Логико- гносеологическое направление в отечественной философии (первая половина XX века): М. И. Каринский, В. Н. Ивановский, Н. А. Васильев - Бажанов В.А.

Бажанов В.А. Вступительная статья. Логико-гносеологические исследования в России первой половины XX века

КАРИНСКИЙ Михаил Иванович
Квасова Ю.А. Жизнь и научное творчество М.И. Каринского. Научная и педагогическая деятельность М.И. Каринского

Квасова Ю.А. Концепция М.И. Каринского о «потребности благосостояния» как кульминация научного творчества ученого

Квасова Ю.А. М.И. Каринский о когнитивных основах нравственных чувств личности

Бажанов В.А. М.И. Каринский и Дж. Ст. Милль

Хроника основных событий жизни и творчества М.И. Каринского

ИВАНОВСКИЙ Владимир Николаевич
Ждан А.Н. В.Н. Ивановский как мыслитель

Баранец Н.Г., Веревкин А.Б. Методологические идеи В.Н. Ивановского в области математических наук

Щедрина Т.Г. Владимир Ивановский и Густав Шпет: методологический проект «истории понятий»

Хроника основных событий жизни и творчества В.Н. Ивановского

ВАСИЛЬЕВ Николай Александрович
Бажанов В.А. Н.А. Васильев как человек и мыслитель. Открытие и судьба воображаемой логики

Хроника основных событий жизни и творчества H.A. Васильева

Автор: Бажанов В.А.

Теги: философские системы и концепции история философии философия философии методология науки исследования логики психологии мировая логико-философская мысль

ISBN: 978-5-8243-1695-7

Год: 2012

Похожие

Роман Осипович Якобсон (Философия России первой половины XX века)

Николай Онуфриевич Лосский (Философия России первой половины XX века)

Творчество Н.А. Тэффи и русский литературный процесс первой половины XX века

Неокантианство в России

Текст

Институт философии РАН
Некоммерческий научный фонд
«Институт развития им. Г. П. Щедровицкого»
ФИЛОСОФИЯ РОССИИ
первой половины XX века
Редакционный совет:
В. С. Стёпин (председатель)
A. А. Гусейнов
B. А. Лекторский
Б. И. Пружинин
A. К. Сорокин
B. И. Толстых
П. Г. Щедровицкий
Главный редактор серии Б. И. Пружинин
РОССПЭН
Москва
2012

Институт философии РАН
Некоммерческий научный фонд
«Институт развития им. Г. П. Щедровицкого»
ФИЛОСОФИЯ РОССИИ
первой половины XX века
Логико-
гносеологическое
направление
в отечественной
философии
(первая половина
XX века):
М. И. Каринский
В. Н. Ивановский
Н. А. Васильев
Под редакцией В. А. Бажанова
РОССПЭН
Москва
2012

Логико-гносеологическое направление в отечественной
философии (первая половина XX века): М. И. Карийский,
В. Н. Ивановский, Н. А. Васильев / под ред. В. А.
Баженова. — М. : Российская политическая энциклопедия
(РОССПЭН), 2012. - 423 с. : ил. - (Философия России
первой половины XX в.).
ISBN 978-5-8243-1695-7
В книге собраны исследования последних лет, в которых
анализируются особенности развития логико-гносеологического
направления русской философии первой половины XX века. Оно
представлено такими крупными фигурами какМ. И. Каринский( 1840-1917),
В. Н.Ивановский (1867-1939) и H.A. Васильев (1880-1940).
На примере этих представителей логико-гносеологического
направления показывается, что оно включало в себя исследования и
в области логики, и психологии, и философии и методологии науки,
причем чти исследования соответствовали уровню мировой логико-
философской мысли, а в случае «воображаемой логики» Н. А.
Васильева намного опережали ее.
© Пружинин Б. И., общая редакция серии, 2012
© Бажанов В. А., составление и общая редакция
тома,2012
© Коллектив авторов, 2012
© Институт философии РАН, 2012
© Некоммерческий научный фонд «Институт
развития им. Г. П. Щедро в никого», 2012
© Российская политическая энциклопедия, 2012
ISBN 978-5-8243-1695-7

Вступительная статья
Логико-гносеологические исследования
в России первой половины XX века
D первом из своих «Философических писем»
П. Я. Чаадаев, характеризуя особенность русского
народа, с горечью замечал, что «всем нам не хватает
какой-то устойчивости, какой-то последовательности
в уме, какой-то логики. Силлогизм Запада нам чужд»*.
Действительно, некоторые славянофилы выступали
против «самодовлеющего рассудка», «логического
разума», «рационального» (а не «живого») знания
(И. В. Киреевский), «формального и логического»
сознания (А. С. Хомяков). Это мнение оказалось
довольно живучим. Уже в советское время ( 1920-1940), —
в силу своего рода инерции и отрицательного
отношения к логике, которая представлялась как средоточие
метафизики, стало превалировать убеждение, что в
отечественной философии доминирует религиозно-
антропологическое направление, представленное
такими известными именами, как, например, В. С.
Соловьев, В. В. Розанов, П. А. Флоренский, Н. А.
Бердяев, В. И. Несмелов и др. Именно к нему обычно
приковано внимание исследователей в последние
десятилетия. Часто высказывается мысль, что
уникальность и самобытность русской философии всецело
Чаадаев II. Я. Сочинения. М., 1898. С. 23.

6 В. А. Бажанов
определяется именно данным направлением. Однако
реальная история русской философии отнюдь не исчерпывается
религиозными и антропологическими идеями. Она значительно
шире и никоим образом не может и не должна быть помещена
в прокрустово ложе представлений, ограничивающих русскую
философскую мысль религиозно-антропологической
проблематикой и тем самым существенно обедняющих содержание
отечественной истории философии. Русская мысль
интенсивно развивалась и по направлениям логико-гносеологического
анализа. И в этом плане она была плотно вписана в контекст
развития всей европейской философии. Утверждение, что
«силлогизм Запада нам чужд», а стало быть, чужд рационализм
вообще, никак не может считаться справедливым относительно
действительной истории и статуса логической,
гносеологической или психологической мысли в России. Оно обусловлено,
по-видимому, лишь тем обстоятельством, что
соответствующие науки в России стали интенсивно развиваться несколько
позже, чем на Западе, дав тем не менее образцы новаторства
во многих сферах логики, психологии и — в определенной
мере — теории познания.
Логико-гносеологическое направление отечественной
философии представлено так называемой университетской
(академической) философией, сосредоточенной на вопросах
логики, гносеологии, философии природы, психологии,
педагогики, а с конца XIX — начала XX века и на философии науки.
Это направление представляло собой мощное
интеллектуальное движение, которое по своим концептуальным основаниям и
проблематике исследований было весьма близко к
западноевропейской (а позже и американской) философии, его
представители находились в постоянном диалоге со своими
зарубежными коллегами.
Упрек в неоригинальцости и «подражательности»
университетской философии в России, который можно услышать из
уст сторонников сведения русской философии к
религиозной проблематике, несправедлив (во всяком случае, с конца
XIX века), поскольку русские мыслители оставили такие идеи
и теории, которые отвечают самым взыскательным
требованиям к оригинальности и обоснованности. Стоит вспомнить хотя
бы воображаемую логику Н. А. Васильева, приоритет которого
в создании ряда оригинальнейших неклассических систем

Логико-гносеологические исследования в России... 7
общепризнан*. Нельзя, наконец, забывать, что именно
университетская философия придала философии в России статус
профессиональной дисциплины и определила ее в качестве
самостоятельной и во многом самодостаточной области
рациональной деятельности**.
Для понимания особенностей развития отечественной
философии XIX — начала XX столетий важно осознавать, что
российское государство относилось к философии почти с
неизменным подозрением, усматривая в ней источник свободомыслия.
По замечанию Н. А. Бердяева, только в XIX веке русские по-
настоящему научились мыслить; судьба же философии в
России была «мучительна и трагична», философия подвергалась
гонению и со стороны власти, и со стороны общества.
«Государство никогда не давало свече университетской философии
разгореться, — замечает Т. В. Артемьева. — Оно тушило ее,
когда пламя казалось слишком ярким, а потом зажигало от
другой свечи, которая, как ему казалось, светила правильно»***.
Кроме того, для понимания этих особенностей надо
учитывать, что психология фактически не отделялась от собственно
философии, она составляла с нею синкретическое единство
даже в том смысле, что курсы психологии числились по
кафедре философии и читались философами. Приобретение
отечественной психологией самостоятельности в
институциональном плане можно отнести уже собственно к советскому
периоду.
В частности, и М. И. Карийский, и В. Н. Ивановский, и
Н. А. Васильев уделяли психологическим штудиям
значительное внимание. Влияние психологических идей на Н. А.
Васильева было столь велико, что он и в своих новаторских логических
работах придерживался установок психологизма. Особенно
тесной была связь психологии с логикой.
Хотя история логики в России восходит примерно к X веку, а
в начале XIX века логика уже достаточно прочно вошла в
компендиум философских дисциплин, ее статус во многом опре-
Бажанов В. А. Н. А. Васильев и его воображаемая логика.
Воскрешение одной забытой идеи. М., 2009.
См.: Бажанов В. А. История университетской философии и логики в
России. М., 1995; Бажанов В. А. История логики в России и СССР.
Концептуальный контекст университетской философии. М., 2007.
Артемьева Т. В. «Кафедральная философия» в России. Истоки и
традиции // Сфинкс. 1994. Вып. 2. С. 45.

8 В. А. Бажанов
делялся общим отношением государства к философии. Хотя
запрет преподавания философии, — согласно Высочайшему
повелению императора 1849 года, — затрагивал логику и
психологию лишь как бы по касательной (ограничив преподавание
логики в светских высших учебных программой,
разработанной и утвержденной Священным Синодом и преподавателями-
священниками), но на ней не могло не сказаться
фактическое удаление философов из светских по своему характеру
университетов.
«Логика, — замечал в середине 1840-х годов В. Н.
Майков, — находится у нас в самом жалком положении...
Отношение фактического познания к умозрительному и отношение
теории к практике, эти основные логические вопросы, еще не
решены у нас так, как бы этого можно было ожидать от
русского ума, организованного так счастливо. На Западе эти вопросы
уже решены...»*
Логику в этот тяжелый период удалось во многом сохранить
благодаря тому, что она являлась традиционной дисциплиной
для духовных учебных заведений. Ученые духовных академий
и семинарий сыграли решающую роль в становлении и
распространении философских (включая, понятно, логические)
знаний в России**. Университетская философия является в
некотором смысле порождением философии академической, хотя
этот факт не осознается в должной мере и часто не признается
исследователями истории русской философии. «Когда явилась
на сцену университетская философия, — замечает А.
Никольский, — она уже нашла в России не девственную чащу, а
проторенную тропу...»***
С I860 года преподавание философии в российских
университетах возобновилось. Однако обнаружилась острая нехватка
квалифицированных преподавателей философских дисциплин;
«...преподавать философию, — писал Е. А. Бобров, — уже
было некому. В одном лишь Киеве ветеран С. С. Гогоцкий мог
возобновить свою деятельность... Преподавание этой науки
во всех русских университетах утвердилось не ранее полови-
* Майков В. Н. Сочинения. Т. 2. Киев: Изд-е Б. К. Фукса, 1901. С. 84.
См.: Бажанов В. А. Логика в России и Православная
церковь//Логические исследования. М., 2012. Вып. 18.
Никольский А. Русская духовно-академическая философия, как
предшественница славянофильства и университетской философии в России //
Вера и разум. 1907. № II. С. 196, 199.

Логико-гносеологические исследования в России... 9
ны 70-х годов»*. С. С. Гогоцкий в тот момент занимал кафедру
педагогики.
Кафедру философии С.-Петербургского университета
только в 1866 году заняли впоследствии крупные логики и
психологи, в частности М. И. Владиславлев, кафедра Казанского
университета была замещена в 1867 году М. М. Троицким.
Логико- гносеологическому направлению удалось достаточно
быстро возродиться — в 1889 году начинает выходить
регулярный журнал «Вопросы философии и психологии», основанный
Н. Я. Гротом и А. А. Абрикосовым, который стал центром
активности представителей университетской философии
(включая, понятно, логику и психологию).
Создание Московского психологического (1885) и
Петербургского философского обществ (1898), открытие журнала
«Вопросы философии и психологии», с одной стороны,
отражало резко увеличивающуюся активность философского
(и логического) сообщества, а с другой — в значительной
степени содействовало росту этой активности и повышению
уровня философских, логических и психологических исследований.
К концу XIX века в России были представлены едва ли не все
направления мировой логической и психологической мысли,
причем соответствующие ее уровню. Переводились и
издавались труды ведущих западных логиков и психологов. Так, если
касаться только логических исследований (прямо или косвенно
связанных с психологией), то известно, что М. И. Каринский
предложил оригинальную классификацию логических выводов
(1880), которую пытался пересмотреть Л. В. Рутковский — в
1889 году, Н. Я. Грот ставил вопрос о реформе логики ( 1882),
которую он трактовал как учение об умственных процессах;
предпринимались попытки логического осмысления
научных понятий (Н. А. Шапошников — понятий этики, Г. Верев-
ский — понятий психологии и т. д.). Вышли в свет достаточно
глубокие работы по истории логики (М. И. Владиславлева,
1872; М. М. Троицкого, 1886; П. Лейкфельда, 1890).
Наконец, появились высококлассные работы в области
математической логики (П. С. Порецкий, исследования по логике которого
были предприняты по совету А. В. Васильева, а также В. В. Бо-
бынин, И. В. Слешинский, Е. Л. Буницкий), претендовавшей на
полную независимость от философии и тем более психологии.
Бобров Е. А. Философия в России. Казань, 1901. Вып. 5. С. 14.

10 В. А. Бажанов
Таким образом, интеллектуальная жизнь России вообще и
философская в частности не замирала даже в годы, тяжелые
для всякой интеллектуальной активности. Устремленность
философской мысли России в целом, по мнению M. Н.
Ершова, имела критико-гносеологический характер*, и логика здесь
играла первостепенную роль.
В логической мысли России XIX — начала XX века, как уже
отмечалось, доминировали психологизм (и своего рода
антропологизм), согласно которым логика должна заниматься
анализом «реального» мышления, а не изучением последствий
нормативного характера логических законов и
соответствующих им принудительных конструкций. Иными словами,
психологизм предполагал, что логика есть выражение активности
человеческого мышления, а логические законы
определяются способом опытного познания объектов, в который
неизбежно включен и субъект. В принципе такого рода установки
тормозили развитие логики в ее математической форме, но в
эвристическом плане иногда оказывались весьма
плодотворными. Так, Н. А. Васильев, в своей «воображаемой» логике
(1910—1914) предвосхитившей открытие в высшей степени
неклассических типов логик (многозначной, паранепротиво-
речивой, многомерной), исходил из явно выраженных
«психологических» мотивов: он рассуждал о воображаемых мирах
с различной онтологической организацией, где сенсорные
(«ошущательные») способности субъектов определяются
последней и задают различные типы логик — без законов (не)
противоречия и исключенного третьего. Психологизм
пронизывал как теорию дедуктивных, так и индуктивных
умозаключений. Так, И. И. Ягодинский в книге «Генетический метод в
логике» (1909) проводил мысль о том, что законы и приемы
логики эквивалентны аксиомам и приемам психологии, а
генетический метод, который им рассматривался как
разновидность индуктивного метода, показывает, как логическое
возникает на определенной стадии развития человека. Часто
логику и психологию преподавали одни и те же лица, а
членами Московского психологического общества состояли и
философы, и логики. Доклады по логике были совсем не редкостью
на заседаниях этого общества.
Ершов M. Н. Антиинтеллектуалистское движение в современной
философии // Ученые записки историко-филологического факультета в г.
Владивосток. Владивосток: Тип. облает, земской управы, 1919. Т. 1. С. 3.

Логико-гносеологические исследования в России... 11
Для логики в России начала XX века было характерно не
только наличие высокопрофессионального научного
сообщества, члены которого постоянно общались с западными
коллегами и высказывали весьма оригинальные идеи (например,
А. И. Введенский и И. И. Лапшин сомневались в
универсальности закона (неПротиворечия), но и работали по всему
фронту логических исследований: С. И. Поварнин развивал логику
отношений и логику спора, Н. О. Лосский — интуитивистский
подход к познанию, нашедший отражения и в его логических
воззрениях, а К. Ф. Жаков — эволюционный подход к логике,
П. А. Флоренский настаивал на «антиномичности» познания,
также, как и H.A. Васильев предвосхищая (в весьма
неопределенном, впрочем, виде) идеи паранепротиворечивости.
К концу XIX века относятся первые исследования
отечественных ученых по философии науки, особенно велика здесь
роль Б. Н. Чичерина*; в начале XX века эти исследования
продолжили К. Ф. Жаков, Н. В. Кондратьев, В. И. Вернадский,
А. Л. Чижевский, П. К. Энгельмейер, А. А. Малиновский,
Т. И. Райнов и В. Н. Ивановский.
В определенной мере эти исследования стимулировались
влиянием позитивизма, которое распространялось и на логику,
и на психологию и заставляло обращать пристальное внимание
не только на особенности и природу научного познания, но и на
механизмы и закономерности развития науки, которая
становилась заметным социальным институтом.
В данной книге представлены три крупные фигуры
отечественной философии первой половины XX века, сыгравшие
важную роль в развитии ее философской, логической и
психологической мысли: М. И. Каринский, В. Н. Ивановский и
Н. А. Васильев. Они оставили труды, которые стимулировали
исследования в России в области логики, психологии и
философии науки. Более того, Н. А. Васильев ныне считается
родоначальником ряда оригинальных разделов современной
неклассической логики**; в его «воображаемой логике» предвосхищены
Подробнее см.: Бажанов В. А. Рождение философии науки в России //
Вопросы философии. 2006. Mb 1. С. 128-134.
См., например: Arruda A. I. A Survey of Paraconsistent Logic //
Mathematical Logic in Latin America / eds. A. I. Arruda, R. Chuaquai, N. С A. Da
Costa. Amsterdam; N.Y.; Oxford, 1980. P. 7-8; Arruda A. I. Aspects of the
Historical Development of Paraconsistent Logic // Paraconsistent Logic. Essays on the
Inconsistent. Munich, 1989. P. 102-103; Bole L., Borowik P. Many-Valued

12 В. А. Бажанов
те разделы современной логики, которые с большой долей
вероятности могут быть ключевыми для развития этой науки
(и смежных наук — computer science, искусственного
интеллекта, т. н. «парапротиворечивой» математики и т. п.) в
обозримом будущем.
М. И. Каринский (1840—1917) в настоящей книге
представлен как историк философии и логик, который отличался
широкой эрудицией, но испытывал определенное предубеждение
к собственно метафизике (Ю. А. Квасова). Осмысливая этапы
развития философии, М. И. Каринский считал, что они должны
совпадать с периодами реформ астрономических взглядов. Тем
самым, ученый пытался найти твердую почву для казалось бы
умозрительных философских конструкций. Здесь
показывается, что на М. И. Карийского значительное влияние
оказывало естественнонаучное направление современной ему мысли,
особенно идеи И. М. Сеченова, а с антропологической точки
зрения — К. Д. Ушинского.
В своих трудах М. И. Каринский анализирует философские
системы Декарта, Спинозы, Локка, Шопенгаэура, Гербарта,
Гартмана, Фейербаха, находит аргументы против априоризма
Канта, делает попытку обосновать логическую
непоследовательность Милля и Спенсера (В. А. Бажанов, Ю. А. Квасова).
Положение о «потребности благосостояния» надо, согласно
Карийскому, понимать так, что мыслительная деятельность не
может рассматриваться в качестве условия психологически
необходимой веры.
О В. Н. Ивановском (1867—1939) говорится как о
крупном философе, психологе, педагоге и методологе науки
(А. Н. Ждан). Обращается внимание на его разносторонние
интересы, которые простирались от анализа ассоцианизма до
пионерских работ по философии и методологии науки
(особенно в той части, которая относится к формированию и при роде
научного метода). Реконструируется процесс формирования
исследовательского интереса Ивановского к проблемам
истории и методологии науки, описываются его взгляды на крите-
Logics. Berlin, 1992. P. V; ChwistekL.The Limits of Science. N.Y., 1948; Kline G.
N. A. Vasiliev and the Development of Many-Valued Logic // Contributions to
Logic and Methodology in Honor of J. M. Bochenski / ed. A. T. Tymieniecka.
Amsterdam, 1965; Rescher N. Many-Valued logic. N.Y., 1969; Urquhart A.
Basic Many-Valued Logic // Handbook of Philosophical Logic. Vol. 2. Dordrecht;
Boston; London, 2002. P. 249.

Логико-гносеологические исследования в России... 13
рии истинности научного знания, идеалы научности, специфику
методов математических и естественных наук и его
классификация наук(Н. Г. Баранец, А. Б. Веревкин).
Особенно важное место в творчестве В. Н. Ивановского
занимает осмысление ассоцианизма как мощного философско-
психологического направления (А. Н. Ждан, И. Ю.
Алексеева, В. А. Бажанов, Т. Г. Щедрина). Ученый предпринимает это
осмысление в контексте критического исследования
британской эмпирической философии и психологии. В своих трудах он
касается различных аспектов развития идей ассоцианизма, в
частности, особенностей его физиологического обоснования.
Нельзя не обратить внимание на просветительскую
деятельность Ивановского, на его стремление донести до российского
читателя новейшие важнейшие труды выдающихся
мыслителей (философов и психологов) Западной Европы. Переводы
В. Н. Ивановского трудов А. Бэна и Дж. Милля можно считать
классическими.
В. Н. Ивановского знали и ценили М. Горький и Л. С.
Выготский; он дружил и с Н. А. Васильевым.
В. Н. Ивановского можно отнести к когорте крупных
организаторов философского образования в России и СССР. Так,
некоторое время он являлся секретарем журнала «Вопросы
философии и психологии», был одним из самых активных
организаторов Самарского университета, в котором исполнял
обязанности декана, ректора социально-исторического
факультета, где создал не только философский семинарий и кафедру
истории научного метода, но и институт научной философской
методологии (А. А. Шеста ков).
Научная биография Н. А. Васильева (1880-1940)
воссоздает особенности формирования его как ученого с
широкими интересами в области философии, философии истории,
этики, психологии, педагогики, литературоведения (В. А.
Бажанов). Показаны истоки научного творчества Васильева,
которые кроются в поэзии символизма.
Раскрывается путь Н. А. Васильева к созданию
воображаемой логики, благодаря которой можно утверждать факт
революции в логике, выразившийся в построении неклассической,
не-Аристотелевой логики. Логические работы Васильева
1910—1914 годов предвосхитили рождение и становление в
высшей степени неклассических разделов современной мате-

14 В. А. Баженов
матической логики (и шире — математики), опередив мировую
логическую (и математическую) мысль на полвека*.
Интеллектуальная смелость Н. А. Васильева, осознание им,
что его воображаемая логика представляет собой своего рода
«ересь» были оправданы всем последующим развитием науки.
Благодаря этому Н. А. Васильев относится к тому (не столь уж
многочисленному) ряду отечественных ученых, приоритет
которых в открытии новых направлений в науке признан в
мировом масштабе.
Можно надеяться, что знакомство с этой книгой
вызовет интерес читателя и к другим представителям логико-
гносеологического направления в русской философии, судьба
которого в советской России оказалось трагичной, но которое
тем не менее возродилось во второй половине XX века.
В. А. Бажанов
Bazhanov V. A. The Dawn of Paraconsistency: Russia's Logical Thought in
the Turn of XX Century // Manuscrito. Rev. Int. Fil. Campinas. 2011. Jan.-Jun.
Vol. 34. № l.P. 89-98.

Каринский Михаил Иванович
Ю. А. Квасова
Жизнь и научное творчество
М. И. Карийского.
Научная и педагогическая деятельность
М. И. Карийского
1М.ихаил Иванович Каринский родился 4(16) ноября
1840 года в Москве. Здесь же он, как сын
священника, прошел обучение в духовном училище, духовной
семинарии и духовной академии. Московскую
духовную академию Каринский окончил раньше своих
сверстников, в 1862 году, со степенью магистра
богословия. Но богословское образование не воспитало в нем
желания построить карьеру крупного духовного лица.
С 4 января 1863 года он начал преподавать в Вифан-
ской духовной школе, затем с 13 января 1865 года —
в Московской. В первые шесть с половиной лет своей
преподавательской деятельности Каринский
преподавал гражданскую историю, греческий язык, латинский
язык, логику, психологию и педагогику. При этом он
не изъявил желания защитить ни кандидатскую, ни
докторскую диссертацию от духовной академии. Со
стороны родителей также, видимо, не было особого
желания видеть сына духовным лицом, поскольку из
его биографии ни о каких конфликтах между
родителями и сыном в данном направлении нам не известно.
Московская духовная академия, основанная в
1685 году, первоначально располагалась в москов-

16 Ю. А. Квасова
ском Богоявленском монастыре, затем в Заиконоспасском
монастыре.
В 1867 году в Петербургской духовной академии — со
смертью профессора В. Н. Карпова, известного переводчика
Платона, — осталось вакантным место на кафедре логики и
психологии. Одним из конкурентов на данное место выступил
М. И. Каринский. Данную кафедру возглавил А. Е. Светилин.
Тем не менее представленная на конкурс программа М. И.
Карийского не осталась незамеченной, более того, она
получила высокую оценку академии. В связи с этим 4 июня 1869 года
вышло постановление Совета академии: «Имея в виду
несомненную и особенную способность наставника Московской
семинарии М. Карийского к разбору метафизических вопросов,
предназначить его в случае открытия кафедры по метафизике
к занятию оной без особого конкурса и без представления им
в конференцию новых сочинений»*. 15 августа 1869 года,
после введения нового академического устава, Каринский был
определен доцентом на кафедру метафизики. Сразу же после
его назначения на эту должность академия начала
ходатайствовать о командировании молодого ученого в Германию для
«более лучшего приготовления его к занятию кафедры».
Ходатайство было удовлетворено 11 июня 1870 года. 30 ноября
1870 года вышло решение Св. Синода о добавлении к его
содержанию доцента 1500 рублей в качестве командировочных
расходов. Заграничная командировка М. И. Карийского
продолжалась с апреля 1871 по апрель 1872 года. В Германии в
Гейдельбергском университете он прослушал лекции Целлера
по психологии и философии права, Рейхлина-Мельдига — по
эстетике и Каспари — по истории материализма. В Йенском
университете он слушал лекции Куно Фишера — по истории
древней философии и Фортляге — по метафизике и логике.
В Геттингенском университете он слушал лекции Лотце по
логике и психологии, и Баумана — по истории философии. Год
заграничной командировки он использовал очень плодотворно.
Об этом свидетельствует поданный Каринским после поездки
научный отчет по итогам под названием «Критический обзор
последнего периода германской философии». Данный отчет
Катанский А. Л. Воспоминания старого профессора (с 1877 по
1913 гг.)//Христианское чтение. 1916. Февраль. С. 184-212; Список
членов Психологического общества, состоящего при Императорском
Московском университете (по 15-е мая 1894 года)// Вопросы философии и
психологии. 1894. Книга 23 (3). С. 468-474.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 17
представляет собой целое, довольно обширное исследование,
поэтому Совет академии решил издать его — в силу научных
достоинств — в качестве приложения к журналу
«Христианское чтение» ( 1873). В том же году данный труд вышел
самостоятельным изданием*.
В 1872 году М. И. Каринский стал членом Совета академии.
Через год (24 сентября 1873 года) ему было присвоено звание
экстраординарного профессора. В это же время он начинает
читать лекции по истории философии.
13 мая 1874 года М. И. Каринский перешел на кафедру
истории философии, на которой оставался до конца своей
преподавательской карьеры. Мотивы данного перехода в точности
не ясны. Поданным С. М. Лукьянова и А. Л. Катанского,
Каринский мотивировал свой отказ от метафизики «внутренним
своим сознанием невозможности для него выработать
самостоятельную систему философии и надеждою, что, быть может,
удастся это сделать кому-нибудь из его преемников»**. А. Л. Ка-
танский обратил внимание на то, что Каринский изначально
с большой неохотой занял кафедру метафизики за
отсутствием вакансий на кафедре истории философии. И как только в
1874 году появилась вакансия на кафедре истории философии,
он немедленно туда перешел.
Степень доктора философии М. И. Каринский получил
в С.-Петербургском университете 30 мая 1880 году после
публичной защиты диссертации «Классификация выводов»***.
А 7 июня 1880 года ему было присвоено звание ординарного
профессора.
Вместе с профессором А. Е. Светилиным М. И. Каринский,
будучи помощником ректора, представлял состав совета
духовной академии от богословского отделения****.
Каринский М. И. Критический обзор последнего периода германской
философии. СПб.: Типография департамента уделов, 1873; Каринский М. И.
Критический обзор последнего периода германской философии. СПб., 1879.
Катанский А. Л. Воспоминания старого профессора (с 1877 по
1913 гг.) // Христианское чтение. 1916. Февраль. С. 196-197;
Лукьянов С. М. О Вл. С. Соловьеве в его молодые годы. Материалы биографии.
XIII //Журнал Министерства народного просвещения. Январь 1917. С. 14.
Каринский М. И. Классификация выводов. СПб.: Типография
Ф. Г. Елеонского и К\ 1880.
Отчет о состоянии С.-Петербургской духовной академии за 1882 год//
Христианское чтение. 1883. Часть первая. С. 514-515.

18 Ю. А. Квасова
С 1869 года и до конца своей преподавательской
деятельности (1894) М. И. Каринский работал в Санкт-Петербургской
духовной академии.
Помимо преподавания в С.-Петербургской духовной
академии, М. И. Каринский читал лекции по истории
философии, логике, психологии на Высших женских (Бестужевских)
( 1882-1889) и Педагогических курсах( 1891-1892).
Рукописные издания лекций ученого, литографированные либо самим
М. И. Каринским, либо его учениками, сохранились до наших
дней*. Курс лекций, посвященный истории древней
философии, раскрывает понятие философии, задачи истории
философии, разделение истории философии, вводные отделы в
историю греческой философии, ее периоды, рассматривает школы
ионийской, пифагорейской и элеатской философии,
философию Гераклита, философию примирительного направления,
софистов, Сократа и сократическую школу, философию
Платона и Аристотеля. Другой курс лекций Карийского,
посвященный истории новой философии, дает обзор философских учений
Бэкона, Декарта, Гейлинкса, Мальбранша, Спинозы, Локка,
Лейбница, Канта, Фихте, Шеллинга и Гегеля. В курс лекций по
истории философской этики им включены вводные замечания
о задачах науки, обзор этических воззрений греческого народа
в предфилософское время и история философской этики,
начиная с появления философии и кончая Аристотелем. Лекции
Каринский М. И. История философии. Лекции, читанные в СПб.
дух. академии в 1882/83 уч. году. СПб., 1883; Каринский М. И. История
философии. Лекции, читанные на ВЖБ курсах в 1883/84 уч. году. СПб., 1884;
Каринский М. И. История новой философии. Лекции, читанные в СПб. дух.
академии в 1884/85 уч. году. СПб., 1885; Каринский М. И. История новой
философии. Лекции, читанные в СПб. дух. академии в 1885/86уч. году. СПб.:
Литография Курочкина, 1886; Каринский М. И. История новой философии.
Лекции, читанные в СПб. дух. академии в 1887/88 уч. году. СПб., 1887;
Каринский М. И. История новой философии. Краткий конспект лекций,
читанных студентам I и II курсов СПб. дух. академии в 1887/88 уч. году. СПб.,
1888; Каринский М. И. История древней философии. Лекции, читанные
в СПб. дух. академии в t888/89 уч. году. СПб., 1889; Каринский М. И.
История новой философии. Краткий конспект лекций, читанных в СПб.
дух. академии в 1890/91 уч. году СПб., 1891; Каринский М. И. История
новой философии. Лекции, читанные студентам СПб. дух. академии в
1891/92 уч. году. СПб., 1892; Каринский М. И. История новой философии.
Лекции, читанные студентам СПб. дух. академии в 1891/92 уч. году. СПб.,
1892; Каринский М. И. История новой философии. Краткий конспект
лекций, читанных студентам СПб. дух. академии в 1891/92 уч. году. СПб.,
1892; Каринский М. И. История древней философии. Лекции, читанные в
СПб. дух. академии в 1892/93 уч. году. СПб., 1893.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 19
Карийского по психологии помимо обычных вводных отделов
раскрывают сначала познавательную деятельность, а затем
особенности чувственного реагирования личности.
Студенты М. И. Карийского (Д. Миртов, В. Серебренников,
А. Зеленецкий др.) и сослуживцы (А. Л. Катанский) отмечали,
что его лекции, читавшиеся в самой большой из аудиторий,
привлекали большое число слушателей как своим богатым и
глубоким содержанием, так и манерой изложения материала,
точность и полнота записи обеспечивалась благодаря именно
дикции лектора: «Произносил он свои лекции без тетрадки,
всецело погружаясь в процесс воссоздания и выяснения
излагаемого философского учения и постепенно воодушевляясь.
Метода трактации состояла в том, чтобы войти в круг мыслей
известного философа, установить его собственную точку зрения
и, исходя из последней, воспроизвести систематически учение
этого философа так, как оно по всем основаниям предносилось
бы автору. Речь профессора выдавалась своею
выразительностью и стабильностью: в веских и содержательных, точных и
ясных положениях как будто вычеканивались со всею
рельефностью специфические пункты излагаемой системы, а довольно
большие периоды, которые так характерны вообще для слога
М. И. Карийского, отличались внешней и внутренней соразме-
ренностью, придавали этой речи своеобразную красоту»*.
Без автора. Статья по поводу юбилея М. И. Карийского // Церковный
вестник. 1913. № 2; Горский-Платонов П. И. Голос старого профессора
по делу Лебедева. М., 1900; Духовная и церковная школа: Академии //
Церковный вестник. 1913. № 40 (3 октября). С. 1249—1251; К 50-летнему
юбилею ученой деятельности М. И. Каринского // Церковный вестник.
1913. № 4. С. 116; Катанский А. Л. Воспоминания старого профессора
(с 1877 по 1913 гг.)//Христианское чтение. 1916. Февраль. С. 184-212;
Лукьянов С. М. Заметки о теоретической философии Вл. С. Соловьева //
Журнал Министерства народного просвещения. 1909. Январь. С. 1-66; Он
же. О Вл. С. Соловьеве в его молодые годы. Материалы биографии. XIII //
Журнал Министерства народного просвещения. Январь 1917. С. 1—42;
Миртов Д. С. М. И. Каринский и его философские воззрения // Мысль и
слово. Философский ежегодник, издаваемый под ред. Г. Шпета. М., 1918—
1921. Т. 2. С. 3-75; Он же. Обзор книги М. И. Каринского «Разногласия
в школе нового эмпиризма по вопросу об истинах самоочевидных» //
Христианское чтение. 1915. Март. С. 424-428; Он же. Пятидесятилетие
ученой деятельности М. И. Каринского // Церковный вестник. 1913.
№ 2. С. 37—44; 104-я годовщина С.-Петербургской духовной академии //
Церковный вестник. 1913. № 8. С. 231-237; Юбилей М. И. Каринского//
Православное обозрение. 1888. Январь. № 1. С. 202-203.

20 Ю. А. Квасова
Преподавательскую деятельность в С.-Петербургской
духовной академии, к глубокому сожалению и
преподавательского состава академии и студентов, М. И. Каринский оставил
24 сентября 1894 года в звании заслуженного ординарного
профессора. Прощаясь, студенты преподнесли ему полное
собрание сочинений Платона и Аристотеля. С этого времени
М. И. Каринский занимался преимущественно литературной
деятельностью.
М. И. Каринский был почетным членом С.-Петербургской,
Московской, Киевской духовных академий и двух светских
ученых обществ: С.-Петербургского философского и
московского психологического.
Умер М. И. Каринский на 77-м году жизни — 20 июля
(2 августа) 1917 года на пригородной даче близ г. Вятки, куда
он уехал на лето вместе с семьями дочери и сына. Похоронили
Михаила Ивановича в Вятке на монастырском кладбище.
Сведения о жизни и творчестве профессора М. И.
Карийского представлены в статьях его учеников, сослуживцев,
ценителей его творчества: А. И. Введенского*, А. Зеленец-
кого**, А. Л. Катанского***, Н. Н. Ланге****, С. М. Лукьянова*****,
Введенский А. И. О Канте действительном и воображаемом.
Комментарии к «Критике чистого разума» (По поводу книги г. Карийского «Об
истинах самоочевидных»)// Вопросы философии и психологии. 1894. Ноябрь.
С. 621—660; Он же. О Канте действительном и воображаемом.
Комментарии к «Критике чистого разума» (По поводу книги г. Карийского «Об истинах
самоочевидных»). М., 1895; Он же. Обзор книги проф. М. И. Карийского
«Бесконечное Анаксимандра» // Вопросы философии и психологии. 1891.
Книга 9 (сентябрь). С. 104-108.
Зеленецкий А. Воспоминания о С.-Петербургской духовной
академии ( 1878-1882 г.г.)//Русская школа. 1902. Декабрь. № 12. С. 22-39.
Катанский А. Л. Воспоминания старого профессора (с 1877 по
1913 г.г.)//Христианское чтение. 1916. Февраль. С. 184-212.
Энциклопедический словарь. 7-е изд., перераб. / под ред.
проф. Ю. С. Гамбарова, проф. В. Я. Железноьа, проф. М. Ковалевского,
проф. С. А. Муромцева, проф. К. А. Тимирязева. Т. 23
(Кабанель-Каутский). М., 1913. С. 488-489.
Лукьянов С. М. Заметки о теоретической философии Вл. С.
Соловьева // Журнал Министерства народного просвещения. 1909. Январь.
С. 1 —66; Он же. О Вл. С. Соловьеве в его молодые годы. Материалы биографии.
XIII // Журнал Министерства народного просвещения. 1917. Январь.
С. 1-42.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 21
Д. В. Миртова\ Э. Л. Радлова**, В. Серебренникова***,
П. В. Тихомирова****, В. Успенского***** и др., а также в
статьях и работах современных исследователей: А. И.
Абрамова******, П. В. Алексеева*******, Н. И. Кондакова********, В. Мои-
Миртов Д. С. М. И. Каринский и его философские воззрения //
Мысль и слово / Философский ежегодник, издаваемый под ред. Г. Шпета.
М., 1918-1921. Т. 2. С. 3-75; Он же. Обзор книги М. И. Карийского
«Разногласия в школе нового эмпиризма по вопросу об истинах самоочевидных» //
Христианское чтение. 1915. Март. С. 424-428; Он же. Пятидесятилетие
ученой деятельности М. И. Карийского // Церковный вестник. 1913. № 2.
С. 37—44; Он же. Статьи по вопросам гносеологии профессора М. И.
Карийского и Г. Челпанова // Христианское чтение. 1903. Январь. С. 147— 165.
Радлов Э. Л. М. И. Каринский ( некролог)//Журнал
Министерства народного просвещения. 1917. Сентябрь. С. 1 — 19; Он же. М. И.
Каринский. Творец русской критической философии. Пг., 1917; Он же. Ученая
деятельность профессора М. И. Карийского. СПб., 1895; Он же. Ученая
деятельность профессора М. И. Каринского (начало)//Журнал Министерства
народного просвещения. 1895. Февраль. С. 406-429; Он же. Ученая
деятельность профессора М. И. Каринского (окончание)//Журнал
Министерства народного просвещения. 1895. Декабрь. С. 281-308.
Серебренников В. Рецензия на книгу проф. М. И. Каринского «Об
истинах самоочевидных» // Вопросы философии и психологии. 1894. Книга
№23(3). С. 409-423.
Православная богословская энциклопедия. Т. VIII
(Календарь библейско-еврейский и иудейский. Карманов Д. И.) / сост. под ред.
H. Н. Глубоковского. Издание преемников профессора А. П. Лопухина.
СПб., 1907. С. 612-622.
Успенский В. Исследования по гносеологии Н. О. Лосского и
М. И. Каринского//Христианское чтение. 1906. Июнь. С. 156—180.;
Успенский В. Исследования по гносеологии М. И. Каринского и Л. М.
Лопатина // Христианское чтение. 1907. Июль. С. 737-755.
Новая философская энциклопедия: в 4 т. Т. II. М.: Институт
философии РАН, Нац. общ.-науч. фонд; Научно-ред. совет: преде. В. С. Степин,
зам. преде. А. А. Гусейнов, Г. Ю. Семигин, уч. секр. А. П. Огурцов. М., 2001.
С. 217-218.
Алексеев П. В. Философы России XIX-XX столетий. Биографии,
идеи, труды. 3-е изд., перераб. и доп. М.: Академический проект, 1999.
С. 344; Он же. Философы России XIX—XX столетий. Биографии, идеи,
труды. 4-е изд., перераб. и доп. М.: Академический проект, 2002. С. 412.
Кондаков Н. И. Логический словаро-справочник. М., 1975.
С. 238; Он же. Выдающиеся произведения русской логической науки
XIX века // Избранные труды русских логиков XIX века / под ред.
П. В. Таванец. М., 1956. С. 347-384; Он же. Материалистические тенденции
в трудах прогрессивных логиков последней трети XIX века // Вопросы теории
познания и логики / под ред. И. Д. Андреева. М., 1960. С. 307-342.

22 Ю. А. Квасова
сеева*, П. С. Попова, А. А. Самедова**, К. А. Скворцо-
ва***,Ю.Н.Солодухина****,А.О.Стернина*****>П.В.Таванец******,
Л. Л. Тузова******* и др.
Как отмечают его ученики и сослуживцы, М. И. Карийский
и как человек, и как ученый, и профессор пользовался
величайшим уважением. Из воспоминаний Д. В. Миртова: «Это
был в подлинном смысле философ, выше всего ценивший свою
науку, постоянно витавший мыслью в глубинах философских
спекуляций, равнодушный к внешним преимуществам и
прикрасам жизни. И внешний вид его был весьма характерен в
этом отношении: обитателям старого Невского проспекта <...>
памятна эта высокая и сутулая фигура, скромно и не с
особой тщательностью одетая, <...> с приподнятыми бровями и
напряжением мысли на челе, видимо, занятый обсуждением
какой-то философской проблемы, со взглядом совершенно
отрешенным от уличной суеты. Впрочем, отсюда не следует, что
он был совершенно чужд жизни и ее интересов: он был
семьянин и патриот. Но и семейный его уклад, и нередко горячие его
речи по вопросам общественным и политическим, равно как и
обычные житейские отношения, — все было окрашено и
проникнуто общим философским настроением. Это был человек
строго принципиальный и в области теории, и в сфере
практики: неуклонное проведение логических принципов в мысли и
непоколебимая верность принципам долга в жизни всегда от-
Русская философия. Малый энциклопедический словарь. М.,
1995. С. 245.
Самедов А. А. Некоторые вопросы теории умозаключений в
трудах русских логиков: автореф. дис.... канд. фил. наук. Баку, 1954.
Скворцов К. А. Гносеологические и логические воззрения М. И.
Карийского: дис. ... канд. философ, наук. Томск, 1951.
**** Философский словарь/ под ред. И. Т. Фролова. 7-е изд., перераб. и
доп. М., 2001. С. 233.
Стернин А. О. Учение М. И. Карийского о логических основах
индукции и дедукции: автореф. дис. ... канд. философ, наук. М., 1949; Он же.
Учение М. И. Карийского о логических основах индукции и дедукции: дис. ...
канд. философ, наук. М., 1949.
****** Таванец П. В. Классификация умозаключений // Философские
записки [ 1 ). М.; Л., 1946. С. 84-117.
******* Тузов Л. Л. Теория умозаключений М. И. Карийского и Л. Н. Рут-
ковского: автореф. дис.... канд. философ, наук. М., 1950.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 23
личали профессора Карийского, равно как искренность,
благожелательность и простота обращения»*.
А. Зеленецкий в своих воспоминаниях о С.-Петербургской
духовной академии (1878-1882) подчеркивал, что М. И.
Карийский как преподаватель пользовался большим авторитетом
у студентов: «Добродушный, неряшливо одетый, истинный
философ, он поражал глубоким знанием своего предмета и,
главное, так разъяснял и делал понятным для студентов каждый
темный вопрос, что какой-нибудь схематизм Канта или
философия Фихте делались ясными, как день. Он и сам увлекался
философией, и увлекал студентов»**.
Все имеющиеся в нашем распоряжении жизнеописания и
воспоминания о М. И. Каринском касаются сугубо научной и
преподавательской его деятельности, отчасти черт его
характера, но нигде мы не найдем фактов и материалов, которые
проливали бы свет на общественное и политическое лицо М. И.
Карийского. Так же как и нет фактов, которые охарактеризовали
бы его реакционность или какую-нибудь активность в этом
направлении. Вместе с тем известно, что М. И. Каринский был
знаком с такими деятелями, как Юрий Федорович Самарин
(1819-1876) и Владимир Сергеевич Соловьев (1853-1900).
В печатных изданиях представлен весьма скудный
материал о характере этих знакомств и их влиянии на образ мыслей
М. И. Карийского.
О знакомстве Карийского с Самариным мы узнаем из
сборника памяти Ю. Ф. Самарина (1876), в котором были
напечатаны все речи, произнесенные о Самарине в Петербургском
славянском комитете, в Московской городской думе и
Московском славянском комитете. 25 марта 1876 года на
чрезвычайном заседании Петербургского отдела славянского комитета,
посвященном памяти Самарина, в своей речи Каринский
раскрыл «влияние философских начал на умственную и
общественную деятельность Самарина»***. В Самарине его
интересовала прежде всего не общественная, а научно-философская
Миртов Д. С. М. И. Каринский и его философские воззрения //
Мысль и слово / Философский ежегодник, издаваемый под ред. Г. Шпета.
Сб.М., 1918-1921.Т.2.С.8.
Зеленецкий А. Воспоминания о С.-Петербургской духовной академии
( 1878-1882 гг. ) // Русская школа. 1902. Декабрь. № 12. С. 25.
В память Юрия Федоровича Самарина. Речи, произнесенные в
Петербурге и в Москве по поводу его кончины. СПб., 1876. С. 33-34.

24 Ю. А. Квасова
деятельность и личные нравственные качества:
«Действительно, у него (у Самарина Ю. Ф.) была доктрина, чуждая всякой
исключительности: он высоко ценил западную цивилизацию,
изучал основательно классическую древность, знал, как
немногие из нас, новейшие языки, но весь богатый запас сведений и
знаний применял разборчиво к русскому быту, принимал одно
и отвергал другое. Культуру других народов он уважал глубоко,
даже глубже, чем те, которые его обвиняли в узкости взглядов,
потому что он требовал для России именно того условия,
которое создало другие цивилизации... Последняя черта, которой я
должен коснуться слегка, хотя и ставлю ее также высоко, —
это бескорыстное его служение делу и науке»*. Из сказанного
можно заключить, что Каринский в 70-х годах XIX века, в
начале своей научной деятельности явно был аполитичен и далек
от революционно-демократического движения, поскольку он
весьма смутно представлял «интересы народа», за которые,
«боролся» Ю. Ф. Самарин.
О знакомстве М. И. Карийского с В. С. Соловьевым можно
найти сведения в статье С. М. Лукьянова «О Вл. С. Соловьеве
в его молодые годы»**. В журнале «Мысль и слово»
напечатаны письма Соловьева, в одном из которых он просит
редактора «Православного обозрения» Преображенского напечатать
статью М. И. Карийского «Явление и действительность». Из
упомянутого письма ясно, что в 70-е годы у них были общие
научные интересы. В 1874 году они встретились как
соискатели на одну и ту же тему по истории философии на историко-
филологическом факультете Московского университета.
Соловьев имел ученую степень и звание доцента, Каринский —
звание профессора, но не имел ученой степени. За Карийского
хлопотал профессор Кванцов-Платонов. Но Ученый совет
решил в то время вопрос в пользу сына ректора Соловьева,
мотивировав тем, что профессору Карийскому не может быть
предложена вакансия доцента, так как у него нет ученой степени.
После этого на даннуюкафедру был принят М. М. Троицкий из
Варшавского университета.
В память Юрия Федоровича Самарина. Речи, произнесенные в
Петербурге и в Москве по поводу его кончины. СПб., 1876. С. 33-34.
Лукьянов С. М. О Вл. С. Соловьеве в его молодые годы. Материалы
биографии. XIII // Журнал Министерства народного просвещения. 1917.
Январь. С. 1-42.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 25
Личное знакомство В. С. Соловьева с М. И. Каринским
установилось окончательно лишь тогда, когда служебная и
литературная деятельность Соловьева оказалась связанной
с Петербургом. Здесь Соловьев, как указывает Э. Л. Радлов,
в первое время был даже особенно близок с Каринским*.
Впоследствии их отношения стали несколько более далекими.
Впрочем, Соловьев, смотревший на Карийского как на
«решительного противника кантианства»**, был высокого мнения
о его способности углубляться в предмет изучения и сохранять
при этом независимость своей мысли. В 1890 году в статье о
книге кн. С. Н. Трубецкого «Метафизика в древней Греции»
он выразил готовность, «не читая» (отчасти ввиду рецензии
Э. Л. Радлова***), причислить монографию М. И. Карийского
«Бесконечное Анаксимандра» к трудам самостоятельным и
основательно продуманным; но тут же прибавил: «Быть может,
наступит время, когда подобные монографии, довольно
обильные у немцев, не будут изысканной роскошью и для русской
литературы»****. Как бы то ни было, В. С. Соловьев до
последних лет своей жизни относился к М. И. Карийскому с полным
уважением*****. К тому же оба были действительными членами
Московского психологического общества******, оба занима-
Радлов Э. Л. Ученая деятельность профессора М. И. Карийского.
СПб., 1895. С. 28.
Соловьев В. С. Полное собрание сочинений и писем: в 20 т.
Сочинения: в 15 т. / сост. Н. В. Котрелев, А. А. Носов. М., 2000. Т. IX. С. 159; 2001.
С. 117-159.
Радлов Э. Обзор книги М. И. Карийского «Бесконечное
Анаксимандра» // Русское обозрение. 1890. Сентябрь. Т. 5. С. 471—475.
Соловьев В. С. Полное собрание сочинений и писем: в 20 т.
Сочинения: в 15 т. / сост. Н. В. Котрелев, А. А. Носов. М., 2000. Т. VI. С. 273.
Лукьянов С. М. О Вл. С. Соловьеве в его молодые годы. Материалы
биографии. XIII // Журнал Министерства народного просвещения. 1917.
Январь. С. 18.
Список членов Психологического общества, состоящего при
Императорском Московском университете (по 1-е ноября 1889 года) //
Вопросы философии и психологии. 1889. Кн. 1. С. 102-106; Список членов
Психологического общества, состоящего при Императорском Московском
университете (по 15-е мая 1894 года)// Вопросы философии и психологии.
1894. Кн. 23 (3). С. 468—474; Список членов Психологического общества,
состоящего при Императорском Московском университете (по 1-е февраля
1899 года)// Вопросы философии и психологии. 1899. Кн. 46. С. 80-86.

26 Ю. А. Квасова
лись в то время близкими философскими проблемами,
неоднократно встречались на заседаниях Московского
психологического общества, когда обсуждались различного рода доклады
по психологии, логике и философии. Как отмечал С. М.
Лукьянов, суждения М. И. Карийского были «благоприятны» для
В. С. Соловьева*.
Труды М. И. Карийского Э. Л. Радлов подразделял на
труды исторические, догматические, критические и переводы**.
К критическим статьям М. И. Карийского отнесены:
«Учебники логики М. М. Троицкого» (1889), «Рецензия на сочинения
Петра Линицкого: Идеализм и реализм» ( 1892), «Рецензия на
учебник логики Ф. Козловского» (1897) и др. К переводам —
«Очерк истории греческой философии» Целлера (1886). Рад-
лов отмечал высокое качество перевода и добросовестность, с
которой Каринский подошел к данной работе***. До нас дошли
также рукописные издания, литографированные учениками
М. И. Карийского, лекций по логике, истории древней и новой
философии, психологии, читанные в С.-Петербургской
духовной академии и на Высших женских курсах. Они отчетливо и
верно воспроизводят не только мысли лектора, но и его
выразительный и сильный язык.
Обзор научных трудов М. И. Карийского позволяет сделать
следующие выводы. Статьи «Аполлоний Тианский» (1876),
«Подложные стихи в сочинении иудейского философа Аристо-
вула» (1876), «Темное свидетельство Ипполита о философе
Анаксимене» (1881) свидетельствуют в большей степени об
историко-философской и филологической эрудиции ученого.
К работам по логике относятся «Господствующая группа
выводов» (1879), «Классификация выводов», «Борьба против
силлогизма в новой философии» (1880), «Выводы
отрицательные и гипотетические» (1880), лекции по логике, читанные на
Высших женских Бестужевских курсах в 1884/1885 уч. году,
«Разбор мнения Милля о постулатах геометрического
знания, подразумевающийся при геометрических дефинициях»
Лукьянов С. М. О Вл. С. Соловьеве в его молодые годы.
Материалы биографии. XIII //Журнал Министерства народного просвещения. 1917.
Январь. С. 19.
Радлов Э. Л. Ученая деятельность профессора М. И. Карийского.
СПб., 1895. С. 5.
Там же.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 27
( 1897), рецензии на учебники логики М. М. Троицкого (1889),
на учебник логики Ф. Козловского (1897). Оригинальные
работы Карийского по классификации видов умозаключений
способствовали прогрессивному развитию традиционной логики в
России в XIX веке. Специальных работ, излагающих взгляды
Карийского в области психологии, крайне мало. К ним
относятся лишь лекции по психологии, читанные на Высших женских
Бестужевских курсах в 1885/86 и 1886/87 уч. годах. К
философским работам, содержащим общепсихологические
воззрения М. И. Карийского, относятся «Египетские иудеи» (1870),
«Критический обзор последнего периода германской
философии» (1873), «Обзорфилософскихучений»( 1874), «Квопросу
о позитивизме» (1875), «Явление и действительность» ( 1878),
«Связь философских взглядов с физико-астрономическими в
древнейший период греческой философии» (1883),
«Бесконечное Анаксимандра» (1890), «Рецензия на сочинения Петра
Линицкого "Идеализм и реализм. Историко-критическое
обозрение"» (1892), «Об истинах самоочевидных» (1893),
«Умозрительное знание в философской системе Лейбница» (1912),
«Разногласия в школе нового эмпиризма по вопросу об
истинах самоочевидных» (1914).
М. И. Каринский, бесспорно, принадлежал к когорте
российских философов, которых в то время можно было поставить в
один ряд с западными мыслителями, оставившими след в своей
области. Как писатель, он принадлежит к числу довольно
трудных (по языку изложения); но его лекции, несомненно, имели
большой успех у слушателей, а в литографированных изданиях
пользовались вполне заслуженно очень широкой известностью
и вне круга его учеников и слушателей.
Формирование научного мировоззрения М. И. Карийского
происходило под влиянием совокупности факторов.
Социально-культурная ситуация в России 40—60-х годов
XIX века характеризовалась проведением реформ,
развитием общественных движений. На фоне растущих социальных
трудностей и противоречий все глубже осознавалась ценность
психологических идей, возрастал интерес к
психологическому знанию, развивалась психологическая культура общества.
Это, несомненно, стимулировало обращение М. И.
Карийского к проблеме человека и его психического мира. На
формирование его собственных научных взглядов оказывали влияние
также тенденции в развитии психологического знания 1860—
1880-х (интенсивное развитие естественных наук, на которых

28 Ю. А. Квасова
базировались основные научные достижения) и 1890-х годов
(возникновение первых экспериментальных лабораторий,
складывание эмпирического, экспериментального, духовно-
нравственного направлений). Процесс институционализации
психологического знания сопровождался преобразованиями
в логико-научной (определение задач и предмета
исследования, разработка программ и выделение направлений развития,
обоснование адекватных методических приемов и принципов
исследования психической реальности и т. д.) и
организационно-научной (создание специальных психологических центров
и психологических научных изданий и т. д.) сферах.
Формирование научных взглядов ученого было
детерминировано и особенностями его жизненного пути и научно-
исследовательской деятельности ( получение богословского
образования, преподавательская деятельность, широкий круг
научного общения и пр.), а также личностными
характеристиками (междисциплинарная ориентированность научных
взглядов, широта познавательных интересов, высокие
аналитические способности, глубина, самостоятельность,
объективность в разборе философских учений и изложении
собственных позиций, гуманитарные интересы) и оппонентным кругом
(А. И. Введенский, Ю. Ф. Самарин, В. С. Соловьев, Э. Л. Рад-
лов, В. Успенский и др.).
Становление научного мировоззрения М. И. Карийского
происходило под влиянием древнегреческой философии,
немецкой философии и русской материалистической философии
XIX века и проявилось в его оценке таких направлений в
философии, как рационализм, скептицизм, эмпиризм, материализм,
идеализм, позитивизм.
Наиболее интересным и существенным нам
представляется обстоятельный анализ М. И. Каринским учений
мыслителей периода античности о первоначале. Давая
положительную оценку философским взглядам древнегреческих ученых в
понимании сущности окружающего мира и психических
процессов человека, Каринский во многом опередил свое время.
Статья М. И. Карийского «Связь философских взглядов с
физико-астрономическими в древнейший период греческой
философии» (1883) представляет опыт разъяснения
недостаточно ясных для нас философских учений первых греческих
философов, которые исходят из физико-астрономических
взглядов последних. В статье рассматриваются воззрения Фалеса,
Анаксимандра, Анаксимена и Пифагора и доказывается не-

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 29
обходимость проведения любых философско-психологических
исследований с учетом достижений физики и астрономии.
Новые этапы развития философии, по мнению М. И.
Карийского, должны совпадать «со временем реформ
астрономических взглядов»*. Он находит оправданными попытки искать
разъяснения недостаточно ясных философских воззрений
древнегреческих мудрецов в их физико-астрономических
представлениях: «Представители древнейших греческих философских
направлений, жившие одновременно, Анаксимен, Пифагор и
Ксенофан, отличаясь друг от друга философскими взглядами, в
такой же степени расходятся друг с другом и по своим физико-
астрономическим воззрениям»**. Первые греческие философы
были представителями не только философского, а всего знания
в совокупности: они были и физиками, и астрономами, и
математиками, и трудно допустить, чтобы их философские взгляды
формировались вне всякой связи с физико-астрономическими
знаниями. Фактическое существование такой связи
доказывается прежде всего совпадением реформы астрономических
взглядов со временем возникновения философии. Да это и
вполне естественно: философия в первую очередь есть учение
о бытии в его целом, и переворот во взглядах на форму целого,
т. е. в астрономических воззрениях, должен был вызвать
настоятельную потребность переворота философского, т. е.
пересмотра со всех сторон установившегося понятия о целом для
того, чтобы привести в гармонию новый взгляд на его форму со
всеми другими представлениями о нем. Исходя из этих
соображений, М. И. Каринский путем разного рода доводов, которым
нельзя отказать в остроумии, глубине и доказательности,
раскрыл и обосновал тот неуклонно проводимый им в курсе своих
лекций взгляд, что и учение ионийских философов о
первоначале, из которого все возникает, и в которое все возвращается,
вытекает из их астрономических взглядов на опору Вселенной,
каковою у одного служить вода (Фалес), у другого
беспредельное (Анаксимандр), у третьего воздух (Анаксимен), и с которой
именно у каждого из них это первоначало и отожествляется,
и в учении Пифагора в силу тех же астрономических
предпосылок эстетическая точка зрения заменяет естественнонауч-
Каринский М. И. Связь философских взглядов с
физико-астрономическими в древнейший период греческой философии // Христианское
чтение. 1883. Часть первая. С. 634.
Там же. С. 635.

30 Ю. А. Квасова
ную, а математическая законосообразность — физическую, и
сущностью всего признается число.
В работах древнегреческих философов М. И. Каринский
впервые обнаружил идею, близкую энергетизму. Наиболее
ценным ему представлялось учение Анаксимандра о
бесконечном*. В труде «Бесконечное Анаксимандра» (1890)
Каринский анализирует понимание природы психического древними
мыслителями периода античности, хотя его интерес в данной
монографии далеко не исчерпывается рассмотрением этого
вопроса только у Анаксимандра. Здесь он высказал много
весьма ценных замечаний о понимании «бесконечного» и другими
древними мыслителями: монография позволяет без особого
труда проследить судьбу этого понятия от Фалеса до
Аристотеля включительно. Установив понятие бесконечного в системе
Анаксимандра, Каринский указал два основных свойства
бесконечного: вечное движение и беспредельность по протяжению.
Значимость бесконечного, по мнению М. И. Карийского, в
том, чтобы «не оскудело рождение, чтобы не произошло
перерыва в вечном процессе возникновения новых и новых
предметов, которые не требуют непременно нового вещества, а
могут образовываться и действительно образуются в мире
из того же вещества, из которого возникли предметы
прежние, уже родившиеся»**. Другими, на наш взгляд, ценными
идеями, усмотренными М. И. Каринским у древнегреческих
философов, которые он оценивал положительно, являются
следующие: «Беспредельность первоэлемента простирается
дальше пределов Вселенной; бесконечное является
качественно неопределенным»***. На основании разбора учений
древнегреческих мыслителей Каринский сделал выводы, которые,
по его мнению, могли быть сделаны уже ими самими, но не
были сделаны. Так, например, он указывал, что существует
«общее движение тел и некоторая сила, все сдерживающая
и все скрепляющая»****; «сила способна действовать на
громадные расстояния ^связывать с центром массы отдален-
Каринский М. И. Бесконечное Анаксимандра. СПб., 1890.
Каринский М. И. Связь философских взглядов с
физико-астрономическими в древнейший период греческой философии // Христианское
чтение. 1883. Часть первая. С. 642.
Там же. С. 645.
Там же. С. 646.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 31
ных тел, регулировать их движение»*; «нет небесного
свода, который замыкает Вселенную для восприятия, и бытие
трансцендентное, всеобъемлющее неизбежно становится
бытием беспредельным»**; «беспредельное — это не чистая
беспредельность, не пустота, а мощное, полносодержательное
бытие»***; «бесконечное всюду служит неистощимым родником
жизни, т. к. опора мира должна считаться источником всякого
бытия»****; «философское учение, конечно, не могло
вырасти непосредственно только на почве новых астрономических
взглядов, оно обязано и развитию нравственно-религиозного
сознания, и представлению о гармонии и красоте»*****;
«важно искать и в эстетической точке зрения оправдания системы
Вселенной, не отодвигая на задний план физическое
объяснение ее происхождения и устройства, т. е. естественнонаучную
точку зрения»******; «без учения о физической
законосообразности мирового устройства делается невозможным учение о
Вселенной в целом»*******.
М. И. Каринский положительно оценил и учение Анакси-
мандра о бесчисленных мирах. Значение анаксимандрова
учения о бесконечном заключается, по его мнению, в том, что в
нем были отчетливо поставлены те вопросы, которые для
полного сознания и осмысления непременно должны были
возникнуть из самого предположения о происхождении Вселенной.
Логическое оправдание для признания бесконечности начала
в смысле его пространственной беспредельности дает учение
о вечном движении, о смене миров в системе Анаксимандра.
Так получает ясную отчетливую постановку другая проблема о
конечности и бесконечности бытия. И та неисчерпаемая сила
рождения, которая приписывалась началу и которая рельефно
Каринский М. И. Связь философских взглядов с физико-
астрономическими в древнейший период греческой философии
//Христианское чтение. 1883. Часть первая. С. 647.
Там же. С. 649.
Там же. С. 650.
Каринский М.И. Связь философских взглядов с физико-
астрономическими в древнейший период греческой философии //
Христианское чтение. 1883. Часть первая. С. 651.
Там же. С. 659.
Там же. С. 664.
Там же. С. 668.

32 Ю. А. Квасова
выражалась в пространственной беспредельности, сама собой
способна была вызвать убеждение, что природа сохраняется,
а не разрушается, переходит лишь в другое состояние, т. е. не
заменяется совсем при своих мирообразовательных
процессах. «Природа бесконечного», «бесконечное» — выражения,
которыми ограничивался сам Анаксимандр, дают Карийскому
основание полагать, что «мы присутствуем на торжестве
открытия бесконечного бытия, и что свет великого открытия
этого свойства бесконечности, неожиданное расширение доселе
неопределенно очерчивавшегося перед сознанием кругозора
так овладевает сознанием, дает такое полное удовлетворение,
что указание на эту бесконечность кажется ему достаточным
разъяснением всех вопросов относительно его природы»*.
Данная цитата, несомненно, указывает на положительное
отношение М. И. Карийского к учению Анаксимандра.
В этой же работе содержится высказывание М. И.
Карийского о Гераклите: «Гераклит, признававший смену
мирообразовательных и мироразрушительных процессов, тем не менее
в известном, подвергавшемся разнообразным толкованиям
отрывке восклицает: "Мир один и тот же для всех сполна вещей
не сделан кем-либо из богов, ни из людей, но он всегда был,
есть и будет вечно — живой огонь, в соответствующей мере
воспламеняющийся и потухающий". Эти слова представляют
энергическое выражение о совершенном единстве, полнейшем
тождестве сущности, переживающей процессы мирообразова-
ния и мироразрушения»**.
М. И. Каринский восторгался силой мысли древнегреческих
философов, но в то же время понимал, что это была
непосредственная и наивная вера в силу мысли. Его труд «Бесконечное
Анаксимандра» отмечен как один из лучших в русской
философской литературе многими исследователями***. Мы
согласны с оценкой, данной Алексеем Ив. Введенским****, и также
считаем, что по стилю изложения книга тяжеловата и не может
Каринский М. И. Бесконечное Анаксимандра (окончание)//Журнал
Министерства народного просвещения. 1890. Июнь. С. 230-252.
** Там же. С. 249-250.
Введенский А. И. Обзор книги проф. М. И. Карийского «Бесконечное
Анаксимандра»//Вопросыфилософии и психологии. 1891. Кн. 9(сентябрь).
С. 104-108; Радлов Э. Обзор книги М. И. Карийского «Бесконечное
Анаксимандра» // Русское обозрение. 1890. Сентябрь. Т. 5. С. 471-475 и др.
Введенский А. И. Цит. соч. С. 108.

Жизнь и научное творчество М. И. Каринского... 33
быть отнесена к числу общедоступных; но тем не менее
специалист найдет в ней много нового и поучительного. В
кратком обзоре книги Каринского «Бесконечное Анаксимандра»
Алексей Введенский писал: «Определяя значение Анакси-
мандрова учения о бесконечном, автор говорит, что здесь мы
"присутствуем на торжестве великого открытия бесконечности
бытия", свет которого давал высокое удовлетворение
мыслящему сознанию той эпохи»*. Введенский подчеркивал, что
подобное же впечатление работа Каринского должна
произвести и на современного историка философии. До появления
ее в свет, по его мнению, в истории «Анаксимандрова
вопроса» царил хаос и противоречия, а неспециалисты в своих
истолкованиях философии Анаксимандра иногда доходили до
положительных абсурдов и самопротиворечий. По заключению
Алексея Введенского, у М. И. Каринского противоречия
разрешаются, путаница исчезает, хаос просветляется: «Вероятно,
его монография проливает в темную область нашего вопроса
свет не менее яркий, чем тот, которым, по его истолкованию,
озарило древнюю мысль открытие самого Анаксимандра. Это
не значит, однако, что выводы почтенного профессора повсюду
представляют одинаковую прочность. Его понимание
Анаксимандрова бесконечного в смысле бытия единого, составного
и равночастного, его дедукция бесконечности первоначала из
учения о вечном движении, его истолкование бесконечности
как именно пространственной — все это, по нашему мнению,
обосновано твердо и должно войти в науку в качестве
бесспорных положений»**.
Для М. И. Каринского единственным авторитетом при
изложении своего взгляда на бесконечное Анаксимандра
служили свидетельства древнейших мыслителей: Аристотеля, его
комментаторов и более поздних доксографов. Проведя анализ
свидетельств философов древности, он продемонстрировал
глубокое знание источников и философский талант, т. к.
философские системы древних мыслителей приходится
восстанавливать по отрывочным и часто малозначительным текстам.
Впрочем, Каринский не обходил и «вторичных» источников, но
относился к ним всегда критически, то дополняя их, то
поправляя, то иногда совсем отвергая.
Там же. С. 107.
Введенский А. И. Обзор книги проф. М. И. Каринского «Бесконечное
Анаксимандра»//Вопросы философии и психологии. 1891. Кн. 9(сентябрь).
С. 107.

34 Ю. А. Квасова
Древнегреческие философы старались ответить на вопрос о
сущности бытия, каким путем оно возникло. Первые попытки
связаны с подходом к воде, огню или воздуху как к субстратам,
из которых возникло все. С этим понятием в то время были
связаны споры и разногласия. Интересно решение данного
вопроса Анаксимандром, который свой субстрат называл
«бесконечным». Ученые того времени осмысливали бесконечность
не как абстрактную категорию, а как предмет телесной
природы. Одни понимали ее как смешение разнородных составных
частей; другие указывали, что оно вообще лишено всякой
качественной определенности. Возникали вопросы, что же
следует понимать под вечным движением, которое приписывалось
Анаксимандром бесконечному: то ли это сам процесс
возникновения и уничтожения конечных предметов, то ли это
круговращения неба? Наконец, что же обозначает бесконечность:
пространственную беспредельность или неопределенность
содержания?
М. И. Каринский начал свое исследование с той стороны в
учении Анаксимандра о бесконечном, разъяснение которой
не нуждается в ссылках на другие его взгляды. Он обратился
к древним ученым, которые говорили о способе
происхождения всего из бесконечного. Если допустить, что в основе всего
существующего лежит субстрат, то возникновение
качественных различий конечных предметов можно объяснить двумя
способами: или соединением и разъединением, разряжением
и уплотнением неизменных частиц субстрата, или же
выделением предметов из субстрата. Показав, что Анаксимандр
смотрел на происхождение всего как на процесс «выделения»
предмета из субстрата, а не разряжения и уплотнения,
как полагало большинство исследователей того времени,
М. И. Каринский указал, что для Анаксимандра «выделение»
не было абстрактным термином: «Идея выделения
проводилась им последовательно и настоятельно, даже в
подробностях» мирообразовательного процесса. Сам процесс
«выделения» можно представлять двояко: можно представить
себе субстрат, выделяющий из себя однородные
компоненты; можно предположить, что эти компоненты могут
получаться из субстрата путем качественного изменения самого
субстрата. Анаксимандр полагал, что бесконечное каким-то
образом заключает в себе то разнообразие
качественности, из которого состоит мир. М. И. Каринский заключил,
что это нечто единое, хотя и способное разлагаться на
составные части. В терминах Аристотеля это единое сложное и

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 35
равночастное, т. е. вполне однородное бытие в силу
совершеннейшего смешения его компонентов.
«Настаивающие на единстве Анаксимандрова
бесконечного, — писал М. И. Каринский, — в действительности хотят не
только единства, но и простоты, они хотят видеть в нем такое
же простое бытие, какое признавали философы, державшиеся
теории уплотнения и разряжения. И настаивающие на
смешении как основной черте Анаксимандрова бесконечного, хотят
не равночастного бытия, а чего-то подобного хаосу...
Противоположность единого и смешения на деле в этих спорах есть
противоположность между единым и простым, с одной
стороны, и составным и неравночастным — с другой. Но между
этими крайними членами для Аристотеля есть средний член —
составное и равночастное бытие, с которым именно и
осуществляется в его мысли Анаксимандрово бесконечное»*.
Итак, Каринский поставил задачу, как следует себе
представлять это однородное бытие, которое способно выделять из
себя разнородное. Природа этого бытия должна быть
одинаково близка к каждой качественности, которая из нее
выделяется, следовательно, оно должно быть средним промежуточным
между выделяемыми качественностями, бытием, в котором
эти качественности слиты в одно. Так его действительно
представлял Аристотель, чьи труды явились для М. И. Карийского
главным источником знакомства с древнейшей философией.
Затруднение состояло в том, что Аристотель упоминал о двух
средних между стихиями началах, о среднем между огнем,
воздухом и водой. М. И. Каринский доказал, что Аристотель не мог
считать бесконечное Анаксимандра средним началом между
воздухом и водой, и что есть полное основание отождествлять
бесконечное Анаксимандра со средним между огнем и
воздухом веществом. Отдельно Каринский указал на возможность
приписать это мнение Архелаю, ученику Анаксагора. Причем
во взглядах Архелая он видел логически-необходимую
поправку некритического Анаксагорова понимания начала в смысле
«смешения». Полученный вывод, т. е., что Анаксимандрово
бесконечное, в отличие от Архелаева простого начала, было
промежуточным между огнем и воздухом, равночастным
составным бытием, и что, следовательно, нельзя говорить, как
это делали большинство историков философии (Ф. Э. Шлей-
ермахер, Брандис, Целлер, П. Наторп) о неопределенности
Каринский М. И. Бесконечное Анаксимандра. С. 42.

36 Ю. А. Квасова
Анаксимандрова бесконечного в смысле его полной
«бескачественности», — этот вывод Каринский косвенно подтвердил
анализом свидетельств Феофраста*.
Известно, что в школе Аристотеля впервые возник интерес
к истории наук. Сам Аристотель оставил исторические очерки
различных наук, его ученик Феофраст продолжил дело,
начатое его учителем. К сожалению, до нас дошли лишь выписки
из Феофрастовых сочинений, сделанные позднейшими
писателями, но эти выписки, наряду с сочинениями Аристотеля,
имеют для исследователей первостепенное значение. Их изучение
привело М. И. Карийского к выводам, вполне согласным с
предшествующими. Установив понятие бесконечного в системе
Анаксимандра, он указал два основных свойства бесконечного:
вечное движение и беспредельность по протяжению**.
М. И. Каринский не прямо отождествлял вечное движение с
вращательным движением неба, как это делал Г. Тейхмюллер,
знаток древнегреческой философии, на работы которого он
также опирался при трактовке вечного движения, а утверждал
лишь, что второе входит в состав вечного движения, это один
из его актов, причем бесконечное движется не во всей своей
целостности. Только вращательное движение части
бесконечного может дать ясный образ обособления ее от ничем не воз-
мутимого покоя бесконечного бытия, охватывающего ее со
всех сторон. Но бесконечное движение получает истинное свое
объяснение лишь в связи с беспредельностью по протяжению
начала Анаксимандра, считавшего, что вечное движение есть
причина рождения и разрушения; с вечностью движения
ставится и вечность процессов рождения и разрушения. Если
движение существовало вечно, то до возникновения нашего мира
должен был существовать другой мир или другие миры. Таким
образом, учение о вечном движении само собой
превращается в учение о бесчисленных мирах, сменная жизнь которых
должна напоминать вечность. Но учение о последовательном
возникновении бесчисленных миров Анаксимандр соединяет с
учением о пространственной беспредельности бесконечного,
чтобы объяснить неиссякаемость рождения. Рождение есть
результат вечного движения, следовательно, продуктивность
вечного движения считалась обусловленной пространственной
беспредельностью начала. М. И. Каринский в труде «Беско-
Каримский М. И. Бесконечное Анаксимандра.
Там же.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 37
нечное Анаксимандра» высоко оценил значение системы Анак-
симандра не только для развития греческой философии, но и
для науки в целом.
Таким образом, М. И. Каринский, признавая безоговорочно
и решительно независимую от человека внешнюю
действительность, о которой «извещают нас мускульные чувства», «наша
чувствительность»*, природу материи вещей и явлений
рассматривал диалектически, в развитии, в движении. Развивая
принципы причинности и неуничтожаемости безусловно реальных
для нас явлений, Каринский не сомневался и в участии нервной
системы в психической жизни человека, более того, заключил,
что от состояния его нервной системы и мозга зависит
протекание психических процессов**. Учения древнегреческих
философов Каринский оценил как поворот к эпохе нового мышления,
хотя и признавал, что у них это была лишь наивная вера,
которая требует доказательств. Именно это послужило основой
дальнейших творческих изысканий Карийского. Анализ
древнегреческих учений о первоначале вывел М. И. Карийского на
идею энергетической природы всего существующего в мире,
задолго до доказательств современной теоретической физикой
энергетической природы окружающего мира.
М. И. Каринский осмысливал аналитически такие
направления в философии, как рационализм и скептицизм. Необходимо
пояснить термины «рационализм» и «скептицизм», которыми
он пользовался при рассмотрении различных философских
систем. Термин «рационализм» Каринский употреблял для
обозначения философских систем, принимающих за основание, на
котором строится вся система, какую-то абстрактно
построенную умом первооснову (бога, идею и т.д.). В его понимании это
все идеалистические философские системы, противоположные
скептицизму. Термин «скептицизм» употреблялся Каринским
для обозначения философских систем, которые признают опыт
за источник знания, но в то же время считают, что наше
познание — в результате воздействия внешней действительности —
дальше ощущений, восприятий идти не может.
М. И. Каринский, проводя критический анализ теории
познания «рационализма» (здесь разбору подверглись учения
Декарта, Спинозы, Лейбница, Канта, Беркли, Фихте, Гегеля,
Каринский М. И. История новой философии. Лекции, читанные в
СПб . дух. академии в 1885/86 уч. году. СПб., 1886. С. 27.
Там же.

38 Ю. А. Квасова
Тренделенбурга, Лотце, Гербарта, Шопенгауэра, Гартмана
и др.) и «скептицизма» (скептицизм Юма, эмпиризм Мил-
ля и Спенсера, позитивизм Конта и др.), пришел к мысли,
что, во-первых, достоверность основных посылок знания,
«самоочевидных истин», не доказана ни рационализмом,
ни скептицизмом; во-вторых, оба направления являются
идеалистическими.
Рассматривая эти два направления, М. И. Каринский
указал на основную ошибку, которая их сближает: «Они полагают,
что для решения вопроса о существовании материального мира
неприменимы те методы исследования, которыми пользуется
любая наука... Несмотря на все несогласие их (скептицизма и
рационализма) друг с другом, они имеют одно общее
основание. Так как внешняя действительность лежит за пределами
личного сознания, то к исследованию ее, даже к убеждению в
самом ее существовании вовсе не приложимы те приемы,
какими пользуется наука во всех других случаях <...> Не здесь ли
кроется причина всех неудач в разрешении вопроса о внешнем
бытии, <...> не слишком ли поспешно предположили
диаметральную противоположность в способах решать вопросы о
существовании вобласти явления и вобласти действительности»*.
Согласно Карийскому, «исходным пунктом какой угодно науки
служат те предметы, какие даны непосредственно»**. Он
разъяснял это следующим образом: «...наука необходимо
предполагает существование многого, что не только не дано
исследователю, но и не может быть дано ему ни в каком опыте <...> без
предположения предметов, от него далеких, и событий, давно
прошедших, им никогда не испытанных, он никогда не
объяснит предметов и событий, ему непосредственно данных. И если
его вывод сделан с надлежащей строгостью и осторожностью,
то он оказывается так же убедительным, как и личный
непосредственный опыт»***.
Таким образом, Каринский указал, что «умозрительные»
методы, применяемые и «рационалистами» и «скептиками»
при разрешении гносеологических проблем, ничего общего не
имеют с методами научного исследования. Тщательное
изучение предмета исследования, соединенное с предположениями,
Каринский М. И. История новой философии. Лекции, читанные в
СПб. дух. академии в 1887/88 уч. году. СПб., 1887. С. 688-689.
** Там же. С. 690.
*** Там же. С. 688-690.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 39
основанными на добытых знаниях, дальнейшая тщательная
проверка результатов исследования — это путь, который,
согласно М. И. Карийскому, может привести к положительным
результатам.
Рассмотрение гносеологических проблем рационалистов
М. И. Каринский начал с Декарта и Спинозы. Декарт, по
мнению Карийского, думал разрешить гносеологические проблемы
путем признания божества: «Всеблагой и всеправедный бог,
рассуждал Декарт, не может обманывать человека; создать же
человека с непреодолимой наклонностью верить
существованию внешней не зависящей от восприятия действительности и
не создать самой этой действительности — это значило бы
обманывать человека... Родоначальник новой философии верил,
что проникнуть мыслью в тайны богопознания для философа
легче, чем убедиться в существовании внешней вещи,
соответствующей тем листам бумаги, на которых он развивал свою
систему»*. Он считал это положение Декарта «роковой
ошибкой». Абсурдным Каринский считал решение
гносеологического вопроса и в системе Спинозы, где «божество сделалось
единственной субстанцией, из которой прямо и
непосредственно должна быть выведена вся действительность»**.
Анализируя системы Декарта и Спинозы, Каринский
пояснил, что вывести логическим путем из идей о божестве все
разнообразие форм действительности было невозможно: «Кто
заключил бы отсюда, что всякое познание действительности
должно для человеческой мысли быть выводом из наших идей
о первоосновании, тот допустил бы не менее великую ошибку.
Против него свидетельствовала бы столько же история
собственно мысли, сколько и история научного развития
человечества. Знание идет путем обратным движению
действительности: от данного оно переходит к его условиям, от фактов к
заправляющим ими законам, от частей к целому <...> Для
решения вопроса о реальной действительности, о познаваемости
ее нельзя идти от спекулятивного метода мышления... И
гносеология, опирающаяся на это искусственное, метафизическое
построение ума, является идеалистической, противоречащей
науке философией»***. Каринский считал положения Декарта
Каринский М. И. Явление и действительность // Православное
обозрение. 1878. Март. С. 677.
Там же.
*** Там же. С. 678-681.

40 Ю. А. Квасова
и Спинозы ошибочными прежде всего по их методу. Попытка
конструировать внешнюю действительность из понятий или
искать необычайных средств для доказательства ее
существования, по его мнению, является порочной.
«Критику чистого разума» Канта М. И. Каринский
характеризовал как идеалистическую систему, в которой не нашлось
места для внешней действительности: «Отрицая
положительно всякую возможность познания вещей, как существуют они
сами в себе, Кант не был настолько последователен, чтобы
отрицать вместе с тем и всякое участие этих вещей в процессе
нашего знания: содержание чувственного восприятия, по теории
Канта, должно бы быть дано от вне через действие предмета на
душу. Это вносило в систему резкое противоречие»*. В другой
статье Каринский пояснял, что Кант действительно признавал
независимые для духа вещи причинами ощущений: «Наши
восприятия, по его учению, суть совершенно субъективные
представления, но все же они суть представления об этих вещах»**.
М. И. Каринский также утверждал, что Кант в своем
термине «критический» «сбился на первых шагах, сбился и во всем
своем исследовании, насквозь проникнутом догматизмом»***.
Критический вопрос в отношении к последним посылкам
знания появился, по оценке Карийского, уже с Декарта, а не
с Канта, и «в догматизме запутались все они, не исключая и
Канта, хотя каждый своим образом»****. Он полагал, что сама
постановка вопроса в «Критике чистого разума»
догматична, т. к. безусловная всеобщность и необходимость
«очевидных истин» там принимается из доверия к непосредственному
сознанию*****. Таким образом, Каринский заключил, что «Кан-
това философия никак не может быть названа ни первой про-
Каринский М. И. Критический обзор последнего периода германской
философии (начало)//Христианское чтение. 1873. Часть первая. С. 81.
Каринский М. И. По поводу статьи г. проф. А. И. Введенского
«О Канте действительном и воображаемом» (окончание) // Вопросы
философии и психологии. 1895. Май. Кн. 28. С. 360.
Каринский М. И. История древней философии. Лекции, читанные в
СПб. дух. академии в 1892/93 уч. году. СПб., 1893. С. 40.
**** Каринский М. И. По поводу статьи г. проф. А. И. Введенского
«О Канте действительном и воображаемом» (начало) // Вопросы
философии и психологии. 1895. Январь. Кн. 26. С. 41.
***** Там же. С. 38.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 41
возвестницей критического направления, ни философией,
установившей правильный критический путь»*. По мнению
Карийского, вера Канта в «самоочевидные» истины не имела
научного обоснования: одна только вера в эти непонятные для
мысли «самоочевидные» истины считается Кантом за
совершенно достаточный и бесспорный довод; из этих
«самоочевидных» истин, опираясь на них, чистое самосознание с его
категориями создает и порядок, и связь явлений. Но в то же время
Кант утверждал, что существует независимая от нас
действительность, независимые от сознания вещи являются
причинами ощущений. А отсюда следует, что наши восприятия —
совершенно субъективные представления, но все же они «суть
представления, об этих вещах»**. Каринский решительно
возражал против такой постановки гносеологических вопросов,
считая, что это творчество должно быть признано безусловно
невозможным, поскольку предполагается, что частные законы
природы могут познаваться только в опыте распорядка явлений
в пространстве и во времени, а не могут быть выведены a priori
без всяких предварительных сведений о пространственном и
временном распорядке их — как уже данном. Это возражение
против кантова учения, согласно М. И. Карийскому, должно
быть признано «роковым»***.
Учение Канта о созидании объективного мира чистым
самосознанием Каринский считал ошибочным, догматическим.
В своей работе «К вопросу о позитивизме» он писал:
«Неудачи рационализма Кантовой школы заставляют думать, что
есть какая-нибудь основная ошибка в самых его
предположениях»****. И в работе «Об истинах самоочевидных»
заключил: «Кантов вывод, поставленный во главе "Критики чистого
разума", для нашего времени убедительным быть не может, а
Там же. С. 39.
Каринский М. И. По поводу статьи г. проф. А. И. Введенского
«О Канте действительном и воображаемом» (окончание) // Вопросы
философии и психологии. 1895. Май. Кн. 28. С. 360.
Каринский М. И. Критический обзор последнего периода германской
философии. СПб., 1873. С. 252.
Каринский М. И. К вопросу о позитивизме // Православное
обозрение. 1875. № 10 (октябрь). С. 369.

42 Ю. А. Квасова
вместе с тем и постановка вопроса об умозрительных истинах в
этой "критике" должна быть признана догматической»*.
Каринский придерживался позиции, что Кант «стоит на
точке зрения той же, по существу, веры в свидетельство
непосредственного сознания относительно последних посылок
знания, какая сбивала с надлежащего пути Декарта и
Лейбница», и что «Кант так же не в состоянии подняться над этой
верой, научно критически отнестись к ней, как и его великие
предшественники»**. Кант «точно так же запутывается в
тенетах догматизма, как Декарт и Лейбниц»***. Каринский
указывал на несостоятельность рационализма Декарта, Спинозы,
Лейбница и Канта с научной точки зрения. По его мнению,
путь познания идет не от априорных самоочевидных истин, а
от фактов, их условий, от познания закономерностей этих
фактов: «В ощущениях и восприятиях мы имеем дело с живой <...>
реальностью»****.
Усмотрев коренную ошибку всей «Критики чистого разума»
в постановке вопроса, Каринский заключил, что «вопрос о
таких суждениях есть существенно вопрос психологический, а не
теории знания. В интересах уяснения психического развития
может иметь свою долю значения исследование суждений,
которые не могут быть логически оправданы в качестве суждений
всеобщих и необходимых, тем не менее нам кажутся такими.
Но это исследование вовсе не касается теории знания по той
простой причине, что нельзя признать суждения в качестве
всеобщей и необходимой истины, пока не имеется полного
логического права на такое признание»*****.
Таким образом, М. И. Каринский решительно отвергал
«рационализм» Канта и одновременно указывал, что нужно идти от
Каринский М. И. Об истинах самоочевидных (начало) // Журнал
Министерства народного просвещения. 1893. Февраль. С. 299.
Каринский М. И. По поводу статьи г. проф. А. И. Введенского
«О Канте действительном и воображаемом» (начало) // Вопросы
философии и психологии. 1895. Январь. Кн. 26. С. 39.
*** Там же. С. 38.
**** Каринский М. И. По поводу статьи г. проф. А. И. Введенского
«О Канте действительном и воображаемом» (окончание) // Вопросы
философии и психологии. 1895. Май. Кн. 28. С. 358.
Каринский М. И. Критический обзор последнего периода
германской философии (окончание) // Христианское чтение. 1873. Часть вторая.
С. 256-257.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 43
относительного знания фактов, их условий, закономерностей к
познанию абсолютной истины, не достигая ее, а приближаясь
к ней.
Рассмотрев субъективный идеализм Фихте и Беркли,
Карийский признал основания, на которые они ссылались, насквозь
пропитанными метафизическими тенденциями. По его оценке,
Беркли руководился стремлением доказать несуществование
материи, а Фихте хотел освободить Кантову «Критику
чистого разума» от того противоречия, которое вносила в нее
допущенная Кантом «вещь сама в себе»*. Каринский утверждал,
что Фихте в своей работе «Наукословие» отрицает бытие вещи
самой в себе как бытия, независимого от мысли, и
абсолютно верно заключил, что вещь может быть мыслима лишь как
«объект мысли»**.
В качестве доказательства несостоятельности положений
Фихте и Беркли Каринский указал на основной их
недостаток — отрицание объективной действительности, независимой
от нашего сознания: «Никто не сомневается, что идея внешней
действительности может существовать только в нашей мысли
и не может иметь никакой независимости от этой мысли. Дело
идет не об этой идее, а о том, что под ней подразумевается, что
она заменяет собой для сознания. Если же доказательство
простирается и на самую внешнюю действительность, которая в
вашей мысли заменяется идеей, то с его помощью можно
доказать слишком много. Иногда и высший дух, и духи других людей,
бытие которых признавал Беркли; наконец, психические
состояния всех людей, которых не отрицали ни Беркли, ни Фихте, ни
даже Юм, — все это сделается не более как фикцией
познавательной способности рассуждающего о них философа»***.
В вопросе о бытии и его познаваемости гносеологические
положения Гегеля отличаются от положений
предшествовавших философов. Если идеалисты до Гегеля строили свои
гносеологические положения как логический вывод из
априористических первооснований, то у Гегеля логический вывод
Каринский М. И. Явление и действительность // Православное
обозрение. 1878. Март. С. 684.
Каринский М. И. Критический обзор последнего периода германской
философии (начало)//Христианское чтение. 1873. Часть первая. С. 86.
Каринский М. И. Явление и действительность // Православное
обозрение. 1878. Март. С. 686.

44 Ю. А. Квасова
заменился идеей развития. По оценке Карийского, эта новая
идея «была особенно хороша тем, что подтверждалась
фактами истории жизни человечества, гипотезами естествознания о
поступательном движении в жизни природы»*. Новый взгляд
науки на природу и на общественную жизнь как на процесс
развития нашел отражение и в философии. Каринский достаточно
убедительно указал на ошибку Гегеля, которая заключалась в
том, что исходным началом его философии является
саморазвитие априорного верховного разума, и само понятие верховного
разума также является несостоятельным. «То, чему Кант давал
значение лишь форм мысли, Гегель превратил в содержание, в
реальную основу всякого бытия; ряд отвлеченных логических
понятий должен был в этой философии, говоря словами
Гегеля, представлять истину, как она есть сама в себе без покрова.
Гегель именно вопрос о бытии поставил на то место, которое
должно было принадлежать ответу на него. Во всяком случае,
царство природы и духа, этот, с точки зрения гегелевской
логики, мир творения идеи и простой покров истины, оказывается
неизмеримо полносодержательнее своего тощего
содержания», — писал М. И. Каринский**.
Противоречия гегелевской философии Каринский еще
яснее раскрыл в следующем положении: «Человек знает
понятие только как продукт мышления, а мышление — лишь как
деятельность определенного лица мыслящего; в этом случае
лицо мыслящее, мыслительная деятельность составляет
необходимое условие процесса движения понятий»***. По его
убеждению, без такого условия логическое движение существовать
просто не может. Следуя гегелевой диалектике, заключил он,
в логическом процессе «предполагается и происходит
действительно сличение понятий, отличение их друг от друга,
противоположение, объединение: как это возможно без лица
слагающего, противополагающего, объединяющего?»****
Каринский в отношении философии Гегеля говорил, что
она, ставя разум исходным пунктом, сущностью и конечной
* Каринский М. И. Явление и действительность // Православное
обозрение. 1878. Март. С. 679.
** Каринский М. И. Критический обзор последнего периода
германской философии (начало) // Христианское чтение. 1873. Часть первая.
С. 99.
*** Там же. С. 109.
Там же.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 45
целью бытия, хотела представить бытие как самовоплощение
разума; но, решая эту высокую задачу, она на степень разума
возвела систему отвлеченных понятий, которые должны были
господствовать сколько над бытием, столько же и над самой
действительностью, живой мыслью. Именно поэтому
основную ошибку всего рационализма, по Карийскому, необходимо
искать не в чрезмерном возвышении, а наоборот, в излишнем
принижении действительной, живой мысли: «Все философские
направления, развивавшиеся из Кантовой философии, не
могут отрешиться от мысли об этих непонятных, роковых
предположениях разума. Эта мысль и составляет тот единственный
пункт, который все они заимствуют от Канта, хотя каждое из
них дает ему особую окраску <...> Чтобы придать этому
роковому фундаменту мысли предметное значение, Гегель возвел
его в вечное царство творческой мысли; рабски послушная ему
действительность естественно низошла на степень простого
феномена этой мысли»*. Каринский понимал
несостоятельность принципа «первичности сознания и вторичность бытия»,
но указал и на положительное у Гегеля — осмысление понятий
«процесс» и «развитие».
В своем «Критическом обзоре последнего периода
германской философии» (1873), самом обширном труде, касающемся
истории новой философии, М. И. Каринский определил свое
отношение и костальным системам спекулятивной философии,
в частности Тренделенбурга, Лотце, Гербарта, Дробиша,
полукантианцев Фриза и Апельта, а затем Шопенгауэра и Гартма-
на. Здесь он сделал следующие выводы: во-первых, «каждое
из этих направлений пыталось найти путь к познанию
истинной реальности, не отрицая существенных результатов
критической философии и даже предполагая их и на них опираясь»;
во-вторых, «ни одно из мировоззрений, развившихся внутри
этих направлений, не имеет надлежащей прочности и не может
избегнуть сильных возражений»**.
Каринский признал неудачной попытку Тренделенбурга
вывести закон мышления из движения так, чтобы не нарушить его
права на безусловную истинность. У Лотце, по его оценке, оно
также «противится выводу всего бытия из блага как всеединой
Каринский М. И. Критический обзор последнего периода германской
философии (продолжение) // Христианское чтение. 1873. Часть первая.
С. 250.
** Там же. С. 248.

46 Ю. А. Квасова
субстанции мира и рождает то противоречие, в котором
запутывается философия Фриза; непонятные законы мысли
действительно в одно и то же время и должны претендовать на права
безусловной истины и возбуждать сомнение в себе своей
непонятностью; это заставило Шопенгауера отказать в разумности
самой сущности бытия и привести субъективный идеализм до
его крайней последовательности, хотя то и другое вносит в его
систему безвыходное противоречие»*. И у Гербарта Каринский
нашел противоречие: «Гербарт отрицает всякое значение
роковых предположений мысли, но делает это не вполне
решительно; он отрицает их первоначальность, но признает, что они
необходимо развиваются и должны господствовать в духе»**.
В философской системе Гартмана М. И. Каринский отмечал
эклектическую связь разных положений систем
рассмотренных выше философов-идеалистов от Спинозы до Шопенгауэра.
В системе Гартмана он нашел ряд логических
несообразностей: «История бытия плохо мирится с мудростью
несознанного»***. По заключению М. И. Карийского,
философия Гартмана так же не разрешает проблему познания, как и
все прочие идеалистические системы.
Итак, критический анализ «последнего периода германской
философии» дал М. И. Карийскому основание утверждать, что
на почве критической философии невозможно построить
прочного научного мировоззрения, которое основывалось бы на
признании объективной действительности. К такому же выводу
он пришел и в работе «К вопросу о позитивизме» ( 1875):
«Рационализм оказался несостоятельным в разрешении той
задачи, которая, с научной точки зрения, всего более оправдывала
его существование»****. М. И. Карийскому были чужды и
концепции идеалистов-мистиков, которые исходили из веры в
непосредственное сознание. Признавая внешнюю
действительность, он говорил об этом во всех своих работах, хотя
несколько разрозненно, не дав своей системы, выражая свои воззрения
Каринский М. И. Критический обзор последнего периода германской
философии (продолжение) // Христианское чтение. 1873. Часть первая.
С. 253.
** Там же. С. 254.
*** Там же. С. 247.
Каринский М. И. К вопросу о позитивизме // Православное
обозрение. 1875. № 10 (октябрь). С. 370.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 47
большей частью в постановке вопроса. Он верил в силы науки и
в возможность научного познания мира, опираясь на рассудок,
непосредственное сознание и последующую его проверку.
Для понимания философских основ научного мировоззрения
М. И. Карийского несомненный интерес представляет его
рецензия на сочинение Петра Линицкого «Идеализм и реализм.
Историко-критическое обозрение», в которой он
характеризовал Линицкого как человека, хорошо знакомого с общим
движением философской мысли, однако заметил, что «если
всмотреться в фактическую сторону его сочинения более
тщательно, то оно содержит промахи и неточности, бросающие
ложный свет на факты»*. Разбирая с особой тщательностью
каждое высказывание Линицкого, Каринский еще раз
продемонстрировал свои глубокие знания философии. Здесь мы не
считаем нужным приводить все поправки, а остановимся лишь
на тех, в которых вполне однозначно выражается философская
позиция ученого.
Наиболее интересной и важной, на наш взгляд, является
оценка Каринским взглядов Линицкого на идею
целесообразной действительности разума, которую он приписывал
Сократу. Согласно Линицкому, философия Сократа привела к
иному, более возвышенному понятию о действительности разума.
Согласно этому понятию, уже не просто движение, но
целесообразное действие признается обнаружением ума, которое
всегда направляется к достижению лучшего, совершенного.
Данное высказывание Линицкого о Сократе Каринский
признал преувеличенным, однако отметил, что несомненно, только
у Сократа и его преемников мысль о целесообразном
устройстве космоса получила более полное, отчетливое и
последовательное развитие. Но эту идею, по мнению Карийского, можно
встретить и у более древних ученых, у которых она выражалась
несравненно менее отчетливо и не получила последовательного
развития. Каринский указывал, что «недостатки взгляда — это
не одно и то же, что полное их отсутствие»**.
* Каринский М. И. Рецензия на сочинения Петра Линицкого
«Идеализм и реализм. Историко-критическое обозрение» //Христианское чтение.
1892. № 11-12. С. 657.
** Каринский М. И. Рецензия на сочинения Петра Линицкого «Идеализм
и реализм. Историко-критическое обозрение» // Христианское чтение.
1892. № 11-12. С. 658.

48 Ю. А. Квасова
С нашей точки зрения, Каринский был прав, не соглашаясь
с толкованием Линицким понятия об уме у Анаксагора.
Согласно Линицкому ум, как начало мирообразующее, в
теории Анаксагора — это лишь движущая сила и не более. В
отношении к Анаксагору Каринский отметил два обстоятельства:
во-первых, сам Аристотель, когда обращался к вопросу об
объяснении у древних причин благоустройства, красоты в мире,
называет «ум» Анаксагора причиной красоты и всякого
порядка и за это возвышает его над предшественниками; во-вторых,
сам Анаксагор, указывая на всеведение «ума», говорил, что
«ум» не привел в порядок, т. е. не благоустроил ни прошлое, ни
настоящее, ни будущее. Поэтому Карийскому «нельзя
толковать это благоустроение не только прошлого и настоящего, но
даже и будущего умом, которому приписывается знание всего,
если не в смысле преднамеренной рассчитанности
сообщенного веществу движения, а следовательно, в смысле
целесообразной деятельности. Поэтому утверждать, что "ум"
Анаксагора — это движущая сила и не более того, нельзя»*.
Каринский был не согласен с оценкой Линицким и взглядов
Декарта. Линицкий утверждал, что Лейбниц, вполне
оправдывая взгляд на познание Декарта, т. е. признавая вместе с ним
рациональное познание достоверным, не отвергал, как Декарт,
чувственного познания как источник заблуждения, а напротив,
опытное знание признавал также необходимыми. По
Карийскому же, Декарт не считал чувственное познание критерием
истины, но он и не видел в нем «лишь источник заблуждения»
и не «отвергал опыт». Линицкий говорил, что Декарт, строго
разделив душу от тела со всем, происходящим в нем,
рассматривал восприятие и передачу впечатлений, а также
возбуждение разного рода движений как процесс чисто механический,
материальный. Если это так, считал Каринский, то, как скоро
была принята сенсуалистическая теория, выходило, что «вся
душа не что иное, как последствие материалистического (?)
процесса, совершающегося в нашем теле»**. Далее Линицкий
добавлял, что сенсуализм, таким образом, при посредстве
философии Декарта прямо приводит к материализму. Основную
мысль Линицкого, что восприятие, по Декарту, процесс мате-
Каринский М. И. Рецензия на сочинения Петра Линицкого «Идеализм
и реализм. Историко-критическое обозрение» // Христианское чтение. 1892.
№ 11-12. С. 658-659.
Там же. С. 661.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 49
риальный, Каринский считал совершенно ошибочной: «Этого
не только никогда не говорил Декарт, но это прямо
противоречит определенно и многократно выраженному им учению и
о самом восприятии, и о материальной субстанции, в которой
полагается им исключительно только протяжение, форма и
движение»*.
Критика, с которой выступил Каринский против
высказываний Линицкого об отношении пифагорейцев к бесконечному
Анаксимандра, свидетельствует о том, что он придерживался
учения древних о непрерывной изменяемости вещей. Линицкий
предполагал связь учения Гераклита о постоянной
изменяемости всего со своим взглядом о неограниченном пифагорейцев,
но не подкрепил свое предположение никакими историческими
данными. Каринский указал, что древнейшие ионийские
философы знали не только бесконечное, но знали и вечное движение
в бесконечном, и это движение уже Анаксимас ставил в связь с
качественным изменением вещества. Рассуждения Линицкого
о необходимости определения природы неограниченного
начала Каринский назвал не только произвольными, но и
«возбуждающими в читателе ошибочное представление об
историческом процессе»**.
Таким образом, мы видим, что и в рецензии М. И.
Каринский всячески подчеркивал значимость учений
древнегреческих философов о бесконечности мира. Рассматривая взгляды
Декарта о материальности мира, материю и человека в целом
Каринский определил как «совокупность энергий»***. В
учении Лейбница о материи, у которого все вещи состоят из
духовных атомов, Каринский, во-первых, положительно оценил
идею динамизма; во-вторых, подчеркнул наличие в монадах
сил притяжения, которые, взаимодействуя, создают состояние
равновесия; в-третьих, заключил, что нет пустого
пространства, поскольку каждая точка пространства обладает силой;
пространство сплошь заполнено энергией****. В последующем
Там же. С. 662.
Там же. С. 666.
Там же. С. 667.
Каринский М. И. Рецензия на сочинения Петра Линицкого
«Идеализм и реализм. Историко-критическое обозрение» //Христианское чтение.
1892. № 11-12. С. 667.

50 Ю. А. Квасова
значимость идей Лейбница была отмечена Г. И. Челпановым*.
Г. Лейбниц в учении о монадах**, из которых состоит мир,
вышел на идею динамизма, указав, что монада бестелесна,
активна, имеет жизненную силу. В учебниках по истории психологии
учение о монаде как о духовной субстанции представлено как
идеалистическое учение.
В работах «К вопросу о позитивизме» (1875), «Явление и
действительность» (1878), «Разногласия в школе нового
эмпиризма» (с 1897 по 1914 с перерывами) М. И. Каринский
стремился показать, что «скептицизм» вытекал с
неизбежностью из философии Канта, и воззрения «скептиков» всех
разновидностей по существу ничем не различаются. Свой
критический анализ он строил преимущественно на критике
научного мировоззрения Милля, поскольку считал, что
«эмпиризм следует признать последним основанием или сущностью
позитивизма»***. Видя сущность позитивизма в эмпиризме,
Каринский утверждал, что борьба против него может иметь лишь
тогда решительный характер, когда она направлена против
гносеологии эмпиризма****.
В эмпиризме, существовавшем задолго до новой философии,
Каринский усматривал общую мысль, что нет другого знания,
кроме опыта. Но этим положением, по его мнению,
определяется только источник знания, но не условия получения
достоверного знания. В наиболее законченной форме эмпиризм
проявился в позитивизме, и Каринский выделил три его
основных положения: ( 1 ) единственным источником всякого знания
служит опыт; (2) знание ограничивается изучением сходства
и последовательности явлений; (3) всякое научное убеждение
прямо или косвенно основывается необходимо в последней
инстанции на известном количестве частных случаев,
существовавших в наблюдении. Последний тезис, отмечал он,
вполне последовательно развит только у Милля, а мнения других
относительно этого предмета или не ясны, как у Канта, или
Челпанов Г. И. Введение философию. 4-е изд. М., 1912.
** Лейбниц Г. В. Сочинения: в 4 т. Т. 1,2/ пер. с нем.; редкол.
Б. Э. Быховский и [др.]; ред.-сост. В. В. Соколов. М., 1982, 1983.
*** Каринский М. И. К вопросу о позитивизме // Православное
обозрение. 1875. № 10 (октябрь). С. 349.
**** Там же. С. 357.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 51
представляют некоторые уклонения, как, например, у
Льюиса. Впрочем, разногласие в этом вопросе «условливается», по
мнению Карийского, лишь «степенью последовательности в
проведении принятого принципа»*.
Анализируя гносеологические положения Милля,
Карийский прежде всего возражал против его тезиса о
невозможности перехода в познании от органической природы к
неорганической. При оценке взглядов Милля он обращает внимание на
саму постановку вопроса о внешнем бытии, которая привела к
его теории. Речь идет у Милля не о том, как всего
естественнее, более согласно с аналогичными случаями объяснять факт
законосообразности одушевленной природы. Милль задается
другим вопросом: как объяснить этот факт, не предполагая
соответствующей внешнему восприятию действительности?
Карийский отмечал, что решительный противник метафизических
систем Милль сам прибег здесь к приему, который
практиковался метафизиками. Встав на такую точку зрения, заключил
он, Милль, как и метафизики, использовал две разные мерки в
определении силы доказательств, одна — для одной половины
внешней действительности, для психических состояний,
переживаемых другими людьми, другая — для другой ее
половины, которую называют неодушевленной природой. Каринский
установил в рассуждениях Милля логическую
непоследовательность: «Если Милль признает реальность психических
состояний других лиц, то ведь эти психические состояния других
лиц являются для нас такими же фактами внешней
действительности, как и животные и неорганическая природа. Иначе
говоря, от существования других лиц можно умозаключать к
существованию животных и неорганической природы»**. И те,
и другие, согласно Карийскому, в одинаковой мере являются
фактами внешней действительности: «Когда мы делаем
выводы в отношении психических процессов у других людей и даже у
животных, то ведь они представляют для нас такое же внешнее
бытие, как и всякое другое состояние действительности, т. е.
природа неорганическая. Перед нами, с одной стороны,
психические процессы, с другой, так называемая неодушевленная
природа; и первые, и последние одинаково внешни нашему
сознанию, одинаково стоят с нами, как и друг с другом, во вну-
* Там же. С. 349-350.
Каринский М. И. Явление и действительность // Православное
обозрение. 1878. Март. С. 701.

52 Ю. А. Квасова
тренней связи; одним и тем же способом заявляют нам о
своем бытии. Вероятно ли, чтобы существование первых было для
нас бесспорной истиной, тогда как существование последних
было предположением самым темным и спорным»*.
Таким образом, Каринский заключил, что эмпиризм все
знание со всеми его методами и посылками свел к самому
простейшему и элементарному, что только может быть у человека
в душевной жизни, т. е. «к ощущениям и к самому общему
закону соединения между ними»**. Он пояснял, что у так
называемого «эмпиризма» и «позитивизма», хотя они и
обращаются к опыту, опыт является, с одной стороны, «результатом
дальнейшего развития естественных наук», с другой —
«результатом дальнейшего развития спекулятивных философ-
скихучений»***. Следовательно, утверждал он, естествознание
может говорить только о законах связи между явлениями, и
ни о каких причинах или силах, производящих явления в нем,
не может быть и речи. Эта истина была усвоена философией
Канта и с того времени не исчезала из философского знания.
Каринский ясно видел, что возможно двоякое понимание
опыта. На основании этого становится понятным и его
рассуждение (в рецензии на учебник логики М. М. Троицкого)
относительно Локка: «Отождествлять все созерцательное знание
Локка с прямым опытом и наблюдением без точного
разъяснения дела, не проговориться ни одним словом о существенной
разнице его взглядов с взглядами чистого Миллевского
эмпиризма, которому с буквальной точностью следует проф.
Троицкий, наоборот, ставит дело так, как будто в вопросах о знании,
непосредственно очевидном, в учении о последних посылках
знания у Локка не предполагается никакого различия от
взглядов "эмпиризма" — это значит или не иметь ясного
представления о важнейшей стороне гносеологического учения Локка,
или давать несомненные поводы к возбуждению ошибочного
представления о нем у читателей»****.
Каринский М. И. Явление и действительность // Православное
обозрение. 1878. Март. С. 692.
Каринский М. И. К вопросу о позитивизме // Православное
обозрение. 1875. № Ю(октябрь). С. 349-350.
Там же. С. 365.
Каринский М. И. История древней философии. Лекции, читанные в
СПб. дух. академии в 1888/89 уч. году. СПб., 1889. С. 489.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 53
Итак, эмпириков-материалистов, использующих опыт как
средство познания действительности, Карийский отличал от
«эмпириков», или «позитивистов»-агностиков. Он четко
заявлял: «скептицизм» предполагает мысль, что «во всем нашем
опыте не найдется ни одного представления, которое могло
бы даже только указывать на то или другое свойство внешней
действительности»*.
Из концепции эмпиризма в той форме, какую раскрыл
Карийский, следует, что человеческому знанию доступны только
явления в законах их сходства и последовательности, что и
является одним из слабых мест данного гносеологического
воззрения. Скептики, как и рационалисты, отрицают возможность
познания действительности, следовательно, по его оценке,
отрицают существование самой действительности.
В работе «Разногласия в школе нового эмпиризма по
вопросу об истинах самоочевидных» М. И. Каринский развивал
ту же мысль о несостоятельности гносеологических воззрений
эмпиризма. Подробное критическое рассмотрение важнейших
представителей «скептицизма» — Милля и Спенсера
привело его к выводу, что для гносеологического направления,
отрицающего доверие к абстрактному мышлению, «совершенно
невозможно логически оправдать достоверность считающихся
самоочевидными истин, а с ними и всего знания, насколько оно
переходит пределы в собственном смысле непосредственного
констатирования проходивших или проходящих через сознание
фактов»**.
По заключению Карийского, «последовательный эмпиризм
необходимо должен отрицать точное знание не только в смысле
всеобщих положений, но и вообще в смысле положений,
переступающих пределы непосредственного наблюдения»***, кроме
того, «эмпиристы должны признать, что наука не может
отрицать чего-то, независимого от сознания и служащего условием
ощущений, и должна ставить для себя задачей познать законы
Каринский М. И. К вопросу о позитивизме // Православное
обозрение. 1875. № 10 (октябрь). С. 352.
Каринский М. И. Разногласия в школе нового эмпиризма по вопросу
об истинах самоочевидных (начало)//Журнал Министерства народного
просвещения. 1910. Февраль. С. 317-318.
Каринский М. И. К вопросу о позитивизме // Православное
обозрение. 1875. № 10 (октябрь). С. 372.

