
заместителя командира полка был строгий, а глаза смея-
ись.
— Не могла, товарищ капитан, при всем уважении к
95

ним поступить иначе... Наши меня бы живьем съели, если
бы уступила. А теперь h\b\ обогнали бочаровцев, сделали
больше вылетов за ночь.
Амосова, конечно, понимала Аню, да и «братцы» не
очень обижались. Это было хорошее соревнование.
Увидев работу наших девушек, изменили свое
отношение к ним хозяева-черноморцы. Сначала,
настроенные скептически, они сочинили ехидные частушки про
«бабий полк», но вскоре частушек не стало слышно.
Девчатам начали преподносить букеты, а был даже случай,
когда «братцы» «подарили» бомбы женским экипажам,
оказавшимся к концу одной из боевых ночей без
боеприпасов. И не просто «подарили», но и
собственноручно, пожертвовав сном, притащили бомбы к
самолетам...
Настали решающие дни сражения за Новороссийск.
Под утро, когда уже занималась заря и бледный рассвет
спускался с горных вершин, а ночные бомбардировщики
заканчивали свою работу, неожиданно пришел приказ:
«Нанести бомбовый удар по штабу фашистских войск в
районе центральной площади Новороссийска». Вскоре
на фоне освещенных первыми лучами солнца гор
появилась «ласточка» капитана Амосовой. За ней, строго
соблюдая интервал, вылетели остальные. Девушки вовсе
не думали о том, что уже светло, что их могут атаковать
фашистские истребители, что надо пройти под
перекрестным огнем зениток.
Первые точно сброшенные бомбы Амосовой
вызвали пожар в районе фашистского штаба. Другие самолеты
меткими попаданиями в цель завершили начатое дело.
Задание было выполнено. Все наши экипажи вернулись
на свой аэродром.
За время штурма Новороссийска группа Амосовой
совершила 233 боевых вылета. Многочисленные
благодарности пехотинцев и моряков — лучшее свидетельство
того, что экипажи нашего полка, участвовавшие в этой
96

операции, успешно справились со своей задачей.
Командование наградило летчиц, штурманов, техников и «во-
рруженцев» орденами и медалями.
В февральскую ночь 1944 года заместитель
командира полка Серафима Амосова и штурман полка Женя
Руднева вылетели на боевое задание в район,
расположенный недалеко от Керчи. Летать вместе им
приходилось редко: Амосова чаще всего вводила в строй
новичков-штурманов, а Руднева «подтягивала» молодых
летчиц. Поэтому обеих очень обрадовал совместный
вылет.
Набрав нужную высоту, самолет вышел на заданный
курс. Ночь выдалась темной. Где-то внизу, под крылом,
проплывала земля, лиманы, одетые инеем редкие
деревья. Далеко-далеко в бездонной глубине неба
призывно мерцали звезды. Крупные и необыкновенно яркие,
они приковывали к себе внимание, а их холодный и
загадочный свет невольно навевал мечты. Хотелось
говорить о чем-то красивом, далеком от войны.
— Женя, ты училась в Московском университете,
хотела быть астрономом. У тебя, наверное, есть свои
любимые звезды? — спросила Амосова.
— О, товарищ капитан... Я очень люблю звездное
небо, и мне трудно назвать какое-нибудь определенное
созвездие, которое нравилось бы больше других. Я
люблю Орион и Волопас, Геркулес и Пегас, Скорпион и
Дракон. Все созвездия хороши, товарищ капитан!
— Что ты заладила: капитан да капитан. Зови меня
Симой, ведь это не служебный разговор, а дружеская
беседа.
— Извините, пожалуйста, но я не могу называть вас
по имени, это не положено по уставу.— Наступила пауза.
Потом из переговорного аппарата донеслось.— Это из
чувства уважения...
6 Зак. 1688 97

, — Ну, хорошо, Женя. Пусть будет так. Скажи мне,
можно ли отыскать на небе одновременно созвездия
Лиры, Геркулеса и Большого Пса.
— Нет, товарищ капитан. Эти созвездия доступны
для наблюдения в Советском Союзе в разное время
года. Созвездие Лиры можно видеть поздней весной,
летом и ранней осенью. Геркулес наблюдаем весной и
летом, а созвездие Большого Пса... постойте...
— А созвездие Большого Пса,— подхватила
Амосова,— можно наблюдать зимой. Оно имеет форму тупого
треугольника, в котором самая большая и красивая
звезда Сириус.
— Вас, значит, тоже интересует звездное небо? —
удивилась Женя.
— Представь себе, и меня тоже. Ну, а где мь\ сейчае
находимся, товарищ штурман?
— Над серединой Керченского пролива,— доложила
Женя.— Прошли косу Чушка.
— Теперь, дорогой штурман, все внимание тому, что
делается вокруг нас.
Над линией фронта было на удивление спокойно. «За
день настрелялись, теперь, видимо, решили сделать
перерыв»,— подумала Женя. Самолет подходил к цели, но
враг молчал. Экипаж спокойно отыскал цель, сбросил
бомбы и взял курс на свой аэродром.
— Странно,— проговорила Амосова,— почему
немцы молчат?
За экипажем Амосовой—Рудневой шел самолет
Смирновой — Пасько, а за ним следовал экипаж
молодой летчицы Леры Рыльской. И вдруг вспыхнуло сразу
несколько прожекторов. Заработали зенитные
пулеметы, прошивая небо огненными строчками трассирующих
пуль.
— Расшевелили фашистский муравейник! Цель
наверняка стоящая. Вон сколько зениток для ее защиты
поставлено,— задумчиво сказала Амосова.
98

Самолет Амосовой — Рудневой был уже над
проливом, когда прямо по курсу девушки заметили ярко
сверкающую звезду.
— Это и есть Сириус, товарищ капитан,— сказала
Руднева.— На компас можно не смотреть. Звезда лежит
по нашему курсу и приведет прямо на аэродром.
В ответ Женя услышала легкое покашливание.
И вдруг в черной тишине ночи зазвучала песня;
У зари, у зореньки много ясных звезд,
А у темной ноченьки им и счету нет.
Горят звезды на небе, пламенно горят,
Они сердцу бедному что-то говорят.
Говорят о радостях, о прошедших днях,
Говорят о горестях, всех постигших нас.
Звезды, мои звездочки, полно вам сиять,
Полно вам прошедшее время вспоминать.
Так неожиданно и красиво звучал голос в ночи, так
таинственно мерцали над головой звезды, что Женя не
выдержала и воскликнула:
— Браво, товарищ капитан! Сколько раз летали
вместе, а впервые услышала, как вы поете*
— Это разрядка, Женя...
Полет продолжался, продолжался разговор о
звездах, о песнях, о будущем счастье.
В ту ночь экипаж Амосовой — Рудневой сделал шесть
боевых вылетов. В штабе девушкам сообщили, что
прямым попаданием их бомб взорван фашистский склад
боеприпасов.
Помимо повседневной боевой работы, Серафиме
Амосовой приходилось еще выполнять и специальные
задания. Более четырехсот раз летала она на фронте
днем, свыше шестидесяти раз отправлялась на поиски
посадочных площадок в районы перебазирования, так
6« 99

как специальных аэродромов нашим самолетам не
отводили. Все это было связано с большим риском. Летчица
кружила над каждым мало-мальски подходящим полем,
рассматривала и оценивала его, учитывала возможности
взлета с бомбовым грузом, подвоза горючего,
боеприпасов, размещения личного состава. Сколько раз ей
приходилось садиться на незнакомые, возможно,
заминированные площадки, летать днем на бреющем полете,
спасаясь от фашистских истребителей!
Летом сорок четвертого года, когда шли бои за
освобождение Белоруссии, тылы нашего полка
переправлялись через реку Березину. Только переехали мост, как
откуда-то сверху вынырнул «фокке-вульф». И тут же из-за
верхушек сосен появился наш По-2. Вгляделись и
ахнули — на самолете опознавательный знак капитана
Амосовой. Она пролетела низко над нами, делая виражи и
показывая направление, по которому нужно двигаться.
Мъ\ стали размахивать руками и приседать,
предупреждая об опасности. Летчица, видимо, заметила «фокка»
и, чуть не цепляясь за деревья, ушла по просеке.
Гитлеровец потерял ее из виду, дал наугад несколько
очередей и поднялся в облака. К великой радости, наш
командир и на этот раз ускользнула от врага...
У каждого коллектива есть свои традиции, свои
знаменательные даты. Для нашего полка одной из таких дат
является декабрьская ночь 1944 года. Были h\b\ тогда в
Польше, близ Остроленки и совершали в среднем по
шестнадцать вылетов за ночь! Работали с основного
аэродрома и с «подскока», который находился на
расстоянии артиллерийского выстрела от немецких позиций.
Малейшая неосторожность могла нас выдать. И все же
противник не обнаружил аэродром даже с воздуха,
такова была маскировка.
Посадочная полоса освещалась всего тремя
фонарями «летучая мышь». Техники и «вооруженцы» при
заправке машин действовали вслепую, совсем не зажигая
100

огней. И в этих условиях достаточно было двух-трех
минут, чтобы самолет снова поднялся в небо.
Такую удивительно четкую работу организовала
Серафима Амосова. И при этом не произошло ни одной
аварии, ни одной поломки, ни одного чрезвычайного
происшествия.
555 боевых вылетов совершила за войну гвардии
майор Серафима Амосова. На Миусе и в Сальских
степях, на Северном Кавказе и на Кубани, в Крыму и
Белоруссии, в Польше и Германии бомбила гитлеровцев
отважная сибирячка. Пятью орденами и многими
медалями отмечены ее ратные подвиги.
Серафима Тарасовна Амосова-Тараненко
по-прежнему в строю, хотя давно демобилизовалась из армии. Она
умело ведет военно-патриотическую работу, много
выступает перед самыми различными аудиториями. С
одинаковым интересом и волнением слушают ее молодые
солдаты, рабочая молодежь, школьники.
Прославленному ветерану войны есть о чем рассказать людям.
...Я сижу в кресле у телевизора. Экран светится
матовым сиянием, и передо мной возникает дорогое,
знакомое лицо: выступает Серафима Амосова-Тараненко,
редактор устного журнала «Боевая подруга» при
Центральном Доме Советской Армии, ветеран минувшей войны,
боевая подруга моя.
НЕ ПЕРЕВОДЯ ДЫХАНИЯ
Однажды мъ\ шли с Клавой Серебряковой по улицам
Москвы. Как это всегда бывает при встрече с добрым
старым другом, мы обе испытывали волнующее чувство
душевной близости и ту особую радость, которая
неизменно возникает в подобных ситуациях.
101

А говорили мы о нынешних заботах. Клава приехала
для сдачи кандидатского минимума и с увлечением
рассказывала о теме своей работы. Потом ее лицо
осветилось знакомой милой улыбкой Клавы-джан, как мы
называли нашу подругу в полку. Она стала рассказывать
о своей дружной семье: о муже, о двух подросших
дочерях.
— Как ты все успеваешь? — искренне удивлялась я.—
Ведь столько прожито и пережито...
— Что ты, Марина?! Жизнь только начинается...
Я посмотрела на подругу. Глаза ее были
по-прежнему одного цвета с небом, в котором когда-то, давным-
давно, водила свой самолет юная Клава Серебрякова,
сначала учлет Стерлитамакского аэроклуба, затем
курсант Херсонской авиашколы, инструктор Тбилисского
аэроклуба и, наконец, летчица Таманского женского
авиационного полка.
Детство у Клавы было трудным. Она росла в
голодные двадцатые годы одиннадцатым ребенком в семье.
Ее появление на свет не было радостным событием для
родителей: прибавился лишний рот. Но вскоре отец и мать
уже не представляли, как могли бы жить без этой
маленькой хохотуньи. Девочка была ласковой и
трудолюбивой, от ее улыбки светлей становилось в доме. А дом
был полон горьких воспоминаний. Старший сын
Серебряковых шестнадцатилетним парнишкой ушел
добровольцем на гражданскую войну и сложил голову в бою
с белогвардейцами. Другой Клавин брат, Федор, в те же
годы был партизанским связным, попал в плен к врагам.
Его страшно изувечили. И все же Федору впоследствии
было суждено драться с фашистами в Великую
Отечественную войну, с которой он не вернулся.
Семи лет Клава лишилась отца. Серебряковы жили
хотя и трудно, но все дети посещали школу. Клава
окончила семилетку в родной Николаевке и поехала учиться
в Стерлитамак, в педагогическое училище. Жизнерадост-
102

ную, общительную девушку избрали комсоргом
училища. Будущее казалось Клаве простым и ясным — она
станет учительницей. Или... Девушку часто тревожило
одно воспоминание детства.
Самолет в небе! Он приземлился на поле возле ее
деревеньки. Все сбежались к машине, из которой вышли
пилот и врач, прилетевший к тяжелобольному, чтобы
срочно сделать операцию. И ребятишки, и взрослые
глядели на крылатое чудо, раскрыв от удивления рот.
У маленькой Клавы тогда сильно-сильно забилось
сердце. С тех пор она не могла спокойно видеть серебристые
крылья самолета.
Занимаясь в Стерлитамакском педучилище,
Серебрякова поступила в аэроклуб. Год посещала группу
авиамехаников, что помогло хорошо узнать устройство
самолета. Затем перешла на пилотское отделение.
Как великого праздника, ждала она первого
самостоятельного вылета. И прошел он отлично.
Четырнадцать минут, которые девушка провела в воздухе,
внушили уверенность, что большая крылатая машина
подвластна ей. А значит, будет подвластна и сама судьба!
Семнадцатилетняя Клава Серебрякова получила
сразу два диплома: летчика и учителя!
Первый урок запомнился так же, как первый полет.
Как не волноваться, когда на тебя смотрят тридцать пар
детских глаз! Смотрят с любопытством, интересом,
вниманием. Многое узнали ребята от своей учительницы.
На уроках как бы раздвигались стены класса, и дети
«совершали» кругосветные путешествия на кораблях,
разрезающих морскую гладь, «мчались» на собаках сквозь
белую тундру, «пробирались» к оазисам через зыбучие
пески пустынь на плавно шагающих двугорбых
верблюдах. Только о самолетах она почему-то никогда не
говорила своим ученикам. И все-таки проныры-мальчишки
разузнали, что их молодая учительница —
летчица-спортсменка.
103

Так кто же она все-таки? Учительница и летчица или
летчица и учительница? Клава понимала: главным
должно быть что-то одно. И после мучительной внутренней
борьбы решила — авиация. Только она. На всю жизнь,
безраздельно — авиация!
В 1938 году по путевке комсомола Клава
Серебрякова поступила в Херсонскую авиашколу Осоавиахима.
А закончив курс обучения, получила звание летчика-
инструктора и назначение в Тбилисский аэроклуб.
Пьянящая роскошь кавказской природы пришлась по
душе девушке. А своеобразная красота старинного
Тбилиси властно покорила ее.
Вначале Клава преподавала в аэроклубе теорию
полета и аэронавигацию. Потом на ее плечи легла вся
штурманская подготовка учлетов. Опыт педагогической
работы помог ясно и доходчиво передавать свои знания
слушателям.
С первых дней войны Клава поняла, что не сможет
оставаться в тылу. Аэроклуб был сразу преобразован в
военную школу. Серебрякова подготовила тридцать
шесть пилотов и сама готовилась экстерном сдать
экзамены на звание офицера. Ей казалось, это будет
способствовать быстрейшей отправке на фронт.
Клава сдала уже все предметы по зачетной
ведомости. Требовалось последнее: заключение начальника
школы. И полковник Маслов дал свое положительное
заключение. Серебрякова получила звание младшего
лейтенанта.
Как много воды утекло с тех пор...
Сколько тогда ей было лет?
Столько, сколько, должно быть, тем молоденьким
девушкам, что как раз прошли мимо нас по бульвару.
— Мы с тобой законченные неудачницы,— донеслось
до нас.— Опять не попали в институт! Такая, видимо,
судьба. Не везет...
Я невольно улыбнулась. Милые девушки! Действи-
104

тельно, это серьезная неудача — провалить
вступительные экзамены в институт. И настроение, конечно,
скверное, но зачем клясть судьбу? И подумала о том, как легко
порой молодые люди пасуют перед малейшими
трудностями, вместо того чтобы преодолевать их...
Взглянула на Клаву. На лицо ее легла тень, в углах
рта обозначились суровые складки. Я знаю, она
ненавидит слова «не везет», «неудачница», поэтому, наверное,
так повлиял на нее случайно услышанный разговор.
— Я немного устала. Давай посидим,— предложила
подруге.
Мы присели на скамью. Клава откинула голову,
полузакрыла глаза.
«Не надо,— мысленно говорю я.— Это слишком
мучительно. Не вспоминай». Но иногда бывает — не
вспоминать просто нельзя. Закроешь глаза, и чудится, что
воздушная волна качает твой самолет все сильней и
сильней. А внизу земля, занятая противником...
«Болтанка» становится невыносимой. Нужно взять себя в руки, но
воспоминания настойчиво поднимаются в памяти. Надо
же было в конце войны случиться такому...
В сырую ночь, ранней весной сорок пятого года
Клава Серебрякова вместе с нами вылетела бомбить
военные объекты в районе Гданьска. Еще после обеда серые,
плотные тучи надвинулись на аэродром. Синоптики
обещали десятибалльную облачность. Даже ласточки не
покидают свои гнезда при такой погоде, а девушки
авиаполка на маленьких фанерных По-2, нагруженных
бомбами, поочередно вылетали бомбить скопление живой
силы и боевой техники врага...
С первого боевого вылета все поняли: ночь предстоит
исключительно тяжелая. Более двадцати зенитных точек
и столько же прожекторов встречали каждый советский
самолет. Надо было прорваться сквозь эту сплошную
завесу смертельного огня и слепящего света, чтобы
потом взять курс на северо-западный район города. Туда
105

и вела свою машину отличная летчица и опытный
волевой командир звена Клава Серебрякова со штурманом
Тоней Павловой.
Самолет подходил к цели на высоте 400 метров.
Только пересекли линию фронта. Над землей впереди
низкр висели облака. Начался сильный обстрел. Клава
почувствовала, что ранена в правую ногу. Подумала, что
появится тошнота, слабость, головокружение от потери
крови, но ничего такого не было. Самолет уверенно
выдерживал курс на Гданьск, а обстрел продолжался.
Штурман даже не знала, что летчица ранена, так
спокойно держалась подруга.
Наконец бомбы сброшены на скопление техники в
порту, можно с чистой совестью возвращаться на свою
территорию. Ничего не сообщив штурману о ранении,
Серебрякова решительно вела самолет сквозь грозную
завесу огня и света в сторону своего аэродрома.
А погода продолжала портиться. Сплошная
облачность закрыла аэродром. В таких условиях немудрено
потерять ориентировку и приземлиться в расположении
гитлеровцев. Поэтому экипаж принял решение уйти
подальше на юго-восток и произвести посадку недалеко
от дорог, чтобы ночью легче было ориентироваться в
сложной обстановке. Последнее, что запомнилось
Клаве: штурман белыми ракетами освещает местность,
совсем близко под крылом самолета мелькают
освещенные мертвенным светом и снова исчезают в
кромешной темноте какие-то неясные силуэты. Потом
последовал страшный удар, после которого девушкам
показалось, что они стремительно падают в бездонную черную
пропасть...
Напрасно ждали h\b\ в ту ночь возвращения своих по-
ДРУГ.
Наступил рассвет, но никто не уходил с аэродрома.
Клаву и Тоню продолжали ждать и тогда, когда надежд
на их возвращение уже не было.
106

Всегда горько терять боевых друзей. Но совсем
нестерпимо сознание тяжелой потери, когда чувствуешь,
что война уже подходит к концу, что мы вплотную
приблизились к победе...
Молча, понурив головы, медленно расходились мь\ с
аэродрома.
Вот и общежитие. На кровати Клавы Серебряковой
сиротливо лежала мандолина. Казалось, вот-вот
откроется дверь и вихрем влетит в комнату оживленная,
веселая, неугомонная Клава. Не знаю, кто и почему прозвал
Серебрякову Клава-джан. Но это имя будто прилипло
к ней, голубоглазой хохотушке и неутомимой затейнице,
В тяжелых раздумьях прошел день. Мы вспоминали,
как Клава постоянно рвалась в бой и не раз бывала в
сложных «переплетах», из которых выходила не чудом,
а благодаря своему большому мастерству.
...К нам в полк Клавдия Серебрякова прибыла в
декабре 1942 года в станице Ассиновской, на Кавказе. Она
быстро завоевала всеобщее уважение и любовь своих
новых подруг. Общительная, веселая, остроумная, Клава
заражала всех неизменной бодростью и неиссякаемой
энергией.
После первых боевых вылетов на Моздок о Клавдии
Серебряковой заговорили как о смелой, решительной
летчице, которая твердо следовала полковому девизу:
«Сам погибай, а товарища выручай!»
Однажды мь\ бомбили переправу у станицы Екатери-
ноградской, защищенную множеством прожекторов и
зениток. В свой шестой боевой вылет Серебрякова
отправилась на задание со штурманом эскадрильи Лидией
Свистуновой. Впереди их летел экипаж Марии
Смирновой — Тани Сумароковой, который попал под ураганный
обстрел фашистских зенитчиков. Самолет Смирновой
быстро снижался в лучах прожекторов, он был
изрешечен осколками.
Все это происходило на глазах у Серебряковой. Кла-
107

ва поняла, что подруги находятся на волосок от смерти.
И тут же созрело решение. Ее машина была на подходе
к цели. Увеличив скорость, Клава бросилась на выручку
подругам. Гитлеровцы перенесли огонь на самолет
Серебряковой. Тем временем Смирнова на своей
израненной машине вырвалась из полосы снарядных разрывов и
лучей прожекторов.
Внизу, на переправе, полыхал пожар, вызванный
экипажем Смирновой — Сумароковой. По самолету Сереб-
рядовой били так, что думалось, на нем не осталось
«живого» места. Но летчица строго выдерживала боевой
курс и, слушая команды штурмана, умело
маневрировала, избегая прямых попаданий зениток. Свистунова
сбросила серию бомб на переправу. Затем девушки
применили военную хитрость: делая вид, что их сбили, ушли
со снижением в сторону противника. Зенитчики
перенесли огонь на другие самолеты, приближавшиеся к цели,
а Серебрякова, набрав высоту и обойдя зону обстрела,
благополучно привела «ласточку» на свой аэродром.
Приземлившись, доложила командиру полка о
выполнении задания и своих действиях над целью. Евдокия
Давыдовна Бершанская поздравила Клаву Серебрякову
с успешным выполнением задания. А находившиеся
неподалеку Смирнова и Сумарокова подбежали к
подруге, обняли ее и горячо поблагодарили за поддержку
в бою.
Потом Клава много летала над горами Кавказа, и с
«кавказского периода» по праву заняла достойное место
среди ветеранов полка. Сотни раз она успешно бомбила
гитлеровцев. И вот что-то случилось...
Прошел еще день. Клава не возвращалась, ничего не
было известно о ее судьбе.
Я смотрела на мандолину, лежавшую на кровати
Клавы, и вспоминала ее тонкие пальцы, быстро бегавшие по
грифу. Серебрякова хорошо играла на мандолине,
берегла ее и всегда возила с собой. В свободные минуты
108

девушки с удовольствием слушали музыкальные
импровизации подруги. Очень любила Клава и шахматы.
Настойчивость и воля проявлялись у нее во всем.
В 1943 году в полку была сформирована
учебно-боевая эскадрилья, и Клавдию Серебрякову как опытного
воспитателя и летчика назначили командиром звена.
Отказываясь от отдыха, она самозабвенно передавала
свои знания и летный опыт молодым пилотам и
штурманам, днем и ночью летая с ними по маршрутам и на
первые боевые задания.
Напряженные бои, подготовка нового летного
состава — этого Серебряковой казалось мало. Даже на
фронте она продолжала занятия на заочных курсах
иностранных языков. В общем, ее хватало на все. Только жизнь,
наполненная разнообразными, интересными делами,
устраивала нашу Клаву-джан.
В памяти вставали все новые боевые эпизоды.
Трудное испытание пришлось выдержать Клаве в апреле
сорок четвертого, когда полк бомбил вражеские объекты
севернее Керчи.
А еще трудней ей пришлось, когда /лъ\ летели
бомбить гитлеровцев в Севастополь. На подходе к городу
самолеты встречала стена заградительного огня. Около
50 прожекторов стояли в зените. Серебрякова тогда
вылетала на задание со штурманом Мери Авидзбой. В тот
памятный день Клава и Мери оказались в густой
световой сети, расставленной вражескими прожекторами, и
попали под шквальный огонь зениток. На моих глазах их
машина с ужасающей быстротой падала в черноту ночи-
Клава из последних сил маневрировала по курсу,
отворачивая то вправо, то влево. И вдруг самолет буквально
в нескольких метрах от земли выровнялся и ушел из
цепких щупальцев прожекторов. Клава все же привела
свою покалеченную машину на аэродром.
— Ну, дорогая Мери,— сказала она тогда на зеллле
своему штурману,— если мы с тобой из такого пекла вы-
109

брались, значит, будем еще долго жить и летать.
Видно, в рубашке мы с тобой родились...
Много было таких полетов. И после каждого из них
Клава благополучно возвращалась в полк. А тут...
Прошли долгие две недели, и мы уже отчаялись ждать.
...Клава медленно открыла глаза и поняла, что лежит
под обломками разбитого самолета. Где она? Как в
тумане, проплывали неясные видения, лица родных,
подруг. Они протягивали к ней руки, звали, что-то
говорили. Их голоса почти не были слышны — мешал какой-то
непонятный гул. Потом, как будто под крылом самолета,
она увидела зеленые поля, леса. Они кружились,
обвитые голубоватой лентой реки. Потом прозрачная речка
начала приближаться, и над Клавой сомкнулась
холодная глубь. На секунду прояснилось сознание: «Что с
Тоней?»
— Тонечка, стреляй из ракетницы, давай сигналы! —
прошептала Клава.
А Тоня Павлова ничего не слышала. Выброшенная из
кабины, она лежала без движения под обломками
плоскости. Девушка пробовала стрелять, не сознавая, для
чего это делает: действовала, как во сне. Хотела встать,
но тотчас почувствовала острую боль в ноге, ухватилась
было за стоявшую ребром плоскость самолета, но не
удержалась и со стоном снова рухнула на землю. До
сознания еще не дошло, что у нее переломаны рука и
нога, а все лицо разбито и залито кровью. Тоня попыталась
позвать летчицу, но почувствовала, что не может
произнести ни слова.
Восемь часов пролежали девушки без движения,
изредка приходя в сознание. Сверху тихо падал снег,
покрывавший белой пеленой их неподвижные тела.
Неожиданно Павлова увидела перед собой детские лица.
Показалось, что это мираж. Но разбитый самолет
110

действительно обнаружили немецкие ребятишки. От
неожиданности они растерялись, залепетали что-то,
бросились бежать домой, к своим матерям. И вскоре
привели их. С удивлением и сочувствием рассматривали
деревенские женщины почти погребенных под снегом
людей. Увидев, что одна девушка открыла глаза,
женщины поняли, что их надо спасать, и сообщили о
случившемся в советскую воинскую часть. Вскоре прибыли
солдаты с носилками и наших девушек срочно забрали
в госпиталь.
Через несколько дней из штаба армии передали в
полк, что Серебрякова и Павлова обнаружены на
восточном берегу Вислы, под обломками самолета, и что обе
находятся в госпитале.
— Живы! — ликовали однополчане.— Какое счастье,
живы!
Четырнадцать часов, истекая кровью, пролежали
раненые девушки под обломками своего самолета!
Клаву Серебрякову эвакуировали в далекий
тамбовский госпиталь. Тяжелые ушибы, переломы рук и ног,
большая потеря крови — надежды на ее выздоровление
поначалу было немного. Минутами к летчице
возвращалось сознание. И тогда она видела белые халаты, белые
стены, белые кровати — такие же, как снег, что
покрывал их там, под Гданьском. Над ней склонилось чье-то
усталое лицо с внимательными черными глазами. До
сознания дошло одно слово «ампутация». Значит, это
врач-хирург. Что он будет ампутировать? Ноги? Так вот
почему такая невыносимая боль в ногах... А может быть,
их уже нет? Клава попыталась взглянуть на свои ноги \л
не смогла поднять головы. Сделав резкое движение, она
тут же потеряла сознание. Все снова окутал мрак.
Потом наступило короткое, мучительное
пробуждение. Сколько времени она здесь лежит? Вокруг —
бледные, худые лица соседей по палате. А Тони Павловой
рядом нет, значит — выздоровела..*
lit

Клаву перевезли в московский госпиталь;
— Будет жить! — сказал во время одного из обходов
профессор Богораз.
«Будет жить? Кто будет жить? Я буду жить!» И сразу
стало радостно, а боли показались не такими уж
нестерпимыми. Клава широко открыла глаза.
С этого момента лечение пошло успешнее. Но кости
еще срастались плохо. Раны на ногах долго не заживали,
больше полутора лет без движения, в подвешенном
состоянии, пролежала Клава в госпитале. Несколько раз
врачам пришлось ломать неправильно сраставшиеся
кости. И тогда все начиналось сначала. Опять нужно было
лежать без движения неделю за неделей, месяц за
месяцем. Клава решила: пусть будет одна, вторая, третья
повторная операция, я выдержу. Потому что должна
обязательно выздороветь и работать, как все. Жадно, не
переводя дыхания, без скидок на здоровье. Как солдат
в строю.
На операциях Клава держалась исключительно
мужественно, никто не слышал ее стонов. Видавшие виды
хирурги поражались выдержке своей пациентки.
И вот кости срослись. Врачи спасли ей руки и ноги.
Но пальцы на руках так скрючились, что разогнуть их без
посторонней помощи не было никакой возможности.
И Клава приступила к систематическим, упорным
тренировкам. Огромных сил стоило ей каждое движение, едва
заметное со стороны. Она делала их сотни, тысячи раз,
стараясь вернуть к жизни почти атрофированные
пальцы. Не давая себе пощады, долгими часами повторяла
Одни и те же упражнения для рук и ног, подавляя в себе
усталость и мучительное желание отдохнуть.
Опытные врачи, отличный госпитальный уход,
жизнелюбие Клавы, ее несгибаемая воля и упорство,
медицинская гимнастика и время сделали свое дело. Настал час,
когда Серебряковой было разрешено снова учиться
ходить. Первая попытка встать на ноги показалась ей тяж-
112

им испытанием. Но постепенно она начала медленно
ередвигаться.
В августе 1946 года Клаву Серебрякову выписали из
лавного военного госпиталя. А через месяц она посту-
ила в Стерлитамакский учительский институт. Появилась
институте на костылях, потом сменила их на две палки,
атем стала привыкать ходить с одной палочкой и, нако-
ец, забросила даже ее.
В письме Кате Рябовой Клава лаконично сообщала:
«Учусь хорошо. Решила стать человеком самостоя-
ельным». И — ни слова о трудностях, ни намека на упор-
тво, с каким ей приходилось бороться за равное место
ряду здоровых и молодых студентов.
...На небольшой станции Туймаза с поезда сошли двое
юлодых учителей-историков: Клава Серебрякова и ее
\уж, Леонид Инфантьев. Здесь предстояло им начинать
вою новую трудовую жизнь. Ту жизнь, за которую оба
ражались на фронте.
Учительница Серебрякова старалась сделать уроки ин-
ересными и наглядными. Она ходила с детьми в походы
о родному краю, учила своих воспитанников любить Ро-
[ину и служить ей так, как служила она сама и ее боевые
>днополчане.
Неподалеку от Туймазы, в необжитом пустынном
мете вырастал город нефтяников — Октябрьский. Клавдия
Леонидом решили переехать на новое место: городу
ребовались учителя. Это было трудное время. Сначала
е было жилья, не хватало школ, занимались в несколь-
о смен. Но Клава не привыкла унывать. Она отдавала
сю себя школе, детям, работе. Учила других и училась
ама. Заочно закончила педагогический институт, вечер-
юю музыкальную школу, начала работать над канди-
.атской диссертацией. Только так, в круговороте дел
[лавдия ощущала полноту и кипение жизни...
Пишу я эти строки и вижу перед собой выступление
Клавдии Серебряковой в Москве, в Центральном Доме
113

Советской Армии. На трибуну поднялась моложавая,
подтянутая женщина в строгом костюме. Заканчивая
свою речь, она взволнованно сказала: «Приезжайте к
нам в Октябрьский. Нет города лучше нашего. Я очень
счастлива, что живу в таком прекрасном месте и отдаю
все силы, все знания, чтобы воспитать детей нефтяников
хорошими гражданами нашей страны». Клавдию
провожали горячими аплодисментами.
С гордостью глядела я на дорогого мне человека и
думала, как много несгибаемой воли в этой женщине,
какое открытое и щедрое у нее сердце.
...Мы шли с Клавдией Федоровной Серебряковой по
улицам Москвы. Если человек живет, не переводя
дыхания, у него редко выпадают свободные минуты, чтобы
оглядываться назад, ворошить воспоминания о былом.
Но порой они очень нужны, воспоминания о былом,
помогающие одолевать трудности во имя нашего
замечательного сегодня и прекрасного завтра.
Мы торопились: у Кати Рябовой нас ждали боевые
подруги.
ФРОНТОВАЯ СЕСТРА
Стопки писем от фронтовых подруг... В который уже
раз перечитываю их пожелтевшие страницы, и в памяти
неизменно возникают картины прошлого. За
восемнадцать лет службы в авиации мне привелось встретиться и
подружиться со многими женщинами-авиаторами. Во
время войны мы вместе смотрели в глаза смерти, вместе
делили радости и горе, вместе строили планы будущей
послевоенной жизни...
Вот из конверта выпала фотография смеющейся
девушки. Освещенное солнцем счастливое лицо. Ветер
растрепал белокурые волосы. Девушка смеется, глаза ее
114

стали узкими и лукавыми, кажется, вот-вот в них
загорятся живые искорки веселья. Да, я помню эти глаза.
Я знала эту девушку. Так и хочется сказать ей: «Ну, Ирка-
Глафирка, дорогая, полетим, что ли?»
Вместе с фотографией лежат листки с текстом поэмы
о полке, которую написала штурман Каширина. Читаешь
неровные строчки, и перед глазами, будто наяву,
возникает рассеченное лучами прожекторов, прошитое
огневыми пунктирами очередей ночное небо и бесстрашно
летящий в нем маленький самолет. Внизу гитлеровцы.
...А сверху спокойно, и точно, и метко
Летят на них бомбы опять и опять.
И утром нам наша доносит разведка:
Фашисты устали потери считать.
Судьба свела меня с Глафирой Кашириной в военной
школе пилотов. Здесь началась наша девичья дружба.
Звали мы ее чаще Ирой, и сейчас, когда вспоминаю свою
подругу, перо по привычке тоже выводит: Ира.
В женский полк ночных бомбардировщиков ее
зачислили техником самолета. С Ирой Кашириной я служила
в эскадрилье, которой командовала замечательная
летчица Серафима Амосова.
У меня не было родных братьев и сестер. Я
завидовала девчатам, которые рассказывали о своих больших
семьях, и относилась к Ире как к сестре. Все в ней
нравилось мне: мягкие черты лица, брови вразлет,
обаятельная улыбка, открывающая ровные белые зубы. Ира
5ыла для меня воплощением женственности, той самой
«енственности, которой, по моему мнению, очень недо-
:тавало мне самой, непоседливой девчонке с короткой
Мальчишеской стрижкой.
Ира была очень впечатлительной, эмоциональной и
гонкой натурой. На фотокарточке, которая сохранилась
f меня, она сделала такую надпись: «Маринка, если бы
¦ы любила меня так же, как я тебя, то мы были бы не
115

только сестрами, но и друзьями...» Она чуточку
ревновала меня к другим подругам. И конечно, зря: я очень
любила свою названную сестру. А комиссар полка
Евдокия Яковлевна Рачкевич удочерила Каширину, когда
узнала, что она осталась без матери. Так Ира обрела в
полку вторую семью.
Неожиданно на ее долю выпало страшное испытание.
В августе сорок второго года, когда фашисты быстро
продвигались в предгорьях Кавказа, Ира Каширина и
старший инженер полка Софья Озеркова отправились на
место посадки ремонтировать наш поврежденный
самолет.
Увлеченные работой, девушки не заметили, что
вокруг стало подозрительно тихо (такая тишина наступает
в населенном пункте, когда наши уже ушли, а противник
еще не занял его). Каширина и Озеркова слишком поздно
поняли, что попали в критическое положение.
Взобравшись на пригорок, они увидели справа, слева и даже
позади себя мчащиеся в пыльной завесе фашистские танки.
Выстрелами из ракетниц девушки подожгли почти
отремонтированный самолет.
...Прошло больше месяца. Софья Озеркова и
Глафира Каширина пропали без вести. Так говорилось в
официальном документе. Но если не разумом, то сердцем
все мы все-таки надеялись на благополучный исход.
Надеялись и ждали... И они вернулись в свой полк. Сначала
Каширина, потом Озеркова. Вернулись из фашистского
тыла, пройдя сотни километров и выйдя невредимыми из
всех испытаний.
Наша радость была безграничной.
Шло время. Постепенно Озеркова и Каширина
приходили в себя от пережитого потрясения, и мы снова
слышали заливистый смех Ирки-Глафирки, видели, как
она стремительно бегает по густой траве аэродрома, как
проворно работают ее чуткие пальцы, как заметно
повеселели глаза.
116

В свободное время Кашйрина подолгу просиживала
кабине самолета, рассматривала приборы, систему
правления и как бы невзначай задавала вопросы по
теории самолетовождения штурманам эскадрилий Жене
удневой и Ларисе Розановой. Я считала это проявлением
>бычной любознательности и весьма удивилась, когда
один прекрасный день Ира отозвала меня в сторону и
ашептала:
— Послушай, Марина, я решила тоже летать вместе
вами. Хочу стать штурманом.
Я посоветовала Ире переговорить с Серафимой Амо-
овой — заместителем командира полка по летной части.
Иринка не стала тянуть. Распрямив плечи и одернув
имнастерку, она тут же четким шагом подошла к Амо-
овой, приложила руку к пилотке и сказала:
— Товарищ гвардии капитан! Прошу вашего ходатай-
тва перед командиром полка Бершанской и инженером
олка Озерковой, чтобы мне разрешили переучиться на
итурмана.— И совсем не по форме добавила:—Честное
лово вам даю, не подведу... Понимаете, товарищ
командир, хочу сама летать на задания, хочу бомбить их, про-
лятых.
— Поставлю вопрос перед командованием,— сдер-
канно ответила Амосова, но я наблюдала эту сцену и
идела, как по ее губам, когда она отвернулась от Иры,
кользнула довольная улыбка.
Через несколько дней Каширину зачислили в штур-
\анскую группу полка. Она училась и продолжала рабо-
ать авиамехаником.
Экзамены на штурмана Ира сдала на отлично. Вско-
>е ей было разрешено вылетать на задания. От полета
: полету росло ее боевое мастерство.
Ира Кашйрина была удивительным человеком. Она
ривлекала к себе и мягкой улыбкой, и удивительной
уткостью. Ее не только любили, к ней все тянулись. За-
олзла ли в душу тоска, было ли кому-нибудь трудно,
117,

постигла ли кого неудача, Ира всегда одной из первых
замечала неладное. Подойдет своим легким неслышным
шагом, ласково заглянет в глаза подруге, и сразу под
взглядом Ирки-Глафирки становилось тепло, просто,
легко.
В ночь на 22 апреля 1943 года полк бомбил скопление
техники и живой силы противника в районе
Новороссийска.
Ночь была лунная, светлая. Ира Каширина вылетела
на задание с заместителем командира эскадрильи
Евдокией Носаль. Ира любила летать с Дусей и часто
просила учить ее летному мастерству.
— Ладно,— смеялась Дуся,— сто вылетов
штурманом выполнишь, и я сама сделаю из тебя летчицу.
В ту ночь экипаж, отбомбившись, торопился обратно
на аэродром за новым бомбовым грузом. Я летала с
Ольгой Клюевой. Нам предстоял уже третий боевой
вылет, и я выруливала на линию исполнительного старта.
Запросила разрешение на взлет, но мигание красного
фонарика означало запрещение. Через минуту раздалась
команда дежурного: «Всем выключить моторы!»
— Что случилось? Почему не выпускают на
задание? — спросила я.
— Кажется, что-то случилось с экипажем, идущим
на посадку,— ответила инженер эскадрильи Римма
Прудникова.
Мы с Олей вгляделись в небо над аэродромом и
сразу заметили в свете луны одну из наших «ласточек».
Действительно, с самолетом происходило что-то неладное.
Будто ослепшая ночная птица, кружила машина над
полем. Несколько раз она заходила на посадку и снова
взмывала вверх, делая круги над аэродромом. Мы
напряженно следили за полетом. Было ясно: с экипажем
несчастье. Наконец, машина коснулась земли. Все броси-
118

|ись к ней. А впереди наш полковой врач Ольга Жу-
овская.
Когда мы с Клюевой подбежали к самолету, Жуков-
кая стояла на плоскости самолета, помогая выбраться
з кабины Ире Кашириной. Мы заглянули в кабину лет-
ицы. Дуся Носаль была мертва.
— Товарищ гвардии капитан, боевое задание выпол-
ено. Самолет привела я, штурман Каширина,— голос
1ры дрожал. Амосова выслушала рапорт, без слов обня-
а Иру, потом подошла к самолету.
Несколько девушек бережно извлекли из передней
абины тело летчицы. У всех на глазах были слезы. Не
ерилось, что жизнерадостной Дуси, любимицы полка,
тважной, бесстрашной летчицы, больше нет с нами. При
вете луны мы отчетливо увидели ее лицо. От виска то-
енькой струйкой стекала за воротник комбинезона
ровь. Ольга Жуковская внимательно осмотрела рану.
)сколок снаряда прошел через висок. Смерть наступила
мгновенно.
Короткий траурный митинг состоялся здесь же, у
кашин.
Мь\ поклялись, что гитлеровцы дорого заплатят за
*бель Дуси Носаль, и разошлись по самолетам. Был раз-
ешен старт, нас ожидало боевое задание. Девушки-«во-
руженцы» писали на подвешиваемых бомбах: «Мстим
а Дусю!» Но и противник, словно зная о решимости на-
1их экипажей, тоже подготовился к встрече: в ту ночь ни
дин экипаж не избежал обстрела с земли, а в воздухе
роносились немецкие истребители. Уцелевшие после
>й ночи фашисты надолго запомнили бомбовые удары
эветских летчиц и штурманов.
Утром мы узнали подробности гибели нашей подруги,
знали также о том, каким молодцом держалась Ира
аширина.
Самолет Дуси и Иры вышел точно на цель. Бомбы по-
втели вниз, а через несколько секунд навстречу «ласточ-
.11?

ке» с земли протянулись светящиеся нити трассирующих
пуль. По-2 лег на обратный курс.
Над Новороссийским заливом справа по борту
девушки неожиданно увидели силуэт неизвестного самолета.
Он пронесся над ними на большой скорости. «Фашист!»
Дуся держала курс на свою территорию. Нисходящие
воздушные потоки прижимали машину к горам, высота
быстро падала. Надо было во что бы то ни стало
перетянуть через горы. Пришлось возвращаться назад, чтобы
набрать нужную высоту. На развороте снова пронесся
над ними самолет противника. Блеснула вспышка, и не
успела передать Ира об этом летчице, как в кабине Дуси
вспыхнул огненный шар. На какое-то мгновение Кашири-
ну ослепило, но уже через секунду она увидела, что
голова Дуси склонилась на плечо. Самолет начал крениться,
быстро терял скорость. Ира не успела по-настоящему
понять, что случилось, а машина со все возрастающей
быстротой неслась навстречу земле.
— Дуся, Дусенька, родная! — кричала Ира. Она стала
вспоминать действия летчика в воздухе. Взялась за
управление, но сразу поняла, что педали зажаты
сползающим с сиденья телом летчицы. Тогда Ира одной рукой
попыталась удержать на сиденье безжизненное тело
подруги, а другой взялась за управление. Самолет
продолжал падать, еще миг — и все было бы кончено.
Неимоверным усилием ей удалось на малой высоте
вывести машину в горизонтальное положение, а затем снова
набрать высоту. После этого Ира развернула «ласточку»
курсом на аэродром. У нее онемели руки. Вести самолет
становилось все труднее. Вдруг в моторе раздался треск:
с земли, вероятно, били зенитки. Появились пробоины в
фюзеляже, на стабилизаторе и плоскостях. «Дотянуть до
аэродрома,— думала Ира,— чего бы это ни стоило».
Показалась линия фронта.
Мертвое тело Дуси продолжало нажимать на
управление, заклинивало его, поэтому весь путь Ире пришлось
120

ести самолет одной рукой. Другой она поддерживала
ело подруги. Болтанка в воздухе отнимала последние
илы. Но вот и аэродром. Каширина долго кружила над
олем, не решаясь приземлиться. Потом совершила по-
адку, первую самостоятельную посадку в ночных усло-
иях. Суметь посадить израненный самолет без навыков
правления машиной! Такое по силам только человеку
репкой воли и незаурядного мужества.
Ира Каширина в полной мере проявила оба эти каче-
тва. И не случайно за этот бой ее наградили орденом
оевого Красного Знамени.
Гвардии младшему лейтенанту Евдокии Носаль было
осмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
\ы похоронили Дусю в станице Пашковской, под Красно-
,аром.
Осиротев после гибели Дуси Носаль, Ира Каширина
етала каждую боевую ночь. Командир полка и замести-
эль по политчасти решили дать ей несколько дней отды-
а. Но, выслушав их, Ира сказала:
— Хочу летать. Не надо мне отдыха... Летать и бом-
ить — другого мне сейчас не нужно!
Такой была Ира.
Каждый боевой вылет ее был эффективен. Вскоре
аширину удостоили большой чести. Ей доверили быть
эстоянным ассистентом при гвардейском Знамени на-
его полка. На торжественных церемониях или при
прошении митингов перед боевыми вылетами выносили
юе, словно омытое кровью наших дорогих погибших
эдруг Знамя. Ира Каширина шла, чеканя шаг, рядом со
оменосцем Наташей Меклин. Выражение лица у нее в
и минуты было возвышенным и строгим.
Стоял июнь 1943 года, и было это на Кубани, в стани-
> Иванской. Мы с Ирой узнали, что нам разрешен сов-
эстный полет, и запрыгали от радости, сцепившись паль-
\2\

цами рук, похожие в своих комбинезонах на двух
медвежат.
До аэродрома решили идти пешком и зашагали по
широкой станичной улице, залитой предвечерним
солнцем. Багряный закат обещал на завтра ясную погоду, но
с сильным ветром. Из-за плетней по обе стороны улицы
на нас с любопытством смотрели станичные ребятишки.
Гляжу, Иринка машет кому-то рукой: «Здравствуй,
Костенька», «Здрасте»,— доносится из-за забора, и тут же
раздается топот босых ребячьих ног. «Застеснялся
малыш»,— смеется Ира, а через несколько шагов
протягивает через плетень руку: «Привет, Сашок! Как дела?..»
На аэродром пришли в назначенный срок. Предстояло
бомбить сильно укрепленную гитлеровскую «голубую
линию». На этот раз в районе Киевской, где противник
сосредоточил большое количество танков, автомашин,
живой силы. Экипажи детально разработали план
выполнения боевой задачи, поставленной командиром полка.
После этого все направились к своим самолетам. Техник
Соня Лаврентьева, глядя на нас, ласково улыбнулась, но
тут же сделала серьезное лицо и вытянулась по стойке
«смирно», докладывая о готовности машины к полету.
И вот наш По-2 в воздухе. Ровно гудит мотор, в
переговорном устройстве звучит спокойный Ирин голос, от
которого становится хорошо на душе. Меня всегда
поражало особое спокойствие подруги в полете. Об
опасности, которая подстерегала нас на каждом шагу, гль\ не
думали. Было одно желание — бить фашистов.
На подступах к Киевской увидели, что экипаж Веры
Тихомировой и Любы Шевченко, вылетевший перед нами,
попал в сети прожекторов. Со всех сторон по нему
открыли огонь зенитки. Этого можно было ожидать, так
как цель была хорошо защищена.
— Держи боевой курс, скорость,— слышу голос
штурмана.— Ударим по зенитным точкам.
Экипаж Тихомировой — Шевченко сбросил бомбы
122

дачно, возник пожар. Вражеские прожектористы и зе-
итчики, видя, что дело плохо, заработали с утроенной
илой.
Мь\ подошли к Киевской в режиме планирования. Ира
бросила бомбы, раздались взрывы, и в тот же миг зе-
итки переключились на нас. Сделав противозенитный
ьаневр, я развернулась и взяла курс на свою террито-
ию. Ира передала: «Подходим к линии фронта». АЛы со
пурманом облегченно вздохнули. Если в результате на-
jeft бомбардировки раздавались взрывы или возникал
ожар, ^ль\ возвращались на аэродром радостные, пооче-
едно пели в переговорный аппарат свои любимые пес-
и. В таких случаях Ира просила меня дать ей повести са-
юлет, и я на некоторое время становилась штурманом,
ак было и в тот раз.
Усталые, но довольные ^ль\ с Кашириной снова шли
ой же улицей станицы. Стояла тишина, изредка наруша-
мая криком горластых петухов. Из-за горизонта медлен-
о выкатывалось солнце. Не знала я, что мы возвраща-
ись с Ирой после полета в последний раз...
Получилось так, что нам все никак не удавалось снова
олететь на задание вместе. А свободного времени
обеих было мало. И все же мы с Иркой-Глафиркой ста-
ались часто бывать вдвоем.
Ира очень любила песни, музыку, стихи, живопись,
итературу. Поговоришь с ней, и будто заглянешь в хо-
ошую, содержательную книгу. Природа не обделила
аширину и поэтическим даром: в полку ее считали
приданным поэтом. Оставаясь романтиком в самом высо-
м смысле слова, девушка сумела проявить недюжинную
гойкость, решительность и бесстрашие.
Вспоминается один теплый июльский день 1943 года,
tbi с Ирой проснулись раньше всех, бесшумно оделись и
>|шли из комнаты. Хотелось побыть вместе и вволю на-
ториться. Расположились на зеленой травке, неподале-
t от общежития. Иринка стала рассказывать о своих по-
123

летах прошедшей ночью. Потом вспомнила что-то из
нашего боевого прошлого, подставила лицо косым
лучам ласкового утреннего солнца и неожиданно
предложила:
— Хочешь, прочитаю «Песню о Буревестнике»?
Голос ее, сначала тихий и нежный, по мере чтения,
крепчал и набирался силы, захватывал меня своей
уверенностью и красотой. Ира привстала, выпрямилась, глаза ее
блестели, светлые волосы развевались на ветру...
В ночь на 1 августа 1943 года, когда противник,
измотанный действиями дневной и ночной авиации, применил
против нас новую тактику над «голубой линией», в ту
страшную ночь в воздухе от зенитного огня и фашистских
истребителей сгорело четыре наших экипажа. В числе их
оказалась и штурман Глафира Каширина. Она выполнила
свой воинский долг, Ирка-Глафирка. Я видела ее перед
вылетом: Ира без шлема стояла у машины в свитере и
синих брюках. Облокотившись на плоскость своей
«семерки», она разговаривала о чем-то с летчицей Валей
Полуниной...
Утром мы пришли в общежитие летного состава.
Вместо обычного оживления здесь царила скорбная тишина.
Я бросила взгляд на кровать Иры, она находилась
недалеко от моей. Три большие груши и два яблока лежали
на ней. Еще вчера днем их положила сюда техник
самолета Катя Бройко.
Не оглядываясь, я покинула помещение. Подошла к
месту, где недавно сидели с Ирой, делясь мечтами, где
она читала «Песню о Буревестнике»...
Мне до сих пор не верится, что Иры нет. Чудится
иногда, что она живет где-то далеко-далеко и так же
согревает людей теплом своей щедрой души. И она
действительно продолжает жить в памяти боевых подруг, в
их сердцах.
Ира была поэтической натурой. Вот почему мне
хочется закончить рассказ о ней строчками стихов, которые
124

прочла в 1961 году в журнале «Работница». Поэт никог-
а не видел мою дорогую Ирку-Глафирку, но посвятил
тихи памяти героически погибшей девушки-комсомолки
лурмана Иры Кашириной:
...А я солдат другого поколенья,
И совестно мне нынче пред тобой,
Что, опоздав на год, как на мгновенье,
Не поспешил с тобою вместе в бой.
Очерк будет не полным, если я не расскажу читателям
том, что несколько лет назад мне довелось прочитать
исьма Дуси Носаль к ее мужу.
Мы знали о ней, казалось, все. И не знали самого глав-
эго...
Перед войной Дуся и ее муж, военный летчик, жили в
эесте. Горячо любили друг друга. С волнением ждали
^явления первенца.
Утро 22 июня 1941 года началось для нее с того, что
>рывная волна от разорвавшейся бомбы вышибла рамы
них в квартире.
Сегодня все знают, что творилось тогда в Бресте,
(рвавшись ненадолго с аэродрома, Гриша Носаль
отбавил беременную жену на одной из последних машин
тыл. Пришлось сделать в пути остановку: она родила
1на. Но родильный дом подвергся жестокой бомбежке
полностью был разрушен. Мать с большим трудом из-
екли из-под обломков. Ребенок был мертв.
Потом была еще одна бомбежка. Из двадцати жен-
<н, ехавших вместе с Дусей в попутной машине, уцеле-
она одна.
В родном селе, до которого ей удалось добраться,
сю узнали с большим трудом. И не удивительно. Одно-
1ьчане помнили ее веселой, общительной, ласковой
вушкой, а увидели перед собой убитую горем женщи-
в глазах которой было только безутешное горе. Никто
видел, как она ушла из села. Ушла с твердым намере-
125

нием: во что бы то ни стало попасть на фронт. И
добилась своего...
Да, яркой и прекрасной была жизнь дорогой нашей
Дуси Носаль. Я много думала об этом, перечитывая ее
простые, бесхитростные письма, каждая строчка которых
будоражит душу. И не случайно, наверное, в такие
минуты мне даже чудилось, что откуда-то издалека,
неподвластный времени и расстояниям, до меня доносился
чистый и трепетный голос погибшей подруги... Доходит
же до нас свет далеких, давным-давно угасших звезд!
ТРУДОВЫЕ РУКИ МЕРИ
Свистит паровозный гудок, клубится дым над трубой,
старая залатанная «овечка», окутавшись облаком пара,
весело выкатывается из ворот депо. «Пора за работу.
Надо спешить! Надо спешить!» — деловито выговаривают
на стыках ее колеса.
Вот и еще один паровоз вышел на дороги страны.
Слушая стук колес обновленной машины, улыбаются
комсомольцы-ремонтники.
Среди тех, кто следил счастливыми глазами за
уходившим вдаль паровозом и махал ему на прощанье
рукой, была чернявая худенькая девушка в рабочем
комбинезоне, слесарь депо Мери Жуковицкая. Сколько
бессонных ночей провела она с товарищами-ремонтниками,
выстукивая, выслушивая, а затем возвращая к жизни
давно остывшие паровозы. Сколько раз с группой «сине-
блузников» выступала в клубе с едкими частушками,
в которых высмеивались нерадивые работники, лодыри,
бракоделы. А как смело критиковала неполадки в работе
депо комсомольская стенгазета, редактором которой
была Мери. И результат налицо: вот и сейчас деловито
пыхтит, набирая скорость, еще один паровоз...
126

Нелегко приходилось комсомолке, к тому же
редактору зубастой стенгазеты, в крутые тридцатые годы.
Мери знала: многим не по душе ее прямой беспокойный
характер. И с ней действительно попытались свести счеты.
Однажды, когда хрупкая девушка в комбинезоне, держа
под мышкой инструменты, взобралась, напевая что-то
жизнерадостное, веселое на крышу вагона, один из
«контриков» столкнул ее на рельсы.
...Мери медленно открыла глаза. Где она? Кругом
бело, как зимой, когда все покрыто снегом. Нестерпимо
болело плечо. Над ней склонился врач в белом халате:
— Все будет хорошо,— сказал он,— но у вас сломана
ключица, придется месяц-другой полежать.
Навестить Мери прибежали ребята и девчата из депо.
Пришла заплаканная мать. Девушка смотрела на рано
поседевшие волосы матери, гладила забинтованной
рукой ее разбухшие от стирки пальцы и мысленно видела
покосившийся домик на окраине Днепропетровска, где
жила их большая семья. В домике постоянно стучала
швейная машинка — это мать перешивала для младших
одежду старших детей. Надрывно кашлял больной
туберкулезом отец.
Шло время. Девушка выздоровела. И вот в тире,
забитом электрическим светом, гремят выстрелы. Мери
потирает занывшее от напряжения плечо и улыбается,
«Молодец! — хвалит ее инструктор.— Члены Осоавиахи-
ма должны хорошо стрелять!» Мери выходит из тира,
засовывает руки в карманы старенького пальто, смотрит
в высокое небо, улыбается солнцу. Над головой
проносятся легкокрылые самолеты. «А не попробовать ли и
мне?» От этой мысли замерло и потом сильно забилось
сердце.
Рассветы юности... Подъем на заре, когда
только-только появляется из-за горизонта лучистое солнце, а воздух
свеж и влажен от серебристой росы. С самолета видится
совсем небольшим окутанный утренней дымкой город:
127

силуэты домов, перечерченные линиями улиц кварталы,
голубоватая лента Днепра.
Властно влекло к себе девушку зеленое летное поле*
аэродрома. Все чаще здесь, возле самолета, можно было
видеть ее хрупкую фигурку в комбинезоне, с
инструментом в руках. Мери любила возиться с мотором —
сердцем крылатой машины. Вообще ей нравилось любое
занятие, если оно хоть как-то было связано с авиацией,
Чтобы находиться поближе к любимому делу, она
поступила на должность технического секретаря летной части,
затем работала в аэроклубе техником самолета.
На аэродроме Мери Жуковицкая подружилась с
веселой, остроумной девушкой, летчиком-инструктором
Полиной Белкиной, и вскоре они стали неразлучны. Как на
крыльях, спешила Мери на аэродром, чтобы тщательно
подготовить свою машину к учебным полетам курсантоз.
Всякий раз долго и придирчиво осматривала самолет и,
наконец, удовлетворенно улыбалась: «Все в полном
порядке. Полинка будет довольна».
...Начало войны врезалось в память: толпы
добровольцев у здания военкомата, завывание сирен воздушной
тревоги, разрывы фашистских бомб. Враг приближался
к городу. На восток потянулись эшелоны с беженцами,
оборудованием заводов. Мери просилась в действующую
армию — отказали, сказав, что ее место в тылу, на
трудовом фронте.
Приехав в Саратов, она вместе с Полиной Белкиной
стала работать на авиационном заводе. «Все для фронта,
все для победы» — призывали лозунги в цехах. У станков
на ящиках стояли подростки: брови нахмурены,
недетская суровость застыла на лицах, но худенькие руки
работали споро. Сутками не выходили люди с завода:
фронту требовалось много боевой техники.
После работы Мери бежала в нетопленную комнату
общежития, где ее ждала младшая сестренка Ида. До
войны она жила в Молдавии и едва выбралась оттуда
128

накануне появления оккупантов. Ушла в легком платье
и тапочках, долго скиталась по стране, пока, наконец,
почерневшая и осунувшаяся, не добралась до Саратова.
Сестры передавали друг другу, чтобы добежать до
работы, единственное пальто, а вечерами подолгу
шептались перед сном в кровати, которая у них тоже была
одна на двоих.
Как-то Мери пришла с завода в слезах. Она потеряла
документы и, что самое ужасное,— хлебные карточки.
А это значит — придется голодать. Девушки стойко
переносили это жестокое испытание. А поздно ночью в
комнате общежития снова слышался девичий шепот и
повторялись заветные слова: «на фронт». Но с завода не
отпускали.
Январским вечером 1942 года в общежитие
прибежала Полина Белкина. Взволнованная и радостная, она
заявила, что прошла мандатную комиссию и ее приняли
в женскую авиачасть летчиком.
— А мы?.. — обиженно спросили сестры Жукозиц-
кие.— Плохой ты товарищ. Думаешь только о себе...
— Авиачасть формирует Марина Раскова. Идите
завтра к ней на прием. Но действовать надо решительно,—
подсказала Белкина.— Желающих очень много.
Ждать до завтра? Ну, нет. Выпросив у Полины пальто,
сестры помчались к майору Расковой. Забыв обычную
застенчивость, девушки наперебой упрашивали Марину
Михайловну взять их в полк. И хотя Ида не имела никакой
военной специальности, сестры добились своего. Мери
зачислили авиационным техником, а Иду укладчиком
парашютов в полк бомбардировщиков.
Распрощавшись с заводом, Жуковицкие уехали к
месту своей новой службы.
Поначалу нелегко было привыкать к строгому
распорядку армейской жизни. Подъем в половине шестого,
физзарядка на обжигающе-холодном морозном воздухе
и всего десять минут на утренний туалет.
7 Зак. 1688 129

Внутренняя организованность и добросовестное от-»
ношение к своим обязанностям помогли Мери быстро
привыкнуть к нелегкой военной службе. Ее даже
назначили помощником старшины. Когда же встал вопрос,
с какими машинами хотела бы работать, она, не
задумываясь, остановила выбор на самолете По-2, который
успела узнать и полюбить еще в родном Днепропетровске.
Ежедневные занятия требовали такой же
максимальной отдачи сил, как и частые тревоги, дежурства на
старте в снежные ночи, разогревание промерзших моторов
перед вылетом, короткие проводы и долгое ожидание
машин с учебных полетов...
Старание Мери как можно лучше выполнить любое
задание не осталось незамеченным. Однажды техника
звена Жуковицкую вызвала командир полка.
— Готовьте машину к полету,— приказала Бершан-
ская.— Сейчас вместе с Расковой опробуем вашу
«восьмерку».
Надо ли говорить, как обрадовалась Мери, когда
увидела на летном поле двух женщин-командиров и четко
отрапортовала: «Машина к вьГлету готова!» После полета
Марина Михайловна и Евдокия Давыдовна сдержанно
похвалили девушку, и она была «на седьмом небе». С тех
пор Раскова и Бершанская часто летали на «восьмерке»
Жуковицкой. Это было проявлением доверия к
молодому технику звена.
Во время учебных полетов с рассвета и до зари
девушки находились на аэродроме у своих машин. Ими
руководила инженер полка Софья Озеркова. Трудовой день
начинался с вывода самолетов из ангара, и потом уже
техники не знали «ни отдыха, ни срока». Зима в тот год
выдалась на редкость суровой. Стояли сорокаградусные
морозы. Доставалось всем, но особенно техникам и «во-
оруженцам». Ведь им приходилось работать в поле в
любую, самую ненастную погоду. На ветру замерзали лица,
даже сквозь теплые рукавицы от прикосновения к метал-
130

лическим деталям коченели руки. Кто не знает, что такое
дотронуться до металла в мороз голой рукой! Но мотор-
вещь «нежная», и техники «прощупывали» его, конечно,
без перчаток, еле шевеля красными, распухшими
пальцами. Особенно стало тяжело, когда перешли к ночным
полетам. Ночи были длинные, от холода перехватывало
дыхание, от усталости закрывались глаза. Техники не
уходили с аэродрома по тринадцать часов и к концу
дежурства были похожи на заиндевевших снеговиков. Но мы
никогда не видели на их лицах следов уныния, не
слышали жалоб.
Подбадривая измученных подруг, Мери не раз
напоминала:
— Самое суровое еще впереди...
В конце февраля личный состав
легкобомбардировочного полка принимал Военную присягу, давая клятву на
верность Родине, своему народу. Вместе с подругами
Мери стояла в замершей шеренге, взволнованно
повторяя:
«Я, дочь Союза Советских Социалистических
Республик, вступая в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии,
принимаю присягу и торжественно клянусь...»
Этот день Мери запомнила навсегда. Теперь она стала
настоящим бойцом и была связана узами нерушимого
воинского долга с теми, кто уже проливал на полях войны
свою кровь.
Наступила весна сорок второго. На пригорках
потемнел и осел снег, днем раздавался хрустальный перезвон
капели. Ветер расшвыривал тяжелые плотные облака, и
на небе все чаще виднелись голубые «окна», сквозь
которые на озябшую землю лились потоки тепла и света.
А к вечеру температура падала, зима снова брала свое.
Полк готовился к отправке на фронт. В ночь на 9
марта экипажи уходили в последний учебный полет. Ночь вы-
"<* 131

далась теплая. Над землей висела туманная дымка,
горизонт просматривался плохо, но метеорологи предсказали
летную погоду, и самолеты поднялись в воздух.
Вначале все шло хорошо. Однако когда экипажи
прошли большую часть пути к учебному полигону и уже
приближались к аэродрому, погода вдруг резко изменилась.
Видимость совсем пропала. В этой тяжелой обстановке
два экипажа потерпели катастрофу и разбились, два
других чудом остались живы, произведя вынужденную
посадку.
Два самолета, не вернувшиеся на аэродром, были из
звена Жуковицкой. Мери бежала к стоянке, и лицо ее
было мокрым от слез. Нелепая гибель подруг была
страшным ударом. Девушку мучила мысль, а вдруг что-
то недоглядели, недосмотрели техники? Вдруг есть доля
и их вины в том, что погибли летчицы? И хотя катастрофа
произошла совсем по другой причине, Мери именно в тот
момент ощутила всю тяжесть ответственности, лежащей
на техниках, которым летчицы и штурманы доверяют
свою жизнь.
Через день хоронили погибших подруг. Склонив
обнаженную голову, с тяжелым сердцем смотрела Мери,
как комья твердой промерзшей земли вырастали в
четыре небольших холмика над могилами Лили Тормосиной,
Нади Комогорцевой, Ани Малаховой и Маши
Виноградовой.
Мери стояла рядом с сестрой Идой, крепко
вцепившись в ее руку. Губы закушены, в глазах застыла
глубокая скорбь. Мери вся как будто окаменела. Думала ли
девушка, что пройдет немного времени, и она будет так
же рыдать, узнав о гибели своей младшей сестренки.
Будет мучительно вспоминать о последних встречах с
Идой, о том, как перед вылетом на фронт они бродили
теплыми майскими вечерами по городу, как мечтали о
том дне, когда можно будет вернуться в родной
Днепропетровск..
132

Ночной легкобомбардировочный авиаполк начал свою
боевую деятельность в тяжелых условиях отступления
советских войск. Около часа, иногда и дольше длился
каждый боевой вылет. А на земле летчиц и штурманов
с нетерпением ждали техники и «вооруженцы», которые
дневали и ночевали на летном поле, осматривая и
ремонтируя поврежденные в боях машины. Бывали случаи,
когда вражеские войска подходили почти вплотную
к месту базирования полка. Но даже рискуя жизнью,
девушки ждали возвращения экипажей с задания. Летчицы
садились на аэродром, забирали своих техников в
заднюю кабину к штурману и улетали буквально ма глазах
у фашистов.
Будучи техником звена, Жукосицкая сама
обслуживала самолет Полины Белкиной, с которой по-прежнему
крепко дружила. Экипаж Белкиной был
многонациональный: Полина — русская, штурман Катя Доспанова —
казашка, Мери — еврейка. Помню, в первые дни боев
Мери выступала на митинге:
«Наш экипаж — свидетельство дружбы людей разных
национальностей о советской стране. Это лишний раз
доказывает, какой у нас сплоченный народ. Нас трудно
победить!»
Мери Жуковицкая оказалась не только хорошим
руководителем механиков своего звена. Она была еще
отличным товарищем, предупредительным и дружески
внимательным ко всем без исключения. С техниками же
звена Ирой Кашириной и Лелей Евполовой она была
неразлучна. Девчата отвечали взаимностью своему
командиру. И не удивительно, Жуковицкую нельзя было не
уважать: помогая подчиненным, она и сама трудилась не
покладая рук.
Им, скромным труженицам, во многом были обязаны
пилоты своими боевыми успехами. Мотор — сердце
самолета. И это сердце, имевшее мощность более сотни
лошадиных сил, благодаря повседневным заботам деву-
133

шек-техников никогда не подводило в полетах, хотя
нагрузка на его железные мышцы возрастала с каждым
днем.
Мы, летчицы и штурманы, очень уважали наших
техников, всех девушек наземной службы, ценили их не
всегда заметный, но такой нелегкий труд, без которого
были немыслимы сами полеты. Иногда казалось, что
машина уже «вышла в тираж», настолько она разбита. Но
глядишь, засуетились вокруг самолета наши девчата в
комбинезонах. Одна чинит поврежденные плоскости,
осторожно наклеивает заплаты, другая ремонтирует
фюзеляж и стабилизатор, третья лежит на зеленой травке
между шасси и просматривает нижнюю часть
«ласточки». И так продолжалось часами... Даже в безвыходных,
на первый взгляд, ситуациях девушки проявляли
поразительную находчивость, сметку, отличное знание техники.
Действовали они ловко, держались бодро, постоянно
были готовы подхватить веселую шутку, от души
посмеяться, а в грустные минуты сердечным словом согреть по-
АРУгу.
А бывали и такие минуты... Вот идет Мери краем
летного поля, вытирая тряпкой замасленные маленькие руки.
Самолет готов к очередному полету — ее техники
поработали на славу. Но отчего так грустна девушка? Отчего
бредет она, понурив голову, ничего не замечая вокруг?
Не иначе, вспоминает погибшую сестренку или думает
о брате, от которого с начала войны нет никаких вестей.
И вдруг — неожиданная радость. Каких только
случайностей не бывало на войне! Однажды, когда мы
базировались в Сальских степях, небольшая колонна танков,
направлявшаяся к линии фронта, остановилась ненадолго
около нашего аэродрома. Было раннее июльское утро
сорок второго года. Техники, как всегда, возились у
самолетов. Пока заправлялись машины, запыленные танкисты
подошли к девчатам и завели разговор. Один из
офицеров особенно внимательно смотрел на девушек в авиа-
134

ционной форме. Расспросив их о жизни, о боевой
работе, он с грустью проговорил:
— У меня сестра до войны бредила авиацией, училась
в аэроклубе. А как началась война, потерял ее. Долго
разыскивал, но безуспешно. Тревожусь, уж очень боевая
она, не усидит в тылу. Наверное, не судьба нам
увидеться...
— А как зовут вашу сестру? У нас ведь женский полк,
здесь есть девушки из разных мест,— сказала Леля Ев-
полова.
— Мери, Мери Жуковицкая...
— Ой, это наша Мери!— закричали девчата.
Они подхватили под руки оторопевшего офицера и
потащили к стоявшему неподалеку самолету. Под его
плоскостями, на земле, после тяжелой боевой ночи спали
командир экипажа Полина Белкина, Катя Доспанова и
Мери Жуковицкая. Разбуженная радостными возгласами,
Мери поначалу не могла понять, что случилось, и не
сразу поверила своим глазам.
— Ты жив!
— Как видишь,— улыбнулся офицер-танкист.
Брат и сестра бросились в объятия друг другу. Мери
плакала и улыбалась сквозь слезы.
— А я думала, про такие встречи только в книге
можно прочитать,— удивленно заметила Полина Белкина.—
Оказывается, и в жизни может произойти такое...
Случайная встреча Бориса и Мери была по-военному
краткой. Один за другим заработали танковые моторы —
пора...
— До встречи, родные!— кричал Борис уже на бегу.
Танки тронулись. Девчата смотрели им вслед, пока не
растаяло вдали поднятое гусеницами облако пыли...
После свидания с братом Мери повеселела, в ее
глазах появился блеск, движения стали живее и энергичнее.
Это всех радовало — оптимизм был тогда нам так нужен.
Мы отступали, но, сжав зубы, верили в победу, знали, что
135

она не придет сама, что ее надо завоевывать в смертной
битве с фашизмом. И мы не щадили ни сил своих, ни
жизни.
Очень туго приходилось в ту пору нашим
«наземникам». Если летчицы и штурманы могли поспать днем
после боевой ночи, то для девушек, трудившихся на
аэродроме, и день был полон забот. Часто они сутками не
отходили от самолетов. Но как ни велика была усталость,
какое бы ни было ненастье, как бы ни тревожил наш
аэродром враг, в ливень, ураган, снегопад все машины
к ночи всегда были в полной боевой готовности. Это
стало законом для девчат.
Мери Жуковицкая стала одним из лучших техников
в полку. Если летчица просила ее проверить работу
свечей в цилиндрах или замечала мимоходом, что, дескать,
надо бы прослушать какой-то подозрительный стук в
моторе, то можно было не сомневаться: к вылету все будет
проверено и исправлено самым наилучшим образом.
Если же Мери сталкивалась с непосильной по
сложности задачей, она обращалась к опытному старшему
технику эскадрильи Татьяне Алексеевой, и вдвоем они
непременно находили верное решение.
На Кавказе, когда мы работали с аэродрома
«подскока», находившегося вблизи линии фронта, после боевой
ночи не вернулся на основную базу близ Ассиновской
самолет Полины Белкиной. Он потерпел аварию при
взлете, штурман и летчица получили ранения, а машина была
сильно повреждена. Как переживала тогда Жуковицкая!
Узнав, что Полина Белкина и Катя Доспанова вне
опасности, она со старшим техником эскадрильи поспешила
к самолету. Трудно было поверить, что искореженная
машина, которую они увидели, была недавно легкой и
крылатой. Но еще труднее было представить себе, что
через два дня к «ласточке» вернется первоначальный
облик и она снова войдет в строй. Жуковицкая и Алексеева
совершили это маленькое техническое чудо. Действуя
136

слаженно и вдохновенно, они по частям, по деталям
воссоздали самолет. И он поднялся в воздух!
За самоотверженную работу в боевых условиях Мери
Жуковицкую наградили орденом Красной Звезды.
Первой, с кем она поделилась своей радостью, была
комиссар полка Евдокия Яковлевна Рачкевич.
Много времени спустя Мери писала этому
замечательному человеку и воспитателю: «Спасибо Вам сердечное,
дорогая Евдокия Яковлевна, что в трудную минуту, когда
умерла мама и когда погибла Ида, вы заменили мне мать,
а полк стал моей родной семьей».
...Похожие друг на друга, незаметно летели дни на
фронте. Но вот победные раскаты Сталинградской битвы
эхом прокатились в предгорьях Кавказа: наш фронт
перешел в наступление. Вместе с другими авиачастями
бомбовые удары по отступающему врагу наносили и экипажи
нашего полка. Техник Жуковицкая обслужила несколько
сот боевых вылетов. Она делала все, чтобы самолеты
были исправны, моторы безотказны в полете, чтобы
летчицы могли эффективно разить проклятых фашистов.
Теперь в звене Мери были техники Галя Корсун, Мотя
Юродьева и Люба Варакина. Жуковицкая передавала им
свой богатый опыт и сама была для них примером в
выполнении нелегкого воинского долга.
Замечая, как мечтательно смотрят ее девчата вверх,
на кружащие над аэродромом По-2, Мери понимающе
вздыхала. Она и сама втайне завидовала летчицам и
штурманам, которые уходили в небо. Но чувство долга
подсказывало, что она, хороший техник, нужнее пока на
земле. А что касается опасности, то на войне опасность
подстерегала повсюду...
Шли тяжелые бои на Кубани. В июльское солнечное
утро сорок третьего года Жуковицкая проверяла
самолет, который Мотя Юродьева привела в боевую готов-
137