54 Ю. А. Квасова
связей и отношений чего-то и изменений, в нем происходящих»*.
Это нечто Каринский здесь назвал объектом.
Критический анализ учения «эмпириков» и «позитивистов»,
проведенный М. И. Каринским, привел его к выводу, что
«скептицизм», сводя науку к наблюдению и простому описанию
фактов, отрицая в какой-либо степени умозрение, доказывал
невозможность проникновения познания за пределы ощущений
и отрицал возможность познания реальной действительности,
т. е. материального мира. Каринский считал неправильным
разрывать явление и сущность: «Явления считают предметом
точного знания, сущность выдумкой метафизиков, но если
исключить сущность, то останутся только явления, исчезнет
всякий вопрос о внешней действительности»**.
Усмотрев теоретические истоки «рационализма» и
«скептицизма» в агностицизме Канта, Каринский указал на сходство
между ними: оба направления неправильно подходят к
познанию материального мира. Так как внешняя действительность
лежит за пределами личного сознания, писал он, то и к ее
исследованию, и к убеждению в самом ее существовании
совершенно неприменимы те приемы, какими пользуется наука во
всех других случаях. По мнению Карийского, это убеждение
разделяется одинаково и защитниками, и противниками
метафизики. Приверженностью к нему объясняются попытки
метафизиков конструировать внешнюю действительность из
понятий или искать необычайных средств для доказательства ее
существования. Из него же вытекает стремление скептиков
отказать человеку во всяком праве рассуждений о внешней
действительности. Каринский подчеркивал, что скептицизм, т. е.
«так называемый эмпиризм» и «позитивизм» опирался только
на данные ощущений, игнорируя роль гипотез и абстрактного
мышления***.
Сам прием мысли, который использовали для исследования
внешней действительности «рационалисты» и «скептики»,
Каринский признал несостоятельным в своем основании и поэ-
Каринский М. И. Разногласия в школе нового эмпиризма но вопросу
об истинах самоочевидных ( начало) // Журнал Министерства народного
просвещения. 1910. Февраль. С. 341.
Каринский М. И. Явление и действительность // Православное
обозрение. 1878. Март. С. 686.
Там же.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 55
тому диаметрально противоположным тем приемам, которые
приняты в науке. Исходным пунктом какой угодно науки
являются те предметы, какие даны непосредственно. Исходным
пунктом гносеологии как «рационализма», так и
«скептицизма», является предположение, что к познанию внешней
действительности и даже к убеждению в самом ее существовании
вовсе неприложимы обычные методы научного исследования.
Он утверждал: «Скептицизм повторил с различными
вариантами выводы метафизиков <...> Подобные аргументы
производили много шуму, но им никогда не удавалось установить
прочной истины»*. Каринский верно указал, что «скептицизм
не может возбудить доверия», поскольку не способствует
развитию науки**.
Каринский наметил выход, обеспечивающий достоверность
знания, показав, что есть факты, достаточно ярко
свидетельствующие: «...твердое положение, принадлежащее научному
знанию в истории человеческого сознания, зависит не столько
от признания его познавательного значения, сколько от
фактического значения для человеческой деятельности»***. Речь
здесь у Карийского шла о врожденной «потребности
благосостояния» как психологической потребности сохранения жизни
человека.
Современники Карийского правильно понимали его
положительные высказывания, которые в большом количестве
разбросаны по всем его гносеологическим трудам, в том числе и
в работе «Разногласие в школе нового эмпиризма», сделав из
тех, что направлены на критику агностицизма, один
единственный вывод: Каринский убежден в возможности познания
действительности; достоверность знания у него опирается на
человеческую деятельность, на опыт****.
Там же. С. 685.
Каринский М. И. К вопросу о позитивизме // Православное
обозрение. 1875. № 10 (октябрь). С. 373.
Каринский М. И. Разногласия в школе нового эмпиризма по вопросу
об истинах самоочевидных. Пг., 1914. С. 133.
Успенский В. Исследования по гносеологии Н. О. Лосского и
М. И. Карийского // Христианское чтение. 1906. Июнь. С. 156-180; Он
же. Исследования по гносеологии М. И. Карийского и Л. М. Лопатина //
Христианское чтение. 1907. Июль. С. 737-755.

56 Ю. А. Квасова
Критика М. И. Каринским скептицизма имела не только
негативный характер, но и позитивный. Итак, ни рационализму,
ни эмпиризму, по мнению М. И. Карийского, не удалось
построить удовлетворительной системы знания, т. е. не удалось
выяснить психологических оснований, на которых покоятся
«очевидные истины».
Обращаясь к истории французского и английского
механистического материализма XVIII и XIX века, а также
материализма Фейербаха, М. И. Каринский прослеживает путь их
развития: «Материализм ставил науке очень привлекательную
задачу: начав с механических соединений, при помощи только
осложнения явлений развить постепенно явления химические,
затем органические и, наконец, психические»*. Согласно
положениям, высказанным Каринским, мы видим, что он стремился
осмыслить материализм аналитически. Так, в работе «Явление
и действительность» он говорит следующее: «Материализм
ставил и ставит своей задачей не только доказать
материальность существа, которое испытывает психическое состояние,
но и свести последние на состояния физиологические»**.
Данную задачу, считал М. И. Каринский, можно тол ковать двояким
образом. Можно предполагать, что каждое психическое
состояние следует в известной неизменной последовательности за
определенным состоянием в организме, конечно, не как в
предмете восприятия, а как в действительной вещи вне восприятия,
точнее, в нервной системе, говоря иначе, последнее служит
причиной первого. Не оценивая степень справедливости этого
предположения, можно утверждать, что, во всяком случае, оно
содержит мысль совершенно понятную и допускает
исследования, которые должны или подтвердить ее, или опровергнуть.
Но, по мнению Карийского, есть и другое толкование этой
задачи. Предполагают, писал он, что действительными событиями
единственно служат определенные физиологические события,
а модификация чувствительности — никак недействительные
события особого порядка, а только простые отображения
изменений в нервной систем подобно тому, как внешние
воспринятые предметы служат отображениями внешних вещей; а так как
горе, мышление, восприятие даже и не похожи на изменения в
Каринский М. И. К вопросу о позитивизме // Православное обозрение.
1875. № 10 (октябрь). С. 364-365.
Каринский М. И. Явление и действительность // Православное
обозрение. 1878. Март. С. 670.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 57
нервной системе, то с этой точки зрения выходит, что
внутренние состояния должны назваться явлениями совершенно в том
же самом смысле, в каком называются этим именем предметы
внешнего восприятия. Но, проводя такую параллель,
материализм, очевидно, забывает, что внешние предметы существуют
в качестве явлений только для чувствительности, существуют
лишь в ее актах; когда же самые модификации
чувствительности делаются явлениями, а не фактами, не-действительностью,
оказывается, что нет налицо тех самых состояний, в которых и
для которых и могут только существовать явления*.
Мы видим, что Каринский, с одной стороны, был противником
вульгарного материализма (вульгарный материализм Бюхнера,
Фохта и Молешотта он считал антинаучным ); с другой — он
считал вполне понятной и возможной для научного исследования
мысль, что «каждое психическое состояние следует за
определенным состоянием организма, как действительной вещи, как
следствие определенного состояния в нервной системе»**. Так,
в лекциях по психологии, прочитанных на Высших женских
Бестужевских курсах в 1885/86 уч. годах, Каринский вполне
однозначно заявил, что физиология заканчивается там, где
физиологическое явление переходит в психическое, чем должна
заниматься психология. При этом законы перехода, по мнению
Карийского, физические: «Физиология исчерпывает себя в
изучении психического с того момента, когда все
заканчивается воздействием внешнего мира на рецепторы периферической
нервной системы. Но это еще не значит, что психические
явления невозможно изучить в рамках естествознания. Изучение
психической жизни необходимо проводить, учитывая законы
сохранения энергии»***. Каринский этим высказыванием
указал на противоречивость естественно-научного направления
(а значит и материализма) самому себе, поскольку оно
принимает во внимание одни достижения (данные физиологии), но не
учитывает другие (например, данные физики).
М. И. Каринский правильно понимал материализм
Фейербаха, усматривая его метафизичность, хотя вышел Фейербах
* Там же. С. 670-671.
Каринский М. И. Явление и действительность // Православное
обозрение. 1878. Март. С. 673.
Каринский М. И. Психология. Лекции, читанные на ВЖБ курсах в
1885/86 уч. годах. СПб., 1886. С. 249.

58 Ю. А. Квасова
из гегелевской философии. Карийский обратил внимание на
то, что Фейербах отбросил гегелевскую диалектику и теперь
должен искать основания в «сенсуализме», т. е. в данных
опыта. В работе «Критический обзор последнего периода
германский философии» Каринский — относительно материализма
Фейербаха — заключил, что поскольку критика признала идею
бытием недостаточно конкретным, чтобы она могла быть
действительной сущностью бытия, и требовалось — во имя
последовательности системы, — чтобы истина бытия была
перенесена на дальнейшие моменты идеи, а природа как совокупность
материальных, чувственных вещей признана была истинно
существующей, то дух, возникающий из природы, должен был
оказаться простым продуктом материи: «Отсюда понятно,
как Гегелева философия могла быть превращена Фейербахом
в материалистическую систему и материализм признан им ее
последовательным выводом, чтобы легче сыграть свою игру.
Фейербах забывает, что процесс перехода идеи в ее инакобы-
тие мотивируется у Гегеля потребностью идеи "быть для себя",
и дух, как бытие самосознанное, признается высшим
определением абсолютного. Он помнит лишь, что для самого Гегеля
абсолютная идея, как содержание логики, есть только
абстрактное бытие, бытие в элементах мысли, а поэтому переход идеи
в бытие чувственное должен быть признан реализацией идеи.
На этой точке зрения еще легче доказывать, что чувственность
есть необходимый и самый существенный момент для того,
чтобы идея сделалась действительной истиной и, таким образом,
чувственности придать то значение, которое, по смыслу Гегеле-
вой философии, принадлежало собственно идее»*.
Итак, рассуждая о материализме Фейербаха Каринский
заключил, что, развившись из гегельянизма, он вынужден был
отказаться от этого учения, а стало быть, отказаться и от того
положительного, что привлекало в гегелевской философии.
Положительным в гегелевской философии было рассмотрение
всего бытия и каждого явления как целостного, как процесса,
как развития, а также стремление везде искать разрешение
противоречий между идеальным осмысливанием явлений и
«бытием», подчиняющимся неумолимым физическим законам.
Иначе говоря, Фейербаховский материализм, будучи следстви-
Каринский М. И. Критический обзор последнего периода германской
философии (начало) // Христианское чтение. 1873. Часть первая.
С. 131-132.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 59
ем гегелевской системы, сам стал отрицанием ее и, по природе
своей, «метафизическим» материализмом. Недостатком
материализма Фейербаха Карийский считал игнорирование метода
диалектики Гегеля.
Работы М. И. Карийского подвергались резким нападкам со
стороны «идеалистов». С острой критикой книги Карийского
«Критический обзор последнего периода германской
философии» (1873) в 1874 год году первым выступил — на
страницах журнала «Гражданин»*, редактором которого был
Достоевский, — автор, пожелавший остаться неизвестным. В своей
статье анонимный автор замечает, что Каринский найдя,
метафизику (западноевропейскую философию Канта) «не в очень
блестящем» положении, пришел к «малозначительным
результатам», что «он берется объяснить, где источник всего зла»:
«Во всем виноват, будто бы Кант! К сожалению, этот
критический прием представляет мало нового»**. М. И. Каринский
«заранее уверен, что все системы уже исчерпали свое содержание,
что, немного потрудившись, можно в каждой найти внутреннее
противоречие. Печальный взгляд! <...> Мы видим в книге
г. Карийского некоторое равнодушие к философии, некоторое
презрительное отношение к самым крупным ее явлениям. Не
видно, чтобы автор хоть одним учением был очень
заинтересован и увлечен, и потому, кажется, справедливо сказать, что
для него не вполне виден главный нерв, глубокий внутренний
дух этихучений»***. Из этой рецензии достаточно ясно, что
работу М. И. Карийского «Критический обзор последнего периода
германской философии» неизвестный автор пытается всячески
опорочить и представить как недостаточно обоснованную и
авторитетную, однако не смог выступить достойным оппонентом
Карийского.
Вторым с критикой работ М. И. Карийского выступил в
1880 году Пиуновский в «Петербургских ведомостях»****,
подвергнув критическому рассмотрению «Классификацию
выводов» (1880). Характерен подзаголовок статьи Пиуновского:
Без автора. Рецензия на книгу М. И. Карийского «Критический обзор
последнего периода германской философии» // Гражданин. Газета-журнал
политический и литературный. 1874. № 1 (7 января).
Там же. С. 24.
1ам же.
Пиуновский А. П. Статьи по гносеологии М. И. Карийского //
Петербургские ведомости. 1880. 19 мая. № 137.

60 Ю. А. Квасова
«Статьи по гносеологии проф. Карийского». Кратко изложив
работу Карийского, он указал на ряд, по его мнению,
неточностей и допущенных Каринским логических ошибок. По словам
рецензента, автор «весьма своеобразно истолковал взгляды
Бэкона и Милля на предмет силлогизма»*. Основной
недостаток книги, по мнению Пиуновского, заключается в том, что
выводы, сделанные по правилам этой классификации, не содержат
ничего нового. К. А. Скворцов по этому поводу справедливо
отметил, что Пиуновский, защищая идеалистическую
гносеологию, совершенно не понял или, вернее, не хотел понять суть
работ М. И. Карийского и выступил с порочащей статьей**.
Две другие критические статьи принадлежат профессору
Петербургского университета Александру Ивановичу
Введенскому ( 1856— 1925), видному представителю философско-
психологической мысли конца XIX — начала XX века,
продолжателю кантианского критицизма. Недовольство вызвала
у него работа М. И. Карийского «Об истинах
самоочевидных» ( 1893), по поводу которой он опубликовал критические
статьи: «О Канте действительном и воображаемом.
Комментарии к "Критике чистого разума"»*** и «Учение Канта о
смене душевных явлений. Ответ на защитительную статью
г. Карийского»****.
В первой статье Введенский обвинил Карийского в
«искажении» учения Канта: «Я буду говорить в этой статье о <...>
неумышленном и в то же время крупном искажении кантовской
философии, которое очень легко допустить, и представителем
которого служит, между прочим, г. Каринский»*****. У Карин-
Пиуновский А. П. Статьи по гносеологии М. И. Карийского //
Петербургские ведомости. 1880. 19 мая. № 137. С. 11.
Скворцов К. А. Гносеологические и логические воззрения М. И.
Карийского: лис.... канд. философ, наук. Томск, 1951. С. 9.
Введенский А. И.О Кантедействительном и воображаемом.
Комментарии к «Критике чистого разума» (По поводу книги г. Карийского «Об истинах
самоочевидных»). М.: Типо-литографическое товарищество И. Н. Кушнерев
и К\ 1895; Он же. О Канте действительном и воображаемом.
Комментарии к «Критике чистого разума» (По поводу книги г. Карийского «Об
истинах самоочевидных») // Вопросы философии и психологии. 1894. Ноябрь.
С. 621-660.
Каринский М. И. История новой философии. Лекции, читанные
в СПб. дух. академии в 1885/86 уч. году. СПб., 1886.
Введенский А. И. О Канте действительном и воображаемом.
Комментарии к «Критике чистого разума» (По поводу книги г. Каринского
«Об истинах самоочевидных»)// Вопросы философии и психологии. 1894.
Ноябрь. С. 621.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 61
ского, по мнению рецензента, отсутствует то, «что называется
развитостью мыслей»*. В конце статьи Введенский признал,
что Каринский опроверг Канта, но Канта искаженного,
выдуманного им: «Пусть г. Каринский опроверг Канта, но Канта
воображаемого, а недействительного»**. Таким образом,
Введенский хотел показать, что Каринский не сумел разобраться
в «Критике чистого разума» и неправильно понял кантовскую
«теорию времени», а следовательно, его работа не имеет
научной ценности: «Учение же о времени составляет самый
существенный пункт кантовой «Критики чистого разума». Не
поняв его, М. И. Каринский не мог понять и остального, т. е.
его критика направлена против несуществующего Канта. Кант
учил, что времени нет ни вне нас, ни внутри нас, есть только
представление о времени; М. И. Каринский же думает, что,
по мнению Канта, наши душевные явления (представления,
восприятия) подвергаются внутри нас действительной смене,
а не представляющейся смене»***. В 1894 — 1895 годах между
ними — на страницах журнала «Вопросы философии и
психологии» — состоялся научный спор. После публикации ответа
М. И. Карийского появилась вторая статья А. И. Введенского
«Учение Канта о смене душевных явлений. Ответ на
защитительную статью г. Карийского», в которой он уже упрекал
М. И. Карийского в использовании «недостойных приемов»****.
Пояснений или каких-либо комментариев к своим словам
Введенский не представил.
В процессе научного спора М. И. Каринский
опубликовал две статьи в ответ на статьи А. И. Введенского. Первой
статьей — «По поводу статьи г. проф. А. И. Введенского
"О Канте действительном и воображаемом"»***** — он вызвал
Там же. С. 623.
Там же. С. 660.
Там же. С. 659.
Там же. С. 473.
Каринский М. И. По поводу статьи г. проф. А. И. Введенского
«О Канте действительном и воображаемом » ( начало) // Вопросы философии
и психологии. 1895. Январь. Кн. 26. С. 20-46; Каринский М. И. По поводу
статьи г. проф. А. И. Введенского «О Канте действительном и воображаемом»
(продолжение) // Вопросы философии и психологии. 1895. Март. Кн. 27.
С. 242-237; Каринский М. И. По поводу статьи г. проф. А. И. Введенского
«О Канте действительном и воображаемом» (окончание) // Вопросы
философии и психологии. 1895. Май. Кн. 28. С. 314-360.

62 Ю. А. Квасова
раздражение Введенского, а вторая статья — «По поводу
полемики г. проф. Введенского против моей книги "Об
истинах самоочевидных"»* — окончательно заставила критика
замолчать.
В примечании редакции журнала к замечаниям Введенского
говорится: «Всем известно, что лет двадцать, тридцать назад
наша молодежь отличалась большой нетерпимостью в мнениях
и на всякое несогласие с ней в философских и других общих
вопросах бесцеремонно обвиняла своих противников или в
умственной ограниченности, или в недобросовестности. А так
как первые обвинения чаще всего были бы воочию нелепыми,
то обыкновенно присоединяли на помощь своим аргументам
именно обвинения в недобросовестности. Да и литература того
времени, как известно, нередко своим примером поддерживала
в молодежи эту наклонность»**.
Все изложенное нами позволяет заключить, что критики и
рецензенты из лагеря идеалистической философии видели в
М. И. Каринском сильного противника, считали опасными
его философские взгляды и принимали меры, чтобы
парализовать влияние, какое могла оказать его убедительная и яркая
критика, вскрывавшая несостоятельность идеалистической
гносеологии.
Далее необходимо проследить влияние на
мировоззрение М. И. Карийского его современников — представителей
как естественно-научного направления в психологии, так и
философско-умозрительного. С некоторыми
представителями каждого из направлений он был знаком лично, т. к. с 1889
по 1899 год был членом Психологического общества,
состоявшего при Императорском Московском университете, о
чем свидетельствуют списки, опубликованные в трех номерах
журнала «Вопросы философии и психологии»***. На заседани-
Каринский М. И. По поводу полемики г. проф. Введенского против
моей книги «06 истинах самоочевидных» // Журнал Министерства
народного просвещения. 1896. Январь. № 1. С. 243—290.
Введенский (Басаргин) Алексей И. Обзор книги проф. М. И. Карин-
ского «Об истинах самоочевидных» // Вопросы философии и психологии.
1894. Март. Кн. 22 (2). С. 473.
*** Список членов Психологического общества, состоящего при
Императорском Московском университете (по 1-е ноября 1889 года) //
Вопросы философии и психологии. 1889. Кн. 1. С. 102-106; Список членов
Психологического общества, состоящего при Императорском Московском

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 63
ях Психологического общества М. И. Карийский встречался с
A. Н. Бернштейном, А. И. Введенским, М. М. Владиславлевым,
Н. Я. Гротом, Н. Н. Ланге, И. И. Лапшиным, Л. М. Лопатиным,
С. С. Корсаковым, Э. Л. Радловым, Г. И. Россолимо, И. М.
Сеченовым, И. А. Сикорским, В. С. Соловьевым, А. Г.
Столетовым, А. А. Токарским, М. М. Троицким, Г. И. Челпановым,
B. Ф. Чижом и многими другими. О личном знакомстве и тесном
общении М. И. Карийского с А. Е. Светилиным, Ф. М.
Достоевским, А. А. Киреевым известно из трудов В. С. Соловьева*.
В работе К. А. Скворцова приведены данные, по
которым можно судить о влиянии на М. И. Карийского взглядов
К. Д. Ушинского и И. М. Сеченова**. В 60-е годы XIX века
педагогические статьи Ушинского были известны широким
кругам общества, в том числе и тем, кто был настроен
далеко не революционно. С полной уверенностью можно
сказать, что идеи Ушинского знакомы были и М. И. Карийскому.
В 1860—1861 годах Ушинский был редактором «Журнала
Министерства народного просвещения», в котором печатались и
его статьи. Позднее в этом журнале печатались также статьи
Карийского. Ушинский в своей статье о материалистической
философии («Вопрос о душе в его современном состоянии»)
писал: «Ошибку (гегелевской философии) исправила
современная материалистическая философия, и в этом, по нашему
мнению, состоит ее величайшая заслуга в науке. Она привела
и продолжает приводить в настоящее время множество ясных
доказательств, что все наши идеи, казавшиеся совершенно
отвлеченными и прирожденными человеческому духу, выведены
нами из фактов, сообщенных внешней природой; составлены
нами из впечатлений или образованы из привычек,
установленных устройством человеческого организма. Современный
материализм в лучших своих представлениях доказал вполне
истину, высказанную Локком несколько преждевременно и
без точных доказательств, что во всем, что мы думаем, мож-
университете (по 15-е мая 1894 года)// Вопросы философии и психологии.
1894. Кн. 23 (3). С. 468—474; Список членов Психологического общества,
состоящего при Императорском Московском университете (по 1-е февраля
1899 года)// Вопросы философии и психологии. 1899. Кн. 46. С. 80—86.
* Соловьев В. С. Соч.: в 15 т. Т. 3 ( 1877-1881 ) / отв. ред. Н. В. Котре-
лев. М., 2001. С. 437.
Скворцов К. А. Гносеологические и логические воззрения
М. И. Карийского: дис.... канд. философ, наук. Томск, 1951.

64 Ю. А. Квасова
но открыть следы опыта. Много положительного внесла и
продолжает вносить эта философия в науку и мышление <...>
вред приносит только шарлатанство и фразерство»*. По
мнению Скворцова, взгляды, аналогичные высказанным Ушин-
ским, содержатся и в ранних работах Карийского, в частности,
в работе «Критический обзор последнего периода германской
философии»**. Сданным заключением Скворцова мы не
согласны, т. к. считаем, что вся его работа фактически была
направлена на доказательство материалистичности идей Карийского
на том лишь основании, что Каринский указывал на
несостоятельность некоторых идеалистических положений.
Под впечатлением книги И. М. Сеченова «Рефлексы
головного мозга» (1863) была написана и статья К. Д. Ушинского,
о которой упоминалось выше. Работа Сеченова в то время
произвела сильнейшее впечатление на общественное мнение.
Впечатление было настолько сильное, что Министерство
внутренних дел, державшее книгу под арестом в течение двух лет,
не решилось изъять ее, и книга была напечатана. Карийскому
данная книга была известна и через статьи Ушинского, и
непосредственно. В 90-е годы XIX века был опубликован ряд статей
Сеченова, в которых ученый углублял и развивал свою
материалистическую теорию познания: так, в мае 1890 года вышла
статья «Впечатление и действительность»***, в 1892 году —
«Предметная мысль и действительность»****, наконец, в январе
1894 года была напечаана речь И. М. Сеченова на IX съезде
русских естествоиспытателей и врачей «О предметном
мышлении, с физиологической точки зрения»*****. Эти три взаимно
дополняющие одна другую публикации имеют своим
предметом вопрос об отношении нашей мысли к действительности,
о нашей возможности и достоверности познания объективной
Ушинский К. Д. Вопрос о душе в его современном состоянии.
Отрывок из педагогической антропологии // Отечественные записки. 1866.
№11. С. 90.
** Каринский М. И. Критический обзор последнего периода германской
философии. СПб., 1879.
*** Сеченов И. М. Избранные философские и психологические
произведения. М., 1947.
**** Сеченов И. М. О предметном мышлении с физиологической точки
зрения // Русская мысль. 1894. Январь. С. 255—262.
***** Сеченов И. М. Предметная мысль и действительность // Научно-
литературный сборник «Помощь голодающим». М., 1892. С. 193—209.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 65
действительности. К. А. Скворцов утверждает, что М. И.
Карийский не мог не знать об этих статьях, так же как и о других
работах И. М. Сеченова, которые вызывали смятение в
среде идеалистов. Э. Л. Радлов, будучи философом-идеалистом,
опубликовал крайне реакционную статью «Натуралистическая
теория познания», в которой попытался ослабить
впечатление, какое произвели на общество статьи Сеченова. Никаких
откликов в печати со стороны Карийского на эти публикации
статей Сеченова не было. На этом основании и факте
личного знакомства Карийского с Сеченовым Скворцов делает
вывод о материалистичности взглядов Карийского. На наш
взгляд, этих фактов, составивших доказательную базу выводам
К. А. Скворцова, недостаточно.
Высказывание Карийского (работа «К вопросу о
позитивизме», 1875), что «материализм ставил науке очень
привлекательную задачу, начав с механических соединений при
помощи только осложнения явлений, — развить
постепенно явления химические, затем органические и, наконец,
психические»*, также, по нашему мнению, еще не доказывает,
что Каринский был материалистом. Тем не менее такой вывод
на основе данного высказывания Карийского делают Л. Л.
Тузов**, К. А. Скворцов***, Н. И. Кондаков****. В качестве
доказательства материалистичности научного мировоззрения
Карийского приводятся его высказывания, в которых содержатся
указания на то, что он признавал существование независимого от
нас материального мира и одновременно с этим то, что он
признавал познаваемость мира — и именно таким, каким он есть в
действительности. Подтверждением этому служат следующие
цитаты из Карийского: «Во-первых, можно утверждать, что все
Каринский М. И. К вопросу о позитивизме // Православное
обозрение. 1875. № Ю(октябрь). С. 365.
Тузов Л. Л. Теория умозаключений М. И. Карийского и Л. Н. Рутков-
ского: автореф. дис.... канд. философ, наук. М., 1950.
Скворцов К. А. Гносеологические и логические воззрения М. И. Карин-
ского: дис.... канд. философ, наук. Томск, 1951.
Кондаков Н. И. Логический словарь-справочник. М., 1975. С. 238;
Он же. Выдающиеся произведения русской логической науки XIX века //
Избранные труды русских логиков XIX века / под ред. П. В. Таванец. М.,
1956. С. 347-384; Он же. Материалистические тенденции в трудах
прогрессивных логиков последней трети XIX века // Вопросы теории
познания и логики/под ред. И.Д.Андреева. М., 1960. С. 307-342.

66 Ю. А. Квасова
наше знание ограничено миром наших представлений и не стоит
ни в каком отношении к внешнему бытию, до которого поэтому
нет никакого дела законам нашей мысли и нашего
представления. Но такой взгляд лишил бы нас возможности объяснить
возникновение и продолжение самой жизни представления.
Следовательно, очевидно, каждый акт нашей психической
жизни, как и начало ее, обусловлены бытием, существующим за
границами нашего представления и влияющим на него»*.
«Человек имеет дело не с явлениями только, но и с живой
действительностью, которую переживает сам непосредственно, и
которая потому стоит выше всякого сомнения»**. В курсе лекций по
логике Каринский говорил следующее: «Познание имеет своим
предметом все существующее и своей задачей — познание
этого существующего так, как оно существует. Понятие
существования составляется нами в противоположность тому, что дано
в представлении. Существующим мы называем то, что, будучи
само по себе независимо отданного в нас образа его, от нашего
представления о нем, только отражается в этом представлении.
Цель научного исследования не в том, чтобы проследить, в
каком порядке предметы следуют в человеческом восприятии, а
ту связь, какая существует между предметами независимо от
него. Наука имеет в виду не явления сознания, а внешнюю ему
действительность»***.
Возражая кантианцам, М. И. Каринский писал:
«Подразумевается у Канта ничем не оправданная и совершенно
ошибочная мысль, что для человеческого знания не
может быть и речи о констатировании и познании
объекта в смысле как внутренне переживаемой самим
субъектом, так и внешней ему действительности»****. Здесь
подчеркивается признание внешней действительности и
возможность познания ее как в природе, так и в актах
сознания, происходящих в самом человеке. И наконец,
Каринский совершенно ясно и понятно развивал свою мысль о
Каринский М. И. К вопросу о позитивизме // Православное
обозрение. 1875. № 10 (октябрь). С. 369.
** Каринский М. И. Явление и действительность // Православное
обозрение. 1878. Март. С. 677.
*** Попов П. С. О курсе логики М. И. Карийского // Вопросы
философии. 1947. № 2. С. 387-389.
Каринский М. И. Об истинах самоочевидных (окончание) // Журнал
Министерства народного просвещения. 1893. Август. С. 514.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 67
признании существования внешнего мира и познаваемости его
в своей работе «Явление и действительность»: «Должно быть
признано бесспорным, что являющееся в сознании "Я" вовсе
не действительный субъект сознания, а представление
субъекта о самом себе и в этом смысле такой же объект, каким служит
и мир внешний с тем, конечно, существенным различием, что
во внешнем мире мы представляем внешнюю нам реальность,
а в "Я" то бытие, которое лежит в основании наших внутренних
состояний»*.
Не вызывает никакого сомнения, что Каринский признавал
внешнюю, независимую от нас действительность
безоговорочно и решительно. Об этой внешней действительности
«извещают нас мускульные чувства», «наша чувствительность».
В данном случае необходимо разобраться, как именно
Каринский понимал природу материи. Природу материи вещей
и явлений ученый рассматривал диалектически, в развитии,
в движении. Это видно из анализа его работы «Бесконечное
Анаксимандра», а также из лекций по логике**, в которых
суждение рассматривается не метафизически, как застывшая
форма мышления, а как движение, как развитие, как переход из
одного типа в другой.
М. И. Каринский, не приняв идеалистическое решение
онтологической проблемы, где реальностью является духовное или
дух, а действительность состоит из духовных атомов, не принял
и материалистическое решение, согласно которому в мире вся
действительность состоит только из материальных атомов, а
душа, сознание, мысль рассматриваются как движение
материальных атомов. Он придерживался позиции, что существующее
есть проявление особой субстанции, не материальной и не
духовной. Каринский признавал, что «внешнее бытие — это
бытие материальное, в котором на первый план выступают такие
его черты, как пространственность и противодействие, которое
оказывает предмет при попытке сдвинуть, сжать его, изменить
его положение и т. п.»***.
Каринский М. И. Явление и действительность // Православное
обозрение. 1878. Март. С. 674-677.
Попов П. С. О курсе логики М. И. Карийского // Вопросы философии.
1947. №2. С. 386-387.
Каринский М. И. История новой философии. Лекции, читанные в
СПб. дух. академии в 1885/86 уч. году. СПб., 1886. С. 117.

68 Ю. А. Квасова
Исходя из того, что любое внешнее восприятие, с одной
стороны, есть процесс физиологический, а с другой — чисто
психический, а также, что «ни один однажды сложившийся образ
не пропадет бесследно для нашей дальнейшей жизни»*,
Карийский предположил, что след может быть явлением: (1) чисто
физиологическим, (2) чисто психическиме и (3) соединением
того и другого: «В мозгу может остаться след физиологического
раздражителя, а в душе — след психический»** целью
определения более вероятного суждения, наиболее согласующегося с
научными фактами и характером нашей психической жизни, он
рассмотрел каждое из них подробно.
По поводу первого суждения Каринский указал, что, хотя
физиологи согласны с тем, что физиологическое
возбуждение нервной системы оставляет после себя след, они еще не
установили окончательно, каков этот след: «Одни
утверждают, что некоторое местное возбуждение в мозговой
субстанции, которое является следствием нервного возбуждения при
восприятии, сохраняется в мозгу по прекращении восприятия.
Другие придерживаются мнения, что след сохраняется лишь
динамически, т. е. после полученного раздражения вследствие
изменения общего характера сохраняется возможность при
известных условиях вновь испытывать то же раздражение»***.
Такие решения вопроса Каринский считал шаткими,
поскольку, когда отмечается ясность физиологического воззрения,
имеется в виду вообще возможность созерцательно ясно
представлять себе продолжающееся физиологическое изменение.
Он не подвергал сомнению, что измененное физиологическое
состояние после ощущения, сопровождавшего первое
возникновение образа и давно прекратившегося, может сохраняться
на какое угодно время и оживать вновь, когда образ
воспроизводится. Каринский справедливо обратил внимание на то, что
«у нас образов, способных воспроизводиться, так много, что
сравнительно незначительная по объему мозговая масса не в
состоянии все их поместить, не говоря уже о том, что материя
бесконечно делима»**1"*. При этом он спрашивал, каким об-
Каринский М. И. История новой философии. Лекции, читанные в
СПб. дух. академии в 1885/86 уч. году. С. 271.
Там же. С. 273.
Там же. С. 275.
Там же. С. 277.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 69
разом возможно ориентироваться в такой бесконечной массе
материала и находить необходимое для частного
воспроизведения. Его рассуждения по этому поводу следующие: «В живом
организме как все его составные части, так и мозговая
субстанция подлежат бесконечным изменениям. В течение нескольких
лет обновляется весь организм, все клетки, а следовательно,
и мозг. Если клетки обновляются, значит, и физиологический
след, который остается после ощущений, должен стираться»*.
Эти рассуждения вполне закономерно привели Карийского к
выводу, что дело не в частицах материи, т. к. нет необходимости
им оставаться неизменными для того, чтобы сохранить след, а
все дело в структуре материи: «Чтобы поместить в голове
человека какое угодно количество мыслей, вполне достаточно
различимых нашим восприятием мельчайших частиц массы
мозговой субстанции»**.
Если бы все определялось следами, сохранившимися в
мозговой субстанции, мы получили бы, рассуждал Каринский,
следующее: «Само собой разумеется, что для возможности
воспоминания необходимо, чтобы субъект, который
получает восприятие и воспроизведение образа, был один и тот же.
Субъект должен сохранить в себе самом след от восприятия.
Предположим, что в субъекте не осталось никакого следа от
прежнего образа, тогда он при воспроизведении находится
в таком же состоянии, как если бы этот образ никогда не
существовал в нем, т. е. воспоминание, как сознание, что образ
уже некогда существовал в душе, немыслимо»***. По
заключению Карийского, «та субстанция, в которой совершаются
психические явления, должна носить в себе самой следы
предшествовавших психических состояний»****. Согласно его
выводу, «следы находятся не в мозговой субстанции»*****, данной
субстанцией мозг человека быть не может, поскольку он,
будучи ограниченным в объеме, не в состоянии вместить всех
мыслей человека. Каринский вполне допускал существование
иной субстанции, не материальной, недуховной. Но этот вывод
Каринский М. И. История новой философии. Лекции, читанные в
СПб. дух. академии в 1885/86 уч. году. С. 278.
Там же.
Там же. С 342.
**** Там же. С. 343.
***** Там же. С. 281.

70 Ю. А. Квасова
для него еще решал вопрос о характере следов: «Принятие
исключительно физиологических следов требует отождествления
души с мозгом, т. е. принятия точки зрения материализма»*.
Подобная гипотеза, по убеждению М. И. Карийского,
вызвана к жизни расцветом естествознания, тем не менее в своем
окончательном выводе, утверждал он, она приходит в резкое
противоречие с основным законом того же самого
естествознания: «Все современное естествознание построено на
начале вечности, неуничтожаемости материи и силы. Строго
доказанная и прочно установленная относительно материи эта
аксиома получила свое полное торжество, когда она оказалась
справедливой и по отношению к силе. Ни один атом вещества
не уничтожается и не создается вновь, ни одна частица силы не
исчезает и не возникает вновь — так учит современное
естествознание. Не странно ли при этом утверждать, что
существует целый ряд явлений, не оставляющих после себя никакого
следа, безусловно исчезающих, так как сказать, что у них нет
причинности — значит сказать, что раз они прекратили свое
существование, они исчезли безусловно и без следа»**. Таким
образом, у Карийского мы находим суждение, что материализм
отрицает причинность, признает полную уничтожаемость за
явлениями, самыми достоверными, даже единственными,
безусловно реальными для нас явлениями. Итак, все это говорит
в пользу признания М. И. Каринским существования не только
физиологических следов, но и психических, которые явно
наделены иной природой.
Каринский, рассмотрев историю суждений ряда ученых, что
след является чисто психическим, писал, что Локк признавал
бессмысленным мнение, что представление существует в
рассудке, т. е. в душе, и он признал бессмысленным существование
несознаваемого представления. Лейбниц, признавая
существование бессознательных представлений, старался
разъяснить и устранить недоумение Локка: «С этой целью он развил
особый взгляд на бессознательное. Он различает в
представлении два элемента: сам факт созерцания и образ, который
служит объектом этого созерцания»***. По мнению Карийского,
* Каринский М. И. История новой философии. Лекции, читанные в
СПб. дух. академии в 1885/86 уч. году. С. 344.
** Там же. С. 351-352.
*** Там же. С. 281-288.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 71
Лейбниц допускал возможность самостоятельного
существования образа от самого акта созерцания или представления, но
не всегда оставался верен своей теории, и это высказывание
Лейбница противоречит другим его взглядам на тот же предмет.
Согласно Лейбницу, представление есть акт, состояние души,
которое возникает, после заменяется другим, подобным же
актом. В представлении, как цельном акте, ясно различается
представляемое от акта представления, нет препятствий
допустить, что по прекращении акта остается образ, который может
ожидать нового обращения на него созерцающей
деятельности души и в промежуточный период оставаться
бессознательным*. Такой подход, как верно заметил Каринский, основан на
аналогии с внешней деятельностью. Данную аналогию он
признал ошибочной, поскольку считал, что деятельность
прекращается, а предмет остается: «Когда созерцающая деятельность
души, созидающая образ, прекращается, созерцаемое все-таки
может продолжать свое существование. В одном случае
предметы даны вне, а в другом внутри. Вне меня существовали
части, материал, из которого я создал целое, вне существует и это
целое. А здесь элементы, из которых складывается
созерцаемый образ и сам созерцаемый образ, который служит объектом
этой деятельности, все это не есть предметы внешние. Как
понимать мысль, что образ или созерцаемый предмет, переставая
быть созерцаемым, т. е. объектом представления, тем не менее
продолжает существовать в нас. Ведь этот образ не имеет
реального бытия, а есть только призрак. Если это так, то
созерцающая деятельность, раз прекратившись, не оставляет после
себя никакого следа»**. Исходя изданных рассуждений,
Каринский заключает, что никакого самостоятельного предмета,
существующего в душе, в качестве реального следа после
прекращении акта созерцания нет и быть не может. Следовательно,
если говорить о психическом следе, то следует сказать,
утверждал Каринский, что не только предмет созерцания, а целый акт
представления может продолжаться и после прекращении
сознания о нем, «он не прекращается, когда перестает
сознаваться, но лишь преобразовывается так, что раньше
сознаваемый, он делается потом бессознательным, не переставая быть
актом представления»***.
* Там же. С. 288-289.
Каринский М. И. История новой философии. Лекции, читанные в
СПб. дух. академии в 1885/86 уч. году. С. 290-291.
*** Там же. С. 292.

72 Ю.А. Квасова
Каринский обращался и к вопросу, насколько может быть
доказан сам факт существования бессознательных
представлений или психических следов. Каждый момент нашей жизни
представляет, считал Каринский, наряду с сознательными
психическими явлениями и бессознательные. С его точки зрения,
в любом явлении нашей жизни есть элементы, ускользающие
от сознания. Каринский отметил множество фактов,
свидетельствующих о несомненном существовании бессознательных
представлений: «Перед человеком постоянно носится целая
область представлений, образов, чувствований, стремлений и
т. д., которые ускользают от нашего сознания, которых мы не
можем замечать, но реальность которых, тем не менее, не
подлежит никакому сомнению. Все это доказывает, что наряду с
сознательными актами нашей души наша психическая жизнь
представляет громадное количество явлений, которые не
всплывают наружу, не проникают в область нашего сознания,
но которые тем не менее оперируют в виде представлений»*.
Однако он заметил, что существование бессознательного «еще
не доказывает мысли, что все прежние восприятия существуют
в качестве психических следов»**. По его мнению, под
психическим следом понимаются «бессознательные, фактические,
реально существующие в душе состояния или изменения, в
ней происходящие»***. Таким образом, он признавал
существование психических следов, но не принимал существование
только психических следов, поскольку не сомневался в участии
нервной системы при воспроизведении: «Возбуждение образа
нужно признать соединенным с исходящим из него
стремлением возбудить соответствующее нервное состояние, благодаря
этому нервному возбуждению, психический след получит ту
выделенность, которой характеризуется сознательность.
Нервная система является как бы органом, которым душа
пользуется, вызывая в нем то или другое возбуждение, чтобы
возродить в себе самой тот или другой образ»****. Но он предполагал,
что можно придерживаться мнения, что «сама инициатива в
деле оживления образа принадлежит не нервной системе, а
Каринский М. И. История новой философии. Лекции, читанные в
СПб. дух. академии в 1885/86 уч. году. С. 308.
Там же. С. 309.
*** Там же. С. 311.
**** Там же. С. 322-323.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 73
акту душевной деятельности, т. е. клеткам мозга»*. В качестве
доказательств этого Каринский отметил факт, что усилению
или ослаблению процесса воспроизведения может
способствовать, например, болезненное состояние мозга: «Под влиянием
болезненного состояния нервной системы могут вырождаться и
оживать и такие состояния, которые в здоровом состоянии
никак не всплыли бы наружу <...> Ненормально функционирует
мозг, ненормальны и процессы воспоминания и забывания»**.
Каринский вполне справедливо заключил, что признание
сохранения психических следов не отрицает существование
следов физиологических, т. е. нервного процесса, а также, что от
состояния нервной системы и мозга человека зависит
протекание психических процессов.
Каринский указывал и на учение о локализации памяти,
которое в физиологии приобретает все большее значение и
якобы является мощной поддержкой первой гипотезы, но не
соглашался с этим, высказав по этому поводу
противоположную мысль: «Учение о локализации памяти с первой гипотезой
мирится меньше, чем со второй»***. Согласно данному учению,
рассуждал он, все функции мозга, которыми обусловливаются
процессы воспроизведения восприятий различных чувств,
локализованы в различных областях мозга, так что повреждение
той или другой части мозга влечет за собой потерю памяти
соответствующего чувства. Воспроизведенный образ — это
комбинация разнообразных элементов ощущений, принадлежащих
к областям различных чувств и сосредоточенных, согласно
теории локализации, в различных частях мозга. Исходя из этого,
Каринский задавался вопросами: «Как эти разнообразные
элементы могут возбудиться и войти в состав воспроизведенного
образа, когда возбуждается только одна часть мозга, именно,
та, в которой локализованы только, например, зрительные
ощущения? Конечно, можно принять, что одновременно с
возбуждением одной части мозга возбуждаются и другие части мозга,
прежде одновременно не возбуждавшиеся, и в результате этой
совместной деятельности получается одновременное
возбуждение многих элементов ощущений, которые в своей
совокупности и дают цельный образ. Тогда как передается это возбуж-
* Там же. С. 321.
** Там же. С. 326-328.
** Там же. С. 322.

74 Ю. А. Квасова
дение одной части мозга другим частям? Путем влияния или
действия на расстоянии?»* И сам же ответил на свои вопросы:
«Наука при современном уровне знаний все больше и больше
становится вразрез с мыслью о возможности действия на
расстоянии. Можно взять во внимание, что вся мозговая масса
представляет сплошное, непрерывное целое, и предположить,
что все эти части соединены между собой особыми нитями,
волокнами, служащими для передачи возбуждения, как
действительно предполагают, признавая особые, так сказать,
подвижные, изменчивые соединения хранящихся следов, но это будет
уже новая, не опирающаяся на факты гипотеза, не стоящая ни
в какой связи с опирающейся на факты теории локализации
памяти и имеющая целью лишь согласиться с произвольно
признаваемым предположением об инициативе физиологических
явлений при воспроизведении»**. Таких затруднений, по
мнению Карийского, не вызывает гипотеза, согласно которой
возникновение образа пробуждает к жизни психический след; ее
сторонники, упускают, например, из виду, что содержание
восприятий не переходит ни на какую наследственность: «Слепой
от рождения, как бы богато ни был одарен от природы, каким
бы высоким наследственным опытом ни обладал его мозг,
никогда не будет в состоянии составить себе представление о
цветах. Влияние наследственности мы не отрицаем, но не можем
не принять, что путем наследственной передачи последующие
поколения вовсе не получат каких-либо идей, цельных образов,
представлений, а приобретают лишь такие изменения мозга,
нервной системы, которые облегчают, ускоряют психический
процесс, касаются его формальной стороны, способствуют
более быстрому и легкому усвоению содержания; но это
содержание, если оно есть неотъемлемое достояние духа, должно быть
получено и усвоено каждым человеком»***.
Все сказанное выше указывает, что Каринский, обратившись
к аргументам в пользу физиологических и психических следов,
пришел к выводам, что.уикакой однажды возникший образ,
согласно законам естествознания, никуда бесследно не исчезает
и храниться в голове человека тоже не может, поскольку объем
Каринский М. И. История новой философии. Лекции, читанные в
СПб. дух. академии в 1885/86 уч. году. С. 334-335.
Там же. С. 335—336.
*** Там же. С. 338-339.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 75
мозговой субстанции ограничен. Следовательно, психический
след или любая человеческая мысль находится не в мозгу, а в
особой субстанции. Он пришел к тому, что человек находится в
потоке информации, при этом информация вполне
структурирована, а не хаотична. А человек в процессе воспоминания или
воспроизведения необходимой ему информации ее
воспроизводит посредством воли с помощью специального органа,
«мозговой субстанции», т. е. мозга. В данном случае, как
указывал Каринский, «мозг должен подстроиться под то, чтобы
воспринять необходимую информацию»*. Эти рассуждения, по
его мнению, вполне возможно подтвердить
психофизиологическими данными: «Нервный процесс не прекращается вместе
с прекращением воздействия предмета на наши органы чувств,
а продолжается дольше. А также воспроизведение зависит и от
степени возбудимости, которая присуща в данную минуту
мозгу, т. е. от состояния мозга»**. Этим, в частности, Каринский
объяснил случаи, когда у человека в болезненном или
гипнотическом состоянии возникает мысль, которая, как казалось,
давно уже стерта из памяти. Отметив, что мозг человека
вполне можно рассматривать как особый орган в процессах
восприятия, воспоминания, воспроизведения и осмысления, он
указал и на значимость учения о локализации различных
видов памяти: «Стоит только разрушить известные части мозга,
чтобы потерялась способность запоминания известного рода
впечатлений»***. Современной психофизиологией и
нейропсихологией доказана зависимость протекания психических
процессов от состояния мозга. Не признав физиологические и
психические процессы параллельными, Каринский указал на
то, что « и те, и другие имеют единое энергетическое основание,
которое при этом присуще миру вообще»****. ВыводКаринского,
полностью соответствующий новейшими для конца XIX века
достижениям в области физики, несомненно, является
важным и актуальным.
Придерживаясь естественно-научной линии развития
психологии, отличной от философской, учитывая достижения фи-
Каринский М. И. История новой философии. Лекции, читанные в
СПб. дух. академии в 1885/86 уч. году. С. 281.
** Там же. С. 282.
*** Там же. С. 283.
Там же.

76 Ю. А. Квасова
зиологии, физики и других естественных наук, рассматривая
материю и человека как совокупность энергий, Каринский не
относил себя однозначно к материализму, остерегаясь
путаницы понятий, которая, по его мнению, возникла с господством
материализма. Н. Я. Грот в работе «О душе в связи с
современными учениями о силе» (1886) при рассмотрении
ограниченности материализма, идеализма, монизма и дуализма как
основных учений о душе, также заключил, что «ни одно из этих
учений, в сущности, не в состоянии окончательно победить
двойственность духа и вещества»*. В качестве
альтернативного учения, способного стать основой научного мировоззрения,
по его мнению, можно рассматривать учение «новых физиков»
в котором термин «сила» заменяется термином «энергия».
Несмотря на то что В. М. Бехтерев сравнил воззрения Грота
с психофизическим параллелизмом и отметил их
метафизическую направленность, тем не менее он оценил его идеи
положительно и признал учение Грота в качестве одного из наиболее
удачных учений того времени. То, что «настала пора для
естествоиспытателя перешагнуть через узкую рамку
естествознания и заглянуть в другие области», доказывал еще А. С. Фа-
минцын**, попытку которого рассмотреть саму возможность
применить энергетическое учение к психической деятельности
оценивал высоко В. М. Бехтерев***.
Завершая разбор идейно-философской основы научного
мировоззрения М. И. Карийского, необходимо отметить, что одной
из особенностей его мировоззрения и философии было то, что
он уходил от материализма, но не к метафизике, а к
энергетическому осмыслению природы Вселенной и психики человека.
«Энергетизм» как научное мировоззрение, возникшее в
конце XIX века, исходит из представления об энергии как
субстанциональной и динамичной первооснове мира и сводит к ней
все существующее и происходящее, рассматривает материю
Грот Н. Я. О душе в связи с современными учениями о силе. Одесса,
1886. С. 22.
Фаминцын А. С. Современное естествознание и психология. СПб.,
1898.
Бехтерев В. М. Избранные труды по психологии личности: в 2 т. Т. 1.
Психика и жизнь (1904) / отв. ред. Г. С. Никифоров, Л. А. Коростыле-
ва.СПб., 1999. С. 33.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 77
как форму проявления энергии*. Согласно М. Г. Ярошевско-
му и Л. И. Анцыферовой, к возникновению данного
направления в психологии привели революционные открытия в физике
в конце XIX века: в 1895 году Рентген открыл существование
лучей, засвечивающих фотопластинку через черную бумагу,
А. А. Беккерель открыл существование радиоактивности и пр.
Крах метафизических взглядов на материю как на костную,
неподвижную, состоящую из неделимых атомов был воспринят
учеными как победа идеалистических взглядов на мир**. В
результате ряд естествоиспытателей на рубеже XX века
перешли на позиции «энергетизма». Ю. Р. Майер одним из первых
сформулировал закон сохранения энергии***, согласно
которому энергия в целом при всех ее превращениях остается
равной самой себе. Наиболее яркий представитель
энергетизма — Вильгельм Оствальд — изложил свое
энергетическое осмысление окружающего мира и психических процессов
в работе «Философия природы»****. Считая энергию началом
всех начал, он на этой основе построил философию
природы, культуры и психологии человека. Примерно в это же
время вышла работа Э. Гартмана «Мировоззрение
современной физики»*****. Оба философа отрицали материю как
реально существующую и видели в ней явление нематериальной
сущности. Однако мировоззрение Э. Гартмана можно в
большей мере отнести к динамизму, а мировоззрение В. Оствальда
назвать энергетическим. Но, так или иначе, оба ученых
стремились к новому осмыслению философии природы, приняв во
внимание результаты критической философии и достижения
естествознания конца XIX века.
В России в конце XIX — начале XX века одними из
наиболее значимых и разработанных в рамках энергетизма, на
Новая философская энциклопедия: в 4 т. Т. II. М.: Институт
философии РАН, Нац. общ.-науч. Фонд; Научно-рсд. совет: преде. В. С. Степин,
зам. преде. А. А. Гусейнов, Г. Ю. Семигин, уч. секр. А. П. Огурцов. М., 2001.
Т. IV. С. 441—442; Философский словарь / под ред. И. Т. Фролова. 7-е изд.,
перераб. и доп. М., 2001. С. 690-691.
Ярошевский М. Г., Анцыферова Л. И. Развитие и современное со-
етояние зарубежной психологии / под ред. А. А. Смирнова. М., 1974. С. 218.
Философский энциклопедический словарь. М., 2002. С. 540.
Оствальд В. Философия природы / под ред. Э. Л. Радлова. СПб., 1903.
Гартман Э. Мировоззрение современной физики. Астрахань, 1906.

78 Ю. А. Квасова
наш взгляд, следует признать исследования В. М. Бехтерева*.
Вначале 1920-х годов В. М. Бехтерев — совместно с Л. Л.
Васильевым и с известным дрессировщиком В. Л. Дуровым —
приступил к опытам по «мысленному» воздействию на
животных (внушению). На основе изучения биофизических
энергоинформационных связей в живой природе Бехтерев показал
возможность включения в энергобаланс человеческого
организма внешней энергии через органы чувств. Ранее в своей
работе «Обозрение психиатрии» (1896) он утверждал, что
наши воспринимающие органы — трансформаторы внешних
энергий; позднее в работе «Общие основания рефлексологии»
(1918) Бехтерев аргументированнно показывает, что вся
вообще деятельность человеческой личности подчиняется закону
сохранения энергии. С точки зрения В. М. Бехтерева, принцип
механической причинности функции рефлекса также
опирается на закон сохранения энергии. Он вполне однозначно
доказывал, что «на почве энергетизма учение о бессмертии личного
сознания со временем найдет себе новое научное оправдание»**.
Заслуга Бехтерева и в том, что он во многом предвосхитил
идею о роли сублимации и канализации энергии в социально
приемлемом русле, разрабатываемую приверженцами
психоанализа***. Но в 1920—1930-е годы под воздействием
партийного руководства того времени психологические исследования
Института, как и вся психология в целом, развивались в русле
марксистско-ленинских идеологических установок.
Попытки связать психическую деятельность с
энергетическими законами, в частности с законом сохранения энергии, в
конце XIX — начале XX века предпринимали А. А. Богданов****,
Бехтерев В. М. Избранные труды по психологии личности: в 2 т.
Т. 1. Психика и жизнь ( 1904)/отв. ред. Г. С. Никифоров, Л. А. Коростылева.
СПб., 1999.
** Там же. С. 231.
Костина О. А. Проблема влияния общества на психическое здоровье
личности в трудах В. М. Бехтерева // Материалы 2-й Межрегиональной
научной конференции по истории психологии. 4—6 октября 2005 г. Нижний
Новгород, 2006. С. 63-65.
Коваль О. И. А. А. Богданов об энергетическом подходе к осмыслению
процесса познания человека // Материалы 2-й Межрегиональной научной

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 79
Н. Я. Грот*, Н. В. Краинский**, А. С. Фаминцын***, а также
исследователи, интересовавшиеся вопросами психологии
творчества: Д. Н. Овсянико-Куликовский****, Б. А. Лезин*****,
Т. И. Райнов * и другие. Как считает В. В. Большакова,
тенденция искать «энергийное» в психическом наблюдается у
М. И. Владиславлева, которым дано «энергетическое
обоснование» привычке*******, у И. А. Сикорского,
рассматривавшего нервную систему и мозг как живой прибор, инструмент,
реагирующий на все перемены внешнего мира и фиксирующий
конференции по истории психологии. 4—6 октября 2005 г. Нижний Новгород,
2006. С. 57-61.
Грот Н. Я. О душе в связи с современными учениями о силе.
Одесса, 1886; Он же. Основания экспериментальной психологии; Он же. Понятие
души и психической энергии в психологии (начало) // Вопросы философии
и психологии. 1897. Кн. 37 (март-апрель). С. 239-301; Он же. Понятие
души и психической энергии в психологии (продолжение)// Вопросы
философии и психологии. 1897. Кн. 39 (сентябрь-октябрь). С. 801-865; Он же.
Устои нравственной жизни и деятельности (основу статьи составляет речь,
прочитанная Гротом 4 марта 1895 года на публичном годовом заседании
психологического общества в память десятилетия со времени его основания)//
Психология личности в трудах отечественных психологов / сост. и общ. ред.
Л. В. Куликова. СПб., 2001. С. 397-402.
Краинский Н. В. Закон сохранения энергии в применении к
психической деятельности человека. Харьков, 1897.
Фаминцын А. С. Современное естествознание и психология.
СПб., 1898.
Овсянико-Куликовский Д. Н. Собрание сочинений. Т. 6.
Психология мысли и чувства. Художественное творчество. Основы ведаизма. СПб.,
1909.
Лезин Б. А. Вопросы теории и творчества. 2-е изд., перераб.,
значит, доп. Харьков, 1911.
Райнов Т. И. Духовный путь Тютчева. Пг., 1923; Он же. К
психологии личности и творчества. Пг., 1922; Он же. Теория искусства Канта в
связи с его теорией науки // Вопросы теории и психологии творчества. Т. 6.
Вып. 1. Харьков, 1915. С. 243-382.
Большакова В. В. Очерки истории русской психологии. Ч. 2.
Русский волюнтаризм: М. И. Владиславлев. Нижний Новгород, 1997.

80 Ю. А. Квасова
все воздействия*, у Г. И. Челпанова**. Разрабатывая свою
концепцию психологии, М. И. Владиславов стремился
соединить эксперимент с идеалистическими взглядами на душу.
Выступая против материализма, он применил к психологии
энергетический закон***. Г. И. Челпанов, проанализировав
материалистическое и идеалистическое подходы к решению
онтологической проблемы в определении начала всего
существующего, а также психофизический монизм, принял
энергетическую концепцию, указав, что энергия может быть свободной
(световая, тепловая, кинетическая и пр.) и спакетированной
(весь материальный мир — это пакеты связанной энергии,
пакеты стоячих волн)****.
На основании того, что М. И. Каринский — при изложении
психологических взглядов — природу материи вещей и
явлений рассматривает диалектически, в развитии, в движении, а
для определения природы психического использует понятие
«энергия», развивает принципы причинности и
неуничтожаемое^ безусловно реальных для нас явлений, мы определяем
методологическую основу его научных взглядов как
«психологический энергетизм». Именно это послужило фундаментом
дальнейших творческих изысканий М. И. Карийского.
Считается, что идею «энергетизма» в мировой науке
впервые выдвинул В. Оствальд, утверждавший, что энергия
является началом всех начал, на этой основе он создал свою
философию природы, культуры и психологии человека. Другими
Большакова В. В. Очерки по истории русской психологии (XIX -
начало XX вв.). Ч. I. Проблема формирования личности. Нижний Новгород,
1994.
Большакова В. В. Энергетическая концепция Г. И. Челпанова в
осмыслении окружающего мира и психических процессов человека //
Ученые записки. Т. 5. Н. Новгород, 2004; Челпанов Г. И. Введение в философию.
4-е изд. М., 1912; Он же. Мозг и душа. Критика материализма и очерк
современных учений о душе. 6-е изд. М., 1918; Он же. Очерк современных учений
о душе // Вопросы философии и психологии. 1900. Кн. 52 (март—апрель).
С. 287-333.
*** ВладиславлевМ. И. Психология. Исследование основных явлений
душевной жизни. Т. 1. СПб., 1881.С. 220; Он же. Психология. Исследование
основных явлений душевной жизни. Т. 2. СПб., 1881. С. 436.
**** Большакова В. В. Энергетическая концепция Г. И. Челпанова в
осмыслении окружающего мира и психических процессов человека // Ученые
записки. Т. 5.

Жизнь и научное творчество М. И. Карийского... 81
представителями данного направления являются Ю. Р. Майер,
Э. Мах, Э. Гартман. В России в конце XIX — начале XX века
одними из наиболее значимых и разработанных в рамках
психологического энергетизма признаются исследования
В. М. Бехтерева.
Анализ работ зарубежных и отечественных
исследователей — представителей школы психологического
энергетизма — позволяет утверждать, что психоэнергетическая линия в
отечественной и в зарубежной психологии зародилась
примерно в одно и то же время. Однако в последующем ее развитие
продолжилось за рубежом, но почти остановилось в России.
Наряду с использованием понятия энергии М. И. Каринский
предпринял попытку выделить форму психической энергии и
описать ее превращения в рамках общего закона сохранения
энергии. Каринский пришел к заключению, что не материя, а
энергия содержит в потенциальном состоянии то, что лежит в
основе жизни. Именно энергия в конце концов служит началом
и материального, и духовного мира. Необходимость
комплексного, системного подхода к изучению психической природы
человека и дальнейшее развитие психологических идей с
позиции психологического энергетизма привели Карийского — на
поздних этапах его научного творчества — к введению понятий
«благосостояние» и «потребность благосостояния» как
основных критериев различения исходного и производных
энергетических проявлений.
Следует признать, что психологический энергетизм не был
фундаментальной идеей М. И. Карийского. Например, сам
термин «энергия» в работах В. М. Бехтерева, Н. Я. Грота,
Г. И. Челпанова, В. Оствальда и ряда других ученых
используется более активно; ими была предпринята попытка применить
энергетическое учение к нервно-психической деятельности,
более основательно они проводили сравнение между
внутренней логикой развития психологического знания и
закономерностями роста естествознания в целом. Однако сравнительный
анализ, а также хронологическое сопоставление выхода в свет
работ М. И. Карийского и авторов, развивающих идеи
психологического энергетизма (Бехтерев, Грот, Чел панов, Оствальд
и др.), позволяют утверждать о приоритетности исследований
М. И. Карийского как одного из основоположников
психологического энергетизма в психологии на рубеже XIX-XX веков.

Ю. А. Квасова
Концепция М, И. Карийского
о «потребности благосостояния»
как кульминация научного творчества
ученого
Центральное место в творчестве М. И. Карийского
занимает концепция «потребности благосостояния».
Согласно его мнению, вся человеческая деятельность
направлена на удовлетворение «потребности
благосостояния» как психологической потребности
сохранения жизни.
В Журнале министерства народного просвещения
М. И. Каринский опубликовал продолжение своего
обширного гносеологического исследования о новом
эмпиризме — «Необходимые поправки к
Спенсерову учению о значении научного знания»*. Каринский
подверг критике гносеологическое учение Спенсера
и пришел к убеждению, что мыслительная
деятельность не может быть рассмотрена в качестве условия
психологически необходимой веры:
«Последовательный эмпиризм не может указать строго определенной
грани между наукой и необоснованными мнениями.
Этот вывод неустраним, и последовательный
эмпиризм должен прийти к скептицизму даже в том случае,
Каринский М. И. Необходимые поправки к Спенсерову
учению о значении научного знания // Журнал Министерства
народного просвещения. 1906. Май. С. 125—140.

Концепция M. И. Карийского о «потребности благосостояния»... 83
если бы мы стали рассматривать в качестве психологического
мотива веры, обладающего совершенной принудительностью,
не просто необходимую "мыслимость", но необходимую "мыс-
лимость с дополнительным требованием отсутствия
возражений в развивающемся опыте". Такое восполнение критерия
необходимой мыслимости, правда, устраняет выясненные
непоследовательности в философии Спенсера и ее противоречия
фактам истории научного знания»*.
Психологически необходимую веру Спенсер понимал, по
существу, как познавательный акт, считая, что она
утверждает теоретическое признание его истинности. Исходя из этого,
Каринский задался вопросом о логической значимости
результатов познавательной деятельности, поскольку считал, что
последовательный эмпиризм не в состоянии отстоять не только
логическую значимость результатов познавательных
процессов, но и психологическую принудительность веры, которая
до развития критического сознания сопровождает наиболее
твердые ассоциации. По Спенсеру, все психические процессы
в целях сохранения органической жизни представляют собой
непрерывное приспособление внутренних, в самом организме
устанавливаемых отношений, к внешним. Под
приспособленностью внутренних отношений к внешним он понимал
способность организма при влиянии на него внешних условий
отвечать такими обнаружениями, которые оказываются выгодными
для продолжения жизни, т. е. содействуют ее сохранению.
Непрерывное приспособление внутренних отношений к внешним
Спенсер понимает как образование в одушевленном организме
более или менее устойчивых механизмов, служащих этой цели,
так и непосредственное применение их к фактической жизни
сознания. Согласно этому взгляду, в связи с которым у
Спенсера развиваются такие важные пункты гносеологии, как учение
об относительности человеческого познания и о неспособности
ума постигать действительную природу как вещей, так и их
действий и состояний, познавательные процессы превращаются в
средство для сохранения и поддержания жизни. По Спенсеру,
одушевленный организм от природы одарен потребностью
самосохранения, и его благосостояние поставлено в зависимость
от целесообразности его активных проявлений. Он неизбежно
пользуется результатами происходящих в нем познавательных
Каринский М. И. Разногласия в школе нового эмпиризма по вопросу об
истинах самоочевидных. Пг., 1914. С. 174-180.

84 Ю. А. Квасова
процессов для целесообразного направления этих активных
проявлений настолько, насколько познавательные процессы с
их результатами играют роль средства, необходимого для
сохранения и поддержания жизни. По этому поводу Каринский
писал: «Но если это так, то для сознания все значение, вся
ценность достоверности знания или способности его быть
логически оправданным должна стоять в зависимости от того,
насколько это логическое оправдание знания нужнодля того,
чтобы знание отвечало единственной и исключительной его цели»*,
т. е. для этой цели непременно нужно стремиться к логически
достоверному знанию. Высказав это предположение,
Каринский лишил последовательный эмпиризм последней надежды
отстоять достоверность человеческого знания, находя при этом
возможность, во-первых, объяснить, почему опыт фактически
сохраняет свое значение при каких угодно гносеологических
взглядах; во-вторых, показать, что руководство опытом с его
ассоциациями для сознания вполне законно даже при
скептических выводах и что даже при них окончательно не прегражден
путь к осознанию последних посылок знания, а вместе и всего
научного знания.
Каринский отмечал, что скептические выводы, с
необходимостью вытекающие из эмпиристического направления, были
сделаны еще Юмом. Представители нового эмпиризма с
настойчивостью старались устранить эти выводы и обозначить
в качестве результатов познавательных процессов «ту
специальную познавательную ценность, какую им усвояет обычное
сознание»**. Но для Спенсеровой системы, заключил
Каринский, эта цель недостижима.
М. И. Каринский признавал несогласованность учения
Спенсера о психологической необходимости веры с фактами и
с собственными взглядами Спенсера и считал ее результатом
недостаточной последовательности в проведении им основных
принципов своей системы. Каринский вполне справедливо
подчеркивал, что «человек не только существо познающее; он
вместе с тем существо деятельное»***. Сознание в своей прак-
Каринский М. И. Разногласия в школе нового эмпиризма но вопросу
об истинах самоочевидных. С. 139.
Каринский М. И. Необходимые поправки к Спенсеровскому учению о
значении научного знания //Журнал Министерства народного просвещения.
1906. Май. С. 131.
*** Там же. С. 127.

Концепция M. И. Карийского о «потребности благосостояния»... 85
тической деятельности, направленной на сохранение
благосостояния организма, должно, с его точки зрения, действовать и
неизбежно действует так, как этого требовало бы
предположение, что в будущем будет продолжаться такой порядок явлений,
при котором прошлые сочетания явлений дают указания на
будущие их сочетания. Потребность благосостояния заставляет
руководиться опытом при любых гносеологических взглядах.
Если необходимо мыслимым положениям приписать только
познавательную ценность, то последовательный эмпиризм,
согласно М. И. Карийскому, должен закончиться при объяснении
этого значения скептической теорией. Он признавал, что,
помимо познавательной ценности мышления, есть и другая
ценность, имеющая большее значение для человека.
Раскрывая значение потребности благосостояния как
движущей силы активных обнаружений, М. И. Каринский
приходит к выводу, что сознание в своей практической деятельности
не может руководиться только такими результатами
познавательных процессов, которым принадлежит действительная
познавательная ценность, т. е. с эмпиристической точки зрения,
не может руководиться только неразрывными ассоциациями.
Если есть глубокая и серьезная практическая потребность,
писал он, но твердых указаний на то, как удовлетворить эту
потребность, нет, тогда мы руководимся и такими
ассоциациями, которые не могут претендовать на значение твердых
истин. Требуется лишь одно, «чтобы мы видели в ассоциациях
(все равно: с действительной или гадательной ценностью) не
простые связи представлений, а указания на соответствующие
последовательности явлений, которые обозначаются этими
представлениями»*.
В процессе онтогенетического формирования
целесообразной деятельности определяющим фактором, по мнению
Карийского, является воспитание**. С его точки зрения, самые ранние
проявления активности не могут иметь после себя
познавательных процессов и возникают как результат лживой оценки
всех изменений, происходящих в одушевленном организме, с
точки зрения его благосостояния. Они проявляются в «чув-
Карипский М. И. Необходимые поправки к Спемсеровскому учению о
значении научного знания //Журнал Министерства народного просвещения.
1906. Май. С. 129.
Каринский М. И. Разногласия в шкоде нового эмпиризма по вопросу об
истинах самоочевидных. С. 390-393.

86 Ю. А. Квасова
ствованиях». Сначала активные проявления имеют
органически реактивный характер, потом, благодаря помощи взрослых,
постепенно приобретают характер целесообразности, т. е.
становятся непосредственно приспособленными к целям
благосостояния организма. Таковы, например, активные проявления
ребенка в самый ранний период его жизни при испытываемых
им неприятных ощущениях голода, жажды, холода, боли и пр.
В этих случаях испытываемые ребенком неприятные
ощущения обусловлены исключительно нарушением благосостояния
его организма, а характеризующий их эмоциональный фон
представляет собой непосредственную живую оценку
переживаемого организмом состояния. Не менее очевидно и то, что
сами активные проявления, сопровождающие эти ощущения
в не имеющем еще опыта сознании, представляют собой
простую реакцию организма на испытываемые им состояния. Эти
ощущения вместе с сопровождающими их активными
проявлениями Каринский назвал непосредственными обнаружениями
прирожденного организму инстинкта самосохранения.
Первоначальные обнаружения инстинкта, взятые в том их
виде, в каком они предваряют образование способных влиять
на них результатов познавательных процессов, не могут
обеспечивать существование организма, предоставленного
самому себе. Собственно активные проявления, сопутствующие
вышеуказанным неприятным ощущениям (крики, слезы,
разнообразные движения тела) сами по себе без влияния опыта
не служат средствами к устранению тех неблагоприятных
организму условий, которыми вызываются. Они целесообразны для
устранения этих условий лишь в том смысле, что оказываются
способными вызывать в лицах, заботящихся о благосостоянии
ребенка и руководящихся уже приобретенным ими опытом,
соответствующие предположения об этих условиях и
соответствующие меры к их устранению. С другой стороны, указанные
неприятные ощущения, вызываемые неблагоприятными
организму условиями, возникают лишь тогда, когда эти условия уже
произвели свое влияние на организм, т. е. вызвали нарушение
его благосостояния. Следовательно, заключил Каринский,
непосредственно, без предварительного опыта они не дают
возможности целесообразными действиями предотвратить
наступление неблагоприятных организму условий, без чего
невозможно благосостояние организма. Забота о
предотвращении таких условий лежит на лицах, воспитывающих ребенка.

Концепция M. И. Карийского о «потребности благосостояния»... 87
По мере того как первоначальные и случайные активные
проявления заменяются целесообразной деятельностью, сами
чувствования тоже переходят в принудительные мотивы к
определенными действиям, целесообразность которых, с точки
зрения благосостояния организма, уже предварительно
установлена. Каринский считал, что установление целесообразных
способов отношений к явлениям, оцененным с точки зрения
благосостояния организма, равно, как и переход
инстинктивных чувствований в принудительные позывы к определенным
(целесообразным) активным обнаружениям, достигается
благодаря влиянию познавательных процессов. Познавательные
процессы далеко раздвигают пределы, которыми ограничена
первоначальная инстинктивная оценка явлений в
чувствованиях, и в высшей степени усложняют активные проявления, от
которых простейшие проявления активности иногда отдалены
длинным рядом посредствующих действий. Роль
познавательных процессов в отношении к активным проявлениям, по
оценке Карийского, конечно, в высшей степени важна. Но
возбудителем последних, как указывал он, в конце концов является
все-таки присущая организму потребность благосостояния,
без которой исчез бы любой повод к сознательным активным
обнаружениям, оберегающим благосостояние одушевленного
организма.
Согласно Карийскому, благосостояние ребенка не
исчерпывается сохранением его существования, оно предполагает
постепенное его развитие соответственно полученным им от
природы задаткам. Существуют первоначальные,
предваряющие познавательные процессы инстинктивные активные
проявления. Любое улучшение органической жизнедеятельности,
благоприятствующее его нормальному развитию, утверждал
он, имеет свою непосредственную живую оценку в улучшении
самочувствия ребенка и выражается в повышенной
активности. Наоборот, условия, затрудняющие развитие,
сопровождаются отрицательными явлениями. Подобные проявления могут
оказаться полезными для организма лишь настолько,
насколько могут служить указаниями на состояние организма ребенка
лицам, заботящимся о нем. Каринский писал, что постепенное
обогащение ребенка знанием с помощью невольно
совершающихся в нем и невольно производящих влияние на его
сознание познавательных процессов мало-помалу видоизменяет ак-

88 Ю. А. Квасова
тивную сторону его психической жизни так, что его активные
проявления становятся непосредственно целесообразными по
отношению к требованиям, выражающимся в инстинктивной
оценке его состояний*.
Карийский подчеркивал, что опыт и упражнение ребенка по
мере его взросления сопровождаются развитием способности
управлять своим телом, а вместе с тем постепенно открывают
для него возможность приспособлять по необходимости свою
активность к цели благосостояния организма. Образующиеся
ассоциации представлений для развивающейся психики
также представляют обширный арсенал средств для более или
менее сложных целей, касающихся не только благосостояния
организма. Представляя сознанию ребенка связи между
явлениями, эти ассоциации дают возможность ему
пользоваться приобретенной способностью достигать того, что
оказывается недостижимым непосредственно. Накопление опыта
ведет к обретению опыта предусмотрительности, что позволяет
предупреждать влияние на организм неблагоприятных
условий, содействует созданию условий, облегчающих развитие и
усложнение жизнедеятельности организма. Образовавшиеся
ассоциации между представлениями о явлениях дают
сознанию возможность при возникновении одного из этих явлений
предполагать существование или наступление другого до
непосредственного появления последнего в сознании. Исходя из
этого, а также учитывая сопровождающее это явление чувство
удовлетворенности или страдания, по мнению Карийского,
появляется возможность для сознания предварять его появление
мерами, соответствующими той потребности организма,
которая выражалась в живой оценке влияния его на организм. Чем
богаче опыт, утверждал он, тем более открыта возможность
идти там, где оказывается невозможным простой путь, путем
сложным, путем целого ряда посредствующих указаний. В
результате всех этих процессов, развивающих ребенка до
способности жить самостоятельно, происходит то, что в активных
проявлениях взрослого человека, имеющих психологический
характер, совсем нет проявлений, не определяемых
познавательными процессами.
Таким образом, в статье «Необходимые поправки к
Спенсерову учению о значении научного знания» (1906) Каринский
сделал, на наш взгляд, очень важный вывод, что твердое по-
Каринский М. И. Разногласия в школе нового эмпиризма по вопросу об
истинах самоочевидных. С. 390—391.

Концепция M. И. Карийского о «потребности благосостояния»... 89
ложение, которое принадлежит научному знанию, зависит не
столько от признания его познавательной ценности, сколько
от значения его для человеческой деятельности. Человеческая
же деятельность имеет свое последнее основание не в
познавательных процессах, а в особом деятеле, который Каринским
был назван «потребностью благосостояния». Данная
потребность присуща одушевленному организму и психологически
выражается в приятных или неприятных эмоциях,
сопровождающих любое изменение в одушевленном организме. Что же
касается способа деятельности, направленной к благосостоянию
организма, то единственно целесообразным способом,
согласно Карийскому, должен быть признан способ,
выражающийся в согласовании активных проявлений с указаниями опыта.
Во-первых, указанный способ деятельности благоприятен не
только в случае полного тождества порядка явлений в будущем
с порядком их в прошлом, но и при некоторых изменениях, —
только бы организм мог приспособиться к последним. Во-
вторых, такой способ деятельности целесообразен и потому,
что изменение существующего порядка явлений нельзя
представлять радикальным изменением, при котором не оставалось
бы никакой возможности догадываться о последовательности
явлений в будущем.
Несколько раньше, в работе «Психика и жизнь» (1903) к
спенсеровскому определению жизни как приспособлению
внутренних отношений к внешним, где среда трактуется как
деятельная сторона их взаимодействия, обратился В. М. Бехтерев.
Он также не согласился с пониманием субъективной стороны
как пассивной, реагирующей на динамику средовых влияний:
«Живое отличает от неживого активное отношение к среде,
которое выражается в возможности отстраиваться от
актуальных воздействий, влиять на среду, преобразовывать ее в
соответствии с потребностями»*. Функции психического и
физиологического во взаимодействии со средой, согласно Бехтереву,
различные: нервная система — «главный аппарат отношения
к окружающей среде», психика — важный и самостоятельный,
руководящий, регулирующий фактор, «важнейший
определитель отношений живого организма к окружающей его среде»**.
Бехтерев В. М. Избранные труды по психологии личности: в 2 т.
Т. 1. Психика и жизнь ( 1904) / отв. ред. Г. С. Никифоров, Л. А. Коростыле-
ва.С. 198.
** Там же. С. 198.

90 Ю. А. Квасова
Он писал, что отношение к среде, т. е. возможность
возникновения жизни, не обусловленная ни внешними воздействиями,
ни физико-химическими реакциями существует уже на
клеточном уровне, а об активном отношении к среде как внутренней
переработке воздействия. Можно как-то иначе мысль
сформулировать? извне свидетельствует степень независимости от
влияния среды, разнообразия внешних проявлений организма.
В. М. Бехтерев, вписывая психическое в круг изучаемых
естествознанием явлений и тем самым, предпринимая попытку
постепенно перевести психофизиологическую проблему в
психофизическую, в заключение задается вопросом «о внутренней
природе энергии или о том, что, собственно, лежит в основе
движения»*? По его мнению, все основные явления жизни,
происходящие в организме, такие как обмен, рост и
размножение, находятся в теснейшей внутренней связи друг с другом и
составляют «результат деятельности скрытой энергии
организма», которая и обеспечивает непрерывное движение,
приводящее к обмену, росту и размножению в организме, и является
«причиной внутренних явлений, лежащих в основе психизма»**.
Окончательного ответа на свой вопрос Бехтерев не дал, а
только признал, что «за движением частиц вещества, признаваемого
нами проявлением энергии, есть еще нечто другое, которое не
может быть включено в понятие о материи, или веществе»,
«это нечто или этот икс не представляет собой также и
психического в смысле сознательности, но очевидно, что этот икс,
стоящий уже за пределами вещественного мира, содержит в
себе в потенциальном состоянии и психическое, которое при
известных условиях может возникнуть из энергии»***.
Ответ на поставленный В. М. Бехтеревым вопрос, мы
находим у М. И. Карийского, который в разборе учения Г. Спенсера
ушел дальше и для обозначения такой движущей силы,
заставляющей организм руководиться опытом при любых
гносеологических взглядах, ввел понятие «потребность
благосостояния». Именно она, согласно Карийскому, есть причина любых
внутренних явлений организма и основа биомолекулярного
движения.
Бехтерев В. М. Избранные труды по психологии личности: в 2 т.
Т. 1. Психика и жизнь ( 1904) / отв. ред. Г. С. Никифоров, Л. А. Коростыле-
ва.С. 198.
Там же. С. 197.
*** Там же. С. 199.

Концепция M. И. Карийского о «потребности благосостояния»... 91
Вопрос о главной, исходной форме психической энергии
ставился и в психоанализе. Энергетический аспект психики в
первую очередь был выявлен не в сфере психической нормы, а в
области патологии, поскольку именно дефициты или излишки
энергетического потенциала оказываются источником
дезорганизации. Затем из области невропатологии и
психопатологии понятие энергии было введено в концептуальный аппарат
общепсихологической теории посредством понятия «либидо».
Согласно 3. Фрейду, основным генератором психических
напряжений является сексуальная сфера, а все остальные
проявления психической энергии рассматриваются как
модификации исходной формы и результат ее превращений*. Именно
в сексуальной сфере энергетические характеристики
выражены наиболее отчетливо и с максимальной интенсивностью**.
Л. М. Веккер относительно теории 3. Фрейда указал, что само
по себе распространение фундаментального общенаучного
понятия энергии на область психических процессов, изъятого из
орбиты действия материальной причинности, представляет,
несомненно, важнейшую веху научного обобщения. Однако
основную ошибку психоанализа он видел в том, что основным
генератором психических напряжений признается лишь
сексуальная сфера, и психическая энергия оказывается оторванной
от специфики материала, из которого организованы
психические процессы. В доказательство Веккер приводит
общебиологические и психонейрокибернетические исследования, в
которых картина энергетических превращений в живой системе
не только не абстрагирована от материала, но и от структуры,
поскольку сама структура является носителем энергии. Это
относится и к общебиологической, и к психической энергии***.
Потребность благосостояния, как исходная форма
психической энергии, у М. И. Карийского связана не только с
низшими инстинктами и базовыми потребностями человека, как
у 3. Фрейда, когда энергетический компонент психики связы-
Фрейд 3. Очерк истории психоанализа / пер. с нем. д-ра И. Л.
Савранского; под ред. д-ра М. В. Вульфа. Одесса, 1919; Фрейд 3. Лекции по
введению в психоанализ / пер. д-ра М. В. Вульфа; с предисл. проф. Ив. Ермакова.
М., 1922. Т. 1,2.
Фрейд 3. Психология бессознательного / сост., науч. ред., авт. вступ.
ст. М. Г. Ярошевский. М., 1990.
Веккер Л. М. Психика и реальность. Единая теория психических
процессов. М., 1998.

92 Ю. А. Квасова
вается лишь с чисто биологическими закономерностями
глубинной внутриорганической сферы инстинктов. На основании
чего его концепция не находит внутренних противоречий, какие
были обнаружены Л. М. Веккером при рассмотрении
фрейдовской интерпретации психической энергии.
М. И. Каринский также дал обоснование роли привычки в
жизни человека как источника экономии энергии, особенно в
ситуации стресса. Согласно М. И. Карийскому, «когда нет
согласования активных проявлений с указаниями опыта», то в
повседневной жизни человек чаще всего выбирает уже
отработанные алгоритмы поведения. «Отработанный, максимально
привычный способ поведения» гарантирует поддержание
благосостояния человека, т. к. «выражается в согласовании
активных проявлений с указаниями опыта»*.
Соглашаясь с Каринским первоначально в том, что
последовательный эмпиризм не в состоянии дать логического
оправдания последним посылкам знания, значимость данной статьи и
сделанных Каринским выводов подчеркивали В. Успенский и
Д. С. Миртов. Они писали, что М. И. Каринский открыл
«некоторые новые перспективы если не для Спенсеровой
философии, то по крайней мере для психологической науки», освещая
незатронутые эмпиристами стороны и открывая новые
горизонты в их обсуждении и при их разрешении**. По оценке
Успенского и Миртова, сторонники эмпиристических воззрений
«должны будут считаться с мнением выдающегося гносео-
лога»***.
Современники М. И. Карийского правильно понимали
положительную значимость его высказываний. Любые неверные
трактовки его мыслей находили отклики с его стороны в печати.
На статьи В. Успенского и Д. Миртова со стороны М. И.
Карийского ответных критических статей не последовало.
В заключение можно отметить, что «потребность
благосостояния», заставляющая нормальное сознание руководство-
Каринский М. И. Необходимые поправки к Спенсеровскому учению
о значении научного знания //Журнал Министерства народного
просвещения. 1906. Май. С. 139.
Успенский В. Исследования по гносеологии М. И. Каринского и Л. М.
Лопатина //Христианское чтение. 1907. Июль. С. 746; Миртов Д. С. Статьи
по вопросам гносеологии профессора М. И. Каринского и Г. Челпанова //
Христианское чтение. 1903. Январь. С. 426—427.
Там же.

Концепция M. И. Карийского о «потребности благосостояния»... 93
ваться опытом при каких угодно гносеологических взглядах,
ведет и к возвышению научного знания. Под «благосостоянием»
М. И. Каринский в первую очередь понимал благосостояние
организма в целом, здоровье человека, общее
удовлетворительное самочувствие и настроение. Это общий настрой жизни,
который не связан исключительно с материальными благами.
Благосостояние, согласно Карийскому, содержит в
замаскированном виде энергетический фактор. Нарушение
благосостояния (избыток или недостаток энергии) ведет к
возникновению потребности благосостояния, т. е. выступает «пусковым
источником», мотивационным фактором, побуждающим к
активности, направленной на устранение возникшей
дисгармонии. Потребность благосостояния заключена не только в
стремлении обогатиться материально, но и в желании получить
духовное удовлетворение от способности развиваться
нравственно, возможности самостоятельно определять свои
жизненные перспективы, правильно реагировать на воздействия
со стороны общества, природы и пр. Карийским «потребность
благосостояния» расценивалась и как некая активность, и как
работоспособность, но направленные не на свое собственное
обогащение и достижение только материальных благ, а на
достижение благ общественных — помощь в развитии культуры,
духовное служение обществу, и реализацию нравственного и
творческого потенциала. Именно от реализации
«потребности благосостояния» в такой ее трактовке человек способен
испытывать истинное удовлетворение. Данная потребность
является, по Карийскому, врожденной, но способна
видоизменяться под влиянием воспитания, она формируется под
влиянием нравственных ценностей и высокого духовного развития.
Поскольку потребность благосостояния расценивается как
активность, работоспособность, способность совершать работу,
а энергия — это не сама динамика и даже не сама работа в ее
актуальных, конкретных формах, а работа скрытая,
задержанная, сохраняющаяся, т. е. опять-таки способность совершать
работу, следовательно, «потребность благосостояния» есть
не что иное, как энергетический потенциал человека. Именно
она и причина любых внутренних явлений организма, и
основа биомолекулярного движения, и именно она должна
способствовать духовному и нравственному возрождению человека и
общества.
Говоря современным научным языком, «благосостояние»,
как его понимал М. И. Каринский, можно охарактеризовать в
качестве многофакторного конструкта, представленного слож-

94 Ю. А. Квасова
ной взаимосвязью психологических, физических, социальных,
духовных, культурных, экономических факторов. Современным
аналогом «благосостояния» в его научном понимании является
феномен «здоровья» человека во всем многообразии,
сложности и глобальности. В настоящее время отечественными
психологами здоровье рассматривается не только как
отсутствие болезней, аномалий; в нем отражены фундаментальные
аспекты биологического, социального, психического и
духовного бытия человека в мире, от которых зависит не только
благополучие отдельного индивида, но и выживание человеческого
общества в целом*. Если рассматривать зарубежную
психологию здоровья, то наиболее близким в понимании
«благосостояние» является «благополучие», разрабатываемое в учении
М. Мюррея, В. Эванса и др.**
Васильева О. С, Филатов Ф. Р. Здоровье как интегративная
характеристика личности // Психологический вестник. Вып. 3. Ростов-на-Дону,
1998. С. 412—419; Васильева О. С, Филатов Ф. Р. Зерно здоровья:
Концепция первичной валеоустановки // Семейная психология и семейная терапия.
1999. № 3. С. 36—47; Васильева О. С, Филатов Ф. Р. Психология здоровья
человека: эталоны, представления, установки: Учеб. пособие для студ. высш.
учеб. заведений. М., 2001; Калитеевская Е. Р. Психическое здоровье как
способ бытия в мире: от объяснения к переживанию // Психология с
человеческим лицом: Гуманистическая перспектива в постсоветской психологии.
М., 1999. С. 23 —239; РозИ В. М. Здоровье как философская и социально-
психологическая проблема // Мир психологии. 2000. № 1 (21 ). С. 12-30;
Сайко Э. В. Здоровье как явление социального бытия и основание
действенной силы человека в его эволюции // Мир психологии. 2000. № I (21).
С. 3—11. Юдин Б. Г. Здоровье: факт, норма, ценность // Мир психологии.
2000. № 1(21). С. 54-68 и др.
Васильева О. С, Филатов Ф. Р. Психология здоровья человека:
эталоны, представления, установки: Учеб. пособие для студ. высш. учеб.
заведений. М., 2001. С. 16.

Ю. А. Квасова
М. И. Каринский о когнитивных основах
нравственных чувств личности
Специфической характеристикой русской
философской и психологической мысли во все времена было
доминирование нравственного, духовного аспекта.
Эта проблематика занимала одно из ведущих мест в
научном творчестве Д. И. Писарева, А. И.
Введенского, Н. Я. Грота, В. С. Соловьева, Л. М. Лопатина,
В. М. Бехтерева, А. П. Нечаева и др. Размышления
М. И. Карийского о психологической основе
нравственных чувств личности также развивались в русле
этой традиции.
М. И. Каринский считал, что мировоззрение
человека оказывает важное влияние на всю его психическую
жизнь. Во взглядах на явления нравственного мира он
во многом был согласен с Ю. Ф. Самариным: «Кому
случалось следить за развитием умственных и
душевных способностей у ребенка, — писал он в одной из
своих статей, — тот, вероятно, заметил, что прежде
всего его внимание останавливается на самых общих
отвлеченных и в то же время самых практических
вопросах по их прямому отношению к личности каждого.
Он старается уяснить себе, что такое Бог, свое
отношение к Богу, в чем выражается промысел, откуда
добро и зло, он вслушивается в первое лепетание
своей совести и с жадностью расспрашивает об
отношении Мира видимого к Миру невидимому, которого

96 Ю. А. Квасова
первоначальное темное ощущение проявляется в особенном
чувстве ужаса, неизвестно откуда западающем в душу
ребенка. Потом, по мере того как расширяется круг его ощущений, и
новые представления одно за другим выделяются от сплошной
массы явлений, он прежде всего старается по-своему
приладить их к понятиям, уже приобретенным им, связать новое со
старым, и все, что делается с ним или в его глазах, применить к
себе, обратить в урок для себя»*.
Эти строки свидетельствуют, что Каринский считал
наиболее существенными для разгадки тайн человеческого
существования именно вопросы нравственного и религиозного плана.
Разделяя идеи Ю. Ф. Самарина в отношении к возвышению
личности, М. И. Каринский считал, что человек должен ставить
в отношении себя наиболее высокие, наиболее строгие
требования; ему дорого было возвышение энергии в среде самого
общества. При этом он также выражался словами Самарина:
«С чего же стал бы человек относиться к самому себе чересчур
взыскательно и строго, если все, что составляет содержание его
внутренней жизни <...> идет от внешних впечатлений, если
неотразимым влиянием внешней среды проходит вся его жизнь?
<...> И, конечно, наоборот, если человек действительно имеет
свободу, если его нравственная жизнь есть результат его
самоопределения, то он имеет основание заявлять в отношении
к себе самые высокие требования, и тогда не тщетно взывать
к его энергии»**.
Для Карийского был особенно актуальным вопрос внутренних
причин, способных объяснить происходящие в жизни человека
явления. Он указывал, что внимание человека чаще
направлено на изучение лишь ближайших из них, изучение которых он
признавал совершенно необходимым: «Никаких
настоятельных потребностей телесных, общественных и т. п. нельзя
удовлетворить, не зная этих причин, не научившись управлять
явлениями при их помощи»***. Но утверждал, что это не дает права
забывать и о других врпросах, касающихся внутреннего
смысла явлений, требующих «разъяснения действительности из
В память Юрия Федоровича Самарина. Речи, произнесенные в
Петербурге и в Москве по поводу его кончины. СПб., 1876. С. 7.
Там же. С. 7—8.
Там же. С. 8.

M. И. Каринский о когнитивных основах нравственных чувств... 97
общих руководительных начал, лежащих в основании мирового
порядка». Каринский вполне справедливо подчеркивал, что
абсолютно забываются либо полностью игнорируются причины,
лежащие в основании мирового порядка и в первую очередь
способные объяснить суть всего происходящего в окружающем
мире и психическую природу человека: «Тяжелое и неприятное
чувство возбуждает тогда, когда утилитарное направление
мысли не только признается за неизбежный факт, но и возводится
в принцип, когда считают бесцельным и даже бессмысленным
вызнавать в явлениях что-нибудь более, кроме законов их
ближайшей связи. Конечно, мировые задачи, предначертанные в
высшем Разуме, стали бы выполняться и в том случае, если
бы люди действовали в мире, вовсе не пытаясь вдумываться в
смысл явлений и соглашать с ним свои действия. Но человек по
самой природе своей — не только стихийная сила, стоящая во
взаимодействии с другими силами, но и зритель Вселенной. С
его значением более согласно быть не только звеном в общей
цепи мировых явлений, но и сознательно-разумным деятелем,
понимающим свое место в целом, значение своей деятельности,
своих идеалов, своих надежд в общем течении исторических
событий. Это расширяет и делает глубже его задачи, дает ему
больше веры в свои идеалы, заставляет его выше смотреть на
свою историческую миссию и строже и сознательнее
относиться к своей деятельности. Инстинктивное стремление к такому
идеалу разумно-сознательного общественного деятеля есть в
большей или меньшей степени у всех, но приближение к нему
встречается не часто»*. Исходя из этого, вполне однозначно
можно говорить, что духовные ценности Каринский оценивал
выше материальных. И по его мнению, духовные ценности
человек проявляет в нравственных, религиозных и эстетических
чувствах.
Нравственное чувство, согласно Карийскому, реализуется
ровно настолько, насколько «субъект способен перейти
пределы самого себя, испытывать в себе самом непосредственную
оценку предметов и явлений не с точки зрения своей
ограниченной личности»**. Если человек в своей деятельности
руководствуется исключительно мотивами личного блага при наличии
В память Юрия Федоровича Самарина. Речи, произнесенные в
Петербурге и в Москве по поводу его кончины. С. 8.
Каринский М. И. Психология. Лекции, читанные на ВЖБ курсах в
1886/87 уч. годах. СПб., 1887. С. 171.

98 Ю. А. Квасова
других мотивов, то, в сущности, оценка явлений оказывается
в высшей степени относительной, выражая отношение
оценивающего к оцениваемому. На первый план здесь выступают
ценности личного благосостояния. Безотносительная оценка
возможна, утверждал Каринский, если задаться вопросом, не
имеющим отношения к нашему личному благосостоянию:
«Непосредственная оценка действительной, а не сравнительной
ценности действий и мотивов, определяемой степенью
ощутительности их для нашего личного благосостояния, есть
нравственное чувство, т. е. оценка, определяемая степенью
доставляемого действиями и мотивами блага вообще, а не влиянием
их на личное благосостояние их субъекта»*.
Каринский рассмотрел два наиболее популярных в науке
того времени взгляда на нравственные чувства. Первый,
выдвинутый английской эмпирической психологией (Бэн,
Спенсер, отчасти Милль), по его оценке, состоит в том, что
симпатическое чувство вместе с чувством общительности не только
служит основным элементом нравственного чувства, но и
вполне исчерпывает собой последнее. По его мнению, эта теория в
нравственном чувстве отрицает существование нового,
специфического элемента, который не выводился бы из
симпатических и некоторых других чувств. Признавая верным положение
теории, что нравственное чувство предполагает симпатическое
чувство и возможность в какой бы то ни было степени
переживать чужое горе, радость, поскольку иначе не было бы
материала для определения сравнительного достоинства, т. к.
фактически существовали бы лишь личные мотивы, Каринский
утверждал, что в этой теории присутствует недоразумение. По
его мнению, сущность нравственного чувства состоит не
только в симпатическом чувстве или в переживании чужого горя и
радости, это не переживание радости и горя по поводу горя и
радости другого лица, даже если последнее в известном случае
и определяло собой действие, а «оценка достоинства действия,
отвечающего этим мотивам, в сравнении с действием,
определяемым мотивами личными»**.
Следующей рассмотренной Каринским теорией явилась
теория Канта. Согласно Канту, нравственное чувство основано на
Каринский М. И. Психология. Лекции, читанные на ВЖБ курсах в
1886/87 уч. годах. С. 174.
Там же. С. 177.

M. И. Карийский о когнитивных основах нравственных чувств... 99
ценности, возвышающейся над относительной точкой зрения,
и поэтому оно находится в антагонизме с личными чувствами,
т. к. последние вследствие особой ощутительности для
субъекта личного блага и ведут к ошибкам в сравнении с
безотносительной оценкой. Для него нравственное чувство — это
«определение нормальной цены действия», т. е. антагонизм
между должным и недолжным: первое требуется нравственным
чувством, второе подсказывается личным. Поэтому
нравственное чувство в практической жизни Кант рассматривал как
чувство долга. Каринский в свою очередь отметил, что для Канта
«только то действие и в той лишь степени имеет нравственный
характер, которое совершается во имя долга в
противоположность склонности»*. Он не соглашался с Кантом в том, что
при нравственном действии может и должен исключительно
господствовать только долг, и должна быть исключена любая
склонность. Высшая человеческая мораль, согласно
Карийскому, — это «истина Евангельская: "возлюби ближнего как
самого себя", т. е. требование к другим столь же интенсивной
благожелательности, какая бывает к себе»**. По его мнению,
если закон в отношении к ближнему сводится к любви к
ближнему, как к самому себе, то ясно, что от этой любви не
отделены мотивы действия, а мотивы любви — это мотивы,
продиктованные непосредственным ощущением чужого горя, чужой
радости, чужих потребностей и пр., «мотивы чистой, глубокой
симпатии, склонности сердца, а недолга, в противоположность
вообще склонности»***. Итак, решительное отождествление
Кантом нравственной деятельности с деятельностью,
определяемой исключительно требованием в форме долга, Каринский
признал односторонним. В практической жизни, по
утверждению Карийского, симпатия не достигает той высоты, какая
указана Евангелием: человек несовершенен, у человека даже нет
возможности отождествить свое бытие с бытием других,
углубить свое чувство симпатии к человечеству настолько, чтобы
исчезло для него любое различие между своими личными
потребностями и интересами других лиц. На основании этого он
заключил, что нравственное чувство — это не чистая оценка
Там же.
** Там же. С. 178.
*** Там же. С. 179.

100 Ю. А. Квасова
блага, а «оценка в противоположность склонности»*.
Нравственное чувство в узком смысле Каринский справедливо
отнес к чувствам, оценивающим явления с точки зрения идеала.
Чувство долга, отмечал он, может достигаться лишь в борьбе
с симпатией, а тот нравственный порядок, которого требует
нравственное чувство, никогда не реализуется сполна, он
сознанием расценивается как порядок идеальный, к которому
необходимо стремиться.
Таким образом, рассмотрев каждую из теорий, Каринский
заключил, что Кантовская и эмпирическая теории забыли одно:
человек в своей деятельности «руководится не одним только
представлением о наибольшем благе в количественном смысле
и не одним только сравнением своего блага с чужим, нередко
выбор определяется представлением о внутренней ценности
блага безо всякого отношения к пользе или вреду,
удовольствию или страданию, все равно моему или чужому»**. И это, по
его мнению, доказывает тот факт, что весьма высоко ценятся
чистота сердца, глубокая искренность, хотя эти ценности редко
могут быть полезны в практической жизни, и, во всяком
случае, высокое значение, которое им приписывается, отнюдь не
соответствует приносимой ими пользе: «Мы отличаем
достойное от недостойного, безотносительно к каким бы то ни было
практическим последствиям. Нашему уму и сердцу вполне
доступно требование пожертвовать своим благом, своей жизнью
даже для блага других, но требование совершить недостойное,
хотя бы ради блага других, такое требование мы никогда не
поймем в качестве нравственного требования, хотя в жизни мы
склонны совершать недостойное и даже не для блага других»***.
В нравственном чувстве Каринский видел нечто особое,
максимально ценное для человека, но никак не то, что понимали под
ним эмпирическая школа и учение о категорическом
императиве Канта.
Говоря о роли нравственных чувств в жизни человека,
Каринский указал, что эха роль может быть различна, исходя
из того, что нравственные чувства можно рассматривать как
«чувства, предваряющие действие воли или же как следующие
Каринский М. И. Психология. Лекции, читанные на ВЖБ курсах в
1886/87 уч. годах. С. 180.
Там же. С. 195.
Там же. С. 196.

M. И. Каринский о когнитивных основах нравственных чувств... 101
за ним»*. В первом случае оценка предполагаемого действия
является свидетельством нравственного чувства; во втором,
когда действие воли соответствует нравственному чувству,
говорят об одобрении совести, когда действие воли идет вразрез
с нравственным чувством — об угрызении совести.
Оценивая возможные различия между нравственными
чувствами после совершения действия и нравственными
чувствами до его совершения, Каринский выделил две возможные
отличительные черты — это «особая интенсивность
испытываемого чувства и примесь состояния удовлетворенности
или неудовлетворенности самим совершением его и волей»**.
Следуя данным отличительным особенностям, Каринский
отмечал, что в уже совершившемся действии нравственное
чувство будет наиболее сильным, поскольку связано с
исполнением или нарушением нравственного закона. Наряду с простой
оценкой действия здесь добавляется оценка соответствия или
несоответствия его с нравственным законом, что выражается
в довольстве или недовольстве самим фактом совершения
этого действия, следовательно, одобрение или угрызение совести
здесь связано еще и с чувством одобрения или порицания
самого факта совершения действия и совершившей его воли.
Когда действие еще только планируется, и его совершение лишь
обсуждается, как правило, на первый план выступает борьба
мотивов к удовлетворению и неудовлетворению требований
нравственного закона. Сама борьба мотивов, по определению
Карийского, — это «бесспорный факт психической жизни,
и, как факт, сама подлежит оценке и свидетельствует о том,
присущи ли воле наклонности к совершению нравственного
или безнравственного». На основании этого высказывания
Карийского можно говорить, что нравственное чувство, даже
предваряя действие воли, может привести к ее одобрению или
порицанию. Таким образом, Каринский сделал вывод, что оба
указанных случая проявления нравственного чувства не
представляют безусловного различия ни с количественной, ни с
качественной стороны.
Поскольку, рассуждал он, нравственное чувство включает в
себя элементы удовлетворения или неудовлетворения поступ-
Каринский М. И. Психология. Лекции, читанные на ВЖБ курсах и
1886/87 уч. годах. С. 182.
Там же. С. 184.

102 Ю. А. Квасова
ком, это приближает его к чувствам личного блага, но с той
лишь разницей, что в основании оценки лежит нормальный
закон проявления сравнительной истинной ценности, в то время
как в чувствах личного блага оценка имеет эгоистический
характер. Указанием на то, что нравственное чувство связано еще
и с одобрением или порицанием воли, он связал нравственные
чувства с чувствами одобрения и порицания, которые относятся
к оценке воли. Но опять с той лишь разницей, что нравственное
чувство имеет дело прежде всего со своей собственной волей,
оценка которой здесь вполне естественна, а чувства
одобрения и порицания относятся к чужой воле, и перенесение их на
себя — явление искусственное. Существенной же
особенностью нравственного чувства, отличающей его от других чувств,
по Карийскому, является тот факт, что меркой для оценки в
нравственном чувстве выступает не само оценивающее лицо,
а нравственный идеал. Самопорицание и самоодобрение не
только естественны, но могут отличаться даже большей силой,
чем одобрение и порицание других. Нравственная норма при
этом, как общий закон для всех, дополнил он, должна во всех
случаях давать оценку одинаково сильную для любого
человека, но здесь дело осложняется тем, что «лицо, сравниваемое с
этой нормой, есть вместе с тем и лицо сравнивающее»*.
Оскорбить нравственное чувство человека или, наоборот,
возбудить в нем удовлетворение поступком и одобрение, по
мнению Карийского, могут не только его собственные
действия, но и действия других. Так, например, указывал он,
недоброжелательная воля, действуя зловредно на наше
благосостояние или благосостояние симпатичного нам лица, вызовет в нас
гнев; если вместе с тем нарушается и нравственный закон, то
гнев под влиянием нравственного чувства перейдет в чувство,
которое он обозначил как «чувство благородного негодования»,
в котором сочетаются эгоистический и нравственный
элементы**. Изменение чувств*оценивающих силу или слабость кого-
либо, под влиянием нравственного чувства согласно
Карийскому, выражается в «нравственном уважении и нравственном
презрении», куда также включены эгоистический и нравствен-
Каринский М. И. Психология. Лекции, читанные на ВЖБ курсах в
1886/87 уч. годах. С. 187.
** Там же. С. 188.

M. И. Каринский о когнитивных основах нравственных чувств... 103
ный элементы [там же]. Чувства же симпатии к кому-либо под
влиянием нравственного чувства только углубляются.
Нравственное чувство, в борьбе с пристрастием личности к
себе, по убеждению Карийского, обладает особой тенденцией
сдерживать самоодобрение и дает больше свободы
самопорицанию из опасения допустить ошибку в оценке под
неосознаваемым, но всегда пристрастным отношением личности к самой
себе. С другой стороны, он отмечал, что нравственное чувство,
находясь в антагонизме с личными чувствами, будет на том же
самом основании при обсуждении поступков и наклонностей
чужой воли проявлять тенденцию воздерживаться от
порицания и по возможности расширять пределы для одобрения,
поскольку и здесь оно опасается искажения в оценке на
основании эгоистических чувств в своем стремлении к возвышению
собственного достоинства и осуждению других.
Таким образом, у Карийского нравственное чувство всегда
связано с некоторой борьбой или выбором мотивов к действию.
При этом он указывал, что данный выбор определяется не
только личным благом, но и внутренним достоинством и
«зависит не только от правильного отношения между своим благом и
чужим, но и от классификации самих благ, когда низшее благо
должно уступать место высшему»*. По его мнению,
«столкновение благ может стать источником односторонних суждений»**.
Во-первых, личные чувства ни по продолжительности, ни по
интенсивности, как указывал Каринский, не соответствуют
той степени блага или ущерба, которую в действительности
доставляют человеку вещи и действия. Во-вторых, для
субъекта действия, которые должны только случиться, менее
ощутительны, чем непосредственно переживаемые. В-третьих,
личные чувства — это выражение существующих в человеке
потребностей, которые определяются преимущественно не его
природой, а его индивидуальной жизнью, унаследованными
задатками и пр. Каринский писал, что под влиянием внешних
условий могут исчезать потребности, присущие самой природе
человека, и возникать новые. Итак, в самой нашей
организации, заключил он, потребности не находятся в полной
гармонии с действительной внутренней ценностью благ, доставляе-
Каринский М. И. Психология. Лекции, читанные на ВЖБ курсах в
1886/87 уч. годах. С. 190.
** Там же. С. 191.

104 Ю. А. Квасова
мых их удовлетворением; «свидетельство личных чувствований
о сравнительной ценности личных благ всегда подвержено
ошибкам»*.
М. И. Каринский фактически описал особенности мотива-
ционно-потребностной сферы личности, указав, что в
основе любой деятельности человека лежит мотив, побуждающий
его к этой деятельности. Соотношение мотива и деятельности
всегда не однозначное: мотив в процессе деятельности может
измениться; иногда формирование мотива опережает
деятельность, иногда, наоборот, отстает. Особенности мотивационно-
потребностной сферы личности определяются не природой, а
развиваются в зависимости от обстоятельств, они имеют
многомерный и многоуровневый характер, что может выливаться
в борьбу мотивов. Результат борьбы мотивов определяется не
только потребностями, т. е. «личным благом», но и
направленностью, и системой ценностей личности, т. е. «внутренним
достоинством». Наиболее ценным в высказываниях Карийского
нам представляется его указание на то, что у человека высшей
формой мотива, побуждающего к деятельности, должен
выступать нравственный идеал: «Нравственное чувство не
только является чуждым личным мотивам, <...> оно представляет
собой для сознания самый ценный из всех мотивов»**. Для
понимания мотивационной сущности он допускал рассмотрение и
отношений личности с другими людьми, но эта оценка, по его
мнению, очень субъективна: «Чувствования, в которых
оценивающей меркой является личность в большей или меньшей
степени окрашены личным характером»***. Объективным
Каринский считал именно оценивание личностью своего
поведения с позиции нравственного идеала.
Но на характеристике нравственного чувства в узком смысле
как чувства, оценивающего явления с точки зрения идеала,
Каринский не остановился. Он пошел дальше, полагая, что
нравственное чувство в широком смысле можно определить как
«цель самой жизни, путь совершенствования»****. Значимость
роли нравственного чувства как цели жизни Каринский под-
Каринский М. И. Психология. Лекции, читанные на ВЖБ курсах в
1886/87 уч. годах. С. 193.
** Там же. С. 203-204.
Там же. С. 170.
Там же. С. 197.

M. И. Каринский о когнитивных основах нравственных чувств... 105
черкивал вполне справедливо. По его оценке, оно не
упраздняет личных чувств; устанавливая цель жизни, оно, конечно,
предполагает существование этой жизни, а вместе с тем и
средства для ее сохранения, но оно стремится только ограничить их
значение, когда средство пытается занять то место, которое
принадлежит цели; неравнодушно оно и к недостаткам
личных чувств, касающихся их собственной области. Личные
чувства определяют сравнительное достоинство благ, как средств
жизни, руководит же воспитанием, управляет жизнью зрелого
человека, по утверждению Карийского, прежде всего
«житейское благоразумие»*. Восполнить недостаток житейского
благоразумия позволяют нравственные чувства в широком
смысле, «заставляя в самой жизни видеть средство для достижения
идеала, не позволяя мириться с ошибками оценки, хотя бы
прямым вредом они не сопровождались, т.к. они всегда
способны уклонять от цели жизни, а следовательно, извращать
смысл»**. Поскольку именно мотивация определяет поведение
человека, то, руководствуясь нравственным чувством в
широком смысле его понимания, человек в своей деятельности будет
стремиться к удовлетворению потребности благосостояния.
Потребность благосостояния, о которой говорил М. И.
Каринский, в свою очередь, это необходимое условие,
обеспечивающее активность, существование и продолжение человека,
ее непосредственная задача — создать, поддержать, сохранить
или спасти. Следовательно, нравственное чувство лежит в
основе потребности благосостояния.
В этом смысле «потребность благосостояния» у М. И.
Карийского по своему описанию может быть сопоставима с
«мировой волей к жизни» у Н. Я. Грота. Согласно Н. Я. Гроту, как
бы мы ни назвали мировую волю — сверхиндивидуальной
душой, инстинктом самосохранения мира или творческим
началом, созидающим жизнь, — это подлинный фактор
нравственного поведения человека***. При этом рассматривать мировую
* Там же. С. 199.
** Там же. С. 200.
Грот Н. Я. Устои нравственной жизни и деятельности (основу статьи
составляет речь, прочитанная Гротом 4 марта 1895 года на публичном годовом
заседании Психологического общества в память десятилетия со времени его
основания) // Психология личности в трудах отечественных психологов /
сост. и общ. ред. Л. В. Куликова. СПб., 2001. С. 399.

106 Ю. А. Квасова
волю к жизни Н. Я. Грота только как метафизическую
характеристику недостаточно. Будучи фактором нравственного
поведения человека, она руководит им именно с позиций
нравственного мировоззрения, выдвигая на первый план общественные
интересы. Потребность благосостояния также недостаточно
рассматривать только как социальную характеристику, в ней
заключен также некий энергетический потенциал, лежащий в
основе внутренней природы человека. Стремление к служению
обществу, общению с другими людьми, несомненно,
потребности социальные, но духовно высокие. Являясь основным
мотивом любой деятельности человека, данная потребность
заставляет организм при недостатке энергии восполнить ее,
либо при избытке — потратить, поскольку направлена на
поддержание энергетической гармонии между человеком и Миром
или оптимальной психологической границы. Несомненно, что
реализация потребности благосостояния осуществляется с
позиции нравственности. Именно эта потребность, согласно
М. И. Карийскому, «должна способствовать духовному и
нравственному возрождению человека и общества»* (подчерки.
Карийским. — Ю. К.).
К чувствам, оценивающим явления с точки зрения идеала,
М. И. Каринский относил также религиозное чувство и
эстетическое чувство, которые, по его оценке, наиболее тесно
связаны с нравственным чувством.
Религиозное чувство Каринский определил как «осознание
индивидуумом его зависимости от мирового порядка, как
единого целого»**. Индивидуум, какчасть целого, писал он,
осознает свою ограниченность и чувствует свою зависимость от
разнообразнейших вещей, находящихся в большей или меньшей
взаимосвязи с ним. Именно чувство безусловной зависимости
от бытия, будучи частью любой религии, по утверждению
Карийского, лежит в основании всего человеческого существа и,
соответственно, служит последней причиной бытия. Согласно
Карийскому, в любой религии чувство человека к Божеству —
это «чувство конечного к бесконечному, ограниченного к нео-
Каринский М. И. Психология. Лекции, читанные на ВЖБ курсах в
1886/87 уч. годах. С. 200.
** Там же. С. 201.

M. И. Каринский о когнитивных основах нравственных чувств... 107
граниченному и составляющему последнее основание любого
ограничения».
Принимая во внимание то, что чувство к Божеству
непосредственно не может быть чувством безусловной зависимости,
Каринский все же указал, что и здесь чувство ограниченной
зависимости переходит в чувство зависимости безусловной, т. к.
Божество связывается с первооснованием бытия. В качестве
основного элемента религиозного чувства он назвал «чувство
безусловной зависимости от абсолютного»*, пояснив, что оно
этим элементом не исчерпывается: «Чувство безусловной
зависимости от абсолюта лишь от соединения с
нравственным чувством в широком смысле получает ту специфическую
окраску, которая превращает его в чувство религиозное. Как
все сущее сводится к Божеству, как к началу абсолютному и
безусловному, так и нравственный порядок должен покоиться в
своем основании на бесконечном, как последней причине
всякого бытия. В нашем сознании нравственный порядок ставится
даже в наиболее близкое отношение к этому бесконечному»**.
Поскольку нравственное чувство, рассуждал Каринский,
находится в антагонизме с личными мотивами и поэтому не может
безраздельно господствовать над волей, следовательно,
полного достижения нравственного идеала в жизни быть не может.
И чем сильнее нравственный порядок отличается от
естественного, тем сильнее сознание связывает его с абсолютной,
последней причиной бытия и в ней «ищет той силы, которая
способна придать ему реальное значение»***. Таким образом,
Каринский заключил, что в религиозном чувстве специфическим
моментом является момент осуществления нравственного
порядка, и те, кто видят в религиозном чувстве только соединение
чувств почтительности, благодарности и т. п., забывают, что во
всех религиях Божество всегда было опорой нравственного
порядка. Конечно, вполне справедливо подчеркивал он,
«понимание этого нравственного порядка и отношения к нему Божества
в разных религиях различны, смотря по условиям времени и
места, но общая мысль, что нравственный порядок покоится на
* Там же. С. 202.
** Там же. С. 203.
*** Там же. С. 204.

108 Ю. А. Квасова
Божестве, как на своем последнем основании, существует во
всех религиях, представляя неизменную их принадлежность»*.
Приступая к рассмотрению эстетического или
художественного чувства, Каринский указал, что в нем есть элемент
специфический, не входящий ни в какое другое чувство, но
вместе с тем оно содержит много элементов других чувств: «Одни
видят в нем соединение многих чувств, относящихся к личному
благу, доставляющих наслаждение. По мнению других, это
нечто первичное, запечатленное оригинальным характером.
Истина посередине»**. За исходный пункт при анализе данного
чувства им взят тот факт, что для возбуждения эстетического
чувства нет необходимости в действительном существовании
того предмета, образ которого вызывает это чувство: «Образы
поэта, живописца, скульптора вовсе не соответствуют
предметам, существующим в действительности. Даже в моменты
наслаждения этими образами, мы неясно сознаем, что это
продукты художественной фантазии, и от этого наслаждение наше
нисколько неуменьшается»***. Эстетическое чувство могут
возбуждать и предметы, существующие в действительности, но и в
этих случаях, по его мнению, главную роль играет созерцание:
«Если бы те же самые предметы были, предположим,
срисованы и поставлены в стереоскоп, то и тогда они доставили то
же самое эстетическое впечатление»****. Бесспорно,
подчеркивал Каринский, для возбуждения эстетического чувства нет
необходимости в фактическом существовании самих созерцаемых
предметов, но все же фактические поводы для построения
соответствующего образа предмета, по его оценке, необходимы:
слово для поэта, звуки для музыканта, краски для художника,
медь, золото, серебро для скульптора. Здесь он вполне
справедливо указал, что эстетическое чувство возникает не при
созерцании этих материалов, а при созерцании образа; степень
интенсивности эстетического чувства определяется не
степенью собственной красоты слов, звуков, красок и пр., а
соответствием образу: «Слово, звуки, краски, медь, золото, серебро
Каринский М. И. Психология. Лекции, читанные на ВЖБ курсах в
1886/87 уч. годах. С. 206.
** Там же. С. 207.
1ам же.
**** Там же. С. 208.

M. И. Каринский о когнитивных основах нравственных чувств... 109
и пр. — это лишь средства к изображению задуманного
образа, элементы, при посредстве которых вызывается образ»*.
Эстетическое чувство, по утверждению Карийского,
относится к чувствам, доставляющим удовлетворенность, а в
качестве самой главной причины удовольствия он называл не
само созерцание данного предмета, а «значение его для нашего
благосостояния»**. Искусство обладает всеми средствами для
всестороннего раскрытия душевной деятельности: богатством
фантазии, свободой от узких рамок действительности,
безграничным разнообразием материала и пр. Каринский допускал,
что эстетическое чувство развивается от «повышенной
психической деятельности», но специфический элемент
эстетического чувства, по его мнению, заключается не в этом:
«беспричинная игра разнузданной, ничем не сдерживаемой фантазии не
доставляет никакого эстетического наслаждения; для создания
произведения, могущего удовлетворить эстетическому чувству,
недостаточно одной только фантазии, нужен еще талант»***.
Художественное произведение, по его мнению, не зависит
напрямую от разнообразия и богатства содержания; искусство
пользуется таким сочетанием элементов, которое
«способствует полноте развития нашей душевной деятельности <...>
наиболее полному раскрытию ее энергии»****. В связи с этим,
указывал Каринский, «для эстетического чувства
религиозное и нравственное чувства имеют значение первостепенной
важности»*****. В качестве доказательства он привел описание
исторических фактов: «Художественное обязано
возникновением стремления человека удовлетворять потребностям своего
религиозного чувства. Музыка глубокой древности — это
религиозные гимны, первые произведения архитектуры — храмы
в честь богов, христианство дало толчок развитию живописи.
Религии мы обязаны величайшими произведениями
художественного гения, теми произведениями, которые остаются
недосягаемыми образцами для всех времен. То же самое спра-
Каринский М. И. Психология. Лекции, читанные на ВЖБ курсах в
1886/87уч.годах.С210.
Там же. С. 211.
Там же. С. 217.
**** Там же. С. 219.
***** Там же. С. 223.

110 Ю. А. Квасова
ведливо и относительно поэзии». Но как ни несомненна связь
эстетического чувства с религиозным, Каринский признавал,
что религиозное чувство тем не менее не тождественно
эстетическому элементу: «Художественные произведения могут не
иметь никакого отношения к религии и нравственности, так и
высокие проявления религиозного и нравственного чувства
могут не содержать в себе никаких эстетических элементов»*.
Специфическая черта эстетического впечатления,
согласно Карийскому, заключена в объединении двух психических
сил — созерцания объекта и способности постижения его
сущности: «Обычно эти два акта распадаются. Созерцание
дает представление о предмете, что еще не составляет
внутренней сущности предмета. Акты не совпадают и по содержанию:
после рассудочного акта образ часто остается не вполне
прозрачным для мысли, мысль не объясняет всех элементов
созерцаемого. Указанная раздельность двух актов неизбежна во
всех областях жизни. Одно только искусство свободно от этой
двойственности»**. Он утверждал, что когда образ возбуждает
эстетическое чувство, тогда одно уже созерцание этого образа
дает познание его сущности, и эти два совершенно раздельных
акта совпадают настолько, что и видимость, и сущность
образа сливаются воедино, и образ является вследствие этого
понятным сполна. В художественном произведении, подчеркивал
Каринский, «сущность изображаемого явления постигается
безо всякой предварительной работы рассудка»***.
Объединению двух актов в произведении искусства, по
Карийскому, способствуют особенности самого объекта
произведения. Чтобы понять, в чем эти особенности, он считал
необходимым рассмотреть, чем именно обусловливается
необходимость раздельности этих двух актов во всех остальных
сферах. На каждое явление, рассуждал Каринский, мы
смотрим как на обнаружение сущности предмета, которое никогда
не бывает целостное, а только более или менее одностороннее,
частное, поскольку те у другие предметы обнаруживают себя
только по внешним признакам вне связи с их внутренней
сущностью. При этом они представлены в разнообразных услови-
Каринский М. И. Психология. Лекции, читанные на ВЖБ курсах в
1886/87 уч. годах. С. 224.
** Там же. С. 225.
"* Там же. С. 226.

M. И. Каринский о когнитивных основах нравственных чувств... 111
ях, в которых проявляется их зависимость от других предметов.
Внешние признаки в свою очередь могут быть благоприятными
и неблагоприятными для обнаружения сущности предмета во
всей его полноте и рельефности присущего действительного
значения. Причины и условия, от которых зависит
обнаружение сущности предмета, продолжал Каринский, случайны, т. е.
отсутствуют постоянные связи между ними и сущностью
предмета: «Конечно, поводы объединены всеобщим законом
причинности, но эта беспрерывная цепь причин и следствий вовсе
не рассчитана на то, чтобы доставлять поводы именно к такому
роду обнаружения сущности, который давал бы возможность
одним уже созерцанием явления охватить внутреннюю
сущность предмета. Если созерцание не способно привести к
постижению сущности, то ясно, что эти два акта разделяются, что
последнее требует предварительной работы рассудка. Рассудок
<...> стремится к составлению наиболее полного и точного
представления о предмете. Для этого рассудок сравнивает
прошедшие обнаруживания сущности с настоящими, выделяет в
них настоящее, отбрасывает случайное и т. п.»* Таким образом,
видим, что для Карийского особенности объекта заключены в
требовании такой комбинации причин и условий обнаружения
сущности, чтобы созерцание дало представление, в котором
сложилась бы в цельный образ вся сущность предмета со
всеми ее сторонами, что и дает, по его убеждению, художественное
произведение.
Подобные рассуждения позволили Карийскому выделить
и специфическую черту эстетического чувства, которая
заключается в гармонии между созерцанием и познанием:
«С субъективной точки зрения, это оценка гармонии
внутреннего достоинства двух актов, обычно разделенных. Гармония
доставляет нам наслаждение. С объективной, эстетическое
чувство есть оценка существования тождества между сущностью и
ее обнаружением, вследствие него и сама сущность делается
наглядной»**. С точки зрения Карийского, человек смотрит на
образ как на воплощение сущности, что, в свою очередь,
объясняет, почему «художественное впечатление, получаемое от
действительности, а не от произведения искусства, редко быва-
Каринский М. И. Психология. Лекции, читанные на ВЖБ курсах в
1886/87 уч. годах. С. 229-230.
** Там же. С. 231.

112 Ю. А. Квасова
ет полно, т. е. оставляет наше эстетическое чувство не совсем
удовлетворенным» [Там же]. Он назвал две причины,
способствующие этому: во-первых, в действительном предмете всегда
возможны такие случайные условия обнаружения сущности,
которые не допускают совершенного воплощения сущности в
явлении; во-вторых, даже при полном воплощении сущности в
цельном образе могут быть такие условия, которые будут
разрушать эстетическое наслаждение.
М. И. Каринский указывал, что любая действительность
при своем изображении, будучи связанной с благосостоянием
человека, возбуждает эстетические чувства; они, в свою
очередь, находятся в тесной связи с действительностью, и в этом
выражается их значение для человека: «Художественное
творчество черпает свои образы из действительности, и те чувства,
которые возбуждаются в нас этими образами, переносятся на
их художественное изображение... Чем важнее для
человека предмет или явление, образ которого доставляет
эстетическое наслаждение, тем глубже художественное
впечатление, следовательно, на образах такого рода художник должен
останавливаться чаще»*. Наиболее важным для человека,
с точки зрения Карийского, является «человеческая
природа (судьбы, страсти, торжество и падение, настроение, черты
внешнего лика, тела и пр. — материал для наиболее высоких
художественных произведений); с душей человека соединены
наиболее глубокие интересы каждого лица»**. Исходя из того,
что не любое художественное изображение человека имеет
одинаковое для всех значение, он разделил все
художественные произведения на «такие, которые количественно
углубляют наше знание человеческой природы, и такие, в которых мы
находим углубление нашего знания о сущности человека с ее
качественной стороны»***. Наиболее ценными Каринский
признал произведения, способные углублять наше знание
человеческой природы качественно — это произведения, в которых
дано описание идеала, стношения человека к нему, борьбы за
него и стремления к нему и т. п. Он утверждал, что «углублять
знание сущности человека качественно — высший удел
Каринский М. И. Психология. Лекции, читанные на ВЖБ курсах в
1886/87 уч. годах. С. 235-237.
** Там же. С. 238.
*** Там же. С. 239.

M. И. Каринский о когнитивных основах нравственных чувств... 113
искусства»*. Причина этого, по его мнению, в том, что
сущность человеческой природы в первую очередь «выражается в
сознательной воле, а художественный образ должен быть
воплощением этой сущности»**. Сама по себе, безо всякого
содержания сознательная воля немыслима, указывал он,
поэтому должна стремиться наполниться каким-либо содержанием.
В художественных произведениях, рисующих идеал,
сознательная воля стремится к идеалу, и поэтому рассматривается как
проявление иной сущности, идеальной, скрывающейся за ней.
В таких произведениях наблюдается двойное проявление
сущности — это совпадение образа с сущностью, т. е. с
сознательной волей; и совпадение самой воли с ее идеальной сущностью,
т. е. идеалом***.
Действительные предметы, способные возбудить
эстетическое наслаждение, должны занимать промежуточное место
между тем, что полностью отвечает идеалу, и тем, что
совершенно его исключает, т. е. между достойным и недостойным:
«Если мы встретим в жизни человека, представляющего
полное и чистое воплощение идеала, то мы проникнемся таким к
нему уважением, что для эстетического наслаждения не
останется места. Но, собственно, уважение не противоречит
эстетическому чувству. Эстетическое чувство исчезает, когда
уважение достигло слишком большой степени, когда победа над
склонностями и симпатиями является чрезмерной»****.
Примером воплощения идеала в реальной жизни, считал Каринский,
могут быть великие монахи или святые.
Таким образом, видим, описанные М. И. Каринским,
нравственные, религиозные и эстетические чувства имеют, по
мнению философа, в жизни человека значение первостепенной
важности. Цель жизни человека, или путь его
самосовершенствования, он видел в стремлении к нравственному идеалу,
выступающему высшей формой мотива к удовлетворению
потребности благосостояния. Достижению нравственного идеала
способствуют эстетические и религиозные чувства.
Религиозное чувство позволяет человеку осознавать свою зависимость
Там же. С. 241.
** Там же. С. 242.
*** Там же. С. 243.
*** Там же. С. 244-245.

114 Ю. А. Квасова
от мирового порядка, как единого целого, а эстетическое
чувство или творчество — видеть прекрасное, при этом не
только получать от этого наслаждение, но и изучать
человеческую природу. Нравственные чувства, требующие
внутренней борьбы каждой личности с ее собственными страстями
и пороками, делают человека способным к самоанализу и
самосовершенствованию.
Не абстрактная мораль, а конкретные нравственные
требования (любовь к Богу, к людям, вера, нестяжательство и др.),
духовно-нравственное совершенствование личности
признаются главными аспектами в христианском понимании святости.
То, что проблема нравственного развития личности
приобретает особую актуальность в современном российском обществе,
подчеркивали и подчеркивают многие ученые и общественные
деятели.
Квасова Ю. А. Психологические взгляды в творческом
наследии М. И. Каринского (1840—1917).
Елабуга, 2011.

В. А. Бажанов
М. И. Каринский и Дж. Ст. Милль
Из британских ученых и философов самое,
пожалуй, глубокое влияние на развитие философской и
логической мысли в России оказали Дж. Ст. Милль и
Г. Спенсер. Между тем это обстоятельство не
должно затемнять критическое отношение отечественных
мыслителей к их творческому наследию.
Они исходили из того, что Дж. Ст. Милль
оказывается фигурой в каком-то смысле переходной от
философии Д. Юма к философии Г. Спенсера, —
мыслителем, который со всей ясностью продемонстрировал
отход от доктрины эмпиризма.
Весьма обстоятельно критиковал логические идеи
Милля и Спенсера крупный русский логик М. И.
Каринский. Так, он писал, что «Милль <...> придает им
(логическим формулам. — В. Б.) особый характер
достоверности, более принудительный, чем аксиомам
математики, которые он ясно и решительно возводит к
опыту...»* И далее: «В расширении значения опыта на
логические формулы оба мыслителя (Милль и
Спенсер. — В. Б.) идут рука об руку.
Между тем Л. М. Лопатин категорически утверждал, что
«математика не есть знание индуктивное в смысле Милля».
См.: Лопатин Л. М. К вопросу о математических истинах
(ответ Н. А. Иванцову)// Вопросы философии и психологии. 1892.
Кн. 14. С. 58.

116 В. А. Бажанов
Умозрительная достоверность аналитических суждений
вообще, как у Канта, так еще и у Лейбница, опиралась, как
известно, на логический закон (неПротиворечия. Убеждение
наше в достоверности этого закона Милль хочет поставить в
зависимость от влияния на сознание фактов восприятия.
Оба авторитетные представители нового эмпиризма, Милль
и Спенсер «<...> характеризуют особенность невольной веры в
суждения самоочевидные как необходимость, мыслимость этих
суждений, или, отрицательно, как немыслимость исключений
из них, — продолжает Каринский. — И когда возникает
вопрос о точном смысле термина немыслимости, оба утверждают,
что в точном смысле с этим термином должна соединятся мысль
о совершенной неспособности сознания составить образ,
несогласный с суждением, т. е. совершенная невообразимость
несогласного с утверждением факта, и что только вследствие с
нежелательной неточности терминологии с ним нередко
соединяется также мысль о простой неимоверности этого факта, не
соединенной с неспособностью вообразить его... Для
фактического подтверждения этой мысли Милль не раз обращается к
литературным примерам ссылок на немыслимость таких вещей,
которые позднее оказались мыслимыми и истинными.
Примерами служат у него ссылки более древних авторов на
немыслимость антиподов, на немыслимость огромных пространств,
которые предполагает коперникова система, на немыслимость
звезд, не прикрепленных к небесной тверди...»*
Эти примеры должны были показать, что феномен
немыслимости обусловлен самой природой познавательной
способности человека. В противоположность этому учению данные
примеры, подчеркивает М. И. Каринский, демонстрируют, что
бывшее ранее немыслимым, позднее становится мыслимым,
подтверждая общую теорию ассоцианистов** относительно
происхождения немыслимости. Кроме того, поскольку
считавшиеся раньше немыслимыми сочетания оказывались позднее
не только мыслимыми, но и соответствующими
действительности, то ссылки на немыслимость не должны приниматься
в расчет при исследовании истины. Милль поэтому относит
мысль о ложности немыслимого к заблуждениям, от которых
предостерегает логика. Однако, заключает Каринский, это во-
Каринский М. Разногласия в школе новаго эмпиризма по вопросу об
истинах самоочевидных. 1914. С. 6, 18,33.
Имеются в виду сторонники психологического ассоцианизма.

M. И. Каринский и Дж. Ст. Милль 117
все не решает вопрос о природе и происхождении такого рода
представлений и их отношении к логическому знанию*. Никак
нельзя также согласиться с суждением, что абсолютно
однообразные мысли соответствуют абсолютному однообразию
вещей (одна из основных посылок ассоцианизма), и мы не
можем указать других аргументов в пользу истинности логической
интуиции кроме той, на которую опирается любая интуиция, а
именно, кроме невозможности мыслить эти вещи иначе, чем
они мыслятся**.
Основанием знания должно считаться не методическое
индуктивное исследование непосредственно данных фактов, как
хотел, по мнению М. И. Карийского, Дж. Ст. Милль, а то,
что предлагал Г. Спенсер: «наивысшая ассоциативная связь
представлений; индуктивный же методический процесс,
подобно всякому другому процессу, сам должен искать своего
оправдания в той же ассоциативной связи...» Между тем
непоследовательность Спенсера при объяснении им фактически
существующего знания заключается только в том,
продолжает Каринский, что «совершенно достаточным признаком этой
связи он считает ее разрывность, игнорируя неизбежный
дополнительный ее признак, отсутствие стоящих в антагонизме
с суждениям, опирающимся на эту связь, других суждений,
имеющих также притязание опираться на ассоциативные связи
представлений»***.
Даже силлогизм в интерпретации Милля, полагал
Каринский, основан на опыте, а не на очевидной связи посылок и
заключения, т. е. не на умозрении. Однако опытным путем
доказать формулы вывода нельзя, а значит, остается лишь верить
в их истинность, оставляя вопрос об их логической
обоснованности открытым. Ассоцианистский эмпиризм, по мнению
М. И. Карийского, ошибался в том, что игнорировал саму
возможность умозрительной очевидности****.
См.: Там же. С. 34—35.
См.: Там же. С. 149.
Каринский М. Разногласия в школе новаго эмпиризма по вопросу
об истинах самоочевидных. Новый эмпиризм и общий критический вопрос
о свободе знания от предвзятых предположений // Журнал Министерства
народного просвещения (ЖМНП). 1907. Сентябрь. Новая серия. Часть XI.
С. 179-180.
См. также: Лосский Н. О. История русской философии. М., 1994.
С. 160-161.

Хроника основных событий жизни
и творчества М. И. Карийского*
1840,4 (16) ноября — родился в Москве.
1862 — окончил Московскую духовную академию
со степенью магистра богословия.
1863 — начал преподавать в Вифанской духовной
школе.
1865 — начал преподавать в Московской духовной
школе.
1869 — доцент кафедры метафизики
С.-Петербургской духовной академии.
1871-1872 — заграничная командировка в
Германию (Гейдельбергский университет, Иенский
университет, Геттингенский университет).
1872 — член Совета академии С.-Петербургской
духовной академии.
1873 — вышел труд «Критический обзор
последнего периода германской философии» (научный отчет по
итогам поездки), начинает читать лекции по истории
философии.
1873, 24 сентября — получил звание
экстраординарного профессора.
Составитель Ю. А. Квасова.

Хроника основных событий жизни и творчества... 119
1874, 13 мая — перешел на кафедру истории философии
С.-Петербургской духовной академии, на которой оставался до
конца своей преподавательской карьеры (1894).
1880, 30 мая — после публичной защиты диссертации
«Классификация выводов» в С.-Петербургском университете
получил степень доктора философии.
1880, 7 июня — получил звание ординарного профессора.
1882—1889 — помимо преподавания в С.-Петербургской
духовной академии читал лекции по истории философии,
логике, психологии на Высших женских курсах (Бестужевских
курсах).
1891 — 1892 — читал лекции по истории философии, логике,
психологии на Педагогических курсах.
1894, 24 сентября — оставил преподавательскую
деятельность в С.-Петербургской духовной академии в звании
заслуженного ординарного профессора.
1917, 20 июля (2 августа) — умер на пригородной даче в
д. Большая Субботиха в окрестности г. Вятка. Похоронен на
кладбище Трифонова монастыря.

Библиография трудов M. И. Карийского*
1. Каринский М. И. Аполлоний Тианский //
Журнал Министерства народного просвещения. 1876.
Ноябрь. С. 30-98.
2. Каринский М. И. Бесконечное Анаксимандра.
СПб.: Типография В. С. Балашова, 1890. 151с.
3. Каринский М. И. Бесконечное Анаксимандра
(начало)//Журнал Министерства народного
просвещения. Апрель 1890. С. 314-378.
4. Каринский М. И. Бесконечное Анаксимандра
(продолжение) // Журнал Министерства народного
просвещения. Май 1890. С. 74— 119.
5. Каринский М. И. Бесконечное Анаксимандра
(окончание)//Журнал Министерства народного
просвещения. Июнь 1890. С. 223-263.
6. Каринский М. И. Борьба против силлогизма в
новой философии. М.: Университетская типография
«Катков и К"», 1880.
7. Каринский М. И. Борьба против силлогизма в
новой философии // Православное обозрение. 1880.
№ 2(февраль).*С. 272-309.
8. Каринский М. И. Выводы отрицательные и
гипотетические // Журнал Министерства народного
просвещения. Часть CCVII. 1880. № 2 (январь февраль).
С. 289-343.
Составитель Ю. А. Квасова.

Библиография трудов M. И. Карийского 121
9. Каринский М. И. Господствующая группа выводов
(начало) //Журнал Министерства народного просвещения. Март
1879. С. 67-117.
10. Каринский М. И. Господствующая группа выводов
(окончание) //Журнал Министерства народного просвещения. Май
1879. С. 97-160.
11. Каринский М. И. Египетские иудеи. СПб., 1870.
12. Каринский М. И. Египетские иудеи (начало) //
Христианское чтение. 1870. № 7 (июль). С. 121-163.
13. Каринский М. И. Египетские иудеи
(окончание)//Христианское чтение. 1870. № 9 (сентябрь). С. 398—461.
14. Каринский М. И. История древней философии. Лекции,
читанные студентам СПб. дух. академии в 1882/83 уч. году.
СПб.: Литография, 1883.
15. Каринский М. И. История древней философии. Лекции,
читанные на ВЖБ курсах в 1884/85 уч. году. СПб.: О. Крест-
никова, 1885.
16. Каринский М. И. История древней философии. Лекции,
читанные в СПб. дух. академии в 1884/85 уч. году. СПб.:
Литография С. Ф. Яздовского, 1885.
17. Каринский М. И. История древней философии. Лекции,
читанные в СПб. дух. академии в 1886/87 уч. году. СПб.:
Литография С. Ф. Яздовского, 1887.
18. Каринский М. И. История древней философии. Лекции,
читанные в СПб. дух. академии в 1888/89 уч. году. СПб.:
Литография Горбовой, 1889.
19. Каринский М. И. История древней философии.
Конспект (краткий) лекций, читанных студентам I и II курсов в
1890/91 уч. году. СПб.: Литография И. Фомина, 1891.
20. Каринский М. И. История древней философии. Лекции,
читанные в СПб. дух. академии в 1892/93 уч. году. СПб.:
Литография Я. Богданова, 1893.
21. Каринский М. И. История новой философии. Лекции,
читанные в СПб. дух. академии в 1883/84 уч. году. СПб.:
Литография Курочкина, 1884.
22. Каринский М. И. История новой философии. Лекции,
читанные в СПб. дух. академии в 1884/85 уч. году. СПб.:
Литография Курочкина, 1885.

122 Библиография трудов M. И. Карийского
23. Каринский М. И. История новой философии. Лекции,
читанные в СПб. дух. академии в 1885/86 уч. году. СПб.:
Литография Курочкина, 1886.
24. Каринский М. И. История новой философии. Лекции,
читанные в СПб. дух. академии в 1887/88 уч. году. СПб.:
Литография Курочкина, 1887.
25. Каринский М. И. История новой философии. Краткий
конспект лекций, читанных студентам I и II курсов СПб. дух.
академии в 1887/88 уч. году. СПб.: Литография С. Ф. Яздов-
ского, 1888.
26. Каринский М. И. История новой философии. Краткий
конспект лекций, читанных в СПб. дух. академии в 1890/91 уч.
году. СПб.: Литография С. Ф. Яздовского, 1891.
27. Каринский М. И. История новой философии. Лекции,
читанные студентам СПб. дух. академии в 1891/92 уч. году.
СПб.: Литография Богданова, 1892.
28. Каринский М. И. История новой философии. Краткий
конспект лекций, читанных студентам СПб. дух. академии в
1891/92 уч. году. СПб.: Литография Я. Богданова, 1892.
29. Каринский М. И. История новой философии. Краткий
конспект лекций, читанных студентам СПб. дух. академии в
1893/94 уч. году. СПб.: Литография Я. Богданова, 1894.
30. Каринский М. И. История философии. Конспект
лекций, читанных в СПб. дух. академии в 1880/81 уч. году. СПб.:
Литография, 1881.
31. Каринский М. И. История философии. Конспект
лекций, читанных в СПб. дух. академии в 1881/82 уч. году. СПб.:
Литография, 1882.
32. Каринский М. И. История философии. Лекции,
читанные в СПб. дух. академии в 1882/83уч. году. СПб.: Литография
А. Траншиля, 1883.
33. Каринский М. И. История философии. Лекции,
читанные на ВЖБ курсах в 1883/84 уч. году. СПб.: Литография
И. Сойвиновой, 1884.
34. Каринский М. И. История философии. Лекции,
читанные студентам I и II курсов СПб. дух. академии в 1886/87 уч.
году. СПб.: Литография С. Ф. Язовского, 1887.
35. Каринский М. И. К вопросу о позитивизме. М.:
Университетская типография «Катков и К°», 1875. 32 с.

Библиография трудов M. И. Карийского 123
36. Карийский М. И. К вопросу о позитивизме //
Православное обозрение. 1875. № 10 (октябрь). С. 345—375.
37. Каринский М. И. Классификация выводов. СПб.:
Типография Ф. Г. Елеонского и К°, 1880.
38. Каринский М. И. Классификация выводов //
Журнал Министерства народного просвещения. 1879. Январь.
С. 65-88.
39. Каринский М. И. Классификация выводов //
Избранные труды русских логиков XIX века / под ред. П. В. Таванец.
М.: Изд-во Академии наук СССР, 1956. С. 3—177.
40. Каринский М. И. Критический обзор последнего
периода германской философии. СПб.: Типография департамента
уделов, 1873.
41. Каринский М. И. Критический обзор последнего
периода германской философии. СПб., 1879.
42. Каринский М. И. Критический обзор последнего
периода германской философии (начало) // Христианское чтение.
1873. Часть первая. С. 70-132.
43. Каринский М. И. Критический обзор последнего
периода германской философии (продолжение)//Христианское
чтение. 1873. Часть первая. С. 240-308.
44. Каринский М. И. Критический обзор последнего
периода германской философии (продолжение)//Христианское
чтение. 1873. Часть первая. С. 525—557.
45. Каринский М. И. Критический обзор последнего
периода германской философии (продолжение)//Христианское
чтение. 1873. Часть первая. С. 658—737.
46. Каринский М. И. Критический обзор последнего
периода германской философии (продолжение) // Христианское
чтение. 1873. Часть вторая. С. 71 -114.
47. Каринский М. И. Критический обзор последнего
периода германской философии (окончание)//Христианское чтение.
1873. Часть вторая. С. 210-258.
48. Каринский М. И. Логика. Аристотель Бэкон Милль.
Лекции, читанные на ВЖБ курсах в 1884/1885 уч. году. СПб.:
Литографированное издательство Галенковской и Копловской,
1885.
49. Каринский М. И. Метафизика. Лекции, читанные в
СПб. дух. академии в 1882/83 уч. году. СПб.: Литография,
1883.

124 Библиография трудов M. И. Карийского
50. Каринский М. И. Необходимые поправки к Спенсеров-
скому учению о значении научного знания // Журнал
Министерства народного просвещения. 1906. Май. С. 125—140.
51. Каринский М. И. Об истинах самоочевидных. СПб.:
Типография В. С. Балашева, 1893.
52. Каринский М. И. Об истинах самоочевидных (начало)//
Журнал Министерства народного просвещения. 1893.
Февраль. С. 295-354.
53. Каринский М. И. Об истинах самоочевидных (
продолжение) //Журнал Министерства народного просвещения. 1893.
Апрель. С. 450-498.
54. Каринский М. И. Об истинах самоочевидных
(окончание) //Журнал Министерства народного просвещения. 1893.
Август. С. 431-516.
55. Каринский М. И. Обзор философских учений. СПб.:
Литография Барышева, 1874.
56. Каринский М. И. Отрывок из литографированного
издания «Логика» (1884—1885)// Избранные труды русских
логиков XIX века / под ред. П. В. Таванец. М.: Изд-во Академии
наук СССР, 1956. С. 179-192.
57. Каринский М. И. Подложные стихи в сочинении
иудейского философа Аристовула // Журнал Министерства
народного просвещения. 1876. Январь. С. 3—21.
58. Каринский М. И. По поводу полемики г. проф.
Введенского против моей книги «Об истинах самоочевидных» //
Журнал Министерства народного просвещения. 1896. № 1
(январь). С. 243-290.
59. Каринский М. И. По поводу статьи г. проф. А. И.
Введенского «О Канте действительном и воображаемом»
(начало)// Вопросы философии и психологии. 1895. Январь.
Книга 26. С. 20-46.
60. Каринский М. И. По поводу статьи г. проф. А. И.
Введенского «О Канте действительном и воображаемом»
(продолжение) // Вопросы философии и психологии. 1895. Март.
Книга 27. С. 242-237.
61. Каринский М. И. По поводу статьи г. проф. А. И.
Введенского «О Канте действительном и воображаемом»
(окончание) // Вопросы философии и психологии. 1895. Май.
Книга 28. С. 314-360.

Библиография трудов M. И. Карийского 125
62. Каринский М. И. Психология. Лекции, читанные на
ВЖБ курсах в 1885/86 уч. годах. СПб.: Литография А. Калец-
кой, 1886.
63. Каринский М. И. Психология. Лекции, читанные на
ВЖБ курсах в 1886/87 уч. годах. СПб.: Литография А. Калец-
кой, 1887.
64. Каринский М. И. Разбор мнения Милля о постулатах
геометрического знания, подразумевающихся при
геометрических дефинициях //Журнал Министерства народного
просвещения. Январь 1897. С. 292-340.
65. Каринский М. И. Разбор мнения Милля о постулатах
геометрического знания, подразумевающихся при
геометрических дефинициях. СПб.: Типография В. С. Балашева и К°,
1897.
66. Каринский М. И. Разногласия в школе нового
эмпиризма по вопросу об истинах самоочевидных. Пг.: Сенатская
типография, 1914.
67. Каринский М. И. Разногласия в школе нового
эмпиризма по вопросу об истинах самоочевидных (начало)
//Журнал Министерства народного просвещения. 1903. Январь.
С. 349-378.
68. Каринский М. И. Разногласия в школе нового
эмпиризма по вопросу об истинах самоочевидных (продолжение) //
Журнал Министерства народного просвещения. 1903. Июль.
С. 1-33.
69. Каринский М. И. Разногласия в школе нового
эмпиризма по вопросу об истинах самоочевидных (начало)
//Журнал Министерства народного просвещения. 1910. Февраль.
С. 317-345.
70. Каринский М. И. Разногласия в школе нового
эмпиризма по вопросу об истинах самоочевидных (продолжение) //
Журнал Министерства народного просвещения. 1910. Август.
С. 345-375.
71. Каринский М. И. Рецензия на сочинения Петра Линиц-
кого «Идеализм и реализм. Историко-критическое
обозрение» //Христианское чтение. 1892. № 11-12. С. 645-677.
72. Каринский М. И. Рецензия на учебник логики Ф.
Козловского // Журнал Министерства народного просвещения.
1897. № 6(июнь). С. 469-479.

126 Библиография трудов M. И. Карийского
73. Каринский М. И. Рецензия на учебники логики
M. М. Троицкого //Журнал Министерства народного
просвещения. 1889. №6(май). С. 453-492.
74. Каринский М. И. Связь философских взглядов с
физико-астрономическими в древнейший период греческой
философии // Христианское чтение. 1883. Часть первая.
С. 633-670.
75. Каринский М. И. Темное свидетельство Ипполита о
философе Анаксимене // Христианское чтение. 1881. № 9— 10
(сентябрь—октябрь). С. 431—453.
76. Каринский М. И. Умозрительное знание в философской
системе Лейбница. 1912.
77. Каринский М. И. Явление и действительность //
Православное обозрение. 1878. Март. С. 659—704.
Лекции, литографированные студентами
М. И. Карийского
1. История древней философии. Лекции, читанные
студентам СПб. дух. академии с 1882/83 по 1892/93 уч. год.
2. История новой философии. Лекции, читанные в СПб. дух.
академии с 1883/84 по 1893/94 уч. год.
3. История философии. Лекции, читанные в СПб. дух.
академии с 1880/81 по 1886/87 уч. год.
4. Логика. Аристотель Бэкон Милль. Лекции, читанные на
ВЖБ курсах в 1884/1885 уч. году.
5. Метафизика. Лекции, читанные в СПб. дух. академии в
1882/83 уч. году.
6. Психология. Лекции, читанные на ВЖБ курсах в 1885/86
и 1886/87 уч. годах. а

Ивановский Владимир Николаевич
A. Н. Ждан
B. Н. Ивановский как мыслитель
Я историк и методолог.
В. Н. Ивановский
Оладимир Николаевич Ивановский — сильный и
крупный мыслитель конца XIX — первой половины
XX века, известный своими сочинениями и переводами
ряда трудов по логике и психологии классиков
английской ассоциативной философско-психологической
школы, находился на переднем крае мировой и
отечественной философской и научной мысли своего
времени. Он был активным участником философских и
психологических съездов, секретарем редакции
журнала «Вопросы философии и психологии» и
сотрудником других философских журналов, членом
Психологического общества при Московском университете и
Философского общества при Петербургском
университете. Видный деятель университетского
образования, он подготовил ряд учеников, ставших крупными
учеными, среди которых Б. Э. Быховский и А. О. Ма-
ковельский. Вместе с такими учеными, как И. П.
Павлов, В. М. Бехтерев, Н. А. Вагнер, M. М. Рубинштейн
и др., он включился в работу научных учреждений
послереволюционной России. Однако имя В. Н.
Ивановского практически не известно большинству
современных философов и психологов. В судьбе его
наследия, на долгие годы забытого и выпавшего из научного

128 A. H. Ждан
оборота, в полной мере отразился печальный факт нарушения
преемственных связей между наукой и философией
дореволюционной и советской России. Только в самое последнее время
его работы стали публиковаться на страницах отечественных
философских журналов*, энциклопедических изданий** и др.
Интерес к творчеству В. Н. Ивановского вызван рядом
обстоятельств. Он был активным участником одного из важных
периодов в развитии философии и науки на переломе XIX и
XX века и первых тридцати лет века двадцатого. Он был лично
знаком с выдающимися учеными своего времени: Г. И. Челпа-
новым, Л. М. Лопатиным, Н. Я. Гротом, Н. Д. Виноградовым,
А. С. Белкиным, Н. А. Рыбниковым, К. Н. Корниловым, с
некоторыми из них его связывала совместная работа над переводами
A. Бэна и написанием истории русской психологии.
Дарственные надписи, которые он делал на своих книгах, сохранили
следы его теплого отношения к ним: «Дорогому Льву Михайловичу
Лопатину» — читаем на первой странице книги В. Н.
Ивановского «К вопросу о генезисе ассоцианизма» и дата: 12/1.11 и
на другой книге («Ассоцианизм психологический и
гносеологический»): «Глубокоуважаемому и дорогому Льву
Михайловичу Лопатину от преданного ученика-автора» — 17/Х.09;
«Глубокоуважаемому Максиму Максимовичу Ковалевскому
от преданного автора» — на книге «Ассоцианизм
психологический и гносеологический» — 17/ Х.09 и др. Тесная дружба и
сотрудничество связывали В. Н. Ивановского и выдающегося
отечественного логика и философа Н. А. Васильева. К трудам
B. Н. Ивановского по методологии науки проявил большой
интерес М. Горький. Воспоминания В. Н. Ивановского содержат
интересные штрихи к портретам этих деятелей, позволяют
полнее воссоздать атмосферу эпохи. Его фундаментальные
исследования ассоцианизма и сегодня остаются непревзойденными
по охвату первоисточников и глубине их историко-критического
анализа, являются ценнейшим материалом для
объективного осмысления опыта английской эмпирической психологии и
философии. Работа поюсвоению научного наследия В. Н.
Ивановского представляет не только чисто исторический интерес,
что важно в контексте исследовательской задачи по восстанов-
Корсаков С. Н. Профессор В. Н. Ивановский и его воспоминания //
Философские науки. 2011. № 1.С. 137-143.
Филатов В. П. Ивановский В. Н. // Новая философская энциклопедия:
в 4 т. М., 2001. Т. II. С. 66-67.

В. H. Ивановский как мыслитель 129
лению традиций, прерванных в нашей науке в силу известных
причин, и нравственной обязанности по отношению к работе
предшественников. Изучение трудов В. Н. Ивановского
актуально и необходимо также для разрешения фундаментальных
проблем современной философии и методологии науки, над
которыми билась и его мысль: роль и значение методологии в
научной деятельности; взаимоотношения между философией и
методологией, философией и отдельными науками, в
частности с психологией; классификация наук; соотношение теории
и истории науки; содержание университетского образования
и др.
Биография В. Н. Ивановского
Владимир Николаевич Ивановский родился в Вышнем
Волочке Тверской губернии 13 (25) июля 1867 года. Его отец,
учитель греческого языка в Нижегородской духовной семинарии,
умер в 1874 году, мать — в 1878 году. Он воспитывался в
семье дедушки (по матери) в Москве. Уже с 15-летнего возраста
занимался репетиторством и давал частные уроки. В 1885 году
окончил I Московскую гимназию и в этом же году поступил в
Московский университет на историческое отделение историко-
филологического факультета, который окончил в 1890 году.
В университете слушал лекции по истории профессоров
В. И. Герье, П. Г. Виноградова, В. О. Ключевского, С. Ф.
Фортунатова, П. Н. Милюкова и др. Работал в семинариях В. И.
Герье и П. Г. Виноградова по новой и средневековой истории. За
зачетное сочинение на тему: «Ульрих фон Гуттен — рыцарь —
гуманист» получил у профессора В. И. Герье оценку «весьма
удовлетворительно». Учась в университете, наряду с
историческими науками Ивановский интересовался также
медициной: посещал анатомический театр Московского
университета, читал книги по физиологии, патологии, терапии и другим
медицинским наукам. На IV курсе заинтересовался лекциями
профессора M. М. Троицкого по логике и психологии. Стал
посещать заседания Московского психологического общества и
принимать участие в прениях по докладам сначала как
сторонний посетитель, а с 1892 года — как член Общества. С 1894
по 1897 год был товарищем секретаря, а с 1897 по 1900 год —
секретарем Общества, прочел несколько докладов.

130 A. H. Ждан
По окончании университета он жил в Москве, давая
частные уроки.
В 1892 г. вышла его первая печатная работа (отзыв о книге
Е. В. Де Роберти) в журнале «Вопросы философии и
психологии». С этого времени регулярно сотрудничал в этом
журнале. С 1893 по 1896 год по приглашению редактора журнала
Н. Я. Грота занимал место секретаря редакции.
В 1890 году Ивановский стал членом «Комиссии
преподавателей истории» при «Учебном отделе Московского общества
распространения технических знаний», принимал участие в
обсуждении вопросов методики преподавания истории.
Участвовал в работе по составлению «Книги для чтения по истории
средних веков» под редакцией проф. П. Г. Виноградова, был
автором трех статей, до настоящего времени не потерявших
своего значения*.
В 1893 году стал членом «Комиссии для организации
домашнего чтения» (председатель — П. Н. Милюков), в 1898 году
был избран одним из ее секретарей. В этой комиссии
редактировал статьи издававшихся Комиссией сборников «Программы
для чтения», первые тома серии «Библиотека для
самообразования», издававшейся в издательстве И. Д. Сытина.
Деятельность этой Комиссии описал в большой статье**.
С 1894 года началась преподавательская работа В. Н.
Ивановского в вузах: по педагогике в Московском женском
Екатерининском институте (1894—1896); по психологии на
Московских женских педагогических курсах ( 1897— 1900).
Состоял членом Московского педагогического общества с
момента его основания; в 1899—1900 годах работал в
Комиссии этого Общества по реформе средней школы, выступал с
докладами.
В 1898 голу он сдал экзамены на степень магистра
философии на историко-филологическом факультете Московского
Ивановский В. Н. Мистика и схоластика // Книга для чтения по истории
средних веков / под ред. проф. В. Г. Виноградова. М., 1897. Вып. 2. С. 688-
705; Ивановский В. Н. Народное образование и средневековые
университеты // Книга для чтения по истории средних веков / под ред. проф. В. Г.
Виноградова. М., 1898. Вып. 2. С. 706-733; Ивановский В. Н. Роджер Бэкон.
Книга для чтения по истории средних веков /под ред. проф. В. Г.
Виноградова. М., 1899. Вып. 4. С. 375-399.
Ивановский В. Н. Движение к распространению университетского
образования в России. М., 1900.

В. H. Ивановский как мыслитель 131
университета, получив по всем дисциплинам оценку
«весьма удовлетворительно». Экзаменаторами были профессора
М. М. Троицкий, Н. Я. Грот, Л. М. Лопатин, С. Н.
Трубецкой. В 1899 году прочел на этом же факультете две пробных
лекции по темам «Логическое учение об индукции» и
«Учение об ассоциациях в психологии» и был утвержден в звании
приват-доцента философских наук Московского университета.
В 1895 году началась переводческая деятельность В. Н.
Ивановского, с этого времени и до конца его жизни ставшая
важнейшей частью многогранной творческой деятельности
ученого. В этом году под его редакцией вышел перевод книги
У. Минто, впоследствии неоднократно переиздававшийся*.
С 1897 года он стал издавать — выпусками — перевод
«Системы логики» Д. С. Милля, который закончил в 1899 голу.
В связи с работой над этим переводом изучал проблемы
методологии и истории естественных наук, политической экономии.
Как писал В. Н. Ивановский в предисловии к этому изданию,
«Система логики» Д. С. Милля «сделала эпоху в развитии
логических теорий <...> Она имеет особенное значение для
методологии так называемых нравственных или гуманитарных наук,
психологии со связанными с ней дисциплинами и
обществоведения в самом широком его смысле»**. Работа над этим
переводом была эпохой и в его собственной творческой биографии:
она стала источником и предпосылкой его исследований
истории ассоцианизма.
В 1897—1900 годах Ивановский был членом Комиссии
Общества вспомоществования нуждающимся студентам
Московского университета (председатель С. С. Корсаков).
В 1900 г. получил от Министерства народного просвещения
двухгодичную заграничную командировку для научной
работы. В 1900—1902 годах занимался в крупнейших европейских
научных центрах в Берлине, Париже, Лондоне, Оксфорде.
В Берлине слушал профессоров Ф. Паульсена (психология),
К. Штумпфа (общая история философии), В. Дильтея и Г. Зим-
меля(социальная психология),М.Дессуара(теория искусства),
участвовал в практических занятиях по экспериментальной
психологии (Ф. Шуман, ассистент К. Штумпфа). В Париже в
Минто У. Логика / пер. С. А. Котляр; под ред. В. Н. Ивановского.
6-е изд. М., 1908.
Милль Д. С. Система логики. М., 1899. С. III.

132 A. H. Ждан
Сорбонне слушал курсы профессоров: Брошара (история
греческой философии), А. Бергсона (об идеях времени и причины),
Э. Бутру (о морали у И. Канта), Л. Леви-Брюля (критическая
философия до Канта), Т. Рибо (о новых работах по психологии
ассоциаций), П. Жане (о психическом автоматизме), Ж. Лиона
(о И. Бентаме), Ро (об априорном начале), Ф. Бюиссона (по
истории педагогики), М. Бреаля (сравнительная грамматика
индоевропейских языков), Г. Буасье (о латинском красноречии)
и др.; принимал участие в семинарских занятиях по
педагогической психологии у профессора Ф. Бюиссона, выступил здесь
с докладом «Психология Гербарта в отношении к его
педагогическим воззрениям». В Париже посещал заседания
Общества французской философии, выступал в прениях по
докладам, сотрудничал в издававшемся этим Обществом «Словаре
философских терминов». Принимал участие в I
Международном философском конгрессе, проходившем в Париже в июле
1900 года, был избран в состав Бюро международных
философских конгрессов в качестве представителя от славянских стран
(вместе с профессором математики Казанского университета
А. В. Васильевым — отцом Н. А. Васильева и
чехом-доктором Дртиной). На конгрессе выступил с докладом,
посвященном философской терминологии. 1901 —1902 учебный год
провел в Англии. Занимался в Лондоне в библиотеках
Британского музея и Оксфорда. В Оксфордском университете слушал
лекции профессоров: Дайси (история общественной мысли
в Англии в XIX веке), Б. Уэбб (сравнительная психология),
Ф. К. С. Шиллера и др. (филосософская терминология).
В Глазго прочитал несколько лекций по истории народного
образования в России. В 1902—1903 учебном году читал лекции
и вел практические занятия по истории наук и философии в
Париже в «Русской школе общественных наук», основанной
M. М. Ковалевским.
По возвращении из заграничной командировки в Москву в
осеннем полугодии читал курсы «Введение в философию» в
Московском университете и на Московских высших женских
курсах, а также сотрудничал в журнале «Правда», где
редактором философского отдела был А. А. Богданов. В 1904 году
был приглашен в Казанский университет на вакантную
должность приват-доцента кафедры философии этого
университета. В этом же году участвовал в работе II Международного
философского конгресса в Женеве, где был переизбран в
члены Бюро философских конгрессов. В Казанском университете

В. H. Ивановский как мыслитель 133
на историко-филологическом факультете преподавал с 1904
по 1912 год следующие курсы: введение в философию,
история новой философии и психологии, история педагогических
учений, дидактика. Кроме этого, на юридическом факультете
читал историю философии права (1907—1909). Был членом
Общества вспомоществования бедным студентам Казанского
университета. В Казани был одним из учредителей Казанских
Высших женских курсов (1906), где преподавал различные
философские и педагогические дисциплины (1906—1912). Как
член «Всероссийского академического союза» участвовал в его
съездах в Петербурге и в Москве в качестве делегата от группы
младших преподавателей Казанского университета. Был одним
из учредителей и членом Совета Казанского общества
народных университетов, выступал с публичными лекциями для
рабочих Алафузовского завода (1905) и с лекциями и курсами для
смешанной публики: «А. И. Герцен как социалист», «О
языке эсперанто», «О гуманитарной школе», курс из 7 лекций на
тему: «Народные университеты» и др.
В. Н. Ивановский принимал активное участие в работе
первого Всероссийского съезда по педагогической психологии
(Петербург, июнь 1906 года), где выступил с двумя докладами,
а позднее осветил работу съезда в большой статье в «Журнале
Министерства народного просвещения»*.
В казанский период своей жизни был членом ряда
университетских научных обществ Казани, выступал с докладами в
этих обществах: Археологии, Истории и Этнографии,
Педагогического, физико-математического, Юридического, а также в
Казанском семейно-педагогическом кружке. Состоял членом
«Кантовского философского общества» (1904—1914,
Германия), принимал участие в двух годичных съездах этого
Общества ( 1913 и 1914 годы). В 1906 году был избран в члены
Петербургского философского общества, выступал с докладами в
этом Обществе.
В феврале 1910 года защитил на историко-филологическом
факультете Казанского университета — в качестве
диссертации на степень магистра философии — книгу «Ассоцианизм
Ивановский В. Н. Первый Всероссийский съезд по педагогической
психологии //Журнал Министерства народного просвещения. 1906. № 8.
С. 130-164.

134 A. H. Ждан
психологический и гносеологический»*. На защите выступил
с большой речью «К вопросу о генезисе ассоцианизма»**. Был
утвержден в звании магистра философии.
При министре народного просвещения Л. А. Кассо в 1911
году подвергался преследованию со стороны Министерства
просвещения за участие в студенческом движении в 1905—
1906 годах, вследствие чего потерял возможность стать
профессором и вынужден был уйти из университета.
В 1912 году В. Н. Ивановский получил от Министерства
народного просвещения заграничную командировку для научных
занятий сроком на один год. По истечении этого года остался
за границей еще на один год за свой счет. Оба этих года провел
в Мюнхене. Под влиянием Марбургской философской школы
заинтересовался методологией математических наук. За эти
два года (1912—1914) опубликовал (вторым изданием) свой
перевод «Системы логики» Д. С. Милля и написал вторую
диссертацию — «Опыт истории ассоцианизма», часть которой
была издана в «Ученых записках Казанского университета».
В 1914 году В. Н. Ивановский вернулся из заграничной
командировки и был зачислен приват-доцентом в Московский
университет, а также преподавателем Московских высших
женских педагогических курсов: читал различные философские
дисциплины и проводил практические занятия по методологии
наук. В Московском университете выступал официальным и
неофициальным оппонентом на диспутах по защите магистерских
диссертаций Б. П. Вышеславцева («Этика Фихте), Г. Г. Шпе-
та («История как проблема логики»), В. В. Зеньковского
(«Проблема психической причинности»). В 1916—1917 годах
был первым председателем Общества младших
преподавателей Московского университета и работал в Комиссиях этого
Общества, а также и в других учреждениях по пересмотру
университетского устава.
В 1917 году был вновь приглашен в Казанский университет.
Здесь работали его друзья — А. Д. Гуляев и А. О. Маковель-
ский. В мае 1917 года был избран историко-филологическим
факультетом и Советом Казанского университета и. о.
ординарного профессора философских наук. В Казани пробыл один
Ивановский В. Н. Ассоцианизм психологический и гносеологический.
Историко-критическое исследование. Казань, 1909. Ч. I.
Ивановский В. Н. К вопросу о генезисе ассоцианизма (Речь перед
диспутом). Казань, 1910.

В. H. Ивановский как мыслитель 135
год: преподавал в университете и на Казанских высших
женских педагогических курсах и в других учреждениях, продолжал
работу в научных обществах.
Через год, в 1918 году, Ивановский перешел во вновь
открытый Самарский университет, в котором проработал три года.
В 1919—1920 годах исполнял обязанности ректора. Голод
в Поволжье вынудил его покинуть Самару. В 1921 году он
перешел в открывшийся в Минске Белорусский
государственный университет (БГУ). Здесь он включился в
активную работу по налаживанию организации учебной и научно-
исследовательской деятельности: был членом Правления
университета и заместителем Ректора по учебной работе,
председателем Научного общества БГУ, членом редколлегии
и техническим редактором «Трудов БГУ». В 1921 — 1923 годах
состоял действительным членом Института научной
философии при факультете общественных наук Московского
университета. В мае 1923 года был уволен вместе с большинством
членов этого Института. В БГУ в 1924—1927 годах он читал
лекции по логике, методологии наук, истории научного
мировоззрения и психологии, читал публичные лекции в Минске и
других городах Белоруссии. Здесь была опубликована его
книга «Методологическое введение в науку и философию (т. 1)*,
первое в отечественной науке издание подобного рода. Книга
вызвала большой резонанс в философских и научных кругах.
Книгу купил Госиздат. Бывший ее рецензент проф. А. Н. Берн-
штейн высоко оценил книгу как «совершенно
исключительное исследование: такого нет во всей мировой литературе»**.
Также положительно высказалась Л. И. Аксельрод: «...это
настоящее исследование, какие пишут немцы»***. Однако в
Госиздате книга не была напечатана. В письме к Н. А.
Рыбникову от 26 ноября 1938 года Ивановский с болью писал:
«Госиздат печатать не стал, а через несколько лет 2,5 тысячи
Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и философию.
Минск, 1923. Т. I.
Ивановский В. Н. Письма Н. А. Рыбникову// Центральный
Московский архив-музей личных собраний (далее — ЦМАМЛС). Ф. 66. Оп. 1.
Д.31.Л.З.
Ивановский В. Н. Письма Н. А. Рыбникову // Там же. Л. 3.

136 A. H. Ждан
моего "Введения" сожгли как идеалистическую макулатуру, а
работы об ассоцианизме забыли»*.
Ввиду исключения всех философских дисциплин из
плана преподавания В. Н. Ивановский перешел к преподаванию
психологии. В 1924 году принимал участие в работе II
Всероссийского съезда по психоневрологии (Ленинград) в качестве
делегата от Белорусской республики.
В 1927 году вышел в отставку по состоянию здоровья.
Получал персональную пенсию, назначенную Совнаркомом
Белоруссии. В 1929 году по предложению Л. С.
Выготского подготовил доклад «О психологической причинности» для
выступления на Всесоюзном съезде по изучению поведения
человека (состоялся в 1930 году). Однако, хотя В. Н.
Ивановский и присутствовал на съезде, к выступлению его не
допустили. Доклад не был опубликован. Впоследствии он писал в
своих воспоминаниях, что видевший его Л. С. Выготский, как
показалось В. Н. Ивановскому, избегал встречи с ним и не
проинформировал о причинах отклонения доклада. В беседе с
В. А. Артемовым он узнал, что против был А. Б. Залкинд, и
доклад сняли.
Последние 12 лет жизни В. Н. Ивановский вел
преимущественно научно-литературную работу: писал статьи для БСЭ,
выступил автором раздела в статье для сборника «История
философии», переводил с латинского и французского
сочинения Р. Декарта, Я. А. Коменского. Последней была его работа
по истории русской психологии, которую он делал по заказу
Института психологии при посредничестве Н. А. Рыбникова.
В письме к нему В. Н. Ивановский писал: «...по моему
образованию я историк и лишь позже перешел на философию. Но и
до сих пор история — одна из моих любимых наук (наряду с
математикой, медициной и философией). Поэтому мысль
поработать в области истории психологии мне особенно улыбается»**.
Он успел сделать некоторые наброски, составил примерный
план всего исследования, которому дал название: «Основные
направления и течения русской психологической мысли (от
Юркевича до наших дней)». Под этим заголовком стоит дата:
2 декабря 1938 года.
* ЦМАМЛС. Ф. 66. Оп. 1.Д.31.Л.З.
** Там же. Ф. 66. Оп. 1. Д. 31. Л. 3-4.

В. H. Ивановский как мыслитель 137
4 января 1939 года Владимир Николаевич Ивановский умер
в Ленинграде.
Общая характеристика содержания и принципов
исследовательской деятельности В. Н. Ивановского
Уже при беглом взгляде на факты и события биографии
В. Н. Ивановского сильное впечатление производит
разнообразие направлений его деятельности: исследовательская и
педагогическая, организационная и общественно-политическая,
просветительская. В каждую из них он внес значительный
вклад своим непосредственным участием. Философ и ученый,
он не был чистым теоретиком: умом, словом и делом он
старался быть полезным обществу. Он жил в разные социальные
эпохи, будучи ребенком-сиротой видел нужду, подвергался
преследованиям за участие в университетском общественно-
политическом движении. В послереволюционные год годы на
его долю выпало немало жизненных невзгод, вынудивших
менять места работы. Настороженное отношение к содержанию
его исследований в 1920—1930-е годы и вынужденный
перерыв в философской и методологической работе после
исключения философии из планов университетского образования
сдерживали его творческий поиск, мешали осуществлению
планов. Наконец, в последние 13 лет жизни болезнь заставила
его отойти от активной работы, но, невзирая на недуг, он
работал до самых последних дней.
Из всех аспектов многообразной деятельности В. Н.
Ивановского главной была научно-педагогическая. Он внес
значительный вклад в отечественную философию, психологию,
методологию, университетское образование. Его научные
труды и работа как преподавателя вузов находились на
уровне современной европейской науки. Он постоянно обновлял
запас своих разносторонних знаний, используя в этих целях
научные командировки в крупнейшие европейские центры,
участие в международных философских конгрессах, съездах,
проходивших в России, работу в крупных проектах по созданию
коллективных трудов по философии и методологии науки. «Во
всех своих работах Ивановский не только стоит на уровне
современной европейской науки, но его творческий ум в каждом
изучаемом предмете умеет открыть новые стороны и указать

138 A. H. Ждан
новые точки зрения»*. Признанием заслуг Ивановского
мировым философским сообществом явилось его избрание членом
Бюро философских конгрессов на I Международном
философском конгрессе ( 1900) и переизбрание на последующих (в
биографической справке, составленной самим В. Н. Ивановским,
приводятся данные вплоть до VI конгресса в 1926 году). Он
состоял членом Кантовского философского общества (Галле,
Германия) и участвовал в его съездах. Своей масштабной
переводческой деятельностью он приближал достижения мировой
науки и философии сообществу отечественных ученых,
способствуя тем самым объединению пространств российской и
мировой научной и философской мысли.
В центре научных интересов В. Н. Ивановского находились
философия, методология науки, а из отдельных наук —
психология. Его творчество включало историю и теорию
английской эмпирической философии и психологии, теорию познания
(гносеологию), анализ логических учений, фундаментальные
исследования по методологии наук, истории философии,
психологии, педагогической мысли. Рассмотрение такого
широкого круга проблем и областей науки объединялось едиными
методологическими позициями. Общим методологическим
требованием он выставил необходимость «...обосновывать
теоретические воззрения на понимании философских теорий и точек
зрения в свете их исторического происхождения и развития»**.
В. Н. Ивановский считал, что по отношению к каждой
концепции надо начинать с изучения предшествующих традиций и
условий, вызвавших ее появление. Это позволит понять ее как
звено в непрекращающейся эволюции человеческой мысли и
оценить ее подлинное значение: понять не как абсолютную
истину, но подойти к ее анализу критически, оценить не только
достоинства, но увидеть и неизбежные ограничения.
Историческое мышление позволяет избежать догматизма, формирует
стремление не успокаиваться на настоящем и двигаться вперед.
Отсюда проистекает ело интерес к истории рассматриваемых
им областей знания, направлений и теорий. Истории
философии и психологии посвящены его большие работы и прежде
всего сочинения, посвященные английской ассоциативной пси-
* ЦМАМЛС. Ф. 66. Оп. 1. Д. 24. Л. 6.
Ивановский В. Н. К вопросу о генезисе ассоцианизма (Речь перед
диспутом). С. 20.

В. H. Ивановский как мыслитель 139
хологии, непревзойденные по точности переводы классических
трудов А. Бэна и Д. С. Милля вместе с предисловиями к ним, а
также многочисленные статьи. Они публиковались в сборниках,
журналах и энциклопедических изданиях: 24 статьи в
Энциклопедическом словаре братьев Гранат, несколько статей в БСЭ.
В этих статьях в схематически сжатой, но содержательно и
проблемно формулируется то или иное понятие (например, что
такое апперцепция, ассоциация, время, пространство и др.)
или представлен анализ взглядов выдающихся философов и
мыслителей (Аристотель, Спиноза, Фихте и др.) и целых
направлений (схоластика, спиритуализм и др.), раскрывается
содержание философии, психофизики как различных
областей знания. Все эти работы выполнены на материале
первоисточников на английском, французском, немецком, а также
латинском и греческом языках. Они сохраняют свое значение
и сегодня, особенно в своей исторической части. «Творчески
воссоздаваемое прошлое, — писал В. Н. Ивановский, — в
огромной степени обогащает психику человека, и обладание им
является важнейшим из признаков, отличающих человека,
владеющего культурой, от человека некультурного <...> прошлое
не есть нечто инертное, пассивно лежащее в отрезках
времени, предшествующих настоящему; оказывается, оно обладает
большой активной организующей и направляющей силой»*.
К анализу прошлого В. Н. Ивановский подходил,
руководствуясь современным состоянием философии и науки. Понятие
«гносеологический ассоцианизм» — в отличие от
«психологического ассоцианизма» — появилось у него в связи с
пониманием гносеологии как самостоятельной части философии. На
более ранних этапах в философии не разделялись такие ее
части, как метафизика, онтология и гносеология. Не разделяли
ее и сами теоретики ассоцианизма. На основании многолетних
исследований английского ассоцианизма В. Н. Ивановский
пришел к выводу, что теория ассоцианизма — это общий
термин, за которым необходимо различать различные стороны,
или аспекты: психологический и теоретико-познавательный,
философский как две его формы — ассоцианизм
психологический и ассоцианизм гносеологический. Подчеркивая, что
теория познания, или гносеология — это «основная и важнейшая
Ивановский В. Н. Об изучении прошлого философии // Льву
Михайловичу Лопатину. М., 1912. С. 319.

140 A. H. Ждан
из философских дисциплин»*, выделилась в самостоятельную
область недавно и у старых авторов была вплетена в метафизику
или « некритически растворялась в психологических теориях»**,
он поставил в качестве важнейшей задачу произвести
разграничение этих двух форм ассоцианизма. Этой, по-новому
поставленной задачей определяется новизна исследования
ассоцианизма у В. Н. Ивановского: осуществить анализ его разных
смыслов, которые до этого не различали не только историки
и критики этого направления, но и сами его теоретики.
С принципом историзма связано и другое методологическое
требование: терминологической точности в определении
основных понятий. В отношении ассоцианизма большое внимание
было уделено определению точного значения терминов —
таких, как философия, гносеология, методология, ассоциация,
ассоцианизм и др., что является и требованием, и задачей
историко-критического исследования.
В работах по теории познания и методологии наук,
получивших свое завершение в капитальном труде «Методологическое
введение в науку и философию» (1923), В. Н. Ивановский
явился одним из основателей этой области отечественной
научной мысли, и его труды вошли в ее капитал. В представлении
кандидатуры В. Н. Ивановского к избранию в Академию наук
(1938) отмечалось: «Ивановский является в настоящее время
самым выдающимся специалистом в СССР в области изучения
английской философии и в области разработки проблем теории
познания и методологии наук»***.
В многосторонней деятельности В. Н. Ивановского
большое место занимала педагогическая и научно-организационная
деятельность в вузах. Не повторяя сведений о внешней стороне
этой деятельности, — перечень его должностей как
преподавателя и читаемых им курсов дан в разделе, посвященном его
биографии, кратко остановимся на ее содержательной
характеристике. Опираясь н£ достижения мировой и отечественной
педагогической науки, он осуществил ряд теоретических
исследований по истории и современному состоянию образова-
Ивановский В. Н. Ассоцианизм психологический и гносеологический.
Историко-критическое исследование. Ч. I. С. 2.
Там же.
*** ЦМАМЛС. Ф. 66. Оп. 1. Д. 24. Л. 6.

В. H. Ивановский как мыслитель 141
ния, прежде всего университетского, внес предложения по его
усовершенствованию, активно участвовал в создании
Самарского и Белорусского университетов. В. Н. Ивановский был
выдающимся преподавателем. Его лекции и семинары
привлекали студентов других факультетов и учреждений. Ученики
В. Н. Ивановского признавали: «...ему в значительной степени
обязаны выработкой своего научного мировоззрения, он
своими лекциями и беседами будил мысль и умел в высокой
степени заинтересовать и увлечь своим предметом. В его лице мы
уважали не только солидного специалиста, но и всесторонне
развитого образованного человека, вносившего широкий
общественный взгляд в дело научного преподавания, человека,
отличающегося исключительной отзывчивостью к духовным
запросам своих слушателей <...> умением привлечь молодежь
к самостоятельной научной работе, в частности, к переводу
выдающихся произведений философской мысли (область, в
которой Владимир Николаевич приобрел почетную известность).
<...> Отзываясь на все общественно-политические вопросы,
волновавшие молодежь, Владимир Николаевич в то же
время умел раскрыть перед своими слушателями ценности чистой
науки, ее общественную стоимость в культурной жизни нашей
родины и внушить им уважение к университету...»* В. Н.
Ивановский много работал со студентами. С большим вниманием
он относился к выращиванию молодых научных кадров. Как
писал его ученик, впоследствии профессор педагогики
А. А. Красновский, он «выискивал молодых людей, способных
пойти по этому нелегкому в то время пути. Будучи еще молодым
приват-доцентом в Казани, он подготовил к профессорскому
званию по своей кафедре трех человек. Также поступал он и
в Самаре, и в Белорусском университете. Аспиранты по
другим специальностям находили у Владимира Николаевича
необходимые справки по вопросам методологии наук и совет о
направлении научно-педагогической деятельности. Прекрасное
воспитание давал своим ученикам Владимир Николаевич
публичными выступлениями и беседами в кружках по вопросам:
об «Университете и Науке», о методике преподавания в
высшей школе, по вопросу высоко ответственного общественного
Заявление профессоров Казанского университета о назначении
Ивановского профессором философии // ЦМАМЛС. Ф. 66. Оп. 1. Д. 24. Л. 1 -2.

142 A. H. Ждан
служения ученого, о культуре подлинно научных знаний...»*
Выше всего он ценил работу студентов над первоисточниками.
Подходя к проблеме университетского образования с
исторической точки зрения, В. Н. Ивановский обратился к его
истокам, В специальном исследовании, посвященном
образованию и университетам в средние века, он рассмотрел условия,
вызвавшие в ответ на потребности общества возникновение
образовательных учреждений и их особенности**. Статья
содержит большой ценнейший фактический материал о становлении
европейского образования, об учениках и учителях
средневековых школ, о приемах обучения в них, а также о процессе
становления и развития университетов в средневековой
Европе. Анализ охватывает период с XI по XV век. Описываются
акты введения в степень в университетах, поражающие своей
пышностью и торжественностью и тем вниманием, которое им
уделялось. Анализируются структура университетов в разных
центрах Европы, факультеты и изучаемые на них дисциплины,
особенности и формы преподавания в университетах: лекции,
диспуты. Рассматриваются вопросы положения университетов
в обществе, отношения между университетами и церковью.
Со свойственным Ивановскому вниманием к терминологии
разъясняются значения впервые возникших здесь терминов:
факультет, бакалавр, магистр и др.
Много внимания Ивановский уделял проблемам
университетского образования в России. В большом докладе
«Предметная система в наших университетах и ее применение к
философским наукам», с которым ученый выступил на
заседании Петербургского философского общества в 1907 году***, он
остановился на истории университетского образования в
Европе и России, проанализировал университетские Уставы 1835 и
1884 года под углом зрения развития специализации высшего
образования. Он остановился на содержании учебных планов,
особенно подробно на историко-филологических факультетах.
Главным их недостатком он считал многопредметность и обу-
Красновский А. А. Памяти проф. Владимира Николаевича
Ивановского ( 13.VII. 1867-04.1.1939»//Советская педагогика. 1939. № 3. С. 159.
** Ивановский В. Н. Народное образование и средневековые
университеты // Книга для чтения по истории средних веков / под ред. проф. В. Г.
Виноградова. М., 1898. Вып. 2. С. 706-733.
Ивановский В. Н. Предметная система в наших университетах и ее
применение к философским наукам. СПб., 1907.

В. H. Ивановский как мыслитель 143
чение на всех трех отделениях факультета — классическом,
словесном и историческом — по одному плану. Такая система
имела своим главным недостатком неполноту подготовки по
тому направлению, которое становилось профессиональной
областью деятельности выпускника после окончания
университета. Как считал В. Н. Ивановский, необходима реформа
высшего образования в направлении большей специализации
подготовки: должен быть не один план для всего факультета, а
несколько планов для более мелких групп. Для каждой из этих
групп в центре должен стоять один из крупных предметов, одна
наука, а вокруг него — другие, изучаемые не столь детально
и фундаментально. Реформу высшего образования на основе
предметной формы его организации он считал наиболее
отвечающей требованиям современной науки. В. Н. Ивановский
детально изложил свой проект организации высшего
образования на историко-филологических факультетах, преследуя
цель усовершенствования подготовки специалистов в области
философии.
Согласно этому проекту, на историко-филологическом
факультете должна быть организована философская группа в
составе трех секций: психологии, философии наук о природе и
философии наук об обществе и культуре. В каждой из секций
преподавание должно строиться на единой методологической
основе: на базе основных положений о теории познания и на
материале истории философии и науки. Ивановский
предложил также общую программу других, вспомогательных, курсов,
в том числе по истории и теории педагогики. Предполагалось,
что такие курсы не только расширяли бы познания студентов,
вводили их в широкий мир природы, человеческой мысли и
культуры, но и готовили к будущей практической деятельности
в качестве преподавателей (истории или словесности). В этом
докладе обсуждались и другие вопросы, связанные с
организацией преподавания философии на новых началах, в частности,
об отношении с другими предметными группами историко-
филологического факультета и с другими факультетами. В
качестве конкретных форм межфакультетских связей
предлагалось приглашать для чтения курсов преподавателей с других
факультетов (частично это уже практиковалось в Московском
университете, а также в ряде университетов Европы).
Подытоживая свое выступление, он выделил основные черты
предметной системы организации преподавания в университетах.
В качестве дополнительного аргумента в пользу необходимости

144 A. H. Ждан
реформы университетского образования, В. Н. Ивановский
использовал заявление группы студентов С.-Петербургского
университета, опубликованного в журнале «Вопросы
философии и психологии» (1907). В своем заявлении студенты
оценили современную подготовку по психологии в русских
университетах как неудовлетворительную и
сформулировали предложения по ее совершенствованию. Они предложили
список необходимых для психологической группы предметов:
1) общая психология (с историей психологии и
экспериментальная психология); 2) физиология с анатомией и гистологией;
3) физика; 4) химия; 5) биология; 6) сравнительная психология
животных; 7) психопатология; 8) общие основы
математического метода; 9) логика; 10) сравнительная психология,
психология масс и психология детского возраста; 11 ) педагогика и
история педагогики; 12)сравнительное языкознание;
^история искусств; 14) общая теория права; 15) история философии.
Вопрос о том, на каком факультете будет создана
психологическая группа, студенты посчитали неважным, формальным:
это может быть и естественный, и историко-филологический
факультет. Одним из пунктов заявления был вопрос об
отношении между психологией и философией: признавалось, что,
несмотря на то, что психология стала самостоятельной наукой,
отделившейся от философии, психолог должен изучать
историю философии, потому что в прошлом она была неразрывно
связана с философией.
В. Н. Ивановский тщательно проанализировал это
заявление. Он согласился с мнением студентов о неблагополучии с
университетским преподаванием психологии, но все
конкретные предложения студентов по его усовершенствованию
оценил как ошибочные, непродуманные, случайные. Он отметил,
что психологическая группа должна получить свое место на
историко-филологическом факультете, поскольку здесь
сложились принципы, важные и для подготовки по психологии:
принцип историзма, высокая философская культура,
внимание к психологическим фактам сознания в контексте изучения
истории, искусства, литературы, религии, общественной
жизни. Рассмотрев перечень предложенных студентами дисциплин,
В. Н. Ивановский отметил, что он построен в основном на базе
естествознания, причем естествознания в «ходячем» его
понимании, а не в философском смысле этого понятия; этот план
не включает ни историю, ни социологию, чрезвычайно важные
«в общеобразовательном и гносеологическом отношении».

В. H. Ивановский как мыслитель 145
Неверно представлено место и значение философии в
образовательной подготовке по психологии: «психология и сейчас, —
подчеркивал в своем докладе В. Н. Ивановский, — связана с
философией; философское образование есть не завершение,
а предпосылка, основа психологического <...> психология и
сейчас связана с философской критикой и с историей
философии, составляющими предпосылки самой «современной»
психологии»*.
Идеи В. Н. Ивановского о направлениях совершенствования
университетского образования, с которыми он выступал в
начале XX века, оказались провидческими. Они сохраняют свою
актуальность и в наши дни. Подготовка специалистов в
университетах в настоящее время ведется в русле представлений
В. Н. Ивановского о дифференциации специализаций в
сочетании с процессом установления многообразных связей между
ними. Философия и психология выделились в самостоятельные
области подготовки специалистов.
Философские воззрения В. Н. Ивановского
Исследователи творчества В. Н. Ивановского
характеризуют его философскую позицию как «генетический критицизм и
позитивизм»**. Однако — и этом он не совпадал с
позитивистами — не отрицал реальность философии как области знания,
отличной от науки по своему предмету и проблемам.
Философия служит опорой для науки, наука должна опираться на
положения философии. Подчеркивая приоритет философии,
Ивановский противопоставляет свою позицию в вопросе
соотношения наук и философии той точке зрения, согласно
которой философия ориентируется на достижения частных наук
(физики, химии и др.). Выступление на защите своей
магистерской диссертации об ассоцианизме в Казанском университете
в 1910 году он завершил положением о необходимости шире и
глубже поставить на всех факультетах философское
образование, «которое должно составлять основу всякого специального
научного образования, в том числе и психологического. Теория
Ивановский В. Н. Предметная система в наших университетах и ее
применение к философским наукам. СПб., 1907. С. 53.
** ЦМАМЛС. Ф. 66. Он. 1. Д. 24. Л. 6.

146 A. H. Ждан
познания — критикой основных философских понятий, а
история философии — установлением закономерного развития
этих понятий в прошлом человеческой мысли утверждают идеи
относительности и изменчивости этих понятий с ростом
человеческого разума и предохраняют от неподвижного догматизма
и наивного самодовольства некритического мышления*.
В философии В. Н. Ивановский различал три части:
метафизику, гносеологию, методологию науки. Из всех этих частей
оригинальную разработку в его творчестве получили вопросы
гносеологии, которую он считал основной философской
дисциплиной, и методологии. Они составили базу для
разработки проблем ассоцианизма. В анализе ассоцианизма он считал
особенно важным различение двух точек зрения:
философской, гносеологической и конкретно научной,
психологической. Их смешение, как показал В. Н. Ивановский в
историческом обзоре литературы об ассоцианизме, свойственно самим
представителям ассоциативной школы — Локку, Бэну, Юму,
Д. С. Миллю, Спенсеру и др., а также и историкам
ассоцианизма. В соответствии с задачей разграничения этих двух точек
зрения, В. Н. Ивановский предпринял анализ гносеологии. Он
остановился на историческом генезисе гносеологии:
проследил эволюцию человеческого познания и основанного на нем
процесса становления размышлений о познании, т. е.
гносеологии. На историческом материале раскрывается соотношение
гносеологии с метафизикой как философской дисциплиной и
со специальными науками, при этом выделяется — в качестве
отдельного — вопрос о ее соотношении с психологией.
Опираясь на труды гносеологов (Г. Корнелиуса, Ф. Паульсена), он
относит зачатки гносеологических размышлений к античности.
Затем останавливается на гносеологических исследованиях
средневековых мыслителей. Продолжающееся и в
последующие века обогащение гносеологических идей в XVIII столетии
получает всеобщее признание, и на этом основании это
столетие В. Н. Ивановский называет веком гносеологии с его
классиками: Локком как основателем гносеологии, а также Беркли,
Юмом и Кантом. После анализа исторического процесса
становления гносеологии В. Н. Ивановский останавливается на
вопросе ее соотношения с метафизикой и специальными
науками. Предметом метафизики является познание мира как он
Ивановский В. Н. К вопросу о генезисе ассоцианизма (Речь перед
диспутом). С. 27.

В. H. Ивановский как мыслитель 147
есть сам по себе, независимо от его познания субъектом.
Познание в условиях опыта составляет задачу специальных наук.
Познание самого познания является задачей гносеологии.
Выделенные три типа познания имеют разную достоверность,
убывающую в направлении от специальных наук к метафизике.
Все эти вопросы составляют содержание философских трудов
В. Н. Ивановского, прежде всего «Введения в философию» —
курса лекций, которые он читал в Казанском университете и
других вузах*. Он возвращается к этой книге и в других
работах** — не только ссылаясь на текст «Введения», но и включая
в них большие отрывки из этого труда***.
Особенное внимание В. Н. Ивановский уделяет вопросу
соотношения между гносеологией и психологией, поскольку,
как показал он в своих трудах, именно эти области наиболее
часто смешиваются. В. Н. Ивановский анализирует различные
взгляды. Опровергается точка зрения ученых,
отождествляющих гносеологию и психологию (например, В. Иерузаль),
согласно взглядам которых теория познания есть генетическая и
биологическая психология мышления. Эти области, настаивает
В. Н. Ивановский, необходимо различать: психология изучает
познавательные процессы так, как они фактически протекают
в сознании человека, а теория познания изучает вопросы
отношения мышления и бытия. Наиболее правильным путем
решения проблемы В. Н. Ивановский считает имманентную
точку зрения. Это точка зрения всей английской философии от
Локка до конца XIX века, органичной частью которой является
ассоцианизм. Согласно этой точке зрения сведение психологии
к гносеологии недопустимо, их нужно как можно более строго
отделять****. Однако провозглашаемое в теории это понимание
часто нарушается в собственных исследованиях этих авторов,
и гносеологическую точку зрения они смешивают с
метафизической и психологической. На конкретных примерах из
сочинений Локка, Юма, Д. С. Милля Ивановский убедительно
показывается несогласованность, в какой находятся у этих авторов
отдельные положения с другими: гносеологические утвержде-
Ивановский В. Н. Введение в философию. Ч. I. Казань, 1909.
Ивановский В. Н. Ассоцианизм психологический и гносеологический.
Историко-критическое исследование. Ч. I. Гл. II. С. I, II.
См.: Там же. С. 91.
**** Там же. С. 95, 111.

148 A. H. Ждан
ния незаметно для самого автора перемежаются
метафизическими и психологическими заявлениями.
Свою философию В. Н. Ивановский называет научной.
В главном методологическом труде «Методологическое
введение в науку и философию» он дает ей такое определение:
«Научной будет та философия, которая, во-первых, будет
теоретической дисциплиной — как науки; во-вторых, строится
научными методами; в-третьих, считается с достижениями наук;
в-четвертых, использует историю наук и философии как
материал для общей теории научного философского мышления»*.
Большое внимание в своих философских трудах и
педагогической деятельности он уделяет вопросам истории философии,
а также анализу концепций изучения истории философии.
Разделы по истории философии вошли в структуру всех главных
книг ученого: «Ассоцианизм психологический и
гносеологический»**, «Введение в философию»***, «Методологическое
введение в науку и философию»****. Отдельным вопросам
истории философии посвящены статьи в журналах , энцикло-
****** ^ *******
педиях , сборниках
В деятельности В. Н. Ивановского как историка философии
проявились его обширная эрудиция, глубокое знание источни-
Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и
философию. Минск, 1923. Том первый. С. XXXVI.
Ивановский В. Н. Ассоцианизм психологический и
гносеологический. Историко-критическое исследование. Ч. I.
Ивановский В. Н. Введение в философию. Ч. I. Казань, 1909.
Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и
философию. Том первый.
Ивановский В. Н. К характеристике М. М. Троицкого // Вопросы
философии и психологии. 1900. Кн. 52. С. 183—213.
Ивановский В. Н. Спенсер // Энциклопедический словарь
русского библиографического Ин-та Гранат. М., 1927. Т. 41.4. IV. С. 98-110;
Ивановский В. Н. Апперцепция // БСЭ. М., 1926. Т. 3. С. 174; Ивановский В. Н.
Ассоцианизм // БСЭ. М., 1926. Т. 3. С. 631-633 и др.
******* Ивановский В. Н. Об изучении прошлого философии //Льву
Михайловичу Лопатину. М., 1912. С. 318-334; Ивановский В. Н. О некоторых
недоумениях, вызываемых «интуитивизмом» Н. О. Лосского // Оттиск из
кн.: Сборник в честь 40-летия профессора Д. А. Корсакова. Казань, 1913;
Ивановский В. Н. Патристическая философия // История философии / под
ред. Г. Ф. Александрова, Б. Э. Быховского. М., 1940. Т. 1. С. 377-396 и др.

В. H. Ивановский как мыслитель 149
ков, следование выработанным критериям их анализа и оценки.
Процесс развития философии В. Н. Ивановский рассматривал
в соотношении с социально-культурными условиями и в связи
с успехами в области научного знания, а также в контексте с
религиозными исканиями и в связи с отношениями с церковью.
Он считал, что поскольку философия развивается в разных
странах, она естественно приобретает национальный характер.
Однако национальная форма освоения философии должна быть
вынесена за скобки, потому что целью философии является
искание истины. Этот процесс должен развиваться свободно, его
не должны стеснять какие-либо догматические предписания, в
том числе религиозные верования, идеологические
ограничения и запреты. Поэтому у В. Н. Ивановского сложное
отношение к религиозной философии, развиваемой как духовными
лицами, так и светскими мыслителями (Толстой, Достоевский,
Мережковский). Он указывает на сдерживающее влияние,
которое оказывали религиозные взгляды на философскую мысль
Августина, Фомы Аквинского и других выдающихся
мыслителей, у которых философские сочинения подчинялись целям
богословия.
Материализм и идеализм В. Н. Ивановский выделил в
качестве двух величайших направлений во всей истории
философии. Прослеживая борьбу между ними на разных этапах
истории, он называет высшей точкой развития идеализма
систему Гегеля, а материализма — диалектический материализм
Маркса и Энгельса. Собственные симпатии В. Н. Ивановского
лежат в области идеалистических философских систем. «Я
расхожусь с большинством представителей материалистической
философии потому, что главным считаю методологию и
гносеологию, которые, как, например, Плеханов, считали вопросами
второстепенными»*.
В своих историко-философских работах В. Н. Ивановский
рассматривал не только европейскую, но также восточную
философскую мысль. Подчеркнув ее большое своеобразие, он
указал на факт ее влияния на философское развитие в странах
Европы на разных этапах истории: рассмотрел, в чем именно
выразилось влияние индийской философии, учения китайских
мыслителей, остановился на анализе вклада арабских
философов. Отметив крайне недостаточную изученность восточной
Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и философию.
Том первый. С. XXXVI.

150 A. H. Ждан
философии, выделил связанные с этим теоретические задачи,
одной из которых, в частности, является раскрытие причин,
обусловивших различия в характере европейской и азиатской
философии. В целом В. Н. Ивановский сделал вывод о том, что
включение в историко-философский процесс достижений
восточной философии способствовало бы взаимному обогащению
философских направлений разных стран и потому является
перспективным направлением развития истории философии.
Этот вывод сохраняет свою актуальность в наши дни.
Методология наук как область теоретических
исследований В. Н. Ивановского
В. Н. Ивановский считал методологию философской наукой,
первым отделом научной философии. По его собственному
признанию, интерес к вопросам методологии у него возник в
связи с работой над переводом «Системы логики» Д. С. Милля
(1896). «Материал по методологии накапливался давно, когда
начал в 1896 году работать над переводом "Системы логики"»*.
В связи с этой работой, отмечал Ивановский, он знакомился с
проблемами методологии и истории естественных наук. С
этого времени методология становится сквозной темой всех его
теоретических исследований и содержания читаемых учебных
курсов в вузах. Его работы в этой области высоко
оценивались научным сообществом. В 1921-1923 годах В. Н.
Ивановский состоял действительным членом научной философии
при факультете общественных наук Московского
университета по отделу методологии. Начиная с 1900 и до 1926 года он
был членом Международного комитета философских
конгрессов. Главной (и итоговой) работой в этой области стала книга
«Методологическое введение в науку и философию»** — как
первый том полного объема курса, который должен состоять
из четырех томов. Во втором томе Ивановский намеревался
изложить методологию важнейших наук: математических,
реально математических, естественных (в широком смысле слова:
физико-химических, биологических, психологических и соци-
Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и философию.
Том первый. С. VII.
Там же.

В. H. Ивановский как мыслитель 151
альных), исторических, прикладных (медицины и педагогики)
и философских. Из этого тома были опубликованы лишь две
главы: глава первая «Значение методологии наук. Ее
разделение» и глава вторая — «Методология наук математических»*.
В третьем томе ученый планировал рассмотреть теорию
знания и мировоззрения. Четвертый том он хотел посвятить
оценивающей деятельности — аксиологическому аспекту
науки.
В предисловии к книге «Методологическое введение в науку
и философию» В. Н. Ивановский писал, что в ее основу был
положен курс, неоднократно читаемый им в университетах
Московском, Казанском и Самарском, «Введение в
философию», а последние два года в сокращенном виде в БГУ (Минск)
в составе лекций по «Логике и методологии наук». Книга
строилась на огромном материале из разных наук, поскольку
его «целью было познакомить учащихся всех отделений
педагогического факультета — математиков, естественников,
словесников — со всеми науками. Это — приближение к идеалу
широкого научного образования, скрепляемого в единое целое
научно-философским рассмотрением методологии и истории
знания во всех его областях — к идеалу, который указывает
немецкая система философских факультетов <...> В умственной
сфере через правильно поставленный труд пойдем к настоящей
плодотворной философской культуре»**.
Методологические исследования В. Н. Ивановского
основываются на выработанных им мировоззренческих позициях.
С изложения их начинается книга. Они включают широкий
круг вопросов, сгруппированных в три блока. Первый блок
под названием «Социологическая и логико-методологическая
точки зрения на науку» посвящен рассмотрению науки в
системе социальной и логико-методологической координат и в
связи с ее обусловленностью практической деятельностью
людей. Здесь обсуждаются проблемы истины, значение научной
традиции; подчеркивается этическое влияние науки на жизнь
общества. Специальное внимание ученый уделяет специфике
науки, развивающейся в новых социальных условиях. В связи с
Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и философию.
Том второй. Из лекций по методологии наук. Глава I // Труды Бел. гос. ун-та.
1924-1927. №8-10.
Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и философию.
Том первый. С. VIII.

152 A. H. Ждан
этим Ивановский высказывает свое отношение кучению
Маркса и мыслителей-марксистов (Г. В. Плеханова, Н. И. Бухарина
и др.), показывает его значение для развития науки.
Характеризуя Маркса как создателя теории научного социализма, он
делает вывод, что это — колея мысли, одна из возможных: она
указывает на важность социальной составляющей в комплексе
условий развития науки. Но наука — не пассивное отражение
социальных процессов: она — результат научной традиции.
Признание социальной обусловленности научного знания не
должно заслонять очевидного факта подчиненности развития
науки ее собственной логике. Задачей науки является
постижение истины, которая есть «лишь идеал, никогда вполне не
осуществляющийся. Те или иные достижения — это частичные
истины, которые накапливаются; в состав
общечеловеческого капитала входит то, что выдерживает опытную проверку и
опирается на достаточные основания»*. Касаясь актуальных в
1920-е годы споров о «пролетарской науке», Ивановский
писал, что она есть «вклад нового общественного класса в
исторический капитал истин, отнюдь не отменяющий того, что было
установлено при других общественныхусловиях»**. Новое
касается общественных проблем. Но в математике, астрономии или
физике вряд ли возможны «новые специфически пролетарские
точки зрения»***. Эти положения имеют отчетливую
направленность — против опасности социологического редукционизма,
упрощающего и искажающего сложную связь науки и
общества. В условиях идеологизации науки в Советской России
позиция В. Н. Ивановского свидетельствует о научной честности
ученого, не отступавшего от своих принципов.
Второй блок мировоззренческих проблем — «Основные
точки зрения, развиваемые в настоящем сочинении, и их
отношение к другим философским направлениям» — охватывает
вопросы, в которых раскрываются взгляды автора на
философию, его общая теоретическая позиция. Здесь
рассматриваются важнейшие в философской системе ученого понятия о
научной философии и комплекс других методологических вопросов
в их авторской интерпретации: о национальном характере фи-
* Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и философию.
Том первый. С. XXIV.
Там же. С. XXVI.
*** Там же. С. XXVII.

В. H. Ивановский как мыслитель 153
лософии и особенно о русской философии в ее сопоставлении с
европейской; о соотношении философии и религии; об
идеалистическом и материалистическом направлениях в философии.
Третий блок вопросов — «Культурные системы» —
начинается с тезиса о труде как основе жизни человека и источнике
культуры. «Труд создает культуру» — исходное утверждение
В. Н. Ивановского. Выделяются и описательно
рассматриваются сферы или области культуры — он называет их
культурными системами: наука, искусство, религия, нравственность,
философия, техника. Основой всех культурных систем
являются психические особенности человека: личные интересы
субъектов труда, их чувства и настроения. Они имеют социальную
природу, связаны с сознанием, личностью, формируются
постепенно и направляют жизнь людей. Вся эта область психики
сама есть также одна из культурных систем: каждому человеку
надо ей учиться. Искусство, религия, техника, наука,
философия, рассматриваемые как составные области культурных
систем, направлены на познание окружающего мира, но под
углом зрения разных задач и разными способами. В каждой из
них раскрываются различные стороны мира. В искусстве это
его эстетическая сторона; в религии — совокупность каких-то
сил в их соотношении с силами человека; в технике это
элементы практического овладения миром: неорганической природой
(химия, машиностроительная техника и т. п.), органической
природой (растениеводство, животноводство); природой
самого человека (медицина, педагогика, право, политика, техника
труда). Наука рассматривается как область познавательной
деятельности человека, ее высшая ступень. Задача науки —
постижение истины как «полного совпадения (в идеале, в
пределе) с какой-то нормой действительности». В отличие от
обыденного, научное знание отличается «своей широтой,
более или менее исчерпывающим характером, методологической
обоснованностью, критичностью, доказательностью,
сознанием пределов своих притязаний на истинность»*. Каждая вещь
может быть предметом рассмотрения с научной точки зрения.
В целом наука определяется как «совокупность общих и
частных познаний, систематически охватывающих какую-либо
область действительности человека, создаваемая, помимо
всякого внешнего авторитета, разумом человека, состоящая
Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и философию.
Том первый. С. 37.

154 A. H. Ждан
из достоверных, частью из предположительных утверждений,
опирающихся на проверку и доказательства и сопровождаемых
указаниями относительно того, кем, когда и как эти положения
были выработаны и установлены»*.
В близком родстве с наукой стоит философия. Ее история
связана с историей науки. Сама наука создает философию,
современные ученые — Г. Гельмгольц, В. Оствальд, Э. Мах,
В. Вундт и др. — проявляют философские интересы.
Поскольку в философии не сложилось единой системы воззрений, она
являет собой исторически сложившуюся последовательность
различных школ. В разделе о философии В. Н. Ивановский
представляет материал, позволяющий, по его словам,
составить лишь самое общее представление о движении
философской мысли — от античности до современных
представлений, оговаривая при этом, что эти «совершенно краткие и
элементарные сведения из истории философии никоим
образом не должны считаться хотя бы и кратким обзором истории
философии»**. Историческому обзору предшествует
обсуждение разных подходов к написанию истории философии,
вопросов отбора, систематизации материала и его оценки. Со
ссылкой на Гегеля обосновывается положение о значении
исторического изучения философии и науки. «Прошлое, — пишет
В. Н. Ивановский, — заслуживает не только отрицания во имя
современного, а понимания его ограниченности,
относительности и частичного включения его в более широкую систему
истины в ее современном понимании. В современной истине
стоит и действует каждая отдельная истина прошлого, "снятая"
и "отмененная" в ее претензиях на полноту и всесторонность,
но зато утвержденная в этой части общей истины, которая
пришлась на ее долю, и "поднятая" на высшую ступень своей
связью и согласованностью с истинностью всех остальных истин
прошлого и с новой истиной сегодняшнего дня. Иначе говоря,
история мысли есть связный процесс эволюции, а не ряд
катастроф <...> Последняя .философия есть результат всех
предыдущих: ничто не теряется — все принципы удерживаются»***.
Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и философию.
Том первый. С. 36.
** Там же. С. 43.
"* Там же. С. 71.

В. H. Ивановский как мыслитель 155
Культурные системы существуют во взаимном соотношении
друге другом. Они складываются исторически и подчиняются,
как показывает В. Н. Ивановский, закону эволюции,
сформулированному Г. Спенсером. Согласно этому закону, развитие
состоит в постоянном параллельном функционировании
принципов дифференциации и специализации и интеграции и
координации. Под эту формулу подходит и эволюция культурных
систем: беспорядочное соединение культурных систем, каким
оно было в первобытном обществе, затем дифференцируется и
упорядочивается, координируется.
Центральное место в методологических исследованиях
В. Н. Ивановского занимает проблема классификации наук,
поскольку, в соответствии с его теоретической позицией,
философия неразрывно связана с наукой. «Глава I "Культурные
системы" и глава III "Классификация наук" — самое лучшее,
что написано по этому вопросу в русской литературе», —
отмечалось в представлении кандидатуры В. Н. Ивановского к
избранию в Академию наук*.
Исходное положение Ивановского было следующим:
классификация наук — важная область научного познания. Она
позволяет дать систематический обзор наук, без которого
невозможно ориентироваться в их многообразии. Ученый особо
подчеркивал образовательное значение этой темы,
поскольку свои методологические идеи он развивал в учебных курсах
для студентов. «Под сухой формой разграничения наук и их
типов, — писал он, — скрыто большое количество
методологических принципов, и правильные взгляды на общую систему
и взаимные отношения наук могут оказаться очень полезными
при самостоятельном продумывании научных проблем»**.
Конечно, как справедливо указывает Ивановский, принципы —
это не готовые шаблоны, которые можно выучить наизусть и
потом применять без разбора: слепое следование правилам
может принести только вред. К тому же невозможно
предусмотреть всех конкретных случаев, и исследователь каждый
раз ищет, идет творческим путем. Но «всегда полезно по
поводу каждого вопроса отдавать себе ясный отчет в том, имеет
ли он характер теоретический или прикладной, практический
Представление к избранию в Академию наук // ЦМАМЛС. Ф. 66.
Оп.1.Д.24.Л.6.
Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и философию.
Том первый. С. 231.

156 A. H. Ждан
и в последнем случае, от каких теоретических дисциплин
зависит его решение <...> Раз эти методологические принципы
усвоены <...> вы уже владеете в известной степени ключом к
самостоятельному освещению некоторых могущих здесь
возникнуть вопросов»*. Систематическое освещение проблемы
классификации наук предваряет обстоятельный исторический
обзор опыта в этой области, начиная от Платона и Аристотеля.
Подробно рассматривается классификация наук в философии
Ф. Бэкона, О. Конта, Г. Спенсера и других мыслителей:
выделяются основания, по которым она производилась, дается их
глубокий критический анализ.
Основное место в книге занимает анализ собственной схемы
автора. Он представляет ее не как окончательный, но как
последний на тот период времени ее вариант.
Классификация В. Н. Ивановского основывается на
материале специальных наук, которые объединяются в несколько
групп в зависимости от различий в предмете, целях и задачах
исследования. Автором предпринята огромная по масштабам
работа. Один из рецензентов книги отмечал: «...мы имеем здесь
очень добросовестное, чрезвычайно удобопонятное изложение
главнейших типов наук, их форм, методологии и содержания
проблем. Изданная отдельно как история и теория
классификации наук, эта часть книги, быть может, с честью и долгое время
выполняла роль популярного учебника»**.
По целям исследования все науки делятся на теоретические
и практические. Теоретические науки направлены на изучение
законов, субъект познания выступает в них наблюдателем или
мыслителем, конструирующим известную систему. В отличие
от этого практические или прикладные науки ставят
жизненные задачи и цели, содержат системы правил действия, как
поступать. Здесь субъект испытывает особый подъем, он
«напрягает все свои силы для достижения цели, переживает
состояния, далекие от более холодного и спокойного теоретического
отношения к проблеме^***. Обсуждаются интересные вопросы,
Там же.
Баммель Г. Рецензия на книгу: Ивановский В. Н. Методологическое
введение в науку и философию. Том первый // Под знаменем марксизма.
1923. №6-7. С. 270.
Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и философию.
Том первый. С. 161.

В. H. Ивановский как мыслитель 157
касающиеся соотношения между теоретическими и
прикладными науками, в частности, вопрос «может ли практика
противоречить теории?» и отвечает: в принципе ответ на этот вопрос
может быть только отрицательным: «правильная теория
практике противоречить не может»*. Но поскольку обычно теория
всегда неполна, постольку она сравнительно редко «вполне в
точности» оправдывается практикой. В целом науки
теоретические и практические нельзя противопоставлять. В Н.
Ивановский решительно выступает против узкого практицизма.
«Узкий практицизм может убить глубину понимания и широту
кругозора, которые даются настоящим строго научным
образованием и которые составляют одно из условий для проложения
новых путей, инициативы и практического ума»**.
Постановка этих вопросов и ответы на них сохраняют свою
актуальность и в настоящее время в связи с бурным развитием
практических направлений в науке и фактами их отрыва от
теории, когда невиданного расцвета достигла лженаука. Она
проникла во все области — в физику, химию, биологию, медицину.
Сложная ситуация сложилась в психологии. Книжный рынок
наводнила псевдонаучная литература, выдающая себя за
практическую психологическую науку. Современные методологи
обозначают эту ситуацию как схизис, раскол между
академической теоретической и практической психологией.
В методологических исследованиях В. Н. Ивановского
теоретические науки подразделяются на систематические —
науки об общем, которые, в свою очередь, делятся на
математические и естественные (реальные) и исторические с отделами по
их объектам (Вселенная, Земля, общество) — и науки об
индивидуальном, частном, единичном предмете или событии. Науки
реальные имеют дело с вещами, реальными предметами — с
тем, что реально существует. Это науки о неорганической
природе (физика, химия), об органической природе (биология) и
науки о сознании и обществе (психология и социология).
Выделяются также предметные (конкретные) науки. Их предметом
являются целые, например, конкретные социальные объекты,
такие как античный город-государство и др. Науки образуют
Там же. С. 164.
Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и философию.
Том первый. С. 230.

158 A. H. Ждан
усложняющийся ряд (физика — химия — биология —
психология — социология) как переход от более простого к более
сложному, связанному с качественным своеобразием
изучаемых явлений. Каждая следующая наука подчиняется законам
всех впереди расположенных наук, что не означает сведения к
ним: новые факты и свойства выявляются опытным путем.
Психологию В. Н. Ивановский отнес к числу реальных
естественных наук. Это обширная система знаний, в которой
различаются два больших отдела: психология в собственном
смысле как совокупность дисциплин, изучающих явления сознания,
и в связи со способами их выражения в поведении: в поступках,
мимике, речи. Подчеркивается необходимость единства этих
отделов, так что в итоге психология определяется как «наука
о сознательных состояниях и их выражениях в поведении, в
искусстве, в речи, в слове и т. д.»* Термин «естественная наука»
по отношению к психологии не означал ее отождествления с
биологическими науками, но употреблялся в методологическом
значении: психология — это наука о том, что реально, т. е.
действительно существует, в отличие от нереального как
сверхъестественного. Книга В. Н. Ивановского вышла в годы, когда в
советской психологии развернулась работа по перестройке ее
методологических основ в связи с поставленной сверху задачей
перехода на позиции марксизма. Практически одновременно с
В. Н. Ивановским Л. С. Выготский, основатель научной школы
культурно-исторической психологии, крупный методолог
психологической науки, выполнил методологическое исследование
«Исторический смысл психологического кризиса» (написано в
1927 году, впервые опубликовано в 1982 году), посвященное
анализу состояния мировой науки первой четверти XX века.
В нем он неоднократно обращался к методологическому труду
В. Н. Ивановского. В частности, его внимание привлекло
определение психологии как естественной науки. Он отметил
важность выделяемого в этом определении смыслового аспекта
понимания предмета психологической науки. Л. С. Выготский
писал: «Психология может быть только естественной наукой
<...> но не биологической наукой в принципиально методологи-
ческом значении (понятия «естественный». —Л. Ж.)-В русской
литературе В. Н. Ивановский ввел употребление этого
термина. Он говорит, что от математики и реально-математических
Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и философию.
Том первый. С. 198.

В. H. Ивановский как мыслитель 159
наук надо строго отличать науки, имеющие дело с вещами,
«реальными» предметами и процессами, с тем, что
«действительно» существует, есть. Эти науки можно поэтому назвать
реальными или естественными (в широком смысле этого
слова)». И далее: «Я убежден, — цитирует он В. Н.
Ивановского, — что распространение термина "естественный" на все,
что реально существует, вполне рационально»*.
Органичной частью проблемы классификации является
область вопросов, касающихся методов и предмета наук. Л. С.
Выготский оценил важность развиваемого В. Н. Ивановским
положения о косвенном методе как способе изучения явлений.
Этим методом пользуются науки, которые восстанавливают
факты, которых уже нет (история, геология) по сохранившимся
от них следам. Тем не менее они изучают факты, а не эти следы.
Косвенный метод, как указывает В. Н. Ивановский, занимает
важное место и в психологии: она изучает много такого, «чего
мы непосредственно не сознаем, о чем знаем при помощи
аналогий, гипотез, выводов, умозаключений и т. д. — вообще
лишь косвенным путем»**. Сфера психического шире
непосредственно сознаваемого: «...человеческая личность
представляет собой иерархию психических деятельностей, из которых
только высшая сопряжена с сознанием, а потому сфера
психического шире сферы сознания (в смысле непосредственно
сознаваемого)»***. Психология бессознательного,
объективная психология именно косвенным методом изучают
психические явления по их следам, по их проявлениям.
Большой интерес — и не только теоретический —
вызвали у Л. С. Выготского идеи В. Н. Ивановского о науках,
предметом которых являются естественные целые или агрегаты.
В истории науки, как показал В. Н. Ивановский, они
появились первыми. В этом отразился факт особой значимости для
человека определенных объектов как целых и знаний о них как
о целых. Среди таких наук он называет астрономию (наука о
Вселенной), геологию (наука о Земле). Их предметы
изучаются группой наук, каждая из которых рассматривает объект со
Выготский Л. С. Исторический смысл психологического кризиса //
Л. С. Выготский. Собр. соч.: в 6 т. М., 1982. Т. 1. С. 417.
Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и философию.
Том первый. С. 199.
*** Там же. С. 200.

160 A. H. Ждан
своей точки зрения. К таким наукам он относил также
педологию — молодую науку, получившую в 1920-х годах настолько
большое распространение в нашей стране, что превратилась
в то время в масштабное практическое движение. Положение
теории В. Н. Ивановского о существовании наук, предметом
которых являются естественные целые, вызвало
сочувственное отношение у Л. С. Выготского, автора крупных трудов по
педологии. В связи с большими дискуссиями,
развернувшимися в педологии, критике подверглось понимание ее предмета и
методов. Педология объявила своим предметом ребенка как
целого, в совокупности всех его особенностей —
психологических, физиологических, антропологических и др. Такое
понимание предмета педологии противоречило сложившемуся
представлению, что предметом науки может быть только одна
из сторон того или другого явления действительности,
например, строение тела — в анатомии, функционирование его
органов — в физиологии и т. п. На этом основании делался
вывод о том, что педология как наука невозможна. Опровергая
это положение и отстаивая тезис о правомерности педологии
как самостоятельной науки, Л. С. Выготский опирался на
методологические установки В. Н. Ивановского. Он доказывал,
что специфика предмета педологии в отличие от других наук не
может быть причиной отрицания ее права на существование*.
Высоко оценивая труд В. Н. Ивановского в целом, Л. С.
Выготский указал на его вклад в «психологическую
методологию»**. В контексте собственного методологического анализа
переживаемого мировой психологией первой четверти XX века
кризиса Выготский, основываясь на идеях Ивановского о
значимости методологии для науки, утверждал, что «правильная
оценка знания в отношении его доказанности и
несомненности может вытекать лишь из понимания его методологической
обоснованности»***.
Проблема классификации наук до настоящего времени
остается редкой темой научной методологии, что
непропорционально ее важности. Известная схема Б. М. Кедрова****
Выготский Л. С. Исторический смысл психологического кризиса //
Л. С. Выготский. Собр. соч.: в 6 т. М., 1982. Т. 1. С. 291 -436.
Там же. С. 333.
Там же.
Кедров Б. М. Классификация наук // Философская энциклопедия.
1964. Т. 3. С. 577-584.

В. H. Ивановский как мыслитель 161
является едва ли не последним достижением в этой области.
Б. М. Кедров называет эту работу В. Н. Ивановского.
Книгу В. Н. Ивановского «Методологическое введение в
науку и философию» высоко оценил М. Горький. В письме к
ученому от 25 апреля 1926 года он писал: «...из всех мной
прочитанных книг русской философии Ваша книга удивила меня
простотой и ясностью языка, а также строгой
последовательностью изложения»*.
В тексте представления к избранию В. Н. Ивановского в
Академию наук было отмечено, что «исследование истории ас-
социанизма и разработка проблем научной методологии
должны войти в общий капитал науки. Учение о классификации наук
обработано им заново в связи с современным состоянием наук
и их методологией»**.
История и теория ассоцианизма
I
Аналитический обзор литературы
по истории ассоцианизма
Научная деятельность В. Н. Ивановского началась с
исследований английского ассоцианизма. По его собственному
свидетельству, интерес к этому вопросу возник еще в
студенческие годы под влиянием лекций профессора кафедры
философии историко-филологического факультета Московского
университета М. М. Троицкого. Троицкий был убежденным
сторонником ассоцианизма, «...видел в нем едва ли не
окончательное решение гносеологических проблем — доктрину,
едва ли не завершающую все развитие теории познания»***.
В своей докторской диссертации «Немецкая психология в
текущем столетии» (1867) он подробно изложил взгляды осно-
Горький М. Письмо В. Н. Ивановскому от 25 апреля 1926 г. //
ЦМАМЛС. Ф. 66. Оп. 1. Д. 32. Л. 7.
Представление к избранию в Академию наук // ЦМАМЛС. Ф. 66.
Оп. 1.Д.24.Л.6.
Ивановский В. Н. К вопросу о генезисе ассоцианизма (Речь перед
диспутом). С. 3.

162 A. H. Ждан
вателей ассоцианизма и теоретиков этого направления в
последующем. Текст содержит также извлечения из их трудов
(многие из которых до настоящего времени не переведены на
русский язык, и книга Троицкого сохраняет свое значение как
своего рода сборник фрагментов из редких первоисточников
в его переводах). Капитальные труды M. М. Троицкого и его
деятельность как преподавателя Московского университета
способствовали проникновению ассоцианистической
психологии и философии в русскую науку и, как признавал В. С.
Соловьев, «Троицкий, не только сам усвоивший эту точку зрения и
с успехом ставивший на нее других, больше, чем кто-либо
сделал через это возможным дальнейшее серьезное философское
образование в русском обществе»*. По указаниям Троицкого
Ивановский познакомился с сочинениями некоторых
классиков ассоцианизма. Сделанные им переводы «Системы логики»
Д. С. Милля (1897), «Психологии» А. Бэна** (первый том —
1900, второй — 1906) и предисловия к ним стали важным
подготовительным этапом к собственным многолетним
исследованиям ассоцианизма.
Для критического ума В. Н. Ивановского позиция его
«уважаемого учителя», как почтительно он называет M. М.
Троицкого, скоро оказалась неприемлемой. В своей книге, которая
была защищена как магистерская диссертация в 1910 году***,
и особенно во вступительном слове на защите**** он подробно
остановился на изложении трактовки ассоцианизма Троицким
и на своих расхождениях с ним как в методологических
позициях анализа этой концепции, так и в ее оценке. Ранее в двух
своих статьях***** он сосредоточился на некоторых чертах
личности, важных фактах научной биографии и взглядах
Цит. по: Ивановский В. Н. К характеристике М. М. Троицкого //
Вопросы философии и психологии. 1900. Кн. 52. С. 185.
Ивановский В. Н. От переводчика // Бэн А. Психология / пер. с англ.
и предисловие приват-доцента Казанского ун-та В. Н. Ивановского. М.,
1906. Т. II.
Ивановский В. Н. Ассоцианизм психологический и
гносеологический. Историко-критическое исследование. Ч. I.
Ивановский В. Н. К вопросу о генезисе ассоцианизма (Речь перед
диспутом ).
***** Ивановский В. H. M. М. Троицкий (некролог)// Вопросы
философии и психологии. 1899. Кн. 47. С. VI-XVI.