ность. Машина стояла около домов станицы Ивановской
и была замаскирована ветками деревьев и кустарником.
Мери неторопливо осмотрела мотор, заделанные
пробоины в плоскостях и спрыгнула на землю. Внезапно
раздался выстрел, Мери упала. Пуля притаившегося врага
пробила навылет легкое. Когда подбежали подруги, она
была без сознания, в лице — ни кровинки.
Жуковицкую увезли на санитарном самолете в
госпиталь воздушной армии. Врачи определили:
кровоизлияние в легкое. Девушка мужественно боролась за жизнь,
ни стона не раздавалось из ее сомкнутых, запекшихся
губ. Очнувшись, Мери первым делом попросила позвать
Полю Белкину. Подруги сказали, что летчица отдыхает
после полетов. Мери слабо улыбнулась и прошептала:
«Не будите ее». От Жуковицкой скрыли, что Полина
Белкина и штурман Тамара Фролова не вернулись с задания.
Фашистские зенитки сбили их над целью...
Молодой организм и воля к жизни победили: смерть
отступила. Жуковицкой предоставили полугодовой отпуск
для поправки здоровья. Но уже через три месяца Мери
явилась из дома отдыха прямо в полк и сказала: «Дайте
мне любое дело. Я должна быть здесь».
Мери была скромным и самоотверженным человеком.
Она знала, что из-за тяжелого ранения не сможет
больше работать техником, но мечтала хоть чем-нибудь
помочь своим подругам, внести посильную лепту в святую
борьбу с врагом.
Жуковицкую назначили адъютантом (начальником
штаба) эскадрильи, которой мне довелось командовать.
Мери была мне хорошим помощником и товарищем.
Кропотливую работу над бумагами, которую h\h\ считали
скучной, Жуковицкая выполняла не только
добросовестно и аккуратно, но и с большим желанием, как, впрочем,
все, что ей поручалось. Она ежедневно заполняла летные
книжки, писала донесения в штаб полка о полетах за
каждую боевую ночь, помогала оформлять наградные листы
138

а личный состав эскадрильи, часто дежурила на старте
записывала в журнал доклады о выполнении
экипажами заданий.
В эскадрилью поступали молодые летчицы и штурма-
ы, которых постепенно вводили в строй. Жуковицкая по
обственной инициативе нередко собирала новичков и
>ассказывала им о традициях полка, его ветеранах. Мо-
одежь тянулась к ней, обращалась за помощью и сове-
ом по самым различным вопросам.
Поздней осенью 1943 года наша эскадрилья
размещалась в маленьком рыбацком поселке Пересыпь, на по-
ережье Азовского моря. Свинцовые волны без устали
атились на песчаный берег, подгоняемые уныло
свистящим ветром. От одного взгляда на неспокойное море
таиовилось холодно. Казалось, дрожали от ветра ветхие
омишки, дрожали и девушки, завернувшись в одеяла, на
воих жестких нарах. По оконному стеклу текли печаль-
ые струйки дождя. Настроение было скверное.
Неожиданно Жуковицкая тряхнула кудрями:
— А ну-ка, девушки, споем!— предложила Мери.
Кто-то взял в руки гитару. И полетела песня: «Распря-
айтэ, хлопци, коней...» Рядом не было никаких коней, не-
далеке стояли только наши самолеты. Не было хлопцев:
полку и не пахло мужчинами. Кто-то высказал вслух
ту мысль, и она всех рассмешила. Песня снова забилась
тесные стены землянки. Хорошо пели девушки-новички,
удовольствием подпевала им Мери. Но неожиданно
аспахнулась дверь и в землянке появилась посыльная из
лаба:
— Жуковицкую к командиру полка.
Майор Бершанская и капитан Ракобольская уже ждали
штабе прихода Мери.
— Сбит самолет Паши Прасоловой. Поезжайте на ко-
у Чушка и постарайтесь что-нибудь выяснить. Может
139

быть, удастся найти Пашу и ее штурмана Клаву Старце-
ву,— сказали ей.
У Жуковицкой перехватило дыхание:
— Сейчас же поеду. Разрешите идти?
Проголосовав ка дороге, Мери помчалась на
попутной машине в сторону Керченского пролива. Вокруг —
ни единого клочка ровной земли, все изрыто воронками
разрывов. Безрадостная картина: огнем и металлом
перепаханная многострадальная таманская земля...
Жуковицкой удалось узнать, что Паша и Клава живы.
Штурмана отправили в эвакогоспиталь, а Прасолову
Мери разыскала о землянке санбата. Паша лежала на полу,
с головы до ног в бинтах и гипсе. С трудом сдерживая
слезы, Мери наклонилась к Пашиному лицу, на котором
застыло угрюмое, страдальческое выражение.
— Изуродована я... А ты сама понимаешь, что это для
нас, девчат, значит... Хочу умереть,— прошептала
раненая.
Несколько дней Мери провела без сна у постели
Паши. Не знаю, какие слова она говорила, какие пути
нашла к сердцу попавшей в беду подруги. Но ей удалось
пробудить в Паше жажду жизни, волю к борьбе,
утраченную было уверенность в собственных силах.
Пеша выздоровела. Девушку спасли не только врачи.
Ее спасло еще и дружеское слово боевой подруги.
...День Победы Мери Жуковицкая отпраздновала
вместе со всем полком под Берлином. На груди у гвардии
техника-лейтенанта сияли боевые награды, а черные глаза
лучились так же ярко, как начищенные до блеска ордена
и медали.
После демобилизации Мери вышла замуж. Скромный
парень из батальона аэродромного обслуживания
старший сержант Василий Дмитриевич Латышев стал ее
мужем. У них растут две дочери, Ирина и Светлана.
...Если вы приедете в Днепропетровск, идите прямо
в гостиницу «Центральная». Там вас встретит радушная
140

хозяйка — дежурная Мери Иосифовна Жуковицкая-Латы-
шева. Она позаботится о вас.
В Днепропетровске живет и брат Мери, Борис. Они
часто вспоминают свою счастливую встречу в сорок
втором, погибших и живых друзей, суровые фронтовые
дороги.
Мери по-прежнему все такой же энергичный и
сердечный человек. Она —- одна из миллионов тех внешне
неброских людей, чей незаметный, но необходимый труд
лежит в основе наших удач и побед.
СЕРДЦЕ, ПОЛНОЕ ОГНЯ
Многим пионерским отрядам и дружинам нашей
страны присвоено ее имя. Образ ее навечно остался в памяти
и сердцах однополчан. Все, что связано с ней, для меня—
святыня. Пусть же этот рассказ станет еще одной
страницей памяти о тебе, моя незабвенная подруга. Я хочу,
чтобы все узнали, каким ты была чистым и светлым
человеком, Женя. Человеком, сердце которого было
полно неугасимого огня!
...1 августа 1943 года. Эта дата отмечена в моем
сознании цифрами огненно-красными, как зарево пожара в
ночной черноте. И вспоминаются события страшной ночи
из тех, какие сгибают горем плечи, серебрят волосы и
навсегда оставляют незаживающую рану в душе.
В июле 1943 года на Таманском полуострове, где
сражался наш полк, разгорелись особенно жаркие бои.
К этому времени превосходство нашей авиации в воздухе
становилось все более ощутимым. Это был период
напряженной боевой работы. Мы не давали противнику ни
минуты покоя. С заката до рассвета висели наши
маленькие По-2 над позициями и коммуникациями врага. Они
наносили удары не только по укреплениям, но действова-
141

ли также и на психику гитлеровских вояк. Еще бы, в
течение нескольких недель и днем, и ночью вражеская
оборона находилась под непрерывным огневым
воздействием!
Присмотревшись к действиям наших ночников,
гитлеровцы построили свою систему противовоздушной
обороны так: прожекторы свели в более мощные группы.
Причем располагались группы на таком удалении друг от
друга, чтобы можно было передавать друг другу
пойманный ими советский самолет. Кроме того, специально
для борьбы с нашими фанерными, не имевшими никакого
стрелкового вооружения машинами на Таманский
полуостров прибыла эскадрилья фашистских асов. Еще в 1942
году за каждый сбитый По-2 вражеских летчиков
награждали «железным крестом». Можно себе представить, как
усердно охотились они за нами!
В ночь на 1 августа противник применил новую
тактику. Мы еще ничего не знали об этом, и экипажи
вылетели на боевое задание с обычным интервалом в три-
пять минут. Мой самолет шел восьмым, может быть, это
и спасло нас со штурманом Олей Клюевой. Уже на
подходе к цели мне бросилась в глаза странная работа
вражеских прожекторов: они то включались, то
выключались, а зенитного огня почему-то не было. Тишина
становилась зловещей, казалось, она сгущается, как сгущалась
тьма непроглядной ночи.
Что замыслил враг?
«Может быть, просто первые экипажи еще не дошли
до цели?» — подумала я. Но тут впереди, прямо по курсу,
в лучах прожекторов показался По-2. Судя по времени,
это был самолет Евгении Крутовой. Штурман Лена Сали-
кова сбросила САБ. Яркий факел повис в воздухе на
маленьком парашюте и осветил местность. В тот же миг по
небу веером разошлись лучи прожекторов. Один из них,
самый яркий и широкий, схватил самолет Крутовой и не
выпускал его. Мы ждали, что вот-вот, как всегда, зенитки
142

начнут обстрел, но они молчали. «Ласточка» пыталась
вырваться из цепких лап прожектора. Женя — отличный
летчик, не раз попадавшая в подобную ситуацию,—
бросала машину из стороны в сторону, искусно
маневрировала, но все было напрасно. И вдруг гнетущую тишину
разорвали очереди скорострельных авиационных пушек.
К самолету Крутовой откуда-то из темноты протянулись
светящиеся цепочки снарядов. Короткими очередями бил
подлетевший вплотную фашистский истребитель, бил
хладнокровно, в упор расстреливая беспомощный По-2,
Я содрогнулась, как будто удары пришлись по моему
самолету.
Теперь все стало ясно. Убедившись, что советские
летчицы не страшатся ни их прожекторов, ни зениток,
гитлеровцы применили новую тактику: расстрел с близкой
дистанции тихоходной живой мишени вооруженным до
зубов истребителем. Девушки, вылетевшие первыми на
задание, стали жертвами этого нового приема. Дав
возможность тем, кто летел за ними, предпринять за
несколько драгоценных минут какие-то контрмеры, они
сами погибли.
Я видела, как загорелась правая плоскость машины
Крутовой, как самолет начал быстро скользить вниз.
Падая, Женя все еще вела борьбу, она пыталась сбить
пламя и ввела машину в скольжение. Но огонь все ближе
подбирался к мотору. Перед самой землей из
штурманской кабины вылетела красная ракета, и в ту же минуту
По-2 огромным пылающим факелом врезался в землю,
продолжая гореть, далеко освещая все вокруг.
Всякое нам приходилось испытывать и видеть за годы
войны, но такое, когда на твоих глазах гибли подруги,
я видела впервые...
Прожекторы погасли, и только самолет Жени
Крутовой и Лены Саликовой ярко пылал на земле...
Хотелось закрыть глаза, не смотреть, закричать во
весь голос... Придя в себя, я ощутила вкус крови от за-
143

кушенных губ. Пальцы мои, судорожно сжимавшие ручки
управления, одеревенели. Недолго длилось забытье. Но
в течение этих секунд я продолжала лететь туда, где
только что погибли подруги: там находилась цель,
которую нам надо было поразить. А враг уже поджидал
новую жертву. Я не имела права повернуть назад, надо
было любой ценой выполнять задание.
Пока ломала голову в поисках выхода из
создавшегося положения, прожекторы зажглись вновь. Кого они
поймали на этот раз? Ночную тьму опять прорезали
трассирующие очереди. Загорелся и стал падать второй По-2.
Свет снова погас.
— Маринка,— крикнула мне Оля,— они наводят на
нас истребителей! Потому и молчат зенитки, чтобы не
угодить по своим!
Я поняла это сразу, но не сказала штурману.
Попросила только Ольгу быть внимательнее и почаще
просматривать задний сектор.
Фашисты и раньше применяли истребители против
нашил По-2. Но прежде вражеские летчики рассчитывали
только на случайные встречи с советскими самолетами.
Новая же система обеспечивала четкое взаимодействие
истребителей с прожектористами.
А цель приближалась с каждой секундой... Как быть?
Если от зенитного огня можно уйти, применив маневр,
то от истребителей спасения нет. По-2 весь перед ними,
как на ладони. Лучшей мишени и не придумаешь. Набрать
высоту и спланировать? Нельзя. Фашисты хорошо знают
высоту бомбометания и назерняка ждут нас. А на земле
догорал уже третий По-2...
У нас был единственный выход: подойти к цели на
самой минимальной высоте. Тогда немецкий истребитель не
станет рисковать, побоится врезаться в землю.
Поделилась своими мыслями с Клюевой. Она
согласилась со мной. И хотя был риск подорваться на
собственных бомбах, обе решили, что это лучше, чем стать
144

беспомощной мишенью для фашистского истребителя.
Так и сделали.
Отбомбившись, мы развернулись и взяли курс на свой
аэродром. Задание было выполнено, но радости и
удовлетворения от этого не чувствовали. На наших глазах
погибли замечательные девушки. Погибла Женя...
В ту страшную ночь полк понес большие потери.
Четыре экипажа: Женя Крутова, Лена Саликова, Аня
Высоцкая, Галя Докутович, Соня Рогова, Женя Сухорукова,
Валя Полунина и Ира Каширина не вернулись с задания.
Медленно, не разбирая дороги, шла я прочь от
аэродрома. Наступило утро. В небе заливался шальной, чудом
уцелевший жаворонок. Неподалеку от дороги стояло
большое раскидистое дерево, такое же, как в Ассинов-
ской на Кавказе. Там, под таким же деревом, мы сидели
с Женей. Ее голова лежала у меня на коленях, и она,
глядя сквозь ветви в безоблачное небо, тихо, словно
боясь спугнуть кого-то, пела мне песню «Любимый
город».
...Я села у дерева и долго пыталась осмыслить
случившееся.
Женя, Женя... Вижу ее такой, какой она предстала
передо мной при первом знакомстве. Открытая улыбка,
быстрые легкие движения и сретлые, удивительно
прозрачные глаза.
Вижу ее счастливое лицо, когда она ворвалась в
комнату общежития нашей формировавшейся тогда женской
авиачасти и звонко закричала:
— Девушки! Наши сбили под Москвой еще
шестнадцать фашистских самолетов!
Время было тяжелое — сорок первый год. Жадно
ловили мы каждое сообщение об успешном отпоре врагу.
Весть, принесенная Женей, заставила нас вскочить с мест.
Поднялся восторженный шум. А Женя, сама взволнован-
145

ная не меньше подруг, стояла посреди комнаты, и глаза
ее прямо-таки излучали радость.
В группу формирования женской авиачасти
летчик-инструктор Крутова прибыла из Чебоксар. Незадолго до
отъезда ее вызвал начальник городского аэроклуба.
— Шумим, значит,— недовольно произнес он,
выслушав доклад Крутовой.
— Не понимаю... — вопросительно посмотрела на
собеседника девушка.
— Это уже какой по счету рапорт? И все одно и то
же: «Прошу отправить на фронт!» Вы что думаете, мне
не хочется туда? — Он взял папиросу и чиркнул
спичкой.— У нас здесь тоже фронт. Дело, которое мы с вами
делаем, очень нужно стране. Сколько летчиков
выпустили вы, будучи инструктором?
— Четырнадцать.
— Значит, четырнадцать человек благодаря вам
получили крылья и теперь сражаются с врагом. А сколько
еще людей могли бы подготовить вы одна...
— Я все понимаю. Однако...
— Значит, все-таки настаиваете на своем?— впервые
улыбнулся начальник аэроклуба.
— Да, настаиваю.
— В таком случае не смею задерживать... Читайте.—
И протянул ей отпечатанную на машинке бумагу:
«...Летчика-инструктора Евгению Крутову освободить
от занимаемой должности и направить в распоряжение
Героя Советского Союза майора М. М. Расковой»,—
задыхаясь от счастья, прочитала Женя.
Раскинув руки, как крылья, девушка, не чуя под собой
ног, побежала на берег любимой Волги. Сердце ее
ликовало.
Для любого волжанина Волга — не просто река, а
нечто большее и важное в жизни. Созерцание
величественного течения вод наполняет человека бодростью,
настраивает на возвышенный лад. И не случайно в момент
.146

крутого поворота судьбы Женю потянуло на любимое
место у реки. Когда-то еще придется вернуться в родной
город, и придется ли вообще?
— Слышишь, Волга!..
А мама! Как воспримет она известие об отъезде
дочери? Женя заторопилась домой. Конечно, мама все
поймет правильно и одобрит ее решение, хотя это будет
нелегко. Мама ее лучший добрый друг! Она все знает и все
понимает!
Ранним осенним утром, окруженная друзьями и
родными, Крутова шагала по пустынным улицам Чебоксар к
речной пристани.
Накануне вечером состоялся последний разговор с
матерью. Ульяна Ивановна не плакала и не отговаривала
дочь, только просила беречь себя. И глядя в ее большие
печальные глаза, Женя с особой силой ощутила, что нет
у нее на свете человека дороже и родней.
Женя быстро добралась до пункта назначения.
Началась напряженная учеба. И как ни дружно жил наш
девичий коллектив, в первое время Женя очень грустила
по дому.
Однажды, придя перед отбоем в комнату общежития,
я сразу заметила, что Женя чем-то расстроена. Наши
кровати стояли рядом. Я подошла и стала разбирать свою
постель. Потом, как бы невзначай, лоложила руку на
плечо подруги. Она подняла на меня печальные глаза и
виновато улыбнулась:
— Так почему-то захотелось домой, к маме...
Представляешь: воскресенье, солнечные зайчики скачут по
комнате, а мама угощает пирожками; чаем с малиновым
вареньем...
Было тихо, только наше дыхание нарушало тишину.
В окно робко заглядывала луна.
Чем могла я утешить подругу? Многим из нас не было
и двадцати, каждый остро переживал тоску по дому.
Женины брови вдруг гневно сдвинулись.
147

— Да мало ли чего хочется!— вдруг закончила она
совершенно другим тоном и встала с кровати.— Нет,
распускаться нельзя. Война! Впереди много трудностей*
А сейчас — спать!
Она разобрала постель, нырнула под одеяло и
лежала, не двигаясь. Но я чувствовала, что она не спит...
Это была лишь минутная слабость. Женя вместе со
всеми упорно и настойчиво овладевала военными
знаниями.
Во время тренировочных полетов мы почти всегда
отчетливо видели Волгу. Наши девушки сочинили о ней
песню на мотив «Потеряла я колечко». Крутова обычно
запевала первая, а мы дружно подхватывали:
Волга-Волга, мать родная,
Волга-матушка река...
А может быть, не река?..
В самом деле не река,
А большой ориентир.
Да-а-а!
Женя Крутова, как никто, умела поднять общий
«тонус», знала цену шутке и острому слову, могла
расшевелить любого и вызвать улыбку у того, кто приуныл.
Став командиром звена, она все свои силы и умение
отдавала воспитанию молодых летчиц. Штурманом у нее
была тоже Женя — Женя Руднева.
О дружбе уже много писали и еще больше будут
писать, ибо это чувство всякий раз вспыхивает своим
светом, не повторяясь... Оно многообразно и красиво. У
людей с чистой, гордой душой и дружба большая, красивая,
светлая. Именно такой была дружба двух тезок. Они и
дружили крепко, наверное, потому, что прекрасно
дополняли друг друга. Уже после войны мне довелось
прочитать письма Крутовой к своей маме. Она писала о
Рудневой:
«Рядом со мной сидит мой штурман Женя Руднева.
Она училась в Московском университете — будущий
148

астроном. Мы с ней родились в один год, в один месяц,
только я на 8 часов старше ее. Зашел разговор о
реактивных снарядах — как она много знает, помнит. А ведь
Э литературе я считала себя особенно сильной. Но после
разговора с Женей чувствуешь себя такой отсталой. Как
обидно, что я так мало училась, так мало знаю! Как
жестоко несправедлива жизнь, ведь могла бы и я знать
столько же!
Хорошо, что познакомилась с этой девушкой,—
стимул к серьезной работе над собой! А то я, по правде,
зазналась: много, мол, училась, хватит. Постараюсь
использовать близость к Жене, начну заниматься. Тем
более, что берется она за меня охотно...»
А вот что сообщала родным Женя Руднева:
«Мои дорогие, здесь для меня большой радостью
является дружба с Женей, я вам о ней писала. Характер
у нее чудесный. Мне с ней очень хорошо, если
приходится идти в столовую одной, я ! скучаю. А на работе мы
почти всегда вместе, на занятиях тоже, так как она
является моим непосредственным командиром...
...Здесь очень хорошие люди, армейская жизнь
сближает. Особенно хороша моя Женюрка (я вам о ней
писала в прошлом письме)...»
Два чудесных человека, две яркие судьбы встают за
этими строчками. Обе девушки отдали жизнь ради
самого прекрасного на земле, ради мира!
Когда я перечитывала написанные знакомым
почерком строчки, то видела перед собой авторов этих писем,
настолько зримо ощущается в них сердечность девушек,
теплота их взаимоотношений...
Наконец пришел долгожданный день. Военными
летчиками, приняв присягу и получив первые воинские
звания, мы вылетели на фронт.
Трудным было для нашей страны лето 1942 года.
Красная Армия с упорными боями отходила. Тяжело бы-
149

ло оставлять фашистам родную землю, смотреть в глаза
жителям, которых мы покидали.
В одну из ночей мы бомбили наступающие вражеские
колонны в районе Ставрополя. Как всегда, в воздух
поднялась вся эскадрилья, в том числе самолет Жени
Круговой и Нины Ульяненко.
Под крылом проплывали расположения наших частей,
передний край. Штурман Ульяненко, наклонившись к
переговорному аппарату, доложила:
— До цели осталось три минуты.
А вот уже и вражеские окопы. Самолет снизился и
тут же попал в кольцо разрывов.
Трудно, ох как трудно пробиваться к цели. Но иначе
нельзя. Крутова вышла на цель. Две бомбы полетели на
фашистский эшелон. Но машина вдруг резко качнулась,
стала тяжелой в управлении...
Стараясь выровнять самолет, Женя потянула ручку на
себя и начала набирать высоту. Машина, развернувшись,
легла на обратный курс. Изрешеченная осколками
зенитных снарядов, попавшая в сильные нисходящие потоки
воздуха, она все ниже спускалась к земле. Летчица
делала все возможное, чтобы выровнять машину и
благополучно привести ее на свой аэродром. Но По-2 стал
плохо управляем: мотор работал на полную мощность,
но самолет резко терял высоту.
А справа, слева и навстречу надвигались черные тени.
Раздался треск, что-то странно зашуршало — и наступила
тишина. Самолет оказался на дне большого оврага,
поросшего густым лесом. Верхушки деревьев
самортизировали удар, и экипаж чудом уцелел...
В разных «переплетах» успели побывать Крутова и
Ульяненко, но такое испытали впервые. Убедившись, что
спасти машину невозможно, подруги стали обсуждать
создавшееся положение. Немцы наступали, они находились
рядом. Срочно надо было уходить. Покинув разбитый
самолет, взяв гранаты, ракетницу, часы из кабины и план-
150

шет, Крутова и Нина Ульяненко тронулись в путь.
Влившись в колонну наших отступавших частей, девушки, где
пешком, где на попутных машинах, добрались до своего
полка.
Все у нас очень обрадовались возвращению Жени и
Нины. Но сами они были подавлены происшедшим,
тяжело переживали гибель самолета. Крутова сразу бросилась
искать своего командира эскадрильи Серафиму Амосову.
Как-то встретит ее комэск? И что скажет?
Но все получилось не так страшно, как представляла
Крутова. Строгая, взыскательная Амосова была чутким
и справедливым человеком. Выслушав обстоятельный
рассказ летчицы, Амосова после небольшой паузы
спокойно сказала:
— Что ж, война не бывает без потерь, на то она и
война.
— А как же, товарищ командир, я теперь буду без
самолета?
— Главное, что ты сама и твой штурман остались
живы и пришли к своим! Иди к командиру полка и доложи
о своем прибытии.
Амосова улыбнулась Жене так, как умела улыбаться
только одна она. У Крутовой сразу легче стало на сердце.
Через несколько дней Женя Крутова получила
самолет и вновь включилась в боевую работу. Немногие
летчицы могли сравниться с ней в мастерстве пилотирования
и бомбометания. Вскоре первый боевой орден украсил
ее грудь.
Улыбчивая, приветливая, простая, Женя Крутова
постоянно стремилась делать все лучше, знать больше. Мне
кажется, что и любовь к полетам была связана у нее со
свойственным ее натуре стремлением отрешиться от
всего мелочного, будничного и добраться до неведомых
далей, подняться ввысь. Но в то же время она была
земным, жизнелюбивым человеком и никогда не ставила
себя выше окружающих. Беспощадная к себе, к своим
151

ошибкам, она относилась к товарищам с неизменной
доброжелательностью и любовью. Люди тянулись к ней, как
к огоньку, и для каждого Женя находила теплое, нужное
слово: умела поддержать в беде, от души порадоваться
тому, чему радовались подруги. Ее большие, широко
открытые глаза весело и уверенно смотрели на мир.
Когда брата Крутовой, Сашу, призвали в армию, он
первое время чувствовал себя весьма уныло, и Женю
это очень беспокоило.
«Прежде всего должна серьезно поговорить с тобой
о Саше,— писала она матери.— Не нравятся мне письма
его, не нравятся и твои к нему... Нельзя, родная,
заставлять его все время думать о том, что все в прошлом.
Ну-ка! Восемнадцатилетний парень считает все с миром
сим поконченным.
Да как не стыдно красноармейцу, комсомольцу
говорить, что вокруг него нет близких друзей. Да знаете ли
вы, какой в армии коллектив хороший! Ну, а «кто себе
друзей не ищет, самому себе тот враг!» Будь ты в тысячу
раз умнее, да не кичись этим! Лучше употреби ум свой
на коллективную пользу — тогда тебя ценить будут, а
товарищи за лучшего считать! А вот он вбил себе в голову,
что с характером ему трудно, и ничего не делает, чтобы
изменить свой характер, а милая мамочка ему в этом же
еще и помогает... Очень прошу тебя, родная, подумай
хорошенько, да пиши ему письма строгие, меньше жалей
его, чтобы о доме он забывал, а искал себе дом и семью
среди товарищей.
А характер надо помочь ему исправить, и помочь в
этом должны мы с тобой. Ты пишешь, что послала ему
денег. Не сердись, родная, но зря. Это опять-таки
выделит его из среды товарищей. Пусть с полгодика поживет
тем, что есть у всех. Это сроднит его со всеми, сравняет
с товарищами. А потом я ему сама аттестат вышлю —
у меня есть из чего. И сейчас есть, да не пошлю!
Может, рассуждаю немного резковато, да иначе нель-
152

зя, родная. Жизнь сурова — надо относиться к ней
строго».
В этом письме проявилась та черта, без которой
представление об отношении Жени Крутовой к родным, к
товарищам будет неполным — ее душевная и в то же
время требовательная забота о воспитании в человеке
настоящего характера. Женино влияние оказалось
благотворным. По письмам, которые получали родные и Женя,
можно было судить, что Саша Крутов стал закаленным
и стойким солдатом. И воевал он честно, и погиб как
герой, защищая родную землю.
«Строгое отношение к жизни» вовсе не означало для
Жени некоего аскетизма. Как-то раз, когда мы
размечтались, что будем делать в День Победы, Женя заявила:
«Я твердо верю в светлое будущее, верю так же твердо,
как и в то, что Гитлер со своей подлой шайкой будет
сметен с лица земли. И в день нашей победы, мы, дорогие
подруги, поднимем с вами бокалы «рейнского» в лучшем
берлинском ресторане. Так обязательно будет!»
За боевые заслуги наш полк удостоили гвардейского
звания. Это явилось для нас большой радостью. Обнимая
девчат, Крутова шутила: «Разве мы с вами похожи на
гвардейцев? У гвардейцев усищи, чубы и шпоры...»
Как бы в подтверждение этих слов она лихо заломила
пилотку, сдвинула со стуком каблуки сапог, «закрутила»
несуществующий ус. Однако это не помешало ей самой
отметить наш большой полковой праздник чисто
по-женски: Женя сделала завивку. Девчата, столпившись около
нас, тоже чисто по-женски придирчиво осматривали ее
новую прическу и, наконец, вынесли решение: «к лицу».
Только тогда девушка с облегчением вздохнула.
Такой была наша Женя Крутова — горевать так
горевать, радоваться так радоваться! Но ей, отнюдь, не были
присущи черты-«человека настроения». Натура глубоко
эмоциональная, Женя не делила свои душевные силы на
частицы, и жила с полной отдачей. Главным для нее, как
153

и для всех нас, было выполнить свой патриотический долг.
Никакой настоящей жизни не могло быть до тех пор,
пока ненавистный враг топтал родную землю. Она писала
тогда:
«Вообще настроение у всех нас регулируется делами
на фронте. При наступлении оно приподнятое...
...Мамочка, обо мне не беспокойся, живу хорошо:
обстановка настраивает. Работаю наравне с другими.
...Нам к 8 Марта прислали из Тбилиси посылки:
аккуратно упакованные ящики с курагой, компотом, вином,
пряниками, носочками. И как хорошо чувствовать и знать,
что, сражаясь здесь, на фронте, ты не одинока, что о тебе
помнят и заботятся там, в тылу, знать, что с любовью и
тревогой следят за тобой и что каждый свой вылет
делаешь на радость им — тем, кто за Тереком, за Волгой.
Нам привезли уже значки «Гвардия». Вероятно, к маю
получим новую форму и 'знамя части. Все это так
волнует, так радует».
Своими радостями Женя спешила поделиться с
подругами, родными:
«Какая сегодня пришла к нам радость. В «последнем
часе» говорится о торжестве нашей техники и тактики!
Только за три дня у нас такие успехи, что самому
Геббельсу нечего сказать в оправдание. На нашем участке
фронта дела тоже идут неплохо: каждый день
продвигаемся вперед и все никак не можем догнать фрицев —
так здорово они драпают».
Шли дни, месяцы... Наши войска гнали фашистов на
запад, освобождая родную землю. Женя воевала
бесстрашно, отдавая все силы выполнению нелегкого
воинского долга.
А через несколько дней ее сердце, полное огня,
перестало биться. Ярким факелом вспыхнула и погасла
короткая и прекрасная жизнь гвардии младшего
лейтенанта, командира звена и отважной летчицы Жени Крутовой.
...Ее имя присвоено многим пионерским отрядам и
154

дружинам нашей страны. В новом районе Чебоксар есть
улица Жени Крутовой. Я была там, потому что не
забываю тебя, моя боевая подруга! Пусть же этот рассказ
станет еще одной страницей памяти о тебе. Я хочу, чтобы
все узнали, каким ты была чистым и светлым человеком,
Женя. Человеком с сердцем, полным неугасимого огня!
САМАЯ ЮНАЯ
«Родная Марина! Пишет тебе Валя Лучинкина —
бывший штурман экипажа нашего замечательного боевого
полка. Из-за неважного здоровья не могла никак попасть
на ежегодную встречу однополчан, но хоть я и нахожусь
очень далеко, в жарких солнечных краях Узбекистана,
мысленно в эти дни с вами, мои дорогие подруги. Никак
не могу себе представить вас мамами, для меня вы оста-
пись такими красивыми и юными, какими были при рас-
:тавании после войны. И ду/лаю, воображение не так уж
обманывает меня. Я уверена, что девушки нашего полка
навсегда сохранили тот огонь сердца, который побудил
4х в тяжелые для Родины дни встать в первые ряды ее
защитников...»
Так начиналось письмо, которое однажды ранним ут-
эом я нашла у себя в почтовом ящике. Несказанно
образовалась, прочитав обратный адрес на конверте. Быстро
зскрыла письмо и тут же, на лестничной площадке, стала
читать. Каждый, кто получал неожиданную весточку от
:тарого фронтового товарища, поймет мое нетерпение,
(ак она живет теперь, какой стала наша Валюша? По-
4ерк, во всяком случае, совсем не изменился, такой же
торопливый, неровный, почти детский.
Она была самой юной у нас в полку, хотя все
остальные были тоже совсем молодыми. Шестнадцатилетняя
155

девочка-подросток была подстать своей фамилии:
маленькая и хрупкая, как лучинка, она смотрела на мир
удивленно-грустными глазами. И при первом взгляде
казалось, что девчушка не выдержит тяжести войны. Но
так только казалось. Валя Лучинкина была зачислена в
полк «вооружением» и отлично справлялась со своими
обязанностями. Тонкими, почти детскими руками она
перетаскивала и подвешивала многокилограммовые
бомбы. Ночная «норма» «вооруженцев» — две с половиной
тонны взрывчатого груза на каждую девушку. И Валя
выполняла ее! Только сейчас^ в мирной обстановке, когда
начинаешь вспоминать дороги войны, по которым
прошел наш полк, можно по достоинству оценить подвиг,
который совершили тогда советские женщины. В те же
военные времена казалось естественным и обычным,
когда экипажи самолетов в боевые ночи «максимум»
делали по пятнадцать-семнадцать вылетов, а дезушки —
техники и «вооруженцы» — успевали их обслужить. Но
какого напряжения это стоило!
Представьте себе ночной военный аэродром.
Вспыхивают во тьме «светлячки» в кабинах самолетов, мигают
опознавательные огни, скользят по полю лучи карманных
фонариков. Вот подъезжают грузовики с бомбами, и де-
вушки-«зооруженцы» начинают торопливо их разгружать.
Скользкий холодный металл оттягивает руки. А в это
время сверху, с неба, уже несется:
— Девчата! Бомбы, бензин!
Это возвращаются с задания экипажи. Летчицы
заранее дают знать о себе. Более деликатные подруливают
к заправочной полосе молча. Но долго ждать не
приходится никому. К приземлившемуся самолету бегут
техники, «вооруженцы». Здесь и Валя Лучинкина со своими
подругами Надей Студилиной, Ниной Бузиной, Асей Пин-
чук. Девушки работают быстро и согласованно. Техники
проверяют мотор, запивают масло и бензин,
«вооруженцы» подвешивают тяжелые бомбы. Ловкие пальцы почти
156

автоматически закрепляют груз, испытывают, работает ли
замок, прокручивают для проверки взрыватель —
«ветрянку». Все в порядке. Следующий!
Вскоре плечи девушек наливаются свинцовой
тяжестью, поясницу не разогнуть, а передохнуть нет
никакой возможности — беспрерывно подходят новые
самолеты. Но девчата не теряют бодрости духа, не сбавляют
темпа и еще находят силы шутить.
— Ого, мой ангел, как тебе крылышко-то пропороли,
здорово штопать придется!
— Все «гостинцы» фрицам отвезли, ни одного не
оставили?
Но мы-то знали, что сердца наших подруг постоянно
сжимала тревога. Мы улетали, а девушки наземной
службы оставались, ждали, прислушивались к гулу моторов.
Они вспоминали, все ли сделали правильно, ведь
малейшая ошибка могла поставить под угрозу срыва боевое
задание экипажа. Вдруг «заест» замок, не будет сброшен
груз и летчице придется приземляться с бомбами?!
Хорошо ли проверены бомбовзрыватели, ведь груз
бомбардировщика несет смерть... Девушки не думали только
об одном, о том, что сами тоже ежеминутно
подвергались страшной опасности.
Наземные специалисты с беспокойством
всматривались в звездное небо. Если какой-нибудь экипаж
запаздывал, никто не уходил с аэродрома, все искали глазами в
вышине маленький По-2.
После такой напряженной ночи девушкам бы только
отдыхать, но смотришь, их тонкие, перетянутые широким
солдатским ремнем фигурки мелькают и днем на летнолл
поле возле стоянки машин: «вооруженцы» помогают
техникам ремонтировать наши многострадальные видавшие
виды По-2.
Инженер полка по вооружению Надежда Стрелкова,
имея за плечами уже в те годы немалый жизненный опыт,
сумела сплотить коллектив «вооруженцев», и надо ска-
157

затьг что жили с первых дней они все очень дружно, как
одна большая семья, хотя по возрасту и характеру порою
заметно отличались друг от друга.
Валя Лучинкина была хорошим специалистом, но все
же лелеяла мечту летать. Как-никак, пришла в полк со
второго курса авиационного техникума, ей и карты в
руки. Однако стеснительная девушка долго не решалась
высказать свое желание. Она только с восхищением
наблюдала, как уверенно держатся летчицы и штурманы,
как громко и заразительно смеются, как стойко
переносят трудности. Надо быть людьми особого склада,
думалось ей, чтобы летать, бомбить и возвращаться
«оттуда», из огненного пекла, живыми и бодрыми. В
сознании девушки складывалось представление об этих людях
как об удивительных, «неземных» героях. Однажды Валя
высказала свое мнение командиру эскадрильи Ольге
Санфировой. А надо сказать, в характере Санфировой
гармонично сочетались качества волевого и
требовательного командира и исключительно внимательной, даже
нежной подруги. Самые молодые девушки, в том числе
и Валя, старались брать с Ольги пример во всем и
относились к ней с обожанием.
Санфирова выслушала сбивчивую Валину тираду и
рассмеялась. Затем мягко сказала:
— Ну что ты, мь\ такие люди, как все. Хочешь, и ты
будешь летать?
Валя онемела от радости и, не говоря ни слова,
смотрела на капитана Санфирову широко раскрытыми
глазами. Потом порывисто обняла командира эскадрильи,
прошептала ей на ухо «спасибо» и убежала.
С тех пор Валя Лучинкина, выполнявшая обязанности
техника по вооружению, имела еще одну нагрузку. Под
руководством штурмана полка Евгении Рудневой она
осваивала штурманскую службу. Напряжение было
большое, но Валя даже не чувствовала этого. Занятия,
которые проводились в так называемые свободные часы, бы-
158

и для нее счастьем. Она старательно готовилась стать
лурманом.
И Лучинкина не являлась исключением. Весь полк был
жолой, в которой выковывались боевые кадры. «Воору-
сенцы» и техники учились на штурманов, штурманы на
етчиков, почти все девушки постоянно стремились по-
ысить свою квалификацию. Рядовые летчицы станови-
ись командирами звеньев, эскадрилий. В полк постоян-
0 вливалось новое пополнение.
Учеба, естественно, проводилась ускоренными темпа-
\и, в сжатые сроки. Однако требования к качеству заня-
ий предъявлялись самые высокие. Мы не могли допус-
ить, чтобы наш товарищ погиб во время выполнения
юевого задания оттого, что не получил достаточных зна-
1ий. Необстрелянных летчиков вводили в строй опытные
итурманы, а начинающих штурманов — умелые летчики.
1 замирающим сердцем ждали новички после окончания
юрвого самостоятельного полета «приговора» ветера-
юв.
Первый боевой вылет Валя Лучинкина совершила в ок-
ябре 1943 года, после того как сдала все экзамены на
ютлично». Вылетела она с командиром звена Раисой
Ошиной на бомбежку высоты около Собачьего кургана,
ia Керченском полуострове. Юшина была опытной лет-
1ицей и не раз уже отличалась в боях. На цель вышли
очно. Валя сбросила бомбы, и сразу после их разрывов
амолет поймали лучи трех прожекторов. Первое
ощущение сильного света оказалось для Вали резко болезнен-
1ым: прожекторы ослепили ее. Впоследствии девушка
ризналась, что боялась прожекторов больше, чем зенит-
юго огня.
На земле Валя, возбужденная, не снимая комбинезо-
а, переходила от одной группы девушек к другой и все
ассказывала о своем вылете. Она то описывала подроб-
ости ночного боя, то прерывала рассказ и бросалась
лагодарно обнимать Раю Юшину. Мы смотрели на на-
159

шего юного штурмана и доброжелательно посмеивались
про себя. Но выслушивали девушку сочувственно и
внимательно. Еще бы! Человек получил боевое крещение;
ясно, какое у него было состояние.
Для Вали Лучинкиной началась жизнь военного
штурмана, полная опасностей и трудных приключений. В одну
из ночей, когда мы сбрасывали мешки с продуктами и
боеприпасами десантникам в Эльтигене, Лучинкина опять
летала с Раей Юшиной. Самолет шел над Керченским
проливом. Южная лунная ночь была отнюдь не
спокойной: с моря немецкие катера обстреливали нашу
береговую оборону.
Когда экипаж был уже близко к цели, неожиданно
забарахлил мотор. Чихнул два раза и заглох.
Экипажам во время полетов над водным
пространством выдавались «морские куртки» — специальные
надувные резиновые жилеты — на случай аварии над морем.
Были такие жилеты и у Раи с Валей. Но в той ситуации
«морские куртки» не очень бы помогли девушкам: под
крылом самолета по заливу курсировали вражеские
катера и спуск на воду угрожал пленом.
Между тем самолет катастрофически терял высоту,
все ближе подступал холодный блеск моря. В эту
критическую минуту обе девушки молчали. Что можно было
сказать, чем ободрить друг друга? Все случилось так
неожиданно и так быстро... И вот, когда у обеих исчезла
последняя искорка надежды дотянуть до берега, вдруг
взревел мотор самолета. «Ура, живэм!» — весело
крикнула Рая Лучинкиной. Девушки благополучно подлетели
к крымскому берегу, сбросили мешки десантникам и
взяли курс на свой аэродром. Над водой снова, как
нарочно, сдал мотор: то работает, то глохнет.
Валя наклонилась над рупором переговорного
устройства и сказала срывающимся голосом:
160

— Если вернемся с тобой сегодня, Рая, тог наверное,
седыми.
— Спокойней, Валюша,— ответила летчица.— Гляди,
даже мотор услышал твои слова. Чихал, чихал и
заработал.
Девушки с трудом дотянули до аэродрома, произвели
посадку, вылезли из кабины и крепко обнялись. Юшина
вслух удивилась:
— Да неужели мь\ с тобой, штурман, живы-здоровы
и на своем аэродроме?
На глазах у Вали выступили слезы.
— Мы с тобой счастливчики,— похлопала ее по плечу
Рая.— Иди, докладывай о выполнении задания, а я
сообщу техникам о неисправности мотора...
...15 декабря 1943 года погода была нелетная. Низко
висела облачность, с моря дул сильный ветер, временами
сыпал снег. У Вали Лучинкиной был день рождения, и
летный состав эскадрильи собрался в общежитии. Только
«дежурный по погоде» экипаж Нины Распоповой и Тани
Костиной находился на аэродроме. В случае малейшего
«развиднения» ему предстояло вылететь на разведку
погоды и одновременно по маршруту — на цель.
Мы решили отметить Валин праздник. В нашей
дружной фронтовой семье она была как бы младшей
сестренкой, и «старшие», которым было чуть больше двадцати,
относились к ней по-особому заботливо.
Тогда, в день восемнадцатилетия Вали Лучинкиной,
виновницу события буквально засыпали
поздравлениями — горячими и веселыми. Девушки принесли из
столовой скромный ужин, где-то достали виноградное вино.
Сдвинули столики, подняли стаканы.
Вдруг вбежала посыльная из штаба:
— Боевая тревога! Погода улучшилась, предстоят
вылеты.
Девушки наскоро пожелали Вале здоровья и счастья,
пожелали ей успехов в боевой работе.
8 Зак. 1688 161

Один за другим в темное небо поднялись самолеты.
Лучинкина вылетела на задание с заместителем
командира эскадрильи Верой Тихомировой. Имениннице
повезло: лейтенант Тихомирова — отличный летчик, на ее
счету к тому времени были сотни боевых вылетов. А кроме
того, все зналм: Вера смелый человек и верный друг.
И Лучинкина очень радовалась, что летит в этот день
именно с ней.
Бомбили противника на станции Багерово. Экипаж
Тихомировой — Лучинкиной вылетел за капитаном Ольгой
Санфировой. В Багерово, как и на всем Керченском
полуострове, фашисты сосредоточили огромное количество
прожекторов и зениток. Еще не доходя до цели, Валя и
Вера увидели, в каких тяжелых условиях оказался
самолет их командира. Штурман эскадрильи Руфина Гашева
сбросмла бомбы в самую гущу скопления вражеской
техники. Гитлеровцы остервенело поливали ее машину
огнем, а Санфирова, бросая самолет из стороны в сторону,
на небольшой высоте уходила в сторону Керченского
пролива. В это время к цели, планируя, подошла
Тихомирова, На высоте 700 метров Валентина точно сбросила
бомбы. Внизу заполыхало пламя. Далеко были видны
результаты бомбометания. Но ликовать было рано. Более
десяти прожекторов стали наводить зенитки на
сравнительно медленно летевший По-2. Огненными пунктирами
протянулись по небу светящиеся трассы снарядов.
Осколки начали безжалостно дырявить самолет. Более пяти
минут экипаж находился в лавине света и огня.
Тихомирова применила все свое искусство, чтобы вырваться и
уйти. От беспрерывного маневрирования у Валентины
закружилась голова. А борьба продолжалась. Девушки
чувствовали, что с самолетом творится что-то неладное.
И все-таки экипаж ушел из зоны обстрела. Израненная
машина прилетела на свой аэродром.
— Молодец девочка!— рассказывала потом подругам
на земле о своем штурмане Вера Тихомирова.— Мне уже
162

сколько раз приходилось бывать в подобных переплетах,
и то было не по себе.— И немудрено, о такой сильно
укрепленной цели, как эта, даже «ветераны» говорят с
трепетом. А Вале Лучинкиной только-только «стукнуло»
восемнадцать.
Май сорок четвертого... Май — весенний месяц любви
и цветов, когда природа после долгой зимы
пробуждается к жизни. В Крыму в это время все зеленеет и рас-*
цветает особенно бурно. А мы душистыми весенними
ночами летали к Севастополю бомбить расположение
вражеских войск.
Здесь несколько раз мне пришлось выполнять
задания вместе с Лучинкиной. Я была рада, что благодаря
этому удалось ближе познакомиться с Валюшей и узнать
ее «в деле».
И вот очередное задание. Наша цель — мыс Херсонес,
аэродром противника. Подходы к нему укреплены так,
что, кажется, не пробиться. А пробиться надо. Чувствую,
слегка призадумался мой штурман. Говорю ей:
— Валюша, спой что-нибудь в рупор, чтобы я
слышала. Люблю, когда ты поешь.
Я представила себе ее удивленное лицо с
длиннющими ресницами, а через секунду услышала, как Валя своим
тоненьким приятным голоском запела: «Я встретил вас,
и все былое...» Я стала тихонько подпевать.
Знаю, мне могут не поверить: война, пожары, взрывы,
под нами пылающий Севастополь, над которым день и
ночь кружат самолеты, и вдруг пение в ночном
поднебесье, где скользит крохотный По-2. Боже, какие мы
были еще девчонки, пели в боевом полете, а через
несколько минут нам предстояло смотреть смерти в глаза! Но
молодость есть молодость, а на земле в ту пору была
весна...
Мы с Валей были уверены друг в друге. Я знала, что
* 163

за спиной у меня сидит пусть еще неопытный, но
способный и храбрый штурман, хороший товарищ. А она
говорила мне, что уверовала в мое летное мастерство и
чувствовала себя в полете, как за каменной стеной. Отсюда
обе делали вывод: с нами ничего не может случиться,
и никогда не унывали.
После того как Крым был очищен от фашистов, полк
совершил перелет в Белоруссию. Пересеченная
местность, леса, болота, мелкие населенные пункты — все это
создавало условия, сильно затруднявшие каждый боевой
вылет.
...То, что произошло в ночь на 28 июня 1944 года,
никогда не изгладится из памяти Вали Лучинкиной. Мы
уничтожали войска противника по дороге на Шклов. Экипаж
Юшиной — Лучинкиной при подходе к цели встретился
с немецким истребителем. Девушки все же сумели
перехитрить врага, пересекли линию фронта и ударили по
немецкой пулеметной точке. Увидевг что взорвались
бомбы, фашистский пират озверел. Поливая огнем
беззащитный По-2, гитлеровец, как бешеный, стал гоняться за ним.
Девушки маневрировали, как только могли, машина
снизилась до предела. Но зато немецкий летчик не решился
продолжать преследование, потерял их из виду.
Когда уходили от противника, штурман не обращала
внимания на курс, было не до того. А когда экипаж
наконец оказался в безопасности, Валя никак не могла
определить свое местонахождение. Погода была
отвратительная: плохая видимость и разорванная облачность*
Попробовали подняться выше облачности, опуститься
ниже — бесполезно. Земля мелькала дорогами и
перелесками в «окошках» облачности, но это ничего не давало.
Пытались девушки раз, другой, третий взять курс на
приводные маяки, но их расплывшиеся в тумане желтые
пятна оказывались обманчивыми. По расчетам, должен
164

быть уже аэродром, а земля не отвечала. Все ракеты
расстреляли, горючее кончалось, необходимо было
садиться. Но где они — девушки точно не знали. Предполагали
даже, что отклонились на север и находятся над
территорией противника. Однако делать было нечего: горючее
кончилось. Решили садиться на площадке около дороги.
В распоряжении экипажа осталась одна белая ракета.
Зашли на посадку, и в этот момент кто-то дал ответную
белую ракету с земли. Лучинкина увидела неясный силуэт
самолета. Чей он? Сердце похолодело от мысли, что
приземляются не у своих. А земля резко приближалась.
Машина несколько раз ударилась обо что-то и зарылась
в землю чуть ли не по самую кабину. Лучинкина
услышала голос летчицы:
— Жива, Валюша?
— Кажется, жива,— ответила она.
— Тогда быстро вылезай и вытаскивай меня, ноги
застряли в обломках,— сказала Рая Юшина. Штурман
выбралась из самолета и помогла выбраться подруге.
Прижавшись к земле, девушки стали вглядываться в
темноту, туда, где чернел крупный предмет,
напоминавший контуры самолета. К счастью, уже через несколько
секунд выяснилось, что это была машина Зои
Парфеновой и Саши Поповой. Из-за плохой погоды они не смогли
продолжать полет и совершили вынужденную посадку*
Все четверо не имели понятия о том, куда попали.
А время шло к рассвету. Парфенова и Лучинкина вынули
пистолеты, поставили их на боевой взвод и поползли на
разведку к дороге. Юшина и Попова остались сторожить
машины. Договорились так: если Рая и Саша услышат два
выстрела, значит Валя и Зоя попали в беду, пусть тогда
подруги как могут взлетают на уцелевшей машине. В
баке на самолете Зои Парфеновой оставалось немного
горючего.
По дороге, к которой подползли Парфенова и
Лучинкина, шло довольно оживленное движение. В нескольких
16S

метрах от них стоял регулировщик. Прислушались!
команды он подавал по-русски.
К утру девушки добрались до аэродрома
истребителей, который находился неподалеку от места их
вынужденной посадки. Оттуда они позвонили командиру
полка...
Вскоре Юшина и Лучинкина получили взамен
вдребезги разбитой новую машину и продолжали громить врага.
...Наш полк уже базировался на территории Польши,
в небольшом местечке Далеке. Расположились мы в
усадьбе сбежавшего помещика. В штабном журнале, где
подробно регистрировалась боевая работа, все чаще
упоминалась фамилия Лучинкиной.
Октябрь сорок четвертого года выдался в Польше
ненастным. Вспоминается одна из таких ночей. Погода
нелетная, ветер девять—одиннадцать метров в секунду,
самолеты раскачивает так, что их приходится держать,
чтобы не унесло. Но из штаба дивизии получен приказ:
выделить несколько экипажей для сбрасывания на малой
высоте светящихся бомб, чтобы освещать местность
наземным войскам, готовившимся к наступлению на этом
участке. Командир полка Бершанская с тревогой
поглядывает на взвихренное небо. Метеоусловия
исключительно трудные. Но приказ надо выполнять.
На это необычное задание летят и Рая Юшина с Валей
Лучинкиной. Самолет бросает из стороны в сторону. В
кабине негде повернуться: полно САБ. Штурман начинает
их сбрасывать одну за другой. Кажется, что светящийся
дождь проливается из облаков на землю. При
сбрасывании третьей САБ заговорила, наконец, молчавшая до того
земля: открыли перекрестный огонь зенитки.
Приподнявшись на сиденье, штурман собиралась сбросить еще
одну светящуюся бомбу. В этот момент машину
швырнуло с такой силой, что Валю вместе с САБ чуть не
выбросило из кабины в черную бездну. «Тут-то мне стало
страшно,— рассказывала потом Валя.— С тех пор я ре-«
166

шительно покончила с легкомыслием и всегда
привязываюсь поясными кабинными ремнями».
На обратном пути ветер усилился. Самолет кидало
и подбрасывало, как маленький кораблик на волнах во
время шторма. Летать в ту ночь было выше технических
и человеческих возможностей. И тег кто все же делали
это, заслуживают самой высокой похвалы.
В одну из октябрьских ночей 1944 года майор Бершан-
ская поставила задачу: нанести всем полком
массированный бомбовый удар по крупному скоплению войск
противника в районе ААодлин.
В назначенное время самолеты стали подниматься
в воздух.
Я вылетела со своим штурманом Александрой
Акимовой вслед за экипажем молодой летчицы Марии
Никитиной. Штурманом у нее была комсомолка Валя Лу-
чинкина.
В этом полете девушкам было особенно трудно —
приходилось вести круговое наблюдение. Чтобы не стать
жертвой атаки вражеских истребителей и избежать
прямого попадания фашистских зенитных снарядов, надо
было маневрировать особенно искусно. Ночь выдалась
темная. Самолеты По-2, тяжело нагруженные бомбами и
листовками, шли на небольшой высоте. Внизу — ни
одного огонька и тихо, будто все вымерло.
— Почему такая тишина?— забеспокоилась штурман
Лучинкина.— Уж не сбились ли с курса?
— Нет, идем точно,— успокоила ее Никитина.
И вдруг взметнулись ослепительные лучи
прожекторов. Зенитки встретили экипаж Никитиной—Лучинкиной
сплошной завесой огня. Самолет, однако, продолжал
идти строго по курсу. Лучинкина сбросила светящуюся
авиационную бомбу и стала напряженно всматриваться
в тьму, окутавшую землю.
167

«Где-то здесь должны быть крупные фашистские
склады, скопление машин и техники»,— думала она. Высота
небольшая. Штурман заметила внизу огоньки... Вслед за
тем взрыв, второй, третий — и к небу потянулось пламя.
При свете пожара стали отчетливо видны скопления
грузовиков и транспортов. Зенитки сосредоточили
ураганный огонь по маленькому самолету. Его мотор, как
раненое сердце, заработал с перебоями. Но экипаж, сбросив
бомбы, развернулся и взял курс на свою территорию.
Мой штурман внимательно следила за самолетом Ни-*
китиной—Лучинкиной.
— Кажется, все благополучно, они уже пересекли
линию фронта,— наконец сообщила мне Акимова.
Наш самолет находился на подходе к цели.
Прожекторы еще не выключились, их лучи словно поджидали
новые экипажи. Они шарили по небу, рассекая его на
темные многоугольники. А внизу полыхало зарево пожара,
вызванного меткими попаданиями бомб экипажа
Никитиной — Лучинкиной.
По нашему самолету били со всех сторон. Небо
светилось от сполохов огня и разрывов снарядов. Красные
нити трассирующих пуль и лучи прожекторов
переплелись в бешеной смертоносной пляске. Стиснув зубы,
Саша подавала отрывистые команды:
—Разворот вправо на пятнадцать градусов! Влево!
Так держать...
Бои продолжались, и каждая из нас мысленно видела
уже свет победы. Но еще многих подруг нам предстояло
потерять. Валя Лучинкина очень любила своего
командира эскадрильи Ольгу Санфирову, «крестную», благодаря
которой стала штурманом. Но Ольги не стало. Капитан
Санфирова героически погибла при освобождении
польской земли, совершая свой 630-й боевой вылет.
После гибели командира эскадрильи на Валю Лучин-
168

кину было больно смотреть: она почернела, осунулась,
в глазах застыла тоска. Лучинкина летала и бомбила
фашистов каждую боевую ночь, мстя ненавистному врагу
за погибшую Ольгу Санфирову, за всех, кто пал в боях
с ненавистным врагом.
В одну из ночей Валя вылетела на задание с
командиром экипажа Машей Никитиной. Надо было бомбить
врага у Вислы. Лучинкина сбросила бомбовый груз на
скопление гитлеровцев. Раздались взрывы. Пожар
осветил горящие машины. Зажглись прожекторы. Внезапно
появился вражеский истребитель. Со второго захода он
стал в упор расстреливать маленький По-2.
— Машенька, снижайся до минимальной высоты,
иначе они нас не выпустят,— крикнула Валя летчице.
Машина была сильно изуродована. Повреждено
хвостовое оперение, на плоскости зияла огромная дыра. Но
экипаж вел мужественную борьбу за жизнь.
На высоте 300 метров с перебоями заработал мотор,
а поединок все продолжался. Вдруг над целью появился
еще один По-2. Это кто-то из подруг отвлек внимание
врага на себя. Прожекторы стали ловить второй самолет,
а истребитель не рискнул больше преследовать машину
Никитиной — Лучинкиной. Девушки были спасены.
— Уму непостижимо, как вы дотянули,— сказала
инженер полка Софья Озеркова, осмотрев с техниками их
израненную «ласточку».
Так еще раз Валя Лучинкина вышла победительницей
из смертельной схватки с врагом. Да, война перековала
характер девушки. От хрупкой беззащитности в облике
Вали не осталось и следа. Лицо ее было по-прежнему
очень юным, но черты стали тверже, определенней. А в
глазах появилось выражение решительности и, я бы
сказала, окрыленности. Чувствовалось, что человек с
такими глазами знает цену жизни, потому что не раз
рисковал ею.
Да, наша боевая подруга умела добиваться постав-
169

ленной цели, несмотря ни на какие преграды,
преодолевая собственную слабость и неопытность, а подчас, чего
греха таить, даже страх.
Валя не раз вспоминала потом свой первый разговор
с «крестной» — Ольгой Санфировой. Скромная советская
девушка стала опытным воздушным бойцом и на
собственном примере убедилась, что истинные герои всегда
остаются простыми земными людьми.
Последний бомбовый удар штурман Лучинкина
нанесла по фашистам 5 мая 1945 года. К тому времени ее
ратные успехи были отмечены несколькими орденами и
медалями.
...Я кончила читать письмо своей далекой подруги и
невольно улыбнулась. В каждой строчке я узнавала
прежнюю, чуткую, как струна, Валюшу.
«И вот теперь, дорогая Марина, спустя столько
времени, пишу эти строки, и мне не верится, что все это с нами
было, что наш полк — это не сказка, а настоящая быль...»
Несколько раз перечитала я эти строки. «Да, дорогая,
все это было с нами!— мысленно согласилась я с ней.—
Мы с тобой из числа тех, кто входит в чудесное племя
крылатых дочерей Родины. Вместе с ними ^ль\ защищали
ее. Разве это не самое большое счастье на земле?!»
НАШ КАЗАЧОК
Утро 2 мая выдалось теплым и ясным. Наши родные
давно знают особый смысл этой даты и не обижаются,
что мь\, бросая все дела, уходим из дому на целый день.
Часто они и сами идут на наши традиционные встречи,
которые в послевоенное время ежегодно проводятся в
Москве, в сквере у Большого театра. Это событие всегда
.170

волнует: ведь оно как бы переносит нас в годы
тревожной фронтовой юности...
Настроение в тот день у меня было праздничное,
приподнятое. К двенадцати часам многие были уже в сборе,.
Сколько внешне разных, но одинаково родных лиц!
И в каждом появилась какая-то новая черточка. У одной
посерьезнели глаза, у другой стало больше морщинок*
Бывшие любительницы поплясать приобрели, как бы это
сказать, грузноватую походку, что ли, у кое-кого чуточку
посеребрились волосы. Конечно, все мы давно не те,
какими были тогда, двадцать семь лет назад, и даже не те,
что были на нашей последней встрече.
Фруктовые деревья в сквере выпустили первые
зеленые листочки, их белые стволы будто подчеркивали
торжественность дня. Цветные пальто женщин, яркие
шляпки и платочки, модные сумочки, радостные крики,
объятия и поцелуи — все слилось в празднично-чудесное
сочетание красок и звуков.
Вскоре вокруг женщин начали собираться
любопытные москвичи, привлеченные торопливыми движениями
фотокорреспондентов.
А над всей этой пестротой юный бог Аполлон,
стоящий в неподвижной колеснице, запряженной четверкой
чугунных коней, простирает свою десницу, словно
приветствуя тех, кто собрался внизу.
«Позвольте, позвольте,— думаю я лро себя,— а кто
же это? Невысокого роста, коренастая, чуть
располневшая, но такая знакомая?!.» Я смотрю на женщину сбоку,
а она что-то оживленно рассказывает соседке. Вижу ее
темные, коротко остриженные волосы, круглое
обветренное лицо, по-детски пухлые яркие губы.
«Да ведь это... Нет, у той не было таких утомленных
глаз, да и морщинок вокруг них тоже не было... Впрочем,
мы так давно не встречались».
Вот она перешла от одной группы к другой. Походка
у нее уверенная, и руки крупные, знающие, что такое
171

физический труд. Рабочие руки. В движениях мало
грации, в разговоре она резковата, и вместе с тем что-то
милое и привлекательное в лице, в больших карих
глазах...
Внимательно слежу за ^той женщиной. Неужели я
ошиблась? Вот она быстрым, ловким движением
поправила прядь волос, выбившуюся из-под берета и громко
сказала окружающим:
— Извините, пожалуйста, немного опоздала. Прямо
с поезда.
Веселая улыбка пробежала по ее лицу и затерялась
в лучиках-морщинках у глаз. Что-то милое и молодое
преобразило весь ее облик. Да, это она — военный
техник, наш обаятельный «Казачок», как мы нежно называли
на фронте старшину Антонину Васильевну Рудакову.
Почувствовав, что на нее пристально смотрят, Антонина
Васильевна повернулась ко мне, и наши взгляды
встретились на какое-то мгновение:
— Боже мой! Казачок! Пончик! Тоня!
— Маринка, ты?
Мы обнялись, расцеловались и даже, чего греха
таить,— всплакнули.
— Что это ты бога вспомнила?— ласково толкнув
меня в бок, спросила Тоня.— Или забыла, что меня не
только Казачком, но и Антихристом одно время прозывали?
— Нет, помню. Все помню! Ну, как ты? — спрашиваю
я.— Все такая же отчаянная?
— Все такая же. Та же Антонина-Антихрист, какая
была. Ни в бога, ни в черта не верю и никого и ничего не
боюсь. Еще в тридцать шестом году, когда мне только
шестнадцать было, уже в Союзе воинствующих
безбожников состояла. Комсомольское рождество
организовывала, частушки безбожные пела. Да мало ли что
устраивали! Старухи, бывало, проклинали меня, гееной
огненной стращали, а мне все как с гуся вода, ничего не
боялась.
.172

Служба в авиации, можно сказать, была «выстрадана»
Тоней. Дочь крестьянина из глухой калужской деревни,
она поначалу не мечтала ни о чем «небесном». Окончила
зооветеринарный техникум и считала, что хорошо
начинает самостоятельную жизнь. Но однажды девушка
прочитала объявление о наборе в Саратовское авиационное
училище Гражданского воздушного флота. И тут будто
кто-то прошептал ей: «Ступай учиться на авиамеханика!»
Посылать заявление по почте уже не было времени, и
Тоня решила ехать в Саратов без вызова.
Наплыв желающих поступить в училище был очень
велик, и принимали только по результатам конкурсных
экзаменов. А она, вдобавок ко всему, опоздала. Но не зря
ее отличали упорство и настойчивость, Рудакова добилась
разрешения сдавать экзамены. И сдала. Однако приняли
ее условно: подвел маленький рост, да и тройка по
химии сработала не в ее пользу.
Тут-то и проявился твердый характер девушки. Она
занималась с таким упорством, что уже в первом
семестре получила по всем предметам оценки «отлично».
В новом коллективе Тоня быстро завоевала авторитет.
Была она веселой заводилой, хорошим товарищем,
смешливой, а когда требовалось,— и серьезной. В училище ее
назначили командиром группы, а потом избрали
депутатом Волжского райсовета города Саратова. Через год
девушка вступила в партию.
Когда началась война, Тоня училась уже на последнем
курсе. Предстояла защита диплома. Но закончить
училище не пришлось — послали мастером на один из заводов
Саратова. А Тоне так хотелось попасть на фронт!
Вскоре она узнала, что в городе Н-ске Герой
Советского Союза Марина Раскова формирует женскую
авиачасть. Об этом сказали летчики, приезжавшие на завод
принимать отремонтированные самолеты.
Тоня, не раздумывая, поехала туда и добилась
приема у майора Расковой и была зачислена техником
173

комсомольского женского авиаполка ночных
бомбардировщиков.
В полку Рудакова быстро нашла свое место, и вскоре
все девушки: летчицы, техники, «вооруженцы», знали
подстриженную под мальчишку, веселую, настойчивую и
ершистую Тоню.
«Казачок» — прозвали ее подруги, и это прозвище
пристало сразу и прочно. В новую обстановку Тоня
вошла быстро. Одно только ее смущало: не успела
защитить диплом. Но выручил случай. Командировали ее как-
то в Саратов. Выполнив задание, Рудакова наведалась в
свое училище. Военная форма и настойчивость сделали
свое дело. Ей разрешили защитить диплом вне очереди.
Защита прошла блестяще. Диплом Тоне выдали на руки,
но в часть она прибыла с опозданием на трое суток.
Тогда-то мъ\ и стали свидетелями того, как одним и
тем же приказом Антонине Рудаковой объявили
благодарность за отличную защиту диплома и дали трое суток
ареста за опоздание из командировки. Так началась ее
военная служба.
Работы было много. Тоне приходилось не только
учиться самой, но и учить других, а кроме того,
принимать новые самолеты, знакомиться с ними, приводить их
в боевую готовность.
В мае 1942 года наш полк вылетел на фронт. Здесь
Рудаковой довелось обслуживать три самолета. И надо
сказать, материальная часть доверенных ей машин всегда
была в идеальном состоянии, хотя с одной из них, с
«пятеркой», на которой летала Нина Распопова, случалось
возиться особенно много. Это была капризная машина,
и хлопот с нею, как говорится, вполне хватало. Тяжко
приходилось техникам зимой. На морозе да еще при
ветре руки примерзали к металлу, а по ночам, когда полк
вел боевую работу по «программе максимум»,
приходилось еще, кроме обслуживания самолетов? помогать «во-
оруженцам» подвешивать бомбы.
174

Многие техники мечтали стать штурманами или летчи-
цами, и Рудакова тоже рвалась в небо. Но не всем же
летать! Кто-то должен работать на аэродроме. А на
земле, среди машин и механизмов, она чувствовала себя
полной хозяйкой. Тоня радовалась, когда находила причину
«болезни» мотора там, где не сразу можно было
поставить диагноз. И не было ни одного случая, чтобы мотор
в воздухе отказал по ее вине.
Каждую боевую ночь девушка провожала на задание
свои машины и напряженно ждала их возвращения.
Пожалуй, самое радостное для техника — увидеть
приходящий с боевого задания самолет. Пусть с изрешеченными
плоскостями, залитый маслом, но все же вернувшийся на
свой аэродром!
В феврале 1943 года, когда наш полк стал
гвардейским, гвардии старшему сержанту Рудаковой вручили
медаль «За отвагу» (медаль «За боевые заслуги» она уже
получила раньше).
Не все, однако, в Тониной службе шло гладко. Была в
ее характере молодецкая удаль, это и подводило ее
иногда...
Задумала Тоня однажды взглянуть сверху на
освобожденный Севастополь. А как это сделать? Казачок
уговорила свою летчицу разрешить ей обратиться к
командиру эскадрильи Марии Смирновой.
— Товарищ капитан!—начала докладывать
Рудакова.— На «четверке» обнаружила небольшой дефект.
Самолет кренит вправо, а понять, в чем дело, не могу.
Разрешите подняться в воздух с летчицей и разобраться,
в чем там дело!
— Хорошо. Спрошу разрешение у командира
полка,— не подозревая подвоха, сказала Смирнова.
Через пять минут летчица Распопова уже вырулила на
взлетную полосу.
В кабине штурмана сидела сияющая, довольная своей
выдумкой Рудакова. Поднялись в воздух и взяли курс на
175

Севастополь. (Полк в то время базировался в
нескольких километрах от города.) Сделали круг на небольшой
высоте. Увидели руины, всю панораму города.
— Ниночка!— крикнула Тоня в переговорный
аппарат.— А ну, крутани еще разок! Не бойся, я ведь не
первый раз в полете.
И Нина «крутанула»: она переворачивала машину,
вводила ее в пикирование, снова взмывала вверх, набирала
высоту и опять бросала самолет вниз. Все, казалось,
прошло хорошо. И город посмотрели, и работу матчасти
проверили. Только не знали подруги, что на аэродроме,
поставив ладонь козырьком, а затем вооружившись
биноклем, за их «художествами» очень внимательно
наблюдала командир эскадрильи Смирнова.
Когда самолет приземлился, она подошла к девушкам
и строго спросила Тоню:
— Что это значит? Почему занялись высшим
пилотажем? Почему ушли от аэродрома?
— Я искала дефект...
— И нашли, товарищ гвардии старшина?
— Так точно, нашли, товарищ командир.
— Хорошо. Исправьте дефект и отправляйтесь на
двое суток подчарест. А с летчицей разберемся особо...
Такова была гвардии старшина Казачок — Пончик —
Антихрист. А сейчас передо мной стояла строгая
солидная женщина, депутат Сормовского райсовета Антонина
Васильевна Рудакова.
На ее счету нет ни сбитых вражеских самолетов, ни
уничтоженной живой силы и техники фашистов, но что бы
делали боевые летчицы без ее труда? Труда
повседневного, самоотверженного...
Вот как характеризовало Рудакову командование в
1943 году:
«Работает на самолете По-2 (с мотором № 11). На
фронте Отечественной войны с 27 мая 1942 года. За
период боевой работы самолет, обслуживаемый тов. Руда-
176

ковой, сделал 510 боевых вылетов. Материальная часть
самолета содержится в отличном состоянии. Не было
случая невылета или задержки самолета по вине тов.
Рудаковой.
В работе аккуратна, быстра. За безаварийную работу
награждена два раза денежной премией и ценным по-
даркодл. Пользуется деловым авторитетом среди личного
состава эскадрильи. Регулярно занимается повышением
своих знаний по специальности. Политически грамотна.
Морально устойчива.
Командир полка гвардии майор Бершанская».
Скупые строчки аттестации. А как они дороги ей и
сколько за ними героической работы!
...Зимой 1944 года, в одну из боевых ночей, Тоня
Рудакова была тяжело ранена в руку. Четыре месяца
пролежала она в госпитале. А после операции, с еще
незажившей раной, возвратилась в свой полк. Она считала,
что пользу можно приносить, имея и одну здоровую
руку....
Демобилизовалась гвардии старшина Рудакова в
июле 1945 года, когда наш полк еще стоял под Берлином.
За время войны она обслужила 806 боевых вылетов.
Четыре раза награждалась правительственными наградами.
Из полка Тоня вернулась в родную калужскую
деревню и до 1947 года работала секретарем партийной
организации в колхозе. Односельчане гордились своей
землячкой. Дни и ночи проводила Рудакова в работе:
отдавала все силы, чтобы наладить жизнь в их хозяйстве. Но
душа ее по-прежнему тянулась к технике, к машинам,
моторам...
Тоня уехала в Горький, поступила мастером на завод.
Энергичный, по-военному требовательный к себе и
другим, дисциплинированный мастер Антонина Рудакова
отлично знала порученное дело. Скоро ее участок стал
ведущим в цехе.
В декабре 1950 года коммунисты-сормовичи выдви-
177

нули ее в состав районного комитета партии, а затем
избрали членом горкома. И так же, как на фронте, всю
душу, все сердце вкладывала она в работу.
А как же сложилась личная жизнь нашего Казачка?
Еще в 1942 году, во время командировки в Саратов,
Тоня встретила веселого, ясноглазого
лейтенанта-танкиста Николая Луговского. Потом он писал ей на фронт
длинные письма, полные чувства и светлых надежд. Тоня
ему отвечала. Они строили планы совместной жизни,
мечтали быть счастливыми. А в конце апреля 1945 года
пришло письмо, написанное чужим, незнакомым почерком.
В нем коротко сообщалось: гвардии капитан Герой
Советского Союза Николай Луговской погиб смертью
храбрых в боях с фашизмом.
Никто в полку не узнал тогда о тяжком горе,
постигшем Тоню. Она умела молчать. Только строже стали
глаза да появились первые горестные морщинки на лице
и чуть заметная седина в волосах.
Так и жила Тоня одна. А в 1956 году, будучи
председателем цехкома, удочерила девочку-сироту,
работавшую у них на заводе рассыльной. Всю материнскую
любовь отдала Антонина Васильевна своей дочери Шуре.
Шура была у меня в гостях. Она уверяла, что лучше
ее мамы нет женщины на свете.
И я с ней вполне согласна.
ВЕТЕР С ФРОНТА
Пожалуй, нет ничего красочней подмосковной осени.
От прозрачных солнечных лучей высокое небо кажется
еще выше, а золотистые кроны деревьев ярко
подчеркивают его пронзительную голубизну. Земля укрывается
опавшими листьями. Словно печалясь, что вот уже и
осень уходит, они озабоченно шуршат под ногами.
178

Я люблю слушать шорох листьев, люблю бродить по
осеннему лесуг особенно в такие дни, когда кроны
деревьев ловят и подхватывают песню мимолетного ветра.
А вам не приходилось останавливаться, услышав эту
песню? Для всех, возможно, безразличную — для вас нет*
Ведь в каждой песне есть что-то понятное и дорогое
только двоим — тебе да самой песне...
О прекрасной подмосковной осени я поневоле
вспомнила в октябре сорок третьего, когда свершался
мой воздушный бенефис: 500-й боевой вылет. В районе
поселка Эльтиген готовился к высадке на керченский
берег морской десант, и наш полк ночных
бомбардировщиков непрерывно наносил противнику удары с воздуха.
Базировались ^ль\ в двадцати километрах от пролива,
в рыбацком поселке Пересыпь.
Боевой вылет, конечно, не прогулка над
окрестностями родного города. Он связан с приказом, который
необходимо выполнить, с точным расчетом, риском и
некоторыми эмоциями, не всегда приятными для
представительниц так называемого прекрасного пола.
Задача моя заключалась в том, чтобы точно выйти
на немецкие прожекторные установки, мешавшие
высадке десанта, стать на боевой курс и, не реагируя на
зенитный огонь, пролететь над целью. А штурман Катя Рябова
должна была тем временем рассчитать маршрут,
сбросить бомбы и указать путь домой, где нас ждали с
нетерпением. Возможно, потому мы тщательнее обычного
собирались в полет, щепетильно проверяли подвеску
«юбилейного» груза и свое снаряжение. За боевую
практику случалось всякое. Бывало и так, что виновникам
торжества (а у меня в тот день был большой праздник)
приходилось порой непредвиденно задерживаться
где-нибудь в поле между вражескими и своими позициями.
Поэтому к экипировке экипажа мы относились очень
щепетильно.
Медь оркестра, дробные раскаты барабанов, сверка-
17?

ние «юпитеров» нам заменила в ту ночь неожиданно
разыгравшаяся буря. Наш легонький фанерный По-2
безжалостно швыряло в этой преисподней. Земля
просматривалась плохо, и на подходе к цели я с грустью подумала,
что если так пойдет дальше, то мы вообще можем не
попасть на торжество, которое готовят для нас боевые
подруги: из-за непогоды пришлось держать малую
высоту, а в таком случае немудрено подорваться на своих же
бомбах.
Никто бы не осудил, вернись мы на аэродром. Но мне
мельком подумалось тогда, что если бы советский
человек всегда действовал, исходя из возможного, думал
прежде всего о личных интересах, мы не построили бы
Днепрогэс, Волгоградский тракторный, десятки других
гигантов индустрии, не проложили бы тысячи километров
железных дорог, не сумели бы отстоять от врагов свои
завоевания.
— Под крылом Эльтиген,— прервала мои раздумья
Катя Рябова. Она не любила в воздухе лишних
разговоров, и мы подолгу могли летать с ней молча. Едва
штурман передала по переговорному устройству эги слова,
как кромешную тьму рассекли лучи прожекторов. Они
нервно заметались над водой, проникли в пучину
неспокойного моря и вдруг замерли на одном месте.
— Ой, катер поймали!— вырвалось у Катюши.
Я посмотрела в сторону берега. Километрах в
полутора от него на вспененных гребнях прыгало небольшое
суденышко, освещенное голубоватым столбом яркого
света. Фашисты, видимо, поняли положение людей на
катере и не спешили расправиться с ними. Мало того,
будто желая получше рассмотреть, как будет
происходить трагедия, они зажгли еще два зеркала прожекторов.
А кораблик, попавший в накрепко стянутый пучок света,
словно и не замечая его, настойчиво пробирался к
берегу. Но враг не играл. Он боялся наших парней, почти
беззащитных в морской пучине, под прицелом сотен смер-
180

гоносных стволов. Фашисты открыли огонь по смельча-
<ам. Катер накренился, зачерпнул холодную воду, но
зсе-таки удержался и даже выскочил из полосы света.
Эднако уже в следующее мгновение щупальца заметав-
иихся прожекторов вновь поймали его в свои слепящие
пучи.
Медлить было нельзя. Я ввела машину в левый крен
1 дала полный газ. Все решали секунды. Рев мотора вспо-
юшил врага, два луча оторвались от воды и зашарили по
ie6y. Но один прожектор продолжал упорно
преследовать катер с десантниками.
Вздрогнул, набирая предельные обороты, мотор са-
лолета — рука до упора рванула вперед рычаг газа.
— Выходим на цель,— услышала я Катин
голосуем бомбить с малой высоты.
— Ничего не поделаешь,— согласилась я.
Угрожающе покачиваясь, к нам стремительно прибли-
кался многовольтовый сноп прожекторов. Вот он едва
юснулся плоскостей, вот пробежал по фюзеляжу, осле-
!ив на мгновение, и тут же вернулся назад. Задрожал,
1апряженно замер, застыл на самолете. Смотреть вниз
>ыло бесполезно: перед глазами поплыли круги.
Поймал все-таки! Я втянула голову в плечи, чуть
попалась вперед. Теперь лучи проходили мимо козырька,
пираясь в центроплан. Немного дала ручку от себя и тут
ке почувствовала легкий толчок — это оторвались от
шоскостей бомбы.
Взрывной волной ударило в низ фюзеляжа, самолет
люнул носом и завалился на правое крыло. Так не
мудрено и сорваться в штопор. А на такой высоте — это вер-
ая гибель. Чтобы предупредить падение, поставила ней-
рально рули и начала уходить в сторону. Прожекторы
огасли, кромешная тьма вновь поглотила все вокруг.
Ice закончилось быстрее, чем я рассказала, и с минуту
тояла полная тишина, какая бывает в зале после неожи-
[анного финала напряженной пьесы. А какой гром раз-
181

дался вслед за немой сценой! Казалось, сама земля
задышала огнем, и очереди цветных трассирующих пуль
перечертили все небо. Но этот фейерверк был дан под
занавес. Я перевела машину в горизонтальный полет и
взяла курс на свой аэродром.
— Маринка, знаешь, я первое время никак не могла
привыкнуть к пулям,— снова раздался Катюшин голос.—
Странно как-то. Такие яркие ночью, красивые, как
светлячки в летнем парке. А они ведь — смерть...
Я промолчала.
— А впрочем, я не о том хотела сказать,— будто
извиняясь, почти крикнула Катя Рябова в переговорное
устройство.— Поздравляю тебя, пятисотница, с
юбилейным вылетом!
Представив возбужденное, радостное лицо Катюши,
я качнула в ответ крыльями, но говорить ни о чем не
хотелось. Я была довольна полетом, чувство
исполненного долга наполняло счастьем все мое существо. Мы еще
не знали тогда, что бесстрашный десант высадился на
Эльтиген, и, возможно, успеху его в какой-то мере
содействовал и наш поединок с зенитками, прожекторами,
непогодой. Бывают минуты, когда хочется помолчать.
Катюша поняла меня и притихла. Мерно потрескивал в ночи
нагревшийся мотор. Удерживая стрелки «по нулям», я
искала наш аэродром. Неожиданно в кабине раздалась
тихая, грустная мелодия знакомой песни. Радио на По-2 не
было, и я поневоле даже встряхнула головой: не во сне
ли все это?
Но слова песни слышались отчетливо. Мне стало ясно:
поет мой штурман Катя Рябова, поет о синеньком
скромном платочке...
На фронте люди не считают дней, безразлично
относятся к воскресеньям, но юбилейные даты отмечать не
забывают, как бы тяжело ни было. Где-то возле
рыбацкого поселка под прикрытием ночной темноты нас
ожидали на аэродроме боевые подруги.
182

Поскольку зашла речь о юбилеях да торжествах, рас-
:кажу о случае, приключившемся морозным январским
зечером на том же полевом аэродроме под названием
Пересыпь.
Виновницей этого, в конце концов закончившегося об-
дим весельем, необычного полета была жизнерадостная
фупкая девушка с худенькими плечиками и
привлекательной улыбкой. Все мы звали ее просто Женечкой и
мобили шумное общество этой никогда не унывающей
петчицы.
Женственная даже в неуклюжем летном комбинезоне,
мягкая и покладистая с подругами, она преображалась в
эою и немало беспокойства причиняла противнику с воз-
цуха. Солдатский долг Женя Жигуленко выполняла с за-
зидной храбростью и в то же время с необыкновенной
пегкостью, свойственной натурам, глубоко верящим в
:вою счастливую звезду. Не раз светлокосый боец, сбро-
:ив бомбы на окопы врага, неожиданно проносился над
головами гитлеровцев, наводя отчаянной дерзостью
^жас и панику на земле. Тревожась за подругу, мы стара-
пись удержать ее от ненужного риска, но, кажется,
именно эта, граничащая с бесшабашностью отвага и приносила
ей победы.
Однажды Женя выполняла полет со штурманом По-
пиной Ульяновой. Еще до подхода к объекту они попали
юд ураганный огонь зениток. Самолет, израненный сна-
эядами, с разорванной перкалью на плоскостях,
беспорядочно падал. Казалось, уже ничто не предотвратит
гибели маленького По-2, но у самой земли машина вдруг
замедлила вращение и преспокойно прошла на глазах у
ошарашенных немцев...
В ту новогоднюю ночь, о которой пойдет рассказ,
каждая из нас выполнила по три боевых вылета. Зачехлив
:амолеты, мь\ спешили навести свой нехитрый армейский
гуалет, чтобы как-то внести во фронтовые будни
частичку домашнего уюта и тепла. Все уже прилетели на аэро-
183

дром, многие управились с работой и потянулись к
рыбацким домикам, в которых жили. Не вернулась только
Женя.
Ранняя зимняя ночь висела над Пересыпью. На войне
тревога не всегда передается воем сирен и ударами ко*
локолов. Она приходит порой с тишиною, с гнетущим
ожиданием, с предчувствием чего-то непоправимого.
Именно такая тревога незаметно завладела нами,
заставила забыть о готовящемся празднике, собрала у
притихших зачехленных машин. Никто не произнес вслух
слово «смерть». Связать его <; сияющей молодостью, с
гордой и веселой Женей Жигуленко было просто
невозможно. И мы терпеливо ждали.
Она прилетела, как всегда, неожиданно, села на краю
аэродрома и, едва успев выключить мотор, оказалась в
нашем окружении.
Женя неторопливо выбралась из кабины самолета.
Глаза ее были устало прищурены, длинные ресницы
опушил морозный иней. Она появилась, словно царевна из
сказки, и мы притихли, поддавшись очарованию минуты.
Наконец под перкалевыми плоскостями кто-то заметил
прижавшуюся у шасси зеленую елочку. Девушки, как по
команде, бросились к ней. К великому изумлению, они
обнаружили там еще три крохотных деревца, и сразу для
всех стало ясно, почему самолет Евгении Жигуленко
прилетел с опозданием.
Елочки установили в эскадрильях, украсили
самодельными игрушками, и в комнаты с запахом хвои вошел
далекий, забытый всеми домашний уют. В ту ночь в наших
разговорах не было упоминаний о войне. Говорили о
родных, о всяких пустяках, которые в мирное время даже
не замечаешь. Кто-то вздохнул о быстрых каблучках и
вспомнил первый школьный вальс, первое свидание. А за
окнами крепчал морозный ветер, где-то ухали пушки,
и совсем рядом разорвался снаряд. А все же мы не
хотели думать ни о войне, ни о невзгодах, ни о тяжелых
184

ранах. В рыбацкий поселок незаметно вошла в тот вечер
тихая песня:
Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза.
И поет мне в землянке гармонь...
Из затемненных окошек плыли в тревожную ночь
негромкие девичьи голоса. В бесхитростных словах песни
каждый узнавал свою судьбу. Именно тогда я поняла, что
фронтовые подруги помнят все, что они никогда не
забудут, во имя чего взяли в руки оружие.
...Наутро после юбилейного полета в столовой меня
ожидал огромный арбуз. В кожуре его белела
вырезанная ножом цифра 500.
— Это от Бершанской и Рачкевич,— пояснила парторг
полка Мария Рунт.
Арбуз тут же подвергся дружному уничтожению.
— Почаще бы такие юбилеи!— шутили девчата, с
аппетитом уплетая сочные сладкие ломти.
...Все дальше в прошлое уносится время суровых
битв. Но когда в Подмосковье приходит пора буйных
ветров, я каждый раз ищу в их песнях отзвуки нашей
немеркнущей, прекрасной юности. Ищу — и нахожу их.
ЖАРКОЕ НЕБО КРЫМА
Моряки шагали широким флотским шагом. В косых
лучах осеннего солнца тускло поблескивала сталь
автоматов, мелькали суровые обветренные лица, черные
бушлаты, развевающиеся ленты бескозырок. Колонна за
колонной шли они мимо нашего аэродрома в сторону
Керченского пролива. Мы приветливо махали вслед.
В одной из колонн шагал высокий, худощавый
старшина второй статьи. Его черные цыганские глаза весело
185

поблескивали из-под густых бровей. Вместо матросской
бескозырки на голове у старшины неуклюже сидела
потрепанная солдатская шапка.
— Эй, морячок!— прозвучал вдруг звонкий девичий
голос. Штурман нашего полка ясноглазая Аня Бондарева
подбежала к колонне и протянула парню свою новую
серую шапку.— Возьми, дарю от чистого сердца.
Моряк смутился и негромко ответил:
— Спасибо... Вернусь — найду, отдам...
Бережно надев подарок на черную шевелюру, он
приветливо махнул Ане рукой...
Вскоре мы узнали — это шел десант на Эльтиген.
Ноябрь 1943 года выдался в Крыму холодным и
ветреным. День за днем метеосводка кончалась двумя
лаконичными словами: «Погода нелетная». Как-то под вечер
к нам в полк приехало морское начальство. В небольшом
рыбацком домике произошел такой разговор.
— Товарищ Бершанская,— обратился к командиру
полка один из моряков.— Десант в тяжелом положении.
Он отрезан с суши и моря. У бойцов нет продовольствия,
нет боеприпасов и медикаментов. Только ваши летчицы
могут помочь десанту.
— Но я не имею права выпускать экипажи в такую
погоду,— медленно произнесла гвардии майор
Бершанская.
Евдокия Давыдовна и не пыталась скрыть тревогу:
там, на клочке земли, погибали люди, а здесь, над
аэродромом, бушевал ветер, нагоняя черные, густые облака.
Мы видели состояние нашего командира, понимали ее
переживания, и каждая из нас мысленно уже готовилась
к полету.
Бершанская, не спеша, прошлась по комнате,
остановилась около окна. На аэродроме кипела жизнь: техники
и «вооруженцы» копались возле машин, где-то
опробовали мотор, а с моря по-прежнему лавиной двигались
тучи. Бершанская повернулась к морякам:
186

— Смотрите, какая погода...
Пожилой офицер с седыми висками и воспаленными
от бессонницы глазами подошел к нашему командиру;
— Мы просим собрать личный состав полка.
Через несколько минут летчики, штурманы, техники и
«вооруженцы» выстроились на аэродроме. Седой моряк
коротко рассказал о положении десанта и о том, как
важно удержать этот плацдарм для дальнейшего
освобождения Крыма. Затем вперед вышла Бершанская. В
наступившей тишине ее голос звучал громко и отчетливо:
— Враг блокировал десант на Эльтигене. Положение
десантников тяжелое. Подход к плацдарму затруднен.
С суши подступы прикрываются вражеской зенитной
артиллерией, с моря — огневой завесой фашистских
катеров. К тому же погода... Гвардейцы! Поможем нашим
героям-морякам. Кто хочет добровольно лететь на Эльти-
ген — шаг вперед!
Строй летчиц и штурманов нога в ногу шагнул вперед.
Утром 8 ноября командующий Отдельной
Приморской армией генерал армии И. Е. Петров подписал
официальный приказ: женскому гвардейскому авиаполку
ночных бомбардировщиков пробиться к десантникам и
доставить им продовольствие, боеприпасы, медикаменты.
Старшей из летчиц было тогда 25 лет, младшей — 19*
Именно им предстояло выполнять сложную, требующую
большого мужества и умения операцию. Десантники
находились на узкой полоске крымского берега. Чтобы
сбрасывать им мешки с грузом, нужна была
исключительная точность. Малейший просчет, и ценный груз мог
попасть к фашистам.
Ветер бушевал в тот день с особой силой. Он
приносил эхо выстрелов и запах гари: на Эльтигене шли
беспрерывные бои. К вечеру погода не изменилась.
Первым взлетел экипаж самой опытной летчицы —
заместителя командира полка по летной части Серафимы
Амосовой и штурмана полка Жени Рудневой. Через две-
137

три минуты взлетела я. Мешки мы подвешивали к
бомбодержателям. Большие, неуклюжие, они создавали в
полете большое сопротивление, резко снижая скорость.
Земли почти не было видно, и только шум моря,
заглушая рокот мотора^позволял догадаться: идем над
Керченским проливом. Мы летели на минимальной высоте,
почти касаясь колесами воды. Волны, наскакивавшие в
бешеной ярости одна на другую, словно пытались
захлестнуть По-2. Штурман Таня Сумарокова дала курс. Я
точно выдерживала его и с облегчением вздохнула, заметив
впереди неясные контуры скалистого берега...
Сделала разворот. В небо впились лучи прожекторов,
впереди вспыхнули разрывы зенитных снарядов. В кабине
стало до слепоты светло: мы оказались в лучах
прожекторов. Кругом грохотали взрывы. Только бы не сбиться
с заданного курса. Наклонившись к переговорному
аппарату, уточнила необходимые данные. Татьяна спокойным
голосом ответила: «Идем верно».
Наконец прожекторы и зенитки остались позади. Но
теперь предстояло самое трудное: найти сигналы
десантников и точно сбросить груз. Нас опять встретили
разрывы снарядов. Пилотировать стало трудно. Я спланировала
и почти на бреющем полете пронеслась над головами
фашистов. Наконец заметили внизу сигналы... Теперь уже
действовала штурман. Машину слегка подбросило.
Оторвался первый мешок. За ним — второй. Я видела, они
упали точно в цель. Затем быстро сделала разворот, и мы
легли на курс за новым грузом.
А там, в Пересыпи, по-прежнему дул порывистый
ветер, которого уже никто, казалось, не замечал. Командир
полка Евдокия Бершанская и все, кто присутствовал на
старте, с волнением встречали каждый экипаж.
Двадцать шесть ночей летали мы к мужественным
десантникам. Каждый полет нес воинам спасение,
укреплял их уверенность в победе.
В одну из ночей я вылетела вслед за командиром
188

звена Евгенией Жигуленко. Я ее очень любила. Обычно
женственная и мягкая, Женя резко преображалась в
воздухе: становилась смелым летчиком и строгим
командиром звена. Штурманом у нее была Полина Ульянова. При
подходе к цели их машину плотным кольцом схватили
прожекторы и зенитки. Я видела, как самолет
Жигуленко заметался из стороны в сторону. Видела, как
мастерски Женя вышла из-под обстрела и снова взяла курс на
цель. Но прожекторы упорно не выпускали летчицу из
перекрестия своих лучей. Прошло несколько томительных
секунд. И вдруг маленький По-2 начал быстро снижаться.
Сердце сжалось от боли. Неужели сбили? Гитлеровцы
Были уверены в гибели экипажа и прекратили обстрел.
А машина, едва не коснувшись земли, вдруг приняла
горизонтальное положение и над головами
обескураженных фашистов пронеслась к морю. Израненный,
искалеченный самолет, набрав над водой нужную высоту, вновь
вернулся к Эльтигену, чтобы выполнить задание. Груз
был сброшен точно...
Только на аэродроме мы поняли, на какой подвиг
способна наша скромная Женя. Машина была покалечена
страшно. Десятки пробоин, клочья перкали, повреждение
в моторе, пули прошли через кабину штурмана и летчи-
ды... Ни инженер полка Софья Озеркова, ни старший
техник эскадрильи Дуся Коротченко не видели ничего
подобного.
— Не пойму одного: как они дотянули?—изумленно
констатировала Озеркова.
Каждую ночь экипажи совершали по шесть-семь
вылетов. Нас не могли остановить ни плохая погода, ни
обстрел вражеских зениток. Ночь за ночью мъ\ возили
десантникам необходимые грузы, а вместе с ними и
ласковые девичьи слова... Снижаясь до тридцати — двадцати
пяти метров, мь\ заглушали моторы и кричали морякам,
что восхищены их беспримерным подвигом.
В одну из ночей экипаж Веры Тихомировой и штурма-
189

на Лиды Лошмановой точно вышел на цель. Сбросив
первый мешок, отважные девушки сделали второй заход.
Преодолев заградительный огонь, самолет вновь вышел
в заданную точку. Штурман нажала на сбрасыватель... Но
что-то заело, и мешок остался на месте. Тихомирова
делала развороты до тех пор, пока злополучный мешок не
полетел на землю. А ведь все это время гитлеровцы
вели бешеный огонь по самолету. Сколько же силы и
выдержки проявили девушки в этом полете!
Прошли годы... Заросли травой окопы, зарубцевались
раны, поднялись из руин села и города. Но ничего не
забыто, ничто не исчезло из нашей памяти...
Несколько лет назад меня пригласили на встречу с
молодежью в Политехнический музей. Огромный зал,
сотни внимательных глаз. Я рассказала о действиях
нашего полка в Крыму и, конечно же, о полетах на Эльти-
ген. Во время перерыва ко мне подошел в фойе
незнакомый человек. Немолодой, с седыми висками, мужчина
волновался, говорил сбивчиво, торопясь:
— Милый, дорогой человек... — Голос его дрожал.—
Я один из тех, кто был в то время на Эльтигене. Дайте
обниму вас... от имени всех, кто остался в живых.
Мы долго стояли молча. Разве передашь словами то,
что творилось тогда в наших сердцах...
Герои Эльтигена! Их осталось немного, легендарных
моряков-десантников. Так и не пришел, чтобы вернуть
Ане Бондаревой шапку, черноглазый старшина второй
статьи. А вскоре не вернулась из полета и сама Аня...
Мне часто приходится встречаться с бывшим
командиром десанта Героем Советского Союза
генерал-майором В. Ф. Гладковым, автором книги «Десант на Эльти-
ген». Во время одной из встреч он рассказал:
— Мои ребята восхищались действиями летчиц.
Услышав знакомый рокот мотора По-2, они поднимались из
окопов и кричали: «Ура, девушки!» А ваши подарки
всегда ложились точно в цель. Сказать, что 1лъ\ были вое-
190

хищены,— мало! Мы поражались вашему мужеству и
воинскому умению... Был у меня в дивизии инженер-майор
Модин. Так он, знаете ли, мечтал найти после войны одну
из девушек вашего полка, голос которой ему особенно
запомнился.,. Жаль, погиб наш майор при наступлении.
...После войны мне пришлось побывать в Пересыпи.
На том месте, где когда-то был наш аэродром, золотятся
под солнцем колосья, а рядом шумит прибой. Я стояла
на берегу моря и, закрыв глаза, вспоминала гул моторов
наших машин, эхо разрывов зенитных снарядов. Я снова
видела родные лица девушек в летных шлемах и думала
о том, что война — это уже история, которая никогда не
должна повториться.
«ВОЗДУШНЫЙ АКАДЕМИК»
Выйдя из метро на улицу, Катя остановилась. В этом
районе Москвы ей приходилось бывать нечасто. Девушка
вскинула на плечо рюкзак и огляделась. Потом
решительно зашагала по тенистой аллее к зданию старинного
дворца, в котором размещалась Военно-воздушная
академия имени профессора Жуковского.
Было это в суровом сорок первом. Катюша Тимченко
спешила на сборный пункт формировавшейся женской
авиачасти. У входа в академию она заметила группу
девушек, снаряженных тоже по-походному. За плечами у
каждой виднелся вещевой мешок. Девушки оживленно
переговаривались, но вдруг смолкли.
— Тише, девочки, Раскова идет,— негромко сказал
кто-то из них.
Катя услышала предупреждение и тоже подтянулась
по-военному. К ним приближалась молодая красивая
женщина в военной форме. Будущие военные летчицы и
штурманы расступились перед Расковой, затем плотно
191

окружили ее. Марина Михайловна сказала несколько
ободряющих слов, улыбнулась, и девчата сразу
почувствовали себя спокойней, уверенней.
Вечером на новом месте Катя долго не могла уснуть.
Пыталась представить себе пока неясное будущее,
вспоминала свою совсем еще короткую жизнь.
...Вот она, девчушка, сидит на чьих-то крепких плечах.
Вокруг шумит демонстрация, гремят оркестры, а над
толпой плывут воздушные шары — синие, красные, желтые.
Закинув голову, Катя следит, как шарики улетают в
небесную синеву...
Позже она так же завороженно смотрела на полет
трепещущего на ветру бумажного змея, сама запускала
в небо модели планеров. Но больше всего ей нравились
дирижабли, неторопливо и важно плывущие в небесном
океане.
Катя не только любовалась их красивым полетом, но
и стремилась узнать, как они устроены. Немало часов
провела она в библиотеке, листая книги о
воздухоплавании, рассматривая в журналах фотографии различных
типов дирижаблей, делая рисунки и наброски в тетрадке.
А когда окончила школу, твердо решила пойти в дири-
жаблестроительный институт, который был создан тогда
в Москве.
Студенческая жизнь, как бурный поток, подхватила
и понесла Катю. Утром она сидела в аудитории и
аккуратно записывала лекции. Потом, совершив переход по
длинному и шумному институтскому коридору, надевала
белый халат и часами разбиралась в показаниях
лабораторных приборов. После этого Тимченко можно было
встретить в аэроклубе: она занималась в группе по
подготовке пилотов. А по вечерам снова письменный стол,
светлый круг от настольной лампы и рабочая тишина,
которая помогает осмыслить сложные расчеты и чертежи,
В институте Катя познакомилась с непоседливой
девчонкой Женей Жигуленко. Они стали неразлучны. Много
192

и серьезно занимались, но успевали и посмотреть новую
кинокартину или спектакль, и побродить по залам
художественной выставки, и сбегать в клуб на танцы,
предварительно принарядившись перед зеркалом...
С началом войны девушки сразу почувствовали себя
повзрослевшими на много лет. Побывав со студентами
своего института на строительстве оборонительных
рубежей и вернувшись в Москву, третьекурсницы Катя
Тимченко и Женя Жигуленко стали обивать пороги
военкомата, райкома комсомола, аэроклуба с просьбой послать их
на фронт. Но всюду им отвечали одно и то же:
— Продолжайте учиться. В армию женщин не берут.
Они не могли с этим смириться. Как это так — не
берут?! Неугомонная Женя предложила отправиться в
Управление Военно-Воздушных Сил Красной Армии.
— В конце-то концов, ^ль\ — летчики или нет? Ведь /лы
же получили звание пилотов в аэроклубе!
Полковник, к которому им удалось «пробиться», был
уже немолод. Выслушав подружек, он, должно быть,
вспомнил свою огневую комсомольскую юность, и глаза
его потеплели.
— Вот что, девушки, я, к сожалению, ничем помочь
не могу. Но дам добрый совет: обратитесь к Марине
Михайловне Расковой. Она формирует женскую
авиационную часть. Желаю удачи...
И надо же случиться такому совпадению: как раз в тот
момент по коридору проходила Раскова. Катя и Женя
взволнованно обратились к ней. Раскова остановилась.
А подруги молча топтались на месте и растерянно
глядели на нее.
Первой заговорила Марина Михайловна.
— Вы, наверное, летчицы. Я угадала?
— ^Аы окончили аэроклуб... летали, прыгали с
парашютом... учимся в институте,— наперебой заговорили
Катя и Женя.
— Короче говоря, собрались на войну?
9 Зак. 1688 193

-Да!
Задав еще несколько вопросов и записав в блокнот
их фамилии, Раскова дала девушкам адрес сборного
пункта: Военно-воздушная академия имени профессора
Жуковского.
Как только Марина Михайловна отошла, острая на
язык Женя пошутила:
— Поздравляю, товарищ Тимченко. Вы уже почти
воздушный академик или, в самом крайнем случае,— доцент.
Обе дружно рассмеялись. Подобное предположение
казалось тогда милой шуткой...
Пролетели месяцы напряженной учебы, и
сформированный Расковой 588-й женский легкобомбардировочный
авиаполк вылетел на фронт. В его составе воевала и
сержант Екатерина Тимченко. Она стала штурманом в
экипаже летчицы Нины Худяковой. На счету у Тимченко
значилось уже девять боевых вылетов. В.тот день, о
котором идет речь, она летела в десятый раз. Сидя в своей
узкой кабине, Катя держала на коленях планшет с
картой и еще раз мысленно «проходила» маршрут. Линия
фронта была отмечена по реке Миус, заданная цель —
под Таганрогом. В момент, когда, по расчетам штурмана,
цель была под самолетом, Тимченко приготовилась
сбросить светящуюся авиабомбу. Но в это время их самолет
внезапно охватила слепящая волна света, поднимавшаяся
от фашистских прожекторов. Одновременно начался
бешеный обстрел.
За время совместных вылетов Катя Тимченко и Нина
Худякова научились быстро принимать нужное решение.
Девушки решили сбросить весь свой груз в один момент
по бившим впереди зениткам.
На какой-то миг после бомбометания вражеские
зенитки умолкли. Однако не успел самолет лечь на
обратный курс, как на него обрушился новый огненный шквал—
194

стреляли слева, справа, сзади... Чтобы избежать прямых
попаданий, нужно было молниеносно менять направление
полета, умело маневрировать. Опасаясь быть
ослепленной прожекторами и потерять пространственное
положение, летчица не выглядывала из кабины. Впившись
взглядом в приборы, она выполняла команды штурмана:
«влево», «вправо»... И тут произошла досадная осечка.
То ли команды штурмана следовали слишком быстро, то
ли Нина Худякова чересчур торопливо реагировала на
них, но только самолет вдруг сорвался в штопор. А
может быть, летчица сделала это преднамеренно?
Катя сразу почувствовала неладное: катастрофически
нарастало зловещее ускорение движения, одновременно
со всех сторон надвигались огромные пылающие зеркала
прожекторов. Машина камнем падала вниз.
«Гибнуть здесь, над вражеской территорией, на
радость фашистам?!» Катя наклонилась к переговорному
аппарату.
— Нина, высота 600... 500...1 Нина, выводи!
В ответ — молчание.
Перед штурманом—ручка управления. Катя могла бы
сама повести самолет, как делала это еще в аэроклубе.
Но она помнила строжайший приказ: «Штурману не
вмешиваться без разрешения летчика-командира в
управление самолетом».
А высота 400... 300 метров...
— Ниночка!
По-прежнему молчание. Не иначе как Худякову
охватило какое-то оцепенение. Больше падать было нельзя!
Катя резко отвела ручку вправо и по диагонали на себя,
а педали перевела в крайнее обратное положение. И
сейчас же куда-то исчезли зеркала прожекторов, а самолет,
милый, послушный У-2, снова полетел по горизонтали!
Зенитки, правда, продолжали обстрел, но разрывы
теперь виднелись значительно выше. Напрасно в тот раз
злобно рыскали прожекторы, потерявшие из виду маши-

ну. Значит, правду говорят, что нет худа без добра! Срыв
в штопор помог самолету вырваться из лап врага.
Катя посмотрела на часы. Машина находилась в
световой ловушке всего три минуты, а девушке они показались
вечностью.
«Все это хорошо, но как чувствует себя Нина?» Не
успела Катя Тимченко подумать об этом, как услышала
невозмутимый голос Худяковой:
— Навигатор, когда же домой?!
— Возьми вправо градусов десять, ну двадцать,— об-
радованно передала штурман и облегченно вздохнула}
раз Нина назвала ее «навигатором»— значит к ней
вернулось чувство юмора, а следовательно, все в порядке.
Катю неожиданно обожгла догадка: наверное, Нина
проверяла ее выдержку и боевые качества, а она, глупая,
сплоховала, и ведь это уже во второй раз...
В один из перелетов на место базирования их экипаж
уклонился от заданного маршрута. Шли на бреющем
полете. Все было нормально, пока на небольшом удалении
друг от друга, слева и справа, не показались два сходных
ориентира. Тимченко заколебалась: какой из них
искомый, и с мольбой взглянула на Нинину спину. Штурман
понимала: летчица знает, но не хочет сказать. Спросила у
нее, а Худякова молчит. Будто Катя и не к ней
обратилась. С досады штурман буркнула наугад: «вправо».
И ошиблась. Правда, тут же сама поняла это. Пришлось
снова корректировать маршрут полета. В результате к
месту назначения прилетели позже, чем полагалось. Кате
было очень неприятно: ведь летчица выполнила ее
команду, понимая, что она ошибочна.
И вот теперь Катя снова допустила неточность, не
проявила нужной выдержки. Летчица наверняка доложит
командованию, какой она плохой боец и никудышный
штурман...
Посадку на аэродроме произвели последними, когда
уже брезжил рассвет. На старте был только один само-
196

пет командира полка. Худякова и Тимченко подбежали
к Бершанской и стали докладывать о выполнении
задания.
— Молодцы, дорогие мои!— похвалила девушек
Евдокия Давыдовна.— Несколько экипажей заявили, что
ваш самолет сбит — видели, как он падает в свете
прожекторов... А сейчас за дело. Предстоит срочная
перебазировка. Все уже вылетели. Я ждала вас, верила, что
вернетесь...
Пробоины в плоскостях самолета и в фюзеляже
считали и заклеивали на новом аэродроме. Что поделаешь,
в пору отступления летом сорок второго аэродромы
приходилось менять, к сожалению, часто...
Техник Зина Петрова, осмотрев машину, даже
присвистнула:
— Настоящее боевое крещение получили девчата!
Много испытаний ожидало еще Катю Тимченко, как
и каждую из нас. Ведь все мы не только воевали, но и
учились, закалялись в боях. А боевой опыт приходил
не сразу.
Дни летели за днями, а Худякова даже не упомянула
о случае вмешательства штурмана в управление
самолетом. Катя уже стала подумывать, что никакой проверки
вообще не было, что Нина ничего не заметила, а вывод
самолета из штопора они осуществили одновременно.
Однако штурман заблуждалась. На Северном
Кавказе в одну из нелетных ночей к самолету Худяковой
подошел недавно приехавший корреспондент. Нина стояла,
прислонившись к машине, и, неторопливо похлопывая
перчатками по ладони, давала интервью. Затем она
переключила внимание корреспондента на Катю, попросив ее
рассказать что-либо поинтереснее. Тимченко пожала
плечами.
— Расскажи, навигатор, как ты штурвал чуть не
вырвала из моих рук,— предложила Худякова.
Катя покраснела так, как умела краснеть только она,
197

человек по натуре застенчивый и совестливый. Но Нина,
смеясь, сжала руку подруге. И у Кати отлегло от сердца.
Она поняла, что все же успешно прошла тогда испытание,
если не на выдержку, то на смелость и решительность,
что летчица благодарна ей за помощь и, наконец, что
Нина — ее верный и настоящий друг.
Катю окликнули, и она, извинившись, отошла от
корреспондента и летчицы. Девушка шла легко, улыбаясь
и напевая что-то. Настроение было прекрасным: наконец-
то все прояснилось и не осталось никаких недомолвок в
их отношениях с Ниной.
А все-таки, какая это сложная и тонкая вещь —
взаимоотношения людей, в особенности при выполнении ими
трудной боевой работы. Как-то произошел в полку и
такой случай, когда командиру пришлось разъединить
экипаж из-за «утраты доверия» летчика к штурману. Две
очень хорошие, храбрые девушки не сработались, не
поняли друг друга-
Худякова была отличным летчиком, но Катя подчас
ловила себя на том, что ее раздражает придирчивость
и насмешливая холодность Нины. Только теперь,
переосмысливая свое к Нине отношение, Катя поняла, что была
несправедлива. Нина вовсе не холодный человек и не
придира. Просто она строгая.
«Давай-ка разберемся»,— сказала себе Катя, как
часто она говорила в моменты самоанализа, устраивая себе
время от времени внутреннюю «чистку». Итак, легче
всего делать себе и людям поблажки, улыбаться и быть
всегда любезной, милой. А жизнь, тем более
фронтовая,— дело нешуточное. Какие могли быть неприятности,
если бы Худякова с самого начала сознательно не
приучила своего штурмана к самостоятельности! Боевая
обстановка с каждым днем усложнялась. В этих условиях
необходимо было самому справляться со своими
обязанностями. И Катя привыкла не надеяться на помощь
летчика, а рассчитывать прежде всего на собственные силы.
198

Экипаж Худяковой — Тимченко стал отличной боевой
единицей. Каждую ночь подруги наносили бомбовые
удары по врагу. В одну из тяжелых ночей памятного
сорок второго года, когда гитлеровские орды,
устремившиеся на Северный Кавказ, достигли района Моздока
и продолжали рваться к грозненской нефти, вместе с
другими вылетел на задание и экипаж Худяковой —
Тимченко. Возле Моздока нашей разведке удалось
обнаружить крупный фашистский склад боеприпасов. Его
необходимо было уничтожить.
Ночь выдалась безлунной, по-южному черной. Наши
По-2 бесшумно подходили к объекту бомбежки. Но
фашисты были начеку Ослепляющие лучи прожекторов
прорезали темное небо. Начали бить зенитные орудия.
Однако Нина Худякова и Катя Тимченко уверенно шли
сквозь огненные разрывы к заданной цели. Расчет
штурмана оказался точным. Бомбы, сброшенные Катей
Тимченко, попали в расположение склада. Страшный грохот
потряс воздух. Сильная взрывная волна подбросила
самолет. Вот это удар! Боеприпасы на земле рвались
непрерывно. Подходили другие самолеты и снова
сбрасывали бомбы. Склад был уничтожен начисто. С той поры
Катю стали считать одним из лучших
штурманов-снайперов полка.
Вспоминается, как однажды в ненастную осеннюю
ночь нам довелось бомбить фашистов в ауле Дигора, где
враг сосредоточил большое количество танков и другой
военной техники. Задача была нелегкой. Мало того, что
фашисты простреливали все подходы к аулу,
расположение его у подножия Казбека было труднодоступным.
Кругом горы. Тут и днем-то развернуться сложно, того
и гляди врежешься в скалы, а о трудностях ночных
полетов и говорить не приходится. Вероятно, поэтому под
покровом ночи враг в ауле чувствовал себя спокойно. Мы
это учитывали и строили свой расчет на внезапности.
Ночной визит советских бомбардировщиков застал
.199

гитлеровцев врасплох. Их зенитные установки молчали*
На земле, еще перед вылетом, мы с Олей Клюевой
договорились с Худяковой и Тимченко, как надежней
обрушиться на мотоколонну, которая, по донесению,
двигалась из аула в ущелье. Условились, что подойдем к цели
на высоте 1200 метров и с планирования на малой высоте
сбросим бомбы.
Нина и Катя вылетели первыми, а я и Оля — через три
минуты. Начав сворачивать к ущелью, /ль\ со штурманом
увидели, как над ним пролился светящийся поток САБ.
Немного погодя на земле раздались взрывы. Взметнулось
пламя пожара.
— Аи да молодцы девчата!—крикнула Ольга.—
Прямое попадание!
Тимченко безукоризненно вывела самолет в заданное
место. Удар был внезапным и ошеломляющим. Мы
с Клюевой действовали не спеша. Оля старалась сбросить
бомбовый груз туда же, где рвались бомбы экипажа
Худяковой — Тимченко. Подходили другие самолеты полка
и тоже метко поражали цель. Фашистская
мотомеханизированная колонна была разгромлена, о чем на
следующий день доложила наземная разведка. За боевую
работу в ту ночь полк получил от командования
благодарность. Особенно отличился экипаж Нины Худяковой —
Кати Тимченко.
Кавказ — благодатная земля для тех, кто живет на
ней, но летать над его горными вершинами — задача не
из легких. Чего стоит только изменчивость погоды!
Бывало, вылетаешь — ночь ясная, ориентироваться легко, на
обратном же пути попадаешь в такой туман, что летишь,
как в молоке, приземляешься при свете ракет. А при
нашей крошечной посадочной площадке малейший
просчет грозил неприятностью.
Вот почему в случае сомнительных метеоусловий ко-
200

мандир полка Евдокия Бершанская направляла самые
опытные экипажи на разведку погоды.
В одну из памятных ночей майор Бершанская,
выпуская первым самолет Худяковой — Тимченко, сказалаа
— Метеосводка говорит о том, что заданная цель
закрыта. Да и у нас, как видите, далеко не ясная погода.
Уточните обстановку. Если она в самом деле скверная,
возвращайтесь с грузом.
Вскоре стало понятно, что надежды на улучшение
воздушной обстановки не оправдываются. И все же
счастье улыбнулось экипажу: цель на какую-то секунду
оказалась в разрыве низкой облачности. Успешно
отбомбившись, самолет вернулся на базу, но приземлиться
девушки не могли. Аэродром был плотно окутан туманом*
Пришлось лететь на запасный аэродром, где в то время
базировался мужской полк однотипных
самолетов-ночников под командованием К. Д. Бочарова. Так Катя и Нина
«открыли» наших «братцев», с которыми в дальнейшем
наша часть завязала крепкую фронтовую дружбу,
которая здорово помогла в нашей общей борьбе.
Как только у «бочаровцев» разнеслась весть о
приземлении девушек, весь личный состав прибежал на
аэродром. Недопустимому скоплению летчиков и
техников вокруг самолета положил конец командир полка.
— Не слишком ли велика охрана для одной машины?
А ну-ка, братцы, по местам!
Но один летчик все-таки остался с девушками и
«продежурил» у машины всю ночь.
— Игорь Семиреченский,— представился он и
больше не проронил ни слова, только смотрел на Нину
Худякову блестящими черными глазами, смущенно улыбался
и вздыхал.
«А парень не очень-то разговорчивый»,—подумала
Катя, с любопытством глядя на летчика. Ее смешило, что
до самого отлета летчик буквально по пятам ходил за
Ниной.
201.

Вернувшись в часть, девчата поведали о своих
приключениях. Катя Тимченко, подтрунивая, стала
рассказывать о Нинином «молчаливом рыцаре», но, взглянув на
подругу, осеклась. Нина не была расположена шутить на
эту тему.
А Игорь Семиреченский стал при случае появляться
в полку. В его присутствии Нина напускала на себя
безразличие и не скупилась на шутки в адрес своего
«молчаливого рыцаря». Но Игорь никогда не обижался на
Нину, он только ласково улыбался ей. Постепенно и
девушка стала с ним приветливее, она явно скучала, когда долго
не видела своего друга. Нас очень трогала скромность
Игоря, его преданность Нине, а когда мы узнали, что
Игорь является одним из самых отважных летчиков
полка, то стали уважать его еще больше.
В середине февраля 1943 года в станице Джерелиев-
ской, под Краснодаром, после очередного
перебазирования женский полк оказался рядом с «братцами-боча-
ровцами», Они относились к нашим девушкам с
товарищеским вниманием и теплотой. Частенько вспоминали они
первое появление на их аэродроме Нины Худяковой и
Кати Тимченко. Многие признавались, что, по их понятию,
образ нашего штурмана близок образу Катюши из
знаменитой песни: «Так и представляешь себе, как она в
белом платье идет по саду среди расцветающих яблонь и
груш. Такая скромная и милая Катюша, конечно, сумеет
сберечь любовь, как об этом поется в песне...»
Наверное, «бочаровцы» были правы. Я же от себя
хочу добавить, что наша Катя умела беречь и родную
землю. Ей не страшны были непогода, огонь вражеских
зениток, угрожающий свет прожекторов.
Однажды над целью в районе поселка Красный
Октябрь экипаж Худяковой — Тимченко попал в сложный
«переплет». Моросил дождь со снегом, цель была
закрыта сплошной облачностью. Худякова вела машину по
приборам. Штурман напряженно смотрела вниз, но земля
202

казалась окутанной белой пеленой. «Что если ветер в
облаках изменился и отнес самолет в сторону от
маршрута?» Нельзя сбрасывать бомбы, не узнав точно, куда
прилетел. И девушки, решив пробить облачность, ввели
самолет в густое белое «молоко».
Когда находишься в слепом полете в облаках, время
тянется очень медленно. В такой ситуации ни в коем
случае нельзя доверять собственным ощущениям. Только
часы, компас, указатель скорости становятся твоими
надежными помощниками. Худякова выдерживала режим
полета. Тимченко следила за показаниями приборов и
время от времени напряженно оглядывалась вокруг: не
появится ли «окошко» в облаках, не мелькнет ли огонек
внизу под ними. На высоте 300 метров экипаж пробил
облачность и продолжал держать курс в глубь
территории противника. Для врага было полной неожиданностью
появление самолета в такую скверную погоду и на столь
небольшой высоте.
Пока фашисты опомнились, девушки благополучно
отбомбились. Но самое трудное было еще впереди. После
успешного выполнения задания и выхода из зоны
обстрела нервное напряжение спадает и человек невольно
расслабляется. Тут-то и подстерегают экипаж различные
неожиданности. Поэтому надо обязательно держаться
настороже до самого конца полета.
Катя и Нина снова летели в облаках. Высунув руку за
борт, штурман обнаружила, что кабина обледенела. Весь
самолет покрылся коркой льда. Ледяной панцирь делает
машину тяжелой, она теряет летные качества. Надо быть
большим мастером, чтобы в таких условиях привести
самолет на аэродром.
Двадцать минут обратного полета показались
девушкам вечностью. И все-таки, несмотря на неблагоприятные
условия, они подошли к аэродрому в точно рассчитанное
время.
— Справа вижу разрывы в облачности,— сообщила
203

Тимченко.— Возьми на пять градусов вправо. Так,
хорошо!
Самолет снизился, и Катя дала курс на свою точку.
Искусство летчика помогло экипажу выйти из
труднейшего испытания. И еще, конечно, слаженность в работе,
взаимное доверие летчика и штурмана.
Вскоре Катю Тимченко назначили штурманом звена.
Свой опыт она передавала теперь недавно прибывшим
девушкам, которые начинали осваивать штурманскую
службу и выполняли первые боевые вылеты. Летала Катя
и с начинающими летчицами и всегда старалась научить
их верить в штурмана, работать с ним слаженно...
Стоял февраль 1944 года. Наш полк принимал
активное участие в боях за освобождение Керченского
полуострова. Как-то экипаж Худяковой — Тимченко вылетел
на задание в район станции Багерово. Сильный ветер
затруднял полет, видимость была плохая, а на подступах
к железной дороге машина попала в зону сплошного
зенитного огня. Я вылетела через несколько минут. Мь\
с молодым штурманом Сашей Поповой внимательно
следили за идущим впереди самолетом. Казалось,
прорваться к цели было невозможно. Но все экипажи стремились
йо что бы то ни стало разбомбить фашистские эшелоны.
— Обойдем их с тыла,— предложила Тимченко
Худяковой.
Выполнив задуманное, девушки, однако, снова попали
в лапы прожекторов и под огонь зениток. И все же враг
немного запоздал. Летчица убрала газ, штурман дала
команду держать боевой курс и начала целиться.
Сбросила бомбы, увидела пламя пожара. Цель была накрыта!
Фашистские зенитки захлебывались от ярости, но уже
горели цистерны, рвались боеприпасы...
Вскоре после этого вылета Екатерина Тимченко была
принята в члены партии. Получая партийный билет, она
поклялась быть достойной высокого звания коммуниста.
К моменту вступления в партию Катя произвела более
204

430 ночных вылетов, не раз отличилась в боях и уже была
награждена тремя правительственными наградами.
И вдруг случилась беда. Девушка заболела.
Предстояла операция аппендицита, и ей пришлось расстаться с
полком. Болезнь осложнилась, и к нам Катя Тимченко
больше не вернулась. А вскоре мь\ узнали, что она
решила навсегда связать свою судьбу с военной авиацией и
поступила в Военно-воздушную инженерную академию
имени профессора Жуковского. Ничего удивительного в
этом не было. Екатерина Тимченко была опытным
воином, человеком с ярко выраженными инженерными
способностями и с горячей любовью к авиации. Она хорошо
разбиралась в технике. В часы отдыха в полку, когда
каждая из нас занималась своим любимым делом, Катю
можно было.видеть за сложными математическими
вычислениями.
Лишь позже я узнала, какое упорство и твердость
характера нужно было проявить Кате, чтобы достигнуть
желанной цели. На фронте девушки-авиаторы сумели
отлично проявить себя и развеяли существовавшие кое у
кого предрассудки насчет неспособности
представительниц слабого пола к солдатской службе.
Все это так. Но вот сможет ли женщина себя
по-настоящему проявить в научной военной должности? Такие
сомнения были, в частности, и у одного из профессоров
академии. Чего греха таить: на лекциях он
недоброжелательно поглядывал в сторону Тимченко.
«Ничего,— успокаивала себя Катя.— Я занималась в
аэроклубе, училась в институте, когда потребовалось,
сражалась с врагом в воздухе, теперь стала слушателем
академии и по успеваемости не отстаю от мужчин. Но
этого, видимо, мало. Придется стать одной из лучших
среди слушателей своего курса. Что ж, добьюсь-и этого».
Особенно серьезно Катя Тимченко готовилась к
экзамену по «мужскому» предмету — теории машин и
механизмов. И получила «отлично». Профессор перелистал
205

Катину зачетку, увидел пятерки по математике,
сопромату и сказал:
— Что ж, поздравляю, молодец! Очень рад, что
ошибся. У вас явные задатки ученого...
...По тенистой аллее Петровского парка, направляясь
к зданию старинного дворца, в котором размещается
Военно-воздушная академия имени профессора
Жуковского, идет высокая, стройная женщина в военной форме —
подполковник-инженер авиации, кандидат технических
наук, доцент Екатерина Павловна Тимченко-Оксентюк.
А тридцать лет назад даже предположение, что Катя
станет доцентом, казалось нам просто шуткой...
ВЫСОТА
Николай помог жене одеться, и они вышли из дому.
Уже смеркалось. Идти пришлось далеко, несколько раз
их останавливали патрули. К вечеру канонада затихла, да
и ружейная пальба стала как будто слабее. Вот и
родильный дом. Машу приняли под опеку заботливые нянечки,
а Николаю посоветовали несколько часов погулять по
городу. С тревогой поглядев на жену, он нехотя вышел
на улицу.
Высоко в небе зажигались первые звезды. Со стороны
Крещатика слышались частые выстрелы. Где-то за
Днепром изредка ухала пушка. На город опускалась ночь...
Когда Николай вернулся в роддом, ему сообщили, что
родилась дочь. Потом нянечка вынесла небольшой
сверток, туго завернутый в серенькое одеяло. Девочка
открыла глаза. И были они голубые, как небо.
-— Вся в меня,— гордо сказал отец.— Молодец,
Маша.
206

В это время окно, выходящее на улицу, неожиданно
озарил желтый свет сигнальной ракеты, затрещали
выстрелы.
Ребенка поспешно унесли..;
Детство Ларисы тесно связано с авиацией. Отец ее
работал слесарем в авиационной мастерской. На стоянке
вокруг самолетов и ангаров девочка рвала цветы, плела
венки, пела свои нехитрые песенки. Иногда забредала и
на летное поле. Тогда кто-нибудь брал ее за руку и
отводил к отцу в мастерскую.
— Ты бы, Николай, присматривал за ней. Неровен час
ушибут девчонку...
Удивительно ли, что, получив аттестат зрелости и
устроившись на обувную фабрику, Лора, не раздумывая,
направилась в аэроклуб.
Домой прибежала радостная, возбужденная.
— Папа, я буду летчицей.
— Что ж, дочка. Когда поступала, меня не
спрашивала. Теперь советовать поздно. Скажу одно: не женское
это дело. Впрочем, кто знает... Сейчас и не такое
случается.
— Та як же ты полетышь? Ты ж гляды высоко не ли-
тай, а то вбьешься,— запричитала бабушка.
— Ладно, бабуся, буду летать пониже...
Самолет надо знать досконально. Малейшая
неисправность может стоить летчику жизни. А сколько частей в
самолете! Сразу не запомнишь. Да и названия все какие-
то мудреные, нерусские, но звучат красиво: элерон,
лонжерон, фюзеляж.
...Наступила весна. В один из дней курсантов наконец
вывели из тесных классов на просторный аэродром к
самолету. Но что это? Самолет был установлен «на штырь».
Это означало, что продолжается наземная подготовка,
И снова курсанты осваивали «коробочку», учились управ-
207

лять рычагами и рулями, а это почти то же, что и учиться
плавать, лежа поперек скамейки. Но ничего не
поделаешь, таков порядок...
Лариса Розанова была единственной девушкой в
группе. Старозаветная «мудрость» оставила грядущим
поколениям немало обидных пословиц и изречений,
принижающих женщину как человека. Никто, естественно, не
вспоминал их вслух при Ларисе, но порой ей казалось,
что даже у инструктора проскальзывают элементы
предвзятости. «Он наверняка считает себя неудачником,
поскольку именно в его группу попала девушка. А
курсанты только и ждут, когда сделаю ошибку,— с горечью
думала Розанова.— Не дождетесь, голубчики! Я буду
летать не хуже других!»
Она снова шла к самолету, пробовала с закрытыми
глазами ориентироваться во всех приборах и деталях.
И произошло чудо. Голос инструктора Станислава
Шевченко становился все мягче и теплей. А Лариса,
накапливая опыт, волновалась все меньше и все реже
делала ошибки.
Она оказалась в первой десятке курсантов аэроклуба,
которым было разрешено начать самостоятельные
полеты, и была счастлива.
Трудно сравнить с чем-нибудь состояние летчика в
свободном полете. Вокруг тебя беспредельные просторы.
Внизу проходят редкие облака, а еще ниже, как
огромная рельефная топографическая карта, взору
открывается земля.
Но романтика — романтикой, а самостоятельные
полеты требуют от летчика полного напряжения его воли,
обостренного внимания, быстроты, сообразительности.
Мало ли какие случайности подстерегают в воздухе.
Всего не предусмотришь. И оказавшись один на один с
непредвиденным случаем, придется полагаться только на
себя. Как ни велико было внутреннее ликование от
сознания, что она уже близка к достижению заветной цели,
208

девушка старалась сдерживать себя и не очень проявлять
перед товарищами свою радость.
На другой день она явилась на аэродром точно по
расписанию. Первый ее полет прошел благополучно.
Выслушав инструктора, который советовал быть еще
внимательней, Розанова вырулила на стартовую площадку для
второго полета.
Выполнив положенные упражнения, она пошла на
посадку. Внизу увидела приземляющийся самолет. Ларисе
следовало взять правее, но она решила, что времени
вполне достаточно, чтобы идущий впереди самолет успел
зарулить с посадочной площадки.
На пробеге обе машины столкнулись...
Самообладание покинуло Ларису. Не помня себя,
выскочила она из кабины и бросилась бежать...
Летчица не испытывала никакой физической боли —
она ничуть не пострадала. Но моральная травма была не-
стерпимой.
«Все погибло! Никаких оправданий мне нет. Во всем
виновата только я одна. Какой я к черту летчик! Теперь
меня с треском отчислят из аэроклуба. И поделом! Да
и не буду я дожидаться этого. Надо уйти самой. Бежать,
бежать без оглядки, куда глаза глядят!»
Далеко за летным полем девушка рухнула в густую
траву и зарыдала, уткнувшись лицом в землю.
Итак решено: надо бежать. Но как уйти отсюда
сейчас? На ней летный комбинезон. Не пойдешь же в нем
через весь город. А платье осталось в чемоданчике,
в раздевалке. Пойти туда — ребята подымут на смех...
Придется подождать, пока закончатся полеты и все
уйдут...
Послышались приближающиеся шаги. Это товарищи
разыскивали беглянку. Курсанты хотели знать, не ранена
ли она, как ее самочувствие.
Ей сказали, что на старте ее ожидает инструктор.
Нет, она не пойдет! Зачем ей идти?..
20?

Ребята поняли состояние молодой летчицы, оставили
ее одну.
Дождавшись темноты, Лариса побрела в город, не
заходя на аэродром. Так в летном комбинезоне она
долго бродила по затихшим улицам и только в полной
темноте притащилась домой усталая, разбитая, внутренне
опустошенная.
Дома ее ожидали командир отряда и инструктор.
Первой мыслью Ларисы, когда она услышала
страшное слово «война», было — немедленно идти в
военкомат и проситься на фронт. За плечами у нее были курсы
пилотов Киевского аэроклуба и Херсонская летная
школа. Она не только имела знания, необходимые военному
летчику, но и освоила штурманское дело, получила
звание инструктора-летчика, уже подготовила три группы
курсантов к поступлению в летную школу и продолжала
работать в Московском аэроклубе, готовя новые кадры
для военных авиационных школ.
В военкомате пришлось выслушать короткий, но
категоричный отказ. Оставив на всякий случай заявление с
просьбой об отправке на фронт и попросив дать ему
ход, расстроенная Лариса зашагала домой.
1 августа Московский аэроклуб был эвакуирован в
Рязанскую область. Началась работа на новом месте.
А сводки с фронта становились все тревожней, враг
приближался к Москве. Валя Гвоздикова, Аня Демченко и
Лариса Розанова снова обратились в военкомат, и снова
получили отказ.
Наконец в начале октября девчат вызвали в
Московский совет Осоавиахима. В кассе аэроклуба на всех троих
оказалось только 60 рублей и 80 копеек. Нечего было
и думать, чтобы на эти деньги нанять подводу до
станции, а затем приобрести три железнодорожных билета.
До станции предстояло пройти 25 километров. Это не
210

смутило девушек, и ночью они отправились в путь.
Стояла глубокая осень, ноги увязали в грязи, моросил дождь,
холодный ветер пронизывал до костей. И все же девушки
добрались к утру до станции Кремлево.
В Москве они узнали, что известная летчица Герой
Советского Союза Марина Раскова формирует
авиационный женский полк.
Ларису Розанову зачислили в штурманскую группу.
Узнав об этом, она запротестовала: ей хотелось летать
летчицей. Но рапорт был оставлен без последствий. На
вторую просьбу девушка тоже не получила ответа.
И только после третьего рапорта ее вызвала к себе
Раскова.
* Она выглядела очень усталой.
— Женщин-штурманов у нас мало,— услышала
Лариса.— Вы окончили курс штурманского дела и имеете опыт
и навыки обучения молодых курсантов. Вам придется
обучать неопытных штурманов в боевой обстановке,
Я считаю, что вы принесете больше пользы здесь. Чем
скорее молодые штурманы освоят свою специальность,
тем скорее и вы попадете на фронт.
Потом, видимо желая смягчить впечатление от
сурового отказа, Марина Михайловна добавила уже более
мягко:
— А выбирать специальность будете после войны...
Учеба наша протекала главным образом в Н-ске-j
Здесь я впервые встретилась с Ларисой Розановой.
По окончании курсов при школе Ларису назначили
штурманом эскадрильи, в которой служила и я. Здесь мы
с ней и подружились.
Боевой счет эскадрильи открыли командир эскадрильи
Сима Амосова и штурман эскадрильи Лариса Розанова.
Страха в первом полете Лора не ощущала, не было
211

даже тревоги за себя. Она летела с таким чувством,
будто впереди ждет какое-то интересное приключение и
любопытное зрелище.
Впервые страх заполз в ее душу на пятом полете,
когда она находилась над Матвеевым курганом. Здесь их
обстреляли из крупнокалиберного пулемета. Но
состояние страха длилось всего какую-то долю секунды, когда
к самолету потянулись линии трассирующих пуль. Как
только Лариса заметила, что линии эти проходят мимо,
не задевая их машины, страх прошел, и она рассмеялась:
«Оказывается, не всякая пуля ранит». Но вскоре Лора
убедилась и в другом: не всякая вражеская пуля
пролетает мимо.
Розанова дружила с Верой Тарасовой, штурманом
другой эскадрильи. В первый же боевой вылет самолет
Веры и Любы Ольховской не вернулся на свою базу.
Это был страшный удар для Ларисы. С Верой они
учились в летной школе, потом переписывались, в полку
встретились снова и еще больше сдружились... Ужаснее
всего было то, что никто не мог сказать ничего
определенного о случившемся.
И только значительно позже, когда шли бои на
Кавказе, Лариса услышала от пехотинцев, что в июне 1942
года они наблюдали в районе Донецка, как падал сбитый
советский самолет По-2. «Самолет попал под сильный
обстрел вражеских зениток,— рассказывали бойцы.— Он
резко пошел на снижение. Мы подумали, что летчик,
наверное, убит. Но, даже падая, самолет держал курс на
восток, к своим. А обстрел продолжался. Помочь мы
ничем не могли. Самолет не дотянул до своей территории
и остался недосягаемым для нас. Экипаж, скорее всего,
погиб».
По всем признакам это и был самолет Любы
Ольховской и Веры Тарасовой.
212

На очередное боевое задание я вылетала с Ларисой
Розановой. Нам предстояло бомбить скопление
противника на одном из участков фронта.
Подробно изучив маршрут, мы разобрали все
возможные варианты подхода к цели и отхода от нее,
уточнили метеоданные, проверили подвеску бомб.
И вот s\b\ в воздухе. Плавно набрали высоту. Прошли
линию фронта. Нас встретила полнейшая тишина: ни
выстрела, ни ракеты, ни огонька.. Уж не сбились ли с
курса? Нет — вот извилистая линия реки, все правильно.
Скоро цель. Штурман еще раз проверила все расчеты,
сличила карту с землей. Все в порядке.
Осветив местность с помощью САБ, Лариса спокойно
и тщательно прицелилась и сбросила все бомбы серийно.
Мы еще не успели услышать разрывов, как в небо
взметнулись четыре прожекторных луча и цепко схватили наш
самолет. Огненными шарами вокруг машины вспыхнули
разрывы снарядов. Это был один из первых моих боевых
вылетов. Я на секунду растерялась и машинально отжала
ручку управления. Самолет клюнул и стал пикировать...
А Лора Розанова мгновенно оценила обстановку:
приборы показывали, что через несколько секунд мы
врежемся в землю. Будучи летчицей, она поняла мое
состояние и схватилась за ручку управления. Самолет снова
принял горизонтальное положение.
Я очнулась от оцепенения и начала выполнять
противозенитный маневр, а Розанова подавала команды:
— Влево! Вправо! Разрывы подходят все ближе.
Держи скорость! Скорость! Еще вправо! Быстрее
маневрируй!
Самолет вздрогнул. Это было прямое попадание...
Уже несколько больших рваных дыр зияли в плоскостях.
А /лъ\ продолжали метаться то вправо, то влево.
Розанова следила за землей и воздухом, она подавала команды.
Я действовала, как автомат. Ни волнения, ни страха уже
не чувствовала. Гитлеровцы остервенело продолжали об-
213

стрел. На бархатно-черном фоне ночного неба в
перекрестье голубых лучей метался наш маленький По-2,
похожий на серого ночного мотылька, метался, пытаясь
вырваться из смертельных щупальцев прожекторов.
Высота была менее тысячи метров, скорость небольшая,
и снаряды, нацеленные с упреждением, проходили пока
мимо. Отдав ручку от себя, я резко увеличила скорость,
и мы ушли в сторону вражеского тыла. Немецкие
зенитчики, видимо, решили, что мы подбиты и идем на их
территорию сдаваться в плен. Огонь прекратился, лучи
прожекторов и огненные трассы были перенесены на другие
самолеты.
Оказавшись далеко за линией фронта, в тылу врага,
мь\ развернулись и взяли курс на свой аэродром.
— Молодец, Маринка, справилась!— услышала я в
переговорной трубке голос Ларисы.
¦— Это ты, Леся, молодец! Вот мы и получили боевое
крещение!
Для меня тот полет явился действительно боевым
крещением, хотя по счету он числился семнадцатым.
Обратный путь был нелегок. Искалеченный самолет
плохо слушался рулей. К тому же испортилась погода,
резко ухудшилась видимость, а до аэродрома было еще
далеко.
— Дотянем ли?— спрашиваю штурмана.— Так ли
идем? Проверь курс! Верны ли расчеты?
— Хорошо, перепроверю.
— Почему не виден маяк?
— Мариночка, все хорошо. Это видимость плохая, вот
в чем дело. Держи курс,— подбадривала меня Лариса.
...Много лет прошло с той поры. Случалось в моей
жизни разное. Бывали ситуации, когда приходилось
задавать самой себе вопрос, выдержу ли еще один
немыслимо трудный переход. В такие моменты я всегда
вспоминала свою подругу Ларису Розанову и ее слова: «Держи
курс, Маринка. Все в порядке!..»
214

Но вот, наконец, и аэродром. Только уже совсем близ-
о подлетев к нему, мы увидели тусклый свет приводного
лаяка-прожектора. Перед третьим разворотом я помига-
ia бортовыми огнями, запрашивая разрешения на посад-
:у. Внизу зажглись фонари «летучая мышь»,
обозначавшие посадочный знак. Огни все ближе, и вот самолет
юснулся колесами грунта.
Когда я, зарулив на заправочную полосу, выключила
лотор, мы обе несколько минут сидели не шелохнувшись
\ своих кабинах. Силы нас покинули. Потом постепенно
|ришли в себя, выбрались из кабин и зашагали на
сомандный пункт.
Евдокия Давыдовна Бершанская встретила нас, как
эодная мать. Наш успех обрадовал ее не меньше, чем
iac самих. Еще бы! Мы, ее питомцы, не растерялись,
:правились в сложной обстановке. А о том, что обстанов-
са была не из легких, Бершанская уже знала из докладов
дернувшихся раньше нас экипажей. Они видели, в какой
переплет мы попали над целью.
В начале июля сорок второго года мы базировались
в станице Ольгинской. Отсюда далеко на горизонте
можно было различить неясные очертания Ростова-на-Дону*
Тяжелые немецкие бомбовозы, делая один заход за
другим, обрушивали на город тонны фугасок и
зажигательных бомб. От глухих разрывов вздрагивала земля.
Черные густые клубы дыма поднимались к небу. Это горел
Ростов, а там до войны жила мама Ларисы Розановой.
И хотя Лора знала, что матери сейчас нет в том аду (она
работала вольнонаемной в воинской части), девушка
очень страдала. Ей до слез было жаль этот красивый,
зеленый, уютный, такой дорогой сердцу город...
Там, в Ольгинской, для Розановой свершилось
важнейшее событие в жизни — ей вручили партийный билет.
В январе 1943 года Лариса снова попыталась осуще-
215

ствить свою мечту стать летчицей. На этот раз просьбу
ее удовлетворили, она была назначена командиром
звена.
На Кубани ранней весной все дороги превращаются
в сплошное жидкое месиво. На аэродроме появились
огромные разводья, остановился весь транспорт. Ни одна
машина не могла стронуться с места. Прекратили
действия артиллерия и танки. На фронте наступило временное
затишье.
Для боевой работы авиации, как известно, нужны
бомбы, бензин. А подвоза не было. В батальоне
аэродромного обслуживания кончились продукты. Уже в
течение нескольких дней личный состав полка питался одной
кукурузой. Не было ни хлеба, ни соли.
Бершанская вызвала летчиц и разъяснила, что нужно
вылететь на аэродром Кропоткин, получить там муку,
крупу, соль, сахар, взять бомбы и бензин.
С огромным напряжением ^аь\ вырулили самолеты по
грязи и поднялись в воздух. Прибыли в Кропоткин,
загрузили машины. Звену Розановой пришлось везти бензин.
Каждый самолет брал с собой десять канистр весом по
20 килограммов. Канистры прикрепляли по три штуки на
каждую плоскость да в заднюю кабину — еще четыре.
Летчик был со всех сторон окружен бензином. Нагрузка
на самолет получилась большая, лететь надо было с
особой осторожностью, бреющим полетом, на высоте
3—5 метров от земли. А главное — от нас требовалась
исключительная внимательность. Неровен час, вывалится
из-за облаков немецкий истребитель, и тогда достаточно
одной пули, чтобы взорвать самолет. Но летчицы
справились и с этим заданием. Каждый экипаж в тот день
сделал по три вылета.
А ночью Лариса со штурманом эскадрильи Верой Бе-
лик вылетела бомбить фашистскую технику в станице
Славянская.
В конце апреля 1943 года техник звена Галя Пилипен-
216

ко снаряжала своего командира Ларису Розанову в да*
лекий путь, в тыловой город Армавир. Ее самолет уже
давно выработал положенный ему ресурс, мотор был
старый, через прокладки во всю хлестало масло,
подтекал бензобак. Золотые руки техника, казалось, сделали
все возможное для продления жизни мотора, но в
аэродромных фронтовых условиях добиться большего было
нельзя. Требовалось срочно перегнать самолет в полевые
авиаремонтные мастерские (ПАРАД) к верному другу всех
летчиков опытному инженеру Федору Степановичу Ба-
буцкому. Пилипенко радовалась за своего командира,
радовалась, что Лариса немного отдохнет в сравнительно
спокойных условиях прифронтового тыла. Только иногда
Галю мучила тревожная мысль: «Дотянет ли командир
на такой развалюхе до ПАРМа, ведь покрыть надо двести
километров».
Опробовав мотор, Лариса подала сигнал «убрать
колодки», приветливо взмахнула рукой и дала газ. Первый
раз за время войны она покидала полк.
Полет продолжался больше двух часов. Наконец
показался Армавир. После маленьких взлетных площадок
городской аэродром показался Ларисе просто
необозримым. У ангара ее ожидали техники ПАРМа, и летчица
зарулила прямо к ним.
Чуть в стороне Лариса увидела автобус, который
отвезет ее на отдых. Дверь автобуса была гостеприимно
открыта. На переднем сиденье она заметила техника своего
полка Сашу Платонову, а рядом инженер-капитана в
синей шинели. Поздоровавшись на ходу, Лариса прошла
прямо к начальнику ПАРМа инженеру Федору
Степановичу Бабуцкому. Четко доложив о прибытии, она вручила
Бабуцкому формуляр и другую документацию на
самолет. После доклада начались обычные расспросы: как
идут дела в полку, что нового, как воюют девушки?
Закончив расспросы, Бабуцкий предложил летчице
пройти в автобус и дал команду отправляться.
21?