В. H. Ивановский как мыслитель 163
M. М. Троицкого, представил полный список его трудов и
работ, посвященных его сочинениям. В этих статьях Ивановский
характеризует Троицкого как методолога, «в высшей степени
строго относившегося ко всякой своей мысли. Надо видеть, —
писал он, — остатки его подготовительных работ, чтобы
убедиться в том, какой громадный труд клал он на обдумывание
и обработку своих сочинений, на проверку каждого своего
утверждения. Этот дух запечатлелся и в его сочинениях, и он
останется в ряду со многим, что защищал M. М., памятником
строгой работы ума и тогда, когда в памяти людей забудутся и
недомолвки, все то временное и бренное, что было в его
личном характере»*.
Учитывая характеристики, которые давал M. М. Троицкому
В. С. Соловьев, В. Н. Ивановский выделяет основные
принципы ассоцианизма как исторического генетического опытного
направления в психологии. В центре этой системы находится
учение об ассоциациях. По примеру английских психологов,
Троицкий сводил к ассоциациям механизм духовной жизни,
подводя под него память, привычки, мышление и даже
творчество. Главные проблемы философии он решал в свете ассо-
цианистических принципов: в сознании нам даны только
явления, мы не можем знать ничего, выходящего за пределы нашего
сознания, ни в отношении мира духовного, ни в отношении мира
физического, материального; мир идей — это область
трансцендентного абсолютного знания — метафизики, которой он
отводил служебную роль: она не влияет на область научных
исследований. Метафизика завершает мировоззрение человека.
В. Н. Ивановский критически отнесся к теоретико-
познавательной позиции M. М. Троицкого. Как показал его
анализ, Троицкий не различал теорию познания и психологию
познания: обе, считал Троицкий, строятся изданных сознания
продуктивным научным методом; теория познания — это часть
или отдел психологии — психологии ума. В. Н. Ивановский
считает такую позицию неприемлемой. Теорию познания и
психологию надо различать: теория познания — часть философии.
Психология как естественная наука не должна решать задачи
философии.
В целом в этих статьях В. Н. Ивановского взгляды
М. М. Троицкого излагаются объективно, с некоторыми за-
Ивановский В. Н. К характеристике М. М. Троицкого // Вопросы
философии и психологии. 1900. Кн. 52. С. 213.

164 A. H. Ждан
мечаниями критического характера, в то время как в его
диссертации — в том, что касается анализа работ M. М.
Троицкого — преобладает критический акцент. Внимательное изучение
трудов учителя привело Ивановского к выводу о том, что в
своем анализе английской эмпирической философии и
психологии он ограничился восстановлением ее основных положений,
которые принял как единственно возможные в философско-
психологической науке на все времена. Но в науке нет вечных
истин, и уже В. С. Соловьев критиковал такое понимание ас-
социанизма. Оно проистекло из методологической позиции
М. М. Троицкого, которую В. Н. Ивановский охарактеризовал
как неисторичную. Она не могла обеспечить адекватное
представление концепции ассоцианизма. Отсюда вытекал вывод о
необходимости вернуться к анализу ассоцианизма. Эту задачу
взял на себя В. Н. Ивановский. Руководствуясь принципом
историзма, который он считал важнейшим обязательным
методологическим требованием историко-философского
исследования, он предпринял собственный анализ теории английской
эмпирической ассоциативной концепции.
Так у В. Н. Ивановского возник замысел исследования
ассоцианизма. «Теоретическая работа в области философии. —
писал он в статье "Об изучении прошлого философии" —
теснейшим образом связана с работой исторической»*. В этой
статье ученый раскрывает содержание исторического
подхода к изучению прошлого философии. Историческое изучение
прошлого — это одновременно и объективное его изучение.
В работах по ассоцианизму историческое отношение к нему
нарушается в двух случаях: когда это направление превращается
в апологию, как это случилось с реконструкцией ассоцианизма
у M. М. Троицкого, либо когда оно превращается, по
выражению Ивановского, в «полемический памфлет». В последнем
случае в ассоцианизме не видят ничего положительного.
Чтобы преодолеть тенденциозность в отношении к ассоцианизму,
надо начинать с изучения его истории. Необходимо
«восстановить факты прошлого как таковые <...> лишь затем, когда
будет закончен процесс исторического исследования, можно
будет использовать его результаты и установленные им законы
Ивановский В. Н. Об изучении прошлого философии // Льву
Михайловичу Лопатину. М., 1912. С. 320.

В. H. Ивановский как мыслитель 165
для нового, творческого синтеза, для создания новой теории»*.
Нужно раскрыть основные исторические силы, вызвавшие
данное направление, причины распространения его успехов и
падения. При изучении истории ассоцианизма открывается, что
теории ассоцианизма, обычно принимаемые за нечто
однородное, на самом деле существуют в виде различных теоретических
форм, совокупность которых образует английскую
ассоциативную школу в целом.
Кроме того, исторический подход приводит к необходимости
отказаться от разделяемого M. М. Троицким представления о
развитии ассоцианизма как триумфальном шествии раз и
навсегда установленных принципов. Картина развития, как
показал В. Н. Ивановский, гораздо более сложная, она имеет много
ответвлений и даже тупиков. Нельзя сказать, что M. М.
Троицкий не рассматривал развития ассоцианизма: все его
сочинение построено как последовательное изложение теорий
различных мыслителей — от Гартли, Юма к Д. Миллю, а затем к
Д. С. Миллю, Бэну и Спенсеру. Однако исторический
материал, как точно определил В. Н. Ивановский его место в трудах
Троицкого, играет роль иллюстрации сложившегося у автора
теоретической точке зрения на ассоцианизм как неизменную
и единую концепцию, как истину в последней инстанции.
Неисторичность подхода Троицкого стала причиной искажения
картины ассоцианизма как развивающегося направления, и
неадекватной его оценки, что, в свою очередь, не позволило
Троицкому увидеть не только сильные, но и слабые стороны
ассоцианизма, которые замечали уже сами создатели различных
теорий ассоцианизма и которые они пытались преодолеть.
Главный упрек В. Н. Ивановского своему учителю
состоит в неразличении в его трудах двух трактовок ассоцианизма:
одной — философской и другой — конкретно научной,
психологической. M. М. Троицкий рассматривает ассоцианизм
только как психологическое направление. Философскую
трактовку ассоцианизма — В. Н. Ивановский называет ее
теоретико-познавательной, гносеологической — он
отождествляет с психологической. Различение этих двух подходов
является центральной мыслью в исследованиях В. Н. Ивановского
и составляет оригинальную часть его исследований
ассоцианизма. Ассоцианизм гносеологический рассматривается на
Ивановский В. Н. К вопросу о генезисе ассоцианизма (Речь перед
диспутом). С. 4.

166 A. H. Ждан
основе авторской трактовки гносеологии. Гносеология — это
философское учение о познании на основе принципа
ассоциаций. Здесь центральными являются вопросы об условиях
познания, об отношениях между познанием и бытием, о
достоверности познания. Впервые их поставили Бэкон, Гоббс и Локк, и
они же высказали идею о механизме ассоциаций, впервые
введенном для объяснения познавательной деятельности.
«Гносеологический ассоцианизм видел в принципах ассоциаций
основные законы или формы деятельности сознания как последней
реальности»*. Ассоцианизм психологический — это конкретно
научное психологическое учение о психике человека в целом,
а не только познавательной деятельности. Он включает
вопросы объяснения мышления, памяти, воображения, чувств и
воли с помощью принципа ассоциаций, а также рассматривает
физиологические «подкладки» этих процессов. Исследование
ассоцианизма в этих двух аспектах доведено В. Н. Ивановским
до начала XX века. Оно завершается выявлением и анализом
новейших тенденций, открывающих новые горизонты перед
ассоцианизмом.
Декларируемое В. Н. Ивановским требование разграничения
гносеологии от специальных наук, прежде всего от психологии,
оказалось трудновыполнимым, и самому автору не всегда
удавалось следовать ему в собственных анализах исследований
Юма и Д. С. Милля. Психологический аспекту него явно
преобладает. Так, содержание главы первой «Обзор литературы по
истории учения об ассоциации идей и ассоцианизма»** сводится
к аналитическому обзору сочинений по истории психологии и
ассоциативной психологии, что нашло отражение, в частности,
в названиях параграфов. Во вступительной статье к переводу
«Психологии» Бэна Ивановский писал: «В течение первой
половины XIX в. учения ассоцианистической психологии (курсив
мой. — Л. Ж.) развивались почти исключительно в Англии;
в течение второй половины этого века ее принципы
получили всеобщее распространение, подвергшись ограничениям и
переработке, и вошли в постоянный состав психологической
Ивановский В. Н. Ассоцианизм психологический и гносеологический.
Историко-критическое исследование. Ч. I. С. 225.
Там же.

В. H. Ивановский как мыслитель 167
(курсив мой. — А. Ж.) науки»*. Не случайно в одной из
рецензий на книгу «Ассоцианизм психологический и
гносеологический» отмечается искусственность построений автора**.
Рассмотрение ассоцианизма Ивановским производится на
основе огромного исторического материала. Его критическому
изложению предполагалось посвятить специальное
исследование — вторую часть работы, в которой историко-критическое
исследование «Ассоцианизм психологический и
гносеологический» составляет ее первый раздел. (Вторая часть труда
под названием «Опыт истории ассоцианизма» частично была
опубликована в «Ученых записках Казанского университета».)
Однако, как пишет в предисловии автор, «в нескольких
местах первой части пришлось отступить от этого плана и
ввести для большей ясности изложения небольшие исторические
экскурсы»***. Здесь критический обзор литературы по истории
учения об ассоцианизме используется как подчиненный
теоретической задаче. Однако и в этой функции посвященная
истории вопроса первая глава вылилась в обширный текст,
охватывающий также и сочинения по истории психологии в целом.
Эта историческая часть представляет собой большую
самостоятельную ценность своим практически исчерпывающим
подбором источников, их безукоризненно точным (хотя и
сжатым по форме) критическим анализом. Особенно тщательно и
подробно излагаются исследования M. М. Троицкого, его
диссертация «Немецкая психология в текущем столетии.
Историческое и критическое исследование с предварительным очерком
успехов психологии со времен Бэкона и Локка». «Сочинение
Троицкого, — пишет В. Н. Ивановский, — представляет
оригинальную русскую работу, почти единственную в нашей
литературе по истории ассоцианистической школы <...>
диссертация Троицкого не простое историческое исследование — она
имеет целью пропаганду настоящей научной психологии, как
Ивановский В. Н. От переводчика // Бэн А. Психология / пер. с англ.
и предисловие приват-доцента Казанского ун-та В. Н. Ивановского. М.,
1906. Т. IV
Милорадович К. Рец. на кн.: Ассоцианизм психологический и
гносеологический. Историко-критическое исследование. Ч. I //Журнал
Министерства народного просвещения. 1910. Ноябрь. С. 213—216.
Ивановский В. Н. Ассоцианизм психологический и гносеологический.
Историко-критическое исследование. Ч. I. С. IX.

168 A. H. Ждан
таковую понимает автор»*. В то же время Ивановский
критически пересматривает все те положения ассоциативной
психологии, которые Троицким оцениваются только как ее
достижения — по сравнению и в противоположность «сбивчивым и
противоречивым психологическимтеориям»**немецкихмысли-
телей. Троицкий относит к числу заслуг ассоциативной
психологии ее методологию, индуктивный метод, эмпиризм —
термин, которым обозначается независимость науки от каких-либо
авторитетов, доверие к чувству конкретной действительности
и др. Всюду Ивановский показывает, что Троицкий не отделяет
у рассматриваемых им авторов — Локка, Бэна, Д. С. Милля —
гносеологической тенденции от психологии. Высоко оценивая
их, он принимает их трактовку познания «за самую сущность
психологии, лишив себя, таким образом, возможности понять
и оценить другие направления собственно психологии. И не
найдя у многих немецких психологов критико-гносеологических
исследований, он отверг — вместе с немецкой догматикой — и
всю немецкую психологию...»***
Несмотря на критику, в целом В. Н. Ивановский высоко
оценивает книгу Троицкого и считает ее «весьма ценным
вкладом в историю ассоциативной школы»****.
Как «добросовестное изложение воззрений английских
мыслителей» оценивается в «исторической» части
книги Ивановского работа Т. Рибо «Современная английская
психология»*****, а также другие его труды об ассоцианизме:
латинская диссертация о Гартли, статья «Ассоциация идей» в
Большой французской энциклопедии. Ивановский упрекает
Рибо за игнорирование гносеологических аспектов ассоциа-
низма и раскрывает его причины. Он показывает, что Рибо
отождествляет философский анализ с метафизикой, которую
оценивает не слишком высоко как систему чисто
субъективных, личных построений, как искусство, а не науку. В трактовке
Рибо ассоцианизм не является метафизической концепцией,
Ивановский В. Н. Ассоцианизм психологический и
гносеологический. Историко-критическое исследование. Ч. I. С. 24-25.
Там же.
Там же. С. 36.
Там же. С. 40.
Там же. С. 41.

В. H. Ивановский как мыслитель 169
он входит в область психологии как специальной науки, родной
сестры физиологии и оценивается им весьма положительно.
Ивановский подвергает критическому разбору и другие
источники, посвященные анализу учений об ассоциациях:
историко-критические исследования менее известных авторов,
статьи в журналах, диссертации, статьи в английских,
французских, немецких энциклопедиях и философских словарях. Из
отечественной литературы он рассматривает книгу А. П.
Нечаева «Ассоциация сходства. Психологическое исследование»
(1905). В ее исторической части он отмечает ряд
неправильностей, «промахов», как он их называет. Отмечает, что книга
Нечаева — чисто психологическое исследование: Нечаев
«оставлял в тени общефилософские вопросы, связанные с
проблемой ассоциаций»*.
В завершении исторического обзора Ивановский приходит
к следующим заключениям: в литературе по истории ассоциа-
низма содержится большой фактический материал, тем не
менее нет достаточной ясности значения основного термина —
ассоциации, — которое охватывало бы «по возможности все
значения, развившиеся в истории этого понятия»**.
Этим объясняется необходимость теоретического
исследования, которое предпринял В. Н. Ивановский.
II
Теоретическая характеристика ассоцианизма
как философско-психологического направления
Как показал исторический обзор литературы по ассоцианиз-
му, понятия и принципы этого направления имеют различное
содержание у разных представителей ассоциативной школы.
Поэтому выяснение значения важнейших терминов
становится самостоятельной исследовательской задачей. Поскольку
исторически ассоцианизм вырос из учения об ассоциации идей,
необходимо прежде всего определить эти два понятия —
ассоциация идей и ассоцианизм. В. Н. Ивановский дает следующие
их определения: «учение об ассоциации идей — это
психологическая теория, объясняющая известные явления в жизни со-
Ивановский В. Н. Ассоцианизм психологический и гносеологический.
Историко-критическое исследование. Ч. I. С. 56.
Там же. С. 73.

170 A. H. Ждан
знания», а «ассоцианизм — это теория, сводящая всю психику
к ассоциациям»*. Переход от теории ассоциации идей к
всеобъемлющему ассоцианизму происходил в связи с развитием
философии в русле решения проблемы познания. Признавая
трудной задачу перечисления всех значений таких терминов
как «ассоциация идей» и «ассоцианизм», которые
использовались разными мыслителями и в различных философских
системах, но считая необходимым условием ясности
исследования ассоцианизма установление значения исходных терминов,
В. Н. Ивановский выделяет следующие важнейшие значения
того, что называли и называют ассоциацией идей:
1. «Принцип течения хода мыслей, переходов их с одного
предмета на другой»**. Это значение есть уже у Аристотеля, у
Гоббса, его выделяли У. Джемс и У. Гамильтон.
2. Принцип воспроизведения, восстановления ранее
пережитого — принцип памяти. Это значение является
центральным и основным. «Это второе значение понятия "ассоциация
идей" отличается от первого тем, что в первом вовсе не
подчеркивается элемент воспроизведения. С точки зрения первого
понимания, мы переходим от одной мысли к другой по
смежности, по сходству или по контрасту, но при этом вовсе не
подразумеваем, что эти переходы психических процессов
повторяют (курсив автора. — А. Ж.) такие же переходы, пережитые
когда-то в прошлом»***.
3. «Принцип образования новых (курсив автора. — А. Ж.)
состояний сознания посредством тесного соединения частей в
целое... Здесь результатом служит не ряд (курсив автора. —
Л.Ж.)связанныхдругсдругом, но совершенно раздельныхлю-
ментов сознания, а нечто целое <...> Это значение имеет
место у всех английских ассоцианистов»****.
4. Принцип новых состояний сознания, в которых, в отличие
от предыдущего понимания, соединившиеся элементы не
различаются («психическая химия» по Д. С. Миллю).
Ивановский В. Н. Ассоцианизм психологический и
гносеологический. Историко-критическое исследование. Ч. I. С. 124.
Там же. С. 125.
*** Там же. С. 127.
**** Там же.

В. H. Ивановский как мыслитель 171
5. Принцип синтеза и перегруппировки элементов по
сходству.
Анализ всех определений позволил В. Н. Ивановскому
сделать вывод о том, что, по существу, определения 1 —4 — это не
что иное, как ассоциации по смежности. Таким образом,
правомерно говорить только о двух видах ассоциаций: ассоциации по
смежности и ассоциации по сходству. Ассоциации по сходству
и по смежности связаны друг с другом, между ними возможны
взаимопереходы. Хотя они суть различные виды
ассоциирования, в реальной жизни сознания они всегда сосуществуют.
С вопросом о видах ассоциаций связан вопрос о природе
деятельности сознания в процессе образования ассоциаций:
является ли сознание активным в процессе образования
ассоциации идей, или же эти связи устанавливаются сами собой, а
сознание пассивно. Приписывание ассоцианизму утверждения
о пассивности сознания достаточно широко распространено и
является одним из пунктов возражений в адрес этой
концепции. Ивановский задается вопросом, действительно ли упрек
в пассивности сознания принципиально неотделим от теории
ассоцианизма? Взгляд на ассоцианизм как чисто
механистическую концепцию неверен, ассоцианизм имеет средства для
объяснения активности духовной жизни. В полемике между
Бэном и В. Вундтом по вопросу об апперцепции — понятие, с
помощью которого Вундт объяснял активную природу
сознания, Бэн — в ответ на возражения Вундта против
ассоциативной психологии — замечал, что он не видит необходимости в
дополнении ассоциативной психологии принципом апперцепции,
на чем настаивал Вундт для объяснения высших психических
процессов*. В. Н. Ивановский ссылается также на У. Джемса,
который в своих «Принципах психологии» рассматривает все
психические процессы как процессы ассоциации и считает
понятие апперцепции излишним. Как показывает ученый,
сознание в процессе ассоциирования активно всегда: оно не просто
воспроизводит объективную реальность, но перерабатывает
впечатления о ней. Это утверждение относится уже к
ассоциациям по смежности, которые, казалось бы, образуются просто
в силу сосуществования каких-то элементов во внешней среде.
Однако даже в этом случае в сознании «идет процесс
сортировки и классификации переживаемого <...> смежность
действует только в пределах данной сферы, данного круга
Ивановский В. Н. К вопросу об апперцепции. М., 1897. С. 28—30.

172 A. H. Ждан
внимания <...> и два безусловно смежных элемента, раз они
относятся к разным кругам внимания, не ассоциируются по
смежности»*.
Особенно очевидной, утверждает Ивновский, является
активность сознания в ассоциациях по сходству. В творчестве
одного из самых выдающихся ассоцианистов — Бэна —
активность субъекта выделяется в качестве важнейшей
характеристики психической жизни, проявляющейся в том числе и
в процессах ассоциирования, особенно в ассоциациях по
сходству. Как считает Бэн, ассоциации по сходству «составляют
отличительную черту мышления и творчества <...> не может
быть ума, столь слабого и тупого, чтобы он не был в состоянии
усмотреть смежность (курсив автора. — Л. Ж.) <...> между
частями предмета или смежность между временными
«прежде» и «теперь», но чтобы установить сходство между
причиной падения на землю яблока и одной из причин вращения
Луны вокруг Земли, потребовалась вся сила ума Ньютона»**.
С помощью ассоциаций по сходству Бэн объясняет самые
различные факты и проявления психической жизни: повторение,
узнавание, образование общих понятий, всякую
классификацию, большую часть художественного творчества и творчества
других видов.
В завершение анализа различных пониманий
ассоциативного принципа и определений понятия «ассоциация идей»
В. Н. Ивановский подчеркивает: «...каждое охватывает одну
известную (иногда очень широкую) область познания и вообще
сознания. У одних мыслителей мы находим одно из этих
значений, у других — другое, — по большей же части группу из
нескольких значений <...> «ассоцианизм», т. е. сведение на ассо-
ционный процесс всех важнейших деятельностей сознания»***.
Переходя далее к центральному в своей теории вопросу —
характеристике ассоцианизма в двух его аспектах —
гносеологическом и психологическом, В. Н. Ивановский уточняет, что,
поскольку исторически они не разделялись, нельзя ожидать,
Ивановский В. Н. От переводчика / Б^н А. Психология / пер. с англ. и
предисловие приват-доцента Казанского ун-та В. Н. Ивановского. М., 1906.
Т. II. С. IX.
Ивановский В. Н. Ассоцианизм психологический и
гносеологический. Историко-критическое исследование. Ч. I. С. 133.
*** Там же. С. 141.

В. H. Ивановский как мыслитель 173
что в истории мысли можно найти такие теории ассоцианиз-
ма, которые последовательно проводили бы одну из этих точек
зрения, их различение будет производиться по преобладанию
у разных мыслителей того или иного подхода: «Основателем и
систематизатором психологического ассоцианизма является
Давид Гарпии. К сторонникам этой разновидности
ассоцианизма принадлежит ученик Гартли Иосиф Пристли, затем
такие мыслители как Г. Спенсер, А. Бэн (у которого, однако, есть
примесь и гносеологических элементов) и, наконец, все
многочисленные ассоцианисты из физиологических психологов.
К числу мыслителей, в ассоцианизме которых силен
гносеологический элемент, я отношу преимущественно Юма (отчасти
Джемса Милля) и Д С. Милля, а также, конечно, Беркли,
поскольку — mutatis mutandis — и о нем можно говорить в связи
с ассоцианистами...»*
Система психологического ассоцианизма заключается в том,
что все функции сознания объясняются принципом
ассоциаций — память, фантазия, суждение, умозаключение,
удовольствие и страдание, симпатии чувства, акты воли трактуются в
этой системе как процессы ассоциативные. Раздел о
психологическом ассоцианизме в книге В. Н. Ивановского сводится к
изложению концепции Гартли. Ее источником явилось
перенесение картины материального мира, сложившейся в XVII веке
в естествознании и оформившейся особенно четко у И.
Ньютона в его «Математических началах натуральной философии»
(1687), на строй духа и сознания. Ивановский воссоздает
историю ее зарождения, выявляет источники и предпосылки
теории, раскрывает ее основные положения. Особо он выделяет
тезис Гартли о том, что все психические состояния имеют
телесную основу — колебания (vibraniuncles) нервных элементов.
Нервно-физический и сознательный процессы протекают
параллельно, причем первый является основным и,
следовательно, процесс сознательный является лишь эпифеноменом,
сопровождающим явлением. На упреки в отрицании им свободы
воли Гартли отвечал, что он не отрицает свободу воли, т. е.
произвольную власть над аффектами и действиями как
несомненный факт опыта, но сохраняет механическое объяснение этого
факта: учение о необходимости вытекает из теории ассоциации
и связано с устройством нашей природы. Психология Гартли,
Ивановский В. Н. Ассоцианизм психологический и гносеологический.
Историко-критическое исследование. Ч. I.

174 A. H. Ждан
заключает Ивановский, «является системой физиологической
психологии, вполне допустимой и очень ценной теорией в
пределах психологии как специальной науки»*. Это один из первых
опытов систематического объяснения психических явлений,
«опыт, несомненно, односторонний, далеко не
исчерпывающий всех сторон дела, но имевший большое значение
благодаря простоте и наглядности основных понятий»**.
Работа Гартли оказала огромное влияние на дальнейшее
развитие психологии в ассоциативной школе. Позднее, в
первые десятилетия XIX века, психологический ассоцианизм
Гартли утрачивает свое материалистическое обоснование и в то же
время применяется к вопросам педагогики, политики и
криминалистической практики. В творчестве таких крупных
мыслителей, как Д. Милль, Д. С. Милль, Спенсер и Бэн ассоцианизм
развивается в направление, соединяющее в себе
психологический и философские аспекты.
От психологического ассоцианизма, продолжает
Ивановский, необходимо отличать гносеологический ассоцианизм.
Гносеологический ассоцианизм — это скорее точка зрения,
нежели чистый ассоцианизм. Такой подход преобладал у Юма
и Д. С. Милля, хотя в теориях этих авторов «есть примесь
психологии какспециальной науки»***. По Юму законы ассоциаций
суть первичные формы всякой познавательной деятельности,
ее предпосылки, необходимые субъективные условия всякого
опыта — имманентны ему. «Здесь мы имеем, — говорит об
ассоциациях Юм <...> некоторого рода притяжение, которое, как
окажется, производит в духовном мире столь же необычайные
действия, как и в мире естественном <...> Его действия везде
очевидны; но что касается до его причин, то они по большей
части неизвестны и должны сводиться на первичные свойства
человеческой природы, на объяснение которых я не
претендую»****. Они — имманентные первичные качества
человеческой природы. Они не выводятся из механизмов работы
нервной системы или из влияний внешнего мира. Взгляд Юма
Ивановский В. Н. Ассоцианизм психологический и
гносеологический. Историко-критическое исследование. Ч. I. С. 153.
" Там же. С. 155.
*** Там же. С. 156.
Цит. по: Ивановский В. Н. Об изучении прошлого философии //Льву
Михайловичу Лопатину. М., 1912. С. 327.

В. H. Ивановский как мыслитель 175
на сознание В. Н. Ивановский называет «идеалистически-
имманентной гносеологией»*. Она идеалистична, потому что
ограничена пределами непосредственно данного в сознании.
Поскольку и в психологическом, и в гносеологическом ассо-
цианизме «мы имеем попытку построения психического мира,
вполне аналогичную предложенной новым естествознанием
картине мира физического <...> ассоцианизм есть
психологическое и гносеологическое ньютонианство», — заключает
В. Н. Ивановский**.
Глубочайшим называет Ивановский влияние, которое
оказал на развитие ассоцианизма Дж. Беркли своим учение о
восприятии пространства. Восприятие пространственных свойств
мира является продуктом опыта на основе ассоциации
зрительных и осязательных ощущений. В силу связанности
осязательных и зрительных идей одно состояние сознания
начинает внушать духу другое состояние. Ассоциация между тем, что
мы видим, и тем, что мы осязаем, есть продукт божественного
установления, регулируется Божеством. Таким образом,
особенностью гносеологического ассоцианизма Беркли
является тот факт, что у него «значение собственно ассоциативного
принципа стоит в связи с его религиозно-спиритуалистической
метафизикой», — делает вывод Ивановский. Он сочувственно
воссоздает идеи Юма и Беркли в их отношении к ассоцианизму:
даже критикуя их, он видит в них позитивный смысл, в отличие
от материализма, с которым связывает невозможность
решения гносеологических проблем.
Выделив важнейшие значения принципа ассоциации идей,
которые высказывали мыслители гносеологической и
психологической точек зрения, В. Н. Ивановский переходит к общей
характеристике ассоцианизма как «цельного исторического
процесса», как целого.
Он выделяет пять его признаков:
« 1 ) известное физиологическое обоснование психической
жизни, сведение сознательных элементов и их отношений на
механику нервной системы;
Ивановский В. Н. Ассоцианизм психологический и гносеологический.
Историко-критическое исследование. Ч. I. С. 163.
Ивановский В. Н. Об изучении прошлого философии //Льву
Михайловичу Лопатину. М., 1912. С. 327.

176 A. H. Ждан
2) известное представление о составе сознания из идей —
то, что противники ассоцианизма ставят ему в упрек, называя
его "атомистической психологией", "теорией психического
атомизма", "теорией пылеобразного состава духа" и т. п.; эта
же черта ассоцианизма в другой связи и с другой точки зрения
характеризуется как сенсуализм;
3) известные номиналистические тенденции, столь
характерные для всей английской философии вообще и в частности
ее гносеологического аспекта;
4) признание духовной деятельности закономерной,
протекающей согласно известным единообразиям;
5) признание сознания в большей или меньшей степени
пассивным»*.
Каждый из выделенных признаков Ивановский
обстоятельно анализирует. Первый признак — физиологическое
обоснование ассоцианизма — он считает вполне допустимым для
психологического ассоцианизма: его развивали Гоббс, Гартли,
Бэн, Спенсер и, замечает философ, его придерживается
большинство современных психологов. У теоретиков
гносеологического ассоцианизма это положение встречается только в
связи с отступлениями на психологическую точку зрения: такое
объяснение не соответствует позиции гносеологизма. Элемен-
таризм, как вторая отличительная черта ассоцианизма,
проявляется у большинства ассоцианистов. Ссылаясь на блестящую
критику такого представления о сознании у У. Джемса,
которому он противопоставил идеи о качественной индивидуальности
каждого состояния сознания и его абсолютной неповторимости,
Ивановский считает, что такая характеристика сознания
является устаревшей, поскольку не соответствует современному
уровню развития психологии и философии. Анализируя
номиналистическую тенденцию, Ивановский связывает ее с
направленностью на индивидуальное, конкретное, непосредственно
фактически переживаемое, и признавая эту установку
важнейшей как для психологии, так и для гносеологии, считает эту
характеристику «тесно связанной с самой сущностью
ассоцианизма» и потому сохраняющей свое принципиальное значение.
Столь же важным, по его мнению, является постулат
ассоцианизма о закономерности в жизни сознания. Задача заключается
в том, чтобы отойти от ее (закономерности) механистической
Ивановский В. Н. Ассоцианизм психологический и гносеологический.
Историко-критическое исследование. Ч. I. С. 170.

В. H. Ивановский как мыслитель 177
трактовки, какую она получила у некоторых теоретиков ассо-
цианизма, например, у Гоббса и Гартли. Наличие элементов
активности во взглядах ассоцианистов означает возможность
дальнейшего движения ассоцианистического направления к
раскрытию этой характеристики сознания. В. Н. Ивановский
тщательно анализирует имеющиеся у ассоцианистов указания
на активные моменты в деятельности сознания. Локк
приписывал сознанию способность к активным действиям: таким, как
сравнение, соединение, отвлечение, обобщение (правда, эта
работа сознания выходит за пределы ассоциации идей в его
понимании). Даже в материалистическом ассоцианизме Гартли
признавался как очевидное факт человеческой свободы, о чем
свидетельствует опыт, и в силу этого не требует обоснования
и доказательства: Гартли признавал совместимость признания
свободы сознания с необходимостью. Д. С. Милль считал, что
в ассоцианизме активность сознания остается необъясненной.
В то же время он писал о восприятии сходства, которое в свою
очередь основывается на сравнении — все это предполагает
духовную1 активность. Он обосновал тезис о познающем «Я»
как источнике связывания ощущения настоящего момента в
последовательность прежних состояний сознания,
заставляющем говорить, что «эти части были состояниями личности,
остававшейся все время тождественной с самой собою»*. Бэн
признавал первоначальную активность духа, а также и другие
ее показатели: контроль над ассоциациями посредством
внимания, мотивов, чувств, интересов. Спенсер выдвинул
принцип: без внутренней деятельности нет усвоения внешнего.
В целом Ивановский приходит к выводу о необходимости
разорвать связь ассоциативного принципа с принципом
пассивности сознания. Если ассоциативная психология
рассматривала ассоциативные связи с чисто внешней стороны, то их можно
истолковать и в духе активности сознания. В общем, в вопросе
об активности сознания в ассоцианизме много путаницы и
противоречивых положений, он требует дальнейшего
рассмотрения. Лишь после этого можно будет составить «приговор»
относительно упрека ассоцианизму в признании им пассивности
сознания.
В новейшей литературе, как показал В. Н. Ивановский,
ассоциативный принцип получает новое истолкование. Пред-
Ивановский В. Н. Ассоцианизм психологический и гносеологический.
Историко-критическое исследование. Ч. I. С. 290.

178 A. H. Ждан
принимаются важные попытки соединить его с понятием
активности духа и с активно-синтезирующей функцией сознания
(Т. Липпс, Г. Корнелиус). Эти попытки, надеется ученый,
открывают новые горизонты перед ассоцианизмом. Ему казалось, что
ассоцианизм — в измененной форме — способен к
дальнейшему развитию в двух своих аспектах — психологическом и
гносеологическом. Однако позже, в 1926 году, Ивановский
написал, что со Спенсером «заканчивается развитие ассоцианизма
как особой школы, особого психологическо-социологического
направления. Отныне учение об ассоциации идей входит в
психологию просто на правах одного из несомненных и важных
фактов психики»*. В этой же статье он дает общую оценку
ассоцианизма, которая явилась итогом его многолетних
исследований. Главные недостатки классического ассоцианизма это:
«1) приблизительность, неточность, неполнота
психологического анализа; всякий элемент связывания, ассоциирования
в каком-нибудь психическом состоянии Дж. Милль слишком
поспешно объявлял продуктом ассоциации; 2) невнимание
ко всем процессам, формирующим психические состояния на
основе естественного факта ассоциации представлений, но
им не исчерпывающимся (например, отвлечение, обобщение,
суждение, оценка и т. д.); 3) неправильная идея, будто
психическая деятельность представляет собой простое механическое
соединение отдельных функций и способностей, а не цельную
систему (психологический атомизм) <...> Главная заслуга
ассоцианизма в том, что при всех своих недостатках он давал основу
для анализа психических состояний и для известного
понимания их генезиса, закономерного образования и развития»**.
* * *
Фундаментальные труды В. Н. Ивановского по истории и
теории ассоцианизма составляют ценнейший вклад в
историю философии и психологической науки. Вместе с работами
М. М. Троицкого они являются лучшим историко-критическим
исследованием английской эмпирической философии и
психологии. Ценность этих исследований определяется еще и тем, что,
к сожалению, ассоцианизм — одно из малоизученных в
истории отечественной философской мысли направлений. Работы
* Ивановский В. Н. Ассоцианизм // БСЭ. М., 1926. Т. 3. С. 632.
Там же. С. 633.

В. H. Ивановский как мыслитель 179
Ивановского существенно восполняют этот пробел.
Исследования В. Н. Ивановского основываются на огромном
фактическом материале первоисточников. Многие из них до сих пор не
переведены на русский язык, а большая часть других
представляет на сегодняшний день библиографическую редкость и
потому трудно доступна. Даже взятые только в своей фактической
части, в отвлечении от авторской интерпретации и анализа
труды Ивановского можно использовать во всех тех случаях, когда
встает задача изучить философско-психологическую ассоциа-
нистическую школу. Как историк философии и науки
Ивановский не ограничивался простой реконструкцией ассоцианизма.
Он дал его глубокий и всесторонний — методологический,
терминологический, конкретно-научный анализ, снабдил
необходимыми комментариями. Ученый исследовал генезис
ассоцианизма, выявил условия его возникновения и становления
в связи с развитием философии, науки и социокультурными
условиями, выделил две его формы — психологическую и
гносеологическую. Разделение ассоцианизма на психологический
и гносеологический, осуществленное Ивановским, обращает
внимание на необходимость разграничения в ассоцианизме
двух сторон: конкретно-научной и философской.
Методологически это важно и необходимо, но насколько правомерно
называть это двумя формами ассоцианизма? Этот вопрос требует
дальнейшего осмысления. Ассоцианизм — это первая
общепсихологическая теория, психологическое направление,
которое сложилось и эволюционировало практически в течение
двух столетий в рамках философии, поэтому связывать
психологию ассоцианизма и те философские концепции, в русле
которых она развивалась, необходимо. Однако такие
проблемы, как достоверность познания, его границы у Локка — это
философские вопросы, а не гносеологический ассоцианизм.
На неясности, которые возникают в связи с существованием
двух точек зрения в подходе к ассоцианизму, обратил внимание
А. Гуляев в своей обстоятельной рецензии на книгу
Ивановского «Ассоцианизм психологический и гносеологический»*.
Гуляев А. Рец. на кн.: Ивановский В. Н. Ассоцианизм психологический
и гносеологический. Историко-критическое исследование. Ч. I. // Журнал
Министерства народного просвещения. 1910. Март. С. 182—185.

180 A. H. Ждан
В. H. Ивановский дал строго научную, историческую и
объективную оценку ассоцианизма. В главном эта оценка
разделяется современной психологией. Так, С. Л. Рубинштейн в своих
фундаментальных «Основах общей психологии» высоко
оценил ассоцианизм как «самое мощное течение оформившейся
в середине XIX века в психологической науке»*. Вместе с тем
попытку сведения течения психических процессов к
возникновению из элементов всех сложных образований сознания к
законам ассоциаций он расценивал как механицизм. Ассоциацией
нельзя объяснять психику. Ассоциация это факт психической
жизни, «это вообще не столько "механизм", сколько явление,
конечно, фундаментальное, которое само требует объяснения
и раскрытия его механизмов. Ассоциация это не объяснение, а
проблема, требующая объяснения»**.
Вместо заключения
Владимир Николаевич Ивановский много сделал для
развития философии и философского образования в России.
В его научно-исследовательской и научно-организаторской
деятельности соединились дореволюционная и советская эпохи:
«...почти до конца своей жизни он оставался в ряду
действующих философов и в этом смысле олицетворял одну из ниточек
преемственной связи между философией в
дореволюционной и советской России»***. Своей жизнью и деятельностью он
утверждал образ человека науки, фундаментально
образованного, отличавшегося высочайшим профессионализмом,
верного своим принципам и не отступавшим от них в любых условиях,
независимого в своих суждениях, но и сохраняющего уважение
к точке зрения другого, честного, чуждого конъюнктурных
интересов, гражданина, посвятившего свой труд служению своей
стране, просветителя, несущего знания людям.
Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. М., 1946. С. 53.
Рубинштейн С. Л. Несколько замечаний в связи со статьей А. А.
Ветрова «Продуктивное мышление и ассоциация» // Вопросы психологии.
1960. №1. С. 156.
История русской философии: учебник/полред. М. А. Маслина. 2-е изд.
М., 2008. С. 580.

В. H. Ивановский как мыслитель 181
В лице В. Н. Ивановского соединились и автор
исследований ассоцианизма и специалист в области методологии науки.
Он произвел систематический обзор трудов ведущих
мыслителей ассоциативного направления и дал анализ ассоцианизма
в его историческом генезе. Он показал, что понимание
сознания в духе принципов ассоцианизма пронизывает всю историю
философской и психологической мысли. Отсюда следовал
вывод: понять объективную обусловленность возникновения
ассоцианизма значит вместе с тем выявить ту частичку истины,
которую содержит это направление, и сохранить ее. Более чем
двухвековой путь развития концепции ассоцианизма в целом
показал теоретическую несостоятельность усилий построить
философию и психологию сознания на фундаменте одной идеи
ассоциации, и в новейших направлениях как мировой, так и
отечественной философско-научной мысли — в бихевиоризме
и психоанализе, в трудах отечественных ученых принципы
ассоцианизма подвергаются анализу в новых контекстах в связи с
различными направлениями развития научного познания*.
Всем своим творчеством В. Н. Ивановский утверждал
принцип историзма, который понимал как органическую связь
творческой мысли настоящего с прошлым, показал ценность
работы историка. По точной характеристике В. Н. Ивановского,
«настоящее, сегодняшний день никогда не есть последняя
инстанция в вопросах истины или ценности (всякая теория, всякая
истина "предпоследняя"), а с другой стороны, для него никогда
не теряет значения и прошлое, в основе которого лежат те же
самые общие законы и которые составляют закономерную
стадию процесса как целого»**.
См., напр.: Ананьев Б. Г. Ассоциация ощущений // Психология. Ученые
записки ЛГУ. Сер. Философские науки. Вып. 8. Л., 1955. С. 31-52;
Леонтьев А. Н. Опыт структурного анализа цепных ассоциативных рядов
(экспериментальное исследование)//Леонтьев А. Н. Избранные психологические
произведения: в 2 т. М., 1983. Т. II. С. 50-71; Павлов И. П. Павловский
среды. T. 1-III. М., 1949; Он же. Поли. собр. соч. М., 1951. Т. III;
Самарин Ю. А. Об ассоциативной природе умственной деятельности // Вопросы
психологии. 1957. №. 2. С. 18-30.
Ивановский В. Н. Предметная система в наших университетах и ее
применение к философским наукам. СПб., 1907. С. 51.

182 A. H. Ждан
Труды В. Н. Ивановского по методологии наук, включающие
важнейшие мировоззренческие вопросы и методологические
принципы научной деятельности, вопросы классификации наук
особенно актуальны в настоящее время в связи с активной
методологической рефлексией над развитием науки и философии,
их истории.
Чтобы богатое и обширное наследие В. Н. Ивановского
могло активно войти в нашу науку и философию, — а
необходимость этого очевидна, — необходимо переиздание его
важнейших трудов, давно ставших библиографической редкостью.

И. Ю. Алексеева
Научная философия как «культурная
система»
(О Владимире Николаевиче Ивановском
и его идеях)
D 1922 году профессор М. Шлик, возглавивший
кафедру философии индуктивных наук Венского
университета, организовал на базе семинара при кафедре
группу единомышленников, которой предстояло войти
в историю под именем «Венского кружка».
В 1923 году профессор В. Н. Ивановский,
работавший в Белорусском государственном университете,
опубликовал книгу «Методологическое введение в
науку и философию».
Выдвинутая членами Венского кружка программа
создания научной философии и реконструкции
языка науки (программа «логического позитивизма»)
приобрела мировую известность. На протяжении
десятилетий «философия науки» ассоциировалась
с реализацией установок «Венского кружка»,
породивших формалистичную и статичную модель науки.
Следующий этап в философии науки, получивший
название «постпозитивизм», связан с такими
достижениями, как отказ от одномерного образа науки,
обращение к истории науки как источнику философско-
методологических идей, внимание к социальным и
психологическим факторам развития научного знания.
Это происходит в 60-е годы XX века.

184 И. Ю. Алексеева
Созданная Ивановским к началу 1920-х годов многомерная
модель науки как «живого целого» охватывала социальные,
психологические, логико-методологические,
мировоззренческие аспекты науки, учитывала разнообразие типов, методов и
содержаний разных наук, связывала их развитие как с
внутренними факторами, так и с взаимодействием с другими науками и
различными областями культуры.
Сегодня имена и идеи представителей логического
позитивизма занимают достойное место в научных публикациях, в
учебных пособиях по философии науки и истории философии.
Однако имя Владимира Николаевича Ивановского почти
забыто. Как правило, о нем не знают даже исследователи,
работающие в области философии науки, и даже те из них, кто
живет в пределах Союзного государства России и Беларуси.
Это несправедливо. Концепция науки и научной философии,
созданная В. Н. Ивановским, заслуживает того, чтобы быть не
«музейным экспонатом», но полноправным участником
современных дискуссий о будущем науки и философии.
Концепция научной философии, органично связанная с
общей концепцией науки и культуры, изложена В. Н. Ивановским
в книге «Методологическое введение в науку и философию»*.
Книга эта написана на основе курса «Введение в
философию», неоднократно прочитанного автором в Московском,
Казанском и Белорусском университетах. «Мой курс, —
пишет Ивановский во вступительной части работы, — читался
в последнее время студентам всех отделений Педагогического
университета: и математикам, и естественникам, и
словесникам, и историкам. И если бы мне удалось каждую из этих групп
специалистов до известной степени заинтересовать науками,
изучаемыми остальными группами, я счел бы себя
удовлетворенным. Это было бы приближением к идеалу более широкого
научного образования, скрепляемого в некоторое единое целое
научно-философским рассмотрением методологии и истории
знания...»**
Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и философию.
Т. 1. Минск, 1923.
Там же. С. VII.

Научная философия как «культурная система»... 185
Для В. Н. Ивановского «научная философия» и «философия
как наука» — синонимы. Он противопоставляет собственную
научно-философскую позицию тем, кто ищет в философии
главным образом удовлетворения эмоциональных запросов и
настроений, кто превращает эту область знания в «смесь поэзии
с пророческими вещаниями». Однако для автора неприемлемо
и сведение философии к простой сумме положений и законов
отдельных наук, равно как и стремление основать философию
лишь на какой-то одной науке или группе наук.
Научная философия, по В. Н. Ивановскому, обладает
следующими чертами. Во-первых, она является такой же
теоретической дисциплиной, как и отдельные частные науки. Во-вторых,
такая философия строится научными методами. В-третьих, она
считается с положениями и выводами частных наук, делает
эти положения исходным пунктом и объектом своего анализа.
В-четвертых, использует историю науки и философии как
материал для общей теории научно-философского мышления.
Следует подчеркнуть, что предмет изучения так понимаемой
философии — не только наука, но и вся культура. Ивановский
характеризует философию в целом как «осознание человеком
основ той культуры, которою он живет», как «самосознание
культуры в человеке».
Теория культурных систем
Миссия философии определяется ее положением среди
других основных областей культуры, называемых В. Н.
Ивановским «культурными системами». Автор настаивает, что
выражение «культурные системы »больше подходит для обозначения
этих областей, чем «ценности» («как иногда называют
немецкие мыслители») или «факторы» (в смысле Е. В. де Роберти).
В. Н. Ивановский выделяет девять культурных систем.
Первые три имеют дело прежде всего с «мотивами человеческих
действий». Сюда относятся: 1) сфера личных (эгоистических)
интересов субъекта; 2) сфера интересов альтруистических;
3) этическая система, предполагающая действие в
соответствии с осознанными нормами. Вторую «тройку» культурных
систем образуют те, в которых центральное место принадлежит
чувствованиям, «эмоциональному» мышлению и творчеству.

186 И. Ю. Алексеева
В эту «тройку» входят: 4) «жизненная лирика», 5) искусство,
6) религия. Следующие три культурные системы имеют
своей основой знание, «истину в собственном смысле». Здесь
мышление приобретает характер не эмоционально-волевой,
а познавательный. Эти системы: 7) наука, 8) философия и
9) техника. Философия, будучи одной из наук, обладает
особенностями, позволяющими выделить ее в особую культурную
систему и сопоставить с областью наук «отдельных», «частных».
Все перечисленные системы имеют свою историю,
развитие каждой из них начинается с элементарных, грубых, порой
близких к зоологическим, проявлений и ведет ко все более
тонким, сложным, дифференцированным и богатым содержанием
формам. Каждая культурная система, подчеркивает В. Н.
Ивановский, «коренится в особых сторонах человеческой природы,
развивается по свойственным ей законам, имеет свои критерии
положительного и отрицательного, — словом, представляет
собою область, принципиально отличную от других сфер
культуры, хотя и стоящую со всеми ими в теснейшем
взаимодействии. На это их взаимодействие в значительной мере сводится
развитие, усложнение и усовершенствование каждой из них»*.
Характер философии как одной из «знаниевых» систем
выявляется в соотнесении ее с двумя другими — техникой и
наукой. Техника как культурная система трактуется В. Н.
Ивановским весьма широко. Технические системы в его понимании
могут иметь дело с природой неорганической, с живой
природой, а также и с человеком. К сфере техники Ивановский
относит и медицину — как систему приемов заботы о здоровье
человека, и педагогику — как учение о способах содействия
воспитанию людей, и право — как систему норм, с помощью
которых общество стремится заставить людей выполнять одни
действия и воздерживаться от других, и политику — как
систему планомерного воздействия одних групп людей на другие
группы людей или на сферы жизни. Технической системой, по
В. Н. Ивановскому, является та, где на первый план
выдвигаются принципы целесообразности, эффективности,
практичности, пригодности. Подобными соображениями определяется и
выбор теоретических положений, которые можно использовать
для «выдвигаемых жизнью целей». Философия и наука
противопоставляются технике на том основании, что их главной
целью является не эффективность, а истина как таковая.
Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и философию.
Т. 1.С. 3-4.

Научная философия как «культурная система»... 187
Многомерная модель науки
Многомерная модель науки, представленная В. Н.
Ивановским, описывает и социально-психологические, и логико-
методологические, и собственно философские аспекты науки
как «культурной системы». Социально-психологический план
в целом характеризуется как влияние «жизни» на науку (автор
берет слово «жизнь» в кавычки). Ивановский подчеркивает,
что науку создают люди, и условия жизни людей —
природные и социальные — обеспечивают саму возможность научной
деятельности. Условия жизни не могут не сказываться на
содержании знания, ведь они дают изучающим запас опыта,
снабжают аналогиями, пригодными для объяснения неизвестного,
для формулирования гипотез. От «жизни» зависит и то, какие
воззрения ученых будут признаны в науке в ту или иную
эпоху. Ученый всегда рискует опередить эпоху, быть непонятым,
неоцененным, непризнанным современниками. Наука,
подчеркивает Ивановский, есть система взглядов, не только
проверенная и доказанная, но также и признанная в качестве
истинной известным (хоть никогда не очерченным с достаточной
четкостью) множеством людей. Проблема признания научных
истин характеризуется как родственная проблеме признания
технических изобретений. Изобретатель может придумать
техническое устройство, способное породить — при известных
условиях — чудодейственные эффекты. Если же этих условий
в окружающей действительности нет, то изобретение
останется свидетельством гения его творца, но не превратится в
социальный факт.
Почти за четыре десятилетия до выхода в свет «Структуры
научных революций» американца Т. Куна русский ученый
обращал внимание на значимость психологических
предпочтений и традиций в развитии социальных и естественных
наук, на роль научного сообщества («коллектива» в широком
смысле слова). «Реально наука воплощается в деятельности
тех, кто над нею работает, — пишет В. Н. Ивановский. —
А эти работники могут иногда (хотя бы бессознательно)
отдавать предпочтение одним решениям вопросов перед другими,
руководствуясь, напр., политическими соображениями, <...>
религиозной ревностью, разного рода бытовыми,
психологическими предпочтениями, привычкой и т. д.»* Сознавая, что
* Там же. С. XIII.

188 И. Ю. Алексеева
влияние социально-психологических факторов сказывается на
форме и содержании научного знания, определяет его
общественную роль и значение, В. Н. Ивановский выступал
против проявлений вульгарного «классового подхода» к науке,
имевшего место в советском марксизме послереволюционного
периода. Критикуя утверждения Бухарина о том, что
пролетарская наука выше буржуазной, ибо пролетариат не
заинтересован в сохранении старого и оттого якобы более дальнозорок,
Ивановский подчеркивает значение научной традиции,
отмечая, что традиция эта не составляет одного общепризнанного
«кодекса», в ней неизбежны колебания, внутренние трения,
«смена господства одних принципов господством других».
Характеризуя науку как многомерную систему, В. Н.
Ивановский высказывает ряд идей, относящихся к психологии
познания и творчества. Русский ученый пишет о
«теоретическом инстинкте любознательности» как психологической
основе стремления к истине, указывает на сходство этого
«инстинкта» со свойственным высшим животным удивлением,
вызываемым новым, неизвестным и непривычным.
«Теоретический инстинкт любознательности» мыслится как включающий
«логический мотив», характерный именно для человека. Это
мотив высшего порядка, переносящий познавательный
интерес на систематическое развитие знания, на изучение того,
что не имеет непосредственного отношения к жизненным
потребностям, но обусловлено ранее познанными отношениями
связности, цельности и т. д.
Логику В. Н. Ивановский называет «горнилом», через
которое мысль должна пройти, чтобы стать «наукой». Требования
доказанности, истинности, «значимости» обезличивают все
достижения мысли, отрывают их от их субъективных корней
и мотивов. Исследователь может быть движим чисто
теоретической любознательностью, побуждениями общественно-
этического, религиозного, эстетического или иного характера.
Все это касается психологии исследователя, однако остается
вне содержания научного знания. «Логической проверкой»
(которую В. Н. Ивановский трактует достаточно широко,
относя к ней и процедуры подтверждения опытом, то есть проверку
эмпирическую) обеспечивается объективность науки. В
научный капитал человечества входят и содержащие объективное
знание элементы идейных систем, не являющихся научными в
целом (алхимик, желая обогатиться, пробует получить золото
из менее ценных материалов, и в этой работе обнаруживает ряд

Научная философия как «культурная система»... 189
научных, относящихся к химии фактов и законов). Истина не
потому истина, что она выработана таким-то лицом, а потому,
что она истинна, т. е. проверена и доказана, — подчеркивает
В. Н. Ивановский.
Систематичность — необходимое свойство науки,
отличающее ее от совокупности разрозненных сведений. В основе
науки всегда лежат определенные принципы, общие
предпосылки. Сведения становятся научными, когда они
включаются в логическое целое, подчеркивает Ивановский, ссылаясь,
вслед за А. В. Васильевым на историю возникновения
геометрии: древние восточные цивилизации накопили
многочисленные факты и правила для целей землемерия и архитектуры,
но не создали из них науки, рождение науки геометрии стало
возможным благодаря «греческому гению». «Каждая развитая
наука, — пишет В. Н. Ивановский, — есть
систематическое целое, в котором, чем дальше, тем больше элементы
содержания, прямо подсказываемые жизненным процессом, как
таковым, тонут в массе данных, обусловливаемых "реальной
жизнью" лишь косвенно, ближайшим же образом
возникающих из теоретико-систематического интереса»*.
Ученый подчеркивает, что далеко не все результаты науки
находят и должны находить практическое применение —
примером служит математика, многие из теорий которой (будучи
под влиянием «жизни» в своей динамике) по содержанию
совершенно чужды всякой «практике». Выступая против узкого
практицизма в отношении к науке, В. Н. Ивановский
утверждает, что общественная ценность подлинного научного
творчества безмерна, — ведь именно здесь «совершается
медленное поступательное движение человеческого ума,
движение несомненное, как бы пессимистически кто ни смотрел
на прогресс в других областях жизни». Как «вещь известную»
характеризует ученый и педагог благотворное влияние науки и
научных интересов на нравственность человека («этическое
влияние»). Внутренняя дисциплина, критическое отношение к
своим и чужим мыслям, отказ от субъективных,
непроверенных взглядов и предрассудков — положительные результаты
научных занятий. Здесь раскрывается творческий потенциал
человека, «развиваются внутренние силы, направляемые на
служение общему благу».
* Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и философию. Т. 1.
С. XV

190 И. Ю. Алексеева
Настаивая на необходимости учитывать разнообразие
типов, методов и содержаний наук, В. Н. Ивановский
объясняет особенности общественных наук тем, что они имеют дело с
социальными фактами и, отражая в своем содержании
существующие отношения, могут оправдывать их, но могут
критиковать, и наконец, преобразовывать, творить новое.
Своеобразие философии
Философия — настоящая, научная философия в понимании
В. Н. Ивановского — обладает всеми свойствами, присущими
науке вообще. На эти свойства указывает следующее
определение науки: наука есть «совокупность общих и частных
"познаний", систематически охватывающих какую-либо область
действительности или мысли или деятельности человека,
создаваемая, помимо всякого внешнего авторитета, разумом
человека, состоящая частью из достоверных, частью из
предположительных утверждений, опирающихся на проверку и
доказательства и сопровождаемых указаниями
относительно того, кем, когда и как эти положения были выработаны и
установлены»*. Философия вполне соответствует этому
определению. Философия содержит общее и (в известном смысле)
частное знание, систематизирует собственное содержание,
апеллирует к разуму человека. Суждения философов
аргументируются и дискутируются, принимаются или опровергаются.
Знание о том, кем, когда и как были созданы учения и
концепции или высказаны отдельные чем-либо интересные мысли, не
только присутствует в философии, но составляет весьма
значительную часть ее содержания.
Вместе с тем Ивановский отстаивает понимание философии
как особой науки, отличающейся от остальных, частных наук
своей всеобщностью, «изучающей с своих, специфических
точек зрения, предмету всех наук, и не только всех наук, но и
содержание всех вообще культурных систем»**. Философия
занимается прежде всего вопросами предельными, пограничными
в системе человеческих знаний, «пограничность» ее вопросов
Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и философию.
Т. 1.С. 36.
Там же. С. 48.

Научная философия как «культурная система»... 191
делает более необходимым и неизбежным, чем в других науках
применение гипотез, шансы же этих гипотез на
доказательность слабее, чем в других науках.
Выделяя в качестве общих для всех наук и всех культурных
систем предметов, или проблем, проблемы метода, системы
и оценки, Ивановский утверждает, что философия, поскольку
она занимается первой из этих проблем, есть всеобщая
методология, В методологический отдел философии входят логика,
гносеология и методология наук. Второй раздел философии —
систематический — обнимает проблемы систематизации
данных науки и других культурных систем в «некоторое общее
и цельное представление о мире, природе, человечестве и о
самом индивидууме в его отношении к миру, природе и обществу».
Совокупность этих данных составляет «мировоззрение»,
которое служит основой субъективного «мироощущения». В
третьем, оценивающем разделе философии, выделяются общая
теория оценивающей функции человеческой психики и теории
частных, специальных оценок.
Философия как самосознание культуры должна быть
принципиально независима от внешнего авторитета. Научная
философия обращается к разуму, к мысли человека. Последней
основой философии не могут быть ни «откровение», ни «мудрость
веков», ни традиции старины, ни инстинктивные уверенности,
ни эмоции и настроения. В принципиальной независимости
философии от отдельных культурных систем, в возвышении ее
точек зрения над каждой такой системой и восприятии
динамики культуры автор «Методологического введения...» видит
главный источник благотворного влияния философии на
человека — влияния, освобождающего умственные силы,
отучающего человека от косного догматизма, делающего его
воззрения и оценки более широкими, более способными «схватывать
истинный дух и смысл явлений».
* * *
Масштаб, глубина и ясность концепции научной философии,
разработанной В. Н. Ивановским, определяется рядом
факторов. Несомненно, в этом ряду — разносторонняя
образованность автора. В. Н. Ивановский получил историческое
образование в Московском университете, занимался в зарубежных
научных центрах (Берлин, Лондон, Оксфорд, Париж), слушал
лекции Дильтея, Зиммеля, Бергсона, изучал состояние
культуры (в частности, организацию университетов и средней
школы) в европейских странах. В 1900 году выступал с докладом

192 И. Ю. Алексеева
на I Международном философском конгрессе в Париже* и до
начала 1920-х годов представлял Россию в Бюро
философских конгрессов. В 1902/1903 учебном году он читал лекции
по истории, теории наук и философии в «Парижской русской
школе общественных наук». В переводе В. Н. Ивановского
вышли «Система логики силлогистической и индуктивной»
Дж. Ст. Милля, «Основы этики» Фр. Паульсена,
«Современное мировоззрение и естествознание» М. Ферворна.
Внимание к психологическим и педагогическим аспектам при
разработке концепции науки и научной философии не могло
не быть связано с профессиональными занятиями В. Н.
Ивановского в области истории психологии и педагогики. Им
опубликованы работы по истории ассоцианизма**, по истории
образования***, перевод «Психологии» А. Бэна, «Психологии в
беседах с учителями» У. Джемса. С уроков педагогики
началась преподавательская деятельность В. Н. Ивановского в
1894 году в Московском училище ордена св. Екатерины,
психологию он стал преподавать в 1897 году на Высших женских
курсах. Впоследствии В. Н. Ивановский преподавал в
Казанском, Московском, Самарском и Белорусском университетах,
вел занятия не только по философии, но также по психологии,
истории педагогики, дидактике. В. Н. Ивановский был
секретарем журнала «Вопросы философии и психологии» (1893—
1896), секретарем Московского психологического общества
(1983—1900), работал в комиссии по реформе средней школы
(1899/1900). Работая в Казанском университете, он
энергично занимался общественной деятельностью. В. Н. Ивановский
стал одним из инициаторов создания в Казани Высших
женских курсов и Казанского общества народных университетов****.
«Состоя членом Совета семейно-педагогического кружка, —
Ивановский В. Н. Первый международный философский конгресс в
Париже //Журнал Министерства народного просвещения. 1901. Апрель.
Ивановский В. Н. Ложные вторичные ощущения // Вопросы
философии и психологии. 1983. № 5; Он же. К вопросу об апперцепции //
Вопросы философии и психологии. 1987. № 1; Он же. Ассоцианизм
психологический и гносеологический. Ч. I. Казань, 1909.
Ивановский В. Н. Движение к распространению университетского
образования в России // Вестник воспитания. 1900. № 3.
Основные моменты деятельности и жизни проф. Вл. Ник.
Ивановского. Архив Е. В. и Т. В. Ивановских. С. 3.

Научная философия как «культурная система»... 193
вспоминал А. А. Красновский, — он с группой студентов
организовал площадку для игр беднейшей городской детворы и тем
положил в Казани начало внешкольной работе с детьми и
дошкольному воспитанию детей трудящихся»*.
Излагая в начале 1920-х годов концепцию научной
философии, В. Н. Ивановский демонстрирует сочетание русского
универсализма, стремления к европеизации и лояльного
отношения к советской власти. «Пройти хорошую философскую школу,
подчеркивает он, — это значит понять частичность всех
философских достижений, уметь выделить в них истинное и
синтезировать эти частичные истины в новое, более широкое целое.
При этом окажется, что частично правы различные школы и
направления... Нужна каждая частная истина: ибо целое
слагается из таких частных достижений, создаваемых отдельными
мыслителями в зависимости от всех моментов, под влиянием
которых жила их мысль»**. Мягко критикуя богдановскую
идею «пролетарской науки», Ивановский замечает: «...но тут,
очевидно, недоразумение: автор имеет в виду не особые,
пролетарские науки, а некоторые факты и теории в
сравнительной филологии и астрономии, психологические корни которых,
быть может, доступнее психике пролетариев, чем других
классов общества». И здесь же предлагает собственное
истолкование «пролетарской науки» как «вклада нового общественного
класса в исторический капитал истин, отнюдь не отменяющего
всего того, что было, как проверенное и доказанное,
установлено при других общественных условиях». В. Н. Ивановский
констатирует свое расхождение с «большинством
представителей материалистического направления», поскольку выдвигает
на первый план методологию и гносеологию, и, кроме того, не
видит необходимой (в логическом смысле) связи между
материализмом общественным и собственно философским.
Считая, что Россия, «несмотря на случайные уклонения, в
общем, европеизируется быстрее, чем это было ранее»,
философ подчеркивает, что «усвоение западной теоретической
науки отнюдь не должно отставать от горячего стремления быстро
Красновский А. А. Памяти Владимира Николаевича Ивановского //
Советская педагогика. 1939. № 3.
Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и философию.
Т. 1. Минск, 1923. С. 140.

194 И. Ю. Алексеева
усвоить промышленную технику Запада Европы и Америки».
Критикуя идею «русской национальной философии», он
замечает, что, во-первых, содержание национальной мысли
народов непрерывно меняется, а во-вторых, «национальность» есть
естественная форма освоения и творчества — от нее никуда не
уйти, поэтому ее надо мысленно «вынести за скобки» и «просто
заняться научной работой искания истины». Недостаток
религиозной (в том числе православной) философии В. Н.
Ивановский видит в стремлении «оправдать веру отцов», в то время
как задачей философии должно быть познание истины в
действительности, а не оправдание чьих-либо верований.
•*

H. Г Баранец, А. Б. Веревкин
Методологические идеи
В. Н. Ивановского
в области математических наук
Оладимир Николаевич Ивановский был одним из
первых русских философов, последовательно
изучавших методологию науки вообще и математических
наук в частности. Он оказал существенное влияние
на зарождавшуюся отечественную философию науки,
сформировав область исследований и наметив круг
необходимых для осмысления и разработки проблем.
В апреле 1917 года в обосновании необходимости
приглашения на освободившуюся должность
профессора преподаватели историко-филологического
факультета Казанского университета написали о
заслугах В. Н. Ивановского такие слова: «Ему мы обязаны
выработкой научного мировоззрения, он своими
лекциями и беседами будил мысль и умел заинтересовать
и увлечь своим предметом. В его лице мы уважаем не
только солидного ученого, но и всесторонне
образованного человека, вносившего широкий
общественный вклад вдело научного преподавания»*.
Пономарев Л. И., Маковельский А. О. Представление об
избрании В. Н. Ивановского на должность профессора младших
преподавателей и профессоров Казанского университета //
ЦАДКМ.Ф.бб.Оп. 1.Д.24.Л. 1.

196 H. Г. Баранец, А. Б. Веревкин
Формирование интереса
к проблемам методологии науки
Следует отметить, что некоторые из отечественных
естествоиспытателей во второй половине XIX века (физики —
Н. А. Любимов, А Г. Столетов, Н. А. Умов, Н. И. Шишкин,
А. Н. Щукарев, О. Д. Хвольсон; химики — Д. И. Менделеев,
А. М. Бутлеров, Н. А. Меншуткин, Г. Н. Вырубов;
математики — Н. Д. Брашман, В. Я. Цингер, Н. В. Бугаев, В. В. Бобы-
нин, А. В. Васильев) уделяли серьезное внимание проблемам
истории своих дисциплин и активно обсуждали философские
вопросы естествознания. Они размышляли о цели и функции
научного знания, о возможности приложения достижений
своих наук, о месте своей дисциплины в составе научного знания,
специфику методов научной дисциплины и фундаментальные
методологические принципы. Проблемы философии и
методологии науки отчасти затрагивали философы позитивистского
направления — В. В. Лесевич и M. М. Троицкий, но
систематически эти вопросы философами не изучались. Ивановский
испытал сильное влияние идей Троицкого в студенческие годы,
когда слушал его лекции по логике и психологии на историко-
филологическом факультете Московского университета в
1888—1890 годах. Его выбор темы дальнейшей научной
работы был определен как этим влиянием, так и воздействием ряда
сочинений, прочитанных во время обучения и в первые годы
после выпуска. В своей автобиографии он отметил «Систему
логики» Д. С. Милля, «Основания психологии» Г. Спенсера и
«Науку о духе» M. М. Троицкого.
По-видимому, определенную роль в формировании
интереса Ивановского к проблемам методологии науки сыграла его
работа секретарем редакции журнала «Вопросы философии
и психологии» в 1893-^1896 годах и секретарем Московского
психологического общества в 1897—1900 годах.
Архив В. Н. Ивановского находится в Центральном архиве
документальных коллекций Москвы (ЦАДКМ. Ф. 66. Оп. 1). Авторы выражают
искреннюю признательность его работникам за внимательность,
доброжелательность и помощь в работе.

Методологические идеи В. Н. Ивановского... 197
Московское психологическое общество в значительной мере
сформировало отечественное философское сообщество. Оно
было создано на волне коммуникативной и институциональной
консолидации представителей дисциплинарных сообществ,
начавшейся в 60-е годы XIX века. Так, в 1863 году было открыто
«Общество любителей естествознания, антропологии и
этнографии» при Московском университете, его возникновение
инициировали Г. Е. Щуровский и А. Ю. Давидов. В 1867 году
при поддержке Н. Д. Брашмана на базе кружка молодых
математиков было организовано «Московское математическое
общество». В 1868 году было создано «Санкт-Петербургское
общество естествоиспытателей», его президентом стал
К. Ф. Кесслер. После I съезда русских естествоиспытателей
и врачей (1867) общества естествоиспытателей стали
возникать и при других университетах. В 1869 году такие
общества были созданы в Казанском, Киевском, Новороссийском
и Харьковском университетах. Русское физико-химическое
общество было организовано по инициативе Д. И.
Менделеева и Н. А. Меншуткина в 1878 году. В 1879 году по
инициативе университетского профессора В. Г. Имшенецкого было
создано «Харьковское математическое общество». При его же
деятельном участии в 1890 году было организовано
«Петербургское математическое общество». В 1890 году учреждается
«Казанское физико-математическое общество», его
председателем стал профессор А. В. Васильев. В этот же год
инициативной группой, в которую входили математики В. П. Ермаков,
Б. Я. Букреев, Г. К. Суслов и M. Е. Ващенко-Захарченко, было
организовано «Физико-математическое общество» при
Киевском университете.
Инициатива в создании Московского психологического
общества (МПО) принадлежала профессору
Московского университета М. М. Троицкому. Прошение о возбуждении
ходатайства перед министром народного просвещения
относительно его учреждения было подано в Совет Московского
университета 28 января 1884 года. В центр философии
Троицкий ставил психологию, подчеркивая ее связь с различными
отраслями знания. Ему удалось привлечь к участию в Обществе
как гуманитариев, так и естественников: историков и юристов
В. И. Герье, В. Ф. Миллера, Ф. О. Фортунатова, А. И. Чупрова,
М. М. Ковалевского, С. А. Муромцева, математика Н. В.
Бугаева, естественников — А. М. Богданова, С. А. Усова, О. А. Ше-

198 H. Г. Баранец, А. Б. Веревкин
реметьева, психиатра А. Я. Колейникова. Референтный круг,
на который ориентировалось и опиралось Общество,
постоянно расширялся за счет известных российских ученых и
философов (Н. А. Васильев, И. И. Жегалкин, Б. К. Млодзеевский,
П. А. Некрасов, В. И. Вернадский, К. А. Тимирязев, Н. А. Умов).
В 1887 году МПО возглавил Н. Я. Грот, отдававший много сил
популяризации философского знания и способствовавший
изменению имиджа философии. Время деятельности МПО под
председательством Н. Я. Грота по справедливости
считается самым блестящим периодом в его существовании.
Члены МПО переводили зарубежную философскую литературу,
читали публичные лекции, в 1894 году на страницах журнала
«Вопросы философии и психологии» напечатали программы
«комиссии домашнего чтения» — для желающих заняться
самообразованием в области философии. В деятельности этой
комиссии активно участвовал Ивановский — сохранилась его
обширная переписка с А. С. Белкиным о программах и
рекомендуемой литературе к ним. В деятельности МПО
участвовали представители различных наук — естественных и
гуманитарных, и философия выступала посредницей в «наведении
междисциплинарных мостов». Специально для заседаний
Общества выпускались рефераты, которые содержательно
обсуждались и критиковались, что способствовало столкновению
методологических программ и осознанию их специфики
представителями различных дисциплин.
С 1895 года Ивановский регулярно занимался переводами.
В 1896 году он редактировал перевод С. А. Котляревского
«Дедуктивной и индуктивной логики» У. Минто, с 1897 по 1899 год
переводил «Систему логики» Д. С. Милля. В связи с этой
работой он ознакомился с некоторыми проблемами методологии
и истории естественных наук. Кроме того, для укрепления его
интереса к проблемам философии науки имели значение
занятия, которые он посещал во время трехгодичной
заграничной научной командировки у ведущих европейских
философов (Ф. Паульсена, В. Дильтея, Г Зиммеля, Э. Бутру, Т. Рибо
и др.). В 1902—1903 годах Ивановский читал курс лекций и вел
практические занятия по истории науки и философии в
парижской «Русской школе общественных наук». По возвращению
в Москву осенью 1903 года он читал курс «Введение в
философию» в Московском университете и на Высших женских
курсах. В январе 1904 года он перешел в Казанский универ-

Методологические идеи В. Н. Ивановского... 199
ситет, где проработал в качестве приват-доцента до 1912 года,
читая там курсы психологии, введения в философию, истории
новой философии, истории педагогических учений и
дидактики. Ивановский вел активную научную и общественную жизнь,
состоял в университетских научных обществах — физико-
математическом, педагогическом, археологическом,
историческом и т. д. В 1906 году его избрали членом Петербургского
философского общества. В 1904—1914 годах Ивановский
состоял в «Кантовском философском обществе» в Галле
(Германия). В феврале 1910 года он защитил магистерскую
диссертацию по философии «Ассоцианизм психологический и
гносеологический», и с 1912 по 1914 год стажировался за
границей. Позднее он написал об этом периоде в своей
автобиографии: «Под влиянием изучения работ Марбургской школы,
заинтересовался методологией математических наук»*. С 1914
по 1917 год Ивановский преподавал в Московском
университете и на Высших женских курсах. В курсах отразился его
растущий интерес к проблемам методологии науки, в частности,
он вел практические занятия по методологии науки.
Получив разностороннее и глубокое представление о
тенденциях современной европейской философии, Ивановский
стал сторонником научной философии, включавшей элементы
позитивизма, материализма и неокантианства. При этом он
полагал целесообразным синтез английской и немецкой форм
критицизма.
Во «Введении в философию» (Казань, 1907) Ивановский
намечает контуры своей концепции — в монографии уделяется
серьезное внимание проблемам теории познания и
методологии. Даже саму философию ученый рассматривает как
всеобщую методологию, классифицируя ее по разделам: теория
познания, онтология (метафизика), логика, психология, этика, и
соответственно, рассматривая их предмет, значение и основные
концептуальные позиции в этих пределах. Теория познания для
него является центром всех философских наук**. Структура
философских наук исторически складывается из группы знаний,
Ивановский В. Н. Жизнеописание бывшего профессора Белорусского
государственного университета В. Н. Ивановского // ЦАДКМ. Ф. 66. Оп. 1.
Д. 26. Л. 7.
Ивановский В. Н. Введение в философию. Казань, 1907. С. 48.

200 H. Г. Баранец, А. Б. Веревкин
объединенных идеями субъекта познания, то есть отношения
субъекта и объекта, и расположенных в спектре от гносеологии
к метафизике. Фундамент их всех — теория познания,
изучающая отношения субъекта и объекта «относительно друг друга»,
далее идут: психология, которая «изучает субъективную жизнь
как таковую»; логика «изучает теоретические отношения
между субъектом и объектом»; этика и философия истории
изучают практическое отношение между субъектом и объектом;
и замыкает первый уровень философских наук метафизика,
«изучающая объект "сам по себе", схватывающая объект вне
условий опыта, вне отношений его к познающему субъекту»*.
Второй уровень философских наук образуют специальные
дисциплины — философия религии, этика, эстетика, философия
естествознания или натурфилософия.
Пособие отличается методической продуманностью,
наполнено пояснительными замечаниями и проверочными
вопросами, облегчающими работу студентов и делающими ее
осознанной, оно написано в популярно-научном стиле, в нем
встречаются рассуждения, которые должны были вызвать
эмоциональный отклик у читателя, например: «Тяжело было
рожденье нового мировоззрения. Трагична участь первых его
первовозвестников, погибший в 1600 году на костре в Риме
жертва инквизиции Дж. Бруно по справедливости назван
"мучеником за новую науку"»**. В. Н. Ивановский выбрал
проблемное изложение материала, что позволило ему
структурировать информацию и сделать ее более внятной для восприятия.
В тексте пособия много таблиц, кратко и наглядно
суммирующих основные, требующие запоминания идеи: «Структура
философии», «Теория познания», «Направления в теории
познания». Этот прием был новым в практике оформления
пособий подобного типа, он отражает результаты исследования
Ивановским заграничных методик преподавания философских
дисциплин и практическое использование приемов,
разработанных в психологии познания. Ивановский выделял
следующие направления в теории познания***:
Ивановский В. Н. Введение в философию. С. 45.
Там же. С. 41.
Там же. С. 59.

Методологические идеи В. Н. Ивановского... 201
Догматизм
Теория
познания

невозможна и не
нужна
Скептицизм
«Познание
возможно»,
потому что 5Т и
0\ так сказать,
не встречаются
друг с другом:
а)радикальный
скептицизм
(Горгия)
б) частный
скептицизм
(в отношении
познания
трансцендентного)
Реализм
От существует
раньше S™:
а) наивный
реализм;

б)преобразованный реализм
(Спенсера);

в)трансцендентный
реализм
(Гартмана);

г)рационалистический
реализм
Идеализм
От вполне и
часть
продукта S™
сознания:
а)
абсолютный или
солипсический
идеализм;
б)космо-
тетический
реализм;
в)
формалистический
реализм

Номинализм
От и ST
одно и
тоже, но не
сознание
или
материальное
бытие,
а нечто
особенное
Рассматривая задачи теории познания, он выделил
установление основных условий всякого опыта и познания: «Так как
условия опыта не могут даваться самим же опытом, то они
должны быть независимы от процесса опыта, т. е., как
говорится, априорны. Но если эти условия от опыта независимы, то
как же узнать, существуют ли они и каковы они. Тут
приходится действовать так: брать опыт или познание и смотреть, какие
должны были быть предварительные условия для того, чтобы
получился тот опыт, который мы действительно имеем. Заслуга
освещения этого вопроса принадлежит Канту. В решении его
он исходил именно из этих соображений: у нас есть познание
предмета; каковы же условия нужны были для того, чтобы это
познание возникло. И Кант пытался установить условия
познания. Ему возражали Гегель и другие в том смысле, что незачем
изучать условия познания, если у нас уже есть познание: изучать
условия познания — значит, отказаться от самого познания,
пока не определены его априорные условия, это так же нелепо,
как дать себе клятву не входить в воду, пока не выучишься
плавать. Однако заслуга Канта в этом отношении несомненна: он
действительно объяснил некоторые условия нашего познания.
Первое из них, по Канту, — это синтез (сам Кант употребил
для обозначения этого понятия целое выражение:
"трансцендентальное синтетическое единство апперцепции, т. е.
предваряющее опыт, объединяющее единство ясного восприятия")»*.
Кант утверждал, что синтез происходит, во-первых, по формам
Ивановский В. Н. Введение в философию. С. 86—87.

202 H. Г. Баранец, А. Б. Веревкин
чувственности (их две — пространство и время; они
объединяют материалы чувственного опыта); во-вторых, по формам
рассудка или категориям (это формы суждений); в-третьих, идеи
разума. Разумом суждения объединяются в ряды, однако идеи
разума только ведут человека по известному направлению, но
до цели все-таки не доводят, то есть,— до идеи мира, души и
Бога. Представители эмпирической философии определяли
формы синтеза иначе. Так, Юм признавал основой синтеза
ассоциации. «С точки зрения Юма кантовские формы синтеза
чувственного — пространство и время — будут не первичны,
а производными, сводящимися на ассоциации; равным
образом и другие кантовские формы — и формы рассудка и идеи
разума — все они сводятся, с этой точки зрения, к
известного рода ассоциациям, или комбинациям элементов опытного
материала»*. На страницах учебного пособия Ивановскому
удается доходчиво объяснить достоинства и преимущества
синтеза английского и немецкого критицизма.
Теории происхождения познания он представлял следующим
образом**:
Нативизм
Теория
врожденных идей
и положений
Теория
врожденных
способностей к
образованию идей и
положений
Генетизм |
Эмпиризм
Эмпиризм
внешнего
опыта
Эмпиризм
внешнего и

внутреннего опыта
Априоризм
Во «Введении в философию» Ивановский затрагивает
проблему различия методов естественных и математических
наук***:
Метод наук математических
1 ) Собирание, анализ и обобщение
опытного материала;
2) Построение и определение аксиом,
постулатов;
3)Дедукция следствий из
построенных определений; *
4 ) Проверка в науках математических
имеет второстепенное значение.
Метод наук естественных |
Собирание, анализ и обобщение
опытного материала
(установление эмпирического закона);
Построение объясняющих
гипотез (ил и схем);
Дедукция следствий из гипотез;
Проверка.
* Ивановский В. Н. Введение в философию. Казань, 1907. С. 60.
Ивановский В. Н. Введение в философию. Философия теоретического
знания. Ч. 1. Казань, 1909. С. 72.
*** Ивановский В. Н. Введение в философию. Казань, 1907. С. 32.

Методологические идеи В. Н. Ивановского... 203
Э. Л. Радлов в «Журнале министерства народного
просвещения» опубликовал в 1909 году большую рецензию на
учебник В. Н. Ивановского, где заодно проанализировал ситуацию
с существующими учебными пособиями. Он выделил два типа
«Введений», начав с тех, которые подготавливают
определенное мировоззрение: «К этому типу относится введение
Паульсена, Вундта. Такого рода введения отличаются тем, что
в них намечаются главнейшие решения философских проблем
с определенной точки зрения, но самые проблемы не
рассматриваются в деталях и полноте. Смысл таких курсов понятен и
польза несомненна: это подготовительные курсы для лиц,
желающих приступить к изучению философии. Ко второму типу
относятся введения, в которых автор задается целью дать
обзор основных проблем философии и их возможных решений.
В этом случае автор не дает читателю направляющего пути,
предоставляя его чутью выбирать то решение, которое каким
бы то ни было мотивом окажется для него наиболее
пригодным. Этот тип введений не может поэтому служить
подготовкой для лиц, желающих ориентироваться в философских
проблемах, ибо такие введения дают как бы каталог, голый
перечень без всякого указателя, чем следует руководствоваться
при выборе»*. В русской литературе имеется множество
переводных введений второго рода, и несколько оригинальных —
это курсы Г. Е. Струве, Г. И. Челпанова и В. Н. Ивановского.
Радлов не согласен с Ивановским, что его пособие относится к
первому типу, так как его собственная, авторская точка зрения
не выступает достаточно рельефно, а в тех случаях, когда автор
высказывает свое мнение, он тем не менее не предлагает
решения проблемы, а лишь проясняет ее отношение с другими
проблемами. В качестве упрека Ивановскому Радлов ставит, во-
первых, отсутствие определенной позиции — и не позитивизм,
и не неокантианство, а соединение несоединимого, во-вторых,
отсутствие определенности в выборе типа «Введения». Но
достоинств у книги больше, чем недостатков — она доступна
для понимания, иллюстрирована наглядными схемами, и,
будучи переработана и расширена, станет весьма полезной для
читателей.
Проблемы методологии науки отчасти затрагивались
Ивановским и в его магистерской диссертации, защищенной в
Радлов Э. В. Н. Ивановский. Введение в философию. Ч. 1. Казань, 1909//
Журнал Министерства народного просвещения. 1909. Октябрь. С. 454.

204 H. Г. Баранец, А. Б. Веревкин
Казанском университете в 1910 году. Здесь он рассуждал о
различии методологий гуманитарных и естественных наук:
«В философии (как и в подавляющем большинстве
гуманитарных наук) само накопление материала для теоретических
построений и выводов совершается не так, как это происходит в
"науках о природе". В последних огромную роль играет
искусственно проводимый опыт — эксперимент. Напротив, в
науках гуманитарных эксперимент либо вовсе неприложим, либо
играет совершенно подчиненную роль. И это обстоятельство
было бы роковым для гуманитарных наук, не будь у них богатой
сокровищницы материала в виде истории той области жизни
или мысли, с которой имеет дело данная гуманитарная наука»*.
Историческое мышление формирует у исследователей
понимание изменчивости всего, а также и того, что эта изменчивость
имеет неслучайный, закономерный характер. Идеи, внушаемые
историей, ведут к критицизму и неспособности увидеть в
полученном вчера ответе на вопрос что-то окончательное,
решающее этот вопрос раз и навсегда. Но эти рассуждения — только
ростки той концепции методологии науки, которую Ивановский
стал последовательно развивать после 1914 года, осознав свой
интерес к этим проблемам под воздействием неокантианской
философии.
Философия науки
В. Н. Ивановский читал курсы лекций по логике, истории
научного мировоззрения и методологии науки в качестве
профессора кафедры философских дисциплин Белорусского
государственного университета в Минске, частично опубликовав их
в 1923—1927 годах. Ему удалось издать первый том
«Методологического введения в науку и философию», где даны:
классификация наук, общее определение методологии науки и ее
предмета, а также кратж)е описание специфики методов
математических, естественных и социально-исторических наук. Из
второго тома были опубликованы две главы о методах
математических наук, позднее предполагалось столь же подробно
проанализировать методы «реально-математических естественных
Ивановский В. Н. К вопросу о генезисе ассоцианизма (Речь перед
диспутом). Казань, 1910. С. 5

Методологические идеи В. Н. Ивановского... 205
наук» — физико-химических, биологических,
психологических, а также социальных, исторических, прикладных
(медицины и педагогики) и философских. В 3 томе планировалось
развить основные положения теории познания и теории
мировоззрения. Четвертый том должен был состоять из «теории
"оценивающих" деятелей»*. А. М. Горький в частном письме к
Ивановскому высоко оценил эту работу и вроде бы хлопотал об
издании всех четырех томов. Ивановский об этом написал так:
«В письме ко мне от 25 апреля 1926 года Алексей Максимович
писал мне о моей книге "Методологическое введение в науку и
философию" (Ч. 1 ). "Из всех, мною прочитанных, книг русских
философов Ваша книга удивила меня простотой и ясностью
языка, а также и строгой последовательностью изложения... За
скупостью отзыва не сочтите за обычный комплимент..."
Алексей Максимович хлопотал о напечатании дальнейших частей
этой моей работы (всего их полагалось четыре) в издательстве
"Время". В следующем письме А. М. спрашивал меня "знают
ли немцы о моей книге". Позже в разговоре А. М. сказал, что
считает желательным, чтобы мою книгу знали за границей»**.
Судя по сохранившимся материалам, у Ивановского была
целостная концепция философии и методологии наук. Он
придавал большое значение методологии науки как основы научной
организации труда, указывающей нормальные, достигающие
цели методы и правила собирания материала, его связывания и
обобщения. Методология науки предостерегает от типических
ошибок в рассуждениях, давая способы их обнаружения. Она
учит сознательному отношению к научному мышлению,
пониманию механизмов познания и приемов доказательств,
ориентируя на критерии достоверности и продуктивности.
Ивановский в своих работах последовательно описывал
сущность науки, критерии истинности научного знания, идеалы
научности, давал классификацию наук и указывал на
специфику методов математических и естественных наук. Источником
научной истины он считал накопленный культурный материал,
историческую традицию научной мысли, обогащаемую
достижениями новых поколений в науке и проверяемую логическими
критериями обоснованности и доказанности. Развитие науки,
по его мнению, идет по восходящей спирали. В состав науки
* ЦАДКМ. Ф. 66. Оп. 1. Д. 25. Л. 8.
** Там же. Д. 26. Л. 19-20.

206 H. Г. Баранец, А. Б. Веревкин
включаются положения, выдержавшие проверку и
опирающиеся на достаточные доказательства. Чисто логический подход
к доказательности и истинности обезличивает успехи
человеческой мысли, когда отрывает от их социокультурного и
психологического контекста появления. В диссонанс с
утверждающейся марксистской парадигмой в философии, Ивановский
решительно подчеркивает неклассовый характер истинности:
«Истина не потому истина, что она выработана лицом такого-
то происхождения или классового настроения и
самоопределения, а просто потому, что она "истинна", т. е. проверена и
доказана (что не противоречит, конечно, возможности
особого, так сказать, "жизненного" предрасположения известных
общественных классов к предпочтительному и особенному
пониманию определенных областей действительности)»*.
Ивановский выделял в науке социально-образовательный,
когнитивный и институциональный аспекты. Он предлагал
отличать в ней ее «знаньевое» начало от всего того, что
связано с его получением: систематически целое, логически
проверенное и связанное содержание от процесса создания этого
содержания. Организационно-институциональный аспект —
социальный подбор деятелей, создающих, хранящих и
преподающих науку, а затем применяющих ее результаты в
жизненной практике. Социально-образовательный аспект включает
элементарное и высшее научное образование, использование
науки в форме творчества в области изобретений и техники, в
форме социального распределения благ этой техники. Наука
также используется для просвещения и распространения
знаний в широких слоях народа. Наука, по Ивановскому, — это
совокупность общих и частных «познаний», систематически
охватывающих какую-либо область действительности или
деятельности человека, создаваемая разумом человека помимо
всякого внешнего авторитета, состоящая как из достоверных,
так и предположительных утверждений, опирающихся на
проверку и доказательство у сопровождаемых указаниями
относительно того, как и когда были установлены ее положения**.
Ивановский полагал, что вопрос о классификации наук
разрешим, если учесть необходимые признаки: содержание кон-
Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и философию.
Минск, 1923. Т. 1.С. XXVII.
Там же. С. 36.

Методологические идеи В. Н. Ивановского... 207
кретной науки, характер ее предмета, методы ее развития,
обусловленные содержанием, и ее цели. У науки может быть две
общие цели — теоретическая, либо практическая, что
приводит к выделению наук практических и теоретических. Причем и
те, и другие имеют дело с одним и тем же содержанием, а
правила практических наук представляют собой комбинированные
приложения законов теоретических наук. Эти группы знаний
различаются положением субъекта. В теоретических науках
субъект может выступать активным наблюдателем,
отыскивающим закономерности в известной области явлений. В качестве
мыслителя он также может конструировать систему понятий со
своим собственным, объективно общеобязательным строем и
специфической, принудительной структурой. В практических
науках субъект комбинирует сведения и вырабатывает на их
основе системы практических средств и приемов действий,
удовлетворяющих человеческим потребностям.
В свою очередь, существует внутреннее
дифференцирование теоретических и практических наук. Поскольку изучаться
может либо общее (общие понятия, группы сходных вещей и
событий), либо частное (единичные представления и понятия,
единичные предметы, однократные события), теоретические
науки подразделяются на науки об общем и науки об
индивидуальном. Теоретические науки об общем, или систематические
науки, изучают свои объекты в системе, в группировке, в
общих типах. Они вырабатывают разного рода общие положения,
обобщения, единообразия. Теоретические науки о частном,
или исторические, изучают однократные события, фактический
ход явлений, перипетии судьбы отдельных вещей, явлений,
мнений и обществ, в тех обстоятельствах и связях времени,
места и причинности, как это происходило. Практические или
прикладные науки (техники, технологии) представляют собой
систему правил и действий, составляемых на основании
достоверных положений теоретического знания и ясно поставленных
целей, и указывающих средства для достижения целей.
Логическая классификация наук выделяет основные типы
знания (в зависимости от его материала, методов и целей) и
выявляет особенную структуру и методологию каждого типа.
Науки также можно разделить по предмету и методам на
математические, реально-математические и естественные науки,
включающие как разновидности исторические, прикладные,
технические и философские.

208 H. Г. Баранец, А. Б. Веревкин
Математические, или рациональные, науки образуют
самостоятельную группу, базируясь на особой понятийно-
категориальной системе сконструированного мира,
требующего особых методов оперирования с его объектами:
«Математические понятия образуются умом не так, как
понятия "реальные", связанные с реальными вещами и
процессами. Последние "абстрагируются" от конкретных, единичных
восприятий и представлений, создаются путем "абстракции",
абстрактивно. Понятия математические, напротив, строятся
деятельностью ума. То есть научные, математические понятия
создаются умом в качестве таковых: научных, математических.
Несомненно, построение совершается на основе некоторых
элементарных зачатков, имеющих отчасти и чувственно-опытный
характер; но в той форме, в какой эти понятия входят в
математику, они уже имеют не чувственно-опытный, а
конструктивный характер»*. Поэтому математические науки называют
конструктивными и дедуктивными, использующими метод
дедукции — выведения научных положений из основных понятий
и других положений. Математические науки имеют дело не с
реальными предметами, не с субстанциями, а с отношениями,
с формами группировки, распределения, порядка,
расположения предметов, и поэтому их называют формальными науками.
В основе математических наук лежит положение о действенной
связанности, функциональной зависимости элементов.
Математические науки, по Ивановскому, разделяются на
три дисциплинарных сферы: во-первых, анализ, — изучение
величин вообще, как таковых или в отвлечении, и
зависимостей между ними, или математических функций; во-вторых,
учение о пространстве, или геометрия, которая превратилась
в науку, перейдя от чисто практических измерений Земли, и
сложилась как внутренне связанное, систематически и
логически обоснованное целое; в-третьих, теоретическая, или чистая,
механика — система внутренне связанных учений о движении,
напряжении, покое и о том, что лежит в основе движения —
силе, поле напряжение Математический анализ включает
учение об элементах (величинах и их выражениях) и
действиях над ними. Прерывные величины (такие, как в
«последовательно идущем ряде», расстояние между двумя смежными
членами которых, как бы ни было мало, всегда имеет конеч-
Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и философию.
Т. 1.С. 167.

Методологические идеи В. Н. Ивановского... 209
ную положительную величину) изучает арифмология,
состоящая из теории чисел, изучающей законы чисел и соотношение
между ними, и теоретической арифметики — теории действий
над числами. Непрерывные величины (в которых расстояние
между двумя соседними членами выражающего их «ряда»
бесконечно мало, меньше всякой заранее выбранной величины)
изучаются аналитически в дифференциальном, интегральном и
вариационном исчислении. Математический анализ как учение
о зависимостях между элементами включает алгебру, которая
решает уравнения, находя определенные конкретные значения
искомых величин-«неизвестных», превращает неявные
функции в явные. Он также включает теорию функций — учение о
различных частных видах и типах функциональных
зависимостей. И, наконец, в математический анализ входят дисциплины
комбинаторно-счислительного характера, включая теорию
сочетаний и исчисление вероятностей. Ивановский при описании
геометрии подчеркивает, что она переживает время
расширения предмета, что формируется «общая геометрия» или «ме-
тагеометрия» — общее учение о многообразии любого числа
измерений. По отношению к ней частными случаями будут
традиционная или евклидова геометрия, псевдосферическая
геометрия Лобачевского-Больяи и сферическая геометрия
Римана. Ивановский сообщает мнение Л. Кутюра из книги
«Философские принципы математики» (СПб., 1913),
разделяющего евклидову геометрию на топологию, проективную,
начертательную и метрическую геометрии. Разделами
метрической геометрии являются планиметрия и стереометрия.
Тригонометрия, как специальный отдел геометрии, имеет важное
практическое применение при изучении природы и в технике.
В математические науки, таким образом, входит ряд
собственно математических, конструктивно-дедуктивных
дисциплин, исходящих из произвольных определений, аксиом и
постулатов, образующих внутренне связанные, логически целые
системы, для которых вопрос о соответствии с
«действительностью» не имеет значения. Кроме того, они включают учения
о реальном числе, о реальном пространстве и о действительно
значимых законах движения, то есть — «реальную арифмоло-
гию», геометрию и механику.
К естественным, или реальным, наукам Ивановский
расширительно относит науки о природе — неорганической,
органической, сознательной и социальной. Так же как теоретические

210 H. Г. Баранец, А. Б. Веревкин
науки, он подразделяет науки реальные на науки об общем и
науки о частном (индивидуальном). Науки об общем
(реальном) — устанавливают общие законы и отношения, поэтому
их называют генерализирующими. В связи с тем, что эти науки
базируются на наблюдении и искусственном опыте, их также
называют опытными (эмпирическими) науками.
Генерализирующие науки обобщают полученный ими опытный
материал, устанавливая на основании индукции общие положения,
так сказать «единообразия». Способы установления законов
в реальных науках таковы. Первый способ, используемый в
абстрактных науках, устанавливает «законы природы»,
имеющие общий, основной характер, в которых выявляются
закономерности, присущие вещам и явлениям данного рода вообще.
Второй способ, применяемый в конкретных науках, состоит в
прослеживании выражения общих закономерностей в группах
конкретных вещей или событий, и дает классификацию групп
и эмпирические законы.
В связи с многообразием окружающего мира, исследующие
его реальные науки должны делиться по предмету и
используемым методам. В соответствии с принципом классификации
О. Конта от простого к сложному, Ивановский выделяет:
науки о природе неорганической (физика, химия), науки о
природе органической (биология), науки о природе сознательной
и общественной (психология и социология). В общую физику
входят: отвлеченная физика — наука об основных физических
процессах природы (теории тяготения, магнетизма,
электричества, теплоты, звука и др.) и конкретная физика, включающая
физику земной коры, атмосферы, кристаллографию,
астрофизику и т.д. Простейшие элементы физика изучает в их
движении, натяжении, столкновении, механических комбинациях и
перегруппировках. Химия изучает более оформленное в своем
строении вещество (атомы и молекулы). Химия также делится
на отвлеченную химию, изучающую общие связи и законы
химических элементов и tfk соединений (органическая и
неорганическая химия), и химию конкретную, исследующую
фактически существующие комбинации химических элементов (химия
земной коры, почвенная химия, химия атмосферы). Биология
как наука о явлениях жизни и живых существах, изучает
основные элементы жизни — живую клетку (как мельчайшую часть
сложнейшим образом организованной материи, которая
обладает функцией деления, размножения, роста и развития) и жи-

Методологические идеи В. Н. Ивановского... 211
вой организм в целом, обладающий способностью к
самостоятельному существованию. В биологических науках выделяются
отвлеченные, или общие, науки, исследующие общие законы
жизни в двух основных ее типах — растительном и животном, и
конкретная биология, изучающая реально существующие
живые организмы в их типах и отдельных особях, она
представлена ботаникой и зоологией.
Особый блок в системе Ивановского образуют науки о
человеке — о его сознательной и общественной деятельности.
Комплекс психологических наук, называемый Ивановским
психологией, включает физиологию, психофизиологию,
экспериментальную психологию — все они изучают сознательные
состояния. Задача психологии заключается в изучении состояний
сознания, материальных и нервных процессов, вызывающих и
сопровождающих их, внутренних и внешних факторов их
протекания в живом и сознательном существе под воздействием
других сознательных существ. В отношении своего субъекта
психология индивидуальна — она изучает конкретного человека, а
изучение связи с социальной жизнью дает начало коллективной
или социальной психологии. В коллективной психологической
науке, следует выделять сферы отвлеченной коллективной
психологии, изучающей общие законы течения
сознательных состояний в отвлеченном от конкретного общества виде;
и реальной коллективной психологии, изучающей реальные
формы, возникающие в результате влияния общих тенденций
и конкретных обстоятельств. Социология — наука об
обществе — изучает факты и законы разных форм,
преимущественно человеческого общения. Социология изучает типические
формы общения, выполняющие необходимые общественные
функции: формы сохранения, воспроизведения и воспитания
потомства; формы племенного, языкового и расового общения;
формы организации производственных и трудовых отношений;
формы политического, религиозного и идейного общения.
В состав социологии входит: отвлеченная социология,
состоящая из исследований общих связей, зависимостей всех
отдельных сторон общественного целого и исследований структуры и
законов отдельных сторон общественного процесса;
конкретные социологии, изучающие явления и законы фактического
существования форм общественных организаций. Если в
психологии и социологии возможно установить определенные
закономерности, то в исторических науках, изучающих течение

212 H. Г. Баранец, А. Б. Веревкин
единичных и неповторимых явлений, индивидуальных событий,
генезис и развитие отдельных вещей, выявление
закономерностей невозможно. Исторические науки, индивидуализирующие
или идеографические, описывают частное и единичное. С точки
зрения Ивановского, исторически, как конкретно и
действительно существующее можно изучать решительно все, что
имеет значение и вызывает интерес. Выбор материала и объектов
исторического исследования происходит в процессе отбора,
опирающегося на его оценку. Историку приходится
устанавливать конкретные, единичные факты на основании общих
положений и соображений. Общие положения имеют еще большее
значение при многообразных процессах, суммирующих
«единичные» события в относительно единичные «исторические
факты», объясняя, связывая и встраивая их в эволюционные
схемы. Поэтому для истории необходимы теоретические
науки, изучающие в общих законах, формах и отношениях явления
данного рода (общая социология, психология, теория
экономики, учение о праве и государстве).
Очевидно, что на Ивановского в его представлениях о
классификации наук и их методе весьма серьезно повлияли
неокантианцы, с изучения которых началось его увлечение
проблемами методологии науки. Деление наук на номотетические и
идеографические он заимствовал от В. Виндельбанда,
предлагавшего различать науки не по предмету, а по методу. Так
же как у Виндельбанда, у Ивановского номотетические науки
нацелены на установление общих законов, изучение
регулярности предметов и явлений. Идеографические науки
направлены на изучение индивидуальных явлений и событий. Он
принимает идею Г. Риккерта о том, что разделение номотетических
и идеографических наук вытекает из разных принципов отбора
и упорядочивания эмпирических данных. Деление наук на
науки о природе и науки о культуре в его знаменитом
одноименном произведении лучше всего выражает противоположность
интересов, разделяющие ученых на два лагеря. Он творчески
развивает идею Риккерта об общем и единичном в науке,
которые у того представляют собой дифференцирование. По
Ивановскому, в естественных науках общее и единичное — это
отношение рода и индивида. В исторических науках единичность
представляет собой всеобщность, выступая как проявленная
наглядным образом закономерность. Цель и смысл
исторических наук — выявление индивидуальных причинных рядов.

Методологические идеи В. Н. Ивановского... 213
Методология математики
В. Н. Ивановский входил в математическое общество
Казанского университета, общался с крупными математиками
и поэтому довольно неплохо представлял тенденции,
характерные для математических наук*. Список работ по истории и
философии математики, на которые он ссылается,
свидетельствует о его осведомленности не только в эпистемологических
изысканиях философов, но прежде всего в рефлексии ученых
по этим проблемам. При изучении научной традиции для него
было принципиально важно хорошо узнать ее историю — об
этом он писал еще в 1912 году в работе, посвященной
проблемам исследования философской (шире — интеллектуальной)
традиции: «Теоретическая работа в области философии
теснейшим образом связана с работой исторической. Мы
постоянно по-новому комбинируем факты, гипотезы, точки зрения,
выработанные прежними мыслителями: одни из них выдвигаем
на первый план, другие затушевываем; от времени до
времени вносим кое-что новое или создаем, при помощи критики и
переработки традиционного материала, новые центры
ориентировки, которые, в свою очередь, ставим в те или иные
отношения с прежними»**. Он отмечает, что на протяжении истории
мыслители высказывали очень разные точки зрения на
методологию математических наук, имея в виду преимущественно
математику своего времени. Поэтому неправильно подходить
к выяснению методологии математики через реконструкцию
воззрений мыслителей прошлых времен. Следует оценивать их
мнения с позиции современного состояния дел***.
Ивановский выделяет пять основных периодов в развитии
математических наук. Первый период — время
первобытного, магического мышления. Систематическое построение ряда
«натуральных» чисел продвинулось недалеко и господствует
Баженов В. А. Профессор А. В. Васильев. Ученый, организатор
науки, общественный деятель//Историко-математические исследования. 2002.
Вып. 42. С. 120-138.
Ивановский В. Н. Об изучении прошлого философии // Философский
сборник: Л. М. Лопатину к тридцатилетию научно-педагогической
деятельности в Московском психологическом обществе. М., 1912. С. 320.
Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и философию.
Минск, 1924-1927. Т. 2. № 8- 10 // ЦАДКМ. Ф. 66. Оп. 1. Д. 5. Л. 22.

214 H. Г. Баранец, А. Б. Веревкин
«качественный счет». Еще не выработаны основные
положения относительно пространства и движения. Числа и
геометрические фигуры пропитаны магическими ассоциациями. Второй
период — это практико-эмпирическая математика древних
цивилизованных народов: египтян, ассирийцев, вавилонян.
Технические приспособления, связанные с межеванием,
ирригацией, строительством крупных зданий, усложняясь,
заставили людей воспринимать математические объекты не столько
магически, сколько реально, с конкретными измеримыми
свойствами. В это время определенные успехи делает синтетическая
работа мысли (дальнейшее развитие схемы чисел), идет
накопление данных при помощи отдельных наблюдений, измерений
и вычислений. Решаются частные проблемы, возникающие
при технической работе, имеющие непосредственное
практическое применение. Третий период — около двух тысяч лет:
со времени Пифагора до XIV века нашей эры, эпоха
медленного развития математики. В это время математика начинает
разрабатываться на основе некоторых общих положений,
определений, аксиом и постулатов. Евклид строит свою геометрию,
систематически развивая ее из принципов, создает форму
дедуктивного доказательства. Индусы создали систему чисел и
численных обозначений. Архимед заложил основы механики
(статики). Особенностью греческой математики было
разобщение арифметических и геометрических элементов. «Греки не
знали того, что составит великую силу и славу "нового"
математического естествознания, — того приложения арифметики
и алгебры к геометрии, из которого в XVII веке вышла
аналитическая геометрия Декарта»*. Четвертый период — с XIV по
XVIII столетие, когда математика находилась на службе
естествознания. В это время творили Н. Кузанский, Н. Орезм,
Н. Коперник, И. Кеплер, Ф. Виет, П. Ферма, Б. Паскаль,
Г. Лейбниц, И. Ньютон. Главное приобретение математики в
этот период состояло в создании двух новых дисциплин
(аналитическая геометрия и счисление бесконечно малых),
сделавших возможными блестящие успехи естествознания. В
противоположность средневековой аристотелевой «Новая физика»
базировалась на количественной, механистической точке
зрения. Все процессы, происходящие в мире, рассматривались
как движение частиц, происходящее в результате удара или
Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и философию.
Т. 2. №8-10 // ЦАДКМ. Ф. 66. Оп. 1. Д. 5. Л. 25.

Методологические идеи В. Н. Ивановского... 215
толчка. Декарт полагал, что материальный мир есть
сложнейшая система вихрей, приводящих в движение частицы материи.
Поэтому задача физики — изучение этих криволинейных
движений. Декарт предложил необходимый метод для изучения,
создав аналитическую геометрию. Исчисление бесконечно
малых величин также возникло для изучения движения. Этот
раздел математики был создан усилиями Ньютона и
Лейбница. Проблемам сущности математики, ее основным понятиям
и методам ученые того времени уделяли мало внимания.
Считалось, что математика занимается «реально существующим»,
поэтому, приходя к математическим понятиям, не
согласующимся с обычными представлениями о реальности,
математики декларировали их невозможность и внутреннюю
противоречивость. Ими отвергалась возможность изучения математикой
чего-либо реально не существующего.
Ивановский отмечает, что даже у профессиональных
математиков той эпохи не было положительной теории
математического мышления в отношении к реальности. Было
смутное представление о близости математического мышления к
естественно-научному, но не осознавалась специфика
природы математики, ее оснований, метода и приемов мысли.
Полагалось, что математическая наука едина, что нет и не может
быть нескольких отличных геометрий или арифметик. Единая
математика в силу своей доказательности представлялась
необходимым и общеобязательным (рациональным, априорным)
построением ума, выражающим законы реального мира.
Квинтэссенция этих представлений была выражена у Канта, который
в своей теории знания попытался связать методы математики и
естествознания.
Пятый период — с конца XVIII по начало XX века —
время, когда математика начинает разрабатываться не только в
интересах применения в естествознании, но и сама по себе.
Продолжая быть орудием естественно-научного познания,
самостоятельной задачей ее развития становится осознание
природы математики и ее признаков, что ведет к отграничению
математики от естествознания.
Математические науки усложняются — появляется ряд
новых дисциплин, которые лежат в иной плоскости методологии.
Если в предыдущий период с появлением аналитической
геометрии и механики изменение методологии происходило внутри
дисциплин математики, то к началу XX века стала изменяться
философия и методология математики в целом. Введены новые

216 H. Г. Баранец, А. Б. Веревкин
познавательные принципы, положения, заложившие основы
«воображаемых» наук. По мере развития этих наук осознается
и их метод. Внутри математики происходит
дифференцирование: часть дисциплин отрывается от непосредственной связи с
реальностью и выделяются в «чистую математику», другие
дисциплины все больше ориентируются на исследование
реальности, приближаются к естественным наукам. Это приводит к
активизации рефлексии математиков по вопросам: что именно
изучает математика — умственные построения или же
реальность; единственны ли арифметика и геометрия?
Возникновение псевдосферической геометрии Лобачевского—Больяи,
римановой геометрии, создание новой арифметики (введение
комплексных и гиперкомплексных чисел, расширение
понятия о числе Э. Куммером и К. Гензелем, создание Г. Кантором
трансфинитных чисел и арифметики бесконечных множеств),
возникновение неклассической механики Эйнштейна —
способствует постановке вопроса о специфике методов этих
«воображаемых наук». Каждая из них, как отмечает Ивановский,
представляет собой вполне научное, в математическом
смысле строгое, вытекающее из основных допущений и лишенное
внутренних противоречий целое. Следовательно, необходимо
различать чистую, отвлеченно мыслимую, постулируемую
математику от математики реальной.
Объектом чистой математики становится не то, что
реально в фактическом смысле, а то, что существует в качестве
правомерного логического построения, то есть то, что может
мыслиться без внутренних противоречий и логически строго
выводится из посылок. «Чистая математика обнимает теперь
отвлеченно возможное, логически мыслимое, строго
связанное и вытекающее из предпосылок; она становится наукой об
умственных построениях. Только приняв во внимание эту
радикальную перестройку методологии новейшей (чистой)
математики, можно понять и оценить определения, даваемые этой
науке ее современными представителями»*.
Ивановский анализирует современные подходы к пониманию
математики и ее методологии. Он дает весьма тонкий разбор
определения математики Б. Рассела. Рассел утверждал, что
чистая математика целиком состоит из утверждений такого типа:
если такое-то положение справедливо в применении к какому-
Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и философию.
Т. 2. № 8- 10 // ЦАДКМ. Ф. 66. Оп. 1. Д. 5. Л. 35.

Методологические идеи В. Н. Ивановского... 217
нибудь объекту, то в применении к тому же объекту
справедливо и такое-то другое положение. Существенно, что, во-первых,
вопрос о справедливости положения первого не подлежит
обсуждению, во-вторых, нет необходимости указывать, что
представляет собой тот объект, в применении к которому
признается справедливым первое положение. Ивановский показывает,
что это определение отличается неполнотой. В нем не указаны
объем понятия и область тех положений, которые входят в
математику. Не всякие логические выводы одних положений из
других дадут математику. Рассел слишком приближает
математику к логике. Это определение Рассела хорошо дополняется
известным определением Г. Кантора: математика — есть наука
о хорошо упорядоченных многообразиях, или о формах
хорошо упорядоченных многообразий. Ивановский рассуждает, что
можно упорядочивать многообразия по количеству и числу,
по времени, пространству, порядку, а также в отношении того
синтеза форм времени и пространства, в котором происходит
движение. Все эти формы составляют содержание
математических наук. Поэтому определение Рассела можно улучшить
до следующего вида: чистая математика есть наука логических
выводов одних положений из других в сфере форм хорошо
упорядоченных многообразий.
Кроме того, с точки зрения Ивановского Рассел в своем
определении «играет понятиями: знать, верно», когда
заявляет, что «мы никогда не знаем, о чем говорим». В
действительности Рассел имеет в виду предметное знание с его
конкретными объектами. Между тем математическое содержание
данного понятия совершенно ясно, неизвестен лишь
конкретный материал, к которому оно прилагается. Реальная верность
выводимого положения зависит от истинности того положения,
из которого мы его выводим. В чистой математике возможны
«воображаемые» построения — такие, которые строятся в
определенной степени произвольно. Насколько основные
допущения будут совпадать с реальной действительностью,
настолько будут совпадать и выводные положения. Но вопрос о
таком соответствии или несоответствии в чистую математику
не входит, он относится к области реальной математики. В рас-
селовском определении математики выделена основа чистой
математики — ее логический, аксиоматически-дедуктивный
характер и ее равнодушие к реальности. Ивановский
приветствует происходящую дифференциацию математики: чистая
математика имеет возможность углубиться в построения без

218 H. Г. Баранец, А. Б. Веревкин
рефлексии по поводу соответствия их реальности, что позволит
получить более глубокие результаты, которые позднее могут
быть использованы прикладной математикой.
Ивановский также анализировал определение математики,
данное М. Бохером: математика — есть наука, которая при
помощи логических принципов выводит из логических
определений дедуктивные заключения. Ивановский считал ценным, что
в этом определении выявлена особенность современной чистой
математики: она перестала быть способом непосредственного
изучения реальности и сделалась системой умственных
построений. Современная чистая математика стоит на двух основных
методологических приемах: мысленном построении основных
элементов (аксиом, определений) и выведении следствий из
этих элементов, совершаемых на основе логических принципов.
Ивановский разделял эту идею и в ее пользу и подтверждение
цитировал мнения современных ему математиков — Л.
Кутюра и Д. Гильберта.
В. Н. Ивановский упоминает суждение о чистой математике
А. В. Васильева, с которым был знаком по Казанскому
университету. Васильев был энтузиастом научной и
преподавательской деятельности (его учениками были А. П. Котельников,
Д. М. Синцов, В. Л. Некрасов, Н. Н. Парфентьев, Е. И.
Григорьев). К тому же он был талантливым медиатором научной
коммуникации — лично знал К. Вейерштраса, Ф. Клейна, Г.
Кантора, Ш. Эрмита, Г. Вейля, Д. Гильберта, С. Ли, А. Пуанкаре,
Г. Дарбу, Б. Леви, Б. Рассела, А. Уайтхеда, — с некоторыми из
них состоял в регулярной переписке. Когда он писал о
современных тенденциях в математике, это был результат не только
личной рефлексии, но и своего рода резюме мнений
современных математиков: «Желая дать самое широкое значение слову
математика, мы не можем не ввести в определение ее
употребление символов. Поэтому, оставаясь в общем на точке зрения
Рассела и Уайтхеда, следовало бы определить чистую
математику как систему логических следствий, выводимых с помощью
символов и предпосылок (аксиом, постулатов, гипотез),
которые могут быть устанавливаемы свободно разумом»*.
После обзора мнений современных философствующих
математиков Ивановский заключает, что построение
(конструкции) и логические выводы из построений (дедукция) являются
Ивановский В. Н. Методологическое введение в науку и философию.
Т. 2. №8-10 // ЦАДКМ. Ф. 66. Оп. 1. Д. 5. Л. 40.