— Прежде всего пообедаем, потом вы отдохнете,—
сказал Федор Степанович,— а завтра вам, товарищ
Розанова, предстоит работенка. Не откажетесь?
— Буду рада. А что за работенка, если не секрет?
— Да тут одного капитана надо подбросить в Грозный.
— Батюшки, какая же это работенка! Одно
удовольствие,— засмеялась Лариса.
— Ну, в таком случае позвольте познакомить вас с
инженером Литвиновым. Вот-с, прошу любить и
жаловать, инспектор из штаба воздушной армии.
С переднего сиденья поднялся капитан, представился:
— Илья Литвинов.
— Очень приятно. Лора Розанова,— заметно
смутившись, протянула новому знакомому руку.
Литвинов, словно не заметив волнения девушки,
начал расспрашивать, есть ли у нее здесь знакомые и где
она думает остановиться. Лора ответила, что в Армавире
живет мама ее однополчанки Сони Бурзаевой, что все
девушки, которым приходится перегонять самолеты на
ремонт, всегда останавливаются там и она тоже надеется
устроиться у Бурзаевой. Молодые люди разговорились
и незаметно доехали до места. Из машины они выходили
уже как старые знакомые.
В конце обеда Бабуцкий, которого молодежь
называла «батей», предложил:
— А не устроить ли нам, товарищи, в честь прибытия
представительницы прекрасного пола коллективный
поход в театр? Кстати, сегодня «Платон Кречет» Корнейчука,
и в пьесе есть замечательная женская роль.
Предложение «бати» всем понравилось. Литвинов
попросил разрешения сопровождать Ларису в театр и зайти
за нею. Розанова ссылалась на усталость. Но инженер-
капитан так просил не огорчать его отказом, а взгляд его
был так красноречив, что Лариса заколебалась.
— Ну, хорошо,— наконец сказала она,— если не
просплю, встретимся у входа в театр.
218

На тихой улочке, в зарослях сирени и желтой акации
примостился маленький домик в три окошка с резными
ставнями. Рядом с ним ворота с калиткой. Нужно
потянуть за веревочку, поднимется железная щеколда, и
тогда, открыв калитку, попадешь на заросший молодой
травкой двор, увидишь маленькое крыльцо. Лариса без труда
нашла по адресу этот домик. В нем жили мать Сони Бур-
заевой с младшей дочерью. В тесной уютной квартирке
с геранями на окнах, с чисто выскобленными полами ее
встретили как родную. Сонина мама сразу принялась
хлопотать с самоваром, поминутно отрываясь, чтобы
расспросить о Соне. Выпив чашечку чаю, Лариса попросила
извинения и прилегла отдохнуть.
После спектакля Лариса и Литвинов вышли из театра
и решили побродить по незнакомому городу. Было
темно, и они долго блуждали по улочкам. Только далеко за
полночь Литвинов привел Ларису к домику Бурзаевых.
Здесь они и расстались.
Ровно в восемь утра Розанова была на аэродроме.
У самолета ее уже ждал Литвинов. Она села в кабину
пилота, инженер-капитан—в кабину штурмана. Полет
длился недолго и прошел вполне успешно.
В Грозном у капитана было много дел, и Лариса
подолгу оставалась одна. На фронте она привыкла
выпадавшие свободные часы использовать для сна. Это
называлось «добирать» упущенное. Но теперь многое
изменилось. Лариса уже не могла спать, как прежде. Она
узнала, что такое бессонница. А виновницей этому была
встреча с Ильей...
Срок командировки окончился, и Лариса должна была
перебросить Литвинова обратно в Армавир, а затем в
Краснодар. Перед вылетом в Армавир оба пришли на
аэродром задолго до назначенного часа и, пока техники
готовили самолет, прохаживались по зеленому полю. Не-
219

заметно для себя они уходили все дальше и дальше.
Илья взял Ларису за руку и, справившись с волнением,
сказал о самом главном, о том, что он ее любит.
В полку даже самые близкие подружки ничего не
знали о возникшем у Ларисы большом чувстве.
В боях за Кубань Розанова совершила много боевых
вылетов. Летала она со штурманом Лелей Радчиковой.
Внешне все шло, как раньше. Но однажды на аэродром
с треском влетел запыленный мотоцикл. Мотоциклистом
оказался капитан Литвинов. У него были считанные
минуты свободного времени, и ему нужно было повидаться
с Ларисой. Пока Литвинов носился от одного самолета к
другому, Лариса выруливала на старт. Капитан подъехал
к ее самолету в тот момент, когда летчица выключила
мотор и двинулась было на КП, где собирался летный
состав. Только тут она заметила Илью. Но поговорить им
не удалось...
В тот день, вернувшись с боевого вылета, я подошла
к Ларисе и спросила, что вызвало столь необычный визит
капитана. И Лариса открыла мне свое сердце. Я
услышала о ее встрече с Литвиновым в Армавире, о полете
с ним в Грозный и о возникшем у них серьезном чувстве.
Я искренне порадовалась за подругу и пожелала ей
большого счастья.
Через несколько дней Илья Литвинов снова приехал
в полк. На этот раз он, кажется, проверял работу наших
«вооруженцев». Розанова в ту ночь выполняла боевые
задания и, хотя капитан долгое время находился на
старте, им так и не удалось встретиться. Только утром после
полетов мы увидели их вместе в нашей столовой.
Девчата немедленно окружили Илью и Ларису и произнесли
тост за их крепкую дружбу и здоровье, за их совместное
счастье после войны...
220

На смену жаркому лету 1943 года пришла слякотная
л ненастная осень. Часто весь горизонт застилало
сплошным туманом, над головой стояла тяжелая
непроницаемая облачность, иногда моросили унылые дожди. В таких
метеорологических условиях начались бои за
освобождение Тамани. Здесь нас со всех сторон окружала вода:
: севера подступало Азовское море, с востока — Тем-
эюкский залив, с юга — Ахтанизовский лиман, а с
запада — Таманский залив. Часто бывало, что туман застилал
территорию, нужную для ориентировки, и невозможно
было понять, где туман, а где вода. Тогда у нас и
родилась поговорка:
Это, братцы, не туман,
Это море да лиман...
Ларисе Розановой в такую погоду предстояло
совершить свой пятисотый боевой полет. Ей со штурманом
Лидой Лошмановой поручили бомбить вражескую технику
на окраине Тамани. Подлетев к Таманскому заливу,
девушки увидели сплошную белую стену. Как быть? Не
возвращаться же в такой торжественный день, не
выполнив задания!
Решили пересекать залив вслепую. Было жутковато*
К счастью, уже через несколько минут они увидели в
разрывах тумана город и полыхавшие в нескольких
местах пожары.
«Молодцы дневные бомбардировщики,— подумала
летчица,— поработали на славу!»,— и уверенно направила
свой самолет на западную окраину Тамани, туда, где
согласно разведданным было замечено скопление
немецких танков и техники. Но ударили зенитные пушки.
Заградительный огонь был таким плотным, что пришлось
отвернуть.
Попробовала подойти к цели с другой стороны, но
и там ее встретил такой массированный огонь, что
прорваться сквозь него не было никакой возможности.
221

Тогда Розанова решила выключить мотор и бесшумно
планировать на цель. Она надеялась, что противник не
заметит в темноте ее маневра. И хитрость удалась.
В ночь на 24 декабря 1943 года экипаж Ларисы
Розановой — Марии Ольховской *, вторично вылетев на
задание, попытался подойти к цели со стороны вражеского
тыла. Девушки успешно выполнили задуманное. Но
самолет тут же был схвачен прожекторами. Зенитки врага
открыли огонь. Розанова взяла курс на свою территорию,
однако в мотор попал осколок снаряда. Мотор заглох.
Машина стала терять высоту. Шедшие сзади Катя Писка-
рева со штурманом Лидой Лошмановой видели это и,
чтобы помочь подругам, сбросили на вражеские
прожекторы две бомбы. Затем, лавируя между разрывами
снарядов, Пискарева вывела свой самолет из зоны огня.
Повезло и Розановой с Ольховской. Летчице удалось
посадить подбитый самолет в районе, где располагался
один из наших инженерно-строительных батальонов.
Связавшись по телефону с КП воздушной армии,
Розанова доложила о происшедшем заместителю
командующего генералу Слюсареву. Она сообщила, что
посадка произведена в одном километре северо-восточнее
Керчи в пункте Колонка, недалеко от передовой. И
добавила, что участок простреливается противником.
Выслушав доклад, Слюсарев приказал экипажу
оставить самолет и на попутных машинах добираться в полк.
— Товарищ генерал, разрешите мне остаться с
самолетом,— взмолилась Розанова.
Генерал быг прославленный в боях с фашистами
летчик, Герой Советского Союза. Он понял тревогу летчицы,
* Мария Ольховская — однофамилица погибшей командира
эскадрильи Любы Ольховской.
222

эоявшейся остаться «безлошадной» и разрешил ей быть
при самолете.
На другой день, проводив Машу Ольховскую,
Розанова отправилась на КП воздушной армии. Не застав
генерала Слюсарева, девушка решила действовать на свой
страх и риск. Она добилась, чтобы командир ремонтной
части выделил четырех техников, которые вместе с
летчицей отправились к поврежденной машине.
Осмотр «ласточки» показал, что осколками снаряда
пробиты два цилиндра и выхлопной патрубок, что в
результате удара при посадке сломан винт и снесено шасси.
Два техника поехали на аварийный пункт за запчастями,
а их товарищи приступили к работе.
Ремонтники были отличными специалистами своего
дела. И хотя работать им пришлось только по ночам
(гитлеровцы непрерывно обстреливали местность), за
четыре ночи самолет был почти целиком восстановлен*
Оставалось поставить винт. Но его надо было привезти
с Большой земли, то есть с таманского берега. Утром
30 декабря Лариса отправилась на аварийный пункт,
откуда она рассчитывала переговорить с полком и
попросить ускорить доставку винта.
Дежурная у рации молоденькая связистка с
выбивающимися из-под шапки белокурыми волосами приветливо
встретила летчицу. Не прошло и нескольких минут, как
связистка передала микрофон Ларисе.
— Здравия желаю, товарищ гвардии майор! Это я —
Розанова.
— Здравствуй. Ты молодец,— услышала она голос
Бершанской.— Ничего не говори, я все знаю.
Поправилась ли «ласточка»? Может ли Летать?
— Может, может, только необходим винт. Пришлите,
пожалуйста, поскорее.
— Сегодня прилетит связной. Что у тебя еще?
— У меня все.
— Тогда до свидания! Ждем тебя,
223

— Спасибо, товарищ командир полка. До свидания!
Розанова поблагодарила связистку и осталась на
аэродроме ожидать самолет, который должен привезти винт.
Медленно потянулись часы ожидания. Потом кто-то
крикнул снаружи: «Летит!» Розанова выскочила на поле.
Не сразу обнаружила она темную точку над горизонтом.
На бреющем полете с таманского берега летел
маленький По-2. Все ближе подходил он к Керченскому берегу.
И вдруг... из-за облаков вывалился Ме-109, за ним второй.
Оба фашиста пошли в атаку на беззащитный По-2, и через
минуту все было кончено. Но вот показались истребители
с красными звездами на крыльях. В небе над
аэродромом завязался воздушный бой. Один «мессер» вскоре
задымил и свалился где-то за пределами аэродрома,
второй ушел в облака.
Лариса стояла в оцепенении. В какие-то считанные
минуты на ее глазах разыгралась страшная трагедия.
Сколько было в маленьком самолете людей? Один летчик или
с ним находился штурман? Что теперь с ними? А ведь
они везли винт для ее самолета. Девушка почувствовала
себя как бы виновной. Она обернулась, ища поддержки.
Но все, кто был на аэродроме, уже бежали к месту
падения самолета. Раздумывать было некогда. Лариса
бросилась за ними.
Еще издали она увидела бесформенную груду
обломков и поняла, что уцелеть там ничего не могло. Она
подбежала к самолету. Летчик был мертв. Из-под обломков
торчал конец злополучного винта...
Летчик оказался офицером связи из воздушной
армии. Нервы Ларисы не выдержали, и она горько
зарыдала. Тело погибшего бережно подняли и понесли к
землянке. Аварийная команда приступила к разборке
обломков. Техники тщательно осматривали все, что уцелело.
Тут-то и было обнаружено, что винт остался цел, только
дал небольшую трещину. Техники решили, что до
Пересыпи он дотянет.
224

Ночью винт был поставлен на самолет, а на рассвете
'озанова вылетела.
Взлет прошел благополучно. Над проливом было яс-
ю, но таманский берег закрыло туманом. Прижимаясь
< воде, Розанова летела навстречу солнцу,
выплывавшему из-за горизонта. Она летела домой. После стольких
гревог и волнений хотелось обязательно попасть к своим,
на встречу Нового года.
Кончился Керченский пролив, и машину окутала мо-
почно-белесая пелена тумана. Земля просматривалась
только непосредственно под самолетом. Никаких
ориентиров, а высота—всего пять — семь метров.
Благоразумие подсказало решение — произвести посадку,
переждать туман.
Но вот, наконец, она разглядела Пересыпь и родные
«уточки». Опытный глаз сумел обнаружить их, хотя они
и были замаскированы. Увидела Лариса и КП. И тут же
с ходу развернулась, произвела посадку.
...В апреле 1944 года Розанову назначили на
должность штурмана полка. В полку были организованы курсы
по переподготовке «вооруженцев» и техников на
штурманов, а также читались лекции для летного состава по
штурманскому делу. Подготовку молодых штурманов
Розанова всегда проверяла сама.
Особое внимание было уделено штурманской
подготовке летного состава, когда боевые действия
передвинулись на территорию Белоруссии. Здесь редко
встречались большие, хорошо запоминающиеся ориентиры.
Масса маленьких хуторов, обилие лесов, болот, сложная сеть
проселочных дорог и небольших речушек — все это
затрудняло ориентировку даже опытным штурманам, могло
привести к вынужденным посадкам, к бомбометанию не
по заданным целям.
Когда же Красная Армия стала вести бои с
гитлеровцами на территории Польши, в нашем полку было
введено фотографирование результатов бомбежки по целям.
225

Сначала такой контроль провела командир полка Бер-
шанская, летавшая со штурманом полка Розановой. С тех
пор и до окончания войны отдельные экипажи
снабжались фотоаппаратами, которые производили
автоматический фотоконтроль. После проявления пленок штаб
имел на каждый боевой вылет фотодокумент результатов
бомбометания по цели.
В одну из ночей вслед за другими экипажами на
боевое задание вылетели Лариса Розанова с летчицей Катей
Пискаревой.
Лейтенант Пискарева... Увидев впервые эту маленькую
светловолосую девушку с зеленовато-голубыми глазами,
в которых постоянно светились искорки веселых
смешинок, трудно было поверить, что она — боевой летчик.
А между тем это был влюбленный в небо, смелый до
дерзости командир авиазвена, это была летчица, еще до
войны являвшаяся инструктором Калининского
аэроклуба. Все в полку любили Катю за неунывающий характер,
за верную дружбу, глубоко уважали ее за летное
мастерство. Пискарева была довольна, что с нею летит
штурман полка. А ночь выдалась такая, хоть стихи пиши! Ясная,
звездная, без единого облачка.
Самолет уже приближался к цели, когда девушки
увидели, как впереди пять мощных прожекторов
скрестились и ведут маленькое светлое пятнышко — самолет.
Вскоре к пяти лучам присоединились еще три.
Заработали зенитки. Вокруг светлого пятнышка запрыгали
вспышки разрывов снарядов. Самолет был наш. Это кто-
то из подруг попал в беду...
Читатель, тебе, наверное, случалось видеть в кино,
как бьют из пулемета по наступающей пехоте. Как в
такие мгновения вспыхивают фонтанчики земли совсем
рядом с головами бойцов. Как пули с зловещим
посвистом врезаются в землю. В такие минуты даже зрителк
226

в кинозале хочется закрыть голову руками и вжаться
в землю, чтобы не слышать этого свиста. Но бойцу надо
идти вперед. Вот он ткнулся в землю, притаился и не
дышит, но это всего на несколько секунд, потом
приподнимает голову, поднимается сам и вновь устремляется
вперед, туда, откуда ведет огонь враг.
Летчику в воздухе некуда укрыться: там нет земли.
Перед ним только дикая пляска огня вокруг самолета.
Одна мысль тогда сверлила наш мозг: там, в
самолете, подруги ведут отчаянную борьбу за жизнь. И они
совершенно беззащитны. Единственная возможность
спасения— это маневр, но в лучах прожекторов ослепленные
летчица и штурман ничего не видят...
Пискарева и Розанова, не раздумывая, врезались в
огонь, спеша на выручку подругам. Катя мастерски
маневрировала. Она вела самолет змейкой: то длинной, то
короткой, не давая возможности прицелиться зениткам и
упорно пробивалась к переправе. Сбросив САБ,
Розанова наклонилась за борт, рассматривая выхваченный из
мрака ночи клочок земли. По самолету ударили три
голубых луча. Глаза резануло ослепительным светом,
навернулись слезы, в горле запершило от пороховых газов.
По обшивке самолета забарабанили осколки.
Но Пискарева искусно «плела» свой сложный
противозенитный маневр. Потом на самолете Пискаревой —
Розановой скрестились лучи всех прожекторов. Это
означало, что их подруги вырвались из огня и света.
Отбомбившись, Лариса сбросила вторую САБ. Ее свет несколько
ослабил действие ярких лучей прожекторов.
Прикрывшись рукавом, штурман внимательно рассматривала
переправу и подходящие к ней дороги. Ага! Вот она цель:
длинная колонна автомашин и много движущихся точек.
По команде штурмана летчица повернула на 15 градусов.
Идеально выдерживая режим полета, она создала
штурману возможность для точного бомбометания.
Но в те секунды, когда самолет находится на боевом
Ю* 227

курсе, он является верной мишенью для зенитчиков
врага. Машина вздрогнула от попадания осколков. Ее
качнуло, накренило на крыло. Несмотря на прямое
попадание снаряда, Розанова не отрывалась от прицела.
— Держать боевой курс! — скомандовала она.
Последним усилием воли Катя Пискарева привела
искалеченный самолет в горизонтальное положение.
Томительны долгие секунды прицеливания... Наконец
штурман нажимает на рычаг бомбосбрасывателя, и
бомбы летят ёниз, в цель.
— Готово. Пошел! — подает Розанова сигнал отхода.
Пискарева снова принимается выписывать змейки и
маневрирует, экипаж спешит уйти от обстрела. А
штурман наблюдает за результатами бомбежки. Бомбы
взорвались в самой гуще машин. Взрывной волной
подбрасывает самолет. На земле мелькают частые вспышки.
А обстрел продолжался. Трудно вырваться из клещей
прожекторов на тихоходной машине. Обе пережили
мгновения, когда казалось, что наступил конец. Но
суворовский закон «Сам погибай, а товарища выручай»
действует безотказно. На помощь пришли подруги,
следовавшие за их экипажем. В небе снова вспыхнули
светящиеся авиабомбы. Пискаревой и Розановой стало легче,
наконец они вышли из зоны света и огня в спасительную
темноту.
Так проходил один вылет. А их было у нее, у Героя
Советского Союза Ларисы Николаевны Литвиновой, 816!
Когда я услышала по радио, что одна из пионерских
дружин будет называться именем моей дорогой подруги,
мне вспомнилась ночь в багровых сполохах огня, треск
раздираемых осколками плоскостей и спокойный голос
Ларисы:
— Маринка, идем правильно. Держи курс!
Я знаю, пионеры дружины имени летчицы Литвиновой
не ошиблись в своем выборе. По таким людям, как она,
можно держать курс. Он обязательно выведет к цели.
228

ПОДАРИ СЕРДЦЕ НЕБУ
Говорят, что страсть к небу — самая высокая страсть.
Во всяком случае, человек, однажды испытавший счастье
самостоятельного полета, уже никогда не изменит своей
мечте.
Если, конечно, в душе он — летчик.
Так случилось и с Аней Дудиной.
Семейное счастье, словно пугливая птица. Именно так
все получилось в семье Дудиных, которые жили в городе
Уржуме, Кировской области. Соседи и не подозревали,
что в отношениях между супругами давно появилась
трещина. Со стороны казалось, что это самая благополучная
семья в округе. И когда, резко хлопнув дверью, навсегда
ушел отец и Аннушка осталась одна с матерью, многие,
видно, решили, что произошло недоразумение.
Трудные дни наступили для Ани Дудиной. Пришлось
прекратить учебу в педтехникуме и пойти работать
наборщицей в типографию газеты «Кировская искра».
Почему именно в типографию? Может быть, потому, что
Аннушка очень любила книги и давно хотела узнать, как
они делаются. А из книг ей больше всего нравились те,
в которых рассказывалось о жизни летчиков.
Часто и подолгу глядела она в небо и мечтала,
мечтала подняться когда-нибудь в воздух, на такую высоту,
куда не залетают даже птицы...
В родном Уржуме был только планерный кружок.
Занималась Аня успешно. А когда занятия подошли к
концу, обстоятельства сложились так, что она переехала в
Батуми и стала работать, тоже наборщицей, в типографии.
К большой радости Дудиной, в Батуми существовал
аэроклуб. Здесь она научилась летать, управлять
самолетом. Получила звание инструктора-летчика и была счаст-
229

лива. Ей предложили перейти на работу в аэроклуб и
обучать молодежь. Это было в 1940 году. Десяткам учеников
помогла она обрести свои крылья и была по-настоящему
счастлива. Но... началась война.
В декабре 1941 года аэроклуб был расформирован, и
Дудину зачислили летчиком в санитарную авиацию. Это
было время, когда фашистские войска огненным
кольцом опоясали Керчь. Через высокий горный перевал,
патрулируемый гитлеровскими истребителями, Аня на
маленьком санитарном самолете летала из Анапы в
окруженную Керчь, брала на борт раненых и уходила в
воздух, обстреливаемая с земли врагом.
Сорок четыре рейса из Анапы в Керчь и обратно
совершила Дудина, более тридцати раненых вывезла с
«огненной земли».
Потом на маленьком По-2 Аня ежедневно доставляла
пакеты в штаб фронта. За ней не раз охотились
вражеские истребители, но летчица ускользала от них, прячась
в балках и складках местности.
В апреле 1943 года Дудину вызвали в штаб и дали
направление в 46-гвардейский Таманский женский полк
ночных бомбардировщиков.
К нам она прибыла весной 1943 года, когда на Кубани
развернулись жестокие воздушные бои. Господство в
воздухе было завоевано советскими летчиками. Начинался
штурм знаменитой «Голубой линии». Фашисты считали ее
неприступной. Наша авиация обрабатывала ее
круглосуточно. Полк в то время базировался в станице Пашков-
ская, под Краснодаром.
Ночными тренировками Дудиной руководила
заместитель командира полка Серафима Амосова. А днем
Аня летала со специальными заданиями в станицы
Белореченская, Ивановская, а также в Армавир в ремонтные
мастерские и в Ессентуки, где располагался наш
госпиталь и откуда прибывали наши летчицы и штурманы,
оправившиеся после ранений.
230

Так прошел первый месяц службы Дудиной в нашем
полку. В общежитии мы, летчицы, в те дни почти не
видели ее, хотя очень скоро перестали считать Аню новенькой.
Прошел срок, положенный на тренировку, и, обычно
скупая на похвалы, Амосова уверенно доложила
командиру полка:
— Дудина летает отлично. Можно дать ей опытного
боевого штурмана, и пусть сегодня же идет в
самостоятельный боевой вылет.
Первая боевая ночь. Кто из нас не запомнил ее во
всех подробностях! Врезалась она и в память Ани Дуди-
ной. Темная южная ночь, непроглядная даже при свете
крупных звезд, усыпавших таинственное небо.
Подчеркнуто официально представилась летчице назначенная к
ней штурманом Катя Рябова. И сразу, нарушая ночную
тишину, заворчали моторы самолетов. Плавно, одна за
другой отрывались от земли и уходили в темноту наши
боевые машины. Настала очередь экипажа Дудиной —
Рябовой. Получив разрешение на взлет, Аня привычным
движением дала от себя ручку сектора газа, и самолет
взмыл в воздух. Летчица совершила круг над
аэродромом. Штурман дала курс на цель. В ту ночь это был
вражеский аэродром около станицы Киевская.
Под крылом по всему маршруту расстилалась густая
дымка. Земли не было видно. Аня сосредоточенно
следила за приборами. В соответствии с заданием их самолету
надлежало неожиданно появиться над аэродромом,
осветить его САБами и нанести бомбовый удар по немецкой
технике. Задание было сложное и ответственное. Аня
отлично ориентировалась во время дневных полетов,
успешно закончила учебную тренировку в нашем полку.
И все же при первом боевом вылете ориентировка
далась ей не сразу. Летчица, естественно, волновалась. Но
штурман эскадрильи Катя Рябова понимала ее состояние
и умело, тактично подсказывала курс.
Дудина точно вывела самолет на цель. Штурман была
231

довольна. Сбросив сразу три САБ, она осветила немецкий
аэродром и передала летчице:
— Видишь самолеты на земле? Мы находимся точно
над аэродромом. Бросаю бомбы.
Машина шла на малых оборотах. Штурман сбросила
бомбы, но не все. Попросила летчицу зайти еще раз на
цель.
И тут начался ад. Как только были сброшены первые
бомбы, зажглось столько прожекторов, что вокруг
заплескалось море ослепительного света. Их машину цепко
схватили щупальца прожекторов. Небо распороли нити
грассирующих пуль и снарядов.
В частых разрывах снарядов рокотали моторы
маленьких самолетов: одни уходили от цели, отбомбившись,
другие только подходили к ней.
А самолет Дудиной все еще бился в лучах
прожекторов. Аня слушала команды штурмана, уклонялась от
разрывов снарядов, искусно маневрировала, пытаясь
вырваться из потока слепящих лучей. Все стрелки на
приборах плясали, как бешеные. Дудина резко пошла на
снижение. Когда до земли оставалось 350—400 метров,
подоспели еще несколько наших самолетов. На землю
полетели новые серии бомб. Это вынудило гитлеровцев
отвлечься от преследования машины Дудиной, и Ане
удалось вырваться из зоны огня.
— А ты молодец... Умеешь держать себя в руках,—
заметила после посадки Катя Рябова.
Спустя 20—30 минут экипаж Дудиной — Рябовой
снова ушел на задание на ту же цель. Паника у немцев уже
улеглась. Они пристрелялись, восстановили
взаимодействие зенитных установок с прожекторами, быстро
нащупывали наши самолеты и открывали по ним прицельный
огонь. Это сразу почувствовали девушки. Уже
приближаясь к цели, они поняли, что сейчас им не удастся подойти
к аэродрому прямо, что называется «в лоб». Решили
применить хитрость.
232

Набрав высоту, Дудина направилась к аэродрому со
снижением, на приглушенном моторе. Сделала один
вираж, второй, третий... Потеряв звук мотора, гитлеровцы
выключили прожекторы и прекратили зенитный обстрел.
— Аня выводи. Высота пятьсот метров,— услышала
Дудина голос штурмана.
Не теряя ни секунды, летчица перевела машину в
горизонтальный полет, включила мотор. Штурман
сбросила бомбы. Они легли точно в цель.
Снова заметались прожекторы, снова остервенело
залаяли зенитки. Но было поздно: самолет планировало
сторону своего аэродрома.
Теперь Дудина каждую ночь совершала по
три-четыре рейса. Долгое время у нее не было постоянного
штурмана. Охотнее всего она любила бывать на заданиях с
Катей Рябовой.
От полета к полету Аня накапливала боевой опыт.
Наконец ей прикрепили постоянного штурмана. Это была
тихая, молоденькая, застенчивая комсомолка Соня
Водяник. Девушка совсем недавно закончила штурманскую
подготовку в полку и с нескрываемым восхищением
смотрела на свою летчицу, которая к этому времени уже ни
в чем не уступала ветеранам полка.
Аня и Соня стали неразлучны. Летали вместе каждую
ночь, бомбили скопления вражеских войск, разбрасывали
листовки, ходили на разведку.
Летать Аня любила и летала много. Она прибыла к
нам за два месяца до вручения полку гвардейского
Знамени, считала, что еще не заслужила чести называться
гвардейцем, и делала все, чтобы не отставать от лучших
летчиц. На личном счету Дудиной значилось уже свыше
двухсот боевых вылетов, когда наконец пришел приказ
о награждении ее орденом Отечественной войны. Мы
горячо поздравили свою подругу.

Когда полк базировался на берегу Азовского моря,
Дудиной вместе с другими опытнейшими летчицами было
поручено не совсем обычное задание.
...Стояла глубокая осень. Море штормило, и погода
не предвещала ничего хорошего. В это время и пришла
весть, что в море потерпел бедствие танкер, что он
потерял управление и лег в дрейф. На поиски танкера наше
командование выделило несколько машин.
Это были героические вылеты. Они совершались
днем, на высоте более 100 метров. Сверху, почти
касаясь волн, спускались черные лохматые тучи. Огромные
гребни взбаламученной воды вздымались к небу,
смешиваясь с тучами, и было непонятно, где небо, где море.
Берега не было видно, и ориентировка давалась с очень
большим трудом. Но задание необходимо было
выполнить.
Летали не по прямой. Поиски производились в
определенных квадратах. Самолеты как бы утюжили волны,
отыскивая затерявшийся танкер. Задание не из легких.
Но приказ есть приказ. Он был выполнен.
... В воздухе каждый самолет нашего полка
представлял собой силу, с которой вынужден был считаться враг.
Недаром фашисты дали нам прозвище «летающие
ведьмы!»
А вот на земле... На земле мы были почти
беспомощны. Единственное оружие — пистолет, которым даже не
все как следует владели. Одной из первых на это
обратила внимание Аня Дудина. Сама она любила оружие,
отлично стреляла из пистолета и пулемета. Эту свою
любовь старалась привить и нам:
— Понимаете, в бою всякое может случиться. Может
быть и вынужденная посадка на оккупированной
территории. И если уж придется отдать жизнь, надо отдать ее
подороже...
Аня Дудина была смелым солдатом, скромным,
застенчивым человеком, нежной дочерью. Она очень часто
234

писала матери, делилась с ней сокровенными мыслями,
рассказывала о боевой работе.
Несколько лет назад сама Аня показала мне целую
пачку ее писем того периода. Письма так понравились
мне, что я с ее разрешения хочу привести некоторые из
них.
В ночь на 1 августа 1943 года восемь девушек из
нашего полка погибли в неравной схватке с гитлеровцами.
Это трагическое событие потрясло нас. Полковая
поэтесса Наташа Меклин вскоре посвятила их памяти
небольшое стихотворение. Дудина в одном из своих писем
матери послала и его.
«Мама,— писала Аня,— это стихотворение
рассказывает о гибели наших девушек. Их поймали лучи
прожекторов, и ночные «мессеры» сбили их. Это была трудная
ночь, и мъ\ были свидетелями тому, как сгорели наши
подруги. Нельзя смириться с тяжелой потерей сразу
восьми юных девичьих жизней.
Мы мстим за них. Каждый наш вылет наполнен
ненавистью, лютой ненавистью к извергам. /^Лы не знаем
страха. А когда приходится трудно, перед нашими глазами
встают образы наших подруг-героинь, и /лы выполняем
боевое задание в любых условиях».
«12.2 1944. Видишь, мамочка, как я часто пишу тебе.
Получаешь ли ты мои письма? У нас сейчас стоит
скверная погода. Едва лишь уловим мало-мальски
сносную, летаем на задания. А то, прямо по поговорке:
«Сидим у моря и ждем погоды». Тася Володина и Аня
Бондарева не вернулись с боевого задания. Паша Прасолова
с Клавой Старцевой сели на вынужденную в нейтральной
полосе. Вынесли наших девушек бойцы. Обе находятся
сейчас в Краснодаре, в госпитале. Состояние их плохое.
У меня пока всего только 285 вылетов. Хочу довести их
до 350, а погода не позволяет...»
«Милая мамочка,— писала она 7 марта 1944 года.—
Поздравляю тебя с Международным женским днем —
235

8 Марта. Сегодня я опять посылаю тебе стихи. Может
быть, ты скажешь, что я атакую тебя стихами. Это
потому, что в них нет ни капли прикрас, они отражают нашу
работу и жизнь. Лучше об этом сама я не напишу. Тут
ведь все сказано и о прожекторах, и о зенитках, и о том,
как мы листовки возим. А сочиняют эти стихи наши
подруги, которые сами каждую ночь летают в пекло. Два
дня мы уже не летаем, стоит густой туман. Сейчас у нас
было торжественное собрание. Приезжали гости из
Кабардино-Балкарии с подарками. Привезли кино».
К этому письму тоже приложены стихи Наташи Мек-
лин:
А штурман мой сзади, в кабине второй,
Листовки его окружают горой.
Мой верный товарищ, помощник и друг
Берет их, бросает и смотрит вокруг.
Через четыре дня — новое письмо матери: «Ты
пишешь, что ждешь меня и приготовила кое-что. Но, милая
мама, если даже я буду жива, то до конца войны мне не
придется приехать к тебе, хотя я уже имею 360 боевых
вылетов. Может быть, нужно сделать еще столько же,
чтобы уничтожить гадюк-фрицев, всех до единого. Нужно
их бить и бить до конца, слишком много они взяли от
нас. 8 апреля мь\ еще потеряли наших подруг — Пашу
Прокофьеву и штурмана полка Женю Рудневу, трижды
орденоносную. Они горели над целью и упали на той
стороне. Наш путь горько отмечен пролитой кровью. Эти
девушки сгорели на наших глазах. Ох, мама, как тяжело
терять близких подруг. У меня с Женечкой дни
рождения совпадали—24 декабря. В этот день она прислала мне
поздравление.
Не хочется верить в их гибель, хотя я сама видела, как
горели наши подруги.
Все эти дни мы работаем по максимуму, с захода до
восхода солнца. Сегодня наши войска освободили Керчь
236

и еще много населенных пунктов вокруг, а также и то
место, где упали каши девушки на объятом пламенем
самолете. Да, нашей мести не должно быть предела,
и его не будет!
Если бы ты, мама, побывала у нас, ты бы сказала,
какие они женственные. И действительно, мы здесь не
превратились в грубые существа, мы — те же, что были
и до войны, только наши сердца наполнены ненавистью
к проклятым извергам.
Женщина вообще бывает слаба на слезы, а здесь у
нас их нет, даже тогда, когда среди нас бывают потери
близких, родных подруг. Вот погибли на наших глазах
Женя Руднева и молодая летчица Паша Прокофьева, а
слез у нас нет. На душе тяжело, очень тяжело, а мы еще
злее становимся, делаем подчас больше того, что от нас
требуется, и в этом находим себе утешение.
Думая обо всем этом, каждая из нас рвется в бой...
Женя была у родителей одна. Что будет с ее матерью?
В чем она найдет себе утешение?
Думаю, что скоро кончится эта задуманная безумцем-
фюрером война. Скоро Крым будет наш. Посылаю тебе
карточку моего штурмана Сони Водяник. Я ее
приклеиваю, так как она маленькая, может незаметно выпасть
из письма. Ты храни ее, как зеницу ока. Ведь сколько у
нас с ней было всего!»
В тот день, когда Аня отправила это письмо матери,
полк перебазировался в Крым на освобожденную землю.
Аня упросила майора Бершанскую разрешить ей
полететь на поиск останков погибших подруг. Долго летали
Дудина с Водяник над линией недавних боев. Они
увидели искореженные наши и немецкие самолеты, скрученные
мотки проволоки, металлические скелеты разбитой
техники. Разобраться в этой страшной мешанине было
просто невозможно. Потрясенные и подавленные, Дудина и
Водяник вернулись на свою базу...
237

Радостно встречали жители освобожденных районов
Крыма девушек нашего полка. В Карловке, что под
Симферополем, женщины приносили нам прямо на аэродром
ведра молока, мешки хлеба, делились с нами всем, что
имели сами.
Карловка была партизанским селом. Жители
рассказали нам о своих боевых делах и о зверствах фашистов.
Особенно много говорили о трагедии, разыгравшейся
в катакомбах, где прятались партизаны. Оккупанты
применили отравляющие вещества, и все, кто скрывался в
катакомбах, погибли мученической смертью.
После изгнания противника трупы погибших были
извлечены из катакомб и преданы земле. Вместе с
жителями в похоронной процессии принял участие и наш полк.
Отсюда, из Карловки, мы летали на бомбежку
фашистов в Севастополе. После его освобождения
советскими войсками многие летчицы и штурманы были
награждены за успешную боевую работу. Ане Дудиной, на боевом
счету которой числилось уже 410 боевых вылетов, был
вручен орден Красного Знамени.
И снова перебазирование. На этот раз в Белоруссию.
Первую посадку сделали в Мелитополе. Расположились
в разбитом здании на бывшем аэродроме. Погода
портилась. Вылет на следующую точку базирования
задерживался. Воспользовавшись этим, девушки обстоятельно
осмотрели то, что было раньше аэродромом. Фашисты
разрушили и сожгли здесь все, что поддавалось
разрушению. Груды развалин да обгоревшие остовы строений
виднелись кругом. И так на всем протяжении нашего
пути в Белоруссию.
Погода не баловала нас и в Белоруссии. Вспоминается
бомбежка района, носившего название «Темный лес».
Здесь у немцев было сосредоточено много техники, и
нам дали задание уничтожить ее. Экипаж Дудиной—Водя-
238

ник попал в сильную грозу. Молнии слепили летчицу,
а гром сотрясал воздух, будто залпы мощных орудий.
В любое мгновение молнии могли сжечь самолет. И
нельзя было заранее предположить, когда и откуда придет
опасность.
К счастью, Дудиной и Водяник удалось уйти от грозы.
Потом этот экипаж бомбил гитлеровские войска,
переправлявшиеся через Березину.
Обе девушки приобрели уже большой боевой опыт.
Они отлично ориентировались, всегда точно выходили на
цель, метко ее поражали, умело уходили из-под огня
противника, возвращались на базу и, заправившись,
снова поднимались в небо. Взлетали с «пятачков»,
окруженных лесом, с деревенских улиц, с весеннего вспаханного
поля, когда шасси по оси увязали в мягкой земле и под
колеса приходилось подкладывать доски, чтобы сдвинуть
машину с места...
Время летело быстро. Осенью 1944 года ^\ы уже
базировались в Польше. Именно здесь Аня, любившая
стихи, сама вдруг стала писать их.
Мама! На твои усталые ресницы
Тишина тревожно улеглась...
Что тебе, мамуся, снится
В этот тихий, предрассветный час?
На твоем лице так много линий —
Беспощадный след суровых дней,
И густеет все сильнее иней,
Серебрясь на голове твоей.
Мы с тобой разделены годами,
И тревога в дом вошла к тебе.
Сколько их, сомнений и гаданий
О капризной воинской судьбе.
Сколько раз выходишь ты из дому
Посмотреть, идет ли или нет
Почтальон, давно тебе знакомый,
Чтоб прочесть в глазах его ответ.
239

Дорогая, мы идем в берлогу
Добивать фашистских, злых зверей
За твои страданья и тревогу,
За познавших горе матерей.
Сквозь огонь пожарищ, дым развалин
Я приду, ведь по стране родной
Миллионы женщин нынче встали
И шагают вместе с нами в бой.
Чтоб не плыл над миром трупный запах,
По земле не сеял бы беду,
Дорогая, я иду на запад.
Это значит: я к тебе иду.
«25 октября ночью я выполнила свой пятисотый
вылет,— сообщала Аня в том же письме.— Подумать
только: 500 боевых вылетов! Много за это время воды
утекло, а еще больше здоровья и нервов. Мы с Соней
отметили этот вылет замечательно, фашистам здорово
досталось. А утром в нашей столовой девушки
поздравляли меня с юбилеем.
Вообще мы живем хорошо, сегодня получили унты,
шапки меховые, летать будет тепло. Утром бывают
заморозки, но снега нет и в помине. Устаем здорово...
Недавно мы стояли около Белостока. Бомбили
скопления фашистов в Ломже и Остроленке. И опять мы с
Соней Водяник принесли весть о сбитом самолете.
Летали мы на одну цель. Первый самолет отбомбился, затем
пошли мы. При подходе к линии БС (боевое
соприкосновение) мы заметили впереди себя две желтые вспышки.
В стороне прошел встречный «фокке-вульф», а впереди
мы увидели горящий самолет. Мы проследили, где он
упал, и, когда вернулись с задания, доложили об этом
командованию. Самолет оказался Тани Макаровой и Веры
Велик. Это наши чудесные подруги. Сердце сжалось от
боли и ненависти к фашистам».
Аэродром Модлин под Варшавой был набит немецкой
техникой. Бомбить его поручалось только самым опыт-
240

ным экипажам. Летать приходилось с подскока Зегже,
который представлял собой площадку при впадании
Буга в Вислу. Возвращаясь с задания на свой аэродром,
Аня не заметила посадочных огней. Включать бортовые
огни было запрещено, так как возле нашего аэродрома
периодически дежурили фашистские летчики-охотники.
Дудина решила ходить по кругу. Ночь была непроглядно
темная. На третьем развороте зажглись посадочные
огни. Включив свои бортовые огни, Дудина пошла на
посадку. Но только выровняла самолет, как увидела прямо
перед собой некую темную массу.
— Сними очки! — крикнула она Соне Водяник на
случай столкновения с препятствием и тут же почувствовала
сильный удар шасси, заметив, что под ними находится
самолет. Резко развернувшись влево, выключила мотор
и посадила самолет рядом с машиной, готовой к старту.
Площадка была очень небольшая. Впереди росли
деревья, а на самой площадке стояли готовые к взлету
По-2.
У самолета Дудиной оказалось сломанным шасси, а у
самолета, с которым столкнулись, поврежден
центроплан. К счастью, на площадке находился командир
дивизии полковник Покоевой, который видел все своими
глазами. У Ани от волнения еще дрожали руки, когда ей
было разрешено, сменив самолет, продолжать
выполнение боевых заданий...
Восемь-девять вылетов за ночь — такой режим стал
привычным в нашем полку, когда мь\ находились в
Польше: так велико было стремление приблизить желанный
час победы.
А потом мы прилетели в Восточную Пруссию. Все
население было эвакуировано немецкими властями в глубь
Германии. Делалось это с такой поспешностью, что
хозяева бросали дома, не успев взять с собой самое
необходимое. Даже скот был брошен в запертых хлевах,
повсюду жалобно ревели голодные недоенные коровы.
241

Здесь, в Восточной Пруссии, к Ане пришла любовы
она познакомилась со старшим лейтенантом Василием
Мишиным, который приводил к нам в полк автоколонну
с боеприпасами.
8 марта 1945 года было назначено вручение
отличившимся правительственных наград. Вручал ордена Маршал
Советского Союза К. К. Рокоссовский. Вечер удался на
славу и надолго остался в памяти.
Ане Дудиной он был особенно приятен: на вечере
присутствовал ее друг Василий, в тот день они и
объяснились...
Полеты над территорией противника продолжались.
Вспоминая те дни, Дудина как-то говорила мне: «Я и
сейчас будто вижу Данциг. Помню все его кварталы,
охваченные пламенем, вижу землю, изрытую траншеями,
щелями и воронками от авиабомб. Ориентиров имелось более,
чем достаточно, и выйти на цель было несложно. Труднее
было возвращаться. В марте начался сильный снегопад,
и многие экипажи делали посадки не на своем
аэродроме. А мой штурман Соня Водяник неизменно приводила
меня домой, и /лъ\ благополучно приземлялись».
До последнего дня войны летала Аннушка на боевые
задания. 5 мая она выполнила свой 675-й боевой
вылет. 65 117 килограммов бомб сбросила она на головы
фашистов, 333 000 листовок распространила на вражеской
территории, 35 крупных взрывов и столько же пожаров
зафиксировано в личной книжке этой замечательной
летчицы. А сколько уничтожено техники врага, сколько
живой силы выведено из строя за эти 675 вылетов!
В июне 1945 года Василий Мишин и Анна Дудина
сыграли свадьбу. Свадебный пир удался на славу. Мы
кричали «горько!», произносили тосты, много плясали и
пели.
А через несколько дней после свадьбы Дудина вме*
242

сте с другими летчиками полка начала готовиться к
первому послевоенному воздушному параду, который
должен был проходить в Москве.
После парада и отдыха в Алупке Аня вернулась в
Польшу, где продолжал служить ее муж. Сменив
гимнастерку на легкое женское платье, а сапоги — на модные
туфли, отличная летчица стала хорошей женой, добрым
товарищем и верным другом Василия. Я тоже в те годы
служила в Польше, и мне часто приходилось встречаться
с молодой супружеской четой. Было радостно видеть
семейное счастье этих прекрасных людей. Потом Мишиных
перевели на Дальний Восток. Там тоже Аня нашла
применение своим способностям. Много времени уделяла она
работе среди жен военнослужащих, а вечерами
посещала курсы иностранных языков. Все шло хорошо, но время
от времени можно было заметить, каким тоскующим
взглядом провожала молодая женщина пролетавший над
головой самолет. Ее по-прежнему неудержимо тянуло в
небо.
И мечта моей боевой подруги сбылась. Когда мужа
перевели в Белоруссию, Аннушка снова занялась
любимым делом. Прославленная летчица и отличный педагог
стала инструктором-летчиком Могилевского аэроклуба.
Более 100 человек получили благодаря ей путевки в
большую авиацию. Весь жар души отдавала она обучению
юношей и девушек летному мастерству. Немалого
времени требовала и работа в горсовете, депутатом
которого Анну Ивановну избирали на протяжении нескольких
лет.
Но неумолим бег времени. Наступил день, когда по
возрасту и состоянию здоровья бывшей летчице
запретили летать...
Ныне Анна Ивановна работает в Могилевском
райсобесе. Сотни людей приходят к ней за помощью и
советом. И вряд ли кто из них знает, каким опасностям
смотрела в лицо эта спокойная и приветливая женщина.
243

НАШ КОРЧАГИН
Трудно поверить, что это ее рука вывела в дневнике
такие слова: «Сделано пять вылетов. Из них три были
замечательные: два взрыва с клубами дыма и один
огромный взрыв с пожаром на всю ночь. На обратном пути мъ\
летим, а я говорю: «У меня сегодня чудесное
настроение!» Вчера в полетах все думала о постороннем. Вот я
стою перед жизнью, огромной и сложной. В эту жизнь
я завтра должна вступить. Сколько огромного счастья в
этом маленьком слове «жить»... И это тогда, когда по
самолету стали бить зенитки».
И еще одна запись: «Вчера, как всегда, опять
работали. Сделали шесть боевых вылетов и в первый же полет
подорвали склад горючего. Огромный пожар так и горел
целую ночь. Девушки поздравляли меня за такой
удачный удар».
Почему трудно поверить?
Многое нужно пройти человеку, чтобы вот так, с
мужеством опытного боевого штурмана, писать об игре со
смертью, как об обычной будничной работе. Такое
дается не сразу. Тем более, когда человек до этого и думал
и мечтал совсем о другом.
Дверь тихо отворилась, и в класс вошла девочка.
Высокого роста, в красной косыночке на темных волосах.
Робко перешагнула порог и остановилась.
— Новенькая?
— Да.
— Как зовут?
— Галя Докутович.
Полина Гельман, староста класса, была девчонкой
решительной.
— Ну что глазеете! Новеньких не видели? Не обра-
244

щай на них внимания.— Она минуту подумала, оглядела
класс.— Садись пока вот сюда,— показала на парту в
среднем ряду.— А там посмотрим...
В школе все становится известным довольно быстро.
Через день-два ребята узнали, что мама новенькой
учительница, а папа бухгалтер, что в начальной школе Галя
была отличницей, что она увлекается музыкой, играет на
пианино. И очень любит литературу.
— У нас есть литературный кружок,— сообщила ей
Полина.
— А что вы сейчас изучаете?
— «Тома Сойера» Марка Твена. Не читала?
— Нет.
— Будем читать вместе!..
Так Галя Докутович пришла в 5-й класс 1-й средней
школы города Гомеля. Было это в 1933 году.
Прочитав с замиранием сердца, как Том Сойер и Гек
Финн ели землю, чтобы скрепить клятву верности, новые
подруги последовали их примеру. Нельзя сказать, чтобы
эта процедура доставила им удовольствие, но чего не
сделаешь ради дружбы.
В шестом классе Полина и Галя сидели уже за одной
партой, и все считали их близнецами. Много времени
проводили они вместе. Вместе бродили по опушке леса,
который начинался сразу за Гомелем, а до революции
принадлежал графу Радзивиллу. Вместе читали и
перечитывали стихи Янки Купалы. Вместе слушали споры взрослых
о литературе: у матери Гали Докутович часто собирались
ее коллеги — учителя и учительницы.
За два-три года Галя стала отличной гимнасткой. Ей
даже удалось дважды занять первое место на всебело-
русских гимнастических соревнованиях. А начиная с
девятого класса, подруги увлеклись планеризмом.
Записались в планерную школу. То ли Гале повезло, то ли в чем-
то она опередила своих сверстниц, только раньше всех
начала прыгать с парашютом сперва с вышки, потом с
245

самолета. Одной из первых прошла теоретический курс
пилотской программы.
Все шло хорошо. Но когда наступила пора переходить
к занятиям на аэродроме, Полину из-за маленького роста
не допустили к практическим занятиям.
Галя очень переживала за подругу, но всячески
успокаивала ее, а у самой кошки скребли на душе.
После выпускного школьного вечера они до утра
бродили по притихшим улицам. Учиться решили ехать в
Москву. Полина Гельман в университет, а Галя — в
авиационный институт.
Хорошо начиналось лето 1941 года. Галя сдала
весенние экзамены за 3-й курс и собиралась в студенческий
подмосковный лагерь, чтобы начать подготовку к
участию в большом авиационном параде в Тушино, который
должен был состояться 18 августа, в День авиации. Ей,
участнице группового прыжка, предстояло приземлиться
вместе с другими парашютистами на зеленом поле.
Но началась война. Студентов МАИ направили на
строительство оборонительных сооружений в Орловскую
область и Брянские леса. Галю назначили бригадиром.
Рыли противотанковые рвы, строили заграждения. Сотни
кубометров земли перелопатили тогда непривычные к
такому труду девичьи руки.
Сводки с фронта были одна тревожней другой. 21
августа по радио передали, что после тяжелых боев наши
войска оставили Гомель. Диктор сказал всего несколько
слов. А Гале вспомнилось все: и школа, и учителя, родная
семья, и многое другое, чего не перескажешь, что
скрыто в самых заветных тайниках сердца.
Вскоре после этого студенток МАИ вернули в Москву.
В институте все говорили об эвакуации. Занятия
прекратились. Работала только военная кафедра. Часть ребят
готовилась в армию. Девушки записались на курсы мед-
246

гестер. Перед окончанием курсов — в начале октября —
лх отправили в двухдневный военизированный поход.
Когда вернулись в Москву, слухи об эвакуации МАИ
стали фактом. Институт переезжал в Алма-Ату.
Галя бросилась в комсомольское бюро, в партком.
— Я не уеду. Не могу уехать. Прошу направить в
армию.
И она добилась своего: получила рекомендацию
комсомольской организации.
Перед тем как идти в ЦК ВЛКСМ, решила навестить
Полину. Университет тоже напоминал бивуак. С трудом
разыскала она подругу.
— Пришла проститься. Сколько лет мы с тобой
дружили и не расставались, но вот настало время...
Полина задумалась.
— А знаешь, я с тобой не расстанусь, Галя,—
решительно сказала она.
— Тебе нельзя. У тебя же здоровье...
— У всех «здоровье»!.. Не нужно об этом.
— Но я много тренировалась...
— Не беспокойся, жаловаться я не буду.
11 октября 1941 года подруги вместе посетили ЦК
комсомола и получили направление в женскую
авиационную часть, которая тогда только начинала
формироваться.
В школе пилотов Галю и Полину зачислили в
штурманскую группу.
Закончив учебу, Галя стала штурманом женского
ночного бомбардировочного авиаполка.
Уже после первых полетов йа ТБ-3 она ходила, по ее
словам, «как влюбленная». Небо покоряет людей. Но оно
требует самоотречения. Галя поняла это очень скоро, и
это было большим счастьем.
Полина тоже числилась в штурманской группе. Но Га-
247

ле довольно быстро стало ясно, что штурманское дело —
это не стихия ее подруги. Полине явно требовалось что-
то другое.
7 февраля 1942 года Галина записала в своем
дневнике:
«...Полина прилетела с вынужденной. Отморозила
себе кусочек щеки, замерзла и проголодалась.
У меня неприятность. Назначили меня адъютантом
эскадрильи. Я думаю, что это значит — прощай
полеты...»
И еще запись, полная волнения за подругу: «По
сигналу тревоги мы выбежали на аэродром. Погода была
ужасная. Ураганный ветер поднял в воздух тучи снега,
он залеплял глаза, забивал нос и рот, потом таял, лицо
становилось мокрым и от пронизывающего ветра сразу
покрывалось ледяной коркой. Ресницы превращались в
ледяные сосульки, в пяти шагах ничего не было видно.
А мы шли по аэродрому навстречу ветру, спешили
удержать самолеты. Что было впереди нас, что — сбоку,
ничего мы не знали, ураган буквально валил нас с ног. Но
ллы вышли точно на самолеты.
Часов пять стояли у машин, сберегая их от урагана.
Домой пришли усталые, но бодрые, готовые идти ночью
и дальше в таких же условиях.
Полинке было трудно вчера. Мы шли очень быстро
по сугробам, несмотря на ветер. Она очень устала. Мне
жаль ее. Не ее это дело! Авиация — это прежде всего
быстрота, точность во всем, расторопность, умение
сделать все своими руками, несмотря на холод и усталость.
Это готовность в любую минуту, даже ночью, из теплой
постели встать, бежать в дождь, навстречу ветру, в
слякоть. Для нее это трудная жизнь. Я так считаю. Она же
нет. Но это упрямство ребенка, который не хочет видеть
правды».
248

Первые боевые вылеты Галя Докутович выполняла на
реке Миус в Донбассе. Она летала штурманом, и от
полета к полету росло ее мастерство. Быстро освоилась с
боевой обстановкой, уверенно выполняла боевые
задания, точно и метко поражала цели.
Безукоризненно выполняла Докутович свои
обязанности адъютанта эскадрильи. Летать она была не обязана.
Но ее неудержимо тянуло в воздух. С разрешения
командира полка ей удавалось вылетать на бомбометание.
Она любила идти на бомбежки с Надей Поповой, с Зоей
Парфеновой. Вместе с Надей она подорвала склад
боеприпасов. И ё тот день чувствовала себя именинницей.
Под Ростовом рядом с нами располагался мужской
полк самолетов По-2. В те дни Галя впервые остро
пережила боль утраты товарищей: «Два летчика, летевшие в
штурманской кабине, были убиты, капитан, сидевший в
передней кабине, был ранен,— записывает она в
дневнике,— Вечером пошли на похороны. Было очень темно,
начинались гроза и дождь. Грязную дорогу освещали
вспышки молний. Автомашина с останками боевых друзей
то и дело застревала в жидкой грязи, колеса буксовали.
Девушки вытягивали ее и двигались дальше под
проливным дождем, во мраке. Все промокли до нитки, вода с
насквозь промокшей пилотки капала на лицо. В сапогах
хлюпала вода. Но никто не ушел».
Противник продолжал наступление. В те июньские дни
довелось полетать и Галине. Она, казалось, ожила.
Однажды они вылетели с Машей Смирновой, их сильно
обстреляли над целью. Еле-еле удалось дотянуть до своего
аэродрома. А вскоре случилось несчастье.
Как-то ночью после неприятностей и волнений,
связанных с ремонтом подбитой и израненной машины, Галя
забылась тревожным сном прямо на земле. Водитель
бензозаправщика не разглядел в траве спящую девушку...
249

Врач констатировал повреждение позвоночника и
несколько переломов костей.
Полуживую ее перенесли на носилках в медпункт,
Вызвали санитарный самолет. Галя стойко переносила
мучительные боли, сдерживалась, не плакала.
А нам было из-за чего волноваться: обстановка
складывалась неблагоприятно. Почти все экипажи полка уже
перебазировались на другой аэродром. С минуты на
минуту могли появиться фашистские танки. А санитарного
самолета все не было. Галя глазами показала Полине,
чтобы та нагнулась, и шепотом попросила, чтобы под
голову положили пистолет. Она не хотела живой попасть
в плен.
Наконец прибыл самолет.
На бескровном, белом как полотно лице Гали Докуто-
вич светились жизнью только большие глаза. Умные,
упрямые и страстные. Такой мы и запомнили ее.
Из дневника Гали Докутович:
«6. 8 1942. Я в госпитале, да еще бог знает где — в
Махачкале. Первое время лежала пластом, и сейчас лежу
не двигаясь. Но сегодня при помощи двух нянь
попыталась встать на ноги. Голова сильно закружилась, и, когда
легла опять в постель, мне показалось, будто я целый
день тяжело работала и смертельно устала».
«16.8 1942. Еду на пароходе по морю. Лежу где-то в
трюме. В открытый иллюминатор вижу серый Каспий.
Здесь жарко. Вместе со мной едут 130 человек. С
трудом встала на костыли, пробралась на палубу и тут на
виду у всех осрамилась, упала в обморок первый раз в
жизни».
«24.9 1942. Ашхабад... Лежу в госпитале уже больше
месяца и, когда все кончится, не знаю. Прочла еще раз
Павку Корчагина. И теперь еще ближе дошла до смысла
книги. Вспомнились слова Ирины Ракобольской. «Галка,—
250

оворила она,— ты Павка Корчагин в девичьем образе».
4ет, это для меня слишком почетно.
А вчера я не выдержала. Заплакала. И от чего? От
Золи! Мне стыдно, стыдно за свою невыдержанность, за
>ту слабость, за то, что не сумела скрыть ее».
Через полгода Галя вернулась в полк, так
окончательно и не долечившись. Вернулась с твердым намерением
снова летать на выполнение заданий. Заключение
медицинской комиссии спрятала и никому не показала. Там
ей предписывалось дальнейшее длительное лечение.
В дневнике записала:
«Опять у себя в части. Не знаю, принимали ли здесь
кого-нибудь лучше, чем меня. Чувствую себя, как в
родной семье. Свой шестимесячный отпуск положила в
карман. Буду поправляться после войны. А потом меня опять
ударили как обухом по голове: собираются назначить
снова адъютантом и одновременно штурманом. Сегодня
целый день не давала покоя майору Бершанской. Чем
кончится, еще не знаю. Завтра посылают в санаторий
«без отрыва от производства», здесь же, в станице. Наши
девушки почти все ходят с орденами и все стали такие
красивые!»
Галя делала вид, что она совсем здорова. И только
значительно позже нам стало известно, что это было
далеко не так. Командование полка вначале не хотело
допускать ее к полетам, ей предлагали более спокойную
наземную работу, но Галя не соглашалась и напоминала
начальнику штаба полка Ирине Ракобольской, что та
обещала разрешить ей полеты после излечения.
И Галя стала летать.
Нелегко ей это давалось. У нее ныла спина, болело
бедро. Изменилась прежняя легкая походка. От былой
энергии не осталось следа. Ходила она с большим
напряжением. Иногда, пытаясь пересилить боль, останавлива-
251

лась, стискивала зубы, чтобы не закричать. Но если в это
время к ней подходил кто-нибудь из подруг, Галя через
силу улыбалась и делала вид, что остановилась, пытаясь
разглядеть что-то заинтересовавшее ее на земле. Летала
же она бесстрашно. И снова не раз ей под разными
предлогами предлагали уйти с летной работы, но Галя упорно
отказывалась. По ночам в дневнике записывала:
«24.2 1943. Чувствую себя очень скверно. Стараюсь
крепиться, но когда-нибудь моя выдержка лопнет. Пока
еще хватает».
С весны 1943 года она стала летать с замечательной
летчицей Ирой Себровой. Между ними быстро
установилось полное взаимопонимание и глубокое уважение друг
к другу.
Летом 1943 года Докутович была награждена вторым
орденом Отечественной войны I степени. И никто из нас
даже не догадывался, что, всякий раз выполнив боевое
задание, она не могла даже спокойно лежать, мучаясь от
боли во всем теле.
В полку издавался литературный журнал. Редактором
его была наша Галя. Однажды во фронтовой газете «За
Родину!» было опубликовано стихотворение младшего
лейтенанта танкиста Николая Субботина «Будущей
подруге». Это стихотворение очень хорошо выражало
настроение фронтовой молодежи. Конечно, война есть
война, но жизнь продолжалась. Ее не остановить.
Субботин писал:
Я тебя не знаю, но в часы досуга
О тебе танкистам часто говорю:
У меня, ребята, тоже есть подруга,
Только неизвестно, где, в каком краю.
Может быть, на фронте, как и я, воюет,
Может быть, снаряды точит у станка,
Где-то есть и тоже обо мне тоскует,
Тоже проклинает лютого врага.
252

Проклинать и надо. Это он заставил
Под открытым небом ночевать людей.
Это он, убийца, за собой оставил
След, покрытый кровью наших матерей.
Милая подруга, извергов-фашистов
Я за это буду беспощадно бить
И в часы досуга меж друзей-танкистов
О тебе, как прежде, часто говорить.
Только ты, прошу я, хоть в пяти словечках,
Ласковых, хороших, напиши ответ:
Мол, живу я там-то, ожидаю встречи.
И друзьям-танкистам шлю я свой привет...
Газета со стихами переходила из рук в руки.
Естественно, все мы ждали, что Галя как полковой поэт должна
ответить лейтенанту Субботину. И она ответила.
Вот он — «Ответ на письмо Николая Субботина».
Знаю, храбрый воин, я твою подругу.
Нас сдружило небо, боевые дни.
С нею мь\ привыкли и часы досуга,
И опасность боя поровну делить.
Кто она, ты спросишь, где она, какая?
Не сумею сразу описать в письме:
С серыми глазами, славная такая,
Смелая. И тоже помнит о тебе.
И не раз на старте иль у самолета,
Сдвинув на затылок черный летный шлем,
Говорит с обидой штурманам-пилотам:
«Что же он не пишет, позабыл совсем!»
А сейчас в полете, и еще не знает,
Что с вечерней почтой ей пришло письмо.
Ничего, вернется, позже прочитает
И тебе ответит просто и тепло.
Пожелает счастья, боевых успехов
И счастливой встречи в радостном краю.
Бей врага на танке. N\h\ же будем в небе
Драться за большую Родину свою.
253

Шлю привет. Будь сильным, стойким, мевредимым,
Пусть твой танк не знает о пути назад.
Наступай отважно и неутомимо,
Докутович Галя,
младший лейтенант.
Ее не стало в ночь на 1 августа 1943 года. Она должна
была лететь на боевое задание с летчицей Наташей Мек-
лин. Когда-то они вместе учились в авиационном
институте, дружили еще до войны, а на фронте их дружба еще
более окрепла. Им, как и всем нам, предстояло бомбить
сильно укрепленную цель. Подруги уже сели в самолет,
но тут состав экипажа был изменен. Отличного штурмана
Галину Докутович назначили в боевой расчет с молодой
летчицей Аней Высоцкой, а Меклин дали другого
штурмана.
В ту ночь полк потерял четыре экипажа. Среди
восьми погибших девчат была и Галя Докутович.
Разбирая после гибели ее бумаги, мы узнали и о
физических страданиях Гали, и о ее первой любви.
В те суровые, огненные дни она полюбила летчика-
истребителя. Полюбила горячо и порывисто, как любят
первой чистой любовью. Однако оба они считали, что
война не подходящее время для устройства личного
счастья.
Об этой любви, о том, как она зарождалась, мы
узнали из письма Гали Докутович к подруге Евгении
Олейниковой:
«Дорогая Женечка!
Получила сегодня сразу два твоих письма. Они все
такие же, как и четыре года назад, и ты такая же. А я?
И я тоже, пожалуй. Только вот стала более
уравновешенной, меньше похожей на прежнюю девчонку и еще
меньше на мальчишку. Ну, еще бы! Ведь уже стукнуло 22.
254

Много. Хочется удержать время, но увы! Моя карточка в
этом письме, это мы снимались еще в Н-ске. Даже от
этой карточки я сильно отличаюсь. Повзрослела,
конечно, огрубела.
Дорогая Женечка, моя славная, хорошая подруга
(именно так), мне давно хотелось побывать у тебя. Мама
и папа теперь в Гомеле... Обо мне ничего не знают.
Может быть, думают, что меня уже нет. А я всем смертям
назло еще жива и жить буду. Хотелось бы много-много
написать тебе о своей жизни. Да только для этого нужно
много времени, много искусства.
Как живу сейчас?
Очень обыкновенно. Большинство людей там, в тылу,
может быть, думают, что здесь, на фронте, каждый
день — это что-то героическое, и люди здесь не простые,
а какие-то особенные. Это не совсем так. Далеко за
примерами не надо ходить. Меня-то ты знаешь. В нашем
полку таких немало. Я, по-моему, уже писала тебе, что
нашему полку присвоено звание Гвардейского, а носить
на груди гвардейский значок—это не менее почетно, чём
боевой орден. И все-таки все очень просто.
Может быть, мь\ ко всему привыкли: и к непогоде, и к
прожекторам, и к зениткам, и к таким темным ночам, что
ни неба, ни земли не видно, когда не то что летать, даже
по земле-то ходить трудно.
Знаешь, Женечка, раньше мне казалось, что смерть
человека — это что-то большое и страшное. Но это
раньше... Вот сегодня одна наша летчица получила письмо-
Писали его пехотинцы. Они нашли в болоте наш ястребок.
Летчик, ее друг, сидел в кабине с разбитой головой и был
мертв. Его завернули в парашют и похоронили. В его
планшете нашли письма и карточку девушки. И написали
ей. Письмо это мы сегодня прочли вслух. Такие случаи
бывают часто. Но в этот раз было как-то особенно
тяжело.
Я сейчас нормально живу и работаю... Разные дни бы-
255

вают. Когда полное напряжение боевой работы, тогда и
дней не замечаешь. Бывает и так, что не работаем. Тогда
дни тянутся и кажется, что не живешь, а существуешь
напрасно.
Наш институт частью находится в Средней Азии,
частью в Москве. Старые друзья разбрелись в разные
стороны. Некоторые на фронте, другие остались
в тылу. И у многих большие изменения в жизни.
Женились, вышли замуж, обзавелись наследниками. Право,
мне смешно. Все это, и в этом я уверена, не то, а что
нужно, не знаю.
Очень противоречивые мысли часто мне приходят в
голову. Иногда мне кажется — и война, и все, что я
сейчас вижу, быстро пройдет, а потом вспомнишь, как
полузабытый сон. А все старое кажется настоящим и
глубоким. И все-таки вместе с этим иногда думаешь и другое,
а именно, что сейчас видишь то лучшее, на что способен
человек. Когда человек, не боясь смерти, спешит на
выручку товарищу, его, несмотря ни на что, не станешь
удерживать.
Может быть, потому жизнь сейчас кажется ярче и
шире, что все достается дороже. Часто бывают вещи
незначительные, но запоминаешь их на всю жизнь. Хочешь,
я расскажу тебе про одну песню.
Шел 1942 год. ^Лъ\ учились летать. Дело было в Н-ске.
Наш экипаж ТБ-3 прилетел на спецзадание. Ребят было
семеро. И я одна. Зима. Морозы, что называется,
«крещенские». Того и гляди то нос, то кончик уха белеет.
А солнце яркое, и снег ослепительный — глазам больно.
Прямо с аэродрома мь\ пришли в общежитие. Пока
добрались, стало уже темно. Общежитие было мужское.
И жили з нем летчики-сержанты запасного
истребительного полка, молодые ребята, только что окончившие
истребительную школу.
Мы сначала устроились спать на нарах у дверей. Наш
бортмеханик Миша Егоров где-то раздобыл (он всегда
256

все умел раздобыть) матрац. Его мы положили в головы.
Улеглись все рядышком, накинув на себя шинели. Миша
Егоров с сожалением посмотрел на меня.
— Замерзнешь ты, Галинка, у самых дверей. Ты не
стесняйся, залезай-ка в середину, все же теплее будет,
И правда, с краю мне было так холодно, ноги в
сапогах мерзли, шинель казалась маленькой и тонкой. Ночью
я так замерзла, что встала и побежала на мороз,
побегала во весь дух вокруг корпусов, сделала зарядку. И когда
вернулась, действительно показалось теплее.
Утром я рассказала все это ребятам, и они от души
смеялись.
Ястребки осторожно присматривались к нам. А потом
собрались вокруг нас в кружок.
— Вы бы поближе к печке, товарищи!
Откуда только появились матрацы, одеяла, даже
подушки.
После обеда ребята вернулись с полетов, затопили
печку, и перед горящими поленьями собралась целая
компания. Сначала все молчали. Может быть, каждый
думал о своем, может, вспоминал вот такую же печурку
там, у себя дома, у своих родных и близких...
— Миша, спой-ка что-нибудь,— попросил кто-то из
ребят.
г Миша Шульга был высоким черноглазым юношей. Он
запел приятным сильным голосом. Ребята подхватили, и
песня, сильная и звучная, казалось, собрала в единое
целое всех, и знакомых, и чужих. Эти минуты запомнятся
навсегда. Потом Миша писал мне: «Спасибо, Галя, ты
встряхнула нас от грубости».
Истребителей, естественно, заинтересовало, что это
за девушка летает на ТБ-3. Спросили тихонько у Миши
Егорова.
— А это наш штурман,— ответил тот.
Осмелели. Стали спрашивать у меня. Я сразу сказала,
что скоро кончаю школу штурманов.
[1 Зак. 1608 257

— А звание у вас какое?
— Еще никакого.
— А какое будет?
— Какое? Да, наверное, такое же, как у вас всех.
Чувствовалось, что ребята приняли нас в свою семью*
Над Мишей Шульгой парни потихоньку посмеивались,
дружески разыгрывали его.
— А ведь надолго тебе, друг, запомнятся некоторые
штурманы.
— Только ты лучше даже и не смотри в ту сторону,
Миша, ничего не выйдет. Зря страдаешь.
Вот ведь ребята. Никогда не упустят случая подшутить
над товарищем!
На следующий день, опять собравшись вечером у
печки, запели песню. На этот раз запевал уже не Миша. Он,
смущенный, все просил:
— Да ну, ребята, не нужно. Прошу вас. Друзья вы
мне или нет?
— Мы, Мишенька, противогазы,— со смехом
отвечали ему и продолжали петь.
А песня была шуточная. Очевидно, только что
составленная. Про Мишку Шульгу, летчика и штурмана Галину.
Дело было в том, что рассказывала песня, что она была
очень неприступной девушкой и на него не обращала
никакого внимания. И все-таки не устояла. Пообещала, что
полюбит его, если перегонит он ее на своем истребителе.
И вот бедняжка Миша гнал свой ястребок, мчался по
небу за неуловимым бомбардировщиком. Да так и не
догнал...
Спели ребята песню и лукаво посматривают на Мишу
Шульгу.
— Так-то, брат, смотри же!
С тех пор прошло полтора года. Недавно я получила
письмо, в котором друг Миши сообщил мне о его гибели.
Славный, рыжий, веселый Мишка сгорел вместе с
кораблем на том самом ТБ-3, на котором мы летели в Н-ск.
258

Где теперь ребята 2-й авиаэскадрильи, «верхненаров-
цы», живы или погибли? Где тот, другой Миша,
черноглазый ястребок?
А песня живет.
Говорят, что слышали ее недавно. Кто поет ее сейчас?
Может быть, те самые ребята уже другие, к
которым песня пришла вместе с боевыми традициями
полка и памятью о Мише Шульге.
Ну вот, Женечка, это правда.
Посылаю тебе и мое «письмо». Я сегодня дежурю.
Сейчас уже ночь. Над головой беспрерывный рокот
моторов. Наши работают. А погода гадкая: облака нависли
низко-низко. Кругом черно. Ты, наверное, спишь,
дорогая моя.
Это письмо дойдет до тебя, может быть нескоро.
Когда я приеду к тебе, не знаю. Может быть, и будет
такое счастье. Мечтаю о нем. Хоть бы на денек.
Со здоровьем стало неважно. Не улучшается, а что-то
наоборот.
Говорят, что нужны грязевые ванны. А где их тут
взять, когда здесь одни воздушные, да вот еще
дождевые ванны бывают.
Пиши. С нетерпением жду. Крепко целую.
Твоя Галя»
«Письмо», о котором здесь говорится,— рассказ,
написанный Докутович и помещенный в нашем полковом
литературном журнале. В нем Галя поведала историю
своей любви, но герои рассказа названы вымышленными
именами. Тогда мы не догадывались об этом. И только
после ее гибели нам все стало ясно.
Когда я бываю в Гомеле, то всегда прихожу на улицу
имени Гали Докутович. Всматриваюсь в вечерние окна,
нетерпеливо оглядываюсь вокруг. Мне все кажется — из-
за поворота вот-вот появится Галя... Но чудес, как
известно, не бывает. Навстречу мне идут незнакомые люди.
И* 259

Они никогда не видели Галю, но знают, что она жила на
земле. И я горжусь этим. Горжусь сознанием, что память
о ней будет жива и через сто, и через двести лет.
КРЫЛАТАЯ ЮНОСТЬ
Поезд в Ленинград пришел утром.
Водяная пыль дрожала в воздухе, и контуры зданий
расплывались в неяркой сиреневой дымке.
— Как проехать к Неве? — спросила молоденькая
девушка у пожилой киоскерши.
— А какое место на Неве вас интересует?
— Мне нужно к Медному всаднику.
— Тогда, милая, садись вон на тот автобус,—
женщина показала на остановку,— и доезжай до Исаакиевской
площади.
— Спасибо!..
— Первый раз в нашем городе?
— Первый...
Девушка смотрела в запотевшее окно и радовалась,
что легко узнает дома и памятники. Тысячи раз
перечитывала она строки об этом гордом и загадочном городе
на Неве, рассматривала фотографии и гравюры. Да и
сейчас он казался размытой старой гравюрой:
вздыбленные кони Клодта на Акичковом мосту, силуэт
Александрийского театра, строгие линии Гостиного двора...
— Исаакиевская площадь! — объявил кондуктор.
Девушка вышла из автобуса, все еще не веря, что
сбылась ее давняя мечта, что не во сне — наяву стоит она
на земле древнего города и громада Исаакия плывет в
тумане над мокрым асфальтом, и что за ним вот сейчас,
сию минуту, откроется перед ней вставший на дыбы
конь — Медный всадник, легенда, воплощенная в бронзе
гением Фальконе и воспетая Пушкиным.
260

Она обошла вокруг памятника. Один раз, второй,
третий. Прошла еще немного — к каменному парапету
набережной.
Ажурной резьбой темнел вдали Дворцовый мост, и
пронзительный шпиль Петропавловки уходил прямо в
нависшие над городом тучи.
— Ну что ж, Мери Авидзба,— сказала она самой
себе,— считай, что тебе повезло. Жить и учиться в таком
городе — счастье...
Устроиться в общежитии академии было делом трех
минут.
Комендант просмотрел документы, назвал номер
комнаты, протянул ключи.
— Ну вот и отлично. Будем знакомы. Вы откуда?
— Из Абхазии.
— Жаль, не был. Говорят, сказочный край.
— Не знаю, сказочный или нет, а уж то, что
прекрасный,— это точно. Приезжайте в гости, посмотрите.
— Как-нибудь приеду...
Вечером она долго не могла заснуть.
Кто из нас не переживал такие минуты! Какой-то
важный рубеж жизни остался позади. А ты стоишь на пороге
нового и словно сам экзаменуешь себя — выдержишь ли
на этом переходе? Хватит ли сил, чтобы не свернуть с
выбранной дороги?
Кажется, пока все у нее шло как надо...
В 1936 году школьница-комсомолка Мери Авидзба
узнала, что первый летчик Абхазии Виктор Арагун
набирает курсантов для летной школы. Мери помчалась к
Арагуну и услышала, что набор уже закончен. Не потеряв
присутствия духа, Мери так горячо стала убеждать
летчика включить ее в число курсантов, что он сам пошел
261

с нею в обком комсомола. Вскоре Мери закончила
аэроклуб. А спустя некоторое время девушка уже садилась
на теплоход: в руках у нее была путевка в Батайскую
авиационную школу.
...В углах еще таились густые тени. Слабое ночное
освещение длинных коридоров не в силах было рассеять
ночную мглу. Всюду стояла тишина, и было отчетливо
слышно, как дежурный горнист подымался наверх по
ступенькам, чтобы протрубить «подъем».
По этому сигналу сразу распахивались двери
многочисленных комнат, и коридоры заполняла молодежь.
Утренняя зарядка, завтрак, потом занятия
теоретическими предметами, обед, снова занятия, ужин, внекурсовая
работа и сон. И так день за днем. День за днем
овладевала Мери сложными предметами, необходимыми для
того, чтобы она, первая летчица Абхазии, однажды вновь
поднялась в небо.
Через год учебы Мери приехала в отпуск в родной
Сухуми и здесь будто впервые увидела себя со стороны.
Как же изменилась она за время пребывания в
авиационной школе!
Ее приглашали в гости, расспрашивали о будущей
специальности, задавали вопросы. И Мери пришла мысль
собрать девчат, рассказать им об авиационной школе,
привлечь в авиацию.
Так она и сделала. Слушали ее девушки с затаенным
дыханием. Многие помнили, как еще год назад она
выступала в школьной самодеятельности и, смущенно
улыбаясь, исполняла на скрипке вариации Паганини.
Специалисты-музыканты предсказывали ей большое будущее...
После выступления Мери Авидзбы в местный
аэроклуб поступило много заявлений от девушек, решивших
изучать парашютное дело. А Мери вернулась в летную
школу, словно набравшись новых сил у родной земли.
Вскоре был пройден теоретический курс. Началась
летная практика. Затем Государственная комиссия при-
262

няла у курсантов экзамены, и Мери в числе других было
присвоено звание пилота. На прощальном вечере она
снова взяла в руки скрипку...
После выпуска ее назначили на работу в аэроклуб в
Сухуми. Это было в 1938 году.
Тогда, казалось, весь город вышел встречать первую
летчицу Абхазии. Мери была смущена вниманием своих
земляков. Ее приглашали на собрания, просили выступить
перед молодежью, зазывали в гости, хвалили за
смелость. Земляки гордились ею и не скрывали этого.
В сухумском аэроклубе Мери Авидзба снова
встретилась со своим первым наставником, учителем и другом
Виктором Арагуном. Это был летчик высокого класса,
замечательный человек и товарищ. Работал он
начальником летной части. Под его руководством Мери
продолжала совершенствовать свое летное мастерство и сама
готовила летчиков. За один год аэроклуб выпустил более
100 авиаторов. В этом была и ее заслуга.
В 1939 году Сухумский аэроклуб прекратил свое
существование. Инструкторы начали переводиться в другие
аэроклубы. И перед Мери встал вопрос, как быть
дальше! Она не хотела терять связь с авиацией и решила
поступить в Военно-медицинскую академию. Девушке
казалось, что военный врач в авиационных частях наилучшим
образом сумеет совместить обе свои специальности:
врача и авиатора.
Так Мери Авидзба оказалась в Ленинграде в Военно-
медицинской академии.
Как-то попалась ей в руки книга великого русского
хирурга Николая Ивановича Пирогова. С изумлением и
гордостью читала Мери его рассказ о героической обороне
Севастополя.
«Во время бомбардирования в течение 9 трудных
дней все 6 врачей с 3-мя другими, ко мне прикомандиро-
263

ванными, день и ночь без смены занимались приемом и
перевязкой раненых.
В летописях науки раны такого рода, с какими мы в
продолжение этого времени постоянно имели дело, едва
ли не беспримерны. Тысячи 65-фунтовых пушечных ядер
и 200-фунтовых бомб являли свою разрушительную
силу над человеческим телом. Надлежало действовать без
малейшего промедления, чтобы сохранить жизнь,
которую уносило быстрое истечение крови. Страшное
потрясение всей нервной системы в весьма многих случаях
делало бесполезным, даже вредным, употребление
хлороформа. На трех хирургических столах почти
беспрерывно подавалась хирургическая помощь при содействии
сестер. Большая танцевальная зала Благородного
собрания четыре раза наполнялась сотнями людей,
подвергшихся операциям, и четыре раза опять очищалась, чтобы
дать место новым страдальцам. Триста ампутаций, не
считая других значительных операций, сделано нами в
течение первых дней бомбардирования.
Особенно утомительно для подающих помощь было
то обстоятельство, что после беспрерывного, усиленного
занятия днем нельзя было ночь посвятить покою, потому
что ночные вылазки и взрывы мин даже по ночам имели
последствием новый прилив раненых. Для того чтобы при
таком беспрерывном притоке раненых всегда быть
ближе к ним, сестры и мы переселились в главный
перевязочный пункт.
Хотя геройство не принадлежит к числу главных
добродетелей при совершении благочестивых дел
милосердия, однако я не могу обойти молчанием, что независимо
от добросовестного и неутомимого выполнения лежащих
на них обязанностей сестрам был чужд страх перед
опасностью жизни...
Бомбы и ракеты часто падали вблизи этого здания,
равно как и в жилища врачей и сестер; несмотря на то,
все готовы, без страха и боязни, так же хладнокровно
264