Методологические идеи В. Н. Ивановского... 219
теми основными методами, какими строится современная
чистая математика. Он перечисляет значения, в которых может
употребляться понятие «чистая математика», включая в него
все математические дисциплины теоретического характера
и рассматривая чистую математику как противоположность
прикладной (математику в технике). Еще один возможный
смысл — чистая математика как все дисциплины
противоположные естественным наукам, или как учение о числах. Для
себя Ивановский определяет ее как изучение всех
отвлеченно возможных типов построения математических элементов и
дедуктивных выводов из них. Реальная же математика изучает
действительный, проявляющийся в опыте строй той или
другой (подчиняющийся математике) сферы реальности (а также
и человеческой деятельности). Реальная математика
необходимо единственная, однозначная, так как строй действительности
один.
Математические понятия образуются не так, как понятия о
реальных предметах. Есть особый способ их возникновения —
конструкция, этот способ не вполне похож на способ
образования понятий естественных наук. В естественных науках
широко применяется способ абстрагирования — отвлечение
несходных признаков от ряда сходных представлений,
объединения (синтеза) их исходных признаков в одно целое, придания
этому целому общего значения (обобщение, генерализация)
и обозначение этого целого определенным термином.
«Конструктивные» понятия образуются с помощью опыта активных
умственных операций (опыта воображения и мышления), а
не чувственного восприятия. Ивановский обращает внимание
на то, что понятие опыта исследователи зачастую используют
в разных смыслах. Так, опыт может быть приближен к
понятию эксперимента. Говорят об опыте чувственного восприятия,
опыте всяких переживаний и испытаний. И наконец, о научном
опыте как организованном целом. В математике «опыт
воображения и мышления» относится к разновидности научного
опыта.
К сожалению, В. Н. Ивановский не закончил свою
работу по описанию методологии науки. В архиве не сохранилось
набросков будущей работы, которая предполагала, судя по
его замыслу, также описание методов естественных и
общественных наук. Ивановский по праву может считаться одним
из основоположников отечественной философии науки и
философии математики. К несчастью для науки, его послереволю-

220 H. Г. Баранец, А. Б. Веревкин
ционные скитания по университетам и лишение профессорства
сделали невозможным создание его научной школы
философии и методологии науки. Влияние идей В. Н. Ивановского
непосредственно сказалось на творчестве Б. Э. Быховского и
А. О. Маковельского. Активная научная деятельность
Ивановского в дореволюционный период способствовала укреплению
отечественного философского сообщества. Его разработки в
области методологии науки, если и не отличались
принципиальной оригинальностью положений, во многом
позаимствованных у неокантианцев и позитивистов, были тем не менее
интересны и эвристичны для определения нового проблемного
поля исследований.
Баранец Н. Г., Веревкин А. Б. Методологическое
сознание российских ученых в XIX — начале XX века.
Ульяновск, 2011. С. 356-383.

В. А. Бажанов
В. Н. Ивановский и А. Бэн
Ассоцианизм занимает в классической теории
сознания достаточно заметное место.
Смысл психологического ассоцианизма
заключается в положении, согласно которому
последовательность и совокупность идей, возникающих в сознании,
отражает порядок и совокупность внешних
воздействий на человеческий организм. Если организм
подвергался одновременно воздействию нескольких
внешних воздействий, то при условии действия одного
из них сознание «вспоминает» и о действии других, в
какой-то момент, возможно, отсутствующих.
В первой половине XIX века ассоцианизм, по
мнению В. Н. Ивановского, развивался почти
исключительно в Великобритании*, хотя и в
Германии (В. Вундт, О. Кюльпе, Г. Эббингауз), и в России
(Г. И. Челпанов) идеи ассоцианизма были популярны
и в значительной степени обогащены. Труды и
представителей ассоцианизма, и представителей иных
психологических направлений пользовались доста-
* Ивановский В. Н. Предисловие // Бэн А. Психология. Т. 2
(кн. 3—4) / пер. с англ. и пред. пр.-доц. Казан, ун-та Вл. Н.
Ивановского. М., 1906. С. XIV, 301; Гл. III—VI кн. 3-й переведены
Н. А. Васильевым. С. IV; Ивановский В. Н. К вопросу о
генезисе ассоцианизма (Речь перед диспутом). Казань: Типолитография
Императорского ун-та, 1910. С. 19; Дебольский Н. Введение в
учение о познании. СПб., 1870. С. 71.

222 В. А. Баженов
точно широкой известностью в России. Постоянно выходили
переводы книг, публиковались рецензии и обзоры
оригинальных зарубежных (и британских) изданий в журналах.
Несмотря на то что к началу XX века ассоцианизм в целом
как психологическое направление уже принадлежит прошлому,
полагал В. Н. Ивановский, вероятно, наиболее глубокий
знаток в России доктрины ассоцианизма, но влияние ассоцианиз-
ма на науку настолько фундаментально и широко, что требует
пристального изучения и более близкого знакомства с ним
русской аудитории. Благодаря простоте своих принципов это
направление к тому же является хорошим средством ориентации
в сложном мире психологии.
Можно говорить о существовании двух форм ассоцианизма,
как их называл В. Н. Ивановский: гносеологического и
собственно психологического, причем эволюция этих форм с
исторической точки зрения к началу XX века еще не была
написана. Поскольку гносеология как раздел философии выделилась
в самостоятельную область лишь в XVIII веке, то, видимо, не
настал момент и говорить об оформленном и независимом —
гносеологическом — направлении в психологии.
Особенно представительны в этом плане труды английского
мыслителя-ассоцианиста А. Бэна.
В сочинениях А. Бэна можно увидеть продуманность и
стройность плана, полноту изложения, строгость и глубину анализа
при согласии теоретических выводов с данными повседневного
опыта*. Эти достоинства, полагал В. Н. Ивановский, делают
крайне актуальной задачу перевода трудов профессора Бэна
на русский язык, поскольку русская читающая публика, а не
только специалисты, познакомятся с ними с интересом и
окажут им «хороший прием»**. Сочинения Бэна в России
переводили и издавали Ф. Резенер (1869), А. С. Белкин (1902), но
один из основных трудов ученого по психологии был переведен
самим В. Н. Ивановским***. В этом переводе принимал участие
будущий выдающийся русский логик и оригинальный психо-
На простоту и ясность изложения в трудах А. Бэна указывали многие
(см., например: Абрикосов Н. Обзор кн.: Bain A. Autobiography. L., 1904 //
Вопросы философии и психологии. 1904. Кн. V(75). С. 740).
** Ивановский В. Н. Обзор кн. Bain A. The Senses and the Intellect. 4-th
edition. L., 1894. XXXII. P. 793 // Вопросы философии и психологии. 1894.
Кн. 25 (5). С. 695, 698.
Ивановский В. Н. К вопросу о генезисе ассоцианизма (Речь перед
диспутом).

В. H. Ивановский и А. Бэн 223
лог, первый университетский учитель психологии А. Р. Лу-
рии Н. А. Васильев, который перевел главы III и VI этой
книги (включавшие вопросы контроля над чувствами и мыслями,
мотивов и целей, борьбы мотивов, обдумывания, решимости,
усилий).
Перевод ряда сочинений А. Бэна был рекомендован
«Комиссией по домашнему чтению», которая сочла эти
сочинения очень важными для гуманитарного образования жителей
России.
В. Н. Ивановский отмечал, что русская гуманитарная мысль
имеет давние традиции внимания к доктрине ассоцианизма.
M. М. Троицкий исходил в своих теоретических убеждениях в
правильности ассоцианизма, и они отражались на его способе
истолкования истории ассоцианизма как доктрины: он невольно
подбирал из истории только тот материал, который вписывался
в рамки его теоретических убеждений, хотя картина получалась
заведомо неполная.
Для Д. Юма мир разлагается для познающего субъекта на
совокупность перцепций, соединяющихся по внутренне им
присущим «притяжениям»; законы ассоциации слагают их в
целое, ряды, цепи последовательных, одновременных и
сходных элементов. Таким образом, можно вести речь о своего
роде психофизическом параллелизме, который характерен для
ассоцианизма.
Ассоцианизм, подчеркивал В. Н. Ивановский, исходит из
своего рода аналогии структур мира материального и мира
психического: «отсюда и отсутствие в нем познающего
субъекта... это есть теория познания "разума познаваемого"»*.
В целом, согласно В. Н. Ивановскому, ассоцианизм можно
характеризовать как стремление физиологического объяснения
деятельности сознания, которое становится пассивным, как
сенсуалистскую тенденцию номиналистского толка, которая
сводит способности духа к продуктам ассоциаций. Лишь самые
свежие веяния пытаются соединить принцип активности духа
с деятельностью ассоциаций и тем самым приписать сознанию
активно-синтезирующие функции**. Для Ивановского
несомненно чисто практическое происхождение психологического
ассоцианизма, поскольку он обеспечивал теорию для
обоснования ряда конкретных действий в правовой, политической и
Ивановский В. Н. К вопросу о генезисе ассоцианизма (Речь перед
диспутом). С. 15.
Там же. С. 26.

224 В. А. Бажанов
педагогической сферах деятельности. Надо создать хорошие
законы, т. е. установить должные ассоциации между действиями
и последствиями этих действий, и общественная жизнь будет
во многом преобразована*. Поэтому он уделял значительное
внимание проблемам педагогической мысли.
Однако в XIX столетии анализ проблем педагогики и
организации образования не привлекал внимания значительного
количества исследователей. Поэтому несмотря на наличие в
России и за рубежом ряда крупных педагогов, все-таки вряд ли
можно говорить об обилии педагогической литературы,
особенно если речь идет о воспитании «в зависимости от
рациональной постановки его общественных задач»**.
«Постепенно в течение XIX в. общественное мнение
Англии, — замечает В. Н. Ивановский, — делает крупный шаг
вперед: общество приходит к убеждению, что народное
образование должно составлять одну из забот государственной
власти. Это убеждение является для Англии, быть может, самою
существенною из новых педагогических идей. Оно находит себе
выражение в целом ряде изданных парламентов законов...»***
Значительный интерес к британской системе образования в
начале XIX века был вызван феноменом ланкастерских школ и
попыткой внедрения их опыта в России. Эти школы как никакие
другие подходили для российских реалий, поскольку они
предназначались для многолюдного состава учащихся, а в России
при громадном количестве неграмотных школы должны были
быть именно такими и при одновременно дефиците учителей.
В качестве учителей в ланкастерских школах могли выступать
ученики старших классов. Идею организации ланкастерских
школ серьезно обсуждалась в правительстве, а также в
обществе. А. С. Грибоедов в уста Хлестовой вкладывает такое
упоминание этих школ:
«И впрямь с ума сойдешь от этих, от одних
От пансионов, школ, лицеев, как бишь их,
Да от ланкартачных взаимных обучений».
Ивановский В. Н. Предисловие // Бэн А. Психология. Т. 2 ( Кн. 3-4 ) /
пер. с англ. и пред. Пр.-доц. Казан, ун-та Вл. Н. Ивановского. М., 1906.
С. XIV. Гл. III—VI кн. 3 переведены Н. А. Васильевым. С. VI.
Федорова Н. Предисловие переводчика // Спенсер Г. Воспитание
умственное, нравственное и физическое / пер. с англ. Н. Федоровой. С
примечаниями и вступительной статьей. СПб., 1894. С. XVI.
Ивановский В. Н. Педагогические идеи Герберта Спенсера. С кратким
обзором движения английской педагогической мысли в XIX веке // Очерки
по истории педагогических учений. М., 1911. С. 191.

Михаил Иванович Карийский. 1870-е гг.
Из архива семьи Каринских-Лупповых

Московская Духовная Академия (ЛАДА). Фото Ю. А. Квасовой

Делопроизводство испытаний студентов

XXIII курса МДД. 1862 г. ОР РГБ

Постановление о возведении в степень магистра студентов XXIII курса
МДА. 1862.0РРГБ

Собственноручное подтверждение студентами XXIII курса МДА намерения
остаться в духовном звании. Под номером 11 подпись М. И. Карийского.
28 июня 1862г.ОРРГБ

Распределение о замещении вакантных мест студентами XXIII курса МДА.
21 августа 1862. Черновик.
«3, Воспитанник Мих. Каринский признается вполне способным
и благонадежным к занятию наставнической вакансии в одном
из Высших Духовных учебных заведений. Августа 21 дня, 1862». ОР РГБ

Титульный лист и последняя страница работы М. И. Карийского
«Египетские иудеи». 1868 г. ОР РГБ

Санкт-Петербургская Духовная Академия (СПбДА). Фото Ю. А. Квасовой

М. И. Каринский.
Титульный лист «Конспекта Лекций по Истории новой философии»,
читанных М. И. Каринским в СПбДА в 1891-1892 гг.

Титульный лист «Лекций по Истории новой философии», читанных
М. И. Каринским в СПбДА в 1883-1884 гг. С подписью М. И. Карийского

Оборот титульного листа «Лекций по Истории новой философии»,
с разрешением ректора Академии на литографирование

Фото М. И. Карийского. Послано Густав Густавович Шпет. 1920-е гг.
Д. П. Миртовым Г. Г. Шпету Архив семьи Шпета
в 1918 г. Архив семьи Шпета
Карийский М. И. Конспект «Классификации выводов»,
«Классификация выводов». сделанный Г. Г. Шпетом. ОР РГБ
СПб., 1880 г.

Ученик М. И. Карийского
Дмитрий Павлович Миртов
Письмо Д. П. Миртова Г. Г. Шпету.
1918 г. ОРРГБ
Ежегодник «Мысль и Слово» и 1 страница статьи Д. П. Миртова
оМ. И. Каринском. М., 1918-1921 гг. Архив семьи Шпета

М. И. Каринский. 1910-е гг. Архив Каринских-Лупповых

Александр Иванович Введенский.
1910-е гг. Из фонда ОРРГБ
Титульный лист книги
М. И. Карийского «Об истинах
самоочевидных». СПб., 1893 г.
Титульный лист журнала «Вопросы философии» и 1 -я страница статьи
М. И. Карийского «По поводу статьи г. проф. А. И. Введенского "О Канте
действительном и воображаемом"». Январь, 1895 г.

Во втором ряду слева направо: М. И. Каринский, его супруга
М. И. Карийская, дочь Нина (в замужестве Луппова), супруга сына
Владимира Ксения, муж дочери Павел Николаевич Луппов. В первом
ряду внуки М. И. Карийского. Фото выполнено на даче в пос. Сиверская
на р. Оредеж. 1904 г. Архив Каринских-Лупповых
Во втором ряду в центре М. И. Каринская, справа — М. И. Каринский.
Слева их сын Владимир. Над М. И. Каринским — супруга Николая Варвара.
Ок. 1913 г. Архив Каринских-Лупповых

Сын М. И. Карийского академик
РАН Николай Карийский.
Архив Каринских-Лупповых
Карийский Н. М. Хрестоматия
по древнецерковнославянскому
и русскому языкам (СПб., 1904).
Дарственная надпись П. Н. и
Н. М. Лупповым: «Милым Павлу
и Ниночке вселюбезнейшее
приношение. Автор. 6.Х1.1904».
Архив Каринских-Лупповых
Сын М. И. Карийского Владимир
Каринский с супругой Ксенией
и детьми Валентином и Дмитрием.
1900-е гг.
Архив Каринских-Лупповых
Дочь М. И. Карийского Нина
Каринская и Павел Луппов —
фотография по поводу
бракосочетания 27( 14).01.1901
Архив Каринских-Лупповых

Кладбище Трифонова монастыря в Вятке, где был похоронен
М. И. Каринский. Фото М. И. Ненашева
Васильева Алена. «Семейные реликвии». 2008. Бумага, акварель.
40x50. На картине праправнучки М. И. Карийского изображены книги,
предметы и фотографии, альбомы и письма семьи Каринских-Лупповых.
Фото предоставлено А. Васильевой

Владимир Николаевич Ивановский. 1930-е гг.
фото предоставлено!!. В. Алексеевым

В. Н. Ивановский. 1890-е гг.
Титульный лист журнала «Вопросы философии и психологии» и 1 страница
статьи В. Н. Ивановского «Ложные вторичные ощущения». Ноябрь 1893 г.

Письмо В. H. Ивановского гл. ред. ж. «Revue de métaphysique et de morale»
Kc. Леону. Декабрь 1899 г. Библиотека Сорбонны. Собр. Т. Г. Щедриной
Доклад В. Н. Ивановского на
I Международном Философском
конгрессе («Revue de
métaphysique et de morale», 1900 г.).
Собр. T. Г. Щедриной
«Технический и критический
словарь философии» под
ред. А. Лаланда, в 1 изд. которого
участвовал В. Н. Ивановский.
Собр. Т. Г. Щедриной

Московский Женский Екатерининский институт,
где в 1894-1896 гг. преподавал В. Н. Ивановский.
Ныне Центральный дом Российской армии
Титульный лист журнала «Вестник воспитания» и 1 страница статьи
В. Н. Ивановского «Движение к распространению университетского
образования в России». Март 1900 г.

Благодарность Министерства народного просвещения за пожертвования
в пользу Хмелевской народной библиотеки. Пожертвования сделаны
в ознаменование получения Д. М. Петрушевским степени магистра. Среди
жертвователей В. Н. Ивановский. Москва, 1897. ОР РГБ

Лев Михайлович Лопатин. Ивановский В. Н.
Ок. 1910г. Архив семьи Лопатина «Ассоцианизм психологический
и гносеологический». Казань,
1909. С дарственной надписью
Л. М. Лопатину.
Собр. А. Н.Ждан
Бэн А. «Психология»,
пер. В. Н. Ивановского.
С дарственной надписью
Вл. Ивановского А. В. Васильеву. Ивановский В. Н. «Введение
1904 г. Собр. А. Н. Ждан в философию». Казань, 1909 г.

Вячеслав Иванов. ОР РГБ
Письмо В. Н. Ивановского
Вяч. Иванову. 1903 г. ОР РГБ
Андрей Белый.
Архив семьи Шпета
Письмо В. Н. Ивановского
А. Белому. 1906 г. ОР РГБ

В. Н. Ивановский с учениками. Сидят справа: А. А. Красновский,
В. Н. Ивановский, А. О. Маковельский. Собр. А. Н. Ждан
1 страница «От редактора
перевода» В. Н. Ивановского
во 2 изд. «Системы логики»
Дж. Ст. Милля. М., 1914. Собр.
Т. Г. Щедриной
Титульный лист 2 изд. «Системы
логики» Дж. Ст. Милля. Перев.
В. Н. Ивановского. С дарственнрй
надписью А. Н. Савину. 30 декабря
1914 г. Собр. А. Н. Савина. РГБ

Александр Осипович
Маковельский. 1900-е гг.
Рецензия А. О. Маковельского на 2 изд. «Системы Логики» Дж. Ст. Милля.
«Логос». 1914 г. Собр. Т. Г. Щедриной

Письмо В. Н. Ивановского Г. Г. Шпету. 1918 г. Из фонда ОР РГБ
1 страница статьи В. Н. Ивановского «Логика истории как онтология
единичного», посвященная книге Г. Г. Шпета «История как проблема
логики». Труды Белорусского университета. № 1. 1922 г.
Собр. Т. Г. Щедриной

Плавный корпус Белорусского госуниверситета, где в 1920-е гг.
работал В. Н. Ивановский. Начало 1930-х гг. Из Музея истории БГУ.
Собр. А. Короля
Титульный лист книги В. Н. Ивановского
«Методологическое введение в науку
и философию». Т. I. Минск, 1923

Место перезахоронения В. Н. Ивановского на старом Востряковском
кладбище. Найдено студентами философского факультета ГАУГН
Рустамом Сабанчеевым и Павлом Александровым 11 сентября 2012 г.
Фото Р. Ю. Сабанчеева

Николай Александрович Васильев. 1900-е гг.

Василий Павлович Васильев,
дед Н. А. Васильева со стороны
отца. Ок. 1890 г. Библиотека
Казанского университета
Павел Павлович Максимович,
дед Н. А. Васильева
со стороны матери. Ок. 1885 г.
Собр. В. А. Бажанова
Николай Васильевич Васильев, Александр Васильева Васильев,
дядя Н. А. Васильева. Ок. 1880 г. отец Н. А. Васильева. Ок.1890 г.
Собр. В. А. Бажанова Собр. В. А. Бажанова

А. В. Васильев, отец Николай Васильев. Ок. 1890 г.
Н. А. Васильева. Ок. 1910 г. Собр. В. А. Бажанова
Собр. В. А. Бажанова.
Фото передано Н. Л. Крушинской
Дом на Большом
проспекте
в С.-Петербурге, где
жил А. В. Васильев.
Фото В. А. Бажанова
Здание гимназии, где
учился Н. Васильев.
Собр. В. А. Бажанова

Страница дневника Николая Васильева. 1892—1895 гг.
Найден В. А. Бажановым в сарае рядом с домом Васильевых
■'Л

Казанский университет, где учился и работал Н. А. Васильев
Диплом Н. А. Васильева об окончании историко-филологического
факультета Казанского университета. 1906 г. Национальный архив
Республики Татарстан (НАРТ), фонд Казанского университета

Н. Васильев с сокурсниками. Ок. 1900 г. Собр. В. А. Бажанова
Титульный лист и первая страница работы Н. А. Васильева «О частных
суждениях...». Казань, 1910. Собр. В. А. Бажанова

Страница научного отчета Н. А. Васильева. 1908—1909 гг.
Библиотека Казанского университета

Н. А. Васильев с женой. Около 1908 г. Собр. В. А. Бажанова
Сборник стихов Н. А. Васильева «Тоска по вечности». Казань, 1904

Страница письма Н. А. Васильева к жене Е. С. Завьяловой. 1912 г.
Собр. В. А. Бажанова

Церковь в Каинках, где ВиД Каинок. Фото В. А. Бажанова
венчался А. Ф. Керенский
и О. Л. Барановская. Фото
В. А. Бажанова
Н. А. Васильев, А. Ф. Керенский и Е. С. Завьялова в Каинках. Около 1908 г.
Собр. В. А. Бажанбва. Фото передано Н. Л. Крушинской

Ольга Барановская в подвенечном платье
на крыльце имения Васильевых в Каинках. 1904 г.
Собр. В. А. Бажанова. Фото передано Н. Л. Крушинской

Здание Высших женских курсов в Казани. Фото В. А. Бажанова
Работа Н. А. Васильеве Рецензия Н. А. Васильева на 2 изд.
«Воображаемая (неаристотелева) «Психологии» И. Гейзера. «Логос»,
логика». Собр. В. А. Бажанова 1912-1913 гг.

Титульный лист журнала «Логос» и первая страница статьи Н. А. Васильева
«Логика и металогика». 1912—1913 гг.
Семья Васильевых. 1912 г. Из собрания В. А. Бажанова.
Фото передано Н. Л. Крушинской

Н. А. Васильев, его сын Юлиан, А. В. Васильев. 1913 г.
Собр. В. А. Бажанова. Фото передано Н. Л. Крушинской
Н. А. Васильев с женой и сестрой. 1913 г.
Собр. В. А. Бажанова. Фото передано Н. Л. Крушинской

Дом, где жили Васильевы с начала 1920-х гг. Фото В. А. Бажанова
Отзыв Н. Н. Лузина
на работы Н. А. Васильева. 1927 г.
Собр. В. А. Бажанова

Страница работы А. Арруды, посвященной анализу
воображаемой логики Н. А. Васильева. Собр. В. А. Бажанова

В. H. Ивановский и А. Бэн 225
Однако в 1820-х годах ввиду изменений политики, связанных
с попытками государственного патронажа над образованием,
интерес к идее ланкастерских школ резко падает, эти школы
закрываются так и не найдя сколько-нибудь широкого
распространения на русской почве.
Школьное образование предполагало и физическое
воспитание. Между тем его важность стала осознаваться с течением
времени.
В. Н. Ивановский полагал, что нельзя мириться с тем
пренебрежением, с которым многие родители относятся к
физическому воспитанию своих детей. Спенсер выражает надежду, что
«придет время, когда сформируется "физическая
нравственность", т. е. этическое, морально обязательное отношение к
процессам своего тела и его развитию, к его силе и крепости»,
когда можно будет говорить о «физическом христианстве»*.
В. Н. Ивановский особо отмечал мысль Г. Спенсера о том, что
применение естественных методов воспитания в конечном
счете позволит преодолеть произвол воспитателей.
Жизнь понималась Г. Спенсером как труд и борьба. Значит,
воспитание должно учить труду, преодолению трудностей и
стойкости в борьбе.
В педагогических произведениях Г. Спенсера сочетаются
психологические тенденции реалистического направления
педагогики и его стремление приблизить воспитание к жизни,
а также «биологическое обоснование иерархической скалы
воспитательных ценностей и с попыткой почти все
образование свести на изучение "наук", дополненное "чисто
индивидуалистическим пониманием общественности и морали, столь
свойственным вообще всем мыслителям Англии"»**.
Педагогическое учение Г. Спенсера привлекало многих русских
мыслителей, которые затрагивали проблемы образования, не только
В. Н. Ивановского, но и таких видных отечественных
педагогов, как Н. Ф. Каптерев*** и Н. А. Корф****.
Ивановский В. Н. Педагогические идеи Герберта Спенсера. С
кратким обзором движения английской педагогической мысли в XIX веке //
Очерки по истории педагогических учений. М., 1911. С. 207.
** Там же. С. 207.
Каптерев П. Ф. Спенсер как педагог и его русские критики //
Народная школа. 1879. № 7. С. 4.
Корф Н. А. Наши педагогические вопросы. М.: Сотрудник школ,
1882-1886. Т. 1,2.

226 В. А. Бажанов
Окидывая взглядом историю интеллектуального развития в
Великобритании, В. Н. Ивановский подмечает, что только во
второй половине XVIII века там начинается «живое»
движение, притом поначалу в шотландских университетах. До этого
момента британские ученые были вынуждены заниматься
вовсе не научной деятельностью: Ф. Бэкон и Т. Гоббс были
придворными, Дж. Локк — врачом и воспитателем, Дж. Беркли —
епископом, Д. Юм — дипломатом и библиотекарем*.
Запаздывающее развитие России в начале XX века
поднимает вопрос о специализации отечественного высшего
образования.
Если философские факультеты в России начала XIX века
включали естественные и физико-математические
подразделения и кафедры и вовсе не готовили философов, то
большинство отечественных философов до 1917 года оканчивали
историко-филологические факультеты. Тем самым
профессиональное философское образование в России, по существу,
отсутствовало. Однако тенденции развития образования вообще
и университетского образования в частности были связаны
со специализацией и приобретением большего или меньшего
объема профессиональных знаний. В такой подготовке
нуждались и будущие философы, получавшие главным образом
классическое историческое образование**. Отчетливо осознавая
потребность профессионального философского образования,
В. Н. Ивановский в 1910 году поднимает вопрос об
актуальности организации такого рода образования и
открытии философских отделений***. Можно предположить, что в
какой-то мере это предложение было связано с его
осмыслением истории развития университетского образования в
Великобритании.
Ивановский В. Н. Педагогические идеи Герберта Спенсера. С кратким
обзором движения английской педагогической мысли в XIX веке // Очерки
по истории педагогических учений. М., 1911. С. 190.
Бажанов В. А. Прерванный полет. История «университетской»
философии и логики в России. М., 1995. Гл. 4.
См.: Ивановский В. Н. К вопросу о генезисе ассоцианизма ( Речь перед
диспутом). Казань: Типолитография Императорского ун-та, 1910. С. 27.

А. А. Шестаков
В. H. Ивановский в Самаре
О самарских годах жизни профессора Владимира
Николаевича Ивановского в энциклопедиях
практически ничего не сказано. Вместе с тем это была одна
из наиболее насыщенных страниц его трудовой
биографии. В этот период Ивановский активно участвует
в создании молодого Самарского университета,
становится его ректором. Он является основателем целого
ряда научных обществ и семинария при этом
университете.
В Самаре В. Н. Ивановский находился в 1918—
1921 годах, а попал он в этот поволжский город в
результате стечения обстоятельств. В 1918 году,
будучи ординарным профессором Казанского
университета, Владимир Николаевич Ивановский прибыл
в Самару в качестве делегата от Казанских высших
женских курсов на Областной съезд по
народному образованию, созванный ведомством народного
просвещения при Учредительном собрании. Во
время этой командировки Казань была взята частями
Красной армии, в то время как Самара продолжала
оставаться под властью КОМУЧа (Комитета членов
Учредительного собрания). Не имея, таким
образом, возможности вернуться в советскую Казань из
белогвардейской Самары, В. Н. Ивановский подал

228 А. А. Шестаков
прошение о зачислении его в преподавательский состав
Самарского университета*.
14 сентября 1918 года В. Н. Ивановский был принят на
должность приват-доцента Самарского университета по курсу
«Истории педагогических учений». Он заменил на этой
должности профессора Д. В. Викторова, известного как крупного
исследователя в области философии**. На заседании
Историко-филологического факультета 23 сентября 1918 года
Ивановскому было дополнительно предложено чтение курса
лекций по «Введению в философию»*** и «Элементарного курса
латинского языка». С этого времени началась его постоянная
педагогическая деятельность в Самарском университете****.
Курс «История педагогический учений» Ивановский
прочитал в осеннем семестре 1918 года. Здесь он раскрыл такие
стороны вопроса, как значение воспитания для общества, его
историю, а также историю школ и собственно педагогических
учений. Ивановский начинает с рассмотрения воспитания в
диких племенах, он также затрагивает греческое воспитание
различных эпох, воспитание в Риме, раскрывает сущность
христианского воспитания. Затем переходит к
характеристики средневекового воспитания и образования, говорит о
возникновении университетов и городских школ. Согласно плану,
Ивановский знакомил слушателей с воззрениями
просветителей и, наконец, характеризовал идеи русской педагогической
школы (К. Д. Ушинский, Н. И. Пирогов, Л. Н. Толстой)*****.
Что касается «Введения в философию», то об этом курсе
сохранился лишь отчет Ивановского за 1920 год, где он
раскрывает содержание этого курса за осенний семестр 1920 года.
В этом курсе он представляет философию в связи с
другими науками, методами различных наук, читает основы
гносеологии******. В дальнейшем этот курс был переработал и издан
как книга — «Методологическое введение в науку и
философию»*******. Цель науки и философии здесь Ивановский
* ГАСО. Ф. 28. Оп. 1\ Ед.хр.825.Л.9.
Там же. Л. 1—3.
*** Там же. Л. 1-3.
**** Там же. Л. 149-150.
***** ГАСО. Ф. 28. Оп. 1.Ел.хр. 825.Л. 149-150.
****** Там же. Л. 317
Философы России XIX—XX столетия. Биографии, идеи, труды /
под ред. П. В. Алексеева. М., 1995. С. 220.

В. H. Ивановский в Самаре 229
видит в истине как таковой. В философию входит, по его
мнению, и методология, в том числе теория методов естественных
наук.*
7 октября 1918 года власть КОМУЧа в Самаре пала, и в
город вошли части Красной армии. Однако несмотря на
установление советской власти в Самаре, выход из города был
временно прекращен (приказ № 5), поэтому даже в лучшем случае, по
мнению Ивановского, он мог бы вернуться в Казань и начать
там занятия не раньше начала ноября**, то есть в конце
осеннего семестра 1918 года.
Между тем в Самарском университете В. Н. Ивановский
читал порученные ему курсы с конца сентября и,
следовательно, мог провести семестр почти полностью. Кроме того, его
отъезд в середине семестра прервал бы начатые им курсы, что,
несомненно, отразилось бы на уровне успеваемости студентов.
Наконец, молодой Самарский университет испытывал острую
нужду в преподавателях, и там были необходимы такие
высококвалифицированные сотрудники,как В. Н. Ивановский.
Именно поэтому на заседании 15 октября 1918 года. Совет
Самарского университета постановил ходатайствовать перед
Казанским университетом о предоставлении В. Н.
Ивановскому отпуска с сохранением жалованья до 1 января 1919 года
для продолжения занятий в Самарском университете***.
Разрешение было получено, и Ивановский остался в Самаре.
Однако продолжение университетских занятий и дальнейшее
функционирование Самарского университета оказалось
фактически на грани срыва, поскольку на повестку дня встал вопрос
об официальном признании советской властью университета,
учрежденного в Самаре правительством КОМУЧа (приказ
№ 216). В связи с этим 18 октября 1918 года в Москву была
отправлена делегация профессоров от Самарского
университета, в его состав вошел и В. Н. Ивановский****.
Спустя неделю, 25 октября 1918 года, проректор
Самарского университета Е. И. Тарасов и В. Н. Ивановский
отправили в Самару доклад о результатах работы, проделанной ими
в Москве.
На переломе. Философия и мировоззрение. Философские дискуссии
20-х годов. М., 1990. С. 243.
** ГАСО. Ф. 28. Оп. 1. Ел. хр. 57. Л. 9.
Там же. Л. 2.
Самарский государственный университет. 25 лет возрождения.
Самара, 1994. С. 10.

230 А. А. Шестаков
«Документы, взятые нами из Самары, — сообщал В. Н.
Ивановский, — оказались крайне неудачными: смета и
объяснительная к ней записка таковы, что их оказалось невозможно
показать; а записка от Совета университета, где указывалось
двукратно, что должностные лица назначены Губернским
Земством и Комитетом Членов Учредительного Собрания, и копии
приказов 216 и 217* едва не провалили всего дела. Мы не
считали себя вправе не предъявлять эти документы и <...>
передали их Комиссару по Высшей Школе Артемьеву. На другой день
<...> Артемьев даже не пожелал как следует разговаривать, а
прямо заявил, что Самарский университет — затея
Учредительного Собрания и ему не бывать. Насилу удалось поправить
дело через Покровского**»***.
Отчет В. Н. Ивановского дополнялся письмом проректора
Е. И. Тарасова к ректору Самарского университета А. П.
Нечаеву****. «Первое движение Покровского и комиссара по Высшей
школе Артемьева было отказать нам, — докладывал Е. И.
Тарасов, но когда я подложил ему новенькую книжку "Ученые
Известия Самарского Университета", то он весь расцвел,
оживился и перелистал том. "Как! Уже первый выпуск "Известий"!
Гм! да... Университет в Самаре". И перелистывая книжку, <...>
Покровский стал беседовать с нами, всецело становясь на нашу
позицию, людей, работающих на культурно-просветительской
ниве (его слова) при всяком правительстве»*****.
Приказы № 216, 217 по ведомству народного просвещения
КОМУЧа от 10 августа 1918 г. — о преобразовании Педагогического
института Самарского губернского земства в Самарский университет и назначении
должностных лиц//ГАСО. Ф. 28. Оп. 1. Ед. хр. 5. Л. 4, 9, 10.
Покровский M. Н. — заместитель наркома просвещения.
*" ГАСО. Ф. 28.0п. 1.Ед.хр.21.Л. 1,3.
Нечаев Александр Петрович ( 1870—1948) - российский психолог,
специалист в области общей, экспериментальной и педагогической
психологии, профессор. Состоял председателем Общества педагогики, почетный
член Московского общества педагогики и психологии, Физиологического
общества, при Новороссийском университете, института Руссо в Женеве,
Педагогического отдела городского общественного управления в
Антверпене, Венгерского педагогического общества, и действительным членом
многих других научных обществ. Прибыл в Самару для организации Самарского
университета по приглашению Валяева А. О. зам. пред. Самарской земской
управы.
ГАСО. Ф. 28. Оп. 1.Ед.хр.21.Л.4,5.

В. H. Ивановский в Самаре 231
Таким образом, Самарский университет продолжил
существование благодаря усилиям своей профессуры.
Огромная работа, проделанная на благо Самарского университета
В. Н. Ивановским, была высоко оценена. «Владимир
Николаевич много делает для университета, — писал Е. И. Тарасов, —
без него мне ничего не удалось бы сделать»*.
16 ноября 1918 года В. Н. Ивановскому было поручено
исполнять обязанности ректора в связи с отъездом А. П.
Нечаева в Москву для дальнейшей организации Самарского
университета**. А в декабре 1918 года на заседании историко-
филологического факультета (21 декабря) и на заседании
Совета (24 декабря) за заслуги перед университетом Ивановский
был избран ординарным профессором***.
Наряду с организаторской работой В. Н. Ивановский
активно участвует и в научной жизни университета. Назначение
на должность ректора не помешало Ивановскому продолжать
научно-исследовательскую деятельность. В «Ученых записках
Казанского университета» он публикует исследование «Ассо-
цианизм гносеологический и психологический». В то же время
Ивановский работает над рукописями «Истории философии»
и «Логики истории как онтология»; частично перерабатывает
свой «Курс введения в философию». Помимо этого он
отредактировал записки своего доклада на съезде работников
Трудовой школы и лекции на курсах по внешкольному образованию
на тему «Народные чтения, лекции и беседы»****; занимался
разработкой проблемы классификации наук, оснований
знания, индукции и научных методов.
1 декабря 1918 года В. Н. Ивановский был единогласно
избран действительным членом Историко-филологического
Общества при Самарском университете*****. В дальнейшем он
принимал активное участие в научной работе Общества, а в
1920—1921 годах исполнял обязанности товарища
председателя. На протяжении 1918-1921 годов В. Н. Ивановский принял
участие в двадцати трех заседаниях Историко-филологического
Общества и сделал ряд докладов. Наиболее интересен, на
* ГАСО. Ф. 28. Оп. 1. Ед. хр. 21. Л. 4, 5.
Там же. Л. 4, 5.
*** Там же. Ед.хр. 825. Л. 1-3.
Ученые записки Самарского университета. Самара, 1919. Вып. 2.
С. 5.
Там же. С. 18-19.

232 А. А. Шестаков
наш взгляд, доклад, сделанный В. Н. Ивановским 8 декабря
1918 года под названием «Логика истории как онтология
единичного» (разбор книги Г. Г. Шпета «История, как проблема
логики»), на очередном заседании историко-филологического
общества. Смысл выступления В. Н. Ивановского по поводу
книги Г. Г. Шпета «История как проблема логики:
критические и методологические исследования» (М., 1916) сводится
к тому, что исследование Шпета имеет не методологический,
а онтологический характер, автор совершенно не считается с
фактическим состоянием современной историографии, пишет
о специфическом «предмете» истории; он не хочет искать
методов истории в действительном развитии исторической науки,
а ставит своей целью вывести их из сущности
«исторического». Суть истории Шпет усматривает в том, что история
излагает «единичное», «неповторимое», «случайное», связанное
со «свободой». Но тогда, спрашивает Ивановский, возникает
вопрос: как возможна наука о случайном, единичном? Наука,
как известно, требует необходимости*.
Ивановский отмечает, что Г. Г Шпет, дабы «спасти»
научность истории как науки, прибегает к понятиям
«необходимости единичного, случайного, произвольного», встречаемым у
Хр. Вольфа, и колеблется в понимании основных для него
терминов история и логика, полагая, что методологическая роль
логики истории начинает проявляется лишь на стадии
«выражения научного мышления», тогда как реальный процесс
исследования совершается помимо логики. Эти положения,
пишет Ивановский, вызывают серьезные возражения; вряд ли
также правомерно противопоставление факторов и причин**.
В своем отношении к онтологической логике Г. Г. Шпет
повторяет Хр. Вольфа и называет себя платонистом. Однако
доктрина Вольфа далека от платонизма. Между тем, по мнению
Ивановского, конкретные исторические материалы по логике
истории XVIII века, собранные Шпетом, сохраняют свою
ценность. Однако согласиться с теоретической основой его книги
вряд ли возможно***. В дальнейшем этот доклад стал основанием
статьи Ивановского, опубликованной в 1922 году в Минске****.
* Ученые записки Самарского университета. Вып. 2. С. 18—19.
** Там же. С. 18-19.
Там же. С. 20.
Логика истории как онтология единичного // Труды Белорусского
ун-та. Минск, 1922.

В. H. Ивановский в Самаре 233
Весной 1918 года В. Н. Ивановский читает курс
«Методологическое введение в этику». Этот предмет появился в
программе факультета в силу следующих обстоятельств. 3
декабря 1918 года в Совет профессоров Самарского университета
поступило заявление от студентов историко-филологического
факультета: «группа слушателей Самарского университета
историко-филологического факультета обращается с
просьбой в Совет профессоров о том, чтобы в университетский курс
учебной ассоциации был введен курс Этики или в
систематическом изложении или в историческом». Заявление подписали
63 человека. Оно было рассмотрено на заседании историко-
филологического факультета 3 декабря 1918 года. Здесь же
избрали специальную комиссию, которая должна была
рассмотреть возможности преподавания этики и доложить о них
факультету. Обсудив данные вопросы на своем заседании 9
декабря, комиссия пришла к следующему заключению: несмотря
на то что вопросы методологии этики и истории этических
учений затрагиваются в курсах «Введение в философию» и
«Истории философии», а основные этические движения
рассматриваются в составе курсов «Истории» и «Истории литературы»,
необходимо тем не менее признать желательным преподавание
этики на историко-филологическом факультете Самарского
университета. Это может быть весьма полезно для студентов в
образовательном и воспитательном отношении. Наиболее
выполнимым на данный момент комиссия признала курс этики,
имеющий методологический и исторический характер. Чтение
данного курса в весеннем полугодии 1919 года и
сопровождающие его практические занятия было поручено провести
профессору В. Н. Ивановскому*. Весной 1919 года Ивановский
приступил к чтению курса по этике, однако в конце весеннего
семестра, отчитываясь о проделанной работе, ученый сообщил,
что «курс Методологического введения в этику, начатый ввиду
желания слушателей видеть в университете курсы по этике, в
этом полугодии не удался»**.
Наиболее важным для научной жизни Самарского
университета стало открытие философского семинария, который внес
большой вклад в изучении и развитии педагогики, философии,
логики и методологии науки. Семинарий был открыт по иници-
* ГАСО. Ф. 28. Оп. 1. Ед. хр. 57. Л. 4.
Там же. Л. 4.

234 А. А. Шестаков
ативе студентов: «Группа студентов, желающих уделить особое
внимание изучению вопросов философии, педагогики, входят
в факультет с ходатайством о разрешении открыть семинарий,
в котором можно было сосредоточить возможно большее
количество книг, имеющихся по данным вопросам». 16 января
1919 года В. Н. Ивановскому было поручено открыть
философский семинарий*, начать который планировалось к осени
1919 года. В течение всего весеннего полугодия под
руководством профессора велись подготовительные работы:
отбиралась соответствующая литература, проводились практические
занятие по курсу «Введение в философию»**, прочитанному
В. Н. Ивановским в осеннем семестре 1918 года.
Как мы увидим из последующих документов, ученый
активно ратовал за расширение библиотеки семинария. В записке
от 2 мая 1919 года читаем: «На приобретение книг для
философского семинария на текущее полугодие желательно иметь
сумму в 5 тыс. рублей. Особенно необходима иностранная
литература»***. Советская власть тогда не вмешивалась в
содержание курсов, так как была поглощена удержанием своих
позиций в Гражданской войне. Поэтому и литература для семинарии
покупалась самая разнообразная. Для пополнения
библиотеки Ивановский был командирован в Казань и Москву с целью
«вывезти из Москвы его библиотеку, позаботиться о
пополнении учебной библиотеки из книжного центра и других
источников, выполнить разные поручения по переговорам с Казанским
и Московскими профессорами»****. Таким образом,
расширилась научная база и появилась возможность более глубоко
изучать специальные предметы.
29 января 1919 года А. П. Нечаев отказался от
занимаемой им должности ректора по состоянию здоровья. 23
февраля 1919 года на заседании Объединенного Совета
ассоциаций университета ректором Самарского университета сроком
на 1 год был избран В. Н. Ивановский*****. Он обращается к
руководству историко-филологического факультета Самар-
* ГАСО.Ф.28.0п. 1.Ед.хр. 108.Л.5.
Ученые записки Самарского университета. Вып. 2. С. 14.
*** ГАСО. Ф. 28. Оп. 1. Ед. хр. 66. Л. 394.
Протокол № 44 от 5 июля 1919 года //Там же. Л. 108.
***** ГАСО. Ф. 28. Оп. 1. Ед. хр. 825. Л. 3.

В. H. Ивановский в Самаре 235
ского университета с просьбой о сокращении числа его
лекционных и практических занятий с 1 марта 1919 года. Ивановский
предлагал убавить по одному часу от проводимых им
практических занятий по философии, а также писал о возможности
отмены курса по этике, который «никаких неудобств в случае
отсутствия не вызовет»*. Прошение Ивановского было
рассмотрено на заседании совета историко-филологического
факультета 25 февраля 1919 года, совет постановил разрешить
профессору В. Н. Ивановскому уменьшить количество
лекционных и практических занятий с восьми до шести часов в неделю.
В результате в течение весеннего семестра В. Н. Ивановский
читал курсы «История древней философии» и
«Методологическое введение в этику», вел практические занятия по
философии**.
В 1919—1920 учебном году В. Н. Ивановский читал курс
лекций по «Истории новой философии» (4 часа в неделю, оба
семестра) и вел практические занятия по новой философии
(2 часа в неделю, оба семестра)***. В этом курсе Ивановский
дал общую характеристику состоянии философии Канта,
изложил жизнь и учение Фихте и Шеллинга****.
5—10 января 1919 года в Самаре состоялся Губернский съезд
учителей, на котором присутствовали профессора Самарского
университета В. Н. Ивановский, А. П. Нечаев, В. Н. Перетц
и др. Они приняли участие в работе съезда и выступили с
докладами по проблемам образования, воспитания и
педагогики. Ивановский сделал доклад на тему: «Техника чтения
лекций»*****.
Интерес к вопросам изучения педагогических и
психологических дисциплин вскоре проявили и студенты. Они пишут
ходатайство на имя декана историко-филологического
факультета В. Н. Перетца: «Ввиду желания части студентов СГУ
специализироваться в науках психо-филологического факультета
просим Вас внести на обсуждение совета 13 мая с. г. вопрос об
* Там же. Ед. хр. 57. Л. 181.
** Там же. Л. 181.
Обозрение и план преподавания наук на историко-филологическом
факультете Самарского государственного университета в 1919—1920
учебном году. Самара, 1919. С. 1.
**** ГАСО. Ф. 28. Оп. 1.Ед.хр. 141. Л. 317.
***** Коммуна. 1919. №26-28.

236 А. А. Шестаков
организации при историко-филологическом факультете
особого психо-философского отделения»*.
В связи с ходатайством группы студентов об учреждении
«психо-философского отделения» 13 мая была избрана
комиссия — на основании докладов Ивановского и Лебедева по
этому вопросу. В состав комиссии наряду с известным психологом
A. П. Нечаевым вошел и Ивановский. Основы педагогического
образования на отделении признавались наряду с философией,
психологией, биологией**. Таким образом, появилась
возможность более глубокого и детального изучения философии,
психологии и педагогики.
Из деятельности В. Н. Ивановского по развитию
педагогического образования в Самаре стоит выделить и открытие
непосредственно под его руководством рабочего
факультета при Самарском университете. Оно состоялось 9 декабря
1919 года и стало возможным благодаря предварительной
работе инициативно-организационной группы, которую
и возглавил ректор Самарского университета профессор
B. Н. Ивановский***.
Рабочий факультет позволил многим представителям
крестьянства и пролетариата получать, пусть и в ограниченном
виде, высшее образование — с отрывом или без отрыва от
производства.
Тогда же, 30 декабря 1919 года, открывается физико-
математический факультет, на котором профессор В. Н.
Ивановский возглавил кафедру Истории научного метода****.
Это отвечало его мировоззрению, ведь ученый считал, что
философия есть наука наук, дающая методологическую базу всем
наукам, в том числе и физико-математическим*****.
Ректорские обязанности тяготили В. Н. Ивановского, но в
тот период на этой должности он был практически незаменим,
и 23 февраля 1920 года на Объединенном совете ассоциаций
* ГАСО. Ф. 28. Оп. 1. Ед. хр. 57. Л. 285
** Там же. Ед. хр. 90. Л. 43.
Известия Самарского государственного университета. Самара, 1922.
Вып. 3. С. 97.
Там же. С. 97.
философы России XIX—XX столетия. Биографии, идеи, труды / под
ред. П. Алексеева. М., 1995. С. 221.

В. H. Ивановский в Самаре 237
Самарского университета его избрали на должность ректора
университета. Однако выборы были проведены без участия
представителей студентов, поэтому ректор В. Н. Ивановский
предложил считать их хотя и «законными, но
ненормальными» и вследствие этого признать желательность перевыборов.
Перевыборы были назначены на 14 марта 1920 года. До этого
времени Ивановский продолжал исполнять обязанности
ректора Самарского университета. С момента выборов он сложил с
себя ректорские полномочия, решив, по всей видимости,
ограничиться преподавательской деятельностью*.
В течение 1920—1921 учебного года В. Н. Ивановский читал
лекции по «Введению в философию» и «Истории философии»,
которые являлись обязательными для студентов всех
отделений Социально-исторического факультета**.
Помимо университета В. Н. Ивановский преподавал курс по
«Методологии исторической науки» на археологических
Курсах Общества археологии, истории, этнографии и
естествознания при Самарском университете, работал в Институте
народного образования и нередко выступал с отдельными лекциями
на эпизодических курсах.
Однако вскоре проф. Ивановский вновь занимает один из
руководящих постов в университете. 18 марта 1921 года он
был избран на должность заместителя декана социально-
исторического факультета. Ивановский ведет активную
организационную работу по привлечению в Самарский университет
новых научных кадров. Именно по его инициативе в Самару
были приглашены профессора и преподаватели из Казанского
университета***.
Из педагогической практики Ивановского интересна его
идея относительно мотивации студентов — «в целях
побуждения студентов к более интенсивным и углубленным научным
занятиям» — он считал необходимым проведение специальных
мероприятий****. Так, по его предложению, 29 марта 1921 года
для студентов социально-исторического факультета был
объявлен конкурс сочинений с премиальным фондом. Для этого
* ГАСО. Ф. 28. Оп. 1. Ед. хр. 825. Л. 3.
Известия Самарского государственного университета. Вып. 3. С. 77.
*** ГАСО. Ф. 28. Оп. 1.Ед.хр.825.Л. 16.
**** Там же. Ед. хр. 141. Л. 294.

238 А. А. Шестаков
конкурса В. H. Ивановский представил тему «Гносеологические
воззрения И. Г. Фихте в связи с проблемой творческого
элемента в познании», которая была утверждена факультетом*.
Большое внимание Ивановский уделял и культурному
развитию страны. В частности, философ становится поборником
духовно-нравственного возрождения общества. Это
выражено в его докладе о введении латинского шрифта. История
доклада связана с участием ученого в заседаниях Историко-
филологического общества. Одно из них было посвящено
обсуждению постановления № 581 Научного отдела Нарком-
проса (от 4 мая 1920 года) и состоялось 5 июня 1920 года.
С докладами выступили В. Н. Перетц, профессор В. Н.
Ивановский и преподаватель П. А. Глинка**.
В своем докладе Ивановский говорил о том, что переход
на латинский шрифт для русской письменности неисполним,
зато возможно использовать этот шрифт как вспомогательный
и переработать русский шрифт в духе приближения к
латинскому***. Также он добавлял, что «введение в связи с латинским
шрифтом "фонетического" правописания» вообще не имеет
смысла, так как «это убьет всю логику языка; а эта логика, при
всей ее неточности, есть основная нить в понимании языка и
незаменимая школа мышления, и потеря ее грозит народу
великими духовными бедствиями одичания»****. Именно он, а не
Перетц или Глинка, подчеркивает эту особенность пути
освоения народами своего духовно-нравственного опыта. Таким
образом, В. Н. Ивановский так же, как и известный российский
психолог А. П. Нечаев говорит о грамотности как о важном
средстве духовного развития*****.
23 мая 1920 года Государственный ученый совет
Наркомата просвещения РСФСР преобразовал
Историко-филологический факультет в социально-исторический. Деятель-
Ученые записки Самарского университета. Вып. 2. С. 81.
Там же. С. 81.
Там же. С. 81.
**** Там же. С. 81.
***** Нечаев А. П. Психология и школа // Избранные психологические
труды / под ред. А. А. Никольской. М.; Воронеж, 1997. С. 6.

В. H. Ивановский в Самаре 239
ность нового факультета продолжалась до 1 июля 1921 года*.
Последствия Гражданской войны, голод и множество других
трудностей отразились на работе Самарского университета.
«Холод, недостаток помещения, зачастую отсутствие света —
вот те препятствия, которые надо было преодолеть и которые
преодолевались»**. Но благодаря активной деятельности
студентов и преподавателей работа университета продолжалась.
Вместе со всеми В. Н. Ивановский активно участвует в научной
жизни Самары. В период своего пребывания в этом городе он
пытается открыть различные научные общества и институты
при Самарском университете. Но его инициатива, к
сожалению, наталкивалась на сопротивление власти, утверждение
которой было связано с распространением новой идеологии.
Идеи либеральной профессуры о приобщении масс к культуре
и философии ей явно мешали.
Так, будучи еще ректором Самарского университета,
В. Н. Ивановский в ноябре 1919 года начал разрабатывать
проект организации «Института научной и философской
методологии» в составе Научной ассоциации университета. К
12 ноября 1919 года ученый подготовил проект устава
Института и объяснительную записку к нему; к 26 декабря —
смету Института на 1920 год. Устав и смета Института научной
и философской методологии были утверждены на заседании
объединенного совета Ассоциаций Самарского университета.
28 января 1920 года совет постановил: ходатайствовать перед
Наркомпросом об учреждении в составе Научной
ассоциации университета Института научной и философской
методологии***. В разработке устава Института и в его организации
активно участвует В. Н. Ивановский****. Целью исследований
института, согласно уставу, была разработка теоретических и
исторических вопросов методологии наук и философии,
теории знания смежных с этими дисциплинами проблем*****.
Осознавая всю важность своего начинания, Ивановский аргумен-
Известия Самарского государственного Университета. Вып. 3.
С. 74.
Ученые записки Самарского университета. Вып. 2. С. 85.
*** ГАСО. Ф. 28. Оп. 1.Ед.хр.825.Л. 16.
**** Там же. Ед.хр. 138. Л. 7, 9.
Там же. Л. 7, 9.

240 А. А. Шестаков
тировал необходимость учреждения Института научной
философской методологии следующим образом: «Всем известно,
что сущность и душу науки составляет метод. От правильных
взглядов на метод зависят выбор и постановка исследуемых
проблем, критерии правильного их решения, отличение
истины от ошибки и т. д. Поэтому разработка вопросов
методологии имеет капитальную важность для науки»*. Методы наук, по
мнению ученого, можно разделить на две большие группы: во-
первых, «методы технические или специальные» и, во-вторых,
«методы общие или философские, вводящие каждую науку в
ведение гносеологии, или теории знания». Научные методы
должны были стать основным предметом изучения в
проектируемом Ивановским Институте научной и философской
методологии. Однако акцент делался прежде всего на исследование
методов второго порядка: общих, философских методов, «в
которых научное знание соприкасается с философской критикой
знания, придавая тем самым научный характер самой
философии». Философия, по мнению Ивановского, является
«всеобщей» и «основной» наукой. Поэтому изучение «ее методов,
предпосылок, критериев истины и пр., как все это имеет место
в философской гносеологии», должно было стать основной
исследовательской задачей в Институте научной и философской
методологии**.
Вопрос об учреждении в составе Научной Ассоциации
Самарского государственного университета Института научной
и философской методологии был поставлен на обсуждение
на заседании объединенного Совета Ассоциаций
университета 28 января 1920 года. Заседание открыл ректор Самарского
университета В. Н. Ивановский. Он огласил объяснительную
записку и проект устава Института научной и философской
методологии, в котором, в ходе обсуждения, были сделаны
некоторые уточнения. В частности, число действительных членов
Института было увеличено до трех; в связи с этим увеличилось
также количество других его сотрудников. В итоге
Объединенный совет Ассоциаций университета утвердил устав
Института научной и философской методологии и смету. Выполняя
данное постановление совета, ректор Самарского
университета В. Н. Ивановский отправил в Москву все необходимые
* ГАСО.Ф.28.0п. 1.Ед.хр. 138.Л.8.
Там же. Л. 8.

В. H. Ивановский в Самаре 241
документы и просил Центр об удовлетворении ходатайства
Самарского университета. Однако мнения по данному
вопросу Наркомпроса и профессоров Самарского университета не
совпадали. Постановлением Наркомпроса № 1242 от 6 мая
1920 года сообщалось, что ходатайство об учреждении при
Самарском университете Института научной и философской
методологии удовлетворено быть не может*.
Однако это известие не остановило В. Н. Ивановского и
весной 1921 года он начинает разрабатывать проект
особого философского общества. Среди учредителей были также
А. П. Нечаев, П. П. Лебедев, С. М. Васильевский и др.
преподаватели Самарского университета. Члены общества должны
были заниматься разработкой общих и специальных
вопросов философии, а также содействовать объединению
любителей философских дисциплин и распространению философских
знаний и культуры в широких слоях населения**. Однако
данному проекту самарской профессуры также не суждено было
воплотиться в жизнь. Сложное экономическое положение,
последствия Гражданской войны и голод в Поволжье в 1921 году
вынудили многих профессоров и преподавателей оставить
Самарский университет***.
Вскоре, 16 августа, В. Н. Ивановский был освобожден
от занимаемой должности заместителя декана****. Этим
фактически завершился его трехлетний период работы в
Самаре. Осенью 1921 года ученый покинул город.
Самарские годы жизни были для В. Н. Ивановского очень
насыщенными в плане научной деятельности. В этот период он
является не только приват-доцентом, а затем и ординаторским
профессором Самарского университета, но и его ректором.
В тяжелых условиях Гражданской войны он активно
отстаивает право университета на существование, участвует в создании
и развитии университета. Наряду с этим он ведет и научную
деятельность: читает курсы по истории педагогических учений и
философии, участвует в работе научных институтов и обществ
и даже выступает создателем многих из них. В соответствии с
* ГАСО. Ф. 28. Оп. 1.Ед.хр.825.Л. 16.
Там же. Л. 16.
Там же.
Известия Самарского государственного университета. Вып. 3. С. 78,
80, 82.

242 А. А. Шестаков
его мировоззрением, цель его трудовой деятельности сводилась
к утверждению философии как основной науки. Это
обстоятельство четко проявилось в тематике прочитанных им
курсов («Введение в философию», «Методология исторической
науки», «История педагогический учений»,
«Методологическое введения в этику» и др.) и докладов («Народные чтения,
лекции и беседы», «Логика истории как онтология
единичного» и др.), в создании Института научной и философской
методологии, учреждении философского общества, организации
философского семинария, участии в создании и управлении
кафедрой «истории научного метода» физико-математического
факультета. Все это создало солидную научную базу для
дальнейшего развития наук в Самаре. Заслуги В. Н. Ивановского
перед Самарским университетом трудно переоценить.
Шестаков А. А. Владимир Николаевич Ивановский
в Самаре (1918—1921 ) // Теориетическое наследие
казанской научной, фолософской, богословской мысли
в контексте мировоззренческого диалога.
Казань, 2010. С. 53-59.

Т. Г. Щедрина
Владимир Ивановский и Густав Шпет:
методологический проект
«истории понятий»
г азмышляя о развитии гуманитарной науки в
России, Н. О. Лосский писал: «Не зная и не изучая
своего прошлого, мы не умеем ценить свою культуру и не
можем сознательно развивать и укреплять ее.
Между прочим, мы до сих пор не научились ценить свою
научную и философскую литературу. Нам кажется,
будто всякое философское направление появляется
в России под влиянием Запада, и для изучения его в
его оригинальной форме нужно обращаться к
иностранной литературе. Между тем в действительности,
зачастую основные идеи того же направления
зарождались более или менее одновременно и в нашей
литературе, воплощались в яркой и своеобразной форме,
и если бы мы не оставляли такие произведения
русских писателей в тени, отдавая предпочтение
"знатным иностранцам", они служили бы ядром для
дальнейшего развития мысли, были бы использованы так
полно, как это бывает в органически развивающейся
литературе Запада и приобретали бы влияние также
и за пределами России»*. Рассуждение Лосского в
Лосский Н. О. Психология в России // Вестник культуры и
политики. 1918. №4. Стб. 23.

244 Т. Г. Щедрина
полной мере можно отнести и к такой актуальной ныне
области гуманитарных исследований как «история понятий». Когда
сегодня мы работаем в этой области, то обращаемся, как
правило, к европейской методологической традиции (в основном к
трудам Р. Козеллека, Э. Ротхакера, Й. Риттера)*. Но при этом
очень важно, чтобы наше обращение к этой традиции, наш
исследовательский интерес не был прямым заимствованием,
простым калькированием конкретных методик. Необходимо,
чтобы усвоение европейского интеллектуального опыта
стало рецепцией, т. е. осмыслением с учетом реалий русского
исторического опыта и русской философско-методологической
традиции, обогащающей исследования в этой области. А
традиция эта в русской философии есть.
В 1921 году был создан Институт научной философии. Густав
Густавович Шпет стал его первым директором, а Владимир
Николаевич Ивановский — действительным членом по
секции методологии науки. Как свидетельствуют протоколы
заседаний, сохранившиеся в архиве РАН, фундаментальным
направлением деятельности Института становится «разработка
вопросов научной и философской терминологии с целью
подготовки материалов для словаря научных и философских
терминов»**. В комиссию по составлению плана словаря
вошли Г. Г. Шпет, В. Н. Ивановский и Я. А. Берман. Трудно
См. об этом материалы конференции «Теория и методология
гуманитарного знания: история понятий» (Москва, РГТУ, 29 марта 2010).
[Электронный ресурс) http://www.rsuh.ru/news.html?id=254466
Из анализа докладов этой конференции мы видим, что в современном
гуманитарном самосознании превалируют глобальные негативные оценки
отечественной традиции методологии исторического знания, сводящие все
дело к необходимости заимствований (французских, немецких, английских).
При этом игнорируется тот процесс, который шел реально в русской теории и
методологии исторического знания. Возможно, такого рода оценки и
оправданы для обоснования тех или иных переводческих проектов (см., в частности,
тезисы Ю. П. Зарецкого, К. я. Левинсона), но реальную картину такого рода
обоснования деформируют. И, что самое главное, рецепция западных
методологических традиций философии и методологии истории сводится таким
образом к прямому и непосредственному влиянию. Ничего хорошего
подобные попытки насаждения не дают, это не более чем «копирование» заданных
образцов, не предполагающее саморефлексивного восхождения российского
методологического самосознания.
См.: Полугодичный отчет о деятельности Института научной
философии / публ. Л. А. Когана // Вопросы философии. 1995. № 10. С. 115.

Владимир Ивановский и Густав Шпет... 245
судить о том, в чем состояла научная роль Бермана в этой
работе*, но методологические подходы Ивановского и Шпета
остаются актуальными и сегодня именно в рамках разработки
проблем «истории понятий».
Словосочетание «история понятий» не имеет сегодня
однозначной интерпретации. И прежде всего потому, что
многозначен сам термин «понятие». Что исследует история понятий
сегодня? Понятие, выраженное в слове (слово-понятие) или
понятие как исторически меняющийся смысл слов? Понятие
как лингвистический объект или понятие как объект
исторический или объект научный. Направляет ли история понятий свой
интерес на смысл понятий или на культурную и историческую
обусловленность их? Можно ли говорить о возможных
соотношениях понятий и идей и можно ли полагать, что «история
понятий» и «история идей» исследуют одни и те же тематические
пласты? Входит ли в компетенцию «истории понятий»
«история рецепции понятий»? И так далее. Тематический разброс
исследований, выполненных в рамках «истории понятий»,
свидетельствует прежде всего о размытости границ этого
методологического направления. А это значит, что в рамках «истории
понятий», которое определяется в современной методологии
как исследование исторической семантики терминов, могут
существовать самые различные методологические стратегии.
И в этом смысле об «истории понятий» можно говорить
уже не только как об историческом феномене, что
предполагает исследование методологической стратегии Р. Козеллека и
его коллег, но и как о феномене методологическом. Этот
разворот позволяет нам обозначать методологическую стратегию
В. Ивановского и Г. Шпета как один из вариантов «истории
понятий». К сожалению, в отличие от «истории понятий»
Козеллека, охватившей значительный по объему эмпирический
материал, «история понятий» Шпета и Ивановского
содержательно практически не была осуществлена. Словаря
философских и научных понятий им так и не удалось создать. Остались
В одном из писем Шпету Ивановский замечает: «В понедельник 15/V я
был, хотя с опозданием в Психологическом Институте, Якова
Александровича <Бермана> не было. Выходит по пословице: "Первый раз — случай,
второй — судьба, третий — привычка". Чтоб не допустить до стадии привычки,
Вы, быть может, двинули бы дело терминологической комиссии на
ближайшем заседании всего института». См.: Письмо В. Н. Ивановского Г. Г. Шпету.
1922 год // ОР РГБ. Ф. 718. К. 24. Ел. хр. 53.

246 Т. Г. Щедрина
отдельные статьи, наброски, размышления в письмах и
формулировки общих принципов работы. Поэтому, думаю, будет
исторически правильнее говорить об «истории понятий» Шпе-
та и Ивановского как о проекте.
Тем интереснее нам сегодня сравнить методологический
проект Шпета и Ивановского с нашими современными
философскими достижениями. Я имею в виду два крупных
энциклопедических труда последних десяти лет: «Новую философскую
энциклопедию» (М., 2000) и «Энциклопедию эпистемологии и
философии науки» (М., 2009), в которых предпринимаются
попытки исследований в рамках «истории понятий». Можем ли
мы сегодня увидеть преемственность современных
терминологических исследований с принципами Шпета и Ивановского?
Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны соотнести
содержательные принципы методологического проекта Ивановского
и Шпета с принципами современных составителей, а также
сопоставить отдельные сохранившиеся энциклопедические
статьи с современными методологическими образцами.
* * *
Терминологическая работа всегда входила в сферу
философских интересов В. Ивановского. Уже в 1900 году для участия
в Первом международном философском конгрессе он заявил
доклад «Sur la possibilité d'une terminologie commune à tous les
philosophes»* («О возможности философской терминологии,
общей для всех философов»), а затем вместе с А. Лаландом
работал над известным словарем «Vocabulaire technique et
critique de la philosophie» («Технический и критический словарь
по философии»). Он сообщал об этом в докладе, приложенном
к письму Шпету. «Давно заинтересовавшись проблемами
философской терминологии, — писал он, — придя к
убеждению, что многие недоразумения в философии и многие
трудности ее усвоения зависят от невыясненности
терминологической ее стороны от невнимания к ней, что правильная
постановка научно-философского образования и твердая
ориентировка в философии зависят от ясности основных
* См.: Письмо В. Н. Ивановского К. Леону от 14/26 декабря 1899 года //
Archives de la Sorbonne. Fond X. Léon. FB 669. F. 143-144. Письма В. H.
Ивановского Г. Г. Шпету и доклад Ивановского о философской терминологии
будет полностью опубликован в 9 томе Собрания сочинений Г. Г. Шпета
«Философ в культуре: документы и письма» (М.: РОССПЭН, 2012).

Владимир Ивановский и Густав Шпет... 247
понятий и терминов, я прочел на I Международном
философском конгрессе в Париже в 1900 году доклад на программную
тему, соприкасавшуюся частично с интересовавшей меня
проблемой: Sur la possibilité d'une Terminologie commune
à tous les philosophes, в котором вкратце развил мою точку
зрения. (Краткое резюме моего доклада помещено в отчете о
конгрессе в Revue de métaphysique et de morale, 1900 год). От
организационного комитета конгресса докладчиком по этому
вопросу выступил профессор Андре Лаланд, по предложению
которого образовавшееся после этого конгресса Société
Française de philosophie стало издавать Vocabulaire
philosophique. Основной задачей Vocabulaire была критика и отбор
наиболее подходящих, по мнению сотрудников (Лаланд,
Кутюра, Бело, Бруншвик и др.), значений французских
терминов, причем учет значений терминов в других языках и в
разнообразных философских школах ставился на второй план.
Будучи приглашен к участию в Vocabulaire, я в своих небольших
статьях давал обзоры значений терминов в том роде, в каком
я их предлагаю сейчас вниманию Терминологической
Комиссии»*. О результатах своих терминологических
исследований Ивановский также докладывал и на Втором
международном философском конгрессе (Женева, 1904), о чем
свидетельствует его письмо организатору этого мероприятия
Эдуарду Клапареду**.
Терминологические исследования Ивановского были
близки Шпету, для которого герменевтический анализ «слова-
понятия»*** составлял основание философской работы как ра-
Доклад действительного члена Института научной философии при
Факультете общественных наук Московского университета. 15 мая 1922 //
Письмо В. Н. Ивановского Г. Г. Шпету — ОР РГБ. Ф. 718. К. 24. Ед. хр. 53.
Письмо В. Н. Ивановского Эд. Клапареду. <1905> Bibliothèque
publique et universitaire à Genève (далее: BPU). Ms. fr. 4013. Éd. Claparède.
F 51 a.
Шлет не принимает идею языка, как предмета герменевтического
исследования, поскольку отдает себе отчет в том, что язык как феномен (как
целое) не может быть сам по себе положен в основу, т. е. не может быть взят
в качестве единицы герменевтического анализа. Необходима еще и «часть»
(слово), без которой язык теряет смысл, теряет свое принципиальное
значение «контекста» в герменевтическом исследовании. Язык, по Шпету, есть не
только целое, всеобъемлющее. Он, в силу своей фактичности, «точно так же,
как и каждая его составная часть, имеет значение, имеет смысл только в
контексте какого-то, всегда более обширного целого» (Шпет Г. Г. Язык и смысл //

248 Т. Г. Щедрина
боты научной. В то же время в философских установках Шпета
и Ивановского имелись различия. Особенно ярко их
концептуальные различия проявились в диспуте на защите
диссертации Шпета «История как проблема логики», где Ивановский
выступил неофициальным оппонентом. Спустя шесть лет он
опубликовал свои размышления по поводу шпетовского труда
«История как проблема логики» в журнале «Труды
Белорусского государственного университета»*. Здесь он изложил свои
принципы, исходя из которых он и спорил со Шпетом.
В процессе анализа рецензии-статьи Ивановского
становится очевидным, что основанием их концептуального спора
является их понимание понятий науки, истории, логики
исторической науки, а также их гносеологические установки. Шпет
(вслед за Гуссерлем) рассматривает науку в ее идее как
целостное единство, он выходит за рамки неокантианской дихотомии
и не разделяет науки о природе и науки о культуре. Ивановский
остается в рамках этой дихотомии.
Следующий пункт разногласия: понятие «история». Для
Шпета история — это прежде всего «действительность,
которая окружает нас»**, причем действительность эта вся есть
социальная в том смысле, что она выражена в словах-понятиях
и иначе существовать не может. Следовательно, для Шпета
любая отрасль исторической науки: будь то история
естественная или история социальная, есть прежде всего социальная
действительность. Именно эта «абсолютизация» социального
и не устраивает Ивановского в концепции Шпета. Он
возражает именно потому, что сам выделяет историю как «конкретную
действительность во всем многообразии ее сменяющихся во
времени моментов» и действительность «социальную, взятую
с известной стороны и изучаемой одною из социальных наук»***.
Шпет Г. Г. Мысль и Слово. Избранные труды / отв. ред.-сост. Т. Г. Щедрина.
М., 2005. С. 569). Для Шпета таким целым является «слово-понятие» как
выражение словесного (языкового) сознания, как «архетип культуры».
Ивановский В. Н. Логика истории как онтология единичного // Труды
Белорусского государственного университета в Минске. Минск, 1922. № 1.
2-3.
Шпет Г. Г. История как проблема логики. Критические и
методологические исследования. Материалы. М., 1916. Ч. I. С. 21.
Ивановский В. Н. Логика истории как онтология единичного // Труды
Белорусского государственного университета в Минске. № 1. С. 18.

Владимир Ивановский и Густав Шпет... 249
Заметим также, что здесь Ивановский формулирует один из
важнейших принципов терминологической работы, которого он
сам придерживается. Определение должно устанавливать
значение термина раз и навсегда в пределах работы.
Не менее важно, что Шпет и Ивановский по-разному
понимают понятие «логика исторической науки». И прежде всего в
силу разности гносеологических установок или способов
отношения к тому, как возможно познание мира. Шпет полагает, что
ученый может познавать мир как угодно (он отходит от жесткой
нормативности логики в процессе познания), но способ
выражения ученого всегда должен соответствовать определенным
канонам стиля мышления той науки, в которой он работает.
Это значит, что для Шпета «логика исторической науки есть
наука о форме выражения исторической науки»* как науки
герменевтической. Ивановский остается в пределах
понимания логики именно как науки нормативной и поэтому он
формулирует свое разногласие со Шпетом так: «мы, в
противоположность автору, убеждены, что "логика истории", т. е. теория
основных понятий и методов исследования, должна лежать в
основе именно процесса исторического изучения; мало того, что
без такой логики, без такой предварительной канвы или схемы
(или, если угодно, без определенного исторического
мировоззрения) невозможно никакое действительно научное
историческое исследование. Только такая основа может направлять
работу историка над материалом»**. И далее: «Мы убеждены,
что не следует недооценивать регулятивного для исторического
познания значения "номотетических тенденций"»***.
Отмеченные выше методологические различия в позициях
Шпета и Ивановского не помешали в дальнейшем их
совместной работе. Об общих принципах этой совместной работы и
пойдет речь ниже. Но не отметить эти различия я не могла,
поскольку они фактически уточняют принципы такой работы
в их соотнесении с нынешними исследованиями в этой
области. Но, повторяю, для меня в данном случае, в контексте темы
Шпет Г. Г. История как проблема логики. М., 1916. Ч. I. С. 62.
** Ивановский В. Н. Логика истории как онтология единичного // Труды
Белорусского государственного университета в Минске. № 1. С. 22.
*** Ивановский В. Н. Логика истории как онтология единичного //
Труды Белорусского государственного университета в Минске. Минск, 1922.
№2-3. С. 44.

250 Т. Г. Щедрина
традиции важна именно общность их методологических
(исследовательских) установок. Эту общность, надо сказать,
ощущали и они сами. Несмотря на методологические разногласия,
Шпет и Ивановский высоко ценили исследования друг друга.
В 1918 году Шпет редактировал серию «История философии
в монографиях» и предлагал Ивановскому написать для этой
серии книгу о «Дж. Ст. Милле и английском позитивизме»
(XIX века)*. А Ивановский по достоинству оценил книгу Шпета
«История как проблема логики» и заканчивал свою
критическую статью-разбор следующими словами: «Мы должны
выразить наше убеждение, что к книге будут обращаться изучающие
проблемы методологии истории. <...> Серьезные работы живут
не одно десятилетие; а интерес к научно-критической
литературе может служить мерилом культурности самостоятельно
мыслящей части народа»**.
Фактически позиции Шпета и Ивановского соотносимы друг
с другом и прежде всего — в их устремленности к прояснению
исторических смыслов «слов-понятий» (Шпет) или
«философской терминологии» (Ивановский).
Шпет формулирует свое отношение к научной
терминологической работе применительно к искусствознанию, но
фактически подразумевает общие принципы построения
научного знания, которые можно представить в виде следующих
положений:
1. «Центром всех экспериментальных и вспомогательных
институтов» — основою самого научного познания, как
такого, — «является, должен быть и может быть, только анализ
самих понятий»*** (курсив мой. — T. ZZ/.), с которыми
оперирует наука.
2. Начиная с вопросов самого общего плана «и кончая
последними конкретно-диалектическими и историческими
определениями», «везде, как эксперименту, так и объяснению
предшествует вопрос: что это?, т. е. вопрос вещной номенклатуры
: -*
См.: Письмо В. Ивановского Г. Шпету от 25 марта — 7 апреля
1918 года // ОР РГБ. Ф. 718. К. 24. Ед. хр. 54.
Ивановский В. Н. Логика истории как онтология единичного //
Труды Белорусского государственного университета в Минске. Минск, 1922.
№ 2-3. С. 48.
Шпет Г. Г. К вопросу о постановке научной работы в области
искусствоведения // Шпет Г Г. Искусство как вид знания. Избранные труды по
философии культуры / отв. ред.-сост. Т. Г. Щедрина. М., 2007. С. 161.

Владимир Ивановский и Густав Шпет... 251
и дифференцирующей терминологии»*. А это значит, что
любая терминологическая аналитическая работа
исторична, она имеет «неуничтожимый конкретный характер» и может
«служить иллюстрацией того, что анализ не непременно
абстрагирующая операция, и что, следовательно, не
противоречиво, а только диалектично, когда структурный анализ понятий
есть вместе с тем и средство синтетического восстановления
частей в связующее целое. Имея в виду необъятные
перспективы открывающейся здесь научной работы, едва ли можно
обойтись без ее коллективной организации и, прежде всего, в
форме сосредоточенной кабинетской работы. — Самый вопрос
о методе, объяснении, теории, — второй вопрос, стоящий
непременно после вопроса анализа и дескрипции»**.
3. «В связи с терминологическою работою и из нее
непосредственно возникают требования, во-первых, систематики
и диалектического упорядочения <...> теорий, и, во-вторых,
приведение во внутренне организованную систему наиболее
пригодной современной теории. Чисто практическая
необходимость последней иллюстрируется всем вышесказанным.
Научная работа всегда совершается в известном кругу: от
собирания материала до теории, и обратно, ибо организованное
накопление материала необходимо предполагает некоторое
теоретическое руководство»***.
4. «Работа систематизации, основанная на изучении истории
самой науки и ее теорий, создает побуждение укрепить общее
положение и признание своей науки распространением
классических трудов»****.
5. И наконец, проблема перевода. «Образцовые
переводы служили бы не только целям выработки терминологии и
целям систематики, но приучали бы к самой работе широкие
круги» — «задача, выполнение которой удовлетворило бы и
нужды самой науки и нужды просвещения»*****.
Шпет Г. Г. К вопросу о постановке научной работы в области
искусствоведения // Шпет Г. Г. Искусство как вид знания. Избранные труды по
философии культуры / отв. ред.-сост. Т. Г. Щедрина. М., 2007. С. 161.
** Там же. С. 161-162.
*** Там же. С. 162.
Там же. С. 163.
Там же. С. 163. Замечу, что и Ивановский столкнулся с проблемой
перевода. Он пишет об этом в письме к Шпету: «В прилагаемых образчи-

252 Т. Г. Щедрина
Принципы, сформулированные Шпетом, принимал и
Ивановский. И прежде всего в силу их конкретно-исторического
характера. Ивановский формулирует следующие
методологические возможности исследования философской
терминологии: 1) «установление истории терминов как таковых»;
2) «анализ истории понятий и их развития в ряде терминов,
различных в разные времена и у разных народов»; 3)
«выработка нормальной, так сказать, системы терминов, отбор из них
наиболее подходящих»; 4) «изучение, которое исходило бы из
фактически употребляемых терминов своего, родного языка, и
устанавливало бы их происхождение и их связь с
многообразием значений понятий у разных народов, в разные эпохи, в
разных научных философских школах»*. Следовательно, каждый
раз в зависимости от контекста исследователь может выбирать
наиболее приемлемое основание для рассмотрения
конкретных слов-понятий. В терминологической работе, намеченной
Институтом научной философии, Ивановский предлагает
руководствоваться четвертой возможностью и обосновывает свой
выбор тем, что «такое изучение давало бы в качестве общей
схемы работы систему терминов своего языка и
использовало бы коллективный, мировой запас понятий на пользу прежде
всего отечественной родной научно-философской мысли»**.
В. Ивановский не только раскрывает методологические
возможности и пути исторического исследования философских
слов-понятий, но и представляет конкретные образцы такой
ках того, как я представляю себе работу по изучению отдельных терминов,
обращаю внимание на следующее: <...> я брал за основу русские значения
терминов и указывал в скобках не ( греч., лат., фр., англ. и нем. ) синонимы, а
переводы их (точнее, их образцы); при этом иногда значения этих
иностранных терминов могут не совсем совпадать ни друг с другом, ни с
анализируемым русским термином (например, одному русскому могут отвечать в разных
случаях, оттенках и связях мыслей несколько терминов другого языка, или
обратно — одному иностранному несколько русских и т. д.). Эти
расхождения значений терминов я не учитывал, приводя иностранные термины рядом
с русскими заголовками; но они приняты во внимание в самом перечне
значений терминов». См.: Письмо В. Н. Ивановского Г. Г. Шпету. 1922 год//
ОРРГБ.Ф.718. К. 24. Ед.хр.53.
Доклад действительного члена Института научной философии при
Факультете общественных наук Московского университета. 15 мая 1922 //
Письмо В. Н. Ивановского Г. Г. Шпету. — OP РГБ. Ф. 718. К. 24. Ед. хр. 53.
Там же.

Владимир Ивановский и Густав Шпет... 253
работы. Это наброски энциклопедических статей для «Словаря
философской терминологии».
* * *
Именно эти статьи я хочу сопоставить с аналогичными
словарными статьями из «Новой философской энциклопедии» и
«Энциклопедии эпистемологии и философии науки».
Первая статья В. Ивановского — «Апперцепция»*.
Апперцепция: (новолат. apperceptio, фр. apperception, англ.
apperception, нем. Appercepzion)
1 ) Первоначальное значение = усиленное, доходящее до
(ad-) сознания восприятие (perception);
2) У Лейбница, который ввел в философию этот термин, —
ясное и отчетливое восприятие мыслящею монадою
заложенной в ней изначала системы аспектов всего мира и его
частей и элементов, получающееся при максимальной
активности и напряжении внутренних сил монады; (метафизически-
психологическое значение);
3) У Канта — принцип единства и активности познающего
субъекта (гносеологическое значение);
4) УГербарта — процесс переработки прежде
сформировавшимся содержанием душевной субстанции составляющим
единую диалектически напряженную систему, вновь протекающего
в душу материала, процесс взаимодействия, анализа,
перегруппировки, обработки, усвоения, систематизации, истолкования
и т. д. каждого нового содержания с ранее выработанных точек
зрения и в связи с ранее усвоенным содержанием;
У Вундта: пассивная «апперцепция» — эмпирически
констатируемая активность сознания, как единой деятельности,
как она вырабатывается в актах оценки внимания, выбора,
произвольного усиления или ослабления духовного
содержания и т. д.; «Активная» апперцепция — внутренняя основа
пассивной апперцепции, гносеологическое,
трансцендентально устанавливаемое единство познающего субъекта (пассивная
апперцепция Вундта приближается к Гербарту, активная —
воспроизводит сущность теории Канта).
Воспроизвожу наброски написанных В. Н. Ивановским статей
«Апперцепция», «Идея», «Идеализм» полностью по архивным оригиналам. См.:
ОР РГБ. Ф. 718. К. 24. Ед. хр. 53.

254 Т. Г. Щедрина
В «Новой философской энциклопедии» статья
«Апперцепция» написана О. С. Суворовым и практически полностью
совпадает с наброском В. Н. Ивановского по своей структуре и
содержанию*. Более того, Суворов приводит статью
Ивановского «К вопросу об апперцепции»** в качестве основного
источника своей работы***. В «Энциклопедии эпистемологии и
философии науки» статью «Апперцепция» писал А. Н.
Круглое****. И если О. Суворов и В. Ивановский выделяют в этом
понятии первоначальный смысл, введенный Лейбницем, а
затем предлагают историческую реконструкцию смыслов этого
понятия, то Круглов ограничивается приведением только двух
смыслов данного понятия (Лейбница и Канта).
Вторая статья, которую я взяла в качестве
методологического образца для сопоставления, это «Идея».
Идея (греч. idea, лат. idea, фр. idée, англ. idea, нем. Idee):
1) первоначальное значение — зрительный образ [(F) idea
(видеа) ранее — диаграммой от корня Fid = вид-];
2) платоновское значение: умопостигаемые типы всех
классов вещей, являющимися реальными, трансцендентно-
образующими их (через их «причастность» идеям) силами;
3) «материальные идеи» схоластиков, материальные
отпечатки вещей, воспринимаемые органами чувств;
4) декартовско-локковское значение: всякое состояние
души, когда она мыслит;
5) берклеевское значение: идея есть всякое целое внешнее
восприятие и всякий элемент такого восприятия — (в
противоположность notions), которые мы имеем отдухов и ихдеятель-
ностей). В этом значении на первом плане онтологически, а не
критически гносеологический момент.
6) «идея» как воспроизведенное состояние сознания в
противоположность ощущению: юмовские perceptions of sensation
и perceptions of ideas;
См.: Суворов О. (ж Апперцепция // Новая философская
энциклопедия / науч.-ред. совет В. С. Степин, А. А. Гусейнов, Г. Ю. Семигин,
А. П. Огурцов. М., 2000. Т. 1.С. 152-153.
Ивановский В. Н. К вопросу об апперцепции // Вопросы философии и
психологии. 1897. Кн. 36 ( 1 ).
В качестве второго и последнего он приводит книгу Б. М. Теплова
«Психология» (М., 1951).
См.: Круглов А. Н. Апперцепция // Энциклопедия эпистемологии
и философии науки / гл. ред. и сост. И. Т. Касавин. М., 2009. С. 67.

Владимир Ивановский и Густав Шпет... 255
7) «идея» разума — в смысле Канта: регулятивный принцип
познания разума за предмет собственно научного,
рассудочного познания.
8) гегелевская Абсолютная Идея — мировой принцип,
мировая основа, создающая мир своим диалектическим
саморазвертыванием.
В «Новой философской энциклопедии» статья «Идея»
написана А. П. Огурцовым, который определяет это понятие
как «форму постижения мира в мысли»*. И далее он
приводит исторические смыслы этого понятия, опираясь на его
понимание Платоном, Кантом, Фихте и Гегелем. В
«Энциклопедии эпистемологии и философии науки» статью «Идея» писал
Т. И. Ойзерман. И его способ построения словарной статьи
практически полностью совпадает с приведенной выше статьей
Ивановского. Ойзерман нацелен на историческое раскрытие
смысла термина «Идея», поэтому он, как и Ивановский,
приводит «первоначальное этимологическое значение термина»**,
а затем последовательно раскрывает авторские смыслы этого
понятия, проводя его практически через всю историю
философии (от Платона до современной аналитической философии).
Тем самым автор фактически реализует установки
Ивановского и Шпета.
Наконец, третья статья Ивановского, представляющая
реальный методологический интерес для современных
исследователей терминологии, «Идеализм».
Идеализм (лат. idealismus, фр. l'idéalisme, англ. idealism,
нем. Idealismus) — может происходить либо от понятия «идея»,
либо от понятия «идеал»:
От понятия «идеал»:
1) настроение (или убеждение), выражающееся в
стремлении к «идеалу», как бы таковой ни понимался:
А) как субъективный идеал, или
Б) как объективная мировая сила;
От понятия «идея»:
2) платоновский «идеализм» — теория «идей», как
прототипов классов сходных вещей;
Огурцов А. П. Идея // Новая философская энциклопедия. М., 2000.
Т. 2. С. 83.
Ойзерман Т. И. Идея // Энциклопедия эпистемологии и философии
науки. М., 2009. С. 266-269.

256 Т. Г. Щедрина
3) субъективный идеализм (Локка, Юма, затем у Декарта);
4) берклеевский идеализм — соединение субъективного с
объективно-теологическим;
5) кантовский «идеализм» (трансцендентальный,
критический, методологический и т. д.), как он развит в
Трансцендентальной эстетике и Трансцендентальной аналитике: учение об
«идеальности», об априорности, объективно-идеальном
характере чистых форм чувственности и рассудка, констатуирующих
научное познание;
6) кантовский идеализм — в том смысле, в каком он развит
в Трансцендентальной Диалектике и в Критике способности
суждения: учение об идеях, как регулятивном элементе в
познании разума, в изучении органической жизни и в понимании
произведений искусств; дальнейшее развитие его у Шеллинга;
7) приближающийся к солипсизму идеализм Фихте (позже
также «имманентной» школы);
8) абсолютный идеализм Гегеля.
И в «Новой философской энциклопедии», и в
«Энциклопедии эпистемологии и философии науки» статья «Идеализм»
написана Г. Д. Левиным. Ее принципиальное отличие от
статьи В. Ивановского в том, что Левин берет это понятие в чисто
гносеологическом контексте (исходя из понятия «идея»*), в то
время как Ивановский предлагает две линии определения
данного термина (от понятий «идеал» и «идея»). В первом случае
термин «идеализм» характеризует определенное
умонастроение, во втором — философское течение.
Несмотря на всю краткость и ограниченность приведенных
архивных материалов (черновиков энциклопедических статей
Ивановского), в целом философская преемственность
просматривается здесь в важнейшем принципе терминологической
работы: конкретность и историчность были важны для Шпета
и Ивановского, они остались важны, а возможно, приобретают
еще большую значимость для современных исследователей в
этой области. Дело в трм, что одной из особенностей
современной философии является характерный для нее пересмотр
оснований своих абстракций. В поле зрения исследователей
попадает факт множественности онтологии, культурных, социальных,
См.: Левин Г. Д. Идеализм // Новая философская энциклопедия. Т. 2.
С. 73—74; Энциклопедия эпистемологии и философии науки. С. 261—262.

Владимир Ивановский и Густав Шпет... 257
внутринаучных. Философия как бы заново погружается в
историю, переживает свою историчность, свою погруженность в
культуру. И связанная с этим терминологическая работа
ученых философов сегодня достаточно остро нуждается в
рациональных, методологических принципах. Отсюда настоятельная
потребность в обращении к опыту этой работы —
зарубежному и отечественному. Последний у нас имеется и достаточно
богат, в чем, я надеюсь, эта статься убедит заинтересованного
читателя. И если мы хотим сегодня осуществлять исследования
в области истории понятий, то мы должны учитывать не только
исторический опыт европейских коллег, но и опыт русской
философской традиции, каковым является в данном случае
методологический проект «Энциклопедии философской
терминологии» Г. Шпета и В. Ивановского. Русские философы уже тогда
осознавали, что философские понятия существуют не в воздухе
и даже не в метафизических системах только, они пронизывают
систему словоупотреблений конкретных социальных языков
(языка науки, политики, повседневности, техники). Поэтому
для Ивановского и Шпета, как и для современных
представителей «истории понятий» (Р. Козеллека, Э. Ротхакера, Й. Ритте-
ра), были важны исторические смыслы философских понятий
не самих по себе, но в приложении к культурно-историческим
контекстам*.
В. Ивановский вслед за Ф. Теннисом ищет возможности приложения
философских понятий к логике и психологии, а Р. Козеллек — к социальным
и политическим контекстам.

Хроника основных событий жизни
и творчества В. Н. Ивановского*
1867,13 (25) июля — родился в г. Вышнем Волочке
в семье учителя Нижегородской духовной семинарии.
1876-1885 — учился в Московской 1-й гимназии.
1885—1889 — обучался на
историко-филологическом факультете Московского университета на
историческом отделении. За зачетное сочинение на
тему: «Ульрих фон Гуттен» получил оценку «весьма
удовлетворительно».
1889 — получил «Зачетное свидетельство».
1890 — сдал государственные экзамены.
1891, 08 января — получил Диплом об окончании
Московского университета первой степени.
1891 — 1892 — давал частные уроки, читал
сочинения по психологии (А. Бэна, Г. Спенсера, М. М.
Троицкого и др.).
1892 — первая печатная работа в журнале
«Вопросы философии и психологии» (кн. 13).
1893-1896 — секретарь редакции журнала
«Вопросы философии и психологии».
1894-1897 — товарищ секретаря Московского
психологического общества.
1897—1900 — секретарь Московского
психологического общества.
Составитель А. Н. Ждан.

Хроника основных событий жизни и творчества... 259
1890 — член «Комиссии преподавателей истории» при
«Учебном отделе Московского Общества распространения
технических знаний».
1893-1897 — секретарь «Комиссии для организации
домашнего чтения».
1894—1896 — преподавал педагогику в Московском
женском Екатерининском институте.
1895 — начал переводческую деятельность: отредактировал
перевод книги У. Минто «Логика индуктивная и дедуктивная».
1897—1899 — преподавал психологию на Московских
женских педагогических курсах.
1897-1899 — перевод книги Д. С. Милля «Система
логики».
1897—1900 — член комитета «Общества
вспомоществования нуждающимся студентам» Московского университета.
1898 — член Московского педагогического общества.
1898 — сдал экзамены на степень магистра
философии на историко-филологическом факультете Московского
университета.
1899—1900 — член Комиссии Московского
педагогического общества по реформе средней школы.
1899 — утвержден в звании приват-доцента Московского
университета.
1900, июнь — принимал участие в I Международном
философском конгрессе (Париж). Избран в состав Бюро
философских конгрессов.
1900—1903 — загранкомандировка для научных
занятий (Берлин, Париж, Лондон, Оксфорд), изучал психологию,
философию и историю философии, педагогику и историю
педагогики.
1902—1903 — преподавал историю наук и философии в
«Русской школе общественных наук» (Париж).
1903 (осеннее полугодие) — преподавал философию в
Московском университете и на Московских высших женских
курсах.
1904, январь — 1912 — приват-доцент философских наук
Казанского университета.
1904, август — участвовал в работе II Международного
философского конгресса (Женева). Переизбран в члены Бюро
философских конгрессов.
1906—1912 — один из учредителей и преподаватель
Казанских высших женских курсов.

260 Хроника основных событий жизни и творчества...
1905-1906 — участвовал в работе съездов
«Всероссийского Академического союза».
1905—1912 — один из учредителей и член Казанского
общества народных университетов. Читал от этого Общества
публичные лекции.
1906, июнь — принимал участие в работе I Всероссийского
съезда по педагогической психологии (Петербург). Доклад «О
преподавании педагогики в университетах».
1906 — избран в члены Петербургского философского
общества.
1904—1914 — член «Кантовского философского общества»
(Галле, Германия).
1909 — опубликовал книгу «Ассоцианизм психологический
и гносеологический».
1910 — защитил книгу «Ассоцианизм психологический и
гносеологический» в качестве диссертации на степень
магистра философии в Казанском университете.
1912—1914 — загранкомандировка в Мюнхен. Изучал
методологию, работал над «Опытом истории ассоцианизма».
1914 — 2-е переработанное издание «Системы логики»
Дж. Ст. Милля.
1914—1917 — приват-доцент Московского университета и
преподаватель Московских высших женских курсов.
1916—1917 — первый председатель Общества младших
преподавателей Московского университета.
1917, май — и. д. ординарного профессора по кафедре
философии историко-филологического факультета Казанского
университета.
1918—1921 — профессор Самарского университета.
1921 — 1927 — профессор Белорусского государственного
университета (Минск), зам. ректора по учебной работе (в
течение 2-х лет).
1921 — 1923 — действительный член Института научной
философии при факультете общественных наук I Московского
университета.
1924, январь — принимал участие в работе II съезда по
психоневрологии (Петроград).
С 1 октября 1927 — в отставке.
1939, 4 января — скончался в Ленинграде.
1968, август — прах В. Н. Ивановского перенесен в
Москву (Востряковское кладбище).

Библиография трудов В. Н. Ивановского
Книги и главы в сборниках, брошюры
1. Психология. Курс лекций, читанных в 1897—
1899 гг. на Московских женских педагогических
курсах. М. ,1 899.
2. Введение в философию. Часть 1. Философия
теоретического знания. Казань, 1909.
3. Ассоцианизм психологический и
гносеологический. Историко-критическое исследование. Часть 1.
Казань, 1909.
4. Учение об ассоциации идей // Ученые
записки Казанского гос. университета. 1915. Т. 82.
Кн. 12. С. 1-48; 1917. Т. 84. Кн. 2. С. 49-96; Кн. 9.
С. 97-160.
5. Методологическое введение в науку и
философию. Т. 1. Минск, 1923.
6: К вопросу о генезисе ассоцианизма (Речь перед
диспутом). Казань, 1910.
7. Методологическое введение в науку и
философию (отрывки из монографии) // Российская
психология: Антология / авт.-сост. А. Н. Ждан. М.:
Академический проект, 2009. С. 673—694.
Статьи в периодических изданиях и сборниках
8. Ложные вторичные ощущения // Вопросы
философии и психологии. 1893. Кн. 20. С. 94—108.
9. Мистика и схоластика в XI—XII вв. // Книга
для чтения по истории средних веков / под ред. проф.
П. Г Виноградова. М., 1907. Вып. 1. С. 688-705.

262 Библиография трудов В. Н. Ивановского
10. Народное образование и университеты в Средние века //
Там же. Вып. II. С. 706-733.
11. Роджер Бэкон // Там же. Вып. IV. С. 375—399.
12. К вопросу об апперцепции // Вопросы философии и
психологии. 1897. Кн. 36. С. 70-106.
13. К вопросу о самообразовательном движении // Там
же. 1898. Кн. 43. С. 206-228.
14. Одна из бурных натур реформационной эпохи. Ульрих
фон Гуттен // Образование. 1898. № 9. С. 95-110; № 11.
С. 86-100; № 12. С. 61-79.
15. Из истории просвещения в Средние века // Там же.
1899. № 8. С. 72-89; № 10. С. 80-97; № 11. С. 76-94.
16. К вопросу об учебном плане классических гимназий //
Труды педагогического общества при Московском
университете. Вып. 1. С. 63-79.
17. М. М. Троицкий (Некролог) // Вопросы философии и
психологии. 1899. Кн. 47. С. VI-XVI.
18. Предисловие редактора перевода //Милль Д. С.
Система логики силлогистической и индуктивной / пер. с англ.; под
ред. В. Н. Ивановского. М., 1899. С. XIII-XXX.
19. От редактора перевода // Милль Д. С. Система
логики силлогистической и индуктивной / пер. с англ.; под ред.
B. Н. Ивановского. М., 1899. С. III—VI.
20. Очерк жизни и деятельности Н. Я. Грота // Вопросы
философии и психологии. 1900. Кн. 51. С. 1—47, а также в изд.:
Николай Яковлевич Грот в очерках, воспоминаниях и
письмах товарищей и учеников, друзей и писателей. СПб., 1911.
C. 57-88.
21. К характеристике М. М. Троицкого // Вопросы
философии и психологии. 1900. Кн. 52. С. 183-213.
22. Движение к распространению университетского
образования в России //Вестник воспитания. 1900. № 3. С. 120—
131; №4. С. 41-77. л
23. Первый международный философский конгресс в
Париже //Журнал Министерства народного просвещения. 1901.
Апрель. С. 47-85.
24. Sur la possibilité d'une terminologie commune à tous les
philosophes. Резюме доклада, сделанного на Международном
философском конгрессе в Париже в июле 1900 года (Revue de
Métaphysique et de Morale).

Библиография трудов В. Н. Ивановского 263
25. Международная Ассоциация для развития наук,
искусств и образования // Вестник воспитания. 1901. № 9.
С. 96-114.
26. Парижское общество для изучения психологии детей //
Вестник воспитания. 1901. № 9. С. 68-89.
27. Кафедра педагогики в Сорбонне // Вестник воспитания.
1902. №2. С. 71-77.
28. Из области конфессионального образования во
Франции // Вестник воспитания. 1902. № 4. С. 75—84.
29. Английская «Национальная воскресная лига» //
Вестник воспитания. 1902. С. 84—91.
30. Практическая попытка к принятию международного
вспомогательного языка (о языке Эсперанто) // Вестник
воспитания. 1902. № 5. С. 188-209.
31. Международный вспомогательный язык // Вестник
воспитания. 1902. № 8. С. 119-122.
32. Международная библиотека экспериментальной
психологии — нормальной и патологической // Вестник воспитания.
1902. №9. С. 57-68.
33. Несколько слов о П. А. Каленове // Каленов П. А.
Будда. Поэма. Философские статьи. Посмертное издание. М.,
1902. С. XIII—XXII.
34. Новый французский «Сборник тем для сочинений по
педагогическим вопросам» // Вестник воспитания. 1903. № 1.
С. 78-86.
35. Английская утопия «Образования за отработки» //
Вестник воспитания. 1903. № 6. С. 91-102.
36. Мотивы поэзии Некрасова // Вестник знания. 1903.
№3. С. 27-41.
37. Из поездок по Англии // Вестник знания. 1903. № 8
38. Замечания на ряд философских терминов в Vocabulaire
critique et technique de Philosophie, издаваемых парижским
Société française de Philosophie (Бюллетень этого Общества).
39. Что такое позитивизм и идеализм // Правда, 1904. № 1.
С. 140-150; №3 С. 147-158.
40. О преподавании педагогики //Ученые записки
Казанского гос. университета. 1904. Т. 71. Кн. 9. С. 1—22.
41. Памяти Канта // Известия Казанского физ.-мат.
общества. 11 серия. 1905. Т. XIV. Вып. 2. С. 132-153.

264 Библиография трудов В. Н. Ивановского
42. Второй международный философский конгресс в
Женеве //Журнал Министерства народного просвещения. 1905.
№ 1.С. 10-33.
43. Студенческие общества в Западной Европе // Вестник
воспитания. 1906. № 5. С. 141-170.
44. О преподавании педагогики в университетах // Вестник
воспитания. 1906. № 7. С. 109-136.
45. Первый Всероссийский съезд по педагогической
психологии //Журнал Министерства народного просвещения. 1906.
№8. С. 130-164.
46. Исследование о философии Д. Юма // Журнал
Министерства народного просвещения. 1906. № 9. С. 191—207.
47. Возражения на доклады, читанные на I Всероссийском
съезде по педагогической психологии // Труды I
Всероссийского съезда по педагогической психологии. СПб., 1906.
48. От переводчика // Бэн А. Психология / пер. с англ. и
предисловие В. Н. Ивановского. М., 1906. Т. II. С. III—XI.
49. Герцен как социалист // Образование. 1907. № 1.
С. 37-57; №2. С. 92-116.
50. Предметная система в наших университетах и ее
применение к философским наукам //Журнал Министерства
народного просвещения. 1907. № 12. С. 1—47.
51. Педагогические идеи Античного мира // Очерки по
истории педагогических учений / сост. В. В. Успенский,
B. Н. Ивановский, А. В. Ельчанинов и др. М., 1911. С. 21—34.
52. Песталоцци, великий народник, филантроп, педагог //
Там же. С. 130-145.
53. Педагогические идеи Г. Спенсера с кратким обзором
движения английской педагогической мысли в XIX веке //
Очерки по истории педагогических учений / сост. В. В.
Успенский, В. Н. Ивановский, А. В. Ельчанинов и др. М., 1911.
C. 190-208.
54. Об изучении прошлого философии // Философский
сборник. Льву Михайловичу Лопатину. М., 1912. С. 318—334.
55. О происхождении термина «элемент» // Ученые
записки Казанского гос. университета. 1912. Т. 79. Кн. 5. С. 1—2.
56. О некоторых недоумениях, возбуждаемых
интуитивизмом Н. О. Лосского // Сборник статей в честь проф. Д. А.
Корсакова. Казань, 1913. С. 409-426.

Библиография трудов В. Н. Ивановского 265
57. Джон Стюарт Милль и его система логики /
вступительная статья к изд.: Милль Д. С. Система логики
силлогистической и индуктивной. М., 1914. С. VII—LXXV.
58. Логика истории как онтология единичного // Труды
Белорус, гос. университета. Минск, 1924. № 1. С. 14—25;
№ 2-3. С. 35-49.
59. АссоцианизмуБэна//Труды Белорус. Гос. Университета.
Минск, 1922. № 2-3. С. 246-275; 1923. № 4-5. С. 55-75.
60. Пушкин в истории русской общественности // Труды
Белорус, гос. университета. Минск, 1924. № 6—7. С. 85—97.
61. Методологическое введение в науку и философию. Т. 2.
Из лекций по методологии наук. Гл. 1,2 // Труды Белорус, гос.
университета. Минск, 1924-1927. № 8-10. С. 1 -19, 21 -50.
62. Патристическая философия. Сб.: История философии /
под ред. Г. Ф. Александрова, Б. Э. Быховского. М.,1949. Т. 1.
С. 377-396.
Статьи в энциклопедиях
63. Энциклопедический словарь т-ва «Бр. А. и И. Гранат
и К». 7-е перераб. изд.
Апперцепция. М., 1910. Т. 3. С. 305-307.
Ассоцианизм. М., 1911. Т. 4. С. 150—151.
Ассоциация. М., 1911. Т. 4. С. 152—156.
Бэн Александр. М., 1911. Т. 7. С. 392-395.
Воображение. М., 1912. Т. 11. С. 218-220.
Восприятие. М., 1912. Т. U.C. 385-387.
Время. М., 1912. Т. 11. С. 477-480.
Гартман Эдуард фон. М., 1912. Т. 12. С. 578-584.
Гербарт Иоганн Фридрих. М., 1912. Т. 13. С. 358-364.
Мышление. М., 1916. Т. 29. С. 471-478.
Неокантианство. М., Т. 30. С. 129—133.
Причинность. М., 1916. Т. 33. С. 491-496.
Пространство. М., 1916. Т. 33. С. 380-382.
Психофизика. М., 1916. Т. 33. С. 658-659.
Сократ. М., 1926. Т. 40. С. 42-43.
Софисты. М., 1926. Т. 40. С. 259-261.
Скептицизм. М., 1923. Т. 39. С. 220-226.
Спиритуализм. М., 1930. Т. 41. Ч. 1.С. 158-161.
Спенсер Герберт. М., 1930. Т. 41. Ч. 4. С. 98-110.

266 Библиография трудов В. Н. Ивановского
Спиноза Бенедикт. М., 1930. Т. 41. Ч. 4. С. 134-151.
Схоластика. М, 1927. Т. 41. Ч. 5. С. 596-605.
Стоики. М., 1927. Т. 41. Ч. 5. С. 629-631.
Философия. М., 1926. С. 516-543.
Фихте Иоганн Готлиб. М., 1927. Т. 44. С. 61—75.
64. Большая Советская Энциклопедия. Изд. 1-е.
Августин. Ж., 1926. Т. 1.С. 130-133.
Апперцепция. М., 1926. Т. 3. С. 174.
Ассоцианизм. М., 1926. Т. 3. С. 631-633.
Ассоциация. М., 1926. Т. 3. С. 634.
Арабская наука и философия. М., 1926. Т. 3. С. 200—206.
Переводы
65. Минто У. Логика дедуктивная и индуктивная/ пер. с
анг.; под ред. В. Н. Ивановского. М.: Т-во С. Д. Сытина, 1908.
6-е изд.
66. Милль Д. С. Система логики силлогистической и
индуктивной. Новый перевод с англ. / под редакцией с вводной
статьей и примечаниями В. Н. Ивановского. М., 1899. 2-е изд. того
же перевода. М., 1914.
67. Бэн А. Психология. Т. 1 / пер. В. Н. Ивановского; под
ред. A.C. Белкина. М.,1902. Т. II / пер. и предисл. В. Н.
Ивановского. М., 1906.
68. Джемс У. Психология в беседах с учителями. Пер.
В. Н. Ивановского. М., 1901; М.,1905.
69. Ферворн М. Современное мировоззрение и
естествознание / пер В. Н. Ивановского; под ред. В. Н. Ивановского.
Казань, 1906.
70. Чаадаев П. Я. Апология сумасшедшего / пер. с фр.; под
ред. В. Н. Ивановского. Казань, 1906.
71. Философическиелисьма/пер. сфр.; под ред. В. Н.
Ивановского. Казань, 1906.
72. Паульсен Ф. Основы этики / пер. с 6-го нем. изд.; под
ред. В. Н. Ивановского. М., 1907.
Сост. А. Н. Ждан

Васильев Николай Александрович
В. А. Бажанов
Н. А. Васильев как человек и мыслитель.
Открытие и судьба воображаемой
логики*
Мы быстро меркнущее пламя
И вновь пылающий пожар.
Н. А. Васильев
Прошлое науки не кладбище с
надгробными плитами над навеки похороненными
идеями, а собрание недостроенных
архитектурных ансамблей, многие из которых не
были закончены не из-за несовершенства
замысла, а из-за технической и
экономической несвоевременности.
A.A. Любищев
Введение
Оремя — гениальный скульптор. От неоформленной
массы разноречивых мнений, суждений и оценок,
высказываемых людьми в тот или иной момент истории,
оно безжалостно отсекает скороспелые,
необъективные, пустые, не содержащие в себе зерно творческой
Раздел написан на основе книги: Бажанов В. А. Н. А.
Васильев и его воображаемая логика. Воскрешение одной забытой
идеи. М., 2009.

268 В. А. Бажанов
уникальности, но содержит мощный заряд новаторских идей,
способных осветить путь к новым высотам знания, к новым
техническим решениям. Порой только время дает потомкам
возможность оценить силу предвидения, масштабность идей и
их направленность в будущее, роль и место ученого в
интеллектуальной истории человечества. Как гласит один афоризм,
«у времени бывают трудные роды, но не бывает выкидышей»
(Ф. Р. Ламенне). Время все отчетливее раскрывает
оригинальность и значение логических работ (всего несколько статей!)
профессора кафедры философии Казанского университета
Николая Александровича Васильева.
Роль Н. А. Васильева в логике, по-видимому, в некотором
смысле можно сравнить с ролью Н. И. Лобачевского в
геометрии: идеи Лобачевского положили начало неевклидовой — ив
этом плане неклассической — геометрии, а идеи Васильева
лежат у истоков неаристотелевой — также неклассической —
логики. Лобачевский свою геометрию называл «воображаемой»;
Васильев также считал, что создал «воображаемую логику».
Лобачевский открыл новые горизонты развития
математического знания; Васильев же обозначил принципиально новые
перспективы развития формальной логики*. Им были выска-
Сравнивая Н. А. Васильева с Н. И. Лобачевским, автор отдает отчет в
условности любого, в том числе и этого сравнения. Когда-то В. Ф. Каган по
поводу сравнения Клиффордом Лобачевского с Коперником сказал, что
«легче было двинуть Землю, чем уменьшить сумму углов в треугольнике, свести
параллели к схождению и раздвинуть перпендикуляры к прямой на
расхождение» (Каган В. Ф. Лобачевский и его геометрия. М., 1927, С. 13).
Высказывая эту мысль, В.Ф. Каган, конечно же, не хотел принизить значение
эпохального открытия гелиоцентрической системы Коперником. Он, на наш взгляд,
хотел подчеркнуть то обстоятельство, что для открытия неевклидовой
геометрии требовалась высшая степень интеллектуальной дерзости—высшая,
поскольку она не исходила из каких-либо эмпирических соображений. В такого
рода дерзости видится основание для сравнения с Лобачевским Васильева.
Условность этого сравнения заключается хотя бы в том, что существенно
различны меры разработанности «воображаемой геометрии» и
«воображаемой логики», логико-математических систем, у истоков которых они
находятся и их непосредственное влияние на развитие математики. Лобачевский
заложил фундамент непрерывно строившегося здания, а Васильев заложил
лишь один фундамент, но само здание, архитектуру которого он
предвосхитил, осталось недостроенным. К нему вернулись десятилетия спустя. Между
тем в плане «стратегической» перспективы развития математики и логики,
на мой взгляд, идеи Васильева и Лобачевского сопоставимы, соразмерны.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 269
заны идеи, которые современными логиками и математиками
расцениваются как предвосхищение краеугольных положений
ныне интенсивно развивающихся, можно даже сказать
новаторских, разделов неклассической математической логики.
Более пристальный взгляд на творческий путь этого
выдающегося ученого позволяет со всем основанием утверждать,
что в его лице можно найти не только идейного предтечу ряда
оригинальных систем современной неклассической
формальной логики, но и мыслителя с весьма широкими интересами —
философа, этика, психолога, историка, поэта и даже искусного
переводчика. Если как логик Н. А. Васильев теперь достаточно
популярен, то другие стороны его деятельности долгое время
оставались в тени, а тем более почти ничего не было известно
о нем как о человеке, о вехах его жизненного пути, о его
исследовательской программе, которую он сформулировал в начале
своей научной деятельности. Причем даже в логической своей
части эта программа в значительной степени подчинена
стратегическим, весьма обширным научным и философским
интересам ученого.
Долгое время казалось, что все материалы, касающиеся
биографии Н. А. Васильева, безвозвратно утеряны. Все
биографические сведения о нем, по сути дела, ограничивались данными,
приведенными в очень краткой заметке «Васильев Николай
Александрович» в Философской энциклопедии*.
Достаточно продолжительный период — почти полвека —
работы Васильева не находили должного резонанса в среде
логиков и математиков, их объективная ценность не
замечалась. Тем более никого не интересовала личность ученого.
Время безжалостно разметало то, что некогда им было написано,
но не увидело свет, развеяло в разные концы планеты когда-
то тщательно собранную богатейшую библиотеку, переписку,
исторические документы. Многое было уничтожено в вихре
исторических перемен.
Между тем личность Н. А. Васильева не могла не привлекать
к себе внимание тех ученых-логиков и метематиков, которые
самостоятельно пришли к некогда высказанным Васильевым
идеям, тех, кому эти идеи были близки по духу, кто развивал
теории, предвосхищенные Васильевым, наконец, тех, кто был
знаком с историей психологии, этики или кого интересовало
Смирнов В., Стяжкин Н. Васильев Н. А. // Философская энциклопедия.
М., 1960. Т. 1.С. 228.