и рассудительно, как доселе, подавать помощь
страдающим...»
«Я готовлюсь стать военным врачом,— подумала
Мери, закрывая книгу.— Но хватит ли у меня сил, мужества,
чтобы в решительную минуту действовать так, как
Пирогов и его коллеги?!»
Она машинально потрогала переплет книги. Ей
казалось — раскроет книгу и наяву увидит черный,
дымящийся ад Севастополя, окровавленных людей,
поднимающихся в последнюю атаку, и человека в белом халате,
склонившегося над разбитым гранатой операционным столом.
Могла ли она знать тогда, что война, в тысячу раз
более страшная и жестокая, чем та, что описана Пироговым,
стоит на пороге и что самой Мери предстоит участвовать
в новой героической Севастопольской эпопее.
Ленинград горел.
Горел город, в который она влюбилась с первого дня,
с первой минуты пребывания в нем. Горел город, о
котором поэты писали с гордым благоговением.
Давно стихами говорит Нева.
Страницей Гоголя ложится Невский.
Весь Летний сад — «Онегина» глава.
О Блоке вспоминают острова.
И по Разьезжей бродит Достоевский...
Черный дым вставал над Бадаевскими складами:
чадили горевшие сахар, масло, мука. Пылал Гостиный
двор. Рушились столетние дворцы и музеи. Пытаясь
уничтожить Ленинград, гитлеровцы били в самую душу
русского народа.
Мери отнесла заявление в военкомат: «Я — летчица.
Не могу смотреть, что делают проклятые фашисты с
любимым Ленинградом. Не могу находиться в тылу. Мое
место — на фронте».
265

Пока ждала ответа, дежурила в команде МПВО,
тушила «зажигалки», патрулировала с нарядами по улицам.
Вызов пришел в тот день, когда фашисты впервые
подвергли город артиллерийскому обстрелу.
Мери пробиралась к штабу где перебежками, где
ползком, где осторожно крадучись, вдоль стен. На ее
глазах снаряд попал в переполненный пассажирами
трамвай. Бросилась к месту взрыва. Невидящими глазами
смотрела на искореженный горящий вагон, на раненых и
убитых. Душераздирающие крики и стоны вывели ее из
оцепенения. Бросилась помогать пострадавшим...
Только к вечеру добралась до штаба. Ей вручили
назначение в прифронтовую полосу на границе с
Финляндией: «Будете летать на У-2».
А через две недели Авидзбу направили в
истребительную авиашколу в Пермь.
Стоял октябрь сорок первого. Враг подходил к
Москве. Курсанты жили одной мыслью: скорее на фронт. Но
предстояло заново переучиваться на новую
специальность.
Откуда-то стало известно, что в Н-ске есть военная
школа пилотов, где формируется авиачасть из девушек-
летчиц. Рассказывали, что формирование ведет известная
еще в мирное время летчица Герой Советского Союза
Марина Раскова.
Мери потеряла покой и сон, но в конце концов
добилась перевода в эту авиачасть.
В небольшом, очень скромно обставленном кабинете
Мери впервые увидела Марину Михайловну Раскову.
Авидзбу зачислили в штурманскую группу. Начались
регулярные занятия.
Зима 1941 года выдалась на редкость суровой.
Морозы на Средней Волге доходили до сорока градусов.
Постоянные северо-восточные ветры при таких морозах
для не привыкшей к холоду Мери были источником
постоянных мучений.
266

Однажды она вернулась с полетов с сильно
обмороженным лицом. Это заметила Раскова. Вызвала Авидзбу
к себе и предложила ей сопровождать эшелон раненых
бойцов из Саратова в Сухуми. «Сейчас вам
тренироваться все равно нельзя; чтобы не терять время попусту, вы
сдадите бойцов и останетесь в Тбилиси. Там пройдете всю
летную тренировку, а затем вернетесь к нам...»
В нашем женском полку ночных бомбардировщиков
Мери появилась в декабре 1942 года. Случилось так, что
не ей пришлось ехать в полк, а наоборот, полк
перебазировался на Кавказ и к тому времени громил
противника в Донбассе, под Ростовом и Таганрогом, в Сальских
степях и на Кавказе.
Мери прибыла как раз в то время, когда наши войска
вели тяжелые оборонительные бои под Моздоком и
Орджоникидзе.
Однополчане с радостью встретили старую знакомую.
А Авидзбу ожидала у нас приятная неожиданность —
встреча с бывшим ее командиром авиационного
женского отряда Батайской авиашколы майором Евдокией Да-
выдовной Бершанской.
И командир эскадрильи Полина Макагон, и штурман
Лида Свистунова, и командир звена Зоя Парфенова, и
штурман звена Дуся Пасько сразу полюбили Авидзбу.
Они вводили ее в курс боевой работы, щедро делились
своим боевым опытом. И надо сказать, Мери оказалась
хорошей ученицей, вскоре она стала летать на боевые
задания со многими летчицами.
Ее родной Сухуми постепенно становился
прифронтовым городом. Немцы неоднократно бомбили его. Из
города начали эвакуировать детей. Их посадили на пароход.
Но фашистские стервятники атаковали транспорт, на
котором ясно были видны знаки Красного Креста. Пароход
затонул вместе с детьми и всей командой... В эту ночь
267

экипаж Зои Парфеновой — Мери Авидзбы совершил
больше, чем другие, боевых вылетов. Авидзба
уничтожила зенитную точку и переправу противника. Это была ее
месть ненавистным врагам. И не случайно в армейской
газете появился тогда очерк о доблести и мужестве
славной дочери абхазского народа...
Дух времени властно накладывает на людей свой
отпечаток, влияет на формирование самых сильных чувств
человека. Дружба людей на фронте строже,
величественней и в то же время проще, чем в любой другой
обстановке. Мери дружила с Зоей Парфеновой, Дусей
Пасько и другими девушками. Любила своего строгого и
справедливого командира эскадрильи Полину Макагон,
штурмана эскадрильи Лидию Свистунову, старшего
техника эскадрильи Дусю Коротченко.
Однажды Полина Макагон вылетела с ней на боевое
задание по проверке самолетовождения. Еще на земле
Мери волновалась: как оценит ее штурманское
мастерство командир эскадрильи? Шли они в район Моздока.
В пути Мери успокоилась. По переговорному аппарату
четко сообщала командиру ориентиры, режим полета.
Внизу проплыли огни фар. Штурман сбросила САБ.
Бледный свет залил землю. Длилось это недолго, но
времени оказалось достаточно, чтобы экипаж заметил
вражескую колонну у леса севернее города.
Крутой разворот. Несколько стремительных
маневров — и машина вышла на цель. Бомбы были сброшены.
Вернувшиеся вскоре с боевого задания заместитель
командира полка Серафима Амосова со штурманом
эскадрильи Ларисой Розановой сообщили, что пожар,
возникший от бомб, сброшенных экипажем Макагон —
Авидзбы, отмечен двумя крупными очагами огня. Мери
в ту ночь получила благодарность командира
эскадрильи...
И снова наступил вечер. С гор шли низкие тучи.
Девушки ждали сигнала на вылет. Говорили о предстоящих
268

боях у Моздока и Прохладного, о жестоких
кровопролитных стычках на земле. Берега Терека были покрыты
тогда вражескими трупами. Фашисты бросали сюда
отборные войска, имевшие большой опыт ведения войны в
горах.
— Лида, почитай Лермонтова,— вдруг попросила
Мери.— Ты знаешь, что я хочу послушать?
— Знаю, конечно:
Там поразить врага не преступленье,
Верна там дружба, но вернее мщенье;
Там за добро — добро, и кровь за кровь,
И ненависть безмерна, как любовь.
Голос штурмана эскадрильи Лиды Свистуновой звучал
тихо и как-то особенно проникновенно. И ночь плыла
над головами девчат. Ночь с крупными, тяжелыми
звездами. Словно не было войны и не нужно было завтра
снова лезть в огненный ад... Но почему стихи Лермонтова
звучали так, словно написаны они вчера? Написаны об их
любви и ненависти...
В один из дней Мери получила радостную весть о
подвиге первого летчика Абхазии, ее учителя Виктора Ара-
гуна. Сопровождая бомбардировщиков, наносивших
удары по противнику в районе Псху, Арагун заметил, как
один из наших самолетов совершил вынужденную
посадку на территории, занятой противником.
Рискуя жизнью, Виктор пошел на выручку товарищу.
Он приземлился около сбитого истребителя, вытащил
раненого летчика, посадил его в свой самолет, взлетел и,
маневрируя между горными хребтами под огнем
немецких зениток, благополучно достиг своего аэродрома,
хотя и был при этом ранен.
Мери написала Арагуну восторженное письмо, в
котором передала ему привет от всех девушек полка.
269

Мы очень ждали ответного послания, но вместо него
пришло сообщение, что Виктор пал смертью героя.
Мери не плакала. Долго сидела она на камне у
дороги. Думала о чем-то. А потом попросила, чтобы ее
послали на задание...
Говорят, дома и стены помогают. Мери находилась в
родных местах. Но дом ее был в смертельной опасности.
Фашистские войска через Санчарский, Марухский и Клу-
хорский перевалы стремились пробиться к морю и
отрезать наши части, действовавшие в районе
Новороссийска — Туапсе. Путь врагу преградили бойцы Красной
Армии и подразделения Сухумского истребительного
батальона. Немцы бросали в бой лучшие свои части, в том
числе альпийских стрелков. Желая посеять панику, они
бомбили Сухуми, поджигали жилые кварталы,
расстреливали из пулеметов мирное население. В Абхазию пришла
война.
Мери стала неузнаваемой. Она посуровела и даже
потемнела лицом. На какое бы задание ее ни посылали,
возвращалась неудовлетворенной, хмурой, печальной.
— Наши на переправах кровью истекают. А мы!..
— Но ты, Мери, делаешь все, что можешь... Даже
больше...
Наступил новый, 1943 год. На счету Мери Авидзбы
было уже более 100 боевых вылетов. В конце декабря
долго держалась летная погода. Над самой землей
стелились облака, шел сильный снег. В общежитии
готовились к встрече Нового года.
Мери рассказала нам в тот вечер о встрече Нового,
1941, года в Ленинграде, о том, как мягко падал на
землю снежок, как звучали вальсы Штрауса.
В медицинской академии, где она тогда училась, был
270

небольшой концерт, и она играла на скрипке. Ей жали
руку, говорили какие-то теплые слова..*
Сейчас все это казалось далеким и нереальным.
В землянку доносился грохот орудий. Мигала коптилка,
тускло светились стартовые фонари.
В 24.00 нас поздравили с Новым годом командир
полка Евдокия Давыдовна Бершанская и комиссар Евдокия
Яковлевна Рачкевич. Мы все обнялись, пожелали друг
другу большого солдатского счастья. И оно пришло.
3 января 1943 года Северо-Кавказский фронт перешел
в наступление. Фашисты бежали, бросая технику и
снаряжение, оставляя на дорогах сотни, тысячи трупов.
Ы<ъ\ наступали одновременно с наземными войсками*
Мери вместе со всеми летала бомбить отступавшие
гитлеровские части.
Каждый вылет требовал огромного напряжения воли
и сил. Мы знали, что бойцы на земле упорно дерутся за
каждый холм, за каждое село, лесок, балку. И не хотели
отставать от пехоты, летали без сна и отдыха.
Мери работала с Полиной Макагон.
В одну из февральских ночей 1943 года они первыми
в эскадрилье вылетели бомбить фашистскую технику.
Ночь выдалась на редкость темной, но на цель девушки
вышли точно. Мери сбросила одну за другой две САБ.
Над целью, пробив дымку, снизились до 800 метров.
Штурман увидела скопление машин противника на
северном берегу у переправы. Бомбы легли точно на цель.
В ту ночь они вылетали на задание еще трижды. Это
были последние операции, которые Мери провела
вместе с Полиной.
Шел апрель 1943 года. Полк бомбил фашистские
войска на Кубани. Кругом бушевала весна, цвели сады.
Настроение у всех поднялось, хотя боевая работа
необычайно усложнилась. Приходилось летать в условиях
отвратительной неустойчивой погоды, под сильным
заградительным огнем хорошо организованной системы
271

ПВО противника, а также в сфере действия вражеской
истребительной авиации. Но Мери с разными летчицами
полка взлетала по четыре-шесть раз в ночь.
В апреле в одну из ночей погибли командир
эскадрильи Полина Макагон и штурман эскадрильи Лидия Сви-
стунова. Примириться с этой потерей было невозможно.
Мери осунулась, почернела. Она потеряла не только
подруг, но и учителей, которые дали ей боевую путевку
в небо.
Похоронили h\b\ Полю и Лиду в центре станицы Паш-
ковской, под Краснодаром.
Словно в память о них, Мери каждую ночь совершала
по нескольку боевых вылетов, прорывалась сквозь
заградительный огонь вражеских зениток. Она летала и с
ветеранами полка и с молодыми, необстрелянными
летчицами, только входившими в боевой ритм работы. Мери
передавала свой богатый опыт подругам. О ней стали
говорить как о штурмане высокого класса, человеке
огромного мужества и выдержки.
В сентябре 1943 года Мери Авидзба была в числе
восьми экипажей нашего полка, которые под
командованием Серафимы Амосовой помогали советским
наземным частям освобождать Новороссийск.
Шли ожесточенные бои на земле и в воздухе. По
нескольку раз в ночь взлетала Авидзба и бомбила
укрепления противника, хотя каждый раз машина с трудом
пробивалась к цели сквозь плотный заградительный огонь.
Когда Новороссийск был освобожден, командование
объявило отважному штурману звена Мери Авидзбе
благодарность.
В сентябре 1943 года Мери вылетела с летчицей
Ниной Алцыбеевой бомбить порт Тамань. В городе было
множество зениток и прожекторов. До цели предстояло
лететь около часа над территорией, занятой фашистами.
272

Здесь нужно было обладать отличной техникой
пилотирования: час полета над территорией противника казался
вечностью.
Ночь была ясная и звездная. Внизу было тихо, хотя из
данных разведки мы знали, что по земле движутся
колонны врага, а в Тамань прибыл немецкий транспорт с
войсками.
На цель экипаж зашел прямым курсом на высоте
900 метров. При подходе увидели мелькание огней на
море. На порт вышли точно. Можно было бросать бомбы,
но Мери медлила.
— Посмотри вперед, в море, по-моему, гитлеровцы
переправляются в Крым. И в порту, и дальше вижу много
огней,— сказала Мери летчице.
Нина внимательно осмотрелась, но ничего не
заметила.— Пройди, Нина, дальше, нужно все проверить.
Решили сделать еще заход. Город остался позади,
самолет ушел в море. Штурман внимательно вглядывалась
в темноту. В это время над Таманью вспыхнула
осветительная бомба. Ее сбросили Вера Тихомирова и штурман
Люба Шевченко. Город стал виден как на ладони:
береговая линия, дома, а дальше — море с тусклыми
мерцающими огоньками...
Вера и Люба видели разрывы фугасных бомб,
разорвавшихся в порту. Возник пожар. И в это мгновение
вспыхнули три прожектора, затем еще четыре. Лучи их
скрестились в одной точке. Но почему гитлеровцы не
стреляют? Экипаж Тихомировой — Шевченко искусно
маневрировал в лучах прожекторов, а выстрелов все не
было. Может быть, в воздухе немецкие истребители, и
зенитчики боялись попасть в своих? Мери до рези в глазах
всматривалась в ночное небо. Нет, не похоже... И в это
мгновение к самолету Тихомировой — Шевченко с земли
потянулись трассы.
— Нужно заходить на порт,— передала летчице Мери.
— Идем! — откликнулась Алцыбеева.
273

Прожекторы погасли: немцы опасались выдать
летчикам цели. Но бесконечное помигивание огоньков уже
было разгадано: гитлеровцы уходили в Крым.
Рывок — и четыре фугаски полетели прямо на порт,
В то же мгновение включились прожекторы. Алцыбеева
была ослеплена.
Уже три минуты подруги находились в центре огня и
света.
— Отвернуть вправо, влево,— командовала Мери.
Нина резким разворотом в сторону ушла из-под
обстрела.
На высоте 700 метров снова попали под огонь и
слепящий свет прожекторов. Снизу, сбоку, сзади рвались
снаряды. В таком переплете Нина оказалась впервые.
Успокаивало только то, что за спиной ее сидел опытный
штурман.
По командам Авидзбы летчица, резко отдав ручку от
себя, перевела самолет на снижение. Это и спасло
экипаж. Машина дотянула до своего аэродрома.
Фашисты действительно в ту ночь уходили из Тамани.
Всю ночь мы бомбили порт. А на разборе полетов Бер-
шанская сообщила, что результаты разведки экипажа
Алцыбеевой — Авидзбы оказались столь ценными, что
командующий 4-й воздушной армией объявил девушкам
благодарность.
...Фронт уже далеко отодвинулся от родных мест
Мери Авидзбы, когда в конце 1943 года из Абхазии на
фронт прибыл транспорт с подарками. Сколько было
радости в глазах Мери, когда она брала в руки
великолепные фрукты, красочные вышивки, теплые вещи, любовно
упакованные руками абхазских женщин.
Вслух читались письма и записки, обнаруженные в
посылках.
В ответном письме в адрес Абхазского обкома партии
274

командование и партийная организация полка сердечно
благодарили за подарки. Были в письме и такие строки;
«...Личный состав нашей гвардейской части сердечно
благодарит Вас и в Вашем лице всех товарищей,
участвовавших в организации посылки нам замечательных
подарков. Вы, конечно, понимаете, как приятно чувствовать
заботу, любовь и внимание нам, фронтовикам, со
стороны тех, кто остался там, в тылу. Мы знаем, что
трудящиеся в тылу каждый день проявляют настоящие чудеса
героизма.
За два года пребывания на фронте мъ\ на себе
испытали результаты самоотверженной работы тыла, получая
прекрасное вооружение, обмундирование и
продовольствие. Работу нашего тыла можно оценить только на
«отлично». Наша часть не хочет отставать. Нашей боевой
работой мы завоевали звание гвардейцев, наименование
таманцев. Большинство наших летчиков, штурманов,
механиков и «вооруженцев» за самоотверженную боевую
работу отмечены высокими правительственными
наградами — орденами и медалями Советского Союза.
Летчики и штурманы сделали по нескольку сот боевых
вылетов, сбросили тысячи тонн бомбового груза на головы
фашистов. Коммунисты и комсомольцы (а их
большинство у нас) стоят в первых рядах борцов за освобождение
нашей Родины от проклятых захватчиков.
Еще раз спасибо за Ваши подарки. Как бы в ответ на
Вашу заботу наши летчики сегодня в ночь сделали более
ста боевых вылетов, но особенно отличилась Ваша
землячка — дочь абхазского народа Мери Авидзба.
Желаем всем трудящимся Абхазии новых славных
побед на трудовом фронте».
В то время Мери служила в эскадрилье, которой мне
довелось тогда командовать. Я полюбила ее, хорошо
узнав боевые и человеческие качества Мери. Она была
добра, справедлива и внимательна к сослуживцам,
деликатна и ровна в обращении как с подчиненными, так и с
275

начальниками. Глубоко чувствовала девушка свою
личную ответственность за успех каждого боевого вылета.
Вернувшись с выполнения задания, летчицы и
штурманы обычно не сразу укладывались спать. Некоторое
время они еще находились под впечатлением только что
пережитых тревог и волнений, вспоминали детали
полетов, а потом, незаметно настроившись на лирический лад,
начинали мечтать и фантазировать.
Во время одной из таких бесед после бессонной
боевой ночи Мери предложила:
— Давайте, девчата, условимся: те, кто доживет до
мирных дней, пусть приезжают к нам в Абхазию. Буду
жива я — ко мне. Не будет меня — вас примут мои
родные как самых дорогих гостей. Приезжайте!
— А что, вот возьмем и приедем..,
— Приезжайте, не пожалеете.
Я уже упоминала, что в ноябре 1943 года на
маленьком клочке керченской земли, в районе поселка Эльти-
ген, высадился наш десант. Он оказался в окружении.
Необходимо было доставить десантникам боеприпасы,
продукты. Задача усложнялась тем, что грузы надо было
сбрасывать очень точно, чтобы они не достались врагу
или не упали в море. Добиться этого можно было только
летая на очень малых высотах. А вся зона беспрерывно
обстреливалась зенитками противника.
На «огненную землю», как прозвали этот плацдарм,
летали наши самолеты, в том числе и экипаж Зои
Парфеновой — Мери Авидзбы. Летали группами. Одни
экипажи отвлекали огонь на себя, другие сбрасывали грузы.
— Не легко было выполнять эту задачу, когда кругом
били пушки, а рядом с самолетом, сбоку, спереди и
сзади рвались зенитные снаряды и тянулись цветные нити
трассирующих пуль,— рассказывала потом Мери.— Но и
уходить от огня нельзя. Надо было находиться на виду,
276

чтобы враг тебя видел, чтобы он охотился за тобой,
чтобы смогли прорваться другие машины, которых так
ждали бойцы на «огненной земле».
Так оно все и происходило. Необходимо только
дополнить рассказ Мери одной подробностью: экипаж
Парфеновой — Авидзбы попутно уничтожил в море баржу,
а на суше — пулеметную точку, которая очень мешала
нашим самолетам. Летчица и штурман получили еще одну
благодарность командования.
Много лет прошло с тех пор, но я не могу без
волнения листать пожелтевшие странички фронтовой газеты
«Вперед, за Родину». В номере от 15 марта 1944 года
рассказывается о тяжелых боях за освобождение
Керченского полуострова: «В эту ночь моросил дождь. Низко
нависли черные тучи. Видимость резко ухудшилась. Но
для боевой работы летчиков-гвардейцев нет нелетной
погоды. Экипажи, получив задания, поднялись в воздух.
Летчик Зоя Парфенова и штурман Мери Авидзба по
приборам привели бомбардировщик к линии боевого
соприкосновения наших войск с противником. Машина вышла
на заданную цель и обрушила на нее бомбовый груз.
Разрушительные удары по обороне немцев нанесли и
другие экипажи. В труднейших метеорологических
условиях гвардейские легкие ночные бомбардировщики
успешно выполнили боевое задание командования...»
С фронта Мери часто писала домой. Это были строки,
полные оптимизма и веры в нашу победу. Родные и
знакомые охотно отвечали ей. Одно из писем принесло
печальную весть: в боях с врагом смертью храбрых пал ее
брат. Потом родные сообщили о гибели на фронте дяди.
За войну Мери потеряла много близких, все они честно
выполнили свой долг перед Родиной. «Не жалей себя —
это самая гордая, самая красивая мудрость на земле».
Эти горьковские слова стали ее девизом.
277

...Покрылись белым цветом яблони. Цветет вишня.
Весна 1944 года. Все вокруг кажется таким мирным.
Только грохот орудий, доносящийся издалека, напоминает,
что и в этом замечательном уголке земли идет жестокая
борьба.
Мы перебазировались на крымскую землю и летаем
на задания каждую ночь. Вместе с нами летает Мери
Авидзба.
Немцы отступили к Севастополю — последнему
своему оплоту в Крыму.
Воевать в горах трудно. Особенно трудно летать,
хотя у нас был уже опыт сложных операций в горах
Кавказа и Крыма.
Гитлеровцы сделали все, чтобы сорвать наступление
советских войск. Они построили доты и дзоты, оцепили
горы проволочными заграждениями, минировали многие
километры дорог, пристреляли каждый участок. Они
сжаты в маленьком квадрате в районе Севастополя. Дневная
и ночная авиация, в том числе и экипажи нашего полка,
беспрерывно бомбят их.
На подступах к городу идет борьба; которую обычно
называют «войной за метры». tAb\t летчики, стараемся,
чем возможно, помочь солдатам.
Не один вылет совершила и Мери Авидзба в район
Севастополя, Балаклавы, Байдарских ворот, на Сапун-
гору, на мыс Херсонес.
Все эти районы имели исключительно сильную
противовоздушную защиту. Каждый экипаж непременно
попадал под шквальный огонь зениток.
Небо над Севастополем гудело от рокота моторов.
Мы вылетали с наступлением темноты и заканчивали
боевую ночь поздним утром, когда начинала действовать
дневная авиация. Мы блокировали вражеские
аэродромы, наносили удары по бухтам, куда заходили
неприятельские транспортные корабли для эвакуации живой
силы и техники.
278

В одну из ночей экипаж Зои Парфеновой — Мери
Авидзбы вылетел бомбить вражеский аэродром в районе
мыса Херсонес. Подлетая к цели, подруги видели, как
садились и взлетали фашистские самолеты,
курсировавшие между Крымом и Констанцей. Враг доживал
последние дни на крымской земле и спешно эвакуировал солдат
и технику.
Зоя и Мери видели, как рвались бомбы в районе
аэродрома противника. Впереди них шла машина командира
эскадрильи Ольги Санфировой и штурмана эскадрильи
Руфины Гашевой. Как только самолет Санфировой
отошел от аэродрома, на цель зашел экипаж Парфеновой—
Авидзбы. Гитлеровцы открыли бешеный огонь. Разрывы
снарядов были совсем рядом. Но экипаж не свернул с
боевого курса. Авидзба сбросила серию бомб. Летчица
произвела противозенитный маневр и со снижением
ушла от центра поля аэродрома.
Мери заметила места разрывов бомб и видела, что
загорелось несколько самолетов. Дело завершили другие
экипажи.
В ту же ночь экипаж Парфеновой — Авидзбы
произвел еще три вылета на аэродром Херсонеса.
Так шли дни, пока не смолкли орудия у Херсонесского
маяка и в небе повисла непривычная для нас тишина.
Севастополь лежал в развалинах.
Утром 12 мая 1944 года мы с Зоей Парфеновой,
Ниной Распоповой и Ниной Худяковой пошли на берег моря.
Пронзительно кричали чайки. Воздух и море были аква-
рельно-голубого цвета. Не верилось, что где-то
продолжается война.
Через несколько дней наш полк перелетел из Крыма
в Белоруссию. Предстояли тяжелые бои за
освобождение белорусской земли.
279

И здесь случилась беда.
Однажды после выполнения боевого задания самолет
Марии Рукавицыной и Мери Авидзбы был подбит. Спасая
искалеченную машину, Рукавицына и Авидзба еле
дотянули до земли. И летчица и штурман получили тяжелые
ранения. У Мери был серьезно поврежден позвоночник.
Скрывая от подруг и даже от врачей характер
полученной травмы, преодолевая невыносимые боли, Мери
продолжала вылетать на боевые задания.
Некоторое время, когда мь\ базировались уже в
Польше, Мери летала в полку, которым командовал майор
Лопуховский.
Впоследствии она писала мне:
с<Я была в мужском полку у майора Лопуховского,
где относились к полетам женского полка явно с
предубеждением. Им многим не верилось, что девушки
прекрасно воюют и летают в большинстве случаев не хуже
мужчин.
Когда я у них стала штурманом звена, они все
удивлялись, как я за одну ночь летала с разными летчиками, так
как ребята уставали. Один из техников пошутил: «Она,
видимо, двужильная».
В годы войны Мери Авидзба совершила 477 боевых
вылетов, сбросила на головы фашистов 64 345
килограммов бомб, нанесла врагу большой урон в живой силе и
технике, сбросила над вражескими войсками множество
листовок на немецком языке.
Только после окончания войны она решилась лечь в
госпиталь.
Семь долгих лет пролежала Мери в больницах.
Разные врачи лечили ее, но все они одинаково восхищались
мужеством и огромной силой воли их пациентки, которая
без стонов и жалоб могла переносить нечеловеческие
280

страдания и жестокие приступы боли в позвоночнике;
а ведь с этой болью она летала, громила врага.
Комиссар нашего полка гвардии подполковник
Евдокия Яковлевна Рачкевич писала землякам Авидзбы:
«В нашем полку служила Ваша землячка, абхазская
летчица Авидзба Мери Хафизовна. Коллектив нашего
полка мужественно и смело защищал свою Родину, не
'жалея сил и самой жизни. Наш полк был весь женский и
многонациональный, но от абхазского народа в полку
была только одна Мери Авидзба. Она, как и все другие
летчицы, летала на задания и с воздуха уничтожала
врага. Для выполнения боевой работы ночью от летного
состава требовались высокие знания летного дела и
большое мастерство водить самолеты ночью. Весь летный
состав, в том числе и Мери, отлично справлялся с этой
задачей. Своими бомбовыми ударами она наносила врагу
большие потери в живой силе и технике. Мери летала
каждую ночь в стан врага мужественно и бесстрашно и,
как горный орел, своим острым взором высматривала и
выискивала его змеиные гнезда и уничтожала их.
Абхазский народ может гордиться своей дочерью,
которая была в первых рядах фронтовиков и каждым
боевым вылетом умножала славу советского оружия,
ускоряя окончательную победу нашей Родины над
гитлеровской Германией».
Сегодня Мери Хафизовна Авидзба депутат
Верховного Совета Абхазии, ее герой. Прекрасный абхазский поэт
Дмитрий Гулиа написал песню о Мери Авидзбе. И лучше,
ярче о ней, наверное, не скажешь:
В черные годы грозою
смогла
Стать и отваги примером,
Яблонька хрупкая с сердцем
орла —
Наша Авидзба Мери.
281

ИСПЫТАНИЕ МУЖЕСТВА
В тридцатые годы кто не мечтал стать летчиком?
Имена Чкалова и Громова, Коккинаки и Ляпидевского были
у всех на устах. А портреты первых женщин Героев
Советского Союза Валентины Гризодубовой, Полины
Осипенко и Марины Расковой хранились у каждой девчонки.
Московская школьница Маша Акилина тоже мечтала
о небе. Семья Акилиных жила трудно: мать воспитывала
шестерых малышей. Чтобы помочь ей, Маша устроилась
на завод «Проводник» и перешла в вечернюю школу для
взрослых. А по выходным дням она часами сидела на
берегу Москвы-реки у Тушинского аэродрома, с
восхищением наблюдая, как невесомо парят над облаками
планеры, как небо расцвечивается белыми куполами
парашютов.
К Маше привыкли. Планеристы, парашютисты и
летчики приметили худенькую девочку, которая каждое
воскресенье появлялась на аэродроме. Кое-кто пытался
даже с нею заговаривать, но она стеснялась и молча
уходила.
— А зря ты отмалчиваешься,— сказал ей как-то
парень в синем комбинезоне.— По глазам вижу — хочешь
летать. Так за чем же дело стало?
— Разве и я могу?
— А почему нет? К нам дорога открыта каждому.
Иди в аэроклуб.
— А где он находится?
— С этого бы и начинала. Пойдем, покажу...
Этот день круто изменил ее жизнь. Жизнь, прямо
скажем, нелегкую. Вечерняя школа и аэроклуб отнимали все
свободное время. Но зато в 18 лет Маша Акилина уже
окончила планерную группу.
282

Училась и прыжкам с парашютом. Училась отлично и
была направлена в Московский областной парашютный
учебный центр, где в 1937 году получила звание
инструктора-парашютиста. К тому времени она уже имела за
плечами 109 парашютных прыжков.
Но это был только первый рубеж. После года
напряженной учебы на отделении пилотов Маша получила
звание летчика-инструктора.
В аэроклубе по случаю выпуска нового отряда девчат-
летчиц устраивался вечер. Были приглашены военные
летчики. Начались танцы.
— Разрешите? — подошел к Маше летчик в
темно-синей гимнастерке с голубыми петлицами и лейтенантскими
шевронами на рукавах. Что-то дрогнуло в сердце
девушки, она внимательно взглянула прямо в глаза лейтенанту
и приняла его приглашение. А через несколько месяцев
Мария Акилина и Степан Андреев отпраздновали
свадьбу.
Накануне того памятного воскресенья прошел
ливневый дождь, и утром, когда Маша вышла в садик возле
дачи, в лучах раннего солнца особенно яркой казалась
умытая дождиком трава. Было совсем рано. В доме
царила тишина. После трудного дня спал Степан. Спал и
малышка Юрик. Услыхав шорох, вскочила и пошла с
мамой только Танюшка...
А спустя всего несколько дней то утро показалась ей
далеким сном, таким же нереальным, как все, что
происходило вокруг.
«Родная моя, береги детей. Знаю, что нелегко тебе
будет одной, но верь мне: я буду всегда тебя помнить,
а вернусь, буду еще крепче любить тебя...» Навсегда
запомнила она эти слова, сказанные мужем на прощание.
Она не плакала, когда он целовал ребятишек, крепко
прижав их к груди. Она сдерживала слезы и тогда, когда
283

Степан обнял и расцеловал ее. И только в самый
последний момент уткнулась носом ему в плечо и, пряча глаза,
разрыдалась.
Уехал Степан. Надо было решать, что делать дальше..*
Проведя бессонную ночь, Маша подала начальнику
аэроклуба заявление с просьбой отправить ее на фронт.
Молча прочитал он заявление. Долго продумывал что-то,
а потом потеплевшими глазами взглянул на Акилину и
хриплым от волнения голосом произнес:
— Твое место здесь. У тебя маленькие дети. Им
нужна мать. А нам нужен инструктор для подготовки
летчиков и парашютистов. Будем готовить кадры для военной
авиации. Принимайся за дело! А заявление возвращаю...
Вскоре из аэроклуба ушли на фронт все
летчики-мужчины. Женщин пока не брали. Маша пошла в военкомат.
Но там ей тоже отказали. Отказывали пять раз. А на
шестой...
Свекровь поняла все правильно.
— Что ж! Поезжай. Для того и училась. А о детях не
беспокойся, я буду с ними, что бы ни случилось.
Марию Акилину назначили летчиком звена связи
Западного фронта. Это было в тяжелые для Родины дни.
Звено, в котором служила Мария Акилина, вскоре
было переформировано в парашютно-десантный отряд.
Как и другие летчики отряда, она выполняла задания,
связанные с переброской людей и оружия в тыл врага,
к партизанам, которые уже в первые месяцы войны стали
грозой для оккупантов. Партизанские отряды и
соединения контролировали большие участки территории в тылу
у гитлеровцев и держали их в постоянном страхе.
Наши летчики действовали по ночам. На обозначенных
партизанами посадочных площадках в лесу, вдали от
дорог, по условным сигналам они сажали свои самолеты.
Десятки раз вылетала Акилина на задания. Боевой счет
284

ее непрерывно увеличивался. Вскоре о мужественной
летчице, о ее полетах за линию фронта заговорили в
отряде и в соединении.
21 декабря 1941 года в лютый мороз Маша
возвращалась ночью с задания. Внизу горел Можайск. На
западе гремели орудия. Небо озаряли багровые вспышки.
Самолет неожиданно попал в настоящий ливень
зенитного огня. Плоскости и фюзеляж мгновенно
изрешетили пули. Штурман был то ли ранен, то ли убит — он не
отвечал летчице. Сама Акилина тоже получила ранение
и вела самолет, истекая кровью.
Нечеловеческим усилием воли ей удалось посадить
машину на ничейной земле. При посадке отвалилась
прошитая крупнокалиберным пулеметом правая плоскость.
На мгновение Маша потеряла сознание, а очнувшись,
поняла, что не сможет выбраться из кабины.
Кругом тишина, непроглядная ночь. Потом пошел
снег. Послышался гул моторов. Это наши шли на задание.
Они не знали, как худо их товарищам на земле... Вот
заговорили вражеские зенитки. Высоко в воздухе стали
рваться снаряды. Это означало, что линия фронта
проходит где-то рядом. Следовало быть наготове. Но
Маша не могла поднять даже пистолета.
Страшно горело израненное тело. Распухло лицо.
Совсем заплыли глаза. Истекающая кровью летчица стала
замерзать, потеряла сознание. А декабрьская вьюга несла
по целине колючие иглы снега. Порывы ветра свистели
вокруг, и снег, подхваченный вихрем, бил в стенки
самолета, залеплял стекла кабины, медленно засыпал
самолет..*
Очнулась Маша в госпитале. Ее подобрали наши
разведчики.
285

Едва вернулось сознание, она спросила: «Где Степан?
Что с ним?»
Никто не ответил на этот вопрос...
Сначала Акилину поместили в госпиталь в Москве,
потом эвакуировали в Горький.
Двадцать один перелом и множество ранений
обнаружили хирурги на ее хрупком теле.
Началась борьба за жизнь летчицы. Сменяя друг
друга, врачи не отходили от ее постели. Было произведено
несколько операций. Руки, ноги, челюсть — все пришлось
собирать по кусочкам. Использовав новейшие
достижения хирургии, медики вернули Акилиной не только жизнь,
но и работоспособность.
До марта 1942 года Маша пролежала в госпитале, а
затем «взбунтовалась». Несмотря на протесты врачей,
добилась выписки.
— Поймите, доктор,— сказала она на прощание,—
я оживу только тогда, когда вернусь к любимой боевой
работе. Без авиации, без неба для меня нет жизни. Не
пытайтесь меня уговаривать: пока идет война, мое место
на фронте...
Так на костылях прибыла она в штаб полка для
прохождения дальнейшей службы. Сначала Акилина
работала в штабе. Попутно она подолгу занималась лечебной
гимнастикой, тренировала свое искалеченное тело,
заставляла его подчиняться себе.
Воля, настойчивость и упорство победили. Эта
маленькая хрупкая женщина добилась того, что снова вернулась
в строй и опять стала летать к партизанам. Ни ливневые
дожди, ни снежная пурга не могли остановить ее.
Потом ей пришлось служить в 844-м полку. Это был
мужской полк, и Акилина оказалась единственной
женщиной, но в искусстве пилотажа, в смелости и в выдержке
она не уступала своим коллегам. Никто из них так и не
узнал, сколько слез пролила по ночам эта мужественная
женщина, вспоминая мужа и любимых детей. Только
236

один раз ее увидели плачущей. Это было в тот день,
когда Акилиной вручили извещение о гибели мужа в воз*
душном бою под Ленинградом.
С тех пор потускнела, замкнулась в себе Маша Акили-
на и только постоянно требовала, чтобы ее посылали на
самые опасные задания. Все чаще стало ей казаться, что
лучше бы служить в женском полку, что
девушки-летчицы помогли бы ей размыкать горе.
Стала она переписываться с летчицами нашего полка
Таней Макаровой, Надей Тропаревской, Глафирой
Кашириной, с которыми работала еще в аэроклубе в Москве,
Девчата звали Машу к нам, в наш гвардейский Таманский
полк ночных бомбардировщиков.
После того как Надя Тропаревская сообщила о гибели
ее подруги Глафиры Кашириной и летчицы Тани
Макаровой, Акилина стала упорно добиваться перевода в
женский полк. И прибыла к нам, открыла личный счет мести*
В марте 1945 года наш полк получил задание бомбить
военные объекты в Гданьске. Гитлеровцы стянули сюда
десятки прожекторов и много зенитных орудий. В числе
других вылетели на задание и Мария Акилина со
штурманом Ольгой Клюевой. Еще на подходе к цели их
экипаж попал в шквальный огонь. Но летчица ни на один
градус не свернула с курса. Используя попутный ветер, она
шла на вражескую территорию планирующим полетом.
Вылетевший за ними экипаж летчицы Леры Рыльской
видел, в какой переплет попали подруги, и, потеряв их из
виду, начал бомбежку, отвлекая на себя огонь
противника. А тем временем Акилина с Клюевой с
планирования зашли на порт, и Клюева сбросила сразу все 400
килограммов бомб.
На земле возник большой пожар, но самолет
Акилиной попал в лучи прожекторов, и противник снова повел
287

по нему сосредоточенный зенитный огонь. Только на
высоте 400 метров израненный самолет вышел из зоны
обстрела.
А с запада с неимоверной быстротой плыли темные
облака. Погода резко ухудшилась. Пошел мокрый снег.
Тучи, нависавшие все ниже, прижимали самолет почти к
верхушкам деревьев. Усилился снегопад. Снег закрыл все
вокруг. Многие экипажи вынуждены были совершить
посадку у «братцев». Но Акилина с Клюевой дотянули
машину до своего аэродрома.
Война подходила к концу. В апреле сорок пятого
Маша получила сообщение о гибели сына и тяжелом
состоянии дочурки: поезд, в котором они ехали с
бабушкой, разбомбили фашисты. Нужно ли говорить, какой это
был удар.
Весь полк вместе с Машей переживал ее горе. Наша
подруга вся сжалась, сникла, как надломленный цветок,
казалось, у нее полностью пропал всякий интерес к
жизни. Все понимали: Машу надо спасать.
Через день после получения трагической вести Акили-
ну вызвала Евдокия Давыдовна Бершанская:
— Вот что, Машенька! Командование полка приняло
решение дать тебе отпуск в Москву. Побудь с родными...
Это нужно тебе сейчас...
Тут только Маша очнулась. Подняв глаза на
командира полка, она твердо произнесла:
— Нет, товарищ гвардии подполковник. Никуда я не
поеду. Мне нужно мстить. Понимаете? Мстить...
4 мая мы базировались на аэродроме севернее
Берлина. Акилина со штурманом Соней Всдяник получили
боевое задание на бомбежку скоплений боевой техники
и живой силы противника на острове Свинемюнде в
Балтийском море.
288

Маша вылетала пятой по счету. И вот самолет над
целью. Внизу отчетливо был виден морской транспорт
с оружием. Штурман серийно сбросила бомбы. Раздался
сильный взрыв. В сторону самолета со всех сторон
полетели снаряды. Резким разворотом со снижением Акилина
вырвалась из огненного смерча. Самолет был весь
изрешечен пулями и снарядами. Но и на этот раз Маша
вернулась на базу.
К Дню Победы Акилина успела совершить 509 боевых
вылетов.
Спустя некоторое время женский полк прибыл в
Москву для участия в первом послевоенном воздушном
параде. Прилетела и Маша Акилина. Сразу бросилась в
больницу, где лежала ее Танюша. Потрясенной вернулась
в полк: положение девочки было безнадежно...
Казалось, оборвалась последняя ниточка,
связывавшая Машу с жизнью. Сколько невыносимых нравственных
и физических страданий выпало на ее долю!
«С меня довольно!» —- решила бы другая.
А Маша?
Она пошла работать. Став летчиком спецотряда
Гражданского воздушного флота, Маша Акилина стала
заниматься сугубо мирными делами: опыляла с самолета
леса, производила аэрофотосъемки, перевозила
пассажиров и грузы. Затем перешла в санитарную авиацию.
Сейчас она уже не летает: ранения, перенесенные в
годы войны, дают о себе знать. Ей бы уйти на покой,
заняться здоровьем, да не таков характер у моей боевой
подруги. И по сей день работает она в Советском
комитете ветеранов войны и, кроме того, является
методистом парткабинета Главного политического управления
ГВФ.
Говоря о Марии Акилиной, я просто не знаю, какими
словами воздать должное мужеству этой женщины. Вся
ее жизнь — это подвиг.
12 Зак. 1688 28?

ДЕВЧОНКА, МЕЧТАВШАЯ ОБ ЭКРАНЕ
Всякий раз, приезжая в Москву, она. звонит мне по
телефону, и мы непременно встречаемся. Мы знаем друг
друга около тридцати лет, о многом переговорено за
эти годы, и все-таки нам никогда не хватает времени,
чтобы наговориться.
Вот и на этот раз мы засиделись до глубокой ночи.
Нет, годы ее не изменили. Оля Голубева, одна из
моих фронтовых подруг, по-прежнему молода и
по-прежнему красива, хотя за плечами у нее нелегкая, полная
тревог и испытаний жизнь.
— Ольга Тимофеевна,— неожиданно вмешалась в
наш разговор моя дочь,— что такое, по-вашему, мечта?
— Очень трудно, Валюша, коротко ответить на твой
вопрос. Каждый мечтает о своем... И я в твои годы
мечтала.
— А о чем вы мечтали?
Оля улыбнулась.
— Смешно даже вспомнить. Хотела быть
киноактрисой. Но вышло все по-другому...
Ее отец, старый большевик и партизан, дрался за
Советскую власть в Западной Сибири. Детям своим он
сумел внушить глубокую веру в дело партии.
Детские годы Оли тоже прошли в Сибири. Семья ее
жила и в Омске, и в Барнауле, ив Тобольске. На всю
жизнь связаны у нее с юностью воспоминания о
начальной школе, самостоятельных спектаклях* ночи над
покорившей ее книгой «Как закалялась сталь», о далеких
лыжных походах.
В год, когда Оле должно было исполниться
восемнадцать, лето пришло в Тобольск рано. Июньское солнце
щедро отдавало земле свое доброе тепло. Небо было
такое синее и глубокое, что Оле казалось: если полететь
290

туда, ввысь, то до самых звезд не встретишь ни одной
тучки.
А как хорошо мечталось в такие дни! Лучше всего,
конечно, стать преподавательницей иностранных языков.
Нет, пожалуй, лучше сделаться великой артисткой и
играть так, чтобы люди удивлялись ее необыкновенному
таланту...
Завтра, 22 июня 1941 года, последнее воскресенье,
которое она проведет в родной семье после окончания
школы. В понедельник Оля поедет в Москву поступать
в институт.
Началась война. Поездка в Москву не состоялась.
К зданию Тобольского военкомата тянулись вереницы
людей. Молодых и пожилых. Призванных по
мобилизации и пришедших добровольно.
— Тебе чего, девочка?
— Хочу на фронт*
— Как зовут-то?
— Оля.
— Так вот что, Оля: детей на фронт не берут...
Она нахмурилась и заняла очередь на прием к
военкому. Войдя в кабинет, молча положила на стол свое
заявление. Усталый военком быстро пробежал строки
Олиного «рапорта».
— Иди домой и жди вызова...
Ждать пришлось недолго. В извещении военкомата
говорилось, что Оля оставлена в Тобольске «до особого
распоряжения».
— Что значит «до особого»? — горячилась она.
Председатель мобилизационной комиссии мягко
объяснил: могут отправить сегодня, завтра или чуть позже.
Ушла из военкомата расстроенной. Мечта попасть на
фронт не сбылась.
Оля поступила работать в совхоз, бралась за любую
12* 291

работу. Была поварихой, работала на току и на
тракторном прицепе. Одновременно училась на курсах
медсестер.
А однажды торжественно объявила родным:
— Еду в Москву учиться в институт.
Оля успешно сдала вступительные экзамены в
Государственный институт кинематографии на актерское
отделение и была зачислена на первый курс.
Мечта сбылась, и у девушки, казалось, йе было
причин сетовать на судьбу. Но учеба не принесла никакого
удовлетворения. Мысль попасть на фронт не давала ей
покоя. Своими думами поделилась с однокурсницей
Лидой Лаврентьевой и встретила у нее горячую поддержку.
Вскоре институт эвакуировали в глубокий тыл, а студентки
Голубева и Лаврентьева оказались в военно-санитарном
поезде, уходившем на Юго-Западный фронт.
Настойчивость победила.
Здесь, в поезде, девушки услышали, что Герой
Советского Союза Марина Раскова формирует женскую
авиачасть, и решили разыскать ее.
Подругам сопутствовала удача.
Ожидая приема у Расковой, девушки познакомились
с летчицей Дусей Носаль. Оля откровенно призналась,
что не имеет никакой надежды быть принятой в
авиачасть, так как ничего не смыслит в авиации.
— А ты скажи, что знаешь электричество, нам как раз
электрики нужны,— посоветовала Носаль.
— Ладно, будь что будет, лишь бы приняли...
В кабинет Расковой девушки вошли вместе. Марина
Михайловна Ъчень внимательно отнеслась к их просьбе.
С Лидой Лаврентьевой все решилось сразу: она
окончила аэроклуб в Средней Азии.
— Ну, а вы кто? — обратилась Раскова к Ольге.
— Я? — смутилась та.— Я Голубева Ольга из Таболь-
ска. Училась в Москве в институте кинематографии,
добровольно пошла в армию...
292

— Это хорошо... А вот как насчет авиации? С ней вы
знакомы? — спросила Марина Михайловна.— И вообще,
что вы умеете делать?
— Ничего,— упавшим голосом призналась Ольга.—
Точнее, почти ничего,— добавила она.— Вот петь могу,
плясать умею, стихи читаю неплохо... И электричество
хорошо знаю. В школе по физике пятерки получала...
— Ах, девчонки, девчонки! Что мне с вами делать? —
с улыбкой сказала Раскова.
И выход был найден. Лиду Лаврентьеву зачислили
штурманом, а Олю Голубеву назначили мастером по
электрообуродованию на самолете По-2.
Это было в январе 1942 года.
В пункте формирования Оля Голубева вся ушла в
учебу. Экзамены по теоретической подготовке сдала на
«отлично» и в мае 1942 года вместе с нашим женским
комсомольским полком ночных бомбардировщиков
направилась на фронт.
Здесь она готовила самолеты к вылетам, провожала
подруг на выполнение боевых заданий, с тревогой
ожидала их возвращения. Инженер полка по
электрооборудованию Клавдия Илюшина ставила в пример другим
работу техника Голубевой. Оля действительно прекрасно
выполняла свою работу, но... ей хотелось летать самой.
Никому не открыв своей мечты, Оля тайком
готовилась стать штурманом. В течение нескольких месяцев, не
досыпая по ночам, она урывала часы для занятий.
Решила ни к кому не обращаться за помощью, боялась
услышать: «Куда тебе летать? Ведь от горшка три вершка!»
Она отличалась маленьким ростом, и было ей всего
18 лет.
Только один человек догадывался о том, что она
задумала. Это была командир звена Дуся Носаль,
частенько застававшая Олю по ночам возле самолета. Делая
293

вид, будто ни о чем не догадывается, Носаль бросала,
как бы невзначай: «Ну, что, Оленька, скоро, наверное,
сама летать будешь? Что ж, учись, добивайся. Выучишься,
к себе возьму».
В мае 1943 года полк стоял под Краснодаром.
Однажды утром, когда летный состав еще отдыхал после
боевой ночи, Оля Голубева, проверив электрооборудование
самолетов эскадрильи и устранив обнаруженные
дефекты, сидела вместе с техником Верой Маменко у машины.
Девушки с завистью смотрели, как тренируются
десантники. Вера Маменко была такой же фантазеркой, как и
Оля Голубева. У обеих сразу мелькнула мысль — а
почему бы им самим не стать десантниками? Работали бы в
тылу врага, взрывали вражеские штабы, уничтожали
склады оружия и боеприпасов, подрывали мосты и различные
важные объекты...
Не сговариваясь, они направились к капитану,
проводившему тренировку десантников.
Тот внимательно выслушал девушек и посоветовал
обратиться, как положено, по команде о зачислении в
десантную часть.
Комиссар эскадрильи Ирина Дрягина взялась помочь
девушкам, но в штабе авиационной дивизии на эту затею
посмотрели другими глазами. Дрягина получила нагоняй
от начальства за то, что «поощряет беспочвенные
фантазии девчат». Ей посоветовали серьезнее относиться к
подобным просьбам.
Но у молодости, как известно, свои взгляды на вещи
и свои, иногда и неверные, решения. «Раз так случилось,
что нам не дают возможности драться с врагом
по-настоящему там, где всегда подстерегает опасность, там, где
мы могли бы совершать подвиги, то остается одно:
попасть в число штрафников. Тогда уж наверняка нас
пошлют в самое пекло...» Именно такое решение приняли
294

девушки под горячую руку. И для начала Ольга Голубева
начала дерзить старшим начальникам.
Шло время. Однажды, проверяя работу девушек-
вооруженцев и электриков-прибористов, к самолету
Ирины Дрягиной подошли командир полка Е. Д. Бершанская
и комиссар полка Е. Я. Рачкевич. Будучи комиссаром
эскадрильи, Дрягина в то же время летала на боевые
задания в качестве летчика. Доложив командованию о
работе подчиненных, Дрягина, характеризуя девчат, не
умолчала и о заветной мечте Оли Голубевой:
— Летать хочет. Свою специальность знает
великолепно. Давно самостоятельно готовится стать
штурманом. Вот бы попробовать испытать ее.
— Что ж, испытаем в качестве штурмана,—
согласилась Бершанская.
В августе 1943 года на Кубани шли жестокие бои,
В один из дней Бершанская улетела на совещание в
воздушную армию, и ее заместитель по летной части
Серафима Амосова разрешила Голубевой сдать экзамен по
штурманской подготовке. Экзамен длился три дня. Он
прерывался то боевыми вылетами, то ремонтом
самолетов, поврежденных в боях. И наконец штурман полка
Евгения Руднева доложила командованию:
— Экзамен Голубева сдала на «отлично».
Ольгу Голубеву допустили к боевым вылетам. Все
шло успешно. Это окрылило девушку. Она стала летать
каждую ночь и буквально рвалась на задания. В сентябре
1943 года был ее восьмой боевой вылет. Мы бомбили
тогда «Голубую линию» — полосу немецких укреплений
от Черного до Азовского моря. Летали беспрерывно и
только по ночам. Занимались главным образом
уничтожением огневых точек, скопления войск и различной
боевой техники противника.
Вечер, предшествовавший вылету, выдался пасмур-
295

иым. Моросил мелкий дождь, низко плыли над землей
облака. Командир полка приказала выпустить самолет на
разведку погоды в районе цели. Это задание получила
командир звена Нина Худякова, летавшая в те дни с
молодым штурманом Голубевой. Однако на этот раз
Худяковой приказали взять с собой опытного штурмана звена
Катю Тимченко.
Оля почувствовала себя самым несчастным
человеком на земле. Но даже она считала приказ справедливым:
ведь у нее за плечами было всего-навсего семь боевых
вылетов.
Самолет Худяковой — Тимченко еще не успел
вернуться, как погода стала улучшаться, и Бершанская
приняла решение поднять в воздух весь полк. На земле
остались только штурман Ольга Голубева да молодая
летчица Нина Алцыбеева.
— Нина, полетишь со мной? Что h\h\, беспомощные,
что ли? До каких пор нам няньки будут нужны? Пойдем
к командиру,— предложила Оля.
Алцыбеева с радостью согласилась. Получив «добро»
у командира, девушки, не мешкая, тоже поднялись в
воздух. Оля чувствовала себя на седьмом небе: ведь она
была «опытнее» своего летчика (на ее счету было одним
вылетом больше, чем у Алцыбеевой). Нина Алцыбеева,
работавшая до войны летчиком-инструктором в
аэроклубе Осоавиахима, спокойно и уверенно вела самолет.
Линия фронта уже осталась позади. Обе девушки довольно
быстро отыскали цель, сбросили бомбы и были очень
обрадованы, увидев, что на земле возник большой пожар.
Пора было возвращаться. Но это оказалось^не так-то
просто сделать. Сильный встречный ветер снизил
скорость самолета до 60 километров в час. На фоне белых
облаков, освещенных луной, их машина была видна как
на экране. Она будто висела над землей и сразу была
обнаружена немецкими артиллеристами. Вокруг стали
рваться снаряды.
296

Убедившись, что пробиться на восток сквозь стену
огня невозможно, девушки приняли решение с попутным
ветром вырваться из-под обстрела и уйти в тыл
противника. Штурман подавала короткие команды летчице.
Алцыбеева выглядела внешне спокойной и уверенно вела
самолет, хотя на нем уже зияло немало пробоин.
Вырвавшись из зоны обстрела, летчица решила пересечь линию
фронта севернее станицы Курчанской, через лиман.
Южнее пройти было нельзя: самолет не выдержал бы
нового обстрела.
— Хорошо ли ты знаешь этот район? — взволнованно
спросила летчица штурмана.
Что могла ответить Голубева? Этот район она знала
плохо. Но верила в себя и прибегла к спасительной
лжи — ответила летчице утвердительно.
К счастью, полет завершился благополучно. (Только
много времени спустя Оля Голубева призналась
подругам, что чуть не заплакала в тот раз от счастья, увидев
родной аэродром.) Как только Алцыбеева произвела
посадку и зарулила на заправочную полосу, к их самолету
подошли техники во главе с техником звена Зиной Ради-
ной. Осмотрев машину, они доложили: летать на ней
больше нельзя, нужен ремонт.
Бершанская поздравила девушек с выполнением
задания, похвалила их за то, что не растерялись в сложной
обстановке, пожелала новых боевых успехов,
Так и стала летать с Ниной Алцыбеевой Оля Голубева.
О ее мужестве и штурманском мастерстве вскоре
заговорили в полку. В октябре 1943 года имя штурмана Го-
лубевой стало известно всей нашей воздушной армии.
Снайперски точным бомбометанием она подняла на
воздух крупный склад горючего одного из танковых
соединений гитлеровцев.
В труднейшей переделке побывали тогда летчица и
297

штурман. Их машина была изрешечена множеством
осколков, в обеих кабинах оказались пробоины. Те, кто
наблюдал за их посадкой с земли, видели, что самолет
вел себя, как израненная птица. И все же они вылетели
в ту ночь вторично. Правда, второе боевое задание
девушки выполняли уже на другой машине. И тоже
добились хороших результатов. Вскоре после этого командир
полка Евдокия Бершанская вручила гвардии старшине
Голубевой орден Славы III степени. Наша подруга
первой в полку стала кавалером боевого солдатского
ордена.
Ольга Голубева летала со многими летчицами. Но
больше всего ей нравилось летать с командиром звена
Ниной Худяковой, которая была ее первой наставницей.
С нею Ольга ушла на боевое задание и в ночь под
Новый, 1944 год. Тогда каждый экипаж должен был
сделать по четыре боевых вылета. Бомбили фашистов в Бул-
ганаке на Керченском полуострове. Подходы к цели
прикрывались зенитными установками и прожекторами.
Перед вылетом Нина Худякова по-хозяйски уложила в
кабину большой кусок хлеба, жареную рыбу и еще
какую-то снедь.
— На случай, если придется запоздать на встречу
Нового года,— поясняла она.
Девушки уже поднялись в воздух, когда Голубева
услышала через переговорное устройство:
— Ольга, слушай, я буду читать стихи. Это тебе
новогодний подарок.
Стихи были о дружбе летчиков и пехотинцев.
— Кто это написал?
— Написали пехотинцы и вчера принесли в полю
Просили прочитать тебе в ночь под Новый год.
— Но почему мне? Это одинаково относится ко всем
нашим девушкам!
— Ты совершенно права. Но написаны стихи все же
именно для тебя...
298

К 24.00 Худякова и Голубева вернулись с задания на
встречу Нового года. И какая это была встреча! В гости
к нам пришли пехотинцы. Они привезли с собой движок,
и у нас появилось электричество.
После ужина экспромтом начался концерт
художественной самодеятельности. И здесь тоже Оля имела
блестящий успех.
Летом сорок четвертого года мы перебазировались в
освобожденную к тому времени Белоруссию. В «котле»
восточнее Минска оказались основные силы 4-й и 9-й
немецко-фашистских армий. И в первые дни нас нередко
обстреливали из лесов ночью, а подчас и днем. Летать
даже над освобожденной территорией стало опасно.
Однажды, когда мы стояли в Гнеснчах, к нам прилетел
самолет из мужского авиаполка. Мы только что пообедали
и грелись на солнышке, ожидая задания на вечер. На
прилетевший самолет никто не обратил внимания. Вдруг
к Голубевой подбежала девушкагсвязист и передала
приказание срочно явиться к командиру полка в- полном
летном снаряжении. Одновременно было передано
приказание нескольким экипажам вырулить на старт,
подвесить бомбы, зарядить пулеметы ШКАС.
— Днем на задание? — недоумевали мы.
Действительно, наши фанерные По-2 совершенно не
были приспособлены для действий в светлое время
суток. И вдруг такой приказ.
Вместе с другими готовилась к дневному вылету и я
со своим штурманом Сашей Акимовой.
Как выяснилось, самолет из мужского полка был
обстрелян из лесной чащи в двух километрах от
расположения нашего полка. При этом был тяжело ранен
штурман самолета.
Командир еще раз уточнила наш квадрат
бомбометания, и мы поочередно пошли на задание... За время вой-
299

ны мь\ привыкли ко многому, но бомбить противника
днем довелось впервые.
Раненого штурмана на прилетевшем самолете
заменила штурман Ольга Голубева, и экипаж Мусина — Голу-
бевой тоже поднялся в небо. Майор Бершанская
приказала держаться не ниже 500 метров и бомбить именно
с этой высоты.
Едва вылетели, Голубева услышала из переговорного
аппарата голос Мусина:
— Полетим бреющим, посмотрим, где фрицы.
Наверное, переместились.
«Что делать? — подумала Ольга.— Лететь приказано
на высоте пятьсот метров. Напомнить об этом? Летчик
подумает, что я струсила... эх, будь, что будет! — решила
она.— Лучше получу выговор от командира полка, чем
дам повод Мусину заподозрить меня в трусости...»
А немцы действительно сменили позицию и
неожиданно ударили по самолету.
Набирать нужную высоту было уже некогда, и
Голубева выполнила бомбежку с высоты 300 метров. Самолет
сильно подбросило взрывной волной, но Мусин был
опытный летчик и благополучно привел машину на
аэродром.
Произвели посадку. Голубева пошла докладывать
командиру. Докладывает, а сама и в глаза ей не смотрит.
— Вы поняли задачу при вылете? — спрашивает
Бершанская.
— Так точно, поняла.
— Почему же пошли бреющим полетом?
— Надо было посмотреть, где находится противник
и как лучше его бомбить.
— Один товарищ посмотрел уже,— указала
Бершанская на раненого штурмана, который лежал на носилках
в ожидании санитарного самолета.
Ольга Голубева тоже посмотрела на раненого и
виновато опустила голову.
300

Вторично Голубева вылетела на задание опять с
Мусиным.
— Летим опять так же? — спрашивает летчик, будто
не замечая, что штурман чем-то расстроена.
Экипажи нашего ночного полка, работавшие в
непривычных дневных условиях, и на этот раз основательно
потрепали группировку противника, укрывавшуюся в
лесу.
Но Оле Голубевой опять попало от командования за
непослушание. Об этом я узнала случайно, услышав
разговор Голубевой с Ниной Ульяненко.
— Как же так? — спросила ее Ульяненко.— Зачем ты
огорчаешь Бершанскую?
— Пойми, Нина,'— горячилась обычно рассудительная
Ольга.— Ну не могла же я объяснять майору Бершанской,
что дело тут вовсе не в моих капризах... Мусин решил бы,
что мы, девчонки, труса празднуем. И рассказал бы об
этом в мужском полку... И вообще... Мне показалось,
Нина, что он испытывал меня...
В июле 1944 года Голубева была уже штурманом
звена и летала с командиром звена Худяковой. Их экипаж
получил задание подыскать новую площадку для
перебазирования. Командир полка предупредила, чтобы
девушки, были очень внимательны: в лесах много
торфяных болот, которые легко принять за зеленые лужайки.
Вокруг таких «лужаек» нередко бродят немцы,
отбившиеся от своих окруженных частей.
Самолет вылетел на задание. Девушкам очень
хотелось отыскать такую площадку, которая была бы
недалеко от речки, чтобы можно было купаться. И вот, кажется,
нашли. Большое зеленое поле, рядом лес, за ним река.
Чудесно! Сделали несколько виражей над полем, решили
посадить По-2.
— А это не торфяное болото? — спросила Худякова,
вспомнив предупреждение командира полка.
— Да вроде бы нет. Давай проверим!
301

Произвели посадку... и самолет сразу «сделал стойку»
на мотор, задрал хвост. Влипли-таки в болото. Летчица
и штурман выбрались из ы&шнны, чтобы осмотреться.
И тут же увидели группу вооруженных гитлеровцев,
выходивших из леса. Девушки приготовились драться, благо
их пулемет ШКАС был заряжен, карманы комбинезонов
полны патронов для пистолета. Но ни одного выстрела
сделать им не пришлось. На опушке появилось
подразделение советских кавалеристов, при виде которых немцы
побросали оружие и подняли руки.
Оказалось, это были партизаны. Они видели, что
самолет долго кружил над одним участком, а затем сел.
Решив, что случилось что-то неладное, партизаны
поспешили на помощь. Их появление оказалось как нельзя
кстати. Они не только спасли жизнь летчице и штурману,
но и помогли вытащить завязший самолет из болота.
Площадку для перебазирования девушки нашли уже в
другом районе.
Крепко дружила Оля Голубева с техником Верой Ма-
менко. Мы уже находились в Германии, когда Вера была
тяжело ранена. Ее положили во фронтовой госпиталь в
городе Мариенвердере и оттуда должны были отправить
в глубокий тыл. Обычно веселая, Оля загрустила, ходила
сама не своя.
Однажды, не выдержав, подошла она к Клаве
Рыжковой:
— Клава, помоги моему горю... Давай слетаем к Вере
Маменко... Ей так худо без нас...
— Не иначе как ты что-то задумала,— дружелюбно
заметила Рыжкова.
— Тебе признаюсь... Хочу похитить Веру и перевезти
в наш армейский авиационный госпиталь.
Клава Рыжкова эту мысль поддержала. Так и решили
сделать.
302

Пошли к заместителю командира полка по летной
части Серафиме Амосовой, добились, и та разрешила
слетать к Маменко, чтобы поздравить ее с днем 8 Марта
и вручить подарки.
Рыжкова и Голубева уже вырулили на старт и
приготовились к взлету. В этот момент к ним подбежала
дежурная по аэродрому Лида Гогин-а и передала
приказание штаба: полет отставить.
— Ты не успела нам передать. Мы уже улетели.
Ясно? — крикнула Голубева, и самолет взял курс на
восток.
Минут через сорок девушки попали в страшный
снегопад. И тут они поняли, чем был вызван приказ об
отмене полета. Но изменить ничего было нельзя, оставалось
одно: пробиваться к цели. Трубка приемника воздушного
давления оказалась забитой снегом, и скорости прибор
не показывал. На их счастье, в облаках появилось окно,
и Клавдия с Ольгой вышли к аэродрому истребителей.
Не успели приземлиться и выключить мотор, как
оказались в приятном «окружении».
Незаметно летело время. Не прошло и двух часов,
как погода прояснилась, и экипаж продолжил
прерванный полет.
Как же обрадовалась Вера Маменко, увидев подруг!
Долго упрашивали девушки лечащих врачей отпустить
Веру с ними, но так ничего и не добились. Км пришлось
самым настоящим образом выкрасть подругу. С
большим трудом втиснули они ее в штурманскую кабину,
благополучно взлетели втроем и спокойно, без
приключений доставили раненую в госпиталь нашей воздушной
армии.
Свой шестисотый боевой вылет штурман звена Ольга
Голубева провела 4 мая 1945 года. Цель была
расположена севернее Берлина. По всему чувствовалось: окон-
303

чательная победа близка, разгром противника будет
завершен не сегодня — завтра. В тот раз Ольга вылетела с
летчицей Зоей Парфеновой.
Немцы сильно укрепили участок обороны и, казалось,
стянули к нему все прожекторные и зенитные средства.
Экипаж Парфеновой — Голубевой был уже на подходе к
цели, когда включились сразу до десятка прожекторов.
Парфенова считалась у нас мастером вождения самолета
в любых условиях. И считалась не зря. Большое искусство
проявила она и в том полете. Непрерывно маневрируя,
летчица попыталась вывести самолет из лучей. Она
изменяла курс на 15—20°, меняла скорость, шла на снижение,
но прожекторы цепко держали самолет в своих
щупальцах, а немецкие зенитчики били по нему из нескольких
точек.
Экипаж шел на высоте 700 метров. Задание еще не
было выполнено, под плоскостями самолета находилось
400 килограммов бомб, которые необходимо было
сбросить на цель. Голубева, как обычно, спокойным голосом
передала летчице, откуда по ним ведется огонь, а
Парфенова хладнокровно держала заданный курс. Три
минуты били по ним зенитки. Это время показалось
девушкам вечностью. Первым подоспел на выручку подругам
самолет Клавы Рыжковой и ее штурмана Ани Волосюк.
Сброшенные ими бомбы погасили один из прожекторов.
Следующие экипажи нанесли бомбовый удар по
зенитным точкам. Это позволило Парфеновой с Голубевой
снизиться до 400 метров и сбросить весь бомбовый груз
на скопление машин и живой силы неприятеля. На земле
возник пожар огромной силы. Стали рваться боеприпасы.
Не думая об опасности, штурман Голубева начала
обстреливать фашистов из пулемета ШКАС. А на подходе были
уже новые экипажи женского полка. На высоте 300
метров Парфенова и Голубева вышли из-под обстрела и
взяли курс на свой аэродром. Перетянули через линию
фронта.
304

— Зоя, родная, ты не ранена? — спросила летчицу
Оля.
Парфенова молчала.
— Почему ты молчишь? — встревожилась штурман.
— У меня все в порядке, Оля,— со вздохом ответила
летчица.— А на сердце тяжесть. Думала, не вырваться
нам из такого пекла. Кажется, никогда еще я так не
нервничала... В глазах -т- сплошное пламя... Посмотри на
самолет: решето! Признаюсь, я уж решила, если подожгут
самолет, направлю его в самую гущу немецких солдат,
чтобы больше истребить... Должно быть, мы с тобой,
Оленька, в сорочке родились, что и на этот раз вышли
победителями из стычки и невредимы остались...
Это был последний боевой вылет Ольги Голубевой.
«Как сложилась ее жизнь после войны?» — наверняка
спросите вы. Охотно отвечу. Актрисой Ольга так и не
стала. Она успешно окончила Военный институт
иностранных языков.
Сейчас Ольга Тимофеевна — преподаватель
английского языка в одном из вузов Саратова. Она, как и
прежде, энергична, подвижна, доброжелательна, неутомима.
Кажется, даже годы не властны над ней.
«Мне иногда кажется, что я все еще нахожусь на
передовой»,— призналась однажды подруга моей юности.
И меня нисколько не удивило такое признание.
СКВОЗЬ ГРОЗУ
После долгих лет разлуки мы сидели у нее в
кабинете. Бывшая летчица, моя однополчанка Герой Советского
Союза Евгения Андреевна Жигуленко была в тот период
председателем профсоюза работников госучреждений,
305

членом краевого Совета профсоюзов, депутатом
Сочинского горсовета. Было это в 1963 году.
Непрерывно звонил телефон. Из разговоров, которые
вела Женя Жигуленке, мне стало ясно, что нам пока не
удастся побыть вместе: слишком многим людям
одновременно была нужна мол боевая подруга, каждый час
ее времени был на строгом учете. Поняв это, я испытала
одновременно и радость, и волнение...
Ей было двадцать лет, когда началась война.
Студентка второго курса Московского дирижаблестроительного
института, она без отрыва от учебы отлично окончила
Московский аэроклуб и к тому времени была летчицей-
спортсменкой и парашютисткой.
В октябре 1941 года Женя Жигуленко пришла в
здание академии имени Жуковского, где находился сборный
пункт девушек, направлявшихся на формирование
женской авиационной части.
Я с ней познакомилась в авиационном училище в
Саратовской области и потянулась к женственной,
обаятельной, остроумной девушке.
Когда наш полк перелетал на фронт, на одном из
промежуточных аэродромов по пути к Сталинграду мы
произвели посадку около деревни. У каждого экипажа был
свой бортпаек, и мы сбились в кружок, чтобы перекусить
и отдохнуть.
Но бортпаек — это прежде всего сухомятка. И
девчата шутили насчет того, чем бы промочить горло.
Вдруг от группы отделилась Женя Жигуленко. Она
четко подошла к командиру эскадрильи Амосовой и
попросила разрешения отлучиться на несколько минут в
деревню. Комэск разрешила. Тогда Женя лукаво глянула
йа Полину Макагон, загадочно улыбнулась и исчезла.
«Куда? — недоумевали мы.— Что она задумала?»
Все разъяснилось, как только мы увидели приближав-
306

шуюся подводу, а на ней двух девушек. В одной из них
мы сразу узнали нашу Женьку. Добродушная улыбка
разлилась по ее лицу. Подъехав к самолетам, она легко
соскочила с телеги и направилась к колоску.
— Товарищ командир,— доложила она,— получите
бидон молока! Это их лодарок,— кивнула Жигуленко на
стоявшую рядом молодую колхозницу...
Первой летчицей, с которой Жигуленко летала на
фронте, была Полина Макагон, по характеру полная ее
противоположность. Рассудительная, спокойная и вроде
бы неторопливая Полина хорошо дополняла свою
стремительно-неудержимую подругу. Летая штурманом,
Женя одновременно выполняла обязанности и
начальника связи эскадрильи.
Боевое крещение она приняла в июньскую ночь
1942 года, во время жестоких боев на реке Миус. Перед
первым вылетом она передала комиссару эскадрильи
Ксении Карпуниной свое заявление: «На выполнение
боевого задания я желаю идти коммунисткой. Священное
звание члена партии клянусь оправдать с честью. Буду до
конца предана делу Коммунистической партии, буду
защищать Родину, не щадя своих сил и самой жизни».
В эту ночь Жигуленко открыла личный счет мести
врагу...
Фронтовая жизнь не огрубила ее порывистой,
нежной девичьей души. Женя очень любила природу. В
редкие часы отдыха она отправлялась на рассохшейся лодке
вверх по реке. Вымокшая, усталая, но счастливая и
довольная, возвращалась с охапками водяных лилий в
общежитие.
Ее летчица Полина Макагон часто находила в своей
кабине цветы, которые Женя успевала нарвать за
несколько минут до старта. Ей хотелось порадовать
подругу, с которой она направлялась на задание.
Полине Макагон шел двадцать второй год, но выгля-
307