270 В. А. Баженов
творчество русских поэтов начала XX века. Предпринимались
поиски архива Н. А. Васильева. В частности, этим занимался
выдающийся советский математик-алгебраист и логик
академик А. И. Мальцев, но безвременная смерть прервала эти
поиски*.
Автор данной работы начиная с 1981 года также делал
попытки разыскать хотя бы некоторые материалы Н. А.
Васильева. В 1982 году поиск дал первые плоды: были найдены два
рукописных «Отчета» ученого**, а чуть позже часть его
архива (дневник, письма, фотографии, книги с пометками и
выписками, некоторые документы и т. д.)***. Все это собиралось
буквально по крупицам. Найденные материалы в
совокупности с архивными документами позволяют уточнить многие
факты жизни Н. А. Васильева, обнаруживают ранее
неизвестные события, дают им объяснение. Таким образом, появилась
возможность воссоздать реальный облик ученого, проследить
становление и развитие его научных идей, увидеть ступени
реализации научной программы и понять роль каждой из них в
формировании мировоззрения и методологических установок
ученого****.
В библиографии, приведенной в конце публикации,
содержатся только цитируемые или упоминаемые в тексте
источники. Для удобства пользования библиография включает
разделы: работы Н. А. Васильева; неопубликованные работы
См.: Мальцев А. И. Избранные труды. М.: Наука, 1976. Т. 1.
С. 320-321.
Васильев Н. А. Отчет о первом году занятий ( 1907 г.)
профессорского стипендиата по кафедре философии. Казань, 1907 // Научная библиотека
КГУ. ОРРК. Рук. № 5669; Он же. Отчет приват-доцента по кафедре
философии Императорского Казанского университета Н. А. Васильева о ходе его
научных занятий с 1 июля 1911 г. по 1 июля 1912 г.// Научная библиотека
КГУ. ОРРК. Рук. №6217.
Указанные материала хранятся в личном архиве автора (ЛАА).
См. также: Бажанов В. А. Становление и развитие логических идей
Н. А. Васильева // Философские науки. 1986. № 3. С. 74-82; Он же.
Николай Александрович Васильев. М.: Наука, 1988; Он же. Очерки социальной
истории логики в России. Ульяновск, 2002; Он же. История логики в России
и СССР. Концептуальный контекст университетской философии. М., 2007;
Он же. Логическая мысль России // Русская философия: Энциклопедия /
под общ. ред. М. А. Маслина; сост. П. П. Апрышко, А. П. Поляков. М., 2007.
С. 301-303.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 271
Н. А. Васильева; материалы Национального архива
Республики Татарстан (НА РТ) и Российского государственного
исторического архива (РГИА) и неопубликованные материалы,
касающиеся Н. А. Васильева и хранящиеся в личном архиве автора
книги; литература, ссылки на которую имеются в тексте книги
и которая затрагивает различные аспекты жизни и творчества
Н. А. Васильева.
Глава 1
Родословная
Линия по отцу
Дед
Н. А. Васильев находился в родстве с теми людьми, имена
которых прочно вошли в историю государства Российского, и
многие из них записаны золотыми буквами в его культурной
летописи.
Дед Васильева, Василий Павлович Васильев (1818-1900),
являлся известным русским китаеведом, академиком
Петербургской Академии наук. Его книга «Буддизм, его догматы,
история и литература»* составила, по общему признанию,
эпоху в изучении буддизма**.
Василий Павлович происходил из семьи бедного
нижегородского чиновника и уже с 14 лет был вынужден
«зарабатывать себе и своим хлеб»***. Отец Василия
Павловича, Павел Васильевич, был сыном священника села
Чернуха Арзамасского уезда; мать, Анна Петровна,
также происходила из духовного сословия****. К моменту
рождения Василия Павловича в семье уже было 5 детей. В
1827 году он с похвальным листом окончил уездное
училище, а в 1832 году — гимназию. Поскольку в университет
принимали с 16 лет, то Василий Павлович имел намерение
Васильев В. П. Буддизм, его догматы, история и литература. СПб.,
1857. Ч. 1 : Общее обозрение.
** См.: Васильев В. П. // БСЭ. 3-е изд. М., 1971. Т. 4. С. 324.
*** Васильев Н. В. В семидесятые годы. М., 1931. С. 45.
Хохлов А. Н. В. П. Васильев в Нижнем Новгороде и Казани //
История и культура Китая. М., 1974. С. 29.

272 В. А. Бажанов
устроиться писцом в канцелярию, но его «спас» недостаточно
красивый почерк. Он подрабатывал репетиторством, частными
уроками, а в 1834 году В. П. Васильев покидает родной Нижний
Новгород и поступает на медицинский факультет Казанского
университета. Но на этом факультете нужно было платить за
учебу и жилье, поэтому он подал прошение о переводе на
отделение словесных наук. Там В. П. Васильев начал заниматься
монгольским и китайским языками. По окончании
университета он получил звание кандидата монгольской словесности, а
после защиты диссертации на степень магистра «Об основаниях
буддистской философии» в 1839 году был командирован в
составе русской миссии в Пекин, где пробыл десять лет, изучая
китайскую культуру, религию, литературу, языки народов того
региона, проводя географические исследования. В 1851 году
В. П. Васильев вернулся в Казань, получил профессуру
китайской словесности при университете. В Казани в 1852 году
он женился на Софье Ивановне Симоновой, двадцатилетней
дочери ректора университета Ивана Михайловича Симонова
(1794—1855), известного астронома, члена-корреспондента
Петербургской Академии наук, участника кругосветной
экспедиции Ф. Ф. Беллинсгаузена и М. П. Лазарева, открывшей
Антарктиду. В качестве приданого молодоженам было подарено
село Каинки Свияжского уезда, в котором Васильевы, их дети
и внуки жили летом*. У Василия Павловича и Софьи Ивановны
было семеро детей. Софья Ивановна рано скончалась (ей было
всего 36 лет), и заботы о воспитании детей легли на Василия
Павловича.
В 1855 году восточный факультет Казанского университета
был закрыт. Весь его профессорско-преподавательский состав
и часть студентов, а также библиотека и кое-что из имущества
были переведены в Петербург**. В. П. Васильев, переехав в
Петербург, продолжил исследования в области китаеведения.
28 июля 1855 года род Васильевых был утвержден в
потомственном дворянстве**! В 1866 году В. П. Васильев был избран
Крушинская А. А. Василий Павлович Васильев // Природа. 1968.
№ 3. С. 98.
См.: Скачков П. Е. Очерки истории русского китаеведения. М., 1977.
С. 198.
*** НАРТ. Ф. 977 (Фонд Казанского университета (до 1918 г.)). Оп. 619.
Д.5.Л. 161.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 273
членом-корреспондентом, а в 1866 году — академиком
Петербургской Академии наук. Он умер 27 апреля 1900 года и по
завещанию был похоронен в Каинках, на высоком берегу Свияги
вблизи Крестовоздвиженекой церкви.
Один из сыновей В. П. Васильева — Николай (1857—1920)
был студентом Земледельческого института в Петербурге, а за
участие в революционной деятельности был сослан в
Архангельскую губернию, откуда бежал в Швейцарию. Одно время
Н. В. Васильев жил в Лондоне, где познакомился с К.
Марксом*. За границей Н. В. Васильев стал известен как видный
социал-демократ и деятель швейцарского рабочего движения,
профессиональный революционер. Н. В. Васильев входил в
число ближайших соратников Г. В. Плеханова. Последний
написал предисловие к книге воспоминаний** Н. В. Васильева о
периоде революционно-народнического движения «В
семидесятые годы»*** . В. И. Ленин вел активную дискуссию с
представителями меньшевистской платформы учения
Плеханова (после 1903 года), в связи с чем неоднократно упоминал
Н. В. Васильева****.
Н. В. Васильев не случайно встал на путь революционно-
народнической борьбы. Этот шаг был в известной степени
подготовлен атмосферой, царившей в семье Васильевых. «Отец
мой, — писал Николай Васильевич, — привил мне любовь к
народу и уважение к бедным людям» *****. В 1905 году Н. В.
Васильев вернулся в Россию; после октябрьского
переворота работал в союзе потребительских обществ и скончался в
1920 году от тифа.
Отец
Старший сын В. П. Васильева, Александр (1853—1929),
отец Н. А. Васильева, добился широкой известности на
математическом поприще. По воспоминаниям его дочери А. А. Кру-
Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 14. С. 519, примеч. Заметим, что
здесь неточно указано, что Н. В. Васильев по профессии врач.
Впервые эти воспоминания были опубликованы в журнале «Вестник
Европы» в 1907 году.
Васильев Н. В. В семидесятые годы. М., 1931.
Плеханов и Васильев // Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 14.
С. 234-240.
Васильев Н. В. В семидесятые годы. М., 1931. С. 45.

274 В. А. Бажанов
шинской, в доме их деда часто бывали лица, принимавшие
активное участие в реформах 1860-х годов. Близким другом
В. П. Васильева был видный писатель П. П. Мельников
(псевдоним Андрей Печерский). Мельников был увлекательным
собеседником. Беседы отца и его друзей, при которых постоянно
присутствовал не по летам развитой мальчик — будущий
профессор математики, были первыми впечатлениями,
пробудившими интерес к общественным вопросам, интерес, который он
сохранил до конца жизни.
Учился А. В. Васильев в 5-й С.-Петербургской гимназии
очень хорошо, находя время и для того, чтобы изучить книги по
химии, купленные на сбережения от завтраков, и ставить
химические опыты. Но увлечение химией — благодаря В. П.
Максимовичу — быстро сменилось увлечением математикой.
Гимназический курс математики не удовлетворял
мальчика, и он еще в седьмом классе изучал самостоятельно
сочинения Штурма, посвященные дифференциальному исчислению.
В 1870 году А. В. Васильев поступил на математический
факультет Петербургского университета, который окончил в
1874 году с золотой медалью, и начал работать в качестве
приват-доцента в Казанском университете с декабря того же
года*.
В 1879 году А. В. Васильев был командирован для подготовки
магистерской диссертации за границу, где работал под
руководством Л. Кронекера и К. Вейерштрасса**. «В лице Александра
Васильевича, — писал профессор Н. Н. Парфентьев, — имелся
молодой, но блестяще доведенный до уровня тогдашней науки
математик, математик-энтузиаст, математик, всегда
стремившийся охватить проблему вширь»***. Эта особенность ученого,
в частности, выражалась в его исключительно широких
философских интересах, буквально энциклопедических знаниях, в
его тяге к исторической стороне любого вопроса, «над коим
он размышлял, ибо его интересовала эволюция идеи». При
Крушинская А. А (урожд. Васильева). Воспоминания //Архив
Н. Л. Крушинской; Крушинская А. А. (урожд. Васильева). Очерк жизни
заслуженного профессора Казанского университета Александра Васильевича
Васильева //Архив Н. Л. Крушинской.
** Дорофеева А. В., Чернова М. Л. Карл Вейерштрасс. М., 1985.
Парфентьев Н. Н. А. В. Васильев как математик и философ // Изв.
физ-мат. о-ва при Казанском ун-те. 1930. Сер. 3. Т. 4. Вып. 1. С. 93.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 275
этом миросозерцанию Александра Васильевича был присущ
«чисто "античный" вкус к истине и к прекрасному»*. У него
было «необыкновенное умение делать научные обобщения»**.
Неслучайно А. В. Васильев выступил инициатором активной
пропаганды идей Н. И. Лобачевского, опубликовал его
биографию и принял деятельное участие в издании его
«Полного собрания сочинений по геометрии». А. В. Васильев явился
пионером распространения теоретико-множественных
представлений в России***.
В 1879 году А. В. Васильев женился на Александре
Павловне Максимович. В 1899 году он стал заслуженным
ординарным профессором Казанского университета по кафедре
чистой математики. Надо сказать, что студенты очень любили
А. В. Васильева. К 1890 году курсы математического анализа в
некоторых университетах России читались на самом
современном уровне. «Первенство здесь принадлежало математикам
Одессы (С. О. Шатуновский), Киева (Б. Я. Букреев) и Казани
(А. В. Васильев)»****.
Помимо обычных занятий в стенах университета, он
регулярно «по пятницам» приглашал к себе домой
старшекурсников для собеседования. Среди учеников А. В. Васильева —
целая плеяда талантливых математиков: А. П. Котельников,
Д. М. Синцов, В. Л. Некрасов, Н. Н. Парфентьев, Е. И.
Григорьев и др. К А. В. Васильеву иногда приходил и будущий
поэт Велимир Хлебников, который впоследствии всюду носил
с собой несколько книг А. В., одна из которых была
«Введение в анализ»*****. В свои странствия В. Хлебников нередко
* Там же. С. 98-99.
** НА PT. Ф. 1337 (Фонд Казанского университета ( 1918-1924 гг.)).
Оп. 18.Д.9.Л.30.
КолмогоровА. Н., Юшкевич А. П. Послесловие//Кантор Г. Труды по
теории множеств. М., 1985. С. 378.
Демидов С. С. Русские математики в Берлине во второй половине
XIX—начале XX века // Историко-математические исследования. 2000.
№ 5. С. 77.
***** НА PT. Ф. 977 (Фонд Казанского университета (до 1918 г.)). Л/д.
Д. 34818; см. также: Григорьев В. П. Будетлянин. М., 2000; Он же.
«Безумный, но изумительный». Велимир Хлебников — наш Эйнштейн от
гуманитарии? // Общественные науки и современность. 2005. № 6. С. 135—146;
Дуганов Р. Ф. Велимир Хлебников. Природа творчества. М., 1990; Мир Ве-
лимира Хлебникова / под ред. Вяч. Вс. Иванова и др. М., 2000.

276 В. А. Бажанов
брал некоторые математические книги А. В. Васильева. Один
из учеников А. В. Васильева — профессор Н. Н. Парфентьев
был школьным учителем математики у В. Хлебникова*. Об этом
писал и Н. Харджиев, один из наиболее глубоких
исследователей творчества В. Хлебникова, который, в частности, слышал
о влиянии А. В. Васильева на поэта от С. Я. Маршака**. Хотя
Николай Васильев, сын А. В. Васильева также серьезно
увлекался поэзией в примерно те же годы, когда Велимир
Хлебников встречался с А. В. Васильевым, никаких свидетельств о
знакомстве Николая и Велимира не сохранилось.
А. В. Васильев разделял умонастроения студенчества и
принимал активное участие в выступлениях студентов и
преподавателей. Так, в декабре 1887 году он принял участие в сходке
в Казанском университете, которая стала широко известной
благодаря участию в ней молодого студента Владимира
Ульянова. Понятно, что роль профессора и студента в этой сходке
существенно различались.
А. В. Васильев был хорошо знаком с А. И. Ульяновым и
оставил весьма подробные воспоминания о периоде знакомства с
ним. А. В. Васильев писал: «...самым наиболее крупным
представителем революционной молодежи 80-х годов был
Александр Ильич Ульянов. Мое знакомство с ним началось в 85 г.
в Петербурге. Он был тогда на 3-м курсе естественного
отделения физико-математического факультета. Студентом он был
очень трудолюбивым и способным, успехи в науке оказывал
блестящие... Рассказывать о себе он (А. И. Ульянов. — В. Б.)
не любил. Однако об отце (И. Н. Ульянове. — В. Б.) он
говорил, что это был в высшей степени честный, всеми
уважаемый человек. Обстановка в семье была благоприятной для
умственного и нравственного развития»***. Для многих
ожидавших увидеть в лице А. И. Ульянова крупного ученого его шаг в
революцию явился неожиданным. Сделав этот шаг, А. И.
Ульянов отдался делу революции со всей страстью****. Огромное
влияние на А. И. Ульянова оказала история Добролюбова*****.
* НАРТ.Ф.88.0и. 1.Д. 1999. Л. 196.
Харджиев Н. Новое о Велимире Хлебникове // День поэзии. М.,
1975. С. 201-202; Харджиев Н. Статьи об авангарде. М., 1997. Т. 2.
*** РГИА.Ф. 1606(Фонд А. В. Васильева). Оп. 1.Д. З.Л. 10, 14.
**** Там же. Л. 17.
Там же. Л. 24.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 277
В своих воспоминаниях А. В. Васильев упоминал и других
участников покушения на царя 1 марта 1887 года.
А. В. Васильев оставил след не только как ученый, но и
как талантливый организатор. Так, при его содействии в
Казани были открыты Высшие женские курсы; на физико-
математическом отделении этих курсов он читал лекции по
алгебре*. А. В. Васильева можно считать одним из основателей
физико-математического общества при Казанском
университете (1890), которое имело обширные интернациональные связи.
А. В. Васильев являлся председателем общества с его
основания до 1905 года** и был знаком с выдающимися математиками
своего времени: К. Т. Вейерштрассом, Ф. Клейном, Ш. Эрми-
том, М. Г. Миттаг-Леффлером, С. В. Ковалевской, Г. Вейлем,
Д. Гильбертом, С. Ли, А. Пуанкаре, Г. Дарбу, Б. Леви, А. Уайт-
хедом, Б. Расселом и др.; с некоторыми он состоял в переписке,
в частности с Г. Кантором***, Г. Миттаг-Леффлером****, С. В.
Ковалевской*****. А. В. Васильев участвовал в работе первого
и последующих международных конгрессов математиков и с
1900 года в работе международных философских конгрессов
(вплоть до VI конгресса в Бостоне в 1926 году, на который не
смог поехать). О глубине и обширности познаний А. В.
Васильева в области философии можно судить, например, по его
очерку «П. Л. Лавров — историк и философ математики»******,
в котором дана впечатляющая панорама философских и
Болгарский Б. В. Казанская школа математического образования.
Казань, 1966. Ч. 1.С. 144.
В одной из своих публикаций А. В. Васильев выражает «благодарное
воспоминание о работе в Обществе и свои надежды на плодотворную
деятельность Общества для развития математического образования в России».
См.: Васильев А. В. Математика // Известия Физико-математического
общества при Казанском ун-те. 1916. Т. 22. № 1. С. 1.
*** Dauben J. W. Georg Cantor. His Mathematica and Philosophy of the
Infinite. Cambr. (Mass.): Harvard University press, 1979. P. 339.
**** Демидов С. С. Русские математики в Берлине во второй половине
XIX — начале XX века // Историко-математические исследования. 2000.
№5.
Об этом говорят некоторые письма А. В. Васильева (ЛАА).
В 1882 году С. В. Ковалевская познакомила А. В. Васильева с П. Л. Лавровым
(Крушинская А. А. ЛАА).
Васильев А. В. П. Л. Лавров — историк и философ математики //
Сб. памяти П. Л. Лаврова. Пг., 1922. С. 373-384.

278 В. А. Бажанов
математических концепций в контексте воспоминаний о
П. Л. Лаврове.
А. В. Васильев всячески способствовал развитию народного
образования в России. Он выступал за желательность
всеобщего образования.
В Каинках им было организовано и прекрасно оснащено
училище. Как гласный Свияжского уезда, он добился увеличения
числа школ с 43 до 90, числа учащихся с 1692 до 3100,
открытия воскресно-повторительных классов. Образовательная
система Свияжского уезда занимала одно из первых мест в
России. А. В. Васильеву удалось создать фонд в 80 000 рублей для
строительства помещений школ и училищ В Казанской
губернии*. За достаточно короткий период число учащихся возросло
почти до 40 000**.
А. В. Васильев принимал участие и в работе
Международного конгресса по высшему образованию в Париже,
осмысливал опыт лучших европейских и американских университетов и
стремился распространить его на Россию.
Университеты, был убежден А. В. Васильев, должны
занимать особое место в системе национального образования
и воспитания. Преподавание педагогики является важной
частью университетского образования. При этом будущие
учителя обязательно должны прослушать курс истории своей науки,
например, учителя математики — курс истории математики.
Необходимы летние курсы для учителей школ, где они могли
бы знакомиться с последними достижениями науки. «Вся
система народного образования, — писал ученый, —
нуждается в благотворном влиянии университета, в котором все науки
<...> и все стремления должны быть направлены к выработке
в слушателях того философского миросозерцания и того
гуманитарного направления, которое должно характеризовать
умственную аристократию страны»***.
Государственный совет. Пг., 1915. С. 12—13.
Васильев А. В. К истории землевладения в Свияжском уезде //
Известия археологии, истории и этнографии при Имп. Казанском ун-те, 1895.
Т. 12. Вып. 6. С. 603-612.
Васильев А. В. Университет и национальное воспитание (речь,
произнесенная при открытии Педагогического общ-ва при Казанском ун-те 8 дек.
1900 г.)//Вестник воспитания. 1900. С. 80.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 279
А. В. Васильев придерживался либерально-демократических
воззрений* и всю жизнь занимался общественно-политической
деятельностью. В 1883— 1890 годах он принимал участие в
земстве Свияжского уезда и в губернском земстве Казанской
губернии, был членом училищного совета от земства Свияжской
губернии. В 1906 году он избирается членом I Государственной
думы от Казанской губернии. Он принадлежал к фракции
народной свободы и был избран Думой делегатом для участия в
международной парламентской конференции в Лондоне, где
делегация России собиралась поддержать идею парламента
мира, главным назначением которого было бы разрешение
международных споров мирным путем**. В момент прибытия
делегации в Лондон Дума была распущена, что глубоко потрясло
всех, в том числе А. В. Васильева.
В 1907 году А. В. Васильев был избран от Академии наук и
университетов членом Государственного совета, в котором
состоял членом комиссии по народному образованию, финансовой
и по законопроекту о волостном земстве. Здесь он
придерживался платформы левой оппозиционной группы, которую
возглавлял известный социолог профессор M. М. Ковалевский.
Одновременно А. В. Васильев входил в ЦК Конституционно-
демократической партии.
В 1907 году А. В. Васильев переехал в Петербург и начал
читать лекции на физико-математическом факультете
Петербургского университета. Одновременно он вел занятия и на
Высших женских курсах.
С 1910 года в течение четырех лет А. В. Васильев являлся
членом Санкт-Петербургской городской думы.
1 октября 1919 года в послесловии к своей книге «Целое
число» (Петроград, 1922. С. 265) А. В. Васильев просит
прощения у читателей за то, что ее завершающие главы написаны
недостаточно обстоятельно. «Но в свое оправдание, —
замечает он, — автор должен указать, с одной стороны, на то
состояние духовного и даже физического беспокойства, которое
не мог не переживать весной и летом 1919 года, когда
писалась эта книга, один из представителей русской интеллигенции
(справедливость требует, впрочем, сказать, что автор не при-
* См., например: РГИА. Ф. 1606(Фонд А. В. Васильева). Оп. 1.Д. 7.
Васильев А. В. Первая Дума и идея международного парламента //
Вестник Европы. 1908. Кн. 8. С. 640-650.

280 В. А. Бажанов
влекался к выгрузке дров и даже получал "детский" паек), с
другой — на недостаток бумаги у издателей» (С. 265).
В 1920 году А. В. Васильев принял непосредственное
участие в создании математического кружка, который спустя год
был преобразован в Петроградское математическое
общество*.
В 1920 году он пишет о том, что «не только научная изоляция
делает в последние годы жизнь профессора, русского ученого
суровой, почти невыносимой <...> Будущая зима обещает быть
еще более пагубной»**.
В письмах на имя руководителей страны он протестовал
против изъятия ценностей из церквей***.
В начале 1922 года Б. Рассел в письме к Г. Г. Харди
выражал обеспокоенность судьбой А. В. Васильева и просил
посоветовать, как можно было бы облегчить условия его работы:
«Я встречал профессора Васильева в Петрограде, когда
находился в России. Он, как и вся русская интеллигенция,
находится в интеллектуальной блокаде и, конечно же, страдает. Что
можно было бы предпринять в этой ситуации?»**** Еще в
предисловии к английскому изданию книги Васильева
«Пространство, время, движение» Б. Рассел отмечал, что познакомился
с автором во время посещения России в 1920 году, и Васильев
поразил его своей энергичной деятельностью, нацеленной на
продолжение математических исследований в столь тяжелых
для страны обстоятельствах*****.
В конце 1922 года А. В. Васильев отправляет своим коллегам
в США письмо, в котором искренне благодарит за неоценимую
деятельность зимой 1921 — 1922 годов, когда свирепствовал
голод, и АРА (American Relief Association), равно как и Амери-
Юшкевич А. П. Советские исследования по истории математики
за 60 лет (1917—1977) // Историко-математические исследования. 1979.
Вып. 24. С. 15. А
Васильев А. В. Письма к Г. Миттаг-Леффлеру // Вопросы истории
естествознания и техники. 1992. № 4. С. 48—60 (публикация С. С.Демидова
и Т. Н. Токаревой). С. 54.
Письма советских ученых руководителям партии и государства //
Вестник АН СССР. 1990. № 10. С. 110-111.
Russell В. Collected Papers / ed. J. S. Slater, with assistance of
B. Frohmann. L.: Allert Unwin, 1988. P. 285.
***** Ibid. P. 286.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 281
канский комитет помощи ученым России помогали продуктами,
спасшими жизни тысячи людей, посылали научную литературу.
Это «доказательство солидарности и щедрости американского
народа и американских коллег, — отмечал Васильев, — и оно
не будет забыто русским народом»*.
В том же самом письме, которое, видимо, предполагалось
опубликовать в одном из ведущих научных журналов (оно
написано на английском), Васильев пишет о незаслуженно малой
известности идей российских ученых в англоязычных странах
и предлагает перевести на английский язык труды наиболее
выдающихся русских ученых (Чебышева, Маркова, Ляпунова,
Крылова, Лебедева, Курнакова, Сеченова, Павлова и др.). Это,
по его мнению, не только открыло бы научную мысль России
остальному миру, но и во многом стимулировало бы к занятиям
наукой молодежь в самой России, поскольку она была бы горда
достижениями отечественной науки, и это служило бы мощным
фактором, который притягивал бы ее к научным занятиям.
В 1923 году А. В. Васильев получил должность
профессора Московского университета. В Московском университете
A. В. Васильев общался с В. И. Вернадским, с которым был
знаком раньше. Их сближали научные интересы, стремление к
философскому осмыслению закономерностей развития науки.
Вернадский в лице Васильева нашел глубокого знатока общих
проблем математики, которые смыкаются с философией.
Известно, что интерес к такого рода проблемам появился у
Вернадского еще в последних классах гимназии и существенно
возрос в 1920—1940 годы**. В библиотеке Вернадского
имеется работа А. В. Васильева «Математика»*** с дарственной
надписью: «Высокоуважаемому и дорогому товарищу
B. И. Вернадскому от автора. 1 янв[аря] 1917 [г.]»****. Эта
небольшая книжечка содержит увлекательное описание развития
математики от античности до начала XX века, причем на всей
работе лежит отпечаток глубокого знания истории
философской мысли.
Цит. по: Glendon M. Letter by A. V. Vasiliev (1922) // Family Archive of
M. Glendon.
Мочалов И. И. Владимир Иванович Вернадский. М., 1982. С. 39.
Васильев А. В. Математика. Казань, 1916.
Об этом сообщил автору И. И. Мочалов.

282 В. А. Бажанов
В 1923 году отмечался юбилей ученого. На торжественном
заседании очень тепло (и как всегда красиво) говорил H. Н.
Лузин, которого А. В. Васильев потом искренне благодарил*.
А. В. Васильев пользовался большим уважением коллег и
как математик, и как общественно-политический деятель. Так,
в 1916 году К. С. Мережковский (брат писателя Д. С.
Мережковского) — крупный биолог — обращается к
Александру Васильевичу с письмом, в котором он раскаивается перед
«левыми» за свою антисемитскую выходку, просит простить
его и допустить к коллекциям, чтобы он смог закончить
фундаментальный труд по классификации в области ботаники**. По-
видимому, авторитет А. В, Васильева был настолько высок, что
его «заступничество» могло бы помочь К. С. Мережковскому
Вообще, судя по всему, А. В. Васильев принимал деятельное
участие в судьбах других людей. Сохранились свидетельства
его стремления помочь в 1916 году (через товарища министра
внутренних дел) возвращению на родину студентов Казанского
университета, осужденных за политическую активность***. Он
постоянно обращался к министру и товарищу министра
внутренних дел с просьбой пересмотреть дела и приговоры тем или
иным гражданам, восстановить справедливость и/или смягчить
тяжесть наказания.
В 1927 году А. В. Васильев обращается с просьбой к
В. И. Вернадскому, помочь найти хотя бы работу библиотекаря
Р. И. Иванову-Разумнику — видному литературоведу,
философу, историку, который находился в бедственном положении.
Вернадский обращался к академикам С. Ф. Ольденбургу и
А. Е. Ферсману, но они не смогли выполнить его просьбу****.
Необходимо подчеркнуть, что А. В. Васильев являлся
одним из зачинателей фундаментальных исследований по
истории математики в России. «Первые глубокие исследования
по истории математикилв России до основания Петербургской
Академии наук, — отмечает А. П. Юшкевич, — принадлежали
* Щелкачев В. Н. Письмо автору от 12.10.1998.
** РГИА. Ф. 1606(Фонд А. В. Васильева). Оп. 1. Д. 39.
*** Там же. Д. 7.
**** Архив РАН. Ф. 518. Оп. 3. Письма А. В. Васильева к В. И.
Вернадскому от 12.01.1927, 14.01 и 27.01.1928.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 283
В. В. Бобынину, а в 1920 году их распространил на период с
1725 по 1863 год А. В. Васильев»*.
В 1927 году А. В. Васильев выступил на съезде
математиков в Москве с докладом «Нужно ли писать и изучать
историю математики в России?» [Крушинская А. А. Архив
автора]. Несмотря на это выступление в последние годы жизни
А. В. Васильев фактически оказался оторванным от привычной
университетской среды; понятно, что не могло идти и речи о
какой-либо общественной деятельности. Он
сосредотачивается на переводах трудов зарубежных ученых. Так, А. В. Васильев
просил В. И. Вернадского благословить его на перевод работ
А. Дж. Лотки (в последние годы жизни А. В. Васильев очень
интересовался проблемой применения математических
методов в биологии), очень переживал, что невозможно издать его
переводы работ А. Бергсона**.
Коммунистические власти в Советской России не
терпели какого-либо инакомыслия и культивировали
пренебрежительное отношение к немарксистским воззрениям. Досталось
и А. В. Васильеву. Так, например, В. Тер-Оганесян обвинял
А. В. Васильева в том, что в своей книге «Целое число» (Пг.,
1922) тот «нисходит до "мистической диалектики" Энгельса,
совершенно не понимая сути вопроса»***. В. Ф. Асмус обвинял
в формализме Н. А. Васильева. В конце 1928 года началась
интенсивная идеологическая кампания против H. Н. Лузина, в
ходе которой были затронуты и другие математики, получившие
образование и известность еще до Октябрьской революции, в
их числе и А. В. Васильев. «Группа безвестных и бездарных
математиков, — сетовал А. П. Юшкевич, — буквально
терроризировала математиков политическими угрозами»****.
А. В. Васильев скончался 6 ноября 1929 года. Печать —
советская и зарубежная — откликнулась на эту утрату множе-
Юшкевич А. П. Советские исследования по истории математики
за 60 лет (1917-1977) // Историко-математические исследования. 1979.
Вып. 24. С. 43.
** Архив РАН. Ф. 518. Оп. 3. Письма А. В. Васильева к В. И.
Вернадскому от 27.01.1928.
Тер-Оганесян В. Несколько мыслей о диалектике // Под знаменем
марксизма. 1922. № 9-10. С. 212.
Юшкевич А. П. Дело академика H. Н. Лузина // Репрессированная
наука. Л., 1991. С. 379.

284 В. А. Бажанов
ством некрологов. В одной из статей-некрологов говорилось:
«В лице А. В. Васильева ушел из нашего мира
образованнейший человек — ученый и мыслитель, горевший вечной и
ненасытной жаждой и к математическим наукам, и к
философским, и к истории наук физико-математических, и к истории
философии вообще»*. Известный итальянский математик и
историк математики Дж. Лориа в своем некрологе
характеризует А. В. Васильева как патриота России, много
сделавшего для знакомства зарубежных математиков с достижениями
русской математической мысли и установлению
международных связей русских математиков**. Известный историк
науки Т. Райнов публикует некролог в журнале «Isis»***, Фер — в
«L'Enseignement Mathématique»****, а А. Коржибский — в
журнале «Science»
Линия по матери
Дед Н. А. Васильева по материнской линии Павел
Павлович Максимович был видным деятелем народного
образования в Тверской губернии, организатором земских школ.
В Твери он также создал женскую учительскую школу,
впоследствии названную его именем******. П. П. Максимович
известен и как автор книги для первоначального чтения,
которая выдержала в силу своей содержательности и популярности
более десяти изданий **.
Парфентьев Н. Н. А. В. Васильев как математик и философ //
Известия физико-математического об-ва при Казанском ун-те. 1930. Сер. 3.
Т. 4. Вып. 1.С. 92.
** Loria G. Alexandre Vasilievic Vasilieff// Archeion. 1930. Vol. XII. R 47.
*** Rainoff T. Alexander Vassilievic Vasiliev // Isis. 1930. Vol. XIV (2).
№ 44. R 342-348.
Fehr H. F. Alexander Vassilief // L'Enseignement Mathématique.
1929. T. 29. R 317-318.
***** Korzybski A. Alexander Vasilievitch Vasiliev ( 1853-1929)// Science.
1929. Vol. LXX. N 1825. R 598-600.
Сленевский В. У. Тверская женская учительская школа П. П.
Максимовича // Ученые записки Калининского пед. ин-та. 1946. Т. 10. Вып. 2.
С. 3-31.
Максимович П. П. Друг детей: Книга для первоначального чтения.
13-е изд. СПб., 1878.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 285
Один из сыновей П. П. Максимовича — Владимир (брат
матери Н. А. Васильева) (1850—1889), талантливый математик,
доктор математических наук, был хорошо знаком с С. В.
Ковалевской и поддерживал близкие отношения с П. С. Порецким,
впервые в России начавшим заниматься математической
логикой и читать соответствующий курс лекций*.
Бабушка Н. А. Васильева Анна Андреевна Хлебникова, была
потомком рода, корни которого уходят в глубь веков и
знаменательного сопричастностью с крупными событиями в истории
России. В 1545 году из Пруссии (Ливонии) пришел на
службу в Россию барон фон Икскюль, приняв после крещения имя
Федора Ивановича. Его сын Василий Федорович по прозвищу
Соковня (позднее это дало основу для фамилии), был
полковым воеводой. Сын Василия Прокофий носил титул
калужского «наместника». Дети Прокофия известны активным
участием в политической и религиозной жизни России петровских
времен.
Сын Алексей, царский стольник, являлся одним из
организаторов заговора с целью убийства Петра I, за что и был казнен
в 1697 году вместе с Иваном Цыклером и Ф. Пушкиным,
предком А. С. Пушкина**, которому А. С. Пушкин посвятил
следующие строки:
Упрямства дух нам всем подгадил
В свою родню некротим,
С Петром мой прашур не поладил
И был за то повешен им.
Сестры Алексея — Евдокия (княгиня Урусова) и Федосья
(боярыня Морозова), известны своим упорным
противодействием церковным нововведениям во времена патриарха
Никона. Сыновья казненного стольника жили уже в провинции.
Петр Алексеевич Соковнин служил действительным статским
советником в Симбирске, а затем в Казани, Сергей
Алексеевич поселился в Каширском уезде, где учредил общественную
библиотеку (об этом упоминается и в дневнике Н. А.
Васильева). Его внучка Татьяна Тертиевна Борноволокова вышла
См.: Баженов В. А. Жизнь и научная деятельность пионера
исследований в области математической логики в России П. С. Порецкого // Вопросы
истории естествознания и техники. 2005. № 4. С. 64—73.
Начало автобиографии // Пушкин А. С. Соч. М.: Наука, 1965. Т. 8.
С. 77.

286 В. А. Бажанов
замуж за Андрея Ильича Хлебникова, штурмана шлюпа
«Диана», который в 1807 году был снаряжен — под командованием
В. М. Головина — для «географических открытий и описей в
северной части Великого океана»*. Дочь Хлебниковых Анна
Андреевна стала женой П. П. Максимовича, дав жизнь дочери
Александре, будущей матери Н. А. Васильева.
Глава 2
Жизненный путь
29 июня 1880 года в Казани у Александры Павловны
Максимович и Александра Васильевича Васильева родился
первенец — Николай**. 17 июля в Крестовоздвиженской церкви
села Каинки он был крещен. Год спустя у Николая появился
брат Сергей, двумя годами позже — сестра Анна, а через три
года — сестра Елена.
Николай был среднего роста, поджарый. От матери он
унаследовал не совсем правильные черты лица. Его отличала
редкая память и живой острый ум. В своем дневнике Николай
Васильев писал, что в раннем детстве был очень больным
ребенком, а «на втором году чуть не умер». Его спасла только
самоотверженность матери. Поправившись, Коля все-таки
остался худым и болезненным ребенком, начал говорить
поздно, на третьем году***.
На четвертом или пятом году жизни Коля выучился читать,
а в шесть лет прочел «Одиссею» Гомера. «Я рос, —
вспоминал Васильев, — капризным, своенравным и даже
самомнительным, но развитым ребенком. Этому способствовали как и
серьезность книг, которые читал, так и вообще та умственная
атмосфера, которая меня окружала. Папа не чаял во мне души и
разговаривал со мной почти как со взрослым. Еще
четырехлетнему ребенку он показывал построение равностороннего тре-
Крушинская А. А. Василий Павлович Васильев // Природа. 1968.
МЬЗ.С. ЮО.
** НАРТ. Ф. 977 (Фонд Казанского университета (до 1918 г.)). Оп. 619.
Д. 5. Л. 11.
Описание детства, отрочества и юношества Н. А. Васильева дается по
его дневнику «Мемуары Николая Васильева» (ЛАА).

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 287
угольника, и много того, что с трудом дается другим, я приобрел
шутя. До семилетнего возраста папа даже учил меня сам».
Когда Коле исполнилось восемь лет, ему выписали
журнал «Родник», которым он зачитывался. Самое высокое
наслаждение он получил от чтения в «Роднике» отрывков
романа Ш. Бронте «Джейн Эйр в чужой семье и школе». Долгое
время этот журнал был любимым изданием Коли.
К ярким воспоминаниям детства относится путешествие с
матерью по Волге и Каспийскому морю на Кавказ.
Впечатления от моря, освещенного лучами заходящего солнца,
навсегда остались в душе мальчика. Такое же неизгладимое
впечатление произвела поездка в Шепелево, имение деда по матери
П. П. Максимовича, которое располагалось на границе
Ярославской и Тверской губерний. Коля писал в дневнике:
«Приятно бывает ездить на пароходе с полным комфортом в
хорошую погоду и любоваться прекрасными ландшафтами, вечным
разнообразием природы и ее постепенным развитием.
Путешествие — есть постоянная смена видов, впечатлений,
наслаждений. А перемены необходимы человеку как необходимы
форелям светлые воды ручья. Путешествия развивают человека,
очищают его от предрассудков, не считая того, что дают массу
знаний, каких не даст ни одна книга, вообще они имеют
огромное воспитательное значение».
В дневнике он упоминает о «двух интересных проявлениях
<...> умственной жизни» того периода. После того как
мальчик прочитывал какую-нибудь книгу (особенно если она была
увлекательной), он «переиначивал» ее содержание на свой лад,
изменял имена и заново рассказывал новую историю вслух. Так
фантазировать он начал в самом раннем возрасте и, как
замечал в дневнике двенадцатилетний Коля, «не перестал вполне
даже теперь». Особенно часто эти фантазии относились к
выдуманному государству Тироль и касались войн, политического
и экономического положения «воображаемых» стран, борьбы
партий в «баснословной» Тироли, ее героической защиты
против сильных и воинственных империй и т. д.
В восемь лет Коля уже свободно говорил по-немецки, читал
Гофмана в оригинале, а чуть позже освоил французский и
английский языки. Например, он переводил учебник «Элементы
геометрии» А. К. Клеро, читал пьесы Мольера и т. д. Кроме
того, он владел древнегреческим, латинским и итальянским
языками.

288 В. А. Бажанов
В дневник Коля заносит не только свои воспоминания и
впечатления, но и краткое содержание наиболее интересных из
прочитанных им книг. Так, в дневнике нашли отражение
«Египет» А. Андриевского, «До Потопа» Ж. А. Рони, «Кожаный
чулок» Ф. Купера, «Степные разбойники в Техасе» и «Всадник
без головы» Майн Рида, «Отроческие годы Пушкина»,
«Юношеские годы Пушкина» В. П. Авенариуса, «Самозванец»
Н. И. Костомарова, «Царь Эдип» Софокла, «Божественная
комедия» Данте, а также многие произведения И. Гете,
П. Беранже, Д. Боккаччо. Николай увлекался биографиями
Т. Карлейля, А. Линкольна, П. Абеляра.
В 1893 году содержание записей в дневнике меняется,
появляются новые элементы, связанные с размышлениями
философского характера, конспектами по истории философии.
В первые дни января 1894 года Николай, например,
записывает, что часто гуляет по Казани, и добавляет: «Кто любит гулять,
тот любит и путешествовать, потому что прогулка представляет
путешествие в миниатюре... Любить природу — большое благо;
без этого всякий поэт останется жалким рифмоплетом; всякий
художник — простым копиистом. Изучай ее, находи в ней
удовольствие — и ты не будешь знать, что такое скука. На сердце
делается отраднее: всякая печаль проходит... Человек состоит
из тела и души, находящихся в самой тесной связи. Одни
занятия наукой не могут быть полезны; необходимо упражнять
также и тело. Отличным средством для этого служит
прогулка, наблюдение природы. Упражняя тело, она упражняет и ум,
развивая наблюдательность и, кроме того, приобретая много
новых сведений. Один из семи древних мудрецов сказал:
"Познай самого себя". Но человек состоит в такой тесной связи с
природой, что, познавая природу, познает себя».
Несколько дней спустя в дневнике появляется следующее
рассуждение: «Сколько невидимого для человеческого глаза!
Эфир перерезывает волны, возбуждающие в нас чувство света,
воздух — волны, возбуждающие звук. Но то, что невидимо для
чувств, постигается умом. Только тогда можно понять
устройство вселенной, когда отбросишь впечатления, производимые
различными действиями, и положишься только на науку (на
опыт и умозаключения)».
Постепенно в юноше пробуждается интерес к философии.
Об этом, в частности, свидетельствуют его сочинения,
например, на тему «Политическо-социальные воззрения и влияние
Карлейля на общество», подробные конспекты по истории

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 289
древней и новой истории, философии. В это же время Николай
анализирует пьесы А. Н. Островского, причем обсуждает их с
точки зрения социального звучания, психологических
особенностей героев.
В январе 1894 года Н. Васильев выражает в дневнике и свое
недовольство гимназическими порядками и преподаванием.
Заболев, он не посещает гимназию, однако, замечает: «...время
<...> провожу отлично и очень рад, что не вижу этого
"желтого дома на Булаке" (Булак — протока к озеру Кабан в
Казани, которая дала название улице. — В. Б.) с сумасшедшими
учителями сумасшедших учеников. Жаль только, что не могу
ходить на каток, который я теперь самым искренним образом
полюбил... Подавляюще действует в гимназии <...> мертвящая
скука в классе...» Прочитав «Письма к учащейся молодежи о
самообразовании» Н. И. Кареева, Николай пишет в дневнике
о своей неудовлетворенности ее содержанием.
Н. Васильев начинает серьезно заниматься психологией и
логикой. Он делает подробные выписки из книг по психологии,
конспектирует работу М. И. Владиславлева «Логика», причем
особенно детально анализирует простой категорический
силлогизм, его фигуры и модусы. В дневнике появляется раздел
«Размышления из области философии», где Николай рассуждает
об «удовольствии и эмоциях», набрасывает основные мысли к
«критике этических воззрений Толстого», весьма
обстоятельно излагает задачи «рациональной этики и социологии». Таким
образом, уже в 1894 году достаточно отчетливо определяется
круг интересов будущего ученого. «Вопросы, которые меня
теперь занимают, — писал он в те дни, — вопросы самые
философские». Об этом говорят и заголовки его дневниковых
сочинений: «Этика и социология», «Что такое философия?»
Юношу глубоко тронул роман Л. Н. Толстого «Анна
Каренина». Он считает, что это произведение напрасно в
насмешку называют «дамским» романом. «Серьезнее романа, —
замечает Н. Васильев, я не читал. Левин — это мое зеркало и
многих русских людей с сомнениями, что чтением философии,
мечтами об устройстве лучшей жизни и многим другим. Под
влиянием этого романа и у меня начинается поворот к Левину
<...> Левин — это олицетворение всех будущих мыслей
Толстого... Толстой и как мыслитель, и как художник произвел на
меня большое впечатление. И хотя я и хотел опровергнуть его и
написал даже статью "Критика этических воззрений Толстого",

290 В. А. Бажанов
но писать не могу: мне мерещатся слова Толстого о том, как все
стараются оправдать царствующее учение мира сего.
Может быть, это несправедливо, но логика моя поражена и
я ничего не могу сделать. Подожду».
Почти двадцать лет спустя, в 1913 году, Н. А. Васильев
опубликует статью «Логический и исторический методы в этике
(Об этических системах Л. Н. Толстого и В. С. Соловьева)»,
которую, по-видимому, можно считать зрелым отголоском его
юношеских дум.
В дневнике Н. Васильева имеется незавершенное изложение
вопроса «История: как борьба классов». В 1897 году он вводит
в дневнике новую рубрику «математическая логика», в которой
подробно конспектирует статью Ч. Пирса по логике релятивов
в журнале Monist за тот же самый год*.
Интересы Николая и других детей в семье Васильевых во
многом определялись интересами родителей. «Несмотря на то
что отец был очень занят, — вспоминала впоследствии Анна
Александровна, — он находил время уделять время семье.
Еще в раннем детстве, до поступления в гимназию, отец
знакомил нас с классической литературой, драматическими
произведениями Шиллера... Он читал нам Некрасова "Русские
женщины". Читал стихи Пушкина, посвященные декабристам:
"Россия вспрянет ото сна, и на обломках самовластья напишут
наши имена". Словом мы воспитывались на героике.
Отец был в курсе всех литературных течений и знакомил нас
с новейшей литературой. В нашу жизнь вторгся
импрессионизм. Мы увлекались Бальмонтом, Блоком, читали Ростана,
Ибсена, Метерлинка...»**
В 1898 голу Николай Васильев окончил Вторую казанскую
гимназию. Оценки у него в аттестате ровные — четверки и
пятерки (знания по логике оценены на четыре)***.
Итак, уже на школьной скамье выявились глубокие научные
интересы Н. Васильева в области философии, логики,
психологии. Поскольку и прадед (И. М. Симонов), и дед (В. П.
Васильев), и отец (А. Вл Васильев), и дядя (В. П. Максимович)
* Pierce С. S. The Logic of Relatives // Monist. 1897. Vol. 52. № 2.
P. 161-217.
Крушинская А. А. (урожд. Васильева). Воспоминания // Архив
H. Л. Крушинской. С. 4.
НА РТ. Ф. 977 (Фонд Казанского университета (до 1918 г.)). Оп. Л/я.
Д. 33422. Л. 4.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 291
Николая вели интенсивную научную деятельность, то в доме
царила творческая атмосфера, предрасполагавшая к тому,
чтобы посвятить свою жизнь науке. В семье Васильевых активно
обсуждались проблемы как естественного, математического,
так и гуманитарного знания, что способствовало
формированию у Николая самых разносторонних интересов.
Васильева привлекали дисциплины, которые преподавались
на историко-филологическом факультете университета. Желая
после школы посвятить себя психологии и сознавая, что для
серьезных занятий этой наукой необходимо знание физиологии,
невропатологии, психиатрии и других медицинских дисциплин,
он в августе 1868 года поступил на медицинский факультет
Казанского университета. Во время обучения в
университете Васильев продолжал занятия философией и психологией.
В частности, в дополнение к традиционным медицинским
курсам он прослушал курс философии*. В июне 1904 года
Н. Васильев окончил медицинский факультет, причем
«весьма удовлетворительно» сдал испытания в медицинской
испытательной комиссии, получив диплом лекаря «с отличием»**, и
был записан в запас чиновником медицинского ведомства по
Казанскому уезду.
Семья Васильевых придерживалась
либерально-демократических воззрений, которые перенял и Николай. 11 марта
1901 года он принял деятельное участие в студенческой сходке
и в последующей уличной демонстрации, за что навлек на себя
немилость властей и Правления университета. Этой
демонстрации предшествовали следующие события.
В январе 1901 года было опубликовано правительственное
сообщение отдать 183 студента Киевского университета в
солдаты «за учинение скопом беспорядков». Такое решение
всколыхнуло студенческую молодежь. «Революционное движение в
стране нарастало, — вспоминал Н. А. Семашко, впоследствии
первый нарком здравоохранения РСФСР, а тогда — студент
Казанского университета. — Студенческий "барометр"
показывал приближающуюся бурю. "Беспорядки" волной
перекатывались из одного университетского города в другой»***.
НА РТ. Ф. 977 (Фонд Казанского университета (до 1918 г.)). Он. Л/д.
Д. 33422. Л. 3.
Там же. Л. 34.
Семашко Н. А. Прожитое и пережитое. М., 1960. С. 30.

292 В. А. Бажанов
Газеты в те дни сообщали, что из Петербурга и Москвы
«студенческое движение перекинулось в остальные
университетские центры: в Казань, Томск, Ригу, Юрьев, Варшаву»*.
Незадолго до сходки и демонстрации 11 марта в Казани происходили
«беспорядки» в университете, а накануне были выпущены
воззвания: «К обществу», «К студенчеству», «К рабочим».
Полиция была осведомлена о готовящейся демонстрации и
приняла «предупредительные» меры: оцепила некоторые заводы
и дамбу, которая соединяла город с рабочей слободой. Когда
демонстранты появились на Воскресенской улице, на них
налетели полицейские. Одновременно были остановлены рабочие,
двигавшиеся к городу. Более ста человек подверглись аресту.
Видимо, среди арестованных находился и Н. А. Васильев,
поскольку после участия в сходке и демонстрации он попадает под
надзор полиции и даже уезжает в Екатеринбург Пермской
губернии, где проводит весну и лето 1901 года.
Политическая подоплека демонстрации была очевидна.
В секретной записке министру внутренних дел казанский
губернатор отмечал, что «беспорядки» 11 марта «имеют
несомненно характер социально-революционный, как видно из
предшествующих им прокламаций, обращенных, между
прочим, к рабочим»**
Последствия, связанные с участием Н. А. Васильева в сходке
и демонстрации, оказались достаточно серьезными. Понимая
невозможность при данных обстоятельствах оставаться в
стенах Казанского университета, он подал ходатайство о переводе
в число студентов историко-филологического факультета
Петербургского университета. Документы и личное дело
Васильева были отправлены в Петербург. Однако осенью
Н. А. Васильев вернулся в Казань со «свидетельством» от
вице-губернатора Пермской губернии, в котором говорилось,
что юноша «ни в чем предосудительном как в нравственном,
так и политическом отношении замечен не был»***. Это
свидетельство, надо полагать, изменило настроение Правления уни-
Цит. по: Очерки истории партийной организации Татарии. Казань,
1973. С. 53; см. также: Сыромятников А. Студенческие волнения в 1901 —
1902 гг. // Красный архив. 1938. № 4/5. С. 258-308.
Цит. по: Очерки истории партийной организации Татарии. Казань,
1973. С. 53.
НА РТ. Ф. 977 (Фонд Казанского университета (до 1918 г.)). Оп. Л/д.
Д. 33422. Л. 20.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 293
верситета, и Н. А. Васильев решил продолжать учебу в
Казани. В дальнейшем, по-видимому, Н. А. Васильев не принимал
сколько-нибудь активного участия в социально-политических
событиях, хотя по-прежнему разделял демократические
убеждения. Об этом, например, свидетельствует его серьезный
интерес к «социологической» поэзии Э. Верхарна и перевод на
русский его стихов (о чем будет сказано подробнее ниже).
В июне 1904 года Н. А. Васильев, как уже говорилось,
окончил медицинский факультет. Незадолго до окончания —
23 мая — он женился на дочери штабс-капитана
Завьялова Екатерине Степановне. Со своей будущей женой Николай
Александрович познакомился в Каинках. Завьяловы жили по
соседству и часто навещали Васильевых. Екатерина
Степановна увлекалась театром, хорошо рисовала. После замужества
она проявила незаурядный интерес к философии, литературе,
медицине, в целом осознавая важность того, чем занимается
ее муж.
Вскоре после свадьбы молодожены вынуждены были
расстаться: Н. А. Васильев начинает деятельность врача в деревне
Шатьма Ядринского уезда. Он глубоко переживает
вынужденную разлуку с женой. Более того, считая безусловно важной,
общественно полезной и благородной профессию сельского
врача, Николай Александрович все сильнее ощущает тягу к
философии, психологии, логике. Именно интерес к этим наукам
руководил им при выборе медицинского факультета; юноша
стремился осуществить «естественно-научный подход к
психологии как области гуманитарного знания». В письме из Шать-
мы (1905) он, в частности, пишет о своем увлечении
философией Гегеля: «Читаю сейчас запоем Гегеля. Мне нравится. Всю
логику и весь мир вывести из единого понятия, что по крайней
мере гордо задумано».
Врачом Н. А. Васильев работал недолго. Интересы,
связанные с логикой, психологией и философией, пересилили
сознание важности врачебной деятельности. Николай
Александрович решает получить гуманитарное образование и с
разрешения Министерства народного просвещения в феврале
и марте 1906 года сдает в Казанском университете экзамены
за историко-филологический факультет. Под руководством
M. М. Хвостова он завершает студенческую работу на тему
«Вопрос о падении Западной Римской империи и античной
культуры в историографической литературе и в истории
философии в связи с теорией истощения народов и человечества»

294 В. А. Бажанов
и 30 июля 1906 года получает диплом I степени об окончании
историко-филологического факультета*.
В дипломе говорится, что «Предъявитель сего, НИКОЛАЙ
АЛЕКСАНДРОВИЧ ВАСИЛЬЕВ, сын профессора, дворянин,
имеющий степень лекаря, вероисповедания
православного, с разрешения Министерства Народного Просвещения от
19 ноября 1904 г. за N 10948 <...> подвергался испытанию
в Историко-филологической Испытательной Комиссии при
Императорском Казанском Университете в феврале и
марте месяцах 1906 года по всем предметам курса Историко-
филологического факультета, по отделу
ИСТОРИЧЕСКОМУ, при чем представил сочинение по всеобщей истории
под заглавием: "ВОПРОС О ПАДЕНИИ ЗАПАДНОЙ
РИМСКОЙ ИМПЕРИИ В ИСТОРИОГРАФИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
И В ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ В СВЯЗИ С ТЕОРИЕЙ
ИСТОЩЕНИЯ НАРОДОВ И ЧЕЛОВЕЧЕСТВА", признанное
весьма удовлетворительным и оказал следующие успехи: на
письменном испытании: по русской истории весьма
удовлетворительные, по всеобщей истории... наустном испытании: по
греческому языку, по латинскому языку <...> по истории русской
<...> древней <...> средней <...> новой <...> истории церкви
<...> по истории славянских народов <...> по истории новой
философии <...> по предметам полукурсового испытания...»**
Выпускники университета после защиты своего рода
итоговой работы обычно получали звание кандидата.
Осенью 1906 года Н.А.Васильев преподает русский
язык и литературу в Казанском реальном училище***. 9
января 1907 года его оставляют в Казанском университете для
приготовления к профессорскому званию по кафедре
философии сроком на два года, а 14 февраля 1909 года этот срок
продлевается еще на год. В декабре 1906 года преподаватели
В.Н.Ивановский и А.Д.Гуляев составили «Инструкцию
для занятий по философии профессорского
стипендиата Н. А. Васильева»*****. В ней говорится, что «занятия свои
* НАРТ. Ф. 977 (Фонд Казанского университета (до 1918 г.)). Оп. 619.
Д. 5. Л. 33.
** ЦГА РТ. Ф. 977. Оп. Совет. Д. 11305.
Васильева Е. С, Васильев Ю. Н. Краткая биография Н. А.
Васильева //Архив автора.
**** РГИА. Ф. 733. Оп. 153. Д. 224

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 295
г. Васильев должен вести, применяясь, с одной стороны, к
некоторым общим требованиям, обусловленным состоянием
философских наук, а с другой — к своим личным интересам
и к своей прежней подготовке... Для г. Васильева, —
предписывает инструкция, — должна быть на первом плане, с
одной стороны, психология, а с другой — история философии
с метафизикой... г. Васильеву, как лицу, получившему также
медицинское образование, будет очень удобно обратить
значительное внимание на изучение психологии, что <...> будет
соответствовать и современным потребностям научного
преподавания». Что касается логики, то, по мнению составителей
инструкции, «г. Васильеву следует познакомиться с теориями
силлогистической логики (самое лучшее, по их классическому
выражению в "Первой Аналитике" Аристотеля), также с
основными сочинениями по индуктивной логике "Системой логики"
Д. С. Милля»*.
Н. А. Васильев ведет психологию и философию на открытых
в Казани Высших женских курсах. Интересно отметить, что эти
курсы были созданы при самом активном участии А. В.
Васильева, который в 1906 году читал на них высшую математику.
В 1908 году Н. А. Васильев выпустил первое издание лекций по
психологии для слушательниц курсов.
В 1908 году Васильев решил, что занятия психологией на
самом деле не являются самоцелью, что они всего лишь
подготовительный этап, который должен предшествовать занятиям
философией и логикой. Летом того же года он командируется
в Германию, где, собственно, и рождается идея о возможности
воображаемой логики. Будучи в Германии, Васильев принял
участие в III Международном философском конгрессе в Гей-
дельберге и написал обзор его работы**.
В 1909 году Васильев публикует несколько статей об
О. Ч. Свинберне ( Суинберне ) и переводы из его поэзии***.
Большую философско-литературоведческую по своему характеру
Там же.
Васильев Н. А. Третий Международный философский конгресс в Гей-
дельберге, 31 августа — 5 сентября 1908 года нового стиля. СПб., 1909.
Васильев Н. А. Свинберн. Переводы из О. Ч. Свинберна //
Творчество. Казань, 1909. С. 121-148; Васильев Н. А. Свинберн. Переводы из
О. Ч. Свинберна // Творчество. Казань, 1909. С. 121 — 148; Поэзия
Свинберна // Вестник Европы. 1909. Август. С. 507-523.

296 В. А. Бажанов
статью он посвятил творчеству Н. В. Гоголя, приурочив ее к
100-летию со дня рождения писателя*.
В мае 1910 года Николай Александрович приехал в
Петербург, намереваясь выступить с изложением своих логических
идей в Петербургском философском обществе. Однако, как
ясно из его письма жене, это выступление не состоялось**.
Спустя почти год, 1 апреля 1911 года, на заседании
Московского психологического общества Н. А. Васильев сделал доклад
«Двойственность логики». В прениях по докладу приняли
участие К. А. Андреев, А. М. Щербина и Л. М. Лопатин. На этом
же заседании Н. А. Васильев был принят в действительные
члены Московского психологического общества***.
18 мая 1910 года Васильев прочел пробную лекцию в
Казанском университете, в которой впервые изложил положения
воображаемой логики (хотя сам термин «воображаемая логика»
у него еще не фигурировал). Таким образом, в анналах истории
точно зафиксирована дата рождения новой логики. Текст этой
лекции опубликован****.
В ноябре 1910 года Н. А. Васильева приняли в число
приват-доцентов кафедры философии Казанского
университета*****. В начале 1911 года на историко-филологическом
факультете он читал курс «Основные проблемы логики с
их кратким историческим обзором»******. Сохранился
оригинальный отзыв об этих лекциях. На одной из фотокарточек,
подаренных ему в те годы, имеется следующая надпись: «От всей
души благодарю Вас, глубокоуважаемый Николай
Александрович, за то, что Вы впервые пробудили мою мысль. Ваши лекции
навсегда останутся самыми светлыми воспоминаниями моей
Васильев Н. А. О Гоголе // Каме ко-Волжска я речь. 1909. 20,
25 марта.
Письмо Н. А. Васильева жене от 2 мая 1910 года (ЛАА).
См.: Вопросы философии и психологии. 1912. Кн. 1. С. 175.
А. В. Васильев был принят в действительные члены общества ранее.
Васильев Н. А. О частных суждениях, о треугольнике
противоположностей, о законе исключенного четвертого // Ученые записки имп.
Казанского ун-та. 1910. Октябрь. С. 1—47.
В работе [Копнин, 1973] ошибочно сказано, что Н. А. Васильев
приват-доцент с 1907 года.
НА РТ. Ф. 977 (Фонд Казанского университета (до 1918 г.)).
Оп. 619. Д. 5. Л. 34.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 297
жизни, а философия — нравственной опорой и утешением.
Искренне признательная М. Блюмберг».
23 декабря 1910 года Н. А. Васильев обратился в историко-
филологический факультет с прошением, в котором, в
частности, писал, что «занят исследованием некоторых вопросов
формальной и гносеологической логики (главным образом в
области теории суждения и так называемых законов мысли) в
тесной связи с теми мыслями, которые <...> были заложены
в брошюре "О частных суждениях, о треугольнике
противоположностей, о законе исключенного четвертого". Один из этих
вопросов — вопрос об отрицательных суждениях и законе
противоречия исследованы мною во время заграничной
командировки летом 1910 г. ... Для решения остальных
интересующих меня проблем и для приведения всего исследования в
стройный вид мне необходимо двухлетнее пребывание за
границей по следующим соображениям. Я должен пользоваться
богатством заграничных книгохранилищ, которые мне
необходимы особенно ввиду того, что мне приходится иметь дело со
средневековой литературой по логике. Только за границей я
буду в состоянии уделять все свои силы научной работе и
сосредоточиться на ней, что необходимо для всякой работы, а в
особенности для работы в области отвлеченного мышления.
Ход моей работы требует от меня построения и изучения вновь
некоторых разделов математики, для чего опять-таки
необходимо много свободного времени. Я предполагал бы
пользоваться советами и руководством некоторых иностранных логиков,
как, например, Russell, Husserl, Poincare и др. Если бы у меня
осталось свободное время в период заграничной командировки,
то я предполагал употребить его на занятия психологией... В
конце марта 1911 г. состоится IV Международный
философский конгресс в Болонье, на котором я предполагал бы сделать
доклад по логике»*.
Историко-филологический факультет, «имея в лице г.
Васильева в будущем крупную ученую силу», единогласно
постановил ходатайствовать через Совет университета об
удовлетворении просьбы Н. А. Васильева. Интересно, что управляющий
округом на прошении Васильева сделал отметку, что он, со
своей стороны, «почитает долгом присовокупить», что
«ввиду свидетельствуемых историко-филологическим факультетом
научных дарований г. Васильева, в лице которого Казанский
* РГИА. Ф. 733. Оп. 154. Д. 567. Л. 169-170.

298 В. А. Бажанов
университет надеется иметь в будущем серьезного научного
работника», он признает «настоящее ходатайство
заслуживающим внимания»*. Командировка была предоставлена, и
Васильев вместе с женой и сыном Юлианом, родившимся 1 1 февраля
1907 года, выехал за границу для подготовки
фундаментального труда по воображаемой логике**. В 1912—1913
годахонопубликовал две большие статьи: «Воображаемая
(неаристотелева) логика»*** и «Логика и металогика»****.
По возвращении Васильев вел курс «Чтение отрывков из
сочинений, входящих в Органон Аристотеля». В 1914 году —
вместе с Н. Н. Парфентьевым и Ю. Г. Рабиновичем — он
читал курс «Пограничные области логики и философии
математики». Одновременно для студентов классического отделения
историко-филологического факультета он преподавал курс
«Чтения метафизики Аристотеля».
Надо заметить, что в конце XIX — начале XX века (до
октябрьского переворота) на кафедре философии Казанского
университета работали как очень крупные и известные
ученые — Е. А. Бобров, М. Н. Ершов, А. И. Смирнов, И. И. Яго-
динский, так и и молодые, впоследствии добившиеся
широкой известности, — В. Н. Ивановский, А. О. Маковельский,
A. Д. Гуляев. Кроме того, видные мыслители-философы
работали в Казанской духовной академии: В. А. Керенский ,
B. И. Несмелое, К. В. Харлампович (позднее перешедшие в
университет)******.
Самый конец XIX и начало XX века в России и Казани
ознаменовалось рядом примечательных событий: впервые
появились фотографии городов (в Казани в 1898 году), мотоциклы
* РГИА. Ф. 733. Оп. 154. Д. 567. Л. 169-170.
Васильева Е. С, Васильев Ю. Н. Краткая биография Н. А.
Васильева//Архив автора.
Васильев Н. А. Воображаемая (неаристотелева) логика // Журнал
Министерства народного просвещения. Нов. сер. 1912. Август. С. 207-246.
**** Васильевы. А. Логика и металогика//Логос. 1912-1913. Кн. 1/2.
С. 53-81.
О В. А. Керенском, который почти забыт, см.: Бажанов В. А.
Владимир Керенский: жизненный путь и академическая карьера // Вече. 2003.
Вып. 14. С. 88-99.
См.: Бажанов В. А. Прерванный полет. История
«университетской» философии и логики в России. М., 1995.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 299
(в Казани в 1910 году), люди познакомились с арифмометром и
таксофоном (в Казани их увидели в 1911 году).
22 октября 1914 году Н. А. Васильев был призван — по
мобилизации — на действительную военную службу и
зачислен в резерв врачей при Казанском окружном военно-
санитарном управлении. В июле 1915 года «высочайшим
приказом по военному ведомству о военных чиновниках <...> за
отлично-ревностную службу и особые труды, вызванные
обстоятельствами текущей войны», он был награжден орденом
Святого Станислава 3 степени*.
Порядки в царской армии, отупляющая муштра, ужасы
войны, тяжелые впечатления от постоянного общения с
искалеченными людьми — все это оказало на Николая
Александровича угнетающее воздействие. У него возникло глубокое
депрессивное состояние, перешедшее в душевный кризис.
В 1916 году он был помещен в «санаторий для нервно- и
душевнобольных доктора С. А. Лиознера» под Москвой** и в
декабре «уволен по болезни от службы»***. После армии Николай
Александрович некоторое время был вынужден
восстанавливать здоровье, которое тем не менее вернулось к нему далеко
не полностью.
Во время октябрьского переворота Н. А. Васильев
находился в Москве и, таким образом, оказался свидетелем всех
революционных событий тех дней. Он подробно описал их в письме
к жене в Казань от 3 ноября 1917 года. Николай
Александрович сообщал, что «наконец и в Москве власть перешла в руки
большевиков после шестидневных упорных боев и можно
писать письма, так как в городе восстанавливается спокойствие».
Он взволнован сообщением жены об артиллерийской стрельбе
в Казани и сообщает, что в Москве также имела место
артиллерийская перестрелка, причем поскольку недалеко от места
жительства Васильева располагался кадетский корпус и
юнкерское училище, «то перестрелка была совсем рядом. Шесть
дней гремели пушки, под конец, — пишет Николай
Александрович, — даже привык...
Васильев Н. А. Краткая автобиография (1916 г.)//Архив автора.
Лиознер С. А. Выписка из истории болезни Н. А. Васильева д-ра
С. А. Лиознера. 10 августа 1916 г. (ЛАА).
Васильев Н. А. Краткая автобиография (1916 г.)(ЛАА).

300 В. А. Баженов
Самая ужасная борьба была около Кремля и около Храма
Христа Спасителя. Частных домов пострадало мало, но зато
Кремль очень сильно пострадал. Пострадали Чудов
Монастырь, соборы, Василий Блаженный. Грабежей и погромов
было очень мало. У большевиков оказалась очень хорошая
организация. Они заарестовали предварительно всех хитровцев.
У них оказались подавляющие силы. На стороне правительства
были только юнкера... Считают до 1000 жертв с обеих
сторон. Значит, еще новый этап в русской революции. Это было
неизбежно».
В этом же письме Николай Александрович жаловался на
здоровье, беспокоился о жене и сыне, опасаясь, что в такое
тяжелое время, как революция, «в результате нелепой
случайности они могут остаться без средств к существованию».
Возвратившись в Казань, Н. А. Васильев продолжил
преподавательскую деятельность в Казанском университете.
Постановлением Совета университета 9 декабря 1917 года он
был утвержден в должности доцента по кафедре философии,
а с 1 октября 1918 года Декретом Совнаркома переведен в
состав профессоров Казанского университета по кафедре
философии*.
Лето 1918 года было тревожным. К Казани приближался
восставший чехословацкий корпус. В августе он занял город
и собирался двигаться дальше — на Москву. Путь к Москве
должен был лежать через старинный город Свияжск, в котором
сосредоточились сильные части Красной армии. В тот момент,
когда чехословаки подошли к Свияжску, Васильевы
находились в Каинках, которые располагались неподалеку от
города и через которые проходила линия фронта. Чехословацкому
корпусу удалось приблизиться к Свияжску, но город они взять
не смогли. Н. А. Васильев вместе с семьей оказался в самом
пекле кровопролитных боев. Он перенес артиллерийский
обстрел, был свидетелем бесчинств войны. Все эти переживания
стоили ему больших душевных сил и пагубно сказались на его
и без того плохом здоровье. 16 сентября 1918 года комендант
Свияжска выдал Н. А. Васильеву пропуск для возвращения в
Казань: «Прошу пропустить до гор. Казани гражд. Николая
Александровича Васильева с женой и сыном. Основание:
резолюция Политкома правобережной группы тов. Гордиенко. За
* НА РТ. Ф. 977 (Фонд Казанского университета (до 1918 г.)). Оп. 619.
Д. 5. Л. 42.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 301
неимением Комендантской печати прикладывается печать
Начальника милиции»*.
Вскоре красноармейцы оттеснили чехословацкий корпус
далеко от Казани, и жизнь вошла в свое обычное русло.
В 1919 году Н. А. Васильев объявил о чтении на историко-
филологическом факультете курса «Практические занятия по
психологии» для студентов первых и вторых курсов**. Вскоре
Совет факультета рассмотрел просьбу профессоров Н. А.
Васильева, А. Д. Гуляева и А. О. Маковельского об учреждении
особого психологического факультета. Спустя год Совет
факультета обратился к Николаю Александровичу с просьбой
прочесть в текущем академическом году общий курс
психологии. Академик АПН СССР А. Р. Лурия вспоминал, что H.A.
Васильев «читал великолепные, блистательные лекции — частью
по психологии, частью по философии, издавал прелюбопытные
исследования... Васильев был очень интересный человек —
философ, фантазер...» В его «Лекциях по психологии«,
подчеркивал А. Р. Лурия, «можно встретить большие разделы о
мозге, очень интересные рассуждения о личности — читаны
эти лекции, заметьте, в начале века»***.
В весеннем триместре 1921 года Н. А. Васильев вел в
университете курсы логики и методологии, социальной психологии, а
также — совместно с В. И. Несмеловым и К. И. Сотониным —
читал лекции по истории мировоззрений****. Он
разработал и читал в осеннем триместре курс по истории русской
философии, философии немецкого идеализма и практическим
занятиям по поэтике Аристотеля. На вопрос анкеты, обращенный
к профессорам и преподавателям университета, «К какой
специальности себя относите?» Николай Александрович ответил :
«...а) логика; б) психология и история мировоззрений»*****.
* Документ хранится в личном архиве автора (ЛАА).
** НА РТ. Ф. 1337 (Фонд Казанского университета (1918-1924 гг.).
Оп. 2. Д. 2. Л. 73.
Цит. по: Левитин К. Е. Мимолетный узор. М., 1978. С. 46; Лурия Е.
Мой отец А. Р. Лурия. М., 1994. С. 19-20.
**** НА РТ. Ф. 1337 (Фонд Казанского университета (1918-1924 гг.)).
Оп. 27. Д. 6. Л. 6, 14.
***** НА РТ. Ф. 1337 (Фонд Казанского университета ( 1918-1924 гг.)).
Оп. 27. Д. 6. Л. 20, 24.

302 В. А. Бажанов
В 1921 году, уже будучи профессором, Васильев решил
опубликовать свою кандидатскую студенческую работу
«Вопрос о падении Западной Римской империи и античной
культуры в историографической литературе и в истории философии в
связи с теорией истощения народов и человечества», правда,
написав к ней новое обширное «Послесловие»*. С
современной точки зрения, данная работа не представляет какой-либо
научной ценности, но по ней мы можем яснее представить
характер мировоззрения ученого.
В «Послесловии» Васильев попытался назвать внутреннюю
причину, которая препятствовала ранее публикации работы,
сомнение в ее выводах. «Признание их полной истинности... —
подчеркивал ученый, — бросало бы такой мрачный свет на всю
историю и прогресс человечества <...> что мне, какавтору<...>
теории о неизбежном вырождении и истощении человечества,
приходилось испытывать нестерпимый душевный гнет и почти
нравственные муки и колебания... Разум неудержимо влек меня
к этой теории, а сердце отказывалось ей верить и требовало
больших доказательств, чем какие мог дать рассудок»**.
Однако, продолжает Васильев, дальнейшие события в России и весь
ход последующего исторического периода укрепили убеждение
в правильности сделанных выводов. Намеченные в 1906 году
только тонкими штрихами параллели между характером
упадка, загнивания Римской империи и царской России к моменту
русских революционных событий стали настолько
отчетливыми, что появилась возможность констатировать
«замечательное сходство между русским и римским развитием. И там,
и здесь великодержавное государство, созданное земельной
аристократией, с резко выраженными империалистическими
тенденциями подчинить целый orbis terrarum***. И там, и здесь
при крайней слабости среднего сословия государство в
политической форме императорского абсолютизма с некоторыми
демократическими тенденциями сохраняет социальное
преобладание земельной аристократии и отчасти крупного торгово-
Васильев Н. А. Вопрос о падении Западной Римской империи и
античной культуры в историографической литературе и в истории философии в
связи с теорией истощения народов и человечества // Известия общества
археологии, истории и этнографии при Казанском ун-те. 1921. Т. 31. Вып. 2/3.
С. 115-247.
Там же. С. 231.
«Круг земель» — так назывался древними римлянами мир, Земля.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 303
промышленного капитала. Достигши апогея своего развития,
государство быстро начинает хиреть, ибо в самых причинах
успеха оно таит зародыши грядущей гибели, и в катастрофе
1917 г. Русская империя гибнет»*.
В основе методологии этой работы Н. А. Васильева лежит
биологическое толкование общественных явлений и развития
истории. Автор под углом зрения своей «теории истощения»
прочитывает Монтескье, Гердера, Гегеля, Ницше.
«Рассматривая историю человечества как историю человеческого вида,
историческую эволюцию, как отражение эволюции
биологической, — подытоживал он, — мне пришлось прийти к выводу,
что историческая эволюция (культура) есть накопление
вредоносных биологических вариаций, ведущих к вырождению».
Однако в социальной революции Васильев видел естественный
процесс обновления социального организма. Именно в этом
плане он оценивал коренные социальные преобразования,
которые совершались в России: «В биологическом движении
свежих слоев народа к культуре — главный смысл
февральской и октябрьской революций!»**
В одной из рецензий на эту работу, помещенной в
«Казанском библиофиле», отмечалось, что «книга ярка, красива,
талантлива, как все, что выходит из-под пера ее автора». Однако,
говорилось в рецензии, печатать студенческую работу,
написанную 15 лет назад (за эти годы в мире, в науке, в истории
произошли кардинальные изменения), конечно, опрометчиво
и естественно, что «с точки зрения историка-специалиста, она
может вызвать немало нареканий»***. К тому же, подчеркивал
Васильев Н. А. Вопрос о падении Западной Римской империи и
античной культуры в историографической литературе и в истории философии
в связи с теорией истощения народов и человечества // Известия
общества археологии, истории и этнографии при Казанском ун-те. 1921. Т. 31.
Вып. 2/3. С. 232.
Васильев Н. А. Вопрос о падении Западной Римской империи и
античной культуры в историографической литературе и в истории философии в
связи с теорией истощения народов и человечества // Известия общества
археологии, истории и этнографии при Казанском ун-те. 1921. Т. 31. Вып. 2/3.
С. 231, 236.
Иванов Ю. [Рецензия] // Казанский библиофил. 1921. № 2.
С. 170. — Рец. на кн.: Васильев Н. А. Вопрос о падении... // Известия
общества археологии, истории и этнографии при Казанском ун-те. 1921. Т. 31.
Вып. 2/3. С. 115-247.

304 В. А. Бажанов
рецензент, «тезис об истощении не доказан и произведена
подмена социальной истории биологической»*. С этим выводом
следует, видимо, согласиться.
Видный историк Н. И. Кареев в своей рецензии на эту
книгу характеризовал Н. А. Васильева как человека «несомненно
вдумчивого и искреннего», который в своем историческом
труде показывает себя еще и человеком «широко образованным и
ученым». Кареев также считал, что некоторые положения
работы более чем спорны, многое принять нельзя, хотя в то же
время «многое <...> верно»**.
Данную публикацию Н. А. Васильева заметил и П. Сорокин,
который нашел теорию Васильева о биологическом
вырождении и падении народов близкой по духу теориям Б. Адамса,
К. Джини, Ж. Гобино, В. Парето, и т. д. Называя труд
Васильева «ценным и интересным», «заслуживающим внимания»***,
Сорокин соглашается с важной ролью биологического
фактора в истории, но не считает «правильным возведение его
на роль главного и единственного условия», хотя «основные
детерминанты поведения людей и общественных процессов
находятся в области биологических условий <...> но нельзя
делать их deus ex machina». Для объяснения исторического
процесса нужно учитывать, заметил Сорокин, все множество
факторов****. В труде Васильева Сорокин нашел и другие
необоснованные и легковесные положения, что, однако, не
мешает ей быть интересной и во многих отношениях ценной:
«В ней чувствуется живая ищущая мысль, — замечает
будущий знаменитый социолог, — пытающаяся идти своим
путем...»*****
Иванов Ю. [Рецензия]//Казанский библиофил. 1921. № 2. С. 173.
** Кареев Н. И. [Рецензия] // Анналы. 1923. Кн. 3. С. 240.— Рец. на
кн.: Васильев Н. А. Вопрос о падении... // Известия общества
археологии, истории и этнографии при Казанском ун-те. 1921. Т. 31. Вып. 2/3.
С. 115-247.
Сорокин П. Общедоступный учебник социологии. Статьи разных
лет.М., 1994. С. 415. ,А
**** Сорокин П. [Рецензия]//Экономист. 1922. № 4-5. С. 259. — Рец.
на кн.: Васильев Н. А. Вопрос о падении... // Известия общества
археологии, истории и этнографии при Казанском ун-те. 1921. Т. 31. Вып. 2/3.
С. 115-247.
***** Сорокин П. [Рецензия]//Экономист. 1922. № 4-5. С. 259. — Рец.
на кн.: Васильев Н. А. Вопрос о падении... // Известия общества
археологии, истории и этнографии при Казанском ун-те. 1921. Т. 31. Вып. 2/3.
С. 115-247.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 305
Для нас, ценящих Н. А. Васильева прежде всего как логика,
важен, впрочем, не столько анализ принципиальных
недостатков его кандидатской работы по истории, сколько указание в
работе на тот момент, когда у него произошел резкий поворот
от исторических к логико-философским интересам. «Вскоре
после написания этого сочинения... все мое время, — писал
в "Послесловии" Н. А. Васильев, — брали чисто
философские студии, и разработка системы воображаемой
(неаристотелевой) логики»*. Действительно, первые идеи в
направлении создания воображаемой логики, идеи, обессмертившие
имя ученого, начали созревать и оформляться именно тогда,
в 1907 году, но были заслонены его интересом к психологии.
К такому выводу, кстати, подводит и анализ поэтического
творчества Н. А. Васильева.
Еще весной 1921 года в Казанском университете встал
вопрос о присоединении историко-филологического факультета к
факультету общественных наук**. В ходе этой реорганизации
Н. А. Васильев ходатайствовал о переводе его на факультет
общественных наук в качестве профессора логики,
поэтики и теоретических основ педагогики***. В 1922 году он
заполнил соответствующую анкету, в которой, в частности, указал
на 15-летний стаж своей преподавательской деятельности и
18-летний — литературной, а также на наличие около
30 печатных работ, отметив важнейшие. К числу последних
Васильев отнес и труды по воображаемой логике, причем на
первое место он поместил статью «Логика и металогика»
(1912—1913), основной акцент которой был сделан на
обобщенном, философском подходе к разработке и статусу
новой — воображаемой — логики. Далее он назвал статьи,
развивающие формально-логический аспект его идеи:
«Воображаемая (неаристотелева) логика» (1912), «О частных суж-
Васильев Н. А. Вопрос о падении западной Римской империи и
античной культуры в историографической литературе и в истории философии в
связи с теорией истощения народов и человечества // Известия общества
археологии, истории и этнографии при Казанском ун-те. 1921. Т. 31. Вып. 2/3.
С. 115-247.
** НА PT. Ф. 1337 (Фонд Казанского университета (1918-1924 гг.)).
Оп.2.Д.З.Л.20.
*** НАРТ. Ф. 977 (Фонд Казанского университета (до 1918 г.)). Оп. 619.
Д. 5. Л. 42.

306 В. А. Баженов
дениях, о треугольнике противоположностей, о законе
исключенного четвертого»*, затем шли «Лекции по психологии»**, и
историческое сочинение***. В анкете говорилось, что Н. А.
Васильев наряду с преподаванием в Казанском университете читал
курс философии в Казанском педагогическом институте****.
Одновременно он являлся штатным заведующим отделом в
редакции выходившей тогда в Казани научно-популярной
газеты «Знание — сила». Эта газета издавалась Политотделом
Запасной армии Республики и Казанским отделом народного
образования и предназначалась для красноармейцев и вообще
для широких масс трудящихся*****.
В конце 1922 года факультет общественных наук Казанского
университета и Казанский высший институт народного
образования были упразднены — предполагалось открыть на базе
историко-филологического факультета и факультета
общественных наук Институт философии, психологии и педагогики.
Согласно разрабатываемому плану создания нового института,
Н. А. Васильев должен был возглавить в нем группу по
исследованию психологии детского возраста. Однако
организация Института философии, психологии и педагогики в Казани
дальше проекта не продвинулась. Тем не менее Н. А. Васильев
серьезно готовился к психологическим исследованиям.
Например, он даже разработал «анкету о вкусах», включающую
40 вопросов, направленных на то, чтобы точнее описать
вкусы и желания человека******. В предполагаемой исследо-
Васильев Н. А. О частных суждениях, о треугольнике
противоположностей, о законе исключенного четвертого // Ученые записки имп.
Казанского ун-та. 1910. Октябрь. С. 1-47.
Васильев Н. А. Лекции по психологии, читанные на Казанских
высших женских курсах. 1 -е изд. Казань, 1908.
Васильев Н. А. Вопрос о падении западной Римской империи и
античной культуры в историографической литературе и в истории философии в
связи с теорией истощения народов и человечества // Известия общества
археологии, истории и этнографии при Казанском ун-те. 1921. Т. 31. Вып. 2/3.
С. 115-247.
**** НАРТ. Ф. 1337 (Фонд Казанского университета (1918-1924 гг.)).
Оп.27.Д. 16. Л. 127.
Васильева Е. С, Васильев Ю. Н. Краткая биография Н. А.
Васильева//Архив автора.
Оригинал хранится в личном архиве автора (ЛАА).

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 307
вательской группе Васильева числился и будущий выдающийся
психолог современности, в то время студент Казанского
университета А. Р. Лурия. Его привлекала тема, связанная с
«исследованием типов мышления, проверкой и оценкой
физиологических теорий чувствований».
Впоследствии академик АПН СССР А. Р. Лурия, вспоминая
о начале своего длинного творческого пути, тепло отзывался
о поддержавшем его профессоре Н. А. Васильеве. Николай
Александрович написал рецензию на рукопись первой научной
книги Лурии «Принципы реальной психологии». В рецензии,
вспоминает А. Р. Лурия, было сказано: «...автор, тщательно
взвесив известные проблемы, нашел какой-то путь к их
решению, далее шло много вежливых слов и вывод — после
доработки книга заслуживает того, чтобы быть напечатанной»*.
А. Р. Лурия решил не издавать эту работу, но память о
благожелательном отношении маститого профессора к начинающему
психологу сохранил на долгие годы.
В начале 20-х годов в Казани работала Первая областная
конференция по воспитанию слепых. В этой связи Н. А.
Васильев высказал ряд соображений относительно «некоторых
задач» такого воспитания. Основная мысль Николая
Александровича: слепой — такой же равноценный член общества, как
и зрячий человек, слепого «можно и должно учить всему тому,
чему учат зрячих» и воспитание слепых в целом «должно
восполнять то, в чем отказала природа»**.
В конце мая 1922 года Н. А. Васильев обратился, в Совет
Казанского университета с ходатайством о предоставлении ему
командировки на год с 1 июля в Москву, Петроград и по
возможности за границу. По всей видимости, он отчаялся получить
в Казани и вообще в Советской России возможность
нормально работать. Ко всему прочему тяжелая обстановка крайне
неблагоприятно отражалась на его психическом здоровье.
Хотя Совет удовлетворил ходатайство ученого, его планам
не суждено было сбыться.
В начале июня 1922 года у Н. А. Васильева вновь наступил
тяжелый душевный кризис, и его поместили в клинику
Казанского университета. Сохранился оттиск одной из статей учено-
Цит. по: Левитин К. Е. Мимолетный узор. М., 1978. С. 47.
Васильев Н. А. О некоторых задачах воспитания слепых//Вестник
просвещения. 1921. № 4/5. С. 54-55.

308 В. А. Бажанов
го с его личными записями в период кризиса. На обложке
оттиска рукой Н. А. Васильева написано: «К истории моей болезни.
Проф. Н. А. Васильев. 1 июня 1922 года»*.
Болезнь и соответствующие политические обстоятельства,
связанные с объявлением так называемого Всесоюзного
конкурса преподавателей вузов, благодаря которому советская
власть ставила задачу избавиться от неблагонадежной
гуманитарной профессуры, привели к тому, что Н. А. Васильев был
отправлен (в возрасте 42 лет) на пенсию.
Диагноз, поставленный в клинике, подтвердил самые
худшие опасения: у Николая Александровича был маниакально-
депрессивный психоз. Причиной болезни сам ученый считал
нервное потрясение, которое он испытал в детстве при пожаре
дома, где жили Васильевы (после пожара мальчика долго
мучила бессонница), а также потрясение, которое он испытал при
попытке чехословацкого корпуса захватить Свияжск.
Поначалу в моменты ремиссии болезни Николай
Александрович возвращался домой. Но болезнь прогрессировала и
требовала постоянного наблюдения врачей. Н. А. Васильеву
предложили лечь в Казанскую психиатрическую больницу,
расположенную сравнительно недалеко от города. Соглашаясь с
госпитализацией, Николай Александрович искренне верил в
выздоровление. Он писал друзьям и близким, что
«лечебницей доволен», что «часто гуляет и любуется беседкой, обвитой
плющем, во дворе лечебницы, фонтаном, вокруг которого
растут желтые цветы...»
В больнице Н. А. Васильеву выделили особый кабинет, где в
периоды ремиссии он жил и работал. В. Н. Печникова
вспоминала, что, будучи студенткой медицинского института, она
проходила врачебную практику в этой больнице и хорошо помнит
рабочий кабинет Васильева, в котором находился стол,
покрытый зеленым сукном, на столе стояла электрическая лампа,
лежали бумаги, книги. Персонал больницы предупреждал
посетителей, чтобы Николаю Александровичу не мешали во время
его занятий. В свободное от занятий время он охотно общался
со студентами, рассказывал много интересного, шутил (по
воспоминаниям Б. К. Мусина).
В 1924 году Н. А. Васильев послал доклад «Воображаемая
(неаристотелева) логика» на Пятый международный
философский конгресс в Неаполе. Тезисы этого доклада (на английском
Оттиск хранится в личном архиве автора (ЛАА).

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 309
языке) были опубликованы в материалах конгресса*. Это была
последняя научная публикация ученого.
В материалах конгресса содержатся тезисы лишь двух
представителей СССР — сына и отца Васильевых**. А. В. Васильев,
как уже говорилось, имел тесные контакты с зарубежными
математиками, в том числе с теми, кто интересовался
философской проблематикой. От них он, видимо, и узнал о конгрессе
в Неаполе, а Н. А. Васильев отправил туда доклад по его
рекомендации. Надо сказать, что отец вообще всячески
содействовал логическим и философским изысканиям сына. Более
того, их всю жизнь связывало нечто большее, чем просто
родственные отношения. А. В. Васильев был сыну другом, опорой
в трудные минуты, советчиком и, наконец, коллегой и
искушенным оппонентом в науке. Такой же характер отношений, судя
по сохранившейся переписке, был у Николая Александровича с
его сыном Юлианом, а также между дедом и любимым внуком.
Примерно в 1926—1927 годах, в один из «светлых»
промежутков, Н. А. Васильев писал жене, что занимается
математикой и логикой, шутливо замечая, что теорему Гольдбаха, над
которой бьются со времен Лейбница, он, конечно же, не
доказал, но задачу, мучившую его еще в Берлине, — о логике
особого вида — решил: «...открыл <...> предикатное исчисление
(математическую логику содержания)...» и в «одно из
ближайших спокойных в душевном отношении состояний собирается
сделать доклад в Казанском физико-математическом
обществе». Николай Александрович просил жену показать «черную
тетрадку» с соответствующими соображениями и выкладками
профессору H. Н. Парфентьеву и поинтересоваться, есть ли
там что-либо новое.
Приблизительно в это же время в письме к сыну Николай
Александрович обсуждал брошюру инженера Назарова
«Общее доказательство великого предложения Ферма» и
выражал уверенность, что при более тщательном ее прочтении «в
доказательстве наверняка можно обнаружить произвольное
допущение». По его словам, он думал над тем, чтобы «резко
отделить принцип относительности Эйнштейна от принципа
Vassilieff N. Imaginary (non-aristotelian) logic // Estratto dagli Atti dei
V Congresso internationale di Filosofia, 5-9 maggio, 1924, Napoli. Naples,
1925. P. 107-109.
Vassilieff A. Henry More, Newton et Berkeley//Там же. P. 1045—1049.

310 В. А. Бажанов
относительности Лоренца и что он хочет поговорить на эту тему
с отцом». А. В. Васильев особенно интересовался вопросами,
связанными с теорией относительности*.
Между тем болезнь наступала. Николай Александрович все
реже и реже общался с родными, с друзьями... Сознание
неизлечимости душевной болезни угнетало его. Сохранить и
поддержать веру в выздоровление ему помогала возможность хоть
изредка, хоть ненадолго возвращаться в привычную
домашнюю обстановку, чувствовать себя в кругу людей здоровых и
близких. Так, он просил жену предоставить ему возможность
побывать дома вдень ее рождения. «Катя, — писал Николай
Александрович, — если 21 января я не побываю у Вас, тоска
моя усилится во сто крат. Я делаю все, чтобы бороться с
одолевающими меня мрачными мыслями...» Однако жена, которую
он страстно любил, в те дни отвернулась от него: у нее
появляется новое увлечение, она все глубже втягивается в
религиозную жизнь. «Я лишний, лишний, — с горечью и болью
восклицал Николай Александрович. — Ты совершенно чужда нашим
юношеским идеям о примирении религии и науки, — видимо,
не выдерживая душевных мук, пишет он, — и стоишь на точке
зрения глупого консерватизма в религии. Все это больно.
Зачем же мы назвали тогда сына Юлианом**. Ах, как больно, если
бы ты знала... А в то же время... как мне хочется жить, какой у
На закате жизни А. В. Васильев выпустил книгу «Пространства, время,
движение. Исторические основы теории относительности »( Берлин, 1922;Пг.,
1923), которая посвящалась «сыну и другу профессору Н. А. Васильеву».
Вероятнее всего, имеется в виду символ, некогда соотносимый с
историческим образом императора Юлиана-Отступника, который отличался
любовью к античности, увлекался философией, литературой, вообще являлся
романтиком-созерцателем. Император Юлиан получил прозвище
«Отступник» за то, что решил противодействовать распространению христианской
религии и даже более того — вернуться к прежним языческим догмам и
богам. Историки начала JJX в. отмечали «дерзкую отвагу, с которой Юлиан
бросил вызов силе, во много раз превышающей человеческую силу, что он
пытался остановить неудержимый ход исторического процесса,
сравнивали борьбу Юлиана против христианства с борьбой Прометея и Люцифера»
(Розенталь Н. Н. Юлиан-Отступник: (Трагедия религиозной личности). Пг.,
1923. С. 7). Как пишет сам Н. А. Васильев, император Юлиан —
«последний борец за древних богов, за исчезающее миросозерцание» (Васильев Н.
Поэзия Свинберна // Вестник Европы. 1909. Август. С. 520). Этот символ
связывался с императором Юлианом и Н. А. и Е. С. Васильевыми. Он-то и
послужил основанием для выбора имени Юлиана для сына.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 311
меня интерес к истории современности, какая вера в свои идеи
и их первостепенную важность». Чувство первостепенной
важности своих идей не обманывало Николая Александровича.
Отчуждение жены привело к тому, что Н. А. Васильев
перестал бывать дома даже тогда, когда мог выходить из больницы.
В такие моменты он навещал старых друзей. Так, он любил
бывать у своего коллеги, также профессора кафедры философии
Казанского университета Архипа Алексеевича Красновского
(занимавшегося в основном педагогикой), который
исключительно высоко ценил Николая Александровича и очень
трогательно к нему относился. В конце 1940-х годов при
подготовке издания педагогической энциклопедии А. А. Красновский
составлял для нее статьи о Н. А. Васильеве*. С этой целью он
даже просил Ю. Н. Васильева выслать некоторые материалы
об отце. Ю. Н. Васильев, по-видимому, переслал А. А. Крас-
новскому лишь несколько оттисков логических работ отца и его
краткую биографию**.
А. А. Красновский ценил Н. А. Васильева не только как
ученого, но и как поэта. При содействии своего друга Павла
Тычины он намеревался выпустить сборник стихов Васильева.
В сборник он хотел включить и неопубликованные стихи
Николая Александровича, из уст которого он слышал поэму «На
смерть Скрябина» и окончание «Египетских ночей» А. С.
Пушкина. Судя по всему, Ю. Н. Васильев рукописей, интересующих
А. А. Красновского, не выслал, и они затерялись, как и
многое другое из рукописного наследия ученого***. Впрочем, если
верить Воланду, рукописи не горят, и еще теплится надежда,
что рукописное наследие Н. А. Васильева может обогатиться
новыми находками.
Н. А. Васильев очень любил детей и с удовольствием играл
и разговаривал с дочкой А. А. Красновского Леной. Елена
Архиповна Кречетова (Красновская) вспоминает, что Николай
Александрович интересовался тем, что она читает,
рассказывал о книгах и писателях, которые ему нравятся, например о
Красновский А. А. Краткие биографические справки о Н. А.
Васильеве//Архив автора.
Васильева Е. С, Васильев Ю. Н. Краткая биография Н. А.
Васильева //Архив автора.
Письма А. А. Красновского к Ю. Н. Васильеву хранятся в архиве
автора.

312 В. А. Бажанов
Г Ибсене, К. Бальмонте, Д. Мережковском. О поэзии
Николай Александрович предпочитал не рассуждать, но охотно читал
стихи. Он очень любил классическую музыку (хотя в детстве и
юношестве был в целом к музыке безразличен), особенно
Бетховена. Е. А. Кречетова знала, где живет Николай
Александрович, и несказанно удивлялась этому, поскольку добродушный,
умный, скромный и исключительно тактичный Николай
Александрович вовсе не походил на тех, кто, по ее мнению (а в то
время она была в почти юношеском возрасте), должен был
находиться в психиатрической лечебнице. В облике Николая
Александровича ей отчетливо запомнился поистине
сократовский лоб и мягкая, понимающая улыбка.
Несмотря на то что Н. А. Васильев был вынужден жить в
больнице, он пристально следил за событиями у себя в стране и
за рубежом. В 1929 году в письме к сыну он сообщал, что
увлечен трилогией А. Толстого «Хождение по мукам», и его глубоко
трогает этот роман, при чтении которого «так вспоминаются
минувшие годы». В 1933 году Н. А. Васильев отмечал, что
«читает и читает, запоминая, Маркса и Ленина». Он стал называть
себя «энгельсистом» в философии.
Сын Н. А. Васильева Юлиан сохранял теплые и тесные
отношения с отцом. Он серьезно увлекался философией и,
вероятно, пытался связаться с некоторыми ведущими советскими
философами (например, с А. М. Дебориным и В. К. Брушлин-
ским). Николай Александрович всячески старался помочь сыну.
Обсуждая возможность встречи Юлиана с ведущими
философами, он, имея в виду свои логические работы, подчеркивал,
что они безусловно знакомы философам и некоторые
философы хвалили содержавшиеся в них выводы, да и «воображаемая
логика, — указывал Васильев, — подтверждает
диалектический материализм». Он, видимо, не знал, что в марксистко-
ленинских журналах его логика критиковалась как
формалистическая система (например, В. Ф. Асмусом в журнале «Под
знаменем марксизма», 1929 год). Возможно, благодаря
нахождению в больнице Н. А. Васильеву удалось избежать
сталинского ГУЛАГа.
1940 год Николай Александрович встретил в больнице. Все
реже и реже проводил он время в своем кабинете.
Утром последнего дня уходящего 1940 года Николая
Александровича Васильева не стало. Он был похоронен на том же
Арском кладбище в Казани, где покоится и Н. И. Лобачевский,
но могилы Н. А. Васильева разыскать так и не удалось.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 313
Каинки
Лето Васильевы проводили в Каинках. Васильев вспоминал
Каинки особенно тепло. «С этим местом, — писал он, — у
меня связаны самые лучшие, самые чистые воспоминания,
и это место и теперь кажется мне родным и дорогим гнездом.
И оно заслуживает это. Село Каинки отличается прекрасным
местоположением. Оно расположено у подошвы одной из гор,
возвышающейся над долиной Свияги, извивающейся по
сочным наливным лугам, точно синей лентой по светло-зеленой
бархатной подушке. По склону этих гор и раскинулся наш
незабвенный сад, потом постепенно переходящий в поросль.
В середине этой поросли, как два огромных белых пятна,
виднеются известковые осыпи в несколько сажен высоты, от
которых и лес получил название Осыпное.
Вот та местность, которая лучше всего запечатлелась в моей
памяти и которой я много обязан как месту, где я много
передумал и перечувствовал».
Каинки играли в жизни семьи Васильевых особую роль.
Поэтому об этом селе стоит рассказать более подробно*.
Каинки по своей красоте исключительное было село,
вспоминали Алексей Андреевич Титов и Анастасия Ивановна
Матвеева. Теперь, конечно, не то, — нет лугов, где рос дикий
лук, — все залито разлившейся Волгой. Высохли многие
родники. Разве только «серебряный ключ» еще по-прежнему
протекает через село.
Каинки было типичным русским селом с характерным
расположением улиц и одинаковыми русскими избами.
Внутреннее убранство изб однообразно: слева печь, за ней — чукан
(кухня), отгороженная подтопкой, у передней и правой
стороны — люльки, в переднем углу иконы, перед ними стол. В избе
находились также сундук или кровать. Обязательно полати
(настил из досок под потолком на 60—70 см от верха), на которые
складывали верхнюю одежду.
Когда Каинки было крепостным селом, часто менялись
хозяева. Добра оно мало видело. Между тем с появлением
Васильевых жизнь вошла в спокойное русло. В начале века Васильевы
помогли организовать в Каинках школу. Сконструирована
школа была по-особому. Два класса отдельно, а два спарены воеди-
Со слов А. А. Титова и А. И. Матвеевой до преклонных лет сохранивших
светлую память, ныне, конечно, уже покойных.

314 В. А. Бажанов
но, образуя большой зал. Были построены отдельные
квартиры для учителей. Разбит пришкольный участок. Все утопало в
кустах жасмина. Примерно в 1913 году в Каинках открылось
Высшее начальное училище — семилетка (опять-таки
заслуга Васильевых). Обучение стоило 4 рубля в год, в начальных
классах оно было бесплатным. Директорствовал Никитин
Николай Януарьевич — человек высокообразованный,
интеллигентный, простой и приветливый. Все называли его просто —
Николай Январич. Он преподавал русский язык и литературу,
естествознание, рисование, физику. Историю и географию вела
Мария Степановна Макарова, сестра местного
революционера, в 1905 (или 1906) году эмигрировавшего в Италию. Закон
божий преподавал местный батюшка. В училище обучались
дети и из других сел. В 1915 году сюда стали прибывать
беженцы с Украины и Белоруссии. Их дети также учились.
Учебный день начинался с молитвы. Ученики собирались
в зале, и кто-то по очереди читал «Отче наш», а затем пели
гимн «Боже царя храни». Дирижировал тот же самый Николай
Январич.
При содействии Васильевых была собрана богатая
библиотека.
В школе было два кружка — хоровой и драматический.
Ставили, например «Недоросль» Фонвизина. Николай Январич
исполнял роль Скотинина, а в «Ревизоре» — губернатора,
жену и дочь губернатора играли также учительницы,
остальные роли исполняли ученики. Спектакли всегда были
праздником, ведь в Каинках не было иных культурных развлечений.
Разве что зимой молодежь собиралась у кого-то в избе, пела,
играла. Пьянства, кстати, совсем не было, в том числе и среди
молодежи.
Училище существовало до 1918 года. Потом открыли
школу крестьянской молодежи. Николай Январич продолжал
работать и даже, кажется, был награжден какими-то
правительственными наградам^.
Пока работала Крестовоздвиженская церковь, построенная
в самом начале XX века, ежегодно на Крещение после
службы жители вместе с батюшкой шли к колодцу святить воду.
Батюшка опускал в воду крест, затем кропил кистью всех
вокруг водой, она считалась освященной. Ее наливали в бутылки
и хранили на всякий случай.
Широко отмечались два престольных праздника —
Казанская (21 июля) и Воздвижение (27 сентября). Самым торже-

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 315
ственным праздником была Пасха, перед которым говело все
население.
Лето 1921 года выдалось на редкость засушливым, поэтому
был организован крестный ход на гору с молитвами — просили
дождя. Помощь, однако, пришла из Америки. В каждом селе
американская организация АРА создавала столовые, чаще
всего при школах. Подкармливали крестьян, да и скотине не дали
полечь.
С началом Первой мировой войны в Каинках появилось
много беженцев. К ним относились хорошо, помогали как могли.
Была в Каинках и частная лавка (магазин), в которой
продавалось все, что душе угодно — от заморских продуктов до
сбруй и гвоздей.
Дом Васильевых стоял рядом с церковью, на соседней улице
находился дом Симоновых, да и сама улица называлась поэтому
Симоновской.
В 4 км на запад от Каинок находился хутор Поляна, на
котором жил С. В. Васильев — брат А. В. Васильева, врач-
ветеринар. Он очень увлекался сельским хозяйством. На
Поляне был большой скотный двор. Собирали много хлеба.
Возделывались вишневые и яблоневые сады, огороды.
Культивировалась разная птица.
В 1914 году на Поляне появилась жнейка-сноповязалка
с конной тягой фирмы Мак-Кормик (США). Были и сеялки,
сенокосилки, конные грабли. У Васильевых в Каинках
ничего подобного не имелось. Землепользование у крестьян было
общинным. Поля делились так, что один хозяин мог иметь
несколько наделов, часто через соседа — чересполосица...
Два раза в неделю приезжала почта.
Летом 1904—1906 годов в Каинки и Поляну приезжал
А. Ф. Керенский. Останавливался обычно у С. В.
Васильева, там же гостили его дети с бабушкой. Мы, вспоминала
А. И. Матвеева, играли вместе с детьми Керенского — Олегом
и Глебом, с которыми были ровесниками.
У С. В. Васильева было три дочери. Старшая, Раиса,
отравилась. Людмила — младшая — училась в Институте
благородных девиц в Казани, она добровольно ушла работать сестрой
милосердия в военный госпиталь в Петроград, где училась и
Ольга Васильева, средняя сестра.
Именно в Каинках, в Крестовоздвиженской церкви А. Ф.
Керенский, вопреки воле своих родителей, венчался с Ольгой
Барановской, дочерью двоюродного брата Васильевых Льва Ба-

316 В. А. Бажанов
рановского, семья которого также жила неподалеку. Александр
Федорович познакомился с Ольгой в Петербурге, где Ольга
училась на Высших женских курсах.
Н. А. Васильев посвящал Ольге Барановской свои стихи.
Вот, например, одно из них:
Я так давно хотел воспеть тебя в сонете
И для сонета стал метафоры искать.
Материй дорогих, чтоб женщин украшать,
Ты знаешь и сама, как много есть на свете.
Прозрачный легкий тюль, непрочный и небрежный...
Серьезных женщин он не может одевать,
И красоты твоей не могут обрамлять
Старинный тарлатан, газ радостный и нежный.
Нас в шелке дорогом волнуют переливы,
Томит тяжелая роскошная парча,
Нам нравится атлас, батист и чесуча.
Но ты не то. Ты бархат черный и красивый,
Чарующий своей изящной простотой,
Своею вдумчивой и темной глубиной*.
Действительно, фотографии, на которых изображены
Васильевы, А. Ф. Керенский, О. Л. Барановская подтверждают,
что Ольга была красивой женщиной. С ней, кстати, Керенский
расстался, когда эмигрировал. В начале 1920-х годов Ольга
Львовна с детьми также уехала из России — в Англию — и,
как свидетельствуют ее письма из эмиграции к Александру
Федоровичу, копии которых я получил из Архива Керенского
в Техасе, она и дети продолжали поддерживать с ним
отношения вплоть до его кончины. Ольга Львовна оставила
воспоминания о 1917—1920 годах, наиболее тяжелых из выпавших на
ее долю, которые были опубликованы в Италии уже после ее
кончины**. Олег Керенский, старший сын, стал выдающимся
мостостроителем и был награжден королевой Елизаветой II
высшим орденом Британской империи. Глеб Керенский был
инженером-электриком.
Васильев Н. А. Тоска по вечности. Казань, 1904. С. 96.
Kerenskij О. I Morti non Parlano: Тге Anni е Mezzo della Mia Vita. Roma:
Edizione Paoline, 1977.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 317
Ураган революционной стихии пронесся и над Каинками,
продолжали воспоминания Алексей Андреевич и Анастасия
Ивановна. Вначале снесли дом Васильевых, потом все вывезли
с хутора Поляна. Не осталось даже бревна*... Как-то года
через два после этих событий приехал в Каинки С. В. Васильев
и заходил к нам, вспоминала А. И. Матвеева. Запомнилась
его фраза: «Чтобы жить в коммунизме, надо быть ангелами, а
люди — черти».
Приезжала попрощаться в Каинки и Людмила Сергеевна,
которая меня учила, продолжала А. И. Матвеева. Позже она
эмигрировала в США (для этого ей и мужу пришлось
устроиться на пароходе прислугой). А потом, по словам Матвеевой,
в Каинки из Америки она получила письмо. Так хотелось
написать ей, всю жизнь хотелось. С. В. Васильев остался в России.
Судьба его неизвестна.
В начале 1920-х годов жизнь Каинок внешне мало
изменилась. Скончался священник отец Преображенский —
интеллигентный человек, отец четырех детей. Церковь еще работала, и
Вот как описывает наступление новых большевистских порядков в
деревне офицер русской армии Г. А. Гагарин: «В одночасье вообразив, что все
кругом принадлежит им (крестьянам. — В. £.), потеряв голову от
вседозволенности, они решили, что имеют полное право уничтожать то, что
принадлежало помещикам... Призывать крестьян к благоразумию было заведомо
бесполезно. Они просто-напросто ничего не желали слушать... Людей с головой
захлестывала злоба, пышно расцветал порок и глупость... Все книги из
обширного собрания, среди которых было немало бесценных раритетов, были
сброшены с полок. Исчезли все иллюстрированные книги — иллюстрации
пошли на оклейку стен в избах. Прочие же были изорваны в клочья и свалены
грудой посреди библиотечной залы. Та же участь постигла семейные
портреты: холсты вырезали из рам, изгадили их и бросили в кучу. Рамы, которые
мужики по своей наивности приняли за золотые, были украдены все до
единой <...> В доме не уцелело ни единой занавески, ни одной мелочи, которая
блеском напоминала бы золото или серебро <...> Даже двери и оконные рамы,
не говоря уже об обстановке, бесследно исчезли... Я своими глазами видел
мужика, преспокойно распиливавшего перед собственной избой рояль». Он
объяснял: «...штуковина эта слишком велика и в таком виде в избу не
лезет...» «Громадное зеркало было установлено в коровьем стойле... Зрелище
было ужасное... Крестьяне под метелку вычистили не только сам дом, но и
разнесли по бревнышку конюшни, скотный двор и все прочие хозяйственные
постройки... Мне в жизни не приходилось видеть ничего более примитивного
и абсурдного, чем этот дележ, и таких ссор, к которым он приводил... Дело
доходило до жестоких потасовок» (Звезда. 1994. № 2. С. 161, 163).