дела она старше своих лет. В полк пришла уже опытной
летчицей. Как и Женя, была влюблена в небо. Полина
знала, что Женя мечтает тоже стать летчицей, и помогала
ей до тонкости изучить машину...
В ночь на 14 августа 1942 года экипаж Макагон — Жи-
гуленко вылетел на очередное задание. Тьма стояла
кромешная, лишь в кабине летчицы чуть светились стрелки
приборов.
Самолет шел ровно, лишь изредка проваливаясь вниз.
Потом девушки ненадолго попали в восходящие и
нисходящие потоки воздуха. И наконец пересекли Сунженский
хребет. Скоро должен был появиться населенный пункт
Павлодольская на Тереке. Проверив расчеты, штурман
убедилась, что они идут точно по курсу.
И вдруг самолет сильно тряхнуло. Одновременно где-
то невдалеке ослепительно сверкнула змейка молнии.
Громовой раскат заглушил гул мотора. Началась гроза.
Гроза в воздухе была для По-2 страшнее любого,
самого сильного вражеского обстрела. Однажды в нашей
дивизии от грозы сгорело в воздухе сразу несколько
машин.
Новая вспышка молнии осветила клубящийся хаос
грозовых туч и потоки воды, низвергавшиеся на землю.
Тучи становились все плотнее. Сквозь них невозможно
было «нащупать» цель. Пришлось снизить заданную высоту
бомбометания. Но под кромкой облаков их стало трепать
еще сильней. Летчица с великим трудом удерживала
самолет.
Посоветовавшись, решили обойти грозу. Штурман
изменила курс, засекла время. Летчица строго выполнила
все команды. Вокруг была все та же темень. Только
молнии теперь сверкали не слева, а справа. Машину
по-прежнему бросало из стороны в сторону. Полина напрягала
последние силы.
Наконец их По-2 вынырнул рядом с заданным
пунктом. Альтиметр показывал 800 метров. Жигуленко с по-
308

мощью САБ осветила цель, внимательно осмотрелась и
сбросила бомбы.
На земле вспыхнуло три пожара. Убедившись в этом,
летчица развернула самолет на обратный курс.
Немцы, видимо, не ждали налета в такую погоду.
Словно спохватившись, рванулись вверх прожекторные
лучи и стали шарить по небу, рассекая его на темные
четырехугольники. Ударили зенитки. Но экипаж был уже
вне досягаемости огня и шел на свой аэродром.
Гроза не унималась. Самолет словно плыл в
сплошном ливне. Черное от грозовых туч небо сливалось с
черным провалом земли. Сориентироваться в такой
обстановке весьма сложно. Но штурман с честью вышла из
положения и вывела самолет точно к своему аэродрому...
А бывали испытания и потрудней. Например, в района
Грозного, когда самолет Макагон — Жигуленко, имевший
на борту бомбовую нагрузку, наткнулся при взлете на
неожиданное препятствие (взлетная площадка была
весьма неудобной). Летчица не растерялась, быстро
выключила мотор и посадила машину. Для штурмана же эта
посадка была неожиданностью, и Женя сильно ударилась
о приборную доску. На мгновение она даже потеряла
сознание.
К великому счастью, бомбы не взорвались. Летчица
и штурман отделались испугом, если не считать ушибов
и незначительных травм. Отказавшись от лечения, они
уже через два дня снова вылетели на задание.
Мысль о том, чтобы стать летчицей, не покидала
Женю ни на минуту и, когда Полину Макагон назначили
командиром эскадрильи, Жигуленко добилась своего...
Ноябрь 1943 года выдался в Крыму холодным и
ветреным. День за днем метеосводка заканчивалась двумя
лаконичными словами: «Погода нелетная».
В ту ночь ветер бушевал с какой-то особой силой. Он
309

приносил эхо выстрелов и запах* гари: на Эльтингене шли
беспрерывные бои.
В течение двадцати шести ночей совершали мы
отчаянные рейсы к десантникам,
И вот однажды я вылетела вслед за Евгенией
Жигуленка. Штурманам у нее была Полина Ульянова.
Я видела, как при подходе к цели их самолет
плотным кольцом схватили прожекторы. Видела, как самолет
Жигуленко заметался из стороны в сторону, уклоняясь от
разрывов зенитных снарядов. Видела, как мастерски
Женя вышла из-под обстрела и вновь взяла курс на цель.
Долго ее самолет не мог выйти из перекрестных лучей
прожекторов. Прошло еще несколько томительных
секунд. И вдруг маленький По-2 начал быстро снижаться.
Сердце сжалось от боли: неужели сбили?
Гитлеровцы, видно, решили, что самолет обречен, и
перестали его обстреливать. А машина, чуть было не
коснувшись земли, вдруг приняла горизонтальное
положение и над головами растерявшихся фашистов
понеслась к морю. Израненный, искалеченный самолет набрал
над морем нужную высоту и вновь вернулся к Эльтинге-
ну, чтобы выполнить задание. Груз был сброшен точно
в цель...
Только на аэродроме, увидев ее искореженную
машину, мы поняли, какой подвиг совершила наша
скромная Женя.
Вслед за отступавшим под натиском советских войск
противником наш полк продвигался на запад. 10 июля
1944 года Жигуленко со штурманом Ниной Даниловой
получила задание уничтожить группировку фашистов е
районе Гнесичей в Белоруссии. Впервые за время войнь
в этот раз мы вылетали днем. Женя зашла на цель на вы*
соте 400 метров вместо заданных 700. Штурман
Данилова сбросила бомбы на головы гитлеровцев. Несмотря н<
310

то, что противник обстреливал их машину из пулеметов,
девушки строго выдержали заданный курс и
отбомбились точно. Позднее в районе, где они сбросили бомбы,
было обнаружено около двадцати убитых немецких
солдат.
Однажды во время срочкого перебазирования полка
Женя Жигуленке попала в автомобильную катастрофу.
Очнулась она в госпитале, в большой залитой ^солнцем
комнате, на постели с белоснежным бельем. Ощупала
себя — руки и ноги на месте. Пошевелилась — все вроде
в порядке. «И в таком состоянии вылежваться в
госпитале? Не бывать этому!» — решила она.
Деликатно, но твердо начала просить врачей о
выписке — ничего не выходит. Попыталась хитростью получить
свою одежду со склада — убедилась, что все напрасно.
Но не такой человек Женя, чтобы отказаться от
задуманного. Плотно закутавшись в госпитальный халат,
расстроенная, вышла она во двор, потом выглянула на улицу,
попыталась остановить машину. И удача улыбнулась ей.
Так в госпитальном халате прикатила на грузовике в
деревушку, где стоял полк.
Поздно вечером за беглянкой приехали из госпиталя
и под охраной увезли ее. В этот раз отсутствовала она
всего один день. После консилиума врачи выписали ее,
при условии, что в течение нескольких суток она будет
отдыхать в части. Слово Женя дала. Но разве усидишь,
когда подруги уходят на задание и кругом столько дел!
На следующий день Жигуленко снова включилась в
боевую работу...
8 октября 1944 года Женю назначили на должность
командира звена. А 23 февраля 1945 года она узнала
ошеломившую ее новость. В этот день в полку был
оглашен Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР о
присвоении девяти девушкам высокого звания Героя
Советского Союза. Среди них была и гвардии лейтенант
Евгения Жигуленко.
311

В ее летной книжке было записано 968 боевых
вылетов в качестве штурмана и летчика.
После окончания войны Женя еще десять лет
прослужила в Советских Вооруженных Силах. Она летала
штурманом на Дальнем Востоке, одновременно училась на
заочном факультете Военно-политической академии имени
В. И. Ленина, успешно окончила ее.
Уволившись из армии, Жигуленко уехала в Сочи. Но
не отдыхать, а работать. И здесь, в Сочи, мы встретились
спустя много-много лет.
Еще в первые минуты нашей встречи я заметила
груду писем у нее на столе. Пока Женя вела прием, я, с ее
разрешения, стала читать их. В одном жители Тоннельной
улицы благодарили своего депутата за оказанную
помощь. Теперь их улица оделась в асфальт, а в дома
проведены водопровод и канализация. В другом письме у
Евгении Андреевны просили совета молодожены, в
третьем — пожилая женщина жаловалась на задержку
пенсии...
— Женя, а что связано с этим письмом? Расскажи,
если не секрет.— И я прочитала вслух следующие строки:
«Спасибо Вам и поклон большой, Евгения Андреевна!
Я теперь имею свою цель в жизни. Это такое счастье —
приобрести знания и применять их для блага народа».
Женя взглянула на письмо, и глаза ее потеплели.
— Это действительно интересно. Письмо связано с
судьбой одного паренька...— сказала она.— Коротенько
расскажу. Пишет мне Николай Зырянов. Юноша этот
работал на стройке подсобным рабочим и мечтал
приобрести специальность... Я помогла ему поступить в
Новочеркасское училище механизации. Зырянов будет
специалистом. Вот и вся история, Марина... ,
Время летит, и его не остановишь. Теперь я чаще
вижу Женю Жигуленко — она работает в Москве, в Мини-
312

стерстве культуры РСФСР. Дел у нее великое множество,
но Женя все так же приветлива, проста, человечна. И нет
для нее ничего дороже, чем дело, которому она служит.
О таких людях принято говорить, что вместе с сердцем
им подарен природой «вечный» двигатель... Моя боевая
подруга Евгения Андреевна Жигуленко принадлежит,
несомненно, именно к таким щедрым и неутомимым
людям. И я горжусь этим.
ВЗЛЕТАЮТ ПРОТИВ ВЕТРА...
Бережно уложив в сумочку новенький диплом об
окончании пединститута, Нина Ульяненко прибыла в
родные места.
В районном отделе -народного образования она
получила направление в новую Светлянскую среднюю школу.
Назначена Нина была не учителем, а сразу директором.
«Хватит ли у меня сил? — думалось ей.— Впрочем, когда-
то ведь все начинают».
— Не знаю, получится ли у меня... — все же
попробовала она возразить.
— Уверены, все будет в порядке — не боги горшки
обжигают,— ответили ей в районо.
Приободренная этой старой, как мир, пословицей,
Нина и вошла в новую школу. В классах просторно и светло.
Парты блестят свежим лаком. Классные доски словно
приглашают к себе.
Нина обошла все классы, зашла в учительскую,
осмотрела кабинеты, актовый и физкультурный залы, заглянула
даже в подсобные помещения.
— Хорошо?— спросила она сопровождавшую ее
техничку тетю Нюру.
— Хорошо-то хорошо!.. — неопределенно
протянула та.
313

— А что плохо?— встревожилась Нина.
— Печи неладно складены,—немного помолчав,
ответила женщина.— Сколько их не топи, а тепла не жди.
На улице-то у нас большие морозы бывают. Придут в
школу детишки, и обогреться негде. Разве это дело?
Так в июле 1957 года молодой директор школы
впервые столкнулся с практическим вопросом, на который не
было ответа ни в учебниках, ни в лекциях. Нина пошла
в райком. Ей помогли.
1 сентября. Широкий двор школы заполнила детвора.
Из окон казалось, будто внизу расстелили огромный
ковер. Малыши-первоклассники пришли в школу с букетами
цветов. Девочки еще робко жались к мамам и папам, а
мальчуганы, проявляя самостоятельность, старались
держаться подальше от родителей.
Дети выстроились на торжественную линейку.
Раздался школьный звонок. Наступила торжественная тишина.
Вперед вышла молодая женщина в строгом темном
платье. Серьезное, умное лицо, гладко причесанные
белокурые волосы, а на груди маленькая золотая
звездочка.
— Герой Советского Союза!— будто ветер, пронесся
по рядам восторженный шепот ребят.
В школе Нина Захаровна стала вести уроки истории
в старших классах. Она. умела увлечь ребят, рассказывала
им много любопытного, водила на экскурсии и в походы.
Не раз ученики пытались расспрашивать свою
учительницу о ее боевой молодости, но она всегда
отмалчивалась. И вот у кого-то из ребят родилась мысль основать
в школе уголок Боевой славы. Задумано — сделано.
В Москву было отправлено письмо, и все с нетерпением
стали ждать ответа. Через некоторое время пришел
пакет.
Был назначен пионерский сбор. Вожатая Валя Аксено-
314

ва, высокая, темноволосая девушка, торжестаенно
сказала:
— Ребята, мы получили из Министерства обороны
письмо. По нашей просьбе нам прислали выписку из
личного дела Нины Захаровны. Сейчас я ее прочитаю.
Ребята притихли.
— Ульяненко Нина, 1923 года рождения... — начала
читать вожатая,— является одной из активных участниц
освобождения от немецких захватчиков Северного
Кавказа, Таманского и Крымского полуостровов, Белоруссии
и Польши, а также участницей боев в Германии. Обладает
высокой техникой пилотирования. Умело маневрирует и
выводит самолет из лучей прожекторов и из-под
зенитного обстрела противника. Попадая в сложную боевую
обстановку, как командир экипажа ведет себя
исключительно смело, выдержанно и находчиво. За весь период
боевой работы не имела потерь ориентировок, аварий и
поломок. Эффективность бомбометания высокая.
— Сколько же раз Нина Захаровна вылетала на
боевые задания?— спросила одна из учениц.
— Тут сказано, что Нина Ульяненко имела более 900
боевых вылетов, причем 400 вылетов она провела в
качестве штурмана, а свыше 500 — будучи летчиком,—
ответила вожатая.
— Ого! Вот это да!— послышались восхищенные
голоса ребят.
Кто-то из детей предложил:
— Давайте попросим Нину Захаровну прийти на наш
сбор и рассказать об участии в боях.
Предложение всем понравилось...
— О чем же вам рассказать?— задумчиво спросила
Нина Захаровна.
— А нам все интересно,— откликнулся кто-то из
ребят.
315

Поднялся с места Витя Врагин.
— Нина Захаровна, ваш полк назывался Таманским.
Расскажите, пожалуйста, о своем участии в боях на
Таманском полуострове.
— Я тогда была еще совсем девчонкой, чуть
постарше наших десятиклассников,—начала свой рассказ Нина
Захаровна.— На Таманском полуострове есть такая
коса — Чушка. Отступая в Крым, фашисты с этой косы
пересаживались на корабли и катера. Нашему полку было
приказано мешать эвакуации гитлеровцев в Крым,
уничтожать их живую силу и технику. Видели вы когда-нибудь
море ночью? Оно все серебрится в лунном свете. На
светлом фоне очень хорошо видны корабли.
Выбирай любую цель. Штурманом у меня была Оля Голубева,
моя сверстница. Однажды мы с ней очень старательно
выбрали цель и удачно отбомбились. Возникли пожары.
Выполнив задание, взяли курс на свою базу. А погода
испортилась. С моря поплыли облака. Пришлось вести
машину над самой верхней их кромкой. Облака очень
красивы, когда смотришь на них с земли, а вот лететь
вблизи их — удовольствие маленькое: ориентироваться
трудно. Следим за высотой, ведем самолет
исключительно по приборам. Земли не видно. Решили пробивать
облачность, чтобы узнать свое местонахождение. Я повела
машину на снижение. Кругом «молоко». А это очень
опасно: можно врезаться во что-нибудь. Высота уже
около ста метров. И вдруг замелькали редкие огоньки —
земля. Мы обе облегченно вздохнули...
— А когда вы получили вот этот орден?—спросил
один из мальчиков, указывая на орден Отечественной
войны.
— Это было уже в Польше. Разведка донесла, что на
железнодорожной станции Ломжа много военных
складов с боеприпасами и большое скопление вражеских
эшелонов с войсками. Мы получили задание уничтожить
их. Опять лечу с Олей Голубевой. Наш ориентир — ре-
316

ка — еле видна сквозь дымку. Но штурман Голубева
очень точно вывела самолет на цель. Где-то вверху, выше
нас, стали шарить лучи прожекторов, рваться снаряды
зениток. Не видя цели, попасть в самолет почти
невозможно. Конечно, шальной снаряд может задеть машину,
но это бывает редко, только при особом невезении.
Прилетели мь\ на станцию, выбрали цель, сбросили
бомбы. Цель была поражена. Всю ночь на станции полыхали
пожары, взрывались боеприпасы. Огромный столб
черного дыма, казалось, подпирал небо: горел бензин. Вот
тогда мы и были представлены к правительственным
наградам,— улыбнувшись, закончила Нина Захаровна.
И добрым взглядом окинув ребят, добавила:
— Может быть, хватит? Вы, наверное, устали?
— Нет! Нет! Расскажите еще что-нибудь.
— Ладно, как-нибудь в другой раз...
Небольшая комната при школе. Настольная лампа
освещает лицо директора, и видно, как оно недовольно
хмурится.
«Нет, не удалось мне сегодня увлечь ребят своим
рассказом»,— думает Нина Захаровна, просматривая свой
военный дневник. Вот одна из первых записей:
«В ночь на 14 декабря 1942 года бомбила фашистов
на разъезде Павловская. В результате наблюдались три
сильных взрыва с очагами пожара».
Всего две строчки дневника, а сколько за ними
переживаний, мыслей, чувств! Как рассказать об этом. Как
передать волнение, которое охватывало при перелете
линии фронта, когда лучи прожекторов впивались в
самолет, когда справа и слева рвались снаряды.
Снова шелестят страницы дневника:
«В ночь на 6 марта 1943 года бомбила машины
противника, движущиеся от пункта Славянская на Анастась-
евскую. В результате точных бомбовых ударов наблюда-
317

лись два сильных взрыва. Последующие экипажи
подтвердили, что были уничтожены машины с боеприпасами».
«В ночь на 7 ноября 1943 года производила
бомбометание по скоплению автомашин и живой силы противника
в пункте Кезы. В результате точного бомбового удара
возник сильный пожар со взрывом».
«Как же так? Воевать умела, а воспитывать на своем
опыте не могу! Нужно суметь! Обязательно нужно»,—
думала Нина Захаровна.
Ей вспомнилось, как после окончания войны она
получила отпуск и поехала в родной Воткинск. После
четырехлетней разлуки с огромной радостью встретилась в
родных местах с матерью, близкими, друзьями.
— А не страшно было летать, да еще ночью, да под
обстрелом зениток,— часто спрашивали Нину подруги.
— Что греха таить, конечно, бывало страшно,—
отвечала она.— Но нужно было держать себя в руках... Мы
дрались за Родину. А значит, трусить не имели права!
Как бы мы тогда смотрели в глаза людям...
18 августа 1945 года радио донесло до нее радостную
весть: Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР
гвардии лейтенанту Нине Захаровне Ульяненко
присваивалось звание Героя Советского Союза. Представлена к
этому высокому званию она была еще во время войны.
И вот теперь Указ...
Осенью 1945 года поезд увозил Нину из Германии на
восток, на Родину. Она попрощалась с подругами, с
боевым Знаменем полка. Ее ждала новая жизнь. Как-то она
сложится?
На первых порах пожила у мамы. С детства привыкла
во всех трудных случаях обращаться к ней. Потом
переехала в Курск. Там закончила двухгодичную областную
партийную школу. Там же ей была оказана большая
318

честь и великое доверие: ее избрали депутатом
Верховного Совета Российском Федерации.
Трудное это было время. Люди еще жили в
землянках. Сердце сжималось у Нины, когда она видела
детишек, не имевших возможности учиться: большинство
школ в. тех краях было сожжено гитлеровцами и еще не
восстановлено. Нина решила посвятить себя однойиз
самых благородных профессий—воспитанию детей.
Только, в. 1955 году- ей удалось настолько устроить
свои дела, что она получила возможность перейти на
дневное отделение^ педагогического института. И вот
молодой педагог — уже директор Светлянской средней
школы.
Первый выпускном вечер... Ее питомцы на пороге
новой жизни. Она.волнуется, очень волнуется,..
— Будут трудности,— говорит Нина Захаровна
ребятам,—не избегайте nxv Идите им навстречу... Взлетают
только против: ветра;..
КЛЯТВА В СТЕПИ
Как-то я зашла в магазин, чтобы купить сувениры для
своих зарубежных друзей. Просматривая открытки, я
неожиданно, вздрогнула— передо; мной была репродукция
с картины Пластова «Немец пролетел»*.. Зеленая
луговина на опушке молодого леса. И в центре труп
мальчонки-пастушка, Левад рука его подвернута под сердце* а
правой он будто, обнимает родную землю. Рядом с
мальчиком собака^ кругом трупы коров; овец, а в небе
силуэт удаляющегося самолета* Летчик, видимо, решил
позабавиться...
Репродукция напомнила мне историю моей
фронтовой подруги Тони Розовой, пришедшей к нам в женский
полк ночных бомбардировщиков в 1943 году.
319

»..Бесконечная степная дорога. Нещадно палит
июльское солнце. Нигде ни намека на тень. Ни ручейка, ни
пруда, ни колодца. Губы потрескались. Плотная завеса
пыли поднимается до самого неба. Сквозь'нее едва виден
раскаленный диск солнца.
Тоня Розова, доярка Вера Левицкая да несколько уже
немолодых колхозниц уходили вместе со стадами за Дон.
В повозках сидели дети, лежал нехитрый скарб да
железный сундучок с документами, которые земляки поручили
сберечь Тоне. До войны она была учительницей в селе
Старая Богдановка, Михайловского района, Запорожской
области.
Мучительно тянулись дни. Падеж скота увеличивался.
Наконец достигли Дона. Переправились через реку в
районе Аксая. Вошли в Сальские степи. Казалось, уже
совсем немного осталось до конца пути. И вдруг в небе
появились немецкие самолеты. Они пошли на снижение.
Застрочили пулеметы. Стали падать животные и люди.
Дикий рев и стоны огласили воздух. Самолеты сделали
второй заход. И новые жертвы...
К счастью, Тоня Розова осталась жива, только не
могла подняться с земли: отказали ноги. Она долго лежала
в степной пыли. По лицу текли слезы, а руки бессильно
сжимались в кулаки.
Постепенно все, кто остался в живых, собрались
вместе. Решили согнать оставшийся скот и двигаться дальше.
...Райвоенкомат. Обожженная солнцем девушка с
измученным лицом и глазами, в которых словно застыло
выражение ужаса и ненависти, стояла перед военными.
Она долго доказывала, что ей необходимо на фронт. Ее
внимательно выслушали, но в просьбе отказали.
Несколько месяцев Тоня учительствовала в селе Мус-
са-Аджи, но ни на минуту не забывала о своем заветном
желании. Она написала не одно заявление в местный
райвоенкомат. Наконец 12 мая 1942 года ей сообщили, что
она призывается в армию.
320

Тоня попала в город Кобулети, в школу младших
авиаспециалистов, и ей пришлось сесть за парту, как
некогда сидели ее ученики. В декабре она выдержала все
экзамены на «отлично» и была назначена в 63-й дневной
бомбардировочный полк. Тоня стала «вооружением».
Летчиками в полку служили мужчины. Девушки были
только на вспомогательных работах. Тоня тогда еще не
знала, что существует наш женский авиационный полк.
Но однажды на летном поле приземлился маленький
По-2. Машина зарулила на стоянку, и из нее в летных
комбинезонах, к удивлению Тони Розовой, вышли две
девушки. Она была дневальной, и ей первой довелось
познакомиться с ними.
Прошло некоторое время, и Розову вызвал командир
полка подполковник Тоцкий. Он спросил, давно ли она
служит, как справляется с работой. Потом последовал не
совсем обычный вопрос:
— Ну-с, младший сержант, видели вы
девушек-летчиц, что недавно были у нас в полку? Как они вам —
понравились?
— Так точно, товарищ подполковник! Наверное, это
самые счастливые девчата на свете,— ответила Розова.
Командир улыбнулся:
— Ну, значит, так тому и быть. Собирайтесь-ка и вы
в эту счастливую семью.
Через несколько дней Антонина Розова вместе с
другим «вооруженцем» — Ольгой Ерохиной прибыли «для
продолжения службы» в женский авиационный полк
ночных бомбардировщиков.
Глухая, осенняя ночь на берегу Азовского моря. Дует
сильный ветер. Он толкает то в спину, то в грудь, валит
с ног. Несколько дней шли беспрерывные холодные
дожди. Летное поле аэродрома превратилось в густое
месиво. До самолета приходилось добираться почти
13 Зак. 1688 321

ощупью, едва вытаскивая ноги в огромных сапогах из
липкой грязи.
«Вооруженцы» вслепую ввинчивали в бомбу
взрыватель, а потом подвешивали ее под самолет. А она
тяжелая, смазанная густой жирной смазкой. Можно, конечно,
надеть рукавицы, но они насквозь пропитаны мазутом.
В них удержать бомбу очень трудно. Если завалится в
грязь, ее скоро не вытащишь. Голыми руками работать
удобнее. Но коченеют пальцы. Того и гляди, либо ноги
отдавишь тяжелой бомбой, либо ладонь порежешь
стабилизатором. Бывало и такое. Однако девушки не
признавались в этом. Обернут руки какой-нибудь тряпкой,
стиснут зубы и продолжают работать. Случалось, что и
слезы брызнут от боли, от холода, от досады. Хорошо
еще, что ночь темная, никто не видит.
В такие минуты нельзя было не оценить неунывающий
характер Лиды Гогиной, старшего техника эскадрильи по
вооружению.
— Эх, девчата, небось не сладко вам приходится?—
раздается, бывало, ее бодрый голос.— А вы только
подумайте, что от ваших бомб фрицам еще горше
придется. Пускай они поплачут вместо вас!
При освобождении Новороссийска каждой девушке-
«вооруженцу» за одну боевую ночь приходилось
подвешивать до трех тонн бомб. К утру, бывало, едва
дотянутся до своего общежития. За стол сядут — ложку в
руке не могут держать. Но девушки оставались девушками.
Выпросив у техников немного бензину, шли они к
«корытам» из-под взрывателей и начинали стирать и чистить
свое обмундирование. Только закончив все, падали на
койки и засыпали крепчайшим сном без сновидений.
Тоне Розовой в нашем полку нравилось все —
организация боевой работы и отдыха, строгая дисциплина,
дружное товарищество. Только одно чувство неуемно
322

саднило сердце, не давало покоя. Это чувство мести.
Тоне хотелось самой вылетать на боевые задания,
сбрасывать бомбы на головы фашистов.
Своими мыслями она поделилась с Магубой Сыртла-
новой, отличной летчицей, командиром звена. Сыртлано-
ва обещала помочь. Однажды, отправляясь в полет для
проверки работы мотора, она предложила Розовой
подняться в воздух вместе с ней. Этот двадцатиминутный
полет решил дальнейшую судьбу Тони.
Вскоре .в полку была организована группа, в которой
готовили штурманов. В эту группу вошли «вооруженцы»
Тоня Розова, Аня Волосюк, Аня Петрова, Зина Петрова,
Лида Голубева и другие.
Работа, учеба, короткий отдых. Ночами девушки
подвешивали бомбы, днем, после недолгого сна, изучали
материальную часть самолета, учились штурманскому делу.
Занятия с группой вела штурман полка Женя Руднева,
Ей помогали и другие ветераны части: Саша Акимова,
Лариса Розанова, Вера Велик, Катя Рябова.
И вот наступила ночь, когда Тоня Розова должна была
вылететь на первое боевое задание. Лететь ей
предстояло с командиром звена Клавой Серебряковой.
Волновалась ли Розова перед вылетом? Честно
говоря, да. Расчеты, маршрут, штурманское оборудование
она знала назубок. Но это же в теории... Как оно все
пойдет в жизни?
Перед стартом к ней подошла Сыртланова. Она ни
о чем не расспрашивала Тоню, а только спокойно
пожелала ей удачи.
Полет продолжался два часа. Пока шли до цели,
Клава Серебрякова либо рассказывала Тоне что-нибудь,
либо просила ее повторить ориентиры и доложить о своих
наблюдениях.
На цель пришлось заходить два раза, потому что
ослепительный свет прожекторов и разрывы зениток не
позволили Тоне сразу прицельно сбросить все бомбы. Когда
13* 323

выполнили задание, Серебрякова быстро вышла из зоны
огня и света. Она была отличной летчицей...
Как только самолет приземлился, мы горячо
поздравили молодого штурмана.
Тоню назначили в экипаж Марии Рукавицыной. Еще
до войны Маша закончила аэроклуб и обучала
молодежь летному делу. Всегда ровная и спокойная, она
пользовалась большим авторитетом среди личного состава
полка. Тоня с ней быстро подружилась, и они стали
неразлучны.
Однажды Тоня заметила, что Рукавицына взяла с
собой в полет резиновую грелку. Оказалось, что она
страдала приступами острых болей в печени, но скрывала от
всех свой недуг. А началось все так.
Как-то Мария получила задание доставить в один из
пунктов офицера связи. В пути самолет Рукавицыной был
атакован немецким истребителем. Мария перешла на
бреющий полет. Она маневрировала, кружила вокруг
селения, прижималась к земле, используя каждую складку
местности, но фашист не отставал. Уж очень заманчива
была для него цель — беззащитный фанерный По-2.
В фюзеляже появились пробоины, плоскости были
изрешечены. Рукавицыной все же удалось оторваться от
преследователя. Она приняла решение садиться прямо на
огороде. Колеса коснулись неровной почвы, самолет
сильно тряхнуло, и Мария, ударившись, серьезно
повредила печень. Однако и после этого она по-прежнему
каждую ночь продолжала вылетать на задания. Никто в
эскадрилье даже не догадывался, каких усилий это ей
стоило.
Тоня поделилась своими наблюдениями со мной, и я
решила поговорить с Марией. Но она категорически
отвергла мое предложение обратиться к врачу. Тогда я
доложила об этом начальнику штаба полка Ирине Ракоболь-
ской и попросила ее повлиять на Рукавицыну.
Когда Ракобольская предложила Маше лечь в госпи-
324

таль, та вспылила, но тут же овладела собой и, встав в
положение «смирно», отчеканила:
— Товарищ начальник штаба, напрасно вы и комэск
Чечнева волнуетесь за меня. Я не калека и чувствую себя
хорошо. Пока полк ведет бои и каждый человек нужен,
я никуда не уйду...
Здесь уже ничего нельзя было поделать. Марию
пришлось оставить в полку.
В ноябрьскую ночь 1943 года, накануне годовщины
Великого Октября, Мария Рукавицына с Тоней Розовой
вылетели бомбить укрепления врага в Аджимушкай. Еще
на земле подруги договорились как можно лучше
отметить праздник: сбросить побольше бомб на голову врага.
И вот все готово. Подвешены бомбы. Дан старт.
Взлетели. Кабина штурмана загружена листовками, на коленях
уложены САБы. В таком положении штурману очень
неудобно вести круговой осмотр. Но Тоня точно дает курс,
сообщает летчице, откуда ведут огонь зенитки. Мария
отворачивает машину то вправо, то влево, мешая
артиллеристам пристреляться. Она строго выдерживает
заданный режим полета.
Решили ударить по зенитной точке, которая особенно
яростно вела огонь. Осветили цель и сбросили две
бомбы. В этот момент немцы включили прожекторы. Огонь
стал еще более интенсивным. Рукавицына начала
стремительно уходить из опасной зоны. Новый заход сделали
с противоположной стороны.
К Аджимушкаю подошли с выключенным мотором, на
планировании. Когда самолет был уже на боевом курсе,
снова включились прожекторы и усилился огонь. В
машине появились пробоины. Однако летчица ни на градус не
отклонилась от заданного курса. Прицелившись, Розова
сбросила остальные бомбы. Рукавицына резко перешла
на снижение и, маневрируя по курсу, вырвалась из огнен-
325

ной западни. На небольшой высоте Тоня сбросила листов-»
ки, и самолет повернул в сторону своего аэродрома.
В одну из октябрьских ночей 1944 года, когда мы
базировались уже в Польше, экипаж Рукавицыной —
Розовой вылетел на задание. Бомбили фашистов в Макове.
Он был сильно укреплен. Вокруг него гитлеровцы
организовали мощную противовоздушную оборону. Экипаж
подходил к северо-западной окраине города. Цель
оказалась закрытой предутренней дымкой. Ориентироваться
было трудно.
Штурман сбросила сначала одну, затем вторую
осветительную бомбу. Огонь с земли сразу усилился.
Маневрируя по курсу и высоте, Рукавицына вывела машину из
опасной зоны.
Зашли снова, но уже с противоположной стороны.
Однако и здесь неудача — сплошная стена огня. Пошли
на третий заход. Штурман навела машину точно на цель
и сбросила бомбы. Раздались взрывы. Заполыхали
пожары. И тут же самолет схватили лучи прожекторов. Прямо
по линии лучей в направлении их машины показались
разноцветные пунктиры трассирующих снарядов. Розова
передала летчице, чтобы отвернула вправо, но и там
оказалось не лучше. Штурман, собрав всю свою волю,
давала команды на маневрирование, и наконец летчице
удалось вывести машину из зоны огня.
Самолет вернулся на базу. Техник Галя Пилипенко,
осмотрев его, заявила, что больше на нем летать пока
нельзя: правая плоскость и фюзеляж пробиты в
нескольких местах, поврежден и мотор...
Розова стала отличным штурманом. В полетах всякое
бывало. Обстановка менялась быстро. Нужно было
принимать решение буквально за несколько секунд. Иначе —
гибель, срыв боевого задания.
Кажется, простое дело сбросить САБ. Но для этого
326

нужно быстро выдернуть чеку, с помощью которой
зажигается бомба, и немедленно выбросить бомбу за борт.
Сделать это надо не раньше чем самолет окажется над
целью. А что если чеку заест или стерженек вытащится
только наполовину? За тонкую, как струна, проволочку
без чеки не вытянешь стерженька. Тут промедление
смерти подобно.
А ведь такое бывало и у Тони Розовой. Попробовала
она однажды вытянуть стерженек с помощью струны и
до кости обрезала себе палец, схватила стерженек
зубами, дернула — повредила десны, но все-таки сумела
вытянуть его. С полным ртом крови, превозмогая боль,
Розова осветила цель, сбросила бомбы и листовки, подала
команды на маневрирование. Что это, подвиг? Нет,
обычная работа штурмана.
R окрестностях Берлина полк отпраздновал
долгожданную победу над гитлеровской Германией.
Неразлучные подруги строили планы мирной жизни. Тоня Розова
звала свою летчицу на Украину. Маша с охотой приняла
приглашение. А пока собиралась ехать в Москву
лечиться: положение с печенью оказалось серьезнее, чем все
мы предполагали. Долго боролись московские врачи за
жизнь девушки, но болезнь была слишком запущена.
В 1947 году Мария Рукавицына умерла в Москве.
А Тоня Розова вернулась на Украину и вышла замуж
за Ивана Ефимовича Шашкина, тоже, как и сама она,
бывшего фронтовика. У них растут две девочки —
Светлана и Наташа.
Антонина Савельевна Шашкина преподает ныне в 37-й
школе Днепропетровска. За успехи в педагогической
деятельности она награждена орденом Трудового Красного
Знамени.
Давно окончилась война, но воспоминания о ней и
сейчас будорожат душу бывших фронтовиков. Для Тони эти
327

воспоминания очень горьки. Ведь она потеряла на войне
четырех братьев и многих подруг, которые по законам
фронтового товарищества были ей ближе, чем сестры...
ОТ КАВКАЗА ДО БЕРЛИНА
Осенью 1942 года наш полк вел бои с большим
напряжением сил. Все, от командира полка до техника и
«вооруженца», старались не потерять впустую ни минуты.
Это были «ночи максимум». В любую погоду, при любых
метеоусловиях экипажи стремились сделать как можно
больше боевых вылетов.
— «Вооруженцы», бомбы! — то и дело раздавалось
на летном поле. Точными, быстрыми движениями девуш-
ки-«вооруженцы» без суеты, без шума в три минуты
снаряжали машины. Едва только очередной самолет
подруливал на заправочную полосу, как девушки подбегали
к нему и молниеносно подвешивали бомбы, техники
заправляли самолет горючим, и экипаж снова уходил в
темное кавказское небо.
Летчица Зоя Парфенова и штурман Дуся Пасько, видя
старания девушек-«вооруженцев», проявлявших
буквально чудеса выносливости и расторопности, решили не
подгонять их. После посадки они молча сидели в своих
кабинах, уверенные в том, что «вооруженцы», техники,
электрики, прибористы и без понуканий быстро сделают
все, что надо. Действительно, девушки, ценя такое
отношение, заправляли машину Парфеновой — Пасько
быстрее обычного, и часто этот экипаж делал за ночь на один-
два вылета больше других.
Мь\ скоро стали следовать их примеру. От этого
выиграл весь полк. Люди перестали нервировать друг
друга, работа пошла спокойнее, быстрее. За ночь экипажи
делали по восьми и более вылетов.
328

Зоя Парфенова, высокая, стройная девушка с
серо-зелеными «русалочьими» глазами, длинными белокурыми
волосами, густыми и мягкими, как лен, пользовалась
всеобщей любовью в полку. Она имела удивительно
общительный характер и высоко развитое чувство
товарищества. Кстати, Зоя была единственной девушкой в полку,
которая в течение всей войны не расставалась со своими
чудесными косами.
Зоя рано лишилась отца (ей был всего один год, когда
он умер). Поднимать пятерых ребятишек матери
пришлось одной. Она с ранних лет приучила их к
самостоятельности.
Сначала Зоя хотела быть медицинской сестрой и даже
ходила в школу медсестер. Но потом до Алатыря, где
тогда жила семья, донеслась весть о подвигах советских
летчиков, спасших челюскинцев. Стали известны также
имена Валерия Чкалова и Михаила Громова, Валентины
Гризодубовой, Полины Осипенко и Марины Расковой. Зоя
зачитывалась рассказами о перелете первых женщин —
Героев Советского Союза, интересовалась их
биографиями, собирала портреты.
Однажды, возвращаясь с занятий, она встретила
своего товарища, который сообщил, что в городе
открывается аэроклуб и уже ведется запись желающих обучаться
летному делу. Это определило судьбу Зои. Она твердо
решила стать летчицей. И стала ею.
В сентябре 1942 года наш полк вел напряженные бои
на Кавказе, в районе Моздока. Здесь противник
сосредоточил много различной техники и оборудовал
несколько переправ через Терек. Каждую ночь мы по нескольку
раз вылетали на боевое задание. В те дни Зоя была
награждена первым орденом — Боевого Красного Знамени.
Вот некоторые выдержки из ее личного дела:
«В ночь на 18 октября 1942 года старшина Парфенова
329

уничтожила подразделение противника на переправе в
пункте Хамидия. В результате точных бомбовых ударов
произошел сильный взрыв. Подтверждает Зкипаж С.
Амосовой и экипаж Н. Поповой».
«В ночь на 11 апреля 1943 года успешно произвела
бомбометание по укреплению противника в пункте
Крымская. При подходе к цели самолет Парфеновой был
схвачен прожекторами и обстрелян зенитками. Несмотря на
сильную ПВО, достигла цели, сделала несколько
заходов, точно сбросила бомбы. Подтверждают экипажи
И. Себровой, Н. Меклин».
После награждения Парфеновой вторым орденом
комиссар полка Евдокия Яковлевна Рачкевич от имени
однополчан и партийной организации полка писала матери
Зои в Алатырь:
«Дорогая Марфа Ульяновна! Поздравляем Вас с
наградой Вашей дочери Зоечки: она заслужила второй
орден. Теперь у Зои орден Красного Знамени и орден
Красной Звезды. Не думайте, что Зоя огрубела на войне.
Она такая же скромная и нежная, как и прежде. Что в ней
изменилось? Только то, что война против смертельного
врага нашей страны заставила ее проявить со всей силой
свою любовь к Родине. Именно эта любовь сделала Вашу
дочь бесстрашной летчицей. Если бы знали фашисты, что
их обращает в страх такая прелестная молодая
девушка...»
В конце января 1945 года наши войска подошли к
границам Восточной Пруссии. Активную помощь
наземным частям оказывала дневная и ночная авиация. Погода
в то время стояла отвратительная: низкая облачность и
туман. Но, несмотря ни на что, наши экипажи наносили
бомбовые удары по врагу.
В это время из штаба воздушной армии пришло
распоряжение представить список летчиц, желающих летать
на задания днем. Задумалась наш командир полка
Евдокия Давыдовна Бершанская. Посылать людей на фанер-
330

ной, беззащитной машине на выполнение ответственных
заданий днем — дело нешуточное. Бершанская решила
отобрать добровольцев. Желающих оказалось немало*
Одной из первых вызвалась летать днем заместитель
командира эскадрильи Зоя Парфенова.
Потребность в дневных полетах вызывалась тем, что
оттепель и мокрый снег с дождем сделали фронтовые
дороги непроезжими. Между тем наши части,
продвинувшись вперед, оказались в трудном положении: к ним
нельзя было подвезти снаряды, продовольствие,
резервы. Гитлеровцы же, воспользовавшись этим, решили на
одном из участков перейти в контрнаступление.
29 января 1945 года полк получил боевое задание:
перебросить боеприпасы наземным войскам в пункт Кре-
син. Посадка там предполагалась на очень ограниченной
площадке. Погода была «хоть плачь»: облачность 10
баллов, сильный снегопад, видимость очень плохая, земля
еле просматривалась.
Первой на это задание вылетела Зоя Парфенова.
Задача оказалась не из легких: линия фронта в этом районе
была неясной, можно было внезапно оказаться над
фашистами.
Пролетая над местностью близ предполагаемой линии
фронта, Зоя обнаружила скопление войск.
Непрекращавшийся снег залепил козырек кабины. Ориентироваться
стало еще труднее. А Зоя летела одна, без штурмана.
Показался населенный пункт. Зоя стала снижаться. На
земле двигались танки, пехота. Летчица внимательно
оглядывала местность, отыскивая площадку для посадки.
И вдруг, к своему ужасу, заметила на танках черные
кресты. Фашисты! Сомнений быть не могло. «Вот бы
сюда бомб, да побольше!» — мелькнула мысль. Но под
плоскостями самолета и в задней кабине — только
ящики с боеприпасами. Зоя резко развернула машину и
повела ее на восток. Но тут и гитлеровцы увидели красные
звезды на крыльях самолета. Пулеметные очереди по-
331

лоснули по плоскостям, по фюзеляжу, вокруг машины
стали рваться снаряды. Зоя почувствовала, как что-то
обожгло правое бедро. «Неужели ранена?— подумала она.—
Надо скорее уходить!» Она снизилась насколько
возможно, почти прижалась к земле и скрылась за лесом.
Кажется, опасность миновала. Впереди показались люди.
Они заметили самолет, приветливо замахали. Обстрела
не последовало. Ну конечно, это наши пехотинцы!
Преодолевая сильную боль и слабость от потери крови, Зоя
сумела благополучно посадить машину на маленькой
площадке чуть в стороне от артиллерийской батареи.
Самолет окружили бойцы и командиры. Летчицу
подхватили на руки, стали благодарить за боеприпасы и не
сразу заметили, что она ранена. Вызванные медики тут
же, у самолета, сделали ей перевязку.
— Где это вас так изрешетили?— покачал головой
командир батальона, глядя на пробитые в нескольких
местах фюзеляж и плоскости.
Зоя сообщила комбату, что обнаружила скопление
гитлеровцев, и показала на карте расположение их
батарей.
После того как самолет разгрузили, она повела его на
свой аэродром. Обратный полет был тоже нелегким:
израненная машина плохо слушалась ослабевших рук
летчицы.
Собравшиеся на аэродроме подруги с тревогой
смотрели на быстро приближавшийся самолет. Все понимали,
с ним творится что-то неладное: не тот был почерк у
Парфеновой. Однако Зое удалось блестяще посадить
машину. Она зарулила к командному пункту, выключила
мотор, но самостоятельно выбраться из кабины уже не
смогла — потеряла сознание.
Зою бережно вынесли на руках и осторожно уложили
в подоспевшую санитарную машину. В пути она очнулась,
увидела возле себя подруг, командира полка, поняла, что
находится среди своих, и счастливо улыбнулась.
332

Раненую летчицу увезли во фронтовой госпиталь. Мы
часто навещали ее. Здоровый организм, хороший уход и
заботы подруг помогли ей быстро поправиться. Вскоре
она снова вернулась в полк.
День Победы Зоя Парфенова отмечала вместе со
всеми летчицами полка под Берлином. А потом пришел
приказ вылететь на своих самолетах в Москву для участия
в первом послевоенном воздушном параде. Во время
подготовки к параду мне довелось еще больше
сблизиться с Зоей. В свободные вечера мы вместе ходили
в театр или кино, иногда и днем выкраивали время для
посещения музеев, выставок.
В Москве мы узнали, что гвардии старшему
лейтенанту Зое Ивановне Парфеновой указом Президиума
Верховного Совета СССР от 18 августа 1945 года
присвоено звание Героя Советского Союза.
После воздушного парада полк снова вернулся в
Германию. Там Зоя и познакомилась с отважным летчиком
Михаилом Акимовым. Вскоре они поженились.
Мой муж служил в одном полку с Акимовым, и наши
семьи были очень дружны. Мы часто навещали друг
друга, а когда у меня родилась дочка, Зоя помогала мне
вести несложное домашнее хозяйство. Ее участие в моей
судьбе еще больше скрепило нашу дружбу.
Уже много лет Зоя Парфенова живет в Рязани. Но
дружим мы, как и прежде. Нас сближают общие
интересы — обе мы с удовольствием занимаемся
патриотическим воспитанием подрастающего поколения. Большая
дружба связывает Зою Ивановну с пионерами города.
Она частый гость в их дворце.
Проходят годы, но ветераны по-прежнему в строю.
Среди них и моя дорогая подруга Зоя Парфенова.
333

ВОСКРЕСШАЯ ИЗ МЕРТВЫХ
«В парторганизацию полка.
Отправляясь в первый боевой вылет, прошу принять
меня в ряды славной Коммунистической партии. Если не
вернусь, то считайте меня коммунисткой.
Е. Доспанова.»
Она хотела идти в бой коммунистом...
Прошло несколько минут, и экипаж Пискаревой — До-
спановой приблизился к линии фронта. Ночью с высоты
очень хорошо видны вспышки выстрелов, длинные
траектории пуль. По их направлению можно было
определить, кто ведет огонь — свои или фашисты.
Передний край девушки пересекли удачно.
По-видимому, фашисты не заметили маленький самолет. Занятую
врагом территорию окутывала тьма: гитлеровцы
тщательно маскировали свои объекты. Только по отдельным,
еле заметным пятнам угадывались ориентиры. По ним
штурман Катя Доспанова сверяла курс самолета.
Экипаж точно шел на заданную цель, в район реки
Миус, где, по данным разведки, противник сосредоточил
много различной техники.
— Внимание! Подходим к цели!
Секунда, другая, третья...
И вдруг—шквал-огня. Немцы заметили самолет. Над
кабиной защелкали разрывы. Однако машина упрямо
пробивалась к цели. Еще мгновение — и Доспанова
сбросила бомбы.
— Получайте!..
Летчица сделала разворот и со снижением ушла от
зенитного огня. Несмотря на дым, штурман увидела, что
бомбы попали в скопление вражеской техники. Она по-
334

чувствовала огромное удовлетворение и только тогда
поняла, что сумела победить страх.
Трудным был ее путь в наш полк. Трудным и в чем-то
обычным...
В одной из средних школ Уральска в девятом классе
училась тоненькая девочка Хифаз. Мечтала о небе. Тогда
же поступила в аэроклуб.
Через два года у нее в руках был аттестат зрелости
и свидетельство о присвоении звания пилота. В Военно-
воздушную академию имени Жуковского девушек не
принимали. Куда пойти учиться?
В родительском доме в Джаныбеке Хифаз проводила
каникулы. Здесь познакомилась с молодым врачом
Марией Степановной Поповой.
— Нет большего счастья,— говорила Мария
Степановна, чем помогать людям, облегчать их страдания...
Хифаз подала заявление в Первый государственный
медицинский институт в Москве. Аттестат отличницы
освободил ее от вступительных экзаменов. И вот она —
студентка, будущий врач.
Слушая лекции, занимаясь в лабораториях и читальных
залах, девушка выкраивала время, чтобы посещать музеи
и театры. Но все изменила война.
Услышав переданное по радио правительственное
сообщение, Хифаз пошла в райком комсомола, стала
просить отправить ее на фронт, а попала на первых порах...
на строительство очередной линии метрополитена,
которое во время войны приобрело оборонный характер.
Работа оказалась очень тяжелой. В непривычных условиях,
под землей, по колено в жидкой грязи приходилось
бурить грунт, крепить шахты, вывозить тачки с землей. Но
работа на строительсве метрополитена продолжалась
недолго. Молодежь послали на строительство
оборонительных сооружений. Так прошло лето 1941 года.
335

К началу учебного года студентов медицинского
института отозвали на учебу. Однако Хифаз не находила
себе места. Ее мучила одна неотступная мысль: «Я пилот
запаса и обязана быть на фронте».
Рапорт, второй, третий. Настойчивым помогает судьба:
Доспанову зачислили в штурманскую группу женской
авиационной части, которую формировала Герой
Советского Союза Марина Раскова. Здесь ее стали называть
не Хифаз, а Катей.
С самого начала Доспановой посчастливилось летать
с опытной летчицей Полиной Белкиной. У них
выработалась своя тактика. Особенно удачно девушки подходили
к целям с приглушенным мотором, чтобы противник по
звуку не мог обнаружить самолет. В каждом вылете им
удавалось еще и пополнять разведданные: Катя
регулярно засекала на карте места, где они обнаруживали
зенитные батареи или прожекторные установки врага.
Мастерство ее быстро росло.
Мы привыкли к ночным полетам и чувствовали себя
ночью в воздухе так же уверенно, как днем. Ориентиров
было множество: луч прожектора, видимый издали
огонек, озеро, река или лиман, расположение звезд на
темном небе. Достаточно было заметить и запомнить один
из них, чтобы по нему уточнять курс. Особенно важно
было помнить ориентиры при возвращении на свой
аэродром. В процессе выполнения боевого задания нередко
приходилось значительно отклоняться от установленного
направления. Вот тут-то и помогали знакомые ориентиры
быстро взять правильный обратный курс, а пройдя линию
фронта, найти свой аэродром. Доспанова всегда делала
это безошибочно.
Однажды ночью экипаж Белкиной — Доспановой
вылетел бомбить укрепленную линию противника в районе
Моздока. Доспанова приготовила САБы, но выбрасывать
336

их не пришлось: на земле зажглись десятки прожекторов.
Как быть? Идти намеченным курсом — это почти верная
гибель. Маневрировать, искать другие пути подхода к
цели — потеряешь много времени.
И вдруг совсем неожиданно пришла помощь. Над их
самолетом вспыхнул ослепительный свет. Это кто-то
летевший выше сбросил САБы. Внимание противника
рассеялось. Лучи прожекторов стали беспорядочно шарить
по небу. Воспользовавшись замешательством немцев,
экипаж Белкиной — Доспановой точно сбросил бомбы^
на вражеский объект.
Потом выяснилось: тот же объект одновременно
бомбили скоростные бомбардировщики. Они-то и выручили
наш экипаж, приняв на себя заградительный огонь.
Тяжелые бои шли на Кавказе осенью 1942 года.
Незаметно наступила глубокая осень. Снегу еще не было,
но почти ежедневно выпадали обильные дожди, с гор
наплывали туманы, небо закрывала сплошная облачность.
В эти дни нам приходилось приземляться на очень
маленьком «аэродроме подскока» вблизи линии фронта.
Ориентиром для взлета служил большой стог сена на
самой границе* площадки.
Катя Доспанова с Полиной Белкиной спокойно
готовились к очередному рейсу. «Вооруженцы» подвесили
бомбы под плоскости самолета, летчица запустила мотор,
экипажу дали старт для взлета. Машина начала разбег,
но вдруг девушек сильно тряхнуло. Катя потеряла
сознание.
А произошло вот что: на взлете сдал мотор, самолет
врезался в стог сена. Штурман Доспанова ударилась
лицом о приборную доску. Она получила сотрясение мозга
и растяжение голеностопных суставов. Счастье, что
бомбы не сработали при ударе.
Катю отправили в полевой госпиталь, а Полину оста-
337

вили в расположении части под наблюдением полкового
врача Ольги Жуковской.
В госпитале Доспановой пришлось пролежать больше
месяца. Выписавшись, она ходила, опираясь на палочку.
Но уже вскоре начала тренироваться под наблюдением
врача. И упорство снова победило. Катю допустили к
полетам.
К тому времени в полк прибыло новое пополнение.
В эскадрильях произошли перемещения. Катя Доспанова
стала летать с молодой летчицей Юлей Пашковой.
Двадцатилетняя комсомолке Пашкова очень скоро отлично
освоила технику пилотирования. Со своим штурманом
Катей Доспановой она безукоризненно выполняла самые
трудные задания.
Весенним вечером их экипаж вылетел бомбить
фашистский штаб в станице Славянской. Перед станицей
набрали высоту и стали заходить на заданный квадрат.
И тут Катя в переговорный аппарат услышала
всхлипывания. Летчица плакала. Никогда раньше с ней не было
такого.
— Что случилось?— испуганно спросила Катя.
— Это моя родная станица. Здесь живут родители,
родственники.
Катя стала успокаивать подругу, пообещала точно
сбросить бомбы.
Выполнив задание, девушки сделали еще несколько
кругов, стараясь разглядеть, не задело ли домик родных
Юли, но рассмотреть что-либо им не удалось.
Позже, после освобождения станицы Славянской,
когда полк базировался на берегу Азовского моря, Катя
наведалась к близким Пашковой. Все были здоровы,
домик нисколько не пострадал. Только Юли уже не было
с нами...
Это случилось весной 1943 года. Войска нашего
фронта получили задачу — полностью освободить Кубань и
Таманский полуостров. Враг отчаянно сопротивлялся. Он
338

хорошо организовал систему ПВО, к тому же наш
аэродром оказался в сфере действия фашистской авиации.
Мы соблюдали максимальную осторожность. На
посадку, например, шли, ориентируясь по тщательно
замаскированным наземным световым сигналам. Снижается
самолет, а кругом тьма кромешная, земли не видно.
Приближение ее угадывалось лишь по ощущению
сырости и запаху чернозема. Еле приметные по курсу
посадочные огни можно было отличить только вблизи. Не
зажигали мы и бортовых огней, чтобы не демаскировать
себя и аэродром. Словом, опасность была всюду — над
тобой, под тобой, впереди, сзади. Она сжимала тебя
тисками, угнетала и давила. Приземлившись, мь\ не сразу
приходили в себя. А через несколько минут новый вылет
(в ту пору их бывало по шесть-восемь за ночь). И опять
грохот разрывов, свистопляска орудийного огня и
прожекторного света.
В одну из таких ночей, которые ^ль\ называли «ночами-
максимум», экипаж Пашковой — Доспановой
возвращался с боевого задания. По расчетам штурмана выходило,
что линия фронта уже позади и самолет находится на
подступах к аэродрому. Действительно девушки вскоре
увидели лучи приводного маяка и тусклые огоньки
посадочных сигналов. Больше Катя уже ничего не помнила.
Она очнулась среди обломков самолета и стала звать
подругу. Слабеющим голосом Юля ответила, что ни
встать, ни пошевелиться не в состоянии. Подруги
решили выстрелить в воздух — позвать на помощь, а в случае,
если появятся враги,— застрелиться. Катя попыталась
достать свой пистолет, но от резкого движения снова
потеряла сознание...
Утром мы узнали страшную новость. При заходе на
посадку в воздухе столкнулись два самолета. Погибли
командир эскадрильи Полина Макагон, штурман
эскадрильи Лида Свистунова и летчица Юля Пашкова. Из всей
четверки выжила только Катя Доспанова. Спасла ее при-
339

вычка не пристегиваться ремнями к сиденью. За это она
не раз получала замечания от старших командиров и все
же делала по-своему. Так было и на этот раз. Катя в
полете отстегнула ремни и, когда самолет ударился о
землю, ее выбросило из штурманской кабины. У девушки
оказались раздробленными бедренные кости обеих ног.
Пока Доспанова находилась в тяжелом состоянии, ей
говорили, что Юля ранена легко и оставлена в
медсанбате. Но пришло время сказать правду. Очень тяжело
переживала Катя известие о гибели любимой подруги.
...Жизнь в госпитале протекала однообразно. Кости
срастались медленно и к тому же неправильно.
Несколько раз их ломали и вновь накладывали гипс. Изредка
прилетали подруги, привозили письма, рассказывали
новости. Это были радостные минуты.
Глубокой осенью Катя вернулась в полк. Костыли к
тому времени она уже сменила на палочку. Все считали
ее воскресшей из мертвых.
Как только Катя стала ходить без помощи палки, она
изъявила желание летать на боевые задания и получила
разрешение. В первое время с большим трудом
забиралась девушка в кабину. Дежурные штабные командиры
принимали от нее доклады о выполнении боевых заданий
прямо у самолета. Но так было только в первое время...
В период боев за освобождение Крыма, в которых
участвовал наш полк, летчицам и штурманам пришлось
привыкать к полетам над морем.
Всему летному составу были выданы плавательные
куртки на случай, если придется сделать посадку на воду.
Эти куртки мы надевали поверх комбинезонов.
В родной Казахстан Хифаз Доспанова вернулась
только после победы. Обращаясь к своим землякам на
митинге в Алма-Ате, она говорила:
«Мы прошли сквозь огонь войны, мы видели смерть,
340

ужасы, страшное людское горе. Мы видели слезы и
кровь. Видели, как дети, юноши, девушки, угнанные в
неметчину в начале войны, возвращались оттуда почти
стариками. Мы никогда не забудем суровые годы
испытаний, которые выпали на долю нашего народа, и не
позволим прошлому повториться!»
Хорошие слова сказала моя подруга. Она имела
полное право произнести их.
ПРОПАВШИЕ БЕЗ ВЕСТИ
В сентябре 1942 года в горах Кавказа ни на минуту
не смолкал гул орудий. Наш женский авиационный полк
базировался в то время в районе Сунженского хребта.
Оттуда мы наносили массированные удары по живой силе
и технике врага в районах Моздока, Кизляра,
Прохладной.
Трудные это были дни. У нас появилось много
раненых. Из строя выбывали летчики и штурманы. Нужно
было срочно готовить новые кадры.
Часть опытных «вооруженцев» стали учиться на
механиков и штурманов, а несколько механиков, отлично
знавших материальную часть самолета и мотора,
овладевали летным делом.
Тогда и дали технику звена Зине Радиной на обучение
«вооруженца» Тамару Фролову, высокую стройную
блондинку с голубыми глазами, строгими чертами лица.
Тамара быстро сдала зачеты на авиамеханика, начала
интересоваться техникой самолетовождения и
штурманской службой. За ней закрепили машину.
В ту пору фронтовая газета писала: «...Прекрасно
работает механик младший сержант Фролова. Днем и
ночью ее можно видеть у самолета. Машина,
обслуживаемая ею, всегда в боевой готовности. Не было случая,
341

чтобы по ее вине отказала матчасть. А это лучшая оценка
работы Т. Фроловой».
В 1940 году она на «отлично» окончила в Саратове
десятилетку и поступила в Московский авиационный
институт имени Орджоникидзе. Хотела стать
инженером-самолетостроителем.
Война все изменила. 23 июня 1941 года Тамара писала
родителям в Саратов: «...Дорогие! Прежде всего
сообщаю, что после нападения немцев на нашу страну Москву
объявили на военном положении. Многие комсомольцы
мобилизованы. 23 июня мы разносили повестки. Я верну-*
лась в 12 часов ночи. Светомаскировка. Город во тьме-
Сегодня сдавала основы марксизма-ленинизма. Сдала
на «отлично», так что пока у меня все идет нормально.
Осталось сдать физику, стипендия наверняка будет...»
Это было еще вполне «мирное» письмо. А осенью
того же года Тамара добровольно уходит на фронт. Ее
зачисляют в женскую авиационную часть «вооружением»,
19 декабря 1942 года она писала братишке: «...Я
работаю по-старому, надеемся, что вот-вот двинемся вперед.
Сейчас живем в одной деревушке. Здесь тепло, только
очень много грязи. Снег лежит лишь на вершинах гор.
Бывают дни, когда солнце греет, как весной, и тогда мы
ходим без шинелей. Работа идет своим чередом: каждый
день наши экипажи «дают жизни» фрицам... Поздравляю
с Новым годом. В 1943 году я обязательно буду дома,
и заживем мы, как прежде, счастливой, свободной
жизнью...»
Тамара сдружилась с Зиной Радиной. У девушек были
хорошие голоса, обе любили петь и частенько по нашей
просьбе исполняли дуэт Ромео и Джульетты, русские
песни.
В январе 1943 года наши войска, сломив
сопротивление фашистов, освободили Благодарное, Петровское,
342

Спицевское и некоторые другие населенные пункты. Бои
переместились на запад, к Ставрополю.
Тогда и обратилась Фролова к командиру полка с
просьбой разрешить ей, без отрыва от основной боевой
работы, заниматься в штурманской группе.
...Первые боевые вылеты Тамара выполнила с Зоей
Парфеновой и Ниной Худяковой. В те дни бои уже шли
под Краснодаром.
К маю 1943 года на счету у штурмана Фроловой были
уже сто боевых вылетов, взорванные склады
боеприпасов, уничтоженные цистерны с горючим, разрушенные
укрепления, разбитые эшелоны. Десятки вылетов
совершила она в районе станицы Крымской на Кубани и на
«Голубой линии». Нередко смотрела смерти в лицо,
возмужала, повзрослела.
...В одну из темных майских ночей 1943 года Тамара
вылетела на боевое задание вместе с Полиной Белкиной.
На обратном пути у них внезапно заглох мотор.
Летчица, сколько может, планирует, стремясь
дотянуть до своего аэродрома. Тома решает ракетой осветить
местность, чтобы помочь Полине посадить самолет.
Мгновения кажутся бесконечными. Где же земля?
Холодные капли пота выступили на лице. Тамара
инстинктивно втянула голову в плечи, стиснула зубы,
схватилась руками за борт кабины... Сильный толчок. Самолет
вздрогнул, девушек тряхнуло. Машина сделала неболь-*
шой пробег и замерла на месте.
Подруги выбрались на землю, достали оружие. По
расчетам Тамары выходило, что они приземлились кило*
метрах в двадцати от передовой.
Едва начало светать, штурман стала искать
повреждения. Оказалось, вышел из строя один из цилиндров, в
самолете было несколько пробоин. Спасло их буквально
чудо, а точнее — мастерство летчицы.
Вскоре к месту вынужденной посадки подъехали наши
бойцы. Они помогли замаскировать самолет. Девушек
343

накормили, сообщили о них в полк, и оттуда выслали
ремонтную команду.
Летчица и штурман работали вместе с техниками.
К вечеру машина была готова к полету...
Так проходили дни. И трудно было установить, где
кончался подвиг и начиналась просто служба.
Тамаре уже было присвоено первое офицерское
звание — младший лейтенант. Не раз ставили ее в пример
другим молодым штурманам, только начинавшим свой
путь. А домой она по-прежнему сообщала о себе
сдержанными, скупыми строками.
«У меня все по-старому. Сейчас у меня уже 120
боевых вылетов. Очень скучаю по дому. Как вы себя
чувствуете? Пишите мне обо всем подробно. У многих наших
девушек матери находятся на оккупированной
территории, отцы погибли на войне, а я считаюсь счастливой:
у меня и мама и папа живы и здоровы, у меня есть
родной дом, куда я непременно вернусь после победы».
18* июля 1943 года Тамара с Полиной вылетели на
задание. Это был 130-й и... последний боевой вылет.
Никаких сведений о том, что произошло с машиной,
полк не получил, и это было хуже всего.
В общежитии появились две осиротевшие койки.
Тягостно было на них смотреть.
В те дни Нина Ульяненко писала младшему брату
Тамары: «...Теперь неизвестно, где они и что с ними. Есть
предположение, что их подбили над целью, так как она
была сильно укреплена. Последнее время мы с Томочкой
были все время вместе. Замечательная она девушка. Все
/лы их ждем, всякие бывают случаи, Евгений! Я не стала
писать сразу маме, а написала тебе. Для мамы будет
слишком большой удар, да и для тебя тоже — потерять
такую замечательную сестренку. Надеюсь на твою
выдержку и молодость. За таких людей мстят, мстят
беспощадно. Мы все поклялись отомстить за наших родных
подруг. Не надо плакать — война не бывает без жертв...»
344

Тамару и Полину мы ждали до сентября. Но их не
было, как не было и никаких сведений о них.
Начальник штаба полка Ирина Ракобольская послала
письмо на имя секретаря Саратовского горкома партии.
В нем она рассказала о случившемся и просила
поддержать семью Т. И. Фроловой.
Родителям Тамары Ивану Ивановичу и Татьяне
Алексеевне Фроловым от нашего имени написала заместитель
командира эскадрильи Нина Худякова: «..Мь\ ждем их
ежедневно. Может быть, они приземлилсь на вражеской
территории и не могут еще сообщить о себе. Такие
случаи бывали. С Томочкой мне пришлось выполнять ее
первые боевые полеты. Я ее учила как молодого штурмана*
Она очень быстро освоила это сложное дело, бесстрашно
вела себя над целью, укрепленной проклятыми фрицами*
Она подавала спокойные команды: «Нет, Нина, еще рано
бомбить. Вижу на дороге фары машины. Вот туда и
стукнем». И как она безгранично радовалась, когда ее
бомбы точно ложились в цель. На последнее боевое задание
Тамара улетела со своим любимым летчиком Полиной
Белкиной. Я тогда руководила на земле полетами, встала
к ним на плоскость самолета и дала наказ: «Смотрите
лучше, внимательней будьте над целью. Она сильно
укреплена».
Потянулись минуты ожидания. Вернулись экипажи,
вылетевшие после них, а Полины и Тамары не было. Нет
их и сейчас.
Вы не плачьте. Плакать не надо. Ваша Тамара —
достойная дочь советского народа. Она честно защищала
свою Родину. Мы все жестоко мстим фашистам за своих
подруг. А вы, дорогие, крепитесь. Гордитесь своей
героиней-дочерью. Она не посрамила чести вашей семьи...»
Только через 18 лет нам стало известно, что
произошло с Полиной Белкиной и Тамарой Фроловой.
Передо мной письмо из Красноармейска от Петра
Степановича Карнауха, который оказался очевидцем их ги-
345

бели. Вот что он сообщил: «...В районе между станцией
Греческая и хутором Ново-Греческий на «Голубой линии»
18 июля 1943 года появился наш самолет У-2. Он летел
на выполнение боевого задания по направлению к городу
Анапе, где было большое скопление живой силы и
техники противника. Через некоторое время со стороны
Анапы в небе появились два самолета: тот же У-2 и
немецкий тяжелый бомбардировщик. В воздухе завязалась
перестрелка. К тому же оба самолета одновременно
попали под зенитный огонь с земли. Вскоре
бомбардировщик задымил и упал примерно в полутора
километрах севернее станции Греческой. Наш У-2 сделал
несколько кругов и начал быстро снижаться. Местность там
лесистая и гористая. Видимо, самолет был подбит и
хотел спланировать на небольшую поляну. При посадке он
зацепился за дикорастущую грушу и загорелся. Это
произошло в нескольких метрах от блиндажа, в котором
размещалось фашистское начальство, руководившее
работами военнопленных по ремонту дорог. Среди
военнопленных был и я.
На другой день, рано утром, немцы приказали
военнопленным убрать сгоревший самолет подальше от их
блиндажа. Каково же было их удивление, когда они
увидели, что поверх мотора (нос самолета при падении
врезался в землю) лежал обгоревший труп. Еще больше они
изумились, когда установили, что этим самолетом
управляла женщина. Было также установлено, что экипаж
состоял из двух женщин. При падении самолета одна из
них была сильно зажата в кабине и, будучи, очевидно,
раненой или мертвой, там сгорела. Второй как-то удалось
выбраться. Но она, по-видимому, услыхала крики немцев,
не пожелала попасть живой в руки врагов и бросилась
на горящий мотор. Это можно было заключить по тому,
что она лежала поверх мотора с вытянутыми вперед
руками, как бы обнимая его на прощание. При ней нашли
присыпанную песком и поэтому частично уцелевшую
346

планшетку, в которой оказались недогоревшие письма и
некоторые документы. По ним выяснилось, что
пилотировала самолет Полина Григорьевна Белкина...»
Сомнений быть не могло... Так через 18 лет стало
известно, как погибли наши дорогие подруги Полина
Белкина и Тамара Фролова. И хотя этих замечательных
девушек давно уже нет с нами, память о них жива в
сердцах тех, кто знал и любил их.
ВСЕМ СМЕРТЯМ НАЗЛО
В 1964 году Калининский камвольный комбинат
посетил вождь кубинского народа Фидель Кастро. Среди
встречавших его товарищей он заметил маленькую
миловидную женщину с седеющими волосами, на груди
которой сверкала Золотая Звезда Героя Советского Союза.
Фидель Кастро, подойдя к ней, отдал по-военному честь
и спросил:
—- За что вы удостоены столь высокой награды?
Женщина чуть-чуть покраснела, но, прямо глядя в
глаза Фиделю, ответила:
— За участие в войне против немецко-фашистских
захватчиков.
Фидель Кастро крепко пожал ей руку.
Это была Мария Смирнова, в прошлом командир
эскадрильи женского авиаполка ночных
бомбардировщиков.
Июнь 1941 года застал Машу на должности
инструктора Калининского аэроклуба. Искусный летчик и
превосходный педагог, она с первых дней войны рвалась на
фронт. Только все оказалось не так просто: ее просьбы
неизменно отклонялись.
В суровые и трудные дни осени 1941 года девушка
узнала, что где-то формируется женская авиационная
347

воинская часть. Тут уж и командование аэроклуба
оказалось бессильным...
С первых дней пребывания в полку Маша Смирнова
зарекомендовала себя очень собранным, серьезным
летчиком. На учебных занятиях она стремилась добиваться
предельной четкости в выполнении каждого упражнения.
Девушка хотела научиться водить самолет в любых
условиях, при любой погоде. Теорию самолетовождения она
сдала на «отлично».
И вот приступили к ночным практическим полетам, при
которых от летчика требуется точное выдерживание
режима полета, а при сложных метеоусловиях — умение
вести самолет только по приборам. И здесь Смирнова
была одной из первых. Она училась точно выходить на
цель и метко сбрасывать бомбы на учебном полигоне.
По старой привычке инструктора Маша неизменно
помогала другим, более молодым и менее опытным летчикам,
прибывавшим в полк на пополнение.
Приказом командования Смирнова была назначена
заместителем командира эскадрильи и в этой должности
вместе с полком вылетела на фронт в район Ворошилов*
града.
Здесь мы на первых порах продолжали учебные
полеты во фронтовых условиях: знакомились с линией
фронта, учились летать в лучах прожекторов, осваивали
маневрирование, ходили по маршрутам в условиях
непогоды, тумана, темных южных ночей.
Все мы были почти одногодками. Лишь немногим
девушкам «перевалило» тогда за двадцать. Чуть старше нас
была и Маша Смирнова. Еще в 1936 году она окончила
педтехникум и получила направление на работу в село
Палюжье Калининской области.
Как-то над Палюжьем пролетали самолеты. Тогда-то
Маше и захотелось самой подняться в воздух. Любовь к
школе, привязанность к детям — все уступило место
новой мечте, новому горячему желанию. Когда же услыша-
348

ла о беспримерном перелете Валентины Гризодубовой,
Полины Осипенко и Марины Расковой на самолете
«Родина», Маша твердо решила стать летчицей.
Июньской ночью 1942 года Мария Смирнова
получила первое боевое задание. Штурманом с нею летела
совсем молоденькая девушка Наташа Меклин.
Ночь выдалась на редкость темная. Земные
ориентиры — реки, дороги, населенные пункты, характерные
складки местности — различались с трудом. Летели по
приборам. По расчету времени и по показаниям
приборов девушки вышли точно на цель в районе реки Миус.
Внизу стояла пугающая тишина. «Уж не ошиблась ли
я?» — подумала Наташа и попросила Смирнову сделать
вираж.
Гитлеровцы молчали. Наташа еще раз проверила все
данные и убедилась, что Маша точно выдержала курс.
Зашли на цель, Наташа сбросила бомбы. Внизу возник
пожар. Смирнова развернула самолет и повела его на свою
территорию. Но тут беспорядочно заметались
прожекторные лучи, открыли огонь зенитки противника. Однако
было уже поздно. Самолет Смирновой — Меклин быстро
удалялся от цели и скоро приземлился на своем
аэродроме.
Через несколько дней парторганизация полка
принимала Смирнову в свои ряды. Получая партийный билет,
Маша сказала, что будет бить врага так, как бьют его
коммунисты. И сдержала свое слово.
В дальнейшем она летала со штурманом Татьяной
Сумароковой. Экипаж Смирновой — Сумароковой
довольно быстро стал отличным, а летчица и штурман
крепко подружились.
В ночь на 10 октября 1942 года Смирнова и
Сумарокова вылетели к пункту Хомидия. Предстояло
уничтожить вражескую переправу через Терек. Погода не сули-
349

ла ничего хорошего. Небо закрывали тяжелые тучи, дул
порывистый, холодный ветер. Над головой была
сплошная облачность, под крылом смутно вырисовывался лес,
за ним поблескивал Терек, а еще дальше тянулась
железная дорога. Впереди сначала тускло, а затем все ярче
стали мелькать огоньки орудийных выстрелов.
Временами в небо взвивались ракеты. Это была линия фронта.
Самолет пересек ее и пошел над территорией, занятой
противником.
Вот показалась и Хомидия, а чуть правее —
переправа. Штурман прицельно сбросила бомбы. Раздался
сильный взрыв. Переправу удалось повредить.
Мария на планирований удачно вышла из-под огня
зениток, а через некоторое время включила мотор. Вскоре
она докладывала о выполнении задания, а в это время
«вооруженцы» быстро подвесили новые бомбы. Самолет
повторно ушел на ту же цель.
К рассвету, когда на востоке начала заниматься заря
и на аэродром приземлилась последняя машина,
командир полка Бершанская подвела боевые итоги. Экипаж
Смирновой — Сумароковой совершил в ту ночь шесть
боевых вылетов, повредил переправу и уничтожил
пулеметную установку. От имени командования летчице и
штурману была объявлена благодарность.
г..В ночь на 16 декабря 1942 года экипаж Смирновой—
Сумароковой бомбил железнодорожную станцию Екате-
риноградская. Над целью машину бросило с высоты
1200 метров сразу на 700. Летчики знают, что в подобных
случаях спасают лишь привязные ремни. Иначе от
резкого толчка можно вылететь из кабины. Но даже в этой
сложной ситуации девушки сумели точно сбросить
бомбы, вызвавшие семь сильных взрывов.
Случалось Марии быть и корректировщиком.
Однажды, возвращаясь с задания, Смирнова и Сумарокова
стали свидетелями артиллерийского обстрела укрепленной
точки противника в районе Моздока. Приглядевшись, де-
350

вушки заметили, что снаряды ложатся, не долетая до
цели. Убрав газ, Мария стала снижаться. Когда самолет
оказалася над расположением советских артиллеристов,
девушки хором стали кричать:
— Недолет четыреста метров! Бейте дальше!
Продолжая наблюдение, девушки увидели, что
снаряды стали ложиться с перелетом. Они тут же сообщили об
этом артиллеристам. Цель была накрыта. Наш полк
получил благодарность от наземных войск...
Представляя Марию ко второй награде — ордену
Красной Звезды, гвардии Майор Бершанская в
наградном листе писала: «Тов. Смирнова настойчива в поисках
цели, метко производит бомбометание. Техника
пилотирования отличная. Летает в сложных метеоусловиях как
днем, так и ночью, над равнинной и гористой местностью.
Выдержанный, дисциплинированный командир,
требовательный к себе и подчиненным. За хорошую организацию
в эскадрилье имеет шесть благодарностей...»
А вскоре Смирнову назначили командиром
эскадрильи. Штурманом ее стала Дуся Пасько, умная, волевая
девушка. Экипаж Смирновой — Пасько был признан у нас
снайпером бомбовых ударов. Подчиненные глубоко
уважали своего комэска и стремились подражать ей во всем,
В станице Маевской на Кубани полк отметил 500-й
боевой вылет Марии. В связи с этим был выпущен
специальный боевой листок, а парторг полка Мария
Ивановна Рунт от имени однополчан отправила письмо матери
летчицы, Надежде Петровне Смирновой.
«Сегодня мы чествуем Машеньку,— говорилось в
нем,— как героиню, славную патриотку и преданную дочь
нашей Родины.
Поздравляем и Вас — мать этой замечательной
девушки, прекрасного командира, храброй летчицы, не
знающей усталости, мужественно выполняющей в любую
погоду боевые задания...
Маша — коммунист, гвардеец, награждена Советским
351.