318 В. А. Бажанов
о кончине, как положено, известила звоном колокола. Однако
в конце десятилетия церковь была заброшена (сейчас от нее
остались только стены. — В. Б.), кладбище разорили.
Сначала сбросили колокол, который крестьяне пытались повесить
на место, а затем молодые комсомольцы «сковырнули» склеп
Васильевых, а надгробие с могилы В. П. Васильева и С. И.
Васильевой (Симоновой) отволокли ближе к избе правления. На
месте кладбища намеривались построить конюшню, но
строительство вскоре забросили. Школу в Каинках давно закрыли.
Недавно надгробие зацепили тросом и трактором
оттащили, поцарапав поверхность и поломав некоторые буквы, снова
ближе к кладбищу, где, видимо, оно, повергнутое, и встретило
XXI век.
Солнце жившего полнокровной жизнью примерно до
конца 1920-х года села ныне почти закатилось. Жители, в
основном, — весьма пожилые люди; к некоторым из них еще
приезжают на лето «дачники», но многие дома пустуют.
Глава 3
«Тоска по вечности»
Всю жизнь Н. А. Васильев занимался литературным
творчеством. Начало этому было положено еще в юношестве, когда
он много времени посвятил поэзии. В последующие годы его
литературные интересы — а в литературе Васильев работал и
как поэт, и как критик, и как переводчик — имели
нестабильный характер и неизменно оказывались на заднем плане по
отношению к научным исследованиям.
Литературное наследие Н. А. Васильева довольно-таки
обширно. Оно включает — наряду со сборником «Тоска по
вечности», в котором собраны в основсном лирические
произведения, — книгу переводов известного бельгийского
поэта Э. Верхарна «Обезумевшие деревни», переводы стихов
О. Ч. Суинберна. Ему также принадлежит перевод оды XX из
Книги III Горация*, который Николай Александрович хотел
опубликовать в журнале «Гермес», но публикация по каким-
* Иванов Ю. [Рецензия]// Казанский библиофил. 1921. № 2. С. 169. —
Рец. на кн.: Васильев Н. А. Вопрос о падении... // Известия общества
археологии, истории и этнографии при Казанском ун-те. 1921. Т. 31. Вып. 2/3.
С. 115-247.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 319
то причинам не состоялась*. Выше упоминались поэмы «На
смерть Скрябина» и окончание «Египетских ночей»,
существовавшие только в рукописи. Кроме того, Н. А. Васильеву
принадлежит ряд критических статей, сопровождавших, как
правило, его переводы и показывающих, насколько вдумчиво и
серьезно он подходил к этой работе.
Видимо, нельзя сказать, что в своем литературном
творчестве Н. А. Васильев достиг больших вершин; это творчество
можно оценить как неровное, включающее наряду с
несомненными удачами малоценные работы. Однако его поэзия
замечательна тем, что в ней Николай Александрович находит первую
форму самовыражения, в его стихах содержатся идеи, которые
позже были развиты в его логических изысканиях. Можно
утверждать, что в смутном, неясном, еще неосознанном виде
идеи, положенные им в фундамент воображаемой логики,
зародились не в 1907—1908 годах, а несколькими годами раньше
и были впервые облечены в поэтическую форму в книге стихов
«Тоска по вечности».
В своих стихах Н. А. Васильев рисует мир, по своим
свойствам кардинально отличающийся от нашего, мир
воображаемый, фантастический, в котором, как писал позже Николай
Александрович, если перевести стихи на логический язык, в
одном и том же объекте совпали бы основания для
утверждения и отрицания, мир, устроенный таким образом, что «в нем
есть несовместимые предикаты»**.
Есть мир иной, мир беспечальный
Где все единство без конца,
Где каждый атом, близкий, дальний
Лишь части одного кольца.
Там волк покоится с овцою
С невинной жертвою палач,
Там смех смешался со слезою,
Затихнул жизни скорбный плач***.
В письме от 2 мая 1910 г. H.A. Васильев пишет жене, что этот перевод
принят к публикации в журнале «Гермес», но в ожидаемые сроки материал
напечатан не был.
Васильев Н. А. Отчет приват-доцента по кафедре философии
императорского Казанского университета Н. А. Васильева о ходе его научных
занятий с 1 июля 1911 г. по 1 июля 1912 г.// Научная б-ка КГУ. ОРРК. Рук.
№6217. С. 15, 18.
Васильев Н. А. Тоска по вечности. С. 138.

320 В. А. Баженов
К теме воображаемых миров Н. А. Васильев в своем
поэтическом творчестве обращается неоднократно. Она рефреном
звучит в тех стихах, где поэт пытается осмыслить природу
времени, место человека в трепетном, беспрестанно
изменяющемся мире.
Мне грезится безвестная планета,
Где все идет иначе, чем у нас*.
В непознаваемом тумане
Возможны странные миры.
Быть может, есть такие сочетанья,
Где прошлое — всегда доступный путь,
Где Время знает состраданье
И может каждый миг вернуть**.
Какие внутренние источники питали поэзию молодого
Васильева? Что его вдохновляло? Ответы на эти вопросы можно
найти в тех чувствах и настроениях, которые наполняли юношу
и были выражены в его дневнике.
Дневник ведется им в весьма важный период жизни —
становления как личности, как мыслителя. В нем он — будущий
ученый — фактически уже есть. В отрочестве и юношестве
его волнуют значительные идеи, необычные теории, люди,
оставившие заметный след в истории и культуре. В
дневнике содержатся конспекты по математике и логике, «штудии»
Рибо и Вундта, обнаруживающие ранний интерес к
психологии и системам воспитания, философские размышления и
записи житейской мудрости, описание исторической литературы,
анализ художественных произведений, раздумья над судьбами
Линкольна, Галилея, Абеляра, Гете, Данте, Пушкина... В
дневнике говорится об увлечении Николая театром, в котором он
«совмещал и драматурга, и актера», об издании им журнала,
о замысле романа, о фантазиях, которые будоражили ум...
Поразительная широта интересов, жажда деятельности и
духовного самоусовершенствования!
В то же время все это пронизано чувством меланхолии,
недовольства собой, въедливым самоанализом, «томительным
чувством пустоты». Многие записи выполнены, так сказать, в
минорной тональности.
Васильев Н. А. Тоска по вечности. С. 143.
Там же. С. 144.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 321
В 1907 году он пишет: «Еще в детстве ранний свет познания
убивает в нас непосредственность чувства и удовлетворенность
жизнью»*. Жажда жизни и меланхолия — вот два настроения
молодого Васильева, которые питали его поэзию. Между
этими двумя полюсами — стремлением к деятельности и
разочарованием — пульсирует его лирика. Н. А. Васильев долгое
время расценивал поэзию как призвание и, возможно, даже
колебался в выборе жизненного пути до тех пор, пока все не
разрешилось само собой, пока сама поэзия не указала другого
направления.
К анализу литературного творчества Васильева приложи-
мы, на мой взгляд, те установки, которые использовались им
самим при анализе художественных произведений. По мнению
Николая Александровича, личность художника становится нам
ясной, если мы схватим дух и стиль его творчества. Дух и стиль
поэзии молодого Васильева говорят о том, что он принадлежал
к символизму, занимавшему в культурной жизни России начала
XX века важное место.
В представлении символистов реальные явления —
отблески потусторонних миров. Подобное мировосприятие
определенной части русской художественной интеллигенции
имело свою социальную подоплеку. Символисты — «поколение
рубежа», «дети того и другого века», — переживая «схватку
столетий в душе», считали, что «душа искусства <...> имеет
целью <...> воссоздать миры иные» (А. Блок). Впоследствии
Н. А. Васильев с болью в душе напишет, что «в этих символах,
в этих чувствованиях отражается наш век нервный,
упивающийся своими страданиями, порвавший со спокойной жизнью
своих предков»**.
В один год выходят в свет схожие по миропредставлению
«Тоска по вечности» Н. А. Васильева и произведения
известнейших впоследствии поэтов-символистов: «Стихи о
Прекрасной Даме» А. Блока, «Золото в лазури» А. Белого и
некоторые другие. Видимо, не случайно теоретик символизма В.
Брюсов в 1904 голу сразу же пишет рецензию на сборник стихов
Н. А. Васильева, признав его «своим»***.
Васильев Н. А. Верхарн Э. Обезумевшие деревни / пер. Н. А.
Васильева. Казань, 1907. С. 86.
Там же.
*** Ср.: Весы. 1904. № 6. С. 57-58.

322 В. А. Бажанов
Символизм — одно из самых сложных явлений культурной
жизни начала XX века, и мы кратко затронем лишь те его
стороны, которые имеют непосредственное отношение к
творчеству Н. А. Васильева.
В поэзии Васильева обнаруживаются все атрибуты
символистской поэзии: переживание теснейшей связи собственной
души с целой Вселенной («Ищу я музыку Вселенной»),
погруженность в музыкальную стихию, желание разгадать
«неотвязно манящую тайну бытия», диалог с Вечностью («Лишь
с Вечностью одной хочу я говорить»), ощущение бессмертия
(«Я верю, я тысячи раз уже жил»), мистическое осмысление
любви («Любовь есть только мост воздушный, связь
обособленных миров»), тяготение к духу и идеалам античности, и над
всем — «мировая скорбь».
Искусство, по Васильеву, начинается там, где кончается
власть точных наук. Для символистов (среди которых, кстати,
было удивительно много людей с естественно-научным
образованием и интересами) искусство есть «гениальное познание»
(А. Белый). Васильева тревожили вопросы единства науки и
искусства, их взаимосвязь как способов познания мира:
Лишь тот, кто мыслит, плачет и страдает,
Способен понимать вселенной красоту,
Лишь он печальный, тайный шифр ее читает*.
Васильев был убежден, что нравственная жизнь вырастает
на почве нравственных конфликтов, нравственного искания.
В области поэзии эти искания для него состояли в поисках
источников красоты. Мотив «служения красоте» очень силен в
его лирике.
Мы вечно ищем и желаем
Припасть к заветной красоте**.
А красота, по Васильеву, есть скорбь***. Отсюда так сильны
в его поэзии страдание, сомнения, разочарование и неверие.
«...От поэта, — писал он, — мы требуем не мировоззрения,
Васильев Н. А. Тоска по вечности. С. 65.
Там же. С. 14.
Там же. С. 65.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 323
а мироощущения, не истины, а красоты»*. Такой взгляд на
задачи поэтического творчества у Васильева, как и у многих
символистов, определялся тем, что их знание о жизни о
действительности было почерпнуто не из нее самой, а из книг,
отвлеченных теорий и идей. Подобная позиция по отношению
к жизни вылилась в поэзии символистов в меланхолическую
отрешенность от реального мира, душевную замкнутость и
самоуглубленность.
Внимательное чтение стихов Н. А. Васильева, однако,
убеждает в том, что в его поэзии запечатлены попытки преодолеть
«проклятье отвлеченности», перестроить свое отношение к
миру. Первые стихотворения сборника «Тоска по вечности»
существенно менее совершенны и менее глубоко выражают идеи
символизма, чем последние. В одном из поздних стихотворений
Васильев пишет:
Страшно видеть, что все, что я вижу кругом,
Только бледный и лживый фантом,
Только скрытых «вещей» отраженье.
Это мир — мир поэзии, мир красоты,
Что так властно волнует мечты, —
Только ложь и обман и «явленье»...**
Это отчаяние, это осознание невозможности убеждения, что
мир действительный — только бледное отражение некоего
потустороннего мира, приближение к пониманию, что мир целен,
един. Так переживание дуализма мира выльется в своего рода
кризис:
Где реальное мне отыскать и поймать?
Что мне делать? Куда мне бежать
От тревоги и грусти бессонной?
Все опасенье мое только в мысли одной,
Только в мысли найду я покой,
Потону в своей мысли бездонной***.
Продолжать идти в поэзии тем же путем, каким он шел, уже
нельзя. Перед Васильевым открылась эта истина. Мысль о на-
Васильев Н. А. Свинбери. Переводы из О. Ч. Свинберна //
Творчество. Казань, 1909. С. 136.
Васильев Н. А. Тоска по вечности. С. 140.
Там же. С. 141.

324 В. А. Бажанов
уке кажется ему, отчаявшемуся в поисках поэтических дорог к
абсолютной красоте, спасительной. Эти заключительные
строки звучат как решение — выбор сделан, безусловный выбор в
пользу научных поисков истины. Как бы выражая свое будущее
научное кредо, Васильев пишет:
И философия стремится
Мир как симфонию познать,
В его гармонию излиться,
Его andante разгадать.
Томясь по вечности нетленной,
Стремясь к волнующей звезде,
Ищу я музыку вселенной,
Ишу всегда, ищу везде*.
«Музыка вселенной», по сути дела, та «музыка», которая
слышна нам, жителям Земли, это то единство, которое
обнаруживается при проникновении в скрытую сущность вещей,
принадлежащих нашему миру. Мир действительный — не
единственно возможный, не уникальный мир, равно как и «музыка»
этого мира, в контексте поэтических размышлений Васильева,
не единственно мысленно допустимая «музыка». Подобно тому
как различается внешне несхоже, но внутренне едино
музыкальное творчество народов, населяющих нашу планету, могут
существовать миры с различными свойствами:
В Возможного безбрежном океане
Действительное — маленький Голфстрем**.
В поэзии Васильева остро переживается раздвоение мира на
действительный и воображаемый (но не потусторонний),
который резко отличен по своим свойствам. В общем-то,
обычная для символистов тема сосуществования миров
приобретает у Васильева статус особенный, смыслозадающий. Зерна
символистской темы других миров упали на благодатную
почву — поэт, писавший о воображаемых мирах, продолжает
свои размышления на логическом языке... Что это: случайное
совпадение или закономерность отдаленной переклички науки
и искусства?
Васильев Н. А. Тоска по вечности. С. 1.
Там же. С. 142.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 325
Как бы предвосхищая судьбу своих идей — идей, которые на
логическом небосклоне вспыхнули в 1910—1913 годах, а затем
на долгое время погасли, были забыты логиками и разгорелись
с новой силой уже во второй половине XX века, привлекая все
большее внимание, — Васильев писал:
Мы быстро меркнущее пламя
И вновь пылающий пожар
Вся жизнь проносится над нами
Полна тоски и новых чар.
Мы никогда не перестанем
Любить, стремиться и мечтать,
Себя никак мы не обманем,
Душа не может не желать;
Душа не может не взвиваться
Над тиной мелочных забот
И будет вечно домогаться
Недосягаемых высот.
Она стремиться будет вечно
К тому, чего на свете нет:
Ее желанье бесконечно,
Как бесконечен этот свет* (курсив мой. — В. Б.)
Поэзия Васильева философична, но его интересовала не
только философская лирика.
Русско-японская война, революция 1905 года — эти
события способствовали росту интереса у деятелей культуры (в том
числе и символистов) к социальным проблемам. Так, А. Блок,
А. Белый, В. Брюсов работают над урбанистическими циклами
своих стихов, в которых город, а именно капиталистический
город, есть зло — сила, изначально враждебная человеку.
Многие символисты переводят стихи бельгийца Э. Верхарна,
социологические мотивы которого оказались им созвучны.
Н. А. Васильев и ранее занимался поэтическими
переводами. В «Тоске по вечности» имеются переводы из Гете, Бодлера,
Верлена. В 1907 году в Казани выходит в свет уже целая книга
переводов, выполненных Васильевым. На сей раз он обратился
к поэзии Э. Верхарна. Книга называлась «Обезумевшие
деревни» и была издана «в пользу голодающих крестьян поволжских
губерний». Семья Васильевых принимала активное участие в
Там же. С. 94.

326 В. А. Бажанов
этой помощи. А. В. Васильев, например, был одним из тех, кто
принимал денежные пожертвования.
Сборник «Обезумевшие деревни» сыграл большую роль в
деле знакомства русских читателей с поэзией Верхарна.
Первые русские переводы его стихов появились примерно в 1905—
1906 годах. Его переводили А. Блок, М. Волошин, В. Брюсов и
др. Первая книга переводов принадлежит В. Брюсову, которого
связывала с Верхарном личная дружба и многолетняя
переписка. Книга Брюсова вышла в 1906 году. Васильев опубликовал
свою книгу переводов годом позже. В «Послесловии» к ней он
подчеркивает, что большую часть его переводов составляют
стихи, которые «еще не переводились русскими поэтами». Это
действительно было так. Летом 1907 года Брюсов пишет Вер-
харну о все возрастающем в России интересе к его поэзии и
приводит в пример книгу переводов, вышедшую в Казани.
Через некоторое время Брюсов выслал ему книгу Васильева.
«Давно уже, — писал Н. А. Васильев в "Послесловии",
обращали внимание социологи и экономисты на поразительный
рост больших городов в Европе XIX века и гибель старого
патриархального уклада деревни от вторжения туда капитализма.
На этих фактах Маркс построил свою социальную теорию, эти
факты претворил Верхарн в свои поэмы <...> Россия
переживает теперь тяжелый кризис, которым сопровождается ее
окончательная "европеизация", и скоро картины бельгийской
и французской действительности станут нашими родными
картинами. Вот почему я думал, что в эти годины напряженной
борьбы, когда нам приходится вращаться в сфере социальных
и политических вопросов, не будет лишней для русских
читателей "социологическая поэзия" Верхарна...» *
По мысли Васильева, ценным в творчестве Верхарна было то,
что «Верхарн не замкнулся в узкой сфере индивидуальной
жизни», «Верхарн близок нам, он живет теми же чувствами,
бьется над теми же проблемами», «он полон интереса к науке», «он
любит трагическое и красивое». Удивительно, насколько все,
что отметил Васильев, можно отнести и к нему самому. В стихах
Верхарна Николая Александровича привлекало и другое,
резонирующее с его миропониманием содержание. Верхарн верит
Васильев Н. А. Верхарн Э. Обезумевшие деревни / пер. Н. А.
Васильева. С. 77-78.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 327
в царственную власть математики в природе, ее гармонию.
«Я обезумевший в лесу Предвечных чисел», — пишет
Верхарн*. Такая же гармония является элементом мировоззрения
Н. А. Васильева.
Васильев не просто увлекся поэзией Верхарна. Он
пережил эту поэзию как важное событие своей внутренней жизни,
как открытие для себя новых тем и возможностей в искусстве.
«Верхарн первый из поэтов всего мира рискнул выковать
поэмы из сухого и прозаического материала социологических
проблем и социальных вопросов настоящего», — писал Н. А.
Васильев**. Каждое стихотворение из помещенных Васильевым в
этот сборник, дает почувствовать, что если в поэте и осталась
«тоска», то не по вечности, а по современности.
Символистская критика отмечала, что перевод Васильева
является слишком вольным, «часто далеким от подлинника»,
«испещрен массой прозаизмов». На вольный перевод
Васильев, как поэт, имел полное право. Недаром говорят, что в
прозе переводчик — раб, а в поэзии — соперник. Васильев
почувствовал в Верхарне художника, необходимого и близкого
себе, своему миропониманию. Что же касается прозаизмов —
таково было «новое зрение» поэта Васильева***.
В комментарии к стихам Верхарна Николай Александрович
сочувственно отмечает, что «стремление пересоздать мир по
воле человека в современном мире представлено социализмом.
И Верхарн стал поэтом социализма. Это единственно крупный
поэт социализма наших дней... В стихотворении Les Bagnes
(каторги), очевидно посвященной коммунарам, томившимся
в каторгах за океаном, он верит в торжество их дела»****. Поэт
всегда острее, чем кто-либо другой, ощущает пульс времени,
ветры грядущих перемен, шаги грядущей революции. Верхарн
замечает, что стремление к справедливому переустройству
мира завоевывает новые сердца.
Васильев Н. А. Верхарн Э. Обезумевшие деревни / пер. Н. А.
Васильева. С. 93.
Васильев Н. А. Верхарн Э. Обезумевшие деревни / пер. Н. А.
Васильева. С. 76.
*** Ср.: Весы. 1907. № 10. С. 67.
Васильев Н. А. Верхарн Э. Обезумевшие деревни / пер. Н. А.
Васильева. С. 94.

328 В. А. Бажанов
Душа пожаром разума объята
И речи воли радостно твердит,
А сзади Революция стоит;
И книги новые стремительно хватают,
Как предки Библию, их радостно читают
и ими жгут сердца свои.
Потоки крови потекли,
Катятся головы, вот строят эшафоты,
Душа у всех полна властительной заботы;
Но, несмотря на казни и пожары,
В сердцах сверкают те же чары*.
Поэзия Верхарна, писал Васильев, «в высшей степени антро-
поцентрична... В центре всего человек, все интересно только в
своем отношении к человеку. Человек — вот солнце Верхарна,
он один светит собственным светом, все остальное — его
отражениями. Если ему (человеку) нужны боги, пусть он будет
им»**. Васильев в той же мере, как и Верхарн, заинтересован
чудом человеческой личности и подходит к осмыслению этого
чуда с позиций философа-рационалиста.
Свою точку зрения на статус человека Н. А. Васильев
развивает в плане концепции, утверждающей «исключительно
высокое космическое (курсив мой. — В. Б.) назначение
человека» ***. Эта мысль ученого-гуманиста удивительна по
своей прозорливости и глубине. Идея космического назначения
человека вплотную подходит к идее о ноосфере, высказанной
в начале XX века П. Тейяр де Шарденом и материалистически
переосмысленной В. И. Вернадским. Идея о космическом
назначении человека у Васильева сопряжена с размышлениями
о сущности мира и о перспективах человека, движение к
которым должно раскрыть космическую роль человека.
Тема человека была сильна не только у Верхарна, но и у ряда
других поэтов, в частности у О. Ч. Свинберна (Суинберна), к
творчеству которого затем обратился Н. А. Васильев.
Васильев Н. А. Верхарн // Верхарн Э. Обезумевшие деревни. С. 38.
** Там же. С. 84.
Васильев Н. А. Вопрос о падении западной Римской империи и
античной культуры в историографической литературе и в истории
философии в связи с теорией истощения народов и человечества // Известия
общества археологии, истории и этнографии при Казанском ун-те. 1921. Т. 31.
Вып. 2/3. С. 246.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 329
В 1909 году в память о О. Ч. Свинберне, известном
английском поэте, Васильев публикует две статьи, посвященные его
творчеству, а также перевод некоторых стихотворений.
Васильев называет Свинберна величайшим из английских поэтов
конца XIX — начала XX века и даже более того; по мнению
Васильева, Свинберн — наряду с Верхарном и Бальмонтом —
входит в наиболее блестящую триаду современных поэтов
Европы. «Если сила Верхарна, — писал Васильев, — в
содержании, в открытии им для поэзии целой неизвестной доселе
области своеобразной и волнующей красоты города-гиганта,
города-чудовища, то в другом значении Свинберна и
Бальмонта. Оно главным образом в области формы и чувства. Ни
Бальмонт, ни Свинберн не сказали нового слова и не
глубиной идейного содержания приковали к себе сердца людей. Они
обольщают нас утонченностью, интимностью чувства и
"музыкой, музыкой прежде всего". Их стихи настолько
музыкальны, что нам все в их поэзии начинает казаться музыкальным: и
чувства, и мысли, и образы, и душа поэта представляется нам
грандиозной застывшей музыкой, отзвуки которой звучат в
немых черных буквах их творений» *.
Удивительная музыкальность поэзии Свинберна
сочетается с исконной мечтательностью, фантастичностью английской
поэзии в целом. Эта черта английской поэзии, рассуждает
Васильев, поражает всякого, кто изучает английскую культуру.
«Великий практический народ» на протяжении трех веков,
начиная с Ф. Бэкона и кончая новым направлением
английской и американской мысли — прагматизмом, проповедовал
философию, которая чуждалась отвлеченных теорий, всегда
оказывая предпочтение всему конкретному, практическому,
тому, которое опиралось бы на эмпирические данные. И тот
же самый «великий практический народ» на протяжении трех
веков, начиная от Спенсера и Мильтона, через Байрона,
Шелли и Китса и кончая Свинберном, неизменно сохранял поэзию,
для которой в высшей степени свойственна «мечтательность,
необыкновенная фантастичность, своеобразная власть
поэтической личности и ее переживаний над внешним миром <...>
сила чувства, музыкальность стиха» **.
Васильев Н. А. Свинберн. Переводы из О. Ч. Свинберна // Творчество.
Казань. 1909. С. 123.
Васильев Н. А. Поэзия Свинберна // Вестник Европы. 1909. Август.
С. 508.

330 В. А. Баженов
Эта музыкальность, фантастичность и символичность
стиха позволяют передать самые тонкие сокровенные оттенки
чувства. Между тем лиризму поэзии Свинберна оказываются
недоступны крайности чувств — горе и безудержная радость.
Даже горе у Свинберна, писал Васильев, «имеет радостный
оттенок... Музы Свинберна, как гомеровская Андромаха,
улыбаются сковь слезы»*.
Свинберн бросал вызов викторианской эпохе. Он смело
касался таких «запретных» тем, которые не могли не шокировать
чопорных британских аристократов и критику, воспитанную на
викторианских традициях. Свинберн воскрешал умершую,
казалось бы, античную эротическую поэзию, которой были
свойственны откровенность и чувственность, неведомые поздней
английской литературе и поэзии. Особенно ярко это
проявляется в ранней поэме Свинберна «Аталанта в Калидоне». И тем
не менее Свинберн создавал утонченную, предназначенную
именно для английских аристократов поэзию.
Н. А. Васильев отмечает другие противоречия и контрасты
поэзии Свинберна. Враг религии, Свинберн полон
«мистического обожествления человека»; пессимист, он поет мощный,
жизнеутверждающий гимн человеку; республиканец,
мечтающий о братстве и единстве всех народов, он является
«пламенным английским патриотом и часто задорным националистом;
певец Любви, Человека и Свободы, он в то же время и певец
Смерти. Все это придает не гармонию, а диссонанс поэзии
Свинберна. Ее внутренние противоречия "остаются
механически соединенными частями двух совершенно различных и
друг друга исключающих мировоззрений. Но разве одни
поэты впадают в это противоречие? — спрашивал Васильев. —
Как много людей запутывается в нем, как много мыслителей!
И от поэта мы требуем не мировоззрения, и мироощущения,
не истины, а красоты. Ее творил, ей служил всю долгую жизнь
Олджернон Свинберн"»**.
По-видимому, Васильева привлекала в Свинберне не только
поразительная музыкальность стиха и лиричность чувства, но и
такое созвучное ему содержание как культ человека, который
Васильев Н. А. Поэзия Свинберна // Вестник Европы. 1909. Август.
С. 516.
** Васильев Н. А. Свинберн. Переводы из О. Ч. Свинберна // Творчество.
С. 136.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 331
у Свинберна — вслед за Фейербахом — становится центром,
средоточием Вселенной, бунт Свинберна против
существующих литературно-поэтических традиций и догм, его борьба за
почти исчезнувший античный поэтический жанр и, наконец, то,
что Свинберн в поэтической форме воскрешал еще
восходящую к Гераклиту идею о мире как единстве
противоположностей, понимая сущность мира с пантеистических позиций. Для
Николая Александровича все связанное с античностью,
возрождением ее достижений и идеалов было важным (этим был
продиктован выбор имени для сына — Юлиан*).
В марте 1909 г. публикуется обширная литературоведческая
статья Н. А. Васильева «О Гоголе», приуроченная к
100-летию со дня рождения великого писателя**. Первая часть статьи
озаглавлена «Великие очи». В ней Н. А. Васильев стремится
показать, что Гоголь — «гениальнейший бытоописатель,
гениальнейший сатирик, гениальнейший описатель природы
<...> был всем, кроме психолога», и потому он находится на
противоположном Достоевскому полюсе русской литературы***.
Во второй части статьи, названной «Душа, испугавшаяся
своего таланта», Васильев рассуждает о том, что, «имея очи и
талант реалиста, Гоголь имел душу и стремления романтика», это
противоречие раздирало душу Гоголя и в конечном счете
привело его к трагедии. Оценивая «Выбранные места из переписки
с друзьями» — сочинение Гоголя, как известно, не принятое
прогрессивной общественностью России, — Н. А. Васильев
пишет, что «Переписка» была «искренним стоном и болью
хрупкой и пугливой души, испугавшейся жизни,
испугавшейся своего таланта и в ужасе бежавшей от них»****. Считая своим
долгом откликнуться на 100-летие Гоголя, Васильев
подчеркивает непреходящее значение творчества великого русского
писателя.
Прошло время, и литературно-поэтические интересы
Николая Александровича в 1908 году стали уступать место научным
См.: Васильев Н. А. Поэзия Свинберна // Вестник Европы. 1909.
Август. С. 520.
Васильев Н. А. О Гоголе // Камско-Волжская речь. 1909. 20, 25
марта. Эта статья была также напечатана в «Литературном сборнике в помощь
голодающим Поволжья» (Казань, 1909).
Там же. С. 3-4.
Там же. С. 2.

332 В. А. Бажанов
занятиям, оттесняться ими на задний план. Однако увлечение
литературой и особенно поэзией сопровождало Васильева всю
жизнь, а в анкете 1922 года он специально отмечает, что стаж
его литературной деятельности — восемнадцать лет*.
В «Тоске по вечности» Н. А. Васильев не увековечил свое
имя. Тем не менее в его поэзии были рождены идеи,
развивающие традиционную символистскую тему других миров,
которые, так сказать, в превращенной форме легли в основу
«воображаемой логики». Благодаря «воображаемой логике» имя
Н. А. Васильева навсегда осталось в истории науки.
Глава 4
В поисках точки опоры
1907—1908 годы можно считать тем переломным
моментом, когда Васильев-поэт уступает место Васильеву-ученому,
когда он начинает интенсивную дятельность в области
философии, психологии, логики, работу по формированию
собственной исследовательской позиции и методологии. Поэтому это
время можно назвать периодом поиска точки опоры: взгляды
Н. А. Васильева претерпевают быструю эволюцию, он
вырабатывает программу своих научных занятий, имеющую
стратегический характер.
В «Отчете за первый год работы профессорского
стипендиата по кафедре философии Н. А. Васильева»
подчеркивается, что его внимание было приковано к «психологии и истории
новой философии». По замыслу Васильева, «занятия
психологией должны предшествовать занятиям логикой»**. По этой
причине занятия логикой откладываются на следующий год.
В «Отчете» формулируются правила, которыми будущий
ученый руководствовался в своей работе. «Я старался, — писал
он, — с наивозможной для меня тщательностью оценивать все
* НА РТ. Ф. 1337 (Фонд Казанского университета (1918-1924 гг.)).
Оп. 27. Д. 6. Л. 205. Несколько стихотворений Н. А. Васильев, например,
опубликовал в 1918 г. в сборнике «Провинциальная муза» (Казань, 1918.
С. 71-74).
Васильев Н. А. Отчет о первом году занятий ( 1907 г.) профессорского
стипендиата по кафедре философии. Казань, 1907 // Научная библиотека
КГУ. ОРРК. Рук. Mb 5669. С. 1.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 333
возможные точки зрения. Резко очерченные мысли классиков
начинают сменяться более мягкими и неопределенными...»
При этом Николай Александрович ставит себе цель
«сознательно примкнуть к той или иной точке зрения или составить
свое мнение». Общей стратегической целью своих занятий
Н. А. Васильев считает задачу «выработки цельного и полного
философского мировоззрения»*. Ее достижению, по сути,
подчинена вся научная жизнь Васильева, а его логические
изыскания направлены на решение этой задачи.
Несмотря на довольно значительный философский подтекст,
исследования Н. А. Васильева в данный период тяготеют к
области психологии. В 1907 году на Казанских высших
женских курсах Николай Александрович читает курс психологии,
а в 1908 году выходит первое издание его лекций**. В них
освещается широкий круг проблем психологии — сквозь призму
философского подхода к предмету и методам этой науки.
Васильев отстаивает понимание статуса психологии как частной
науки, по своим методам (наблюдение, опыт и т. д.) в
принципе не отличающейся от других естественных наук***. Науки им
подразделяются на те, которые изучают действительность
(«объективные»), и те, которые «строят идеалы»
(«нормативные»). Так, «логика — идеал мысли, эстетика — идеал чувства,
этика — идеал воли и поступков... Психология, — убежден
Н. А. Васильев, — должна быть чужда субъективизму
нормативных наук, она должна быть наукой объективной (как
естественные)» ****.
В своих «Лекциях» Васильев останавливается на
знаменитом высказывании Канта о связи математики с мерой
научности той или иной дисциплины и подчеркивает, что Кант, по
крайней мере относительно естествознания, был безусловно
прав. Поскольку психология должна стоять в одном ряду с
другими естественными науками, то математика может и
должна с успехом прилагаться и к ней. В случае математизации
психологии для нее «открываются широкие перспективы»
Там же. С. 4.
Васильев Н. А. Лекции по психологии, читанные на Казанских
высших женских курсах. 1 -е изд. Казань, 1908.
Там же. С. 4, 10.
Там же. С. 14.
***** Там же. С. 47.

334 В. А. Бажанов
В качестве первого шага в этом направлении Николай
Александрович называет закон Фехнера (интенсивность ощущения
пропорциональна логарифму интенсивности раздражения),
который является «первенцем» точных количественных методов
в психологических измерениях.
В своей критике главных направлений в психологии,
Васильев замечает, что каждое направление утрирует тот или иной
«закон сознания». Так, психология Джемса есть психология
максимального единства сознания, психология Вундта —
психология внимания, ассоциативная психология исходит из закона
памяти, а эмпириокритическая преувеличивает закон
психического неравновесия. Ни одна из существующих
психологических теорий не устраивает Васильева, всем им присущ общий
недостаток — односторонность, и он стремится «фильтровать»
все теории, выделить из каждой рациональный «осадок».
Оценивая достоинства и недостатки ведущих направлений, в
психологии Васильев высказывает свои суждения о путях достижения
истинного знания. «В науках гуманитарных и философских, —
пишет он, — нет лучшего средства дойти до истины, как анализ
и синтез заблуждений. Вот почему в науках общественных такое
видное место занимает история общественных учений, в науках
философских — история философии»*. Что же касается
критериев истинности знания — психологического, логического или
любого другого, — принятых различными философскими
течениями, то все они, по мнению Васильева, являются
«преувеличенными и односторонними. Истина оказалась заключающейся
и в сенсуализме, и в материализме, и в рационализме, и в
идеализме, и в реализме»**.
Васильев резко критикует вульгарно-материалистическое
понимание сознания К. Фогтом («мысль находится почти в
таком же отношении к головному мозгу, как желчь к печени
или моча к почкам»). Воззрения, свойственные К. Фогту,
достаточно легко уязвимы, а аналогии, проводимые им, согласно
Васильеву, просто недопустимы на том основании, что «печень
есть материя и выделенная ею желчь тоже материя... Мозг есть
материя, а сознание не есть материя...»*** Таким образом, можно
Васильев Н. А. Лекции но психологии, читанные на Казанских высших
женских курсах. 2—3-е изд. Казань, 1915. С. 59—60.
Там же. С. 60.
Там же. С. 86.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 335
заключить, что хотя Васильев, как и было принято в то время
среди естествоиспытателей, отождествлял материю как
объективную реальность с вещественной ее формой, тем не менее
осознавал принципиальное различие между вне и независимо
от человека существующим миром и сознанием, которое
нематериально по своей природе и которое должно быть осмыслено
сквозь призму идеального.
Несмотря на то что в своей стихийно сложившейся
мировоззренческой позиции Васильев придерживался точки зрения
материализма и настаивал на признании объективно-реального
мира, порой им допускались терминологические небрежности,
неточности, но это случалось достаточно редко. Например,
однажды в своих «Лекциях» он назвал предмет «комплексом
ощущений»*. Надо полагать, что причину этой неточности
нужно искать в широком распространении новомодной
терминологии из эмпирического и вообще из популярного в тот период
субъективно-идеалистического арсенала, против которого
боролись сторонники марксизма. Этим неточностям также
способствовало довольно-таки узкое и упрощенное истолкование
сущности материализма как философского направления, что,
впрочем, чуть ли не повсеместно наблюдалось в академических
кругах того времени.
Материализм обычно отождествлялся с одной из своих форм
в рамках метафизического метода, у Васильева — чаще всего
с вульгарным материализмом. «Материализм, — писал он, —
грешит тем, что он реальное понимает как материальное, хотя
краски, звуки, запахи, мысли и чувства так же реальны, как
и все другое в мире... Нельзя из движения бездушных атомов
вывести безграничное разнообразие субъективности, нельзя
из абсолютно разобщенных атомов понять единство сознания.
Нельзя из механических толчков объяснить тот внутренний
свет сознания, то отражение его в собственном "я", в сознании
личности. Но отрицая материализм как теорию, мы должны им
пользоваться как могущественным методом изучения
зависимости сознания от того неизвестного X, которое мы называем
материей»**.
Употребляя изредка некоторые выражения из словаря эм-
пириокритиков, Н. А. Васильев тем не менее отчетливо видит
Там же. С. 93.
Там же. С. 87.

336 В. А. Бажанов
недостатки философских взглядов последних. Рассуждая об
«основном вопросе современной теории познания» — о
(логической) возможности существования чужой духовной жизни,
чужих сознаний, он особо заостряет внимание на
справедливости изречения, что если бы кто-то стал серьезно утверждать,
что он лишь единственный из людей одарен сознанием, то
никто бы не был в состоянии опровергнуть его строго логически,
но если бы кто-нибудь стал солипсистом всерьез, «то
оставалось бы только одно: отправить такого солипсиста в заведение
для душевнобольных»*.
В «Лекциях по психологии» Н. А. Васильев анализирует
широкий спектр философских по своей сути вопросов,
которые вместе с тем представляют принципиальный интерес и для
психологии. Так, он критически осмысливает статус
пространства и времени в философии Декарта, Лейбница, Канта, в
учении Ньютона. Особенно тщательно он анализирует концепцию
Канта. Отдавая должное Канту в том, что он впервые обратил
внимание на психологический аспект сознания, Васильев в то
же время отвергает кантовский агностицизм, априоризм,
называя мысль Канта о трансцендентальной идеальности
пространства и времени «мистической идеей»**. Васильев специально
останавливается на обсуждении теорий о природе восприятия
внешнего мира Юма и Шопенгауэра. Отношение к немецкому
философу-идеалисту здесь явно критическое: подмечается тот
факт, что Шопенгауэр в теории познания являлся
последователем и даже подражателем Канта, заимствовал его учение об
априорных формах сознания. Васильев подвергает сомнению
правомерность решения Шопенгауэром вопроса о путях
построения интеллектом из разрозненных субъективных
ощущений образа объективного внешнего мира***.
«Лекции» завершаются анализом взаимосвязи и
взаимоотношения между «душой и телом». Здесь также критически
переосмысливаются позиции многих видных философов —
Декарта, Лейбница, Спинозы, Геффдинга, вскрываются
недостатки и внутренние противоречия теории психофизиологического
параллелизма.
Сразу же после выхода в свет «Лекций по психологии»
(1908) Васильев уже целиком и полностью сосредоточен на
Васильев Н. А. Лекции по психологии, читанные на Казанских высших
женских курсах. С. 102.
Там же. С. 146.
Там же. С. 172.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 337
философии и логике, которые надолго — почти на десять с
лишним лет — вытеснили интерес ученого к психологическим
проблемам. И такая перемена в Васильеве — в свете его
программы, о которой мы узнаем из «Отчета» за 1907 год, —
выглядит вполне закономерной.
Только в 1920-е годы, в период реорганизации историко-
филологического факультета Казанского университета, уже
будучи профессором, Н. А. Васильев, как говорилось выше,
был намерен вернуться к исследованиям в области психологии
и читает психологические курсы.
Занятия психологией позволили Николаю Александровичу
глубже понять механизмы мышления, оценить «законы
сознания», увидеть, что они не автономны, не самодостаточны,
а теснейшим образом связаны с характером деятельности
человека. Осознание этого обстоятельства имело решающее
значение для последующего анализа аристотелевой логики с
точки зрения выявления в ней законов двух типов: во-первых,
законов, имеющих безусловно эмпирическое происхождение,
и, во-вторых, сугубо рациональных законов. Совсем не
случайно впоследствии В. Н. Ивановский в «Камско-Волжской речи»
19 января 1911 года назвал Н. А. Васильева «психологистом в
логике».
Согласно широко распространенному мнению, психологизм
в логике тормозил ее развитие в виде логики математической,
но в случае замысла Н. А. Васильева этот подход оказался
исключительно эвристически насыщенным. Именно во многом
благодаря своему психологизму ученому удалось
сформулировать идеи «воображаемой логики».
Глава 5
Начало логических и философских исследований
Н. А. Васильева.
III Международный философский конгресс
Этап подготовительной работы, который Н. А. Васильев
связывал с психологией, позади. Согласно программе
занятий и исследований, на очереди логика и философия. Летом
1908 года Николай Александрович выехал на несколько
месяцев в Германию с целью совершенствоваться в этих науках.

338 В. А. Бажанов
Из Германии Н. А. Васильев писал жене, что проделывает
огромный объем работы: «...читаю так много, что не успеваю
даже переваривать как следует, работаю весь день и к вечеру
чувствую себя чурбаном». Однако работа его протекает на фоне
тревожных мыслей: Николая Александровича сильно
беспокоит эпидемия холеры в Поволжье, о которой он узнал из писем
от родных, судьба жены и младенца сына. Николай
Александрович просил соблюдать все меры предосторожности, у него даже
возникло желание «бросить все и уехать в Каинки». Но он гнал
от себя эти мысли, поскольку в случае немедленного
возвращения домой его поездка за границу оказалась бы бесплодной.
«...Нахожусь поэтому, — писал Николай Александрович, — в
самом раздвоенном настроении духа». Успешная работа,
приближение к реализации грандиозных замыслов, приобретение
уверенности в собственных силах и идеях доставляли между
тем удовлетворение.
Полный решимости осуществить задуманные планы,
Н. А. Васильев все время отдает работе, и жизнь Берлина
видит «только вечером». В одном из писем он делится
впечатлениями о главной улице города с «ее толпой, шумом, блеском,
проститутками, кафе, ресторанами». Впрочем, подмечает
ученый, Берлин этим вполне похож на все большие европейские
города. К Берлину он относится довольно-таки равнодушно,
ему нравится только «Тиргартен, чудный парк, в котором
хорошо и днем и ночью и в котором забываешь, что ты в громадном
Вавилоне».
В другом письме Васильев писал, что вскоре отправляется
в «город, куда приедет отец», где представится возможность
встретиться со многими русскими товарищами. Этим городом
был Гейдельберг, в котором с 31 августа по 5 сентября 1908 года
должен был проходить III Международный философский
конгресс. Сразу же после окончания конгресса Николай
Александрович намеревался вернуться в Россию и в последнем письме
из Германии пишет, что у него созрел «проект», в
осуществление которого верится .с трудом, но который от этого становится
еще заманчивее, и его еще больше хочется претворить в жизнь.
Он просит жену встретить его в Нижнем Новгороде, сократив
тем самым время их разлуки, но Николай Александрович
оговаривает, что реализация этого проекта зависит от того,
прекратится ли эпидемия холеры. «Ну и несчастная страна
Россия, — восклицает он, — у нас попеременно то неурожай, то
холера, то еще что-нибудь третье и никогда не бывает ни одного
благополучного года».

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 339
Вернувшись в Казань, Н. А. Васильев подробно
рассказывает о конгрессе; события и дискуссии описывает в целом
беспристрастно, пытаясь представить как можно более полную
и объективную картину его работы*. Вместе с тем Николай
Александрович считает конгресс неудачным в том смысле, что
работа многих его секций проходила слишком вяло, без каких-
либо увлеченных споров, без обмена мнениями, без
«искорки», без выдвижения новых оригинальных идей и концепций.
Такая оценка была обусловлена представлением Васильева о
сущности философского знания. Философию он понимает как
«спор, спор о мире, состязание разных точек зрения, и таким
спором, таким состязанием, только планомерно
организованным, должны являться философские конгрессы...»**
Единственное, пожалуй, исключение из общей скучной
картины конгресса составляла дискуссия о прагматизме. Излагая
эту дискуссию, Васильев дает свою собственную оценку
прагматизму и как бы продолжает спор.
По мнению ученого, в прагматизме прослеживаются самые
разнообразные тенденции развития европейской мысли. Одна
из таких тенденций обусловлена традиционным эмпиризмом и
позитивизмом английской философской мысли,
вернувшейся от философии Гегеля и Канта к философии Юма. На
прагматизме сказалось также влияние утилитаризма, поскольку
«прагматисты» проделали с пониманием истины то же самое,
что «утилитаристы» с нравственностью, — свели ее просто-
напросто к пользе. При этом, однако, в прагматизме
господствует «динамическое и эволюционное понимание истины
<...> они (прагматисты. — ß. Б.) не признают абсолютной,
законченной, статической истины, истина, по их мнению,
относительна, изменчива, всегда в процессе становления»***.
В прагматизме легко разглядеть и элементы, обязанные
влиянию пышно расцветшего в XIX веке волюнтаризма в том
плане, что первый воспринял идею примата воли и действия над
разумом. Наконец, по мнению Васильева, на содержании
прагматизма оставила известный отпечаток шотландская школа
здравого смысла. «В прагматизме, — писал Н. А. Васильев, —
Васильев Н. А. Третий Международный философский конгресс в Гей-
дельберге, 31 августа — 5 сентября 1908 года нового стиля. СПб., 1909.
Там же. С. 35.
Там же. С. 28.

340 В. А. Бажанов
нельзя не признать <...> законное дитя современной культуры
и неизбежный этап в истории философии. В нем отразился весь
практический дух XIX века, все небывалое развитие опытной
науки и техники, ускоренная эволюция человеческих обществ
и обостренная борьба за существование среди них, капитализм
и психика больших городов... Прагматизм — это техника,
которая объявила себя философией, и при этом единственной
философией... В прагматизме пропадает, стирается
разница между ретортой и наукой, между инструментом и мыслью.
Ведь и то и другое лишь рабочие принадлежности. И не есть ли
прагматизм только талантливое reductio ad absurdum XX века,
только карикатура на него?»*
H.A. Васильев ищет социально-культурные корни
прагматизма, которые уходят в ту питательную почву, что связана с
наличием и «величиной» чисто практической жилки у английского и
американского народов. Он убежден, что в философии
прагматизма рельефно выразился национальный характер англичан и
американцев, и это делает совсем неслучайным возникновение
такого рода философской системы именно в Америке, «стране
практической par exellence». В Обществе народных
университетов в Казани тогда же (в 1909 году) Н. А. Васильев прочитал
публичную лекцию «Прагматизм — философия действия».
В Германии Н. А. Васильев имел возможность общаться с
рядом ученых, так или иначе близких к логике или
занимающихся логикой, в частности с жившим в Берлине русским
логиком Г. Ительсоном. Ительсон интересовался общими
вопросами логики, ее предметом и отношением к другим наукам**.
Кроме того, он изучал математическую логику и независимо от
А. Лаланда и Л. Кутюра предложил для математической логики
название «логистика».
Однажды во время игры в шахматы с Ительсоном Николаю
Александровичу, долгое время размышлявшему о природе
законов мысли и усиленно обдумывавшему этот вопрос
накануне, пришла идея, впоследствии положенная в фундамент
воображаемой логики***. Собственно понятие воображаемой
Васильев Н. А. Третий Международный философский конгресс в Гей-
дельберге, 31 августа — 5 сентября 1908 года нового стиля. С. 19.
Там же. С. 29.
Васильева Е. С, Васильев Ю. Н. Краткая биография H.A. Васильева //
Архив автора.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 341
логики Н. А. Васильев еще тогда не сформулировал (это
произойдет в 1911 — 1912 годах, точнее — в конце 1910 года), но
основные направления критики аристотелевой логики (прежде
всего в плане критики частных суждений и отношений между
суждениями различного качества и количества в «логическом
квадрате»), необходимость нового деления суждений,
введение нового класса суждений и отказа от закона исключенного
третьего обозначились в то время достаточно определенно. Эти
положения и образовали каркас неаристотелевой, чуть позже
получившей название «воображаемой», логики. Таким
образом, переход к новому этапу в программе самообразования и
исследований от психологии к логике осуществлялся согласно
глубоким внутренним мотивам, он, этот переход вызрел в
процессе интенсивной интеллектуальной работы, явился
закономерной стадией в эволюции мировоззрения и научных
интересов ученого.
Глава 6
У порога воображаемой логики
В предисловии к второму изданию «Критики чистого
разума» И. Кант, характеризуя состояние современной ему логики,
заметил, что логика со времени Аристотеля не сделала ни
одного шага вперед и, по всей видимости, кажется наукой вполне
законченной*. Ирония истории часто проявляется в том, что
вскоре после характеристики видным ученым какой-либо
науки как «вполне законченной» начинается ее развитие и
обнаруживается ее незаконченность, незамкнутость, что выводит ее
на путь обновления и совершенствования. Так произошло и с
кантовской оценкой формальной логики. «Сам Кант, —
подчеркивал Н. А. Васильев, — способствовал опровержению
своего взгляда на логику...»**
Едва (конечно, по историческим масштабам) успел Кант
написать предисловие ко второму изданию «Критики чистого
Кант И. Критика чистого разума. СПб., 1907. Т. VI. С. 9.
Здесь Н. А. Васильев имеет в виду учение Канта об антиномиях чистого
разума, сыгравших большую роль в разработке диалектической логики
Гегеля. См.: Васильев H.A. Логика и металогика//Логос. 1912-1913. Кн. 1/2.
С. 79.

342 В. А. Бажанов
разума», в формальной логике зародилось движение,
вылившееся в конечном счете в ее радикальное преобразование.
Ретроспективно окидывая взглядом это движение, Н. А. Васильев
в качестве его основных вех отмечает диалектическую логику
Гегеля, индуктивную логику Дж. Милля и его критику
аристотелевской силлогистики, критику X. Зигвартом классического
учения о модальности суждения и, наконец, разработку
математической логики в трудах Дж. Буля, Э. Шредера, П. С. По-
рецкого, Дж. Пеано, Г. Фреге, Б. Рассела*. Будучи прекрасно
осведомленным об истории и современном состоянии логики,
Н. А. Васильев специально оговаривает условность,
«субъективность своего выбора»**. В сочинениях Васильева не только
упоминаются, но и анализируются, критически оцениваются
работы и многих других логиков — А. Пуанкаре и Л. Кутюра,
Д. Гильберта и О. де Моргана, У. С. Джевонса и Дж. Венна,
Ч. Пирса и У. Гамильтона и т. д.
Н. А. Васильев видел, что прорыв узкого горизонта
традиционной, аристотелевой формальной логики шел по ряду
направлений.
Во-первых, один из основополагающих законов формальной
логики — закон противоречия, требующий отсутствия в
последовательном рассуждении утверждения и его отрицания
одновременно, настаивающий на непротиворечивости рассуждения,
т. е. критиковался философами, которые работали в
диалектической традиции и которые искали в мире осуществленное
противоречие и его отражение в человеческом мышлении***. Среди
них Н. А. Васильев называет Н. Кузанского, И. Г. Гамана, Г.
Гегеля, Ю. Банзена, А. Мейнонга****.
Остроумной критике подверг этот закон и выдающийся
польский логик Я. Лукасевич. В 1910 году вышла в свет его книга
Васильев Н. А. Логика и металогика//Логос. 1912-1913. Кн. 1/2.
С. 79; Васильевы. А. Воображаемая логика. Конспект лекции. Казань, 1912.
С. 1; Vassilieff A. Imaginary (non-aristotelian) logic // Estratto dagli Atti dei
V Congresso internationale di Filosofia, 5-9 maggio, 1924. P. 107.
Васильев H. А. Логика и металогика //Логос. 1912-1913. Кн. 1/2.
С. 80.
Излагая взгляды Н. А. Васильева на логику и ее историю, его
исследования, автор данной книги стремился по возможности ближе
воспроизводить оригинальный замысел ученого.
**** Васильев Н. А. Логика и металогика//Логос. 1912-1913. Кн. 1/2.
С. 57, 70.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 343
и статья, посвященные анализу закона противоречия у
Аристотеля. Лукасевич утверждал, что закон не может считаться
доказанным из-за его якобы прямой очевидности, так как
очевидность не является достаточным критерием истинности, «да
и не рассматривался этот закон как самоочевидный в истории
науки; сомнительно, чтобы можно было доказать статус закона
противоречия как естественного закона, детерминированного
нашей физической организацией, доказать через определение
утверждения или отрицания, а также через определение
ложности суждений»*. Глубоко и метко критикуя закон
противоречия, Я. Лукасевич в период выхода указанных публикаций
не предпринял попыток построить логику, свободную от
закона противоречия. Свою критику он не подкреплял логической
конструкцией, даже в какой-то мере замещавшей ту, к которой
предъявлялись претензии или которая исходила бы из
альтернативных критикуемых принципов.
Сам Лукасевич вспоминал в 1918 году, что в книге 1910 года
он «пытался показать, что этот принцип (противоречия. —
В. Б.) не очевиден, как это кажется. Уже тогда я стремился
создать неаристотелевскую логику, но безуспешно <...> Я
доказывал, что помимо истинных и ложных высказываний существуют
возможные высказывания, которым соответствует
объективная возможность, как нечто третье помимо бытия и небытия.
Так возникла система трехзначной логики, которую в деталях я
разработал в прошлом году»**. Лукасевич также особо
подчеркивал практические истоки своей идеи***. Только в 1920 году
он опубликовал работу, посвященную трехвалентной логике,
оперирующей тремя значениями истинности и в этом плане
идущую дальше логики Аристотеля.
Во-вторых, дедуктивному методу аристотелевой логики
противопоставлялся индуктивный метод в работах Ф. Бэкона и
Дж. Милля. Классическое учение о модальности суждений
развивалось X. Зигвартом и Дж. Венном. Однако самый мощный
натиск традиционная формальная логика испытывала со сторо-
Цит. по: Arruda A. I. A Survey of Paraconsistent Logic //
Mathematical Logic in Latin America / eds. A. I. Arruda, R. Chuaquai, N. C. A. Da Costa.
P. 7-8.
Цит. по: Воленьский Я. Львовско—Варшавская философская школа.
М., 2004. С. 143.
Lukasiewicz J. On the Principle of Excluded Middle // History and
Philosophy of Logic. 1987. Vol. 8. P. 69.

344 В. А. Бажанов
ны процесса математизации логики, создания математической
логики*. Осуществляя перевод логики на рельсы
математических методов и, в частности, проводя ее алгебраизацию, ученые
реконструировали древнюю науку в плане придания ей
строгости, точности, универсальности, т. е. ключевых достоинств,
которые являются отличительными для математики. Тем самым
логика качественно обновилась, можно даже сказать, родилась
второй раз, приняв новую форму. Процесс математизации
науки не случайно начался с логики, ибо логика — самый близкий
сосед математики в здании науки.
Рождение неаристотелевой логики было подготовлено всеми
вышеобозначенными направлениями, но прежде всего это
происходило в рамках математической логики. Собственно, сам
термин «неаристотелева логика», по-видимому, обрел жизнь
в связи с изысканиями в русле развития идей математической
логики.
Представление о неаристотелевой логике в начале XX века
было самым общим и заключало в себе указание лишь на
абстрактную возможность ее создания. Весьма типичны
рассуждения о перспективах открытия неаристотелевой логики из
хорошо известной Н. А. Васильеву работы П. Каруса «Природа
логической и математической мысли»**:
«Аристотелева логика неполна и неэффективна, поскольку
описывает самые простые отношения и не распространяется на
более сложные формы мысли, хотя в ней доселе и не найдены
какие-либо ошибки», — этими словами П. Карус, по
существу, выразил отношение научного сообщества на рубеже XIX
и XX века к традиционной формальной логике***. Если
постулировано, что человек смертен и Кай — человек, то с
необходимостью следует заключение, что Кай смертен. В противном
случае это уже не человек, а бессмертное существо, что
нарушает закон противоречия. Между тем можно вообразить
сказочный мир, который в своей основе закономерен, и в нем не
нарушается закон противоречия. Чисто формальные правила
Подробнее см.: Математика XIX века: Математическая логика.
Алгебра. Теория чисел. Теория вероятностей / под ред. А. Н. Колмогорова,
А. П. Юшкевича. М., 1978; Стяжкин Н. И. Формирование математической
логики. М., 1967.
** Cams P. (ed). The Nature of Logical and Mathematical Thought //
Monist. 1910. Vol. 20. P. 33-75, 158-159.
*** Ibid. P. 44.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 345
аристотелевой логики также сохраняются. Мельница, так
сказать, прежняя, а зерно, поступающее на жернова, новое. Если
существует геометрия искривленного пространства, то почему
не должна существовать и своего рода «искривленная» логика
(curved logic)? Создание такой логики, безусловно, явится
исключительным научным открытием, на которое еще не получен
патент. «Какая заманчивая возможность разделить судьбу Ри-
мана в области логики!» — восклицал ученый*.
П. Карус приводит письма видного логика и философа,
предшественника прагматизма Ч. Пирса, касающиеся этого
жгучего вопроса. Прежде чем приступить к изучению алгебры ре-
лятивов, как явствует из одного письма, Пирс «немного
исследовал» следствия гипотезы о том, что законы логики
могут быть отличными от тех, что были известны к концу XIX
века. К сожалению, Пирс не уточняет конкретных деталей,
в данном случае весьма важных. Принятие такой
гипотезы, по его мнению, открывает возможность еще одного вида
неаристотелевой логики. Некоторые аспекты этого
исследования показались Пирсу «занятными», но он не счел их
достаточно существенными для публикации, тем более что
общая идея, не сомневался Пирс, очевидна всякому, кто
признает, что логика исходит из некоторых «позитивных
фактов» и представляет собой чистый формализм. Пирс
категорически возражает той части ученых, которые
заведомо рассматривали неаристотелеву логику как ложную, как
«безумие» — вместо того чтобы оценить гипотезу — вполне
естественную — как достойную изучения независимо от ее
истинности.
В другом письме Пирс пытается пояснить, что он вовсе не
исключает продолжения некогда начатых исследований по
неаристотелевой логике, способных, по меньшей мере, привлечь
внимание к тем особенностям логики, которые, возможно,
до сих пор находятся вне поля зрения. «Однако в свое время
я пришел к выводу, что эта линия исследований пока не
важна», — замечает Пирс**. Из этого письма легко установить, что
построение неаристотелевой логики он связывал с
модификацией закона транзитивности.
* Ibid. Р. 45.
Cams Р. (ed.). The Nature of Logical and Mathematical Thought //
Monist. 1910. Vol. 20. P. 158.

346 В. А. Бажанов
П. Карус не согласен с подобной постановкой вопроса и
подчеркивает, что Пирс понимает под аристотелевой (и
неаристотелевой) логикой нечто отличное от того, что понимается под
ними обычно. Кроме того, транзитивность не является
правилом аристотелевой логики и никак не может считаться ее
центральным положением. Поэтому в контексте размышлений Ка-
руса модификация (или даже отказ от) закона транзитивности
не может стать отправным пунктом разработки
неаристотелевой логики. Путь к неаристотелевой логике только еще
предстоит проложить. «Мир стал свидетелем многих открытий, —
подытоживал П. Карус. — По телефону можно разговаривать
на неограниченных расстояниях, наши современники летают
по воздуху подобно птицам (нелишне напомнить, что статья Ка-
руса была опубликована в 1910 году. — В. Б.). Открытие радия
поколебало законы физики, но открытие неаристотелевой
логики превзойдет все эти достижения...»*
Н. А. Васильев в своей работе «Значение Дарвина в
философии» ( 1909) вслед за X. Зигвартом утверждал, что учение
Дарвина произвело революцию также и в области логики, и оно
колеблет самые основы логики. Дело в том, что представления
о неизменности всего сущего, господствовавшие в логике до
Дарвина, диктовали необходимость признания неизменности
понятий. Незыблемость системы понятий, считал X. Зигварт, и
пошатнула теория Дарвина. Прерывистость понятий
заменяется их непрерывностью... Невозможно определить, как ответит
логика на эту революцию... Одно ясно: ей придется
произвести коренные изменения в своей области. Н. А. Васильев, так
же как и X. Зигварт, об этих грядущих изменениях говорил с
воодушевлением, хотя, наверное, и не предполагал, что станет
их автором.
Анализ научного наследия и творчества Н. А. Васильева в
целом позволяет назвать те эвристические предпосылки,
которые выступили своего рода катализатором в процессе создания
воображаемой логики. Это:
1. Логика релятивов Ч. Пирса, знакомство с которой
зародило у Васильева убеждение в «неединственности»
аристотелевой логики.
2. Поэзия в духе символизма, для которой характерна тема
«других миров» и наделение этих миров противоречивыми
свойствами в стихах.
Carus Р. (ed.). The Nature of Logical and Mathematical Thought //
Monist. 1910. Vol. 20. P. 46.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 347
3. Психологизм ученого, который обосновывал допустимость
неаристотелевой логики устройством психики и восприятия,
смыслом и природой отрицания в воображаемых мирах.
4. Идеи Ч. Дарвина, которые, как утверждал X. Зигварт
(и Н. А. Васильев особо подчеркивал эту мысль), имеют
непреходящее значение и для логики и заставляют перейти от
истолкования понятия как статичного образования к анализу
его динамики — анализу, предполагающему логику отличную
от аристотелевой.
5. Аналогия с методом создания неевклидовой геометрии,
которую осознанно и преднамеренно использовал Н. А.
Васильев при создании своей логики; он специально отмечал, что
воображаемая логика создана путем применения «метода
воображаемой геометрии».
Несмотря на то что по вполне понятным причинам
представление о неаристотелевой логике на рубеже XIX—XX веков
было смутным, а ожидания, которые связывались с ее
построением, — многообещающими, атмосфера в науке, в общем-то,
казалась подготовленной для ее восприятия. Тем не менее
процесс рождения осевых идей неаристотелевой логики и путь к
признанию их научного статуса оказались сложнее,
противоречивее, чем это рисовалось тем, кого привлекали горизонты
новой логики и кто, приближая ее создание, пытался заглянуть
в будущее, — ученых, чьи имена вписаны в ее предысторию.
Реальная история неаристотелевой логики начинает свой
отсчет с 18 мая 1910 года, когда в своей пробной лекции в
Казанском университете Николай Александрович Васильев дал
сжатое изложение своей оригинальной концепции
неаристотелевой логики. До этого момента реформа традиционной
формальной логики не имела, так сказать, радикального
характера, поскольку, по сути дела, сводилась к усовершенствованию
«старой» логики. Н. А. Васильев «не хотел ограничиться
некоторыми усовершенствованиями старой логики, а пытался
посмотреть, не возможна ли новая, совершенно иная логика, с
иным предметом и иным логическим миром... Уже сама
постановка этого вопроса Н. А. Васильевым заслуживает внимания
любого исследователя русской логической мысли», — писал
П. В. Копнин еще в 1950 году*.
Копнин П. В. О логических воззрениях H.A. Васильева // Копнин П. В.
Диалектика, логика, наука. М., 1973. С. 405.

348 В. А. Бажанов
Глава 7
«Рискую... подпасть под обвинение
в логической ереси»
Дата рождения новой логики точно и надежно зафиксирована
в истории науки — благодаря тому, что пробная лекция,
предшествовавшая назначению Н. А. Васильева приват-доцентом
Казанского университета, стала основой для статьи «О
частных суждениях, о треугольнике противоположностей, о законе
исключенного четвертого» (опубликована в «Ученых записках
Императорского Казанского университета», а также в виде
отдельной брошюры в том же, 1910 году*). Реферативное
изложение этой статьи приведено в двух последующих обширных
публикациях, развивающих авторскую концепцию**.
Первая логическая публикация Н. А. Васильева посвящена
главным образом изложению формального аспекта
создаваемой им теории, закладке ее фундамента. Здесь он еще не
использует понятие «воображаемая логика» и связанные с ним
весьма важные представления, отсутствует также
обстоятельный анализ закона противоречия, и автор не пишет о
необходимости отказаться от этого закона, что займет центральное
место в исследованиях Васильева чуть позже (хотя здесь он
подробно анализирует и объявляет неверным закон
исключенного третьего), почти полностью опущена философская
сторона новой теории, которой ученый уделял пристальное
внимание впоследствии. Сосредоточенность в первой статье
на формальном аспекте, по-видимому, можно объяснить
горячим желанием автора качественно новой идеи в логике скорее
изучить ее следствия. Не исключено, впрочем, что
содержательное осмысление логических построений просто не
умещалось в рамки допустимого объема статьи.
Изложение своей концепции Н. А. Васильев начинает с
констатации, что уже в логике XIX века заметна глухая оппозиция
Васильев Н. А. О частных суждениях, о треугольнике
противоположностей, о законе исключенного четвертого // Ученые записки Имп.
Казанского ун-та. 1910. Октябрь. С. 1—47.
ВасильевН. А. Воображаемая (неаристотелева)логика //Журнал
Министерства народного просвещения. Новая серия. 1912. Август. С. 235—236;
Он же. Логика и металогика// Логос. 1912-1913. Кн. 1/2. С. 58-60.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 349
против традиционного деления суждений на общие, частные и
единичные деления, освященного авторитетом И. Канта. Эта
оппозиция вместе с тем не идет до решительного отрицания
принятого деления, теснота которого ощущалась многими
видными логиками. Все попытки усовершенствовать
традиционное деление выливались лишь в придание ему новой формы.
Камень преткновения между тем, согласно Н. А. Васильеву,
лежит в истолковании частных суждений.
Частные суждения «некоторые S суть (или не суть) Р». (Где
S — субъект суждения, т. е. та часть суждения, которая
относится к предмету мысли, выраженной в суждении; Р —
предикат суждения, т. е. то, что утверждается (или отрицается)
относительно субъекта) двусмысленны по той причине, что слово
"некоторые" допускает двоякое истолкование: 1 ) некоторые, а
может быть, и все; 2) некоторые, но не все, только некоторые»*.
Васильев показывает, что научное и общепринятое,
разговорное употребление слова «некоторые» фактически совпадают:
говоря «некоторые», понимают «не все». Однако логики
упорно придерживаются первого истолкования и нередко
смешивают в своих работах оба смысла слова «некоторые».
Обычное частное суждение логиков: «Некоторые, а может
быть, и все S суть Р» — есть не что иное, продолжает
Васильев, как неопределенное предложение Аристотеля.
Аристотель задавался целью классифицировать грамматические
формы предложений, но, «руководствуясь грамматической
путеводной нитью <...> открыл логическое деление суждений» **.
Неопределенное суждение двойственно, поскольку оно, в
сущности, заключает в себе два утверждения: «все S суть Р»,
«только некоторые S суть Р». Первое утверждение исключает
второе. Поэтому неопределенное суждение отражает не более
чем субъективное колебание между общим и частным
суждениями, невозможность осуществить выбор между двумя
гипотезами, выраженными в форме общего и частного суждений, и
не может быть поставлено в один ряд с ними. С
неопределенных суждений начинается процесс познания, «они материал,
из которого создается наука, но не сама наука, эскизы научной
Васильев Н. А. О частных суждениях, о треугольнике
противоположностей, о законе исключенного четвертого // Ученые записки Имп. Казанского
ун-та. 1910. Октябрь. С. 5.
Там же. С. 9.

350 В. А. Бажанов
картины мира, но не сама картина»*. Неопределенные
суждения задают научную проблему, но не фигурируют в качестве ее
решения. Можно ли представить себе геометрическую
теорему, спрашивает Васильев, в форме «некоторые, а может быть,
все S суть Р»? Неопределенные суждения являются
проблематическими, утверждает ученый.
Анализ частных суждений должен выяснить, что мыслится,
когда говорят: «Не все, только некоторые S суть Р».
Утверждая, что «некоторые S суть Р», мы в то же самое время
подразумеваем, что «некоторые S не суть Р». Частноотрицатель-
ное суждение «некоторые люди не гении» неявно предполагает
частноутвердительное «некоторые люди — гении». Частноут-
вердительное и частноотрицательное суждения (они
обозначаются соответственно I и О) графически представляются одной
диаграммой, т. е. высказывают одно и то же отношение между
понятиями (рис. 1 ). При этом первое обращает наше внимание
на заштрихованную часть S, а второе — на незаштрихованную.
Это не два разных суждения, а одно, которое имеет
утвердительную и отрицательную формы.
Рис. 1. Частное суждение
Не трудно найти для частного суждения такую форму,
рассуждает Васильев, в которой бы и I и О выражались бы в явном
виде. В частных суждениях, пишет ученый, «я зараз мыслю о
всех S, мыслю, что некоторые из них суть Р, а некоторые не суть
Р, т. е. что "все S или суть Р или не суть Р"»**. Таким образом
получена дизъюнктивная форма частного суждения, которая
может быть скоординирована с общеутвердительными и
общеотрицательными суждениями (обозначаются соответственно
Васильев Н. А. О частных суждениях, о треугольнике
противоположностей, о законе исключенного четвертого // Ученые записки Имп. Казанского
ун-та. 1910. Октябрь. С. 12.
Там же. С. 17.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 351
А и Е). Она фактически означает, что предикат Р для субъекта
S есть нечто случайное, что он может быть, может и не быть у
любого из S. Так, для понятия «человек» предикат «блондин»
есть нечто случайное, что и выражается частным суждением
«некоторые люди блондины». По этой причине частное
суждение правильнее называть акцидентальным или так называемым
частным, ибо в действительности оно общее. Его можно
обозначить буквой М.
Надо различать акцидентальное и проблематическое
суждения. Внешне они схожи, но акцидентальное суждение не
отражает колебания между двумя гипотезами, не заключает в себе
двух противоречащих утверждений, а есть вполне законченное
знание о том, что предикат Р не исключается, но и не требуется
природой субъекта S. Предикат «блондин» совместим, но не
обязателен для понятия «человек».
Различие между акцидентальным и проблематическим
суждениями заключается и в том, что первое в качестве субъекта
всегда имеет понятие и выражает «вневременное» и «внепро-
странственное» правило, а второе всегда относится к фактам,
имеющим «пространственновременной» характер. Поэтому
суждения «люди могут быть блондинами», «в зимние дни
может пойти снег», несмотря на внешнее сходство с
проблематическими суждениями, вовсе не являются таковыми. Напротив,
суждения «Иван Иванович, может быть, блондин», «завтра
пойдет снег», будучи суждениями о факте, являются
суждениями проблематическими.
Таким образом, частные суждения могут быть представлены
в двух формах: «Все S суть Р или не суть Р» —
дизъюнктивной или: «S может быть Р» — акцидентальной, причем всюду
субъект берется в полном объеме, в том числе и в частных
суждениях. «Каким бы парадоксальным ни казался этот вывод, как
ни идет он вразрез с учением всех предшествующих логиков,
он, — убежден Васильев, — верен. Нет частных суждений.
Все суждения относительно понятий суть суждения общие»*.
Основой для формулировки акцидентального суждения
служит неопределенно-числовое суждение «несколько S суть Р».
Опыт показывает, что «несколько S суть Р», а «несколько S
Васильев Н. А. О частных суждениях, о треугольнике
противоположностей, о законе исключенного четвертого // Ученые записки Имп. Казанского
ун-та. 1910. Октябрь. С. 20.

352 В. А. Бажанов
не суть Р», откуда можно заключить в форме акцидентально-
го суждения, что все, подпадающее под понятие S, есть Р или
не Р. Два неопределенно-числовых суждения, синтезируясь в
уме, дают новое — акцидентальное суждение. Это, по сути
дела, индуктивный процесс перехода от факта к правилу, от
конкретного к абстрактному.
Понимание индукции как перехода от частного к общему, по
Васильеву, неточно и было выработано логиками под
гипнотическим воздействием науки XIX столетия — века,
ознаменованного «гонением на общее». «Успехи эмпирической науки,
бесконечные скопища отдельных фактов, к которым якобы
сводится наука, — по словам Н. А. Васильева, — внушили и
логикам мысль, что частное есть первоначальная форма
нашего знания».
Может быть, самый замечательный логик прошлого
столетия (Дж. Милль. — В. Б.) стал учить, что всякий вывод
совершается от частного к частному, основываясь, между прочим, на
том, что один красильщик, «славившийся составлением
отличных красок»,«мог отмеривать вещества, в которых заключался
секрет составления красок только горстями, и не мог сообщить
общее правило его особого способа производства». «Я думаю,
иронизирует Васильев, — что Милль мог подобрать еще
более эффектные примеры заключений от частного к частному из
профессий балерин, акробатов, фехтовальщиков и борцов»*.
В реальности же эмпирическое знание состоит из суждений о
фактах, представляющих собой единичные суждения, и их
правил, которые все общие. Рациональное (неэмпирическое)
знание всецело состоит из правил, т. е. оно также формулируется
всегда через общие суждения. Пример математики, по мнению
Васильева, особенно отчетливо демонстрирует непригодность
частного суждения — в его традиционной форме — для целей
научного познания. Ни алгебра, ни анализ, ни геометрия не
знают частных суждений и частного знания. Никогда геометр
не скажет: «Некоторые линии суть ломаные», а скажет:
«Линии бывают прямые или ломаные, или кривые».
Основным делением суждений, следовательно, надо считать
деление на суждения о фактах и на суждения о понятиях, у ко-
Васильев Н. А. О частных суждениях, о треугольнике
противоположностей, о законе исключенного четвертого // Ученые записки Имп. Казанского
ун-та. 1910. Октябрь. С. 24.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 353
торых «совершенно различная логика» (сказанное относится и
к единичным суждениям).
А Е
м
I О
Рис. 2. Логический квадрат
Согласно учению традиционной логики, противные
суждения могут быть оба ложными; но не могут быть оба истинными;
противоречивые суждения не могут быть оба истинными, но
и не могут быть оба ложными; подпротивные суждения могут
быть оба истинными, но не могут быть оба ложными; из
истинности подчиняющего суждения (А, Е) следует истинность
подчиненного (но не обратно), а из ложности подчиненного (I, О)
следует ложность подчиняющего. Это соотношения в рамках
«логического квадрата» (рис. 2).
Н. А. Васильев выражаетудивление, что эти правила почему-
то ни у кого не вызывают сомнения, хотя для суждений о
понятиях верно только первое, остальные неверны. Например,
правило относительно противоречащих суждений. Конечно, ясно,
что они не могут быть оба истинными, но они также могут быть
оба и ложными. Два суждения: «Все треугольники имеют
сумму углов 360 градусов», «Некоторые треугольники не имеют
сумму углов в 360 градусов» — находятся в отношении
противоречия, но они оба ложны. Последнее суждение, как было
выяснено чуть выше, заключает в себе также смысл, что
существуют некоторые треугольники, которые имеют сумму углов
в 360 градусов, а это «явная нелепость». Кроме того, между I
и О нет никакой противоположности: они слиты в одном
суждении М. В этом случае остальные пары противоположностей
(А, Е; А, М; Е, М) подчинены одному-единственному
правилу: оба суждения не могут быть истинными, но могут быть оба
ложными. Стало быть, отношение между суждениями о
понятии выражается с помощью «треугольника
противоположностей» (рис. 3).

354 В. А. Баженов
А Е
V
М(1.0)
Рис. 3. Треугольник противоположностей
Что касается «квадрата противоположностей», то он
отражает отношение между общими и неопределенными и (или)
неопределенно-числовыми суждениями. Квадрат верен в том
случае, когда слово «некоторые» употребляется в смысле
«некоторые, а может быть, и все S суть Р».
Для суждений о фактах остается справедливым закон
исключенного третьего; для суждений о понятиях необходим закон
исключенного четвертого, поскольку ложность двух суждений
в треугольнике влечет истинность третьего. Вообще закон
исключенного третьего чаще других логических законов
подвергался обсуждению и вызывал наиболее резкие разногласия.
«Между тем закон исключенного третьего должен быть
совершенно удален из скрижали законов мысли», — заявляет
Н. А. Васильев и продолжает: «Я, конечно, рискую, утверждая
это, подпасть под обвинение в логической ереси или даже в чем
более худшем, что, конечно, страшно для всякого, а тем более
для начинающего, но моя логическая совесть не позволяет мне
мириться с этим "законом мысли"»*.
Любой предикат может трояко относиться к любому
субъекту (понятию): либо он для него необходим (тогда получается
утвердительное суждение), либо невозможен (отрицательное
суждение), либо же возможен (акцидентальное суждение).
Констатация того, что одно из этих суждений должно быть
истинно, а четвертого образовать нельзя, и есть закон
исключенного четвертого, естественным образом вытекающий из
«треугольника противоположностей». Закон исключенного
третьего применим только к фактам, реальности.
Брошюра (статья) Н. А. Васильева «О частных суждениях, о
треугольнике противоположностей — о законе исключенного
Васильев Н. А. О частных суждениях, о треугольнике
противоположностей, о законе исключенного четвертого // Ученые записки Имп. Казанского
ун-та. 1910. Октябрь. С. 41.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 355
четвертого», несмотря на свой сравнительно небольшой
объем, дает абрис новой логики. В ней в достаточно компактном
виде содержатся многие ключевые положения
неаристотелевой логики Васильева — деление суждений на суждения о
понятиях и о фактах, причем каждый вид деления подчиняется
особой логике: имеет место закон исключенного третьего;
новое понимание частных суждений, которое также предполагает
их отличную от традиционной классификацию.
Первая логическая публикация Васильева не осталась
незамеченной научной общественностью. Так, С. И. Гессен
благоприятно отозвался о ней в рецензии в журнале «Логос» за
1910 год*. Несколько сокращенный и пересмотренный
вариант этой рецензии был напечатан в газете «Речь» за 11 (24)
октября 1910 года**. Гессен замечает, что требование реформы
традиционной формальной логики стало почти что
тривиальностью, но никто (кроме X. Зигварта) не пытался «на детальной
и имманентной» критике показать ее несостоятельность,
«никто не решался на столь кропотливый и неблагодарный труд»***.
Заслуга Н. А. Васильева в представлении именно такого рода
критики, в создании такого труда, причем «ясность и резкость
изложения мысли делают чтение брошюры Васильева легким
и интересным»****. Пересказывая ход рассуждений Васильева,
рецензент отдает должное остроумным аргументам и
доказательствам автора, но упрекает его за то, что, несмотря на
постановку новой логикой важных философских проблем,
последние не получают в брошюре сколько-нибудь
развернутого освещения. «Как ни важна детальная критика
формальной логики, истинно плодотворной сможет она быть только в
том случае, если будет показана связь формально-логических
проблем с гносеологическими и метафизическими», — писал
С. И. Гессен. В своих последующих работах Васильев, как мы
* Гессен С. И. (С. Г.)[Рецензия]//Логос. 1910. Кн. 2. С. 287-288. —
Рец. на кн.: Васильев Н. А. О частных суждениях, о треугольнике
противоположностей, о законе исключенного четвертого. Казань, 1910.
** Гессен С. И. (Sergius). [Рецензия] //Речь. 1910. 11 (24)окт. С. 3.—
Рец. на кн.: Васильев Н. А. О частных суждениях...
Там же. С. 3.
**** Гессен С. И. (С. Г.) [Рецензия] //Логос. 1910. Кн. 2. С. 287-288.—
Рец. на кн.: Васильев Н. А. О частных суждениях... С. 288.

356 В. А. Баженов
увидим, уделял большое внимание философской стороне
разрабатываемой им логики.
Наряду с положительным отзывом на статью (брошюру)
Н. А. Васильева появился отзыв иного рода*. Характер
возражений рецензента (К. А. Смирнов) недвусмысленно говорит о
том, что он не вник в аргументацию Васильева, не понял ее и
потому превратно истолковал большинство положений его
работы. Ответ Николая Александровича рецензенту содержится
в статье «Воображаемая (неаристотелева) логика»**. Васильев
убедительно показывает, что в своей критике К. А. Смирнов
исходит из неверного понимания его идей, вольно обращается
с ними, нередко искажая их действительный смысл и впадая в
противоречие с собственными же утверждениями.
Так, Смирнов считает акцидентальные суждения
относящимися то к фактам, то к понятиям и обвиняет в этом смешении
Васильева (тогда как сам Васильев относил их только к
понятиям); он обвиняет Васильева в отождествлении суждений
о понятии с правилами, но затем, напротив, — в
разграничении суждений о понятии от правил. Или, например, Смирнов
критикует Васильева за высказывание, которое сам настолько
вольно истолковал, что начинает воевать с порождением
собственной фантазии.
Видный русский логик Н. О. Лосский, обсуждая
проблему частных суждений, говорит, что «доводы Н. А.
Васильева развиты очень остроумно и содержательно», но при этом,
не утруждая себя пояснениями, полагает, что они
«недостаточны, чтобы отступить от учения классической логики...»***,
И. И. Лапшин считал, что Н. А. Васильев написал
«остроумнейшую работу», но возражал против того, чтобы приписать
слову «некоторые» какую-то еще якобы подразумеваемую
мысль «об остальных»****.
При характеристике первой логической статьи Н. А.
Васильева нельзя не сказать о следующем, пока не нашедшем
должного объяснения факте. В 1913 году в одном из
французских журналов философско-этической ориентации появилась
Смирнов К. А. [Рецензия] // Журнал Министерства народного
просвещения. Новая серия. 1911. Март. С. 150- 154.
Васильев H А. Воображаемая (неаристотелева) логика // Там же.
1912. Август. С. 236-237.
*** Лосский Н. О. Логика. Пг., 1922. Ч. 1.С. 154.
Цит. по: Там же. С. 154.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 357
небольшая по объему публикация С. Гинзберга [Ginsberg,
1913], содержание которой — и по идеям, связанным с
критикой частных суждений, и по характеру аргументации — весьма
схоже со статьей «О частных суждениях, о треугольнике
противоположностей, и о законе исключенного четвертого».
Ссылок в статье С. Гинзберга на эту работу казанского автора не
имеется. Статья очень короткая, и поэтому трудно делать
какие-либо выводы о факте совпадения, но сам факт
достаточно удивителен. Тем более что, насколько известно, дальнейших
публикаций С. Гинзберга, продолжающих тему критики
традиционного понимания частных суждений, не последовало*.
Во второй половине 1910 года Н. А. Васильев упорно
работает над развитием идей неаристотелевой логики. О том,
насколько интенсивно шла эта работа, и каков был прогресс,
можно судить по степени изменения — обобщения,
усовершенствования и углубления — тех положений, которые были
высказаны в его первой статье по воображаемой логике. Было
введено понятие «воображаемая логика», развита концепция
множественности логических систем, критика основных
законов формальной логики распространена на закон противоречия
и т. д.
Пробная лекция 18 мая 1910 года в сжатом виде
воспроизводила результаты исследований Н. А. Васильева. Возможность
сделать обстоятельный доклад о далеко продвинутых вперед
исследованиях представилась 13 января 1911 года. На 150
заседании Казанского физико-математического общества**. В тот
день газета «Казанский телеграф» сообщала: «Предметом
заседания послужит доклад Н. А. Васильева "Неевклидова
геометрия и неаристотелева логика"».
Современники Васильева вспоминали, что заседания
Казанского физико-математического общества, как правило,
собирали весьма узкий круг заинтересованных членов общества.
Но 13 января 1911 года здесь присутствовало непривычно
большое число слушателей: 20 членов общества и 100
«посторонних лиц»***.
См. также: Стяжким Н. И. Формирование математической логики.
М., 1967. С. 425.
Заметим, что В. В. Морозов ошибочно указал 1913 г. [Морозов В. В.,
1973).
Известия Казанского физико-математического общества. 1911. С. 4.

358 В. А. Бажанов
В материале газеты «Камско-Волжская речь» от 16 января
1911 года, посвященном этому событию, подчеркивалось, что
ситуация, с которой столкнулся докладчик по ходу прений,
сильно напоминала ситуацию, в которой Н. И. Лобачевский открыл
неевклидову геометрию. Как известно, Лобачевский отверг
знаменитый пятый постулат Евклида и построил геометрию
без этого постулата, причем в результате получилась
внутренне непротиворечивая геометрическая система. Н. А. Васильев
предпринял аналогичную попытку отбросить один из основных
законов аристотелевой логики — закон противоречия, всегда
принимавшийся за своего рода аксиому. Оказалось, отмечал
автор сообщения, что без закона противоречия также
получаются «вполне стройные и замкнутые системы, т.е.
аристотелева логика является одной из возможных, равно "истинных"
логик»*.
С одной стороны, говорил Н. А. Васильев в своем докладе,
закон противоречия есть логическая тавтология, но с другой —
он обладает глубоким смыслом как эмпирическое обобщение.
Действительно, в нашем повседневном опыте мы привыкли
различать противоположные утверждения. Закон
противоречия и закрепляет несовместимость утверждения и отрицания
для одного и того же объекта в один и тот же момент тех или
иных признаков. Таким образом, подобно тому как евклидова
геометрия имеет эмпирическое обоснование через, казалось
бы, чувственно «очевидный» пятый постулат, так и логика
получает свое эмпирическое обоснование посредством закона
противоречия.
Если отбросить закон противоречия, то наряду с
утвердительными и отрицательными по качеству суждениями
становится возможным ввести еще один, отличный от упомянутых, вид
суждения, который Васильев назвал индифферентным
(неопределенным). Для логики, которая оперировала бы тремя вилами
суждений, нужен уже не закон исключенного третьего, а закон
исключенного четвертого. В том случае, если представить себе
выполнимость еще какого-нибудь варианта отношения между
субъектом и предикатом суждения, то можно получить логику
с четырьмя качественно различными видами суждений, а в этой
логике будет иметь силу уже закон исключенного пятого. Таким
образом, заключает Васильев, возможны логики двух, трех,
Камско-Волжская речь. 1911. 16 января. С. 5.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 359
четырех и т. д. измерений, как, впрочем, вполне мыслима и
логика с одними лишь утвердительными суждениями.
В этом докладе Николай Александрович обсуждал и
особенности воображаемого мира, в котором в отличие от того мира,
к которому мы привыкли, действует логика не двух, а трех
измерений. В нашем мире допустимы только «положительные»
ощущения, но если вообразить наличие еще и
«отрицательных» ощущений, то такой мир потребует логики уже трех
измерений.
В «Камско-Волжской речи» от 16 января 1911 года
отмечалось, что доклад Н. А. Васильева был выслушан «с
глубочайшим вниманием». Вместе с тем указывалось, что «при общем
сочувствии сообщение докладчика вызвало у слушателей и
целый ряд сомнений, недоумений и "благодаря некоторым
недостаткам изложения — недоразумений". Все это вылилось в
оживленные, затянувшиеся почти до полуночи прения, в
которых приняли участие Д. Н. Зейлигер (председательствовавший
на собрании), В. Н. Ивановский, А. В. Васильев, А. П.
Котельников, М. Э. Ноинский, А. О. Маковельский, С. М. Юрьев
и др.».
После выступления Н. А. Васильева развернуласьдискуссия,
которая во многом подогревалась тем, что докладчик высказал
необычные — с точки зрения норм рассуждений и
доказательности, принятых не только в традиционной ( классической )
формальной логике, но и во всей классической науке — положения.
Обладают ли эти положения какой-либо познавательной
ценностью, или же они представляют собой всего лишь плод
логически изощренного ума? Вот что волновало присутствующих,
«призрак» этого вопроса так или иначе, в явной или неявной
форме находился на заднем плане чуть ли не всех выступлений,
в которых порой проскальзывало то удивление, то недоумение,
то недопонимание или даже скрытый протест.
В изложении доклада Н. А. Васильева в «Камско-Волжской
речи» от 19 января между тем подчеркивалось, что слушатели
если и не смогли живо представить, то, во всяком случае,
сумели почувствовать глубину выводов докладчика. Большинство
слушателей ясно отдавали отчет в том, что, в сущности,
Васильев является автором «логического открытия». Идея о логике
без закона противоречия показалась им в то же время
настолько простой и очевидной, что дискуссия развивалась не столько
вокруг факта логического открытия, сколько «о частностях или
оценке выводов докладчика».

360 В. А. Бажанов
Известный философ профессор В. Н. Ивановский,
открывший прения, высоко оценил тонкий и остроумный анализ
закона противоречия, предпринятый Васильевым. Этот анализ,
по его мнению, стал возможен только в контексте особого — в
известном смысле психологического — подхода к
истолкованию природы логического знания, которая рассматривалась
докладчиком в одном ряду с другими естественными науками,
покоящимися на некотором эмпирическом базисе. Подобно тому,
заметил Ивановский, как Лобачевский вскрыл эмпирическое
происхождение геометрических аксиом, которые
интерпретируются ныне как далеко идущее обобщение опытных данных,
так и исследования Н. А. Васильева проливают новый свет на
эмпирическую природу законов логики.
Мысль о том, что Николай Александрович руководствуется в
своих логических изысканиях психологическими
соображениями, вполне естественная, поскольку ранее его знали именно
как психолога, всего несколько лет минуло с момента чтения
им лекций по психологии на Высших женских курсах, с момента
публикации этих лекций. Это суждение поддержал профессор
А. В. Васильев, который выразил убеждение, что докладчик, по
сути дела, говорил даже не о «воображаемых логиках, а о
воображаемых психологиях».
Н, А. Васильев поспешил возразить отцу, что логика
изменяется как система определенных правил мышления, хотя при
этом некоторая часть содержания логики остается неизменной.
Эта часть имеет общее значение, она сохраняется для всех
разновидностей логик. Она, эта часть, внеопытна, и по аналогии
с метафизикой (учение о внечувственных, умопостигаемых
основах бытия. — В. Б.) Н. А. Васильев предлагает назвать ее
металогикой. В то же время изменение логики все же связано
с изменениями психологии (при условии признания,
разумеется, наряду с «положительными» ощущениями и
«отрицательных»), а не исключено, предположил Н. А. Васильев, что и
физики.
Крупный механик й математик профессор Д. Н. Зейлигер
возразил против термина «воображаемая логика»,
применяемого по отношению к логике неаристотелевой.
Аристотелева и неаристотелева, да и вообще все мыслимые, возможные
логики должны быть равноправными, равно реальными либо
же, очевидно, нереальными. Следовательно, или обе логики —
аристотелева и неаристотелева — воображаемы, или же обе
они «реальны».

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 361
Аудитория оказалась единодушной в том, что кардинальное
возражение в адрес идеи Н. А. Васильева высказал видный
математик и механик профессор А. П. Котельников. По
мнению Котельникова, докладчик переходит от привычной логики
двух измерений к логикам иных измерений, в которых законы
аристотелевой логики теряют силу тем не менее, продолжает
А. П. Котельников, Васильев судит об этих необычных логиках
с позиций привычной нам логики, он излагал не нашу логику, а
ведь мы его поняли. Как же это объяснить?
Данное замечание, по-видимому, было вызвано в первую
очередь тем, что Н. А. Васильев в своем выступлении
недостаточно заострил вопрос о значении металогики,
аккумулирующей в себе то общее, которое присуще всем без исключения
логикам, не в полной мере его осветил.
Приват-доцент кафедры философии А. О. Маковельский
внес в ход прений новый элемент, связанный со следующим
обстоятельством: если допустима логика с одними
утвердительными по качеству суждениями, то должна быть и логика с
одними только отрицательными суждениями.
Н. А. Васильев разъяснил, что всякое отрицание
предполагает наличие утверждения, что отрицание, по сути дела, уже
является следствием, так как устанавливает несовместимость с
определенным объектом утверждения. И утверждение, и
отрицание являются альтернативами по отношению к некоторому
объекту, и в процессе рассуждения между ними совершается
выбор. В. Н. Ивановский эту мысль Н. А. Васильева
поддержал: из одних отрицательных суждений нельзя сделать какое-
либо заключение и тем более невозможно составить какую-
либо новую логику.
В заключительном слове Д. Н. Зейлигер не удержался,
чтобы еще раз не провести аналогию между результатами
Н. И. Лобачевского и Н. А. Васильева, особо обратив
внимание на тот факт, что метод Лобачевского, доказавший свою
исключительную плодотворность в математике, в новой
области — в логике — вновь продемонстрировал свою мощь.
Однако достаточно популярное переложение «Камско-
Волжской речью» нетривиальных логических и философских
идей, высказывавшихся участниками заседания Казанского
физико-математического общества, как выяснилось чуть
позднее, содержало некоторые неточности. Так, А. О.
Маковельский считал, что воспроизведение в газете его выступления
исказило его реальный смысл. «Камско-Волжская речь» пу-

362 В. А. Бажанов
бликует текст письма А. О. Маковельского, в котором он
восстанавливал действительное содержание своего возражения,
хотя, как заметила редакция газеты, участники дискуссии на
заседании защищали именно ту версию А. О. Маковельского,
которая была изложена газетой ранее.
Точный смысл своего возражения А. О. Маковельский
видел в том, что если наряду с утвердительными и
отрицательными суждениями ввести суждения иного качества, скажем
индифферентные, что и сделал Н. А. Васильев, то открывается
перспектива не только логик одного, двух и т. д. измерений, а
сразу целого ряда их — логик с одними только
утвердительными, одними отрицательными, одними индифферентными и
другими суждениями, короче говоря, п логик одного измерения.
«Чем обусловлен выбор одной из группы логик одного и того
же измерения?» — задавался вопросом А. О. Маковельский в
«Камско-Волжской речи» от 22 января. «В частности, на
каком основании при построении воображаемой логики с одним
родом качества суждений отдается предпочтение
утвердительным суждениям перед остальными видами. Логическое
утверждение и отрицание коррелятивны. Нельзя, отвергнув одно из
них, оставить неизменным другое.
Если и должна быть построена логика одного измерения, то
в ней будут не утвердительные суждения, но особый вид пре-
дицирования, именно бескачественное предицирование. Где
нет качественного различия суждений, там нет утвердительных
суждений».
На следующий день в этой же газете А. О. Маковельскому
ответил В. Н. Ивановский. По его мнению, построить логику с
одними отрицательными суждениями невозможно по той
причине, что всякое отрицательное суждение предполагает
предварительное утвердительное. Отрицательные суждения могут
быть только вторым по счету типом. Кроме того, ряд
отрицательных суждений не дает никакого вывода и не может служить
орудием познания. От А, О. Маковельского ускользнула, по-
видимому, та мысль, подчеркивал В. Н. Ивановский, что типы
качественно разнородных суждений представляют собой не
просто ряд соподчиненных понятий, а некоторую систему, в
которой есть внутренние отношения.
Уже одно то, что газета, рассчитанная на читателей, в
основном далеких от науки, а тем более от логики, сочла
необходимым опубликовать изложение доклада Н. А. Васильева и
дискуссии по нему (не упоминая о самом ходе прений по докладу,

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 363
о необычно большом количестве участников заседания
Казанского физико-математического общества), говорит в пользу
того, что логические идеи Н. А. Васильева вызвали широкий
резонанс в кругах научной общественности Казани независимо
от интересов каждого отдельного ученого. Понятно, что
интерес к его сообщению в значительной степени подогревался
достаточно прозрачной аналогией с трудами Лобачевского.
Однако несмотря на большое число «сочувствующих»
пионерским идеям Н. А. Васильева, заинтересованных ими, тех,
кто подхватил и стал бы развивать эти идеи, кто стал бы
последователем ученого, его единомышленником, по тем или
иным причинам не нашлось. Слишком нетривиальными были
эти идеи, слишком не вписывались в общезначимое
содержание классической науки, слишком резкой перемены стиля
мышления требовали, слишком, наконец, неясные горизонты
открывали... Причем наиболее трудно воспринимаемой
оказалась, как и следовало ожидать, именно новаторская суть идей
Н. А. Васильева.
Характерна в этом смысле реакция рецензента основного
отдела учебного комитета Министерства народного
просвещения Э. Радлова на «Отчет» Н. А. Васильева о его заграничной
командировке (1912 год)*. Автор рецензии особо тщательно и
подробно останавливается на двух главных вопросах,
нашедших отражение в «Отчете», — о частных суждениях и о
воображаемой логике. «Первый вопрос поставлен г.
Васильевым, — пишет Радлов, — довольно удачно ввиду того, что в
различных логических сочинениях этим суждениям придается
различное толкование, поэтому естественно задаться
вопросом, какое из толкований считать правильным... Второй
вопрос, о воображаемой логике, к которому г. Васильев пришел
путем сопоставления с воображаемой геометрией
(Лобачевского), нам представляется неудачно поставленным, и если
воображаемая геометрия представляет действительное
расширение поля математики, то вряд ли тоже самое можно сказать и
о воображаемой логике г. Васильева. Васильев полагает, что
открыл новую категорию суждений, которые он назвал
индифферентными и которые не принадлежат ни к группе утверди-
Автором данной книги было установлено, что имеется в виду «Отчет за
1911 —1912 гг.», который был написан по истечении года пребывания
ученого за границей. Рецензент описывает и структуру «Отчета» (РГИА. Ф. 733.
Оп. 155. Д. 385. Л. 186).

364 В. А. Бажанов
тельных, ни к группе отрицательных». Не убежденный
доводами Васильева, рецензент высказал опасение, что «на этом
пути его (Васильева. — В. Б.) ждет разочарование, а не
научные открытия*. Ведь, по мнению Радлова, свою воображаемую
логику Н. А. Васильев оправдывает законами аристотелевой,
или, иначе говоря, «общечеловеческой», логики. Таким
образом, пишет рецензент, последняя оказывается основой
воображаемой логики, а не наоборот. Что же касается металогики,
то она, как он считает, совсем не расширяет поля логического
исследования. «Если я выскажусь отрицательно о
направлениях занятий г. Васильева, — заключал Радлов, — Васильев
проводит время за границей без пользы для себя и науки. Он
своими предшествующими работами приобрел право идти
своим путем, хотя бы этот путь другим и казался ошибочным»**,
Н. А. Васильев же продолжал настойчиво работать над
своей неаристотелевой, воображаемой логикой. На авансцену
исследований, как это видно, например, из доклада в Казанском
физико-математическом обществе, выдвинулась идея
множественности логических систем.
Глава 8
Идея множественности
логических систем и ее следствия
В 1912—1913 годах увидели свет главные работы Н. А.
Васильева по воображаемой логике — статьи
«Воображаемая (неаристотелева) логика»*** и «Логика и металогика»****.
Помимо указанных статей, в тот же период в виде
отдельного оттиска напечатана лекция Васильева «Воображаемая
* РГИА.Ф. 733.0п. 155. Д. 385. Л. 186
Там же. Следует отметить, что Учебный комитет, рассмотрев «Отчет
о научных занятиях приват-доцента по кафедре философии Казанского
университета H.A. Васильева», «в связи с отзывом докладчика (Э. Радлова. —
B. Б.) полагал означенный Отчет удовлетворительным» (РГИА. Ф. 733. Оп.
155. Д. 385. Л. 187). После этого Департамент народного просвещения
переправил Отчет в Казанский университет.
Васильев Н. А. Воображаемая логика. Конспект лекции. Казань, 1912.
Васильев Н. А. Логика и металогика//Логос. 1912—1913. Кн. 1/2.
C. 53-81.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 365
логика»*. Уже после выхода этих работ в свет ученый пишет
подробный отчет в форме размышлений о своих логических
исследованиях**.
Развивая мысль, что для современной логики традиционное
деление суждений становится тесным, Васильев приходит к
выводу о множественности логических систем. Наряду с
аристотелевой логикой, утверждает он, существует и неаристотелева,
воображаемая логика. Предметом воображаемой логики будет
мир, отличный от привычного нам; в том мире, где истинна одна
логика, другая — ложна. Это, собственно, и послужило
основанием считать новую логику неаристотелевой. Воображаемую
логику оказалось возможным построить почти с той же
полнотой, с какой разработана аристотелева логика, причем,
подчеркивает Н. А. Васильев, «все содержание нашей
формальной логики находит свое отображение в воображаемой логике,
конечно, измененное, как в цилиндрическом или коническом
зеркалах, но так, что каждому пункту нашей логики
соответствует определенный пункт воображаемой»***.
Сколь абсурдной ни должна казаться сама мысль об иной
логике, чем наша, она основывается только на психологической
уверенности, и никто еще не доказал единственности
аристотелевой логики, рассуждал ученый. Аналогичным образом до
Лобачевского казалась столь же абсурдной мысль об иной, чем
евклидова, геометрии, однако к концу XIX века неевклидова
геометрия получила всеобщее признание. Идея
множественности логических систем, между прочим, вовсе не
исключается как духом, так и буквой различных подходов к истолкованию
природы логики и ее законов.
Тому направлению, которое видит в логических законах
законы психологические, так сказать, естественные законы
мышления, нельзя отстаивать единственность логики и незыблемость
ее законов. В мире с иными физическими законами должны
быть иные естественные законы мышления, существа с иной
интеллектуальной организацией и, стало быть, с другими логи-
Васильев Н. А. Воображаемая логика. Конспект лекции. Казань,
1912.
Васильев Н. А. Отчет приват-доцента по кафедре философии
Императорского Казанского университета Н. А. Васильева о ходе его научных
занятий с 1 июля 1911 г. по 1 июля 1912 г.// Научная библиотека КГУ. ОРРК.
Рук. №6217.
Там же. С. 16.

366 В. А. Бажанов
ческими законами. Если же рассматривать законы логики как
нормы правильного мышления, то их природа оказывается
аналогичной природе, например, юридических и моральных
законов, которые явно не безусловны. Изменяются условия, эпохи и
страны, изменяются юридические и моральные нормы. «Легко
можно представить себе, — писал Васильев, — что при других
условиях будут другими и нормы правильного мышления»*.
В случае придания логическим законам статуса абсолютных
истин, своего рода аксиом, которые верны независимо от
способа их осуществления в сознании, также нельзя обосновать
единственность логики. Действительно, при таком понимании
законы логики становятся родственными аксиомам
математики, а именно математика дает блестящие примеры
«воображаемых» дисциплин и объектов (скажем, та же неевклидова
геометрия), которые получаются путем обобщения математических
операций и расширения поля математических объектов.
Наиболее последовательно взгляд на законы логики как
идеальные абсолютные истины излагал Э. Гуссерль (1859—1938).
Утверждая неизменность всех основных положений логики,
Гуссерль, по мнению Васильева, «должен был бы аналитически
вывести все основные логические положения из определения,
из сущности логического, из верховного логического принципа,
но он этого не сделал и, конечно, не мог бы сделать, ибо они
таким образом и не могут быть выведены. Логика не
сводится к одному принципу, к одному определению <...> научным и
изящным доказательством этой несводимости логики к одному
принципу является математическая логика, в основе которой
лежит несколько аксиом и постулатов, несводимых друг к другу.
Аксиомы логики множественны, как множественны аксиомы
геометрии»**.
Итак, любой подход к логике, доказывает Н. А. Васильев, не
отрицает возможности создания иной, чем аристотелева,
логики. Эта возможность между тем прямо вытекала из почти
забытого тезиса Дж. Милля, согласно которому законы логики
являются не чем иным, как обобщением повседневного опыта.
Воображаемый мир предполагает отличный от нашего
повседневный опыт и, стало быть, иную логику.
Васильев Н. А. Воображаемая логика. Конспект лекции. С. 209.
Васильев Н. А. Логика и металогика // Логос. 1912-1913. Кн. 1/2.
С. 56.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 367
Руководствуясь этой мыслью, Н. А. Васильев приступает к
исследованию эмпирических элементов аристотелевой логики,
элементов, непосредственно обусловленных организацией и
устройством нашего мира и органов чувств человека. Наш мир
устроен так, что в нем имеются несовместимые свойства, а в
мышлении — соответствующие им несовместимые предикаты,
сравнение которых лежит в основе отрицания. Отрицательные
суждения получаются как выводы из положений о
несовместимости двух признаков предмета. Человеческое устройство
не допускает отрицательных ощущений, например, не
белого цвета. Можно получить только положительные ощущения
красного, зеленого и других цветов. Утверждая, что предмет
не белого цвета, человек фактически делает заключение, что
предмет красного, зеленого и т. д. цвета, а красное, зеленое и
т. д. не может быть белым. Психологический процесс
восприятия протекает здесь сокращенно, свернуто, «настолько быстро
и механично, что не доходит до сознания»*.
Закон логики, который фиксирует несовместимость
утверждения и отрицания, — закон противоречия, неявно
подразумевается в специфике нашего отрицания, в его определении. Для
нашей, земной, логики он незыблем. Значит, строить логику
воображаемого мира можно путем отказа от закона
противоречия. Воображаемая логика — это логика, свободная от закона
противоречия. Это важнейшее положение является
естественным распространением критики законов традиционной логики,
предпринятой Васильевым в его первой логической работе.
Неприятие закона исключенного третьего дополняется
неприятием закона противоречия, что по праву может
расцениваться как революционный шаг в логике, шаг, знаменующий
собой отказ от стержневого принципа построения логико-
математического и естественно-научного знания — принципа
непротиворечивости (несовместимости в рамках теоретической
системы утверждения и его отрицания одновременно).
Таким образом, исходный пункт воображаемой логики, ее
фундаментальное положение, которое влечет множество
следствий (ряд из них был «нащупан» Васильевым ранее), —
введение нового вида отрицания, обобщение понятия
отрицательного суждения.
Васильев Н. А. Воображаемая логика. Конспект лекции. С. 214.

368 В. А. Бажанов
Осмысление отрицательного суждения предполагает
разделение формального и материального аспектов. Формальный
аспект заключается в том, что отрицательное суждение «S не
есть Р» высказывает ложность утвердительного «S есть Р».
Материальный аспект связан с тем, что отрицательное
суждение формируется из несовместимости признаков предмета или
же вытекает из несовместимости предметов. Между тем
можно вообразить мир, в котором отрицательные суждения будут
формироваться, минуя сравнение предикатов,
несовместимость возникает, так сказать, непосредственно, точно так же,
как происходит в нашем мире с утвердительными суждениями.
В нашем мире из непосредственного восприятия, утверждает
Н. А. Васильев, черпается только одно суждение —
утвердительное; в мире же другой организации непосредственное
восприятие способно давать два суждения — утвердительное и
отрицательное.
Разграничение формального и материального аспектов в
логике предполагает разграничение двух формулировок закона
противоречия. Одно дело, когда закон противоречия запрещает
одновременное существование двух несовместимых признаков
предмета, а другое — когда он гласит, что одно и то же
суждение не может быть зараз истинным и ложным. Первое
положение можно отбросить, как это и делается в воображаемой
логике, а второе сохраняет силу для любой мыслимой логической
системы, оно выступает необходимым условием логического
рассуждения, ибо накладывает ограничение на познающего
субъекта, запрещает противоречить самому себе. Второе
положение Н. А. Васильев предлагает назвать законом
абсолютного различения истины и лжи, или законом несамопротиво-
речия. Закон противоречия в материальном аспекте, напротив,
обращен не к субъекту, но к миру, запрещает противоречия во
внешнем мире. Заметим, что убеждение в невозможности
существования противоречий в объективной реальности было
одной из познавательных установок Н. А. Васильева, которую
он неоднократно оговаривал*.
Закон противоречия Н. А. Васильев объявляет
эмпирическим и реальным**. Эмпирическим в том смысле, что закон
* См., например: Васильев Н. А. — Рец. на кн.: Prof. I. Geyser. Lehrbuch
der allgemeinen Psychologie. Münster, 1912. XIX, 336// Васильев H. А.
Воображаемая логика. Конспект лекции. С. 365.
Васильев Н. А. Воображаемая логика. Конспект лекции. С. 220.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 369
противоречия отражает факт существования в нашем мире
несовместимых предикатов, свойств, что он аккумулирует в себе
наш повседневный опыт, является сокращенной формулой
человеческой практики, из которой известно, что красное
несовместимо с синим, тишина с шумом и т. д. Реальным закон
противоречия является в том смысле, что он отражает
состояние вещей в объективном мире, а не в мышлении, применим
не к суждениям, а к объектам внешнего мира, т. е. этот закон
основывается на предположении материальной природы,
которое самым тесным образом связано с эмпирическим статусом
отрицания.
В то же время формальные законы мышления (каким
выступает закон несамопротиворечия) правомочны только в
области мышления, относятся только к суждениям или понятиям.
Другой формальный закон мышления — закон достаточного
основания («каждое суждение должно быть обосновано») —
нельзя смешивать с законом причинности («каждое явление
имеет причину»). Допустима следующая аналогия: закон
противоречия относится к формальному закону
несамопротиворечия точно так же, как закон причинности относится к закону
достаточного основания.
Эмпирические и реальные законы можно отбрасывать,
заменять другими законами. «Если какое-либо логическое
основоположение, — писал Н. А. Васильев, — может быть
отброшено и заменено воображаемым без того, чтобы вместе с этим
исчезла и возможность логического рассуждения, то это будет
служить верным признаком того, что логическое
основоположение покоится на эмпирической основе и зависит от
познаваемых объектов. Ибо мы не можем по произволу изменять нашу
природу как мыслящего субъекта и заменять ее воображаемой
природой. Напротив, на эмпирической основе можно по
произволу строить какие угодно воображаемые объекты. Так, могут
быть нами мыслимы воображаемые животные (кентавры,
грифы, сирены), воображаемый социальный строй (утопии) и т. п.
Соответственно этому могут быть воображаемая зоология,
воображаемая социология и т. д.»*
Васильев Н. А. Воображаемая логика. Конспект лекции. С. 2; см.
также: Васильевы. А. Воображаемая (неаристотелева) логика//Журнал
министерства народного просвещения. Новая серия. 1912. Август. С. 222.

370 В. А. Бажанов
Воображаемая логика построена на отрицании закона
противоречия, но критерием ее мыслимости будет отсутствие в ней
внутреннего противоречия; она представляет из себя систему,
лишенную самопротиворечия*. Действительно, понятие
отрицания в воображаемой логике возникает не через
сопоставление, а непосредственно, подобно утвердительному суждению в
нашей логике. Если факт а в воображаемом мире служит
основанием для утвердительного суждения «S есть А», а факт б для
отрицательного «S не есть А», то отношение между фактами
а и б не выступает в отношении несовместимости, факты а и б
могут иметь место одновременно.
Если имел место факт а, то суждение «S суть А» истинно, а
в силу факта б оно ложно. В то же время в силу факта а
ложно отрицательное суждение «S не суть А», но, поскольку имел
место факт б, оно истинно. Таким образом, оба суждения
оказываются одновременно истинными и ложными, а именно это
и запрещается законом несамопротиворечия. Совместное,
одновременное существование фактов а и б должно
описываться каким-то третьим суждением, которое и будет принимать
значение «истинно» в данном случае. Оно выражает наличие
в объекте S противоречия, и является третьей — наряду с
утвердительным и отрицательным — формой суждения. Такие
суждения Н. А. Васильев называет суждениями противоречия
или индифферентными; они имеют вид «S есть А и не А».
Стало быть, в воображаемой логике принято не двух-, а трехкаче-
ственное деление суждений. Это кардинально меняет характер
отношений суждений различного качества и количества по
истинности, да и вообще все учение о суждении. Например, одно
из суждений оказывается ложным, когда истинны два
остальных суждения.
Классификация общих суждений производится следующим
образом.
Если все S обладают свойством Р, то можно
сформулировать общеутвердительное суждение; если все S не обладают
свойством Р, то можно'сформулировать общеотрицательное
суждение; если же все S обладают и не обладают свойством Р,
Васильев Н. А. Отчет приват-доцента по кафедре философии
императорского Казанского университета Н. А. Васильева о ходе его научных занятий
с 1 июля 1911 г. по 1 июля 1912 г.// Научная библиотека КГУ. ОРРК. Рук.
№ 6217. С. 16; Он же. Воображаемая (неаристотелева) логика //Журнал
Министерства народного просвещения. Новая серия. 1912. Август. С. 219.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 371
то можно сформулировать общеиндифферентное суждение
«S есть Р и не Р». В том случае, если свойство Р
распространяется не на все элементы S, получаются акцидентальные
суждения, которые могут быть четырех видов. Так, акцидентальное
суждение первого вида образуется, когда одни S суть Р, а все
остальные не суть Р; акцидентальное суждение второго вида
получается, когда одни S суть Р, а все остальные Р и не Р
одновременно и т.д.
Помимо указанных форм, считает Н. А. Васильев, возможны
подготовительные формы, относящиеся к самому началу
познавательного процесса, когда еще не ликвидировано колебание
между альтернативными ответами (они аналогичны
неопределенным суждениям и иначе могут быть названы исключающими
формами). Скажем, в воображаемой логике ложность
утвердительного суждения исключает утвердительное суждение, но
оставляет открытым вопрос об истинности отрицательного
или индифферентного суждения; ложность индифферентного
суждения означает колебание между утвердительным и
отрицательным суждениями и т. д.*
В воображаемой логике претерпевает изменение и теория
умозаключений, силлогистика.
Правила первой фигуры силлогизма не зависят от закона
противоречия, но за счет добавления нового суждения —
индифферентного — количество модусов этой фигуры
увеличивается с четырех до шести.
Значительно изменяется вторая фигура. Четыре модуса
аристотелевой силлогистики в этом случае не допуска ют
однозначного заключения. Относительно заключения здесь можно
только сказать, что оно не может быть утвердительным.
В третьей фигуре шесть модусов аристотелевой логики
обогащаются тремя новыми индифферентными модусами.
Н. А. Васильев видит пути обощения воображаемой логики с
тремя качественно различными видами суждений (о чем он уже
говорил в своем докладе в Казанском физико-математическом
обществе). За время, прошедшее с момента доклада, эти пути
им уточняются.
Аристотелева логика представляет собой систему двух
измерений, воображаемая логика без закона противоречия —
систему трех измерений и т. д. В логический системе п измерений
Васильев Н. А. Воображаемая (неаристотелева(логика //Журнал
Министерства народного просвещения. Новая серия. 1912. Август. С. 224.