правительством двумя орденами. Мы гордимся ею
вместе с Вами... Спасибо, что Вы воспитали такую хорошую
дочь, от всех нас спасибо.
Шлем Вам самые наилучшие пожелания, желаем
скорой встречи с Машей. Ждите ее с победой».
25 октября 1943 года командиру эскадрильи Марии
Смирновой вручили орден Александра Невского. Это
была ее третья награда.
...Ночь на 7 декабря 1943 года. Тяжелыми хлопьями
падает мокрый снег. Видимость скверная.
Смирнова и Пасько вылетели бомбить войска
противника в район Керчи. Под самолетом показалось Черное
море. Сквозь густую дымку с трудом угадывались
крымские берега. Там все чаще вспыхивали зарницы взрывов.
Шел ожесточенный бой.
Девушки понимали, как трудно будет прорваться к
цели. Гитлеровцы сосредоточили вокруг Керчи
несколько батарей зенитной артиллерии и много прожекторов.
Самолет Смирновой был встречен ураганным огнем.
Осколки снарядов пробили фюзеляж, плоскости,
центроплан. Но летчица ни на градус не отвернула с боевого
курса. Дуся Пасько прицельно сбросила бомбы. Внизу
возник пожар. Смирнова снизилась и с разворотом ушла
в сторону Керченского пролива.
...14 февраля 1944 года Маша Смирнова и Дуся
Пасько вылетали на задание семь раз. Несмотря на плотный
заградительный огонь и низкую облачность, экипаж
настойчиво пробивался к цели. Чтобы поразить ее,
приходилось снижаться на 500 метров, а над проливом лететь
на высоте 200 метров под нижней кромкой облаков.
Море бушевало с невероятной силой. Казалось, волны вот-
вот ударят по крылу машины. И даже в таких условиях
девушки успешно выполняли задания.
7 мая Маша с Дусей первыми из полка вылетели бом-
352

бить гитлеровский аэродром на мысе Херсонес.
Девушки решили подойти с планирования и над центром
аэродрома появиться внезапно. Внизу мелькали огоньки. Это
немецкие самолеты выруливали для взлета. С высоты
700 метров Дуся Пасько сбросила бомбы точно в центр
скопления вражеских машин. Вспыхнул большой пожар.
Вражеские зенитчики открыли огонь, включились
прожекторы, но советский самолет ушел со снижением в
сторону моря. В эту ночь Маша с Дусей совершили еще четыре
боевых вылета на ту же цель. А через два дня крымская
земля была полностью очищена от гитлеровцев, и полк
перебазировался в Белоруссию.
26 августа 1944 года был опубликован Указ
Президиума Верховного Совета Союза ССР о присвоении
Марии Васильевне Смирновой звания Героя Советского
Союза. Одновременно это высокое звание было
присвоено и ее штурману Евдокии Борисовне Пасько.
Свой 964-й боевой вылет Мария Смирнова выполнила
5 мая 1945 года. Ее самолет бомбил военный объект на
острове Свинемюнде, в Балтийском море.
Девятьсот шестьдесят четыре вылета — это девятьсот
шестьдесят четыре встречи со смертью и столько же
побед в воздухе.
Сейчас Мария Васильевна живет в Калинине, работает
на камвольном комбинате. У нее растут две дочери,
которые гордятся своей матерью.
Если случится вам побывать в Калинине, зайдите на
Калининский камвольный комбинат, пожмите руку Марии
Васильевне Смирновой. Ведь ваша мирная жизнь, ваше
счастье оплачены и ее ратным трудом.
11 Зак. 1688 353

МАСТЕР СВОЕГО ДЕЛА
Она появилась в нашем полку весной 1944 года.
Появилась необычно: знакомый летчик забросил ее к нам
на недельку «погостить». Странным показалось это
поначалу: кругом война, рвутся бомбы, девчата день и ночь
летают, а тут — гости. Мы и встретили Аню
настороженно, недоверчиво, хотя она сразу произвела на всех самое
приятное впечатление. Светлоглазая, светловолосая, эта
девушка словно притягивала к себе. Была в ней какая-то
милая простота, застенчивость и веяло от нее мирным
временем, домом. Тут же выяснилось, что в нашем
полку у нее подружка — Тоня Калинкина, техник (она
обслуживала самолет командира полка Е. Д. Бершанской).
От Тони мы и узнали, что Аня напросилась в гости не
случайно. Она давно добивалась перевода в наш полк,
да все не выходило. А теперь ей разрешили погостить
у нас после тяжелой болезни.
К тому времени у нее был уже большой боевой опыт
и награда — медаль «За боевые заслуги», которую она
получила в 1943 году.
Тогда Аня Столбикова служила в 105-м гвардейском
полку. Эта часть работала по связи с партизанами, а
базировалась недалеко от нас. Летали они тоже на По-2.
Аня хотя и была техником, но поднималась в воздух
вместе с летчиком. В одном из полетов простудилась и
заболела воспалением легких, пришлось лечь в
медсанбат. Когда ее пришел навестить инженер полка и
спросил, как она хотела бы отдохнуть после болезни, Аня
рассказала о своей мечте. Так она и попала в гости в
женский полк ночных бомбардировщиков.
Аня сразу полюбила наш полк, наших девчат, наши
самолеты, даже наши землянки. Ей все у нас нравилось:
и то, что живем единой семьей, и что землянки у нас
354

украшены вышивками, и что девушки ходят подтянутые,
в ладно подогнанных гимнастерках.
Потом уже, когда Аня перевелась к нам совсем, то
четыре раза получала наряд вне очереди за неполадки в
обмундировании. Девчата посмеивались над ней: «В
своем полку ты одна была, мужчины тебя и в таком виде
любили, а у нас так не выйдет». Это были, конечно,
шутки, но наши летчицы, штурманы, техники, «вооруженцы»
действительно выглядели молодцевато, сами все
подгоняли на себя.
...Аня Столбикова оказалась не просто
высококвалифицированным специалистом. К технике у нее был
талант, а самолеты стали ее призванием, ее страстью.
И это казалось мне удивительным! Откуда бы?
Родилась и выросла Аня в селе Ваправино, Горьковской
области. В ту пору деревня была еще темной в буквальном
смысле — ни света, ни радио. Может быть, увиденный в
соседнем большом селе трактор внушил ей душевный
трепет? Во всяком случае, еле дождавшись окончания
семилетки, Аня буквально бросилась на строительство Горь-
ковского автозавода. Там окончательно и приворожили
ее машины — работала она в механосборочном цехе.
В 1934 году решила поступить в авиашколу Гражданского
воздушного флота на отделение техников. Такая школа
находилась неподалеку, в Балашове. Занималась Аня с
увлечением, с жадностью. Там подружились они с Тоней
Калинкиной, которая, я думаю, сыграла не последнюю
роль в переводе подружки в наш полк. После окончания
школы Аню послали преподавать в Батайскую
авиашколу. Было это в 1938 году. В ту пору по всей стране
организовывались спецотряды Гражданского воздушного
флота. В один из таких отрядов, приблизительно через
год, и назначили Аню Столбикову. Отряд базировался
недалеко от Горьковского автозавода и летал по всей
Горьковской области. В самом начале войны спецотряд, в
котором служила Аня, был мобилизован и отправлен в Мо-
355

скву, а оттуда почти сразу переведен на Калининский
фронт.
На Калининском фронте Столбиковой довелось
вывозить раненых прямо с передовой. Страшно было вначале.
Фанерную, незащищенную машину могло снести даже
взрывной волной, ведь садиться приходилось прямо на
поле боя. Но ничего, привыкла.
С Калининского фронта отряд перебросили в
Прибалтику. Как раз в это время Марина Раскова приступила к
формированию женской авиачасти, и почти всех девушек
отряда отправили в ее распоряжение. Уехали
задушевные Анины подружки Тоня Калинкина, Валерия Булычева
и другие. Девушка плакала, провожая их, но война есть
война. Почти сразу после расформирования отряда
Столбикову направили в 5-й гвардейский полк. Летали к
партизанам, в тыл врага, возили оружие, продукты,
почту. Теперь уже Аня чувствовала себя в воздухе уверенно,
а главное — вдохновляла радость, с которой летчиков
встречали партизаны. Эта радость заставляла забывать
об усталости, о себе, об опасности. И все же в редкие
минуты отдыха просыпалась тоска по дому, по
подружкам... А тут еще узнала, что по соседству базируется
женский авиаполк, и так потянуло к Тоне, к женскому
коллективу!
Девчата пробовали отговорить Аню от перехода в
наш полк. Им казалось, что у нас ей будет трудно с
непривычки: живем мы в землянках, а частенько и просто
под открытым небом, работаем день и ночь без устали,
в полку ни одного мужчины, так что помощи ждать не от
кого. А Аня, прямо скажу, в этом смысле была
избалована. Но девушку ничто не пугало. И вскоре после своего
визита она перевелась к нам на постоянную службу.
Все опасения оказались напрасными: Аня имела
прекрасную подготовку, и техником она была
замечательным. Я сама летала полгода на машине, которую
готовила к полетам Аня, и ни разу она меня не подвела.
356

В самолет я садилась всегда со спокойной душой, знала,
что все будет в порядке, а такая уверенность, как
известно, играет в полете первостепенную роль!
В полку Аня сразу стала всеобщей любимицей. Всех
нас подкупала ее готовность в любую минуту прийти на
помощь. Трудно было даже представить, как она
успевала не только следить за машинами своего звена, но и
постоянно помогать другим. Если у кого случались какие-
нибудь неполадки, Аня мгновенно оказывалась рядом,
звать ее никогда не приходилось. И при всем том она
еще находила время помогать старшему технику нашей
эскадрильи Марии Щелкановой готовить новых техников.
Мы просто поражались, откуда у нее, такой незаметной
и тихой, столько сил и энергии, откуда такая готовность
всю себя отдать другим. Это была какая-то очень
глубокая убежденность в том, что так и должно быть, что ты
призван служить людям, что товарищи неотделимы от
тебя.
Вскоре мне пришлось расстаться с Аней, и я очень
жалела об этом. Ее перевели обслуживать самолет
командира полка Е. Д. Бершанской. Но девушка
по-прежнему часто забегала в нашу эскадрилью: верным была
другом.
За год службы в полку Анна Столбикова обслужила
800 боевых вылетов. За отличную боевую работу по
подготовке матчасти была награждена орденом Красной
Звезды. А в 1945 году мы принимали ее в ряды
Коммунистической партии.
Я хорошо запомнила то собрание, взволнованное,
радостное Анино лицо. Рекомендовали ее Герой
Советского Союза командир эскадрильи Дина Никулина и
старший техник Антонина Калинкина. Выступила и я. Все
тогда радовались, что у нас будет еще один хороший
коммунист.
Аня прошла с полком до Берлина. А после
демобилизации осталась работать в Германии, в Северной группе
357

советских войск. Там у нее родилась дочка. В 1946 году
она вернулась на Родину.
Мы не виделись с Аней много лет — все как-то не
получалось. Но я знала, что живет она по-прежнему в
Горьком, растит дочку, окончила техникум советской
торговли и работает в горьковском Горхлебторге. Я очень
удивилась, узнав, что Аня оставила технику, любимые свои
машины. После войны многие наши однополчане ушли из
авиации, получили самые различные мирные профессии.
Но Аня, с ее страстью к технике... Нет, я решительно не
могла Смириться с этим...
Мы увиделись на одной из наших традиционных
встреч. Аня почти не изменилась, только стала немного
солиднее. И руки у нее такие же, как были: маленькие,
крепкие, сильные, умевшие так безукоризненно
готовить технику к бою. Хотя теперь в них появилась какая-то
мягкость. Теперь это были руки женщины, хозяйки,
матери. И тогда я подумала: «Нет, Аня не изменила себе —
все хорошо, все правильно. Она все та же...»
СТАРШИНА АННА
«...Мариночка! Ты спрашиваешь, как прошел у меня
этот год. Совершенно необыкновенно и счастливо. Он
словно бы вернул меня в юность. Летом, в июле, меня
пригласили в Мурманск, на юбилей наши летчики, ты
ведь помнишь, что моя самостоятельная авиационная
жизнь началась в Заполярье. Провела там двенадцать
дней и словно возродилась, так все живо вспомнилось,
как будто было вчера. Встретилась со старыми
друзьями — с некоторыми не виделась почти двадцать пять лет,
представляешь? Сколько было разговоров,
воспоминаний! Познакомили меня с современной авиацией. Для
353

тебя, конечно, Ту-104 дело обычное, а мне он показался
просто чудом, сказкой.
Посмотрела на родную Кольскую землю, сходила на
могилу подружки моей Дуси Лобко... И горько было
вспоминать все это, и хорошо: это действительно были
хорошие годы, трудные, но настоящие. Нельзя нам
забывать их...»
Так писала мне несколько лет назад Аня Амосова,
боевой летчик, гвардии старшина, моя однополчанка.
Письмо пришло из села Шаталино, Саратовской области,
где Аня живет со своей семьей.
Как-то в День Советской Армии жители села
услышали по радио передачу о подвигах женщин-летчиц во
время Великой Отечественной войны. В ней
рассказывалось и о летчице Анне Амосовой. Вряд ли кому из
колхозников пришло в голову, что речь идет об их Анне
Николаевне, библиотекаре и секретаре парторганизации.
Да и сама Аня не сразу поняла, что это говорят о ней.
Потом уже, когда услышала имена своих боевых подруг,
сообразила и обрадовалась: «Значит, помнят нас! И меня
помнят!» И так захотелось их всех увидеть. Тут же села
за письмо и задумалась. Память возвращала ее в
минувшее...
...Ясный зимний морозный день. Безветренно и тихо,
И вдруг в небе послышался рокот.
— Самолет! Самолет! — всполошили деревню
пронзительные мальчишеские голоса. Люди высыпали из
домов: самолета еще никто не видел, только слышали об
этом чуде. Ане было тогда семь лет, но она тоже
выбежала на мороз и как завороженная стала смотреть на
движущуюся в небе точку. Потом кто-то крикнул, что
самолет сядет в соседней деревне, километрах в восьми
от их Волчихи. Многие побежали туда, и Аня помчалась
со всеми...
Прибежала и обомлела: самолет на земле оказался
огромным. Два часа простояла девчонка на морозе, а ве-
359

чером свалилась в горячке. И все чудилось ей, что
летает над Волчихой и машет крыльями...
Аня Амосова, еще занимаясь в школе, поступила в
аэроклуб. Жила она тогда уже в городе Кемерово.
Родители, проводив дочку в город на учебу, остались в селе,
и Аня квартировала у чужих людей. Плохо одетая, не
всегда сытая, она делила все свое время между школой
и аэроклубом. А когда кончала десятый класс, в их школе
появился летчик. Он набирал девушек в Батайскую
авиашколу Гражданского воздушного флота. Так в 1937 году
Анна Амосова стала курсантом Батайской авиашколы.
Отлично окончив авиашколу, она получила направление
в Апатиты Мурманские, на легендарную в те годы
стройку пятилетки. Назначению в Заполярье очень
обрадовалась: кто в те годы не мечтал об Арктике, не завидовал
полетам Чкалова и Громова, не зачитывался книгами
Водопьянова. Аня уже заранее любила Север, предвкушала
романтику суровой жизни в полярных условиях.
В Апатиты отправилась вместе с самой задушевной
подругой Дусей Лобко. Командир подразделения сразу
испортил обеим настроение. Бывалый полярник, ветеран
авиации, он, оказывается, категорически не признавал
летчиков-женщин! Единственная в отряде летчица Аня
Люканова, уже не раз демонстрировавшая отличную
технику пилотирования, смелость, любовь к летному делу,
и та не смогла поколебать его взглядов. Зато теперь их
было трое! И они решили доказать, что женщины ни в
чем не уступают мужчинам, летают ничуть не хуже. И
доказали! Прошло всего несколько месяцев, и суровый
начальник по достоинству оценил работу летчиц,
проникся к ним уважением.
Сразу после начала Великой Отечественной войны
отряд в полном составе был брошен на Северный фронт:
экипажи занимались доставкой боеприпасов и
продовольствия, выполняли различные задания командования. Уже
на тринадцатый день войны Аня познала горечь утраты —
360

погибли близкая ее подруга Дуся Лобко и еще
несколько товарищей. Ненависть к фашистам обжигала душу,
лишала Аню покоя. Мысль о мести врагу не оставляла ее
ни днем ни ночью. Но внезапно всех девушек отряда
перевели в запасной полк. Тех, кто имел уже довольно
большой налет, стали тренировать на дневных
пикирующих бомбардировщиках. Аня же попала на По-2.
Тренировки — дело нужное и полезное, с этим трудно
спорить. Но девушки рвались в бой. Они писали об этом
в Москву, обивали пороги военкоматов, бомбили
заявлениями местные военные учреждения. Однако добиться
ничего не могли. Наконец их голоса услышала Евдокия
Давыдовна Бершанская. В отряд пришло радостное
известие: шесть экипажей переводят в действующую армию,
в женский авиаполк. Сразу стало известно, что в число
счастливчиков войдут летчицы Мира Паромова, Аня Кон-
давина, Аня Путина, Соня Кокош, Зоя Соловьева, Аня
Амосова и штурманы Катя Меснянкина, Вера Хуртина,
Ася Цуранова, Ира Глатман, Лиля Жданова, Ада Жебуто-
вич. Радость девушек была безмерной.
Наконец в первых числах октября 1944 года за
летчицами прибыли посланцы из женского авиаполка, прямо
с фронта. Утро в день отлета выдалось хмурое, небо
сплошь заволокли тучи, дул порывистый ветер. Взлетев,
девушки построились звеньями и все время
выдерживали четкий строй. Когда приблизились к Москве, погода
улучшилась. Приземлились поздно вечером на
Химкинском аэродроме, а через несколько часов, едва начало
светать, вновь поднялись в небо.
Предрассветный час — самое любимое время у
летчиков. Воздух прозрачен и тих. Солнце еще не взошло, но
его косые лучи уже пронизывают синеву неба, быстро
меняя его окраску.
Аня Амосова не бывала в Подмосковье. Желтеющая
зелень лесов, над которыми она летела, напоминала
родные места, леса за далекой отсюда Волчихой. Однако все
361

здесь было каким-то другим, к тому же по-военному
настороженным...
Все шло нормально, и вдруг... машину резко толкнуло
вверх. Аня рванула ручку на себя, но самолет не
послушался и пошел в левую спираль. Девушка растерялась,
не сразу сообразила, что происходит. Один самолет
обходил ее с правого борта, другой рванул вниз, под ее
машину. Еще мгновение — и к ней стремительно стала
приближаться земля. Если не удержать горизонтального
положения, произойдет катастрофа! Руки летчицы
побелели, вцепившись в ручку управления. Но самолет по-
прежнему не повиновался ей. На Аню несся густой
подмосковный лес. Она перекрыла бензокран и выключила
зажигание. Раздался оглушительный треск, последовал
толчок, что-то ударило по машине сверху...
Штурман Катя Меснянкина, выбравшись из кабины,
бросилась к Ане: та не могла шевельнуться —
центроплан крепко зажал ей ноги. Катя налегла плечом,
приподняла центроплан, высвободила летчицу.
Прежде всего они вдвоем осмотрели самолет. Он
стоял, зарывшись носом в землю, задрав хвост; киль и
руль поворота были поломаны, шарниры рулей глубины
намертво забиты щепками. О том, чтобы взлететь на нем,
нечего было и думать.
— Вот тебе и фронт,— с горечью сказала Аня.—
Теперь, конечно, скажут: «Если в тылу дрова ломаете, что
же будет на передовой».
Расстроенные девушки опустились на пожухлую,
припорошенную снегом траву...
Причина аварии выяснилась позже. Оказалось, что
летевший сзади самолет Миры Паромовой не справился с
болтанкой, вызванной вихрями, которые шли от
хвостового винта Аниной машины, и «протаранил» ее своей
левой полукоробкой. Вот ведь какие случаются в жизни
нелепости!
Звено летело на запад, в Польшу. Там, в небольшом
362

населенном пункте Далеке базировался тогда наш полю
Аня Амосова вела машину Миры Паромовой, слегка
подремонтированную после аварии.
Наконец показалось Далеке. Очень заволновались все
девушки, а Аня Амосова особенно! Как-то ее встретят в
полку после такого неприятного происшествия? Ведь
фактически она потеряла боевую машину в тылу!
Самолеты приземлились. Девушки выбрались из
кабин и построились для рапорта. Рапорт принимала
Евдокия Давыдовна Бершанская. Внимательно выслушала она
доклад о перелете. Но «разноса» за потерянный самолет
не было.
Е. Д. Бершанская не случайно так отнеслась к
происшедшему. Конечно, выход из строя боевой машины не
сулил ничего хорошего. Но дороже самолетов была
жизнь людей. И наши командиры понимали это. К тому
же все знали, что каждый летчик борется за машину до
конца.
Ободренные приветливой встречей Аня и все
остальные девушки быстро освоились в новой обстановке и
почувствовали себя в полку как дома.
Вскоре их распределили по эскадрильям. Амосова и
ее штурман Меснянкина попали в эскадрилью капитана
Ольги Санфировой. Новенькие с жадностью ловили
каждое слово ветеранов полка, изучали район предстоящих
боевых действий, тактику бомбометания и маршрутных
полетов в ночных условиях.
Время было горячее. В конце лета 1944 года советские
войска достигли Вислы и захватили три плацдарма на ее
западном берегу: Пулавский, Магнушевский и Сандомир-
ский. А гитлеровцы почти непрерывно атаковали наши
части на плацдармах, пытаясь отбросить их на восточный
берег реки.
Каждый вечер девушки улетали на боевые задания —
бомбили живую силу и технику противника. Все
понимали, чувствовали: война идет к концу, и погибнуть или по-
363

терять боевую подругу накануне победы, конечно,
никому не хотелось. Экипажи возвращались с заданий
вымотанные, летчицы и штурманы буквально падали от
усталости, но настроены были бодро — ведь они знали, что
каждый удачный вылет приближает победу.
Первый боевой вылет запомнился Ане Амосовой на
всю жизнь. Было это второго декабря 1944 года. День
стоял пасмурный, небо затянули облака. Метеосводка
обещала снижение края облачности до 100 метров. Это
означало, что работать придется почти вслепую. И все же
экипажи ждали команды на вылет. Готовились и новички,
хотя еще с утра объявили, что полетят только ветераны.
Ане в тот день повезло. К ней подошла командир
эскадрильи Ольга Санфирова:
— Полетите со старшим лейтенантом Гашевой,
штурманом эскадрильи. Задача: ознакомление с линией
боевого соприкосновения. В полете не увлекайтесь, не
пренебрегайте мерами предосторожности. Учтите, что при
возвращении аэродром может быть закрыт туманом. Все
понятно?
— Так точно, товарищ командир эскадрильи!
— Повторите задание.
Аня повторила.
— Ничего, все будет в порядке, Анна, Гашева очень
опытный штурман,— дружелюбно подбодрила ее
Санфирова.
Аня кивнула головой и направилась к самолету. Руфа
Гашева уже дожидалась ее. Они забрались в кабины,
подрулили к взлетной полосе, Ольга Санфирова
помахала им рукой.
В воздухе сразу исчезли сомнения, пропала
неуверенность, внимание целиком сосредоточилось на задании.
Полетели к линии фронта. Руфа Гашева предупредила,
чтобы Аня не выходила за лес, показала, где
расположены вражеские огневые точки. С высоты 600 метров линия
фронта просматривалась довольно четко: ее обозначали
364

пожары и вспышки орудийных выстрелов. Руфа
подробно объясняла все, что было непонятно летчице.
Время полета прошло незаметно. Пора было
возвращаться. Взяв курс на аэродром, девушки обнаружили,
что облачность закрыла сигнальный световой маяк.
Снизились до 200 метров. Аня вела самолет почти вслепую,
только по приборам, четко выполняя команды Гашевой.
Наконец едва заметно мелькнули посадочные огни.
Благополучно произвели посадку.
На аэродроме давно с нетерпением ждали их
машину. Все уже вернулись, не было только Ани Амосовой.
А погода окончательно испортилась. Вот почему
командир эскадрильи, выслушав рапорт, не только поздравила
девушек с выполнением первого боевого задания, но и
крепко расцеловала их.
Приближался Новый, 1945 год. Девушки решили
встретить его по-настоящему — нарядить елку, испечь
пироги. Настроение у всех было отличное. Неожиданно
выяснилось, что Мира Паромова и Женя Попова умеют
мастерить прекрасные игрушки. Всех в полку захватила
предпраздничная суета. И вдруг в самый разгар
подготовки, 15 декабря, случилось страшное для всех нас
несчастье: погибла командир эскадрилье Ольга Санфиро-
ва. Вместе со штурманом Руфой Гашевой она
возвращалась с боевого задания. Над линией фронта самолет
попал под обстрел и загорелся. Оля мужественно
боролась с огнем, но все оказалось тщетно. Убедившись в
этом, она дала команду штурману прыгать с парашютом,
а затем и сама покинула горящую машину. И штурман
и летчица попали на заминированный участок. Гашевой
повезло — ее вынесли наши солдаты, а Оля Санфирова
подорвалась в момент приземления. Трудно было
поверить в эту потерю...
Холодным зимним днем 16 декабря мъ\ прощались
365

с Олей. Похоронить ее решили в города Гродно. Машину
с гробом сопровождали девять человек. Среди них была
и заместитель командира полка по политчасти Евдокия
Яковлевна Рачкевич. Проводить своего командира в
последний путь поехала и Аня Амосова.
Гроб с телом отважной летчицы установили в горкоме
комсомола. Сюда потянулись жители города. Они несли
в руках еловые веточки, побеги герани.
Аня стояла в почетном карауле, не отрываясь,
смотрела в Олино лицо, утопавшее в зелени, и видела ее
живую. Вспомнились ей дни, проведенные вместе в летной
школе: Санфирова и там была вожаком. Вспоминалось,
как обе обрадовались встрече в женском полку, как
вместе летали, как умела Оля взять на себя самое сложное и
опасное дело, какой простой, душевной была подругой,
как беспокоилась о своих летчицах — а вот себя не
уберегла! И ведь что обидно — воевала с первых дней
войны, сотни раз попадала в переплеты! Летала в горах, в
непогоду, выполняла сложнейшие боевые задания.
Никогда не думая о смерти, смело бросалась в самое пекло
и выходила невредимой, готовой к новым схваткам.
Под звуки траурного марша двигалась по улицам
города похоронная процессия. Ее сопровождал По-2,
летевший над самой землей.
Подруги отсалютовали из личного оружия гвардии
капитану Ольге Александровне Санфировой, любимому
командиру, воспитателю, чудесному другу.
Из Гродно возвращались молчаливые, суровые,
готовые мстить врагу.
...11 января 1945 года началась Висло-Одерская
операция. Уже потом, после войны, стало известно, что
Верховное Главнокомандование планировало начать ее
недели на две позже, когда по прогнозу синоптиков должна
была установиться ясная, более благоприятная для авиа-
366

ции погода. Но наши союзники потерпели тяжелое
поражение в Арденнах, и Черчилль в телеграмме Сталину
просил ускорить советское наступление, выручить
англоамериканские армии. Вот почему нам пришлось
поддерживать свои наземные войска в трудной для летчиков
обстановке.
В условиях большого наступления маленькие По-2
были просто незаменимы. В отличие от «классических»
бомбардировщиков они могли летать на небольшой высоте,
а летчик и штурман имели возможность хорошо
разглядеть цель, прежде чем сбросить на нее бомбы.
В ночь на 12 января погода была нелетная. Стоял
плотный туман. Некоторые экипажи, в том числе и
экипаж Ани Амосовой, смогли совершить только по одному
боевому вылету.
На следующую ночь погода несколько улучшилась,
хотя по-прежнему дул сильный порывистый ветер. В эту
ночь все самолеты бомбили живую силу и технику
неприятеля в районе города Новосельска. У Ани Амосовой
первое бомбометание прошло более чем успешно. Уже
разворачиваясь от цели, они с Катей Меснянкиной
видели, как внизу заполыхало пламя. Видимо, попали в склад
горючего. Пожар все усиливался. Следовавшие за
Амосовой экипажи подтвердили: действительно Аня и Катя
первым бомбовым ударом подожгли склад с горючим.
Огонь бушевал всю ночь и явился хорошим ориентиром
для наших летчиц.
В одну ночь экипаж Амосовой — Меснянкиной успел
совершить девять боевых вылетов! А следующей ночью
боевая работа проходила еще успешнее, хотя
количество вылетов сократилось. Произошло это потому, что за
одни сутки линия фронта значительно отодвинулась на
запад.
20 февраля все /ль\ вылетели на задание в район
города Граудзязд и тут впервые своими глазами увидели от
начала до конца всю картину наступления советских
367

войск. Зрелище оказалось потрясающим! В течение всей
ночи мъ\ наблюдали, как наши части брали Граудзязд.
Видели бои на подступах к городу, видели, как наши вой*
ны ворвались в него, захватили центр. А к концу ночи
наш полк бомбил отходившего врага уже на западной
окраине Граудзязда.
Все экипажи, выполнив задание, благополучно
вернулись на аэродром. Здесь /лы горячо поздравили Катю
Меснянкину с днем рождения. А она, взволнованная и
сияющая, пыталась убедить подруг, что родилась в
рубашке.
— Ну и повезло нам сегодня, девчата. Фашисты
выпустили по самолету очередь трассирующих снарядов.
И все до одного они проскочили мимо, перед самым
носом, даже не царапнув! Что вы на это скажете?—
возбужденно спрашивала новорожденная.— По-моему, тут
определенно сработала «рубашка»! — несколько раз
повторила она.
Я не стала тогда разубеждать Катю, но про себя
подумала, что пресловутая «рубашка» здесь, конечно, не при
чем. К тому времени девушки уже отлично летали,
блестяще маневрировали в лучах прожекторов и зенитном
огне, чувствовали машину как собственное тело, поэтому
им и сопутствовала удача.
Случаи такого же «чудесного» спасения были в полку
не единичны. Нечто подобное пережила и Зоя Соловьева,
когда наш аэродром находился рядом с линией фронта,
в районе Носельска. С аэродрома было видно, как
летали над Носельском По-2. И вот мы заметили, что
немецкие прожекторы «схватили» одну из машин. В то же
мгновение в сторону самолета вылетел сноп
трассирующих снарядов. Это была потрясающая и жуткая
картина! Если самолет не сумеет уйти — конец нашим
девчатам. Мы понимали это, а помочь ничем не могли...
Потом к двум первым подключилось еще несколько
прожекторов. Самолет очутился перед ними как на ладо-
368

Герой Советского Союза
Нина Ульяненко
Командир эскадрильи Полина
Макагон (слева) и штурман
эскадрильи Лидия Свистунова.
1942 г.

Штурман звена
Вера Маменио Ольга Голубева

Старший техник Старший техник
эскадрильи эскадрильи
Римма Прудникова Евдокия Коротченко

Изучение боевой задачи. Слева направо: комиссар полка Е. Я. Рач-
кевичг командиры эскадрилий Дина Никулина и Сима Амосова,
комиссары эскадрилий Ксения Карпунина, Ира Дрягина, командир
полка Е. Д. Бершанская. 1942 г.
Антонина Розова

Герой Советского Союза
Зоя Парфенова

Герой Советского Союза
Евдокия Пасько

Техники и «вооруженцы» полка с инженерами дивизии. 1943 г.

Полина Белкина
Юля Пашкова (слева)
и Надя Попова. 1942 г.

Хифаз (Катя) Доспанова
и Герой Советского Союза
Дуся Носаль. 1942 г.
Тамара Фролова

Штурман эскадрильи
Татьяна Сумарокова

Герой Советского Союза
Екатерина Рябова

Командир эскадрильи
Герой Советского Союза
Мария Смирнова

Техники и «вооруженцы» в свободные минуты занялись рукоделием.

Летчик Техник звена
Аня Амосова Аня Столбикова

Герой Советского Союза
Ольга Санфирова
(довоенный снимок)

Штурманы эскадрилий Шура Акимова (слева) и Герой
Советского Союза Руфа Гашева

Комиссар эскадрильи
Ирина Дрягина Галя Комкова

Штурман экипажа
Катя Меснянкина
Командир звена Катя Пискаре-
ва и Герой Советского Союза
Рая Аронова. 1942 г.

Старшие техники эскадрилий (слева направо): Мария Щелканова,
Зинаида Радина, Вера Дмитриенко

Техники Катя Титова, Аля Казанцева и Тая Коробейникова
готовят самолет к боевому вылету
Ира Дрягина (справа) Летчик-истребитель
и Оля Фетисова Валерия Хомякова

Подготовка к первому послевоенному воздушному параду. Слева
направо: Руфа Гашева, Ирина Себрова, Наталья Меклин, Марина
Чечнева, Надежда Попова, Сима Амосова, Дина Никулина, Е. Д. Бер-
шанская, Мария Смирнова, Евгения Жигуленко. 1945 г.

Командир звена Рая Юшина и Герой Советского Союза
Полина Гельман. 1945 г.

Заслуженный
мастер спорта СССР
Надежда Тропаревская-
Есионова
Инженер полка
по спецоборудованию
Клавдия Илюшина
Летчик Прасковья Прасолова
( евоенный снимок)

Старший техник по вооружению Нина Бузина проверяет пулемет
«Шкасс» перед боевым вылетом. 1944 г.

Герой Советского Союза Нина Распопова (слева) и
штурман эскадрильи Лариса Радчикова

После войны в театре Ленинского комсомола шла пьеса «Школьные
товарищи» или «Небесное создание» Б. Ласкина, посвященная
боевой жизни полка.
После премьеры (слева направо): Герои Советского Союза Надя
Попова, Ира Себрова, заслуженная артистка РСФСР Валентина
Серова, Герои Советского Союза Наташа Меклин, Рая Аронова,
Полина Гельман. 194S г.

Встретились боевые подруги Серафима Амосова-Тараненко и
Евгения Жигуленко. 1965 г.

ни — бей с любой точки — не промахнешься! Казалось,
машина загипнотизирована прожекторами и безвольно
следует туда, куда ез ведут. А ее спускали все ниже. Еще
минута — и конец! И тут самолет неожиданно рванулся
вниз, стал почти падать и исчез в темноте. А еще через
несколько минут экипаж приземлился на своем
аэродроме. Машина пострадала, но летчица и штурман остались
невредимыми. Зоя Соловьева сумела обмануть врага и
выполнить задание. В подобных переплетах побывала
почти каждая из нас...
В феврале сорок пятого женский полк получил
приказ бомбить противника в Гдыне и Цоппоте — важнейших
гаванях, через которые гитлеровцы снабжали свою
северную группу войск. Экипаж Амосовой — Меснянкиной
тоже выполнял полеты в Гдыню. Густой снегопад
затруднял обзор. Однако это было нам и на руку: в такую
нелетную погоду противник обычно не ожидал нападения
с воздуха.
По данным разведки, в порту находилось несколько
фашистских кораблей, и девушкам удалось точно
сбросить на них бомбы. Это была большая удача...
Незаметно наступил март. Он оказался предельно
напряженным для полка. Погода стояла такая же гнилая,
как в феврале, только туманы и снег сменились теперь
дождями. Каждую ночь мы проводили на старте возле
своих машин, ожидая приказа на вылет. Но рабочих
ночей в течение марта выдалось только тринадцать. Зато
какие это были ночи!
Помню один из полетов на Гданьск. Еще засветло
мимо нашего аэродрома пролетели тяжелые ночные
бомбардировщики. Мы мысленно пожелали им успеха и
стали готовиться к заданию: предстояло бомбить скопление
фашистских войск на юго-западной окраине города.
Задача была не из легких: враг имел в Гданьске
отлично организованную противовоздушную оборону. Над
городом в ту пору почти непрерывно висела дымовая
17 за*. 1688 369

завеса от пожаров, и опускаться над целью ниже чем на
700—800 метров было невозможно.
Экипаж Амосовой — Меснянкиной шел на высоте
около 800 метров. Не успел самолет подойти к цели, как его
«взяли» прожекторы. Летчица применила несколько
маневров, но вырваться не удавалось. Тогда девушки
решили пуститься на хитрость и зайти на цель со стороны
территории, занятой противником. Обошли город с севера,
но попали под обстрел. Осколки повредили хвостовое
оперение самолета, в правой плоскости появились
пробоины... Надо было срочно что-про предпринимать. И
тогда Аня повернула машину обратно. Лучи продолжали
вести самолет, но обстрел прекратился. Потом немцы,
очевидно, решили, что с этой машиной покончено, и
прожекторы выключились. А летчица, выйдя из поля зрения
врага, набрала высоту, снова зашла на цель с тыла и
сбросила бомбы на скопление автомашин. На земле
заполыхал огонь. По самолету опять ударили зенитки.
Трассы крупнокалиберного пулемета прошивали воздух
совсем рядом, чудом не задевая мотор «ласточки».
Случись одно-единственное попадание — и им бы не
спастись... Но все обошлось. Не иначе, как и тут выручила
счастливая «рубашка», в которой родилась Катя. Они
дотянули до своей территории и благополучно
приземлились на родном аэродроме.
Можно было бы на многих страницах описывать
приемы и маневры, которые использовали наши девушки,
добиваясь успеха. Но мне хочется рассказать об
ощущениях, которые испытывали летчицы в минуту опасности.
...Самолет схвачен прожекторами. И без того трудно
ориентироваться в кромешной тьме, а прожекторы
словно парализуют тебя. Ты слепа, с трудом различаешь
приборы в кабине. Судорожно сжатые пальцы как бы
срастаются с ручкой управления. Каждый нерв напряжен до
предела. Кажется, нет такой силы, которая могла бы
разжать твои пальцы. Вместе с тем мозг на удивление
370

ясен, работает четко и быстро... В минуты крайней
опасности летчик и штурман как бы сливаются с машиной в
единое целое. Ведь у них одна судьба и связаны они не
на жизнь, а на смерть...
Это ощущение острой опасности не раз испытывали
многие из нас. Особенно — в апреле 1945 года, когда
летали бомбить военный объект на острове Свинемюнде.
Ночи, несмотря на весну, стояли совсем темные.
Аня Амосова со своим штурманом летала над
Свинемюнде вместе с ветеранами и очень гордилась этим.
Летчики и штурманы понимали, как важно было в тот
момент точно сбросить каждую бомбу, и потому
прилагали все свое умение, все мастерство, чтобы прорваться
через заградительный огонь и поразить цель.
5 мая 1945 года Анна Амосова совершила последний
122-й боевой вылет на бомбежку того же острова. А
через четыре дня мы салютовали в честь победоносного
окончания войны...
В День Победы девушки радовались и грустили
одновременно. Ведь за годы войны мы сроднились друг с
другом, а тут в скором времени предстояло разъезжаться
в разные стороны.
У Ани Амосовой не было родных, ее никто не ждал,
и летчица решила остаться в армии. Ее перевели в
эскадрилью связи. Туда же попала и Мира Паромова,
принявшая такое же решение.
Аня Амосова часто писала мне. Ее письма были
полны воспоминаний. Чувствовалось, что нелегко для нее
расстаться с боевым прошлым. Писала, что они с Мирой
чувствуют себя как потерянные без нашей дружной семьи,
что не могут ни о чем кроме женского полка ни
говорить, ни думать. Трудно и медленно привыкали девушки
к новой жизни. Здесь же, в эскадрилье связи, Аня
познакомилась со штурманом Григорием Архиповичем Бонда-
ренко и вскоре вышла за него замуж. Супруги Бондарен-
ко демобилизовались почти одновременно с Мирой Па-
17* 371

ромовой. Она-то и уговорила их поехать в Краснодар,
где жили ее родители.
Здесь, в Краснодаре, у Ани родились сын и две
дочери. А в 1951 году семья переехала в село Шаталино,
Саратовской области. Григорий Архипович стал завучем в
школе, а Аню выбрали председателем сельсовета.
В 1957 году Анна Николаевна Бондаренко стала
сельским библиотекарем — ведь у нее специальное
образование. Почти одновременно с этим коммунисты колхоза
«Заветы Ильича» избрали ее секретарем своей партийной
организации. Эта скромная, энергичная, неутомимая
женщина очень нужна людям и, как говорит Мира Паромо-
ва, вполне счастлива своей судьбой.
Думая об Ане, я неизменно вспоминаю стихи Бориса
Слуцкого о героях. Ведь именно таким, как она,
посвящены эти строки:
...Устарели их грозные танки
И давно никому не грозны,
Гимнастерок зеленых останки
Много лет как на склады сданы.
Но в народные песни и думы
Внесены их дела и дни.
И, как радий в руде,
без шума
Излучают победу они.
КОМИССАР ЭСКАДРИЛЬИ
С Ириной мы встретились после долгой разлуки.
В апреле 1968 года вместе ехали в Куйбышев, куда нас
пригласили ребята из школы имени гвардейского
женского Таманского авиаполка. Обе очень обрадовались
возможности провести вместе неделю, и не успел поезд
тронуться, как для нас все вокруг перестало
существовать.
372

Ирина Вытащила из сумочки письмо:
— Вот, из Саратовского сельскохозяйственного
института пишут. Меня там, оказывается, помнят. Просят
рассказать о себе подробнее — институт, мол, должен знать
своих героев.— Ирина рассмеялась.— Видишь, они
молодые, а я для них уже личность историческая.
Превращаемся в «бронзы многопудье». Смешно, Маринка, смешно
и странно. А я все еще чувствую себя девчонкой,
комсомольский порыв до сих пор ощущаю. Хорошая у нас
закваска! — Ирина обняла меня за плечи.— Я им про это
и напишу, как мы на войне стихи сочиняли, как сельхоз-
инвентарь чинили на освобожденной земле, как ясли
организовывали в отбитых у фашистов селах. Мне почему-
то не про войну им хочется писать, а про нашу
комсомольскую жизнь, про то, как мы жить любили. Этому у
нас можно поучиться...
Ирина замолчала и стала смотреть в окно.
Воспоминания не оставляли нас...
Вот уже замелькали платформы пригородных
станций. Мы обе начали волноваться. Зашипел репродуктор,
и по вагону зазвучал глубокий женский голос:
Издалека долго
Течет река Волга,
Течет моя Волга...
Поезд вошел в вокзал и мягко остановился. Мы
увидели куйбышевских школьников в пионерских галстуках.
Ирина Дрягина — комиссар эскадрильи... Высокая,
подстриженная под мальчишку, с живыми веселыми
глазами, стремительными движениями. У нее мягкий,
немного окающий говор. Как сейчас слышу: «Девочки, родные
мои...» — ведь Ирина волжанка, родилась и выросла в
семье потомственных волгарей. Ее дед, нижегородский
бурлак, был известный на Волге кулачный боец, отец —
373

Виктор Иванович Дрягин — тоже с тринадцати лет под
палящим солнцем и проливным дождем тянул лямку
хозяйской баржи. И у матери судьба сложилась не сладко.
Девчонкой осталась сиротой, попала в большой город,
там вышла замуж, а муж оказался горьким пьяницей.
Разводы тогда были невозможны, и решила она убежать
от него. Скиталась по России, пряталась от полиции,
разыскивавшей беглянку, чтобы вернуть ее к мужу. Спасла
революция — теперь уж не могли насильно связать ее
с нелюбимым человеком. А вскоре встретилась с
Виктором Дрягиным и стала вместе с ним плавать на баржах
и дебаркадерах матросом, судомойкой, вахтером.
Появились дети — Ирина и Виктор. Родители мечтали о
счастливой доле для них, о том, чтобы учились, стали
активными членами нового общества. И сами старались жить
с пользой для людей, для новой власти, которая
принесла им обоим освобождение. Виктор Иванович стал
коммунистом, и в 1929 году партия направила его вместе с
отрядом города Саратова на подавление
контрреволюционного мятежа в Балтийский район. В 1931 году его
в числе коммунистов-двадцатипятитысячников послали
председателем колхоза в село Давыдовка, Саратовской
области. Здесь в него стреляли кулаки из обрезов,
бандиты устраивали налеты на семью, на правление колхоза,
но ничего — Дрягины остались живы.
Все вокруг удивлялись тому, как Татьяна Захаровна и
Виктор Иванович воспитывали своих детей: то везут их
на санках за пять километров участвовать в
антирелигиозном спектакле, то помогают дочери делать в школе
стенгазету, как будто мало у них своих дел, то идут с
детьми в тир, чтобы испытать меткость глаза и твердость
руки.
Не мудрено, что Ирина в восемнадцать лет, еще
учась в десятом классе, вступила в ряды
Коммунистической партии.
Наклонности у Иры определились очень рано. И это
374

были не самолеты, как у многих из нас. Она любила
растения, вообще все живое. Наблюдала, как прорастает
трава, как лопаются на деревьях почки, как
раскрываются цветы яблони, как созревают плоды. И при этом
никогда не была пассивной созерцательницей: вечно
выхаживала какие-нибудь чахлые, запущенные побеги и
ужасно радовалась, когда они превращались в цветущие,
здоровые растения. Из своего балкона устроила цветник, да
и все пустыри вокруг дома с помощью брата Виктора
превратила в палисадники. Ирина прочитала массу книг
по растениеводству и любила повторять слова Свифта:
«Тот, кто сумел бы вырастить два колоса там, где
прежде рос один, две былинки травы, где росла одна,
заслужил бы благодарность всего человечества...»
Увлекалась Ира еще и математикой, поэтому немало
раздумывала после окончания школы, куда поступить —
на мехмат в университет или на плодоовощной
факультет Сельскохозяйственного института. И все-таки выбрала
сельскохозяйственный! Хотелось создавать новые сорта
яблок, новые красивые цветы.
Брат Виктор мечтал, как и все мальчишки, стать
летчиком. Он несколько раз поступал в Саратовский
аэроклуб, но, увы, не проходил по здоровью. Виктор стал
регулярно заниматься спортом, легкой атлетикой и через
некоторое время сделал еще одну попытку. Ирина была
уже студенткой сельхозинститута. И вдруг решила тоже
попытать счастья — попробовать поступить в аэроклуб*
Ко всеобщему удивлению и восторгу, обоих приняли!
На первом курсе Ирину избрали секретарем
факультетского бюро комсомола. Она отлично училась в
институте и с увлечением занималась в аэроклубе.
В первый самостоятельный полет Ира вылетела
раньше всех в своем звене. Какой восторг, какую
удивительную свободу испытала она в воздухе! Теперь Ирина
поняла, что не сможет жить без авиации...
В 1940 году они с братом закончили курс занятий в
375

аэроклубе. Виктор и его сверстники ушли в военную
летную шолу. Ирина тоже подала заявление, но девушек не
принимали. Все ее попытки попасть в какое-либо летное
училище — военное или гражданское — оказались
безрезультатными.
Летом 1941 года Ирина заканчивала второй курс
института. 22 июня был сдан последний экзамен...
Услышав по радио о вероломном нападении
гитлеровской Германии, Ира вместе со своей подругой Леной Лу-
киной бросилась в комитет комсомола. Там уже
записывались добровольцы. Записались и Лена с Ирой.
На другой день их вызвали в комитет комсомола, но,
увы, не для того, чтобы послать на фронт. Девушкам
предложили принять дела уходивших в армию ребят:
Ирина Дрягина стала секретарем комсомольской
организации института, а Лена Лукина (впоследствии комсорг
женского полка пикирующих бомбардировщиков) — сек-
кретарем бюро ВЛКСМ плодоовощного факультета.
Задачи перед девушками ставились немалые: организация
дружин ПВХО, санитарных дружин и многое другое.
В аэроклубе Дрягиной предложили вести занятия с
учлетами — заменить инструктора, ушедшего на фронт.
Ирина, конечно, согласилась. Правда, немного
побаивалась — справится ли? Ведь она сама так недавно была
курсантом, только что закончила пилотскую программу,
а затем курс летчиков-инструкторов при аэроклубе.
На первых порах ей очень помогала
летчик-инструктор Валентина Кравченко, которая позже стала
штурманом полка пикирующих бомбардировщиков. Девушки
крепко подружились.
Ирина занималась с курсантами по ускоренной
программе. Вся ее группа, хорошо закончив курс
первоначальной подготовки, была направлена в военную школу
летчиков.
В декабре 1941 года Дрягина услышала о
формировании женской авиачасти и решила непременно попасть
376

туда. В штаб вошла полная решимости и вдруг оробела:
перед нею сидели известные всей стране летчицы
Марина Раскова, Вера Ломако, сестры Милица и Тамара Каза-
риновы, Евдокия Бершанская, комиссары Евдокия Рач-
кевич, Лина Елисеева, Зинаида Горман...
— Я летать хочу и бить фашистов! — выпалила Ирина,
— Верим,— сказала с улыбкой Марина Михайловна
Раскова и тут же задала вопрос:
— Ночью летала?
— Нет.
— Ас лыжами вместо колес?
— Нет.
— Зимой и по маршрутам?
Ирина сникла:
— Тоже нет. Только летом и в зону на пилотаж.
Все переглянулись. Майор Казаринова серьезно
сказала:
— Нет, Дрягина, летчиком тебя взять не можем.
Война — это не полеты по кругу.
— Ну хотя бы мотористом или «вооружением»! —
взмолилась Ирина.
— А не лучше ли тебе вернуться в институт —
учишься ты отлично,— осторожно предложила Марина
Михайловна Раскова. Ирина упрямо покачала головой. Разговор
был окончен, но она все переминалась с ноги на ногу и
не уходила.
— Подождите, товарищи,— вдруг сказала Евдокия
Яковлевна Рачкевич.— Она же член партии, секретарь
комитета комсомола института. А нам нужен комиссар.
Все поддержали это предложение — было видно, что
девушка произвела хорошее впечатление.
— Ну, раз такое дело, назначим тебя комиссаром,—
сказала Раскова.
Ирина воспрянула духом и тут же заявила:
— Но комиссар тоже должен летать.
Марина Михайловна рассмеялась:
377

— Ну, значит будешь летать.
Так Ирина Дрягина стала комиссаром второй
эскадрильи нашего женского комсомольского полка ночных
бомбардировщиков. Ее включили в список на
тренировочные полеты в качестве летчика: полеты по кругу, в
слепой кабине, по маршруту, на бомбометание.
Тренировки проходили успешно, отлично сдала Ирина и
экзамены по теории. Вскоре за Дрягиной закрепили самолет
и дали ей штурмана, бывшую студентку медицинского
института Таню Сумарокову.
Мы тренировались, не зная отдыха. Каждая старалась
быстрее освоить теорию и тренировочные полеты.
Времени на продолжительную учебу не было: уже полгода
шла война. Работали с полной отдачей сил, и не было
случая, чтобы кто-нибудь пожаловался на усталость,
трудности или суровую дисциплину; а режим у нас был
жесточайший.
Наконец учеба закончена. Как сейчас помню день
отлета на фронт — 23 мая 1942 года.
Ирину Дрягину назначили комиссаром воздушного
эшелона. Ей выпала честь вести свой самолет рядом с
самолетом командира полка Евдокии Давыдовны Бершан-
ской. Штурманом с Бершанской летела Марина Раскова.
Она и лидировала наш комсомольский полк на Южный
фронт.
Полк прибыл в район Донбасса. Здесь снова начались
тренировочные полеты в условиях фронта. И, наконец,
первая боевая ночь! Начало фронтовой работы было для
нас тяжелым: в первом же вылете погибли две
девушки — командир эскадрильи Люба Ольховская и ее
штурман Вера Тарасова, замечательные люди, опытные
летчицы. Их гибель h\b\ все глубоко переживали.
Ирина в те дни ходила сама не своя. Вероятно, она
как комиссар винила и себя в гибели подруг, хотя
понимала, что на войне без жертв не бывает. Я и потом
замечала, что Дрягина всегда чувствовала себя лично причаст-
378

ной ко всему, что происходило не только в ее
эскадрильи, но и в полку. В своем дневнике Ира записала о
Любе Ольховской:
«Порой мне кажется, что наша молодежь сошла со
страниц книги Николая Островского «Как закалялась
сталь». Живешь и видишь, как много вокруг тебя простых
и хороших людей, как много настоящих скромных героев,
имен которых, может быть, никто не узнает.
Никогда не изгладится из памяти образ Любы
Ольховской, голубоглазой дочери Украины, моего славного
боевого командира. Встретилась я с Любой еще в декабре
1941 года, когда она только приехала к нам в часть...
Люба Ольховская не боялась трудностей, везде и
всюду была впереди. Очень любила своего командира
вся наша эскадрилья. И было за что. Никто так не
заботился о людях, не относился к ним так чутко, как Люба.
А какой она была требовательной! Заметит непорядок
в комнате, выстроит, бывало, весь личный состав перед
общежитием и скажет:
— Женщины вы или не женщины! Понимаете или нет,
что находитесь в армии? Почему я не вижу порядка?..
Бойцы наземных частей рассказывали такой случай*
Когда наши стояли в обороне на реке Миус, низко-низко
над линией фронта пролетел самолет По-2. Над самыми
окопами летчик убрал газ, и из кабины послышался
звонкий женский голос:
— Что вы сидите? Мы бомбим фрицев, а вы не
наступаете?!
В ту ночь пехотное подразделение перешло в атаку,
в результате которой удалось захватить несколько
блиндажей и дотов противника... Мне иногда кажется, что той
летчицей была наша Люба, хотя нет доказательств этому...
hAb\ долго не знали подробностей гибели наших
подруг. Лишь после войны удалось кое-что установить.
Возвращаясь с задания, Люба Ольховская и Вера
Тарасова попали под плотный зенитный огонь. Осколками
379

снарядов девушек тяжело ранило. Истекая кровью, Люба
Ольховская посадила У-2, но выбраться из кабины ни она,
ни Вера Тарасова не смогли. Утром жители ближайшего
села Красный Луч нашли подруг мертвыми. Они и
похоронили Любу и Веру, а уж после войны установили в тех
местах памятник погибшим советским воинам.
Ирина Дрягина всегда была среди людей, всегда в
хлопотах, всегда в заботах. Днем, когда летчицы и
штурманы отдыхали, она бегала по комиссарским делам, а
ночью летала наравне со всеми.
Однажды, вернувшись с боевого задания, Ирина
приземлила свой самолет далеко в стороне от посадочного
«Т». В чем дело? Бежим туда. Оказывается, во время
полета ее штурман Галя Докутович не смогла сбросить
одну бомбу АО-25. Отбомбившись по заданной цели, они,
маневрируя в лучах прожекторов, вышли из-под
зенитного огня и полетели к своему аэродрому. Но Ирина
вдруг почувствовала, что самолет кренит. «Бомба»,—
сообразила она и тут же сообщила Гале: «Под крылом
бомба, возвращаемся на цель». Девушки повернули
назад. Долго кружили над целью, но сбросить бомбу так
и не смогли — отказал бомбодержатель. А самолет
снова попал в лучи прожекторов, по нему опять ударили
орудия. Надо было скорее уходить, пока не повредили
мотор. Но и садиться с бомбой под плоскостью было
очень опасно. Потому-то Ирина и решила приземлиться
подальше от КП, на краю аэродрома, чтобы в случае
взрыва бомбы не задело товарищей.
Когда /ль\ подбежали, то увидели, что самолет Дряги-
ной сильно поврежден осколками — как она только
долетела до аэродрома? Утром командир полка майор
Бершанская объявила экипажу благодарность за
мужество и мастерство...
Мы все чаще и чаще возвращались на поврежденных
380

самолетах. Сначала девушки радовались: значит, им
доверяют настоящие цели, как и мужчинам! Ласково
гладили пробоины — молодость и неопытность! Но вскоре
мы поняли, что пробоин «на всех хватит». Более того:
чтобы успешно выполнить задание — нужно мастерство. Но
оно пришло к нам позже.
Что греха таить, отсутствовало оно поначалу и у
комиссара Дрягиной. Было у Ирины одно слабое место: ей
не сразу удавалось усвоить карту нового района боевых
действий, четко запомнить новую схему приводного
прожектора, который помогал нам находить свой аэродром
в любых метеорологических условиях.
Однажды из-за этого Ирине пришлось садиться на
незнакомом участке, что едва не привело к аварии.
Но при всем том она всегда чувствовала себя
комиссаром, понимала, что с нее спрос больший, чем с любого
рядового летчика, и, не переставая, работала над
повышением профессионального мастерства.
В трудное для нас время, в дни отступления, девушки
постоянно слышали ее голос, она подбадривала нас, все-»
ляла веру в собственные силы. Ирина умела говорить с
людьми, всегда была доброжелательна, уравновешенна*
Это благотворно действовало на окружающих. Нет, не
зря ее взяли в полк комиссаром эскадрильи!
В августе 1942 года наш полк уже базировался под
Грозным. Враг, не считаясь с потерями, рвался к
грозненской и бакинской нефти. Немецкие саперы пытались то
в одном, то в другом месте наладить переправу через
бурный Терек. Днем, прикрывая своих саперов, в небе
висели фашистские самолеты, к вечеру они исчезали, так
как прекращались работы. Вот тогда-то включались в
дело наши легкие бомбардировщики. Каждую ночь мь\
летали бомбить живую силу и технику врага. Условия
боевой работы были тяжелые: горы, густой туман, низкая
облачность.
Особенно трудно было летать в декабре. Над горами
381

во много слоев стояла сплошная облачность.
Перебраться через седловину практически было невозможно. Как
только самолет входил в облачность, он тут же
обледеневал и мог стать неуправляемым. И все же Ирина
решилась однажды пойти на риск—она была упряма в
достижении цели и, как правило, добивалась своего, но в тот
раз и ее постигла неудача.
За подобные опасные «эксперименты» командир
полка Евдокия Давыдовна Бершанская не раз наказывала
Дрягину — отстраняла ее на несколько дней от полетов.
Мне рассказывал заместитель редактора фронтовой
газеты С. С. Мунтян, часто приезжавший в наш полк, как
он видел однажды плачущего комиссара Ирину Дрягину:
— Стоит посреди улицы, а слезы, крупные, как
горошины, катятся по щекам и падают в пыль. «Иринка, что
с тобой?» — спрашиваю, а она глотает слезы и не может
вымолвить ни слова. Потом говорит: «Забрали мой
самолет, я сегодня не летаю...»
В один из таких дней я подсела к Ирине. Она стала
рассказывать мне про Волгу, про то, как отец летом брал
ее с братом к себе на баржу и они вместе плавали;
вспоминала мать, которая умела во всем поддержать детей.
Лицо у Ирины при этом делалось каким-то
просветленным.
Надо сказать, что мать Ирины, Татьяна Захаровна,
действительно была женщиной необыкновенной. Мы все
радовались, когда приходили от нее письма. Ирина
читала их вслух. Письма эти были, конечно, не очень
грамотные, но всегда несли в себе заряд бодрости, были полны
веры в победу. Они нас прямо-таки вдохновляли на
боевые дела. Татьяна Захаровна писала: «Милые «ласточки»!
Бейте врага проклятого со всей беспощадностью,
потому как противник этот лютый, безжалостный. Гоните его
туда, откуда он пришел, и пусть Гитлеру, этому извергу,
вместе со всеми его извергами придет конец...»
Иногда она писала прямо нам, Ириным подругам, а
382

как-то прислала письмо комиссару полка Евдокии
Яковлевне Рачкевич и командиру полка Евдокии Давыдовне
Бершанской. Их она просила: «Вы дочку мою пожурите
и вы же ее пожалейте».
Я вспоминаю сейчас жизнь нашего полка, и мне
становится ясно, что кроме воинских законов у нас
действовали и другие, сугубо штатские: ведь мы были
женщинами и даже на войне оставались ими.
...Вот после очередного «наказания» Ирина допущена
к полетам. На этот раз цель неблизкая — станция
Прохладная. Не успели приблизиться к станции, как начался
зенитный обстрел. Маневрируя, подруги сбрасывают
бомбы и спешат назад за новым грузом. В эту ночь экипаж
Дрягиной — Гельман совершил шесть боевых вылетов.
Кроме железнодорожных эшелонов с боеприпасами,
девушки бомбили переправу через Терек в районе
Павловской. В те дни из штаба наземной части сообщили:
«Восхищаемся мужеством и храбростью ваших летчиц
и штурманов, с удовольствием наблюдали за их
полетами на Павловской. Переправа разбита. Уничтожено много
техники противника».
Как правило, экипаж Ирины Дрягиной — Полины
Гельман точно сбрасывал бомбы на цель, и я, не раз
летавшая следом за ними, просто радовалась их
эффективному бомбометанию. Отбомбятся — и на земле фейерверк*
Им просто везло на склады с горючим.
В ночь на 6 ноября 1942 года Дрягиной и Гельман
посчастливилось разбомбить склад с горючим у
населенного пункта Кадгорон. Пожар с черным дымом не
прекращался всю ночь.
Улетая от цели, Ирина с радостью сказала Полинеэ
«Весело мы встретили 25-ю годовщину Октября! Как
хорошо, что именно нам с тобой, парторг, сегодня удалось
устроить такой яркий фейерверк мести!»
Успешно бомбили они и другие сильно укрепленные
пункты — Ищерскую, Кизляр, Малгобек, Терскую.
383

За участие в этих боях наших летчиц, штурманов,
техников и «вооруженцев», обеспечивающих боевые
вылеты, наградили орденами и медалями. Это были наши
первые награды. Ирине Дрягиной вручили тогда орден
Красного Знамени.
После разгрома немцев под Сталинградом советские
войска перешли в решительное наступление на Северном
Кавказе. Несмотря на плохую погоду и раскисшие
аэродромы, ночная легкобомбардировочная авиация
активно содействовала успешному продвижению наших
наземных частей.
В это время наш полк был уже сложившимся боевым
коллективом, со своими традициями и законами.
Командование горячо поддерживало все новое, прогрессивное,
все, что повышало эффективность боевой работы.
Немало дельных предложений внесла и Ирина Дрягина.
Одной из первых она поставила вопрос о необходимости
обучения штурманов технике пилотирования, и сама,
когда позволяла обстановка, доверяла управление
самолетом своему штурману. Ее примеру последовали многие
летчицы, и это принесло отличные результаты.
Надо сказать, что наши штурманы любили летать с
Ириной. И не только летать, а постоянно общаться. Все
они были в нее чуточку влюблены.
Большинство наших штурманов до войны, как и
Ирина, были студентками. «Студенческое братство», конечно,
роднило их, но главное заключалось не в этом. Девушки
видели в Ирине прекрасного товарища, летать с которым
было надежно, приятно и легко.
Как-то мне довелось прочитать дневник Гали Докуто-
вич. Она писала: «Вот бы нам с Ириной Дрягиной создать
экипаж (Ирина тогда летала с Полиной Гельман)... Я
люблю ее. Нина Худякова весело летает — бомбили с ней с
четырехсот метров, даже на триста опускались. С Зоей
Парфеновой летала. Но нет лучше летчика, чем мой
старый летчик — Ирина Дрягина».
384

Ирина всегда умела внушить окружающим веру в
себя, в свою удачу, а это в полете первейшее дело.
Многие наши девушки вели дневники, и не одна Галя
Докутович, как мне известно, писала об Ирине. В
дневнике Жени Рудневой я прочла: «Сегодня наконец летала с
Дрягиной!» Писала о ней Катя Рябова и другие.
Техники и «вооруженцы» не раз выражали желание
переучиться без отрыва от боевой работы на штурманов.
Ирина Дрягина поддерживала их и многократно
обращалась и командованию с этим вопросом. Со временем
мечты девушек сбылись.
В 1943 году на Кубани была организована учебно-
боевая эскадрилья. Возглавлять ее без отрыва от боевой
работы поручили мне и Кате Рябовой. В то время в
военных школах ВВС летчиков и штурманов из числа девушек
не готовили, и наш полк собственными силами восполнял
потери в летном составе. Мы подготовили сорок летчиц
и штурманов.
Ирина жила и летала с азартом, спешила налетать
побольше, побольше сделать. Как комиссар эскадрильи она
проводила политзанятия, беседы, постоянно что-то
придумывала, искала новые формы работы—голова ее была
всегда полна идей. Это Дрягина ввела в полку семинары
по изучению марксистско-ленинской теории, была
организатором первых литературных диспутов, наладила
выпуск литературно-художественного журнала.
Будучи на фронте, Дрягина не порывала связи с
родным институтом. Она как бы продолжала жить и его
жизнью—переписывалась со студентами-комсомольцами
и педагогами-плодфаковцами. А институт, в свою
очередь, с большим вниманием следил за ее боевой
работой. В феврале 1943 года мы получили известие, что
студенты и преподаватели Саратовского
сельскохозяйственного института, горя патриотическим желанием ускорить
разгром ненавистного врага, собрали 107 тысяч рублей
на строительство боевого самолета и добились разреше-
383

ния вручить его бывшей студентке института Ирине Дря-
гиной. Полк принял эту весть с радостью. А какова была
радость самой Ирины! Ей предстояло получить
«собственный» самолет, встретиться с родным городом,
институтом, родными... Просто голова кружилась от счастья.
Одна мысль не давала покоя: заслужила ли, сможет ли
оправдать такое доверие?
Штурманом с Ириной летела Раиса Аронова. Она тоже
была родом из Саратова, училась там два года в
Институте механизации сельского хозяйства, а затем, перед
самой войной, перевелась в МАИ.
Девушек встретили торжественно. В институте
состоялся митинг, говорили студенты, профессора, которые
помнили Дрягину по первым двум курсам, по
общественной работе. Девушки-фронтовички сидели в президиуме,
счастливые, взволнованные. Они поклялись землякам,
что еще крепче и беспощаднее будут бить врага.
В родном городе провели несколько дней. Их
приглашали в школы, на фабрики, в институты, и они
рассказывали, как воюет наш женский авиаполк, как ^ль\ бьем
гитлеровцев, как живем.
Мать не отходила от Ирины ни на шаг —- не могла
наглядеться на дочку. Несколько дней пролетели, как один
миг. Пора было возвращаться в полк — там тоже их
ждали с нетерпением.
На аэродром проводить их собрался чуть ли не
весь город. Кто-то сунул Ирине букетик цветов, хотя
время было зимнее. Девушек обнимали, целовали, говорили
напутственные слова. Наконец Ира и Рая поднялись в
кабину, запустили мотор. Самолет побежал по взлетной
полосе, легко оторвался от земли...
Мь\ тоже встретили подруг митингом: всем хотелось
послушать про Саратов, про тыловую жизнь. Подходили
к самолету, гладили его, осматривали каждый винтик.
Машина стояла новенькая, блестящая, с турельным
пулеметом позади штурманской кабины. Рассказов девушкам
386

хватило надолго. Иринино лицо все время озаряла
счастливая улыбка.
За короткое время Ирина Дрягина совершила более
100 боевых вылетов с высокой эффективностью. Полк
стал для нее вторым домом.
И вдруг... В июле сорок третьего Ирину перевели от
нас в 9-ю гвардейскую истребительную дивизию
помощником начальника политотдела по комсомолу. Там тоже
она быстро завоевала уважение и любовь молодежи-
К ней приходили за помощью, за советом, с радостью
и горем. Дрягина появлялась на аэродроме днем и
ночью, в любую погоду. Ее отвага, выдержка, умелая
шутка как-то незаметно поднимали у всех настроение-
С прославленной дивизией под командованием
А. И. Покрышкина Ирина Дрягина участвовала в боях за
Донбасс, освобождала Румынию, Польшу, Чехословакию*
С покрышкинцами она дошла до Берлина.
На протяжении всего этого периода Дрягина не
теряла связи с нами, и мы постоянно держали ее в курсе всех
событий, так как она горячо всем интересовалась. Мы
очень огорчились ирининому переводу и очень скучали
по ней, особенно первое время. Помню, как сокрушалась
Галя Докутович, что не успела снова полетать с Ириной,
Больше Ирина не увидела Галю, не увидела она и Женю
Рудневу — обе девушки геройски погибли.
Много лет спустя, уже после войны, Ирина показала
мне письма Жени Рудневой. Одно было написано 23
февраля 1944 года, а другое — перед самой гибелью
Жени — 19 марта. Мне хочется привести их.
«Здравствуй, Ириночка!
Поздравляю тебя с праздником. У нас вчера началась
зима: то было уже и травка зеленела, а сейчас такая
метель и ветер 15 метров в секунду. Сижу дома, готовлюсь:
в своей группе провожу занятия по четвертой главе
Краткого курса. Перерыв был солидный — о диалектическом
методе говорили еще при тебе, а потом все текущим ма-
337

териалом занимались. Обложилась книгами и исписала
уже более половины тетрадки. Надо через дорогу
сходить к Полинке Гельман за философским словариком, но
в такую пургу не хочется высовывать нос на улицу. После
обеда будет торжественное заседание. Двухлетие свое
мы отлично отпраздновали. Гашева и Тропаревская
сделали «Крокодил». Поместили 12 заповедей A3-я — «не
теряйся»)».
И последнее письмо:
«Здравствуй, Ирочка!
Сижу в трех километрах от линии фронта, а позавчера
была в 40 метрах от фрицев. Смотрю, как наши
работают. Хорошо, надо признаться. Ирочка, ты пиши. Я
послала тебе ответы на все твои вопросы... Знаешь, Ира,
оказывается, мать Гали Докутович жива. Ее сестра пишет,
что ей не сказали еще о Гале и не знают, как сказать.
У нас здесь все в порядке. Состав сильно изменился, ты
многих не знаешь... Пиши, моя хорошая. Целую. Женя»,
Коротенькое письмецо. Но даже из него видно, что
Ирина была с нами, несмотря на расстояние.
В новой дивизии гвардии капитана Ирину Дрягину
очень скоро прозвали «комсомольским богом». А. И. По-
крышкин в своей книге «Небо войны» писал, что Ирина
Дрягина была необычайно популярна среди молодежи
благодаря своим неистощимым затеям. Секрет ее
прочного контакта с людьми заключался прежде всего в том,
что эта девушка умела найти путь к сердцу каждого
человека. Удавалось ей это, вероятно, потому, что она всю
себя без остатка отдавала людям, так как видела в этом
смысл своей собственной жизни. Меня всегда восхищала
скромность Ирины, ее предельный такт, умение никогда
не выдвигать себя на первый план. Она почти не
говорила и не писала о себе — всегда о товарищах, об их
победах, об их трудностях. Тогда, во время войны, /ль\ как-то
388

не задумывались над тем, что так привлекало к Ирине
окружающих. Ы^ь\ просто считали ее хорошим
комиссаром — грамотным, инициативным, способным
летчиком и отличным товарищем. Теперь, когда я вспоминаю
нашу совместную жизнь, когда просматриваю ее письма,
передо мной во всей полноте раскрывается понятие
«хороший комиссар». Конечно же, это человек, прежде
всего умеющий жить для других.
В своих письмах к Юрию Жукову Ирина с
необыкновенной теплотой, озабоченностью, заинтересованностью
писала о людях своей дивизии — Трофимове, Бабаке, Гу-
чеке, Брюханове, Чертове, Кириллове, Вильямсоне, Зака-
люке, Комелькове, Графине, Цветкове, Климове. Она
как бы вместе с ними радуется их успехам, печалится при
неудачах и тяжело, очень тяжело переживает гибель
друзей.
«Я вам пишу все о потерях наших,— обращается она
к Жукову,— уж очень они горьки. Ведь это были
последние дни войны, когда особенно больно терять людей.
Поэтому хочется рассказать о каждом — может быть, вы
помяните их в своей книге». В этих письмах все та же
Ирина — с ее вечной заботой о людях и любовью к ним*
Комсомольский вожак — это не выборная должность,
не назначение — это призвание, это прекрасное свойство
характера. И таким вожаком может быть далеко не каж~
дыЯ. Не случайно, что в качестве комсомольского
работника Ирина была награждена орденом Отечественной
войны I степени и грамотой ЦК ВЛКСМ.
Прошло много лет. Жизнь разбросала нас в разные
уголки страны. Большинство однополчан вернулось к
своим прежним занятиям. Ирина Дрягина снова поступила
учиться, но теперь в Московскую сельскохозяйственную
академию имени К. А. Тимирязева. Занималась со
страстью, с жадностью, так же, как когда-то летала-
Окончила академию с отличием. Ее оставляли в
аспирантуре, но Ирина отказалась: решила сначала поработать
389

и уехала на опытную станцию в Сочи. Стала заниматься
цитрусовыми, а потом увлеклась эфирно-масличными
культурами, переехала в Крым. Там была агрономом на
плантациях, затем работала в Никитском ботаническом
саду. Постепенно определилась главная тема, которой
захотелось отдать все силы.
Накопился уже достаточный опыт, появились свои
идеи — настала пора заняться наукой. Дрягина поступила
в аспирантуру МГУ имени М. В. Ломоносова, а через три
года блестяще защитила диссертацию на звание
кандидата биологических наук. Ее оставили работать на кафедре
генетики и селекции.
В августе 1965 года в Большом зале Пражского
университета собрались на симпозиум ученые многих стран,
чтобы обменяться опытом, поделиться достижениями,
обсудить гипотезы в области экспериментального
мутагенеза. Эта проблема была одной из важнейших в
биологии — всех волновал вопрос, как воздействовать на
животных, растения, микроорганизмы, чтобы заставить их
полнее служить человеку.
Приехали на симпозиум и ученые Советского Союза.
Среди них была доцент Московского государственного
университета Ирина Дрягина...
Не так давно в заграничной поездке я встретилась с
генералом Г. У. Дольниковым. tAb\ оба оказались
членами делегации ветеранов войны. Прежде, на фронте,
нам не приходилось видеть друг друга, хотя и воевали на
одном участке. Но я знала Дольникова, как и многих
других летчиков-истребителей, по печати и рассказам
товарищей. Здесь, на чужбине, мы очень обрадовались
встрече и долго вспоминали свою боевую молодость. Зашла
речь и об Ирине Дрягиной. Голос генерала потеплел,
когда он заговорил о ней.
— Ирина во многих сердцах оставила след,— сказал
Григорий Устинович.— И командир наш Александр
Иванович Покрышкин написал о ней в своей книге, читали?
390

Я кивнула*
— А знаете, чем сейчас занимается Ирина?— спросил
генерал и сам поспешил ответить,— цветами! Я видел на
ВДНХ необыкновенный гладиолус — чемпион выставки.
Синий, как ночное небо, и называется он «Космическая
эра». Не иначе, нас всех вспоминала, когда выращивала
своих красавцев.— Генерал ненадолго умолк, а потом а
улыбкой закончил: — Цветы... Кто бы поверил тогда, во
время войны, что боевой комиссар будет заниматься
цветами? Да еще награды за них получать. Ну кто бы
поверил?— И мы оба рассмеялись...
5 января 1972 года в Академии наук Молдавской ССР
Ирина Викторовна Дрягина блестяще защитила
диссертацию на звание доктора сельскохозяйственных наук.
Мы, ее однополчанки, с радостью узнали об этом.
Ведь это второй доктор наук в нашем полку. Галина Ком-
кова посвятила Ирине стихи, в которых есть такие строки:
Одолела ты вершину,
Наш крылатый политрук.
Доктор славный,
Доктор милый
Цветоводческих наук!
Мы часто встречаемся с Ириной. Мне кажется, она
вовсе не изменилась: все так же полна энергии,
комсомольского задора, стремления постоянно идти вперед.
Жизнь Ирины Викторовны заполнена служением науке,
интересными и увлекательными поисками,
захватывающими планами. Она активно участвует в партийной и
общественной жизни, часто встречается с молодежью,
с удовольствием бывает в воинских частях, на
предприятиях, в школах и вузах.
Ирина Дрягина с юных лет мечтала видеть родную
землю богатой, цветущей, щедро дарящей людям свои
плоды. Немало сделали во имя этого ее добрые,
неутомимые руки. Мечта ее, конечно, сбудется.
391

ЖЕНЩИНА С ИМЕНЕМ ЧКАЛОВА
В Международный женский день 8 марта 1944 года
«Правда» писала о советских патриотках, вставших на
защиту Родины. Рядом с именами Зои Космодемьянской и
Наташи Ковшовой в газете называлось имя храброй
летчицы Валерии Хомяковой.
Валерия не была моей однополчанкой, но я не могу
не рассказать о ней, моей задушевной подруге,
замечательном человеке.
Хомякова родилась 3 августа 1914 года, в день, когда
грянула первая мировая война.
Детство Лера провела в Колпине под Ленинградом.
Девочка росла прилежной, от отца — инженера-химика —
унаследовала любовь к химии.
После семилетки Лера продолжала учебу в
техникуме, затем окончила Московский химико-технологический
институт имени Менделеева и стала работать на
Дорогомиловском заводе. После смены мчалась в аэроклуб
Ленинградского района столицы. Девушке нравилось
захватывающее ощущение парения под облаками, но не
меньше увлекало пилотирование самолета. Летчик должен
быть хорошим спортсменом, и Лера ходила на лыжах по
заснеженному лесу, каталась на коньках, играла в
волейбол, много плавала, купаясь в реке, прыгала с
парашютом.
— А не велика ли у тебя нагрузка? — беспокоились ее
друзья и родные.
— Уплотнишь денек — все успеешь,— отвечала Лера.
А пришел черед определить свое место в жизни, в
выборе не колебалась — стала профессиональным
летчиком.
Я встретилась с Валерией Хомяковой в конце декабря
1938 года в здании на Мантулинской улице, где размеща-
392

лась учебная часть аэроклуба. Она в ту пору была уже
известным летчиком-инструктором, и мы, неоперившиеся
птенцы, смотрели на нее, не отрывая глаз. Помню, по
коридору шла статная молодая женщина. Светлые блики то
ложились на ее красивое лицо, то исчезали, и тогда
серые глаза женщины становились еще глубже и
загадочнее. Она шла, обняв за плечи подругу — летчицу Ольгу
Шахову, увлеченно разговаривая с ней. Увидев нас,
Хомякова приблизилась к группе учлетов, познакомилась,
стала расспрашивать об учебе.
Теоретические занятия в аэроклубе проводились пять
раз в неделю. Преподаватели и инструкторы стремились
готовить для страны полноценные авиационные кадры.
Аэроклуб соревновался за лучшую постановку учебной
работы. Группы и отделения также соревновались между
собой. Для учлетов устраивали встречи с опытными
летчиками. После знакомства с Валерией Хомяковой многие
попросили организовать с ней встречу. Валерия,
смущаясь, поднялась на трибуну. Рассказала о себе, о том,
как совмещала учебу в институте и работу с занятиями в
аэроклубе.
Летала она замечательно. Ее «небесный почерк» был
захватывающе красив. Будто зачарованные, мы смотрели,
как на воздушном параде в День авиации Хомякова
виртуозно выполняла виражи, бочки, спирали, петли
Нестерова. Летчица высокого класса, она безукоризненно
освоила все спортивные самолеты довоенного времени. И не
случайно в августе 1940 года Валерию Хомякову как
лучшую летчицу московских аэроклубов наградили
почетным знаком Осоавиахима.
В нашем аэроклубе Лера пользовалась всеобщим
уважением и любовью, была одним из лучших инструкторов,
С первых своих шагов в авиации я всегда ощущала
дружескую руку Леры Хомяковой, ее поддержку и заботу.
Мне и Гале Турабелидзе еще не было шестнадцати,
когда нас в виде исключения приняли в аэроклуб. /\\ы очень
393

боялись, что нас по возрасту не допустят к летной
практике, и, конечно, побежали к Хомяковой. Заикаясь от
волнения, сбивчиво поведали ей о своих опасениях. Она
поняла все сразу и приободрила нас: «Ничего, девчата,
не теряйтесь. Главное — как следует подковаться
теоретически, освоить весь курс».
Через два года я и Галя Турабелидзе закончили
пилотскую и инструкторскую программы и сами летали уже
как инструкторы-общественники. А все же если что-то не
ладилось с полетами, если попадались «трудные»
ученики, я по-прежнему бежала за советом к своей старшей
подруге.
Перед самой войной Хомякова работала в
Центральном аэроклубе имени Чкалова. Сюда же на штатную
работу летчика-инструктора зачислили и меня. В ЦАКе
Валерия летала на всех спортивных самолетах и имеющихся
истребителях, упорно добиваясь совершенства в
самолетовождении и выполнении фигур высшего пилотажа. Она
мечтала вместе с подругами о том, чтобы внести свой,
посильный вклад в развитие авиационного спорта.
Все наши планы разметала война.
Небо над столицей стало тревожным. В нем
раскинулась сеть воздушного заграждения. Учебные полеты
были запрещены, и ЦАК перебазировался в район Волги.
Наш фронт был в небе над Сталинградом, мь\ занимались
подготовкой летчиков для армии.
Дни бежали за днями. Полеты, разборы,
теоретические занятия. К вечеру уставали так, что засыпали, едва
коснувшись подушки. А утром, чуть свет, снова на ногах.
И опять — полеты, полеты, полеты... Однажды в октябре
сорок первого до нас дошла из центра весть,
взволновавшая всех летчиц. Я услышала ее от Валерии.
Повстречав меня на аэродроме, она спросила:
— Маринка, слышала? Расковой поручили
формировать женскую авиационную часть. Значит, будем воевать,
бить фашистов...
394

Она крепко обняла меня, глаза ее блестели. Не даз
мне опомниться, Лера умчалась на старт.
Мы все очень обрадовались этой новости: сбывалось
наше заветное желание — быть равными в боевом строю
с мужчинами и громить врага.
Вскоре из Москвы пришел вызов на некоторых наших
летчиц. Первыми уезжали Валерия Хомякова, Ольга
Шахова, Мария Кузнецова, Раиса Беляева — те, кто имел
большой летный опыт. Мы, молодые летчицы, смотрели
на них с завистью и, прощаясь, жалобно просили
«замолвить» словечко и за нас. Валерия вдруг сделала важное
лицо и сказала, подражая манере самодовольного
начальника:
— Не беспокойтесь, молодой человек. Я приму
участие в решении вашей судьбы...
Все засмеялись. Лера улыбнулась и поцеловала меня.
А вскоре пришла долгожданная телеграмма, и я уехала
к месту формирования полка.
Там судьба снова свела нас с Валерий, как оказалось,
в последний раз.
В военной школе пилотов, среди группы сугубо
штатских девушек, которых только предстояло сформировать
в монолитную воинскую часть, Хомякова выделялась
особой подтянутостью и дисциплинированностью.
Валерия была немногим старше нас, но по-матерински
опекала девушек, относилась к ним сердечно и ласково.
Я никогда не слышала, чтобы она заносчиво обругала
кого-нибудь, «сорвала» на товарищах плохое настроение,
поступила нетактично или грубо. Во время одной из
вечерних бесед по душам я поделилась с Лерой своей
давней и сокровенной мечтой быть летчиком-истребителем.
К тому времени стало известно, что в истребительную
группу отбирают летчиц только с большим авиационным
стажем, какого я не имела. Лера понимала, что моя
просьба нереальна, но выслушала меня сочувственно и
старалась говорить как можйо мягче.
395

— Я понимаю тебя й по?т*рак№ь помочь; но,
откровенно говоря, надежды почти никакой. Понимаешь,
Марина, сейчас надо нажимать на учебу. Ты будешь летать,
и впереди у нас жестокие бои с врагом... К этому прежде
всего надо готовить себя.
Мы расстались с Валерией Хомяковой в мае сорок
второго года. Я с комсомольским женским полком
ночных бомбардировщиков улетела на Южный фронт,
Хомякову зачислили на должность заместителя командира
эскадрильи женского истребительного полка. Днем и
ночью она с подругами охраняла с воздуха один из
городов на Волге. Много раз Хомяковой приходилось
вылетать по боевой тревоге навстречу врагу.
Исключительная смелость, отличная техника пилотирования
позволили ей стать с первых дней одной из лучших летчиц полка.
С Северо-Кавказского фронта я писала Валерии
Хомяковой и Ольге Шаховой и незамедлительно получала
ответы. Я искренне радовалась, что «сестрички» летают на
Як-1, лучшем истребителе того времени, что их полк на
учебных стрельбах в начале июня 1942 года занял одно
из первых мест в соревновании с мужскими полками.
Валерия Хомякова патрулировала в волжском небе,
она летала много раз на перехваты самолетов
противника и сопровождала особо важные транспортные машины.
Ей одинаково хорошо удавались и дневные и ночные
полоты. Она в совершенстве владела «яком». У
первоклассного мастера летного дела училась молодежь.
— Виртуоз пилотажа,— говорили о Хомяковой еще в
сэроклубе.
На таком же высоком счету была она и в
истребительном полку. Командование не раз объявляло
благодарность лейтенанту Хомяковой за образцовое выполнение
боевых заданий. Вершиной ее боевой деятельности
явился подвиг, который навечно вписан в историю Великой
Отечественной войны.
В бассейне Волги шли ожесточенные бои. В ночь на
396

25 сентября 1942 года жители города услышали
пронзительные сигналы воздушной тревоги. Старики, женщины,
дети поспешили в убежища. Несколько ночей подряд они
не спали, прислушиваясь к стрельбе зенитной артиллерии,
к гулу моторов в небе.
С аэродрома близ города в темное сентябрьское
небо уходили один за другим «яки». Девушки взлетали с
небольшими интервалами и шли в заданный квадрат
предполагаемой встречи с противником: было получено
сообщение, что летит группа тяжелых
бомбардировщиков Ю-88. На подступах к городу им преградила путь
завеса огня и света. Большинство фашистских самолетов
поворачивало вспять и бросали бомбы в стороне от цели.
Но одиночные машины стремились прорваться к городу,
пытались сбросить свой смертоносный груз на заводы,
где ковалось оружие для фронта.
Одному гитлеровскому асу удалось добраться до
района особо важного значения. На высоте двух тысяч
метров его заметила Валерия Хомякова. «Атаковать!» —
решила она и дала полную мощность мотору, увеличила
скорость, пристроилась в хвост противнику, стала ловить
в перекрестие прицела силуэт фашистского
бомбардировщика. Гитлеровец попытался уйти из световой сети.
Но тут в ярких лучах появился наш «як». Подключились
новые прожекторы. С земли затаив дыхание следили за
начавшимся воздушным поединком.
— Сорок второй! Сорок второй! — услышала
лейтенант Хомякова свой позывной в наушниках шлемофона.—
Отлично! Следим за вашими действиями.
Валерия узнала голос командира. Действовала она,
как всегда, четко. Прищурив глаза, еще раз прицелилась,
пальцы нажали гашетку, и дпинная трассирующая
очередь прошила Ю-88. Фашист яростно огрызался, вел
ответный огонь, но тщетно. Валерия искусно ушла из-под
обстрела, сделала повторный заход. Тут уж враг пустился
наутек. Однако последовала новая атака. Бомбардиров-
397

щик резко набрал высоту и в ту же секунду, завалившись
на крыло, стал падать.
Все, кто видел этот воздушный бой, восхищались
смелыми действиями советского истребителя. Но мало кто,
кроме однополчан, знал, что победила немецкого аса
молодая советская летчица.
Сердце Валерии ликовало: враг уничтожен и ни одной
бомбы не сброшено на мирные дома и военные объекты!
После приземления Лера попала в объятия девушек-
техников. С криком «ура» они стали качать подругу.
— Товарищ командир полка! Боевое задание
выполнено. Фашистский бомбардировщик уничтожен,—
доложила Хомякова майору Тамаре Александровне Казарино-
вой.
Командир полка, все присутствующие офицеры и
подруги горячо поздравили Валерию с победой. Боевой
счет женского истребительного полка был открыт!
Коммунистка Валерия Хомякова стала первой женщиной в
мире, сбившей в ночном бою самолет противника.
На следующий день Лера с командиром и подругами
побывала на месте падения вражеского
бомбардировщика. Невдалеке виднелся железнодорожный мост через
Волгу. Беспрерывным потоком двигались по нему
эшелоны с людьми, оружием, танками, многочисленной
техникой. Эшелоны шли в сторону фронта. Советские летчицы
не подпустили к железнодорожному мосту фашистов, он
стоял целехонький! Чуть дальше Валерия увидела
разбитый самолет со свастикой и трупы членов экипажа. На
мундире одного из гитлеровцев — несколько крестов...
За мужество, отвагу и проявленное в бою мастерство
Валерию Хомякову наградили орденом, ей присвоили
звание старшего лейтенанта и назначили на должность
командира эскадрильи.
Когда я на фронте услышала о победе Валерии,
радости моей не было границ. Я чувствовала себя
именинницей, как будто сама сбила проклятый фашистский само-
398

лет. От себя и от подруг-однополчанок, многие из
которых знали Валерию по военной школе и разделяли со
мной восхищение ее подвигом, я написала ей большое
письмо со словами любви и пожеланием новых побед.
Это письмо, к сожалению, не успело дойти до адресата,
получила его Оля Шахова, которая через некоторое
время и сообщила мне страшную весть...
После той памятной ночи Валерия Хомякова прожила
недолго. Она ушла на очередное задание и не вернулась.
Погибла в расцвете сил и дарования. Я долго не могла
поверить, что Леры больше нет. Вызывала в памяти ее
лицо со строго сдвинутыми бровями, таким, каким оно
бывало в полете. Представляла себе, как она в накинутой
на плечи шинели сидит в землянке и пишет письмо,
склонив голову. Мысленно я поклялась отомстить фашистам
и сдержала свое слово...
Несколько лет назад меня пригласили в Московский
химико-технологический институт имени Менделеева, где
училась Валерия Хомякова. Собралось около тысячи
студентов и преподавателей института. Я рассказывала о
своем учителе и наставнике, о ее короткой славной жизни,
о встречах с ней и нашей совместной работе, о ее
подвигах во время войны.
Я знаю, память о ней жива и будет жить долго. В этом
нет ничего удивительного: народ не забывает своих
героев.
ЗАСЛУЖЕННЫЙ МАСТЕР СПОРТА
Она пришла на сборный пункт в октябре сорок
первого — маленькая, хрупкая, в шинели до пят. А через
несколько дней ее вызвали в штаб женской авиачасти и
объявили о назначении старшиной. tAb\ базировались
тогда в Н-ске. Стояла снежная, морозная зима. С метелями,
резкими ветрами. Трудно приходилось девушкам. Мы
399

рвались на фронт, а нам надо было учиться, постигать
тайны военного мастерства. С утра до позднего вечера
осваивали боевую технику, совершали тренировочные
полеты. «Наш старшук» — так называли мы Надежду Тро-
паревскую — всегда находила для девчат ласковое
словечко, добрую улыбку.
Наконец настал день, когда мы вылетели на Южный
фронт. В одну из июльских ночей 1942 года экипажи
женского комсомольского полка бомбили скопление
противника на станции Покровское, что недалеко от
Таганрога. В боевом донесении говорилось: «В результате
бомбардировочных действий было сожжено 2
станционных строения, взорван склад с боеприпасами. Экипаж
старшины Тропаревской бомбил головную часть эшелона;
Вместе с экипажем сержанта Евдокии Носаль они
уничтожили весь железнодорожный состав». Так началась
боевая биография Надежды Тропаревской.
Вскоре полк перебазировался на другой аэродром.
В одну из ночей мы бомбили скопление техники
противника, наступающего на Ростов-на-Дону. Экипаж
Тропаревской — Свистуновой вылетел вслед за командиром
эскадрильи Серафимой Амосовой. Самолет снизился до
высоты 700 метров. Лида Свистунова прицельно
сбросила бомбы в скопление фашистской техники. Вспыхнул
пожар. Но в это время мотор начал давать перебои. Идти
на вынужденную посадку? Но разве можно приземляться
здесь? Надя с Лидой договорились планировать в сторону
своей территории, а если мотор откажет, то направить
машину в колонну, двигающуюся по дорогам, и врезаться
в скопление врага. Летчица перевела самолет в угол
планирования, и... о, чудо! На высоте 100 метров мотор вновь
заработал. Гитлеровцы не успели открыть огонь по
самолету, который уходил на такой малой высоте к линии
фронта...
400

Когда в сентябре 1942 года за образцовое
выполнение боевых заданий нас наградили первыми орденами и
медалями, то среди 24 награжденных была и Надежда
Тропаревская. Ей вручили орден Красного Знамени.
У меня сохранилось множество военных записей во
фронтовых блокнотах. Перелистываю их пожелтевшие
странички, рассматриваю любительские фотографии и з
памяти один за другим всплывают эпизоды,
свидетельствующие о мужестве, бесстрашии моих замечательных
подруг.
В один из августовских дней 1942 года меня
назначили командиром звена. В состав звена вошли экипажи
Нади Тропаревской — Лиды Свистуновой и Нины
Худяковой — Кати Тимченко.
— Что ж, девушки,— сказала Тропаревская,— давайте
поздравим нашего командира.
Ольга Клюева, мой штурман звена, наполнила
кружки... молоком, мы чокнулись, выпили и засмеялись.
— Расти хорошим, умным начальником,— сказала
Катя Тимченко,— не обижай подчиненных, и тогда
маршальский жезл, который лежит в твоем солдатском ранце,
перекочует в руки...
Редко выпадали на фронте часы затишья. Но когда
случались они, собирались мы где-нибудь на лужайке и
вспоминали дом, родных, рассказывали о довоенной
жизни и своих мечтах об учебе, об избранных
профессиях...
На всю жизнь запомнила Надя Тропаревская свое
знакомство с парашютом. Однажды пионерский отряд
отправился на аэродром. Надя увидела самолет, на
плоскости которого стояла девушка. Она рассказывала
собравшимся о парашютных прыжках. Надя осмелела и
спросила:
— А мне можно когда-нибудь прыгнуть?
18 Зак. 1688 401

Девушка, а это была известная парашютистка Ольга
Яковлева, ответила:
— Можно, но только нужно сначала изучить теорию
парашютного дела. А сейчас лучших пионеров будут
катать по кругу на самолете.
Тропаревская оказалась среди них. Так она получила
первое «воздушное крещение».
Шло время. Надя уже работала меховщиком, а мысль
о первом полете не покидала ее. Больше года девушка
проводила все выходные дни на Тушинском аэродроме...
Прошла медицинскую комиссию, изучила и сдала
теоретический курс по парашютной подготовке. 4 августа
1933 года она приехала на аэродром. Солнце клонилось
к закату, ветер стих. Кто-то сегодня будет прыгать?
Неожиданно Тропаревской инструктор предложил надеть
парашют. Ее спросили: «Вы не боитесь?»
Нет, страха Надя не чувствовала. Было радостно и
тревожно.
Как только самолет оторвался от земли, Надя глянула
вниз. Она видела, как уплывали посадочные знаки,
ангары, стоящие в стороне самолеты. Подумала: «С земли
поднялась на самолете, а опущусь на землю сама».
Иногда украдкой поглядывала на летчика. А он поймал ее
взгляд в зеркале, которое прикреплено в пилотской
кабине, и улыбнулся. Это ободрило девушку. Тропаревская
посмотрела на высотомер: 800 метров. Самолет вышел
на прямую, на заданный курс. Летчик убрал газ, мотор
начал затихать. Раздалась команда:
— Приготовиться!
Тропаревская поднялась в кабине во весь рост, легко
вылезла на плоскость.
Надя взялась правой рукой за кольцо парашюта.
— Пошел!
Девушка прыгнула в бездну. Первое ощущение было
таким, будто ее подхватил и понес ветер. Дернула кольцо
парашюта. Над ней открылся пестрый, яркий купол. Рев
402

мотора сменила тишина. Земля была все ближе и
ближе. Едва успела развернуться по ветру... и почувствовала
толчок. Первый в жизни прыжок совершен!
В течение нескольких месяцев Тропаревская
выполнила еще несколько десятков прыжков, занималась в
областной школе инструкторов-парашютистов. Окончив ее,
получила звание инструктора парашютного спорта второй
категории. Теперь она уже выступала в роли учителя.
И как гордилась, когда некоторые из ее воспитанников
становились инструкторами,
спортсменами-парашютистами.
В 1935—1938 годах Надежда Тропаревская закончила
Всесоюзную школу инструкторов парашютного и
самолетного спорта, стала инструктором первой категории.
Она учила юношей и девушек, постоянно прыгала и сама.
Не раз в те годы участвовала Надя в воздушных парадах,
выступала на соревнованиях. Одной из первых среди жен-*
щин ей было присвоено звание мастера парашютного
спорта...
Рассказывала Надежда нам обо всем этом, а мы
словно видели разноцветье куполов над Тушинским
аэродромом. Но вот прозвучал сигнал тревоги, и мы
стремительно бросились к своим «ласточкам». И в бою мастер
спорта Надежда Тропаревская снова показывала хлоднокро-
вие, выдержку, высокое летное мастерство.
...Стоял апрель 1944 года. Кругом бушевала весна*
В один из дней, позавтракав, мь\ отдыхали перед
очередными ночными полетами. Это было под Симферополем*
Рано утром неожиданно шесть фашистских истребителей
появились над нашим аэродромом. Была объявлена
боевая тревога. Фашисты начали штурмовать наш аэродром.
Мы вылетели на запасную точку бреющим полетом,
чтобы спасти свои самолеты. Тропаревская взяла курс в
заданное место. Гитлеровцы стали обстреливать ее
самолет, но спускаться низко не решались, боясь врезаться
в землю. У машины Тропаревской было перебито управ-
18* 403

ление, появились повреждения в плоскостях и фюзеляже*
Но летчица не растерялась. Умело маневрируя, ушла от
преследуемого врага. А тут взлетели наши истребители,
и в воздушном бою четыре фашистских самолета были
сбиты.
Уже потом мы узнали, как трудно было Тропаревской,
Поврежденный самолет она вела между ущельями,
скрываясь от вражеских истребителей. За этот полет ей была
объявлена благодарность, а вскоре она получила орден.
Меньше всего думала Надя о том, что тогда, в
суровые годы войны, ей вновь придется стать инструктором-
парашютистом. А получилось именно так. Все чаще стали
думать в нашем коллективе о том, чтобы летчицы и
штурманы уходили в бой с парашютами. Нередко становились
мы свидетелями гибели подруг, которые не могли
покинуть горящую машину. Ведь до осени 1944 года мы
летали без парашюта. Только парашют мог спасти жизнь
экипажу. Правда, на нашей маленькой машине он стеснял
движения в полете, так как кабины летчика и штурмана
очень тесны. Мы боялись, что уменьшится бомбовая
нагрузка, ведь прибавлялось лишних 32 килограмма. Но
инженеры и техники переоборудовали кабины наших
По-2, и сразу же гвардии лейтенанта Надежду Тропарев-
скую назначили начальником парашютной службы. И
скова учеба. Учеба между боями. Многие из наших девушек
ранее не прыгали с парашютом и с ними необходимо
было пройти теоретическую подготовку, каждой
предстояло для ознакомления совершить несколько
прыжков. Тропаревская всех однополчан научила пользоваться
парашютом и многих вывозила сама на тренировочные
прыжки. Кроме того, она проводила такую же работу в
полках дивизии, которые летали на таких же самолетах,
чтр.и мы.
Парашют спас позже жизнь многим, в том числе и
404

штурману эскадрильи Руфине Гашевой, впоследствии
Герою Советского Союза. И за это она благодарила Тро-
паревскую: «Я обязана тебе жизнью. Спасибо за учебу.
Когда настал критический момент, я, покинув машину,
дернула за кольцо не сразу. Мимо меня пролетел
неуправляемый горящий самолет, а потом я раскрыла
парашют. Выполнила все, как ты меня учила. Приземлилась на
нейтральной полосе. И вот видишь, жива». Я была
свидетельницей этого разговора, когда Руфина прибыла в полк
после этого трудного боевого вылета...
Но не ограничивалась Надежда Тропаревская лишь
ролью учителя: она продолжала летать на боевые
задания сама. В ноябре 1944 года экипаж Надежды Тропа-
ревской — Татьяны Масленниковой получил задание
бомбить вражеский аэродром. Подошли к цели. Темно, тихо.
Девушки даже стали сомневаться — не сбились ли с
курса? Бросили одну бомбу. Опять тихо. Экипаж сделал
заход и сбросил вторую бомбу. Оставалось еще две.
Сделали третий заход.
И вдруг со всех сторон к самолету потянулись
щупальца прожекторов. Зенитные орудия и пулеметы
открыли огонь. Маневрируя, летчица старалась вывести
машину из зоны огня. Но самолет стало судорожно
подбрасывать. В это время яркая трасса слева прошила нижнюю
плоскость, перебила управление руля поворота, осколки
разорвавшегося снаряда ранили Надю, пробили
бензобак.
Штурман Таня Масленникова взялась за управление,
но самолет плохо повиновался: педали были крепко
придавлены обессиленной летчицей. Но вскоре Надя пришла
в себя. Таня помогла командиру, и самолет со
скольжением пошел вниз. Прожекторы потеряли По-2. Летчица
вместе со штурманом с трудом вела изрешеченную
машину.
Самолет удалось довести до расположения наших
войск. Это был один из последних боевых вылетов гвар-
405

дии старшего лейтенанта Надежды Тропаревской. А
всего их у нее — 513. За мужество и отвагу она награждена
четырьмя орденами и многими медалями.
И вот пришла победа. Как и многие летчицы, Надя
Тропаревская демобилизовалась. Стала испытывать
парашюты, обучать парашютному спорту молодежь в
Центральном аэроклубе СССР имени В. П. Чкалова. И снова,
как и в юности,— тренировки, полеты, прыжки,
соревнования, на которых Надежда занимала призовые места.
В послевоенные годы она установила несколько мировых
рекордов.
А как радовались мы, боевые подруги, когда Надежда
Евгеньевна Тропаревская-Есионова завоевала титул
чемпионки СССР по прыжкам на точность приземления и
затяжным прыжкам и ей присвоили звание заслуженного
мастера спорта! Что ж, я хорошо понимаю ее: небо —
это на всю жизнь.
НАВСТРЕЧУ ЖИЗНИ
В то время, как другие девчата, ее сверстницы,
грезили о театральном институте, о главной роли, которую им,
счастливцам, внезапно доверит маститый режиссер
столичного театра, Паша Прасолова всей страстью юной
души мечтала об авиации. И мечта сбылась. Произошло это
как в сказке!
...В тот день директор школы после уроков пригласил
к себе учителей 10-го класса, вызвал и комсорга
выпускников Прасковью Прасолову, начал советоваться с ними:
так, мол, и так, в нашу десятилетку пришел запрос из
райкома комсомола. Кого, товарищи, можем рекомендовать
в авиационную школу? Только много лет спустя
догадалась Паша, что о ее будущем заранее, подумали,
позаботились учителя... А тогда стояла, замершая и от страха —
406

вдруг пошлют кого-нибудь из мальчишек!—и от
невероятного предчувствия: неужели все же... Учителя
заулыбались: «Пилота!.. Конечно, Пилота... Разумеется,
Пилота....» Пилот — была ее школьная кличка.
Вскоре комсомолка Прасковья Прасолова стала
курсантом Батайской авиашколы. Затем после ее
окончания— летчиком спецотряда ГВФ в Харькове, а с 1941
года — инструктором учебной эскадрильи Гражданского
воздушного флота в Одессе.
По правде сказать, появление в учебной эскадрилье
девушки-инструктора вовсе не вызвало восторга у
будущих учеников. Шла война. От мастерства и опытности
инструктора-летчика зависела не только судьба, но и сама
жизнь курсанта. Главный экзамен сдавался ими не
придирчивой государственной комиссии: он наступал в бою.
И вдруг одесские курсанты услышали, что готовить их
в бой поручают... женщине! Да какой там женщине —
просто девчонке, чуть ли не двадцати лет от роду!
Чему она может научить,— ворчали в эскадрилье,—
у нее силенок-то не хватит управлять самолетом!
Но приступила Паша к занятиям — и все
переменилось сразу. Прасолова оказалась первоклассным
инструктором.
За год с небольшим она подготовила двадцать
боевых летчиков для нашей авиации! Только вот беда:
командование отряда ни в коем случае не хотело отпускать
ее на фронт. Уже и Вера Тихомирова, лучшая Пашина
подруга, добилась разрешения на выезд в город, где
продолжалось формирование женской авиачасти, а
Пашу все не отпускали: «Вы в тылу нужнее, инструктор! Для
фронта каждый день требуются новые летчики. Такой
специалист, как вы...»
Только в начале 1943 года пришел, наконец, вызов на
Пашу Прасолову и ее подруг, Катю Олейник и Валю Пе-
репечу,— вызов из нашего женского комсомольского
полка, который вел бои на Кубани.
407

Новичков встречала командир полка гвардии майор
Бершанская. Прасолову Евдокия Давыдовна хорошо
помнила еще по Батайской школе, это была одна из
лучших тогдашних учениц. Да и остальных девчат командир
полка приняла как родных дочерей. Первая беседа...
О чем же она была? О жизни полка, конечно, о наших
традициях, связывавших нас в единый коллектив, о том,
как мы летаем и ведем бои... Тогда я впервые заметила
у Прасоловой тот влюбленный взгляд, обращенный на
Евдокию Давыдовну.
«Неужели я когда-нибудь буду летать, как
Бершанская?» — спросила она у меня однажды. Это казалось ей,
летчице на редкость умелой и способной, недосягаемой
вершиной. Впрочем, кому из моих читателей не понятно,
как любит молодость отыскивать себе идеалы, равняться
на них, подражать им... И не одна Паша была у нас
влюблена в командира полка. Все мы ее любили верной и
искренней любовью...
Из новичков решено было создать четвертую
эскадрилью в полку. Меня назначили ее комэском. Вместе с
Серафимой Амосовой, заместителем командира полкапо
летной части, мы стали проверять технику пилотирования
у своих будущих боевых подруг.
В первый же раз поднявшись с ними в воздух, я
увидела, что Прасковья Прасолова и Екатерина Олейник ни
в каком «доучивании» не нуждаются. Полет по кругу,
фигуры высшего пилотажа — все было отработано почти
до автоматизма. Это понятно: ведь авиашколу девушки
кончали по полной программе до войны, потом
работали инструкторами-летчиками... По правде сказать, не все
новенькие оказались подготовленными так, как Паша и
Катя. Прежде чем их выпустить на боевое задание,
предстояло пройти с девушками дневную и ночную
подготовку. И вот, после моего доклада командованию,
Прасолову и Олейник выделили в помощь как
летчиков-инструкторов нашей эскадрильи, так что они тут же стали помо-
403

гать нам обучать своих менее опытных подруг
«премудростям» летного дела — дневным и ночным полетам и,
конечно, теории. Не могу не заметить, что очень
большую роль в подготовке к грядущим боевым действиям
сыграли тогда штурман эскадрильи Катя Рябова,
штурманы звеньев Оля Клюева и Таня Сумарокова, а также ко*
мандиры звеньев Магуба Сыртланова, Клава
Серебрякова и мой заместитель Вера Тихомирова. Всегда эти люди
спокойные, выдержанные и смелые, они помогали вновь
прибывшим учиться самостоятельно думать, проявлять
инициативу, принимать быстрые и верные решения в
неожиданных ситуациях. Думаю, своими будущими
успехами наши летчицы и штурманы, а в их числе и Паша
Прасолова, были в немалой степени обязаны этим
замечательным ветеранам полка.
Но вот подготовка кончилась, наступили боевые
будни. Для Прасоловой тот день, вернее сказать, та ночь
была переломной в жизни: ночь первого боевого вылета!
Штурманом на первое боевое задание с Пашей
полетела Катя Рябова. Я беспокоилась за Прасолову, как и за
других, которые первый раз летели в бой. Весь маршрут
и задание заранее проверила вместе с Рябовой, потом,
перед самым вылетом, то же самое сделала штурман
полка Женя Руднева, а перед взлетом к Пашиному
самолету подошла Серафима Амосова.
— Не боитесь лететь впервые на задание?
Паша даже растерялась от такого вопроса. Заметив
это, Амосова деликатно поправилась:
— Все ли вам понятно?
Уже потом, много лет спустя, Паша вспоминала, как
были ей удивительны тогда это всеобщее внимание,
переживания подруг: сама же она была спокойна. Такое
случается нередко, когда человек еще не знаком с
предстоящей опасностью...
Самолет, набрав высоту, взял заданный курс на цель*
Через пять минут взлетел другой самолет — мь\ с Таней
409

Сумароковой шли следом за первой машиной. Цель —
маленькая укрепленная высотка, занятая фашистами
севернее Керчи.
Смотрю, не успел экипаж Прасоловой — Рябовой
приблизиться к высотке, скрестились в зените несколько
прожекторов, и сразу открылся огонь с земли. «Неужели
собьют ее при первом же боевом вылете?!» Мы с Таней
поспешили на выручку, ст^ли отвлекать огонь на себя..*
Наконец, самолет Прасоловой вышел из перекрестия
лучей, вижу — идут на второй заход, сбрасывают бомбы...
Удачно! На земле возник пожар.
Когда Паша и Катя летели обратно, казалось, что в
самой, фигурально выражаясь, осанке их маленького
самолета выдается торжество, которое охватило
летчицу после первой, пусть небольшой победы!
Прасковья ловко сажает самолет, заруливает на
заправочную полосу. Мы с Таней Сумароковой
приземляемся следом, заруливаем и бежим к ее машине. Паша
довольна, но докладывает о выполнении боевого
задания спокойно, точно по уставу... Я, признаюсь, первая не
выдержала — схватила ее в объятия, засыпала
вопросами... Потом опомнилась: не одна ведь я ожидала исхода
этого «дебюта» нового боевого вылета.
— Иди, докладывай командиру полка!
Она направилась вместе со штурманом эскадрильи
Рябовой на КП. А потом снова подошла к нам. Я
выяснила у Кати подробности того, что происходило у них над
целью.
Оказалось, когда самолет попал в лучи прожекторов
и рядом стали рваться первые снаряды, Прасоловой
неудержимо овладело чувство... нет, не страха, а
любопытства! Что- кругом делается? Как это вообще выглядит —
настоящий бой? Интересно, откуда по ним стреляют?
Позабыв о грозящей опасности, она стала вертеть во все
стороны головой... А этого делать нельзя ни в коем
случае. И не только потому, что теряешь драгоценные се-
410

кунды в бою: ослепленный прожекторами ты легко
теряешь представление о своем положении в пространстве.
Слава богу, как говорится в народе, что мы отправили с
ней на задание отличного штурмана Екатерину Рябову*
По переговорному аппарату та немедленно
скомандовала: «Держать курс! Смотреть только на показания
приборов!» Тут Паша опомнилась, сделала успешный
противозенитный маневр и пошла на цель...
Уже на земле, осознав по-настоящему, что ей в
воздухе грозило, вдруг кинулась на шею своему первому
боевому штурману-учителю: «Спасибо тебе, Катюша!»
— Что уж говорить,— спустя четверть века
вспоминала Прасковья Прасолова ту незабываемую в ее жизни
ночь,— вся эскадрилья меня ждала. Такие были хорошие
девчата, слово «дружные» слишком слабо передает,
какими они были! Мы будто жили одними чувствами,
одними мыслями.
Так началась новая жизнь Паши — ее нормальная,
будничная боевая работа. Вылеты следовали почти каждую
ночь. Прасолова в тяжелые годы борьбы с фашизмом
становилась настоящим воздушным бойцом.
Эскадрилья размещалась в маленьком рыбацком
поселке Пересыпь на берегу Азовского моря.
Прасоловой назначили нового штурмана экипажа
Полину Ульянову. Постепенно Паша сдружилась с ней так
же, как с Верой, хотя новая подружка сильно отличалась
от своего летчика: Полина была вспыльчива, вся — порыв
и нетерпение, в противовес Паше, которую считали у нас
образцом спокойствия. Любимой Пашиной пословицей
было ее собственное изречение: «В авиации не надо
спешить». Летали они, несмотря на столь разные характеры
(а может быть, и благодаря этой разнице), отлично. Это
был дружный и слетанный экипаж в эскадрилье...
Имелся у них маленький секрет, который немало со-
411

действовал боевой спайке экипажа: Паша тайно учила
своего штурмана управлять самолетом. Ульянова
вначале была в Полку мастером по электрооборудованию,
потом без отрыва от работы переучилась на штурмана и
мечтала стать летчицей. Если экипаж выполнял боевое
задание успешно, Паша как в награду разрешала своему
штурману вести самолет на обратном пути до
аэродрома...
В ночь на 23 января 1944 года наши войска на
Таманском полуострове перешли в наступление и, выполняя
приказ Ставки, ворвались в Керчь. Этого момента мы
ждали долгое время, и легко представить, что, когда
наступил он, наконец, мь\ напрягли все свои силы. Погода
была ненастная, но все, без исключения, экипажи
несколько раз в ту ночь вылетали на задание и бомбили
вражеские колонны, дзоты, укрепления... Били по нам
зенитки, ловили нас прожекторы. В общем же, эта
трудная ночь, казалось, прошла удачно: самолеты получали
повреждения, но люди оставались целы. И только под
утро из предпоследнего по плану вылета не вернулись
Паша Прасолова и ее новый штурман Клава Старцева.
...Утром мы узнали, что произошло. Осколком
зенитного снаряда разбило мотор самолета. Прасолова
перевела машину на планирование: до нейтральной полосы,
к счастью, было недалеко. Дотянули! Но когда к сбитому
самолету под обстрелом подобрались наши пехотинцы,
они нашли девушек в тяжелом состоянии, вытащили их
из-под обломков.
В краснодарском госпитале, куда на санитарном
самолете обеих доставили утром, Паша была в
бессознательном состоянии, врачи определили, что у нее раздроблено
бедро, сломана ключица, обнаружили еще пять
переломов; у Клавы Старцевой ранение было полегче — два
перелома. Жизнь Паши была в опасности.
Мы очень скоро узнали о состоянии наших подруг:
в госпитале лежали три наших однополчанки: Оля Клю-
412

ева, штурман звена, техник Катя Бройко и старший
техник эскадрильи Таня Алексеева. Катя и Оля в то время
уже ходили...
— Привезли новых раненых,— рассказывала потом
Катя,— я пошла посмотреть: вдруг да прибыл кто-нибудь
из знакомых. Мимо несут раненого летчика, он укрыт
одеялом до подбородка, лицо в ссадинах, кровоточащих
порезах — не узнать. Но вот волосы... Что-то очень
знакомое... Подхожу ближе, и узнала. «Паша!» — кричу на
весь коридор... Медсестры сбежались, меня от носилок
отвели, я ничего не понимаю, только кричу. Оля
выбежала: «Что с тобой? Что случилось?» Я, как в бреду,
бормочу: «Паша! Паша!..» А объяснить толком не могу.
Девушки долго обсуждали, как им быть? Решили
обратиться к главврачу с просьбой: поместить Прасолову
к ним в палату, разрешить по очереди ухаживать за ней.
И врачи пошли навстречу этой просьбе.
А Паша все не приходила в себя, бредила. Диагноз
был неутешителен: помимо переломов — сотрясение
мозга. По ночам она звала маму, рассказывала ей о боях,
о взятии Керчи, о награде; незадолго до ранения она
была награждена орденом Красного Знамени. Или вдруг
громко и пронзительно кричала, пыталась кого-то
удержать, вскочить, спасти. Иногда ей начинало казаться, что
мама уходит, и тогда она начинала ее уговаривать,
упрекать: «Ах, какая ты, мама, вечно торопишься. Я же тебе
еще не все рассказала...» Потом мысли ее путались, она
жалобно всхлипывала, а то вдруг принималась петь.
Только понять, о чем ана поет, было невозможно.
Долго пролежала Паша в беспамятстве. По письмам
из госпиталя мы догадывались, что наши подруги стали
отчаиваться. Но однажды Паша тихо произнесла: «Я так
устала...» И девушки поняли: Паша очнулась.
Однажды утром Катя Бройко тихонько встала с
постели и еще раз решила посмотреть Пашу Она наклонилась
к ней: Пашино лицо было спокойно, дыхание ровное,
413

рубцы затянулись... Катя взяла кусочек ваты, обмакнула
его в раствор борной кислоты и осторожно провела по
векам подруги. И тут они дрогнули, впервые после
ранения раскрылись. Паша очень долго всматривалась в того,
кто над ней наклонился. Катя ждала.
— Ко-отик! — удивленно и радостно протянула Паша,
не веря себе, и сразу попыталась подняться.
— Лежи, лежи, Пашенька, не вставай, тебе нельзя.—
Катя придержала ее за плечи и громко позвала:
— Девочки, девочки, да проснитесь же вы! Она меня
узнала!
Девушки повскакивали со своих постелей и бросились
к Паше...
По заданию командира полка я несколько раз
прилетала в Краснодар и всякий раз, конечно, навещала
раненых подруг.
Клава Старцева уже поправлялась. Но Паша все еще
находилась в тяжелом состоянии. Когда я подошла к ее
постели, она не сразу узнала меня. И только после того,
как я заговорила, глаза ее широко раскрылись:
— Командир! Как я рада, что вы здесь,— слабо
улыбнулась она и тут же впала в забытье. Паша поправлялась
медленно, но девушки радовались уже тому, что
консилиум не подтвердил первоначального предположения
о сотрясении мозга.
— А кости срастутся! — убеждали они меня. Вообще
девушки настроены были весьма оптимистически. Но все
оказалось гораздо сложнее. Ведь у Паши было семь
переломов.
Врачи, в отличие от юных наших подруг, сомневались,
сможет ли Паша летать, даже если лечение пройдет
успешно. Но они ведь не знали, что значит для Прасоловой
небо!..
Время однако подтвердило самые худшие опасения
врачей. Когда Пашу отвезли на рентген в другой
госпиталь, оказалось, что кости срослись неправильно. Видимо,
414

при первичной обработке их неверно установили.
Прасолову ждало новое испытание: неправильно сросшиеся
кости надо было вновь сломать, чтобы установить их
верно. Это известие, по словам девушек, Паша встретила
спокойно. Ее больше волновало, что с ней будет потом*
Мужественно перенесла она новую, очень тяжелую,
болезненную операцию. Но раны опять заживали плохо..*
Паша, бледная, худая, остриженная под машинку,
казалась теперь тоненьким подростком. Трудно было узнать
в ней прекрасную боевую летчицу...
Оля, Катя и Таня помогали ей, чем могли: доставали
на рынке продукты, читали книжки, старались
предупредить любое ее желание. Но волей-неволей сами они
готовили для нее новый тяжелый удар: приближался день их
выписки. Девушки возвращались в полк, а Прасолова
оставалась на земле и — теперь это становилось ясно
всем — оставалась навсегда...
Выписка приближалась неотвратимо. Вот уже
получены документы, а девушки все не решаются сказать Паше,
что им надо уезжать...
Но вот зашли они в палату, в отутюженной форме, с
белоснежными подворотничками, и Паша, которая
подсознательно ждала и боялась этой минуты, сразу все
поняла и залилась слезами. Лучше всех понимала она, что
прощание предстоит надолго, может быть, и навсегда,
что она, Прасковья Прасолова, больше никогда не
наденет такую вот гимнастерку с погонами, не перебросит
свою ладную фигурку через борт кабины самолета, не
поставит ноги на педали, не тронет ручку управления...
Никогда она больше не увидит, как мелькнет родная
земля под крылом самолета, не придется ей вместе с
родной семьей боевых подруг салютовать Родине в день
великой и долгожданной Победы...
Подруги крепко обняли ее и, скрывая слезы, молча
вышли из палаты: их уже ждала машина...
Почти два года пробыла Паша Прасолова в различных
415

госпиталях. Она вышла из последнего госпиталя
трудоспособной, но непригодной к летной службе. Мы,
знающие Пашу, никогда не забудем, что за мир на нашей
земле она заплатила своей юностью, своим здоровьем*
Все послевоенные годы, как и с другими своими
боевыми подругами, я переписываюсь с Пашей Прасоловой.
Иногда Паша приезжает в Москву на наши традиционные
полковые встречи.
Прасковья Прокопьевна Прасолова — депутат Балак-
лейского райсовета Харьковской области, член бюро Ба-
лаклейского райкома партии. Люди знают ее как
общественницу, отдающую весь жар своего сердца детям,
которые почему-либо лишены родительской ласки. Она
возглавляет отдел социального обеспечения района. Такая
скромная и такая нужная людям работа.
В БОЯХ ЗА СЕВАСТОПОЛЬ
Штурман Екатерина Рябова, о которой я хочу
рассказать, до войны была студенткой
механико-математического факультета МГУ имени Ломоносова.
Нападение фашистской Германии на нашу Родину
круто изменило ее планы. Вместе с подругами по
университету по первому зову комсомола и по велению сердца
Рябова в тяжелые октябрьские дни 1941 года пришла в
женскую авиачасть. Здесь мь\ и познакомились, а на
фронте стали боевыми подругами, вместе летали на
выполнение многих боевых заданий, не раз смотрели
смерти в глаза.
Летом 1943 года Екатерину Рябову назначили
штурманом эскадрильи, которой командовать было доверено
мне. Часто нам приходилось вылетать на боевые задания
416

с молодыми летчицами и штурманами эскадрильи,
которые только входили в ритм боевой работы. Как-то
Рябова вылетела с молодой летчицей Женей Поповой
бомбить железнодорожную станцию на линии Багерово —
Симферополь. Над целью, самолет попал под ураганный
артиллерийский огонь. Лучи прожектора ослепили Женю,
она растерялась, отвлеклась от приборов. Самолет начал
пикировать, высота падала с неимоверной быстротой, а
под плоскостями еще висели бомбы. Но Рябова не
растерялась. Она приказала Жене вести самолет только по
приборам и стала давать команды отвернуть самолет то
в одну, то в другую сторону. Выполняя указания
штурмана, молодая летчица овладела собой и вывела самолет
на цель. Сбросив бомбовый груз на скопление танков,
экипаж вернулся на свой аэродром. Но самолет имел
столько повреждений, что инженер полка Софья Озерко-
ва считала чудом его благополучное возвращение.
Однажды после особенно удачного боевого вылета
Катя сказала: — Знаешь, Марина, мы ведь не знали
вначале, что будем делать на фронте — стрелять из
автомата, варить борщ для бойцов или перевязывать раненых.
На нашу долю выпала война в небе. Я думаю, что нам
повезло. Хотя вряд ли ты услышала бы от меня другие
слова, если бы из нас подготовили артиллеристов,
санитарок или снайперов...
На протяжении всей войны мь\ мечтали о мирной
жизни, думали, какой она будет прекрасной.
— Вы представляете, девушки,— восклицала Катя,—
как будут счастливы наши люди после войны! Вот смотрю
я на своих однополчанок, бывших студенток: для многих
после победы жизнь начнется с того же, на чем
остановила ее война. Но по-другому, сильнее и глубже они
будут ценить все, что дает нам наша страна, наша
молодость...
Как-то перед вылетом на выполнение боевого
задания в район Балаклавы в начале мая 1944 года, сидя уже
417

в кабине самолета, я наблюдала за Катей. Вот она стоит
и спокойно смотрит, как девушки-вооруженцы
подвешивают бомбы. Ей предстоит лететь вместе со мной.
Самолет может попасть под огонь зениток, его могут поймать
лучи прожекторов, перехватить истребители противника...
Но Рябова спокойна. И я подумала: «Да неужели это та
самая Катя, которая всего три года назад полчаса стояла
перед дверью от страха, не решаясь войти в кабинет
профессора принимающего зачет?».
И вот мы идем по маршруту. С воздуха этот район
прикрывали крупные силы противовоздушной обороны.
Одних прожекторов в районе Севастополя насчитывалось
около пятидесяти. Чтобы ввести гитлеровцев в
заблуждение, h\b\, набрав высоту, шли на Балаклаву с тыла, а затем,
приглушив мотор, стали планировать на цель. Но именно
в этот момент враги включили прожекторы и, быстро
«поймав» нас лучами, открыли зенитный огонь. Катя дала
команду держать боевой курс. Я все время
маневрировала по высоте. Другого выхода не было. Задание надо
выполнить во что бы то ни стало. Катя «повесила» над
целью две осветительные бомбы. Внизу были отчетливо
видны машины. А обстрел с каждой минутой становился
все гуще и гуще. Но вот Катя навела меня на цель, и
серия бомб полетела вниз.
Враг не хотел позволить нам уйти безнаказанно. Еще
несколько, до предела .напряженных минут нас цепко
держали лучи прожекторов и сопровождали облачка
разрывов. Казалось, что на самолете нет живого места.
Наконец hAb\ облегченно вздохнули — обстрел был
позади. Под нами освобожденная крымская земля. И на этот
раз мы вышли победителями.
Гитлеровцы сделали все, чтобы любой ценой
удержать Севастополь. Они построили доты и дзоты, оцепили
горы проволочными заграждениями, минировали многие
418

километры дорог, пристреляли каждый участок. На
подступах к городу шла борьба, которую многие называли
войной за метры. Мь\, летчики, старались, чем только
возможно, помочь нашим солдатам. Не один вылет
совершили в район Севастополя, Балаклавы, на Сапун-гору,
на мыс Херсонес.
Небо над Севастополем гудело от рокота моторов.
Фашистская авиация фактически прекратила
организованные действия. Господство советской авиации в воздухе
было безраздельным. Мы вылетали с наступлением
темноты и заканчивали боевую работу утром, когда на
задание поднималась дневная авиация. Мы блокировали
вражеские аэродромы, наносили удары по бухтам, куда
заходили немецкие транспортные корабли,
эвакуировавшие живую силу и технику.
Внизу, под нашими крыльями, страшный в ранах
своих и бессмертный в своем героизме, лежал
Севастополь...
О севастопольское военное небо! Днем и ночью было
оно страшным для врага. Днем в нем господствовали
советские штурмовики, истребители, дневные
бомбардировщики. А ночью гитлеровцам не давали покоя наши
По-2. Начиная с форсирования Керченского пролива и
кончая разгромом фашистских войск на мысе Херсонес,
все мы жили одной мыслью — скорее освободить
крымскую землю.
В боях за Севастополь h\b\ решили увеличить
бомбовую загрузку на самолет почти в два раза. До тех пор у
нас считалось, что 180—200 килограммов бомб — это
максимум того, что могут взять с собой наши маленькие
фанерные машины. Средняя же загрузка —150
килограммов. Конечно, мы понимали, что По-2 способен
поднять и больше, но для успешных действий над целью этот
груз казался нам предельным. Ведь мало поднять в
воздух бомбы, нужно ежеминутно помнить о ресурсах
мотора, сохранять маневренность машины. Вот мы и считали,
419

что большой груз резко снизит пилотажные
возможности, особенно в условиях обстрела зенитной артиллерии.
Первый метод полетов с увеличенной бомбовой
загрузкой было поручено произвести экипажам Дины
Никулиной, Нади Поповой и нам с Катей Рябовой. Все мы
уточнили порядок действия над целью, согласовали режим
полета, установили больший, чем обычно, интервал
между самолетами при заходе на бомбежку. Поэтому и
первому самолету, и второму, и третьему не мешало иметь
в запасе лишние полторы—две минуты, чтобы в случае
необходимости лучше осмотреться, оценить
сложившуюся обстановку, принять правильное решение.
Признаться мы все сильно волновались. Мы не
сомневались, что самолет поднимет 300 килограммов. Но ведь
дело не только в том, чтобы поднять такой груз,
главное — отлично отбомбиться. А это значит, не дать лучам
прожекторов поймать себя или суметь уйти, если тебя
все же поймают. Но ведь 300 килограммов — не 150.
Смогут ли наши «ласточки» маневрировать с такой
нагрузкой?
Волновались мы не из боязни личной неудачи. Пугало
другое. На нас смотрели все. От нашего успеха будет
зависить многое. Выполним задание — за нами
последуют другие, и боеспособность полка увеличится почти
вдвое. Не выполним — придется краснеть перед
подчиненными, перед командованием полка, дивизии и, что
самое главное, подорвем веру летчиц в свои возможности.
Тут было над чем задуматься.
Нем предстояло бомбить вражеский аэродром в
районе Балаклавы. В воздух поднялись до наступления
темноты. Все-таки в первый раз взлетать с такой нагрузкой
с неровной каменистой площадки при дневном свете
было удобнее и спокойнее. Поэтому лететь мы
рассчитывали на меньшей скорости, чтобы пересечь линию фронта,
когда на смену сумеркам уже придет ночь.
Первым стартовал наш с Катей самолет. Взревел мо-
420

тор, и машина плавно тронулась с места. Из
предосторожности я несколько удлинила пробег и, только набрав
значительную скорость, слегка потянула ручку
управления на себя. По-2 послушно и легко оторвался от земли.
Я облегченно вздохнула: перегрузки нет. Но как
поведет себя машина при наборе высоты? Необходимо
было подняться хотя бы на 800 метров. Внимательно
вслушалась в работу мотора. Пока все обстояло нормально,
плавно двигалась по кругу стрелка высотомера.
На самолет медленно наплывал темный массив гор.
Скоро линия фронта. Я перегнулась через край кабины,
всматриваясь в смутные очертания земли, и только тут
заметила, что еще достаточно светло. В чем дело?
Неужели мы просчитались? Посмотрев на часы, я поняла
все: погрузившись в свои мысли, я забыла о принятом
нами скоростном режиме и нарушила график полета.
В результате передний край предстояло пересечь в
сумерках, а значит, и к цели мы должны были подойти
еще до наступления полной темноты. Это было скверно—
самолет могли обнаружить раньше времени. Но ничего
другого делать не оставалось; теперь нужно было точно
выйти на цель.
Приглушив мотор, я повела машину на снижение.
Мозг сверлила одна мысль: «Только бы дотянуть до
границы Балаклавского аэродрома!» Рябова, словно угадав
мое настроение, почему-то шепотом сказала, что до
бомбометания осталось пять минут.
Удивительно долго тянулись эти минуты. Уже
показалась взлетно-посадочная полоса. Движения на ней не
было заметно. Неужели нас засекли, а теперь затаились
и ждут, когда мы окажемся над их орудиями? Стараясь
сохранить спокойствие, я спросила штурмана, хорошо ли
она видит цель.
— Давай чуть правее!—скомандовала Катя.— У
кромки поля что-то поблескивает. Похоже, истребители.
Прошло несколько томительных секунд. И вдруг
421

включились прожекторы, на нас обрушился ураганный
огонь.
Может, от неожиданности я сама качнула самолет, но
мне почему-то показалось, что это Рябова сбросила
бомбы. Я тотчас развернулась и пошла со снижением.
— Ты что, с ума сошла?!—закричала Катя.— Давай
назад!
— Зачем?— спросила я.— Ведь бомбы сброшены.
— Ничего подобного. Все бомбы под плоскостями.
Сделав круг, я зашла на цель повторно. Разрывы
снарядов все продолжались. Я пробовала произвести
противозенитный маневр и повела самолет змейкой,
сворачивая то вправо, то влево. Он слушался, хотя на действия
рулей реагировал не так быстро, как раньше. Вот они, эти
300 килограммов... Казалось бы, не так много во времени
выполнения эволюции они отняли у машины — всего
какие-то секунды. Но как дороги эти мгновения сейчас!
Нервы у меня были напряжены до предела. Так и
хотелось крикнуть штурману: «Скорей! Чего медлишь!»
Но Катя не торопилась. Я знала, она не сбросит ни одной
бомбы, пока тщательно не прицелится.
Разноцветные линии огненных трасс проносились все
ближе. Одна из них прошла перед самым винтом. Я
интенсивно до боли сжала ручку управления. Но взрыва не
произошло. А через некоторое время самолет сильно
тряхнуло. В переговорном устройстве послышался голос
Кати:
— Вот теперь все. Можно уходить.
Последнее слово я скорее поняла по смыслу, чем
услышала: его заглушил взрыв на земле. По силе его
догадалась, что Катя разом сбросила все бомбы. У меня
точно гора свалилась с плеч: эксперимент удался...
Возвратившись на свой аэродром, мы горячо
поздравили друг друга и вылетели снова.
С тех пор и до конца войны мы подвешивали под
плоскости самолетов не меньше 300 килограммов бомб, а
422

случалось, брали и 400. И ничего, моторы тянули.
Конечно, изнашивались от этого они несколько быстрее. Но
наши удары по врагу стали более ощутимыми. А это в
конечном счете было главным.
Штурман эскадрильи Екатерина Рябова внесла свой
огромный боевой вклад в дело освобождения крымской
земли и города-героя Севастополя. Она летала в любую
погоду, никогда не поворачивала назад. Как бы ни били
зенитки, как бы не слепили глаза прожекторы, Катя все
равно находила цель и поражала ее точно и
хладнокровно.
890 раз вылетала Рябова на бомбежки, рискуя
каждый раз своей жизнью ради освобождения любимой
Родины от ненавистных фашистских захватчиков. Ее ратные
подвиги высоко оценены Отчизной. 23 февраля 1945 года
гвардии старшему лейтенанту Екатерине Васильевне
Рябовой было присвоено высокое звание Героя Советского
Союза.
Прошли годы. Победно кончилась война. И мирная
жизнь Кати Рябовой, как она и мечтала в пору боевой
страды, началась с того же, на чем ее прервала война.
В 1948 году она с отличием окончила
механико-математический факультет МГУ, а в 1951 году успешно защитила
диссертацию и получила звание кандидата
физико-математических наук. И поныне ойа плодотворно работает в
области высшей математики, является доцентом
Полиграфического института и вместе с тем ведет большую
общественную работу. Она воспитала достойных дочерей —
Наташу и Ирину, которые пошли по стопам своей
замечательной матери: Наташа — педагог, а Ирина скоро
получит диплом об окончании МГУ.
Екатерина Васильевна Рябова и ее муж дважды Герой
Советского Союза полковник-инженер, кандидат
технических наук Григорий Флегонтович Сивков
по-настоящему счастливы. Это счастье они завоевали в жестоких боях
против фашизма.
423

КРЫЛЬЯ, ОПАЛЕННЫЕ НА ВЗЛЕТЕ
...Дом был большой, хотя уже старенький, с
покосившейся крышей. Да и семья Радиных была немалая —
детей одиннадцать душ. А кормилец один — отец. Нелегко
было растить, кормить, обувать, одевать детей. Немало
испытаний выпало на их долю: и недоедание, и холод. Но
жили Радины дружно. Отец был всегда ласков с матерью
и вообще не терпел тех, кто обижает женщин. Детей
никогда не бил, прощал маленькие проказы, но и не
баловал, приучал к труду. Из всех особенно отличал Зину.
Она была хорошей помощницей матери и дома, и в поле.
Мало-помалу дети Радины вырастали и один за
другим покидали родное гнездо. Пришла очередь и Зины.
Шестнадцатилетней девушкой она вышла с потрепанным
чемоданчиком за околицу родного села...
Зина — студентка химического техникума. Но ее
стихия — небо. Она урывает любую свободную минутку и
бежит на летное поле, в аэроклуб учится летать. После
двух лет учебы она получает звание инструктора.
Весной 1938 года ее как лучшую
выпускницу-комсомолку направляют на учебу в Херсонскую авиационную
школу Осоавиахима. Но не хватало летного стажа:
слишком много прибыло девушек со всех концов страны,
более опытных летчиц, чем Зина.
Девушка решает ехать в летно-техническую школу
города Ульяновска. На этот раз ей повезло. Зина
успешно сдала все экзамены и была зачислена на техническое
отделение, которое окончила в 1940 году. Место
назначения и работы — Минск.
Для многих людей начало войны неразрывно связано
с известием, скорбно прозвучавшим по радио. Для Зины
Радиной, как и для других минчан, война наступила
вместе с обрушившимися сверху бомбами, пожарами, стона-
424

ми раненых... Люди даже не сразу поняли, что случилось.
Стало легче, когда она добилась зачисления в армию.
Комсомолка Радина с честью выполняла любые боевые
задания, ни от чего не отказывалась. Чего только не
приходилось делать ей в то время — ходить в разведку,
участвовать в строительстве аэродромов, сражаться с
немецкими десантниками.
В Смоленской области, в местечке Блонь, она попала
в такой переплет, что только чудом осталась живой. Рано
утром фашисты прорвались к аэродрому. Кто-то крикнул:
«Танки!» И действительно, скоро показались
бронированные махины с черными крестами на броне.
— Радина, вы организуете перевозку боеприпасов и
машин фотолаборатории!
— Есть!
«Скорей, скорей»,— торопит она себя. А руки
почему-то холодеют и становятся ватными.
— Радина, возьмите четырех раненых.
Едва ее машина с ранеными и боеприпасами на борту
скрылась в лесу, сзади загрохотали взрывы...
— Пронесло! — Зина перевела дух и вытерла
вспотевший лоб.
Когда был сформирован комсомольский женский
авиационный полк, по призыву ЦК ВЛКСАЛ Зинаида
Радина прибыла одной из первых. Ей предложили стать
техником звена. Девушка вообще-то просилась в летчики.
Но технические кадры были нужны позарез, а Зина
понимала, что значит слово «надо». В звено Радиной дали
девушек-техников Зину Петрову, Лелю Евполову, Машу
Никитину. Они быстро подружились.
Летом 1942 года авиационному полку пришлось
испытать тяжелые месяцы отступления наших войск. Круглыми
сутками, не зная сна и отдыха, техники готовили машины
к боевым вылетам. Ремонтировали поврежденные в бою
425

самолеты до тех пор, пока фашисты не подходили к
самому аэродрому.
— Зина, давай с нами,— звали ее летчицы,
перелетавшие на новую точку базирования. Она отшучивалась:
— Ничего, у меня есть опыт, как из-под самого носа
гитлеровцев выскакивать,— и продолжала работу вместе
с другими.
Они уходили последними, оставляя позади себя пепел,
горящие цистерны и развороченное взрывами летное
поле аэродрома.
Уже в сентябре 1942 года за отличное выполнение
боевых заданий Зина Радина была награждена медалью
«За отвагу». Правительственные награды получили и
девушки-техники из ее звена.
...Осенью на Кавказе во время тяжелых боев погода
была переменчива. То теплынь и солнышко, как летом, то
вдруг подует резкий, холодный ветер и налетят тяжелые
тучи. Часто приходилось сидеть и если не «у моря», то
«у гор» ждать погоды. А техники наши не знали даже
такого вынужденного отдыха.
Работали мь\ в то время на аэродроме вблизи от
линии фронта. Однажды прилетели мь\ на аэродром, а
летать не пришлось... Какими же трудолюбивыми и
выносливыми были наши девушки — наземные специалисты.
Днем они готовили самолеты к ночи, а ночью
обслуживали боевые вылеты. Утром летчицы и штурманы
отдыхали после боя, а техники латали раны машин, заправляли
баки горючим, терпеливо выстукивали и выслушивали их,
как доктора.
Работа, работа... Бывало Зина сядет около машины,
положит вымазанные в масле руки на колени, пошевелит
пальцами и устало улыбнется. Потом, словно вспомнив
что-то, вдруг вскочит на ноги и опять заберется на
плоскость самолета, начнет снова что-то чинить и поправлять...
Вот и в ту ночь, о которой было сказано выше,
техники проверяли боевые машины. Зина Радина вместе с тех-
426

ником Валей Шиянкиной, не теряя времени даром, стали
опробовать моторы. Обнаружили, что маслобак одного
из них дает течь. Что делать?
Темнота еще не наступила. Побежали в полевые
авиаремонтные мастерские, обслуживающие основных
«хозяев поля» — мужские полки. Неподалеку от мастерских
девушки заметили группу офицеров, упражнявшихся в
стрельбе из пистолетов. Били по консервным банкам,
установленным на плите разрушенного здания.
— Подходите поближе, девушки, посмотрите, как
надо стрелять,— под общий смех сказал высокий инженер-
капитан, приготовившийся в это время поразить цель.—
У вас ведь пистолет сбоку только для красоты висит,
милые вы вояки.
Зина вся вспыхнула, но сдержалась, подошла к
офицеру и спокойно сказала:
— Может быть, заключим пари?
— С вами?
— Да!
— Согласен,— сказал капитан, иронически улыбаясь,
и передал ей свой пистолет.— Считайте, что вы уже
проиграли.
— Посмотрим,— коротко ответила девушка и, почти
не целясь, всадила три пули в банки. Потом переложила
пистолет в левую руку и выпустила еще три патрона
точно в цель. Левой рукой Зина стреляла даже лучше.
Если бы инженер-капитан знал, что еще до войны в
Херсоне Радина заняла первое место на соревнованиях
по стрельбе, он бы не стал так неосторожно острить.
Пристыженный и растерянный, он смотрел на
девушку. Все, кто наблюдал за исходом этого необычного
поединка, раскрыли от изумления рты.
— Да-а... Вот тебе и «для красоты»...
— Ну как, капитан, может быть, еще пари?
— Нет! Увольте! — поднял тот руки. И тут же
улыбнулся:
427

— Молодец вы...
И все-таки она не оставила мечту летать. Ее
по-прежнему тянуло в небо. С завистью смотрела она на боевых
ветеранов — летчиц и штурманов. И хотя все восхищались
ее работой, ей не было от этого легче. Высота властно
звала ее.
...Этот день начинался необыкновенно. С раннего утра
Радина была уже на аэродроме, занималась тяжелой
будничной работой. Но две вещи, о которых все время
помнила Зина, поддерживали приподнятое настроение и
особую легкость в движениях. Как было не радоваться
сейчас, когда мь\ уже наступали и очень успешно, а родная
кубанская земля дышала ароматом знойного лета.
И кроме того, Зина то и дело скашивала глаза на
блестящий новенький орден Красной Звезды, приколотый к ее
гимнастерке. Радина к этому времени обслуживала уже
около 700 боевых вылетов и заслужила такую высокую
награду.
...Привычными движениями техник звена выпускала
экипажи на боевые задания. Самолеты ((перепрыгивали»
с основной точки базирования на «подскок» в
Славянскую. Поступило сообщение, что в районе аэродрома в
Славянской появились фашистские самолеты и часть их
прорывается к нашему аэродрому.
Была дана команда к немедленному взлету всех
машин. При запуске один из моторов стал детонировать,
дрожать. Запускать его было опасно. Но ждать было
нельзя, в любую минуту могли появиться над летным
полем фашистские стервятники. Мотор запустили, он
вздрогнул и неожиданно дал обратный ход. Недалеко от
мотора стояла Зина. Ее ударило винтом по голове.
...Очнулась девушка уже в больничной палате.
Ударило ее крепко, но Зина не падала духом. Она была общей
любимицей в госпитале. «Такая терпеливая раненая»,—
428

говорили про нее медики. Хорошее лечение и ласковый
уход медсестер сделали свое дело, и Зина стала
поправляться, встала на ноги.
Через некоторое время Радина вернулась в полк.
Несмотря на запрещение медкомиссии, она продолжала
работать техником. Вскоре ее назначили старшим
техником эскадрильи, которой довелось командовать мне.
Прибавилось больше ответственности, во много раз
увеличилось число машин. Но работала Радина великолепно.
К своим самолетам она испытывала какую-то
особенную любовь. Они были для нее живыми существами. Она
знала все их свойства, часами с наслаждением копалась
в моторе. Она почувствовала по-настоящему, что это и
есть ее истинное призвание, и была счастлива, что смогла
после тяжелого происшествия остаться в строю.
Но давалось это ей нелегко. Ранение сказывалось и
чем дальше, тем больше. Зина мучилась от болей, у нее
началось заболевание спинного мозга, стала угрожать
слепота. Но она оставалсь на своем посту. С восходом
солнца аккуратно появлялась на летном поле, а уходила...
бог весть когда она уходила и когда отдыхала. Во всяком
случае мы этого не видели. Теперь перед нами
развернулся в полную силу Зинин большой и мужественный
характер, который можно сначала и не заметить под
скромной внешностью простой и милой девушки.
Лицо ее побелело от боли, на ветру распухали и
трескались пальцы, от бессонных ночей воспалились веки,
но она никогда не унывала и не жаловалась. Уму
непостижимо — какие силы нужно было найти в себе, чтобы
вынести все это.
Семья Радиных была одной из многих советских
семей, которые делали во имя победы все, что могли.
Братья Зины затерялись где-то на полях войны. Она
ничего не знала об их судьбе. Только позднее она узнала,
что Константин и Григорий были в ополчении и в
партизанах, а младший брат Павел пал при взятии Берлина.
429

Но вот от Анатолия она вдруг получила весточку:
«...Дорогая Зинушка! — писал он.— Много времени
прошло с тех пор, как мы виделись в последний раз,
Я смотрю на твою фотографию, которую мне прислала
мама, и узнаю и не узнаю свою дорогую сестренку. Как
изменилось лицо, какой стал строгий и возмужалый
взгляд, как держишься уверенно и строго. Меня бы тоже,
наверное, не признала. Я был тяжело ранен на фронте,
полгода провалялся в госпиталях, теперь на заводе. Куем
для фронта все необходимое, чтобы заткнуть пасть
взбесившемуся зверю...»
Повеселела тогда Зина. Ну, а кто бы не повеселел —
сколько теряли тогда близких и никто не знал, будет ли
он сам жив завтра.
Но пришел час, и мечты коммунистки Зинаиды Ради-*
ной о мирном счастье человеческой жизни исполнились*
Отгремела война. Наступило время труда и больших
надежд. Правда, последствие войны продолжало
сказываться. Зинаида подолгу и тяжело болела, но не теряла
своего оптимизма и жизнерадостности. Она теперь
почтенная мать семейства, активная общественница в
Сунженском районе, Грозненской области, в станице Нестеров-
ской. И никогда не забудет, какой ценой нам досталась
светлая жизнь, не забудет своей прекрасной боевой
юности.
Я видела, как она рассказывала сыну о войне:
серьезно и настороженно, словно прислушиваясь к далекому-
далекому грому. Наверное, все мы, бывшие фронтовики,
так вспоминаем свою юность, прошедшую в огне
Великой Отечественной войны.

СОДЕРЖАНИЕ
• '
ПОД АЛЫМ ГВАРДЕЙСКИМ ЗНАМЕНЕМ . i , р , * 5
КОМИССАР ИДЕТ ВПЕРЕДИ . .... i „ ... 51
СИБИРЯЧКА 75
НЕ ПЕРЕВОДЯ ДЫХАНИЯ ... 101
ФРОНТОВАЯ СЕСТРА .114
ТРУДОВЫЕ РУКИ МЕРИ . . * . ,126
СЕРДЦЕ, ПОЛНОЕ ОГНЯ 141
САМАЯ ЮНАЯ 155
НАШ КАЗАЧОК 170
ВЕТЕР С ФРОНТА 178
ЖАРКОЕ НЕБО КРЫМА .185
«ВОЗДУШНЫЙ АКАДЕМИК» ........... 191
ВЫСОТА 206
ПОДАРИ СЕРДЦЕ НЕБУ .229
НАШ КОРЧАГИН .244
КРЫЛАТАЯ ЮНОСТЬ 260
ИСПЫТАНИЕ МУЖЕСТВА 282
ДЕВЧОНКА, МЕЧТАВШАЯ ОБ ЭКРАНЕ 290
СКВОЗЬ ГРОЗУ . ... . .' . 305
ВЗЛЕТАЮТ ПРОТИВ ВЕТРА 313
КЛЯТВА В СТЕПИ 319
ОТ КАВКАЗА ДО БЕРЛИНА . . . j 328
ВОСКРЕСШАЯ ИЗ МЕРТВЫХ 334
ПРОПАВШИЕ БЕЗ ВЕСТИ 341
ВСЕМ СМЕРТЯМ НАЗЛО 347
МАСТЕР СВОЕГО ДЕЛА 354
СТАРШИНА АННА 358
КОМИССАР ЭСКАДРИЛЬИ 372
ЖЕНЩИНА С ИМЕНЕМ ЧКАЛОВА 392
ЗАСЛУЖЕННЫЙ МАСТЕР СПОРТА .399
НАВСТРЕЧУ ЖИЗНИ 406
В БОЯХ ЗА СЕВАСТОПОЛЬ 416
КРЫЛЬЯ, ОПАЛЕННЫЕ НА ВЗЛЕТЕ ........ 424

Марина Павловна Чечнева
БОЕВЫЕ ПОДРУГИ МОИ
Редактор Е. А. Подольный
Художник Е. И. Селезнев
Художественный редактор Г. Л. Ушаков
Технический редактор 3. И. Сарвина
Корректор В. Н. Лапядус
Г-72037. Сдано в набор 5/XI-74 г. Подписано
к печати 18/IV-75 г. Изд. № 3/386. Формат
70ХЮ87з2- Бумага типографская № 2.
Тираж 100 000 экз. Цена 95 коп. Объем физ. п.
л. 15,5 + 2,0 л. вкладка. Усл. п. л. 21,7. Уч.-изд.
л. 21,83.
Изд-во ДОСААФ, 107066, Москва, Б-66,
Новорязанская ул., д. 26.
Отпечатано с матриц ордена Трудового
Красного Знамени типографии издательства ЦК КП
Белоруссии, Минск, Ленинский проспект, 79,
полиграфкомбинатом им. Я. Коласа,
Госкомитета Совета Министров БССР по делам
издательств, полиграфии и книжной торговли,
Минск. Красная, 23. Зак. 1688.
432