372 В. А. Бажанов
с п формами качественно различных суждений налагается
условие на невозможность существования п+\ формы. Частными
случаями закона исключенной я+1 формы являются законы
исключенного третьего в логике Аристотеля, закон
исключенного четвертого в воображаемой логике без закона
противоречия, который утверждает, что помимо утвердительных,
отрицательных и индифферентных в ней не имеется четвертого вида
суждений.
Что касается отношения закона исключенного третьего и
закона противоречия, то первый обладает более широкими
«полномочиями»: он запрещает любую третью форму
суждения независимо от ее происхождения, включая и
противоречие, а закон противоречия, также запрещая образование
третьей формы мышления, касается совершенно определенной,
конкретной формы — противоречия. «Таким образом, —
заключает Васильев, — закон противоречия есть частный
случай и следствие из закона исключенного третьего, а
не обратно, как это думали многие»* (курсив автора. — В. Б.).
Отсюда становится понятным ход рассуждений Н. А.
Васильева — от первой публикации, посвященной в основном
критике закона исключенного третьего**, до достаточно детального
и обстоятельного исследования следствий исключения закона
противоречия из «скрижали мысли».
Чтобы продемонстрировать принцип построения
воображаемой логики, Васильев дает беглый абрис ситуации, которая
предполагает также воображаемую логику, но «несколько
отличную» от воображаемой логики без закона противоречия (ее
можно было бы условно назвать воображаемой логикой с
абсолютно ложным отрицанием). Если понятие А подразумевает
признаки а, б, в и т. д., то можно представить понятие не-А,
которое состоит из признаков не-а, не-б, не-в и т. д., всецело
замещающих признаки понятия А. При этом «обычное»
отрицание понятия А образовано из отрицания не всех его
признаков, а только некоторых. Тогда имеются три возможности:
суждение «S есть А» истинно ( 1 ); при ложности «S есть А» оно
Васильев Н. А. Воображаемая (неаристотелева) логика // Журнал
Министерства народного просвещения. Новая серия. 1912. Август. С. 231.
Васильев Н. А. О частных суждениях, о треугольнике
противоположностей, о законе исключенного четвертого // Ученые записки Имп. Казанского
ун-та. 1910. Октябрь.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 373
может быть абсолютно ложным (2), так, что у S не имеется ни
одного признака А, или просто ложным (3), так, что отрицались
бы лишь ряд признаков А. В первом случае получается
утвердительное суждение, второй описывает абсолютное отрицание,
а третий — «обычное»*. Класс суждений, ложных по
отношению к утвердительному, расслоился на классы суждений
абсолютной и простой сложности. В такого рода логике, например,
первая фигура силлогизма допускала бы на месте малой
посылки суждения с абсолютным отрицанием.
Н. А. Васильев держал в поле зрения возможность еще
одной разновидности воображаемой логики. Наш мир устроен
так, что в нем есть несовместимые предикаты. Мир
воображаемой логики без закона противоречия таков, что в объектах
этого мира совпадают основания для утверждения и отрицания,
один и тот же объект способен быть одновременно «А и не А».
Вместе с тем в нашей фантазии может существовать мир, в
котором все предикаты были бы совместимы между собой. «Это
предположение, — размышляет ученый в рукописном "Отчете
за 1911 — 1912 гг.", — конечно, в высокой степени абсурдно
с нашей точки зрения, но если его развить в логическую
систему, то мы <...> не встретим внутренних противоречий. Этот
случай особо разработан мной, и он дал особый вид
воображаемой логики, отличный как от нашей аристотелевой логики,
так и от воображаемой логики без закона противоречия.
Нетрудно установить путем рассмотрения различных групп
несовместимых предикатов, путем индукции, что нсовместимость
предикатов каким-то образом связана с пространственностью,
что внешний мир служит источником несовместимости
предикатов... Эти исследования об отношении отрицания и вообще
воображаемой логики к пространству и времени мной только
еще начаты...» **
К сожалению, замысел Н. А. Васильева о воображаемой
логике мира, где все предикаты были бы совместимыми, и
исследование об отношении воображаемой логики к пространству и
времени не были доведены до уровня публикации.
Васильев Н. А. Воображаемая (неаристотелева) логика // Журнал
Министерства народного просвещения. Новая серия. 1912. Август. С. 240.
Васильев Н. А. Отчет приват-доцента по кафедре философии
Императорского Казанского университета Н. А. Васильева о ходе его научных
занятий с 1 июля 1911 г. по 1 июля 1912 г.// Научная библиотека КРУ. ОРРК.
Рук. №6217. С. 18-19.

374 В. А. Бажанов
Основополагающей идеей Н. А. Васильева, красной нитью
проходящей через его исследования, является тезис о
существовании в логике слоя эмпирических, а следовательно,
устранимых элементов: если «очистить» от них логику, то останется уже
неустранимая «рациональная логика», которую Н. А. Васильев
назвал металогикой. Понятие «металогика» выбрано
неслучайно. Выбор обусловлен стремлением наглядно
продемонстрировать аналогию понятий «металогика» и «метафизика».
Понятие метафизики употреблялось в русской философии примерно
до 1920-х годов (а в западной философии часто встречается и
поныне) как учение о внеопытном бытии, о том, что пребывает
за пределами эксперимента, о различных мирах, которые,
однако, на уровне бытия проявляются через одну сущность.
Соответственно, «миру опытной логики противостоит металогика»*.
Металогика — это, согласно Васильеву, логика,
освобожденная от всех опытных, эмпирических элементов, «наука о
чистой мысли, о формальной стороне мысли»**, это в буквальном
смысле «формальная наука логики», «чисто теоретическая
наука», «наука о суждении и выводе вообще», это то, что «обще
всем логикам». Металогика относится к эмпирической логике
как абстрактное к конкретному, общее к частному. Поэтому
металогика пригодна для любого мира, но она слишком
абстрактна, бедна для целей познания и должна быть обогащена
материальными принципами. От суждения вообще
необходимо перейти к конкретным формам суждения, без дополнения
металогики эмпирическими элементами она не способна быть
орудием познания реальности.
В нашей земной логике, рассуждает Н. А. Васильев, воедино
слиты эмпирические и металогические компоненты, она
становится смесью, гибридной формой, конгломератом
рационального и эмпирического. Она вырабатывается в процессе жизни и
борьбы, взаимодействия между средой и человеком и является
органом жизни, орудием борьбы. Ученый-естествоиспытатель
обязан пользоваться этой логикой, двойственная природа
которой обусловлена тем> что познание есть взаимодействие
среды и человека, познаваемого и познающего. Эмпириче-
Васильев Н. А. Логика и металогика //Логос. 1912—1913. Кн. 1/2.
С. 73.
Васильевы. А. Воображаемая (неаристотелева) логика//Журнал
Министерства народного просвещения. Новая серия. 1912. Август. С. 242.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 375
екая, да и любая воображаемая логика богаче, конкретнее
металогики; каждая из логик содержит некоторый логический
минимум, то, что, собственно, и делает логику логикой, т. е.
металогику. Металогика сродни всеобщим положениям
геометрии, которые Я. Больяи именовал абсолютной геометрией.
Использование эмпирической логики предполагает
использование металогических принципов. Законы противоречия и
исключенного третьего принадлежат эмпирической, земной
логике, а законы несамопротиворечия, тождества и достаточно
основания — металогике.
Металогика — чисто формальная наука в том плане, что
введение материальных принципов влечет за собой введение
отрицательных суждений, а значит, возможность ошибки. Впрочем,
всякое отрицательное суждение может быть представлено в
виде утвердительного, что говорит в пользу возможности
свести аристотелеву логику к системе металогической и обратно.
Посредством металогики можно построить эмпирическую
логику и, в свою очередь, с помощью эмпирической логики можно
воссоздать мир логики воображаемой. Это, пишет Васильев,
«закон логической трансгрессии, гласящий, что при помощи
более простой системы можно построить более сложную, и
объясняет нам то абсурдное на первый взгляд положение, что
мы, земные логики, можем якобы перенестись в сферу чуждой
нам мысли, в мир воображаемой логики»*. Этим положением
Н. А. Васильев отвечал на замечание А. П. Котельникова,
высказанное на заседании Казанского физико-математического
общества.
Металогике присущ один вид суждений — утвердительный,
и потому она является логикой раскрытия истины, а
эмпирическая, аристотелева логика выступает орудием не только
открытия истины, но опровержения ложного. Следовательно, в
металогике действителен закон исключенного второго.
Итак, Н. А. Васильев различал следующие виды логик:
аристотелеву логику (логика двух измерений), воображаемую
логику без закона противоречия (логика трех измерений ), вообще
логику п измерений, воображаемую логику мира, в котором
все предикаты совместимы, воображаемую логику с
абсолютно ложным отрицанием, металогику, математическую логику,
* Васильев Н. А. «Логика и металогика // Логос. 1912-1913. Кн. 1/2.
С. 77.

376 В. А. Бажанов
индуктивную логику Понятие воображаемой логики носило у
Н. А. Васильева в известном смысле собирательный характер.
Утверждая факт множественности логических систем,
Н. А. Васильев специально подчеркивал философское и
гносеологическое значение открытия новой — воображаемой —
логики. И не только потому, что «в XX веке началась
эмансипация логики от Аристотеля»*. Ее открытие он рассматривал
в контексте общих тенденций развития научного познания в
начале XX столетия. «Воображаемая логика, — писал он, —
вносит в логику принцип относительности, основной принцип
науки нового времени. Логик может быть много, смешным
самомнением мне представляется убеждение, что все мыслящие
существа связаны логикой Аристотеля»**.
Между тем Н. А. Васильев вовсе не преувеличивал значение
факта множественности логик, он достаточно отчетливо видел
его реальный смысл и категорически возражал против того,
чтобы идею множественности логических систем использовать
в качестве аргумент в пользу философского релятивизма.
«Отдавая должное принципу относительности в логике, — писал
ученый, — излагаемая мной теория не впадает, однако, в тот
беспочвенный и самоопровергающий релятивизм, крайним
выражением которого был прагматизм. Пусть логик много,
но во всех них есть нечто общее, именно то, что делает их
логиками. Это общее, эти логические принципы, общие между
всеми мыслимыми логическими системами, действительной и
воображаемой, я называю металогикой. Логика относительна,
металогика абсолютна. Таким решением вопроса <...> мы
избегаем как крайнего абсолютизма, так богато представленного
в современной логике (например, Гуссерль и все те, кто
находится под его влиянием), так и от крайнего релятивизма, тоже
богато представленного в современной логике»***.
Васильев Н. А. Воображаемая логика. Конспект лекции. С. 1.
Васильев Н. А. Отчет приват-доцента по кафедре философии
Императорского Казанского университета Н. А. Васильева о ходе его научных
занятий с 1 июля 1911 г. по 1 июля 1912 г.// Научная библиотека КГУ. ОРРК.
Рук. № 6217. С. 25; см. также: Васильев Н. А. Логика и металогика//Логос.
1912-1913. Кн. 1/2. С. 77-78.
Васильев Н. А. Отчет приват-доцента по кафедре философии
императорского Казанского университета Н. А. Васильева о ходе его научных
занятий с 1 июля 1911 г. по 1 июля 1912 г.// Научная библиотека КГУ. OPPK.
Рук. №6217. С. 25.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 377
Глава 9
Воображаемая логика Н. А. Васильева
и воображаемая геометрия Н. И. Лобачевского
Едва ли не главной эвристической «подсказкой», своего
рода стимулом к развитию неаристотелевой (воображаемой)
логики без закона противоречия после статьи (брошюры)
«О частных суждениях, о треугольнике противоположностей, о
законе исключенного четвертого» для Н. А. Васильева явялось
создание его великим земляком Н. И. Лобачевским
неевклидовой геометрии, которую он сам называл «воображаемой».
В возможности иной, нежели аристотелева, логики, по
Васильеву, убеждает нас возможность иной геометрии*. Но не
только факт возможности «иной» геометрии вдохновлял ученого и
придавал ему силы. В геометрии он находил неизмеримо
большее: «Воображаемая логика построена методом
воображаемой геометрии... Для этого мне пришлось изучить неевклидову
геометрию... Из всех систем неевклидовой геометрии я больше
пристально занимался геометрией Лобачевского, которую я
штудировал по его сочинениям...»**, — писал он.
В созвучии названий своей логики и геометрии
Лобачевского Н. А. Васильев усматривал и наличие внутренней аналогии
между ними, обусловленной логическим тождеством методов
их построения***. Подобно тому как исходным пунктом
геометрии Лобачевского был отказ от попытки доказать знаменитый
пятый постулат Евклида о параллельных линиях, и он строил
геометрию, «свободную» от этого постулата, так и отправной
точкой логики Васильева выступает отбрасывание одного из
важнейших положений аристотелевой логики,
принимавшегося за постулат, — закона противоречия — и построение
логики, свободной от этого закона. Именно единством метода
См. также: Bazhanov V. A. The Imaginary Geometry of N. I. Lobachevsky
and the Imaginary Logic of N. A. Vasiliev // Modern Logic. 1994. Vol. 4. № 2.
P. 148-156.
Васильев H. А. Отчет приват-доцента по кафедре философии
Императорского Казанского университета Н. А. Васильева о ходе его научных
занятий с 1 июля 1911 г. по 1 июля 1912 г.// Научная библиотека КГУ. ОРРК.
Рук. №6217. С. 20-21.
Васильев Н. А. Воображаемая ( неаристотелева ) логика //Журнал Ми -
нистерства народного просвещения. Новая серия. 1912. Август. С. 208.

378 В. А. Бажанов
и объясняются «аналогии между неевклидовой геометрией и
<...> воображаемой (неаристотелевой) логикой»*.
И неевклидова геометрия, и неаристотелева логика,
рассуждает Н. А. Васильев, представляют собой замкнутые системы,
возможность которых открылась при отбрасывании
соответствующих аксиом, обе они лишены самопротиворечий, обе
возмущают здравый смысл и непосредственную интуицию.
В евклидовой геометрии прямые линии на плоскости либо
пересекаются, либо параллельны. В геометрии
Лобачевского прямые линии на плоскости являются либо «сводными»
(пересекаются), либо «разводными» (не пересекаются), либо
«параллельными», отделяющими «сводные» линии от
«разводных». В аристотелевой логике есть два класса суждений,
различных по качеству, которые характеризуют отношение
субъекта и предиката, — суждения утвердительные и
отрицательные. В логике Васильева имеется уже три класса
суждений, характеризующих троякое отношение между субъектом
и предикатом, — суждения утвердительные, отрицательные
и индифферентные. Таким образом, «дихотомия нашей
логики и нашей геометрии переходит в трихотомию воображаемых
дисциплин»**.
Почти полвека спустя после создания Лобачевским своей
воображаемой геометрии была найдена ее интерпретация на
поверхностях с постоянной отрицательной кривизной, на так
называемой псевдосфере. Воображаемая логика, по мысли
Н. А. Васильева, действительна не только в некотором
воображаемом мире с двумя родами «ощущений»; она находит
интерпретацию и в нашем мире, в логике понятий, которая
отлична от логики земных вещей. Напомним, что в своей первой
логической работе Н. А. Васильев показал, что в логике вещей
действуют законы противоречия и исключенного третьего, а в
логике понятий необходимо принять уже законы несамопроти-
воречия и исключенного четвертого. Состояние вещей может
Васильев Н. А. Воображаемая логика. Конспект лекции. С. 5.
Васильевы. А. Воображаемая (неаристотелева) логика//Журнал
Министерства народного просвещения. Новая серия. 1912. Август. С. 233; ср.:
Васильев Н. А. Отчет приват-доцента по кафедре философии
Императорского Казанского университета Н. А. Васильева о ходе его научных занятий с
1 июля 1911 г. по 1 июля 1912 г.// Научная библиотека КГУ. ОРРК. Рук.
№6217.0.21.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 379
описываться утвердительными или отрицательными
суждениями, а для понятий оказываются необходимыми три класса
суждений: класс отрицательных, класс утвердительных и класс
акцидентальных суждений. Закон исключенного
четвертого — закон воображаемой логики — в то же время является
законом логики понятий. Индифферентному суждению
воображаемой логики соответствует акцидентальное в логике
понятий. «Воображаемая логика есть реализация логики понятий;
воображаемый мир есть мир осуществленных понятий. Платон
гипостазировал мир идей; такой мир был бы подчинен
воображаемой логике», — писал Н. А. Васильев*.
Псевдосфера — в некотором смысле идеальное
образование, но воображаемая геометрия Лобачевского при
определенных физических условиях во Вселенной становится
геометрией реального пространства. Также «при известном устройстве
мира или нашей ощущающей способности логика должна быть
обязательно неаристотелевой»**. Наш мир и наши ощущающие
способности устроены таким образом, что все
непосредственные ощущения имеют положительный характер:
«отрицательное» ощущение у нас на самом деле вовсе не отрицательное,
оно вторично по отношению к положительному и возникает,
когда один признак «замещается» другим, несовместимым с
ним. В мире, в котором были бы возможны два вида
ощущений, непосредственно данных живым существам, необходимо
царствовала бы неаристотелева логика. Иначе говоря,
логические законы и принципы, по Васильеву, в первую очередь
определяются природой познаваемых объектов, они зависят от
характерного для них опыта, в который включен субъект, т. е.
они эмпиричны.
Соотнося генезис логических законов с некоторой
«воображаемой» реальностью, Н. А. Васильев настойчиво проводил
мысль о примате онтологического аспекта логики, о том, что
материальные условия дифференцируют логику на
подчиненные ей частные логики. Изменяя онтологию, комбинируя
свойства реальности, можно получать различные «воображаемые»
логики, поскольку «метод воображаемой логики позволяет
экспериментировать в логике, устранять известные логиче-
Васильев Н. А. Логика и металогика //Логос. 1912-1913. Кн. 1/2.
С. 64.
Васильев H. А. Воображаемая ( неаристотелева ) логика // Журнал Ми -
нистерства народного просвещения. Новая серия. 1912. Август. С. 238.

380 В. А. Бажанов
ские положения и смотреть, что из этого выйдет»*. Этот метод
аналогичен «сравнительному и экспериментальному методам
естествознания»**. Такая трактовка метода воображаемой
логики в контексте идей о множественности логических систем
инициирует мысль, что дух исследований Н. А. Васильева
подводил к предельно широкому пониманию сущности и природы
логики — логики как науки о приемлемых способах
рассуждений — к такому пониманию, которое было
систематизировано и обосновано на достаточно «продвинутом» этапе развития
математической логики, отличающемся известным смягчением
позиций представителей различных альтернативных
направлений в основаниях математики — логицизма, формализма,
интуиционизма и т. д.***.
Несмотря на внешнюю несхожесть логик, которые могут быть
получены методом Лобачевского, в них обязательно есть нечто
общее, сохраняющееся от логики к логике и ответственное за
их двойственность. Это общее — металогика, являющаяся тем
логическим минимумом, который не зависит от разнообразия
содержания мысли, но задает способность к логическому,
доказательному мышлению.
В неевклидовой геометрии содержался еще один
исключительный по своей важности урок для развития неаристотелевой
логики, да, впрочем, и для логики в целом. Этот урок
заключался в том, что наряду со значительным влиянием
неевклидовой геометрии на судьбы развития математики, благодаря
ее становлению и развитию в геометрии со всей остротой был
поставлен вопрос об основаниях. Д. Гильберт произвел
аксиоматизацию геометрии, в результате чего прояснились
основания этой науки, стали очевидными предпосылки
геометрического знания, которые ранее использовались учеными неявно.
Н. А. Васильев высоко ценил усилия Д. Гильберта по
аксиоматизации геометрии и отметил его приоритет в постановке
проблемы оснований, причем «замечательная поточности раз-
Васильев Н. А. Отчет приват-доцента по кафедре философии
Императорского Казанского университета Н. А. Васильева о ходе его научных
занятий с 1 июля 1911 г. по 1 июля 1912 г.// Научная библиотека КГУ. ОРРК.
Рук. №6217. С. 20.
Васильев Н. А. Логика и металогика //Логос. 1912—1913. Кн. 1/2.
С. 78.
*** См.: Новоселов М. М. Логика // БСЭ. 3-е изд. М., 1973. Т. 14.
С. 595-596.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 381
работка этого вопроса» казалась ему «образцом для логики»*.
Настал момент, убеждал Н. А. Васильев, когда необходимо
обратить самое пристальное внимание на основания логики,
на ее аксиоматизацию. Всякий логик чувствует, в каком
«хаотическом» состоянии находится учение о законах, принципах
мышления, об аксиомах и постулатах логики, выступающих ее
фундаментальными положениями. Среди логиков, например,
нет единства в суждении о числе и природе основополагающих
законов своей науки и даже об их формулировке, о том, какие
из них действительно являются аксиомами, а какие —
производными положениями; до сих пор никто не доказал, что в
основе логики не лежат еще какие-то принципы, в явном виде еще
пока не сформулированные.
Метод построения воображаемой логики, считал Н. А.
Васильев, должен служить надежным и эффективным орудием
в вопросах исследования оснований логики, поскольку этот
метод дает возможность упорядочить, привести в систему
отношения различных элементов логики, проникнуть за внешне
однородную «поверхность» логики и отделить друг от друга
складывающие эту дисциплину «пласты»**.
Метод воображаемой логики, по мнению ученого, позволяет
выделить аксиомы, которые являются фундаментальными для
логики и лежат в ее основе; дать им точные формулировки;
исследовать независимость аксиом друг от друга; выяснить,
какие логические положения и операции зависят от тех или иных
аксиом; провести классификацию логических аксиом. В итоге
логика приняла бы «строго доказательную форму, аналогичную
форме математики», и «формулы <...> логики можно было бы
обобщать и излагать в самом общем виде»***. Кроме того, от-
Ваеильев Н. А. Отчет приват-доцента по кафедре философии
Императорского Казанского университета Н. А. Васильева о ходе его научных
занятий с 1 июля 1911 г. по 1 июля 1912 г.// Научная библиотека КГУ. ОРРК.
Рук. № 6217. С. 22; см. также: Васильев Н. А. Воображаемая
(неаристотелева) логика //Журнал Министерства народного просвещения. Новая серия.
1912. Август. С. 245.
Васильев Н. А. Отчет приват-доцента по кафедре философии
императорского Казанского университета Н. А. Васильева о ходе его научных
занятий с 1 июля 1911 г. по 1 июля 1912 г.// Научная библиотека КГУ. ОРРК.
Рук. №6217. С. 22.
*** Васильев Н. А. Логика и металогика //Логос. 1912-1913. Кн. 1/2.
С. 78; см. также: Васильев Н. А. Воображаемая (неаристотелева) логика //
Журнал Министерства народного просвещения. Новая серия. 1912. Август.
С. 245.

382 В. А. Бажанов
крылся бы путь для сравнения логических систем между собой;
в частности, можно было бы сопоставить аристотелеву и
воображаемую логики.
Усматривая в математике безусловный образец для логики,
Н. А. Васильев был далек от того, чтобы проводить чисто
внешние параллели между этими науками. Достаточно хорошо
осведомленный в вопросах математики ( в чем всемерно помогал ему
отец — А. В. Васильев), Н. А. Васильев был прекрасно
информирован и об успехах математической логики, которая
оказала на «содержательную» логику (а именно ее концептуальный
аппарат применял ученый) большое, даже решающее влияние.
Математическая логика позволяет, по мысли Н. А. Васильева,
усновить тесную связь логики и математики*. При этом она
является тонким инструментом изучения оснований.
Логика опирается на геометрическую интуицию. Основным
логическим отношением, как и в геометрии, является
отношение между целым и частями целого, к которому, между прочим,
сводится отношение между основанием и следствием.
Основание есть целое, а следствия — его части. Это отношение «мы
должны, — подчеркивал Н. А. Васильев, — считать в
сущности математическим»**. На нем покоится принцип силлогизма.
Знаменательно, что, по мнению Васильева, взаимосвязь между
математикой и логикой отнюдь не является односторонней:
методы обеих наук обогащают содержание каждой из них.
Поэтому «не только неаристотелева логика является приложением
к логике метода неевклидовой геометрии; можно сказать, что
и неевклидова геометрия является частным случаем,
приложением метода неаристотелевой логики»***.
Идеи о характере взаимоотношений между логикой и
математикой Васильев обсуждал с рядом математиков, прежде
всего с видным математиком профессором Н. Н. Парфентьевым.
Результатом начала сотрудничества Парфентьева и Васильева
стал совместный курс лекций «Пограничные области логики и
философии математики», который читался студентам Казан-
Васильев Н. А. Логика и металогика //Логос. 1912-1913. Кн. 1/2.
С. 79.
Васильев Н. А. Отчет приват-доцента по кафедре философии
Императорского Казанского университета И. А. Васильева о ходе его научных
занятий с 1 июля 1911 г. по 1 июля 1912 г.// Научная библиотека КГУ. ОРРК.
Рук. №6217. С. 23.
Там же. С. 21.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 383
ского университета в 1914 г. Именно изучение математических
теорий пробудило у Н. А. Васильева глубокий интерес к
проблеме взаимоотношения между логикой и математикой.
Этот интерес стимулировался и тем, что связь логики и
математики по-разному трактовалась среди представителей
логической науки. Васильев считал, что на рубеже XIX и XX века в
логике оформились два главных направления: «математическое,
которое старается привести логику в связь с математикой», и,
как он называл «гносеологическое, стремящееся привести ее
в связь с теорией познания». Ряд представителей второго
направления позволили себе резкий и, как выразился Васильев,
насмешливый выпад против логистики (этот термин, напомню,
использовался для обозначения математической логики. —
В. £.), «который сопровождается огульным и
необоснованным осуждением формальной и психологической логики»*.
Этим формам логики Б. Кроче, например, противопоставляет
так называемую философскую логику, но его знание об этой
логике «довольно скудно и спутано». В. Виндельбанд, также
поддерживавший «гносеологическое» направление,
противодействовал процессу математизации логики, пытался доказать,
что только логика имеет значение для математики, но не
математика для логики.
Какой путь выберет в своем дальнейшем прогрессе
логика — обогащение математическими методами или следование
традиционным канонам игнорирования успехов математики —
в этом Н. А. Васильев усматривал «геркулесово распутье»
логической науки. Симпатии ученого, безусловно, были на
стороне первого пути, именно в математизации логики он
видел гарантию ее блестящего будущего. «Кто станет отрицать
специфическую связь между логикой и геометрией,
выражающуюся хотя бы в геометрических кругах логики?» —
риторически вопрошал оппонентов процесса математизации логики
Н. А. Васильев. И сам же отвечал, что «самая возможность
алгебраической логики... указывает на эту связь между логикой и
математикой»**.
* Васильев Н. А. — Рец. на кн.: Eneyelopädie der philosophischen
Wissenschaften in Verbindung mit W. Windelband / herausgegeben von A. Rüge.
I Band: Logic. Tübingen: Verlag von I. С Mohr, 1912//Логос. 1912-1913.
Кн. 1-2. Там же. С. 388.
Там же. С. 389.

384 В. А. Бажанов
Сегодня считается уже бесспорным, что «встреча
математики и логики в прошлом столетии привела к таким же
последствиям, что и приход принца в зачарованный замок спящей
красавицы: после столетий глубокого сна логика вновь
расцвела плодотворной жизнью»*.
Н. А. Васильев осознавал глубокую органическую связь
между математикой и логикой и с целью более успешных
логических исследований настойчиво пополнял математические
знания, что особо подчеркивается в его «Отчете за 1911-
1912 гг.». Кроме того, он «основательно» занимался
математической логикой. Стимулом к этим занятиям, в частности,
служило убеждение, что «при помощи математической логики
можно дать особое доказательство возможности воображаемой
логики», которое со временем ученый был намерен
опубликовать**, но его намерениям не суждено было осуществиться.
Математическую логику Н. А. Васильев изучал по
монументальному труду Э. Шредера «Очерк алгебры логики»***,
который он оценивал как «самую совершенную форму
математической логики на тот момент. В списке книг,
возвращенных Н. А. Васильевым в библиотеку Казанского университета,
значатся и другие работы Э. Шредера, а также Б. Рассела»****.
В собственных статьях и рукописях Н. А. Васильева
упоминаются многие видные представители математической логики.
Н. А. Васильев считал поучительным и процесс становления
математической логики, историю которого он изучал по книге
А. Ширмана «Развитие символической логики»
В связи в развитием во второй половине XX века
интенсиональной логики небезынтересно отметить, что Н. А. Васильев
еще в начале века указал на перспективность попытки Ф. Ка-
стильона «построить математическую логику, исходя из прин-
Цит. но: Математика в афоризмах, цитатах, высказываниях. Киев,
1983. С. 234.
Васильев Н. А. Отчет приват-доцента по кафедре философии
Императорского Казанского университета Н. А. Васильева о ходе его научных
занятий с 1 июля 1911 г. по 1 июля 1912 г.// Научная библиотека КГУ. ОРРК.
Рук. №6217. С. 24.
*** Schrö4lerE.AbrissderAlgebra der Logik. Leipzig; В., 1909. В. I.V. S. 50;
1910. T. 2. VI. S. 51-159.
**** Russell В. The Principles of Mathematics. L., 1903.
Shearmen A. T. The Development of Symbolic Logic. L., 1906.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 385
ципов логики содержания (тогда как все другие системы
исходят из логики объема)»*. В конце 1920-х годов, уже будучи
в клинике, Н. А. Васильев, несмотря на тяжелую болезнь,
делает некоторые шаги для разработки «математической логики
содержания»**.
Как уже говорилось, призыв в армию и последующий
душевный кризис привели к тому, что в 1916—1921 годах Н. А.
Васильев отошел от активных логических исследований. Во
всяком случае, сведений о логических работах или каких-либо
активных занятиях логикой в этот период нет. Однако
косвенные соображения в пользу этого предположения достаточно
веские. И вот почему.
В 1924 году Н. А. Васильев посылает доклад на V
Международный философский конгресс в Неаполе. Тезисы этого
доклада «Воображаемая (неаристотелева) логика»
опубликованы в материалах конгресса***. Таким образом, основной массив
публикаций по воображаемой логике и эту работу отделяют
12 лет (материалы увидели свет в 1925 году). Материалы
конгресса являются весьма редким изданием, поэтому тезисы
Н. А. Васильева не были известны советским специалистам-
логикам. Автору данной книги удалось все же их разыскать.
При знакомстве с ними невольно возникали вопросы: в каком
направлении развивались идеи Васильева, какими новыми
положениями обогатилась концепция воображаемой логики в
1914-1924 годы?
В начале тезисов приводилась библиография ранее
опубликованных логических работ Н. А. Васильева****, а далее кратко
излагались положения, которые уже обсуждались (и
обсуждались подробно) Н. А. Васильевым в его основных
логических публикациях. Очевидно, что принципиально новых идей
за двенадцатилетний период у автора воображаемой логики
не возникло. Это обстоятельство можно, по-видимому,
считать достаточно весомым аргументом в пользу предположения,
* Shearmen А. Т. The Development of Symbolic Logic. R 24.
** Об этом пишет H. А. Васильев в одном из своих писем к сыну.
*** Imaginary (non-aristotelian) logic // Estratto dagli Atti dei V Con-
gresso internationale di Filosofia, 5-9 maggio, 1924, Napoli. Naples, 1925.
P. 107-109.
**** Васильев H. А. О частных суждениях... 1910; Воображаемая
(неаристотелева)... 1912; Логика и металогика. 1912—1913.

386 В. А. Бажанов
что примерно с 1914 года Н. А. Васильев действительно был
не в состоянии заниматься систематически логикой (хотя
такие попытки им время от времени предпринимались). Тезисы
в материалах конгресса в Неаполе явились последней научной
публикацией Н. А. Васильева.
Глава 10
Логический и исторический методы в этике
Думается, что характеристика научных взглядов Н. А.
Васильева будет неполной, а специфика его подхода к
построению воображаемой логики недостаточно раскрытой, если хотя
бы кратко не обратиться к одной не логической, а этической
работе ученого. Сопоставление образа мышления Н. А.
Васильева в двух различных областях логике и этике — позволит
рельефнее обнажить его отличительные черты, глубже
проникнуть в творческую лабораторию ученого.
В 1913 году в Казани вышел сборник, посвященный
известному историку профессору Д. А. Корсакову. В этом сборнике
помещена статья Н. А. Васильева «Логический и
исторический методы в этике (Об этических системах Л. Н. Толстого и
В. С Соловьева)»*. В статье анализируются две значительные
этические системы, созданные великим русским писателем и
известным философом, исходя из некоторых весьма общих
положений о методах, которыми данные системы были
построены, по терминологии Васильева — абстрактно-логическом и
конкретно-историческом методах.
Первый метод построения этики, по мнению Н. А.
Васильева, был применен Л. Н. Толстым, второй — В. С. Соловьевым.
Оба мыслителя убеждены, что христианство должно быть тем
цементирующим материалом, который придает прочность всем
элементам общественной жизни, что «общественная, правовая
и государственная жизнь должны основываться на моральных
началах, оба делают нравственный критерий, абсолютный
идеал Добра единственным критерием для решения всех вопросов
Васильев Н. Л. Логический и исторический метод в этике: (Об
этических системах Л. Н.Толстого и В. С. Соловьева)//Сборник в честь Д. Л.
Корсакова. Казань, 1913. С. 449-457.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 387
общественности. Для обоих политика без остатка
растворяется в нравственной философии»*. Но методы, которые служат
невидимыми лесами для создаваемых Толстым и Соловьевым
концептуальных конструкций, вынуждают их сделать
диаметрально противоположные выводы из, казалось бы, общих
посылок: «Толстой пришел к отрицанию культуры, государства,
поземельной собственности <...> вообще всей нашей
общественной действительности. Соловьев же пришел к
оправданию всей этой действительности, увидел во всех ее
проявлениях глубокий нравственный смысл»**.
По какой же причине могли так резко разойтись этические
системы, имеющие общий источник? Только и только по
причине различия методов, с помощью которых
осмысливается исходный нравственный материал, — такова суть ответа
Н. А. Васильева.
Метод построения этической системы Толстого ученый
сравнивает с геометрическим методом. На первом плане у Толстого
стоит «последовательность в морали», он стремится вывести
всю мораль из единственного принципа «со всей силой
логического принуждения». При этом ему безразлично,
существуют ли в действительности те нравственные реалии, моральные
«фигуры», о которых он пишет, — главное для него, считает
Н. А. Васильев, сохранить логическую целостность и
последовательность всей системы. Отсюда проистекает
«нравственный максимализм» Толстого, а его этическая конструкция
имеет вневременной, внеисторический характер.
В. С. Соловьев пишет свои работы в форме скрытой
полемики с Л. Н. Толстым, с истинами, которые провозглашает
великий писатель; Соловьев противопоставляет им истины иной
материи, иного качественного содержания. Им
«оправдываются все социальные учреждения, культура, наука...»*** Более
историческое толкование морали, замечает Н. А. Васильев,
принуждает его провозгласить мораль иезуитского толка, когда
цель оправдывает средства. Последнее положение опять-таки
представляет собой резкую антитезу убеждениям Толстого.
* Там же. С 449.
Там же. С. 451.
*** Васильев Н. А. Логический и исторический метод в этике: (Об
этических системах Л. Н. Толстого и В. С. Соловьева)//Сборник в честь Д. А.
Корсакова. С. 452.

388 В. А. Бажанов
Абстрактно-логический метод Толстого и конкретно-
исторический Соловьева не предполагают, по мнению
Васильева, различного понимания идеала и сущности добра — добро
оба мыслителя видят одинаково; данные методы предполагают
другое, а именно совершенно различные подходы к сущности
зла.
Если Толстой, логик в морали, рассуждает Н. А. Васильев,
не замечает переходных оттенков от добра ко злу, то
Соловьев, историк в морали, допускает факт рождения добра из зла,
признает возможность «пользоваться злом как средством для
добра».
Оба мыслителя апеллируют к догмам христианства и
полагают, что их системы обоснованы заветами Евангелия. Но на
самом деле решения нравственных проблем как Толстого, так
и Соловьева Евангелие не содержит, да и в доктрине
христианства его также нет.
Силу концепции Толстого составляет логика; история и
здравый смысл придают внушительность концепции Соловьева, но
на стороне Евангелия то, «что выше и логики и здравого
смысла — мудрость. Мудрость часто состоит в одном молчании», —
замечает Васильев*. И продолжает: мудрость Евангелия
состоит в том, что оно молчит по вопросу о регламентации морали,
не опутывает человека ясными и точными моральными
заповедями, не связывает его «определенным решением моральной
проблемы, возможно ли употреблять зло в целях добра».
Старый карамазовский вопрос оказывается внешним по
отношению к религии вообще. Моральная проблема, о решении
которой ровным счетом ничего не говорится в том источнике, откуда
и Толстой, и Соловьев черпают свои исходные принципы, — в
Евангелии, — потому еще неразрешима, что «решение ее не
может быть общеобязательным, не может быть выражено в
определенной норме и является глубоко индивидуальным»**.
Стоит оговориться: несмотря на то что Н. А. Васильев,
анализируя этические системы Соловьева и Толстого, дает
своеобразную интерпретацию Евангелия, апеллирует в качестве
аргумента к его содержанию, это нельзя рассматривать как
свидетельство религиозности Николая Александровича. На-
Васильев Н. Л. Логический и исторический метод в этике: (Об
этических системах Л. Н. Толстого и В. С. Соловьева) // Сборник в честь
Д. А. Корсакова. С. 456.
Там же. С. 457.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 389
против, из писем Васильева можно твердо установить, что он
отличался крайне низкой степенью религиозности, и, между
прочим, на этой почве, как уже упоминалось выше, в зрелые
годы у него возникают серьезные расхождения с позицией
жены.
Даже достаточно поверхностный взгляд на эту, пожалуй,
единственную, этическую работу Н. А. Васильева и ее
сравнение с духом логических исследований ученого позволяют
сделать вывод, что он стремился к критическому и обобщающему
анализу тех областей знания, которые попадали в его поле
зрения, будь то логика, психология или этика.
В науке Н. А. Васильев, несомненно, был
стратегом.'Предпосылкой к этому служила его удивительная способность как
бы отстраняться от предмета и выделять в нем самое главное,
самое важное, существенное, находить ту красную нить,
которая пронизывает саму сущность объекта исследования. Так, его
характеристика методов, которые применялись Толстым и
Соловьевым, обнаруживает именно такую отстраненность,
умение в сжатой, даже афористичной, манере схватить и выразить
стержневую идею, пронизывающую изучаемую систему,
передать кредо тех, кто ее построил. Эта особенность подхода
ученого к предмету анализа в той или иной мере, впрочем, заметна
во всех его трудах — научных и литературных. В логике такой
подход, как мы знаем, был в высшей степени плодотворным.
Глава 11
«Жизнь великих людей
начинается с момента их смерти»*.
Судьба логических работ Н. А. Васильева
Логика всегда занимала в науке особое место. Особое
положение логики задается ее двойственной функцией по
отношению к другим научным дисциплинам. Во-первых, в логике в
явном виде фиксируются и изучаются способы рассуждений,
которые неявно приняты, которые невидимо «работают» во
всех областях научного знания. Во-вторых, в недрах логики
складываются принципиально новые типы, принципиально но-
* Это высказывание принадлежит французскому писателю Ж. Л. Арреа.

390 В. А. Бажанов
вые способы рассуждений и доказательств, со временем
перенимаемые иными науками и приобретающие характер своего
рода общенаучных норм построения и развертывания знания.
Общенаучное значение современной логики поднялось на
новую ступень потому, что процесс математизации в XX веке
является отличительной чертой научного познания, а
современная логика, по сути, есть логика математическая*. В той
мере, в какой справедливо утверждение английского физика
и историка науки Д. Уизема, что «математика — не что иное,
как высшее развитие символической логики»**, благодаря
математизации современного научного знания сократилось и
продолжает сокращаться «расстояние» между логикой и наукой
(точнее, наукой за вычетом логики). Компьютерная
революция — следствие и, пожалуй, наиболее общезначимый пример
этого процесса.
Современная наука характеризуется еще одной
особенностью, которая, впрочем, также тесно связана с математизацией
научного знания, — интенсивным возникновением
теоретических систем, которые обычно именуются неклассическими.
Рождение неклассической науки восходит, по-видимому, к
рождению неевклидовой геометрии. В настоящее время
неклассическая наука в сфере математики и математического
естествознания обогатилась целым семейством
неклассических концепций и систем. Теории и концепции неклассического
содержания бурно возникали и в логике, причем логика вслед
за геометрией оказалась одной из первых наук, которую
затронули неклассические тенденции. Это выразилось в создании
неклассических логических систем, которые базируются либо
на иных, нежели классические, принципах, либо обладают
языками с более богатыми выразительными возможностями, либо
покрываются другими семантиками, либо им присущи все или
часть указанных свойств.
Неклассические логики могут строиться с целью расширить
дедуктивные и выразительные возможности классической
логики. Модальные логики, языки которых оснащены
специальными операторами для выражения категорий возможности,
необходимости, долженствования, запрещения, временного
Мы оставляем в стороне вопрос о возрождении теории аргументации и
риторики, или «неформальной логики».
Цит. но: Математика в афоризмах, цитатах, высказываниях. Киев, 1983.
С. 202.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 391
порядка и т. д., дополняют классическую логику.
Неклассические логики также строятся как системы, альтернативные
классическим, системы, например, свободные от тех или иных
основополагающих принципов и (или) норм доказательности,
которые присущи классическим системам и в справедливости
которых ученые могли усомниться в процессе своей
исследовательской практики. Альтернативные логики — по замыслу
их сторонников — призваны превзойти в тех или иных
отношениях классические или даже заменить их. Такого рода логиками
являются интуиционистские, релевантные и паранепротиворе-
чивые логики*.
Релевантные логики, родоначальником которых ныне
считается И. Е. Орлов**, пересматривают классическое понятие
логического следования, главная особенность которого
состоит в требовании истинности заключения при данных истинных
посылках. Релевантное понятие логического следования
прибавляет к этому требованию еще требование связи посылок и
заключения по содержанию. Поэтому в релевантных логиках
удается избежать парадокса материальной импликации***.
Интуиционистская (а также близкородственная ей
конструктивистская) логика строится путем отказа от ряда важнейших
положений классической логики — закона исключенного
третьего и снятия двойного отрицания. Отвергая ряд коренных
абстракций классической математики и логики,
интуиционистская логика ориентирована на проведение алгоритмических
процедур, свойственных точному конструктивному
рассуждению****.
Паранепротиворечивые логики, пожалуй, самый необычный,
даже можно с уверенностью сказать — революционный класс
логик. Революционный потому, что в них отвергается
стержневой принцип классической логики, математики и классической
науки в целом — принцип непротиворечивости теоретических
* Да Костя II. Философское значение парансиротиворечивой
логики // Философские науки. 1982. № 4. С. 115.
** Об И. К. Орлове подробнее см.: Ьажанов В.А. История логики в
России и СССР. М., 2007.
*** Подробнее о релевантных логиках см.: Dunn J.M. Relevance Logic and
Entailment// F. Guenthner, D. Gabbay (eds.). Handbook of Philosophical Logi.
Vol. 3. Dordrecht, 1986. P. 1 17-224.
**** Рейтинг А. Интуиционизм. M., 1965.

392 В. А. Бажанов
систем, закрепленный в законе (не)противоречия,
прерогатива формулировки которого принадлежит Аристотелю*.
Недопустимость двух утверждений в рамках одной системы, одно из
которых является отрицанием другого, — даже не идеал, а
норма любой, включая прежде всего, конечно, логику и
математику, классической системы знания (и, строго говоря, некоторых
относимых к неклассическим, например интуиционистских,
теорий). Если система противоречива, то она тривиальна, т. е.
в ней всякая формула является теоремой, в ней выводимо «все
что угодно» — вот логико-методологическая установка
классической науки, положение аристотелевой логики, которое
образно можно назвать основой ее сложного организма.
Действительно, для классических систем свойства противоречивости и
тривиальности совпадают и, стало быть, противоречивые
системы автоматически выталкиваются за пределы классической
науки, чтобы быть при необходимости
переформулированными в непротиворечивом виде. Так, противоречивой была
теория (наивная) множеств Г. Кантора, но известные аксиоматики
теории множеств (Цермело-Френкеля, Гёделя и т. д.)уже, надо
думать, непротиворечивы**. Впрочем, несмотря на констатацию
революционности этих логик, сами их создатели подчеркивают,
что паранепротиворечивые логики не замещают собой
классическую логику, не являются ее соперниками, а в общем случае
находятся в отношении дополнительности. Классическая и па-
ранепротиворечивая логика становятся соперниками только в
случае применения к одной и той же области***.
В самом конце 1940 года (в работах С. Яськовского) и в
конце 1950 — начале 1960 года в трудах Д. Нельсона и особенно
Н. Да Коста выяснилось, что вполне возможно создание
противоречивых, но в то же время нетривиальных систем, таких
систем, в которых допустимы противоречивые теоремы,
выраженные в форме закона (не)противоречия. Эти системы были
названы иаранепротиворечивыми (1976)-, по-видимому, в
некоторой степени по аналогии с паранормальными явлениями,
См.: Бажанов В. А. У истоков современной неклассической логики //
Закономерности развития современной математики. М., 1987. С. 201—208.
Во всяком случае, к такой точке зрения склоняются математики на том
основании, что противоречий при их многочисленном использовании до сих
пор (2005 г.) не встречалось.
Da Costa N. С. A. Opening Address: Paraconsistent Logic // Logic and
Logical Philosophy. 1999. Vol. 7. R 33.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 393
поскольку в новых логиках речь идет о непривычном
истолковании и реализации свойства (непротиворечивости.
Эти системы, крайне необычные с точки зрения
общепринятой в течение многих столетий нормы непротиворечивости
знания, требуют существенной модификации методов логического
и математического рассуждений. Исследование паранепроти-
воречивых логических и математических систем, по существу,
только начинается, но уже сейчас достаточно уверенно можно
сказать, что они могут оказать значительно более существенное
воздействие на всю архитектуру математики и применяемые в
ней методы, а впоследствии, вероятно, и на все математическое
естествознание, нежели то, которое можно было бы ожидать
со стороны пусть качественно новой логики, но исходящей из
того же самого (что и другие формальные системы)
концептуального требования непротиворечивости. Уже в настоящее
время, например, ясно, что в области паранепротиворечивых
логик — логик, толерантных к противоречию, — должны быть
пересмотрены стандартные методы доказательства таких
фундаментальных результатов, как теоремы Гёделя о неполноте и
непротиворечивости (непременным условием которых
является непротиворечивость формальной системы), и не исключено,
что должен быть пересмотрен даже смысл этих теорем*. Если
для ряда классов паранепротиворечивых логик доказан своего
рода аналог первой теоремы Гёделя, то вторая теорема,
условием которой является непротиворечивость формальной
системы, уже для них не проходит**.
Н. А. Васильев стоял у истоков едва ли не большинства
разделов современной неклассической математической логики.
Его приоритет в в выдвижении новых логических концепций
признан в мировом масштабе, однако это признание пришло
спустя десятилетия после смерти ученого. Мысль П. Валери о
том, что великие люди рождаются дважды: первый раз —
просто как все люди, другой — как люди великие, оказалась и в
данном случае провидческой. Действительно, Н. А. Васильев
заслуженно считается основоположником паранепротиворечи-
вой логики. Именно в паранепротиворечивой логике —
логике, свободной от закона (не)противоречия, — на формальном
* См.: Priest G., Routley R. Introduction: Paraconsistent Logics // Stndia
logica. 1984. Vol. 43. № 1/2. P 16; Priest G. In Contradiction. A Study of
Transconsistent. Dordrecht, 1987. P. 49-63.
Da Costa N. С. A. Письмо автору от 5 мая 1991.

394 В. А. Бажанов
уровне воплощен лейтмотив воображаемой, в прямом
значении неаристотелевой логики. Идеи, связанные с критикой еще
в 1910 голу закона исключенного третьего, делают Н. А.
Васильева тем, кто в известной мере предвосхитил рождение еще
одной альтернативной классической логики —
интуиционистской. Кроме того, он является и родоначальником логики,
дополнительной к классической, — многозначной. В. А. Смирнов
был убежден, что Н. А. Васильева следует считать и
родоначальником особого класса логик — многомерных.
Аида Арруда, активно пропагандировавшая идеи Н. А.
Васильева и внесшая крупный вклад в развитие паранепроти-
воречивой логики, замечала, что он является «единственным
предшественником паранепротиворечивыхлогик»*. Ряд ученых
полагает, что родоначальниками паранепротиворечивой
логики следует считать Н. А. Васильева и Я. Лукасевича**. Иногда
в число предшественников паранепротиворечивой логики
также включают И. Е. Орлова, имея в виду его логику
совместности предложений (1928)***, и Д. А. Бочвара, имея в
Arnida A. I. Aspects of the Historical Development of Paraconsistent
Logic // Paraconsistent Logic. Essays on the Inconsistent. Munich, 1989.
P. 102-103.
** Da Costa N. С A., Marconi D. An Overview of Paraconsistent
Logic in the 80s // The Journal of Non-Classical Logic. 1989. Vol. 6. № 1. P. 6.
(См. перевод В. А. Бажанова угой статьи, опубл. в: Философские
науки. 1989. № 9. С. 54-63; Da Costa N. С. A. Letter of Thanks // Logic and
Logical Philosophy. 1999. Vol. 7. P. 7-10; Da Costa N. С A. Opening
Address: Paraconsistent Logic // Logic and Logical Philosophy. 1999. Vol. 7.
P. 25-34; DaCosta N. С A., Beziau J.-Y., Bueno O. Aspects of
Paraconsistent Logic // Bulletin of the Interest Group in Pure and Applied Logics. 1995.
Vol. 3. № 4. P. 2; Da Costa N. С A., Beziau J.-Y., Bueno O. Paraconsistent
Logic in a Historical Perspective // Logique et Analyse. 1995. Vol. 150-152.
R 2; Da Costa N. C. A., Krause D., Bueno O. Paraconsistent Logics and Para-
consistency: Technical and Philosophical Developments. Preprint, 2004. P. 3; Da
Costa N. C. A., Krause D., Bueno O. Paraconsistent Logics and Paraconsisten-
cy // Handbook of the Philosophy of Science. Vol. 5 (Philosophy of Logic). Vol.
ed.: D. Jacquette. Handbook eds: D. M. Gabbay, P. Thagard, J. Woods. Elsevier,
2006. R 656-657; Marcos J. Logics of Formal Inconsistency. Campinas. SP,
2005. P. XXIV
См.: Da Costa N. C. A., Beziau J.-Y., Bueno O. Aspects of Paraconsistent
Logic // Bulletin of the Interest Group in Pure and Applied Logics. 1995. Vol. 3.
№4. P. 597-614.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 395
виду его логики, допускающие формализацию парадоксов*.
В связи с идеей паранепротиворечивости иногда вспоминают
и тезис Л. Витгенштейна, что со временем логика и
математика научатся работать с противоречиями**. Понятно, что в
этом контексте вызывают интерес и идеи А. Мейнонга
относительно объектов с противоречивыми свойствами***, которые
препарируются средствами паранепротиворечивой логики****.
Отстаивая приоритет Васильева, Арруда утверждала, что
«Я. Лукасевич, строго говоря, не является
предшественником паранепротиворечивой логики, а скорее,
неклассической логики в целом» Это суждение следует признать
справедливым, тем более, что сам Я. Лукасевич признавался,
что в 1910 году он «стремился создать неаристотелевскую
логику, но безуспешно...»* и лишь в 1920 году предложил
вариант трехзначной (не являющейся прообразом
паранепротиворечивой) логики.
Вплоть до 1970-х годов на работы Н. А. Васильева почти не
обращали внимания. Их не замечали в силу ряда причин,
прежде всего, из-за того, что они намного опережали свое время
(первая логическая система, толерантная к противоречию,
была построена независимо от работ Васильева Ст. Яськов-
ским в 1948 году; только десятилетие спустя исследование
подобных систем возобновили Н. Да Коста и Д. Нельсон), кроме
того, они были практически недоступны ведущим зарубежным
логикам. Между тем отдельные современники Васильева в
какой-то мере понимали глубину замыслов ученого.
Поскольку логические труды Васильева чрезвычайно содержательны
* См.: Priest G., Routlcy R. First Historical Introduction: a Preliminary
History of Paraconsistent and Dielethic Approaches // On Paraconsistency.
Canberra, 1984. P. 36-37.
** Wittgenstein L. Philosophical Investigations. N. Y., 1968. P. 50.
*** MeinongA. «Gegenstandstheorie» /A. Meinong(ed.).
Untersuchungen zur Gegenstandstheorie und Psychologie. Leipzig, 1904.
**** См., например: Priest G. Meinongianism and the Philosophy of
Mathematics// Philosophia Mathematica. 2003. Vol. 11. P. 3- 15.
***** Arruda A. I. Aspects of the Historical Development of Paraconsistent
Logic // Paraconsistent Logic. Essays on the Inconsistent. Munich, 1989.
P 101.
****** Цит. no: Волеиьскии Я. Лыювско-Варшавская философская
школа. M., 2004. С. 143.

396 В. А. Бажанов
и отличаются богатством разбросанных в них идей, то каждое
последующее поколение вычитывало в этих трудах то, что
оказывалось созвучным новейшим тенденциям в логике и лишь
входящим в сферу размышлений новаторским идеям.
На фоне продолжительного забвения работ Н. А.
Васильева знаменателен «Отзыв на работы по математической логике
Н. А. Васильева», который был дан в начале 1927 года
выдающимся советским математиком, одним из основателей
московской математической школы академиком (а в момент
написания отзыва еще членом-корреспондентом) H. Н. Лузиным.
Н. Н. Лузин, в частности, писал: «...работы Н. А. Васильева
по логике имеют большое значение в отношении исследования
принципов мышления вообще, но <...> в последнее время идеи
Н. А. Васильева получили самую высокую важность вследствие
новых течений в математике (имеются в виду интуиционизм и
эффективизм; программу последнего успешно развивал сам
Н. Н. Лузин. — В. В.). Идеи Н. А. Васильева удивительным
образом совпадают с новейшими усилиями, к которым должны
теперь прибегнуть математики силою вещей»*.
Формулировка Н. А. Васильевым идей, к которым
впоследствии математики должны были прибегнуть «силою
вещей», вовсе не случайность, а закономерный итог теоретико-
познавательных и методологических установок ученого,
подготовленный упорным преследованием стратегической цели
его программы «выработки цельного и полного философского
мировоззрения» — программы, которая, как уже отмечалось,
оставила глубокий след на духе и содержании всех
последующих, и в первую очередь логических, исследований ученого.
Это итог буквально виртуозного владения Н. А. Васильевым
аппаратом традиционной логики и его особой
исследовательской позиции относительно критики центральных пунктов
аристотелевой логики.
К любой области исследований — будь то логика,
психология, этика или история — Н. А. Васильев подходил с точки
зрения ученого-философа, для которого на первом месте стоит
идейная сторона дела, а не технические (хотя, быть может, и
очень важные) детали. Это ярко проявилось в его логических
изысканиях. К логике он подходил не как некоторые логики-
профессионалы, для которых прежде всего существенны те или
Автор выражает признательность К. Ар. Кречетовой и Н. К. Григорьевой
за передачу в его личный архив угого документа.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 397
иные доказательные процедуры и приемы, так сказать,
тактического и технического порядка, для которых особую
привлекательность представляют механизмы формальных
преобразований, «ближний прицел» логического мышления. К логике
Н. А. Васильев подходил с позиций стратега, остро
ощущающего пульс логической науки, находящейся на перепутье. Сам
ученый подчеркивал, что его главной задачей является не столько
«дать системы воображаемой логики», сколько «показать
самый принцип, на котором она построена»*. Поэтому, с точки
зрения тех, кто находится под влиянием традиций
классического математического образования, кто тяготеет к формально-
математическому стилю мышления, для кого особую прелесть
представляют именно формальные выкладки, а не общие
концептуальные соображения, кто, другими словами, не может не
подходить к логике с позиций специалиста-тактика, склонного
рассматривать развитие этой науки вне исключительно
важного здесь исторического контекста, логические исследования
Н. А. Васильева могут показаться содержащими «много общих
рассуждений и мало результатов»**. К такой оценке
подталкивает и непривычный для современного ученого стиль
мышления Н. А. Васильева, архитектура его работ, использованная
в них аргументация и образ изложения (сказанное, впрочем,
имеет силу для оценки чуть л и не всех работ, ныне
считающихся классическими, но которые давно слагают фонд,
принадлежащий лишь истории науки).
Однако как раз «общие рассуждения» и оказались
способными впервые обнаружить дискуссионные пункты в
аристотелевой логике, нащупать ее «болевые точки» и расчисить путь
к построению формальной неаристотелевой логики, а также к
расширению возможностей «старой» логики. Это и
побудило крупнейшего советского алгебраиста и логика академика
А. И. Мальцева оценить с высоты прошедших лет логические
исследования Н. А. Васильева как «замечательные» события
того далекого времени***.
* Васильев Н. А. Воображаемая (неаристотелева) .логика // Журнал
Министерства народного просвещения. Новая серия. 1912. Август. С. 231.
** Морозов В. В. Взгляд назад// Избранные вопросы алгебры и логики:
Сборник, посвященный памяти А. И. Мальцева. Новосибирск, 1973. С. 321.
Там же. С. 231.

398 В. А. Бажанов
В истории науки совсем не исключительны ситуации, когда
какая-либо идея или концепция в силу своего новаторского
характера не находящая должного резонанса в среде ученых-
современников, забывается, а через некоторый, иногда
длительный, промежуток времени открывается заново, и именно
с этого момента начинается отсчет работы в науке теории, в
основу которой положена эта идея. Затем, зачастую случайно,
бывает, обнаруживается, что данная идея уже некогда — в той
или иной мере — высказывалась, кто-то предвосхитил ее
контуры, ранее сформулировал ту «изюминку», благодаря которой
теперь идея вошла в арсенал науки. Тогда точка отсчета
рождения теории или ее стержневой идеи смещается вглубь времен
на шкале истории науки. Так произошло, например, с
математической логикой.
Математическая логика, как активно работающая в науке
концептуальная единица, как дисциплина, развиваемая
достаточно многочисленным научным сообществом, по-видимому,
существует с деятельности Дж. Пеано и его школы. Труды же
тех, кто до Пеано развивал математическую логику, скажем
Г. Фреге или Ч. Пирса, оставались почти неизвестными вплоть
до начала XX века. Более того, публикация ряда рукописей
Лейбница отодвинула момент закладки фундамента
математической логики в XVII век, и уже Лейбниц получает всеобщее
признание как основоположник современной математической
логики*.
Однажды Андрей Белый заметил, что есть имена ученых,
слава которых далеко опережает их труды, ибо квазинаучное
обоснование общей мысли, разделяемой всеми, нравится
более, чем строго научное обоснование новой и оригинальной, и
если эти мысли облечены в скромную, незатейливую форму,
а не ослепляющие парадоксы, то порой получается, что этого
ученого надолго постигает забвение; новая, нужная, быть
может, революционная мысль долго таится под спудом,
покрывается пылью обыденности, в возможном интересе нескольких
специалистов к частностям исследования растворяется
руководящая мысль. Но с тем большим восторгом, считал Андрей
Белый, последующая эпоха видит в обычном и забытом
необычное, глубоко оригинальное, искристый свет начинает
пробиваться сквозь пыль архивов.
Клайн М. Математика: Утрата определенности. М., 1984. С. 212.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 399
История возрождения идей воображаемой логики Н. А.
Васильева чем-то напоминает нарисованную картину:
несмотря на то что работы Н. А. Васильева вошли в знаменитую
библиографию по символической логике А. Черча,
помещенную в ведущем логико-математическом журнале в 1936—
1938 годах*, идеи и концепция Васильева в целом стали
приобретать признание с появлением статьи В. А. Смирнова**, ее
реферата в крупнейшем международном логическом журнале и
статьи Дж. Клайна***. Дж. Клайн объявил Н. А. Васильева
родоначальником многозначной логики, и его мнение было
поддержано таким авторитетным логиком, как Н. Решер****,
и таким историком науки, как М. Джаммер*****, а позже****** —
П. Симонсом******* и А. Уркухартом в таком авторитетном
издании как «Handbook of Philosophical Logic»********.
Действительно, к классам утвердительных и
отрицательных по качеству суждений Н. А. Васильев добавляет в своей
воображаемой логике новый класс — индифферентных
(аналог акцидентальных в логике понятий). Принцип двузначности
суждений довлел над умами математиков в течение нескольких
тысячелетий. Поскольку всякий концепт истинностного
значения принято считать суждением независимо от того, несет ли он
См.: Church A. A bibliography of symbolic logic // The Journal of
symbolic logic. 1936. Vol. 1. № 4; Additions and corrections to «A bibliography
of symbolic logic» // Ibid. 1938. Vol. 3. № 4.
Смирнов В. А. Логические взгляды H. A. Васильева // Очерки по
истории логики в России. М., 1962. С. 242-257.
Kline G. N. A. Vasiliev and the Development of Many-Valued
Logic // Contributions to Logic and Methodology in Honor of J. M. Bochen-
ski / ed. A.-T. Tymieniecka. Amsterdam: North-Holland, 1965. P. 315-326;
см. также: Arruda, A. I. On Imaginary Logic of N. A. Vasiliev // Nonclassical
Logics, Model Theory, and Computability / eds. A. I. Arruda, N. C. A Da Costa,
R. Chuaqui. Amsterdam; N.Y.; Oxford, 1977. P. 3.
**** RescherN. Many-Valued logic. N.Y.: McGraw-Hill, 1969. P XV
***** Jammer M. Philosophy of Quantum Mechanics. N.Y., 1974. P XI.
****** Bole L., Borowik P. Many-Valued Logics. Berlin, 1992. P. V
******* Simons P. MacColl and Many-Valued Logic: An Exclusive Conjuc-
tion // Nordic Journal of Philosophical Logic. 1998. Vol. 3. № 1. P. 85.
******** Urquhart A. Basic Many-Valued Logic // Handbook of Philosophical
Logic. Vol. 2. Dordrecht; Boston; London, 2002. P 249.

400 В. А. Бажанов
в себе смысл какого-либо предложения*, то набор
истинностных значений, состоящий лишь из двух значений — «истинно»
или «ложно», введением индифферентного суждения, по сути
дела, расширяется до третьего («колебание между
утвердительным и отрицательным суждениями»). Понятно, что
введение нового класса суждений было сопряжено с существенным
пересмотром многих логических принципов, а также
истолкования природы законов логики.
Академик А. И. Мальцев писал, что хотя в России до
Октябрьской революции не имелось устойчивых
алгебраических школ, в нашей стране был выполнен ряд «первоклассных
алгебраических исследований, оставивших большой след в
истории математики. В первую очередь мы хотим здесь
отметить замечательные работы Е. И. Золотарева, Е. С. Федорова,
Ф. Э. Молина, а также Н. А. Васильева**. А. И. Мальцев
разъяснил, какие моменты исследований Н. А. Васильева
представляют особую ценность в связи с развитием и современным
состоянием математической логики. «Некоторые разделы
современной алгебры, — указывал он, — посвящены изучению
алгебраических структур, возникших в математической логике.
Работа этого рода в России была начата в Казанском
университете... Здесь Платон Сергеевич Порецкий <...> прочитал
в 1887/88 г. первый в нашей стране курс математической
логики*** <...> Уже после смерти П. С. Порецкого Казанский
университет снова стал родиной яркой новой идеи — идеи
многозначных логик, выдвинутой Н. А. Васильевым... Логика
Васильева была вариантом трехзначной логики, хотя и без
достаточно разработанной ее "алгебры". Это дает Н. А. Васильеву
почетное место в истории науки в ряду основателей
многозначных логик»****. Добавим, что Н. А. Васильев не ограничивался
признанием возможности одной только трехзначной логики.
Согласно Васильеву, допустимо «какое угодно число
качественно различных суждений», т. е. мыслимы к-значные
логики. Первые формализованные системы многозначной (а точ-
См.: Черч А. Введение в математическую логику. М., 1960. Т. 1.
С. 32.
** Мальцев А. И. Избранные труды. М., 1976. Т. 1.С. 473.
На самом деле П. С. Порецкий читал курс математической логики
один семестр осенью—зимой 1888 г.
Мальцев А. И. Избранные труды. Т. 1. С. 474—475.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 401
нее — трехзначной) логики были построены десять лет спустя
после выхода работ Васильева Я. Лукасевичем и Э. Постом.
С современной точки зрения, воображаемую логику
Васильева можно интерпретировать, в частности, как
четырехзначную логику, подобную той, которая была предложена
В. К. Финном*.
Введение нового класса индифферентных суждений
сопровождалось у Н. А. Васильева последовательной и обстоятельной
критикой закона исключенного третьего, непосредственно
связанного с отказом от принципа двузначности логических
суждений, причем им различаются «определенно-числовые
суждения» от «неопределенно-числовых суждений». Это придает его
работам содержание, которое справедливо расценивается как
предвосхищение ряда положений не только интуиционистской,
но и конструктивной логики**. Как раз на это содержание
обратил внимание академик H. Н. Лузин. Критика закона
исключенного третьего проводилась Н. А. Васильевым почти
одновременно с родоначальником интуиционизма Л. Э. Я. Брауэром
и, разумеется, совершенно независимо от него. Однако идеи
Брауэра в дальнейшем имели более счастливую судьбу,
отчасти благодаря такому ученику и последователю, как А. Гейтинг,
который представил эти идеи в формализованном и привычном
для логического сообщества виде.
А. И. Мальцев, естественно, не мог быть информирован о
том, что уже начаты исследования формальных систем,
толерантных к противоречию, известных ныне как паранепроти-
воречивые. А между тем, по мнению Н. А. Васильева,
воображаемая логика представляла собой именно такую систему.
«Возможно, еще с большим основанием, чем в* случае
многозначных логик, Н. А. Васильев может считаться
предшественником неклассических логик, построенных для исследования
противоречивых, но нетривиальных теорий», — подчеркивает
Аида Арруда***.
* См.: Аншаков О. М., Скворцов Д. П., Финн В. К. 06
аксиоматизации многозначных логик, связанных с формализацией правдоподобных
рассуждений //Логические исследования. М., 1993. Вып. 2. С. 292-297;
Бирюков Б. В., Шуранов Б. М. В каком смысле «воображаемую логику» Н. А.
Васильева можно считать многозначной // Вестник МГУ. 1998. Сер. 7. № 5.
С. 74-84.
** Стяжкин Н. И. Формирование математической логики. М., 1967.
Там же. С. 86.

402 В. А. Бажанов
Мнение А. И. Арруды о том, что Н. А. Васильев «с еще
большим основанием», чем в случае многозначных логик, должен
считаться основателем паранепротиворечивых логик,
обосновано тем обстоятельством, что центральный пункт
воображаемой логики — это отказ от закона противоречия,
находящегося в самом ядре развития логических традиций Аристотеля, а
именно данное положение выражает и суть
паранепротиворечивых систем. В этих системах А и не-А могут одновременно
иметь статус теорем, и их конъюнкция, следовательно, тоже
теорема. Освобождая логику от закона противоречия, H.A.
Васильев осознавал, что таким образом открывается перспектива
создать в высшей степени оригинальные с классической точки
зрения логические системы. И хотя автор воображаемой
логики утверждал, что «каждому пункту нашей (т. е.
аристотелевой — В. Б.) логики соответствует определенный пункт»
воображаемой логики, содержание каждого из соответствующих
«пунктов», конечно же, оказалось весьма различным. Так, и
паранепротиворечивая логика и математика, развитие которых
по историческим меркам можно сопоставить с порой
младенчества, достаточно существенно отличаются от привычных нам
логики и математики не только по своим результатам и
концептуальной базе, но и по нормам рассуждений, доказательств и,
вероятно, даже пока по канонам строгости. Уже построен ряд
систем в паранепротиворечивой теории множеств, делаются
шаги на пути создания паранепротиворечивой теории моделей,
алгебраических структур, арифметики, ведутся исследования
различных паранепротиворечивых логик, в том числе
модальных и временных, причем одна серия паранепротиворечивых
формальных систем получила название Васильевских. Кроме
того, расширяется поле приложений новой концепции, в рамках
которой имеется серьезная надежда формализовать наивную
теорию множеств, ньютоно-лейбницеву версию
математического анализа, ранние варианты квантовой механики и другие
противоречивые, содержащие антиномии теории. Сторонники
паранепротиворечивой логики говорят даже о формализации
некоторых «урезанных» фрагментов диалектического
мышления. Главная привлекательность (и вместе с тем необычность)
паранепротиворечивых систем заключается в возможности
их использования для формализации такого рода ситуаций, в
которых стандартные методы классической математики по-

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 403
рождают теории, неизбежно сопровождаемые парадоксами,
антиномиями*.
Говоря о паранепротиворечивой математике и логике, стоит
еще раз упомянуть о том, что во многом благодаря их
развитию среди западных ученых наблюдается своего рода
«переоткрытие» диалектики, находятся новые моменты в критике
позитивизма. Как известно, позитивизм считает диалектику
несостоятельной потому, что в диалектике признается
существование истинных противоречий, а наличие противоречия в
теории якобы тривилизирует ее в силу разрушительного действия
закона Дунса Скотта («из противоречия следует все что
угодно»). Подобный аргумент, в частности, неоднократно выдвигал
К. Поппер, чем пытался обосновать свое неприятие
диалектического способа мышления. Этот же аргумент, кстати, был
положен К. Поппером в основу крайне низкой умозрительной
оценки возможностей паранепротиворечивой логики.
«Удивительно, — писал Н. Да Коста, — что философ может так же
настаивать на своем мнении относительно возможностей пара-
непротиворечивой логики, как в этом упорствовал К. Поппер.
В действительности <...> существуют паранепротиворечивые
системы, значительно более сильные, чем классические <...>
Можно с соответствующими оговорками выдвинуть
положение, что диалектика не поддается критике с логической точки
зрения»**.
Значение паранепротиворечивой логики и математики,
конечно же, не ограничивается лишь моментами, касающимися
распространения диалектики. Оно шире и, думается,
затрагивает судьбы теоретического уровня знания в целом, имеет
глубокие философские последствия. На самом деле
противоречивость внешнего мира является едва ли не общезначимым
положением. Тем не менее противоречивый в своей сущности
мир отражался посредством непротиворечивых теорий.
Создание паранепротиворечивой математики и логики, вероятно,
в конечном итоге может привести к ликвидации этого
несоответствия и ныне часто истолковывается в свете поисков но-
См.: Mortensen С. Inconsistent Mathematics. Kluwer Academic press,
1995. P. IX.
** Да Коста H. Философское значение паранепротиворечивой логики //
Философские науки. 1982. № 4. С. 16; см. также: Priest G. Paraconsistent
Logic // Handbook of Philosophical Logic. Vol. 6. Dordrecht; Boston; London,
2002. P. 287-393.

404 В. А. Бажанов
вой интерпретации диалектики. Недаром ведущие паранепро-
тиворечивые логики связывают развитие своей концепции с
торжеством диалектической традиции, берущей свое начало
у Гераклита и продолженной Кантом, Гегелем и их
последователями*, а в качестве своего рода девиза паранепротиворе-
чивого направления в логике и математике избрано изречение
Гегеля, что противоречие есть принцип истины, но не принцип
лжи. Впрочем, ряд видных ученых в области паранепротиво-
речивости стараются подчеркнуть качественное отличие идеи
паранепротиворечивости от идеи диалектического
противоречия и диалектической традиции в духе Гегеля в целом и
поэтому употребляет понятие Dialetheism (в первую очередь
Г. Прист**), а не понятие Dialectics (на русском языке пока нет
эквивалента термина Dialetheism, который позволял бы
воспроизвести отличие стоящего за ним содержания от
диалектики в традиционном понимании).
Н. А. Васильев стоит у истоков концептуального, идейного
ядра паранепротиворечивыхсистем, но в них нашли свои
«образы» и отдельные положения воображаемой логики. К примеру,
это касается двух видов отрицания, введенных Васильевым.
Помимо идейных предпосылок к созданию многозначных и
паранепротиворечивых логик, труды Н. А. Васильева
содержали элементы исследований, позже оформившихся в
самостоятельные исследования и получивших название метатеоретиче-
ских. Разработка Н. А. Васильевым концепции металогики как
науки, которая описывает общие структуры и свойства всех
возможных логик, рассмотрение вопроса о взаимной
зависимости исходных логических законов, подчеркивание
настоятельной необходимости развернуть с помощью метода
воображаемой логики исследования, аналогичные исследованиям по
основаниям геометрии, его мысль об упорядочивающей роли
воображаемой логики для учения о принципах и законах
мышления, о необходимости аксиоматизации логики, наконец, сам
синтетический и критико-рефлексивный характер его подхода
См.: Arruda A. A Survey of Paraconsistent Logic // Mathematical Logic in
Latin America / eds. A. I. Arruda, R. Chuaquai, N. G. A. Da Costa. Amsterdam;
N.Y.; Oxford, 1980. R 1-41.
Priest G. In Contradiction. A Study of Transconsistent. Dordrecht, 1987;
Priest G. Paraconsistent Logic // Handbook of Philosophical Logic. Vol. 6.
P. 287-393.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 405
к анализу особенностей и недостатков аристотелевой логики,
его аргументации — все это говорит в пользу того, что в
работах Н. А. Васильева сделан шаг на пути к метатеоретическим
исследованиям, полностью оформившимся в теории
доказательств Д. Гильберта.
В заключение анализа связи идей Н. А. Васильева с
современной математикой и логикой отметим, что на работу ученого*
имеется, надо полагать, не вполне случайная, ссылка в
знаменитой книге Р. Фейса по модальной логике**. По всей видимости,
учение Н. А. Васильева об индифферентных, акцидентальных
и неопределенных суждениях, в записи которых
использовалась одна из алетических модальностей, было созвучно
некоторым исходным концептуальным посылкам современной
модальной логики.
Возможно, что в воображаемой логике Н. А. Васильева
могут обнаружиться и другие, пока не замеченные, но
небезынтересные с точки зрения современной логики и математики,
положения. Идея противоречивых, но нетривиальных (пара-
непротиворечивых) систем представляет — несмотря на свой
«младенческий» возраст — уже не только, так сказать,
академический интерес. Большие надежды на такого рода системы
возлагаются в связи с комплексной программой создания
искусственного интеллекта и вообще задачами информатики.
Необходимость обращения к системам типа паранепро-
тиворечивых объясняется противоречивостью изучаемого в
рамках теории искусственного интеллекта процесса принятия
решений, вызванного тем, что «в зависимости от ситуации
одна и те же посылка может вызывать различные следствия
(иногда полностью противоречивые)...» Поэтому
«представители логического направления в искусственном интеллекте и
математики-логики пытаются создать математические модели
диалектической (противоречивой) философской логики Гегеля
и более сложной логики Канта»***.
* Vassilicff A. Imaginary (non-aristotelian) logic // Estratto dagli Atti dei
V Congresso internationale di Filosofia, 5-9 maggio, 1924, Napoli. Naples,
1925. P. 107-109.
Фей с P. Модальная логика. M., 1974.
*** Кузин Л. Т. Состояние и перспективы развития научно-технического
направления «искусственный интеллект» // Искусственный интеллект:
итоги и перспективы. М.,1985. С. 8.

406 В. А. Бажанов
В последние годы методы и средства паранепротиворечи-
вой логики стали использоваться не только в информатике
и программировании*, но и при анализе оснований физики**,
права*** и в экспертных системах в медицине****. Более того, на
основе паранепротиворечивой логики в начале 2000-х
годов был сконструирован и действует робот, нежно названный
«Эмми».
В 2007 году в Монтрё (Швейцария) состоялся первый
международный конгресс, посвященный комплексу идей, связанных
с логическим квадратом и развиваемых в контексте
современной науки — логики, психологии, искусственного интеллекта,
когнитивных наук и т. д. Идеям Н. А. Васильева, который
впервые поколебал уверенность в незыблемости жесткой
структуры логического квадрата, заменил его на логический
треугольник и тем самым положил начало разработке современной
неклассической логики, на этом конгрессе уделялось
значительное внимание*****.
«Я прекрасно сознаю, — писал Н. А. Васильев в 1912 году
в статье "Воображаемая (неаристотелева) логика", —
что защищаемая здесь мысль об иной логике
противоречит тысячелетнему убеждению человечества...»******. Прошло
более полувека. Идеи воображаемой логики восстали из пеп-
Подробнее см.: Da Costa N. С. A., Subrahmanian V. S. Paraconsistent
Logics as a Formalism for Reasoning About Inconsistent Knowledge Bases //
Journal of Artificial Intelligence in Medicine. 1990. Vol. 1. N» 4. R 167-174;
Grant J., Subrahmanian V. S. Applications of Paraconsistency in Data and
Knowledge Bases// Synthese. 2000. Vol. 125. № 1/2 . P. 121 -132.
Da Costa N. C. A., Krause D., Bueno O. Paraconsistent Logics and
Paraconsistency: Technical and Philosophical Developments. Preprint, 2004.
Puga L. Z., Da Costa N. C. A., Vernengo R. J. Normative Logics,
Morality and Law// Expert Systems in Law. Elsevier, 1992. P. 345-365.
Da Costa N. С A., Subrahmanian V. S. Paraconsistent Logics as a
Formalism for Reasoning About Inconsistent Knowledge Bases // Journal of
Artificial Intelligence in Medicine. 1990. Vol. 1. № 4. P. 167-174.
См.: Bazhanov V. A. Non-Classical Stems from Classical: N. A. Vasi-
liev's Approach to Logic and His Reassessment of the Square of Opposition //
Logica Universalis. 2008. Vol. 2. № 1. P. 71-76.
Васильев H. А. Воображаемая (неаристотелева) логика //Журнал
Министерства народного просвещения. Новая серия. 1912. Август. С. 246.

H. A. Васильев как человек и мыслитель... 407
ла забвения, подобно легендарной птице Феникс, и их судьбу
можно выразить словами Эмиля Верхарна, поэта, столь
ценимого Николаем Александровичем:
Сегодня всему наступает пора,
Что чуть ли не бредом казалось вчера.
Заключение
Всякий человек есть история, не похожая ни на какую
другую. Неповторима и жизнь Николая Александровича
Васильева, история его как человека, как разностороннего мыслителя
и ученого. Диапазон его интересов был чрезвычайно широк.
Он простирался от поэзии до логики, математики,
психологии, этики, медицины. Какой бы области ни касался Николай
Александрович, всюду он выбирал новую, никем еще в
должной степени не развитую точку зрения; суждения его в любой
сфере мышления были отмечены печатью оригинальности,
особого, свойственного только ему подхода, который отличался
стремлением обобщить проблему, придать ей новое звучание,
взглянуть на нее под непривычным углом зрения, критически
оценить предшествующие решения и выбрать свое —
синтетическое по характеру — мнение.
Сравнительно непродолжительны творчески активные годы
Н. А. Васильева и драматичен последний период его жизни.
Однако его творческое наследие, в первую очередь логическое,
ярко и нетрадиционно.
Н. А. Васильев стоял у колыбели современной
неклассической математической логики. Пытаясь заглянуть в будущее, он
писал: «Мы должны ввести в логику идею бесконечности,
великую идею нового времени... Нужно расширить ее пределы,
удостовериться в бесконечности возможных логических систем.
Тот, кто удостоверится в этом, будет испытывать ощущение
Джордано Бруно, когда в его воображении предстала
бесконечность физической вселенной... Все современное движение
в логике есть восстание против Аристотеля... Трудно
предсказывать будущее. Можно только сказать словами, сказанными
Людовику XVI, что будущие поколения решат, было ли это со-

408 В. А. Бажанов
временное движение в логике бунтом против Аристотеля или
научной революцией»*.
Н. А. Васильев пережил ощущение Джордано Бруно, а
будущее со всей очевидностью показало, что движение, о котором
писал ученый, явилось исходной точкой научной революции в
логике.
Васильев Н. А. Логика и металогика // Логос. 1912—1913. Кн. 1/2.
С. 80-81.

Хроника основных событий жизни
и творчества Н. А. Васильева*
1880, 29 июня — родился в семье известного
казанского математика А. В. Васильева.
1898 — окончил гимназию и поступил на
медицинский факультет Казанского университета.
1904 — окончил медицинский факультет
Казанского университета.
1904 — женитьба на Екатерине Степановне
Завьяловой.
1904 — выход книги стихов «Тоска по вечности».
1906— окончил историко-филологический
факультет Казанского университета.
1906—1909— преподавал психологию на
Казанских высших женских курсах.
1908 — научная командировка в Германию с целью
совершенствования в области логики и философии.
1908 — рождение идеи, положенной в основу
воображаемой логики.
1910, 18 мая — в пробной лекции впервые
изложены основные положения неаристотелевой
(воображаемой) логики.
1910, октябрь— приват-доцент Казанского
университета.
* Составитель В. А. Бажанов.

410 Хроника основных событий жизни и творчества...
1910—1913 — интенсивная работа над развитием идей
воображаемой логики.
1911, 13 января — доклад на 150-м заседании Казанского
физико-математического общества на тему «Неевклидова
геометрия и неаристотелева логика».
1914 — чтение вместе с профессором Н. Н. Парфен-
тьевым курса «Пограничные области логики и философии
математики».
1914 — мобилизация в армию.
1916 — увольнение из армии в связи с болезнью.
1917, декабрь — доцент Казанского университета.
1918, октябрь — профессор Казанского университета.
1922 — резкое ухудшение течения серьезной болезни.
1925 — публикация в материалах V Международного
философского конгресса в Неаполе последней научной работы
ученого «Воображаемая (неаристотелева) логика».
1927 — Н. Н.Лузин высоко оценивает логические
исследования Н. А. Васильева.
1940, 31 декабря — скончался в Казани.

Библиография трудов
H. А. Васильева*
Опубликованные труды
1904
1. Тоска по вечности. Казань: Типолитогр.
В. М. Ключникова, 1904.
1906
2. Переводе английского гл. III—VI книги «Бэн А.
Психология. Т. 2 / под ред. В. Н. Ивановского. М.:
M. Н. Прокопович, 1906.
1907
3. Верхарн Э. Обезумевшие деревни / пер.
Н. А. Васильева. Казань: Изд. Казан, ком. общ-ва
помощи голодающим, 1907.
4. Э. Верхарн // Верхарн Э. Обезумевшие
деревни. Казань, 1907.
1908
5. Программа по психологии. Казань, 1908.
6. Лекции по психологии, читанные на Казанских
высших женских курсах. 1-е изд. Казань, 1908.
7. Третий Международный философский конгресс
в Гейдельберге, 31 августа — 5 сентября 1908 года
нового стиля. СПб.: Сенат, тип., 1909.
* Составитель В. А. Баженов.

412 Библиография трудов H. А. Васильева
1909
8. О Гоголе // Камско-Волжская речь. 1909. 20, 25 марта.
Свинберн. Переводы из О. Ч. Свинберна //Творчество.
Казань: Типолитогр. И. С. Перова, 1909.
9. Грезы старого дома// Творчество. Казань: Типолитогр.
И.С.Перова, 1909.
10. Поэзия Свинберна//Вестник Европы. 1909. Август.
11. Значение Дарвина в философии // Камско-Волжская
речь. 1909. 30 января.
1910
12. О частных суждениях, о треугольнике
противоположностей, о законе исключенного четвертого // Ученые записки
Императорского Казанского университета. 1910. Октябрь.
1912
13. Воображаемая (неаристотелева) логика // Журнал
Министерства народного просвещения. Новая серия. 1912.
Август.
14. Воображаемая логика. Конспект лекции. Казань, 1912.
15. Рец. на кн.: Encyclopädie der philosophischen
Wissenschaften in Verbindung mit W. Windelband / herausgegeben von
A. Rüge. I Band: Logic. Tübingen: Verlag von I. С Mohr., 1912.
16. Рец. на кн.: Prof. I. Geyser. Lehrbuch der allgemeinen
Psychologie. Münster, 1912. XIX, 336.
1913
17. Логика и металогика //Логос. 1912—1913. Кн. 1/2.
18. Рец. на кн.: Fr. Paulhan. La logique de la contradiction.
Paris: FelixAlcan, 1911 //Логос. 1913. Кн. 3/4.
19. Рец. на кн.: Henri Poincare. Derniers pensées. Paris:
Ernest Flammarion, 1913//Логос. 1913. Кн. 3/4.
20. Из О. Ч. Свинберна // Чтец-декламатор. Киев, 1913.
Т. 2.
21. Логический и исторический метод в этике: (Об
этических системах Л. Н. Толстого и В. С. Соловьева) // Сборник в
честь Д. А. Корсакова. Казань: Изд-во М. А. Голубева, 1913.
1915
22. Лекции по психологии, читанные на Казанских высших
женских курсах. 2—3-е изд. Казань, 1915.

Библиография трудов H. А. Васильева 413
23. Программа по психологии. Казань: Типо-литогр. Имп.
ун-та, 1915.
1921
24. Рец. на кн.: Радлов Э. Очерк истории русской
философии. Пг., 1921 //Казанский библиофил. 1921. №2.
25. О некоторых задачах воспитания слепых // Вестник
просвещения. 1921. № 4/5. 55.
26. Вопрос о падении Западной Римской империи и
античной культуры в историографической литературе и в истории
философии в связи с теорией истощения народов и
человечества // Известия общества археологии, истории и этнографии
при Казанском университете. 1921. Т. 31. Вып. 2/3.
27. Рец. на кн.: Сборники Ассоциации общественных наук.
Казань: Госиздат, 1921. Т. 1 //Казанский библиофил. 1922. № 3.
1925
28. Imaginary (non-aristotelian) logic // Estratto dagli Atti dei
V Congresso internationale di Filosofia, 5—9 maggio, 1924, Na-
poli. Naples, 1925.
1989
29. Воображаемая логика. M.: Наука, 1989.
Неопубликованные труды
30. Отчет о первом году занятий ( 1907 г.) профессорского
стипендиата по кафедре философии. Казань, 1907 // Научная
библиотека КГУ. ОРРК. Рук. № 5669.
31. Отчет приват-доцента по кафедре философии
Императорского Казанского университета Н. А. Васильева о ходе его
научных занятий с 1 июля 1911 г. по 1 июля 1912 г.// Научная
библиотека КГУ. ОРРК. Рук. № 6217.
32. Краткая автобиография (1916 г.)//Архив автора.
33. Курс общей психологии // Научная библиотека КГУ.
ОРРК. Рук. № 4857.

Именной указатель
Абеляр П. — 288, 320
Абрамов А. И. — 21
Августин А. — 149,266
Авенариус В. П. — 288
Адаме Б. — 304
Аквинский Ф. — 149
АксельродЛ. И. — 135
Алексеева И. Ю. — 13, 62,
183
Алексеев П. В. — 21, 228, 236
Анаксагор — 35, 48
Анаксимандр — 20, 25, 27-
37,49
Анаксимен — 26, 28, 29, 126
Андреев К. А. — 296
Андриевский А. — 288
Анцыферов Л. И. — 77
АншаковО. М. — 401
Апельт — 45
Аристову^ — 26, 124
Аристотель — 18, 20, 30, 33-
36, 48, 123, 126, 139, 156, 170,
295, 298, 301, 341, 343, 349, 372,
376, 392, 402, 407, 408
АррудаА. И.— 394, 395, 401,
402
Артемов В. А. — 136
Архелай — 35
Асмус В. Ф. — 283,312
Бажанов В. А. — 5, 7, 8, 11-
13, 115,213, 221,226, 267,270,
285,298,391,392,394,409
Байрон Дж. Г. — 329
Бальмонт К. — 290, 312, 329
Банзен Ю. — 342
БаранецН. Г. — 13, 195
Барановская О. Л. — 315, 316
Бауман — 16
Беккерель А. А. — 77
Белкин А. С— 128, 198,222,
266
Беллинсгаузен Ф. Ф. — 272
Бело Ж. — 247
Белый А.— 321, 322, 325,
398
БентамИ. — 132
Беранже П. Ж. — 288
Бергсон А. — 132, 191,283
Беркли Дж. — 37, 43, 146,
173, 175,226
Берман Я. А. — 244, 245
Бернштейн А. Н. — 63, 135
Бетховен Л., ван — 312
Бехтерев В. М. — 76, 78, 81,
89,90,95, 127
Блок А. — 290,321,325, 326
БлюмбергМ. — 297
БобынинВ. В. — 9, 196,283
Богданов А А. — 78, 132
Бодлер Ш. — 325
БоккаччоДж. — 288
Болгарский Б. В. — 277
Большакова В. В. — 79, 80
Больяи Я. — 375
Борноволокова Т. Т. — 285
БочварД. А. — 394
Брандис Г. — 35

Именной указатель 415
БрауэрЛ.Э. Я. — 401
БреальМ. — 132
Бронте Ш. — 287
Брошар — 132
Брушлинский В. К. — 312
Брюнсвик (Бруншвик) Л.—
247
Брюсов В. Я. — 321,325,326
Буасье Г. — 132
БукреевБ. Я. — 197,275
БульДж. — 342
БутрЭ. — 132, 198
БухаринН. И.— 152, 188
Быховский Б. Э.— 50, 127,
148,220,265
Бэкон Ф. — 18, 60, 156, 167,
226,329,343,410
Бэн А.— 13, 98, 128, 139,
146, 162, 165-168, 171-174,
176, 177, 192, 221-224, 258,
264-266
Бюиссон Ф. — 132
Бюхнер Л. — 57
Вагнер H.A.— 127
Валери П. — 393
Васильев А. В. — 9, 132, 189,
196, 197, 213, 218, 274-284,
286, 290, 295, 296, 309, 310, 315,
326, 359, 360, 409
Васильев В. П. — 271-274,
290,318
Васильев Л. Л. — 78
ВасильевН. А. — 6, 7, 10, 11,
13, 14, 128, 132, 198, 221, 223,
224, 267-271, 273, 283-286,
289, 290-312, 316, 318-342,
344, 346-350, 352-389, 393-
397,399-402,404-411,413
Васильев Н. В. — 271, 273,
276
Васильев П. В. — 271,286
Васильев Ю. Н. — 294, 298,
306,311,340
Васильева ( Завьялова )Е. С. —
294,298,306,310,311,340

Васильева-Максимович А. П. — 286
Введенский А. И. — 11, 20,28,
32, 33, 40-42, 49, 60-63, 80, 95,
124
Вейерштрасс К. Т. В. — 218,
274,277
Вейль Г —218,277
ВеккерЛ.М. — 91,92
ВеннДж. — 342,343
Веревкин А. Б. — 13, 195
Верлен П. — 325
Вернадский В. И. — \\, 198,
281-283,328
Верхарн Э. — 293, 318, 321,
325,326-329,407,410
Виндельбанд В. — 212, 383
Виноградов Н. Д. — 128
Виноградов П. Г. — 129, 130
Витгенштейн Л. — 395
Владиславлев М. И. — 9, 79,
80, 289
Волошин М. А. — 326
ВундтВ. — 154, 171,203,221,
253, 320, 334
Выготский Л. С. — 13, 136,
158—160
Вышеславцев Б. П. — 134
Гагарин Г. А. — 317
Галилей Г. — 320
Гаман Г. — 342
ГамильтонУ— 170,342
Гартли Д.— 165, 168, 173,
174, 176. 177
Гартман Э. — 12, 38, 45, 46,
77,81,201,265
Гегель Г. В. Ф. — 18, 37, 43-
45, 58, 59, 154, 201, 255, 293,
303, 342, 404
Гедель К. — 392, 393
Гейлинкс А. — 18
ГейтингА. — 391,401
Гельмгольц Г. — 154
Гераклит— 18, 32, 49, 331,
404
ГербартИ.Ф. — 12,38,45,46,
253,265
Гердер И. Г — 303
Герцен А. И.— 133,264
ГерьеВ. И. — 129, 197

416 Именной указатель
Гессен СИ. — 355
Гете И. В. — 288, 320, 325
Геффдинг — 336
Гильберт Д.— 218, 277, 342,
380,405
Гинзберг С. — 357
ГоббсТ. — 166, 170, 176, 177,
226
Гоголь Н. В. — 296,331,421
Головин В. М. — 286
Гольдбах X. — 309
Гомер — 286
Гораций — 318
Гордиенко И. М. — 300
Горький М. — 13, 128, 161
Гофман Ф. — 287
Грибоедов А. С. — 224
Григорьев Е. И. — 218, 275
Григорьева Н. К. — 396
Грот Н. Я. — 9, 63, 76, 79, 81,
95, 105, 106, 128, 130, 131, 198,
262
Гуляев А. Д.— 21, 77, 134,
179,294,298,301
Гусейнов А. А. — 254
Гуссерль Э. — 366, 376
Да Коста Н. — 391,392,395,
403
Дайси — 132
Данте А. — 288, 320
Дарбу Г —218,277
Де Роберти Е. В. — 130, 185
ДеборинА. М. — 312
Декарт R— 18,37,39,40,42,
48,49, 136,215,256,336
Демидов С. С— 275, 277,
280
ДессуарМ. — 131
Джаммер М. — 399
Джевонс У. С. — 342
Джемс У— 170, 171, 176,
192,266,334
Джини К. — 304
ДильтейВ. — 131, 191, 198
Добролюбов H.A. — 276
Достоевский Ф. М. — 59, 63,
149,331
Дробиш М. В. — 45
Дуганов R В. — 275
Дуне С. — 403
Дуров В. Л. — 78
Жане П.— 132
Ждан А. Н. — 12,13,127,258,
261,421
ЗалкиндА. Б. — 136
Зарецкий Ю. П. — 244
ЗейлигерД. Н. — 359-361
ЗеленецкийА. — 19,20,23
Зеньковский В. В. — 134
Зигварт X. — 342, 343, 346,
347,355
ЗиммельГ —131, 191, 198
Золотарев Е. И. — 400
Ибсен Г —290,312
Иванов-Разумник Р. И. — 282
Ивановский В. Н. — 7, 11 — 13,
127-131, 133, 134-196, 198-
206, 208-258, 260-262, 264,
266, 294, 298, 337, 359-362, 411
ИерузальВ. — 147
Икскюль Я., фон — 285
Ипполит —26, 126
Ительсон Г. — 340
Каган В.Ф. — 268
Кант И.— 12, 18,20, 23, 37,
40-45,50,52,54,59,61,66,79,
98-100, 116, 124, 132, 146,201,
215,235,253-255,263,333,336,
339,341,349,404,405
Кантор Г.— 216-218, 275,
277, 392
Каптерев Н. Ф. — 225
КареевН.И. — 289,304
Каринский М. И. — 7, 9, 11,
12, 15-76, 80-93, 95-113,
115-126
Карле иль Т. — 288
Карпов В. Н. — 16
Карус П. — 344—346
Каспари О. — 16
КассоЛ.А. — 134
Кастильон Ф. — 384

Именной указатель 417
Катанский А. Л. — 16, 17, 19,
20
Квасова Ю. А.— 12, 15, 82,
95, 118, 120
Кванцов-Платонов — 24
Кедров Б. М. — 160, 161
Керенский А. Ф. — 315, 316
Керенский Г. — 316
Керенский О. — 316
КитсДж. — 329
КлайнДж. — 399
Клапаред Э. — 247
Клейн Ф. — 218,277
КлероА. К. — 287
Клиффорд У. — 268
Ключевский В. О. — 129
Ковалевская С. В. — 277, 285
Ковалевский M. М. — 20, 128,
132, 197,279
Коззелек Р. — 244, 245, 257
Козловский Ф. — 26, 27, 125
КолмогоровА. Н. — 275, 344
Коменский Я. А. — 136
Кондаков Н. И. — 21,65
КонтО.— 38, 156,210
Копнин П. В. — 296, 347
Коржибский А. — 284
Корнелиус Г. — 146, 178
Корнилов К. Н. — 128
Корсаков Д. А.— 148, 264,
386-388,412
Корсаков С. С. — 63, 131
Корф Н. А. — 225
Костомаров Н. И. — 288
Котельников А. П. — 218,275,
359,361,375
Краинский Н. В. — 79
Красновский А. А. — 141, 142,
193,311
Кречетова Е. А.— 311, 312,
396
Кронекер Л. — 274
Кроче Б. — 383
Круглов А. Н. — 254
Крушинская А. А. — 272-274,
277, 283, 286, 290
Крушинская Н. А. — 274
Крылов А. Н. — 281
Ксенофан — 29
КузанскийН. — 214,342
Кун Т.— 187
КуноФ. — 16
Купер Ф. — 288
КурнаковН. С. — 281
Кутюра Л.— 209, 218, 247,
340, 342
КюльпеО. — 221
Лавров П. Л. —277,278
Лазарев М. П. — 272
ЛаландА. — 246,247, 340
Ламенне Ф. Р. — 268
Ланге Н. Н. — 20, 63
Лапшин И. И. — 11,63,56
Лебедев П. Н. — 19,236,281
ЛевиБ. — 218,277
Леви-БрюльЛ. — 132
Левин Г. Д. — 256, 289
Левинсон К. А. — 244
Лезин Б. А. — 79
Лейбниц Г. В. — 18, 37, 42,
48-50, 70, 71, 116, 126, 214,
215,253,254,309,336,398
Ленин В. И. — 273,312
Леон К. — 246
Ли С — 218,277
Линицкий П. — 26,27,47-49,
125
Линкольн А. — 288, 320
Лиознер С. А. — 299
Лион Ж.— 132
ЛиппсТ. — 178
Лобачевский Н. И. — 268,
275, 312, 358, 360, 361, 363, 365,
377-380
ЛоккДж. — 12, 18,52,63,70,
146, 147, 166—168, 177, 179,
226
Лопатин Л. М. — 21, 55, 63,
92, 95, 128, 131, 139, 148, 164,
174, 175,213,264,296
Лосский Н. О. — 11, 21, 55,
117, 148,242,264,356
ЛотцеР Г. — 16,38,45
Лузин Н. Н. — 282, 283, 396,
401,410
Лукасевич Я. — 342, 343, 394,
395,401

418 Именной указатель
Лукьянов С. М. — 17, 19, 20,
24-26
ЛурияА. Р. —223,301,307
Льюис Дж. Г. — 50
Любищев А. А. — 266
Ляпунов A.M. — 281
МайерЮ. Р. — 77,81
Маковельский А. О.— 127,
134, 194,220,298,301,359,361,
362
Максимович В. П. — 274, 290
Максимович П. П. — 284-
287
Мальбранш Н. — 18
Мальцев А. И. — 270, 397,
400,401
Марков А. А. — 281
Маркс К.— 149, 151, 152,
273,312,326
Матвеева А. И. — 313, 315,
317
МахЭ. — 81, 154
МейнонгА. — 342,395
Мельников П. П. (Печер-
ский) —274
Мережковский Д. С. — 149,
282,312
Милль Дж. Ст. — 12, 13, 26,
38, 50, 51, 53, 60,98, 115-117,
123, 125, 126, 131, 134, 139, 146,
147, 150, 162, 165, 166, 168, 170,
173, 174, 177, 178, 192, 196, 198,
250, 259, 260, 262, 265, 266, 295,
342, 343, 352, 366
Мильтон Дж. — 329
Милюков П. Н. — 129, 130
Минто У— 131, 198, 259,
266
Миртов Д. В. — 19,21,22
Миртов Д. С. —23,92
Миттаг-Леффлер М. Г. — 277,
280
Моисеев В. — 21,22
Молешотт Я. — 57
Молин Ф. Э. — 400
Мольер Ж.-Б. — 287
Монтескье Ш. Л. — 303
Морган де О. — 342
Морозов В. В. — 357, 397
Морозова Ф. — 285
МочаловИ. И. — 281
Мусин Б. К. — 308
Мюррей М. — 94
Наторп П. — 35
Некрасов В. Л. — 218, 275
Нельсон Д. — 392,395
Несмелое В. И. — 5,298, 301
Нечаев А. П.— 95, 169, 230,
231,234-236,238,241
Никитин Н. Я. — 314
Никон — 285
Ницше Ф. — 303
Новоселов M. М. — 380
Ноинский М. Э. — 359
Ньютон И.— 172, 173, 214,
215,336
Овсяник-Куликовский Д. Н. —
79
Огурцов А. П.— 21, 77, 254,
255
Ойзерман Т. И. — 255
Орлов И. Е. — 391,394
Оствальд В. — 11, 80, 81, 154
Островский А. Н. — 289
Павлов И. П.— 127, 181,281
Парето В. — 304
Парфентьев H. Н. — 218,
274-276, 284, 298, 309, 382, 410
ПаульсенФ. — 131, 146, 192,
198,203,266
ПеаноДж. — 342,398
Петр I — 285
Печникова В. Н. — 308
Пирс Ч. — 290, 342, 345, 346,
398
Писарев Д. И. — 95
Пиуновский — 59, 60
Пифагор —28, 29, 214
Платон — 16,18,20,156,255,
379,400
Плеханов Г. В. — 149, 152,
273
Попов П. С. — 22, 66, 67
Поппер К. — 403
Порецкий П. С. — 9, 285, 342,
400

Именной указатель 419
ПостЭ. — 401
Пристли И. — 173
Пуанкаре А. — 218,277,342
Пушкин А. С. — 265, 285, 288,
290,311,320
Пушкин Ф. — 285
Рабинович Ю. Г. — 298
РадловЭ.Л. — 21,25,26,28,
32,63,65,77,203,363,364,413
РайновТ. И. — 11,79,284
Рассел Б.— 216—218, 277,
280, 342, 384
Резенер Ф. — 222
Рейхлин-Мельдиг— 16
Рентген В. К. — 77
Решер Н. — 399
РибоТ. — 132, 168, 198,320
РидТ.М. — 288
Риман Б. — 209
Риттер Й. — 244, 257
РобертиЕ. В.,де— 130, 185
Рони Ж. А. — 288
Россолимо Г. И. — 63
Ротхакер Э. — 244, 257
Рубинштейн M. М. — 127
Рубинштейн С. Л. — 180
Рыбников Н. А. — 128, 135,
136
Самарин Ю. Ф. — 23, 24. 28,
95,96,97, 181
Самедов А. А. — 22
Светилин А. Е. — 16, 17, 63
Свинберн (Суинберн) О. Ч. —
295, 310, 318, 323, 328-331,
412
Семашко Н. А. — 291
Семигин Г. Ю. —21,77,254
Серебренников В. — 19, 21
Сеченов И. М. — 12, 63-65,
281
Сикорский И. А. — 63, 79
Симонов И. М. — 290
Симонова (Васильева) С. И. —
272,318
Симоне П. — 399
Синцов Д. М. — 218, 275
Скворцов Д. П. — 401
Скворцов К. А. — 22, 63-65
Смирнов В. А. — 269, 394,
399
Смирнов К. А. — 356
Соковнин П. А. — 285
Соковнин С. А. — 285
Соковня В. Ф. — 285
Соковня П. В. — 285
Сократ— 18,47,265
Соловьев В. С.— 5, 17, 19,
20,23-26,28,63,95, 162-164,
290,386-389,412
Солодухин Ю. Н. — 22
Сорокин П. — 304
СотонинК. И. —301
Софокл — 288
Спенсер Г. — 12, 38, 53, 82-
84, 90, 98, 115-117, 146, 148,
155, 156, 165, 173, 174, 176—
178, 196, 201, 224-226, 259,
264, 265, 329
Спиноза Б.— 12, 18, 37, 39,
40,42,46, 139,336
СтепинВ.С. — 21,77,254
Стернин А. О. — 22
Столетов А. Г. — 196
Суворов О. С. — 254
Сытин И. Д.— 130,266
Таванец П. В.— 21, 22, 65,
123, 124
Тейхмюллер Г. — 36
Тейярде Шарден П. — 328
Тер-Оганесян В. — 283
Теннис Ф. — 257
Тианский А. — 26, 120
Титов А. А. — 313
Тихомиров П. В. — 21
Токарева Т Н. — 280
Токарский А. А. — 63
Толстой А. — 312
Толстой Л. Н. — 228,289. 290,
386-389,412
Тренделенбург Ф. А. — 38, 45
Троицкий М. М. — 9, 24, 26,
27, 52, 63, 126, 129, 131, 148,
161-165, 167, 168, 178, 196,
197,223,258,262
Трубецкой С. Н. — 25, 131

420 Именной указатель
Тузов Л. Л. — 22,65
Тычина П. — 311
УайтхедА. — 218,277
УиземД. — 390
УпьяновА. И. — 276
Ульянов И. Н. — 276
Урусова Е. — 285
Уркухарт А. — 399
Успенский В. — 21, 28, 92,
264
Ушинский К. Д. — 12, 63, 64,
228
УэббБ. — 132
Фалес Милетский — 28, 29,
30
Фаминцын А. С. — 76, 79
Федоров Е. С. — 400
Фейербах Л. — 12, 57, 58, 59,
330
Фейс Р. — 405
Феофраст — 36
Фер Г. — 284
ФерворнМ. — 192,266
Фехнер Г. Т. — 334
Финн В. К. — 401
Фихте И. Г.— 18,37,43, 134,
139,235,238,255,256,266
Фогт К. — 334
Фортляге — 16
Фортунатов С. Ф. — 129
Фохт(Фогт)К. — 57
Фреге Г. — 342, 398
Фрейд 3. — 91
Френкель А. — 392
ФризХ. — 45,46
Харджиев Н. — 276
Харди Г. — 280
Хвостов M. М. — 293
Хлебников А. И. — 286
Хлебников В. — 275, 276
Хлебникова А. А. — 285
Хохлов А. Н. — 271
ЦеллерЭ. — 16,26,35
Цермело Е. — 392
ЦыклерИ. — 285
ЧебышевП.Л. — 281
Челпанов Г И.— 21, 49, 63,
80,81,92, 128,203,221
Черч А. — 399, 400
Чиж В. Ф. — 63
Шатуновский С. О. — 275
Шелли П. Б. — 329
Шеллинг Ф. В. Й. — 18, 235,
256
ШестаковА.А. — 13,227
Шиллер Ф. К. С— 132,290
Ширман А. — 384
Шлейермахер Ф. Э. — 35
ШликМ. — 183
Шопенгауэр А. — 12, 38, 45,
46, 336
Шпет Г. Г— 19, 21, 23, 134,
232,243-251,255-257
Шредер Э. — 342, 384
ШтумпфК. — 131
Штурм Ж. Ш.Ф. — 274
Шуман Ф. — 131
Щедрина Т. Г — 13, 243, 248,
250,251
Щелкачев В. Н. — 282
Щербина А. М. — 296
ЭббингаузГ. — 221
Эванс В. — 94
Энгельс Ф. — 149,283
ЭрмитШ. — 218,277
Юлиан-Отступник — 310
Юлиан (сын
Васильева H.A.)—298,309,312,331
Юм Д. — 38, 43,84, 115, 146,
147, 165, 166, 173—174, 202,
223, 226, 256, 264, 336, 339
ЮркевичП.Д. — 136
Юрьев С. М. — 359
Юшкевич А. П. — 275, 280,
282, 283, 344
Ярошевский М. Г. — 77, 91
Яськовский Ст. — 392, 395

Сведения об авторах
Алексеева Ирина Юрьевна — доктор философских
наук, профессор, ведущий научный сотрудник Института
философии РАН.
Бажанов Валентин Александрович — доктор
философских наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ,
действительный член Международной академии философии
науки (Académie Internationale de Philosophie des Sciences),
заведующий кафедрой философии Ульяновского
государственного университета.
Баранец Наталья Григорьевна — доктор философских
наук, профессор кафедры философии Ульяновского
государственного университета.
Веревкин Андрей Борисович — кандидат физико-
математических наук, доцент кафедры алгебры
Ульяновского государственного университета.
Ждан Антонина Николаевна — член-корреспондент
РАО, доктор психологических наук, профессор кафедры
общей психологии Московского государственного
университета имени М. В. Ломоносова.
Квасова Юлия Александровна — кандидат
психологических наук, доцент Института экономики, управления и
права (Набережные Челны).
Шестаков Александр Алексеевич — доктор
философских наук, профессор, заведующий кафедрой философии
естественных факультетов Самарского государственного
университета.
Щедрина Татьяна Геннадьевна — доктор философских
наук, профессор кафедры философии Московского
педагогического государственного университета.

Содержание
Бажанов В. А.
Вступительная статья. Логико-гносеологические исследования
в России первой половины XX века 5
Каринский Михаил Иванович
Квасова Ю. А.
Жизнь и научное творчество М. И. Каринского. Научная
и педагогическая деятельность М. И. Каринского 15
Квасова Ю. А.
Концепция М. И. Каринского о «потребности благосостояния»
как кульминация научного творчества ученого 82
Квасова Ю. А.
М. И. Каринский о когнитивных основах нравственных чувств
личности 95
Бажанов В. А.
М. И. Каринский и Дж. Ст. Милль 115
Хроника основных событий жизни и творчества
М. И. Каринского 118
Библиография трудов М. И. Каринского 120
Ивановский Владимир Николаевич
Ждан АН.
В. Н. Ивановский как мыслитель 127
Алексеева И. Ю.
Научная философия как «культурная система»
(О Владимире Николаевиче Ивановском и его идеях) 183
Баранец Н. Г., Веревкин А. Б.
Методологические идеи В. Н. Ивановского в области
математических наук 195
Бажанов В. А.
В. Н. Ивановский и А. Бъ\\ 221
Шестаков A.A.
В. Н. Ивановский в Самаре 227
Щедрина Т. Г.
Владимир Ивановский и Густав Шпет: методологический проект
«истории понятий» 243
Хроника основных событий жизни и творчества
В. Н. Ивановского 258
Библиография трудов В. Н. Ивановского 261
Васильев Николай Александрович
Бажанов В. А.
Н. А. Васильев как человек и мыслитель. Открытие и судьба
воображаемой логики 267

Содержание 423
Введение 267
Глава 1 271
Глава 2 286
Глава 3 318
Глава 4 332
Глава 5 337
Глава 6 341
Глава 7 348
Глава 8 364
Глава 9 377
Глава 10 386
Глава 11 389
Заключение 407
Хроника основных событий жизни и творчества
H.A. Васильева 409
Библиография трудов Н. А. Васильева 411
Именной указатель 414
Сведения об авторах 421

Философия России первой половины XX века
Логико-гносеологическое направление
в отечественной философии
(первая половина XX века): М. И. Карийский,
В. Н. Ивановский, Н. А. Васильев